Оля Сапфо
Сердечные шумы

Всем женщинам, что вели меня в темноте

Зеркало Венеры

   «…Родная моя, я понимаю, откуда проистекают мотивы Ваших предубеждений, но – капризнице ль капризницы не понять – я почему-то явственно вспомнила сейчас, как выпытывала у Мамы значение слова «зеркало» – ибо именно маленькое зеркальце на ножке стало первым предметом, попавшимся мне на глаза в момент накатившего приступа любознательности, – Вы понимаете, конечно, что ни одной из многочисленных – данных Мамой по всем могущим иметь место быть параметрам – характеристик сего нехитрого и бесспорного в своей нужности предмета я не осталась удовлетворена: уже само слово разъято на слоги, разобрано по косточкам, уже – в качестве последнего и неопровержимого аргумента ~ милые, добрые руки готовы обнять, приласкать, утешить, а до тех пор я со слезами бешенства продолжаю взывать к разъяснению, дикое упрямство не позволяет намекнуть Маме про фиолетовый мармелад – кусок мармелада, дрожащего желе с золотыми прожилками, коим доверху наполнен остроконечный новогодний колпак – ультрамариновый с серебряными звездами, – что ЭТО и есть – зеркало, это и единственно это может именоваться «зеркало», и когда оно звучит – «зеркало», – под ногами готовы захрустеть цветные стеклышки, а еще текут слюнки…
   Душа и тело, сосуществуя – так получилось – рождают немыслимую квинтэссенцию желаний, эмоций, порывов ~ их разделили, обозначили, научно обозвали – задолго до нас, – осталось детское стремление убежать, повседневности и праздной констатации явного – яростный стук маленьких острых кулачков о стены реалий в их наискучнейшей необоримости.
   Хотелось убедиться – и этого никто не отменял, – что Вы не фантом, что дышите, что синева радужек есть непреложный факт; что есть также миниатюрная мочечка уха, травмировать которую серьгой воистину грех; изящная фигура, пребывающая в вечном движении – нетерпеливо ли переминающиеся у входа в людный вагон ножки молочного жеребенка ~ легкая ли, горделиво вскинутая голова, несомая над приосанившейся спинкой – куда-куда же? – все тельце, вмиг свернувшееся на моих коленях – и отпрянувшее; грациозным движением удерживающая на месте ножка, сущая будто бы сама по себе; раздосадованные, будто корящие за бездействие коготки, на тыльной стороне моей ладони исполнившие свой мгновенный хищный танец… А еще тонкие губы – с надменной презрительной складочкой в уголках – лингвистические губы, что можно целовать даже и без данного на то разрешения.
   Хотелось ловить в легкие золотые невода, в сетчатый, пронизанный светом неопасный сачок – этакий компромисс между волей/неволей – с легким шелестом порхающие над головой пугливой мотыльковой стайкой желанные антонимы пустоты».
//-- * * * --//

     О Афродита! Сжалься, пощади!
     Иль вырви это сердце из груди
     И брось его хохочущим гиенам!
     Как лист сухой в огне – мой дух зачах,
     В руке ж ни искры, чтоб разжечь очаг,
     И вторит ветр пустопорожним венам.

     Сапфо ли я? Сереющих ланит
     Мне к солнцу не поднять. Изгрызла косы
     Седая ржа, и точит сердце росы,
     Дрекольями побиты ноги босы.
     Когда Богиня в гневе мечет грозы —
     Что ж за печаль, коль плебс меня клеймит?

     О, зверь мой тих – ни овод, ни комар
     В угодливой ночи не потревожат,
     Но иглы раскаленные под кожей!
     Нутро палит неутолимый жар!

     Да, зверь мой тих, послушен и смирен,
     У ног моих свернулся. Очи кротки.
     Но тем верней отравы вкус солодкий,
     Но тем больней коварных вервий плен!

     Я гладила льняные кудри дев
     Под сенью изумрудных виноградин,
     Свирели плыл затейливый напев.
     О, что ж теперь одна, средь мерзких гадин
     Рыдаю, руки небесам воздев!

