Роберт Шекли
Поединок разумов

   © Е. П. Цветков, перевод, 1971
   © В. А. Скороденко, перевод, 1968, 1987
   © М. А. Черняев, перевод, 1993, 1994
   © А. В. Новиков, перевод, 1994, 2014
   © В. И. Баканов, перевод, 1984, 1990, 1991
   © Б. Г. Клюева (наследники), перевод, 1984
   © Нат Аллунан, перевод, 2020
   © Г. Л. Корчагин, перевод, 2014, 2020
   © И. Г. Гурова (наследник), перевод, 1971
   © Р. М. Гальперина (наследник), перевод, 1966
   © И. А. Тогоева, перевод, 2000
   © Нора Галь (наследник), перевод, 1968, 1979, 1984
   © Т. А. Озерская (наследник), перевод, 1966
//-- * * * --//

Пиявка

   Слишком долго она летела в пустоте. Слишком долго была без пищи. Безжизненная спора, она не замечала, как проходили тысячелетия. Не почувствовала она ничего и тогда, когда достигла наконец Солнечной системы и живительные лучи Солнца коснулись ее сухой твердой оболочки.
   Планета потянула ее к себе, и, все еще мертвая, она вместе с другими межзвездными пылинками стала падать.
   Пылинка, похожая на миллионы других; ветер подхватил ее, помчал вокруг Земли и отпустил…
   На поверхности она стала оживать. Сквозь поры в ее оболочке стала поступать пища. Она принялась есть и расти.

   Фрэнк Коннерс поднялся на веранду и два раза негромко кашлянул.
   – Прошу прощения, профессор, – сказал он.
   Длинноногий профессор, лежавший на раскладушке, даже не пошевелился и продолжал похрапывать.
   – Мне не хотелось бы вас беспокоить. – От волнения Коннерс сдвинул свою старенькую шляпу на затылок. – Я знаю, у вас неделя отдыха, но там, в канаве, лежит такая чертовщина…
   Одна бровь у спящего слегка приподнялась.
   Фрэнк Коннерс снова вежливо кашлянул. На его руке, сжимавшей черенок лопаты, набухли старческие вены.
   – Вы слышите, профессор?
   – Конечно, я все слышал, – пробормотал Майкхилл, не открывая глаз. – Вам попался эльф?
   – Чего? – спросил Коннерс, сосредоточенно наморщив лоб.
   – Маленький человечек в зеленом сюртучке. Дайте ему молочка, Коннерс.
   – Нет, сэр. Это какой-то камень.
   Профессор открыл один глаз.
   – Прошу прощения, я не хотел вас беспокоить, – снова извинился Коннерс.
   У профессора Майкхилла вот уже десять лет была единственная причуда – неделя полного отдыха. Это стало традицией. Всю зиму профессор читал студентам антропологию, заседал в полудюжине комитетов, занимался для себя физикой и химией и ко всему этому умудрялся писать еще по книге в год. Но к лету он выдыхался совершенно.
   И тогда он отправлялся к себе на старую ферму, в штат Нью-Йорк, и целую неделю просто-напросто отсыпался. Это и называлось неделей полного покоя. Фрэнка Коннерса он нанимал на это время готовить еду и помогать по хозяйству.
   Вторую неделю профессор, как правило, бродил по окрестностям, рассматривал деревья, птичек и удил рыбу. Третью неделю он читал, загорал на солнце, чинил крышу сарая и лазил по горам. Конца четвертой недели профессор дожидался с трудом, а дождавшись, торопился уехать.
   Но первая неделя была священна.
   – Я не стал бы вас тревожить по пустякам, но этот чертов камень расплавил мне лопату.
   Профессор разом открыл глаза и приподнялся. Коннерс протянул ему лопату. Ее закругленная часть была ровно срезана. Майкхилл резко спустил ноги с раскладушки и сунул в потрепанные мокасины.
   – Идемте, – сказал он, поднимаясь. – Посмотрим, что это за чудо.

   «Чудо» лежало в придорожной канаве, отделявшей лужайку перед домом от большой автострады. Обыкновенная плита из камня величиной с автомобильную шину, дюйма три толщиной. На темно-серой поверхности виднелось множество замысловатых черных прожилок.
   – Не трогайте руками, – предупредил Коннерс.
   – Я и не собираюсь. Дайте мне вашу лопату.
   Майкхилл взял лопату и ткнул ею в загадочный предмет. Какое-то время профессор прижимал лопату к поверхности. Когда он ее отнял – еще дюйм металла исчез.
   Майкхилл нахмурился и поправил очки. Затем одной рукой он снова прижал лопату к камню, а другую поднес поближе к его поверхности. Лезвие таяло на глазах…
   – Вроде бы не греет, – сказал он, обращаясь к Коннерсу. – А в первый раз? Вы не заметили, шло от камня тепло?
   Коннерс отрицательно покачал головой.
   Майкхилл набрал в руку грязи и бросил на камень. Комок быстро растаял, не оставив и следа на черно-серой поверхности. За комком грязи последовал большой булыжник, который исчез тем же способом.
   – Вы когда-нибудь видели такую чертовщину, профессор? – спросил Коннерс.
   – Нет. – Майкхилл разогнулся. – Никогда не видел.
   Он снова взял лопату и изо всех сил ударил ею о камень… И чуть не выронил ее. Ожидая отдачи, он слишком сильно сжал черенок. Но отдачи не последовало. Лопата ударилась и сразу остановилась, как будто прилипла. Когда профессор приподнял ее, он увидел, что на черно-серой поверхности не осталось никакого следа от удара.
   – Вот тебе и на. Что же это такое? – выдохнул Коннерс.
   – Это не камень, – сказал Майкхилл, отступая назад. – Пиявки сосут кровь. А эта штука, кажется, сосет грязь и лопаты.
   Мужчины переглянулись. На шоссе показалось несколько военных грузовиков. С ревом они промчались мимо.
   – Пойду попробую дозвониться в колледж. Попрошу приехать кого-нибудь из физиков, – сказал Майкхилл, – или биологов. Хорошо бы убрать отсюда эту штуку, пока она не испортила мне газон.
   Они направились к дому.

   Все вокруг для нее было пищей. Ветер отдавал ей свою энергию. Шел дождь, и удар каждой капли прибавлял ей сил. И вода тут же всасывалась всепоглощающей поверхностью.
   Солнечные лучи, почва, грязь, камни, веточки – все усваивалось клетками.
   Медленно зашевелились в ней смутные тени ощущений. И первое, что она почувствовала, – неправдоподобную ничтожность своего тела.
   Она росла.

   На следующий день «пиявка» достигла уже восьми футов. Одним краем она высунулась на шоссе, а другой доползла до газона. Еще через день ее диаметр увеличился до восемнадцати футов. Теперь она перекрыла всю проезжую часть дороги.
   Майкхилл ходил вокруг «пиявки» и задавал себе один и тот же вопрос: какое вещество может вести себя таким образом? Ответ прост – ни одно из известных веществ.
   Вдали послышался гул колонны армейских грузовиков.
   Водитель ехавшего впереди джипа поднял руку, и вся колонна остановилась. Из джипа вылез офицер. По количеству звезд на его плечах Майкхилл понял, что перед ним бригадный генерал.
   – Уберите эту штуку и очистите проезд.
   Он был высок и худощав. На загорелом, обожженном солнцем лице холодно поблескивали глаза.
   – Мы не можем ее убрать. – И Майкхилл рассказал генералу о событиях последних дней.
   – Но ее необходимо убрать, – сказал генерал. Он подошел поближе и пристально посмотрел на «пиявку». – Вы говорите, ломом ее не сковырнуть? И огонь ее не берет?
   – Совершенно верно. – Майкхилл слабо улыбнулся.
   – Шофер, – бросил генерал через плечо, – поезжайте-ка через эту штуку!
   Майкхилл хотел было вмешаться, но удержался. Генеральские мозги – вещь особая. Нужно дать им возможность посоображать самостоятельно.
   Джип рванулся вперед, подпрыгнув на десятисантиметровом ребре «камня». В центре автомобиль остановился.
   – Я не приказывал останавливаться! – рявкнул генерал.
   – Я и не останавливался, сэр, – запротестовал шофер.
   Джип дернулся на месте и замер.
   – Простите, – сказал Майкхилл, – но у него плавятся шины.
   Генерал присмотрелся, и его рука автоматически дернулась к пистолету на поясе. Затем он закричал:
   – Водитель! Прыгайте! Не коснитесь только этой серой штуки!
   Лицо шофера побелело. Он быстро вскарабкался на крышу джипа, огляделся и благополучно спрыгнул на землю.
   В полной тишине все наблюдали за джипом. Сначала растаяли шины, потом четыре обода, рама автомобиля…
   Последней медленно исчезла антенна.
   Генерал тихо выругался и приказал шоферу:
   – Отправляйтесь к колонне и возвращайтесь с гранатами и динамитом.

   Она почти очнулась. Все тело требовало пищи, еще и еще. Почва под ней стремительно растворялась. Она росла. Какой-то большой предмет оказался на ее поверхности и стал добычей.
   Взрыв энергии возле самой поверхности, потом другой, и еще, еще. Она жадно, с благодарностью поглотила эти новые силы и перевела их в массу. Маленькие металлические кусочки ударили о поверхность, и она всосала их кинетическую энергию, превратив ее в массу. Еще взрывы и еще…
   Ее ощущения становились все богаче, она начала чувствовать среду вокруг…
   Еще один взрыв сильнее предыдущих. Это уже настоящая пища! Ее клетки кричали от голода. С тревогой и надеждой она ждала еще взрывов.
   Но их больше не было. Тогда она снова принялась за почву и солнечный свет.
   Она ела, росла и расползалась в стороны.

   С вершины небольшого холма Майкхилл смотрел, как рушится его собственный дом, «пиявка», диаметром теперь в несколько сот метров, поглощала крыльцо.
   «Прощай, мой домик», – подумал он, вспоминая десять летних сезонов, проведенных здесь.
   Крыльцо исчезло, за ним дверь…
   Теперь «пиявка» напоминала огромное поле застывшей лавы. Серое, мрачное пятно на зеленой земле.
   – Простите, сэр. – Позади него стоял солдат. – Генерал О’Доннел хочет вас видеть.
   – Пожалуйста.
   Майкхилл бросил последний взгляд в сторону дома и последовал за солдатом через проход в колючей проволоке, протянутой теперь вокруг «пиявки» диаметром в полмили. По всей ее длине стояли солдаты, удерживая репортеров и любопытствующих. Майкхилл удивлялся, как это ему еще разрешили проходить за ограждение. Может быть, потому, что все это как-никак произошло на его земле.
   В палатке за маленьким столиком сидел генерал О’Доннел. Жестом он предложил Майкхиллу сесть.
   – Мне поручили избавиться от этой «пиявки», – сказал он.
   Майкхилл молча кивнул. Когда научная работа поручается вояке, комментарии излишни.
   – Вы ведь профессор, не так ли?
   – Антропологии.
   – Прекрасно. Прикуривайте. – Генерал протянул зажигалку. – Мне бы хотелось оставить вас тут в качестве консультанта. Я очень ценю ваши наблюдения над… – он улыбнулся, – над врагом.
   – Я с удовольствием останусь, – сказал профессор Майкхилл, – но вам, скорее, нужен физик или биохимик.
   – Не хочу устраивать здесь ученую суматоху. – Генерал нахмурился, глядя на кончик своей сигареты. – Не поймите меня превратно. Я с большим уважением отношусь к науке. Я сам, если можно так выразиться, ученый солдат. Сейчас выиграть войну без науки невозможно. – Тут загорелое лицо О’Доннела стало каменным. – Но я не хочу, чтобы команда длинноволосых крутилась целый месяц вокруг этой штуки и задерживала меня. Мое дело уничтожить ее – любым способом и немедленно.
   – Думаю, это не так просто, – произнес Майкхилл.
   – Вот потому-то вы мне и нужны. Объясните мне, почему не просто, а я уж соображу, как с ней разделаться.
   – Пожалуйста. Насколько я понимаю, «пиявка» является органическим преобразователем энергии в массу. Этот преобразователь чрезвычайно эффективен. Скорее всего, у него два цикла работы. Сначала она массу превращает в энергию, а затем – энергию в массу уже собственного тела. Но может и сразу энергию переводить в массу тела. Как это происходит, я не знаю.
   – Короче, против нее нужно что-нибудь солидное, – перебил О’Доннел. – Отлично, кое-что у меня здесь найдется.
   – Наверно, вы неправильно меня поняли, – сказал Майкхилл. – «Пиявка» питается энергией. Она усвоит и использует силу любого оружия.
   – Что же произойдет, если она будет продолжать есть? – спросил генерал.
   – Я не знаю, до каких размеров она может вырасти, – сказал Майкхилл. – Ее рост можно ограничить, лишь не давая ей есть.
   – Вы хотите сказать, что она может вот так расти до бесконечности?
   – Она вполне может расти до тех пор, пока ей есть чем питаться.
   – Ну что ж, это настоящая дуэль, – сказал О’Доннел. – Но неужели с ней не справиться силой?
   – Выходит, нет. Лучше всего вызвать сюда физиков и биологов. Они, наверное, смогли бы сообразить, как с ней обойтись.
   Генерал вынул изо рта сигарету.
   – Профессор, я не могу тратить время попусту, пока ученые спорят. Я следую своей аксиоме. Могу вам ее сообщить. – Он сделал многозначительную паузу. – Ничто не может устоять перед силой! Приложите достаточную силу, и что угодно уступит. Что угодно! Вы думаете, «пиявка» устоит перед атомной бомбой?
   – Не исключено, что ее можно перегрузить энергией, – с сомнением произнес Майкхилл.
   Он только теперь понял, зачем понадобился генералу. Наука без полномочий – это вполне устраивало О’Доннела.

   После долгого перерыва пищи опять стало много. Радиация, вибрация, взрывы, какое восхитительное разнообразие. Она поглощала все. Но пища поступала слишком медленно. Голодные, только что рожденные клетки требовали еще и еще… Скорее! Вечно голодное тело кричало.
   Теперь, когда она стала больше, ее чувства обострились. И она ощутила, что неподалеку собрано в одном месте огромное количество пищи. «Пиявка» легко взмыла в воздух, пролетела немного и рухнула на лакомый кусок.

   – Идиоты! – Генерал О’Доннел был взбешен. – Какого дьявола они поддались панике?! Можно подумать, что их ничему не учили!
   Большими шагами он мерил землю возле новой палатки, в трех милях от того места, где стояла старая.
   «Пиявка» выросла до двух миль в диаметре. Пришлось эвакуировать три фермерских хозяйства.
   Профессор Майкхилл все еще не мог отделаться от кошмарного воспоминания. Эта тварь приняла массированный удар всех видов оружия, а затем ее тело неожиданно поднялось в воздух. На мгновение она заслонила солнце, повисла над Норт-Хиллом – и рухнула вниз.
   Солдаты в Норт-Хилле могли разбежаться, но, перепуганные насмерть, так и не сдвинулись с места.
   Потеряв в операции «Пиявка» шестьдесят семь человек, генерал О’Доннел попросил разрешения пустить в ход атомную бомбу. Вашингтон прислал группу ученых для исследования ситуации.
   – Эти эксперты все еще не приняли решения? – О’Доннел в раздражении остановился перед входом в палатку. – Они слишком долго разговаривают.
   – Принять решение очень трудно, – сказал Майкхилл. Он не был включен в комиссию, поэтому, высказав свои соображения, вышел из палатки. – Физики считают, что это живое существо, а биологи, кажется, думают, что на все вопросы должны ответить химики. Никто не может считать себя специалистом по этим штукам.
   – Это военная проблема, – хрипло сказал О’Доннел. – Меня не интересует, что это такое. Я хочу знать, как ее уничтожить. Они бы лучше дали мне возможность использовать атомную бомбу.
   Профессор Майкхилл проделал кое-какие расчеты. Прикинув скорость, с какой «пиявка» поглощала энергию-массу, ее размеры и очевидную способность расти, он пришел к выводу, что атомная бомба могла бы перегрузить ее энергией. Но – только в самое ближайшее время.
   Взорвать бомбу нужно было в течение максимум трех дней. «Пиявка» росла в геометрической прогрессии. Через несколько месяцев она должна была покрыть всю территорию Соединенных Штатов.
   – Я целую неделю добивался разрешения, – громыхнул О’Доннел. – И я получу его, но для этого мне приходится ждать, пока эти ослы наговорятся. – Он остановился и повернулся к Майкхиллу. – Я уничтожу эту «пиявку». Я разнесу ее вдребезги. Это касается уже не только интересов безопасности. Это задевает лично меня.
   Из палатки вышла группа усталых людей. Впереди шел Аленсон – биолог.
   – Итак, – сказал генерал, – вы выяснили, что это такое?
   – Подождите еще минутку. Я отрежу от нее кусочек, – зло ответил Аленсон.
   – Ну а придумали вы какой-нибудь научный способ ее уничтожения?
   – О, это было нетрудно, – сухо произнес Мориарти, физик-атомщик. – Заверните ее в абсолютный вакуум. И все будет в порядке. Или сдуньте с Земли – антигравитацией.
   – Если же вы не можете этого сделать, – сказал Аленсон, – мы можем предложить вам попробовать ваши бомбы, только побыстрее.
   – Таково мнение всей вашей группы? – спросил О’Доннел.
   – Да.
   Майкхилл подошел к ученым.
   – Ему следовало сразу нас вызвать, – пожаловался Аленсон. – А теперь уже нет времени раздумывать.
   – Вы пришли к какому-нибудь мнению о ее природе? – спросил Майкхилл.
   – К самому общему, – сказал Мориарти, – и оно практически совпадает с вашим. «Пиявка», скорее всего, космического происхождения. Во всяком случае мы должны радоваться, что она не упала в океан. Земля под нами была бы съедена раньше, чем мы поняли бы, в чем дело.
   Заключение комиссии, состоявшей из одних ученых, было проверено комиссией, состоявшей из других ученых. На это ушло несколько дней. Затем Вашингтон захотел узнать, нет ли другого выхода и обязательно ли рвать атомные бомбы в центре штата Нью-Йорк. Потом надо было эвакуировать людей. На это тоже ушло время.
   Наконец тупорылая ракета-разведчик взмыла над Нью-Йорком. Серовато-черное пятно, напоминающее гноящуюся рану, протянулось от Тихого озера до Элизабеттауна, покрыв долины Куин и Куин-Вэлли, краями выплескиваясь на гребни ближайших гор.
   Первая бомба полетела вниз.

   Ошеломляющий взрыв!
   Все вокруг наполнилось пищей, но теперь появилась опасность пресытиться. Энергия лилась непрерывным потоком, пронизывала «пиявку» насквозь, сплющивала ее, и «пиявка» бешено росла. Она была еще слишком мала и быстро достигала предела насыщения. Но в перенапряженные клетки, наполненные до отказа, вливали еще и еще энергию.
   Она устояла.
   Следующие порции были восхитительны на вкус, и с ними она легко справилась. «Пиявка» росла, ела и снова росла.

   О’Доннел отступил вместе со своей полностью деморализованной командой. Новый лагерь разбили в десяти милях от южного края «пиявки», в опустевшем городке. Теперь диаметр «пиявки» равнялся шестидесяти милям, а она все росла.
   Двухсотмильная зона в округе была эвакуирована.
   Генералу О’Доннелу разрешили использовать и водородные бомбы – при условии одобрения со стороны ученых.
   – Почему они медлят? – кипел генерал. – «Пиявку» надо немедленно разнести вдребезги. Чего они крутят?
   – Они боятся цепной реакции, – ответил Майкхилл. – Такая концентрация водородных бомб в состоянии вызвать ее в земной коре или атмосфере. Могут быть и другие неприятные последствия.
   – Что же, они хотят, чтобы я организовал штыковую атаку? – презрительно проговорил О’Доннел.
   Майкхилл вздохнул и уселся в кресло. Он был убежден, что вся затея в принципе порочна. Государственные эксперты шли по одному-единственному пути. Давление на них было столь велико, что нечего было и думать о поиске других путей, кроме применения силы. «Пиявке» же именно это и надо.
   Майкхилл был уверен, что порой бороться огнем против огня – не лучший способ.
   Огонь. Локи – скандинавский бог огня. И мошенников… Нет, ответ здесь вряд ли сыщешь. Но Майкхилл уже бродил мысленно по мифам разных народов, отвлекаясь от невыносимой действительности.
   Вошел Аленсон, за ним еще шестеро.
   – Итак, – сказал Аленсон, – есть отличная возможность расколоть нашу планету пополам.
   – Война есть война, – коротко отрубил О’Доннел. – Итак, вперед?
   И вдруг Майкхилл понял, что О’Доннела действительно не беспокоит, что будет с Землей. Багроволицего генерала волновало лишь то, что он устроит поистине небывалый взрыв, какого еще не устраивала рука человека.
   – Не так быстро, – сказал Аленсон. – Пусть каждый выскажет свое собственное мнение.
   – Помните, – прошипел генерал, – по вашим же собственным выкладкам «пиявка» прибавляет каждый час по двадцать футов.
   – И скорость эта все время растет, – сказал Аленсон, – но решение, которое мы должны принять, слишком серьезно.
   Майкхилл подумал о громах и молниях Зевса. Это сейчас как раз и необходимо. Или сила Геркулеса. Или…
   От неожиданной мысли он выпрямился в кресле.
   – Джентльмены, мне кажется, я могу предложить вам другое решение. Вы когда-нибудь слышали об Антее?

   Чем больше она ела, тем быстрее росла, тем голоднее становилась. Многое теперь ожило в ее памяти. Когда-то она съела планету. Потом направилась к ближайшей звезде и сожрала ее, насытив клетки энергией для дальнего путешествия. Но больше пищи поблизости не было, а следующая звезда горела безумно далеко.
   Масса была превращена в энергию полета и растрачена на долгом пути.
   Она стала безжизненной спорой, бесцельно летящей среди звезд.
   Так было. Но только ли это было? Ей казалось, что она припоминает гораздо более ранние времена. Ей чудились вселенные той поры, когда они еще были равномерно наполнены звездами. Она прогрызала целые звездные коридоры, росла, разбухала. И звезды в ужасе шарахались в стороны, сбиваясь в испуганные галактики и созвездия.
   Или ей все это приснилось?
   Методично она пожирала Землю, удивляясь, куда же делась богатая, сытная пища. И вот пища снова была здесь, возле нее, но на этот раз сверху.
   Она ждала, но мучительно притягивающая еда оставалась недосягаемой. О, как ясно она ощущала, насколько эта еда чиста и питательна.
   Почему она не падает?
   Наконец «пиявка» поднялась всей своей громадой и устремилась к ней сама.
   Еда улетала от поверхности планеты. «Пиявка» последовала за ней.
   Мучительно сладостный, дразнящий кусок улетал в космос, и она следовала за ним. Но в космосе она ощутила близость еще более богатого источника еды.

   О’Доннел разносил ученым шампанское. Официальный обед должен состояться попозже, а пока необходимо отметить победу.
   – Предлагаю выпить, – торжественно произнес генерал. Все подняли бокалы. Этого не сделал только лейтенант за пультом управления полетом ракеты. – За профессора Майкхилла, за то, что он придумал… как его, скажите-ка еще раз, Майкхилл.
   – Антей. – Майкхилл медленно тянул шампанское, но чувства восторга не испытывал. – Антей, рожденный Геей, богиней Земли, от Посейдона, бога моря. Непобедимый богатырь. Каждый раз, когда Геркулес бросал его на Землю, он снова поднимался, полный новых сил. Пока Геркулес не оторвал его от матери.
   Мориарти что-то бормотал себе под нос, быстро перебрасывая движок логарифмической линейки и что-то записывая. Аленсон молча пил, но и он выглядел не очень веселым.
   – Поехали, что же вы нахохлились. – О’Доннел наливал еще и еще. – Потом досчитаете, бросьте. Сейчас надо выпить! – Он повернулся к оператору. – Как там дела?
   Мысли Майкхилла вернулись к ракете. Снаряд с дистанционным управлением, до отказа набитый радиоактивными веществами. Он висел над «пиявкой», пока она не последовала за ним, поддавшись на приманку. Антей оторвался от матери-Земли и начал терять силы. Оператор так вел космический корабль, чтобы тот был все время поблизости от «пиявки», но в то же время она не могла им завладеть.
   Корабль и «пиявка» летели навстречу Солнцу.
   – Отлично, сэр, – отрапортовал оператор, – сейчас они уже внутри орбиты Меркурия.
   – Господа, – сказал генерал, – я поклялся разнести эту штуку. Другим, более прямым способом, но это не важно. Главное – уничтожить. Разрушение иногда – священное дело. Сейчас это именно так, господа, и я счастлив.
   – Поворачивайте корабль! – закричал вдруг Мориарти. Он был бледен как снег. – Поверните эту проклятую ракету!
   Он потрясал перед их глазами листками с цифрами.
   Цифры легко было разобрать. Скорость роста «пиявки». Скорость потребления ею энергии. Рост энергии, поступающей от Солнца, по мере приближения к нему.
   – Она сожрет Солнце, – спокойно произнес Мориарти.
   Комната превратилась в ад. Все шестеро одновременно пытались объяснить О’Доннелу, в чем дело. Потом Мориарти пытался один. И наконец Аленсон.
   – Она так быстро растет, а скорость у нее такая маленькая и она поглощает так много энергии, что, когда она доберется до Солнца, размеры позволят ей с ним справиться. Или, по крайней мере, расправиться, побыв некоторое время с ним рядом.
   О’Доннел повернулся к оператору и скомандовал:
   – Заверните их!
   Все в напряженном ожидании застыли перед экраном радара.
   Пища неожиданно свернула с ее пути и скользнула в сторону. Впереди был огромный источник еды, но до него еще далеко. Другая пища повисла совсем рядом, мучительно близко.
   Ближайший или далекий?
   Все тело требовало: сейчас, немедленно.
   Она двинулась к ближайшей порции, прочь от Солнца. Солнце никуда не денется.
   Раздался вздох облегчения. Опасность была слишком реальна.
   – В какой части неба они сейчас находятся? – спросил О’Доннел.
   – Думаю, я смогу вам показать, – ответил астроном. – Где-то вон в той части, – показал он рукой, подойдя к открытой двери.
   – Превосходно. Лейтенант! – О’Доннел обернулся к оператору. – Давайте!
   Ученые остолбенели от неожиданности. Оператор поколдовал над пультом, и капля начала догонять точку. Майкхилл двинулся было через комнату к пульту.
   – Стоп! – рявкнул генерал, его командирский голос остановил антрополога. – Я знаю, что делаю. Корабль специально для этого выстроен.
   Капля на экране догнала точку.
   – Я поклялся уничтожить «пиявку», – сказал О’Доннел. – Мы никогда не будем в безопасности, пока она жива. – Он улыбнулся. – Не посмотреть ли нам на небо?
   Генерал направился к дверям. Молча все последовали за ним.
   – Нажмите кнопку, лейтенант!
   Оператор выполнил приказ. Все молча ждали.
   В небе повисла яркая звезда. Ее блеск рассеял ночь, она росла, потом стала медленно гаснуть.
   – Что вы сделали? – выдохнул Майкхилл.
   – В ракете были водородные бомбы, – торжествующе пояснил О’Доннел. – Ну как, есть там что-нибудь на экране, лейтенант?
   – Ни пылинки, сэр.
   – Господа, – сказал генерал, – я встретил врага и победил. Выпьем шампанского, господа, у нас есть повод!
   Майкхилл неожиданно почувствовал приступ тошноты.

   Она содрогнулась от страшного потока энергии. Нечего было и думать удержать такую дозу. Долю секунды ее клетки еще сопротивлялись, затем перенасытились и были разорваны.
   Она была уничтожена, растерта в порошок, раздроблена на миллионы частиц, которые тут же дробились еще на миллионы других. На споры.
   Миллиарды спор летели во все стороны. Миллиарды.
   Они хотели есть.

Поединок разумов

Глава первая

   Квидак наблюдал с пригорка, как тонкий сноп света опускается с неба. Перистый снизу, золотой сноп сиял ярче солнца. Его венчало блестящее металлическое тело скорее искусственного, чем естественного происхождения. Квидак пытался найти ему название.
   Слово не вспоминалось. Память затухла в нем вместе с функциями, остались лишь беспорядочные осколки образов. Он перебирал их, просеивал обрывки воспоминаний – развалины городов, смерть тех, кто в них жил, канал с голубой водой, две луны, космический корабль…
   Вот оно! Снижается космический корабль. Их было много в славную эпоху Квидака.
   Славная эпоха канула в прошлое, погребенная под песками. Уцелел только Квидак. Он еще жил, и у него оставалась высшая цель, которая должна быть достигнута. Могучий инстинкт высшей цели сохранился и после того, как истончилась память и замерли функции.
   Квидак наблюдал. Потеряв высоту, корабль нырнул, качнулся, включил боковые дюзы, чтобы выровняться, и, подняв облачко пыли, сел на хвост посреди бесплодной равнины.
   И Квидак, побуждаемый сознанием высшей цели Квидака, с трудом пополз вниз. Каждое движение отзывалось в нем острой болью. Будь Квидак самолюбивым созданием, он бы не вынес и умер. Но он не знал себялюбия. Квидаки имели свое предназначение во Вселенной. Этот корабль, первый за бесконечные годы, был мостом в другие миры, к планетам, где Квидак смог бы обрести новую жизнь и послужить местной фауне.
   Он одолевал сантиметр за сантиметром и не знал, хватит ли у него сил доползти до корабля пришельцев, прежде чем тот улетит с этой пыльной и мертвой планеты.
   Йенсен, капитан космического корабля «Южный Крест», был по горло сыт Марсом. Они провели тут десять дней, а результат? И ни одной стоящей археологической находки, ни единого обнадеживающего намека на некогда существовавший город – вроде того, что экспедиция «Поляриса» открыла на Южном полюсе. Тут был только песок, да несколько чахоточных кустиков, да пара-другая покатых пригорков. Их лучшим трофеем за все это время стали три глиняных черепка.
   Йенсен поправил кислородную маску. Над косогором показались два возвращающихся астронавта.
   – Что хорошего? – окликнул их Йенсен.
   – Да вот только, – ответил инженер-механик Вейн, показывая обломок ржавого лезвия без рукоятки.
   – И на том спасибо, – сказал Йенсен. – А что у тебя, Уилкс?
   Штурман пожал плечами:
   – Фотографии местности и больше ничего.
   – Ладно, – произнес Йенсен. – Валите все в стерилизатор, и будем трогаться.
   У Уилкса вытянулось лицо.
   – Капитан, разрешите одну-единственную коротенькую вылазку к северу – вдруг подвернется что-нибудь по-настоящему…
   – Исключено, – возразил Йенсен. – Топливо, продовольствие, вода – все рассчитано точно на десять дней. Это на три дня больше, чем было у «Поляриса». Стартуем вечером.
   Инженер и штурман согласно кивнули. Жаловаться не приходилось: как участники Второй марсианской экспедиции, они могли твердо надеяться на почетную, пусть и маленькую сноску в курсах истории. Они опустили снаряжение в стерилизатор, завинтили крышку и поднялись по лесенке к люку. Вошли в шлюз-камеру. Вейн задраил внешний люк и повернул штурвал внутреннего.
   – Постой! – крикнул Йенсен.
   – Что такое?
   – Мне показалось, у тебя на ботинке что-то вроде большого клопа.
   Вейн ощупал ботинки, а капитан со штурманом оглядели со всех сторон его комбинезон.
   – Заверни-ка штурвал, – сказал капитан. – Уилкс, ты ничего такого не заметил?
   – Ничегошеньки, – ответил штурман. – А вы уверены, кэп? На всей планете мы нашли только несколько растений, зверьем или насекомыми здесь и не пахло.
   – Что-то я видел, готов поклясться, – сказал Йенсен. – Но, может, просто почудилось… Все равно надо продезинфицировать одежду перед тем, как войти. Не стоит рисковать – не дай бог, прихватим с собой какого-нибудь марсианского жучка.
   Они разделись, сунули одежду и обувь в приемник и тщательно обыскали голую стальную шлюз-камеру.
   – Ничего, – наконец констатировал Йенсен. – Ладно, пошли.
   Вступив в жилой отсек, они задраили люк и продезинфицировали шлюз. Квидак, успевший проползти внутрь, уловил отдаленное шипение газа. Немного спустя он услышал, как заработали двигатели.
   Квидак забрался в темный кормовой отсек. Он нашел металлический выступ и прилепился снизу у самой стенки. Прошло еще сколько-то времени, и он почувствовал, как корабль вздрогнул. Весь утомительно долгий космический полет Квидак провисел, уцепившись за выступ. Он забыл, что такое космический корабль, но теперь память быстро восстанавливалась. Он погружался то в чудовищный жар, то в ледяной холод. Адаптация к перепадам температуры истощила и без того скудный запас его жизненных сил. Квидак почувствовал, что может не выдержать.
   Он решительно не хотел погибать. По крайней мере, до тех пор, пока существовала возможность достичь высшей цели Квидака.
   Прошло время, и он ощутил жесткую силу тяготения, почувствовал, как снова включились главные двигатели. Корабль садился на родную планету.
   После посадки капитана Йенсена и его экипаж, согласно правилам, препроводили в Центр медконтроля, где прослушали, прозондировали и проверили, не гнездится ли в них какой-нибудь недуг.
   Корабль погрузили на вагон-платформу и отвезли вдоль рядов межконтинентальных баллистических ракет и лунных кораблей на Дегазацию первой ступени. Здесь наружную обшивку корпуса обработали, задраив люки, сильными ядохимикатами. К вечеру корабль переправили на Дегазацию второй ступени, и им занялась спецкоманда из двух человек, оснащенных громоздкими баллонами со шлангами.
   Они отдраили люк, вошли и закрыли его за собой. Начали они с носовой части, методично опрыскивая помещения по мере продвижения к корме. Все как будто было в порядке: никаких животных или растений, никаких следов плесени вроде той, какую завезла Первая лунная экспедиция.
   – Неужели все это и вправду нужно? – спросил младший дегазатор (он уже подал рапорт о переводе в Диспетчерскую службу).
   – А то как же, – ответил старший. – На таких кораблях можно завезти черт знает что.
   – Пожалуй, – согласился младший. – А все-таки марсианская жизнь, если она, конечно, есть, вряд ли на Земле уцелеет. Я прав?
   – Откуда мне знать? – изрек старший. – Я не биолог. Да биологи, скорее всего, и сами не знают.
   – Только время даром тра… Эге!
   – В чем дело? – спросил старший.
   – По-моему, там что-то есть, – сказал младший. – Какая-то тварь вроде пальмового жука. Вон под тем выступом.
   Старший дегазатор поплотнее закрепил маску и знаком показал помощнику сделать то же. Он осторожно приблизился к выступу, отстегивая второй шланг от заплечного баллона, и, нажав на спуск, распылил облако зеленоватого газа.
   – Ну вот, – произнес он, – на твоего жука хватит. – Став на колени, он заглянул под выступ. – Ничего нет.
   – Видно, померещилось, – сказал помощник.
   Они на пару обработали из распылителей весь корабль, уделив особое внимание маленькому контейнеру с марсианскими находками, и, выйдя из заполненной газом ракеты, задраили люк.
   – Что дальше? – спросил помощник.
   – Дальше корабль простоит закупоренным трое суток, – ответил старший дегазатор, – после чего мы проведем вторичный осмотр. Ты найди мне тварь, которая протянет три дня в эдаких условиях!
   Все это время Квидак висел, прилепившись к ботинку младшего дегазатора между каблуком и подошвой. Теперь он отцепился и, прислушиваясь к басовитому, раскатистому и непонятному звуку человеческих голосов, следил, как удаляются двуногие темные фигуры. Он чувствовал усталость и невыразимое одиночество.
   Но его поддерживала мысль о высшей цели Квидака. Остальное не имело значения. Первый этап в достижении цели остался позади: он успешно высадился на обитаемой планете. Сейчас ему требовались вода и пища. Затем – отдых; основательный отдых, чтобы восстановить уснувшие способности. И тогда он сможет дать этому миру то, чего ему так явно недостает, – сообщество, которое способен основать один лишь Квидак.
   Он медленно пополз через темную площадку, мимо пустых махин космических кораблей, добрался до проволочной ограды и ощутил, что по проволоке пропущен ток высокого напряжения. Тщательно рассчитав траекторию, Квидак благополучно проскочил в ячейку.
   Этот участок оказался совсем другим. Квидак почувствовал близко воду и пищу. Он торопливо пополз вперед – и остановился.
   Ощущалось присутствие человека. И что-то еще, куда более грозное.
   – Кто там? – окликнул охранник. Он застыл с револьвером в одной руке и фонариком в другой. Неделю назад на склад проникли воры и сперли три ящика с частями от ЭВМ, ожидавшими отправки в Рио. Сейчас он был готов встретить грабителей как положено.
   Охранник приблизился – старик с зорким взглядом и крепкой хваткой. Луч фонарика пробежал по грузам, вспыхнул желтыми искрами в пирамиде фрезерных станков повышенной точности для Южной Африки, скользнул по водозаборному устройству (получатель – Иордания) и куче разносортного груза назначением в Рабаул.
   – Выходи, а то хуже будет! – крикнул охранник.
   Луч выхватил из темноты мешки риса (порт доставки Шанхай), партию электропил для Бирмы – и замер.
   – Тьфу ты, черт, – пробормотал охранник и рассмеялся. Перед ним сидела, уставившись на свет, огромная красноглазая крыса. В зубах она держала какого-то необычно большого таракана.
   – Приятного аппетита, – сказал охранник и, засунув револьвер в кобуру, возобновил обход.
   Большой черный зверь сцапал Квидака, и твердые челюсти сомкнулись у него на спинке. Квидак попробовал сопротивляться, но внезапный луч желтого света ослепил его, и он впал в прострацию.
   Желтый свет удалился. Зверь сжал челюсти, пытаясь прокусить Квидаку панцирь.
   Квидак собрал последние силы и, распрямив свой длинный, в сегментах, как у скорпиона, хвост, нанес удар.
   Он промахнулся, но черный зверь сразу же его выпустил. Квидак задрал хвост, изготовившись для второго удара, а зверь принялся кружить вокруг него, не желая упустить добычу.
   Квидак выжидал подходящий момент. Его переполняло ликование. Это агрессивное существо может стать первым – первым на всей планете, – приобщенным к высшей цели Квидака. Эта ничтожная зверушка положит начало…
   Зверь прыгнул, злобно щелкнув белыми зубами. Квидак увернулся и, молниеносно взмахнув хвостом, прицепился концевыми шипами зверю к спине. Зверь метался и прыгал, но Квидак упорно держался, сосредоточившись на первоочередной задаче – пропустить через хвостовой канал белый кристаллик и вогнать его зверю под шкуру.
   Но эта важнейшая из способностей Квидака все еще к нему не вернулась. Не в силах добиться желаемого, Квидак втянул шипы, старательно нацелился и ужалил черного зверя точно между глаз. Удар, как он знал, будет смертельным.
   Квидак насытился убитым противником. Особой радости он при этом не испытывал – Квидак предпочитал растительную пищу. Окончив трапезу, он понял, что ему жизненно необходим долгий отдых. Только отдых мог полностью восстановить способности и силы Квидака.
   В поисках укрытия он одолел горы грузов, сваленных на площадке. Обследовав несколько тюков, он наконец добрался до штабеля тяжелых ящиков. В одном из них он обнаружил отверстие, в которое как раз смог протиснуться.
   Квидак вполз в ящик и по блестящей, скользкой от смазки поверхности какого-то механизма пробрался в дальний угол. Там он погрузился в глубокий, без сновидений сон Квидаков, безмятежно положившись на то, что принесет с собой будущее.

Глава вторая

//-- 1 --//
   Большая остроносая шхуна держала курс прямо на остров в кольце рифа, приближаясь к нему со скоростью экспресса. Могучие порывы северо-восточного ветра надували ее паруса, из люка, закрытого решеткой тикового дерева, доносился грохот ржавого дизеля марки «Элисон-Чемберс». Капитан и помощник стояли на мостике, разглядывая надвигавшийся риф.
   – Что-нибудь видно? – спросил капитан, коренастый лысеющий человек с постоянно насупленными бровями. Вот уже двадцать пять лет он водил свою шхуну вдоль и поперек юго-западной Океании с ее не обозначенными на картах мелями и рифами. И хмурился он оттого, что никто не брался страховать его старую посудину. Их палубный груз, однако, был застрахован, и часть этого груза проделала путь от самого Огденсвилла, перевалочной базы в пустыне, где приземлялись космические корабли.
   – Ничего, – ответил помощник.
   Он впился глазами в ослепительно-белый коралловый барьер, высматривая синий просвет, который укажет узкий проход в лагуну. Для помощника это было первое плавание к Соломоновым островам. До того как им овладела страсть к путешествиям, он работал в Сиднее мастером по ремонту телевизоров; сейчас он решил, что капитан спятил и собирается учинить эффектное смертоубийство, бросив судно на рифы.
   – По-прежнему ничего! – крикнул он. – Банки по курсу!
   – Пусти-ка меня, – сказал капитан рулевому. Он крепко сжал штурвал и уперся взглядом в сплошную стену рифа.
   – Ничего, – повторил помощник. – Капитан, лучше развернуться.
   – Нет, а то не проскочим, – ответил капитан.
   Он начинал тревожиться. Но он обещал группе американцев-кладоискателей доставить груз на этот самый остров, а капитан был хозяином своего слова. Груз он получил в Рабауле, заглянул, как обычно, к поселенцам на Нью-Джорджию и на Маланту и заранее предвкушал тысячемильное плавание к Новой Каледонии, которое ожидало его после захода на этот остров.
   – Вот он! – заорал помощник.
   В коралловом барьере прорезалась узенькая голубая полоска. Их отделяло от нее менее тридцати ярдов, и старая шхуна шла со скоростью около восьми узлов.
   Когда судно входило в проход, капитан резко крутанул штурвал, и шхуну развернуло на киле. По обе стороны мелькнул коралл, едва не задев обшивки. Раздался металлический скрежет: верхний рей грот-мачты, спружинив, чиркнул по скале, и они очутились в проходе со встречным течением в шесть узлов.
   Помощник запустил двигатель на полную силу и прыгнул на мостик помочь капитану управиться со штурвалом. Под парусом и на дизельной тяге шхуна одолела проход, царапнув левым бортом о коралловый риф, и вошла в спокойные воды лагуны.
   Капитан вытер лоб большим платком в горошек.
   – Чистая работа, – произнес он.
   – Ничего себе чистая! – взвыл помощник и отвернулся. По лицу капитана пробежала улыбка.
   Они миновали стоящий на якоре маленький кеч [1 - Небольшое двухмачтовое парусное судно грузоподъемностью 100–200 тонн.]. Матросы-туземцы убрали парус, и шхуна ткнулась носом в рахитичный причал, отходивший от песчаного берега. Швартовы привязали прямо к стволам пальм. Из начинавшихся сразу за пляжем джунглей появился белый мужчина и быстрым шагом направился к шхуне под полуденным солнцем.
   Он был худой и очень высокий, с узловатыми коленями и локтями. Злое солнце Меланезии наградило его не загаром, а ожогами – у него облезла кожа на носу и скулах. Его роговые очки со сломанной дужкой скрепляла полоска лейкопластыря. Вид у него был энергичный, по-мальчишески задорный и невероятно простодушный.
   Тоже мне охотник за сокровищами, подумал помощник.
   – Рад вас видеть! – крикнул высокий. – А мы уж было решили, что вы совсем сгинули.
   – Еще чего, – ответил капитан. – Мистер Соренсен, познакомьтесь с моим новым помощником, мистером Уиллисом.
   – Очень рад, профессор, – сказал помощник.
   – Я не профессор, – поправил Соренсен, – но все равно спасибо.
   – Где остальные? – поинтересовался капитан.
   – Там, в лесу, – ответил Соренсен. – Все, кроме Дрейка, он сейчас подойдет. Вы у нас долго пробудете?
   – Только разгружусь, – сказал капитан. – Нужно поспеть к отливу. Как сокровища?
   – Мы хорошо покопали и не теряем надежды.
   – Но дублонов пока не выкопали? Или золотых песо?
   – Ни единого, черт вас побери, – устало промолвил Соренсен. – Вы привезли газеты, капитан?
   – А как же, – ответил тот. – Они у меня в каюте. Вы слышали о втором корабле на Марс?
   – Слышал, передавали на коротких волнах, – сказал Соренсен. – Не очень-то много они там нашли.
   – Можно сказать, ничего не нашли. Но все равно, только подумать! Два корабля на Марс, и, я слыхал, собираются запустить еще один – на Венеру.
   Все трое огляделись и ухмыльнулись.
   – Да, – сказал капитан, – по-моему, до юго-западной Океании космический век еще не добрался. А уж до этого места и подавно. Ну ладно, займемся грузом.
   «Этим местом» был остров Вуану, самый южный из Соломоновых, рядом с архипелагом Луизиада. Это был остров вулканического происхождения, довольно большой – около двадцати миль в длину и несколько в ширину. Когда-то тут располагалось с полдюжины туземных деревушек, но после опустошительных налетов работорговцев в 1850-х годах население начало сокращаться. Эпидемия кори унесла почти всех оставшихся, а уцелевшие туземцы перебрались на Нью-Джорджию. Во время Второй мировой войны тут устроили наблюдательный пункт, но корабли сюда не заходили. Японское вторжение захватило Новую Гвинею, самые северные из Соломоновых островов, и прокатилось еще дальше на север через Микронезию. К концу войны Вуану оставался все таким же заброшенным. Его не превратили ни в птичий заповедник, как остров Кантон, ни в ретрансляционную станцию, как остров Рождества, ни в заправочный пункт, как один из Кокосовых. Он никому не понадобился даже под полигон для испытания атомной, водородной или иной бомбы. Вуану представлял собой никудышный, сырой, заросший участок суши, где мог хозяйничать всякий, кому захочется.
   Уильяму Соренсену, директору-распорядителю сети виноторговых магазинов в Калифорнии, захотелось похозяйничать на Вуану.
   У Соренсена была страсть – охота за сокровищами. В Луизиане и Техасе он искал сокровища Лафитта, а в Аризоне – Забытый Рудник Голландца. Ни того ни другого он не нашел. На усеянном обломками берегу Мексиканского залива ему повезло несколько больше, а на крошечном островке в Карибском море он нашел две пригоршни испанских монет в прогнившем парусиновом мешочке. Монеты стоили около трех тысяч долларов, экспедиция обошлась много дороже, но Соренсен считал, что затраты окупились с лихвой.
   Много лет ему не давал покоя испанский галион «Святая Тереза». По свидетельствам современников, судно отплыло из Манилы в 1689 году, доверху груженное золотом. Неповоротливый корабль угодил в шторм, был снесен к югу и напоролся на риф. Восемнадцать человек, уцелевших при крушении, ухитрились выбраться на берег и спасти сокровище. Они закопали золото и в корабельной шлюпке отплыли под парусом на Филиппины. Когда шлюпка достигла Манилы, в живых оставалось всего двое.
   Островом сокровищ предположительно должен был быть один из Соломоновых. Но какой именно?
   Этого не знал никто. Кладоискатели разыскивали тайник на Бугенвиле и Буке. Поговаривали, что он может оказаться на Малаите. Добрались даже до атолла Онтонг-Джава. Никаких сокровищ, однако, не обнаружили.
   Основательно изучив проблему, Соренсен пришел к выводу, что «Святая Тереза», по всей вероятности, умудрилась проплыть между Соломоновыми островами чуть ли не до архипелага Луизиада и тут только разбилась о риф Вуану.
   Мечта поискать сокровища на Вуану так бы и осталась мечтой, не повстречай Соренсен Дэна Дрейка – еще одного из той же породы кладоискателей-любителей и к тому же, что важнее, – владельца пятидесятипятифутового кеча.
   Так в один прекрасный вечер за рюмкой спиртного родилась экспедиция на Вуану.
   Они подобрали еще несколько человек. Привели кеч в рабочее состояние. Скопили деньги, собрали снаряжение. Продумали, где еще в юго-западной Океании мог быть захоронен тайник. Наконец согласовали отпуска, и экспедиция отбыла по назначению.
   Они вот уже три месяца работали на Вуану и пребывали в добром настроении, несмотря на неизбежные в такой маленькой группе трения и разногласия. Шхуна, доставившая припасы и груз из Сиднея и Рабаула, была их единственной связью с цивилизованным миром на ближайшие полгода.
   Экипаж занимался выгрузкой под надзором Соренсена. Он нервничал, опасаясь, как бы в последнюю минуту не грохнули какой-нибудь механизм, который везли сюда за шесть с лишним тысяч миль. О замене не могло быть и речи, так что если они чего недосчитаются, придется им без этого как-то обходиться. Он с облегчением вздохнул, когда последний ящик – в нем был детектор металла – благополучно переправили через борт и втащили на берег выше отметки максимального уровня прилива.
   С этим ящиком вышла небольшая накладка. Осмотрев его, Соренсен обнаружил в одном углу дыру с двадцатицентовую монету; упаковка оказалась с брачком.
   Подошел Дэн Дрейк, второй руководитель экспедиции.
   – Что стряслось? – спросил он.
   – Дырка в ящике, – ответил Соренсен. – Может, попала морская вода. Весело нам придется, если детектор начнет барахлить.
   – Давай вскроем и поглядим, – кивнул Дрейк. Это был низкорослый, широкоплечий, дочерна загорелый брюнет с редкими усиками и короткой стрижкой. Старая шапочка яхтсмена, которую он натягивал до самых глаз, придавала ему сходство с упрямым бульдогом. Он извлек из-за пояса большую отвертку и вставил в отверстие.
   – Не спеши, – остановил его Соренсен. – Оттащим-ка сперва его в лагерь. Ящик нести легче, чем аппарат в смазке.
   – И то верно, – согласился Дрейк. – Берись с другого конца.
   Лагерь был разбит в ста ярдах от берега, на вырубке, где находилась брошенная туземцами деревушка. Кладоискатели сумели заново покрыть пальмовым листом несколько хижин. Стоял тут и старый сарай для копры, крытый оцинкованным железом, – в нем они держали припасы. Сюда даже долетал слабый ветерок с моря. За вырубкой сплошной серо-зеленой стеной поднимались джунгли.
   Соренсен и Дрейк опустили ящик на землю. Капитан – он сопровождал их и нес газеты – посмотрел на хилые лачуги и покачал головой.
   – Не хотите промочить горло, капитан? – спросил Соренсен. – Вот только льда у нас нет.
   – Не откажусь, – сказал капитан. Он не мог понять, что за сила гонит людей в такую забытую богом дыру в погоне за мифическими испанскими сокровищами.
   Соренсен вынес из хижины бутылку виски и алюминиевую кружку. Дрейк, вооружившись отверткой, сосредоточенно вскрыл ящик.
   – Как на вид? – спросил Соренсен.
   – Нормально, – ответил Дрейк, осторожно извлекая детектор. – Смазки не пожалели. Повреждений вроде бы нет…
   Он отпрыгнул, а капитан шагнул и с силой вогнал каблук в песок.
   – В чем дело? – спросил Соренсен.
   – Похоже, скорпион, – сказал капитан. – Выполз прямо из вашего ящика. Мог и ужалить кого. Мерзкая тварь!
   Соренсен пожал плечами. За три месяца на Вуану он привык к тому, что кругом кишат насекомые, так что еще одна тварь погоды не делала.
   – Повторить? – предложил он.
   – И хочется, да нельзя, – вздохнул капитан. – Пора отчаливать. У вас все здоровы?
   – Пока что все, – ответил Соренсен и, улыбнувшись, добавил: – Если не считать запущенных случаев золотой лихорадки.
   – Здесь вам ни в жизнь золота не найти, – убежденно произнес капитан. – Через полгодика загляну вас проведать. Удачи!
   Обменявшись рукопожатиями, капитан спустился к лагуне и поднялся на шхуну. Когда закат тронул небо первым розоватым румянцем, судно отчалило. Соренсен и Дрейк провожали его глазами, пока оно одолевало проход. Еще несколько минут его мачты просматривались над рифом, потом скрылись за горизонтом.
   – Ну, – сказал Дрейк, – вот мы, сумасшедшие американцы-кладоискатели, снова одни.
   – Тебе не кажется, что он что-то почуял? – спросил Соренсен.
   – Уверен, что нет. Мы для него – безнадежные психи.
   Они ухмыльнулись и взглянули на лагерь. Под сараем для копры было зарыто золотых и серебряных слитков примерно на пятьдесят тысяч долларов. Их откопали в джунглях, перенесли в лагерь и снова аккуратно закопали. В первый же месяц экспедиция обнаружила часть сокровищ со «Святой Терезы», и все указывало на то, что найдутся и остальные. А так как по закону никаких прав на остров у них не было, они совсем не спешили трубить об успехе. Стоит известию просочиться, как алчущие золота бродяги от Перта до Папеэте все как один ринутся на Вуану.
   – Скоро и ребята придут, – сказал Дрейк. – Поставим мясо тушиться.
   – Самое время, – ответил Соренсен. Он прошел несколько шагов и остановился: – Странно.
   – Что странно?
   – Да этот скорпион, которого раздавил капитан. Он исчез.
   – Значит, капитан промазал, – сказал Дрейк. – А может, только вдавил его в песок. Нам-то что за забота?
   – Да в общем никакой, – согласился Соренсен.
//-- 2 --//
   Эдвард Икинс шел по зарослям, закинув на плечо лопату с длинной ручкой, и задумчиво сосал леденец. Первый за много месяцев леденец казался ему пищей богов. Настроение у него было прекрасное. Накануне шхуна доставила не только инструменты и запчасти, но также продукты, сигареты и сладости. На завтрак у них была яичница с настоящей свиной грудинкой. Еще немного – и экспедиция приобретет вполне цивилизованный облик.
   Рядом в кустах что-то зашуршало, но Икинс шел своей дорогой, не обращая внимания.
   Это был худой сутуловатый человек, рыжеволосый, дружелюбный, с бледно-голубыми глазами. Он не умел располагать к себе и понимал, как ему повезло, что его взяли в экспедицию. Хозяин бензоколонки, он был беднее других и не смог полностью внести в общий котел свою долю, из-за чего его до сих пор грызла совесть. В экспедицию его взяли потому, что он был страстным и неутомимым охотником за сокровищами и хорошо знал джунгли. Неменьшую роль сыграло и то, что он оказался опытным радистом и вообще мастером на все руки. Передатчик на кече работал у него безотказно, несмотря на морскую соль и плесень.
   Теперь он, понятно, мог внести свой пай целиком. Но раз они и в самом деле разбогатели, это теперь уже не считалось. Вот если б найти какой-нибудь способ…
   В кустах снова зашуршало.
   Икинс остановился и подождал. Кусты дрогнули, и на тропинку вышла мышь.
   Икинс остолбенел. Мыши, как большинство диких зверушек на острове, боялись человека. Они хоть и кормились на лагерной помойке, когда крысы первыми не добирались до отбросов, однако старательно избегали встречи с людьми.
   – Шла бы ты себе домой, – посоветовал Икинс мыши.
   Мышь уставилась на Икинса. Икинс уставился на мышь. Хорошенький светло-шоколадный зверек величиной не больше четырех-пяти дюймов вовсе не выглядел испуганным.
   – Пока, мышенция, – сказал Икинс, – некогда мне, у меня работа.
   Он переложил лопату на другое плечо и повернулся, чтобы идти. Поворачиваясь, он краем глаза уловил, как метнулось коричневое пятнышко, и инстинктивно отпрянул. Мышь проскочила мимо, развернулась и подобралась для повторного прыжка.
   – Ты что, спятила? – осведомился Икинс.
   Мышь ощерила крохотные зубки и прыгнула. Икинс отбил нападение.
   – А ну, вали отсюда к чертовой матери, – сказал он. Ему подумалось: может, она и вправду сошла с ума или взбесилась?
   Мышь изготовилась для новой атаки. Икинс поднял лопату и замер, выжидая. Когда мышь прыгнула, он встретил ее точно рассчитанным ударом. Потом скрепя сердце осторожно добил.
   – Нельзя же, чтобы бешеная мышь разгуливала на воле, – произнес он. Но мышь не походила на бешеную – она просто была очень целеустремленной.
   Икинс поскреб в затылке. А все-таки, подумал он, что же вселилось в эту мелкую тварь?
   Вечером в лагере рассказ Икинса был встречен взрывами хохота. Поединок с мышью – такое было вполне в духе Икинса. Кто-то предложил ему впредь ходить с ружьем – на случай, если мышиная родня надумает отомстить. В ответ Икинс только сконфуженно улыбался.
   Два дня спустя Соренсен и Эл Кейбл в двух милях от лагеря заканчивали утреннюю смену на четвертом участке. На этом месте детектор показал залегание. Они углубились уже на семь футов, но пока что накопали лишь большую кучу желтовато-коричневой земли.
   – Видимо, детектор наврал, – сказал, устало вытирая лицо, Кейбл, дородный человек с младенчески-розоватой кожей. На Вуану он спустил вместе с потом двадцать фунтов веса, подхватил тропический лишай в тяжелой форме и по горло насытился охотой за сокровищами. Ему хотелось одного – поскорей очутиться у себя в Балтиморе, в своем насиженном кресле хозяина агентства по продаже подержанных автомобилей. Об этом он заявлял решительно, неоднократно и в полный голос. В экспедиции он единственный оказался плохим работником.
   – С детектором все в порядке, – возразил Соренсен. – Тут, на беду, почва болотистая. Тайник, должно быть, ушел глубоко в землю.
   – Можно подумать, на все сто футов, – отозвался Кейбл, со злостью всадив лопату в липкую грязь.
   – Что ты, – сказал Соренсен, – под нами базальтовая скала, а до нее самое большее двадцать футов.
   – Двадцать футов! Зря мы не взяли на остров бульдозер.
   – Пришлось бы выложить круглую сумму, – примирительно ответил Соренсен. – Ладно, Эл, давай собираться, пора в лагерь.
   Соренсен помог Кейблу выбраться из ямы. Они обтерли лопаты и направились было к узкой тропе, что вела в лагерь, но тут же остановились.
   Из зарослей, преградив им дорогу, выступила огромная, безобразного вида птица.
   – Это что еще за диковина? – спросил Кейбл.
   – Казуар.
   – Ну так наподдадим ему, чтоб не торчал на дороге, и пойдем себе.
   – Полегче, – предупредил Соренсен. – Если кто кому и наподдаст, так это он нам. Отступаем без паники.
   Это была черная, похожая на страуса птица высотой в добрых пять футов, на мощных ногах. Трехпалые лапы заканчивались внушительными кривыми когтями. У птицы были короткие недоразвитые крылья и желтоватая костистая головка; с шеи свешивалась яркая красно-зелено-фиолетовая бородка.
   – Он опасный? – спросил Кейбл.
   Соренсен утвердительно кивнул:
   – На Новой Гвинее эти птицы, случалось, насмерть забивали аборигенов.
   – Почему мы до сих пор его не видали?
   – Обычно они очень робкие, – объяснил Соренсен, – и держатся от людей подальше.
   – Этого-то робким не назовешь, – сказал Кейбл, когда казуар шагнул им навстречу. – Мы сможем удрать?
   – Они бегают много быстрей, – ответил Соренсен. – Ружья ты с собой, конечно, не взял?
   – Конечно нет. Кого тут стрелять?
   Пятясь, они выставили перед собой лопаты наподобие копий. В кустах хрустнуло, и появился муравьед. Следом вылезла дикая свинья. Звери втроем надвигались на людей, тесня их к плотной завесе зарослей.
   – Они нас гонят! – Голос Кейбла сорвался на визг.
   – Спокойнее, – сказал Соренсен. – Остерегаться нужно одного казуара.
   – А муравьеды опасны?
   – Только для муравьев.
   – Черта с два, – сказал Кейбл. – Билл, на этом острове все животные тронулись. Помнишь Икинсову мышь?
   – Помню, – ответил Соренсен.
   Они отступили до конца вырубки. Спереди напирали звери во главе с казуаром, за спиной были джунгли и то неизвестное, к которому их оттесняли.
   – Придется рискнуть и пойти на прорыв, – сказал Соренсен.
   – Проклятая птица загородила дорогу.
   – Придется ее сбить, – решил Соренсен. – Берегись лапы. Побежали!
   Они бросились на казуара, размахивая лопатами. Казуар замешкался, не в силах выбрать, потом повернулся к Кейблу и выбросил правую ногу. Удар пришелся по касательной. Раздался звук вроде того, какой издает говяжий бок, если по нему треснуть плашмя большим секачом. Кейбл ухнул и повалился, схватившись за грудь.
   Соренсен взмахнул лопатой и заточенным ее краем снес казуару голову. Тут на него накинулись муравьед и свинья. От них он отбился лопатой. Затем – и откуда только силы взялись? – наклонился, взвалил Кейбла на спину и припустил по тропе.
   Через четверть мили он совсем выдохся, пришлось остановиться. Не было слышно ни звука. Судя по всему, свинья с муравьедом отказались от преследования. Соренсен занялся пострадавшим.
   Кейбл очнулся и вскоре смог идти, опираясь на Соренсена. Добравшись до лагеря, Соренсен созвал всех участников экспедиции. Пока Икинс перебинтовывал Кейблу грудь эластичным бинтом, он сосчитал пришедших. Одного не хватало.
   – Где Дрейк? – спросил Соренсен.
   – На той стороне, удит рыбу на северном берегу, – ответил Том Рисетич. – Сбегать позвать?
   Соренсен подумал, потом сказал:
   – Нет. Сперва я объясню, с чем мы столкнулись. Затем раздадим оружие. А уж затем попробуем найти Дрейка.
   – Послушай, что у нас тут происходит? – спросил Рисетич.
   И Соренсен рассказал им о том, что случилось на четвертом участке.

