-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Катерина Зарудина
|
| День святого Валентина
-------
Катерина Зарудина
День Святого Валентина
Алый сочный диск завис в небольшом распахнутом окне, щедро освещая странную комнатушку. Закат. Не уверена, правда. Она также совершенно не знает, почему перед ней стоит рыхлый мужчина лет пятидесяти с седой, неопрятной щетиной и пытается ей сказать что-то своими мясистыми губами, постоянно вытирая рукавом пот со лба. Губошлеп настоящий. Похоже, он кричит на нее, губы становятся еще толще, а глаза наливаются кровью, как у быка. Все сосуды лопаются прямо на глазах. Ему нельзя так кричать, очень непривлекательный вид получается. Правда, собственная привлекательность его мало волнует – его определенно заботит что-то другое. Где-то хлопает дверь, слышен шум воды из-под крана и стук жестяного ведра. Вот дверь она услышала, а губошлепа нет. Нельзя так на людей орать, они от этого глохнут, причем своеобразно. Как руки нестерпимо болят! Чем их перетянули? Жгутом каким-то… Где она? Почему в эту минуту рядом нет никого, кто зашвырнул бы губастого куда подальше? Никого, кто ей нужен. Или был нужен…
Валя услышала его голос в домофоне, и ей показалось, что она бредит. Нет, вот он. Реальный и довольный жизнью.
– Куда пройти? – Это для проформы.
– На кухню, конечно. – Она махнула устало рукой и поплелась за ним. Встала у окна и вопросительно уставилась на него.
– Слушай, может, тебе замуж выйти? – неожиданно спросил он наигранно веселым, отвратительно легким тоном, уютно расположившись на кухонном диванчике с маленькими подушечками и глядя куда-то сквозь нее. Будто она прозрачная.
Она растерялась. Нет, она не ослышалась. И она далеко не прозрачная. Интересно получается. Он полагал, что ей для этого нужно его высокочтимое разрешение, царское благословение? Так, что ли? И то, что она до сих пор, несчастненькая, не замужем, так это только потому, что он ее туда, видите ли, не отправлял. А сейчас путевку в жизнь дает… Только к чему эта размазанная улыбка?
– Поразительно свежая мысль, а главное – нестандартная. Что же ты год назад так же бойко не предложил мне это сделать? Зачем надо было тянуть время, разводить все эти романтические сопли, которые гроша ломаного не стоят? – она пыталась защищаться и нападать одновременно.
Получалось плоховато. Фраза явно бестолковая. Она сама понимает всю абсурдность, нелепость своего вопроса, но ничего умнее придумать не может. А как бы хотелось искрометно язвить, огрызаться, обрушить на него водопад колкостей, но ничего этого выдавить из себя она не сможет, даже тысячной доли. Между «хочется» и «можется» существует, конечно, огромная разница. В ее случае точно. Не отбиться ей. Да и как можно достойно защищаться, когда тебя ошпарили? Щедро обдали крутым кипяточком все внутренности, а она-то втайне надеялась, что внутри все ватное и больно быть не должно. Готовилась ведь. Хорошо, хорошо… Честно пыталась. Но к такой наглости… Увы.
– Все меняется. Люди, обстоятельства… – заныл он так, словно у него нестерпимо болит зуб, и потянулся вдоль стола, сцепив и сильно выгнув пальцы.
Раздался смачный хруст. Ужасный звук! Несколько дней назад это были одни из самых приятных для нее звуков во Вселенной. Не Моцарт, конечно, и не весенняя капель, но тем не менее.
– Да, я в курсе. Здравствуй, незнакомец. – Сказала она, протянув ему холодную ладонь, и продолжила в ответ на его недоуменное выражение лица. – Незнакомец, потому что совершенно, оказывается, не знала тебя. Сейчас передо мной сидит человек, который не так давно за подобную фразу задушил бы любого голыми руками. Выходит так, что душить ему придется самого себя. Поэзия абсурда. А ты никогда не думал, что я, может, вообще не хочу замуж? Такое тебе в головушку не приходило? Все меняется, как ты изволил высказаться, и женщины тоже. (Не хватало еще записаться в ярые феминистки!) Или если найдется такой, то это будет действительно супермужчина. (В эту секунду ей очень хотелось поверить в собственные слова, поэтому они прозвучали довольно убедительно.) И вообще хорошего человека найти нелегко… Ты сам много хороших знаешь? – Ее голос окреп, и она перешла в явное наступление.
– Ну, это как посмотреть… Все относительно… – снова запищал он, не зная, куда пристроить свои красивые руки.
Они явно мешали ему сегодня, поэтому он вцепился в спасительную оранжевую салфетку, которую начал с заметным ускорением возить по столу и методично жевать пальцами.
Удобная позиция. Что относительно? Все так понятно: хороший – плохой, умный – дурак, красота – уродство… Классические слова-антонимы, на которых строится жизнь. А когда у тебя все относительно… Тогда ты просто трус, пройдоха безответственный, прикрывающийся этим словечком, как ржавым дырявым щитом. Похоже, Валя завелась не на шутку.
– Ладно, приходи, когда жениха найдешь подходящего. Мой вкус ты приблизительно знаешь, успел изучить… Да, кстати, совсем необязательно, чтобы он разбирался в сантехнике и умел вкручивать лампочки. Обойдусь.
Вот какая фраза! Нет, она все-таки молодец… Держится. Какая интонация и поворот головы! Все с королевским достоинством.
Не хотела ничего спрашивать, не собиралась, но не выдержала. Сорвалась-таки.
– Ну что, пожаловала та, которая с плавленого сырка? Припилила? Виола! Дали же такое имечко… – презрительно фыркнула Валя. – Разлуки долгой не выдержала или сердцем женским почувствовала, что пора тебя проведать. Да, парень ты у нас видный, не залежишься.
Черт! Ну и куда же оно подевалось, это хваленое чувство собственного достоинства? Как она разговаривает?! Поймала себя на мысли, что спрашивает как будто не она, а вульгарный персонаж из дешевого сериала. Поэтому не удивилась, когда он недовольно поморщился.
– Прости, прости. Это мы, дети рабочих окраин, так выражаемся. Так и не научились у вас, эстетствующих, рафинированных… Хорошо. Как там наша принцесса заморская поживает, позвольте поинтересоваться? Не холодно ли ей на родной земле?
Что она несет? «Какие дети, каких окраин?…» Ну и ладно. Она издевалась. Только непонятно над кем. Наверное, над собой. Он выпотрошил ее душу как индейку. Правда, индейку заправляют всякими вкусными разностями, а он оставил ее пустой.
Раздался повторный хруст побелевших пальцев, вынести который она уже не смогла.
– Ты еще здесь? – В ней будто открылось второе дыхание, которому в немалой степени поспособствовал тлеющий огонек злобы. – Думаю, что тебе пора домой. Заждались! – добавила с кривой ухмылкой.
Она уперлась лбом в холодное окно. Думала – выдавит. Вылетит навстречу упругому ветру и безразличному асфальту. Нет, обошлось, или не получилось, как и многое в ее жизни – особенно то, чему она придавала в последнее время слишком большое значение. Просто подышала на стекло и что-то хаотично намалевала. Пригляделась. Конечно, палец предательски и залихватски вывел букву «В». Стирать это надо все к чертям. Вот если бы так же легко можно было, как со стекла… Оглянулась машинально на стол и увидела оранжевые мелкие клочки салфетки, будто зверь там какой сидел. Нет, не медведь. Так, из разряда грызунов.
На город начинал плавно опускаться вечер. Сначала безобидно и деликатно, чтобы затем в одну минуту рухнуть и завоевать его. Все как у людей. Своя тактика.
//-- * * * --//
Да, мужчины здесь явно не приживались. На их этаже. Или бывали здесь, если так можно выразиться, проездом. Пять квартир – и в них все бабы. Как сглазил их кто-то. В одной с незапамятных времен жила Елена Васильевна со своим пожилым больным отцом. Он был представителем старой гвардии большевиков, всю жизнь проработал в НКВД. Пока он был жив, дверь в их квартиру никогда не была полностью закрыта: Василий Иванович находился на боевом посту, то есть стоял и смотрел в щелочку или просто слушал. Тогда был виден краешек его большого, расплывчатого, как пельмень, уха, хотя на самом деле он давно ничего не видел и не слышал. Что поделать, привычка. Враг ведь не дремлет. После его смерти дверь наконец-то прикрылась, но все знали, что Елена Васильевна сменила отца на дежурстве и неустанно смотрит в мутный глазок. Она так громко вздыхала за ободранной поролоновой деревяшкой… Тяжело, конечно, в ее-то возрасте, но наследственность – вещь серьезная.
Однокомнатную постоянно сдавали. И только одиноким иностранкам, работающим в солидных фирмах. Фирмачкам, в общем. Хозяйка однокомнатной клетушки – разбитная, предприимчивая девчонка Скачкова Света получила в Москве хорошее экономическое образование, но скакать предпочитала в туманном Лондоне.
В остальных двух квартирах жили разведенные дамы, мужья сбежали от них буквально на глазах у всего дома одновременно, как сговорились. Их уже взрослые дочки – две Наташки – периодически предпринимали попытки «сходить замуж», но вскоре снова оказывались свободными.
Если под окнами раздавался душераздирающий визг тормозов или отчаянно сигналили, это означало, что Наташка номер «раз» ловила машину или просто томно шла за хлебом в булочную за углом, размахивая гривой длинных светлых волос. Она щедро, как из пушки, выстреливала эстрогенами на всю округу. Когда она так уверенно ступала на шпильках, то была похожа на маятник: грива – влево, грива – вправо, а в центре – сочная, аппетитная попа, которую она всячески холила и лелеяла и которая всегда была обтянута юбкой стрейч по самое не балуйся или белыми лосинами. Казалось, еще шаг – и юбка треснет по всем швам. В принципе, подсознательно Наташка об этом и мечтала и вполне сознательно воплощала мечту в реальность. Только тридцатиградусный мороз с метелью заставляли ее изменить своему имиджу и натянуть что-то потеплее. Опять же на задницу. На голову – никогда. «Жамэ», как говорят у нас в Париже. Чего с головой сделается? Да и пользы от нее никакой…
Сначала все мужья жили у Наташки. Нормальные вроде парни. Приходили этакими добрыми молодцами с улыбкой до ушей, полные задора и огня. А потом спустя некоторое время их можно было увидеть на площадке нервно покуривающими и подрыгивающими ногами в белых тапочках с вензельками, прихваченных из очередной турецкой гостиницы. Наташка очень любила турецкие курорты якобы из-за того, что ее волосы там выгорали как-то по-особенному – получались мелированными. Вид эти мужья имели бледный, помятый, их как будто тоже хорошенько промелировали. Вернее, отмелировали. Они хмуро курили и стряхивали пепел в баночку, на которой были нарисованы симпатичные маринованные огурчики в трогательных пупырышках. Затем эту же баночку можно было заметить в руках следующего мужа. Видимо, она передавалась как эстафетная палочка. Вместе с попой в нагрузочку.
Наташка номер «два» ничем особенным не выделялась. Если не считать немигающих почему-то, вечно испуганных глаз, кривых ножек бутылочками и вечного начеса из далеких 80-х, который она, не скупясь, щедро заливала лаком. Она всегда как мышка тихонько, семеня на своих бутылочках, прошмыгивала в квартиру и моментально запиралась на все засовы. Будто там клад какой-то бесценный. Хотя одно время таким «кладом» был невнятный мужичонка с розовой, поблескивающей от пота лысинкой, синей, замурзанной ветровкой и стертым лицом. Он постоянно таскал с собой пухлый, коричневый, в мелких трещинах и царапинах портфель, к металлической ручке которого была привязана грязная и измочаленная черно-оранжевая Георгиевская ленточка. Ее обычно к машинам на антенны привязывают на День Победы. Портфель был намного колоритнее и как-то живее своего хозяина. Так и тот мужичонка слился. Никакие засовы не помогли.
В общем, «здесь птицы не поют, деревья не растут…»
Женская территория. Если не считать брата Елены Васильевны, который приходит к ней иногда, видимо в минуты душевной невзгоды, оставляя после себя на всем этаже стойкий запах перегара, дешевых сигарет и неустроенности. Этот запах такой плотный, что его, кажется, можно буквально потрогать руками. Да и легкие каждый раз словно отказываются его вдыхать, сопротивляются. «Жена называла его “нож” – говорила часто Елена Васильевна соседкам почему-то игривым тоном. – Родила ему сына и ушла через два года. Стала по горам лазать с остальными такими же обезьянами». Почему «нож», Валя не спрашивала. Ежику понятно, что ничего хорошего за этим прозвищем не скрывается, а от одного вида этого брата хотелось забраться на Килиманджаро. В одиночку и без всякой страховки.
– Хватит! Не золотой же член у него, в конце концов, – решительно и оригинально подвела черту забежавшая, как всегда ненадолго, домой Василиса.
Хотелось по-сиротски жалобно проныть: «Не золотой, но все же… Такой родной». И тут же напрашивалась пошлость: «Хотя пробы на нем стоят, думаю, многочисленные».
Как нельзя вовремя всплыла из памяти безнадежная пробка на Садовом, где они стояли вместе с остальными бедолагами, и где она исполнила минет. Очень творчески, как ей самой показалось, и с большой самоотдачей. Он был при полном параде, несмотря на гиблую июльскую жару. Костюм, светло-бирюзовая рубашка… Как вода на Адриатике. Она никогда там не была, но в ее представлении вода там именно такого головокружительного цвета. Вроде от этой самой рубашки Валю и разобрало – слишком много позитивных ассоциаций и фантазий она вызывала.
– Перестань хулиганить… Что ты делаешь… – вяло, но счастливо бормотал он.
«Что ты делаешь…» – невольно хотелось передразнить. Тому, что делала в машине Валя, было давно дано определение. Взрослый все-таки дядя, должен знать.
– Пытаюсь скрасить нам как-то время, – ответила она вкрадчивым голосом прожженной профессионалки. – Ты что, против?
Конечно, он не был против. Он всегда был только «за». Ее пронизывали волны острого, жгучего желания. Они образовались внизу живота и, мгновенно распространившись по всему телу, как пузырики от шампанского, ударили в голову, которая и без того была разгоряченной. Интересно, а профессионалок эти волны пронизывают? Даже не желания. Скорее это была обыкновенная похоть. Хотя где проходит граница между двумя этими состояниями, она тогда не слишком отчетливо понимала. Просто ей нравилось наблюдать, как он теряет волю и контроль, растекаясь, принимая очертания сиденья. Он был целиком в ее власти, прямо на глазах превращаясь в пластилиновое существо. Такой всегда самоуверенный, смело руководящий любым жизненным процессом, твердо знающий, что кому нужно в этой быстро, прямо-таки со свистом пролетающей жизни.
Машины кипели и гудели, водители красочно матерились, понимая всю безнадежность своего положения. Москва дышала пылью и выхлопными газами. Вернее, это было похоже на тяжелую старческую одышку. Кто-то находил в пробках свою судьбу, кто-то успевал ее потерять. Там можно было зачать новую жизнь, успеть появиться на свет и так же благополучно уйти в мир иной.
А они в это время плыли на своем собственном островке, отрезав себя от реальности, от всего матерящегося, тяжело дышащего мира. Как всегда, когда двое влюблены.
– Да, если все было именно так, как ты рассказываешь, бедный Пауло Коэльо, этот могучий философ нашего времени, пророк и тонкий знаток человеческих душ… он бы заплакал. Зарыдал горючими слезами и, вдохновленный, сразу накатал бы за несколько часов новое бессмертное произведение. Надо будет выслать ему материальчик. – Вася испытывала особые, сильные чувства к бразильскому автору и даже сейчас не могла никак переключиться с находящегося за морями-океанами писателя на свою родную сестру, стоящую рядом на кухне с окаменевшим лицом и потухшим взглядом. – Ладно. Я предупреждала тебя, что не надо привязываться. И с ним надо было поступить так же, как со всеми остальными. Ни для кого не делать исключения, они его просто не заслуживают, и он в первую очередь. Было бы не так… – Удивительно, но Вася сжалилась над сестрой, что случалось довольно редко, и не стала в последний момент говорить слово «больно». – Сама ведь все прекрасно знаешь… Но ты пожадничала, романтика одержала безоговорочную победу, и сейчас уже поздно все анализировать. Ты любишь распихивать все по полочкам, напрасно изводя себя и окружающих, – чеканила уверенно фразы Василиса Премудрая, на ходу запрыгивая в модные рваные джинсы и продевая ремень через огромную серебряную пряжку. – Что там за перезвон еще? Тебе не попадался случайно белый свитер с высоким горлом? Когда срочно нужно приличную вещь…
Валя в это время кокнула чашку из любимого маминого сервиза, доставшегося от прабабушки. Звон был сильным, потому что позолоченная хрупкая вещь упала на равнодушный коричневый квадрат кафеля, которым был выложен пол на кухне.
Она хотела согласиться с Василисой, но что-то глубоко внутри мешало ей это сделать. И еще она очень хотела, просто мечтала, чтобы Василиса нацепила на себя уже какую-нибудь тряпку и побыстрее исчезла. Валя вспомнила, как шестилетней перелезала через забор и зацепилась петелькой, которая предназначалась для огромной красной пуговицы, за самый верх – чугунную, остроконечную пику. Болталась там в шубе, как меховой колобок, обреченно глядя на далекие сугробы и размазывая слезы от унизительного бессилия и клокочущей ярости. Страха почему-то не было. Просто затошнило от накатившего отчаяния. Васька отчаянно прыгала внизу, как обычно давая дурацкие советы, а потом побежала за помощью. Когда обстоятельства выбивали из-под ног почву, Вале всегда вспоминался этот кусочек из далекого детства.
«Даже удивительно, что мы от одной мамы родились», – подумала Валя в который раз. Мало того, что от одной, они – Валя и Вася, как ее звали все знакомые, – были близняшками. Однояйцевыми. Случай – один на миллион. Так что внешнее сходство было стопроцентным: сероглазые шатенки с красиво очерченными ртами и длинными стройными ногами. Во всем остальном они были как день и ночь. Васька таскала помаду и тушь из маминой косметички, чтобы смело тренироваться на собственном личике, а Валя беспощадно прокалывала тугие пластмассовые попки кукол и ставила капельницу большому плюшевому мишке, который благодаря этой ежедневной процедуре быстро сгнил. Вася бредила телевизором с пеленок и могла смотреть в экран не отрываясь. Родители, знавшие про эту страсть, использовали «голубой экран» в качестве успокоительного, или чтобы впихнуть в открытый рот котлету с пюре. Валя посмотрела в первом классе фильм «Открытая книга» и поняла, что станет врачом. Неизвестно – каким. Неважно. Но она обязательно наденет белый халат и будет серьезной строгой тетей со шприцем в руке. Может, сделает важные открытия под микроскопом и спасет человечество от нашествия страшных микробов.
Несмотря на такие коренные различия в интересах и взглядах на жизнь, они всегда были вместе. Каждый день у девчонок был расписан. Валя особенно хорошо помнила воскресенье. Сначала они с восторгом смотрели «Будильник», потом «В гостях у сказки» и, конечно, «Утреннюю почту». «Здоровье» они не смотрели, но улыбчиво-жалостливое лицо Белянчиковой и ее участливый пищащий голос запомнился на всю жизнь.
Однажды их попробовали разделить, чтобы старенькой прабабушке было полегче. После долгих споров в детский сад решено было отдать Валю. Как старшую, ведь Валя появилась на свет раньше Васьки на три минуты. Несчастные три минуты… Ну и как более уравновешенную. Ничего из этой затеи не вышло.
«Коллектив – это очень важно, вы же должны понимать. Ребенка нужно приучать к нему, – сказала поучительно тучная воспитательница, когда папа привел Валю в первый день, – чем раньше, тем лучше». Как сейчас выражаются модным словом: «социализировать». Валю встретили бледные дети, запутавшиеся в густых зеленых соплях, которые им, конечно, не вытирали, потому что это все не так важно. Зато их командным громким голосом приучали быть послушными болванками. Болванки с запекшимися на пол-лица соплями. Еще ее поприветствовал нарисованный на грязно-серой стене ослик с грустными, понимающими глазами и почему-то без хвоста.
«Заберите ее, она нам все здесь заблевала. Уборщица не может постоянно ходить за ней и затирать. Думаю, что вам надо показать ее невропатологу, иначе это будет трудный ребенок», – сказала воспитательница папе на второй день с очень строгим лицом. Будто это сам папа там наблевал. Врезалось в память на всю жизнь ощущение, когда тебя реально лишают свободы и заставляют делать то, что делать совершенно не хочется. Дружно, по команде садиться на пронумерованные синие горшки, идти спать, есть какую-то еле теплую бурду, которая почему-то называлась супом… И слушать завывания дамы в рыжем парике и красными острыми ногтями. Она клацает ими со всей дури по клавишам пианино и истошно вопит: «Листики падают, листики падают…» А под стулом у нее, вцепившись в деревянную ножку, сидит мальчик с затравленными черными глазами, полными слез. Видимо, не большой поклонник ее таланта.
Не нужен был никакой невропатолог, нужны были родители, сестра и любимая прабабушка. Родные, привычные запахи, голоса, свой горшок, в конце концов… И само собой, замордованные, все в зеленке зайцы, одного их которых Валя так крепко задушила в своих объятиях во время сна, что даже папа не смог их разлучить.
«Звезда», – гордо объявила Валя на следующий день после неудачной «коллективизации» и обвела торжествующим взглядом собравшихся на кухне.
– Что, Валюша, какая звезда? – не отвлекаясь от плиты, спросила мама.
– На небе, – встряла умная Василиса.
– Нет, не на небе. Это совсем другая звезда. Тети с ней ходят, мне рассказали.
Родители молча и многозначительно переглянулись. Помимо ветрянки и насморка ребенок успел за два дня вынести много ценного и, бесспорно, полезного из детсадовского общения.
Вася наконец-то выудила из хламовника, который вечно царил у нее в комнате, подходящую водолазку и смело, с некоторым задором и вызовом, шагнула навстречу вечернему городу. С ним она всегда была на «ты». Впрочем, он с ней тоже. Может, он любит нагловатых, а остальных просто презирает… Такой дружбой и полным взаимопониманием может похвастаться далеко не каждый живущий в бетонно-стеклянном монстре, освещенном миллионами огней разного цвета и калибра. Круги от фонарей мягко рассеиваются в темноте, смешиваясь с желтыми теплыми окнами квартир, а неоновая реклама – с красными аккуратными квадратиками от непрерывного потока машин.
Валя лично каждый день меряется силами с этим городом, который ни на минуту не прекращает суетиться и находится в постоянном истеричном возбуждении. Городом бесконечных пробок, душного, тошнотного метро, чавкающей слякоти под ногами и массой спешащих, оголтелых людей, одни из которых живут, а другие пробуют выжить. Все хотят занять достойную нишу, найти свое место. Ну хорошо, пусть не место, а хотя бы местечко. Чтобы оно было настоящим, потому что все устали от фальши и самообмана. Она любит свой город и ненавидит его. Одновременно.
Темные дверцы шкафа в Васькиной комнате поскрипывают, и все его богатое содержимое громоздится на полу, словно здесь в поте лица поработал маньяк, хладнокровно вырезавший, а потом небрежно разбросавший его внутренности. Что за нездоровые ассоциации… Откуда они вообще выскочили? Черт, ноги в один миг стали тряпичными. Валя машинально подняла белый бесформенный свитер, который так и не смогла найти метавшаяся сестра, и поддела осторожно непослушной, будто чужой, ногой отколовшуюся фарфоровую ручку от чашки. Аккуратно не получилось – обрезалась немножко, и пятку защипало. Как цапля, стоя на одной ноге среди разбросанных вещей и хрупких позолоченных осколков, переведя дыхание, облокотилась на широкий, вечно запыленный подоконник. Выглянула в темный квадрат окна.
На огромной, расчищенной площади стоял памятник Льву Толстому, вырубленный из большой серой каменной глыбы. Сдвинув суровые брови, он пристально и с некоторым осуждением наблюдал за происходящим. Как обычно. Менялась власть, строй, люди, в конце концов… А ему все было нипочем. Даже популярное в народе слово из трех букв, написанное недавно на его бороде и замазанное наспех светлой краской, его нисколечко не смутило. Наверное, хорошо быть каменным.
Раньше в парк прилетали вороны. Это было страшно. Черной тучей они заслоняли небо, по-хозяйски занимали каждую веточку, гомоня и харкая на белый снег своими желтыми кляксами. Валя с сестрой, возвращаясь из школы, только и успевали увертываться от их поносных снарядов, падающих то справа, то слева и со смачным звуком шлепавшихся о землю. Поэтому зимой парк никогда не был белым. Гроздями они свисали на каждом дереве как профессиональные захватчики. Рано утром эти заразы каркали на всю округу и улетали на день в другое место. Потом неожиданно их не стало, и парк просветлел. В нем можно было наконец гулять, наслаждаясь белизной снега и тишиной. Как ни странно, вороны улетели в день смерти Брежнева и ни разу больше не возвращались. Будто это было знамение какое-то, что закончилось «их» время: такое же черное, беспросветное, каркающее. В тот день учителя с вытянувшимися, поблекшими лицами устрашающе шикали и делали большие глаза, если вдруг где-то раздавался смех. Ведь когда смеяться нельзя, особенно хочется. Любой пустяк может смешным показаться до истерики. Их отпустили с уроков, и два дня они провели дома.
«Похоронный марш» Шопена, стая одинаковых каракулевых серых шапок и черных пальто, плывущих за гробом. Гудели заводы и сигналили машины, когда гроб уже опустили. Вернее, неуклюже грохнули, и этот момент запомнился всем. А потом, как это ни ужасно звучит, общенациональный траур стал делом привычным. Учителя, правда, все так же старались создать определенную скорбную атмосферу, но в день смерти Черненко в школьную столовую завезли глазированные сырки, что было большой редкостью, поэтому все бежали друг другу по головам, как племя первобытных на охоте за мамонтом, громко гигикая и скользя по натертому полу. Сладкие сырки были намного важнее скорбных мин и разглагольствований. Тем более что после смерти Брежнева и Андропова очередной траур плохо воспринимался детским жизнеутверждающим сознанием. Единственное, что все хотели услышать, – это прощальные гудки заводов и машин, и только по этой причине в классах на минуту становилось тихо.
Ну так вот, о непохожести. Василиса Владимировна Лаптева была общительной, веселой, раскованной. И в меру циничной. Как и все тележурналисты, в ряды которых она в свое время вступила, и ей очень нравилось там вариться и тусить. Она с детства была «деловой колбасой», и это была ее родная среда. Ее «тема», как сейчас говорят. Постоянная колготня, движуха, разные лица, смена событий… Такая вот клевая кошка, которая гуляет сама по себе. Дома ей быстро становилось скучно, привычная атмосфера нестерпимо давила на мозг, она превращалась в злую, противную и раздраженную. «Срочно на волю, в пампасы…» Потом она уставала от себя самой в роли этой кошки, пампасы порядком осточертевали, и нельзя было позавидовать тому, кто оказывался с ней рядом в эту секунду. Он был обречен. Вот такая двойственность, которая усугублялась тем, что родились они под знаком Близнецы. Получались суперблизнецы. Или близнецы в квадрате.
Валя, вернее Валентина Владимировна Лаптева, работала акушером-гинекологом в большом центральном роддоме, была самой настоящей «вещью в себе». Серьезная, собранная и романтичная. Ее привлекала гинекология со всеми своими бесчисленными наворотами, но акушерство было, бесспорно, больше по душе. Рождается новый человек – и ты этому помогаешь, спасаешь, если нужно. Второй после Бога. Бог создал, а ты его творение принял. Потрясающие по силе ощущения. Но – сапожник без сапог, как нередко случается. Она принимала их, любила всех до единого – сморщенных, красных, в слизи, а испытать это чувство единения с крошечным существом, страх за него, долгожданную встречу с обиженно-победным криком «уа!» самой ей пока не довелось. Да она и не задумывалась сильно на эту тему. Не заморачивалась. По сути дела, они с сестрой были счастливыми людьми, потому что каждая занималась любимым делом.
Она любила свой дом. Их женсовет, старые обои, на которых при желании можно было найти каляки пятилетних хулиганок, окаменевшую жвачку или козявку под сиденьем табуретки и прочие прелести самовыражения в нежном возрасте. Только дома она могла по-настоящему отдохнуть, сбросить доспехи и поднять забрало. С кем бы и где Валя ни была, что бы с ней ни происходило, она всегда знала, что в любую секунду может прийти и лечь в свою родную, со столь привычными запахами постель. А если устанет смертельно после дежурства или операций, то в кровати будет тихонько поскуливать. Так она расслаблялась, и от одной этой мысли сразу становилось легче.
Однажды Валя еще в школе услышала, что близнецы – это сбой в системе природы. Не ужасная, конечно, но своего рода осечка. В принципе, не должно быть двух одинаковых организмов, тем более двух одинаковых людей. Мол, между ними будет в лучшем случае постоянно идти соревнование за место под солнцем, а в худшем – разразится война. Будет ведущий и ведомый. Это сообщение ее сильно озадачило тогда, и она пыталась постоянно анализировать ситуацию, чтобы определить, кто же из них главный. Ну да, дрались они иногда, буцкали друг друга, когда энергию некуда было девать, а потом в итоге ревели обе, потому что мамины нервы в конце концов не выдерживали, и она доставала из шкафа папин широкий ремень с тяжелой пряжкой. От него оставались выразительные красные отметины на ляжках и мягком месте. Потом Валя плюнула и перестала ковыряться в их поступках: мне, типа, все равно. Могу быть и ведомой, какая разница. Главное – куда поведут и зачем. В разумных пределах, естественно, не как теленка за веревочку, но, в принципе, «хоть горшком назови…». Это никогда не ущемляло ее самолюбия: ни в раннем детстве, ни потом. Конечно, частенько сестра ее раздражала, иногда просто бесила, но тот факт, что они вместе, – перевешивал все.
//-- * * * --//
«И с ним надо было поступить так же, как со всеми остальными…» Несмотря на разность характеров, обе пользовались большим успехом у противоположного пола. «И с ним надо было…» Это началось давно, сразу после школы. Возможно, они занялись бы этим еще в выпускных классах, но здесь их слишком хорошо знали да и одноклассники не представляли из себя ничего выдающегося. Все скучные и одинаковые, как школьные стулья. Все так предсказуемо. Да она в школе еще и целоваться-то не умела, несмотря на активные подстрекательства своей более продвинутой в этих вопросах сестры.
Все началось неожиданно, впрочем, как и все судьбоносное в нашей непонятной жизни. Однажды Васька не смогла пойти на запланированное свидание с одним очкариком, начинающим оператором, и попросила Валю ее заменить.
– Как заменить? – обалдела Валя.
– Как, как… Сядь да покак, называется. У тебя с твоими формулами воображение долго жить приказало, что ли? Придешь и будешь вести себя совершенно обычно, как захочешь. Только под именем Василиса, – напирала сестренка.
Она могла быть грубой, жесткой. Деспотичной, в общем. Это у нее от бабушки Риты попало. Маргоши. Но о бабушке чуть позже.
– Зато гуманитарное течение твоих мыслей, надо признать, совершает сумасшедшие кульбиты, – нахохлилась Валя обиженно и уже хотела послать свою бойкую сестрицу куда подальше. – Ты – безбашенная авантюристка, вечно ищешь на задницу неприятностей!
– А ты – редкостная зануда!
После стандартного обмена любезностями и часа уговоров Валя все-таки согласилась с условием, что это первый и последний раз. Такое безобразие больше не повторится, и вообще ей эта затея не по душе.
– Конечно, само собой. Больно надо мне своих мужиков отдавать. Даже в руки родной нудной сестры. Хотя… – Здесь в ее глазах заплясали дьявольские огоньки.
Вернулась Валя со свидания взбудораженная, что было не совсем для нее свойственно.
– Вась, он мне предложение сделал! – с ходу заявила она, полюбовавшись собственным отражением. – Сказал, что представлял меня совершенно другой.
– Неужели? Надеюсь, ты не растаяла от неожиданности и продолжала шифроваться до конца вашей встречи? – грозно, как у провинившейся маленькой девочки, спросила сестра.
– Да, об этом можешь не волноваться. – Тон сестры быстро привел Валю в чувство. – Просто приятно – предложение в первый раз… – Она опять растаяла, вспоминая неуклюжего, сильно потеющего, но обаятельного парня в очках и джинсах, сидевших на нем мешком.
– Ладно, забудь. Не стоит на него больше время тратить, – намазывая что-то зеленое и вонючее на лицо, приказным тоном сказала сестра.
Так и пошло поехало. Это было, наверное, не совсем хорошо, возможно некрасиво, но об этической стороне вопроса они больше не задумывались. Даже добропорядочная и рассудительная Валя. Они ловко жонглировали сердцами, собирали их в колоду и тасовали как заправские шулера. В них влюблялись, часто серьезно, но для них это все было забавой. Конечно, это же так смешно. И что характерно – абсолютно безнаказанно. Да и что в этом плохого, собственно говоря? Как говорится, ловкость рук и никакого мошенничества. Раз – и сердце в кармане. Сам себя не развеселишь никто не развеселит. Правильно. Поэтому они периодически, плотно прикрыв дверь, с горящими глазами рассказывали друг другу об одураченных юношах. Настоящие современные ведьмочки. Одни молодые люди были сильно озадачены такой заменой и откровенно терялись, другие списывали это на разносторонность личности и были в полном восторге.
Был, правда, один забавный инцидент, когда «объект», как называли их между собой девушки, спросил явно со знанием дела: «Вася, прости, у тебя сегодня случайно не критические дни? Неужели я так нарвался?» Большой оригинал оказался. Валя, никак не ожидавшая подобного вопроса, сначала совершенно растерялась, а потом громко рассмеялась и ответила: «У меня все дни критические. Вы случайно в женской консультации не практикуете? Можем обсудить угрожающие последствия некоторых венерических заболеваний, в частности хламидиоза, для женских детородных органов. По-моему, я шла на встречу с ассистентом режиссера, а не со своим коллегой». Здесь уже у юноши удивленной дугой взметнулись брови, и Вале, сглотнув тугой и почему-то соленый ком в горле, пришлось городить такую чушь, которую она при всем желании так и не смогла потом полностью воспроизвести Василисе. Но главное, что ей удалось выкрутиться и услышать, какая она большая «оригиналка» в виде неподдельного комплимента.
Они даже завели ежедневник, обложку которого украшали милые красные сердечки. Потихоньку ежедневник стал заполняться разными именами, датами и иногда короткими комментариями. Основной поставщицей «объектов» была, естественно, Васька. Ее обаяние, красота, чего уж там скрывать, плюс наличие каких-никаких, но представителей мужского пола на работе. Валя с ее потоком беременных или климактерических дам мужчин видела только в роли заботливых папаш, которые поддерживали своих жен, блаженно улыбались, отпаивая их при этом разными соками и обмахивая журналами. Работа в ее случае отпадала, оставались случайные знакомства, которые редко, но все же происходили.
//-- * * * --//
Розовощекий, пышущий здоровьем. Казалось, если чуть поцарапается, кровь так и брызнет из этого двухметрового парня. Находка для вампира. Волна белых, местами кудрявых, жестких волос и белые ресницы, обрамлявшие серые, немного выпуклые глаза. Простота и надменность удивительным образом сочетались в нем. Загорать ему было противопоказано, как она узнает позже, – он моментально становился красным как вареный рак и беззащитным как ребенок. Ресницы пропадали совсем.
Валя хорошо запомнила эти белые кудри еще со школы. Все мальчишки ходили тогда в одинаковой темно-синей форме с серебристыми, еле державшимися пуговицами, и он был похож на задиристого гимназиста. Ему бы еще фуражку с кокардой. Ладно, что там говорить… Привлекал он к себе внимание. И ростом высоченным, и крепкой фигурой, и внутренней раскованностью, которая особенно ощущалась на фоне всеобщей зажатости. Видно было, что старшеклассницы писают по нему кипятком. Разница между ним и Валей была шесть лет. В школьном возрасте это огромная пропасть. Потом пропасть стерлась.
Романа она встретила совершенно случайно на Клязьминском водохранилище, где пыталась с подругой спрятаться от июльской жары. Народу в воскресенье было страшно много, люди забивались на пляж так тесно, как шпротины в банку, и только рядом с двумя сиротливо лежавшими полотенцами нашлось свободное местечко. Девушки оценили сорок шестой размер пары модных адидасовских кроссовок, которые были похожи на лыжи и с невольным вызовом стояли рядом. Вскоре вернулись сами хозяева полотенец. Валя его узнала моментально, удивление по поводу кроссовок исчезло. Молодые люди выдержали положенную паузу из вежливости, что-то тихонько обсудив между собой, а потом стали знакомиться.
– Роман – сказал уже поджарившийся, свекольного цвета юноша, хлопая такими знакомыми ей с детства ресницами.
Почему-то сейчас он напоминал ей бычка. Возмужавший, раздавшийся в плечах, но с уже наметившимся брюшком и большим, сильно завинченным пупком.
– Валя, – ответила она, снимая солнечные очки и лукаво улыбаясь – А я знаю, в какой школе вы учились. На Плющихе. Даже могу сказать, кто у вас был классным руководителем.
– На самом деле интересно, потому что я вас не припомню. На память пожаловаться не могу, она у меня профессиональная. – Сощурился пристально «призрак из прошлого».
– Да я маленькая там еще совсем бегала, путалась между ног. Совершенно не в вашей возрастной категории.
Здесь она заметила, что у него брусничного цвета рот и фиолетовая широкая вена на шее, вздувшаяся как река на карте. Да, любой вампир, увидев его налитое тело, в котором так призывно бурлили кровь и молодость, кончил бы от счастья на месте. Роман закончил МГИМО и к тому времени работал фоторепортером в агентстве «Рейтер». Жил в престижном доме, в котором располагался известный магазин «Орбита», прямо у Бородинского моста. В родительской квартире ему было явно тесно, тем более в узкой, как пенал, комнате. Стоило там появиться его ногам в кроссовках, как для остальных частей тела место находилось с явным трудом. Он требовал иных масштабов. Как поймет позже Валя, во всем. Родителей его Валя видела как-то мельком, Рома находился с ними, судя по всему, в непростых отношениях. Папу, вернее, только слышала, когда тот осторожно, будто извиняясь, кхекал за стеной. Седоватой, всклокоченной, в больших очках маме, которая без явной надобности беспрестанно одергивала халат и чье лицо приобрело испуганное выражение в связи с его шумным появлением в коридоре, он сказал как-то со злым лицом громко, не здороваясь: «Я все понял. Надеюсь, что для себя вы тоже сделали правильные выводы, – и, смягчив немного голос, скомандовал, – Валя, проходи, с ними здесь не стоит задерживаться. Не заслужили». И зашагал размашисто в свой пенал. Даже кудри не вились привычно мягко, а топорщились агрессивно в разные стороны. Будто ощетинились. Чего родители Ромы не заслужили, Валя так и не поняла. Чувствовалось, там идет классическая борьба отцов и детей, давняя и очень болезненная, но об этом он не распространялся, а лезть с расспросами было не в ее характере. Рома ей нравился, он был старше, и с ним было по-настоящему интересно, живо. Работа, конечно, накладывала определенный отпечаток. Он был постоянно в движении, но не суетлив, хотя ему ничего нельзя было пропустить, а успеть вовремя зафиксировать блестящим черным зрачком фотокамеры нужные события, и его белая голова уверенно возвышалась над всеми в толпе как поплавок. Фотокамеры всегда болтались у него на чуть приподнятом плече, и Валя иногда подтрунивала, что, наверное, он не расстается с ними и во время сна.
По устоявшейся, отработанной схеме сегодня на свидание с ним шла Василиса.
– Если ты переживаешь, иди сама, – крутясь перед зеркалом в новом сиреневом платье, бросила Вася пристальный взгляд на сестру, которая тихо переминалась рядом.
Валя и сама толком не знала: переживает она или нет. Перед сестрицей тоже не хотелось пасовать, размазываться. Поэтому отчаянно завертела головой.
– Нет, все нормально, без проблем. Тем более что у нас ничего не было.
Ничего, кроме ее страстных поцелуев с брусничным ртом. Но в наше время это вроде как не считается.
Василиса с Ромой сходили в кино, он познакомил ее со своими коллегами и увлеченно показывал какие-то свои работы. Валя уснуть не смогла, несмотря на усталость, поэтому все же дождалась Васю. Сестра вернулась волнительно поздно.
– Так хотелось спросить его кое-что по поводу одного материала по работе, парень он интересный, башковитый. Друзья нормальные, я имею в виду, конечно, англичан. Наши – тюфяки кичливые, которые после одной поездки в Лондон… – Она резко замолчала. – В общем, он не в моем вкусе, да еще у него такой большой…
– Ты что, спала с ним? – Вале почему-то стало душно.
– Почему сразу «спала»? Чтобы это понять, секс необязателен. В случае с твоим Ромой точно, – подмигнула бойцовски сестра. – Я «такой» не потяну. – Она по-детски округлила глаза, как делала это только в исключительных случаях, – поэтому он целиком твой.
Васька оказалась полностью права, случай был исключительный. Валя его тоже не тянула, но обрывать отношения не хотела. Пока. Пока они не оказались в гостях у его друга, который по неизвестным Вале причинам все время употреблял слово: «славненько». Друг Никита был журналист, типичный папочкин сынок. Мажор, стриженный под ежик, с гладким, самодовольным, сытым лицом. Кроме того, что лицо было гладким, больше ничего о нем нельзя было сказать. Вот о его шикарной новой квартире на «Юго-Западной» можно было говорить и говорить часами. Дубовый лакированный паркет, сложенный в интересный рисунок, мягкие и неожиданные подсветки, белые застекленные двери, холл, похожий на площадку для танцев. Простор и ощущение защищенности.
По этому паркету вместе с Никитой каждый день скользила его подруга – Яна, горячая девушка из Латвии. Она была плотно сбитая, уверенно стоящая на крепких ногах, с незапоминающимся лицом, но запоминающимся акцентом и смертельной, волчьей хваткой. Серые, всегда жирные волосы, собранные в маленький хвостик, Никитина клетчатая рубашка, шорты. Она рассекала этот красивый простор в неизменных белых кроссовках, и на ее лице присутствовало выражение полной уверенности в завтрашнем дне.
В один из субботних вечеров Валя с Романом загостились как-то у этой пары. Просто Никита являлся большим ценителем красного французского вина и совратил на дегустацию Рому, которому, оказалось, много и не надо. Рома вошел в раж, побагровел, стал много и безостановочно говорить. Так, за вином и непрестанным скучным обсуждением проблем мировой политики, время улетело в глубокую ночь. Им предоставили одну из трех спален, гостеприимно постелили на большом итальянском диване, который, неожиданно раскладываясь во все стороны, становился похожим на палубу корабля, и пожелали спокойной ночи. Валя трудно засыпала на новых местах, но тогда честно попыталась. Еще красивый, многообещающий диван на самом деле такой жесткий оказался, что каждая пружина прощупывалась, вернее, впивалась в тело, которое было избаловано родным матрасом. Роман, видимо, долго не стал мучиться, даже красное вино пятилетней выдержки его не взяло, и вскоре Валя услышала, как дружно прозвенели пружины, и в соседнем холле включился огромный телевизор. Негромко, чуть слышно, но это было уже все неважно, потому что спать под посторонние звуки Валя тем более не привыкла. Выходить смотреть канал СNN в половине четвертого не собиралась, поэтому продолжала старательно дремать, закрыв голову подушкой и зарекаясь еще где-либо оставаться на ночь. Каким бы красивым ни был паркет.
Неожиданно сквозь дремоту к ней прокрался громкий настойчивый шепот и какие-то неясные передвижения. Все эти шумы исходили, естественно, из холла.
– Я слышала, что у тебя серьезные проблемы со сном. Никитос как-то рассказывал, что ты практически не спишь во время командировок, приходится потом сутки напролет отсыпаться. Что, подруга не помогла? Не убаюкала?
– А ты что полуночничаешь? Мне о подобных твоих проблемах Никита не докладывал. – Ромин голос звучал лениво, но с явной издевкой. Обычно он так разговаривал с представителями закона. Любыми.
– Он тебе много чего не говорил. Например, почему спит как младенец. Не догадываешься?
– Почему же, все агентство давно информировано в мельчайших подробностях. Трещит всем о твоем страстном прибалтийском темпераменте. Надоело слушать.
– А ты не слушай… Попробуй или боишься? Может, не будешь тогда на меня как на кусок говна смотреть, вдруг еще влюбишься? Насчет Ника не волнуйся, я ему одно успокоительное подкинула, а твоя серьезная красавица привыкла, наверное, к обеду вставать. Она всегда такая, как молодая старушка…
– Отстань, слышишь… – Рома шумно, выразительно засопел, и началась большая возня, которую соревновательно пытался заглушить самоуверенный, преувеличенно оптимистичный мужской голос западного комментатора, но у него это плохо получалось.
«Трахаются», – спокойно констатировала Валя. Сначала подумала, а потом услышала, как сердце ухнуло куда-то вниз. Полетело под откос. На какое-то время она застыла, превратившись в одно большое ухо. Она не знала, как ей поступить. Можно было, как говорится, забить на это и сделать вид, что все нормально. А можно было… Ух! Тихонько войти в холл, увидеть двух взрослых людей, занимающихся сексом, и что-нибудь сказать типа: «Продолжайте, продолжайте, вы мне нисколько не мешаете. Перейдите на диван для удобства, каждая пружинка в вашем теле отзовется… А меня бессонница замучила, да и новости очень люблю на английском. Половину непонятно, но так бодрит, знаете ли… Может, Никитку пойти растолкать?» Стоп. Еще момент не менее интересный – как там она про нее высказалась? Это она-то молодая старушка?! Вот дрянь с крысиным хвостиком, за волосами бы своими следила лучше…
Детский сад, конечно. Пока она решала далеко непростую дилемму «идти или не идти», звуки заметно изменились, превратившись в характерно-монотонные. Диктор за это время сменился, но напора не сбавил. Он трахал своим голосом мозг телезрителей так же нагло, как Яна нахально проделывала это с Ромой.
– Правда, тебе хорошо со мной? Тебе нравится моя грудь? Ты мне сразу понравился, когда я тебя в первый раз увидела на дне рождения у Никиты. Ты такой сильный, красивый, нам надо было давно быть вместе… – прорывались страстные девичьи признания.
Вот те на! Просто поток сознания какой-то. Эротического. Вроде вино Яна за компанию пила, но не бочку же. После таких серьезных слов идти в холл и кого-то яростно разоблачать желание пропало. А у нас еще смеют шутить над латышским темпераментом! Наконец все стихло, раздался щелчок зажигалки. Так, значит, Рома закурил. Интересно, они на полу лежат, нежно обнимая друг друга, или она по-хозяйски оседлала его, зажав своими упругими ляжками, и теперь задорно теребит ему вспотевшие вихры, убирая их с разгоряченного лба? Или на диване скрючились? Нет, Ромка на том диване при всем желании не поместится. Не те габариты.
– Ладно, я пойду. Спасибо и спокойной ночи, – бесстрастным голосом произнес Рома.
Главное – вежливо.
– Сволочь ты все-таки. Все вы здесь недоделанные, кобелюки вареные. Давай, вали к своей сдержанной московской старушке, вы хорошая пара! – гаркнула девушка с красивой грудью, оскорбленная явным отсутствием страсти с его стороны, интересно, с прибалтийским колоритом выговаривая слово «сволочь».
«Почему он сволочь… Непонятно». – Только начала Валя размышлять на эту серьезную тему, как все ее думы были прерваны не менее интересной фразой. Тоже колоритной.
– А ты просто блядь. – Было слышно, как он поднялся.
«Вот и пообщались, – подумала Валя. – Вот и славненько». Она быстро отвернулась к стене и имитировала легкий храп. Он лег рядом, но не под одеяло. Еще немного покурил, а потом кто из них заснул первым, Валя уже не помнила. Устала от пережитого.
Утром ее разбудил отвратительный, садистский звук соковыжималки и запах качественного свежесваренного кофе. Рома крепко спал, смешно приоткрыв рот, чуть храпя и раскидав длинные ноги, щедро покрытые золотистыми волосками, по всему дивану. Валя не стала его будить, она все отлично понимает, такая ночь все же непростая выдалась у человека. Быстро нырнула в одежду и вышла на призывный запах еды. На кухне Никита, степенно поглаживая чисто выбритый подбородок, очень вдумчиво читал свежую газету, Яна в кроссовках варила ему овсяную кашку и делала апельсиновый фрэш. Идеальная картинка молодой, образцово-показательной семьи.
– Привет, – поздоровалась Валя.
– Здорово. Садись завтракать. Славненько поспала? – спросил Никита, не отрываясь от страниц. – А где наш герой? Он обычно в шесть утра вскакивает. Сильно утомился вчера? – Он противно, как-то не по-мужски засмеялся. Проблеял будто баран.
Валя быстро взглянула на Яну. В глазах у той полыхал победоносный огонек, и весь ее раззадоренный вид не то что говорил, он кричал: «Ну что, видели, москвичи недоделанные? Я могу всех вас трахнуть, стоит мне только захотеть».
– Не знаю, наверное, устал после работы, – ответила Валя совершенно спокойно. Индифферентно.
Ее внимание сейчас было целиком приковано к шипящим гренкам с сыром.
– Я не буду завтракать. – В дверях появился полностью экипированный, с камерами на плече, Роман. Вид у него был нешуточно воинственный. – Ты остаешься или едешь со мной?
У Яны мелькнула на лице тень беспокойства, но она промолчала, сильно поджав губы, и поэтому осталась безо рта, с кривой щелью. Отвернулась к раковине и просто тарелки стала протирать слишком тщательно. С каким-то зверством.
– Ты чего, не с той ноги встал, что ли, или собака какая укусила? Видок у тебя бешеный. Прими душ, кофе выпей как человек. Славненько Янка сварила, – начал было искренне изумленный Никита, резко отложив газету, приглушив телевизор и проведя бережно рукой по своему влажному после душа ежику.
– Вот ты сиди и пей свой славненький кофе. Как человек, – продолжал Роман в агрессивной манере, презрительно сощурившись. – Много дел, я поехал.
Вале как-то не улыбалась перспектива остаться один на один с этими людьми, даже несмотря на обилие гренок с сыром и свежих кексов. Поэтому она легко спрыгнула с высокой табуретки и выскочила в коридор вслед за уходящим Ромой.
Они молча вышли на улицу. Рома быстро шел, грозно размахивая своими дорогостоящими фотопричиндалами. Интересно, что вена на шее вздулась запредельно, и стала похожа не на реку, а на толстый электрический шнур, грозящий порваться от напряжения. Обычно такое с ним происходило только тогда, когда они с Валей оставались наедине в его пенале.
– Как спала? – вдруг спросил он ненужно громко и с искореженным лицом.
– Как обычно, – ответила она.
Было неясно, как – обычно: хорошо или плохо.
– Потаскуха, дешевка… – Прорвало Рому, и Валя поняла, что, видимо, он серьезно переживает за своего близкого товарища, с которым живет девушка, явно незнакомая со строгими моральными принципами.
– Я надеюсь, все это не обо мне? – Ей откровенно наскучило слушать утреннюю тираду. Пусть она и была столь необычной. – Мне надо быстрее домой.
Они с трудом поймали такси, он довез ее до дома, пребывая всю дорогу в том же интересном настроении, довольно внятно бурча под нос определенные выражения и стуча время от времени своим немаленьким кулаком-кувалдой по грязноватому, заезженному сиденью. Щупленький шофер еще испуганно голову в плечи втягивал каждый раз, но ничего не говорил. Естественно. Рома, судя по всему, сильно переживал из-за того, что его «такой» член не смог воспротивиться внезапному нападению горячей женской плоти. Будто его поимели. В общем, злился на свой член, который повел себя предательски.
Несколько дней он не звонил, но Вале было все равно. Щемящей тоски по нему она не испытывала, африканской страсти – тоже. Вспоминала почему-то только, как Яна назвала его «сволочью», да и то когда надевала коричневые замшевые «Балли» на шнурках, которые он привез ей из последней лондонской командировки.
Потом горел Белый Дом. Стояли танки, Москва в очередной раз ничего не понимала.
– Тебе видно что-нибудь? – раздался в трубке его взволнованный, как у мальчишки, голос.
– Черный дым видно.
– Здесь такое! Хочу пойти поработать.
– Тебе можно прямо из окна фотографировать.
– Я уже залезал к нам на крышу, все замки на чердаке сорвал. Конечно, эффектно, но это все не то, надо быть у самого Дома. Ладно, пока. Сейчас очень важный момент, – все так же взволнованно сказал он, потом в трубке раздались гудки.
После того как все утихло и политические страсти улеглись, он объявился вновь.
– Я такие кадры сделал! – детским счастливым голосом сообщил он. – Хочешь посмотреть?
Откровенно говоря, ничего смотреть не хотелось, но обламывать такого восторженного человека у нее элементарно не хватило духу. Его материал моментально разошелся по всем российским и европейским газетам. Там действительно было на что взглянуть, он все-таки молодец. Густое синее осеннее небо и черный дым, валящий столбом из Белого Дома, блестящие на солнце золотые часы на башне с российским флагом и обезумевшие лица, танки, на этих танках уверенный Ельцин с листовкой в руке… Как Ленин на броневике.
Снимки снимками, это все прекрасно, но встречаться с ним она больше не хотела. В принципе. Он почувствовал это сразу, как только они встретились на Смоленской площади у подземного перехода, где мальчишки продавали газеты. Он точно знал, что Валя ответит на его вопрос: «Пойдем ко мне?» Умный ведь человек. Он спросил так скорее по привычке.
– Почему? Это все из-за того, что было тогда у Никитоса? – неожиданно спросил он упавшим голосом, который так не подходил к его большой, плечистой и мужественной фигуре. – Я просто идиот. Догадывался ведь, что ты не спишь, но никак не мог отвязаться от нее. Это же настоящая пиявка, она и Никиту окрутила, как только узнала от знакомых, что он ездит за границу и папа у него…
Он продолжал говорить, и выражение лица у него было тогда точно как у ребенка. Большого, растерянного ребенка, который лопочет что-то бессвязное на своем языке и часто моргает белыми ресницами, готовый вот-вот громко зареветь от обиды.
– Нет, не поэтому, – ответила она спокойно, помотав слегка головой и вызвав своим ответом искреннее недоумение. – Я пойду, Рома. – Развернулась и ушла, с твердым намерением ни разу не оборачиваться. Но не сдержалась и обернулась, пройдя около ста метров. Светлая голова застыла среди снующих вокруг людей.
Ведь тогда вся картинка рушилась. Тем более, почему «нет»? Так она его и оставила с вопросом в глазах и реальной возможностью лишний раз потрепаться о загадочной женской душе. С тем же гладким Никитой за чашечкой кофе.
Кто бы ей помог ответить на этот вопрос… На вопрос: «Почему нет?» Почему внезапно все заканчивалось, хотя причин для ухода вроде бы нет. Веских причин. Она лично затруднялась. Получалось, что у нее определенные комплексы. И довольно серьезные. Она чувствовала в себе интерес к молодому человеку, загоралась, ей казалось, что она теряла голову из-за него, что он ее действительно зацепил. Было так хорошо, удивительно и волшебно. Вроде влюблялась… Лишь до определенной границы в их отношениях. Когда каждый из них словно находился в своей, строго очерченной системе координат, когда он не посягал на ее пространство, внутреннюю свободу и не говорил ужасного слова «мы».
Она боялась стать рабой. «Тоже мне “Раба любви” нашлась», – думала она порой, усмехнувшись невесело. Рабой повседневной рутины, вязкой бытовухи. И еще она сама панически боялась произносить это слово – «мы». Ее всегда пугало растворение, потеря собственного «я». Да и просто потеря своего пространства, священной родной территории, на которую вторгался чужак и топал по ней без разбору, оставляя грязные отметины. Может, перед глазами был пример родителей? Мама отдала отцу всю себя, без остатка, а он оставил ее и пошагал дальше по собственной дороге. Может… Но мужчины все же отличались от мороженых карпов, и когда-нибудь наступала та самая минута. Когда они нарушали эти долбаные границы системы или произносили что-то в душевном порыве. Тогда ее словно отбрасывало от него на миллионы космических лет и она убегала. Обычно не оглядываясь на покинутого. В ее организме, памяти стирался файл, связанный с проявившим себя мужчиной.
//-- * * * --//
Когда это начало происходить? Наверное, в школе. Ей нравился один мальчишка из их класса – Димка Самсонов. Он выглядел взрослее других, к ботаникам явно не относился. На катке, где они с Васькой проводили каждый зимний вечер, Самсонов носился с клюшкой быстрее и увереннее всех остальных, точно забивая в ворота черный кругляшок шайбы. Это зрелище доставляло Вале эстетическое и, теперь уже можно твердо сказать, эротическое наслаждение. Был, правда, один опасный момент для Валиной жизни, когда она наконец-то под конец зимы научилась делать «пистолетик». Он долго ей не давался, но когда все получилось, она бороздила огромный каток на одной худосочной ноге, гордо выставив вперед вторую. Лед залили накануне, и он был гладким как стекло, на котором можно было выписывать смелые кренделя. Внезапно ее смели, врезались коньками в ладони и хорошенько треснули по спине клюшкой. Сначала она ничего не поняла, попыталась сама встать, отряхнуться с улыбочкой и покатить исполнять «пистолетик» дальше. Но, увидев расширенные глаза сестры, ей вдруг стало ужасно больно, захотелось всплакнуть, да и народ вокруг испугался не на шутку, потому что ладонь была рассечена, и зеркальный лед, окропленный алой кровью, смотрелся достаточно эффектно. Зашивать Валя отказалась наотрез, поэтому рана долго не заживала. Остался маленький розовый шрамик.
Самсонов подарил ей золотистую коробку конфет «Осенний вальс», маленький веник мимоз на Восьмое Марта, и дальше этого дело не заходило. Их выпускной был похож на скучное родительское собрание, на котором все зевали, и когда Валя потом слышала от кого-то, что у них якобы выпускной прошел по всем статьям ударно, со страстными поцелуями и тисканьями во всех углах подряд, она говорила, что все это сказки. Школу закончили, началась новая насыщенная жизнь, в которой не оставалось места старым друзьям, преподавателям казарменного типа и прочим очаровательным ностальгическим воспоминаниям. Она готовилась к сессии, которая была не за горами, умирала над учебником по анатомии, как вдруг однажды раздался робкий звонок в дверь.
– Валюша, это к тебе, – сказала мама.
Валя вышла в коридор, подошла к двери и увидела на площадке улыбающегося Димку и его приятеля. Они застенчиво мялись, чуть покраснев, сжимая в руках мокрые от снега кроличьи шапки-ушанки, и были похожи на первоклашек.
– Прив-е-ет, – растянуто от удивления произнесла Валя.
– Привет, – улыбнулся еще шире Димка, продолжая безжалостно комкать шапку. – Проходили мимо памятника, вспомнили, что ты здесь живешь. И вот, решили навестить.
Валя так растерялась, что даже не предложила им зайти. Хотя бы на пять минут. Так они и простояли втроем целый час на площадке, громко гогоча – физически здоровые существа, не обремененные никакими заботами и не знакомые со взрослыми печалями. Естественно, вызывая явное неодобрение Елены Васильевны, которая, не выдержав и пяти минут, широко распахнула дверь, демонстративно окинула незнакомцев своим коронным взглядом и процедила: «Здрасте». Этим она, правда, никого не испугала и не смутила.
Валя после этого неожиданного визита стала перезваниваться с Димкой, пару раз прошли по парку, все было мило. Через некоторое время ей позвонил приятель Димки и сказал, что Самсонова забрала «скорая» с острым приступом аппендицита. Назвал адрес больницы, и Валя, как сумасшедшая, помчалась туда на следующий же день. Она летела как на крыльях, искренне переживала, и ей нравились собственные ощущения. В палату она тоже влетела. Димку уже прооперировали, он лежал весь перевязанный, беспомощный, но не несчастный. Вид у него был скорее изможденно-героический. У кровати сидела его мама, с которой Валя наконец-то познакомилась. Так она ездила в больницу каждый день, не отдавая себе отчета в собственных действиях. Все было продиктовано чистым инстинктом, каким вот только, не совсем понятно. Заметила лишь мельком, что у ее «подопечного» взгляд заметно изменился за время ее посещений. Странный стал взгляд.
Приближался Новый Год, дома достали с лоджии искусственную елку с игрушками. Елку собрали, как всегда, бурно чертыхаясь. Дружно потея, водрузили золотую пику, и будто дыхание перевели. Уф… Стало легче. Может, потому, что понимаешь, что конец года, когда не осталось никаких сил и иллюзий, – вот он, и Новый год воспринимаешь буквально как новую точку отсчета, после которой все будет иначе, намного лучше. Должно быть. Будут любовь, деньги, в конце концов, и желания все исполнятся. Поэтому так отчаянно веришь во всю эту астрологическую ахинею, сулящую лучшую жизнь. Все это внушает оптимизм.
Заключительным аккордом в украшении елки являлась Снегурка. Интересно, что она изначально была без Деда Мороза. Стояла под елочкой всегда одна, такая самостоятельная, деловая и вся в вате. В новогоднюю ночь девчонки ложились, но никогда не засыпали сразу. Ждали. Ждали, когда папа, как партизан, на цыпочках проскочит мимо их комнаты и положит к ногам Снегурки долгожданные подарки. Что-то один раз у него не заладилось, он зацепился за гирлянду лампочек и рухнул в обнимку с елкой, сказав что-то коротко и ясно по поводу Нового года и жизни вообще. Папа, папа, Дед Мороз ты дорогой и единственный…
В этот раз праздник решили отметить нестандартно, в большой компании, где-то в Кузьминках, о существовании которых Валя тогда только слышала. Димку перед праздником выписали, и он должен был зайти за ней, чтобы ехать вместе на грандиозную, как он выразился, вечеруху. Вале стоило больших трудов тогда отпроситься у мамы, которую Василиса уже нагло уболтала и уехала на два дня на дачу к знакомым из института. Самсонов зашел за ней часов в семь, мужественно держась за бок, слегка покряхтывая и передвигаясь со скоростью черепахи. Он предложил сначала пойти к нему, перекусить, а часов в девять двинуть в загадочные Кузьминки, потому что ему так будет легче. Да и мама его там что-то приготовила вкусное… Когда они вошли в его квартиру, стояла глубокая тишина. Квартира была большая, коммунальная, каждый шаг отзывался эхом, но, видимо, все соседи куда-то разбрелись.
– А где же твоя мама? – первым делом спросила озадаченная тишиной Валя.
– Она справляет у наших родственников, – услышала она в ответ уверенный голос. – Сейчас посидим, а потом, не спеша, поедем. Ты не против?
Она совершенно не была против, просто немного растерялась. Тем более что мороз на улице стоял трескучий, зимы тогда были еще настоящими. Хорошо запомнились большие окна с красивым заиндевевшим узором, елка таинственно поблескивала в углу серебристой мишурой. Стол с белой ажурной скатертью и цветами, на котором стояли разные салаты, цыпленок табака, вазочка с мандаринами, фужеры для шампанского и стаканы для «Фанты». Димина мама явно постаралась. Включили телевизор, по которому передавали стандартные новогодние пожелания и песенки, сели на диван и потихоньку стали уничтожать содержимое салатниц. Раздался телефонный звонок.
– Да. Сейчас приедем, – ответил Димка, держась за бок и прикусив нижнюю губу.
Валя представила, как они потащатся сейчас в заоблачные Кузьминки по такому морозу, и ей стало дурно. Димка тоже, наверное, живописал эту картину, но оба молчали и продолжали есть. Пробили куранты, президент всех поздравил, и стало окончательно ясно, что в эту ночь они будут вдвоем. Периодически тренькал телефон, но и он потом все понял и замолчал. Выдули всю «Фанту», попили чай с «Птичьим молоком», уже спел Кобзон с Людмилой Зыкиной, а цыгане все продолжали выть, трясти монисто и размахивать цветастыми платками перед носом всей страны. Страна уже порядком проспиртовалась, не воспринимала действительность, и большинство ее граждан приняло горизонтальное положение. Все как обычно. Необычным было только место Валиной ночевки, да и действительность Валя воспринимала очень отчетливо. Она была такова, что настенные часы громко и деловито отсчитали несколько часов наступившего года, фактически утро, глаза стали безудержно слипаться, и юное девичье тело тоже потребовало горизонтали. Сказывалось еще количество съеденного.
– Давай спать? – предложила Валя незатейливо.
– Хорошо, я подушки с пледом принесу, – сказал резко покрасневший Димка.
Они улеглись, не раздеваясь, на диван перед телевизором. Он ее обнял поверх клетчатого пледа, и они так и пролежали, не шелохнувшись. Все тело затекло, а они даже не поцеловались. Что он не спал, Валя чувствовала, а еще поняла, насколько трепетно он к ней относится – боялся руку переместить и дышал странно. Тихо-тихо, как мышонок, будто спугнуть боялся что-то. Все равно спугнул. Утром проводил домой. «Я – падшая женщина», – думала она, когда шла рядом с ним по хрустящему свежему снегу, который из-за своей новизны и солнечных бликов превратился в нежно-сиреневый. Мысль о собственном «падении» доставляла Вале огромное удовольствие. Хотелось срочно поделиться своим состоянием с окружающими, и она еле дождалась Васькиного возвращения из пансионата. Ей она так и выпалила, предварительно плотно прикрыв дверь.
– Я – падшая женщина!
– Что?! – вскинула на сестру изумленный взгляд Васька, на лице которой безжалостным образом отпечатались все следы бурной встречи Нового года. – Сначала и, пожалуйста, помедленнее.
– Я встречала с Самсоновым.
– Вдвоем?! – Вася даже перестала копошиться и разбирать вещи.
– Да. – Гордо констатировала Валя, потом спешно добавила. – Мы спали на одном диване.
– Не в сапогах, я надеюсь? – Начала громко хохотать сестра. – Но в рукавичках? Я угадала?
– Да иди ты в задницу!
– Не обижайся, «падшая женщина». Уж кто-кто, а ты не должна на меня обижаться. Просто я вначале подумала, что ты с поясом целомудрия рассталась. И вообще, если ты – «падшая», то кто же тогда я? – почему-то с легкой грустью проговорила Василиса, сидя на полу в полуразобранном состоянии и в обнимку с рюкзаком.
Больше Самсонова Валя никогда не видела. Категорически не хотела видеть и к телефону просила больше ее не подзывать.
Нестерпимо заболел лобок. Заныл. Это к Самсонову, в принципе, никак не относилось, просто когда-то в детстве она решила похвастаться перед сестрой, какая она умелая, лихая велосипедистка и проехать на велике без рук. Все было бы ничего, только она не учла, что гладкий асфальт закончился, и начался булыжник. Естественно, переднее колесо крутануло, и она резко, ласточкой вылетела вперед, со всей силы стукнувшись этим самым интересным местом об руль. Больно было безумно, внизу все почернело и грозило отвалиться. Так и было потом в жизни: когда она выпендривалась и ее начинало откровенно заносить, она мысленно хваталась за лобок, который будто начинал трещать по всем швам.
Но ведь сейчас она не выделывалась. Она хочет быть единственной, ей нравятся ощущения, связанные с этим чувством. Она всегда искала любовь, как и все нормальные люди, особенно женщины. Бросалась грудью на каждый ее призыв, как Александр Матросов на дот. Она могла бурно рыдать во время просмотра любовной мелодрамы, а на самом деле была жестокой и беспощадной. Временами у нее получалось вжиться в роль влюбленной. Ее хотели, любили, и тогда она чувствовала себя актрисой на сцене. Что-то говорила фразами из набивших оскомину сериалов в ответ на нежности, могла бурно отреагировать на признания. Но внутри была пустота или ложь. А себя обманывать – состояние хуже некуда. Паршивое дело. Поэтому когда речь заходила о серьезном отношении, она на всю мощь срочно включала турбины и ракетой взмывала в небо. «Все выше и выше, и выше…» Лишь бы не слышать этого канюченья, банальщины, страстного и слюнявого дыхания в ухо.
Кстати, в одном умном научном журнале она прочтет случайно, что лобково-копчиковую мыщцу восточные целители издавна называли мышцей любви. Кто бы мог подумать?! Неспроста, наверное… Мышца любви вырабатывает электрические импульсы, от мощности которых напрямую зависит сексуальность человека, то есть насколько он привлекателен, насколько сильна его способность нравиться, любить и быть любимым. Если эти загадочные импульсы у двух людей неожиданно совпадают, то они отыщут друг друга, даже находясь в огромной толпе. Между ними обязательно возникнет взаимная симпатия, вспыхнет любовь с первого взгляда, и они, по большой вероятности, найдут друг в друге идеальных любовников. В общем, настоящая, стопроцентная любовь случится.
Получается, что мышца любви у нее с детства «ушибленная». Может, от этого все проблемы?
Она всегда пропадала с линии горизонта. Испарялась в плотных слоях атмосферы. С предлогом или без. И внутри все оживало и расцветало от осознания того, что проклятые наручники сняты. Так произошло. И точка. Может, потому, что не встретила она кого-то, с кем совпали бы наконец ее привередливые импульсы, и тогда, возможно, этот «кто-то» стал бы ее мужчиной. Кто не слюнявил бы пакостно ее многострадальное ушко. Хотя почему не встретила… Зачем она себя-то пытается обмануть?
//-- * * * --//
Единственное, что, или вернее кто, не давал ей покоя, был тот, кто сидел не так давно на кухне и чересчур активно ни с того ни с сего спроваживал ее замуж. Он был очень похож на ее отца и, наверное, в этом заключается немалая часть проблемы. Тоже светлый шатен, с глазами как южная ночь. Такие же черные, бездонные, обволакивающие и теплые. Взглянув в них, ты словно проваливался в черную космическую бездну с миллиардами звезд. Смеялись они почти одинаково, и у них так похожи руки. Длинные, изящные пальцы и всегда теплые мягкие ладони.
У них с Васькой руки были тоже красивые, но немного узловатые. Не как у тракториста, конечно, но вены сильно проступали. Как шутила Васька, настоящая «мечта наркомана». Да, наркомана может быть… А вот Валя всегда всерьез стеснялась этой узловатости. Часто нарочно поднимала руки, чтобы кровь отлила, и тогда они становились гладкими, как у аристократки. Не любила носить кольца, браслеты, чтобы не привлекать к рукам внимание, не делала яркий маникюр. Это вошло в привычку. Перчатки из латекса, в которых она постоянно работала, словно придавали ей уверенности, поэтому в конце рабочего дня она порой с некоторым сожалением стягивала их и бросала в ведро.
А еще так здорово было сидеть у папы на коленках…
– Спите, кисеныши. Вы самые красивые, самые умные. Вы мои самые любимые, – говорил он каждый вечер, в определенное время выключая свет и укладывая их спать.
– Папа, а я? – раздается рядом в темноте ревнивый, мурлычащий голос Василисы.
– Сейчас иду к тебе, – смеется он счастливо и ласково.
Валя, с большим трудом выплыв из сладкой дремоты, вцепляется напоследок в его шею и вся исчезает в его рубашке, как в огромном, реющем парусе. От него так вкусно пахнет и совершенно не хочется его отпускать!
Когда им с Васькой было четырнадцать, отец от них ушел. Сбылось Маргошино предсказание и ее огромное пожелание одновременно. Это было так неожиданно и непонятно. Всегда был рядом, его можно было потрогать, любил только их с мамой, и вдруг, в одночасье, стало тоскливо, серо. И очень холодно. Как будто они всегда жили на юге, беззаботно нежась на солнышке, и вдруг какой-то злой чародей, гад настоящий взял и переселил их в Антарктиду. На самую льдину закинул, даже не разрешив взять с собой теплый свитер. Они с Васькой долго еще ждали его, замирая в комнате от каждого стука и звонка в дверь, но это или соседка приходила за сахаром, или еще приносило кого-нибудь чужого и ненужного. И с каждым таким звонком на сердце оставалась долго саднящая ранка и разочарование. Выстроенная годами, любовью и привычками пирамида их мироощущения рухнула в одночасье, и они, потеряв равновесие, повисли в воздухе. Даже без тонюсенькой ниточки. Его родной запах долго не выветривался из квартиры, а в большом мамином шкафу со скрипучими дверцами он живет до сих пор и, похоже, не собирается менять место прописки.
Валя поняла тогда, что значит любить. Любить и страдать.
Отец был военным инженером, строил разные засекреченные объекты. Всегда приходил домой в одно и то же время, хоть часы по нему сверяй. Все дружно садились за стол, смеялись, мама вкусно готовила. Так хорошо было вместе… Валя навсегда запомнила случай, как в день Восьмого Марта отца очень долго не было. Мама стала волноваться, а когда она волновалась, то всегда начинала машинально мыть полы и прибираться, хотя это и не требовалось. В квартире всегда и так все блестело. Открыла дверь, чтобы вынести мусор, а там стоял папа в фуражке набекрень и с букетом тоже завалившихся на сторону красных вялых тюльпанов. Еле на ногах держался, но букет торжественно вручил. С дурацкой расплывшейся улыбкой и невнятным мычанием. У него был такой нелепый и жалкий вид, что сердце сжалось и стало размером с грецкий орех. После этого случая Валя не переносила выпивших мужчин, а тюльпаны покупала себе сама. И только желтые.
Мама после его ухода не истерила, не расклеилась, не ожесточилась, никого не проклинала и не скукоживалась под участливыми взглядами «добреньких» соседей. Вернее, соседок. Первое время она отчаянно перестирывала все шторы, полотенца, постельное белье, да и вообще все, что попадалось под руку. Частенько это были их с Васькой шмотки, с большим трудом добытые в закрытых магазинах или через знакомых, поэтому в тот период Вася, чтобы не лишиться стратегически важной части гардероба, стала прибираться в комнате. Потом стиральная машина с трогательным названием «Малютка», не выдержав повышенной нагрузки, взбунтовалась и вырубилась. Маму это не остановило, и она продолжила стирать вручную. Достиралась она до того, что кожа на ладонях лопнула, а тонкая кожица на пальцах треснула глубокими ранами, похожими на язвы, и оттуда долгое время сочилась кровь. Не хотели никак заживать, хотя мама старательно перевязывала пальцы бинтами. Видимо, то же самое происходило с маминым сердцем…
Потихоньку «стиральный» бзик прошел. Как нельзя вовремя маме предложили работу в Красном Кресте. Там надо было много времени проводить на работе, ездить в командировки, общаться… Мама не очень любила с кем-то общаться, кроме своей любимой семьи, даже подруг никаких никогда не было за ненадобностью, но здесь другого выхода не было, и на несколько лет она стала совершенно другой. Просто включила свой механизм выживания. Теперь в окне, освещенном желтым теплым плафоном, поздними вечерами частенько можно было увидеть такую родную, сильно ссутуленную спину женщины. Валя знала, что в комнате точно никого нет, смотреть там не на кого. Да и не на что. Просто мама отвернулась. Даже рукой ей не помашешь…
Мама больше никогда никого не любила. Мужчины стали ей неинтересны, она перестала их воспринимать в принципе. Относилась как к инопланетянам или как к маленьким орущим детям, когда те болеют, описались и хотят есть. Перегорело все. А в молодости она, изящно вскинув красивую аккуратную голову, частенько любила запальчиво повторять: «Я любого могу скрутить!» В полушутку, в полусерьез, и при этом ее карие глаза полыхали. Глядя на нее, такую яркую, горящую красавицу, действительно никто не собирался с ней спорить, и в это утверждение можно было спокойно поверить. Да, конечно, как же иначе… В итоге получилось, что скрутили ее.
Валя никогда бы не смогла так заявить, потому что она знала, что всегда найдется кто-то красивее, интереснее ее, поэтому «любого скрутить» она не сможет». Да она и не собиралась.
Он ушел из их гнезда. Насиженного, уютного. Перелетел в другое. Мужчины редко уходят в никуда, они обычно уходят к кому-то. Ведь они не могут без присмотра – эти вечные дети. Потому что их нужно покормить, обстирать, спать положить, сказав при этом неоднократно, что он – самый-самый. Что он – принц, естественно. И что если бы не он – красавец – сидели бы они так на своем мягком месте и дальше, горестно куковали, на судьбу горемычную сетовали. В пыльное окошко свое осточертевшее отражение рассматривали.
После родительского развода Валя, сильно скучавшая по отцу, продолжала с ним часто встречаться. Она почувствовала, что долго не сможет не видеть его глаз и не слышать родной, любимый голос. Заболеет без него. А вот Васька наотрез отказалась его видеть и знать о нем что-либо. Здесь они будто поменялись с Валей местами, потому что обычно обидчивой была Валя. Ее раздражала порой собственная обидчивость, ведь обидчивый – значит уязвимый. А кто сказал, что надо быть неуязвимым, где это написано? Может, это шарм определенный придает. Вот Васька, видимо, и решила так шарма себе добавить: не смогла ему простить предательства, уперлась как баран. Глупая. Так и не смогла понять, что предательство повсюду, и все мы в той или иной степени предатели. Вольно или невольно. От нас уходят в итоге наши родители, пусть в мир иной, но это – предательство. Мы растим детей, а потом они машут нам ручкой, не звонят неделями или с трудом, через силу, с кислой рожей выдавливают из себя односложные предложения. Это как прикажете понимать и на это реагировать? С пониманием, скажете вы. Ну-ну…
А любовь? Основа жизни, которая бок о бок идет с предательством. Кто кого оставит первым. Чтобы не плакало уязвленное самолюбие. Игры-игрульки…
Предательство даже заложено в самой основе жизни. Мы двигаемся от молодости к старости, то есть от лучшего к худшему, от рождения к смерти. И ничего с этим не поделать. Увы. В этом тоже заключена несправедливость, и ты можешь только воспринять данную аксиому. Точнее покориться, что тоже не очень приятно.
– Ну не могут же люди жить вечно? – ответил ей как-то папа в их дискуссии на эту тему. – Ты как восьмилетняя рассуждаешь. Так планета погибла бы от перенаселения…
Да, понимаю, хотелось ответить ей. Но одно дело, когда человек ушел, прожив долгую по нашим меркам жизнь, а совсем иное, когда его забрали во цвете лет, и он своим преждевременным уходом сделал несчастными всех своих близких. Разве это по-честному?
Васька, как ни странно, согласилась с ней. Обычно их мнения редко совпадали, особенно в том, что не касалось их «объектов».
– Возможно, что-то в твоих словах есть. Тема, конечно, сложная, неоднозначная… – не отрываясь от компьютера, сказала она. – Помнишь Марата с Юльчиком?