     Зачем слетелось злое воронье
     В тот райский дол, где рук не покладая,
     Я взращивала тучное жнивье,
     Где я молилась, о судьбе гадая,
     Где счастливо – то млея, то страдая,
     Ютилось сердце бедное мое.

Проклятье

     Побывали мы обе на той Войне.
     С той поры беспрестанно струится соль
     Из очей. О заблудшая! Эту боль
     Раздели с заблудшей вдвойне.
     Ватерлоо истинных Бонапартов
     Не страшит – впопыхах тороплю весну,
     Но, царапая лед, вижу ту одну,
     Что была без ума от моих фальстартов.
     Что дразнила, звала – и цвела, цвела
     Благозвучным, благоуханным летом,
     Угощала от древа добра и зла,
     А потом анафеме предала:
     Всех грядущих заранее отняла
     И сама не догадывалась об этом.
     К черту ранги! Холопы или цари —
     Трепещите, попавшие на прицел,
     Ведь не жаль ей напитанных ядом стрел
     Для сердечек, что в цвет зари.
     Я плевала ей вслед, я пыталась жить,
     Трехэтажным крыла, кидалась в дрожь,
     Я пыталась забвение заслужить
     На груди у другой – и что ж?
     Всю-то ночь я стучалась в чужие сны,
     Всю-то ночь прислушивалась к дыханью
     Той, что отнята у меня заранее,
     Что сама вернулась с Войны.

//-- * * * --//

     Той порой, как с добычею при луне
     Я, оскалясь, кралась седыми тропами,
     Вы ли выли в логове обо мне,
     Одинокое ложе слезами штопая?
     Вы ль, рассвета дождавшись едва-едва,
     Прочь седыми тропами уходили,
     Не кляня, но зная – о, Вы ли были, —
     Точно зная, что я мертва.

//-- * * * --//

     Вы мне льстите…
     О Ваша – не гнусная – лесть!
     Пропаду без вести поутру.
     Вы мне мстите —
     О, Ваша искусная месть
     По нутру… Лезвием по нутру.

//-- * * * --//

     В ожиданьи адажио теплых разливов
     Замерла, содрогаясь, земная грудь.
     О тотальное таянье! Неторопливый,
     Только-только налаженный, робкий путь.

//-- * * * --//

     Нет харизмы в маразме, трагизма в оргазме,
     Новизны – в Роттердамском Эразме.
     Есть харизма, трагизм, эгоизм новизны
     В тонкогубых лобзаньях Весны.

//-- * * * --//

     Насмешкою над гаснущим сознаньем Людвига
     Орет из всех мобильников: та-та-та-та…
     Я бешеный Пегас, я ласковая прелюдия,
     В артериях изобилует не вода.

//-- * * * --//

     Тают льдины огромные, злые костры пляшут,
     Золоченные сновиденьями, светятся невода.
     Две сестры единоутробные – одна другой краше, —
     Разлученные от рожденья, не встретятся никогда.
     Ведь одна украшает неба свод – сталь и пламя —
     Иль вершит золотой восход, коронуемая лучами,
     А другая на дне морском стынуть обречена —
     До скончанья веков – заложница Нептуна.

//-- * * * --//

     Ты мчишься, всей кожей обнажена,
     В бесчинствующую роскошь утра.
     Песчинка, обросшая перламутром, —
     Уже жемчужина.

//-- * * * --//

     Не гнусно, но грустно…
     Играю с дождем в буриме,
     А время плетет безыскусное макраме.
     Чем сладостней музыка, тем она больше реквием.
     О, знали бы Вы, как к лицу Вам теперь Москва!

//-- * * * --//

     Коврик-жизнь под походку любимой бросая,
     Зависаю: пе-ре-за-гру-зи-те!
     Глянь в оконце – бельмо на глазу у Солнца
     В поволоке набрякших туч.

//-- * * * --//

     Я от тоски подпрыгнула до Луны.
     Сомнамбулия с виска соскользнет щекотно…
     Так и хожу с лунным оттиском на щеке.

