-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Дмитрий Олерон
|
| Василий Элинархович Молодяков
|
| Олимпийские сонеты. Стихотворения
-------
Дмитрий Олерон
Олимпийские сонеты: Стихотворения
Олимпийские сонеты
<Посвящение>
Когда Феб в четвертый раз направлял Лошадей на пиры в Двор —
цы Солнца и Диана опять расцветала, вечно-мгновенная, —
в Гекатомбейон, —
Месяц Жертвоприношений, —
в акмэ Мощи, Искусства и Красоты, —
в Гекатомбейон
стекалась Эллада к золотым берегам Алфея, —
и там, в радостной долине, никогда не угаснет, казалось,
не умрет Союз Прекрасного.
Аларих —
землетрясения —
христианство, —
Угасала Мощь —
умирало Искусство —
уснула Красота, —
через тысячу лет Курциус снял с Олимпии пласт почвы
в двадцать пять футов.
Мгновенна Мощь —
мгновенно Искусство —
вечно-мгновенна Красота, —
уснет, как Диана, и проснется опять, как Диана, как
смена Лун золотых.
<Вступительный >
Смотреть вперед, отвергнув упованья,
Не знать часов, не верить в смену дней.
Закрой глаза и в сне окаменей,
Когда таков твой круг существованья.
В таком кругу прошедшее ясней.
Но разлюби свои воспоминанья:
Беги услад, беги очарованья
Изжитых лиц, событий и огней.
Ты помнишь миг: они пришли впервые.
Как сладко боль зажглась в твоей крови!
То, чуя тлень, шли черви гробовые.
Окаменей, их пир останови:
Как статуи, в недвижности живые,
В недвижном сне таинственно живи.
Прекраснопалубный
С безгласьем стен слиянно каменею,
В недвижном сне таинственно живу…
Я снам камней отдался наяву.
О, тишь камней. Я вечно в ней и с нею.
И вас, живых, к себе уж не зову.
Спят хоры Ор. Я в тихом свете рею.
Мой Эвсельмос плывет по эмпирею,
Опарусив туманную главу.
Мой Эвсельмос, мой пленник и вожатый,
Пусть резвый Эвр твой парус напряжет:
Лететь туда, где Солнце страстно жжет —
Напрасно жжет – тела усопших статуй.
А ты лелей скитальческий мой сон,
Гроза пловцов, ненастный Орион!
В Пути
Балаклава. Здесь был Улисс
Намокший снег живую ткань плетет
В летучей мгле под влажным небосклоном.
Кричит баклан, и зыбь с протяжным звоном —
Удар в удар – в брандвахту глухо бьет.
Здесь был Улисс. Вотще, под Илионом
Свершив свой долг, он вспять направил флот.
Кто в мирную Итаку отплывет,
Того судьба загонит к Листригонам.
Один, во тьме, он часто здесь блуждал
И небеса с надеждой вопрошал,
В овечий плащ закутавшись от снега.
Вотще. Молчал ненастный горизонт,
Кричал баклан, и с тяжкого разбега
В отвес скалы угрюмый бился Понт.
Хиос. Вечер в Турецком квартале
Я шел к своим и верил в неуспех:
О, сколько их, свершений несвершенных…
Вдруг черный луч из чьих-то глаз бессонных
Впился в меня сквозь сеть мушарабьех.
О стольких снах, для воли схороненных,
О стольких снах шептал мой скорбный смех,
И дрогнул я от муки взоров тех,
В мой вольный бег завистливо влюбленных.
Быть может, мы друг в друге тех нашли,
Кому уделы наши для земли
Готовил Рок: тебе – мои доспехи,
Моих друзей и недругов моих,
А мне – твой мир, твои мушарабьехи
И сны в тени киосков кружевных.
Шторм в Архипелаге. Сон
И снилось мне: с взволнованных высот,
Где вился смерч подоблачной колонной,
Спускалась зыбь к прозрачности придонной,
Спускалась зыбь разбить хрустальный грот.
На дне морском, в тиши хрустально-сонной,
Ни рыб, ни трав, ни чудищ не живет:
Кто не доплыл до порта, только тот
Лежит в песках и спит, завороженный.
Бежали две, дитя и мать, по дну.
Все ниже зыбь спускалась в глубину,
Смотрела мать безумно и устало.
Но не могло дитя ее понять:
Склонялось к дну, задерживало мать
И камушки цветные собирало.
У скал Атики. Тень Лукреция
«Suavi mari magno turbantibus aequora ventis…»
De rer. nat., II
С высоких скал отеческой земли
В ненастный час, когда бушуют воды,
Люблю смотреть, как страждут мореходы,
Как рвется снасть и тонут корабли.
И в дни войны на битвы и походы
Люблю смотреть, от всех тревог вдали.
Я рад не злу: я рад, что обошли
Меня, меня суровые невзгоды.
Но лучше нет, – подняться в светлый храм,
Воздвигнутый в надзвездьи мудрецами,
И радость пить блаженными устами,
Сопричастясь к нетленным их дарам,
И видеть свет: и изредка оттуда
Смотреть на мрак мятущегося люда.
Станция Олимпия
Я попирал ногами прах Элиды.
За мною вслед две чьи-то тени шли.
– «Hotel d’Lympie, Бордо, Клико, Шабли,
Табль д’от, билльярд, оркестр, фут-болл и виды».
– О Зевс, о страж священной сей земли,
Прими меня под сень своей эгиды! —
Я протянул им пару драхм, и гиды
Ушли в тенях темнеющей дали.
Как тихо здесь. Смятенным, спешным шагом,
В пустынной тьме, в забвеньи, без пути,
Иду, один, над страшным саркофагом.
Как страшно здесь, как нужно здесь идти:
Здесь подо мной, века не увядая,
Бессмертно спит невеста молодая.
Кронейон. Над раскопками
Здесь холм во тьме. А там, из-за барьера,
С Аркадских гор подъемлется луна
И плещет в дол, ярка и зелена,
Переклонясь, как полная патэра.
И все внизу, – как будто все из сна,
Которому в явленьях нет примера,
Все – как смарагд, все странно, как Химера,
И призрачно, как глубь морского дна.
Сквозь зыбкий свет зеленого потопа,
Как с острова, гляжу с холма туда,
И в том, что там, не видно мне труда
Ряженного за драхму землекопа:
О, счастлив тот, кто в тихий час луны
Глядит во тьме на мраморные сны.
Герайон. Гермес и Вакх Праксителя
Гермес. Omma hygron
Когда в камнях неясным силуэтом
Свою мечту ваятель прозревал,
Быть может, день был тих и нежно ал,
И облачка сменялись над Гиметом.
И под резцом холодный матерьял
Делил восторг с пылающим поэтом,
Рождая лик, омытый тихим светом,
И юных черт божественный овал.
На зов мечты, прекрасной и далекой,
Задумчиво улыбку затаив,
Грустят глаза под влажной поволокой.
О чем их грусть? Откуда к ним призыв?
Так на заре, над морем, тихо тая,
Промчится тенью тучка золотая.
Вакх
Он был лозой на грядках винодела,
Он бил ключом из кубков круговых,
Он ткал узор видений бредовых,
Им речь волхва в экстазе пламенела.
Им вольный крик слагался в песнь и стих.
Он был, как Дух. Но смутен дух без Тела,
И родила Диониса Семела.
О, Эрмий, он теперь в руках твоих.
Преемник сил стихии вечно страстной,
Божественный, невинный и прекрасный,
Взирает он на мир с твоих колен.
Но нет, еще не миру эти взгляды:
Им чужд еще насмешливый Силен
И резвый хмель и шумные Менады.
Храм Зевса
Восточный фронтон
Битва Лапифов и Кентавров Пеония
Кипит чертог. Над юною четой
Шумит обряд веселого Гимена.
Славнейшую из славного колена
Ввел в отчий дом сегодня Пиритой.
И вдруг удар. Смятенье. Крики плена.
Забила кровь под конскою пятой.
Оторван муж от чаши золотой,
И празднует нежданная измена.
Над клубом тел коней, детей и жен
Простер свою десницу Аполлон.
И с той поры они доныне живы:
Не слышно слез, оружья и копыт,
Но дышат мышц дрожащие извивы,
Но дышит бой и – каменный – кипит.
Метопы
Подвиги Геракла
Цветы в венке дорических колонн,
Обходят храм несчетные метопы
Под скатом плат из мраморов Родопы,
Где тяжкий фриз на звенья разделен.
Текучих строф размеренные стопы,
Немая песнь эпических времен,
Их строй звучит, как будто лирный звон
Окаменел на струнах Каллиопы.
Меж тем, как Феб свершает свой полет
И факел дня по статуям плывет,
Полна борьбы их рдеющая лента.
И каждый день без отдыха по ней
Стезей побед, бессмертья и огней
Идет Геракл в кольце антаблемента.
Керинейская лань
Катился путь, мелькали дни и страны,
Кончался год в смыкавшемся кругу.
Средь Истрских чащ, на льдистом берегу
Терялся путь любимицы Дианы.
Он так устал один блуждать в снегу
Под хладом солнц, закованных в туманы,
Внимать в тиши, как плачут ураганы,
И бить куниц и рысей на бегу.
Но в тихий час, сменяющий закаты,
Невольник тайн магической Гекаты,
Невольно в тьму склонял он робкий слух.
В мерцаньи искр тонула дебрь глухая
И ткала сны, прозрачно-лунный пух
С немых ветвей бесшумно отряхая.
Скованный Прометей
Но встречу их теснина разделяла.
– Кто ты в цепях? – Титан. А ты? – Герой.
Печальных скал неясный реял строй.
Текла заря, мертва и дымно ала.
И клубы тьмы, дрожащей и сырой,
Из черных ртов бездонного провала
Неслись к заре, свивая покрывала
Над спящей в льдах двуглавою горой.
Закатной мглой прощально пламенея,
Внимал Кавказ, как ропот Прометея,
Стихая, гас в безгласности могил.
И, опьянев, в последний раз к ночлегу
Над головой Геракла коршун плыл,
Роняя с лап и клюва кровь по снегу.
Погребение Икара
Зачем, Геракл… Я так был волнам рад.
Они свежи и так гостеприимны.
Их нежный плеск тихонько пел мне гимны,
И Эвр мой труп ласкал среди Спорад.
И сны мои, таинственно взаимны,
Вплетались в сны задумчивых Наяд,
И в их очах тонул мой мертвый взгляд
У Косских скал и отмелей Калимны.
Зачем, Геракл, ты в тьму меня укрыл…
Я ширь постиг в полете слабых крыл, –
Мне не видна лазурь из саркофага.
Там облака несутся без меня,
И мчит валы, колеблясь и звеня,
Прозрачная волна Архипелага.
Альтис. Ника Пеония
Из горних стран, со дна лазурной мглы,
Где вольных туч кочуют вереницы
И делят власть с огнями Колесницы
Лишь молнии, да звезды, да орлы, —
Она сошла в надземные границы,
Переступив эфирные валы,
И мчится вниз на острие скалы,
Простря покров шумящей багряницы.
Блажен, чью страсть Победа упоит:
И бурный вождь, и пламенный пиит,
И хладный жрец, отвергнувший земное,
И пастушок, дитя беспечных нег,
Веселых стад рассеянный стратег,
Забывший мир в объятьях Арсиноэ.
Терраса сокровищ
Сокровищница Гелойцев. Амфора
Под грудами нарядных терракот
Что здесь она, убогая амфора…
Ценителей завистливого взора
Она к себе ничем не привлечет.
И скошен борт, и ручки без разбора
Приставлены, и узкий переплет
По горлышку каракулькой идет, —
Меандр («меандр»!) чуть видного узора.
Но явственны на глине возле дна
От пальчиков небрежных два пятна.
То Зевсу в дар любви красноречивый
Почин трудов сынишки своего
Издалека принес гончар счастливый.
И мудрый Зевс благословил его.
Роща Пелопса
Победители
Еще не стих рассветный вздох полей,
И капли рос дрожат, как аметисты.
На ступенях безгласные флейтисты
Вдыхают мглу Пелопсовых полей.
Но там, вдали, где горы так тенисты,
Уже погас прозрачный Водолей.
На соснах свет все ярче, все алей.
Сигнальный рог зовет вас, агонисты.
И вдруг зарей плеснуло в бледный Столп.
Поднялся хор, и в буйном клике толп
Недвижность рощ и стен запламенела.
– Взошла заря! Ликуй, святая Гелла!
– Идут бойцы! Да славится Эвмолп!
– Тепелла! Йо! Эвмолп идет, тепелла!
Стадион
Зарывшись в ил гребнями ступеней,
Спит стадион. Жеманная улитка
Из черепков аканфового свитка
Ползет ко мне. Я здесь один. Я с ней.
Я с ней один. От тихого напитка
Луны, руин, безгласья и камней
Я брежу с ней. А сердцу все больней,
И грудь теснит неведомая пытка.
Я здесь один. Быть может, грустно мне,
Что я чужой безгласью и луне,
Что я не мхи, не ветхие ступени,
Что я не бог… Иль если б был я бог,
Я б не постиг восторга откровений
И слезы лить – блаженные – не мог?
Пиндара
1-й Олимпийский эпиникий Гиерону Сиракузскому
Что меж стихий прекрасней, чем вода?
Что царственней в сокровищах вселенной,
Чем золото в красе своей, – нетленной,
Как огнь в ночи и в бурной мгле звезда?
Что ярче дня? Пред ним стезею пленной
Бежит теней зловещая чреда.
Так ничего не петь нам никогда
Прекрасней игр Олимпии священной.
Рожденный в ней, венчая мысль певца,
Поет мой гимн хваленья в честь Отца
У ступеней божественного трона
И мчится в путь, гремящий и святой,
Туда, к лугам Тринакрии златой,
В победный кров чертогов Гиерона.
3-й Олимпийский эпиникий Ферону Акрагантскому
О властелин лирического строя,
Кому ты, гимн, гремишь хвалу свою?
Кого своей форминтой воспою,
Бессмертного, иль мужа, иль героя?
О, славься, Зевс! В дорическом краю
Бежит Алфей, священный берег роя.
Там, где струи звенят, как Каллироя,
Вскормил Геракл геройскую семью.
Он игры ввел в Зевесову обитель
И дал закон, чтоб каждый победитель
Увенчан был трофеем боевым.
Всем честь своя по мере их таланта.
Мы ж за коней Ферона возгремим,
Властителя, опору Акраганта!
Мастерская Фидия
Нерон
И золото, и пурпур, и виссон.
Тускнеет свет в тяжелом аромате.
Нерон дрожит: о Тигре и Евфрате
Поет стихи в театре завтра он.
Трепещет пот на тучном лобном скате.
Он вновь и вновь берет свой барбитон.
Петроний нем. И в шумный струнный звон
Вторгалась грусть и пела об утрате.
Летает плектр. Гремучий Тигр течет
И пенится и бьется о цезуры.
Тускнеет свет, дрожат в углах скульптуры
Под взмах ноги, ведущей тактам счет.
И в грустном сне, один, следит Петроний
Багровый дым сирийских благовоний.
Последний грек
Забыт Геракл. Умолкли песни Пану.
Угас во тьме Ахейский ореол,
И Ромулов ликующий Орел
Припал на грудь к безгласному титану.
Был Перегрин. Восстал и не обрел
Волшебных сил закрыть живую рану.
Тогда, послав проклятья Гадриану,
Он умирать в Олимпию побрел.
Олимпия… Как пышно это слово…
Как пышно призрак яркого былого
Над нею свой багрянец распростер.
И Перегрин пред чуждою толпою —
Последний грек – кинической стопою
Взошел в свой дом – на пламенный костер.
Бронзовая стела
Недвижный стан под складками хламиды,
По сторонам два судорожных льва,
Меж тяжких крыл застывшая глава
И странный взгляд персидской Артемиды.
Вверху орлы и грифы, – кружева,
Иль вышивки с одежд Ахемениды,
Иль фрески стен, куда стекались миды
Справлять богам безвестным торжества.
А посреди, в тени, должно быть, лавра,
Разит Геракл бегущего кентавра,
На всем скаку для выстрела застыв.
Я слушаю чеканные рассказы,
Где, в сказочный сплетаясь примитив,
Звучит Восток сквозь стиль Коринфской вазы.
Галерея семикратного эха
Тиранонектоны. Пелопид
Срывался снег. Как стертая камея,
Текла луна. Дул ветер. Киферон
Тонул во мгле. Ненастный Орион
Сверкал из туч, зловеще пламенея.
К домам стекалась тьма со всех сторон.
Гребнем бойниц чуть брезжила Кадмея:
Там, на горе, от стужи цепенея,
Развел костры спартанский гарнизон.
Вот, пробудив пустынным гулом плиты,
Прошли вдали дозорные гоплиты,
Бряцая в такт застежками кнемид.
Молчала ночь. Чуть брезжили бойницы,
И, скрыв клинок в одеждах танцовщицы,
На пир тирана крался Пелопид.
Бакхилид
В немых песках дряхлеющего Нила
Он жил века, незнаемый никем.
Его покой лелеял мертвый Кем,
И ночь его для вечности хранила.
Сиянье од и блеск эпихорем
Века в тиши Изида пламенила:
Как тайный жар забытого горнила,
Он тайно жил, для мира мертв и нем.
И ныне он, по-новому великий,
Восстал. И вновь исторг из тьмы гробниц
Торжественно певучий эпиникий,
Речь мудреца и рокот колесниц,
И внемлем мы цветам его раздумий,
Как говору тысячелетних мумий.
Стихотворения
Елань
1. Под снегом
Сливается с снегом дорога.
Еще далеко зимовье.
Присесть, отдохнуть бы немного,
Плечо оттянуло ружье.
Один на сухом буреломе,
Воткнув свою шомбу в забой,
Сижу в полусонной истоме
И слушаю лес над собой.
Раздвинулись хвойные ткани,
Заискрились смехом немым,
Прогалину спящей елани
Окутали в солнечный дым.