//-- * * * --//
Конечно, Валя их помнила. Они учились с Маратом с первого класса. Смуглый, худенький, воспитанный мальчишка, к девятому классу он превратился в интересного парня со смоляными, слегка волнистыми волосами, с точеным носом и глазами светло-орехового цвета. Он был татарином. В девятом классе к ним пришла Юлька – девушка типичной славянской внешности, с добрым круглым лицом, серыми, вечно смеющимися глазами, светло-русыми, нежно вьющимися волосами и большой попой, которую она обтягивала модными джинсами стрейч. Ее беззаботный смех периодически раздавался в классах и коридоре. Они вместе с Маратом поступили в один институт – МАИ, и Юлькин смех стал раздаваться уже в просторных институтских аудиториях. Он был как колокольчик – звонкий, легкий и неожиданный. Все ходили угрюмые, обозлившиеся на весь свет, а колокольчик звенел. Может, этому беспечному перезвону способствовало то, что ее папа был тренером какой-то сборной в Германии и в Москве ее родители практически не появлялись. Юлька летала к ним каждый месяц. Сначала одна, потом с Маратом. Злые языки говорили, что вот, мол, татарский парень – не промах, молодчина, знал, в кого вцепиться. Учитесь все у него, и жизнь будет намного легче. А когда Марат появлялся в новых джинсах или кроссовках – обсуждений было… Про кожаную куртку и говорить нечего… Все чуть не задушились, включая преподавателей.
Валя не то чтобы была лучшей Юлиной подругой. Она просто с симпатией относилась к этой паре, поэтому они пригласили ее на свою свадьбу. «Продружив» восемь лет, они решили наконец узаконить свои отношения. Юлькины родители отдали новобрачным свою большую квартиру на «Речном вокзале».
В день их свадьбы Валя валялась с жесточайшей ангиной, а Васька была в командировке.
– Валя, Марат погиб, – прозвучало в трубке на следующий день. Это была Светка – вечная староста их класса.
– Света, так не шутят… – начала сипло Валя, у которой даже голос появился и резко задрожал.
– Я не шучу. Его машина сбила. Похороны через два дня, я еще перезвоню. – Раздались бездушные гудки.
Валя так и стояла бы с трубкой вечно, если бы мама осторожно не забрала ее из окоченевших моментально рук.
Марата сбила машина на скорости 120 километров в час. Это произошло на той самой первой в Москве иностранной заправке «Нефто Эджип», которая стояла на Ленинградском шоссе и на которую все смотрели как на восьмое чудо света. Или еще круче.
– Юль! Я сейчас. Только заправлюсь, – крикнул он в то летнее солнечное утро, зашнуровывая кроссовки.
– Куда ты? Зачем? – искренне недоумевала Юля, выходя из ванной. – Давай позавтракаем хотя бы…
– Пусть будет про запас, – сказал он и весело ей подмигнул.
Это было последнее, что она от него услышала.
Заправившись, он открыл дверь, чтобы сесть, и в эту секунду какой-то урод сбил его на огромной скорости. Марат пролетел через три машины и влетел в заднее стекло четвертой. Так и непонятно осталось, зачем он вообще поехал заправляться, Юлька сказала, что бензина был почти полный бак…
На похоронах он лежал как спал. Только природная смуглость исчезла, уступив место мертвенной белизне. Лицо не было повреждено, или его так тщательно закрасили. Валя никогда не могла смотреть на покойников, но здесь она не могла отвести взгляда от этого лица. Лица человека, который за день до этого был самым счастливым, смеялся, радовался жизни и своей молодости. И который очень любил и был любимым.
– Не надо было нам жениться. – Скажет потом Юлька, выразив этим мнение многих. – Восемь лет вместе, и после свадьбы сразу… Что это? Как это объяснить и понять?
Валя не знала. Только когда она в очередной раз думала о несправедливом устройстве мира, перед ней неизменно всплывало белое лицо Марата. Слишком много людей оказалось наказано сразу. Смерть вообще трудно понять и принять, а смерть этого молодого человека тем более осталась для всех страшной загадкой.
//-- * * * --//
«Надо было с ним…»
Валя вспомнила, как познакомилась с ним. Был ноябрь. Дурацкое время, когда и осень уже прошла, и зима еще толком не наступила. День был странный, вдобавок снег белой манкой посыпался из нахлобученных, сердитых серых туч. Чувствовала она себя тоже странно. Рассеянно и разобранно. Совсем нетипичное для нее состояние. Главврач заметила это, сделала замечание тихонько, мимоходом, но его расслышали все. Состояние усугубилось, Валя совсем расклеилась. И вот она вся такая рассеянная вышла из больницы и увидела его. Валя давно привыкла к прыгающим под окнами папашам с сумасшедшим выражением глаз, с разными авоськами и кульками. Периодически они бурно машут руками, потом, сложив ладони трубочкой, пытаются что-то крикнуть. Она никогда их не рассматривала. Чего рассматривать-то?
А здесь… Он совершенно не походил на этих обезумевших, будто залетел в чужой скворечник, в котором он чувствует себя жутко неловко и дискомфортно. Он взглянул на Валю, словно ища поддержки, и они завязли друг в друге глазами. Импульсы, вырабатываемые мышцей любви, полностью совпали по частоте и силе, кровь побежала по венам в несколько раз быстрее. Она сразу поняла, что не сможет уже просто так вынырнуть из этих черных глаз. Без потерь точно не сможет. Влипла она по самую макушку.
И только ее осенила эта мудрая мысль, как буквально вслед за ней из больницы выбежал ошалелый мужчина небольшого роста, бросился с разбега к нему на шею и буквально там повис. Как на лиане. В первую секунду даже трудно было понять: плачет он или радуется. Затем все же оторвался от него и начал отчаянно жестикулировать, громко повторяя через слово: «Ты представляешь!»
– У друга сын родился, – просто сказал он Вале, плавающей в его теплых глазах.
– Понимаю, – ответила она так, будто знала его сто лет. – Понимаю и поздравляю.
– У вас тоже есть сын? – чуть обеспокоенно отреагировал он на ее понятливость.
– Нет. – Наконец-то она смогла рассмеяться. – Работа у меня такая – помогать людям рождаться.
Он был шатеном, выше среднего роста, волосы каштановые, густые и, как окажется позднее, мягкие, шелковистые. Все в нем было такое аккуратное – начиная с формы бровей, заканчивая стрелочками на брюках. Он загораживался от промозглого ветра, приподняв воротник модной черной замшевой куртки. Так обнажилось тонкое запястье с волосками, где расположились элегантные золотые часы на черном кожаном ремешке. От его запястья Валя не могла отвести глаз, стояла как завороженная. Руки, наверное, сильные и нежные. Такие руки она встречала только у папы…
– Валентин, – произнес он.
– Что? – спросила она удивленно, словно выходя из тяжелого транса.
– Меня так зовут – Валентин, – медленно, чуть ли не по слогам произнес он. – А вас? – пытливо вглядывался он в ее лицо.
– Думаю поразить вас оригинальностью, – почему-то победоносно произнесла она. – Практически так же. Валентина.
Наконец-то стала ясна причина ее «разобранности». Они должны были встретиться. Да, около родильного отделения. Почему бы и нет? Самое место. Валентин и Валентина.
А может, он вообще женат и детей из садика скоро надо забирать? Тогда почему он так посмотрел на нее… Так жадно. Правда, мужчинам ничто не мешает так смотреть. Ни жёны, ни дети, ни многочисленные подруги… Может, только любовь безумная, как у Шекспира. Да и то лишь на первой стадии романа. И еще когда температура у них поднимается выше тридцати семи, да горлышко при этом болит. Тогда они начинают стонать, умирать, умолять весь мир о помощи и сострадании. В этом случае жадно смотреть они просто не в состоянии. Донжуаны, охотники хреновы…
Когда немного пришла в себя, первым делом схватилась за голову, чтобы проверить. Во-первых, на месте ли она – эта самая голова, и, во-вторых, как выглядит ее прическа. Как все-таки хорошо, просто удачно сложилось, что она успела рано утром помыть голову и вытянуть волосы феном. Такое с ней не часто случается, в смысле укладки. Надо же, и сапоги достойные – плотно обтягивающие тонкую щиколотку и на шпильке. Как чувствовала…
Спасибо Ваське: если бы не продвинутая «младшая» сестра, Валя никогда бы не надела шпильки и платья с вырезами. Она долгое время считала, что это не ее тема. Джинсы, мокасы – вот все, что нужно в этой жизни. Потому что удобно.
– Вась, я красивая? – спрашивает она с порога. – Только честно, без балды?
– А я? – моментально слышит она в ответ. – Мы красивые? – отбила сестра «шарик».
У них часто диалоги строятся по принципу игры в пинг-понг.
– Я имею в виду сегодня. Сегодня я красивая? – поправляется быстро Валя. – Могла я понравиться очень красивому мужчине? Абстрагируйся, оцени со стороны.
– Так, так… Что происходит в нашем королевстве? – Вася даже не поленилась оторваться от компьютера и вышла в коридор, где Валя придирчиво рассматривала себя в старом, потемневшем зеркале.
– У него такие… – Валя мечтательно задохнулась.
– Что? Ноги? Уши? Может, ягодицы? – насмешливо спрашивала Василиса, стоя в дверном проеме. Хамка она все-таки.
– Руки. Они как у папы. Если у мужчины они по-настоящему красивые, то и в душе он такой же… Это показатель.
– Да, я в курсе. Один раз нам уже все показали, причем крупным планом и средний палец. Только ты никаких выводов для себя не сделала, продолжаешь витать в своих сказках.
Вася переменилась в лице, сурово сдвинула безупречно выщипанные брови и хотела уйти обратно к себе, но элементарное женское любопытство или что-то еще одержали верх, и она все же осталась, продолжая внимательно и строго разглядывать непутевую сестру.
– Рада за тебя, – сухо проговорила она. Правда, глядя на нее, посторонний ни за что бы не догадался, что Вася на самом деле рада. Просто радость у нее такая, и они друг другу не посторонние. – Где же ты такое чудо откопала? Он наступил тебе на ногу в метро в час пик? Или он покупал в гастрономе кошачий корм? Надеюсь, что не угадала…
– У роддома.
– Тоже ничего. Сверхромантично. Не буду спрашивать, что он там делал.
– Помнишь, фильм такой был про первую любовь? Так и назывался: «Валентин и Валентина», – отреагировала Вася в своем стиле. – Вся страна бурно переживала за Марину Зудину. Разве можно было тогда предположить, что она станет женой Табакова-старшего и у них родятся дети?
Вася долго рассуждала об интересных жизненных коллизиях, но Валя ее не слушала. Судьба Марины Зудиной была сейчас ей не очень интересна, потому что Валю волновала собственная. Конечно, она помнила этот трогательный фильм, и сейчас ей это показалось определенным знамением, несмотря на то, что начали терзать сомнения.
Что же Валентин увидел там, у роддома?
Закрыла на секунду глаза, попыталась с трудом сосчитать до пяти и резко их распахнула. Ну-ка, что мы там имеем? То, что она наблюдала в зеркале, не очень ей понравилось. Так, на четверку с большим минусом. Это с натяжечкой. Стройная, ноги хорошие, мордашка вроде симпатичная… Но чего-то не хватает. А где же лучистые глаза, которые притягивали к себе внимание многих и в которых отражался ее богатый внутренний мир? Что с ними случилось? Одни густо намалеванные ресницы вместо глаз. Хлоп, хлоп. Никакой изюминки, чертовщинки. Вот когда не надо, во время обычного дежурства, к примеру, она выглядит просто супер… Не Синди Кроуфорд, но все же… Да, вряд ли она его зацепила, вот такая безликая. Скучная какая-то, простенькая, такие пачками по улицам расхаживают. Да и молодые сейчас на хвост наступают высоченными шпильками. Красивые, раскованные, свежие и готовые постоянно смеяться… Мужчинам ведь нравятся молодые. Вернее, очень молодые.
Валя сникла. Ее рьяное стремление все проанализировать, задаться кучей ненужных вопросов всегда приводит к депрессии, здесь Васька права. Она не хотела ничего больше рассказывать своей благоразумной, многоопытной сестренке, потому что элементарно побоялась сглазить, да и просто не собиралась делиться тем, что неожиданно почувствовала в тот знаменательный вечер. Она ощущала себя неким сосудом, наполненным до краев волшебной, теплой жидкостью, каким-то драгоценным эликсиром, поэтому все ее движения машинально стали плавными, осторожными. Главное – не расплескать.
Что же касается имени… Как говорила Васька: «Ты на именах просто шибанутая. Или к психиатру обращайся, или кандидатскую по этой теме пиши, чтобы с пользой психоз проходил». Что есть, то есть. Сначала, когда она слышала имя, то будто пробовала его на вкус, не сопоставляя его при этом с человеком, а потом соотносила два своих восприятия. Даже по цветам имена для нее различались. На вкус и цвет, одним словом. Глупо, конечно, но это все из-за того, что у самой Вали долгое время оставалась детская обида на родителей за имя, которым они ее нарекли. Оно ей никогда не нравилось, было чужое, словно она существовала отдельно от него, сама по себе. Случалось, что когда кто-то ее в школе звал, она даже не сразу отзывалась. А отреагировав все-таки, удивлялась невольно. «Ну и имечко у меня. Валюха-развалюха…» – сетовала она частенько. То ли дело – Василиса. Василису всегда спасали королевичи, ее целовали в губы красивые принцы, да и вообще, мало того, что она была Прекрасная, так еще и Премудрая. Теперь же собственное «Валентина» казалось ей самым красивым и оригинальным именем на свете. Редким в наше время. Ну и что Василиса? Подумаешь! Все равно все Васькой зовут, как шантрапу вокзальную или кота деревенского. Несолидно. И романтики – ноль.
//-- * * * --//
В тот ноябрьский странный серый день они не хотели расставаться друг с другом у роддома. Но его тянул за руку рыдающий от счастья, окончательно потерявшийся новоиспеченный папаша, а ее обыкновенные правила приличия буквально заставляли стоять на мокром от снега пятачке асфальта. А ей так хотелось тянуть его за другую руку, и тоже хотелось повисеть на его шее или нежно обвиться вокруг. Нет, не змеей, а мягким теплым шарфиком, к примеру. Только вот повода у нее не было. Никакого. Кто их только придумал, эти правила, поводы… Точно какой-то ненормальный с деревянным сердцем!
Почему он не попросил ее номер телефона? Вот что странно. Видимо, женат? Конечно, он такой интересный, не будет же он один… Существовать, в общем. Это в принципе было бы как-то неправильно и неправдоподобно.
На следующий день он стоял там же. Будто и не уходил. Только природа сменила декорации, милостиво разрешив блеклому солнышку осветить их романтическую встречу. Он был с теми же безупречными стрелочками и с букетом крупных оранжевых роз, который делал его немного похожим на остальных топчущихся здесь мужчин.
Валя, увидев его, вдруг страшно разнервничалась, даже кровь прилила к лицу и в висках бойко застучали молоточки. Почему-то впервые так сильно захотелось выйти из этих старых массивных дверей совершенно в другой роли. В удивительной роли мамы, обнимая драгоценный, сопящий крошечный кулек. И гордо передать его в крепкие мужские руки. Любимые руки с тонкими запястьями. Вот держи, это твое! Вернее, наше. Она уже его любила…
Какой же он все-таки необыкновенный! Одет снова так, что при желании не придерешься, никакой пошлятины или даже намека на безвкусицу. Элегантно, одним словом. Одни ботинки чего стоят. Волосы блестят от ухоженности, или солнце так на них играет, специально выделяет его, старательно направляя свой луч. Как прожектор или лазер. Да, фигура у него… Закачаешься. Тонкая талия, трапеция плеч, рост выше среднего. Все как надо. Да, и задница аккуратная. Валин возбужденный мозг тут же оперативно обрисовал его без одежды. Как он наклоняется к ней в кровати, их тела и души соединяются в едином страстном порыве, он ласкает ее своими волшебными руками, целует прямо в… Вот это уже напрасно. Так и сознание потерять недолго. Никогда в самом начале знакомства она не представляла подобных картин, что объяснялось довольно просто – видимо, никто не вызывал в ней подобных эмоций.
– Здравствуйте, Валя, – смущенно говорит он. – Вернее, привет? – И вопросительно заглядывает ей в лицо.
По его щекам предательским пятном расползается юношеский румянец, хотя сам он белокожий. Бледнолицый. Она уже рассмотрела. Удивительно, когда такие темные глаза…
– Привет, – отвечает она чужим, плотным от волнения голосом, пытаясь прогнать нарисованную воображением пылкую эротическую сцену, и застывает на месте.
Что с ней происходит? Она не узнает себя.
Он улыбается. Естественно, потрясающей улыбкой, но дело не в ослепительности, а в том, что она добрая и деликатная. Живая. И продолжает крепко прижимать к груди букет роз. Точно как ребенка.
– Что-то Вы сюда зачастили. Опять кого-то встречаете? – Спрашивает она, кивая на цветы.
Уф, похоже, ей удалось выйти из полуобморочного состояния. Грубовато спросила, но по крайней мере ноги удалось отлепить от асфальта.
– Нет, больше никого, – засмеялся он хоть и расслабленно, но с проскальзывающими нотками смущения. И оторвал наконец-то от себя букет. – Конечно, это вам. Я понятия не имел, какие могут нравиться, поэтому выбрал…
– Необычный цвет, очень красиво, – говорит она спокойно.
Это она на вид так сдержанна. А на самом деле душа взорвалась и праздничной петардой взмыла куда-то вверх, пробив тусклый потолок ноябрьского неба.
Вале его смущение кажется странным. Более чем. Привлекательные мужчины знают, что им с рождения дана фора нешуточная. Они будто стоят в центре цветочной клумбы. Стоят и срывают цветы удовольствия, или их самих забрасывают целыми букетами. Как Чкалова после его знаменитого беспосадочного полета. В нашем трехнутом, далеко не всегда красивом мире им намного легче жить, потому что с ними все хотят «водиться», как говорят в детстве. И любить до гробовой доски. Все непроизвольно тянутся к красивому, стремятся этим обладать или хотя бы прикоснуться… Не важно, вещь это или человек.
Все в нем было идеально: от волос до шнурков ботинок. Валя безуспешно пыталась привязаться к чему-нибудь… И почти нашла это, интуитивно нащупала: было что-то в его лице, что так маниакально притягивало, и дело здесь не в одной только банальной красоте. В нем проскальзывала какая-то трагичность, ощущение потери и боль, которые так хорошо ей были знакомы. Но опять же такое сильное сочетание – красоты и внутренней драмы – делало его только более интересным. Человечным.
Неспешно они выходят к дороге, где у него припаркована машина. Черный джип, блестящий от чистоты, в котором его ждет серьезный, насупленный водитель. Интересно, чем он занимается, этот Мистер Совершенство?
– Можем пройтись, если хотите.
Нет, сейчас она не хочет. Сил нет никаких для прогулок. Хочется забраться на высокое сиденье и тихонько отдышаться. Поэтому отрицательно машет головой и, оперевшись на его мягкую ладонь, взмывает наверх.
– Поедем в мой любимый, – говорит он водителю. – Вы как относитесь к итальянской кухне?
– Позитивно.
Машина моментально пропитывается сладковатым запахом свежих роз, и Валя чувствует себя одурманенной вдвойне.
Интерьер ресторана выдержан в бежевых тонах, на диванчиках раскиданы малиновые подушки, на стенах висят симпатичные панно, а на белоснежной скатерти стоит элегантный подсвечник. Тепло и уютно. Даже не верится, что там, на улице, – все скуксилось, дома посерели как по команде, да и люди тоже съежились, бегут интуитивно на свет и тепло, уткнувшись глазами в асфальт.
Шеф-повар, естественно, итальянец. Он выходит в зал, смуглый и белозубый, бурно приветствует Валентина, наговорив кучу комплиментов Вале и при этом отчаянно подкрепляя свои громкие слова щедрыми жестами. «Ке бэлла! Мольто карина!» – словно оповещает он весь зал. Да, хорошие люди – итальянцы, Васька, безусловно, права. Только зачем же так кричать?
«Интересно, он сюда со всеми своими подружками заходит? И все, конечно, «бэллы»… Или его сейчас кто-то терпеливо ждет дома, машинально уставившись в очередной тупой сериал, чтобы убить медленно ползущее, как назло, время, перед этим прокрутившись у плиты целый час, несмотря на то, что в обед он позвонил и коротко процедил сквозь зубы: «К ужину не жди»? – вертится у нее в голове определенная пластинка, когда она широко улыбается в ответ любезному итальянцу.
– Ты не играешь на фортепьяно? – вдруг спрашивает он, перейдя незаметно в разговоре на «ты».
Странный вопрос. В любом другом случае она бы моментально переспросила: «А что, надо?» Здесь она спокойно ответила, что нет, на фортепьяно она не играет. Только на нервах, но зато мастерски. Хотя это умеют многие, независимо от половой принадлежности, возраста, образования и прочего.
Он говорит, что у нее красивые руки, длинные фаланги пальцев, и поэтому он так подумал. «А, руки…» – Валя машинально убирает их под стол, невольно вызвав его удивление.
– А на чем же играешь ты? Я имею в виду, чем ты занимаешься… – интересуется она, сжимая кулаки на коленках.
– Ловлю преступников, – отвечает он так просто, будто продает картошку на рынке. – Что будешь на горячее? Мясо, рыбу?
«Тебя», – чуть не вырвалось у Вали, но вовремя застряло в горле. Она закашлялась.
– Рыбу какую-нибудь, на твое усмотрение. Ты же здесь завсегдатай, – уже не без ехидства добавила она. Она ведь не может общаться как нормальный человек, сколько ни пыталась. – Подожди, ты увел меня от темы твоего занятия…
– Я честно ответил. Ни убавить ни прибавить, – пожал он идеальными плечами.
– Значит, ты – строгий дядя милиционер?
– Так точно. Не похож?
Нет, нисколечко. Мужчина, обладающий такой потрясающей харизмой, совершенно не вязался с общепринятым образом стража общественного порядка. Что-то здесь было не так, Валя была заинтригована и хотела быстрее во всем разобраться.
//-- * * * --//
Валя поняла, что стремительно, как метеорит, влетает в депрессуху. Она уже чувствовала ее цепкие холодные лапки, и даже не стала сопротивляться. Все равно сопротивление бесполезно. Нет, на работу она исправно ходила, с людьми общалась. Приходила домой и заваливалась на диван. Слез не лила, а вот потолок над головой изучила по миллиметру. Маме некогда было замечать особенности ее поведения, комиссии с проверками замучили в последнее время, а сестренка мгновенно все просекла. Недаром из одной яйцеклетки… Васька сильно не доставала, наоборот, была предупредительна и тактична, рассказывала о своих коллегах, проблемах. Потом, конечно, не выдержала.
– Ну что с тобой, дурында ты моя? Посмотри на себя! – воззвала она к каменному изваянию под пледом, которое звалось Валей. – Зеркало принести?
Не стоит. Валя и без помощи зеркала знала, как она выглядит. Почернела, подурнела, и никакие современные косметические средства не могли ей помочь обрести былую привлекательность. Как засохшее дерево. Ну, покрась его, листочки зелененькие нарисуй, смотреться будет все равно неважно. Голова просто раскалывалась. Неужели это был он, ее мужчина? Правильно все же говорят, что мужчины как маленькие дети. В том смысле, что не перестают играть в игрушки, только в роли игрушек для многих потом становятся женщины. А что, поиграл, потаскал, похвастался перед друзьями, надоела – выбросил. Пошел, другую быстренько выбрал. Спасибо, если не сломал чего.
Ненавидеть легче, чем любить. Так ей сейчас, во всяком случае, казалось. И ненависть – это тоже своего рода страсть. Никто не переубедит ее в обратном. На то и на другое нужны немалые силы, а сравнивать их не нужно, поэтому она и стала ненавидеть. Мужчин, естественно. Теперь они все – ее заклятые враги. Она будет мстить им за то, что не смогла удержать его, понять вовремя главное. Хотя нет, поняла-то она все сразу, только это ей не помогло. Еще она будет мстить за то, что видит их насквозь. Или она просто устала. Запуталась.
Все-таки зависимость – жуткая вещь. На ум сразу приходит: наркозависимость, финансовая зависимость etc. А существует еще любовная, от которой тоже трудно избавиться, или недаром говорят – вылечиться. Наверное, любовь – это взаимозависимость. Счастливая, если такое вообще бывает.
Еще пациентка одна давняя к ней приходила, настроения не добавила. В прошлом хирург, работала в городской больнице, боевая тетка. Любимая одежда – спортивный костюм, куртка в любое время года, сигарета и сто грамм вечером. Валя ее знала, когда та еще замужем не была, детей не было, хотя лет было прилично за сорок. Да она уже и крест на себе в этом смысле поставила жирный. Однажды поздно вечером к ним в больницу привезли мужчину лет шестидесяти с тяжелой травмой ноги после автомобильной аварии. Она ее ампутировала, и у них началась с того момента любовь, которая закончилась браком и рождением дочки Маши. Хирург часто любила повторять: «Я ему жизнь спасла, ногу оттяпала, а он мне дочку подарил».
– Замуж не вышла? – спросила она как-то сурово, как учительница, у Вали после осмотра.
– Нет. А для чего? – достаточно искренне поинтересовалась она.
– Для тепла, Валюша, для тепла. Я не знала, что это такое, пока не появился мой козел одноногий и Манька. – Здесь лицо ее изменилось и помолодело лет на пятнадцать.
Тогда ее словно током ударило. Она никогда не рассматривала замужество с этой точки зрения. Вале казалось, что оно необходимо, когда люди твердо хотят завести детей, воспитывать, нудеть бесконечно и умиляться их проказам. Что поделаешь, если нравится им смотреть утром на неумытые физиономии друг друга, готовить суп и отвешивать подзатыльники своим драгоценным чадам. Но когда люди любят друг друга, им совсем необязательно ставить штамп в паспорте. От него ведь теплее не станет. Почему в женщинах сидит крепко-накрепко убеждение, что обязательно надо выйти замуж? В лепешку разбейся – стань замужней тетей-Мотей. А если она не хочет, если ей комфортно ощущать себя несвязанной? Сколько она в супермаркете парочек в выходные дни наблюдала, когда идет девушка, а за ней едет груженая с верхом тележка, за которой с трудом можно разглядеть безропотное существо мужского рода с обвисшими плечами и лицом, лишенным всякого выражения. И вот они как роботы вдвоем выгружают баллоны минеральной воды, помидоров килограмм десять и остальной снеди, а венчают всю эту гастрономическую красоту рулоны туалетной бумаги тоже в таком количестве, словно они из туалета собрались год не выходить. Глаза у обоих оловянные, при большом желании никак не скажешь, что они счастливы. Вот что они на автопилоте существуют – да, скажешь. Валя, когда представляла себе, как они загрузят все это богатство в машину, потом будут долго и медленно разгружать и распихивать по полочкам в холодильнике, а потом… Действительно, что потом? Тоска зеленая. Удавиться хочется. Разве это жизнь? После созерцания подобной семейной идиллии в магазине Валя выбегала оттуда как на крыльях, она не желала такого счастья. Женского. Спасибо, нас и так неплохо кормят. «Для тепла». Само выражение ей очень понравилось, а ведь правда, как метко сказано. Вдруг она ошибается? Закралось неприятное подозрение, что в ее жизни нет тепла.
– Где же его найдешь? Тепло найти трудно, – выдавила она хмуро и не стала оглашать свою концепцию «тепличных» отношений. Все равно ее бы не поняли или не поддержали.
– Ой, не говори. Очень трудно, но возможно, – вздохнула тетя и, виляя широкими бедрами, вышла из кабинета.
Фраза засела в голове прочно.
– Вась, тебе хорошо?
– В каком смысле?
– В общечеловеческом. Жить тебе хорошо?
– Начинается… – Недовольно протянула Вася. – Вспомнила школьную программу: «Кому на Руси…»?
– Тебе тепло?
– Я в свитере и сижу у батареи.
– Мы встречаемся с разными мужчинами, проводим с ними время. А подсознательно мы хотим от них одного – тепла. Вот и щиплем ото всех по кусочку. Тебе это все не надоело? Всё – вокруг нуля, – уставившись на стенку, спросила Валя. – Мы же с тобой расплачиваться будем за все наши фокусы. Если уже не начали…
– Понятно. Хронический недое… ит, – поставила жесткий диагноз сестра, не обратив на трагические слова Вали никакого внимания. – Тебе необходимо развеяться. Слишком много вопросов задаешь в последнее время.
Василиса была полна решимости, и не успела Валя «а» сказать, как услышала легкое Васино щебетание, которое так бесило ее в обычное время, а на тот момент и говорить нечего: «Привет. Да, прилетела недавно, командировка интересная была…»
За три минуты Вася договорилась о встрече. Он должен был подъехать к их дому.
– Он бизнесмен и писатель, – коротко обрисовала она.
– Я никуда не поеду, – отрезала Валя, по-прежнему уставившись в потолок. – Отвянь от меня.
– Поедешь. Как миленькая поедешь. – Уже нагло, в приказном порядке разговаривала с ней сестра.
– Я никого не хочу видеть. Ты глухая?
– А я не хочу видеть который день соляной столп с остекленевшими глазами. Надоело, честно.
Командирша пыталась втиснуть Валю в какое-то серое трикотажное платье с внушительным разрезом. Вроде получилось.
– Голову, конечно, неплохо бы помыть, а то вид немного замусоленный… Ну ладно. Сойдет для сельской местности.
– Боже, как же ты меня достала! Какой еще писатель! Что написал-то? – застонала Валя.
– Была на шумной презентации его книги в центральном магазине, фуршет запомнился, а названия этого произведения точно не помню. Я вообще современных авторов не воспринимаю всерьез, ты же знаешь. То ли «Рука», то ли «Нога»… Что не название гениталий – это точно. Вот, кстати, заодно и выяснишь, – оперативно собирала ее Вася. – Подъедет через полчаса, у него серебристый новый джип. Большой очень. Давай, давай, а то плесенью скоро покроешься.
Валя вышла из подъезда и увидела огромный джип. Казалось, за рулем такого танка должен сидеть плечистый, уверенный в себе человек. Она невольно приободрилась.
– Добрый вечер, – поздоровалась она, еле влезая на высокое сиденье. Потом, спохватившись, сказала: – Привет.
– Привет, Вась. Ты что как бабуля? Где результаты тренировок? – Ухмыльнулся невыразительным ртом молодой человек, которого в целом трудно было разглядеть в темноте машины и который, не дожидаясь ответа, с напором сказал: – Слушай, я устал немного, давай в кино сегодня не пойдем?
– Тогда на танцы? – в тон ему ответила Валя, которую стала раздражать его манера.
– Молодец! – искренне произнес он и, больше не говоря ни слова, нажал на газ.
Через десять минут они очутились у блочного облупившегося Колизея, где он с трудом вписался в первую же темную арку.
– В гольф не играешь? Прямо рядом с гольф-клубом живешь, – выпрыгивая, спросила Валя.
– Ты меня уже спрашивала об этом. Я долго понятия не имел, что рядом этот клуб, благодаря тебе и обнаружил. Меня эта тема никаким боком не интересует, – немного капризно ответил он.
Валя притихла. Вот балда! Наконец у нее появилась возможность рассмотреть молодого человека. Его звали Антон. Баскетболистом он не оказался, плечистым тоже. «Дрищ» про таких говорят. Узкие покатые плечи, из-за этого – отсутствие талии, широковатые бедра. Бабская фигура какая-то, да и лицо тоже трудно запоминающееся, ничем не примечательное. В толпе точно не заметишь. Размером джипа он возмещал отсутствие фактуры и других размеров. Видимо.
«Ну, Васька!» – вздохнула про себя Валя. – Ладно, на безрыбье и рак – рыба», – подумала она, но вскоре поняла, что ошиблась. Не надо такой рыбы. И раков не надо. Ничего не надо.
Писатель сходил в ванную, вышел оттуда в полосатом шелковом халате и плюхнулся на кровать – широченный траходром. Валя прикидывалась веником, но Антон был настойчив.
– Я не готова, – уворачивалась она.
– Ванная целиком в твоем распоряжении, – ответил он голосом, не терпящим возражений. Как будто все дело в принятии душа! А как же общее настроение? Похоже, что об этом господин писатель совершенно не задумывался.
Валя с ужасом вспомнила про свои небритые ноги и совершенно неподходящие для столь романтичного момента трусы, которые Васька называла «прощай, молодость!». О полном отсутствии педикюра и говорить было нечего. «Надо было настоять на кино», – подумала обреченно Валя и зашла в ванную.
И была права. Валя давно ни с кем не целовалась, кроме Валентина, и сейчас это ощущение было так непонятно, что она вначале даже не поняла: ей приятно или не очень. Через минуту пришла к выводу, что однозначно очень неприятно. Явной тошноты общение не вызывало, но в целом это чужое, нелюбимое. Она почувствовала себя на мгновение предательницей или просто дрянью. Предательницей не по отношению к Валентину, понятно, что ему наплевать. Нет, по отношению к своему личному чувству. Антон довольно старательно прошелся по эрогенным зонам и на определенное время превратился в электродрель, беспощадный отбойный молоток. Он был настолько механичен, что Валя полностью абстрагировалась и смотрела на это безобразие как будто со стороны.
И это было ужасно. Ужасно тем, что опять все возвращало ее к нему – страстному, неповторимому. Любимому. Писателя словно специально подсунули ей для контраста: мол, поняла, что ты потеряла? И это было жестоко.
Ей не нужен был кто-то чужеродный, чтобы полностью осознать это. Она давно поняла, что вместе с Валентином потеряла живую частичку себя. Немаленькую такую частичку.
При этом никаких романтических соплей с писателем не возникло. Даже намека дохлого. Может, поэтому она его вытерпела и не сбежала? Хотя определенная опасность была – писатели натуры ведь творческие. Вроде бы.
После всего первое, что он сказал ей, было: «Не делай такое жалостливое лицо». Вот те на. Она и не собиралась. Просто спать сильно хотелось, потому что эмоции он доставил ей отрицательные, да и времени на дворе полно. Об этом он, наверное, не подумал. Спать? Рядом с ним? Это невозможно. Нужно трепетать, ловить каждый взгляд и быть постоянно в состоянии боевой готовности.
– Как жрать захотелось! Я бы сейчас мяса с кровью навернул, – сказал он, вскакивая как ужаленный с кровати и направляясь к холодильнику, громко шаркая тапками.
Она последовала за ним не из чувства голода, скорее из солидарности. Мужчина хочет кушать. Надо как-то проявить сочувствие или хотя бы заинтересованность.
– Вижу творог, – сказала она машинально.
– Он приказал долго жить. Вот что самый класс! – ответил Антон, доставая прозрачные продолговатые упаковки чего-то.
Это оказалась вяленая корюшка. Слишком изысканно для двух часов ночи, но, глядя на его неясно очерченный, жующий рот, она решила присоединиться.
– Я что-то забыла, как называется твоя книга? – Она наконец-то вспомнила, что трапезничает в компании с самим представителем творческой интеллигенции.
– «Тело», – ответил он с набитым ртом.
– Интересное название. Надо прочитать, – вежливо отозвалась Валя, со смехом про себя вспомнив Васины варианты: «руки, ноги».
– Пожалуйста, у меня весь багажник завален этим добром, друзьям раздаю, – махнул он тощей рукой в сторону, видимо, того самого багажника. – Беспонтовое это дело, скажу я тебе, – писать книжки. Тяжелый труд, который не то что прибыли не приносит, а одни расходы получаются. Я в рекламу столько вложил, что до сих пор икаю, не могу остановиться. Еще все спрашивают: «А ты для себя это писал?» Да, для себя. Сидел днями и ночами, не разгибаясь, серое вещество тренировал, мыслишки куцые по кругу гонял. Просто делать больше нечего, друзья хорошие. Денег хотел, неужели не понятно, но, видно, не моя это нива. – При этом признании его невыразительное лицо стало на мгновение обаятельно-злым, колючим. И, как ни странно, ему это шло. Как будто на бесцветный лист бумаги капнули немного краски.
Здесь Валя начала смутно припоминать, что видела как-то растяжку над Садовым Кольцом, на которой красными буквами было написано: «Тело». Она еще тогда искренне удивилась такому слову, потому что не успела прочитать и понять, к чему же надпись относится. То ли дается реклама новомодного солярия, то ли тренажерного зала. Простота и конкретика поражали в любом случае.
– Я еще неправильно дизайнера-оформителя выбрал. У меня там кровь стекает с букв, топоры повсюду нарисованы, гамма цветовая просто ужасная – красно-черная. Вот народ и шуганулся, – продолжал откровенничать Антон. – Явный перебор.
После того как вся корюшка была съедена, он любезно предложил Вале послушать русские народные песни, которые у него были записаны на компьютере.
– Вот, нашел. «Русское поле» обожаю. Послушай! Какой голос! Сейчас так не поют. – Восторгался он, сидя на кресле, закинув бледные, как макароны, обнаженные ноги на стол с компьютером.
Валя согласилась, что сейчас так не поют, но сидеть в половине четвертого ночи и слушать подобное – это был уже полный сюрреализм. С нее и корюшки вполне хватило. И широких бедер тоже. Он с трудом собрался и доставил Валю домой.
– Позвоню на следующей неделе, – улыбнулся он, пресно улыбаясь. На карпа похож.
Но писатель оказался не так прост, недаром корюшку по ночам ест. Звонков от него не поступало.
– Что ты переживаешь? – резонно спросила Вася.
– Он не звонит, писатель твой гребаный, со своими жуткими бедрами и окровавленными топорами, – расстроенно ответила Валя. – И вообще, сестра моя любимая, кого ты мне подсунула?
– Ну и что, не звонит, подумаешь… Видали мы таких. Скатертью дорога. Ты же сама назвала его машинкой «Зингер»? Ну а кто на данное время был, того и подсунула. Не обессудь. – Смеялась Вася. – Подожди, какие еще топоры?
– Да, зубодробильным автоматом еще назвала. Ты не понимаешь! А самолюбие?
– Ты хотела этого? Повела себя как мужик. Раз-два, и готово. – Смеялась от души Васька.
Она была рада, что Валя немного отвлеклась и вспомнила про самолюбие. Значит, человек встал на путь выздоровления.
– Я хочу показать ему, какие у меня на самом деле ноги. Гладкие, бархатные, а не шерстяные, – зациклило Валю. – У него не настолько волосатые… Помнишь нашу математичку?
В шестом классе к ним пришла молодая симпатичная математичка, волосатые ноги которой – черные, кудрявые, как на голове, являлись одним из ярчайших воспоминаний школьной поры. Она пританцовывала у доски на высоких каблуках в модных облегающих юбках, весело доказывая теорему Пифагора, а у мальчишек глазные яблоки выкатывались так, что с трудом возвращались на место, и они потом еще все дружно пропадали надолго в туалете…
– Да ладно, во время вашей встречи это не имело значения. Он внимания не обратил, – продолжала заливаться Васька.
– Как не обратил, если он их держал? И потом, он не грузчик из подворотни… Трусы еще эти застиранные. Вот обидно! У меня ящик от новеньких ломится, а в такую минуту…
//-- * * * --//
После таких встреч у Вали оставалось двоякое ощущение. Ей было не по себе. В ней будто боролись два человека. Первый – ангел, второй – ведьмочка. Они спорили друг с другом, яростно доказывая, кто из них прав.
Когда Валя остро переживала некоторые нюансы последнего свидания с фанатом «Русского поля», в ней явно одерживала победу ведьмочка. И в то же время заливалась краской, вспоминая другое. Это ангел настойчиво давал о себе знать.
Сон еще этот… Будь он неладен. Сон московской психопатки, работающей, средних лет, не замужем. Хорошо, Васька дома оказалась. Вале отчетливо приснился алый диск заката, и несколько мужских фигур на его тревожном фоне. Центральная фигура внезапно отделяется и идет к ней навстречу, довольно быстро, и несет что-то в руке. Похоже на ружье. Валя чувствовала липкую нервозность, пыталась что-то объяснить, доказать, докричаться до этого мужчины, но он будто не слышал ее. Не хотел. Только тяжело ходил рядом, и слышен был скрип половиц. Она сидела на чем-то жестком, и все время порывалась уйти, ей было страшно. Тоже очень странно, потому что с тех пор как она повзрослела, ей редко бывало страшно, но она даже встать не смогла. Солнце село, темнота набросилась на нее так жадно, словно озлобленная собака, и она поняла, что никуда не сможет убежать. Она почувствовала свое полное бессилие. Еще мелькнуло будто размазанное, увиденное на большой скорости лицо Валентина, но оно было так далеко…
– Проснись!
Валя с радостью обнаружила, что она дома, а над ней тревожно склонилось Васькино лицо. Васька держала в руке стакан воды, который Валя забрала и прижала к воспаленному лбу.
– Что со мной было? Почему ты здесь? – Спрашивала она быстро, а перед глазами стоял красный диск.
– Ты кричала так громко: «Нет, нет!» Мне это не очень понравилось. Самое странное, что и проснулась ты с большим трудом. Я будто вытаскивала тебя из привидевшегося.
Душа болит. Это не зуб, который можно в крайнем случае вырвать и на его место искусственный вживить.
Несчастная, подорванная крыша стремительно съехала в неизвестном направлении, и даже записки не оставила. Валя начала звонить своим немногочисленным подругам, но одна подруга была в это время не одна, и ее голосок просто звенел от счастья, так что Валя молниеносно свернула разговор. Из-за очевидного контраста их состояний ей стало буквально тошно. Другая в спешке надевала туфли и срочно выбегала на очередную презентацию ювелирных украшений в одном из бутиков на Рублевке, третья просто не брала трубку, и до Вали наконец-то дошло, что ее съехавшая крыша никого не интересует. Еще Тина как назло уехала на гастроли со своим театром по городам и весям нашей необъятной Родины. Ей она звонить не будет, отвлекать неудобно. Позже, конечно, поплачется. А сейчас… Все ее тщетные попытки найти мастера-благодетеля по ремонту данного предмета не увенчались успехом, и это, в принципе, нормально. Кому она нужна, чужая крыша? Правильно. Ответ один – только врачам-психиатрам. И то за большие деньги из твоего же кармана, потому что в обычной нашей жизни никто не знает, что со своей-то делать.
Всегда был нужен кто-то приличный, с кем было интересно померяться силами. А его все не было. Вдруг им был тот, с которым «надо было как со всеми»? Ей страшно было признаться в этом перед самой собой. Страшно и сладко. Он был жесток, но ведь это и привлекало.
Валентин заходил однажды к ней на работу. О нем вспоминали потом так, как если бы к ним в клинику случайно забрел Ричард Гир или Брэд Питт. Собственной персоной.
– Брутальный мужчина… – С дрожью в голосе повторял весь медперсонал, и многие беременные, уточками прохаживаясь по коридорам и медленно пережевывая яблоки, вторили ему как эхо.
Главный врач, которую звали нестандартным именем Идея, точнее Идея Георгиевна, была в то время на операции. Несколько полноватая, но очень подвижная, с бездонными глазами и неизменными изумрудами в аккуратных маленьких ушках. Всегда элегантно одетая и несущая себя с достоинством, разящим наповал. Вале она напоминала оперных див. Она была дамой в возрасте, но про нее ходили упорные слухи, что она очень неравнодушна к сексу и довольно требовательна в этом вопросе. Кто-то видел ее с молодыми людьми, которым она в бабушки годилась. К ней относились в целом уважительно, многие завидовали, некоторые побаивались. Обычное выражение чувств к главврачам и к начальству в целом. Когда Идея Георгиевна вышла из операционной, слух о «брутальном мужчине» уже пронесся порывистым ветром по протертым хлоркой белоснежным коридорам клиники. В ординаторской, собравшись под вечер на отчет, она неожиданно пафосно произнесла:
– Не имела чести видеть, Валентина Владимировна, вашего кавалера, но переполоху он наделал много.
– Идея Георгиевна, он случайно… Больше не придет. – Покраснела Валя как девочка, опустив глаза.
– Да я не о том… Придет, не придет, – махнула рукой главврач. – Не мое, конечно, дело, но намучаешься ты с ним… Но с другой стороны, почему мы не интересуемся нормальными, положительными мужиками?
– А вы их часто видите? – осмелилась прервать Идею пухленькая Танюшка. – Где они, эти нормальные? Да и ненормальные тоже… – с грустью добавила она.
Идея блеснула зелеными глазами и продолжила, не обращая внимания на замечание.
– Почему бежим от них как от огня? Даже досадно за них, но ничего не поделаешь. Знаете, почему я от мужа ушла? – Идею Георгиевну разобрало не на шутку. – Он мне каждый день по утрам дарил огромные букеты цветов.
– Разве это не приятно? Что же здесь криминального? – спросила заинтригованная Валя.
– Криминального, может, ничего. Просто надоело до чертиков. Каждый божий день я просыпалась словно в гробу. Вся в цветах. Я, наверное, поэтому не очень люблю, когда мне букеты приносят, каждый раз еле удерживаюсь, чтобы не скривиться и всегда здесь в ординаторской оставляю. Так вот, я забрала двухлетнего сына и просто ушла, – здесь она величественно обвела присутствующих взглядом. – Он просил меня вернуться, умолял, на коленях стоял… Бесполезно. Все хотел понять причину моего ухода. Я отнекивалась, как могла, не хотела обижать, но он так меня достал, что я ему прямо в лицо выпалила: «Тошнит от тебя, сил нет!» Больше я замужем не была. Видимо, не для меня эта игра в идеального героя, или не удержала своего мужчину. Мужчину, который включил мое сердце, то есть заставил и переживать, и не спать ночами, заливая подушку слезами… Но получается, что для этого мужчина просто обязан быть бессердечным сукиным сыном. Иначе неинтересно.
Валя была обескуражена таким признанием.
– С хорошими все как по расписанию: их слова, действия, забота, секс, жизнь, в конце концов. Как это скучно! А мерзавцы заставляют нас испытывать наслаждение, при общении с ними постоянно адреналин в крови бродит. Может, я не во всем права, но я всегда искала только непростую любовь, с приключением в определенном смысле. Что-то я сегодня разболталась, домой пора, – словно очнувшись, сказала Идея Георгиевна, блеснув своими колдовскими глазами. – Наверное, переутомилась – все же три операции подряд.
У Вали ее слова не выходили из головы.
– Вась, кто по-твоему есть «брутальный мужчина»? – спросила она с порога.
– Тот, которого я хочу, – незамедлительно последовал ответ пишущей и одновременно разговаривающей по мобильнику сестры.
– Я тебя серьезно…
– Тот, которого я очень хочу. Еще я знаю, что брутальные мужчины обычно настоящие сволочи и самовлюбленные нарциссы. Ладно, не дуйся. Выкладывай.
– Вот-вот, мы с тобой мыслим примерно одинаково. Правда, я не настолько отрицательного мнения о них, потому что считаю, что брутальный мужчина – тот, которым я никогда не смогу завладеть. Я могу ему понравиться, возможно, даже влюбить его в себя на какое-то время, но моим он никогда не будет. Почему? Потому что он не может, не способен раствориться в ком-либо. Может, он и рад бы, но не получается. Сильнее всего на свете он будет любить только самого себя, это и притягивает. Нам неинтересны легкодоступные вещи, которые можно как с полочки взять. Правильно? Кстати, о женщинах тоже так говорят: «Доступная или недоступная».
– Это в каком же веке ценилась женская недоступность? При царе Горохе, наверное. Сейчас совершенно другая ситуация, – раздался Васькин голос. – Про определение мужчины, в принципе, я согласна. Может, раньше про таких говорили «роковой».
Здесь голос Васьки потерял обычную упругость, начал как-то странно плыть, как на заезженной грампластинке, и Валя, переодеваясь в своей комнате, обеспокоенно спросила, замирая внутри и заранее предугадывая ответ.
– Ты нормально? Вася?
Ответа нет. Валя влетает в комнату сестры и видит ее лежащей на полу. Ее тело изогнуто и предельно натянуто. Глаза закатились, но пена изо рта не идет.
– Господи! Давай же сюда рот быстрее. – Валя вставляет в Васькин рот пальцы. – Все, тихо, тихо… Спокойно. Пальцы мне только не откуси, очень тебя прошу. Они мне еще пригодятся в работе, да и в жизни я без них далеко не уеду…
Валя продолжает еще что-то бормотать, несет разную белиберду или часто повторяет одно какое-нибудь слово. Она всегда так разговаривает, когда Ваське плохо, просто успокаивает саму себя.
Через несколько минут Вася приходит в себя. Мутными глазами она смотрит на мир, потом спрашивает очень тихо:
– Было?
– Да. – Потирая прикушенные, побелевшие от боли пальцы, отвечает ей сестра. – Ложись, пожалуйста, тебе надо поспать. Таблетки я принесу. Укол делать не буду, вроде все легко прошло.
– Черт, немного щеку прикусила, язык не успела. Вот зараза, чтоб ее… Болезнь гениев гребаная. Вот гении пусть и болеют, я-то здесь при чем? – Смачно сплюнув кровь, Вася, шатаясь как пьяная, бредет к кровати и падает на нее как подкошенная. – Голова как Царь-колокол звенит. Маме не говори – уговор?
– Хорошо, хорошо. Ложись. Ты несколько дней очень мало спала, вот и допрыгалась. – Поддерживая ее за руку, Валя укладывает сестру. – Все, спать.
– Что поделать, если мозг ночью включается? Крепкий чай послаще и – вперед. Днем я на Электроника поломанного похожа, ничего анализировать не могу.
– Про Электроника ты хорошо сказала, а если будешь в том же ритме продолжать работать с компьютером в обнимку, то в один прекрасный день анализировать никогда ничего не сможешь.
– У меня материал горит… – Уже засыпая, шепчет в подушку Васька, похожая в этот момент на беспомощного ребенка.
– Не денется никуда твой материал, – тихо говорит Валя скорее себе самой.
Валя накрывает ее одеялом и выключает компьютер. У Васьки эпилепсия. Височная, в малой форме. В малой, только грохнуться она может прилично, так что мало никому не покажется. Это у нее в переходном возрасте началось. Они тогда отдыхали в Баку, на Каспийском море. Место еще так красиво, многозначительно называлось: Загульба. Ароматные персики размером с детскую голову, сахарные дыни, черная икра на столе каждый день, настоящая восточная пахлава… Рай земной. С ядовитыми шипящими змеями, правда, под ногами, но это такие мелочи. Нагрелись за день на песчаном пляже, когда плюс тридцать пять было в тени и казалось, сам воздух плавится, а вечером пошли женским коллективом в финскую баню и там еще добавили жара по дурости. Солнца им не хватило, идиоткам московским непуганым… В бане ей стало жутко нехорошо – как потом объяснили медики, возможно, все спровоцировал тепловой удар. Тетка Оля ночью первая услышала непонятные звуки, увидела Васю во всей «красе» и весь дом на уши подняла. Так что Васька – ее должница, потому что легко могла задохнуться, так как приступ был во сне. А вообще, основная причина – сложные роды, родовая травма. Родители долго не произносили при ней название болезни, можно подумать, что она много в этом тогда понимала. Утешили, правда, что этим болели Наполеон и Достоевский, как будто после такой информации легче должно стать. Сначала Васька очень переживала после каждой своей отключки, плакала так долго, что не могли остановить. Ей было очень обидно, потому что все люди как люди, а еще потому, что болезнь делала ее реально уязвимой. Броня оказалась не крепка. Потом она, видимо, свыклась с приговором врачей и перестала обижаться на своеобразную отметину. Правда, после ухода отца приступы участились, Вася тогда спать перестала практически, а потом неожиданно болезнь отступила, приступы на несколько лет прекратились совсем. Васька словно приказала организму забыть о существовании отрицательных эмоций, не впускала в себя никаких страданий. Просто для нее страдания – это непозволительная роскошь. Когда она соблюдала режим, высыпалась, то все было спокойно, но вести пенсионерский образ жизни ей было невмоготу. С ее ненормированным рабочим днем, импульсивностью и страстью к ночным тусовкам болезнь тут же давала о себе знать. Будто догоняла ее, приговаривая сладко в ухо: «А как же я? Подружка, ты меня забывать стала. Думала – убежишь? Нет, милочка. Давай мы с тобой пообщаемся».
Мама страшно переживала по этому поводу, и если это происходило дома, то она превращалась в крошечного беспомощного мышонка, который трясся и приговаривал: «Валя, спаси. Я не могу, не могу…»
Поэтому Валя уже давно договорилась с сестрой не сообщать маме о происшедшем.
Дважды это случалось на свиданиях. Казалось бы, зрелище далеко не из приятных, но молодые люди мужественно выдерживали такие испытания и вели себя после этого так, будто ничего не произошло. Более того, они начинали ухаживать с новой силой, и поведение их менялось. Они становились нежными и предельно искренними. Сбрасывали все маски, выходили из рамок своего обычного, заезженного образа, и с ними было легко.
Она рассказывала Вале со смехом, как однажды ее подруга по институту, вышедшая очень хорошо замуж, пригласила ее покататься зимой за город на снегокатах. Тогда они только входили в моду среди новых русских. Покатались, поплавали в бассейне, а вечером Вася лихорадочно засобиралась в Москву. У нее было тогда обострение, и она не могла позволить себе засыпать в полном одиночестве. В такие периоды дома просто оставляли дверь в ее комнату открытой, а в гостинице же не могли дверь в коридор распахнуть… Так она рвалась домой, но никто всерьез ее не воспринимал, и тогда она сказала, что у нее реальная фобия – не может спать одна в комнате. Люди наконец-то прониклись, подействовало не слишком употребляемое тогда загадочное слово «фобия», сжалились, и приставили к ней двухметрового молодого охранника с красивыми, как у оленя, глазами. Да и вообще… Симпатичный был парень. «Самого красивого тебе даем – Пашуню», – сказала игриво и улыбчиво подружка, проведя по ее волосам и прижавшись на секунду к груди. Она всегда такая игрунья была, с явно нереализованными лесбийскими наклонностями. Пашуня был одет в темно-синий костюм со строгим галстуком. Он ночевал в кресле в нескольких метрах от кровати в полном обмундировании, даже пиджак не снимал и галстук не ослабил.
«Прямо как в фильме “Телохранитель”, – подумала Васька довольно, погружаясь в глубокие недра белоснежной кровати.
Интересно, а если бы она начала его соблазнять? Что бы он ей ответил? Наверное, сказал бы твердо: «Извините, но мне нельзя. Я при исполнении служебных обязанностей». Или попросил разрешения у своего начальника.
Василиса никогда не комплексовала по поводу своей болячки. Может, потому, что в институте пронесло, и она ни разу там не отключилась. В школе, когда можно было на этом хорошо зациклиться, – тоже нет. Наверное, кто-то свыше сжалился над ней. Сначала отметил неизвестно за что, а потом смягчил приговор.
На характер ее болезнь, конечно, повлияла. Но, как это ни странно, в хорошем смысле. Редко можно было увидеть ее кислой, в разобранном состоянии, потому что она на деле знала, что это такое, и бежала от кислятины и преснятины со всех ног. Хотелось все время сиять, и Вале часто казалось, что у сестры внутри горит лампочка большого накала. Всегда на лице ее светилась улыбка, и она была не фальшивая. Васька умела ценить жизнь, которой была открыта в любых проявлениях, и каждую драгоценную секунду. Она давно решила, что в ее жизни не будет места страданиям, унынию и тоске. Мужчины, секс, наслаждение, некоторая бесшабашность, озорство… И любимая работа, в которую она уходила с головой. Любимый ее девиз: «Если радио – то максимум!»
Валю все время неизбежно, с огромной силой тянуло в прошлое. У нее был реальный шанс остаться с перекрученной назад шеей, как у куклы, с которой бурно поигрались. Василиса от прошлого будто отрекалась. Секунда прошла – и чудесно, не будем о ней вспоминать и не будем ни о чем (и тем более ни о ком) сожалеть. «Лучшее, конечно, впереди!» – как в детской песенке, спряталось за ближайшим поворотом. Или «Right here, right now» – прямо здесь и прямо сейчас.
Не так давно бабушка Рита нашла Васе врача по ее проблеме. Вася сопротивлялась, отбрыкивалась, но после того как в одном московском ресторане, хлопнувшись, разбила себе рот, наконец-то согласилась. Столы там были еще стеклянные, с острыми металлическими углами. Хорошо, зубы не выбила, и на этом спасибо. Пришлось ехать в «Склиф», где знакомый хирург сопровождавшего ее молодого человека сотворил буквально чудеса. Вернувшись домой за полночь, в залитой кровью модной белой рубашке с золотым гербом и зашитым, опухшим на пол-лица ртом, Вася собралась с духом, позвонила бабушке и, с трудом ворочая языком, записала магический телефон.
– Назовешь мою фамилию и имя, я звонила ей несколько раз. (В этом уж Вася точно не сомневалась.)
Если было нужно, Маргоша могла поставить раком кого угодно. Наверное, любого президента в бараний рог бы свернула – только задайте цель.
– Располагается это все в психиатрической лечебнице. – Здесь бабушка подробно назвала адрес.
«Этого только не хватало. Дожила», – прокомментировала про себя Вася.
– А что у тебя с голосом? Какой-то он странный, хриплый. Ты что-то кушаешь? – Не могла не полюбопытствовать бабуля.
– Да, сорвала сегодня на работе, пришлось покричать немного на придурков разных, а сейчас вот булку жую, ты угадала. Ладно, спасибо, я отзвоню, – выкрутилась Вася.
Это был эпилептологический центр, который располагался в одной из известных психиатрических клиник. Когда Вася ловила такси и называла улицу, таксисты сразу спрашивали, окинув ее любопытствующим взглядом, от которого ей становилось не по себе:
– В психушку тебе нужно, что ли? Так бы сразу и сказала. Садись, красавица…
Когда Василиса поднялась на нужный этаж, ей в нос резко ударил плотный запах нищеты и несчастья, которые обычно всегда сопровождают друг друга, а здесь они были неразлучны. Обшарпанные, бывшие когда-то очень давно розовыми стены. Отделение было явно перегружено. Деревянные и металлические кровати стояли в коридоре рядом с тележками, на которых высились огромные алюминиевые кастрюли с корявыми, полустертыми надписями «Суп» и «Компот». Оттуда устрашающе торчали половники. У многих кроватей вместо ножек – груда книг. Облезлый линолеумный пол и мерное шарканье ног в тапочках. Вася будто попала в другое измерение, в начало девяностых. Никакие перемены в стране не коснулись этого большого и столь необходимого многим больным людям учреждения.
Прошла через весь коридор и остановилась напротив нужного ей кабинета заведующей отделением. Постучалась. Никто не ответил.
– Извините, где мне найти Наталью Никодимовну? – спросила Вася у пробегавшей мимо сестры.
– Она на осмотре, – не глядя, упорхнула та.
Они договаривались на тринадцать часов. Больничные часы показывали половину второго.
– Вы Василиса? Проходите. Осмотр затянулся, извините, – услышала она четкий голос.
Невысокая женщина без возраста, как говорят про таких, моментально открыла дверь кабинета и энергично вошла внутрь. Перед ней возникало вполне осознанное желание вытянуться в струнку и, отдав честь, отрапортовать.
– У меня свободных пять минут. Что у вас?
Это была правда. Эта женщина не на словах знала, что бывает дорога каждая секунда.
– Понимаете, – начала Вася, – у меня…
Глаза будто слиты с основательными стеклами очков. И эта самая слитость пронизывает вас насквозь. Руки на столе – очень женственные, миниатюрные, с маникюром. Правда, ногти коротковато обрезаны.
– Когда начались приступы? Сколько длятся? Когда был последний? С мочеиспусканием? – Обрушила заведующая поток вопросов, одновременно делая быстрые пометки у себя в пухлой книжке и прожигая Васю насквозь глазами-рентгеном.
На последнем вопросе Вася очнулась. Она впервые услышала, что с людьми случается даже такое. Боже мой! Оказывается, ей еще крупно повезло.
– Нет, этого никогда не случалось.
– Понятно. Если хотите, можете полежать у нас для полного обследования. Лежать придется не меньше трех недель…
– Я не могу, у меня работа.
– У всех работа…
Здесь в кабинет настойчиво постучали.
– Наталья Никодимовна, пациент в шестой.
– Колите в вену, я иду.
Врачу некогда было уговаривать Василису. Здоровье – дело хозяйское, а ее ждут. Она на ходу что-то дописала на бумаге, которую отдала Васе, и устремилась к двери. Как локомотив.
– Спасибо. До свидания, – проговорила Вася уже в спину удалявшемуся доктору.
В другом конце коридора из палаты доносились ужасные хрипы и громкий стук.
– Быстро все разошлись. Что столпились? – скомандовала Наталья Никодимовна кучке любопытствующих.
«Ну и работа!» – думала Вася в ужасе, не дождавшись допотопного лифта с санитаром и стремительно сбегая по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и рискуя сломать ногу. Прочь от чужих страданий. «Каким сильным надо быть человеком, чтобы наблюдать такое. Точнее, жить в этом аду. Все так убого»… Никому нет дела до этих больных людей: очень молодых и совсем старых. Только одна смелая женщина в очках борется за них. Бабка говорила ей, что на работе эта врач от зари до зари, и семья у нее с таким графиком нормальная, муж и двое детей. Маргоша ведь у них прирожденный Штирлиц.
Когда Вася представила себя лежащей три недели в эдаком разгроме, она резко почувствовала себя лучше. Намного. Давление стабилизировалось, пульс – тоже. Все системы в организме моментально пришли в норму, хоть на орбиту запускай. Да, раньше надо было ей туда попасть, в такой реальный фильм ужасов. Одни половники чего стоят. Вообще, многим людям было бы полезно взглянуть на это хоть одним глазком. Так, для профилактики. Своя жизнь, которой они так недовольны, сразу показалась бы волшебной… А то зажрались совсем.
Бедность и одиночество – вот чего панически боялась Вася. Как и большинство людей, наверное, на нашей планете. И это нормально. Просто нас так долго и усердно приучали к мысли, что быть бедным – это хорошо. Слава богу, ничего у них не получилось. Только фразу «Богатые тоже плачут» Вася воспринимала неоднозначно. С одной стороны, все понятно. Но, с другой-то, лучше все равно быть богатым и плакать где-нибудь в районе Средиземноморья, покачиваясь на белоснежной яхте и потягивая клубничный коктейль, чем сидя в серой блочной пятиэтажке в обнимку с тараканами орошать слезами древний скрипучий диван, доставшийся от прабабушки.
Эту фразу умело у нас перевернули. Тот, кто это сказал, подразумевал одно, а у нас… Получилось грамотно и пошло. Типа, ребята, все нормально. Вы все видите сами – две руки, две ноги и одна голова. И тоже плачут. Так что не переживайте, не задавайтесь разными вопросами бытия, вы с ними похожи, практически все мы одинаковы.
Да, слезы у всех одинаковые. Соленые. Но лучше их проливать на шелковые подушки… Страшно банально, но факт.
Однажды у Васи завязался роман с одним журналистом, который приехал из Владивостока. Она так неожиданно сильно втрескалась в этого молодого человека, что сама удивилась. С ней такого, по сути дела, никогда не случалось, поэтому через их отлаженную годами «систему» подмены пропускать его решительно не захотела. Речи быть не могло. Он работал в их редакции, они подготовили вместе интересный материал. То есть работа сближала, поэтому днями и ночами они были неразлучны. Парень был красивый, невообразимо голубоглазый, будто с вылепленным, идеальным профилем. И далеко не дурак. Когда она была у него в квартире, внезапно ей стало нехорошо. Нет, сознание она не теряла, но была к этому близка. Молодой человек упросил ее не упрямиться, а вызвать «скорую», и когда врачи приехали, он спустился вниз, чтобы забрать какие-то нужные для работы документы у знакомого. Так совпало все. Доктор сделал расслабляющий укол, и только давление чуть снизилось, как Вася, спрыгнув с дивана, быстро нашла в ворохе бумаг интересовавшие ее маленькие бланки. Она нашла их накануне, роясь в рабочих тетрадках своего друга. Они готовили опять что-то общее, поэтому специально она нигде не шарила, у нее не было такой милой привычки, свойственной большинству женщин. Просто наткнулась на результаты анализов ее милого. На что они были сданы – совершенно непонятно, зато понятными оказались результаты. Они были положительные.
Пользуясь случаем, Вася решила поинтересоваться у врача и показала ему бумажки.
– Это опасно? – спросила она о главном.
– Очень, – ответил он кратко, нахмурился и с ярко выраженной жалостью посмотрел на нее. – Вам нужно срочно сдать анализы, чем быстрее, тем лучше. – Даже рукой махнул нехорошо, когда выходил. Недокторский был совершенно жест, не жизнеутверждающий.
Положительной на той бумажке оказалась реакция на гепатит С. В ту самую минуту Васе показалось, что она даже умереть может вместе с любимым. Ей не страшно. А вот жить без него… Зачем? Сначала она не придала значения перекосившемуся лицу доктора и слабо махнувшей руке. Но голова все-таки встала на место, и Вася спросила поздно вечером у своего милого про болезнь.
– Не волнуйся, она у меня на такой стадии, когда я не могу никого заразить, – «успокоил» ее любимый и принялся тут же что-то увлеченно печатать, будто говорили о краснухе.
– Но ты мог меня предупредить… Ведь не в игрушки играем, – спрашивала она тихо.
Разум действительно возвращался на покинутую временно территорию.
– Мне сказали в клинике, что я абсолютно безопасен, потому что прошел курс необходимой терапии. Сейчас я только долечиваюсь! – начал он заметно заводиться.
Говоря это, он словно специально вытащил из чемодана одноразовые шприцы, которых у него оказался целый мешок, достал ампулы с лекарством бледно-розового цвета с боковой дверцы холодильника и отработанным резким движением начал колоть себя в ногу. Картина была впечатляющая, Вася поежилась.
– Видишь, мне немного осталось доколоть.
– Вижу и все равно не понимаю, как можно было не предупредить…
– Сдай завтра анализы, и ты увидишь, что все нормально. Не надо в истерику впадать.
– Надеюсь…
Вася протряслась сутки, пока делали анализы, и они действительно оказались отрицательными. Любовь не то чтобы сразу прошла в связи с данным инцидентом, но как-то подзавяла. Вася была поражена тем вопиющим фактом безответственности, с которым столкнулась. «Отныне только с проверенными безопасный секс», – решила она для себя твердо. Вале о случившемся она все-таки рассказала, хотя догадывалась о реакции, которую вызовет ее история.
– Ты что, шизанутая на всю голову? – накинулась на нее сестра.
– Со мной первый раз такое… Я всегда предохраняюсь, ты сама знаешь, – мямлила Вася еле слышно.
– Мог быть и последний! Я же рассказывала тебе, что у нас происходит на работе. Про гепатит говорила. Нормальные люди, никакие не бомжи… Их столько, зараженных, приходит, беременные уже… – Валя сначала бурно ругалась, а потом села на кровать, обняв подушку, и расплакалась как маленькая.
Горючими, величиной с горошину, слезами.
– Валь, ты чего? – Васька, растерявшись, обняла сестру.
Такой реакции она все же не ожидала.
– Да ничего… Просто я не переживу, если с тобой… Что-нибудь… – Слезы текли рекой.
Она говорила правду. Валя не представляла себе жизни без своей бесшабашной сестры.
Когда волнения улеглись и соленые горошины высохли, Васька пустилась в невеселые рассуждения.
– Это что же, справку сначала требовать, чтобы предъявляли? «Молодой человек, сдайте анализы по списку, а потом уже будем общаться более тесно…» Потому что презик может порваться, оральный секс тоже под большим вопросом, да и поцеловаться даже полноценно – опасно… Мало ли что… Как жить?
Она серьезно озадачилась данной проблемой.
//-- * * * --//
Это был волшебный вечер. Тогда в уютном итальянском ресторанчике они разговаривали обо всем, не стесняясь болтать о пустяках и высказывать свое мнение по поводу серьезных вещей. Мобильных у него было два, какие-то супернавороченные, космические, последние модификации. Звонили ему неоднократно, он каждый раз исправно отвечал, отдавал распоряжения, указания, но это не могло испортить общего лирического настроения. Наоборот, было интересно смотреть на него. Вернее, она не смотрела, она просто бесстыдно уставилась и ничего не могла с собой поделать. Как он говорит, искренне смеется, подпирает ладонью голову, мнет подушку на диване… Ей ужасно хотелось стать этой подушкой. Валя испытывала странное чувство, когда видишь человека в первый раз, а ощущение такое, будто хорошо его знаешь. Она чувствовала его. Мистер Совершенство…
Просто красивый мужчина – это одно. У нас в средней полосе России это само по себе является большой редкостью, но если и случается наткнуться на такой экземпляр, то обычно он оказывается довольно скучным. В лучшем случае. В худшем – просто кретином. Все его серое вещество будет сконцентрировано на единственной мысли о себе неотразимом, да и тетки избалуют его страшно и бесповоротно своим вниманием. А вот если привлекательный внешне мужчина неожиданно оказывается еще и с хорошими мозгами… Явление, конечно, крайне редкое. Получается смертельный номер, который называется Супермен.
Так они сидели и любовались друг другом, Валя откровенно, а он – аккуратно. Ненавязчиво. Словно гладил ее глазами. Когда вышли в холодную мокрую ноябрьскую темень, Валя хотела было по привычке поежиться, но не смогла. У нее не получилось, потому что показалось, что за время, проведенное вместе с Ним, она перепрыгнула в другое измерение. Туда, где над головой переливается всеми цветами радуга, всегда тепло и где ничего не слышали о людских печалях.
В машине замолчали, смущаясь, как маленькие дети, строгого шофера, похожего на недовольного хомяка. Но тишина была не тягучей, она была наполнена особым смыслом. Просто они почувствовали себя заговорщиками. Они знали тайну, по крайней мере обладали золотым ключиком, а дверцу уж они обязательно найдут – дверцу к сердцу друг друга. Как от него пахнет… Ненавязчиво, еле уловимо и вкусно.
Тишину прерывает непонятная мелодия мобильного. Просто два телефона зазвонили одновременно, сливаясь и создавая не очень приятную для слуха канонаду.
– Сейчас, все понял. Я лечу, – отрывисто бросает Валентин в оба телефона одновременно.
Куда лечу? Зачем лечу? Валя замирает, инстинктивно спрятав лицо в цветы.
– На работе ЧП, – объясняет он спокойно. – Сейчас на «Войковскую» поедем, – говорит он водителю.
Ах да, эта загадочная работа! Вале надо было больше расспрашивать о ней, а не раскисать под комплименты повара и о какой-то ерунде заоблачной болтать.
Он проводил ее до двери подъезда и вскочил в джип практически на ходу.
Несмотря на то что сама концовка вечера получилась скомканная из-за непредвиденных обстоятельств и на то, что она отчаянно поцарапала себе цветочными шипами нос, Валя ничуть не расстроилась. По крайней мере все было нестандартно, не скучно. А это очень важно. Розы, красавец-мужчина, оседлавший джип в ночи и умчавшийся на решение каких-то серьезных проблем вселенского масштаба. Просто Бэтмен московского розлива получается. Сладкий налет тайны во всем, и он не взял ее телефон. Опять. Не опять, а снова. Интересно, по причине глубокой рассеянности, или этому просто мешают объективные обстоятельства? Точно жена, обвешанная детьми. Действительно тогда нестандартная ситуация. Незаштампованная, если говорить о Вале. «Когда вам позвонить?» – эта фраза не прозвучала, и тоже получилось оригинально. Местами. Потому что Вале вдруг страшно захотелось, чтобы здесь с ней играли по общепринятым правилам. Даже в животе щекотно стало от всех крутящихся мыслей.
Она не увидела Валентина на следующий день среди привычной толпы одуревших мужчин и испытала легкое разочарование и досаду. Но это только подстегивало интерес, Валя почувствовала большой выброс адреналина в крови, и организм забурлил. Правильно Идея говорила. Супермен заставил ее нервишки приятно пошаливать и волновал воображение. Теперь каждый раз, собираясь на работу, она торчала перед зеркалом так долго, как никогда, спрашивала совета у Васьки, купила последний модный женский журнал. Теперь она хотела быть в курсе, ведь появился такой мощный стимул…
Сам «стимул» появился непосредственно в поле зрения через несколько дней. Валя была уже достаточно разогрета, на хорошем взводе. Вдобавок ко всему кожаное бежевое пальто, приобретенное накануне на распродаже, и умопомрачительные замшевые кремовые сапоги прекрасно способствовали поднятию самооценки. На работе ее внешний вид тоже не оставил никого из коллег равнодушным. Они попытались что-нибудь выведать, куда же без этого, но Валя молчала. Пропускала шуточки и подколы мимо ушей. Когда она увидела его, то сделала вид, что совершенно не удивлена ни его отсутствием, ни его появлением. Все ро$вно. Будто видела его утром, за завтраком, с чашкой дымящегося кофе, в полосатом домашнем халате и газетой в руках. Никаких дурацких тривиальных женских вопросов: «Где ты был?», «Что случилось?» и все в таком духе. Вот еще. Она не станет суетиться и унижать себя всей этой требухой. Хотя выглядел он по-прежнему ослепительно, и ей пришлось сконцентрироваться, чтобы не поплыть. Она искренне пожалела, что в своей жизни не занималась йогой, как Васька, которая, правда, выдержала недолго в силу своего характера, но все же… Наверняка это бы ей сейчас сильно пригодилось. Кто же знал, что Бэтмен прилетит к роддому…
Просто поздоровалась, мило и сдержанно улыбнувшись.
– Здравствуй, Валентин.
– Ты могла бы смело сказать Валентин Николаевич, – улыбается он обаятельно, – интонация у тебя более чем подходящая. На сегодняшнем оперативном собрании меня так ласково обзывали.
– Хорошо, вот теперь я знаю о тебе более чем достаточно. Из одного предложения…
Так, мило перебрасываясь фразами, они садятся в машину. Теперь это не джип, а серая «Волга».
– Где же твой вороной конь? – спросила она деловито.
Он вопросительно посмотрел.
– Я так окрестила твой джип, он у меня вызывает определенные ассоциации.
– Сегодня я использую служебный транспорт. В личных целях, – лукаво смотрит он. – Чего бы ты хотела сейчас?
Удивительные все же у него глаза – блестящие, гостеприимно пропускающие внутрь. Он ко всем так приветливо настроен?
Она ни за какие коврижки не скажет ему, чего бы она хотела на самом деле, без дураков, но порассуждать на эту тему можно. И только она собирается важно надуть губы и сделать глубокомысленное личико, как ее философские размышления прерывает знакомая мелодия. Где-то она ее уже слышала.
Проклятый мобильный. Куда же без него…
Она старается казаться невозмутимой, и, похоже, у нее получается.
– Заедем ко мне?
Однако. Нет, ковбой, так не пойдет, все слишком быстро, а она девушка благовоспитанная. Так что придется с этим смириться и играть по ее правилам…
– На работу ко мне заскочим, буквально пять минут.
Разве у нее есть выбор? Валя что-то буркает под нос, из чего он делает вывод, что она согласна. Через несколько секунд они выскакивают на Садовое кольцо, которое все забито. Валентин несется по встречной, включает сигналку, и все машины в ужасе разлетаются от него в разные стороны. Вале все это нравится, несмотря на определенный экстрим. Чувствуешь себя особенной, VIP-персоной. А он классно водит, зачем ему водитель, да еще такой недовольный…
Они подъезжают к небольшому невзрачному зданию, проезжают шлагбаум и останавливаются у постоянно бухающих дверей.
– Приехали.
«Северный округ города Москвы. Отдел внутренних дел», – читает Валя на синей табличке у входа. «Очень приятно. Допрыгалась, Валентина Владимировна», – почему-то думает она язвительно.
Валентин взбегает по лестнице резво, как подросток, Валя едва успевает за ним. Она замечает, что с ним все здороваются, когда он стремительно, размашистым шагом идет по нескончаемо длинному, мрачноватому коридору, который напоминает скорее лабиринт. Наконец они останавливаются у кабинета с красивой дверью вишневого цвета, он достает откуда-то из глубины куртки связку ключей, и дверь беззвучно открывается. Валя оказывается в огромном светлом кабинете, похожем больше на уютный холл, который изящно и со вкусом обставлен. На стене многочисленные грамоты, медали, вазы с надписями и фигурки. В центре расположен большой, длинный стол, который весь заставлен телефонами. Валентин скидывает куртку и, оставшись в черной кашемировой водолазке, садится во главу стола, быстро нажимая на кнопки одного из шести аппаратов. При этом он успевает повернуться и открыть внушительного размера сейф, из которого извлекает белую толстую папку.
Как у него все ладно получается. Все действия скоординированы, легки, несмотря на некоторую порывистость.
В кабинет стучат, и с фразой «Разрешите, Валентин Николаевич?» входит седой мужчина в милицейской форме. Он присаживается за длинный стол поближе к Валентину и начинает что-то быстро говорить. Его лицо при этом не меняет выражения. Валя забивается в угол, где стоит коричневое кожаное кресло и фикус в кадушке.
«Интересно, почему он не в форме?» – думает она, исподтишка поглядывая на Валентина, который больше напоминает ей продвинутого бизнесмена, успешного финансиста или актера. В антураж кабинета он вписывается, но только потому, что сам его, видимо, создал, но в остальном…
«Я все проверю лично. Будет неприятно, если эта информация все же подтвердится. Передай им», – долетает вдруг до Вали фраза, прерывая ее глубокомысленные наблюдения. Сказано спокойно, просто, но в его голосе было что-то такое, что даже она, не зная сути вопроса, поняла, прочувствовала, что действительно «будет неприятно» и насколько. В голосе была жесткость, которая заставила ее по-новому взглянуть на него. Валентин продолжал говорить, при этом мускулы на лице напряглись, как у боксеров перед боем, когда они группируются, а глаза, бывшие ранее столь гостеприимными, совершенно почернели и стали матовыми. Внутрь пропускать перестали.
«Так вот ты какой, северный олень…» – пробовала Валя пошутить сама с собой. На самом деле ей понравилась эта неожиданная жесткость. Проступал сильный характер, принципиальность, которую она очень ценила, потому что сама в работе была непреклонна. Иначе нельзя. А еще чувствовался мужчина, который не бросается словами, что само по себе было бесценно в любые времена.
Седому человеку в погонах, судя по всему, было не привыкать к подобным фразам и матовым глазам. Он встал и через секунду растворился за дверью.
– Здесь я обитаю большую часть времени, это мое царство-государство. У меня в потайной комнате даже диванчик стоит, если дома переночевать не получается. Так бывает, особенно в последнее время… Тебе нравится? О чем это я, ты, наверное, устала сегодня? – Здесь он словно спохватывается и заботливо спрашивает Валю, которая совершенно размякла на кресле под фикусом.