//-- * * * --//

     Фразою искренней, выспренною, плакучею
     Сердце чужое окучивала докучливо.
     Сердце бесхитростное глянуло —
     Пламя, дрожь…
     Терциями неистовыми грянуло —
     Не вернешь.

//-- * * * --//

     Как длинны и темны, но уже бессонны
     Ночи мая… Спрессовывать начинает
     Грудь нога мастодонта: я очень «тронута»…
     Чем конкретно, не понимаю.

//-- * * * --//

     Грифа огненным декам нельзя коснуться —
     Рифма дрогнет под веком. Визжа, совьются
     В кокон бешеный струны, обожжены —
     О, обозлены! Виво, виво, виваче!
     В такт смычок-дурачок, заикаясь, скачет.
     Вверх – до колик – колки!
     С чьей-то легкой руки
     Так живет, так поет, пламенем охвачено,
     Деревянное сердце Царицы музыки.

//-- * * * --//

     Торжество восторгов, фокстрот острот,
     Муки рук, обновленье снов, глаз согласье
     И – вином по вене – повиновенье,
     Запоздалое осознанье счастья.

//-- * * * --//

     Как на белую паперть златая скатерть
     Ляжет… Пир горой да чумной порой!
     Сны махрово-багровые – ах – вкусны!
     Высшей пробы не трогай – изволь, попробуй!
     Сладкой сдобой, ознобом зачумлены
     Сны… Путь шелка через ушко игольное —
     И легко, и больно.

Студентка

     Этим мраморным не пламенеть устам
     Да на угольях стылых – не все ль равно,
     Грызть ли камень науки, белеть ли там,
     Где накурено и темно.
     Поразвей по углам вековую тень,
     Отдохни на чужих откровений пнях.
     Незлобивым смешком усмехнулся день,
     Ночь запуталась в простынях.
     Гильотины грядущих ее измен,
     Стихшей боли чудовищный метастаз.
     Под обломками велеречивых фраз
     Суть – терзаний былых взамен.
     Оттого ль, что часы мои дали сбой,
     Прогнозируя будущий неуспех,
     Я охотно бы выбежала с тобой
     Отдышаться на чистый снег.

//-- * * * --//

     Пока младое, пока фригидное,
     Но враг смертельный, чей луч нельзя терпеть.
     Тоска – агония первобытная,
     О, страх нательный певуч, почуя плеть!
     Незрячий, черный! Дозволь мне выплакать
     Дремучий плач на твои плеча.
     Палач тлетворный! Дозволь еще взалкать
     Губительного луча.

//-- * * * --//

     Та из стрел Амура напоена ядом,
     Что влекома сердцем, достойным гибели.
     В кружеве истомы, в сонной обители
     Млеет беломраморная Наяда.
     И, струясь по нежным нагим плечам,
     Кольца влажных кос льнут к тугой прохладе
     Лилий, чьим дрожащим листам отраден
     Шаловливый плен сомкнутых колен.

//-- * * * --//

     И челюстям времени, как колесам
     Висячих садов Навуходоносора,
     Вращаться не перестать! Уж в стремени
     Нога… Выбрит крест на упрямом темени,
     Сострижены – к черту – косы.

//-- * * * --//

     Будет сумрачный день прихотливый творить поклон,
     С тихим ропотом ветр отряхнет позолоту с крон.
     В час, когда без слов, бесноватым вором
     Я предстану Солнцу на суд скорый,
     Все земные цари лишатся своих корон.

//-- * * * --//

     Взглядом пристальным исподволь неусыпно слежу,
     Псом неистовым искристые слезы слижу,
     Лишь заслышу в ночи одинокий неверный свист.

//-- * * * --//

     Так сонм трудолюбивых хоботков
     Летит на вожделенный, знойный цвет —
     На сердце филигранью коготков
     Затейливый, замысловатый след.
     Так тетерев, тоскуя на току,
     Блажен, поправ тоской саму тоску,
     Молит о снисхождении подругу,
     Что безмятежно нежится в пуху.

