Андрей Петрушин
Недетский дом

Предисловие

   Более шестидесяти лет назад закончилась Великая Отечественна война, почти сто лет назад – Первая мировая. Нет уже ни разрухи, ни голода. Дети не страдают тотальным отсутствием родителей. Но почему тогда не исчезли детские дома? Почему они не исчезли до полета человека в космос, до изобретения интернета? Почему это явление существует параллельно с 3G, преодолением финансовых кризисов, празднованием Дня Победы, и сопровождает наше современное, постсоветское и в капитализме с демократией? Почему при живых родителях, дядях и тетях, бабушках и дедушках государство тратит огромные деньги на воспитание уголовников, алкоголиков и наркоманов? Конечно, есть выпускники детских домов, которым, несмотря на весь, поставленный на конвейер воспитательный процесс, удается выйти из детского дома и адаптироваться в той, зазаборной жизни. Но их настолько мало, что можно выставлять в шапито на показ. Почему так происходит? Ведь в детских домах работают воспитатели с высшим образованием и многолетним опытом, состояние психики контролируется профессиональными психологами, летний отдых организуется настолько тщательно и разнообразно, что после него можно в забой идти, медицинское обследование проводят два раза в год. Права обездоленных защищают множество департаментов, детских омбудсменов, материальную помощь оказывают и простые сердобольные, и организации с миллиардными бюджетами. И, несмотря на все заботы и старания, в большинстве случаев из этих маленьких, брошенных человечков выходят отъявленные уголовники, тунеядцы, презирающие любой догмат морали и нравственности. Люди, на воспитание и содержание которых государство тратит миллиарды, не получаются полноценными членами общества. Они навсегда остаются изгоями, «детдомовцами». ПОЧЕМУ???
   Эта книга не о детях и не для детей. Дети, подростки, несмотря на постоянные упреки предыдущего поколения к последующему, всегда одинаковые как в поведении, так и в воспитании. Можете сравнить нынешнее поколение с поколением, показательно описанным воспитанниками детского дома в известной книге, по которой снят даже вдохновляющий на педагогические подвиги художественный фильм.
   Эта книга о тех взрослых, которые, получая зарплату за видимость проводимой ими работы по реабилитации, адаптации и воспитанию детей, проживающих в детском доме, презирают эту работу. А что из этого выходит, вы можете узнать из сводок происшествий и преступлений на ТВ.

«Благоустройство»

   В небольшом, очень провинциальном городе за Уралом, расположившись, как и большинство государственных учреждений этого муниципалитета, в здании бывшего детского садика, существовал детский дом. Он гордо носил популярное зоологическое название, не сильно подходящее для учреждений такого типа. И именно благодаря фантазии основателей, давших столь незамысловатое название ДД, воспитанников называли не иначе как «оленята». Хотя среди горожан и ходило более точное определение обитателей детского дома – «кукушата», сотрудники казенного учреждения всегда поправляли в приватных беседах своих забывшихся собеседников. Располагался детский дом в одном из немногочисленных микрорайонов, и граничил забором с детским садиком. Проживающие в домах по соседству старались обходить стороной заведение, а в соседствующий садик водили детей только мамы и папы, которые не смогли найти более рейтинговое расположение временного обитания своих чад. Располагающаяся неподалеку школа также не пользовалась авторитетом у жителей, так как в виду близости от ДД большинство воспитанников были принуждены посещать именно её. Магазины, наоборот, были рады такому соседству, и делали обороты своих денежных средств на продаже обитателям детского дома алкоголя, сигарет и сладостей.
   Само здание было коричневого цвета с налепленными, непонятно что символизирующими, геометрическими фигурами бледных оттенков коричневого и желтого цветов. Учреждение имело три этажа. По расположению жилых комнат и кабинетов администрации и сотрудников, здание детского дома не было приспособлено ни для проживания, ни для воспитательной работы.
   На первом этаже располагались приемное отделение с медицинским и процедурным кабинетами, столовая, и, согласно пожарным инструкциям, отделения для маленьких воспитанников. Также здесь находился «аквариум», в котором регулярно обитали дежурный по режиму и чоповец. Выходили они за пределы своих стен редко, и не крайне охотно. Для многих сотрудников по сей день остается загадкой предназначение этих должностей, ибо решать многие вопросы нарушений режима, или же избавления от непрошенных гостей приходилось самим воспитателям, даже после нижайших просьб о помощи. Столовая имела обычный вид школьной столовки, только со скатертями и салфетками. Стены были выкрашены однообразной желтой краской и украшены на входе копиями приказов и инструкций, помещенными в файлы, и прикреплены намертво криво и неаккуратно оторванным скотчем. Большинство воспитанников были регулярно недовольны предлагаемым меню, и частенько, то есть ежедневно, выказывали свое недовольство в разной форме качеством приготовления тушеной капусты или «кошачьей» рыбы, требуя заменить всё мясом.
   Второй этаж был более разношерстным. Угол левого крыла занимали директор с замами, отдел кадров, складские сотрудники и методисты. Вдоль коридора располагались отделения старших по возрасту воспитанников, носившие названия первого и второго отделения, состоящие из трех блоков по две комнаты, и воспитательской с мягким диваном и давно отслужившими свое столами. Убранство воспитательской дополнял шкаф с ненужной воспитанникам художественной литературой, стоявшей для заполнения интерьера. На этом мягком продавленном диване пролито немало слез, поведана не одна сотня тайн и получены многие тысячи житейских советов, которые, в большинстве своем, никогда не использовались по назначению. Напротив комнат воспитанников находилась душевая. И чтобы принять душ, необходимо было пронырнуть между бегающими и шаркающими из бухгалтерии в приемную или отдел кадров, и обратно, с умным и озабоченным видом и кипой бумаг, сотрудниками. Воспитанники настолько привыкли к этому расположению комнат, что, не стесняясь ни сотрудников, ни гостей или посетителей, обмотавшись полотенцем, или просто идя по коридору в трусах, выкрикивали имя дежурившего воспитателя, чтобы взять ключ от душевой. Душевая чаще использовалась по назначению. Но иногда из-за двери таинственным образом просачивался запах горелого никотина. Коридор продолжался холлом, в котором для придания хоть какого-нибудь вида, находился редко моющийся аквариум с тремя, чудом выжившими, рыбками, большой телевизор без пульта, но плоский, два диванчика, продавленные и протертые. На полу лежал зашарканный ковер, также служивший местом помещения тел воспитанников, которым не хватило места на диванчиках. Не понятно, с какой целью в холле находился встроенный в стену, электрический камин. Он никогда не работал, но привлекал внимание посетителей, которые также задавились этим вопросом. Смею предположить, что это была попытка создания образа домашнего очага. Хотя могу и ошибаться. Холл имел выходы в актовый зал, «зеркальный» зал, и продолжался в следующие отделения, называвшиеся третье и четвертое, отличавшиеся от первого количеством блоков, более юным возрастом воспитанников и запахом. Запах этих отделений нельзя было спутать ни с каким другим. Ибо такого количества нерегулярно моющихся подростковых тел, и не удерживающих свои естественные инстинкты домашних, вернее детдомовских, животных, больше нигде не было. В конце коридора была дверь, ведущая на лестницу и в бухгалтерию. Разбитие этажа на отделения соответствовало только количеству воспитанников, за которыми приглядывали воспитатели. И ничем другим не обуславливалось.
   На третьем этаже по разные стороны располагались временное отделение и социальная гостиница с кабинетами психологов. Запах здесь был приятнее, воспитанники чище. В отделении социальной гостиницы находилась душевая, регулярно используемая сотрудниками в качестве курильной комнаты. Практически первым приказом нового директора был запрет на курение на территории детского дома. И, как все приказы в нашей стране, сотрудники этого заведения обкурили его в этой интимной комнате.
   Полы коридоров и центральной лестницы детского дома украшали выцветшие, непонятного серо-голубого цвета ковровые дорожки, которые обычно стелют на входе в дачную баню, или в конуру собаке. Среди воспитанников и сотрудников не принято было разуваться на входе, и сезонная грязь разносилась обувью по всем уголкам детского дома. Не возымели действия на эту антисанитарию ни приказ директора о необходимости разуваться или же носить бахилы, ни личный пример директора. Воспитанники старались быстро проскользнуть мимо охраны, кричавшей вслед, посылая их привычными, для русских словами. Основным аргументом, который использовали жильцы, был: «Это мой дом! И я здесь хозяин». Часть сотрудников поменяли мнение и отношение к чистоте, снимая обувь. Но другая часть, испытывая неприязнь к руководству и его законотворчеству, и сохранившая подростковый негативизм, несмотря на значительный возраст, пробегала к своим рабочим местам, не снимая обувь.
   На центральной лестнице, в холлах и коридорах под потолком, и на углах здания были установлены камеры наблюдения, снимавшие и передававшие информацию в кабинет охраны, «аквариум». Чудо современной техники позволяло сотрудникам охраны и дежурному по режиму иметь информацию о поведении воспитанников, хотя и в очень ограниченном количестве. В жилых комнатах наблюдение не велось, а что там происходило, оставалось тайной, недоступной для зорких глаз камер.
   Была одна особенность этого заведения. Ни в одном из туалетов не было сидушки на унитазах. То есть, в течение многих лет сотрудники и воспитанники вынуждены были справлять нужду, сидя на холодном санфаянсе, и получая в награду к облегчению организма некоторое количество прыщей на мягком месте. Чем обусловлено такое обустройство отхожих мест, объясняли по-разному, и все время как-то глупо. Официальная версия была связана с трудностью санитарной обработки данной детали, и несоответствием требованиям САНПИНа. Но почему – то в других учреждениях города, например в детской больнице, данное дополнение к комфорту присутствовало и обрабатывалось без особых проблем. Да и проверяющие организации по данному поводу претензий не имели. Вторая версия была экономическая. Дескать, денег постоянно для закупки новых сидушек нет ввиду неаккуратного использования, приводящего их в негодность. По отношению к воспитанникам это можно было предположить. Да и то с натяжкой. Но как это объясняет отсутствие такого удобства в служебных туалетах? Самым популярным и более правдоподобным, хоть и не без доли юмора, было такое объяснение: чтобы не засиживались. А то народу много, а унитазов на всех не хватает. В принципе, мнение интересное и небезосновательное.
   На небольшой территории, окружающей детский дом, огороженной крепким железным забором, впрочем, имевшим тайные места прохода для знающих воспитанников и сотрудников, размещалась площадка для игры в футбол или в баскетбол, в зависимости от мяча и настроения игроков. На площадке стояли не поддающиеся реанимации ворота со старой, но еще целой в некоторых местах, сеткой. Над воротами висели баскетбольные кольца без сеток, и с разным углом наклона, появившимся после регулярных «подвисаний» юных спортсменов на них. Детская площадка со скудным набором конструкций для игр младших детей, находилась слева от здания, вперемешку с березами. Конструкции были крайне примитивными и угловатыми. Машинку, качели, песочницу регулярно красили, но их это мало спасало, а только продлевало срок нахождения на территории детского дома. Впрочем, это не мешало детям активно использовать конструкции для детских игр в своих уличных забавах. Вы сами, наверно, помните, что в детстве достаточно было палки, чтобы использовать ее в разных играх по-разному. Это мог быть и меч, и жезл, и волшебная палочка. Перед фасадом здания был разбит цветник, и что-то наподобие маленького пруда, без рыб, но с водой. Территория регулярно убиралась дворником, по совместительству работающим в ЧОПе, и охранявшим вход в детский дом. Но, как водится в России, чистота территории сохранялась ненадолго. Бычки от сигарет регулярно смешивались с грязью и опавшими листьями.

Приемное отделение

   Человека, который пришел в профессию не работать, а зарабатывать и делать карьеру, вычислить очень просто. Конечно, карьеристами не рождаются. И у такого человека была светлая мечта стать кем-то выдающимся, значимым, и жутко уважаемым. Будущий светила читал с детства специальную литературу, биографии великих ученых, путешественников, посещал кружки и общества, старался общаться только с высокоинтеллектуальными людьми. Но пришлось повзрослеть и окунуться в реальный мир. И по разным, объективным, или просто из-за лени, причинам не получилось воплотить свою заветную мечту. Возможно, мечта была не по интеллекту, или же, наоборот. Но куда-то надо девать свой невостребованный талант и массу кипучей энергии, которая, того и гляди, прорвется на поверхность сознания и, расплескавшись журчащей лавой, уничтожит личность несостоявшегося героя нашего времени. И человек, смирившись с утратой мечты, идет покорять небосклон небожителей, в простонародье презрительно именуемых «чиновниками». И вот такой молодой чинуша начинает свой путь с низов, а чтобы время зря не терять, во время восхождения по карьерной лестнице взращивает в себе эгоизм к сослуживцам, и чувство глубокого идолопоклонничества начальству. Он понимает, и точно знает, что необходимо чиновнику и что нравится начальству. Поэтому он отлично владеет навыками составления планов мероприятий на неделю, месяц, год. Он за час составляет отчеты в любой форме и по любым параметрам. Он яростно поддерживает все инициативы руководства, но только стоящего на голову выше его непосредственного начальника. Он с удовольствием выполняет общественные поручения, и всегда старается быть в курсе всех событий, даже не касаемых его напрямую. Он всегда на виду. Он очень быстро бегает по лестницам, собирает данные у других отделов, делая попутно уйму ксерокопий разнообразных документов – «на всякий случай», «а вдруг они потеряют». При этом он старается избегать работы, напрямую связанной с занимаемой им должностью. Он весь в планах, статистике, отчетах, отписках и т. д. Один из самых ярких признаков такого руководителя начального уровня – это постоянное умаление, уменьшение трудовых заслуг, подвигов, и просто хорошей работы своих подчиненных. Особенно достается возможному, по мнению начальника, конкуренту. Без устали и перерывов на этого несчастного сыпятся всевозможные придирки, сомнения в соответствии с занимаемой должностью. Это чаще происходит не напрямую, но так, чтобы вышестоящие услышали, якобы оброненную случайно, фразу, претензию. Эти признаки проявляются на первой же административной должности. Это люди – ураганы. Или, как их называют простые сотрудники, «кипишисты». И не ведают они, бедные, что такого добра в учреждениях навалом, и для следующей ступеньки могут выбрать не их, преданных руководству и учреждению, а просто красивую девицу с миленьким личиком, маленькими мозгами и длинными ноготочками. Ведь, что характерно, если такой человек выпадает из рабочего процесса по причине отпуска или болезни, работа отдела, без такого «ценного» предводителя, не останавливается. Но становится значительно спокойнее работать. Да и продуктивность труда подчиненных резко увеличивается. И начальство некоторое время отдыхает от этой, невообразимой по силе имитации, бурной деятельности. Вот таким «кипишистым» и была заведующая приемным отделением детского дома, куда доставили Витю. Личная жизнь, ввиду кипучей энергии и постоянного поиска идеала среди простых смертных, к сорока годам у Ирины Аркадьевны так и не сложилась. Фигурой от стандартов красоты, принятых не только в Парижу, но и в зауральном обществе, она отличалась настолько сильно, что любоваться ею мог только ярко выраженный эстет. Своих наследников на протяжении жизни она не заимела, и, судя по ее высказываниям во время бесед с детьми, поступающими в детский дом, не очень-то и старалась. Хотя, ходили слухи о ее безрезультатных попытках получить кровного гомункулуса в пробирке. Но зато она имела большой опыт общения с «такими детьми». Правда, трактовала свой опыт она однобоко.
   – Ну, проходи, садись на стул.
   Витя – бледный худощавый мальчик тринадцати с небольшим лет, – сел на краешек стула.
   – Что в глаза не смотришь? Стыдно? Почему дома не сидится? Отвечай! – Раздражение заведующей было понятно. Вместо того, чтобы бежать к начальству в надежде подхватить какую-нибудь полезную для карьеры, но простую в выполнении, работенку, пришлось заниматься своими обязанностями по приему будущего воспитанника. – Что, в детдоме хочешь жить? Не живется ему с отцом. Не стыдно?
   – Он меня бьет, – еле сдерживая слезы, прошептал Витя.
   Сопровождающая сотрудник полиции передала документы:
   – Этот мальчик нам столько хлопот доставил за последние два месяца, – уставшая «серая форма» опустилась на стул, – его приводят наши сотрудники. Он постоянно жалуется на избиения отцом. При этом синяков ни разу я не видела. Подбирают его то в подъезде, то на улице. И всегда одно и то же. А у отца и квартира есть, и работа. Правда, с молодой женой живет. И ребенок у них маленький родился. Может к малышу ревнует? Или с мачехой чего не подели?
   – А отец где? – поинтересовалась заведующая.
   – Он с нами не поехал. Вот написал заявление о помещение сына в детский дом, и поехал на работу.
   – Так, пошли в изолятор. Дальше не твоих ушей разговоры. – Заведующая препроводила Витю в комнату и закрыла на ключ.
   – Бедный мужик, – вздохнула заведующая, рассматривая фото отца Вити на ксерокопии паспорта. – И что отец говорит?
   – А что он может сказать? – Серая форма выпучила глаза. – Увез он сына из Туркмении от матери – алкоголички, когда сыну еще и года не было. Они вдвоем прожили восемь лет. Отец для него все делал. Работал на трех работах. Сначала садик выбил, потом школу. Вроде все нормально было. И учился неплохо. А тут как с цепи сорвался!
   – Все они свиньи неблагодарные, – подвела итог заведующая, – ну, спасибо за подарок. Будем работать.
   Оставив номер телефона отца и мачехи Вити, сотрудница органов удалилась по своим делам.
   – Ну, иди сюда. Разговоры разговаривать будем, – недобро прищурилась заведующая на входившего в кабинет Витю. – Садись на стул. Галя, его на вши проверили?
   В проеме двери появилось уставшее лицо медицинской сестры:
   – Да, конечно. Он чистенький. Без вшей, – монотонно и без лишних эмоций лицо доложило о результатах первичного медицинского осмотра.
   Обязательный осмотр заключался в измерении веса и роста, осмотра головы и кожи рук на предмет обнаружения насекомых, не занесенных в Красную книгу, определения на глаз наличия инфекции во рту. В случае обнаружения насекомых голова или тело целиком, в зависимости от вида паразита, обрабатывались специальными растворами. И никуда никому не сообщалось, если об этом не знали третьи лица, такие как учителя, воспитатели или мед. работник детского сада или школы, что было очень часто. А сообщать было необходимо для выявления возможного очага и принятия мер для его ликвидации. Но надо было бы заполнять лишние бланки, отвечать на вопросы проверяющих. А этого никому не хотелось. Поэтому в век наладонников и полетов на Марс, в детских коллективах все еще встречаются вши и чесотка. А наивные родители недоумевают, откуда у их чада из самой благополучной семьи могли завестись в волосах эти «домашние животные».
   – Бьет, значит, да? Мало видно бьет. Наверняка есть за что! – громогласное утверждение заставило Витю опустить глаза под плинтус. – Ну, вот что твой отец пишет: в школу не ходит, постоянно где-то шляется, лжет сотрудникам полиции, что отец его избивает. Или избивает? – смягчив голос до притворно-нежного, спросила заведующая, наклоняясь к Вите, и пытаясь отыскать его глаза.
   – Бьет он меня, – выдавил из себя Витя.
   – И вчера бил? – с надеждой поинтересовалась старшая медсестра, стол которой располагался тут же.
   – И вчера, – прошипел Витя. По щеке стекла крупная слеза и, разбившись возле уголка рта на два ручейка, упала на пол.
   – Показывай тогда синяки. – Встав из-за стола, старшая медсестра приготовила зрение, сощурив глаза, к осмотру.
   – Он меня без синяков бьет, – шепотом сообщил Витя.
   – Без синяков, значит? Врешь ты все. Никто тебя не бьет. Ты это придумываешь, чтобы из дома сбегать. А когда тебя сотрудники полиции вылавливают, ты тут же на отца наговариваешь. Брехло ты. И правильно, что отец тебя сюда сдал. Ты же среди нормальных людей жить не можешь. А значит, будешь здесь жить. – Негодование переполняло заведующую. – Хватит ныть! Пошли обратно в изолятор. – И, взяв за рукав свитера, потащила Витю по коридору.
   – А вы меня опять закроете? – уже без надежды, но с тоской в голосе спросил Витя, послушно волочась в указанном направлении.
   – Конечно, закрою, – торжественно объявила заведующая, – а вдруг ты и отсюда надумаешь удрать? Мне потом по всему городу за тобой мотаться и отписки писать, почему мы не досмотрели за таким прекрасным мальчиком Витюшей. Нет уж! Сиди здесь под замком, и думай, как у отца прощение выпросить, чтобы он тебя домой забрал.
   – Я домой не вернусь, – сказал Витя под звук щелканья замка.
   Изолятор представлял собой две смежные комнаты очень небольшого размера с одним окном и туалетом, совмещенным с душем. Две железные кровати, модели которых популярны в психиатрических лечебницах, стояли в комнате с окном, одна в проходной комнате напротив туалета. Был один стол и один стул. Стены были закрашены непонятного цвета краской, слегка облупившейся возле изголовий кроватей от нервного ковыряния ноготками вновь прибывших детей долгими, страшными ночами. Изолятор больше напоминал чистилище после прежней, домашней жизни, перед переходом в иной мир. Мир без родителей, любви и домашнего уюта. Мир каждодневного унижения и выживания.
   Пролежав, отвернувшись к стенке на не расстеленной кровати до обеда, Витя еще больше утвердился в своем решении не возвращаться к отцу. Но и здесь жить не вариант. Оставалась еще тетка, правда не родная. Но она тоже в последнее время стала к нему очень холодно относиться.

Молодой психолог

   Инна Михайловна Конорейкина, красивая высокая девушка двадцати трех лет, прожила большую часть своей несовершеннолетней жизни в приемной семье, и, как никто другой, понимала ценность теплых, дружеских отношений между взрослыми и детьми. И вполне естественно, что после окончания школы направление получения ею высшего образования определилось психологией. Вырвавшись из опекунской семьи в небольшую однокомнатную квартирку, Инна, поступив и успешно окончив местный педагогический институт, решила всецело посвятить себя помощи таким, как она, – брошенным и одиноким. А где еще можно найти применение своим порывам, как не в детском доме. С горячим сердцем и кучей идей по улучшению жизни несчастных и обездоленных, Инна, после телефонного звонка о наличии свободной вакансии психолога, направилась в описанный детский дом. Окинув нового сотрудника быстрым, всепроникающим взглядом, директор отправила Инну в отдел кадров для оформления документов. Написав заявление, подписав у директора, сбегав через весь этаж в бухгалтерию для снятия копий с документов, и сдав копии в отдел кадров, Инна, окрыленная столь удачной возможностью реализовать себя, отправилась знакомиться со своей непосредственной начальницей.
   – Проходите, не стойте между косяков, – голос начальницы показался дружелюбным, – значится, директор расширяет штат и набирает молодых и горячих сотрудников. Вы знаете, куда пришли?
   После этого вопроса у Инны случилась остановка сознания, судорожно забегали мысли в затылке, хаотично предлагая ответы, и параллельно выдавая версии мотивов такого вопроса.
   – Вы даже не представляете, что это за работа. Вас она касаться будет в небольшой степени. – Главная по психологии отпила большой глоток чая из замысловатой, даже для психолога с многолетним стажем, чашки.
   Мысли в голове Инны дружно остановились и подняли белый флаг. Видимо, не стоит отвечать или делать выводы. Надо дождаться. Но чего?
   – Так вот, – облизнув сухие губы, продолжила причина предынсультного состояния Инны, – это ад, а не работа! Вы даже себе не представляете, сколько отчетов, планов мероприятий мне приходиться писать. И никакой помощи. Ни от кого, – уже уныло протянула начальница.
   Слава Богу! Мысли голове выстроились в ровные шеренги и разложились по полочкам. Но, видимо, не все.
   – А работа с детьми в чем заключается? – писклявенько донес потерявший ориентацию мысли язык Инны.
   – В чем? Странный вопрос. Даже неуместный. – Лицо начальницы стало серьезным и надменным. – Вы ведь закончили псих. фак., правильно?
   – Да, – неуверенно выдавила из себя Инна, сомневаясь в правильности интерпретации столь неоднозначного сокращения.
   – Значит, вы должны знать свои должностные обязанности. И четко их выполнять, как и все сотрудники учреждения, – и тут последовал приобретенный непонятно из каких соображений и выводов, абсолютно неадекватный вопрос – Или вы намекаете, что я только бумагу перевожу? – Благородный гнев стал наполнять красным оттенком склеры глаз начальницы. – Милочка вы моя! Если я не соберу с вас отчеты за прошедшую неделю и планы на предстоящую, я не смогу составить свой отчет и свой план. За это меня, как руководителя отдела, не погладят нигде. А сколько еще бумаг приходится заполнять. То характеристики, то консилиумы, то на письма отвечать. То ищешь, где сотрудники шляются. А заполнение отчета по количеству оказанных услуг! Это ведь ваша будущая зарплата. Если я не укажу, сколько и чего вы сделали за истекший месяц, вы на премию можете не рассчитывать. Кстати. Вот вам и первое задание. Составить план работы на следующую неделю. И возьмите список детей, которые к вам прикреплены, – начальница протянула напечатанный на неровно оторванном клочке бумаги список.
   – А можно еще и образец плана? – Инна, как смогла, выразила на своем лице заинтересованность столь важным заданием.
   – Возьмите у коллег. Заодно с ними и познакомитесь, – потеряв всякий интерес к выскочке, ответила заведующая психолого – педагогическим отделением. О том, что разговор закончен на сегодня, можно было догадаться по устремленному в монитор лицу и полному погружению в мегабайты отчетов. Инна, не прощаясь (прошел только час рабочего времени), вышла из кабинета.
   Общий кабинет для рядовых психологов находился через стенку, так что путь на новое рабочее место занял всего несколько секунд. В кабинете никого не было. Это несколько удивило Инну, и, одновременно, обрадовало. Можно спокойно привыкнуть к обстановке, разложить свои вещи по ящикам стандартного стола. В кабинете было 3 стола, небольшой диван и этажерка с разнообразной психологической литературой. Сев за стол, Инна взяла в руки список прикрепленных к ней детей, и тупо уставилась в не о чем не говорившие ей фамилии и имена. Не имея понятия, где искать «закрепленных», Инна впала в легкую панику. Коллег не было. Просить совета у начальницы Инна не решилась. День только начался, а слушать этот противный голос лишний раз уже не хотелось. На душе было тревожно. Ощущения нереальности происходящего стало выходить из подсознания. «Вот так попала, – промелькнуло в голове. – Вроде и коллеги, одинаковый факультет окончили, и такое странное отношение к новому сотруднику. Что-то тут не так». Просидев в таком анабиотическом состоянии, и с пустой головой около получаса, Инна решила для начала найти и познакомится с «закрепленными» и воспитателями.

Знакомство с детьми

   Инне достались дети из отделения младших подростков на втором этаже. Первым делом молодая психолог посчитала, и небезосновательно, что надо познакомиться с воспитателями. Кто же еще, кроме них, должен хорошо знать подопечных? Придя в воспитательскую, Инна обнаружила лишь младшего воспитателя, – пожилую женщину лет шестидесяти. В более старых номенклатурах эта почетная должность называлась «уборщица». Ну а местные шутники, в свете новых воззрений на труд, обращались не иначе как «менеджер по чистоте». Менеджер – уборщица тихонько, как ей казалось, ругала одного «балбеса, который настолько тупой, что в приготовленную к стирке машинку с белым бельем, засунул свои черные джинсы».
   – Господи, вот дебилы, – причитала младший воспитатель, разбирая постиранное белье, получившее новую гамму красок. – И куда теперь это девать? Ирка это носить не будет, – посмотрев на свет на блузку, выглядевшую как половая тряпка для мойки туалетов, сказала она. – Еще и истерику устроит, что ее вещь испортили. Может, хоть она этого идиота прибьет?
   – Добрый день! – Инна решила обратить на себя внимание менеджера по чистоте, – вы не подскажете, где я могу найти воспитателей?
   – Здрасте. А вы кто? – отложив разбор груды испорченных вещей, поинтересовалась уборщица.
   – Я – ваш новый психолог! – торжественно выпалила Инна.
   – Мне психолог уже не поможет. Ваша начальница сказала, что мне к психиатру уже надо. Таблетки и уколы мне только помогут, – обыденно произнесла младший воспитатель, устало присев на стул. Морщинистые руки перебирали тряпку. Уставшие глаза пытались разглядеть новоявленного сотрудника сквозь запотевшие стекла в перемотанной изолентой оправе. Костюм на менеджере соответствовал занимаемой должности: непонятного, но все же, ближе к серому, цвета, с оттопыренными карманами, которые провисали под тяжестью чего-то ценного и, видимо, очень необходимого для работы. Туфли имели потрескавшийся вид, и характерно скрипели при ходьбе.
   – Я неправильно выразилась. Я буду заниматься с детьми вашего отделения, – засмущалась своей неточности Инна. Ее коробил этот оценивающий взгляд. Хотелось быстро покинуть это место, но приходилось терпеть. Надо было найти воспитателей или, хотя бы, своих детей.
   – А им тем более вы не поможете. Вот посмотрите на эти вещи. Это ж каким конченым дебилом надо быть, чтобы черные джинсы засунуть к светлым вещам! – вновь запричитала младший воспитатель. – Вот вы психолог. Вот вам и первая работа будет. Научите одного дебила цвета различать. И не смешивать темное и светлое в одной машинке. Ему же жить самостоятельно придется.
   – А разве не воспитатель должен учить этому? – Инне не нравилось, когда ей указывали, что она должна делать. И особенно люди, стоящие далеко от ее профессии.
   Нет, Инна не относилась с презрением к людям, выполняющим грязную работу. Ей самой приходилось втайне от приемных родителей, которые были очень строги в отношении к деньгам, и не позволяли ни себе, ни детям лишние траты, подрабатывать уборщицей в институте после занятий. Просто, как заметила Инна за свою недолгую жизнь, все люди, практически кого не спроси на улице, вне зависимости от образования, жизненного опыта, очень хорошо разбирались в двух вещах – в спорте и психологии. И каждый, узнав на каком факультете она училась, сразу заваливал ее советами, какую книгу прочитать, чтобы стать настоящим психологом. Какой фильм посмотреть, чтобы лучше понять душу человеческую. Первое время Инна пыталась сопротивляться таким наставлениям, но потом решила, что проще выслушать, помахать головой, сказать «спасибо» за дельный совет, и тут же его забыть, чем вслед еще выслушивать упреки в неблагодарности.
   – Воспитатели. Они у нас очень занятые. То все чай пьют, то типа в школу ушли за деток договариваться. А сами приходят с полными пакетами, или бумагами от нотариуса на новую квартиру. Нет, видимо, не должны, – тон причитания сменился на требовательный. – Вот вы мне скажите, психолог, кто должен заниматься с детьми по поводу насваев?
   – Каких насваев? – не поняла вопрос Инна.
   – А вы разве не знаете? И какой вы после этого психолог? – разочаровалась менеджер по чистоте.
   – Может, я не расслышала, о чем вы спросили? – стушевалась Инна.
   – Насваи, – начала тоном преподавателя просвещение неграмотного психолога младший воспитатель, – это шарики черного цвета из куриного дерьма, и еще чего-то. Жуют они их постоянно.
   – А, насваи, – поняла, о чем шла речь, Инна, – в них табак содержится, известь и куриный помет, – попыталась она задавить знаниями зазнавшуюся уборщицу.
   – Не знаю я подробности. Но только эти паразиты постоянно плюют этой гадостью на стены возле кроватей. Потом не отмоешь эти харчки никак. Целый день трешь. А на следующий день опять и в тех же местах. Как же они задолбали.
   – А все-таки, вы не подскажите, где я могу найти воспитателей? – Инна почувствовала, что разговор на подобные темы может продолжаться вечно.
   – Одна ушла в школу, а вторая где-то здесь бегает, – немного обиженно сказала уборщица. Ей явно хотелось еще много чего поведать про этих паразитов, а тут так бесцеремонно оборвали.
   – А за детьми кто смотрит? – удивленно спросила Инна.
   – А че за ними смотреть? Куда они денутся? Кому надо, тот уже ушел. Остальные в компутер играются. Слышите, какой шум стоит? – Из дальних комнат доносился рык монстров и однообразные басы. – Это они веселятся. Меньше будут в комнатах сидеть – меньше нагадят. Лучше бы в школу пошли, – объяснила свою позицию менеджер по чистоте.
   Инна решила пойти на шум компьютерной игры. Может, там отыщутся ее дети. Зайдя в крайний блок из двух комнат, Инна споткнулась о чей-то ботинок, и чуть не наступила на лежавшее рядышком полотенце. Дверь в одну из комнат была по центру криво заклеена картинкой из журнала, за которой виднелась сквозная дыра размером с женский кулак. В другую комнату дверь была открыта. Из открытой двери доносился механический громкий звук и человеческая речь. За двумя соседними столами сидели игроманы, и активно, не обращая внимания ни на Инну, ни на реплики болельщика, сражались между собой на виртуальном поле брани. Они настолько были погружены в тот мир, что настоящий для них временно не существовал. Помогала так же им в этом музыка, если так можно назвать монотонно вылетающие басы из двух динамиков музыкального центра, стоявшего на подоконнике, и пары колонок, из которых и доносился душераздирающий рев погибающего юнита. Болельщик лишь беглым взглядом обратил свое внимание на гостью, и стал еще активнее жестами помогать одному из геймеров. Инна встала за спиной игроков и попыталась понять смысл игры. Эта была стандартная стратегия в реальном времени, в которых живет половина подростков, когда не играет в «контру» или «ГТА». На коробках многих игр стоит возрастной ценз. Но и алкоголь с сигаретами у нас можно продавать только совершеннолетним. А откуда тогда у нас столько бронхитов у юных курильщиков и передозировок алкоголем у подростков? Сколько детей к окончанию школы становятся алкоголиками и токсикоманами? Да, курение относится к болезням. И называется такая болезнь никотиновой зависимостью. А получить ребенка в свои цепкие лапки производителям легального одурманивающего вещества, вызывающего зависимость не слабее героина, в подростковом возрасте – это значит, обеспечить себя постоянным покупателем на тридцать-сорок лет вперед. Некурящих воспитанников можно было пересчитать по пальцам. Причем, возраст курителей начинался с девяти лет. Так что, любовь к компьютерным играм была не самым тяжелым пороком в этом заведении.
   Инна постояла около минуты, наблюдая за реакцией мальчишек, которая нередко сопровождалась отдельными словами из лексикона сапожников, на происходящее на экране, и поняла, что для них она просто мебель, только без пыли. Пора было обратить на себя их, прикованное к игре, внимание.
   – Добрый день! – постаралась перекричать динамики Инна. Реакции не последовало. Даже болельщик не повернулся. Инна подошла сбоку от столов, чтобы попытаться попасть в поле зрения детей, и повторила, но уже громче:
   – Добрый день!
   – Да добрый. Че так в ухо орать? – возмутился сидящий ближе к Инне игрок, и нажал на паузу. Инна удивилась, как ее голосок смог перебить децибелы динамиков и вызвать неприятные ощущения. Но своей цели она достигла – на нее обратили внимание.
   – Блин. Я из-за вас проиграл, – расстроился ее собеседник.
   – Да ладно, «из-за вас», тебе все равно трындец был. С одним орком на мою армию, – праздновал победу второй геймер. – Не умеешь играть – не садись.
   – Это я-то не умею? Выиграл у меня первый раз за сколько времени, и сидит, хвалится, – пытался осадить развеселившегося соперника проигравший. – Пошли покурим, и я тебя сделаю.
   Инна по-прежнему чувствовала себя мебелью. Мальчишки свободно и непринужденно разговаривали между собой на тему, разрешенную нашим правительством к обсуждению только с возраста совершеннолетия, не обращая на нее никакого внимания. И, не стесняясь присутствия взрослого, обсуждали способ получения никотиновых палочек.
   – Иди, попроси у Кати пару сигарет, – пытался послать победитель болельщика.
   – Не даст она мне. Она же знает, что я не курю, – отмазался болельщик.
   – Вот ты, все-таки, Коля – гад. А как в комп поиграть, так «все, что хотите, сделаю», – передразнил его проигравший.
   – Ага. Вы мне за булочки еще не дали поиграть, – напомнил болельщик. Это был мальчик лет двенадцати, невысокого для своих лет роста, с лохматой головой, и жующий что-то, не источающее привычный ментоловый аромат.
   – Мы тебе другим отдали. Не ной, – обрезал дискуссию победитель.
   – Ребята, – врезалась в разговор Инна, – извините, что перебиваю. Но мне надо найти некоторых воспитанников.
   – А вам зачем? – спросил Коля.
   – Я ваш новый психолог и мне надо поговорить со своими детьми, – получился какой-то бред в ответе, но Инна решила не исправляться, чтобы совсем не выдать, как она волнуется.
   – А у вас список есть? – полюбопытствовал Коля, и, без оглядки на правила поведения, сунул свои глаза в принесенные с собой бумаги Инны.
   – Да. – Инна пробежалась по списку, и не нашла в нем воспитанника с именем Коля. – Но тебя в нем нет. А с тобой разве не занимается психолог?
   – Еще чего, – обиделся Коля, – что я, псих какой-то?
   – Вообще-то, с психами занимается врач-психиатр, потому что у человека есть психическое заболевание, – разъяснила Инна, – а психолог занимается с нормальными людьми, у которых есть проблемы. Например, с общением или поведением.
   – О! – воскликнул победитель компьютерной баталии. – Этому точно надо к психологу, – и, не больно, больше для показухи превосходства, ткнул Колю в грудь кулаком.
   – Заткнись уже, Рустам, – не выдержал Коля. – Тебя самого отправляли к психиатру.
   – Не твое дело, трепло, – попытался остановить слив информации незнакомке Рустам. Он был выше присутствующих, хотя и такой же худощавый. Вообще, в детском доме невозможно было найти среди мальчиков крепыша. Все были как на подбор – худые и сутулые.
   – Так, значит, ты Рустам? – И Инна вновь пробежалась глазами по списку. – Нет, тебя тоже нет у меня. Ну а тебя как зовут? – обратилась Инна к пареньку, чем-то похожему на Рустама.
   – Меня Тимур зовут, – гордо сообщил напарник Рустама. – И, как можно чаще, с улыбочкой, – попаясничал проигравший решающую битву. – Меня тоже у вас нет. Я к другому психологу ходил. К Свете. А вас как зовут?
   – Извините, не представилась. Меня зовут Инна Михайловна.
   – Инна Михайловна, вы курите? – решил проявить смелость Коля. Ему хотелось заслужить право игры на компьютере. А новая психолог вроде не представляла явной опасности, и можно было попытаться.
   – Нет. Так же как и ты.
   – Во ты баран, – подивился Рустам. А Тимур лишь покрутил пальцем у виска. – Ладно. Пошли. Вы не против? – обратился Рустам к Инне. – Нас же в вашем списке нет.
   – Не против. – Как Инна вообще могла быть против их решения уйти. – А где мне найти воспитателя?
   – Не знаю, – пожал плечами Рустам. – Наверное, сидят где-то, чай пьют. Или покурить вышли.
   – Понятно. – Инна решила, что надо искать другие источники информации.
   Они вместе вышли из комнаты.
   – А вы пойдите к охране, в «аквариум». У них монитор есть. На нем по камерам можно найти почти везде, – посоветовал Тимур.
   – Спасибо, Тимур. Может, и сами охранники знают, где воспитатели.
   Спустившись на первый этаж, ребята побежали на улицу, а Инна отправилась в «аквариум». В кабинете охраны сидели, развалившись на стульях, двое мужчины не первой свежести. Один из них был одет в форму чоповца и шлепанцы. При этом, аккуратно выбрит, причесан, и с легким запахом перегара. Второй выглядел значительно лучше. Был свеж, одет в джинсы и полосатый свитер.
   – Добрый день. Я – новый психолог. Не могу найти воспитателей со второго этажа.
   – Здравствуйте, – ответил первым чоповец. – А, шляются где-то, – поделился он ценной информацией.
   – Добрый день. Я – дежурный по режиму. Вам с какого отделения надо? – решил помочь мужчина в полосатом свитере.
   – Я даже не знаю, – растерялась Инна.
   – Хорошо. Которое над нами, или ближе к администрации? – предложил на выбор дежурный.
   – Которое над нами. То есть над вами, – почти запутавшись, исправилась Инна.
   – Теперь понятно. Одна воспитатель ушла. А вторую сейчас по камерам поищем. – Пробежав глазами по изображениям с двенадцати камер, и не найдя нужного силуэта, дежурный расстроился. – Присаживайтесь, – предложил он Инне стул, – сейчас откуда-нибудь выйдет, и мы ее увидим.
   – Я уже около часа не могу найти их, – немного приврала Инна.
   – Это что. Вот когда приходит кто-то посторонний, – например, родственник чей-нибудь, – мы не просто по монитору ищем их, а приходится побегать по этажам, чтобы отыскать их, – пожаловался чоповец.
   – Вот, кажется, и она, – обрадовано ткнул пальцем в монитор дежурный, – из администрации вышла, и опять пропала. Камеры не совсем удачно расположены.
   – А как она выглядит? – зорче орла всматриваясь в монитор, спросила Инна. Она не успела рассмотреть прошмыгнувшее изображение.
   – Как и большинство здешних сотрудников. Большая и в черном, – буркнул дежурный. – Я вообще не понимаю этих воспитателей. Чего они по всему зданию бегают? Есть рабочее место, вот и работай на нем.
   – А ну быстро разуваться, – крикнул чоповец прибежавшей с улицы детворе.
   – Ага. Щас, – он получил в ответ еще и незамысловатую фигуру из пальцев, характерную для общения в американских фильмах.
   – А ну стоять! – Охранник попытался поймать непослушных, ринувшись в проем двери. Но их шаги уже удалялись вверх по центральной лестнице, разнося по ступенькам свежую осеннюю грязь.
   – Вот мерзавцы, – прошипел охранник. Ему хотелось, несмотря на свой пенсионный возраст, порисоваться перед молодой сотрудницей. Но не вышло.
   – И так всегда. А мер воздействия на них нет. Права ребенка должны соблюдаться, – пожаловался дежурный.
   – А почему вы не скажете об этом воспитателям? – наивно спросила Инна.
   – Говорили уже сто раз. А все без толку. Зато потом директор на нас отрывается: «Почему пропустили в обуви? Куда смотрите?». А разуваться или нет, – не от нас должно идти. Это от воспитания зависит. А воспитатели неизвестно где ходят. Придешь, выскажешь им. Они тупо посмотрят на тебя, покивают головой, и сидят дальше чай пьют в ожидании окончания смены. Это не воспитатели. Их переименовать надо в присутствующих. Пришли на смену, поприсутствовали, и ушли. Для них главное, чтобы ничего не произошло, а то баллы не поставят.
   – Какие баллы? – Инну не просветили про такие методы оценки работы.
   – Вам не рассказали? – удивился дежурный. – Это такой способ делить ежемесячные премии. Главное, работать без косяков.
   – Хорошо, что у нас нет баллов, – влез в разговор чоповец, – заступил на смену утром, на следующее утро сдал смену, и в конце месяца получил деньги. Все стабильно.
   – Все. Ваша пропажа пошла по коридору в свое отделение. Можете ее там попытаться поймать, – радостно сообщил дежурный, показывая пальцем в монитор.
   – Спасибо за помощь, – поблагодарила Инна, и направилась в отделение.
   – Ну что вы, это наша работа, – неслось вслед стандартно-чоповское.
   Зайдя вновь в воспитательскую, Инна обнаружила грузную, но еще довольно нестарую женщину, наливавшую в чашку кипяток. Одета она была в черную длинную юбку, и такого же цвета блузку. «Может траур у человека. Хотя по выражению лица не похоже», – подумалось Инне.
   – Добрый день. Меня зовут Инна Михайловна. Я новый психолог ваших подопечных, – обрадовала своим появлением Инна.
   – Здрасте. На счет нового – это вы переборщили, – помешивая ложкой чай, сообщила воспитатель. – Чтобы вы были новым психологом, надо, чтобы до вас был старый. А его мы отродясь не видели.
   Инна уже подустала от высказываний местных философов, и решила перейти сразу к делу:
   – Посмотрите список детей. С кем из них я могу сейчас познакомиться?
   Воспитатель, чье имя для Инны так и осталось загадкой, пробежалась по списку глазами, не переставая громко отхлебывать чай.
   – Не мой, не мой, – водя пальцем по списку, отфильтровывала не своих детей воспитатель. – Да тут почти все не мои. Давайте ручку, я вам отмечу, кто из списка – мои.
   Инна протянула карандаш, взяв его со стола. Ей не хотелось портить вид списка. Воспитатель с ухмылкой посмотрела на нее, и поставила три жирных креста напротив фамилий своих воспитанников, чуть не продырявив листок, и вернула список.
   – Только моих сейчас нет.
   – А где они?
   – Кто где. Двое в школе, а Юрка бегает где-то. Его вчера вечером отпустили погулять. Так он до сих пор не пришел.
   – А как же школа? – удивилась Инна.
   – Он на домашнем обучении. И вы все равно с ним не поговорите. Он не разговаривает со взрослыми. Только записки пишет и мычит.
   – А почему он так общается? – заинтересовалась Инна. Это был явно необычный мальчик. – А с детьми он разговаривает?
   – А кто его знает, почему не разговаривает. Видимо, ниже своего достоинства считает опускаться до нас, – однобоко рассудила воспитатель, подперев свисающую часть грудной клетки. – Сначала, когда приехал к нам, были отдельные слова, что-то иногда просил. А потом совсем замолчал с нами. Мы уже привыкли, что он с нами или мычит, как Герасим, или записки пишет. Он вроде даже в дурдоме лежал. Но, видимо, не помогло. А с детьми еще как разговаривает. Особенно хорошо разговаривает, когда матерится. У него слова четко вылетают. Да и в магазине же он как-то покупает себе сигареты, конфеты.
   – А сколько ему лет?
   – Уже шестнадцать.
   – А давно он в детском доме живет?
   – Лет восемь или девять. Я уже и не помню.
   – А им кто-то занимался? Я имею ввиду, психолог, психотерапевт? Ведь у него, наверное, какая-то психологическая травма была. Не зря же он только со взрослыми не разговаривает, – пыталась на ходу найти причину избранной бессловесности молчуна Инна.
   – Да кто его знает, что у них бывает до прихода сюда. Может, и стресс какой. Но он состоит на учете у психиатра. Даже инвалидность есть. Деньги дополнительные на книжку капают. К восемнадцати годам миллионером будет. И с квартирой, – не скрывая зависти, задумчиво и, заметно, что не в первый раз, высказалась воспитатель.
   В нашем обществе принято не просто считать чужие деньги, но и откровенно завидовать людям, имеющим какой бы то ни было капитал. Эта тема является центральной в общении людей любого достатка, и, стыдно сказать, но прошловековая революция не уничтожила этот вид человеческого общения, злословия по телефону, при встречах, на корпоративах. Но почему же не посчитать чужие деньги, коли свои все пересчитаны, потрачены или перепрятаны? А то и вовсе нет их. Но зачем считать деньги, которыми государство, общество, и каждый из нас в виде налогов откупается от таких детей? Вы завидуете их деньгам и квартирам? Тогда поменяйте свое детство с родителями, своими игрушками, возможностью перекусывать когда угодно, уверенностью в завтрашнем дне, на койку в комнате, куда в любой момент может зайти кто угодно, и сделать что угодно, в том числе и с вами. Но это точно будет не мама с нежными, любящими руками.
   – Как же мне его застать? Да и других ребят тоже надо увидеть, – специально вслух, надеясь на помощь, произнесла Инна.
   – Ну не знаю. Наведывайтесь к нам почаще. Вот и застанете, – заскучала воспитатель.
   – А они к обеду не приходят?
   – Покушать они любят. Но если в интернет-клубе сидят, или гуляют, то до позднего вечера могут не вернуться.
   – И что, до вечера будут ходить голодными? – встревожилась Инна, мама которой долго боролось то с чрезмерным, то с отсутствующим у нее аппетитом. После того, как однажды Инна упала в обморок прямо во время беседы с деканом на фоне очередного приступа похудения, она завязала с экспериментами в области лишения организма калорий.
   – Может, и голодными. А может, что у родственников перехватят. Или на улице денежку на еду выпросят. Подают им. Даже на интернет-клуб хватает. Но чаще находят среди одноклассников друзей, и у них дома чай пьют. Выкрутятся.
   – А вы не должны разве следить за тем, чтобы они вовремя кушали? – Инна не смогла сдержать в себе этот вопрос.
   – Мне их что, по городу собирать что ли? – возмутилась воспитатель. – Пока я за одним бегать буду, другие разбегутся. А еще эти чертовы планы мероприятий, отчеты постоянные.
   «И здесь отчеты и планы. Но почему они все так напрягаются из-за этого? Наделали шаблонов и только даты меняй. Ну, иногда фамилии, – недоумевала Инна. – Так про детей у нее не узнать. Может, хоть общие принципы работы отделения сможет объяснить».
   – А по какому принципу распределяют детей по комнатам? – попыталась переключиться на более нейтральную, как подумалось Инне, тему разговора. Но тут же получилось, что въехала в очередной забор.
   – В смысле, «распределяют по комнатам»? – не просто не поняв вопрос, а зависнув на нем, переспросила воспитатель, чуть не опрокинув пустую чашку.
   – Я имею ввиду, проводятся ли при расселении детей по комнатам какие-нибудь тесты на совместимость характеров, возраста, интересов? – Инна удивилась такой реакции человека с высшим педагогическим образованием. И по выражению полного недоумения, и набирающей обороты, плохо скрываемой ненависти, начала понимать, что нажила себе не то чтобы врага, но, как минимум, не союзника в работе с детьми.
   – Аааа, – с облегчением выдохнула воспитатель, – вот вы про что. Все очень просто. Кто первый пришел, того и комната. У нас не гранд-бордель, чтобы у каждого спрашивать, какую комнату кто хочет, и какой вид окна предпочитает в это время года.
   Вид из окна. Инна обратила внимание, что окна всех жилых комнат в детском доме выходили на одну сторону. Не самую лучшую, но одинаково типичную картину. Взору через редко чистое окно открывался вид на оборотную сторону здания детского садика, мусорные контейнеры и хозяйственные постройки. Редкие сибирские деревья дополняли этот унылый пейзаж.
   – И как они уживаются? – не поняла и не приняла разумом воспитательского ответа психолог. – Ведь даже взрослым людям трудно ужиться в одном комнате, а тут дети – подростки из разных семей, с разным воспитанием, с разными проблемами.
   – Вот так и уживаются, – кратенько ответила воспитатель, по манере появившегося кривляния слов Инны которой было понятно, как эта новенькая психолог уже ее достала.
   Да, вопрос был явно не по адресу. Надо попробовать обсудить его со своей очень занятой начальницей.
   – Ну хорошо, я, пожалуй, позже зайду, – не зная, как иначе обрадовать своим уходом «многоречивую» воспитателя, завершила разговор Инна.
   – Приходите, будем ждать, – пробурчала воспитатель, разворачивая очередную конфету.
   Выйдя в коридор, Инна услышала несколько детских голосов, доносившихся из актового зала. «Может хоть с ними удастся нормально поговорить и узнать где мои дети», – все еще пытаясь выполнять свои служебные обязанности, подумала Инна.
   Этот зал носил название «радужного», хотя, надо иметь очень большое воображение, чтобы представить его в соответствии с таким названием. Двери на входе в зал помнили еще первые собрания воспитанников, и уже плохо выполняли свою основную функцию. Стены были бледно-розового цвета, с отошедшими, местами, обоями под покраску. Потолок украшали не везде целые, и иногда со следами потопа, квадратики, такие, которые обычно обнаруживаешь в дешевых офисах. Стулья, хоть и добротные, но все же офисные, были расставлены в семь рядов. Посадочных мест для зрителей представлений, или участников собраний-заседаний, регулярно не хватало, и объяснить этого никто не мог. Так же, как и попытаться исправить. И те, кто приходил не вовремя на назначенные мероприятия, скромно, независимо от ранга, стояли вдоль стены. На полу перед стульями лежал немолодой ковер, имитирующий сцену. Из оборудования зала можно было отметить наличие пианино, расстроенного ровесника Моцарта, телевизор, показывающий исключительно «снежное шоу», висевший навсегда прибитым к потолку, и периодически раскручиваемый, экран для проектора, который внизу удерживался посредством стальной проволоки, десятикилограммовым блином для штанги. На журнальном столике располагался музыкальный пульт, подключенный к единственной, но очень мощной колонке. Пульт был, как уже вы могли догадаться, старым и пользоваться им в полной его мере, и по назначению, мог только профессиональный, и музыкально одаренный человек. Но его, к сожалению, сократили. И теперь перед каждым мероприятием ответственные за его проведение ломали свои, и так не крепкие, головы над проблемой правильного помещения штекера от микрофона и от колонки в гнезда пульта. Происходило это, как правило, давно разработанным, и общепринятым в странах бывшего союза методом «научного тыка». При таком подходе гнезда пульта постепенно расширялись, а во время процедуры подключения из колонки вырывалась какофония звуков, схожая с артподготовкой при штурме Берлина. Мероприятия чаще проходили после полдника, и, соответственно, подготовка музыкального сопровождения проводилась в часы, которые в детских учреждениях принято называть «тихими». За импровизированными кулисами стоял стол с наваленными на него разнообразными ватманами, искусственными цветами и тканью. Тут же помещался макет деревянного домика, неоднократно участвовавшего в постановках народных сказок о добре и зле, и сказаний земли сибирской. Домик был блеклый, и с проломленной рамой окна на чердаке. Но, несмотря на непрезентабельный, даже для домашнего театра, вид, честно справлялся с ролью единственной декорации.
   Зайдя в зал, Инна обнаружила несколько воспитанниц и одного воспитанника, с яркими признаками заболевания, дающего право не посещать любое учебное заведение. Дети сидели на ковре-сцене, и перебирали, судя по наличию мишуры и бахромы, сценические костюмы. Для какого театрального действия мог подойти этот реквизит, с первого раза догадаться было крайне трудно. Инна прошла в зал и села на стул, ближайший к детям.
   – Здравствуйте.
   – Здрасте, – отозвалась первой рыжеволосая девушка, больше похожая на воспитателя, – вы к нам из студии?
   – Нет, – Инне стало неудобно, что она не та, кого ждали, – я новый психолог.
   – А. А мы ждем из студии. Уже на полчаса опаздывает, – посетовала рыжеволосая. – А как вас зовут?
   – Инна Михайловна. А вас?
   – Меня Анжела. Со мной еще полгода можно на «ты» разговаривать.
   – А почему только полгода? – потерялась Инна.
   – Через полгода мне будет восемнадцать, и я буду взрослой. И наконец-то уйду отсюда. На – всег – да, – мечтательно раскинув руки, по слогам произнесла Анжела.
   – Здесь так плохо живется? – Инна решила сосредоточить начало беседы на Анжеле. Остальные подтянутся в разговор позже, когда увидят, что в собеседнике нет опасности.
   – Не так плохо. Но и не хорошо. А вы у кого на группе будете? – решила поменять тему разговора Анжела.
   – На младших подростках. Только я своих ребят найти не могу. Я сегодня первый день, еще никого не знаю. Может, поможете мне? – Инна с надеждой протянула список.
   – Давайте. – Анжела на коленях придвинулась к Инне, и протянула руку. – Так, посмотрим. Этот в школе. Этот тоже. И эти. Они скоро придут. Просто в первую смену учатся, – обнадежила Анжела психолога.
   – Ого, смотри. Тут и Юрка есть, – воскликнул определенно недалекий парнишка.
   – Да вижу я, – перебила его радость Анжела. – А вы про него знаете? – Анжела пристально посмотрела на Инну.
   – Воспитатель сказала, что он не любит разговаривать со взрослыми.
   – Ну, не со всеми. Он точно не разговаривает с работниками детского дома, учителями и психологами.
   – Значит, у меня нет шансов? – расстроилась Инна.
   – Ну почему же. Может, вы ему понравитесь. Правда, воспитатки пытались по-всякому его разговорить. И деньги обещали, и конфеты. Не получилось. Если ему надо – пишет. А так мычит.
   – Ага, – вмешалась в разговор девочка с непонятным цветом волос, переживших не одно мелирование. По ее переливающимся цветами радуги волосам можно было защитить лабораторную работу по физике, – а помнишь, как они его гулять не отпускали два дня. Сговорились, и решили заставить его говорить. Так он на второй день им стол сломал, цветочным горшком стекло в окне разбил. И все равно убежал.
   – Да, помню. Его потом три дня не могли найти. А он сам пришел, и написал им, что извиняется. Вот они и решили отстать от него.
   – А зачем с ним связываться? Через два года уйдет отсюда, – решила подытожить рассказ о Юрке девочка-радуга.
   – А давно это было? – Инна вкратце записывала рассказ в ежедневник, и хотела уточнить дату.
   – Около года назад. Он потом злой ходил несколько месяцев. А потом стал с нами разговаривать.
   – Вы не спрашивали, почему он не разговаривает со взрослыми?
   – Спрашивали, – решилась наконец-то вступить в разговор упитанная девица, сидящая дальше всех, – он говорит, что дома постоянно его затыкали и били, когда он хотел что-то сказать. Когда Юра приехал сюда жить, сначала говорил, а потом поругался с одним мальчиком. Он уже здесь не живет. И это мальчик, Ваня кажется, его ночью по голове ударил стулом. Ну, Юра пожаловался дежурному воспитателю, а то его послал. Спать хотел, наверное. И Юрка с тех пор только с нами разговаривает.
   – Мы ему говорили, что есть нормальные воспитатели. А он не верит больше никому. – Анжела отложила костюм, и задумчиво посмотрела в окно.
   – Была старая директор. Так она с ним долго разговаривала. Он даже с ней вроде иногда словами говорил. А сейчас некому, – не отрываясь от окна, с грустинкой произнесла Анжела.
   – А новый директор с ним не общается? – Инна отложила на соседний стул ежедневник, и приготовилась запоминать. По глазам детей стало понятно, что она затронула какую-то не очень приятную тему. Обычно, на такие вопросы люди отвечают, когда видят, что руки у тебя не заняты записывающими предметам, и более полно могут раскрыться в беседе.
   – Ха, новая директор. Она даже с нами не здоровается. Проносится мимо, и не смотрит, кто ей на встречу идет, кто с ней разговаривает, – прорвалось у Анжелы.
   – Она и со мной не здоровается, – опять встрял паренек. – Я ей: «Здрасте!», а она пролетела к себе.
   – Да заткнись ты уже, – пухлая девица явно имела власть над ним, и без оглядки могла себе позволить такое выражение, – она как пришла, сразу заперлась в своем кабинете. Не пришла к нам, не представилась.
   – Да хотя бы собрала нас в зале, и сказала, что, типа, я новый директор, меня зовут так-то. Неа, – обиженно произнесла мелированная.
   – А вот еще прикол, – Анжела пододвинулась к Инне, – наши пацаны пошли к ней сами. Хотели поговорить об осеннем празднике, ну, типа, новый учебный год начался, отпраздновать надо. Так она им сказала, чтобы они с этим подошли к воспитателю, а тот уже ей доложит. Вот так. Не захотела с ними разговаривать. Они пытались с ней еще поговорить, но она сказала, что очень занята, и попросила их уйти.
   – А они что? – Инна почувствовала, что событие просто разговором не закончилось.
   – А что. Психанули. И не пришли ночевать. В подъезде просидели всю ночь. Утром пришли и спать легли.
   – Вот тут крику было, – дополнила девушка в теле. – Из директорской доносился ее рык на заведующих и воспитателей. Потом все воспитатки, что на смене были, два часа объяснительные писали по самовольному уходу.
   – Ага, – вернулась в тему Анжела, – она пыталась их к себе на беседу позвать. Они воспитаток послали. Она сама пришла к ним в комнату. Так они даже не посмотрели на нее. Только Погреб перднул громко, а остальные поржали. Но делали вид, что спят. Ох, она и разозлилась. Ушла к себе, и при этом очень громко хлопнула дверью их комнаты. Запретила охранникам их выпускать из детского дома. Но они выспались и свалили в тот же вечер. И все. С тех пор они враги.
   – Да правильно они сделали. Я бы ей бы еще и в морду бы дал, – разгорячился Шурик.
   – Ой, «правильно». А сам в комнате сидел и молчал, как мышь. Герой, – остудила Анжела. – Женя, заткни своего брата, – обратилась она уже к пышной девице.
   – Ну-ка, сядь и заткнись! – приказала Женя несмышленому брату.
   – Ладно, ладно. Че ты? – наигранно испугался Шурик, но присел рядом с Инной.
   – И после этого к ней никто не ходил? – Инна была ошарашена рассказом.
   – А че к ней ходить? Толку нет. Вот прошлая директор всегда к нам нормально относилась. И концерты организовывала. И одежду с нами ходила покупать. С ней всегда можно было поговорить. А эта…
   – Да она е…ая какая-то, – неожиданно вырвалось у Анжелы. – Ходит, как снежная королева. Сама в себе.
   – Ну-ка! Не ругаться здесь! – воскликнула громким командным голосом, тихонько вошедшая, хозяйка радужного зала. – Это что еще такое! Сколько раз я вам говорила, не материться при мне. А еще девочки. Ай-яй-яй. При взрослом человеке. И про взрослого. Да как вы смеете так говорить про директора? – больше заботясь о том, чтобы эти слова не дошли до директора, чем о моральной облике воспитанниц, назидательно произнесла заведующая культурой. Хоть и не она произнесла эти ругательства, но были, и, видимо, небезосновательные, опасения, что могли не так донести вольные слова, а потом будет тяжело доказывать, что ты не сухопутный транспорт пустыни. А человеку, державшемуся за эту работу, как за необходимую добавку к пенсии, это было совершенно не нужно. Она была человеком творческим, и хорошо могла организовать детей и подготовить, и, что немаловажно, провести концерт или спектакль. Но без участия воспитателей ее душевного огня на всех не хватало. А так как возраст был уже немолодой, то по закону сохранения собственного здоровья она выбирала только тех, кто либо сам приходил к ней, либо сразу откликался на ее призыв об участии в намеченном мероприятии. Желающих сразу кинуться в объятия славы было не много, и приходилось в буквальном смысле вытягивать самородков на подмостки. Самородки вяло упирались, боясь насмешек со стороны одногруппников. Да и воспитателей тоже. Приходилось уговаривать, убеждать, подкупать возможными, а чаще, фантастическими перспективами.
   – А что, я не права? – возмутилась упреком Анжела. – Скажите, не бойтесь.
   – Я сейчас не о праве на права говорю. А о том, что надо слова подбирать правильно. Ты же девушка. Скоро во взрослую жизнь пойдешь. А ругаешься, как сантехник. Да еще и при младших. Вот чему ты их учишь?
   – Ой, да ладно. Они сами могут научить, кого хочешь. И еще похлеще, чем я. Да, Шурик?
   Названный Шуриком паренек непонимающе посмотрел сначала на Анжелу, затем, почему-то, на Инну, и, покачав головой, ответил:
   – Не. Таких слов не знаю.
   – Да ладно. А кто сегодня с утра матерился на охранника, когда мимо него бежал? – прижала фактом к стене позора Анжела.
   – Так это, он не слышал, – оригинально оправдался Шурик.
   – Так, хватит на эту тему. Все, идите. Мне надо зал закрыть. – Хозяйка зала позвенела ключами перед лицами детей.
   – А как же? К нам должны были из студии прийти, – напомнил Шурик.
   – Не придет сегодня. Позвонила, сказала, что очень занята.
   – А когда придет? – расстроилась Анжела. Видимо, у нее были значительные планы на этого гостя. – Мы же о спектакле хотели поговорить.
   – Не знаю. Сказала, что позвонит. Все. Давайте, идите, – играючи стала поднимать детей хозяйка «радужного».
   – Вот блин, так всегда. Ждешь, ждешь, а они кидают, – решила расстроиться и девочка-радуга.
   – А костюмы убирать? – Шурик поднял носком тапка кусок старой шерсти, игравший в спектаклях то воротник, то кошачий хвост.
   – Оставьте, я уберу. Все, идите.
   Дети, вслед за Инной, послушно поплелись из зала. Впереди было еще много времени, а заняться, судя по выражениям их лиц, было не чем.
   – Пошли, покурим, – бойко предложил Шурик.
   – Пошли, – грустно поддержала Анжела. И вся компания несостоявшихся актеров поплелась вниз по центральной лестнице.
   Инна, оторопев от такого времяпрепровождения местной детворы, лишь проводила их взглядом. Детей она не нашла, с воспитателем контакт не заладился, директор открылась ей с новой, неожиданной стороны. Информации было много, и надо было взять десятиминутный тайм-аут. «Может, чаю попить?», – мелькнула спасительная мысль. Инна отправилась в свой кабинет, погрузившись в анализ всех этих разговоров. Больше всего ее угнетал факт курения детей. Да, она тоже курила подростком. Но тайком, и не долго. Не афишируя это так свободно. Потом, после восемнадцати, она уже серьезно влезла в эту привычку. И сейчас пыталась переломить себя, начав новую жизнь без табака. А тут такое. Резкое желание наплевать на здоровый образ жизни надо было срочно чем-то подавить. Например, конфеткой.