И в этом неявственном звоне,
В сиянье и блеске огней
Есть что-то, как в строгой иконе
Под яркостью риз и камней.
Остаться и стать здесь ночлегом,
А к полночи встать и смотреть,
Как хиус кружится над снегом,
Как мглится ветвистая сеть.
Как звезды блестят через хвою,
Как дышит уснувшая сень
И четко под полной луною
Чернеет волчиная тень.
2. В зеленях
Еще из-под камней расселин
Не вытаял вздувшийся лед,
А лес мой так зелено зелен,
И в воздухе радость плывет.
И там, где хребетные грани
Желтят лиственничную высь,
Уже с зеленями елани
Весенние сини слились.
Блуждаю и радуюсь гуду,
Скольжу, запинаюсь, встаю —
Теперь я навеки забуду
Ненужную муку свою.
Все, все, что я думал зимою,
Чем жил я и тешиться мог,
Я с сердца усталого смою
В купели весенних тревог.
Чей шум там в березовом логе?
Справляется ль праздник у птиц,
Выходит ли зверь из берлоги,
Бежит ли толпа древениц?
Бежит, шелестит по кореньям —
Увидеть, каков человек,
И сгинуть сырым испареньем
В дрожащей дали лесосек.
Цветы над еланью красивей,
И солнце над нею ясней,
И вся она в ярком порыве
И в смехе живых зеленей.
Она своей юности рада,
И я своей юности рад,
И радостью в камнях распада
Звенит молодой водопад.
3. В золоте
Сосняк истомился от зною
И пышет смолой и огнем.
Тропинка просекой сквозною
Уходит в отлогий подъем.
В дрожанье расплавленной мари
С ружьем и Соболькой один
Иду через черные гари,
Спускаюсь на дно логотин.
В ушах моих гулкое пенье,
Мне больно от вздувшихся жил,
И пес мой в горячем томленье
Визжит и про стойку забыл.
О, если бы калтус поближе,
Упасть бы, всем телом прильнуть,
Тонуть в его сладостной жиже
И пить забродившую муть.
Земля истомилась без теней,
Соболька, хоть ты перестань!
И вдруг из-за хвойных сплетений
Она – Золотая елань!
Здесь тень, здесь трава, здесь кустарник,
Здесь квас в балагане косца,
Здесь лечь на холодный татарник,
Лежать и дышать без конца.
Сбегаются тени от Чанки,
Дымится закат по кряжу,
Иду, собираю саранки
И с псом совещанье держу:
Вот эти я здесь расцелую,
Вот эти домой принесу,
А эту одну – золотую —
Вплести бы кому-то в косу…
4. В туманах
К закату, усталый прохожий,
Дошел я тропой к зимовью.
Вот здесь, под наметом остожий,
Сложу я котомку свою.
Полянка таежного ската
Уперлась в хребетную грань,
И. чьей-то сохою поднята,
Пустынно чернеет елань.
Чернеет, как будто заснула
И видит озимые сны
Под лаской осеннего гула,
Под кровом зеленой стены.
Как сладостно в поросли дикой,
Упавши на залежи хвой,
Тянуться за яркой брусникой
И рыжик найди под травой.
Иль стихнуть под думой таежной
И каждый отгадывать хруст:
Скользнул бурундук осторожный,
Кедровка задела за куст.
А там на низу, в сухостое,
Где торф выдыхает пары,
Встает и плывет колдовское
Мерцаньем закатной горы.
И в мгле заревой багряницы
Сквозь голый березовый лог
Тихонько идут древеницы
По кочкам звериных дорог.
И нет ни тоски, ни желаний,
И весь я – нигде и везде, —
И в шуме, и в грезах елани,
И в травах, и в синей звезде.
<1915>
Речь Катилины в собрании заговорщиков
(Саллюстий. Заговор Катилины, гл. 20)
Когда б не знал отваги вашей я,
Когда б не мог я лично убедиться,
Как велика в вас верность заговору,
Я думал бы, что даром пропадает
Удобнейший для действия момент.
Я думал бы: великие надежды,
Успех и власть даются в руки нам.
И – тщетно все… И, видя малодушье
И робкие сердца вокруг себя,
Не стал бы я к неверному стремиться
И тем, что есть, не стал бы рисковать…
Но нет, не так… Средь грозных испытаний,
Средь многих бурь давно я вас узнал.
Я знаю вас: вы тверды и отважны,
Что хорошо, что дурно для меня,
То и для вас и хорошо и дурно,
Но одного желать и не желать
Не в этом ли незыблемость союза?
И потому я, духом укрепясь,
Осмелился начало положить
Великому и славному деянью.
И раньше все вы слышали, друзья,
Какой я план в душе своей лелеял;
Но с каждым днем все больше, все сильней
Во мне огонь могучий пламенеет.
Как только я подумаю со страхом —
Что будет нам в грядущем, если мы,
О, граждане, свободы не добьемся?!
Подумайте, с тех пор как государство
Под злую власть немногих перешло,
С тех пор весь мир склонился перед нами,
С тех пор цари, властители, тетрархи,
Все на земле их денщиками стали.
Все племена, все дальние народы
Покорно жизнь слагают к их ногам.
Все им одним. А мы, все остальные,
Незнатные и знатные равно —
Мы добрые, мы с деятельным духом,
Мы – чернь у них… без силы, без значенья…
Мы жалкие невольники у тех,
Которые дрожали б перед нами,
Упали б в прах, дышать бы не посмея,
Когда б на них поднялись грудью мы
И с силами б республика собралась.
Вся власть, вся честь, вся слава, все богатства
В руках у них и тех, кто им угоден…
А что для нас? Оставили для нас
Опасности, да тюрьмы, да изгнанья,
Да нищету… Так до каких же пор
Терпеть их нам, отважные квириты!
Иль бранный меч для наших рук тяжел?
Иль клич войны нам больше непонятен,
Иль не славней на поле с честью пасть,
Чем в нищете, бесчестье и бесправье
Позорно жить и так же умереть —
Игрушками чужого произвола!
Нет, нет, клянусь землей и небесами,
Вы молоды – победа ваш удел!
Вы доблестны, возьмите ж счастье сами
У тех, чей дух в богатствах одряхлел!
Где на земле найдется человек
С достоинством и гордостью мужчины,
Кто б мог снести господство богачей,
Которые бросают состоянья,
Чтоб море осушить по прихоти своей
И горы срыть до основанья!
Когда все мы до крайности дошли,
Они себе построили чертоги,
Отняв у нас последний клок земли,
И негде нам зажечь очаг убогий,
Где б преклонить мы головы могли.
На их морях несчетны корабли,
У них в дворцах чеканные сосуды,
И статуи на стенах расписных,
И серебро в сокровищницах их,
И золота сияющие груды!
А что у нас? Во всех делах распад.
Кругом долги, в сейместах недостатки,
И если дни теперь уже не сладки,
То будут дни и горше во сто крат.
А мы живем, как в спячке непробудной,
Сограждане, так страшно ль умирать?
Ведь, кроме слез и жизни этой скудной,
В конце концов нам нечего терять!
Проснитесь же! Смотрите, вот она,
Заветная, желанная свобода,
А с ней и честь, и слава, и богатства,
И пышный блеск, которым окружен
Увенчанный победой триумфатор!
Сограждане! Бессильна речь моя,
Но я клянусь во всем быть вашим братом,
Пускай вождем, пускай простым солдатом,
Но всей душой, всем телом с вами я!..
<до 1 марта 1915>
Циклопическое
Как сошлись две громовые конницы
В туче копий, панцырей и грив…
Через стекла плачущей оконницы
Я гляжу, дыханье затаив.
Сшибайтесь, черные кони
В черном дыму!
В потрясенную тьму
Мечи высекайте о брони,
Мечите огни золотые!
Трубы
Литые,
Медные трубы, трубите к погоне!
Развевайтесь, знамена, свивайтесь в буйные клубы,
Громче, бой, грохочи!
Напрягайте тверже, стрельцы,
Тетивы.
Во все концы
Кидайте огней стреловые извивы,
О брони мечи
Стучите, стучите!
Вы, кони, топчите коней,
Еще, еще исступленней, кони, коней
Топчите, топчите!
Трубы к погоне гремят.
Победа!
Громом погони долина объята.
Победа!
Смят
Строй супостата!
В тьме потрясенной —
Победа!
В клубах знамен, панцырей, грив и огней —
Коней
Кони грызут исступленно,
Бьют мечи о решетки забрал.
Кто-то темный,
Огромный
Тяжко по небу на Бледном Коне проскакал.
А с зарей журавли в синеве бальзамической
Первый раз пропоют о весне.
Станет сказкою бой циклопический,
Темной сказкой о злой старине.
Гвоздика
Они выходили. Их буря звала
Громами и тьмой беспросветной.
Рука их светильник победы зажгла,
Светильник свободы заветной.
Они поклялись возвратиться без уз
И встретить все битвы и муки,
И был неразрывен их смертный союз,
И крепко сплетались их руки.
«А где же те, многие? Что ж их здесь нет?» —
Иные в смущенье спросили.
«Те, многие, живы, – был тихий ответ, —
А вам они пасть поручили…»
…Они выходили. Пугливы, без уз,
Как будто свободе не веря,
Как будто не вечен их вечный союз,
Как будто возможна потеря.
По черным останкам сожженного зла,
За тризнами тьмы беспросветной
Рука их светильник свободы несла,
Светильник свободы заветной.
«А где же немногие? Что ж их здесь нет?» —
Иные в смущенье спросили…
«Немногие пали, – был тихий ответ, —
А вам они жить поручили…»
<до 1 марта 1915>
Путь
1. Одурь
Над душным коробом бессменный пел буран.
Горела голова, и было непонятно,
Струится ль чья-то кровь, в глазах ли рдеют пятна,
Иль плеск колокольцов так душен и багрян.
Но было сладостно отравный длить обман:
Какой-то плавный вал катил меня обратно…
Я плыл… Я плыл назад, к тому, что невозвратно,
Откуда я бежал с покорной болью ран.
Был миг, когда душа, не выдержав истомы,
Бессильная, ушла в неверные фантомы…
И стало ясно вдруг: все было вспышкой лжи,
Дремотной одурью, недугом утомленья, —
И кони, и ямщик, и красные кряжи,
И чуждый уху звук наречий Верхоленья.
2. Ночлег
Вчера играл буран. Вчера мы были хмуры.
Сегодня грудь поет, предчувствием полна.
Разбросанный улус сторожит тишина,
Чернеют на столбах растянутые шкуры.
Мы мчимся. В эту ночь мне блещут Диоскуры,
И звездных пропастей живая глубина
Трепещет и гремит, как бубен колдуна,
Когда цветет экстаз и плещут бумбунуры.
Но сердце, полное созвучий и огней,
Украдкой слышало, как где-то все сильней
Упрямая печаль, проясниваясь, крепла.
Скорее бы вбежать в нависшую тайгу,
В ограде лиственниц разжечь костер в снегу
И бодрствовать всю ночь на теплой груде пепла!..
3. Морока
Погаснул бледный день, и ночь была близка.
Багряные столбы буран предупреждали.
Но ночь звала вперед. Мы отдыха не ждали
И спешно в Усть-Орде меняли ямщика.
И скачем мы опять до нового станка.
Опять ямщик молчит. Пустынно мглятся дали.
Как стертое лицо завешенной медали,
Студеная луна рядится в морока.
Сквозь наледь мертвых слез, слепляющую веки,
Я вижу – как погост, зияют лесосеки,
Бесшумным хаосом летучий снег кипит,
Заморочен окрест стеною зыбкой тони,
И с мягким шорохом двенадцати копыт
Вплывают в белый мрак усть-ординские кони.
4. Перевал
Мы взяли напрямик. Подъем глухой дороги
Лучится за хребты. Над гранью снеговой
Туманный всходит день. Иду за кошевой,
И рыхлый мокрый снег окутывает ноги.
Как пусто. Как легко. Молитвенны и строги,
Под белой кипенью овитых снегом хвой
Лесные тайники шуршат над головой,
И в розовом дыму прозрачно мглятся логи.
Как мертво. Как легко. И нужно ль ждать весны,
Когда ручьи сменят бесстрастье тишины,
Кусты шиповника так будут страстно алы,
Так страстно будет синь стыдливый водосбор,
Багульник забагрит живые скаты гор
И дол смарагдами заткут дракоцефалы?..
5. Город
Хотел бы стать я псом. По вашим городам
Незнаемым бродить по воле беспризорной,
Дозорные глаза завесив шерстью черной
И скудный корм ища средь ваших сорных ям.
Угрюмо пробегать по вашим площадям,
Но где-нибудь в толпе замедлить бег проворный.
И если человек с улыбкой непритворной
Потреплет странника по острым позвонкам, —
Тогда вдруг опьянеть, тогда вздыбить щетину,
На землю грудью пасть, вогнуть упруго спину,
В забвеньи испустить дрожащий, страстный вой
И вдруг сшибить его в хмелю кроваво-красном
И сладкие куски стервятины живой
Глотать и изрыгать с визжаньем сладострастным.
<1916>
Сибирский олимпиец
Российские революционеры не чуждались поэзии, хотя здесь их пристрастия – в отличие от политики – отличались консерватизмом, остановившись у кого на Некрасове, у кого на Над соне. Наиболее «продвинутые» читали зарубежных авторов (в основном в переводах), оценив не только Эжена Потье, но Гюго и даже Верхарна. В таком обществе переводчик Жозе-Мариа де Эредиа, Овидия и Плавта смотрится необычно. Еще необычнее выглядит его псевдоним – «Олерон».
Партийных псевдонимов, идущих из русской литературы, было немало: Базаров, Раскольников, Молотов. Попутный вопрос: знал ли бывший тифлисский гимназист Лейба Розенфельд поэта рубежа XVIII–XIX веков Гавриила Каменева, которого называют первым русским романтиком? На этом фоне «Олерон» выглядит экзотически, но только на первый взгляд. Этот остров в Бискайском заливе в позапрошлом веке был известен как место политической ссылки.
Писавший под этим звучным псевдонимом Дмитрий Иванович Глушков вошел в историю литературы как «сибирский» поэт, хотя появился на свет в Париже 3 (16) сентября 1884 г. [1 - Изложение основных фактов его биографии: Сибирская советская энциклопедия. Т. 1. A-Ж. Новосибирск, 1929. Стб. 665; Трушкин В. Поэзия каторги и ссылки // Олерон Д. Елань. <Иркутск,> 1969. С. 5–9; Трушкин В.П. Глушков Дмитрий Иванович // Русские писатели. 1800–1917. Т. 1. М., 1989. С. 584–585. Приношу благодарность В.А. Резвому, сообщившему мне ценные материалы для работы над настоящим изданием.] Разгадка проста: его отец Иван Ионович Глушков, по рождению мещанин подмосковного города Верея, сначала стал народовольцем, а затем политическим эмигрантом. После его смерти в 1890 г. мать привезла Дмитрия в Россию, в Харьков, желая начать новую жизнь. Но отцовские гены оказались сильнее.
В декабре 1905 г. студент Харьковского университета (там же учился и Глушков-старший) Дмитрий Глушков был арестован за вооруженное сопротивление полиции при подавлении выступления на заводе сельскохозяйственных машин «Гельферих-Саде» (в советское время «Серп и молот»). Выступление организовал глава городской большевистской организации «товарищ Артем» (Ф.А. Сергеев), незадолго до того вернувшийся из Франции. Молодого человека выпустили на поруки, и он уехал в Вену, где слушал лекции в университете и работал переводчиком. Возможно, тогда он совершил путешествие в Грецию и побывал в Олимпии, которая произвела на него неизгладимое впечатление и позднее стала темой его главного произведения – «Олимпийских сонетов». В 1907 г. Дмитрий Иванович вернулся в Харьков и продолжил революционную деятельность, однако ни в одном их доступных мне источников не указывается его партийная принадлежность. Полагаю, что в силу народовольческой семейной традиции он мог быть близок к эсерам, а если бы он был большевиком, об этом бы непременно написали биографы. В 1908 г. Глушков снова оказался за решеткой. Продолжавшееся почти два года, следствие закончилось в июне 1910 г.: Временный военный суд Харькова приговорил его к четырем годам каторги с последующим пожизненным поселением в Сибири. Дмитрий Иванович был осужден «по обвинению по 1 части 102 статьи уголовного уложения за участие в преступном сообществе, составлявшемся для насильственного посягательства на изменение в России установленного законами основного образа правления».
Каторгу Глушков отбывал в «родном» Харьковском централе. Именно здесь он предпринял полный перевод «Трофеев» Эредиа. Вдохновлялся примером народовольца Петра Якубовича – человека из поколения его отца – который на Карийской и Акатуйской каторге, в кандалах, переводил «Цветы зла» Шарля Бодлера, отказываясь считать их автора «декадентом»? Перевод «Трофеев», увидевший свет только в 1925 г., на многие десятилетия стал основой литературной репутации Олерона, которая осталась несколько двусмысленной: с одной стороны жизнь подпольщика и каторжника, с другой – стихи если не «декадента», то явно «чуждого», «эстетствующего» автора.
Критика середины двадцатых встретила прекрасно изданный и изящно оформленный Марком Кирнарским томик (разгадка его появления – ниже) с нескрываемым недоумением. «Появление Эредиа на русском языке в данный момент довольно неожиданно, – писал в журнале «Печать и революция» (1926. Кн. 2) Сергей Макашин. – Вряд ли поэт найдет себе читателя в нашей советской действительности» [2 - Цит. по: Романов Б. Крылатая победа. Жозе-Мариа де Эредиа и русский сонет // де Эредиа Ж.-М. Сонеты в переводах русских поэтов. М., 2005. С. 29.]. Читатели однако нашлись: например, юный Кирилл Симонов, еще не ставший «Константином». «Я стал понемногу писать стихи, – вспоминал он о начале 1930-х годов. – Мне случайно попалась книжка сонетов французского поэта Эредиа «Трофеи» в переводе Глушкова-Олерона. Затрудняюсь объяснить теперь, почему эти холодновато-красивые стихи произвели на меня тогда настолько сильное впечатление, что я написал в подражание им целую тетрадку собственных сонетов» [3 - От автора // Симонов К. Избранные стихи. М., 1958. Цит. по: http:// www.modernlib.ru/books/simonov_konstantin_mihaylovich/zhdi_menya_ stihotvoreniy a/read_ 1 /].