//-- * * * --//

     Полнолуньем безлюдным вдали голосов
     Льнула к теплому телу земли, обомлев,
     О, ласкала стволы полуголых дерев
     В кущах девственных волглых лесов.

//-- * * * --//

     Эта нежного тона раскраска у ста дорог,
     Забавляя, влечет яркокрылую танцовщицу.
     Легковерной плясунье слагает газели Луна.
     Платью легкого газа
     Не скрыть сокровеннейшего экстаза —
     Млеком мака пьяна, свежей ласкою пленена…
     Диким вереском потчует ночь синеглазый Август.

//-- * * * --//

     Я на голые доски лоскут неброский
     Брошу наскоро – время любить Морфея.
     Чу – скользнула, прильнула к замочной скважине
     Немезида – ночная фея.
     Этой мести алкала я… О лукавая!
     Видишь, как стенаю во ржи над пропастью…
     Льсти мне, мсти!
     В васильках, впопыхах, без робости —
     До рассвета очи не отвести,
     До зари стережешь меня, проклиная…
     Сгинь, жестокая… Отпусти.

//-- * * * --//

     Как бы Вам ни молчать, как бы мне ни петь,
     Дождь ночной пребудет… Открыть окно!
     Задышать небом – крик улицы перебудит!
     Звать, о – знать: Вы любите все равно
     Дождь ночной.

Женщина и кошка

     Взор томный устремлен куда-то вниз,
     А розовый воздушный пеньюар
     Впитал и снов затейливых каприз,
     И пряных ванн изысканный нектар.
     Меж пальцев легкий шелест жалюзи —
     Мадонна, ускользнувшая с холста.
     Сердечный сумрак невообразим,
     Но тайной опечатаны уста.
     Сейчас замрешь, фотографу польстив,
     В ошеломленье миром и собой.
     Лишь чуткий взгляд британской голубой
     Пророчески нацелен в объектив.

//-- * * * --//

     Дар созерцанья – блаженство и благодать.
     Крик немоты, исступление сожалений…
     Красться на запах… Найти порог вожделений,
     Зверем ошпаренным оного убежать.
     Полночь-пророчица, Полночь-Ее Высочество
     Прочит самодовлеющее одиночество,
     А Тишина, даром речи обделена, —
     Каменным гонгом по камерным перепонкам.

//-- * * * --//

     Оттого ли, что ветром пустыни дышать просторней,
     Расскажи мне, доколе дух не перевести?
     Вдаль гонимо поныне…
     Поле-перекати!
     Где найдешь свои корни?

//-- * * * --//

     Небо морю вторит: чернеет, вздуваясь, стонет —
     То творит возмездие царственное созвездие.
     Что свеченье очей Нереевых дочерей,
     Звездный купол – прибрежных россыпи янтарей.

//-- * * * --//

     Лучше Сцилла с Харибдой, чем берег скуки!
     Лучше в щепки! Но там, у изножья скал.
     Этой утлой лодчонке девятый вал
     Нипочем – ведь живет в загрудинном стуке
     Та, святая, кому не страшны года,
     Что воистину вечна и необузданна —
     Нас друг другу навстречу швырнула Музыка,
     Не расстанемся ж никогда!

//-- * * * --//

     Тунеядствовать – стало быть, втуне ясти,
     Ядовитейших яств прелести вкушать.
     Не по нраву, увы… Но зато по праву:
     Научиться б дышать…
     Требуй, милая, требуй! Перебирай
     Струны-четки души, рви мышцу сердечную —
     Пусть из блеклого неба – да через край —
     Плещут беглого лета дни быстротечные.

//-- * * * --//

     Она говорит, что стихи – резонерство,
     Любовь – химическая реакция,
     А наше злокачественное партнерство —
     Ни больше, ни меньше как пшик, абстракция.
     Но рушится небо, когда под утро
     Она, не проснувшаяся еще,
     Сопит потихоньку в мое плечо…
     Вот так раньше времени станешь мудрой.