«Нормированные» и их воспитатели

   Пора дать читателю отдохнуть от нескончаемых диалогов, и переключиться на изучение некоторых понятий и особенностей работников детского дома, чтобы лучше представить себе жизнь за этим забором, в которую они вряд ли пожелали бы окунуться не только своему врагу, но и даже, я уверен, что большинство людей – гуманисты и просто милосердные люди, – врагу всего человечества. Итак.
   Нормированные дети – это дети, получающие все в этой жизни по нормам, утвержденным различными документами, постановлениями, приказами (прозвучало как цитата из определения понятий постановления). В этих документах умные дяди и тети, непонятно из каких исследований, и благодаря каким экспериментам, прописали, сколько воспитаннику детского дома необходимо трусов и носков на год, калорий в день, карандашей, ручек и тетрадей в месяц, кроссовок на сезон. И не дай Бог попытаться выйти за строжайшие пределы этого четко разработанного и утвержденного на всех уровнях, начиная от правительства страны, и кончая актами детского дома, норматива. Любой экономист на вашу нелепую и, прямо скажем, глупейшую просьбу хоть как-то пересмотреть затраты и выделить деньги на крайне необходимую на данный момент вещь, ответит вам тоном хранителя ключей от склада богатств: «Денег нет. Сколько денег заложено в год на эту позицию, столько мы и можем потратить. И ни рубля больше. Сейчас время такое. Финансовый кризис по всему миру, а вы лишние трусы просите закупить». И не важно, что трусы, купленные для девочек, по фасону абсолютно не подходят для девушек-подростков. Лишь только размером. И не надо думать об этих девушках, как о фривольных куртизанках. Вы сами-то, домашние дети, тоже не носили бабушкины панталоны, а все больше шортики да стринги. И не считаете это верхом распутства. Так почему же этим юным барышням не одеваться соответственно моде и возрасту? Но есть норматив и определенная на год сумма. И от нее не отойти. Ну, разве что, новому директору на мебель и ремонт своего кабинета. Но это уже другая статья расходов и путать их между собой не стоит. В семье все покупается по необходимости, сахар и соль добавляются в пищу на глазок, подарки и вещи приобретаются по желанию. Но это ведь в семье. А в детском доме живут государственные дети, то есть… Впрочем, как и все государственное, теперь уже даже и не народное, в нашей необъятной стране.
   Из всех щелей в детском доме сквозит нормированность. От нее невозможно спрятаться нигде. Особенно, это касается питания. Как заметил один юморист, – в профессиональных училищах специально учат будущих поваров, как готовить невкусно. Еда во всех столовых, – будь то больница, школа, или этот детский дом, – всегда монотонно безвкусна, пресна и однообразна. Меню, в которое не вложено ни грамма любви, потому что это работа, и четко подобранные продукты питания, без возможности отступления от правил приготовления, невозможно насытиться. Повара готовят не для детей, а на количество детей. У них есть свои дети, для которых им не жалко ни любви, ни внимания, ни фантазии при приготовлении домашних обедов. А эти дети с детства едят белки, жиры, углеводы. Но не еду. И, конечно, постоянно ходят голодные. Они хотят получать не только витамины и микроэлементы, но и частицу любви. Ту искорку, с которой обычно готовит мама, а иногда и папа.
   Нормированность касалась не только детей. Это понятие в виде отчетов и планов лежало тяжелым грузом на плечах практически всех сотрудников. Каждое свое действие в отношении воспитанников необходимо зафиксировать в специальном журнале «ОКАЗАНИЯ УСЛУГ». Без этого журнала начальству не видно, работал ли ты в течение месяца, или нет. Даже если все дети умыты, накормлены, одеты и здоровы. Не видно. И все тут. И, чтобы правильно отчитаться о выполненной, и даже перевыполненной работе по оказанию социальных услуг в виде количественных и качественных показателей, раз в месяц заведующие структурными подразделениями усаживались за специально отведенный под эту, чрезвычайно ответственную, процедуру, компьютер, и в течение нескольких часов, а иногда и дней, вносили показатели «работы» в программу. Показатели были превосходные и ежемесячно приносили, правда, не всем, дополнительный доход в виде премий. Хотя, основной показатель, то есть воспитанник и его жизнь, явно был не на высоте.
   Обо всех воспитателях такого заведения трудно сказать что-то однозначное, подводящее всех под одну гребенку. Но, что явно бросалось в глаза сотрудникам, не занятым напрямую воспитательным процессом, так это регулярное отсутствие людей, по великому замыслу наших корифеев педагогики заменяющих родителей, на рабочем месте. В свое рабочее время они могли находиться где угодно, прикрываясь явным дефектом построения воспитательной и учебной деятельности. Причина ухода часто аргументировалась необходимостью посещения школы, где воспитуемые срывали уроки, напивались в туалетах, просто не появлялись, несмотря на то, что многих буквально заводили за руку в класс и сдавали персонально учителю. Так же, в обязанности воспитателя входило посещение комиссий, сбор справок и характеристик со школ и средних специальных заведений. И, если немного свернуть в необходимую для воспитателя сторону, то вряд ли кто-то посмеет его упрекнуть в прогуле или нецелесообразном использовании рабочего времени. Ведь транспорт на такие цели не выделялся, и проследить маршрут пути работника невозможно.
   Очень неправильно и некрасиво переходить на личности при описании сотрудников детского дома. Ведь не описывают же, например, личность бухгалтера. Его личность, как сотрудника компании или фирмы, будет абсолютно неинтересна. Будь он демократ, или православный, читает ли он Достоевского, или Донцову, посещает он театральные премьеры очередной версии «Мастера и Маргариты», или качает по ночам пиратские версии последних блокбастеров американского ширпотреба, как он относится к браку, и верит ли астрологам и народной медицине. Это не интересно никому при описании такого человека, как бухгалтер. Вот что вызовет настоящий интерес у руководителя, так это уровень владения знаменитой бухгалтерской программой и опытом правильного ответа на вопрос руководства: «Сколько будет: два умножить на два?». Да. Неправильно, неэтично, и просто низко описывать личности работников, если бы не одно «но». Именно от личности сотрудника детского дома, непосредственно занимающегося воспитанием молодого поколения, зависит, во что превратится этот человечек по выходу из детского дома, какой дорогой он пойдет по жизни, и как будет преодолевать сложности и препятствия на своем пути. А откуда он может узнать о правильном поведении в той или иной ситуации, если родители поклоняются, не подымая головы, Бахусу, а информацию из телевизора и интернета можно использовать только при написании сценария для кошмарных компьютерных игр? Из живого общения с человеком предыдущего поколения, якобы должного иметь если не опыт (невозможно познать жизнь со всех сторон на своей шкуре), то хотя бы теоретические знания о том, как зеленому ростку пробиться через асфальт жизни, и не быть при этом затоптанным собратьями по разуму. И что же наши последователи Макаренко? Многие из них не имели ни детей, ни полноценного педагогического образования. Ну, отсутствие своих собственных детей мы оставим на совести Бога, и семимильно шагающей нано– и высокотехнологичной медицины. Хотя, откладывание зачатия на после – получения образования, постройки карьеры, покупки квартиры и машины, – лежит на совести самих бездетных граждан. А вот по поводу образования хотелось бы остановиться поподробнее. Высшее педагогическое образование в нашем продвинутом в области современных технологий времени, можно получить, даже не посещая институт. Конечно, это не диплом из перехода станций метро нашей столицы, и не распечатка на хорошем принтере картинки диплома из интернета, но и от выстраданного в течение пяти лет штудирования учебников, записывания гениальных лекционных мыслей великих преподавателей педагогики, такой диплом отличается, как ручная сборка от штампованного производства в одной многомиллиардной стране. И, имея первичное, не важно какое, хоть медицинское, хоть экономическое, высшее образование, можно, за сравнительно небольшие деньги, через три года, или шесть, при отсутствии первой «вышки», учебы в аттестованном высшем учебном заведении, находящемся в Хабаровске или Калининграде, главное чтобы не требовали часто приезжать, дистанционно обучиться и получить диплом, позволяющий -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

направлять и воспитывать детей. Но «заушный» диплом не всегда получают с целью посвятить себя этому сложному и неоднозначному занятию. Такой диплом очень необходим в некоторых сферах, напрямую, казалось бы, не относящихся к воспитанию. Например, не имея высшего образования, нельзя стать офицером в разношерстных структурах МВД. Было время, когда благодаря карьерным претензиям сотрудников ДПС, в одном филиале известного столичного института был перевыполнен план на несколько лет вперед по обучению «физкультурников» по программе дистанционного обучения. Конечно же, на платной основе. А, чтобы не тратить время и нервы преподавателей и студентов, экзамены, так же, проходили на этой же основе. Юридическое образование очень дорого и хлопотно, даже «заушное». А почитателей физической культуры не так много. Да и расценки на такое образование радовали кошелек. И, после выхода на пенсию в относительно молодом возрасте, что является неотъемлемой льготой, такие вот знатоки детских душ, чтобы не сидеть без дела и дополнительного к пенсии заработка, реализовывали свои «знания и опыт» на брошенных отпрысках. Иногда, ну, скажем, в единичных случаях, когда, уже будучи принятым на должность воспитателя, человек не имел подходящего диплома и все еще заочно обучался этому ремеслу. Такое могло быть с очень редкими личностями. Конечно, наличие другого, полноценного, диплома не гарантирует присутствие интеллекта. Но нельзя же так упрощать образование людей, и, пусть вам не покажется это громкими и пустыми словами, от которых зависит будущее страны. Про трудности в воспитании брошенных детей талдычат с незапамятных времен, но воз, как вы теперь понимаете, и ныне там. Или, даже, немного скатился назад.
   И если такой воспитатель приходит в детский дом, то стоит ли удивляться его статусу на страничке сайта социальной сети: «До отпуска девять смен!». Вы почувствуйте, и даже посочувствуйте, какая это мука – каждый день считать количество смен до, хоть и временной, но свободы от этого груза. Для воспитателей пребывание в детском доме, именно пребывание, а не, хотя бы, работа, приносящая стабильный доход из средств налогоплательщиков, мука несусветная. Вроде и коллектив неплохой, и директор редко появляется в отделении, и зарплата за такую работу подходит. Но вот, если бы не обязанность заниматься воспитанием чужих детей. И приходится им, бедным, заниматься детьми. Именно детьми, а не их воспитанием, адаптацией, научению, как вести себя в той, грядущей, взрослой жизни. Но нет. Это всего лишь работа. И внимание, и совет, и просто доброжелательное отношение – строго в пределах выплачиваемого жалования и должностной инструкции. И в строго рабочее время. А для детей – это жизнь, в которую они попали, благодаря отсутствию у их родителей меры в питье вина, пристрастию к наркотикам, или же отсутствие какого-либо, хотя бы в зачаточном состоянии, чувства долга перед своими детьми, именуемого в простонародье «материнским инстинктом». Жизнь, в которой им приходиться каждодневно выживать, подстраиваясь под настроение замаявшихся воспитателей, перенося насмешки в школе, терпя унижения от содетдомовцев. Они барахтаются в этой жизни государственных детей, пытаясь выбраться из этого, непонятно для каких целей, кроме создания рабочих мест и промывания бюджетных средств, созданного перевалочного пункта, под названием детский дом, из домашней, но голодной и нищей, во взрослую, неизвестную и страшную, жизнь. Они пытаются выбраться туда и к тем, кому они будут нужны не из-за зарплаты, стажа, или недостаточной пенсии. А по-настоящему нужны. Пытаясь заменить полноценное родительское общение общением со штанными единицами, и понимая, что и им они не нужны, детдомовские, в первую очередь, пытаются, и искренне надеются на восстановление родительской связи. Но, родителям они все также неинтересны. А когда человек никому не нужен, он не нужен и самому себе.
   Так почему же люди, вроде не глупые, и с руками, идут на эти галеры? До недавнего времени, хорошим стимулом был летний отдых воспитанников в капиталистических странах. Естественно, в сопровождении воспитателя, или двух. Побывать на зарубежном пляже за государственный счет, посмотреть новое и неизведанное, под прикрытием сопровождения обездоленных, это ли не стимул? Месяц в турпоездке, да еще оплачиваемой, как командировка. Вы отказались бы от такой перспективы? В последнее время, правда, заграница перестала присутствовать в планах летнего отдыха. Кризисы, будь они неладны. Но санатории Черного моря, оздоровительные пансионаты Урала, хоть и чисто теоретически, и при хорошей фантазии, пришли на замену песчаным пляжам Испании, и тоже требовали обязательного сопровождения воспитанников. Вроде и командировка, а похоже на отдых. И детей в группе меньше, и денег платят больше. И свой законный отпуск целый, неиспользованный. А на море уже побывал.
   Немаловажной причиной присутствия на работе в этом учреждении был предыдущий трудовой опыт, в котором имелись те или иные пятна, не позволяющие более трудиться в привычной для воспитателя, или бывшего преподавателя, среде. Не ужившись на предшествующих местах работы, сотруднику приходилось, после попадания в это учреждения и, понимая, что дальше либо карьера продавца, либо разнорабочего сферы ЖКХ, уживаться и терпеть эту работу. В среде педагогических работников города это заведение считалось конечным, и наименее перспективным в плане карьеры. Поэтому на работу принимали практически всех, кто пришел проситься на жалование. А ведь, не мешало бы перед положительным ответом о приеме на работу, проводить хотя бы простенькое тестирование на профессиональную пригодность кандидата. Глядишь, и престиж бы поднялся. И результаты были бы не только на бумаге.
   Наименее амбициозные, и более продуманные сотрудники, проще относились к работе, и находили в ней свои прелести. Например, выбор смен дежурств. При хороших взаимоотношениях, а только такие и нужно поддерживать с непосредственным начальником, коим является заведующий отделением, ибо тогда нет смысла и работать, можно было очень выгодно, – побольше ночных дежурств, и работа в праздничные дни, – и удобно, под личные нужды, подстроить график своих смен. И график работы воспитателей конкретного отделения составлялся в соответствии с пожеланиями приближенных, и строго по трудовому кодексу, но не как с разумными требованиями жизненных обстоятельств. При графике работы «день – ночь – отсыпной – выходной» воспитатель, к которому начинал испытывать доверие детдомовский ребенок, замещая пустоту родительского тепла, и считая его единственным достойным хранителем тайн и жизненным советчиком, видел этого малыша не чаще одного раза в три-четыре дня. А были еще подмены, снятие смен, с целью уменьшить сумму выплачиваемых за переработку денег. И просто больничные и отпуска. Иногда даже декретные. Да, воспитатели тоже люди со своими житейскими проблемами. И они вовсе не обязаны выворачиваться наружу ради какого-то, пусть и очень несчастного, но чужого ребенка. В дни составления графика заведующих одолевали походы их подчиненные с просьбой подстроить график работы под день рождения, или приезд любимой мамочки. Кто приходил с требованием соблюдать закон и социальную справедливость при распределении дежурств, кто просил поставить сверх нормы ночных дежурств, оплачиваемых дополнительно, перед отпуском. Часто на этой почве возникали конфликты между молодыми, имеющими маленьких детей, и сиротливо ждущих их дома мужей, и опытными сотрудниками с большим стажем, и претензиями на первоочередное, с их точки зрения, выполнение именно их требований при составлении графика. Основной аргумент старейших был, как и везде: «Мы отпахали свое в молодости, пусть теперь молодые пашут. А то привыкли на все готовенькое». На что молодые ссылались на статьи законов и приказов об их преимуществе, как молодых мам, или пытались вызвать чувство жалости к себе из-за неподъемной ипотеки, или невозможностью подстроиться под график работы мужа, с которым виделись лишь на сайтах социальных сетей. Все просили, требовали, умоляли.
   Особенно тяжело из-за сменного графика работы воспитателей приходится детям в дошкольных группах. И, если в средних и старших группах воспитатели откровенно избегали своих должностных обязанностей, то с этими детьми шла плодотворная воспитательная работа. Каждый воспитатель считал, что только он знает, как воспитывать детей и устанавливал свои правила на смене. Что только она знает, во что одевать детей во время дневного сна, во что играть, и как приучать к горшку. И если одна из «мам», как частенько называют любую женщину брошенные маленькие дети, которая не бьет их по пьяни, а одевает и играет, считает, что детей надо закалять, одевает их даже в мороз в легкую одежду, то другая, «мерзлячка» по жизни, старается всех укутать во все одежды. И, естественно, дети регулярно путаются, что им надевать, какие игрушки брать. Они не следят за сменами воспитательниц, и не успевают перестроиться. И, в результате, постоянно получают… замечания от вновь прибывшей на смену воспитательницы.
   Отношения воспитанников с воспитателями были построены исключительно на взаимовыгодных условиях, на которых строят отношения с взрослыми все подростки, вовремя не понявшие и не принявшие другие способы отношений между людьми. Воспитатель, с целью нормального прохождения дежурства, мог, и непременно шел на небольшие, или большие, – у каждого своя мера, – уступки. Например, если детвора приходила с легким запашком известных напитков, то, вместо немедленного принятия срочных мер по вытрезвлению и докладу на следующий день вышестоящему, воспитатель отправляла детей спать, с условием, что они не будут бурогозить. Если же дети были слишком пьяны, то приходилось сидеть возле их кроваток до полного их успокоения. Зато, на следующий день, или же в другой подходящий момент, воспитатель мог напомнить об оказанной услуге, и попросить от провинившегося ответных благосклонных действий. Допустим, надо было собрать определенное количество воспитанников для посещения кинотеатра, оплаченного неизвестно с какой целью, и непонятно, откуда взявшимся, спонсором. И, для количества, должник отправлялся в двухчасовое сидение в кинотеатре, вместо прогулки по свежему воздуху в сопровождении «яшки» и никотина. Зато, при активной помощи определенному воспитателю, можно было рассчитывать на проведение своего дня рождения с небольшим застольем для избранных, с не попадающимися на глаза пустыми бутылками и банками, – обязательным атрибутом любого праздника, – и, конечно же, танцами и весельем до глубокой ночи.
   Не все воспитатели умели проявить гибкость в отношениях с подопечными. Некоторые пытались жестко гнуть свою линию, не имея при этом ни моральных, ни физических (не подумайте плохого), сил. Особенно, это касалось новеньких, необстрелянных работников. Стараясь воспитывать, а не просто отсиживать время и следить, чтобы все были хотя бы живы, новый сотрудник попадал в немилость не только коллег, но и воспитанников. Воспитателя можно было достать не только своим поведением, дерзким, и провоцирующим на грубое отношение, или выключенным сотовым телефоном во время незапланированной прогулки в ночное время. Можно было сидеть всю ночь в воспитательской, и заставлять разговаривать на нуждающиеся в срочном обсуждении темы, волнующие воспитанника именно в эту ночь, А, при попытке отправить собеседника спать, указать на то, что на работе спать воспитателю не положено, и пойти все-таки спать. Но, на смену ушедшему тут же являлся свежий разговорчивый, со своими «срочными» проблемами. И так могло продолжаться до утра. На следующий день воспитанники отсыпались, а воспитатель с чугунной головой с трудом добирался до домашней кровати, отметая все намеченные на день семейные дела.
   Интересно была построена в этом заведении система учета присутствия воспитанников в стенах детского дома. Если воспитанник уходил гулять в светлое время суток, то это мало кого волновало. Главное, чтобы он явился до 21–00 – времени передачи смен воспитателей. Если же ребенок не возвращался к указанному времени, или, что еще хуже, уходил вечером или перед передачей смен, то его… ждали. Конечно, по инструкции положено было сообщать в полицию о пропавшем ребенке. Но это плохо отражалось на статистике работы учреждения и премии директора. Поэтому, было принято негласное решение вызванивать гуляк, и уговаривать вернуться «домой». Если же воспитанник отказывался возвращаться, за ним выезжал воспитатель. Либо на своем авто, либо на такси. И уговаривал вернуться ребенка в теплую детдомовскую постель. Иногда, волоча полубесчувственное тело на себе. Были такие воспитанники, кто уходил, не предупреждая, но о них не волновались, так как знали, что он у своих родителей и утром придет. В таком случае обходились просто звонком биологическим родственникам, и ждали спокойно следующего дня. А где на самом деле был подопечный этой ночью, что вытворял, никого не волновало. По бумагам он ночевал в детском доме. То есть, алиби у ребенка было. И кто ж вспомнит через месяц или два, в случае подозрения в совершении правонарушения, ночевал ли он по бумагам, или действительно сладко посапывал в кроватке под присмотром воспитателя. Главное, не портить отчетность.
   Да, были в учреждении еще сотрудники – бухгалтеры, экономисты, отдел кадров и другой ИТР, не работающие, или, правильнее, не прикасающиеся ни к воспитанникам, ни к их воспитанию. Но, много судачащие о бестолковой работе воспитателей, многочисленных неправедных поступках воспитанников, и о новом начальстве. Как и все, мы любим «обмусолить» темы ни лично, ни по работе, нас не касающиеся. Можно и рот проветрить, и время скоротать, и не навредить себе озорной болтовней.
   В общем, работа в детском доме, в понимании большинства сотрудников, ничем не отличалась от любой другой работы. А должна была сильно разниться по сравнению с парикмахерскими, пекарнями и круглосуточными магазинами.
   «Работа здесь – это всего лишь работа, как и в другом месте. И не надо тут разводить философию. Она ни к чему хорошему не приведет» – цитата одного из старейших работников детского дома.
   Всего лишь работа…

Витя и инна

   Когда Инна вернулась в свой кабинет, ее ждал сюрприз. Или, как озвучил это иностранное слово гнусавый переводчик фильмов с английского: «Не ждали?».
   – Ты где ходишь? – Судя по отсутствию субординации в обращении, и наличию чрезмерного уровня тестостерона в голосе заведующей, Инна совершила что-то ужасное.
   – Я с детьми знакомилась, разговаривала с воспитателями, – попыталась оправдаться Инна.
   – Какие дети? Они в школе. А от воспитателей ничего толком не добьешься. Вообще, зря все это. Тебя заведующая приемником ждет уже полчаса. Хочет, чтобы ты с новеньким поговорила. Странный он какой-то.
   – А о чем говорить? – У Инны было мало практического опыта, и она считала, что ей надо еще дорасти до таких консультаций или, хотя бы, получить мастер-класс.
   – Как о чем? – изумилась заведующая. – О жизни. О том, почему он сюда попал. И попытаться направить на путь истинный. Зав. приемника сказала, что он «бегунчик». А нам такие не нужны. Проблем с ними много потом. Отписок кучу строчить придется. Так что, попытайся выяснить причины семейных конфликтов, и настрой его жить дома.
   Инна направилась в приемное отделение, по пути пытаясь выстроить стиль беседы, подобрать вопросы. Такое ответственное задание в первый же рабочий день спутало ее мысли. От роя идей ей стало плохо: голова кружилась, в ушах пульсировали сосуды. Желудок тоже не упустил возможности напомнить о себе. Ком воздуха застрял в горле. Остановившись на лестнице, Инна три раза глубоко вдохнула, и приняла единственно правильное решение – действовать по обстановке. И будь, что будет. Пусть ее уволят. Работу она найдет. Премия ее еще не волновала. Правда, в первый день опозориться очень не хотелось. Ну, вперед.
   Зайдя в кабинет заведующего приемным отделением, Инна собрала всю оставшуюся волю и спросила:
   – Где мальчик?
   – Во-первых, здравствуйте, – Ирина Аркадьевна была ошарашена столь неожиданным появлением юной особы. – Вы кто?
   – Я – новый психолог. Здравствуйте, – Инна смутилась своей бестактности.
   – Ага, – слегка протянула заведующая, – я надеялась, что придет ваша начальница. А что, других психологов нет у вас?
   – А я чем не подхожу? – впадая в крайнюю неуверенность, спросила Инна.
   – Да опытный человек здесь нужен. Но, впрочем, и вам надо с чего-то начинать. Идите в изолятор. Там он, страдалец.
   Инна сделала шаг к выходу, но остановилась.
   – Вы с ним уже разговаривали. Он сказал вам, почему он здесь?
   Заведующая, успевшая уже погрузиться в написание смс, не поднимая головы, и не отрывая ни взгляда, ни пальцев от телефона, монотонно произнесла:
   – Да у всех у них одно и то же: папа плохой, гулять не дает, бьет постоянно. А папа горбатится, чтобы этого прокормить. Поговорите, сами все узнаете.
   Психолог, получив бесценную информацию, проследовала к месту изолирования Вити. Попытавшись открыть дверь самостоятельно, она услышала из-за двери детский голосок:
   – Меня заперли.
   Пришлось Инне возвращаться к заведующей и просить открыть дверь.
   – Вот ключ. Держите его при себе. А то пропадет.
   – Он еще и ворует? – округлила глаза Инна.
   – Сбежать захочет – обязательно.
   Открывшемуся взору Инны предстал красноглазый мальчик, сидевший спиной к стене, и обнимающий острые коленки. Грязные волосы были взъерошены, и торчали в разные стороны. На доли секунды Витя поднял взгляд на психолога, и снова погрузился в себя. Он уже принял решения не ожидать ни от кого ничего хорошего. Поэтому, настрой на визит любого взрослого был однозначный – молчать. Недолгая встреча глаз прожгла Инну до тех глубин души, куда обычно и сам стараешься не заглядывать. Страх, тоска, одиночество, безысходность. Вот что заставило Инну закрыть на секунду глаза. И, в тоже время, сила. Сила, с которой загнанное в угол животное бросается в горло своему противнику, несмотря на разницу в росте, весе, количеству. По коже Инны пробежали мурашки, в горле пересохло. Она стояла и смотрела на этот комок ненависти и ужаса. Но надо было что-то делать, как-то начинать разговор. Именно надо, ведь она на работе. В другой ситуации, в другом месте, она обняла бы этого мальчишку, растормошила бы его, крикнула бы: «Ну что ты? Не кисни! Все будет нормально!». Но это могло быть только в параллельной вселенной. В той, куда она уносилась своими мечтами и мыслями, где не было зла и несправедливости. Где можно было себя не сдерживать в проявлении добрых чувств. Но в этой, реальной, вселенной, надо было быть холодным профессионалом.
   – Добрый день. Вас кажется, зовут Виктор? – Именно на «вы». С подростками нельзя иначе. Надо дать почувствовать ему себя взрослым, хотя бы в своих глазах.
   – Угу.
   Немногословный ответ. Но интонация, с которой прозвучала это «угу», дала Инне надежду на установление контакта. Интонация нашкодившего ребенка, который не собирается извиняться, и не признает своей вины, но при этом не против залезть к вам на руки, и сделать вид, что ничего не было. Воспитываясь в приемной семье, Инна часто наблюдала за поведением младших приемных детей. И это «угу» ей было обыденно знакомо. Институт институтом, а опыт жизни в большой приемной семье, где было несколько разновозрастных детей, бесценен, и на лекциях его не получишь. Сейчас главное не торопиться. И ни в коем случае не спрашивать о причинах нахождении в этом, не самом радужном для детей, месте.
   – Ты компьютерными играми увлекаешься? – пройдя мимо Вити, спросила Инна. После такого «угу» можно было смело перейти на «ты». Она остановилась около окна и стала внимательно осматривать обстановку, будто собираясь здесь остаться.
   – Да, – Витя не ожидал от этой красивой молоденькой девушки такого вопроса. Тем более что она была взрослой. А взрослые – враги.
   – Слышал, новая часть дюти вышла?
   – Давно уже вышла. Еще прошлой осенью, – ответ прозвучал металлическим голосом. Глаза открылись от удивления и сфокусировались на пришельце. Витя не верил своим ушам. Взрослая девушка говорила с ним о компьютерных играх, в которые даже его отец не играл. Максимум, на что хватало способностей отца, так это на самый популярный пасьянс. И то, самого легкого уровня. Внутренний голос пытался подсказать, что здесь что-то не так. Но эти игры были его миром. Миром, в котором он был сильным, смелым и могущественным. И пищание какого-то голоска потонуло в прилившихся эмоциях.
   – Я ее за четыре часа прошел, – с гордостью в голосе, и с взглядом превосходства, сообщил Витя.
   – Молодец. А я неделю проходила на самом легком уровне.
   Витя совсем потерялся. Сердце стало биться чаще. Ладони вспотели. Девушка тратила свое время на игру? Не может быть! Что-то тут не так. Витя напрягся:
   – Вас зачем ко мне прислали? – Витя спрятал свои пробудившиеся эмоции под длинные ресницы, и насупился, поджав ноги.
   – Тебя честно сказать? – Инна была готова к такому повороту разговора. Витя был уже большой, чтобы понять, что разговор об играх это не все, зачем она пришла.
   – Вы, взрослые, не умеете говорить правду. – Витя приготовился к вранью и нравоучениям. Для этого он сильнее обнял свои худые ножки, и попытался представить себя в другом, своем любимом мире.
   – Меня прислали, как ты правильно выразился, поговорить с тобой, – Инне пришлось ненадолго включить взрослый тон.
   – Я уже говорил с этой, – Витя мотнул головой в сторону двери. – Хватит. Все равно мне никто не верит.
   – А ты уже многим рассказывал?
   – Да всем, – вздохнул Витя от безысходности, – но это же ваш мир. Мир взрослых. У вас свои правила. Вы защищаете друг друга.
   – Неправда. Взрослые тоже были детьми. И взрослые разные бывают. – Инна не хотела защищать взрослых. Особенно после встречи со своей начальницей. – А чем тебе взрослые не нравятся? – она специально провоцировала Витю на взрыв эмоций. Ему сейчас это очень нужно было.
   – Конечно, разные. Я только пришел сюда, а эта жирная сразу стала защищать отца. Говорит, какой я гад, что не ценю такую заботу, – Витя чуть ли не срывался на крик. – И в полиции мне никто не верит. Все пугали детдомом, если я на отца заявление напишу.
   – Какое заявление? – Инна присела на край кровати.
   – Какое. Теперь никакое. – Витя демонстративно отвернулся.
   – Тебя отец бил?
   – Вы все равно не поверите.
   Инна не знала как себя вести дальше.
   – Знаешь, Витя… Можно я с тобой буду на «ты»?
   – Мне все равно, – ему хотелось, чтобы эта, якобы, любительница компьютерных игр, поскорее ушла.
   – Значит, можно. Я выросла в приемной семье. У меня папа и мама не родные. И детей жило у них девять человек. Конечно, я не могу сказать, что родители совсем нас не наказывали. Ну, по попе шлепнут, подзатыльник могли выдать. Так, по мелочи. Даже за серьезные проступки. Но не избивали.
   – Везет вам. Я таким только в детсаду отделывался.
   – Он бьет? – голос Инны стал настойчивее. Пора было переходить к делу.
   – И не только. – На Витю нахлынули воспоминания. На глазах появилась влага.
   – Ты сможешь мне рассказать о своей жизни? – Инна придвинулась на неприлично близкое расстояние.
   – А вам зачем? – встрепенулся мальчик.
   – Вдруг смогу тебе помочь? Ты сам что хочешь?
   – А одно хочу. Но очень сильно. Не жить вместе с отцом.
   – Потому, что он тебя бьет?
   – И не только меня.
   – А… – но звонок сотового телефона заставил прервать вопрос.
   – Алло. – Инна встала и подошла к окну.
   – Ты где находишься? Тебя директор уже полчаса ищет! Бегом к ней!
   По характерному истерическому тону, Инна догадалась, что это была ее начальница. «А откуда она узнала номер моего сотового?».
   – Ты извини, Виктор. Мне бежать, оказывается, надо.
   – Вы воспитатель? Вы еще придете? – Витя поднял глаза, и с надеждой посмотрел на Инну.
   – Нет. Я не воспитатель. Я психолог.
   – Странно. Вы не похожи на других психологов. Вы как-то не так разговариваете.
   – Я обязательно приду. И мы еще поговорим.
   – Хорошо. Если у вас найдется время. – Виктор отвернулся к стене, и укрылся одеялом с головой.
   Инна хотела остаться. Ведь контакт вроде стал налаживаться. Но телефон опять пропел входящий звонок.
   – Ты уже у директора?
   – Нет. Уже бегу, – и услышав короткие гудки, стремительно вышла из комнаты.
   Инна не успела дойти до двери, как услышала голос заведующей приемником, сидевшей в своем кабинете, и кричавшей через все отделение:
   – Уже уходите? Быстро же вы. Другие психологи дольше с детьми занимаются.
   – Я еще вернусь, – на ходу пыталась оправдываться Инна, – меня директор вызвала.
   – Директор? Вас? Странно. Зачем это? – ревность в голосе заведующей зашкаливала.
   – Не знаю. Может, что-то уточнить хочет, – Инну бесила эта перекрикивание в коридоре.
   – Ну ладно. Идите, идите, – насупилась Ирина Аркадьевна.
   Инна наконец-то покинула приемное отделение, и поспешила в приемную.