Качество работы Олерона тоже вызвало нарекания рецензентов. Макашин, не считавшийся знатоком французской литературы, объявил, что «перевод, конечно, плох – поскольку он дает лишь грубый каркас переводимого сонета». По мнению переводчицы Валентины Дынник, «точный и скупой язык Эредиа нередко подменяется глубоко чуждым ему расплывчатым стихотворством». Однако Валерий Брюсов, прочитавший перевод в рукописи, оценил его как «работу, исполненную с любовью, со знанием и мастерством» [4 - Отзывы Макашина, Дынник и Брюсова в этом абзаце цит. по примечаниям Б.Н. Романова в книге: де Эредиа Ж.-М. Сонеты в переводах русских поэтов. С. 609–610.]. Бенедикт Лившиц, написавший предисловие к отдельному изданию, считал, что Олерон «сумел подойти почти вплотную к обетованному им поэту, сумел разгадать и скрытый пафос «Трофеев» в целом, и законы строения и дыхания каждого сонета в отдельности» [5 - Б.Л. Предисловие // де Эредиа Х.М. Трофеи. Л., 1925. С. 13.]. Оба этих поэта сами переводили Эредиа и знали, о чем говорят.
Современный исследователь «русского Эредиа» Борис Романов сделал следующий вывод, относящийся и к оригинальному творчеству нашего героя: «Глушков, с его знанием античности, с высокой культурой стиха, выработанной, несмотря на оторванность от литературных центров, достойно справился с переводом. Не все в нем равноценно. Может быть, главный недостаток его «Трофеев» – отсутствие той дерзкой поэтической хватки, которая предполагает значительную поэтическую индивидуальность, отличавшую переводы Волошина или Гумилева. Не хватало Глушкову и той изощренной гибкости и пластики слова, какая была у Лозинского. Но переводы харьковского узника точны, отмечены вкусом и чувством формы. <…> Кроме того, Глушков в своих переводах демонстрирует владение сонетной формой, которая у него не только не вызывает никаких версификационных трудностей, но и звучит на редкость органично» [6 - Романов Б. Крылатая победа. С. 30.].
В январе 1914 г., после отбытия срока каторги (видимо, с частичным зачетом времени, проведенного под следствием), Дмитрия Ивановича отправили по этапу в село Тутура Тутурской волости Верхоленского уезда Иркутской губернии (ныне Жигаловский район Иркутской области), где сформировалась колония примечательных ссыльнопоселенцев, не терявших времени даром. В их числе – будущий член Политбюро Валериан Куйбышев и будущий теоретик Пролеткульта Валериан Плетнев; будущий «владыка» ленинградского Госиздата Илья Ионов, свояк Григория Зиновьева, и будущий соратник того же Зиновьева по оппозиции Григорий Евдокимов. Люди не только с политическими, но и с художественными интересами.
Один из ссыльных вспоминал о тутурской жизни: «Лучше всего удавались наши собственные вечеринки, где преобладающей массой была ссылка (т. е. ссыльные. – В.М.) и несколько хорошо нам известных лиц из местного населения.
На этих вечеринках читались стихи, где особенных успехом пользовался тов. Куйбышев, рассказы (здесь подвизался тов. Плетнев, довольно удачно передававший Чехова) и пр., пели и иногда плясали. Одна из таких вечеринок, собравшая много народу, была своего рода прощальным дебютом (так! – В.М.) для тов. Куйбышева и, кажется, Евдокимова, которые в ту же ночь благополучно бежали. Клуб существовал до самого последнего времени, т. е. до момента революции. В нем велись занятия, устраивались доклады и происходили разного рода собрания. Существовал он на наши отчисления. Пустующих домов в Тутуре было много, и помещение в несколько комнат обходилось нам, кажется, в 5 руб. в месяц. Тутурская колония издавала свой журнал под названием «Елань». Редактором сначала был Д.И. Глушков (ныне умерший), потом – И. Ионов. Журнал заполнялся от руки, четким почерком, с соответствующими рисунками пером или акварелью. Сборник по форме и содержанию получался весьма удачным; многое здесь, конечно, зависело от редактора, являвшегося редактором, художником и, так сказать, наборщиком, занимавшимся кропотливой перепиской» [7 - Яковлев Д. От каторги к ссылке // Сибирская ссылка. Сб. 1. М., 1927. С. 120.].
В фонде редких и старопечатных книг библиотеки Иркутского университета сохранился только первый номер «Елани», на страницах которого появился одноименный стихотворный цикл Олерона. Как изменился журнал при редакторстве Ионова, писавшего трескучие «р-р-революционные» вирши, мы не знаем. Но именно он «устроил» издание перевода «Трофеев» в 1925 г., за что заслуживает благодарности.
В 1916 г. Глушков добился разрешения на временное проживание в Иркутске и включился в работу местного отделения Всероссийского союза городов. Он также стал участником литературного объединения «Иркутские вечера», которое с августа 1916 г. издавало журнал «Багульник» – «большевистского направления», как непременно отмечалось ранее, но не чуждавшийся модернизма. В первом номере появился цикл его сонетов «Путь». Февральская революция принесла поэту отно сите льну ю свободу. Он начал печататься в иркутской газете «Сибирь», а осенью перебрался в Нижнеудинск, где нашел место учителя словесности. Весной следующего года Дмитрий Иванович вернулся в Иркутск, рассчитывая заняться литературной работой (в это время он активно публиковал в местной прессе стихотворные фельетоны «на злобу дня», не включенные в настоящее издание), но 10 сентября 1918 г. скончался, немного не дожив до 34 лет, – сказались последствия каторги и ссылки.
Литературное наследие Олерона попало в руки его друзей, которые 12 мая 1922 г., как сказано в выходных данных (рядом гриф цензуры, но в советское время дата цензурного разрешения не указывалась), выпустили в Иркутске «Олимпийские сонеты» – цикл из 26 стихотворений, приготовленных к печати самим поэтом. Издатели остались анонимными, но можно предположить, что к книжечке приложили руку трое влиятельных большевиков – знавший автора по ссылке член Дальневосточного бюро ЦК РКП(б) и заместитель председателя Совета министров «буферной» Дальневосточной республики Федор Петров, бывший ссыльнопоселенец и будущий «лефовец» Николай Насимович-Чужак и критик Валериан Правдухин. Последний высоко оценил сборник в журнале «Сибирские огни» (1922. № 3): «Мы эту маленькую книжечку сонетов благодарно примем и признаем нужной и в наши дни великой и кровавой социальной борьбы за простое человеческое счастье» [8 - Цит. по: Трушкин В. Поэзия каторги и ссылки. С. 7.]. Однако стихи Дмитрия Ивановича забылись, не став известными и будучи заслонены его переводами. Точнее, только переводами из Эредиа, поскольку остальные не были опубликованы и, видимо, утрачены.
Лишь в 1969 г. иркутское Восточно-сибирское книжное издательство в серии «Поэты огненных лет» выпустило небольшой изборник его стихотворений «Елань», составленный известным литературоведом и краеведом В.П. Трушкиным; несмотря на пятитысячный тираж, сегодня он намного более редок, чем «Олимпийские сонеты». Одну из немногих (единственную?) рецензию на него опубликовал знаток поэзии Серебряного века Л.Н. Чертков в ленинградской «Звезде» (1971, № 2). Переводы из Эредиа были частично переизданы в 1973 г. в серии «Литературные памятники», но и это не вывело его из числа «неизвестных поэтов». Составитель настоящего издания не раз писал о «сибирском олимпийце» [9 - Очерк об Олероне (который можно считать первым вариантом статьи в нашей книге) под названием «Сибирский олимпиец» с различными дополнениями печатался трижды:1. Молодяков В. Неизвестные поэты. Кн. 1. СПб., 1995. С. 118–126.2. Молодяков В. Bibliophilica. М., 2008. С. 139–143.3. Молодяков В. Загадки Серебряного века. М., 2009. С. 341–343.], но возможность познакомить читателя с его оригинальным творчеством появилась только сейчас.
Поэзия Олерона говорит сама за себя и больше не нуждается в рекомендациях. Ее не назовешь «расплывчатым стихотворством». В ней есть и «дерзкая поэтическая хватка», и «изощренная гибкость и пластика слова», и – несомненно – «значительная поэтическая индивидуальность». Перед нами – один из лучших русских мастеров сонета, доказавший его «жизнеспособность» не только вдали от «родины сонета», но и на таком экзотическом «материале», как жизнь сибирских изгнанников (цикл «В пути»). Этот каторжанин и ссыльный чувствовал античность не хуже чем (нужное – вписать) и знал ее не хуже чем (нужное – вписать). Олерон более чем кто бы то ни было может называться «русским Эредиа», что нисколько не умаляет самобытности его дара, но лишь указывает на место в отечественной поэзии, где «взводами командовали генералы».
И ныне он, по-новому великий,
Восстал…
Василий Молодяков
Комментарии [10 - Комментарии к циклам «Елань» и «В пути» написаны В.Э. Молодяковым.]
В настоящем издании собрана лирическая поэзия Д. Олерона, поэтому в него не вошли стихотворные фельетоны и произведения других жанров. Издание полного собрания его сочинений – дело будущего, поскольку некоторые неопубликованные тексты, сохранившиеся в рукописи, осталась недоступны составителю.
//-- Олимпийские сонеты [11 - Сердечно благодарю С.Д. Титаренко и В.А. Семенову за копирование текстов Олерона и об Олероне, необходимых для комментариев. -Е. Тахо-Годи.] --//
Первое и единственное отдельное издание «Олимпийских сонетов», по которому они печатаются в настоящем сборнике, открывалось анонимным предисловием: «Двадцать шесть сонетов, соединенных Дмитрием Ивановичем Глушковым (Д. Олерон) в сборник “Олимпийские сонеты” – самое крупное по целостности замысла из оригинальных произведений его. После смерти Дмитрия Ивановича (10 сент<ября> 1918 г. в Иркутске) остался рад работ – оригинальных и переводов из классических и западноевропейских поэтов – “Трофеи” Х.М. Эредиа, “Героиды” Овидия, “Менехмы” и “Хвастливый солдат” Плавта и другие – незаконченные. Издание этого литературного наследия – намерение выпускающих “Олимпийские сонеты”».
«Олимпийские сонеты» (32 стр.) вышли в Иркутске в первой половине 1922 г. тиражом 500 экз. На обороте титула – цензурное разрешение: «Иркутск, 12 мая 1922 г. Р.В.Ц. № 238». «На расходы по печатанию мне был выдан на работе (Центросоюз) аванс в счет зарплаты с полугодовой рассрочкой», – вспоминала вдова поэта A.M. Тумакова 5 дек. 1966 г. (см.: Трушкин В.П.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Литературный Иркутск: очерки, литературные портреты, этюды. Иркутск, 1981. С. 19). Ей содействовали друзья: студент-меньшевик Виталий Моисеевич Цукасов (1892–1945); Георгий Семенович Виноградов (1887–1945), в дальнейшем профессор-этнограф, в 1920-е гг. работал в Иркутском университете на одной кафедре с М. Азадовским, редактировал с ним «Сибирскую живую старину» (1923–1929); с 1930 г. – в Ленинграде (Институт этнографии, Пушкинский дом), знаком с Д. Лихачевым и С. Дурылиным; Михаил Васильевич Муратов (1892–1957), сын политкаторжанки, выпускник Московского университета, книговед, историк, знаток русского сектантства. Экземпляр «Олимпийских сонетов» с дарственной Муратову от А.М. Тумаковой: «М.В. Муратову за советы и указания по изданию благодарная А.Т.» – был продан в Москве на аукционе 10 апреля 2010 г. (в каталоге «Юнисет-Арт» карандашная надпись на титуле расшифрована с ошибками).
Цикл Олерона назван «Олимпийскими сонетами» потому, что изображенный в нем центральный топос – это Олимпия, область в Западной части Пелопоннеса, на юге области Элиды, в 15 км от Ионического моря. Олимпия расположена на правом берегу впадающей в море реки Алфей, которая ограждает Олимпию с юга. С запада ее естественной границей служит приток Алфея, река Кладей. С севера – холм Кроноса, входящий в горную гряду, тянущуюся с востока на запад параллельно течению Алфея. Невдалеке был еще один холм, называвшийся точно так же, как и знаменитая гора в северной Греции, на которой обитали греческие боги, – Олимп. Отсюда и само название местности – Олимпия. Возникшая у впадения реки Кладея в Алфей Олимпия не город, но обширное место храмов и священных рощ – оливковых и платановых. Именно тут проходили Олимпийские игры с 776 г. до н. э. до 394 г. н. э. (при жизни Олерона игры были возобновлены, но уже территориально с Олимпией связаны не были: первые Олимпийские игры проходили в Афинах в 1896 г., затем в Лондоне в 1908 г. и в Стокгольме в 1912 г.). В 1829 г. французские археологи начали здесь раскопки, которые были продолжены с 1875 г. немецким ученым Э. Курциусом. Среди относительно недавних работ на русском языке об истории Олимпии и ее главных памятниках сошлемся на книгу Г.И. Соколова «Олимпия» (М., 1981).
К сожалению, пока не установлена точная дата создания цикла. Возможно, что он писался в начале 1910-х годов, когда, находясь в харьковской каторжной тюрьме, Олерон взялся за перевод знаменитого сборника сонетов «Трофеи» поэта-парнасца Ж.М. де Эредиа (1842–1905). В биографической справке «Д.И. Глушков (Д. Олерон)», предваряющей посмертно изданный перевод «Трофеев», о времени создания цикла говорится весьма неопределенно: «Обладая незаурядным поэтическим дарованием и хорошо зная языки, Д.И. Глушков, в свободные от революционной и политико-общественной работы часы, писал стихи, переводя, главным образом, лучших французских и классических поэтов древности.
Позднее он попытал свои силы и в оригинальном творчестве, создав “Олимпийские сонеты”, свидетельствующие о пройденной им прекрасной и суровой школе чеканного стиха, давшей ему возможность превосходно перевести филигранные “Трофеи” Эредиа, передача которых на другой язык доступна лишь очень большому поэту» (Эредиа Х.М. Трофеи. Д., 1925, с. 17–18).
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Неясно также, когда Олерон посетил Олимпию и легли ли в основу его цикла личные впечатления от путешествия или путешествие это было «виртуальным», основанным на чтении книг, посвященных раскопкам в Олимпии. Из наиболее доступных Олерону книг можно назвать труд профессора Харьковского университета, где Олерон был студентом до ареста в 1905 г., известного историка античности
В.П. Бузескула (1858–1931) «Введение в историю Греции: Обзор источников и очерк разработки греческой истории в 19 в. и начале 20 в.» (1-е изд. – Харьков, 1903,2-е-Харьков, 1904; З-е-Пг.,1915). У Бузескула речь шла и о раскопках в Олимпии, предпринятых Э. Курциусом, и о научных трудах этого немецкого ученого. Вместе с тем по сонетам Олерона можно проследить и вполне реальный маршрут путешествия: отплытие из Крыма (Балаклава) по Черному морю, остановка на острове Хиос и далее по Эгейскому морю вдоль островов Греческого архипелага к берегам Аттики, а оттуда к Олимпии. Судя по немецкому путеводителю «Griechenland und Kleinasien» (7-auf., Lpz.-Wien, 1906), в начале XX века желающим попасть в Олимпию туристам, рекомендовалось плыть из Константинополя в Аттику, в Пирею (напрямую или через Смирну, откуда в Пирею шли русские суда), а затем ехать по железной дороге через Коринф, Патры и Пиргос.
То, что делает Олерон в «Олимпийских сонетах» можно было бы охарактеризовать его собственными словами, написанными о «Трофеях» Эредиа: «Холодная фраза из мифологии Аполлодора, отрывок надписи, случайно задержавшееся в памяти слово, – и сон соткал образ, не существующий и, в то же время, до последней черты реальный, разместил в нем тени, бросил на него пламя заката, и случайный спутник поэта идет, как сомнамбул, через циклы мнимо уснувших времен и цивилизаций, в мнимо недоступных подводных глубинах внимательно наблюдая игру огней электрического ската, на кимрийских скатах пьянясь ароматом кофейных плантаций с мнимо далеких Антилл, видя и осязая аллею неожиданно ярких, призрачных, вечно новых, возникающих и исчезающих статуй» (Предисловие переводчика// ЭредиаХ.М. Трофеи. Д., 1925, с. 21–22). Чтобы стала очевидней связь отдельных тем, мотивов и сюжетов из «Олимпийских сонетов» с работой Олерона над Эредиа, мы приводим в комментариях полностью те переводы Олерона, которые были напечатаны лишь в 1925 г. и не вошли в издание «Трофеев» в серии «Литературные памятники» в 1973 г. Вместе с тем это дает возможность представить в нашем издании не только Олерона-лирика, но и переводчика.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
При этом само стремление изображения вещного, пластичного мира восходит как у Эредиа, так и вслед за ним у Олерона, к экфрасису (словесному описанию рукотворных предметов – храма, чаши, статуи, картины и т. д.), в первую очередь к традициям Аттического Возрождения, ко II–III векам н. э., к эпохе так называемого «позднего эллинизма», когда создавались «Картины» писателей Филострата III и Фил о страта IV или «Статуи» Каллистрата (этой теме посвящены публикации С.А. Звоновой «Экфрасис как явление русской культуры первой трети XX века (на примере поэзии Д. Олерона и Ю. Верховского)» (Русский мир. Вып. 4. Пермь, 2007. С. 136–140); «Экфрасис в “Олимпийских сонетах” Д. И. Глушкова (Д. Олерона)» (Русское слово: восприятие и интерпретации. Т. 2. Пермь, 2009)).