//-- * * * --//

     В Москве обещают снег, что растает,
     Едва коснувшись земли.
     И Осень, досадуя, косы кусая,
     Пускает последние корабли.

Апноээ [1 - (др. – греч. aπνοια, букв. «безветрие»)]

     Крещендо необузданных желаний
     Незримым клином вспарывает тьму.
     Заноза-страсть! Краеугольный камень
     Цветущих лет! Ночь спятила с ума…

Нарциссу

Скажи, о несравненная, каким ты зельем
Сумела сохранить свой дар?

//-- * * * --//

     Самовлюбленный пленник Афродиты!
     Твоя судьба – сюжет давно избитый,
     Но – странною похожестью дразня
     С моей – она так трогала меня
     Еще тогда, в шестых до нашей эры…
     Не так ли я, ища в глазах гетеры,
     По сути – отражении своем,
     Заветный свет любви и зов желанья,
     Встречаю боль и разочарованье,
     Как ты в бесстрастный хладный водоем
     Протягиваешь трепетные руки…
     А зелье – эти сладостные муки,
     Что будят в сердце дерзкие мечты.
     Мне суждено из века в век скитаться,
     И как могу я перестать влюбляться
     И петь, покуда будут улыбаться
     Носительницы вечной красоты!

//-- * * * --//

     Эти слезы – хмельная капель безвозвратно погубленной
     Обнаженной души у преддверия зыбкого рая.
     Ни одна не падет всуе – все обретут колыбель
     О, я верю, я знаю – в божественном сердце Возлюбленной.
     Чаровнице лукавой дана сокровенная роль
     Мимоходом пленять, открывая глухие дороги
     К берегам тех серебряных рек, чьи коварны пороги,
     В чьих подводных ключах заповедная теплится боль.

Реквием

     В час соучастья, исплаканным пианиссимо
     Мой безупречный слог
     В сердце закравшись, шепнет, что и ты зависима,
     Недолговечный бог!
     Судорогой усмешки своей спаси меня,
     Горечь вины тая.
     Солнцем нагретая кожица апельсинная,
     Бледность твоя, моя…
     Землетрясенье! Как сладко влечет к похожему
     Хрупкую наготу.
     Стану сомненьем, ревнуя тебя к прохожему,
     Фаршировать мечту.
     Первых свиданий восторженнейшая оторопь —
     Верный Начала знак.
     Ветер признаний… Но, в пропасть срываясь штопором
     Не забываю, как
     Чуждыми став после сотни недель – не странно ли?
     Это ль – не западня?
     В душу мою любопытным зрачком засматривали
     Мучившие меня.
     «Долгими зимами выстраданное детище,
     Горя тебе не знать», —
     Так надо мной, дабы вымолив час, согреть еще
     Встанет родная мать.
     Боязно, милая, холодно!
     Там, где за полночь
     Стрелок и мыслей бег
     Что-то случится: то слезы мои внезапные
     Канут в последний снег.
     Там где, коснувшись до пальцев, уже бесчувственных,
     Руку отдерну – стон!
     Нить
     Ариадны
     Рвется —
     Цветов
     Искусственных
     Самозабвенен
     Сон.

Бездомной кошке

     В час, когда ночью
     Беззвездной,
     Безлунной,
     Безжизненной
     Взгляд свой бездонный стремишь
     Ввысь, в безответную бездну, —
     Без приглашенья, без мыслей,
     Бесполо-безукоризненна,
     Так же бездомна – на крышу к тебе влезу.
     Белым стихом – и бесхитростным, и безгрешным —
     Эхо вспорхнет – и рассыплется, замирая.
     Век тебе быть бесприютной, как мне безутешной,
     Век не найти беспредельной тоске края.

//-- * * * --//

     Липа рослая юной березоньки хрупкие плечи
     Страстно жаждет обнять… Проклиная капканы корней,
     Всею кроной дрожит – и с бессильною яростью мечет
     В отрешенное небо охапки потерянных дней.