   В рационе кладоискателей рыба занимала большое место, а ловля рыбы была любимым занятием Дрейка. Поначалу он отправился на ловлю с маской и гарпунным ружьем. Но в этом богоспасаемом уголке водилось слишком много голодных и нахальных акул, так что он скрепя сердце отказался от подводной охоты и удил на леску с подветренного берега.
   Закрепив лесы, Дрейк улегся в тени пальмы. Он дремал, сложив на груди крупные руки. Его пес Оро рыскал по берегу в поисках раков-отшельников. Оро был добродушным существом неопределенной породы – отчасти эрдель, отчасти терьер, отчасти бог весть что. Вдруг он зарычал.
   – Не лезь к крабам, – крикнул Дрейк, – доиграешься: снова клешни отведаешь!
   Оро продолжал рычать. Дрейк перекатился на живот и увидел, что пес сделал стойку над большим насекомым, похожим на скорпиона.
   – Оро, брось эту гадость…
   Дрейк не успел и глазом моргнуть, как насекомое прыгнуло, оказалось у Оро на шее и ударило своим членистым хвостом. Оро коротко гавкнул. В одну секунду Дрейк был на ногах. Он попытался прихлопнуть тварь, но та соскочила с собаки и удрала в заросли.
   – Тихо, старина, – сказал Дрейк. – Смотри, какая скверная ранка! В ней может быть яд. Дай-ка мы ее вскроем.
   Он крепко обнял пса – тот часто и быстро дышал – и извлек кортик. Однажды ему уже приходилось оперировать Оро – в Центральной Америке, когда того ужалила змея; а на Адирондаке он, придерживая собаку, щипцами вытягивал у нее из пасти иглы дикобраза. Пес всегда понимал, что ему помогают, и не сопротивлялся.
   На этот раз собака вцепилась ему в руку.
   – Оро!
   Свободной рукой Дрейк сжал псу челюсти у основания, сильно нажал и парализовал мышцы, так что собака разомкнула пасть. Высвободив руку, он отпихнул Оро. Пес поднялся и пошел на хозяина.
   – Стоять! – крикнул Дрейк. Пес приближался, заходя сбоку так, чтобы отрезать его от воды.
   Обернувшись, Дрейк увидел, что «скорпион» снова вылез из джунглей и ползет в его сторону. Тем временем пес носился кругами, стараясь оттеснить Дрейка прямо на «скорпиона».
   Дрейк не понимал, что все это значит, однако почел за благо не задерживаться и не выяснять. Подняв кортик, он запустил им в «скорпиона», но промахнулся. Тварь оказалась в опасной близости и могла прыгнуть в любую секунду.
   Дрейк ринулся к океану. Оро попытался ему помешать, но он пинком отбросил пса с дороги, бросился в воду и поплыл вокруг острова к лагерю, уповая, что успеет добраться раньше, чем до него самого доберутся акулы.
//-- 3 --//
   В лагере спешно вооружались. Насухо протерли винтовки и револьверы, извлекли и повесили на грудь полевые бинокли. Раздали патроны. Мигом разобрали все имевшиеся мачете и топоры. Распаковали оба экспедиционных переговорных устройства и собрались идти искать Дрейка, но тут он сам выплыл из-за мыса, неутомимо работая руками.
   Он выбрался на берег усталый, но невредимый. Сопоставив все факты, кладоискатели пришли к некоторым малоприятным выводам.
   – Уж не хочешь ли ты сказать, – спросил Кейбл, – что все это вытворяет какая-то букашка?
   – Похоже на то, – ответил Соренсен. – Приходится допустить, что насекомое способно управлять чужим сознанием – с помощью, там, гипноза или, может быть, телепатии.
   – Сперва ему нужно ужалить, – добавил Дрейк. – С Оро так и случилось.
   – У меня просто в голове не укладывается, что за всем этим стоит скорпион, – сказал Рисетич.
   – Это не скорпион, – возразил Дрейк. – Я его видел вблизи. Хвост напоминает скорпионий, но голова раза в четыре больше, да и тельце другое. Присмотреться, так он вообще ни на что не похож, мне такого не доводилось встречать.
   – Как ты думаешь, это насекомое с нашего острова? – спросил Монти Бирнс, кладоискатель из Индианаполиса.
   – Вряд ли, – ответил Дрейк. – Если это местная тварь, почему она целых три месяца не трогала ни нас, ни животных?
   – Верно, – сказал Соренсен. – Все беды начались после прибытия шхуны. Видимо, шхуна и завезла откуда-то эт… Постойте!
   – Что такое? – спросил Дрейк.
   – Помнишь того скорпиона, которого хотел раздавить капитан, он еще выполз из ящика с детектором? Тебе не кажется, что это та самая тварь?
   Дрейк пожал плечами:
   – Вполне возможно. Но, по-моему, для нас сейчас важно не откуда она взялась, а как с ней быть.
   – Она управляет зверьем, – сказал Бирнс. – Интересно, а человеком она сможет управлять?
   Все приумолкли. Они сидели кружком возле сарая для копры и, разговаривая, поглядывали на джунгли, чтобы не прозевать появления зверя или «скорпиона».
   Соренсен произнес:
   – Имеет смысл попросить по радио о помощи.
   – Если попросим, – сказал Рисетич, – кто-нибудь мигом разнюхает про сокровища «Святой Терезы». Нас обставят – чихнуть не успеем.
   – Возможно, – ответил Соренсен. – Но и на самый худой конец наши затраты окупились, набегает даже маленькая прибыль.
   – А если нам не помогут, – добавил Дрейк, – мы, чего доброго, и вывезти-то отсюда ничего не сумеем.
   – Не так уж все страшно, – возразил Бирнс. – У нас есть оружие, со зверями как-нибудь да управимся.
   – Ты еще этой твари не видел, – заметил Дрейк.
   – Мы ее раздавим.
   – Это не так-то легко, – сказал Дрейк. – Она дьявольски юркая. И как, интересно, ты будешь ее давить, если в одну прекрасную ночь она заползет к тебе в хижину, пока ты спишь? Выставляй часовых – они ее даже и не заметят.
   Бирнс невольно поежился:
   – М-да, пожалуй, ты прав. Попросим-ка лучше помощи по радио.
   – Ладно, ребята, – сказал, поднимаясь, Бирнс, – я так понимаю, что это по моей части. Дай бог, чтоб аккумуляторы на кече не успели сесть.
   – Туда идти опасно, – сказал Дрейк. – Будем тянуть жребий.
   Предложение развеселило Икинса:
   – Значит, тянуть? А кто из вас сможет работать на передатчике?
   – Я смогу, – заявил Дрейк.
   – Ты не обижайся, – сказал Икинс, – но ты не сладишь даже с этой твоей дерьмовой рацией. Ты морзянки и то не знаешь – как ты отстучишь сообщение? А если рация выйдет из строя, ты сумеешь ее наладить?
   – Нет, – ответил Дрейк. – Но дело очень рискованное. Пойти должны все.
   Икинс покачал головой:
   – Как ни крути, а самое безопасное – если вы прикроете меня с берега. До кеча эта тварь, скорее всего, еще не додумалась.
   Икинс сунул в карман комплект инструмента и повесил через плечо одно из переговорных устройств. Второе он передал Соренсену. Он быстро спустился к лагуне и, миновав баркас, столкнул в воду маленькую надувную лодку. Кладоискатели разошлись по берегу с винтовками на изготовку. Икинс сел в лодку и опустил весла в безмятежные воды лагуны.
   Они видели, как он пришвартовался к кечу, с минуту помедлил, оглядываясь по сторонам, затем взобрался на борт, дернул крышку люка и исчез внизу.
   – Все в порядке? – осведомился Соренсен по своему переговорному устройству.
   – Пока что да, – ответил Икинс; голос его звучал тонко и резко. – Включаю передатчик. Через пару минут нагреется.
   Дрейк толкнул Соренсена:
   – Погляди-ка.
   На рифе по ту сторону кеча происходило какое-то движение. Соренсен увидел в бинокль, как три большие серые крысы скользнули в воду и поплыли к кечу.
   – Стреляйте! – скомандовал Соренсен. – Икинс, выбирайся оттуда!
   – У меня заработал передатчик, – ответил Икинс. – Минута-другая – и я отстучу сообщение.
   Пули поднимали вокруг крыс белые фонтанчики. Одну удалось подстрелить, но две уцелевшие успели доплыть до кеча и укрыться за ним. Разглядывая риф в бинокль, Соренсен заметил муравьеда. Тот перебрался через риф и плюхнулся в воду, дикая свинья – за ним следом.
   В устройстве послышался треск атмосферных помех.
   – Икинс, ты отправил сообщение? – спросил Соренсен.
   – Нет, Билл, – отозвался Икинс. – И послушай, никаких сообщений не надо! Этому «скорпиону» нужно…
   Звук оборвался.
   – Что там у тебя? – крикнул Соренсен. – Что происходит?
   Икинс появился на палубе. С переговорным устройством в руках он, пятясь, отступал к корме.
   – Раки-отшельники, – объяснил он, – взобрались по якорному канату. Я думаю возвращаться вплавь.
   – Не стоит, – сказал Соренсен.
   – Придется, – возразил Икинс. – По-моему, они припустят за мной. А вы все плывите сюда и заберите передатчик. Доставьте его на остров.
   В бинокль Соренсен разглядел раков-отшельников – серый шевелящийся ковер покрывал всю палубу. Икинс нырнул и поплыл к берегу, яростно рассекая воду. Соренсен заметил, что крысы изменили курс и повернули за Икинсом. С кеча лавиной посыпались раки-отшельники. Свинья с муравьедом тоже последовали за Икинсом, пытаясь первыми добраться до берега.
   – Живей, – бросил Соренсен. – Не знаю, что там выяснил Икинс, но, пока есть возможность, надо захватить передатчик.
   Они подбежали к воде и столкнули баркас. За две сотни ярдов от них, на дальнем конце пляжа, Икинс выбрался на сушу. Звери почти что настигли его. Он кинулся в джунгли, по-прежнему прижимая к себе аппарат.
   – Икинс, – позвал Соренсен.
   – У меня все в порядке, – ответил тот, с трудом переводя дыхание. – Забирайте передатчик и не забудьте аккумуляторы!
   Кладоискатели поднялись на кеч, поспешно отодрали передатчик от переборки и по трапу выволокли на палубу. Последним поднялся Дрейк с двенадцативольтовым аккумулятором. Он снова спустился и вынес второй аккумулятор. Подумал – и спустился еще раз.
   – Дрейк! – заорал Соренсен. – Хватит, ты всех задерживаешь!
   Дрейк появился с компасом и двумя радиопеленгаторами. Передав их на баркас, он прыгнул следом.
   – Порядок, – сказал он. – Отчаливай.
   Они налегли на весла, торопясь в лагерь. Соренсен пытался восстановить связь с Икинсом, однако в наушниках раздавался только треск помех. Но когда баркас выполз на песок, Соренсен услышал Икинса.
   – Меня окружили, – сообщил тот вполголоса. – Похоже, мне таки доведется узнать, что нужно мистеру «скорпиону». Правда, может, я первый его припечатаю.
   Наступило продолжительное молчание, затем Икинс произнес:
   – Вот он ко мне подползает. Дрейк правду сказал. Я-то уж точно в жизни не видал ничего похожего. Сейчас попробую раздавить его к чер…
   Они услышали, как он вскрикнул – скорее от удивления, чем от боли. Соренсен спросил:
   – Икинс, ты меня слышишь? Ты где? Мы тебе можем помочь?
   – Он и вправду верткий, – отозвался Икинс своим обычным голосом. – Такой верткой твари я в жизни не видывал. Вскочил мне на шею, ужалил и был таков…
   – Как ты себя чувствуешь? – спросил Соренсен.
   – Хорошо. Было почти не больно.
   – Где «скорпион»?
   – Удрал в заросли.
   – А звери?
   – Ушли. Знаешь, – сказал Икинс, – может, людей эта тварь не берет. Может…
   – Что? – спросил Соренсен. – Что с тобой происходит?
   Наступило долгое молчание, потом раздался негромкий спокойный голос Икинса:
   – Мы поговорим позднее. А сейчас нам нужно посовещаться и решить, что с вами делать.
   – Икинс!
   Ответа не последовало.
//-- 4 --//
   В лагере царило глубокое уныние. Они не могли взять в толк, что именно произошло с Икинсом, а размышлять на эту тему никому не хотелось. С неба било злое послеполуденное солнце, отражаясь от белого песка волнами зноя. Сырые джунгли дымились; казалось, они, как огромный сонный зеленый дракон, исподволь подбираются к людям, тесня их к равнодушному океану. Стволы у винтовок так накалились, что к ним невозможно было притронуться; вода во флягах стала теплой, как кровь. Вверху понемногу скапливались, громоздились друг на друга плотные серые кучевые облака. Начинался сезон муссонов.
   Дрейк сидел в тени сарая для копры. Он стряхнул с себя сонную одурь ровно настолько, чтобы прикинуть, как им оборонять лагерь. Джунгли вокруг он рассматривал как вражескую территорию. Перед джунглями они расчистили полосу шириной в полсотни ярдов. Эту ничейную землю, возможно, какое-то время еще удастся отстаивать.
   Затем наступит черед последней линии обороны – хижин и сарая для копры. Далее – берег и океан.
   Три с половиной месяца они были на острове полновластными хозяевами, теперь же оказались прижатыми к узкой ненадежной полоске берега.
   Через плечо Дрейк бросил взгляд на лагуну и вспомнил, что у них еще остается путь к отступлению. Если эта тварь слишком уж насядет со своим проклятым зверинцем, они смогут удрать на кече. Если повезет.
   Подошел Соренсен и присел рядом.
   – Что поделываешь? – спросил он.
   Дрейк кисло усмехнулся:
   – Разрабатываю генеральный стратегический план.
   – Ну и как?
   – Думаю, сможем продержаться. У нас полно боеприпасов. Если понадобится, зальем расчищенный участок бензином. Мы, конечно, не дадим этой твари выставить нас с острова. – Дрейк на минуту задумался. – Но искать сокровище станет безумно сложно.
   Соренсен кивнул:
   – Хотел бы я узнать, что ей нужно.
   – Может, узнаем от Икинса, – заметил Дрейк.
   Пришлось подождать еще полчаса, прежде чем переговорное устройство заговорило. Голос Икинса звучал пронзительно резко:
   – Соренсен? Дрейк?
   – Слушаем, – отозвался Дрейк. – Что тебе сделала эта проклятая тварь?
   – Ничего, – ответил Икинс. – Вы сейчас разговариваете с этой тварью. Я называюсь Квидак.
   – Господи, – обратился Дрейк к Соренсену, – видно, «скорпион» его загипнотизировал.
   – Нет. Вы говорите не с Икинсом под гипнозом. И не с другим существом, которое всего лишь пользуется Икинсом как передатчиком. И не с прежним Икинсом – его больше не существует. Вы говорите со многими особями, которые суть одно.
   – Я что-то не пойму, – сказал Дрейк.
   – Это очень просто, – ответил голос Икинса. – Я Квидак, совокупность. Но моя совокупность складывается из отдельных составляющих, таких как Икинс, несколько крыс, пес по кличке Оро, свинья, муравьед, казуар…
   – Погоди, – перебил Соренсен, – я хочу разобраться. Значит, я сейчас разговариваю не с Икинсом. Я разговариваю – как это – с Квидаком?
   – Правильно.
   – И вы – это Икинс и все другие? Вы говорите устами Икинса?
   – Тоже правильно. Но это не означает, что прочие индивидуальности стираются. Совсем наоборот. Квидак – это такое состояние, такая совокупность, в которой разные составляющие сохраняют свойственные им черты характера, личные потребности и желания. Они отдают свои силы, знания и неповторимое мироощущение Квидаку как целому. Квидак – координирующий и управляющий центр, но знания, постижение, специфические навыки – все это обеспечивают индивидуальные составляющие. А все вместе мы образуем Великое Сообщество.
   – Сообщество? – переспросил Дрейк. – Но вы же добиваетесь этого принуждением!
   – На начальном этапе без принуждения не обойтись, иначе как другие существа узнают про Великое Сообщество?
   – А они в нем останутся, если вы отключите контроль? – спросил Дрейк.
   – Вопрос лишен смысла. Теперь мы образуем единую и неделимую совокупность. Разве ваша рука к вам вернется, если ее отрезать?
   – Это не одно и то же.
   – Одно и то же, – произнес голос Икинса. – Мы единый организм. Мы находимся в процессе роста. И мы от всего сердца приглашаем вас в наше Великое Сообщество.
   – К чертовой матери! – отрезал Дрейк.
   – Но вы просто обязаны влиться, – настаивал Квидак. – Высшая цель Квидака в том и состоит, чтобы связать все существа планеты, наделенные органами чувств, в единый совокупный организм. Поверьте, вы слишком уж переоцениваете совсем ничтожную утрату индивидуальности. Но подумайте, что вы приобретете! Вам откроются мировосприятие и специфический опыт всех остальных существ. В рамках Квидака вы сможете полностью реализовать свои потенциальные…
   – Нет!
   – Жаль, – произнес Квидак. – Высшая цель Квидака должна быть достигнута. Итак, добровольно вы с нами не сольетесь?
   – Ни за что! – ответил Дрейк.
   – В таком случае мы сольемся с вами, – сказал Квидак.
   Раздался щелчок – он выключил устройство.
   Из зарослей вышли несколько крыс и остановились там, где их не могли достать пули. Вверху появилась райская птица; она парила над расчищенным участком совсем как самолет-разведчик. Пока они на нее смотрели, крысы, петляя, рванулись к лагерю.
   – Открывайте огонь, – скомандовал Дрейк, – но берегите боеприпасы.
   Началась стрельба. Целиться в юрких крыс, да еще на фоне серовато-коричневой почвы, было очень трудно. К крысам тут же присоединилась дюжина раков-отшельников. Выказывая недюжинную хитрость, они бросались вперед именно тогда, когда в их сторону никто не глядел, а в следующую секунду замирали, сливаясь с защитным фоном.
   Из джунглей вышел Икинс.
   – Гнусный предатель, – сказал Кейбл, ловя его на мушку.
   Соренсен ударом по стволу сбил прицел:
   – Не смей!
   – Но ведь он помогает этой твари!
   – От него это не зависит, – сказал Соренсен. – К тому же он безоружный. Оставь его в покое.
   Понаблюдав с минуту, Икинс скрылся в зарослях. Атакующие крысы и раки одолели половину расчищенного участка. Однако на близком расстоянии прицеливаться стало легче, и рубеж в двадцать ярдов им так и не удалось взять. Когда же Рисетич подстрелил райскую птицу, наступление вообще захлебнулось.
   – А знаешь, – сказал Дрейк, – мне кажется, мы выкрутимся.
   – Возможно, – ответил Соренсен. – Не понимаю, чего Квидак хочет этим добиться. Он же знает, что нас так просто не возьмешь. Можно подумать…
   – Глядите! – крикнул кто-то из обороняющихся. – Наш корабль!
   Они оглянулись и поняли, зачем Квидак организовал нападение.
   Пока они занимались крысами и раками, пес Дрейка подплыл к кечу и перегрыз якорный канат. Предоставленный сам себе, кеч дрейфовал по ветру, и его сносило на риф. Вот судно ударилось – сперва легко, потом крепче и через минуту, резко накренившись, прочно засело в кораллах.
   В устройстве затрещало, и Соренсен поднял его с земли. Квидак сообщил:
   – Кеч не получил серьезных повреждений, он только потерял подвижность.
   – Черта с два, – огрызнулся Дрейк. – А если в нем, чего доброго, пробило сквозную дыру? Как вы собираетесь убраться с острова, Квидак? Или вы намерены так здесь и осесть?
   – В свое время я непременно отбуду, – сказал Квидак. – И я хочу сделать так, чтобы мы отбыли все вместе.
//-- 5 --//
   Ветер утих. В небе на юго-востоке, уходя вершинами все выше и выше, громоздились серо-стальные грозовые тучи. Под гнетом их черных, плоских снизу, как наковальня, массивов жаркий неподвижный воздух всей тяжестью давил на остров. Солнце утратило свой яростный блеск, стало вишнево-красным и безучастно скатывалось в плоский океан.
   Высоко в небе, куда не долетали пули, кружила одинокая райская птица. Она поднялась минут через десять после того, как Рисетич подстрелил первую.
   Монти Бирнс с винтовкой на боевом взводе стоял на краю расчищенного участка. Ему выпало первому нести караул. Остальные наскоро обедали в сарае для копры. Снаружи Соренсен и Дрейк обсуждали сложившееся положение.
   – На ночь придется всех загнать в сарай, – сказал Дрейк. – Рисковать слишком опасно – в темноте может напасть Квидак.
   Соренсен кивнул. За один день он постарел лет на десять.
   – А утром разработаем какой-нибудь план, – продолжал Дрейк. – Мы… Я что-то не то говорю, Билл?
   – По-твоему, у нас есть какие-то шансы? – спросил Соренсен.
   – А как же! Отличные шансы.
   – Ты рассуждай практически, – сказал Соренсен. – Чем дольше это будет тянуться, тем больше зверья Квидак сможет на нас натравить. Какой у нас выход?
   – Выследить его и убить.
   – Проклятая тварь не крупней твоего большого пальца, – раздраженно возразил Соренсен. – Как прикажешь его выслеживать?
   – Что-нибудь да придумаем, – сказал Дрейк. Соренсен начинал его тревожить. Состояние духа в экспедиции и так оставляло желать лучшего, и нечего Соренсену дальше его подрывать.
   – Хоть бы кто подстрелил эту чертову птицу, – сказал Соренсен, поглядев в небо.
   Примерно раз в четверть часа райская птица пикировала, чтобы рассмотреть лагерь вблизи, и, не успевал караульный прицелиться, снова взмывала на безопасную высоту.
   – Мне она тоже на нервы действует, – признался Дрейк. – Может, ее для того и запустили. Но рано или поздно мы…
   Он не договорил. Из сарая послышалось громкое гудение передатчика, и голос Эла Кейбла произнес:
   – Внимание, внимание, вызывает Вуану. Нам нужна помощь.
   Дрейк и Соренсен вошли в сарай. Сидя перед передатчиком, Кейбл бубнил в микрофон:
   – Мы в опасности, мы в опасности, вызывает Вуану, нам нужна…
   – Черт побери, ты хоть соображаешь, что делаешь?! – оборвал его Дрейк.
   Кейбл повернулся и смерил его взглядом. По рыхлому розоватому телу Кейбла струйками лился пот.
   – Прошу по радио о помощи – вот что я делаю. По-моему, я вышел на контакт, но они мне еще не ответили.
   Он повертел ручку настройки, и из приемника прозвучал скучающий голос с английским акцентом:
   – Значит, пешка d2-d4? Почему ты ни разу не попробовал другое начало?
   Последовал шквал помех, и кто-то ответил глубоким басом:
   – Твой ход. Заткнись и ходи.
   – Хожу, хожу, – произнес голос с английским акцентом. – Конь f6.
   Дрейк узнал голоса. Это были коротковолновики-любители – плантатор с Бугенвиля и хозяин магазинчика в Рабауле. Каждый вечер они на час выходили в эфир – поругаться и сыграть партию в шахматы.
   Кейбл нетерпеливо постучал по микрофону.
   – Внимание, – произнес он, – вызывает Вуану, экстренный вызов…
   Дрейк подошел к Кейблу и, взяв микрофон у него из рук, осторожно положил на стол.
   – Мы не можем просить о помощи, – сказал он.
   – Что ты мелешь? – закричал Кейбл. – Мы должны просить!
   Дрейк почувствовал, что смертельно устал.
   – Послушай, если мы пошлем сигнал бедствия, на остров тут же кто-нибудь приплывет, но они не будут подготовлены к тому, что здесь творится. Квидак их захватит и использует против нас.
   – А мы объясним им, что происходит, – возразил Кейбл.
   – Объясним? Что именно?!! Что контроль над островом захватывает какое-то неизвестное насекомое? Они решат, что все мы свихнулись от лихорадки, и с первой же шхуной, которая курсирует между островами, направят к нам врача.
   – Дэн прав, – сказал Соренсен. – В такое не поверишь, пока не увидишь собственными глазами.
   – А к тому времени, – добавил Дрейк, – будет уже поздно. Икинс все понял, прежде чем до него добрался Квидак. Поэтому он и сказал, что никаких сообщений не надо.
   Кейбл все еще сомневался:
   – Тогда зачем он сказал, чтоб забрали передатчик?
   – Затем, чтобы он не смог отправить сообщение, когда Квидак его охомутает, – ответил Дрейк. – Чем больше народа кругом, тем легче Квидаку делать свое дело. Будь у него передатчик, он бы в эту самую минуту уже вопил о помощи.
   – Да, так оно вроде и выходит, – безнадежно признал Кейбл. – Но, черт побери, самим-то нам со всем этим не справиться.
   – Придется справляться. Если Квидаку удастся нас захватить, а потом выбраться с острова – конец Земле-матушке. Крышка. Никаких тебе всемирных войн, ни водородных бомб с радиоактивными осадками, ни героических группок сопротивления. Все и вся превратится в составляющие этого квидачьего сообщества.
   – Так или иначе, а помощь нам нужна, – стоял на своем Кейбл. – Мы здесь одни, от всех отрезаны. Допустим, мы предупредим, чтобы корабль не подходил к берегу…
   – Не выйдет, – отрезал Дрейк. – К тому же если б и захотели, мы все равно не сможем просить о помощи.
   – Почему?
   – Потому что передатчик не работает. Ты говорил в бездействующий микрофон.
   – А принимает нормально, – возразил Кейбл.
   Дрейк проверил, все ли включено.
   – Приемник в порядке. Но, видимо, где-то что-то разъединилось, когда мы вытаскивали рацию с корабля. На передачу она не работает.
   Кейбл несколько раз щелкнул по мертвому микрофону и положил его на место.
   Все столпились вокруг приемника, следя за партией между рабаульцем и плантатором с Бугенвиля.
   – Пешка c4.
   – Пешка e6.
   – Конь c3.
   Неожиданно отрывистой очередью затрещали помехи, сошли на нет, потом снова помехи тремя отчетливыми очередями.
   – Как ты думаешь, что это? – спросил Соренсен.
   Дрейк пожал плечами:
   – Может быть все, что угодно. Собирается шторм и…
   Он не закончил фразы. Стоя у открытой двери, он заметил, что, едва начались помехи, райская птица камнем упала вниз и пронеслась над лагерем. Когда же она вернулась на высоту и возобновила свое медленное кружение, помехи прекратились.
   – Любопытно, – сказал он. – Ты видел, Билл? Как только снова пошли помехи, птица сразу снизилась.
   – Видел, – ответил Соренсен. – Думаешь, это не случайно?
   – Не знаю. Нужно проверить.
   Дрейк вытащил бинокль, прибавил в динамике звук и вышел из сарая понаблюдать за джунглями. Он ждал, прислушиваясь к разговору шахматистов, который происходил за три-четыре сотни миль от острова:
   – Ну, давай ходи!
   – Дай же подумать минуту.
   – Минуту! Слушай, я не собираюсь всю ночь торчать перед этим треклятым передатчиком. Ходи…
   Раздался взрыв помех. Из джунглей семенящим шажком вышли четыре свиньи. Они продвигались медленно – как разведгруппа, которая нащупывает уязвимые места в обороне противника. Свиньи остановились – помехи кончились. Караульный Бирнс вскинул ружье и выстрелил. Животные повернули и под треск помех скрылись в джунглях. Помехи затрещали опять – райская птица спикировала для осмотра лагеря и снова поднялась на безопасную высоту. После этого помехи окончательно прекратились.
   Дрейк опустил бинокль и вернулся в сарай.
   – Точно, – сказал он. – Помехи связаны с Квидаком. Мне кажется, они возникают, когда он пускает в дело зверей.
   – По-твоему, он управляет ими по радио? – спросил Соренсен.
   – Похоже на то, – ответил Дрейк. – Либо впрямую по радио, либо посылает приказы на длине радиоволн.
   – В таком случае, – сказал Соренсен, – и сам он что-то вроде маленькой радиостанции?
   – Конечно. Ну и что?
   – А то, – пояснил Соренсен, – что его можно запеленговать.
   Дрейк энергично кивнул, выключил приемник, пошел в угол и взял портативный пеленгатор. Он настроил его на частоту, на которой Кейбл поймал разговор между Рабаулом и Бугенвилем, включил и стал в дверях.
   Все следили за тем, как он вращает рамочную антенну. Он засек сигнал наибольшей мощности, медленно повернул рамку, снял пеленг и перевел его на компасе в азимут. Затем сел и развернул мелкомасштабную карту юго-западной Океании.
   – Ну как? – поинтересовался Соренсен. – Это Квидак?
   – Должен быть он, – ответил Дрейк. – Я засек твердый нуль почти точно на юге. Он прямо перед нами, в джунглях.
   – А это не отраженный сигнал?
   – Я взял контрольный пеленг.
   – Может, это какая-нибудь радиостанция?
   – Исключено. Следующая станция прямо на юге – Сидней, а до него тысяча семьсот миль. Для нашего пеленгатора многовато. Нет, это Квидак, можно не сомневаться.
   – Стало быть, у нас есть способ его обнаружить, – сказал Соренсен. – Двое пойдут в джунгли с пеленгаторами.
   – И расстанутся с жизнью, – закончил Дрейк. – Мы можем запеленговать Квидака, но его звери обнаружат нас куда быстрей. Нет, в джунглях у нас нет ни малейшего шанса.
   – Выходит, это нам ничего не дает, – сказал Соренсен с убитым видом.
   – Дает, и много, – возразил Дрейк. – Теперь у нас появилась надежда.
   – То есть?
   – Он управляет животными по радио. Мы знаем, на какой частоте он работает, и можем ее занять. Будем глушить его сигналы.
   – Ты уверен?
   – Уверен? Конечно нет. Но я знаю, что две радиостанции в одной зоне не могут работать на одной частоте. Если мы настроимся на частоту Квидака и сумеем забить его сигналы…
   – Понимаю, – сказал Соренсен. – Может, что-нибудь и получится! Если нам удастся заблокировать его сигналы, он не сможет управлять зверьем, а уж тогда запеленговать его будет нетрудно.
   – Хороший план, – сказал Дрейк, – но с одним маленьким недостатком: передатчик у нас не работает. Без передатчика нет передачи, а без передачи – глушения.
   – Ты сумеешь его починить? – спросил Соренсен.
   – Попробую, – ответил Дрейк. – Но особенно не надейся. Всеми радиоделами в экспедиции заведовал Икинс.
   – У нас есть запчасти, – сказал Соренсен. – Лампы, инструкции…
   – Знаю. Дайте время, и я разберусь, что там вышло из строя. Вопрос в том, сколько времени намерен нам дать Квидак.
   Медно-красный солнечный диск наполовину ушел в океан. Закатные краски тронули громаду грозовых туч и растворились в коротких тропических сумерках.
   Кладоискатели принялись укреплять на ночь дверь и окна сарая.
//-- 6 --//
   Дрейк снял заднюю крышку передатчика и пришел в ужас от обилия проводов и ламп. Металлические коробочки были, скорее всего, конденсаторами, а покрытые воском цилиндрические штучки с равным успехом могли оказаться и катушками сопротивления, и чем-то еще. От одного взгляда на это непонятное и хрупкое хозяйство голова шла кругом. Как в нем разобраться? И с чего начать?
   Он включил рацию и выждал несколько минут. Кажется, горели все лампы – одни ярко, другие тускло. Он не обнаружил ни одного оборванного провода. Микрофон по-прежнему не работал.
   Итак, с поверхностным осмотром покончено. Следующий вопрос: получает ли рация достаточно питания?
   Он выключил ее и проверил батареи аккумулятора вольтметром. Батареи были заряжены до предела. Он снял свинцовые колпачки, почистил и поставил обратно, проследив, чтобы они плотно сели на место. Проверил все контакты, прошептал льстивую молитву и включил передатчик.
   Передатчик все так же молчал.
   Дрейк с проклятием выключил его в очередной раз.
   Он решил заменить все лампы, начиная с тусклых. Если это не поможет, он попробует заменить конденсаторы и катушки сопротивления. А если и это ничего не даст, то пустить себе пулю в лоб никогда не поздно. С этой жизнерадостной мыслью он распечатал комплект запчастей и принялся за дело.
   Все остальные тоже были в сарае – заканчивали подготовку к ночи. Дверь заперли и посадили на клинья. Два окна пришлось оставить открытыми для доступа воздуха – в противном случае кладоискатели просто задохнулись бы от жары. Но к каждой раме прибили по сложенной вдвое крепкой противомоскитной сетке, а у окон поставили часовых.
   Через плоскую крышу из оцинкованного железа ничто не могло проникнуть, но земляной пол, хоть и был хорошо утрамбован, все же вызывал опасения. Оставалось одно – не сводить с него глаз.
   Кладоискатели устраивались на ночь, которая обещала быть долгой. Дрейк продолжал возиться с передатчиком, повязав лоб носовым платком, чтобы пот не тек в глаза.
   Через час зажужжало переговорное устройство.
   Соренсен ответил на вызов:
   – Что вам нужно?
   – Мне нужно, – произнес Квидак голосом Икинса, – чтобы вы прекратили бессмысленное сопротивление. Я хочу, чтобы вы со мной слились. У вас было время обдумать положение, и вы должны понимать, что другого выхода нет.
   – Мы не хотим с вами сливаться, – сказал Соренсен.
   – Вы должны, – заявил Квидак.
   – Вы собираетесь нас заставить?
   – Это сопряжено с трудностями, – ответил Квидак. – Мои звериные составляющие не годятся как инструмент принуждения. Икинс – замечательный механизм, но он у нас один. Сам я не имею права подвергаться опасности – это поставит под угрозу высшую цель Квидака.
   – Получается тупик, – заметил Соренсен.
   – Нет. Нам сложно только вас захватить. Убить вас совсем не трудно.
   Все, кроме Дрейка, поежились, он же, занятый передатчиком, даже не поднял головы.
   – Мне бы не хотелось вас убивать, – продолжал Квидак. – Но все решает высшая цель Квидака, а она подвергнется риску, если вы не вольетесь, и окажется под угрозой, если вы покинете остров. Поэтому вы или вольетесь, или будете ликвидированы.
   – Мне это видится по-другому, – сказал Соренсен. – Если вы нас убьете – допустим, вы в состоянии нас убить, – вам ни за что не выбраться с острова. Икинс не справится с кечем в одиночку.
   – Отплывать на кече нет никакой необходимости, – возразил Квидак. – Через полгода сюда опять зайдет рейсовая шхуна. На ней мы с Икинсом и покинем остров. К этому времени никого из вас не будет в живых.
   – Вы нас запугиваете, – сказал Соренсен. – С чего вы взяли, будто сможете нас убить? Днем у вас не очень-то получилось.
   Он поймал взгляд Дрейка и показал на рацию.
   Дрейк развел руками и вернулся к работе.
   – Днем я и не пытался, – сказал Квидак. – Я займусь этим ночью. Этой ночью – чтобы не дать вам найти более действенную систему защиты. Сегодня ночью вы должны со мной слиться, или я убью одного из вас.
   – Одного из нас?
   – Да. Одного человека. Через час – другого. Возможно, это заставит оставшихся передумать и слиться. А если нет, к утру все вы погибнете.
   Дрейк наклонился и шепнул Соренсену:
   – Потяни резину, дай мне еще минут десять. Я, кажется, нашел, в чем загвоздка.
   Соренсен произнес:
   – Нам бы хотелось побольше узнать о Сообществе Квидака.
   – Лучший способ узнать – это слиться.
   – Но сперва мы бы все-таки хотели узнать немного больше.
   – Это нельзя описать, – произнес Квидак убедительно, горячо и настойчиво. – Попытайтесь вообразить, что вы – это именно вы и в то же время вас подключили к совершенно новым разветвленным системам чувств. Вы, например, можете узнать мир, каким его ощущает собака, когда бежит лесом, ориентируясь по запаху, и этот запах для нее – и для вас тоже – так же ясен, как дорожный указатель. Совсем по-другому воспринимает действительность рак-отшельник. Через него вы постигнете медленный взаимообмен жизненных форм на стыке суши и моря. У него очень замедленное чувство времени. А вот у райской птицы наоборот – она воспринимает мгновенно и все пространство разом. Каждое существо на земле, под землей и в воде, а их множество, имеет свое собственное, особое восприятие реальности, и оно, как я обнаружил, не очень отличается от мировосприятия животных, некогда обитавших на Марсе.
   – А что случилось на Марсе потом? – спросил Соренсен.
   – Все формы жизни погибли, – скорбно ответил Квидак. – Все, кроме Квидака. Это случилось в незапамятные времена. А до этого на всей планете долгие века царили мир и процветание. Все живые существа были составляющими в Сообществе Квидака. Но доминантная раса оказалась генетически слабой. Рождаемость все время падала: последовала полоса катастроф. В конце концов вся жизнь прекратилась, остался один Квидак.
   – Потрясающе, – заметил Соренсен с иронией.
   – Это был дефект расы, – поспешил возразить Квидак. – У более стойкой расы, такой, как на вашей планете, инстинкт жизни не будет подорван. Мир и процветание будут длиться у вас бесконечно.
   – Не верю. То, что случилось на Марсе, повторится и на Земле, если вам удастся ее захватить. Проходит какое-то время, и рабам просто-напросто надоедает цепляться за жизнь.
   – Вы не будете рабами. Вы будете функциональными составляющими Сообщества Квидака.
   – А править этим сообществом будет, разумеется, Квидак, – заметил Соренсен. – Как пирог ни режь, а начинка все та же.
   – Вы судите о том, чего не знаете, – сказал Квидак. – Мы достаточно побеседовали. В ближайшие пять минут я готов умертвить одного человека. Намерены вы слиться со мной или нет?
   Соренсен взглянул на Дрейка. Дрейк включил передатчик.
   Пока передатчик нагревался, на крышу обрушились струи дождя. Дрейк поднял микрофон, постучал по нему и услышал в динамике щелчок.
   – Работает, – сказал он.
   В это мгновение что-то ударилось в затянутое сеткой окно. Сетка провисла: в ней трепыхался крылан, свирепо посматривая на людей крохотными красными глазками.
   – Забейте окно! – крикнул Соренсен.
   Не успел он договорить, как вторая летучая мышь врезалась в сетку, пробила ее и шлепнулась на пол. Ее прикончили, но в дыру влетели еще четыре крылана. Дрейк остервенело от них отбивался, однако не сумел отогнать их от рации. Летучие мыши метили ему прямо в глаза, и Дрейку пришлось отступить. Один крылан угодил под удар и упал на землю с переломанным крылом, но остальные добрались до рации и столкнули ее со стола.
   Дрейк безуспешно попытался ее подхватить. Он услышал, как лопнули лампы, он должен был защищать глаза.
   Через несколько минут они прикончили еще двух крыланов, а уцелевшие удрали в окно. Окна забили досками. Дрейк наклонился и осмотрел передатчик.
   – Есть надежда наладить? – спросил Соренсен.
   – Ни малейшей, – ответил Дрейк. – Они выдрали все провода.
   – Что же нам теперь делать?
   – Не знаю.
   Раздался голос Квидака:
   – Вы должны немедленно дать ответ.
   Никто не сказал ни слова.
   – В таком случае, – произнес Квидак, – я вынужден, как ни жаль, одного из вас сейчас умертвить.
//-- 7 --//
   Дождь хлестал по железной крыше, ветер задувал все сильнее. Издалека приближались раскаты грома. Но в сарае раскаленный воздух стоял неподвижно. Висевший на центральной балке керосиновый фонарь освещал середину помещения резким желтым светом, оставляя углы в глубокой тени. Кладоискатели подались к центру, подальше от стен, и стали спинами друг к другу, что натолкнуло Дрейка на сравнение со стадом бизонов, сбившихся в круг для отпора волку, которого они чуют, хотя еще не видят.
   Кейбл сказал:
   – Послушайте, может, попробовать это Сообщество Квидака? Может, оно не такое уж страшное, как…
   – Заткнись! – отрезал Дрейк.
   – Сами подумайте, – увещевал Кейбл, – это все-таки лучше, чем помирать.
   – Пока никто еще не умирает, – возразил Дрейк. – Сделай милость, заткнись и гляди в оба.
   – Меня сейчас, кажется, вырвет, – сказал Кейбл. – Выпусти меня, Дэн.
   – Блюй где стоишь, – посоветовал Дрейк. – И не забывай смотреть в оба.
   – Нет у тебя права мне приказывать! – заявил Кейбл и шагнул было к двери, но сразу же отскочил.
   В дюймовый зазор между дверью и полом пролез желтоватый скорпион. Рисетич припечатал его каблуком, растоптал в кашу тяжелым ботинком и завертелся на месте, отмахиваясь от трех ос, которые проникли через забитое окно.
   – Плевать на ос! – крикнул Дрейк. – Следите за полом!
   Из тени выползли несколько мохнатых пауков. Они ворочались на земле, а Дрейк и Рисетич лупили по ним прикладами. Бирнс заметил, что из-под двери вылезает огромная плоская многоножка. Он попробовал на нее наступить, промахнулся, многоножка мигом очутилась у него на ботинке, потом выше – на голой икре. Бирнс взвыл: вокруг ноги у него словно обвилась раскаленная стальная лента. Он успел, однако, раздавить многоножку, прежде чем потерял сознание.
   Дрейк осмотрел ранку и решил, что она не смертельна. Он растоптал еще одного паука, но тут Соренсен тронул его за плечо. Дрейк поглядел в дальний угол, куда тот показывал.
   К ним скользили две большие змеи. Дрейк признал в них черных гадюк. Обычно пугливые, сейчас они наступали с бесстрашием тигра.
   Кладоискатели в ужасе заметалась, пытаясь увернуться от змей. Дрейк выхватил револьвер и опустился на одно колено. Не обращая внимания на ос, которые вились вокруг, он в колеблющемся свете фонаря попытался взять на мушку изящную живую мишень.
   Гром ударил прямо над головой. Долгая вспышка молнии осветила сарай, сбив Дрейку прицел. Он выстрелил, промахнулся и приготовился отразить нападение.
   Змеи не стали нападать. Они уползали, отступая к крысиной норе, через которую проникли. Одна быстро проскользнула в нору, вторая двинулась следом, но остановилась на полдороге.
   Соренсен тщательно прицелился из винтовки. Дрейк отвел ствол:
   – Постой-ка минутку!
   Змея помешкала, затем выползла из норы и снова заскользила по направлению к ним.
   Новый раскат грома и яркая вспышка. Гадюка повернула назад и, извиваясь, исчезла в норе.
   – В чем дело? – спросил Соренсен. – Они испугались грозы?
   – Нет, вся хитрость в молнии! – ответил Дрейк. – Вот почему Квидак так спешил. Он знал, что надвигается буря, а он еще не успел закрепиться на острове.
   – Что ты хочешь сказать?
   – Молния, – объяснил Дрейк. – Электрическая буря! Она глушит его радиокоманды! А когда его заглушают, звери снова становятся обычными зверями и ведут себя как им и положено. Чтобы восстановить управление, ему требуется время.
   – Буря когда-нибудь кончится, – сказал Кейбл.
   – На наш век, может, и хватит, – сказал Дрейк. Он взял пеленгаторы и вручил один из них Соренсену. – Пойдем, Билл. Мы выследим эту тварь прямо сейчас.
   – Эй, – позвал Рисетич, – а мне что делать?
   – Можешь пойти поплавать, если мы через час не вернемся, – ответил Дрейк.
   Дождь сек косыми струями, подгоняемый яростными порывами юго-западного ветра. Гром грохотал не смолкая, и каждая молния, как казалось Дрейку и Соренсену, метила прямо в них. Они дошли до джунглей и не остановились.
   – Здесь мы разойдемся, – сказал Дрейк. – Так больше шансов сойтись на Квидаке.
   – Верно, – согласился Соренсен. – Береги себя, Дэн.
   Соренсен нырнул в джунгли. Дрейк прошел пятьдесят ярдов вдоль опушки и тоже шагнул в заросли.
   Он продирался напрямик; за поясом у него был револьвер, в одной руке пеленгатор, в другой – фонарик. Джунгли, чудилось ему, жили своей собственной злой жизнью, как будто ими заправлял Квидак. Лианы коварно обвивались вокруг ног, а кусты стремились заключить его в свои цепкие объятия. Каждая ветка так и норовила хлестнуть его по лицу, словно это доставляло ей особое удовольствие.
   Пеленгатор отзывался на разряд при каждой вспышке, так что Дрейк с большим трудом держался курса. Но Квидаку, конечно, достается еще и не так, напоминал он себе. В перерывах между разрядами молний Дрейк выверял пеленг. Чем глубже он забирался в джунгли, тем сильнее становился сигнал Квидака.
   Через некоторое время он отметил, что промежутки между вспышками увеличиваются. Буря уносилась к северу. Сколько еще молнии будут ему защитой? Десять, пятнадцать минут?
   Он услышал поскуливание и повел фонариком. К нему приближался его пес Оро. Его ли? А может, Квидака?
   – Давай, старина, – подбодрил Дрейк. Он подумал, не бросить ли пеленгатор, чтобы вытащить из-за пояса револьвер, но не знал, будет ли тот стрелять после такого ливня.
   Оро подошел и лизнул ему руку. Его пес. По крайней мере пока не кончилась буря.
   Они двинулись вместе. Гром переместился на север. Сигнал в пеленгаторе звучал во всю силу. Где-то тут…
   Он увидел свет от другого фонарика. Навстречу ему вышел запыхавшийся Соренсен. В зарослях он порядком ободрался и поцарапался, но не потерял ни винтовки, ни пеленгатора с фонариком.
   Оро яростно заскреб лапами перед кустом. Все озарилось долгой вспышкой, и они увидели Квидака.
   В эти последние секунды до Дрейка дошло, что дождь кончился. Перестали сверкать и молнии. Он бросил пеленгатор. Наставив фонарик, он попытался взять на прицел Квидака, который зашевелился и прыгнул…
   На шею Соренсену, точно под правой ключицей.
   Соренсон вскинул и опустил руки. Он повернулся к Дрейку и, не дрогнув ни единым мускулом, поднял винтовку. У него был такой вид, словно убить Дрейка – единственная цель его жизни.
   Дрейк выстрелил почти в упор. Пуля развернула Соренсена, и он упал, выронив винтовку.
   Дрейк склонился над ним с револьвером наготове. Он понял, что не промахнулся. Пуля вошла как раз над правой ключицей. Рана была скверная. Но Квидаку, который оказался непосредственно на пути пули, пришлось много хуже. От него только и осталось, что с пяток черных капель на рубашке Соренсена.
   Дрейк торопливо забинтовал Соренсена и взвалил на спину. Он спрашивал себя, как бы он поступил, очутись Квидак над сердцем Соренсена, или на горле, или на лбу.
   Лучше не думать об этом, решил Дрейк.
   Он двинулся назад в лагерь, и его пес затрусил с ним рядом.

Алтарь

   С улыбкой на гладко выбритом лице мистер Слейтер легкой подпрыгивающей походкой шел к железнодорожной станции по Кленовой улице. Весеннее утро было просто чудесным.
   Мистер Слейтер мурлыкал про себя мотивчик, радуясь пешей прогулке в семь кварталов. Всю зиму преодолевать такое расстояние казалось ему делом весьма занудным, однако нынешняя погода полностью возмещала неудобства пути. Какое удовольствие – жить и какая радость – совершать ежедневные поездки в город!
   И тут его остановил человек в светло-голубом пальто.
   – Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Не подскажете ли дорогу к алтарю Баз-Матайна?
   Мистер Слейтер, все еще переполненный весенним радостным настроением, задумался.
   – Баз-Матайна? Как вы сказали? Алтарь Баз-Матайна?
   – Совершенно верно, – с извиняющейся улыбкой подтвердил необычайно высокого роста незнакомец с темным вытянутым лицом.
   По виду явно нездешний, решил мистер Слейтер.
   – Страшно извиняюсь, – после непродолжительного размышления ответил он, – но, по-моему, я вообще не слыхал о таком.
   – Все равно спасибо, – благодарно кивнув, сказал темнокожий и направился в сторону центра. А мистер Слейтер пошел к станции.
   Лишь после того, как кондуктор прокомпостировал ему билет, мистер Слейтер вспомнил о случайной встрече. Баз-Матайн, твердил он про себя, пока поезд проносился по туманным каменистым полям Нью-Джерси. Баз-Матайн. Должно быть, незнакомец ошибся, решил мистер Слейтер. Северная Амброзия в Нью-Джерси представляла собой маленький городок, настолько маленький, что местный житель знал в нем каждую улицу, каждый дом или магазин. Особенно такой местный, как мистер Слейтер, живущий здесь уже почти двадцать лет.
   По прошествии половины рабочего дня мистер Слейтер поймал себя на том, что сидит, постукивая карандашом по стеклянной крышке стола, и думает о незнакомце в светло-голубом пальто. Явно нездешний, он весьма странно смотрелся в Новой Амброзии, тихом и изысканном, оседлом пригороде, где люди носили добротные деловые костюмы и коричневые портфели. Встречались среди жителей и толстяки, встречались и худенькие, но чтобы принять кого-то из них за члена религиозного братства?
   Мистер Слейтер выбросил эти мысли из головы. После работы он на метро доехал до Хобокена, затем на поезде до Северной Амброзии и наконец опять пешком от станции до дома.
   По пути к дому он снова повстречал незнакомца.

   – Нашел, – сообщил тот. – Хоть и с трудом, но нашел.
   – А где это? – поинтересовался, остановившись, мистер Слейтер.
   – Рядом с Храмом темных таинств Изиды, – ответил незнакомец. – Какой же я бестолковый! Мне следовало спросить о нем сразу. Я знал, что это где-то неподалеку, но мне не пришло в голову…
   – Храмом чего? – переспросил мистер Слейтер.
   – Темных таинств Изиды, – повторил темнокожий. – Ну там не конкуренты, конечно. Провидцы да колдуны, циклы плодородия и тому подобная мура. Не сравнимо с нашей компетенцией.
   – Понимаю, – согласился мистер Слейтер, в ранних весенних сумерках внимательно разглядывая незнакомца. – Я, собственно, почему спросил: ведь я уже много лет живу в этом городе, но вроде никогда не слышал…
   – Вот те на! – воскликнул незнакомец, поглядев на часы. – Даже не подозревал, что уже столь поздний час. Если не потороплюсь, то задержу церемонию.
   И, дружески махнув рукой, поспешно удалился.
   А мистер Слейтер неторопливым шагом направился домой, размышляя по пути об услышанном. Алтарь Баз-Матайна. Темные таинства Изиды. Похоже на секты. Неужели в его городке есть и такие места? Невероятно. Да просто никто не сдаст в аренду помещения подобным людям.
   После ужина мистер Слейтер заглянул в телефонный справочник. Однако в списках абонентов не значились ни Баз-Матайн, ни Храм темных таинств Изиды. В службе информации о них вообще не знали.
   Странно, подумал мистер Слейтер. Чуть погодя он рассказал жене о встречах с незнакомцем.
   – Чушь, – заявила та, поправляя передник. – В нашем городе невозможно основать какую-либо секту. Не то что секту – женский клуб. Бизнес-бюро не позволит.
   Мистер Слейтер согласился. Скорее всего, незнакомец ошибся городом. Наверно, секты обосновались в Южной Амброзии, соседнем городке с несколькими барами, кинотеатрами и явно нежелательными элементами среди населения.
   На следующее утро, в среду, мистер Слейтер поискал взглядом незнакомца, но заметил лишь своих повседневных спутников. На обратном пути – то же самое. Очевидно, незнакомец посетил алтарь и отбыл. Или же приступил к службе в часы, не совпадавшие по времени с поездками мистера Слейтера.

   В понедельник мистер Слейтер замешкался и вышел из дому на несколько минут позже обычного, а потому очень спешил, чтобы не опоздать на поезд. И тут впереди он заметил голубое пальто.
   – Привет! – окликнул пальто мистер Слейтер.
   – О? Привет! – расплываясь в улыбке, отозвался темнокожий. – Удивлен. Наши пути опять пересеклись.
   – Я тоже, – поравнявшись с ним и убавив шаг, согласился мистер Слейтер.
   Незнакомец шел не спеша, явно наслаждаясь прекрасной погодой. Мистер Слейтер понял, что на поезд уже не успеет.
   – Ну и как там дела в алтаре? – поинтересовался он.
   – Да так себе, – сцепив за спиной руки, ответил незнакомец. – Откровенно говоря, у нас крупные неприятности.
   – О? – заинтересованно произнес мистер Слейтер.
   – Да, – ответил темнокожий, и его лицо посерьезнело. – Старейшина Азеротен, мэр, грозит отобрать у нас лицензию в Северной Амброзии. Говорит, мы, дескать, не выполняем свою хартию. Но спрашиваю вас, а как мы можем? Шайка Диониса Африканского на той стороне улицы перехватывает всех годных, а синдикат Папы Легба-Дамбаллы, что двумя домами раньше, забирает даже не годных… Ну что можно сделать? Как работать в таких условиях?
   – Звучит не больно хорошо, – согласился мистер Слейтер.
   – Это еще не все, – продолжал незнакомец. – Наш верховный жрец грозит уходом, если мы не проведем какую-нибудь акцию. Он адепт седьмой ступени, и один Брама знает, где мы еще найдем другого.
   – Мм, – пробормотал мистер Слейтер.
   – Вот почему я здесь, и если в алтаре намерены использовать умную деловую практику, я подойду им лучше всего. Я, знаете ли, менеджер нового типа.
   – О? – удивился мистер Слейтер. – Вы перестраиваетесь?
   – Некоторым образом, – ответил незнакомец. – Смотрите, это, похоже…
   К темнокожему незнакомцу подбежал толстенький коротышка и схватил его за рукав.
   – Элор, – запыхавшись, выпалил он, – я ошибся в дате. Тот самый понедельник именно сегодня. Сегодня, а не на следующей неделе.
   – Черт! – отрывисто ругнулся темнокожий. – Вы должны извинить меня. Это крайне необходимо, – обратился он к мистеру Слейтеру и поспешил прочь вместе с коротышкой.

   Мистер Слейтер опоздал на работу на полчаса, но ему было на это наплевать. Все абсолютно ясно, думал он, сидя за столом. Несколько сект в борьбе за паству развязали в Северной Амброзии настоящую войну, а мэр, вместо того чтобы изгнать их всех, сидит сложа руки, а может, даже и взятки берет.
   Мистер Слейтер гневно стукнул карандашом по крышке стола. Как такое возможно? Утаить что-либо в Северной Амброзии? В таком маленьком городке? Где мистер Слейтер добрую половину жителей знал по именам? И чтобы нечто подобное осталось незамеченным?
   Он возбужденно схватился за телефон.
   Информационная служба не дала ему номеров ни Диониса Африканского, ни Папы Легбы или там Дамбаллы. Мэром Северной Амброзии, как ему сообщили, был не Азеротен, а некто по фамилии Миллер. Мистер Слейтер позвонил ему.
   Разговор с мэром его не удовлетворил. Мэр утверждал, что знает в городе буквально все, включая каждую церковь и каждую масонскую ложу. И если здесь и были бы какие-то секты – а их в городе наверняка нет, – он бы про это знал.
   – Вас попросту обманули, дорогой мой, – слишком напыщенно, по мнению мистера Слейтера, заявил мэр Миллер. – В городе нет людей с подобными именами и нет таких организаций. Да мы бы просто не позволили ошиваться им в нашем городе.
   Домой мистер Слейтер добирался в глубокой задумчивости. Сойдя с поезда на платформу, он увидел Элора, торопливо переходящего Дубовую улицу быстрыми короткими шагами.
   Мистер Слейтер окликнул его, и Элор остановился.
   – Не могу опаздывать, – весело объяснил он. – Скоро начало церемонии, и мне необходимо быть там. Болван Лайджен ошибся.
   Лайджен, наверно, тот самый толстяк, который утром увел Элора, решил мистер Слейтер.
   – Он такой рассеянный, – продолжал Элор. – Разве можно представить себе грамотного астролога, на целую неделю ошибающегося в сроке сближения Сатурна со Скорпионом? Впрочем, не важно. Церемония сегодня вечером, будет ли налицо весь состав участников действия или нет.
   – А можно мне пойти? – без колебаний попросился мистер Слейтер. – Я имею в виду, если у вас не хватает участников.
   – Такого прецедента еще не бывало, – пробормотал Элор.
   – Я действительно хочу, – настаивал мистер Слейтер, увидев шанс проникнуть в глубины таинства.
   – Не уверен, что это будет справедливо по отношению к вам, – сказал Элор. Его темное лицо выражало задумчивость. – Так сразу, без подготовки…
   – Я буду вести себя как надо, – продолжал упрашивать мистер Слейтер. Если это ему удастся, то он утрет мэру нос и подкинет в руки подходящий матерьяльчик. – Мне очень хочется пойти. Вы разожгли мое любопытство.
   – Ладно, – согласился Элор. – Но нам лучше поторопиться.

   Они направились по Дубовой улице к центру города. Дойдя до первых рядов магазинов, Элор свернул. Он провел мистера Слейтера еще через два квартала, потом через два квартала в обратную сторону, затем еще квартал. После чего они двинулись в направлении железнодорожной станции.
   Стемнело.
   – Разве нет пути поближе? – поинтересовался мистер Слейтер.
   – О нет, – ответил Элор. – Это самая короткая дорога. Если б вы знали, как я плутал в первый раз…
   Они продолжали идти, огибая кварталы, возвращаясь, переходя улицы, по которым уже проходили, петляя по всему городу, так хорошо знакомому мистеру Слейтеру.
   Однако, когда стемнело еще больше и они стали выходить на знакомые улицы из неизвестных направлений, мистера Слейтера охватило некоторое смущение. Он, конечно, знал, где находится, но постоянное кружение по городу сбивало с толку.
   Как странно, подумал он, оказывается, можно заблудиться в собственном городе, даже прожив в нем почти двадцать лет.
   Мистер Слейтер попытался определить, на какой они улице, не глядя на указатель, но тут они сделали еще один неожиданный поворот. Он уже было решил, что они возвращаются в Ореховый переулок, но вдруг обнаружил, что не помнит следующего перекрестка. Проходя угол, мистер Слейтер взглянул на указатель и прочел: «Левый Проход».
   Улицы в Северной Амброзии с таким названием он не помнил.
   Здесь не было уличных фонарей, и мистер Слейтер обнаружил, что не узнает ни одного магазина. Очень странно, а он ведь думал, что уж в Северной-то Амброзии прекрасно знает каждый торговый квартал.
   Мистер Слейтер вздрогнул от неожиданности, когда они миновали черное приземистое здание с матово освещенной табличкой, которая гласила: «Храм темных таинств Изиды».
   – Нынче вечером у них довольно тихо, – заметил Элор, проследив за взглядом мистера Слейтера. – Нам следует поспешить.
   И прибавил шагу, не оставив идущему за ним мистеру Слейтеру времени на расспросы.

   Строения становились все страннее и незнакомее по мере продвижения по этой темной улице. Здания были различны и по виду, и по размерам: какие-то выглядели новыми и ухоженными, другие же – древними и запущенными. Существование в Северной Амброзии такого квартала мистер Слейтер просто не мог себе вообразить. Город в городе? Ночная Северная Амброзия, о которой ничего не знают ее дневные обитатели? Или же Северная Амброзия, в которую можно попасть, лишь петляя по городу извилистым путем по знакомым улицам?
   – А здесь совершаются фаллические ритуалы, – сообщил Элор, указывая на высокое стройное здание. Рядом притулился кривой, осевший на один бок дом. – А это – резиденция Дамбаллы, – пояснил Элор, указывая на него.
   Завершалась улица длинной невысокой постройкой белого цвета. Мистер Слейтер не успел рассмотреть ее, поскольку Элор взял его за руку и поспешно ввел внутрь.
   – Мне следует быть расторопнее, – еле слышно пробормотал Элор.

   Внутри была кромешная тьма. Мистер Слейтер ощущал вокруг себя какие-то движения, а потом начал различать слабый белый свет. Элор подвел его к источнику света, сообщив дружелюбным голосом:
   – Вы действительно выручили меня.

   – Привел? – спросил из света высокий голос.
   Мистер Слейтер уже начал кое-что различать в темноте, а когда глаза совсем привыкли к мраку, он увидел маленького старика, стоявшего перед источником света.
   Старик держал необыкновенно длинный нож.
   – Конечно, – ответил Элор. – И он сам тоже хотел.
   «Источник белого света подвешен над алтарем», – понял мистер Слейтер.
   Рефлекторным движением он развернулся, пытаясь убежать, но рука Элора крепко сжала его запястье.
   – Теперь вы не можете покинуть нас, – вежливо объяснил Элор. – Мы готовы начинать.
   И множество рук неотвратимо потянули мистера Слейтера к алтарю.

Попробуй докажи

   Руки уже очень устали, но он снова поднял молоток и зубило. Осталось совсем немного – высечь последние две-три буквы в твердом граните. Наконец он поставил последнюю точку и выпрямился, небрежно уронив инструменты на пол пещеры. Вытерев пот с грязного, заросшего щетиной лица, он с гордостью прочел:

   Я ВОССТАЛ ИЗ ПЛАНЕТНОЙ ГРЯЗИ, НАГОЙ И БЕЗЗАЩИТНЫЙ.
   Я СТАЛ ИЗГОТОВЛЯТЬ ОРУДИЯ ТРУДА.
   Я СТРОИЛ И РАЗРУШАЛ, ТВОРИЛ И УНИЧТОЖАЛ.
   Я СОЗДАЛ НЕЧТО СИЛЬНЕЕ СЕБЯ, И ОНО МЕНЯ УНИЧТОЖИЛО.
   МОЕ ИМЯ ЧЕЛОВЕК, И ЭТО МОЕ ПОСЛЕДНЕЕ ТВОРЕНИЕ.

   Он улыбнулся. Получилось совсем неплохо. Возможно, не совсем грамотно, зато удачный некролог человечеству, написанный последним человеком. Он взглянул на инструменты. Все, решил он, больше они не нужны. Он тут же растворил их и, проголодавшись после долгой работы, присел на корточки в уголке пещеры и сотворил обед. Уставившись на еду, он никак не мог понять, чего же не хватает, и затем с виноватой улыбкой сотворил стол, стул, приборы и тарелки. Опять забыл, раздраженно подумал он.
   Хотя спешить было некуда, он ел торопливо, отметив про себя странный факт: когда он не задумывал что-то особенное, всегда сотворял гамбургер, картофельное пюре, бобы, хлеб и мороженое. Привычка, решил он. Пообедав, он растворил остатки пищи вместе с тарелками, приборами и столом. Стул он оставил и, усевшись на него, задумчиво уставился на надпись. Хороша-то она хороша, подумал он, да только, кроме меня, ее читать некому.
   У него не возникало и тени сомнения в том, что он последний живой человек на Земле. Война оказалась тщательной – на такую тщательность способен только человек, до предела дотошное животное. Нейтралов в ней не было, и отсидеться в сторонке тоже не удалось никому. Пришлось выбирать – или ты с нами, или против нас. Бактерии, газы и радиация укрыли Землю гигантским саваном. В первые дни войны одно несокрушимое секретное оружие с почти монотонной регулярностью одерживало верх над другим, столь же секретным. И еще долго после того, как последний палец нажал последнюю кнопку, автоматически запускающиеся и самонаводящиеся бомбы и ракеты продолжали сыпаться на несчастную планету, превратив ее от полюса до полюса в гигантскую, абсолютно мертвую свалку.
   Почти все это он видел собственными глазами и приземлился, лишь окончательно убедившись, что последняя бомба уже упала.
   Тоже мне умник, с горечью подумал он, разглядывая из пещеры покрытую застывшей лавой равнину, на которой стоял его корабль, и иззубренные вершины гор вдалеке.
   И к тому же предатель. Впрочем, кого это сейчас волнует?
   Он был капитаном сил обороны Западного полушария. После двух дней войны он понял, каким будет конец, и взлетел, набив свой крейсер консервами, баллонами с воздухом и водой. Он знал, что в этой суматохе всеобщего уничтожения его никто не хватится, а через несколько дней уже и вспоминать будет некому. Посадив корабль на темной стороне Луны, он стал ждать. Война оказалась двенадцатидневной – он предполагал две недели, – но пришлось ждать почти полгода, прежде чем упала последняя автоматическая ракета. Тогда он и вернулся.
   Чтобы обнаружить, что уцелел он один…

   Когда-то он надеялся, что кто-нибудь еще осознает всю бессмысленность происходящего, загрузит корабль и тоже спрячется на обратной стороне Луны. Очевидно, если кто-то и хотел так поступить, то уже не успел. Он надеялся обнаружить рассеянные кучки уцелевших, но ему не повезло и здесь. Война оказалась слишком тщательной.
   Посадка на Землю должна была его убить, ведь здесь сам воздух был отравлен. Ему было все равно – но он продолжал жить. Всевозможные болезни и радиация также словно и не существовали – наверное, это тоже было частью его новой способности. И того и другого он нахватался с избытком, перелетая над выжженными дотла равнинами и долинами опаленных атомным пламенем гор от руин одного города к развалинам другого. Жизни он не нашел, зато обнаружил нечто другое.
   На третий день он открыл, что может творить. Оплавленные камни и металл нагнали на него такую тоску, что он страстно пожелал увидеть хотя бы одно зеленое дерево. И оно возникло. Испытывая на все лады свое новое умение, он понял, что способен сотворить любой предмет, лишь бы он раньше его видел или хотя бы знал о нем понаслышке.
   Хорошо знакомые предметы получались лучше всего. То, о чем он узнал из книг или разговоров – к примеру, дворцы, – выходило кособоким и недоделанным, но, постаравшись, он мысленными усилиями обычно подправлял неудачные детали. Все его творения были объемными, а еда не только имела прежний вкус, но даже насыщала. Сотворив нечто, он мог полностью про это забыть, отправиться спать, а наутро увидеть вчерашнее творение неизменным. Он умел и уничтожать – достаточно было сосредоточиться. Впрочем, на уничтожение крупных предметов и времени уходило больше.
   Он мог уничтожать и предметы, которые сам не делал, – те же горы и долины, – но с еще большими усилиями. Выходило так, что с материей легче обращаться, если хотя бы раз из нее что-то вылепить. Он даже мог сотворять птиц и мелких животных – вернее, нечто похожее на птиц и животных.
   Но людей он не пытался создавать никогда.
   Он был не ученым, а просто пилотом космического корабля. Его познания в атомной теории были смутными, а о генетике он и вовсе не имел представления и мог лишь предполагать, что то ли в плазме клеток его тела или мозга, то ли в материи планеты произошли некие изменения. Почему и каким образом? Да не все ли равно? Факт есть факт, и он воспринял его таким, каков он есть.
   Он снова пристально вгляделся в надпись. Какая-то мысль не давала ему покоя.
   Разумеется, он мог эту надпись попросту сотворить, но не знал, сохранятся ли созданные им предметы после его смерти. На вид они казались достаточно стабильными, но кто их знает – вдруг они перестанут существовать и исчезнут вместе с ним. Поэтому он пошел на компромисс – сотворил инструменты, но высекал буквы на гранитной стене, которую сам не делал. Надпись ради лучшей сохранности он сделал на внутренней стене пещеры, проведя долгие часы за напряженной работой и здесь же перекусывая и отсыпаясь.
   Из пещеры был виден корабль, одиноким столбиком торчащий на плоской равнине, покрытой опаленным грунтом. Он не торопился в него возвращаться. На шестой день, глубоко и навечно выбив буквы в граните, он закончил надпись.
   Наконец он понял, что именно не давало ему покоя, когда он разглядывал серый гранит. Прочитать надпись смогут только гости из космоса. «Но как они поймут ее смысл?» – подумал он, раздраженно всматриваясь в творение собственных рук. Нужно было высечь не буквы, а символы. Но какие символы? Математические? Разумеется. Но что они поведают им о Человеке? Да с чего он вообще решил, что они непременно натолкнутся на эту пещеру? Какой смысл в надписи, если вся история Человека и так написана на поверхности Земли, навечно вплавлена в земную кору атомным пламенем. Было бы кому ее прочесть… Он тут же выругал себя за то, что тупо потратил шесть дней на бессмысленную работу, и уже собрался растворить надпись, но обернулся, неожиданно услышав у входа в пещеру чьи-то шаги.
   Он так вскочил со стула, что едва не упал.

   Там стояла девушка – высокая, темноволосая, в грязном порванном комбинезоне. Он быстро моргнул, но девушка не исчезла.
   – Привет, – сказала она, заходя в пещеру. – Я еще в долине слышала, как ты громыхаешь.
   Он автоматически предложил ей стул и сотворил второй для себя. Прежде чем сесть, она недоверчиво пощупала стул.
   – Я видела, как ты это сделал, – сказала она, – но… глазам своим не верю. Зеркала?
   – Нет, – неуверенно пробормотал он. – Я умею… творить. Видишь ли, я способен… погоди-ка! Ты как здесь оказалась?
   Он начал перебирать возможные варианты, еще не задав вопроса. Пряталась в пещере? Отсиделась на вершине горы? Нет, мог быть только один способ…
   – Я спряталась в твоем корабле, дружище. – Девушка откинулась на спинку стула и обхватила руками колено. – Когда ты начал загружать корабль, я поняла, что ты намерен срочно смазать пятки. А мне надоело по восемнадцать часов в сутки вставлять предохранители, вот я и решила составить тебе компанию. Еще кто-нибудь выжил?
   – Нет. Но почему же я тебя не заметил?
   Он разглядывал красивую даже в лохмотьях девушку… и в его голове мелькнула смутная догадка. Вытянув руку, он осторожно тронул ее плечо. Девушка не отстранилась, но на ее симпатичном личике отразилась обида.
   – Да настоящая я, настоящая, – бросила она. – Ты наверняка видел меня на базе. Неужели не вспомнил?
   Он попытался вспомнить те времена, когда еще существовала база, – с тех пор, кажется, миновал целый век. Да, была там темноволосая девушка, да только она его словно и не замечала.
   – Через пару часов после взлета я решила, что замерзну насмерть, – пожаловалась она. – Ну, если не насмерть, то до потери сознания. Какая же в твоей жестянке паршивая система обогрева!
   Она даже вздрогнула от таких воспоминаний.
   – На полный обогрев ушло бы слишком много кислорода, – пояснил он. – Тепло и воздух я тратил только на пилотскую кабину. А когда шел на корму за припасами, надевал скафандр.
   – Я так рада, что ты меня не заметил, – рассмеялась она. – Жуткий, должно быть, был у меня видик – словно заиндевевший покойник. Представляю, какая из меня получилась спящая красавица! Словом, я замерзла. А когда ты открыл все отсеки, я ожила. Вот и вся история. Наверное, пару дней приходила в себя. И как ты меня ухитрился не заметить?
   – Просто я не особо приглядывался в кладовых, – признался он. – Довольно быстро выяснилось, что мне припасы, собственно, и не нужны. Странно, мне кажется, я все отсеки открывал. Но никак не припомню…
   – А это что такое? – спросила она, взглянув на надпись.
   – Решил оставить что-то вроде памятника…
   – И кто это будет читать? – практично поинтересовалась она.
   – Вероятно, никто. Дурацкая была идея. – Он сосредоточился, и через несколько секунд гранит снова стал гладким. – Все равно не понимаю, как ты смогла выжить, – удивленно произнес он.
   – Как видишь, выжила. Я тоже не понимаю, как ты это проделываешь, – показала она на стул и стену, – зато принимаю сам факт, что ты это умеешь. Почему бы и тебе не поверить в то, что я жива?
   – Постарайся понять меня правильно, – попросил мужчина. – Мне очень сильно хотелось разделить с кем-нибудь свое одиночество, особенно с женщиной. Просто дело в том… отвернись.
   Она бросила на него удивленный взгляд, но выполнила просьбу. Он быстро уничтожил щетину на лице и сотворил чистые, выглаженные брюки и рубашку. Сбросив потрепанную форму, он переоделся и уничтожил лохмотья, а напоследок сотворил расческу и привел в порядок спутанные волосы.
   – Порядок. Можешь поворачиваться.
   – Недурно, – улыбнулась она, оглядев его от макушки до пяток. – Одолжи-ка мне расческу и… будь добр, сделай мне платье. Двенадцатый размер, но только по фигуре.

   Он и не подозревал, насколько обманчивы бывают женские фигуры. Две попытки пошли прахом, и лишь с третьей он сотворил нечто подходящее, добавив к платью золотые туфельки на высоких каблуках.
   – Жмут немного, – заметила она, примеривая обновку, – да и без тротуаров не очень-то практичны. Но все равно большое спасибо. Твой фокус навсегда решает проблему рождественских подарков.
   Ее волосы блестели на ярком послеполуденном солнце, и вообще выглядела она очень привлекательной, теплой и какой-то удивительно человечной.
   – Попробуй, может, и ты сумеешь творить, – нетерпеливо произнес он, страстно желая разделить с ней поразительную новую способность.
   – Уже пыталась. Все напрасно. И этот мир принадлежит мужчинам.
   – Но как мне совершенно точно убедиться, что ты настоящая? – нахмурился он.
   – Ты опять за свое? А помнишь ли ты, как сотворил меня, мастер? – насмешливо бросила она и присела ослабить ремешок на туфельках.
   – Я все время думал… о женщинах, – хмуро произнес он. – А тебя мог создать во сне. Вдруг мое подсознание обладает теми же способностями, что и сознание? И воспоминаниями я мог тебя тоже снабдить сам – да еще какими убедительными. А если ты продукт моего подсознания, то уж оно бы постаралось провернуть все так, чтобы сознание ни о чем не подозревало.
   – Чушь собачья!
   – Потому что, если мое сознание обо всем узнает, – упрямо продолжил он, – оно отвергнет твое существование. А твоей главной функцией, как продукта моего подсознания, станет не дать мне догадаться об истине. Доказать всеми доступными тебе способами, любой логикой, что ты…
   – Хорошо. Тогда попробуй сотворить женщину, коли твое сознание такое всесильное!
   Она скрестила на груди руки, откинулась на спинку стула и резко кивнула.
   – Хорошо.
   Он уперся взглядом в стену пещеры. Возле нее начала появляться женщина – уродливое неуклюжее существо. Одна рука оказалась короче другой, ноги слишком длинные. Сосредоточившись сильнее, он добился более или менее правильных пропорций, но глаза по-прежнему сидели криво, а из горбатой спины торчали скрюченные руки. Получилась оболочка без мозга и внутренних органов, автомат. Он велел существу говорить, но из бесформенного рта вырвалось лишь бульканье – он забыл про голосовые связки. Содрогнувшись, он уничтожил кошмарную уродину.
   – Я не скульптор, – признал он. – И не Бог.
   – Рада, что до тебя наконец дошло.
   – Но все равно это не доказывает, что ты настоящая, – упрямо повторил он. – Я не знаю, какие штучки способно выкинуть мое подсознание.
   – Сделай мне что-нибудь, – отрывисто произнесла она. – Надоело слушать эту чушь.
   Я ее обидел, понял он. Нас на Земле всего двое, а я ее обидел. Он кивнул, взял ее за руку и вывел из пещеры. И сотворил на равнине город. Он уже пробовал подобное несколько дней назад, и во второй раз получилось легче. Город получился особый, он создал его, вспомнив картинки из «Тысячи и одной ночи» и свои детские мечты. Он тянулся в небо, черный, белый и розовый. Рубиново мерцали стены с воротами из инкрустированного серебром черного дерева. На башнях из червонного золота сверкали сапфиры. К вершине самого высокого шпиля вела величественная лестница из молочно-белой слоновой кости с тысячами мраморных, в прожилках, ступенек. Над голубыми лагунами порхали птички, а в спокойных глубинах мелькали серебристые и золотистые рыбы.
   Они пошли через город, и он создавал для нее белые, желтые и красные розы и целые сады с удивительными цветами. Между двумя зданиями с куполами и шпилями он сотворил огромный пруд, добавил прогулочную барку с пурпурным балдахином и загрузил ее всевозможной едой и напитками – всем, что успел вспомнить.
   Они поплыли, освежаемые созданным им легким ветерком.
   – И все это фальшивое, – напомнил он немного погодя.
   – Вовсе нет, – улыбнулась она. – Коснись и убедишься, что все настоящее.
   – А что будет после моей смерти?
   – Не все ли равно? Кстати, с таким талантом тебе любая болезнь нипочем. А может, ты справишься и со старостью и смертью.
   Она сорвала склонившийся к воде цветок и вдохнула его аромат.
   – Стоит тебе пожелать, и ты не дашь ему завянуть и умереть. Наверняка и для нас можно сделать то же самое, – так в чем проблема?
   – Хочешь попробовать? – спросил он, попыхивая свежесотворенной сигаретой. – Найти новую планету, не тронутую войной? Начать все сначала?
   – Сначала? Ты хочешь сказать… Может, потом. А сейчас мне не хочется даже подходить к кораблю. Он напоминает мне о войне.
   Некоторое время они плыли молча.
   – Теперь ты убедился, что я настоящая?
   – Если честно, еще нет. Но очень хочу в это поверить.
   – Тогда послушай меня, – сказала она, подавшись ближе. – Я настоящая. – Она обняла его. – Я всегда была настоящей. Тебе нужны доказательства? Так вот, я знаю, что я настоящая. И ты тоже. Что тебе еще нужно?
   Он долго смотрел на нее, ощущая тепло ее рук, прислушиваясь к дыханию и вдыхая аромат ее волос и кожи. Уникальный и неповторимый.
   – Я тебе верю, – медленно произнес он. – Я люблю тебя. Как… как тебя зовут?
   Она на секунду задумалась.
   – Джоан.
   – Странно. Я всегда мечтал о девушке по имени Джоан. А фамилия?
   Она поцеловала его.
   Над лагуной кружили созданные им ласточки, безмятежно мелькали в воде рыбки, а его город, гордый и величественный, тянулся до самого подножия залитых лавой гор.
   – Ты так и не сказала мне свою фамилию, – напомнил он.
   – Ах, фамилия. Да кому интересна девичья фамилия – девушка всегда берет фамилию мужа.
   – Женская увертка!
   – А разве я не женщина? – улыбнулась она.

Бухгалтер

   Мистер Дии сидел в большом кресле. Его пояс был ослаблен, на коленях лежали вечерние газеты. Он мирно покуривал трубку и наслаждался жизнью. Сегодня ему удалось продать два амулета и бутылочку приворотного зелья; жена домовито хозяйничала на кухне, откуда шли чудесные ароматы; да и трубка курилась легко… Удовлетворенно вздохнув, мистер Дии зевнул и потянулся.
   Через комнату прошмыгнул Мортон, его девятилетний сын, нагруженный книгами.
   – Как дела в школе? – окликнул мистер Дии.
   – Нормально, – ответил мальчик, замедлив шаги, но не останавливаясь.
   – Что там у тебя? – спросил мистер Дии, махнув на охапку книг в руках сына.
   – Так, еще кое-что по бухгалтерскому учету, – невнятно проговорил Мортон, не глядя на отца. Он исчез в своей комнате.
   Мистер Дии покачал головой. Парень ухитрился втемяшить в башку, что хочет стать бухгалтером. Бухгалтером!.. Спору нет, Мортон действительно здорово считает; и все же эту блажь надо забыть. Его ждет иная, лучшая судьба.
   Раздался звонок.
   Мистер Дии подтянул ремень, торопливо набросил рубашку и открыл дверь. На пороге стояла мисс Грииб, классная руководительница сына.
   – Пожалуйста, заходите, мисс Грииб, – пригласил Дии. – Позволите вас чем-нибудь угостить?
   – Мне некогда, – сказала мисс Грииб и, подбоченясь, застыла на пороге. Серые растрепанные волосы, узкое длинноносое лицо и красные слезящиеся глаза делали ее удивительно похожей на ведьму. Да и немудрено, ведь мисс Грииб и впрямь была ведьмой.
   – Я должна поговорить о вашем сыне, – заявила учительница.
   В этот момент, вытирая руки о передник, из кухни вышла миссис Дии.
   – Надеюсь, он не шалит? – с тревогой произнесла она.
   Мисс Грииб зловеще хмыкнула:
   – Сегодня я дала годовую контрольную. Ваш сын с позором провалился.
   – О боже! – запричитала миссис Дии. – Четвертый класс, весна, может быть…
   – Весна тут ни при чем, – оборвала мисс Грииб. – На прошлой неделе я задала Великие Заклинания Кордуса, первую часть. Вы же знаете, проще некуда. Он не выучил ни одного.
   – Хмм, – протянул мистер Дии.
   – По биологии – не имеет ни малейшего представления об основных магических травах. Ни малейшего.
   – Немыслимо! – сказал мистер Дии.
   Мисс Грииб коротко и зло рассмеялась:
   – Более того, он забыл Тайный алфавит, который учили в третьем классе. Забыл Защитную Формулу, забыл имена девяноста девяти младших бесов Третьего круга, забыл то немногое, что знал по географии Ада. Но хуже всего – он просто не желает учиться.
   Мистер и миссис Дии молча переглянулись. Все это было очень серьезно. Какая-то толика мальчишеского небрежения дозволялась, даже поощрялась, ибо свидетельствовала о силе характера. Но ребенок должен знать азы, если надеется когда-нибудь стать настоящим чародеем.
   – Скажу прямо, – продолжала мисс Грииб, – в былые времена я бы его отчислила и глазом не моргнув. Но нас так мало…
   Мистер Дии печально кивнул. Ведовство в последние столетия хирело. Старые семьи вымирали, становились жертвами демонических сил или учеными. А непостоянная публика утратила всякий интерес к дедовским чарам и заклятиям.
   Теперь лишь буквально считаные владели Древним Искусством, хранили его, преподавали детям в таких местах, как частная школа мисс Грииб. Священное наследие и сокровище.
   – Надо же – стать бухгалтером! – воскликнула учительница. – Я не понимаю, где он этого набрался. – Она обвиняюще посмотрела на отца. – И не понимаю, почему эти глупые бредни не раздавили в зародыше.
   Мистер Дии почувствовал, как к лицу прилила кровь.
   – Но учтите – пока у Мортона голова занята этим, толку не будет!
   Мистер Дии не выдержал взгляда красных глаз ведьмы. Да, он виноват. Нельзя было приносить домой тот игрушечный арифмометр. А когда он впервые застал Мортона за игрой в двойной бухгалтерский учет, надо было сжечь гроссбух!
   Но кто мог подумать, что невинная шалость перейдет в навязчивую идею?
   Миссис Дии разгладила руками передник и сказала:
   – Мисс Грииб, вся надежда на вас. Что вы посоветуете?
   – Что могла, я сделала, – ответила учительница. – Остается лишь вызвать Борбаса, Демона Детей. Тут, естественно, решать вам.
   – О, вряд ли все так уж страшно, – быстро проговорил мистер Дии. – Вызов Борбаса – серьезная мера.
   – Повторяю, решать вам, – сказала мисс Грииб. – Хотите, вызывайте, хотите, нет. При нынешнем положении дел, однако, вашему сыну никогда не стать чародеем.
   Она повернулась.
   – Может быть, чашечку чаю? – поспешно предложила миссис Дии.
   – Нет, я опаздываю на шабаш ведьм в Цинциннати, – бросила мисс Грииб и исчезла в клубах оранжевого дыма.
   Мистер Дии отогнал рукой дым и закрыл дверь.
   – Хм. – Он пожал плечами. – Могла бы и ароматизировать…
   – Старомодна, – пробормотала миссис Дии.
   Они молча стояли у двери. Мистер Дии только сейчас начал осознавать смысл происходящего. Трудно было себе представить, что его сын, его собственная кровь и плоть, не хочет продолжать семейную традицию. Не может такого быть!
   – После ужина, – наконец решил мистер Дии, – я с ним поговорю. По-мужски. Уверен, что мы обойдемся без всяких демонов.
   – Хорошо, – сказала миссис Дии. – Надеюсь, тебе удастся его вразумить.
   Она улыбнулась, и ее муж увидел, как в глазах сверкнули знакомые ведьмовские огоньки.
   – Боже, жаркое! – вдруг опомнилась миссис Дии, и огоньки потухли. Она заспешила на кухню.

   Ужин прошел тихо. Мортон знал, что приходила учительница, и ел, словно чувствуя вину, молча. Мистер Дии резал мясо, сурово нахмурив брови. Миссис Дии не пыталась заговаривать даже на отвлеченные темы.
   Проглотив десерт, мальчик скрылся в своей комнате.
   – Пожалуй, начнем. – Мистер Дии допил кофе, вытер рот и встал. – Иду. Где мой Амулет Убеждения?
   Супруга на миг задумалась, потом подошла к книжному шкафу.
   – Вот, – сказала она, вытаскивая его из книги в яркой обложке. – Я им пользовалась вместо закладки.
   Мистер Дии сунул амулет в карман, глубоко вздохнул и направился в комнату сына.
   Мортон сидел за своим столом. Перед ним лежал блокнот, испещренный цифрами и мелкими аккуратными записями, а также шесть остро заточенных карандашей, ластик, абак и игрушечный арифмометр. Над краем стола угрожающе нависла стопка книг: «Деньги» Римраамера, «Практика ведения банковских счетов» Джонсона и Кэлоуна, «Курс лекций для фининспекторов» и десяток других.
   Мистер Дии сдвинул в сторону разбросанную одежду и освободил себе место на кровати.
   – Как дела, сынок? – спросил он самым добрым голосом, на какой был способен.
   – Отлично, пап! – затараторил Мортон. – Я дошел до четвертой главы «Основ счетоводства», ответил на все вопросы…
   – Сынок, – мягко перебил Дии, – я имею в виду занятия в школе.
   Мортон смутился и заелозил ногами по полу.
   – Ты же знаешь, в наше время мало кто из мальчиков имеет возможность стать чародеем…
   – Да, сэр, знаю. – Мортон внезапно отвернулся и высоким срывающимся голосом произнес: – Но, пап, я хочу быть бухгалтером. Очень хочу. А, пап?
   Мистер Дии покачал головой:
   – Наша семья, Мортон, всегда славилась чародеями. Вот уж одиннадцать веков фамилия Дии известна в сферах сверхъестественного.
   Мортон продолжал смотреть в окно и елозить ногами.
   – Ты ведь не хочешь меня огорчать, да, мальчик? – Мистер Дии печально улыбнулся. – Знаешь, бухгалтером может стать каждый. Но лишь считаным единицам подвластно искусство Черной Магии.
   Мортон отвернулся от окна, взял со стола карандаш, попробовал острие пальцем, завертел в руках.
   – Ну что, малыш? Неужели нельзя заниматься так, чтобы мисс Грииб была довольна?
   Мортон затряс головой:
   – Я хочу стать бухгалтером.
   Мистер Дии с трудом подавил злость. Что случилось с Амулетом Убеждения? Может, заклинание ослабло? Надо было подзарядить…
   – Мортон, – продолжил он сухим голосом. – Я всего-навсего Адепт Третьей степени. Мои родители были очень бедны, они не могли послать меня учиться в университет.
   – Знаю, – прошептал мальчик.
   – Я хочу, чтобы у тебя было все то, о чем я лишь мечтал. Мортон, ты можешь стать Адептом Первой степени. – Мистер Дии задумчиво покачал головой. – Это будет трудно. Но мы с твоей мамой сумели немного отложить и кое-как наскребем необходимую сумму.
   Мортон покусывал губы и вертел карандаш.
   – Сынок, Адепту Первой степени не придется работать в магазине. Ты можешь стать Прямым Исполнителем Воли Дьявола. Прямым Исполнителем! Ну, что скажешь, малыш?
   На секунду Дии показалось, что его сын тронут, – губы Мортона разлепились, глаза подозрительно заблестели. Потом мальчик взглянул на свои книги, на маленький абак, на игрушечный арифмометр.
   – Я буду бухгалтером, – сказал он.
   – Посмотрим! – Мистер Дии сорвался на крик, его терпение лопнуло. – Нет, молодой человек, ты не будешь бухгалтером, ты будешь чародеем. Что было хорошо для твоих родных, будет хорошо и для тебя, клянусь всем, что есть проклятого на свете! Ты еще припомнишь мои слова.
   И он выскочил из комнаты.
   Как только хлопнула дверь, Мортон сразу же склонился над книгами.