Официальный опекун

   Очутившись в приемной, Инна попыталась проскользнуть мимо секретарши, но жесткое: «Вы куда?» остановило ее у дверей кабинета.
   – Меня директор вызвала.
   – Она занята. У нее посетитель. Посидите. Подождите, – расставила секретарь ударения.
   «Ну вот, зря бежала». Еще больше Инну расстроило вынужденное прекращение беседы с Витей. Ну ладно. Можно отдышаться и подумать о том, как строить дальнейший разговор с мальчиком. То, что он говорит правду о побоях отцом, Инна уже не сомневалась. Но надо найти причину такого воспитания. Не психически же больной этот человек. Хотя, всякое бывает. Эх, увидеть бы этого родителя! Тут мимо Инны и секретаря в кабинет директора прошмыгнула какая-то серая мышка с неподъемным ворохом бумаг.
   – А это бухгалтер, – опережая вопрос, ответила секретарь, – им всегда без очереди. Трудяги наши, – не без иронии добавила хранительница входа к директору.
   Инна сидела напротив директорской двери. На двери красовалась табличка, довольно странно оформленная для государственного учреждения. Сама табличка, и надпись «ДИРЕКТОР», были сделаны в типографии, а вот ФИО директора, «Ежова Наталья Иннокентьевна», было напечатано на принтере. Листок с ФИО был неаккуратно отрезан и криво вставлен. «Странно. Неужели нельзя было заказать табличку со своим ФИО? Безвкусно и глупо. Ей самой не противно?». Сама директор такой мелочи не замечала. А вот фамилия ей очень подходила. И не только из-за прически.
   Надо сказать, что новая директор, не в пример ушедшей на пенсию, но все еще работающей в структурах департамента социального развития, была целеустремленной и уверенной в себе личностью. Можно сказать, что самоуверенной. Хотя, в современном мире это считается очень ценным качеством, т. е. идти напролом к поставленной цели. Иначе говоря, по головам. И не важно, в какой ты сфере работаешь. И кто может от этого пострадать. В воспитании современных управленцев отсутствуют понятия сентиментальность, человечность, и другие, выходящие за пределы должностных инструкций. К сожалению, в послесоветские времена функции управленцев стали брать на себя женщины. Почему к сожалению женщины? Потому что, по собственному признанию этих особ уже непонятно пола: «Я не женщина. Я – баба с яйцами». И не важно, сколько ей лет, и насколько она красива. После этой мысли, поселившейся в ее миленькой головке, она уже не женщина. Оно руководитель, чиновник, директор. Оно заходит в учреждение строевым шагом. Она не здоровается нигде, кроме своего кабинета. Оно игнорирует в сотрудниках людей. Только вперед, это не люди – это штатные единицы, понапрасну проедающие бюджет учреждения. Уверенность в существовании «яиц» к ним приходит не сразу, не с рождения. Это чувство вырабатывается месяцами, годами, на тренингах определенной тематики. Например, «Я могу!», «Я сам себя сделаю» и другие, коих в наше смутное время превеликое множество. И обязательно, без этого никак, заочно получено второе высшее образование по любимой специальности всех руководителей – психология. Для чего? Ну как же, чтобы при любом удобном случае упомянуть, насколько она хорошо разбирается в психологии человеческих душ, и дать кому-то очень ценный совет. А можно пойти еще дальше. Можно (конечно не из альтруистических соображений), взять, как говорят подобные психологи, человека «на терапию», то есть слушать все наболевшие однообразные излияния чужой души, и говорить в ответ, и советовать только то, что она хочет услышать. Если так «помогать» нужным людям, то можно очень значительно помочь и себе. И постепенно растет уверенность в своих силах. Появляется ощущение всемогущества. Она сделала сама себя. Она стала такой, какая есть, только благодаря себе. Она недосыпала, не доедала. Не имела нормальных отношений с мужчинами. Да, у нее есть ребенок. Но это раньше он занимал много времени. Это раньше она находила утешение в играх с ним, спешила домой или в садик. А сейчас он уже большой, и не мешает. У нее есть цель. Четкая, к которой она идет, и обязательно придет. Она начинает заниматься личностным ростом. И, вырастив себя над другими, она начинает видеть мир совсем по-другому. И, то ли от постоянных медитаций, то ли от врожденной глупости и узости восприятия и понимания мира, человек начинает считать, что у него появляются сверхспособности. И именно на уровне руководителя начинают проявляться эти свойства. Они искренне верят в силу своего слова. Как письменного, так и устного. И, буквально в первые недели правления, их ждет разочарование. И, когда самоуверенное руководительницо, неожиданно для себя, узнает, что подчиненные как курили на территории, так и курят, по кабинету несется вихрь праведного гнева: «Как? Я же издала ПРИКАЗ!!!». Или же: «Я обязую их работать так, как мне надо, и они будут работать. Никуда они не денутся». А сотрудники деваются. Особенно, вновь пришедшие, услышав, что власть в детдоме поменялась, и ринувшиеся в поле перемен. О том, что для нее должность директора детского дома всего лишь неприятная, но очень необходимая ступенька в карьерной лестнице, слухи ходили еще до ее назначения. А после того, как услышали ее речи, и увидели ее дела, сомнения в мотивах прихода в детский дом улетучились. Дело в том, что и сотрудники, и воспитанники были избалованы вниманием бывшего директора. Она ко всем, независимо от возраста и должности, относилась по-матерински. Она приходила в выходные на работу, она отказывалась от отпусков. Она сама ездила с детьми, особенно с воспитанницами-подростками, по магазинам, выбирать одежду. К ней в любой момент мог забежать воспитанник и попросить одолжить ручку, которую естественно возвращать не собирался. Она разрешала все конфликты в учреждении, на любом уровне. Она всех понимала и прощала. Давала советы и заступалась. И статистика у нее в отчетах всегда была положительной. Дети, привыкшие к такому обращению, при первых же попытках общения с новой директрисой натолкнулись на стену холодных эмоций чиновника среднего звена. Те вопросы и проблемы, независимо от их размера и важности, которые решала прежний директор при обращении к ней, неожиданно легли на плечи воспитателей, привыкших перекладывать ответственность на прежнего директора.
   «Давайте без лирики!» – ежедневная, коронная фраза нового директора. В жаргоне управленцев есть синоним этого слова – «философия». Фраза обычно звучит приблизительно так: «Давайте без философии!» или же «Это все философия!». И обязательно, с пренебрежительной интонацией. Что означает «лирика» для сотрудника, вызванного на «ковер» по любой, может даже незначительной причине? Видимо, что надо отвечать в очень сжатой и понятной для мозга директора, форме. Директор постоянно занята, и у нее нет времени на подробности. И поэтому каждый зашедший в кабинет повелителя с целью разорвать мозг директора, прерывался этой фразой после тридцати секунд монолога. А все потому, что люди считали, и не без оснований, что директор не семи пядей во лбу, и не может знать тонкости во всех сферах. И чтобы проблема, с которой посетитель мог просидеть в приемной до нескольких часов, была правильно понята директором, или же оправдания за какое-либо происшествие, сыграли бы роль адвоката, сотрудники начинали использовать «лирические отступления». Слишком много, по мнению руководителя. Она пришла руководить, а не выслушивать всякий неполноценный бред. А сотрудникам было тяжело перестроить свой мозг на новый лад. Ведь предыдущая директор слушала их лирику, и не перебивала.
   Одним из ценнейших качеств руководителя должна быть безоговорочная преданность вышестоящему начальству. Да еще, если оно относится благосклонно, и помогает на каждом шагу. Поэтому практически все, независимо от логичности и здравого смысла, указания и приказы великопоставленных исполняются директором быстро, и точно в срок. Если надо собрать определенное количество детей в летний лагерь, а их среди адекватных и контролирующих свое поведение нет должного количества, – поедут первые попавшиеся. Даже если они состоят на учете у психиатра, и недавно находились на лечении. И не важно, что сопровождающие их не спят ночами, боясь, что детишки сойдут с поезда раньше времени прямо на ходу, или перебьют стекла в вагоне. Или же, будут их собирать по всему черноморскому побережью ночью, освещая себе дорогу светом экрана телефона. Главное – план, а какой ценой он будет выполнен, директора вышестоящие не спросят. Именно поэтому, вопреки всему, можно принимать в детский дом детей, нуждающихся в проживании в специализированных заведениях. Не страшно, что воспитатели превращаются в надсмотрщиков, так как с такими детьми заниматься особо нечем, а только следить за соблюдением режима и вовремя давать таблетки. Если директор будет думать обо всех, ей ничего не останется для себя. Незаменимых нет. Уволился, значит, не справляется. Найдется другой. Если сотрудник работает, значит можно выжать из него все соки. У работников не может быть личной жизни, поэтому они свободно могут задержаться на работе на час-два, выйти бесплатно в выходные и праздники. И пусть они все дружно ненавидят директора. Ей это знакомо, и не важно. Зато рейтинг директора в глазах благодетелей растет, как на дрожжах.
   Для руководителей бюджетных организаций работники делятся на две категории: на тех, кто работает, и на тех, с кем можно заработать. Да. Заработать. Ведь за сэкономленные средства положены премии. Первые, простые работяги, работают с детьми и для детей. Получают свою, назначенную государством, заработную плату, и борются между собой за копеечные премии. Вторые же, приближенные, премии получают стабильно, и работают исключительно на директора. В связи с чем, имеют определенные привилегии в работе. Например, использование автотранспорта. Они никогда не поедут за свой счет по делам учреждения. Или обеспечение канцелярией, которую простым смертным часто приходиться покупать самим, для составления отчетности. Приближенных можно увидеть в любой структуре. В первую очередь, это бухгалтерия и экономисты. Больше сэкономят, чаще неправильно начислят зарплату, отпускные, больше пойдет на премии. Также отдел кадров, с не вовремя посчитанным стажем, и соответствующими надбавками. И, конечно, юристы, с правильно составленными договорами поставки с кем надо, и на определенную сумму, а также, оказывающие правовую помощь в сложных ситуациях.
   Вытерпев около недели наплыва посетителей из числа воспитанников и видя, что воспитатели перенаправляют детей, по старой привычке, в ее кабинет, директор собрала заведующих отделениями, и четко им объяснила, кто и что должен делать. Вот некоторые тезисы из ее программной речи о новых методах работы в подчиненном ей учреждении:
   1. За воспитанников полностью отвечает дежурный воспитатель. И не надо перекладывать ответственность за принятие решения ни на заведующего, ни, тем более, на директора.
   2. Не надо ко мне отсылать детей для решения спорных вопросов. Для этого у воспитателя есть заведующий и психологи. Я ведь не перекладываю на вас свои обязанности.
   3. Я занимаюсь административной работой, а воспитатели – воспитанием. Каждый – своей.
   После таких расстановок весь воспитательский состав повесил носы. Ничего хорошего такая позиция не предвещала. А куда деваться? Часть сотрудников была переведена из закрывшегося детского учреждения, выполнявшего похожие функции. Часть были старожилами этого детского дома практически с момента его открытия.
   – Вы ко мне? – прозвучал голос откуда-то издалека.
   От неожиданности Инна, глубоко погруженная в анализ беседы с Витей, выронила записную книжку.
   – Да. Мне сказали, что вы искали меня. – Инна пыталась по взгляду директора понять, зачем она ей так скоро понадобилась.
   – Да я хотела… – начала директор. Но тонюсенький голосок за спиной настойчиво прервал ее:
   – Извините. Но нам срочно надо отвезти документы в банк. Подпишете?
   – Да, конечно, – милостиво, и с дежурной улыбкой, ответила директор худенькой бухгалтерше. – А вы, – обращаясь уже к Инне, – сразу за ней.
   Через полминуты Инна сидела на жестком и неудобном стуле в кабинете директора. «Наверное, сама специально мебель такую подбирала, чтобы не засиживались», – подумалось Инне. И это была правильная мысль. Новая директор, первым делом после вступления в должность, поменялась с заместителем кабинетами, который был хоть и меньше, но менее проходной. И сделала косметический ремонт, т. е. перекрасила стены и закупила новую мебель. Темную, строгую и массивную. Точно под стиль руководителя.
   – Ну как вам у нас? Вы уже составили впечатление о сотрудниках, детях? – заискивающие, и фальшиво по-дружески начала директор. – Выкладывайте. Мы же с вами коллеги. Я тоже имею диплом психолога.
   Инна, не имея ни достаточного жизненного опыта в общении с начальством, и не зная правил подковерных игр, но привыкшая говорить правдиво и открыто, начала без тени смущения свою речь:
   – Да, я пообщалась с некоторыми воспитанниками. К сожалению, я не застала пока всех детей, с которыми я буду заниматься. Кто в школе, кто гуляет. А про некоторых воспитатели ничего не смогли сказать.
   – В смысле? – удивилась директор.
   – Ну, кто где находится, и когда придет.
   – А, – успокоилась официальный опекун. – А по сути, что можете сказать? Не затягивайте. Мне через десять минут надо уехать.
   – Самое главное, как мне показалось, то, что дети жалуются на вас.
   – Что, прямо вот так, незнакомому человеку, которого впервые увидели, и сразу нажаловались? Интересно, чем вы их обаяли? Ну, и на что пожаловались?
   – Говорят, что вы не здороваетесь. Они вам: «Здрасте!», а вы мимо проходите и даже не смотрите на них.
   – Это да. Есть у меня такое. Можно попробовать исправить. Что еще?
   – Говорят, что другая директор разговаривала с ними.
   – Да знаю я. Приходили ко мне толпой. Упрекали меня, что я с ними не общаюсь. Откуда у меня времени столько? Мне надо их обувать, одевать, кормить, платить сотрудникам зарплату. И много чего еще. Я их выслушала и к воспитателям отправила. Каждый должен своим делом заниматься.
   – А еще они нецензурно выражаются в ваш адрес. – Инна сильно вжалась в стул под резко изменившимся взглядом директора.
   – Кто? Фамилии? Неблагодарные! – Вскочив с большого кожаного кресла, директор забегала по кабинету, размахивая руками и извергая фонтаны гнева. – Столько людей на них работает, а они… Совести у них нет. Живут здесь на всем готовом. И еда, и одежда, и развлечения. Простые дети такого не видят.
   Остановившись напротив Инны, и вдавив ее в стул своим проникающим в нейроны мозга взглядом, руководительница спросила голосом профессионального гэпэушника, четко разделяя слова по слогам:
   – Вы мне скажете, кто так говорил? И почему воспитатели их не остановили?
   Вжавшись в стул и попытавшись спрятаться в самой себе, Инна сквозь пелену неожиданно нахлынувшего ужаса все – таки смогла промямлить:
   – Воспитатель сразу же велела им замолчать. Пристыдила их. А они все равно.
   – Ладно. Проехали. – Директор резко отошла от Инны и немного успокоившись, погрузилась в свое кресло в легкой задумчивости.
   Несмотря на Инну, которая постепенно приходила в себя и вытирала платочком выступившую на лбу испарину, директор решила, что пора заканчивать аудиенцию. Слишком много времени и душевных сил она потратила на эту выскочку.
   – У вас что-то еще?
   Инна, вернувшись в сознание, и перестав покрываться красными пятна, такими свойственными чувствительным натурам, решила идти до конца. Она чувствовала, что теперь ее не скоро призовут, а творить добро необходимо здесь и сейчас.
   – Я тут набросала свои предложения и пожелания детей. Если вам интересно, могу прочитать, – голос звучал робко, да и время приема наверно вышло. Лицо директора было уже не такое светлое и приветливое, как в начале беседы. Инна стала надеяться, что директор перенесет продолжение беседы. Что-то уж очень сильно ее расстроили слова Инны.
   – Ну, давайте. Только быстренько.
   Отступать было поздно.
   – Вам надо повысить свой авторитет у детей. Надо их чем-то удивить, привлечь их внимание. Показать, что вам они не безразличны. Они же дети, – тут Инна поняла, что последняя фраза была лишней.
   – У меня есть дети. И я знаю, что такое воспитание. Авторитет, говорите. Надо подумать. – Директор вновь стала сверлить глазами. – Да, именно такой вас мне охарактеризовали. Прямой и…
   – Я что-то не так сказала? – невежливо перебила Инна. И вновь покраснела, что с ней случалось очень редко.
   – Мне пора. Продолжим наш разговор позже. Все, можете идти. – Директор недвусмысленно достала из сумочки помаду.
   Инна не знала, что принято говорить в такой ситуации, и решила уйти по-английски. В голове Инны творился кавардак. Надо срочно уединиться в своем кабинете, сделать передышку и все обдумать. Пройдя мимо секретаря с протянутым листком бумаги, и не ответив на вопрос-просьбу: «Вы не в сторону бухгалтерии?», Инна, не контролируя своего тела, очутилась в кабинете. Неподъемное тело было погружено на продавленный, видимо давно списанный и подобранный для дополнения скудного интерьера кабинета, диван. Просидев в прострации около десяти минут, Инна обнаружила чайник. «Срочно сладкого чая, а то опять побегу покупать сигареты». Инна уже не в первый раз пыталась бросить курить. В этот раз она решила не брать эту «вредную привычку» с собой в новую жизнь. В конце концов, она – психолог, и способна преодолеть стресс другими, менее вредными, способами. Проглоченные чай и печеньки наполнили мозг глюкозой, и вернули Инну к жизни. Да, так она никогда не попадала. Что там экзамены в институте, что лекция мамы о вреде курения длиною в вечность, по сравнению с сегодняшним днем. И он еще не закончился. Только время обеда подошло. В голове крутились вопросы: «Откуда моя начальница знает мой сотовый?» и «Кто меня уже охарактеризовал?». На первый вопрос ответ нашелся быстро. Инна сама диктовала номер своего телефона в отделе кадров. «Быстро соображает моя начальница. Но почему напрямую у меня не спросить?». По поводу второго вопроса, после долгого обдумывания, все пути сходились опять же на ней. «Да. Заведеньице. Но выбора особо нет. Без опыта работы меня никуда больше не возьмут. Кроме школы. А там еще хуже».

История бытия Виктора

   Получив бесценные указания от директора, Инна, дождавшись окончания обеда, принятого у сотрудников учреждения, и закрепленного в трудовом договоре, а также в распорядке рабочего дня, решила вернуться к Вите. Зайдя в приемное отделение, Инна сразу напоролось на противный голос хозяйки владений:
   – Пока вы прохлаждались у директора, я за вас сделала практически всю работу. Вот ознакомьтесь, – заведующая приемным отделением протянула Инне тетрадные листки, исписанные корявым детским почерком, – только ему не говорите, что вы читали. И обязательно мне верните. А еще лучше, почитайте в моем кабинете, и отдайте.
   Инна, взяв листки, присела за стол.
   – Нет, не сюда, – Ирина Аркадьевна возмущенно посмотрела на нахалку, осмелившуюся самой выбрать место, и занявшую стул возле компьютера. – Я сейчас буду план печать. Пересядьте на стул возле двери.
   Инна покорно переместилась на указанное место. Стул стоял возле шкафа, и немного выпирал в дверной проем. Хуже посадочного места в кабинете не было. Не было и выбора. Инна улыбкой «поблагодарила» гостеприимную хозяйку, и приступила к изучению опуса. Произведение начиналось со списка вопросов, написанного, по-видимому, заведующей приемным отделением, столь хвастливо посматривающей за реакцией молодого психолога, изучающего поставленные перед подопытным вопросы:
   1. Что является смыслом жизни Вити?
   2. Какой он – Витя Хороший?
   3. Какой он – Витя – отрицательный персонаж?
   4. Какие достижения Вити достойны продолжения?
   5. Есть ли мечта у мальчика Вити? Достижима ли она? Кто может помочь ее осуществить?
   6. Стоит ли что-то менять в жизни Виктора?
   7. Кто является очень важным человеком для жизни Вити?
   Инна три раза перечитала список вопросов. Не от скудности ума, а от стиля написания, и грамматики с орфографией. Скорее из-за отсутствия последних. Смысл вопросов, после приведения их в удобочитаемый вид, взрослого человека мог загнать в депрессию, или погрузить в глубокое философствование с поиском смысла жизни. А какие чувства они могли вызвать у тринадцатилетнего подростка? Вряд ли эта доморощенная психолог об этом задумывалась. Это был довольно топорный метод психологической диагностики, а в руках непрофессионала, коим себя Ирина Аркадьевна, конечно же, не считала, это выглядело настолько убого и примитивно, что Инну распирало желание отхлестать автора идеи этой писаниной по лицу. Но, припрятав праведный гнев поглубже, Инна принялась изучать ответы Виктора. Судя по записям, Виктор очень сильно любил своего отца до четырех лет, пока тот не начал его бить. Но еще больше испугало его то, что отец бил его месячную сестру от новой мамы, которая через месяц после родов попала в больницу. Отец не мог понять, почему она плачет, и орал на нее. А потом стал шлепать по попе и щекам. После этого Витя полностью потерял доверие к отцу. И стал его еще сильнее бояться. Ведь, если отец бьет такого маленького ребенка, то его он может вообще убить. Страх и ненависть поселились в душе Виктора. Выход из такой ситуации, по мнению Вити, был только один: жить отдельно от отца. Конечно, после того, как он станет знаменитым ученым-ядерщиком, посетит Припять и осмотрит ЧАЭС, он подойдет к отцу и пожмет ему руку. Но, до этого момента видеть отца Витя больше не хотел.
   Инна, дочитав сочинение до последней точки, положила листки на стол заведующей.
   – Ну, что скажете? – надменно спросила Ирина Аркадьевна. – Каков эгоист. Только о себе любимом и пишет.
   – Но вы ведь сами такие вопросы поставили, – резонно возразила Инна, – спросили бы о семье, написал бы обо всех.
   Ирина Аркадьевна, недовольная ответом, поморщилась.
   – Это ваше мнение. Все. Не мешайте мне.
   Инна и не собиралась задерживаться в кабинете этой самоуверенной особы.
   – Спасибо за ознакомление, – только и смогла из себя выдавить Инна, и направилась в изолятор.
   На удивление, дверь изолятора была не заперта.
   – Витя, можно я войду? – Инна слегка приоткрыла дверь изолятора. – Ты не спишь?
   Витя лежал, укутавшись с головой одеялом, и тихонько посапывал.
   – Нет, не сплю, – сразу вылезая из-под одеяла, ответил Витя, – заходите.
   Инна присела на стул возле кровати. Глаза Виктора были красные, а вот лицо бледное. На столе стоял нетронутый обед.
   – Ты не кушал?
   – Что-то есть не хочется. Такое чувство пустоты, как будто перед казнью.
   – Может, тебе еда не нравится?
   – Да мне вообще как-то все равно. – Витя поправил взлохмаченные волосы, и сел на кровати. – Вы читали мое сочинение?
   Инна секунду колебалась, говорить ли правду.
   – Да, читала, – решила все-таки сказать правду Инна. Доверие Вити для нее было важнее обещания, данного Ирине Аркадьевне.
   – И как вам? – спросил Виктор, пристально посмотрев в глаза Инны, словно пытаясь поймать точку, с которой Инна начнет говорить неправду.
   – Если честно, не понравилось. – Инна и не собиралась врать. С Виктором это было незачем. Да и врать она особо не умела. – Не понравились, в первую очередь вопросы, по которым тебя заставили писать.
   – Да. Вопросы бредовые, – согласился Витя.
   – А зачем отвечал?
   – Так пришла, эта, и говорит: «Так, тебе задание оставили, чтобы было чем заняться. Вот список вопросов. Напишешь по ним сочинение». И протянула листок. Я думал, это вы оставили.
   – Нет. Я до такого бреда не додумалась бы.
   – Я потом уже понял, когда эта толстуха взяла мое сочинение, и так обрадовано покатилась к себе в кабинет со словами: «Какая я умница». Как вы с ней работаете?
   – Знаешь, особого выбора нет. Кто есть – с тем и работаю, – задумчиво произнесла Инна. Получается, Ирина Аркадьевна воспользовалась результатами ее беседы с Витей, чтобы он подумал, что это задание от нее. Но зачем? Инна не сможет ее подсидеть, не то образование. Ткнуть Инну носом в ее малый опыт? А цель? Глупость какая-то.
   – Судя по твоим записям, ты писал правду.
   – Конечно. Я думал, что это для вас. И, тем более, она сказала, что вы неизвестно когда вернетесь. Может даже не сегодня. Вот сволочь. – Витя понял, что его развели, и от очередного предательства на душе стало еще больнее.
   Инну распирало желание прямо сейчас заняться геноцидом в особо извращенной форме.
   – Проводите меня покурить. И я вам все расскажу. Без этих дурацких вопросов, – попытался поменять откровенную беседу на возможность успокоиться способом, привитым ему друзьями. – У меня есть припрятанная пачка. А вы курите?
   – Нет, Витя. Не курю. Больше не курю, – Инна потрепала Витю по голове, – пойдем.
   – А разрешения у этой спрашивать не надо? – насторожился Виктор столь быстрому согласию Инны.
   – Нет. Она ушла к директору. Пойдем.
   Инна, конечно, была против курения детей, но сейчас, за одну беседу убедить Виктора во вреде курения было невозможно. А вот, потерять контакт с только начинающей доверять и открывающейся душой ребенка, можно было легко.
   – Вы не думайте, – поняв по взгляду Инны, о чем она сейчас задумалась, глядя на дымящуюся сигарету, – я уже стараюсь бросить. Сегодня вот первый раз курю. И, наверное, последний. Все благодаря этой корове.
   – Виктор. Твои эпитеты не прибавляют тебе авторитета, – Инне надоело уже слушать про заведующую приемным отделением, даже в такой неприглядной форме, – бросай свой бычок, а то палеными пальцами уже пахнет, – Тут же пошутила Инна. – Пойдем, холодно.
   Виктор послушно выстрелил пальцами бычок в сторону урны. Идя обратно в изолятор, пара наткнулась на Ирину Аркадьевну.
   – Вы куда это его водили? – тут же возмутилась заведующая. – Я в комнату, а его нет. А вы гулять ходите. Предупреждать надо.
   – Вас не было на месте. – Инне надо было стыдливо промолчать, но она, по неопытности, нарвалась на неприятную беседу.
   – Не была на месте? – возмутилась Ирина Аркадьевна. – Я работаю. А вам надо было дождаться меня, и потом гулять.
   Витя попытался проскользнуть мимо, но был остановлен хваткой рукой Ирины Аркадьевны:
   – Фуу. Ты что, курил? – поморщилась заведующая.
   Витя, в лучших традициях партизанского движения, наклонил голову вперед, и молчал.
   – Так вот, как вы гуляете, – укоризненно произнесла Ирина Аркадьевна, глядя на Инну. – Вы разве не знаете, что дети не имеют право курить до восемнадцати лет?
   – Твое какое дело? – не выдержал Витя, и ушел в изолятор.
   – Так, так, – только и произнесла Ирина Аркадьевна. И удалилась в свой кабинет.
   – Вот, дура, – возмущенный Витя мерил шагами комнату, – бесит. Я бы ей врезал.
   «А вот агрессии в Вите очень много. Скрытой, что опаснее всего. Когда-нибудь она вырвется. И мне жаль того, на кого она обрушится».
   – Давай присядем, – Инна первая опустилась на стул, – ты обещал мне рассказать про свою жизнь.
   Виктор сделал еще два круга по комнате, и с ногами залез на кровать. Немного помолчав, он начал свой рассказ.
   В его жизни все начиналось, как обычно бывает у всех людей. Мама любила папу, папа любил маму. О том, что они любили друг друга, Витя знал из неоднократно слышанных от отца рассказов о тех счастливых временах. И жили они счастливо. Пока… А тут у всех по-разному начинается. Мама, когда Вите исполнилось два года, неожиданно для всех очень сильно изменилась. Стала пропадать по ночам, приходя утром, а чаще, приносимая подругами практически бессознательной, и с ужасным запахом перегара. Дома перестала следить за хозяйством, за Витей. Часто пила пиво и скандалила с мужем. С работы ее уволили из-за прогулов. В то время они жили с родителями жены, и бабушка с дедушкой постоянно оправдывали свою загулявшую дочь, и винили в ее алкоголизме только бестолкового зятя, который не уделял должного внимания их бедной дочурке, а постоянно пропадал на работе. Это продолжалось около года. Больше отец Вити вытерпеть не смог. В одно прекрасное для перемен в жизни утро отец собрал вещи, одел Витю потеплее, и уехал из этого гадюшника на Север, куда его давно уже звал старый друг. Поселившись в съемной комнатке, папа устроился на работу, а Витю отдали в садик. Но из-за перемены климата Витя стал часто болеть, и папе пришлось обратиться за помощью к соседке, которая с радостью, подкрепленной материальной выгодой, согласилась присматривать за сыном. К сожалению, после приезда на чужбину, отец тоже изменился. Нет, он не стал злоупотреблять алкоголем. Он стал постоянно придираться к Вите, бить его за малейшую провинность. Поэтому Витя был рад, когда соседка предлагала оставаться ему ночевать у нее дома, или пожить два-три денька. За полгода перед школой папа начал приводить домой свою нынешнюю жену. Будущая мачеха понравилась Вите. Она была весела, играла с ним, и никогда не била. Летом папа отправил Витю к своему приемному отцу, набраться сил перед школой. Но не спросил Витю, хочет ли он уезжать. А Витя совсем не хотел ехать и расставаться с отцом. Но веский подзатыльник стал абсолютным аргументом. Приехав к деду, Витя изо всех сил старался быть послушным ребенком. Но природное любопытство не давало ему покоя. Он убегал в лес, заигрывался с ребятами на речке допоздна, не приходил вовремя к обеду. Ни предупреждения остаться без еды, ни угрозы быть битым солдатским ремнем не возымели должного эффекта на Виктора. Такое поведение дед смог вытерпеть только неделю. И, когда в очередной раз Витя поздно вернулся с прогулки, дед, как и обещал, выпорол его солдатским ремнем, и закрыл на ночь в сарае. Витя проплакал до самого утра, роя проход под стеной сарая. А когда под утро выбрался из сарая, прямиком побежал в полицию, рассказывать про свое заточение и избиение. После беседы с участковым, дед более не смел прикасаться к Вите, а внучок, поняв, что нашел управу на своего престарелого родственника, продолжал жить, как ему заблагорассудиться. Правда через четыре дня приехал отец, и забрал шалуна домой, предварительно всыпав ему так, что Витя ехал в поезде лежа на животе. По приезду домой его ждал сюрприз. У них появился новый жилец. Эта была та папина девушка. В первый же день Витя сказал отцу, чтобы она убиралась жить к себе. За что и получил очередную порцию воспитания. Несмотря на неудачную первую встречу, мачеха смогла в течение полугода растопить сердце приемного сына, и стать для него мамой. За год до попадания Вити в детский дом, мачеха родила «прелестную дочку», которую Витя сразу невзлюбил. Он понимал, что теперь все внимание мамы (он только через год стал называть жену отца «мамой»), будет уходить на этот вечно кричащий, и иногда плохо пахнущий комочек. Но его отношение к сестре резко изменилось, когда мама попала в больницу, и они остались дома втроем. Отец явно не справлялся с домашними обязанностями и постоянно злился, что сильно отражалось на теле Вити. Витя терпел побои, к которым он уже привык. Но когда отец отшлепал на его глазах месячную Маришку, кричавшую так, что по батареям начали стучать соседи, нетерпеливые к детским рыданиям, у Вити все хорошее и светлое, что предназначалось отцу, неожиданно умерло. Он стал не только его бояться, но и ненавидеть всем своим существом. После этого Витя стал убегать из дома. Первое время он прятался у своей старой знакомой, соседки с прежнего места жительства, которая помогала папе в качестве няни для Вити. Год назад она уезжала к дочери, но почему-то вернулась, и снова стала принимать у себя Витю. Перед отъездом она предлагала отцу забрать Витю с собой, обещая воспитать его достойным человеком. Но папа отказал, добавив, что у них семья, и они сами его воспитают. Эта женщина была единственным другом в этой жизни, но и она предала его, не пустив к себе, когда Витя в очередной раз сбежал из дома. И вот, оставшись без временного пристанища и единственного друга среди взрослых, Витя стал ночевать по подъездам, вокзалам и чердакам, где его регулярно находили сотрудники полиции и доставляли в свой отдел. Там он подробно рассказывал о причинах своих уходов из дома, надеясь на защиту. И, пусть в последнее время папа уже не прикасался к нему, и вообще старался избегать даже встреч с ним, хоть это было и непросто, проживая в одной квартире, и общался исключительно через свою жену, Витя по-прежнему при допросах в полиции утверждал, что отец его бьет, и поэтому он убегает из дома. В школе у Виктора тоже были проблемы. Не имея друзей среди одноклассников, он в школе ни с кем не общался. Сидел на последней парте и постоянно смотрел в окно, мечтая о дальних путешествиях, из-за чего регулярно получал замечания в дневник. В школу Витя перестал ходить после того, как старшеклассники, заперев дверь в туалете, и несильно попинав в живот, угрожая в следующий раз избить до смерти, потребовали принести тысячу рублей.
   – В общем, вот и все. Такая моя жизнь, – Витя от жалости к себе немного всплакнул. – Можно еще разочек покурить? Пожалуйста.
   Инна, потрясенная рассказом мальчика, все время сидевшая молча и старавшаяся не разрыдаться, молча встала и подошла к двери:
   – Кажется, никого нет. Пошли быстренько.
   Выйдя на улицу, Инна попросила сигарету у Вити. Но помяв ее в пальцах, выкинула в мусорку.
   – Нет. Я курить не буду.
   – Тогда я тоже не буду, – Витя выкинул сигарету и немного подумав, достал пачку, смял ее и тоже отправил в мусорку. – Больше никогда не буду курить, честно, – пообещал Витя.
   Вернувшись в комнату, Витя сразу спрятался под одеяло, и попросил Инну уйти, так как очень сильно захотел спать. Инна вышла из комнаты и, не обращая на трещание заведующей приемным отделением внимания, пошла собираться домой. Время, отведенное для рабочего дня, истекло еще час назад. Слишком много за один день легло на плечи молодого психолога.

Квартирный вопрос

   – Мля. Скоро восемнадцать! – Литва зевнул и потянулся. Несмотря на школьную пору, четверо воспитанников нежились в кроватях, наслаждаясь бездельем.
   – Завидую. – Погреб с заискивающим уважением посмотрел в глаза Литве.
   – Чему, дурак ты глупый? – не понял зависти Литва. Он не очень был настроен покидать теплый приют, и боялся дня своего совершеннолетия.
   – Ну, взрослый будешь. Уедешь отсюда. В своей хате жить будешь, – объяснил наивный Погреб.
   – Ты, и правда, тупой. Не зря ты в слабоумной школе учишься. – Литва знал, что Погреб хоть и обладает значительной силой, умом был слабоват и примитивен.
   – Я уже в вечерке учусь, – обиделся Погреб. Эти подколки в детском доме его уже достали. Ну не смог он учиться в обычной школе, и что? Зато он мог побороть любого на руках. Но больше всего его обижали такие слова, сказанные друзьями. По крайней мере, он так их называл, и верил в это. Очень хотел верить.
   Страх одиночества – один из самых сильных страхов. Остаться одному, не принадлежать к группе или стаду, самому принимать решения, не посоветовавшись хоть с кем-нибудь. Помню, как мы с подругой детства объявили бойкот нашей соседке по дому. Но перед моим отъездом моя подруга на мой вопрос, будет ли она дальше поддерживать бойкот, ответила, что нет. «Тебе хорошо, ты уедешь, а мне с кем играть?». Одиночество. Что может быть страшнее в этой жизни? Из-за страха одиночества мамы не отпускают своих подросших детей учиться в другой город. Бабушки начинают усиленно заниматься здоровьем любимых внучков, обвиняя их родителей в разгильдяйстве. И именно на этом страхе, и желании принадлежать к группе, и строятся отношения в детском доме. И вместо того, чтобы использовать их в своих благих целях и направлять детей в нужное русло, воспитатели пускают все на самотек. Этим и пользуются старшаки, подбирая невинные души, и используя их в своих целях. Погреб, несмотря на близость к троице, регулярно выполнял, пусть и почетные, как казалось другим воспитанникам, но, все же, холуйские обязанности.
   – Хрен бы ты учился в вечерке, если бы не твоя училка. Тащит тебя постоянно, – продолжал язвить Литва. – И, судя по всему, не только за уши.
   – Нормальная училка у меня. Пропуски отстреливает четко, – похвастался Погреб.
   – В смысле? – не понял Литва.
   – Прогулы прикрывает. Энки не ставит.
   – Думаешь, от большой любви к тебе? – не унимался Литва.
   – Да я сам знаю, зачем она мои прогулы прикрывает, – неожиданно проявил интеллект Погреб. – Ей показатели посещаемости нужны. Она молодая, карьеру строит. Вот и бегает по учителям, пропуски отстреливает. Так что, окончу я вечерку по любому.
   – Да, да. А потом на повара-кондитера пойдешь. Или автослесаря. Вариантов у таких как ты не много, – издевался Литва.
   – А чем плохо быть автослесарем? – Погреб напрягся. Он считал Литву умнее и опытнее себя, и всегда прислушивался к его мнению.
   – А что хорошего? Будешь весь в масле и бензине. Тебе только автомойщицы и дадут.
   – Если отмоют! – сквозь смех добавил Паша.
   – А чем вам автомойщики не нравятся? – влез в разговор Кондрат.
   – А ты в машинные шестерки пойдешь? – типа изумился Литва. Кондрат среди их троицы и так был на подхвате.
   – Там двадцать штук в месяц платят. И школа не нужна, – осведомил друзей Кондрат.
   – Да ну, нах, – Паша не хотел не то, что работать, ему в ломы было кровать заправить, – напрягаться еще. Я лучше хату продам и машину куплю.
   – А жить меж колес будешь? – поинтересовался Литва.
   – Дурак ты, Литвус! – воскликнул Паша. – Ни фига ты не знаешь!
   – И че ты знаешь? Просвети нас.
   Паша обвел друзей хитрым взглядом знатока.
   – А я слышал, что можно еще одну квартиру с опеки поиметь. Но надо разумно наврать опеке, что тебя кинули при продаже квартиры. И все готово. И квартира, и машина, – довольный Паша растянулся на кровати, закинув руки за голову.
   – «А не офигел ли ты, пацанчик?» – тебе в опеке скажут, – усомнился Литва.
   – Не скажут. Я их прокуратурой запугаю. – Паша считал себя очень грамотным в юридических вопросах. Особенно в той их части, что касалась его интересов.
   – Мне кажется, лажа это, – Кондрат иногда позволял себе подвергать сомнению слова Паши, – вон, Бык приходил к юристу Тамаре в отдел. Просил документы какие-то. Говорит, выгодно хату продает. Мне кажется, кинут его.
   – Вот ты Кондрат трепло. Не знаешь ничего, а трындишь. – Паша был зол, что он поделился своей гениальной идеей с этими недоумками, а они его на руках не носят. – Нашел меня с кем сравнивать!
   – Да я не сравниваю, – стушевался Кондрат, – я…
   – Головка ты от, – наконец и Погреб смог вставить слово в дискуссию. Он не боялся Кондрата, и даже как-то ревностно относился к его отношениям с Литвой и Пашей.
   – Вот вот, Погреб, – наигранно дружески подмигнул Паша Погребу. – Бык – лопух. Он когда 3 месяца назад вышел отсюда, сразу начал понтоваться деньгами и квартирой. Его давно уже пасли. И ждали его совершеннолетия. И когда дождались, взяли его в оборот. Начали с квартирой напрягать.
   – Я слышал, как юристка с воспитухой говорили, что типа ему окна побили, дверь чуть не сломали, – вставился в монолог Литва.
   – Ему уже не только окна побили. Говорят, и мордашку помяли, – добавил Кондрат.
   – Вот и не фиг меня с ним сравнивать! – взбодрился Паша. – Я-то знаю, как вести такие дела. А этому лопуху предложили квартиру за миллион продать и переехать в Башкирию. Наговорили, что там дом большой в деревне можно за триста тысяч купить. И работы, типа, там завались. Без денег не останется. Он сначала согласился, те начали бумаги готовить. А потом он неожиданно передумал. Может, подсказал кто, что это кидалово. Но те не поняли шутки и начали его прессовать.
   – А кто они? – испуганно спросил Погреб.
   – Да есть такие. С ними лучше не связываться. А то и сожмуриться можно, – задумчиво процедил сквозь зубы Литва.
   – Однушку за лимон? Они офигели. Она в два раза больше стоит, – возмутился Кондрат.
   – Ага. Не надо было пить с кем попало и где попало, – Паша сплюнул на пол. – Вон, Дима, грузчик наш. Тоже хату продал, когда выпустился из нашего детского дома. Сначала бомжевал, потом здесь жил. А теперь ему опять хату дали.
   – Так он дурак, типа Погреба. Тоже в спецшколе учился, – Литва посмотрел на обиженное лицо Погреба. – И, кстати, не ему хату дали, а его Ленке. Он к ней переехал еще до их свадьбы. Так что просрешь ты квартиру, Паша, и будешь бомжевать.
   – Да пошли вы, придурки. – Паша понял, что с ними каши не видать. – Вот буду на машине по городу гонять, тогда приползете ко мне за советом. А вот и хрен вам!
   – Пошли курить, бизнесмен, – Литва потянулся за сигаретами, открыто лежавшими на столе, – проверни сначала дельце, а мы посмотрим.
   – Не сомневайся. – Паша впрыгнул в тапочки. – Что с диреком делать будем? Борзая она.
   – Надо подумать, – согласился Литва.
   – И придумать, а то она плохо на воспитателей влияет, – поддержал Кондрат. – Прикинь, наша Верочка напрягает меня в школу ходить. Обнаглели.
   – Ладно, подумаем, – озаботился Паша.

«Ваш воспитанник»