//-- * * * --//

     Плач Фемиды, прозревшей на пепелище времени.
     Плащ-эгида, сгоревшая кожицею шагреневой.
     Тишь… Черна, о былых мгновеньях молчит вода,
     Лишь Сирены в сиренях отсчитывают года.

//-- * * * --//

     Червоточина в теле Зимы… Укутывает,
     Прикрывает срам гордыми снегами.
     Этой ночью сам дьявол меня попутает,
     Обовьет белый стан черными ногами.
     О скольженье по краю! Благоухание!
     Глаз ликующих страх! Душно! Ноши – ох – не снести!
     На мое последнее издыхание
     Залюбуются дрогнувшие окрестности.

//-- * * * --//

     Так солнце в ладонях разбилось на сотни брызг,
     Так в сладкой истоме запел под ногой карниз…
     Укрытая – в полночь – Небом,
     Земля отравилась негой,
     А Небу все жгуч, все памятен тот каприз.

//-- * * * --//

     Горсть разноцветных камушков, плеск ручья,
     Ласковое сплетенье усталых веток.
     – Милая, дальняя, чья ты теперь?
     – Ничья.
     – Сколько нам жить в разлуке?
     – Дождемся лета.
     Я буду петь тебе песни о тех краях,
     Где затерялись сказочные атоллы…
     Ну а пока – мучительные уколы
     Памяти дерзкой – и тина на якорях.

//-- * * * --//

     В дождевом убранстве без прикрас и затей
     Кличу песней ласковой семерых лебедей:
     – Белые лебедушки, берите с руки
     Сладкий хлеб, возрощенный на ниве тоски.
     Я ль его не холила с зари дотемна,
     Выйдя в чисто поле, пряным духом пьяна…
     Я ль не любовалась, как в серебряной мгле
     Спелые колосья гнулись к тучной земле…

//-- * * * --//

     Суть нетронутой страсти молекулярную
     Маской стаскиваю, улыбаясь.
     Мы синхронны с небесною канцелярией,
     О Британская Голубая!
     Синергизм и антагонизм… Бесцельные
     Бриллианты роняю – как слезы смахиваю —
     И у Ваших ног на Барбоса смахиваю…
     Нет, на Цербера… Аль – трюизм?
     Я хочу резонанса, но резать – нонсенс —
     Мягкий хлеб да ножом зазубренным – мнется
     Или крошится. Мнимые беды множатся…
     Мне мое оставь, оставь, Мнемосина!
     Будь то запах кожицы апельсинной —
     Я хочу лишь о нем, о моем тревожиться.

//-- * * * --//

     Размякнут ядра и полушария,
     Алопеция строки шершавой,
     Взорвутся колбочки и реторты – к черту!
     Когда алхимик седой, завшивленный,
     На снег повалится, обессиленный,
     На смех принцессе – о, божеству! —
     Пугая пакостную паству,
     Взревет с усилием червяка: «Эврика!»

//-- * * * --//

     За что же, пьяна, муку неодолимую
     Заштопав, распарываю, кляня.
     О Боже! Твоя купина опалимая
     Все в фаворе у огня.

//-- * * * --//

     Ночь голосит, хороводом огней маня:
     – Похорони меня! Похорони меня!
     Но усмехается жгучий сургуч —
     – Мучь…
     Стыну я, стыну! Глазницы выламывая,
     Корчатся мысли, пощады вымаливая,
     Падаю навзничь и падаю ниц – бис!
     Бис стихопрозе, стихам и прозе!
     Пламени – о, языкам разнузданным —
     Браво! Уже почивать неузнанным
     Перлам сиим не позволит грузное
     Сердце мое, от тоски набухшее,
     Ветреное, заблудшее.