А ей хочется спросить: «А другую часть времени? Где, вернее с кем, ты обитаешь?»
Снова перед ней прежний Валентин, голос которого теплый, как южный ветер, глаза блестят как морские камешки. И мальчишеское что-то в лице, озорное, легкое. В нем, наверное, есть какой-то переключатель, с помощью которого он легко переходит на разные режимы существования. Эх, как бы ей хотелось найти этот заветный переключатель… Много бы отдала за него. Что с ней происходит, в конце концов? Совсем рассудок помутился. Где объявленная громогласно накануне война? Похоже, что объявила ее она строго в одностороннем порядке. Еще, сидя в этом кабинете рядом с фикусом и наблюдая его меняющиеся в одну секунду глаза, Валя услышала, как неудержимо, с диким грохотом валится тщательно оберегаемая ею неприступная крепость, которую она давно, упрямо и так гордо называет независимостью. Камни летят во все стороны, а на месте возникших обломков и пустот появляется что-то новое, настоящее. Жизнь. Вернее, иная жизнь, которая не спрашивала у нее разрешения, не стучала деликатно в дверь, и она пока толком не успела разобраться, как ей нужно реагировать на столь нежданное вторжение.
– Сейчас поедем, я только форму достану. Завтра утром встреча важная в Министерстве. – Говорит он и достает серый китель и фуражку.
Сколько там звездочек? Не успела разглядеть.
«Подполковник В.Н. Тополев. Начальник криминального отдела», – читает она на золотой блестящей табличке, когда он запирает кабинет.
Вот Валя и узнала, кто он. Все показали, объяснили, как школьнице на экскурсии. Что еще ей нужно знать, какие его тайны? Так и хочется сказать самой себе: «Не все сразу, крошка, притормози. Ведь вы только недавно познакомились…»
Валя «отомстила» все-таки писателю, явившись перед ним во всей своей красе. Ведьмочка лютовала и нашептывала ей какие-то советы, поэтому Валя без всякого стеснения позвонила ему сама и договорилась о встрече. Ангел пытался вразумить ее, но его она просто не стала слушать. Задвинула.
Когда красота бархатистой кожи ног, первоклассный педикюр и умопомрачительное белье были продемонстрированы, а «отбойный молоток» отдыхал, распластав свои хилые чресла на кровати, Валя с чувством исполненного долга начала оперативно собираться. Есть корюшку и слушать «потрясающие голоса» не входило на этот раз в ее планы. Хорошего понемножку.
– А знаешь, у меня была девушка, – неожиданно услышала Валя, когда оделась и уже хотела прощаться.
– Это радует. Периодически девушки должны быть в жизни молодых людей. – Валя поняла, что от созерцания протухшего творога на сегодня она освобождена.
– Нет, серьезно. Очень красивая, милая девушка, очень интересная, – продолжал он задумчиво.
Вася что-то говорила ей о романтической истории, приключившейся с писателем года два назад…
– С ней было хорошо…
«Ну вот, начинается, – подумала Валя уныло. – Слезы, розы…»
– Она мне недорого обходилась, – услышала она следующую непривычную для ее мироощущения фразу.
Здесь Валя резко повернулась и по-новому взглянула на человека, который успел уже завернуться в халат и сесть к компьютеру, приняв свою стандартную позу. На его лице лежал толстый налет цинизма, непонятно где начинавшегося и заканчивавшегося.
– Недорого. Именно. Я непонятно выразился или ты не расслышала? – уставился он на Валю.
Какой же он все-таки необаятельный.
– Да нет, здорово. Рада за тебя. Красивая, милая девушка и еще плюс недорого. Это же просто счастье какое-то. – Валя почувствовала, что ее сейчас понесет.
– Я ее любил…
Это было уже слишком. Валя потянулась за пальто, но решила все-таки дослушать закоренелого «романтика».
– Что же случилось? Почему все оборвалось?
– Внезапно она изменилась. Стала странно себя вести… Я почувствовал, что что-то происходит.
«О, здесь намек на драму…» – подумала Валя устало.
– Но я делал вид, что все нормально. – Продолжал копаться в воспоминаниях Антон. – Пока… пока я их не застукал! Нанял специального человека, он сделал фотографии. Какое у нее было лицо… – Последнюю фразу он произнес счастливым голосом, и на лице появилась блаженная улыбка.
– Это было для тебя главным? – оторопев, спросила Валя.
– Конечно! Застукать! – Он даже по коленке себя звучно хлопнул от избытка чувств.
– И ты не переживал, что «застукал», как ты говоришь, свою любимую девушку? – Валя посмотрела на него брезгливо.
– Нет! Главным было то, что мои предположения подтвердились. Я оказался прав! – Глаза его при этом нездорово заблестели.
Валя уже совсем перестала что-либо понимать, но ей казалось, что реакция обычного человека была бы не столь жизнерадостной. Во всяком случае, она с большим облегчением покинула облупившийся Колизей с его обоссанными лифтами и одним из странных обитателей.
«Я был прав, он просто псих! Бежим отсюда… Прочь, прочь», – ликовал ангел.
«Ну и что плохого? Ты развлеклась, удовлетворила свое самолюбие и узнала для себя что-то новое…» – ведьмочка не сдавалась. Она никогда не сдавалась.
«Новое… Те же яйца – вид сбоку!» – разошелся ангел не на шутку. Это было на него не похоже.
«Пожалуйста, заткнитесь! Я устала от вас обоих», – приказала им Валя. Похоже, сработало.
– Придурок он, конечно, натуральный! И вот еще что: я хочу тебе сообщить, вернее официально заявить, что с сегодняшнего дня я в завязке, в эти игры я больше не играю, так что нашу книжицу можешь убрать в шкаф. Может, покажем когда-нибудь потомкам. Не желаю ничего больше слушать, мне и так давно это опротивело, а этот писака меня окончательно доконал. Да, он еще мне поведал кое-что напоследок, – заявила она своей вечно куда-то спешащей сестрице.
И в двух словах рассказала историю про милую, любимую девушку, которая «недорого обходилась».
– Да, хорошенькие закидоны. Обыкновенный лох, у которого серьезные нелады с психикой! – отреагировала Вася должным образом. – И вообще, я подозреваю, что и как писатель он – полная бездарность.
Здесь Валя вздрогнула. Валентин часто говорил слово «бездарно». День прошел бездарно, готовят здесь как-то бездарно. Вот только произносил он его по-особенному. Вкусно. Иначе Валя давно бы взбеленилась и внесла свои ценные замечания. Но ее это ни капельки не раздражало. Может, она просто любила. И слово «бездарно» в том числе…
Валя пошла в ванную. Безумно болела голова, и хотелось освежить ее под ласковыми струями прохладной воды. Анальгин, принятый еще в такси, упрямо отказывался действовать.
– Кстати, знаешь, кого я сегодня встретила в магазине? – услышала она сквозь шуршание льющейся прохлады.
– Понятия не имею. Надеюсь, это кто-то приятный, или просто нейтральный, иначе моя бедная голова треснет как арбуз. Смилуйся, – проныла она.
– Хорошо, хорошо, голова твоя сейчас пройдет. Я видела Габрюшу. Мы ведь со школы, считай, не виделись. – Васька что-то продолжала увлеченно рассказывать, но Валя не вслушивалась.
Габрюша. Точнее, его звали Габриэл. Они гуляли вместе в одном парке, дружно забирались на каменную, отполированную детьми многострадальную лысину Льва Толстого, а потом пошли в одну школу. В ту, которая на Плющихе и на которой должны быть три тополя. Тополя были везде в их округе, кроме этой улицы, Валя с Васькой специально их там старательно искали. Просто название улицы, видимо, чем-то сильно приглянулось классикам советского кинематографа, и они ее увековечили. С самого раннего детства и все десять школьных лет Габрюша был безответно влюблен в Ваську, рыцарски хранил ей верность, несмотря на то, что его черные шелковистые локоны нравились многим одноклассницам. Васька все это знала, это льстило ее самолюбию, и она крутила им как хотела. Но в меру. Папа Габрюши – Рашид – был марокканцем, учился в Университете Дружбы Народов и там познакомился с задумчивой русской девушкой, они друг друга полюбили, и вот получилось такое чудо, как Габи. Еще у папы Рашида были длинные-предлинные густые волосы, безжалостно перекрученные в дрэды, что являлось предметом постоянных трений между ним, тещей и общественностью. Из-за такой богатой прически маленького Габи буквально боялись оставлять с ним в одной кровати – чтобы не задушил ненароком волосищами, как медуза Горгона. Валя запомнила папу Рашида в потертых джинсах, модной майке и кроссовках в любое время года. Мама – очень интеллигентная, мягкая женщина – любила Габрюшу до беспамятства. Многое ему разрешала, баловала. Папа Рашид никогда не мог найти здесь достойную работу, поэтому всю семью везла на себе мама. Рашид занимался воспитанием сына, благодаря ему Габрюша, помимо русского, знал французский, английский, арабский.
В детстве он был очень похож на девочку: кукольные черты лица, огромные глаза, черные, как угли, с длинными, смоляными ресницами и, конечно, черные мягкие локоны, кольцами завивавшиеся ниже хрупких плечиков. Габи с двух лет любил порассуждать об облаках, синем небе и ярких ночных звездах, которые прилетают к нему ночью. Папа Рашид играл в парке с Васькой в футбол, а Габи качался на качелях или что-то увлеченно рисовал в своих многочисленных альбомах.
Приятные детские воспоминания прервал требовательный звонок телефона.
«Да что же это такое! Кого там черт несет?!» – с досадой подумала Валя, вылезая из ванной и, в принципе, догадываясь, кого мог нести черт в такое время. Так могла звонить только Маргоша. Видимо, телефонные провода передавали ее специфическую энергетику.
– Подойди, умоляю, наверняка это бабушка, – скорчила жалобную мордашку Вася. – Скажи, что я на работе, на спецзадании. Сижу в засаде вторые сутки. В общем, я не могу…
– А я, думаешь, могу? И потом, какая сейчас работа? Ночь глубокая на дворе… – пробурчала Валя, но трубку героически подняла. – Да, бабуль, привет. Ее нет, и я не в курсе, когда она появится. Ну и что из того, что мы вместе живем? Бабушка, она мне не докладывает, девушка она уже взрослая…
Бабушка – фрукт еще тот. И называется данный фрукт Маргоша. Эксклюзивно выведенный жизнью сорт. Дедушка называет ее также Ритуся, Ритуля или Риточка на протяжении всей их совместной пятидесятилетней с хвостиком жизни. Кроме дедушки никто так ее не величает. Да, может, и не нужен больше никто по большому счету…
Характер у Маргоши, мягко говоря, не сахар. Родилась она в центре Москвы, на Красной Пресне, в семье военного. Старший брат, когда ему было четыре года, попал под холодный осенний дождь и умер от воспаления легких. С того момента вся родительская любовь, пережившая страшную трагедию, сконцентрировалась на Рите. Отец просто ее обожал, да и внешне она – точная его копия. Со старой добротной довоенной фотографии смотрит черная, как цыганенок, девочка с глазами «черная смородина», в белом платье с атласными ленточками и в красивых туфельках. Чувствуется, что ребенок знает, как сильно он любим.
В тридцать седьмом во двор въехал «воронок» и прадеда забрали. Больше Рита его не видела. Они с прабабушкой были в эвакуации во время войны, затем вернулись домой. Однажды прекрасным летним солнечным днем в дверь их комнаты в коммуналке постучался молодой красивый лейтенант. Китель с погонами, брюки галифе, осанка, многочисленные ордена и медали на груди. Он должен был передать письмо от свого товарища, который где-то задерживался. Рита с этим товарищем переписывалась, это был ее друг. И вот письмо дед передал… И влюбился. Вначале, как положено, он ухаживал.
Как любила Маргоша рассказывать: «У меня ботинок нормальных в семнадцать лет не было. Я как увижу Игоря издалека, сразу перебегаю улицу, и бегу как спортсменка быстрее домой, потому что ботинки все рваные и шнурками перевязанные, чтобы не развалились». Этот рассказ Валя с Васей и остальные слышали сотню раз. Не меньше.
Мужчин тогда не было совсем. Не осталось. Всех забрала война и черные «воронки». Интересно, а любила ли Рита своего ясноглазого лейтенантика? По-настоящему, с головой и сердцем? Или вцепилась в него судорожно, как в спасательный круг? Никто этого не знает, да, может быть, она и сама тогда ничего не поняла.
В итоге ухаживаний старший лейтенант сделал черноглазой выпускнице школы предложение, и когда Рите было девятнадцать лет, у них уже родилась мама.
Дед к тому времени демобилизовался, вернулся в свой институт на кафедру физики и с головой погрузился в науку, защитив скоро кандидатскую. Он на несколько лет был старше своей любимой, но в семье верховодила Маргоша.
Дед ее очень любил и всегда жалел. Говорил, что вот она, дескать, лишилась отца, испытала серьезную психологическую травму. Да здесь полстраны прожили без отцов. Взять хотя бы их дом на Пресне – почти весь дом овдовел. И не все при этом выросли такими фруктами, как Маргоша.
Через несколько лет после рождения мамы родилась ее сестра – Ольга. Тетка Вали и Васи. Мама – кареглазая, с черными, как вороново крыло, густыми волосами. Коса ниже пояса. А Ольга – светлая шатенка с бесстыжими зелеными глазами цвета спелого крыжовника. Улыбка, зубы – умопомрачительные. Сейчас такие зубы за большие деньги звезды наши делают. А у нее – свои. Мама всегда говорила с досадой и легкой завистью: «Конечно, ты родилась на Кавказе. Ела постоянно фрукты, витамины… А я что? После войны не было ничего, одна картошка с луком».
Ухажеров у тетки было – тьма. Валя всех их помнила наперечет, хотя они тогда совсем маленькие были с сестрой. Одного из них она просто ненавидела, и на то была веская причина.
Деда пригласили в Ленинградский Университет, поэтому, само собой, тетка училась там же, на математическом факультете. Там вообще одни парни учатся. И далеко не все ботаники. Вот эти «неботаники» приходили к Оле в гости чуть ли не каждый день. Естественно, заниматься, и только Валя с Васей знали, чем они там занимаются на самом деле. Как обычно ворковал по-французски Джо Дассен, пришел очередной кавалер, и дверь в комнату плотно закрылась. Девчонки прокрались к щелочке, только застыли, приложив ушки, как неожиданно дверь распахнулась.
– Так, это что за юные разведчицы здесь скрываются? Любопытной Варваре… – На пороге комнаты выросла здоровая фигура усатого Сашки в синей облегающей водолазке с красными полосками.
Валя с Васей завизжали как поросята и пытались бежать, но длиннющие руки молодого, подающего надежды математика достали их обеих и подняли куда-то наверх. Потолки были огромными. Вале показалось, что она смотрит вниз откуда-то с Луны.
– Саша, опусти девочек, они же могут испугаться, – услышала Валя голос тетки.
– Они? Испугаться? Это мы с тобой скорее испугаемся, а они нет. – Ответил он ей, посадив их на широкие плечи. – Ну, так что там сделали с любопытной Варварой? Здесь таких целых две. Носы мы отрывать, конечно, не будем. А, придумал…
В комнате висела люстра с загнутыми вверх загогулями. Вот на них он посадил Валю. Да еще, паршивец, руки отпустил. Люстра начала угрожающе раскачиваться. Васю он забросил на огромный дубовый шкаф, несмотря на активное дрыганье ногами.
Когда ты маленький, все кажется чрезмерно высоким. А если еще на самом деле высоко…
– Быстро сними их! – Оля посерьезнела.
– Хорошо, что ты так нервничаешь? Они не упадут, – равнодушно заявил Саша. – Может, тебя тоже на шкаф переместить за компанию? – спросил он у Вали, вцепившейся в раскачивающиеся железки.
Шкаф был рядом. Валя прекрасно видела его просторный пыльный верх, на котором кое-где валялись ненужные Оле учебники, и Васю, которая там уже освоилась и сидела, болтая ногами.
Он снял Валю, затем всю в пыли Васю, аккуратно поставил их на паркетный пол. Растерявшись от подобного хамства, Валя не знала, что и сказать. Она еще не бывала в такой ситуации. Да и что можно сказать, когда тебе пять лет?
За них обеих все высказала со свойственной ей прямотой Васька.
– Мордастик! – Объявила она на пороге с чувством и демонстративно захлопнула за собой массивную дверь.
Она слышала, как мама однажды на кухне назвала так Сашу, разговаривая с Олей.
После этого «полета» Сашку они возненавидели всеми своими детскими душами. «Усатый, полосатый…» Всех усатых они также невзлюбили. За компанию.
В коллекции Олиных женихов был даже один венгр. Балаш. Красивый, высокий шатен со слегка вьющимися длинными каштановыми волосами и белозубой европейской улыбкой. Один раз он уехал на каникулы к себе на родину и вернулся с чемоданом, пухлым от набитых вещей. Всю эту немыслимую красоту он привез Оле с благородным намерением – сделать предложение и увезти в славный город Будапешт. Самой Оли дома не оказалось, она была на очередном дне рождения. Маргоше, безусловно, понравилось содержимое чемодана, но сам венгр – нет. Она считала, что такой брак может повредить дальнейшей дедушкиной карьере, поэтому сказала, что Оля уехала в Москву якобы к своему жениху. Отсутствие в то время мобильных телефонов и Интернета судьбоносно повлияло на развитие советско-венгерских отношений. Люди в буквальном смысле потеряли друг друга… Каким-то странным образом получалось так, что когда он пробовал Оле позвонить, к телефону подходила всегда Маргоша, которая жестко и отчетливо говорила, что Оли дома нет и в ближайшее время не предвидится. Затем Балаша вежливо и по слогам попросили больше не звонить, семью не беспокоить. Оля ждала своего венгерского друга достаточно долго для того бурного этапа в своей жизни, и только спустя два года бабушка ей рассказала про венгерский эпизод. Лучше бы уже молчала…
Особенно Оле нравился один мальчик. Сережа. Он был воспитанный, начитанный, веселый и кудрявый. Когда он приходил, то всегда шутил с девчонками, рассказывал им какие-то истории, они хохотали и кокетничали. В общем, он был добрым и очень симпатичным. Сергей катал Олю на ярко-красном «Запорожце» по Ленинграду, громко бибикал под окнами, когда подъезжал к подъезду. Маргоша недовольно морщилась, когда слышала эти гудки, а девчонки сразу лезли на подоконник посмотреть, как из подъезда выпорхнет нарядная, на высоких каблуках Оля в короткой юбке и поцелуется с Сергеем, который расхаживал около машины. Волновался. Похоже, Оле он начинал нравиться всерьез, и здесь Валька и Васька впервые услышали такие слова, как «жениться», «свадьба». Их они еще понимали. Но что такое значит «расписаться» – не совсем.
Мальчик Сережа был очень хорошим, но опять же не для Маргоши. Он был из достаточно простой семьи инженера и медсестры, бриллиантов не дарил, в загранкомандировки не ездил. Какой с него прок? Бесперспективный жених. Хоть и на красном «Запорожце». Тетя Оля, всегда такая жизнерадостная и легкая, стала киснуть прямо на глазах. Она пыталась что-то неоднократно доказать Маргоше, но все безрезультатно, потому что обычно после таких вечерних кухонных бесед она уходила к себе, демонстративно громко хлопая дверью, несмотря на то, что дедушка в это время уже спал и никто на свете не смел нарушить его священный сон. Оля перестала включать магнитофон, что было совершенно необычно, и парней больше не приглашала в гости решать сложные уравнения. Скучно совсем стало в большой казенной квартире, только часы напольные противно отстукивали секунды и били беспощадно и исправно по голове каждый час. Частенько девчонки, прокравшись по привычке к ее двери, слышали в тишине, прочно поселившейся у Оли в комнате с недавних времен, странные всхлипывающие звуки, а однажды там раздалось непонятное клацанье, будто разбилось что-то. Утром из мусорного ведра на кухне торчали большие черные осколки пластинок. Это был Джо Дассен.
Однажды Маргоша пригласила к ним своих близких знакомых, у которых оказался сын Валера. Он был вроде бы ничего, но сильно усатый и очень носатый. Девчонки открыто выражали свое «фи», но под ногами в гостиной все же упорно крутились.
– Девочки, идите поиграйте в другую комнату. Игрушек полно, – говорила им бабушка, улыбаясь только неровными уголками губ, но девчонки не слушались.
Тем более после того, как в гостиную вошла вся разряженная и накрашенная тетя Оля. Она тихо поздоровалась и скромно села за стол, где-то с краю. Зеленая водолазка и черная летящая юбка, расшитая нераскрывшимися бутонами неведомых сиреневых цветов… Она была похожа на грустную русалку, которая устало прикрывает зелень глаз длинными ресницами.
Валера потерял дар речи, и нескоро его обрел заново. За него много и шумно говорил его папа, выстреливая фразами как из автомата. Лысый как коленка, его голова фокусировала на себе весь свет в гостиной, и от нее отражались на стене солнечные зайчики. Очки в золотой, тоже поблескивавшей оправе, такой же носатый. С бисеринками пота на ярко-розовом лбу, которые он периодически и как-то слишком тщательно вытирал клетчатым платком.
Таких лысых девчонки еще никогда не видели, поэтому они твердо решили из гостиной никуда не уходить. Вскоре и Валера смог что-то проблеять внятное. Голос был нормальный, но весь он был какой-то несимпатичный. Хотя «русалка» Оля на время оживилась, слегка улыбнулась, и своей белоснежной улыбкой она окончательно сразила молодого человека. Он снова растерялся и просто уставился на Олю, как баран на новые ворота, а сама Оля тем временем смотрела на белые обои в широкую красную полоску с золотыми вензелечками. От них так нещадно нагревалась и болела голова… Но деваться было некуда – ими была щедро оклеена вся казенная квартира. Она упорно пялилась на них, фокус постепенно смещался, расплывался, и оставалась просто красная стена. Оля ощущала себя в роли тореадора. Причем постоянно, без выходных. Но так ведь нельзя. Тореадоры – тоже люди, они имеют право на отдых.
Зато Маргоша цвела. Она никогда не присматривалась к обоям, она, наверное, вообще не была в курсе, какого они точно цвета, и никакие тореадоры были на фиг ей не нужны. Как и многое другое. Скорее всего, она уже представляла себе золотые горы, ощущала запах свеженапечатанных денежных купюр, новенькую, до тошноты пахнущую бензином «Волгу»… Вот такой юноша ей в зятья вполне годился. Это был ее выбор.
Вскоре началась суета, предсвадебная беготня. Где купить? Как достать? Магнитофон в Олиной комнате по-прежнему безмолвствовал. Она ходила тихая, не улыбалась, не висела больше на телефоне и была похожа на зомби. Зато теперь с телефона практически не слезала Маргоша, которая звонила всем знакомым и елейным голосом рассказывала о предстоящем событии, нахваливая жениха.
Наконец платье достали. С туфлями оказалось сложнее, но и эту проблему решили, обратившись к директору военторга. Валера периодически к ним заглядывал, но его обаяния девчонки не ощущали. Хотя он улыбался, бубнил что-то в усы. Оля улыбалась мало и кисло. Она напоминала оловянного солдатика и только исполняла приказания генерала – Маргоши. Все должно было пройти с огромной помпой, был арендован большой зал в центральном ресторане…
– Мама, я не хочу замуж… – произнесла Оля чуть слышно, сгорбленно сидя на кухонной табуретке и глядя в линолеумные шашечки на свежевымытом полу.
Это было поздно вечером накануне свадьбы. Маргоша, сделавшая только что в парикмахерской химическую завивку и маникюр, круто развернулась, расстреляв ее в упор черными смородинами.
– Что ты сказала? Я ослышалась? – нахмурившись, спросила она.
– Я не могу пойти за него. Я его совершенно не люблю, он мне даже неприятен. Ты понимаешь это? – Уже громко, с явными слезами в голосе, повторила незадачливая невеста.
– А ты понимаешь, что все гости приглашены?! И какие гости! Пригласительные всему начальству разосланы. – Маргоша подняла указательный палец, похожий на милицейский жезл. – Шутишь?! Поэтому свадьба будет. – Бабушка была непреклонна и напоминала сфинкса.
– Мы же разведемся сразу… – продолжала Ольга вяло выставлять аргументы, шмыгая носом.
– Ничего, может, не разведетесь. Не любишь – полюбишь, привыкнешь. Отменять свадьбу из-за твоих капризулек никто не будет, так что – не дури, а ложись спать. Завтра у всех нас тяжелый день. – Вынесла окончательный приговор Маргоша и спокойно пошла спать, налюбовавшись вдоволь перед этим своей новой прической.
Невеста Оля прорыдала всю ночь. В платье она была великолепна, вот только красные глаза странно выглядели на фоне белой фаты.
– Оленька, что с тобой, деточка? Глаза… – Папа жениха, поблескивая в загсе очками и лысиной, отражавшей щедрый свет огромных хрустальных ламп, озабоченно спросил все же про эту подозрительную красноту.
– Она переволновалась, не спала всю ночь, – ответила бойко бабушка за невесту. – Еще платье решили померить, проверить все детали, а то, знаете, разойдется шов неожиданно…
В ресторане после очередного банального тоста и неловких, мимолетных поцелуев под пьяное: «Горько!» по Олиной щеке неожиданно побежала быстрая слеза, оставляя за собой тоненький след и слегка разбавив тушь на маленькие комочки. В то время тушь была далеко не водоустойчивой.
А потом блестящая покрасневшая голова Олиного тестя произнесла удивительный тост:
– Плодитесь и размножайтесь, дети мои! Вейте свое гнездо, и пусть в этом деле вам ничто не мешает.
Здесь Оля уже не выдержала. Горько всхлипнула на весь огромный зал, бурно зарыдав и размазав черные комочки туши по всему лицу, она подхватила широкий, кружевной подол и побежала в туалет, громко цокая каблучками по мраморной лестнице с суровыми, отполированными львами, у одного из которых нос все же облупился. Как положено.
– Это все от неожиданности, от счастья. Конечно, такая молодая… – громко объясняла Маргоша важным гостям, сильно возбудившимся от увиденной сценки и принятого на грудь спиртного.
Да, несмотря ни на что, «сбежавшая невеста» была очень красивой. Платье элегантно облегало ее фигуру, на голове, естественно, была фата, но не десять метров, в которые тогда кутали всех советских невест, и не было никакой возможности их рассмотреть. Нет, все было в меру, а на голове – украшение в виде белых цветов, похожих на лилии, бусинки от которых распадались по волосам.
Валя с Васькой бесились вместе со всеми, когда были танцы.
Очень четко запомнился момент, когда ведущая вечера – дама неопределенного возраста в строгом костюме и большим начесом, который называли «Вшивый домик», бойко и жизнеутверждающе предложила молодым наполнить фужеры шампанским, и, выпив содержимое, решительно разбить их об мраморный пол. У Оли фужер разбился вдребезги, хрустальное стекло разлетелось по всей площадке, где стояли гости. У Валеры фужер раскололся на две ровные части: ножка отдельно, а чаша сама по себе прокатилась через весь зал и остановилась ровно у ног Маргоши. В этом был определенный знак. То, что каждый сам по себе, или что они очень разные и не должны быть вместе. Маргоша упрямо засмеялась.
На следующий день, когда молодые приехали к бабушке, тетя Оля уединилась со своей сестрой, и они начали шептаться. Валера безропотно сидел в гостиной вместе со старательно улыбавшейся и накрывавшей на стол тещей.
– Он им одеяло к потолку подкидывает! Ты представляешь, какой это… – делилась тетка.
Мама засмеялась. Валя даже подумала тогда обиженно: «Ну и что? Подумаешь! Я тоже могу одеяло подкидывать достаточно высоко…» Только она никак не могла сообразить, при чем здесь непонятное слово «член»… Да и про хрен они тоже зачем-то говорили. Как всегда, она попробовала обсудить это с Васей, но сестра также не смогла ответить на этот непростой вопрос.
Папа обычно называл Валеру Валерьяном. Девчонкам нравилось – звучало смешно, а вот почему это ужасно раздражало тетю Олю и, конечно, Маргошу – непонятно. Хотя сама она называла папу не иначе как Владимир. Четко так, властно и немного сурово. «Владимир, подойди… Владимир, возьми…» Не иначе. Никогда Валя не слышала, чтобы бабушка назвала его Володя или Вова. Дистанция соблюдалась строго. Или субординация.
Развелись Оля с «подкидывателем одеяла» официально довольно скоро. Через полгода. Еще быстрее вернулась она к красным обоям.
– Оля, скажи, а чем он тебе все-таки не угодил? – Спросили спустя много лет девушки у своей зеленоглазой русалки, красота которой с возрастом нисколько не увядала.
– Да его будто из пыльного сундука вынули и даже не вытрясли, – спокойно и равнодушно ответила Оля.
Действительно, шапки он носил какие-то… Наверное, от дедушки его достались. Пальто, костюмы, об обуви вообще лучше не говорить. Как реквизит с «Мосфильма». Но дело было даже не в вещах, которые на нем были надеты и за километр воняли нафталином. Скорее всего, дело было в состоянии души. Валерьяна можно было смело назвать «молодой старичок» с нафталиновой душой. Конечно, он абсолютно не подходил их прогрессивной красавице.
Королева Марго предприняла еще несколько попыток познакомить тетю Олю с «хорошими» женихами, но тетя Оля что-то ей однажды такое сказанула, запустив в стенку предмет, бывший намного потяжелее и поценнее пластинки, после чего даже дотошная Маргоша от нее навсегда отстала с этим вопросом.
Вообще Маргоша обожала всех знакомить, но делалось это непременно с далеко идущими целями, не просто так. Вот и родители Валины познакомились, когда папа пришел «случайно» в гости к маме. Это устроила Маргоша. Папа со смехом потом рассказывал, что когда он первый раз бабушку увидел, то сразу подумал: «Боже мой! Достанется же кому-то такая теща!» Мама на него впечатления не произвела большого, а вот сама мама влюбилась с первого взгляда. В итоге «такая» теща досталась Валиному папе.
Вторая бабушка девочек – баба Надя – тоже не подарок оказалась, достаточно того, что когда родились девочки и их уже назвали, она заявила громогласно: «Валентина и Василиса – внучки не мои!» и долго не хотела даже посмотреть на крошечных красоток. Просто ей нравились имена Лена и Света, которыми тогда называли каждую вторую. Папа обиделся, что было закономерно, они с бабушкой долгое время не общались, но потом все же здравый смысл победил. Иногда Валю в дошкольную пору на время Васькиной или маминой болезни привозили к бабушке Наде – надо было разгрузить дом или разрядить атмосферу. Там тоскливо выл лифт, потому что дом был старый и шахта была вынесена на всеобщее обозрение, а когда останавливался, то грохотал так, словно ворота в ад раскрывались. Валя органически не переносила этот лифт и телефон, это были два ее заклятых врага. Телефон был черный с белым диском, который очень неохотно проворачивался, словно не хотел, чтобы по нему вообще куда-нибудь звонили, поэтому вид у него был явно неприступный. Недоброжелательный. Еще она никак не могла понять, когда смотрела на фотографию большой купеческой семьи, как из такой симпатичной куклы в рюшах и с надутыми губками получилась толстая тетя с длинной седой косой, подкрашиваемой хной, и капризным лицом, которое безжалостно избороздили во все стороны глубокие морщины. Очень вкусной и красивой, прямо золотой, у бабушки Нади получалась жареная картошка. Во время жарки она улыбалась, подперев толстую попу рукой, но глаза ее становились грустными и меняли цвет с зелено-карего на холодный серый. Потому что дед все не шел с работы. Картошка теряла свежий вид, позолота исчезала. Наконец раздавался характерный проклятый вой, лифт останавливался на их этаже, прогремев дверцами, как кандалами, и в замке спустя секунду начинали виновато ковыряться большим ключом. Бабушка Надя делала вид, что она ничего не слышит, играла с Валей, громко говорила и смеялась. Типа ей все равно. У нее отлично получалось, надо признать.
– Это ты, моя хорошая! – Высокий дед в пальто был похож на медведя. Он сграбастывал Валю и пытался поцеловать.
– Фу, слюнявый! – увертывалась она от его неуклюжих объятий. – Ты еще колешься.
– А где бабуля? – спрашивал он каждый раз так невинно, словно понятия об этом не имел.
– На стуле сидит в кухне. – отвечала Валя и убегала.
– Здравствуй, Надюша!
– Да, здравствуй! – отвечала она, подперев обвислую щеку пухлой рукой и не глядя в его сторону.
– День какой-то длинный сегодня. Замотался, не смог позвонить.
После этого шли бесконечные разборки, деду вспоминали отдых в Феодосии, «ту белобрысую» в доме отдыха, студенток-практиканток и тому подобное. Она могла вообще с ним не разговаривать месяцами, давясь воспоминаниями сорокалетней давности и давно перемолотыми обидами.
Родители потом перестали ее отправлять в ссылку к бабе Наде, потому что поняли, что ей там не совсем комфортно.
//-- * * * --//
Валя с Васей родились в Маргошиной коммуналке, и хотя съехали оттуда, когда им было года четыре, некоторые моменты крепко засели в памяти.
Разделенная посередине платяным шкафом комната, окно которой выходило, вернее, натыкалось на боковую серую стену дома. И только чуть-чуть захватывало мрачный двор с тремя деревцами и сломанной скамейкой. В силу такого удачного расположения в комнату не мог попасть солнечный свет. Всегда было темно, как в каземате. Никелированные набалдашники на кровати прабабушки, гобелен с оленятами на поляне у ручья, одеколон «Красная Москва» на трельяже и картина, на которой изображен лихой Ворошилов с саблей и на коне. Точнее, это была не картина, оказывается, прабабушка его сама вышила.
Мама работала в маленькой аптеке внизу, в этом же доме. В белом, накрахмаленном халатике и шапочке с мило завернутыми краями она была похожа на балеринку. Аккуратненькая, тоненькая, с добрыми карими глазами.
– Они еще попляшут у меня! – раздавался за стеной прокуренный голос соседки.
Фамилия у нее была классная – Правдивцева. А вот все остальное…
– Все увидят, я добьюсь правды! Их отсюда за три секунды выпулят! (Надо же оправдывать свою фамилию, в конце концов.)
Это была пожилая, стриженая под каре, седовласая, активная, горластая дама. Она не выпускала сигарету из рук. У нее был малиновый берет и разваленный пародонтозный рот. Яркий берет Правдивцева воинственно сдвигала набок одним движением, когда готовилась к очередному походу в народный суд. А изо рта просто воняло.
До рождения Вали и Васи отношения родителей с соседкой были вполне миролюбивыми. Иногда она с удовольствием рассказывала об очередных съемках на «Мосфильме», показывала родителям фотографии, на которых обнималась с известными актерами. Она работала костюмером, очень гордилась своей профессией и приближенностью к богеме. Но потом… Началось. Так что ее вопль «попляшут» относился к маме, папе и прабабушке, которые бегали из кухни в комнату, постоянно развешивая пеленки. Конечно, ее не устраивали крики малышек по ночам. Тем более если сирену включала одна, то к ней немедленно присоединялась вторая. Солидарность – вещь серьезная.
Неугомонная Правдивцева целыми днями и ночами строчила доносы на молодую семью в гражданские суды. Похоже, это было ее единственным развлечением на пенсии. Правда, не совсем понятно, что там можно было написать… Что малыши кричат? Что пеленки их описанные кипятят в ведре на кухне?
Один раз родителей вызвали и долго мекали и бекали что-то по поводу ванной. Правдивцева говорила, что, мол, они вдвоем, такие-сякие нехорошие, закрываются в ванной комнате на щеколду на очень продолжительное время, а соседи-то тоже люди. Оказывается. Помыться хотят и не могут. Главный подтекст выступления был такой: они занимаются там разными «глупостями». Просим разобраться и оказать положенное давление на молодоженов, так сказать. Секс как таковой в нашей стране зарегистрирован еще не был.
Правдивцева и сама была не подарок, но этим дело не ограничивалось. Вместе с ней жил взрослый сын – обалдуй и пьяница, с вечно красной рожей, воспаленными глазами и жутко вонючий, потому что ходил постоянно в одной и той же растянутой майке и неизменных трениках. В эти темно-синие треники была одета вся Страна Советов. Униформа.
По вечерам этот дебил, приняв на грудь, кричал что-то нечленораздельное, бил посуду на кухне, громко сморкался и харкал. Родители постоянно боялись, что он плюнет в их суп или кашу, варящиеся на плите, поэтому папе приходилось часто стоять рядом с кастрюлькой, бдительно охраняя ее содержимое. Однажды он чуть не искалечил папу, когда погнался за ним с топором по лестнице. Наверное, белая горячка приключилась, потому что приехали крепкие дяди и забрали его на некоторое время.
Спустя два года товарищ Правдивцева на съемках очередного кинофильма сильно упала с горной тропы где-то на Кавказе. Упала и сломала шейку бедра. Ее привезли, внесли в квартиру и небрежно бросили на диван, с которого она больше так и не встала. Периодически она громко звала сына на помощь, но с этим была явная проблема. Так она лежала и тихо гнила в одиночестве. Может, не надо было людям жизнь портить, тогда было бы с ней все как прежде? Сияние советского бомонда, съемки, сплетни. Значит, наверху кто-то решил, что достаточно она повыкобенивалась…
В соседнем подъезде жили две сестры: Мария Сергеевна и Наталья Сергеевна. Они были учительницами русского языка и литературы. У Марии Сергеевны на лице была дряблая кожа, древняя, как кора многолетнего дерева. Она сидела в кресле, рядом всегда лежало вязание и стояла красивая чашка с кофе. Наталья Сергеевна запомнилась Вале сухопарой, одетой в розовый шелковый халат с цаплями, с неизменным румянцем на щеках. Серо-синие умные глаза смотрели всегда озорно и с вызовом. Она шепталась с отцом о новых публикациях в «Иностранке» и «Новом мире», потом все вместе пили чай с печеньем под темно-красным абажуром с золотой бахромой, и казалось, что они где-то далеко от дома. Нет никаких тараканов, проеденных мышами щелей и водяных ржавых разводов на потолке. Вся комната была заставлена рассохшимися от времени книжными шкафами с интересными ручками и полками. Много фотографий на стене, на которых все такие красивые. Валя смотрела на них как на картины, засматривалась, любовалась. Может, лица другие были. Именно красивые. Можно говорить, конечно, об одухотворенности, ясности взгляда, благородной осанке или изящном повороте головы… Или, может, раньше фотографировали как-то иначе?
Иногда за столом Наталья Сергеевна как-то странно вздыхала, смотрела на них с Васькой и говорила: «Да, Володенька, старость – это такая гадость. Пушкин абсолютно правильно сказал. Именно гадость. Меня только всегда удивляло, откуда он мог это знать – ведь погиб молодым. Вот что значит гений».
На это папа отвечал, что он временами хотел бы стать старым. Хорошо, спокойно, размеренная жизнь.
«Да, жизнь размеренная, Володенька. С этим не поспоришь. Дни отличаются друг от друга лишь тем, что вчера кольнуло в левом боку, а сегодня стрельнуло в правом, – отвечала ему Наталья Сергеевна грустно. – Многие, будучи молодыми, стремятся к так называемому покою. Просто у них элементарно есть выбор. Покой им дорог на фоне кипящей жизни, когда думаешь: «Отстаньте вы все от меня, я так устал…» Ты всем нужен, кажется, что тебя раздирают на части. Это и прекрасно, потому что в старости никакого выбора нет, никто тебя нигде не ждет, раздирать не собирается, даже если очень попросишь, и в этом вся трагедия. Тебя ставят перед фактом, как быка перед бетонной стеной. Ничего с этой стеной не сделать, даже если очень хочется…»
И Валя понимала, что Наталье Сергеевне очень хочется.
«А у них есть дети? А где их дяди?» – доставали они с Васькой папу, когда шли, не торопясь, к своему подъезду.
Папа молчал. Он старательно зажимал под мышкой очередной журнал и крепко держал их маленькие тепленькие ладошки.
«Старые девы», – злобно шептала о них Правдивцева. Этого словосочетания Валя никак не могла понять. Старые – все ясно, но девы-то здесь при чем… «Ничего, придет наше время, попляшут они со своими книжками. Выпрут в одну секунду поближе к лесоповалу. Лучше бы теплые вещи начинали откладывать, носки вязать…»
В коммуналке, как водится, обитали крысы, которые любили носиться по ночам и шариться по всем углам. Казалось, что слоны топочут. Мама ойкала, и тогда папа, включив фонарик, пытался с ними сражаться, но всегда терпел поражение. Наверное, в отместку за то, что они не могут пробраться в холодильник, и за то, что ни одной крошечки им не остается, потому что мама тщательно вылизывала полы, они однажды обгрызли весь низ тюлевой занавески. Может, не из чувства мести, просто так жрать сильно хотели. Бесспорно, главной достопримечательностью квартиры были два огромных черных таракана, которые жили в кухонном шкафу. Не говоря уже о бесчисленном полчище простых, рыжих. Те два, из шкафа, были какие-то раритетные. Как тропические. Больше таких ни у кого в доме не было. Когда наконец-то папа, проявив чудеса эквилибристики, одного из них пристукнул тапком, на него ходили посмотреть целыми экскурсиями из разных квартир и подъездов. Билеты можно было за просмотр продавать. А второй таракан, или тараканиха, сразу после этого сгинул. Видимо, с горя.
//-- * * * --//
Маргоша, Маргоша… Деду, когда он работал в Ленинграде, дали на летнее время дачу. Маленькую, но очень уютную. Сказали, что Маяковский написал там «Облако в штанах». В это не очень все поверили, пока не увидели автобусы с экскурсиями и извиняющиеся лица гидов за калиткой. Отец приезжал к ним почти каждые выходные.
– Папа! Папа! Папа приехал! – Валя с Васей наперегонки бежали к нему и висли на нем как мартышки. Отлепить их было невозможно.
– Привет, котята! Как я соскучился! – улыбался папа, обнимая девчонок и целуя счастливую маму.
Когда мама была счастлива и так улыбалась, она была в сто раз красивее Софи Лорен и Катрин Денев вместе взятых.
Маргоша, как дозорный на посту, стояла на крыльце.
– Здравствуй, Владимир. – сдержанно приветствовала она папу с застывшим как маска лицом без намека на улыбку.
Потом все сидели на маленькой верандочке со скрипучим свежевыкрашенным коричневым полом и наслаждались тихим июльским вечером, когда сад становился нежно-розовым от заката, и в нем начинали выводить рулады всякие кузнечики. Валя с Васей уплетали сладкую клубнику, сидя на папиных коленках. Им было очень хорошо. Мама сияла, папа смущенно улыбался, а Валя с Васькой сидели и слышали, как сильно их красивые молодые родители любят друг друга. Это чувство поднимало их наверх, к побеленному потолку, и они парили там, крепко и нежно взявшись за руки. Как птицы.
Марго приглядывалась к зятю своими черными сверлящими глазами. Ее всегда что-то настораживало, даже если не было повода. Значит, этот самый повод нужно создать, чтобы все хорошенько напряглись. И еще она непременно хотела все проверить и быть в курсе событий. Всех и каждого в отдельности.
– Если разводиться, то лучше сейчас, пока дети маленькие, – ни с того ни с сего сделала она однажды заявление.
Маргоша могла совершенно беспардонно внедриться в личную жизнь любого человека, тем более близкого. Для нее это был пустяк. Как пописать.
Мама замерла, раскладывая на столе укроп с редиской, а папа сказал спокойно:
– Я ровным счетом ничего не понял из этой фразы, Маргарита Аркадьевна.
– Что здесь непонятного? Ясно как день.
Отец передал девочек обмершей маме и вышел тихо с веранды, скрипя половицами. Сам дом, казалось, ничего не понял и ждал разъяснений. Папа сел на ступеньки, закурил, шумно и глубоко затягиваясь. Это означало, что он на грани срыва, и срыва этого лучше не допускать, потому что тогда иностранцам будет не на что ездить смотреть. Буквально. Но Маргоша хотела крови.
– Мама, что ты говоришь такое? Как ты можешь? Здесь ведь девочки… – жалобно и одновременно с осуждением проговорила мама, смешав от волнения редиску с клубникой.
– Могу. А говорю так, потому что знаю прекрасно жизнь и людей. – бескомпромиссно и с удовольствием продолжала бабушка подливать деготь в бочку с медом.
Она не могла сесть и расслабиться в кругу своей семьи, спокойно осознавая, что она – настоящая профессорша и живет на даче, где творил Маяковский. Что вот ее внучки, ее солнце и лето. Вот ее жизнь, которая пролетает стремительнее любого истребителя. Нет, надо было все обосрать и изгадить жизнь всем. Постоянная, гипертрофированная нехватка конфликта. Может, дед в чем-то прав, когда рассуждает, что она не виновата, детство не удалось… Только что же это, надо мстить теперь всем остальным? Только появилась улыбка на расслабленном лице – на тебе, получай по полной программе… Настоящее самодурство.
У Вали с Маргошей были свои личные счеты. Они как-то гостили в Ленинграде одни, вдвоем, и у Вали навсегда осталась обида на бабушку за то, что та запирала ее в туалете и выключала свет. Валя сидела на холодном кафельном полу, обнимая унитаз, и рыдала. Она не просила ее выпустить, не умоляла. Нет. Ей было жутко обидно, потому что причин для такого инквизиторского наказания не было. Ну, не доела немного суп… Ну и что из этого? А если бы она разбила какую-нибудь вазу из Маргошиного многочисленного хрустального барахла? Ей руки бы за это отрубили? Что должно быть у человека в голове, чтобы затолкать в темноту с унитазом маленького ребенка?
Маргоша, вдоволь насладившись воем, через какое-то время открывала дверь. Крючок располагался почему-то с внешней стороны. Здорово, да? Все продумано. Может, дедушку она тоже там запирала, когда пребывала в дурном настроении…
Тетя Оля быстро развелась с пронафталиненным Валерой, вернулась домой, но долго прожить под одной крышей с Марго не смогла. Постоянное недовольство, язвительность. Кому это надо? Она же не мазохистка, в конце концов. Ну хорошо, не до такой же запущенной степени. И тетя отчаянно бросилась на поиски защитника. К сожалению, в Ленинграде все потенциальные женихи и защитники были просмотрены, поэтому надо было ехать в столицу нашей Родины и там бороться за свое женское счастье. Это счастье она нашла довольно быстро. На Ленинградском вокзале в Москве, только сойдя с «Красной Стрелы» на заплеванный грязный перрон. Когда она хотела что-то выяснить у справочного окошка, к ней подошел военный.
– Простите, девушка, я могу вам помочь?
Военный оказался комендантом вокзала. Он был высокий, блондинистый, с нездоровым румянцем на круглых, чуть обвислых щеках. Оля сказала ему про какие-то проблемы с билетами. Она все-таки собиралась иногда навещать славный город Ленинград. Естественно, назвала свою фамилию. Деду вручили тогда Государственную премию, и его фамилия стала известной. И военному коменданту тоже. Он назвался Алексеем и галантно вызвался проводить Олю, которая решила, что он действительно сможет ей помочь. Мама на первое время нашла для нее квартиру у черта на куличках, но зато дешево. Квартира, собственно, и не понадобилась. Потом всех пригласили в гости к Алексею и его родителям, и это были уже не шутки. Мама тщательно одела девочек, папа выудил из шкафа галстук, который он надевал в очень редких случаях и который очень ему шел. Валя с Васей ощущали всю важность происходящего и ожидали увидеть прекрасного принца, которого красивой и доброй тете Оле наконец-то послала судьба.
Он был далеко не прекрасным. И не принцем. Судьба могла бы быть благосклоннее к их питерской русалке. Но, как сказали потом родители тихо, друг другу в утешение, был бы человек хороший. Несмотря на то что Алексей оказался младше Оли на два года, выглядел он старше ее лет на десять. У него были явно проступавшие залысины, вылупленные глаза почти белого цвета, рыхлое, как студень, брюхо и тоненькие, неровно очерченные губы, которые он часто облизывал. Когда этот тип заискивающе смеялся, то брюхо тряслось, и он постоянно, сидя за столом, нервно потирал пухлые белые руки.
Еще у него была родная сестра, у которой нос был картошкой, и она все время яростно ковырялась в нем пальцем, рискуя его там оставить. Она завистливо смотрела на маленькие аккуратные носы девчонок и их худые, стручками, ноги.
Что же касается тети Оли… Оля томно сидела, снова опустив ресницы, и, похоже, была удовлетворена случившимся. Отец Алексея в то время был большой шишкой на железных дорогах, поэтому больше всех должна была радоваться Маргоша.
За столом все время наливали, говорили заумные речи. Особый восторг вызвало известие о том, что отец Алексея дарит молодым квартиру где-то на «Щукинской». Про то, что Ольга беременна, никто из нас еще не знал, поэтому она сидела такая загадочная и держала руки на животе.
Один «умный» врач как-то ляпнул тетке, что у нее не может быть детей. Гормональный фон нехороший. После этого гинекологов она не посещала, и вот вдруг обнаружилось, что она нормальная, полноценная женщина. Ольга не могла сидеть дома одна, в их новой квартире, поэтому она устроилась преподавать в школу. Когда мама ей по вечерам иногда звонила, в Олиной квартире раздавались странные, абсолютно непривычные для маминых ушей звуки: битье посуды, непечатные слова. Оля быстро в таких случаях прощалась, а потом просто стала класть трубку в середине разговора.
– Он пьет, – говорила расстроенная мама отцу.
– Пьет. Ты же помнишь, как он прикладывался к водочке, – соглашался отец.
– Что же делать, господи? – металась мама по квартире.
– Что делать… Ничего. Какой у нее месяц? – вопрошал отец.
– Седьмой. – Сжимала мама руками виски. – Вот здесь она вляпалась так вляпалась! За что ей так не везет?
– Не надо было лезть кое-кому в ее жизнь. Все ей поломала. Нормальные парни рядом были, в рот ей смотрели… – ворчал отец.
Тетка долго не хотела признаваться, что что-то не так в ее супружеской жизни. Она улыбалась, отмалчивалась, называла родителей «сказочниками» до тех пор, пока не явилась к нам с синяком под глазом. Хорошим, фиолетовым и далеко не сказочным. Мама потеряла дар речи, а Оля быстро прошла на кухню.
– Он же мог тебя по животу ударить! – выдохнула мама.
Оля плакала, закрыв лицо.
– Быстро собирай манатки и уходи оттуда! – говорила мама решительно.
– Куда я уйду? – горестно спрашивала Оля.
– Снимем квартиру. Это лучше, чем калекой быть или ребенка покалечить.
– А с ребенком я что буду делать? Милостыню стану просить на любимом Ленинградском вокзале? Чтобы товарищ комендант проходил мимо и копейки бросал?
– Родители наши помогут…
– Маргоша?!
Оля пожила у них два дня. Потом Алексей позвонил, приехал и, ползая на коленях, вымаливал у нее прощение. Такими слезами крокодильими заливался. Клялся, божился, руки, коленки целовал. Только чтобы вернулась. (Оля сказала ему по телефону, что уезжает обратно в Ленинград и даже не хочет его слышать.)
Позвонила ее свекровь и попросила, рыдая, за сына. Сказала, что мечтает о внуке и Олю просто обожает. Они умоляли Олю вернуться, потому что Алексею светило назначение то ли в Польшу, то ли в Германию. В то время это было очень престижно, поэтому в анкете должно было быть все идеально. Семейное положение, соответственно, тоже.
У Оли был восьмой месяц, и деваться, похоже, ей было некуда. Она вернулась в мышеловку, дверца которой с треском захлопнулась.
Вскоре родился мальчик, которого назвали в честь отца – тоже Алексеем. Алексей Второй. Он был не то что похож на него, это была вылитая копия. С годами он не утратил данного сходства.
Алексей-старший какое-то время держался, а потом сорвался. Продолжал бухать по-черному и поднимать на Ольгу руку. Она потом нам расскажет, как в такие агрессивные моменты хватала сына и стояла с ним на руках полночи на лестничной клетке. Потом табуретку догадалась под вечер выносить. Один раз выскочить на площадку не удалось, он пришел уже такой, оставался балкон. Оля прихватила в коридоре шубу, в которую завернула восьмимесячного Алешу, а сама какое-то время стояла в одном халате, пока любимый муж не отключился, и молилась, чтобы Лешку не продуло. О себе она давно уже не думала. Маргоша, приехавшая в Москву, младшего внука забрала, но ничего комментировать не стала. Неужели королеве Марго нечего было сказать?
Однажды ночью раздался телефонный звонок.
– Оля! Оля! Это ты? Что с тобой? – кричала на всю квартиру мама.
– Я… Я сейчас… – бормотала Оля бессвязно в трубку. – Сучка, положи трубку на место… – послышалось там.
Мама начала быстро одеваться.
– Володя, поехали к ним. Он ее убьет! – подняла мама отца. – Спите, спите, – сказала она, когда девчонки завозились в комнате и решили ехать тоже. – Мы скоро приедем. Нет, с нами нельзя.
Когда мама с папой приехали к Оле, они полчаса звонили в дверь. Никто не открывал, хотя по ту сторону раздавалось громкое мычание и топот тяжелых шагов.
– Алексей, откройте! – требовала мама и отчаянно барабанила кулачками по двери.
Папа пробовал выбить дверь, но она оказалась железной. Наконец со зловещим скрежетом дверь открылась. Краснорожий Алексей, с белыми, страшными глазами, еле стоял, качаясь. Он был абсолютно голый и в армейских сапогах, с щеткой для их чистки в одной руке и проливающейся бутылкой в другой. Мама, не обращая на него внимания, бросилась в спальню. Ольги там не было.
– Ваша мразь в ванной… Там ищите сучку свою питерскую… – Сказал Алексей и тотчас упал лицом вниз, споткнувшись обо что-то в коридоре. Затих.
Вся квартира была перевернута кверху дном, будто там побывала незадолго до их приезда шайка воров и погостили бомжи. Вещи все грязные, скомканные, простыни прожженные. Еда валялась в гостиной прямо на полу, и мусорное ведро давно не выносили. Такая вонь неслась из кухни! Везде окурки, битое стекло и пустые бутылки из-под водки…
– Володя! Срочно вызывай «Скорую»! – прокричала мама.
Ольга лежала в нижнем белье на полу ванной без сознания. Ее лицо было все в кровоподтеках, опухшее, страшное. На ногах тоже синяки, только не такие свежие. Успевшие пожелтеть.
«Скорая» приехала и сразу ее забрала. Врач сказал, что у Оли сотрясение мозга. Видимо, он бил ее сапогами… Родители поехали в больницу, но в себя тетя пришла только на третьи сутки. Еще он сломал ей руку, ноги не повредил. Наверное, не успел.
Мама позвонила Маргоше, и все удалось замять, не доводить до правоохранительных органов. Папаша Алексея приезжал в больницу и предлагал маме деньги. Очень большие, только чтобы Оля молчала в тряпочку. Конечно, ведь на кону стояло назначение такого замечательного сына на столь вожделенную службу за границу. Папаша мог не беспокоиться, она и так молчала. Смотрела равнодушно в серую больничную стенку, и это было самым страшным. Врачи сказали, что у нее шок, надо подождать, а вот сколько ждать – неизвестно. У всех по-разному.
«От печали до радости ехать и ехать…» – пел Антонов по радио в машине, вызывая этими незатейливыми словами и приятным тембром целую гамму ощущений и надежды. Это когда мы Олю забирали в начале марта. Все обошлось, если не считать руки в гипсе, страшных головных болей и сломанной жизни.
Она сразу подала на развод, через маму передала, чтобы он собрал все свои вещи до единой. Он все так и сделал, а когда Оля зашла в их квартиру, то увидела, что он вывез практически всю мебель. Кроватку детскую оставил в углу и табуретку, на которой она коротала ночами время на площадке, баюкая Лешку. Живите на здоровье!
Так она и осталась там жить, периодически сдавая сына Маргоше. Все ее романы были скоротечными, правда, с одним придурком она прожила несколько лет. Он был на десять лет моложе, страдал комплексом «нарциссизма». Не на шутку. Мог часами рассматривать себя в зеркало, не отрывая восхищенных глаз от своего, мягко говоря, далеко не совершенного облика. Когда Оля наконец-то поняла, что ей это не совсем интересно, она одновременно поняла еще одну не менее важную вещь. У нее оказалась внематочная беременность, и когда милый паковал вещи, чтобы ехать обратно в деревню под Керчь, Олю резали на столе. Как куропатку. Осложнения были устрашающими, но она выкарабкалась. Интересно, что ее состояние всегда можно было определить по цвету глаз. Если ей фигово – они блеклые, как трава без дождя. Если хорошо – бутылочные. И слов не надо, и вопросов никаких.
Вот и жила она, как лягушка в болоте, писала на автопилоте кандидатскую, которая высасывала из нее последние силы и отнимала драгоценное время, и намного полезнее было бы провести его с сыном. Она превращалась в бледную моль, которая питается не шерстью, а бумагой, кучей пожелтевшей и весьма своеобразно пахнувшей бумаги. Когда она сидела за столом, то ощущала себя заживо погребенной, но ее руководитель, старый, облезлый гриб, говорил, что так надо. Кому это надо?! Сколько раз ей снилось, как она сжигает вонючую бумажную гору или, стоя на балкончике, разбрасывает щедро листы, и они летят, превращаясь в птиц, похожих на стервятников. Не на лебедей – это точно. Оля просыпалась тогда счастливой и испытывала чувство, близкое по ощущениям к оргазму. Но… Наступал день, и она вновь впрягалась в бессмыслицу, ненавидя всех и вся и презирая себя за бессилие. Так тянулась ее никчемная, блеклая жизнь, пока на очередной работе ее не выбрали для поездки в Австрию на какой-то симпозиум преподавателей математики. Этому активно способствовала одна ее знакомая, с которой они вместе преподавали. Ей тоже не очень везло в личной жизни, но она не унывала и тормошила Олю, которая давно уже жила как сомнамбула, и, похоже, ничто не могло вывести ее из этого состояния.
//-- * * * --//
Будучи в Вене, они бесцельно шлялись по улицам после нудных выступлений их иностранных коллег.
– Простите, что я вот так… Я вас видел еще вчера, но мне неловко было подойти. – Произнес двухметровый мужчина, дорого одетый и стесняющийся, как юноша нежного возраста.
Его слова были обращены к Оле. Говорил он на прекрасном английском, и здесь ей пригодились университетские корпения над учебниками. Одеждой он сильно отличался от остальных австрийцев, которые не любят или не умеют красиво одеваться. Вернее – им это по барабану. А здесь… Шикарные ботинки, плащ. Как с витрины дорогого бутика. Оля совершенно растерялась. С ней давно так не разговаривали мужчины.
– Пожалуйста, если я вас не задерживаю, можно я угощу вас чашечкой кофе? – продолжал галантный инопланетянин.
– Да, конечно. У нас сейчас перерыв. – ответила за Олю ее бойкая знакомая, подтолкнув Олю под локоть.
– Я знаю прекрасный ресторан здесь, в центре. Не возражаете, если мы доедем туда на машине? – спросил он и посмотрел выжидательно на Олю.
– Да, конечно… – пробормотала она, получив очередной мощный тычок в ребра от подруги. – Никогда, слышишь, никогда не бей меня больше в бок, – тихо, но четко и очень серьезно проговорила Оля.
Они направились к какой-то волшебной белой машине. Машина была старинная. Многие прохожие останавливались и смотрели на нее с неподдельным интересом и восхищением. Некоторые даже что-то спрашивали у владельца, когда он степенно усаживал дам на бежевые кожаные сиденья.
В ресторане Оля рассмотрела своего неожиданного поклонника и узнала немного о нем. Тобиас, как его звали, был немцем, правда бабушка была француженкой. Вот почему он был элегантно одет, французская кровь давала о себе знать. Тобиас занимался строительным бизнесом, и этот бизнес был у них фамильным. Ему было сорок лет, он был приятным, с густой темно-русой шевелюрой, хотя и несколько полноват. Оля поймала себя на мысли, что чувствовала себя будто под какой-то невидимой защитой, которая исходила от Тобиаса. Защита, внимание и доброжелательность. Этот человек был естественен. Вот что отличало его от наших инфантильных бестолочей и безответственных кретинов. Нет, наши тоже были естественны, только со знаком минус, и ничего с этим было не поделать.
– Оля, вы здесь пробудете еще три дня… – прервал ее тягостные размышления Тобиас, внимательно вглядывавшийся в ее лицо. – Можно я буду вас похищать?
– В каком смысле? – рассмеялась Ольга, и вспомнила, что не смеялась так очень давно.
Смех был легкий и теплый. Он исходил откуда-то глубоко изнутри и был похож на летний ветер.
– Я живу в основном в Мюнхене. Нет, неправильно выразился. Дом моей семьи, родителей, в Мюнхене. А я живу везде, по всей Европе. Поэтому мы можем поехать, куда вы захотите, – ответил он.
Они договорились встретиться на следующий день у места проведения самой конференции. Сначала Оля чего-то испугалась, что вдруг увидят и так далее… А потом сама улыбнулась своим страхам. Подругу, конечно, жаба душила толстая и зеленая. Она увидела и просекла сразу, что это за человек. Надежный. Она тоже искала себе такого, но это не так-то просто. На каждом углу такие не встречаются. Пришлось жабу запихать в одно очень конкретное место и продолжать спокойно жить, активно посматривая при этом по сторонам.
– Оль, ты с ним поедешь… Может, у него друзья есть неженатые? Должны быть. В Европе поздно женятся, – заныла она Ольге, когда та собиралась на свидание.
– Обязательно. Я же все понимаю, – уверила ее Оля, серьезно раздумывая над тем, что лучше ей надеть.
Джинсы или юбку? Юбка была очень короткая, с неясным узором. Но, может, это то что нужно? Джинсы как-то слишком просто. В такой машине… В конце концов взяла у подруги обтягивающую черную кофточку и надела эту несчастную юбку с черными лакированными босоножками. На высоком каблуке, конечно. Накрасилась как в лучшие годы, замазала сволочные морщинки у глаз… Ах да! Губы. Что с ними? Ярко или неярко? Вроде европейцы не любят размалеванные рты, это для них дурной тон. Любят не любят. Ладно. В итоге тяжких размышлений губы были накрашены достаточно призывно.
Оля быстро вышла из гостиницы и направилась на стоянку для машин. Услышала громкий автомобильный сигнал. Вернее не сигнал, а клаксон. Она посмотрела вправо и увидела Тобиаса, который подогнал машину к самому выходу, а сейчас сильно махал ей рукой и улыбался.
«Вот я Дуня с водокачки», – подумала Ольга.
– Оля, зачем вы пошли туда? – спрашивал он, открывая ей дверь и приветливо улыбаясь.
Это трудно было объяснить, просто потому, что никто и никогда не встречал ее у входа. Может быть, только Сережа на красном «Запорожце»… Но это было давно, и уже успело стало неправдой. Как и многое другое, случившееся с ней за все эти годы. Правда была здесь и сейчас. С ожидающим ее Тобиасом в машине, похожей на карету, поэтому она просто улыбнулась ему своей великолепной улыбкой и легким движением смахнула с глаз длинную челку.
Он не мог оторвать от нее глаз. Пропал. Когда поехал, смотрел не на дорогу, а на нее. В светло-бежевом легком костюме выглядел он эффектно, настоящий джентльмен.
– Куда же мы все-таки поедем? – поинтересовался он. – Оля, вы будете штурманом, выбирайте направление.
– Штурман из меня неважный, – смеясь, ответила она. – Я знаю, что сама Вена, Австрия – очень красивы.
– Я понял, – кратко ответил он, уверенно держась за руль.
Они посетили один старинный замок с флагами на башнях, мимо остальных проехали не спеша. Они просто отдыхали, осматривая окрестности Вены. Время пролетело быстро, как всегда в тех редких случаях, когда тебе по-настоящему хорошо. Оля оценила зелень австрийских лугов, а Тобиас еще раз по достоинству оценил зелень ее глаз на этом пасторальном фоне. Они пообедали, он рассказывал о своей семье, родителях, сестрах. Женат он никогда не был, хотя не производил впечатления донжуана или закоренелого ботаника.
– Почему вы до сих пор не были женаты, Тобиас? – Оля не сдержалась и задала этот дурацкий вопрос.
Наших женщин всегда это волнует. Наверное, в первую очередь.
Он посмотрел на нее чуть удивленно. Она это заметила и смутилась, будто ей шестнадцать лет.
– Простите… В России эта проблема несколько обострена.
– Мама тоже говорит мне о женитьбе. Уже давно, а в последнее время почти постоянно, но наши диспуты на эту тему всегда заканчиваются смехом. – Теперь он заметил удивление Ольги и сменил тональность. – Я имею виду, что серьезно на эту тему нужно говорить только тогда, когда у тебя есть конкретный человек. Значит, есть конкретная ситуация. Тогда возникает ответственность и, соответственно, серьезность. Я что-то неправильно говорю?
На английском это звучало как объяснение некоего математического уравнения, формулы.
– Да, вы правы. Просто многие наши люди с такими понятиями, как ответственность, не знакомы и знакомиться не собираются. Зачем? Ведь так все легко в жизни… И весело.
– Вас обидели… Сделали больно. Извините, я не имею права так влезать к вам…
– Нет, все нормально. Вы правы, но ничего страшного. Сейчас все прошло, – встряхнула Оля головой, ругая себя за то, что перевела разговор на ненужный никому минорный лад.
Возвращались они поздно, Вена была вся освещена, и везде шатались неугомонные туристы.
– Ты можешь пропустить завтра свою конференцию? – неожиданно спросил он, подъезжая к ее гостинице.
– Да как же… думаю, что нет, – начала Оля сопротивляться.
Точнее, сопротивляться стал оживший на минуту в ней страх обычного советского человека. Как это пропустить? Но-но-но!
– Я хотел бы завтра утром забрать тебя и поехать в Мюнхен. Посмотришь мой дом, мои машины… Ты согласна, дарлинг?
Оля согласилась.
– И правильно сделала, – бойко отреагировала ее подруга на такое решение. У нее был свой интерес в неожиданно сложившейся ситуации. – Ничего, я тебя прикрою. Скажу, что ты очень плохо себя чувствуешь, и все такое… Мужиков каких-нибудь его знакомых видела? – приступила она к главному, поблескивая глазами.
– Нет еще. Луга альпийские с замками видела.
– Вот в Мюнхене мужики точно будут, у них вообще теток меньше по статистике, а красивых баб просто в Германии нет. Это же его родной город, поэтому ты сразу там выцепи для меня бюргера какого-нибудь… Можно не такого богатого, как твой. И поскромнее сойдет. Я свою фотографию могу тебе с собой дать. – Она начала рыться в сумочке. – Вот, держи. Правда, это семь лет назад… Но какая разница, я абсолютно не изменилась, – активно «делала мозг» подруга.
– Нет, нет. Фото я не возьму. Даже не уговаривай. Мне неудобно, – решительно отвергла эту идею Оля.
Подруга хотела обидеться, но подумала и благоразумно решила, что это будет стратегически неверно.
На следующее утро Оля встретилась с Тобиасом, и они помчались по идеальной скоростной дороге. Было очень жарко, они останавливались, легко перекусывали и запрыгивали обратно в автомобиль. Оля и не заметила, как они уже добрались до Мюнхена. Дом стоял на окраине, утопая в деревьях и цветах. Идеально стриженный газон, маленький фонтан во дворе и мозаичное панно при входе. Дверь открыл дворецкий, который был сдержан, но все равно было заметно, как он рад приезду Тобиаса.
– Гутен абенд, фройляйн…
– Фройляйн Ольга, – подсказал ему Тобиас.
Откуда-то сверху послышались неторопливые шаги, и показалась стройная моложавая дама с идеально уложенными светлыми волосами, в красивом голубом костюме и шикарных замшевых туфлях с серебряной пряжкой. Она словно сошла со страниц модного женского журнала.
– Тоби! – назвала она так сына, сердечно с ним расцеловавшись.
Он представил Ольгу маме, при этом говоря на английском. Фрау Ева, как звали маму Тобиаса, широко улыбнулась прелестной улыбкой и повела Олю в дом. Сразу сели за стол, накрытый в садике. Мама Тобиаса требовала, чтобы Оля попробовала все блюда. Никакой скованности и стесненности Оля не чувствовала, хотя накануне слегка волновалась. Его мама что-то спрашивала у нее, легко смеялась.
– Тоби, ты уже подарил Оле кабриолет? – вдруг задала она такой вопрос жующему Тобиасу.
– Еще нет, мама, – ответил он спокойно, будто речь шла о трехколесном велосипеде.
– Ты меня удивляешь! Такая женщина, как Оля, должна ездить на лучших машинах. Да, да, – сказала она серьезно, подняв палец, на котором что-то блестело так, что резало глаза и вышибало слезу.
– Ладно, я надеюсь, у него будет время исправиться. Оля, выбирайте желтый или красный. Марку машины Тоби возьмет лучшую из лучших, а вот цвета… Я вам просто советую.
– Я пойду покажу Оле свою коллекцию, – сказал Тобиас, поднимаясь из-за стола.
– Дорогая, обязательно взгляните и возвращайтесь быстрее. Дети, будем есть десерт.
Он провел ее какой-то дорожкой и привел к одноэтажному дому, похожему на небольшой ангар.
– Это мои игрушки! – сказал он гордо, открывая перед ней ворота ангара и включая яркий свет.
Какие машины там только не стояли! Старинные, современные, дорогущие кабриолеты неземных цветов, скоростные… У Оли в глазах зарябило.
– Если ты устала, пойдем в дом, – участливо наклоняясь к ней, произнес он.
– Что ты! Такая красота… – произнесла Оля искренне, и он улыбнулся.
Не самодовольно. Нет. Просто потому, что эти слова сказала именно она.
Они вернулись в дом, выпили чай с пирожными. Она заметила, что он не пьет ничего спиртного, и спросила его об этом.
– Дорогая, я не люблю это. Сам не знаю… Если только пиво в жаркий день, и то по настроению, – ответил он искренне.
«Такое разве бывает?» – хотелось ей спросить. Мужчина – без спиртного? Как у нас на родине обязательно бы сказали, что в таком случае он не мужчина. Не настоящий мужчина.
В доме царили сдержанность и роскошь одновременно. Тобиас показал Оле ее нежно-сиреневую спальню на втором этаже с кроватью под балдахином и шелковым сиреневым постельным бельем. На белой изящной тумбочке около кровати стоял кувшин с букетом свежесрезанных цветов, стеклянные двери балкона были настежь распахнуты в сад. Его спальня была на этом же этаже, в другом конце коридора.
Везде по дому были расставлены фотографии членов их большой, дружной семьи, а на стене в гостиной, где уютно трещал камин, как из мозаики, собрано панно из разных фото.
– Мне никогда не скучно, – сказала, улыбаясь, его мама, махнув на фотографии. – Они всегда со мной, рядом.
Отец Тобиаса находился в это время в Латинской Америке на заключении контракта. Обычно, сказал Тобиас, они с мамой летали вместе на их самолете, никогда не расставаясь, но у фрау Евы что-то случилось с ногой, и она осталась дома. Он позвонил вечером, и мама Тоби на эти несколько минут разговора превратилась в настоящую задорную девчонку. Только прыгалок ей не хватало.
Да, это был другой мир. С другими людьми и правилами проживания.
– Дорогая, ты понимаешь, что все будет так… Так, как ты захочешь, – услышала Оля.
– Тобиас, спасибо тебе. Не торопи меня… – ответила она просто, не ломаясь.
Ночью она спала как ребенок. Ничто не тревожило ее и не терзало. Она со сладкой легкостью потянулась утром на волшебной кровати, посмотрела на балдахин, погладила нежное шелковое одеяло, будто кошку, и улыбнулась. Приветливое солнце ненавязчиво заглядывало к ней, расплываясь теплыми бликами по белому пушистому ковру.
– Доброе утро, дорогая, – встретил ее Тобиас, просияв, поцеловав в щечку и аккуратно пригладив ей прядку волос.
Он уже сидел за столом и пил крошечную чашечку кофе.
– Дорогая… – начал он непринужденно.
И вдруг услышал странные звуки. Оля плакала. Слезы просто текли у нее из глаз, помимо воли.
– Дарлинг, милая, что с тобой? – кинулся он к ней. – Дарлинг, что ты хочешь? У тебя будет все. Только скажи мне. Хочешь, мы уедем куда-нибудь далеко? В Америку, Австралию или на какие-нибудь острова. Не плачь, я прошу тебя… – успокаивал он ее, нежно гладя по голове и одновременно встревоженно заглядывая в ее мокрое лицо.
Все последние годы она провела, находясь в оцепенении. Никто из мужчин никогда не относился к ней так. Уважительно и в то же время… Она же видела, как он хочет ее. А еще Олю сразила его надежность и теплота, поэтому она заплакала. Она не собиралась, боже упаси! Но это все бессознательное и сознательное, накопленное за долгое время, выливалось у нее сейчас из глаз.
Наверное, дворецкий увидел, что происходит, и доложил маме Тобиаса, потому что она долго не появлялась.
– Девочка, хорошая! Ты больше не плачешь? – спрашивал ее Тоби трогательно.
Слезы потихоньку высыхали, запас Амазонки она исчерпала. Именно в это время показалась его мама. Улыбчивая, но предупредительная. И такая мягкая.
– Дети мои! Вы еще не кушали? Хорошо, потому что я ненавижу завтракать в одиночестве.
Оля успокоилась под ее воркование, съела для приличия горячий тост с апельсиновым джемом.
– Хочешь куда-нибудь пойти? Можем навестить моих друзей, – услышала она.
Никаких друзей видеть не хотелось. Видимо, для всего нужны силы. Она с большим удовольствием сидела бы так целый день у них в саду под мягким солнышком, вдыхая аромат цветов и капуччино, смотрела на его очаровательную маму, похожую для нее больше на инопланетянку, и ни о чем не думала и не вспоминала больше.
– А ты сама пробовала настоящее баварское пиво? – уже веселее спросил Тоби. – Давай на площадь центральную выберемся, здесь три секунды на машине.
– Не знаю, буду ли я пиво пить… Но давай прогуляемся, – ответила Оля, просветлев.
Пиво она попробовала, ей понравилось. Потому что атмосфера вокруг царила праздничная. Люди гуляли, веселились, жили…
С мамой Тобиаса она попрощалась очень сердечно. Та подарила Оле какие-то парфюмерные наборы, серьги с изумрудами. Сказала, что они старинные и долго ждали своего владельца.
Надо было возвращаться в Москву, в серый панельный неуютный дом, в котором вечно гуляли сквозняки, от которых она пыталась укрыться в связанной собственноручно зеленой шали с длинными кисточками. Где ей было всегда так одиноко и холодно… И в душе тоже сквозило. Конечно, любовь к сыну, забота о нем постоянно жили в ее сердце, иначе и быть не могло. Все эти годы она была только мамой. Кто-то скажет, что это самая главная любовь на свете. Конечно, конечно, все правильно… Безусловно. Только ей хотелось еще быть женщиной.
Она сказала Тобиасу, что приедет к нему из Москвы. Он все время старался что-то ей купить, подарить, накормить чем-то изысканным или просто сладким. Как маленькую. В итоге в их последний вечер запихнул ей в сумку солидную пачку денег, краснея, как доброкачественный помидор. Она возмутилась. Никто не дарил ей денег.
– Пойми, это нормально… Я хочу, чтобы ты ни в чем себе не отказывала, баловала себя хоть немножко. Мне это приятно, нужно. Я знаю, что там многого нет, и у тебя растет сын. Девочка, ты же красивая, милая… – говорил он в машине, гладя ее по голове.
Она опять тогда чуть не расплакалась. Ее никто так не гладил. Ни родители, ни женихи.
Вот такая тетя Оля была у Вали и Васи.
Она летала к Тобиасу, но не осталась с ним.
– Оль, почему? – доставали ее девчонки, присосавшись как пиявки.
– Дура потому что была. Он ради меня готов был… А я скисала как-то, было неинтересно, – задумчиво отвечала она, и глаза из зеленых становились бурыми.
– Она привыкла к другому обращению. Зачем нам дворецкий? Нам не нужно «гутен морген, фройляйн Оля!» и кофе в постель. Неинтересно, нет задора и огня. Мы любим смачные затрещины, синяки на все лицо, переломы. Мы настоящие русские женщины! Рашен, едрена мать! И чтобы называли ее «мразью» или «сучкой». Чтобы ничего не дарили, по голове не гладили, а заставляли весь день корячиться над синей курицей с борщом… – перебивала здесь мама нашу лирику и резала правду-матку.
Обычно мама была совершенно спокойна, не позволяла себе выражаться не то что резко, а даже просто громко. Но когда речь заходила о тете Оле, здесь она менялась прямо на глазах. Переживала за нее, да и своя обида на жизнь в определенном плане давала о себе знать.
– Да, пожалуй, ты права, – легко соглашалась с ней тетка, пристально уставившись на разноцветную металлическую коробку из-под конфет, принесенную девчонками когда-то с Кремлевской елки, где сейчас хранились пуговицы и нитки.
Спустя много лет она часто будет вспоминать тот «австрийский» шанс, будет пробовать разыскать Тобиаса через Интернет, агентства. Изумрудные серьги, которые подарила ей мама Тобиаса, Оле пришлось продать, чтобы сына приняли в институт. Поезд ушел, и такие Тобиасы не поджидают за каждым поворотом.
«Так проводить старость, в таких условиях! Да, никогда не думала, представить себе даже не могла…» – Говорила частенько Маргоша, вздыхая настолько горестно и громко, что ей вторило эхо, когда она сидела за красивым столом в огромной четырехкомнатной квартире на Мосфильмовской.
Рядом, в кабинете, сидел и что-то записывал дед, которому перевалило за восемьдесят, а он еще находил силы работать, встречаться с представителями общественных организаций. И при этом всегда быть искренним.
Вале всегда хотелось сказать бабушке: «Ты прожила всю жизнь с одним человеком, который ни разу тебя ничем не обидел и обожествляет до сих пор, называет Маргошей и Ритусей. Человеком, имя которого запечатлено в истории. И ты жалуешься… Как ты можешь плакаться, как тебе не стыдно? А мы все маемся неприкаянные, ни у кого из нас ничего не складывается. Ничего, даже отдаленно похожего на такие отношения…»
Как высказалась Оля однажды: «Может, из-за счастливой супружеской жизни Маргоши и дедушки нам всем остальным не везет. Кто-то наверху решил, что хватит на нашу семью простого человеческого счастья. Просто распределил несправедливо, слишком круто – только на двоих. Вернее, только на одну женщину из всей нашей семьи, так что карма у нас, девчонки, такая. Ничего, видно, не поделать».