   Мистер и миссис Дии молча сидели на диване. Миссис Дии вязала, но мысли ее были заняты другим. Мистер Дии угрюмо смотрел на вытертый ковер гостиной.
   – Мы его испортили, – наконец произнес мистер Дии. – Надежда только на Борбаса.
   – О нет! – испуганно воскликнула миссис Дии. – Мортон совсем еще ребенок.
   – Хочешь, чтобы твой сын стал бухгалтером? – горько спросил мистер Дии. – Хочешь, чтобы он корпел над цифрами, вместо того чтобы заниматься важной работой Дьявола?
   – Разумеется, нет, – сказала жена. – Но Борбас…
   – Знаю. Я сам чувствую себя убийцей.
   Они погрузились в молчание. Потом миссис Дии заметила:
   – Может, дедушка?.. Он всегда любил мальчика.
   – Пожалуй, – задумчиво произнес мистер Дии. – Но стоит ли его беспокоить? В конце концов, старик уже три года мертв.
   – Понимаю. Однако третьего не дано: либо это, либо Борбас.
   Мистер Дии согласился. Неприятно, конечно, нарушать покой дедушки Мортона, но прибегать к Борбасу неизмеримо хуже. Мистер Дии решил немедленно начать приготовления и вызвать своего отца.
   Он смешал белену, размолотый рог единорога, болиголов, добавил кусочек драконьего зуба и все это поместил на ковре.
   – Где мой магический жезл? – спросил он жену.
   – Я сунула его в сумку вместе с твоими клюшками для гольфа, – ответила она.
   Мистер Дии достал жезл и взмахнул им над смесью. Затем пробормотал три слова Высвобождения и громко назвал имя отца.
   От ковра сразу же поднялась струйка дыма.
   – Здравствуйте, дедушка. – Миссис Дии поклонилась.
   – Извини за беспокойство, папа, – начал мистер Дии. – Дело в том, что мой сын – твой внук – отказывается стать чародеем. Он хочет быть… счетоводом.
   Струйка дыма затрепетала, затем распрямилась и изобразила знак Старого Языка.
   – Да, – ответил мистер Дии. – Мы пробовали убеждать. Он непоколебим.
   Дымок снова задрожал и сложился в иной знак.
   – Думаю, это лучше всего, – согласился мистер Дии. – Если испугать его до полусмерти, он раз и навсегда забудет свои бухгалтерские бредни. Да, жестоко, – но лучше, чем Борбас.
   Струйка дыма отчетливо кивнула и потекла к комнате мальчика. Мистер и миссис Дии сели на диван.
   Дверь в комнату Мортона распахнулась и, будто на чудовищном сквозняке, с треском захлопнулась. Мортон поднял взгляд, нахмурился и вновь склонился над книгами.
   Дым принял форму крылатого льва с хвостом акулы. Страшилище взревело угрожающе, оскалило клыки и приготовилось к прыжку.
   Мортон взглянул на него, поднял брови и стал записывать в тетрадь колонку цифр.
   Лев превратился в трехглавого ящера, от которого несло отвратительным запахом крови. Выдыхая языки пламени, ящер двинулся на мальчика.
   Мортон закончил складывать, проверил результат на абаке и посмотрел на ящера.
   С душераздирающим криком ящер обернулся гигантской летучей мышью, испускающей пронзительные невнятные звуки. Она стала носиться вокруг головы мальчика, испуская стоны и пронзительные невнятные звуки.
   Мортон улыбнулся и вновь перевел взгляд на книги.
   Мистер Дии не выдержал.
   – Черт побери! – воскликнул он. – Ты не испуган?!
   – А чего мне пугаться? – удивился Мортон. – Это же дедушка!
   Летучая мышь тут же растворилась в воздухе, а образовавшаяся на ее месте струйка дыма печально кивнула мистеру Дии, поклонилась миссис Дии и исчезла.
   – До свиданья, дедушка! – попрощался Мортон. Потом встал и закрыл дверь в свою комнату.

   – Все ясно, – сказал мистер Дии. – Парень чертовски самоуверен. Придется звать Борбаса.
   – Нет! – вскричала жена.
   – А что ты предлагаешь?
   – Не знаю, – проговорила миссис Дии, едва не рыдая. – Но Борбас… После встречи с ним дети сами на себя не похожи.
   Мистер Дии был тверд как кремень.
   – И все же ничего не поделаешь.
   – Он еще такой маленький! – взмолилась супруга. – Это… это травма для ребенка!
   – Ну что ж, используем для лечения все средства современной медицины, – успокаивающе произнес мистер Дии. – Найдем лучшего психоаналитика, денег не пожалеем… Мальчик должен быть чародеем.
   – Тогда начинай, – не стесняясь своих слез, выдавила миссис Дии. – Но на мою помощь не рассчитывай.
   «Все женщины одинаковые, – подумал мистер Дии, – когда надо проявить твердость, разнюниваются…» Скрепя сердце он приготовился вызывать Борбаса, Демона Детей.
   Сперва понадобилось тщательно вычертить пентаграмму вокруг двенадцатиконечной звезды, в которую была вписана бесконечная спираль. Затем настала очередь трав и экстрактов – дорогих, но совершенно необходимых. Оставалось лишь начертать Защитное Заклинание, чтобы Борбас не мог вырваться и уничтожить всех, и тремя каплями крови гиппогрифа…
   – Где у меня кровь гиппогрифа?! – раздраженно спросил мистер Дии, роясь в серванте.
   – На кухне, в бутылочке из-под аспирина, – ответила миссис Дии, вытирая слезы.
   Наконец все было готово. Мистер Дии зажег черные свечи и произнес слова Снятия Оков.
   В комнате заметно потеплело; дело было только за Прочтением Имени.
   – Мортон, – позвал отец. – Подойди сюда.
   Мальчик вышел из комнаты и остановился на пороге, крепко сжимая одну из своих бухгалтерских книг. Он выглядел совсем юным и беззащитным.
   – Мортон, сейчас я призову Демона Детей. Не толкай меня на этот шаг, Мортон.
   Мальчик побледнел и прижался к двери, но упрямо замотал головой.
   – Что ж, хорошо, – проговорил мистер Дии. – БОРБАС!
   Раздался грохот, полыхнуло жаром, и появился Борбас, головой подпирая потолок. Он зловеще ухмылялся.
   – А! – вскричал демон громовым голосом. – Маленький мальчик!
   Челюсть Мортона отвисла, глаза выкатились на лоб.
   – Непослушный маленький мальчик, – просюсюкал Борбас и, рассмеявшись, двинулся вперед; от каждого шага сотрясался весь дом.
   – Прогони его! – воскликнула миссис Дии.
   – Не могу, – срывающимся голосом произнес ее муж. – Пока он не сделает свое дело, это невозможно.
   Огромные лапы демона потянулись к Мортону, но мальчик быстро открыл книгу.
   – Спаси меня! – закричал он.
   В то же мгновение в комнате возник высокий, ужасно худой старик, с головы до пят покрытый кляксами и бухгалтерскими ведомостями. Его глаза зияли двумя пустыми нулями.
   – Зико-пико-рил! – взвыл демон, повернувшись к незнакомцу. Однако худой старик засмеялся и сказал:
   – Контракт, заключенный с Высшими Силами, может быть не только оспорен, но и аннулирован как недействительный.
   Демона швырнуло назад; падая, он сломал стул. Борбас поднялся на ноги (от ярости кожа его раскалилась докрасна) и прочитал Главное Демоническое Заклинание:
   – ВРАТ ХЭТ ХО!
   Но худой старик заслонил собой мальчика и выкрикнул слова Изживания:
   – Отмена, Истечение, Запрет, Немощность, Отчаяние и Смерть!
   Борбас жалобно взвизгнул, попятился, нашаривая в воздухе лаз, сиганул туда и был таков.
   Худой старик повернулся к мистеру и миссис Дии, забившимся в угол гостиной, и сказал:
   – Знайте, что я – Бухгалтер. Знайте также, что это Дитя подписало со мной Договор, став Подмастерьем и Слугой моим. В свою очередь я, БУХГАЛТЕР, обязуюсь обучить его Проклятию Душ путем заманивания в коварную сеть Цифр, Форм, Исков и Репрессалий. Вот мое Клеймо!
   Бухгалтер поднял правую руку Мортона и продемонстрировал чернильное пятно на среднем пальце. Потом повернулся к мальчику и мягким голосом добавил:
   – Завтра, малыш, мы займемся темой «Уклонение от Налогов как Путь к Проклятью».
   – Да, сэр, – восторженно просиял Мортон.
   Напоследок строго взглянув на чету Дии, Бухгалтер исчез.
   Наступила долгая тишина. Затем мистер Дии обернулся к жене.
   – Что ж, – сказал он. – Если парень так хочет быть бухгалтером, то лично я ему мешать не стану.

Вор во времени

   Томас Элдридж сидел один в своем кабинете в Батлер-Холле, когда ему послышался какой-то шорох за спиной. Даже не послышался – отметился в сознании. Элдридж в это время занимался уравнениями Голштеда, которые наделали столько шуму несколько лет назад, – ученый поставил под сомнение всеобщую применимость принципов теории относительности. И хотя было доказано, что выводы Голштеда совершенно ошибочны, сами уравнения не могли оставить Томаса равнодушным.
   Во всяком случае, если рассматривать их непредвзято, что-то в них было – странное сочетание временных множителей с введением их в силовые компоненты. И…
   Снова ему послышался шорох, и он обернулся.
   Прямо у себя за спиной Элдридж увидел огромного детину в ярко-красных шароварах и коротком зеленом жилете поверх серебристой рубашки. В руке он держал какой-то черный квадратный прибор. Весь вид гиганта выражал по меньшей мере недружелюбие.
   Они посмотрели друг на друга. В первый момент Элдридж подумал, что это очередной студенческий розыгрыш: он был самым молодым адъюнкт-профессором на кафедре Карвеллского технологического, и студенты в виде посвящения всю первую неделю семестра подсовывали ему то тухлое яйцо, то живую жабу.
   Но посетитель отнюдь не походил на студента-насмешника. Было ему за пятьдесят, и настроен он был явно враждебно.
   – Как вы сюда попали? – спросил Элдридж. – И что вам здесь нужно?
   Визитер поднял брови:
   – Будешь запираться?
   – В чем?! – испуганно воскликнут Элдридж.
   – Ты что, не видишь, что перед тобой Виглан? – надменно произнес незнакомец. – Виглан. Припоминаешь?
   Элдридж стал лихорадочно припоминать, нет ли поблизости от Карвелла сумасшедшего дома; все в Виглане наводило на мысль, что это сбежавший псих.
   – Вы, по-видимому, ошиблись, – медленно проговорил Элдридж, подумывая, не позвать ли на помощь.
   Виглан затряс головой.
   – Ты Томас Монро Элдридж, – раздельно сказал он. – Родился шестнадцатого марта тысяча девятьсот двадцать шестого года в Дарьене, штат Коннектикут. Учился в Нью-Йоркском университете. Окончил cum laude [2 - С отличием (лат.).]. В прошлом, тысяча девятьсот пятьдесят третьем году получил место в Карвелле. Ну как, сходится?
   – Действительно, вы потрудились ознакомиться с моей биографией. Хорошо, если с добрыми намерениями, иначе мне придется позвать полицию.
   – Ты всегда был наглецом. Но на этот раз тебе не выкрутиться. Полицию позову я.
   Он нажал на своем приборе одну из кнопок, и в комнате тут же появились двое. На них была легкая оранжево-зеленая форма, металлические бляхи на рукаве свидетельствовали о принадлежности их владельцев к рядам блюстителей порядка. Каждый держал по такому же, как у Виглана, прибору, с той лишь разницей, что на их крышках белела какая-то надпись.
   – Это преступник, – провозгласил Виглан. – Арестуйте вора!
   У Элдриджа все поплыло перед глазами: кабинет, репродукции с картин Гогена на стенах, беспорядочно разбросанные книги, любимый старый коврик на полу. Элдридж моргнул несколько раз – в надежде, что это от усталости, от напряжения, а лучше того – во сне.
   Но Виглан, ужасающе реальный Виглан, никуда не сгинул!
   Полисмены тем временем вытащили наручники.
   – Стойте! – закричал Элдридж, пятясь к столу. – Объясните, что здесь происходит?
   – Если настаиваешь, – произнес Виглан, – сейчас я познакомлю тебя с официальным обвинением. – Он откашлялся. – Томасу Элдриджу принадлежит изобретение хроноката, которое было зарегистрировано в марте месяце тысяча девятьсот шестьдесят второго года, после…
   – Стоп! – остановил его Элдридж. – Должен вам заявить, что до тысяча девятьсот шестьдесят второго года еще далеко.
   Виглана это заявление явно разозлило.
   – Не пыли! Хорошо, если тебе так больше нравится, ты изобретешь кат в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. Это ведь как смотреть – с какой временной точки.
   Подумав минуту-другую, Элдридж пробормотал:
   – Так что же, выходит… выходит, вы из будущего?
   Один из полицейских ткнул товарища в плечо.
   – Ну дает! – восторженно воскликнул он.
   – Ничего спектаклик, будет что порассказать, – согласился второй.
   – Конечно, мы из будущего, – сказал Виглан. – А то откуда же?.. В тысяча девятьсот шестьдесят втором ты изобрел – или изобретешь – хронокат Элдриджа, тем самым сделав возможными путешествия во времени. На нем ты отправился в Первый сектор будущего, где тебя встретили с подобающими почестями. Затем ты разъезжал по всем трем секторам Цивилизованного времени с лекциями. Ты был героем, Элдридж. Детишки мечтали вырасти такими, как ты. И всех нас ты обманул, – осипшим вдруг голосом продолжал Виглан. – Ты оказался вором – украл целую кучу ценных товаров. Этого от тебя никто не ожидал. При попытке арестовать тебя ты исчез.
   Виглан помолчал, устало потирая рукой лоб.
   – Я был твоим другом, Том. Именно меня ты первым повстречал в нашем секторе. Сколько кувшинов флокаса мы с тобой осушили! Я устроил тебе путешествия с лекциями по всем трем секторам… И в благодарность за все ты меня ограбил! – Лицо его стало жестким. – Возьмите его, господа.
   Пока Виглан произносил обвинительную речь, Элдридж успел разглядеть, что было написано на крышках приборов. Отштампованная надпись гласила: «Хронокат Элдриджа, собственность полиции департамента Искилл».
   – У вас имеется ордер на арест? – спросил один из полицейских у Виглана.
   Виглан порылся в карманах.
   – Кажется, не захватил с собой. Но вам же известно, что он вор!
   – Это все знают, – ответил полицейский. – Однако по закону мы не имеем права без ордера производить аресты в доконтактном секторе.
   – Тогда подождите меня, – сказал Виглан. – Я сейчас.
   Он внимательно посмотрел на свои наручные часы, пробормотал что-то о получасовом промежутке, нажал кнопку и… исчез.
   Полицейские уселись на тахту и стали разглядывать репродукции на стенах.
   Элдридж лихорадочно пытался найти какой-то выход. Не мог он поверить во всю эту чепуху. Но как заставить их выслушать себя?..
   – Ты только подумай: такая знаменитость и вдруг – мошенник! – сказал один из полицейских.
   – Да все эти гении ненормальные, – философски заметил другой. – Помнишь танцора – как откалывал штугги! – а девчонку убил! Он-то уж точно был гением, даже в газетах писали.
   Первый полицейский закурил сигару и бросил спичку на старенький красный коврик.
   Ладно, решил Элдридж, видно, все так и было, против фактов не попрешь. Тем более что у него самого закрадывались подозрения насчет собственной гениальности.
   Так что же все-таки произошло?
   В 1962 году он изобретет машину времени.
   Вполне логично и вероятно для гения.
   И совершит путешествие по трем секторам Цивилизованного времени.
   Естественно, коль скоро имеешь машину времени, почему ею не воспользоваться и не исследовать все три сектора, может быть, даже и Нецивилизованное время.
   А затем вдруг станет… вором!
   Ну нет! Уж это, простите, никак не согласуется с его принципами.
   Элдридж был крайне щепетильным молодым человеком; самое мелкое жульничество казалось ему унизительным. Даже в бытность студентом он никогда не пользовался шпаргалками, а уж налоги выплачивал все до последнего цента.
   Более того, Элдридж никогда не отличался склонностью к приобретению вещей. Его заветной мечтой было устроиться в уютном городке, жить в окружении книг, наслаждаться музыкой, солнцем, иметь добрых соседей и любить милую женщину.
   И вот его обвиняют в воровстве. Предположим, он виноват, но какие мотивы могли побудить его к подобным действиям? Что с ним стряслось в будущем?
   – Ты собираешься на слет винтеров? – спросил один полицейский другого.
   – Пожалуй.
   До него, Элдриджа, им и дела нет. По приказу Виглана наденут на него наручники и потащат в Первый сектор будущего, где бросят в тюрьму.
   И это за преступление, которое он еще должен совершить.
   Тут Элдридж и принял решение.
   – Мне плохо, – сказал он и стал медленно валиться со стула.
   – Смотри в оба – у него может быть оружие! – закричал один из полицейских.
   Они бросились к нему, оставив на тахте хронокаты.
   Элдридж метнулся к тахте с другой стороны стола и схватил ближайшую машинку. Он успел сообразить, что Первый сектор – неподходящее для него место, и нажал вторую кнопку слева.
   И тут же погрузился во тьму.

   Открыв глаза, Элдридж обнаружил, что стоит по щиколотку в луже посреди какого-то поля, футах в двадцати от дороги. Воздух был теплым и на редкость влажным.
   Он выбрался на дорогу. По обе стороны террасами поднимались зеленые рисовые поля. Рис? В штате Нью-Йорк? Элдридж припомнил разговоры о намечавшихся климатических изменениях. Очевидно, предсказатели были не так далеки от истины, когда сулили резкое потепление. Будущее вроде бы подтверждало их теории.
   С Элдриджа градом катил пот. Земля была влажной, как после недавнего дождя, а небо – ярко-синим и безоблачным.
   Но где же фермеры? Взглянув на солнце, которое стояло прямо над головой, он понял, что сейчас время сиесты. Впереди на расстоянии полумили виднелось селение. Элдридж соскреб грязь с ботинок и двинулся в сторону строений.
   Однако что он будет делать, добравшись туда? Как узнать, что с ним приключилось в Первом секторе? Не может же он спросить у первого встречного: «Простите, сэр, я из 1954 года, вы не слышали, что тогда происходило?..»
   Следует все хорошенько обдумать. Самое время изучить и хронокат. Тем более что он сам должен изобрести его… Нет, уже изобрел… не мешает разобраться хотя бы в том, как он работает.
   На панели имелись кнопки первых трех секторов Цивилизованного времени. Была и специальная шкала для путешествий за пределы Третьего сектора, в Нецивилизованное время. На металлической пластинке, прикрепленной в уголке, выгравировано: «Внимание! Во избежание самоуничтожения между прыжками во времени соблюдайте паузу не менее получаса!»
   Осмотр аппарата много не дал. Если верить Виглану, на изобретение хроноката у него ушло восемь лет – с 1954 по 1962 год. За несколько минут в устройстве такой штуки не разберешься.
   Добравшись до первых домов, Элдридж понял, что перед ним небольшой городок. Улицы словно вымерли. Лишь изредка встречались одинокие фигуры в белом, не спеша двигавшиеся под палящими лучами. Элдриджа порадовал консерватизм в их одежде: в своем костюме он вполне мог сойти за сельского жителя.
   Внимание Элдриджа привлекла вывеска «Городская читальня».
   Библиотека. Вот где он сможет познакомиться с историей последних столетий. А может, обнаружатся и какие-то материалы о его преступлении?
   Но не поступило ли сюда предписание о его аресте? Нет ли между Первым и Вторым секторами соглашения о выдаче преступников? Придется рискнуть.
   Элдридж постарался поскорее прошмыгнуть мимо тощенькой серолицей библиотекарши прямо к стеллажам.
   Вскоре он нашел обширный раздел, посвященный проблемам времени, и очень обрадовался, обнаружив книгу Рикардо Альфредекса «С чего начались путешествия во времени». На первых же страницах говорилось о том, как в один из дней 1954 года в голове молодого гения Голштеда родилась идея. Формула была до смешного проста – Альфредекс приводил несколько основных уравнений. До Элдриджа никто до этого не додумался. Таким образом, Элдридж, по существу, открыл очевидное.
   Элдридж нахмурился – недооценили. Хм, «очевидное»! Но так ли уж это очевидно, если даже он, автор, все еще не может понять существа открытия!
   К 1962 году хронокат был изобретен. Первое же испытание прошло успешно: молодого изобретателя забросило в то время, которое впоследствии стало известно как Первый сектор.
   Элдридж поднял голову, почувствовав устремленный на него взгляд. Возле стеллажа стояла девочка лет девяти, в очочках, и не спускала с него глаз. Он продолжил чтение.
   Следующая глава называлась «Никакого парадокса».
   Элдридж наскоро пролистал ее. Автор начал с хрестоматийного парадокса об Ахилле и черепахе и расправился с ним с помощью интегрального исчисления. Затем он логически подобрался к так называемым парадоксам времени, с помощью которых путешественники во времени убивают своих прапрапрадедов, встречаются сами с собой и тому подобное. Словом, на уровне древних парадоксов Зенона. Дальше Альфредекс доказывал, что все парадоксы времени изобретены талантливыми путаниками.
   Элдридж не мог разобраться в сложных логических построениях этой главы, что его особенно поразило, так как именно на него без конца ссылался автор.
   В следующей главе, носившей название «Авторитет погиб», рассказывалось о встрече Элдриджа с Вигланом, владельцем крупного спортивного магазина в Первом секторе. Они стали большими друзьями. Бизнесмен взял под свое крыло застенчивого молодого гения, способствовал его поездкам с лекциями по другим секторам времени. Потом…
   – Прошу прощения, сэр, – обратился к нему кто-то.
   Элдридж поднял голову. Перед ним стояла серолицая библиотекарша. Из-за ее спины выглядывала девочка-очкарик, которая не скрывала довольной улыбки.
   – В чем дело? – спросил Элдридж.
   – Хронотуристам вход в читальню запрещен, – строго заявила библиотекарша.
   «Понятно, – подумал Элдридж. – Ведь хронотурист может запросто прихватить охапку ценных книг и исчезнуть вместе с ней. И в банки хронотуристов, скорее всего, тоже не пускают».
   Но вот беда – расстаться с книгой для него было смерти подобно.
   Элдридж улыбнулся и продолжал глотать строчку за строчкой, будто не слышит.
   Выходило, что молодой Элдридж доверил Виглану все свои договорные дела, а также права на хронокат, получив в виде компенсации весьма незначительную сумму.
   Ученый подал на Виглана в суд, но дело проиграл. Он подал на апелляцию – безрезультатно. Оставшись без гроша в кармане, злой до чертиков, Элдридж встал на преступный путь, похитив у Виглана…
   – Сэр, – настаивала библиотекарша, – если вы даже и глухи, вы все равно сейчас же должны покинуть читальню. Иначе я позову сторожа.
   Элдридж с сожалением отложил книгу и поспешил на улицу, шепнув по пути девчонке: «Ябеда несчастная».
   Теперь-то он понимал, почему Виглан рвался арестовать его: важно было подержать Элдриджа за решеткой, пока идет следствие. Однако что могло толкнуть его на кражу?
   Сам факт присвоения Вигланом прав на изобретение можно рассматривать как достаточно убедительный мотив, но Элдридж чувствовал, что это не главное. Ограбление Виглана не сделало бы его счастливее и не поправило бы дел. В такой ситуации он, Элдридж, мог и кинуться в бой, и отступиться, не желая лезть во все эти дрязги. Но красть – нет уж, увольте.
   Ладно, он успеет разобраться. Скроется во Втором секторе и постарается найти работу. Мало-помалу…
   Двое сзади схватили его за руки, третий отнял хронокат. Все было проделано так быстро и ловко, что Элдридж не успел и рта раскрыть.
   – Полиция. – Один из мужчин показал ему значок. – Вам придется пройти с нами, мистер Элдридж.
   – Но за что?! – возмутился арестованный.
   – За кражи в Первом и Втором секторах.
   Значит, и здесь, во Втором, он успел отличиться.
   В полицейском отделении его провели в маленький захламленный кабинет. Капитан полиции, стройный лысеющий веселый человек, выпроводил из кабинета подчиненных и предложил Элдриджу стул и сигарету.
   – Итак, вы Элдридж, – произнес он.
   Элдридж холодно кивнул.
   – Еще мальчишкой много читал о вас, – сказал с грустью по старым добрым временам капитан. – Вы мне представлялись героем.
   Элдридж подумал, что капитан, пожалуй, лет на пятнадцать старше его, но не стал заострять на этом внимания. В конце концов ведь именно его, Элдриджа, считают специалистом по парадоксам времени.
   – Всегда полагал, что на вас повесили дохлую кошку, – продолжал капитан, вертя в руках тяжелое бронзовое пресс-папье. – Да, никогда я не поверю, чтобы такой человек, как вы, – и вдруг вор. Тут склонны были считать, что это темпоральное помешательство…
   – И что же? – с надеждой спросил Элдридж.
   – Ничего похожего. Смотрели ваши характеристики – никаких признаков. Странно, очень странно. Ну, к примеру, почему вы украли именно эти предметы?
   – Какие?
   – Вы что, не помните?
   – Совершенно, – сказал Элдридж. – Темпоральная амнезия.
   – Понятно, понятно, – сочувственно заметил капитан и протянул Элдриджу лист бумаги. – Вот, поглядите.

   – Что все это значит? – недоумевал капитан. – Укради вы миллион – это было бы понятно, но вся эта ерунда!
   Элдридж покачал головой. Ознакомление со списком не внесло никакой ясности. Ну, многозарядные ручные пистолеты – это куда ни шло! Но зеркальца, спасательные пояса, картофель и вся прочая, как справедливо окрестил ее капитан, ерунда?
   Все это никак не вязалось с натурой самого Элдриджа. Он обнаружил в себе как бы две персоны: Элдриджа I – изобретателя хроноката, жертву обмана, клептомана, совершившего необъяснимые кражи, и Элдриджа II – молодого ученого, настигнутого Вигланом. Об Элдридже I он ничего не помнит. Но ему необходимо узнать мотивы своих поступков, чтобы понять, за что он должен нести наказание.
   – Что произошло после моих краж? – спросил Элдридж.
   – Этого мы пока не знаем, – ответил капитан. – Известно только, что, прихватив награбленное, вы скрылись в Третьем секторе. Когда мы обратились туда с просьбой о вашей выдаче, они ответили, что вас у них нет. Тоже – своя независимость… В общем, вы исчезли.
   – Исчез? Куда?
   – Не знаю. Могли отправиться в Нецивилизованное время, что за Третьим сектором.
   – А что такое «Нецивилизованное время»? – спросил Элдридж.
   – Мы надеялись, что вы-то о нем нам и расскажете, – улыбнулся капитан. – Вы единственный, кто исследовал Нецивилизованные секторы.
   Черт возьми, его считают специалистом во всем том, о чем он сам не имеет ни малейшего понятия.
   – В результате я оказался теперь в затруднительном положении, – сказал капитан, искоса поглядывая на пресс-папье.
   – Почему же?
   – Ну, вы же вор. Согласно закону я должен вас арестовать. А с другой стороны, я знаю, какой хлам вы, так сказать, заимствовали. И еще мне известно, что крали-то вы у Виглана и его дружков. И наверное, это справедливо… Но, увы, закон с этим не считается.
   Элдридж с грустью кивнул.
   – Мой долг – арестовать вас, – с глубоким вздохом сказал капитан. – Тут уж ничего не поделаешь. Как бы мне ни хотелось этого избежать, вы должны предстать перед судом и отбыть положенный тюремный срок – лет двадцать, думаю.
   – Что?! За кражу репеллента и морковных семян?
   – Увы, по отношению к хронотуристам закон очень строг.
   – Понятно, – выдавил Элдридж.
   – Но, конечно, если… – в задумчивости произнес капитан, – если вы вдруг сейчас придете в ярость, стукнете меня по голове вот этим пресс-папье, схватите мой личный хронокат – он, кстати, в шкафу на второй полке слева – и таким образом вернетесь к своим друзьям в Третий сектор, тут уж я ничего поделать не смогу.
   – А?
   Капитан отвернулся к окну. Элдриджу ничего не стоило дотянуться до пресс-папье.
   – Это, конечно, ужасно, – продолжал капитан. – Подумать только, на что способен человек ради любимого героя своего детства. Но вы-то, сэр, безусловно, послушны закону даже в мелочах, это я точно знаю из ваших психологических характеристик.
   – Спасибо, – сказал Элдридж.
   Он взял пресс-папье и легонько стукнул им капитана по голове. Блаженно улыбаясь, капитан рухнул под стол. Элдридж нашел хронокат в указанном месте и настроил его на Третий сектор.
   Нажатие кнопки – и он снова окунулся во тьму.

   Когда Элдридж открыл глаза, вокруг была выжженная бурая равнина. Ни единого деревца, порывы ветра швыряли в лицо пыль и песок. Вдали виднелись какие-то кирпичные здания, вдоль сухого оврага протянулась дюжина лачуг. Он направился к ним.
   «Видно, снова произошли климатические изменения», – подумал Элдридж. Неистовое солнце так иссушило землю, что даже реки высохли. Если так пойдет и дальше, понятно, почему следующие секторы называют Нецивилизованными. Возможно, там и людей-то нет.
   Он очень устал. Весь день, а то и пару тысячелетий – смотря откуда вести отсчет – во рту не держал и маковой росинки. Впрочем, спохватился Элдридж, это не более чем ловкий парадокс; Альфредекс с его логикой от него не оставил бы камня на камне.
   К черту логику. К черту науку, парадоксы и все с ними связанное. Дальше бежать некуда. Может, найдется для него место на этой пыльной земле. Народ здесь, должно быть, гордый, независимый; его не выдадут. Живут они по справедливости, а не по законам. Он останется тут, будет трудиться, состарится и забудет Элдриджа I со всеми его безумными планами.
   Подойдя к селению, Элдридж с удивлением заметил, что народ собрался, похоже, приветствовать его. Люди были одеты в свободные длинные одежды, подобные арабским бурнусам, – от этого палящего солнца в другой одежде не спасешься.
   Бородатый старейшина выступил вперед и мрачно склонил голову.
   – Правильно гласит старая пословица: сколько веревочка ни вейся, конец будет.
   Элдридж вежливо согласился.
   – Нельзя ли получить глоток воды? – спросил он.
   – Верно говорят, – продолжал старейшина, – преступник, даже если перед ним вся Вселенная, обязательно вернется на место преступления.
   – Преступления? – не удержался Элдридж, ощутив неприятную дрожь в коленях.
   – Преступления, – подтвердил старейшина.
   – Поганая птица в собственном гнезде гадит! – крикнул кто-то из толпы.
   Люди засмеялись, но Элдриджа этот смех не порадовал.
   – Неблагодарность ведет к предательству, – продолжал старейшина. – Зло вездесуще. Мы полюбили тебя, Томас Элдридж. Ты явился к нам со своей машинкой, с награбленным добром в руках, и мы приняли тебя и твою грешную душу. Ты стал одним из нас. Мы защищали тебя от твоих врагов из Мокрых Миров. Какое нам было дело, что ты напакостил им? Разве они не напакостили тебе? Око за око!
   Толпа одобрительно зашумела.
   – Но что я сделал? – спросил Элдридж.
   Толпа надвинулась на него, он заметил в руках дубинки. Но мужчины в синих балахонах сдерживали толпу, видно, без полиции не обходилось и здесь.
   – Скажите мне, что же все-таки я вам сделал? – настаивал Элдридж, отдавая по требованию полицейских хронокат.
   – Ты обвиняешься в диверсии и убийстве, – ответил старейшина.
   Элдридж в ужасе поглядел вокруг. Он убежал от обвинения в мелком воровстве из Первого сектора во Второй, где его моментально схватили за то же самое. Надеясь спастись, он перебрался в Третий сектор, но и там его разыскивали, однако уже как убийцу и диверсанта.
   – Все, о чем я когда-либо мечтал, – начал он с жалкой улыбкой, – это жизнь в уютном городке, со своими книгами, в кругу добрых соседей…
   Он пришел в себя на земляном полу маленькой кирпичной тюрьмы. Сквозь крошечное оконце виднелась тонкая полоска заката. За дверью слышалось странное завывание, не иначе там пели песни.
   Возле себя Элдридж обнаружил миску с едой и жадно набросился на неизвестную пищу. Напившись воды, которая оказалась во второй посудине, он, опершись спиной о стену, с тоской наблюдал, как угасает закат.
   Во дворе возводили виселицу.
   – Тюремщик! – позвал Элдридж.
   Послышались шаги.
   – Мне нужен адвокат.
   – У нас нет адвокатов, – с гордостью возразили снаружи. – У нас есть справедливость. – И шаги удалились.
   Элдриджу пришлось пересмотреть свой взгляд на справедливость без закона. Звучало это неплохо, но на практике…
   Он лежал на полу, прислушиваясь к тому, как смеются и шутят те, кто сколачивал виселицу, – сумерки не прекратили их работу.
   Видно, он задремал. Разбудил его щелчок ключа в замочной скважине. Вошли двое. Один – немолодой мужчина с аккуратно подстриженной бородой; второй – широкоплечий загорелый человек одного возраста с Элдриджем.
   – Вы узнаете меня? – спросил старший.
   Элдридж с удивлением рассматривал незнакомца.
   – Я ее отец.
   – А я жених, – вставил молодой человек, угрожающе надвигаясь на Элдриджа.
   Бородатый удержал его.
   – Я понимаю твой гнев, Моргел, но за свои преступления он ответит на виселице!
   – На виселице? Не слишком ли мало для него, мистер Беккер? Его бы четвертовать, сжечь и пепел развеять по ветру!
   – Да, конечно, но мы люди справедливые и милосердные, – с достоинством ответил мистер Беккер.
   – Да чей вы отец? – не выдержал Элдридж. – Чей жених?
   Мужчины переглянулись.
   – Что я такого сделал?! – не успокаивался Элдридж.
   И Беккер рассказал.
   Оказалось, Элдридж прибыл к ним из Второго сектора со всем награбленным барахлом. Здесь его приняли как равного. Это были прямые и бесхитростные люди, унаследовавшие опустошенную и иссушенную землю. Солнце продолжало палить нещадно, ледники таяли, и уровень воды в океанах все поднимался.
   Народ Третьего сектора делал все, чтобы поддерживать работу нескольких заводиков и электростанций. Элдридж помог увеличить их производительность. Предложил новые простые и недорогие способы консервирования продуктов. Вел он изыскания и в Нецивилизованных секторах. Словом, стал всенародным героем, и жители Третьего сектора любили и защищали его.
   И за все это добро Элдридж отплатил им черной неблагодарностью. Он похитил прелестную дочь Беккера. Эта юная дева была обручена с Моргелом. Все было готово к свадьбе. Вот тут-то Элдридж и обнаружил свое истинное лицо: темной ночью он засунул девушку в адскую машину собственного изобретения, девушка пропала, а от перегрузки вышли из строя все электростанции.
   Убийство и умышленное нанесение ущерба.
   Разгневанная толпа не успела схватить Элдриджа: он сунул кое-что из своего барахла в мешок, схватил аппарат и исчез.
   – И все это сделал именно я? – задохнулся Элдридж.
   – При свидетелях, – подтвердил Беккер. – Что-то из твоих вещей осталось у нас в сарае.
   Элдридж опустил глаза.
   Теперь он знал о своих преступлениях и в Третьем секторе.
   Однако обвинение в убийстве не соответствовало действительности. Очевидно, он создал настоящий хроноход-тяжеловес и куда-то отправил девушку без промежуточных остановок, как того требовало пользование портативным аппаратом. Но ведь здесь никто этому не поверит. Эти люди понятия не имеют о habeas corpus [3 - Начальные слова закона о неприкосновенности личности, принятого английским парламентом в 1679 г. (лат.).].
   – Зачем ты это сделал? – спросил Беккер.
   Элдридж пожал плечами и безнадежно покачал головой.
   – Разве я не принял тебя как сына? Не спас тебя от полиции Второго сектора? Не накормил, не одел? Да ладно, – вздохнул Беккер. – Свою тайну ты откроешь утром палачу.
   С этими словами он подтолкнул Моргела к двери, и они вышли.

   Имей Элдридж при себе оружие, он бы застрелился. Все говорило о том, что в нем гнездятся самые дурные наклонности, о которых он и не подозревал. Теперь его повесят.
   И все-таки это несправедливо. Он был лишь немым свидетелем, всякий раз нарывающимся на последствия своих прошлых – или будущих – поступков. Но об истинных мотивах этих поступков знал только Элдридж I, и ответ держать мог только он.
   Будь он вором на самом деле, какой смысл красть картошку, спасательные пояса, зеркальца или что-то подобное?
   Что он сделал с девушкой?
   Какие цели преследовал?
   Элдридж устало прикрыл глаза, и его сморил тревожный сон.
   Проснулся он от ощущения, что кто-то находится рядом, и увидел перед собой Виглана с хронокатом в руках.
   У Элдриджа не было сил даже удивляться. С минуту он смотрел на своего врага, потом произнес:
   – Пришел поглазеть на мой конец?
   – Я не думал, что так получится, – возразил Виглан, вытирая пот со лба. – Поверь мне, Том, я не хотел никакой казни.
   Элдридж сел и в упор посмотрел на Виглана.
   – Ведь ты украл мое изобретение?
   – Да, – признался Виглан. – Но я сделал это ради тебя. Доходами я бы поделился.
   – Зачем ты его украл?
   Виглан был явно смущен.
   – Тебя нисколько не интересовали деньги.
   – И ты обманом заставил меня передать права на изобретение?
   – Не сделай этого я, то же самое непременно сделал бы кто-нибудь другой. Я только помогал тебе – ведь ты же человек не от мира сего. Клянусь! Я собирался сделать тебя своим компаньоном. – Он снова вытер пот со лба. – Но я понятия не имел, что все может обернуться таким образом!
   – Ты ложно обвинил меня во всех этих кражах, – сказал Элдридж.
   – Что? – Казалось, Виглан искренне возмущен. – Нет, Том. Ты в самом деле совершил эти кражи. И вплоть до сегодняшнего дня это было просто мне на руку.
   – Лжешь!
   – Не за этим я сюда пришел! Я же сознался, что украл твое изобретение.
   – Тогда почему я крал?
   – Мне кажется, это связано с какими-то твоими дурацкими планами относительно Нецивилизованных секторов. Однако дело не в этом. Слушай, не в моих силах избавить тебя от обвинений, но я могу забрать тебя отсюда.
   – Куда? – безнадежно спросил Элдридж. – Меня ищут по всем секторам.
   – Я спрячу тебя. Вот увидишь. Отсидишься у меня, пока за давностью дело не прекратится. Никому не придет в голову искать тебя в моем доме.
   – А права на изобретение?
   – Я их оставлю при себе. – Тон Виглана стал вкрадчиво-доверительным. – Если я их верну, меня обвинят в темпоральном преступлении. Но я поделюсь с тобой. Тебе просто необходим компаньон.
   – Ладно, пойдем-ка отсюда, – предложил Элдридж.
   Виглан прихватил с собой набор отмычек, с которыми управлялся подозрительно ловко. Через несколько минут они вышли из тюрьмы и скрылись в темноте.
   – Этот хронокат слабоват для двоих, – прошептал Виглан. – Как бы прихватить твой?
   – Он, наверное, в сарае, – отозвался Элдридж.
   Сарай не охранялся, и Виглан быстро справился с замком. Внутри они нашли хронокат Элдриджа II и странное, нелепое имущество Элдриджа I.
   – Ну, двинулись, – сказал Виглан.
   Элдридж покачал головой.
   – Что еще? – с досадой спросил Виглан. – Слушай, Том, я понимаю, что не могу рассчитывать на твое доверие. Но, истинный крест, я предоставлю тебе убежище. Я не вру.
   – Да я верю тебе. Но все равно не хочу возвращаться.
   – Что же ты собираешься делать?
   Элдридж и сам раздумывал над этим. Он мог либо вернуться с Вигланом, либо продолжать свое путешествие в одиночестве. Другого выбора не было. И все же, правильно это или нет, но он останется верен себе и узнает, что натворил там, в своем будущем.
   – Я отправляюсь в Нецивилизованные секторы, – решил Элдридж.
   – Не делай этого! – испугался Виглан. – Ты можешь кончить полным самоуничтожением.
   Элдридж уложил картофель и пакетики с семенами. Потом сунул в рюкзак микрофильмы, банки с репеллентом и зеркальца, а сверху пристроил многозарядные пистолеты.
   – Ты хоть представляешь, на что тебе весь этот хлам?
   – Ни в малейшей мере, – ответил Элдридж, застегивая карман рубашки, куда положил пленки с записями симфонической музыки. – Но ведь для чего-то все это было нужно…
   Виглан тяжело вздохнул.
   – Не забудь выдерживать тридцатиминутную паузу между хронотурами, иначе будешь уничтожен. У тебя есть часы?
   – Нет. Они остались в кабинете.
   – Возьми эти. Противоударные, для спортсменов. – Виглан надел Элдриджу часы. – Ну, желаю удачи, Том. От всего сердца!
   – Спасибо.
   Элдридж перевел рычажок на самый дальний из возможных хронотуров в будущее, усмехнулся и нажал кнопку.
   Как всегда, на какое-то мгновение наступила темнота, и тут же сковал испуг – он ощутил, что находится в воде.
   Рюкзак мешал выплыть на поверхность. Но вот голова оказалась над водой. Он стал озираться в поисках земли.
   Земли не было. Только волны, убегающие вдаль к горизонту.
   Элдридж ухитрился достать из рюкзака спасательные пояса и надуть их. Теперь он мог подумать о том, что стряслось со штатом Нью-Йорк.
   Чем дальше в будущее забирался Элдридж, тем жарче становился климат. За неисчислимые тысячелетия льды, по-видимому, растаяли, и большая часть суши оказалась под водой.
   Значит, не зря он взял с собой спасательные пояса. Теперь он твердо верил в благополучный исход своего путешествия. Надо только полчаса продержаться на плаву.
   Но тут он заметил, как в воде промелькнула длинная черная тень. За ней другая, третья.
   Акулы!
   Элдридж в панике стал рыться в рюкзаке. Наконец он открыл банку с репеллентом и бросил ее в воду. Оранжевое облако расплылось в темно-синей воде.
   Через пять минут он бросил вторую банку, потом третью. Через шесть минут после пятой банки Элдридж нажал нужную кнопку и тут же погрузился в ставшую уже знакомой тьму.
   На этот раз он оказался по колено в трясине. Стояла удушающая жара, и туча огромных комаров звенела над головой. С трудом выбравшись на земную твердь, он устроился под хилым деревцем, чтобы переждать свои тридцать минут. В этом будущем океан, как видно, отступил, и землю захватили первобытные джунгли. Есть ли тут люди?
   Но вдруг Элдридж похолодел. На него двигалось громадное чудовище, похожее на первобытного динозавра. Не бойся, – старался успокоить себя Элдридж, – ведь динозавры были травоядными. Однако чудище, обнажив два ряда превосходных зубов, приближалось к Элдриджу с довольно решительным видом. Тут мог спасти только многозарядный пистолет. И Элдридж выстрелил.
   Динозавр исчез в клубах дыма. Лишь запах озона убеждал, что это не сон. Элдридж с почтением взглянул на оружие. Теперь он понял, почему у него такая цена.
   Через полчаса, истратив на собратьев динозавра все заряды во всех четырех пистолетах, Элдридж снова нажал кнопку хроноката.

   Теперь он стоял на поросшем травой холме. Неподалеку шумел сосновый бор.
   При мысли, что, может быть, это и есть долгожданная цель его путешествия, у Элдриджа быстрее забилось сердце.
   Из леса показался приземистый мужчина в меховой юбке. В руке он угрожающе сжимал неоструганную палицу. Следом за ним вышло еще человек двадцать таких же низкорослых коренастых мужчин. Они шли прямо на Элдриджа.
   – Привет, ребята, – миролюбиво обратился он к ним.
   Вождь ответил что-то на своем гортанном наречии и жестом предложил приблизиться.
   – Я принес вам благословенные плоды, – поспешил сообщить Элдридж и вытащил из рюкзака пакетики с семенами моркови.
   Но семена не произвели никакого впечатления ни на вождя, ни на его людей. Им не нужен был ни рюкзак, ни разряженные пистолеты. Не нужен им был и картофель. Они уже угрожающе почти сомкнули круг, а Элдридж все никак не мог сообразить, чего они хотят.
   Оставалось протянуть еще две минуты до очередного хронотура, и, резко повернувшись, он кинулся бежать.
   Дикари тут же устремились за ним. Элдридж мчался, петляя среди деревьев, словно гончая. Несколько дубинок просвистели над его головой.
   Еще минута!
   Он споткнулся о корень, упал, пополз, снова вскочил на ноги. Дикари настигали.
   Десять секунд. Пять. Пора! Он коснулся кнопки, но пришедшийся по голове удар свалил его наземь. Когда он открыл глаза, то увидел, что чья-то дубинка оставила от хроноката кучу обломков.
   Проклинающего все на свете Элдриджа втащили в пещеру. Два дикаря остались охранять вход.
   Снаружи несколько мужчин собирали хворост. Взад-вперед носились женщины и дети. Судя по всеобщему оживлению, готовился праздник.
   Элдридж понял, что главным блюдом на этом празднестве будет он сам.
   Элдридж пополз вглубь пещеры, надеясь обнаружить другой выход, однако пещера заканчивалась отвесной стеной. Ощупывая пол, он наткнулся на страшный предмет.
   Ботинок!
   Он приблизился с ботинком к свету. Коричневый кожаный полуботинок был точь-в-точь таким же, как и на нем. Действительно, ботинок пришелся ему по ноге. Явно это был след его первого путешествия.
   Но почему он оставил здесь ботинок?
   Внутри что-то мешало. Элдридж снял ботинок и в носке обнаружил скомканную бумагу. Он расправил ее. Записка была написана его почерком:

   «Довольно глупо, но как-то надо обратиться к самому себе. Дорогой Элдридж? Ладно, пусть будет так.
   Так вот, дорогой Элдридж, ты попал в дурацкую историю. Тем не менее не тревожься. Ты выберешься из нее. Я оставляю хронокат, чтобы ты переправился туда, где тебе надлежит быть.
   Я же сам включу хронокат до того, как истечет получасовая пауза. Это первое уничтожение, которое мне предстоит испытать на себе. Полагаю, все обойдется, потому что парадоксов времени не существует. Я нажимаю кнопку».

   Значит, хронокат где-то здесь!
   Он еще раз обшарил всю пещеру, но ничего, кроме чьих-то костей, не обнаружил.
   Наступило утро. У пещеры собралась вся деревня. Глиняные сосуды переходили из рук в руки. Мужская часть населения явно повеселела.
   Элдриджа подвели к глубокой нише в скале. Внутри нее было что-то вроде жертвенного алтаря, украшенного цветами. Пол устилал собранный накануне хворост.
   Элдриджу жестами приказали войти в нишу.
   Начались ритуальные танцы. Они длились несколько часов. Наконец последний танцор свалился в изнеможении. Тогда к нише приблизился старец с факелом в руке. Размахнувшись, он бросил пылающий факел внутрь. Элдриджу удалось его поймать. Но другие горящие головни посыпались следом. Вспыхнули крайние ветви, и Элдриджу пришлось отступить внутрь, к алтарю.
   Огонь загонял его все глубже. В конце концов, задыхаясь и исходя слезами, Элдридж рухнул на алтарь. И тут его рука нашарила какой-то предмет…
   Кнопки?
   Пламя позволило рассмотреть. Это был хронокат, тот самый хронокат, который оставил Элдридж I! Не иначе, ему здесь поклонялись.
   Мгновение Элдридж колебался: что на этот раз уготовано ему в будущем? И все же он зашел достаточно далеко, чтобы не узнать конец.
   Элдридж нажал кнопку.

   …И оказался на пляже. У ног плескалась вода, а вдаль уходил бесконечно голубой океан. Берег покрывала тропическая растительность.
   Услышав крики, Элдридж отчаянно заметался. К нему бежали несколько человек.
   – Приветствуем тебя! С возвращением!
   Огромный загорелый человек заключил Элдриджа в свои объятия.
   – Наконец-то ты вернулся! – приговаривал он.
   – Да, да… – бормотал Элдридж.
   К берегу спешили все новые и новые люди. Мужчины были высокими, бронзовокожими, а женщины на редкость стройными.
   – Ты принес? Ты принес? – едва переводя дыхание, спрашивал худой старик.
   – Что именно?
   – Семена и клубни. Ты обещал их принести.
   – Вот! – Элдридж вытащил свои сокровища.
   – Спасибо тебе, как ты думаешь…
   – Ты же, наверное, устал? – пытался отгородить его от наседавших людей гигант.
   Элдридж мысленно пробежал последние день или два своей жизни, которые вместили тысячелетия.
   – Устал, – признался он. – Очень.
   – Тогда иди домой.
   – Домой?
   – Ну да, в дом, который ты построил возле лагуны. Разве не помнишь?
   Элдридж улыбнулся и покачал головой.
   – Он не помнит! – закричал гигант.
   – А ты помнишь, как мы сражались в шахматы? – спросил другой мужчина.
   – А наши рыбалки?
   – А наши пикники, праздники?
   – А танцы?
   – А яхты?
   Элдридж продолжал отрицательно качать головой.
   – Это было, пока ты не отправился назад, в свое собственное время, – объяснил гигант.
   – Отправился назад? – переспросил Элдридж.
   Тут было все, о чем он мечтал. Мир, согласие, мягкий климат, добрые соседи. А теперь и книги, и музыка.
   Так почему же он оставил этот мир?
   – А меня-то ты помнишь? – выступила вперед тоненькая светловолосая девушка.
   – Ты, наверное, дочь Беккера и помолвлена с Моргелом. Я тебя похитил.
   – Это Моргел считал, будто я его невеста, – возмутилась она. – И ты меня не похищал. Я сама ушла, по собственной воле.
   – А, да-да, – сказал Элдридж, чувствуя себя круглым дураком. – Ну конечно же… Как же – очень рад встрече с вами… – совсем уже глупо закончил он.
   – Почему так официально? – удивилась девушка. – Мы ведь, в конце концов, муж и жена. Надеюсь, ты привез мне зеркальце?
   Вот тут Элдридж расхохотался и протянул девушке рюкзак.
   – Пойдем домой, дорогой, – сказала она.
   Он не знал имени девушки, но она ему очень нравилась.
   – Боюсь, что не сейчас, – проговорил Элдридж, посмотрев на часы. Прошло почти тридцать минут. – Мне еще кое-что нужно сделать. Но я скоро вернусь.
   Лицо девушки осветила улыбка.
   – Если ты говоришь, что вернешься, то я знаю, так оно и будет. – И она поцеловала его.
   Привычная темнота вновь окутала Элдриджа, когда он нажал кнопку хроноката.
   Так было покончено с Элдриджем II.
   Отныне он становился Элдриджем I и твердо знал, куда направляется и что будет делать.
   Он вернется сюда в свое время и остаток жизни проведет в мире и согласии с этой девушкой в кругу добрых соседей, среди своих книг и музыки.
   Даже к Виглану и Альфредексу он не испытывал теперь неприязни.

Демоны

   Артур Гаммет шел по Второй авеню, радуясь весенней погоде. Было не слишком холодно, всего лишь свежо. Отличный денек, чтобы торговать страховками, сказал он себе, шагнув с тротуара на мостовую на перекрестке с Девятой улицей.
   И исчез.
   – Ты это видел? – спросил подручный у мясника.
   Они стояли перед мясной лавкой, лениво разглядывая прохожих.
   – Что – видел? – отозвался мясник, крупный краснолицый детина.
   – Того парня в пальто. Взял и исчез.
   – Ага, – сказал мясник. – Видно, свернул на Девятую, и что с того?
   Подручный мясника не видел, чтобы Артур сворачивал на Девятую или переходил Вторую. Он видел, как прохожий исчез. Но стоит ли гнуть свою линию? Если перечить шефу, это до добра не доведет. А тот парень в пальто, наверное, и правда свернул на Девятую. Куда еще он мог подеваться?
   Но Артур Гаммет был уже не в Нью-Йорке.
   Где-то далеко, не факт, что на Земле, существо, называвшее себя Нильзевулом, не сводило тяжелого взгляда с пентаграммы. Внутри пентаграммы находилось совсем не то, на что оно рассчитывало. Нильзевул был зол и имел на то все основания. Много лет он разбирался в магических формулах, экспериментировал с травами, а теперь вложил всё в одну титаническую попытку – и каков результат? Ему явился не тот демон.
   Конечно, он много где мог напортачить. Взять, скажем, руку мертвеца. Это вполне могла оказаться рука самоубийцы, ведь даже лучшим поставщикам нельзя доверять. Или одна из линий пентаграммы получилась малость кривоватой; линии – это очень важно. Или он мог произнести слова заклинания не в том порядке. Даже одного-единственного слога с неправильной интонацией хватило бы, чтобы все пошло прахом.
   Как бы то ни было, сделанного не воротишь. Нильзевул прислонился плечом, покрытым красной чешуей, к огромной стеклянной бутыли и почесал другое плечо длинным и острым, точно кинжал, когтем. Как всегда в минуты замешательства, его шипастый хвост неуверенно подрагивал.
   По крайней мере, какой-то демон все же явился.
   Но тварь в пентаграмме совершенно не походила на демона в традиционном представлении. Чего стоят эти складки серой плоти, болтающиеся будто сами по себе… Но с другой стороны, исторические хроники, увы, точностью не отличаются. Не важно, что это за сверхъестественное существо; оно будет вынуждено подчиниться. В этом Нильзевул не сомневался. Он согнул заканчивающиеся копытами ноги, устраиваясь поудобнее в ожидании, когда странное существо заговорит.

   Но дар речи еще не вернулся к Артуру Гаммету. Только что он шел в офис страховой компании, думая о своем и радуясь прохладе весеннего утра. Шагнул с тротуара на мостовую на углу Второй и Девятой… и очутился тут. Где бы это «тут» ни было.
   Слегка покачиваясь, он разглядел в густом тумане, заполнявшем помещение, огромного монстра, покрытого красной чешуей и сидящего на корточках. Рядом с чудовищем виднелось что-то вроде бутылки добрых футов десяти высотой. У твари имелся колючий хвост, и она почесывала им в затылке, разглядывая Артура поросячьими глазками. Артур торопливо попятился, но уже через шаг уперся спиной в невидимую стену. По какой-то причине он не мог переступить границы, очерченные вокруг него мелом.
   – Итак, – наконец нарушило молчание красное существо, – теперь ты мой.
   Нет, оно не произносило этих слов. Язык был Артуру совершенно незнаком. Но каким-то образом Артур понимал смысл сказанного. Не то чтобы это было похоже на телепатию, скорее он машинально переводил речь чудовища на родной язык.
   – Должен сказать, я разочарован, – продолжил Нильзевул, когда пленный демон в пентаграмме не ответил. – Все легенды утверждают, что демоны – ужасающие создания пятнадцати футов ростом, с крыльями и крошечными головами, а в груди у них дыра, откуда хлещут струи холодной воды.
   Артур Гаммет стащил с себя пальто и бросил на пол. Оно легло сырой неопрятной грудой. Он смутно позавидовал демонам, извергающим струи холодной воды. В комнате было жарко, как в пекле. Серый твидовый костюм уже так пропитался по́том, что висел на нем мокрой мятой тряпкой.
   И тогда Артур наконец поверил в реальность красного существа, меловых линий, которые не мог пересечь, комнаты-печки и прочего.
   В книгах, журнальных рассказах и фильмах люди, столкнувшись с чем-то странным, обычно произносят фразы вроде: «Ущипните меня, этого не может быть!» или «Боже, должно быть, я сплю, пьян или спятил!».
   Артур не собирался сотрясать воздух подобными глупостями. Во-первых, он почему-то был уверен, что красной твари это не понравится. А во-вторых, он определенно не был пьян, не спал и не сошел с ума. Артур Гаммет не знал слов, чтобы описать свое нынешнее состояние. Но сон – это одно, а тут совершенно другое.
   – В легендах не говорится ничего о демонах, способных сбрасывать кожу, – задумчиво произнес Нильзевул, разглядывая пальто у ног Артура. – Интересно.
   – Произошла ошибка, – твердо сказал Артур, призвав на помощь опыт работы страховым агентом, – ему доводилось сталкиваться с самыми разными людьми и распутывать множество непростых ситуаций.
   Очевидно, это существо пыталось вызвать демона. И хотя – так уж вышло – заполучило Артура Гаммета, оно почему-то считает, что ему таки явился демон.
   Это недоразумение необходимо поскорее разрешить.
   – Я страховой агент, – сказал Артур.
   Существо покачало огромной рогатой головой. Хвост сердито заметался по полу.
   – Меня нисколько не интересует, кто ты в твоем мире, – прорычал Нильзевул. – Мне даже все равно, что ты за демон.
   – Но говорю же вам, я не…
   – Не выйдет! – взвыл Нильзевул, злобно глядя на Артура из-за границы пентаграммы. – Я знаю, что ты демон. И мне нужен драст!
   – Драст? Не думаю, что…
   – Я не попадусь на твои демонические уловки, – сказал Нильзевул, с заметным усилием взяв себя в руки. – Я знаю – и ты тоже знаешь, – что плененный демон должен исполнить одно желание. Я пленил тебя, и я хочу получить драст. Десять тысяч фунтов драста.
   – Драст… – робко заикнулся Артур, вжавшись в самый дальний от хлещущего хвостом монстра угол пентаграммы.
   – Драст, или вут, или хакатинни, или суп-дер-уп. Это все одно и то же.
   Оно говорит о деньгах, понял Артур. Жаргонные словечки были незнакомые, но за ними ясно просматривался смысл: драст – это местная валюта.
   – Десять тысяч фунтов – это немного, – добавил Нильзевул с коварной усмешкой. – Скажи спасибо, что я не один из тех дураков, что просят бессмертия.
   Тут Артур был с ним согласен.
   – А если я не достану драст? – спросил он.
   – В этом случае, – Нильзевул перестал сдержанно ухмыляться и нахмурился, – мне придется снова пленить тебя. На сей раз ты окажешься внутри бутыли.
   Артур посмотрел на зеленую бутыль. Она была из дымчатого стекла, широкая внизу и с очень узким горлышком. Если существо засадит его туда, сквозь это горлышко нипочем не протиснуться. И Артур почему-то не сомневался, что существо способно выполнить свою угрозу.
   – Разумеется, – продолжал Нильзевул, снова заулыбавшись, хитрее прежнего, – к крайним мерам прибегать нет нужды. Десять тысяч фунтов старого доброго суп-дер-упа для демона пара пустяков. Я разбогатею, а тебе всего-то и надо, что взмахнуть рукой. – Он помолчал, улыбка сделалась заискивающей. – Знаешь, – сказал он, – я так долго трудился ради этого момента. Прочел гору книг, потратил кучу вута. – Его хвост вдруг хлестнул по полу, словно пуля срикошетила от гранита. – Даже не думай меня провести! – заорал Нильзевул.
   Артур обнаружил, что невидимая сила, исходящая от меловых линий, простирается на высоту бо́льшую, чем он способен дотянуться. Он осторожно прислонился к невидимой стене и, убедившись, что она выдерживает его вес, расслабился.
   Десять тысяч фунтов драста, думал он. По-видимому, это существо – чародей из бог знает каких краев. С другой планеты, возможно. Оно пыталось пленить демона, исполняющего желания, а заполучило Артура Гаммета. И теперь, если пленник не исполнит желание, его заточат в бутыль. Глупо и нелогично, но Артур подозревал, что волшебники вообще глупый и нелогичный народ.
   – Попробую раздобыть драст, – сказал Артур, чувствуя, что отмалчиваться не стоит. – Но для этого мне надо вернуться… э-э… в преисподнюю. Получить драст взмахом руки я больше не могу – лимит вышел.
   – Ладно, верю, – согласилось чудовище, стоя на краю пентаграммы и злобно глядя на него. – Но помни: я могу призвать тебя в любую минуту. От меня не скроешься, даже не мечтай. Кстати, мое имя Нильзевул.
   – Ты, случайно, не родственник Вельзевулу? – спросил Артур.
   – Это мой прадед, – ответил Нильзевул, глядя на него с подозрением. – Он был военным. И к сожалению… – Он вдруг осекся и сердито уставился на Артура. – Но вы, демоны, и так все это знаете! Изыди! И принеси мне драст!
   И Артур Гаммет снова исчез.

   Он материализовался на углу Второй авеню и Девятой улицы, откуда перед этим исчез. Пальто лежало у его ног, вся одежда была мокрой от пота. Он покачнулся и чуть не упал, поскольку опирался на невидимую стену, когда Нильзевул отправлял его обратно. Подобрав пальто, Артур пошел домой. К счастью, народу вокруг было немного. Две домохозяйки ахнули и поспешили прочь. Нарядно одетый человек растерянно поморгал, шагнул к Артуру, словно хотел задать вопрос, но передумал и торопливо удалился в сторону Восьмой улицы. Остальные не заметили появления Гаммета, либо им было все равно.
   Очутившись в своей двухкомнатной квартире, Артур попытался было внушить себе, что все произошедшее только померещилось. Попытка с треском провалилась, и он задумался, какие у него есть варианты.
   Добыть драст? Нильзевул считает его очень ценным, однако это может быть все, что угодно. Например, свинец или железо. Но и тогда на покупку уйдут все скудные сбережения Артура.
   Можно обратиться в полицию. И его посадят в психушку. Не годится.
   Еще можно не добыть драст и просидеть остаток жизни в бутыли. Тоже не подходит.
   Оставалось только дождаться, когда Нильзевул снова его призовет, и выяснить, что это за драст такой. Может, просто земля, и Артур накопает ее на дядиной ферме в Нью-Джерси. Главное, чтобы Нильзевул позаботился о доставке.
   Артур позвонил в офис и сказал, что приболел и побудет дома несколько дней. После этого он подкрепился, внутренне гордясь, что не потерял аппетита. Не каждый станет непринужденно есть, когда ему грозит вечный плен в бутылке. Прибравшись на кухне, Артур переоделся в легкий пляжный костюм «палм-бич». Было четыре тридцать. Он вытянулся на кровати и стал ждать. Около девяти тридцати он исчез.
   – Опять сменил кожу, – заметил Нильзевул. – Где драст? – Нетерпеливо дергая хвостом, он торопливо двинулся вокруг пентаграммы.
   – Я не прячу его за спиной, – сказал Артур, поворачиваясь так, чтобы оставаться к Нильзевулу лицом. – Мне нужно больше информации. – Он с деланым легкомыслием прислонился к невидимой стене, простирающейся над меловым рисунком. – И я хочу, чтобы ты обещал, что не будешь меня беспокоить после того, как я достану тебе драст.
   – Ну разумеется, – легко согласился Нильзевул. – Я же могу загадать только одно желание. А знаешь что? Давай я поклянусь тебе именем Сатаны. Эта великая клятва нерушима, знаешь ли.
   – Именем Сатаны?
   – Один из наших первых президентов, – с благоговением произнес Нильзевул. – Мой прадед Вельзевул служил под его началом. К несчастью… Впрочем, дальше ты и сам знаешь.

   Нильзевул поклялся именем Сатаны, и прозвучало это впечатляюще. Когда он закончил, голубой туман в комнате перекрасился в багровый и очертания гигантской бутыли задрожали в тусклом свете. Артур обливался по́том даже в летнем костюме и жалел, что не принадлежит к породе охлаждающих демонов.
   – Вот так! – сказал Нильзевул, гордо стоя посреди комнаты с обернутым вокруг пояса хвостом, со странным выражением в глазах, словно он вспоминал дни былой славы. – А теперь говори, что за информация тебе нужна.
   Нильзевул принялся расхаживать перед пентаграммой, хвост волочился за ним по полу.
   – Опиши мне драст.
   – Ну, он мягкий, тяжелый…
   Возможно, свинец?
   – …и желтый.
   Золото.
   – Хм… – протянул Артур, не сводя глаз с бутыли. – А он разве не бывает серым? Или темно-коричневым?
   – Нет. Только желтым. Иногда с красноватым отливом.
   Все-таки золото. Артур задумчиво уставился на красного чешуйчатого монстра, расхаживающего туда-сюда с плохо скрываемым нетерпением. Десять тысяч фунтов золота. Это обойдется… Нет, лучше даже не думать о цене.
   – Мне понадобится немного времени, – сказал Артур. – Лет шестьдесят-семьдесят. Вот что, давай я сам тебя вызову, когда будет…
   Он умолк, потому что Нильзевул расхохотался. Должно быть, Артуру удалось разбудить его рудиментарное чувство юмора – монстр аж заходился смехом, хлопая себя по ляжкам.
   – Шестьдесят-семьдесят лет! – завопил Нильзевул так громко, что бутыль затряслась и даже линии пентаграммы пошли волнами. – Я дам тебе шестьдесят-семьдесят минут! А потом засажу в бутылку!
   – Минуточку! – крикнул Артур с дальнего конца пентаграммы. – Мне нужно… Да погоди же!
   Его только что осенила мысль, и это было, без сомнения, самое блестящее озарение в его жизни. И главное, он нашел спасительный выход без посторонней помощи.
   – Мне нужно знать точную формулу призыва, которую ты применил ко мне, – сказал Артур. – Я должен предъявить ее в главном офисе и удостовериться, что все в порядке.
   Монстр рвал и метал, воздух то чернел, то делался красно-фиолетовым; бутыль отзывалась на рев Нильзевула дребезжанием, и даже пол в комнате как будто раскачивался. Но Артур Гаммет твердо стоял на своем. С бесконечным терпением он семь или восемь раз объяснил Нильзевулу, что, засадив его, Артура, в бутылку, монстр никогда не получит своего золота. А Артуру всего-то и нужно что формула, ну неужели трудно…
   В конце концов он добился своего.
   – И чтоб никаких уловок! – прогремел на прощание Нильзевул, указывая на бутыль обеими руками и хвостом.
   Артур обессиленно кивнул, исчез и возник у себя в комнате.

   Следующие несколько дней он метался по всему Нью-Йорку в лихорадочных поисках. Некоторые ингредиенты оказалось добыть совсем нетрудно, – например, омелой он разжился в цветочной лавке, и с серой тоже не возникло проблем. Сложнее было достать кладбищенскую плесень и левое крыло летучей мыши. И уж совсем поставила его в тупик рука убитого. В итоге Артуру все же удалось найти ее в лавке, поставлявшей препараты для студентов-медиков.
   Продавец заверил его, что тело, от которого отрезали руку, принадлежало человеку, умершему не своей смертью. Артур подозревал, что продавец это выдумал, чтобы всучить ему товар, но тут уж ничего не поделаешь.
   Среди прочего он приобрел огромную бутыль. Она обошлась на удивление недорого. Все-таки есть и свои плюсы в жизни в Нью-Йорке, решил он. Похоже, в природе не существует ничего, то есть буквально ничего такого, чего нельзя здесь купить.
   Через три дня у Артура было все необходимое, и в полночь он разложил ингредиенты на полу своей квартиры. В окно светила луна в третьей четверти (в формуле призыва очень невнятно говорилось о том, в какой фазе должна быть луна), и все вроде было как надо. Артур начертил пентаграмму, зажег свечи, воскурил благовония и стал читать заклинание. Идея состояла в том, что, тщательно следуя указаниям, он призовет Нильзевула. И повелит исполнить единственное желание – навсегда оставить его в покое. Что тут могло пойти не так?
   Пока он бормотал слова заговора, по комнате пополз голубой туман и что-то стало проступать в центре пентаграммы.
   – Нильзевул! – вскричал Артур.
   Но это был не Нильзевул.
   Когда Артур дочитал заклинание до конца, тварь в пентаграмме была почти пятнадцати футов ростом. Ей пришлось скорчиться, чтобы не проломить головой потолок Артуровой квартиры. Выглядела она устрашающе: с крыльями, крохотной головой и отверстием в груди.
   Артур Гаммет призвал не того демона.

   – Что происходит? – спросила тварь, извергнув из груди струю холодной воды.
   Вода ударила в невидимую стену и расплескалась по полу внутри пентаграммы. Должно быть, чудовище плеснуло чисто рефлекторно – в комнате Артура царила приятная прохлада.
   – Я хочу, чтобы ты исполнил мое желание, – сказал Артур.
   Демон был голубоватым и до невозможности тонким. Крылья оказались рудиментарными отростками. Они пару раз трепыхнулись, прежде чем существо заговорило.
   – Не знаю, кто ты и как перенес меня сюда, – сказал демон, – но это было умно. Без сомнения, очень умно.
   – Хватит болтать, – нервно произнес Артур, гадая, как скоро Нильзевул снова призовет его. – Мне нужно десять тысяч фунтов золота. Его еще называют драст, хакатинни или суп-дер-уп.
   «В любое мгновение, – думал он, – я могу очутиться в бутылке».
   – Ага, – сказал охлаждающий демон, – похоже, у тебя сложилось ошибочное впечатление, будто я…
   – Даю тебе двадцать четыре часа.
   – Я небогат, – сказал охлаждающий демон. – Я простой мелкий предприниматель. Но если ты согласишься подождать, возможно…
   – Принеси золото, не то окажешься вот тут. – Артур показал на огромную бутыль в углу и сразу спохватился, что существо пятнадцати футов ростом в ней никак не поместится. – В следующий раз, когда я призову тебя, у меня будет бутыль побольше. Я не думал, что ты окажешься таким высоким, – признался он.
   – У нас ходят слухи, что некоторые исчезают без следа. Вот, значит, что с ними происходит. Они попадают в преисподнюю. Хотя все равно вряд ли кто-то мне поверит.
   – Принеси драст! – велел Артур. – Изыди.
   Охлаждающий демон исчез.
   Артур Гаммет понимал, что нельзя было давать срок больше суток. Даже и сутки достаточно рискованно, неизвестно ведь, когда у Нильзевула кончится терпение. Зато известно, как поступит красный чешуйчатый монстр, когда Артур разочарует его в третий раз.
   К концу дня Артур поймал себя на том, что вцепился в трубу парового отопления. Как будто это поможет, когда Нильзевул призовет его! Но так приятно сжимать в руке что-то твердое и надежное.
   Было стыдно за то, как он обошелся с охлаждающим демоном. Ясно же, что это вовсе не демон, а такой же бедолага, как и сам Артур. Впрочем, Артур не собирался сажать его в бутыль. Все равно это не поможет, если Нильзевул останется недоволен.

   Наконец он снова прочитал заклинание.
   – Тебе понадобится пентаграмма побольше, – сказал охлаждающий демон, неловко скорчившись. – Тут нет места для…
   – Изыди! – крикнул Артур и бросился лихорадочно стирать пентаграмму.
   Потом начертил ее заново, на этот раз на всю комнату. Бутыль – все ту же, поскольку посудины в пятнадцать футов высотой найти не удалось, – он задвинул на кухню, сам встал в шкафу и снова прочитал заклинание. И опять в комнате заклубился густой голубой туман.
   – Погоди, не спеши, – сказал охлаждающий демон, когда возник в пентаграмме. – Я еще не достал тебе суп-дер-уп. Возникла закавыка, но я все объясню. – Он помахал крыльями, разгоняя туман.
   Возле демона стояла бутыль, все десять футов в высоту. А внутри, зеленый от злости, сидел Нильзевул. Он, похоже, орал, но бутыль была плотно заткнута и не пропускала ни звука.
   – Формулу я в библиотеке нашел, – сказал демон. – Сам обалдел, когда она сработала. Я-то всегда считал себя реалистом, понимаешь. Не люблю всю эту мистическую муть. Но факты есть факты. В общем, я заполучил вот этого демона, – он ткнул тонкой, как паучья лапа, рукой в сторону бутыли, – но он не захотел слушаться. Поэтому я посадил его в бутылку.
   Охлаждающий демон глубоко вздохнул, а Артур улыбнулся. Похоже, исполнение его приговора откладывается.
   – Так вот, я не хочу, чтобы ты меня засадил в бутыль, – продолжал охлаждающий демон, – потому что у меня жена и трое ребятишек. Ну, знаешь, как бывает: падение спроса на страховки и все такое, мне нипочем десять тысяч фунтов золота не добыть. Но как только я смогу убедить вот этого демона…
   – Забудь о драсте, – перебил Артур. – Просто забери демона с собой. И храни его – в бутылке, конечно же.
   – Хорошо, – согласился голубокрылый страховой агент. – А как же драст?
   – Выброси его из головы, – тепло сказал Артур. В конце концов, страховщики должны поддерживать друг друга. – Ты по части пожаров и ограблений?
   – Вообще-то, я страхую любые риски, – ответил демон. – Знаешь, я тут подумал…
   Нильзевул орал и метался в бутыли, а два страховых агента увлеченно обсуждали тонкости своего ремесла.