<1>
Предваряющий сонетный цикл Олерона текст, да и весь цикл, в какой-то мере можно рассматривать как развитие намеченного мотива «гибели Эллады» из открывающего раздел «Греция и Сицилия» в «Трофеях» Эредиа сонета «Забвение»:
Здесь храм разрушенный над горной крутизною…
Здесь мраморных богинь и бронзовых царей
Смешала Смерть в одно средь праха и камней…
Их слава заросла пустынною тропою…
Порой пастух быков прогонит к водопою,
На фоне сумрака скользя еще черней,
И стонет рог его напевом древних дней
В безгранности морской под сенью голубою…
Приют былых божеств, забытая земля
На каждую весну с напрасною оградой
Растит живой аканф над мертвой колоннадой,
Но Человек, былым мечтаньям не внемля,
Без дрожи слушает во мраке сокровенном,
Как плачет Океан, тоскуя по Сиренам…
(пер. Д. Олерона)
Феб в четвертый раз направлял Лошадей на пиры в Дворцы Солнца-с Гелиосом, богом Солнца, Феб-Аполлон был отождествлен уже поздно, со времен Еврипида. Поднимаясь утром на востоке из бухты Океана, чтобы править на небе блестящей солнечной колесницей, запряженной огнедышащими конями, Гелиос вечером погружался на западе в Океан и плыл ночью в золотом кубкообразном челне (чаше) вокруг северного полушария земли назад к востоку, где у него был роскошный дворец и где он обитал в окружении четырех времен года. То, что Феб направляет лошадей «в четвертый раз», может указывать или на те четыре года, которые отделяли одни Олимпийские игры от других, или на четвертый день из тех пяти дней, в течение которых проводились сами игры. Статуя Аполлона украшала западный фронтон Храма Зевса (см. примеч. к тексту 12). Образ квадриги Аполлона-Гелиоса появляется в сонетах Эредиа «Охота» и «Нимфея». Приводим их в переводе Олерона:
Охота
Квадрига на скаку взлетает под зенит,
И белых жеребцов горящее дыханье
Струит в цветистый дол и дрожь и колыханье
И страстный лик земли пожаром багрянит.
И пологом листвы напрасно лес обвит:
С неведомых высот полдневное сиянье
Сквозь тень, где звон ключей и трав благоуханье,
Врывается рекой, играет и горит.
Горячий – это час, когда среди утесов,
Сквозь чащу терниев, со сворой злых молоссов,
Меж крови, смерти, ран и диких гилосов,
Горя, с трудом дыша, наследница Кронида,
Стрелоразящая, гроза немых лесов,
Непобедимая, несется Артемида.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Нимфея
Квадрига в заревой склоняется чертог,
Уже, спеша домой, над Западом песчаным
Несутся жеребцы в сияньи златордяном,
И бега их сдержать не может светлый бог.
За день небесный свод от зноя изнемог
И тает, слив закат с шумящим океаном.
И, медленно струясь серебряным туманом,
Безмолвно в синеве всплывает лунный Рог.
И Нимфа в этот час, склоняясь к речке сонной,
Кладет пустой колчан и лук окровавленный…
Все тихо… Чу… Олень кричит у дальних вод…
Вот Пан дохнул в свирель: беспечно прихотливы,
Журчат в ночной тиши живые переливы,
И пляшет под луной полночный хоровод.
Диана – в римской мифологии олицетворение луны, сестра Аполлона, так как отождествлялась с Артемидой и Селеной, сестрой Гелиоса. В «Описании Эллады» Павсаний упоминает мраморные статуи Гелия (Солнца) и Селены (Луны) на площади в городе Элида (Paus. Y: XXIV.6).
Гекатомбейон-Месяц Жертвоприношений – месяц жертвоприношения – первый месяц аттического года (часть июля и августа), на который выпадали важнейшие праздники и жертвоприношения, в том числе проведение Олимпийский игр, когда Зевсу приносилось в жертву 100 быков (гекатомба).
акмэ Мощи, Искусства и Красоты – высшая точка, вершина развития; здесь – эпоха высокой классики.
берегам Алфея – Алфей (ныне Алфиос) – главная река Пелопоннеса в южной части Элиды, берет начало в аркадийских горах, протекает вблизи Олимпии и впадает в Ионическое море. В «Описании Эллады» Павсаний писал: «Дойдя до Олимпии, мы встречаем здесь, наконец, воды реки Алфея, полноводной и прекрасной, так как в Алфей впадает много других рек <…>» (V: VII. 1).
в радостной долине – долина реки Алфей; местность, которую Пиндар в 3-ей Олимпийской песне (см. примеч. к тексту 22) именует «Кронийской долиной».
Аларих – землетрясения христианство – запрет Олимпийских игр в 394 г.н. э. императором Феодосием I, нашествие в 395 вестготов во главе с Аларихом I (ок.37СМ110), эдикт 426 г. Феодосия II об уничтожении языческих храмов Олимпии, в том числе храма Зевса, два землетрясения в VI в., во время которых был разрушен храм Геры и западные стены Альтиса, защищавшие его от вод реки Кладея, привели к полному упадку святилища.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Курциус снял с Олимпии пласт почвы в двадцать пять футов – немецкий историк античности и археолог, секретарь историко-филологического отделения Берлинской Академии Наук Эрнст Курциус (1814–1896) был инициатором и руководителем раскопок в Олимпии (1875–1881), о которых рассказывается в книгах: «Ausgrabungen zu Olympia» (Berlin, 1877), «Olympia. Die Ergebnisse der vom Deutschen Reich verausstalteten Ausgrabung» (Hrsg.von E. Curtius und F. Adler. Berlin, 1890). В дальнейшем раскопки были продолжены археологом Вильгельмом Дёрифельдом (1853–1940), сподвижником Генриха Шлимана. Археологические исследования ведутся вплоть до нашего времени.
<2>
<Вступительный>
Смотреть вперед, отвергнув упованья – в какой-то мере перекликается со строками Вяч. Иванова из статьи «Юргис Балтрушайтис, как лирический поэт», опубликованной в «Русской литературе XX века (1890–1910)» под ред. С.А. Венгерова (Т. 2, ч. 2, кн. 6. – М., 1915): «Лишь отвергнув себя, начинает он петь о мировом бытии и о себе самом, как атоме мирового бытия; и в этом самозабвении – его певучая мудрость».
Закрой глаза и в сне окаменей – ср. с цитируемым ниже стихотворением Бальмонта «Можно жить с закрытыми глазами», а также с фрагментом недатированного «Предисловия переводчика» к «Трофеям» Эредиа, где Олерон писал: «Всё, что сущее, вся действительность и современность с ее людьми и борьбой, – все прошло мимо него, как в случайном, тусклом сне. Он уснул в этом сне и, проснувшись в том, что сон для людей, принял яркую жизнь бегущих вечно химер. Можно жить с закрытыми глазами, так как в снах лишь ярче всего ощущение реальности, – и Эредиа спит. Каждый порыв его – четкий сон, с изумительной обработкой деталей сардониксовая камея, световое пятно, аберрирующее часто на целую, давно минувшую, эпоху» (с. 21).
Когда таков твой круг существованья – в этой строчке, как и во всем сонете, можно увидеть автобиографический слой – намек на пребывание в заточении, в харьковской каторжной тюрьме.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
В таком кругу прошедшее ясней – ср.: в поэме у М. Лермонтова Мцыри, тоскуя о свободе и родине, говорит: «Мне тайный голос говорил, / Что некогда и я там жил, / И стало в памяти моей / Прошедшее ясней, ясней…» (курсив мой. – Е.Т.-Г). Вероятность связи с этим текстом поддерживается лермонтовской реминисценцией в сонете «Герайон» (см. примеч. к тексту 10).
Но разлюби свои воспоминанья – строка заставляет вспомнить о финальном четверостишии стихотворения К. Бальмонта «Можно жить с закрытыми глазами…» (не позже 1899), начальный стих которого Олерон взял в качестве эпиграфа к цитированному выше «Предисловию переводчика» к «Трофеям» Эредиа:
Можно жить с закрытыми глазами,
Не желая в мире ничего,
И навек проститься с небесами,
И понять, что всё кругом мертво.
Можно жить, безмолвно холодея,
Не считая гаснущих минут,
Как живёт осенний лес, редея,
Как мечты поблекшие живут.
Можно всё заветное покинуть,
Можно всё бесследно разлюбить.
Но нельзя к минувшему остынуть,
Но нельзя о прошлом позабыть!
Ты помнишь миг: они пришли впервые. / Как сладко боль зажглась в твоей крови! / То, чуя тлень, шли черви гробовые – учитывая актуальность творчества Лукреция для Олерона (см. примеч. к тексту 7), можно предположить, что и этот образ, и само размышление о человеке, предпочитающем быть не живым телом, а бездушной и неживой мраморной статуей, навеяны фрагментом из третьей книги поэмы Лукреция «О природе вещей». Аргументируя положение о том, что человеческая душа неразрывно сопряжена с телом и также смертна, Лукреций говорит о пожирающих мертвое тело червях:
Если ж бежит она вон, целиком сохраняясь и в теле
Вовсе частей никаких от себя не оставив, – откуда,
Гнить начиная, червей испускают смердящие трупы?
Да и откуда же тут такою несметною кучей
В теле распухшем кишеть бескостным, бескровным созданьям?
Если же думаешь ты, что, извне проникая, способны
Души внедряться в червей, по отдельности в каждое тело,
И не размыслил о том, почему же сбираются вместе
Души несметные там, откуда одна удалилась,
Вот что тебе обсудить и обдумать, однако, придется:
Надо ль признать, наконец, что охотятся души за каждым
Семенем этих червей, для себя обиталище строя,
Или внедряются к ним в совершенно готовое тело?
Но для чего же им так поступать и зачем утруждаться
Этим, сказать мудрено: раз они улетели из тела,
Их не тревожат уже ни болезни, ни голод, ни холод;
Тело ведь больше всего ото всех этих недугов страждет,
И подвергается дух в сочетаньи с ним множеству бедствий. <…>
Стало быть, членов и тел никогда себе души не строят.
Но и внедриться душе в совершенно готовое тело
Также нельзя, ибо с ним невозможно ей будет связаться,
И в сочетаньи таком не проявится общего чувства.
(De rer nat., Ill, 711–740; пер. Ф. Петровского)
В недвижном сне таинственно живи – ср. у Вяч. Иванова «печален / Был сон души, недвижен и зеркален» в «II Tramonto. Рондо» из вышедшего в 1911 г. сборника «Cor Ardens» (Книга пятая: «Rosarium», «В старофранцузском строе»: Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. С. 486–487). Связь с циклом Олерона поддерживается и описанием античных развалин в ивановском тексте («Дыханьем роз в глухом плюще развалин, / Твоих, о Рим, священных у сыпал ен, / Где кипарис кивает гробовой, /А лавр застыл надменною листвой, – / Как сладостно я в сердце был ужален!»), и мотивом плаванья («И плыл мой дух, державнопогребален, / Весь в траурных ветвях, пока, причален, / Не стал корабль в лагуне огневой»).
<3>
Прекраснопалубный
Прекраснопалубный – перевод греческого слова «эвсельмос» (т. е. корабль с хорошей палубой), ставшее в сонете Олерона названием его корабля.
В недвижном сне таинственно живу… – см. примеч. к тексту 2. Ср. также у Ф.Сологуба «Там, в сияньи ясного Майра, / В колыханьи светлого эфира, / Мир иной таинственно живет» («На Ойле далекой и прекрасной» из цикла «Звезда Майр», вошедшего в третью книгу стихов 1904 г.; курсив мой. -Е.Т.-Г.).
Я снам камней отдался наяву – см. примеч. к тексту 2, ср. также с рассуждением М.А. Волошина из статьи «Театр как сновидение» (впервые опубликована под названием «Театр и сновидение» в журнале «Маски» (1912–1913. № 5): «Но при вопросе о сновидении нам вовсе не необходимо спускаться в самые глубины мрака. Сновидения приходят вовсе не из глубин мрака. Они в точном смысле составляют его кайму, они живут на той черте, которой день отделяется от тьмы. Искра нашего дневного сознания была подготовлена и рождена великим океаном ночного сознания. С этим океаном мы не расстаемся. Мы носим его в себе, мы ежедневно возвращаемся в него, как в материнское чрево, и, погружаясь в глубокий сон без видений, проникаемся его токами, отдаемся силе его течений и обновляемся в его глубине, причащаясь в эти моменты довременному сну камней, минералов, вод, растений» (Волошин М.А. Лики творчества, М., 1988, С. 350; курсив мой. – Е.Т.-Г.).
хоры Ор – имя «Ора» означает время года, сезон, но также время дня, час. Отсюда их число колеблется от трех (произрастание, цветение, плодоношение) до двенадцати (в том числе Рассвет, Восход, Вечерница, Закат). Оры – дочери Зевса и Фемиды; но у Квинта Смирнского они – дочери Гелиоса и Селены (X, 337). Оры иной раз выводились как хор комедии, в том числе у Аристофана. Оры фигурируют и у Пиндара (см. примеч. к тексту 21) в первой строфе 4-й олимпийской песни: «Не твои ли Оры / Пестрым напевом хороводных лир / Зовут меня в зрители высокой борьбы» (пер. МЛ. Гаспарова). Три Оры были изображены Фидием на троне Зевса Олимпийского в Олимпии (Paus. V: XI.7; см. примеч. к текстам 8 и 21).
Я в тихом свете рею – присутствие в разные эпохи у разных поэтов образа «тихого света» (у Жуковского «Полетела в тихом свете» («Элизиум»), у Ф.И. Тютчева «Вот бреду я вдоль большой дороги / В тихом свете гаснущего дня» («Накануне годовщины 4 августа 1864 г.»), у Брюсова «И, в тихом свете, длинный посох» («К Армении»), у Вяч. Иванова «И тихий свет, в отливах фольги…» («Эпод») и т. д.), вероятно, объясняется и восходит к церковной вечерней молитве «Свете тихий». Этой теме посвящена статья: Сергеева О. А. Обратная перспектива образа “тихий свет” (на материале русской поэзии XIX века) // Духовные начала русского искусства и образования: Материалы V всероссийской конференции с международным участием… – Великий Новгород, 2005. – С. 190–196.
плывет по Эмпирею – эмпирей – в античной натурфилософии верхняя часть неба, наполненная огнем. У Данте в «Божественной комедии» (Рай, песня 30) Эмпирей – десятое, уже невещественное небо, лучезарная обитель бога, ангелов и блаженных душ.
Эвр – ветер, утренний, первоначально восточный, затем юго-восточный, дующий во время зимнего солнцестояния.
Гроза пловцов, ненастный Орион – Орион, великан-охотник, преследователь Плеяд, был после гибели превращен в созвездие южного неба.
<4>
Балаклава
Здесь был Улисс
Балаклава – ныне один из районов Севастополя; упоминается у Страбона, Птолемея и других античных авторов под названием Симболон (отсюда до сих пор существующее название балаклавской бухты – «бухта символов»).
Здесь был Улисс – Улисс – латинский вариант имени древнегреческого героя Одиссея. Греки в позднейшие времена помещали мифический народ лестригонов (см. примеч. ниже) в Сицилии близ Леонтин, римляне – на южном берегу Лациума в области города Формий и называли Формий городом Лама. Считали также, что они – жители крайнего Запада, страны мертвых. Отсюда, вероятно, версия, что портом Лестригонов куда попал Одиссей, была Балаклавская бухта. «В уме моем быстро проносится стих Гомера об узкогорлой черноморской бухте, в которой Одиссей видел кровожадных листригонов», – писал А.И. Куприн, давший очеркам 1907–1911 годов о жизни Балаклавы и балаклавских рыбаков название «Листригоны».
В брандвахту глухо бьет – брандвахта – сторожевой корабль, несущий службу у входа в гавань или порт.
Илион – второе название Трои, города на северо-западе Малой Азии. Отсюда название гомеровской «Илиады», описывающей его осаду ахейцами, в которой принимал участие и Одиссей.
Кто в мирную Итаку отплывет – Итака – родной остров Одиссея. Нет единого мнения, соответствует ли ему существующий ныне гористый остров Ифаки в Ионическом море или древней Итакой был современный остров Левкада.
Того судьба загонит к Листригонам – лестригоны (листригоны), племя великанов-людоедов, которые, как рассказывается в гомеровской «Одиссее» (X, 80-132), во время возвращения Одиссея на Итаку разбили одиннадцать из его двенадцати кораблей.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Один во тьме, он часто здесь блуждал / И небеса с надеждой вопрошал, / В овечий плащ закутавшись от снега. / Вотще – такое изображение Одиссея, задержанного против воли на севере, вероятно, сознательная контаминация образов гомеровского героя и отправленного в ссылку поэта Овидия. Эта аллюзия задана не столько пушкинскими «Цыганами» с их описанием жизни сосланного поэта («Как мерзла быстрая река / И зимни вихри бушевали, / Пушистой кожей покрывали / Они святого старика», «Он ждал: придет ли избавленье. / И все несчастный тосковал, / Бродя по берегам Дуная, / Да горьки слезы проливал<.. >»), но самими «Тристиями» («Скорбными элегиями») Овидия, где поэт, живописуя и свой быт («Оледенев на ветру, вечным становится снег», «Мало людям тепла от широких штанин и овчины» – III, X, 14, 19, пер. С. Шервинского), сравнивал свою участь с судьбой Улисса:
Всяческих бед претерпел я на суше и на море столько,
Что по рассказам одним мог бы ты мне сострадать.
Ежели рядом со мной поставишь Улисса, увидишь:
Гневный был страшен Нептун, гневный Юпитер страшней.