Сестры с ней решили не согласиться. Подобная обреченность – это не к ним. Хотя какая-то доля правды в словах тети Оли, возможно, и есть.
//-- * * * --//
– Ты когда-нибудь плакала? Я имею в виду сильно? – спросил однажды во время их очередного свидания Валентин.
– Да, плакала. Конечно, – ответила она искренне, в который раз удивившись странности вопроса.
В принципе, все люди плачут. Но он говорил о другом плаче, и вообще, он это умел. Удивлять. Правда, по-настоящему она прочувствует это немного позже.
– Я тоже. Один раз, когда мне мама дала деньги, чтобы я сходил за молоком, а мы с другом вместо этого пошли в кино. Ух, она меня тогда и отхлестала!
Немного помолчал и с трудом продолжил.
– Второй раз, когда маму убили. Из-за меня.
До Вали сразу даже не дошел смысл сказанного, она невольно сжалась в комочек и замерла.
Валентин родился в Баку, на улице Большой Коммунистической, его мама была русской, а отец – армянином. Его будто отпечатали с мамы – идеальная копия, да и характер, видимо, больше русский. Спокойный, не бесшабашно эмоциональный. Хотя армянская кровь давала о себе знать определенной веселостью и легкостью, во всяком случае Валя не наблюдала затяжных приступов хандры и депрессивного синдрома, которые так характерны для всех русских и которыми русские оправдывают многие совершаемые ими поступки. Беспричинной великой русской тоски, воспетой всеми поэтами и писателями.
Его мама любила повторять: «Вы должны мне ноги мыть и воду пить». Наверное, поэтому у Валентина сложилось такое отношение к женщине – коленопреклоненное. Звучит, наверное, высокопарно, но правильно. Еще Валентин рассказывал, что когда летом в Баку стояла невыносимая жара, ночью они с мамой заворачивались в холодные мокрые простыни, которые, правда, высыхали за десять минут. И за это время нужно было успеть заснуть. Спал он почему-то до четырнадцати лет в одной кровати с мамой…
Так они жили – не тужили до тех пор, пока не случился Нагорный Карабах. В Баку начались армянские погромы, и им пришлось спасаться. Бежать в город Минск, где обнаружились давние друзья отца. В принципе, у армян везде найдутся друзья. Там Валентин закончил военное училище, успел жениться и развестись. Девушка оказалась из армянской семьи, где все было строго, но, несмотря на традиции, «не вынесла душа поэта». Потом решили перебраться в Москву, потому что в Минске делать было явно нечего. В Москве с распростертыми объятиями тоже никто не ждал, тем более что на дворе стояло начало лихих девяностых.
Он рассказывал, как еще до начала службы в славных органах правопорядка ему пришлось приобщиться к челночному движению. Как половине страны в то время. Одна половина активно челночила, другая тихо вымирала, а какие-то несколько процентов разворовывали государственное имущество, лихо, одним махом делили природные ресурсы и потихоньку друг друга отстреливали или приходили к мирному соглашению. Но речь сейчас не об этом.
Валентин присоединился к группе, которая постоянно ездила в Китай. Совершала набеги на южную провинцию. Он всегда был одет в неизменный огромный пуховик. Казалось бы, что здесь такого необыкновенного? Все были так одеты. Дело было в том, что внутри необъятного пуховика было прорезано множество маленьких кармашков, в которых Валентин провозил щенков какой-то редкой породы и исподтишка кормил их в самолете молоком из бутылочек. Щенячий папа.
Валя долго не могла представить себе, как идет такой красивый дядя, вернее, тогда еще молодой красивый парень, весь внутри обложенный слепыми крошечными щеночками, похожими на пищащих крысят…
Благодаря «собачьему» бизнесу он через некоторое время купил родителям квартиру в районе метро «Аэропорт», а спустя год обзавелся собственным жильем в тех же местах. Пока не было собственной квартиры, Валентин жил в большом трэйлере вместе с огромной овчаркой. В один прекрасный день он взял паспорт и военный диплом и пришел в «УВД Северного округа». Такой вот парень с улицы.
Фамилию он давно взял мамину, русскую, отец нисколько не обиделся. Не до обид было.
«Возьмите меня на работу», – сказал он полковнику.
– Товарищ полковник, ограбление на Ленинградском, 40, два трупа. – доложили тому по селектору.
– Так рветесь работать, приступайте прямо сейчас! У нас все равно народу не хватает. В группу Кондратьева его определите.
Так началась служба Валентина. С овчаркой пришлось расстаться, отдал ее товарищу, потому что дома он практически не бывал. Он работал в отделе расследования убийств и очень скоро прослыл толковым следователем. Отдельные преступные группировки вели борьбу за власть, кровь лилась рекой.
– Если бы я мог тогда подумать, что жертвой окажется мама… – Глаза сузились так, что их не стало видно, а губы еле выговорили это.
Валентин вычислил одну крупную банду, от разбоя и рэкета которой страдал весь район. Он долго охотился за ними, и наконец провел одну удачную операцию по задержанию главаря. Однажды, за неделю до суда над бандитом, у подъезда его дома к нему быстро подошли двое бравых ребят, похожих на добротные шкафы, которые сказали: «Не отдашь нам Черного, тебе кранты. Подумай хорошо, если пожить еще хочешь. Времени на раздумья – двое суток».
Мама с отцом к тому времени развелась и собиралась ехать отдыхать к подруге на дачу. Он тут же ей позвонил и сказал на всякий случай, чтобы она выезжала ранним утром.
«Хорошо, не волнуйся. Все сделаю так, как договорились, – спокойно ответила мама. – Не заедешь сегодня? Я блинчики испекла с мясом и творогом – твои любимые».
Отца он срочно отправил в пансионат, но это ничего не решало, потому что телефоны могли прослушиваться. Скорее всего, так и оно было.
Мама никуда не поехала: страдала головной болью из-за высокого давления. Ему не позвонила. Наверное, не хотела отвлекать от работы.
«Валентин, Тополев, надо срочно выехать…» Остальное он помнил хорошо, но как будто сквозь дымку.
Ее разрезали всю, вдоль и поперек, квартира была залита кровью, а на таком знакомом, узорчатом ковре валялись внутренности… Отца он туда не пустил, как сильно тот ни рвался. На столе в большом блюде под крышечкой лежали блинчики.
Он ушел на некоторое время из милиции, но потом вернулся и был беспощаден. В первую очередь к себе.
В родительскую субботу он возьмет Валю на кладбище – к ней, к маме. Она увидит большой граненый камень, на котором высечен портрет женщины с круглыми бусами и глазами Валентина. Женщина будет так напоминать Быстрицкую! Единственным словом на памятнике будет: «Прости…»
//-- * * * --//
Позади был трудный день, Идея Григорьевна позволила ей провести одну сложную операцию. «Допустила к телу», – как у них говорили в таких случаях, а случалось это у них нечасто. Главврач все сложные операции делала сама, позволяя остальным врачам лишь ассистировать. Многие Валины коллеги, которые были настоящими, достойными профессионалами, были очень недовольны потому, что терялся навык, который бесценен, и потому, что они, бесспорно, были достойны лучшей участи. Валя часто слышала в последнее время, что кто-то уже собирался уходить в клиники, где не было подобного диктата. Иногда она сама начинала задумываться на эту тему, но сегодня настроение у Вали было хорошее, просто ноги еле шли. Еще она вся вымокла. Волосы – хоть выжимай. Зонт упрямо не хотел приживаться в ее большой сумке, да и сама она его особо не жаловала. Не сошлись характерами…
«Филиппушка, деточка, ну давай другую ножку… Замерзнешь без носочка, зайчик!» – услышала она где-то совсем рядом умоляющий женский голос.
На скамейке, под большим зонтом, сидел восьмилетний щекастый здоровяк, одетый во все фирменное. А на коленях перед ним ползала, согнувшись в три погибели, пожилая, тяжело дышавшая женщина. Видимо, бабушка. Филиппушка явно издевался над еле живой бабулей, потому что, можно сказать, довольно счастливо улыбался и никак не давал ей поймать его далеко не крошечную ножку, выписывая ею разные хреновины под проливным дождем.
«Треснуть бы ему хорошенько, такому зайчику!» – гневно подумала Валя. Она была убеждена, что из таких вот мальчиков, которым бабушки зашнуровывают ботиночки до начала полового созревания, обязательно вырастают негодяи.
Так, горестно и эмоционально размышляя о воспитании подрастающего поколения, доплелась до дома. Мечтала взять пульт телевизора, напиться горячего чая, доесть пирожные, которые вчера принесла мама, и попробовать не думать. Ни о чем и ни о ком.
Раздраженно затренькал телефон. Не хотела подходить, но любопытство взяло свое.
– Привет! – преувеличенно бодро поздоровались с ней.
– Привет! Только кто это? – сухо поинтересовалась она, с отвращением стягивая в это время мокрые липкие колготки, которые, казалось, срослись с кожей.
Ноги были, естественно, ледяными.
– Ты чего? Перетрудилась на ниве тележурналистики? Своих не узнаешь… Это Антон. – Молодой человек недоумевал, как можно было его не узнать.
Чуть не спросила: «Какой Антон?» Искренне. Не сразу вспомнила.
– Как жизнь? – И не дожидаясь ответа, продолжил. – Вот сидел сейчас за компьютером и подумал: давненько мы что-то с подругой Василисой не трясли стариной…
От последних слов стало гадко. Как на половичок кто-то накакал. Может, если бы он не так выразился, поговорила бы с ним нормально, но здесь… Не хотелось трясти ничем. Буквально. И это было необратимо, но человек этого не понимал, или косил под дурачка. У него неплохо получалось, надо признаться.
Она молчала.
– Ау! Ты где там? Я ведь шучу. Что с тобой?
Понял, что дурачок сегодня не прокатит. Значит, все же не идиот, но это ничего не меняло.
– Устала немного, – ответила она бесцветным голосом.
– Мы все устаем… – Он пустился в рассуждения, но она не слушала.
Сама в это время думала, что от шуток циничных устала, от неуверенных в себе полумужчин-полумальчиков с малахольными лицами и поступками, которые не выражают ничего, кроме инфантилизма, страха и готовности предать в любую секунду. Хотя предают и уверенные в себе люди. Предают все и на каждом шагу. Для многих это становится образом жизни, другие виновато прячут глаза.
Ишь, чего захотела – цельные личности ей подавай. Их нет. Это тебе нужно, милая моя, в Средневековье, где были рыцари с их кодексами чести и понятиями о благородстве. Где все эти красивые понятия были заложены в людях на генном уровне, и по-другому существовать они просто не могли. Или взять инфантилизм. Человек вообще склонен к нему по своей природе, некоторые люди так и не могут никогда повзрослеть или упорно не хотят. Это своеобразная защита, уход от действительности. Как говорил один их приятель: «Я сам маленький, зачем мне дети?» Маленький ты, конечно, только голова седая.
«А ты строгая…» – сказал ей однажды в гостях малознакомый кавалер с явным осуждением в глазах и в голосе. Я?!»
Что это значит? Что по попке могу отшлепать и пальчиком: «Ну-ну-ну»? Зато вы не строгие. Вы никакие. Да, конечно, у вас мягкое и эластичное мировосприятие. Вы легко, и глазом не моргнув, можете сделать подлость, но в вашем мужском «эластичном» мире она будет оправдана сотнями причин. Сойдет все, даже нелепость типа: «Он неважно себя чувствовал в этот день из-за сильной магнитной бури – он ведь так подвержен любому атмосферному явлению…» Совершенная низость не воспринимается вами всерьез, конечно, у вас же гибкие и мягкие мировоззренческие принципы…
Да, кстати, гибким и мягким обычно бывает член. Когда надо, он тоже должен быть твердым. Как и принципы.
Не думать не получилось. Опять ее понесло… Пора перестать зацикливаться на этих самых принципах, рассуждениях о морали и чужом поведении. Ее не должно это касаться в такой болезненной форме. Надо ведь жить.
Трубка продолжала что-то из себя воображать под излияния Антона. Валя положила ее, и сразу стало легче.
Да, работа и еще раз работа. Вот ее самореализация, настоящая жизнь. Жаль, что Ленка испортила их дружеские отношения. Сама, в одну секунду. Зачем? Непонятно. Так хорошо было чувствовать, что на работе у тебя есть друг…
Валя когда-то общалась с Андреем, который был ей очень симпатичен, и она этого не скрывала. Ему было сорок лет. Он обладал серыми с рыжим оттенком глазами, открытой искренней улыбкой. Он и улыбался часто, знал, наверное, что ему так идет. Ни намека на лысину – что большая редкость, особенно в наши дни. Классная фигура и легкий характер. Он был разведен, зато детей… Детей у него было море, если не океан. Какое-то количество он заделал, будучи в законном браке, а остальные были разбросаны на стороне. Валя даже не знала их точное количество, да и сам Андрей, наверное, тоже этого не знал. Лепил их, как горячие пирожки. Надо отдать должное, он всех без звука усыновлял и удочерял. В паспорте, наверное, места не хватало в определенной колонке, надо вкладыш делать. Ни от кого не отказывался, что достаточно благородно. За исключением, естественно, тех случаев, когда ребенок рождался в семье. Чужой семье.
– Что мне было делать? «Если женщина просит…» – оправдывался он всегда искренне.
Медом у него там намазано, что ли? Вроде не намазано. Хотя все правильно, женщина выбирает лучшего самца для воспроизведения потомства. Ей не хочется почему-то рожать от толстого и некрасивого. Она рожает от Андрея, а толстый оплачивает потом все связанные с этим прелести. Женщины, конечно, еще те…
Андрей, смеясь, рассказал ей как-то историю о том, что у него пять родных теток. Разных возрастов и калибров. Когда родилась его мать – шестая девчонка в семье, дед вышел во двор, бухнулся на колени, воздев руки к небу, и буквально возопил: «За что же ты так со мной, Господи?!» Ответа он не услышал.
Со всеми своими детьми Андрей охотно встречался, общался. По графику. Похоже, на это у него уходило основное время. Конечно, кроме времени, затраченного непосредственно на сам репродуктивный процесс.
– Нет интересных мужиков у нас, – услышала как-то Валя, заходя в ординаторскую. – Нет, и все!
Ленка была сегодня настроена категорично. С ней это случалось, когда происходил очередной облом, неудача на любовном фронте. В последнее время обломы что-то участились, но при чем здесь полемика насчет «интересных»? Обычно она обходилось одним звучным и ярким словом – «уроды».
– Почему нет интересных? – весело и простодушно спросила Валя, смело заходя в самый эпицентр дискуссии, где было жарко, как в кратере ожившего вулкана.
– И кто же это? – Ленка была настроена агрессивно.
– Мой Андрей. Я считаю, что он – по-настоящему интересный мужчина. – Улыбаясь, вовсе не ожидая удара, легко отвечала Валя с улыбкой.
Возражений не было. Как вдруг спустя несколько секунд она услышала:
– Да твой Андрей – просто жирный боров! – спокойно-мрачным голосом произнесла Лена, которая буквально пожирала Андрея глазами каждый раз, когда он встречал Валю у входа, и пробовала с ним заговорить, если та опаздывала.
Валя ничего не ответила, в воздухе повисло нехорошее напряжение. Все не знали, как себя вести в данной ситуации, было неловко, поэтому стали потихонечку расходиться.
Валя не спорила. Глядя на сузившиеся от ненависти Ленкины глаза, поняла, что это бесполезно. Многолетняя дружба между ними как-то пропала за одну секунду. Она все зачеркнула этой дурацкой, пышущей злобой фразой.
Валя была так устроена, что порой пустяк, какое-то словцо, сорвавшееся с губ человека, могли убить в ней все. Все отношение задушить в корне к нему или к ней. Она прекрасно понимала, что это было сказано в запале, на нервяке, и можно не обратить, в сущности, внимания, простить и улыбнуться… Словом, быть выше, великодушнее, а она не могла. В душе что-то обрывалось, и она не могла больше вернуться к отношениям, каким бы человек распрекрасным ни был. Все – обрыв, и человека навсегда уносило с ее орбиты. Она мучилась от этого всю жизнь. Исключением в галерее отверженных был только папа.
– А где твой многодетный? – спрашивала Васька ее в тот «Андреевский» период, если видела, что сестра сидит и активно предается размышлениям на кухне.
– Гуляет где-то со своей младшей дочкой и внучкой. Они у него примерно одного возраста, и когда встречаются, все время спорят, кто он – «папа» или «деда». Мне тоже предлагал компанию им составить, но почему-то не захотелось, – отвечала Валя, отрешенно передвигая стеклянную сахарницу по столу.
– Кулинар! – вскрикивала характерно Васька, вкладывая в эту знаменитую фразу из фильма «Покровские ворота» всю свою артистическую страсть.
– Да, кулинар, – вяло соглашалась Валя. – Может, тебе пригодится когда-нибудь…
– Нет, спасибо. Дети – это слишком серьезно. Тем более от «кулинара»… Может быть, лет в сорок, как сейчас это модно у голливудских звезд. Они там сначала миллионы в банк кладут, а потом только рожают. Хотя все твердят, что сначала им надо было морально подготовиться, повзрослеть. Видимо, миллионы здорово способствуют взрослению, – бойко отвечала Васька и испарялась.
Валя не хотела жить с Андреем, хотя он последнее время совершал настойчивые виражи на эту тему. Жить с «кулинаром» – нет. Лучше быть одной. Васька разделяла точку зрения сестры на этот важнейший аспект существования. Женского.
Рассталась с Андреем тихо, без выяснений. Просто как-то все свернула, за один миг. Скучно стало. Он со своей предсказуемостью, рубаха-парень, дети здесь, дети там… Можно было, конечно, стать сразу многодетной мамой, бабушкой, но дело здесь было не в детях.
Когда ты можешь выйти навстречу мужчине с грязной головой и не испытывать при этом угрызений совести или капли стесненности – значит «Финита ля комедия».
Именно так и произошло. Когда мы оставляем кого-то, мы редко задумываемся: «А как это вообще будет для него (в данном случае)?» В голове обычно примитивная мысль крутится: «Слава богу, что он исчезнет». Вряд ли кто-то думает об этом с сожалением, потому что все мы – законченные эгоисты. Если и подумаем, то только с заметным облегчением. Валя таких сожалеющих не знала, слышала, правда, об одном юноше, а если этим вопросом и задаются, то, видимо, только высокосознательные личности. Получалось, что Валя таковой не является.
Удивительное все-таки дело. Отдавать себя другому, сливаться с ним в единое целое, дышать в унисон… А потом развернуться и уйти. То ты не можешь надышаться человеком, наглядеться на него, готов умереть вместе… Но раздается щелчок – и в тебе все переворачивается. Или, может, возвращается на место.
Получается, что мы сдаем себя в аренду. Краткосрочную или долгосрочную. Сердце, душу… Не говоря уже о теле. Мы ищем, ищем, и складывается впечатление, что иной раз многие уже сами не понимают, чего же они на самом деле ищут. Они в вечном поиске.
Есть счастливчики, но их единицы. В основном это парочки, живущие с такими скелетищами в шкафу, с которыми Валя ни за что не смогла бы примириться.
//-- * * * --//
Во время очередного приема к Вале пришла взрослая важная девушка, если можно так выразиться. Выглядела она солидно, одета была шикарно, со вкусом, и держалась очень уверенно. Отличалась от остальных. Лицо волевое, красивое, родинка над верхней губой. Тайная Валина мечта. Нос с горбинкой придавал определенный шарм и делал ее облик благородным. Валя произвела все соответствующие записи, провела осмотр. Оказалось, что дама с благородным лицом находится на третьем месяце.
– Будете оставлять? – задала Валя стандартный в таких случаях вопрос, не отрываясь от записей.
И здесь эта волевая красавица расплакалась, как первоклассница, у которой хулиганы отобрали портфель и раскидали тетрадки по двору. Валя не растерялась, у нее в кабинете и не такое случается. Дала водички, таблетку успокоительного.
– Простите, может, тогда подумаете. Времени, правда, на раздумья немного…
– Нет, не буду. Не могу я его оставить… – умываясь слезами, произнесла девушка.
– Хорошо, вы успокойтесь. Может быть, в другой день придете, обговорим?
– Да ладно, чего уж там тянуть… Назначайте день казни.
Валя сама провела операцию, и после этого, как ни странно, они подружились. Ее новую знакомую звали Тина. Она была актрисой, работала в одном из центральных театров. Привез ее из Питера муж, фамилия которого была Рыбкин и который кем-то работал в мэрии. Несколько лет они жили довольно счастливо и безмятежно, а потом он неожиданно уехал в командировку за границу. Тоже ничего необычного, часто с начальством выезжал. Только здесь вроде в Хельсинки собирался, и на дворе стояла теплая, но все же осень. Тина в шкафу все теплые вещи и парадные костюмы обнаружила. Зато летние… Он вернулся, как дурак, загорелый.
– Представляешь, у него хотя бы мозг на секунду зашевелился, что рожа-то будет черная. Или под тентом бы сидел, или кремами защитными мазался. – Делилась как-то Тина с Валей, сидя в кафе, старательно заправляя упрямую прядку волос за ухо.
Прядка сопротивлялась.
– Да хотя какой там мозг, когда хрен встал…
– А ты чего? – как в детстве спрашивала Валя.
– Я сначала ничего ему не сказала. Будто не увидела, или словно так и надо. Рыбкин расслабился, успокоился. Вначале все-таки напрягшийся был, как нашкодивший щенок.
Она замолчала, заказала еще капуччино и картинно закурила.
– Дальше-то что? – нетерпеливо спрашивала Валя.
– Я смотрю, он распаковывает чемодан. Думаю, интересно, что же он оттуда будет доставать. А он спокойненько извлекает костюмы, рубашки, свитер, развешивает их в шкафу, еще напевает что-то себе под нос. Вот сволочь, думаю. Ладно… Подошла поближе – вижу, что костюмы явно не его. Одолжил у кого-то. Просто у него столько шмотья, что он решил, будто я ничего в его гардеробе не соображаю. Самонадеянный индюк! – Громко выделила она последнее предложение, так что проходящий мимо официант непонимающе оглянулся.
– А с загаром что?
– Естественно, этот факт, бывший «на лице», я обходить не собиралась. Говорю: «Надо же, в Хельсинки солнце какое, как на экваторе. Никогда не думала. Вот куда ездить надо загорать». А Рыбкин мне отвечает, глазом не моргнув: «Дорогая, знаешь, наш руководитель группы нашел там в центре потрясающий солярий. Такого больше нигде в мире нет – последнее слово техники. Несколько сеансов – и ты черный как афроамериканец». Улыбается, правда, при этом халат запахивает потуже. Задница-то у него белая… Нудистом он никогда не был. Я еще паспорт потребовала, унизилась, а он просто ответил, что отдал его начальнику, как только прилетели.
Самое неприятное не в том, что мы развелись со скандалом, а в том, что стали потом встречаться. То он что-то забыл, позвонил, пришел и… Неожиданно все получилось. Что это было – привычка, распущенность? Сама не могу ответить. Я тогда зарок еще себе дала – больше никогда. Не сработало, так до беременности и довстречались…
– Что же ты…
– Что же я не оставила ребенка? Рыбкин детей никогда не хотел, даже боялся разговаривать на эту тему. Раздражался сразу, психовать начинал, хотя мне не совсем понятно почему. Мы с ним в этом вопросе раньше совпадали. Ну как же, я – актриса, впереди – Москва, большая сцена… Кстати, он меня на спектакле и увидел, когда к нашим толстосумам питерским приезжал. Букеты, рестораны, лимузины – и понеслось… «Вдоль по Питерской». Какой там ребенок! Я от него три аборта сделала. Наверное, это о чем-то говорит… Причем в последний раз я настаивала на ребенке. Готова была из театра уйти – не велика была бы потеря. Причем взаимная, я так думаю. Он мне ответил только, что предохранение женщины – это проблема самой женщины. Ну, что же, он прав… А сейчас это известие его точно бы не обрадовало. Растить его самой, с моими вечными гастролями и копеечной зарплатой… Кот, наверное, больше наплачет.
Она горько усмехнулась и убрала все-таки непослушную прядь за ухо. Справилась. В эти минуты Тина опять превратилась в ребенка, несмотря на взрослость их разговора. Валя молчала. Что тут скажешь? Утешения, советы… Глупо. Наверное, каждый сам должен пройти свою дорогу ошибок, печалей и унижения.
– Ужасно еще то, что мой фанатизм по отношению к работе куда-то улетучился, – глубокий грудной голос Тины прервал ее философские размышления. – Раньше Родину могла продать за сцену. А сейчас… Все кажется мелким, убогим, и меня это пугает больше всего на свете. Потерялся смысл жизни, то, ради чего я многим жертвовала. В родной Питер возвращаться не хочу, этот город для меня в туманном прошлом, хотя там родители… Но я им не очень нужна, им всегда было хорошо вдвоем, я себя третьей лишней постоянно чувствовала. Зачем навязываться? Вообще, если и возвращаться, то победителем, на коне.
– Не расстраивайся, на все нужно время. Ты восстановишься. Не может быть постоянно плохо. – Поневоле Вале пришлось выступить, извлечь из себя оптимистичные нотки и начать агитировать за жизнь.
Валя вернулась тогда домой, чувствуя себя какой-то истерзанной. Может, Тина ее немного подвампирила, или сказывался конец рабочей недели и ночное дежурство. Еще великовозрастный маменькин сынок попался вчера… Вот упрямец!
«Муж уперся, хочет Майю!» – услышала Валя, проходя мимо одной из палат, плачущий голос молодой мамы, которая делилась с соседкой своими переживаниями. «Я ему, упрямому, напоминаю, что на дворе декабрь. Какая Майя может быть? Да и не нравится мне это имя, не по душе совершенно. Но все беcтолку, потому что мамочке его приспичило…»
«Можно Декабриной», – ответила простодушно соседка, чем вызвала настоящую бурную истерику.
– Таня, пойдем заглянем в двадцатую, – быстро подхватив старшую медсестру, сказала Валя.
– Вот, доктор… – растерянно развела руками советчица и показала на сотрясающуюся в рыданиях молодую женщину.
– Мамаша, надо собраться. Молоко пропадет, мамаша… – Начала старшая отчаянно трясти за плечо плачущую и выговаривать отвратительным голосом директора школы, от которого молоко точно могло пропасть безвозвратно, но Валя ее быстро остановила.
– Сейчас постараемся успокоиться. Хорошо? Муж во сколько обещал прийти?
– Сегодня, в восемь.
– Отлично. Я буду ждать его в ординаторской. Пусть подойдет и спросит Лаптеву. Все будет хорошо, я вам обещаю.
«А если не будет? Вечно лезу не в свои сани», – промелькнуло в голове, но было уже поздно. Слово не воробей.
Деспотом оказался маленький невзрачный человек в очках, с большими залысинами, лет сорока пяти. На его месте, с такими внешними данными жену нужно было на руках носить, а не мотать ей нервы.
– Простите, что вмешиваюсь. Ваша жена очень любит вас, не хочет огорчать, но в то же время ей не нравится имя, которое вы выбрали для вашей дочки.
– На нем настаивает моя мама. – Он с вызовом посмотрел на нее, и залысины воинственно побагровели. – Значит, это важно для нас всех.
– Месяц не совсем подходящий… – продолжала попытки Валя.
– Что вы лезете? Вас кто-нибудь спрашивает? – взорвался «сынок» так, что стекла очков запотели. – Это семейное дело, и не вам решать. Вы свою работу сделали.
Это было неожиданно. Неприятными оказались не только внешняя оболочка, но и содержание, по крайней мере по нему такую реакцию спрогнозировать было невозможно, и Валя немного растерялась.
– Я лезу, как вы правильно выразились, только потому, что отвечаю за женщин, которые здесь находятся. Я должна делать все от меня зависящее, чтобы ни одна из них не рыдала днями и ночами по такой идиотской причине.
– Валентина Владимировна, у сегодняшней утренней девочки вывих обнаружили. Прогноз печальный. Хирург просил подойти, когда освободитесь. – Подошла Таня, с которой они обо всем заранее договорились.
– Я сейчас, подождите меня. Надо радоваться, что малышка здоровенькая, разное ведь случается. Так что не надо Бога гневить, и жене старайтесь доставлять только положительные эмоции. У меня много работы, до свидания.
Глаза у «сыночка» после услышанной информации заметно изменились, а она на это и рассчитывала. Уже на следующий день Валя увидела пролившую накануне столько слез маму и буквально не узнала ее. Та стояла в коридоре у окна и, счастливо улыбаясь, махала букетом цветов.
Впереди два выходных – красота. Несмотря на то что было не слишком поздно, мама и Васька уже спали. Небывалый случай – Вася в пятницу дома посапывает в кроватке, а не зажигает в очередном клубе или в гостях у бесчисленных знакомых.
Валя решила немедленно последовать примеру домашних и юркнула под одеяло. Только сначала убрала ненавистные часы с глаз долой. Всю неделю они стояли у нее перед лицом, на тумбочке, и, глядя на циферблат и неумолимо движущиеся стрелки, она чувствовала, как остается один на один с врагом. Со временем. И силы здесь были неравны. Время всегда побеждает, поэтому на выходные она зашвыривала часы куда-нибудь подальше. Под кровать, например, или зарывала среди вещей глубоко в шкафу. Не хотела быть проигравшей. Пусть так. При сезонном переводе часов, когда один час получался вроде как лишним, Валя вообще расстраивалась. Жаль, что нельзя так подарить несколько лет или годик… Ну что в этом сложного?
Утром проснулась рано, по привычке, как солдат. «Да что же это такое, почему я никогда не могу продрыхнуть до обеда как нормальный человек…» – со злой досадой Валя сползла с кровати. Здесь ее внимание привлек красивый пакет на кресле, который вчера она не заметила из-за усталости. Воровато озираясь, открыла его и обнаружила желтый халат. Очень мягкий и длинный.
– Мама, смотри, у нас появился цыпленок! – сказала Васька, открыв дверь.
Васька знала про давнюю мечту сестры – белый махровый халат. Для Вали это был символ уюта, благоустроенности.
– Извини, белый купить не получилось. В следующий раз, – в ответ на ее мысли ответила Вася. – Потом я подумала, что на работе ты из этих белых халатов не вылезаешь… Разве не так?
Валя посмотрела на себя в зеркало и действительно увидела там цыпленка – пушистого и беззащитного. В принципе, сестра была права и Валину мечту просто грамотно подкорректировала. Что ее заклинило на белом…
Сама Васька была в роскошном бордовом, а мама вышла в нежно-голубом. Три прекрасные разноцветные феи.
– У нас сегодня объявляется халатный день. Понимайте это как хотите, в меру своей испорченности. – Носилась по квартире Васька, похожая на торнадо.
– Васюнь, ты переспала? Ты же никогда так рано не ложилась! – безуспешно пыталась Валя ухватить за рукав набиравшую обороты сестру. – Мама, у нас, похоже, складывается сейсмоопасная обстановка, сейчас приборы начнут зашкаливать.
– Ну что вы занудили? Посмотрите, какое солнце, погода! Скоро лето… А вы… – Вася безнадежно махнула рукой и наконец-то приземлилась на кухне. – Какие-то вы неромантичные совсем.
Валя взглянула на сестру с тревожным любопытством.
– Что у тебя происходит, романтичная ты наша? Я же знаю, когда тебе будто торпеду в одно место вставили, значит, это неспроста.
– Ничего особенного… Я же сказала, солнце, лето… – не хотела колоться Вася. – Ладно, материал нарыла один интересный. Столько уродов можно разоблачить. Если все получится, стану знаменитой или богатой. Пока точно не решила, что для меня важнее. На перепутье.
– А если не получится? Ни то ни другое?
– Такой вариант просто не рассматривается. Не мой стиль! – самоуверенно отвечала Вася, изящно орудуя пилочкой для ногтей.
Почему-то у Вали нехорошо сжалось сердце, несмотря на уверенно-наглый Васин настрой. На языке так и вертелось: «Где тебя потом искать? В какой речке или канаве?» Но Валя сама испугалась собственных мыслей и постаралась их прогнать прочь. Тем более если Васе что-то ударило в голову, ее не отговорить. Дохлый номер. Ну вот опять, нехороший каламбур. Вдобавок у Васи была такая натура – лезть на рожон, и ничего с этим нельзя было поделать.
– Здоровье побереги, вон какая ты перевозбужденная бегаешь… – начала было Валя.
– Ну что мне теперь, всю жизнь селедкой мороженой быть? Ты же знаешь, это не мое амплуа, – отреагировала сестра молниеносно. – Таблетки свои я уже приняла, успокойся.
– Так, взрослеть упорно не хотим? – Мама возникла за спиной и попробовала мягко обнять их обеих.
– Хотим. Только зачем? – вырвалось у Вали.
– Валюш, от тебя никак не ожидала… – Только и смогла тихо выдавить мама, глядя на этих двух хорошеньких ведьмочек. – Зачем? Потому что так надо. Есть такое слово в природе. И – пора, – продолжила мама щекотливую тему взросления.
– Мамуль, уж не намекаешь ли ты на то, что нам замуж пора? Мама, ты можешь себе представить моего мужа? Чтобы такого психа найти – его нужно выдумать. Андерсен или братья Гримм должны ожить для этого. Мы повзрослеем еще, это всегда успеется. Денежки заработаем хорошие и тут же… – Поцеловала Васька явно расстроившуюся маму.
– В кого вы такие? Не понимаю.
– В Маргошу! – хором ответили они.
– Не надоело вам с ней пикироваться? Старый человек ведь совсем, скидку бы делали…
– Мне лично? Давно надоело, – ответила Валя. – А потом «Не стареют душой ветераны…» Дело в том, что ей без этого скучно жить. Точнее даже, смысл жизни пропадает. И потом, наши баталии поддерживают ее в тонусе, вон голос у нее какой при этом становится… Как у двадцатилетней начинает звенеть.
– Надо постоянно нападать на врага, пусть вымышленного, и защищаться. Держать оборону. А сюжет для нападения она мастерски придумывает, на ходу. Эх, ей бы в драматурги… – не могла не поддержать разговор Васька. – Растратила свой недюжинный талант и космическую энергию на всякое фуфло.
– Почему на фуфло? Она на деда жизнь положила… – начала мама. – Попробуйте вы так.
– Я имела в виду не деда, а интриги…
Подобная беседа могла длиться бесконечно, и у всех выступавших здесь была своя правда.
Разрядить обстановку помогло пение Васиного мобильника. Странно, что они еще успели поговорить в непрерывной тишине.
– Привет. Я сейчас в потрясающем халате цвета бордо. Нет, «бордо» я не пью, – Вася понесла всякую чушь и неестественно засмеялась, начав пританцовывать на месте.
Это был плохой знак. Знак того, что она могла отмочить что угодно, и потом, Вале никогда не нравилось, если Вася вела себя как дурочка. Ей казалось, что этим она унижает себя, даже если все это была игра. Интересно, с каким очередным идиотом она разговаривает? И тема денег как-то настойчиво у нее проскакивает, не первый раз уже… Валя невольно насторожилась.
– Сто лет нигде не была, совсем запарилась на работе. Ты имеешь в виду тот странный клуб, на бывшей развалившейся фабрике? Призраков всех оттуда выкурили?
Мама глубоко вздохнула и принялась мыть тарелки.
//-- * * * --//
Валя знала, какой клуб они имеют в виду. Она была там в прошлом декабре, когда до Нового года оставалось около трех недель. Ее туда вытащила одна подруга, Женька, с которой они вместе учились в медицинском. По специальности Женя проработала несколько месяцев, а потом вышла замуж. Муж вел строительство в самом центре Москвы, естественно, деньги не считал, зато считал по секундам, сколько Женя отсутствовала дома. Если она где-то задерживалась на пять минут, она обязана была срочно доложить об этом и постоянно быть на связи. Ревнивец. Или параноик. Что, в принципе, было для Вали одним и тем же.
– Котик, я вместе с Валей. Помнишь, это моя сокурсница, а сейчас врач из роддома. Да, конечно, ты ее видел. Мы сейчас в гостях у нашей общей знакомой… Что делаем? Пьем чай, болтаем. Нет, мужчин здесь нет, и не придут. Хорошо, пятнадцать минут, и я выезжаю… Ура! Валька, гуляем! Мне дали пятнадцать минут! – неподдельно искренне радовалась она с улыбкой до ушей.
В общем, все в таком духе… Когда она так радовалась, Валя переставала воспринимать действительность. Да, он был состоятельным, строил новомодные здания в самом центре Москвы и, конечно, обеспечивал ее по полной программе. Наверное, она очень любила его, иначе даже за большие деньги терпеть подобное было бы нереально. Вале почему-то было обидно за Женю, которая была одной из лучших на курсе, закончила институт с красным дипломом и была такая целеустремленная, вся горела на работе. Сейчас валяется где-то этот выстраданный диплом… И горит она совсем не на работе. Хотя это опять же совершенно не ее дело. Каждый дрочит как он хочет, грубо говоря. Или дороги, которые мы выбираем – звучит намного романтичнее, но смысл тот же.
Когда в декабре она позвонила Вале, первый Валин вопрос был следующим:
– Где твой Отелло? Он пойдет с нами?
– Нет, он дома, но с нами будет его охранник.
Валентин был в отъезде. Все время звонил, но это мало помогало. Валя скучала по нему, но боялась себе в этом признаться. А ему тем более.
Женька заехала за Валей и повезла ее на синем, похожем на корабль «Мерседесе» какими-то неизвестными извилистымим путями-дорожками. Везде одни ухабы и открытые люки. Фонари на этих улицах отсутствовали принципиально, свет в окнах не горел. Зато видны были трубы, здания из старого красного кирпича с тяжелыми решетками на высоких окнах с разбитыми стеклами.
– Ты не убивать меня случайно едешь? – пошутила Валя. – Обстановка подходящая, декорации стильные.
– Я бы тебя предупредила по старой дружбе, да и повода нет, – засмеялась Женя. – Это старый рабочий район, и здесь одни продвинутые ребята решили сделать ночной клуб в одном из цехов. Отремонтировали все внутри, а снаружи оставили все как есть.
Когда они наконец-то прибыли к месту, то Валя увидела огромную очередь желающих попасть внутрь. Они прошли без проблем, и она решила, что вошла в клуб. Но нет, пока она только лишь попала на территорию, которая была сохранена, видимо, в первозданном виде со времен семнадцатого года. Грязный, изрытый ямами двор весь в лужах, темень такая… И вот по этой грязище люди, жадные до острых ощущений, шли настойчивой цепочкой к заветной железной двери. Валя вспомнила сказку, где огромные охранники спрашивают грозными голосами: «Ключ!» Девушки, выпорхнувшие из дорогих машинок и бывшие в нарядных туфельках, не являлись исключением. Они также бороздили вонючий склизкий двор, приподнимая полы платьев. Современные московские Золушки.
Вале, можно сказать, повезло. Она была в джинсах и коротких сапожках.
– Жень, предупреждать же надо, – сказала она мрачно подруге.
– Извини, я забыла, что парковка здесь далеко, – ответила Женя, отвлекаясь на секунду от щебетания по мобильнику. – Да, добрались. Здесь так темно, дорогой, и очень грязно. Туфли я уже испортила, – счастливо сообщила она «дорогому».
Женя была ухожена, как дорогая скаковая лошадь. Она выглядела как женщина, которая любит себя, холит и лелеет. Любит своего мужчину, и мужчина любит ее. Взаимная любовь плюс ухоженность дают великолепный результат.
Сзади, смачно шлепая по лужам, шел двухметровый охранник. Он был похож на Шрэка.
– Как он тебя отпустил? – не переставала удивляться Валя.
– Он сказал, что здесь одни педросы, поэтому он спокоен.
– Ты его просвети, скажи, что педики тоже умеют с женщинами… – Здесь Валина премудрая фраза потонула в нахлынувшей на них музыке.
Они пришли.
Интерьер был необычным, это правда. Свечи, расставленные в нишах и на широких подоконниках, тяжелые шторы, настоящий камин, странные картины… Позитивными их вряд ли можно было назвать. На них были изображены то ли призраки на черном фоне, то ли это был коллаж из фотографий, обляпанных краской. Некоторые картины Вале не понравились однозначно. Они были выполнены на манер икон, только при этом опять же чем-то грубо залиты. Это было уже излишне.
В клубе было несколько залов, каждый со своей, так сказать, изюминкой. Где-то тусовались орущие сопляки и рекой лилось пиво, в другом зале горел ровный мягкий свет, стояла красивая мягкая мебель и люди пили из больших бокалов.
– Пойдем туда, танцевать ужасно хочется. – Тянула ее за руку Женька, которую отпустили из золотой клетки, правда на коротком поводке.
Она привела ее, видимо, в центральный зал, где Вале хлопнула по ушам бешеная музыка.
Плоть бесновалась под эти непонятные Вале хиты. Свежее и не очень свежее мясо открыто выставляло себя на продажу, делая это очень активно. В воздухе прямо витал дух соревнования. Главное – не продешевить, найти хорошего покупателя.
– Как зявут? – услышала Валя где-то внизу и не сразу поняла, что фраза, сказанная с сильным южным акцентом, относится именно к ней.
Нечто на кривых ногах и ростом ниже ее плеча уткнулось ей в грудь и пыталось настойчиво разглядеть, что же находится в вырезе кофточки.
– Как зявут? Как за-вут, надо говорить. Понятно? Никак. Кстати, пишется это слово через букву «о», – разозлилась тут Валя не на шутку и, оторвав это «нечто» от себя, развернула его на сто восемьдесят, еле удержавшись от огромного желания дать ему смачный пинок под зад.
«Ну, это был явный “педрос”, стопроцентный. Еще не хватало уроки русского здесь давать…» – рассуждала она гневно.
Женя, можно сказать, кружилась в танце. Тоже, надо понимать, с еще теми «педиками». На ее лице играла блаженная улыбка, и Валя не хотела портить ей настроение. Она брякнулась на стул у барной стойки и с обреченным лицом стала ждать, пока подруга не заторопится домой. Сценарий был известен заранее, вскоре так и произошло. На лице подруги внезапно появился испуг, затем панический ужас, когда она увидела, что под грохот музыки пропустила три звонка любимого.
– Все. Мне не жить. – раздался трагический голос Жени, и показалось ее побелевшее лицо. – Валюша, я полетела.
– Женечка, ну как же так? Только встретились после стольких лет… – раздался чей-то баритон.
– Нет, нет, я домой, ребята. Меня здесь уже в принципе нет, – отмахиваясь от кого-то, как от чумы, затараторила Женя. – Кстати, вот моя хорошая подруга, поручаю ее вам. Охраняйте. – С этими словами она исчезла из поля зрения.
– Добрый вечер, меня зовут Геннадий. – Валя увидела перед собой джинсы, а когда Геннадий присел на соседний стул, то смогла лицезреть его в целом.
Хорошая фигура, доброжелательный голос, лет сорок. Можно назвать его приятным или даже симпатичным. Несмотря на конопушки, вид серьезный, мужественный. Волосы медью отливают, модная рубашка салатового цвета. Глаза, правда, маленькие. Серые. В целом, очень даже ничего, хотя ничего – это и есть ничего.
– Очень приятно. Вася, – выпалила она.
– Простите? – нагнулся он ближе.
Пахло от него приятно. Какой-то детский чистый запах перемешивался с запахом самца. Ухоженного самца.
– Василиса. – Уже уверенно произнесла она.
– Редкое имя. – Начал было Геннадий распространяться на тему имени, но в это время к ним еще кто-то подошел.
– Васенька! Как я рад. – Подошедший мужчина в дорогом костюме и с длинными патлами поцеловал ей руку и расплылся в слащавой улыбке.
«А я-то как рада. Кто бы знал!» – пронеслось у нее в голове.
– Так вы знакомы, Альберт? – спросил Геннадий у мужчины.
«Отлично, его зовут Альберт. Спасибо за информацию».
– Сто лет. Сталкиваюсь периодически с Васей по работе. Она – звезда тележурналистики, столько проектов помогла мне осуществить, – продолжал улыбаться Альберт.
Конечно! Она видела его по ящику, когда самодовольный Альберт давал интервью. Он тогда был продюсером нашей очередной звезды. Еще она вспомнила, что он так упивался славой, вниманием к собственной персоне и собой, естественно, что тогда она не выдержала и минуты. Ругнулась про себя и выключила телевизор.
«Разве это мужчина? Тетки так себя не ведут… Павиан несчастный!»
И вот сейчас этот «несчастный павиан» улыбался ей фирменной улыбочкой, а она, получается, тоже должна была изображать неподдельную, бурную радость. А зачем, собственно? За всеми своими тягостными размышлениями она не заметила, что Гена с неподдельным интересом поглядывает на нее.
– Что будете пить? – спросил он Валю-Васю.
– Вася любит мартини с колой, если не ошибаюсь? – ответил за нее Альберт. – Да, Васюнь?
«Вот засранка, ей же нельзя ни капли спиртного. Я ей завтра устрою хорошую жизнь…»
– Обычно да, но сегодня что-то нет настроения.
– Да ладно, давай по граммульке, – панибратствовал Альберт. – Вот каждый раз с боем пытаюсь тебя напоить. Ты мне что-то рассказывала про проблемы со здоровьем, давление там какое-то… Вот Геннадий тоже – закоренелый трезвенник.
Валя невольно прониклась к Гене симпатией.
– Да, я спортсмен бывший… Не хочу своим привычкам изменять – спокойно ответил тот.
Голова Гены не крутилась по кругу, когда он разговаривал с ней. Он не шарил глазами по залу, как делали остальные мужчины, беседуя со своими дамами. Может, нашарился уже. Хотя нет, у мужчин это процесс перманентный. Тем не менее он смотрел прямо Вале в глаза, и ей это понравилось.
– Ты знаешь, Вась, это мой друг детства. Сейчас он таких высот достиг в бизнесе… Кстати, Вась, Гена приехал в Москву не случайно. Невесту ищет, – Альберт многозначительно распахнул глаза и интимно понизил голос. – Живет постоянно в Испании, на море. У него дом прямо на скале стоит, и можно слышать шум волн. Кайф!
– Хватит ерунду нести. Да, я редко в Москву приезжаю, делать мне здесь особо нечего. Знаю Испанию лучше, чем центр нашей столицы. Да и холодно здесь, я из-за одного климата отсюда рванул, – поежился искренне Геннадий. – А что со здоровьем? – резко поинтересовался он.
– У меня давление… какие-то перепады. Поэтому спиртного я не фанатка. Приходится для видимости, чтобы отстали, брать в руки какой-нибудь коктейль.
– Все это мне знакомо. Если не пьешь – значит странный. – Геннадий смотрел на Валю, и она поймала себя на мысли, что невольно смущается от его пристального взгляда.
– Ребята, поедем отсюда куда-нибудь в нормальное, цивильное место. – Первый раз Альберт сказал что-то дельное и с нормальным лицом, которое у него все же было.
– Он меня сюда затащил буквально силой, – со смехом сказал Гена. – Ты прав, я мечтаю уйти из этого новомодного места.
– Васенька, ты с нами? Поедем, посидим с гостем столицы, чаю попьем со сладостями. – Опять улыбочка приторная поехала. Наверное, слово «сладости» ее спровоцировало.
– Да мне вставать завтра…
– Завтра воскресенье. Совсем ты заработалась. Ну что, решили?
Повисла пауза. Мужчины уставились на нее.
– Правда, Василиса, составьте нам компанию. Двум старым холостякам. – Взгляд Гены изменился, потеплел.
– Хорошо, я согласна.
Они прошли по «стильному» двору к машине, и Валя еще раз подумала, что если снимать фильм о разрухе, то надо приезжать сюда. Хотя сколько еще таких колоритных мест в Москве…
Они прыгнули в красивую серебристую машину, и мужчины долго советовались с водителем о выборе места их дальнейшего времяпровождения. Наконец пришли к общему знаменателю, и машина полетела. Прочь из темноты, к залитым светом проспектам, неоновой рекламе… Как бабочка на свет. У Вали даже настроение улучшилось, когда они выехали на нормальную дорогу.
– Да, видимо, не большой я ценитель дизайнерских извращений, – вырвалось у нее.
– Зато как хорошо сейчас будет на контрасте оказаться в уютном местечке с тихой мелодичной музыкой… – ответил Альберт, развалившийся на переднем сиденье.
Он был прав. Они зашли в какой-то клуб, похожий больше на кафе. Ночное двухэтажное кафе. Часть его, смотрящая на улицу, была сплошь сделана из стекла, поэтому когда они забрались на второй этаж и сели за небольшой деревянный круглый стол, было интересное ощущение. С одной стороны, они в помещении, а с другой – будто по улице плывут… Так легко и много воздуха. Особенно после тяжелых штор и странных, мрачных картин. Играла ненавязчивая музыка, публика была солидная, от столика к столику скользили предупредительные официанты. Валя моментально размякла от комфорта и стала невольно улыбаться.
– Это местечко недавно открыли, – сказал Альберт. – Нравится?
– Да! – Хором ответили Валя с Геной и засмеялись.
– Я сейчас. – Гена поднялся и отошел.
– Генка молодец, так поднялся, что сейчас не работает. Так, для развлечения занимается проектами разными. – Заговорщически начал сообщать секретную информацию Альберт. – А ты изменилась… – Ни с того ни с сего выдал он, откровенно рассматривая ее.
– Что изменилось? Форма ногтей или объем талии? – Завелась с пол-оборота Валя, размахивая воинственно чашкой чая.
Тот не успел ей ответить.
– Все обо мне? Как приятно. – Вернулся Геннадий. – Алик всегда был таким… Как бы помягче выразиться…
– Я прекрасно поняла, что вы хотели сказать о своем друге детства, не мучайтесь.
– Вася, если у вас проблемы со здоровьем, то у меня в Барселоне есть уникальный знакомый. Врач – мировая величина. Он поднимал всех наших Генеральных Секретарей, Ельцина после инсульта. Паспорт у вас есть? – опять начал Гена атаковать вопросами.
– Не помню. Наверное… – промямлила Валя, удивляясь его необычному напору.
– Вы можете приехать ко мне, и мы сможем проконсультироваться у этого мирового светилы. – Говорил он об этом так легко, что казалось, будто речь идет о приглашении на дачу в Подмосковье.
Валя вдруг поняла, что он не шутит. Возможно, это шанс для Васьки услышать что-то новое и дельное о своей болезни. Может быть, «Европа нам поможет? Но, с другой стороны, с какой стати? Практически незнакомый человек предлагает свою помощь… Может, ему правда заняться нечем, вот он и решил выступить в роли мецената, что ли… Информация о поиске невесты ее несколько смутила, она не собиралась выступать в этой роли и дурить человеку голову.
Она решила не задумываться на эту скользкую тему. Будь что будет. Очень хочется сестре помочь.
– Паспорт… Валяется где-то.
– Отлично. Если хотите, можете мне его отдать завтра, я быстро сделаю визу. Надо поспешить, скоро каникулы, у них еще Рождество, – четко проговаривал Геннадий.
– Простите, слишком заметно… у вас прорывается иногда такой тон… Руководящий, что ли.
– А, вы об этом… – сказал он со смехом. – Я в свое время закончил Военное училище Верховного Совета.
Валя прекрасно знала об этом училище, попасть в которое во все времена было абсолютно нереально. В советские времена оно было очень престижным, и учились там далеко не простые мальчики. Во всяком случае, с улицы никого не брали.
– Я знаю, наслышана.
Так они сидели еще часа два и в конце договорились, что завтра он позвонит.
– Вась, проснись, у меня к тебе дело вселенского масштаба, – стала тормошить сестру Валя, когда пришла домой в три ночи.
– Ну ты гуляешь! Все рекорды решила побить? Какое еще дело? Спать хочу… Давай завтра, – отвернулась сестра.
– Нет, это важно. Завтра тебе уже нужно будет встретиться с одним нежданным благодетелем.
Здесь Вася быстро открыла один глаз.
– Симпатичный?
– Вроде да. Кто о чем, а вшивый о бане. Балда! Подожди, не перебивай. Приготовь свой паспорт, в Испанию поедешь к доктору знаменитому. Он Ельцина спасал. Вот только какой мобильник ему лучше было оставить? – задумалась Валя. – Я твой номер дала. Завтра он будет звонить, зовут Геннадий.
– Что за шпионские срасти? Валя, что с тобой?
– Меня с ним твой товарищ по цеху, Альберт, познакомил. Слащавый такой…
– А, балбес Алик… Где ты его откопала?
– Это сейчас неважно. Главное – вам с этим Геной встретиться.
– Все это прекрасно, только я во второй половине дня завтра в командировку в Старый Оскол уезжаю.
– Очень хорошо. Великолепно. И надолго?
– Дня на четыре.
– Охренеть можно! Что же делать? Оскол этот несчастный нельзя бросить? – чуть не плача, спрашивала Валя.
– Нет, это только моя работа, никто больше не разберется. Ничего смертельного, чего так паниковать. Ты сама с ним завтра встретишься, а я уже ближе к телу подъеду. Не психуй, все равно Валентина сейчас нет в Москве.
– Слушай, я же хотела, чтобы вы, точнее, ты с ним познакомилась…
– Валя, первый раз замужем, что ли… Просто позвони ему утром сама и продиктуй свой мобильный. Давай спать.
На следующий день Валя не сдержалась и все-таки сказала.
– Да, нелегкая у тебя работа. Как тебя там не тошнит?
– Не слышу… – Васька чистила зубы под громкий шум воды.
– Все эти приторные улыбочки, объятия, слова «дорогая, как я рад…». Он, наверное, забыл уже значение этого слова: «дорогая». Говорит их как машина. Фальшивка кругом…
– Ладно, «в каждой избушке свои погремушки», если помнишь. Твой женский, горячо любимый коллектив тоже готов глотки друг другу перегрызть, и сплетничают они о тебе – мало не покажется. Та же картина: все любезничают в глаза, а за глаза таким дерьмом обольют радостно – воняет на всю округу потом. Разве не так? – Пронзительно посмотрела Вася на сестру. – И вообще перестань нудить. «Фальшивка…» Развела здесь, как на комсомольском собрании. Ты меня за Советскую власть не агитируй! – рассердилась сестра.
Валя прикусила язык и промолчала. Какого хрена она выступила! Сама не поняла. Это она еще не рассказывала Ваське эпизод «развода» с Ленкой, и правильно сделала, судя по всему.
«Прилетит вдруг волшебник…» Слова из детской песенки крутились у нее в голове с раннего утра. Вот и прилетел волшебник. Почему бы и нет? К одним олигархи прилетают, правда, как-то ненадолго. «Аллигаторы», – как их смешно и с чувством называет Тинка. А к ним с Васькой волшебники в голубом вертолете. Надолго ли? Вот появилась реальная возможность проверить на деле их существование. Интересно, такой цвет хороший – голубой. Вот только в связи с его неоднозначным употреблением в последнее время… Мультфильм еще такой был хороший, добрый – «Голубой щенок». Наверное, из-за столь популярного цвета несчастного «щенка» совсем не показывают. Он-то ни в чем не виноват…
Такая ужасная каша творилась в бедной Валиной голове, когда она набирала телефон Геннадия.
– Гена, доброе утро! – Валя перевела дыхание. – Я вам вчера оставила неправильный номер…
– Да, привет. – Раздался ровный голос. – У меня высветился какой-то…
Валя замерла.
– Все нормально, определился. Паспорт ты нашла? – сразу к делу перешел Гена. – Ты забыла, что мы перешли на «ты»?
– Да… То есть все нормально, паспорт нашла.
– Какие планы на сегодня? – продолжал он атаковать вопросами.
Валя опять представила себя стоящей на плацу. Все четко и конкретно, но планы на «сегодня» ее смутили. Обычно спрашивают про вечер. Ах да… Он же в поиске невесты. Закрадывалось подозрение, что поиск этот – нескончаемый. Наверное, это нелегкое душевное состояние, и потом, ему надо заранее знать ее планы, чтобы рулить ситуацией. Если она не сможет составить ему компанию, позвонит еще кому-нибудь. Время не должно пропадать.
– Отдохнуть хотела, – искренне ответила Валя-Вася и шумно вздохнула. Так получилось.
– Не собираюсь навязываться, – молниеносно отреагировал он на вздох. – В любом случае нужно забрать твой паспорт, копию российского и фотографии.
Про российский Валя забыла напрочь и тут же начала нервничать.
– Что-то не так? – С интуицией у него все было в порядке.
– Нет, все отлично.
– Хорошо, встретимся где тебе удобно. Часов в шесть подойдет?
Когда Валя отключила телефон, щеки ее пылали. В голове будто побывала отвертка, которая безжалостно поковырялась в остатках мозга. Если дело так пойдет и дальше, люди в белых халатах будут ее лучшими друзьями и, пожалуй, единственными.
– Быстро копию российского! – Вбежала она в комнату Васи.
Вовремя. Потому что сестренка собрала командировочную сумку и собиралась отчаливать.
– Спокойно. У меня нет копии, – ответила невозмутимо сестра. – Что ты истеришь?
– Ну так сделай! Я же не для себя стараюсь! – взорвалась Валя.
Посмотрев на Валю, Вася решила не спорить. Через полчаса копия была на столе.
– А мировой светила нас двоих не примет? Мне кажется, тебе тоже не мешало бы показаться, пилюльки попринимать… – сказала она Вале в дверях.
– Слушай, вали уже в свою командировку, – мрачно ответила Валя. – А то я за себя не ручаюсь.
– «Барселона!» – пропела неугомонная Васька знаменитого Меркури, чуть не получив по голове.
В шесть часов вечера Геннадий заехал за ней, предварительно позвонив.
– Василиса, вы можете мне отдать документы в машине, или я водителя пришлю. – Быстро проговорил он, потом сделал паузу и добавил. – А можно где-нибудь посидеть.
– Хорошо, – покорно сказала Валя.
– Хорошо – что именно?
Валя чертыхнулась про себя. Она была собой недовольна. Если уж взяла огонь на себя…
– Я с удовольствием поужинаю. – Мигом перестроившись, сказала она бодрым голосом.
– Правда? Ты хочешь есть? – Как ребенок неожиданно обрадовался Гена. – Я тоже умираю от голода.
Через час Валя беззаботно хохотала. Они сидели в «Шатуше» и лихо расправлялись с уткой по-пекински. Периодически кто-то подходил к Геннадию, сердечно обнимал его, хлопал по плечу, спрашивая: «Ты надолго в наши края?» Некоторые из этих людей были достаточно известны, и, конечно, все рассматривали Валю. Учтиво с ней здоровались, слегка опуская голову. Оставалось громко щелкнуть каблуками, а Вале только не хватало в эти минуты веера, чтобы томно прикрываться и кокетливо подавать руку для поцелуя.
Именно по причине настоящего спектакля Валя так хохотала, а вовсе не потому, что Гена оказался большим юмористом. Он был достаточно прост в общении, никого из себя не корчил. Казалось, такой спокойный, самодостаточный мужчина, но это на первый взгляд…
Если внимательно к нему приглядеться, у него был какой-то несчастливый вид. Не несчастный, а именно несчастливый, хотя Гена изо всех сил старался выглядеть счастливым. Казаться таким. Видимо, быть – не получалось.
Время пролетело незаметно. Они успели переместиться в другой ресторан, и он старался спрашивать ее. Обо всем. Валя охотно рассказывала, полностью войдя в роль сестры.
– Пойдем на теннис, – неожиданно предложил он.
– В смысле?
– Кубок Кремля уже заканчивается. Шамиль серьезно обидится, если я не приду, да и интересно должно быть.
Речь шла о Тарпищеве. «Интересно, а кто еще на него может так обижаться?» – подумала Валя.
А где же он невесту собрался искать? Вернее, когда, если все время он с ней проводит?
– Я могу только вечером, – затараторила она.
– Договорились. И давай окончательно перейдем на «ты».
Домой она ввалилась еле живая. Легла пластом, даже не стерев тушь с глаз. Небывалый случай. Живот страшно пучило после китайских кулинарных изысков, но не было сил встать и пойти рыться в таблетках. Во сне перед ней летала утка по-пекински на серебряном блюде, мелькали безжалостным калейдоскопом лица, слышались обрывки голосов, смех, и Гена почему-то со злым, перекошенным лицом тянул ее больно за руку, не обращая внимания на жалобные стоны. Утром она проснулась от звонка, мобильник заливался, как заправский соловей. Почему она его не выключила?
– Вася, привет! Докладывай обстановку. Как там наш крокодил? – задорно спрашивала сестра.
– Какая я тебе Вася? Какой крокодил? – Собирая себя по частичкам и проверяя руку, в которую во сне вцепился Гена, пыталась включиться Валя в действительность.
– Крокодил Гена. Ты что, не спала всю ночь?
– Зато ты спала, я вижу. Точнее, слышу. Где ты?
– Я же тебе говорила – в Старом Осколе. Тишина – как на кладбище. Ладно, с ролью справляешься? – осведомилась любимая сестра.
– Приезжай быстрее. Меня надолго не хватит, и так утка летала жареная перед глазами всю ночь, хотя я не была голодной.
– Хорошо, что не ожила, не взмахнула крыльями, громко крякнув, и на юг не улетела.
– Тебе все хиханьки, а он здесь, между прочим, с серьезной целью – найти невесту.
– Он что, приставать начал?
– У тебя сразу одно на уме. Не хватало мне еще, я тогда самоустранюсь.
– Тогда какие проблемы? Быстрее приехать не смогу. Здесь все такие медлительные… Так что держись, моя невеста!
Валя в ответ простонала и тогда только заметила, что лежит в одежде. Хорошо еще не в сапогах. По лицу тушь размазана, волосы спутались в колтун… «У вас такие красивые волосы…» – вспомнила она Генину фразу, забираясь в душ. Да, сейчас они особенно красивые. Нет, так дальше не пойдет.
Частенько вспоминала папу, когда мыла голову. Когда они были маленькие, папа уверенным движением брал и ставил их с Васькой в ванну, где стриг под горшок раз в два месяца. Всегда еще челка так неровно получалась. Ваське однажды мочку уха старыми ножницами защемил, спасибо – не отрезал. Она ужасно завопила, больше от неожиданности, и папа тут же заорал – от страха. Так они стояли, друг на друга смотрели и кричали. Валя с Васей страшно возмущались каждый раз, когда приходило злополучное время лезть в ванну, но папа на всю бурю их негодования невозмутимо отвечал: «Запомните такую вещь. Когда ваши одноклассницы через двадцать лет лысые будут ходить, потому что им банты капроновые жгутами завязывают, у вас, у единственных, будут красивые, длинные волосы. Возможно, даже густые. Все вам завидовать еще будут».
Валя с Васей живо представляли себе картину лысых одноклассниц – это успокаивало, воодушевляло и даже радовало. Но ненадолго. Все равно так хотелось бантики! Пусть капроновые, проволочные, из лески, из суровых ниток… Из чего угодно.
Училище Верховного Совета, которое закончил ее неожиданный знакомый «крокодил»… Откуда же ей про него известно? Порылась в закоулках памяти и вспомнила. Когда-то очень давно, когда ей было лет восемнадцать, Маргоша позвонила как всегда неожиданно и сообщила таким таинственным приглушенным голосом, будто она называет адрес конспиративной квартиры, что одни близкие знакомые рассказывали ей накануне весь вечер о своем замечательном, симпатичном внуке, самбисте или каратисте… Неважно. Удивительный по всем физическим и моральным, само собой, показателям юноша учился тогда именно в этом училище. Маргоша очень хотела, жаждала познакомить Валю с ним. Вася по каким-то канонам для столь важного задания не подходила, могла провалить бабушкину тщательно продуманную операцию. Валя вспомнила, как отчаянно отбрыкивалась, но это было бесполезно. Бабушка ее буквально за горло взяла.
Парень оказался крепким, широкоплечим блондином с честными-пречестными серо-голубыми глазами. Симпатичным, воспитанным, хорошим. Настолько, что сводило скулы. Если Вале сейчас нужна была в человеке перчинка, то про тот нежный возраст можно вообще не говорить… Просто сейчас поиск перчинки стал наконец-то осознанным.
«Такой парень был! Загляденье! Но наша, конечно, начала кочевряжиться… Зато сидит теперь ровно, никому сильно не нужная. Это же вдуматься только – его отец был начальником тыла российских войск! Жили бы как у Христа за пазухой, не тужили». – Услышала как-то Валя много лет спустя. Бабушка говорила нарочито громким голосом и слова выбирала не простые, а пообиднее. Не уважили бабушку – нехорошо. Маргоше, как всегда, важны были хорошо обеспеченные тылы, т.е. прикрытая задница по-простому, а еще она была абсолютно убеждена в том, что Валя прощелкала свое счастье. Речь не шла о женском счастье. Нет, имелось в виду такое, довольно абстрактное. Здесь Вале пришлось с ней все же не согласиться, и тихий вначале спор довольно скоро перешел в громкую перепалку.
Вот такое воспоминание… Весь день она провела дома, приводила себя в порядок. В первую очередь мысли. Не покидало удивительное ощущение, что она попала в спираль, и спираль эта начинает туго закручиваться. Вроде по доброй воле, сама, а все равно такое чувство, что будто кто-то ею управляет.
Жизнь – странная штука. Сначала Валентин внезапно уехал, бросил ее на произвол судьбы. Потом возникла Женька с ее безумным клубом, там – знакомство с двумя мужчинами. Почему она назвалась Васей? Какой черт ее дернул? Неспроста, значит, дернул. Потому что в этой клубной мясорубке нашелся человек, который согласен помочь. Фантастика. Да, а еще говорят: «Судьба на печке найдет». Ерунда полная. Что на этой печке вообще можно найти?
В подтверждение подобных рассуждений требовательно заголосил мобильный.
– Привет. Я в гости собрался. Не составишь компанию? – Гена приглашал, но интонация была командирская.
За все надо платить. Звучит цинично, зато правда.
– Да, конечно. Надеюсь, час у меня на сборы есть?
Она заставила себя встряхнуться, надела что-то нарядное. Час не понадобился, и скоро они уже мчались по Кутузовскому.
– Ты как Новый год будешь встречать? Есть идеи? – с напором спросил Гена.
Вопрос Вале откровенно не понравился.
– Если честно, пока не думала. Знаю, странно звучит – осталось совсем немного времени, но… Когда я что-то начинаю планировать, обычно получается полная ерунда.
Гена внимательно посмотрел на нее. С интересом. Или его позабавил такой ответ.
– Друзья собрались в Финляндию. Там собачьи упряжки и вообще… Нестандартно.
Валя молчала. Да и что здесь скажешь?
– Ты как к этому относишься? Пока есть время, может, подумаешь… – с нажимом продолжал он.
Как она относится к собачьим упряжкам? Не знает, не пробовала. Или к Финляндии в целом? Там холодно и снега много. Наверное, где-то нестандартно. Язык финский трудно учится, свой язык можно запросто сломать. Что еще? Знает шутку про горячих финских парней… Как же это тяжело. Только встретились, и сразу мозг начинает прессовать. Валя хмыкнула неопределенно и уставилась в окно.
– А ты знаешь, про невесту Алик, в принципе, правильно сказал, – неожиданно произнес Гена, разрядив повисшее молчание. – Я буквально устал жить один. Когда-то был женат по молодости, надолго впечатлений хватило. После развода думал, что вступлю в партию убежденных холостяков, но тогда все было по-другому, да и я не совсем понимал, что мне нужно. Все равно у мужчины должна быть семья, не должен человек жить один…
Тем временем подъехали к высокому блочному дому. Обычному, таких в Москве полно натыкано. Молча они поднялись наверх, и Валя в нависшем в лифте напряжении почувствовала, что Гена будто обиделся. Непонятно только почему. Может, из-за того, что с упряжками его идею горячо не поддержала, или на душещипательный монолог о трудностях холостяцкой жизни должным образом не отреагировала. Только этого еще не хватало. Обидок разных… Или ей показалось?
Дверь открылась. Валю сначала оглушила веселая детская музыка, а потом она увидела очень толстого, кудрявого и улыбчивого человека в белой рубашке и смешных штанах на широких подтяжках. Как у клоуна. И бабочка фиолетовая в желтый горошек.
– Ну, наконец-то! Заждались… – Обнимая душевно Гену, сказал «клоун» и представился. – Здравствуйте, меня зовут Ефим, можно Фима. Боря, сделай потише, я ведь просил. Выходите встречать, ваш дядя Гена ненаглядный приехал! – крикнул он в глубь квартиры. – Извелись все, пока его ждали. – Сказал он Вале.
– Дядя Гена приехал! – Из комнаты выбежали нарядно одетые мальчик и девочка, которые трогательно обняли Гену за ноги.
Он был искренне рад, целовал их и трепал по мягким кудрявым головам. Они схватили его за руки и повели за собой, наперебой рассказывая о чем-то важном.
– Пожалуйста, проходите. Сейчас за стол сядем. – Ефим посадил Валю на огромный диван и скрылся на кухне, откуда невозможно вкусно пахло ванилью.
А еще здесь пахло счастьем. Обыкновенным, человеческим.
Она смутилась. Не ожидала, что попадет в такие гости. Готовилась к очередным чопорным лицам, раздевающим взглядам и сальным улыбкам, а здесь…
– Боря, Соня, тащите дядю Гену к столу. – Ефим вынес огромное блюдо, на котором красовалась большая рыбина.
– А что ты Инну прячешь? Совсем ее уморить на кухне решил. – Вышел Гена с детьми. – Инна, ты жива? Помощь не требуется? Я этого диктатора хорошо знаю.
– Геночка, куда же ты пропал? – вместо приветствия сказала Инна. – А мне ничего не сделается, не волнуйся.
Валя увидела очень красивую женщину, выносящую из кухни пирог. Это было неожиданно. Слишком сильный контраст с Ефимом. Он – толстый, как бегемот. Она – изящна, элегантна. Стройную фигуру подчеркивало темное фиолетовое платье, черные волосы аккуратно лежали на плечах. Черты лица – крупноватые, но в целом гармоничные. Одни только серые глаза с длинными загнутыми ресницами чего стоят…
– Не пропал я никуда. Куда я от вас денусь. – При этом Гена опять потрепал детей по волосам.
Они, похоже, не собирались с него слезать.
– Давайте уже кушать, Инночка, – не выдержал Ефим, бережно погладив себя по животу. – Мы Борюськин день рождения записывали, сейчас покажем.
Вообще Валя без энтузиазма относилась к подобным просмотрам. Они ее тяготили, потому что демонстрация детских талантов может быть интересна только их собственным родителям, как она считала. Все остальные должны изображать восхищение и умиление, но здесь, когда включили запись и зазвучал звонкий детский голосок… Скучно не было. Было трогательно, и она ничего не изображала, не играла. Она смеялась вместе с ними от души. Валя никогда не видела, чтобы день рождения отмечали так умело и с удовольствием.
– Это все Фима срежиссировал, – комментировала гордо Инна. – Стихи все написал, каждому ребенку роль придумал…
– Нет, заключительные слова сам Борька сочинил.
И слова эти были замечательные, и сами люди тоже. Посидев немножко и приглядевшись, Валя больше не замечала никакого контраста между Инной и Ефимом. Они были как одно целое. Большое целое. И Фима не казался уже таким толстым. У него был прекрасный завораживающий голос, тонкий и добрый юмор, и от него исходило море добра и оптимизма.
– Приятные люди, правда? – Спросил Гена, когда они сели в машину.
– Да, – задумчиво ответила Валя. – Интересно, а кто Фима по профессии?
– Он – колбасник. – Заметив удивленный Валин взгляд, продолжил. – Он действительно делает колбасу. У него своя фабрика.
– Странно…
– Мы сто лет дружим, такая удивительная семья. Большая редкость во все времена, а тем более в наше. Они детей любят до умопомрачения.
Это Валя заметила. А еще заметила, какая искренняя зависть сквозила в его глазах и голосе. Он констатировал факт, но при этом будто ждал ответной реакции. Опять.
Его эмоции были ей знакомы. Как-то Вале позвонила бывшая староста их группы и эмоционально сообщила, что состоится долгожданная встреча однокашников. Все обещало пройти по высшему разряду, для этого трогательного события был выбран ресторан «Балчуг-Кемпински».
Валя заставила себя надеть платье с вырезом, нашла у Васьки модные украшения, сделала торжественный макияж. Увидела на встрече девчонок, вернее, взрослых девчонок, которые сияли как медные тазы и при этом были торжественно спокойны. В своей уверенности они были похожи на океанские лайнеры, легко и с достоинством бороздящие синие воды. «Лайнеры» сообщили, что замужем, все родили минимум двоих детей, кто-то троих, а некоторые, смеясь, сказали, что не собираются останавливаться на достигнутом.
Вернувшись из «Балчуга», Валя сначала пребывала в отличном, как ей самой казалось, приподнятом настроении, что-то увлеченно пересказывала Ваське, а потом вдруг резко почувствовала невероятную усталость. Будто тюками с песком придавили. Она легла, и ей казалось, что она должна моментально провалиться в сон, но… Сна не было. Проворочавшись до четырех утра и выпив все запасы снотворного, она поневоле встретила рассвет и задремала.
Когда проснулась, поняла, что болеет. Футболка, в которой она обожала спать, волосы, простыня, одеяло – все было пропитано теплой, оранжерейной влагой и будто срослось в один большой мокрый комок, сердцевиной которого была Валя. Из нее вся жидкость вышла, она удивилась еще, откуда столько набралось, из такой дохлятины. Поначалу она не могла определить – чем же именно заболела. Наконец вынуждена была признаться самой себе, что ее скрутила черная зависть. Обыкновенная бабская зависть. Детки, чужое счастье – все это буквально сразило ее организм наповал. Люди вообще чужое счастье с трудом переносят, ничего не поделать. Она ведь еще в ресторане почувствовала себя странно неловко, неорганично как-то, будто попала туда, в эту компанию уверенных в себе, счастливых, полноценных женщин, случайно. Птицей залетной. И от такого ощущения стало по-детски ужасно обидно, просто реакция организма в целом была какой-то запоздалой.
Лихорадило ее тогда целый день.
– Знаешь, мне потрясающе нехорошо, – сказала она Васе, когда та обеспокоенно заглянула в комнату.
Обычно слово «потрясающе» произносят с противоположным по значению словом. Потрясающе хорошо.
– Ты плохо себя чувствуешь? – запаниковала Вася, словно не расслышав Валиных слов.
– Да, чувствую я себя говенно, – призналась Валя.
Васька предложила вызвать врача, такой зеленой тенью лежала Валя. Врач бы здесь не помог. Здесь нужны были иные лекарства, которые выдавали, судя по всему, по особым рецептам и далеко не всем.
На следующий день Валя оказалась на Кубке Кремля. По-прежнему Гена был в центре внимания московской элиты, Шамиль радостно похлопывал его по плечу, не обиделся, в общем. Она загадочно улыбалась и считала часы до Васькиного приезда. Пожалуй, никогда еще сестру так не ждала.
Гена атаковал ее своим вниманием, но при этом она не чувствовала никаких флюидов с его стороны. Странно: если везде приглашает и со всеми знакомит, значит, понравилась. Логично? Вполне. Вроде люди по такой схеме действуют. Но здесь… Казалось, Гена совершает свои действия из чистого чувства долга. А как же серьезные заходы насчет невесты, обиды? Валя перестала пытаться что-либо понять. Бесполезно. Чужая душа – потемки.
Васька прибыла из командировки посвежевшая, набравшаяся сил и готовая к подвигам. Как на отдых съездила, чего про Валю сказать было нельзя при всем желании.
– Что ты заморенная такая? Будто ты мешки с картошкой целыми днями разгружала, а не в ресторанах расслаблялась? – накинулась Васька на сестру с расспросами.
– Да… расслаблялась, – кисло отреагировала Валя. – Завтра пойдешь сама, я все. – Она решительно провела рукой по горлу. – И Валентин со дня на день должен приехать. Его и так удивила моя бурная ночная жизнь. Так что, дорогая, сама, сама…
– Да что такое, в самом деле? Объясни, наконец! Что за человек и с чем его едят?
– Сама разберешься. На месте. Мои наблюдения только тебя с толку собьют.
– Штрихи набросай, – не отставала Вася.
Валя, конечно, попыталась нарисовать его портрет, дать свои комментарии. Просто рассказала, что видела и слышала от него.
– Так, что будем делать с прической? – спросила Валя безнадежно, потому что ответ знала заранее.
Дело в том, что Вася постоянно перекрашивалась в блондинку, что не очень ей шло, но она была настойчива. И в этом тоже.
– Ничего, – спокойно ответила она, намазывая бутерброд. – Я скажу, что перед поездкой решила изменить имидж. Не вернет же он из-за этого паспорт, я надеюсь?
– Не знаю. Уже не знаю. – Валя была настроена пессимистично.
Эта акция оказалась более чем серьезной, она отняла у нее много сил и времени. Валя сильно нервничала. Первый раз в жизни ей так неприятно было обманывать. Даже во имя благого дела.
//-- * * * --//
Визу Гена сделал быстро, купил билеты. Валя больше с ним не встречалась, а Васька после командировки сразу слегла с гриппом. Так что встреча с нежданным благодетелем постоянно откладывалась, и в итоге состоялась уже в аэропорту, когда Москву накрыл циклон – валил в большом количестве мокрый снег с дождем. Это было типично в Васином стиле.
Геннадий был в оранжевом тонком свитере и синих джинсах. С собой он прихватил светло-коричневую кожаную куртку, которая идеально сочеталась с цветом его волос. Васе нравилось, когда мужчины стильно одеты, поэтому она сразу настроилась оптимистично и невольно прониклась к Гене симпатией.
Он же смотрел на Васю как на один из предметов багажа. У него тоже было хорошее, ровное настроение. Видимо, это настроение было вызвано тем, что он покидает заснеженную, вечно проглоченную сумерками столицу нашей Родины и возвращается к смельчакам-тореадорам, Сальвадору Дали, фантастическим строениям великого Гауди и просто – к солнцу. Сердцем он оттуда и не уезжал. Он ничего не сказал ей по поводу прически, так что зря Валька бурно растрачивала свои нервные клетки. Судя по всему, ему было абсолютно все равно.
Когда прилетели в Барселону, в самолете на нее обрушился сначала шум, а затем и сам ливень. Она удивилась, потому что подсознательно ждала от Испании другого приема. Теплого, в первую очередь. Солнечного, красивого, такого, что глаза будет резать с непривычки, она будет щуриться как летом и наденет модные черные очки. Конечно, ливень тоже бывает красивым… Никто не спорит. Просто хотелось совсем иного.