   Отец Вити явился на следующий день после помещения сына в детский дом. Это был высокий, сорокалетний мужчина, с орлиным взглядом, острым носом и узкими губами. Залысины скрывала кепка, которую он снял только при входе в приемное отделение. Явился он не один, а в сопровождении молодой женщины, робко прятавшейся за его спиной. Женщина была одета стандартно – тускло и невыразительно.
   – Добрый день, – мужчина вошел в кабинет и направился к заведующей приемным отделением, – я отец вашего воспитанника, Виктора.
   – Здравствуйте, – ошарашено произнесла Ирина Аркадьевна, – очень приятно. Но он еще ваш воспитанник.
   – Это формальность. Он ведь уже живет здесь. Я вчера написал заявление в полиции, что отказываюсь от него. А сегодня я был в опеке, и еще хотел заполнить документы, но мне сказали, что надо сначала к вам прийти и поговорить. Лично я не понимаю, о чем мне с вами говорить. – Мужчина наклонился над заведующей настолько низко, что она спрятала свою, и так короткую, шею еще глубже в плечи.
   – Вы присаживайтесь. Сейчас пригласим психолога, заведующую временным отделением. И они вам все объяснят. – Ирина Аркадьевна практически из-под стола указала на стул возле шкафа, излюбленное ее место для всякого рода кретинов. – У вас с собой есть какие-то документы?
   – Есть, – папа Вити полез в черный пакет и извлек из него файл, наполненный бумагами.
   – А ваш паспорт можно? – Ирина Аркадьевна еще не решалась достать шею из плеч, и была похожа на лягушку, поворачивающую голову вместе с телом. – Мне надо ваши данные записать в акт.
   – Вот, – протянул потертый документ мужчина.
   – Игорь Валентинович, – прочитала вслух заведующая, заполняя акт, – вы проживаете по адресу, указанному в паспорте?
   – Да. А где же еще я могу проживать? – удивился Игорь Валентинович.
   – Ну, мало ли.
   Ирина Аркадьевна, заполнив пробелы в акте, сделала два важных звонка, пригласив Инну и заведующую временным отделением.
   – Так вы, Игорь Валентинович, решили оставить сына на попечение государства? – постепенно приходя в себя, Ирина Аркадьевна решила брать ситуацию в свои руки.
   – У меня нет другого выбора.
   – Игорь. Может не надо так сразу? – подала голос стоявшая за порогом, пришедшая с отцом Вити, женщина.
   – А вы кто будете? – спросила заведующая женщину.
   – Это моя жена, – не дал вставить слово Игорь Валентинович, – если хотите, мачеха Виктора. Тоже с ним намучилась, между прочим.
   – Неужели нельзя решить ваши проблемы, не помещая ребенка в детский дом? – Ирина Аркадьевна попыталась пронзить взглядом нерадивого отца, но, не выдержав ответного взгляда его пустых голубых глаз, повернула голову в сторону мачехи.
   – Я уже все решил. Он будет жить здесь, – отрезал отец Вити.
   – Ну, это не вам решать. И даже не нам, – Ирина Аркадьевна откинулась на спинку стула, поняв, что отец Вити ничего не смыслит в процедуре помещения детей в детский дом, и просто прет напролом. – Для того, чтобы он находился в нашем учреждении, надо заполнить не один десяток бумаг. Решение выносит опека. Или вы думаете, что это так просто? Привел ребенка, и всю ответственность с себя снял. Нет. Это непросто, – победоносно закончила монолог Ирина Аркадьевна.
   – Он в мой дом не вернется. Я сказал, – грозно произнес Игорь Валентинович, – и не надо меня гладить, – он отдернул плечо от руки жены, пытавшейся его успокоить.
   – Ну, успокойся. Не нервничай, – прошептала жена.
   – Вот и мои помощники, – встала навстречу пришедшим Ирина Аркадьевна. – Познакомьтесь. Это – отец Виктора, Игорь Валентинович. А это – его жена. Витина мачеха. Вы поговорите с ними, а мне в отдел кадров надо сходить.
   – К директору побежала, – прошептала Инне заведующая временным отделением. – Ну-с. Меня зовут Анастасия Александровна. А это – наш психолог, Инна Михайловна. Она занималась с вашим ребенком, – невежливо указала пальцем на Инну зав. ВО. – Теперь давайте поговорим с вами о вашем сыне. Присаживайтесь, – обратилась к простоявшей весь предыдущий разговор мачехе Анастасия Александровна.
   Рассевшись по кабинету, собеседники около минуты разглядывали друг друга. У каждой стороны были свои цели этого разговора. Отец хотел непременно «сдать» сына, заведующая временным отделением – наоборот, отправить ребенка обратно в семью. Серая мачеха хотела домой, и мечтала о скорейшем окончании этой пытки. В ней боролись два чувства: любовь к мужчине, и жалость к пасынку, который был здесь в заточении. Инна быстрым, и несколько неприлично оценочным взглядом осмотрела родителей Вити. Ей остро бросилось в глаза практически полное отсутствие мимики на лице отца. В разговоре Витя неоднократно говорил о том, что отец его бил всегда с каменным выражением лица. Без эмоций и с жуткой ненавистью во взгляде. Вот и сейчас, эта ненависть еле сдерживалась в пределах роговицы глаз.
   – Итак, вы решили оставить своего сына в детском доме. Я правильно вас поняла? – жестким тоном начала допрос Анастасия Александровна.
   – Я уже все сказал вашей сотруднице. И повторять пройденное – не вижу смысла, – Игорь Валентинович попытался вдавить в стул и Анастасию Александровну. – Он домой не вернется.
   Инну абсолютно не удивила такая реакция отца. Своими словами он подтвердил рассказы Виктора. «Да, тяжелый случай. Папа сына домой точно не заберет. А если и заберет, то сделает все, чтобы Витя вновь сбежал. Да и сам Витя, в случае насильного выдворения в родные пенаты, в течение суток вернется в детский дом в сопровождении все тех же сотрудников органов. Надо искать выход. Но какой и где? Надо будет использовать все приемы. Может, что-то и получится».
   – Давайте я заполню бумаги, и пойду. Мне еще сегодня в ночную смену. – Игорь Валентинович демонстративно полез во внутренний карман куртки, и стал искать там ручку.
   – Уважаемый Игорь Валентинович. Все не так просто, как вы хотите. Вам, наверное, уже и это сказали, – не поддавшись уничтожающему взгляду, Анастасия Александровна монотонно чеканила слова, давно присохшие к ее языку. – Процесс переселения Виктора в детский дом может занять очень много времени. Мы не можем, да и слава Богу, только по желанию родителей поместить ребенка к нам. Для этого должны быть очень веские основания. Например, гибель родителей. Или злоупотребление родителями алкоголем, или же, наркотиками. Тогда родителей лишают родительских прав, и ребенок проживает у нас до совершеннолетия. Он находится на полном гос. обеспечении, и под опекой государства в лице директора. Но для этого должны быть очень веские причины. А то, что вы не находите общий язык со своим сыном, не может быть основанием на помещение его в детдом. Это вы понимаете?
   – Вы знаете, я сам сирота. Я воспитывался в приемной семье, и знаю что это. Вы мне не рассказывайте про законы, – голос Игоря Валентиновича неожиданно задрожал, – но я не был таким мерзавцем, как этот выродок. Писать жалобы на родного отца полицаям. Дожился!
   – Нам сообщили, что вы его избивали. Может, поэтому он обратился в соответствующие органы? – не дождавшись приглашения в беседу, сказала Инна. – Вы избивали ребенка?
   Глаза отца Вити стали наполняться кровью. Наклонившись в сторону Инны, он выдавил из себя:
   – И кто вам такую ересь сообщил, позвольте узнать? Уж не сам ли Виктор?
   – И не только он. Нам сообщили и сотрудники полиции, – Анастасия Александровна отвела своими словами недобрый взгляд Игоря Валентиновича от Инны. – Именно по поводу избиений Витя писал на вас заявления в полиции? Правильно?
   Игорь Валентинович опустил глаза:
   – Да. Он писал. И знаете, сколько раз меня вызывали в полицию за последние пять месяцев? Семь раз! Можно подумать, что в других семьях дети не получают подзатыльники в виде наказания? – отец вопросительно посмотрел на Инну.
   – Получают, – Инна приняла бой взглядов, – но только в виде наказаний. И только подзатыльники. Но никак не по причине плохого настроения папы. И не ремнем по чему попало.
   – Я его не бил ремнем, – вспыхнул Игорь Валентинович.
   – Давайте не уходить от основной темы, – Анастасия Александровна вновь попыталась потушить огонь войны. – Неужели вы не можете договориться с сыном?
   – О чем с ним договариваться? И почему я, его отец, должен с ним договариваться? Я его отец. Я его обуваю, одеваю, кормлю. Он живет в моей квартире. Он должен меня беспрекословно слушаться и ходить в школу. Он же и школу прогуливает. Он вам про школу говорил, уважаемая защитница униженных и оскорбленных? – тон беседы продолжал накаляться.
   – Говорил. А почему он в школу не ходит, вы, его отец, знаете? – Инна сама еле сдерживалась от того, чтобы не броситься на этого отца. И не разорвать его на атомы.
   – Потому что дебил. Я работаю. Зарабатываю на его же жизнь. А ему лень в школу ходить.
   – Ему не лень. И он далеко не дебил. Это я вам говорю, как профессиональный психолог. Он очень умный мальчик. И способный. Я так поняла, что вы не интересуетесь школьной жизнью сына. Так вот, – Инна назидательно обвела глазом присутствующих, – у Виктора большие проблемы со старшеклассниками, которые постоянно от него требуют деньги и избивают его. Он как-то пожаловался вам на них. И что вы сделали? Вы помните?
   – Я из него мужика воспитывал. Он должен был сам решить эту проблему. Я ему показал несколько ударов. А он заныл и сбежал из дома.
   – Может, потому что вы эти удары показывали на нем? – Инна решила давить до конца. – А нельзя было его с первого класса определить в какую-нибудь спортивную секцию, а не избивать его?
   – Да что вы все «избивать», «избивать»! Я его не избивал, – Игорь Валентинович начинал терять терпение.
   – Может все-таки вам стоит поговорить с Виктором о возвращении в семью? Если вы не можете с ним найти общий язык и прийти к компромиссу, может, вам стоит вдвоем посетить консультации психолога? Вы научитесь общаться и перестанете конфликтовать.
   – Знаю я этих психологов. Вот, сидит одна напротив, – Игорь Валентинович вновь уперся глазами в Инну. – Скажите, у вас есть дети?
   – Нет. А какое это имеет значение? Даже если бы и были, я бы их не избивала.
   – Вот. Нет детей, а позволяет себе судить о взрослых людях, имеющих детей. Вы, пока не заведете своих детей, никогда меня не поймете. Он вам рассказывал про свою мать?
   – Он сказал, что вы увезли его от матери, когда ему было три года.
   – Да, увез. Потому что его мать – потаскуха и алкашка. Я увез его, чтобы он не набрался от нее всех этих гадостей. Мы приехали в этот город без денег и жилья. Я снимал квартиру, работал на трех работах. И чем он мне платит сейчас? Пишет бумаги в полицию, и вам жалуется, что я его бью. Сколько сил я на него потратил. Устроить в садик, собрать в школу. Покупал подарки, одевал. А он даже постоять за себя в школе не может. Да я в его годы дрался каждый день после школы. И ко мне никто не смел подойти. А он сопли распустил, и к папочке за защитой прибежал.
   – А вы считаете, что ваша функция как родителя заключается только в материальной стороне жизни Виктора? – Инна продолжала провоцировать скандал.
   – Я работаю и устаю. Им пыталась заниматься моя жена. Но он не хочет с ней общаться. Он врет на каждом шагу. И еще деньги начал воровать.
   – Брать. Он их брал, чтобы купить себе покушать, когда уходил из дома, – объяснила Инна, – вы так грубо говорите о своем сыне посторонним людям. Почему вы его представляете только с плохой стороны? Неужели в нем нет ничего хорошего?
   Игорь Валентинович от неожиданного вопроса замер на стуле.
   – Ну, не знаю, что в нем хорошего. Я устал от постоянных посещений полиции, от поисков его по городу.
   – А правда, что вы и маленькую дочку били, когда ей был всего один месяц? Виктор рассказал, что после этого вообще боится к вам подходить.
   Мачеха вопросительно посмотрела на отца Вити. Игорь Валентинович понял, что тут надо оправдываться:
   – Жена тогда попала на три дня в больницу, и я один остался с детьми. Помнишь? – он посмотрел на жену. – Ну, дочка что-то тогда раскапризничалась. И я ее немного шлепнул по попке, чтобы успокоилась. А она еще сильнее начала орать.
   – Виктор совсем другое рассказывал, – Инна покачала головой.
   – Да мне все равно, что он вам рассказывал. Он такой же лгун, как и его мать – алкашка. Он даже лицом похож на нее. Такая же мерзкая улыбочка, – Игорь Валентинович презрительно поморщился.
   – И все же. Кроме помещения сына в детский дом, неужели нет другого варианта решить эту проблему? – вернулась в тему Анастасия Александровна.
   – Я не вижу, – отец Вити даже не хотел попытаться предложить другой вариант.
   – Но это же ваш сын. Мы, сотрудники детского дома, пытаемся изо всех сил сделать пребывание детей в нашем учреждении максимально приближенным к семейной обстановке. Но это никогда не заменит семью.
   – Вот пусть поживет и подумает. Будет ему наука. Поймет, что отец – это святое, – не переключался отец Вити.
   – Если вас лишат родительских прав, восстановить их будет очень нелегко. Вы это понимаете? – выкинула свой последний козырь Анастасия Александровна.
   – Что вы меня все пугаете этими правами. Я вам четко сказал с самого начала. Он не будет жить в моем доме и в моей семье. Он неблагодарный гаденыш. И его дальнейшая судьба меня не интересует. На работе уже все ржут. Типа, начальник, а с ребенком совладать не могу. Ведь из полиции и из опеки уже и на работу приходили, проверяли. Требовали, чтобы я характеристики принес. Все. Надоело!
   – Ну что ж. Все понятно. Посидите. Я схожу к директору. – Анастасия Александровна, покачивая головой, направилась к выходу.
   Удивительно, но мачеха Вити молчала все это время. Она сидела, опустив глаза, и лишь изредка, да и то с опаской, погладывала на своего мужа. Инна решила вытащить ее на откровенный разговор.
   – Мне, как психологу, необходимо поговорить с вашей женой, – Инна проговорила эту фразу как приказ, – пойдемте в соседнюю комнату.
   Инна первая вышла из кабинета. Мачеха задержалась с вопросительным взглядом на своем муже.
   – Ну, иди. Поговори, – позволительно кивнул в сторону Инны Игорь Валентинович. – Хотя, что она вам может рассказать? Не знаю.
   Оставшись в кабинете наедине с мачехой, Инна решила попытаться выяснить обстановку в семье и уровень взаимоотношений между сыном и отцом у третьего лица. И, заодно, найти союзника в беседе.
   – Извините, как вас зовут? – Инна перешла на шепот.
   – Наташа, – мачеха не поднимала глаза.
   – Наталья, у вас еще есть дети?
   – Да. У нас с Игорем родилась дочка, Маришка. Ей годик недавно исполнился.
   – Простите за прямоту. Вам самой не страшно жить с таким человеком? – Инна решила сразу идти ва-банк. Времени на откровенную беседу было мало. Отец Вити, учитывая его характер, мог ворваться в любую минуту, заподозрив тайный заговор.
   – Мне некуда идти. Я и сама вижу, что это за человек, – Наталья впервые посмотрела на Инну, – и совсем не удивляюсь, что он бил Маришку.
   – Он не так давно изменился? Ведь вы не могли выйти замуж за чудовище.
   – Нет. Он таким был и до свадьбы. Я думала, что после свадьбы измениться. Станет ласковым. Но нет.
   «Эти женские мечты: «Я его исправлю. Со мной он пить не будет. Он найдет работу». Сколько таких грустных историй я слышала. Не перечесть. И все по кругу. Как будто книг не читают, и фильмы не смотрят».
   – А с Витей когда проблемы появились?
   – Да вот, последний год где-то. Вы знаете, когда мы с его отцом начали встречаться, была весна. Ну, любовь, цветы. Я приходила к ним в гости. Иногда ночевала, но уходила до пробуждения Вити. А потом он отправил Витю к деду. А мне сказал, чтобы я переезжала к ним жить. И когда Витя вернулся, он очень сильно расстроился, что я буду жить. Он мне тогда сказал: «Ты в гости приходи. А жить с нами не надо. Нам и так хорошо. Правда, папа?». На что отец сказал, что я буду у них теперь жить постоянно. И не надо командовать. Витя очень сильно расстроился. И плакал всю ночь.
   – Что ж вы. Надо было ребенка подготовить. А не ставить перед фактом.
   – Я тоже Игорю это говорила. Но он сказал, что большой и все понимает. А он со мной полгода не разговаривал.
   – Игорь Валентинович бил Витю?
   Наталья вновь опустила глаза.
   – Только да или нет? – Инна решила не углубляться в подробности. Ей еще о многом надо было расспросить мачеху.
   – Да, – выдавила из себя по буквам Наталья.
   – А как Витя относится к сестренке?
   – Он ее очень любит. Играет с ней, не обижает. Правда, первое время у меня было ощущение, что он ее убить хочет. Смотрел на нее, как на заклятого врага. Но когда я выписалась из больницы, я заметила, что он изменился по отношении к Маришке. И к отцу.
   – А что изменилось?
   – Он стал более грубым с отцом. А Маришку наоборот стал постоянно таскать на руках, играть с ней.
   – Вы говорите, у Вити есть дед? – Инна намеренно не сказала, что знает про отца Игоря Валентиновича. Она хотела получить информацию от Натальи.
   – Да. Если можно так выразиться. Это приемный отец Игоря. Но с ним у Вити тоже не складываются отношения.
   – Почему?
   – Витя убегал от него. Рассказывал про деда всякие небылицы. Например, что тот хочет его убить. В общем, дед не выдержал и вернул Витю.
   – А он далеко живет?
   – Да. Под Красноярском.
   – Так может попытаться связаться с дедом и отправить Витю к нему?
   – А Витя согласится?
   – Я думаю, что выбора у него особого нет. Он неглупый мальчик. И понимает, что лучше дед, чем детдом. А что за тетя, про которую мне говорил Витя? Он вроде жил у нее, она хотела его к себе забрать.
   – Да. Это тоже головная боль. Эта женщина, когда Игорь и Витя приехали сюда, взялась им помогать. Не бесплатно, конечно. То посидит с Витей, когда Игорь на работе. То к себе его возьмет на день-два. Кормила его. Иногда недорогие вещи покупала. А в последнее время непонятное стало происходить. Год назад она уехала отсюда к дочери. Вроде навсегда. Но через месяц вернулась. Что-то не сложились отношения с дочерью до такой степени, что та выгнала ее. Вернулась, и начала вновь предлагать себя в качестве няни для Вити. Но Игорь сказал, что у нас семья, и мы не нуждаемся в ее услугах. Так она тайком переманивать Витю к себе стала. Он у нее ночевал, когда из дома уходил. Мы приезжали к ней домой. А она в квартиру не пускает, говорит, что нет его, и не приходил к ней. Но точно известно, что он у нее был.
   – А зачем он ей?
   – Не знаю. Может, нет у нее больше никого. Витя говорил, что она даже предлагала с ней уехать. Но он отказался.
   – Странная женщина. То есть, он постоянно, когда убегал, жил у нее?
   – Последние два раза нет. Она, после угроз Игоря написать заявление на нее в полицию, запретила Вите приходить к ней. Поэтому его так быстро и нашла полиция.
   В дверной проем просунулась голова Анастасии Александровны:
   – Пойдемте. Хватит разговоров. Пора, что-то решать.
   Вернувшись на свои посадочные места, собеседники вновь погрузились в молчание.
   – Игорь Валентинович, – вновь начала Анастасия Александровна, – я поговорила с директором. Она сказала, что если нет никакого выхода, то будем принимать вашего сына на постоянное место жительства. Я так понимаю, что все варианты мы уже просмотрели. И другого выхода нет. Так, Игорь Валентинович?
   Отец Вити кивнул:
   – Так будет лучше для него, – попытался списать свои неудачи в воспитании отец Вити.
   Но у Инны появился еще один козырь.
   – Скажите, может быть Виктору будет лучше жить у деда, вашего приемного отца?
   От неожиданного вопроса Игорь Валентинович выронил папку с бумагами.
   – У деда? – Во взгляде читалось презрение. – А вы думаете, он его возьмет? Был он у него уже. Такое наговорил и навытворял, что стыдно рассказывать.
   – Но он же вас вырастил. Вы, наверное, тоже были не подарок?
   Ох, как не любят люди, когда указывают на прошлое. Не всегда светлое.
   – Поймите, наконец, Игорь Валентинович. Детский дом не заменит ни одному ребенку семью. А использовать его как наказание – глупо, – Инна пыталась пробиться к сердцу этого упертого человека.
   – У Вити, оказывается, есть дед? Что ж вы не сказали? – Анастасия Александровна гневно посмотрела на Игоря Валентиновича. – Так это совсем меняет дело. Он далеко живет?
   – Далеко, – недовольно ухмыльнулся отец Вити. – Глупости все это. Не возьмет он его.
   – А если попробовать? – Анастасия Александровна крепко ухватилась за эту соломинку. – Давайте позвоним, объясним ситуацию. Может и примет Витю.
   – Не знаю.
   – Давайте телефон. Прямо сейчас и позвоним. Чего тянуть. Решается судьба ребенка! – Анастасия Александровна приготовилась писать.
   – Что, прямо сейчас звонить? – Игорь Валентинович чуть со стула не свалился, собирая с пола бумаги.
   – А что медлить? По закону, мы уже должны его оформить и перевести в группу. Но мы же идем вам навстречу.
   Игорь Валентинович нехотя достал сотовый телефон и продиктовал номер.
   – Где здесь телефон? – спросила Анастасия Александровна у Инны.
   – В медкабинете.
   – Пойдемте, Игорь Валентинович. Поговорим с вашим приемным отцом.
   Переговорщики удалились в медкабинет.
   – Как вы думаете, согласится? – Инна прервала тягостное ожидание.
   – Не знаю. Вот мне что делать? Как дальше жить? Он же теперь на меня переключится, – мачеха с нескрываемым страхом посмотрела на Инну.
   – Вам страшно?
   – Страшно. А что делать. Мама далеко. А в городе мне идти с ребенком некуда, – на глазах у Наташи появилась влага. – Знаете, как он кричит? Это ужас. Даже на дочь. Он считает, что она уже большая, и должна все понимать. Бедная Маришка.
   Наташа пристально уставилась в бесконечность. По ее щекам текли слезы отчаяния и безысходности.
   – Поезжайте к маме.
   – А работа?
   – А что работа? – Инна всегда удивлялась таким аргументам, которые люди ставили выше своей свободы, здоровья, счастья. – Там найдете. Мама поможет. Она ведь мама.
   – Старенькая она уже. Да и такой работы я там не найду.
   – Тогда сидите здесь и ждите, когда ваш муж вас прибьет, или дочь из окна выкинет. – Инна уже не могла смотреть на эти безвольные слезы. Она вышла из кабинета. «Нет. Я точно сегодня обкурюсь. Что за люди эти бабы!».
   На ее счастье, вернулись довольная Анастасия Александровна, и озадаченный Игорь Валентинович.
   – Вот и хорошо! – радостно промолвила Анастасия Александровна. – Дедушка дал согласие на воспитание Вити. Теперь вам надо купить билеты и отвезти Витю к нему. Только обязательно оформите доверенность на деда у нотариуса.
   Игорь Валентинович подошел к Наталье:
   – Странно как-то все это. Но, так будет лучше. Для Вити, в первую очередь.
   «Опять он «заботится». А Витю кто-нибудь спросил?».
   – Я пойду с Виктором поговорю. – Инна направилась в медкабинет за ключами от изолятора.
   – Вы только правильно с ним поговорите, – напутствовала Анастасия Александровна.
   Войдя в изолятор, Инна обнаружила Виктора, стоящего возле окна.
   – Витя. Я пришла с тобой поговорить.
   – Вы отдаете меня отцу? Я так и знал. Никому нельзя верить. И даже вам. – Витя повернулся к Инне, и она увидела слезы, стекающие по щекам мальчика.
   – Нет, Витя. Я хочу тебе сделать предложение. А ты подумаешь и ответишь мне. Сейчас все будет зависеть от твоего решения, – Инна взяла удивленного такой новостью Витю за руки, и посадила его на кровать рядом с собой. Выслушав предложение Инны и узнав, что дед согласен его принять на постоянное проживание, даже несмотря на его поведение во время их единственной встречи, Витя задумался. Но ровно на десять секунд.
   – Я согласен. А сколько мне придется ждать отъезда? Ведь вы сейчас меня отправите домой. А отец продержится максимум день, чтобы не бить меня. И я снова убегу.
   – Я с ним сейчас договорюсь. Не волнуйся.
   Инна, воодушевленная согласием мальчика на переезд, впорхнула в комнату, где ее возвращения ждали с не меньшим нетерпением, чем выхода очередной серии мыльной оперы.
   – Виктор дал согласие, – торжественно произнесла Инна.
   – Ну, слава Богу, – обрадовалась Анастасия Александровна, – я знала.
   – Но он очень переживает по поводу возвращения домой. – Инна встала напротив отца и пригвоздила взглядом его к стулу, – и вашего отношения к нему до момента отъезда к деду. Я бы вам очень посоветовала купить сегодня же билеты, и завтра, если есть такие рейсы, отвезти Витю. Иначе, у вас все опять повторится. Но мы уже ничем не сможем вам помочь. Вы меня понимаете?
   Инна явно чувствовала волну, и решила задавить Игоря Валентиновича.
   – Я могу его отвезти, – предложила Наталья, – чтобы вы в пути не поссорились.
   Игорь Валентинович был явно ошарашен таким поворотом событий. У него в голове никак не укладывалось, как его, мужчину, уверенного и сильного, смогла развести эта соплячка. Да еще и жена ей поддакивает.
   – Ладно. Решим дома, кто полетит. Рейс, насколько я помню, как раз сегодня ночью. Пошли собираться, – сказал он своей жене. – А можно он у вас побудет, пока мы билеты купим и вещи соберем?
   – Я думаю, можно, – одобрительно закивала Анастасия Александровна. – Можете его даже забрать перед самым отлетом.
   Игорь Валентинович, не говоря ни слова, направился к выходу.
   – Спасибо вам, – прошептала Наталья Инне и пожала ей руку.
   – Берегите себя, – только и успела ответить этой бедной женщине Инна.
   – Ну, вот и все. – Довольно потирая руки, Анастасия Александровна тоже направилась к выходу. – А вы молодец, Инна Михайловна.
   Инне меньше всего нужна была чья-то похвала в таком деле. Она не считала себя ни героем, ни победителем. Но ей было приятно, что хоть кто-то обратил внимание на ее труды. Инна пошла прощаться с Витей. Рассказав ему о скором отлете, Инна пожелала Виктору взяться за ум, и найти другие способы общения с взрослыми.
   – Понимаешь, в этой жизни очень тяжело приспособиться ко всем людям. Но надо постараться найти способ, у каждого человека он свой, как не вызывать ненависть к себе. Конечно, терпеть побои нельзя. Но и доводить до этого не надо. – Инна погладила сидевшего неподвижно Витю по руке, и встала. – Ну что ж. Вряд ли мы с тобой еще увидимся. Мне приятно было общаться с тобой. Ты очень умный мальчик. И у тебя все будет хорошо. Прощай, Виктор.
   Витя подошел к Инне и, совсем неожиданно для нее, обнял и прижался к ней.
   – Спасибо вам. Я вас никогда не забуду.
   Инна, пытаясь скрыть слезы, еле добежала до своего кабинета. Слезы хлынули рекой после последнего поворота ключа. Ей было жалко всех. И Витю, и его мачеху, и даже его отца, которого воспитал дед, тоже применявший лишь один вид воспитания – физическое наказание. Инна плакала. Перед глазами стояло лицо Вити, не по-детски умное, и с тяжелым взглядом.

Лучший друг

   Инна как-то не сразу поняла, что свободно бегающие по комнатам, и не пугающиеся человеческого присутствия, четвероногие друзья человека были постоянными жильцами детского дома. Кошки, коты, и даже две собаки попались Инне при первом посещении директора. Они свободно выскакивали из-за угла, и резво бежали в комнаты отделения, нисколько не обращая внимания на встречавшихся по пути людей. Животные большей своей частью были подобранны на улице еще в младенческом возрасте, и вскормлены и воспитаны на свой, детдомовский, лад. Четвероногие друзья жили своей животной жизнью, и определяющими их поведение были основные инстинкты. Поэтому из-за грозного шипения, или дружного гавканья, иногда нельзя было войти в комнату и поинтересоваться у спящих воспитанников, намерены ли они сегодня обрадовать своих преподавателей присутствием на занятиях. Также, большой проблемой для проживающих и работающих были, периодически оставляемые животными в проходах и на лестнице, вонючие бомбочки, на которых регулярно кто-то подрывался. Аромат, источаемый продуктами жизнедеятельности зверушек, составлял тот характерный запах детского дома, который оставался у посетителя надолго в памяти, и который невозможно было спутать ни с каким другим. Сюда примешивался встречавший посетителей на входе запах жарено-вареного лука, благоухание которого беззастенчиво источала кухня (видимо, в кулинарных училищах все-таки ввели специальный экзамен по порче лука), и бьющий через нос в самый центр обоняния запах затхлости и немытости подростковых тел, которые пробегали мимо, и источали полудетский-полувзрослый аромат от носков, штанов и футболок.
   Но, несмотря на все неудобства, доставляемые четвероногими соседями, дети, с молчаливого согласия прежнего директора, держали в своих комнатах кошек и маленьких (слава вкусу воспитанниц и пропаганде ТВ), собачек. Конечно, согласно ГОСТам и санпинам, животным находиться в детском доме было противопоказано. Но они жили. Пока не появилась… Правильно. Новый директор. Она пыталась бороться через воспитателей, но как обычно потерпела фиаско и на этом фронте. Директор предупредила воспитанников, что животные могут жить в их комнатах, но до первого замечания со стороны проверяющих. Тогда не поздоровиться тем кошкам-собакам, кто не успел спрятаться. Они будут изгнаны из учреждения навсегда. Дети согласились с таким условием, попросив директора оповестить их о неожиданной проверке заранее.
   Так бы и продолжали сосуществовать люди и звери, если бы не одно событие, изменившее взаимоотношения рода людского и животных.
   Все началось с банальной жалобы медсестре одной из воспитанниц, проживающей с кошкой в одной комнате, и, соответственно, в одной постели, на сыпь, неожиданно появившуюся на животе. Как и положено, девочка была доставлена на консультацию к дерматологу, в сопровождении медсестры. Осмотрев пациентку, врач выписал таблетки и мази. И вынес судьбоносный вердикт – убрать немедленно всех животных. Вернувшись в детский дом, медсестра первым делом доложила директору о необходимости немедленного выполнения рекомендации врача. На что была дана команда по отделениям: очистить учреждение от посторонних. К сожалению, события происходили к концу рабочего дня, да к тому же, пятницы. Поэтому весь груз ответственности за операцию по очистке помещений лег на плечи медсестры, Светланы Николаевны.
   – Так, быстренько убираем животных из комнат. – Сопровождаемая воспитателями, Светлана Николаевна, без каких-либо намеков на гуманность, обходила комнаты со зверушками.
   – И куда нам их девать на ночь глядя? – вопрошали борцы за права животных. – Они же привыкли к нам. Кошек сейчас собаки раздерут. И где они себе еду найдут?
   – Это – животные. Они найдут себе и еду, и ночлег. Они рождены жить на улице, – парировала знаниями психологии животных Светлана Николаевна. – У меня приказ директора. Видите, до чего ваши животные довели бедную Катю? Ей теперь из дома две недели нельзя выходить, и живот мазать мазью, и таблетки пить.
   Катя молча сидела в своей комнате и, прощаясь, наглаживала изгибающуюся и урчащую спинку любимого кота. Да, она умом понимала, что надо отправить Ваську на улицу. Но детское сердце щемило при взгляде в глаза любимого кошака, и наворачивались слезы. Он прожил с ней уже два года, и был самым преданным другом в ее жизни. Лучшим, даже по сравнению с родителями. Катя подобрала Ваську еще маленьким котенком, и прятала в шкафу в своих вещах, соорудив для него из теплых вещей подобие гнезда. Правда, ввиду малого возраста котенка гнездо пришлось на следующий день стирать. Он спал с ней в одной кровати, она угощала его куском столовской котлеты, припасенной на обеде. За два года Васька вырос в красивого пушистого кота, драчливого, но послушного своей хозяйке. Сколько историй выслушали Васькины уши за эти два года, не перечесть. Это были и слезы обиды, и слова радости. Мечты и разочарования. И все эти рассказы кот внимательно слушал, и ни разу не позволил себе не то чтобы сбежать, но даже зевнуть. Кот нуждался в Кате не меньше, чем девочка в нем. Она была его кормилицей и защитницей. И Катя это тоже чувствовала, и понимала, что она в ответе за своего Васю. И эта ответственность прибавляла смысл в ее жизни, и оберегала от греховных мыслей, которые часто посещают незрелые головы при малейших несоответствиях внутренних желаний и реальности. Именно поэтому одинокие люди так любят животных, считая их своими лучшими друзьями. Ведь домашнее животное в них нуждается, а значит, человеку есть ради кого жить. Вот только, бедные эти животные, на которых обрушивается вся нерастраченная любовь, и потребность любить, вместе с излияниями одинокой и несчастной человеческой души, не нашедшей собеседника среди особей своего вида.
   И, вот теперь Катя должна была отнести любимого друга в темноту, в неизвестный для Васьки мир, в котором он мог погибнуть в этот же вечер. В юной головке никак не укладывалась связь предательства лучшего друга с выздоровлением.
   «Чтобы мне вылечиться, надо Ваську отнести в один из подъездов, где его разорвут собаки, или пацаны убьют. Но это же мой друг. И я его, получается, предам. И зачем мне жить после этого? Вот я дура, что пошла к медсестре. Могла сама мазь в аптеке купить от аллергии, и все бы прошло». Слезы отчаяния текли ручьем.
   – Катя, ты почему еще не отнесла своего кота? – Воспитатель не решилась войти в комнату, встретив взгляд Кати. – Ты сама же понимаешь, что ты не вылечишься, если кот будет жить с тобой.
   – А может, я так вылечусь? Он будет спать на полу, – попыталась найти способ спасти друга Катя. – Я его даже на руки брать не буду. Обещаю.
   – Катя, послушай, что ты говоришь. Кот с тобой два года прожил, и ты думаешь, что он не будет лезть к тебе в постель? Нет. И, тем более, это приказ директора.
   Приказ директора. Приказ того, кто кормит и платит. Пусть даже, глупый и приводящий к ужасным последствиям. Это приказ. Ну и что, что устный, и в пятницу вечером, когда уже нет ни психологов, ни времени подготовить детей к расставанию с любимцами. Это приказ и надо его быстро выполнить. Потом, в случае чего, можно сделать глупое лицо и отмазаться: «Ведь вы же приказали».
   – Давай, поторапливайся, – теряя терпение, прикрикнула воспитатель, – скоро совсем темно уже будет. И постельное поменяй, – напоследок крикнула воспитатель.
   Катя еще сильнее прижала к себе Ваську, и слезы с новой силой хлынули из глаз. К ней уже заходили девочки из соседних комнат, хозяйки незаконных питомцев. И недвусмысленно намекнули о том, что жизнь ее теперь будет несладкой. Ведь это из-за нее они лишались своих близких друзей. И аргументы, что Катя не виновата, ведь это приказ директора, и что она тоже остается одна, к вниманию приняты не были. От этих мыслей на душе становилось совсем темно. Катя сидела и плакала.
   – Кать. Я своего кота отдам воспитателю, Танечке. Она сказала, что и твоего возьмет. Они поживут у нее, а когда директор успокоится, они обратно вернутся, – Катя не заметила, как в ее комнату вошла Юля, – хочешь?
   Катя кивнула. Другого выхода она не знала, а тут можно было надеяться на возвращение Васьки.
   – Тогда давай, собирайся. Нам надо их отвезти к ней домой. Она нас ждет. – Юля пошла к себе в комнату. – У тебя сумка есть для кота? А то у меня одна только.
   – Нет. – Катя вытерла слезы и стала собираться. – Я его и на руках донесу.
   – Ну, смотри. Идти минут пятнадцать. Не убежит?
   – Нет, – Катя стояла на пороге комнаты Юли с Васькой за пазухой, – он послушный.
   Девочки, предупредив воспитателя, отправились относить своих питомцев на новое место жительства. Обратно, в детский дом, вернулась одна Юля. Воспитатель сначала, впрочем, как обычно, не придала этому значения. Катя никогда не нарушала режим, хотя в городе жили ее родственники, и иногда от нее пахло взрослыми напитками. Но время шло, а Кати не было. Из расспроса Юли удалось выяснить, что Катя после сдачи питомца в надежные руки, сказала, что пойдет погулять. С кем-то созвонилась, и исчезла в надвигающейся темноте. Воспитателя эта информация не очень обрадовала. Телефон Катя отключила, время приближалось к пересменке, а необходимого количества детей не было.
   Можно было проехать по адресам мамы и бабушек, или просто подать заявление в полицию. Но ехать надо было за свой счет, а заявление автоматически лишало надежды на премию. Решение пришло само собой: надо подождать. Но вот сколько?
   А ждать пришлось недолго. Всего около часа. В воспитательскую вошел дежурный по режиму и сообщил, что звонили из психиатрической больницы.
   – Катя у них. Ее туда скорая привезла. Что делать будем? – Дежурный по режиму ждал готового решения.
   – Я не знаю. – Воспитатель, бледнея с каждой секундой, пыталась лишиться сознания.
   – Позвоните заведующей. Пусть скажет, что делать, – подсказал дежурный.
   – Правильно, – лихорадочно приходя в сознание, согласилась воспитатель.
   После телефонного звонка, воспитатель вместе с дежурным по режиму, на его машине, отправились в психоневрологический диспансер забирать Катю. Пациентка желтого дома с красной крышей сидела в коридоре приемного отделения с красными глазами и поникшей головой. Изо рта несся запах двухнедельного перегара и переваренной пищи. Воспитатель, обрадованная жизнеспособностью Кати, прижала к себе ее головку и монотонно нашептывала: «Ну как же так. Ты же хорошая девочка. Ну как же так». А в голове воспитателя неслись мысли о грядущих объяснительных, и возможном материальном наказании.
   Получив разрешение дежурного врача, троица отправилась обратно в детский дом. По приезду домой, Катя ни с кем не разговаривая, и не отвечая на вопросы, скинув обувь и даже не умывшись, что в принципе для нее было невозможно, сразу легла в постель и, укрывшись с головой, тихонько проплакала до середины ночи. Ночная воспитатель регулярно заходила в комнату и прислушивалась к надрывному дыханию девочки. После трех ночи дыхание стало ровным. Катя спала, крепко прижав к груди плюшевого котенка, и изредка вздыхая.
   Как удалось выяснить из рассказов Кати и врача-психиатра приемного отделения больницы, после расставания с Юлей, Катя отправилась на встречу со своими одноклассниками, которые решили отметить последнюю пятницу на этой неделе стандартной «яшкой». Расположившись в беседке детского садика, вход в который у нас в городе строго охраняется, и, выпив с горя третью банку энергетика, Катя остро почувствовала одиночество, несмотря на окружающий ее десяток одноклассников, весело горланящий, под действием алкоголя, похабные песни. Одиночество и безысходность так резко навалились на раненую душу Кати, что в голове ребенка возникла только одна мысль: «Я не хочу жить». Катя, неожиданно для своих друзей, попросила дать ей покурить самокрутку, которая уже ходила по рукам ее одноклассников, и прибавляла своим действием определенный процент веселости. Такая неожиданная просьба многих повергла в легкий транс, ибо Катя всегда была противницей наркотиков. А тут такое. Как же не дать человеку, до этого презрительно смотревшему на них, вступить в их клуб? Сделав два глубоких вдоха, Катя не отдала папиросу, а допив банку «яшки», выкурила ее до конца. Сидевшие рядом пытались ее предостеречь последствиями столь большой дозы в первый раз. Но она только подмигнула им, и открыла пятую банку. Сделав пару больших глотков, Катя потеряла сознание, и медленно сползла под скамейку. Изо рта хлынул разноцветный фонтан. Самые смелые приятели сразу разбежались по домам, по пути набивая рот жвачками. Кате повезло, что рядом с ней оказалась ее подруга по школе, которая и вызвала с мобильника скорую помощь, на машине которой Катю и доставили в приемное отделение психиатрички. Врач, осмотрев полубессознательное тело Кати, продолжающее извергать из себя последствия неудачного суицида, решил спасти человека, и промыть ей желудок. Но при попытке ввести зонд в рот, получил нешуточный удар в пах резко согнутой рукой от неожиданно очнувшейся пациентки. Присев на корточки, доктур нецензурно вспомнил всё генеалогическое древо Катиных родственников по материнской линии. Катя же, вытерев рот, сползла с кушетки и, пошатываясь, интуитивно направилась к выходу из больницы. Но ее ноги не хотели покидать теплого помещения, и поэтому решили стать ватными. Катю все же уложили снова на бок на каталку. Сменившая травмированного доктора медсестра расспросила Катю об основных вехах ее жизни, и занесла показания в журнал. Пришедший дежурный реаниматолог бегло осмотрел пациентку, спросил про давление, пощупал пульс и живот, и вынес окончательный вердикт: показаний для госпитализации нет. После получения такого заключения медсестра и сообщила дежурному по режиму детского дома, что Катю можно забирать.
   Субботу и воскресение Катя покидала свои апартаменты не чаще одного раза в день, чтобы постараться запихнуть в себя что-то из еды. Проходя в столовую, она ощущала на себе сочувствующие и презирающие взгляды, на хозяев которых ей было абсолютно наплевать. Она была еще слаба, и практически все время проводила в постели, плача по преданному другу. К ней заходили и девочки из соседних комнат, и воспитатели. Но она лишь отворачивалась к стене, и демонстративно закрывала глаза. Мысли в голове роились только вокруг одной темы: как быстро и надежно покинуть это тело. Умереть пьяной и веселой ей не удалось, о чем постоянно напоминал запах волос. Надо было придумать что-то более совершенное.
   В понедельник с утра к Кате была отправлена Инна. Не потому что она самый умный из штатных психологов, а потому что единственный, присутствующий на работе. Катя все также лежала в кровати лицом к стенке, а вошедшая без приглашения, хоть и спрашивавшая оного, Инна сидела на стуле возле кровати.
   – Катя, – пыталась привлечь внимание ребенка Инна, – давай поговорим. Можешь не поворачиваться.
   Катя молчала, лишь громко посапывая, пытаясь убедить непрошеную гостью в том, что она спит.
   – Знаешь, в жизни есть и будет много ситуаций, когда боль на душе попытается убедить тебя, что жить больше нет причин. Ты ведь решила покончить с собой, да Катя?
   Катя не шевелилась. Этот детский прием использовали все воспитанники детского дома. И он часто помогал выгнать навязчивого посетителя из комнаты. Но от Инны так легко избавиться не получалось. Она лезла в душу.
   – Значит, решила. Да, это ты не сказала ни доктору, ни воспитателю. Но уровень алкоголя в твоей крови, и наличие анаши в анализах, которую ты раньше даже и не пробовала, только подтверждают мои догадки.
   Катя тяжело вздохнула.
   – У меня тоже был кот. – Инна решила вывести Катю на беседу любым способом. Даже придумав историю из своей жизни, – он прожил со мной пять лет, пока однажды не решил удрать на свободу. Я его нашла через два дня разгрызенного собаками.
   – Похоронили? – отозвалась на рассказ Катя.
   – Да. Вместе с другими детьми. Возле дома. С тех пор я ненавижу собак.
   – Вам его жалко было? – Катя повернула заплаканное личико к Инне.
   – Конечно, жалко.
   – Тогда, скажите мне, почему меня заставили отдать моего кота? Что, непонятно, что он мой единственный настоящий друг? – Глаза у Кати блестели от слез. – А я его предала, – стала переходить на крик Катя.
   – Во-первых, не кричи, – резко остановила детские эмоции Инна, – Во-вторых, не предала, а, как я слышала, временно отдала домой воспитателю. Тебе ведь надо вылечиться?
   – Ага, временно. – Катя села на кровать и обхватила руками поджатые ноги. – Если временно, почему всем сказали животных убрать?
   – Правда? – искренне удивилась Инна. – А мне сказали, что только тебе, и пока не пройдет сыпь.
   – Вас обманули, – сочувственно сказала Катя, – и меня теперь весь детдом ненавидит.
   Катя опустила лицо на колени.
   – Катя. Я понимаю твои чувства и эмоции. Мне тоже жалко, что тебе пришлось расстаться с твоим любимцем. Но это же не повод в таком возрасте прекращать жить.
   – А зачем мне теперь жить? – вновь вспыхнула Катя. – Живешь тут под постоянным контролем, ешь эту дерьмовую еду. Так еще и кота надо отобрать. Не хочу я так жить! И не буду. Ясно вам? И хватит со мной разговаривать.
   Катя легла на кровать и отвернулась к стене.
   – Катя, – Инна была ошарашена таким поворотом событий, и пыталась вернуть беседу в прежнее русло, – Катя, послушай меня.
   Неожиданно, Катя вскочила на кровати и, указывая рукой на дверь, прокричала в лицо Инны:
   – Вон из моей комнаты! Я больше ни с кем не буду разговаривать! – И тут же опять легла лицом к стене, укрывшись с головой одеялом.
   Инна, поняв, что на этом беседа окончена, посидела рядом с кроватью еще минуту, обдумывая дальнейшие свои действия. Девочку в таком состоянии оставлять одну нельзя, это однозначно. Но и возиться с этой пятнадцатилетней истеричкой, как ее уже прозвали практически все в детском доме, тоже никто не будет. Надо идти к директору. Толку в этой идее Инна видела мало, но выбора не было. Пойди она сначала к своей начальнице, или к заведующему отделением, ее слова вообще могли потонуть в гримасах безразличия еще на пути к их ушам.
   Зайдя в приемную, Инна, не обнаружив на месте секретаря, бодро направилась в открытую дверь кабинета директора.
   – Здравствуйте. Что у вас? – опережая Инну, спросила директор, не отрываясь от просмотра бухгалтерских документов.
   – Добрый день. Я сейчас разговаривала с Катей.
   – Так, сразу стоп. Это кто? – Директор почувствовала запах нелюбимой «лирики».
   – Девочка, которая попала в психиатрическую больницу в пятницу ночью, – боясь сказать лишнее слово, доложила Инна.
   – Понятно. Вы поговорили с ней, и что можете сказать? – Директор оторвалась от бумаг и впилась глазами в Инну. – Вы присаживайтесь.
   – Катя очень тяжело переживает вынужденное расставание со своим котом. Она в психбольницу попала потому, что не хотела жить.
   – С детьми, особенно с такими, как наши, это бывает. У них родители в большинстве своем психопаты и алкоголики. Вы уверены, что это была попытка суицида?
   – Да. Ее подружки говорили, что Катя раньше никогда наркотики не употребляла, и презирала наркоманов. А тут такой стресс. Она до сих пор плачет.
   – Обиделась, что кота заставили убрать? – Директор решила прожечь в Инне дыру. – И не надо разводить лирику о разрушенной дружбе и бедных зверушках. Им не положено жить в нашем учреждении. Надеюсь, вы это понимаете?
   – Я понимаю. Но можно было как-то подготовить детей к расставанию с животными.
   – Вы меня учить будете, как руководить? – Директор поднялась над Инной. – А вы знаете, что это все произошло из-за самой Кати? Ведь это она пожаловалась на прыщики на животе, а врач сказал убрать животных.
   – Да, но… – Инна хотела объяснить, что вряд ли бы с прыщиками случилось бы что-то страшное до понедельника.
   – А вы знаете, что к нам сегодня приедет СЭС смывы брать из-за этого миленького котика? – не давая вставить слово Инне, директор зашла ей за спину. – Вы знаете, что меня по поводу ее ночных развлечений уже достали из управления и полиции? Не знаете. Вам это не интересно, – выдала заключение об Инне директор и вернулась в свое кресло. – Что еще вы мне хотите сказать?
   Инна, не поняв своей вины за гору неприятностей, свалившихся на директора, сидела молча, стараясь не смотреть в глаза. Она пришла к руководителю и опекуну, чтобы доложить о психологическом состоянии ее подопечной и вместе организовать работу по выводу ребенка из этого состояния. Состояния, более опасного, чем проверки СЭС. Опасного, в том числе, и для директора.
   – Ничего? Тогда идите, и работайте с этой Катей. – Директор вновь погрузилась в счета.
   Инне ничего не оставалось делать, как попытаться самой организовать совместную работу с воспитателями, хотя вероятность успеха, без указующего перста сверху, была минимальная. Выходя из директорского кабинета, Инну чуть не снесла заместитель директора, вбежавшая к директору.
   – Останьтесь, – на ходу выпалила Инне зам. директора. – Катька, дура, руки себе порезала.
   У Инны на несколько мгновений остановилось сердце. «Не успела».
   – Сильно? – Глаза директора пригвоздили к стулу гонца.
   – Вроде не очень. Успели туалетную дверь выбить. Сидела она там очень долго. А Людке приспичило пол там помыть. Она звала, звала Катьку, а та молчит, – еле переводя дыхание, докладывала зам. – А как открыли, та сидит на полу, рука на унитазе, и лезвием от бритвы на руке «Васька» выводит. Ну не дура, а?
   Директор обвела испепеляющим взглядом Инну и зама.
   – Медик ее смотрела?
   – Да. Они сейчас в мед. блоке. Медсестра ей повязку накладывает.
   – Пошли все к ним. – Директор стремительно вылетела из-за стола.
   В процедурном кабинете глазам директора, зама и Инны предстала картина из известного фильма ужасов. На полу сидела Катя, пытаясь освободиться от цепких рук воспитателя, и активно дергая ногами, никак не попадая по медсестре, которая старалась дотянуться до ран на руке и обработать их. Воспитатель и медсестра пытались словами уговорить Катю успокоиться и перестать дергаться. На что пациентка процедурного кабинета только нецензурно ругалась, и с еще большей силой пыталась освободиться. Глаза директора от такой картины постепенно приобретали диаметр чайного блюдца. Тут Катя, изловчившись, попала по руке медсестры, и открытый флакон с перекисью, сделав кульбит в воздухе, разбился возле ног директора, которая от неожиданности отпрыгнула в сторону, наступив на ногу Инне.
   – Так. Мне все ясно. – Не извиняясь перед травмированной ногой Инны, директор выбежала из процедурки.
   После такой реакции директора, Катя неожиданно прекратила сопротивление и рассмеялась:
   – Жалко, я ей в голову не попала. Ну, ничего, в следующий раз обязательно.
   Обработав раны, Катю, в сопровождении Инны и воспитателя, отпустили в свою комнату. Но, когда они устроились по посадочным местам в комнате Кати для беседы о случившемся, в комнату вошли директор и три богатыря в малиновой форме, на спинах которых поблескивали слова «Скорая помощь».
   – О, старая знакомая, – богатырь в годах натянуто улыбнулся. – Что сегодня у нас случилось?
   – Ничего. И я не ваша знакомая. Я вас не знаю. – Предчувствуя недоброе, Катя вцепилась руками в кровать.
   – А я тебя знаю. В пятницу вечером тебя забирал из беседки детского садика. Ох, и вид у тебя был, – жуть. – Знакомый незнакомец приблизился к Кате. – Говорят, ты жить не хочешь, руки себе лезвием режешь.
   «Быстро директор сообразила», – подумала Инна. Тем временем, богатыри распределились по комнате, перекрыв выходы в дверь и в окно.
   – Не ваше дело, – еще больше насупилась Катя. – Если не хочу жить, то и не буду. И никого спрашивать не стану.
   – Ну, тут все ясно. Вы сами видите, что вам не зря звонили, – директор обратилась к сотрудникам скорой помощи. – Наверное, мы пойдем? Не будем вам мешать.
   – Да. Не надо нам мешать. Мы сейчас с Катей соберемся и съездим на консультацию к специалисту, – как можно мягче проговорил врач скорой помощи.
   – Я никуда не поеду. – Катины руки посинели от напряжения.
   Обстановка не просто накалялась, а переходила в другое измерение.
   – Дамы, на выход, – скомандовала уже своим сотрудникам директор, и направилась к себе.
   Инна, предполагая все дальнейшие события в жизни Кати, придя в себя от столь неожиданного поворота событий, практически бегом ворвалась в кабинет директора.
   – Наталья Иннокентьевна! – начала Инна, но была остановлена указательным пальцем директора, разговаривающего по телефону.
   – Да, Елизавета Петровна. Скорая ее сейчас заберет. Я тоже думаю, что ее нельзя здесь оставлять. Спасибо вам за помощь.
   «Ничего сама сделать не может. Только по указке, и не без помощи начальства». Инна, дождавшись окончания разговора, уже открыла рот, но тут вновь в дверях появилась зам.
   – Все, увезли, слава Богу. Пусть лечится.
   «Опять не успела», – только и пронеслось в голове у Инны.
   – Вы что-то хотели? – надменно, и с презрительной улыбкой, спросила директор.
   – Нет. Уже ничего.
   – Вот и хорошо.
   Инна вышла из директорской, и поплелась в свой кабинет. Она не понимала, как можно не просто спокойно отправить ребенка в дурдом, но и чувствовать себя победителем в этой, якобы, битве. Ведь это из-за приказа директора Катя ехала сейчас в желтый дом. Приказа, который можно было отложить на время, хотя бы до понедельника. Обсудить ситуацию с воспитателями, направить психологов для проведения тренингов с детьми. Но нет. Надо было делать все сразу, и быстро. Ведь у директора, с ее слов, есть психологическое образование. Почему она даже не попыталась предугадать такие последствия своего несвоевременного приказа? Инна заперлась в своем кабинете. По щекам текли слезы отчаяния и беспомощности.