Служба ликвидации

   Таких посетителей никогда не пускали дальше стола секретарши – на прием полагалось записываться, если только вы не персона исключительной важности. Время мистера Фергюсона – это деньги, а деньгами он не разбрасывается.
   Но юную мисс Дэйл подвела ее впечатлительность. Этот посетитель носил консервативный английский твид, в одной руке держал трость, а другой протягивал тисненую бизнес-визитку. Мисс Дэйл приняла его за персону исключительной важности и сама отвела в кабинет мистера Фергюсона.
   – Доброе утро, – поздоровался посетитель, как только мисс Дэйл затворила за собой дверь. – Я мистер Эсмонд из Службы ликвидации. – И вручил визитную карточку Фергюсону.
   – Служба ликвидации? – переспросил Фергюсон, мысленно пеняя мисс Дэйл за непроницательность. – Понятно. Но мне не требуется ничего ликвидировать. – И привстал, давая понять, что прием окончен.
   – Совсем нечего? – поинтересовался мистер Эсмонд.
   – Совсем. Благодарю за визит, а теперь…
   – Правильно ли я понял, что к окружающим людям у вас нет никаких претензий?
   – Что?! Да какое вам дело…
   – Самое непосредственное, мистер Фергюсон. На то мы и Служба ликвидации.
   – Да вы меня разыгрываете!
   – Никоим образом. – Казалось, мистер Эсмонд слегка удивлен таким предположением.
   – Уж не хотите ли сказать, что помогаете избавляться от людей?
   – Именно этим мы и занимаемся. К сожалению, не могу предложить фирменные буклеты – мы, знаете ли, стараемся обойтись без рекламы. Но поверьте, я представляю весьма старое и почтенное заведение.
   Фергюсон окинул оценивающим взглядом прямого как палка, чопорного, лощеного посетителя. Сразу видно типичного педанта, начисто лишенного чувства юмора.
   Но все-таки это розыгрыш! Быть не может иначе!
   – И что же вы делаете с людьми, от которых… помогаете избавиться? – весело поинтересовался Фергюсон.
   – А это уже наша забота, – сказал мистер Эсмонд. – Для клиентов они просто-напросто исчезают. Во всех отношениях.
   – Ладно, мистер Эсмонд, пошутили – и будет, – убрал с лица улыбку Фергюсон. – Так что у вас все-таки за бизнес?
   – Я уже сказал.
   – Да, сказали, но не всерьез же… Если бы всерьез, я бы уже звонил в полицию.
   Мистер Эсмонд тяжело вздохнул и встал:
   – Следует ли считать, что в наших услугах вы не нуждаетесь? Что вас вполне устраивают отношения с друзьями, родственниками? Довольны ли вы женой?
   – С женой? А что вы знаете о моей жене?
   – Ничего, мистер Фергюсон.
   – Соседей расспрашивали, да? Но наши ссоры ничего не значат! Это сущие пустяки!
   – Мистер Фергюсон, – снова усаживаясь, произнес Эсмонд, – я не располагаю никакими сведениями о состоянии вашего брака.
   – А почему тогда спрашиваете про жену?
   – Потому что семейные отношения – главный источник нашей прибыли.
   – Ну так знайте: в моей семье мир и лад. Жена меня вполне устраивает.
   – Если это правда, то помощь Службы ликвидации вам не требуется. – И мистер Эсмонд взял трость под мышку.
   – Погодите! – Фергюсон встал и зашагал по кабинету, сцепив пальцы за спиной. – Чтоб вы знали, я не верю ни единому слову. Ни единому! Но предположим хотя бы на минуточку, что вы не шутите. Повторяю, всего лишь предположим. Если я соглашусь, как будет выглядеть процедура…
   – Достаточно устной просьбы, – не дал ему договорить мистер Эсмонд.
   – Оплата?
   – После выполнения. Аванс не потребуется.
   – Мне это, конечно, не нужно, – поспешил объяснить Фергюсон. – Просто любопытно. – Помолчав в задумчивости, он спросил: – А это болезненно?
   – Ничуть.
   Фергюсон все мерил шагами пол.
   – У нас с женой хорошие отношения, – сказал он. – Мы уже семнадцать лет вместе. Но конечно, ни один брак не обходится без трений. Это в порядке вещей. Когда двое взрослых людей так долго живут под одной крышей…
   Лицо мистера Эсмонда оставалось бесстрастным.
   – Жизнь учит снисходительности, – продолжал Фергюсон. – И я давно вышел из того возраста, когда мимолетная прихоть может толкнуть… толкнуть на…
   – Прекрасно вас понимаю, – кивнул мистер Эсмонд.
   – Вообще-то, у нас не все так безоблачно, – разоткровенничался Фергюсон. – Жена подчас ведет себя как стерва: бранится, пилит… Но вы же наверняка об этом знаете?
   – Ошибаетесь, – коротко возразил мистер Эсмонд.
   – Да знаете, конечно! Собрали информацию о нас. Наверняка явились сюда неспроста.
   Мистер Эсмонд на это лишь плечами пожал.
   – Впрочем, не важно, – хмуро проговорил Фергюсон. – Еще раз: не в том я возрасте, чтобы начинать жизнь с чистого листа. Ну, предположим, нет у меня больше жены… Предположим, я закручу интрижку с кем-нибудь, да хоть бы и с мисс Дэйл? Конечно, получу удовольствие, однако…
   – Удовольствие – уже неплохо, – сказал мистер Эсмонд.
   – Да, неплохо… И все же это не долгосрочная ценность. Без крепкого нравственного фундамента любое предприятие обречено на неудачу…
   – Зато – удовольствие, – повторил мистер Эсмонд.
   – Действительно… Мисс Дэйл – женщина привлекательная, с этим не поспоришь. Приветливая, покладистая, услужливая. Такие качества я ценю…
   Вежливо улыбнувшись, мистер Эсмонд встал и двинулся к выходу.
   – Как с вами связаться? – неожиданно для себя спросил Фергюсон.
   – У вас моя визитка. По указанному телефону звонить мне сегодня можно до пяти часов. И вам следует принять решение к этому сроку. Время – деньги, и у нас плотный график.
   – Понял. – Фергюсон глухо рассмеялся. – А ведь я по-прежнему вам не верю. И даже не знаю ваших условий.
   – Не беспокойтесь, они вас не разорят.
   – В случае чего я буду отрицать, что встречался с вами. Этого разговора не было!
   – Само собой.
   – Так я дозвонюсь до вас по этому номеру?
   – Крайний срок – семнадцать ноль-ноль. Всего хорошего, мистер Фергюсон.

   Эсмонд ушел, а Фергюсон обнаружил, что у него трясутся руки. И решил выбросить из головы так сильно взволновавший его разговор.
   Но какое там! Напрасно Фергюсон силился сосредоточиться на документах, напрасно мучил ручку, пытаясь что-то писать. Все сказанное Эсмондом накрепко въелось в память.
   Нет сомнений, Служба ликвидации как-то прознала о недостатках жены Фергюсона. Эсмонд намекнул, что она сварлива, брюзглива и несговорчива. И нельзя отрицать его правоту, хоть это и крайне неприятно. Постороннему человеку такие вещи видны лучше, у него не замылен глаз.
   Фергюсон вернулся к работе. Но тут пришла с утренней почтой мисс Дэйл, и он был вынужден признать: это чрезвычайно привлекательная особа.
   – Что-нибудь еще, мистер Фергюсон?
   – А? Нет, пока ничего, – ответил он.
   И долго смотрел на дверь после того, как секретарша удалилась.
   Какая уж тут работа… Фергюсон решил ехать домой.
   – Мисс Дэйл, – сказал он, надевая плащ, – мне надо срочно отлучиться. Накопилась уйма работы, боюсь, в одиночку не справиться. Не могли бы вы задержаться пару раз вечерком и помочь мне?
   – Конечно, мистер Фергюсон.
   – Надеюсь, это не будет вмешательством в вашу личную жизнь?
   – Ну что вы, сэр!
   – Я… постараюсь не остаться в долгу. Бизнес есть бизнес. До свидания.
   И с пылающими щеками он покинул офис.

   Когда Фергюсон вернулся домой, жена еще принимала ванну. Не красавица, маленького роста, с сеткой нервных морщинок у глаз, она сильно удивилась:
   – Почему так рано?
   – А чем ты недовольна? – Он поймал себя на том, что вошел в небывалый раж.
   – Почему – недовольна? Просто…
   – Ты чего хочешь?! – рявкнул Фергюсон. – Чтобы я вконец на работе угробился?
   – Разве я сказала…
   – Сделай милость, прекрати перечить. Не пили меня!
   – Я не пилю! – воскликнула жена.
   – Пойду лягу, – заявил Фергюсон.
   Он поднялся на второй этаж и застыл перед телефоном. Как ни крути, а прав Эсмонд. В каждом слове прав.
   Фергюсон посмотрел на часы: ого, без четверти пять!
   Он заходил взад-вперед по комнате. Взглянул на визитку мистера Эсмонда, и в воображении всплыл образ изящной, аппетитной мисс Дэйл.
   И вдруг он схватил трубку.
   – Служба ликвидации. Мистер Эсмонд к вашим услугам.
   – Это мистер Фергюсон.
   – Да, сэр. Вы приняли решение?
   – Принял. Я хочу…
   Фергюсон стиснул трубку. «Я могу! – твердил он себе. – Имею полное право!»
   Но ведь они с женой уже семнадцать лет вместе. Семнадцать лет! Были в этом браке и светлые дни. Можно ли так поступить с ней? В самом деле, разве это справедливо?
   – Ваше решение, мистер Фергюсон? – повторил Эсмонд.
   – Я… Я… Нет! Не нужно мне от вас ничего!
   – Уверены, мистер Фергюсон?
   – Да! Абсолютно! А вам место за решеткой! Всего наилучшего, сэр.
   Он положил трубку. Словно огромный камень свалился с плеч. Чуть ли не бегом Фергюсон спустился по лестнице.
   Жена тушила говяжьи ребрышки. Блюдо не из его любимых, но сейчас это не имело значения. Фергюсон был слишком воодушевлен, чтобы реагировать на мелкие раздражители.
   Подал голос дверной звонок.
   – Должно быть, из прачечной, – сказала миссис Фергюсон, одновременно пытаясь заправлять салат и помешивать суп. – Тебя не затруднит открыть?
   – Нисколько. – Лучась новообретенным самодовольством, Фергюсон распахнул дверь.
   За порогом стояли двое в спецовках, держали большой холщовый мешок.
   – Прачечная? – спросил Фергюсон.
   – Служба ликвидации, – ответил один из них.
   – Но я же сказал, что не…
   Его схватили и с проворством, свидетельствовавшим о длительной практике, запихнули в мешок.
   – Не имеете права! – пискнул Фергюсон.
   Горловина мешка стянулась, Фергюсона поволокли по дорожке. Потом скрипнула дверь машины, и его аккуратно уложили на дно кузова.
   – Все в порядке? – услышал он голос жены.
   – Да, мэм. У нас в графике окошко образовалось, вот и смогли вас сегодня же обслужить.
   – Это просто замечательно! – сказала жена. – Ваш мистер Френч такой любезный, приятно было с ним побеседовать. Извините, но я должна попрощаться. Ужин почти готов, и мне нужно позвонить.
   Машина тронулась. Фергюсон пытался кричать, но мешал плотно прижатый к лицу холст.
   «Кому она звонить собралась? – в отчаянии спросил он себя. – И как я мог абсолютно ничего не заподозрить?»

Пострадавший

   КУДА: ЦЕНТР, офис 41
   КОМУ: инспектору Миглизу
   ОТ: подрядчика Кариеномена
   ТЕМА: метагалактика АТТАЛА

   Уважаемый инспектор Миглиз,
   настоящим уведомляю Вас, что я завершил работы по договору подряда 13377-А. В рамках работ в области пространства под кодовым именем АТТАЛА мною создана метагалактика, включающая в себя 549 галактик с нормальным соотношением звездных кластеров, переменных звезд, новых звезд и т. д., – таблицу с полным списком прилагаю.
   Прилагаю также карту с указанием внешних границ метагалактики АТТАЛА. Как главный дизайнер и представитель компании, могу сказать, что мы хорошо потрудились и создали объект огромной художественной ценности. Приглашаем Вас на приемку работ.
   Ввиду того что работа выполнена согласно контракту, ожидаем выплаты оговоренного вознаграждения.
   С уважением,

Кариеномен

   Прилагаемые документы:
   Сводная таблица встроенных объектов – 1 экз.
   Карта метагалактики АТТАЛА – 1 экз.

   КУДА: главный офис строительной компании, 334132, доп. корпус 12
   КОМУ: главному дизайнеру Кариеномену
   ОТ: мл. инспектора Миглиза
   ТЕМА: метагалактика АТТАЛА

   Уважаемый Кариеномен,
   мы обследовали созданный Вами объект и приостановили выплату вознаграждения, поскольку результаты обследования оказались неудовлетворительными. Художественная ценность! Да, возможно, как предмет искусства это чего-то стоит. Но Вы, похоже, забыли главное требование к строительству – адекватность.
   Наши сотрудники обнаружили огромные объемы необъяснимых данных даже в центре метагалактики, где, казалось бы, Вы должны были приложить максимум усилий и внимания. Это совершенно неприемлемо. Хорошо еще, что область необитаема.
   И это не все. Как Вы объясните Ваш пространственный феномен? Что это, хаос его поглоти, за красное смещение? Я прочитал Вашу пояснительную записку, но ничего не понял. Как это будет выглядеть для наблюдателей на планетах?
   Художественный эффект не может быть оправданием.
   Далее, что за атомы Вы использовали? Кариеномен, Вы что, пытались сэкономить, пустив в дело контрафактные материалы? Значительная доля этих атомов нестабильна! Они разваливаются от малейшего чиха и даже просто так. Неужели нельзя было придумать другого способа заставить звезды гореть?
   Прилагаю список недочетов, составленный по результатам обследования. Оплата по контракту будет произведена только после их полного устранения.
   И еще кое-что. По-видимому, Вы не уделили должного внимания напряжениям и деформациям пространственной ткани. Мы обнаружили протечку во времени на периферии одной из Ваших галактик. В настоящее время прореха невелика, но может увеличиться. Рекомендую заделать ее немедленно, пока Вам не пришлось отстраивать заново всю галактику или даже две.
   Один из обитателей планеты уже пострадал от протечки. Его втянуло в дыру, и произошло это исключительно по Вашей неосторожности. Советую решить проблему, пока он не покинул свой временной континуум и не начал создавать парадоксы направо и налево.
   Кроме того, мне доложили о необъяснимых феноменах на некоторых Ваших планетах. В списке недочетов Вы найдете такие явления, как летающие свиньи, ходячие горы, привидения и прочее. Кариеномен, это форменное безобразие! Категорически запрещается создавать парадоксы в строящихся галактиках, поскольку любой парадокс – предвестник хаоса. Немедленно разберитесь с пострадавшим. Не знаю, успел ли он понять, что с ним произошло.

Миглиз

   Прилагаемые документы:
   Список недочетов – 1 экз.

   Кей Масрин уложила последнюю блузку, и они вдвоем с мужем закрыли раздувшийся чемодан.
   – Вот и все, – сказал Джек Масрин, поднимая чемодан. – Попрощайся со старым домом.
   Они оглядели меблированную комнату пансиона, где жили последний год.
   – Пока, дом, – сказала Кей. – Идем, Джек, а то на поезд опоздаем.
   – У нас еще вагон времени. – Масрин задумчиво посмотрел на дверь. – Может, зайдем попрощаться с Весельчаком?
   Так они прозвали мистера Харфа, владельца пансиона, за то, что он улыбался раз в месяц, когда получал с них деньги за аренду. Разумеется, сразу же после этого мистер Харф снова поджимал губы.
   – Не надо, – сказала Кей, поправляя сшитый у портного костюм. – А то он, чего доброго, пожелает нам удачи, и что тогда?
   – Ты совершенно права, – согласился Масрин. – Гиблое дело – начинать новую жизнь с благословения Весельчака. Уж лучше проклятие Аэндорской ведьмы [4 - Аэндорская ведьма больше известна как Аэндорская волшебница. Эта женщина упоминается в Ветхом Завете, в Первой книге Царств, где говорится, что царь Саул обратился к ней, чтобы вызвать дух пророка Самуила. (Примеч. перев.)].
   Он первым вышел на лестничную площадку, глянул вниз, на первый этаж, занес ногу над ступенькой – и вдруг остановился.
   – Что такое? – не поняла Кей.
   – Мы ничего не забыли? – спросил Масрин, нахмурившись.
   – Я проверила все ящики – и под кроватью тоже. Идем, а то опоздаем.
   Масрин снова посмотрел вниз. Что-то беспокоило его. Он быстро перебрал в уме возможные поводы. Конечно, у них почти нет денег, но это никогда его особенно не волновало. И вообще, он же все-таки устроился учителем в школу, пусть эта школа и находится в Айове. После года работы продавцом в книжном магазине – уже успех. Все хорошо. О чем же тревожиться?
   Он сделал шаг и снова остановился. Непонятное предчувствие усилилось. Такое ощущение, будто чего-то лучше не делать… Он обернулся к жене.
   – Тебе так не хочется уезжать? – спросила Кей. – Лучше поспешим, пока Весельчак не выставил нам счет еще за месяц. Платить-то, как ни странно, нечем.
   Но Масрин все не мог решиться. Тогда Кей протиснулась мимо него и побежала по ступенькам первой.
   – Видишь? – окликнула она с первого этажа. – Это совсем просто. Делай как я.
   Масрин выругался под нос и стал спускаться. Нехорошее предчувствие снова усилилось.
   Он шагнул на восьмую ступеньку и…
   Оказался на заросшем травой поле. Вот так просто: раз – и он уже там.
   Он охнул и заморгал. Чемодан по-прежнему у него в руке. Но где пансион? Где Кей? Где, в конце концов, Нью-Йорк?
   На горизонте виднелась невысокая голубая гора. Поблизости – рощица. Между рощей и Масрином – маленькая толпа, человек десять.
   От потрясения Масрин плохо соображал. Словно во сне, он отметил, что люди все низкорослые, смуглые и очень мускулистые. Из одежды на них только набедренные повязки, а в руках – любовно украшенные резьбой и отполированные дубинки.
   Люди таращились на него и, похоже, были удивлены не меньше. Потом один что-то рявкнул, и вся толпа двинулась к Масрину. Брошенная дубинка отскочила от чемодана.
   Это мигом привело его в себя. Масрин повернулся, выронил чемодан и рванул с места, как грейхаунд. Дубинка ударила в спину и едва не сбила с ног. Впереди был небольшой холм, и он бросился вверх по склону под градом стрел.
   Пробежав несколько шагов, он снова очутился в Нью-Йорке.

   Масрин выскочил на верхнюю площадку и, не успев затормозить, влетел носом в стену. Кей стояла на площадке первого этажа, запрокинув голову. Увидев мужа, она ахнула, но ничего не сказала.
   Масрин оглядел знакомые грязно-розовые стены пансиона, посмотрел вниз, на жену. Дикарей нигде не видно.
   – Что случилось? – шепотом спросила Кей.
   Она поднималась по лестнице, белая как полотно.
   – Что ты видела? – спросил Масрин.
   Он еще не успел прочувствовать весь ужас случившегося, голова была занята другим – ее переполняли догадки, версии, выводы.
   Прежде чем ответить, Кей помолчала в нерешительности, прикусив губу.
   – Ты спустился на несколько ступенек, а потом вдруг исчез. Я перестала тебя видеть. Стояла внизу и смотрела, смотрела… А потом раздался шум и ты снова появился на лестнице. Ты бежал.
   Они вернулись в комнату. Кей сразу села на кровать. Масрин принялся ходить туда-сюда, пытаясь отдышаться. Его по-прежнему переполняли гипотезы, и никак не удавалось отделить сто́ящие от бредовых.
   – Ты не поверишь, – сказал он.
   – Думаешь? Давай проверим!
   Он рассказал жене о дикарях.
   – Даже если бы ты заявил, что побывал на Марсе, я бы поверила, – заключила она. – Я же видела, как ты исчез.
   – Мой чемодан! – воскликнул Масрин, вспомнив, что бросил его.
   – Забудь про чемодан, – сказала Кей.
   – Я должен за ним вернуться! – возразил он.
   – Нет!
   – Должен. Послушай, милая, все на самом деле очень серьезно. Похоже, я провалился в какую-то дыру во времени и меня затянуло в прошлое. Судя по группе встречающих, в доисторические времена. И теперь мне надо вернуться за чемоданом.
   – Почему? – спросила Кей.
   – Потому что нельзя допускать временны́х парадоксов.
   Присущий Масрину эгоцентризм помешал задаться вопросом, откуда взялась эта мысль.
   – Послушай, – сказал он, – мой чемодан провалился в прошлое. А у меня там электробритва, несколько пар брюк на молнии, пластмассовая щетка для волос, нейлоновая рубашка и с десяток книг, причем некоторые аж тысяча девятьсот пятьдесят первого года издания. У меня там даже «Западные пути» Эттисона, книга о развитии западной цивилизации с тысяча четыреста девяностого года до наших дней. Содержимое чемодана может повернуть историю этих дикарей на новый путь. А если попадет в руки европейцев, которые откроют Америку? Что они подумают?
   – Не знаю, – сказала Кей. – Ты и сам не знаешь.
   – Еще как знаю! – возразил Масрин.
   Все же кристально ясно. И как она не понимает?
   – Подумай вот о чем, – предложил он. – Историю создают мелочи. Наше настоящее таково, каково оно есть, благодаря множеству крошечных факторов, формировавших историю в прошлом. Если добавить в прошлое новый фактор, изменится и настоящее. Но настоящее неизменно. Получается парадокс. А парадоксы недопустимы!
   – Почему недопустимы? – спросила Кей.
   Масрин нахмурился. Вообще-то, она умная, но сейчас явно не поспевает за его мыслью.
   – В логически стройной Вселенной парадоксы запрещены.
   Кто их запретил? У него и на это был ответ.
   – Как я понимаю, – сказал Масрин, – Вселенной управляет некое регулирующее начало. Все известные нам законы природы – просто его проявления. И это начало не терпит парадоксов, потому что… потому что… – Он чувствовал, что это как-то связано со сдерживанием изначального хаоса, но не знал, как именно. – В общем, начало не терпит парадоксов.
   – Откуда ты все это взял? – спросила Кей.
   Она никогда прежде не слышала от него подобных идей.
   – Ну, я долго вынашивал эту теорию, – ответил Масрин, уверенный, что говорит чистую правду. – Просто как-то не было повода поговорить о ней. Словом, я возвращаюсь за чемоданом.
   Он вышел на площадку, Кей – за ним.
   – Прости, что не принесу тебе сувениров, – весело заявил Масрин. – Это тоже может вызвать парадокс. Все, что есть в прошлом, играет свою роль в формировании настоящего. Убрать что-то из прошлого – все равно что убрать неизвестное из уравнения. Результат изменится. – И он двинулся вниз по лестнице.
   На восьмой ступеньке Масрин опять исчез.

   Он снова очутился в доисторической Америке. Дикари тут как тут – столпились вокруг чемодана, всего в нескольких шагах от Масрина. К счастью, пока не успели открыть. Конечно, чемодан и сам по себе явление здесь парадоксальное. Но возможно, память о нем – и о Масрине – благополучно перейдет в разряд мифов и легенд. История – штука до определенной степени гибкая.
   По виду дикарей Масрин не мог понять, это предки индейцев или представители какой-то другой расы, не дожившей до прихода европейцев. Интересно, за кого туземцы его приняли – за врага или за обычного злого духа?
   Масрин бросился вперед, оттолкнул двух дикарей и схватил чемодан. И побежал обратно, вокруг небольшого холма, но внезапно остановился.
   Он по-прежнему оставался в прошлом.
   «Где эта дыра во времени, хаос ее поглоти?» – подумал Мартин, не заметив, что стал как-то странно выражаться.
   Дикари уже бежали за ним. Масрин почти понял, что надо делать, но тут мимо просвистела стрела, и все вылетело у него из головы. Он снова рванул, стараясь, чтобы холм оставался между ним и индейцами. Его длинные ноги вязли в траве, за спиной на землю тяжело шлепнулась дубинка.
   Где же дыра? А вдруг она переместилась? Масрин бежал, и пот лил с него градом. Брошенная кем-то дубинка задела руку, и он припустил быстрее, отчаянно высматривая укрытие.
   Навстречу выскочили трое дикарей-коротышек, размахивая дубинками.
   Масрин кинулся им под ноги, и дикари рухнули. Но другие уже догоняли. Он вскочил и подхватил чемодан.
   «На холм!» – прорвалась сквозь страх спасительная мысль.
   Он бросился вверх по склону, уверенный, что его убьют прежде, чем он успеет взобраться на вершину.
   И вдруг очутился в пансионе, с чемоданом в руке.
   – Милый, ты ушибся? – Кей обняла его. – Что произошло?
   У Масрина в голове крутилась только одна связная мысль. Он не мог припомнить, чтобы какое-то доисторическое племя покрывало свое оружие такой резьбой, как у этих дикарей. Каждая дубинка – практически неповторимое произведение искусства. Жаль, не удалось прихватить с собой одну для музея.
   Потом он дикими глазами оглядел грязно-розовые стены – а ну как сквозь них выпрыгнут доисторические люди? Или вдруг в его костюме завелись крошечные человечки?
   Масрин постарался взять себя в руки. Та часть его, что оставалась в здравом уме, утверждала: ничего страшного не произошло, во времени иногда случаются протечки и его затянуло в одну из них. Остальное воспоследовало в силу логики. Все, что ему нужно сделать…
   Но другая часть его сознания плевать хотела на логику. Она тупо зациклилась на невероятности случившегося, и все рациональные аргументы были ей до лампочки. Эта часть отлично понимала, что бывает, а чего не бывает, и точка.
   Масрин заорал и упал в обморок.

   КУДА: ЦЕНТР, офис 41
   КОМУ: мл. инспектору Миглизу
   ОТ: подрядчика Кариеномена
   ТЕМА: метагалактика АТТАЛА

   Уважаемый младший инспектор,
   я считаю, что Вы необъективно оцениваете нашу работу. Да, я реализовал в конструкции данной метагалактики некоторые свежие идеи. Я позволил себе подойти к задаче творчески и никак не думал, что мне предстоит выдерживать нападки ретроградов и реакционеров из ЦЕНТРа.
   Поверьте, я не меньше Вашего хочу, чтобы наш великий труд, сдерживание изначального хаоса, увенчался успехом. Но на пути к этой цели мы не должны приносить в жертву наши ценности.
   Прилагаю письменное обоснование использования красного смещения, а также описание преимуществ, которые дает внедрение определенной доли нестабильных атомов для освещения и для производства энергии.
   Что касается протечки во времени, то это было всего лишь незначительное отклонение в рамках хода событий, никак не затрагивающее пространственную ткань, которая, смею Вас заверить, соответствует высшим стандартам качества.
   Как Вы справедливо заметили, временна́я дыра вмешалась в существование одного индивидуума, что несколько затруднило ремонтные работы. Я вышел с ним на связь – опосредованно, разумеется, – и сумел донести до него определенное понимание его роли в процессе.
   Если бы он не вызвал сильных возмущений во временно́м потоке своими путешествиями в прошлое, я бы без труда ликвидировал протечку. Однако теперь не знаю, возможно ли это. Моя связь с пострадавшим весьма неустойчива, а некоторые значимые факторы не дают ему оставаться на месте.
   Разумеется, я могу изъять его, и если не останется другого выхода, так и поступлю. Если дело зайдет слишком далеко, я изыму и всю планету. Однако мне не хотелось бы прибегать к этой мере, поскольку она повлечет за собой необходимость изъятия всего пространственного сектора, где тоже могут быть свидетели. А это, в свою очередь, потребует снести и отстроить заново целую галактику. Однако я надеюсь, что проблема вскоре будет решена. Ответственность за деформацию в центре метагалактики лежит на рабочем, который забыл закрыть устройство для утилизации отходов. В настоящее время оно уже закрыто.
   Работа по таким феноменам, как ходячие горы и прочее, ведется в обычном порядке.
   Напоминаю Вам о необходимости перечисления вознаграждения согласно контракту.
   С уважением,

Кариеномен

   Прилагаемые документы:
   Обоснование красного смещения (5541 страница) – 1 экз.
   Список преимуществ использования нестабильных атомов (7689 страниц) – 1 экз.

   КУДА: главный офис строительства, 334132, доп. корпус 12
   КОМУ: главному дизайнеру Кариеномену
   ОТ: мл. инспектора Миглиза
   ТЕМА: метагалактика АТТАЛА

   Кариеномен,
   Вы получите деньги только после того, как предъявите мне логически выверенную и надлежащим образом законченную работу. Ваши обоснования я почитаю, когда и если у меня будет время. Устраните протечку во времени, пока она не привела к разрыву пространственной ткани.

Миглиз

   Масрин пришел в себя через полчаса. Кей успела приложить компресс к лиловому синяку на его руке. Масрин стал мерить комнату шагами. Способность рассуждать полностью вернулась к нему. Снова появились мысли.
   – Прошлое – внизу, – пробормотал он, обращаясь не столько к Кей, сколько к себе. – То есть не то чтобы в буквальном смысле, но, когда я двигаюсь, как мне кажется, вниз, я проваливаюсь в дыру во времени. Типичный случай смещения пространственно-временных осей координат.
   – Что это значит? – спросила Кей, глядя на мужа во все глаза.
   – Просто поверь, – сказал Масрин. – Мне нельзя спускаться по лестнице.
   Лучше он объяснить не мог. Для того чтобы в полной мере описать теорию, не существовало слов.
   – А подниматься? – спросила Кей, совершенно сбитая с толку.
   – Не знаю. Возможно, если я пойду наверх, то попаду в будущее.
   – Ох, я так больше не могу, – сказала Кей. – Что с тобой? Как ты собираешься выбираться отсюда? Как преодолеть эту заколдованную лестницу?
   – Эй, вы все еще там? – раздался хриплый голос мистера Харфа снаружи.
   Масрин подошел к двери и открыл.
   – Думаю, мы поживем тут еще немного, – сказал он домовладельцу.
   – Как бы не так! Я уже сдал эту комнату новым жильцам.
   Весельчак Харф был маленьким и тощим, с узким черепом и губами, стянутыми в ниточку толщиной с паутину. Войдя в комнату, он первым делом оглядел имущество на предмет порчи. Одной из маленьких отличительных черт мистера Харфа была убежденность в том, что самые милые с виду люди способны на самые тяжкие преступления.
   – Когда въедут новые жильцы? – спросил Масрин.
   – Сегодня после обеда. И я хочу, чтобы вас к этому времени тут не было.
   – Не могли бы мы как-нибудь договориться? – предложил Масрин.
   До него вдруг дошла вся безвыходность положения. Ему нельзя спускаться по лестнице. И если Харф заставит, он, Масрин, провалится в доисторический Нью-Йорк, где его наверняка ждут с нетерпением.
   А главное, эти парадоксы!
   – Я плохо себя чувствую, – произнесла Кей сдавленным голосом. – Я не могу ехать прямо сейчас.
   – С чего это вам вдруг занедужилось? Если вы больны, я могу вызвать «скорую», – заявил Харф, оглядывая комнату в поисках признаков бубонной чумы.
   – Я готов заплатить по двойной ставке, если позволите нам задержаться ненадолго, – сказал Масрин.
   Харф почесал в затылке, глядя на него. Потом вытер нос тыльной стороной кисти и спросил:
   – А деньги?
   Тут Масрин вспомнил, что у него осталось около десяти долларов плюс билеты на поезд. Они с Кей собирались попросить аванс сразу по приезде.
   – Вы на мели, – констатировал Харф. – Ты же вроде нашел работу в какой-то школе?
   – Это правда, – вступилась за мужа Кей.
   – Так почему бы не отправиться туда и не освободить комнату?
   Масрины молчали. Харф долго сверлил их сердитым взглядом и наконец сказал:
   – Очень подозрительно. Чтобы к полудню духу вашего тут не было, или я вызову полицию.
   – Эй, погодите, – возразил Масрин. – Мы заплатили за сегодняшний день. Комната наша до полуночи.
   Харф зло уставился на него. Потом снова вытер нос, этак задумчиво.
   – Но не вздумайте задержаться хоть на минуту, – заявил он и вышел из комнаты.
   Кей бросилась к двери и закрыла ее.
   – Послушай, дорогой, – сказала она, – может, позвонишь каким-нибудь нью-йоркским ученым и расскажешь, что случилось? Уверена, они что-нибудь придумают, пока… А кстати, сколько нам тут еще сидеть?
   – Пока дыру не заделают, – ответил Масрин. – Но рассказывать никому нельзя. Особенно ученым.
   – Почему? – удивилась Кей.
   – Я же сказал, главное – не допускать парадоксов. Это значит, я не должен вмешиваться ни в прошлое, ни в будущее. Так?
   – Ну, раз ты говоришь…
   – А позовем мы ученых, и что будет? Они, разумеется, на слово не поверят. Захотят увидеть своими глазами, как я проваливаюсь в прошлое. Допустим, я покажу. Тогда они позовут коллег. Те тоже захотят посмотреть. И при этом у них по-прежнему не будет доказательств, что я путешествую в прошлое. Для них я буду просто исчезать, когда спускаюсь по лестнице. Пригласят фотографов, чтобы убедиться, что я не морочу людям голову гипнозом. Потом потребуют доказательств. Потребуют, чтобы я принес им скальп или одну из этих резных дубинок. Далее за нас возьмутся газетчики. И где-то по ходу дела я неминуемо создам парадокс. И знаешь, что тогда будет?
   – Нет, – сказала Кей. – Ты и сам не знаешь.
   – Знаю, – твердо сказал Масрин. – Человек, создавший парадокс, исчезает. Навсегда. А потом в газетах пишут об очередном необъяснимом исчезновении. Это самый простой способ уничтожить парадокс – избавиться от его причины.
   – Ну, раз ты считаешь, что это опасно для тебя, тогда звонить ученым, конечно, не будем, – согласилась Кей. – И все-таки хотелось бы знать, что ты намерен делать. Я не понимаю ни слова из того, что ты говоришь.
   Она подошла к окну и выглянула наружу. За окном был Нью-Йорк, а где-то далеко-далеко – Айова, куда они должны были поехать. Кей посмотрела на часики у себя на запястье. Поезд уже ушел.
   – Позвони в колледж, – сказал Масрин. – Скажи, что мы задержимся на несколько дней.
   – А нам хватит этих нескольких дней? – спросила Кей. – Как ты вообще намерен выбираться отсюда?
   – О, дыра во времени не вечна, – со знанием дела заявил Масрин. – Она затянется, если только я не буду постоянно бередить ее.
   – Но после полуночи нам придется уйти. И что тогда?
   – Не знаю. Будем надеяться, что к тому времени дыру заделают.

   КУДА: ЦЕНТР, офис 41
   КОМУ: мл. инспектору Миглизу
   ОТ: подрядчика Кариеномена
   ТЕМА: метагалактика МОРССТ

   Высылаю заявку на строительство новой метагалактики в области под названием МОРССТ. Возможно, Вы в курсе, что в художественных кругах использование нестабильных атомов в метагалактике АТТАЛА, реализованное мной, называют «первым большим прорывом в креативном проектировании после изобретения вариативных временны́х потоков». Рецензии на мою работу прилагаю. Мой творческий взгляд заслужил много лестных отзывов.
   Большинство несоответствий – естественных несоответствий, прошу заметить, – в метагалактике АТТАЛА в настоящее время устранено. Я продолжаю работать с пострадавшим от протечки во времени. Он охотно идет на сотрудничество – насколько это возможно с учетом различных обстоятельств, которые на него давят.
   Мне уже удалось срастить края временно́го разрыва, теперь надо только подождать, пока стык не затвердеет. Очень надеюсь, что пострадавший будет оставаться на месте достаточно долго и мне не придется никого и ничего изымать. В конце концов, каждый индивидуум, каждая планета или солнечная система, сколь бы незначительны они ни были, являются частью моего метагалактического замысла.
   По крайней мере, в художественном понимании.
   Снова приглашаю Вас посетить объект с инспекцией. Обратите особое внимание на конфигурацию галактик вокруг центра метагалактики. Это великолепнейшая с эстетической точки зрения картина запомнится Вам на всю жизнь. Прошу также рассмотреть проект метагалактики МОРССТ в свете моих сегодняшних достижений.
   Напоминаю, оплата за работу по метагалактике АТТАЛА до сих пор не произведена.
   С уважением,

Кариеномен

   Прилагаемые документы:
   Заявка на строительство метагалактики МОРССТ – 1 экз.
   Рецензии критиков на метагалактику АТТАЛА – 3 шт.

   – Уже без четверти полночь, милый, – с тревогой сказала Кей. – Как ты думаешь, теперь можно идти?
   – Давай подождем еще несколько минут, – ответил Масрин.
   Он слышал, как топчется на площадке Харф, с нетерпением дожидаясь, когда пробьет полночь.
   Масрин смотрел, как его наручные часы отсчитывают секунды. Без пяти двенадцать он решил, что пора выйти и взглянуть, что происходит. Если дыру до сих пор не заделали, лишние пять минут ничего не изменят.
   Он положил чемодан на комод и придвинул к комоду кресло.
   – Что ты делаешь? – спросила Кей.
   – Что-то мне не хочется спускаться по лестнице ночью, – сказал Масрин. – Играть в догонялки с этими протоиндейцами и днем-то было не сахар. Попробую подняться наверх.
   Жена бросила на него взгляд из-под ресниц, в котором ясно читалось: «Нет, ты все-таки спятил».
   – Дело не в лестнице, – пояснил Масрин. – Дело в том, поднимаюсь я или спускаюсь. Все происходит на расстоянии футов в пять. Так что можно и здесь подняться.
   Кей, нервно сплетая и расплетая пальцы, смотрела, как Масрин влез на стул, потом поставил одну ногу на комод, другую – и выпрямился.
   – Вроде все в порядке, – сказал он, покачавшись немного. – Сейчас поднимусь еще чуть выше.
   Он встал на чемодан.
   И исчез.

   Вокруг был день и большой город. Но город, совсем не похожий на Нью-Йорк. Он был так головокружительно прекрасен, что Масрин затаил дыхание, боясь разрушить эту хрупкую прелесть.
   Это был город зыбких, как туман, изящных башен и зданий. И людей. Но каких людей! – поразился Масрин, осторожно выдохнув.
   Кожа у них была голубая. А свет, льющийся с неба, – зеленый, и исходил он от зеленоватого солнца.
   Масрин сделал вдох – и стал задыхаться. Он принялся хватать ртом воздух, зашатался – воздуха не было! По крайней мере, пригодного для дыхания. Он ощупью двинулся назад, повалился навзничь…
   …и упал, кашляя и корчась, на пол комнаты.

   Спустя несколько мгновений он уже снова мог дышать. Уcлышал, как Харф колотит в дверь. С трудом встав на ноги, Масрин попытался срочно что-то придумать. Он хорошо знал Харфа. Этот тип, должно быть, уже уверился, что Масрин – главарь мафии. Если супруги не уйдут, домовладелец позовет полицию. И тогда…
   – Послушай, – сказал он жене, – есть другая идея.
   Горло все еще саднило после попыток дышать в будущем. Хотя удивляться нечему, подумал он. Это ведь очень далекое будущее. За столь долгий срок состав атмосферы мог постепенно измениться и люди успели приспособиться. А для него этот воздух оказался ядом.
   – Значит, одно из двух, – сказал он. – Может быть, под доисторическим уровнем находится другой, еще более древний. А может быть, доисторический уровень – всего лишь временный разрыв непрерывности. А ниже, под ним, опять начинается сегодняшний Нью-Йорк. Понимаешь меня?
   – Нет.
   – Я хочу спуститься ниже доисторического уровня. Возможно, окажусь на первом этаже. Хуже-то уж точно не будет.
   Кей подумала о том, насколько логична идея отправиться на несколько тысяч лет в прошлое, чтобы преодолеть десять футов, но ничего не сказала.
   Масрин открыл дверь и вышел на площадку, Кей – за ним.
   – Пожелайте мне удачи, – сказал он.
   – Удачи-неудачи, – каркнул мистер Харф. – Просто проваливайте отсюда.
   И Масрин пошел вниз по лестнице, на погружение.

   В доисторическом Нью-Йорке было по-прежнему утро и дикари тут как тут. Масрин прикинул, что там прошло не более получаса. Гадать, почему так, было некогда.
   Он успел отбежать ярдов на двадцать, прежде чем его заметили. Дикари ринулись в погоню, и Масрин заозирался в поисках низины. Чтобы выбраться, надо спуститься на пять футов…
   Он нашел место, где земля круто шла вниз, и прыгнул.
   И оказался в воде. Точнее, глубоко под водой. Давление было колоссальное, и ни лучика солнца не пробивалось сквозь толщу.
   Должно быть, он провалился в эпоху, когда эта часть суши была еще под Атлантикой.
   Масрин принялся отчаянно грести к поверхности. Барабанные перепонки, казалось, вот-вот лопнут. Он проплыл немного вверх и…

   …Снова очутился на равнине, мокрый до нитки.
   На этот раз нервы у дикарей не выдержали. Они уставились на Масрина, возникшего из ниоткуда прямо перед ними, заорали от ужаса и бросились наутек.
   Этот водяной дух оказался им не по зубам.
   Масрин устало побрел обратно на холм, поднялся по склону и вернулся в пансион.
   Кей уставилась на него, у Харфа отвисла челюсть. Масрин устало усмехнулся.
   – Мистер Харф, – сказал он, – не зайдете ли в комнату? Мне надо кое-что вам рассказать.

   КУДА: ЦЕНТР, офис 41
   КОМУ: мл. инспектору Миглизу
   ОТ: подрядчика Кариеномена
   ТЕМА: метагалактика МОРССТ

   Глубокоуважаемый младший инспектор,
   вынужден признать, что мне непонятен Ваш ответ на мою заявку на проектирование и строительство метагалактики МОРССТ.
   Более того, я полагаю, что нецензурная брань в деловой переписке неуместна.
   Если бы Вы дали себе труд осмотреть мою последнюю работу в АТТАЛА, то убедились бы, что это, несмотря ни на что, подлинный шедевр искусства, который будет в немалой степени способствовать сдерживанию изначального хаоса.
   Единственное, с чем осталось разобраться, – это пострадавший. Боюсь, мне все-таки придется изъять его.
   Прореха прекрасно зарастала, но он вновь разорвал ее, причем вышло еще хуже, чем раньше. Парадокса пока не случилось, но я понимаю, что он неизбежен.
   Если только этот человек не сумеет взять верх над обстоятельствами, и притом немедленно, у меня не останется выбора. Парадоксы действительно недопустимы.
   Считаю также своим долгом просить Вас еще раз рассмотреть мою заявку на метагалактику МОРССТ. И простите мою назойливость, я вынужден напомнить, что мы так и не получили вознаграждение за работу по контракту.
   С уважением,

Кариеномен

   – Вот такая история, мистер Харф, – закончил свой рассказ Масрин час спустя. – Я понимаю, это похоже на бред сумасшедшего. Но вы же сами видели, как я исчез.
   – Видел, – признал Харф.
   Масрин отправился в ванную, чтобы повесить на просушку мокрую одежду.
   – Да, – сказал Харф. – Думаю, ты и правда исчез.
   – Определенно исчез.
   – И ты не хочешь, чтобы ученые узнали о твоей сделке с дьяволом? – хитро усмехнулся Харф.
   – Нет! Я же объяснял про парадокс и…
   – Ну-ка посмотрим. – Харф энергично вытер нос рукой. – Эти резные дубинки, про которые ты рассказывал. Какой-нибудь музей небось хорошие деньги за них отвалит? Ты говорил, таких нигде больше нет.
   – Что? – Масрин вышел из ванной. – Послушайте, мне нельзя трогать эти вещи. Это вызовет…
   – Конечно, – продолжал Харф, – я могу позвать газетчиков. И ученых заодно. И получить свой навар с этого твоего сатанизма.
   – Не вздумайте! – воскликнула Кей.
   Она ничего не понимала, но ведь Джек сказал, что тогда случится что-то страшное…
   – Будь же благоразумен, – сказал Харф. – Все, чего я хочу, – это одна-две такие дубины. Не будет от них никакого вреда. Ты можешь просто попросить своего дьявола…
   – Дьяволы тут ни при чем, – перебил Масрин. – Вы же понятия не имеете, какую роль эта дубинка сыграет в истории. А вдруг потом ею убьют того, кто объединит этих дикарей, и тогда ко дню прибытия европейцев североамериканские индейцы построят свое государство. Подумайте, как это может изменить…
   – Хватит мне мозги пудрить, – перебил Харф. – Ты принесешь дубину или как?
   – Я же объясняю вам… – устало проговорил Масрин.
   – И не надо мне втирать про этот твой парадокс. Все равно ничего не понятно. Но если принесешь дубину – половина выручки твоя.
   – Нет.
   – Ладно, увидимся. – И Харф пошел к двери.
   – Стойте!
   – Да? – Тонкие губы Харфа растянулись в улыбке.
   Масрин взвесил варианты, выбирая меньшее из зол. Если он принесет дубинку, то с большой вероятностью создаст парадокс тем, что заберет ее из прошлого. Но если он этого не сделает, Харф позовет газетчиков и ученых. Силой заставив Масрина спуститься по лестнице, они убедятся, что Харф говорит правду. Полиция уж точно потащит его вниз. И тогда он исчезнет и…
   Если в дело вмешается много людей, парадокс станет неизбежен. И тогда Землю устранят всю целиком. Масрин знал это совершенно точно, хотя и не взялся бы сказать откуда. Похоже, выполнить требование Харфа – самый разумный выход.
   – Я достану дубинку, – сказал Масрин и вышел на площадку.
   Кей и Харф вышли за ним. Жена схватила Масрина за руку:
   – Не делай этого!
   – Больше ничего не остается.
   Он задумался было, а не убить ли Харфа? Но это верный путь на электрический стул. Конечно, можно спрятать тело в прошлом. Но труп человека из двадцатого столетия способен так или иначе вызвать парадокс. Что, если его выкопают?
   Кроме того, у Масрина не хватило бы духу на убийство.
   Он поцеловал жену и пошел вниз.

   Дикарей нигде видно не было, но Масрин словно чувствовал их пристальные взгляды. На земле валялись две дубинки. Должно быть, те, что коснулись его, стали табу. Он наклонился и подобрал одну, ожидая, что брошенная меткой рукой третья дубинка вот-вот размозжит ему череп.
   Но на равнине царила тишь.

   – Молодец, – сказал Харф. – Давай ее сюда!
   Масрин отдал дубинку, подошел к Кей и обнял ее. Теперь он точно создал парадокс, все равно что убил прапрадедушку до собственного рождения.
   – Отличная вещица, – похвалил Харф, разглядывая дубинку на свету. – Считай, что внес плату за жилье до конца месяца…
   Дубинка у него в руках исчезла.
   И Харф исчез.
   Кей упала в обморок.
   Масрин уложил ее на кровать и побрызгал в лицо водой.
   – Что случилось? – спросила она.
   – Не знаю, – ответил Масрин, который вдруг перестал понимать что бы то ни было. – Знаю только, что мы задержимся здесь еще на две недели. Даже если придется питаться бобами.

   КУДА: ЦЕНТР, офис 41
   КОМУ: мл. инспектору Миглизу
   ОТ: подрядчика Кариеномена
   ТЕМА: метагалактика МОРССТ

   Инспектор,
   Ваше предложение подряда на ремонт поврежденных звезд оскорбительно для моей компании и для меня. Мы отказываемся. Позвольте обратить Ваше внимание на мои профессиональные достижения, описанные в прилагаемой брошюре. Как можно предлагать столь ничтожную работу одной из величайших компаний ЦЕНТРа?
   Вновь прошу Вас рассмотреть мою заявку на строительство новой метагалактики МОРССТ.
   Что касается метагалактики АТТАЛА – в настоящее время она полностью завершена, и лучшего готового объекта по эту сторону хаоса Вы не найдете. Она просто чудо.
   Пострадавший от протечки больше не страдает. Мне все-таки пришлось прибегнуть к изъятию. Но я изъял не его самого, а один из наиболее значимых факторов его окружения. Теперь пострадавший может нормально развиваться.
   Думаю, Вы согласитесь: это было изящное решение, гениальное, как и все мои проекты.
   Идея была такова: зачем изымать хорошего человека, когда можно изъять испорченного типа рядом с ним?
   Еще раз приглашаю Вас изучить результаты нашей работы. И пересмотреть решение по заявке на метагалактику МОРССТ.
   ОПЛАТА ДО СИХ ПОР НЕ ПРИШЛА!
   С уважением,

Кариеномен

   Прилагаемые документы:
   Брошюра (9978 страниц) – 1 экз.

Царская воля

   Почти два часа просидел Боб за стеллажом со стеклянной посудой – до судорог в ногах. Он успел забыть о лежащем на коленях айроне номер десять, и, когда встал, чтобы размяться, клюшка грохнулась об пол.
   – Тсс! – цыкнула Дженис, сжимавшая в руках ниблик.
   – Вряд ли он придет, – сказал Боб.
   – Милый, тише, – прошептала Дженис, вглядываясь в сумрачную глубину торгового зала.
   Никаких признаков чужого присутствия. На прошлой неделе вор несколько раз пробрался в магазин и загадочным образом вынес электрогенератор, холодильник и кондиционер. Загадочность заключалась в том, что он не курочил замки, не вскрывал окна, не оставлял следов. Но все же как-то ухитрялся проникать снова и снова, чтобы затем столь же таинственно улизнуть с весьма и весьма увесистым предметом бытовой техники.
   – Не думаю, что это была удачная мысль, – тихо проговорил Боб. – Связываться с тем, кто способен утащить на спине генератор весом в несколько сот фунтов…
   – Ничего, справимся, – пообещала Дженис с той самой решимостью, что обеспечила ей чин мастер-сержанта в Женском моторизованном корпусе. – Если не остановим его, придется отложить свадьбу.
   Боб кивнул в темноте. Они с Дженис на собственные армейские сбережения построили и наполнили товарами магазин со смешанным ассортиментом. Собирались пожениться, как только пойдет стабильная прибыль. И тут кто-то повадился красть товар…
   – Кажется, я что-то слышала. – Дженис крепче сжала клюшку.
   И впрямь откуда-то доносились слабые звуки. Боб и Дженис ждали. И наконец отчетливо услышали шаги по линолеуму.
   – Как только выйдет на середину зала, – прошептала Дженис, – включи свет.
   Вскоре удалось заметить движущееся темное пятно на не столь темном фоне. Боб дернул рубильник и заорал:
   – Ни с места!
   – О нет! – ахнула Дженис, едва не выронив клюшку.
   Боб повернулся – и обмер.
   Перед ними стояло существо ростом никак не меньше десяти футов. На лбу короткие рожки, за спиной крошечные крылышки. Одежда – саржевый полукомбинезон и фуфайка с алой надписью на груди: «ИблТех». Обувь – поношенные туфли из белой замши. Светлые волосы подстрижены ежиком.
   – Проклятье! – буркнул великан. – Что мне мешало в институте толком пройти курс невидимости?
   Он обхватил себя ручищами и надул щеки. В тот же миг исчезли ноги. Напрягся еще пуще – скрылся живот. Но на этом успехи закончились.
   – Не получается, – пожаловался монстр, с шумом выдохнув, и пропавшие части тела снова стали зримы. – Навыка нет. Вот же болван!
   – Что тебе тут нужно? – спросила Дженис, выпрямляя стройную фигурку во весь рост – пять футов три дюйма.
   – Что мне нужно? Дайте вспомнить… Ах да! – Он пересек зал и схватил большой напольный вентилятор.
   – Минуточку! – воскликнул Боб.
   С клюшкой для гольфа наперевес он двинулся к великану. Дженис не отставала ни на шаг.
   – И куда ты это потащишь?
   – К алерийскому царю, – ответил великан. – Как приказано.
   – Да неужели? – процедила Дженис. – А ну, поставь на место!
   И замахнулась нибликом.
   – Не могу, – нервно трепыхнул крылышками молодой гигант. – Это же царская воля.
   – Ну, ты сам напросился.
   Хоть и невеличка, Дженис имела отличную спортивную форму – в Женском армейском корпусе она не только чинила моторы вездеходов. Взметнулись светлые пряди волос, обрушилась клюшка…
   – Ой! – пискнула Дженис.
   Ниблик крепко приложился к голове незваного гостя, но отдача едва не свалила девушку с ног.
   В тот же момент Боб своей десяткой саданул великану по ребрам. Головка прошла сквозь тело и отскочила от стены.
   – Силой ферру не одолеть, – сочувственно произнес детина.
   – Кого-кого? – переспросил Боб.
   – Ферру. Мы двоюродные братья джиннов и свойственники дэвов. – Держа в лапище вентилятор, великан вернулся на середину зала. – А сейчас прошу меня извинить…
   – Демон, что ли? – Дженис замерла с открытым от изумления ртом.
   В доме ее родителей не допускались разговоры о призраках или демонах, поэтому она выросла закоренелой материалисткой. Научилась ремонтировать все механическое и в партнерстве взяла на себя эту часть, а менее приземленные вещи уступила Бобу.
   Он же, вскормленный сказками о стране Оз и книжками Берроуза, был больше склонен верить в сверхъестественное.
   – Уж не намекаешь ли, что ты из «Тысячи и одной ночи»? – спросил Боб.
   – Нет-нет, – возразил ферра. – Как я уже сказал, арабские джинны мне родня. Все демоны связаны между собой кровными узами, но мы, ферры, – статья особая.
   – А не затруднит ли тебя объяснить, – спросил Боб, – что ты сделал с нашим генератором? И с холодильником, и с кондиционером?
   – Почему бы и нет?
   Ферра поставил вентилятор. Затем пошарил в воздухе руками, нашел, что искал, опустился на невидимое сиденье, закинул ногу на ногу и завязал шнурок туфли.
   – Я только три недели назад окончил Иблисский технологический, – заговорил он. – Само собой, рассчитывал на высокий пост – я же из старинной династии государевых демонов. Но там всегда дикий конкурс, вот и пришлось…
   – Государственная служба? – спросил Боб.
   – Ну да. Все мы госслужащие, даже джинн из лампы Аладдина. И если хочешь знать, отбор очень жесткий.
   – Продолжай, – велел Боб.
   – Ладно, но только между нами. Эту работу я получил по блату. – Ферра залился оранжевой краской. – Мой отец заседает в правлении Преисподней. Он похлопотал, и я в обход четырех тысяч ферр более высокого ранга получил должность царева спальника. А это, чтоб вы знали, очень круто.
   Последовала короткая пауза. Затем ферра грустно произнес:
   – Должен признаться, я оказался совершенно не готов. Царевы спальники – специалисты во всех областях демонологии. А у меня за плечами лишь колледж с минимально проходными оценками. Но я, конечно же, верил, что мне любое дело по плечу.
   Ферра прервался, чтобы поудобнее расположиться в воздухе.
   – Впрочем, совсем не хочется грузить вас моими проблемами. – Он решительно выпрямился и утвердился на полу. – Так что позвольте проститься. – И схватил вентилятор.
   – Постой! – воскликнула Дженис. – Стало быть, царь приказал тебе умыкнуть у нас вентилятор?
   – Ну да… – Ферра снова приобрел оранжевый окрас.
   – А вот скажи, – попросила Дженис, – этот твой царь не беден?
   Она решила на минуточку допустить, что стоящее перед ней мифическое существо существует на самом деле.
   – Наш монарх чрезвычайно богат.
   – Почему же он не может заплатить за товар? – осведомилась Дженис. – Какой смысл воровать?
   – Видите ли, дело в том, – замялся ферра, – что таких товаров на нашем рынке нет.
   – Восточная страна, задворки цивилизации, – задумчиво пробормотала Дженис, после чего спросила: – А что мешает их импортировать? Только изъявите желание, от поставщиков отбоя не будет.
   – Эх, стыд-то какой, – посетовал ферра, потирая туфлей о туфлю. – До чего же жаль, что я не научился невидимости.
   – Ближе к делу, – приказал Боб.
   – Да будет вам известно, – мрачно произнес ферра, – царь Алериан живет в двухтысячном году до вашей эры.
   – Но как же тогда…
   – Не спешите, – раздраженно перебил ферра. – Сейчас все объясню. – И вытер о фуфайку вспотевшие ладони. – Как я уже сказал, мне посчастливилось получить должность в ближайшем окружении царя. И я, конечно же, ждал, что он будет требовать драгоценных камней или красивых женщин – такого добра я бы с легкостью добыл сколько угодно, нас этому на первом курсе учили. Но самоцветов у величества и так уже вдоволь, да и жен девать некуда. И вот он кличет меня и говорит: «Ферра, в моем дворце летом слишком жарко. Сделай так, чтобы было прохладно». Я сразу смекнул, что задачка мне не по зубам. Далеко не всякий ферра умеет управлять климатом, для этого нужна очень и очень серьезная подготовка. А я, пожалуй, чересчур увлекся в колледже легкой атлетикой. В общем, я крепко влип.
   И тогда я кинулся в библиотеку, достал с полки Главную энциклопедию и заглянул в статью «Климат». А там такие мудреные заклинания – мозги вывихнешь. И помощи, конечно же, просить не у кого. Обратиться за помощью – все равно что признаться в некомпетентности. Но в той же статье я прочел, что в двадцатом веке человечество освоит климат-контроль. Вот я и отправился в будущее по узкой тропке и вернулся с кондиционером. Потом царь пожаловался, что у него портятся продукты, и я сходил за холодильником. Потом…
   – И что, ты сумел их подключить к генератору? – Когда речь шла о технике, Дженис обязательно вникала в детали.
   – Ага. Может, с чарами я и не дружу, но с техникой всегда был на короткой ноге.
   Боб решил, что ферра не лжет. В самом деле, как еще охлаждать дворцовые покои в двухтысячном году до нашей эры? За все сокровища мира ты не купишь освежающий ветерок кондиционера или антигнилостную магию холодильника. Однако интересно, что это за демон, какой породы. На ассирийского не похож. И уж точно не египетский…
   – Не поняла, – сказала Дженис. – Из прошлого в будущее? Ты про путешествия во времени, что ли?
   – Точно, – с гордой мальчишеской улыбкой подтвердил ферра. – Основной-то курс – хронопутешествия – я прошел добросовестно.
   «Может, ацтек? – подумал Боб. – Нет, вряд ли…»
   – А почему бы тебе, – спросила Дженис, – не промышлять где-нибудь в другом месте? Например, в большом универмаге?
   – Тропа из прошлого ведет только сюда, – объяснил ферра и снова поднял вентилятор. – Жаль доставлять вам неудобства, но если я не выполню это задание, то другого уже не получу. И тогда моя жизнь превратится в ад.
   С этими словами он исчез.
   Через полчаса Боб и Дженис сидели за угловым столиком в круглосуточном кафе, пили черный кофе и вполголоса обсуждали случившееся.
   – Не верю ни единому его слову. – В Дженис снова проснулся скептицизм. – Демоны! Ферры!
   – А не верить нельзя, – вяло возразил Боб. – Ты его собственными глазами видела.
   – Я не всегда верю в то, что вижу, – положила конец спору Дженис.
   Тут к ней в голову полезли мысли о похищенном товаре, об упущенной прибыли, об отдаляющейся свадьбе.
   – Ладно, дорогой, – сказала она, – что делать будем?
   – Против магии нужна магия, – убежденно произнес Боб. – Завтра ночью он опять пожалует. Надо подготовить встречу.
   – Подготовим, – кивнула Дженис. – Я знаю, у кого можно позаимствовать тридцатый калибр…
   – Бесполезно, – замотал головой Боб. – Пули от него отскочат или пройдут как сквозь воздух. Сильнодействующая магия, вот что нам нужно. Лечить подобное подобным…
   – И что же это за магия? – спросила Дженис.
   – Для надежности, – ответил Боб, – надо вооружиться всеми ее видами. Эх, знать бы, где живет этот типчик. Чтобы магия сработала эффективно, требуется…
   – Еще кофе? – спросил официант, внезапно возникший рядом.
   Боб смущенно умолк. Дженис покраснела.
   – Пойдем, – сказал Боб. – Если кто-нибудь подслушает, мы станем посмешищем для всего города.

   Вечером они встретились в магазине. А день Боб провел в библиотеке, собирал материалы. Накопилось двадцать пять листов, с обеих сторон плотно исписанных его каракулями.
   – А все-таки неплохо бы иметь еще и тридцатый калибр, – вздохнула Дженис, которой пришлось удовольствоваться монтировкой из отдела инструментов.
   Ферра появился в 23:45.
   – Приветик, – сказал он. – Где тут у вас калориферы? Впереди зима, а царю надоели открытые камины. От них такие сквозняки!
   – Именем Христа заклинаю: изыди! – отчеканил Боб, держа перед собой крест.
   – Мне очень жаль, – любезным тоном произнес пришелец, – но мы, ферры, не имеем никакого отношения к христианству.
   – Именем Намтара и Идпы заклинаю: изыди! – В библиотеке Боб начал с месопотамской мифологии. – Именем Уту, жителя пустыни! Именем Телаля и Алаля…
   – Ох и нашел же я проблемы на свою голову, – посетовал ферра. – Ага, вот где они, обогреватели! На электричестве работают, да? Вид у них довольно хлипкий…
   – Я взываю к Рате, строившему лодку, – перешел к полинезийской мифологии Боб, – и к Хине, сушившей тапу…
   – Ничего не хлипкий! – У Дженис возмутились деловые инстинкты. – На эту печку год гарантии! И без ограничений!
   – Взываю к Небесному Волку, – добрался Боб до китайского фольклора, – что стережет врата Шанди. Взываю к Лэйгуну, богу грома…
   – Так-так, а это что? Инфракрасная духовка? Пригодится. Еще нужна ванна. У вас есть ванны?
   – Я взываю к Ваалу, Буэру, Фуркасу, Мархосиасу, Астароту…
   – Ведь есть же, признайся, – потребовал ферра, и Дженис невольно кивнула.
   – Возьму, пожалуй, самую большую. Царь у нас мужчина крупный.
   – Бегемот, Тевтус, Асмодей и Инкуб! – добавил Боб, заслужив уважительный взгляд незваного гостя.
   В ярости Боб воззвал к Ормазду, персидскому богу света. Он перечислил гаитянские божества. Испробовал фессалийскую магию и малоазиатские заклинания. Попытался разбудить ацтекских богов и духов народа майя. Тщился привлечь демонов Африки, Мадагаскара, Индии, Ирландии, Малакки, Скандинавии и Японии.
   – Впечатляюще, – сказал ферра, – но все-таки бесполезно, правда. – И сгреб ванну, духовку и вентилятор.
   – Но почему? – спросил охрипший Боб.
   – Да потому, что мы, ферры, подчиняемся только родным чарам. Точно так же, как джинны повинуются исключительно законам аравийской магии. Вдобавок ты не знаешь моего истинного имени, а без этого, поверь, экзорцизм неэффективен.
   – Из какой ты страны? – спросил Боб, смахнув пот со лба.
   – Извини, – ответил ферра, – но если я назовусь, то ты сможешь подыскать действенное заклинание. А у меня и без того забот хватает.
   – Но скажи хотя бы, – вмешалась Дженис, – если твой царь так богат, почему он не может заплатить?
   – Богатые цари никогда не платят за то, что можно взять даром, – объяснил ферра. – Потому-то они и богатые.
   Боб и Дженис прожгли его гневным взглядом. Их свадьба стремительно таяла в тумане будущего.
   – Прощаюсь до завтрашней ночи. – Ферра помахал рукой.

   – Ладно, – проворчала Дженис, когда он исчез, – что делать будем? Есть гениальные идеи?
   – Были, да все вышли, – вздохнул Боб, устало усаживаясь на скамейку.
   – Может, еще какая-нибудь магия? – не без иронии спросила Дженис.
   – Не сработает. В энциклопедии нет ни ферр, ни царя Алериана. Должно быть, страна, где они жили, не попала в историю. Может, какое-нибудь мелкое княжество в Индии?
   – Да, невеселые дела, – уже без насмешки проговорила Дженис. – Как же быть? Наверное, в следующий раз он наведается за пылесосом, а потом за проигрывателем. – Она закрыла глаза и сосредоточилась.
   – Вообще-то, он хочет как лучше, – сказал Боб.
   – Кажется, есть идея. – Дженис открыла глаза.
   – Какая?
   – Самое главное для нас – это наш бизнес. И свадьба. Так?
   – Так, – кивнул Боб.
   – Вот и договорились. В заклинаниях я мало смыслю, – сказала Дженис, закатывая рукава, – зато разбираюсь в машинах. За дело!

   В следующий раз ферра заявился без четверти одиннадцать. На нем была та же белая фуфайка, но вместо белых туфель коричневые мокасины.
   – Царь дал срочное задание, – объяснил ферра. – Новая жена скандалит, мол, ее платья выдерживают только одну стирку. Их же рабы камнями лупят.
   – Понятно, – буркнул Боб.
   – Бери все, что хочешь, – предложила Дженис.
   – До чего же любезно с вашей стороны! – обрадовался ферра. – Правда, я крайне признателен. – Он поднял стиральную машину. – Поспешу, а то царица нервничает. – И исчез.
   Боб предложил Дженис сигарету. Они сидели на скамейке и ждали. Через полчаса снова появился ферра.
   – Что вы натворили?! – воскликнул он.
   – О чем это ты? – ласково спросила Дженис.
   – О стиральной машине! Когда царица ее включила, изнутри повалил зловонный дым! Потом были какие-то странные звуки, и мотор заглох.
   – У нас это называется «штучка с сюрпризом». – Дженис выпустила изо рта аккуратное колечко дыма.
   – Мы там кое с чем поколдовали, – добавил Боб.
   – Ага. И не только там. Теперь какую вещь ни возьми, проку от нее не будет.
   – Но так же нельзя! – воскликнул ферра. – Это не по правилам!
   – Раз ты знаток техники, – взяла ядовитый тон Дженис, – валяй, чини.
   – Я просто хвастался, – стушевался ферра. – На самом деле я хорош только в спорте.
   Дженис улыбнулась и зевнула.
   – Вот что, ребята… – У ферры нервно задергались крылышки.
   – Мы слушаем, – сказал Боб.
   – Я в отчаянном положении. Рискую потерять должность. Хуже того, меня вообще вышвырнут с государственной службы.
   – А нам-то какая печаль? – хмыкнула Дженис. – Мы не хотим ради тебя обанкротиться.
   Немного поразмыслив, Боб сказал:
   – Почему бы тебе не пойти к царю и не сказать, что ты столкнулся с мощной контрмагией? Втолкуй ему: у демонов подземного мира есть прейскурант, хочешь получать товары – изволь платить.
   – Ему не понравится, – озабоченно произнес ферра.
   – Все-таки попробуй, – предложил Боб.
   – Попробую. – И ферра исчез.
   – Сколько с него можно содрать, как думаешь? – спросила Дженис.
   – Давай по стандартным расценкам. Мы же сразу решили вести дело честно, не нужно дискриминации. И все-таки хотелось бы знать, где живет этот царь.
   – Он такой богатый, – мечтательно произнесла Дженис. – Глупо было бы не воспользоваться…
   – Прекрати! – воскликнул Боб. – Мы просто не вправе! Ну какие холодильники за две тысячи лет до Христа? Какие кондиционеры?
   – О чем ты?
   – Это же полностью изменит ход истории, – сказал Боб. – Найдется умник, который покопается в нашей технике и поймет, как она работает.
   – Ну поймет, и что дальше? – спросила практичная Дженис.
   – Наука пойдет по другому пути, и настоящее окажется совершенно иным.
   – Хочешь сказать, что это невозможно?
   – Да.
   – А я тебе о чем все время твердила?! – торжествующе спросила Дженис.
   – Прекрати, – буркнул Боб. – Черт, как же я сразу не сообразил? Не имеет значения, в какой стране живет ферра, – наши вещи по-любому окажут воздействие на будущее. Нет, мы не можем допустить парадокса.
   – Почему? – спросила Дженис.
   И в этот миг появился ферра.
   – Царь согласен. – Он протянул мешочек. – Этого хватит в уплату за уже унесенное?
   Боб высыпал содержимое – две дюжины крупных рубинов, изумрудов и алмазов.
   – Мы не можем их взять, – сказал он. – Нам нельзя торговать с тобой.
   – Давай без предрассудков! – вскричала Дженис, увидев, как снова тает перспектива свадьбы.
   – Нельзя? – спросил ферра. – Почему?
   – Недопустимо показывать прошлому современные вещи, – объяснил Боб. – Иначе изменится настоящее. Может исчезнуть наш мир, или еще какая беда случится.
   – О, на этот счет не беспокойтесь, – сказал ферра. – Ничего подобного не произойдет, я гарантирую.
   – Почему не произойдет? Если ты продемонстрируешь действие стиральной машины в Древнем Риме…
   – К сожалению, – перебил ферра, – у царства Алериана будущего нет.
   – Пожалуйста, объясни.
   – Конечно. – Ферра уселся в воздухе. – Через три года царь Алериан и его страна будут начисто стерты с лица земли силами природы. Никто не выживет. Не останется даже горшечного черепка.
   – Отлично! – прокомментировала Дженис, разглядывая рубин на просвет. – Значит, пока этот царь в деле, надо сбыть ему как можно больше.
   – Что ж, похоже, с этим улажено. – У Боба отлегло от сердца: бизнес спасен, до свадьбы теперь рукой подать. – А как насчет тебя?
   – Царскую волю я исполнил самым удачным образом, – сказал ферра, – и теперь, пожалуй, могу похлопотать о переводе за границу. Слышал, арабская магия – очень перспективное направление. – Он самодовольно огладил белокурый ежик. – До скорого. – И начал исчезать.
   – Минутку! – сказал Боб. – Может, все-таки скажешь, из какой ты страны? И где находилось царство Алериана?
   – Да пожалуйста, – ответила голова ферры, только и оставшаяся видимой. – Я думал, ты уже догадался. Ферры – демоны Атлантиды.
   И исчез полностью.

Хранитель

   Он приходил в сознание медленно, понемногу начиная ощущать боль во всем теле. В животе что-то болезненно пульсировало. Он попробовал вытянуть ноги.
   Ноги ничего не коснулись, и он вдруг понял, что его тело не имеет никакой опоры.
   «Я мертвец, – подумал он, – свободно парящий в пространстве».
   Парящий? Он открыл глаза. Да, он именно парил. Прямо над ним находился потолок… а может быть, пол? Он едва удержался от крика, моргнул – и словно прозрел, увидев наконец, что его окружает.
   Было ясно, что он находится в космическом корабле. Кабина напоминала поле боя: вокруг дрейфовали ящики и приборы, явно вырванные со своих мест каким-то внезапным резким толчком. По полу тянулись обгоревшие провода. Выдвижные ящики стеллажа у стены сплавились в единый монолит.
   Он озирался по сторонам и ничего не узнавал. Похоже, все это он видит впервые. Вытянув руку, он оттолкнулся от потолка и поплыл вниз. Затем, оттолкнувшись от пола, попробовал ухватиться за настенный поручень. А ухватившись, попытался собраться с мыслями.
   – Всему этому, несомненно, есть логическое объяснение, – произнес он вслух, чтобы услышать собственный голос. – Осталось только вспомнить – какое.
   Вспомнить…
   Как его имя?
   Он не знал.
   – Эй! – крикнул он. – Есть здесь кто-нибудь?
   В узком проходе гулко прозвучало эхо. Ответа не было.
   Уворачиваясь от дрейфующих ящиков, он пролетел через кабину – и спустя уже полчаса убедился, что на корабле, кроме него, никого нет.
   Он снова вернулся в нос корабля, где находился длинный пульт с установленным перед ним мягким креслом. Он пристегнулся ремнями к креслу и принялся изучать пульт.
   Над пультом помещались два экрана, большой и малый. Под большим располагались две кнопки: «передний обзор» и «задний обзор». Под кнопками имелась откалиброванная шкала. Малый экран не имел никакой маркировки.
   Не найдя других элементов управления, он нажал кнопку переднего обзора. Экран прояснился, показав черное пространство со светящимися точками звезд. Он долго изумленно разглядывал их, наконец повернулся к экрану спиной.
   «Во-первых, – подумал он, – необходимо собрать воедино все, что я знаю, и посмотреть, какие из этого можно сделать выводы. Итак…»
   – Я – человек, – сказал он. – Нахожусь в космическом корабле, в космосе. Мне известно, что существуют звезды и планеты. Теперь посмотрим дальше…
   Его познания в астрономии оказались ничтожными, в физике и химии – и того меньше. Из английских писателей ему удалось припомнить лишь Тройдзела, популярного романиста. Он знал имена авторов некоторых исторических книг, однако начисто забыл их содержание.
   А еще он знал, что название этому – амнезия.
   Внезапно он испытал огромное желание увидеть себя, взглянуть на свое лицо. Тогда наверняка вернутся и память, и самосознание. Он снова поплыл по кабине, разыскивая зеркало.
   Обнаружив еще один стеллаж с выдвижными ящиками, он стал поспешно открывать их один за другим, выбрасывая содержимое в невесомость. В третьем ящике он нашел бритвенный футляр с маленьким стальным зеркальцем и принялся озабоченно изучать свое отражение.
   Бледное вытянутое лицо неправильной формы. Черная щетина на подбородке. Бескровные губы.
   Лицо незнакомца.
   Стараясь не поддаваться панике, он бросился обыскивать кабину в надежде найти какой-нибудь ключ к разгадке тайны собственного «я». Он торопливо хватал пролетающие мимо ящики и рылся в них, однако не находил ничего, кроме запасов съестного.
   Тогда он остановился и внимательно оглядел всю кабину.

   В углу плавал листок бумаги с обгоревшими краями. Он поймал его.

   Дорогой Рэн, – начиналась записка, – химики очень торопились и делали проверку пентина наспех, в последнюю минуту. Похоже, существует большая вероятность потери памяти. Она может быть вызвана действием препарата и околошоковым состоянием после того, что ты перенес, – не важно, сознаешь ты это или нет. Они поставили нас в известность только сейчас! Я наскоро пишу тебе весточку за четырнадцать минут до времени «ноль» как напоминание в том случае, если они окажутся правы.
   Во-первых, не ищи никакого управления кораблем. Все автоматизировано или, по крайней мере, должно быть автоматизировано – если эта груда склеенного картона выдержит. (Не вини техников, у них практически не было времени закончить работу и отправить корабль до вспышки.)
   Твой курс выбирается с помощью автоматической системы планетарной селекции тютелька в тютельку. Не думаю, что ты способен забыть теорию Маргелли, но, если ты все же ее забыл, не бойся, что приземлишься у каких-нибудь восемнадцатиголовых разумных сороконожек. Ты достигнешь планеты с гуманоидной жизнью, потому что она обязательно должна быть гуманоидной!
   Ты, возможно, окажешься немного побитым после старта, но пентин поможет тебе выкарабкаться. Если кабина будет в беспорядке, то лишь потому, что мы не имели времени проверить все допуски на прочность.
   Теперь насчет твоей миссии. Сразу же обратись к помощи проектора номер один, что в пятнадцатом ящике. Предохранительная защита установлена на самоуничтожение после одного просмотра – убедись, что ты понял это. Миссия чрезвычайной важности, док, и каждый мужчина и женщина Земли с тобой. Не дай нам потерпеть крах.

   Под текстом стояла подпись какого-то Фреда Андерсона.
   Рэн – если записка предназначалась ему, то он и есть Рэн – осмотрелся в поисках пятнадцатого ящика. И сразу увидел, где тот находился. Ящики с одиннадцатого по двадцать пятый оказались искорежены и оплавлены, а их содержимое погибло.
   Теперь лишь обгорелый листок бумаги связывал его с прошлым, друзьями и всей Землей. И хотя потеря памяти все же имела место, ему стало заметно легче оттого, что этому нашлось объяснение.
   Но в чем же дело? Почему корабль отправляли в такой спешке? Отчего в корабль поместили именно его? И почему его одного?
   Да и эта миссия чрезвычайной важности… Если она жизненно необходима – почему ее не обезопасили лучшим образом?
   В записке оказалось больше вопросов, чем ответов. Нахмурившись, Рэн снова подплыл к пульту. И опять посмотрел на экран с видом звездного неба, пытаясь понять причину.
   Может, все дело в страшной болезни, а он единственный, кто не заразился? И тогда построили корабль и отправили его в космос. А миссия? Контакт с другой планетой, поиск противоядия и доставка его на Землю…
   Бред.
   Он снова оглядел пульт и нажал кнопку заднего обзора.
   И едва не потерял сознание. Слепящий, обжигающий глаза свет заполнил все поле экрана. Он поспешно уменьшал изображение, пока наконец не уяснил, что это. И в письме упоминалась вспышка.
   Теперь Рэн знал точно, что Солнце превратилось в Новую звезду, а Земля уничтожена.