Сам Гена озадачился так, что даже уши покраснели. И конопушки. Так трогательно. Ему, похоже, было стыдно за такой фортель со стороны испанской природы.
– Нечасто здесь такое случается. Думаю, что ненадолго. – Извиняющимся голосом произнес он.
Да, Валька же рассказывала, как он постоянно, с искренним восторгом воспевал славную испанскую землю. Потрясающий климат, люди, архитектура, и не успела она приуныть, как дождь закончился.
– Ну вот, все как я обещал. – Радостно и облегченно махнул Гена рукой в сторону смело проглядывавшего солнца и катастрофически синеющего на глазах неба.
Они быстро устроились в такси, Гена назвал адрес. В принципе он довольно неплохо говорил по-испански, но недостаточно хорошо для человека, который вроде бы давно там живет.
Все тучи развеялись, солнце засияло во всю свою декабрьскую мощь. Наконец-то она увидела такую густую синеву неба, которую ждала от Испании. Это был цвет глянца, как из дорогого, модного журнала. Нельзя сказать, что было тепло. Этому мешал сильный прохладный ветер, который нагонял на море больших белых барашков. Они ехали вдоль моря, дорога проходила по высоким серым скалам.
Минут через двадцать они подъехали к маленькому, на первый взгляд, домику. Гена открыл дверь, занес вещи.
– Твоя комната на втором этаже. Располагайся. – Сказал он топчущейся в прихожей Васе и нырнул по винтовой лестнице куда-то вниз.
Второй этаж был внизу. Вася до последнего дня не могла к этому привыкнуть. Когда она заходила в дом и видела лестницу, ей обязательно хотелось подняться, а надо было спускаться на второй этаж. Что за бред…
Дом был похож на домик улитки. Такие он вызывал ассоциации. Внешне маленький, а внутри – вполне нормально. Жить можно… А еще он был каким-то нежилым, в нем не чувствовалось души. Никакого стиля, милых, приятных вещей, радующих глаз и создающих уют. Чисто, просто и неинтересно. Даже казенно. Напоминал номер в гостинице средней руки, будто человек здесь не проводил все свое время, а приезжал раз в год на каникулы. Отдохнуть или перекантоваться.
Конечно, здорово было то, что стоит эта улитка-гостиница прямо на скале, точнее на обрыве. Возвышается над темно-синим бескрайним морем. Альберт здесь ни капельки не соврал. И об эту скалу бьются высокие волны. Непривычно. Особенно странно будет слышать их нарастающее грозное урчание и грохот об скалу ночью. Васька привыкла с детства к завыванию «рогатых» за окном, мерному шороху шин по мокрому асфальту и расчищающим снег лопатам на рассвете. Хрясь, хрясь. А здесь… Одна она не смогла бы жить среди бушующего моря. Гена – как настоящий рак-отшельник. Странный он все-таки…
Утром никто ее не разбудил, хотя времени было уже достаточно.
Поднявшись на первый этаж, она вначале услышала бодрый, командирский голос Гены. Затем он предстал перед ней в ярко-зеленом спортивном костюме, с телефонной трубкой в одной руке и со шкворчащей сковородкой в другой.
– Омлет будешь? – спросил он с ходу.
Васька кивнула и снова с интересом оглядела его. Он разговаривал с какой-то Жанной.
– Завтра нас примет врач, я договорился. Сопровождать нас будет переводчица – Жанна.
– Что будем делать сегодня? – спросила Вася, вся сгорая от нетерпения.
Она мечтала вырваться из дома на скале, ей там было уже тесно. Точнее, сразу стало тесно и душно. Она почувствовала себя в заточении, а это ведь просто недопустимо. Быстрее пройтись по Барселоне, вдохнуть свежий ветер…
– Я могу показать тебе интересные места, а вообще – на твое усмотрение. Сейчас соберусь.
Она проглотила омлет за одну секунду, собрала в тугой хвост волосы на затылке и стала ждать Гену в маленьком холле. Пока ждала, заметила на телевизоре две фотографии в красивых рамках. На одной – довольный жизнью, широко улыбающийся, крепкий парень лет восемнадцати, с медными волосами. На другой – хрупкий мальчик лет пяти, сидит на скамеечке в обнимку с клоуном. Клоун улыбается, а мальчик грустный. Волосы у него тоже медные. Вася никогда не любила клоунов, в цирке они ее просто бесили. Их огромные рты, застывшие в идиотской улыбке, картофельные носы и выпученные глаза. Такие они неискренние и совсем не смешные, а потом их и в жизни порядком хватает, клоунов этих…
– А свитер или куртку ты случайно не хочешь надеть? Испания – понятно, но все же декабрь… – откровенно удивился он ее быстроте. – Ты взяла с собой что-нибудь из теплых вещей?
– Конечно. – Она пулей слетала за любимым фиолетовым свитером.
– Это поразительно. – Он снова не мог скрыть своего удивления. – Обычно я всегда ждал девушек. Все их ванны, маски для лица, приукрашивания, полчаса на одну покраску ресниц или сушка волос около часа. Я успевал матч баскетбольный просмотреть. Это доводило меня до полуобморочного состояния и всегда заканчивалось скандалом.
Он заметил, что фотографии стоят по-другому. Вася из-за того, что спешила, поставила их неправильно.
– Это мой сын, – сказал он довольно сдержанно, указывая на грустного ребенка.
«Нетрудно догадаться», – хотелось ответить, но она только смутилась и поправила рамки.
– Я не женился на его матери, а ребенка она оставила. Я сказал, что буду обеспечивать, но не более того.
– А тот, другой… – не удержалась Вася, – такой веселый?
– Да. – Здесь лицо его неожиданно просветлело, разгладилось, и голос прямо поплыл от нежности. – Старший. Ему на днях восемнадцать исполняется. Это про него я тебе много на Кубке рассказывал. Диана его просто обожает. Говорит, отдашь его мне годика через два, и слушать меня даже не хочет. Очень способный парень, я с ним связываю большие надежды. Кстати, надо Диане набрать сегодня.
В какой именно области он способный, Вася выяснять не стала, и кто такая загадочная Диана, тоже не стала спрашивать. Видимо, он тоже рассказывал Вале.
Когда они ехали на джипе, ветер на все лады распевал и свистел за окнами, и везде простиралась темно-синяя волнующая бездна, а над ней – бесконечная эмалевая синева.
Гена весь день возил ее по местным достопримечательностям, поднимался высоко наверх, откуда видна вся Барселона. Чувствовал он себя как рыба в воде, и когда Вася восторгалась чем-то, а делала она это всегда очень экспрессивно – по-другому не умела, – то он снисходительно и благосклонно улыбался. Ужинали не в ресторане, а дома. Он переоделся в зеленый спортивный костюм, достал что-то из маленького холодильника, три минуты пожарил, приправил соусом, чем-то присыпал ароматным, и ужин был готов. Настоящий ужин холостяка. Какое-то мясо неопределенного происхождения и вкуса.
Он остался сидеть на диване и смотреть спортивный канал, а Васька посидела немного рядом из вежливости и потому что было элементарно скучно, а потом побрела в свою комнату. Пожалела, что книгу забыла взять, хотя с подобным проведением вечеров она солидное собрание сочинений кого-нибудь из классиков спокойно бы одолела.
– Спокойной ночи.
– Да, выспись. Завтра тяжелый день, – ответил он, не отрываясь от экрана. – Кстати, что ты решила насчет Финляндии?
– Я еще думаю.
– Путевки нужно на днях выкупать, ребята звонили. Ладно, спокойной ночи.
Валя рассказала ей про его предложение. Вася честно не знала, что ему ответить. Она не могла понять – нравится он ей или нет, да и времени прошло совсем немного, как они знакомы. С его стороны не было никаких поползновений и намеков на более тесное общение. Она странно себя почувствовала: нормальный мужчина рядом и – ничего, а в глазах, тем не менее, застыл вопрос. Как у собаки.
На следующий день встали довольно рано. Он сам разбудил ее, постучав деликатно в дверь.
– Вставай, нам еще Жанну забирать.
Жанну они перехватили в самом центре. Это оказалась милая женщина среднего возраста. Она работала в туристическом центре и давно уже здесь жила. У нее были карие глаза, непонятная стрижка с высветленной прядью, обаятельная улыбка и десятилетняя дочь. Одевалась она как местные. Достаточно просто, не выпендриваясь. Единственным украшением был узорчатый добротный шарф.
Гена командовал парадом, и ему очень это шло. Похоже, он знал об этом, Военное училище все-таки заканчивал не напрасно. Когда подъезжали к клинике, которая была расположена в старинном красивом здании, он даже в лице изменился.
– Нас просили подождать, доктор скоро примет. – Жанна выяснила все у улыбчивой медсестры и своим мягким голосом сглаживала Генину суровость.
– Ты не забыла карты предыдущих исследований? – спросил он у Васи строго, когда они сели у нужного кабинета.
Она не успела ответить. Из двери кабинета стремительно вышел высокий, сухопарый дедушка в белом халате с большим количеством перьевых ручек в боковом кармашке и тонких очках. Лет ему было под восемьдесят, но держался он… Молодые могут позавидовать. Он доброжелательно, но внимательно посмотрел на их разноперую компанию, одновременно смуглая медсестричка, стоявшая рядом, бойко говорила ему что-то, а Жанна показала рукой на Васю. Он улыбнулся и пригласил Васю в кабинет.
– Иди вместе с Жанной, – отдал приказание Гена, потом не выдержал и присоединился к ним.
Дедушка, которого звали доктор Мигель Хорхе, терпеливо выслушивал Васю, намеренно не называвшую свою болезнь. Ей важно было услышать диагноз от мирового светилы. Доктор назначил энцефалограмму и попрощался со всеми до следующего утра.
Когда они вышли из кабинета, Жанна с Геной стали о чем-то шептаться. В руках Гена держал большой листок бумаги с цифрами и подписью.
– Василиса, иди к машине. Мы сейчас.
Она послушалась. Потом обернулась в коридоре и увидела, как Гена достает кредитки и наличные.
До этого момента она не воспринимала происходящее всерьез. Как в кино. Да, Испания. Да, привезли к знаменитому врачу. А вот сейчас… когда человек платил за нее из своего кармана… Вся картинка для нее изменилась. Она преисполнилась благодарностью к Гене. Ответственный мужчина. Человек слова.
В ее среде слово ничего не стоило. Все трепались как бабы на базаре, и делали себе на болтовне имя. Жертвовали ради карьеры и славы своей личной жизнью, когда обливали грязью жизнь других. Нескончаемый поток грязи, и она там барахтается. Ее вдруг передернуло.
– Отлично. Ты довольна? – Похоже, что он был доволен больше Васи.
– Спасибо тебе.
– Подожди. Еще рано спасибо говорить. Надо, чтобы доктор свое слово сказал и помог тебе. – Он отвлекся на скромно стоящую в сторонке Жанну. – Дорогая, до завтра. Дочке привет.
Он высадил Васю на улице Диагональ, которая пересекает весь город. Они договорились, что вечером он заберет ее там же, и Вася пошла шататься по Барселоне. Как она и хотела. Почему-то внимание сильно привлекали желтые светофоры, в большом количестве висящие и стоящие, народ в офисных деловых костюмах и миловидные девушки, рассекающие по городу на мотоциклах и скутерах. Рассматривала испанских мужчин невысокого роста и женщин, которые были яростными противницами мэйк-апа. Но при этом по полной программе отрывались на своих волосах, которые они красили, судя по всему, под цвет любименьких свитерочков и сумочек, или просто под настроение, а одеты были во что-то бесформенное – кулем висящие штаны, растянутые кофточки с длинными, болтающимися рукавами. Заглядывала в магазины, где вовсю шли рождественские распродажи, и никак не могла надышаться прохладным, свежим воздухом, который сильно, временами беспощадно бил прямо в грудную клетку, будто увесистым кулаком, и от которого буквально распирало легкие. Васе в конце вечера стало казаться, что она похожа на воздушный шарик. Еще немного воздуха, и если не привязать за ниточку, то у нее есть все шансы взлететь в синее прекрасное небо.
Гена забрал ее, как и договорились.
– Ну, как много вслед присвистываний услышала? – И, не дожидаясь ее ответа, продолжил: – Я позвонил Диане. Пересечемся с ней сейчас и поужинаем.
Это было очень вовремя. Ужин. Вася была заочно благодарна неизвестной Диане, благодаря которой она наконец-то прилично поужинает. Хотелось в это верить, потому что помимо свежего воздуха ее обостренное благодаря голоду обоняние во время прогулки все время улавливало умопомрачительные запахи жареной рыбы, кофе, сладостей.
Гена был в белой рубашке и очередных синих джинсах с красивым ремнем. Все просто, дорого и со вкусом. Вася никогда не думала, что рыжие могут быть загорелыми, а здесь белая рубашка вдруг выявила, что у Гены приличный загар. Она стала стесняться своего незатейливого, мягко говоря, наряда. Если бы он ее предупредил об ужине…
– Здравствуй, моя дорогая. – Он нежно обнял и поцеловал в щеку невысокую женщину.
– Ну, как ты съездил? Доволен? Думаю, что да, – задала вопросы вместо приветствия и сама на них ответила Диана.
Она оказалась импозантной женщиной лет семидесяти. Хрупкая. В черной небольшой шляпе и кожаном пальто, сильно затянутом на талии широким поясом. На тонких изящных пальцах блестели сапфиры. Красивые часы. Но самое главное в ней были – глаза. Необыкновенные. Синие и пронзительные как испанское небо, живые и проницательные. Про обладательниц таких глаз еще говорят, что «она заглянула мне в душу». В молодости, конечно, многие по ней убивались, это было несложно представить. И еще, несмотря на хрупкость, в ней отчетливо, прямо рельефно проступал характер. Сильный. Она прожила бурную жизнь, что было закономерно для женщины с такой внешностью и характером. Было понятно, что женщина это много повидавшая и много перечувствовавшая. Плюс ко всему от нее исходили флюиды авантюризма, которые Вася улавливала в людях мгновенно. Вернее, не исходили, а сбивали с ног. Натуральный книжный персонаж.
Разговаривали они с Геннадием на равных. Вася первый раз видела, чтобы он смеялся открыто и доверчиво, как ребенок, сыпал шутками и был бесконечно обаятелен.
Диана прострелила глазами Васю насквозь. Женщина – она в любом возрасте женщина. Было заметно, что ей интересно посмотреть, кого Гена притаранил из Москвы с благотворительной целью. То, что он рассказал ей о медицинской стороне визита, Вася даже не сомневалась, так сильно чувствовалось, что он готов рассказать ей все про себя, про кого угодно, лишь бы она сидела рядом с ним, изредка качая головой в знак согласия, и смотрела на него серьезно и вдумчиво.
Ели каталонские грибы, Диана заказала себе рыбу сибас в белом вине, а Васе рекомендовала паэлью и дораду в морской соли. Гене принесли целый поднос моллюсков и креветок. Порции были огромные.
– Ну что, по копытцам? – спросил заморивший десяток червяков Гена, и они с Дианой засмеялись.
– Какие копытца? – вырвалось невольно у Васи, и она тут же себя обругала. Мало ли какие у людей секреты.
– Да есть здесь одно блюдо – «морские копытца» называется. Мы его ели, когда только познакомились. Я тоже тогда так спросил, – без энтузиазма объяснил Гена. – Давно это уже было, а как вчера, – трогательно добавил он, изменившись в лице.
– Возьмите сангрию, попробуйте – вино национальное, – предложила Диана, махнув на столик, где стояла глиняная бутылка.
– Спасибо, – замялась Вася. – Я попозже.
Сама Диана без конца заказывала черный кофе и пила его часто, маленькими глоточками.
На сладкое все дружно взяли каталонский крем, и Гена совершил краткий экскурс в историю, сказав, что в далекие времена в него могли положить яд тому, с кем хотели наконец-то свести счеты.
– Знаешь, я готова съесть его даже отравленным, – ответила Вася серьезно, наслаждаясь вкуснотой и общей атмосферой, а Диана внимательно посмотрела на нее в эту секунду. Внимательно и по-другому.
Сидели долго, часа два. Потом Диана сказала, что ей надо идти, Гена явно неохотно попросил счет и как заправский фокусник незаметно извлек откуда-то кредитки, которых у него оказалась целая колода – на все случаи жизни. В итоге он картинно бросил на стол, видимо, самую крутую. Этой деланностью он Васю удивил. Зачем? Правда, у них здесь свои отношения, да и может же мужчина, в конце концов, немного повыделываться.
– Сына мне отдашь! – крикнула она на прощание, взмахнув изящной ручкой в лайковой перчатке.
За ней неслышно подъехала красивая длинная машина.
– А сам я как? – счастливо спросил Гена, глядя на Диану как на прекрасную фею.
– Еще себе родишь, какие твои годы. – Она поправила шляпку и села в машину.
Он снова радостно засмеялся, Вася смотрела на него в смятении. И точно. По мере того как машина увозила от него Диану, он превращался в закрытого и какого-то нахохлившегося. Как воробей в мороз.
– Классная она все-таки!… – только и смог выдохнуть он.
Что их связывало – непонятно. Они испытывали друг к другу явную симпатию, и, конечно, будь красавица Диана помладше, думала Вася, Геннадий бы ее не отпустил. Правда, неизвестно, насколько самой Диане он был бы интересен.
Вот так слоняешься по улице Диагональ взад-вперед, а рядом в машинах проплывают такие женщины с какой-нибудь необыкновенной судьбой, нестандартной жизнью, дуэлями, изменами, неземными страстями… А может, у нее все было как у всех: взаимная и неразделенная любовь, крики в ночи и сладостные вздохи, боль разлуки и 120 ударов сердца от долгожданного признания. Конечно, она же не инопланетянка. Да, имя у нее, бесспорно, необыкновенное, внешность тоже, но живем мы все равно по определенным правилам, и кардинально нового никто еще не выдумал. Особенно что касается любви.
Размышления Василисы неожиданно прервал Гена.
– Знаешь, как ее настоящее имя? – глухо спросил он, будто прочитав ее мысли, – Наталья. Ее муж застрелился на площади перед домом, когда узнал, что его должны посадить, и она осталась одна с сыном на руках. Они друг с другом почти не общаются. Уже давно. У сына своя жизнь – все закономерно, а еще он всю жизнь на нее крепко обижен, из-за того, что сразу после гибели его отца она вышла замуж за друга семьи. С отчимом отношения не сложились, как Диана ни старалась. Так и металась всю жизнь среди двух любимых мужчин в роли парламентера. Сына, конечно, она всегда любила сильнее всех.
Вася молчала. Что здесь скажешь? А спрашивать ничего больше не хотелось.
Так пролетело несколько дней, и все они были похожи один на другой. Вася уже стала ассоциировать себя с одной из героинь программы типа «За стеклом». Такая же бредятина. От тоски хотелось завыть, если бы она не очутилась благодаря встреченной группе русских туристов на знаменитой улице Рамбла, которая тянулась по городу змейкой. Сомерсет Моэм ее считал самой красивой улицей, а Гена про нее даже не заикнулся. Прошла по ней с огромным удовольствием, находя что-то общее с московским Арбатом. Только Рамбла еще это настоящий живой рынок: постоянно кто-то мурчит, подтявкивает, птички поют на все лады, голуби в клетках болтаются. Везде засилье цветов, картин, мимы ходят в костюмах. Через день поняла, что куда бы ты ни зашел, надо говорить: «Ола!» Типа нашего привет или здравствуйте. Вечером она, как все добропорядочные граждане, садилась на террасе и выпивала чашку кофе с молоком, который терпеть обычно не могла, и съедала горячий шоколадный торт с ванильным мороженым – это уже с большим удовольствием. Конечно, вся тоска пропала, когда она увидела знаменитое творение Гауди – Саграда Фамилья. Вася тогда позабыла обо всем на свете, запрокинув голову с раскрытым ртом. Она не сразу вспомнила, что именно ей напоминает этот воздушно-причудливый сон наяву. Под вечер, когда неразговорчивый Гена забирал ее по сложившейся традиции, она поняла, что это гениальное творение напоминает игру, в которую играют все карапузы, и они с Валей не являлись исключением в свое время. Когда они были на море, они смешивали песок с водой и выливали аккуратненько этот «цемент» на берег, а когда все подсыхало, получались красивые башенки, очень похожие на архитектурное достояние испанцев. Забава веселого ребенка. Наверное, Гауди оставался им до конца своих дней. Еще Валю занесло в бедный район, с узкими грязными улочками, измалеванными граффити. Там все было полуразрушено, а над головой висели сетки, в которые валились мусор и разнообразные отходы. Валя поспешила выйти оттуда, когда над головой как граната пролетела со свистом бутылка, успешно приземлившись в сетке. Старички-соседи устроили легкий сеанс стриптиза, стоя на балкончиках в одном исподнем и громко переговариваясь. Странно также, что Гена не предупредил ее о карманниках, которые водились здесь в большом количестве, потому что Валя наблюдала сцену, когда ее пухлая соотечественница, тоже открывшая широко рот на Рамбле, довольно быстро его закрыла, когда обнаружила пропажу кошелька. Тогда она заверещала, потом закудахтала как курица, и Васе показалось, что она никуда не улетала с Родины. На крик прибежали два полицейских, начали спрашивать окружающих, но было ясно, что это все безрезультатно. От русских Валя также с удивлением узнала, что в Барселоне бурлит ночная жизнь, открыты бары, дискотеки, и народ зажигает не по мелочи. Это известие ее встряхнуло, и она попробовала «пробить» Геннадия.
– Мне рассказали, здесь по ночам люди неплохо проводят время, – закинула она удочку вечером во время их домашнего ужина. – Дискотеки разные…
– Да, конечно, все есть. Ты в Москве не устала от этого карнавала? – резко спросил он.
– Мне хотелось посмотреть, я ведь не каждый сезон в Барселону летаю. – Заупрямилась она. Вернее, Васю разозлил его вопрос.
– Не знаю, может быть, сходим, но сегодня я точно никуда не поеду. Устал, – ответил он угрюмо и пошел к самому дорогому предмету в доме – телевизору.
Вася в который раз пожалела, что не умеет водить машину. Значит, удочка оказалась закинута неудачно. Она придумала, что останется завтра в городе и попробует переночевать в какой-нибудь захудалой гостинице – она ведь не может не побывать на местной ночной тусовке. Не простит себе потом.
– Не забирай меня сегодня, – огорошила она Гену утром, когда приехали в город.
– Еще раз, я не расслышал, – он немного приглушил музыку.
– Я останусь, немного потусуюсь, найду что-то типа студенческой гостиницы и утром тебе позвоню, – твердо проговорила она свою программу.
– Так не пойдет, – спокойно сказал он. – Я не оставлю тебя на ночь в городе.
Сопротивление его в конце концов было сломлено, и он приехал в десять вечера с кислой миной. Дискотеки открылись в полночь, и когда Вася увидела толпу, ощутила отчаянное, беспредельное веселье, исходившее от людей. Ей захотелось с разбегу прыгнуть как со скалы в горячую, притягивающую к себе передвигающуюся людскую лаву. Все танцевали, пили, разговаривали с бокалами в руках, пританцовывая на месте, посылали друг другу воздушные поцелуи. Гена сдулся окончательно, а Валя ожила. Давно ей так не хотелось улыбаться, потому что Гена давил на нее, подавлял, а она к этому не привыкла. Она порхала там как бабочка, как вольная птичка, полностью растворившись в жарком, подорванном безумии, а потом случайно бросила взгляд на него. Он тоже невольно заулыбался, глядя на ее передвижения, и домой они вернулись часам к четырем утра.
Вся Диагональ была исхожена неоднократно вдоль и поперек, всех художников и мимов на Рамбле она знала, от резкого ветра устала. Хотелось от него уже где-то спрятаться, прикрыть лицо рукой. Тугой, свежий воздух перестал ее волновать. Приелся. Так же как и шум волн. Вася любила и привыкла действовать, а не сидеть взаперти сложа руки. Ждали заключительного приема у доктора, который должен был вынести свой испанский «приговор».
Наконец-то вместе с Жанной зашли в клинику. Вася не волновалась. Она знала, что вряд ли испанский доктор поставит ей другой диагноз, но она хотела верить в то, что он поведает ей о необыкновенных, чудодейственных таблетках, которые изобрела прогрессивная европейская медицина в последнее время и которые раз и навсегда избавят ее от «болезни гениев». Достанет баночку с пилюлями и торжественно ей вручит.
– Жанна, скажи мне, почему мужчины здесь свистят вслед или что-то кричат? Что это значит? – спросила Вася, пока томились в коридоре.
– Все нормально. Обычное поведение испанских мужчин, их реакция на симпатичную девушку. Внимания не обращай, а кричат они обычно одно и то же «Здоровья твоим родителям, которые родили такую красавицу» или «Хорошего дня, красотка!» – улыбнулась Жанна. – Они обычно от блондинок с ума сходят, но если у девушки еще длинные ноги – считай, ты попала.
«Правильно Валька говорит, что надо перекрашиваться…» – подумала она, но тут ее философские размышления были прерваны.
Доктор открыл дверь кабинета и пригласил Васю с Жанной. Почему-то попросил в этот раз, извинительно улыбаясь, остаться Гену в коридоре. Вася удивилась и немного напряглась.
– Доктор спрашивает, этот мужчина тебе – муж? – перевела Жанна.
Услышав отрицательный ответ, он удовлетворен кивнул головой.
– Он считает, что это – достаточно интимная беседа, и посторонние, пусть даже хорошие друзья, не должны принимать участия в беседе. Это ни к чему, потому что это касается только тебя, твоей жизни.
Вася с ним согласилась. Интересно, что бы доктор сказал, если бы знал, что она попала сюда благодаря этому человеку в коридоре, который все оплатил?
Доктор четко проговаривал результаты энцефалограммы, назвал диагноз. В общем, ничего нового, значит, чуда не будет. Откуда-то неожиданно выползли слезы. Вот еще не хватало… Вася выжидательно посмотрела на него, потом не выдержала и спросила тихо и растерянно:
– Что же мне делать?
Он поднялся с кресла, которое жалобно скрипнуло.
– Подойди сюда, пожалуйста, деточка.
Вася подошла к нему. Он развернул ее к стене, на которой, оказывается, висело большое зеркало.
– Что ты там видишь?
Она не ожидала такого вопроса.
– Тебе нравится то, что ты там видишь? – Попробовал спросить доктор немного по-другому, хитро улыбаясь глазами, отчего по его доброму лицу побежала паутинка морщинок.
Жанна тоже заулыбалась, когда переводила.
– Ты спрашиваешь, что тебе делать… Жить! И радоваться. Бог не каждого одаривает такой красотой. Тебе просто повезло. И еще: невозможно получить все сразу. Поверь мне как очень старому человеку и давно практикующему врачу.
Здесь у доктора, видимо, включился национальный темперамент, и он, экспрессивно размахивая длинными худыми руками, горячо и быстро заговорил о радости, об умении жить. Ведь это умение есть далеко не у всех. На испанском все звучало особенно красиво и убедительно, так что можно было даже не переводить. Слушая эмоциональное выступление доктора, Вася еще раз убедилась в том, что делает все правильно. Как это ни парадоксально звучит, но именно во многом благодаря болезни она так и живет – не оглядываясь по сторонам и не прислушиваясь. Мало ли кто там что-нибудь вякнет или косо, с осуждением посмотрит в ее сторону. Плевать! Смотрите и говорите. Вы завидуете, потому что вы не умеете кайфовать от того, что вы просто живете. Кому-то, вероятно, было жаль Васю, а ей было искренне жаль всех этих обделенных.
Таблетки он назначил те же, что ей давно прописала московская профессорша. Стоило ради этого лететь за тридевять земель… А может, стоило. Всю жизнь она будет вспоминать старенького жилистого доктора, который крутит ее перед зеркалом в разные стороны. Напоследок он тогда еще раз сказал, что это ее Бог поцеловал. Спасибо ему, Богу, конечно, за такой поцелуйчик…
– Ну что? Помог он тебе? – поднялся им навстречу Гена. – Вы такие странные, улыбаетесь. Что он вам такого наговорил?
– Да, конечно. Сильно помог.
Гена старательно пытался хоть что-нибудь выведать у Жанны, но она ограничивалась туманными выражениями.
Завтра Вася возвращалась в Москву. У Гены оставались какие-то дела, и он собирался прилететь на два дня позже. Жанна подарила Васе на прощание набор свечек в виде маленьких золотых елочек, искренне наговорила много хорошего и оставила свой мобильный.
Если бы кто-нибудь сказал тогда Ваське, что она будет спустя некоторое время звонить этой женщине, она ни за что бы не поверила. А если бы еще сказали, по какому поводу… Да, жизнь – странная штука. Сто процентов.
Ужин был традиционным, все по расписанию.
– Ты поедешь со мной на собачьих упряжках? – Уставившись куда-то ей в переносицу, упрямо спросил он тоном обиженного мальчика.
Он задолбал ее этим вопросом.
Она пробормотала что-то невнятное. Гена оскорбленно замолчал и особенно пристально уставился в экран телевизора.
Интересно, а если бы она ответила «да»? Вдруг он кинулся бы к ней с жаркими поцелуями и, трепеща от страсти, начал срывать на ходу одежду как безумный? С себя и с нее. Вполне возможно. Было такое впечатление, что кто-то в жизни сильно обидел его. Опрокинул, как сейчас говорят. И он больше не собирался раскрываться, доверяться просто так, за красивые глаза. Он хотел каких-нибудь гарантий. В данном случае такими гарантиями были собачьи упряжки.
Они пожелали друг другу «спокойной ночи», она прокрутилась на кровати веретеном, но ей определенно не спалось. И морю тоже не спалось. Море вздыхало, подчиняясь определенному ритму, громко ударялось о скалу и, получив от нее долгожданную смачную затрещину, с протяжным оханьем отползало обратно, чтобы повторить ту же схему их непростых взаимоотношений. То ли волны особенно сильно шлепали о скалу, то ли… Вася поднялась к нему, открыла тихонько дверь. Пугать его Вася не собиралась. Похоже, что он тоже не спал, при этом нисколько не удивился ее приходу. Все молча. Фигура у него была хорошая, спортивная – посмотреть приятно, потрогать, должно быть, тоже, но Вася совершенно его не чувствовала.
Есть замечательное выражение – близость. Это когда люди близки. Как же все просто… Раньше до нее полностью не доходил истинный смысл этого слова, точнее, близость была для нее синонимом слова секс. А здесь… Она остро ощутила, может впервые поняла, насколько это разные слова. Никакой близости. Даже намека. Каждый из них находился в своем измерении, совершенно не желая его покидать, так что к происходящему скорее подходило выражение интимная «дальность». Поцелуи были настолько пресными, что она довольно быстро прекратила целоваться. Его кожа напоминала ей каучук. Каучуковый мужчина. Да что там говорить… Просто два красивых, ладно скроенных тела потерлись, поелозили друг по другу, исполнили определенные комбинации и мирно разошлись по собственным норкам.
Она полежала немного для приличия, потом пошла к себе. Гена не возражал.
Любую встречу Вася могла всегда прокомментировать, обсудить с Валькой, похихикать или разложить по пунктикам. А здесь – ноль. Ноль эмоций, ноль энергетики, ноль комментариев. Настолько все бесцветно и равнодушно. Слюнообмен какой-то. С манекеном, наверное, было бы интереснее, во всяком случае смешно. Кукла ведь.
В Москве все остекленело от холода. Скрюченные, черные стояли деревья, такие же скрюченные были люди, словно у них всех одновременно приступ острой боли в животе приключился. Лица соответствующие. И стоило ступить на родную землю, как мгновенно полились сочные сопли, а нос стал похож на красную дулю. Ерунда! Вася была очень рада. Так здорово было обнять маму и сестру.
– А, лягушка-путешественница наша вернулась… – Лидия Николаевна не могла удержаться от комментария.
Ей Вася тут же вручила маленький сувенир из дьюти-фри, и соседка скрылась за облезлой, поролоновой дверью.
Вале она привезла белую куртку «Богнер» с капюшоном и красной, изящным вензелем выведенной буковкой «В» точно в районе сердца. Большой капюшон оторочен пушистым светлым мехом. Не куртка – мечта. И перчатки белые. Наверху – мягкая кожа, внизу – ангорка. На перчатках тоже магическая буковка.
– Я не удержалась, зная твою маниакальную страсть к белому. Резиночки пришей к перчаткам. Вечно теряешь.
– Буква хорошая, Валентину понравится.
– Надо же… Я и внимания не обратила.
После восторженных криков и поцелуев начался «разбор полетов».
– Никуда со мной не ходил, кроме больницы, конечно. Предоставил меня самой себе. Приезжали домой, он доставал что-то невнятное из холодильника, спрашивал: «Кушать хочешь?»
– Хорошо еще, что спрашивал. – пошутила Валя.
– Сам жарил, – продолжала спокойно Вася свой отчет. – Потом с каменным лицом смотрел спортивную фигню по телевизору и шел спать. Он там как сыч сидит на своей скале. Не знаю, какую женщину он себе ищет, но мне кажется, что ему и так очень неплохо. Скучный он, просто тоска. Может, я, конечно, не разбудила в нем романтических чувств, не зажгла его. А еще видно, что он какой-то уставший. Заметно, что и страсти, и любови разные – все это бывало у него неоднократно. Такое впечатление, что он сам не знает, чего хочет, вот от этого и напрягается. От одного такого напряжения устанешь… Хочется быть счастливым, а не получается никак. Вроде только сорок лет, и еще жить надо, а уже неинтересно. Он будто ждет, что придет кто-то и будет его развлекать. Как маленький, сам себя занять не может, поэтому без конца ноет. Конечно, можно обвинять весь белый свет, говорить, что девушки не те пошли… А ты сам? Ты интересен? Вот и носится с этими дурацкими собачьими упряжками… – Вася не выдержала и колоритно выругалась.
– Ладно, с этим все ясно. Ты лучше про врача расскажи. Гена помог тебе, как обещал?
– Ты знаешь, с этой стороны он – умница. Слово свое сдержал.
– А как тебе испанцы?
– Испанцы… – Васька нахмурилась. – Как тебе сказать… Женщины похожи на первый взгляд на грузинок, но если приглядишься, понимаешь, что они сами на себя похожи. Красивых, смазливых я там не увидела. Может, не там смотрела, или инквизиция всех красивых на кострах сожгла – как ведьм. Но держатся они с таким чувством собственного достоинства, что при взгляде на них понимаешь, что это заложено веками. В генах сидит.
– В генах? – Валя не удержалась. – Или в Гене?
– Прекрати. Ну так вот… И за счет этого векового достоинства и горделивости они выглядят привлекательно. Ах да… Еще что хотела сказать… Задницы у теток, конечно, необыкновенные. Породистые. У нас таких нет, сколько в тренажерном ни убивайся – все равно не получится. Национальная особенность. Почему у них именно в этом месте основная красота сконцентрирована – непонятно.
– А мужики какие? Хуаны все эти…
– Никакие. Мужики ужасные. На наших похожи. Можешь представить? – возмущенно и почему-то обиженно спросила Вася.
В принципе, Валя могла это представить. Действительно, ничего утешительного, но в тот период в голове прочно поселилась буква «В» со всеми вытекающими отсюда последствиями, поэтому это скрашивало представление. Обо всем.
– Нет, надо в Италию. Срочно, – продолжала животрепещущую тему сестра. – Мужики интересные, только и слышишь: «Кэ бэлла»! Секс любят, из кровати не вылезают, комплименты постоянно расточают, улыбаются. Настоящие, правильно приготовленные спагетти с пастой, горячий секс и живая итальянская речь, похожая на музыку. Что еще надо?
Вопрос риторический. В принципе, человеку много чего надо. Если по-хорошему.
– Нет, правда. Надо нормально съездить, чтобы реабилитировать себя в этой солнечной стране.
– В смысле?
– В смысле… – скорчила рожу Вася. – Ты что, забыла, как я с фингалом туда поехала? Такая красотка была! Только за два дня до возвращения очки смогла снять.
– Очки, случайно, не розовые были?
– Если бы… В пол-лица черные квадраты от «Дольче Габбана». Спасибо им, этим талантливым парням нетрадиционной ориентации, – помогли мне скрыть такой позор… Ой, Тяпа репортаж сделала! Тяпочка! Подожди, это мне срочно надо посмотреть. – Вася включила громкость на полную и уселась восторженно перед ящиком, отключившись от всего мира.
Пока она следила за происходящим на экране, Валя вспомнила этот фингал и причину его возникновения. Васька свалилась тогда на кухне, когда разговаривала с ней по телефону. Они смеялись, а потом вдруг Васька пропала. Трубка не разбилась и не отключилась. Она валялась рядом с ней, когда Валя отпросилась с работы и влетела в квартиру. Так бежала, что сердце чуть не выпрыгнуло, подняла сестру и долго не хотела давать зеркало. Зрелище было не для слабонервных, потому что по непонятным причинам удар пришелся ровно в область глаза. Бровь вспухла и превратилась в огромную шишку, как у завзятого боксера, над глазом все покраснело. Никакой лед и дорогие экстремальные мази не помогли. Утром опухоль, естественно, сползла вниз и аккуратненько распределилась, поменяв сочный красный цвет на ужасающе черный.
Вася должна была как раз рано утром улетать в сказочную Италию. Она напялила очки с твердым намерением их не снимать. Даже во время сна. Или секса, если такой вдруг приключится. Но на таможне ей пришлось предъявить свою физиономию во всей красе, российская таможенница за стеклом взглянула с пониманием и сочувственно сжала губы. А итальянские таможенники посмотрели на нее с интересом и потом, когда она прошла, тихо посмеялись. Она все видела, и никогда еще ей не было так стыдно. Действительно, со стороны казалось, что ей хорошенько наваляли. Ревнивый муж или просто какой-то идиот. «Ну что же ты так, милочка, неудачно? С любовничком, наверное, попалась. Надо быть похитрее в следующий раз, рагацца», – читала она в глазах веселых таможенников.
Так, все две недели Васин глаз цвел всеми цветами радуги. За исключением двух последних дней, но к тому времени ей уже стало все равно. Буквально фиолетово. Человек ко всему привыкает.
– Да, Тяпа великолепна! Вот смотри, удивительное дело – разговаривали с тобой о фингале, и тут же я ее увидела. Ничего просто так не бывает, даже совпадения. Сто лет…
– А связь-то какая с ней? Твой фингал и она? И вообще, что ты заладила: Тяпа, Тяпа. У нее имя хоть есть? – Раздраженно спрашивала Валя, которую почему-то задела Васькина восторженность по отношению к белобрысой тетке, вышагивавшей на экране.
– Тяпкина, естественно. Маринка. С соседнего потока девчонка. Такая оторва была, балбесина натуральная… А сейчас – журналистка на первом канале, центровая. Кто бы мог подумать? Она заходила к нам один раз за книжкой, но ты, конечно, не помнишь…
Вася восторженно углубилась в студенческие воспоминания. Маринка Тяпкина была действительно существом выдающимся. Все поступили сразу после школы, еще с невыветрившимися до конца учительскими назиданиями, забитые и неуверенные создания, а Маринке было восемнадцать, и она казалась настоящим тертым калачом в узкой юбке, фирменных водолазках и с двумя золотыми кольцами. Что было просто нереально. Если где-то бурно матерились и гоготала толпа парней, значит, Тяпкина стояла в центре этой толпы и рассказывала очередной крепкий анекдот, придавая ему колорит хрипловатым голосом, смеясь громче всех и постукивая кого-нибудь заправски по плечу. Белые волосы ниже плеч воинственно развевались при любой погоде, голубые глаза всегда хулигански улыбались, и во рту была неизменная сигарета.
– Что, Васек-Трубачок, тяжела и неказиста?
Встречала она ее часто этой фразой, и пока Вася медленно соображала, что же ей ответить достойно, Маринка уже вся была погружена в рассказ о своей взрослой, нелегкой жизни.
– Полный мудозвон! Валить надо, конечно, от него по-хорошему. Пока черепушку мне не проломили или ноги не сломали. Таких хороших дружков его вчера видела, что до сих пор их светлые образы стоят перед глазами, на семинар даже настроиться не могу.
Это Тяпка так трогательно рассказывала о своем молодом человеке, который был из Люберец и с которым она серьезно встречалась. Тогда обитатели этого дивного района, вернее мужская юная его часть, наводили на москвичей смертельный ужас, и если сама Тяпка была под таким впечатлением, значит, дело было хреново. Они постоянно ссорились, крепко ругались, и однажды ее как-то не было несколько дней, а потом она появилась со странно усиленным макияжем. Будто грим театральный в палец толщиной на лицо положили, достаточно профессионально. Очки темные в руках вертела, хотя на дворе был не май месяц, а мокрый, гадкий снег. Она это понимала и ни разу их не надела, просто они значительно придавали ей уверенности.
– Васек, тебя можно на пять минут?– услышала в тот день Вася громкий шепот рядом с туалетом.
Маринка стояла слегка растерянная, что было для нее нетипично, и нервно, непрестанно щелкала золотистой зажигалкой.
– У меня к тебе есть одна просьба. Тут такое дело… – Она замялась вначале, потом выдохнула: – Давай шмотками махнемся. Верхними, я имею в виду, хотя бы на сегодня.
Размер у них был, в принципе, одинаковый, а рост высокий был только у троих на курсе. Третья кандидатура отпадала, она была круглой отличницей и жила в своем, совершенно стерилизованном мире. Вася как под гипнозом зашла в туалет и без звука стала снимать сапоги. У Маринки была шикарная голубая дубленка, которая Васю вполне устраивала, но детали надо было все равно уточнить. Слишком Тяпа была странная.
– Мой где-то рядом в машине сидит, он один должен быть. Мы с ним подрались недавно смертельно, и я сказала, что нам надо расстаться. Вот и получила в глаз.
– Подожди, так значит я выйду, и твой красавец ко мне сразу подскочит. Еще мне наваляет за компанию, рассердится, что его вокруг пальца обвели девчонки.
– Слушай, он, конечно, псих и взрывной, но никого другого он не будет трогать. Если сомневаешься, то не надо ничего, я понимаю. – С этими словами Маринка стала переодеваться обратно, расстегивая Васькину утепленную куртку.
Васе не улыбалось получить от незнакомого люберецкого паренька, но отступать она тоже не привыкла.
– Сегодня, понятно, это сыграет. А дальше что? Ты же не можешь зазывать по очереди весь курс в туалет и переодеваться постоянно…
Похоже, что Маринка сама еще не очень понимала, что ей делать. Так они постояли недолго с озадаченными лицами в вонючем сортире, Тяпка натянула на уши шерстяную веселенькую Васькину шапку, пристально посмотрелась в зеркальце и поправила на Василисе дубленку. Сначала вышла Вася и рысью побежала, прижимая непривычную ей сумку, и только потом до нее медленно дошло, что ее родные ключи остались у Маринки. Резко затормозив и повернувшись, наткнулась на черную кожаную грудь. Это был Леонид, которого так боялась смелая Тяпа.
– Ты кто? – задал он незатейливый вопрос.
– Василиса.
– Это что? – спросил он, беря пальцами ворот дубленки.
– Одежда, вы не видите, что ли?! Пустите, я очень тороплюсь, – пыталась вырваться Васька.
– Она где? – Леня изъяснялся, судя по всему, очень короткими фразами, и лицо его, бывшее вначале невозмутимым и серым, начало заметно багроветь.
Вася, увернувшись все же, побежала обратно ко входу, надеясь застать Маринку, и здесь уже увидела удаляющуюся знакомую куртку, которая направлялась к такси. Леонид, видимо, перехватил ее безнадежный взгляд и все понял, на это у него мозга хватило. В несколько стремительных скачков, похожих на стиль передвижения кенгуру, он догнал свою милую-любимую и стал молча зачем-то срывать с нее шапку, стараясь зажать в кольцо голову, но она увертывалась, и в итоге молодой человек поймал ее за волосы. Наверное, больно. Не успела Тяпа уехать. Вася наблюдала всю сцену у фонтана, в которой была звонкая пощечина, которую он заработал, и лицо его приобрело наконец-то хоть какое-то выражение, а жизнь, возможно, наполнилась смыслом. Закончилось все крепкими объятиями и поцелуем. Тогда она подошла, забрала свою сумку, а одеждой они решили меняться на следующий день. Тяпа промычала об этом решении, продолжая целоваться, не отрываясь от дела. К весне обнаружилось, что Тяпа с округлившимся пузиком, счастливая, как всегда, горластая и в невестах.
Где-то через год Васю занесло к ней домой, в новый кооперативный дом в старом районе. Дом производил впечатление, как сейчас у нас бы назвали, «элитного» жилья. Цветы на подоконниках, чистота, консьержка и тишина. До того момента как Вася не переступила порог Маринкиной большой квартиры.
– Проходи на кухню сразу, – встретила ее Маринка, не здороваясь. – Не споткнись, все развалено.
Она была растрепанная, не накрашенная, в простой футболке и с орущим маленьким товарищем на плече. Кричал он так, что Вася подумала тогда, что детей будет заводить ну очень нескоро. Если вообще будет. Тяпка стояла рядом с плитой и, не останавливаясь, мешала что-то в кастрюльке. Вдоль кухни была протянута веревка с развешенным постельным бельем, из-за которого она периодически выглядывала. Квартира, конечно, была хорошая, но понять это было очень сложно.
– Мама, возьми его уже! Мне надо доварить! – Громко кричала в глубь квартиры Маринка, но мама почему-то не горела особым желанием забрать внука. – Леня, подойди сюда. – И уже тихо: – Вот мудозвон, хоть бы чем-нибудь помог.
Раздалось неспешное шарканье, и на кухню лениво вплыл сам молодой папаша. Он был тощим, каким-то неухоженным, в несвежей майке и с выражением полного пофигизма на заспанном, опухшем лице. Не поздоровавшись с Васей, он забрал ребенка и сказал Маринке, что сидеть он с ним не будет, ему надо отдохнуть.
– А кто будет? – разъяренно поинтересовалась она.
– Родокам своим скажи. – Бросил он, не оборачиваясь, и вышел.
– Ты видела урода? – с яростью вопрошала Маринка из-за простыней.
Вася видела и еще раз сделала для себя выводы об умирающем институте брака. Хотя с таким экземпляром… Какие могут быть выводы?
Потом на кухню вошел, точнее пришлепал, Маринкин папа. Тот самый знаменитый переводчик, фамилия которого стояла на многих книгах в Васькиной квартире. Он тоже был в белой майке, правда, уже посвежее, огромных очках на хищном орлином носу и босиком. Спецодежда у них там была такая, что ли. Молча и угрюмо зашел, поправил очки на выразительном носу, достал из холодильника бутылку кефира, громко хлопнув дверцей, и вышел. Видимо, в доме здороваться было не принято.
– Родители со мной не разговаривают из-за муженька, – прояснила немного обстановку Марина, которая продолжала упорно что-то варить, сдувая белую челку с глаз.
– А к нему ты не пробовала переехать? – заикнулась робко Вася.
– Там братки будут тусоваться день и ночь. В самый раз с ребенком. Поэтому и терплю это противостояние, не знаю, надолго ли меня еще хватит. – Здесь она не удержалась и рассказала очередной жутко похабный, но смешной анекдот.
Надолго ее не хватило, они с «кенгуру» развелись, и Тяпа стала разведенной женщиной с ребенком. Как ни странно, ей все эти передряги пошли на пользу, она стала замечательно учиться, посерьезнела и похорошела.
– Вот такая наша Тяпа, – завершила краткий рассказ Васька, по-прежнему не отрываясь от телевизора.
По экрану уверенно ступала и произносила слова слишком четко, акцентируя внимание на каждом, белокурая молодая женщина, стильно одетая и серьезная. Было заметно, что она изо всех сил хочет, чтобы ее все действительно поняли, чтобы до всех дошло. Хотела достучаться до мозга и сердца. Настолько ее саму интересовала и затрагивала тема репортажа, что ты поневоле тоже проникался. Она заставляла слушать, поэтому Вася была, безусловно, права, когда так восторженно отзывалась о Тяпке.
//-- * * * --//
Они оказались в театре на какой-то модной постановке, о которой трещал весь бомонд. Сто лет Валя нигде не была. Естественно, опоздали и получили укоризненный взгляд седовласой билетерши с изящной гранатовой брошью. Наверное, спектакль был на самом деле выдающимся, люди вставали, кричали браво и вызывали на бис, но она не смогла адекватно оценить происходящее. Все было как в тумане, потому что он просто гладил ее руку, а когда их ноги соприкасались, то казалось, что еще секунда – и они оба взорвутся от распиравшего их желания.
Когда вышли навстречу кружащимся, сверкающим под фонарями кристалликам снега, Валя уже не помнила ни название спектакля, ни игру актеров, хотя заняты были знаменитости.
– Как хорошо, – со светящимися от наполняющей ее радости глазами сказала Валя, шумно вдыхая свежий морозный воздух. – Но завтра рано вставать. Так хочется, чтобы вечер не заканчивался.
Здесь она спохватывается, не сболтнула ли чего лишнего. Последнюю фразу она все-таки напрасно сказала. Как маленькая, в самом деле! Вырвалось…
– Мне тоже очень хорошо… – он улыбается, протягивая ей руки. – Спектакль был чудесным. Наверное. Кстати, как он назывался? Ты не помнишь случайно? – С ребяческим смехом спрашивает он, и глаза его блестят.
Она тоже смеется. Над чудесным совпадением их состояний. Но смех смехом, а…
– Надо домой, – продолжала она упрямо гнуть свое.
Он только сильнее сжал ее ладони, явно не желая соглашаться со сказанным.
Валя впадает в страшный мандраж. Еще ничего не было, все прекрасно и романтично. Чудесная стадия восхитительного флирта двух красивых, умных, взрослых и опытных людей. Она бы уже давно с удовольствием перешла на другую, гораздо более интересную стадию – соблазнения, – но она боится все испортить, если сейчас легко выяснится, как она относится к нему. Хотя и так заметно, он же не слепой… И в то же время страшно боится, что все будет как обычно, когда она внезапно захочет пропасть со всех радаров. Соскочить. Валя не знает, что же ей делать. Или пойти на поводу у инстинктов и в омут с головой, или… Ладонь стала почти мокрой, противной. Голова ты моя, голова! Кто-нибудь, отключите ее, пожалуйста!
Валентин поцеловал ее, не говоря ни слова. Ее желание по поводу отключения головы было незамедлительно исполнено.
Они смотрят друг на друга, потом бредут вдоль набережной. «Вороной конь» тихонько едет за ними следом.
– Отвези меня домой, пожалуйста. Я немного замерзла, и завтра рано вставать, столько записано на утро… – Она предпринимает еще одну попытку бегства.
Сразу понимает, что попытка была неудачной, потому что Валентин в ответ на это бережно и упрямо прижимает ее к себе, кажется, она запуталась в его пальто и собственных волосах. Ей кажется, что она смотрит красивый фильм. Классический французский, из разряда тех, которые никогда не могут надоесть, потому что в них есть сама жизнь, нерв, огромный спектр эмоций, переданные удивительным образом. Вернее, эти фильмы сами живые. Он дает знак водителю, тот подъезжает, и они громко падают на сиденье. Продолжают целоваться в машине. Сначала медленно, тягуче и осторожно, словно пробуя друг друга на вкус, а потом вдруг неистово, просто бешено. Так хочется изо всех сил стонать, но водитель все же рядом.
Только постоянно, рефреном стучит мысль: «Если я пересплю с ним, все пропало. Больше мы не встретимся». Это что за новости? А он, словно отвечая на ее мучительные раздумья, тихонько говорит, как типичный змей-искуситель: «Это никого ни к чему не обязывает. Мы же взрослые люди».
Хорошенькое дело. Ему осталось еще только выдать что-то типа: «Не парься, детка, все под контролем». Это она могла бы ему такое ляпнуть, скорее это в ее стиле. Только все равно с друзьями не спят. А кто сказал, что они друзья? Нет, они товарищи… Хочется дискутировать, но она уже абсолютно не в состоянии. Она давно не в состоянии, с первой секунды их странной встречи… Она сдается. На милость победителя, само собой.
Какая у него все-таки странная квартира. Правда, если учесть, что по месту обитания человека можно многое сказать о его характере, то все сходится. Белый пол в черную крупную шашечку нехотя сливается со светлыми стенами в легких разводах и потолком с лепниной. В прихожей почему-то на древних стульях стопками высятся бесчисленные пухлые папки. В комнате большой книжный шкаф, наполовину забитый бумагами. Голова чья-то гипсовая на полке стоит. Торшер мягким пятном освещает небольшое пространство в углу. Окно во всю стену с тяжелыми шторами по краям, которые можно сдвигать и отгораживаться от мира совсем, или наоборот, раздвигая, впускать его. Хочу – впущу, хочу – нет. Как кулисы в театре. Окно в мир. Непонятно, то ли в квартиру только что въехали, то ли довольно скоро собираются выезжать. Какая-то незавершенность в ней, запах витает вкусный, но своеобразный. Не скажешь, что здесь каждый день яичницу с луком жарят. Интересная картина висит под потолком. На темно-синем фоне лежит на боку обнаженная ярко-розовая, цвета фуксии, женщина, будто сложенная из ракушек. Валя засмотрелась на нее и запнулась об книги.
Кухня в холодном стиле, слишком много металла, хотя с деревянной мебелью салатового цвета смотрится вроде ничего. Техники современной полно: разные блендеры, кофеварка, кухонный комбайн… Он себе готовит? Сложно представить. На этом осмотр местных достопримечательностей и размышлений по поводу кулинарных способностей Валентина завершается, потому что он яростно швыряет ключи на пол и как хищник нападает на нее из-за угла. Начинает ее раздевать среди всех этих блендеров и прочей ерунды, основательно припечатав к шкафчику со стеклом. Только посуда испуганно в нем задрожала, и стаканы продолжают робко звенеть. Она не успевает заметить, как оказывается практически голой, трусы немного еще сопротивляются, застревая в ногах. Он говорит нежности, да еще таким голосом, что Северный Ледовитый мгновенно бы растаял, если мог слышать… Потом зажимает ей рот таким крепким поцелуем, будто хочет ее всю вобрать в себя. Засосать как пылесос. Кладет ее на стол, откуда слетают салфетки и поднос с зелеными яблоками, которые, упав, громко катятся по полу в разные стороны, как бильярдные шары. Он торопливо стаскивает с себя одежду, постанывая от желания. Хватка у него просто стальная. Он – настоящее животное, которое поймало другое животное – послабее, и делает с ним все, что захочет. Да она и не сопротивляется. Она полностью растерялась, потерялась и погрузилась в него. В его запах, страсть, порывистость и необузданность. Потом действие продолжается в спальне, куда он несет Валю, сильно прижав к своей мускулистой твердой груди. Он вбивает ее яростно в матрац, и она уплывает…
– Зачем ты туда пришел? – вырывается у нее, когда они лежат потные и каждая клеточка благодарно расслаблена.
– Ты как маленькая. Я к тебе пришел.
– Нет, ты пришел с другом по его делу, – лепечет она еле слышно. Похоже, не вернулась до конца из этого удивительного плавания.
– Ты правда маленькая. Я бы все равно нашел тебя…
Дерево еще это – большое, раскидистое – в самом центре гостиной. Из-за него можно подумать, что квартира огромная, но это совсем не так.
У них была одинаковая энергетика, одно биополе. Стоило им встретиться, взять друг друга за руку, как одно биополе множилось на два, и они становились сильнее. Вот почему им было так хорошо, комфортно друг с другом. Они свободно перемещались, плавали в одном пространстве, словно две большие рыбины, периодически заныривая на самую глубину, затихая там ненадолго, чтобы, сконцентрировавшись, вынырнуть высоко на воздух. Как дельфины.
Валя стала частой гостьей в его непонятной квартире. Ей нравилось там находиться, но она долго не соглашалась оставаться на ночь, чтобы не размыло ее последнюю защитную дамбу, которая была, правда по ощущениям, сделана из соломы. Тем не менее она чувствовала себя спокойнее и увереннее, когда она все же уходила, оставляя его одного в кровати, в которой им только что было так хорошо и где подушка уже так упорно пропахла ею. Ее кожей, волосами. Пусть лежит и нюхает. Наверное, похожие чувства испытывают мужчины, уходящие в ночи. Во всех отношениях удовлетворенно.
– Скажи, пожалуйста, что это за голова там, в углу?
– Я и не знаю толком. Может, Сократ или Гиппократ… Это мне приятель-художник подарил, когда я у него был в гостях и обратил на нее внимание. Приурочил к моему дню рождения. Сказал, что больше он ничего подарить не может.
– Что же он не предложил тебя изваять, твой точеный профиль?
– Нет, мне этот парень приглянулся строгостью своей.
– Странные у тебя наклонности… Больше никакие парни не приглядываются? Давай вынесем его из спальни, а то мне кажется, что этот Гиппократ за нами подглядывает. С большим интересом, причем.
Голову переместили в гостиную, и Валя вешала на нее свои шапки и обматывала шарфами.
– Куда ты бежишь? – приподнявшись на локте, однажды спросил он. – Останься со мной, если, конечно, тебе все вконец не опротивело.
Голос был не его. Глухой какой-то.
– Что? О чем ты? – Валя не знала, рассмеяться ей или сохранить серьезность.
– Просто я вижу твое нетерпение. Тебе словно не терпится уйти. Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
Она была обескуражена этим психологическим наблюдением, не ожидала от него. Она с трудом заставила себя рассмеяться, упав на подушки, долго гладила его волосы и думала. Думала о том, что, обнимая одного, всегда ей хотелось быть с кем-то другим, с кем, конечно, все будет по-настоящему и волшебно одновременно. С ним первый раз в жизни ей не хотелось никого другого, она была как корабль, который наконец-то правильно пришвартовался. К своему причалу.
В следующий раз, когда она решительно отвергла его намерение ее проводить, он спросил подозрительно:
– А куда ты уезжаешь от меня?
– В смысле? Домой, естественно. Ты ведь сам называешь адрес таксисту. – Она засмеялась, но он был вполне серьезен.
– Ты не меняешь маршрут? Может, ты еще куда-нибудь едешь?
– Ах так, вот ты о чем думаешь… Как тебе в голову могло только прийти? – расслабленно засмеялась Валя и начала хлестать его в шутку журналом, подвернувшимся под руку.
– Перестань, – с улыбкой, но абсолютно серьезно сказал он. – Я это все не люблю.
Не совсем было понятно, что именно. Хлестание журналом или виртуальную смену маршрута. Может, то и другое.
Вале иногда хотелось суеверно плюнуть через плечо и перестать громко смеяться, чтобы не спугнуть этого блаженного состояния, которое посетило ее. Почему люди так боятся быть счастливыми? Вернее, показывать это…
Как говорила бабка Надя: «Не смейся громко!» Валя всегда недоуменно спрашивала: «Почему?» Она сурово отвечала: «Чтобы не пришлось потом громко плакать». Глупость какая. Да знает она, что за все надо платить, и за свой смех в том числе. Порадовался, повеселился – вот ваш счет. Теперь извольте предъявить столько-то слезинок. Так и живем, моментально скукоживаясь при каждом вырвавшемся от радости вздохе. Тссс… А вот она не собирается себя сдерживать, ограничивать, одергивать. Плевать она хотела на эти суеверия!
Как-то она искала на кухне ножницы и в нижнем ящике, где хранились остатки какой-то крупы, неожиданно под одним из пакетов заметила женскую фотографию. Яркая, молодая, уверенная в себе женщина блондинистого типа, смеющаяся и, судя по всему, счастливая. Она стояла на каком-то причале, ветер развевал ее волосы. Прямо как с рекламы то ли причала, то ли шампуня. Может быть, самого счастья…
– А кто это? – спросила она, кивая на фотографию, которую положила на пол.
Она старалась сохранить безразличный вид и продолжала для этого с умным, деловым видом ковыряться в пакетах.
Валентин только вышел из душа, замотав нижнюю часть тела белым полотенцем. Сейчас он напоминал ей Тарзана. Только облагороженного, интеллигентного. У него был довольный, отдыхающий вид, определенные намерения, а тут она с этим вопросом возникла. Явно некстати.
Лицо посерело, было заметно, что он не горит желанием разговаривать на тему блондинки.
– Она была когда-то моей девушкой.
Вале пришлось буквально щипцами вытаскивать из него информацию о жизнерадостной даме.
Начать с того, что звали ее Виола. Точно как плавленый сырок, так полюбившийся российским гражданам с самого детства. Девушка там еще нарисована с желтыми волосами. В принципе, что-то похожее есть… Они с Валентином учились вместе еще в Минске в выпускном классе. Виола ему нравилась, но не более того. Потом он неожиданно неудачно женился, а Виола уехала в Москву учиться в консерватории. Естественно, она оказалась пианисткой, и у нее были длинные пальцы. В Москве они совершенно неожиданно встретились на престижном концерте какой-то очередной заезжей звезды. К тому времени Виола дважды побывала замужем, и на концерт пришла в сопровождении очередного претендента на ее руку и сердце. В конце концов претенденту дали отворот поворот, Валентин признался ей в своих чувствах, и они прожили вместе два года. Потом ей предложили выгодный контракт в Японии. Виола подумала немного, Валентин ее пытался отговорить, но победила Страна восходящего солнца, суши и передовых технологий. Эту фотографию она прислала ему уже оттуда.
– А когда она уехала? – продолжала Валя допрос.
Это было совсем не в ее стиле, но гены настойчиво давали о себе знать. Маргоша.
– Три года назад.
– Как же вы общаетесь?
– Пытались писать друг другу что-то вначале, но писатели из нас никудышные. Я один раз во Владивосток летал на свидание, лучше бы сидел спокойно. Нельзя любить на расстоянии, и это чистая правда. – Он даже осунулся, когда рассказывал. – Потом перешли на формальные поздравления с разными бесконечными праздниками, а сейчас… Никак уже не общаемся, что правильно. Каждый из нас живет на своей планете, а наши планеты еще и в разных Солнечных системах. У нее своя полноценная жизнь, в которой она вполне счастлива. В последней открытке вскользь сообщила, что собралась замуж.
Хотела спросить: «А ты? Ты сам счастлив?», но не решилась. Запала не хватило. Струсила.
– Следователем не хочешь поработать? – спросил он. – У тебя хорошо получится. У нас как раз толковых не хватает.
– У меня все хорошо получается, думаю, что ты заметил. – Самоуверенно, даже нагловато ответила Валя, правда, при этом бросив на него вопросительный беглый взгляд.
– Сейчас у тебя есть прекрасная возможность еще раз доказать это на деле, – подхватив ее на руки, он направился в сторону кровати, на ходу теряя свою набедренную повязку.
– На чем? На теле?
Фотография улыбчивой пианистки с другой планеты осталась лежать на полу.
//-- * * * --//
– Знаешь, я хочу показать тебе его. Только не спрашивай «Кого?», ты отлично знаешь, о ком я.
– О ком ты? Я ведь не спросила «кого».
– Ладно, не изгаляйся в словоблудии, не на работе. Я хочу показать тебе Валентина.
– «Я Бонд. Джеймс Бонд». С какой целью? Мы никогда так не делали. И вообще, показать или показаться?
– Мы не показывались «объектам». Здесь иная история, неужели ты до сих пор ничего не поняла? Вроде ты не слепая и не тупая.
– Спасибо, но именно по этой значимой причине я сразу хотела тебя предупредить. Поняла я все в тот день, когда ты поинтересовалась у меня, красивая ли ты.
– Его имя не украсит нашу книжонку, если твое мудрое предупреждение состоит в этом. Кстати, ты ее закинула куда подальше?
– Да, конечно, его светлое имя…
Вася поглумилась какое-то время, Валя терпеливо все выслушала. Естественно, Васе было любопытно взглянуть на «исключение из правил», да если оно еще такое красивое, как говорят…
Опять как кость в горле встал вопрос о цвете Васькиных волос.
– Что ты привязалась к этим светлым паклям? Все равно видно, что ты крашеная. Неэстетично смотрится, – сказала Валя с повышенной неприязнью, так что рот перекосило.
Это из-за желтоволосой Виолы. Дама с причала почему-то запала ей в душу.
– Девушка с плавленого сырка, которая играет на пианино умным японцам, ест свежие суши, а по выходным любуется морем с причала… – Вырвалось у нее с досадой.
– Какого сырка? – Удивилась Васька, по-детски смешно округлив глаза. – При чем здесь японцы? Что за экспромт?
– Потом расскажу, – отмахнулась Валя. – Что с головой?
– Нудная ты все-таки – жуть. Как с тобой мужчины еще общаются, просто удивительно. Я перекрашусь.
Валя думала, что ослышалась. Настолько неправдоподобно это прозвучало.
– Нет, только не думай, что ради тебя и твоего Джеймса Бонда. Сама так захотела, просто все совпало.
Вопрос решили. Остались сущие пустяки: как осуществить задуманное. Рассматривались разные варианты: назначить встречу у кинотеатра, в ресторане, выйти друг за другом из роддома… Остановились на самом простом – пригласить Валентина к себе в гости. Правда, в последний момент Валя засомневалась. Ей расхотелось ломать комедию, делать из него дурака, а из себя дурочку вольно или невольно. Лучше взять и, по-человечески пригласив его, нормально сказать: «Вот моя сестра – Василиса…»
«Нормально», видимо, не их стиль, поэтому в назначенный день они тщательно выверили гардероб, Вася сделала такую же укладку, как у сестры, Валя стащила с ее рук многочисленные кольца и браслет, стерла французский маникюр, несмотря на протестующие вопли…
Раздался долгожданный звонок в домофон.
– Поднимайся, дверь не заперта. – Сказала Валя громко в микрофон, слегка мандражируя.
В прихожей послышались легкие, но уверенные шаги. Так ходит только он. Остальные топают или шаркают.
– Привет, ты где?
– Проходи, я на кухне.
– Ты так говоришь, будто я знаю, где у вас кухня.
– А ты так говоришь, будто находишься в большом загородном доме с множеством комнат и несколькими санузлами. Блесни интуицией. Квартира не слишком оригинальна по планировке.
Вася стояла за плитой, готовила цыпленка табака и пока говорила тираду, он вошел в кухню.
– Не заблудился? – насмешливо спросила она.
– Как вкусно пахнет… Это тебе. – Он был с букетом неизвестных, диковинных цветов. – Отдохни, посиди со мной хоть немножко.
Вася оценила и букет, и красоту «исключения». Она бы такого тоже не отдала. Не то что на растерзание, а даже на минуточку. Или его глаза так магнетически обволакивающе действовали? Он правда был похож на папу, и это ее быстро отрезвило. Детская смертельная обида оказалась намного сильнее всяких брутальных чар и мужского обаяния. Видимо, это тенью пробежало по ее лицу, потому что Валентин мгновенно отреагировал, посерьезнел.
– Что с тобой? Все нормально?
Она, в свою очередь, удивилась его наблюдательности, спокойно улыбнулась и кивнула головой. Так они сидели за столом, он что-то рассказывал, а потом начал гладить ее руки. Знаете, какие самые интимные жесты на свете? Правильно. Когда его рука тепло скользит по вашей щеке, и когда берут и гладят вашу ладонь. Легко и нежно. Этим жестом выражается многое. Во время секса вас трахают, и там включен животный инстинкт. А здесь видно отношение. Что вас берегут, ласкают, хотят и будто баюкают. А главное – действительно любят, потому что нелюбимым ладони гладить не будут.
– Откуда это? Вот оставь тебя без присмотра… Когда ты только успеваешь. – Спросил он, когда обнаружил на правой ладони небольшой квадратик пластыря.
Они прилепили его в последнюю секунду. Валя вспомнила, что у нее-то шрам от коньков Самсонова остался. Маленький, но все же. Валентин давно его заметил и поинтересовался историей возникновения. Ему в деталях все рассказали.
– Бандитская пуля. Готовила, нечаянно порезалась.
– Давай полечу, – настойчиво сказал он, притягивая к себе ее руку. – Мне нужно знать глубину пореза.
– Все нормально, угрозы для жизни нет, – выворачивалась как угорь Вася. – Подожди, надо огонь убавить.
Спрыгнула со стула к плите, и в это время дверь открылась. Вошла Валя, которая старалась придать лицу отрешенный вид и ни за что не смотреть в его блестящие глаза.
– Здравствуйте.
– Добрый вечер. – Он переводил взгляд с одной на другую, но шока явно не испытывал. К немалому их разочарованию. – Что же ты меня не предупредила, Валя, – обратился он к Валентине, – я бы два букета купил. Неловко теперь.
Он крепко обнял ее и поцеловал в шею. Сестры озадачились.
– Представь нас, пожалуйста.
– Это Василиса, а это – Валентин.
Когда сидели за столом и смеялись, Валя спросила:
– Интересно, если бы я вошла на полчаса, скажем, позже, какую картину я бы увидела? Руки ты уже начал гладить… Может, ты бы захотел проверить и другие части тела на наличие или отсутствие определенных отметин, родинок и всего остального.
– Да, с пластырем вы засыпались. Вернее, все было правильно, но слишком подозрительно.
– И только? Дело в пластыре? – накинулись сестры.
– Конечно нет. Есть много нюансов. Да и запах… Вы по-разному пахнете, – смущенно говорил Валентин.
– Да? Кто вкуснее? – интересовало Васю.
– Вы не настолько близко сидели, чтобы можно было это понять. – Совершенно серьезно проговорила Валя.
– Мне хватило, – скромно ответил он.
– Что же мы так топорно завалились… Все-таки мозг иногда нужно включать. Надо было встречаться в кинотеатре, причем в темном кинозале… – начала бурно фантазировать Вася.
– Да, обязательно в разных концах этого темного зала. Чтобы наверняка. Еще две недели перед встречей пользоваться одними терпкими духами… – подхватила сестра.
– Я бы тогда сразу убежал, не люблю духи с детства. А почему кран течет?
Опять странный вопрос. Почему течет? Потому что неисправен, а в ЖЭК звонить некогда. Валя с Васей переглянулись, силясь ответить поумнее, но он уже стоял с закатанными рукавами и что-то закручивал. Он еще краны чинить умеет… Так не бывает.
– У нас еще провода в коридоре отходят, свет мигает часто, – вставила, глядя на его умелые руки, Вася. – И вообще, работы по дому достаточно.
– В другой раз.
Так они, смеясь, просидели на их кухне. Он удивительно вписался туда, словно каждый день сидел на этом диванчике. Как она могла не знать его? Это казалось теперь невозможным.
Он ушел, когда было уже довольно поздно. Мобильники молчали, словно прониклись неординарностью обстановки.
– Я тебя отлично понимаю, – наконец сказала Вася замеревшей сестре, которой был важен родственный вердикт. – Но мне немного подозрительна его «хорошесть» на фоне общей привлекательности.
– Что ты хочешь сказать?
– Только то, что сказала. Идеальных людей нет, особенно мужчин, поэтому я, например, не удивлюсь, если однажды он выкинет что-нибудь эдакое. Расслабляться никогда нельзя. Не превращайся в маленькую девочку, которая верит в сказки.
– А я хочу поверить, – упрямо ответила Валя.
– Это понятно, и с сантехникой у нас проблем теперь не будет, а то вечно вода по мозгам капает. Но мое дело – предупредить. Я слезы не люблю, ты знаешь…
Валя вовсе не собиралась плакать, и никто не сможет слезы эти ей накаркать. Даже Васька с ее прозорливостью и хваленой интуицией. Только ревность последнее время довольно внушительно пощипывала то в области грудной клетки, то равномерно распределившись по всему телу, и Валю беспокоило, что она так настойчива. Щипки грозили вот-вот перейти в укусы, а это уже никуда не годилось. Она не должна ревновать человека к его прошлой жизни, нужно быть взрослее, понимать и принимать это. Мало ли что там было и с кем. Она тоже далеко не святая. Все из-за ее постоянного заглядывания назад. Точно шею вывихнет. Прошлое, как неподъемные гири, кандалы на ногах, постоянно мешало ей идти вперед. Хорошо, не можешь без этих гирь? Тогда смотри в свое прошлое на здоровье, а остальные здесь при чем? Ваське хорошо – она бы его съела, такого распрекрасного, со всем удалецким прошлым и даже не поперхнулась. А она сама, Валя? Она же не хотела проводить время с нудным, никому не нужным девственником, ей нужен опытный, красивый, все понимающий с полуслова. Брутальный, харизматичный, умный и добрый в одном флаконе. Все было предельно понятно и в голове жевано-пережевано, но почему на душе тревожно и сердце нехорошо бухает?
Тем более Валя знала, что когда грустит или плачет, то становится совсем, можно сказать, отчаянно непривлекательной. Так грубеет, искажается лицо, что она себя в такие минуты иначе как уродливой назвать не могла. Гримаса страшная. Вот интересно, а по-польски «урода» означает красавица… Это уже к Ваське, которая становилась, напротив, какой-то просветленной и нежной. И в радости хороша, и в печали.
– Вы же совершенно разные, потому что вы – люди. – Скажет он потом, когда Валя в очередной раз пристанет с расспросами об их похожести-непохожести.
– Неужели? Ты уверен, что мы не вурдалаки и не пришельцы? – Вале захотелось поддразнить его немного учительский, невесть откуда взявшийся тон.
– Полностью. Вы же не стальные болванки.
Она вспомнит эту фразу чуть позже, и ей так захочется стать стальной болванкой…
//-- * * * --//
Из затянувшегося подполья на связь вышла тетя Оля. Обычно это означало одно из двух: либо ей очень плохо, либо очень хорошо. Обычно ничего хорошего с ней в жизни не случалось. Во всяком случае Валина память это не зафиксировала, следовательно…
– Я не собираюсь тебя спрашивать, куда ты подевалась, но мне казалось, что совесть все-таки у тебя есть. Остатки, во всяком случае. – Начала мама бурно наезжать на пятидесятилетнюю Олю.
– Совесть есть. И рак тоже. – Спокойно ответила Оля.
Будто она приехала с модного курорта с полностью восстановленной нервной системой и рассказывает, как приятно было нежиться у бассейна, развалившись на белоснежном шезлонге с фруктовым фрешем в руке. Так ровно звучал ее голос.
– Что? – Мамин голос сел.
– Да, так бывает. Рак груди. Меня уже прооперировали, Маргоша нашла хирурга. Повезло, что все еще не так запущенно оказалось… Могло быть намного хуже.
Теперь уже не только голос, но и сама мама села на пол. Сползла вдоль дверного косяка.
Ну как же так? Почему бабушка ничего им не рассказала? Вечно ее игры в «тайны замка Иф»…
Оля лишилась одной груди, и сейчас мужественно настраивалась на другую операцию. С ее ягодиц должны были срезать что-то, слепить из этого мяса новую грудь и пришить на место утраченной. И все за одну операцию, которой отводили восемь часов.
– Боже, чего там можно срезать с твоей попы худенькой? – Мама сидела в трансе.
– Все отлично. Они даже сосок делают такой, что его потом от настоящего не отличишь. Вдоль всего шва сделаю себе татуировку. Я уже придумала рисунок – маленькая розочка с листочками. Веточка симпатичная, – храбрилась Оля. – Я видела их работы. Вот только предупреждают, что боль будет невыносимая на месте срезанного. Таблетки не сильно помогут с ней справиться, нужно будет себя саму бить палками изо всех сил по месту заживления.
– Сосок делают… – мама как во сне повторила. – Палками себя бить…
Да. Что такое «не везет», и как с этим бороться.
– Ты знаешь, Сережа ко мне приезжал. – Переключилась Оля на другую тему.
– Какой Сережа? – обалдело спросила мама.
– Ну, из Ленинграда, помнишь? На красном «Запорожце» который ездил, милый такой, обаятельный? У нас с ним любовь была еще в университете… Он почти не изменился, как законсервированный, с такими же детскими кучеряшками и открытой улыбкой. Фигурка точеная, ни за что полтинник не дашь.
Оля щебетала так легко, будто до этого они обсуждали фасончик модного платья, который поразил их богатое женское воображение в витрине магазина или в журнале. А не говорили о смерти, которая бродила где-то совсем рядом.
– Зачем приезжал? – Продолжала мама в заторможенном стиле, но вопрос был резонным.
– Это когда у меня все хорошо еще было. Он меня легко нашел, потому что работает в определенных органах. Давно уехал из Питера, живет в Красногорске. Сидел у меня каждый день, уезжал за полночь. В общем, не выкурить было. – Почти счастливо делилась Оля новостями на любовном фронте.
Мама больше вопросов не задавала. Не могла. Ей трудно было совместить информацию о раке и многочасовых операциях с красным «Запорожцем» и кучеряшками из далекого прошлого.
Валя заметила, что маме трудно слушать столь волнительную лав стори, и аккуратно забрала у нее трубку.
– Он женат, у него сыну девять лет. Жену, естественно, не любит, а вот сына просто обожает. Фотографии мне их показывал: жена такая толстая, тумба коротконогая с мужеподобным лицом и тяжелым, сердитым взглядом. Сережа говорит, что она все время недовольная и угодить ей совершенно невозможно. В милиции работает. Брови не щипанные ни разу, усы черные щеткой торчат над губой, как у мужика хорошего. Интересно, что сын – копия мамы, такой же жиртрест. Ляжки висят, задница, пузо… И это в десять лет. Ничего от Сергея не попало. Представляешь? Так обидно. – Возмущалась громко Оля.
– Чего он от тебя хочет? – Закономерно спросила Валя у восторженно излагавшей трубки. – Привет, Оль.
– Валюша, ты? Не знаю, если честно. Говорит, что всегда любил только меня одну и что сейчас, когда меня нашел через столько лет, он по-настоящему счастлив.
Валя еще немного послушала и тоже устала. Видимо, человека не переделать. Хотя, может, и не надо вовсе никого переделывать. Если попытаться вдуматься даже на секунду, с ней такое происходит… Мозгами съехать можно. Тело перекраивают, как говядину на рынке, здесь отрежем, здесь замесим, как тесто буквально, пришьем и залатаем, а она про воскресшую через десятки лет студенческую любовь тарахтит без устали и с энтузиазмом. Вопреки страшной болезни и адской боли. Обидно ей, видите ли, что сын Сергея не похож на него совсем… Других поводов для обиды у нее, конечно, на данный момент не нашлось. Вот уникум. Все правильно – надо жить!
– Не расстраивайся, мамочка. – Пересадила наконец-то Валя обмякшую, как мешок, маму с пола на стул и крепко обняла ее. – С нашей Олей все будет хорошо, ты же сама слышала. Она такой и в восемьдесят лет будет – бойкая кокетливая красивая женщина.
– Если доживет… – еле слышно вырвалось у мамы.
– Да куда она денется, когда разденется.