Многодетная интервенция

   Встречаются такие барышни, которые считают, что их основная задача – родить (в большинстве случаев – неизвестно от кого) ребенка, а все в округе просто обязаны броситься низкопоклонно к ним с предложением помощи. Чаще, такие женщины крайне инфантильны, и заканчивают либо общую школу благодаря помощи родителей, чаще материальной – учителям, либо вспомогательную. И, учитывая, что в армии им не служить, снимаются с учета у психиатра по достижении возраста, официально разрешенного для зачатия.
   И вот, одна из таких представительниц прекрасного пола, судя по количеству детей и отсутствию у них официальных отцов, отрицающая противозайчаточные средства, применяемые при веселом времяпрепровождении, посетила детский дом. Она тяжело дышала – то ли от духоты в помещении, то ли от беременности. «Судя по животу, месяцев восемь», – оценила пришедшую заведующая приемником.
   – Проходите и присаживайтесь, – как можно дружелюбнее пригласила Ирина Аркадьевна. Она испытывала нескрываемую зависть к беременным женщинам, выражающуюся не всегда адекватно. Но на работе приходилось сдерживаться. – Вы по кому пришли?
   – Меня к вам отправили из милиции. Сказали, что я могу у вас оставить на время своих детей.
   – Из полиции, – поправила заведующая. – И, в смысле, «оставить на время»? У нас тут не гостиница. У нас детский дом. Здесь дети могут находиться только по решению опеки и суда. У вас есть такие документы?
   Беременная, истекая потом, достала платочек из чрезмерно поношенной сумки и бутылочку с водой. Остановив истечение пота на лице, и сделав глоток воды, она тут же закатила глаза:
   – И что мне делать? Мне детей девать некуда. Меня из квартиры с детьми сегодня выселили. Хозяин паспорт забрал. Сказал, пока не съеду, не отдаст. Я на него заявление в полиции написала, но там сказали, что это его собственность и он имеет право выселить меня хоть посреди ночи. А мне идти некуда. У меня там и вещи остались, и дети. Куда мне, на вокзал?
   – Ну, у вас знакомые ведь есть? – попыталась избавиться от пришедшей, заведующая.
   – Есть. Но они меня со всеми детьми не возьмут. Да я и сама не пойду. Там и так тесно. А еще я со своим обозом.
   – А сколько у вас детей?
   – Четверо. Трое уже школьники, а младшей всего полтора года. Я бы старших у вас оставила, а с младшей меня пустят временно пожить. Возьмите их хотя бы на месяц, – глаза умоляюще расширились, – я в течение месяца решу проблему с жильем и заберу их.
   – Да вам же рожать через месяц! Как вы их заберете? Будет маленький, плюс еще дочка младшая. Или средняя, уже. И зависнут ваши дети у нас на полгода – год.
   – Почему мне через месяц рожать? – Недоумение сменило мольбу в глазах бездомной. – Мне через три месяца рожать. И я не собираюсь оставаться в этом городе. Мы поедем домой, на родину.
   – Как, через три? – не веря своим глазам и познаниям в определении срока беременности на глаз, озадачилась заведующая. – Вон уже какой у вас живот.
   – Да это он такой большой, потому что двойня, – не обращая внимания на бестактность заведующей, похвалилась многодетная.
   Стоявшая заведующая, придерживаясь одной рукой за стол, а второй – в области сердца, медленно сползла на стул.
   – Как? Это у вас будет шестеро детей? И как вы будете жить с ними без жилья? Без… – заведующая могла перечислить много материальных позиций, без которых даже одного ребенка не стоит заводить. А тут без жилья, без работы. И шестеро.
   – Я же вам говорю. Через месяц или два мы уедем домой, в Саратовскую область.
   – Как через два? Вы же говорили только что через месяц, – моментально пришла в себя заведующая. – Я так и знала. Уже два. А где два там и три, да?
   – Нет. Не три. Я рожать дома буду, с мамой. Мне сегодня срочно надо вещи вывести и детей пристроить. Вы не можете мне помочь, тогда я иду к вашему директору. Он где у вас сидит? – решительно спросила будущая мать-героиня.
   – Я сама схожу к директору. Посидите. – И Ирина Аркадьевна на всех алых парусах помчалась к директору докладывать о таком безобразии и всех принятых лично ей мерах, в надежде получить хотя бы устное поощрение. Но она ошиблась. Зайдя к директору в кабинет и выпалив, не скрывая праведного гнева в отношении безобразий со стороны сотрудников полиции, которые перешли все рамки дозволенного и пытаются переложить свои обязанности по решению проблем лиц без жилья на плечи детского дома, заведующая, в предчувствии похвалы, плюхнулась на стул.
   – Пусть пишет заявление на своих троих детей, – приказным тоном сказала директор, дождавшись окончания монолога. – Пока на месяц.
   – Как? – Глаза заведующей приемным отделением пытались покинуть глазницы. – А на основании чего мы их будем здесь держать? Пусть идут в центр помощи бомжам и живут все вместе. У них там отдельные комнаты есть, – не надеясь уже ни на что, и не контролируя эмоции, произнесла заведующая.
   – Мне уже звонили из полиции и попросили принять их на месяц. Еще вопросы есть? – Руководителям абсолютно не нравится, когда подчиненные начинают вступать в дискуссию, и приходится разжевывать каждому идиоту свои указания.
   – Нет. Все понятно.
   «Это пипец. Принимаем, кого попало, возни будет куча, а этой лишь бы выслужиться. Конечно, не ей детьми заниматься», – теперь праведный гнев был направлен в другую сторону.
   Вернувшись на свое рабочее место, где скучала, обливаясь потом беременная мамаша, Ирина Аркадьевна продиктовала маме бездомных детей, как писать заявления, и посоветовала привезти их побыстрее, чтобы успеть оформить их до конца рабочего дня.
   – Вот блин, – уже не скрывая зависти, пыхтела заведующая, когда многодетная ушла за детьми, – кому-то достаточно дуновения ветра – и все, уже беременная. А кто-то кучу денег потратил – и ничего, кроме врачебных заключений и результатов анализов.
   Через полтора часа в приемное отделение влетел детский смех, прерываемый нечастыми взрослыми окриками. Вслед за звуками, в отделение вломились трое ребятишек примерно одного возраста и вынашивающая их братьев или сестер мама. Каждый нес по два пакета со своими вещами. На их лицах не было заметно тех признаков страха, что испытывает каждый ребенок, впервые попадающий сюда. Видимо, переезжать с места на место для них было привычным делом. Увидев заведующую приемником, весь табор резко замолчал и сбился в кучку.
   – М-да. Подарочки, – прошипела заведующая. Скрывать свое отношение к детям она не собиралась, поэтому ее мало заботило, услышали ли ее или нет. – Так. Дети идут в этот изолятор, а мама ко мне со всеми документами на детей. Софья! Проводите детей в большой изолятор и посмотрите их вещи.
   Из небольшой комнаты вышла грузная пожилая женщина огромного роста и окружности. Волосы были зачесаны назад и закреплены гребнем. Большой лоб был покрыт капельками пота, стекающими по морщинистым щекам. В больших натруженных руках надежно держались швабра и ведро. При виде такой колоритной фигуры вновь прибывшие, в том числе и их родительница, приоткрыв рты, инстинктивно попятились к выходу. Но было поздно. Поставив предметы уборки рядом с дверью, Софья молча собрала пакеты из рук детей и не спеша зашагала к изолятору, обозначенному на плане эвакуации при пожаре как номер два.
   – Ну, что встали? Идите, – придя в себя первой, направила детей беременная. – Я к вам сейчас зайду, – это прозвучало на материнском языке, как: «Не бойтесь, я рядом».
   Дети послушно поплелись вслед за своими пакетами, но уже молча и озираясь по сторонам.
   – Так. Вы все документы на детей принесли? – Заведующая деловито посмотрела на мамашу.
   – Да, все. А какие вам надо? – пытаясь тише дышать, спросила многодетная.
   «Стандартный ответ. Они все с одной школы что ли?», – пронеслось в голове заведующей.
   – Нам надо: свидетельства о рождении, медицинские полисы, пенсионные удостоверения, регистрация по месту пребывания, справки из школы. Они же учились у вас в школе?
   – И учатся. Почему учились? – удивилась мамаша, и стала раскладывать документы на столе перед заведующей, доставая из аккуратно сложенного газетного свертка, который до этого помещался в файле. – Вот свидетельства, пенсионные, полисы, регистрации. А справок из школы нет, – тихо пробормотала многодетная, испугавшись, что ее детей из-за этих справок не возьмут.
   – В каких школах они учатся? – просматривая документы, спросила заведующая.
   – Да в одной они учатся. Только в разных классах. Дочка в четвертом, а мальчишки в первом.
   – Странно как-то у вас. Девочке вашей уже двенадцать, а она только в четвертом. А мальчишкам одному – десять, другому – девять. И оба в первом. Ничего не понимаю.
   – Программа в школе знаете, какая тяжелая сейчас! – вступилась за неуспевающих мама. – Я вон, сама по спец. программе училась. И то тяжело было. А сейчас вообще неподъемная. Дети у меня хорошие, стараются. Но не получается у них с первого раза. Да еще и подвижные очень. Но это, по моему мнению, лучше, чем тихие тормоза-зубрилы.
   – Понятно. – Заведующая заерзала на стуле. – Медицинские карточки у вас или нет?
   – Какие карточки? Вот, полисы только есть.
   – Карточки из поликлиники у вас на руках?
   – Нет, в поликлинике. А зачем?
   – Нам необходимо знать, чем болеют ваши дети. Их у нас будет педиатр смотреть, будем анализы брать. Пока анализы не придут, будут жить здесь, в изоляторе. Сходите в поликлинику, заберете карточки и принесете нам.
   – А мне дадут? – с явным нежеланием путешествовать по поликлиникам и таскаться сюда спросила мамаша.
   – Вам дадут. Скажите, что дети в детском доме, и нам нужны эти карточки. Должны дать.
   – Ой. Мне так тяжело ходить по лестницам. А вы сами не можете их взять? – с глазами, полными наивности, спросила беременная и демонстративно схватилась за бок.
   – Нам не дадут. Ведь вы их мама. И официальный представитель.
   – Так вы скажите, что в детском доме работаете, – подсказывала выход из ситуации беременная.
   – Еще раз вам повторяю, – от избытка неприязни к этой даме, из-за которой заведующая опустилась в глазах директора, голос начинал дрожать, – вы – официальный опекун. Вам они обязаны дать эти карточки. А мы – никто. Вот если вас лишат родительских прав, тогда мы сможем забрать. А сейчас только вы.
   – Понятно, – безнадежно согласилась мамаша. – Только вот не знаю, когда заберу. Мне надо с жильем решать.
   – Это надо сделать завтра-послезавтра. Не позже. Понятно? – Заведующая уже начинала терять терпение.
   – Понятно, понятно.
   Многодетная мамаша поднялась со стула и, схватившись за бок, посмотрела в коридор.
   – А долго они будут здесь у вас жить? Здесь не очень уютно. А у вас три этажа в здании. Может, в другие комнаты переселите?
   – Нет, не долго. – «Она еще про уют беспокоится. Бомжиха. Нарожают кучу, как кошки, а потом не знают, куда спихнуть. Радуйся, что здесь будут дети ночевать, а не на вокзале». Да, вслух такое не скажешь.
   – Если уже все, можно я к детям пойду?
   – Подождите. Вы вот здесь должны еще расписаться, – протянула ручку заведующая. – И еще. Они чем-то болеют? Вши, чесотка, ветрянка была? Гепатита, ВИЧа нет?
   – Нет у них ничего такого, – почему-то вновь испугавшись, ответила мама. – Скажете тоже, ВИЧ.
   – Чем болели?
   – Да разным. Чаще простывали. Я уже и не упомню.
   «Ага. Скоро будешь детей по номерам называть, если еще столько же нарожаешь».
   – Ну, хорошо. Можете идти к детям. И про карточки не забудьте, – уже вслед прокричала заведующая.
   Зайдя в новое место жительство своих детей, будущая мать-героиня увидела большую комнату с семью койко-местами, двумя шкафами и столом. За столом восседала Софья, которая перебирала вещи из пакетов и заносила их наименования в специальный журнал. Скучающим на кроватях детям приходилось развлекать себя самим. Это были стандартные игры детворы, не имеющей под рукой игрушек, то есть безобидные толчки и кривляния. Осмотрев бегло помещение, и формально потрепав по волосам мальчишек, мама удалилась, сославшись, в очередной раз, на необходимость искать жилье.
   Дети, проводив маму взглядом, продолжили свои игрища, не обращая внимания на пристальный взор сверлящих глаз заведующей, которая, дождавшись ухода мамаши, решила навести тишину и порядок на своей территории.
   – Так. Ну-ка быстро замолчали и сели на одну кровать! – пронесся резкий начальствующий окрик заведующей в такой тональности, что даже Софья от неожиданности выронила из рук очередную вещь.
   Дети с закрытыми по команде ртами и с ужасом в глазах, прилипнув друг к другу, как это делают котята или щенята в минуты опасности, плюхнулись на кровать. Подошедшая заведующая величественно опустила свое тело на кровать напротив.
   – Смотрим мне в глаза и внимательно слушаем. – Взгляд удава на бандерлогов производил меньшее по силе и глубине проникновения в мозг разрушительного воздействие, чем взор этого человека. – Я два раза повторять не буду. Первое. Вести себя тихо. Не болтать. Второе. По моему отделению не шляться. Быть только в этой комнате и никуда не выходить. Понятно говорю?
   – Да, – донесся тихий детский голосок.
   – Сейчас по одному, не все сразу, пойдете к медсестре. Она вас взвесит и осмотрит. И чтобы тихо. Так. Первой пойдешь ты. Тебя как зовут?
   – Лариса, – прошептала жертва.
   – Пойдем со мной, Лариса. А твои братья будут сидеть тихо и не мешать тете Софии. Понятно? – вдалбливала в головы детей правила поведения заведующая. Мальчишки не посмели произнести ответ словами, и только дружно закивали головами.
   Оставив Ларису в медицинском кабинете, заведующая вернулась в свои апартаменты, предварительно заглянув в изолятор и зыркнув взглядом на почувствовавших свободу пацанов. Лариса же была измерена на весах и ростомере, полученные данные были занесены в заведенную карточку. При осмотре кожи рук лицо у медицинской сестры несколько изменилось. Почувствовав неладное, Лариса спрятала руки за спину.
   – Не прячь руки. Ирина Аркадьевна, подойдите сюда, пожалуйста, – призыв больше напоминал сирену по силе голоса и тону.
   Через доли секунды, несмотря на свой немалый вес, Ирина Аркадьевна стояла с выпученными на медсестру глазами, и шептала, стараясь сдержаться от крика:
   – Что случилось, Светлана Николаевна? Горим?
   – Почти что. Вот, посмотрите. – И, не без усилия, вывела руки Ларисы из-за ее спины. – Видите эти полосы и пятна?
   – Вижу, – с замиранием сердца произнесла заведующая, предчувствуя новый геморрой. – И что это?
   – Это чесотка, – произнесла приговор Светлана Николаевна. – А в волосах даже без лупы видны гниды и вши.
   – Вот блин. Я же ее спрашивала, есть ли у детей чесотка или вши. А она ответила, что нет.
   – Лариса, у тебя давно эти полосы на коже? – попыталась углубиться в историю совместной жизни девочки и насекомых медсестра.
   – Не знаю, – недовольно буркнула Лариса.
   – Она не знает! – тут же вспыхнула заведующая. – А кто знает, сколько ты с ними живешь? Вы вообще где до этого жили, – в бомжатнике или под теплотрассой? – не унималась Ирина Аркадьевна.
   Лариса обиженно отвернулась от всех и решила молчать, как партизан.
   – Ну, что будем делать, Ирина Аркадьевна?
   – Я же говорила директору, что не надо их принимать. Как чувствовала, что здесь что-то не то.
   – Это опасное заболевание. Будем в СЭС сообщать?
   – Вы с ума сошли, что ли? – не обращая внимания на разницу в возрасте, не в пользу заведующей, прошипела Ирина Аркадьевна. – Хотите, чтобы СЭС нас проверками достала? Сами справимся. Этих двоих тоже внимательно осмотрите. Наверняка, тоже вшивые. И обработайте их. Сейчас скажу Софье, чтобы она все их вещи в стирку отдала. А им дадим наши, обработанные.
   Ирину Аркадьевну распирало желание пойти и доложить об этом директору немедленно. Но тогда получилось бы, что она ткнет начальство лицом в плохо пахнущую субстанцию. А этого делать нельзя. Лучше, она завтра доложит об этом на планерке, и добавит, что благодаря ее героическим усилиям враг будет уничтожен без, обязательного в таких случаях, оповещения контролирующих органов. Конечно, есть вероятность, что в школе, где учились эти дети, могли заразиться и одноклассники. Но это их проблемы. Приемыши посидят недельку в изоляторе без школы, подлечатся, и вернутся в класс здоровыми. И никто на них не подумает. Да, лучше так и поступить. Даже на такой проблеме можно заработать себе очки.
   Придя к единому мнению в своей голове, и построив план своей речи на завтрашней утренней планерке, Ирина Аркадьевна дала распоряжение Софье по поводу вещей и отправилась дописывать отчет о приеме детей. Уже когда она сидела за столом, заведующую посетила мысль, требующая безотлагательного воплощения.
   – Светлана Николаевна, подойдите, – пронеслось по коридорам отделения. Как и всем начальникам, пусть даже самого первого и незначительного уровня, Ирине Аркадьевне было лень подниматься со стула. Да и зачем, если можно было крикнуть погромче, и подчиненный тут же появлялся перед тобой во всей красе и с открытым ртом.
   – Светлана Николаевна, надеюсь, вы поняли, что в журнал передачи дежурств не надо записывать о вашей находке? – полушепотом, и с нескрываемым давлением в голосе, произнесла заведующая.
   – Это понятно. Я в наш, синенький, журнал запишу, чтобы девочки знали. А в эти писать не буду.
   – Вот это правильно, – довольно откинулась на спинку стула Ирина Аркадьевна. – У пацанов что-то нашли?
   – Да. У одного то же самое. А у другого – только вши. Странно. Я маму мельком видела, но вроде приличная женщина, Не бомжиха, а детей так запустила.
   – Приличная, блин, – кипя от ярости, процедила сквозь зубы Ирина Аркадьевна. – Двойню ждет, шляется по квартирам. Детей рожает, а постоянного своего жилья нет.
   – Двойню? – Медсестра аж рот прикрыла рукой, показывая высшую степень удивления. – Это сколько у нее их будет?
   – Сколько? Шестеро.
   – Обалдеть. Тут одного еле на ноги поставишь, а у нее – шестеро. И без своего жилья. А работает она кем?
   – Говорила, что поваром на месторождениях.
   – Значит по вахтам. И дети целый месяц непонятно с кем и где.
   – Ага. Плодятся и размножаются. А потом только электорат из них и получается.
   – И не думает ни о чем, – глубокомысленно произнесла медсестра, удаляясь в свой кабинет.
   Да, такой парадокс отмечается в современном обществе. Чем ниже достаток в семье, тем больше вероятность рождения нескольких детей. И, конечно, наоборот. В семьях с достатком редко встретишь более одного – двух детей. Наверное, так проще делить наследство. И не надо думать, что дети отвлекают от заработка. Было бы желание. Наличие же такого количества «спиногрызов», как ласково называют своих чад многие родители, должно стимулировать родителей к поиску дополнительных источников дохода. Но, часто в таких семьях либо постоянный отец отсутствует, а сменные пьют горькую беспробудно. А еще чаще, в ячейке общества изначально отсутствует вообще какой-либо член мужского пола, способный взвалить на себя все тяготы поиска пропитания и решения коммунальных проблем. Но это уже надо обратиться к женщинам, которые так непродуманно себя ведут. Кстати, наша мамаша не могла, в силу развития своего интеллекта и врожденной наивности и влюбчивости, вести себя по-другому. Но это тема уже совсем другой книги.
   Итак, дети были помыты, обработаны и переодеты в вещи, оставленные кем-то из предыдущих посетителей этого отделения. В изоляторе им было очень скучно, а нескончаемая детская энергия требовала выхода. Все началось с небольшой возни, постепенно перерастая в набиравший децибелы шум, состоящий из громкого смеха, обрывков фраз, звуков шлепков и топота ног. Конечно, это не могло не взбесить заведующую, которая пыталась свести цифры в очередном, придуманном в департаменте, отчете.
   – Ты, быстро подошел ко мне! – крикнула Ирина Аркадьевна, неожиданно возникнув в дверном проеме. – Да ты. Не верти головой, – не вдаваясь в подробности имен детей, указала пальцем на одного из мальчишек заведующая. – Не умеешь себя тихо вести, будешь сидеть в коридоре на стуле. Один. Понял?
   – Это не я. Это Димка, – мальчик попытался переложить участь каторжанина на брата.
   – Не важно. Я видела тебя, – безапелляционно вынесла приговор заведующая, таща за руку несговорчивого шалуна, по пути подхватывая стул.
   – Вот, теперь это твое место. – Заведующая резко закинула мальчика на поставленный по центру коридора стул. – И чтобы тихо сидел. А то в темной комнате запру. А вы тоже тихо, а то и вас запру по темным комнатам, – уже для свободных произнесла предупреждение Ирина Аркадьевна, прикрывая поплотнее дверь изолятора.
   В таком возрасте у детей отсутствует логика, да и жизненный опыт размером с ноготок. Взрослый бы сразу подумал, откуда здесь столько бесхозных темных комнат, где можно в наказание за, все-таки, безобидные детские игры, пристроить троих детей. Но у детей на первом месте идет тон произнесенной фразы и акцент, сделанный на слове «темный». Поэтому, взрослым не составляет большого труда припугнуть ребенка чем-то непонятным, произнеся фразу как можно более зловеще. Причем, во фразе может звучать явная глупость. Например, что в холодильнике живет Дед Мороз, и он тебя заморозит, если ты часто и без дела будешь туда лазить.
   Назначенный главным шалуном, и отбывающий по этой статье наказание, мальчишка просидел спокойно ровно тридцать секунд, а затем стал активно изучать стены коридора. Сзади висел стенд с, ничего не значившими для детского ума, напечатанными приказами. По сторонам расходился коридор с пустыми стенами. Зато на стене напротив лобного места висел красочный плакат. Герои известного в определенной возрастной группе мультфильма призывали воспользоваться бесплатными телефонными звонками при возникновении любой конфликтной ситуации с взрослыми, будь то нарушение прав детей, или любая форма насилия со стороны взрослых и родителей. Плакат был местами с оторванными краями и дорисованными ручкой недостающими, по мнению воспитанников, элементами. Как странно, что в предшествующие капитализму и демократии времена таких плакатов не было. Были органы и способы воздействия на бездарных родителей и без участия детей. Были партия, месткомы, домкомы, адекватные участковые. Все были под ненавистным правозащитникам и борцам за личную свободу, «колпаком». Или, если по другому, человек нужен был государству, оно вкладывало в него деньги в виде бесплатного образования, медицины и т. д. и, естественно, требовало от него ответных вложений своих сил, талантов, времени. И те, кто соблюдал эти правила, были более или менее уверенны в своем завтрашнем дне. Ну а те, кто был против, и предавался чрезмерному возлиянию даров из садов Диониса, проходили лечение в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий), ныне запрещенном повсеместно, как омерзительное и позорное прошлое, оскверняющее свободу выбора личности на свое самоопределение. Кроме одной картофельной страны, где хоть как-то пытаются бороться с адептами этой старой религии. По поводу присмотра и воспитания детей есть очень действенные способы воздействия на родителей. Например, в некоторых странах Западной Европы за оставленного дома ребенка, не достигшего двенадцати лет, могут, в зависимости от злостности нарушения, наказать штрафом, или лишить родительских прав с отбыванием срока заключения в тюрьме. И это может случиться при непосредственном участии доброжелательных… соседей. И ничего зазорного в этом нет с точки зрения их общественной морали. У нас же нынешнее общество настолько прогнило, что самим детям предлагают решать эти проблемы самостоятельно. Мол, позвони, если ума хватит, или успеешь добежать до этого плаката, а уж мы, специально назначенные взрослые, обязательно накажем твоего обидчика. Ты только позвони. То есть, вся профилактика жестокого обращения с детьми в российском обществе заключается в сидении специально подготовленных психологов, социальных педагогов, юристов, конечно, за наш с вами счет, перед красным телефонным аппаратом с листком бумажки и ручкой, в надежде, что сегодня… никто не позвонит и дежурство пройдет спокойно. Также, у нас есть органы опеки, ведущие расследование и изъятие детей из неблагополучных семей. Приходят эти органы в семью, беседуют, составляют протокол и дают сроку родителям исправить неисправимое: найти работу, прибраться в квартире, перестать поклоняться зеленому змию. Естественно, в такие сроки, вне зависимости от их продолжения во временном исчислении, родители не укладываются. Впрочем, даже не стараются. И детей изымают из семей, перекладывая неразрешимые материальные проблемы этой неблагополучной семьи на плечи нас с вами. Ну а воспитанием займутся, опять же, специально подготовленные люди. И взрослые, избавившись от одного и более дармоедов, продолжают вести свободную жизнь. Конечно, с ними проводится разъяснительная работа, что их могут лишить родительских прав. И очень сильно их этим пугают, пытаясь воззвать к их гражданской ответственности. Но, особо продвинутые из этих маргиналов отлично понимают, что их дети за государственный счет будут одеты, обуты, накормлены, их проведут до окончания одиннадцатого класса или колледжа. И, в подарок на восемнадцатилетие от государства, ребенок получит отдельную жилплощадь. А во время пребывания в детском доме их чадо будет регулярно посещать своих предков, возможно, помогать по дому, выпивать с отцом по пиву, и даже оставаться ночевать. Беспрепятственно. Иначе, воспитанник детского дома, по совместительству все еще любящий родителей сын или дочь, тут же подойдут к этому плакату и позвонят добрым дядям и тетям. И тогда беспредельные работники приюта получат по любому, на их выбор, месту, за нарушение законных прав обездоленных детей. От тех же правозащитников, что и отправили этого ребенка на проживание в детский дом, тем самым спасая его от родителей-алкоголиков. И чувствуя, благодаря этому телефону, власть над всеми взрослыми, можно беспрепятственно требовать от них выполнения любых своих желаний и хотелок. А если что не так, то позвонить куда следует.

Все на баррикады

   Вряд ли директор снизошла бы со своего Олимпа для общения с теми, для кого она работает, и с кем обязана была поддерживать постоянную связь, являясь официальным опекуном, если бы не экстраординарное происшествие, случившееся в ночь со вторника на среду, и повергшее директора сначала в первобытный страх, затем в уныние и растерянность, вперемешку с желанием все бросить к чертовой матери и вернуться на прежнее рабочее место. Туда, где ее все любили, где не было столько ответственности, где над тобой стоял непосредственный начальник, который мог всегда помочь, прикрыть и подсказать. Тем более, если обращать внимание на непроверенные слухи, очень даже непосредственный и противоположного пола. Случившееся действительно было неординарным не потому, что оно выходило за все рамки приличия, к таким выгибонам воспитанников уже все привыкли. Это был демарш, запланированная и подготовленная акция протеста и устрашения, направленная против конкретного лица. Это была месть за неповиновение и, одновременно, попытка указать некоторым новоявленным на их место в детском доме, который принадлежал воспитанникам, и в котором надо незамедлительно и беспрекословно выполнять все требования и пожелания обездоленных сирот. По крайней мере, так думали Кондрат, Паша и Литва. Погреб тоже был уверен в этом, и мог тоже быть среди членов сопротивления, но его еще за день до этого забрала тетка помочь на даче со сбором урожая созревшей картошки. Пообещав привезти корнеплодов для будущих пикников, Погреб углубился в помощь сельскому хозяйству, и не смог непосредственно принять участие в этих событиях.
   Что же послужило причиной протестного поведения в учреждении, где даже сама директор была асом в психологии? Неужели нельзя было это все предотвратить, или же, хотя бы замять и не выносить на всеобщее обозрение? Ведь всегда можно договориться, прийти к компромиссу, или же, хотя бы «перебить стрелку», если ситуация на данный момент тупиковая, или нет времени возиться с этими назойливыми подростками. Возможно, даже скорее всего, наверняка, можно было хотя бы попытаться. Но… Впрочем, выводы делайте сами.
   Кондрат, Паша и Литва, юноши, которые в скором времени достигнут совершеннолетия, были самыми «светлыми» головами этого детского дома. Все они находились на домашнем обучении, то есть в школу не ходили и учебой не занимались. Вообще не притрагивались ни к учебникам, ни к тетрадям. Кондрата было отправили в колледж, по глубочайшей просьбе директора последней школы, где он обучался, и при содействии департамента образования. Но после первого семестра его, вместе с сопроводительными бумагами, отправили обратно, в детский дом, с припиской о количестве пропущенных занятий. А, так как государственные дети у нас обязаны были насыщаться знаниями, хотя бы на бумаге, вне зависимости от своих возможностей и желания, Кондрата пристроили в вечернюю школу, где он и числился. Двое же его приятелей числились на домашней, или, как сейчас по новому, экстернатной форме обучения в обычной массовой школе. Конечно, у вас возникает закономерный вопрос: «А как же они, с таким отношением к учебе, переходили из класса в класс, получали оценки и вот-вот должны были получить аттестаты об оконченном образовании?». Дело в том, что учителя, имевшие опыт работы с такими «трудными» детьми, легко и не задумываясь, переступая через все свои педагогические принципы, соглашались ставить им в журнал «тройки». Лишь бы не лицезреть этих «гениев» у себя на уроках, которые, при их присутствии в классе, превращались в дебаты о правах детей с использованием ненормативной лексики, швырянием стульев, угрозами разобраться где следует. Тех же преподавателей, которые не желали идти на поводу у шалопаев и пытались их усмирить во время уроков, вызывали к директору школы, и кратенько объясняли, что детей надо любить. И брошенных родителями и тех, кто проживает в семье. Но встречаться этим детям вовсе не обязательно. Поэтому, дети будут учиться в детском доме, приносить выполненные работы, контрольные и зачеты, а учитель, вне зависимости от качества работ, будет ставить как минимум, «три». А кто будет выполнять все эти задания? Как вы сами думаете? Правильно! Воспитатели. Правда, степень выполнения за воспитанника, или помощи в выполнении, как официально написано в должностной инструкции, домашнего задания сильно варьировалось в зависимости от статуса воспитанника, его отношений с предыдущим, самым любимым, директором, ну и, от его умственных способностей. За троицу воспитателям нечасто приходилось трудиться, ввиду того, что им и так ставили оценки. Другим воспитанникам приходилось вдалбливать часами материал, так как способности у них были, а вот желания учиться нет. Третья группа учащихся, по подсказке воспитателя и под его контролем, списывала готовые домашние задания с «решебников», якобы предназначенных для родителей с целью контроля за выполнением домашнего задания, но свободно продающихся и детям. Но были такие задания, решений которых не было в книгах, и тогда воспитатель сама готовила домашнее задание, а ученику оставалось только переписать своей рукой в тетрадь и показать на следующий день учителю. Сложнее всего обстояло дело с устными заданиями. Попытки заставить выучить хотя бы несколько строк стихотворения или параграфа всегда нарывались на яростное сопротивление и, чаще всего, такие задания засчитывались сданным рефератом. Написанным опять же воспитателем. Некоторые воспитатели пытались объяснить директору, что такой подход к обучению неправильный и дети вырастут не только безграмотными, но и привыкшими к паразитическому существованию, без каких либо навыков самообразования. На что сердобольная директор отвечала, что абсолютно с ними согласна и напоминала о должностных обязанностях, а также о том, что низкие оценки – это показатель некачественной работы воспитателя, и что за такую работу премия не полагается. Постучавшись головой в такую стену, реформаторы начинали покорно обновлять свои школьные знания.
   Так как школа и домашние задания отсутствовали в расписании жизни наших бунтарей, то время в сутках надо было куда-то девать. Обычно их день начинался с просыпания часов в одиннадцать-двенадцать. Продолжался конфликтами в столовой, где они требовали себе завтрак, причем приготовленный по их рецепту, а не эту бурду. Но, так как время было уже не для завтрака и еще не для приема обеда, то их пытались выставить за дверь. Но чаще давали что-то, оставшееся от завтрака, за что получали в благодарность отборную нецензурную брань и угрозы сварить в котле. Слегка подкрепившись, друзья отправлялись в свою комнату и занимались до обеда, а также и после него, весьма интеллектуальными делами. Играли в компьютерные игры. У них стоял свой компьютер, отличный сабвуфер, звуки из которого доносились до директорской и встречали посетителей на входе. Просьбы сделать звук тише, хотя бы после отбоя, отметались напоминаем о правах детей. Предложение воспитателей о поиске в правовых базах норм потребления электричества и допустимого уровня децибел в жилых помещениях привело замов и директора в уныние. Надо было найти простой и действенный способ. Тогда был приглашен мастер-электрик, который, методом научного тыка, то есть попеременным выключением-включением рубильников, нашел нужную кнопку, и электричество после отбоя перестало поступать в определенные комнаты. Воспитанникам же объяснили, что это сделано по предписанию пожарной службы во избежание короткого замыкания, неминуемо возникающее при перегрузке сети. Ночью стало значительно тише. Вечером же, когда надоедал комп, троица отправлялась погулять по городу, и частенько после таких прогулок возвращалась пьяной, но иногда без запаха алкоголя. Отсутствие характерного запаха наводило на определенные мысли, которые иногда доходили и до директорского уха. Но пользы от этого было мало и новому директору, уже по сложившейся традиции, о таком необычном явлении не докладывали. Книг они не читали, трудиться не собирались, свободного времени было много, приличное количество которого они тратили на компьютерные игры. Так же, много было и нерастраченной энергии. Ведь не зря же и детские врачи-психиатры, и светила педагогики рекомендуют полностью заполнять день ребенка, чтобы у него как можно меньше оставалось времени на безделье, чтобы он выплескивал всю свою энергию на тренировках или расходовал ее на создание шедевров в кружках. Ведь, когда ребенок ничем полезным не занят, он либо «уходит» в компьютер, либо пропадает на улице, в самом нехорошем понимании этого слова. Или начинает качать права при первой же попытке вернуть чадо на правильную жизненную дорожку. Так вот. Уверовав, с течением времени пребывания в детском доме, в свои законные права на все и вся, Паша, Кондрат и Литва, посовещавшись за ночными четырьмя литрами «яшки», решили разрулить свои взаимоотношения с новым директором, которая, по их глубочайшему убеждению, не с того начала свой трудовой путь в их детском доме. Да, именно в ИХ детском доме. На протяжении всего срока проживания в детском доме им вбивали в головы, что они, и только они, являются хозяевами этого дома. Не временными обитателями, по воле судьбы попавшими в это социальное общежитие, которое надо будет покинуть в определенный момент, а именно хозяевами. Это их дом, и они имеют полное право свободно чувствовать себя в нем. При этом, элементарных обязанностей по сохранению этого дома в целостности и соблюдению чистоты и порядка в нем им никто не привил. А зачем застилать за собой постель или убираться в комнате, если за тебя все это сделают помощники воспитателей, а то и сами воспитатели? У себя дома, оказывается, можно было в порыве праведного гнева по поводу того, что повар отказывается приготовить то, что хочется, а не то, что положено по меню, составленному диет-сестрой, обматерить взрослую женщину, годящуюся им в бабушки. А при невыполнении требования в незамедлительной выдаче новой одежды, можно было пробить кулаком дырку в двери кабинета, в ответ на просьбу подождать прихода заведующей складом. Это был и есть их дом. А все взрослые вокруг не более чем обслуживающий персонал. И они не имеют права ни кричать на тебя, ни, тем более, отвесить иногда заслуженный подзатыльник. Они должны работать и терпеть все неконтролируемые эмоциональные всплески воспитанников. Бедных, обделенных судьбой детей. Конечно, после каждого эксцесса прошлый директор приглашала провинившихся к себе в кабинет, где сначала стыдила шкодников. Но потом, выслушав причины таких поступков, отпускала с миром несчастных детей и вызывала к себе вторую сторону конфликта. Сотрудник, на чье «счастье» выпадало участвовать в такой ситуации, пытался объяснить свое поведение недопустимыми поступками воспитанников. Но, после длительной беседы о нелегкой судьбе этих несчастных детей, о том, что «мы обязаны помогать им, а не разжигать в них ненависть», уходил от директора с чувством унижения во второй раз. Ведь у некоторых воспитателей тоже есть дети. И даже родные дети, вне зависимости от силы бури своих эмоций, не позволяют себе хамить, бросаться тапками на замечание, материться в ответ на просьбы, являться домой пьяными и крушить мебель. Но почему этим, таким же, в принципе, детям это позволено? Может из-за плакатов с телефонами, развешенными не только на стенах коридоров, но и, специально для устрашения и усмирения нравоучительного пыла воспитателей, в комнатах проживания? И вот, с приходом нового директора, эта идиллия стала меняться. Воспитатели как-то не сразу, но заметно «оборзели»: стали более уверенно отказывать в некоторых просьбах, например, погладить рубашку, или немедленно выдать полотенце; запрещали, ссылаясь на приказ директора, находиться гостям не из числа воспитанников в комнатах. И вообще, стали как-то по-другому себя вести. Другие сотрудники тоже перестали им спускать нецензурные выражения и шутки. И, что самое странное, сотрудники стали жаловаться директору на поведение воспитанников, а директор, вместо того чтобы защищать детей, давала указания разобраться с зачинщиками конфликта. Это уже переходило все границы дозволенного. Далее такое терпеть было нельзя. Надо было идти напрямую к директору и напомнить ей еще раз о своей тяжелой судьбе и незыблемых правах ребенка, коими наделено всякое человеческое существо в возрасте до восемнадцати лет. Кстати, и про плакаты с телефонами горячей линии защитников прав ребенка. А, в случае невыполнения законных требований, было принято решение устроить акцию неповиновения. Громко звучит, да? Проще говоря, напиться и накуриться непотребной травы так, чтобы все запомнили, и передавали бы рассказы про этот день из уст в уста. Боялись ли они возможного наказания за свой проступок? Абсолютно нет. Во-первых, они уже неоднократно были в таком состоянии и никаких серьезных последствий не последовало. Как это инфантильно, по-детски, – напиться до беспамятства, думая, что навредишь этим не себе. Типа, не в твой мозг будет попадать шестидесятипроцентная вода и разрушать его. Не твои легкие будут впитывать зловоние и смрад. Эта месть похожа на какой-то замысловатый ритуал из магии. Только вот, в чем состоит польза для мага? Не знаю. Во-вторых, они знали, что ни воспитуткам, ни замам, ни директору не выгодно выносить сор из избы, во избежание наказания от вышестоящих органов и последующего лишения премий. Про такой возможный ход событий воспитанникам неоднократно говорила предыдущая директор, пытаясь достучаться до их милосердия, и не лишать ее и сотрудников возможности получать премии и поощрения. Каждый раз она вела беседу с этой троицей, сокрушаясь о том, что, а вдруг вам станет плохо и нам придется отвезти вас в больницу. Ведь из больницы информация поступит в полицию, а оттуда – в департамент. И все закрутится со страшной силой. Начнутся расспросы, объяснительные, докладные, проверки работы и документации. И ведь, обязательно найдут, за что лишить премии или, еще хуже, уволить. И кто тогда будет заботиться о вас, если меня не будет? Ведь с такими показателями работы по профилактике употребления алкоголя и наркотиков директору самое место на пенсии или в доме престарелых. И, опустив показушно-стыдливо головы, подростки каялись и зарекались. До следующего раза. В-третьих, была наивная вера в закон и справедливость. То есть, в возможность в любой момент воспользоваться могущественными телефонными номерами. На уровне детского дома они чувствовали полную безнаказанность. А что могут сделать с ними в качестве наказания, или, как бы это корректнее выразиться, воздействия, воспитатели? Ограничить право на прогулки или лишить обеда, как это было в постреволюционные годы? Не имеют права. Можно сломать дверь в столовую и, набрав себе еды, спокойно уйти через окно детской группы гулять. А если вовремя не вернуться, найдут сотрудники полиции. И уже им выложить истинные причины побега. Бьют и есть не дают. Принудить к общественным работам? Ага, щас. Постель не застелена, а вы про лопату и метлу. Заставить просидеть полчаса в комнатке, набитой нервными «старушенциями», и выслушивать всякий бред о вреде пьянства и нормах поведения в детском доме? Вот то единственное наказание, которое могло настигнуть любого детдомовца практически за любой проступок. Конечно, можно было потерять дружеские отношения с конкретным воспитателем. Но это ерунда. Пусть он боится, что в его смену теперь спать спокойно в ночное дежурство не получится.
   Расчет оказался катастрофически неверным. Новая директриса не боялась испортить показатели и статистику, выпустив информацию о происшествии за пределы ворот учреждения. У нее была отличная «крыша», которая, кстати, отправила на пенсию предыдущего директора, и кое-какие знакомства помимо. И, в отличие от предыдущего директора, которая строила свои взаимоотношения с подчиненными на материнских принципах, видя во всех сотрудниках неразумных детей, требующих направления и воспитания, нынешняя камрада видела в подчиненных лишь штатные единицы. И, по ее мнению, незаменимых работников не существует. А, следовательно, ими можно жертвовать, как пешками в шахматном этюде. Но как могли просчитать все это юные бунтари, даже если их непосредственные «надсмотрщики» не владели полной информацией и не могли хотя бы на шаг предсказать дальнейшее развитие событий и, тем самым, предостеречь их от такой крайности. А эти юноши действовали в соответствии с порывами своих эмоций, напролом и нагло. Им терять в этой жизни уже было мало что. Они уже потеряли, не по своей вине, самое дорогое, что может быть у человека – свою семью.
   Всю ночь трое будущих выпускников детского дома употребляли алкоголь и нарушали режим проживания, установленный в детском доме. Так сухо и кратко звучал доклад дежурного по режиму, бывшего сотрудника некоторых органов, принявшего смену у сменившегося с суток напарника. По рассказам же очевидцев это было что-то, доселе невиданное. Нагрузившись к одиннадцати часам перед полуночью всякой дрянью, юные дарования от оппозиции стали выползать из комнаты, слегка придерживаясь за стенку, и попутно отвешивая пендели пробегавшей мимо малышне. Обосновавшись на диванчиках в холле перед телевизором, разгульная братва включила музыкальный канал на всю громкость и стала активно подпевать звездам отечественного шоу-бизнеса. На просьбы воспитателя пройти в свою комнату, они отвечали просьбой пройти дальше и не мешать отдыхать у себя дома. В течение ночи были танцы возле телевизора, попытки привлечь в качестве груши для битья соседей по этажу, курение сигарет, не покидая диванчиков, а также, регулярные консультации по маршрутам следования, организованные тут же для недовольных. Количество употребленного «горючего» составило по шесть банок «яшки» на физиономию. И это только при подсчете пустых и искореженных емкостей, безбоязненно наваленных в туалете, и собранных поутру менеджером по чистоте. То есть, по три литра алкогольного коктейля на каждый, не развитый в полной мере, детский мозг. Но это без учета выпитого за пределами детского дома. Наши бунтари в течение ночи выходили покурить несколько раз. И, не спеша, возвращались через время, достаточное для выкуривания двух сигар. А что же сотрудники, ответственные за порядок и спокойствие? Старались применить старые методы, опробованные в таких ситуациях уже не раз. Дежурный по режиму, несмотря на просьбы дежурившего воспитателя на грани молитв, так и не вышел из «аквариума», аргументировав это словами: «И что вы предлагаете мне делать? Бить их что ли?». Никаких действий не предпринимал и дежуривший чоповец, даже когда троица требовала открыть входные двери, чтобы «дыхнуть воздуха». Просто открывал двери и старался не обращать внимания на колкости и эпитеты, несущиеся из пьяных уст обездоленных. Конечно, на смене была не одна воспитатель. Но остальные коллеги лишь охали, и предпочитали присматривать за своими подопечными, а не вмешиваться в то, за что им не заплатят. И вот, бедная, и непонятно за что наказанная таким поведением воспитанников именно на ее смене, воспитатель, как могла, успокаивала детишек, пытаясь их угомонить разговорами, обсуждением и сбором жалоб на нового директора. Вся эта суета продолжалась до семи утра, когда, уже уставшие от веселья, воспитанники начали потихоньку трезветь и зевать. Только тогда воспитатель, закрывшись в воспитательской и обняв гудящую от перенапряжения голову трясущимися руками, позволила себе пустить единственную слезу обиды и усталости. За что? Она была той из немногих, кто находил нужные слова и аргументы договориться с любым воспитанником в этом отделении. И ее слушались. И уважали. А тут такое. Но ныть, и дальше жалеть себя, не было времени. Троица легла спать, а вот остальных надо было поднимать в школу. Будильники они себе на сотовые ставили только на новый год.
   Причины такого поведения Паши, Кондрата и Литвы директор, неожиданно для экстренно собранных сотрудников, назвала сама:
   – Они приходили ко мне накануне. Сначала обвиняли меня, что не могли ко мне попасть. Видите ли, я обязана была их принять срочно и немедленно. Затем начались претензии по работе моих сотрудников. То есть, вас, уважаемые коллеги, – директор сделала паузу и обвела присутствующих взглядом. Сотрудники, кто как мог, избегал прямого контакта с глазами директора. Кто-то усиленно делал вид, что записывает. Кто-то просто игрался ручкой. Большинство же сидело опустив голову и подставляя шею для намыливания. Нельзя было сказать, что эти ответственные лица сильно переживали за случившееся. Во-первых, они привыкли, что основная головомойка за всякие происшествия падала на директора. Во-вторых, они радовались тому, что дети устроили этот «праздник». Может, теперь молодая и горячая поймет, что к людям нужен индивидуальный подход, а не топорно-менеджерский.
   – А чем их не устраивает наша работа? – решила выделиться из толпы заведующая приемным отделением.
   – Ну, к вам конкретно у них претензий нет. – Директор поняла эту наглую смелость. Какие претензии могут быть к человеку, с которым они не общаются? Хитро. Хотя, больше глупо. Потому, что… – А вот к вашим медсестрам – хоть отбавляй. Они много чего мне наговорили. И про столовую, и про склад. И про свою судьбу. И еще много чего. Они думали, я растаю и полезу обниматься, а также кинусь выполнять все их требования. – Директор пронзила взглядом Ирину Аркадьевну. – Все это мы уже проходили. У них не самая тяжелая судьба на этом свете.
   Директор встала и зашагала за спинами собравшихся. Головы втянулись в плечи. Королева была явно не в духе, и чувствовала не только горечь поражения, но и полное неведение своих дальнейших действий.
   – Ну и что все молчат? – чуть ли не взорвалась директор. – Зачем мне замы, если не могут помочь? Заведующая отделением! Вы уже разговаривали с этими воспитанниками?
   Началось. Надо выкручиваться. Халявы не будет.
   – Так они спят. Я три раза к ним заходила. Даже начинала с ними говорить. Ноль эмоций, – пыталась вяло сопротивляться заведующая провинившегося отделения.
   – Спят, значит. Ну, хорошо. – Директор остановилась во главе стола и уперлась в него руками. – Слушаю вас, коллеги. В детском доме произошло ЧП, а вы сидите здесь и прячете глаза от меня. Что на эту минуту сделано?
   Все. Можно было идти самим в туалет и, покурив напоследок, проститься с жизнью и самостоятельно, пока не вынесли приговор, закончить ее. Самым страшным на службе для подчиненного был этот вопрос. Особенно, когда ничего не сделано, и делаться ничего не собиралось, до получения ц.у. Так было всегда. Ибо, некоторые умники очень получали по шапке от предыдущего начальства за проявление инициативы в своих поступках. А новое начальство, оказывается, не хотело утруждать себя решением всех проблем, а только требовало исполнения и отличных результатов.
   – Ответа я не дождусь. Так. Ирина Анатольевна. – Директор выбрала жертву из сидящих рядом с ней. – Вы у нас, кажется, психологами заведуете. Ваши сотрудники с ними работали хоть раз? А сейчас что вы намерены делать?
   – За этой группой закреплен психолог. Но она сейчас на больничном.
   – А до больничного? Она вообще занималась с этими воспитанниками?
   – До больничного у нее была аспирантура. А так, конечно занималась. И индивидуально, и в группе. Она мне в отчетах постоянно это указывала.
   – Учится, значит. Ученым будет. А воспитанники брошены! Ладно, я с этим еще разберусь, – вынесла предварительный приговор директор.
   Первая голова плавно опустилась в корзину. Чей черед следующий?
   – Заведующая отделением, – в порыве гнева директор постоянно называла подчиненных не по имени и отчеству, а по занимаемой должности. То ли она хотела подчеркнуть важность своих слов, то ли эмоции выбивали эту информацию, – вы собрали объяснительные с дежурной смены?
   – Нет еще.
   – Как, еще? Время уже почти десять. И с чем мне ехать в департамент, если вызовут?
   – Сейчас обзвоню их, приедут и напишут.
   – Так они что, домой уехали? – Глаза директора метали молнии. – Такое ЧП, а они домой и спать?
   – Ну, их рабочее время закончилось. И, надо же людям отдохнуть, – пыталась защитить сотрудников заместитель директора, не привыкшая ставить работу выше подчиненных.
   – Так, уважаемые адвокаты. В течение часа у меня на столе должны лежать объяснительные всех, кто был вчера на смене. Всех. Я понятно говорю?
   – И тех, кто не относится к этому отделению? – наивно уточнила зам.
   – Всех, Мария Федоровна. А также, с заведующей отделением и ее руководителя. На всякий случай, чтобы избежать вопросов и отговорок. С нашей охраны тоже взять объяснительные. И, если меня вдруг не будет в здании, всем ждать моего возвращения. Я с каждым переговорю лично. Теперь понятно?
   Дружные кивки означали покорное согласие.
   – Ирина Анатольевна, с вас докладная о работе с этим отделением и план мероприятий в связи с произошедшим. Всё. Все свободны.
   Директор первая покинула собрание и, закрыв плотно за собой дверь, засела у себя в кабинете, яростно давя на кнопки телефона и пытаясь с кем-то связаться. Для нее это в данный момент наиглавнейшее дело. Это поняли все заглядывавшие и пытавшиеся узнать правильные формулировки для объяснительных. При этом, зоркими глазами посетителей было замечено, что на столе у директора не лежало никаких бумаг, а руки были заняты телефоном. Но взгляд на вопрошавшего был такой, что становилось настолько не по себе, что на вопрос: «Что вам?» звучало только мычание. Итак, директор, оставив все дела, разминала пальцы клавиатурой телефона.
   А что же обиженные и восставшие? Наша несвятая троица во время всего этого кипиша мирно посапывая, дрыхла в своих комнатах. Директор неоднократно отправляла своего зама осведомиться, не желают ли они проснуться и поговорить о вчерашнем. На что та приносила один и тот же ответ: «Нет! Дай поспать!». Через час таких переговоров терпение директора лопнуло, и она сама явилась в апартаменты оппозиции.
   – Так. Уважаемые воспитанники! – еле сдерживаясь от того, чтобы немедленно кинуться и надавать этим молокососам, начала директор. – Я не поняла. Почему вы до сих пор в кроватях? Уже полдвенадцатого. Что, учиться не пора?
   Привыкшие к таким методам побудки, да не отчий дом, воспитанники даже не отвернулись к стенке, продолжая выражать на лице полную покорность богу сна.
   – Я что, тихо говорю? – Директор стояла, широко расставив ноги и обхватив себя руками. Типична поза беззащитного и крайне неуверенного в себе человека. И снова ноль реакции на ее слова. – Ну, хорошо. Не хотите разговаривать по-хорошему – будет по-плохому. Трусы.
   Последнее слово было брошено уже на выходе, и должно было сильно задеть, якобы, спящих и заставить их встать. Если бы Кондрат одновременно с последним директорским словом не применил бы проверенный способ разрядить обстановку, и показать свое отношение к словам оратора, то есть пустил «голубка», чем смазал весь эффект. Легкий смешок пробежал по комнате.
   – Ну, че? Я же говорил вам, что мы ее достанем? – Паша довольно потянулся. – Она еще прощение у нас будет вымаливать, коза.
   – Ой, пацаны, чую, что мы переборщили. – Кондрат, как всегда, решился идти сдаваться. – Будет нам за это.
   – Хватит очко обеими руками держать. – Литва и сам понимал, что они начудили, но авторитет надо было держать. – Забодал ты. Вчера громче всех орал, а сегодня очкуешь. Нормально все будет. Она сейчас побегает, злость малость выветрится, и мы к ней на стрелку сходим. Паша, у нас есть чем поправиться?
   – А то. Всегда есть. – Паша достал из-под кровати три банки «яшки». – Держи. На, Кондрат, взбодрись. И хватит ныть, в натуре. Дело сделано. Дальше только вперед!
   Подправив уставшее здоровье, довольные бунтовщики нежились в кроватях. Даже Кондрат стал больше шутить, чем ныть. Периодически к ним в комнату просачивалась голова зам. директора, и тогда приходилось замирать, изображая сон. Голова исчезала, и можно было дальше философствовать на тему удавшейся мести.
   Лишенные законного сна, сотрудники, под зорким контролем в кабинете зам. директора, строчили однообразные объяснительные. На лицах выступала испарина, собиравшаяся в реки пота и проявляющаяся мелкими озерами на исписанных корявым почерком листках. Руки дрожали от понимания всей ответственности, и представления последствий минувшей ночи. Вот именно на уровне воспитателей, дежурных по режиму, заведующих эта форма общения с начальством вызывала, в отличие от воспитанников, такой душевный трепет и страх, что некоторые забывали не только как пишутся слова, но и расстановки слов в предложениях для сложения их в более или менее читаемый текст. Получив кипу истерзанных почерком листков, директор углубилась в ознакомление с творчеством своих подчиненных, продолжая с надеждой поглядывать на телефон. Положение было ужасное. Помогать ей в учреждении явно никто не собирался. Проходя по коридору, директор спиной ощущала высунутый ей в след язык. Ну, ничего. Она дождется спасительного звонка. Ей подскажут, ее не бросят. И тогда она развернется по полной. И зачем она согласилась быть директором детского дома? Конечно, чтобы двигаться дальше, нужен опыт руководящей работы. Но этот детский дом – это что-то. Она надеялась, что будет заниматься только административной работой. Ей так и обещали. А тут такие проблемы. Несомненно, ее использовали, чтобы сместить предыдущего директора. Основателя этого детского дома, чей авторитет уже надоел сменившемуся руководству. Но вытерпеть два года этой каторги до следующей ступени будет явно нелегко.
   С явным выражением скорби и печали на лице заставали директора периодически подсматривающие в дверную щель любопытные глаза сотрудников. Но после, судя по изменившемуся выражению лица, долгожданного телефонного звонка, ее настроение несколько улучшилось, и директор, никого не предупредив о своем отъезде, как часто бывало, уехала в неизвестном направлении, оставив сотрудников в растерянности и полном недоумении.
   Что делать, как себя дальше вести с бунтарями, никто не знал. Троица же, практически сразу после отъезда директора, решила, что пора бы продолжить вчерашний разговор и, надев спортивные костюмы и шлепанцы для разборок, направилась в приемную. Но, к сожалению, директора уже не было. Несколько раз оппозиционеры приходили к кабинету, но всякий раз натыкались только на секретаря.
   – Да она офигела! – потеряв терпение, Паша начал махать руками. – В рабочее время где-то шарится. Если она не приедет, я опять напьюсь, – предупредил он секретаря.
   – Нас трусами обзывала, а сама в кусты слиняла, – прорифмовал Кондрат.
   – Ладно, пошли в комнату, – отвел войска Литва, сплюнув в стоявшую на выходе из приемной вазу неизвестного назначения.
   Директор вернулась к концу рабочего дня, и срочно вызвала к себе зама. В директорском кабинете была еще одна особа, перед которой даже директора богоугодных заведений города пытались появляться как можно реже. Получив ценные указания, зам пронеслась ветром по отделениям, донеся волю директора никому не покидать свои рабочие места. Конечно, кроме бухгалтерии, кадровиков и прочих, не причастных к воспитательному процессу. Инну это несколько насторожило. Ведь был уже вечер, и что это администрация задумала на ночь глядя?
   Гостья, с семенящей позади директором, проследовала в апартаменты оппозиционеров. Троица лежала на кроватях и была неприятно удивлена приходу столь необычного гостья в сопровождении директора.
   – Добрый день. Вы знаете, кто я. И вас я отлично знаю. Пойдемте со мной. Надо поговорить, – без лишних предисловий начала гостья.
   – Мы не хотим, – ответил за всех Литва, предчувствуя подвох.
   – А почему ты за всех отвечаешь? – не сдержала себя директор.
   – За меня он правильно ответил, – поддержал Паша.
   – И за меня, – не с такой твердой уверенностью согласился Кондрат.
   – Вы сами понимаете свой поступок, и какие могут быть последствия? – вопрошала гостья.
   – А че такого мы сделали? – удивленно спросил Кондрат.
   – Вы считаете, что ничего страшного не произошло? То есть то, что вы вчера напились, всю ночь орали песни, мешали спать другим детям, матерились на воспитателей – это нормально? – опять влезла директор. За что получила пронзительный взгляд от своей спутницы, и вынуждена была опустить глаза.
   – Кто напился? Мы не пили, – округлив глаза от наигранного удивления, ответил Паша.
   – Воспитатель и дежурный по режиму нам сообщили, что от вас исходил запах алкоголя. Вас же еще и медик осматривала, правда Наталья Иннокентьевна?
   – Да, Елизавета Петровна. Они и ее послали подальше, – поддержала обвинения директор.
   – А че она пристала! Дыхни, дыхни. Пусть сама дышит, – возмутился Кондрат.
   – А воспитатака, значит, на нас настучала. Ладно, – отвернувшись к Паше, прошипел Литва.
   – Что вы там «ладнаете»? Отвечайте! Сколько и чего вы пили? – еле сдерживаясь от перехода на крик, спросила Елизавета Петровна.
   – Мы не пили. А кто что вам говорит – это их проблемы. Вы что, нам экспертизу проводили? – Паша уставился на директора.
   – Да от вас до сих пор алкоголем несет! – заметила директор. – Вся комната провоняла. А банки из-под коктейля с утра выносили из вашего туалета?
   – Это не наши. Нам подбросили, – съязвил Литва.
   – Не ваши, значит. В общем так. Разговаривать вы нормально не хотите. Значит, сейчас поедете на экспертизу в психиатрическую больницу.
   – Никуда я не поеду. А насильно вы не имеете права. Запрещено законом, – сообщил Паша, знаток юриспруденции.
   – О правах своих заговорили. Хорошо. – Елизавета Петровна развернулась к выходу. – Пойдемте Наталья Иннокентьевна.
   Не получив желаемого, директор со своей спутницей вернулись на исходную позицию и стали держать совет, как быть дальше в такой ситуации.
   Бунтари же были рады столь неожиданной, и довольно легкой победе не только над директором, но и над ее начальницей.
   – Прикинь, как мы их сделали! – радовался Кондрат. – Ушли, жопами виляя.
   – Да. Интересно, что они пошли придумывать? – Паша посмотрел на Литву.
   – Да ничего они не придумают. Сейчас она вставит директору за плохую работу и свалит. А директор соберет всех воспитуток и им вставит. И все разойдутся. – Литва лениво потянулся на кровати.
   – А наша воспитутка – стукачка, не держится у нее язык, – задумчиво произнес Паша. Надо бы ей отомстить.
   – Надо, – согласился Кондрат. – Ладно. Ай да, в контру резаться. – И первым уселся перед компьютером.
   Тем временем, директор внимательно вслушивалась в телефонный разговор своей начальницы.
   – Да. Хорошо. Мы будем ждать. – Елизавета Петровна положила сотовый на стол. – Ну вот. Они подъедут. Надо подождать, когда они освободятся.
   – Мы не сильно перебарщиваем? – несколько испуганно поинтересовалась директор.
   – Ты пойми. Если сейчас дать слабинку, тебе на шею сядут все. И не только воспитанники, но и подчиненные. Твоя предшественница всех распустила, а тебе надо именно сейчас показать зубы. И не беспокойся о последствиях. Я ведь с тобой.
   Наталья Иннокентьевна отвела глаза и тяжело вздохнула. Она и сама понимала, что такое нельзя спускать. Просто, она была неопытна, несмотря на свои сорок с небольшим лет жизни, в таких вещах. На прошлой работе дети приезжали только в светлое время суток и из других учреждений. И, если появлялся непослушный бунтарь, его просто не принимали на следующий день. А тут они под ее ответственностью, и отправить их было некуда. Это учреждение их последнее пристанище. Перед тюрьмой.
   Через час питья кофе с чаем и решения проблем помимо ночного бунта, у Елизаветы Петровны веселый рингтон сообщил о входящем звонке.
   – Да, мы спускаемся. Заходите в здание. – Елизавета Петровна посмотрела на директора детского дома. – Они приехали. Пошли. Не волнуйся. Говорить буду я.
   Спустившись в холл, они встретили троих в гражданской одежде, которая, впрочем, не могла скрыть истинную сущность пришедших. То ли кирпичеподобные лица с короткими стрижками, то ли постоянный напряженный, обыскивающий и проникающий в задний карман взгляд, выдавал в этих людях сотрудников непонятно каких, ну уж точно не социальных, органов. Поднявшись в кабинет директора, Елизавета Петровна вкратце объяснила сложившуюся ситуацию и попросила помочь.
   – Хорошо, – сказал самый выпуклый, и направился к двери. – Вы проводите нас в их комнату.
   – Да, да, конечно. – Директор воодушевленная конкретными действиями от таких, пусть и некрасивых, но, сразу видно, сильных и уверенных в себе мужчин, первая побежала по коридору.
   Кондрат, Литва и Паша сидели на своих кроватях и, как это бывало по вечерам, обсуждали планы на ночь.
   – Ну что, опять бухнем? – предложил Кондрат.
   – А, неохота. И деньги лень искать, – потянулся Паша.
   – А у меня уровень не пройден. – Литва повернулся к Кондрату. – Ты же обещал мне помочь, забыл?
   – Нет. Пошли, покурим и начнем. – Кондрат полез в карман за сигаретами.
   Но покурить им не удалось. На последнем слоге Кондрата в комнату вбежала директор с сопровождающими лицами.
   – Вот они, – указала Наталья Иннокентьевна на воспитанников.
   – Встать! – резко приказал выпуклый.
   – А вы кто? – опешил Паша.
   – Девушка, выйдите, – обратился выпуклый к директору, – и дверь закройте.
   Наталья Иннокентьевна только в коридоре пришла в себя:
   – Девушка? Я, вообще-то, здесь директор, – обиженно прошептала она в закрытую дверь.
   – Не обращай внимания. У них работа такая. – Елизавета Петровна за локоть отвела обиженного директора в ее кабинет.
   Что происходило в это время в комнате, можно было узнать только из рассказов самих участников аудиенции. На очередной отказ выполнить приказ выпуклого, Паша, неожиданно, оказался на полу лицом вниз и чувствовал, что скоро сможет из-за спины почесать себе затылок левой рукой. Кондрат, пытавшийся заявить о своих правах, лежал на полу, на спине, удерживаемый коленом, и мечтавший не задохнуться под тяжестью профессионального тела. Литва, кувыркнувшись через голову, печально отдыхал на своей кровати под тяжестью человека, несшего закон в народ. Получив по паре оплеух, беззвучно мастерских, бунтари старались дышать как можно реже.
   – Ну. Кто вчера пил? Отвечать! – Выпуклый был явно старше всех по званию.
   – Да никто не пил. Что вы гоните! Кто вы такие? – Паша так и не понял, кто к нему пришел в столь не ранний час в гости.
   – А ты не понял? Хорошо. Сейчас объясню. – Удар в область промежности странным образом отразился на функции глаз. Из них хлынули слезы.
   – Больно! – закричал Паша.
   – Заткнись, сопляк. – Шикарный подзатыльник должен был усмирить крикуна.
   – Сам заткнись. Слезь с меня, кабан, – Паша продолжал общаться на повышенных тонах, пытаясь ерзаньем скинуть крепыша.
   – Так. Ладно. – Выпуклый немного ослабил захват. – Тут дело не пойдет. Присмотрите за ними, – обратился он к соратникам, – я сейчас приду.
   Выпуклый, отбросив Пашу в угол, вышел из комнаты. Оставшиеся сотрудники таинственного ведомства отпустили захваты и встали друг напротив друга, возле выхода и около окна.
   – Вы че, козлы, не поняли, кто к вам приехал? – обратился к детям длинный. – Почему так разговариваете?
   – Ни фига себе! – Паша поправил прическу. – Приперлись, не представились, избили. Как мы должны разговаривать?
   – А не хер разговаривать! – Длинный угрожающе наклонился над Пашей. – Тебе, бычара, вопрос задали. Вот и отвечай.
   – И вас никто не избивал, – разъяснил маленький.
   Только сейчас троица, немного придя в себя, рассмотрела визитеров. Длинный был в кожаной куртке, и что-то постоянно поправлял слева под рукой. Его лицо, покрытое глубокими кратерами от оспин, вызывало не только отвращение, но и страх. Маленький был одет в камуфляж, и перетянут широким ремнем от портупеи. Глаза его с ненавистью сверлили бунтарей.
   Выпуклый, вернувшись через минуту, осмотрел комнату, мимолетно порылся в вещах, приказал троице одеваться.
   – Зачем? – предчувствуя продолжение беседы, дрожащим голосом спросил Кондрат.
   – Сейчас поедем в отдел. И там поговорим, – выпуклый наклонился к уху Кондрата. – Без свидетелей.
   Звуковая волна, достигнув уха Кондрата, неожиданно материализовалась в мурашки, которые астрально распространились на соучастников ночного пиршества.
   – Может, не стоит? – Литва понял, что надо договариваться, иначе. – Мы все поняли. И больше не будем.
   – Детский сад, сосунковая группа. – Выпуклому стало противно. – «Мы больше не будем». Может вам бутылочку с молочком дать? Собирайтесь!
   – Я не поеду, – прошипел Паша.
   – Надо будет, потащим, – выпуклый ожидал такого ответа.
   – Тогда я буду жаловаться в прокуратуру, – не смотря в глаза, опрометчиво пригрозил Паша.
   – Это если доживешь до завтра. – Длинный потянулся рукой в левую подмышку.
   – Не стоит, – остановил его выпуклый. – В прокуратуру жаловаться собрался? А вы не боитесь, что сейчас сюда наркоконтроль приедет, и неожиданно найдет у вас «чай» незаваренный или сахарную пудру?
   Тут и до Паши дошло, что надо начинать ползать на коленях и просить пощады. Пока не нашли «чай». А он, как раз, в пакетике у него в носках прятался.
   – Я все понял, – как можно жалостнее выдавил из себя Паша, и наигранно посмотрел в глаза выпуклому.
   – И я, – тут же, боясь пропустить раздачу индульгенций, поторопился встрять Кондрат.
   – Поняли, значит. И что вы поняли?
   – Все. – Литва преданно посмотрел на выпуклого. – Тупанули мы вчера.
   – Ага. Хотите сотрудничать? – топорно спросил выпуклый. – Тогда начнем с начала. Вы вчера употребляли спиртные напитки?
   – Да, – за всех ответил Кондрат. Литва и Паша злобно посмотрели на него. – А че?
   – Где покупали? – продолжал допрос выпуклый.
   – В магазине напротив, – Паша тоже решил сотрудничать.
   – Сколько выпили?
   – По две банки «яшки», – пытался смягчить впечатление Литва.
   – Врешь. – Острый взгляд выпуклого пронзил мозг Литвы.
   – Это сначала, – быстро исправился Литва, – потом еще по четыре.
   – Уже лучше. Наркота была?
   – Нет, что вы. Мы эту гадость не употребляем. – Наивный взор Кондрата вызвал улыбку на лице выпуклого:
   – Врешь, конечно. Ну ладно. И последний вопрос. Зачем вы это все устроили?
   – Да просто деньги были. Ну и переборщили. – Литва преданно посмотрел в глаза выпуклого, но не выдержал его взгляда, и отвел глаза.
   – А мне сказали, что вы решили устроить войну с директором? – Выпуклый придвинул стул к Литве. – Я так понимаю, ты здесь заводила?
   – Какая война? Мне в этом году выпускаться. Пусть делает, что хочет. Мне вообще на нее пофиг, – Литва старался говорить искренне.
   – Ну, смотрите. – Выпуклый обвел взглядом троицу. – Вы, надеюсь, уже поняли, что эту войну вы проиграете при любом раскладе.
   – Да не воевали мы с ней, – не поднимая головы, пролепетал Кондрат.
   – Теперь слушаем меня внимательно, – выпуклый состроил нравоучительное лицо и понизил голос до зловещего шепота. – Я дважды не повторяю. Если еще раз вы себе позволите нечто подобное – я приеду за вами. Если ко мне опять обратятся из-за вашего поведения, вы просто разговорами, как сегодня, не отделаетесь. Если вы мне не верите, выпейте, и проверьте на своей шкуре. Я понятно говорю?
   Слова пробивали себе дорогу до самого последнего нейрона в голове, и лишали дара речи.
   – Не слышу ответа!
   – Да, – по очереди прошептали несостоявшиеся декабристы.
   – Замечательно.
   Выпуклый посмотрел на часы, и кивком пригласил своих спутников к выходу.
   – Вот все, что нам наговорили сейчас, вы расскажете сотрудникам полиции. – Выпуклый наклонился вперед. – Они скоро приедут. И не дай Бог, хоть слово не совпадет в протоколе с вашими рассказами мне. Я вернусь и заберу вас с собой. Поняли?
   Поникшие головы синхронно кивнули в знак согласия.
   – Ну вот и ладненько. – Выпуклый поднялся со стула. – Идите в машину, а я к директору загляну, – отдал он приказание длинному и маленькому.
   Оставшись одни, троица дала волю чувствам.
   – Это пи…ц, – Кондрат, обхватив голову руками, неожиданно для себя пустил слезу.
   – Да, попали, – согласился Литва.
   – А, херня. Главное, не увезли никуда. – Паша пытался казаться бодрым, но страх выдавали трясущиеся руки. – Правда, сейчас эта приедет, будет мозги рвать на части своими объяснительными.
   – И есть их, – пытался шутить Кондрат сквозь слезу.
   – Глазки вытри, а то девки сейчас придут, а ты весь в слезах и соплях. – Паша кинул полотенце Кондрату, а сам пошел в туалет.
   – А ты, я смотрю, обосрался от страха, – Кондрат решил тоже подколоть Пашу.
   – Заткнись, пока не получил, – Литва решил закончить подколки. – Что дальше делать будем? Это нельзя так оставлять.
   – Ты уже соскучился по этим мордоворотам? Хочешь опять встретиться? Так, может, успеешь еще догнать их, – Кондрат еле сдерживался. Ему хотелось на ком-нибудь оторваться. Но Литва явно не подходил для этой роли.
   – Зассал уже. – Паша, вернувшись из туалета, кинул в Кондрата рулон туалетной бумаги. – Утрись, ссыкло. Да, слабая у тебя кишка. Надо теперь по-умному себя вести.
   – Да, теперь пора бы. – Кондрат перекинул туалетную бумагу Литве.
   Через полчаса после отъезда незваных гостей, в детский дом прибыли сотрудники полиции, в сопровождении главной по делам несовершеннолетних. Пожурив дежурными фразами, она забрала троицу с собой в отдел полиции, где они писали объяснительные по поводу своего ночного разгула, и в течение длительного времени, до глубокой ночи, получали наставления о правилах поведения в стенах детского дома, вреде алкоголизма и необходимости уважения старших. Причем, со слов самих воспитанников, методы донесения информации до их сознания резко отличались от общепринятых и, тем более, от привычных школьных. Вернувшись из мест совсем не столь отдаленных, сотоварищи закрылись в своей комнате и залезли под одеяла. Они были, все-таки, детьми, несмотря на половую перезрелость. Кондрат иногда всхлипывал под одеялом, ругая для виду начавшийся неожиданно насморк, а про себя думая, что с ним будет дальше. Паша перебирал в голове возможные варианты мести, прикидывая, какие из них осуществимы и не требуют изобретения ядерной бомбы. Литва, обкусывая себе губы до крови, четко определил дальнейший план своих действий. Независимо от того, пойдут с ним до конца его подельники, или отсидятся в кустах.