   Часов на корабле не оказалось, и доктор Рэн понятия не имел, сколько времени длился его полет. Потрясенный случившимся, он летал и летал по кораблю, то и дело возвращаясь к экрану.
   Корабль набирал скорость, а Новая становилась все меньше и меньше.
   Рэн ел и спал. Он облазил весь корабль, забирался в самые укромные уголки. На пути все время попадались плавающие в невесомости ящики, он подтягивал их к себе и осматривал содержимое.
   Прошли дни – или недели?
   Спустя некоторое время Рэн постарался соединить известные ему факты в единое целое. Имелись, конечно, пробелы и вопросы, к тому же, возможно, он что-то неверно понял – но начало было положено.
   Итак, его выбрали, чтобы отправить в корабле в космос. Не как пилота, поскольку корабль был полностью автоматизирован, а по какой-то иной причине. В письме его назвали «док». Возможно, это означало, что он доктор.
   Вопрос: доктор чего?
   Он не знал.
   Создатели корабля понимали, что Солнце превращается в Новую, и, очевидно, не имели возможности спасти значительную часть населения Земли. И тогда они пожертвовали собой и всеми остальными, чтобы спасти его.
   Опять вопрос: почему именно его?
   На него возложена миссия чрезвычайной важности. Такой важности, что буквально все, без исключения, было подчинено ей и даже гибель самой Земли отходила на второй план по сравнению с ее завершением.
   И снова вопрос: в чем заключается эта миссия?
   Доктор Рэн просто представить себе не мог что-либо столь важное. И даже не догадывался, что бы это могло быть.
   Тогда он попытался подойти к проблеме с другой стороны.
   Что бы он сделал в первую очередь, спрашивал он себя, если бы знал, что в ближайшее время Солнце превратится в Новую, а он имеет возможность спасти лишь ограниченное число людей?
   Он послал бы несколько пар мужчин и женщин – ну хотя бы одну пару, – надеясь возобновить род человеческий.
   Но, очевидно, лидеры Земли не видели подобного решения проблемы.

   Прошло время, сколько – неизвестно, и малый экран ожил. На нем загорелась надпись: «Планета. Контакт через 100 часов».
   Рэн сел перед пультом и стал наблюдать. Он ждал долго, до тех пор пока не изменились цифры: «Контакт через 99 часов».
   Оставалась еще уйма времени. Он поел и решил навести порядок на корабле.
   Устанавливая ящики в сохранившиеся ячейки стеллажей, он обнаружил тщательно упакованный и накрепко перевязанный аппарат, в котором сразу узнал проектор. На боку аппарата была выгравирована большая цифра «2».
   Запасной, сообразил Рэн, и его сердце учащенно забилось. Почему же он раньше не подумал об этом? Он приставил к глазам окуляр и нажал кнопку.
   Просмотр пленки занял больше часа. Фильм начался с поэтического обзора Земли; города, поля, леса, реки, океаны, люди, животные и многое другое было показано в коротких сюжетах. Фильм шел без звукового сопровождения.
   Потом камера переключилась на обсерваторию, визуально объясняя ее назначение. Было показано, как обнаружили солнечную нестабильность; на экране появились лица астрофизиков, открывших ее.
   Затем показали, как в невероятной спешке строили корабль. Рэн увидел себя: как он поднялся на борт, улыбнулся в камеру, пожал чью-то руку и исчез внутри корабля. Здесь фильм заканчивался. После этого ему сделали инъекцию, задраили дверь и отправили корабль в полет.
   Начался другой ролик.
   «Привет, Рэн, – раздался голос. Появилось изображение крупного спокойного мужчины в костюме. Он прямо с экрана смотрел на Рэна. – Не могу упустить возможности снова поговорить с тобой, доктор Эллис. Сейчас ты в глубоком космосе и, несомненно, уже видел Новую, уничтожившую Землю. Должен сказать, что ты остался один.
   Но долго ты не будешь одиноким, Рэн. Как полномочный представитель народа Земли я воспользовался последней возможностью пожелать тебе удачи в твоей великой миссии. Я не должен повторять, что все мы с тобой. Не чувствуй себя одиноким.
   Ты, конечно, видел фильм в проекторе номер один и имеешь полное представление о своей миссии. Эта часть пленки – с моим изображением – будет автоматически уничтожена в нужный момент. Естественно, пока мы не можем посвятить неземлян в нашу маленькую тайну.
   Они и сами вскоре узнают. Ты можешь объяснить им всем, что останется на пленке. Таким образом ты расположишь их к себе. Только не упоминай о нашем величайшем открытии и технологии его применения. Если они захотят иметь сверхсветовой двигатель, скажи, что не знаешь принципа его действия, поскольку он был изобретен лишь за год до превращения Солнца в Новую. Объясни им, что любое вмешательство в конструкцию корабля приведет к разрушению двигателей.
   Счастливо, доктор. И удачной охоты».
   Лицо исчезло, и аппарат загудел сильнее, уничтожая запись последнего ролика.
   Рэн аккуратно упаковал проектор, уложил его в ящик, ящик установил на стеллаж и вернулся к пульту.
   Надпись на экране сообщала: «Контакт через 97 часов».
   Он уселся в кресло и попытался систематизировать факты с учетом новых данных. Ему пришлось поднапрячься, прежде чем он вспомнил – правда, весьма смутно – великую и миролюбивую цивилизацию Земли, которая была почти готова отправиться к звездам, когда обнаружили нестабильность Солнца.
   Сверхсветовую скорость открыли слишком поздно. Несмотря на все это, Рэна решили послать в космос на спасательном корабле. Только его – по какой-то необъяснимой причине. Видимо, порученное ему дело считалось куда более важным, чем любые попытки спасти человеческую расу в целом.
   Он должен войти в контакт с разумной жизнью и поведать им о Земле. В то же время ему следует воздерживаться от любого упоминания о величайшем открытии и полученной в результате технологии.
   Кем бы они ни были.
   А затем он должен исполнить свою миссию.
   Он чувствовал, что вот-вот сорвется. Он не мог вспомнить… Ну почему эти дураки не выгравировали инструкцию на бронзе?
   В чем же может состоять его миссия?
   И снова надпись на экране: «Контакт через 96 часов».
   Доктор Рэн Эллис вжался в кресло пилота и заплакал: планам Земли не суждено сбыться.

   Приборы огромного корабля сделали необходимые измерения, определили пробы и доложили обстановку. Малый экран ожил: «Хлорсодержащая атмосфера. Жизнь отсутствует».
   Информация была передана в корабельные селекторы. Одни цепи замкнулись, другие разомкнулись – и вот избран новый курс, и корабль снова начал разгон.
   Доктор Эллис ел, спал и размышлял.
   Подлетели еще к одной планете. Она тоже была так же изучена и отвергнута.
   Продолжая размышлять, доктор Эллис сделал одно не слишком значительное открытие.
   Оказывается, он обладал фотографической памятью. Он обнаружил это, вспоминая фильм. Он мог восстановить в памяти любой эпизод длившейся больше часа ленты, каждое лицо, каждое движение.
   Он поэкспериментировал над собой и понял, что данная способность постоянна. Поначалу это немного беспокоило его, пока он не догадался, что, видимо, сей фактор и сыграл роль при отборе. Фотографическая память давала полное преимущество в изучении нового языка.
   Вот уж ирония судьбы, подумал он, великолепная память при полном ее отсутствии.
   И третья планета была отвергнута.
   В попытках разгадать суть своей миссии Эллис рассматривал самые разнообразные варианты, которые только приходили в голову.
   Сооружение гробницы Земле? Возможно. Но к чему же тогда крайняя необходимость, подчеркнутая важность?
   А возможно, он послан в качестве учителя. Последний благородный жест Земли, дабы наставить некоторые обитаемые планеты на путь мира и согласия.
   Но при чем здесь доктор, для такой-то работы? Да это и нелогично. На подобную науку у людей уходят тысячелетия, а не несколько лет. И, кроме того, данное предположение вовсе не соответствует характеру двух посланий. Оба их автора – и тот, что в фильме, и написавший записку – казались весьма практичными людьми и не вписывались в образ альтруистов.
   Вот и четвертая планета, попавшаяся на пути, была проверена и отвергнута.
   И что, размышлял доктор Эллис, считалось «великим открытием»? Если не сверхсветовая скорость – то что? Скорее всего, какое-нибудь философское знание. Путь, которым человечество может прийти к миру и жить в нем, или нечто вроде этого?
   Но тогда почему ему не полагалось о нем упоминать?
   На экране появились данные о содержании кислорода на пятой планете. Поначалу Эллис проигнорировал данное сообщение, но вдруг заметил, что в глубине корпуса корабля загудели генераторы.
   На экране высветилась надпись: «Приготовиться к посадке».
   Сердце Эллиса сжалось, и ему на миг стало трудно дышать.
   Вот оно. Страх рос по мере увеличения гравитации. Он старался перебороть этот ужас, но безуспешно. И когда корабль пошел на снижение и ремни ощутимо врезались в тело, он закричал.
   На большом экране появилось изображение зелено-голубой кислородсодержащей планеты.
   И тут Эллис вспомнил:
   «Резкий выход из глубокого космоса в планетарную систему подобен родовому шоку».
   «Обычная реакция, – сказал он себе, – любой психиатр легко установит над ней контроль».
   Психиатр!
   Доктор Рэндольф Эллис. Психиатр. Теперь он знал, что он за доктор. Он напрягал всю свою память в поисках дополнительной информации. Безрезультатно.
   Зачем Земля отправила в космос психиатра?
   Доктор Эллис потерял сознание, когда корабль с пронзительным воем вошел в атмосферу.

   Его обнаружили сразу же после приземления. Расстегнув ремни, Эллис включил обзорные экраны. К кораблю неслись какие-то машины, битком набитые существами.
   На первый взгляд – человекоподобными.
   Пришло время принимать решение, от которого будет зависеть вся его жизнь на этой планете. Что он должен делать?
   Немного подумав, Эллис решил импровизировать. Тем более что, пока он не выучит язык, никакое общение невозможно.
   А уж после он может сказать, что послан с Земли, чтобы… чтобы…
   Что?
   Придет время, и он придумает – что. Взглянув на выведенную на экран информацию, Эллис обнаружил, что воздух планеты пригоден для дыхания.
   Открылся шлюз, и доктор Рэндольф Эллис вышел наружу.

   Корабль произвел посадку на континент, называемый Крелд; тамошние жители звались крелданами. В политическом отношении планета достигла стадии единого мирового правительства, но так недавно, что ее обитателей пока еще разделяли по прежним политическим системам.
   Благодаря фотографической памяти у Эллиса не возникло трудностей при изучении крелданского языка, основу которого составляли ключевые слова. Крелдане, по-видимому происходившие от схожего с человеком корня, казались не более необычными, чем иные представители его собственной расы. Эллис не сомневался, что это было предусмотрено создателями корабля, системы которого не воспринимали других разумных существ. Чем больше он размышлял об этом, тем быстрее росла эта уверенность.
   Эллис учился, изучал и думал. Как только он достаточно овладеет языком, ему предстоит встреча с правящим Советом. Именно этой встречи он боялся и оттягивал ее как мог. Но время аудиенции все-таки настало.
   Его провели через залы здания Совета, и он оказался у двери главного зала заседаний. Эллис вошел, держа под мышкой проектор.
   – Добро пожаловать, – сказал ему председатель Совета.
   Эллис поздоровался и представил свои фильмы. После того как их посмотрели все, обсуждение началось.
   – Значит, вы – последний представитель своей расы? – спросил председатель.
   Эллис кивнул, глядя прямо в дружелюбное, изборожденное морщинами, старческое лицо.
   – Почему ваш народ послал именно вас? – поинтересовался один из членов Совета. – Почему не послали двоих: мужчину и женщину?
   «Именно этот вопрос, – подумал Эллис, – я постоянно задаю себе сам».
   – Я не могу объяснить психологию моей расы в нескольких словах, – ответил им он. – Ответ – в самом смысле нашего существования.
   «Ложь», – подумал он про себя. Однако как еще он должен был ответить?
   – И все же вам придется объяснить нам психологию своей расы, – заявил член Совета.
   Эллис кивнул, глядя поверх голов членов Совета. Он понимал, какой эффект произвел на них прекрасно подготовленный фильм. Они должны быть счастливы, что имеют дело с последним представителем такой великой расы.
   – Мы очень заинтересованы вашими достижениями в области сверхсветовых скоростей, – сказал еще один член Совета. – Вы сможете нам помочь овладеть этим знанием?
   – Боюсь, что нет, – ответил Эллис. Он уже выяснил, что их уровень технологии предшествовал атомной и отставал от земной на несколько столетий. – Я не ученый и не знаю ни конструкции, ни принципа действия подобного двигателя. Это была наша последняя разработка.
   – Мы и сами сможем разобраться с ним, – заявил член Совета.
   – Не уверен в мудрости подобного решения, – ответил Эллис. – Мой народ не считал благоразумным предоставлять вашей планете технологическую продукцию, превосходящую имеющийся уровень технических достижений. При постороннем вмешательстве двигатели переключатся на режим самоуничтожения.
   – Вы сказали, что вы не ученый, – вежливо сменил тему разговора пожилой председатель. – Тогда позвольте узнать, кто вы?
   – Психиатр, – ответил Эллис.
   Беседа продолжалась несколько часов. Эллис увиливал, хитрил и выдумывал, пытаясь скрыть пробелы своей памяти. Совет хотел знать обо всех периодах жизни Земли, об уровне развития психологии и общества. Их поразила земная методика исследования преднового состояния звезды. Они хотели знать, с какой целью послали именно его. И наконец, будучи обречена, не имела ли его раса склонности к самоубийству.
   – Мы еще о многом побеседуем с вами, – сказал председатель Совета, заканчивая заседание.
   – Буду счастлив рассказать все, что знаю, – ответил Эллис.
   – Похоже, этого будет не так уж много, – заметил один из членов Совета.
   – Элгг, не забывайте, что этот человек испытал огромное потрясение, – проговорил председатель. – Вся его раса уничтожена. И я не уверен, что мы способны помочь ему оправиться. – Он повернулся к Эллису. – Вы, уважаемый, оказали нам неизмеримую помощь. Например, теперь мы знаем о возможности управлять энергией атома и можем вести целенаправленные исследования в данной области. Конечно, правительство должным образом оценит вашу помощь. Чем бы вы хотели заняться?
   Эллис задумался.
   – Не хотели бы вы возглавить проект музея-мемориала Земли? Монумента вашему великому народу?
   «В том ли моя миссия?» – подумал Эллис и отрицательно покачал головой.
   – Я врач, уважаемый. Психиатр. Не мог бы я оказаться полезным в этом качестве?
   – Но ведь вы не знаете нашего народа, – заботливо проговорил председатель. – У вас уйдет вся жизнь на изучение природы наших трудностей и проблем до уровня, дающего право на практику.
   – Верно, – согласился Эллис. – Но наши расы очень похожи. И развитие наших цивилизаций шло сходными путями. Поскольку я представляю более развитые психологические традиции, мои методики могут оказаться полезными для ваших врачей.
   – Конечно-конечно, доктор Эллис. Я не смею ошибиться, недооценив представителя вида, совершившего межпланетный перелет. – Пожилой председатель печально улыбнулся. – Я лично представлю вас руководителю одной из наших клиник. – Председатель поднялся с места. – Пойдемте со мной.
   С бьющимся сердцем Эллис последовал за ним. Его миссия должна быть каким-то образом связана с психиатрией. Иначе зачем же послали именно психиатра? Но он до сих пор не имел понятия, что ему следовало делать. И что самое скверное – он практически ничего не мог вспомнить из того, что называлось профессиональным знанием.

   – Думаю, это забота тестирующей аппаратуры, – заявил врач, глядя на Эллиса поверх очков. Врач был молод, круглолиц и горел желанием учиться у старшей земной цивилизации. – Вы можете предложить какие-то усовершенствования?
   – Мне нужно более подробно ознакомиться с установкой, – ответил Эллис, следуя за врачом по длинному бледно-голубому коридору.
   Тестирующая аппаратура поражала абсолютной бессмысленностью.
   – Мне даже не стоит говорить, как я рад этой возможности, – сказал врач. – Я нисколько не сомневаюсь, что вы, земляне, раскрыли многие тайны мозга.
   – О да, – согласился Эллис.
   – А там, внизу, у нас палаты, – сообщил врач. – Хотите посмотреть?
   – Отличная мысль.
   Сердито теребя губу, Эллис шел за врачом. Память не возвращалась. В настоящий момент его познания в психиатрии были не больше, чем у рядового обывателя. Если вскоре ничего не произойдет, он будет вынужден признаться, что у него амнезия.
   – В этой палате, – сказал врач, – мы содержим несколько тихих больных.
   Эллис зашел за ним в палату и взглянул в пустые, бессмысленные лица троих пациентов.
   – Кататоник, – пояснил врач, указывая на первого. – Не думаю, что вы лечите таких. – И непринужденно улыбнулся.
   Эллис не ответил. Ему вдруг вспомнилось…
   «Разве это этично?» – спросил доктор Эллис, но не здесь, а в похожей палате на Земле.
   «Конечно, – ответил кто-то. – Мы же не трогаем нормальных. Но идиоты, абсолютно безнадежные психи, которые никогда не смогут воспользоваться своим разумом, – совсем другое дело. Не следует считать, что мы их обворовываем. Это скорее милосердие…»
   Вот и все, больше ничего Эллис не помнил, даже с кем он разговаривал. С другим врачом, наверное. Они обсуждали какой-то новый метод работы с душевнобольными. Новый метод лечения? Возможно. Причем сильнодействующий, судя по удовлетворению говорившего.
   – Вы нашли способ лечения подобных случаев? – спросил луноликий врач.
   – Да, конечно, – ответил Эллис, унимая нервную дрожь в руках.
   Врач отступил на шаг и уставился на Эллиса:
   – Но это невозможно! Вы не можете исправить мозг, имеющий органические нарушения, износ или явный недостаток развития…
   Эллис едва сдержался.
   – Слушайте меня, я вам правду говорю, доктор.
   Эллис посмотрел на больного, лежащего на первой кровати.
   – Пришлите ко мне ассистентов, доктор.
   Врач поколебался немного – и быстро вышел из палаты.
   Склонившись над кататоником, Эллис взглянул ему прямо в глаза. Он не был уверен в том, что делает, но все же протянул руку и коснулся лба больного.
   В мозгу Эллиса что-то щелкнуло, и кататоник мгновенно потерял сознание. Эллис подождал, однако больше ничего не происходило. Тогда он подошел к другому больному и повторил процедуру.
   Этот тоже потерял сознание. То же самое случилось и с третьим.
   Врач вернулся с двумя помощниками и вытаращил от удивления глаза.
   – Что произошло? – спросил он. – Что вы с ними сделали?
   – Не знаю, воздействуют ли наши методы на ваших людей, – резко ответил Эллис. – Пожалуйста, оставьте меня ненадолго одного, совсем одного. Мне необходимо сосредоточиться…
   И отвернулся от больных.
   Врач хотел что-то сказать, но передумал и тихо вышел из палаты вместе с ассистентами.
   От волнения Эллиса прошиб пот. Он прощупал пульс у первого больного. Есть. Эллис принялся расхаживать по палате.
   Он явно обладал какой-то силой. Он способен наносить удар по всей психической поверхности. Отлично. Итак, нервы – соединения. Сколько же нервных связей в мозгу человека? Какая-то невероятная цифра, десять в двадцать пятой степени. Нет, кажется, неверно. Но все равно цифра фантастическая.
   Что это значит? А это значит, что он уверен в себе.
   Первый больной застонал и сел. Эллис подошел к нему. Человек поднял голову и снова застонал. Возможно, Земля нашла ответ – безумие. И в качестве последнего дара Вселенной его послали, чтобы исцелять…
   – Как вы себя чувствуете? – спросил он у пациента.
   – Неплохо, – ответил тот… по-английски!
   – Что вы сказали?
   От удивления у Эллиса перехватило дыхание. Он решил, что произошла мыслепередача. Передал ли он больному знание английского? Посмотрим, не переключение ли это нагрузки от поврежденных нервных связей к незадействованным…
   – Я чувствую себя отлично, док. Классная работа. Мы были не совсем уверены, что эта обмотанная проволокой картонка, именуемая кораблем, выдержит и не распадется на части, но, как я тебе уже говорил, это было лучшее, что мы могли сделать при данных…
   – Кто вы?
   Больной встал с кровати и посмотрел по сторонам:
   – Все аборигены ушли?
   – Да.
   – Я – Хайнс. Землянин. Что с тобой, Эллис?
   – А эти двое…
   – Доктор Клайтель.
   – Фред Андерсон.
   Назвавшийся Хайнсом внимательно осмотрел свое тело:
   – Мог бы подыскать мне носителя получше, Эллис. По старой дружбе. Впрочем, не важно. Что случилось, дружище?
   Эллис рассказал про потерю памяти.
   – Память мы тебе вернем, не волнуйся, – заявил Хайнс. – Великолепное ощущение – снова иметь тело. Владеть им.
   Тут открылась дверь, и в комнату заглянул молодой врач. Увидев пациентов, он не смог сдержать удивления.
   – Вы сделали это! Вы способны…
   – Доктор, пожалуйста, – оборвал его Эллис. – Не надо шуметь. Должен попросить не тревожить нас хотя бы час.
   – Конечно-конечно, – с уважением произнес врач и закрыл за собой дверь.

   – Как это оказалось возможным? – спросил Эллис, глядя на троих пациентов. – Я не понимаю…
   – Великое открытие, – пояснил Хайнс. – Неужели не помнишь? Ты работал над ним. Нет? Андерсон, объясни.
   К Эллису очень медленно подошел третий пациент. Тут Эллис заметил, что прежде ничего не выражавшие лица больных начали приобретать осмысленные выражения.
   – Разве не помнишь, Эллис, исследования личностных факторов?
   Эллис отрицательно помотал головой.
   – Ты искал наименьший общий знаменатель человеческой жизни и личности. Источник оных, если желаешь. А исследования начались почти век назад, когда Оргель обнаружил, что личность не зависит от тела, хотя тело и оказывает определенное воздействие на нее. Теперь вспомнил?
   – Нет. Продолжай.
   – Проще говоря, ты и еще тридцать человек из вашей группы выяснили, что минимальная, бесконечно малая частица личности является независимой и нематериальной субстанцией. Ты назвал ее М-молекулой. И она представляет собой ментальную модель.
   – Ментальную?
   – То есть нематериальную, – пояснил Андерсен. – И может быть передана от одного носителя к другому.
   – Как вещь, – пробормотал Эллис.
   Заметив в дальнем углу палаты зеркало, Андерсон решил изучить свое новое лицо. Увидев отражение, он вздрогнул и вытер с губ слюну.
   – Древние мифы об обиталище духа не так уж далеки от истины, – заметил доктор Клайтель. Из всех троих он оказался единственным, кто носил новое тело с непринужденностью. – Всегда находились люди, обладающие способностью отделять свои души от тел. Астральная проекция и тому подобное. Однако до недавнего времени не представлялось возможным локализовать личность, пока не была использована процедура инвариантного разделения и ресинтезирования.
   – То есть это означает, что вы бессмертны? – спросил Эллис.
   – Ну нет, – заявил Андерсон, снова подходя к Эллису. Он корчил гримасы, пытаясь удержать непроизвольное слюновыделение своего носителя. – Личность тоже имеет небесконечное время жизни. Оно, конечно, больше срока службы тела, но пока еще ограниченно.
   Ему наконец удалось унять слюну.
   – Однако личность может сохраняться в бездействии неопределенно долгое время.
   – А существует ли лучшее место для хранения нематериальной молекулы, чем твой собственный мозг? – вставил Хайнс. – Твои нервные соединения дали приют всем нам, Эллис. Словно множество комнат. Ведь количество связей в человеческом мозгу измеряется десятью в…
   – Я помню, – сказал Эллис. – И начинаю понимать.
   Теперь он знал, почему выбрали его. Для такой работы необходим именно психиатр, имеющий доступ к носителям. И готовили его особым способом. Ну и конечно, крелданам не полагалось знать о миссии и о М-молекуле. Они могли бы весьма недружелюбно отнестись к своим собратьям, хоть и душевнобольным, узнай они о том, что их телами обладают земляне.
   – Смотрите-ка! – воскликнул Хайнс.
   Он как зачарованный глядел на загнутые назад пальцы. Хайнс обнаружил, что его носитель обладает вдвойне большим по сравнению с человеческой рукой количеством суставов. Остальные двое изучали свои тела примерно так, как человек – лошадь. Они загибали руки, напрягали мышцы, пробовали ходить.
   – Но, – произнес Эллис, – как раса будет… я имею в виду женщин.
   – Надо заполучить побольше носителей обоих полов, – пояснил Хайнс, все еще пробуя согнуть пальцы. – Ты станешь величайшим врачом этой планеты, и всех душевнобольных начнут направлять только к тебе. Естественно, мы все будем хранить в тайне. Никто не проболтается раньше времени. – Он замолчал и усмехнулся. – Эллис, ты понимаешь, что это означает? Земля не погибла! Она будет жить снова!
   Доктор Эллис кивнул. И все же ему было трудно отождествить крупного вежливого Хайнса из фильма со стоявшим перед ним визгливым пугалом. Нужно время, чтобы привыкнуть.
   – Пора приниматься за дело, – заявил Андерсон. – После того как ты обслужишь всех дефективных на этой планете, мы перезаправим корабль и снова отправим тебя.
   – Куда? – спросил Эллис. – На другую планету?
   – Конечно. Здесь едва наберется около нескольких миллионов носителей, поскольку нормальных людей мы не трогаем.
   – Только? Так сколько же людей во мне хранится?
   Из холла послышались голоса.
   – Ты действительно сундук, – ухмыляясь, проговорил Хайнс. – Быстро по койкам, парни, – я, кажется, слышу голос врача. Сколько, спрашиваешь? Население Земли насчитывало порядка четырех миллиардов. И все в тебе.

Счастливчик

   Я здесь поразительно хорошо обеспечен. Но не забывайте, что я человек везучий. И то, что оказался в Патагонии, – чистейшее везение. Понимаете, дело тут не в протекции и не в моих способностях. Я очень неплохой метеоролог, но могли послать кого-нибудь и получше меня. Просто мне необыкновенно повезло, и я оказался в нужном месте в нужное время.
   Если призадуматься, то сам факт, что армия снабдила мою метеостанцию едва ли не каждым известным людям приспособлением, тоже граничит с чудом. Старались они, разумеется, не ради меня. Военные планировали основать здесь базу. Они завезли оборудование, но позднее им пришлось забросить весь проект.
   Но я тем не менее продолжал посылать прогнозы погоды – до тех пор, пока они им требовались.
   Зато какие у меня устройства и приборы! Наука всегда меня восхищала. Полагаю, я тоже в некотором роде ученый, но не исследователь, а в этом и кроется разница. Попросите исследователя сделать что-либо невозможное – и он примется за работу, причем непременно добьется успеха. Я их очень уважаю.
   По-моему, все началось так. Некий генерал собрал, должно быть, ученых и сказал:
   – Парни, нам здорово не хватает специалистов, а заменить их ну никак невозможно. Нужно, чтобы с их работой справлялся кто угодно, даже полный неумеха. Что, нереально? А не придумаете ли вы что-нибудь?
   И ученые честно принялись за дело, создавая все эти поразительные книги и устройства.
   К примеру, на прошлой неделе у меня разболелся зуб. Сперва я решил, что попросту простудился, потому что здесь пока еще довольно холодно, даже когда извергаются вулканы. Но зуб оказался действительно больным. Тогда я распаковал зубоврачебный агрегат, настроил его и прочитал то, что полагалось прочесть. Я сам провел полное обследование, отыскал и больной зуб, и полость в нем. Потом сделал себе инъекцию, прочистил зуб и поставил пломбу. У дантиста уходят годы на то, что я по необходимости усвоил за пять часов.
   Теперь возьмем еду. Поначалу я до безобразия растолстел, потому что мне, кроме передачи прогнозов погоды, совершенно нечем было заняться. Но когда я перестал их посылать, я научился готовить себе такие обеды, которым позавидовал бы лучший шеф-повар в мире. Кулинария считалась искусством, но как только за нее взялись ученые, они превратили ее в науку.
   И такие примеры я могу приводить долго. Многое из того, чем меня снабдили, попросту мне не нужно, потому что сейчас я совершенно один. Но каждый способен стать опытным адвокатом, прочитав имеющиеся у меня справочники. Они написаны так, что любой человек среднего ума сумеет отыскать в них разделы, необходимые для успешной защиты судебного дела, и понять их смысл – ведь они написаны простым и ясным языком.
   Никто еще не пытался подать на меня в суд, потому что мне всю жизнь везло. Но иногда мне хочется, чтобы такое случилось, – просто чтобы испробовать написанное в тех книгах.
   Совсем другое дело – строительство. Когда я сюда прибыл, мне пришлось ютиться в сборной хибаре из гофрированного железа. Но я распаковал несколько восхитительных строительных машин и отыскал материалы, которые под силу обработать каждому. Я построил себе пятикомнатный, непробиваемый бомбами дом с выложенной кафелем ванной. Кафель, разумеется, ненастоящий, но на вид очень похож, к тому же его на удивление легко укладывать. А когда прочитаешь инструкцию, изготовить ковры во всю стену тоже совсем просто.
   Больше всего меня удивила канализация в моем доме. Мне она всегда казалась сложнейшей в мире вещью – даже сложнее, чем медицина или стоматология. Но и с ней я справился запросто. Возможно, по профессиональным стандартам конструкция получилась не очень совершенной, но меня она устраивает. А цепочка фильтров, стерилизаторов, очистителей и прочих приспособлений обеспечивает меня водой, в которой не сыщешь даже самого устойчивого микроба. И устанавливал я их сам.
   Временами мне здесь становится одиноко, и тут ученые мало что смогли сделать. Ничто не заменит общество другого человека. Но кто знает, если бы ученые-исследователи попробовали всерьез, глядишь, и смогли бы выдумать нечто такое, что скрасило бы полное одиночество оказавшегося в изоляции парня вроде меня.
   Поговорить мне совершенно не с кем – даже с патагонцами. После нескольких цунами они – те немногие, кто уцелел, – перебрались на север. А музыка – утешение слабое. Впрочем, я из тех, кто не очень-то возражает против одиночества. Наверное, поэтому меня сюда и послали.
   Но жаль, что не осталось хотя бы парочки деревьев.
   Живопись! Я забыл упомянуть о живописи! Все знают, насколько это сложно. Нужно досконально разбираться в перспективе и линиях, цвете и массе и еще во всякой всячине. Практически нужно быть гением еще до того, как вы сумеете сделать что-то стоящее.
   Я же просто подобрал кисти, натянул холсты и теперь могу рисовать все, что мне нравится. Все необходимые действия описаны в книге. А какие впечатляющие местные закаты я написал маслом! Они достаточно хороши даже для выставки. Таких закатов вы никогда не видали! Пылающие цвета, изумительные, просто невозможные образы. Причиной тому пыль в атмосфере.
   И слух у меня улучшился. Разве я не говорил, что везучий? После первого взрыва у меня лопнули барабанные перепонки. Но я ношу слуховой аппарат – такой маленький, что его почти не видно, – и слышу лучше прежнего.
   Вот хороший повод поговорить о медицине – нигде наука не поработала так здорово. Книги подсказывают мне, как поступить в любой ситуации. Я сам вырезал себе аппендикс – несколько лет назад подобное считалось невозможным. Мне достаточно было отыскать нужные симптомы, выполнить все указания – и дело сделано. Я вылечил себя от всяческих болезней, но против радиационного отравления, конечно же, ничего сделать не в состоянии. Впрочем, книги тут не виноваты. Просто никто не в силах справиться с радиационным отравлением. И будь со мной лучшие в мире специалисты, они тоже оказались бы бессильны.
   Если бы такие специалисты остались. Их, разумеется, больше нет.
   Но все не так уж и плохо. Я знаю, что нужно делать, и поэтому боли не испытываю. Только не подумайте, будто мне изменило везение. Просто не повезло всем.
   Что ж, если подвести итоги, сказанное мною не очень-то похоже на философию – что, в общем-то, подразумевалось. Наверное, стоит проштудировать руководство о том, как писать книги. Тогда я узнаю, как можно выразить все свои мысли, а заодно и то, какие слова тут больше подходят. То есть что я думаю о науке и как я ей благодарен. Мне тридцать девять лет. Я прожил дольше, чем любой из нас, – пусть даже я завтра умру. Но лишь потому, что я везучий и оказался в нужном месте в нужное время.
   Наверное, не стану все-таки тратить время на книгу – все равно ее некому будет читать. Кому нужен писатель без читателей?
   Фотография – гораздо более интересное занятие.
   Кстати, пора распаковать кое-какие инструменты. Нужно выкопать могилу, построить мавзолей и высечь себе надгробие.

Битва

   Верховный главнокомандующий Феттерер стремительно вошел в оперативный зал и рявкнул:
   – Вольно!
   Три его генерала послушно встали вольно.
   – Лишнего времени у нас нет, – сказал Феттерер, взглянув на часы. – Повторим еще раз предварительный план сражения.
   Он подошел к стене и развернул гигантскую карту Сахары.
   – Согласно наиболее достоверной теологической информации, полученной нами, Сатана намерен вывести свои силы на поверхность вот в этом пункте. – Он ткнул в карту толстым пальцем. – В первой линии будут дьяволы, демоны, суккубы, инкубы и все прочие того же класса. Правым флангом командует Велиал, левым – Вельзевул. Его сатанинское Величество возглавит центр.
   – Попахивает средневековьем, – пробормотал генерал Делл.
   Вошел адъютант генерала Феттерера. Его лицо светилось счастьем при мысли об Обещанном Свыше.
   – Сэр, – сказал он, – там опять священнослужитель.
   – Извольте стать смирно, – строго сказал Феттерер. – Нам еще предстоит сражаться и победить.
   – Слушаю, сэр, – ответил адъютант и вытянулся. Радость на его лице поугасла.
   – Священнослужитель, гм? – Верховный главнокомандующий Феттерер задумчиво пошевелил пальцами.
   После Пришествия, после того, как стало известно, что грядет Последняя Битва, труженики на всемирной ниве религий стали сущим наказанием. Они перестали грызться между собой, что само по себе было похвально, но, кроме того, они пытались забрать в свои руки ведение войны.
   – Гоните его, – сказал Феттерер. – Он же знает, что мы разрабатываем план Армагеддона.
   – Слушаю, сэр, – сказал адъютант, отдал честь, четко повернулся и вышел, печатая шаг.
   – Продолжим, – сказал верховный главнокомандующий Феттерер. – Во втором эшелоне Сатаны пойдут воскрешенные грешники и различные стихийные силы зла. В роли его бомбардировочной авиации выступят падшие ангелы. Их встретят роботы-перехватчики Делла.
   Генерал Делл угрюмо улыбнулся.
   – После установления контакта с противником автоматические танковые корпуса Мак-Фи двинутся на его центр, поддерживаемые роботопехотой генерала Онгина, – продолжал Феттерер. – Делл будет руководить водородной бомбардировкой тылов, которая должна быть проведена максимально массированно. Я по мере надобности буду в различных пунктах вводить в бой механизированную кавалерию.
   Вернулся адъютант и вытянулся по стойке смирно.
   – Сэр, – сказал он, – священнослужитель отказался уйти. Он заявляет, что должен непременно поговорить с вами.
   Верховный главнокомандующий Феттерер хотел было сказать «нет», но заколебался. Он вспомнил, что это все-таки Последняя Битва и что труженики на ниве религий действительно имеют к ней некоторое отношение. И он решил уделить священнослужителю пять минут.
   – Пригласите его, – сказал он.
   Священнослужитель был облачен в обычные пиджак и брюки, показывавшие, что он явился сюда не в качестве представителя какой-то конкретной религии. Его усталое лицо дышало решимостью.
   – Генерал, – сказал он, – я пришел к вам как представитель всех тружеников на всемирной ниве религий – патеров, раввинов, мулл, пасторов и всех прочих. Мы просим вашего разрешения, генерал, принять участие в Битве Господней.
   Верховный главнокомандующий Феттерер нервно забарабанил пальцами по бедру. Он предпочел бы остаться в хороших отношениях с этой братией. Что ни говори, а даже ему, верховному главнокомандующему, не повредит, если в нужный момент за него замолвят доброе слово…
   – Поймите мое положение, – тоскливо сказал Феттерер. – Я – генерал, мне предстоит руководить битвой…
   – Но это же Последняя Битва, – сказал священнослужитель. – В ней подобает участвовать людям.
   – Но они в ней и участвуют, – ответил Феттерер. – Через своих представителей, военных.
   Священнослужитель поглядел на него с сомнением. Феттерер продолжал:
   – Вы же не хотите, чтобы эта битва была проиграна, не так ли? Чтобы победил Сатана?
   – Разумеется, нет, – пробормотал священник.
   – В таком случае мы не имеем права рисковать, – заявил Феттерер. – Все правительства согласились с этим, не правда ли? Да, конечно, было бы очень приятно ввести в Армагеддон массированные силы человечества. Весьма символично. Но могли бы мы в этом случае быть уверенными в победе?
   Священник попытался что-то возразить, но Феттерер торопливо продолжал:
   – Нам же неизвестна сила сатанинских полчищ. Мы обязаны бросить в бой все лучшее, что у нас есть. А это означает – автоматические армии, роботы-перехватчики, роботы-танки, водородные бомбы.
   Священнослужитель выглядел очень расстроенным.
   – Но в этом есть что-то недостойное, – сказал он. – Неужели вы не могли бы включить в свои планы людей?
   Феттерер обдумал эту просьбу, но выполнить ее было невозможно. Детально разработанный план сражения был совершенен и обеспечивал верную победу. Введение хрупкого человеческого материала могло только все испортить. Никакая живая плоть не выдержала бы грохота этой атаки механизмов, высоких энергий, пронизывающих воздух, – всепожирающей силы огня. Любой человек погиб бы уже в ста милях от поля сражения, так и не увидев врага.
   – Боюсь, это невозможно, – сказал Феттерер.
   – Многие, – сурово произнес священник, – считают, что было ошибкой поручить Последнюю Битву военным.
   – Извините, – бодро возразил Феттерер, – это пораженческая болтовня. С вашего разрешения… – Он указал на дверь, и священнослужитель печально вышел. – Ох уж эти штатские, – вздохнул Феттерер. – Итак, господа, ваши войска готовы?
   – Мы готовы сражаться за Него, – пылко произнес генерал Мак-Фи. – Я могу поручиться за каждого автоматического солдата под моим началом. Их металл сверкает, их реле обновлены, аккумуляторы полностью заряжены. Сэр, они буквально рвутся в бой.
   Генерал Онгин вышел из задумчивости.
   – Наземные войска готовы, сэр.
   – Воздушные силы готовы, – сказал генерал Делл.
   – Превосходно, – подвел итог генерал Феттерер. – Остальные приготовления закончены. Телевизионная передача для населения всего земного шара обеспечена. Никто, ни богатый, ни бедный, не будет лишен зрелища Последней Битвы.
   – А после битвы… – начал генерал Онгин и умолк, поглядев на Феттерера.
   Тот нахмурился. Ему не было известно, что должно произойти после битвы. Этим, по-видимому, займутся религиозные учреждения.
   – Вероятно, будет устроен торжественный парад или еще что-нибудь в этом роде, – ответил он неопределенно.
   – Вы имеете в виду, что мы будем представлены… Ему? – спросил генерал Делл.
   – Точно не знаю, – ответил Феттерер, – но вероятно. Ведь все-таки… Вы понимаете, что я хочу сказать.
   – Но как мы должны будем одеться? – растерянно спросил генерал Мак-Фи. – Какая в таких случаях предписана форма одежды?
   – Что носят ангелы? – осведомился Феттерер у Онгина.
   – Не знаю, – сказал Онгин.
   – Белые одеяния? – предположил генерал Делл.
   – Нет, – твердо ответил Феттерер. – Наденем парадную форму, но без орденов.
   Генералы кивнули. Это отвечало случаю.
   И вот пришел срок.

   В великолепном боевом облачении силы Ада двигались по пустыне. Верещали адские флейты, ухали пустотелые барабаны, посылая вперед призрачное воинство. Вздымая слепящие клубы песка, танки-автоматы генерала Мак-Фи ринулись на сатанинского врага. И тут же бомбардировщики-автоматы Делла с визгом пронеслись в вышине, обрушивая бомбы на легионы погибших душ. Феттерер мужественно бросал в бой свою механическую кавалерию. В этот хаос двинулась роботопехота Онгина, и металл сделал все, что способен сделать металл.
   Орды адских сил врезались в строй, ломая танки и роботов. Автоматические механизмы умирали, мужественно защищая клочок песка. Бомбардировщики Делла падали с небес под ударами падших ангелов, которых вел Мархозий, чьи драконьи крылья закручивали воздух в тайфуны.
   Потрепанная шеренга роботов выдерживала натиск гигантских злых духов, которые крушили их, поражая ужасом сердца телезрителей во всем мире, не отводивших зачарованного взгляда от экранов. Роботы дрались как мужчины, как герои, пытаясь оттеснить силы зла.
   Астарот выкрикнул приказ, и Бегемот тяжело двинулся в атаку. Велиал во главе клина дьяволов обрушился на заколебавшийся левый фланг генерала Феттерера. Металл визжал, электроны выли в агонии, не выдерживая этого натиска.
   В тысяче миль позади фронта генерал Феттерер вытер дрожащей рукой вспотевший лоб, но все так же спокойно и хладнокровно отдавал распоряжения, какие кнопки нажать и какие рукоятки повернуть. И великолепные армии не обманули его ожиданий. Смертельно поврежденные роботы поднимались на ноги и продолжали сражаться. Разбитые, сокрушенные, разнесенные в клочья завывающими дьяволами, роботы все-таки удержали свою позицию. Тут в контратаку был брошен Пятый корпус ветеранов, и вражеский фронт был прорван.
   В тысяче миль позади огня генералы руководили преследованием.
   – Битва выиграна, – прошептал верховный главнокомандующий Феттерер, отрываясь от телевизионного экрана. – Поздравляю, господа.
   Генералы устало улыбнулись.
   Они посмотрели друг на друга и испустили радостный вопль. Армагеддон был выигран, и силы Сатаны побеждены.
   Но на их телевизионных экранах что-то происходило.
   – Как! Это же… это… – начал генерал Мак-Фи и умолк.
   Ибо по полю брани между грудами исковерканного, раздробленного металла шествовала Благодать.
   Генералы молчали.
   Благодать коснулась изуродованного робота.
   И роботы зашевелились по всей дымящейся пустыне. Скрученные, обгорелые, оплавленные куски металла обновлялись.
   И роботы встали на ноги.
   – Мак-Фи, – прошептал верховный главнокомандующий Феттерер. – Нажмите на что-нибудь – пусть они, что ли, на колени опустятся.
   Генерал нажал, но дистанционное управление не работало.
   А роботы уже воспарили к небесам. Их окружали ангелы Господни, и роботы-танки, роботопехота, автоматические бомбардировщики возносились все выше и выше.
   – Он берет их заживо в рай! – истерически воскликнул Онгин. – Он берет в рай роботов!
   – Произошла ошибка, – сказал Феттерер. – Быстрее! Пошлите офицера связи… Нет, мы поедем сами.
   Мгновенно был подан самолет, и они понеслись к полю битвы. Но было уже поздно: Армагеддон кончился, роботы исчезли, и Господь со своим воинством удалился восвояси.

Страх в ночи

   Просыпаясь, она услышала свой крик и поняла, что кричала, наверное, уже долгие секунды. В комнате было холодно, но все ее тело покрывал пот; он скатывался по лицу и плечам на ночную рубашку. Простыня под ней промокла от пота.
   Она сразу задрожала.
   – С тобой все в порядке? – спросил муж.
   Несколько секунд она молчала, не в силах ответить. Крепко обхватив поджатые колени, она пыталась унять дрожь. Муж темной глыбой лежал рядом, эдакий длинный черный цилиндр на фоне слабо белевшей во тьме простыни. Посмотрев на него, она снова задрожала.
   – Тебе поможет, если я включу свет? – спросил он.
   – Нет! – резко произнесла она. – Не шевелись… пожалуйста!
   В темноте раздавалось лишь тиканье часов, равномерное, но какое-то зловещее.
   – Опять?
   – Да, – сказала она. – То же самое. Ради Бога, не прикасайся ко мне!
   Он приблизился, изогнувшись под простыней, и она вновь сильно задрожала.
   – Сон, – осторожно начал он, – сон был про… я прав?..
   Он деликатно не договорил и пошевелился, осторожно, чтобы ее не напугать.
   Но она снова овладела собой. Руки ее разжались, ладони плотно прижались к простыне.
   – Да, – сказала она. – Снова змеи. Они по мне ползали. Большие и маленькие, сотни змей. Они заполнили всю комнату, а через дверь и окна позли все новые, вываливались из переполненного шкафа…
   – Успокойся, – сказал он. – Ты уверена, что хочешь об этом говорить?
   Она промолчала.
   – Теперь хочешь, чтобы я включил свет? – мягко спросил он.
   – Не сейчас, – сказала она, помедлив. – Я еще не набралась храбрости.
   – Да-да, – понимающе произнес он. – А другая часть сна…
   – Да.
   – Послушай, может, тебе не стоит об этом говорить?
   – Нет, давай поговорим. – Она попыталась засмеяться, но закашлялась. – А то ты подумаешь, что я начинаю к этому привыкать. Сколько ночей оно уже тянется?

   Сон всегда начинался с маленькой змейки, медленно ползущей по ее руке и поглядывающей на нее злобными красными глазками. Она стряхивала ее и садилась на постели. Тут по одеялу начинала скользить вторая, все быстрее и быстрее. Она стряхивала и эту, быстро вылезала из постели и становилась на пол. Тут другая змея оказывалась у нее под ногами, еще одна сворачивалась в волосах, а потом через открывшуюся дверь ползли все новые и новые, тогда она бросалась на постель и с воплями тянулась к мужу.
   Но во сне мужа рядом с ней не оказывалось. Вместо него на постели лежала огромная змея, этакий длинный черный цилиндр на фоне слабо белевшей во тьме простыни. И она понимала это, лишь когда обвивала ее руками.
   – А теперь включи свет, – велела она.
   Когда комнату залил свет, она вся напряглась, готовая выскочить из постели, если…
   Но все-таки это оказался ее муж.
   – Господи боже, – выдохнула она и полностью расслабилась, распластавшись по матрасу.
   – Удивлена? – спросил муж, криво улыбнувшись.
   – Каждый раз, – сказала она, – каждый раз я уверена, что тебя не окажется рядом. А вместо тебя – змея.
   Она коснулась его руки, чтобы убедиться.
   – Видишь, насколько все это глупо? – мягко и успокаивающе произнес он. – Если бы ты только смогла забыть… Тебе нужна лишь уверенность во мне – и кошмары пройдут.
   – Знаю, – ответила она, вглядываясь в детали обстановки. Маленький телефонный столик с беспорядочной кучей записок и исчерканных бумажек выглядел необыкновенно ободряюще. Старыми друзьями были и поцарапанное бюро из красного дерева, и маленький радиоприемник, и газета на полу. А каким обычным казалось изумрудно-зеленое платье, небрежно переброшенное через спинку стула!

   – Доктор сказал тебе то же самое. Когда мы поссорились, ты ассоциировала меня со всем, что идет не так, со всем, что причиняет тебе боль. И теперь, когда все наладилось, ты ведешь себя по-прежнему.
   – Не сознательно, – сказала она. – Клянусь, не сознательно.
   – Нет, все по-прежнему, – настаивал он. – Помнишь, как я хотел развода? Как говорил, что никогда тебя не любил? Помнишь, как ты меня ненавидела, но в то же время не давала уйти? – Он перевел дыхание. – Ты ненавидела Элен и меня. И это не прошло даром. Внутри нашего примирения так и осталась ненависть.
   – Не думаю, что когда-либо ненавидела тебя, – сказала она. – Только Элен… эту тощую мелкую обезьяну!
   – Нельзя дурно говорить о тех, кого уже не волнует мирская суета, – пробормотал он.
   – Да, – задумчиво сказала она. – Наверное, это я довела ее до того срыва. Но не могу сказать, что жалею. Думаешь, меня посещает ее призрак?
   – Не надо себя винить, – сказал он. – Она была чувственной, нервной, артистической женщиной. Невротический тип.
   – Но теперь, когда Элен больше нет, у меня все прошло, я все преодолела. – Она улыбнулась ему, и морщинки тревоги у нее на лбу разгладились. – Я просто без ума от тебя, – прошептала она, перебирая пальцами его светло-русые волосы. – И никогда тебя не отпущу.
   – Только попробуй, – улыбнулся он в ответ. – Я никуда не хочу уходить.
   – Просто помоги мне.
   – Всем, чем смогу. – Он подался вперед и легонько поцеловал ее в щеку. – Но, дорогая, если ты не избавишься от этих кошмаров – в которых я главный злодей, – мне придется…
   – Молчи, молчи, – быстро произнесла она. – Я и думать об этом не хочу. Ведь наши плохие времена прошли.
   Он кивнул.
   – Однако ты прав, – сказала она. – Наверное, нужно попробовать обратиться к другому психиатру. Долго я так не выдержу. Все эти сны, ночь за ночью.
   – И они становятся все хуже и хуже, – напомнил он, нахмурившись. – Сперва они были время от времени, теперь уже каждую ночь. А скоро, если ты ничего не предпримешь, будет уже…
   – Хорошо, – сказала она. – Не надо об этом.
   – Приходится. Я очень беспокоюсь. Если эта змеиная мания будет продолжаться, в одну из ночей ты вонзишь в меня спящего нож.
   – Никогда. Но не будем об этом. Я хочу обо всем позабыть. Не думаю, что это случится снова. А ты?
   – Надеюсь, что нет.
   Она выключила свет, потом поцеловала мужа и закрыла глаза.
   Через несколько минут она повернулась на бок. Через полчаса снова перекатилась на спину, пробормотала что-то неразборчивое и расслабилась. Еще через двадцать минут пожала плечом и больше уже не шевелилась.

   Ее муж лежал рядом темной глыбой, опираясь на локоть. Он размышлял в темноте, прислушиваясь к ее дыханию и тиканью часов. Потом улегся на спину.
   Он медленно развязал завязки своей пижамы, потянул за шнур и вытащил его на целый фут. Потом откинул одеяло и неторопливо придвинулся к ней, прислушиваясь к ее дыханию. Положил шнур ей на руку. Медленно, по сантиметру за несколько секунд, провел шнуром по ее руке.
   Наконец она застонала.

Опека

   В Бирме на той неделе разобьется самолет, но меня это не коснется здесь, в Нью-Йорке. Да и фиггов я не боюсь, раз у меня заперты двери всех шкафов.
   Вся загвоздка теперь в том, чтобы не политурить. Мне нельзя политурить. Ни под каким видом! И, как вы сами понимаете, меня это беспокоит. Ко всему прочему я еще, кажется, схватил жестокую простуду.
   Вся эта канитель началась со мной вечером 9 ноября. Я шел по Бродвею, направляясь в кафетерий Бейкера. На губах у меня блуждала легкая улыбка – след сданного несколько часов назад труднейшего экзамена по физике. В кармане позвякивало пять монет, три ключа и спичечная коробка.
   Для полноты картины добавлю, что ветер дул с северо-запада со скоростью пять миль в час. Венера находилась в стадии восхождения. Луна – между второй четвертью и полнолунием. А уж выводы извольте сделать сами!
   Я дошел до угла Девяносто восьмой улицы и хотел перейти на ту сторону. Но едва ступил на мостовую, как кто-то закричал:
   – Грузовик! Берегись грузовика!
   Растерянно озираясь, я попятился назад. И – ничего не увидел. А спустя целую секунду из-за угла на двух колесах вывернулся грузовик и, не обращая внимания на красный цвет, загрохотал по Бродвею.
   Если бы не это предупреждение, он бы меня сшиб.

   Не правда ли, вы не впервые слышите нечто подобное? Насчет таинственного голоса, запретившего тете Минни входить в лифт, который тут же брякнулся в подвал. Или, быть может, остерегшего дядю Тома плыть на «Титанике». Такие истории обычно на том и кончаются.
   Хорошо бы моя так кончилась!
   – Спасибо, друг! – сказал я и огляделся. Но никого не увидел.
   – Вы все еще меня слышите? – осведомился голос.
   – Разумеется, слышу!
   Я сделал полный оборот и подозрительно воззрился на закрытые окна над моей головой.
   – Но где же вы, черт возьми, прячетесь?
   – Грониш, – отвечал голос. – Это ли не искомый случай? Индекс преломления. Существо иллюзорное. Знает Тень. Напал ли я на того, кто мне нужен?
   – Вы, должно быть, невидимка?
   – Вот именно.
   – Но кто же вы все-таки?
   – Сверхпопечительный дерг.
   – Что такое?
   – Я… но, пожалуйста, открывайте рот пошире! Дайте соображу. Я – дух прошедшего Рождества. Обитатель Черной Лагуны. Невеста Франкенштейна. Я…
   – Позвольте, – прервал я его. – Что вы имеете в виду? Может быть, вы привидение или гость с другой планеты?
   – Вот-вот, – сказал голос. – На то похоже.
   Итак, мне все стало ясно. Каждый дурак понял бы, что со мной говорит существо с другой планеты. На земле он невидим, но изощренные чувства позволили ему обнаружить надвигающуюся опасность, о чем он меня и предупредил.
   Словом, обычный, повседневный сверхъестественный случай.
   Прибавив шагу, я устремился вперед по Бродвею.
   – Что случилось? – спросил невидимка-дерг.
   – Ничего не случилось, – отвечал я, – если не считать того, что я стою посреди улицы и разговариваю с пришельцем из отдаленнейших миров. Похоже, что я один вас и слышу?
   – Естественно.
   – О господи! А знаете ли вы, куда меня могут завести такие штучки?
   – Подтекст ваших рассуждений мне недостаточно ясен.
   – В психовытрезвитель. В приют для умалишенных. В отделение для буйных. Иначе говоря, в желтый дом. Вот куда сажают людей, говорящих с невидимыми чужесветными гостями. Спокойной ночи, приятель! Спасибо, что предупредили!

   В голове у меня был полнейший кавардак, и я повернул на восток в надежде, что мой невидимый друг пойдет дальше по Бродвею.
   – Не желаете со мной говорить? – допытывался дерг.
   Я покачал головой – безобидный жест, за который людей не хватают на улице, – и продолжал идти вперед.
   – Но вы должны! – воскликнул дерг уже с ноткой бешенства в голосе. – Настоящий контакт чрезвычайно труден и редко удается. В кои-то веки посчастливится переправить тревожный сигнал, да и то перед самой опасностью. И связь тут же затухает.
   Так вот чем объясняются предчувствия тети Минни! Что до меня, то я по-прежнему ничего такого не чувствовал.
   – Подобные условия повторяются раз в сто лет, – сокрушался дерг.
   Какие условия? Пять монет и три ключа, позвякивающие в кармане во время восхождения Венеры? Полагаю, что в этом стоило бы разобраться, но, уж во всяком случае, не мне. С этой сверхъестественной музыкой никогда ничего не докажешь. Достаточно бедолаг вяжет сетки для смирительных рубашек, обойдутся и без меня.
   – Оставьте меня в покое! – бросил я на ходу. И, перехватив косой взгляд полисмена, ухмыльнулся ему с видом сорванца-мальчишки и заторопился дальше.
   – Я понимаю ваши затруднения, – не отставал дерг. – Но такой контакт будет вам как нельзя более полезен. Я хочу защитить вас от миллиона опасностей, угрожающих человеческому существованию.
   Я промолчал.
   – Ну что ж, – сказал дерг. – Заставить вас не в моих силах. Предложу свои услуги кому-нибудь другому. До свидания, друг!
   Я любезно кивнул на прощание.
   – Последнее остережение! – крикнул дерг. – Завтра избегайте садиться в метро между двенадцатью и четвертью второго! Прощайте!
   – Угу! А почему, собственно?
   – Завтра на станции Кольцо Колумба толпа, высыпав из магазина, столкнет под поезд зазевавшегося пассажира. Вас, если вы подвернетесь!
   – Так завтра кого-то убьют? – заинтересовался я. – Вы уверены?
   – Не сомневаюсь.
   – Вы и вообще разбираетесь в этих делах?
   – Я воспринимаю все опасности, поскольку они направлены в вашу сторону и расположены во времени. У меня единственное желание – защитить вас.
   – Послушайте, – прошептал я, – а не могли бы вы подождать с ответом до завтрашнего вечера?
   – И вы мне позволите взять вас под опеку? – воспрянул дерг.
   – Я отвечу вам завтра. По прочтении вечерних газет.

   Такая заметка действительно появилась. Я прочитал ее в своей меблированной комнате. Толпа смяла человека, он потерял равновесие и упал под налетевший поезд. Это заставило меня задуматься в ожидании разговора с невидимкой. Его желание взять меня под свою опеку казалось искренним. Но я отнюдь не был уверен, что и мне этого хочется. Когда часом позже дерг со мной соединился, эта перспектива уже совсем меня не привлекала, о чем я не замедлил ему сообщить.
   – Вы мне не верите? – спросил он.
   – Я предпочитаю вести нормальную жизнь.
   – Сперва надо ее сохранить, – напомнил он. – Вчерашний грузовик…
   – Это был исключительный случай, такое бывает раз в жизни.
   – Так ведь в жизни и умирают только раз, – торжественно заявил дерг. – Достаточно вспомнить метро.
   – Метро не считается. Я сегодня не собирался выезжать.
   – Но у вас не было оснований не выезжать. А ведь это и есть самое главное. Точно так же как нет оснований не принять душ в течение ближайшего часа.
   – А почему бы и нет?
   – Некая мисс Флинн, живущая дальше по коридору, только что принимала душ и оставила на розовом плиточном полу в ванной полурастаявший розовый обмылок. Вы поскользнетесь и вывихнете руку.
   – Но это не смертельно?
   – Нет. Это не идет в сравнение с тем случаем, когда некий трясущийся старый джентльмен уронит с крыши тяжелый цветочный горшок.
   – А когда это случится? – спросил я.
   – Вас это, кажется, не интересует.
   – Очень интересует. Когда же? И где?
   – Вы отдадитесь под мою опеку?
   – Скажите только, на что это вам?
   – Для собственного удовлетворения. У сверхпопечительного дерга нет большей радости, чем помочь живому существу избежать опасности.
   – А больше вам ничего не понадобится? Скажем, такой малости, как моя душа или мировое господство?
   – Ничего решительно! Получать вознаграждение за опеку нам ни к чему, тут важен эмоциональный эффект. Все, что мне нужно в жизни и что нужно всякому дергу, – это охранять кого-то от опасности, которой тот не видит, тогда как мы видим ее слишком ясно. – И дерг умолк. А потом добавил негромко: – Мы не рассчитываем даже на благодарность.
   Это решило дело. Мог ли я предвидеть, что отсюда воспоследует? Мог ли я знать, что благодаря его помощи окажусь в положении, когда мне уже нельзя будет политурить!
   – А как же цветочный горшок? – спросил я.
   – Он будет сброшен на углу Десятой улицы и бульвара Мак-Адамса завтра в восемь тридцать утра.
   – Десятая, угол Мак-Адамса? Что-то я не припомню… Где же это?
   – В Джерси-Сити, – ответил он не задумываясь.
   – В жизни не бывал в Джерси-Сити! Не стоило меня предупреждать.
   – Я не знаю, куда вы собираетесь или не собираетесь ехать, – возразил дерг. – Я только предвижу опасность, где бы она вам ни угрожала.
   – Что же мне теперь делать?
   – Все, что угодно. Ведите обычную нормальную жизнь.
   – Нормальную жизнь? Ха!

   Поначалу все шло неплохо. Я посещал лекции в Колумбийском университете, выполнял домашние задания, ходил в кино, бегал на свидания, играл в настольный теннис и шахматы – словом, жил, как раньше, и никому не рассказывал, что состою под опекой сверхпопечительного дерга.
   Раз, а когда и два на дню ко мне являлся дерг. Придет и скажет: «На Вест-Эндской авеню между 66-й и 67-й улицами расшаталась решетка. Не становитесь на нее».
   И я, разумеется, не становился. А кто-то становился. Я часто видел потом такие заметки в газетах.
   Постепенно я втянулся и даже проникся ощущением уверенности. Некий дух денно и нощно ради меня хлопочет, и единственное, что ему нужно, – это защитить меня от всяких бед. Потусторонний телохранитель! Эта мысль внушала мне крайнюю самонадеянность.
   Мои отношения с внешним миром складывались как нельзя лучше.
   А между тем мой дерг стал не в меру ретив. Он открывал все новые опасности, в большинстве своем и отдаленно не касавшиеся моей жизни в Нью-Йорке, – опасности, которых мне следовало избегать в Мексико-Сити, Торонто, Омахе и Папете.
   Наконец я спросил, не собирается ли он извещать меня обо всех предполагаемых опасностях на земном шаре.
   – Нет, только о тех немногих, которые могут или могли бы угрожать вам.
   – Как? И в Мексико-Сити? И в Папете? А почему бы не ограничиться местной хроникой? Скажем, Большим Нью-Йорком?
   – Такие понятия, как местная хроника, ничего мне не говорят, – ответствовал старый упрямец. – Мои восприятия ориентированы не в пространстве, а во времени. А ведь я обязан охранять вас от всяких зол!
   Меня даже тронула его забота. Ну что тут можно было поделать!
   Приходилось отсеивать из его донесений опасности, ожидающие жителей Хобокена, Таиланда, Канзас-Сити, Ангор-Ватта (падающая статуя), Парижа и Сарасоты. Так добирался я до местных событий. Но и тут опускал почти все опасности, сторожившие меня в Квинсе, Бронксе, Бруклине, на Стэтэн-Айленде, и сосредоточивался на Манхэттене. Иногда они заслуживали внимания. Мой дерг спасал меня от таких сюрпризов, как огромный затор на Катедрал-парквэй, как малолетние карманники или пожар.
   Однако усердие его все возрастало. Дело у нас началось с одного-двух докладов в день. Но уже через месяц он стал остерегать меня раз по пять-шесть на дню. И наконец его остережения в местном, национальном и международном масштабе потекли непрерывным потоком.
   Мне угрожало слишком много опасностей, вопреки рассудку и сверх всякого вероятия.
   Так, в самый обычный день:
   Испорченные продукты в кафетерии Бейкера. Не ходите туда сегодня!
   На амстердамском автобусе номер 132 неисправные тормоза. Не садитесь в него!
   В магазине готового платья Меллена протекает газовая труба. Возможен взрыв. Отдайте гладить костюм в другое место.
   Между Риверсайд-драйв и Сентрал-парк-вест бродит бешеная собака. Возьмите такси.
   Вскоре я бо́льшую часть дня только и делал, что чего-то не делал и куда-то не ходил. Опасности подстерегали меня чуть ли не под каждым фонарным столбом.
   Я заподозрил, что дерг раздувает свои отчеты. Это было единственное возможное объяснение. В конце концов, я еще до знакомства с ним достиг зрелых лет, отлично обходясь без посторонней помощи. Почему же опасностей стало так много?
   Вечером я задал ему этот вопрос.
   – Все мои сообщения абсолютно правдивы, – заявил он, по-видимому слегка задетый. – А если не верите, включите завтра свет в вашей аудитории при кафедре психологии…
   – Зачем, собственно?
   – Повреждена проводка.
   – Я не сомневаюсь в ваших предсказаниях. Но только замечаю, что до вашего появления жизнь не представляла такой опасности.
   – Конечно нет. Но должны же вы понимать, что раз вы пользуетесь преимуществами опеки, то должны мириться и с ее отрицательными сторонами.
   – Какие же это отрицательные стороны?
   Дерг заколебался.
   – Всякая опека вызывает необходимость дальнейшей опеки. По-моему, это азбучная истина.
   – Значит, снова-здорово? – спросил я ошеломленно.
   – До встречи со мной вы были как все и подвергались только риску, вытекавшему из ваших житейских обстоятельств. С моим же появлением изменилась окружающая вас среда, а стало быть, и ваше положение в ней.
   – Изменилась? Но почему же?
   – Да хотя бы потому, что в ней присутствую я. До некоторой степени вы теперь причастны и к моей среде, как я причастен к вашей. Известно также, что, избегая одной опасности, открываешь дверь другой.
   – Вы хотите сказать, – спросил я, выделяя каждое слово, – что с вашей помощью опасность возросла?
   – Это было неизбежно, – вздохнул он.

   Нечего и говорить, с каким удовольствием я удавил бы его в эту минуту, не будь он невидим и неощущаем. Во мне бушевали оскорбленные чувства; с гневом говорил я себе, что меня обвел, заманил в западню неземной мошенник.
   – Отлично, – сказал я, взяв себя в руки. – Спасибо за все. Встретимся на Марсе или где там еще ваша хижина.
   – Так вы отказываетесь от дальнейшей опеки?
   – Угадали! Прошу выходя не хлопать дверью.
   – Но что случилось? – Дерг был, видимо, искренне озадачен. – В вашей жизни возросли опасности – это верно, но что из того? Честь и слава тому, кто смотрит в лицо опасности и выходит из нее победителем. Чем серьезнее опасность, тем радостнее сознание, что вы ее избежали.
   Тут только я понял, до чего он мне чужой, этот чужесветный гость!
   – Только не для меня, – сказал я. – Брысь!
   – Опасности увеличились, – доказывал свое дерг, – но моя способность справляться с ними перекрывает их с лихвой. Для меня удовольствие с ними бороться. Так что на вашу долю остается чистый барыш.
   Я покачал головой:
   – Я знаю, что меня ждет. Опасностей будет все больше.
   – Как сказать! Что до несчастных случаев, тут вы достигли потолка.
   – Что это значит?
   – Это значит, что количественно им уже некуда расти.
   – Прекрасно! А теперь будьте добры убраться к черту!
   – Но ведь я вам как раз объяснил…
   – Ну конечно: расти они не будут. Как только вы оставите меня в покое, я вернусь в свою обычную среду, не правда ли? И к своим обычным опасностям?
   – Вполне возможно, – согласился дерг. – Если, конечно, вы доживете.
   – Так и быть, рискну!
   С минуту дерг хранил молчание. И наконец сказал:
   – Сейчас вы не можете себе это позволить. Завтра… Завтра…
   – Прошу вас не рассказывать. Я и сам сумею избежать несчастного случая.
   – Я говорю не о несчастном случае.
   – А о чем же?
   – Уж и не знаю, как вам объяснить. – В тоне его чувствовалась растерянность. – Я говорил вам, что вы можете не опасаться количественных изменений. Но не упомянул об изменениях качественных.
   – Что вы плетете? – накинулся я на него.
   – Я только стараюсь довести до вас, что за вами охотится гампер.
   – Это еще что за невидаль?
   – Гампер – существо из моей среды. Должно быть, его привлекла ваша возросшая способность уклоняться от опасности, которой вы обязаны моей опеке.
   – К дьяволу гампера – и вас вместе с ним!
   – Если он к вам сунется, попробуйте прогнать его с помощью омелы. Иногда помогает железо в соединении с медью. А также…
   Я бросился на кровать и сунул голову под подушку. Дерг понял намек. Спустя минуту я почувствовал, что он исчез.
   Какой же я, однако, идиот! За всеми нами, обитателями Земли, водится эта слабость: хватаем, что ни дай, независимо от того, нужно нам или не нужно.
   Вот так и наживаешь себе неприятности!
   Но дерг убрался, и я избавился от величайшей неприятности. Некоторое время тихо-скромно посижу у себя в углу, пусть все постепенно приходит в норму. И может быть, уже через несколько недель…
   В воздухе послышалось какое-то жужжание.
   Я с маху сел на кровати. В одном углу комнаты подозрительно сгустились сумерки, и в лицо мне повеяло холодом. Жужжание между тем нарастало – и это было не жужжание, а смех, тихий и монотонный.
   К счастью, никому не пришлось чертить для меня магический круг.
   – Дерг! – завопил я. – Выручай!
   Он оказался тут как тут.
   – Омела! – крикнул он. – Гоните его омелой!
   – А где, к чертям собачьим, взять теперь омелу?
   – Тогда железо с медью!
   Я бросился к столу, схватил медное пресс-папье и стал оглядываться в поисках железа. Кто-то вырвал у меня пресс-папье. Я подхватил его на лету. Потом увидел свою авторучку и поднес к пресс-папье острие пера.
   Темнота рассеялась. Холод исчез.
   По-видимому, я кое-как выбрался.
   – Видите, вам нужна моя опека, – торжествовал дерг какой-нибудь час спустя.
   – Как будто да, – подтвердил я скучным голосом.
   – Вам еще много чего потребуется, – продолжал дерг. – Цветы борца, амаранта, чеснок, могильная плесень…
   – Но ведь гампер убрался вон.
   – Да, но остались трейлеры. И вам нужны средства против липпов, фиггов и мелжрайзера.
   Под его диктовку я составил список трав, отваров и прочих снадобий. Я не стал его расспрашивать об этом звене между сверхъестественным и сверхнормальным. Моя любознательность была полностью удовлетворена.
   Привидения и лемуры? Или чужесветные твари? Одно другого стоит, сказал он, и я уловил его мысль. Обычно им до нас дела нет. Наши восприятия, да и самое наше существование протекают в разных плоскостях. Пока человек по глупости не привлечет к себе их внимания.
   И вот я угодил в эту игру. Одни хотели меня извести, другие защитить, но никто не питал ко мне добрых чувств, включая самого дерга. Я интересовал их как пешка в этой игре, если правильно понял ее условия.
   И в это положение я попал по собственной вине. К моим услугам была мудрость расы, веками накопленная человеком, – неодолимое расовое предубеждение против всякой чертовщины, инстинктивный страх перед нездешним миром. Ибо приключение мое повторялось уже тысячи раз. Нам снова и снова рассказывают, как человек наобум вторгается в неведомое и накликает на себя духов. Он сам напрашивается на их внимание, а ничего опаснее быть не может.
   Итак, я был обречен дергу, а дерг – мне. Правда, лишь до вчерашнего дня. Сегодня я уже снова сам по себе.
   На несколько дней все как будто успокоилось. С фиггами я справлялся тем простым способом, что держал шкафы на запоре. С липпами приходилось труднее, но жабий глаз более или менее удерживал их в узде. А что до мелжрайзера, то его следует остерегаться только в полнолуние.
   – Вам грозит опасность, – сказал мне дерг не далее как позавчера.
   – Опять? – отозвался я зевком.
   – Нас преследует трэнг.
   – Нас?..
   – Да, и меня, ибо даже дерги подвержены риску и опасности.
   – И этот трэнг действительно опасен?
   – Очень!
   – Что же мне делать? Завесить дверь змеиной шкурой? Или начертить на ней пятиугольник?
   – Ни то ни другое, – сказал дерг. – Трэнг требует негативных мер, с ним надо воздерживаться от некоторых действий.
   На мне висело столько ограничений, что одним больше, одним меньше – ничего уже не значило.
   – Что же мне делать?
   – Не политурьте, – сказал он.
   – Не политурить? – Я наморщил брови. – Как это понимать?
   – Ну, вы знаете. Это постоянно делается.
   – Должно быть, мне это известно под другим названием. Объясните.
   – Хорошо. Политурить – это значит… – Но тут он осекся.
   – Что?..
   – Он здесь! Это трэнг!
   Я вдавился в стену. Мне показалось, что я вижу легкое кружение пыли в комнате, но, возможно, у меня пошаливали нервы.
   – Дерг! – позвал я. – Где вы? Что же мне делать?
   И тут я услышал крик и щелканье смыкающихся челюстей.
   – Он меня заполучил! – взвизгнул дерг.
   – Что же мне делать? – снова завопил я.
   А затем противный скрежет что-то перемалывающих зубов. И слабый, задыхающийся голос дерга: «Не политурьте!»
   А затем тишина.
   И вот я сижу тихо-смирно. В Бирме на той неделе разобьется самолет, но меня это не коснется здесь, в Нью-Йорке. Да и фиггам до меня не добраться, я держу на запоре дверцы моих шкафов.
   Вся загвоздка в этом «политурить». Мне нельзя политурить. Ни под каким видом! Если я не буду политурить, все успокоится и эта свора переберется еще куда-нибудь, в другое место. Так должно быть. Надо только переждать.
   На беду свою, я не знаю, что такое политурить. Это постоянно делается, сказал дерг. Вот я и избегаю по возможности что-либо делать.
   Я кое-как поспал, и ничего не случилось – значит, это не политурить. Я вышел на улицу, купил провизию, заплатил что следует, приготовил обед и съел. И это тоже не политурить. Написал этот отчет. И это не политура.
   Я еще выберусь из этой мути.
   Попробую немножко поспать. Я, кажется, схватил простуду. Приходится чихнуть…

Человекоминимум

   «У каждого своя песня, своя музыка, – так рассуждал Антон Персеверал. – У прелестной девушки – нежные рулады, у бравого звездоплавателя – звон фанфар. Мудрые старцы из Межпланетного Совета, пожалуй, наводят на мысль о богатом наборе деревянных духовых инструментов. Есть гении, живущие в невыразимой красоты и сложности контрапункте, а есть планетарный мусор, чье прозябание сравнимо лишь с плачем гобоя на фоне неумолчного грохота басового барабана».
   Вот такие думы обуревали Персеверала, когда он держал в слабых пальцах бритвенное лезвие и разглядывал синеватые вены на запястье.
   Если у каждого своя музыка, то ему досталась бездарно сочиненная и убого исполненная симфония ошибок.
   А ведь его появление на свет сопровождалось хоть и тихим, но радостным пением горнов. Под приглушенный рокот тамбуринов юный Антон отважно пошел в школу. За проявленные способности он был поощрен переводом в небольшой ремесленный класс, где вместе с ним училось всего-навсего пятьсот детей и где ему полагалась толика персонального внимания. Будущее рисовалось в радужных красках.
   Но если ты прирожденный неудачник, это рано или поздно обязательно скажется.
   Его преследовали мелкие катастрофы с опрокинутыми чернильницами, потерянными учебниками и перепутанными тетрадями. Вещи имели гадкое свойство ломаться в его пальцах, а то и ломать пальцы ему. И будто мало было этих бед, он переболел всеми детскими хворями, в том числе протокорью, алжирской свинкой, импетиго, зеленой лихорадкой и лихорадкой оранжевой.
   Неприятности эти никак не отражались на природных задатках Антона, но одних умственных способностей маловато для выживания в перенаселенном конкурентном мире. Нужна еще приличная доля везения, а этим качеством Персеверал оказался начисто обделен. Мальчика вернули в обычный класс с десятью тысячами учеников, где его проблемы многократно умножились и до небес вырос риск подцепить ворох болезней.
   И вот этому долговязому, худому, добродушному, трудолюбивому очкарику врачи в юном возрасте поставили диагноз «предрасположен к несчастным случаям». А по каким причинам, об этом результаты обследований скромно умалчивали.
   Антон попал в число несчастливцев, чья жизнь трудна до невозможности.
   По джунглям человеческого бытия большинство людей пробираются с ловкостью охотящийся пантеры. Но Персеверала в этих джунглях на каждом шагу подстерегали силки, капканы и иные ловчие снасти. А еще неприметные обрывы, непреодолимые реки, ядовитые грибы и свирепые хищники. Для него не существовало безопасных тропинок. Все пути вели к катастрофе.
   Юный Персеверал героически отучился в колледже вопреки своему замечательному умению сломать ногу на винтовой лестнице, вывихнуть лодыжку, сорвавшись с бордюрного камня, порвать связки локтевого сустава вращающейся дверью, разбить очки при столкновении со стеклянной перегородкой… Подобным событиям, столь же нелепым, сколь и печальным, несть числа, и все они подтверждали его предрасположенность к несчастным случаям. Но Антон мужественно преодолел соблазн укрыться от жизни в пучинах ипохондрии и не оставил попыток приспособиться к окружающей среде.
   Окончив колледж, он крепко взял себя в руки и решил во что бы то ни стало настроиться на мелодию надежды, заложенную в него суровым отцом и ласковой матерью.
   Под бой барабанов и трепет струн Персеверал ступил на остров Манхэттен, чтобы выковать свое счастье. Он изо всех сил боролся с проклятой предрасположенностью и старался в любых передрягах оставаться несгибаемым оптимистом.
   Но предрасположенность вцепилась в него мертвой хваткой. Утратили бодрость и внятность благородные аккорды, величественная симфония деградировала до оперы-буфф. Персеверал снова и снова лишался работы, оставляя за собой сломанные диктопишмашинки, залитые чернилами контракты, потерянные регистрационные карточки и перепутанные формуляры. Эти увольнения сопровождались мучительным крещендо треснувших в давке на эскалаторе ребер, вывернутых на решетчатых настилах голеностопных суставов, расколотых о незамеченные архитектурные выступы очков и целым ворохом инфекционных заболеваний, в том числе гепатитом J, марсианской ОРВИ, венерианской ОРВИ, сонной немочью и хихикающей лихорадкой.
   Но по-прежнему Персеверал сопротивлялся нежному зову ипохондрии. Он мечтал о космосе; мечтал вместе с искателями приключений, обладателями стальных подбородков, отодвигать границу освоенного человечеством пространства; мечтал о новых поселениях на далеких планетах, о бескрайних девственных территориях. Там, вдали от Земли с ее чахоточными пластиковыми трущобами, человек способен по-настоящему обрести себя.
   Он обратился в Комиссию по изучению и заселению планет – и получил отказ. С великой грустью расставшись с мечтой о космосе, перепробовал множество земных профессий. Ходил на сеансы психоанализа, гипнотической суггестии, гипнотической гиперсуггестии и преодоления контрсуггестии – и все напрасно.
   Как и у каждой симфонии, у каждого человека есть свой финал. В тридцатичетырехлетнем возрасте Персеверал полностью утратил веру в себя – через три дня после того, как потерял работу, которую искал два месяца. Для него это прозвучало как последний аккорд цимбал – судьба со всем ехидством подвела итог тому, чего, пожалуй, не стоило и начинать.
   Он мрачно забрал расчетный чек на скромную сумму, пожал осторожно протянутую руку бывшего начальника и спустился на эскалаторе в вестибюль. А подсознание уже рисовало смутные суицидальные образы: колеса огромных грузовиков, газовые конфорки, высокие здания и быстрые реки.
   Эскалатор доставил его в мраморный вестибюль, где под зорким оком полицейских, экипированных для подавления беспорядков, толпы граждан ждали разрешения выйти на улицы делового центра. Стоя в очереди, Персеверал праздно наблюдал, как мечется под критической риской стрелка датчика плотности населения. Оказавшись наконец снаружи, он влился в густой людской поток, который двигался в направлении его жилого комплекса.
   Антона не оставляли самоубийственное мысли, и они уже не метались беспорядочно, а приобретали четкие формы. Обдумывая способы и средства, он не заметил, как добрался до дома. Там отделился от толпы и юркнул в свой подъезд.
   Преодолев скопища детей в коридорах, он добрался до предоставленной ему городскими властями комнатушки. Вошел, запер дверь, вынул из бритвенного набора лезвие. А потом лежал на кровати, уперевшись ногами в стенку, и разглядывал синеватые вены на запястье.
   Сумеет ли он покончить с собой? Сделает ли это ловко и быстро, без колебаний, без сожалений? Или запорет и это дело, и его, вопящего, привезут в больницу, где будут демонстрировать неудачливого суицидника ухмыляющимся интернам?
   И вдруг он заметил, как под дверью проскользнул желтый бумажный прямоугольник. Письмо прибыло точнехонько в тот момент, когда Антон уже был готов принять роковое решение, и эта мелодраматическая внезапность показалась ему крайне подозрительной. Но все же он отложил лезвие и поднял конверт.
   Адресантом значилась Комиссия по изучению и освоению планет, гигантская организация, контролировавшая любые передвижения землян в космическом пространстве. Дрожащими пальцами вскрыв конверт, Персеверал прочитал:

   Н-Й, Манхэттен 212, район 43825, жилкомплекс 1993, мистеру Антону Персевералу.
   Дорогой мистер Персеверал!
   Три года назад Вы обратились к нам, изъявив желание занять любую вакансию за пределами Земли. К сожалению, тогда мы вынуждены были ответить отказом. Но сейчас я счастлив сообщить, что для Вас открыта вакансия, и, как мне кажется, она полностью соответствует Вашим способностям и профессиональным навыкам. Смею надеяться, что Вы не откажетесь получить эту работу, – между прочим, с жалованьем 20 000 долларов в год и всеми государственными льготами и надбавками, а также с исключительной перспективой карьерного роста. Не соблаговолите ли встретиться со мной и обсудить это предложение?
   С наилучшими пожеланиями,

Уильям Хаскелл, заместитель директора по кадрам.