Несколько лет назад они встретили Наташку номер один с голым лицом. Лысым. Она была без бровей, ресниц и в платке. Точнее, иногда она носила бандану, а в другое время повязывала однотонные платки на модный лад в стиле 20-х годов, носила светлые широкие летящие брюки, туфли без каблука и была по-своему очаровательна. Если бы не фиолетовые круги под серыми, вылинявшими глазами, которые из-за худобы стали в два раза больше. Она предприняла попытки их замазать, ничего не получилось, и она рукой махнула. Не до этого было.
Несмотря на круги и отсутствие косметики, ей с прежним энтузиазмом сигналили из машин и рьяно предлагали подвезти до булочной.
Через некоторое время бандана была выброшена за ненужностью. Наташка порозовела, налилась жизнью и стала похожа на классного мальчишку-сорванца. Такие симпатичные пшеничные вихры украшали ее голову.
Сейчас невозможно даже представить такое, глядя на нее. Опять тот же маятник, грива волос, разлетающийся роскошный полушубок…
//-- * * * --//
– Девочки! У меня для вас потрясающая новость. К нам анестезиолог приходит новый работать. Мужчина! – Так, будто речь шла о марсианине, произнесла Танюшка. По-детски восторженно и благоговейно одновременно.
– Рыхлый и женатый? – Усмехнулась злобно Ленка, попыхивая сигаретой и щурясь.
– Вот и не угадала. – Казалось, еще секунда, и Танюша пустится в пляс. – Худой, даже чересчур, сороковника нет, очень милый и… свободный, – выдохнула она последнее слово.
– В принципе так не бывает, но посмотрим. – Ленка затушила сигарету, с чрезмерной силой ввинтив ее в пепельницу. – Ну, теперь все отделение дружно сядет на диету, сходит в парикмахерскую и наденет туфли на каблуке. Это, может, и неплохо. Когда-то ведь надо производить с собой подобное. Определенный стимул появится, а то совсем себя девушки запустили. – Она продолжала гримасничать и язвить, но в глазах уже загорелся боевой огонек.
Все так и произошло. Девушки теряли в весе на глазах, без крашеных ресниц на работу не приходили. И без улыбки тоже. Когда он появлялся в поле зрения, делал он это всегда стремительно, лица у всех становились одинаковыми – выжидательно-улыбчивыми. Стоптанные страшные тапочки и кеды были забыты, пришлось всем раскошелиться на новые туфли.
Анестезиолог, правда, испугался вначале такого напора женской красоты, но потом довольно быстро в себя пришел, адаптировался. Оглядываться стал, шутил непошло и вообще оказался довольно обаятельным парнем, если можно так выразиться. Выглядел он моложе своих тридцати семи и был худой, как Буратино. Или как изможденный бегун на длинные дистанции откуда-нибудь из Эквадора. Марафонец. Всегда подвижный и внутренне беспокойный. Щек не было совсем, одни глаза зыркали, темные и голодные, на бледном, остром лице.
В отделении все оказались вдруг такими хозяюшками, поварихами и стряпухами, что Валя только диву давалась. Со всех сторон доносилось нараспев:
– Иван Ильич, скушайте пирожок, еще тепленький. Я сегодня с капусткой и яйцом принесла…
– У меня свиные отбивные с бульоном…
Валя часто шутила: «Хозяюшки, у кого там сегодня котлетки куриные? Сто лет не ела. Танюша, сердобольная моя, не у тебя случайно?»
Танюша шипела в сторону, как змея заправская: «Есть, да не про твою честь. Отвали, моя черешня…»
– Вот она, хваленая женская дружба. Не прошла испытания на вшивость, – продолжала иронизировать Валя. – «Потому что нет ее на самом деле. Сказки все это».
Так Иван Ильич шутил, кушал пирожки, держал отделение в тонусе, а через три месяца выяснилось, что он женится. На двадцатилетней медсестре – Миле Синичкиной, которую все ласково звали Синичкой. Она была молчаливая, аккуратная и хорошенькая. Хотя в двадцать все хорошенькие… За редким исключением, конечно.
Так это все стремительно произошло, что никто, естественно, не ожидал. Привыкли, что он вроде как общий, коллективный, и это вносило определенную гармонию. А здесь… Удар под дых всему коллективу нанес. Не такой уж он простачок оказался. Молодуху охмурил! А может, она его? Да какая, на фиг, разница! Дело не в этом. Просто как же так? Откармливали его буквально с рук, понимаешь…
Отделение долго бурлило – надо же куда-то эмоции свои женские сливать.
– Девушки, дорогие мои, не мог же он на всех жениться, в конце-то концов! – Успокаивала возмущенную общественность Валя. – Или с ним надо было поступить по классическому принципу: «Да не доставайся же ты никому…»
Все всё понимали, но переживали.
После того как Иван Ильич стал семейным человеком, изможденность и подростковая худоба исчезли, появился здоровый румянец и уверенность во взгляде и жестах. Беспокойство ушло. Чувство юмора его не покинуло, однако шутки стали не такими подковыристыми. Добрее стали.
Короче говоря, женитьба пошла, несомненно, ему на пользу. А вот Милочка-синичка…
Милочка резко обабилась, глубоко войдя в образ степенной замужней дамы. Очень ей это не шло. Задница стала как чемодан, появились очки в некрасивой оправе и неухоженная голова. От прежней Синички ничего не осталось. Вот такая трансформация.
Когда твой муж один на целое стадо теток, одиноких в большинстве своем, расслабляться нельзя ни на секунду. Милочка этого, видимо, не знала. Поэтому через полтора года они благополучно развелись, и Иван Ильич легко связал себя новыми брачными узами с одной задорной врачихой. Ей было уже далеко не двадцать, она знала кое-что про жизнь не понаслышке, и этого знания было вполне достаточно, чтобы удержать около себя мужчину, который по долгу службы постоянно находился в стане потенциальных соперниц.
//-- * * * --//
Наконец-то после долгого отсутствия вернулась с гастролей Тина. Она была злая, смотрела на всех недобрым, сверлящим взглядом и сильно хотела есть. Договорились встретиться в небольшом кафе вечером. Валя уже по телефону поняла, что излить душу, как она предполагала, ей не удастся, и слушательницей сегодня будет она сама. Благодарной – вряд ли.
Кафе было все еще украшено по-новогоднему, хотя праздники давно отгремели. То ли владельцы были настолько заняты, что не обращали на это внимания, то ли им, наоборот, настолько запомнилась беззаботная детская пора, что они сильно ностальгировали и никак не хотели прощаться с серебристыми звездами на окнах.
Увидев эти яркие атрибуты, Валя искренне удивилась, ей захотелось спросить: «Люди, а разве был Новый год? Когда?» Она не заметила праздника, он прошел где-то в стороне от нее. Причем далекой. В новогоднюю ночь она была похожа на робота, легла спать в одиннадцать, потому что накануне была на дежурстве. Попросила, чтобы специально поставили, хотелось измочалить себя до предела. Никто и не возражал. Всю ночь рожениц привозили, все как сговорились под праздники сделать себе «пищащие подарки». Дома трогать ее не стали, видели, что она немного не в себе. Просто боялись за нее. Мама все время дверь в ее комнату приоткрывала, только раздражала этим ужасно. Чего боятся? Ничего с собой она не сделает, она же не дура и не психопатка, а вот мерно цокающий, осточертевший будильник она, хорошенько размахнувшись, выбросила в окно.
– Все справляете? – раздался у Вали за спиной громкий, поставленный голос. – Ну что же, веселье – дело хорошее. Летом, судя по всему, будет тот же серебристый антураж?
Вероятно, Тина решила задать тон вечеру прямо с порога, и под горячую руку ей попался несчастный молоденький менеджер.
– Да нет, мы как раз сегодня думали все снять… – лепетал еле слышно молодой человек, не ожидавший такого напора от миловидной посетительницы и потому испуганно теребивший лацкан пиджака.
– Ну что ты наезжаешь на людей… – проговорила Валя тихо. – Оно тебе надо?
– Надо. – Кратко ответила подруга.
Они расцеловались, и Тина плюхнулась на небольшой диванчик.
Она правда была разозлившаяся. Ее крупноватый нос в такие минуты становился еще больше, а глаза меньше. Не лицо, а одна горбинка выпирала острой скалой. Весь шарм пропадал.
Валя терпеливо ждала, когда подруга что-нибудь съест или хотя бы выпьет чашку кофе. Тогда настроение резко изменится – как у мужчины.
– Холодно как здесь у вас, в Москве… – потерла Тина руки.
– А у вас, в Норильске, значит, потеплее?
Подруга только неопределенно помотала головой. Она была занята. Жевала.
– Почему в Норильске? Не хватало еще… Ты так не шути. На самом деле столько работы было! Уф… – Она отвалилась от столика, когда умяла за обе щеки салат «Цезарь» и выпила чашку горячего бульона с жирными желтыми кружочками на поверхности.
– Где была, чего видела?
– Интересно было только в Риге. А так… Везде одно и то же. Серятина. Безрадостно все. Люди невеселые, все хмурые, гостиницы обветшалые какие-то, грязные.
– А Рига чем запомнилась? – аккуратно спросила Валя. – Город сам интересный, конечно…
– Да, кафешки на каждом шагу, кофе жареным дорогим пахнет, пирожными. Европой, в общем. Кстати, не зря я о пирожных вспомнила… Принесите, пожалуйста чизкейк с карамельным соусом, – обратилась она к официанту. – Будешь? Что я все одна наворачиваю, как Робин-Бобин, – вдруг спохватилась она и спросила у Вали, которая отогрелась и напоминала птичку.
Валя покачала головой.
– Рига отличилась незабываемой встречей с русскими. Москвичей туда занесло по бизнесу, – затянулась она сигаретой. – В карты меня чуть не проиграли.
«Вот оно. Теперь понятно, из-за чего мы такие злюки-колюки. Итак, внимание, дамы и господа, действие первое», – машинально пронеслось у Вали в голове.
– После спектакля я познакомилась с двухметровым таким, широкоплечим… Ты знаешь мою слабость к подобным мужчинам. – Картинно затянулась сигаретой Тина.
Валя невольно улыбнулась. Подобная слабость ей была в принципе понятна, как и большинству других представительниц слабого пола.
– Зовут Толиком. Толян, в общем… Он пригласил меня в ресторан, и я за компанию взяла одну девушку нашу. Не идти же мне одной с незнакомым! Ресторан расположен на той же площади, где театр. Мы договорились на десять, еще успели переодеться забежать. И вот входим в ресторан все такие нарядные, видим большую компанию громко гогочущих мужиков… Мы сели за стол, что-то заказали, а потом Толик выдает мне коронную фразу: «Милая, я тебя в карты другу своему проиграл, только что продул. Парень он хороший, ты не волнуйся. Отдаю в надежные руки».
И нельзя было понять – шутка это или нет. Да я и не собиралась выяснять, встала из-за стола молча, посмотрела на их компанию и пошла спокойно в гардероб. Мужики ржать резко перестали. Наверное, в их практике такое в первый раз случается, остальные дуры все это проглатывали и продолжали счастливо улыбаться…
Валя прекрасно представляла себе эту сцену. Как Тина со своей благородной горбинкой покидает незадачливого ухажера, а тот под насмешливыми взглядами своих приятелей отчаянно чешет репу.
– Слышу сзади топот и дыхание тяжелое, будто стометровку пробежал. Несется. Кабан двухметровый. Писклявым каким-то голосом говорит: «Я пошутил, Тина. Позвони мне в Москве, пожалуйста». Я отвечаю: «Зачем?» Он опять фальцетом: «Скажешь что-нибудь мне интересное, приятное… Например, спросишь: «Как дела, Толик?» Или эсэмэску пришлешь… с тем же текстом».
Я хотела прислать: «Толик, да ты же просто полный дебил», но не стала бисер метать. Вот такие у нас бизнесмены средней руки! То «аллигаторы» сумасшедшие, у которых планка совсем съехала от количества денег, то вот – красавцы… В рост у него все ушло, что ли? Или стероидов в тренажерном зале пережрал.
Потемневшие от гнева глаза, отхлынувшая от лица кровь, гордо поднятая голова и убийственное биополе. В такие минуты на Тине хорошо смотрелась бы табличка с надписью: «Осторожно, высокое напряжение!» И череп с косточками нарисован.
Чизкейк, конечно, все смягчил, но полностью Тину не расслабил.
– Еще я решила в клубе ночном подработать. Недавно открылся, а уже довольно известный, – глядя куда-то в сторону, продолжала свой доклад Тина.
«Так, действие второе. Это уже действительно что-то непонятное».
– Прости, кем? – У Вали взметнулись удивленно брови. – Надеюсь, не стриптизершей и не на фэйс-контроле вместе с гориллами стоять?
– Да нет. Там дискотека мощная, и менеджмент для раскрутки подбирает девушек.
– Что делать-то?
– Валя, ну что можно делать на дискотеке? Танцевать, естественно! На танцполе, как все люди. Или просто ходить там в толпе, попой крутить для привлечения публики. Они моделек туда в основном берут, у меня рост тоже не маленький…
– Смотри, если ты считаешь, что это для тебя нормально…
– Как я считаю, это не самая плохая работа. Валя, ты вроде не маленькая, знаешь, что деньги с потолка сами не сыпятся. Во всяком случае, на меня. – Тина надулась. – Мне надоело, что у меня в холодильнике мыши постоянно вешаются.
Валя это все прекрасно понимала, ей не надо было объяснять столь элементарные вещи. Просто она знала, что Тина собирается совместить приятное с полезным: искать на танцполе своего мужчину.
– Оплата очень приличная. С временем, конечно, полная засада… С одиннадцати вечера до шести утра. – Здесь она первый раз позволила себе шумно вздохнуть и опечалиться.
– Как же ты будешь репетировать? А если спектакль вечером? Как ты сможешь играть после…
– Как… – перебила ее Тина строго. – Молча. Ты совсем забыла, что я действительно профессиональная актриса. Это моя жизнь – каждый вечер забывать обо всем на свете, в первую очередь о себе. Надо быть Офелией, надо стать ею во что бы то ни стало, пусть несколько часов назад ты вышагивала в неприличном платье перед обнюхавшимися сопляками и улыбалась во весь рот потным дядям с толстыми кошельками. Это же очень интересно, это тоже роль. Тяжело, но здорово. Именно по этой причине я когда-то решила стать актрисой. Актеры – своеобразные люди, правда? Екнутые однозначно, но что делать… Выкручусь как-нибудь, не первый раз замужем. Тяжело будет только из-за недосыпа, но он у меня и так хронический. Может, еще что-нибудь произойдет… Должно произойти, у меня предчувствие. Да ладно, что я все о себе. – Махнула она рукой. – У тебя что нового?
Под нудноватый голос Тины, повествующий о ее злоключениях и планах на ближайшее будущее, Валя поняла, что ей, собственно, еще не так плохо. Пусть больно, но это – жизнь. Она ненадолго даже воспряла духом, но боль перевесила. Слишком свежая была.
Также после всего услышанного Вале совершенно расхотелось что-либо рассказывать, а уж плакаться тем более. После монолога Тины о своеобразии актерской профессии она подумала, что у всех своя жизнь, свои обстоятельства и «тараканы» в голове. Всем тяжело, ведь мы – люди. Живые. А здесь надо все отбрасывать, забывать про «мышей в холодильнике», бегущих следом ослов, которые проигрывают тебя в карты «хорошим парням», и растворяться в чужой жизни. И мужчину Тине, наверное, надо искать среди своих, таких же своеобразных. Это будет правильно, ведь она с ними одной крови.
Валя не стала высказывать сейчас подобные соображения. Она знала также, что Тину, естественно, интересуют «жареные» факты, какие-нибудь пикантные моменты ее истории с Валентином, но не захотела этим делиться. Это ее, собственное. Личное. Как не хотела делиться в свое время хорошим, болтать об этом на каждом перекрестке, как того ждали многие; так сейчас – плохим, возможно, трагическим. Она даже удивилась сама себе: какая же она, однако, собственница. До мозга костей. И лишний раз удивилась тому, как многие с потрясающей легкостью трещат о своей личной жизни, пуская на ветер такие личные, важные, потрясающие слова… Все уходит в воздух, испаряется, распадается. Неужели им этого элементарно не жаль? Интересно, это говорит об их поверхностности или о том, что они на самом деле даже не знакомы с таким чувством, как любовь?
– Все в норме. – Встрепенулась Валя, словно очнувшись под тяжелым и требовательным взглядом подруги. – Как обычно, даже рассказать нечего. Одно и то же каждый день, толпы народа, операции. В последнее время как с цепи сорвались, рожают в два раза больше.
– Да, ты многословна, как никогда. – Натягивая шапку на самые глаза, ворчит Тина разочарованно.
Когда выходили из кафе, Валя заметила, что мишуру и фигурку Деда Мороза в баре уже убрали…
//-- * * * --//
– Мы когда были в Париже, даже в «Мулен Руж» не зашли. Вы представляете? Пробежались галопом по Елисейским Полям, сфотографировались быстро на фоне Эйфелевой башни. Настроения никакого не было, поехали в начале января и так там неожиданно замерзли, что все было не в радость.
– Да, что касается городов, то зимой однозначно лучше ехать в Нью-Йорк, на распродажу. Рождество, Центральный Парк… – Щебетали в коридоре молодые мамы в красивых халатах.
Да, Париж, Нью-Йорк… Умереть можно от одних названий. Люди везде ездят, смотрят мир. А что же она в свои тридцать с хвостиком, грозящим вот-вот превратиться в хвостище? У нее перед глазами тоже башня каждый день высится. Только не Эйфелева. Огромная башня теплоэлектроцентрали – ТЭЦ. По дыму, густо валящему из нее, жители окрестных домов перед выходом на улицу с легкостью определяют силу и направление ветра. Еще из окна видно бизнес-центр «Москва-Сити». Тоже достопримечательность. Сначала было похоже, будто на крышу сталинского здания, стоящего впереди в перспективе, приземлилась огромная космическая тарелка. Совершенно было неясно, что же это. Потом у тарелки стали вырастать этажи, освещенные огнями. Ну и, само собой, она все время смотрит на плешку знаменитого классика – Льва Толстого. Работа-дом, дом-работа, за окном ничего не меняется, кроме времен года. Каждый день знакомый до боли маршрут, выверенный чуть ли не по минутам, и Елена Васильевна, стоически пыхтящая у дверного глазка.
Хотя что она плачется… На Кубе она побывала.
У Валентина был заслуженный отпуск, и он решил провести его на острове Свободы. Валя была счастлива, ей на самом деле было все равно, где они проведут десять дней. Она была не избалована путешествиями, а Куба – это звучало романтично. И было очень далеко. Она знала, что там долго прожил Хемингуэй, который был влюблен в остров и в сам народ, портрет Че Гевары с автоматом Калашникова наперевес всплывал перед глазами, дым от толстых сигар мешал дыханию, и веселые звуки румбы поневоле заставляли пуститься в пляс.
Из аэропорта ехали мимо плантаций табака и сахарного тростника, которые казались бесконечными, поселились в отеле на океане, и первый день просто не выходили из номера. По причине свалившейся на них жары, духоты и влажности одновременно, да и кровать надо было освоить после тринадцати часов лёта… Потом здраво решили, что перелет был слишком долгим, чтобы не посмотреть на местные красоты, в число которых, безусловно, входил ресторан. Местный таракан еще, безусловно, подкорректировал их планы – черный, в оранжевую полоску, шесть сантиметров в длину. Выполз неожиданно и застыл на середине комнаты в задумчивости. Они тоже задумались, ленивую истому как рукой сняло, и, спешно одевшись, выбежали тут же в ресторан, который напоминал Вале облагороженную колоритную рабочую столовую. Терракотовые стены, плетеная мебель, яркие цветочки в горшках на окнах с милыми занавесочками. Только в столовых самообслуживание и усталая, изможденная кассирша, а здесь между столиками неспешно расхаживали аппетитные, похожие на свежие булочки, смуглые, смешливые официантки с отвисшими животиками и маленькими блокнотиками в руках, на запястьях которых висело по несколько крупных браслетов из темного дерева. Все официантки громко переговаривались между собой, часто казалось, что они не могут прекратить один большой бесконечный спор, во время которого периодически раздавался бурный хохот. Тогда из комнатки выходил менеджер, и веселые девушки смех прекращали, но улыбку стереть не могли никак.
Особенно громко и заразительно смеялась сочная мулатка лет тридцати, с упругими круглыми коленями, которые она с явным удовольствием демонстрировала всему солнечному миру, надевая форменную юбку, слишком короткую не только для такой фигуры, и обтягивающую мощную грудь кофточку с кружавчиками. На голове располагались забавные рогульки, сплетенные из вьющихся, проволочных волос, а на ногах – увесистые каблуки. Расслабленная улыбка, которую она готова была дарить каждому, и достаточно невинный взгляд с лучиками распутства.
Выбор блюд оказался невелик, точнее, они оказались не готовы к кухне подобного качества. В их отеле катастрофически не умели готовить, потому что каждый раз им оставалось только гадать, что перед ними на тарелке. Обычно там были одни угольки, а меню упрямо утверждало, что это говядина. Народное блюдо – рис с фасолью – не возбуждало аппетит, да и бананы оказались совсем невкусными. В результате на Кубе они каждый день ели обыкновенные спагетти с томатным соусом. Мы себе такие готовим, когда в доме толком ничего нет, а есть хочется смертельно.
Они лежали на пляже, поставив лежаки прямо в воду, как два бессовестных тюленя, лениво слушая шорох сильного ветра в верхушках высоких, обожженных солнцем пальм и посматривая на Карибскую синеву, которая каждый час непредсказуемо меняла оттенок. Диапазон цвета был огромен. Кто-то рассказывал про опасных синих медуз, морских ежей и остальных приятных морских обитателей, но они эти ужастики серьезно не воспринимали. Намного интереснее было послушать про изумрудного жука, которого наш соотечественник извлек из своих широких плавок, неприлично перед этим заохав, прокрутившись волчком и совершив соответствующие движения рукой. Чисто машинально. Видели светлячков немалых размеров, горящих в ночи живыми лампочками, и под вечер отдавали себя кубинским комарам, кусающимся как наши подмосковные, то есть с чувством, с толком… Тягучий, влажный воздух с палящим солнцем в придачу, никто никуда не торопится в принципе, потому что люди на этом острове живут завтрашним днем. Все у них «маньяна» – завтра. Они все сделают, в лепешку расшибутся, но завтра. Неделя прошла как один бесконечно тянущийся день, время будто застыло. Или нет его вообще. Этим Куба Вале очень понравилась и запомнилась. Оставалось два дня до конца отпуска, когда Валентин, плотно набив желудок очередной порцией спагетти и налюбовавшись на коричневые коленки официантки, решительно стукнул кулаком по деревянному столу. Негромко, чисто символично.
– Хватит! Надо выбраться куда-нибудь.
Валя подумала, что он решил съездить в Гавану, и начала морально готовиться к возможным приключениям и впечатлениям от кубинской столицы. Сальса, румба, все вертится и пенится в пино-коладе… но все было значительно проще.
– Кубинцы должны отлично готовить мясо, – проговорил он, сверкая глазами. – Мне в Москве говорили.
Непонятно, откуда в нем взялась такая уверенность. Видимо, те, кто говорил, делали это очень убедительно.
Вечером, когда спала жара, они совершили вылазку по близлежащей территории, и с трудом нашли работающий ресторан. Городок словно вымер, все было закрыто, и только из каждого окошка неслась веселая, зажигательная мелодия, и с балкончиков свешивались улыбчивые девушки или группы говорливых людей. У двери одного дома, на ступеньках видели сухонькую старушку, курящую сигару. В ресторане, на который они чудом напоролись, предлагали различные варианты мяса. Валентин заказал для них две порции чудного ягненка. Размеры поданных блюд превысили все ожидания, видимо, туда частенько захаживали великаны. Валя не смогла одолеть и четверти, зато мужчина съел все. Запил красным вином и захотел танцевать. Колоритный седовласый гитарист в белой свободной рубашке и кожаной жилетке любовно перебирал по струнам гитары пальцами, извлекая из нее сладострастную, пьянящую мелодию. Ему отлично помогали парень на там-таме и кудрявый смешной на банджо. Вале плясать не хотелось. Так впервые, на кубинской земле, не совпали их биоритмы.
Валя знала, кто был хорошо осведомлен насчет кубинских кулинарных способностей. И не только кулинарных. Вместе с ними прилетели два парня, цель которых состояла не в поедании местной фасоли. Они жаждали пылкой кубинской любви, о чем поведали открыто всему самолету, прилично набравшись. Два дня они провели на пляже, подзагорели, а потом решили больше не терять времени и приступить к осуществлению своих давних эротических желаний. В принципе, можно было далеко не ходить, но они решительно настроились на Гавану и приглашали их составить им компанию. В смысле, Гавану посмотреть. Валентин, обычно жутко любознательный и не сидящий долго на одном месте, поблагодарил веселых ребят и отказался. Так что румба прошла стороной, но даже в их тихом городке можно было ощутить и услышать, как воздух наполнен чем-то необыкновенным, труднообъяснимым – кубинским темпераментом.
В последний день поездки они снова бродили, разглядывая развешенное белье на балконах, которое при такой влажности висело там неделю, и неожиданно встретили свою любимую официантку. Она шла, держа за руку очаровательную двухлетнюю девочку с такими же рогульками и улыбкой. Остановились и разговорились. Девушке оказалось вовсе не около тридцати, а всего лишь девятнадцать, с парнем что-то у них не получилось, и она воспитывает дочку одна при помощи мамы. У нас в стране о подобной ситуации говорят как о настоящей катастрофе, что во многом является правдой, но ее этот факт, похоже, нисколько не печалил, она рассказывала о личной неудаче спокойно и улыбчиво, несмотря на то, что из-за ребенка у нее полностью изменились жизненные планы. Она с детства мечтала учиться в Гаване на врача, и когда Валя сказала, что она – врач, та посмотрела с искренним восхищением. Но как истинная кубинка она не собиралась расстраиваться. Она верила, что ее мечты когда-нибудь осуществятся, она обязательно встретит единственного и неповторимого, поэтому сейчас от души хохотала, глядя на дочку. Малышка услышала зажигательную музыку из машины и тут же начала раскачиваться и кружиться в такт мелодии.
//-- * * * --//
У Женьки намечался грандиозный день рождения, на который, естественно, была приглашена Валя. За три дня до этого знаменательного события Вале позвонила женщина – организатор торжества и задала такой вопрос:
– Вы будете со спутником?
– Простите?
Вопрос бесстрастно повторили.
– Конечно, конечно. – Поспешно ответила Валя, в ту же секунду ругая себя за лживый ответ. Если что, скажет, что ее спутник разболелся.
Спутник – красивое слово. Даже у Земли он есть.
Вася окажется менее романтичной, когда однажды в сердцах выпалит:
– Даже задница состоит из двух половинок!
Согласитесь, с этим трудно поспорить.
Отмечали в новом ресторане, приглашенных было человек двадцать, сама Женя была очаровательна. Хрупкая блондиночка с молочно-нежной кожей в длинном, с открытыми плечами платье. Весела, мила и очень внимательна к каждому гостю, но счастье не струилось из ее больших голубых глаз, как это было раньше. Обычно ее глаза были похожи на зажженные фары, свет которых пробивал ночную темноту и густой туман. Валя списала все на усталость. Мало ли что бывает.
– Вот и Артем. Познакомьтесь, это Валя, мы в одном институте учились. – Женя подвела худенького, темного мужчину в дорогом костюме.
– Женя училась лучше всех, умница, – искренне вырвалось у Вали.
– Да, Евгения способная. Что есть, то есть, – ответил он почему-то недовольно, непонятно скривил губы, и тут же, быстро извинившись, отошел к другим знакомым.
Наконец-то можно было поближе рассмотреть знаменитого ревнивого строителя. Он был ничем внешне не примечателен, лет сорока шести, в тонких очках. Взгляд не просто внимательный – цепкий. Бесспорно, умный. Заметно было, что он относился к той породе людей, которых мнение остальных совершенно не интересует, и от него исходила сильная энергетика. Он подавлял.
Гости были все друг с другом знакомы, Валя же никого не знала. Но ей было комфортно. Тосты, поздравления, а после ресторана Артем громко объявил, что снял ложу в одном из популярных ночных клубов, и все гости приглашались туда. Сам он не поехал, и Валя удивилась. Не одна она. Удивились все, понятно, но ничего не сказали. Женька улыбалась одним ртом, старательно растягивая пухленькие розовые губки. Глаза померкли – фары погасли.
– Нет, я в такие места не ходок. – Коротко прокомментировал Артем свое неучастие в дальнейшей программе вечера, сопроводив это высказывание определенным резким жестом руки, и уехал в сопровождении двух крепышей.
Было непонятно, что он хочет этим сказать. То ли, что вы – простофили, идите к таким же, то ли что-то свое, глубоко личное.
– Понимаете, у него свои принципы. – Извиняющимся голосом сказала Женя, силясь улыбнуться.
Принципы – это прекрасно, но демонстрировать их в день рождения своей любимой… В любом случае это было неприятно.
Поэтому Валя не сильно удивилась, когда подруга захотела встретиться с ней спустя две недели. Она подъехала за Валей на работу на машине. Облокотившись грудью на руль, глядя на дождь и часто моргая, сказала дрожащим голосом:
– Он меня ударил.
Она держалась, чтобы не заплакать, хотя было заметно, что ей очень хочется пролить содержимое голубых глаз с силой дождя, барабанившего по стеклу.
– Такая вспышка ярости… Без причины, до сих пор не могу поверить. Я его так любила.
– Бросай его на фиг.
Она молчала, закрыв глаза.
– Женя, это не лечится. Если началось, он не остановится. Практика показывает.
– Я еще ребенка хотела, занималась здоровьем долго и упорно. У него-то есть дочка взрослая от первого брака, поэтому он не сильно придавал этому значения.
– Что же ты молчала на тему лечения?
Она не обратила внимания на ее вопрос, ей просто нужно было выговориться.
– Сейчас уехал в командировку. Ни слуху ни духу. Никогда такого не было. Воспитывать меня решил, что ли… Непонятно, с какой стати, семь лет живем.
Женя за эти семь лет совершенно потеряла себя, стала женщиной при ком-то, и, соответственно, перестала быть интересной. Этому мужчине в первую очередь. Хотя к тебе могут охладеть и потерять интерес, даже если ты очень выдающаяся личность. Недаром говорят: химия любви. Капля детских мечтаний, девичьих грез, страданий по идеалу, определенные ассоциации, схожесть во взглядах, запах и… импульсы. Дьявольский коктейль, который со временем или настаивается и улучшает свой вкус, подкрепленный разлуками, страданиями, привязанностью, или выдыхается, благодаря все тем же компонентам. Только привязанность трансформируется тогда в тоскливую привычку и однообразие. Еще Валя знала по общечеловеческому опыту, что когда мужчина по-настоящему любит женщину, он хочет от нее ребенка. Обычно так. Правда сейчас ей были известны и другие случаи. Когда мужчина просил родить ребенка, и женщины рожали, а новоиспеченные папы уходили от них чуть ли не на другой день. Объясняли это тем, что оказались не готовы, не представляли себе, что это такое… Или чаще всего никак не объясняли. Валя с подозрением выслушала информацию о внезапной командировке. К сожалению, ее опасения подтвердились. Артем летал в «командировку» с семнадцатилетней моделью, о чем гордо сообщил Жене. Как он выразился, хотел быть честным, чтобы не прятаться и спокойно отвечать на звонки. Он не хотел расставаться с Женей, но при этом продолжал встречаться с новой девушкой.
Валя никогда не могла понять, почему мужчин так отчаянно тянет на «малолетних», как она их называла про себя. Свежатинка, лица без морщин, будто кукольные? Громкий смех без причины?
Она оглядела себя в зеркало. Морщин в ее возрасте еще нет, кукольным, правда, Валино лицо никогда не было, тело стало только лучше. Бывшая дохлятина приобрела формы. Да она только интереснее стала! Мозг начал работать по-другому, шире, многообразнее. И глаза горят. Вот со смехом без причины сложнее. Но с причиной – может. Еще как. Задорно, заразительно, не выпив при этом ни грамма горячительного. Почему женщины, перейдя грань тридцатилетия, остаются позади или не в фокусе мужского внимания? На них же вроде и клейма нигде нет, сколько им лет. А все равно те липнут к глупеньким, щебечущим существам. Обидно. А вдруг все же существует это злосчастное клеймо: «К ней не подходить, она перевалила за тридцатник»? И ты чувствуешь себя выброшенной за борт. В Европе в этом возрасте люди только начинают приглядываться к таким женщинам на предмет создания семьи.
У нас все по-своему. Тупоголово. Если с тобой малолетнее существо, значит, ты – в порядке. Ты просто монстр, а не мужчина. Всех кругом можешь порвать. Доказал всем и себе, наверное, свою мужскую состоятельность.
А ты попробуй ее докажи с красивой, умной женщиной, которая все дешевые заходы щелкает как орехи. Ты ее попробуй завоюй.
В том-то и дело, что не хотят они никого завоевывать. Зачем? Женщин как грязи… Если вдруг эта отвернется, другая сотня на шею бросится, и еще биться за него, лучезарного, будут. Так и проходят сквозь их руки и остальные выдающиеся части тела поколения, одно за другим. Настоящий конвейер. Девки меняются, а мужчины стоят как монументы. Все те же и там же. Вот несправедливость! И вообще у нас, каким бы мужчина не был – косым, хромым, коротышкой, нищим или просто дурачком по жизни, его всегда приберут. Он не залежится. А женщина… Сколько их – красивых, нежных и одиноких… Тучи!
Молодым везде у нас дорога, старикам ни дороги, ни почета… А средний, ее возраст – с ним у нас что?
С ней же только интереснее стало. С точки зрения секса она усовершенствовалась, чувствительность развилась необыкновенная. А поговорить? А уж здесь вообще…
//-- * * * --//
С чего это все началось? С того, что он лежал рядом, но был на своей планете. Он был не с Валей. Да, его можно было потрогать, но гладить безразличные памятники она не привыкла.
Им было хорошо, как вдруг Валя стала замерзать. Внезапно почувствовала себя покинутой. Холод пробирался в организм как вражеский лазутчик, как микроб, безжалостно вспарывал каждую клеточку. Это ощущение было слишком хорошо ей знакомо – ни с чем несравнимый холод потери. Только сейчас, став взрослой, она смогла предвосхитить события.
– Что-то не так? – Тихо спросила она, не выдержав.
Они лежали молча, и она знала, что его что-то мучает. В нем будто тяжело, со скрипом проворачивались ржавые лопасти, да и его отвернувшаяся обнаженная спина, на которую Валя опасливо и удивленно косилась, выражала многое. Спина была равнодушной, как стенка. Слов, в принципе, было не нужно, но Валя все-таки не телепат, и ей надо понять, что происходит… Затянувшееся молчание лишь подтверждало ее зародившееся столь внезапно опасение.
– Нам надо расстаться на красивой ноте, когда мы не сделали друг другу больно. Я не хочу, чтобы ты изменял мне, врал. И сама не хочу изменять. А это все равно произойдет, рано или поздно… – Она сама не верила тому, что говорила.
Рот, из которого лились эти слова, будто превратился в отдельно существующий от нее орган, а сама она с искренним удивлением его слушала.
– Да, ты абсолютно права, – услышала она его голос.
Все ерунда. Розыгрыш. Это новая игра, про которую она еще не знает, и сейчас он резко повернется к ней, обнимет, засмеется, они будут смотреть новый фильм…
– Я не знал, как тебе это сказать. – Выдавила спина. – Точнее, я вообще не собирался ничего говорить. Мне хотелось исчезнуть.
Похоже, это все же не игра. «Исчезнуть». Знакомо. Только почему? Она что, была слишком навязчива, требовала от него каких-то гарантий, обещаний вечной любви? Вроде нет. Ничего не выколачивала. Им просто было хорошо, и они не мучили друг друга всякой слюнявой клятвенной ерундой. Теперь Валя совсем растерялась. Вся покрылась сыпью пупырышек, которые судорожно, испуганно бегали снизу вверх и обратно. Без остановки. Да еще эта спина перед глазами… Внезапно возникло желание шлепнуть по ней со всего размаха или ткнуть больно кулаком. Когда он уже повернется?
– Она собирается вернуться. – Продолжала выдавливать из себя спина.
– Кто? – тупо спросила Валя.
– Виола. Она звонила мне на днях. – Он наконец-то лег на спину и, заложив руки за голову, уставился в потолок с лепниной.
– Ну, хорошо. Пусть возвращается, Москва большая, гостеприимная. Места для всех… – Начала Валя размахивать руками.
– Ко мне вернуться. – Оборвал он Валю и впервые за вечер пристально посмотрел на нее.
Сугробы под болтающимися в воздухе ногами, петелька на пике забора, бессилие, злость… Пол уезжает прямо на глазах. Где-то она уже это проходила. В горле застрял колючкой этот вопрос: «Почему?», который она так часто слышала от других и никогда на него не отвечала. Попыталась спросить, но… Губы слиплись. Валя спрыгнула с кровати словно на пружинах и чуть не выскочила голой на улицу. Вернулась в комнату, как в забытьи собрала расшвыренные по всем углам вещи и убежала судорожно одеваться в коридор.
– Валя, подожди! – Услышала она, быстро открыла дверь на площадку и вылетела навстречу мокрому снегу.
Колготки она все же надеть забыла. На память оставила.
Через несколько дней они могли бы отметить годовщину их знакомства. Он всегда умел удивлять. Вот и на этот раз подарок подготовил – лучше не придумаешь.
В ушах постоянно стоял крик: «Валя, подожди!» А чего ждать?
Прикатила все-таки желтоволосая пианистка. Наверное, суши приелись, пельменей русских захотелось. Или в раскосые глаза смотреть устала, они ведь для нас все как одинаковые. Может, причал глаза намозолил, по Красной площади, устланной первым хрустящим снежком, захотелось пройти, в Мавзолей заглянуть, бой курантов послушать. Ностальгия, понимаете ли.
Как больно! Обида, захлестнувшая все, дикая ярость и непонимание – за что? Стопроцентная уязвимость и незащищенность, будто кожу сняли. Она ничегошеньки не может изменить – вот это настоящее западло.
Нет, она не станет умирать от депрессии, валяясь словно в коме. Не будет ходить с грязными волосами и обгрызанными ногтями. Не будет грустной и назойливой в своем несчастье. Да, она обязательно посетит все тусовки, потрется среди людей, которые любят легких и радостных девушек. Она будет смеяться как Васька, так же громко и весело. Залихватски. Она научится безудержно ржать по малейшему поводу. Да, она будет смахивать на идиотку. Пусть.
Виола – финское имя. Вот почему ее так от Финляндии год назад выворачивало, теперь этому есть вполне научное объяснение. Наверное, с ней он «бездарно» время не будет проводить. Ни минутки.
Но как все же у него хватило наглости прийти, рассесться столь вольготно на ее родной территории и смело спроваживать ее замуж?! Как язык только не отсох… Хотел полюбоваться на живой труп, интересно было посмотреть, что же он там с ней сотворил, такой нужный всем раскрасавец. Хорошенькое любопытство. Настоящий садист. Ну да, профессия еще накладывает определенный отпечаток – нужно самому удостовериться. Как жестоко. Это переходило все границы добра и зла.
Он появился спустя две недели после их расставания. Когда она без колготок ехала в метро, а люди от нее буквально шарахались, как от прокаженной или как от вонючего бомжа, и старались не смотреть в ее сторону. Пассажиров понять можно. Вдруг она чокнутая? Еще с таким окаменевшим лицом и стекляшками вместо глаз… Намотала тогда несколько кружков по кольцевой вплоть до закрытия метро и вышла с голыми коленками на улицу. Хорошо уже поздно было, на улицах – никого, а холода она не чувствовала. Она ничего не чувствовала.
На момент его появления она все равно еще ничего не поняла. Словами проговорила, но через себя не пропустила, хоть и старалась. Надо ведь обозначить ситуацию. Правда, внутри все казалось будто ватой плотно забито. Все сосуды, нервные окончания… Поэтому она могла смотреть прямо на него, на его матовые, будто закрытые глаза и как-то еще ершиться при этом. Его хамский вопрос немного стер с него налет совершенства. Золотой нимб, во всяком случае, перестал над головой во всю мощь сиять, а то глаза резало от неземного света. Стало капельку легче. Его самого, похоже, Валина решительность и колкость все же несколько озадачили. Наверное, он ожидал увидеть опухшее от слез лицо с еле заметными щелочками вместо глаз, полную неспособность мыслить и услышать истеричные вопли: «Вернись, я все прощу!…» А может быть, ему было все равно…
Да еще Васькино четкое резюме: «Надо было с ним, как со всеми…» Он показал ей, что он не как все. Она знала это с первой секунды, и в итоге он только все четко подтвердил. Все были занудными ослами, и она без малейшего сожаления оставляла их. А здесь он оставил ее, чтобы она убедилась в глубине своего чувства. Да, убедилась. Дальше что? Ничего. Она осталась с этим измеренным чувством наедине, а он наедине с пианисткой, которая играет ему гаммы ночи напролет и счастливо улыбается, откинув светлую прядь с лица. Или он сам ей эту прядь нежно убирает, а потом они пускаются в трогательные воспоминания. Начинают с выпускного класса, когда они робко переглядывались на уроках и он провожал ее до дома, помогая нести портфель. Потом она рассказывает, как каждый день тосковала, стоя на опротивевшем причале и смотря за линию горизонта, туда, где был он, давилась саке и мечтала за столом держать вилку, а не палочки. Он смотрит на нее влажными блестящими глазами, крепко обнимает и просто не верит собственному счастью. Потому что теперь они на одной планете.
//-- * * * --//
Она ведь мечтала о любви, страданиях… Люди – ненормальные. Мазохисты чистой воды. Ей, может, и хотелось всех этих прелестей, но больше умозрительно, если такое возможно. Что же, и на старушку найдется прорушка. Вот и нашелся. Прорух. Ей стало невыносимо. Она с головой погружалась в безысходность. Глубокое, вязкое озеро безысходности. Она любит его, хотя знает, что все бесполезно. Видимо, синдром ожидания въелся в нее, уютненько расположился в организме и совершенно не хочет ее покидать. А ведь она сама давно уже может заставить страдать кого угодно, буквально волком выть. Только толку сейчас от ее умения…
Вот и депрессия. Пожаловала-таки. Валя думала, что увернется от нее, проскочит. Сначала все притупилось, она будто потеряла зрение и слух. Движения на автомате, общение с близкими тоже. Васькины заходы с целью расшевелить ее не приводили к положительным результатам. Одна встреча с писателем чего стоила… В дурном сне не приснится. Да, попробовала инстинктивно убежать, но только хуже сделалось – совсем пусто, как в выжженной пустыне.
– Не мыло, не обмылится, – с жизнеутверждающим цинизмом заявляла Васька, пытаясь в очередной раз выпихнуть сестру на свидание.
– Я не знаю, что там не обмылится, мы о разных вещах с тобой говорим. У меня внутри все обмыливается, я вообще скоро в обмылок превращусь, – отвечала Валя без эмоций и добавляла: – Не хочется мне размениваться, пойми ты.
Васька хмыкала, отвечала вполне закономерно, что последняя фраза относится скорее к томной шестнадцатилетней девушке, начитавшейся сопливых любовных романов по ночам, и потому безостановочно продолжала заниматься сводничеством, когда прилетала из очередной командировки.
Валя хотела было на нее рявкнуть, чтобы она прекратила эту бурную деятельность, но вместо рявканья раздалось щенячье тявканье. Валя нисколько не удивилась. Она давно ощущала себя брошенным, тыкающимся в равнодушные коленки щенком, которого всем жалко, но никто не горит желанием взять его к себе в дом.
Мужчины были разные, надо отдать должное Васькиному рвению. Откуда она их только откапывала в таком количестве? Калейдоскоп лиц. Симпатичные, приятные, желающие понравиться всему свету богемные персонажи, серьезные немногословные финансовые дяди с глубокими складками на лбу, болтливые и расслабленные, умные, косящие под умных… Все они в итоге были отвратительными, Валю от них мутило, потому что она находилась в своей Солнечной системе. За миллиарды световых лет от всех этих дядей. Любовная мышца ни разу не то что не завибрировала и не подала ни малейшего сигнала, она будто омертвела.
Валя мучилась, не могла заставить себя смотреть им в глаза, на их руки, губы, а о том, чтобы кого-то вдруг захотеть, и речи быть не могло. Как можно этого захотеть?! Они же все чужие. Раньше, всегда, когда она думала о Валентине, у нее начинала по-особому кружиться голова, и хотелось сладко постанывать. Сейчас дико болел, просто раскалывался затылок, словно индеец грамотно всадил туда томагавк. Кто там говорил, что люди испытывают определенный кайф от своей несчастной или неразделенной, безответной любви и что они получают настоящее удовольствие при этом? Бред какой-то. Это уже психическое заболевание получается. Какое может быть удовольствие, если тебе при этом больно и жить не хочется… Она все время как настоящий параноик представляла себе, как Валентин экспрессивно швыряет связку ключей, они характерно брякают о черно-белый пол, а потом он крепко хватает свою пианистку, впечатывает в себя и целует. Неужели тоже как пылесос… Почему бы и нет? Рты, в общем-то, у всех довольно одинаковые. А сверху на них любуется розовая женщина в ракушках. Да и гипсовую голову, наверное, вернули из ссылки на прежнее законное место. В общем, все счастливы.
Никогда нельзя думать, что ты особенный, единственный, самый лучший, потому что это может привести к тяжелым психическим последствиям.
Оставалось без конца себя жалеть, то есть лежать и плакать. Все-таки пробило.
Однажды Валя увидела в витрине небольшого цветочного магазина его. Скромно стоящий в тени, заботливо выращенный, с ухоженными широкими сочными листьями. Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы он поселился в ее комнате, и она его купила. Называлось растение, естественно, не просто. Спатифиллум.
Теперь спатифиллум стоял в углу, распластав в разные стороны свои листья, и Валя в свободное от работы время часто сидела, уставившись на своего нового зеленого друга. Еще немного так посидит, и есть все шансы превратиться в такую же зеленую. На горшке помимо названия были даны рекомендации по уходу: «следить, чтобы почва увлажнялась каждый день. Желательно держать растение в ванной». С увлажнением проблем не было – почву Валя поливала слезами ежедневно, а в ванной для него не нашлось бы места. Не на такие ванные рассчитано. Еще ноги сильно мерзли, поэтому Валя купила у бабули в переходе шерстяные, страшно колючие носки и мужественно сидела в них.
Позвонила Тина, которая будто почувствовала, что с Валей нелады. Она хотела по привычке встретиться в кафешке, но у Вали для этого совершенно не было сил. Тогда подруга выразила желание ее навестить, и пока Валя лепетала что-то о тяжелой простуде, вызванной сквозняками на работе, Тина уже была рядом и яростно звонила в домофон.
«Видишь, помереть спокойно не дадут», – сказала Валя растению и обреченно пошла открывать.
Спатифиллум согласился, легонько шевельнув листом.
– Что с тобой? У тебя конъюнктивит? Вроде еще не цветет ничего. – Быстро спрашивала Тина, имея в виду красные и опухшие Валины глаза. – Ты на японку стала похожа, тот же разрез.
Валю от последней фразы просто заколотило.
– Это от температуры сосуды полопались.
– Я ненадолго. Я уволилась из клуба, не смогла больше на все это смотреть. Гадюшник…
– Слушай, а какие клубы не гадюшники?
– Да это все понятно, просто когда видишь многое с изнаночной стороны – совсем тошно. Когда в туалете в кабинках трахаются, там же нюхают… Девчонки молодые, лет шестнадцать, работают, открываешь дверцу туалета – она сидит, такая красавица, на унитазе и спит. Прятались так от менеджера, чтобы не танцевать. Достал он нас всех, просто запарил. Спать, конечно, хотелось смертельно. Там еще диванчик такой стоит около танцпола, на нем тоже чего только не вытворяли! А эти маленькие дурочки садятся потом без колготок, в стрингах… Я их гоняла постоянно, ведь что угодно можно подцепить, ни один диспансер не вылечит. – Тина гневно подергивала плечиками.
У Вали слезы на некоторое время пропали, таким эмоциональным был рассказ подруги.
– Ушла я оттуда, когда меня в кабинку пытались затащить.
Валя застыла с поднятой бровью.
– Да, представь. Я стояла, прислонившись к одной из колонн, а меня схватили за руку и потащили. Легко так, а ведь я далеко не крошечная. Я даже лица не могла разглядеть, все мелькало, лучи эти лазерные… И еще так шумно, что и не услышит никто. Только мне повезло: рядом с туалетом проходили знакомые; наверное, увидели, как я спину колочу несостоявшегося насильника, и лицо мое перекошенное. Подлетели к нему, что-то сказали ласковое, он отпустил сразу. Это была последняя капля. И отсыпаться полгода, наверное, теперь буду.
– Да, спать – это дело хорошее. Правильное. – Делано широко зевнула Валя, намекая таким образом, что ей пора возвращаться в кровать, а Тине бежать дальше.
Перестаралась – чуть челюсть не вывихнула, и все зря. Знала ведь, что пока Тина не изложит все последние события, она не уйдет.
– Сосуды, говоришь, полопались? Насморка не слышно, не хрипишь. Вид в целом, конечно, ужасный, я тебя такой и не припомню, – щуря зеленый глаз, не могла угомониться подруга.
– Что будешь делать теперь? – Не обращая внимания на откровенные замечания, спросила Валя, которой не терпелось вернуться под плед и снять кусачие носки. От них нестерпимо чесались ноги.
– Работа в театре, как обычно. С «Мосфильма» стали частенько позванивать, из рекламных студий разных – для съемки в роликах. Но там столько артистов несчастных у них в картотеке, получается, что на одну роль приглашают человек сорок. Нереально, бесполезная трата времени. – Она поморщилась брезгливо. – С мужчинами…
Валя напряглась. Больная тема.
– С мужчинами тоже лажа. Так, не мужики, а мужичонки какие-то. Ущербные, лживые, жалкие, хвастливые, психованные… Список можно продолжать бесконечно. Кстати, чуть не забыла. Мой бывший драгоценный Рыбкин женился на секретарше из их организации, они ждут мальчика. Уже солидный срок какой-то. Встретила его случайно на Новом Арбате, он коляску высматривал в детском магазине. Счастливый, никогда его таким не видела, набросился на меня, расцеловал, а потом как ни в чем не бывало предложил сходить куда-нибудь, посидеть, развеяться или времени не терять, а сразу к нему поехать…
– А жена где?
– Она на сохранении лежит.
– Он что, сумасшедший, твой Рыбкин? – искренне спросила Валя, которой резко расхотелось зевать.
– Да нет. Обычный современный мужчина.
Тина продолжала говорить, но ее уже можно было не слушать. Идея была ясна.
Валя отчасти с ней согласилась, а ведь еще не так давно принялась бы активно защищать мужское племя. «Все меняется…» Ну конечно! Как она могла забыть, что устами младенца-мужчины глаголет истина. Вот все и изменилось. Четвертовать их всех. На плаху, никого не жалея, или в битум закатать…
Валя приободрилась, представив себя со знаменем, реющим на ветру. Вперед, на баррикады! Но стоило Тине уйти, как знамя тут же выпало из ее обессилевших рук, ветер исчез, а глаза наполнились едкой соленой жидкостью. Быстрее под плед. Так, видимо, чувствуют себя больные животные, которые стараются забиться куда-нибудь под диван, в угол… Лишь бы никто не трогал.
//-- * * * --//
Работа держала на плаву, заставляла вылезать из колючих до невозможности носков, как-то одеваться и с трудом расчесывать колтуны. Идея Григорьевна пытливо посматривала в ее сторону, правда, от комментариев воздерживалась. Ленка внимательно заглядывала в лицо, но их дружеский служебный роман был завершен, и Вале ее взгляды были до лампочки. Проехали.
Как-то к ним пришла дама в шубе до пят. Ну и что? Валя не обратила никакого внимания, ее мозг воспринимал сейчас информацию иначе, чем у остальных коллег, которых эта шуба потрясла, лишила отдыха и сна на долгое время.
– Лаптева, ты видела?
– Что именно?
– Тетку, которая приходила к Идее на консультацию?
– Обыкновенная тетка, лет уже немало…
– Да тетка – ладно, шуба у нее необыкновенная. Из рыси.
Эти слова Валя вспомнила уже на улице. На работе держалась, а за воротами… За воротами нос ее краснел как у заправского алкаша, четкость изображения пропадала из-за беспрестанно поступавшей в глаза жидкости, и она начинала горбиться, буквально складываясь пополам, как будто живот больно прихватило. Видимо, все еще до невозможности обострял тот факт, что был День святого Валентина. Всем дарили валентинки, наши мужчины находились в редком для них образе романтического героя, осаждая цветочные ларьки, женщины обворожительно и кокетливо смеялись…
Шуба из рыси. Внезапно накатил приступ клейкой дурноты, потому что волновало, собственно говоря, не отсутствие пресловутой шубы из рыси, а волновало отсутствие перспектив.
Валя не пришла в тот день с работы домой, заявившись уже под утро. Вернее, часов в девять. Давненько такого с ней не случалось, никого ведь не предупредила. Эсэмэску хотя бы скинула. Как воришка, она тихонько поковырялась в замочной скважине ключом, два раза его звонко уронив, с трудом открыла дверь и хотела раздеться уже у себя в комнате, быстро минуя коридор. Приземлиться наконец-то на свою кровать, стараясь правильно расположить усталое, резиновое, какое-то чужое тело, потому что бессонная, бестолковая ночь давала о себе знать крутящимися в голове безостановочно аттракционами. Внезапно зажегся яркий верхний свет, аттракционы закружились быстрее, и слепило глаза.
– Где ты была всю ночь? – Раздался четкий суровый голос сестры откуда-то сверху.
Над ней, как профессиональная надзирательница, стояли злая Васька и тихая мама, по лицам которых было очень хорошо видно, что нормально поспать сегодня ночью им не удалось.
– Чего вы такие перевозбужденные? Ничего не случилось, идите отдыхайте, – Валя пыталась безуспешно снять сапоги, сидя на стульчике.
Молния на правом заела и в итоге сломалась от ее корявых попыток. Непонятно, вроде новые. Относительно.
Валя сама чувствовала, как пары алкогольного коктейля, бурно исходящие от нее, начинают быстро заполнять родную жилплощадь, но стыдно не было. Ни капельки. Совершенно не было настроения и сил разговаривать, а тем более что-то объяснять. Стремительно хотелось спать. Что они вышли? Ах да, у нас допрос. Пусть все уходят, она же не мешает им жить… Как только сапог снять?
– Пошла ты… – Выпалила Васька неконкретно, но с чувством.
Она все делала с чувством. Посылала и прижимала. Было заметно, что у сестры так и чешутся руки отбуцкать хорошенько Валю. Как в далеком, милом детстве.
– Интересно, куда именно? Если слово состоит из трех букв, то я была там совсем недавно – ничего примечательного, рекомендовать не стану. Если слово обозначает женский половой орган, я практически из него не вылезаю целыми днями.
– Тогда просто в жопу.
– Ты у меня все-таки прирожденный эстет. Чувство прекрасного в тебе было всегда сильно развито, даже обострено. Правда, здесь с указанием направления ты опоздала, потому что в жопе я уже давно. Причем в глубокой.
– Что это было? – Продолжала сестра домашний допрос.
– Ночь. Улица. Фонарь и… Насчет аптеки не уверенна, по-моему, без нее обошлось.
– С какими уродами ты так бурно провела время?
Вопрос дурацкий. Разве у нас уроды в дефиците? Вышел на улицу, и ты среди них. Делов-то.
– Что тебя интересует? Адреса, лица? Хотелось отпраздновать как все люди…
– Я вызывала маме «скорую».
Валя зашмыгала, как в школе. Свинья она, конечно, порядочная.
– Позвонила кому-то по номерам из записной книжки.
– Валь, мне что, ноги ему переломать красивые или за дивный член на заборе ближайшем подвесить? – Спросила Вася, смотря прямо Вале в лицо потемневшими глазами.
Дурь сразу куда-то вылетела. Видимо, туда, где ночь и улица. С фонарем в придачу.
Мама стояла молча, с белым лицом, на котором после тревожной, бессонной ночи четко и глубоко прорезались морщинки. Губы сильно пересохли. Вид этих морщин и губ Валю убил. Лучше бы мама что-нибудь сказала, поругала… Или ремень из шкафа достала.
– Он здесь ни при чем. Все дело во мне, неправильно реагирую на разную чепуху. – Залепетала она, уже успев приковылять на кухню в одном сломанном сапоге, судорожно сжимая при этом теплый чайник своими влажными льдышками.
– Посмотри, что с тобой происходит. Еще немного, мы тебя среди бомжей найдем. Ты работу можешь потерять! Ты это, надеюсь, понимаешь? – Васька все больше распалялась и почти перешла на крик.
– Хватит. Гасись. – Здесь Валя не выдержала, взяла нож, решительно разрезала молнию и скинула осточертевший сапог. – Мне сто раз объяснять не надо, усвоила.
Вася снова открыла рот и широко взмахнула руками, но остановилась под взглядом сестры.
– Стоп. Я хочу отдохнуть. Дай пройти. – Отодвинув сестру плечом, прошла, по свежеприобретенной привычке чуть прихрамывая, в комнату и села, опустошенная, на кровать.
Что бы с Валей не происходило, с ее здоровьем, любовными перипетиями, она всегда знала – работа вне всяких потрясений. Поэтому упоминание о ней быстро привело ее в чувство, больно уколов в самое сердце, несмотря на внушительное количество выпитого этой ночью.
Это же был ее остров спасения. Самый настоящий. Ее самореализация, которой могут позавидовать многие. Она знала массу историй, где люди занимались совершенно не своим делом, засовывали свой талант и призвание в одно место, разменивались по мелочам, потому что жизнь так сложилась. Они так говорили, обычно растягивая рот в улыбке, но при этом у них были такие тоскливые глаза… Вале всегда было безумно жаль их, и она, вдохновленная, думала о себе: «Какое счастье, что я нашла себя». Работа не предаст, не обидит, может неприятно удивить и огорчить, конечно. Но как без этого. Если будет невтерпеж, она уйдет с насиженного местечка от Идеи, которая последнее время действительно задавила всех, обращаясь с ними так, будто они несмышленые первокурсники. Ей не страшно будет уйти, потому что она окончательно убедилась, что правильно уходить первой. Она достигнет всего в своей профессии, будет проводить сложные операции и гордиться собой. Оттого, что сама вытащила себя за волосы из обступившего болота.
А с остальным… Ну, если не получается. Через себя не перепрыгнешь. И работа любимая, и мужчина любимый. Слишком жирно, видимо, так не бывает. Или не в ее конкретном случае. А нелюбимый – зачем он сдался, в принципе? С тихой ненавистью наблюдать каждый божий день, как он влезает в тапочки, громко и нудно размешивает ложечкой сахар и самодовольно почесывает бурные заросли на своей богатырской груди, лениво позевывая и беспрестанно щелкая пультом телевизора? Просто чтобы было… Плохонький, но мой? Это не про нее.
Отпраздновать не получилось, она могла бы любимый спатифиллум с таким же успехом поздравить, аккуратно погладив его широкие зеленые листья и повесив на него валентинку. Получилось бы нестандартно и трогательно, но явно попахивало бы шизой.
Так Валя размышляла, сидя на кровати и не замечая, что все платье замочила водопадом из слез.
– Ну, перестань… Ты здесь целое море Лаптевых наплакала. Слышишь? – в комнату бесшумно вошла Василиса и присела в ногах, заглядывая в мокрое лицо.
– Я все, не буду. Просто помимо моей воли получается, будто из крана течет. – Пыталась улыбнуться разъезжающимися в разные стороны губами Валя и высморкаться звучно в подол.
– Что ты делаешь? – Вася невольно одернула многострадальное платье. – Давай закрывай свой кран…
– Специалиста рядом нет. На кухне починил, а мне… – Залилась по-новой Валя.
«А тебе всю резьбу сорвал», – продолжила, чертыхнувшись про себя, Вася и вышла. Надо же было так неудачно скаламбурить!
– Не трогай ее. Она успокоится, только для этого должно пройти время. – Сказала мама тихо, когда Вася появилась на кухне, беспомощно разведя руками.
На мамино мнение можно было положиться. Она, к сожалению, слишком хорошо разбиралась в данной области.
Когда-нибудь пройдет – это понятно, только мама не знала, к счастью, что Валя стала частенько попивать алкогольные коктейли разной крепости, а кто-то из общих знакомых участливо и радостно сообщил Василисе на днях, что Валя на спор хватанула даже несколько порций виски. Этого Вася снести уже не могла, еще не хватало, чтобы сестра тихо спилась. Правда, что конкретно делать, какие меры принимать – она все равно понятия не имела. Всегда помогала, где-то руководила, и Валька хоть и огрызалась временами, но в целом все же смирно слушалась.
Время потихоньку шло, вроде ничего страшного Валька больше не отмочила, и разведка на ее счет молчала, но Василиса не расслаблялась, она даже от двух последних командировок отказалась, чтобы быть поблизости с сестрой, не бросать ее без присмотра. Ничего, скоро уже весна будет в разгаре, может, Валя как-нибудь переключится, немного отойдет от страданий, разморозится для новых ощущений. Подзабудет своего смазливого сантехника, хотя на это надежды мало. Вон уже как пахнет вкусно! Какими-то травами-муравами, прорывающимися наружу, отдохнувшей землей, новыми надеждами… Жизнью самой пахнет! Надо же этим надышаться вволю. И отдышаться. Еще бы проклятый ручей из глаз сестрицы остановить…
Так оптимистично думала Василиса, надеясь на могучую силу природы. Но она опять упрямо примеряла все на себя, забывая о Валином пристрастии, вернее, неумении полностью отрекаться и забывать прошлое. Как бы дразняще вкусно ни пахло весной. Люди-то они были действительно очень разные.
Васька была права, когда говорила о подходящих к концу водах моря Лаптевых, потому что орошать почву спатифиллума и других близлежащих территорий Вале больше не то что не хотелось – не моглось. Она настойчиво попыталась выдавить слезу, припоминая самое болезненное, вспомнить обидную равнодушную спину, его отстраненный, картонный голос… но ничего не получилось. Глаза были сухими, и отказывались верить своему счастью. Они тоже порядком устали.
Одновременно с глазами в себя пришли и органы чувств. В частности, обоняние. Надо срочно помыться, бегом в душ. Нет, она, конечно, мылась все это время, находясь на автопилоте. Валя застыдилась того, что первый раз в жизни сама слышит собственный запах. Такой вот – немытый.
Из вещей ничего ровным счетом не подходило. Все болталось как на вешалке, она же практически ничего не ела. Воздухом питалась и собственными нервными клетками. Выпирали острые ключицы, грудь исчезла, коленки как в пятом классе, попа плоская. Вернее, нет попы. Она уже не субтильная шатенка, какой являлась последние годы, она типичная анорексичка. Жалкий вид. Болезненный. Про тело никак нельзя было сказать, что оно изящно, а руки элегантны… Руки как у Пиноккио, только все в проклятых венах, которые бурно проступали синими веревками. Жилистые, работящие руки.
Да и ладно, что же теперь…
Из темных уголков памяти выплыл эпизод, непосредственно связанный с ее худосочным внешним видом. Они с Васькой любили забегать в школе в гости к Виталичу. Это был учитель физкультуры. Бывший баскетболист, интересный когда-то дядька, с добрым сердцем. Теперь он был насквозь прокуренным и постоянно кашляющим, немного сутулым, похожим в профиль на орла, которого хорошенько побила жизнь. Но с чувством достоинства и благородством эта самая жизнь сделать ничего не смогла. Не получилось. Было им тогда с Васькой лет по десять. Они зашли в кабинет, чтобы спросить про предстоящие районные соревнования «Лыжня зовет!», и напоролись там на свою классную руководительницу – учительницу по труду, выпускницу техникума. Лет учительнице было не больше двадцати, но она была внушительных габаритов, в самострочном темном сарафане и с круглым как блин, угреватым, злым лицом. Баба на самоваре. Виталич перекусывал тоскливыми домашними бутербродами и пил, вкусно обжигаясь, горячий чай из стакана в металлическом подстаканнике.
– И что вы такие худые? – Брезгливо, от всей души сморщившись, спросила «педагог».
– Они не худые. Они – изящные. – Молниеносно отреагировал Виталич, отодвигая бутерброды и твердо ставя подстаканник.
Молодая тумба злобно фыркнула и вышла, сильно хлопнув дверью.
Себя отмыла, отскоблила. Пропарила. Жаль, что нельзя постирать сердце или потереть мочалочкой душу. Замочить с порошочком, прополоскать тщательно и посушить. Все. Готово. Получите чистое, свежепостиранное, можно еще выглаженное, сердечко. Будь ее воля, она бы сеть химчисток таких открыла, вот только неизвестно, много ли желающих нашлось бы. Ведь не все плохое в душе остается, да и сердца люди бы предпочли со шрамами носить. Латаные-перелатаные. Наверное, прогорели бы ее химчистки.
Громко клацнули, лениво, с неохотой разъезжаясь, двери маленького лифта, и Валя вошла в плохо освещенное пространство, в котором ехали двое мужчин, один из которых – высокий и белобрысый, с распахнутым воротничком джинсовой рубашки – за секунду внаглую сожрал ее глазами. Проглотил. Только кадык нервно и стремительно по горлу пробежал, как мячик. Валя быстро нажала на первый и повернулась к выходу.
– Лучше бы вы к нам лицом… – сказал белобрысый.
– Я всегда считала, что моя задница достойна не меньшего внимания. (Боже, это она о чем?!)
– Да… правда. – вякнул второй.
– Давно я такую кусачую не встречал. – Задумчиво-радостно и где-то счастливо ответил белобрысый.
Он продолжал еще что-то говорить уже на повышенных тонах, когда они вышли из лифта, но она его не слышала. Ей понравилось, что ее назвали «кусачей». Для нее это прозвучало на тот момент как лучший комплимент.
Когда Валя вышла на улицу, она с удивлением обнаружила, что пока она так отчаянно страдала, стало намного теплее и женская половина страны оделась жокеями. Кому позволяли средства и размер задницы. Хотя размер в данном случае – понятие действительно растяжимое. Все в высоких сапогах без каблука и обтягивающих брюках. Еще огромный саквояж на плечах. А если ей не нравится чемодан с собой таскать?
После работы ноги принесли ее в один модный большой магазин. Чувство стадности все же сработало, да и новый, сильно уменьшенный, усохший размер требовал купить что-то приличное, чтобы прикрыть внушающие жалость косточки.
– Как вы думаете, не скатаются? – Услышала Валя жалобный голос и не сразу поняла, что обращаются именно к ней.
Ухоженная, без тени косметики на загорелом, свежем лице миловидная женщина с красиво уложенными волосами держала перед ней колготки.
– Что, простите?
– Дочке беру. Боюсь, что скатаются. Да еще такой цвет… Вдруг не понравятся?
Колготки были милые – в розовую и оранжевую тонкую полоску.
Валя с домовитым видом настоящей хозяйки, у которой по меньшей мере трое детей, протянула руку и обстоятельно, не торопясь, пощупала колготки с двух сторон.
– Да нет, ничего с ними не должно случиться, – сказала она совершенно искренне. – А дочке сколько?
– Десять. – Со счастливым вздохом сказала красивая мама.
– Понравятся. Скажите, что полоска особенно актуальна в этом сезоне.
Хотя сейчас такие дети, что они лучше взрослых знают, что актуально. Валя вспомнила их с Васькой в десять лет. Они были рады всему. Конечно, время другое было, совсем другое. Нельзя сравнивать. Себе она так ничего и не присмотрела.
Долго бродила по улицам, на которые смотрела новыми просохшими глазами, и домой пошла только когда желудок стал неприлично громко урчать на всю улицу, как мотоцикл. Когда вошла, думала, что дома никого нет. Тишина, свет везде выключен. Внезапно услышала знакомое клацанье пальцев по клавиатуре компьютера, обрадовалась.
– Ты что, газету «Искра» печатаешь? Закрылась, как Ленин в подполье, – открыла Валя осторожно дверь в комнату сестры.
Правда, Вася сидела в темноте с фанатичным сосредоточенным лицом и что-то безостановочно печатала.
– Тяпкину сегодня видела. Помнишь? Я в Останкино забежала со своими, потеряла одну красавицу и нашла ее, конечно, в туалете. Захожу, а там наша дурында показывает хвастливо пирсинг на пупке какой-то тетке, я ее даже не разглядывала. Спрашиваю: «Что вы здесь делаете?» И слышу моментально в ответ: «Не видишь, х… меряемся». Кто еще так мог сказать? Знакомый голос с хрипотцой. Маринка. – Вася слегка улыбнулась и громко шлепнула по клавиатуре.
Только Валя хотела что-то сказать, как Вася ни с того ни с сего выдала:
– Я слышу шорох. Нет, не листьев. Шорох денег, – ответила сестра, не отрываясь от работы. – Реки денег, запах денег. Ветхих и новеньких, хрустящих…
– Вась, ты чего? – испуганно спросила Валя, аккуратно присаживаясь в темноте на диван.
– Чего, чего… Денег хочу. Много. Надоело тереться среди этой братии. Строят из себя великих, а все такие одинаковые. Вот кто близнецы натуральные! По устройству серого вещества. Лямзят друг у друга сюжеты, манеру говорить, одеваться. Забодало меня все. Понимаешь? – Спросила она тоскливо и выразительно взглянула на Валю.
Валя понимала то, что время юношеской восторженности, даже некоторой зачарованности профессией явно прошло.
– Что ты предлагаешь? – настороженно поинтересовалась она. – Банк грабануть, старушку процентщицу завалить?
– Денег срубить предлагаю грамотно. В духе времени. – Решительно подвела черту сестренка. – Я не хочу, как наши родители, жить от зарплаты до зарплаты, экономить на всем, на себе. Помнишь, мама никак не могла решиться купить себе кофточку сильно понравившуюся? А потом долго себя за эту несчастную кофточку корила, извелась прямо вся, потому что увидела японские куртки на нас. Не хочу пресмыкаться перед всеми этими чудовищами, угодливо им улыбаться и умничать в их компании, с заинтересованным видом обсуждая то, что мне по барабану. Раньше могла, а сейчас еле сдерживаюсь, чтобы не послать их куда подальше. Сыта по горло. Интриги их вонючие, крысятничество, заподлянки, подставы бесконечные. Я устала. – Она неожиданно бессильно положила голову на стол и закрыла лицо руками.
Валя не знала, что и сказать. Сильно удивило, что сестра совершила несвойственный ей экскурс в прошлое. Василису так долго все устраивало, она с легкостью воспринимала все и всех, не зацикливаясь ни на чем конкретно. Правда, тема денег прозвучала сегодня далеко не в первый раз. Судя по Васькиному боевому настроению, существовал некий план, по которому она могла их все же «срубить». Еще Валя понимала, что сестре хочется и на хрен сесть, и рыбку съесть. А вам, скажете, не хочется? Вы другие? Ни за что не поверю. Бесспорно, мы разные. Очень. Но что касается темы денег – все близнецы однояйцевые. Здесь все люди – братья.
План действительно был. Да еще какой. Смелый. Речь шла о нефтеперерабатывающем комбинате где-то в Сибири. Уже серьезно звучит. Один молодой предприимчивый акционер купил акции у хозяина комбината. Лихо подделал подписи и стал основным держателем акций, новым хозяином. Прежний находился три месяца в больнице в состоянии комы, потому что его сбила машина. Возле него постоянно дежурила жена, которая не стала претендовать на наследство, потому что элементарно побоялась.
Васька знала о липовом акционере и хотела заработать деньги. Условие простое: у нее есть материал, молодой акционер его покупает за кругленькую сумму, в противном случае все направляется аккуратным образом в Генеральную прокуратуру.
Когда Валя выслушала вкратце содержание столь захватывающей истории стремительного обогащения, ее внезапно затошнило. Как в детском садике от вида ослика без хвоста, от жуткого волнения.
– Ты понимаешь, что без башки можешь остаться? – Еле выдавила она, сглатывая соленую слюну.
– Я прорабатываю все детально, это же нахрапом не делается. Без башки можно остаться намного проще, никуда не залезая, просто напороться вечером на пьяного кретина. – Не очень твердо произнесла Вася, не глядя в сторону сестры. – Подожди, может, не получится еще ничего. Что ты раньше времени волну гонишь?
Валя знала, что эти отговорки в данном случае – пустой звук. Вася уперлась, и ничто ее не отвернет от намеченной цели.
В субботу Василиса захотела развеяться и отправилась с кем-то из своих веселых девчонок в недавно открывшийся на Москве-реке клуб, который осаждали толпы желающих, но пускали туда, как обычно, избранных. Видимо, по особым приметам. Конечно, очередное гламурное место… Как иначе. За одним из накрытых столиков сидели два юноши, один из которых ничем примечательным не выделялся, кроме того, что он был пухленьким и ему было так сильно весело, что он даже на стуле подпрыгивал в такт музыке. Второй – симпатичный – явно скучал и не скрывал этого. Он был стройным, высокого роста, с копной темно-русых волос, в дорогом костюме без галстука. Просто в белой рубашке, которая приятно освежала его смуглое лицо. Глаза большие, серые, с темным ободком и длинными детскими ресницами. Его звали Тристан.
– Кто это? – быстро спросил он у приятеля про веселую, громко смеющуюся красивую девушку. Он не показал на нее пальцем, не кивнул, это было все излишне. Потому что она зашла пять минут назад, но сразу обратила на себя внимание всего клуба. Мужчины поглядывали на нее с явным интересом, девушки – с закономерной ревностью.
– Это? Василиса Лаптева. Журналистка с телевидения. – Ответил приятель, продолжая прыгать, и добавил, таинственно улыбаясь: – Еще та штучка.
У Тристана разгорелись глаза.
– Василиса, – повторил он как бы про себя.
– Вся фишка еще в том, что у нее есть сестра-близняшка. Они как две капли воды, мама с трудом, наверное, различает.
– Ну и что? Такое в природе случается, – ответил Тристан, не отводя восторженных глаз от Василисы.
– Конечно, случается. Только они-то уверены, что широкой публике об этом факте ничегошеньки не известно, тщательно скрывают, вместе не появляются на людях, но шила ведь в мешке не утаишь. Мужиками они частенько меняются, и думают, что самые умные.
Тристан призадумался и вдруг загрустил.
//-- * * * --//
Снова объявилась Женька, которая приняла судьбоносное решение – она ушла от Артема и решила начать новую жизнь, буквально с белого листа. Она ошибочно думала, как и многие другие, впрочем, что жизнь эту надо обязательно начинать и искать, погрузившись в недра бурной светской. Но, с другой стороны, надо же встряхнуться. Конечно, вытащила Валю. В дверях Валя наткнулась на приятного молодого человека, вернее, ее глаза неожиданно оказались вплотную и на уровне с его длинной шеей, которую элегантно облегал высокий необычный воротник слегка распахнутой дизайнерской рубашки. На шее сбоку у него был белый шрам, судя по всему, длинный. Зачем воротник распахнул… У него были серые с ободком глаза, не размытые на лице, а четко обозначенные. Конкретные такие. Где она видела эти ободки? Не часто такие встречаются… Он внимательно посмотрел на нее, просканировал своим взглядом, но ничего не сказал. В другое время она бы обязательно ответила ему что-нибудь лихое на этот прищур, но вроде это было не нагло, да и связываться ей ни с кем не хотелось.
– Неплохо здесь, да? – Это был тот самый молодой человек, с которым она столкнулась. Он незаметно подошел к ней спустя полчаса, когда Женька, прилично глотнув алкогольного коктейля, кокетничала в танце с одним долговязым, слишком молодым парнем, а Валя это действо тоскливо со стороны наблюдала. Впрочем, как обычно. Все играли свои, давно знакомые, на зубок отрепетированные роли.
– Наверное, неплохо. Я не специалист по ночной жизни столицы, – отвечала Валя бесцветно, без энтузиазма.
– А в чем же вы специалист? – Не дал ей ответить. – Если у вас такое настроение, то зачем пришли? – Продолжал настойчиво молодой человек.
Довольно дерзко. Ему что за печаль, и вообще, что он к ней привязался? Столько девчонок роится вокруг, которые с пылким восторгом оценят его пижонскую рубашку с вышитыми инициалами и выпендрежным воротничком, да и все остальное тоже вниманием не обойдут. Здесь с этим проблем нет и никогда не будет. Мужчинам фора дана нешуточная. Валя с трудом подавила нараставшее раздражение.
– Подругу выгуливаю. Она от всей души празднует собственное освобождение.
– Мне кажется, что это происходит не в одностороннем порядке, как было сказано. Вы друг друга выгуливаете, только она-то празднует, а вы будто хороните.
Говорил он без напора, но как-то это было слишком. Перебор. С какой стати подобные откровения? Раньше она действительно послала бы его куда подальше, но сейчас он четко угадал ее настроение, поэтому воевать совсем расхотелось. Да и энергию последнюю жаль растрачивать на выяснение разной ерунды с первыми встречными-поперечными. Не для этого она в народ выползла. И для чего, собственно?
– Так заметно? – Глядя на извивающуюся и прижимающуюся в танце к юнцу подругу, спросила Валя.
– Заметно, потому что вы этого хотите. Или вам все равно? – Он внимательно и серьезно смотрел на нее.
Пожалуй, он прав. Ей все равно. Ее не интересует ни чье-либо частное мнение, ни общественное.
– Ахмат. – Представился между тем ее любопытный собеседник, не обращая внимания на полноватого юношу, который давно и усиленно махал ему из-за стола.
Валя искренне удивилась, потому что говорил он без малейшего акцента, ударения ставил правильнее многих так называемых русских, да и славянская внешность резко контрастировала с таким выразительным южным именем.
«Это что еще? Начинается. Опять дружба народов…» – промелькнуло у Вали.
– Валентина. – Официально назвалась она. – Это не вас так настойчиво зовут?
– Там мой друг зовет нас. Пойдемте, это все же лучше, чем стоять здесь на проходе, где все тебя толкают.
Она ничего не ответила, только головой махнула утвердительно. Показала жестом подружке, что будет за столом, и прошла за своим новым знакомым, который уверенно и быстро раздвигал острым плечом приплясывающую, подвыпившую толпу. За столом сидели уже два юноши. Тот, который махал, взглянул на Валю с неопределенным выражением. Будто со скрытой насмешкой, как у вредных детей, когда они знают что-то. Мол, я знаю, но тебе ни за что не скажу. Казалось, еще немного, и он покажет Вале язык. У второго было непроницаемое лицо, по которому прочитать что-либо было невозможно. Ахмат представил своих друзей, но их имена были настолько экзотическими, что Валя даже не стала переспрашивать. Напрасный труд. Иногда они переходили на непонятный язык, который Валя никогда раньше не слышала. Знатным языковедом она, конечно, себя назвать не могла, но немного все же разбиралась. Это ее заинтриговало, но она не стала спрашивать. Было неудобно.