Долгожданное собрание

   На стекле «аквариума» с медленно плавающими охранником и дежурным висело объявление: «Сегодня в 20–00 состоится собрание воспитанников детского дома при директоре. Явка воспитанников и сотрудников строго обязательна». По едкому замечанию дежурного по режиму, не хватало еще одного предложения: «В случае неявки – расстрел на месте». Приглашение на собрание больше напоминало приказ. И, если в отношении сотрудников это было приемлемо, несмотря на нерабочее время проведения, что тут же подметили особо меркантильные, не особо интересуясь причинами такого, неожиданного для нового директора, поступка, то для воспитанников такая формулировка явно не подходила. Объявление было вывешено уже далеко после обеда, то есть после приезда незваных гостей к бунтарской троице, и многие дети успели отпроситься гулять до отбоя, или же, переночевать у родственников. Да и не все сотрудники, имеющие отношение к воспитательному процессу, были оповещены, даже несмотря на старания заведующих отделениями дозвониться до каждого персонально.
   Ближе к назначенному времени в актовый зал начали стекаться приглашенные. Как обычно перед такими мероприятиями, в зале и в холле стояли шум и гам. Воспитатели практически силком загоняли воспитанников в зал, утверждая, что директор собирает всех по их же просьбе. Многие отрицали свою причастность к такому желанию и, испросившись в туалет, резонно аргументируя, что сидеть видимо придется долго, терялись в коридорах детского дома. Не особо шустрые вновь были пойманы и, слегка сопротивляясь, возвращены на свои места.
   Особо сознательные воспитанники заняли последние ряды и активно обсуждали ночной дебош и его последствия для зачинщиков. Взрослые обсуждали свои бытовые проблемы, связанные с не купленными продуктами для голодающих, по причине собрания, семей. К восьми часам те, кто успел первым прийти, сидели на стульях, остальные, – в основном сотрудники и воспитанники, не теряющие надежу избежать пустой траты времени, – расположились вдоль стен позади последнего ряда. На вопрос к заместителю директора, где же причина этого собрания, был получен ответ, что в пути и сейчас прибудет. Через десять минут сидения началось недовольное нытье не только среди детей. Воспитатели предлагали перенести собрание, «если уж так она занята». Но вот в двери показалось лицо директора, манившее пальцем своего зама. Дав ей какие-то ценные указания и отправив их исполнять, директор промаршировала на передний план.
   – Добрый вечер! Я немного задержалась, – без капли извинения и сожаления за задержку, начала директор. – Значит, начнем.
   – Давно пора, – понеслось с рядов, – а то загнали, как стадо баранов и сидим, ждем.
   – Кто-то недоволен чем-то? – выкрикнула директор в зал. – Вы сами хотели, как мне доносили, это собрание. Поэтому, будьте любезны сидеть тихо. Я буду говорить стоя, мне так удобнее.
   Поставив себя, таким образом, над присутствующими, директор приготовилась вдавливать в юные извилины ценную информацию,
   Инна стояла за стулом последнего ряда. Она специально выбрала такое место, где можно было слышать и директора, и комментарии воспитанников. Причем, самые откровенные. Вряд ли когда на последнем ряду будут сидеть почитатели власти.
   – Наше собрание построим по такому принципу: сначала я говорю то, что я хотела вам сказать, а затем, вы задаете мне свои вопросы. Понятно? – речь была построена таким образом, что акцент в предложении приходился на личные местоимения, относящиеся к директору. И, практически каждое слово сопровождалось каким-нибудь замысловатым движением рук, что, по мнению психологов, позволяет концентрировать внимание слушателей на говорящем. Однако чаще это производит обратный эффект. Слушатели отвлекаются на взмахи крыльев, начинают считать, сколько кругов описала левая и правая рука, или просто передразнивают махателя. Так было, по крайней мере, с воспитанниками.
   – Вчера ночью произошло неслыханное для любого детского учреждения, не поддающееся рациональной логике и нарушающее моральные принципы, происшествие. Трое известных вам воспитанников находились в учреждении в состоянии алкогольного опьянения и вели себя крайне безобразно. Все, что здесь происходило, вы знаете. И я повторять не буду. Я расскажу о последствиях такого поступка. Сегодня после обеда они были доставлены в отделение полиции для дачи объяснений своего неадекватного поведения. Кстати. Они бравадились тем, что в учреждении установлены камеры и их никто не посмеет тронуть. Так вот, в этот раз эти камеры сыграли с ними злую шутку. Видео с этих камер было переписано на флешку и передано сотрудникам полиции для приобщения к делу. На записи отлично видно, что они вытворяли в течение всей ночи, – директор сделала многозначительную паузу и обвела взглядом ряды слушателей. – По данному делу будет проведено расследование и, скорее всего, эти воспитанники понесут определенное наказание. И с этого дня по-другому не будет. Запомните это!
   Дети во время монолога сидели тихо, переваривая победоносную речь директора, и пытаясь представить, как такие перемены могут повлиять на большинство из них. Сотрудники же, наоборот, шушукались, как амбарные мыши, чувствуя грядущие перемены и вспоминая предыдущего директора, столь лояльного к детским шалостям.
   И, пока дети приходили в себя от услышанного, директор решила вбить им головы правила поведения, которые в большинстве случаев дальше папки воспитателя с инструкциями и приказами не распространялись. Это надо было делать именно сейчас, пока дети чувствовали директорскую силу, которая смогла укротить эту стайку «серых кардиналов».
   – Теперь еще раз хотелось бы напомнить вам правила поведения, принятые в детском доме. Во-первых, все, и вы, дети, и сотрудники, должны разуваться на первом этаже в холле, а не тащить грязь в свои комнаты.
   – Ага, щаз. Будем босиком по холодным ступенькам бегать. Не дождешься, – неслось до уха Инны.
   – Во-вторых, курить на территории детского дома запрещено! – Наталья Иннокентьевна отыскала взглядом злостных нарушителей этого правила, и специально для них внесла предложение. – За забором курите, где хотите. Но не на территории детского дома и, тем более, в самом учреждении. Я не собираюсь вас воспитывать и читать лекции о вреде курения. Вы и так об этом знаете. Но учтите, если я замечу, что кто-то курит там, где не положено, я приму очень строгие меры. Это касается и сотрудников.
   – Воспитутки сами в душевой курят, – неслышно для директора прошептал Рустам.
   – Заткнись, – прошипела воспитатель, рьяно наклонившись к уху Рустама. – Вот попросишь еще раз сигарету. Хрен я тебе дам, – и скрутила неоднозначную фигуру из пальцев.
   – И, в-третьих. Повторю еще раз. Я не собираюсь закрывать глаза на факты употребления алкоголя. Любой, кто будет замечен пьяным, будет отправлен на беседу в полицию.
   – А если я ходить не могу? – вызвал всеобщий хохот Рустам.
   – Значит, на скорой поедешь в дурдом. Где тебя будут лечить месяц, – четко обрисовала будущее Рустаму Наталья Иннокентьевна. – Надеюсь, вы меня поняли. Теперь хотелось бы от вас услышать вопросы или пожелания.
   Многие были подавлены услышанным. Да, жизнь перевернулась с ног на волосы. Теперь не забалуешь.
   – Можно я скажу? – Анжела подняла руку чуть выше головы.
   – Конечно, можно. – Директор, сложив руки на груди, и расставив пошире ноги, приготовилась отбивать атаки
   – Мы понимаем, что вам пока сложно привыкнуть к новой работе, – Анжела, как всегда без чувства субординации, но по-взрослому разумно, решила выступить сразу после директора. – Но, есть вопросы, которые можете решить только вы. Или, хотя бы, сказать свои подчиненным, чтобы они это сделали, когда они отправляют нас к вам. Многие ребята уже пытались к вам подойти, но вы или заняты, или уехали куда-то по своим делам. – Директор слушала эти «предъявы», смотря в упор на оратора, и сильнее скрещивая руки на груди. В глазах медленно нарастала ненависть к критику. – Я вот что предлагаю. Может, вам повесить бумажку возле своей двери с часами приема, когда вы точно будете на месте? Ведь так делают, например, мэры, губернаторы.
   – Бумажку с часами приема? Интересная мысль, – еле сдерживая в себе гнев, выдавила директор. – Надо подумать.
   – А че думать? Повесить бумажку, и все! – понеслось с задних рядов.
   – Я вижу, ты только поддакивать умеешь? Может, сам попробуешь что-то дельное предложить? – директор решила переключить внимание со слов «оппозиционерки» на местного клоуна, в расчете на то, что сейчас он засмущается, и предыдущая речь не останется в памяти детей. Но сделала это зря. Заочное психологическое образование мудрости не добавляет.
   – Могу предложить, – не оправдывая надежд директора, отозвался крикун.
   – Замечательно. Тогда вставай и иди сюда, – это предложение точно должно было его заставить замолчать.
   – Зачем идти? Я и отсюда могу, – вставая, произнес оратор. – Я хочу поддержать идею с расписанием вашего приема и предложить уволить поваров с кухни.
   – Точно! Молодец Рустам! Уволить их всех! – понеслось дружно по рядам.
   – А за что уволить? – не поняла такого переключения темы беседы директор.
   В зале нарастал гул и призывы всех уволить. Директор ждала, когда волна возмущений спадет, но она только нарастала.
   – Ну-ка тихо! Я говорю, – потушил зал Рустам. – За их готовку уволить! Почему у нас в меню так мало мяса? Почему каждый день нам лук суют? Девать его некуда? Почему мы третью неделю капусту едим?
   – Мясо хотим! – послышался выкрики. – Повара мясо домой таскают, а нам одни кости оставляют.
   – Теперь можно мне ответить? – попыталась обратить на себя внимание директор. – Насколько я знаю, меню составляется нашей диетсестрой на основе запасов продуктов, которые есть на складе. В меню учитывается необходимое количество жиров, белков, углеводов, которое вы должны получить за день. И ни в коем случае не меньше.
   – А почему нас одной капустой пичкают?
   – Прям уж и одной? Не может быть такого, – развела директор руками.
   – А вы сами, поди, у нас в столовой не едите. Из дома приносите, вкусненькое.
   – И явно не тушеную капусту.
   – Ага. Колбаску, сосиски, сырок.
   – Что я ем – это мое личное дело. – Очертя руками вокруг себя защитное поле, директор чуть не сорвалась на крик. – Да, я не ем в вашей столовой, иначе вы бы меня сейчас тоже обвиняли в том, что я вас объедаю.
   – Могли бы ради прикола хоть зайти и заглянуть в кастрюли, – предложил Рустам.
   – Для этого у нас в учреждении есть специальный сотрудник, отвечающий за вкус и вид приготовленной пищи.
   – Понятно. Тогда, что с вами разговаривать на эту тему? Вы в ней некомпетентны, – прокомментировала Анжела, и демонстративно отвернулась к соседке по ряду. – Вот и поговорили о насущном.
   – Ты зря отвернулась, – обратилась к спине Анжелы директор, – будь любезна, повернись, раз я с тобой разговариваю.
   – А оно мне надо? – вполголоса ответила Анжела. – Ну хорошо, повернусь. И что вы тогда ответите на предложение посетить столовую? – резко изменилась Анжела.
   – Хорошо. Я проверю столовую и качество пищи, – сдалась, как могло показаться не знавшей директора Анжеле. – Еще вопросы есть?
   – А по поводу выдачи новой одежды можно спросить? – потянулась со второго ряда рука Тимура, решившего не уступать в смелости брату и поднять свой авторитет в глазах сожителей.
   – Что по поводу одежды? – напряглась директор. Она-то надеялась, что вопросы будут из разряда «за что вы упекли несчастных детишек в полицию». И была готова к бою за справедливость и торжество порядка. Но, к ее большому удивлению, вопросы носили чисто бытовой характер. Никто и не думал вставать на защиту оппозиционеров. Видимо, она ошиблась, думая, что эта троица – единственная подпольная организация. Это было неприятно, и надо было поскорее заканчивать этот базар.
   – Да что. Приходишь к зав. складом, а она чуть ли не матом отправляет нас. Что это за беспредел такой?
   – А ты с каким вопросом приходил к ней? – Делая умное лицо, директор сделала запись в ежедневнике.
   – Сигаретку попросить, – съязвил под дружный хохот Тимур. – Просил выдать новую спортивную куртку.
   – А со старой что произошло?
   – Она грязная.
   – Сдай постирать, – посоветовала Наталья Иннокентьевна.
   – Не отстирывается. Я уже объяснял кладовщице. Она так же как и вы отвечает. Короче, понятно. – Тимур опустился на стул, махнув рукой.
   В зале стал нарастать протестный шум. Дети, перекрикивая друг друга, возмущались отсутствием на складе носков и нормальных брюк, жаловались на невозможность получить зубную пасту и шампунь.
   – Так, стоп. А почему вы сами приходите к заведующей складом? – попыталась остановить разгул стихии директор.
   – А к кому нам идти? – выразила общее мнение Анжела. – К вам же не пробьешься.
   – А ко мне и не надо пробиваться. Вам надо со своими потребностями и проблемами обращаться, в первую очередь, к своим воспитателям. А не перепрыгивать через его голову и требовать от зав. складом немедленной выдачи.
   – Так нас всегда к ней отправляли воспитатели, – недоумевала Анжела.
   – Вот и плохо, – почему-то обрадовалась директор. – Правильнее всего будет поступать так. Допустим, у вас заканчивается шампунь. Вы подходите к воспитателю и говорите об этом. Только, пожалуйста, заранее, а не крича из душа.
   – Прикинь, Анжелка из душа орет: «Аааааааа. У меня шампунь кончился!» – Рустам очень похоже, по его мнению, спародировал визг Анжелы, за что и получил звонкую оплеуху от пародируемой.
   – Так. Тихо, пожалуйста. – Характерный жест вытянутой руки призывал к тишине. – Я вам объясняю один раз, как надо поступать в таких ситуациях, чтобы не было конфликтов. Запоминайте, – директор дождалась тишины и продолжила, – вы подходите к воспитателю, сообщаете ему свои пожелания. Она составляет список и сама идет к заведующей складом, которая ей и выдает все, что вам необходимо. Понятно?
   – А че так сложно? – недовольное мычание пронеслось по рядам.
   – Во-первых, это не сложно. Во-вторых, в кабинете зав. складом не будет столпотворения и гула. Я проходила мимо ее кабинета, где некоторые из вас, сейчас не буду называть фамилии, – директор сделала многозначительную паузу и пробежалась глазами по воспитанникам, пытаясь убедить взглядом любого из попавшегося, что именно его она имела ввиду, – но мне было крайне неприятно и обидно за моего сотрудника.
   – А что такого неприятного? Мы попросили вещи. Она нас послала. Мы ее послали. Вот и весь разговор, – сдал свое участие в той беседе Тимур.
   – Вот, чтобы такого не было бардака и лишних разговоров, будете делать так, как я вам сказала. – Директор, сделав взмах руками, решила вернуть бразды правления беседой в свои руки, загнав детей в очередное чувство вины. – И, насчет нецензурных слов. Если я еще хоть раз услышу, что вы употребляете такие словечки в беседе с моими сотрудниками, вам не поздоровится. Я понятно говорю?
   В зале вновь стало тихо. Дети сидели, опустив головы и понимая, что ничего они не добились на этом собрании. Они по-прежнему никому не нужны.
   – Так. Если вопросов нет, предлагаю закончить наше собрание. – Директор отошла на несколько шагов назад и облокотилась на стоявший за ней стол. – Спасибо, что пришли. До свидания.
   Воспитанники, толкая друг друга и задевая воспитателей, ринулись к выходу из зала.
   – Ничего не поняла. Зачем мы собирались? – возмущалась Анжела, продираясь сквозь толпу мелких. – Зря время только потеряли.
   – Она думала нас напугать, – предположил Рустам.
   – Чем?
   – Тем, что сдала пацанов в полицию.
   – Вот оно че. А я, дура-то наивная, подумала, что действительно хотела узнать наши проблемы. – Анжела поправила челку. – Ладно. Пошли, покурим. За забором.
   – И я с вами. – Тимур протиснулся к собеседникам. – Вы мне вот что объясните. Чёй-то она руками постоянно махала? Хорошо, что я далеко сидел, а то руки поотбивал бы ей.
   – Это – чтобы ты не заснул, пока она нам мозги кушала. – Рустам потрепал братишку по голове.
   – Теперь я знаю, как выглядят зомби в натуре, – обрадовался Тимур, пиная по пути кого-то из мелких.
   Судя по репликам воспитателей, их интересовало совсем другое.
   – Ну, сдала она этих оболтусов в полицию. И что?
   – А ничего. Ничего хорошего. Они ей еще что-то устроят.
   – И нам по шапке попадет. Начнутся проверки, наказания. Она без этого не может, – сокрушалась зам. директора.
   Инна, услышав мнения сторон, решила, что неплохо было бы донести эти комментарии до директора, и попытаться предотвратить такие инциденты в будущем. И, конечно, ее сильно волновало, что будут делать Кондрат, Паша и Литва после сегодняшнего. Они явно не смогут простить ей такое.

Педагогическая запущенность

   На следующий день Ирина Аркадьевна на планерке, после победоносной речи директора о том, как ей в одиночку удалось усмирить трех самых главных заводил и нарушителей режима и порядка, что не могла сделать целая рать воспитателей в течение нескольких лет, доложила, что у прибывших вчера на месячное проживание детей обнаружены педикулез и чесотка. Эта новость быстро стерла улыбку с лица директора и повергла заведующую временным отделением в ярко выраженный, то есть с покраснением, красными и белыми пятнами на шее, потением ладоней и легким заиканием, шок.
   – Эээ… Таких детей нельзя к нам в отделение, – пыталась сформулировать свое мнение об «особенных» детях заведующая чистенького и ухоженного отделения. – У меня все дети опрятненькие и в школу ходят. А вдруг, они заразятся, и в школу притащат этих гадов? Нам потом башку снесет санэпидстанция за распространение заразы.
   – Подождите. Я здесь решаю, кто и где будет находиться, – резко прервала причитания директор. – Вы сообщили куда следует?
   По мимике директора было видно, что ее сейчас, после такого доклада, больше интересовала возможность избежать отрубания верхней непарной конечности, чем жилищный вопрос новоприбывших.
   – Нет, Наталья Иннокентьевна, – четко начала заведующая приемным отделением, – я решила никуда не сообщать, чтобы не выносить, так сказать, сор из избы. Ничем они нам не помогут, детей мы вылечим сами. В наших журналах медсестры ничего не писали. Я с утра еще раз проверила. Посидят недельку без школы. Педиатр им справки выпишет, что якобы болели. И все будет в порядке.
   – В порядке, – повторила директор, чувствуя неполную компетентность в этом вопросе, но понимая, что можно встрять на ненужную ей проверку и лишиться премии за месяц. Ведь именно она вчера по телефону докладывала, не видя ни детей, ни мамы, директору департамента, что если надо помочь, то это без проблем. И дети все здоровые и ухоженные. Нельзя было верить сотрудникам полиции. Интересно, а они сами видели этих детей? Конечно, директору надо регулярно показывать своему начальству, что она может решить любую проблему, не подымая ее выше своего кресла. Ведь, если бы она вчера отказала полиции в приеме детей, что в принципе она на законных основаниях могла сделать, то пошли бы звонки в департамент, и ей бы высказали потом, что она, видимо, не подходит для этой должности. Поэтому, предвидя весь этот, нежелательный для дальнейшей карьеры, путь, директор согласилась принять детей и отчихвостила заведующую приемником. А вот теперь можно было попасть на скандал. Хорошо еще, что эта заведующая не такая простая.
   – Как, в порядке? Они же больны очень высокозаразным заболеванием. И чего мы боимся сообщать, куда следует? Прямо как в тридцать седьмом прошлого века. Ведь не мы их заразили, их мамочка до такого довела. И в школу надо сообщить. Они же могли там детей перезаражать. Надо же им знать источник этой заразы, – не унималась заведующая, не желавшая брать больных детей.
   – Вам уже объяснили, что дети будут в изоляторе, пока не вылечатся. Раньше их к вам не переведут. Вам все понятно? – вдавила тоном и взглядом одного из начальников НКВД неугомонного сотрудника директор.
   – Теперь понятно. Я просто беспокоюсь за своих детей, – несколько обиженно, но все же с чувством гордости, что последнее слово в этом споре осталось за ней, оправдалась заведующая отделением временного пребывания.
   – Вы нашего нового и очень образованного психолога к ним отправляли? – не обращая внимания на назойливость некоторых, обратилась директор к заведующей психолого-педагогическим отделением.
   – Сейчас отправлю, – без лишних эмоций и, предупреждая дальнейшие вопросы и приказания, ответила начальница Инны.
   – Пусть поработает. Глядишь, времени не останется сплетни собирать, – прицельно, пытаясь отрицательно настроить присутствующих на планерке сотрудников, некоторые из которых даже в глаза не видали Инну, на определенное отношение к этой выскочке, произнесла полушепотом директор. – Если больше нет вопросов и сообщений, то всем можно идти работать.
   Заведующая приемником, чувствуя неполное удовлетворение от слов директора, скорее отсутствие в них похвалы за столь ловкий ход, пропускала между собой и столом сотрудников, хотя сама сидела ближе всех к выходу, все еще надеясь на эмоциональную подачку.
   – А вы останьтесь, – неизвестно к кому обратилась директор, кода Ирина Аркадьевна уже развернулась к ней спиной и, обреченно свесив голову, направилась к выходу.
   – Я? – мгновенно преобразившись в подобострастной улыбке, спросила Ирина Аркадьевна.
   – Вообще-то, мне нужна Ирина Анатольевна, – неучтиво к подвигу, резанула по самолюбию непризнанного героя директор.
   Улыбка исчезла вместе с надеждой на похвалу. Да, надо было вчера прийти к ней, сказать про детей и тупо спросить, что делать. И посмотреть, как она беспомощно напрягала бы мозг минут двадцать, а потом все же попросила помощи. Или вообще надо было делать все по правилам, то есть сообщить в школу, СЭС, поликлинику. А когда директор возмутилась бы, ответить, что действовали строго по инструкции, и не надо придираться к четко выполненной работе. И натянули бы в ее дурацком департаменте.
   Вот такие мысли одолевали заведующую приемным отделением, пока она шла к себе в кабинет, попутно заглянув в бухгалтерию, чтобы узнать, не ожидается ли премия, распределение и предполагаемый размер которой, столь часто обсуждаемый в последнее время сотрудниками всех бюджетных учреждений города к очередному празднику, отмечаемому отраслью российской экономики, и посвященному новой победе в добыче полезного ископаемого. Обычно, размер этой премии для «бюджетников» составлял несколько единичных тысяч, до вычета налога, и был значительно меньше тех сумм, которые получали работники компаний, и даже менеджеры по чистоте, в каком-нибудь малозначительном подразделении этой передовой, составляющей основу экономики страны, называемой некоторыми просвещенными «банановой республикой». Обычно приходил приказ из вышестоящего органа с указанием выдать по столько-то денег при наличии свободных средств, то есть сэкономленных. Естественно, на момент поступления приказа таких денежных средств не было, и выдача премии, стимулирующей поддержание гордости за нашу страну и ее героических тружеников, добывающих, перекачивающих и перепродающих национальное достояние, откладывалось на неопределенный срок. Да и какая могла быть экономия, если даже на трусы денег не хватает. В принципе, это очень занятный вопрос, который должен заинтересовать проверяющие органы, как в государственном учреждении, бюджет которого просчитывается, защищается и утверждается на следующий год в мае нынешнего, может быть экономия. Если это экономия на договорах, контрактах с поставщиками продуктов, одежды и т. д., значит, либо качество товара ниже и, следовательно, он не должен поставляться детям, либо до этого договор заключался с поставщиком, который предоставил не самые выгодные цены для государства. Экономия на зарплате, по заключению здравого смысла, должна говорить о массовом увольнении сотрудников, чего не происходит, либо о непрофессиональной работе, а это для кого как, отдела кадров и бухгалтерии, которые явно кому-то не доплатили, ну так по мелочи. То часы недосчитали, то про стаж «забыли», то категорию занизили, ссылаясь на собственную интерпретацию инструкций и рекомендаций по расчету оплаты труда.
   Получив от главного бухгалтера ожидаемый отрицательный ответ о возможном поощрении со стороны местного правительства, аргументированный отсутствием свободных средств, Ирина Аркадьевна, рассчитывающая с помощью премии облегчить себе погашение кредита за шубку, решила, что пора устроить кому-нибудь хорошую взбучку. Конечно, она не строила такой план у себя в голове, а просто собрала, как и всякий разгневанный и раздраженный человек, всю свою неистраченную отрицательную энергию в центре гнева, расположенного, но еще не найденного учеными, в головном мозге, и имеющего прямую связь с органом без костей, и ринулась искать жертву. Подходящий объект в данный момент было найти трудно. Медсестра уехала в поликлинику, уборщица получала расходные материалы для своего труда, дети были заперты в изоляторе, но они, после отсидки каждым из них в течение часа на стуле позора, вели себя тихо. В отделении было тихо, и нерастраченные эмоции были уже готовы переродиться в струи слез отчаяния, как неожиданно в отделение зашла подходящая жертва. Это была Инна, отправленная своей начальницей, Ириной Анатольевной, которую директор предпочла для общения вместо заведующей приемным отделением. В общем, все складывалось очень удачно для психологического релакса Ирины Аркадьевны. И, нет бы, предложить чайку психологу, профессионалу в решении душевных травм, и побеседовать на посторонние темы, изредка касаясь истинных переживаний и излить свои чувства небольшими порциями в свободные уши, так нет, Ирина Аркадьевна решила научить жизни молодого сотрудника.
   – Вот и наконец-то здравствуйте, – начала Ирина Аркадьевна, предвкушая отличное времяпрепровождение, сидя на ушах этой девочки. – Долго же вас приходится ждать?
   – А что с этими детьми не так? – Инна почувствовала желание заведующей отомстить всему миру исключительно на ее психике. – Мне прямо бежать сказали к вам.
   – Да тут не бежать, тут лететь надо, – начинала ершиться заведующая, еле сдерживаясь, чтобы не выпустить весь накопленный арсенал эмоций за одну фразу. Как и многие из нас, заведующая предпочитала не сдерживать свои эмоции, не переводить их в доброе русло, например, в рисование картин, написание стихов или, хотя бы, в бег на месте. Она всегда находила жертву среди сотрудников или детей, и отдавала безвозвратно свое плохое настроение. После таких астральных игр жертва обычно впадала в депрессию, и, в дальнейшем, старалась избегать встреч с этим, как верно подметила одна из продвинутых в парапсихологии и мистике сотрудниц, энергетическим вампиром.
   Инна еще с родительской семьи, хоть ей и было четыре года, когда она последний раз видела своих биологических родителей, научилась чувствовать, когда можно подойти к маме или папе и, несмотря на их настроение и физиологическое состояние, хоть в какой-то мере ощутить себя их ребенком, а когда надо было срочно прятаться под стол, или притворяться спящей мертвецким сном в импровизированной кровати на старом, бэушном кем-то из более счастливых детей, матрасе, лежавшем на полу за тумбочкой с телевизором, рядом с кучей разнообразной стеклотары. Дети, как и животные, чувствуют семейную обстановку на эмоциональном уровне. А когда эта обстановка меняется по несколько раз за один день, приходится быть постоянно настороже. Инстинкт самосохранения, в доли секунды, по одному движению головы, по короткому выдоху, изменению ширины зрачка, безошибочно подсказывал Инне возможное дальнейшее развитие событий. Поэтому, только войдя в приемное отделение и увидев фигуру заведующей, Инна ощутила подсознанием надвигающуюся угрозу, и решила не задерживаться с началом обследования детей.
   – Где мне можно посмотреть детей по одному, чтобы другие не слышали нашу беседу? – не обращая внимания на эмоциональную провокацию, со строгим взглядом прямо в глаза заведующей, спросила Инна.
   Уже приготовившаяся нанести решающий удар, в который был бы вложен весь ненужный потенциал накопившейся за утро энергии, Ирина Аркадьевна, неожиданно для себя, обмякла под взглядом психолога, а внутри пронесся какой-то непонятный и неведомый до этого холодок.
   – Идите в медсестринскую. Там сейчас свободно, – практически без эмоций великодушно предложила заведующая.
   – Спасибо. Можно у вас ключ от изолятора взять? – Инна, не отрывая взгляда от глаз заведующей, продолжала держать ее в легком оцепенении.
   Ирина Аркадьевна достала ключ из кармана и передала его Инне.
   – Медсестра вернется через час, – сухо ограничила время работы психолога Ирина Аркадьевна.
   Взяв ключ, Инна, освободив от своих оков заведующую, пошла выбирать первого испытуемого. Этому простому, но очень эффективному приему она научилась еще в школе, прочитав одну из многочисленных военных книг про разведчиков, так обожаемых приемным отцом. Будущий разведчик ежедневно ходил в зоопарк и стоял по часу около клетки со львом, пытаясь смотреть ему прямо в глаза, и мысленно приказывая тому что-либо делать. Льва, как, впрочем, и самого зоопарка, в городе, стоящем на вечной мерзлоте, не было. Поэтому Инне приходилось начинать с кошек и собак, а дальнейшее мастерство оттачивать на одноклассниках. Полную уверенность в силе своего взгляда Инна обрела после того, как в течение получаса, практически нос к носу, не отводя взгляда ни на полсекунды, она простояла, встретив соседскую собаку, славившуюся, благодаря рассказам ее хозяина, неоднократными победами в схватке с дикими обитателями таежных лесов, в том числе, и медведями. Выиграв в той молчаливой схватке, Инна в дальнейшей жизни неоднократно применяла свою силу в разных обстоятельствах. И теперь эти способности пришлись как нельзя кстати. Не получив морального удовлетворения, Ирина Аркадьевна, зашагала в свой кабинет. На душе было мерзко и пусто. Эмоции куда-то делись, а образующуюся пустоту стали заполнять слезы. Было очень жалко себя и хотелось к маме. Заведующая сделала глубокий вдох, вытерла успевшую проскочить к переносице, предательскую слезу, и решила углубиться в очередной отчет. Но буквы прыгали перед глазами, строки расплывались, в голове был бардак. Так всегда случается, когда не получаешь того, что хотелось. И почему она не смогла оторваться на этой молодой дурочке? А каким она взглядом пригвоздила ее! Даже сил не было ей нормально что-то ответить. Нет, это не может быть силой. Это усталость самой заведующей. Слишком много сил уходит на все эти интриги и борьбу за место под солнцем. Ладно, отдохну, и в следующий раз обязательно приструню эту соплячку.
   Тем временем, Инна, осмотрев объекты изучения, выбрала самого худенького из двух мальчишек и отвела его в кабинет.
   – Так, присаживайся на стул. Как тебя зовут?
   – Меня – Дима, – вертя головой вокруг оси позвоночника, ответил мальчуган.
   – Не боишься, что голова отвалится, если будешь так ею вертеть? – решила пошутить Инна.
   – Не отвалится.
   – Ты в каком классе?
   – В первом.
   – А лет тебе сколько?
   – Девять, – гордо ответил Дима.
   – А почему ты в первом классе? Ты только в этом году пошел в школу?
   – Нет. Меня на второй год оставили. А Костя вообще третий раз пойдет в первый класс. Он даже читать не умеет.
   – А ты умеешь?
   – Конечно, умею, – с напыщенной обидой ответил Дима.
   – На, прочитай. – Инна, взяв с полки медицинский справочник, ткнула пальцем в название книги, – вот здесь.
   – Дет-с – кие бол – лез – ни, – прочитал по слогам Дима. – Детские болезни!
   – А почему по слогам читаешь? – удивилась Инна. Вообще-то, ученики массовой школы должны были бегло читать, начиная со второго полугодия. А тут еще слоги с трудом складывались в слова.
   – А я не люблю читать.
   – А что же ты любишь?
   – Мультики, гулять и мороженое, – перечислил как перед золотой рыбкой свои пристрастия Дима.
   – Вам мама разве книги не читает?
   – А у нас нет книг. Мы все время переезжаем. Их тяжело было бы таскать с собой, – резонно ответил Дима. – А какой у вас телефон?
   – Нокия.
   – Не знаю такой. Он сенсорный?
   – Да. Хочешь посмотреть? – Инна протянула Диме телефон. – Ты разбираешься в телефонах?
   – Не так уж. Красивый он у вас. А у мамы раскладушка. Там игр всего три. Надоели уже. А у вас есть игры?
   – Нет, – соврала Инна. Надо было вернуться к основной теме беседы. – Давай я у тебя кое-что поспрашиваю.
   – Ну, давайте, – уже безразлично ответил Дима, и стал вертеть головой, осматривая кабинет.
   – Ты считать умеешь?
   – Только складывать.
   – Семь плюс четыре?
   Дима попытался сосчитать на пальцах, но пальцев явно не хватало. После двухминутных попыток найти недостающий палец, Дима сдался:
   – Не знаю.
   – Грустно. Ну ладно. Ну ее, эту школьную программу, – попыталась взбодрить явно отстающего Инна. – Скажи лучше, сколько зимних месяцев ты знаешь?
   – Три.
   – Правильно. А назвать их можешь?
   – Ноябрь, декабрь и январь.
   – Ноябрь разве зимний месяц?
   – Да. В ноябре всегда снег уже лежит.
   – А летние месяцы знаешь?
   – Это легко. Июнь, июль и август. В это время каникулы и не надо в школу ходить.
   – Правильно. А ты в какой стране живешь?
   – Сейчас или вообще?
   – Ну, скажи вообще? – не совсем поняла Инна уточнения.
   – В Саратовской области.
   – Но это же не страна, это область.
   – Тогда не знаю, – быстро сдался Дима.
   – А страной кто управляет?
   – Не знаю. Мне это не интересно.
   – Понятно. – Ребенок был явно с педагогической запущенностью. Как минимум. – Скажи, а чем кукла отличается от девочки?
   – У куклы волосы ненастоящие и она говорить не может.
   – А еще чем?
   – Она не кушает и в туалет не ходит.
   – А ты можешь назвать одно основное свойство, которое отличает девочку от куклы?
   – Девочка больше куклы!
   «Да. Может быть не только педагогическая запущенность. Надо посмотреть его брата, а потом поговорить со старшей сестрой. На вид, она умнее их вместе взятых».
   – Как твоего брата зовут?
   – Костя.
   – Иди и приведи его сюда.
   Пока Дима бегал за братом, Инна сделала необходимые пометки в ежедневнике. По поводу старшего на год Димы брата Инна не ошиблась. Было еще хуже. Ни читать, ни считать Костя не умел. Жизненные приоритеты также вращались вокруг холодильника и телевизора. Отсутствие такого популярного интереса среди подрастающего поколения, как компьютер, легко объяснялось недостатком средств. Хоть в чем-то есть польза от бедности.
   Старшая сестра, пришедшая после непродолжительной беседы с братьями, показалась Инне угрюмой и чем-то обеспокоенной. Она села на краешек стула и стала активно рассматривать свой палец, торчавший из дырки в носке тапка. Она была коротко подстрижена, кожа рук покрыта многочисленными пятнами.
   – Здравствуй, – Инна почувствовала, что разговор будет не простым, – тебя как зовут?
   – Лариса, – нехотя ответила девочка.
   – А меня Инна Михайловна. Тебе сколько лет?
   – Двенадцать.
   – В школу ходишь?
   – Да. В четвертый класс.
   – Ты на второй год оставалась?
   – Один раз. Во втором классе.
   – А почему?
   – Училась плохо. Ездили с места на место.
   – А во сколько лет ты пошла в школу?
   – В восемь. Мама говорит, никак прописку не могли сделать.
   – Хорошо учишься?
   – Стараюсь.
   – А какие предметы тебе нравятся?
   – Литература, труд, рисование.
   – Книги любишь читать?
   – Нет, не очень. Просто хорошо отвечаю на литературе.
   – У тебя по всем предметам хорошие оценки?
   – Да, почти. Только по математике «тройка».
   – А братья твои как учатся?
   – Плохо. Я им пытаюсь объяснить, мама заставляет, ругает. Но бесполезно все, – сокрушалась Лариса. – Им бы только драться между собой и мультики целый день смотреть.
   – Скажи, а вы часто переезжаете?
   – Да почти постоянно. Только вещи разложишь, как опять собирать.
   – А почему?
   – Не знаю. Мама говорит, то цены на жилье поднимают, то хозяин нас выгоняет.
   – И вы так постоянно скитаетесь? А знакомые у вас в городе есть?
   – Есть. Мы у них одно время жили, комнату снимали. Пока Иришка не родилась. Она у нас громкая очень. Кричит часто. Вот и пришлось искать новую квартиру, – рассуждала Лариса.
   – А мама работает?
   – Конечно, работает, – возмутилась странному вопросу Лариса. – Поваром у нефтяников.
   – Она каждый день работает?
   – Нет. По вахтам. На месяц уезжает, а потом целый месяц дома.
   – Скучаете по ней?
   – Скучаем. Она нам звонит иногда. Спрашивает, как дела, как в школе. – А папа у вас есть?
   – Нет. И не было никогда, – потупила глаза Лариса. Этот вопрос ей уже столько раз задавали, что она поняла – их семья очень сильно отличается от других, с папами. Хотя и не понимала, чем. Мама работала, одевала и кормила их. Зачем им папа? Ведь, по рассказам гордых за наличие папы в семье, одноклассниц, папа, если и выполнял те же функции в семье, что и мама, так еще с ним мороки было больше. То он пьяный, то носки раскидает, то маму бьет или на детей орет, как потерпевший. Нет уж. Пусть лучше его совсем не будет. Сами справимся. – А зачем он?
   Детские вопросы часто ставят взрослых в тупик. Особенно, по очевидным, казалось бы, темам.
   – Ну как, зачем? – потерялась Инна. – Папа сильный, если что может тебя защитить. Он основной добытчик в семье. Еще папы ремонтируют поломанную мебель или порванную обувь. – Инна явно фальшивила в обосновании.
   – Защитить я себя и сама могу. А все остальное может и мама. Мы жили в семье знакомых, где был папа. Он, когда напьется, так лупасил своего сына, что тот потом неделю в школу не ходил. Боялся, что синяки увидят. Нет. Лучше жить без папы.
   – Ну. Есть и хорошие примеры. Вот, мой папа не такой, как ты рассказала. Он военный и не пьет совсем.
   – Мне такие не попадались, – задумчиво произнесла Лариса. – И у подружек моих папы пьют и дерутся.
   – Скажи, Лариса, а твои братья по ночам не писаются? – решила отойти от философского течения беседы Инна.
   – Димка уже нет. А Костя еще иногда писает в постель. Особенно, когда много воды на ночь выпьет. Мама его сколько раз ругала за это. Нас из-за него с одной очень хорошей квартиры выгнали.
   – Ну, значит, не очень хорошая квартира была, раз хозяева не подумали, что, может быть, у Кости болезнь.
   – Ага. Знаете, какой там был большой телевизор! На всю стену. Нам иногда разрешали по нему мультики смотреть.
   – А ногти грызут?
   – Да постоянно! Чистые руки или грязные, им все равно. Я им уже устала говорить про микробов. Вроде прекратят, а потом опять.
   – А ты сама не грызешь ногти?
   – Да вы что! – разгневалась Лариса. – Никогда. Мне мама сказала, что девочкам нельзя ногти грызть, они для маникюра. Правда, когда мы жили в той семье, где пьяный папа бил ребенка, я почему-то, сама не знаю, как это выходило, волосы на голове вырывала. Меня даже налысо хотели подстричь.
   – А сейчас почему у тебя такая короткая стрижка? Тебе так нравится?
   – Нет, не нравится вовсе. – Понуро опустила коротко стриженую головку Лариса. – Меня здесь обкромсали. Из-за вшей. Как будто, нельзя было их так вывести. Обрезали и еще обругали.
   – Ну, Ларисочка. Не расстраивайся. – Инна погладила по плечу собравшуюся пустить горькую слезу отчаяния девочку. – Отрастут новые. Но только здоровые, и без всяких вшей.
   Лариса передумала плакать, и Инна отпустила бедняжку к братьям. Да. У детей были проблемы не только со школой и интеллектом. У каждого из них были явные проявления, в той или иной форме, детского невроза. Писаются, грызут ногти, выдирают волосы. И это, Инна была уверена, только вершина айсберга. Что там, ниже ватерлинии, даже представить трудно. Мама, конечно, как любой взрослый, считающий себя знатоком детской психологии, думала, что это вредные привычки, которые надо искоренять. А напрячь мозг и немного поразмыслить над причинами этих «привычек» и понаблюдать, когда они проявляются, конечно же, не судьба? Ведь Косте уже десять лет. И то, что он пьет на ночь воду, не может быть, в его возрасте, причиной «мокрых» простыней. Какой взрослый не перепивал вечером, в теплой компании, пива, или не съедал лишнюю, уже пятую, дольку арбуза? И ничего. Все успевали добежать или дотерпеть. И то, что писается иногда, не постоянно, говорит о каком-то психологическом стрессе. С обгрызенными ногтями и выдернутыми волосами то же самое. Всегда можно найти причину.
   Поразмышляв около минуты, Инна решила напомнить о себе заведующей приемным отделением перед уходом. Так, чтобы помнила.
   – Я посмотрела детей, – доложилась Инна, не заходя в кабинет. Ей было противно разговаривать с этой тушей, но работа есть работа. – Мне кому рассказать о результатах? Или лучше заключение написать и вам оставить?
   – Идите к директору. Она на планерке велела вам их посмотреть, – не отрываясь от отчета, послала Инну куда подальше и, действительно в другой конец здания, заведующая.
   Инна постояла пару секунд в надежде еще разок прожечь взглядом бедный мозг Ирины Аркадьевны. Но, не дождавшись подъема головы, решила уйти.
   – Ох, и быстро же вы работаете. Что ж вы там наработали? – неслось в спину уходящей Инны бормотание заведующей, привычная реакция, на которую опытные сотрудники не обращали уже никакого внимания.
   Дойдя до кабинета директора и высидев положенные полчаса ожидания, Инна получила доступ к телу.
   – Добрый день. Я посмотрела поступивших детей. И пришла вам доложить результаты предварительного обследования. У мальчиков есть признаки педагогической запущенности. Они не знают элементарной информации об окружающем мире, стране. Для их возраста это уже граничит с патологией. У всех детей есть, в той или иной степени, проявления невроза, развитие которого связано с несколькими причинами. Во-первых, отсутствие постоянного жилья. Дети вынуждены постоянно скитаться. Во-вторых, вахтовый режим работы мамы. Дети остаются на попечении кого попало. В-третьих, отсутствие мужского присутствия в семье. И это только то, что я смогла выяснить за короткий промежуток времени разговора с ними. Я предлагаю обследовать их дополнительно, по психологическим методикам…
   – Стоп, стоп, стоп! – директор сидела все время монолога с открытым ртом, и все никак не могла вставить слово, пока Инна не остановилась, чтобы набрать очередную порцию воздуха в легкие. – А кто вам сказал, что мне интересно, есть ли у них невроз или нет? Кто вас сюда прислал?
   – Заведующая приемным отделением, – Инна оторопела, чуть не поперхнувшись кислородом, приготовленным для продолжения доклада, под пронзительным взглядом директора. – Она сказала, что вы на планерке озвучили необходимость консультации психолога этим детям. Поэтому она и отправила меня к вам для доклада результатов.
   – Понятно. – Директор задумалась. – Вот что, Инна Михайловна. Результаты и все, что вы еще с ними собираетесь делать, расскажите заведующей отделением временного пребывания. Они через неделю будут у нее жить. Вот пусть она с ними, совместно с вами, и занимается. Меня же, на сегодняшний день, больше интересует совсем другое. Вы можете мне что-то рассказать про реакцию детей на вчерашнее собрание?
   Инна, переключаясь на новую тему, видимо сильно выразительно задумалась, потому что директор даже предложила ей сесть.
   – Вижу, что у вас есть, что сказать мне, – одобрительно покачала головой директор. – Вы понимаете, конечно, что ночное происшествие не могло остаться безнаказанным. Ну, а собрание было необходимо для расстановки всех точек во взаимоотношениях меня и детей. Итак, я слушаю вас. Вы ведь сидели на последнем ряду и могли слышать комментарии детей на мою речь.
   Внутри Инны жестоко боролись за право быть озвученными две мысли. Первая хотела прорваться к языку, и вылить на это безмозглое и самоуверенное до тошноты существо все те слова, которыми комментировали дети, не стесняясь в выражениях, ее выступление. Все те эмоции, с которыми дети расходились после собрания и, несмотря на позднее время, практически все пошли курить. А в конце добавить фразу одного из воспитателей о том, что теперь вообще невозможно будет с детьми договориться, что будут новые, более изощренные методы мести. Но, стоило ли давать право такой мысли прорваться к микрофону? Ведь, даже сейчас в директорских словах не было ни малейшего понимания того, что дети привыкли видеть в директоре маму, а не успешного менеджера-управленца концлагерем. Не было даже намека на то, какую огромную педагогическую ошибку совершила директор, используя в качестве наказания бесшабашной троицы силы правопорядка. Директор настолько была уверена в своей правоте, в своих связях, что даже на реплику одного из воспитателей о том, что, не боится ли она, что «детишки» позвонят детскому омбудсмену, ответила: «Пусть попробуют. Им только хуже будет. Я с любым защитником договорюсь».
   Вторая же мысль пыталась достучаться до разума Инны и предупредить о том, что ударом в лоб ничего не решить. Кроме, конечно, ускорения увольнения из детского дома. Надо было мягко, тщательно подбирая слова, навести директора, а не самой утвердительно говорить, на мысль, что дети не совсем адекватно восприняли ее речь. Что с ними надо еще работать и индивидуально, так как, общаясь с толпой тяжело получить необходимо и полное понимание своих слов. Что большинство детей практически не слышали ее основных разъяснительных фраз, так как дежурные клоуны, цепляясь к директорским словам и придавая им другой смысл, отвлекали воспитанников от правильного понимания смысла собрания. Что необходимо проводить постоянную работу с персоналом, и через них пытаться донести детям правила поведения в детском доме. Еще, необходимо было, так слегка прогнувшись, сказать о том, что идея с собранием замечательная и надо проводить его хотя бы раз в месяц, чтобы дети выплескивали свои проблемы, а не таскали их в себе.
   Эти две мысли боролись между собой всю ночь и изрядно истощили Инну. И вот теперь, когда Инна, после заданного в такой манере и с таким смыслом, вопросе о вчерашнем собрании, четко определилась с вариантом ответа, и уже когда мысль потекла от мозга к языку, неожиданно прозвенел телефонный звонок.
   – Добрый день, Елизавета Петровна. – Директор жестом приказала Инне молчать, указывая пальцем на потолок. – Да, все хорошо. Ваш совет, как всегда, оказался очень полезным, и я его применила вчера в полном объеме. Спасибо за поддержку в работе с органами. Сейчас? Конечно, могу. Да. До встречи.
   Директор положила трубку и сообщила уже все понявшей Инне:
   – Так, меня начальство вызывает срочно. Поэтому продолжим разговор позже. Вы обдумайте мои вопросы. Может, тезисы пока набросаете, чтобы мне не пришлось ждать ответа, как сегодня.
   Инна, уже начавшая привыкать к таким поворотам в разговоре с директором, покинула кабинет «ее величества». «Я так и думала. Она просто марионетка. Даже внутриучрежденческие проблемы решает с подсказкой и под строгим контролем. Теперь понятно, откуда такая уверенность в своей правоте и действиях. Ох, и расшибут же ее покровители при первой же необходимости», – пожелала мысленно успехов директору в карьере Инна.