//-- * * * --//

     День будет чист – как распятый Христ
     Пройдется маршем по сонму облак.
     Бок о бок взляжем на битых колбах,
     Режь лингву, коль был, как и я, речист,
     Пусть наши синглы под дикий свист
     Несутся в тартар в писаных торбах!
     Мой нежный, мой яростный пианист,
     Ведь ты разрешишь аккорды…

//-- * * * --//

     Хочешь знать, куда убежало лето
     По горячему, ласковому песку?
     А туда, где в зарослях бересклета
     Птица киви плачет свою тоску.
     Я из новозеландских сырых лесов
     Украду тебя – зябкую и дождливую.
     Как под сенью солнечных парусов
     Вспыхнут перышки радужным переливом!
     Самых дерзких иллюзий благоуханней
     Будет песня, что я тебе подарю.
     Мягких зим – и весны тебе – светлой, ранней!
     Золотыми коленцами спой зарю.

//-- * * * --//

     По ночам летала – был сезон, был.
     Лунных чад пытала:
     – Сон или быль?
     Поняла, но поздно, что орнитозила.
     Поведу ль плечами —
     Звездная пыль.

//-- * * * --//

     Каждый раз в часы предзакатные
     Сердце теплит мечты приватные:
     В сердцевине пиона струится жалость,
     Это лоно солнцем не надышалось.
     Флоксы белоснежные недонежены,
     Золотые шары до изнеможенья
     Требуют игры продолженья.

     А ночные рвенья – сырые, куцые,
     Но не без претензии на полет,
     Воспарят мгновенье —
     И бьются блюдцами:
     Не снеся сей медленной экзекуции,
     Босиком ступаю на первый лед.
     Но душа досталась одна – поющая – нам:
     Алый парус и Бегущая по волнам.
     Если врозь – то и мир блистающий – пополам!

//-- * * * --//

     Даждь, о Небо, оттепелей раздольных,
     Вдоволь хлеба для птиц своих подневольных
     Даждь, о Небо!
     Это сердце в заплаканную хоругвь
     Оберните… Храните, где бы Вы не были.
     Обольстительной небыли как эликсира просило
     Это сердце.

//-- * * * --//

     Не хватает памяти – Время, замети
     Позвоночник ящерицы метлою падчерицы.
     Пара трепетных бабочек на акации…
     Сгинь, жестокая. Отпусти…

//-- * * * --//

     Спешу тебя в сей светлый промежуток
     Вобрать в себя, бо темный будет жуток.
     Тяжельче ли миров твоих напасть,
     Иль желчной, полумертвой – тихо пасть
     В пасть времени, где страсти ипостась
     Истает стайкой неопасных шуток.

Третья

     Излечившись от сладостного недуга,
     Сердце вновь стремится его обресть.
     Ах, давно ль дорогая моя подруга
     Проливала мне в уши святую лесть…
     А вчера, рассеянны и бледны,
     Мы, обнявшись по-родственному, сидели
     Друг ли другу в глаза – иль в себя глядели,
     Ароматом звенящей ночи полны.
     И больны, и счастливы. Пусть наутро
     Мы забыли. Она-то точно, а я…
     Ну, а я – ходячая камасутра
     И нежданная мученица твоя,
     Помню, как о нежности возопив,
     Осознаньем финала себя калеча,
     Наши души мчались тебе навстречу,
     Будто псы, сорвавшиеся с цепи.

//-- * * * --//

     Коль не выпало мне
     Счастья тихой пристани —
     Буду розы корзинами собирать.
     Будут ночи в огне,
     Будет крик неистовый
     Души сонных и праведных раздирать.
     А потом сердце, выжженное дотла,
     Из груди достав, приползу к любимой.
     Заскулю навзрыд у колен родимых,
     Прокляну, что не сберегла.

//-- * * * --//

     Меч (что дамоклов) фальшивого соучастья
     Гордиев узел надежд разрубить спешит.
     Канул сизифов труд построений счастья
     В авгиевы конюшни моей души.

//-- * * * --//

     Воистину сладчайшая стезя – студенчество.
     Как жаль, что проторить ее нельзя
     В младенчестве.
     Пока не курим зелья, не дрожим
     От холода,
     И в праведном безделье так свежи
     И молоды.
     Но мудрость прорастает из щелей
     Асфальтовых.
     В бальзаковском, порой, еще милей
     Базальтовый
     Наук полузабытых пряный вкус… —
     Ребячество ль?
     Так первый стих, что рвал в сердцах, безус,
     (Житейских мук кляня постылый груз)
     Осмыслив, переписываешь начисто.