– Извини, что мы иногда так говорим, – словно в ответ на ее мысли, сказал Ахмат.
– Ничего, все нормально, – смутилась она почему-то.
– Знаешь, какой это язык? – И, не дожидаясь ответа, продолжил. – Чеченский. Мы – чеченцы. – Уже с вызовом произнес он. – Общалась когда-нибудь с чеченцами?
«Бог миловал», – подумала Валя и ответила громко, из-за музыки. – Нет, пока не доводилось.
Ни за что бы не догадалась. Она всегда думала, что они должны быть минимум как черноголовые, черноглазые. С выразительными носами. У него на аккуратном в целом лице, даже если присматриваться внимательно и придирчиво, ничего не откопаешь, кроме правильного, чуть длинного носа и почему-то маленьких ноздрей. Как у ребенка, немного дисгармонично. Ах да… губы. Будто не его, а взятые напрокат у кого-то. Не подходят ему своей припухлостью.
– Вот и ваша подруга, празднующая освобождение. Я цитирую. – Ахмат негромко прокомментировал приближение Жени с недавно приобретенным в зажигательном танце юным спутником.
Валя представила всех друг другу, и они с Женькой чинно удалились в туалет. Без особой надобности, просто у женщин там вроде стратегического пункта. Штаб.
– Слушай, а он ничего. Очень даже. Фигура, глаза, одет как надо. Часы потянут прилично. – Оценила Женька, приводя в порядок размазанные губы. – Имя, правда, довольно странное…
– Да, он чеченец.
– Кто?! Не может быть. Не похож.
– Какая мне разница, просто подошел парень, разговорились… Мне же с ним не детей крестить, – вырвалось у Вали, которая уже порядком устала за вечер от всех. Ахматов, Женьки с ее новой жизнью…
– Что будешь с ним делать?
– Ничего. А что нужно?
– Ты его не теряй, – начала давать практичные советы подруга. – В хозяйстве пригодится.
Валя ее не узнавала. Похоже, что подруга действительно начинала новую жизнь, или джина, который долго томился в бутылке по определенным обстоятельствам, наконец-то выпустили на свободу. У джина явно снесло башню, он потерялся и готов был делать глупости. С огромным удовольствием.
У Вали возник сперва порыв вернуться в зал, чтобы попрощаться со своими необычными знакомыми. Поступить как хорошо воспитанная, взрослая девушка. Но потом она раздумала, вернее, усталость перевесила все правила приличия, и Валя направилась сразу в гардероб, где стояла огромная шумная очередь.
– Валя, ты уходишь? – Возник внезапно, будто из-под земли вырос, перед ней Ахмат.
– Я что-то устала…
– Ты бы сказала, потому что здесь можно долго простоять. Где твой номерок? – Валя, повинуясь его напористости, отдала номерок, который Ахмат передал своему молчаливому товарищу. Через минуту тот принес Валину куртку.
– Если хотите, мы вас довезем.
Валя не то чтобы очень этого хотела, но добираться до дома все равно придется, а частники, дежурившие у клуба, сейчас как стервятники, последнюю шкуру сдерут. Женька полностью растворилась в сумасшедшей ночной жизни, находя утешение рядом с молодым и свежим организмом, да и мешать подруге Валя не собиралась, потому как все равно задачи на вечер у них были совершенно разные. Свою – дружеско-сопроводительную – она выполнила.
Она пожала плечами, и это правильно расценили как положительный ответ. В большом черном «Мерседесе» почувствовалось, что Ахмат вроде начальника, который раздает указания своим подчиненным.
– Я оставлю вам свой номер мобильного. Звоните, когда захотите. Я, правда, в командировки часто уезжаю. Вот завтра, например, опять еду и не всегда могу точно сказать, надолго или нет, – неожиданно поделился информацией Ахмат.
– Я тоже могу оставить мобильный, – неожиданно для самой себя сказала она.
– Записываю. – Глаза его блеснули, отсвечивая от экранчика мобильного в темноте, а на лице пухленького друга, который сидел за рулем, опять появилось это вредное детское выражение.
Валя спокойно вышла из машины, будучи совершенно уверенной в том, что никогда не увидит этих людей. Просто такой вечер получился неординарный.
На следующий день она проснулась с каким-то странным ощущением. Будто давление в тысячи атмосфер, которое она испытывала в последние несколько «чудесных» месяцев, ослабло. Значительно уменьшилось. Дышать стало намного легче, и заноза, сидящая глубоко внутри, перестала ныть. Это было так странно, что Валя долго прислушивалась к себе изо всех сил. Неужели ее большая страдальческая любовь с ее нечеловеческими муками проходит? Она испытала даже что-то вроде разочарования. Так привыкла к боли, сжилась, срослась с ней. Они стали частью друг друга. И вдруг… Даже это чувство ее покидает. Нет ничего постоянного, все испаряется, уходит в никуда. Почему люди так устроены?
Еще она вспомнила, что сегодня должна приехать тетя Оля, с которой они не виделись сто лет, потому что тетя не так давно сделала жуткую операцию, о которой рассказывала. Мама вкратце еще что-то говорила, что все прошло нормально, но вот боли на месте срезов действительно адские.
Так, анализируя свое теперешнее облегченное состояние, Валя не сразу расслышала звонок в дверь. Тихий такой, слабенький. Валя приготовилась увидеть страдальческое лицо, но Оля выглядела так, будто все рассказанные медицинские ужасы ее совершенно не касаются. Информацию явно перепутали, и речь шла о другом человеке. Худая, правда, ветром сдует, но они все худые, такая порода. Точнее, изящные, как правильно сказал Виталич. Спасибо ему большое. Новые голубые джинсы, красивая куртка, ей еще шлема мотоциклетного и «казаков» не хватает для полноты образа.
– Наконец-то добралась. – Сбросив куртку, прошла быстро на кухню. – У тебя что-то происходит?
– Может, расскажешь немного о себе?
Оля вздохнула, но глаза были веселые.
– Все ничего, только спать не могу – болит все. Встаю ночью и начинаю себя бить изо всех сил такой деревянной колотушкой специальной, чтобы кровь разогнать на месте шрамов. Иначе можно на стену залезть или завыть на весь дом. Они об этом предупреждали, но я все равно не ожидала, что будет настолько больно. Хочешь посмотреть?
Валя, как человек из медицинской сферы была привычной ко многому, но здесь с трудом удержалась. Такие страшные следы остались.
– Это пройдет, зарубцуется, – сказала Оля спокойно.
Слово было правильным, подходящим. «Зарубцуется». Валя вынуждена была согласиться.
– Я ненадолго, мне надо в девять быть дома, – вдруг затарахтела Оля. – У меня сеанс связи, – добавила загадочно.
– Что за спешка? Какой еще сеанс?
– Связи по Интернету. Я общаюсь с одним американцем два раза в день. – При этих словах тетя расцвела. – Надо будет к нему ехать. У тебя знакомые есть, кто поможет?
– Подожди, а сам он не может приехать? Ему сделать это будет намного проще.
– Да у него со спиной проблемы, операцию должны скоро делать. Спортсмен бывший, вот и вылезло. Так все нормально, он ходит. Такой классный мужик, старше меня на три года, ты даже представить не можешь. Живет в огромном доме у океана, у него там на территории леса олени в белых пятнышках ходят, целое семейство с двумя маленькими. Он кормит их прямо с руки фуджийскими яблоками.
– Чем, чем?
– Фуджийскими яблоками. Мы разговариваем каждый день по четыре часа.
Оля много рассказывала об американце. Пришла мама, которой рассказ повторили.
– Эх, родились мы не там, девчонки, промашка вышла досадная… – В конце повествования добавила с чувством Оля. – Я всегда это знала, а сейчас особенно остро понимаю. Я как чужая здесь всю свою жизнь в этой гребаной стране, маюсь неприкаянная, ни то ни се, потому что не наше это пространство. Почему так капитально не повезло? Давайте все дружно возьмем и свалим отсюда подальше…
– Ты первая для начала свали, – сказала мама строго.
//-- * * * --//
Ахмат позвонил достаточно оперативно – на следующий день. Командировка его отложилась на неопределенный срок, и он приглашал Валю, что называется, «культурно провести вечер». Голос по телефону был мягким, каким-то кошачьим, он явно старался ее склеить. Валя кокетничать не собиралась, поэтому их разговор вначале напоминал беседу ученика начальных классов с учительницей. Такие нудно-поучающие нотки звучали в ее ровном голосе. Самой от себя противно было, но Ахмат не обращал на это внимания, продолжал мурлыкать, и в итоге это ее даже развеселило. Просто уже безумно надоело коротать вечера один на один с цветком. Он, конечно, замечательный, но уж больно молчаливый.
Он пригласил ее в ресторан. Собирался сначала в итальянский, но Валя была категорически против, резко и моментально выкрикнув: «Нет». Даже улыбаться перестала на некоторое время, и голова нехорошо закружилась.
– Тебе так не нравятся спагетти? Ни за что не поверю, что ты не любишь итальянскую кухню.
– Ненавижу.
Тогда отправились в русский. Он сам был за рулем, много молчал. Да, по телефону он был явно смелее.
Валя привыкла к тому, что мужчины в средней полосе России и на Западе пропускают женщину везде вперед, открывают перед ней двери, садятся на стулья после женщин. Еще стул галантно отодвинут. Это нормально, так принято. И было довольно странно, когда он вышел из машины и пошел вперед горделиво, так ни разу и не оглянувшись, а она засеменила быстренько следом, чувствуя себя эдакой серенькой мышкой. Ее так сильно удивило его нестандартное поведение, что она почувствовала, что поневоле заинтересовалась этим Ахматом. Надолго ли?
За столом он заметно смущался, краснел, начиная с распахнутой шеи, шрам на которой был закрыт волосами, и заканчивая детскими ноздрями. Губу нижнюю иногда старательно поджимал, потому что это придавало ему солидности. Совершенно забыл фирменно щуриться. Наоборот, смотрел по-мальчишечьи, стесняясь долго задерживать взгляд. Позвонил кому-то, сказав на своем языке что-то очень быстро, и скоро к ним присоединился юноша, которого она видела в клубе. Не противный, со странным взглядом. Другой, который оказался мужем сестры Ахмата. Его звали Анчар, и Вале показалось, что Ахмат вызвал его на подмогу. Точно, с этим парнем он стал расслабленнее, они могли обсудить какие-то свои темы, общих знакомых. Валю снова это удивило. Вместо того чтобы стремиться остаться наедине с девушкой, Ахмат превращал свидание в деловую встречу. Она решила не подавать виду, ни во что не встревать, а просто продолжать наблюдать. Собственно, ничего другого ей не оставалось.
После делового ужина они поехали в клуб. Валя никогда не шлялась так отчаянно по клубам, как получилось у нее в последние дни, и это становилось ощутимо скучно. Почти как в обнимку со своим цветком сидеть. Она хотела было уже решительно высказаться по данному вопросу, как внезапно ее внимание привлекло знакомое мужское лицо, которое она еще не сразу и вспомнила.
Кирилл. Точно. Год назад она помнила его накаченным, смазливым парнем, который постоянно шутил и улыбался. Ему было за сорок, но выглядел он великолепно. И он знал, что красив, обаятелен… Валю он тогда просто взбесил. Ничего умного она от него не услышала, глаза так и рыскали без устали по залу. Кирилл только и делал, что снисходительно принимал восторженные взгляды малолетних пигалиц и взрослых томных дам, поигрывая бицепсами под тонкой марлевой рубашкой. Да, торс был безупречен. Вихры густых волос «а-ля художественный беспорядок». Но какой-то он был простоватый, или недоделанный, что ли. Чего-то в нем явно не хватало.
И вот этот самый Кирилл снова перед ней. Его с трудом можно было узнать, будто другой человек сидел в дальнем углу. Глаза его не охотились, а скорее прятались от всех. Что-то, видимо, произошло в его жизни. Он так сильно похудел, что у рта пролегли две глубокие горестные складки, значительно добавив ему лет, да и паутинка безжалостных морщинок вокруг глаз не молодила. Рубашка по-прежнему была тонкой, только сам он усох и болтался в ней.
– Ты его знаешь? – неожиданно услышала она. – Этого невеселого в темном углу?
Как он все видит… Она думала, что он вообще забыл про ее существование, обсуждая что-то жизненно важное с другом.
– Видела один раз, он сильно изменился.
– Да, я тоже помню его другим. Может, проблемы в работе? Он ведь актер, в сериалах играет, петь пытался, записать диск. Я слышал песни две. – Выложил информацию Ахмат, который опять обсуждал что-то на своем языке.
Какая потрясающая осведомленность, все знает про всех. Валя понятия не имела, чем этот Кирилл занимается, хотя у них знакомые существуют общие. Стало почему-то неприятно. А что она про Ахмата может сказать? Она пробовала его спросить, что он делает в Москве, да и просто по жизни, но тему своего занятия он быстренько свернул.
– Подождешь меня здесь? Я отъеду на двадцать минут.
Она опомниться не успела, как он уже исчез. Домой не хотелось, но сидеть в одиночестве она тоже не привыкла. Собиралась встать и уйти, как зазвонил мобильный.
– Я точно скоро буду. Дождись меня, пожалуйста. Кофейку попей, закажи что хочешь. Хорошо? – Голос был очень просительным, чуть ли не умоляющим.
Валя только руками развела мысленно и попросила принести чаю с молоком. Он ее заинтриговал. Бесспорно.
Пока сидела в ожидании, отметила, что народ приносило в клуб буквально потоком, одна волна людей сменяла другую. Девушки как штампованные, с одинаковыми широкими улыбками, в вечерних платьях с блестками, купленных будто в одном бутике, но все же среди них много симпатичных, а вот их молодые люди… Штампованные только со знаком минус, ни на ком взгляд не задержался. Поэтому когда появился Ахмат со своим фирменным прищуром и несколько суровым выражением лица, она невольно обрадовалась. Она уже знала, что суровость эта вместе с поджатой губой – наигранные. Из толпы он выделялся, направляясь к ней кошачьей, ловко скоординированной походкой, лавируя между столиками. Как тень за ним следовал Анчар.
– Я не привыкла пить столько чая, сейчас лопну. – Вздохнула она с улыбкой.
– Извини, люди важные приехали издалека, я не мог встать и бросить все, а никто другой эту проблему не решит. – Очень серьезно начал он оправдываться. – Даже выпить пришлось.
Валя посмотрела на его большие дорогие часы, похожие на пристегнутый к руке будильник, и только тогда заметила, что просидела ровно два часа. Как дурочка на привязи. В любом другом случае она бы почувствовала себя страшно неловко, но сейчас ей было почему-то «ровно». Что ее здесь околдовало… Может, то, что музыка хорошая играла. Не в чае же английском дело.
Он отвез ее домой и пропал после этого вечера недели на три. Валя сама звонить ему не собиралась, но иногда вспоминала о нем и испытывала при этом не то чтобы волнение… Нет, просто настроение улучшалось. Как будто пузырьки в организме начинали бродить.
Василиса ходила загадочная, не слишком разговорчивая, ее почти не было дома, да и графики их жизненных расписаний практически не совпадали. Валя списывала такое поведение сестры на попытки детальной разработки операции по обогащению. Она пробовала что-то узнать, спросить издалека, когда заставала сестру дома в процессе очередного стремительного переодевания, но Вася каждый раз чем-то глупо отшучивалась, и Вале в конце концов надоело лезть с вопросами. Знала только, что на десять дней предстоящих выходных Вася собирается в Прибалтику. С кем – опять же загадка.
//-- * * * --//
Первого мая с утра пораньше пришла странная эсэмэска от Ахмата: «С праздником вас!» Спасибо, и вас туда же. Издевается он, что ли, или у них в народе настолько трогательно относятся к этому красному дню календаря? И почему, собственно, «вас»? Уважение, конечно, это всегда хорошо, но все равно не понятно. Или это здоровый чеченский юмор? Валя начала себя накручивать и вовремя остановилась. Да что она в самом деле… С праздником так с праздником. Она даже такую глупость великую сделала, как набрала ему один раз. К счастью, абонент был отключен или временно недоступен.
Пробежали незаметно обычно жутко затяжные майские праздники, когда одна половина Москвы уезжала на курорты и дачи, а вторая половина тупо отсыпалась и смотрела круглосуточно телевизор. Пустые улицы напоминали картинку или слайды с учебных фильмов о действии водородной бомбы. Солнце дразнилось, дамы отважно выставляли свои изголодавшиеся по теплу тела с ярой готовностью эксгибиционисток.
Василиса вернулась с отдыха заметно похорошевшая, бодрая, готовая любить весь мир. Навезла гору сувениров, постоянно лезла обниматься с Валей и подлизывалась к маме. Рассказывала, как прекрасно на Рижском взморье и какие прибалты молчаливые, интересные мужчины, с ярко выраженным чувством собственного достоинства. Про женщин ничего не говорила, будто их там в помине нет. Валя тут же вспомнила давнишнюю зажигательную историю с Ромой и Яной, и не смогла почему-то согласиться с сестрой относительно достоинства. Помешало что-то. Может, женщины – это все-таки другая песня, неважно русские они или прибалтийские. Просто другие.
– С кем же ты так здорово съездила? – спросила вдруг мама.
– Мама, ну что ты как в первом классе… – Прогундосила недовольно Вася, а потом резко метнулась к сумке. – Хотя почему бы и нет? Могу показать. Фотоаппарат я, конечно, оставила дома, но воспользовалась камерой в телефоне. Сейчас… – Она долго нажимала на клавиши. – Ничего не понимаю, я же проверяла. Снимки были. Куда они могли деться? Я же не могла их стереть.
– Ну, нажала что-нибудь неосторожно. – Успокоила ее Валя, видя, как не на шутку расстроилась сестра.
– Да… Но что нажала? Бред какой-то.
Настроение ее вконец испортилось, она побрела в ванную, и мама пожалела, что задала этот вопрос.
– Мам, перестань. Она все равно бы захотела сегодня полюбоваться на отснятое, вспомнить приятные минутки романтической поездки, и ты здесь ни при чем. Просто Васька узнала об этом на час раньше, вот и все, – утешала ее Валя.
– Зарекаюсь давно уже никуда не лезть. Не получается.
«А я все время только и делаю, что всех успокаиваю. От мамаш и папаш на работе с их проблемами до стертых фотографий на мобильнике у сестры. Пора в психотерапевты уходить», – думала Валя.
Через несколько дней, когда она шла, механически разглядывая глубокие трещины в асфальте, поросшие бурной зеленью, и думала о своем, о девичьем, зажужжал мобильный. Ужасно лень было разговаривать, но могли срочно вызывать на работу, поэтому пришлось лезть за ним глубоко в сумку. Так, номер был засекречен. Значит, не работа. Любопытство кошку сгубило. И не одну кошку.
– Привет, – промурлыкали ей в ухо.
Ахмат. Сколько лет… Невольно пробивалось ее фирменное ехидство. Не то чтобы она оглушительно была рада слышать его мурлыканье, но ей стало приятно.
– Как провела выходные?
– Бурно.
– Да? – Он был искренне удивлен. – Чем занималась?
– Всем.
– Да… – Он замолчал. – Я чувствую. Надо встретиться, посмотреть в твои честные глаза.
Как интересно он разговаривает. Забавно прямо-таки. Словно между ними что-то существует или они знакомы сто пятьдесят лет. Два раза встречались, и то большую часть их второй встречи она провела в одиночестве за многочисленными чашками чая. Может, он это забыл или что-то перепутал за время так называемой командировки? «Надо встретиться…» Хотелось в той же краткой манере, которую она непроизвольно придумала для их телефонного общения, спросить: «Зачем?», но не стала упираться. Она же не ослица, в конце концов.
– Коротать вечер в ресторане одна я не собираюсь.
– Как? – Похоже, он удивился еще больше. – А, ты о том вечере… Я тебе говорил, что так случайно получилось, – спокойно сказал он.
Голос тем не менее у него слегка изменился, урчание пропало. «Что, не нравится?» – подумала Валя немного злорадно.
Оделась она с вызовом и со вкусом, если возможно такое сочетание. Маленькое черное платье. Пожалуй, коротковатое. Раньше оно сидело на ней иначе, элегантнее, но – неважно. Каблуки солидные. Хорошо, что пиджак захватила, потому что по ночам еще было прохладно. Ахмат, когда ее увидел, о прищуре напрочь забыл. На нем были широкие, свободно болтающиеся джинсы, яркая футболка с ветровкой и кепка. Смотрелись они достаточно дисгармонично, но Вале было все равно. Как обычно с Ахматом. И ей нравилось, что с ним она не испытывает никакого чувства тревоги, в голове ничего не стучит, и томагавк оттуда, похоже, индеец все же вытащил. Сжалился или другую жертву нашел.
Пухленького друга не было, он был сам за рулем.
– Я в Грозном неделю был, а потом… – Здесь он вдруг запнулся. – Потом в Женеву улетал.
Хорошо, все понятно. Она и не спрашивала ни о чем, только почему у него уши красные…
– Ты в мои честные глаза вроде хотел посмотреть? Пожалуйста, смотри. – Платье придавало ей уверенности и даже наглости, но, с другой стороны, она чувствовала себя не в своей тарелке. Будто стеснялась. Джинсы, конечно, великое изобретение человечества.
– Что? Я… Да, хотел. – Здесь у него зазвонил телефон, и он судорожно схватился за него, как утопающий за соломинку.
Протрепался минут десять, посмеялся от души. Выглядел уже совсем иначе – расслабленно и уверенно.
– Сейчас одна дама знакомая приедет, она мой хороший друг. Стихи сочиняет в свободное от работы время.
Он не мог оставаться с ней один на один, у него не получалось вести с ней беседу. Или мог, но тогда начинался нескончаемый поток вопросов. Он все расспрашивал Валю о ее семье. Она ответила, что живет с мамой и сестрой. Здесь приехала его знакомая, которая прервала их беседу, напоминавшую больше допрос. Дама приехала довольно быстро, оказалась в годах, степенной, но довольно обаятельной. Блондинка в теле и любящая поговорить. Валя не улавливала нить их разговора, болтали о неизвестных ей людях.
«Какой с нас спрос? Мы с гор недавно спустились…» – прозвучала вдруг фраза, привлекшая внимание и необычными словами, и интонацией.
– Прочтешь нам последнее? – В его голосе Вале послышалась легкая издевка. – Я уже слышал, мне понравилось. – Это он сказал, уже обращаясь к Вале.
– Нет, лучше что-нибудь романтическое. – Дама была настроена серьезно.
Стихи были на самом деле очень проникновенные и хорошие. Посвящались какому-то мужчине, о нем она вскользь упомянула еще в начале беседы, поэтому Валя даже разозлилась на Ахмата, который сидел и странно улыбался. Не понравилась ей эта улыбочка-ухмылочка. Типа он самый здесь умный удалец, посмотрите и полюбуйтесь. Сидит, развалившись на диване, а к нему тети взрослые приезжают стихи читать в ночи. Вот глупые коровы.
– Очень красиво, – искренне отозвалась Валя.
– Да, Оксана молодец, – сказал он снисходительно.
Дама собралась ехать домой. Все она делала несуетливо.
– Как дочка? Привет ей передай, и надо в гости к вам заехать на днях. – Крикнул он уходящей даме, которая улыбнулась настолько красноречиво, что даже непосвященной Вале стало понятно, что «на днях» – это у него понятие очень растяжимое, наверное, год уже заезжает. – У Оксаны такая дочка классная, восьмилетняя. Так может ответить любому – мало не покажется.
Пока они так коротали время, начался сильный дождь. Классическая майская гроза. Они переждали основной ливень, похожий на тропический, со всполохами белых молний, и побежали наперегонки к машине. Давно Валя так не промокала – до нитки. Зуб на зуб не попадал, поэтому он быстро включил печку и дал свой пиджак, валявшийся на заднем сиденье. Мокрые туфли она тоже скинула. Надо было ему бежать одному в своей куртке, а потом подогнать машину к самому входу. Все просто. Зачем же ей было мокнуть ни за что ни про что… Об этом она подумала, конечно, в машине, клацая зубами. А у него голова имеется?
– Домой?
Странный вопрос. Конечно, домой. Куда же еще?
Он ехал нарочито медленно и немного другим маршрутом.
– У тебя рядом с домом пруд красивый. Там, где Новодевичий монастырь, кажется? Давай мимо проскочим, мне очень нравится это место. – Его вопрос был задан с утвердительной интонацией.
«Ладно, на пруд полюбоваться – это не корюшку есть. Случай не настолько запущенный», – пронеслось у Вали в голове, и она ответила: «Если проскочим, то – пожалуйста».
Сильный, беспощадный ливень начал потихоньку проходить, когда они подъехали к пруду. Ахмат выключил мотор и сильно гудевшую печку, от которой так запотели стекла, что он вытер их рукавом, и они оказались в полной тишине. Только последние капли нежно стучали по стеклу и причудливым прозрачным зигзагом стекали вниз. Они вдвоем сидели как завороженные, подавшись целиком вперед и уставившись на стекло, как маленькие. Все в городе спали, в доме напротив не горело ни одного окна, а они слушали дождь и на фоне его мягкого, но четкого ритма словно прислушивались к самим себе. Валя поймала себя на мысли, что она очень давно ничего не видела и не слышала так остро.
– Ты согрелась? Тебе лучше?
Вопросы были хорошие, особенно второй. И задал он его в другой тональности, не в своей обычной беспечной. Что она так растрогалась… Это все дождь. Успокоил и нашептал, умыл ее трепетными крупными капельками.
– Знаешь, здесь, у пруда, есть бронзовые утята со своей большой мамой, их подарил политик какой-то, но самое интересное, что этих утят несчастных постоянно спиливают и крадут… – Неожиданно захотелось рассказать трогательную историю.
– А ты красивая… – сказал он просто.
Как все они говорят ночью. Ну и что? «И глупая», – тут же захотелось ей продолжить его банальную фразу. Не успела.
– Дай мне свои руки, – потребовал он тихим голосом.
Она послушалась, и он подхватил на лету ее пальцы. Его руки были твердыми, сухими и горячими. Весь он полыхал так, что спичку можно было зажечь. Он медленно притянул ее пальцы к своим горящим губам и замер, закрыв глаза. Только ресницы быстро дрожали. Потом поцеловал их осторожно, но Валя начала уже догадываться, что скрывается за этой осторожностью. Скоро его губы оказались около ее лица и поцеловали ее. Нет, не насильно, но довольно жестко. Валя поддалась его горячности и этому порыву, не противилась его поцелуям, а отвечала на них с каким-то интересом, будто вспоминала, как это вообще делается. Влажные волосы хорошо охлаждали, не давая потерять голову совсем. Да она вроде и так не собиралась теряться, несмотря на его настойчивые попытки удержать ее руку на пылающей и грозящей на глазах разорваться молнии на штанах. Потом ее рука оказалась на его груди, она и не заметила, как он расстегнул рубашку… Только определенные мысли хотели начать привычное движение в области занудного самокопания, как она приказала себе, вернее, даже рявкнула: «Молчать! Все изменилось, в этом он был прав. Тогда я была совершенно другая, я ничего и никого не собираюсь больше сравнивать. Не хочу и не буду».
Ночь все спишет. Все ошибки, проказы разного калибра. Укутает нас своим звездным одеялом, словно профессиональная искусительница, говоря: «Ладно, никто ничего не видит. Творите что хотите. Вперед, мои птенчики!» Будто снимает с нас весомую часть ответственности. Ну и что, легко говорим мы потом, это ведь случилось ночью.
Мы все в ее власти. Во власти черного бездонного покрывала. Потом с рассветом все растворяется, ночь уходит, и мы становимся самими собой. Или остаемся с самими собой.
Когда ехали домой, она ощутила внезапную горечь во рту. Верный признак того, что все происходящее ей, мягко говоря, не по душе. Неправильно что-то. Одежда успела слегка подсохнуть на теле, и от смены холода на оранжерейное тепло потянуло в сон. Видно, эти поцелуи никак не были связаны с любовной мышцей и оказались холостыми.
– Не хочется тебя отпускать. Не знаешь случайно почему? – Спросил он мягко, с трудом ослабив свои пылкие объятия.
– Понятия не имею, – ответила Валя, скорчив гримасу и пожав плечами. Что она в последнее время все плечами пожимает и гримасничает как обезьяна… Скоро говорить разучится.
Она натянула успевшие тоже слегка подсохнуть туфли, вернула пиджак владельцу и быстро выскочила, чтобы пресечь любые попытки возможного длительного прощания. Ей было достаточно на сегодня, свою порцию разнообразных эмоций она получила сполна. Оказывается, она круто ошибалась.
– Ты дойдешь сама? Уверена? – Спросил он, открыв окно, когда Валя подходила к двери подъезда.
– Здесь до двери десять метров, ты же видишь, а насильников у нас в подъезде… – Она не успела договорить фразу, улыбка из самоуверенной превратилась в пластмассовую, а рука, протянутая к домофону, повисла в воздухе проволокой.
Собака. Огромная оскалившаяся собака, помесь овчарки с дворнягой, со взъерошенной и промокшей шерстью, вставшей дыбом, сидела сбоку от ступенек и, не спуская с Вали разъяренных глаз, злобно рычала. Ее рык становился все страшнее, громче, и было видно, что она напряглась, готовясь к прыжку. Валя уже представила себе, как эта собака Баскервиллей прыгает на нее… Здесь раздался оглушительный выстрел, и в то же мгновение Валя куда-то провалилась.
– Валя, очнись! – Услышала она и увидела близко лицо Ахмата. Как тогда в машине на пруду, только сейчас оно было у него другим. С какими-то расширенными глазами. И она почему-то лежала, а ее голова была на его коленях. Ничего не понятно. Хотя нет, почему же… Наконец-то понятно, что нельзя быть ни в чем уверенной.
– Почему я лежу?
– Ты можешь встать? Давай, осторожно. У тебя нигде не болит?
Болела вся задняя часть и правое колено. Она хотела было уже сообщить об этом, поныть немного, как положено в таких случаях, но здесь она увидела в метре от себя собаку, валявшуюся с застывшим оскалом.
– Ты застрелил ее…
– Конечно. Ужасно то, что я ее не сразу увидел, она была в стороне и там еще темновато. По твоему лицу только понял, что ты в беде. Когда она прыгнула на тебя, я уже достал пистолет. Вообще, если честно, сам не знаю, как успел.
– Почему я упала?
– Наверное, как все женщины, от испуга и неожиданности. Мне кажется, тебя выстрел больше всего напугал.
– Да, выстрел меня доконал.
Жильцы дома, перепуганные непривычными выстрелами в ночи, естественно, позвонили в милицию, потому что к дому быстро приближалась машина с мигалкой. Оттуда выскочили два милиционера, вытащили свои пистолеты и грозными голосами потребовали от Ахмата стоять на месте. Конечно, картина была душераздирающая: лежащая девушка, юноша с оружием… Кстати, Ахмат его никуда не торопился убирать. Он все спокойно объяснил, показал бумагу, разрешающую ему ношение оружия, они забрали собаку и уехали.
Он проводил ее до родного этажа, что-то говорил про собак, рассказывал о случаях с его друзьями, болтливость в нем проснулась необыкновенная. Словесный понос настоящий. Наверное, тоже от стресса. Ведь не каждый день он из пистолета своего стреляет. Хотя кто его там знает… Пистолет откуда? Нормальные люди с оружием у нас не расхаживают, не в Америке живем, и вообще, лучше бы на протяжении всего остального вечера так бойко трепался. Валя все равно слушала его монолог только краем уха и информацию отказывалась принимать. Она действительно перепугалась не на шутку.
– Валюша, ты ничего не слышала? – Мама, конечно, проснулась и стояла у двери.
– Все нормально, это петарда так сильно взорвалась во дворе. Наверное, бракованная.
Васька крепко спала и ужасов, похоже, никаких не испытывала.
//-- * * * --//
На следующий день на работе она потихоньку пришла в себя, хотя звериный оскал упорно стоял перед глазами, а еще вспоминались невольно расширенные, на пол-лица, светлые, будто прозрачные, глаза Ахмата, и то, как он трогательно держал ее на своих коленях. Прямо как в кино – «Парамаунт Пикчерс представляет… Ночной выстрел». Да, вечер удался… Несомненно.
Василиса в это же самое время вернулась уставшая, хотела задремать, но как только она закрыла глаза, раздался ласкающий слух звук электродрели. Наверху делали ремонт. Колотить и сверлить обычно обожали в субботу. Она с трудом поймала секунду тишины и заорала что есть силы:
– Вы перестанете шуметь, сволочи!
Сволочи работать перестали, что характерно, по субботам совсем. Тем не менее поспать не удалось, она вспоминала майские каникулы. Как жаль все же, что снимки пропали… Так загадочно еще. Ну да ладно, не в последний же раз они виделись. Хотя что-то он постоянно занят, или до него дозвониться невозможно. Если это обычные мужские вытребеньки начались, так она тоже не пальцем сделана. Покажет ему себя во всей красе, он даже не предполагает, на кого напоролся, бедняга.
Так воинственно про себя рассуждала Васька. Ее бесило то, что она должна подготовить важную операцию, максимально сосредоточиться, а здесь все мысли упрямо сворачивают на его тему. Тристана. Имя еще такое классное, у Вальки бы точно слюнки потекли. Кстати, надо ей рассказать как-нибудь, давно нормально не общались. Один эпизод с питерскими красавчиками, вернее, «красавицами» чего стоит…
– Васенька, ты ли это, дитя мое! Не верю своим глазам, ты с нами? – Услышала Вася с легким содроганием знакомый, делано тонкий и протяжный голос.
Они только вошли в поезд «Москва-Юрмала» и проходили мимо открытого купе. Вася была с Тристаном и его другом, а голос принадлежал Сержу из города на Неве, который являлся директором сети центральных бутиков. Просто директором, а не владельцем, что немаловажно. Ориентации он был нетрадиционной, хотя в наше время кажется, что еще чуть-чуть и «нетрадиционными» будут называть абсолютно нормальных мужиков по причине того, что их остается все меньше и меньше. Лет ему было чуть за сорок, а вообще свой истинный возраст он тщательно скрывал, и тема эта была болезненная. Как для любой настоящей дамы. Серж был достаточно непримечательный внешне: сильные залысины на крупной голове, малюсенькие глазки за тонкими очками в стильной оправе, маленький рост, хорошо выпирающее брюхо, еле заметный рот. Ручки короткие, ножки тоже, в общем, без слез не взглянешь. На пингвина похож, но за счет того, что он ухаживал за собой, был холеным и, естественно, всегда отлично одетым, он мог привлечь внимание. У него был свой занятный стиль, вроде длинных, до пола, кожаных пальто, высоких сапог со звенящими шпорами, бархатных вычурных пиджаков и шубы из норки с такой же шапкой. Многочисленные крупные перстни с браслетом. Как на такое чудо не посмотреть? Венцом его образа, безусловно, являлась черная трость, с которой он не расставался ни на секунду. Набалдашник у трости серебряный, в виде головы льва. Он постоянно мотался в Милан на закупки товара, но каждый раз это было для него настоящей пыткой, потому что он страдал аэрофобией. Катастрофически боялся летать на самолетах, плакал и молился перед каждым полетом, и когда садился в кресло, сразу принимал большую дозу снотворного, поэтому будили его потом все стюардессы одновременно. Его встречали, везли в гостиницу, и там он сутки спал. Вот такой был Серж из Питера. Сама Вася познакомилась с ним, когда была там по делам, собирала материал, и товарищ, с которым она общалась по долгу службы, оказавшийся тоже из «этих», рассказал про бутики. Тогда повсюду шли распродажи, и Валя там приятно удивилась ценам, а потом еще товарищ шепнул что-то Сержику про гостью из Москвы, и ей достали из-под полы один сумасшедший джинсовый костюмчик и сапоги. Сказали доверительно, что придерживали сугубо для своих.
– Привет, дорогой, мы в Юрмалу. – Ответила она, бросив вещи в соседнем купе, и настолько крепко с ним расцеловалась, словно они были близкими друзьями.
– Какое счастье – мы с Вадюсей тоже. – И тут же прострелил глазами загорелого Тристана, который стоял в коридоре, широко ухватившись руками за поручень, и хмуро смотрел в окно на быстро удалявшиеся огоньки ночной Москвы.
Вадюся был просто его давний друг. Серж давно и упорно искал любовь. Неземную, само собой, но что-то ему никак не везло. С этим вообще дела обстоят сложно, но Сержа то по мелочам обманывали, то очередной любовник даже квартиру его более чем скромную в хрущевке обокрал, где Серж жил с мамой. Другой, с которым они поддерживали близкие отношения достаточно долго, жестоко обманул его ожидания, разбил сердце, женившись неожиданно на молодой девчонке. Сообщил, что женится на приличной девушке, и знать его не желает. Пусть никогда больше не звонит и не то что на глаза ему не появляется, а в радиусе нескольких сотен метров, иначе может получить. Девушка была правда приличная, непростая, с важным папой из «Газпрома». Это случилось совсем недавно. А он такие вливания в него финансовые делал, ни денег не жалел, ни души. Вкладывал в него немалые деньги, потому что тот захотел учиться в университете, дарил дорогие подарки, оплачивал его бесконечные поездки в теплые страны. Даже машину хорошую подарил, которую тот молодец себе в итоге оставил, несмотря на всю свою категоричность. Серж так убивался, что чуть жизни себя не лишил. Мама вовремя остановила, с которой он жил в хрущевке и которая его обожала и, как он любил часто говорить, все понимала. Об этом всем Валя узнала от коллег, слухи у них разлетались мгновенно. Еще была у Сержа заветная мечта: найти любимого и усыновить с ним хорошенького, маленького ребенка, чтобы воспитывать его в любви и согласии. Такая вот голубая мечта. Несмотря на достаточное количество случившихся в его жизни драм, оптимизма он не терял, и сердце его всегда было открыто для нового глубокого чувства. Получается, что сейчас он ехал восстанавливаться после пережитой трагедии.
– Что же ты из Питера не едешь? Намного ближе получается. – Села к ним в купе Вася.
– Да, я хитрым раком добираюсь. Ты ведь знаешь, я такой непредсказуемый, – запел Серж. Глаза за тонкими стеклышками очков заблестели, и настроение у него улучшалось прямо на глазах. – Решил к Вадюсе заскочить погостить, хандра в Питере совсем скрутила, муторно мне там сейчас… Потом что-то очаровательное по телевизору показали про Ригу, взморье, ностальгия проснулась – я очень давно там не был, и решили в Юрмалу рвануть. Я жару не очень жалую. Вот так спонтанно, очень мило все получилось. Правда, дорогой? – обратился он к своему меланхоличному другу в элегантном свитере и с благородной сединой на висках, внимательно читающему журнал.
Вадюся подтвердил сказанное кивком головы.
– Где остановитесь? – Он устремил на нее взгляд из-под очков.
– В «Балтике»… – ляпнула она, осеклась немного. Было уже поздно – думать все-таки надо иногда.
– Давай, Вадюся, и мы там же? Мы еще думали, что когда сойдем с поезда, тогда и решим. Не было настроения ничего планировать, а здесь вы… Это прекрасно. – Он порозовел от возбуждения.
На том они и порешили с Вадюсей. На протяжении всего маршрута рот у Сержика не закрывался, он мог говорить часами. Особенно если хотел кого-то очаровать. Здесь перед ним были два симпатичных, сильно загорелых молодых человека, которые с первой секунды знакомства не слишком ласково и приветливо посматривали на него, но его совершенно не смущал тот факт, что один из них едет с Василисой, а второй просто женат. Серж как кот на сметану облизывался, пристально разглядывая рельефные мускулы, длинные стройные ноги и строго очерченный профиль мужа сестры Тристана. А как он пытался поймать взгляд его серо-голубых глаз… Об этом и говорить нечего. Спасало Анчара то, что он всегда молчал, и Серж подумал, что он или не понимает по-русски, или у него проблемы какие-то. Спрашивать об этом напрямую он благоразумно не стал. Тристан пытался закрывать купе, но тот был так настойчив и любезен одновременно, неоднократно приглашая в вагон-ресторан, что они с Василисой вскоре поняли, что сопротивление бесполезно. Сильно настроение он Васе не испортил, просто хотелось рожи знакомые даже мало-мальски забыть совсем, отключиться. Не получилось. Питерский знакомый всех старательно веселил, был предупредителен, ухаживал за всеми. Кроме Васи.
Три дня они провели в Риге, точнее, в кафе и ресторанчиках, потому что беспрестанно капал дождь, ветер дул безрадостный, и Вася чуть было не пожалела о выбранном месте отдыха. Это все Тристан настоял, сказав, что жара его утомляет, был недавно в жарком местечке. В каком, правда, не уточнил, сказав тут же, что всегда хотел побывать в Латвии. Тем не менее вся компания была очарована атмосферой старого города, богемными кафешками; Вася наслаждалась акцентом местных жителей, чистотой архитектурных линий и крохотностью масштаба. Стриженая травка, маленькие постройки, башенки словно игрушечные, узенькие улочки. Кукольность во всем в сравнении с Москвой, затягивавшей тебя ежедневно в бешеную центрифугу. В какой-то день вышли из гостиницы и будто в молоко упали – такой туман сильный повис. Ничего не было видно: ни шпилей, уходящих в небо, ни памятников. Только фонари будто висели. Нашли церковь, мимо которой постоянно ходили Штирлиц и пастор Шлаг в любимом фильме. Умилялись домом с кошками, которые хвосты подняли, витражами, часами, росписями на фасадах. Удивились, что матерщина слышна повсюду, все матерятся – взрослые, молодые – громко и от души; и от этого сильно страдала нежная натура Сержа. На площади нашли дорожку из сердец разнообразных видов и форм, потому что там люди признавались в любви.
– Как это романтично – отдать свое сердце любимому человеку да еще и на площади! Кому его только отдать… – Вздыхал страдальчески питерский житель на больную тему поиска близкого человека. Но здесь он лукавил, потому что всем было хорошо заметно, что он так и горит желанием тоже признаться в своих чувствах.
Кстати, он оказался весьма хорошим экскурсоводом и знатоком архитектуры.
– Старайтесь смотреть под ноги и наверх одновременно, – поучительно говорил он, явно гордясь выпавшей ему ролью.
На рынке Васька особо интересного для себя не нашла, Тристан купил знаменитый рижский бальзам в подарок, а Серж и здесь отличился: накупил целый выводок керамических кошек, кожаные закладки и один плохо обработанный янтарный камень.
– Что вы на меня так смотрите? Я кошек собираю, отовсюду их привожу, а камень отдам своему знакомому мастеру, он сделает мне интересный серебряный перстень.
Когда нашли памятник Бременским музыкантам, Васька особенно радовалась: в детстве была их фанаткой и сразу схватила осла за хвост. Видно, так делали все, потому что хвост заметно отличался по цвету. Когда она обнаружила пропажу фотографий, расстроилась в первую очередь из-за музыкантов.
В их отеле жила группа итальянцев, они вели себя совершенно обычно, как везде: много и шумно говорили, размахивали руками, использовали активно мимику и, конечно, смеялись. Среди них был один юноша лет двадцати пяти, смуглый, голубоглазый, с черными, смоляными кудрями, которые так и хотелось накрутить на палец или просто погрузиться в них обеими руками. Звали его Роберто. Он улыбался чистой обаятельной улыбкой, здоровался в ресторане, потому что Серж, считавший себя ассом в итальянском языке, как только его увидел, сразу решил свои знания применить на практике. Немного расстроился, когда узнал, что юноша не один, а с мамой и папой. Семейство, оказалось, прибыло из Милана, и Серж каждый раз цеплялся с ними языком, а те были только рады – необщительными их нельзя было назвать, впрочем, как и всех итальянцев. Так что душа его металась, и на площади влюбленных он, понятно, чувствовал себя весьма нервозно: хоть распиливай свое бедное сердце. Вася не ожидала, что он окажется настолько увлекающимся и любвеобильным.
Еще там проживала странная, весьма своеобразная дама – крашеная в платиновый цвет блондинка неопределенного возраста, которая могла легко выйти на завтрак в чем-то неприлично просвечивающем, наподобие пеньюара, с огромным шелковым цветком на плече, которых у нее была целая коллекция, в серебряных шлепанцах, с вечерней высокой прической и подведенными жестоко глазами. Смех был в том, что она гипнотизировала Сержа, бросая на него такие томные, зовущие взгляды, что это заметили все, от официантов, с трудом скрывавших улыбку, до итальяшек. «Аморэ, аморэ», – твердили они всей группой, радостно кивая в ее сторону, а Серж начинал пыхтеть от злости и негодования как паровоз. Тристан не отставал от итальянцев и тоже пытался подлить масла в огонь. Закончилась эта романтическая история тем, что Сержу официант передал записку от этой экстравагантной дамы, содержание которой, впрочем, осталось для всех секретом. Серж нехорошо улыбнулся ей в ответ, поправив зачем-то нагрудный шелковый платочек, позеленел и бросился со всех ног бежать в свой номер, забыв даже свою трость. В номере, судя по скудным сведениям, полученным от немногословного Вадюси, с Сержиком случился форменный истерический припадок.
Когда приехали в Юрмалу, показалось, что отъехали не на двадцать километров, а на все сто двадцать от дождливой Риги, настолько там было солнечно, свежо и тихо. Пахло рыбой, водорослями и холодной, соленой водой. Йодированной. Сосны замерли, море было как зеркало гладким. Непохоже на море совсем. Людей – никого. Чайки важные ходят, оставляя на влажном песке отпечатки своих лап, а подальше, почти у деревьев, песок был белым, как мука, просеянная через сито заботливой хозяйкой. Еще номер с видом на всю эту красотищу.
На застекленных верандах старых дач семьи неторопливо пили чай и смеялись, рядом торчали всевозможные антенны, которыми были напичканы новые дома, выстроенные с большим вкусом, во всяком случае вида они не портили, а в этом даже что-то было. Наверное, ощущение того, что две эпохи, два разных времени вполне гармонично соседствуют друг с другом. Вечером в номере уютно горели торшеры, после прогулки и горячего душа они падали в кровать как подкошенные. Каждый день Серж, естественно, был рядом. Неотступно, как тень. Самое ужасное, что от него совершенно некуда было убежать, если только в Москву вернуться, да и то тихонько, под покровом темноты. Иначе моментально нашлась бы причина, по которой ему тоже срочно надо возвращаться.
– Тристан… Такое импозантное имя. – Часто говорил он нараспев, раскуривая ароматную вишневую сигару, выпив коньячку и плотоядно посматривая на Тристана. – Вы знаете, вам оно очень идет. Вообще, вы могли бы на Западе стать известной моделью, я могу в Милане показать ваши фотографии. С такими данными…
Носитель импозантного имени просто молчал или лениво отшучивался.
– Серж, ты знаешь, я сам могу твои фотографии показать. Ты даже не представляешь – кому.
– Да, я согласна. – Говорила Вася относительно «импозантности» имени, но ее мнение Сержа совершенно не интересовало.
Более того, он начинал иногда откровенно раздражаться, что она здесь, под боком. В лицо ему бросалась кровь, он психовал и тогда даже заикался. Вася поняла, что по причине сильного заикания он говорит нараспев. Или становился чересчур манерным и выделывался до тошноты. Он часто словно провоцировал ее на негласное соперничество, но на провокации Вася не велась. Не для этого она убегала к белым дюнам и капризному морю. Они с Тристаном полдня валялись в кровати, не в силах проснуться. Свежий морской воздух действовал почище любого наркоза. Потом выползали и гуляли допоздна. Хорошо, Анчар нашел прокат велосипедов. Они ездили по пляжу вдоль самой воды – по краешку, песок твердый позволял. Из влажного, холодного песка Вася любила замки строить, если ветра сильного не было. Когда внезапно налетал ветер, море становилось асфальтового цвета и казалось суровым, величественным. В первые дни их приезда пляж был пустынным, а потом они вышли и увидели толпы народа. Целующиеся парочки, родители, чинно катящие коляски с малышами, велосипедисты. Серж на велосипедах компанию составить им отказался, брюхо мешало. Сам Анчар вставал очень рано, шел в зал, бегал трусцой, поигрывая мышцами как мячиками, а Серж, воровато спрятавшись за занавеской, следил за его пробежками.
Каждый вечер, когда они все встречались в ресторане, места в котором были забронированы заранее, он постоянно менял свои туалеты.
– Он скоро сниться мне начнет в страшных снах. Мне так и кажется, что еще немного, и его рука залезет ко мне в штаны! – сказал Тристан после очередной поздней посиделки.
– Думаю, ему очень этого хочется, но он все же не кретин. Эмоции захлестывают, и он нервничает. Как он на своего несчастного Вадюсю сегодня разорался ни с того ни с сего…
– Да, тогда не только от его петушиных нарядов ничего не останется, а его самого будут собирать по всему побережью.
– Я просто не предполагала, что он окажется верен вспыхнувшим неожиданно чувствам. Столько симпатичных местных юношей вокруг, а он на них ноль внимания. Так, скользнет взглядом, а потом опять на тебя с Анчаром уставится.
– Не удивлюсь, если моя задница от его пристального взгляда однажды задымится. Никак определиться с нами не может. Вот засада! Кстати, что ты там говорила про местных симпатичных? Я-то видел, как они на тебя смотрят, да и ты не отстаешь…
– Ревность? Ах да, ты же мужчина горячий.
– Ты об этом не забывай, пожалуйста. Кстати, ты не хотела бы вернуться дня на три пораньше? Здесь хорошо, но больно тихо. Райское местечко для пенсионеров, а лично я уже устал отдыхать, – произнес он решительно и вопросительно посмотрел на нее.
Вася сама не привыкла к покою и размеренности, у нее всегда зуд начинался во всем теле после двух подобно проведенных дней, и хотелось пойти застрелиться, но сейчас почему-то ее устраивала разлитая, обволакивающая тишина, и сильно нравилась пушистая ветка оранжевой сосны, ненавязчиво поглаживавшая широкое окно. Слова Тристана ее неожиданно задели, потому что она приняла их на свой счет. Вот это ей уже не понравилось вовсе.
– Да, давай завтра же умотаем. В Москве дел полно, – ответила она, как ни в чем не бывало.
Она очень не любила последний день как таковой, потому что встаешь утром и даже если уезжать надо поздно вечером, ты все равно целый день в плену, думаешь только об отъезде: как ты будешь возвращаться, что там дома, и мысленно ты фактически уже вернулся. День отравлен.
Питерскому другу утром ничего не сообщили, а днем, совершив прощальную прогулку в кафе-мороженое, вернулись в гостиницу, и, пока сидели в холле, Анчар вынес все чемоданы.
– Это чьи вещи? Дорогой, ты нас покидаешь? – Недоуменно, с нотками паники спросил питерский товарищ.
– Сержик, мы все сегодня уезжаем, поэтому хотели попрощаться, – сказала за всех Вася.
– Как же так… Еще три дня. Мы же собирались на экскурсии, в аквапарк хотели обязательно сходить, – обескураженно говорил Серж, уставившись на чемоданы.
– Дел очень много, хватит с нас отдыха, – подал голос Тристан.
– Не понимаю. – Серж был полностью раздавлен.
Когда выходили из гостиницы, Вася оглянулась, чтобы помахать ему. Серж стоял с застывшими в глазах слезами, а Вадюся обнимал его и что-то говорил. Наверное, успокаивал…
В Риге напоследок объелись слойками и разными плюшками, и Вася купила творожные сладкие сырки, от которых была просто без ума.
//-- * * * --//
Женя совсем пропала из виду, видимо, новая жизнь закрутила. Даже на звонки не отзывалась. Тина тоже какая-то мутная ходит в последнее время, наверное авитаминоз. Единственное непонятное новшество: в квартире начали периодически раздаваться подозрительные телефонные звонки, и кто бы ни взял трубку, там прилежно молчат и первыми трубку не бросают. Можно до бесконечности стоять и «алекать», если время есть. Валя понятия не имела, кто это может быть. Конечно, в глубине души что-то скреблось и нашептывало его имя, но она знала, что подобными глупостями он не будет заниматься. Он ведь не такой.
Валя и сама-то вела себя тоже, надо сказать, необычно. Они встречались с Ахматом, перезванивались по несколько раз в день. Мог быть экспромт. Например:
– Выгляни, пожалуйста. Я стою, пятки чешу.
– Кому?
– Памятнику.
– Да, он у нас парень терпеливый.
– Он-то, может быть, и терпеливый, а вот я нет. Выходи быстрее.
Он часто говорил приказным тоном: «Не сутулься!» или «Не делай глаза вот так». Она так и не поняла, какие именно глаза не нужно делать.
– Вот уже и руки потеплели, – часто говорил он.
– «У тебя тоже». – Хотелось ответить, но она молчала. Хотя у самого были как ледышки. Особенно после загадочных встреч с влиятельными людьми. Ахмат считал, что грел ее, а на самом деле все было наоборот. Сам отогревался частенько, но мужчина ведь никогда этого не признает, и не подумает.
«Откуда нам знать? Какой с нас спрос? Мы с гор спустились…» – Любил он частенько повторять. – «Я бедный, у меня даже НТВ-плюс нет».
При этом Валя всегда хотела у него спросить, откуда у такого бедного, с гор спустившегося, ботинки «Балдинини» и курточка от Джанфранко Ферре. Видимо, в горах прямо раздают.
Стоило ему проявиться, сказать, что он сейчас занят, но освободится через час, и будет ждать ее в определенном месте, как она торопливо собиралась и ехала на встречу. Однажды случилось так, что они условились встретиться, она принарядилась и вдруг решила ехать на метро, потому что было уже довольно поздно, и народу в такое время не бывает. Зашла в метро. Этот запах… Теплый и странный. Давненько она здесь не была. Вспомнила только, что всегда, когда на станции стоит красивая девушка, вокруг нее скапливаются молодые люди. Да и немолодые тоже, как муравьи на сладкое. Раньше Валя так проверяла: если вокруг нее пустота или только тетушки-наседки с пакетами, значит, вид у нее бледный, нетоварный. И, соответственно, наоборот. Сегодня народу – никого, не проверишь себя на неотразимость, вот только на ее станции худенький бледный паренек с несчастным выражением лица держал букет лимонных розочек и, увидев Валю издалека, поначалу рванул к ней, но тут же понял, что обознался. Окончательно сник, видимо отчаявшись дождаться свою дорогую, перевернул букет бутончиками вниз как веник и поплелся обреченно на эскалатор.
Валя тоже ступила на эскалатор, и в это время раздался звонок.
– Ты где?
– Я скоро буду.
– Слушай, я опаздываю немного. Подожди. – Голос был странный, со смешком. Похож на пьяный.
– Я не буду…
– Ладно, моя принцесса, я перезвоню. Не могу больше говорить, люди кругом.
Принцессы не ездили на метро в двенадцать ночи. Она это знала точно. А если она и принцесса, то такая… Хреновенькая. В лицо бил равнодушный белый свет от матовых стеклянных шаров на палках, которые стояли между эскалаторами, потом она услышала эхо от цокота собственных каблуков под мраморными холодными сводами и, задыхаясь от недостатка кислорода и внезапно накативших ассоциаций, быстро выбежала на освещенную неоновой рекламой и дышащую цветущей весной и жизнью улицу. Прочь из этой мертвечины.
Остальной путь шла пешком. Она не ради Ахмата ехала в пустом метро и не к нему шла темной ночью среди царствующих поливальных машин с оранжевыми мигающими шишечками и целующихся на скамейках студентов. Ей нужно было по-прежнему разобраться, понять что-то важное, что все время словно ускользало влажной проворной ящерицей из рук. И когда она шла, ей казалось, что вот еще шаг – и она во всем разберется, разгадает мучительную головоломку. Она начинала бежать иногда в надежде приблизить это мгновение, но в итоге в руках оказывался лишь хвостик от той самой ящерицы, а сама она, показав Вале длинный язычок, скрывалась за первым попавшимся на дороге камешком или ныряла в асфальтовую щелку.
Что касается Ахмата, то он был скорее своеобразным, очень далеким фоном, сопровождением. В ресторане ее дожидался сосредоточенный Анчар, что было неожиданно приятно, потому что одна она не могла там сидеть. Принципиально.
– Ты знаешь, он из очень богатой семьи, знатного рода. – Вдруг произнес Анчар, когда они успели поговорить о погоде, политике и всем остальном, пристально глядя на Валю. – На него у нас в политике делают большую ставку в будущем. Ты что, не заметила, как он себя ведет? Командует и все остальное.
– Почему же? Заметила. Командовать он умеет, да и раскованность в нем такая… Определенная.
– Мне огромных трудов стоило, чтобы нам разрешили пожениться с его сестрой. Меня заставили буквально пройти огонь и воду, чтобы я доказал, что могу состоять с ними в родстве, восемь лет ухаживать нужно по обычаям. Я и не надеялся уже, а сейчас я очень счастлив. У меня двое детей и любимая жена. Мне не надо ни власти, ни богатства их… Я не претендую, мне это неинтересно. – Когда он это говорил, лицо его сияло. – Я на самом деле сочувствую ему немного с его неприкаянностью и показухой. Он хочет чувствовать себя этаким волком-одиночкой, по-настоящему взрослым, независимым мужчиной, но ему одновременно нужно, чтобы кто-то присутствовал в его странной жизни. Все время игра.
– Он всегда так себя ведет, будто не замечает никого? Просто у нас так с женщинами себя не ведут.
– Ты имеешь в виду, что он все время показывает, какой он слишком независимый и не бегает услужливо на задних лапках? Нет, это не совсем так. У нас преклоняются перед женщинами, даже есть пословица старинная: «Портится мужчина – портится семья, портится женщина – портится народ».
«Пословица достойная, но, видимо, она распространяется только на чеченских женщин», – подумала Валя, но решила больше не дискутировать на эту скользкую тему.
«Неприкаянный» постоянно перезванивал и говорил, что будет через десять минут, при этом голос его становился с каждым разом заметнее пьянее.
– Я же говорил, что сейчас буду. – Раздалось над ухом через два часа, и ударило в нос спиртным так, что спичку можно было подносить – она бы зажглась.
Ахмат еле стоял на ногах, хлопал глазами, и настроение у Вали резко испортилось.
– Что, принцесса, как настроение? – Несмотря на хорошо принятую дозу алкоголя, он все замечал. – Заставили выпить, я не мог этим людям отказать. Слишком большие люди. – И сказал что-то на своем языке Анчару, который убрал сияние с лица и надел привычную маску терминатора.
– Я поеду.
– Я тоже сейчас поеду. Ты хочешь меня вот такого оставить? Не бросай меня сегодня.
Только Валя хотела что-то ответить ему шутливое и встать из-за стола, как вдруг услышала.
– Может, тебя по кругу пустить… Пусть пять моих друзей тебя трахают, а я последний как раз кончу, – сказал он, пьяно усмехаясь и тыча в нее пальцем.
– Что, что? – Она подумала, что ослышалась.
Называется, вы хочете грязи – их есть у меня. Ахмат все в точности еще раз повторил, Валя встала и заметила, что Анчар старательно подает ей определенные знаки. Типа, что не обращай внимания, какой с пьяного спрос. Спрос, конечно, невелик, но слушать подобное ей не хотелось.
После этой замечательной беседы она решила больше с ним не встречаться. Фон и декорации тоже нужно периодически менять, вот и настало время, судя по всему. Искры все равно между ними нет. Как сказала бы ей на это Васька: «Ну и что? Нет искры… Ты же не зажигалка?» Не зажигалка, вполне справедливо. Он не проявлялся несколько дней, потом позвонил, когда она уже засыпала, выбросив его из головы без особого труда.
– Что делает там моя принцесса? – раздался усиленно добрый, заискивающий голос.
– Твоя принцесса – не знаю, а лично я крепко сплю после тяжелого рабочего дня. Люди днем работают обычно – я про нормальных людей говорю, если ты знаком с такими, и ночью спят, а не зависают в прокуренных клубах и на тусовках. – В ней проснулось сильное раздражение. – Давай потом созвонимся. – Проговорила быстро и хотела уже отключить мобильный.
– Я так напился тогда… Болел несколько дней, никуда не выходил. Отравился, наверное. Анчар меня отхаживал, даже переехал ко мне. – Он решил давить на жалость.
– Очень жаль. Я устала. – Вале так и хотелось сказать издевательски: «Ай, ай, ай, бедненький мальчик…»
– Подожди. Прости меня, пожалуйста. Анчар сказал, что я там что-то неправильное сказал, ляпнул… Я не хотел, извини, – продолжал елейно извиняться Ахмат.
Так он ныл довольно долго, и Валя его простила, потому что устала слушать. Ей показалось странным, что он настолько усиленно выпрашивает прощение, прямо вымаливает, потому что он был слишком для этого ленив, как она это уже поняла, и довольно самодостаточен. Она считала, что у них суперпримитивные отношения, то есть если встретились – хорошо, а не встретились – так еще лучше. Никакой головной боли, потому что настоящего за этим ничего нет да и быть не может. Разные они. Так, легкое увлечение, флирт, спровоцированный весной, выбросом определенных гормонов. Чистая физиология. Зачем она ему вообще сдалась? Столько девушек здоровается с ним, каждый раз с надеждой заглядывая в глаза с ободком и в щедро распахнутый ворот. Секса между ними нет, да она всячески демонстрирует то, что не собирается с ним этим заниматься. Обрубает любые попытки на корню. Может, именно это его и стало привлекать? Хочет уже чисто принципиально решить этот вопрос? Как же, такой загорелый, с прищуром, а его отпихивают, и еще секунда – просто пошлют… Не может этого быть.
Забавно, что как только Валя перестала страдать в добровольном домашнем заточении, ее зеленый друг спатифиллум стал засыхать, чахнуть на глазах. Листья пожухли, и весь он сник. Словно отжил свое, почувствовав, что прошел тот период, когда Валя коротала с ним тоскливые вечера. Ощутил свою ненадобность. Может, он оказался типичным собственником и не пожелал ее делить с другими?
– Ну, что ты вянешь? – обратилась к нему Валя, не выдержав его немого укора из угла. – Все нормально, живи себе, расти на здоровье.
Но тому не хватало прежних бесед или просто Валиного присутствия. Обмена энергией.
– Извини, все меняется. – Ответила она, обильно полила его и вышла.
Интересно, что за все время их странного «чайного» знакомства Ахмат ни разу не подарил ей даже банальных цветов, не говоря уже о каких-то других знаках внимания. В кино он не ходил, в театр, видимо, тоже, книжками вроде не интересовался, в гости ни к кому не захаживал, круг общения был очень ограниченный. Во всяком случае для Вали. Только определенные рестораны и клубы. Хотя именно сегодня он решил сделать для нее исключение, пригласив на встречу своего австрийского друга, бизнес-партнера. В какой именно области бизнеса, тоже было неизвестно. Друг был довольно молодой, сдержанный, несимпатичный. Сидел за столом с таким выражением лица, словно делал большое одолжение своим присутствием не только Ахмату, а всей России в целом. Может, так оно и было, но рожу можно было попроще сделать. Как обычно, часто звонил телефон, Ахмат смеялся как избалованный ребенок, и что-то громко отвечал, озорно блестя глазами. Один раз зазвонил другой телефон, который он никогда даже не доставал из пиджака, позолоченный. Его номера Валя не знала.
– Привет. Да, сейчас занят, – непривычно твердо ответил он.
С другими спокойно трепался, а здесь – неожиданно занят. От того, как он произнес это, Валя почувствовала что-то похожее на торжество. Она представила, как резануло слух той незнакомке и как она сидит теперь с печальными глазами, которые быстро наполняются слезами. С другой стороны, тут же одернула себя. Может, она занимает чье-то место и сама не понимает зачем. Искренне.
– Давай попозже созвонимся.
Подобная фраза, конечно, может ровным счетом ничего не означать для мужчины, но Валя не знает, как обстоят дела с враньем у восточных мужчин. Хотя что там голову ломать? Наверняка как у всех остальных.
– Что с тобой? Ты вся напряглась. Это из-за звонка? Ничего особенного, – успокаивал он Валю, которая если и напряглась, как он выразился, то только из-за глубоко личных размышлений. Его они уже мало касаются, не стоит тешить свое мужское самолюбие. – Ты ее знаешь, – вдруг добавил он.
– Ну и что дальше? – Спросила она грубо.
Он не ответит, намеренно переключившись на австрийца.
После встречи Ахмат рефреном повторял:
– У тебя дрожали губы. Это заметил даже мой друг, хотя у них там все по-другому.
– Губы, что ли, дрожат по-другому? – Спросила Валя, усмехнувшись холодно.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
Какой же ты самонадеянный, хотелось ответить ей. Губы дрожали, потому что температура была 38. Пожалела, не стала обижать мальчика. Не стала говорить ему, что губы у нее дрожали без температуры только от одного человека, и если бы можно было все переиграть заново, она никуда бы этого человека от себя не отпустила. Приклеилась бы к нему кожей, а если бы он захотел уйти, то только вместе с ней. Вот так. Фантазия, конечно, но ведь это не запрещено.
Насморк добротный. Видимо, продуло сквозняком дома. Васька вечно окна распахивает, как только наступает переменчивая весенняя погода, и сама потом чихает громко, как мужик. Дома Валя не сидела, решила переболеть на ногах. Ахмат ее уже отчаянно раздражал, постоянно одно и то же, заранее известная программа, как заезженная пластинка. Надо исчезать. Сливаться. Он словно почувствовал, что добыча уходит из рук, с интуицией у него все нормально.
– Принцесса, тебе лучше? – прощебетал он в трубку.
– Значительно, – промычала она недовольно в нос.
– Во сколько заканчиваешь? – Сегодня он был сама любезность и предупредительность. – Анчар тебя заберет, потому что у меня сегодня день рождения.
Она растерялась и подумала, что в последний раз встретится с этой оригинальной компанией. Так и быть. Почему-то хмурый сегодня Анчар забрал ее после работы и привез к незнакомому дому в оранжевых новостройках, с размеченными повсюду клумбами и пестрыми детскими площадками.
– Привет. Ты же не была у меня в гостях? Вот повод достойный нашелся. – Хозяин открыл дверь, потирая руки.
Валя с нескрываемым интересом разглядывала жилье своего приятеля, которое, судя по всему, было его личным, а не съемным, как он говорил. Большая трехкомная квартира, выкрашенная в потрясающий аквамариновый цвет, с паркетом, старинной мебелью, антиквариатом, картинами и коллекционной посудой за стеклом. Мягкая мебель была в золотой гамме, а сами пуфики были в нежно-голубую широкую полоску. Никакого намека на современность, Валя будто попала в музей. Телефон разрывался, в коридоре высились горами какие-то красивые коробки. Из-под обуви, как нетрудно было догадаться.
– Тебе нравится? – спросил он самодовольно, обводя рукой свои владения.
– Неплохо. Особенно коробки в коридоре здорово смотрятся.
– Анчар, я давно говорю про шкаф для обуви… Ладно, мы отвлеклись. Надо выпить за здоровье именинника. – Ахмат был взбудоражен и суетился вокруг стола, накрытого более чем скромно.
Вино, бутерброды с сыром, восточные сладости, в небольшой стеклянной корзинке два банана и инжир. Негусто.
– Нет, – начала отнекиваться Валя. – Я посмотрю, я с вами.
– Так нельзя, принцесса, потому что я буду весь год потом болеть, если кто-то за меня не выпьет. Тем более ты у меня в гостях. – И бокал тут же оказался в Валиной руке.
– Что это? – Спросила Валя, отпив немного.
– Вино шикарное. До дна пей!
Вино действительно, было хорошим, потому что Валя почувствовала моментально веселость и легкость. Никогда так положительно алкоголь на нее не действовал. Всегда после двух рюмок сильно начинало тошнить и просились слезы.
– Ну, как?
– Да, хорошее. – С глупой улыбкой, вся расслабленная, ответила она. – А где Анчар?
– Он сейчас вернется, из машины надо еще принести фрукты.
– Слушай, мне надо что-то съесть срочно, я голодная целый день, поэтому голова немного закружилась.
– Сейчас накормим тебя. – Кружил коршуном возле нее Ахмат. – Напоим и спать уложим.
Вале показалось, что прошло очень много времени, что уже поздно и пора домой. Она хотела встать, но не смогла. Ноги были будто приклеены к полу.
– Что-то ты побледнела немного? Сейчас я тебя перенесу в кровать, полежи, отдохни.
Валя не хотела в кровать, но он проворно подхватил ее на руки и уже нес. Тело обмякло и не слушалось ее, все было отчетливо видно, понятно, но сказать она тоже ничего не могла. Перед глазами так и мелькали нескончаемые серебряные столовые наборы, золоченые чаши, клинки, ножи, фарфор. От изобилия стало совсем нехорошо и очень сильно захотелось спать.
Валя не знала, сколько прошло времени, когда она проснулась с ужасной головной болью. Лежала на боку в комнате с прозрачно-голубыми стенами, на которых были развешаны маленькие макеты старинных кораблей под стеклом. Холодные синие шторы обрушивались сверху волнами, бронзовые светильники выгибались изящно со стен, а с потолка свисал голубой огромный шар лампы, который был здесь уже лишним. Сама Валя была совершенно раздета, а рядом сильно храпел, зарывшись лицом в подушку и разметав по ней волосы, Ахмат. Валя слегка приподняла одеяло, чтобы окончательно удостовериться в том, что она и так, в общем-то, знала. Естественно, он тоже был голым. На фоне белоснежного сатинового белья его загорелое тело и подтянутые ягодицы смотрелись отлично, но Валю этот факт не сильно порадовал. Было как-то не до этого. Валя безуспешно пыталась вспомнить сам вечер и то, как она здесь оказалась рядом с его ягодицами, но голову внезапно сдавило каленым обручем так, что она невольно застонала.
– Проснулась, принцесса! – Ахмат услышал ее постанывания и моментально поднял голову…
Вид у него был торжествующий. В его серых глазах по кругу ободков словно бегали чертики, танцевали ритуальные танцы и что-то вопили. Валя точно их смогла разглядеть и даже услышать.
– Мне так плохо…
– Я знаю верное народное средство, от которого тебе станет лучше. Иди ко мне. Ах да… ты же идти вряд ли можешь, – почти счастливо произнес он.
– Нет, не трогай меня! Не смей! Я не могу…
– Ты все можешь, сейчас увидишь. Думала, что тогда потрахаешься, и все на этом так закончится? Вы же самые умные здесь, развлекаетесь направо и налево. Все только начинается…
Он был очень сильный, мускулистый, грудь как стальная. Весь он словно из металла сделан. Перевернул ее на спину и начал вдавливать в матрац, ловко справляясь с ее ногами, грудью, несмотря на ее бурные протесты. Хотя какие там могли быть протесты… Она чувствовала себя куклой беспомощной. Все было резко, механически. Это было типичное изнасилование. Странным было то, что она смущалась своего насильника, закрывала глаза, а он, видимо, думал, что она млеет от блаженства, от его мастерства и дерзкого напора. Многие мужчины считают, что женщины мечтают быть изнасилованными. Какая мерзость, и как они жестоко ошибаются! Валя мечтала обнаружить под рукой что-нибудь тяжелое, чтобы со всей силы дать ему по голове или смачно плюнуть в его довольную физиономию. Плюнуть она могла, но испугалась, потому что ситуация могла быть слишком непредсказуемой. Вряд ли бы ему это понравилось.
– Я могу делать это долго. Тебе хорошо? – Он еще имел наглость задать ей подобный вопрос.
А вот информация о том, что эта процедура может реально затянуться, привела Валю в ужас, потому что он обращался с ней, как мясник, решивший накануне прочитать учебник с названием типа: «Как правильно заняться сексом».
Она лишь поспешно закивала с закрытыми глазами и почувствовала себя так, будто ее покусывает та страшная ночная собака. Отвратно и нестерпимо больно. Она бы не удивилась, если бы у Ахмата сейчас выросли острые клыки и он начал покрываться шерстью. Кстати, тело его было абсолютно гладким, как у женщины.
– Ты брыкаешься сильно, мне это нравится. Меня заводит…
– Хватит! Я не могу больше! Мне больно…
– Ах ты, сучка породистая, тебе больно?! Играешь со мной? Разогреваешь меня специально? Я тебе покажу, когда хватит…
И с новой силой и остервенением принялся тягать во все стороны ее вспухшие соски, вспарывать измученное тело и кусать до крови губы. Он скакал на ней еще долго, потом издал громкий крик, похожий на безумный плач, и его тело несколько секунд билось будто в конвульсиях. Что за шрамы у него на ногах…
– Тебе ведь было хорошо со мной? – Снова этот ужасный вопрос. – Тогда тебе не хотелось? Я был мужчиной, но тебе было неинтересно со мной, приезжим непонятным парнем.
Боже мой, когда? Что он несет… Валя лишь кивнула. Она боялась, что если скажет, что ей никогда еще не было так отвратно, омерзительно и больно, он ее привяжет к кровати, и будет целенаправленно насиловать до тех пор, пока не услышит, что ей было хорошо. По кругу еще может пустить. В том, что действительно может, она не сомневалась.
– Что я выпила?
– Обыкновенное вино. У тебя голова закружилась, а потом поспала, и сама еще лезть ко мне начала, – начал он нести ахинею.
– Ты изнасиловал меня…
– Если бы я хотел, я бы давным-давно трахнул тебя. Принцесса… – произнес он с презрением. – У нас все было по любви, правда?
О чем она еще с ним разговаривает? Попыталась сесть и затем встать, держась за спинку придвинутого позолоченного стула, похожего на трон. Шатаясь, еле встала.
– До дома добежишь? – нагло спросил он. – Показать, в какую сторону?
Он лежал во всей своей мужской красе, не собираясь прикрываться одеялом, и со злорадной ухмылочкой рассматривал ее. Включил кондиционер, стало резко прохладно. Ее вещей нигде не было видно.
– Где мои вещи?
– Зачем тебе? Все равно идти не можешь, – продолжал он издеваться.
Он был прав, потому что ноги подгибались как у бумажного человечка, но эмоций при этом не было никаких. Можно было бы испытывать ненависть, злость и прочие в этой черной гамме ощущения, но ей хотелось одного – выйти отсюда, и чтобы он больше не прикасался к ней. Может, так затормаживающе действовало вещество, которое было в вине…
– Красивая ты, сучка, еще лучше стала. – Он поднялся с кровати и подошел к ней сзади, опять резко обнимая ее. От него так и несло жаром. – Тебе нельзя было вставать в таком виде, ты неосмотрительная…
«Да, она неосмотрительная, это он верно сказал».
– Ахмат, отпусти! Я серьезно.
– Я тоже серьезно. Тебе ведь ничего делать не нужно, только отдай мне свою «девочку» ненадолго в пользование.
На старинной большой лакированной тумбочке, над которой висело зеркало и где лежала коллекция его многочисленных часов, Валя заприметила фарфоровую даму, которая любовалась своим отражением в пудренице. Дама была здесь, в мужской спальне, совсем не к месту, но она привлекла внимание Вали не этим. Главное, она была внушительных размеров.
– Что с тобой сделать? Скажи мне, как бы ты сама хотела…
– Лучше – ничего не делать! Мне нехорошо.
– Вот сука! Заладила одно и то же… – распаляясь и все крепче сжимая ее грудь, произнес он. – Мне надо в туалет. Я быстро, не скучай.
Он ушел, а Валя попробовала сделать несколько шагов. Получалось с трудом, как на палубе во время сильной качки. Свою скомканную, второпях сорванную одежду она нашла в большой комнате, рядом с «щедро» накрытым столом. Когда Ахмат молодцевато вошел в спальню, на его голову опустилась фарфоровая дама в кружевах и со своим зеркальцем. Вале пришлось напрячь последние силы, чтобы передвинуть золотой трон, оказавшийся неподъемным, за дверь и еще влезть на него с дамочкой.
– Вина больше не хочешь? – Спросил он, заигрывая, и тут же аккуратно лег возле кровати на мягкий коврик цвета морской волны.
Валя, охая от изнеможения, все же нашла силы и сочла своим долгом осмотреть Ахмата как врач. Пристально – голову, пощупала пульс на всякий случай и стала одеваться. Крови не было, шишка, конечно, вздулась у него на затылке приличная, но это не самое страшное в жизни, до свадьбы заживет. За восемь лет по их обычаям – точно.
– Ты спрашивал, хорошо ли мне. Вот теперь мне хорошо, – сказала она тихо, перешагивая через него.
Шрамы непонятные, будто после сильнейшего ожога, на обеих ногах, даже внизу живота и на самом члене. Они довольно застарелые, хирургам пришлось поколдовать, кожу в нескольких местах наращивали… Как бы ей ни было интересно с медицинской точки зрения рассматривать его, но желательно было побыстрее убраться из этой аквамариново-золотой квартиры с его ненасытным обитателем.
Все же мужчинам нужно откусывать голову. С самцами так поступают некоторые самки насекомых после совокупления. Абсолютно правильно делают.
//-- * * * --//
У Васи было смешанное чувство. Они с сестрой всегда разрабатывали план, маневры, составляли схемы свиданий, одним словом, были командующими. Она давно привыкла к играм в кошки-мышки, сделав отчасти это образом жизни, когда каждый думает, что он, естественно, – кошка. Ни в коем случае не мышка. Здесь Тристан руководил, крутил ею как хотел, что было очень необычно. У нее было чувство, что она должна все время его догонять, будто что-то кричать вдогонку, боясь, что он ее не слушает, потому что ему вроде как все не очень надо и что их встречи нужнее ей самой. Она впервые почувствовала себя мышкой. Это удивило ее и зацепило как маленькую неискушенную девчонку, а ведь он ей даже не очень нравился вначале. Подошел в клубе, начал разговаривать, как все они это делают. Гонят всякую пургу. Привлекло, что «пурга» была, как исключение, не тупая, и голос приятный, не манерный. Стеснялся еще страшно, что Васю тогда окончательно развеселило, а ни о каких отношениях, тем более серьезных, даже речи быть не могло. Так, придворный шут при королеве. Нестандартный, правда, надо признать. Почему нам часто становятся необходимы люди, которые по большому счету не очень нам и нравятся? Мы становимся ими просто одержимы, теряем голову, теряемся сами и можем натворить таких дел…
Она нравилась Тристану. Живая, бесшабашная, озорная и искренняя. Не женщина, а праздник какой-то. Коктейль. С ней было легко и беззаботно. Пожалуй, ему ни с кем из женщин никогда не было так хорошо. Все чего-то требовали, обижались, начинались претензии, все неминуемо перерастало в конфликт, а она просто с ним общалась. Они явно нравились друг другу. Вернее, он влюбился в нее безудержно, со всей силой своего горного темперамента. Это и пугало, и завораживало. Чувствовался в нем первобытный, дикий, необузданный человек. Мужчина, а не замороженный окунь. С ней Тристан был также нежным и страстным, и всегда на поверхность вылезало только то самое хорошее, что было в нем. Агрессии он не испытывал, хотелось защищать ее и заботиться. С ним это случилось точно в первый раз, потому что ко всем остальным он относился потребительски и цинично, нагло и порой хамовито. Да остальные и лезли к нему прямо на шею, душно было от их продажных или чересчур доступных тел и объятий.