   Персеверал аккуратно сложил лист и вернул в конверт. Вспыхнувшая было радость угасла, сменившись дурным предчувствием.
   Это какими же способностями и навыками он обладает, чтобы ему платить двадцать тысяч в год плюс бонусы? Может, его перепутали с другим Антоном Персевералом?
   Нет, маловероятно. Комиссия не ошибается. Но если предположить, что там знают о его злосчастном прошлом, для чего он мог им понадобиться? Что он умеет, с чем не справится, причем гораздо лучше, любой мужчина, женщина или ребенок?
   Антон сунул конверт в карман и вернул лезвие в набор для бритья. Самоубийство может и подождать. Сначала нужно выяснить, чего хочет этот Хаскелл.

   В здании Комиссии по изучению и освоению планет Персеверала немедленно пропустили в личный кабинет Уильяма Хаскелла. Замдиректора по кадрам оказался крупным, светловолосым, с невыразительным лицом; излучаемое им радушие лишь укрепило подозрения Антона.
   – Садитесь, садитесь, мистер Персеверал, – сказал Хаскелл. – Сигарету? Чего-нибудь горячительного? Как же я рад, что вы откликнулись на мое приглашение!
   – Уверены, что я тот, кто вам нужен? – спросил Персеверал.
   Хаскелл раскрыл лежащую перед ним папку:
   – Давайте посмотрим. Антон Персеверал. Возраст: тридцать четыре. Родители: Грегори Джеймс Персеверал и Анита Сваанс Персеверал, Лейктаун, Нью-Джерси. Правильно?
   – Да, – кивнул Антон. – У вас есть для меня работа?
   – Совершенно верно.
   – И что же это за работа, нельзя ли узнать?
   – А мы здесь как раз для этого! – лучезарно улыбнулся Хаскелл. – Должность, которую я вам хочу предложить, мистер Персеверал, значится в нашей тарифной сетке как «инопланетный исследователь».
   – Что-что? – переспросил Персеверал.
   – Внеземной, или инопланетный, исследователь, – ответил Хаскелл. – Вам же известно, что исследователи – это люди, первыми высаживающиеся на чужие планеты, пионеры, добывающие для нас необходимые сведения. Дрейки и Магелланы нашей эпохи. Надеюсь, вы согласитесь со мной: для вас это превосходный шанс.
   Антон вскочил, побагровев от гнева:
   – Если розыгрыш закончен, я ухожу.
   – Уходите? Но почему?
   – Я – внеземной исследователь?! – Антон сопроводил вопрос горьким смехом. – Оставьте эти глупые шутки. Я читаю газеты; я знаю, что собой представляют исследователи.
   – И что же они собой представляют?
   – Это сливки земного населения, – сказал Антон. – Самые лучшие мозги в самых лучших телах. Люди с молниеносной реакцией, способные решать любые проблемы, не теряться в любых ситуациях, приспосабливаться к любой окружающей среде. Скажете, это не так?
   – Видите ли, – ответил Хаскелл, – так было на первом этапе освоения космоса. И мы общественного спокойствия ради не стали разрушать стереотип. Описанный вами тип исследователя уже безнадежно устарел. Для таких людей у нас предостаточно других профессий, но не исследование планет.
   – Неужели ваши супермены не способны переквалифицироваться? – спросил с едва заметной улыбкой Антон.
   – Конечно способны, – ответил Хаскелл. – Уверяю вас, здесь нет никакого парадокса. Послужные списки наших исследователей из первого поколения выше всяческих похвал. Эти люди не пропадут на планете, где есть хотя бы мизерный шанс на выживание. Упорство и твердость воли помогут им справиться с любыми трудностями. Очутившись во враждебной среде, они мобилизуют все свои ресурсы и одержат победу. Судьбы наших пионеров освоения космоса будут вечным примером жизнестойкости и приспособляемости Homo sapiens.
   – Так почему же вы перестали в них нуждаться?
   – Потому что на Земле у нас теперь другие проблемы. На первых порах освоение космоса представляло собой авантюру, научный эксперимент, меру самозащиты, символ. Но этот этап в прошлом. Демографический рост приобрел взрывной характер. Относительно малолюдные страны, такие как Бразилия, Новая Гвинея и Австралия, приняли миллионы избыточного населения и моментально оказались переполнены. Когда в главных городах планеты перенаселенность достигла критической черты, начались пресловутые бунты выходного дня. И катастрофические процессы, подстегиваемые успехами гериатрии и резким снижением детской смертности, продолжают набирать силу.
   Да, сущий бардак, – почесал в затылке Хаскелл. – Но этические проблемы, связанные с ростом населения, в мою компетенцию не входят. Нас, сотрудников Комиссии, интересует лишь одно: срочное приобретение новых территорий. Нам нужны планеты, причем не такие, как Марс или Венера, а способные в обозримом будущем достичь самообеспечения. Миры, на которые мы переселим миллионы людей, пока политики и ученые пытаются выправить ситуацию на Земле. Открывать эти планеты для колонизации мы вынуждены в дикой спешке, а это означает интенсификацию первичных исследований.
   – Все это для меня не новость, – сказал Антон, – но я по-прежнему не понимаю, почему вы дали отставку оптимальному типу исследователя.
   – Разве не очевидно? Мы ищем места, где смогут поселиться и выжить самые обычные люди. А нашего оптимального исследователя обычным человеком никак не назовешь. Совсем напротив, это уже практически новое звено в нашей эволюционной цепи. Не ему судить об условиях выживания для обывателей. Знаете, в космосе встречаются блеклые, скучные, дождливые планетки. На таком мирке среднестатистический колонист спятит от тоски. У нашего же оптимального первопроходца рассудок слишком крепок, чтобы на него хотя бы в малейшей степени повлияло однообразие климата. Других людей инопланетные микробы будут уничтожать тысячами, он же отделается легким временным недомоганием. Неведомая опасность поставит колонию на грань катастрофы, а он найдет способ избежать встречи с этой опасностью. Повседневная борьба с подобными бедами – не для него. Они его просто-напросто не коснутся.
   – Кажется, начинаю понимать, – сказал Антон.
   – Так что самый лучший способ, – продолжал Хаскелл, – завоевывать эти планеты поэтапно. Сначала разведчик-одиночка, затем стационарная экспедиция, далее – пробная колония, состоящая в основном из психологов и социологов; потом группа аналитиков, которая осмыслит собранные сведения, и так далее. Но на все эти процедуры никогда не хватает времени или денег. Колонии нам нужны уже сейчас, а не через полвека.
   Мистер Хаскелл сделал паузу и посмотрел на Персеверала в упор:
   – Теперь вы понимаете: нам необходимо как можно скорее узнать, способна ли группа ничем не выдающихся людей благополучно существовать на вновь открытой планете. Вот почему мы предъявляем к нашим исследователям совершенно новые требования.
   Антон кивнул:
   – Заурядные первопроходцы для заурядных последователей. И все же остается один нюанс…
   – Какой же?
   – Не знаю, насколько вы знакомы с моей биографией…
   – Отлично знаком, – заверил его Хаскелл.
   – А раз так, вы не могли не отметить определенную тенденцию… Я, можно сказать, притягиваю несчастья. Если честно, даже здесь, на Земле, мне очень и очень непросто выживать.
   – Я в курсе, – с душевной улыбкой сообщил мистер Хаскелл.
   – И как же, по-вашему, я справлюсь на чужой планете? Какой вам прок от меня?
   Мистер Хаскелл слегка смутился:
   – Сказав «заурядные первопроходцы для заурядных последователей», вы неверно сформулировали нашу задачу. Все не так просто. Колония – это тысячи, а нередко и миллионы людей, чьи потенциалы выживания значительно разнятся. Закон и гуманизм требуют предоставить каждому из них шанс на победу в борьбе. И прежде чем эти люди покинут Землю, они должны поверить, что этот шанс у них есть. Мы обязаны убедить и закон, и самих себя, и переселенцев в том, что даже самый слабый из них не является заведомой жертвой.
   – Продолжайте, – сказал Антон.
   – А потому, – заговорил быстрее Хаскелл, – несколько лет назад мы изменили принцип отбора исследователей, перейдя от критерия «человекомаксимум» к критерию «человекоминимум».
   Какое-то время Антон молчал, переваривая услышанное.
   – Так вот зачем я вам понадобился… Там, где удастся выжить мне, выживет любой.
   – Это более или менее соответствует нашему представлению о проблеме, – подтвердил Хаскелл с сердечной улыбкой. – Некоторые исследователи, обладавшие минимальным потенциалом выживания, справились неплохо.
   – А остальные?
   – Конечно же, эта работа сопряжена с риском, – признал Хаскелл. – Помимо опасностей, которые могут встретиться на планете, есть и другие, обусловленные самой природой эксперимента. И я не вправе даже предупредить вас о них, поскольку это лишило бы нас единственного способа контролировать проверку минимальных возможностей выживания. Поэтому просто скажу: они существуют.
   – Не слишком веселая перспектива, – хмыкнул Антон.
   – Пожалуй что так. Но подумайте о награде, которая ждет победителя! Ведь вы, без преувеличения, станете отцом-основателем колонии! Как эксперту, вам не будет цены! И что не менее важно, вы избавитесь от вредных для психики сомнений относительно вашего места в мироздании.
   Антон неохотно кивнул:
   – Объясните мне вот что. Ваша телеграмма прибыла в самый критический момент. Это выглядит довольно…
   – Да, это было подстроено, – подтвердил его догадку Хаскелл. – Как выяснилось, нужные нам люди наиболее восприимчивы, когда достигают определенного психологического состояния. Мы ведем пристальное наблюдение за теми, кто соответствует нашим требованиям, и, дождавшись удобного момента, делаем предложение.
   – Опоздай вы на час, был бы конфуз, – сказал Антон.
   – Обращаться к вам на день раньше было бы бесполезно. – Хаскелл встал из-за стола. – Надеюсь, мистер Персеверал, вы не откажетесь пообедать со мной? Обсудим детали за бутылочкой вина.
   – Ладно, – согласился Антон. – Но я еще не давал никаких обещаний.
   – Разумеется. – И Хаскелл с улыбкой отворил перед ним дверь.

   За обедом Антон напряженно размышлял. Работа исследователя, несмотря на весь риск, выглядела привлекательно. В конце концов, она не более опасна, чем самоубийство, да вдобавок неплохо оплачивается. Если он победит, награда будет огромная. А цена поражения – не выше той, которую он был готов заплатить за свое фиаско на Земле.
   Да, итог прожитых тридцати четырех лет плачевен. Редкие проблески дееспособности омрачены сильнейшей подверженностью болезням, несчастным случаям и катастрофическим ошибкам. Но ведь Земля перенаселена и завалена мусором, на ней царят смятение и хаос. Быть может, предрасположенность к бедам – не врожденные дефекты Персеверала, а продукт невыносимых внешних условий?
   Согласившись на предложение Хаскелла, Антон получит новую окружающую среду. Там он будет один-одинешенек; там он сможет полагаться только на себя, но и отвечать придется лишь перед самим собой. Да, это чудовищный риск. Но что может быть опаснее, чем поблескивающее в твоей руке бритвенное лезвие?
   Это будет самое сложное испытание в жизни, окончательный экзамен. Предстоит бороться, лезть вон из кожи, чтобы преодолеть фатальные тенденции. Но в этот раз Антон отдаст борьбе все силы, всю волю до последней капли.

   В те недели, что были отведены на подготовку, Антон набирался решимости: ел ее и пил, чистил ею зубы и мыл ею руки, впитывал ее во сне и заколачивал в мозг наяву, и переплетал ее с нервами, и мечтал о ней, и медитировал на ней, и эти его мантры, наподобие буддийских, уже непрестанно зудели в черепе, управляя всеми помыслами и поступками.

   И вот настал день, когда он подписал контракт. Ему предстояло провести год на перспективной планете в Восточной Звездной Гряде. Хаскелл пожелал ему удачи и пообещал держать светоскоростную радиосвязь. Вместе со своими запасами Антон погрузился на борт дозорного корабля «Королева Глазго», и приключение началось.
   Полет продлился не один месяц, и все это время Персеверал с одержимостью фанатика обдумывал свой выбор. В невесомости он вел себя со всей осторожностью, рассчитывал каждое движение, семь раз отмерял, прежде чем отрезать. Этот постоянный самоконтроль существенно замедлял его движения, но со временем вошел в привычку. Мало-помалу формировались новые рефлексы, стремясь заменить прежние динамические стереотипы.
   Но этот процесс имел нерегулярный характер. Вопреки всем предосторожностям Персеверал получил от бортовой системы очистки пустяковое кожное раздражение, сломал при ударе о переборку одни из десяти очков, а мигрени, прострелы, ссаженные костяшки пальцев рук и ушибы пальцев ног и вовсе не поддавались учету. Но все же он чувствовал, что дело идет на лад; мало-помалу его характер твердел.
   И наконец в иллюминаторе появился мир, которому люди дали имя Тета.
   Из корабля Антон вместе со своим хозяйством переместился на травянистую, лесистую возвышенность поблизости от горного хребта. Специалисты, изучавшие аэрофотоснимки, сочли этот участок наиболее подходящим. Тут и вода, и древесина, и местные фрукты, и рудные полезные ископаемые – идеальная территория для колонии.
   Корабельное начальство пожелало Персевералу удачи и вернулось на борт. Он дождался, когда корабль исчезнет в облачной толще, и принялся за работу.
   Первым делом включил робота. Это была высокая блестящая черная многофункциональная машина стандартного типа, предназначенная для помощи исследователям и поселенцам. Ни петь, ни стихи декламировать, ни даже просто говорить, ни хотя бы в карты играть она не умела – все это делали более дорогие модели. На вопросы робот отвечал лишь качанием головы вверх-вниз и вправо-влево, и Антона пугала мысль, что в столь скучном обществе предстоит провести целый год. Но робот распознавал вербальные команды довольно высокой сложности и выполнял тяжелую работу, а в проблемных ситуациях демонстрировал изрядную предприимчивость.
   С помощью робота Антон разбил лагерь на плато, не забывая при этом зорко оглядывать горизонт. Аэрофотосъемка не выявила никаких признаков инопланетной цивилизации, но чем черт не шутит. К тому же никто пока не удосужился изучить животный мир Теты.
   Антон работал медленно и аккуратно, а рядом трудился молчаливый робот. К вечеру временный лагерь был готов. Исследователь включил радарную охранную систему и отправился спать.
   Едва зашло солнце, его разбудил пронзительный звон тревожной сигнализации. Антон торопливо оделся и выскочил из палатки. Воздух полнился гневным гулом, как будто приближалась туча саранчи.
   – Принеси два лучемета, – приказал он роботу. – И поторопись. Еще бинокль захвати.
   Робот кивнул и удалился враскачку. Антон медленно поворачивался, дрожа от холода в сером рассветном сумраке, и пытался определить, с какой стороны идет звук. Он обвел взглядом влажную от росы равнину, зеленую кромку леса, вздымающиеся за ним утесы. Никакого движения. И вдруг он заметил пятно на фоне восходящего солнца – нечто похожее на низкое темное облако. Оно двигалось в направлении лагеря, причем очень быстро, даром что против ветра.
   Вернулся робот с лучеметами.
   Антон взял один, а роботу велел держать второй на боевом взводе и ждать приказ на открытие огня. Робот кивнул; его глазные ячейки тускло блеснули, повернувшись к светилу.
   Когда туча приблизилась, Антон понял: это гигантская стая птиц. С помощью бинокля определил, что они величиной с земного ястреба. Но их хаотичные метания напоминали полет летучей мыши. Птицы были прекрасно вооружены: массивные когти, длинные клювы, а в клювах – острые зубы. С такой смертоносной оснасткой они могли быть только хищниками.
   С громким гулом птицы описали над лагерем круг. А затем, распахнув крылья и растопырив когти, принялись пикировать со всех направлений. Антон приказал роботу стрелять.
   Спиной к спине человек и машина встретили бешено атакующих птиц огнем лучеметов. В кровавом ливне, в клубах перьев погибали полчища «ястребов». Два стрелка успешно удерживали хищную стаю на безопасной дистанции; им даже удалось ее отогнать.
   И вдруг отказал лучемет Антона.
   Но ведь он заряжен до отказа, а батарея рассчитана на семьдесят пять часов непрерывной работы! Как он мог сломаться?
   Несколько мгновений Антон стоял столбом и тупо давил на спуск. А затем бросил оружие и кинулся в складскую палатку, оставив робота отбиваться в одиночку.
   Антон схватил два запасных лучемета и выбежал наружу. Когда вернулся на позицию, увидел, что и у робота вышло из строя оружие. Тот стоял в гуще птиц и бешено махал ручищами, разбрызгивая во все стороны масло из сочленений. Вот он опасно накренился, и Антон увидел, что несколько птиц избежали ударов и уселись на плечах, чтобы долбить клювами фасеточные глаза и кинестетическую антенну.
   Антон вскинул оба лучемета – и давай поливать огнем плотный рой. Одно устройство отказало почти мгновенно. Стреляя из второго, он молился, чтобы хватило заряда батареи.
   Наконец стая, обескураженная потерями, взмыла и с визгом и клекотом умчалась по широкой дуге. Чудом уцелевшие Персеверал и робот стояли по колено в перьях и обугленных тушках.
   Антон осмотрел четыре лучемета, три из которых так сильно его подвели. Багровый от возмущения, он призвал все кары небесные на головы разгильдяев, которые должны были проверить снаряжение исследователя. А когда выдохся, потребовал от Хаскелла извинений и объяснений.
   – Так это же одно из средств проверки, – ответил Хаскелл.
   – Что-что?
   – Я ведь предупреждал, когда мы вас готовили. Проверяется минимальный потенциал выживания. Минимальный, помните? Нам нужно знать, что ждет на этой планете колонию с широким спектром приспособляемости. И потому мы ищем низший знаменатель.
   – Все это мне известно. Но лучеметы…
   – Мистер Персеверал, создание колонии, даже на базе абсолютного минимума, – фантастически дорогое предприятие. Наших поселенцев мы снабжаем самым новым, самым лучшим оружием и снаряжением, но мы не в состоянии заменить вещи, выработавшие свой ресурс или по какой-либо иной причине вышедшие из строя. Колонисты вынуждены пользоваться невосполняемыми запасами. Оборудование изнашивается и ломается, продовольствие портится или теряет пищевую ценность…
   – И все это вы всучили мне? – спросил Антон.
   – Естественно. Надлежащей проверки ради мы вас снабдили минимумом необходимого для выживания. И это единственный способ предугадать, каково придется колонистам на Тете.
   – Так нечестно! Исследователям всегда достается самое лучшее!
   – Нет! – отрезал Хаскелл. – Самое лучшее доставалось исследователям прежнего поколения, человекооптимуму. А сейчас мы тестируем слабейший потенциал, и это относится как к личности, так и к экипировке. Я же вас предупреждал о риске.
   – Да, предупреждали, – согласился Антон. – Но… Ладно. У вас еще припасены для меня какие-нибудь мелкие сюрпризы?
   – Пожалуй что нет, – ответил Хаскелл после короткой паузы. – Вы и ваше имущество соответствуете минимальному уровню выживания, и этим все сказано.
   Персевералу ответ показался уклончивым, но Хаскелл поспешил прекратить сеанс связи, и Антон вернулся в царство хаоса, в которое превратился его лагерь.

   Человек и робот переместили лагерь в лес, чтобы уберечь его от новых налетов. При этом Антон обнаружил, что добрая половина веревок пришла в негодность, сгорело несколько электроприборов, а по ткани палаток расползается плесень. Он тщательно все починил, по обыкновению ссадив при этом костяшки пальцев и содрав кожу на ладонях. И тут вырубился генератор.
   Три дня бился над ним Антон, пытаясь обнаружить дефект с помощью прилагавшейся к машине инструкции – на немецком языке, к тому же отвратительно напечатанной. Наконец он чисто случайно обнаружил, что это инструкция к другой модели. В бешенстве Антон отвесил генератору такого пинка, что едва не сломал палец на правой ноге.
   Он взял себя в руки и провозился еще четыре дня, выявляя разницу между неисправной моделью и моделью, описанной в инструкции, и генератор снова заработал.
   Тем временем птицы выяснили, что можно пробираться сквозь кроны деревьев в лагерь, хватать еду и улетать, не дожидаясь, когда окажутся на мушке лучемета. Их набеги стоили Антону одних очков и нехорошей раны на шее. Он не пожалел времени, сплел сети и с помощью робота растянул их между ветвями над лагерем.
   Это отвадило птиц. Наконец-то у Антона появилась возможность проверить запасы продовольствия – и обнаружить, что часть обезвоженных продуктов представляет собой заводской брак, а часть пала жертвой гадкого грибка, распространяемого по воздуху. Если немедленно не принять меры, то долгую тетанскую зиму не пережить.
   Он провел серию экспериментов с местными фруктами, овощами и злаками. Кое-что оказалось неядовитым и питательным. Добавив эти находки в свой рацион, Антон заработал красочную аллергическую сыпь. Скрупулезная инвентаризация медресурсов дала желанный результат – он вылечился и опытным путем обнаружил содержащие аллерген растения. Но в тот момент, когда Персеверал уже был готов приступить к их изучению, в палатку ввалился робот, перемешал образцы и разлил незаменимые химикалии.
   Пришлось продолжать натурные эксперименты на себе, рискуя рецидивом аллергии. В конце концов Антон исключил одну ягоду и два овоща из списка пригодных в пищу даров природы.
   Зато съедобные фрукты оказались очень вкусными, а из туземных злаков выпекался отменный хлеб. Антон собрал семена и поздней тетанской весной поручил роботу пахоту и сев.
   Пока помощник без устали трудился на целине, Персеверал занимался исследовательской деятельностью. На гладких скальных обнажениях он обнаружил выцарапанные символы – предположительно цифры – и даже мелкие пиктограммы, в которых угадывались деревья, облака и горы. Похоже, на Тете жили разумные существа, решил он. Вполне вероятно, они и сейчас обитают в разных уголках планеты, но разыскивать их недосуг.
   Проверяя свои поля, Персеверал обнаружил, что робот, вопреки заложенной в него программе, слишком заглубил семена. Антон был вынужден вновь засеять пашни, на этот раз собственноручно.
   Он построил из дерева хижину, сгнившие складские палатки заменил сараями. Понемногу Персеверал готовился пережить зиму. И постепенно крепло подозрение, что с роботом творится неладное.
   Большая черная многофункциональная машина по-прежнему выполняла его поручения. Но ее движения становились все более рваными, и она все хуже рассчитывала усилия. То раздавит в ладони тяжелую банку, то сломает что-нибудь из сельхозинвентаря. Персеверал запрограммировал робота на прополку, а тот, выдергивая сорняки, топтал широченными ступнями взошедшие злаки. При заготовке дров он почти всегда ломал топорище. Войдет – так хлопнет дверью, что содрогнется хижина, а иной раз и дверь сорвется с петель.
   Износ робота очень сильно тревожил Персеверала. Починить невозможно – такие машины ремонтируют только на заводе-производителе, где есть необходимые инструменты, детали и знания. Контракт позволяет отказаться от робота, но тогда Персеверал останется совершенно один.
   Он все упрощал поручения для помощника, все больше работы выполнял сам. Но машина продолжала разлаживаться. Однажды вечером, когда Персеверал ужинал, робот потерял равновесие, навалился на очаг и мощным ударом отправил в воздух кипящий котел с рисом.
   Лишь благодаря новообретенным навыкам выживания Персеверал увернулся, и обжигающее варево угодило ему на плечо, а не в лицо.
   Это переполнило чашу терпения. Робот стал опасен. Забинтовав ожог, Персеверал решил списать помощника и продолжить работу по выживанию в одиночку. Твердым голосом он приказал машине перейти в спящее состояние.
   Робот лишь зыркнул на него и бесцельно заходил по хижине, не реагируя даже на основные команды.
   Снова Персеверал приказал ему уснуть. Робот отрицательно мотнул головой и принялся укладывать дрова в поленницу.
   Это уже совсем ни в какие ворота, решил Персеверал. Вручную робота не успокоить – нигде на гладком лоснящемся корпусе не видно привычной кнопки выключателя. Все же Персеверал достал набор инструментов и двинулся к роботу. И был изумлен до глубины души, когда тот попятился, угрожающе выставив руки перед собой.
   – Замри! – воскликнул Антон.
   Но робот отступал, пока не уперся в стену.
   Персеверал колебался, гадая, что же пошло не так. Нет у машин такого права – ослушаться человека. Более того, в их разум тщательно внедрена готовность ради человека пожертвовать собой.
   Антон снова двинулся к роботу, решив выключить его во что бы то ни стало. Робот ждал до последнего мгновения – и вдруг выбросил бронированный кулак. Антон увернулся и запустил гаечным ключом в кинестетическую антенну. Робот поспешил втянуть ее и снова махнул кулаком, на этот раз угодив хозяину по ребрам.
   Антон лежал на полу, а над ним стоял робот: ало светятся глазные фасеты, сжимаются и разжимаются железные кулаки. «Сейчас добьет», – решил Персеверал и закрыл глаза. Но машина повернулась и вышла из хижины, раздробив дверной замок.
   Через несколько минут Персеверал услышал обычные звуки – робот колол и складывал дрова.
   Антон достал из аптечки пластырь и налепил на бок. Робот управился с дровами и явился за новыми распоряжениями. Дрожащим голосом Персеверал велел ему идти к дальнему ручью за водой. Не выказывая ни малейшей агрессивности, робот подчинился. Его господин поплелся в сарай, где он хранил рацию.
   – Зря вы пытались его деактивировать, – сказал Хаскелл, узнав о случившемся. – Разве еще не поняли, что в его конструкции отключения не предусмотрено? Больше не пробуйте, это небезопасно.
   – Но какой в этом смысл?
   – Наверное, вы уже догадались, что робот контролирует качество вашей работы.
   – Не понимаю, – сказал Персеверал, – зачем вам нужен контроль качества?
   – Неужели я должен объяснять сначала? – устало спросил Хаскелл. – Мы вас наняли как исследователя с минимальным потенциалом выживания. Не со средним, не с высоким. С минимальным.
   – Да, но…
   – Позвольте, я продолжу. Вы помните, как прожили тридцать четыре года на Земле? Бесконечные травмы, болезни, сплошное невезение. Потому-то вы нам и понадобились для эксперимента на Тете. Но вы изменились, мистер Персеверал.
   – Вообще-то, я очень старался.
   – Разумеется, вы старались, – согласился Хаскелл. – И мы этого ожидали. С большинством наших «минимальных» исследователей происходят перемены. Новая окружающая среда, жизнь с чистого листа, – раньше им не приходилось так мобилизовать свои ресурсы. Но не это является объектом нашего исследования, поэтому мы вынуждены компенсировать изменения. Видите ли, не всякий колонист прибывает на планету с целью самосовершенствования. И в любой колонии найдутся люди беззаботные, не говоря уже о старых, немощных, слабоумных и безрассудных, о наивных детях и так далее. И наши минимальные стандарты выживания – гарантия того, что у всех них будет шанс. Ну что, поняли наконец?
   – Кажется, да, – ответил Антон.
   – Потому-то мы и должны контролировать вас – чтобы вы не выработали приспособляемость среднего или высокого уровня, качество, которое нас не интересует.
   – И для этого нужен робот, – холодно произнес Антон.
   – Вот именно. Робот запрограммирован надзирать за вами, оценивать тенденции вашего выживания. Он реагирует на ваше поведение, мистер Персеверал. Пока вы находитесь в предусмотренном диапазоне некомпетентности, робот вполне нормален. Но если вы прогрессируете, приобретаете навыки, реже подвергаетесь несчастным случаям, поведение робота ухудшается. Он начинает ломать вещи, которые должны были сломать вы, принимать неверные решения, которых следовало ожидать от вас.
   – Но это же нечестно!
   – Мистер Персеверал, да вы никак возомнили, что попали в санаторий или программу самопомощи? Выбросьте из головы эти глупости. Нас интересует только выполнение работы, за которую вам платят. Позволю себе добавить: эту работу вы предпочли самоубийству.
   – Черт с вами! – воскликнул Персеверал. – Выполню я вашу работу! Но скажите, есть ли условие, запрещающее мне сломать этого проклятого робота?
   – Нет такого условия, – понизив голос, ответил Хаскелл. – Сломайте, если сумеете. Но я самым серьезным образом не советую даже пытаться. Робот не позволит вывести себя из строя.
   – Ну, это я буду решать, а не он, – проворчал Антон и прекратил сеанс связи.
   До конца тетанской весны Персеверал пытался ужиться с роботом. Приказывал ему разведать дальнюю горную гряду – робот не подчинялся. Не давал вообще никаких распоряжений – черный монстр не желал бить баклуши и спорадически развивал бурную деятельность, учиняя хаос на полях и в постройках.
   Из осторожности Антон давал ему самые безобидные задания, какие только мог придумать. Однажды велел выкопать колодец, надеясь, что робот сам себя в нем и похоронит.
   Не тут-то было – каждый вечер грязный, но торжествующий робот входил в хижину, стряхивал землю в тарелки с едой, провоцировал аллергии, ломал посуду и окна.
   Антон скрепя сердце решил смириться с ситуацией. Робот теперь казался ему воплощением его второго «я», его темной стороной. Наблюдая за приступами разрушительной активности своего помощника, он как будто видел самого себя – неуклюжего, предрасположенного к несчастьям Антона Персеверала, не человека, а болезнь, принявшую антропоморфный облик.
   Он гнал эту фантазию из головы, но с каждым днем робот все явственней олицетворял разрушительную натуру своего хозяина – натуру, не сдерживаемую жизненными обстоятельствами и потому идущую вразнос.
   Чем бы ни занимался Персеверал, его невроз был неразлучен с ним, словно тень, – абсолютно пагубный и при этом, как и все неврозы, способный постоять за себя. Неотвязный этот недуг жил рядом с Антоном, следил, как он ест, стоял возле койки, когда он спал.
   Персеверал делал свое дело и постепенно набирался опыта. Радовался свету дня, грустил при заходе солнца, трясся от страха по ночам, когда стоявший возле кровати робот, возможно, решал, не пора ли подвести итог. А поутру, обнаружив, что все еще жив, Антон ломал голову, как бы избавиться от своего спотыкающегося, шатающегося, разрушительного невроза.
   Но ситуация оставалась патовой, пока не появился новый фактор, который еще больше все усложнил.
   Несколько дней кряду шел проливной дождь. Когда небо прояснилось, Антон пошел осматривать поля. Следом топал робот с грузом сельскохозяйственных инструментов.
   Внезапно в шаге от Персеверала провалилась раскисшая земля. Трещина стремительно расширялась, и вот уже почва уходит из-под ног. Персеверал не допрыгнул до горизонтальной поверхности и распластался на склоне; его вытащил робот, едва не выдернув руку из плечевого сустава.
   Осматривая пострадавший участок поля, Антон обнаружил под ним тоннель. Виднелись следы рытья. С одной стороны трещины тоннель был завален, с другой – уходил на глубину.
   Антон сходил за лучеметом и фонарем. Потом спустился на дно норы и посветил. И успел заметить большой силуэт – кто-то мохнатый быстро скрылся за поворотом. Похож на исполинского крота.
   Итак, теперь известно, что на Тете есть еще один биологический вид.
   В следующие несколько дней Антон вел осторожную разведку. Неоднократно замечал серых кротоподобных существ, но они спешили скрыться в подземном лабиринте.
   Тогда он изменил тактику. Прошел лишь на несколько сот футов по главному тоннелю и оставил там принесенные фрукты. На следующий день проверил – подарок исчез. Вместо него лежали два куска свинца.
   Обмен дарами продолжался неделю. Затем Антона, снова принесшего фрукты и овощи, встретил гигантский крот. Приближался он медленно, явно нервничая. Крот указал на фонарь, и Персеверал прикрыл стекло ладонью, чтобы не причинять боль глазам туземца.
   Он ждал. Крот осторожно подходил на двух ногах, морща нос и прижимая лапки к груди. Вот он остановился, рассмотрел Антона выпуклыми глазами, а затем нагнулся и нарисовал какой-то символ на земляном полу.
   Что это за символ, Персеверал мог лишь догадываться. Но сам по себе поступок крота подразумевал наличие интеллекта, языка и каких-то представлений об абстракции. Антон нарисовал знак рядом с кротовьим, давая понять, что обладает аналогичными качествами.
   Так был установлен контакт между разнопланетными расами. Рядом с Персевералом стоял робот и светящимися глазами смотрел, как человек и крот ищут точки соприкосновения.
   Контакт означал, что у Антона прибавилось работы. По-прежнему надо было ухаживать за полями и огородами, чинить снаряжение и присматривать за роботом. В оставшееся время, не жалея усилий, он постигал язык кротов. А кроты так же старательно его обучали.
   Мало-помалу пришло взаимопонимание, затем удовольствие от общения, затем дружба. Антон немало узнал о быте туземцев, об их нелюбви к свету, о подземных путешествиях, о тяге к знаниям и саморазвитию. В свою очередь, он рассказал о человечестве все, что ему было известно.
   – А что это за металлическая штуковина с тобой? – пожелали узнать кроты.
   – Это слуга человека, – ответил Антон.
   – Он стоит у тебя за спиной и нехорошо смотрит. Он тебя ненавидит, этот твой металлический слуга. Скажи, все ли металлические слуги ненавидят людей?
   – Конечно же нет, – ответил Персеверал. – Это особый случай.
   – Мы его боимся. Скажи, все ли металлические слуги такие страшные?
   – Лишь немногие.
   – Когда твой металлический слуга нехорошо смотрит на нас, трудно думать, трудно тебя понимать. Скажи, все ли металлические слуги так себя ведут?
   – Иногда они вмешиваются, – признал Антон. – Но не беспокойтесь, робот не причинит вам вреда.
   Однако кротовый народ, похоже, ему не поверил. Антон извинился за свою массивную, грубую, разболтанную машину, рассказал, как исправно служит техника человеку, как эффективно улучшает его жизнь.
   Но туземцев он не убедил, и при встречах они старались держаться подальше от жутковатого механизма.
   Тем не менее после долгих переговоров Антон заключил с кротовым народом договор. За поставки свежих плодов и овощей – редких деликатесов для подземных жителей – те берутся находить для колонистов металлы, воду и нефть. Более того, колонисты получают в свое распоряжение всю поверхность Теты, а кроты безраздельно владеют недрами.
   Эти условия были сочтены справедливыми, и Персеверал с вождем кротов поставили на каменном документе свои вычурные, насколько позволил резец, подписи.
   Чтобы закрепить успех, Антон решил устроить пир. Они с роботом натащили в подземелье уйму разнообразной снеди. Обладатели серого меха и добрых глаз столпились вокруг, перекликаясь друг с другом взволнованным писком.
   Робот опустил на землю корзины с фруктами и отступил. Но вдруг он поскользнулся на гладкой скальной поверхности, потерял равновесие и обрушился на крота. Тотчас он вновь оказался на ногах и протянул неуклюжие железные ручищи, чтобы помочь туземцу встать. Но у того был сломан позвоночник.
   Перепуганные кроты убежали, захватив труп сородича. Антон и робот остались в тоннеле одни, среди груд фруктов.
   В ту ночь Антон долго и напряженно размышлял. Чудовищная логика событий не была для него секретом. Контакт с инопланетянами подразумевает элемент неопределенности. Возможны недоверие, недопонимание и даже несколько смертей. Переговоры Персеверала с кротовым народом прошли слишком гладко для человекоминимума. Робот просто-напросто исправил ситуацию, внес ошибки, которые должен был совершить Антон.
   Да, логику Персеверал понимал, но принять ее не мог. Кроты – его друзья, а он, получается, их предал. Доверие утрачено, больше нет надежды на сотрудничество колонистов и туземцев. И ничего не исправить – если Антон спустится под землю, за ним потащится опасная машина.
   Робот должен быть уничтожен, решил он. Настало время проверить с таким трудом приобретенный навык выживания, применить его в борьбе с деструктивным неврозом, который постоянно маячит поблизости. Пусть даже это будет стоить Антону жизни… Впрочем, напомнил он себе, меньше года назад ты был готов расстаться с жизнью по причине, которая в подметки не годится нынешней.
   Он возобновил контакты с кротами и обсудил проблему. Те согласились помочь, поскольку даже у столь миролюбивого народа имелись представления о мести. И предложили кое-какие способы, поразительно похожие на человеческие, – оказывается, у кротов тоже бывали своего рода войны. Антон согласился попробовать.
   Через неделю все было готово. Антон нагрузил робота корзинами с плодами и повел его в подземелье, дав понять, что намерен заключить новый договор.
   Кроты не показывались на глаза. Персеверал и робот все глубже забирались в лабиринт, прощупывая тьму лучами фонарей. Алели глаза робота; он возвышался за спиной Антона, едва не наступая на пятки.
   Они вошли в просторный подземный зал. Раздался тихий свист, и Антон кинулся в сторону.
   Робот почуял опасность и устремился было вслед за человеком, но его подвела запрограммированная неуклюжесть. Он споткнулся, плоды раскатились по полу.
   Сверху из мглы выскользнули веревки и обвились вокруг головы и плеч робота.
   Он рвал крепкое волокно, но веревок все прибавлялось; шурша, они падали с потолка. Робот боролся, злобно сверкая глазными фасетами.
   Из боковых проходов в зал хлынули десятки кротов. Они набрасывали на робота все новые арканы, а тот корчился в путах, разбрызгивая масло из сочленений. Несколько минут Антон слышал лишь шорох летящих веревок, скрип суставов робота и сухой треск разрываемого волокна. Затем он побежал обратно на шум битвы. Кроты усердно вязали робота, лишая его возможности двигать конечностями. Веревки все летели и летели, и вот робот опрокинулся, заключенный в огромный кокон, из которого торчали лишь его голова и ступни.
   Кроты торжествующе запищали и попытались расколоть тупыми копательными когтями глаза робота. Но тот успел опустить стальные заслонки. Тогда кроты взялись сыпать ему в суставы песок, но Антон отогнал их и попытался расплавить робота последним лучеметом.
   Лучемет сломался, даже не успев нагреть металл. Кроты привязали веревки к ногам робота и потащили его по тоннелю, который заканчивался пропастью. Пленника перевалили через край. Падая, он бился о гранит обрыва, а когда затих на дне, кроты снова радостно запищали.
   Туземцы праздновали победу, а Персеверала проняла тоска. Он вернулся в хижину и двое суток пролежал в постели, вновь и вновь убеждая себя, что погубил не человека и даже не разумное существо. Он всего-навсего обезвредил опасную машину.
   Но Антон не мог не вспоминать, как молчаливый товарищ отбивался вместе с ним от птиц, как пропалывал огород и добывал дрова.
   Да, робот был неуклюж, да, он причинил немало вреда. Но ведь это недостатки Персеверала отражались в нем! Кто же, спрашивается, если не Персеверал, способен понять его и простить?
   Какое-то время Антону казалось, что умерла часть его самого. Но по вечерам кроты приходили его утешать, к тому же на полях и в сараях всегда находилась работа.
   И вот уже осень, пора собирать и закладывать на хранение урожай. Антон трудился от зари до зари. В отсутствие робота вернулась его хроническая предрасположенность к происшествиям. Но Антон стойко сопротивлялся ей, благо его характер успел окрепнуть.
   С первым снегом работы по уборке и заготовке закончились. Год, который Антон подрядился провести на Тете, близился к концу.
   Он отправил Хаскеллу подробный доклад, описал, чем Тета богата и привлекательна. Упомянул о договоре с кротами и порекомендовал колонизировать ее. Через две недели Хаскелл вышел на связь.
   – Отличные результаты, – похвалил он. – Комиссия решила, что Тета безусловно соответствует нашему минимальному стандарту выживания. Мы безотлагательно отправим корабль с колонистами.
   – Стало быть, проверке конец? – спросил Антон.
   – Именно так. Корабль прибудет через три месяца. Наверное, я сам привезу эту партию. Примите мои поздравления, мистер Персеверал. Скоро вы станете отцом-основателем новоиспеченной колонии.
   – Мистер Хаскелл, – сказал Антон, – даже не знаю, как вас благодарить…
   – Благодарить меня не стоит, – сказал Хаскелл, – совсем даже напротив. Кстати, как вы разобрались с роботом?
   – Уничтожил, – ответил Персеверал.
   И рассказал об убийстве крота и последующих событиях.
   – Хм… – протянул Хаскелл.
   – Вы же не запретили мне избавиться от робота, – напомнил Антон.
   – Верно, не запретил. Робот – часть вашего снаряжения, так же как лучеметы, палатки и продовольствие. Но в то же время, как и все эти вещи, он – источник ваших проблем. Вы имели право поступить с ним, как сочтете нужным.
   – И что же вас не устраивает?
   – Просто я надеюсь, что вы его действительно уничтожили. Как вам известно, эти модели, предназначенные для контроля качества, делаются с большим запасом долговечности. В них закладывается способность самовосстанавливаться и мощное чувство самосохранения. Сломать такую штуковину чертовски трудно.
   – Но я, похоже, справился, – сказал Антон.
   – Хочется в это верить. Если робот не уничтожен, могут быть неприятности.
   – О чем вы? Неужели он явится мстить?
   – Конечно нет. Робот лишен эмоций.
   – Так в чем же проблема?
   – А вот в чем. Задача робота – нивелировать любые ваши успехи в борьбе за выживание. Это достигается различными способами разрушения.
   – Понятно. Значит, если он вернется, все начнется сначала?
   – Хуже того. Без робота вы провели несколько месяцев. Если все это время он функционировал, то неизбежно накопил целую гору предназначенных для вас происшествий. И все эти беды, которые должны были равномерно распределиться на месяцы, разом свалятся на вашу голову. Роботу необходимо освободиться от них, чтобы вернуться в нормальный режим. Догадываетесь, что это означает?
   Антон нервно прочистил горло.
   – Догадываюсь. Он поспешит избавиться от груза моих неприятностей, как только вернется.
   – Верно. Итак, корабль будет у вас через три месяца, прислать его раньше невозможно. Советую убедиться, что робот обезврежен. Мы не хотим вас теперь потерять.
   – Да я и сам не хочу, – сказал Антон. – Хорошо, сейчас же займусь роботом.
   Он спешно экипировался всем необходимым и спустился под землю. Там объяснил кротам проблему, и его отвели к пропасти. Вооруженный фонарем, ножовкой, молотком и зубилом, Антон со всей осторожностью спустился по крутой скале.
   Внизу он быстро обнаружил место падения робота. Застрявшая между двумя валунами, там лежала металлическая рука. Чуть дальше он заметил осколки механического глаза. Потом наткнулся на растерзанный веревочный кокон.
   Но робота не обнаружил.
   Антон вернулся наверх, предупредил кротов и поспешил домой – готовить роботу встречу.
   За двенадцать дней ничего не произошло. Вечером тринадцатого напуганный крот принес новость: робот наконец-то объявился и, хотя у него светится лишь один глаз, он безошибочно пробирается по лабиринту к главному тоннелю.
   Туземцы устроили ему засаду. Но робот уже был ученый – не угодив под бесшумно падающие петли, он обрушился на кротовый отряд. Шестерых убил, остальных обратил в бегство.
   Выслушав, Антон коротко кивнул, отпустил крота и вернулся к работе. Он уже расставил ловушки в тоннелях, а теперь перед ним на верстаке лежали в разобранном виде четыре испорченных лучемета. С помощью инструкции он пытался собрать один исправный.
   Он заработался до глубокой ночи, тщательно проверяя каждую деталь и отбирая наиболее пригодные. Мелкие детали уже расплывались перед глазами, а пальцы как будто превратились в сардельки. Но наконец с помощью пинцета и увеличительного стекла Антон начал собирать лучемет.
   Внезапно ожила рация.
   – Мистер Персеверал? – спросил Хаскелл. – Что с роботом?
   – Уже идет, – сказал Антон.
   – Этого-то я и боялся. А теперь слушайте. Я в экстренном порядке обратился к производителям робота. Был жуткий скандал, но я добился для вас разрешения отключить его и получил подробные инструкции.
   – Спасибо, – ответил Антон. – А теперь объясните поскорее, как это сделать.
   – Вам понадобится источник тока на двести вольт и двадцать пять ампер. Ваш генератор потянет?
   – Да. Продолжайте.
   – Медный стержень, кусок серебряной проволоки и щуп из непроводящего материала – сгодится дерево. Из этого надо изготовить…
   – Не успею, – сказал Антон. – Но все равно расскажите, только быстро.
   Приемник громко загудел.
   – Хаскелл! – вскричал Персеверал.
   Рация умолкла.
   Что-то затрещало на крыше сарая, где находилась антенна, а затем в дверях появился робот.
   Он потерял левую руку и правый глаз, но система самовосстановления запечатала раны. Теперь он был тускло-серым, с потеками ржавчины на груди и боках.
   Антон взглянул на почти собранный лучемет. Оставалось подсоединить последнюю деталь.
   Робот двинулся к нему.
   – Пойди дров наруби, – распорядился Антон, стараясь говорить как можно спокойнее.
   Робот остановился, повернулся, взял топор, чуть поколебался и шагнул к двери.
   Антон воткнул последнюю деталь, водрузил на место крышку и начал ее привинчивать.
   Робот выронил топор и снова повернулся – в нем боролись противоречивые команды. Антон надеялся, что в этой борьбе расплавятся какие-нибудь контуры. Но вот робот принял решение и двинулся к хозяину.
   Тот вскинул лучемет и нажал на спуск. Пучок энергии остановил робота на полушаге. Его металлическая шкура покраснела от нагрева.
   И тут лучемет сломался.
   Антон выругался, размахнулся и швырнул тяжелое оружие в уцелевший глаз робота. Промахнулся совсем чуть-чуть – лучемет ударил по лбу и отскочил. Слегка оглушенный робот попытался схватить хозяина. Антон поднырнул под его руку, выбежал из хижины и помчался к черному зеву тоннеля.
   Отсчитав в темноте семьсот ярдов, он включил фонарь. Теперь осталось дождаться робота.
   С тех пор как выяснилось, что источник бед не уничтожен, Антон рассмотрел множество вариантов решения проблемы. Естественно, первой была мысль о побеге. Но робот, способный путешествовать днем и ночью, рано или поздно догонит. Метаться наугад в подземном лабиринте – тоже не выход. Нужно есть, пить и отдыхать, а значит, придется делать остановки. Роботу же задерживаться незачем.
   Поэтому Антон устроил в лабиринте серию ловушек. Теперь все зависит от того, сработает ли хоть одна из них.
   Сработает. Обязательно сработает!
   Но, внушая себе это, Антон с дрожью думал о куче мерзких сюрпризов, припасенных для него роботом. Вывихнутые суставы, сломанные ребра, растянутые лодыжки… ушибы, порезы, укусы, инфекционные и прочие заболевания. И все это робот, желая вернуться к нормальной рутине, сразу же вывалит на хозяина.
   Нет, из-под такой лавины не выкарабкаться. Поэтому ловушки не должны подвести!
   Вскоре Персеверал услышал громовой топот робота. А вот и он сам. Увидел человека – и торопливо заковылял к нему.
   Антон кинулся прочь и свернул в тоннель поменьше. Робот преследовал, понемногу сокращая отрыв.
   Достигнув приметного скального выхода, Персеверал остановился, дождался, когда робот окажется в нужном месте, и дернул спрятанную за камнем веревку.
   Крыша тоннеля провалилась, обрушились тонны каменистого грунта. Сделай робот еще шаг вперед – и был бы похоронен. Но обвал задел его лишь краешком.
   Когда упали последние камни, робот перелез через груду и возобновил преследование.
   Антон пал духом: он так надеялся на эту ловушку! Но впереди, напомнил он себе, есть другая, еще лучше. Уж она-то наверняка покончит с неумолимой машиной.
   Они бежали по извилистому тоннелю, лишь изредка освещаемому вспышками Антонова фонаря. Робот снова настигал. Вот и прямой участок пути. Здесь Персеверал припустил что было духу.
   Он пересек пятно на полу, ничем не отличавшееся от других пятен. Но под роботом, топавшим по следу Антона, провалилась земля. Все было рассчитано самым тщательным образом – ловушка выдерживала вес человека, но не тяжелой машины.
   Чтобы удержаться, робот вонзил пальцы в землю. Но она была слишком рыхлой, и он сползал в вырытую Антоном яму. Она имела форму воронки, и Персеверал рассчитывал, что робот намертво застрянет в ее горле.
   А тот догадался раскинуть ноги почти под прямым углом к туловищу. Скрипели сочленения, пятки погружались в стену; земля проминалась под нажимом, но держала.
   Рукой робот выкопал глубокие ниши. Вот одна нога переместилась на опору, за ней другая. Медленно, но верно робот выбирался из западни. Антон снова побежал.
   Скоро у него запалилось дыхание, закололо в боку. Робот все быстрее сокращал дистанцию, и человеку приходилось напрягать последние силы.
   Как же рассчитывал Антон на эти ловушки! Осталась еще одна. Очень хорошая, но опасная и для своего создателя.
   Превозмогая головокружение, Антон сосредоточился: здесь нужно быть предельно осторожным. Поравнявшись с белой меткой на камне, выключил фонарь. С этого момента он считал шаги, укорачивая их. И вот уже робот совсем рядом, едва не касается пальцами затылка.
   Восемнадцать, девятнадцать, двадцать! Антон рыбкой нырнул во тьму.
   Несколько секунд казалось, будто он парит в невесомости. А затем Антон плашмя ударился о воду, погрузился неглубоко, вынырнул – и стал ждать.
   Робот уже почти настиг человека, а потому не успел остановиться. Он поднял тучу брызг, рухнув в подземное озеро. Антон услышал бешеный плеск, а затем клекот пузырей – тяжелая машина пошла на дно.
   Антон добрался до противоположного берега, вылез из ледяной воды. Несколько минут стучал зубами, распластавшись на скользком камне. Потом заставил себя на четвереньках перебраться туда, где лежали наготове дрова, спички, виски, одеяло и одежда.
   Он переоделся и согрелся у костерка. Выпивая и закусывая, смотрел на неподвижную поверхность озера. Несколько дней назад он пытался измерить глубину с помощью стофутовой веревки и не нащупал дна. Быть может, озеро и вовсе бездонно. Но скорее всего, оно питает быструю подземную реку, способную тащить робота по своему ложу многие месяцы…
   С воды донесся слабый звук, и Антон посмотрел в ту сторону. Появилась голова робота, затем плечи, грудь…
   Нет, не бездонно это озеро. Должно быть, робот поднялся по крутой стенке его чаши.
   Робот уже выбирался из воды по скользким камням. Персеверал вскочил и кинулся наутек.
   Подвела последняя ловушка, и теперь Антона настигает его ходячий невроз, чтобы прикончить. Но умирать, конечно же, лучше при свете дня.
   Продвигаясь трусцой и делая короткие остановки, Персеверал выманил робота из тоннеля и направился к крутому горному склону. Каждый вздох обжигал горло, ныли стянутые судорогой мышцы живота. Он бежал, полузакрыв глаза, шатаясь от изнеможения.
   Но почему же он не предвидел, что ловушки не сработают? Робот – его второе «я», его воплощенный невроз, и кто сказал, что можно перехитрить самую хитрую часть собственного разума? Правая рука всегда знает, что делает левая, и самые хитрые устройства не смогут долго обманывать того, кто хитрее их.
   «Я с самого начала ошибался, – осенило Антона, когда он карабкался по склону. – Спасение не в обмане…»
   И тут робот схватил его за каблук, напомнив о разнице между теоретическими знаниями и практическими умениями. Антон вырвался и обрушил на преследователя град камней. Робот отмахивался от них и лез вверх.
   Антон двинул наискось, к отвесной скале. Спасение не в обмане, твердил он себе. Где обман, там катастрофа. Спасение – в перемене! Выручить может преодоление – но не робота, а того, что этот робот олицетворяет.
   Преодолеть необходимо свое «я»!
   В голове прояснилось, беспрепятственно потекли мысли. «Избавься от чувства родства с роботом, – сказал себе Антон, – и он уже не будет твоим неврозом. Робот будет просто неврозом, без власти над тобой. Все, что от тебя требуется, – это расстаться с неврозом хотя бы на десять минут, и тогда робот не причинит вреда».
   Усталость исчезла бесследно, Антон исполнился уверенности – пьянящей, вдохновляющей. Он бесстрашно пробежал по нагромождению каменных обломков – самое подходящее место, чтобы сломать ногу или вывихнуть лодыжку. Год назад, даже месяц назад что-нибудь подобное обязательно случилось бы. Но сегодня изменившийся Антон Персеверал с грацией полубога без единой заминки пересек склон.
   Однорукий и одноглазый робот покорно принял удар невезения на себя. Он оступился и во весь рост растянулся на острых камнях. А когда робот поднялся и возобновил преследование, Антон заметил, что он хромает.
   Упиваясь небывалой уверенностью в себе, но не теряя бдительности, Антон подпрыгнул и зацепился пальцами за выступ на скале – совсем крошечный, казавшийся всего лишь серым пятнышком. Несколько душераздирающих мгновений он висел над пропастью. А когда пальцы уже заскользили, нога нашла опору. Не медля ни секунды, он подтянулся и взобрался на уступ.
   Робот последовал за ним, громко скрипя несмазанными суставами. Карабкаясь на утес, с которого должен был сорваться хозяин, он вывернул себе палец, да так, что уже не починить.
   Антон ловко прыгал с валуна на валун. Робот преследовал, то и дело оступаясь и срываясь. Он приближался, но Антона это нисколько не беспокоило. Персеверал вдруг понял, что все эти тридцать четыре года, в течение которых он подвергался болезням, несчастным случаям и катастрофическим ошибкам, были прожиты ради вот этого мгновения – мгновения, когда поток повернет вспять. Наконец-то Антон Персеверал стал таким, каким его задумала природа, – аварийностойким.
   Вслед за ним по ослепительно блестящей белой скале карабкался робот. Хмельной от небывалой самоуверенности Антон столкнул с кручи несколько валунов и вдобавок закричал, чтобы вызвать камнепад.
   Заскользили глыбы, сверху донесся глухой рокот. Антон отскочил от летящего камня, увернулся от выброшенной роботом руки и очутился в тупике.
   Это была мелкая, тесная пещерка. Перед Антоном вырос робот, загородив проход, и занес железный кулак.
   При виде этого нескладного, беспомощного, неаварийностойкого убожества Персеверал расхохотался.
   Робот вложил в удар вес всего тела.
   Антон поднырнул под кулак, но в этом не было необходимости – растяпа промахнулся бы по меньшей мере на дюйм.
   Ударив, робот шатнулся вперед. Он изо всех сил пытался восстановить равновесие, удерживаясь на кромке обрыва. С такой задачей легко справился бы любой нормальный человек или робот, но только не машина, предрасположенная к несчастным случаям. Горе-помощник рухнул ничком, разбив себе при этом последнюю глазную ячейку, и покатился вниз.
   Антон высунулся было, желая придать роботу ускорение, но тотчас снова втиснулся в нишу. За него управился камнепад – все уменьшаясь, черный комок катился вдаль по белому рыхлому склону и в конце концов оказался погребен под многими тоннами камней.
   Персеверал вдоволь посмеялся, любуясь гибелью робота. А потом спросил себя, чем он, собственно, занимается.
   И тут его затрясло.

   Спустя несколько месяцев Антон Персеверал стоял на сходнях корабля «Кухулин» и глядел, как из шлюза под зимнее солнце Теты выходят колонисты. Каких только цветов кожи, каких только возрастов тут не было!
   Все эти люди надеялись начать здесь жизнь с чистого листа. Каждый из них был исключительно важен – по крайней мере, для себя самого. И каждый имел право на шансы в борьбе за выживание, вне зависимости от того, какими способностями он обладал.
   А он, Антон Персеверал, на собственном опыте выяснил, сколь суровые требования предъявит Тета самым слабым и неприспособленным из этих людей. Ведь этим «человекоминимумам» тоже хочется жить.
   Он отвернулся от вереницы переселенцев, поднялся по заднему трапу, прошел по коридору и отворил дверь в каюту Хаскелла.
   – А, мистер Персеверал, – поприветствовал его заместитель директора по кадрам. – Что скажете об этих людях?
   – Вроде неплохие ребята.
   – Еще какие неплохие! Антон, вы для них отец-основатель. Они хотят, чтобы вы остались. Останетесь?
   – Я считаю Тету второй родиной, – ответил Персеверал.
   – Значит, с этим решено. Я лишь хотел…
   – Погодите, – сказал Антон. – Я не закончил. Да, я считаю Тету второй родиной. Конечно, хотелось бы здесь поселиться, жениться, растить детей. Но не сейчас.
   – Не сейчас?
   – Мне пришлась по душе работа исследователя, – сказал Антон. – И не хочется с ней порывать. Разведать бы еще одну-две планеты, а потом можно и на Тете осесть.
   – А ведь я боялся, что вам этого захочется, – грустно вздохнул Хаскелл.
   – Что же тут плохого?
   – Вы знаете, кто нам нужен. Личности с минимальным потенциалом выживания, чтобы создавать новые колонии. Но как бы я ни напрягал воображение, мне уже не представить вас в этой роли.
   – Так я же нисколечко не изменился! – воскликнул Антон. – Ну да, немножко окреп. Но ведь вы были к этому готовы, потому-то и приставили ко мне робота – ради компенсации. Правда, в конце…
   – Да, как насчет этого?
   – В конце меня понесло. Пьян был, что ли? Не могу понять, как я это проделал.
   – Однако проделали.
   – Верно. Но постойте! Я ведь чудом все пережил! В смысле, мои приключения на Тете. Чудом! Разве это не доказывает, что я по-прежнему личность с минимальным потенциалом выживания?
   Хаскелл задумчиво пожевал губами:
   – Антон, вы меня почти убедили. И все-таки подозреваю, что вы кривите душой. Скажу со всей откровенностью: для меня вы больше не человекоминимум. Пожалуй, вам следует угомониться и обосноваться на Тете.
   У Антона поникли плечи. Он печально кивнул, пожал Хаскеллу руку и повернулся к двери.
   При этом он задел рукавом чернильницу и сбросил ее со стола. Антон успел ее поймать – и со всего размаху шарахнул ею об стол. Его забрызгало чернилами. Он отшатнулся, наткнулся на кресло и рухнул.
   – Мистер Персеверал, – сказал Хаскелл, – прекратите спектакль.
   – Проклятье! – буркнул Персеверал. – Это не спектакль.
   – Гм… Любопытно. Ладно, Антон, не буду вас обнадеживать, но, возможно… Я всего лишь сказал «возможно».
   Хаскелл впился взглядом в залившееся румянцем лицо Персеверала, а потом расхохотался:
   – Ну и хитрец же вы, Антон! Едва не провели меня. А теперь извольте убраться отсюда. Вас ждут колонисты. Они намерены установить вашу статую и, конечно же, будут рады, если вы при этом поприсутствуете.
   Пристыженный, но ухмыляющийся, Антон Персеверал пошел встречать свою новую судьбу.

Дипломатическая неприкосновенность

   – Входите, господа, входите. – Посол обвел рукой весьма и весьма специфическую комнату, куда его поселил Государственный департамент. – Прошу располагаться.
   Полковник Серси занял кресло и впился изучающим взглядом в индивидуума, из-за которого весь Вашингтон уже сгрыз ногти до мяса. Внешность посла не показалась ему опасной. Среднего роста, субтильного телосложения, стиль одежды консервативный – коричневый твидовый костюм из госдеповских запасов. Умное, с правильными чертами лицо непроницаемо.
   На вид самый настоящий землянин, подумал Серси, пытаясь оценить пришельца с бесстрастной рациональностью.
   – Чем могу служить? – с улыбкой поинтересовался посол.
   – Президент поручил мне разобраться с вашим делом, – сообщил Серси. – Я ознакомился с докладом профессора Дэррига, – кивнул полковник на сидящего рядом ученого, – но хотелось бы услышать всю историю из первых уст.
   – Ну разумеется. – Инопланетянин зажег сигарету.
   Очень похоже, что его обрадовал вопрос, отметил полковник. Интересно почему? Он уже неделю на Земле, и все ведущие специалисты страны занимаются его персоной. Но каждый раз, когда ситуация заходит в тупик, на помощь зовут армию, напомнил себе Серси.
   Он принял непринужденную позу: откинувшись в кресле, руки в карманах. Правая ладонь сжимает рукоять пистолета сорок пятого калибра, и предохранитель снят.
   – Я прибыл к вам, – заговорил инопланетянин, – в качестве чрезвычайного и полномочного посла. Империя, которую я представляю, раскинулась на пол-Галактики. Мне поручено распространить на вас гостеприимство моего народа. Мы будем счастливы, когда вы присоединитесь к нашей организации.
   – Понятно, – хмыкнул Серси. – Кое у кого из наших ученых возникло подозрение, что отказ от этого предложения не предусмотрен.
   – Вы присоединитесь, – кивнул посол, выпустив дым через ноздри.
   Серси краем глаза заметил, как напрягся и закусил губу Дэрриг. Полковник поправил оружие в кармане, чтобы легче было выхватить.
   – Как вы нас обнаружили? – спросил он.
   – Каждому из нас, чрезвычайных и полномочных послов, выделен неисследованный сектор космоса, – ответил пришелец. – Каждую звезду в своих секторах мы проверяем на наличие планет, а каждую планету – на наличие разумной жизни. Вам же известно, что разумная жизнь – редкость в Галактике?
   Серси только сейчас это стало известно, но все же он кивнул.
   – Найдя такую планету, дипломат высаживается и готовит обитателей к их роли в нашей империи.
   – А как ваш народ узнаёт о том, что отыскалась разумная жизнь? – спросил Серси.
   – У посла есть вживленный передатчик, – ответил пришелец. – Он включается при достижении обитаемой планеты. Радиус действия – несколько тысяч световых лет, сигнал повторяется снова и снова. Вдоль границ посольских секторов постоянно курсируют корабли, и как только один из них поймает сообщение, к планете направится экспедиция для колонизации. – Он аккуратно постучал кончиком сигареты по краю пепельницы. – Это гораздо удобней, чем посылать и разведчиков, и колонизаторов вместе. Поиск может длиться десятилетия, а большие силы требуют больших ресурсов.
   – Разумеется. – У Серси лицо оставалось бесстрастным. – А какого рода эта ваша связь, не скажете?
   – Едва ли вам будет прок от подробностей. Вашими средствами несущий луч не засечь, а следовательно, нельзя заглушить передачу. Она продолжается, пока я жив.
   Дэрриг резко втянул воздух и глянул на Серси.
   – Но если вы прекратите передачу, – ровным тоном произнес тот, – империя может никогда не узнать о нашей планете?
   – Сектор космоса снова будет разведан, – сказал посол, – однако это случится не скоро.
   – Отлично. На правах личного представителя президента Соединенных Штатов я требую прекратить передачу. Мы не намерены стать частью вашей империи.
   – Сожалею, но вынужден отказать, – небрежно пожал плечами инопланетянин.
   Интересно, сколько раз он разыгрывал эту сцену на других планетах, подумал Серси.
   – То есть не прекратите?
   – Это невозможно. С момента включения передатчика я его не контролирую. – Дипломат повернулся и направился к окну. – Тем не менее кое-что сделать для вас я могу. Мой долг посла – по возможности смягчить шок от подчинения. Как только вы ознакомитесь с имперской доктриной…
   Когда посол достиг окна, у полковника вынырнул из кармана пистолет. Шесть выстрелов грянули почти как один, пули летели в голову и спину. А затем полковник содрогнулся – посол исчез!
   Серси и Дэрриг в ужасе переглянулись. Ученый что-то пробормотал о привидениях.
   И так же внезапно пришелец появился снова.
   – Неужели вы верили, что это будет так просто? – спросил он. – Нам, послам, никак нельзя без дипломатической неприкосновенности. – Он обвел пальцем края пулевого отверстия в стене. – Внесу ясность: вам меня не убить. Вы не в силах даже понять физические принципы моей защиты.
   Он посмотрел на собеседников, и только теперь Серси ощутил, насколько чуждое существо стоит перед ним.
   – Хорошего дня, джентльмены, – попрощался посол.

   Дэрриг и Серси возвращались в молчании. Они и правда не ждали, что инопланетный посланник окажется легкой мишенью. Но то, что его пули не берут, – крайне неприятный сюрприз.
   – Мэлли, ты все видел? – спросил полковник, войдя в зал управления.
   Худой лысеющий психиатр грустно кивнул:
   – И видел, и заснял.
   – Интересно, что собой представляет эта их доктрина, – пробормотал Дэрриг, ни к кому не обращаясь.
   – Что бы ни представляла, делать на нее ставку было бы нелогично. Отправляя посла с такой миссией, едва ли можно надеяться, что его не прикончат. Если только…
   – Продолжай.
   – Если только он не обладает чрезвычайно эффективной защитой, – уныло договорил психиатр.
   Серси пересек зал управления и остановился перед видеопанелью. Да, у посла и впрямь очень необычные апартаменты. Их в спешке соорудили за два дня, после того как он высадился и дал знать о себе. Стальные стены облицованы свинцом и нашпигованы под завязку видео– и кинокамерами, звукозаписывающими и иными устройствами.
   Камера смертника, оборудованная по последнему слову техники.
   Экран показывал посла, сидящего в кабинете и печатающего на портативной машинке, которую предоставил Государственный департамент.
   – Эй, Гаррисон! – позвал Серси. – Переходим к плану Б.
   Гаррисон вышел из соседнего помещения, где он проверял провода, что уходили в комнату посла. Методично осмотрел манометры, покрутил ручки приборов и взглянул на Серси.
   – Пора? – спросил он.
   – Пора, – ответил Серси, не сводя глаз с экрана.
   Инопланетянин по-прежнему печатал.
   Едва щелкнул тумблер, кабинет заполнился огнем. Пламя било из потайных отверстий в стенах, лилось с потолка и фонтанировало с пола. Помещение уподобилось доменной печи.
   Серси дал огню побушевать две минуты, затем жестом велел Гаррисону прекратить.
   Конечно, они надеялись увидеть изжаренный труп. Но посол возник около стола и уставился на обугленную пишмашинку. Он был совершенно невредим.
   – Нельзя ли заменить устройство? – спросил он, глядя точно в объектив скрытой камеры. – Должен же я напечатать доктрину империи для вас, неблагодарные вы дикари.
   Он опустился в изувеченное кресло и, похоже, мигом уснул.
   – Ладно, рассаживаемся, – сказал полковник. – Нужен военный совет.
   Мэлли выбрал стул подальше. Гаррисон, усевшись, сунул в рот трубку, неторопливо раскурил.
   – Итак, – заговорил Серси, – эту проблему правительство взвалило на нас. Посла придется убить, другого выхода нет. Руководить операцией поручено мне, – похоже, выше не нашлось желающих нести ответственность в случае неудачи. А я выбрал вас троих, вы – мой штаб. Нам предоставят по первому требованию любую материальную или консультативную помощь. Вот так. Прошу делиться идеями.
   – Как насчет плана В? – спросил Гаррисон.
   – Можно попробовать, – кивнул полковник. – Но что-то мне не верится, что будет толк.
   – Я тоже сомневаюсь, – поддержал его Дэрриг. – Ведь мы абсолютно не представляем себе, чем защищен дипломат.
   – И это наш первый приоритет. Мэлли, все данные, что мы собрали, введи в анализатор Деричмана. Ты знаешь, что нужно выяснить: какими свойствами обладает Икс, если Икс может делать то-то и то-то.
   – Ясно. – Мэлли встал и отошел, что-то бормоча о превосходстве естественных наук над прочими.
   – Гаррисон, – спросил Серси, – все ли подготовлено по плану В?
   – Разумеется.
   – Ну так приступай.
   Пока Гаррисон выполнял последние настройки, Серси наблюдал за Дэрригом. Пухлый низкорослый физик задумчиво глядел в пустоту и что-то бубнил. Может, предложит что-нибудь наконец, подумал полковник. От этого человека он ждал помощи, как ни от кого другого.
   Серси знал, насколько тяжело управлять большими коллективами, а потому количеству предпочитал качество. И в этот раз помощников выбирал с особой тщательностью.
   Первым он выбрал Гаррисона. У коренастого смурного инженера были золотые руки – любое устройство соберет, если получит хотя бы отдаленное представление о принципе его действия.
   Психиатр Мэлли попал в команду по той причине, что твердо верил: убийство посла – это чисто психиатрическая проблема.
   Дэрриг, специалист по математической физике, обладал неуемным любопытством; он постоянно вторгался с занятными теориями в другие области науки. Единственный из четверых, он интересовался личностью посла как сугубо интеллектуальной загадкой.
   – Металлический Старец, – произнес вдруг Дэрриг.
   – Кто-кто?
   – Вы что, не слышали о Металлическом Старце? Ладно, расскажу. Это было чудовище, закованное в броню из черного металла. Однажды он повстречался с Губителем Чудовищ, фольклорным героем апачей. После многочисленных попыток Губитель Чудовищ убил Металлического Старца.
   – Каким образом?
   – Выстрелил под мышку. Это место не было защищено.
   – Прекрасно, – ухмыльнулся Серси. – Попросим нашего гостя поднять руку.
   – Все готово! – сообщил Гаррисон.
   – Вот и отлично. Действуй.
   Невидимый источник гамма-лучей затопил кабинет посла смертельной радиацией.
   Но она не нашла свою жертву. Дипломат опять скрылся.
   – Достаточно, – произнес вскоре Серси. – Такой дозы хватило бы на стадо слонов.
   Посол вернулся лишь через пять часов, когда полностью сошла радиация.
   – И долго еще мне ждать пишмашинку? – спросил он.
   – Вот отчет анализатора. – Мэлли вручил полковнику кипу бумаг. – А это окончательный вывод.
   Серси прочитал вслух:
   – «Самый простой способ защититься от любого оружия – стать частью этого оружия».
   – Здорово, – сказал Гаррисон. – И что это означает?
   – Это означает, – объяснил Дэрриг, – что, если мы пытаемся сжечь посла, он становится огнем. Стреляем в него, и он трансформируется в пулю. А когда угроза минует, возвращается в прежнее состояние. – Ученый взял из рук Серси листы и зашуршал ими. – Гм… Может, есть исторические параллели? Хотя вряд ли… – Он поднял голову. – Этот вывод не является неопровержимым, но он выглядит достаточно логичным. Любой другой способ защиты требует, во-первых, идентификации оружия, во-вторых, оценки его потенциала и, наконец, основанного на этой оценке противодействия. Защита посла действует гораздо быстрее и надежнее. Не нужно выяснять, чем тебя пытаются убить. Полагаю, тело само как-то выполняет задачу идентификации при возникновении прямой угрозы.
   – А не подсказал ли анализатор, как можно справиться с этой защитой? – спросил Серси.
   – Анализатор со всей определенностью заявил: если исходные данные верны, то никак, – хмуро ответил Мэлли.
   – Этим утверждением можно пренебречь, – сказал Дэрриг. – Анализатор – всего лишь машина.
   – Но у нас по-прежнему нет способа остановить посла, – возразил Мэлли. – Его передатчик все еще работает.
   Серси поразмыслил над этим.
   – Привлеките любых экспертов, кого удастся найти. Мы в порошок сотрем этого пришельца. Знаю, – кивнул он, заметив сомнение на лице Дэррига, – но мы должны попробовать.