Потомки Гиппократа

   Лишившись возможности высказать директору свои соображения по поводу дальнейшей жизни детского дома, Инна решила не терять времени даром. У нее уже давно в голове вертелась мысль по поводу Юры, мальчика-молчуна. От воспитателей и соц. работников получить нужную информацию она не смогла. Оставался еще один вариант. Инне вновь пришлось вернуться в приемное отделение, где располагались медицинские кабинеты. Воспитатель упомянула в разговоре, что Юрку возили к психиатрам, а, следовательно, должны быть какие-то записи. Сразу неподготовленной Инне на беседу с молчуном идти не хотелось. Она и так, по своему собственному, высоко самокритичному мнению, делала множество ошибок. Но, имея врожденную интуицию, часто попадала в цель. А вот с Юрой надеяться только на свою интуицию нельзя было. При отсутствии информации о психическом состоянии можно было с первых слов вызвать у него неприятие к себе, и навсегда оставить попытки узнать, почему он не разговаривает с взрослыми.
   Зайдя в приемное отделение, Инна неслыханно обрадовалась закрытой двери заведующей, и поспешила в медицинский кабинет. За столом перед кипой карточек сидела пожилая медсестра, старательно приклеивающая листочки в карты.
   – Добрый день. – Инна приветливо улыбнулась.
   – Здрасте. Вы наш новый психолог, правильно? – Медсестра быстро осмотрела Инну сквозь толстые очки.
   – Да. Меня зовут Инна Михайловна.
   – Очень приятно. А я – Татьяна Петровна. Вы что-то хотели? – участливо поинтересовалась медсестра.
   – Да. Я хотела, если можно, посмотреть медицинские документы на Юру, мальчика, который не разговаривает. – Инна забыла в кабинете список своих подопечных, и никак не могла вспомнить нужную фамилию.
   – А, этого. – Татьяна Петровна сразу поняла о ком речь и подошла к шкафу. – Вот, держите. Только, вряд ли вы там что-то полезное найдете, – сочувственно сказала медработник, протягивая медицинскую карту.
   – Воспитатель сказала, что он был у психиатра. Даже как-то лежал в психиатрической больнице.
   – Психиатры в наши карты ничего не пишут. У них свои карты. Они нам даже диагнозы не говорят. Напишут только лечение, и все.
   Инна стала жадно просматривать карту Юры, изучая каждую страницу.
   – Я здесь давно работаю. Многого насмотрелась. – Татьяна Петровна была настроена поговорить с незнакомкой. – Было время, прямо здесь «откапывали» наших детишек.
   – В смысле, откапывали? – Инна от таких слов оторвалась от карты.
   – Давненько это было, – продолжила рассказ Татьяна Петровна, почувствовав, что заинтриговала Инну. – Их тогда решили от наркомании лечить. Человека три или четыре было. В психдиспансер их не брали, а директор решила их непременно вылечить от наркомании. Вот мы над ними сутками и тряслись, чтобы не откинулись. А они ходили, как сонные мухи, еле на ногах стояли перед унитазом. И не уговоришь их сесть, чтобы не свалились. Как же, мужики. А то, что иногда под себя в кровати насыкают, так это, типа, нормально. Вот мы тогда намучались.
   Инне не очень были интересны дела давно минувших дней. Это почувствовала и Татьяна Петровна, прекратив свое повествование, и вернувшись к подклейке результатов анализов.
   Инна же, с кропотливостью сапера пыталась найти хоть что-то полезное в этой карточке. Но, как и говорила Татьяна Петровна, кроме лечения, в котором Инна абсолютно не разбиралась, она ничего в записях психиатра полезного для себя не нашла.
   – Очень жаль, – с грустью произнесла Инна, возвращая карту медсестре.
   – А что вы хотели узнать?
   – Я надеялась найти хоть какую-то информацию по его болезни, чтобы подготовиться к беседе с ним.
   – Так давайте я вам расскажу, – неожиданно предложила Татьяна Петровна. – Может не совсем я и психиатр, но кое-что знаю о Юре.
   – Это было бы здорово, – искренне обрадовалась Инна. – Можно я присяду?
   – Конечно, садитесь.
   Инна достала блокнот и ручку, чтобы записать основные частицы важной информации.
   – Я уже здесь работала, когда Юрку к нам привезли, – начала свой рассказ Татьяна Петровна. – Он и тогда был не очень разговорчивым. Ни с кем не общался, отвечал редко. В глаза почти не смотрел. Да он и сейчас почти не смотрит. Принесет записку: «Дайте десять рублей», подсунет под руку и прячет глазенки. А пишет так безграмотно, что только смех вызывают его записки.
   – А зачем ему деньги?
   – Ну, как же. На «бич»-пакеты или интернет-клубы их дурацкие. А может, еще на что. Не знаю. Так вот. С ним пытались все поговорить, но он молчал как партизан. Ходили слухи, что с ним нехорошо поступил отчим. По пьяни, конечно. Мать как узнала об этом, сразу в петлю залезла. Вроде как, Юрка ее и нашел. После этого он и стал меньше разговаривать с взрослыми.
   Голос у Татьяны Петровны начинал дрожать. Инна и сама чуть не расплакалась, представив эту ужасную картину.
   – А с вами он не разговаривал? – надо было побороть накатившие эмоции.
   – Я пыталась с ним поговорить. Но он со мной только мычит. Он хорошо с детьми разговаривает. Может, они знают про его жизнь.
   «Ну, вот и все. А я-то, наивная, повелась. Думала, сейчас мне все расскажут. Ну, хоть что-то узнала. Да, туго здесь. По крайней мере, теперь можно предположить причину его молчания. Если только медсестра ничего не напутала». Инна собралась уже уходить, как в дверь неожиданно вошла воспитатель с невысоким парнишкой, прикрывавшим свой левый глаз.
   – Вот, полюбуйтесь. – Воспитатель не без усилия убрала руку мальчика. Присутствующим открылась живописная картина, которая могла бы украсить любое руководство по глазным болезням в разделе «травмы». Левого глаза на месте не было. Нет, возможно, он и был. Но сейчас на его привычном месте красовался огромный отек, переливающийся красно-розовым цветом. Отек был настолько огромен, что почти достигал середины носа, и очень напоминал зрелый азиатский фрукт.
   – Обалдеть, – только и смогла произнести Татьяна Петровна. – Это кто ж тебя так?
   – Не знаю, – буркнул «красавец».
   – Не надо шляться, где попало, и глаза будут целые, – произнесла воспитатель со знанием криминогенной обстановки.
   – Где тебе глаз подбили? – спросила непонятно откуда появившаяся заведующая приемным отделением, и небрежно потрогала то, что раньше было глазом.
   – Да мы…
   – Понятно. Ничего страшного. «Спасателем» помажьте и все пройдет, – дала указания Татьяне Петровне.
   – Может, к врачу свозить? – спросила медсестра. – Глаз все-таки.
   – С ума сошла? Потом по травмам не тебе отписываться. Слушай, ты, драчун, – выкат злобных глаз стал на порядок больше, – хочешь общаться с ментами, писать объяснительную? И еще твоего приятеля будут таскать.
   – Не, не хочу. А глаз пройдет? – Слеза из целого глаза омыла щеку.
   – Пройдет, если не выпадет. Так, пиши отказ от поездки к врачу, драчун.
   – А что писать? – прикрывая подбитый глаз, страдалец опустился на стул.
   – Бери листок и ручку. Пиши: Я, ФИО пиши. Да аккуратнее ты! Отказываюсь от поездки к врачу на консультацию. Синяк получил в драке на улице от неизвестного подростка. Ставь дату и подпись. Все. Сиди, сейчас тебе намажут твой драгоценный глаз, – закончила консилиум Ирина Аркадьевна и, прихватив с собой ценный документ, отправилась в свой кабинет.
   При возникновении любой экстренной ситуации главный вопрос, который беспокоит современного руководителя это: «Чем нам это может грозить?». Причем, не важно, что случилось. Руководителя любого уровня это не беспокоит. Предводителей беспокоят исключительно последствия того или иного происшествия. Не суть, а последствия для него, руководителя. Его не интересует, останется ли ребенок инвалидом после травмы, сможет ли ходить. Главное – замять эту травму, и не показывать ее в статистическом отчете, в который, в случае обращения в больницу, придется вносить и этот случай. Не интересуют последствия запрета, конечно, сделанного устно и шепотом, на госпитализацию ребенка, часами не слезающего с унитаза, ибо приедет грозная СЭС и все проверит и всех накажет. И, в первую очередь, ее, Ирину Аркадьевну, в ведении которой и находится медицинское отделение. Для директора, же, есть несколько веских причин прятать скелеты в шкафу. Первая – потеря процентов премии за такие происшествия. Ведь вся информация о травмах, инфекциях и прочем поступает в департамент, определяющий уровень поступления денежных знаков в натруженный карман. Вторая – потеря баллов за авторитет. Не смогла замять, не смогла загасить, не смогла удержать сор в избе. Ведь у каждого начальника есть свой начальник, который рапортует о высоком уровне обслуживании сироток. А тут раз – и понос у всего отделения. А если еще СМИ пристанут, то вообще тяжко будет. И если такой руководитель учреждения не справился с управленческими функциями, то есть, не смог подобрать себе преданных до маразма людей, то расти ему дальше не стоит, а то и вообще пора сменить работу.
   Инна была в шоке от увиденного.
   – Так вы его повезете в больницу? – спросила она у медсестры.
   – Вы же слышали, что сказала Ирина Аркадьевна, – раздраженно ответила медсестра, густо смазывая кремом ушибленный глаз. – Понаблюдаем до завтра. Если отек меньше не станет, тогда повезем.
   – А ему хуже от этого ожидания не будет? – не унималась Инна.
   – Я делаю то, что мне мой начальник сказала, – уже совсем потеряв терпение, сказала Татьяна Петровна. – Знаете, с какими глупостями они приходят ко мне ночью? Вот в прошлую смену приперся один в три часа ночи. Я только прилегла, ноги устали. Он заходит и говорит: «Помажьте мне ухо». Я ему: «А что с ним случилось? Болит внутри?». И знаете, что он мне ответил? «Да я мозоль натер наушниками». Вот какой повод нашелся меня разбудить. Так что, не переживайте за глаз. Пройдет. И не такое проходило.
   Инна, абсолютно не понимая и не принимая происшедшее на ее глазах, медленно поплелась к себе в кабинет. В ее голове никак не могло уложиться, как с такой травмой можно было не отвезти ребенка в больницу и не показать специалисту? И это только из-за страха потерять две-три тысячи премиальных. Да и то, неизвестно, будет ли премия. Неужели, можно очерстветь до такой степени, работая в учреждении для брошенных детей, что даже не пытаться воспротивиться явно преступному указанию? Инна не могла найти для себя объяснения такого поведения медицинской сестры. Просто мозг отказывался искать оправдания этому.
   Не получив практически никакой информации в медицинской карте, Инна решила поговорить с Юрой без подготовки. Вновь не найдя своего подопечного в комнате, Инна направилась в воспитательский кабинет. Пришла она явно невовремя. Воспитатель и менеджер по чистоте распивали чаек, закусывая печеньками и конфетками, хоть время обеда не так давно минуло. «Видимо, работа тяжелая», – подумалось Инне.
   – Добрый день. Подскажите, где Юра? Я его в комнате не нашла, – спросила распивающих чай Инна.
   – Не знаю. Мне не передали его по смене, – не переставая жевать, ответила воспитатель.
   – Но может, вы знаете, где он? – Инне уже надоели эти поиски, и терпение было на исходе.
   – Не знаю. К вечеру не вернется, наверное, будем заявление писать. А вам он зачем? – удивилась «присутствующая».
   – Мне надо с ним провести работу. Он у меня в списке, а значит, не мешало бы с ним хотя бы познакомиться. – Инна не поняла странного вопроса, но еще больше ее удивило то, что ей приходится оправдываться перед этими несушками.
   – Не знаю, где он, – ответила воспитатель, и демонстративно отвернулась.
   – Но у вас же всего десять человек воспитанников! – взорвалась Инна. – Как вы не знаете, где Юра?
   Воспитатель, все также продолжая жевать, повернулась к Инне:
   – И что? Мне разорваться что ли? Идите и занимайтесь своими обязанностями. И не мешайте работать, – неожиданно для Инны выпалила «присутствующая», явно привыкшая к таким сценам. – Так вот… – уже не глядя на психолога, воспитатель продолжила свой рассказ о способах общения с гаишниками.
   Выйдя за дверь, Инна на несколько секунд решила задержаться и подслушать. Да. именно подслушать, а не случайно услышать, что о ней будут говорить.
   – Вот, достала уже эта протеже директорская. Лезет везде, выспрашивает, – возмущалась воспитатель.
   – С чего ты решила, что она протеже? – удивилась уборщица.
   – А ты видела, как она себя нагло ведет?
   – Почему нагло? Вроде не грубит. Ну, поинтересовалась, где дети. И что тут такого? Ты ей правду и сказала. Не твоя смена была, когда он ушел. Чего ты боишься?
   – Я – ничего, – поежившись, гордо ответила воспитатель. – Не нравится она мне. Лезет везде.
   – Молодая просто. Работать хочет, – успокоила напарница по чаепитию. – Такие могут и бесплатно даже по ночам пахать. Ничего. Я тоже такой была. Как видишь, прошло. И у нее пройдет.
   – Скорее бы.
   Этот диалог напомнил Инне какую-то сказку, где две ведьмы обсуждали поведение маленькой ведьмы, несвойственное статусу темной силы. Она помогала больным зверушкам, выводила заблудившихся в лесу людей, отказывалась воровать и есть детей. И ведьмы ждали, когда у нее пройдет это период и она, повзрослев, станет настоящей ведьмой. Те ведьмы даже были чем-то похожи на этих воспитателей. Или это подсознание Инны развлекалось? Ей стало не по себе от такой перспективы духовного роста.
   «Значит, с Юрой опять не поговорю. Ну ладно. Пора домой».

От осины не растут апельсины

   На следующий день, не дожидаясь утренней планерки у директора, Инну послали вновь в приемное отделение. Ночью сотрудники полиции доставили одну девицу с вокзала. Надо было с ней побеседовать и постараться отправить домой.
   – Только не надо с ней психоанализом заниматься, как с мальчиком, – уточнила задачу начальница, барабаня пальцами по столу. – Пришла, выяснила обстоятельства и пошла работать с детьми. Понятно?
   – Да, – тихонько промолвила Инна. – У меня, наверное, еще мало опыта, чтобы быстро вникнуть в причины поступления ребенка в детский дом. И помочь ему.
   – А не надо сломя голову помогать, кому попало. – Начальница, перестав барабанить пальцами, стала рыться в бумагах. – Еще неизвестно, останется она у нас или нет. А ты начнешь перед ней прогибаться. Все, иди. Мне надо к совещанию подготовить кое-что. А времени в обрез.
   Инна поражалась своей кротости перед этим беспардонным отношением. Да, начальница была старше. Да, видимо, опытнее. Но почему Инна не может ей возразить, потребовать к себе более уважительного отношения? Несмотря на свою молодость и неопытность, она не заслуживала такого обращения. С приходом на эту работу Инна почувствовала, что стала какой-то другой, слабохарактерной. А ведь раньше могла отшить кого угодно и куда угодно. Однажды, после неожиданной и беспричинной смены отношения к Инне, руководитель ее преддипломной практики стала при всех «опускать ее ниже плинтуса». Причем, абсолютно безосновательно и с применением эпитетов, недостойных для употребления в обществе людей с университетским образованием. Инна вытерпела унижение ровно одну минуту, и сделала туше в самую больную точку, в гнойник, который никак не разрешался вот уже много лет в душе человека, с которым до недавнего времени находили общий язык по многим темам и иногда, даже, делились своими личными проблемами. После такого меткого и резкого ответного удара бывшая наставница и, в некотором роде, приятельница, уронив папку на пол и открыв рот, как выброшенная на берег задыхающаяся избытком воздуха рыба, привыкшая получать кислород исключительно из воды, быстрыми шагами удалилась в свой кабинет, в котором просидела до глубокой ночи. А на следующий день не вышла на работу, позвонив в институт и сказав, что взяла больничный по причине высокого давления. Мама, услышав историю с наставником Инны, начала стращать бедную девочку страшными примерами из жизни о последствиях такого поступка. Она пугала ее, что теперь она никогда не сдаст практику и не защитит диплом. И, как следствие, будет мыть всю свою жизнь подъезды. О, взрослые, как вы любите переносить свои страхи на несчастных детей. Если вы всю свою жизнь прожили серыми мышками, то хотя бы у детей постарайтесь воспитать чувство собственного достоинства. Или, по крайней мере, не мешайте им самовоспитываться. Инна сама переживала о своем непродуманном, импульсивном поступке. Но, в отличие от мамы, переживала не за практику и диплом, а за разрыв таких прекрасных и, что самое главное, очень нужных отношений. Да. Меркантильно. Но кто из нас не имеет таких друзей, к которым обращаешься чаще за помощью, нежели просто поболтать и обсудить посторонние темы? Вот и Инне сейчас эта дружба бы очень помогла. По поводу практики и защиты диплома все разрешилось как нельзя лучше. Лучше, естественно, после произошедших событий. После окончания больничного, преподаватель взяла отпуск и уехала на моря поправлять пошатнувшее в битве с молодостью и наглостью здоровье. Из отпуска она так и не вернулась, прислав заявление об увольнении по почте. Инна легко защитила практику и диплом. И стала полноценным специалистом. Злые языки, видимо, из лентяев и бездарей, шептали, что с этой истеричкой никто связываться не хочет и поэтому ей отдали диплом без всяких препятствий. С тех пор Инну считали способной дать ответ на любую агрессию, вне зависимости от того, кто на нее нападает.
   А тут Инна не может себя защитить от какой-то хамоватой тетки. От нее, правда, как пояснили ей местные секьюрити, зависели проценты к зарплате. Но, не терпеть же такое отношение ради денег! Еще неизвестно, сколько насчитают. И насчитают ли вообще. А может, не от чего защищать? «Может, я просто неадекватно отношусь к ее словам? – мелькнула милосердная и самокритичная мысль. – Ведь и тогда, с преподом я могла бы поступить не так жестоко, если бы немного сдержала себя. И не уехала бы она из города. И мне сейчас бы помогла понять происходящее и построить свою работу с детьми. Опять я горячусь и делаю скоропалительные выводы. Надо найти причины ее поведения и отношения ко мне. Ведь, не так уж сильно она и грубит. И голос не слишком повышает. Возможно, у нее неприятности дома. Или директор ее сильно трясет. Не зря же она побежала к ней докладывать обо мне в первый же день. Значит, пытается заискивать перед ней. За проценты…». С этими мыслями Инна дошла до приемного отделения, где ее уже ждала заведующая приемником. Вернее не ее.
   – О, опять вы? – несколько расстроено и, не скрывая досады, приветствовала заведующая. – У вас там, в отделе, больше работать некому?
   Инна опешила. Она тут же забыла те мысленные рассуждения о милосердии (до такой степени ей была неприятна эта дама), с которыми направлялась сюда, и уже приготовилась поставить на место хотя бы эту неделикатную личность, от которой, по мнению Инны, мало что зависело в ее судьбе. А выплеснуть свои накопившиеся эмоции на кого-нибудь было уже необходимо. Но не успела.
   Вслед за Инной в отделение вошла женщина лет сорока, приятной внешности, ухоженная, но с чрезмерно ярким макияжем. Правда, все это как-то совсем не сочеталось с джинсами и свитером. Леди в таком возрасте должна одеваться уже более женственно, нежели подростки. Но, как часто стало модно в последнее время, женственность регулярно приносится в жертву удобству и комфорту. Вслед за женщиной, еле поспевая из-за чрезмерной для бегуна солидности, семенил дежурный по режиму.
   – Добрый день. Кто мне звонил? – не представляясь, выпалила незнакомка.
   – А вы кто? – округлив глаза, вопрошала заведующая территорией приемного отделения.
   – Я – мама Насти. Мне позвонили из милиции, тьфу ты черт, полиции, и сказали, что мою дочь привезли сюда.
   – Да, доставили. – Ирина Аркадьевна приготовилась к долгой и нудной беседе, подперев щеки руками. – Проходите, присаживайтесь.
   – Некогда мне особо рассиживаться. – Мама Насти плюхнулась на стул. – Давайте подпишу бумаги и заберу свою дочь-дурочку.
   – Мы, конечно, рады, что вы ее заберете, – обрадовалась Ирина Аркадьевна, – но не так быстро. Нам надо выяснить причины ее ухода из дома. Я думаю, и вам будет полезно об этом поговорить, чтобы больше такого не повторилось.
   – Поговорить, – мама наклонила голову. – Знаете, какой раз она убегает? Не знаете. Да и я со счета уже сбилась. Однажды неделю ее найти не могла.
   – Как, неделю? – Инна выпучила глаза. – В полицию обращались?
   – Это наш психолог, – мимолетом представила Ирина Аркадьевна Инну.
   – Конечно, обращалась. Но как они ищут, лучше не обращаться, – махнула рукой мама Насти.
   – А где она жила? – не унималась Инна.
   – Где. У подружки. Это какими же родителями надо быть, чтобы не замечать, что у твоего ребенка посторонняя девочка живет? – неожиданно возмутилась мамаша. – Я удивляюсь.
   Услышав шуршание в коридоре, мама Насти выгнулась в дверной проем.
   – А вот и наша красавица!
   Маленькая и щупленькая девочка, на вид лет восьми, гордо вскинув голову и ни на кого не смотря, вошла в кабинет.
   – С мамой поздороваться не хочешь? – поинтересовалась родительница.
   – Нет. Не хочу, – ответила Настя.
   – Замечательно. Вы слышали? – Мамаша всплеснула руками. – Как на вокзале ночку провела, нормально?
   – Не твое дело, – огрызнулась дочь.
   – Так, стоп родственники, – Ирина Аркадьевна решила прервать перепалку. – Во-первых, как вас зовут, мама Насти?
   – Меня – Елена Петровна.
   – Может, девочка пойдет с психологом поговорит, а мы с вами документы оформим? Вы паспорт принесли? – Ирина Аркадьевна справедливо решила развести враждующие стороны.
   – Пусть идет. Вот мой паспорт и ее свидетельство о рождении, – согласилась Елена Петровна, протягивая стопку документов.
   – Никуда я не пойду, – насупилась Настя. – Не о чем мне разговаривать.
   – Так, – рявкнула мама, – бегом пошла!
   – Сама иди, – ответила Настя.
   – Вот ты и хамка! Ладно, придем домой, там и поговорим.
   Инна, наблюдая теплую встречу родственников, решила, что беседу лучше попробовать провести, не покидая этой комнаты.
   – Ну, не хочешь идти, и не надо, – несколько заискивающе обратилась Инна к Насте. – Давайте здесь поговорим.
   – Не о чем мне говорить, – съежилась Настя.
   – Судя по вашему диалогу, у вас большие проблемы в отношениях с дочерью, – Инна решила начать беседу с мамой, а дочь обязательно, Инна была в этом на сто процентов уверенна, включится в беседу позднее, как только разговор коснется ее интересов. – Вы не пробовали обратиться за помощью к семейному психологу?
   – Обращались мы и к психологу. И к платному, и к бесплатному. Мы даже к платному психиатру ходили. Он с ней три часа разговаривал. И все без толку. В школу не ходит, шляется, где попало. Пирсинг себе сделала. Вот, полюбуйтесь на бровь, – мама ткнула пальцем нерадивое чадо в лицо и попала в лоб.
   – Ты дура что ли! – возмутилось чадо. – Чуть глаз не выколола.
   – Она же себе еще и язык проколола. Открой рот, пусть люди посмеются. Это когда ее неделю дома не было. Нашла же деньги себе лицо испоганить. Я себе лучше бы глаза выколола, чтобы тебя не видеть. Тварь неблагодарная.
   – Ну, так выколи, – согласилась дочка.
   – Вот мерзавка. И вот так каждую минуту. Я ей слово, а она мне десять. Вы на ее руки посмотрите. Это у них теперь называется «не скрывать своих истинных чувств». Эмы недоделанные.
   – Я больше не эмо. А тебе вообще наплевать на мои чувства. – Бывшая эмо закатила глаза и, скрестив руки на груди, демонстративно отвернулась.
   – А что с руками? – Инна решила разбавить диалог своим присутствием.
   – Что? Руки себе попортила. Да было бы из-за кого! А то, какой-то педофил заморочил голову тринадцатилетней дурочке, поигрался с ней, и бросил. А она, вместо того чтобы маме родной рассказать все, о чем-то наболталась со своими подружками, такими же дурами, как и она…
   – Не смей моих подруг называть «дурами»! – закричала доча на мать. – Ты на своих подружек-куриц посмотри.
   – А ну сядь и замолчи! – рявкнула не терпевшая такого отношения к родителям заведующая приемным отделением. – Ничего себе, как ты с матерью разговариваешь. Мой отец меня за такие слова поленом прибил бы на месте.
   – Это хорошо, что у нас отца нет, – облегченно вздохнула защитница нерушимой дружбы и села на место.
   – Это, Настя, у тебя курицы безмозглые. Были бы нормальные подруги, не советовали бы такое делать. Теперь всю жизнь будешь только с длинными рукавами ходить, – огрызнулась мать.
   Настя, насупившись, села на стул, пождав под себя ноги.
   – А ну, сядь нормально. – Мамаша за шиворот усадила дочь в приличное положение тела. – Так вот. Выпили какой-то гадости. Моча в голову ударила, и нашла я ее дома, в ванной. Долго она оттуда не выходила. Ну, я дверь-то и вынесла. Ручки потом менять пришлось. И как оказалось, не напрасно. Захожу с оторванной ручкой, а эта дуреха сидит в теплой ванне и лезвием от бритвенного станка себе на руке имя этого козла выводит.
   – Он не козел, а сволочь, – уже спокойнее, но все так же настойчиво, пояснила Настя.
   – Молчи, я тебе сказала! – родительница гневно заткнула Настю. – Я отобрала у нее лезвие, раны промыла, хорошо хоть не глубоко порезалась. Зеленкой помазала. Она ко мне на шею. «Мамочка, мамочка. Какая я дура. Это мне подружки сказали так сделать, чтобы он обратил на меня внимание. Мне так страшно было». А от самой несет то ли перегаром, то ли какими-то конфетами. Но глаза пьяные были. Это я заметила.
   – Какие пьяные, – вновь возмутилось уязвленное подростковое самолюбие, – да я только полбаночки «яшки» выпила. Девчонки угостили. Но это же не алкоголь! Это – энергетический напиток.
   – В нем семь процентов алкоголя содержится, – вставилась Инна. – Больше, чем в пиве.
   – Ничего себе! – напыщенно-удивленно воскликнула мать несостоявшейся суицидницы. – Так ты еще и алкоголичка у меня? Точно вся в отца. Тот от пьянки подох, замерз, когда пьяный возвращался. Не дошел до дома десять метров. И ты туда же. Вот точно говорят про яблоки и яблони.
   – И про апельсины, – задумчиво произнесла Инна. – Расскажи, пожалуйста, как тебе удалось прожить целую неделю в чужой квартире? На что ты жила? Да еще и пирсинг себе поставила. Откуда деньги?
   Настя с ухмылкой осмотрела присутствующих и, остановив свой взгляд на маме, решила поделиться опытом такой жизни:
   – Мама у подружки очень удобно работает. Приходит поздно, уходит рано. Всяких козлов дома не заводит.
   – Настя! Я тебе сейчас точно по губам дам, – пригрозила ладошкой Елена Петровна. – Не смей так дядю Сережу называть! Не смей!
   – Козел он и есть! – Смелая на публике Настя показала маме кончик языка.
   Было видно, что Елена Петровна еле сдерживается, чтобы не броситься с кулаками на чрезмерно болтливую дочурку.
   – Вот так я жила в комнате подружки, – продолжила рассказ Настя. – Жаль, у мамы подружки в воскресенье выходной. Пришлось идти домой.
   – А на что жили? Тебя подружка кормила всю неделю? – давно не веря в альтруизм, негромко спросила Ирина Аркадьевна.
   – Я работала, – гордо, и неожиданно для присутствующих, сообщила Настя.
   – Да ладно, работала, – недоверчиво сморщилась мама юной труженицы. – Тебя дома не заставишь посуду помыть, а тут – работала. И кем же?
   – Объявления расклеивала на подъездах, – выдала тайну заработка Настя.
   – И много платили? – поинтересовалась Ирина Аркадьевна.
   – Нормально. Четыреста рублей микрорайон. Мы с подружкой брали по два в день. Вот и считайте.
   – Теперь понятно, откуда деньги на пирсинг, – произнесла мама Насти, произведя в уме несложный подсчет.
   – И куда вы деньги тратили? – Инне всегда было интересно, как дети распоряжаются деньгами. Она даже хотела провести исследование по этому вопросу.
   – Куда? На еду, мороженки, попить, – задумалась Настя над расходованием наличности.
   – Понятно. В пустоту, – почему-то расстроилась Елена Петровна.
   – Не на пустоту, – встрепенулась Настя. – А это, по-твоему, денег не стоит? – Вскочила со стула и показала свой, украшенный металлическим изделием причудливой формы, язык.
   – Вот, полюбуйтесь, – не сдержалась Елена Петровна. – Дура ты, с дыркой в языке! Нет. Точно в своего папашу. Тот весь в татуировках был. А эта еще дальше пошла.
   Настя закрыла рот и гордо села на стул.
   – А почему ты из дома ушла? – Инна впервые участвовала в такой беседе, и ей было совсем неуютно. Да еще заведующая приемником постоянно глазами ее сверлила.
   – Да это ее козел безрогий меня избил, а мамочке важнее он, а не я. Вот я и ушла
   – Никто тебя не бил! – Мама Насти начинала терять терпение. – Мой сожитель дал ей слегка по попке за то, что она у него пачку сигарет украла.
   – Ничего я не крала! Пусть он не брешет. – Настя надула губы. – А какое он имеет право меня бить? Он мне никто!
   – Он тебе отчим! Понятно! – Елена Петровна погрозила кулаком дочурке. – И нечего воровать. И кто деньги из его кошелька спер? Опять скажешь, не ты?
   Настя отвернулась от мамы и внимательно рассматривала надписи на папках, стоявших в шкафу.
   – Понятно, – выдохнула Ирина Аркадьевна. – Вы дочь будете домой забирать?
   – Конечно, буду. Не оставлять же ее здесь. Только у меня к вам одна просьба. – Елена Петровна подошла к столу заведующей и прошептала умоляющим голосом, – а можно Настя до завтра останется здесь? А то мне в ночную смену надо идти, а с Сергеем они дома опять переругаются и она снова сбежит. Пожалуйста.
   – Я думаю, можно до утра оставить, – быстро согласилась Ирина Аркадьевна, обрадованная тем, что мама заберет Настю домой. – Ну все, Настя. Иди к себе в комнату. Завтра домой пойдешь.
   – Я не хочу домой, пока мама этого козла не выгонит, – выставила ультиматум Настя. – Я лучше здесь буду жить.
   – Настя, не трепи мне нервы. – Руки у Елены Петровны начинали трястись. – И перестань Сергея обзывать, а то я точно тебе дома ремня всыплю.
   Настя направилась в изолятор, показав на прощание маме средний палец.
   – И вот такое уже два года. Что она пристала к Сергею, не понимаю. – Мамаша устало опустила руки. – Я с ней уже по-всякому разговаривала, к психологу водила. А она все никак не уймется. Пусть он уйдет, и все.
   – Он ее бьет? – воспользовавшись излитием чувств, Инна пыталась понять причину неприязни Насти к новому папе.
   – Да не бьет. Так, подзатыльник отвесит. Да и то, редко. Но за сигареты она получила сполна. Ей повезло, что он первый отшлепал ее. Я бы убила.
   – Неужели он, как взрослый человек, не может найти подход к маленькой девочке? – недоумевала Инна.
   – Вы думаете, он не пытался? Да тысячу раз. И подарки ей дарил, и конфеты ей покупал. И на машине до школы подвозил. А она его козлом обзывает. Он долго терпел. Пока она одну штуку не выкинула.
   – Какую? – Инна не могла представить, чем тринадцатилетний ребенок мог обидеть взрослого мужчину.
   – Да у нее иногда просветления бывали. Она даже с ним как-то бутузилась. Ну, знаете, типа боролись они. Конечно, она не могла одолеть Сергея. И ее это очень злило. Вот она и говорит: «Хочешь, я тебя на три точки поставлю?». Сергей говорит: «Ну, давай. Попробуй». Она обошла его сзади, наклонила вперед и со всей дури ударила ногой между его ног. Сергей аж взвыл от боли. И, конечно, упал на колени и уперся головой в пол. А эта дурочка как заорет: «Получилось, получилось!». И сразу убежала на улицу. Тогда она первый раз не ночевала дома. Боялась, что Сергей ей ноги оторвет, – и почти с гордостью добавила. – Вот такая у меня дочка.
   – Да, забавная девица. – Ирина Аркадьевна сделала вид, что ее это совсем не удивило. – Вот ваши документы. Не забудьте завтра забрать свою дочь у нас.
   – Конечно, конечно. Сразу после смены и заеду за ней. – Елена Петровна уложила документы в сумочку и направилась к выходу. – Спасибо вам большое. До свидания!
   – До свидания, – вяло ответила Ирина Аркадьевна. – Что мамаша, что дочь. Обе не подарок.
   – Да уж, – формально согласилась Инна. – Она опять из дома убежит, если мама с отчимом не изменятся.
   – Это Насте надо меняться, а не ее родителям, – возмущенный взгляд Ирины Аркадьевны пронзил Инну. – Распустили молодежь. Эмы, готы, рокеры. Совсем стыд потеряли.
   Инна, конечно, была настроена опустить эту мадаму ниже городской канализации, но почему-то не хотелось. Какое-то недоброе предчувствие, появившиеся после прощального взгляда Насти, занимало все пространство в голове. Инна не могла понять, что это, и пыталась проанализировать слова девочки, ее мимику. Но объяснения этому, выскочившему из подсознания, чувству не связывались в один моток. И, как оказалось, не зря мучилась Инна, не зря ночью ей снились кошмары, а утром было острое желание не ходить на работу.
   На следующее утро пришедшей за Настей маме сообщили, что ее дочь благополучно покинула гостеприимные стены детского дома еще ночью. Предварительно вставив гвоздь, вытащенный из плинтуса, в замок двери изолятора, дабы никто не смог помешать осуществить задуманное, и открыв припрятанной ложкой пластиковое окно. Верхние вещи у девочки не забрали, надеясь на скорый приход мамы, так что она была тепло одета, и волноваться по этому поводу не стоит. Мама в ответ на «радостное» событие, пообещав написать жалобы во все инстанции, удалилась на поиски беглянки. А Ирине Аркадьевне вкатили предупреждение за добросердечность и недосмотр. Инне, посредством беседы с ее начальницей, высказали полнейшее неудовлетворение ее работой по предотвращения побега Насти.