Он был хорошо воспитан, но очень быстро понял, что ему достались определенные привилегии, потому что он – единственный сын среди четырех дочерей. В Москве, где долгое время в почете особенно была развязность и распущенность, он портился прямо на глазах. Его отец был в ужасе от рассказов о поведении своего любимца, сажал его на «голодный паек», но объективно сделать ничего не мог, только способствовал развитию в сыне непомерной жадности. В Сухуми делать Тристану было абсолютно нечего, нужно было взрослеть и вступать в большой бизнес. Становиться одним из вершителей судеб.
Он знал их давно, этих красивых девушек. Конечно, он не знал, что они – близнецы, но потерял голову тогда моментально, десять лет назад, когда только-только приехал осваивать столицу. Девчонки (или девчонка, как он думал) были сногсшибательны. Ему разбили сердце, поплясав на его осколочках, когда он сделал такую глупость, как пылкое признание в своих чувствах. Красавица обворожительно улыбнулась и растаяла как волшебное облако. Он пробовал звонить, требовал встреч и выяснений, но все было бесполезно. Было не достучаться, не дозвониться, будто она жила в крепости, как настоящая принцесса. Дежурил у подъезда, своих подсылал следить – все без толку, потому что она сказала, что не нужно ее преследовать, он не имеет на это права. Холодно так, с ледяными глазами. Хорошенько плюнула тогда ему в душу, и он долго стоял неутертый. Им поиграли как мячиком и вычеркнули из своей насыщенной московской жизни. Другой мячик нашелся, наверное, более прыгучий, новенький, яркий. Просто – другой. Его переполняла такая обида, что трудно передать. Некоторое время он плакал, закрывшись в квартире и вызывая серьезную тревогу у своих близких. Приезжала мама, ей он, конечно, не стал рассказывать причину своего горя. Было стыдно, у них мужчины так себя не ведут. Потом обида стала проходить, и появилось чувство мести – разъедающее и нетерпеливое. Сколько лет он мечтал встретиться с ней, этой красавицей-паршивкой, сказать что-то, посмотреть в ее честные глаза…
Жизнь изменилась, точнее, переломилась, начала новый отсчет, когда в солнечный весенний жаркий день, отпраздновав у деда свой день рождения, они с двоюродным братом шли к обрыву на горной реке и на дороге не заметили проволочки. Тоненькой такой. Брат погиб, а ему сильно повезло: ожоги первой степени обеих ног, грудь и лицо пострадали меньше. Осколок резанул шею, прочиркав глубокий след рядышком с сонной артерией, половые органы, по мнению многих медиков, восстановить было практически невозможно. Нос и губы восстанавливали в Женеве. Вернее, создавали заново. Он чудом не ослеп.
За это время Тристан о многом и о многих забыл, потому что нужно было выжить. Его страна лежала в руинах, и там по-прежнему взрывались бомбы, и вот спустя восемь лет, услышав в клубе задорный знакомый смех, он ожил по-настоящему. Ведь такой смех невозможно забыть…
Но он и предположить не мог, что красавиц окажется две. Настоящее индийское сладкое кино получается, только в кино всегда все заканчивается хорошо, все танцуют и поют на свадьбах, а здесь отвергнутая первая любовь… Тогда она ожила в нем, другая сильная страсть, коррозией разъедающая душу, – месть, про которую он и думать давно забыл, валяясь в больнице, и с которой он все же не смог совладать.
Узнав их теперь хорошенько, он понял, что отвергла его тогда именно Валя. Василиса не смогла бы так пронзительно холодно произнести эти губительные для него слова и спокойно развернуться после этого, поэтому своей обидчицей он считал в первую очередь Валю. Эту высокомерную, вечно со вздернутым носом, смотрящую на всех так уничижительно… Опять ускользнуть от него хотела. Не вышло.
Василиса… Он любит ее. Может, не так, как десять лет назад любил ее сестру, горячо и трепетно, но она ему дорога. Что же ему делать…
//-- * * * --//
– Где же ты так набралась, подруга? – услышала Валя из проезжавшей мимо раздолбанной сиреневой машины. Она еле шла по аллее и ей попадались одни пивные ларьки с трущейся рядом малообещающей молодежью и краснорожими дяденьками в линялых черных майках. – И далеко тебе?
– Судя по всему, неблизко. Что это за район? – спросила она, чем вызвала приступ неподдельного хохота у водителя.
– Чертаново.
– Волшебное название. – Естественно, только такое название и могло быть у того места, где она оказалась. Даже спрашивать не надо. – Проезжай своей дорогой.
– Мне в центр, может, нам по пути?
– В центр – это хорошо, только без глупостей.
– Суровая. Садись, а то упадешь.
«Терять, в принципе, нечего», – подумала она, залезая в разваленную «десятку» с разбитым боковым стеклом. Еще она поглаживала холодную сталь маленького ножа в своей сумке, который сняла в квартире Ахмата со стены. Она особо там не осматривалась, времени не было, взяла тот, который висел около шкафа, самый незаметный.
– Мне очень плохо.
– Понимаю, мне тоже, когда так приму.
– Да нет, это отравление… – Валя боялась, что если перестанет говорить хоть на минуту, сразу заснет.
– Может, в больницу?
– Нет, домой. У меня там все лекарства есть, своя больница.
Когда он подвез ее, Валя набрала сестре и попросила спуститься. Вася вылетела через секунду, сунула что-то водителю в зубы и стала поднимать Валю, которая напоминала мешок с картошкой.
– Мама дома?
– Дома. Спит.
– Что делать будем?
– На месте решим.
Маме объяснили, что отравилась Валя в гостях, что было чистой правдой, и после этого Валя руководила, сколько ей нужно и каких таблеток, воды, укол хотела себе сделать, но передумала. Капельницу по-хорошему ставят в таких случаях, но в больницу она не собирается.
– Девочки мои дорогие, мне лучше, можем спать.
Так исчезает либидо. Вспомнились смешные глаза старшей медсестры Танюшки, когда та услышала, что у Вали «этого» не было несколько месяцев, и ничего – живет пока. «А для здоровья?» – спросила Танюшка, зардевшись и прижимая пухленькие ладошки к щекам. Хороший вопрос. Вот сегодняшний бурный секс был точно для здоровья – для растяжки застарелых мышц и засохшей вагины, которую в буквальном смысле проверяли на прочность.
Наутро голову отпустило, но не до конца. Боль была тупой, время от времени умирающей, и хо дить стало возможно без пьяного шатания. Между ног страшно горело от перетертости, и там все было похоже на живую рану. По мере того как затихала боль в голове, появлялись эмоции. Да еще какие! Так рыдать… Ощутила презрение. Презрение к самой себе. Она не понимала: что, почему, зачем? Да, отчасти что-то можно было предположить, но чтобы он пошел на такое… Как в детективе с подмешиванием снотворного и изнасилованием. Стоп. Что он говорил? «Думали, вы самые умные… Тебе понравилось? Тогда не хотелось…» Может, он что-то спутал? Принял ее за другую или он сумасшедший… Валя пыталась построить в голове логическую цепочку, но получалось не очень отчетливо. Ни логики тебе, ни цепочки. «А с кем ты живешь?» – выплыл этот вопрос, и она начала припоминать, как он искренне интересовался этим, даже глаза блестели. Почему он к ней подкатил в клубе, вид тогда у нее был не самый презентабельный и зовущий, и практически с ходу начал задавать непонятные вопросы? «С кем ты живешь» – ей не нравилось это больше всего.
– Вася, ты где?
Сестра была на кухне, держала в руке большой инжир, смотрела на него в глубокой задумчивости и параллельно что-то пыталась приготовить, разогревая сковородку. Неслыханный случай. Она такой повар, что запросто инжир может поджарить с соленой капустой.
– Скажи, пожалуйста, ты фотографии больше не делала своего знакомого, с которым отдыхала?
– Да нет, думаю, что у нас конец романа. Он странно себя ведет, я это не люблю, ты знаешь. А что?
– Слушай, а у него шрамов сильных от ожога нет на ногах?
– Да… есть.
– А зовут его… – Валя сделала вопросительную паузу. – Наверное, Ахмат?
– Да нет, Тристан.
– Забыла совсем. Да, конечно, тогда все сходится. Просто в воскресенье на пляже одного молодого человека высокий парень назвал громко Тристаном, и на ногах у того были шрамы. Вот я и обратила внимание. Имя ведь редкое, да и шрамы непонятного происхождения.
– Да, имя редкое. Импозантное. – Мрачно согласилась сестра, как-то разом осунувшись.
Выпрямилась, безжалостно раздавила инжир в руке, которым только что явно любовалась, и сотни мелких семечек оказались на пальцах. Еще запах этот пряный, южный в воздухе повис. Васька, наверное, представила, что это его сердце, а может быть, ее собственное. Валя не стала выяснять. Она просто вышла из кухни, подальше от душного запаха и застывших Васькиных глаз, будто покрывшихся моментально пленкой. Инжир Валя никогда не любила, он всегда был очень дорогим, слишком экзотическим и приторным. Непривычные фиолетово-коричневые плоды, да еще хруст непонятный во рту от семечек. Будто песок ешь.
Ахматом его назвал при Василисе один раз Анчар, когда кто-то позвонил по телефону во время их отдыха. Анчар взял трубку и позвал: «Ахмат, возьми. Это отец». Вася тогда была на лоджии, но все слышала, само собой, удивилась, но промолчала. Больше удивилась зверскому выражению лица и глаз, с которым Тристан зыркнул на Анчара.
– Ахмат? Это еще кто такой? – смеясь, спросила она. – Вот так живешь и не знаешь, кто с тобой рядом посапывает.
– Это папа меня так зовет с раннего детства, нравится ему. – Услышала она спокойный ответ, а Анчар поспешно вышел из комнаты, красный, как вареный рак.
Стали понятны его бесконечные отговорки, что он все время занят, сплошные бизнес-встречи с очень большими людьми и прочее. Насчет фотографий она теперь тоже не сомневалась. Конечно, он стер их при первой возможности, как воришка, наверное, когда она зашла в душ после постели. Жаль. Она там счастливая, жизнерадостная бегает по вязкому холодному песку, пишет на нем их имена, корчит смешные рожи в ресторанах, искренне обнимает его и целует в щеку. Как маленькая, честное слово, замки еще песочные строила. Какие мы все люди глупые и бесконечно доверчивые…
Валя видела, что творится с сестрой, которая как разъяренная тигрица ходила по своей комнате и не хотела разговаривать. Казалось, что ноги превратились в сильные лапы, и выросли острые когти, а стоит ей только открыть рот, как из глубины раздастся хищный рык. Может, и хорошо, что она его открывать не хотела… Они с момента зачатия всегда были вместе, и первый раз между ними настолько серьезно вклинился мужчина, разделил их. Мужчина, который случился в ее жизни десять лет назад, оказывается, сильно обижен, и у него теперь существует определенный план мести на их счет. Да, нагородили они делов, вот и расхлебывают. Валя смутно надеялась, что на ее счет – достаточно, он поквитался. Несколько дней она ходила враскорячку, делала всевозможные компрессы между ног, но заживало все с трудом. Почему-то она больше не боялась за себя, за то, что Ахмет мог горячо отреагировать на внезапный удар по голове. Как же так, опять обидели мальчика… Она волновалась за Ваську. Здесь была полная неизвестность, как с его стороны, так и с ее.
– Поговорим? – тихо и осторожно спросила она, войдя в комнату Васи.
– Нет настроения, – рыкнула сестра.
– Вася, ты можешь понять, что я ни о чем не догадывалась до последнего дня… – горячо начала Валя.
– Что он трахает нас обеих! – Закончила сестра фразу и отвернулась, вцепившись ногтями в стол.
– Я понятия не имею, как у вас это происходило, но мы банально пили чай, и в тот день, когда я решила с ним закончить наши бестолковые чаепития, он меня изнасиловал. Порвал мне все.
– Избавь меня от подробностей! Да, прямо взял тебя, бедненькую, силой! Не противно же сочинять…
– Они привезли меня к нему на квартиру, подсыпали что-то в вино, и я выключилась. – Василиса отвернулась. – Ну, послушай же меня! Это какой-то парень из нашего далекого прошлого, которого мы послали с его страстной любовью. Он затаил на нас смертельную обиду, и на мне он ее уже выместил. Я так думаю.
Пока Валя все это говорила, Вася потихонечку поворачивалась к ней.
– Нет, он ничего мне не сделает. Я уверена, он хорошо относится ко мне… Слушай, давай посмотрим в нашей книжке…
«Симпатичный парень восточного вида, не хочет называть свою национальность. Зовут Ахматом. Вальку он раздражает, не нравится его крупноватый и длинный нос, поэтому встречалась с ним несколько раз я. Сначала стеснялся, был молчаливым, а потом оказалось, что он милый, горячо влюбленный, с ним интересно разговаривать, он хорошо образован. Увидел меня однажды на улице и выскочил прямо из машины. Так привязался ко мне, что не представляю, как себя вести и что с ним делать дальше. Валя пообещала, что закончит наш роман…»
– Идиотки. – Прошептала Валя.
– Полные. – Согласилась Вася. – Главное, что мы мало изменились. Вот это печально.
– Я вспомнила его сейчас, – сказала Валя, потерев виски. – Нормальный парень, его просто трясло, когда он стоял передо мной и пытался говорить о своей горячей любви, что он хочет жениться, и если его родня будет против, он сделает по-своему… Все-таки любовь – удивительная вещь, а месть… Ладно, мы отвлеклись. Что делать будем?
– Не переезжать же нам в другой город… – справедливо заметила Василиса. – И вообще, все уже сделано, – добавила она тихо, поежившись под одеялом.
– Если ты обо мне, то да – сделано. Я не хочу, чтобы на тебе отыгрались.
– Валя, успокойся. В принципе, на мне тоже успели.
– Ты влюбилась в него? Да?
– Валь, когда тошнить перестанет? Я замучилась.
Валя почувствовала себя так, словно ей опять чего-то подсыпали. Голова внезапно перестала фильтровать информацию, перед глазами поплыли оранжевые круги, и всплыл четкий алый диск заката из того, давно забытого сна.
Весь месяц с того момента, когда Василиса поняла, что беременна, она отчаянно пыталась выяснить у врачей, можно ли ей рожать ребенка и нет ли для него угрозы со стороны наследственности. Посетила центр эпилептологии с бессменной Натальей Никодимовной в линзах.
– Хотите рожать? Рожайте! – уверенно сказала та, записывая одновременно свои бесценные рекомендации. – Но, как вы понимаете, даже у здоровых родителей рождаются иной раз не вполне здоровые дети.
Нашла старую записную книжку, чтобы позвонить в Барселону Жанне и узнать телефон старенького мудрого доктора. Самой взять у него визитку, конечно, не хватило мозга.
– Жанночка! Добрый день, – кричала она в трубку, – это Василиса из Москвы. Я с Геной приезжала к вам…
– Василиса, милая! Конечно, я вас помню, – раздался радостный голос. – Я очень рада за вас, но доктор умер полгода назад…
Вася погасла. Все равно никто не давал никаких гарантий, не мог ни за что поручиться. Все как обычно у нас, впрочем. Страна, где нет гарантий, и сейчас ее взбесило это по-настоящему. Толку только от ее бешенства… Выбор – целиком твой, так называется ситуация от начала и до конца. Она решила ничего не говорить Тристану, или Ахмату – теперь неважно, потому что она не представляла, как он отреагирует на ее интересное сообщение, а наблюдать кислую физиономию и слушать, что она все же не маленькая и должна уже знать, что такое аборт в современном мире – вот это она действительно не переживет. Ее гордость, в первую очередь. Выбор был ее, и не надо никому вмешиваться. Она и здесь все решала только по-своему, как привыкла, как диктовал ей характер. Она не собирается ничего ни у кого просить, клянчить, унижаться, стоять с протянутой рукой. Это к ней придут просить, и будут как подкошенные падать ниц в ее присутствии. У них с малышом будут деньги, да еще такие, что все слюнями изойдут. У них будет все.
– Вася… Что же ты творишь? – Похоже, сестра вновь обрела дар речи.
– Ничего особенного. Пложусь и размножаюсь, вью свое гнездо, как круто высказался тесть тетки Оли на свадьбе, вызвав у нее истерический припадок. Ячейку общества общепринятого формата создать не получится, я так думаю, но ничего, у нас будет ячеечка не хуже, чем у других.
– Ты ничего мне не сказала…
– Хорошо, но что бы изменилось? Теперь буду ходить к тебе на регулярные осмотры.
– Все-таки ты свинья, Васька. Тебе следить надо за собой…
– Ладно, не нуди. Курс молодых мамаш я все равно посещать не буду, мне главное – спать побольше и есть.
– Что делать с Тристаном? Я надеюсь, ты ему скажешь? Вдруг он обрадуется, у них мальчишки на вес золота…
– Нет! – Она полыхнула глазами. – Говорить я не собираюсь, и тебе это делать не нужно. И почему ты решила, что это мальчишка? Здесь женская территория. Маме потом как-нибудь скажем. Усекла?
– Усекла, – вздохнула Валя. – А что касается мамы, то она, видимо, скорее все увидит, чем от тебя, партизанки, услышит, а на нашей территории должен появиться мужчина… Пора ему когда-нибудь сорвать проклятие злой колдуньи!
Валя настолько правдоподобно изобразила колдунью, что они наконец-то рассмеялись. Впервые за долгое время.
//-- * * * --//
На следующее утро Валя поймала себя на мысли, что стоит и улыбается. Все страхи, заботы где-то далеко, с чувством тревоги она еще не знакома, и поэтому улыбается всему миру. Она всем нужна, и все ее любят. Просто не могут без нее обойтись.
Напялила черную майку в обтяжку с какой-то экстравагантной белой надписью. Ей нравилась эта майка, потому что бицепсы всегда выступали. Ну, худосочные сейчас эти бицепсы… «Все самое вкусное на косточках», – как говорит папа. Это лучшее успокоение для худышек. Джинсы тоже такие, чтобы все трещало, и пошла. Твердым, чеканистым шагом, чтобы все видели – вот идет она, которая ничего не боится в этой жизни, вот как смело ступает по ней белыми туфлями на маленьком каблучке.
А ей, осмотрев себя предварительно, захотелось громко заявить, задиристо так сказать, выйдя на улицу: «Да пошли вы все в жопу!», осознавая при этом свою неповторимость, неординарность и чувствуя игру гормонов во всем теле. Казалось, весь мир при этом прекратит свое движение, и все с удивлением спросят: «Валечка, как же мы без вас? Куда вы нас посылаете? Смилуйтесь!» И она, сначала посмеявшись и покривлявшись от души, скажет: «Ну ладно! Так и быть. Я никого никуда не посылаю (если вы так настаиваете, конечно). И все благодарно захлопают в ладоши, расцелуют ее и бросятся танцевать в едином порыве…
Она, в общем-то, так и поступила, выйдя из подъезда к кустам цветущей акации. Только сказала эту замечательную по глубине и звучанию фразу – про себя. Прошла несколько метров и отчетливо поняла: все шли по своим делам, не обращая особого внимания на ее майку с надписью и бицепсы с трицепсами. Или у каждого уже был свой, четко заданный маршрут, своя жопа…
Она провела день в трудах, заботах и горестных размышлениях о заданности маршрута, а часов в десять вечера у нее зазвонил мобильный. Высветилось «Валентин». Она отвела сначала руку, перевела дыхание.
– Да, – ответила она так, будто горло совсем не пересохло и Валентины звонят ей пачками в день, отвечать не успевает.
– Да, привет, как дела? – Быстро говорил и одновременно спрашивал он, тоже будто вчера расстались с долгим поцелуем в лифте. – Ты что сейчас делаешь? Занята, не занята? – как ошпаренный, тараторил он в одной тональности.
– В чем дело? Это зависит от… – Валя обрела равновесие, но на всякий случай присела.
– Друг мой старинный приехал с девушкой, еще с ним один из Америки. Если у тебя найдется время, водитель может за тобой подъехать.
Что ей делать? Ну в самом деле, не говорить же, что она сегодня никак не может составить им компанию, а с другой стороны, бежать как собачонка на первый свист… Несолидно.
– Ладно, когда приедет водитель? – Поторговалась из-за пятнадцати минут для понта и побежала одеваться, разрушая на ходу все, к чему прикасалась. Настоящий торнадо.
Джинсы? Решительно нет! Нужна юбка, каблуки. Сексапил нужен. Только где его взять? Белая юбка выше колена, майку черную она оставит и сверху накинет белый пиджак. Он приталенный, будет хорошо сидеть на ее селедочной фигуре, и бахрома еще с рукавов свисает. Черные босоножки замшевые с серебряной побрякушкой. Классика и неформальность. Ах да! Надо у Васьки крем взять для ног. Один раз помазал – будто загорал несколько дней на курорте. Надеюсь, юбку он не сильно испачкает, и Васька вопить не будет… Будет, конечно. Разберемся. Волосы? Распущенные, но для этого придется их мыть и сушить за пять минут. Ничего, подождет водитель; если еще с такой рожей противной, тем более. Маникюр… До свидания, маникюр.
Босоножки были на редкость неудобными, она обнаружила это сразу, как сделала первый шаг из лифта. До лифта ничего не поняла, на крылышках летела. Возвращаться однозначно было нельзя, эта примета у нее в почете с первого класса, да и другой подходящей обуви не было. Валентина она увидела у джаз-клуба около высотки в тонкой полосатой рубашке навыпуск, светлых штанах, больше она на него не смотрела. Хотелось испариться и выпендриться одновременно. Вот она какая! Ничего, не умерла. Даже на таких босоножках умеет браво ходить, ну стоять уж точно, и надпись на груди обтягивающая…
Он скользнул по Вале взглядом, словно оценил все ее выставленные прелести, и остался доволен – Валя знала это выражение, и они пошли внутрь.
– Здесь надо подняться по лестнице винтовой. – Сказал он заботливо. – Осторожно! – Протянул руку, но Валя сделала вид, что не заметила ее и проворно поднималась сама.
«А ведь надо будет еще спускаться!» – мелькнуло у нее, но она тут же прогнала эту мысль как противную крысу, и начала с интересом рассматривать гостей.
– Вот с Карэном мы учились в Минске, он сейчас доктор математических наук. Это его друг с женой, прилетели из Америки, завтра улетают.
Валя со всеми познакомилась, сидела и улыбалась самой своей обворожительной улыбкой. Потому что ей было хорошо. Тяжеловато чуть-чуть, но это пустяки. Рядом был он.
– Что ты будешь?
Он спросил ее как тогда, в итальянском ресторане. Она не упала в обморок и не запищала неестественно тоненьким голосочком. Оказывается, она научилась кое-чему за шесть месяцев. Научилась или обрела чувство собственного достоинства. Вернее, просто поняла, что же это такое на самом деле.
Мужчины стреляли по ней глазами, рассказывали разные необыкновенные и смешные истории из их жизни, и Валя видела, как ему приятно, что ее оценили. Царапнула на секунду мысль, что, почему же ты пианистку прекрасную сюда не привел, а выдернул ее – длинноногую, в короткой юбке. Девушки у его друзей, надо заметить, были настоящими красавицами, Валя давно таких не видела. Победили бы в любом конкурсе красоты. Девушка минского товарища была кандидатом химических наук и белокурой красавицей с огромными дивными серыми глазами. Она напоминала сказочную Русалку. Лет ей было под тридцать, но глаза и все поведение было неправдопобно неиспорченным. Валя думала, что таких девушек сейчас просто не существует, оказывается, один экземпляр имеется. Также было сильно заметно, как она влюблена в своего друга, который был совсем седым, красотой не отличался, да и одет был очень скромно. Вторая пара – из Америки – те вовсе не могли отлепиться друг от друга ни на секунду. Девушка тоже была блондинкой, с зелеными, смеющимися глазами, выгоревшими под солнцем волосами чуть выше остреньких плечиков, очень худой, в розовом шелковом платье на бретельках, но ей все это шло. Может, поэтому Валя здесь? Посмотрел он на ослепительных красоток, и чтобы не ударить в грязь лицом, решил ради такого случая вспомнить старую худосочную знакомую? Приятно, конечно, но пошловато.
Говорили обо всем, смеялись, Валя с Валентином сидели рядом, но на почтительном расстоянии. Гости потихоньку заливались чем-то горячительным.
– Что будем делать, друзья? Время еще детское, надо последние часы в Москве провести незабываемо.
«Незабываемо» – это понятие ну очень растяжимое. Она буквально несколько дней назад тоже незабываемо время провела, до сих пор ногу на ногу с трудом перекидывает. Шерон Стоун из нее точно не получится.
– Что-то вы загрустили, Валя? Не развлекаешь свою даму, эх ты! – сказал американский товарищ.
– Нет, я в порядке… – Валины оправдания потонули в его басистых раскатах.
– Что можно придумать? Валентин, давай предлагай!
– Поехали в караоке? – предложил Валентин.
Валя с надеждой посмотрела на «ребят» и была уверена, что они откажутся. Какое там караоке, бред сумасшедшего… А кто сказал, что они не сумасшедшие?
Валя в упор не желала замечать протянутой руки возле лестницы и потом – около джипа. «Все меняется…»
Пометавшись немного по бульварам, пристально вглядываясь в яркие, зовущие вывески баров и ресторанов, наконец-то нашли то, что нужно: «Клуб-караоке». Валентин, как обычно, прекрасно справлялся с ролью руководителя – всех построил как в пионерском лагере, побежал вперед, чтобы взглянуть, в достойное ли место они все направляются, заплатил входную сумму и попросил для них лучшее место. Валя ни разу не была в таком заведении, хотя была много наслышана. Их бурная компания рассыпалась вокруг стола, плюхнувшись на очень мягкую красную мебель в сочетании с золотыми ножками и спинками, которые заканчивались причудливыми вензелечками. Похоже, позолоченный цвет серьезно преследовал Валю в эти дни. Столик был низкий, и дамы волей-неволей демонстрировали свои ножки. Народу было много, потому что все столы были заняты, и места у барной стойки тоже. Публика заказывала совершенно разный репертуар, начиная от «А я сяду в кабриолет…» и заканчивая Стингом и Шэр. Шансон, правда, держал пальму первенства. Валю заинтересовали две немолодые, но активно молодящиеся дамы, в сильно обтягивающих джинсах и кофточках, с тщательно уложенной прической, которые пришли минут на двадцать позже их компании и сразу ринулись в бой. То есть они внимательно рассмотрели каждого мужчину, пококетничали с американцем, который и так громко смеялся, а после этого его было вовсе не унять, но главное – они пришли сюда все же петь и делали это великолепно, от души. Было видно, что они здесь «завсегдатайки», и, судя по их весьма раскованному поведению, они совмещали приятное с полезным, цепляясь взглядом за каждого нового входящего.
– Мы хотели тебе сказать, что ты очень красивая, – вдруг услышала она мягкий голос с акцентом. – Весь вечер хотим сказать, все не получалось.
Это к ней наклонилась наша блондиночка-американка, а Русалочка согласно закивала, распустив густые пряди.
– Девочки, да что вы… Перестаньте. Вы такие красавицы! Вы – настоящие! – Валя сначала растерялась, потому что сказано было искренне, а потом ей стало даже неудобно, что подобные красотки говорят ей комплименты. Она давно ничего не слышала похожего. Хотя нет… «А ты красивая!» – как сказал ей горный житель, но это не считается. Во-первых, они всем так говорят, наверное, Бабе-Яге тоже скажут, а во-вторых, там все было придумано, срежиссированно – от начала и до конца.
В клубе царил полумрак, время, казалось, остановилось для этих веселящихся, поющих людей. Когда пел дедушка в джинсах «Из далека долго…», Валя чуть не заснула, но ее взбодрил американец, заказавший Синатру «MY Way». Готовился, видимо, морально к встрече со второй Родиной. Валентин тоже решил не отставать и попросил поставить колоритную песню «Я убью тебя, лодочник!». Исполнил он ее душевно, а главное, его было совершенно невозможно отличить от оригинала. Валя не предполагала, что он умеет перевоплощаться и так хрипеть. Заслужил бурные овации, расцвел и сказал неожиданно: «Да, пою я бездарно». Лишь однажды за вечер Валя услышала это слово.
Наверное, было поздно, потому что веселые грудастые девушки, попрощавшись с персоналом, помахали ручками нашим ребятам, засмеялись многозначительно и, напоследок немного с сожалением проведя по всем выпуклостям, вышли из искусственного сумрака.
На улицу вышли в начале пятого. Раздухарившийся американец что-то сказал по поводу длинных Валиных волос, с грустью проводя по своей кудрявой, но облетающей голове.
– Какие у вас длинные…
– Вы знаете, они сильно надоедают, а потом – не грустите, такая длина вам бы все равно не подошла. – Валя брякнула полную глупость, потому что очень хотела спать, при этом жутко нервничала и еще еле стояла на ненавистных каблуках.
– Какая она у тебя кусачая. – С улыбочкой, грозя ей пальцем, сказал Артур. – Это классно!
Кусачая. Опять это словечко. Других, что ли, нет?
– Берегите нам его, Валя! – Сказали на прощанье ей друзья, она улыбнулась, типа «Естественно!», и все разъехались.
– Хорошие ребята, правда?
– Да, хорошие, нормальные люди с красивыми девушками, – зачем-то сказала она.
До дома ехали в полном молчании, на прощанье она услышала банальное «Пока» сквозь зубы и быстрое хлопанье дверцы. Она никогда не может сильно хлопнуть, приходится еще раз. Бэтмен взмыл в небо по своим, как всегда, неотложным делам. Или в свою супер-кровать, что вероятнее. Сама она вроде ничего не ответила, старательно доковыляла на каблуках, и… Ощутила победу. Непонятно на чем основанную, крошечную, но победу. Сердце тяжело бухало на весь дом. Да какой дом! Улицу, район, Вселенную… Хотелось сжать его и сказать: «Тише, тише, поздновато все-таки для набата». Пусть даже сердечного.
– Ты почему не спишь? – строго спросила она у шлявшейся по дому Васи, которая была хорошего зеленого цвета.
– Не могу от унитаза оторваться, – измученно проговорила та. – Может, там прямо постелить?
– Ничего, скоро это неприятное состояние должно пройти, – сказала Валя, расстегивая пряжку.
– Вот это каблы! Где ты такие отхватила? – восторженно поинтересовалась сестра, даже забыв о временных физиологических неприятностях.
– Ты бы лучше спросила, как я на них ногу умудрилась не сломать.
– Ножки такие загорелые, хорошее сочетание белого с загаром. – Похвалила сестра, и только Валя подумала, что гнев миновал, как: – Кстати, откуда загар? Ты солярии вроде не посещаешь.
– Ну ладно, выдавила я немножко твоего крема, не шуми. Ты лучше мне ответь, что, сейчас караоке снова в моде? Его реанимировали?
– Оно всегда было модно и не умирало. – Вася, зажав рот рукой, метнулась в ванную.
– Да нет, просто я думала, что оно осталось где-то в 90-х.
Валя прекрасно помнила то время, когда каждый уважающий себя бизнесмен или бандит обязательно ставил у себя дома систему «Караоке». На выходные и по праздникам собирались большие компании и выли на всю округу дурными голосами. Естественно, каждый считал себя Карузо или Львом Лещенко, по меньшей мере.
На следующий день она провела сложную операцию, но чувствовала себя так, словно спала накануне часов двенадцать, а не два. Потом, правда, прикорнула на двадцать минут в ординаторской под разговоры, хохот и звонки.
– Валентина Владимировна, вас ожидают около отделения. – Ее разбудила тихонько медсестра, тронув за плечо.
– А… да. Я сейчас, – сказала она, на ходу поправляя волосы и придав лицу загадочное выражение. Думала, что это он.
Ошиблась. В вестибюле стоял Анчар.
– Валя, здравствуй. Он просил вернуть ножик коллекционный, – глядя в сторону, проговорил он быстро.
– Какой ножик? Не знаю, понятия не имею, о чем ты…
– Валя, тогда он сам сюда поднимется.
– Пусть поднимается, мы ему осмотр организуем. Врачи у нас классные работают. Головка у него не бо-бо?
Валя сходила за сумкой и аккуратно, чтобы никто не видел, передала нож, завернутый в платок.
– Скажи своему родственнику, чтобы он не смел даже на десять метров к моей семье подходить! Не ко мне, слышишь, а к моей семье!
– Валя, ты прости меня, – тихо произнес он.
Она ушла. Она ведь все поняла, разобралась в первопричине. О чем еще разговаривать…
//-- * * * --//
В тот же день появилась Тина, которая кратко объявила, что место встречи – Парк культуры и отдыха. Если бы Вале сказали об этом еще вчера, она бы возмутилась и не пошла туда, но сегодня все внезапно, пока незримо, неуловимо тонко, но изменилось.
– Валя, это я. Ты далеко направляешься? – К ней приближалась совершенно незнакомая девушка, говорящая голосом Тины.
– Подожди, где твои…
– Надоели смертельно. Пошла и подстриглась.
Перед Валей стояла коротко подстриженная и перекрашенная в радикально черный цвет Тина, одетая в джинсовый серебристый костюм и серебряные высокие кеды. За плечами у нее был маленький рюкзачок. Настоящая космонавтка или хорошенькая космическая девочка.
– Ну, хватит на меня как на привидение смотреть. – Тина решительно взяла Валю под локоть и потащила в глубь парка. – Короткие волосы никогда не видела? Ты много потеряла, что месяц назад меня не видела, почти ежик был.
– Предупреждать же надо, а в принципе тебе идет. – Не могла оторваться взглядом от ее головы Валя. – Слушай, я здесь сто лет не была, и если бы не твоя настойчивость, еще бы столько же и не заглядывала.
– Давай освежим твои воспоминания, мороженое только куплю. Ты, естественно, не будешь?
Валя смотрела на обветшавшие, ржавые американские горки, замершее Колесо обозрения и вспомнила, что когда им было лет восемь, они с папой и Васькой зашли в небольшую комнату с зеркалами, сели на стулья, и вдруг комната закрутилась с треском, и казалось, что они сейчас слетят с этих стульчиков. Они с Васькой сразу запищали, вцепились друг в друга, а потом папа объяснял им, что на самом деле они сидели на месте, а крутилась стена. Позже, когда Вале нужно было в определенных ситуациях успокоиться и убедить себя, что все хорошо, что она-то на месте сидит, а весь остальной мир с ума сходит, она вспоминала поневоле эту комнату.
– Что скажешь?
– Что скажу… В Питер собираюсь вернуться. Устала я здесь, все нервы вытрепала. Город ненормальный, люди еще хуже.
– А в Питере что делать будешь?
– Не знаю пока. Город хотя бы родной, люди другие, не ошпаренные.
– Подумай хорошенько.
– Да я думаю. Человек тут еще у меня появился, как раз тогда, когда эти тяжкие думы о возвращении стали посещать. Симпатичный, нормальный вроде, ухаживает так романтично. На роман книжный красивый смахивает все. Но…
– Тебя что-то смущает?
– Да, есть в нем подвох.
– Ну, совсем ты перестала людям доверять, только плохое во всех видишь, – протянула Валя, а сама подумала: «Кто бы говорил… Ты зато доверяешь, а потом плетешься по Чертаново на рассвете или с растением полгода беседуешь».
– Ладно, посмотрим. Мне здесь предложение интересное со студии поступило. Позвонила женщина и напористым, уверенным голосом мне объявила: «Вы не хотите сняться в фильме у режиссера такого-то, ему нужна дублерша для съемки в эротической сцене?» Она, видимо, думала, что я от одной фамилии режиссера впаду в оцепенение, но я ее деловито спрашиваю: «Дублершей? Кто главный герой или дублер? С кем мне сниматься? Это же очень важно». Она растерялась, отвечает: «Не знаю, с кем там придется сняться. Главная героиня – такая-то, уехала в командировку. В общем, перехожу к делу – там будет снято обнаженное тело. Как вы к этому относитесь?» Я опять спрашиваю: «Насколько обнаженное?» Она замялась: «Ну… Будет раскадровка. Тело совсем обнаженное, но лица видно не будет». Я ей ответила: «Жаль, всегда мечтала стать порнозвездой». А… забыла сказать. Она мне еще до этого сумму объявила – там один день съемки голых прелестей оплачивается как несколько моих театральных месячных зарплат, но я все равно отказалась, сказала, что для меня это неинтересное предложение – не творческое. Непристойное. И, по-хорошему, обнаженка стоит в три раза дороже, я это знаю. С Голливудом я не пытаюсь сравнивать, но, тем не менее, это же Москва, а не Урюпинск. Пусть за такие деньги сам их знаменитый хваленый режиссер свой член и оголяет!
– Ты что, так сказала?!
– Нет, к сожалению, подумала…
В глубине парка, около бассейна, грохотала музыка, слышались визги, брызги, притопывания и прихлопывания. Похоже, там проходила какая-то корпоративка. Так и было: все украшено шарами, суровая охрана со списками через каждые десять метров, дорогие машины и нарядно одетые сотрудники банка, спешащие поскорее войти на территорию вожделенного праздника. Один из ведущих банков страны справлял свой день рождения.
Так они вышли к набережной, спустились к воде, и здесь Валя увидела знакомое лицо. Писатель. Он стоял в задумчивости и любовался на грязную, с масляными разводами воду, может, находился в состоянии творческого поиска, может, жизнь не мила стала настолько. Валя не собиралась это выяснять, отвернулась быстро и пошла. Ей не трудно, у нее привычка, годами выработанная.
– Василиса! – Услышала в спину. – Подожди!
– Привет… Мы вот прогуливаемся.
Надо же было не видеться столько времени, чтобы встретиться у мутных вод Москвы-реки в Парке культуры! Писатель ничуть не изменился, разве только зимой его фигуру спасали толстые, объемные свитера и пиджаки, а сейчас все недостатки были налицо. Кстати, лицо подобрело, и глаза не были такими тусклыми и безжизненными, как раньше.
– Васюнь! Куда же ты пропала?
Тина с огромным любопытством смотрела на них, и при имени Васюня бровей не было видно, потому что они взлетали высоко, к самым стриженым волосам.
– Я… Заработалась, как ты говоришь, развлекаться некогда. Твои дела писательские как обстоят? Кстати, это Антон – писатель, а это Тина – актриса.
– Нет, писанину я оставил принципиально. Я тебе все объяснил, что это за бизнес такой квелый. Я сейчас другими делами занимаюсь, археологией увлекся. – Гордо объявил он, и грудная клетка всколыхнулась при этом под фиолетовой футболкой.
– Да, здесь наверняка можно что-то откопать, – включилась в разговор Тина, которая и так удивительно долго молчала, на рекорд личный шла. – Не знаю, насколько ценное… Мамонта вы здесь точно не найдете, а бутылку водки двадцатилетней давности – легко.
– Да нет, я в бизнесе. – Повел Антон «мощными» плечами и посмотрел на Тину многозначительно. – Ну, это долгий разговор. В Москве меня почти не бывает, я в разъездах. На Севере часто бываю.
Как ни мечтала Валя вырваться из его компании побыстрее, у нее ничего не вышло. Тина начала пререкаться с начинающим археологом, у них завязался научный спор, который закончился тем, что Антон, интимно понизив голос, искренне поинтересовался у подружек одной серьезной вещью.
– Вась, есть одна тема интересная. Ты столько народу знаешь… Скажи мне, пожалуйста, возможно найти девушку без дурных привычек, нормальную, здоровую…
– Ты жениться надумал?
– Не перебивай. Нет, жениться я не собираюсь, просто мне нужен ребенок. Я хочу найти нормальную девушку, которая родит мне ребенка, а я отвезу его к своей маме под Севастополь.
Девушки переглянулись.
– Я серьезно. Готов что-то заплатить ей, конечно…
– То есть ребенка будет воспитывать твоя мама, а не ты?
– Нет, мне некогда, я буду приезжать, навещать, а потом обстоятельства скоро должны так измениться, что смогу их в Москву забрать.
– Скажу честно, что вряд ли нормальная, как ты говоришь, девушка согласится отдать своего ребенка. Слушай, зачем тебе вообще понадобился ребенок, если он будет расти где-то и без тебя?
– Так, чтобы был… Пусть где-то, но генетически он – мой. И потом, его же мама моя будет воспитывать, не чужой человек.
Валя была в замешательстве. Чувствовала она, что не нужно в Парк культуры идти, ничего там хорошего не найдешь, кроме психопатичных писателей-археологов. Тина выдвигала разные теории по воспитанию детей, она же читает всего много. И без разбору, похоже.
Спасла работа. Срочно вызывали, там был аврал, и дежурный не справлялся. Валя легко распрощалась и уже побежала на троллейбус, как серебристый джип догнал ее на Садовом кольце. Тины в нем не оказалось.
– Тебе в Останкино?
– Нет, мне надо к знакомой в клинику.
Единственная польза от Антона за весь день.
Случай был сложный: близнецы-мальчишки. Один сильно обмотался пуповиной, надо было срочно делать кесарево. Вернулась около одиннадцати, Васька не спала и была какая-то сердитая. Валя хотела ей рассказать про нежданную встречу, но села перед телевизором и уснула.
– Ты не спишь? – Мобильный.
– Нет, – ответила она, посмотрев мельком на часы. Время двадцать минут второго. Детское.
– Я заеду.
– Заезжай.
Ехал он больше часа, и Валя за это время стрельнула новое летнее платье у Васьки – все равно в этом сезоне ей не пригодится, вымыла голову и заново накрасилась. Будто она всегда такая в три часа ночи, как с банкета вернулась.
Она не задавала себе никаких вопросов, не хотела барахтаться в разборках с самой собой.
Только он вошел, Валя заметила, что он вихры подлиннее отрастил, как у мальчишки. Тогда, в караоке, она на него и не смотрела, видела ботинки перед собой.
– Хорошо выглядишь. – Он напомнил ей сейчас мнущегося Димку Самсонова с шапкой в руках.
– Да, ты тоже посвежевший, – ответила она, имея в виду его спортивный синий костюм и успевшее загореть, видимо за сегодняшний день, лицо. Ему идет загар. Лучше было спросить, а что ему не идет? Она кокетливо присела в обтягивающем платье и пытливо, но с улыбкой смотрела на него. «Зачем пришел?» называется такая улыбка.
– У тебя растение появилось, – растерянно проговорил он.
Он явно не понимал, не отдавал себе отчета в том, что он здесь делает в три часа ночи с этой улыбчивой девушкой в оранжевом.
– Тебе не душно? Я окно открою, ладно? – Он кинулся открывать окно, чтобы скрыть неловкость. – Я у друзей был на даче, погода такая хорошая была, завтра вообще жару обещают. Да, кстати, они шашлыки заставили меня съесть, поэтому я так поздно.
Валя хотела сказать, что первый раз слышит о таком случае, когда заставляют есть шашлык, но смолчала. Она ждала. Магомет сам к горе пришел… Так он топтался посреди комнаты, и, вполне возможно, что протоптался бы еще долго, если бы Валя не встала. Она не помнит, кто первый к кому сделал шаг, может, одновременно… Только она очутилась в его объятиях. Опять импульсы сработали. Они оба нервничают, их бьет дрожь, и от этого страсть только усиливается. Сейчас она смогла впервые за долгое время взглянуть смело в его глаза, которые были под стать прическе, такие же мальчишеские, хулиганистые и беззащитные одновременно. Сильные руки, мужские, но мягкие и нежные, с бронзовыми волосками. Она сжимала пальцами его запястье, вдыхала запах его кожи, и не верилось, что совсем недавно он был далеко и не с ней. Чувствовала в нем что-то свое, очень близкое и дорогое…
– Что ты делаешь?
– Не знаю. Похоже, раздеваю тебя.
– На тебя всегда так действуют шашлыки?
– Платье надо снять, оно тебя портит.
– Этого не может быть, мог придумать что-нибудь поизящнее.
Здесь Васька совершила очередной поход в туалет, загремев там тазами, но даже это не сбило его настрой.
– Можно я тоже сниму твой костюмчик?
– Пожалуйста, мне в нем стало довольно жарко.
Он первым оказался в кровати и притянул ее за руки, целуя все, начиная с самого верха.
– Иди сюда… Или тебя что-то останавливает?
– Жду, когда ты снимешь мне туфли.
В итоге туфли были мастерски заброшены на шкаф, Валино ехидство, выделяемое организмом для самообороны, иссякло, да и обороняться было не к чему… Они словно жалели друг друга, баюкали и успокаивали, одновременно впиваясь с жадностью в каждую клеточку. Их тела расплавились, и получился новый сплав. Когда совсем рассвело, он стал одеваться и спросил недоуменно:
– Что это было?
– Дружеская встреча, – ответила Валя, легко засмеявшись.
Что она должна была еще ответить, если он сам не знает? И она до сих пор не знает, живет у него Виола или нет… Отсюда и смех. Пусть он думает, что ей легко, что сегодняшняя ночь – чистая случайность, а не сумасшедшая любовь, от которой бывает очень больно, потому что она настоящая. Пусть уходит и видит, что она не цепляется за него. Она никакая не собственница, и дальше решать ему.
Она уснула крепко, сильным сном, продолжая ощущать во сне его теплое присутствие, будто не видела его уходящим. Он ничего не сказал, ни стандартного «позвоню», ни простейшего «пока», за него все сказала его спина в костюме – такая удивленная и тоже сильно растерянная, как и он сам. Озадаченная. Никогда раньше не думала, что спины могут быть говорящими… До зимы той не думала.
Утром вскочила, проспав всего лишь часа два, но сил в ней было на четверых. Казалось, она видела красивый сон, и смирилась с этим, но долго не продержалась – схватила его подушку и окунулась в нее. Тогда все ожило: запахи, его движения, их бестолковый разговор, закинутые туфли… Если бы можно было, так бы и проходила с подушкой, как ненормальная, постоянно гладя ее и периодически зарываясь в нее всем лицом. Вместо этого Валя решила перестирать гору тряпок, накопившихся за последние три месяца, отчистила всю ванную и вымыла полы. Потом неожиданно обнаружила, что у нее есть все шансы опоздать на полчаса на работу, что случалось с ней лишь один раз несколько лет назад, когда она в страшную метель так поскользнулась, что увидела в воздухе собственные, устремленные вверх ноги. Тогда это закончилось сильным растяжением и разносом от начальства. «Боже мой! Сегодня же на Севастопольском! Не сносить мне головы», – в отчаянии подумала она, не обратив внимания на совершавшую очередной туалетный рейд сестру. Правда, сестра надолго там не задержалась, а стояла и в изумлении смотрела на заключительные аккорды грандиозной Валиной уборки.
– Валя, ты в порядке?
– Я? Да. Засрались совсем, вот я и решила немного…
– Приходил, да? – Хитро поблескивали Васины глазки.
– Раз любопытничаешь, значит, силы появились, и неприятный период у тебя заканчивается. Поздравляю! Все потом, ладно? Я к работе должна уже подъезжать, я полетела. – Валя оседлала швабру и бросилась одеваться. – Ты сама когда собираешься выходить? – спросила она из комнаты.
– Сегодня не стану экспериментировать. Я и в обычное время на главного без позывов смотреть не могу, а сейчас точно на него сблюю, хотя это одно из моих сокровенных желаний.
– Может, сегодня день исполнения желаний… Не стану уговаривать, тебе виднее.
//-- * * * --//
День, правда, обещал быть жарким, но Валю не слишком интересовала метеорологическая обстановка. Ей надо было за десять минут оказаться на Севастопольском. Она на ходу руками причесала волосы и побежала на автобусную остановку. Ни одного автобуса и в помине не было видно, по закону подлости. «Авось обойдется», – хотелось подумать по нашей доброй привычке, и Валя быстрым шагом пошла к метро.
– Может, вас подвезти? – Где-то сзади послышался голос.
Она не обернулась.
– Девушка, вас подвезти? Я же вижу, что вы опаздываете! – Опять раздался тот же задорный, вежливый голос.
Валя остановилась, приставив руку к глазам, якобы рассматривая на горизонте долгожданный автобус. По краю дороги ехал новенький вишневый «Мерседес», за рулем которого сидел молодой обаятельный парень в голубой джинсовке. Вроде бы на дороге девушек больше не наблюдалось, одновременно с Валей остановилась, правда, одна дама почтенных лет с модной косыночкой на шее, которая теперь открыто и внимательно наблюдала за происходящей сценкой. Удивительно! Сделала бы вид, что решила отдохнуть, что ли…
– Нет, спасибо. Не надо.
– Садитесь, там пробка, никакой транспорт сюда не проедет. В конце концов, не съем же я вас, – засмеялся он.
Парень был настойчив. Слишком. Неужели его так поразил грустный Валин вид? Да нет, видел он ее со спины. Спина поразила, которая кричала, что ей навешают сейчас по полной? По Валиной теории «говорящих спин» вполне возможно, что так.
– Мне на Севастопольский! – Решительно запрыгнула она в машину, заметив, как дама, наблюдавшая за ней, неодобрительно и театрально покачала головой – что за девушки нынче: помани их красивой машиной, тут же ноги готовы раздвинуть. Ай, ай, ай… «О времена, о нравы».
Ладно, бабуля, за своей жизнью следи, или на водителя глаз положила… Знаем мы тоже некоторых бабушек. Валя обмякла на удобном кожаном кресле.
– На Севастопольский? Сделаем! Такие красавицы не должны на общественном транспорте кататься. – С последним утверждением Валя была совершенно согласна, и настроение улучшилось.
Играла хорошая тихая музыка, бессонная нервная ночь давала о себе знать, так что Валя чуть не задремала. Встряхнувшись, увидела, что едут они какой-то незнакомой дорогой. «Может, он знает более короткий путь?»
– Вы знаете другую дорогу? Удобнее? – стеснялась, но все же спросила.
– Да, едем здесь, чтобы в пробки не вляпаться. А то встанем… – Спокойно объяснил нежданный благодетель.
«Он симпатичный. Даже очень, – разглядывала его исподтишка Валя. – Только его перстень на мизинце мне не нравится, и часы слишком яркие. А в остальном… Руль уверенно сжимает».
Пропел мобильный, вернее, проскрежетал.
– Да, – ответил он другим голосом, сильно отличавшимся от того, каким он разговаривал с ней. – Все нормально. – На этом содержательная беседа закончилась.
«Девушка, наверное, звонит. Проверяет, – строила догадки Валя от скуки. – Поругались накануне слегка, вот она и психует теперь. Правильно делает – таких парней сейчас не найти. Катастрофа настоящая.
За размышлениями она не заметила, как они оказались в районе «Сокола» – на противоположном конце Москвы. «Топограф я, конечно, не ахти, но едем мы явно не туда», – промелькнуло у нее тревожно, и она озвучила свои предположения.
– Не волнуйтесь, доставлю в лучшем виде, – услышала она в ответ спокойный, но уже не расслабленный голос. Лицо парня тоже напряглось, приняло другое выражение.
– Я волнуюсь, потому что опаздываю. Мне на метро лучше ехать, та же линия. Остановите, пожалуйста, – засуетилась Валя, отстегиваясь.
– Про метро очень вовремя вспомнила. Сиди тихо, скоро приедем. – Щелкнули замки на дверцах.
Наконец-то до Вали в полной мере дошло, что все это не есть хорошо. Надо больше спать по ночам. «Что он от меня хочет? Деньги? У меня их нет. Изнасиловать? Ему любая даст, да еще сама просить будет. Он убить меня хочет…» Слезы были на подступе.
– Что вы хотите? Только не убивайте меня, прошу вас. Если надо, моя семья постарается и соберет какую-то сумму денег. Давайте договоримся.
– Вот скоро я тебя привезу, там и будешь договариваться обо всем. Черт, забыл совсем, – выматерился красавчик и достал из бардачка какую-то темную тряпку. – Ладно, попозже немного.
– Вы понимаете, что меня люди ждут?
– Понимаю. Тебя действительно очень ждут.
– Вы путаете меня с кем-то… Я врач-гинеколог, в роддоме работаю.
– Да, а я хирург, через букву «Е». Коллеги. – Он самодовольно улыбнулся своей остроумной шутке. – Помолчи, ладно?
Валя стала рыдать, и он сделал музыку погромче, но вскоре музыка ему надоела, ее рыдания тоже, поэтому он что-то достал из вместительного бардачка и показал ей.
– Если будешь так скулить, рот заклею. Не выношу бабского воя.
Липучка произвела на Валю должное впечатление, и она рыдала молча, давясь собственными соплями и подзабытыми слезами. Они давно выехали за город, ехали по Ленинградскому шоссе.
– Да, все сделал, – ответил он по мобильному. – Знаешь, дорогая, надевай это. – Показал на тряпку. – Да не так!
Он остановил машину на обочине и натянул ей на голову эластичную тряпку, закрыв глаза. Сиденье опустил и спинку немного откинул. Видимо, надел ей шляпу и огромные темные очки. Вид получился вполне отдыхающий: дама в шляпке решила чуть прикорнуть. Пугало натуральное – вороны если хоть раз такое увидят, умрут от инфаркта. Под тряпкой невыносимо жарко, она нейлоновая, не дышит, голова вся вспотела, и шея зачесалась. Не просить же у него шейку почесать… Так они ехали еще неопределенное количество времени, потому что от ужаса Валя время не замеряла и не чувствовала. Свернули куда-то резко вправо и долго петляли по ухабистой дороге. Здесь Валю от волнения затошнило, и она честно и жалобно доложила об этом. Еще долго продержалась.
– Ты мне это… заканчивай! – занервничал водитель. Его волнение понять можно: жалко машину, новая все-таки, да и от шефа достанется хорошенько. – Когда совсем прижмет, скажи.
Она еще не начинала, собственно говоря. Странный парень, не тошнило его никогда, что ли? Когда прижимает, уже не говорят. Наверное, Васька тоже сейчас побежала. У них, у близнецов, часто бывает, что если одному есть хочется, то и второй на кухню побежит, бессонница – тоже одновременно мучаются. С режимом у них с Васькой, правда, всегда было несовпадение, хотя это потому, что Валя как штык должна в девять на работе быть, а Васька все же посвободней. Осталось еще забеременеть за компанию и ходить двумя пингвинами по парку…
Васька… Как хочется домой, к этой дуриле беременной! На Валю вновь накатил приступ удушливых рыданий, но машина внезапно остановилась, лихо развернувшись, отчего даже очки у нее слетели.
– Ты полный идиот! Что ты виражи здесь выписываешь, колодки тормозные стираешь! Не дам больше тебе эту машину. Господи! Одни кретины вокруг, ничего доверить нельзя! – услышала Валя крайне неприятный дребезжащий и вместе с тем громкий голос. – Что ты напялил на нее?
– Как договаривались, ты же сам решил… – забубнил водитель тихонько.
Замки клацнули, дверца с ее стороны открылась.
– Вылезайте, мадемуазель! – Чьи-то руки грубо схватили ее за плечи и легко извлекли из машины. – Руку давай сюда.
Она протянула руку, повязку ей поправили и повели в неизвестность. Ничего не слышно, кроме глухого гула шоссе вдалеке. Рука, которая ее держала, была огромной, потной и шершавой одновременно. Как у великана. Она слышала его тяжелое дыхание, которое он иногда шумно переводил, не останавливаясь. Дыхание больного человека. Что за похитители?! Им здоровьем своим заниматься надо, а они… Сама не лучше, пальцы на левой руке не гнутся, вся она как шампур проглотила. Наверное, это называется страхом.
– Перешагивай! – приказал больной великан, и она, нащупав подобие порога, послушно перешагнула.
– Посади ее вот сюда, – послышался новый голос. – Это для рук. – На пол что-то упало.
– Садись, что как не живая!
Она села на что-то очень жесткое и холодное, как металлическое, отчего моментально кожа запузырилась мурашками.
– Руки назад, королева!
Еще не так давно ее называли принцессой, она вольготно рассекала в метро по ночам, и ей еще что-то не нравилось. Теперь она – королева. Ее повысили в должности, и у нее есть собственный трон, на который усадили насильно. Королева в заточении. Ее охватила паника. Мерзкое слово и ощущение, состоящее из животного страха и полного непонимания что делать. Она парализует волю, заполняя каждый микрон несчастного сознания, и ты не владеешь собой. Ты принадлежишь ей. Панике. Валя отвела руки, как приказывали, и здесь ее охватил приступ нервного удушья, так что она даже не поняла, что они делают с ее руками. Она глотала воздух как рыба, только виски заломило от нехватки кислорода. Попыталась нагнуться, но в плечи опять вцепились потные ладони.
– Что с ней? Не хватало еще… Повязку сними, мать твою! – Донеслось как в тумане.
Она увидела дощатый пол, покрытый не очень чистым, полысевшим в нескольких местах малиновым ковром, тонкие металлические ножки стула и собственные ноги, потому что она сидела, сильно нагнувшись вперед. Потные ладони отпустили.
– Оклемалась? Так нормально? – Услышала дребезжащий голос и выпрямилась.
Правда, тут же застонала. Руки сильно вывернуты. Перед ней стоял очень крупный, толстый человек с мясистым, обрюзгшим лицом, которое когда-то очень давно, возможно, было другим. Нос с крупными темными порами и капли пота на лбу. Губы широкие, будто вывернутые наружу. Вид точно нездоровый. Может, диабетик? Медик упорно не хотел в ней затыкаться хотя бы на минуту, несмотря на всю экстремальность ситуации. Как пошутила однажды сестричка: «Если бы тебя вели на виселицу, то ты обязательно нашла бы у палача псориаз, предложив ему тут же осмотреть кожные покровы, запущенную язву желудка и простатит». Плохо пошутила. Толстый между тем закашлялся, цвет его лица сравнялся с цветом облезлого ковра, потом сипло задышал, в груди у него забулькало. «А, астматик!» – Ее предположение тут же подтвердилось, потому что «мясистый» достал из кармана безразмерных штанов баллончик и прыснул в рот спасительную жидкость.
Теперь настала его очередь приходить в себя, и пока он этим занимался, Вале удалось рассмотреть место ее неожиданного заточения. Это была небольшая комната в деревянном, судя по всему, доме. Окна были зашторены, в одном углу стоял повидавший виды диван с подушкой, в другом – велюровое зеленое кресло, которое сюда не вписывалось. Тихо гудел старый холодильник «ЗиЛ», на лакированном, потрескавшемся небольшом столе лежали выцветшие журналы, пожелтевшие газеты и стояла Валина сумка, которая была раскрыта. Стул, на который ее посадили, был жутко неудобный. Откуда они все эти предметы интерьера привезли? Складывалось такое впечатление, что с ближайшей помойки.
Толстяк залез в холодильник и достал банку пива.
– Вы можете мне объяснить, почему я здесь? – спросила она, внимательно смотря, как он поглощает прохладную жидкость. Было очень жарко, но пить ей никто не предлагал. Как ни странно.
– В принципе, да. Могу. – Он провел рукой по губам и лицу, стирая пот. – Но не буду, подожду одного человека.
– Вы что-то от меня хотите? Что именно?
– Слушай, я проедусь немного – в холодильнике пусто. – Это вошел ее «персональный» водитель.
– Нет, все сидят здесь, и никто не вылезает. Про холодильник я тебе говорил, но сегодня окончательно убедился, что он такой же пустой, как твоя голова. Только баб тебе е… Член вместо головы надо пришить, тогда все будет на месте, – громко говорил толстый.
– Мне долго так сидеть?
– Не знаю, – пожал он плечами. – Не от меня зависит.
– А от кого?
– От тебя и от еще одного человечка.
Он сел на диван и включил телевизор. Валю снова замутило.
– Откройте окно, здесь душно.
– Открой ей, чего ты? – подал незадачливый водитель голос из соседней комнаты.
– Командуй телками своими лучше, а здесь прижми.
В сумке разрывался мобильный. Толстый порылся в ней, достал телефон и стал что-то нажимать пальцами, похожими на сардельки, после чего звонки прекратились. Видимо, перевел на бесшумный режим и плюхнулся на свое ложе.
Как сильно болят руки! Так перетянули запястья, что пальцы сейчас отсохнут. Жгутом будто перевязали.
– Да, хорошо, – ответил мясистый по своему телефону, и как медуза, выброшенная на берег, начал стекать с дивана – сначала тщательно оберегаемое пузо, затем – ножки, ручки.
– Ты хотела знать, почему у тебя руки перевязаны? – встал он напротив.
Валя не могла теперь разглядеть его лица, потому что солнце было напротив, и он казался говорящей рыхлой горой.
– Да, очень хотела.
– Сестренку можешь поблагодарить.
«Васька…» – мелькнуло у нее, и она без труда догадалась, о чем идет речь. «Я ведь предупреждала…»
– Сейчас поняла?
– За что мне сестру благодарить?
– За то, что влезла не в свое дело. Спокойно надо жить.
– А я здесь при чем? Я вообще не в курсе ее дел и куда она там влезает.
– Ничего, посидишь так несколько деньков или неделю, может, кто спохватится, или сама чего вспомнишь.
– Вспомнить могу кое-что из биологии, химии…
– Ничего. Дэн, принеси веревочки еще нам с королевой.
Водитель принес клубок толстой веревки, похожей на парашютные стропы, и толстый начал старательно привязывать Валю к стулу, окончательно лишив ее подвижности. Плакать не хотелось, потому что все силы организма были брошены на борьбу с произволом. Она лихорадочно пыталась сопротивляться, но ничего не получалось.
Затем толстый вернулся на диван, расположив на нем любовно брюхо, и уставился в телевизор, часто переключая программы. Раздалась зажигательная, свободная, счастливая румба. И далекая.
– Можно громче?
– Ты как в пятизвездочном, замашки такие… – изумился толстый, но просьбу ее исполнил.
Она закрыла глаза и стала танцевать. Жаль, конечно, что она так и не научилась румбе, но видела, как ее танцуют. Чувствовала, скорее. Да, жизнь странная. Тогда на Кубе она могла бы настоять на своем, встряхнуть его, сказав: «Хочу!», как все женщины на свете это периодически довольно успешно делают, и они поехали бы в Гавану. Почему она покорно промолчала, засунув неуемно горевшее в ней тепло танца куда подальше? Зато теперь, здесь, она мысленно двигается с перетянутыми руками и неизвестным будущим.
День заканчивался, прощально освещая алыми всполохами темную комнату. Вошел Дэн и долго не мог справиться со шпингалетом, потом открыл окно со страшным скрипом. Видимо, сто лет окна не открывались.
– Тебе разрешение давали? – подал толстый голос.
– Никого нет уже.
Валя увидела огромный, будто нарисованный, диск заката. Она точно видела эту картинку раньше. Конечно, все дети такие рисуют, или, может, в детстве закаты так видишь? Наверняка на даче диски алые так же замирали, когда к ним под вечер приезжал папа, а они, счастливые, висли на нем, и ничего больше не было нужно… Почему она всегда считала, что совсем еще не жила, что все пройденное – генеральная репетиция, набросок, эскиз, чушь собачья какая-то, а сама жизнь – настоящая, серьезная начнется завтра, на днях, вот-вот… «Маньяна», в общем. Вроде не на Кубе родилась, менталитет наш должен быть – суровый. Как странно, вроде не в ее характере. Она же серьезная, сто раз подумает обо всем на свете. Толку от ее серьезности и раздумий, если она на свежеприобретенном троне жизнь свою закончит так несуразно.
– Я в туалет хочу. – Она вспомнила, что за целый день не побывала. – Вы слышали?
Толстяк отвязал ее от стула, но руки оставил.
– А джинсы мне зубами расстегивать?
Он задумался, видно, она его озадачила. До такой степени руки не хотелось ей развязывать, лень просто.
– Теперь справишься? – спросил он, ухмыляясь и впихивая ее в крошечную темную клетушку.
Света там не было, полумрак и вонь, и Валя, разминая безжизненные плечи и пробуя согнуть умершие пальцы, вдруг вспомнила бабушкины заточения. Да, есть в жизни параллели.
– Долго еще, королева?
Хороший вопрос. Она тоже хочет знать, сколько ей сидеть на этом треклятом стуле и слышать его астматический хрип. С работы, конечно, позвонили домой, Васька взяла трубку – все равно ей делать нечего, и все уже поняли, что произошло что-то неприятное. Так, а воды ей по-прежнему не предложили. Они ее жаждой уморят скорее, чем какими-то другими страшными действиями.
– Воды.
– Что?! – Толстяк так удивился, словно она просила свежевыжатый гранатовый сок.
– Если вы хотите от меня в принципе что-то услышать, дайте мне воды.
– Дэн, там есть в чайнике?
– Сейчас я сделаю. – Раздались неторопливые шаги, и где-то грохнул таз.
– Вот безрукий, мать его… – проворчал толстый.
Пока она ходила, солнечный диск закатился и наступила ночь. Чего они ждут? Или кого?
– У вас будут неприятности. В любом случае.
– Королева, пока ты у нас в гостях.
– Мы кого-то ждем?
– Да, и будем ждать сколько нужно.
– А сколько нужно? Я спать хочу.
– Лишних спальных мест здесь не предусмотрено.
Они все равно ничего с ней не сделают. Она нужна им. Почему голова опять так дико болит?
– Что вы с ней сделали, недоумки? – слышит она сквозь сон. Голос знакомый. – Почему она зеленая такая?
– Ничего, все тихо было, спит сейчас дамочка твоя. Зеленая, потому что освещение такое…
– Почему во второй комнате не положили?
– Ну, шеф, у нас шелковых простыней нет в запасе. Ладно, сделали как договаривались.
– Я сказал, что на ночь… Бесполезно все. Руки можно было оставить.
Она снова куда-то улетела, а когда проснулась, увидела неясные очертания. Чья-то фигура в зеленом кресле, и напряжение такое плотное, что его как торт можно смело резать кусками.
– Здравствуй, дорогая. Что ты как бабуля спишь долго? Петушок давно пропел, утро на дворе. – От его голоса напряжение треснуло, но не исчезло. Просто стало немного легче.
– Здрасьте. – Валя пыталась сощуриться и разглядеть вежливого собеседника.
Это был «отбойный молоток». Писатель.
– Узнала? Слава богу. Встречались ведь не так давно… Валентина Владимировна, – со своей фирменной ухмылочкой произнес он.
Валя сначала подумала, что это галлюцинация, порожденная той необычной ситуацией, в которой она пребывает сейчас, но, с другой стороны, вряд ли бы плодом ее галлюциногенного состояния явился бы писатель. Нашла бы кого-нибудь поинтереснее, чтобы поглючить.
– Да, девочки-свиристелочки! Вы вляпались, ты это, я надеюсь, уже поняла?
Что с ним можно было делать? С этим мешком дерьма… Да, она вляпалась, это точно.
– Антон, что за игры? Ты сюжет не мог поинтереснее придумать, фантазия, как у писателя, должна изощреннее работать.
– Антон… – Фыркнул и ухмыльнулся толстый, который, оказывается, сидел на диване и внимательно слушал их разговор.
– Это тебя мы ждали? Небольшой совет: почитайте немного детективов, что ли, там изложено, как людей иногда похищают. Без дурацких чулков на голове и шляп чудовищных. Тем более ты поклонник этого жанра – топоры, ножи и все такое. – Понесло Валю, но это были чистые нервы, а еще она увидела знакомое лицо, и казалось, что ничего плохого это лицо ей не причинит.
– Молчать! – заорал он неожиданно, и Валя приутихла. Закончила с советами.
Да, а если причинит? «Правильно я тогда сказала, что он – псих», – вспомнила она, глядя на его подрагивающие руки. Как у алкоголика.
– Знаешь, почему ты здесь?
– Пытаюсь узнать второй день уже.
– Премудрой своей Василисе благодаря. Рыться начала активно, информацию получила совершенно ей ненужную. Достала сильно меня твоя сестренка проворная и продолжает этим успешно заниматься. Кто-то ей все сведения сливает о каждом моем вздохе, вот я и решил наконец выяснить, у кого краник так сильно открыт. Из-за тебя она на все пойдет, я это знаю.
– Но откуда я могу про краник что-то знать?
– Ты не можешь, зато она теперь все расскажет, иначе, как ты сама сказала: «Топоры, ножи…» Я сюжет грамотно могу развить при желании.
– Ты не учел одной вещи: Вася рассказывала мне о махинациях с договорами и подписями, всю твою грязную историю я знаю. У нас с ней договор, что если в течение суток кто-то из нас подозрительно пропадает, весь замечательный материал направляется в Главную прокуратуру. Автоматом. И никакой краник становится не нужен.
Валя блефовала. Ни о чем таком они с Васькой не договаривались. Видимо, Тристан так мозг ей запудрил, что она потеряла бдительность, как выражалась Маргоша.
– Ты меня на это не подловишь. Ей нужно было бабло, которое от Прокуратуры она получить никак не сможет, так что будет слушать меня. – Он держался, но было заметно, что выданная Валей импровизация его немало зацепила.
Он достал мобильный и нервно набрал номер.
– Да, привет, милая. Проснулась? Что случилось? Не может быть! – театрально-трагедийным голосом говорил он. – Она у меня случайно оказалась. – И дал трубку Вале.
– Вася, да, я. Действуй по нашему договору и ничего не меняй. Отправляй документы. – Валя отключила телефон.
По крайней мере сестра знает теперь, с кем она, и догадается, по какому поводу. Должна догадаться, иначе писатель закрутит сюжет.
– Выйди, толстяк, во двор! – приказал Антон и вышел за ним следом.
Видимо, там состоялось экстренное совещание, после чего он ей объявил:
– Ты позвонишь сейчас и скажешь, что есть два часа, за которые она может отдать материал мне. Иначе будем прощаться.
Сунул опять ей телефон и уже не отходил, слушал.
– Вася, материал нужно отдать им в течение двух часов, – как робот повторила Валя, слушая на том конце плач.
Зоей Космодемьянской она никогда не мечтала быть, но сейчас ей так хотелось прокричать: «Не делай этого, пошли они…», как Антон вырвал телефон.
– Вот умница! Через час наберем снова, проверим на крепость ваши родственные чувства.
– А если они не выдержат проверки? – спросила Валя.
– Ты хочешь узнать, что будет с тобой, милой и хорошей девочкой?
Она кивнула.
– Толстяк, что мы можем сделать? Специалисты у нас разные имеются. Один, правда, оплошал. Не до конца работенку свою выполнил.
Валя поняла, что он имеет в виду директора комбината, который лежит в коме, точнее, исполнителя, который его неудачно машиной сбил.
Через полчаса он разговаривал с Васей, и лицо его становилось все разъяреннее.
– Она сказала, что за два часа не успеет ничего, просит еще час.
Опять беспощадное солнце. Попросила у него воды.
– В знак старой дружбы. – Криво усмехнувшись, подал стакан.
Почему накатывает удушь, и голова как у тряпичной куклы падает? Шея не держит, и голова болтается. Никогда такого не было. Она не боится. Да, они ублюдки, но она не боится. Главное – Вася, чтобы ничего не сделали с Васей…
– Развяжи ее!
– Ты же команды не давал… – Это последнее, что она слышит, потому что вслед за головой таким же тряпичным становится все тело. Чужое какое-то, но зато руки больше не болят…
Вой сирены, люди в форме с автоматами наперевес, «Скорая помощь» со знакомым донельзя красным крестиком, и ее голову гладит теплая рука. Как у папы. Открывает глаза и видит Валентина, лицо которого удаляется, теряет очертания и размазывается. Люди в белом нагнулись над ней, кто-то говорит чересчур участливо: «Не волнуйтесь, все будет хорошо». Стандартная фраза, и она давно была морально готова к дружбе с «белыми» людьми. Просто случая все не было подходящего.
//-- * * * --//
В больнице Валю продержали десять дней, мотивировав это нервным истощением, стрессом. Там она все время спала под капельницей, а когда просыпалась, обнаруживала свежий букет оранжевых роз, стоящих в откуда-то взявшейся тонкой стеклянной вазе.
Когда ее выписывали, она никого не увидела. Странно, Васька или мама могли бы все-таки прийти. Вышла из отделения и сразу увидела его. Молча они вышли на улицу, он вел ее за руку, как маленькую девочку, и ей было неважно, куда они идут… Главное – вместе. Вдруг он решительно остановился на середине тротуара, по которому с озабоченными лицами бежали люди – каждый по своему, строго заданному маршруту, а вокруг суетливо и громко ездили машины.
– Я не собираюсь бездарно прожить жизнь! – выпалил он. – Без тебя прожить, – добавил уже совсем тихо, развернув и прижав ее к себе среди толпы. – Именно это я собирался сказать тогда ночью.
Валя почувствовала, что тугая пружина, закрученная в нем напряженно, наконец-то ослабла.
– Во-первых, ты ничего не собирался мне тогда говорить, – улыбнулась она, слегка ткнув его в живот. – И во-вторых, получается, что ты хочешь ее бездарно прожить вместе со мной?
– Да, капельницы явно поправили твое пошатнувшееся здоровье… Привет! – Поцеловал он ее волосы. – Кстати, тебя портят эти джинсы…
Так они медленно шли, кокетливо и трогательно перекидываясь словами, и Вале запомнилось, как на фоне оранжевого солнечного блюдца радостно порхал белый кружевной воланчик. Девчонки в бадминтон играли.
Вася, получив от сестры звонок с подмосковной «фазенды», долго раздумывать не стала и тут же набрала Валентина. Его команда давно интересовалась персонажем с мясистыми губами, а незадачливым писателем, но шустрым предпринимателем в одном лице заинтересовались в свое время другие органы, и так получилось, что Валентин связался с товарищами из этих органов. Самое главное, что писателя пасли денно и нощно, дни его на свободе, по сути, были сочтены.
Виола уехала, пробыв в Москве три месяца. Поняла, что все изменилось, что с далекого причала все виделось по-иному и не надо упрямиться, портить жизнь себе и окружающим. Тем более ее давно звала солнечная Италия. Удостоверившись в том, что ее самый любимый предмет мужского рода – это рояль, и что от судьбы не уйдешь, они с Валентином расстались без слез и сожалений.
Только Валентин, по его рассказам, долго не знал, как ему вернуть Валю. Мучился, бедный, ужасно, пока не заехали в гости его друзья, и тогда он понял, что надо действовать. Валя, правда, посмеивалась про себя, когда слышала трепетный рассказ, потому что не понимала, как мужчина может не знать, как вернуть любимую. Просто – взять и вернуть! Не надо лишних разглагольствований. Тему брачных уз, которая всплывает в последнее время, Валя аккуратно обходит, но и не отвергает. Во всяком случае кольцо, подаренное с определенным смыслом, она не снимает, несмотря на узловатые руки.
Со своей работы Валя никуда не ушла, несмотря на подзуживания коллег. Тина вернулась в театр, примерив на себя многие роли в жизни, и за ней опять кто-то настойчиво ухаживает. Жанне пришлось особенно туго, потому что начинать пришлось заново, но она девушка способная, и красный диплом ей точно пригодится. Тетя Оля не смогла получить визу в американском посольстве, видимо, ее дают женщинам, достигшим зрелого возраста – восьмидесятилетия, и то не факт. Поэтому терпеливо она ждет своего американца, который восстанавливается после операции, сидя в кресле среди оленят и яблок. Марина Тяпкина сделала захватывающий репортаж о предпринимателе, который ранее баловался на досуге тем, что пописывал психологические триллеры, а теперь коротает время в местах отдаленных. Материал там собирает богатый для очередного шедевра.
//-- * * * --//
Деревья успели облететь, обнажив свою корявую сущность, и воздух первый раз был студеным. Вася прогуливалась по парку, мечтательно улыбаясь, но, почувствовав, что от первых зимних приветов у нее замерзают ноги, пошла в сторону дома. Утиной походочкой. Машин практически не было, когда она переходила улицу. Загорелся красный человечек на светофоре, Вася остановилась посередине, но «Мерседес» с тонированными стеклами не двигался. Водитель пропускал ее. Она улыбнулась и перешла. Только у нее была такая улыбка…
– Тристик, что мы остановились? Нам зеленый горит! – спросила мелированная блондинка с пухлым ртом.
– Пропустил пешехода, – ответил он с тихой яростью. – Когда-то надо пропускать… Никогда не называй меня так. Я – Тристан.
Роды у Василисы принимали Идея Георгиевна и Валя. На следующий день Валя зашла к ней в палату, когда Васька кормила.
– Вася, выгляни в окно на секунду.
– Ты же видишь… – гордо произнесла сестра, указав на свою занятость.
– Уже спит. Выгляни.
Под окнами стоял их папа. Счастливый и смущенный.
– Зачем ты…
– Перестань, что тебе, трудно? Покажи свой шедевр.
Вася вздохнула, но показала спящий сверток. Папа неловко помахал рукой, а Васька быстро отвернулась, шмыгнув носом.
Скоро их выписали, начались будни, и квартира запахла по-новому – маленьким человечком. Раздался звонок, Вася пошла открывать. В дверях стоял Габрюша. Локоны по-прежнему спадали на его плечи, только сами плечи стали значительно шире, и на девочку он при всем желании не мог быть похож. В лице сочеталась нежность и твердость, черные глаза пылали как угли, и красиво вырисовывался волевой подбородок.
– Ты чего? – спросила полусонная Васька вместо приветствия.
– Я к тебе, – чуть дрожащим голосом произнес он.
– Вася, кто там? – крикнула с кухни мама.
– Это Габрюша, – ответила Вася, и в это время раздался требовательный плач. Принцесса Таисия хотела кушать. Настоящая принцесса. – Вообще-то я занята сейчас…
– Можно посмотреть? – с напором спросил он, и голос ни капельки не дрожал.
– Посмотри, – растерялась она. – Только обувь сними у двери и руки вымой.
– Какая красивая! – восхищенно произнес он, разглядывая Тайку.
Вася зарделась и спросила с ребячливыми глазами и интонацией:
– Хочешь подержать?
– Конечно! – Глаза его продолжали гореть, и он осторожно взял кулек на руки.
Кулек плакать перестал и удивленно стал прислушиваться к чужому голосу, будто она уже знала, что этому человеку суждено стать для нее почти родным. Так «проклятье злой колдуньи» было снято, потому что на их площадке появился мужчина. Настоящий.