   В течение нескольких дней на инопланетянине были испытаны все мыслимые способы умерщвления. Его попотчевали бесчисленными видами оружия, от каменных топоров до современных сверхмощных винтовок, с ручными гранатами вместо перца, с кислотами вместо соусов и с ядовитыми газами вместо ароматных приправ.
   А посол знай пожимал философски плечами и тарахтел клавишами пишмашинки, которую ему в конце концов принесли.
   По трубкам в его кабинет вдували бактерий – сначала возбудителей известных болезней, а затем и мутантов.
   Дипломат хоть бы разок чихнул.
   Электрический ток, радиация, оружие из дерева, железа, меди, бронзы, урана – полковник поставил себе целью перебрать абсолютно все возможности.
   Инопланетянин не получил ни царапины. Но его жилище выглядело как кабак, в котором лет пятьдесят не прекращалась потасовка.
   Мэлли работал по собственному плану, так же как и Дэрриг. Физик лишь ненадолго отвлекся, чтобы рассказать Серси миф о Бальдре. На Бальдра с каким только оружием не нападали, а тот оставался невредим, потому что все сущее на земле поклялось не причинять ему вреда. Все, кроме омелы. Когда в него метнули омеловый прутик, он умер.
   Выслушав, Серси раздраженно фыркнул. Но все же распорядился доставить омеловых веток – чем черт не шутит.
   Проку от них было не больше, чем от разрывных снарядов и арбалетных стрел. Разве что они придали изувеченной комнате слегка праздничный вид.
   Не добившись за неделю никакого результата, экспериментаторы велели послу перебраться в новую, более просторную и прочную камеру смертника. В прежнюю они бы уже не рискнули войти из-за радиационного и бактериального заражения.
   Дипломат против переселения не возражал. Он уселся за пишущую машинку – все прежние плоды его труда были сожжены, или разорваны в клочья, или разъедены.

   – Давайте поговорим с ним, – предложил Дэрриг спустя еще день.
   Серси не возражал. У его команды напрочь иссякла фантазия.
   – Входите, входите, джентльмены, – пригласил дипломат так бодро, что Серси затошнило. – Уж не обессудьте, что нечем угостить. По чьему-то недосмотру я десятый день не получаю пищи и воды. Хотя, конечно, мне от этого ни жарко ни холодно.
   – Вот и славно, – буркнул полковник.
   По внешности посла нельзя было сказать, что он на собственной шкуре испытал земное насилие во всем его разнообразии. Совсем напротив, это Серси и его помощники выглядели так, будто побывали под бомбежкой.
   – Шикарная у вас защита, – искренне похвалил Мэлли.
   – Рад, что вам понравилось.
   – Может, расскажете, как она работает? – невинно спросил Дэрриг.
   – А вы еще не поняли?
   – Есть одно предположение… Вы становитесь тем, что угрожает вашей жизни. Правильно?
   – Абсолютно, – подтвердил дипломат. – Видите, у меня нет от вас секретов.
   – Что мы можем вам предложить, – обратился к нему полковник, – чтобы вы прекратили передачу?
   – Предлагаете взятку?
   – Ну да, – кивнул Серси. – Все, что пожелаете…
   – Ничего, – ответил посол.
   – Будьте благоразумны, – вступил в разговор Гаррисон. – Вы же не хотите с нами воевать? Земные нации сейчас едины, мы вооружены…
   – Чем?
   – Атомными бомбами, – ответил Мэлли. – И водородными. И если понадобится…
   – Сбросьте на меня такую бомбу, – предложил посол. – Я выживу. С чего вы взяли, что она способна причинить вред моему народу?
   Четверо землян промолчали. Почему-то никто не предположил, что и ядерное оружие окажется бесполезным.
   – Военные средства планеты, – назидательно заговорил посол, – соответствуют занимаемой ею цивилизационной ступени. На первой создаются примитивные физические орудия. Вторая ступень – это контроль на молекулярном уровне. Вы сейчас близки к третьей ступени, но по-настоящему атомные и субатомные силы покорятся вам еще не скоро. – И с вкрадчивой улыбкой он добавил: – Мы уже перешагнули пятую ступень.
   – И что это вам дало? – спросил Дэрриг.
   – Скоро узнаете, – пообещал посол. – Вы, наверное, гадаете, насколько мощным арсеналом я располагаю? Уверяю, он крайне скуден. Это необходимый для выполнения миссии минимум. Есть встроенные ограничители, позволяющие мне только пассивные действия.
   – А какой в этом смысл? – спросил Дэрриг.
   – Он очевиден. Будь я способен на активные действия, мог бы в приступе гнева уничтожить вашу планету.
   – Рассчитываете, что мы в это поверим? – спросил Серси.
   – А какие причины не верить? Неужели так трудно предположить существование сил, еще не открытых вашей наукой? Есть и другое объяснение моей пассивности. Наверняка вы и сами успели догадаться.
   – Пытаетесь сломить нашу волю? – спросил Серси.
   – Вот именно. Но мое признание ничего не меняет. Мы, чрезвычайные и полномочные послы, работаем по одной схеме. Обнаружив планету, предъявляем ультиматум населяющей ее расе – молодой, дерзкой и дикой. Далее следует бешеное сопротивление, отчаянные попытки убить посла. Но все они проваливаются, и туземцы падают духом. Прибывшим колонизаторам достается пустяковая задача – быстренько провести идеологическую обработку. – Помолчав, инопланетянин добавил: – Большинство планет с благодарностью приняли нашу доктрину. Поверьте, она очень серьезно облегчит процесс подчинения. – Он протянул несколько листов с машинописным текстом. – Может, хотя бы ознакомитесь?
   Дэрриг взял бумаги и запихал в карман:
   – Гляну на досуге.
   – Настоятельно советую, – сказал посол. – Вы уже у критической точки. Не пора ли сдаться?
   – Не будем с этим спешить, – бесцветно произнес Серси.
   И земляне двинулись к выходу.
   – Обязательно ознакомьтесь с доктриной, – напутствовал их посол.

   – А ведь кое-что мы еще не применяли, – сказал Мэлли, когда они вернулись в зал управления. – Как насчет психологии?
   – Применяй все, что угодно, – согласился полковник, – хоть черную магию. Что у тебя на уме?
   – Судя по увиденному, – ответил Мэлли, – посол имеет свойство мгновенно реагировать на любую угрозу. Это защитный рефлекс «все или ничего». Предлагаю попробовать нечто такое, что не вызовет срабатывания этого рефлекса.
   – Например?
   – Гипноз. Может, с его помощью удастся что-нибудь выяснить.
   – Валяй, – одобрил Серси. – Пробуй все, что в голову придет.

   Сгрудившись перед видеопанелью, Серси, Мэлли и Дэрриг следили за происходящим в комнате посла, куда только что проникла мизерная до необнаружимости порция слабого гипнотического газа. Одновременно в кресло ударил мощный электрический разряд.
   – Это чтобы его отвлечь, – объяснил Мэлли.
   Посол исчез, на микросекунду опередив молнию, – и вот он снова в кресле, в прежней уютной позе, с книгой в руках.
   – Достаточно, – шепнул Мэлли и закрутил вентиль.
   Они ждали. Через некоторое время посол положил книгу и уставился в пустоту.
   – Как странно, – проговорил он. – Погиб Альферн. Бедный мой друг… Просто нелепая случайность – и ни единого шанса ее избежать. Но такое бывает крайне редко.
   – Мысли вслух, – прокомментировал Мэлли шепотом, хотя посол никак не мог подслушать. – Наверное, он уже давно думает об этом своем друге.
   – Конечно же, рано или поздно Альферну предстояло умереть, – продолжал посол. – Мы пока еще не бессмертны. Но чтобы вот так подвела защита… Проклятый космос! В нем беда всегда рядом, только и ждет своего часа, чтобы наброситься на тебя…
   – Его тело не реагирует на газ как на угрозу, – тихо заключил Серси.
   – Обычно, – продолжал беседовать сам с собой посол, – организующий принцип работает безупречно, все улаживает, снимает противоречия…
   В следующий миг он взвился на ноги, от лица отлила краска. Дипломат явно пытался вспомнить только что сказанное. А затем он рассмеялся, оглядывая пустые стены:
   – Хитро! Этот трюк ко мне еще не применяли, но, поверьте, больше он не сработает. Джентльмены, ваши ухищрения бесполезны – даже я сам понятия не имею, как можно меня убить. А кроме того, – добавил дипломат, – колонизационные войска наверняка уже знают направление. Вас найдут и без моей помощи.
   Улыбаясь, он сел.
   – Есть результат! – воскликнул Дэрриг. – Защита небезупречна. Его друг Альферн от чего-то погиб.
   – Это случилось в космосе, – уточнил Серси. – Вот бы выяснить…
   – Дайте подумать, – попросил Дэрриг и стал размышлять вслух: – Организующий принцип. Наверное, это закон природы, о котором нам ничего не известно. А в его основе… Что может лежать в его основе?..
   – Посол утверждает, что колонизационные войска все равно нас разыщут, – напомнил Мэлли.
   – Сначала о главном, – вмешался Серси. – Предположим, он блефует… хотя мне это кажется маловероятным. И тем не менее посла необходимо убрать.
   – Кажется, я понял, что лежит в основе! – воскликнул Дэрриг. – И это сущее чудо! Возможно, новый закон природы.
   – Ты о чем? – спросил Серси. – Мы сможем это как-нибудь применить?
   – Думаю, да. Но нужно поработать над этим. Вернусь-ка я, пожалуй, в гостиницу, загляну в кое-какие книги. Прошу несколько часов меня не беспокоить.
   – Будь по-твоему, – уступил полковник. – Но все-таки что ты…
   – Не будем спешить, я ведь могу и ошибаться, – перебил его Дэрриг. – Дайте мне время. – И поспешил к выходу.
   – О чем это он? – спросил Мэлли.
   – Понятия не имею, – пожал плечами Серси. – Ладно, попробуем еще что-нибудь психологическое.

   Для начала они залили кабинет посла водой. Не до потолка, а лишь на несколько футов, поскольку ставили себе цель не утопить, а причинить неудобство.
   К этому добавили иллюминацию. Несколько часов кряду в жилище инопланетянина полыхали лампы. Яркие – чтобы сияние проникало сквозь веки. Тусклые, постоянно меняющие интенсивность свечения, – чтобы не мог расслабиться.
   Затем настала очередь звуков. Все вперемешку: визг и скрип, вопль и стон. И скрежет человеческих ногтей по стеклу, усиленный в тысячу раз, и отвратительное хлюпанье, и рев, и шепот…
   А еще запахи. И все прочее, способное, по мнению полковника и его помощников, свести с ума.
   Все это время посол крепко спал.
   – Вот что, – потребовал полковник на следующий день, – давайте-ка напряжем наши несчастные мозги.
   Сказано это было хриплым, сорванным голосом. Психологические пытки не сломили посла, зато не прошли бесследно для его палачей.
   – Где Дэрриг, черт бы его побрал?
   – Все еще работает над своей догадкой, – ответил Мэлли, потирая щетинистый подбородок. – Обещал вот-вот закончить.
   – Будет ли от его догадки прок, неизвестно, – проворчал Серси. – Самим надо думать. Ну-ка, приступили! Если посол способен превратиться во что угодно, во что он превратиться не способен?
   – Хороший вопрос, – хмыкнул Гаррисон.
   – Вопрос на засыпку, – кивнул Серси. – Что толку бросать копье в того, кто может в это копье превратиться?
   – У меня идея, – произнес Мэлли. – Если он способен превращаться в оружие, которым его атакуют, давайте создадим ситуацию, когда он будет снова атакован сразу после превращения.
   – Я весь внимание, – заинтересовался полковник.
   – Предположим, возникает опасность для жизни. Он трансформируется в угрожающий ему предмет. Что, если этот предмет сам под угрозой? И источник угрозы, в свою очередь, тоже в опасности? Что предпримет посол в такой ситуации?
   – И как же ты собираешься это реализовать? – спросил Серси.
   – А вот так. – Мэлли взял телефонную трубку. – Алло? Соедините с вашингтонским зоопарком. Это срочно.

   Посол оглянулся на шум. В дверной проем втолкнули голодного, злого, упирающегося тигра. Дверь с лязгом закрылась.
   – Весьма оригинально, – похвалил инопланетянин.
   Его голос привел тигра в бешенство. Зверь прыгнул – будто стальная пружина разжалась. И приземлился там, где только что находился посол.
   Снова отворилась дверь, в комнату загнали другого тигра. Он гневно зарычал и набросился на первого. Тот прыгнул навстречу, и они столкнулись в воздухе.
   В нескольких футах появился пришелец. Он понаблюдал за схваткой – и попятился, когда в комнату вошел с гордо поднятой головой еще один зверь. Лев прыгнул на посла и едва не перекувырнулся, вместо добычи встретив пустоту. Оглядевшись и не обнаружив человека, он атаковал одного из тигров.
   А посол уже сидел в своем кресле, курил и смотрел, как хищники убивают друг друга.
   Через десять минут комната уподобилась скотобойне. К этому моменту послу наскучило зрелище, он перебрался на кровать и раскрыл книгу.
   – Сдаюсь, – произнес Мэлли. – Это была моя последняя блестящая идея.
   Глядевший в пол Серси не ответил. Гаррисон сидел в углу, он уже успел потихоньку напиться.
   Зазвонил телефон.
   – Ну что? – буркнул в трубку полковник.
   – В основе – хаос, – ответил Дэрриг и отключился.
   Дожидаясь его, трое расхаживали по залу. Полчаса, час… Дэрриг появился через три часа после своего звонка.
   – Привет, – буднично произнес он.
   – Привет, черт бы тебя побрал! – зарычал полковник. – Мы тут заждались.
   – По пути сюда я читал доктрину посла, – ответил Дэрриг. – Поверьте, это нечто!
   – Так долго читал?
   – Да. Велел водителю несколько раз объехать парк.
   – Эту часть пропусти. Как насчет…
   – Пропустить не получится, – произнес Дэрриг незнакомым, напряженным голосом. – Похоже, мы сильно заблуждались. Эти инопланетяне – не враги. Нет ничего плохого в том, что они будут нами править. Напротив, я считаю это абсолютно правильным и совершенно естественным. Честно говоря, с нетерпением жду их прибытия.
   Но сказано это было без уверенности. Дэрриг запинался, по лицу катился пот. Он с силой сплетал пальцы, будто его что-то мучило.
   – Это нелегко объяснить, – продолжал ученый. – Но для меня все стало ясно, как только я приступил к чтению. Я понял, до чего же мы были наивны, пытаясь жить независимо в нашей взаимозависимой Вселенной… Серси! Хватит заниматься чепухой, давайте наконец примем посла как друга!
   – Успокойся! – рявкнул Серси на совершенно спокойного физика. – Сам не понимаешь, что говоришь!
   – Странно, – произнес Дэрриг. – Кажется, я помню, как относился к проблеме раньше – совсем иначе… Но это не важно. Я догадываюсь, что с вами не так. Вы не ознакомились с доктриной. Как только прочтете, сразу станет ясно, что я имею в виду.
   Он вручил бумаги полковнику, и тот поспешил поднести к ним огонек зажигалки.
   – Не поможет, – сообщил Дэрриг. – Я выучил наизусть. Вот послушайте. Аксиома номер один: все народы…
   Получив хорошо поставленный короткий удар, Дэрриг обмяк и повалился на пол.
   – Должно быть, в тексте содержится семантический код, – сказал Мэлли. – Специально для нас предназначенный, чтобы запустить определенные реакции в сознании. И на каждой планете посол вынужден дорабатывать доктрину, подстраивать ее под мировоззрение обитателей.
   – Вот что, Мэлли, – сказал Серси, – это уже твое поприще. Дэрриг узнал ответ – ну или считает, что узнал. Этот ответ надо из него вытащить.
   – Задачка не из легких, – вздохнул Мэлли. – Если Дэрриг его скажет, потом будет считать, что предал все, во что верил.
   – Да плевать мне на то, что он будет считать! – прорычал полковник. – Делай, что говорю.
   – Даже если это его убьет?
   – Даже если это его убьет.
   – Помогите перенести его ко мне в лабораторию, – попросил Мэлли.

   В ту ночь Серси и Гаррисон следили за послом из зала управления. Полковник поймал себя на том, что его мысли бегают по кругу.
   От чего погиб в космосе Альферн? Можно ли подобное проделать на Земле? Что собой представляет организующий принцип? И что означает «в основе – хаос»?
   «Чем же я занимаюсь, дьявол меня побери?» – мысленно застонал полковник.
   Но сразу же спохватился: нельзя себе позволять подобных сомнений.
   – Как думаешь, посол – человек? – обратился он к Гаррисону.
   – Похоже на то, – сонно ответил Гаррисон.
   – Но ведет он себя не по-человечески. Интересно, этот облик подлинный?
   Гаррисон пожал плечами и раскурил трубку.
   – Что мы о нем знаем? – продолжал Серси. – Выглядит он как землянин, но способен принять любую форму. Причинить ему вред невозможно, он к чему угодно адаптируется. Как вода – примет форму любого сосуда, в который ее нальют.
   – Воду можно вскипятить. – Гаррисон зевнул.
   – Верно. У воды вообще нет формы, так? Что в основе?
   Гаррисон с усилием сосредоточился на словах полковника:
   – Вы о молекулярной структуре? О строении?
   – Строение, – повторил Серси и тоже зевнул. – Структура. Что-то вроде этого. Структура – абстракция, верно?
   – Конечно. Структуру можно наложить на все, что угодно. Боже, что я сейчас сказал?!
   – Давай подумаем, – сказал Серси. – Структура. Строение. Все, из чего состоит посол, способно меняться. Должна же быть какая-то объединяющая сила. Нечто неизменное, сохраняющее в целости личность посла, как бы его ни корежило.
   – Как струна, – пробормотал с закрытыми глазами Гаррисон.
   – Точно. Вяжи ее в узлы, плети из нее веревку, на палец наматывай, все равно она останется струной.
   – Ага…
   – Но как уничтожить структуру? – спросил Серси. – И почему посол ничуть не нуждается в сне? Должна же эта чертова первая ласточка инопланетной колонизации хоть на минутку закрывать глаза иногда…

   – Полковник! Проснитесь!
   Серси с трудом разлепил веки и увидел над собой Мэлли. Рядом вовсю храпел Гаррисон.
   – Удалось что-нибудь вытянуть?
   – Ничегошеньки, – развел руками Мэлли. – Похоже, его здорово проняла эта доктрина. Но все же не до конца – Дэрриг помнит, что хотел убить посла и на то имелись очень серьезные причины. И тлеет у него в душе подозрение, что он нас предает. С одной стороны, он не может желать зла послу, а с другой – не хочет причинить вред нам.
   – Он что-нибудь рассказал?
   – Боюсь, все не так просто, – ответил Мэлли. – Видите ли, когда перед человеком возникает непреодолимое препятствие, которое необходимо преодолеть… Да и доктрина, как мне кажется, оказывает губительное воздействие на его разум.
   – К чему ты клонишь? – спросил Серси, вставая с кресла.
   – А к тому, – виновато признался Мэлли, – что от меня ровным счетом ничего не зависит. Дэрриг изо всех сил боролся с доктриной, пытался вышвырнуть ее из ума, а когда силы кончились, наглухо замкнулся в себе. Похоже, теперь совершенно безумен.
   – Идем проведаем его.
   Они прошли по коридору в лабораторию Мэлли. Дэрриг расслабленно лежал на кушетке, остекленевшие глаза смотрели в потолок.
   – Можно его вылечить? – спросил Серси.
   – Разве что шоковой терапией… – с сомнением ответил Мэлли. – Но это дело долгое. И он, вероятно, будет сопротивляться всему, что способно вывести его из такого состояния.
   Полковник отвернулся – на него накатила слабость. Даже если и удастся исцелить Дэррига, будет уже слишком поздно. Инопланетяне наверняка успели поймать сигнал своего посла, а значит, их армада двинулась к Земле.
   – Что это? – Серси вынул из руки Дэррига клочок бумаги.
   – Помнится, он что-то корябал… О чем там?
   Серси прочитал вслух:
   – «По зрелом размышлении я понял: хаос и горгона Медуза – близкие родственники».
   – И как это понимать? – спросил Мэлли.
   – Не знаю. – Серси тоже был озадачен. – Он давно увлекается фольклором.
   – Больше на шизофрению похоже, – заключил психиатр.
   Серси повторил текст:
   – «По зрелом размышлении я понял: хаос и горгона Медуза – близкие родственники». – Задумчиво поглядев на бумагу, он обратился к Мэлли: – А может, это попытка обмануть себя? Дэрриг дает нам ключ к разгадке, не давая его?
   – Возможно, – кивнул Мэлли. – Неудачный компромисс… Но каков смысл послания?
   – Хаос… – Серси вспомнил, что Дэрриг упомянул это слово в телефонном разговоре. – Если не ошибаюсь, в греческой мифологии это первоначальное состояние Вселенной. Бесформие, из которого вышло все сущее.
   – Да, что-то вроде того, – подтвердил Мэлли. – А Медуза – одна из трех страхолюдных сестер.
   Серси еще постоял с листком перед глазами.
   Хаос… Медуза… и организующий принцип. Ну конечно!
   – Кажется, я… – Не договорив, полковник кинулся к выходу.
   Проводив его недоуменным взглядом, Мэлли наполнил шприц и поспешил вдогонку.
   В зале управления Серси криком разбудил Гаррисона.
   – Надо срочно кое-что собрать, – сказал полковник. – Эй! Ты слышишь?
   – Конечно. – Гаррисон сел и проморгался. – А что за спешка?
   – Я понял, что пытался нам сказать Дэрриг, – ответил Серси. – Сейчас объясню, чего я хочу. Мэлли, убери шприц, я не свихнулся. Мне нужен словарь греческой мифологии. Найди его, живо!
   Не самая простая задачка в два часа ночи. Но благодаря содействию агентов ФБР Мэлли поднял с постели книготорговца и поспешил с добытой книгой назад.
   Красноглазые от усталости, но взволнованные донельзя Серси, Гаррисон и техники трудились над тремя абсурдного вида конструкциями. Полковник выхватил из рук Мэлли словарь, прочитал одну статью и положил его.
   – Отличная работа, – похвалил он. – У нас все готово. Гаррисон, можно начинать?
   – Еще чуть-чуть. – Гаррисон и десять его подручных устанавливали последние детали. – А вы не объясните мне, для чего это нужно?
   – И мне заодно, – попросил Мэлли.
   – У меня и в мыслях не было секретничать, – сказал Серси. – Я просто спешил. По ходу дела все расскажу. – Он встал. – Ну что ж, пора будить посла.
   Видеопанель показала, как в комнате дипломата с потолка в кровать ударила молния. Инопланетянин мгновенно исчез.
   – Сейчас он – часть потока электронов, верно? – спросил Серси.
   – Да, если рассказанное им – правда, – подтвердил Мэлли.
   – Но в этом потоке сохраняется его структура, – продолжал полковник. – Иначе нельзя, а то как ему вернуться в прежнюю форму? Вводим первый мешающий фактор.
   Гаррисон подал ток на машину и велел помощникам выйти.
   – Это динамическая диаграмма электронного потока, – сказал Серси. – Заметили разницу? Появились нетипичные серии пиков и впадин, с переменной высотой и глубиной, с постоянно меняющимися промежутками. Помните, как вел себя посол под гипнозом? Говорил о своем приятеле, который погиб в космосе.
   – Точно, – кивнул Мэлли. – Этого приятеля погубило нечто неизвестное, возникшее ниоткуда.
   – Посол сказал кое-что еще, – возразил Серси. – «Обычно организующий принцип работает безупречно, все улаживает, снимает противоречия» – вот его слова. Что бы это могло значить?
   – Организующий принцип, – медленно повторил Мэлли. – Кажется, Дэрриг что-то говорил про новый закон природы?
   – Говорил. Но давайте возьмем пример с Дэррига и попробуем добраться до сути. Если организующий принцип управляет каким-то процессом, должно быть и нечто, этому процессу противодействующее. А что может противодействовать организации?
   – Хаос!
   – Вот о чем догадался Дэрриг, вот что мы должны были понять. Хаос – это первооснова, а из него вырастает организующий принцип. Если я правильно понял, этот принцип стремится подавить фундаментальный хаос, дабы урегулировать все сущее. Но хаос все еще бурлит в некоторых местах, и Альферн испытал это на своей шкуре. Возможно, кое-где в космическом пространстве самоструктурирование выражено слабее, чем на планетах. Очевидно, подобные места опасны, пока до них не добрался организующий принцип. – Серси повернулся к пульту. – Гаррисон, запускай второй фактор.
   На диаграмме чередовались пики и впадины. Теперь они складывались в безумные, бессмысленные конфигурации.
   – Рассмотрим в этом свете сообщение Дэррига. Нам известно, что в основе бытия лежит хаос. Все, что есть на свете упорядоченного, возникло из него. Горгона Медуза – это то, на что нельзя смотреть. Она убивала людей, помните? Превращала их в камни. Наш Дэрриг обнаружил связь между хаосом и тем, на что нельзя смотреть. И все это, конечно же, относится к послу.
   – Посол не может смотреть на хаос! – воскликнул Мэлли.
   – В точку. Посол способен на любые изменения и превращения. Но кое-что не меняется. Не меняется структура, потому что в противном случае ничего бы не осталось. Для уничтожения такой абстракции, как структура, нам необходимо создать состояние, в котором никакие структуры невозможны. Состояние хаоса.
   В цепь вбросили третий мешающий фактор. График выглядел так, будто его чертила своим телом пьяная гусеница.
   – Эти факторы – идея Гаррисона, – сказал Серси. – Я ему заказал электрический ток, абсолютно лишенный когерентной структуры. Факторы – нечто вроде радиопомех. Первый меняет электрическую структуру. Его задача – создать состояние бесструктурности. Второй пытается разрушить структуру, оставшуюся после первого, а третий – структуру, созданную первыми двумя. Факторы рециркулируют, и какие бы ни возникали структуры в цепи, они систематически уничтожаются… Надеюсь, что это так.
   – Значит, это устройство создает состояние хаоса? – спросил Мэлли.
   Какое-то время ничего не происходило, лишь гудели механизмы да плясала ошалевшая стрелка самописца. И вдруг посреди комнаты посла образовалось пятно. Оно колыхалось, сокращалось, расширялось…
   Случившееся в следующий миг невозможно описать словами. Наблюдатели поняли лишь одно: внутри пятна все исчезло.
   – Вырубай! – рявкнул Серси.
   Гаррисон выключил свою технику.
   Пятно продолжало расти.
   – Почему мы можем это видеть? – спросил, глядя на экран, Мэлли.
   – Щит Персея, помнишь? – сказал Серси. – Чтобы смотреть на Медузу, Персей использовал щит как зеркало.
   – А оно все растет! – вскричал Мэлли.
   – Мы пошли на просчитанный риск.
   – Но есть вероятность того, что хаос может расширяться непросчитанно. Если такое случится, будет уже не важно…
   Рост прекратился. Пятно зарябило, заколыхалось по краям, и вот оно уже сокращается…
   – Организующий принцип, – пробормотал Серси и обессиленно рухнул в кресло.
   – Как там посол, не появился? – спросил он через несколько минут.
   Пятно все еще рябило. А потом вдруг исчезло. И сразу грянул взрыв. Стальные стены вспучились, но выдержали. Экран померк.
   – Пятно уничтожило в комнате весь воздух, – объяснил полковник. – А заодно и мебель, и посла.
   – Да, в этот раз ему приспособиться не удалось, – сказал Мэлли. – В состоянии бесструктурности сохранить свою целостность невозможно. Он разделил судьбу Альферна.
   Мэлли засмеялся. Полковнику хотелось присоединиться, но он опомнился и взял строгий тон:
   – Не расслабляться! Мы еще не закончили.
   – Как это – не закончили? Посла больше нет…
   – Эта проблема решена. Но остается инопланетный флот, летящий в нашу область космоса. Такой силище водородные бомбы нипочем. – Серси встал. – Отправляйтесь домой. Нужно хорошенько выспаться – завтра будем думать, как замаскировать планету.

Желания Силверсмита

   Незнакомец приподнял стакан:
   – Пусть ваши выводы всегда плавно вытекают из предпосылок.
   – За это я выпью, – согласился Нельсон Силверсмит.
   Оба с серьезным видом сделали по глотку апельсинового напитка. Поток машин за окнами бара медленно полз по Восьмой стрит на восток, где ему предстояло столь же медленно кружиться в Саргассовом море Вашингтон-сквера. Силверсмит прожевал кусочек сосиски, политый острым соусом.
   – Полагаю, вы приняли меня за чокнутого? – поинтересовался незнакомец.
   – Я ничего не предполагаю, – пожал плечами Силверсмит.
   – Хорошо сказано. Меня зовут Теренс Магджинн. Пропустим вместе по стаканчику?
   – Не откажусь, – согласился Силверсмит.
   Минут через двадцать они уже сидели на покрытой обшарпанным красным пластиком скамье в закусочной Джо Манджери и обменивались приходящими в голову философскими откровениями, как и полагается незнакомцам, разговорившимся теплым октябрьским деньком в районе Гринвич-Виллидж, – невысокий плотный краснолицый Магджинн в ворсистом твидовом пиджаке и долговязый тридцатидвухлетний Силверсмит со скорбным лицом и длинными нервными пальцами.
   – Знаете, – внезапно сказал Магджинн, – довольно ходить вокруг да около. У меня к вам предложение.
   – Так выкладывайте, – с апломбом потребовал Силверсмит.
   – Дело вот в чем. Я руковожу некой организацией… для вас она должна остаться безымянной. Всем новым клиентам мы делаем интересное предложение. Вы получаете право на три совершенно бесплатных заказа – без всяких обязательств с вашей стороны. Назовите три пожелания, и я их выполню – если они в пределах моих возможностей.
   – А что от меня потребуется взамен?
   – Абсолютно ничего. Вы просто получите то, что хотите.
   – Три заказа, – задумчиво произнес Силверсмит. – Вы подразумеваете три желания?
   – Да, можете назвать и так.
   – Тех, кто выполняет любые желания, называют волшебниками.
   – Я не волшебник, – твердо заявил Магджинн.
   – Но вы исполняете желания?
   – Да. Я самый нормальный человек, исполняющий желания.
   – А я, – заметил Силверсмит, – нормальный человек, эти желания высказывающий. Что ж, тогда мое первое желание таково: я хочу классную стереосистему с четырьмя колонками в комплекте с магнитофоном и всем прочим.
   – У вас крепкие нервы, – произнес Магджинн.
   – А вы ждали от меня удивления?
   – Я ожидал сомнений, тревоги, сопротивления. Подобные предложения обычно воспринимаются с подозрительностью.
   – Единственное, чему я научился в Нью-Йоркском университете, – сообщил Силверсмит, – так это сознательно подавлять недоверие. И многие соглашались на ваше предложение?
   – Вы у меня первый за долгое время. Люди попросту не верят, что их не обманывают.
   – В век физики Гейдельберга недоверие не самая лучшая реакция. С того дня, когда я прочитал в «Сайнтифик америкен», что позитрон есть не что иное, как электрон, путешествующий во времени в обратном направлении, я без труда верю во что угодно.
   – Надо будет запомнить ваши слова и включить их в нашу рекламу. А теперь дайте мне ваш адрес. Я с вами свяжусь.

   Три дня спустя Магджинн позвонил в дверь квартирки Силверсмита на Перри-стрит (пятый этаж без лифта). Он сгибался под тяжестью большого упаковочного ящика и был весь мокрый от пота. Его твидовый пиджак вонял перетрудившимся верблюдом.
   – Ну и денек! – выдохнул он. – Обегал весь Лонг-Айленд, пока не отыскал для вас подходящий аппарат. Куда поставить?
   – Да хоть сюда. А как насчет магнитофона?
   – Занесу сегодня, только попозже. Вы уже обдумали второе желание?
   – «Феррари». Красный.
   – Слышу – значит повинуюсь. Кстати, все это не показалось вам чем-то фантастическим?
   – Подобными штучками занимается феноменология. Или, как говорят буддисты, «мир таков, какой он есть». Вы сможете достать мне не очень устаревшую модель?
   – Полагаю, сумею раздобыть совсем новую. С турбонаддувом и приборной панелью из настоящего каштана.
   – Гм, теперь меня начинаете удивлять вы, – заметил Силверсмит. – Но где я стану держать машину?
   – Это уж ваши проблемы. Скоро увидимся.
   Силверсмит рассеянно махнул ему вслед и принялся распаковывать ящик.

   Выполняя третье желание Силверсмита, Магджинн отыскал ему просторную трехкомнатную меблированную квартиру в Пэтчен-Плейс всего за сто два доллара в месяц. После чего пообещал выполнить еще пять желаний в качестве премии.
   – Вы и в самом деле их выполните? – не поверил Силверсмит. – У вашей компании не начнутся проблемы?
   – На этот счет не волнуйтесь. Знаете, ваши желания весьма хороши. У вас запросы крупные, но без излишеств; они становятся для нас вызовом, но не повергают в изумление. Некоторые попросту перегибают палку – требуют дворцы, рабов и гаремы из претенденток на звание «Мисс Америка».
   – Полагаю, такие желания высказывать бессмысленно, – осторожно произнес Силверсмит.
   – Почему же, я смогу выполнить и их, но они только навлекут неприятности на пожелавшего. Представьте сами – выстроишь какому-нибудь придурку копию царского летнего дворца на десятиакровом участке неподалеку от Нью-Йорка, и на него тут саранчой слетаются налоговые инспекторы. Обычно парню бывает весьма трудно объяснить, как он ухитрился накопить на такие хоромы, работая младшим клерком за сто двадцать пять долларов в неделю. Тогда налоговые чиновники начинают делать собственные предположения.
   – Какие, например?
   – Скажем, что он один из главарей мафии и знает, где зарыт труп судьи Кратера.
   – Но они же ничего не могут доказать.
   – Возможно. Но кому захочется провести остаток жизни, исполняя главную роль в любительских фильмах ФБР?
   – Да, не очень-то приятная перспектива для ценителя уединения, – согласился Силверсмит и пересмотрел кое-какие из своих планов.

   – Вы оказались хорошим клиентом, – объявил Магджинн две недели спустя. – Сегодня вы получаете премию – сорокафутовую яхту с полной экипировкой. Где вы хотите на ней плавать?
   – Поставьте ее в док возле моей виллы в Нассау, – ответил Силверсмит. – Ах да – спасибо.

   – Вам еще один подарок от фирмы, – сказал Магджинн через три дня. – Десять дополнительных желаний. Как всегда, без всяких обязательств с вашей стороны.
   – С этими новыми получается уже восемнадцать неиспользованных желаний, – подсчитал Силверсмит. – Может, перебросите часть другому достойному клиенту?
   – Не будьте смешным, – возразил Магджинн. – Мы вами очень довольны.

   – Во всем этом есть какая-то хитрость? – спросил Силверсмит, теребя парчовый шарф.
   Разговор происходил месяц и четырнадцать желаний спустя. Силверсмит и Магджинн сидели в креслах на широкой лужайке поместья Силверсмита во Французской Ривьере. Тихо играл невидимый струнный квартет. Силверсмит потягивал «негрони». Магджинн, всклокоченный более обычного, большими глотками поглощал виски с содовой.
   – Что ж, если желаете, можете назвать тайный смысл происходящего и хитростью, – признал Магджинн. – Но это совсем не то, что вы думаете.
   – А что же?
   – Сами знаете, что я не могу вам ничего сказать.
   – Может, все кончится тем, что я потеряю душу и попаду в ад?
   Магджинн расхохотался:
   – Уж этого вам следует опасаться меньше всего. А теперь прошу меня извинить. У меня назначена встреча в Дамаске – нужно оценить заказанного вами арабского жеребца. Кстати, на этой неделе вам предоставлено еще пять премиальных желаний.

   Два месяца спустя Силверсмит, отпустив танцовщиц, лежал в одиночестве на кровати императорских размеров в своих римских восемнадцатикомнатных апартаментах и предавался унылым размышлениям. У него в запасе имелось еще двадцать семь желаний, но пожелать еще хоть что-нибудь он был просто не в силах. И следовательно, не ощущал себя счастливым.
   Силверсмит вздохнул и протянул руку к стакану с сельтерской, постоянно стоявшему рядом с кроватью на ночном столике. Стакан оказался пуст.
   – Десять слуг, а не могут вовремя наполнить стакан, – процедил он.
   Поднявшись, он прошел по комнате и нажал кнопку звонка, затем вновь улегся на кровать и засек время. Его «ролекс» в корпусе из цельного куска янтаря отсчитал три минуты тридцать восемь секунд, прежде чем в комнату торопливо вошел второй помощник дворецкого.
   Силверсмит указал на стакан. Глаза слуги выпучились, челюсть отвисла.
   – Пустой! – воскликнул он. – Но ведь я особо приказывал помощнице горничной, чтобы…
   – Меня не интересуют оправдания, – оборвал его Силверсмит. – Или кое-кто сейчас поторопится, или полетят чьи-то головы.
   – Да, сэр! – выдохнул слуга. Он подбежал к вмонтированному в стену рядом с кроватью холодильнику, открыл его и достал бутылку с сельтерской. Поставил бутылку на поднос, взял снежно-белое льняное полотенце, сложил его вдоль и повесил на руку. Выбрал в холодильнике охлажденный стакан, проверил, чистый ли, заменил на другой и вытер ободок полотенцем.
   – Да пошевеливайся же, – не выдержал Силверсмит.
   Слуга торопливо обернул бутылку полотенцем и наполнил стакан сельтерской, причем столь умело, что не пролил ни капли. Поставив бутылку обратно в холодильник, он подал стакан Силверсмиту. На все ушло двенадцать минут и сорок три секунды.
   Силверсмит лежал, потягивая сельтерскую, и мрачно размышлял о невозможности счастья и иллюзорности удовлетворения. Хотя к его услугам была вся роскошь мира – или именно из-за этого, – он уже несколько недель маялся от скуки. Ему казалось чертовски несправедливой ситуация, когда человек может получить что угодно, но не в состоянии наслаждаться тем, что имеет.
   Если разобраться как следует, то жизнь сводится к разочарованиям, и даже лучшее, что она может предложить, на поверку оказывается недостаточно хорошим. Жареная утка, к примеру, была не столь хрустящей, как ему обещали, а вода в бассейне вечно или чуть теплее, или чуть холоднее, чем следует.
   Каким тщетным оказался поиск качества! За десять долларов можно купить неплохую отбивную, за сто долларов – роскошное блюдо в ресторане, а за тысячу – килограмм «говядины из Кобе», приготовленной из коровы, которой при жизни делали массаж особо посвященные девственницы, а заодно и классного повара, чтобы эту говядину приготовить. И мясо действительно будет очень вкусным. Но не настолько, чтобы выкладывать за него тысячу. Чем больше ты платишь, тем все меньшими шажками приближаешься к той квинтэссенции говядины, которой Господь угощает ангелов на ежегодном банкете для персонала.
   Или женщины. Силверсмит обладал некоторыми из самых очаровательных существ, которых только могла предоставить планета, как по одной, так и группами. Но даже этот опыт, как выяснилось, не стоил занесения в мемуары. По мере того как Магджинн поставил на поток снабжение его пикантно костюмированной плотью, аппетит Силверсмита начал быстро слабеть, а удар током от прикосновения к коже незнакомой женщины сменился шершавостью наждачной бумаги, когда все новые и новые красотки (каждая с охапкой расхваливающих ее газетных вырезок) припадали к постепенно грубеющей шкуре Силверсмита.
   Он пропустил через свои апартаменты эквивалент нескольких гаремов, но все эти бесчисленные женщины оставили после себя столь же бледные воспоминания, что и съеденные в детстве порции мороженого. Хоть как-то вспоминалась разве что «Мисс Вселенная», каштановые волосы которой еще сохранили запах судейских сигар, да непрерывно жующая резинку инструкторша по подводному плаванию из Джорджии, затянутая в возбуждающий черный резиновый гидрокостюм и выдувавшая розовый пузырь в момент всех моментов. Но все остальные превратились в его памяти в мешанину потных бедер, колышущихся грудей, нарисованных улыбок, фальшивых стонов и наигранной томности, и все это на фоне равномерного ритма древнейшего гимнастического упражнения.
   Лучшими из всех оказались три камбоджийские храмовые танцовщицы, смуглые ясноглазые создания – сплошные сияющие глаза и развевающиеся черные волосы, гибкие тонкие конечности и твердые груди-персики. Но даже они не отвлекли его надолго. Впрочем, он пока оставил их при себе, чтобы играть по вечерам вчетвером в бридж.
   Силверсмит сделал очередной глоток сельтерской и обнаружил, что стакан пуст. Он неохотно встал и побрел к звонку. Поднес к кнопке палец и…
   И в этот момент озарение вспыхнуло в его голове миллионоваттной лампой.
   Он понял, что ему следует сделать.

   Магджинну потребовалось десять дней, чтобы разыскать Силверсмита в захудалом отеле на углу Десятой авеню и Сорок первой улицы. Постучав, он вошел в грязноватую комнатку с обитыми жестью стенами, выкрашенными в ядовито-зеленый цвет. Вонь сотен распыленных порций инсектицида смешивалась с запахом тысяч поколений тараканов. Силверсмит сидел на железной койке, покрытой оливковым одеялом, и корпел над кроссвордом. Увидев Магджинна, он радостно кивнул.
   – Прекрасно, – сказал Магджинн. – Если вы уже покончили с прозябанием в трущобах, у меня для вас охапка новостей – желания сорок третье и сорок четвертое плюс та часть сорок пятого, какую я успел организовать. Вам осталось сообщить, в какой из ваших домов все это доставить.
   – Я ничего не хочу, – ответил Силверсмит.
   – Как не хотите?
   – Не хочу.
   Магджинн закурил сигару. Некоторое время он задумчиво пускал дым, потом сказал:
   – Неужели передо мной тот самый Силверсмит – знаменитый аскет, всем известный стоик, таоистский философ, живой Будда? Равнодушие к мирским сокровищам – это новый фокус, верно, Силверсмит? Поверьте мне, дорогой, вам от этого не избавиться. Вами сейчас овладело типичное разочарование богатого человека, которое протянется пару недель или месяцев, как это обычно бывает. Но рано или поздно настанет день, когда неочищенный рис покажется особенно гадким на вкус, а холщовая рубаха станет натирать вашу экзему сильнее обычного. За сим последует быстрое переосмысление, и не успеете вы опомниться, как уже будете вкушать яйца «бенедикт» в ресторане у Сарди и рассказывать друзьям, какой богатый опыт вы приобрели.
   – Возможно, вы правы, – отозвался Силверсмит.
   – Так стоит ли заставлять меня опекать вас, как младенца? Вы просто-напросто в слишком быстром темпе предавались наслаждениям, вот ваши синапсы и потеряли чувствительность. Вам необходим отдых. Позвольте порекомендовать весьма симпатичный курорт для избранных на южном склоне Килиманджаро…
   – Нет.
   – Может быть, нечто более духовное? Я знаю одного гуру…
   – Нет.
   – Вы начинаете меня раздражать. Более того, вы меня злите. Силверсмит, чего вы хотите?
   – Счастья. Но теперь я понял, что не могу быть счастлив, владея вещами.
   – Значит, теперь вы предпочитаете нищету?
   – Нет. Я не могу стать счастливым, не имея ничего.
   – Гм. Получается, что других вариантов нет.
   – Как мне кажется, есть третья возможность, – сказал Силверсмит. – Не знаю, что вы о ней думаете.
   – Вот как? И какова же она?
   – Хочу стать одним из вашей команды.

   Магджинн опустился на койку.
   – Вы хотите присоединиться к нам?
   – Да. Мне все равно, кто вы. Хочу стать одним из вас.
   – И что вас подтолкнуло к такому решению?
   – Я заметил, что вы счастливее меня. Не знаю, какими махинациями вы занимаетесь, Магджинн, но у меня есть кое-какие предположения об организации, на которую вы работаете. И все равно я хочу присоединиться к вам.
   – И ради этого вы согласны отказаться от оставшихся желаний и всего прочего?
   – От чего угодно. Только примите меня.
   – Хорошо. Считайте, что вы приняты.
   – В самом деле? Здорово. И чью жизнь мы теперь начнем завязывать узлом?
   – О нет, мы вовсе не та организация, – улыбнулся Магджинн. – Люди иногда нас путают, хотя не могу представить почему. Но да будет так: вы только что пожертвовали ради нас всеми своими земными богатствами, Силверсмит, и сделали это, не ожидая награды, а лишь ради простого желания служить другим. Мы ценим ваш поступок, Силверсмит, добро пожаловать на небеса.

   Их окутало розовое облако, сквозь которое Силверсмит разглядел огромные серебряные врата, инкрустированные перламутром.
   – Эй! – воскликнул он. – Вы затащили меня сюда хитростью! Вы надули меня, Магджинн, – или как вас там на самом деле?
   – Конкурирующая организация, – ответил Магджинн, – занимается этим так давно, что и мы решили попробовать всерьез.
   Перламутровые врата распахнулись. Силверсмит увидел накрытые для китайского банкета столы. Были там и девушки, а кое-кто из гостей, кажется, покуривал травку.
   – Впрочем, я не жалуюсь, – сказал Силверсмит.

Застывший мир

   Лэниган снова увидел тот сон и, хрипло застонав, проснулся. Он сел и вперил взгляд в фиолетовую тьму, ощущая вместо лица искаженную ужасом маску. Рядом зашевелилась жена, Эстелл. Лэниган и не взглянул на нее. Будучи еще во власти сна, он жаждал реальных доказательств существования мира.
   По комнате медленно проплыл стул и с тихим чмоканьем прилип к стене. Лэниган глубоко вздохнул.
   – Вот, выпей.
   – Не надо, все уже в порядке.
   Он полностью оправился от кошмара. Мир снова стал самим собой.
   – Тот же сон? – спросила Эстелл.
   – Да… Не хочу говорить об этом.
   – Ну хорошо. Который час, милый?
   Лэниган посмотрел на часы.
   – Четверть седьмого. – Тут стрелка конвульсивно дернулась. – Нет, без пяти семь.
   – Ты сможешь уснуть?
   – Вряд ли. Пожалуй, мне лучше встать.
   – Милый, ты не думаешь, что не мешало бы…
   – Я иду к нему в двенадцать десять.
   – Прекрасно, – сказала Эстелл и сонно закрыла глаза.
   Ее темно-рыжие волосы посинели.
   Лэниган выбрался из постели и оделся. Это был обычный человек, крупного сложения и ничем не примечательный, если не считать кошмара, сводившего его с ума.
   Следующие пару часов он провел на крыльце, глядя, как вспыхивают на заре звезды, превращаясь в Новые.
   Потом Лэниган вышел на прогулку. И, как назло, в двух шагах от дома наткнулся на Джорджа Торстейна. Несколько месяцев назад он по неосторожности рассказал Торстейну о своем сне. Торстейн – чистосердечный приветливый толстяк – глубоко веровал в собранность, практичность, здравый смысл и прочие скучные добродетели. Его прямой, трезвый подход был тогда необходим Лэнигану. Но сейчас он только раздражал. Люди типа Торстейна являются, несомненно, солью земли и опорой государства, но для Лэнигана он превратился из надежды в ужас.
   – А, Том! Как сынишка? – спросил Торстейн.
   – Отлично, – ответил Лэниган, – просто отлично.
   Он приветливо кивнул и пошел дальше под курящимся зеленым небом. Но от Торстейна не так-то легко отделаться.
   – Том, мальчик, я тут поразмыслил над твоей проблемой, – сказал Торстейн. – Я очень беспокоюсь о тебе.
   – Как это мило с твоей стороны, – отозвался Лэниган. – Право, не стоит.
   – Но мне хочется! – искренне воскликнул Торстейн. – Я проявляю интерес к людям, Том. Всегда, сызмальства. А ведь мы с тобой друзья и соседи.
   – Это правда, – вяло пробормотал Лэниган. (Когда вам нужна помощь, самое неприятное – принимать ее.)
   – Знаешь, Том, думается мне, что тебе не мешало бы хорошенько отдохнуть.
   У Торстейна на все были простые рецепты. Так как он практиковал душеврачевание без лицензии, то остерегался прописывать лекарства, которые можно купить в аптеке.
   – Сейчас я не могу позволить себе взять отпуск, – сказал Лэниган. (Небо приобрело красно-розовый оттенок; засохли три сосны; старый дуб превратился в крепенький кактус.)
   Торстейн искренне рассмеялся:
   – Дружище, ты не можешь себе позволить не взять отпуск сейчас! Ты устал, взвинчен, слишком много работаешь…
   – Я всю неделю отдыхаю.
   Лэниган посмотрел на часы. Золотой корпус превратился в свинцовый, но время, похоже, они показывали точно. Почти два часа прошло с начала разговора.
   – Этого мало, – продолжал Торстейн. – Ты остался здесь, в городе. А тебе надо слиться с природой. Том, когда ты в последний раз ходил в поход?
   – В поход? Что-то не припомню, чтобы я вообще ходил в походы.
   – Вот видишь?! Старик, тебе необходима прочная связь с реальностью, и прежде всего с природой. Не улицы и дома, а горы и реки.
   Лэниган снова взглянул на часы и с облегчением убедился, что они опять золотые. Он обрадовался – ведь за них заплачено шестьдесят долларов…
   – Деревья и озера, – декламировал Торстейн. – Трава под ногами, высокие черные горы, марширующие по золотому небу…
   Лэниган покачал головой.
   – Я был в деревне, Джордж. Это ничего не дало.
   Торстейн упорствовал:
   – Нужно отвлечься от искусственностей.
   – Все кажется искусственным, – возразил Лэниган. – Деревья или дома – какая разница?
   – Люди строят дома, – благочестиво пропел Торстейн, – но Бог создает деревья.
   У Лэнигана имелись сомнения в справедливости обоих положений, но он не собирался делиться ими с Торстейном.
   – Возможно, в этом что-то есть. Я подумаю.
   – Ты сделай. Кстати, я знаю одно местечко – как раз то, что нужно. В Мэне, у маленького озера…
   Торстейн был великим мастером бесконечных описаний. К счастью для Лэнигана, кое-что его отвлекло. Напротив загорелся дом.
   – Эй, чей это дом? – спросил Лэниган.
   – Макелби. Третий пожар за месяц.
   – Надо, наверное, вызвать пожарных.
   – Ты прав. Я сам этим займусь. Помни, что я тебе сказал про то местечко в Мэне.
   Он повернулся, и тут произошел забавный случай – асфальт под его ногами расплавился. Торстейн шагнул, провалился по колено и упал.
   Том кинулся ему на помощь, пока асфальт не затвердел.
   – Сильно ударился?
   – Проклятье, я, кажется, вывихнул ногу, – пробормотал Торстейн. – Ну ничего, ходить можно.
   И он заковылял сообщить о пожаре. Лэниган стоял и смотрел, полагая, что пожар этот – дело случайное и несерьезное. Через минуту, как он и ожидал, пожар так же, сам по себе, погас.
   Не следует радоваться чужой беде, но Лэниган не мог не хихикнуть, вспомнив о вывихнутой ноге Торстейна. Даже неожиданное появление потока воды на Мэйн-стрит не испортило ему настроения. Он улыбнулся колесному пароходу, прошедшему по небу.
   Затем он вспомнил сон и снова почувствовал панику. Надо спешить к врачу.

   На этой неделе кабинет доктора Сэмпсона был маленьким и темным. Старая серая софа исчезла; на ее месте располагались два стула с кривыми спинками и кушетка. Но портрет Андретти висел на своем обычном месте на стене, и большая бесформенная пепельница была, как всегда, пуста.
   В приоткрывшейся двери появилась голова доктора Сэмпсона.
   – Привет, – сказал он. – Я мигом.
   Голова пропала.
   Сэмпсон сдержал слово. Все дела заняли у него ровно три секунды по часам Лэнигана. Еще через секунду Лэниган лежал на кожаной кушетке со свежей салфеткой под головой.
   – Ну, Том, как наши дела?
   – Все так же. Даже хуже.
   – Сон?
   Лэниган кивнул.
   – Давайте-ка припомним его.
   – Лучше не стоит, – произнес Лэниган. – Я еще сильнее боюсь.
   Наступил момент терапевтического молчания. Затем доктор Сэмпсон сказал:
   – Вы и раньше говорили, что страшитесь этого сна, но никогда не объясняли почему.
   – Это звучит глупо.
   Лицо Сэмпсона было спокойным, серьезным, сосредоточенным; лицо человека, который ничего не находит глупым, который просто физически не в состоянии увидеть что-нибудь глупое.
   – Хорошо, я скажу вам… – резко начал Лэниган и замолчал.
   – Продолжайте, – подбодрил доктор Сэмпсон.
   – Видите ли, я боюсь, что когда-нибудь каким-то образом мир моего сна станет реальным. – Он снова замолчал, затем быстро проговорил: – Однажды я встану и окажусь в том мире. И тогда тот мир станет настоящим, а этот – сновидением.
   Лэнигану хотелось узнать, какое впечатление произвело на Сэмпсона его безумное откровение. Но по лицу доктора ни о чем нельзя было догадаться. Он спокойно разжигал трубку тлеющим кончиком указательного пальца. Затем он задул палец и произнес:
   – Ну, продолжайте.
   – Продолжать?! Но это все!
   На розовато-лиловом ковре появилось пятно размером с монету. Оно потемнело, сгустилось и превратилось в маленькое фруктовое дерево. Сэмпсон понюхал плод и печально посмотрел на Лэнигана.
   – Вы ведь и раньше рассказывали мне о своем сне, Том.
   Лэниган кивнул.
   – Мы все обсудили, проследили его истоки, проанализировали значение… Мы поняли, верится мне, зачем вы терзаете себя этим кошмаром. И все же вы каждый раз забываете, что ваш ночной ужас – не более чем сон, который вы сами вызвали, чтобы удовлетворить потребности своей психики.
   – Но мой ночной кошмар очень реалистичен!
   – Вовсе нет, – уверенно заявил доктор Сэмпсон. – Просто это независимая и самоподдерживающаяся иллюзия. Человеческие поступки основаны на определенных представлениях о природе мира. Подтвердите их, и его поведение становится понятным и резонным. Но изменить эти представления, эти фундаментальные аксиомы почти невозможно. Например, как вы докажете человеку, что им не управляют по секретному радио, которое слышит только он?
   – Понимаю, – пробормотал Лэниган. – И я?..
   – Да, Том. С вами то же самое. Вы хотите, чтобы я доказал, что реален этот мир, а тот ваш ночной – вымысел. Вы откажетесь от своей фантазии, если я вам представлю необходимые доказательства?
   – Совершенно верно!
   – Но, видите ли, я не могу их представить, – закончил Сэмпсон. – Природа мира очевидна, но недоказуема.
   Лэниган задумался.
   – Послушайте, доктор, я ведь не так болен, как тот парень с секретным радио?
   – Нет. Вы более разумны, более рациональны. У вас есть сомнения в реальности мира, но, к счастью, вы также сомневаетесь в состоятельности вашей иллюзии.
   – Тогда давайте попробуем, – предложил Лэниган. – Я понимаю сложность вашей задачи, но, клянусь, буду принимать все, что смогу заставить себя принять.
   – Честно говоря, это не моя область, – поморщился Сэмпсон. – Здесь нужен метафизик. Не знаю, насколько я…
   – Попробуем, – взмолился Лэниган.
   – Ну хорошо, начнем… Мы воспринимаем мир через ощущения и, следовательно, при заключительном анализе должны руководствоваться их показаниями.
   Лэниган кивнул, и доктор продолжал:
   – Итак, мы знаем, что предмет существует, поскольку наши чувства говорят нам о его существовании. Как проверить точность наших наблюдений? Сравнивая их с ощущениями других людей. Известно, что наши чувства не лгут, если чувства и других людей говорят о существовании данного предмета.
   – Таким образом, мир – всего лишь то, что думает о нем большинство людей, – после некоторого раздумья заключил Лэниган.
   Сэмпсон скривился.
   – Я предупреждал, что сила в метафизике. Все-таки мне кажется, что это наглядный пример.
   – Да… Но, доктор, а предположим, все наблюдатели ошибаются? Предположим, что существует множество миров и множество реальностей. Предположим, что это всего лишь одно произвольное существование из бесконечного числа возможных. Или предположим, что сама природа реальности способна к изменению и каким-то образом я его воспринимаю.
   Сэмпсон вздохнул и машинально пристукнул линейкой маленькую зеленую крысу, копошащуюся у него под полой пиджака.
   – Ну вот, – промолвил он. – Я не могу опровергнуть ни одно из ваших предложений. Мне кажется, Том, что нам лучше обсудить сон целиком.
   Лэниган поморщился.
   – Я бы не хотел. У меня такое чувство…
   – Знаю-знаю, – заверил Сэмпсон, отечески улыбаясь. – Но это прояснит все раз и навсегда.
   – Наверное, – согласился Лэниган. Он набрался смелости и выдохнул: – В общем, начинается мой сон…
   Его охватил страх. Он почувствовал неуверенность, слабость, ужас. Попытался подняться с кушетки. Склонившееся лицо доктора… блеск металла…
   – Расслабьтесь… Успокойтесь… Думайте о чем-нибудь приятном.
   Затем Лэниган, или мир, или оба – отключились.
   Лэниган и (или) мир пришли в себя. Возможно, время шло, а возможно, и нет. Все, что угодно, могло случиться, а могло и не случиться. Лэниган сел и посмотрел на Сэмпсона.
   – Как вы себя чувствуете? – спросил Сэмпсон.
   – Отлично, – сказал Лэниган. – Что произошло?
   – Вам стало плохо. Ничего, все пройдет.
   Лэниган откинулся на спинку и постарался успокоиться. Доктор сидел за столом и что-то писал. Лэниган нахмурился, сосчитал до двадцати и осторожно открыл глаза. Сэмпсон все еще писал.
   Лэниган огляделся, насчитал на стенах пять картин. Внимательно изучил зеленый ковер и снова закрыл глаза. На этот раз он досчитал до пятидесяти.
   – Ну, может быть, теперь можете рассказать? – поинтересовался Сэмпсон, откладывая ручку.
   – Нет, не сейчас, – ответил Лэниган. (Пять картин, зеленый ковер.)
   – Как хотите, – развел руками доктор. – Наше время заканчивается. Но если вы подождете в приемной…
   – Нет, спасибо, пойду домой.
   Лэниган встал, прошел по зеленому ковру к двери, оглянулся на пять картин и лучезарно улыбающегося доктора. Затем пошел через дверь в приемную, через приемную и наружную дверь в коридор к лестнице и по лестнице. Он шел и смотрел на деревья с зелеными листьями, колышущимися слабо и непредсказуемо. Было транспортное движение – чинно, в одном направлении по одной стороне, а в другом – по другой. Было небо – неизменно голубое.
   Сон? Лэниган ущипнул себя. Щипок во сне? Он не проснулся.
   Он закричал. Воображаемый крик? Он не проснулся.
   Лэниган находился в мире своего кошмара.
   Улица на первый взгляд казалась обычной городской улицей.
   Тротуар, мостовая, машины, люди, здания, небо над головой, солнце в небе. Все в норме. Кроме того, что ничего не происходило.
   Асфальт ни разу не вскрикнул под ногами. Вот возвышается первый национальный городской банк. Он был здесь вчера, что само по себе достаточно плохо, но гораздо хуже, что он наверняка будет здесь завтра, и через неделю, и через год. Первый национальный городской банк (основан в 1982 году) чудовищно лишен возможности превращений. Он никогда не станет надгробием, самолетом, костями доисторического животного. Он неизбежно будет оставаться строением из бетона и стали, зловеще настаивая на своей неизменности, пока его не снесут люди.
   Лэниган шел по застывшему миру под голубым небом, дразняще обещающем что-то, чего никогда не будет. Машины неумолимо соблюдали правостороннее движение, пешеходы переходили дорогу на перекрестках, показания часов в пределах нескольких минут совпадали.
   Город где-то кончался. Но Лэниган знал совершенно точно, что трава не растет под ногами; то есть она растет, безусловно, но слишком медленно, незаметно для чувств. И горы возвышаются, черные и угрюмые, но гиганты замерли на полушаге. Они никогда не промаршируют по золотому (или багряному, или зеленому) небу.
   «Сущность жизни, – как-то сказал доктор Сэмпсон, – изменение. Сущность смерти – неизменность. Даже у трупа есть признаки жизни, пока личинки пируют на слепом глазе и мясные мухи сосут соки из кишечника».
   Лэниган осмотрел труп мира и убедился, что тот окончательно мертв.
   Лэниган закричал. Он кричал, пока вокруг собирались люди и глядели на него (но ничего не делали и ни во что не превращались), а потом, как и полагалось, пришел полицейский (но солнце не изменило его форму), а затем по безнадежно однообразной улице примчалась карета «скорой помощи» (на четырех колесах вместо трех или двадцати пяти), и санитары доставили его в здание, оказавшееся именно там, где они ожидали, и было много разговоров между людьми, которые оставались самими собой, в комнате с постоянно белыми стенами.
   И был вечер, и было утро, и был первый день.

Право на смерть

   Боль эта просто неописуемая, вам все равно не представить. Скажу лишь, что она была невыносимой даже под анестезией, а перенес я ее только потому, что выбирать мне не приходилось. Затем она стихла, я открыл глаза и взглянул на лица стоящих рядом браминов. Их было трое, в обычных белых хирургических халатах и марлевых масках. Сами они утверждают, что носят маски, предохраняя нас от инфекции, но каждый солдат знает правду: под масками они прячут лица. Не хотят, чтобы их опознали.

   Я был все еще по уши напичкан обезболивающими, поэтому в памяти мелькали лишь обрывки воспоминаний.
   – Долго я пробыл покойником? – спросил я.
   – Часов десять, – ответил один из браминов.
   – Как я умер?
   – Разве ты не помнишь? – удивился самый высокий из них.
   – Еще нет.
   – Тогда слушай, – сказал высокий. – Ты со своим взводом находился в траншее 2645Б-4. На рассвете вся ваша часть пошла в атаку, чтобы захватить следующую траншею. Номер 2645Б-5.
   – А потом? – спросил я.
   – Ты нарвался на несколько пулеметных пуль. Тех самых, нового типа – с шоковыми головками. Теперь вспомнил? Одна попала в грудь, три в ноги. Когда тебя отыскали санитары, ты уже был мертв.
   – А траншею взяли?
   – На этот раз нет.
   – Ясно.
   Анестезия слабела, память быстро возвращалась. Я вспомнил парней из своего взвода. Вспомнил нашу траншею. В старушке 2645Б-4 я просидел больше года, и обжили мы ее как дом родной. Противник пытался ее захватить, и наша утренняя атака на самом деле была контратакой. Вспомнил, как пулеметные пули рвали меня на куски и какое я при этом испытал восхитительное облегчение. И тут я вспомнил кое-что еще…
   Я поднялся и сел.
   – Эй, погодите-ка!
   – В чем дело?
   – Я думал, через восемь часов человека уже не оживить, это предел.
   – С недавних пор мы стали искуснее, – ответил один из браминов. – Мы все время совершенствуемся, и теперь верхний предел – двенадцать часов, лишь бы мозг серьезно не повредило.
   – Что ж, радуйтесь, – буркнул я. Теперь память вернулась ко мне полностью, и я понял, что произошло. – Только со мной у вас ошибочка вышла. И немалая.
   – Что еще за претензии, солдат? – осведомился один из них. Офицерские интонации ни с чем не спутаешь.
   – Посмотрите на мой личный знак.
   Он посмотрел. Его лоб – единственное, что не закрывала маска, – нахмурился.
   – Да, необычная ситуация, – протянул он.
   – Необычная, – согласился я.
   – Видишь ли, – пояснил он, – в траншее было полно мертвецов. Нам сказали, что все они новобранцы, по первому разу. А приказано было оживить всех.
   – И что, нельзя было сперва взглянуть на личный знак?
   – Мы устали – слишком много работы. Да и время поджимало. Мне действительно очень жаль, рядовой. Если бы я знал…
   – В гробу я видал ваши извинения. Хочу видеть генерал-инспектора.
   – Ты и в самом деле полагаешь…
   – Да, – отрезал я. – Пусть я не окопный юрист, но я сыт по горло. И у меня есть право на встречу с Г. И.

   Пока они шепотом совещались, я принялся разглядывать себя. Брамины здорово залатали мое тело. Но, конечно же, не так хорошо, как в первые годы войны. Заплаты на коже наложили довольно халтурно, да и внутри что-то зудело и свербило. К тому же правая рука оказалась на два дюйма длиннее левой – скверно срастили сустав. Но в целом поработали они неплохо.
   Брамины кончили совещаться и выдали мне форму. Я оделся.
   – С генерал-инспектором не так просто, – начал один из них. – Видишь ли…
   Стоит ли говорить, что к Г. И. я так и не попал. Меня отвели к старшему сержанту, эдакому верзиле-добряку из тех, кто умеет решить все твои проблемы, просто поговорив по душам. Только я его не просил лезть мне в душу.
   – Да брось ты дуться, рядовой, – сказал добряк-сержант. – Неужто ты и в самом деле затеял склоку из-за того, что тебя оживили?
   – Так оно и есть, – подтвердил я. – По военным законам даже у простого солдата есть права. Так мне, во всяком случае, говорили.
   – Конечно есть, – согласился сержант.
   – Я свой долг выполнил. Семнадцать лет в армии, из них восемь на передовой. Трижды убит, трижды оживлен. И все это выбито на моем личном знаке. Но мне не дали умереть. Проклятые медики меня снова оживили, а это нечестно. Хочу остаться мертвым.
   – Куда как лучше оставаться живым, – возразил сержант. – Пока ты жив, остается шанс попасть в нестроевые. Сейчас, правда, приходится долго ждать, потому что на фронте людей не хватает. Но все-таки шанс есть.
   – Знаю. Но по-моему, скорее стать покойником.
   – Знаешь, могу тебе пообещать, что месяцев через шесть…
   – Хочу остаться мертвым, – твердо заявил я. – После третьей смерти это мое законное право.
   – Разумеется, – согласился добряк-сержант, улыбаясь мне товарищеской солдатской улыбкой. – Но на войне случаются и ошибки. Особенно на такой войне, как эта. – Он откинулся на спинку и сцепил руки за головой. – Я еще помню, как все началось. Поначалу никто не сомневался, что все сведется к нажатию кнопок. Но и у нас, и у красных оказалось навалом противоракет, так что пулять друг в друга атомными боеголовками скоро оказалось бессмысленно. А когда изобрели подавитель атомных взрывов, ракетам и вовсе пришел конец. Кроме пехоты, воевать стало некому.
   – Сам знаю.
   – Но противники превосходили нас числом. И сейчас превосходят. Ты только вспомни, сколько миллионов солдат у русских и китайцев! Нам оставалось одно – иметь как можно больше бойцов и по крайней мере не терять тех, кто есть. Вот почему медики стали оживлять убитых.
   – Да знаю я все это. Послушайте, сержант, я тоже хочу, чтобы мы победили. Очень хочу. Я был хорошим солдатом. Но меня уже трижды убили, и…
   – Беда в том, – сказал сержант, – что красные тоже оживляют своих мертвецов. И именно сейчас борьба за превосходство в живой силе на передовой достигла критической точки. В следующие два-три месяца все так или иначе решится. Так почему бы тебе не плюнуть на все это и не забыть об ошибке? Обещаю, что когда тебя убьют в следующий раз, то оставят в покое. Потерпи еще немного.
   – Я хочу видеть генерал-инспектора.
   – Ладно, рядовой, – буркнул добряк-сержант уже не очень приветливо. – Топай в комнату триста три.

   Комната 303 оказалась приемной. Я стал ждать. Мне даже стало немного стыдно за шум, что я поднял. Все-таки моя страна воевала. Но злость пересилила. У солдата есть права, даже на войне. Эти проклятые брамины…
   Забавно, как к ним пристало это прозвище. Вообще-то, они самые обычные медики, а не какие-нибудь индусы или брамины. Пару лет назад, когда все это еще было в новинку, в газете появилась статья. В ней рассказывалось о том, что медики научились оживлять мертвецов и снова посылать их в бой. Тогда это было сенсацией. Автор цитировал стихотворение Эмерсона:

     Убил ли красный убийца,
     И мертв ли убитый мертвец,
     Никто из них точно не скажет,
     Где жизнь, а где смерти конец.

   Такие дела. И убив сегодня противника, ты понятия не имеешь, останется ли он мертвым или уже завтра вернется в траншею, чтобы снова стрелять в тебя. А если убивают тебя, тоже не знаешь, пришел ли тебе конец. Стихотворение Эмерсона называлось «Брама», и медиков с тех пор прозвали браминами.
   Сперва оживать после смерти совсем неплохо. Пусть больно, но ведь ты жив. Но в конце концов доходишь до предела, за которым эта карусель со смертью и оживлением уже невыносима. Начинаешь гадать, сколько же смертей ты должен родной стране и как здорово отдохнуть, пробыв подольше мертвецом. Начинаешь мечтать о долгом сне, о покое.
   Начальство это поняло. Когда солдат слишком часто оживляют, это плохо отражается на их боевом духе. Поэтому установили предел – три оживления. После третьего раза можешь выбирать – или дожидаться смены, или постоянная смерть. Начальство предпочитало, чтобы ты выбрал смерть, потому что трижды умиравший человек оказывает очень скверное влияние на моральный дух оставшихся в тылу. И большинство солдат на передовой предпочитали после третьего оживления умереть окончательно.
   Но меня надули. Оживили в четвертый раз. Я такой же патриот, как и все, но это им даром не пройдет.

   Кончилось тем, что мне позволили увидеться с адъютантом генерал-инспектора, седым жилистым полковником – типичным педантом, какого словами не проймешь. Он уже знал, в чем дело, и не стал рассусоливать. Разговор оказался коротким.
   – Рядовой, – сказал он, – мне жаль, что так получилось, но уже издан новый приказ. Красные увеличили количество оживлений, и мы не можем от них отставать. Согласно последнему приказу число оживлений, дающее право на отставку, увеличено до шести.
   – Но этот приказ отдан уже после моей смерти.
   – Он имеет обратную силу. У тебя впереди еще две смерти. Все, рядовой. Удачи тебе.
   Вот так. Как будто не знал, что от начальства справедливости не добьешься. Откуда им знать о наших мучениях? Их редко убивают более одного раза, и им просто не понять, что испытывает человек после четвертого. Пришлось возвращаться в траншею.
   Я не торопясь шел мимо заграждения из отравленной колючей проволоки, крепко задумавшись. Миновал какую-то фиговину, накрытую брезентом цвета хаки с нанесенной по трафарету надписью «Секретное оружие». В нашем секторе всякого секретного оружия – как собак нерезаных. Каждую неделю поступает что-то новенькое. Черт его знает, глядишь, какое-нибудь и в самом деле выиграет войну.
   Но сейчас мне было на это начхать. Я размышлял над следующей строфой из того же стихотворения Эмерсона:

     И даль, и забытое рядом;
     Что солнце, что тень – не понять.
     Пропавшие боги вернулись
     Позора и славы искать.

   Старина Эмерсон попал в точку, потому что именно таким ощущаешь себя после четвертой смерти. Тебя уже ничто не волнует, все едино, все обрыдло. Поймите меня правильно, я не циник. Я клоню лишь к тому, что, умерев четыре раза, человек просто обречен взглянуть на мир другими глазами.
   Добрался я наконец до старой доброй 2645Б-4, поздоровался с парнями. Оказалось, на рассвете пойдем в атаку. Я продолжал размышлять.
   Я не дезертир, но решил, что четырех смертей с меня хватит. И в завтрашней атаке нужно умереть наверняка. На этот раз ошибок не будет.

   Едва забрезжил рассвет, мы миновали наши проволочные заграждения и перекатывающиеся мины и сосредоточились на ничейной полосе между нашей траншеей и 2645Б-5. В атаку шел весь батальон, а в боекомплекте у нас были пули нового образца. Сперва мы продвигались довольно быстро, но затем противник взялся за нас всерьез.
   Но мы не останавливались. Вокруг свистели пули и громыхало, как в аду, но меня даже не задело. Мне уже начало казаться, что атака станет успешной, а меня не убьют.
   И тут я нарвался – разрывная пуля в грудь. Смертельная рана, тут и думать нечего. Обычно если тебе такое врежет, падаешь как подкошенный. Но я не упал. На этот раз я должен умереть наверняка. Поэтому я встал и заковылял вперед, опираясь на винтовку как на костыль. Я прошел еще пятнадцать ярдов под таким бешеным перекрестным огнем, какого и не припомню. И тут мне врезало еще раз. Точно так, как надо, без дураков.
   Разрывная пуля просверлила мне лоб. В последнюю долю секунды я еще успел ощутить, как вскипают мои мозги, и понял, что на этот раз промашки не будет. В случае серьезных ранений головы брамины бессильны, а моя рана очень серьезная.
   Потом я умер.

   Я очнулся и увидел браминов в белых халатах и марлевых масках.
   – Долго я был покойником? – спросил я.
   – Два часа.
   И тут я вспомнил:
   – Но ведь меня ранило в голову!
   Марлевые маски сморщились – брамины улыбнулись.
   – Секретное оружие, – сказал один из них. – Его создавали почти три года, и наконец нам и инженерам удалось создать восстановитель тканей. Важнейшее изобретение!
   – Вот как? – вяло спросил я.
   – Наконец-то медицина в силах лечить серьезные ранения головы, – сообщил брамин. – И не только головы, любые повреждения организма. Теперь мы можем оживить кого угодно, лишь бы от человека осталось семьдесят процентов тела – достаточно поместить его в восстановитель. Теперь наши потери резко сократятся. Это может решить исход всей войны!
   – Приятно слышать, – пробормотал я.
   – Кстати, – добавил брамин, – тебя наградили медалью за героическое поведение под огнем после получения смертельной раны.
   – И это приятно слышать, – кисло улыбнулся я. – Так мы взяли ту траншею?
   – На этот раз взяли. Теперь копим силы для атаки на 2645Б-6.
   Я кивнул. Вскоре мне выдали форму и отправили обратно на фронт. Сейчас там затишье, и должен признать, что быть живым довольно приятно. Однако считаю, что получил от жизни все, что хотел.
   А теперь мне осталась всего одна смерть до шестой.
   Если только снова не изменят приказ.