(III, XI, 59–62, пер. С. Шервинского)
Такую ассоциацию поддерживает и то, что Овидий – в поле зрения Олерона, бравшегося за переводы овидиевых «Героид», «Тристий» (на их основе создан его цикл «Вечная ссылка»), «Любовных элегий» и «Писем с Понта» (см.: Трушкин В.П. Пути и судьбы. Литературная жизнь Сибири 1900–1920 гг. Иркутск, 1985. С. 317, 319). В этом контексте упоминание Понта (Понт Эвксинский – «гостеприимное море» – греческое название Черного моря, которое в сонете подспудно приобретает горький иронический смысл «негостеприимного» моря и места), заставляет также вспомнить о навеянных ссылкой овидиевых «Письмах с Понта».
<5>
Хиос
Вечер в Турецком квартале
Хиос – плодородный остров в Эгейском море у побережья Малой Азии, один из центров Эгейской культуры. В древности считался
одним из возможных мест рождения Гомера. С 1566 – под властью турок, с 1912 – в составе Греции. Столица острова город Хиос расположен на восточном побережье. Турецкий квартал находится к северу от его порта.
сквозь сеть мушарабьех – мушарабия (от араб. – машрабия) в архитектуре арабских стран узорчатые деревянные решетки, закрывающие снаружи окна, балконы, либо используемые как ширмы или перегородки внутри здания.
<6>
Шторм в Архипелаге
Сон
Архипелаг – Греческий архипелаг – группа гористых островов в Эгейском море, в составе Греции. Включает Северную и Южную Спорады, Эвбею, Хиос, Лесбос, Киклады, Крит и др.
Сюжет сна – тонущие мать и ребенок – вероятно, своеобразная метаморфоза мифа об Ино, дочери Кадма. Взяв на воспитание младенца Диониса, сына своей погибшей сестры Семелы (см. примеч. к тексту 11), Ино навлекла гнев богини Геры, наславшей безумие на ее мужа Афаманта, властвовавшего в Орхомене. Увидев, как Афамант убивает ее старшего сына Леарха, Ино, спасая младшего сына Мели-керта, бросилась вместе с ребенком со скалы в море, где оба превратились в божества, помогающие морякам: Ино – в Левкофею («белую богиню»), а Меликерт – в Палемона (это новое имя «борец» связано с его функцией покровителя истмийских игр, справлявшихся возле Коринфа, центра раннегреческого мореплавания). Так, Одиссей был спасен в бурю Ино-Левкофеей (Нот. Od. V 333–353). Вероятнее всего, что Ино бросилась на восточном побережье Центральной Греции в пролив Эврип, отделяющий материковую Грецию от острова Эвбея (отсюда начался и морской путь ненавистных ей пасынков – Геллы и Фрикса). Судьба Ино вспоминается во второй Олимпийской песне
Пиндара, фрагмент которой вошел в форме сонета в цикл Олерона (см. примеч. к тексту 22). Сам мотив «кораблекрушения» связует этот сонет не только с текстами 7 и 16, но и с сонетом «Кораблекрушение» Эредиа (см. примеч. к тексту 16).
<7>
У скал Аттики
Тень Лукреция
Аттика – полуостров на юго-востоке средней Греции, граничащий на севере с Беотией, на западе с Мегарской областью, имеет преимущественно горный рельеф (горы Киферон, Парнас, Гиметт). Главный город – Афины.
Лукреций – Тит Лукреций Кар (ок. 96–55 до н. э.) – римский поэт и философ, последователь Эпикура, автор поэмы «О природе вещей».
«Suavi mari magno turbantibus aequora ventis…» De rer. not., II – первая строка второй книги поэмы Лукреция «О природе вещей» («De rerum natura»). В 1915 г. Олерон поместил перевод из первой главы поэмы под названием «Гимн Эпикуру» в рукописном журнале «Тутурский сборник» (см.: Трушкин В.П. Литературный Иркутск: очерки, литературные портреты, этюды. С. 20). Данный сонет является вариацией первых 14 стихов второй главы поэмы:
Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого,
Не потому, что для нас будут чьи-либо муки приятны,
Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко.
Сладко смотреть на войска на поле сраженья в жестокой
Битве, когда самому не грозит никакая опасность.
Но ничего нет отраднее, чем занимать безмятежно
Светлые выси, умом мудрецов укрепленные прочно:
Можешь оттуда взирать на людей ты и видеть повсюду,
Как они бродят и путь, заблуждаяся, жизненный ищут;
Как в дарованьях они состязаются, спорят о роде,
Ночи и дни напролет добиваясь трудом неустанным
Мощи великой достичь и владыками сделаться мира.
О вы, ничтожные мысли людей! О чувства слепые!
В скольких опасностях жизнь, в каких протекает потемках
Этого века ничтожнейший срок! <…>
(De rer. nat., II, 1—14; пер. Ф. Петровского)
<8>
Станция Олимпия
Олимпия – местность в Элиде (см. вводное примечание к циклу).
Элида – западная область Пелопоннеса, на востоке граничит с Аркадией.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
две чьи-то тени шли – создающийся в сонете контраст между «туристической» Олимпией и Олимпией «сакральной» соответствует делению исторической Олимпии на две части: на Альтис (по греч. «alsos» – роща) – землю, принадлежащую богам, окруженную стеной Геракла, и на мирское пространство вне Альтиса.
«Hótel d’Lympie» (фр.) – «Отель Олимпия». Реально существовавший отель, функционировавший и в середине XX в.: путеводитель «Greece» сообщал, что «Олимпия» – отель третьей категории (соответствует нашим «трем звездам»), расположен на вершине холма вблизи музея, но не имеет из окон хорошего вида (Paris, 1955, серия «Hachette World Guides», р.360).
Бордо, Клико, Шабли – названия французских вин.
Табль д’от – табльдот (фр.) – обеденный стол с общим меню в пансионах, в гостиницах, на курортах.
О Зевс, о страж священной сей земли – в Олимпии, в Альтисе был расположен храм Зевса Олимпийского, построенный между 471–457 гг. до н. э. под руководством архитектора Либона (в храме скульптура Зевса работы Фидия (см. примеч. к тексту 23), считавшаяся седьмым чудом света).
Под сень… эгиды – эгида – атрибут божества, например, у Гомера щит Зевса; в переносном смысле – защита, покровительство.
Драхма – денежная единица в Древней и современной Олерону Греции различного достоинства. В начале употреблялась именно на Пелопоннесе.
Здесь подо мной, века не увядая, / Бессмертно спит невеста молодая – древняя Олимпия, уподобленная сказочной спящей красавице.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
<9>
Кронейон
Над раскопками
Кронейон – холм Кроноса, на котором приносили жертвы богу Кроносу, отцу Зевса, восточный отрог возвышенности Фолоё (ныне – плато Лала) на аркадской границе.
Над раскопками – речь идет о раскопках, сделанных в Олимпии
Э. Курциусом (см. примеч. к тексту 1). Отсюда и финальные строки: И в том, что там, не видно мне труда / Ряженного за драхму землекопа.
Здесь холм во тьме – холм Кроноса.
С Аркадских гор – горы из Аркадии простираются на востоке Элиды.
полная патэра – патера (лат.) – глубокий или плоский сосуд для питья, в основном чаша, используемая для жертвоприношений вина.
<10>
ГЕРАЙОН
Гермес и Вакх Праксителя
Гермес. Отта hygron
Герайон – дорический храм богини Геры, открытый в Альтисе в 1877 г. Самое крупное сооружение архаической эпохи в Олимпии, датируется VII–VI в. до н. э.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Гермес и Вакх Праксителя – найденная при раскопках в 1877 г. в нише храма Геры мраморная статуя Праксителя «Гермес с младенцем Дионисом» (датируется ок. 340 г. до н. э.; ныне в археологическом музее Олимпии). Судя по сохранившемуся изображению статуи на фресках в Помпеях, Гермес держал в руке кисть винограда, которой забавлял маленького Диониса.
Гермес – вестник богов, бог путей, сопровождающий путника. Образ Гермеса возникает в переведенном Олероном сонете Эредиа «Гермесу Криофору»:
За то, что, друг наяд, он верен нашим селам,
И делает козу угодной для козла,
И, милостью его умножась без числа,
Галезские стада по злачным бродят долам, —
Почтить его должны мы в празднестве веселом,
Чтоб кровля пастыря родной ему была.
Для демона семьи честь жертв равно мила, —
На пышном алтаре или на камне голом.
Почтим же Эрмия. Сиянье храмов бог
Не предпочтет тому, кто набожность сберег
И жертву чистую творит ему с любовью.
Там, у твоей межи, воздвигнем, друг, курган,
Убьем козла, и пусть под жертвенною кровью
Прах станет пурпурен и свежий дерн багрян.
Отта hygron – греч. «влажный (мягкий) взгляд». Отсюда в 11 строке сонета: «Грустят глаза под влажной поволокой».
И облачка сменялись над Гиметом – в оригинале с опечатками: И облачки смеялись над Гиметом; Гиметт (ныне – Имитт, при жизни Олерона – Треловуни) – горный массив на юго-востоке Средней Греции, на востоке Афин, знаменит своим медом и каменоломнями мрамора.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
И под резцом холодный матерьял / Делил восторг с пылающим поэтом… – метафора, заставляющая вспомнить миф о статуе Галатеи, ожившей по желанию скульптора Пигмалиона, вероятно, возникает и потому, что Пракситель был создателем первого скульптурного изображения обнаженной богини любви – Афродиты Книдской.
Промчится тенью тучка золотая – ср. стихотворение М. Лермонтова «Ночевала тучка золотая…»
<11>
Вакх
Семела – Семела, дочь Кадма и Гармонии, родила Вакха (Диониса) от Зевса
Эрмий- Гермес (см. примеч. к тексту 10).
Силен… Менады – демоны плодородия Силены вместе с сатирами и вакханками (менадами, т. е. буйными, безумными) составляли свиту Диониса.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
<12>
ХРАМ ЗЕВСА
Восточный фронтон
Битва Лапифое и Кентавров Пеония
Храм Зевса – храм в Альтисе, раскопанный Э. Курциусом (см. примеч. к тексту 8).
Восточный фронтон. Битва Лапифое и Кентавров Пеония – по Павсанию, битва Лапифов с Кентаврами – произведение Алкамена из Афин, а приготовление к состязанию Эномая с Пелопом – работа скульптора Пеония (V: X. 6–8; см. примеч. к текстам 17 и 19). То, что у Олерона фронтон с битвой лапифов приписан Пеонию и назван «восточным» (а не западным, как принято сейчас), не просто ошибка. Путаница связана с тем, что у Павсания фигурирует не «восточный» фронтон, а «передний», не «западный», а «задний». Правда, к началу XX в. современная точка зрения была закреплена даже в путеводителях, например в немецком путеводителе «Griechenland und Kleinasien» (7-auf., Lpz.-Wien, 1906). Ныне ученые вообще сомневаются, имели ли оба названных скульптора отношение к работе над фронтонами храма (см.: Соколов Г.И. Олимпия. М., 1981, с. 92, 107–108). От фигур фронтонов и метоп (см. примеч. к тексту 13) найдены значительные остатки.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Битва Лапифов и Кентавров – сражение, происшедшее во время празднования бракосочетания царя фессалийского племени лапифов Пирифоя (Пиритоя) с Гипподамией (см. примеч. ниже). На свадебный пир были приглашены и кентавры (родоначальник их – Лапиф и Кентавр – родные братья). Конфликт спровоцировал кентавр Эвритион, захотевший похитить невесту. Увидев это, другие опьяненные кентавры попытались наброситься на женщин. В этой битве кентавры были побеждены лапифами и греческими героями, в том числе присутствовавшим на свадьбе Тесеем.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Этому же сюжету посвящены сонеты Эредиа «Кентавры и лапифы» и «Бегство кентавров», где изображается победа над кентаврами Геракла. Приводим их в переводе Олерона:
Кентавры и Лапифы
На брачном пиршестве, разгульны и хмельны,
Бойцы и дети Туч объяты ликованьем,
И руна и тела под трепетным сияньем
В одну шумящую толпу сопряжены.
И смех и топот… Крик! И бьется грудь Жены
Под натиском коня, зажженного желаньем.
Мгновенный гром копыт смешался с буйным ржаньем.
Столы повержены. Мечи обнажены.
Тогда поднялся тот, пред кем они – пигмеи…
На раменах его страшилище Немей,
И мертвые клыки, оскалившись, грозят.
Геракл. И чудища взбесившегося стада,
Внезапно присмирев под гневной силой взгляда,
Косятся, фыркают и пятятся назад.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Бегство кентавров
Они бегут. Их мозг убийством захмелей.
Их гонит дикий страх. Там, в скалах, их ограды,
Там их убежища, а сзади нет пощады,
И запах льва струит полночный аквилон.
Их ноги топчут гидр и горных стеллион.
Им бурные ключи и бездны не преграды
И вот уже видны далекие громады:
И Осса, и Олимп, и черный Пелион.
Один из беглецов порой на миг отстанет,
Взовьется на дыбы, и зорко даль оглянет
И снова с братьями несется в табуне.
А там, за ними вслед, грозящею лавиной,
Гигантски удлинясь при пламенной луне,
Чудовищная тень Геракла в шкуре львиной.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Шумит обряд веселого Гимена – речь идет о свадьбе Пирифоя
(Пиритоя) с Гипподамией, дочерью лапифа Атрака.
Забила кровь под конскою пятой – то есть под копытами кентавров.
Над клубом тел коней, детей и жен / Простер свою десницу Аполлон. / И с той поры они доныне живы – статуя Аполлона расположена в центре западного фронтона храма Зевса. Мотив «окаменения» свой как для античности (например, Ниоба, окаменевшая после убийства ее детей Артемидой; из «Описания Эллады», известно, что рельеф с сюжетом «Аполлон и Артемида поражают стрелами детей Ниобы» украшал трон Зевса работы Фидия, см.: Paus. V: XI.2, а также Соколов Г.И. Олимпия. М., 1981, с. 143), так и для сонетов Эредиа. Олерон писал об этом так: «Этот одинокий испанец, родившийся на несколько веков позже (а может быть, и раньше) своего времени, потомок конквистадоров, с их жаждущей сказок душой, реалист-романтик и визионер, Эредиа в 118 навек застывших, мгновенных всплесках потока отлил пластической неподвижностью всю многоформность текучей, изменяющейся, теряющейся и возникающей, чтобы кануть, Майи» (Предисловие переводчика // Эредиа Х.М. Трофеи. Д., 1925, с. 22). Наиболее очевидно это в сонетах «Скороход» и в финале сонета о Микеланджело, которые приведем в переводе Олерона:
Скороход
Дельфийский стадион… Соперничество с Фим ом…
И, вестница побед, гремящая труба…
Так Ладас и теперь, на цоколе столба,
Несется, бронзовый, в бегу неудержимом.
Весь торс – вперед. Лицо – со взглядом недвижимым.
Пот, бронзовый, застыл у бронзового лба.
Как будто он живым, весь – буря, весь – борьба,
Из горна скульптора исторгся с жарким дымом.
Он бьется весь в огне… Победа так близка…
В груди дыханья нет… Вздымаются бока,
И мускулы дрожат извивами металла.
Ему уж не сдержать разбега своего,
И мчится он туда ареной пьедестала,
Где пальмы, крики толп, венки и торжество.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Микель Анджело
Всю глубь трагических мучений он испил,
Когда, покинув Рим, один в тени Сикстины,
Творил по мраку стен могучие картины
И создал День Суда, Пророков и Сивилл.
Он слушал, как Титан томился в нем без сил,
Закован и взнесен на горные вершины,
Как мчались Слава, Страсть и Родина в стремнины.
Он знал, что грезы лгут и все – лишь для могил…
Он знал тяжелый сон гранитных изваяний:
Рабы, объявшие скалы тяжелой грани, —
Как странно перепрел он буйную их рать,
И в хладных мраморах, где яростно и глухо
Кипела страсть его, заставил трепетать
Гнев пред Материей сковавшегося Духа!
<13>
Метопы
Подвиги Геракла
Метопы – прямоугольные деревянные, глиняные или преимущественно каменные плиты, украшенные иногда росписью или рельефами, которые, чередуясь с триглифами, составляли фриз дорического ордена. В храме Зевса метопы (размером 1,6 м. на 1,5 м.) располагались не на внешнем фризе, а за торцовыми колоннами, над входами в пронаос (греч. – «предзал») и опистодом (задняя часть храма). Движение вокруг храма Зевса шло, огибая его от северо-западного угла к северо-восточному. Метопа с изображением первого подвига Геракла находилась в левом углу западной стороны храма, с последним подвигом – в правом углу восточной стороны (см.: Соколов Г.К Указ. соч., с.125). Часть метоп из храма Зевса была после раскопок 1829 г. вывезена во Францию и хранится в Лувре, другая – в археологическом музее Олимпии.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Подвиги Геракла – рельефы метоп храма Зевса в Олимпии (470^156 гг. до н. э.) изображали 12 подвигов Геракла, возобнови-теля Пелопских игр, устроителя празднеств в Олимпии, благодаря чему Олимпия сделалась средоточием всей Эллады. Геракл вместе с тем олицетворял победу дорийцев и дорического государства. Из двенадцати рельефов Олерон выбирает пятый – охоту Геракла на керинейскую лань (см. примеч. к тексту 14). Первый раздел «Трофеев» Эредиа «Греция и Сицилия» включает в себя цикл сонетов о Геракле и его подвигах (см. примеч. к тексту 12).
Цветы в венке дорических колонн – дорический ордер отличался геометрически четкими и строгими линиями, растительный орнамент характерен для коринфского ордена. Возможно, что здесь речь идет не о смеси ордеров, а о живых цветах, растущих в «венках» дорических колон, что заставляет вспомнить о строчке «Растит живой аканф над мертвой колоннадой» из сонета Эредиа «Забвение» (см. примеч. к текстам 1 и 20).
из мраморов Родопы – Родопы – горный массив в юго-западной Фракии, простирающийся от северо-запада к юго-востоку.