Совет детского дома

   Для Инны, прочитавшей в интернете большое количество литературы о воспитании трудных подростков, которые бьются в кровь за свои права и уважительное отношение к себе, и посетившей не один десяток сайтов детских домов, было странно узнать, что, с таким продвинутым в вопросах менеджмента директором, в учреждении отсутствует какая-либо организация, являющаяся посредником в переговорах и решении проблем, возникающих между воспитанниками и воспитателями. На сайтах детских домов, находящихся не в столь большой удаленности от МКАДа, были выложены положения о советах детского дома, отчеты о его деятельности и планы на дальнейшую работу в области плодотворного сотрудничества между детьми и взрослыми. В этом же учреждении такого эффективного и демократического инструмента воспитания не было и в помине. Как, впрочем, и быть не могло, учитывая причины появления нового руководителя в стенах детского дома.
   Подождав денек, когда уляжется пурга по поводу побега Насти, Инна решила все-таки попасть на аудиенцию к ее всемогуществу, и доложить светлейшей особе свои мысли по поводу реорганизации воспитательной работы с детьми. Цель была настолько благородна, насколько и безумна. Перевернуть самосознание людей, привыкших отбывать время на рабочем месте и избегать всеми законными способами умственного напряжения, можно было только с помощью указующего перста нового директора. Видимо, почувствовав во взгляде ожидавшей приема Инны революционный настрой, директор вызвала к себе зама и попросила поприсутствовать при разговоре с навязчивым психологом.
   – Проходите, вас ожидают, – язвительно дала зеленый свет секретарь. – И захватите для директора эту папку.
   Инна послушно приняла красную, местами потертую, папку с приклеенным скотчем листком «На подпись», и вошла в кабинет.
   – Добрый день. Это вам просили передать. – Инна отдала папку директору и встала возле стула, ожидая приглашения сесть.
   Директор углубилась в изучение принесенных бумаг, и не обращала внимания на присутствующих. Зам, дежурно улыбнувшись, указала кивков головы на стул.
   – Да, присаживайтесь, – заметив движение, директор соизволила пригласить опуститься Инну на стул. – Не стойте над душой.
   «Будто она у тебя есть», – пронеслось в голове Инны.
   – Так, слушаю вас, – директор, не отрываясь от подписывания бумаг, обратилась к Инне.
   – Может, я зайду в другой раз? – Инну начинало бесить такое ярко-выраженное пренебрежение ее персоной.
   – Нет. Другого раза может и не быть, – пророчески произнесла директор, оторвавшись от бумаг и почему-то посмотрев на зама. – Вот и Мария Федоровна изъявила желание послушать ваши мысли и предложения.
   Марии Федоровне, оторванной от важнейшего отчета в департамент, и силком приведенной директором, ничего не оставалось, как только кивнуть в знак согласия.
   – Слушаем вас. Только, прошу – без лирики. Четко и по существу, – предупредила директор.
   Инна начала с предложения о создании в детском доме совета, в который должны входить представители сотрудников и воспитанников.
   – Это еще зачем? – недружелюбно поинтересовалась Мария Федоровна – противник всего нового, что задуряет голову.
   – Во всех детских домах есть такая организация, – нашла Инна самый веский аргумент. Она понимала, что рассказывать о создании совета, как инструмента управления детьми, бесполезно. Надо давить на более приземленные мотивы.
   – Не было у нас никогда совета, – скривилась Мария Федоровна и, ожидая поддержки, посмотрела на директора.
   – А вот и плохо, – неожиданно для зама произнесла Наталья Иннокентьевна. Она поймала взгляд Инны и поняла, что это явное упущение в ее работе. И, скорее всего, не дай Бог случится какая-то проверка уровнем повыше, чем ее благодетельница, – можно получить по шапке. Конечно, она слышала о чем-то подобном. Но на все не хватает времени. – Плохо, что не было и нет. Я думаю, что нечто подобное надо создать и у нас. Раз в других детдомах есть. А, Мария Федоровна?
   – Ну, если надо, то создадим, – вяло сдалась зам.
   – Вот вы этим и займетесь. Вмести с Инной Михайловной.
   Инна не ожидала такой легкой победы.
   – Вы поймите, Мария Федоровна, – Инна решила окончательно убедить директора, обратившись к назначенному руководителю проекта, – пока воспитанники расшатаны происшедшим, пока «лидеры» притихли, надо срочно детей перетаскивать на свою сторону и управлять ими, делая вид, что они управляют.
   – Это все хорошо, – формально согласилась Мария Федоровна. – Только где столько времени взять?
   – Мария Федоровна. Проведем собрание коллектива, выберем представителей от отделов, и они будут заниматься советом, а вы контролировать. Понятно? – Директор четко нарисовала картину будущего для своего зама. – И вот инициатор идеи вам в помощники. И жалеть его на этом поприще не стоит.
   Мария Федоровна тяжело вздохнула и покачала головой.
   – Еще есть предложения? – директор позволила Инне продолжить высказываться.
   – В институте мы проходили разные предметы и на одном из них проходили кодекс деловой этики.
   – Да, помню. Что-то было связанно с работой психолога на предприятиях, – вставилась директор, регулярно напоминая всем о своем психологическом образовании. – И к чему вы это вспомнили?
   – Я обратила внимание на то, как одеваются некоторые сотрудники.
   – И как же они одеваются? Интересно послушать. – Зам. директора углубилась в ширину стола, опасно приблизившись к Инне.
   – Большинство сотрудников одеваются правильно, не сильно броско, но и не в траур. У некоторых даже получается одеваться по-молодежному, что, с одной стороны, положительно влияет на общение с детьми. Но я встретила, за свое короткое пребывание в учреждении, сотрудников, которым необходимо рассказать о правилах дресс-кода.
   – И что же плохого, если человек одевается, как ему хочется? У нас не армия, форма не положена, – возмутилась зам.
   – Да, не армия. Но можно ведь не надевать юбки, похожие на широкие ремни. Не носить платья с глубоким декольте. Не краситься, как на парад, – разгорячилась Инна. – Вы поймите, здесь живут мальчики. А у подростков уровень половых гормонов и так не дает сосредоточиться на учебе, а тут еще и такая секси – воспитатель. Они же ее всерьез не воспринимают, глядя ей на коленки. – Инна понимала, что бьется об стену, но накипевшее уже переваливало за край.
   – Я поняла, о ком вы. Я тоже обратила внимание на этого воспитателя. Вы правы по поводу ее одежды. Я с ней поговорю, – согласилась директор.
   Инна, чувствуя волну, как и мы, принимая согласие начальства за чистую монету, решила высказать все свои предложения:
   – Я считаю, что для сотрудников нашего учреждения необходимо составить такой кодекс, и обязательно знакомить с ним поступающих на работу, – несло Инну. – Я могла бы вам подготовить макет такого кодекса.
   Директор внимательно посмотрела на Инну и что-то записала в ежедневник.
   – Вам недели хватит? – спросила Наталья Иннокентьевна Инну.
   – Даже много, – тут же взяла на себя повышенные обязательства Инна.
   – Хорошо. Через неделю с вас проект, – наказала директор. – Все у вас?
   Инну уже несколько раз после этой фразы отправляли восвояси.
   – Нет, – не дала закончить директору разговор Инна. – Я разговаривала с детьми, наблюдала за их взаимоотношениями между собой и пришла к выводу, что мальчиков и девочек надо расселить по разным отделениям, а еще лучше, по разным этажам. То есть, применить гендерный принцип проживания детей вместо возрастного. И обязательно провести психологическое тестирование детей с целью правильного подбора соседей по комнате.
   – Тестирование. А что с воспитателями делать? Они же привыкли работать на одном месте, – возмутилась заместитель директора.
   – Вот именно, на одном месте, – то ли поддержала непонятно кого, то ли сыронизировала директор.
   – Так ведь, работать надо не на одном месте, а с детьми, – не унималась Инна. – И если будет такое разделение детей, тогда можно будет набирать штат из воспитателей мужского пола.
   – У нас не так много девочек, чтобы перевести всех воспитательниц на них. Им что, прикажете увольняться? – негодовала зам.
   – Некоторым стоило бы, – опять добавилась директор. – Ну, надеюсь теперь все. Вам надо работать, а нам, с уважаемой Марией Федоровной, надо обсудить ваши предложения.
   – И еще, я хотела добавить, – Инна достала ложку дегтя. Теперь можно было. Директор одобрила ее основные проекты. – Я послушала во время и после собрания комментарии детей. Они крайне отрицательно настроены. Вам надо бы чаще с ними встречаться. Хотя бы на собраниях.
   – Я думаю, на сегодня достаточно советов, – неожиданно вспыхнула директор. Да, она могла позволить себе, по ее мнению, обусловленному кожаным креслом, не сдерживать эмоции и иногда откровенно грубить. – Всего доброго.
   Инна вышла из кабинета, прикрыв дверь.
   – Нет, вы видели? – обратилась директор за сочувствием к заму. – Дай ей палец, она и руку оттяпает.
   – Молодые кадры, – то ли посочувствовала, то ли вспомнила молодость Мария Федоровна.
   – В общем, так. Берите под свой контроль деятельность этого молодого кадра и не отпускайте его ни на минуту от себя. А то, я чувствую, она дров нам наломает. – Наталья Иннокентьевна пригвоздила взглядом зама. – Мне уже со всех сторон доносятся стоны и плач от ее деятельности. Вам понятно, Мария Федоровна?
   – Да, Наталья Иннокентьевна. Все понятно, – еще более тяжело вздохнула зам. Да, у нее такая должность. Как говорится, ни вашим, ни нашим. И директора надо ублажать. И сотрудников строить. Но аккуратно. Во-первых, при постоянных и нескончаемых требованиях, сотрудники просто разбегутся. Руководить будет некем. Во-вторых, не ровен час, сама зам может спуститься на их уровень. И тогда коллеги ей все припомнят. Вот и приходилось извиваться.
   «Ничего не боятся. Или это я так хорошо прячусь». Инна слышала весь разговор, воспользовавшись отсутствием секретаря и постояв минутку за директорской дверью. Ей совершенно было не стыдно за свой поступок. По-другому она просто не смогла бы узнать, что о ней говорят в ее отсутствие. Подруг среди воспитателей и простых сотрудников Инна так и не завела. Одни считали ее протеже директора, и держались по дальше. Другие, приближенные, считали ниже своего достоинства общаться с выскочкой.
   На собрании коллектива было принято решение об организации в учреждении совета, куда войдут представители воспитанников и сотрудники детского дома. Странно, но в это понятие «коллектив детского дома» включили только сотрудников. Детей же именовали просто «воспитанники», и им отводилась, как и предполагалось, роль пассивных статистов, передатчиков воли администрации на детско-подростковом сленге. Инициатором собрания была директор, использовавшая идею Инны, но, ни капли не смущаясь, умолчавшая об этом. Ибо получилось бы, что директором управляет какая-то психолог. А авторитет так дешево терять не хотелось. Конечно, надо было что-то менять в структуре детского дома, чтобы оседлать эту наглую молодежь, но на эти размышления под ворохом отчетов, приказов и расчетов бюджета времени не хватало. А тут, как раз, подвернулась Инна со своей идеей. Наталья Иннокентьевна получила согласие вышестоящего руководства на создание совета детского дома, которое не только одобрило эту мысль, но и подсказало, что такое нововведение можно отразить в своем отчете, причем, независимо от полученного эффекта, и добавить себе баллы в свое портфолио, что будет очень полезно для продвижения по карьерной лестнице. Забавно, но это нововведение было успешно применено в далекие двадцатые годы прошлого столетия, о чем, не скрывая плагиата, откуда появилась эта мысль, говорила Инна. Но, наследники вряд ли будут судиться за неоплаченное применение авторской методики, так что можно, на провинциальном уровне, приписать это изобретение себе. Но только на уровне города. Ибо, если открыть сайт, отсутствие которого у нашего детского дома трудно было объяснить только нехваткой средств, любого детского дома, то почти всегда можно обнаружить на главной странице закладку на работу такого совета.
   Итак, единогласно, практически за всех, проголосовав за выдвинутых директором кандидатов, ибо бесконтрольные выборы и возможные дебаты могли похерить любую идею на корню, сотрудники разошлись по своим местам обсуждать нововведение, оставив в актовом зале избранных в совет.
   На первом заседании совета надо было решить формальные вопросы, составить протоколы об учреждении, выборах председателя, секретаря, и определить круг задач на ближайшее время.
   Слово взяла сотрудник из непонятного отдела, занимающегося сопровождением выпускников детского дома:
   – Я считаю, что нам надо определить, чем будет заниматься совет детского дома.
   – Очень хорошая мысль, – наивно обрадовалась Инна, подумав, что в совет выбрали неслучайных людей.
   – Например, меня и моих коллег по отделу очень интересует вопрос премирования.
   «Ну вот. Стоит только подумать о человеке хорошее, как он все портит». Инна расстроилась.
   – Совет создается для регулирования отношений воспитанников и воспитателей. В совете будут дети. Причем здесь премирование? – спросила Инна борца за денежные знаки.
   – Нет! Я считаю, что совет должен заниматься и такими вопросами. А мы что, будем собираться и решать, как жить этим обездоленным? – возмутилась сотрудница сопровождения.
   – Как я понимаю, совет создается с целью привлечь детей, особенно из числа особо трудных, к более продуктивному времяпрепровождению. И воспитать в них, как минимум, ответственность, – объяснила зам. директора, выбранная «коллективом детского дома» первой и абсолютно единогласно.
   – Вы поймите, – Инна попыталась с другой стороны объяснить суть великого дела, – в совет будут входить и наши воспитанники. И им совершенно необязательно знать бухгалтерские подробности вашей зарплаты. А для решения вопроса о премировании вам надо обратиться к председателю профсоюзного комитета.
   – Я не согласна! – не унималась меркантильный член совета. – Мы должны сразу поставить себя перед администрацией и четко показать ей, что мы – не пустое место. А то получается, что советом мы будем заниматься бесплатно. Я категорически не согласна.
   – То есть, вы предлагаете делить деньги в присутствии детей? – Инна не верила своим ушам. Неужели, до человека не доходит смысл этого мероприятия? Или страсть к деньгам отключает все остальные зоны головного мозга?
   – Кстати, вас никто не тащил в совет, – напомнила Мария Федоровна. – У каждого кандидата спрашивали, согласен ли он с участием своей кандидатуры в выборах. Вы согласились. А теперь требуете оплаты.
   – А что, я должна бесплатно заседать? Может еще и в нерабочее время? – продолжала кипеть сотрудница.
   – А это уж как получится. – Мария Федоровна демонстративно отвернулась от ярой почитательницы халявных денег. – Давайте заниматься делом.
   – Тогда мне надо идти работать, – неожиданно решила покинуть собрание сотрудница отдела постинтернатовского сопровождения. – У меня срочный отчет. Я прошу вас, – обратилась она к Инне, – вы мне потом расскажите, что вы тут нарешали.
   Проводив члена совета взглядом до дверей, оставшиеся облегченно вздохнули. Решать действительно надо было много. После вынужденных формальностей, как то, избрание председателя совета, коим стала заместитель директора, ибо если ты не можешь чему-то помешать, то это надо возглавить, перешли к основным вопросам. Во-первых, необходимо было создать положение о совете. Эту задачу на себя взяла Инна. Сложного в этом было мало, можно было просто посетить пару приличных сайтов и взять выложенные положения как образец, а не создавать велосипед заново. Во-вторых, надо было организовать выборы членов совета из числа детей. Вот здесь и начались самые ожесточенные споры.
   – Я считаю, что в совет должны войти самые трудные подростки. – Инна, хоть это и не было нигде озвучено, являясь инициатором создания совета, пыталась направить помыслы соратников в нужное русло.
   – И зачем они нам здесь? – возразила воспитатель. – Они мне в группе надоели, так еще и в совете будут выделываться.
   – Так ведь, совет создан именно для этого. – Инна вновь встретила стену непонимания. – Если они будут загружены общественной работой, у них не останется времени на всякие глупости. А ведь, являясь неформальными лидерами в своих отделениях, они смогут влиять на поведение других воспитанников. А те, смотря на их деятельность, тоже поменяют отношение к жизни. И перестанут безобразничать. Вы посмотрите, что творят дети со второго этажа?
   – Вы про этих двоих? – уточнила Мария Федоровна. – С ними вопрос решен. Они вновь отправляются на реабилитацию.
   – А мне кажется, что этого делать не надо, – воспитатель гнула свою линию. – Если такие, как Тимур или его братец будут в совете, толку с такого совета вообще не будет.
   – Почему вы думаете, что они не справятся? – Инне эти ребята наоборот показались очень смышлеными.
   – Их постели не заставишь убрать, а вы про общественную работу говорите, – аргументировала, на уровне дрессировщика человекообразных обезьян, воспитатель.
   – Я считаю, что их обязательно надо включить в совет, – не сдавалась Инна.
   – Тогда, еще вопрос. Как вы их собираетесь «включить»? Ведь вы хотите, чтобы их избирали сами дети. Вы думаете, что за них кто-то проголосует? – вновь усомнилась воспитатель.
   – Надо помочь им и таким, как они. Уговорить учувствовать в выборах. Тимур и Рустам очень активно общались с директором на собрании. Вот пусть свои идеи и продвигают через совет. Рассказать, что это будет для них хорошим опытом в жизни. И авторитет у них подскочит не только как игроков в компьютерные игры. Подсказать им, как правильно провести избирательную кампанию. И их выберут.
   – И голоса, кстати, подсчитывать будем мы, – задумчиво произнесла Мария Федоровна.
   – Вы думаете, дети согласятся с такими выборами? – Воспитатель уже пожалела, что ввязалась в эту программу, и постоянно поглядывала на часы, намекая на поздний час.
   – Учитывая, что до этого ничего подобного в детском доме не было, обязательно согласятся, – оптимистично заверила Инна.
   – Всем понятен смысл нашего собрания? Больше никто не хочет высказаться? – Мария Федоровна решила, что для первого раза достаточно. Тем более, что подавляющее большинство членов просидело все собрание молча. – Тогда я сейчас распределю задания к следующему собранию, и пойдем по домам.
   «Я понимаю, когда детей трудно заставить делать что-то новое. У них другие интересы: компьютеры, гулянки. Но, когда взрослые люди активно сопротивляются тому, что может принести облегчение в их работе, это уже слишком». Инна, несмотря на большую работу, проделанную за одно собрание, и неплохие результаты, была вне себя от гнева. Она не понимала, зачем надо было входить в состав совета, если ты не собираешься хоть что-то изменить в работе детского дома? Ведь, вроде, никто не принуждал. Или это страх стать неугодным директору? Или стремление иметь очередную причину не заниматься своими прямыми обязанностями? В голове у Инны никак не могли сложиться все эти слова, поведение членов совета в одну мозаику. И голова, из-за постоянного напряжения найти объяснение необъяснимому, начинала болеть. Все чаще и чаще в последнее время.

Партизанщина

   Пока Инна пыталась всеми силами сеять в детском доме доброе и прекрасное, несостоявшиеся декабристы вели свою тайную войну, объявив ее не только директору, но и всем прихлебателям. Но, конечно, после такого неожиданного для них развития событий при первом демарше, троица избрала новую тактику ведения войны. Они поняли, что зря кинулись на амбразуру сами, когда в детском доме было столько пушечного мяса. Они стали заважживать к себе младших соседей по этажу, привлекая и приманивая их разными способами. Например, можно было неприкаянного и гонимого всеми мальца взять под свою защиту и, за небольшую услугу, допустим, провоцирование дежурного по режиму на грубости, щедро одаривать своим покровительством. К сожалению, таких было не много, а в добровольцы никто идти сам не хотел. Приходилось вылавливать необходимых рекрутов в коридорах и объяснять им с помощью пальцев рук, а иногда и ног, что они должны выполнять. Конечно, были ребята, не пожелавшие участвовать в чужой войне. Многие понимали, что добром это кончиться не могло, а вот переместиться в спец. детский дом можно было в два счета. Про этот детским дом, куда на шестимесячный курс реабилитации регулярно попадали местные шалопаи, особо отличившиеся в поведении, учебе и употреблении алкоголя, ходили очень нелестные отзывы. Спец. детский дом находился в небольшой деревеньке, в километрах ста от ближайшего города и, благодаря такой удаленности, местные обитатели не были подвержены тлетворному влиянию дискотек, компьютерных клубов и магазинчиков. Уж не знаю, какие уникальные методы реабилитации могли применяться в учреждении, находящемся в трудно доступной деревеньке, но только большинство детей возвращались оттуда с обязательной записью психиатра о пройденном лечении. А особо удачливые приезжали с выписками из психиатрической больницы, где они могли пробыть почти весь курс «реабилитации». Приезжали они очень тихими и, по выражению самих воспитанников, «пришибленными». При расспросе о причинах попадания в стационар, пролеченные в полный рост отвечали очень уклончиво.
   – Не знаю. Воспитателю не понравилось, что я курить у нее попросил.
   При беседе же с детьми, реабилитация которых ограничилась стенами этого особого детского дома, и не попавшими в психиатрическое заведение, но знавшими, по их мнению, истинные причины, так комментировали пребывание соратников в застенках медицины:
   – Моросить не надо было. И вести себя нормально. Что, непонятно, куда и за что нас отправили?
   Видимо, не всем, в силу, все-таки, наличия психического заболевания, были понятны причины такой «заботы». Во время же отсутствия проблемных воспитанников в стенах родного пристанища, воспитатели жили спокойно и очень даже счастливо. Теперь, находясь на смене, можно было не волноваться о неожиданно разбитых дверях, опрокинутых цветочных горшках или несвоевременном возвращении списочного состава в родные пенаты. И можно было совсем отключить мозг, ведь воспитанием теперь занимаются совсем другие люди, более способные к этому нелегкому труду.
   И вот, зная такие перспективы, Тимур, Рустам и еще несколько ребят, общавшихся с братьями, отказались ввязываться в это грязное дело. А вот кто с радостью принял предложение о сотрудничестве, как раз и были завсегдатаи спец. детского дома, недавно вернувшиеся из оного, и чувствующие нерастраченную ненависть к «воспитуткам» и директрисе. Эта пара ребятишек могла поставить на уши не только детский дом, но и весь город, дай им только форы в сутки-двое. Нет, они не были ни братьями, ни даже знакомыми до встречи в этом детском доме. Но вот судьбы у них были поразительно одинаковые. Оба были из неполных семей, мамы обоих были лишены родительских прав за излишнее увлечение алкоголем и наркотиками. Оба сбегали из детского сада и заводили всю группу так, что воспитатели дошкольного учреждения плакали и молили Бога об избавлении от этих чудовищ. В школе, начиная с первого класса, они сбегали с уроков, прятались от учителей под партами, могли прямо во время занятий устроить драку с одноклассниками или послать к ближним родственникам преподавателя. Директора буквально бились в кровь за право избавить от их присутствия свою школу и наградить такими «одаренными» детьми соседнее учреждение. Они оба начали курить в девять лет, подражая мамам, периодически выпивали не сильно крепкие напитки, и имели бесчисленное количество приводов в милицию. Лучших исполнителей для подрывной деятельности найти было трудно. Наемники, получившие от Паши обещания в полной защите и порцию промывки мозгов о том, что воспитатели и директор специально отправляют их в спец. детдом, лишая летнего отдыха и свободного общения с единственными родственниками, т. е. мамами, начали свою деятельность. Они носились по коридорам, обзывая и легонько толкая сотрудников, независимо от пола. Они выкрикивали нецензурные ругательства при попытке их усмирить, и активно провоцировали окружающих на агрессию. При этом, не забывая вытворять свои проказы исключительно в местах доступности для обзора камер. Это было частью плана, придуманного Литвой. Директор, как донесли шпионы, присутствующие на знаменитом и, как показала жизнь, единственном собрании, хвасталась записью их бунта, сделанного с помощью камер наблюдения. А почему бы и нам не использовать их? Из подслушанного разговора охраны и мастера по настройке этого спец. оборудования стало ясно, что систему перенастроили, и записи теперь будут храниться не менее трех месяцев. За это время, с помощью пушечного мяса, можно довести неадекватным поведением кого угодно до рукоприкладства. А это уже уголовная статья, как объяснил Паша, которая, при правильной интерпретации, могла если не упрятать строптивого директора за решетку, то уж точно лишить ее и покровителей кресел, к которым «прилипли их задницы».
   Роль Кондрата была сродни работы двойного агента. Он должен был прикинуться раскаявшимся в своем поведении и постоянно крутиться возле дверей административных кабинетов, подслушивая и общаясь на отвлеченные темы с сотрудниками, сообщать сообщникам об эффективности работы наемников и возможных готовящихся акциях возмездия со стороны администрации.
   Литва же, организовав движение сопротивления, и поддержав начинания соратников, решил, что пора выпускать джинна из бутылки. Тем более, что начальник разведки донес о скорой потере бойцов. Как и обещала Мария Федоровна, их готовили к отправке на очередной курс реабилитации.

Мы сами выбираем путь

   В тот день, по мнению многих – пятница ведь, – ничто не могло предвещать бури. Но вообще, если посмотреть проходящую неделю, конечно, много, что есть вспомнить, обсудить, сделать организационные выводы. Но совещание «при директоре» (как интерпретировать эту формулировку, я до сих пор не понимаю), куда «пригласили» заведующих отделениями, психологов и даже старшую медсестру, в пятницу было явно событием, выходящим за рамки понимания сотрудников.
   – Я собрала вас здесь по двум причинам, – траурно начала директор. – В понедельник к нам приезжает комиссия из Москвы в сопровождении нашего начальства из департамента, – чеканила слова Наталья Иннокентьевна, – будет проведена проверка в связи с обращением одного из наших воспитанников. Якобы, по факту жестокого обращения с детьми. Так, по крайней мере, написано в письме департамента.
   Ощущение петли на шеи появилось у большинства присутствующих.
   – Вы понимаете, о ком я говорю? – зловеще спросила Наталья Иннокентьевна.
   – Неужели, кто-то из троицы наших бездельников? – высказала предположение догадливая заведующая приемным отделением.
   – Вы, как всегда, в курсе всего, – раздраженно ответила директор. – Но, вы правы. Это один из них.
   – И как им это удалось? – удивилась зам. директора.
   – Вы забыли, уважаемая Мария Федоровна, что мы живем в двадцать первом веке. Интернет, будь он проклят, – директор рухнула на стул и обвела взглядом присутствующих. – Слава Богу, мы тоже не только пультом от телевизора можем управлять. Специалисты, спасибо за помощь… – тут директор запнулась на полуслове. – Не важно, кому. В общем, выяснили, что письмо на сайт с жалобой было отправлено с компьютера, находящегося в нашем учреждении.
   – И с какой целью он это сделал? Кстати, кто он, можно узнать? – зам. директора приготовилась записывать.
   – Можно. Вы его называете Литвой, – презрительно сморщилась в ехидной улыбке директор. – А почему вы про цель спрашиваете? Вы до сих пор не поняли, что это за люди?
   – Дети, – поправила Инна директора.
   – Что вы там шепчете? – зыркнула на Инну директор. – Вы понимаете, что теперь будет? Слышали, что этот проверяющий месяц назад уволил директора детского дома в соседнем городе?
   Конечно, все слышали эту историю о всемогущем проверяющем из общественной организации, который, как оказалось, обладал большим могуществом, что могли себе предположить пострадавшие сотрудники. История увольнения директора детского дома походила на явный заказ. Не найдя каких-либо, хотя бы незначительных, нарушений в работе сотрудников, проверяющий, которого за его спиной называли не иначе как «Сам», обратился к директору с прямым вопросом:
   – Ну что ж. Сами уйдете, или причину хорошенько поискать?
   Директор проверяемого детского дома еле сдержалась, чтобы сразу не дать повода для поминок.
   – Я? Я не понимаю, – начала она, пытаясь достучаться до того места, где у смертных присутствует сердце. – Я подняла это учреждение, можно сказать, из пепла. Я не спала ночами, я толком не ела, чтобы все здесь наладить. Я не понимаю, за что вы мне такое предлагаете? – слезы текли по отретушированным тональным кремом щекам.
   – Значит, найдем, за что, – недвусмысленно произнес Сам.
   Чиновники – это такие люди, которые уже продали свою душу. Нет, не дьяволу. Дьяволу души чиновников не нужны, они пустые. Для него они – боты в течение игры под названием «жизнь». Они продают души друг другу, увлекаясь вещами, которых не существует, и не может существовать в мире. Они награждают подобных себе постами, с возвеличиванием которых вырастают их возможности среди простых людей, таких как врачи, педагоги, пожарные, строители и так далее, которые насильственно втянуты в их игры.
   Они отличаются от смертных не только толщиной кошелька. «Я в тридцать пять имею хорошую машину, квартиру, престижную должность. У меня это все есть. Меня боятся подчиненные. А что ты имеешь?». Они считают, что достигли своего потолка, или даже выше, даже не задумавшись о реальности этих высот. Они – «состоявшиеся». Они удовлетворены своим положением и собой. Они уверены, что в этом, постоянно меняющемся, мире так будет всегда. Именно поэтому, многие «постовики» не принимают изменения ситуации (с приходом нового начальства, например) и, уцепившись всем скелетом, чаще, выпирающей нижней его частью, пытаются усидеть в своих уютных креслах. Даже не допуская мысли, что их могут попросить на выход. Поэтому, многие из них и отправляются на стол патологоанатома из-за разбитого сердца, не выдерживавшего поражения в детской игре «царь горы».
   А ведь у них тоже были мечты, друзья. И, даже став уже «большим человеком», он находит старых приятелей на сайтах социальных сетей. Но что-то общение с ними не клеится: то фото его не так прокомментируют, то, по его мнению, нагрубят при переписке. А все потому, что его одногруппники по детскому саду, одноклассники, и просто соседи по двору знают его, как человека без портфеля, и общаются с ним на равных. А это уже недопустимо. Ведь он достиг таких высот, до которых этим из детства никогда не допрыгнуть, даже на батуте.
   Дальнейшее повествование об увольнении несчастного директора неоднозначно, ввиду приказа присутствующим держать язык за зубами. И продолжение истории строилось на домыслах и догадках. Но результат был предсказан.
   – И, кстати, не только директора. Замы и некоторые заведующие отделениями также лишились своих мест, – вывела из задумчивости собравшихся Наталья Иннокентьевна. – Итак. Надеюсь, вы поняли, что пострадать от этого приезда могут все. Проверять будут всё учреждения.
   – Это понятно, – с нескрываемой грустью произнесла Мария Федоровна, размышлявшая о том, что выходные вновь накрылись, а ровно, как и мечта о посещении дачи.
   – Хорошо, что понимаете. Ваши предложения?
   – Может, этого жалобщика в дурдом отправим? – наивно предложила заведующая приемным отделением. – И скажем проверяющим, что у него случился нервный срыв. Поэтому он написал это письмо. А теперь, вот, проходит лечение и всерьез его обращение принимать не стоит.
   – А это мысль. Неплохая, – поддержала директор. – Ирина Анатольевна, вы, как заведующий психологическим отделом, сможете организовать нам психологическую характеристику с указанием на психическое расстройство? Чтобы было с чем идти к психиатру.
   – Конечно, смогу, – отрапортовала Ирина Анатольевна. – Инна Михайловна мне поможет. Мы сейчас же ее и напишем. Чтобы успеть сегодня на прием.
   – Отлично. А я договорюсь с заведующим поликлиникой, – обрадовалась столь скорому и простому решению этой проблемы Наталья Иннокентьевна.
   – Пойдемте, Инна Михайловна. – Начальница над психологами попыталась покинуть свое место.
   У Инны от таких перспектив закружилась голова. Как часто нам приходится делать выбор своей дальнейшей судьбы не в кресле перед камином в окружении преданных друзей и мудрых родственников, а здесь и сейчас. Инна не выбирала. Все ее естество, терпевшее последнее время не только моральные издевательства, но и сознательно подавляемое желание разрушить это учреждение любым способом, теперь не слушало ни разум, ни здравый смысл.
   – Я не буду ничего писать, – начиная краснеть, произнесла Инна.
   – Что вы сказали? – не осознала фразы директор.
   – Я не буду писать это заключение, – четко, по слогам, повторила Инна
   – Это почему еще? Вы здесь работаете и обязаны выполнять мои указания, – попыталась усмирить Инну ее непосредственная начальница.
   – Вы что, не понимаете, что происходит? – Инна вскочила со стула, покрываясь красными пятнами. – Вы совсем ничего не видите вокруг? Вы поймите, что очередной вызов скорой помощи с психиатрами – это КРАХ, ПРОВАЛ всей воспитательной работы учреждения! – голос ее дрожал от переполняющего гнева и обиды не столько за детей, находящихся в психиатрической лечебнице, сколько от понимания бесполезности своего труда и одинокой беспомощности. – Это значит, нас всех надо уволить. А еще лучше, завести на нас уголовное дело.
   – Тише, тише, – попыталась снизить накал страстей зам. директора.
   – Какой тише? Катя в дурдоме, еще двое, якобы, на реабилитации, практически все дети курят и, вообще, занимаются, чем хотят. И до них никому нет дела. Я уже сколько времени не могу поговорить с Юрой. Воспитателям плевать, где он. И сейчас вы мне предлагаете написать направление к психиатру? Еще одного хотите отправить на лечение, даже не поговорив с ним? Не выяснив причины его поведения? Вы – люди с многолетним опытом педагогической работы, с дипломами высшего образования, – ничего лучше не находите, как сдать человека в дурдом, да? Ребенка – в дурдом! И вы считаете, это нормально? – Инна обвела презрительным взглядом собравшихся. Но никто не посмел не то что возразить, но даже ответить взглядом. Кроме, конечно, директора.
   – Вы что так разнервничались, голубушка? – Директор встала со стула и нависла над Инной. – Вам не нравиться у нас работать? Вам здесь тяжело? Вы не справляетесь? Так вас никто не держит. Я думаю, вам надо найти работу попроще и поспокойнее. Например, в детском саду. У вас никакого опыта – ни профессионального, ни житейского. А вы уже позволяете себе взрослым людям высказывать такие вещи.
   – С большим удовольствием я покину ваше, Наталья Иннокентьевна, учреждение. – Инна села за стол и спустя полминуты подала директору заявление об уходе.
   – Подпишите сегодняшним числом, – шепотом посоветовала зам. директора. – А то проверка приедет. Как бы она чего не выкинула.
   Директор размашисто поставила визу: «ОК! Согласовано».
   – Все. Вы свободны. Идите в отдел кадров. Дальше вы – их головная боль. – Директор пренебрежительно посмотрела на Инну. – А я еще не хотела верить в то, что про вас мне с первого дня говорили. А зря.
   – Слухам вообще верить нельзя. – Инна взяла подписанное заявление и направилась в кадры. – Хотя, у вас все здесь на этом построено.
   – Можете идти. Не мешайте нам работать, – последнее слово должно было остаться за директором.
   «Как все быстро может случиться. Пять минут назад я еще думала, как разобраться с ситуацией. А сейчас я уже без работы». Голова у Инны кружилась. Перед глазами мелькали мушки.
   – Эй. Вы меня слышите? – кадровичка вернула Инну в реальность. – Трудовую книжку заберете в понедельник. Вот вам обходной лист. Его надо заполнить.
   Пробежавшись по пунктам «бегунка» и вернув его в отдел кадров, Инна выскочила на улицу. Сырой ветер порывом ударил ей в лицо, но так и не смог выбить из головы тяжелые мысли.
   Последующие два дня Инна пребывала в тумане, не выходила из дома, отключив телефон, предварительно предупредив родителей, чтобы они не смогли помешать ее одиночеству.
   Почему она не смогла влиться в этот трудовой и, наверное, даже дружный коллектив? Почему она не смогла подавить свои эмоции? Ведь, согласившись подписать эту дурацкую бумажку, она могла бы остаться в детском доме и помочь другим детям. Эти мысли терзали Инну ровно минуту. Потом, смахнув слезу и скинув плед, Инна стала ходить по комнате, передвигая стулья и смахивая пальцем пыль. Она не могла поступить иначе. Она не такая, как все эти присутствующие. Она не может идти по головам и приносить детские судьбы на алтарь карьеры. Да, она – дура. Она знала куда шла. Но Инна была психологически готова и хотела работать с трудными подростками. Но, оказывается, в первую очередь надо было пробить стену безразличия, выстроенную директором и воспитателями.
   Понедельник пришел неожиданно и начался с треска мобильного. Инна не отключила будильник, и он радостно напомнил, что пора на работу. Но работы не было. Надо было вернуться в это заведение, забрать трудовую и начать новую жизнь. Или, ну ее, эту трудовую книжку? Стажа там практически нет, а опять видеть этих людишек не очень хотелось. Нет, надо сходить и забрать ее. Иначе это будет трусостью. Инна собрала все свои душевные силы и вылезла из-под одеяла.
   А, тем временем, в детском доме усиленно готовились к приезду проверяющих. Уборщицы с раннего утра натирали полы, которые тут же возвращали свой исходный вид благодаря обуви сотрудников и проживающих. Воспитателям были даны указания меньше шастать по коридорам и провести всех воспитанников в божеский вид, чему дети, кто активно посылая борцов за этикет, кто пассивно, просто сбежав в компьютерный клуб, сопротивлялись. Администрация, посетившая парикмахера и надевшая самые праздничные наряды, надеясь не попасть после проверки на прием к проктологу, нервно сидела по кабинетам.
   Кондрат, Литва и Паша в предвкушении мести, накупив с вечера горячительного, ждали проверяющих с не меньшим вожделением.
   – Да, Литва. Ты красавчег, – восхищался Паша. – Что же ты написал на сайте, что сейчас такой кипиш? Прикинь, Кондрат. Сам приедет, чтобы шею намылить нашей королеве.
   – Да ничего такого я не писал, – смущался Литва. – Написал все, как было. Ну, прибавил еще кое-что.
   – Да, молодец ты, – поддержал восхваления Кондрат. – Давно надо было сдать этих гадов. А то они совсем расслабились.
   Директор вновь закрылась у себя в кабинете и велела секретарю никого к себе не пускать. Она долго разговаривала по телефону, видимо, получая инструкции, и вновь и вновь перечитывала обращение воспитанника ее детского дома. Как он посмел так поступить с ней? Да еще после того, что сам совершил. Какой подлец! Наталья Иннокентьевна за последние два дня спала, в общей сложности, не более пяти часов. Она готовилась к приезду Самого. На работе, перебирая бумаги, уничтожая ненужные и составляя и подписывая на ходу инструкции, которые должны быть в учреждении с самого основания. Дома она готовила приветственную речь, пыталась предугадать возможные вопросы и составить правильные ответы. Ее рацион в эти дни состоял исключительно из кофе. Поэтому, увидев утром понедельника своего директора, многие подчиненные пожалели, что не взяли больничный или отпуск, хотя бы, за свой счет.
   Время приближалось к обеду, а дорогих гостей все не было. Но вот, водитель директора, за которым следил весь детдом, как за барометром надвигающихся событий, уехал в неизвестном направлении. Все поняли, что скоро начнется. Через полчаса директорская машина стояла возле крыльца, а водителя никто не мог найти, чтобы расспросить, кого же он привез.
   В комнату к бунтарям заглянула зам. директора.
   – Ну, пойдем, жалобщик. Приехала твоя комиссия, – чему-то радуясь, обратилась Мария Федоровна к Литве.
   – Давай, держись там, дружище, – напутствовал Паша выходящего из комнаты Литву.
   – Ага. Ж – ж – ждите, – волнуясь перед решающей битвой, Литва стал даже немного заикаться.
   Кондрат завистливо посмотрел вслед Литве.
   – Щас он им покажет. Он знает, как с людьми разговаривать, хоть и не психолог.
   – Это да. Все, крышка нашей директрисе, – потирал руки Паша. – Ну, Кондрат. Кого ты предлагаешь на место директора?
   Кондрат громко рассмеялся. Да. Теперь они смогут управлять детским домом в полную силу. И никто не посмеет, после сегодняшней проверки, на них даже косо посмотреть.
   К сожалению, о том, что именно происходило за закрытой наглухо директорской дверью, доподлинно никому не известно. Участники разговора, по понятным причинам, хранили молчание, да никто и не посмел бы спросить их, а Литву просто никто не успел расспросить.
   Литва, не только получив наглядный урок работы системы, но лично поучаствовавший в этом практическом занятии жизни от первой секунды до последнего слова, через десять минут вернулся в комнату. Там его ожидали товарищи по бунту с приготовленными баночками «яшки» и с тостом в честь победы.
   – Ну как? С победой!!! – громко приветствовал Паша, открывая одной рукой банку, а другой пытаясь поймать руку Литвы, чтобы поздравить.
   – Не угадал, – процедил сквозь зубы Литва, доставая из-под кровати кроссовки.
   – Не понял. – Паша рухнул на кровать. – Литва, ты объясни, что случилось?
   – Гады они все. Все повязаны. Можете жаловаться хоть на Луну. Там тоже их друзья. – Литва схватил куртку и хотел выйти из комнаты. – Ни фига себе, – Кондрат понял, что они вновь въехали в забор. – Понятно. Не прокатило.
   – Ты объясни, что случилось? Мы тоже в этом повязаны. – Паша понял, что они вновь попали и, скорее всего, на этот раз без последствий не обойдется.
   – Что объяснять? – Литва сел на кровать. – Никаких проверяющих не было. Пришла опять эта, начальница нашего директора. И сунула мне приказ, который ей прислали сегодня утром. А в нем очень красиво написано: «Разобраться на месте. О результатах доложить немедленно».
   – Не понял. – Кондрат выпучил глаза.
   – Чего ты не понял? – заорал Литва. – Все, нам теперь хана. И никому мы не нужны. Они с нами могут делать все, что угодно. Потому что они – власть. Теперь тебе понятно, Кондрат? – Литва выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.
   В комнате стало тоскливо и тихо. Кондрат достал из тумбочки пакет с «яшкой». Он открыл сразу две банки и, не глядя на Пашу, выпил залпом. Паша подал ему третью. Но Кондрат только мотнул головой и лег в кровать лицом к стенке. Дальше Паша опустошал банки в одиночестве, если не считать периодически сокращающееся в легких конвульсиях тело Кондрата.
   Инна пришла в учреждение как раз в тот момент, когда Литва, окончив свой доклад о встрече с, якобы, проверяющими, выходил из детского дома. Он был взбешен произошедшим и с ненавистью расталкивал малышей, столпившихся у выхода, очищая себе путь на воздух. Споткнувшись об ногу очередного препятствия, Литва потерял равновесие и, пытаясь не упасть, схватился за чью-то руку. Инна поддержала падающего и помогла восстановить равновесие.
   – Ты куда? Комиссия разве уже уехала? – Инне было интересно узнать исход этого дела.
   – Да какая комиссия? – Литва гневно отдернул руку и с ненавистью посмотрел в глаза Инне.
   От этого взгляда Инна чуть сама не потеряла равновесие. Столько ненависти и нескрываемой агрессии она видела только один раз. Во время учебы их водили в психиатрическую больницу. Студенткам для наглядного примера привели одного пациента, убившего и съевшего своих родителей. Так вот, поймав на себе его взгляд, Инна в ужасе выбежала из кабинета, не в силах находится с таким в одном помещении. И сейчас она вновь почувствовала такое же желание. Литва, протиснувшись мимо Инны, ногой открыл дверь и вышел из здания. Бежать никуда не надо. Можно отдышаться и идти по своим делам.
   Поднявшись в отдел кадров, Инна уткнулась в закрытую дверь. «Да, придется ждать. И рядом с приемной. Ну, может, хоть Самого увижу». Инна села на диванчик возле кабинета и старалась услышать хоть словечко из-за директорской двери. Но до ее ушей доносился лишь звук щелканья по клавиатуре. Было как-то тихо. Не было суеты. Мимо вальяжно ходили сотрудники бухгалтерии и воспитатели, презрительно посматривая в сторону Инны. Наконец-то пришла сотрудница отдела кадров.
   – Как комиссия? – поинтересовалась Инна.
   – А нет никакой комиссии, – ответствовала сотрудница. – Приехала только Елизавета Петровна. И все. Вот ваша трудовая книжка.
   – Спасибо. – Инна теперь поняла поведение Литвы. Вовремя она покидает это заведение.
   Выйдя из кабинета, Инна чуть не уткнулась в спину заведующей приемным отделением, замыкавшей процессию. Парад двигался из кабинета директора. Во главе шли директор и ее начальница, сзади семенили зам и заведующие. Пристроившись в конце, Инна решила подслушать разговор.
   – Ну вот, собственно, так, Наталья Иннокентьевна. – Елизавета Петровна держала директора за локоть. – Все решаемо, даже на таком высоком уровне.
   – Я вам безмерно благодарна, уважаемая Елизавета Петровна, – столько подобострастия и благодарности, сколько было в глазах у директора детского дома, нельзя было увидеть ни в одном произведении литературы или на картине.
   Дойдя до комнаты заговорщиков, процессия остановилась.
   – А ведь неплохие ребята могли из них получиться. – Елизавета Петровна, как истинный победитель, могла теперь себе позволить показать великодушие. – Но, видимо, наследственность играет свою тяжелую роль.
   – Да, родители у них алкоголики и наркоманы. Откуда воспитанию взяться, – посетовала Мария Федоровна
   И тут из комнаты в коридор, прямо на парад победителей, вышел, держась одной рукой за дверной косяк, явно нетрезвый Паша. Его мутило и несколько пошатывало. Но дружелюбная улыбка не покидала его лица. Свита и предводитель процессии остолбенели. За ним, еле сдерживаясь от хохота, вырисовывался Кондрат.
   – Что это? – еле сдерживая соответствующие слова и наливаясь яростью, спросила Елизавета Петровна, пытаясь отогнать взмахами руки приторно-сладковатый запах коктейля от своего носа.
   – Слышь, ты! – Паша не терпел хамства по отношению к себе и твердо знал свои конституционные права. – Ты не имеешь права. То есть, права ко мне обращаться. Я у себя дома, понятно?
   Елизавета Петровна захрипела. Ее левая рука достала платок из сумочки, но было поздно. Струя радуги, с запахом помоев, со скоростью, близкой к скорости света, омыла Елизавету Петровну от линии роста волос до края юбки.
   – Вы правы. Наследственность. Ген пальцем не раздавишь, – съязвила Инна, продираясь сквозь плотные ряды парада и еле сдерживая смех.
   – Ты… Ты кто такая? – краснея от гнева и стараясь очистить лицо платком, спросила Елизавета Петровна.
   – Уже не важно. Я здесь больше не работаю. – Инна посмотрела сквозь чиновника и поморщилась. – Вы не притягательно пахнете. Как и ваша работа.
   Такого душевного подъема от ощущения порванных цепей Инна не испытывала никогда. Она прошла последний раз по коридорам детского дома к выходу, и никому не сказала: «До свидания». Никакого нового свидания с этими людьми она не желала.
   Выйдя на крыльцо парадного входа, Инна столкнулась с худощавым подростком, прячущим взгляд. Он что-то промычал недовольное и попытался проскользнуть мимо Инны. Одно из шести чувств подсказало, что это именно тот молчун, которого она так и не смогла встретить в детском доме.
   – Здравствуй, Юра, – не сомневаясь в своей догадке, начала разговор Инна.
   – Мгу, – пронеслось в ответ от оторопевшего на секунду Юры, удивленного тем, что его называет по имени незнакомка.
   – Постой со мной секунду. Я хочу у тебя кое-что спросить. – Инна несильно взяла Юру за руку.
   – Иди нах. – Юра вырвал свою руку и, ловко проскользнув мимо Инны, пробежал к лестнице мимо кричавшего вслед охранника.
   Инна вышла за забор детского дома. Забор, отделявший жителей города, а теперь и ее, от тех, кто никому не нужен и кому она так и не смогла помочь. Инну душили слезы. Отойдя от забора и потеряв из вида здание детского дома, Инна села на мокрую и холодную скамейку возле ветхого дома и разрыдалась. Ручейки слез на щеках превращались в черные реки от присоединившейся туши. Ей было жалко только детей. И тех, кто общался с ней. И тех, кто дразнил ее и говорил гадости вслед. Она плакала навзрыд, не обращая внимания на озабоченные взгляды случайных прохожих. Плакала от бессилия что-либо изменить. От понимания своей ничтожности перед махиной социальной помощи, которую с удовольствием раскручивали рычажки, управляемые людьми, лишенными чувства сострадания и выбравшими этот путь с единственной целью – карьера.
   Начавшийся дождь окончательно лишил Инну макияжа и заставил покинуть скамейку. Инна все дальше удалялась от забора, за которым остались ее надежды и вера в людей. Капли дождя смывали ее следы, смешивая их с грязью. Осень полностью вступила в свои права.

Эпилог

   Инна, оставив свои мечты, связанные с помощью обездоленным детям, выбрала другой профессиональный путь, погрузившись в изучение причин поступков человеческих. Она переехала в областной город и устроилась экспертом в отделение судебной психолого-психиатрической экспертизы. Через ее руки, а точнее, глаза и мозги, проходили убийцы, насильники и просто невменяемые старички. Дел было очень много и, через семь лет такого труда, Инна перестала даже запоминать имена и фамилии обследуемых. Она нисколько не удивилась приходу, в сопровождении конвоя из изолятора, нового обследуемого. Высокий, худощавый молодой человек пристально смотрел на Инну.
   – Добрый день, присаживайтесь. – Инна, не отрываясь от монитора, дописывала заключение по срочной экспертизе. – Дело привезли?
   Конвоир, усадив подопытного на стул в центре комнаты, подал Инне дело. Взглянув на номер статьи, по которой обвинялся пришедший, Инна глубоко вздохнула: «Опять убийство. И, скорее всего, по-пьяни и ничего не помним. Как же они надоели!». Пробежавшись глазами по протоколам допроса, Инна решила начать беседу с испытуемым.
   – Еще раз, добрый день. – Инна оторвалась от монитора и попала под непристойно изучающий взгляд обвиняемого.
   – Добрый день, Инна Михайловна, – вежливо ответил молодой человек.
   «Странно. Откуда он знает мое имя. И почему он так пристально смотрит на меня. Глаза у него какие-то очень уж знакомые. И этот тяжелый взгляд». Инна теребила все ячейки своей памяти, пытаясь найти подходящий образ. «Не может быть!».
   – Да, Инна Михайловна. Я – Виктор. Помните наши беседы в детском доме?
   От этой фразы Инна уронила мышку на пол.
   – Но почему ты, извините, вы – здесь? Что случилось? – Инна, всегда сдержанная в общении с обследуемыми, не смогла себя сдержать. – Как папа поживает?
   – Вот поэтому-то я и здесь, – уже со злобой сказал Витя и опустил голову.
   «Не может быть!!!». Сосуды в голове у Инны пульсировали, приглушая все остальные звуки. Она снова открыла дело Виктора и стала внимательно читать протокол осмотра места происшествия. «На кровати лежит труп… Возле изголовья обнаружен кухонный нож… В кресле напротив кровати сидит молодой человек с руками, испачканными в красной жидкости, предположительно…». Инна отказывалась верить своим глазам, передающим буквы в мозг. Она помнит прощальный взгляд Вити, такой тяжелый и пронизывающий. Но убийство отца! Инна вопросительно посмотрела на Виктора.
   – Вы сейчас, впрочем, как и все остальные, хотите спросить: «Как ты смог это сделать?» – с ехидной усмешкой спросил Витя. – Я угадал, правда?
   Инна только кивнула в ответ.
   – Не знаю, как. Что-то нашло на меня. Я приехал к нему через полстраны, чтобы увидеться, поговорить. Только зашел к нему в дом, началось: «Снимай обувь. Я один живу и прислуги у меня нет. Снимай куртку. Иди, мой руки. Смотри, куда идешь. Ты такой же придурок, как и был». И все в таком же духе. Не обнял меня. Не спросил, как я доехал. Я так ждал этой встречи. Я же все время прожил у деда. Отец ни разу так и не приехал. Но я простил его за это. И за то, что бил меня. Помните, я рассказывал?
   Инна вновь кивнула головой.
   – Думал, что простил. Он сел на кровать, а мне так и не предложил сесть. Я стоял около двери, как чужак, и слушал его упреки о том, что я неблагодарная свинья, на которую он потратил всю свою жизнь. Что это из-за меня его бросили жена и дочь, которую он хотел воспитать достойно, а не как такого барана, как я. Он долго нес всякую чушь. Я не понимал, да и сейчас не понимаю, за что он так на меня.
   – А почему ты не ушел? – спросила Инна, выйдя на секунду из транса.
   – Я хотел. Но слезы на глазах мне мешали. Я пошел на кухню умыться. Не знаю, почему не в ванну. Может, кухня ближе. И когда он крикнул: «Ты куда ушел, придурок? Опять хочешь сбежать от разговора, как тогда?», я схватил нож из подставки и кинулся к нему.
   Виктор опустил голову, спрятав покрасневшие глаза.
   – Я не помню, что я там делал. Мне, правда, никто не верит. Даже психиатр сказал, что я симулянт и хочу статью попроще. Но я, действительно, ничего не помню! – Виктор на секунду поднял глаза и с надеждой посмотрел на Инну. – Когда я пришел в себя, я увидел тело отца и кровь. Много крови. Я не мог поверить, что это я совершил. Я сразу позвонил в скорую. А они, когда приехали сразу вызвали ментов. Вот и все, – Виктор снова посмотрел в глаза Инне. – Вы мне верите, что я не помню всего?
   «И вновь этот взгляд. Жесткий, пронзительный, самоуверенный. Как у … У его отца». У Инны внутри стало холодно, голова начала кружиться и болеть.
   – На сегодня, пожалуй, хватит, – сказала Инна конвоиру, стараясь не встречаться глазами с Виктором. – Мне надо изучить дело и подготовить список вопросов. Все, можете идти. До следующей встречи, Виктор Игоревич.
   Виктор молча встал и направился к двери.
   – И вы мне не верите, – уже в дверях сказал Виктор, и с нескрываемой злобой пнул дверь.
   Инна медленно стекла на стул. Воспоминания о прошлом, которые она спрятала глубоко в подвалах сознания, не просто нахлынули, а взорвались яркими 3D-картинами перед глазами.
   На следующий день Инна, не спавшая всю ночь, явилась чуть свет к своему непосредственному руководителю и попросила передать проведение экспертизы по делу Виктора другому психологу.
   – Извини, я не могу этого сделать. – Начальник пристально посмотрел Инне в глаза. – Он повесился сегодня в камере. Иди домой. У тебя сегодня работа на дому.

Послесловие

   Можно ругать власть, можно бояться астероидов и очередного конца света. Можно сидеть дома по вечерам, с интересом просматривать криминальные телепередачи и думать, что вас это не коснется. Можно обходить детские дома далекой стороной и, оглядываясь по сторонам, боясь, чтобы сказанное не услышали «эти», злословить по поводу брошенных и несчастных детей, вспоминая их нерадивых родственников и желая никогда с ними не сталкиваться.
   Но не эти «оленята» опасны для нашего общества. Истинную опасность представляют такие люди, которые здесь описаны: «якалки», «кипишисты», «состоявшиеся». Эти – не должны быть примером для подражания, не должны быть путем развития человека. Признаки этих личностей, как только они появились, надо истреблять в себе. Иначе – все, погибель. Ты уже не человек. Ты уже один из них. Ты такой же, как они. С одной целью в жизни – деньги. Тебя нет. Есть система и деньги. Ты утонул в этом болоте. Тебе начинает казаться, что ты правильно идешь. Ведь таким, как ты, завидуют. Тебя пропагандирует ТВ, интернет, школа. Но в болоте могут жить только пиявки, в которую ты и превращаешься. И вот, хороший врач, прирожденный учитель, опытный сыщик бросает свою профессию, и становиться одним из них. Он выполняет тупые приказы, специально написанные для таких, как он, и в такой форме, чтобы приказы могли трактоваться, в зависимости от ситуации. Он сам создает очередные нормативы и невыполнимые инструкции, чтобы можно было предложить путь их обхода. Он платит небольшие зарплаты своим подчиненным, но закрывает глаза на воровство и прикрывает, если те делятся. Это он создает статистику с ежедневными отчетами и планами, чтобы стереть из твоей памяти весь твой профессионализм по основной профессии. Если он был, конечно.
   И когда молодежь хочет занять такое хлебное место, считая, что будет получать кучу денег ни за что, и ничего не делая, они ошибаются. Они еще не знают, что потребует система от них взамен на материальные блага. Придется ломать себя, переступать через знакомых и близких в делах и дома. Потому что, в человеческой природе нет этих, навязанных искусственно, стремлений стать выше соседа, богаче, чтобы его можно было унизить, не замечать при встрече. И не все выдерживают этой гонки. Некоторым требуется замена. И тогда к ним приходят «состоявшиеся», чтобы насильно, если уставший сам не понимает, убрать слабое звено. На их место приходит свежий, полный, пока еще, сил, здоровья, рвения. И он теряет себя в этом искусственном мире.
   И выбирать свой путь человек может и должен только сам. Не прикрываясь обстоятельствами и ситуациями.

От автора

   Уважаемый читатель!

   Спасибо Вам за прочтение этой книги. Мне очень трудно было писать. Но постоянные сны о детском доме вынудили прибегнуть к этому творчеству. Да, я не профессиональный писатель. Я – врач. Но я надеюсь, что Вам понравилось изложение событий, участником большинства которых я был.
   Если у Вас возникнут вопросы или желание обсудить книгу, можете обращаться на электронную почту: detdombook@yandex.ru.

   Большую благодарность хочется выразить моему юному художнику, рисунок которого стал обложкой книги. Именно этот подросток очень тонко прочувствовал смысл книги и изобразил его на бумаге. Я даже не стал прибегать к помощи профессиональных оформителей, считая, что этот рисунок шел от души. И лучше его мне не найти. СПАСИБО тебе, мой юный друг.

   Эта книга появилась на свет благодаря моральной и духовной поддержке Марины Николаевны Беловой. Человеку, тонко чувствующему и понимающему необходимость такой литературы в современном мире. Глубокая Вам благодарность, Марина Николаевна.

   Очень хочется поблагодарить за терпение, помощь в оформлении и корректировке рукописи мою любимую жену, Оксану Викторовну. Она вытерпела столько эмоций и отчаяния от меня. И я надеюсь, дорогой читатель, что не напрасно.

   С уважением, Андрей Владимирович Петрушин.

Андрей Петрушин Недетский дом