//-- * * * --//

     Дань трагической Осени – кипы книг искромсаны,
     Точит светлые росы сердце несмелое.
     Что за боль! Сколько рыжей тоски понабросано
     На полотна дня онемелые.

//-- * * * --//

     Там, над синей гладью,
     Две хрустальные птицы,
     Две бесплотные плакальщицы
     Вымаливают меня…
     Ах, тоска болотная опочившего дня
     Непосильной кладью в мои кошницы.

Эпитафия

     Ты когда-нибудь вспомнишь о ней, грустя…
     «Вот, жила, – скажешь, – тем лишь, чтоб, мне польстя,
     Выжать многостишие невозможное.
     То была ни Женщина, ни Дитя…»
     Подари ж ей, шутя и неосторожно
     Пижму придорожную.

//-- * * * --//

     Несговорчива, ерничает Москва —
     Душ заблудших дворничиха… Права
     В том, что гонит, глумясь —
     И, глумясь, встречает,
     Беспощадная – с полночью обвенчает,
     Счастья ль толику дарит,
     Уронит в грязь —
     Окрылит и состарит,
     До колик смеясь —
     О – до колик и приручает.
     Но в день добрый, вдали истлевших одеж,
     Рука об руку под ослепший дождь
     Мы взойдем. Не отнимет лихое полымя
     Это имя.

//-- * * * --//

     Надрывный крик – об изгородь молчанья…
     Будто в снегу, купается в отчаяньи —
     О, к прошлому спиной, глаза в глаза
     С грядущим – твой безумный зимородок.

//-- * * * --//

     Час ночной. Тишины подступающей
     Зуд чесоточный.
     Выйду… С треском швырну о стену
     Часы песочные.
     Время брызнет из безответных острожных стен.
     Темой жизни – поющий ветер порожних вен.

//-- * * * --//

     Под дурманом вкрадчивых полутонов
     Море-сердце выйдет из берегов.
     Караваны бесплотных мечтаний тонут
     В зыбких дюнах перистых облаков.
     Томным стоном полнится тишина —
     Полутоны… Полутона…

//-- * * * --//

     Пусть метель заметает следы тайком,
     Лес укутан сугробов белой истомой, —
     В лисьих норах пахнет прелой соломой
     И парным молоком.

//-- * * * --//

     Пусть терпковат, пусть чуть солоноват
     Вкус ветра, но ночных дождей стаккато
     Смывает мимолетную печаль.
     И – в Новь! – нахально улыбнется даль,
     И зори новые сквозь томную вуаль
     Сложив смычки, займутся пиццикато.

//-- * * * --//

     Любоваться Вами издалека…
     Ах, из Далека, Далека – нет дальше.
     Лишь, строга, строка, что не терпит фальши,
     Ополночь в Ваш дом постучит, легка.

//-- * * * --//

     Нимфам, что без печали
     В час любви расточали
     Дивных ласк упоительнейший нектар,
     Так светло прохладу грота песчаного
     На заре покинуть – без слов, без чаяний,
     Не ища извилистых троп отмщенья,
     Не вымаливая прощенья.
     Их дыханье неровное долго помнить
     Будет лишь пугливая Эхо,
     Что внимала самозабвенным утехам
     Нимф – тех, что без печали
     В час любви расточали
     Дивных ласк упоительнейший нектар.

//-- * * * --//

     Ноги сбиты дрекольями,
     Маюсь чужими застольями.
     Нет желанней полона, чем сна молодое лоно.
     Но когда, очи долу, нагая по долу бреду,
     Взглядов-стрел убегая,
     О, брось мне прикрыть наготу
     Это легкое сари из всеутоляющих строк,
     Быстроокое зарево, испепеляющее восток.

Оля Сапфо Сердечные шумы