Где тяжкий фриз на звенья разделен – В дорическом ордере фриз членится на метопы и триглифы, в ионическом и коринфском ордерах заполняется сплошной лентой рельефов или оставляется пустым.
на струнах Каллиопы – Каллиопа – одна из девяти муз, муза эпической поэзии и науки; музы играли на инструментах.
в кольце антаблемента – антаблемент – балочное перекрытие пролета или завершение стены, состоящее из архитрава, фриза и карниза. В данном случае имеются ввиду метопы, опоясывающие кольцом храм Зевса с запада на восток.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
<14>
Керинейская лань
Керинейская лань – пятая метопа на западной стороне храма Зевса. Из 12 метоп эта – одна из наиболее сильно поврежденных.
Кончался год – Геракл преследовал целый год посвященную богине Артемиде лань с золотыми рогами и медными ногами на горе Керинее, чтобы поймать ее живую. Попал ей стрелой в ногу и поймал в Аркадии или в стране Гипербореев. Олерон, видимо, ориентируется на последнее, отсюда создаваемый им «льдистый» пейзаж. Этот подвиг Геракла описывается у Пиндара (см. примеч. к текстам 21 и 22) в 3-й Олимпийской песне во 2-й антистрофе, 2-м эподе и 3-й строфе:
Это видел Геракл,
И дух устремил его в путь к Истрийским пределам.
Там дочь Латоны,
Стремительница коней,
Встретила его,
Пришедшего взять
Из теснин и извилистых недр Аркадии
По указу Еврисфея, по року отца
Златорогую лань,
Некогда обещанную Ортосии
Писаным обетом Таигеты.
В погоне своей
Он достиг земель, что за спиной ледяного Борея <…>
(пер. М.Л. Гаспарова)
Средь Истрскш чащ, на льдистом берегу – Истрия – колония, основанная ок. 650 г. до н. э. южнее устья Истра (ныне – Дунай).
любимицы Дианы – см. примеч. к тексту 1 об отождествлении Артемиды и Дианы. Образ Артемиды возникает в цикле Эредиа «Артемида и нимфы».
невольник Гекаты – Геката – богиня мрака, ночных видений и чародейства. В то же время она лунная богиня, близкая Селене и Артемиде.
<15>
Скованный Прометей
Скованный Прометей – среди метоп в Олимпии такого сюжета нет. Однако из «Описания Эллады» Павсания известно, что окружающие трон статуи Зевса барьеры были расписаны художником Паненом, братом Фидия. Среди изображений была и фигура закованного Прометея, к которому направляется Геракл. При этом Павсаний ссылается на предание об освобождении Прометея Гераклом (V: XI.6).
Артемида с ланью. Римская копия с греческого оригинала Jleoxapa (конец IV в. до н. э.). Париж, Лувр
Афина, Геракл, держащий небосвод, и Атлант с золотыми яблоками Гесперид. Метопа храма Зевса в Олимпии. Ок. 460 до н. э. Олимпия, музей
Кто ты в цепях? – Титан. А ты? – Герой – диалог между героем Гераклом и сыном титана Иапета Прометеем, прикованным к горам Кавказа по воле своего двоюродного брата Зевса. Геракл по зевсовой воли освобождает Прометея и убивает терзавшего его орла (у Олеро-на – коршуна) по пути в сад Гесперид за золотыми яблоками. Образ Прометея присутствует в сонетах Эредиа, в том числе в приведенном нами сонете о Микеланджело (см. примеч. к тексту 12). Само же построение диалога аналогично диалогу из второй строфы сонета Эредиа «Сфинкс». Приводим его в переводе Олерона:
В лесистых логовах, где черная скала
Хранит отверстый грот на скатах Киферона,
Таится чудище, соперница Грифона,
С девичьим обликом и крыльями орла.
И Чья-то на порог однажды тень легла.
– Кто, дерзкий, между мной и блеском Аполлона?
– Любовь. – Ты бог? – Герой. – У девственного лона
Ты хочешь пасть? – Любовь мой страх превозмогла.
Пришел Беллерофонт и укротил Химеру.
– Безумец, уходи, оставь мою пещеру!
– Ты любишь… – Так приди ж… О слышишь костный хруст:
Как когти рук моих вокруг тебя сомкнуты…
– Я поцелуй сорвал с твоих дрожащих уст…
– Ты гибнешь, не ликуй… – О сладкие минуты!..
Над спящей в льдах двуглавою горой – речь идет об Эльбрусе, к которому (или вообще в горах Кавказа), по одной из легенд, был прикован Прометей (см. об этом «Прометей в кавказских легендах и мировой поэзии» в книге Алексея Веселовского «Этюды и характеристики» (М., 1907)).
<16>
Погребение Икара
Погребение Икара – среди метоп в Олимпии такого сюжета нет. Павсаний в «Описании Эллады», рассказывая о Фивах, о тамошнем храме Гераклу и подаренной храму Дедалом в благодарность за погребение Икара статуи (по Аполлодору – Дедал поставил эту статую в Олимпии – II, 6, 3), сообщает следующее. Икар и Дедал не летели, а плыли под парусами, изобретенными Дедалом. «Икар, который менее искусно управлял своим судном», перевернулся. «Икар утонул, и его труп волны вынесли на бывший тогда безымянный остров, выше Самоса. Случайно был на нем Геракл; он узнал труп, похоронил его там и еще и доныне есть небольшая насыпь на мысе, выдающемся в Эгейское море. От имени этого Икара получили свое название и остров и омывающее его море» (XI: XI.4–6). Считается, что Икар упал в ту часть Эгейского моря, которая по его имени стала Икарийским морем. Миф соединяет имя Икара и его погребение с островом Икарос (ныне о. Икария, при жизни Олерона – Никария). Этот остров, расположенный близ малоазиатского берега и острова Самоса, принадлежит к Спорадам. В то же время мотивы «гибели в море», «кораблекрушения» позволяют соотнести этот сонет так же, как тексты 6 и 7, с сонетом Эредиа «Кораблекрушение» в переводе Олерона:
Был ясен неба свод и бриз ласкал корму,
И Фарос пламенел, в рангоуте играя,
Когда, в живой Арктур пытливый взор вперяя,
Повел он свой корабль в изменчивую тьму.
Уж он не повернет к Египту своему.
Один, он тихо спит в песках чужого края,
Где бурей постлана постель ему сырая
И ветви чахлых кущ склоняются к нему.
В глубокой складке дюн, под тесным гнетом свода,
Без звезд, луны и зорь, во мраке без исхода,
Обрел пристанище скиталец мореход.
У Эллинских брегов, где прах его без урны,
Храните тень его, Земля и Бездны Вод:
Ты будь легка, а вы – бесшумны и безбурны.
Эвр – см. примеч. к тексту 3.
среди Спорад – в античности Спорадами называли все острова Эгейского моря, не входящие в группу Киклад. Теперь различают Северные Спорады на севере от Эвбеи и Южные, ближе к южному побережью Малой Азии.
Наяды – нимфы, хранительницы вод, ручьев и родников.
У Косских скал – остров Кос второй по величине остров Додеканеса (Южных Спорад).
отмели Калимны – речь идет о расположенном недалеко от острова Кос острове Калимносе, входящем в Южные Спорады.
волна Архипелага – см. примеч. к тексту 6.
<17>
Альтис
Ника Пеония
Альтис – см. примеч. к тексту 8.
Ника Пеония – статуя богини Победы (Ники) работы греческого скульптора 2-й половины V в. до н. э. Пеония из Менде. Из его произведений сохранилась только Ника в Олимпии (ок. 420 г. до н. э.; реконструирована и находится ныне в музее Олимпии). Павсаний в «Описании Эллады» указывает на Пеония как на создателя Ники и всех изображений на восточном фронтоне храма Зевса в Олимпии (V: X, 8, а также V: XXVI; см. примеч. к тексту 12).
Ника. Скульптура Пеония из Менде. Ок. 420 до н. э. Олимпия, музей.
Справа: реконструкция
И делят власть с огнями Колесницы – речь идет об огненной колеснице Гелиоса-Аполлона (см. примеч. к тексту 1).
на острие скалы – статуя Ники стоит на треугольном, суживающемся кверху постаменте. Отсюда и ассоциации со скалой.
Простря покров шумящей багряницы – ср. с заключительной терциной сонета «Возничий», вошедшего в переводе Олерона в издание «Трофеев» Эредиа 1973 г.:
Ты б видел, как в огне небесной колесницы
Победа мчит ему с гирляндой ярких роз
И скипетр, и венец, и пурпур багряницы.
Сокровищницы и храм Геры. Реконструкция
в объятьях Арсиноэ – по Гигину, Арсиноей зовут одну из дочерей Океана.
<18>
ТЕРРАСА СОКРОВИЩ
Сокровищница Гелойцев
Амфора
Терраса сокровищ. Сокровищница Гелойцев – как писал Павсаний в «Описании Эллады», «есть в Альтисе терраса из пористого мрамора, цвета паросского, лежит она на севере от храма Геры, и от задней части ее подымается склон горы Крония. На этой террасе находятся сокровищницы <…>» (VI: XIX, 1). На террасе стояло в одном ряду 12 сокровищниц (т. е. даров богам) различных городов. Фундаменты сокровищниц были открыты в 1877 г. Время их возведения относят к VI до н. э. Последней в ряду, к востоку, почти у самого стадия (стадиона), была сокровищница гелойцев, то есть жителей города Гелы, расположенного на юго-западном берегу острова Сицилии. Уже во времена Павсания в ней не сохранилось ни одной из статуй, принесенных в дар.
Амфора – сам предмет описания – амфоры – вызывает ассоциации с сонетом Эредиа «Ваза», переведенном Олероном:
Рукой чеканщика, прилежной и умелой,
Нарезан на кости рельефов легкий ряд…
Колхидский лес, Язон, Медеи страшный взгляд…
Блестящее Руно сливается со стелой…
Лежит бессмертный Нил… Такой отравно спелый,
Гирляндами кистей свисает виноград…
В цветах пасется вол, и пьяный хор Менад
Венчает Юного, рожденного Семелой…
Над ними конный бой: сраженные бойцы…
Геронты, женщины, процессия, жрецы, —
И сверху, наконец, орнамент змеевидный.
А ручки, – напряглись изгибами хребтов
И пьют исчадия Тифона и Эхидны,
Упершись грудями в закраины бортов.
нарядных терракот – терракота (от итал. terra cotta – обожженная глина), расписная керамика.
узкий переплет /По горлышку каракулъкой идет – здесь: керамический орнамент.
Меандр – этот тип орнамента, названный по ассоциации с одноименной извилистой рекой в Малой Азии, получил широкое распространение в декорировании сосудов уже в эпоху Эгейской культуры. Полосы меандра разделяли четыре фриза сокровищницы гелойцев.
<19>
Роща Пелопса
Победители
Роща Пелопса – в 1879 г. к северу от храма Зевса открыто святилище царя Пелопа (Пелопса) – внука Зевса, сына Тантала. От его имени образовано географическое наименование полуострова Пелопоннес (буквально – «остров Пелопса»). В Олимпии, которую он присоединил к своим владениям, его чествовали как героя и приносили в жертву на его могиле черного барана. Изображение состязания Пелопа с царем Эномаем ради его дочери Гипподамии украшало восточный фронтон храма Зевса в Олимпии (см. примеч. к тексту 12). «Внутри Альтиса отведен священный участок и Пелопсу: из всех героев, находящихся в Олимпии, элейцы чтут Пелопса настолько же больше других, насколько Зевс для них выше других богов. Пелопион находится направо от входа в храм Зевса, по направлению к северу; он отстоит от храма на таком расстоянии, что между ними можно поместить и статуи и другие приношения <…>; он окружен каменной оградой, внутри которой растут деревья и стоят статуи. Вход в него находится с западной стороны. Говорят, что этот участок отвел Пелопсу еще Геракл, сын Амфитриона: он был потомком Пелопса в четвертом поколении <…>», – пишет Павсаний в «Описании Эллады» (V: XIII. 1–2). Одна из «Картин» Филострата III посвящена Пелопсу; он же – центральный персонаж 1-й Олимпийской песни Пиндара:
Для славы его
Дал ему бог золотую колесницу и коней с неутомимыми крыльями.
Он поверг Эномаеву мощь,
Он возлег с его дочерью,
И она родила ему шесть сыновей,
Шесть владык, блистающих доблестью.
А теперь,
Почитаемый ярью кровавых возлияний,
Он почиет у Алфейского брода,
И несчетные странники стекаются к его могиле
Помолиться у алтаря.
Но слава его,
Слава Пелопа
Далеко озирает весь мир с Олимпийских ристалищ,
Где быстрота состязается с быстротой
И отважная сила ищет своего предела <…>
(пер. М.Л. Гаспарова)
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
В одолей-большое зодиакальное созвездие, находящееся между Козерогом и Рыбами.
Сигнальный рог зовет вас, агонисты – агонисты (от «агон» борьба) – здесь: участники Олимпийский игр. Игры устраивались в первое или второе полнолуние после летнего солнцестояния (июль-август) в продолжении 5 дней: в 1-й день приносились жертвы Зевсу, Гестии и Пелопу, во 2-Й-4-Й дни проходили сами состязания (бег, кулачный бой, борьба, панкратий и бег в вооружении проходили в 4-й день), в 5-й день чествовали победителей и пировали. В день соревнований с первыми лучами солнца раздавался торжественный звук трубы, затем через сводчатый проход на стадион входили гелланодики (судьи) в пурпурных плащах и венком на голове, а за ними – атлеты. Конные состязания устраивались на ипподроме.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
И вдруг зарей плеснуло в бледный Столп – на противоположной стороне от места старта на расстоянии стадия (в Олимпии стадий составлял 192,27 м.; отсюда – стадион) находился поворотный столб (мета), до которого добегали или обегали состязавшиеся. Каменные поворотные столбы были и на ипподроме, где посредине бегового поля стояли три столба с надписями: на первом – будь решительным, на втором – спеши, на третьем – поворачивай.
Ликуй, святая Гелла/ – возможно, имеется ввиду сицилийский город Гела, так как в др. – греч. встречается его написание и через два «лл».
Да славится Эвмолп! – Эвмолп, сын бога Посейдона, считался
учредителем Элевсинских мистерий.
Йо! – греч– восклицание: 1) горя; 2) изумления (негодования): охо! 3) радости: о!
<20>
Стадион
Стадион – находился в Альтисе вблизи от гипподрома и храма Деметры. В Олимпии постоянный четырехугольный стадион появился около 540 г. до н. э. С западной стороны он примыкал к подножию холма Кроноса, с остальных сторон были возведены земляные насыпи, где могло разместиться до 40 000 зрителей.
Из черепков аканфового свитка – акант (аканф) – мягкое и гибкое растение (медвежья лапа), стилизованные листья которого нашли широкое применение в греческом искусстве – в коринфских капителях колонн. Ср. у Эредиа в сонете «Забвение» (см. примеч. к текстам 1 и 13).
<21>
Пиндара 1-й Олимпийский эпиникий Гиерону Сиракузскому
Пиндар – Пиндар (518 г. до н. э.– 438 г. до н. э.) – великий греческий поэт.
1-й Олимпийский эпиникий Гиерону Сupакузскому – эпиникий (греч. – «победная песнь», строящаяся на чередовании строф, антистроф и заключительных эподов) – хвалебная песнь в честь победителей в войне или спортивных состязаниях, исполнявшаяся в сопровождении хора и танцев.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Крупнейшие авторы этого жанра – Пиндар и Вакхилид (см. примеч. к тексту 27). Главный герой первой Олимпийской песни Пиндара – Пелоп (см. примеч. к тексту 19). В русской традиции переводилась или как «Первая Олимпийская ода», или как «Первая Олимпийская песня». Полное название текста «Гиерону Сиракузскому и коню его Ференику на победу в скачке. Год-476». Гиерон, правивший с 478–466 гг. до н. э. Сиракузами (город на восточном побережье острова Сицилия) в 476 г. до н. э. одержал Олимпийскую победу в конном беге. Сонет Олерона является переложением первой строфы Пиндара:
Лучше всего на свете —
Вода;
Но золото,
Как огонь, пылающий в ночи,
Затмевает гордыню любых богатств.
Сердце мое,
Ты хочешь воспеть наши игры?
Не ищи в полдневном пустынном эфире
Звезд светлей, чем блещущее солнце,
Не ищи состязаний, достойней песни,
Чем Олимпийский бег.
Лишь отсюда многоголосый гимн
Разлетается от мудрых умов,
Чтобы славить Кронида
У блаженного очага Гиерона <…>
(Пер. М.Л. Гаспарова)
гимн хволенья в честь Отца – гимн в честь Зевса (Кронида). к лугам Тринакрии златой – Тринакрия – название острова Сицилия. Здесь, по мифу, паслись белоснежные быки Гелиоса (возможно, что связь с богом Солнца – дополнительная мотивировка при выборе эпитета «златой»; он у Олерона – вспомним о «златых» берегах Алфея – ассоциируется не просто с «песчаным» берегом, а скорее с «золотым веком» самой Олимпии).
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
<22>
Пиндара 3-й Олимпийский эпиникий Ферону Акрагантскому
3-й Олимпийский эпиникий – В настоящее время этот текст Пиндара имеет другую нумерацию и является 2-й Олимпийской песней. В русских переводах XIX в., например у В.И. Водовозова, как и у Олерона, фигурирует как «Третья олимпийская ода». Полное название оды «Ферону Акрагантскому, сыну Энесидама, на победу в колесничном беге. Год – 476». Ферон, союзник Гиерона Сиракузского, правил Акрагантом (городом на южном берегу острова Сицилии) в 487^72 г. до н. э. Сонет Олерона является переложением первой строфы и фрагмента первой антистрофы Пиндара:
Песни мои, владычицы лиры,
Какого бога,
Какого героя,
Какого мужа будем мы воспевать?
Над Писою властвует Зевс;
Олимпийские игрища учредил Геракл
От первин победы;
Но воскликнем мы ныне о Фероне,
Ибо победоносна была его четверня.
Он милостив к странствующим,
Он оплот Акраганта,
Он цвет от корня достопрославленных предков,
Блюстителей города;
<…>
И ты, Зевс,
Сын Крона и Реи,
Восседающий на престоле Олимпа,
И над вершиною игр у Алфеевского брода,
Тронься моею песней
И оставь им в твоей милости отчие поля —
В роды и роды.
(пер. М.Л. Гаспарова)
Форминта – форминга – самый древний греческий струнный инструмент.
В дорическом краю – у Павсания в «Описании Эллады» читаем, что из пяти частей Пелопоннеса три части занимали дорийцы, пришедшие из-под Эты (V: I. 1–2).
Алфей, священный берег роя – Олимпия расположена на правом берегу Алфея (см. примеч. к тексту 1), вдоль его древнего русла проходила священная дорога в Олимпию.
Там, где струи звенят, как Каллироя – Каллироей именуются в древнегреческой мифологии: 1) одна из океанид; 2) речная нимфа; 3) ручей, названный по имени покончившей с жизнью вблизи него калидонской девушки, отвергшей любовь жреца Диониса.
Вскормил Геракл геройскую семью – восстановив Олимпийские игры, Геракл тем самым умножил число героев.
Увенчан был трофеем боевым – в последний день олимпийских игр победителям вручали венок, сплетенный из срезанных золотым ножом ветвей священной оливы, растущей перед западным фасадом храма Зевса. Венчание оливковым венком олимпийских победителей возводилось к Гераклу (Paus. V: VII.7), увидевшему оливы во время поисков Керинейской лани. Это описывается у Пиндара в 3-й Олимпийской песне (10–23):
Это Писа велит мне начать,
Ибо от Писы разлетаются меж людей
Песни, причастницы бессмертных,
Спеша к тому, чьи кудри и лоб
Безупречный этолиец, судящий над эллинами,
Во исполнение древних Геракловых заветов
Осенил бледной красою оливы,
Которую некогда от тенистых истоков Истра
Сын Амфитриона
Принес в Олимпию, —
Лучшую память Олимпийских игр.
Он принес ее от гипербореев,
Служителей Аполлона,
Умолив их словами разума
Во имя святилища Зевса, славного по всей земле,
О дереве, осеняющем мужей и венчающем подвиги.
Алтари отца его уже освящены,
И луна, зеница сумерок, луна в золотой колеснице
Полным блеском сияла ему с небес,
Когда он утвердил
Святой закон пятилетних великих игр
На алфейских склонах, достоянии бога.
Не цвела еще деревами
В Кронийской долине Пелопова земля,
И голый сад покорствовал солнечным острым лучам.
<…>
Он застыл, увидев их деревья,
И сладкое желание обуяло его
Посадить их вокруг ристалищ,
Огибаемых в беге двенадцать раз.
(1а-2а; За; пер. М.Л. Гаспарова)
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Мы ж за коней Ферона возгремим – речь идет о победе коней Ферона в колесничном беге.
<23>
Мастерская Фидия
Нерон
Мастерская Фидия – мастерская выдающегося греческого скульптора периода высокой классики V в. до н. э. Фидия находилась в «мирской» части Олимпии, на западе от Альтиса, во время раскопок найдены ее остатки.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Первоначально полагали, что Фидий руководил строительством храма Зевса Олимпийского, но к концу XIX в. сложилось мнение, что он прибыл в Олимпию через 20 лет после окончания строительства, в 437 г. до н. э. Тогда же была выстроена его мастерская. В V в.н. э. здесь была устроена христианская церковь, но раскопки 1954 г. подтвердили предположение, что изначально постройка была мастерской Фидия.
Нерон дрожит: о Тигре и Евфрате / Поет стихи в театре завтра он – император Нерон (37–68) публично выступал с 64 г. как певец, актер и возница на арене цирка. В 66–68 гг. он совершил поездку по Греции, где заставил себя чествовать как победителя нескольких артистических соревнований. «Летом 67 года Нерон, прибыв в Олимпию, распорядился выстроить себе в юго-восточной части Альтиса дом в греко-римском стиле [в восточной части Олимпии, вблизи стадиона и галереи Семикратного эха – Е.Т.-Г.] <…>.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Его страсть к декламации и игре на кифаре особенно ярко выразилась на этих играх. Признав программу празднеств слишком бедною, он включил в нее музыкальные и поэтические состязания <.. > Нерон, желая показываться на колесницах в аллеях Альтиса, приказал проломать боковую стену ограды» (Олимпия по В. Лалу и П. Монсо: изложил К. Мазурин. М., 1892. С. 39; 52). Как писал римский писатель Гай Светоний Транквилл (ок. 69-141) в «Жизнеописании двенадцати цезарей», Нерон, вопреки обычаю «на Олимпийских играх ввел музыкальные состязания. <.. > Во время его пения выходить из театра не разрешалось даже ради самой настоятельной нужды. <.. > Впрочем, трудно поверить, до какой степени Нерон волновался и робел на этих состязаниях, как ревниво относился к своим конкурентам, как боялся судей. <…> В Греции он во многих местах выступал в качестве колесничного возницы. На Олимпийских играх он правил даже запряжкой в десять лошадей, хотя за это самое в одном своем стихотворении порицал царя Митридата. Однако он упал с колесницы <…> Тем не менее, он был награжден как победитель» (23–24). Сооружение римской триумфальной арки в Олимпии к юго-востоку от храма Зевса, также приписывается Нерону.
Барбитон – барбитос (барбитон) – струнный инструмент, одна из разновидностей лиры.
Петроний нем – Петроний Арбитр – римский писатель первой половины I в., автор «Сатирикона». Был «арбитром изящества» при Нероне. В 66 г. принужден Нероном покончить жизнь самоубийством из-за предполагаемого участия в заговоре Пизонов в 65 г.
Летает плектр – плектр – палочка для извлечения звука на струнных инструментах (кифара, лира, барбитон) появилась в Греции с VII в. до н. э.
<24>
Последний грек
Забыт Геракл – наступающая эпоха христианства вытесняет старую религию и ее героев.
Умолкли песни Пану – речь идет о песнях Пиндара. В «Жизнеописании Пиндара» рассказывалось, что «бога Пана видели между Кифероном и Геликоном, певшего Пиндаров пеан, и за это Пиндар сложил названному богу песню с благодарением за такую честь; начало же той песне – “О Пан, блюдущий Аркадию, хранитель святых оград”» (пер. М.Л. Гаспарова). В то же время забвение Пиндара фиксирует начало новой исторической эпохи, наступившей к концу жизни поэта, когда он напрасно пытался отстаивать «традиции панэллинского аристократического единения» (Гаспаров М.Л. Поэзия Пиндара//Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. М., 1980, с. 382, сер. «Лит. памятники»). Образ Пана возникает в сонете Эредиа «Пан» из цикла «Артемида и нимфы» (перевод Олерона републикован в издании «Трофеев» 1973 г.).
Олимпия. Современное фото
Угас во тьме Ахейский ореол – (ореол от лат. aureolus – золотой диск/венец); возможно речь идет о победе римлян над Ахейским союзом в 146 г. до н. э., что положило конец политической самостоятельности Греции и ее прежней славе.
И Ромулов ликующий Орел /Припал на грудь к безгласному титану – серебряный (позже золотой) орел с распростертыми крыльями на длинном шесте (аквила) – священный знак (знамя) римских легионов со времен полководца Мария. «Ромулов» – здесь подразумевается не столько основатель и первый царь Рима Ромул, сколько военная мощь Римской империи. Ср. образ орла и титана с сонетом о скованном Прометее (см. примеч. к тексту 15); здесь скованным титаном оказывается сама Греция.
Перегрин – Перегрин Протей – родился в начале II в. в Парии, расположенном при входе в Геллеспонт. Вел бродячую жизнь, но, в конце концов, поселился в Афинах, откуда и отправился в Олимпию, так как принял решение сжечь себя во время Олимпийских игр, что и осуществил в 165 г. (встречаются другие даты – 166 г. или 168 г.). Биография Перегрина, мошенника и отцеубийцы, и история его самосожжения сатирически изображена в сочинении греческого писателя II в. Лукиана «О кончине Перегрина» («De morte Peregrini»). Лукиан говорит о нем как о преступном, развратном, глупом и славолюбивом старикашке, призывая читателей в финале: «Итак, смейся и ты, милейший, а в особенности когда услышишь, как другие восторгаются Перегрином» (45, пер. Н.В. Баранова). На такую трактовку Лукиана ссылался Ф. Энгельс в работе «К истории первоначального христианства», так как Лукиан комически живописует неудачные попытки Перегрина стать одним из христианских мучеников. Олерон, напротив, трактует его образ как героический, видя в Перегрине борца с тиранией Римской империи и последнего героически настроенного грека, завершающего свой путь, как и Геракл, самосожжением.
Тогда, послав проклятья Гадриану – у Олерона явный анахронизм: император Адриан (Hadrianus), поклонник эллинской кулыуры, чья статуя была воздвигнута в Олимпии, умер за три десятилетия до изображаемых событий, в 138 г.
И Перегрин пред чуждою толпою – толпа названа чуждой и потому, что она не сочувствовала Перегрину, и потому, что он в прямом смысле слова был для них чужеземец.
кинической стопою – Перегрин был софист или киник. Киническая философия – сократическая школа греческой философии, исходя из которой добродетели проявляются в поступках, а главная из них – в умении довольствоваться малым и избегать зла. Впоследствии была поглощена учением стоиков. Известна в I–II вв. в Риме, во время так называемой Второй софистики, или Аттического Возрождения.
Взошел в свой дом – на пламенный костер – см. примеч. выше. У Лукиана подробно описывается, как в специально вырытой яме был устроен костер и как в него бросился Перегрин. Примечательно отличие в направлении движений: у Лукиана – прыжок вниз, у Олерона – торжественное восхождение.
<25>
Бронзовая стела
В сонете детально описывается бронзовая стела, найденная при раскопках Олимпии, но попавшая в Национальный музей в Афинах. В нижнем отделе стелы изображение крылатой «персидской Артемиды» между двумя стоящими вниз головой львами (или львом и барсом); выше – стреляющий в кентавра Геракл; следующий ярус – два грифа, верхний ярус – три орла. Герхард Роденвальд в «Die Kunst der Antike» (Berlin, 1927) относил эту стелу к эпохе архаического искусства. Аналогичное изображение «персидской Артемиды» упоминает Павсаний при описании ларца Кипсела в Олимпии: «Далее, не знаю, на каком основании, Артемида представлена с крыльями на плечах; правой рукой она держит барса, а другой рукой – льва» (V: XIX. 5). «Персидская Артемида» встречается в произведениях этрусков, в вазовых рисунках, на что косвенно указывает последняя строка сонета: Звучит Восток сквозь стиль Коринфской вазы, которая, вместе с тем, помогает увидеть параллелизм ступенчато-иерархического описания рельефов в этом сонете и в сонете Эредиа «Ваза», процитированном в примеч. к тексту 18. Если в начале цикла время шло от современности (разрушенной и вновь открытой Олимпии) вглубь веков – к героям Гомера (Одиссей) или догомеровских мифов (Геракл и т. д.), а затем начиналось медленное движение к новой эре – от поэзии V в. до н. э. (Пиндар) до II в. н. э. (Перегрин), то теперь делается новый временной виток: назад к архаике и к V–IV вв. до н. э., хотя персонажи (тираноборец Пелопид и поэт-ученый Вакхилид) оказываются в полном смысле слова героями современной эпохи с ее научными открытиями и тираноборчеством.
вышивки с одежд Ахемениды – Ахемениды – династий древнеперсидских царей (среди которых Дарий I, Кир II, Ксеркс, Артаксеркс II и др.), правившая в 558–330 гг. до н. э. и берущая начало от вождя персидских племен Ахемена.
Иль фрески стен, куда стекались миды /Справлять богам безвестным торжества – миды (мидяне) основали государство Мидия в западных областях Иранского нагорья; в 550/549 г. до н. э. Мидия была завоевана Киром II.
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
Разит Геракл бегущего кентавра /На всем скаку для выстрела застыв – Геракл сражался с кентаврами многократно: у лапифов (см. примеч. к тексту 12), по пути за эриманфским вепрем (основное сражение). Может быть, имеется в виду другой эпизод – выстрел из лука в кентавра Несса, посягнувшего на жену Геракла Деяниру. Образ Геракла с луком (охота на стимфальских птиц) возникает в переведенном Олероном сонете Эредиа «Стимфал» (перевод вошел в издание «Трофеев» Эредиа в серии «Литературные памятники» 1973 г.).
<26>
ГАЛЕРЕЯ СЕМИКРАТНОГО ЭХА
Тиранонектоны
Пелопид
Галерея семикратного эха («Галерея эхо», «Семигласный портик») – крытая колоннада, расположенная позади храма Зевса Олимпийского, в которой, благодаря особому ее устройству, звук повторялся семь раз. Датируется второй половиной IV в. до н. э. (см.: Соколов Г.И. Указ. соч., с. 158).
Тиранонектоны – или неверное прочтение рукописи и должно быть «тираноктоны», т. е. «тираноубийцы», или не слишком удачная попытка создать неологизм («ночь тиранов»; греч. «пух» – ночь, nyctor – нареч. ночью).
Пелопид – фиванский правитель и военачальник, погиб в 364 г. до н. э. в битве при Киноскефалах. В 382 г. до н. э. юный Пелопид был изгнан из Фив победившими при помощи Спарты фиванскими олигархами. Когда переворот в пользу демократической партии был достаточно подготовлен, Пелопид тайно прошел в Фивы с двенадцатью сподвижниками и с помощью верных фиванцев умертвил олигархов. Таким образом, осенью 379 г. до н. э. в Фивах была восстановлена демократия.
Олимпия. Реконструкция
Киферон – гора на востоке от Фив (здесь Геракл убил своего первого, киферонского, льва; сюда же, одержимые дионисическим безумием, собирались первые вакханки).
Орион – см. примеч. к тексту 3.
Кадмея – фиванский акрополь, названный по имени его основателя мифического царя Кадма. Вокруг крепости Кадмеи вырос город Фивы. Фивы – родной город Пиндара (см. примеч. к тексту 21), который родился в Киноскефалах, деревни к северо-западу от Фив. Разорив в 335 г. до н. э. Фивы, Александр Македонский, как гласит легенда, оставил неприкосновенным дом потомков поэта.
на горе – высокий холм, на котором была расположена Кадмея.
От стужи цепенея/Развел костры спартанский гарнизон – союз Фив со Спартой стал причиной борьбы между партиями аристократов и демократов. Спартанцы были призваны на помощь местными олигархами. Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях», подробно описывая жизнь Пелопида и его роль в освобождении Фив от тиранов в 379 г. до н. э., повествует и о разком похолодании, способствовавшем успеху заговорщиков: «<…>погода вдруг изменилась, задул ветер, повалил снег, и так как большинство горожан разбежалось по домам, прячась от ненастья, тем легче было изгнанникам остаться незамеченными» (Plut. Pelop., IX).
дозорные гоплиты – гоплит – тяжеловооруженный пеший воин, в том числе в спартанских фалангах.
застежками кнемид – кнемиды – металлические доспехи, защищавшие голени древнегреческого воина.
скрыв клинок в одеждах танцовщицы, / На пир тирана крался Пелопид – Здесь Олерон отступает от рассказа Плутарха. В «Сравнительных жизнеописаниях» говорится, что в женские одежды переодевались соратники Пелопида Харон и Мелон, убившие во время пира тиранов Архия и Филиппа, но не Пелопид, умертвивший находившихся у себя дома тиранов Леонтида и Гипата (см.:РМ. Pelop., XI).
<27>
Бакхилид
Бакхилид – Вакхилид (505 г. или ок. 518 г. до н. э. – ок. 450 или после 452 г. до н. э.) – греческий лирический поэт, современник и соперник Пиндара, жил в Сиракузах при дворе тирана Гиерона (см. примеч. к тексту 21), был отправлен (вероятно, недобровольно) на Пелопоннес. Ф. Любкер в «Реальном словаре классической древности» (СПб.-М., 1884) называет его «второстепенным художником», «лишенным высокого взгляда на жизнь», так как большинство сочинений Вакхилида было к этому времени утрачено. Однако в 1896 г. в Египте были найдены два папирусных свитка I–II в. н. э. с фрагментами его 14 эпииикиев и 6 дифирамбами. Обнаруженные тексты были изданы впервые в 1897. Прозаические переводы больших отрывков из Вакхилида на русском языке вместе с посвященным ему очерком появились в 1905 г. в книге Ф.Ф. Зелинского «Из жизни идей». Эти факты объясняют и сюжетную основу сонета с его «египетским» колоритом («В немых песках дряхлеющего Нила / Он жил века, незнаемый никем» и т. д.), и то, почему именно стихотворением о Вакхилиде замыкается у Олерона цикл, посвященный Олимпии. В то же время «египетский колорит» присущ и разделу «Восток и тропики» в «Трофеях» Эредиа, куда входит цикл «Видение Кема». Приведем первый из сонетов цикла в переводе Олерона:
Час полдня. С высоты слепящего зенита
Нисходит жгучий день. Кипит Аммонов гнев.
Струится Нил свинцом, в бессильи изомлев,
И беспощадной Фра долина в зной завита.
И Сфинксы замерли. Какая тайна скрыта
В разверзнутых очах недвижных чудищ-дев,
Зарывших в волны дюн изгибы львиных чрев
И меряющих даль провалами гранита…
Взметнулся к небесам гигантский обелиск.
Колеблясь и дрожа, станица шумных грифов
Чернеет в синеве, как вязь иероглифов.
Над пламенной землей катиться рдяный диск,
И в оргии огня, где все в бреду пылает,
Анубис бронзовый на солнце молча лает.
Кем – древнее самоназвание Египта «Земля Кем», т. е. «Черная Земля».
блеск эпихорем – песня для хора (от греч. epihoreyo – 1) танец в честь, 2) хор в честь). Один из жанров Вакхилида.
Изида пламеиила – Исида – египетская богиня плодородия, воды и ветра, мореплавания. Первоначально почиталась в северной части дельты Нила и, вероятно, олицетворяла небо, а ее имя намекало на рождение ею солнечного бога Гора (в дальнейшем владычицей неба становится ее мать – богиня Нут). Возможно, именно с этим «солнечным» аспектом связан выбор Олероном глагола «пламенила».
певучий эпиникий – см. примеч. к тексту 21.
Речь мудреца и рокот колесниц – во время Олимпийских игр ученые рассказывали о своих изобретениях, поэты, ораторы и писатели читали свои произведения. Состязание на колесницах было одним из наиболее почетных в Олимпийских играх.
И внемлем мы цветам его раздумий – игра слов, основанная на том, что в греческой традиции собрание избранных литературных текстов называлось «антология», те. «собрание цветов» (по греч. anthos – цветок).
//-- Стихотворения --//
Все стихотворения настоящего раздела, за исключением цикла сонетов «Путь», печатаются по: Олерон Д. Елань. <Иркутск,> 1969.
Елань. Датировано по: Сибирские строки: Русские и советские поэты о Сибири. М., 1984. Елань – обширная прогалина, поляна в лесу. Хиус – холодный зимний ветер, не имеющий определенного направления и потому считающийся особенно опасным для путников. Древеницы (древяницы) – в славянской мифологии «соответствующие греческим дриадам души или богини деревьев» (А.А. Кондратьев). Логотипа – лог. Калтус – болото, заросшее кустарником; в Якутии – стадия развития надпойменных озер. Чанка – гора неподалеку от села Тутуры. Саранка – народное название лилии кудреватой; растет в смешанных и лиственных лесах, на опушках, склонах гор и лугах.
Речь Каталины в собрании заговорщиков. Текст помещен в рукописный «Тутурский сборник», вышедший 1 марта 1915 г. под редакцией Глушкова-Олерона (см.: Трушкин В.П. Пути и судьбы. Литературная жизнь Сибири 1900–1920 гг. Иркутск, 1985. С. 313, 315).
Луций Сергий Каталина (108-62 гг. до н. э.) происходил из семьи патрициев, возводивших свой род к Сергесту, сподвижнику Энея.
Был сторонником императора Луция Корнелия Суллы (138-78 гг. до н. э.). С 66 г. до н. э. безуспешно добивался избрания в консулы. Когда в 64 г. до н. э. консулом избрали Цицерона, Катилина решил действовать силой. Своим сторонникам – ветеранам Суллы и обедневшим нобелям – он обещал ограничить власть сената, раздачу земли бедному городскому населению. На тайном заседании в ночь с 6 на 7 ноября в доме у Марка Порция Леки Катилина и его сторонники договорились о поджоге Рима и убийстве видных сенаторов, в том числе Цицерона, который стал главным разоблачителем Катилины (Цицерон выступал против Катилины четырежды с речами в сенате). Сторонники Катилины были казнены в декабре 63 г. до н. э., а сам Катилина погиб 5 января 62 г. в сражении под Писторией с войсками Гая Антония. «Заговор Катилины» римского историка Гая Саллюстия Криспа (86–34 гг. до н. э.) датируют 43^2 г. до н. э. Как считают исследователи, Саллюстий при описании событий «не столько держался исторической правды, сколько стремился подчеркнуть моральное и политическое значение описываемых им событий» (Гэренштейн В. О. Гай Саллюстий Крисп // Саллюстий. Сочинения / Пер., статья и коммент. В.О. Горенштейна. М., 1981. С. 155). При этом Саллюстий считает заговор Катилины злодеянием, «наиболее памятным из всех по беспримерности преступления и его опасности для государства» (4.4), а самого Катилину – человеком «злым и дурным нравом», которому с юности «были по сердцу междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские смуты» (5. 1–2). «Духом был дерзок, коварен, переменчив, мастер притворяться и скрывать что угодно, жаден до чужого, расточитель своего, необуздан в страстях; красноречия было достаточно, разумности мало» (5.4), – таким рисует Саллюстий Катилину и аналогично его сторонников: «любой развратник, прелюбодей, завсегдатай харчевен, который игрой в кости, чревоугодием, распутством растратил отцовское имущество и погряз в долгах, дабы откупиться от позора или от суда, <…> святотатцы, все осужденные по суду или опасающиеся суда за свои деяния, как и те, кого кормили руки и язык лжесвидетельствами или убийствами граждан, наконец, все те, кому позор, нищета, дурная совесть не давали покоя, были близкими Катилине и своими людьми для него» (14. 2–3). Тем не менее, он констатирует, что «ни один из множества сообщников не выдал заговора, соблазнившись наградой, и ни один не покинул лагеря Катилины» (36.5) и что это «безумие охватило не одних только заговорщиков; вообще весь простой народ в своем стремлении к переменам одобрял намерения Катилины», потому что, как пишет Саллюстий, «в государстве те, у кого ничего нет, всегда завидуют состоятельным людям, превозносят дурных, ненавидят старый порядок, жаждут нового, недовольные своим положением, добиваются общей перемены, без забот кормятся волнениями и мятежами, так как нищета легко переносится, когда терять нечего» (37. 1–3).
Олерон дает почти буквальное переложение речи Катилины из 20-й главы «Заговора Катилины» Саллюстия (см. текст ниже), но при этом для него Катилина, несомненно, положительный герой и революционер. Такая трактовка вполне отвечает духу времени и в какой-то мере перекликается с написанным позже, в апреле 1918 г., эссе Александра Блока, вышедшем в 1919 г. в издательстве «Алконост» под названием: «Катилина. Страница из истории мировой Революции».
Стремясь через историческое прошлое «осветить кое-какие события, отношения и надежды наших дней», Блок, как он говорил в лекции о Катилине в мае 1918 г., видел в заговоре Каталины «трагедию римского большевизма накануне Рождества Христова» (Блок А.А. Каталина. М., 2006. С. 85). Он укорял Саллюстия за принятие «нравственного и патриотического тона», напоминая о его собственном взяточничестве, и утверждал, что сам дух эпохи создал «революционный порыв промотавшегося беззаконника и убийцы – Каталины» (Там же. С. 14, 16). При этом Блок апеллировал к юношеской драме Г. Ибсена о Катилине, написанной после революции 1848 г. и переизданной драматургом в 1875 г., которая «заканчивается отнюдь не либерально: достойным Элизиума и сопричастным любви оказывается именно бунтовщик и убийца самого святого, что было в жизни, – Каталина» (Там же. С. 68). Как писал М.Л. Гаспаров, «гиперболический пафос этой запоздалой романтической драмы остался почти не замечен в Европе, но русский (и собственный блоковский) культ Ибсена выдвинул именно Каталину в герои Блока» (Там же. С. 125). Не исключено, что и Олерон был знаком не только с текстом «Заговора Каталины» Саллюстия, но и с пьесой Ибсена «Каталина», включенной в первый том Полного собрания сочинений Ибсена, изданный в Москве в 1907 г. Текст Олерона написан как «монолог» Каталины, а не просто, как изложение Саллюстия, причем на «драматургическое» начало указывает избранный размер – 5-стопный ямб (частично безрифменный, частично рифмованный; как исключение есть и 4-стопные строки: «И горы срыть до основанья!»), ставший «своим» для русской трагедии со времен романтизма. Этим же размером был сделан перевод ибсеновской пьесы в русском издании 1907 г.
Вот фрагмент из Саллюстия, на который ссылается Олерон в подзаголовке к тексту:
«20. (1) Увидев, что те, кого я назвал выше, собрались, Каталина, хотя он и не раз подолгу беседовал с каждым из них в отдельности, все-таки, находя полезным для себя обратиться к ним ко всем сообща и ободрить их, увел их в отдаленную часть дома и там, избавившись от всех возможных свидетелей, произнес перед ними речь приблизительно такого содержания:
(2) «Не будь доблесть и верность ваши достаточно известны мне, от благоприятного случая нам было бы мало проку; великие надежды и та власть, что у нас в руках, были бы тщетны, а сам я с трусливыми и ничтожными людьми не стал бы гоняться за неверным вместо верного. (3) Но так как я во многих, и притом трудных, случаях оценил вас как храбрых и преданных людей, то я потому и решился приступить к величайшему и прекраснейшему делу, как и потому, что добро и зло, как я понял, для вас и для меня одни и те же. (4) Ведь именно в том, чтобы хотеть и не хотеть одного и того же, и состоит прочная дружба.
(5) О том, что я задумал, все вы, каждый порознь, уже слыхали ранее. (6) Впрочем, с каждым днем меня охватывает все большее негодование всякий раз, как подумаю, в каком положении мы окажемся, если сами не защитим своей свободы. (7) Ибо с того времени, как кучка могущественных людей целиком захватила власть в государстве, цари и тетрархи – их постоянные данники, народы и племена платят им подати, мы, все остальные, деятельные, честные, знатные и незнатные, были чернью, лишенной влияния, лишенной авторитета, зависевшей от тех, кому мы, будь государство сильным, внушали бы страх. (8) Поэтому всякое влияние, могущество, магистратуры, богатства находятся у них в руках там, где они хотят; нам оставили они неудачи на выборах, судебные преследования, приговоры, нищету. (9) Доколе же будете вы терпеть это, о храбрейшие мужи? Не лучше ли мужественно умереть, чем позорно лишиться жалкой и бесчестной жизни, когда ты был посмешищем для высокомерия других? (10) Но поистине – богов и людей привожу в свидетели! – победа в наших руках. Сильна наша молодость, дух могуч. Напротив, у них с годами и вследствие их богатства все силы ослабели. Надо только начать, остальное придет само собой.
(11) И право, кто, обладая духом мужа, может стерпеть, чтобы у тех людей были в избытке богатства, дабы они проматывали их, строя дома на море и сравнивая с землей горы, а у нас не было средств даже на необходимое; чтобы они соединяли по два дома и больше, а у нас нигде не было семейного очага? (12) Покупая картины, статуи, чеканную утварь, разрушая новые здания, возводя другие – словом, всеми способами тратя и на ветер бросая деньги, они, однако, при всех своих прихотях, промотать богатства свои не могут. (13) А вот у нас в доме нужда, вне стен его – долги, скверное настоящее, гораздо худшее будущее. Словом, что нам остается, кроме жалкой жизни?
(14) Так пробудитесь! Вот она, вот она, столь вожделенная свобода! Кроме того, перед вами богатства, почет, слава. Фортуна назначила все это в награду победителям. (13) Положение, время, судебные преследования, нищета, великолепная военная добыча красноречивее, чем мои слова, побуждают вас действовать. (16) Располагайте мною либо как военачальником, либо как простым солдатом; я буду с вами и духом и телом. (17) Именно так надеюсь я поступать, сделавшись консулом, если только меня не обманывает предчувствие и вы предпочитаете быть рабами, а не повелевать».
…с тех пор как государство /Под злую власть немногих перешло – после смерти Суллы у власти оказалась сенатская олигархия. Немецкий историк Теодор Моммзен в «Истории Рима» писал: «Никогда дела Рима не шли так плохо, так позорно, как в десятилетие после смерти Суллы» (гл. II. Возвышение Помпея и победы его на Востоке»).
С тех пор весь мир склонился перед ними – в предыдущих изданиях ошибочно «перед нами».
… тетрарх – (от греч. «четверовластник») правитель над четвертой частью страны; чаще на территориях завоеванных римлянами.
… квириты – название римских граждан, употреблявшееся в официальных обращениях.
Чтоб море осушить по прихоти своей/И горы срыть до основанья! идет о консуле Луции Лицинии Лукулле (ок. 117-56 до н. э.), считавшемся одним из богатейших людей своего времени (отсюда «лукуллов пир»), отличившимся в третьей войне с Митридатом VI. Плиний Старший писал в «Естественной истории»: «Лукулл приказал даже прорубить гору в окрестностях Неаполя, что обошлось ему дороже, чем строительство самой виллы, но зато к ней был проложен канал, который открывал доступ морской воде» (IX: 54.80). О том же рассказывает Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях»: «К этому надо добавить постройки на побережье и в окрестностях Неаполя, где он насыпал искусственные холмы, окружал свои дома проведенными от моря каналами, в которых разводил рыб, а также воздвигал строения посреди самого моря» (Лукулл, XXXIX). У Саллюстия об этом в приведенной выше речи Катилины – 20.11.
Циклопическое. Текст «Как сошлись две громовые конницы» помещен Олероном в завершенный 1 марта 1915 г. рукописный «Тутурский сборник» без заглавия (см.: Трушкин В.П. Пути и судьбы. Литературная жизнь Сибири 1900–1920 гг. С. 313). Впервые, наряду с двумя сонетами из «Трофеев» Эредиа – «Пахарь» и «Раб», опубликован в сборнике, изданном в помощь голодающему Поволжью: Отзвуки: Сборник в пользу голодающих. Иркутск: Государственное издательство. Иркутское отделение, 1921, с. 3. Сборник был издан Литературным Пототделом Иргубполитпросвета. В Предисловии, подписанном заведующим Литературным Пототделом Иргубполитпросвета Исааком Григорьевичем Гольдбергом (1884–1939), говорилось:
«Мы считаем необходимым обратить внимание читателей на произведение двух авторов – Олерона и Игоря Славнина. Авторы эти не могут сами прочесть своих стихотворений – первый умер в 1918 году, второй – пал в бою, сражаясь с Унгерновскими бандами, [на самом деле Игорь Кронидович Славнин был в это время жив, он погиб (утонул?) 13 июля 1925 г., см.: Литературная Сибирь: критикобиблиографический словарь писателей Восточной Сибири. Вып. 1. Иркутск, 1986. С. 269–27Ъ.-Е.Т.-Г.].
Политический каторжанин Глушков-Олерон в мрачных условиях Харьковской каторжной тюрьмы создал свое “Циклопическое”, яркий гимн борьбы двух миров, мощный и бодрый призыв к этой борьбе».
В «Отзвуках» текст был напечатан в другой редакции:
Как сошлись две громовые конницы
в туче копий, панцырей и грив, —
Через стекла плачущей оконницы
Мы глядим, дыханье затаив.
Сшибайтесь, черные кони
в черном дыму!
В потрясенную тьму
мечи, высекайте о брони,
мечите огни золотые!
Трубы
литые,
трубите к погоне!
Развевайтесь, знамена, свивайтесь в крылатые клубы!
Громче, бой, грохочи!
напрягайте тверже, стрельцы,
тетивы.
во все концы
кидайте огней стреловые извивы!
о брони, мечи,
стучите, стучите!
вы, кони, коней
еще исступленней ногами, кони, коней
топчите, топчите!
А с зарей журавли в синеве бальзамической
в первый раз пропоют о весне, —
станет сказкой ваш бой циклопический,
темной сказкой о злой старине.
Тавтологические повторы (черные кони в черном дыму; мечи… мечите; трубы, трубите; кони, коней топчите; коней кони грызут и т. д.), а также явный синтаксический параллелизм: «Сшибайтесь, черные кони // В черном дыму!», «Трубы / Литые, / Медные трубы, трубите к погоне!», «Напрягайте тверже, стрельцы, /Тетивы», «Вы, кони, топчите коней» и т. д. – возможно, свидетельствуют (хотя и весьма отдаленно) о знакомстве Олерона с напечатанным в 1910 г. стихотворением В. Хлебникова «Заклятие смехом» («О, рассмейтесь, смехачи!»).
Кто-то темный, / Огромный / Тяжко по небу на Бледном Коне проскакал – образ всадника на Бледном Коне восходит к «Откровению» ап. Иоанна Богослова: «и се, конь блед, и седяй на нем, имя ему смерть» (VI, 8). Этот образ лег в основу стихотворения («лирической поэмы») В. Брюсова «Конь Блед» (1903), вошедшего в сборник «Stephanos». Появление его у революционера Олерона заставляет вспомнить о романе эсера Бориса Савинкова (В. Ропшина) «Конь бледный» (1909).
Бой циклопический / Темной сказкой о злой старине – в греческой мифологии одноглазые великаны киклопы (циклопы) – Бронт («гром»), Стероп («молния»), Apr («Перун») – сыновья Урана и Геи. Зевс воспользовался их силой и их оружием в борьбе с титанами.
Гвоздика. Текст помещен Олероном в рукописном «Тутурском сборнике», вышедшем 1 марта 1915 г. (см.: Трушкин В.ТТ. Пути и судьбы. Литературная жизнь Сибири 1900–1920 гг. С. 313, 315). С революционной борьбой ассоциируется и цветок гвоздики, и образы героев, готовых отдать жизнь ради будущих поколений. Это тема «своя» в революционной публицистике. Достаточно вспомнить цикл «Концы и начала» (1862) А.И. Герцена с его пассажем о декабристах («А именно между ними развились люди 14 декабря, фаланга героев, вскормленная, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя… Оно им пошло впрок! Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель, чтоб разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия. Но кто же их-то душу выжег огнем очищения, что за непочатая сила отреклась в них-то самих от своей грязи, от наносного гноя и сделала их мучениками будущего?..»), ставший отправным для знаменитой ленинской статьи «Памяти Герцена» («Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. “Молодые штурманы будущей бури” – звал их Герцен. Но это не была еще сама буря. Буря – это движение самих масс»), появившейся к столетию со дня рождения писателя в газете «Социал-Демократ» в апреле 1912 г.
Путь. Печ. по первой публикации: Багульник. 1916. № 1. С. 3–5. В сб. «Елань» (1969) вариант ст. 4 стих. «Перевал»: С трудом из пол дохи выпутывая ноги. Устъ-Орда (ныне Усть-Ордынский) – поселок в Иркутской губернии (области). Дракоцефал – вечнозеленое растение; разновидность бамбука, более известная под названием «фаргезия».