Страж-птица

   Когда Гелсен вошел, остальные изготовители страж-птиц были уже в сборе. Кроме него, их было шестеро, и комнату затянуло синим дымом дорогих сигар.
   – А, Чарли! – окликнул кто-то, когда он стал на пороге.
   Другие тоже отвлеклись от разговора – ровно настолько, чтобы небрежно кивнуть ему или приветственно махнуть рукой. Коль скоро ты фабрикуешь страж-птицу, ты становишься одним из фабрикантов спасения, с кривой усмешкой сказал он себе. Весьма избранное общество. Если желаешь спасать род людской, изволь сперва получить государственный подряд.
   – Представитель президента еще не пришел, – сказал Гелсену один из собравшихся. – Он будет с минуты на минуту.
   – Нам дают зеленую улицу, – сказал другой.
   – Отлично.
   Гелсен сел поближе к двери и оглядел комнату. Это походило на торжественное собрание или на слет бойскаутов. Всего шесть человек, но эти шестеро брали не числом, а толщиной и весом. Председатель Южной объединенной компании во все горло разглагольствовал о неслыханной прочности страж-птицы. Два его слушателя, тоже председатели компаний, широко улыбались, кивали, один пытался вставить словечко о том, что показали проведенные им испытания страж-птицы на находчивость, другой толковал о новом перезаряжающем устройстве.
   Остальные трое, сойдясь отдельным кружком, видимо, тоже пели хвалу страж-птице.
   Все они были важные, солидные, держались очень прямо, как подобает спасителям человечества. Гелсену это не показалось смешным. Еще несколько дней назад он и сам чувствовал себя спасителем. Этакое воплощение святости, с брюшком и уже немного плешивое.
   Он вздохнул и закурил сигарету. Вначале и он был таким же восторженным сторонником нового проекта, как остальные. Он вспомнил, как говорил тогда Макинтайру, своему главному инженеру: «Начинается новая эпоха, Мак. Страж-птица решает все». И Макинтайр сосредоточенно кивал – еще один новообращенный.
   Тогда казалось – это великолепно! Найдено простое и надежное решение одной из сложнейших задач, стоящих перед человечеством, и решение это целиком умещается в каком-нибудь фунте нержавеющего металла, кристаллов и пластмассы.
   Быть может, именно поэтому теперь Гелсена одолели сомнения. Едва ли задачи, которые терзают человечество, решаются так легко и просто. Нет, где-то тут таится подвох.
   В конце концов, убийство – проблема, старая как мир, а страж-птица – решение, которому без году неделя.
   – Джентльмены…
   Все увлеклись разговором, никто и не заметил, как вошел представитель президента, полный круглолицый человек. А теперь разом наступила тишина.
   – Джентльмены, – повторил он, – президент с согласия Конгресса предписал создать по всей стране, в каждом большом и малом городе, отряды страж-птиц.
   Раздался дружный вопль торжества. Итак, им наконец-то предоставлена возможность спасти мир, подумал Гелсен и с недоумением спросил себя, отчего же ему так тревожно.
   Он внимательно слушал представителя – тот излагал план распределения. Страна будет разделена на семь областей, каждую обязан снабжать и обслуживать один поставщик. Разумеется, это означает монополию, но иначе нельзя. Так же как с телефонной связью, это в интересах общества. В поставках страж-птицы недопустима конкуренция. Страж-птица служит всем и каждому.
   – Президент надеется, – продолжал представитель, – что отряды страж-птиц будут введены в действие повсеместно в кратчайший срок. Вы будете в первую очередь получать стратегические металлы, рабочую силу и все, что потребуется.
   – Лично я рассчитываю выпустить первую партию не позже чем через неделю, – заявил председатель Южной объединенной компании. – У меня производство уже налажено.
   Остальные тоже не ударили в грязь лицом. У всех предприятия давным-давно подготовлены к серийному производству страж-птицы. Уже несколько месяцев, как окончательно согласованы стандарты устройства и оснащения, не хватало только последнего слова президента.
   – Превосходно, – заметил представитель. – Если так, я полагаю, мы можем… У вас вопрос?
   – Да, сэр, – сказал Гелсен. – Я хотел бы знать: мы будем выпускать теперешнюю модель?
   – Разумеется, она самая удачная.
   – У меня есть возражение.
   Гелсен встал. Собратья пронизывали его гневными взглядами. Уж не намерен ли он отодвинуть приход Золотого века?!
   – В чем суть возражения? – спросил представитель президента.
   – Прежде всего позвольте заверить, что я на все сто процентов за машину, которая прекратит убийства. В такой машине давно уже назрела необходимость. Я только против того, чтобы вводить в страж-птицу самообучающееся устройство. В сущности, это значит оживить машину, дать ей что-то вроде сознания. Этого я одобрить не могу.
   – Но позвольте, мистер Гелсен, вы же сами уверяли, что без такого устройства страж-птица будет недостаточно эффективна. Тогда, по всем подсчетам, птицы смогут предотвращать только семьдесят процентов убийств.
   – Да, верно, – согласился Гелсен, ему было ужасно не по себе. Но он упрямо закончил: – А все-таки, я считаю, с точки зрения нравственной это может оказаться просто опасно – доверить машине решать человеческие дела.
   – Да бросьте вы, Гелсен, – сказал один из предпринимателей. – Ничего такого не происходит. Страж-птица только подкрепит те решения, которые приняты всеми честными людьми с незапамятных времен.
   – Думаю, вы правы, – вставил представитель президента. – Но я могу понять мистера Гелсена. Весьма прискорбно, что мы вынуждены вверять машине проблему, стоящую перед человечеством, и еще прискорбнее, что мы не в силах проводить в жизнь наши законы без помощи машины. Но не забывайте, мистер Гелсен, у нас нет иного способа остановить убийцу прежде, чем он совершит убийство. Если мы из философских соображений ограничим деятельность страж-птицы, это будет несправедливо в отношении многих и многих жертв, которые каждый год погибают от руки убийц. Вы не согласны?
   – Да в общем-то согласен, – уныло сказал Гелсен.
   Он и сам говорил себе это тысячу раз, а все же ему было неспокойно. Надо бы потолковать об этом с Макинтайром.
   Совещание кончилось, и тут он вдруг усмехнулся. Вот забавно!
   Уйма полицейских останется без работы!

   – Ну, что вы скажете? – в сердцах молвил сержант Селтрикс. – Пятнадцать лет я ловил убийц, а теперь меня заменяют машиной. – Он провел огромной красной ручищей по лбу и оперся на стол капитана. – Ай да наука!
   Двое других полицейских, в недавнем прошлом служивших по той же части, мрачно кивнули.
   – Да ты не горюй, – сказал капитан. – Мы тебя переведем в другой отдел, будешь ловить воров. Тебе понравится.
   – Не пойму я, – жалобно сказал Селтрикс. – Какая-то паршивая жестянка будет раскрывать преступления.
   – Не совсем так, – поправил капитан. – Считается, что страж-птица предотвратит преступление и не даст ему совершиться.
   – Тогда какое же это преступление? – возразил один из полицейских. – Нельзя повесить человека за убийство, покуда он никого не убил, так я говорю?
   – Не в том соль, – сказал капитан. – Считается, что страж-птица остановит человека, покуда он еще не убил.
   – Стало быть, никто его не арестует? – спросил Селтрикс.
   – Вот уж не знаю, как они думают с этим управляться, – признался капитан.
   Помолчали. Капитан зевнул и стал разглядывать свои часы.
   – Одного не пойму, – сказал Селтрикс, все еще опираясь на стол капитана. – Как они все это проделали? С чего началось?
   Капитан испытующе на него посмотрел – не насмехается ли? Газеты уже сколько месяцев трубят про этих страж-птиц. А впрочем, Селтрикс из тех парней, что в газете, кроме как в новости спорта, никуда не заглядывают.
   – Да вот, – заговорил капитан, припоминая, что он вычитал в воскресных приложениях, – эти самые ученые – они криминалисты. Значит, они изучали убийц, хотели разобраться, что в них неладно. Ну и нашли, что мозг убийцы излучает не такую волну, как у всех людей. И железы у него тоже как-то по-особому действуют. И все это как раз тогда, когда он собирается убить. Ну и вот, эти ученые смастерили такую машину – как дойдут до нее эти мозговые волны, так на ней загорается красная лампочка или вроде этого.
   – Уче-оные, – с горечью протянул Селтрикс.
   – Так вот, соорудили эту машину, а что с ней делать, не знают. Она огромная, с места не сдвинешь, а убийцы поблизости не так уж часто ходят, чтоб лампочка загоралась. Тогда построили аппараты поменьше и испытали в некоторых полицейских участках. По-моему, и в нашем штате испытывали. Но толку все равно было чуть. Никак не поспеть вовремя на место преступления. Вот они и смастерили страж-птицу.
   – Так уж они и остановят убийц, – недоверчиво сказал полицейский.
   – Ясно, остановят. Я читал, что показали испытания. Эти птицы чуют преступника прежде, чем он успеет убить. Налетают на него и ударяют током или вроде этого. И он уже ничего не может.
   – Так что же, капитан, отдел розыска убийц вы прикрываете? – спросил Селтрикс.
   – Ну нет. Оставлю костяк, сперва поглядим, как эти птички будут справляться.
   – Ха, костяк. Вот смех, – сказал Селтрикс.
   – Ясно, оставлю, – повторил капитан. – Сколько-то людей мне понадобится. Похоже, эти птицы могут остановить не всякого убийцу.
   – Что ж так?
   – У некоторых убийц мозги не испускают таких волн, – пояснил капитан, пытаясь припомнить, что говорилось в газетной статье. – Или, может, у них железы не так работают, или вроде этого.
   – Так это их, что ли, птицам не остановить? – из профессионального интереса полюбопытствовал Селтрикс.
   – Не знаю. Но я слыхал, эти чертовы птички устроены так, что скоро они всех убийц переловят.
   – Как же это?
   – Они учатся. Сами страж-птицы. Прямо как люди.
   – Вы что, за дурака меня считаете?
   – Вовсе нет.
   – Ладно, – сказал Селтрикс. – А свой пугач я смазывать не перестану. На всякий пожарный случай. Не больно я доверяю ученой братии.
   – Вот это правильно.
   – Птиц каких-то выдумали!
   И Селтрикс презрительно фыркнул.

   Страж-птица взмыла над городом, медленно описывая плавную дугу. Алюминиевое тело поблескивало в лучах утреннего солнца, на недвижных крыльях играли огоньки. Она парила безмолвно.
   Безмолвно, но все органы чувств начеку. Встроенная аппаратура подсказывала страж-птице, где она находится, направляла ее полет по широкой кривой наблюдения и поиска. Ее глаза и уши действовали как единое целое, выискивали, выслеживали.
   И вот что-то случилось! С молниеносной быстротой электронные органы чувств уловили некий сигнал. Сопоставляющий аппарат исследовал его, сверил с электрическими и химическими данными, заложенными в блоках памяти. Щелкнуло реле.
   Страж-птица по спирали помчалась вниз, к той точке, откуда, все усиливаясь, исходил сигнал. Она чуяла выделения неких желез, ощущала необычную волну мозгового излучения.
   В полной готовности, во всеоружии описывала она круги, отсвечивая в ярких солнечных лучах.
   Динелли не заметил страж-птицы, он был поглощен другим. Вскинув револьвер, он жалкими глазами уставился на хозяина бакалейной лавки.
   – Не подходи!
   – Ах ты, щенок! – Рослый бакалейщик шагнул ближе. – Обокрасть меня вздумал? Да я тебе все кости переломаю!
   Бакалейщик был то ли дурак, то ли храбрец – нимало не опасаясь револьвера, он надвигался на воришку.
   – Ладно же! – выкрикнул насмерть перепуганный Динелли. – Получай, кровопийца…
   Электрический разряд ударил ему в спину. Выстрелом раскидало завтрак, приготовленный на подносе.
   – Что за черт? – изумился бакалейщик, тараща глаза на оглушенного вора, свалившегося к его ногам. Потом заметил серебряный блеск крыльев. – Ах, чтоб мне провалиться! Птички-то действуют!
   Он смотрел вслед серебряным крыльям, пока они не растворились в синеве. Потом позвонил в полицию.
   Страж-птица уже вновь описывала кривую и наблюдала. Ее мыслящий центр сопоставлял новые сведения, которые она узнала об убийстве. Некоторые из них были ей прежде неизвестны.
   Эта новая информация мгновенно передалась всем другим страж-птицам, а их информация передалась ей.
   Страж-птицы непрерывно обменивались новыми сведениями, методами, определениями.

   Теперь, когда страж-птицы сходили с конвейера непрерывным потоком, Гелсен позволил себе вздохнуть с облегчением. Работа идет полным ходом, завод так и гудит. Заказы выполняются без задержки, прежде всего для крупнейших городов, а там доходит черед и до мелких городишек и поселков.
   – Все идет как по маслу, шеф, – доложил с порога Макинтайр: он только что закончил обычный обход.
   – Отлично. Присядьте.
   Инженер грузно опустился на стул, закурил сигарету.
   – Мы уже немало времени занимаемся этим делом, – заметил Гелсен, не зная, с чего начать.
   – Верно, – согласился Макинтайр.
   Он откинулся на спинку стула и глубоко затянулся. Он был одним из тех инженеров, которые наблюдали за созданием первой страж-птицы. С тех пор прошло шесть лет. Все это время Макинтайр работал у Гелсена, и они стали друзьями.
   – Вот что я хотел спросить… – Гелсен запнулся. Никак не удавалось выразить то, что было на уме. Вместо этого он спросил: – Послушайте, Мак, что вы думаете о страж-птицах?
   – Я-то? – Инженер усмехнулся. С того часа, как зародился первоначальный замысел, Макинтайр был неразлучен со страж-птицей во сне и наяву, за обедом и за ужином. Ему и в голову не приходило как-то определять свое к ней отношение. – Да что, замечательная штука.
   – Я не о том, – сказал Гелсен. Наконец-то он догадался, чего ему не хватало: чтобы хоть кто-то его понял. – Я хочу сказать, вам не кажется, что это опасно, когда машина думает?
   – Да нет, шеф. А почему вы спрашиваете?
   – Слушайте, я не ученый и не инженер. Мое дело подсчитать издержки и сбыть продукцию, а какова она – это уж ваша забота. Но я человек простой, и, честно говоря, страж-птица начинает меня пугать.
   – Пугаться нечего.
   – Не нравится мне это обучающееся устройство.
   – Ну почему же? – Макинтайр снова усмехнулся. – А, понимаю. Так многие рассуждают, шеф: вы боитесь, вдруг ваши машинки проснутся и скажут – а чем это мы занимаемся? Давайте лучше править миром! Так, что ли?
   – Пожалуй, вроде этого, – признался Гелсен.
   – Ничего такого не случится, – заверил Макинтайр. – Страж-птица – машинка сложная, верно, но Массачусетский Электронный вычислитель куда сложнее. И все-таки у него нет разума.
   – Да, но страж-птицы умеют учиться.
   – Ну конечно. И все новые вычислительные машины тоже умеют. Так что же, по-вашему, они вступят в сговор со страж-птицами?
   Гелсена взяла досада – и на Макинтайра, и еще того больше на самого себя: охота была смешить людей…
   – Так ведь страж-птицы сами переводят свою науку в дело. Никто их не контролирует.
   – Значит, вот что вас беспокоит, – сказал Макинтайр.
   – Я давно уже подумываю заняться чем-нибудь другим, – сказал Гелсен (до последней минуты он сам этого не понимал).
   – Послушайте, шеф. Хотите знать, что я об этом думаю как инженер?
   – Ну-ка?
   – Страж-птица ничуть не опаснее, чем автомобиль, счетная машина или термометр. Разума и воли у нее не больше. Просто она так сконструирована, что откликается на определенные сигналы и в ответ выполняет определенные действия.
   – А обучающееся устройство?
   – Без него нельзя, – сказал Макинтайр терпеливо, словно объяснял задачу малому ребенку. – Страж-птица должна пресекать всякое покушение на убийство – так? Ну а сигналы исходят не от всякого убийцы. Чтобы помешать им всем, страж-птице надо найти новые определения убийства и сопоставить их с теми, которые ей уже известны.
   – По-моему, это против человеческой природы, – сказал Гелсен.
   – Вот и прекрасно. Страж-птица не знает никаких чувств. И рассуждает не так, как люди. Ее нельзя ни подкупить, ни одурачить. И запугать тоже нельзя.
   На столе у Гелсена зажужжал вызов селектора. Он и не посмотрел в ту сторону.
   – Все это я знаю, – сказал он Макинтайру. – А все-таки иногда я чувствую себя как тот человек, который изобрел динамит. Он-то думал, эта штука пригодится, только чтоб корчевать пни.
   – Но вы-то не изобрели страж-птицу.
   – Все равно я в ответе, раз я их выпускаю.
   Опять зажужжал сигнал вызова, и Гелсен сердито нажал кнопку.
   – Пришли отчеты о работе страж-птиц за первую неделю, – раздался голос секретаря.
   – Ну и как?
   – Великолепно, сэр!
   – Пришлите мне их через четверть часа. – Гелсен выключил селектор и опять повернулся к Макинтайру; тот спичкой чистил ногти. – А вам не кажется, что человеческая мысль как раз к этому и идет? Что людям нужен механический бог? Электронный наставник?
   – Я думаю, вам бы надо получше познакомиться со страж-птицей, шеф, – заметил Макинтайр. – Вы знаете, что собой представляет это обучающее устройство?
   – Только в общих чертах.
   – Во-первых, поставлена задача. А именно: помешать живым существам совершать убийства. Во-вторых, убийство можно определить как насилие, которое заключается в том, что одно живое существо ломает, увечит, истязает другое существо или иным способом нарушает его жизнедеятельность. В-третьих, убийство почти всегда можно проследить по определенным химическим и электрическим изменениям в организме.
   Макинтайр закурил новую сигарету и продолжал:
   – Эти три условия обеспечивают постоянную деятельность птиц. Сверх того есть еще два условия для аппарата самообучения. А именно, в-четвертых, некоторые существа могут убивать, не проявляя признаков, перечисленных в условии номер три. В-пятых, такие существа могут быть обнаружены при помощи данных, подходящих к условию номер два.
   – Понимаю, – сказал Гелсен.
   – Сами видите, все это безопасно и вполне надежно.
   – Да, наверно… – Гелсен замялся. – Что ж, пожалуй, все ясно.
   – Вот и хорошо.
   Инженер поднялся и вышел.
   Еще несколько минут Гелсен раздумывал. Да, в страж-птице просто не может быть ничего опасного.
   – Давайте отчеты, – сказал он по селектору.

   Высоко над освещенными городскими зданиями парила страж-птица. Уже смеркалось, но поодаль она видела другую страж-птицу, а там и еще одну. Ведь город большой.
   Не допускать убийств…
   Работы все прибавлялось. По незримой сети, связующей всех страж-птиц между собой, непрестанно передавалась новая информация. Новые данные, новые способы выслеживать убийства.
   Вот оно! Сигнал! Две страж-птицы разом рванулись вниз. Одна восприняла сигнал на долю секунды раньше другой и уверенно продолжала спускаться. Другая вернулась к наблюдению.
   Условие четвертое: некоторые живые существа способны убивать, не проявляя признаков, перечисленных в условии третьем.
   Страж-птица сделала выводы из вновь полученной информации и знала теперь, что, хотя это существо и не издает характерных химических и электрических запахов, оно все же намерено убить.
   Насторожив все свои чувства, она подлетела ближе.
   Выяснила, что требовалось, и спикировала.
   Роджер Греко стоял, прислонясь к стене здания, руки в карманы. Левая рука сжимала холодную рукоять револьвера. Греко терпеливо ждал.
   Он ни о чем не думал, просто ждал одного человека. Этого человека надо убить. За что, почему – кто его знает. Не все ли равно? Роджер Греко не из любопытных, отчасти за это его и ценят. И еще за то, что он мастер своего дела.
   Надо аккуратно всадить пулю в башку незнакомому человеку. Ничего особенного – и не волнует и не противно. Дело есть дело, не хуже всякого другого. Убиваешь человека. Ну и что?
   Когда мишень появилась в дверях, Греко вынул из кармана револьвер. Спустил предохранитель, перебросил револьвер в правую руку. Все еще ни о чем не думая, прицелился…
   И его сбило с ног.
   Он решил, что в него стреляли. С трудом поднялся на ноги, огляделся и, щурясь сквозь застлавший глаза туман, снова прицелился.
   И опять его сбило с ног.
   На этот раз он попытался нажать на спуск лежа. Не пасовать же! Кто-кто, а он мастер своего дела.
   Опять удар, и все потемнело. На этот раз навсегда, ибо страж-птица обязана охранять объект насилия – чего бы это ни стоило убийце.
   Тот, кто должен был стать жертвой, прошел к своей машине. Он ничего не заметил. Все произошло в молчании.

   Гелсен чувствовал себя как нельзя лучше. Страж-птицы работают превосходно. Число убийств уже сократилось вдвое и продолжает падать. В темных переулках больше не подстерегают никакие ужасы. После захода солнца незачем обходить стороной парки и спортплощадки.
   Конечно, пока еще остаются грабежи. Процветают мелкие кражи, хищения, мошенничество, подделки и множество других преступлений.
   Но это не столь важно. Потерянные деньги можно возместить, потерянную жизнь не вернешь.
   Гелсен готов был признать, что он неверно судил о страж-птицах. Они и вправду делают дело, с которым люди справиться не могли.
   Именно в это утро появился первый намек на неблагополучие.
   В кабинет вошел Макинтайр. Молча остановился перед шефом. Лицо озабоченное и немного смущенное.
   – Что случилось, Мак? – спросил Гелсен.
   – Одна страж-птица свалила мясника на бойне. Чуть не прикончила.
   Гелсен минуту подумал. Ну да, понятно. Обучающее устройство страж-птицы вполне могло определить убой скота как убийство.
   – Передайте на бойни, пускай там введут механизацию. Мне и самому всегда претило, что животных забивают вручную.
   – Хорошо, – сдержанно сказал Макинтайр, пожал плечами и вышел.
   Гелсен остановился у стола и задумался. Стало быть, страж-птица не знает разницы между убийцей и человеком, который просто исполняет свою работу? Похоже, что так. Для нее убийство всегда убийство. Никаких исключений. Он нахмурился. Видно, этим самообучающимся устройствам еще требуется доводка.
   А впрочем, не очень большая. Просто надо сделать их более разборчивыми.
   Он опять сел за стол и углубился в бумаги, стараясь отогнать давний, вновь пробудившийся страх.

   Преступника привязали к стулу, приладили к ноге электрод.
   – О-о, – простонал он, почти не сознавая, что с ним делают.
   На бритую голову надвинули шлем, затянули последние ремни. Он все еще негромко стонал.
   И тут в комнату влетела страж-птица. Откуда она появилась, никто не понял. Тюрьмы велики, стены их прочны, на всех дверях запоры и засовы, однако страж-птица проникла сюда…
   Чтобы предотвратить убийство.
   – Уберите эту штуку! – крикнул начальник тюрьмы и протянул руку к кнопке.
   Страж-птица сбила его с ног.
   – Прекрати! – заорал один из караульных и хотел сам нажать кнопку.
   И повалился на пол рядом с начальником тюрьмы.
   – Это же не убийство, дура чертова! – рявкнул другой караульный и вскинул револьвер, целясь в блестящую металлическую птицу, которая описывала круги под потолком.
   Страж-птица оказалась проворнее, и его отшвырнуло к стене.
   В комнате стало тихо. Немного погодя человек в шлеме захихикал. И снова умолк.
   Страж-птица, чуть вздрагивая, повисла в воздухе. Она была начеку.
   Убийство не должно совершиться!
   Новые сведения мгновенно передавались всем страж-птицам. Никем не контролируемые, каждая сама по себе, тысячи страж-птиц восприняли эти сведения и начали поступать соответственно.
   Не допускать, чтобы одно живое существо ломало, увечило, истязало другое существо или иным способом нарушало его жизнедеятельность. Дополнительный перечень действий, которые следует предотвращать.

   – Но, пошла, окаянная! – заорал фермер Олистер и взмахнул кнутом.
   Лошадь заартачилась, прянула в сторону, повозка затряслась и задребезжала.
   – Пошла, сволочь! Ну!
   Олистер снова замахнулся. Но кнут так и не опустился на лошадиную спину. Бдительная страж-птица почуяла насилие и свалила фермера наземь.
   Живое существо? А что это такое? Страж-птицы собирали все новые данные, определения становились шире, подробнее. И понятно, работы прибавлялось.
   Меж стволами едва виднелся олень. Охотник поднял ружье и тщательно прицелился.
   Выстрелить он не успел.

   Свободной рукой Гелсен отер пот со лба.
   – Хорошо, – сказал он в телефонную трубку.
   Еще минуту-другую он выслушивал льющийся по проводу поток брани, потом медленно опустил трубку на рычаг.
   – Что там опять? – спросил Макинтайр.
   Он был небрит, галстук развязался, ворот рубашки расстегнут.
   – Еще один рыбак, – сказал Гелсен. – Страж-птицы не дают ему ловить рыбу, а семья голодает. Он спрашивает, что мы собираемся предпринять.
   – Это уже сколько сотен случаев?
   – Не знаю. Сегодняшнюю почту я еще не смотрел.
   – Так вот, я уже понял, в чем наш просчет, – мрачно сказал Макинтайр.
   У него было лицо человека, который в точности выяснил, каким образом он взорвал земной шар… но выяснил слишком поздно.
   – Ну-ну, я слушаю.
   – Все мы сошлись на том, что всякие убийства надо прекратить. Мы считали, что страж-птицы будут рассуждать так же, как и мы. А следовало точно определить все условия.
   – Насколько я понимаю, нам самим надо было толком уяснить, что за штука убийство и откуда оно, а уж тогда можно было бы все как следует уточнить. Но если б мы это уяснили, так на что нам страж-птицы?
   – Ну, не знаю. Просто им надо было втолковать, что некоторые вещи не убийство, а только похоже.
   – А все-таки почему они мешают рыбакам? – спросил Гелсен.
   – А почему бы и нет? Рыбы и звери – живые существа. Просто мы не считаем, что ловить рыбу или резать свиней – убийство.
   Зазвонил телефон. Гелсен со злостью нажал кнопку селектора.
   – Я же сказал: больше никаких звонков. Меня нет. Ни для кого.
   – Это из Вашингтона, – ответил секретарь. – Я думал…
   – Ладно, извините. – Гелсен снял трубку. – Да. Очень неприятно, что и говорить… Вот как? Хорошо, конечно, я тоже распоряжусь.
   И дал отбой.
   – Коротко и ясно, – сказал он Макинтайру. – Предлагается временно прикрыть лавочку.
   – Не так это просто, – возразил Макинтайр. – Вы же знаете, страж-птицы действуют сами по себе, централизованного контроля над ними нет. Раз в неделю они прилетают на техосмотр. Тогда и придется по одной их выключать.
   – Ладно, надо этим заняться. Монро уже вывел из строя примерно четверть всех своих птиц.
   – Надеюсь, мне удастся придумать для них сдерживающие центры, – сказал Макинтайр.
   – Прекрасно. Я счастлив, – с горечью отозвался Гелсен.

   Страж-птицы учились очень быстро, познания их становились богаче, разнообразнее. Отвлеченные понятия, поначалу едва намеченные, расширялись, птицы действовали на их основе – и понятия вновь обобщались и расширялись.
   Предотвратить убийство…
   Металл и электроны рассуждают логично, но не так, как люди.
   Живое существо? Всякое живое существо?
   И страж-птицы принялись охранять все живое на свете.
   Муха с жужжанием влетела в комнату, опустилась на стол, помешкала немного, перелетела на подоконник.
   Старик подкрался к ней, замахнулся свернутой в трубку газетой.
   Убийца!
   Страж-птица ринулась вниз и в последний момент спасла муху.
   Старик еще минуту корчился на полу, потом замер. Его ударило совсем чуть-чуть, но для слабого, изношенного сердца было довольно и этого.
   Зато жертва спасена, это главное. Спасай жертву, а нападающий пусть получает по заслугам.

   – Почему их не выключают?! – в ярости спросил Гелсен.
   Помощник инженера по техосмотру показал рукой в угол ремонтной мастерской. Там, на полу, лежал старший инженер. Он еще не оправился от шока.
   – Вот он хотел выключить одну, – пояснил помощник. Он стиснул руки и едва сдерживал дрожь.
   – Что за нелепость! У них же нет никакого чувства самосохранения.
   – Тогда выключайте их сами. Да они, наверно, больше и не станут прилетать.
   Что же происходит? Гелсен начал соображать, что к чему. Страж-птицы еще не определили окончательно, чем же отличается живое существо от неживых предметов. Когда на заводе Монро некоторых из них выключили, остальные, видимо, сделали из этого свои выводы.
   Поневоле они пришли к заключению, что они и сами – живые существа. Никто никогда не внушал им обратного. И несомненно, они во многих отношениях действуют как живые организмы.
   На Гелсена нахлынули прежние страхи. Он содрогнулся и поспешно вышел из ремонтной. Надо поскорей отыскать Макинтайра!

   Сестра подала хирургу тампон.
   – Скальпель!
   Она вложила ему в руку скальпель. Он начал первый разрез. И вдруг заметил неладное.
   – Кто впустил сюда эту штуку?
   – Не знаю, – отозвалась сестра. Голос ее из-за марлевой повязки прозвучал глухо.
   – Уберите ее.
   Сестра замахала руками на блестящую крылатую машинку, но та, подрагивая, повисла у нее над головой.
   Хирург продолжал делать разрез… Но недолго это ему удавалось.
   Металлическая птица отогнала его в сторону и насторожилась, охраняя пациента.
   – Позвоните на фабрику! – распорядился хирург. – Пускай они ее выключат.
   Страж-птица не могла допустить, чтобы над живым существом совершили насилие.
   Хирург беспомощно смотрел, как на операционном столе умирает больной.

   Страж-птица парила высоко над равниной, изрезанной бегущими во все стороны дорогами, и наблюдала, и ждала. Уже много недель она работала без отдыха и без ремонта. Отдых и ремонт стали недостижимы – не может страж-птица допустить, чтобы ее – живое существо – убили! А между тем птицы, которые возвращались на техосмотр, были убиты.
   В программу страж-птицы был заложен приказ через определенные промежутки времени возвращаться на фабрику. Но страж-птица повиновалась приказу более непреложному: охранять жизнь, в том числе и свою собственную.
   Признаки убийства бесконечно множились, определение так расширилось, что охватить его стало немыслимо. Но страж-птицу это не занимало. Она откликалась на известные сигналы, откуда бы они ни исходили, каков бы ни был их источник.
   После того как страж-птицы открыли, что они и сами живые существа, в блоках их памяти появилось новое определение живого организма. Оно охватывало многое множество видов и подвидов.
   Сигнал! В сотый раз за этот день страж-птица легла на крыло и стремительно пошла вниз, торопясь помешать убийству.
   Джексон зевнул и остановил машину у обочины. Он не заметил в небе сверкающей точки. Ему незачем было остерегаться. Ведь по всем человеческим понятиям он вовсе не замышлял убийства.
   Самое подходящее местечко, чтобы вздремнуть, – подумал он. Семь часов без передышки вел машину, не диво, что глаза слипаются. Он протянул руку, хотел выключить зажигание…
   И что-то отбросило его к стенке кабины.
   – Ты что, сбесилась? – спросил он сердито. – Я ж только хотел…
   Он снова протянул руку, и снова его ударило.
   У Джексона хватило ума не пытаться в третий раз. Он каждый день слушал радио и знал, как поступают страж-птицы с непокорными упрямцами.
   – Дура железная, – сказал он повисшей над ним механической птице. – Автомобиль не живой. Я вовсе не хочу его убить.
   Но страж-птица знала одно: некоторые действия прекращают деятельность организма. Автомобиль, безусловно, деятельный организм. Ведь он из металла, как и сама страж-птица, не так ли? И при этом движется…

   – Без ремонта и подзарядки у них истощится запас энергии, – сказал Макинтайр, отодвигая груду спецификаций.
   – А когда это будет? – осведомился Гелсен.
   – Через полгода, через год. Для верности скажем – год.
   – Год… – повторил Гелсен. – Тогда всему конец. Слыхали последнюю новость?
   – Что такое?
   – Страж-птицы решили, что Земля – живая. И не дают фермерам пахать. Ну и все прочее, конечно, тоже живое: кролики, жуки, мухи, волки, москиты, львы, крокодилы, вороны и всякая мелочь вроде микробов.
   – Это я знаю, – сказал Макинтайр.
   – А говорите, они выдохнутся через полгода или через год. Сейчас-то как быть? Через полгода мы помрем с голоду.
   Инженер потер подбородок.
   – Да, мешкать нельзя. Равновесие в природе летит к чертям.
   – Мешкать нельзя – это мягко сказано. Надо что-то делать немедля. – Гелсен закурил сигарету, уже тридцать пятую за этот день. – По крайней мере, я могу теперь заявить: «Говорил я вам!» Да вот беда – не утешает. Я так же виноват, как все прочие ослы – машинопоклонники.
   Макинтайр не слушал. Он думал о страж-птицах.
   – Вот, к примеру, в Австралии мор на кроликов.
   – Всюду растет смертность, – сказал Гелсен. – Голод. Наводнения. Нет возможности валить деревья. Врачи не могут… что вы сказали про Австралию?
   – Кролики мрут, – повторил Макинтайр. – В Австралии их почти не осталось.
   – Почему? Что еще стряслось?
   – Там объявился какой-то микроб, который поражает одних кроликов. Кажется, его переносят москиты…
   – Действуйте, – сказал Гелсен. – Изобретите что-нибудь. Срочно свяжитесь по телефону с инженерами других концернов. Да поживее. Может, все вместе что-нибудь придумаете.
   – Есть, – сказал Макинтайр, схватил бумагу, перо и бросился к телефону.

   – Ну, что я говорил? – воскликнул сержант Селтрикс и, ухмыляясь, поглядел на капитана. – Говорил я вам, что все ученые – психи?
   – Я кажется, не спорил, – заметил капитан.
   – А все ж таки сомневались.
   – Зато теперь не сомневаюсь. Ладно, ступай. У тебя работы невпроворот.
   – Знаю. – Селтрикс вытащил револьвер, проверил, в порядке ли, и вновь сунул в кобуру. – Все наши парни вернулись, капитан?
   – Все? – Капитан невесело засмеялся. – Да в нашем отделе теперь в полтора раза больше народу. Столько убийств еще никогда не бывало.
   – Ясно, – сказал Селтрикс. – Страж-птицам недосуг, они нянчатся с грузовиками и не дают паукам жрать мух.
   Он пошел было к дверям, но обернулся и на прощанье выпалил:
   – Верно вам говорю, капитан, все машины – дуры безмозглые.
   Капитан кивнул.

   Тысячи страж-птиц пытались помешать несчетным миллионам убийств – безнадежная затея! Но страж-птицы не знали, что такое надежда. Не наделенные сознанием, они не радовались успехам и не страшились неудач. Они терпеливо делали свое дело, исправно отзываясь на каждый полученный сигнал.
   Они не могли поспеть всюду сразу, но в этом и не было нужды.
   Люди быстро поняли, что может не понравиться страж-птицам, и старались ничего такого не делать. Иначе попросту опасно. Эти птицы чересчур быстры и чутки – оглянуться не успеешь, а она уже тебя настигла.
   Теперь они поблажки не давали. В их первоначальной программе заложено было требование: если другие средства не помогут, убийцу надо убить.
   Чего ради щадить убийцу?
   Это обернулось самым неожиданным образом. Страж-птицы обнаружили, что за время их работы число убийств и насилий над личностью стало расти в геометрической прогрессии. Это было верно постольку, поскольку их определение убийства непрестанно расширялось и охватывало все больше разнообразнейших явлений. Но для страж-птиц этот рост означал лишь, что прежние их методы несостоятельны. Простая логика. Если способ А не действует, испробуй способ В. Страж-птицы стали разить насмерть.
   Чикагские бойни закрылись, и скот в хлевах издыхал с голоду, потому что фермеры Среднего Запада не могли косить траву на сено и собирать урожай.
   Никто с самого начала не объяснил страж-птицам, что вся жизнь на Земле опирается на строго уравновешенную систему убийств.
   Голодная смерть страж-птиц не касалась, ведь она наступала оттого, что какие-то действия не совершились.
   А их интересовали только действия, которые совершаются.
   Охотники сидели по домам, свирепо глядя на парящие в небе серебряные точки: руки чесались сбить их метким выстрелом! Но стрелять не пытались. Страж-птицы мигом чуяли намерения возможного убийцы и карали, не мешкая.
   У берегов Сан-Педро и Глостера праздно покачивались на приколе рыбачьи лодки. Ведь рыбы – живые существа.
   Фермеры плевались и сыпали проклятиями и умирали в напрасных попытках сжать хлеб. Злаки – живые, их надо защищать. И картофель, с точки зрения страж-птицы, – живое существо, ничуть не хуже других. Гибель полевой былинки равноценна убийству президента – с точки зрения страж-птицы.
   Ну и, разумеется, некоторые машины тоже живые. Вполне логично, ведь страж-птицы – машины, и притом живые.
   Помилуй вас боже, если вы вздумали плохо обращаться со своим радиоприемником. Выключить приемник – значит его убить. Ясно же: голос его умолкает, лампы меркнут, и он становится холодным.
   Страж-птицы старались охранять и других своих подопечных. Волков казнили за покушения на кроликов. Кроликов истребляли за попытки грызть зелень. Плющ сжигали за то, что он старался удавить дерево. Покарали бабочку, которая пыталась нанести розе оскорбление действием.
   Но за всеми преступлениями проследить не удавалось – страж-птиц не хватало. Даже миллиард их не справился бы с непомерной задачей, которую поставили себе тысячи.
   И вот над страной бушует смертоносная сила, десять тысяч молний бессмысленно и слепо разят и убивают по тысяче раз на дню.
   Молнии, которые предчувствуют каждый твой шаг и карают твои помыслы.

   – Прошу вас, джентльмены! – взмолился представитель президента. – Нам нельзя терять время.
   Семеро предпринимателей разом замолчали.
   – Пока наше совещание официально не открыто, я хотел бы кое-что сказать, – заявил председатель компании Монро. – Мы не считаем себя ответственными за теперешнее катастрофическое положение. Проект выдвинуло правительство, пускай оно и несет всю моральную и материальную ответственность.
   Гелсен пожал плечами. Трудно поверить, что всего несколько недель назад эти самые люди жаждали славы спасителей мира. Теперь, когда спасение не удалось, они хотят одного: свалить с себя ответственность!
   – Прошу вас об этом не беспокоиться, – заговорил представитель президента. – Нам нельзя терять время. Ваши инженеры отлично поработали. Я горжусь вашей готовностью сотрудничать и помогать в критический час. Итак, вам предоставляются все права и возможности – план намечен, проводите его в жизнь!
   – Одну минуту! – сказал Гелсен.
   – У нас каждая минута на счету.
   – Этот план не годится.
   – По-вашему, он невыполним?
   – Еще как выполним. Только, боюсь, лекарство окажется еще злей, чем болезнь.
   Шестеро фабрикантов свирепо уставились на Гелсена, видно было, что они рады бы его придушить. Но он не смутился.
   – Неужели мы ничему не научились? – спросил он. – Неужели вы не понимаете: человечество должно само решать свои задачи, а не передоверять это машинам.
   – Мистер Гелсен, – прервал председатель компании Монро, – я с удовольствием послушал бы, как вы философствуете, но, к несчастью, пока что людей убивают. Урожай гибнет. Местами в стране уже начинается голод. Со страж-птицей надо покончить – и немедленно!
   – С убийствами тоже надо покончить. Помнится, все мы на этом сошлись. Только способ выбрали негодный!
   – А что вы предлагаете? – спросил представитель президента.
   Гелсен перевел дух. Призвал на помощь все свое мужество. И сказал:
   – Подождем, пока страж-птицы сами выйдут из строя.
   Взрыв возмущения был ему ответом. Представитель президента с трудом водворил тишину.
   – Пускай эта история будет нам уроком, – уговаривал Гелсен. – Давайте признаемся: мы ошиблись, нельзя механизмами лечить недуги человечества. Попробуем начать сызнова. Машины нужны, спору нет, но в судьи, учителя и наставники они нам не годятся.
   – Это просто смешно, – сухо сказал представитель. – Вы переутомились, мистер Гелсен. Постарайтесь взять себя в руки. – Он откашлялся. – Распоряжение президента обязывает всех вас осуществить предложенный вами план. – Он пронзил взглядом Гелсена. – Отказ равносилен государственной измене.
   – Я сделаю все, что в моих силах, – сказал Гелсен.
   – Прекрасно. Через неделю конвейеры должны давать продукцию.
   Гелсен вышел на улицу один. Его опять одолевали сомнения. Прав ли он? Может, ему просто мерещится? И конечно, он не сумел толком объяснить, что его тревожит.
   А сам-то он это понимает?
   Гелсен вполголоса выругался. Почему он никогда не бывает хоть в чем-нибудь уверен? Неужели ему не на что опереться?
   Он заторопился в аэропорт: надо скорее на фабрику…

   Теперь страж-птица действовала уже не так стремительно и точно. От почти непрерывной нагрузки многие тончайшие части ее механизма износились и разгладились. Но она мужественно отозвалась на новый сигнал.
   Паук напал на муху. Страж-птица устремилась на выручку.
   И тотчас ощутила, что над нею появилось нечто неизвестное. Страж-птица повернула навстречу.
   Раздался треск, по крылу страж-птицы скользнул электрический разряд. Она ответила гневным ударом: сейчас врага поразит шок.
   У нападающего оказалась прочная изоляция. Он снова метнул молнию. На этот раз током пробило крыло насквозь. Страж-птица бросилась в сторону, но враг настигал ее, извергая электрические разряды. Страж-птица рухнула вниз, но успела послать весть собратьям. Всем, всем, всем! Новая опасность для жизни, самая грозная, самая убийственная!
   По всей стране страж-птицы приняли сообщение. Их мозг заработал в поисках ответа.

   – Ну вот, шеф, сегодня сбили пятьдесят штук, – сказал Макинтайр, входя в кабинет Гелсена.
   – Великолепно, – отозвался Гелсен, не поднимая глаз.
   – Не так уж великолепно. – Инженер опустился на стул. – Ох и устал же я! Вчера было сбито семьдесят две.
   – Знаю, – сказал Гелсен.
   Стол его был завален десятками исков, он в отчаянии пересылал их правительству.
   – Думаю, они скоро наверстают, – пообещал Макинтайр. – Эти Ястребы отлично приспособлены для охоты на страж-птиц. Они сильнее, проворнее, лучше защищены. А быстро мы начали их выпускать.
   – Да уж…
   – Но и страж-птицы тоже недурны, – прибавил Макинтайр. – Они учатся находить укрытие. Хитрят, изворачиваются, пробуют фигуры высшего пилотажа. Понимаете, каждая, которую сбивают, успевает что-то подсказать остальным.
   Гелсен молчал.
   – Но все, что могут страж-птицы, Ястребы могут еще лучше, – весело продолжал Макинтайр. – В них заложено обучающее устройство специально для охоты. Они более гибки, чем страж-птицы. И учатся быстрее.
   Гелсен хмуро поднялся, потянулся и отошел к окну. Небо было пусто. Гелсен посмотрел в окно и вдруг понял: с колебаниями покончено. Прав ли он, нет ли, но решение принято.
   – Послушайте, – спросил он, все еще глядя в небо, – а на кого будут охотиться Ястребы, когда они перебьют всех страж-птиц?
   – То есть как? – растерялся Макинтайр. – Ну… так ведь…
   – Вы бы для безопасности сконструировали что-нибудь для охоты на Ястреба. На всякий случай, знаете ли.
   – А вы думаете…
   – Я знаю одно: Ястреб – механизм самоуправляющийся. Так же как и страж-птица. В свое время доказывали, что, если управлять страж-птицей на расстоянии, она будет слишком медлительна. Заботились только об одном: получить эту самую страж-птицу, да поскорее. Никаких сдерживающих центров не предусмотрели.
   – Может, мы теперь что-нибудь придумаем, – неуверенно сказал Макинтайр.
   – Вы взяли и выпустили в воздух машину-агрессора. Машину-убийцу. Перед этим была машина против убийц. Следующую игрушку вам волей-неволей придется сделать еще более самостоятельной – так?
   Макинтайр молчал.
   – Я вас не виню, – сказал Гелсен. – Это моя вина. Все мы в ответе, все до единого.
   За окном в небе пронеслось что-то блестящее.
   – Вот что получается, – сказал Гелсен. – А все потому, что мы поручаем машине дело, за которое должны отвечать сами.

   Высоко в небе Ястреб атаковал страж-птицу. Бронированная машина-убийца за несколько дней многому научилась. У нее было одно-единственное назначение: убивать. Сейчас оно было направлено против совершенно определенного вида живых существ, металлических, как и сам Ястреб.
   Но только что Ястреб сделал открытие: есть еще и другие разновидности живых существ…
   Их тоже следует убивать.

Три смерти Бена Бакстера

   Эдвин Джеймс, Главный программист, сидел на трехногом табурете перед Вычислителем возможностей. Это был тщедушный человечек с причудливым, некрасивым лицом. Большая контрольная доска, светившаяся над его головой, казалось, и вовсе пригнетала маленькую фигурку к земле.
   Мерное гудение машины и неторопливый танец огоньков на панели навевали чувство уверенности и спокойствия, и хоть Джеймс знал, как это обманчиво, он невольно поддался его баюкающему действию. Но едва он забылся, как огоньки на панели образовали новый узор.
   Джеймс рывком выпрямился и провел рукой по лицу. Из прорези в панели выползла бумажная лента. Главный программист оборвал ленту и впился в нее глазами. Потом хмуро покачал головой и заспешил вон из комнаты.
   Пятнадцать минут спустя он входил в конференц-зал. Там его уже ждали, рассевшись вокруг длинного стола, приглашенные на экстренное заседание.
   В этом году появился у них новый коллега – Роджер Битти, высокий угловатый мужчина с пышной каштановой шевелюрой, уже слегка редеющей на макушке. Видно, он еще чувствовал себя здесь не очень уютно. С серьезным и сосредоточенным видом Битти уткнулся в «Руководство по процедуре» и нет-нет да и прикладывался к своей кислородной подушке.
   Остальные члены совета были старые знакомые Джеймса. Лан Ил, подвижный, маленький, морщинистый и какой-то неистребимо живучий, с азартом говорил что-то рослому белокурому доктору Свегу. Прелестная, холеная мисс Чандрагор, как всегда, азартно сражалась в шахматы со смуглокожим Аауи.
   Джеймс включил встроенный в стену кислородный прибор, и собравшиеся отложили свои подушки.
   – Простите, что заставил вас ждать, – сказал Джеймс, – я только сейчас получил последний прогноз.
   Он вытащил из кармана записную книжку.
   – На прошлом заседании мы остановили свой выбор на Возможной линии развития ЗБЗСС, отправляющейся от тысяча восемьсот тридцать второго года. Нас интересовала жизнь Альберта Левински. В Главной исторической линии Левински умирает в тысяча девятьсот тридцать пятом году, попав в автомобильную катастрофу. Но поскольку мы переключились на Возможную линию ЗБЗСС, Левински избежал катастрофы, дожил до шестидесяти двух дет и успешно завершил свою миссию. Следствием этого в наше время явится заселение Антарктики.
   – А как насчет побочных следствий? – спросила Джанна Чандрагор.
   – Они изложены в записке, которую я раздам вам позднее. Короче говоря, ЗБЗСС близко соприкасается с Исторической магистралью (рабочее название). Все значительные события в ней сохранены. Но есть, конечно, и факты, не предусмотренные прогнозом. Такие, как открытие нефтяного месторождения в Патагонии, эпидемия гриппа в Канзасе и загрязнение атмосферы над Мексико-Сити.
   – Все ли пострадавшие удовлетворены? – поинтересовался Лан Ил.
   – Да. Уже приступили к заселению Антарктики.
   Главный программист развернул ленту, которую извлек из Вычислителя возможностей.
   – Но сейчас перед нами трудная задача. Согласно предсказанию, Историческая магистраль сулит нам большие осложнения, и у нас нет подходящих Возможных линий, на которые мы могли бы переключиться.
   Члены совета начали перешептываться.
   – Разрешите обрисовать вам положение, – сказал Джеймс. Он подошел к стене и спустил вниз длинную карту. – Критический момент приходится на двенадцатое апреля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, и вопрос упирается в человека по имени Бен Бакстер. Итак, вот каковы обстоятельства.
   Всякое событие по самой своей природе может кончиться по-разному, и любой его исход имеет свою преемственность в истории. В иных пространственно-временных мирах Испания могла бы потерпеть поражение при Лепанто, Нормандия – при Гастингсе, Англия – при Ватерлоо.
   Предположим, что Испания потерпела поражение при Лепанто…
   Испания была разбита наголову. И непобедимая турецкая морская держава очистила Средиземное море от европейских судов. Десять лет спустя турецкий флот захватил Неаполь и этим проложил путь мавританскому вторжению в Австрию…
   Разумеется, все в другом времени и пространстве.
   Подобные умозрительные построения стали реальной возможностью после открытия временной селекции и соответственных перемещений в прошлом. Уже в 2103 году Освальд Мейнер и его группа теоретически доказали возможность переключения исторических магистралей на побочные линии. Конечно, в известных пределах.
   Например, мы не можем переключиться на далекое прошлое и сделать так, чтобы, скажем, Вильгельм Нормандский проиграл битву при Гастингсе. История Англии после этого пошла бы по иному пути, чего допустить мы не имеем права. Переключение возможно только на смежные линии.
   Эта теоретическая возможность стала практической необходимостью в 2213 году, когда вычислитель Сайкса-Рэйберна предсказал вероятность полной стерилизации земной атмосферы в результате накопления радиоактивных побочных продуктов. Процесс этот можно было остановить только в прошлом, когда началось загрязнение атмосферы.
   Первое переключение было произведено с помощью новоизобретенного селектора Адамса-Хольта-Мартенса. Планирующий совет избрал линию, предусматривающую раннюю смерть Базиля Юшо (а также полный отказ от его теорий о вреде радиации). Таким образом удалось в большой мере избежать последующего загрязнения атмосферы – правда, ценой жизни семидесяти трех потомков Юшо, для которых не удалось подыскать переключенных родителей в смежном историческом ряду. После этого путь назад был уже невозможен. Переключение приобрело роль, которую в медицине играет профилактика.
   Но и у переключения были свои границы. Мог наступить момент, когда ни одна доступная линия уже не способна была удовлетворять нужным требованиям, когда всякое будущее становилось неблагоприятным.
   И, когда это случилось, планирующий совет перешел к более решительным действиям.
   – Так вот что нас ожидает, – продолжал Эдвин Джеймс. – И этот исход неизбежен, если мы ничего не предпримем.
   – Вы хотите сказать, мистер программист, – отозвался Лан Ил, – что Американский континент может плохо кончить?
   – К сожалению, да.
   Программист налил себе воды и перевернул страницу в записной книжке.
   – Итак, исходный объект – некто Бен Бакстер, умерший двенадцатого апреля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Ему следовало бы прожить по крайней мере еще десяток лет, чтобы оказать необходимое воздействие на рассматриваемые события. За это время Бен Бакстер купит у правительства Йеллоустонский парк. Он сохранит его и заведет там правильное лесопользование. Коммерчески это предприятие блестяще себя оправдает. Бакстер приобретет и другие обширные земельные угодия в Северной и Южной Америке. Наследники Бакстера на ближайшие двести лет станут королями древесины, им будут принадлежать огромные лесные массивы. Их стараниями – вплоть до нашего времени – на Американском материке сохранятся большие лесные районы. Если же Бакстер умрет…
   И Джеймс безнадежно махнул рукой.
   – Со смертью Бакстера леса будут истреблены задолго до того, как правительства осознают, что отсюда воспоследствует. А потом наступит Великая засуха… третьего года, которой не смогут противостоять сохранившиеся в мире лесные зоны. И наконец, придет наше время, когда в связи с истреблением лесов естественный цикл углерод – углекислый газ – кислород окажется нарушенным, когда все окислительные процессы прекратятся, а нам в удел останутся только кислородные подушки как единственное средство сохранения жизни.
   – Мы опять сажаем леса, – вставил Аауи.
   – Да, но, пока они вырастут, пройдут сотни лет, даже если применять стимуляторы. А тем временем равновесие может нарушиться еще больше. Вот что значит для нас Бен Бакстер. В его руках воздух, которым мы дышим.
   – Что ж, – заметил доктор Свег, – магистраль, в которой Бакстер умирает, явно не годится. Но ведь возможны и другие линии развития.
   – Их много, – ответил Джеймс. – Но, как всегда, большинство отпадает. Вместе с Главной у нас остаются на выбор три. К сожалению, каждая из них предусматривает смерть Бена Бакстера двенадцатого апреля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года.
   Программист вытер взмокший лоб.
   – Говоря точнее, Бен Бакстер умирает двенадцатого апреля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, во второй половине дня, в результате делового свидания с человеком по имени Нед Бринн.
   Роджер Битти, новый член совета, нервно откашлялся.
   – И это событие встречается во всех трех вариантах?
   – Вот именно! И в каждом Бакстер умирает по вине Бринна.
   Доктор Свег тяжело поднялся с места.
   – До сих пор совет не вмешивался в существующие линии развития. Но данный случай требует вмешательства! – сказал он.
   Члены совета одобрительно закивали.
   – Давайте же рассмотрим вопрос по существу, – предложил Аауи. – Нельзя ли, поскольку этого требуют интересы миллионов людей, совсем выключить Неда Бринна?
   – Невозможно, – ответил программист. – Бринн и сам играет важную роль в будущем. Он добился на бирже преимущественного права на приобретение чуть ли не ста квадратных миль леса. Но для этого ему и требуется финансовая поддержка Бакстера. Вот если бы можно было помешать этой встрече Бринна с Бакстером…
   – Каким же образом? – спросил Битти.
   – А уж как вам будет угодно. Угрозы, убеждения, подкуп, похищение – любое средство, исключая убийство. В нашем распоряжении три мира. Сумей мы задержать Бринна хотя бы в одном из них, это решило бы задачу.
   – Какой же метод предпочтительнее? – спросил Аауи.
   – Давайте испробуем разные, в каждом мире свой, – предложила мисс Чандрагор. – Это даст нам больше шансов. Но кто же займется этим – мы сами?
   – Что ж, нам и карты в руки, – ответил Эдвин Джеймс. – Тем более что мы лучше других знаем, что поставлено на карту. Тут требуется искусство маневрирования. Каждая группа будет действовать самостоятельно. Да и можно ли контролировать друг друга, находясь в разных временных рядах?
   – В таком случае, – подытожил доктор Свег, – пусть каждая группа исходит из того, что другие потерпели поражение.
   – Да так оно, пожалуй, и будет, – невесело улыбнулся Джеймс. – Давайте разделимся на группы и договоримся о методах работы.
//-- 1 --//
   Утром 12 апреля 1959 года Нед Бринн проснулся, умылся и оделся. Ровно в час тридцать пополудни ему предстояло встретиться с Беном Бакстером, главой компании «Бакстер». Вся будущность Бринна зависела от этого свидания. Если бы заручиться поддержкой гигантских бакстеровских предприятий, да еще и на сходных условиях…
   Бринн был статный, красивый тридцатишестилетний брюнет. В его обдуманно-приветливом взгляде сквозила недюжинная гордость, а крепко стиснутые губы выдавали непроходимое упрямство. В движениях проглядывала уверенность человека, неотступно следящего за собой и умеющего видеть себя со стороны.
   Бринн уже собрался выходить. Он зажал под мышкой трость и сунул в карман «Американских пэров» Сомерсета. Никогда не выходил он из дому без этого надежного провожатого.
   Напоследок он приколол к отвороту пиджака золотой значок в виде восходящего солнца – эмблему его звания. Бринн был уже камергер второго разряда и немало этим гордился. Многие считали, что он еще молод для столь высокого звания. Однако все сходились на том, что Бринн не по возрасту ревностно относится к своим правам и обязанностям.
   Он запер квартиру и направился к лифту. Здесь уже стояла кучка жильцов, в большинстве – простые обыватели, но были среди них и два шталмейстера. Когда лифт подошел, все расступились перед Бринном.
   – Славный денек, сэр камергер, – приветствовал его бой, нажимая на кнопку лифта.
   Бринн склонил голову ровно на дюйм, как и подобает в разговоре с простым смертным. Он неотступно думал о Бакстере. И все же краешком глаза приметил в кабине лифта высокого, ладно скроенного мужчину с золотистой кожей и широко расставленными глазами. Бринн еще подивился, что могло привести этого человека в их прозаический многоквартирный дом. Почти все жильцы были ему знакомы по ежедневным встречам, но скромное положение этих людей позволяло ему не узнавать их.
   Когда лифт спустился в вестибюль, Бринн уже и думать забыл о незнакомце. У него выдался хлопотливый день. Он предвидел трудности в разговоре с Бакстером и хотел заранее все взвесить. Выйдя на улицу в пасмурное, серенькое апрельское утро, он решил позавтракать в кафе «Принц Чарльз».
   Часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого.

   – Ну-с, что скажете? – спросил Аауи.
   – Похоже, с ним каши не сваришь! – сказал Роджер Битти.
   Он дышал всей грудью, наслаждаясь свежим, чистым воздухом. Какая неслыханная роскошь – наглотаться кислорода! В их время даже у самых богатых закрывали на ночь кран кислородного баллона.
   Оба следовали за Бринном на расстоянии полуквартала. Его высокая, энергично вышагивающая фигура выделялась даже в утренней нью-йоркской толчее.
   – Заметили, как он уставился на вас в лифте? – спросил Битти.
   – Заметил, – ухмыльнулся Аауи. – Думаете, чует сердце?
   – Насчет его чуткости не поручусь. Жаль, что времени у нас в обрез.
   Аауи пожал плечами.
   – Это был наиболее удобный вариант. Другой приходился на одиннадцать лет раньше. И мы все равно дожидались бы этого дня, чтобы перейти к прямым действиям.
   – По крайней мере узнали бы, что он за птица. Такого, пожалуй, не запугаешь.
   – Похоже, что так. Но ведь мы сами избрали этот метод.
   Они по-прежнему шли за Бринном, наблюдая, как толпа расступается перед ним, а он идет вперед, не глядя ни вправо, ни влево. И тут-то и началось.
   Углубившись в себя, Бринн налетел на осанистого румяного толстяка; пурпурный с серебром медальон крестоносца первого ранга украшал его грудь.
   – Куда лезете, не разбирая дороги? – пролаял крестоносец.
   Бринн уже видел, с кем имеет дело. Проглотив оскорбление, он сказал:
   – Простите, сэр!
   Но крестоносец не склонен был прощать.
   – Взяли моду соваться под ноги старшим!
   – Я нечаянно, – сказал Бринн, побагровев от сдерживаемой злобы.
   Вокруг них собрался народ. Окружив плотным кольцом обоих разодетых джентльменов, зрители подталкивали друг друга и посмеивались с довольным видом.
   – Советую другой раз смотреть по сторонам! – надсаживался толстяк-крестоносец. – Шатается по улицам, как помешанный. Вашу братию надо еще не так учить вежливости.
   – Сэр! – ответствовал Бринн, стараясь сохранить спокойствие. – Если вам угодно получить удовлетворение, я с удовольствием встречусь с вами в любом месте, с оружием, какое вы соблаговолите выбрать…
   – Мне? Встретиться с вами? – Казалось, крестоносец ушам своим не верит.
   – Мой ранг дозволяет это, сэр!
   – Ваш ранг? Да вы на пять разрядов ниже меня, дубина! Молчать, а не то я прикажу своим слугам – они тоже не вам чета, – пусть поучат вас вежливости. А теперь прочь с дороги!
   И крестоносец, оттолкнув Бринна, горделиво прошествовал дальше.
   – Трус! – бросил ему вслед Бринн, лицо у него пошло красными пятнами. Но он сказал это тихо, как отметил кто-то в толпе. Зажав в руке трость, Бринн повернулся к смельчаку, но толпа уже расходилась, посмеиваясь.
   – Разве здесь еще разрешены поединки? – удивился Битти.
   – А как же! – кивнул Аауи. – Они ссылаются на прецедент тысяча восемьсот четвертого года, когда Аарон Бэрр убил на дуэли Александра Гамильтона.
   – Пора приниматься за дело! – напомнил Битти. – Вот только обидно, что мы плохо снаряжены.
   – Мы взяли с собой все, что могли захватить. Придется этим ограничиться.

   В кафе «Принц Чарльз» Бринн сел за один из дальних столиков. У него дрожали руки; усилием воли он унял дрожь. Будь он проклят, этот крестоносец первого ранга! Чванный задира и хвастун! От дуэли он, конечно, уклонился. Спрятался за преимущество своего звания.
   В душе у Бринна нарастал гнев, зловещий, черный. Убить бы этого человека и плевать на все последствия! Плевать на весь свет! Он никому не позволит над собой издеваться…
   Спокойнее, говорил он себе. После драки кулаками не машут. Надо подумать о Бене Бакстере и о предстоящем важнейшем свидании. Посмотрев на часы, он увидел, что скоро одиннадцать. Через два с половиной часа он должен быть в конторе у Бакстера и…
   – Чего изволите, сэр? – спросил официант.
   – Горячего шоколаду, тостов и яйца пашот.
   – Не угодно ли картофеля фри?
   – Если бы мне нужен был ваш картофель, я бы так и сказал! – напустился на него Бринн.
   Официант побледнел, сглотнул и, прошептав: «Да, сэр, простите, сэр!» – поспешил убраться.
   Этого еще не хватало, подумал Бринн. Я уже и на прислугу кричу. Надо взять себя в руки.
   – Нед Бринн!
   Бринн вздрогнул и огляделся. Он ясно слышал, как кто-то шепотом произнес его имя. Но рядом на расстоянии двадцати футов никого не было видно.
   – Бринн!
   – Это еще что? – недовольно буркнул Бринн. – Кто со мной говорит?
   – Ты нервничаешь, Бринн, ты не владеешь собой. Тебе необходимы отдых и перемена обстановки.
   На лице у Бринна даже под загаром проступила бледность. Он внимательно огляделся. В кафе почти никого не было. Только три пожилые дамы сидели ближе к выходу да двое мужчин за ними были, видно, заняты серьезным разговором.
   – Ступай домой, Бринн, и отдохни как следует. Отключись, пока есть возможность.
   – У меня важное деловое свидание, – отвечал Бринн дрожащим голосом.
   – Дела важнее душевного здоровья? – иронически спросил голос.
   – Кто со мной говорит?
   – С чего ты взял, что кто-то с тобой говорит?
   – Неужто я говорю сам с собой?
   – А это тебе видней!
   – Ваш заказ, сэр! – подлетел к нему официант.
   – Что? – заорал на него Бринн.
   Официант испуганно отпрянул. Часть шоколада пролилась на блюдце.
   – Сэр? – спросил он срывающимся голосом.
   – Что вы тут шмыгаете, болван!
   Официант вытаращил глаза на Бринна, поставил поднос и убежал. Бринн подозрительно поглядел ему вслед.
   – Ты не в таком состоянии, чтобы с кем-то встречаться, – настаивал голос. – Ступай домой, прими что-нибудь, постарайся уснуть и прийти в себя.
   – Но что случилось, почему?
   – Твой рассудок в опасности! Голос, который ты слышишь, – последняя судорожная попытка твоего разума сохранить равновесие. Это серьезное предостережение, Бринн! Прислушайся к нему!
   – Неправда! – воскликнул Бринн. – Я здоров! Я совершенно…
   – Прошу прощения, – раздался голос у самого его плеча.
   Бринн вскинулся, готовый дать отпор этой новой попытке нарушить его уединение. Над ним навис синий полицейский мундир. На плечах белели эполеты лейтенанта-нобиля.
   Бринн проглотил подступивший к горлу комок.
   – Что-нибудь случилось, лейтенант?
   – Сэр, официант и хозяин кафе уверяют, что вы говорите сами с собой и угрожаете насилием.
   – Чушь какая! – огрызнулся Бринн.
   – Это верно! Верно! Ты сходишь с ума! – взвизгнул голос у него в голове.
   Бринн уставился на грузную фигуру полицейского: он, конечно, тоже слышал голос. Но лейтенант-нобиль никак не прореагировал. Он все так же строго взирал на Бринна.
   – Враки! – сказал Бринн, уверенно отвергая показания какого-то лакея.
   – Но я сам слышал! – возразил лейтенант-нобиль.
   – Видите ли, сэр, в чем дело, – начал Бринн, осторожно подыскивая слова. – Я действительно…
   – Пошли его к черту, Бринн! – завопил голос. – Какое право он имеет тебя допрашивать! Двинь ему в зубы! Дай как следует! Убей его! Сотри в порошок!
   А Бринн продолжал, перекрывая этот галдеж в голове:
   – Я действительно говорил сам с собой, лейтенант! У меня, видите ли, привычка думать вслух. Я таким образом лучше привожу свои мысли в порядок.
   Лейтенант-нобиль слегка кивнул.
   – Но вы угрожали насилием, сэр, без всякого повода!
   – Без повода? А разве холодные яйца не повод, сэр? А подмоченные тосты и пролитый шоколад не повод, сэр?
   – Яйца были горячие, – отозвался с безопасного расстояния официант.
   – А я говорю – холодные, и дело с концом! Не заставите же вы меня спорить с лакеем!
   – Вы абсолютно правы! – подтвердил лейтенант-нобиль, кивая на сей раз более уверенно. – Но я бы попросил вас, сэр, немного унять свой гнев, хоть вы и абсолютно правы. Чего можно ждать от простонародья?
   – Еще бы! – согласился Бринн. – Кстати, сэр, я вижу пурпурную оторочку на ваших эполетах. Уж не в родстве ли вы с О’Доннелом из Лосиной сторожки?
   – Как же! Это мой третий кузен по материнской линии. – Теперь лейтенант-нобиль увидел значок с восходящим солнцем на груди у Бринна. – Кстати, мой сын стажируется в юридической корпорации «Чемберлен-Холлс». Высокий малый, его зовут Кэллехен.
   – Я запомню это имя, – обещал Бринн.
   – Яйца были горячие! – не унимался официант.
   – С джентльменом лучше не спорить! – оборвал его офицер. – Это может вам дорого обойтись. Всего наилучшего, сэр! – Лейтенант-нобиль козырнул Бринну и удалился.
   Уплатив по счету, Бринн последовал за ним. Он, правда, оставил официанту щедрые чаевые, но про себя решил, что ноги его больше не будет в кафе «Принц Чарльз».
   – Вот пройдоха! – с досадой воскликнул Аауи, пряча в карман свой крохотный микрофон. – А я было думал, что мы его прищучили.
   – И прищучили б, когда бы он хоть немного усомнился в своем разуме. Что ж, перейдем к более решительным действиям. Снаряжение при вас?
   Аауи вытащил из кармана две пары медных наручников и одну из них передал Битти.
   – Смотрите не потеряйте! – предупредил он. – Мы обещали вернуть их в Музей археологии.
   – Совершенно верно! А что, пройдет сюда кулак? Да-да, вижу!
   Они уплатили по счету и двинулись дальше.

   Бринн решил побродить по набережной, чтобы восстановить душевное равновесие. Зрелище огромных судов, уверенно и прочно покоящихся у причалов, всегда действовало на него умиротворяюще. Он размеренно шагал, стараясь осознать, что с ним происходит.
   Эти голоса, звучащие в голове…
   Может быть, он и в самом деле утратил власть над собой? Один из его дядей с материнской стороны провел последние годы в специальном санатории. Пресенильный психоз… Уж не действуют ли и в нем какие-то скрытые разрушительные силы?
   Он остановился и стал глядеть на корабль-гигант. Надпись на носу гласила: «Тезей».
   Куда эта махина держит путь? Возможно, в Италию. И Бринн представил себе лазурное небо, щедрое солнце, вино и полный, блаженный отдых. Нет, это не для него! Изматывающая работа, постоянное напряжение всех душевных сил – такова доля, которую он сам избрал. Пусть это даже грозит его рассудку, он так и будет тащить свой груз, коченея под свинцово-серым нью-йоркским небом.
   Но почему же, спрашивал он себя. Он человек обеспеченный. Дело его само о себе заботится. Что мешает ему сесть на пароход и, стряхнув все заботы, провести год под южным солнцем?
   Радостное возбуждение охватило его при мысли, что ничто этому не мешает. Он сам себе хозяин, у него есть мужество и сила воли. Если у него хватило духу создать такое предприятие, то хватит и на то, чтобы от него отказаться, сбросить все с плеч и уехать, не оглядываясь.
   К черту Бакстера, говорил он себе.
   Душевное здоровье – вот что всего важнее! Он сядет на пароход сейчас же, сию минуту, а с дороги пошлет компаньонам телеграмму, где им все…
   По пустынной улице приближались к нему двое прохожих. Одного он сразу узнал по золотисто-смуглой коже.
   – Мистер Бринн? – обратился к нему другой, мускулистый мужчина с копной рыжеватых волос.
   – Что вам угодно? – спросил Бринн.
   Но тут смуглолицый без предупреждения обхватил его обеими руками, пригвоздив к месту, а рыжеволосый сбоку огрел кулаком, в котором блеснул металлический предмет. Взвинченные нервы Бринна реагировали с молниеносной быстротой. Недаром он служил в «неистовых рыцарях». Еще и теперь, много лет спустя, у него безошибочно действовали рефлексы. Уклонившись от удара рыжеволосого, он сам двинул смуглолицего локтем в живот. Тот охнул и на какую-то секунду ослабил захват. Бринн воспользовался этим, чтобы вырваться.
   Он наотмашь ударил смуглолицего ребром руки по горлу. Тот задохнулся и упал как подкошенный, закинув голову. В ту же секунду рыжеволосый навалился на Бринна и стал молотить медным кастетом. Бринн лягнул его, промахнулся – и заработал сильный удар в солнечное сплетение. У Бринна перехватило дыхание, в глазах потемнело. И сразу же на него обрушился новый удар, пославший его на землю почти в бессознательном состоянии. Но тут противник допустил ошибку.
   Рыжеволосый хотел с силой поддать ему ногой, но плохо рассчитал удар. Воспользовавшись этим, Бринн схватил его за ногу и рванул на себя. Потеряв равновесие, рыжеволосый рухнул на мостовую, ударившись затылком.
   Бринн кое-как поднялся, переводя дыхание. Смуглолицый лежал навзничь с посиневшим лицом, делая руками и ногами слабые плавательные движения. Его товарищ валялся замертво, с волос его капала кровь.
   Следовало бы сообщить в полицию, мелькнуло в уме у Бринна. А вдруг он прикончил рыжеволосого? Это даже в самом благоприятном случае – непредумышленное убийство. Да еще лейтенант-нобиль доложит о его странном поведении.
   Бринн огляделся. Никто не видел их драки. Пусть его противники, если сочтут нужным, заявляют в полицию сами.
   Все как будто становилось на место. Пару эту, конечно, подослали конкуренты, они не прочь перебить у него сделку с Бакстером. Таинственные голоса – тоже какой-то их фокус.
   Зато уж теперь им не остановить его. Все еще задыхаясь на ходу, Бринн помчался в контору Бакстера. Он уже не думал о поездке в Италию.

   – Живы? – раздался откуда-то сверху знакомый голос.
   Битти медленно приходил в сознание. На какое-то мгновение он испугался за голову, но, слегка до нее дотронувшись, успокоился: пока цела.
   – Чем это он меня стукнул?
   – Похоже, что мостовой, – ответил Аауи. – К сожалению, я был беспомощен. Со мной он расправился с самого начала.
   Битти присел и схватился за голову; она невыносимо болела.
   – Ну и вояка! Призовой боец!
   – Мы его недооценили, – сказал Аауи. – У него чувствуется выучка. Ну как, ноги вас еще носят?
   – Пожалуй, да, – отвечал Битти, поднимаясь с земли. – А ведь, наверно, уже поздно?
   – Без малого час. Свидание назначено на час тридцать. Авось, удастся расстроить его в конторе у Бакстера.
   Не прошло и пяти минут, как они схватили такси и на полной скорости примчались к внушительному зданию.
   Хорошенькая молодая секретарша смотрела на них округлившимися глазами. Правда, в такси они немного пообчистились, но все еще выглядели по меньшей мере странно. У Битти голова была кое-как перевязана платком, а смуглое лицо Аауи приобрело зеленоватый оттенок.
   – Что вам угодно? – спросила секретарша.
   – Сегодня в час тридцать у мистера Бакстера деловое свидание с мистером Бринном, – начал Аауи официальным тоном.
   – Да-а-а…
   Стенные часы показывали час семнадцать…
   – Нам необходимо повидать мистера Бринна еще до этой встречи. Если вы не возражаете, мы подождем его здесь.
   – Сделайте одолжение! Но мистер Бринн уже в кабинете.
   – Вот как? А ведь половины второго еще нет!
   – Мистер Бринн приехал заблаговременно. И мистер Бакстер принял его раньше.
   – У меня срочный разговор, – настаивал Аауи.
   – Приказано не мешать. – Вид у девушки был испуганный, и она уже потянулась к кнопке на столе.
   Собирается звать на помощь, догадался Аауи. Такой человек, как Бакстер, разумеется, шагу не ступит без охраны. Встреча уже состоялась, не лезть же напролом. Быть может, предпринятые ими шаги изменили ход событий. Быть может, Бринн вошел в кабинет к Бакстеру уже другим человеком: утренние приключения не могли пройти для него бесследно.
   – Не беспокойтесь, – сказал он секретарше, – мы подождем его здесь.
   Бен Бакстер был низенький, плотный здоровяк с бычьей шеей и голой как колено головой. Мутные глаза без всякого выражения глядели из-под золотого пенсне. На нем был обычный рабочий пиджак, на лацкане которого в венчике из жемчужин сверкал рубин – эмблема палаты лордов Уолл-стрита.
   Бринн добрых полчаса излагал свои предложения, ссылаясь на господствующие тенденции, намечая перспективы. И теперь, обливаясь потом, ждал ответного слова.
   – Гмм, – промычал Бакстер.
   Бринн ждал. В висках стучало, голова была точно свинцом налита, желудок свело спазмой. Вот что значит отвыкнуть от драки. И все же он надеялся кое-как дотерпеть.
   – Ваши условия граничат с нелепостью, – сказал Бакстер.
   – Сэр?
   – Я сказал – с нелепостью! Вы что, туги на ухо, мистер Бринн?
   – Отнюдь нет, – ответил Бринн.
   – Тем лучше! Ваши условия были бы уместны, если бы мы говорили на равных. Но это не тот случай, мистер Бринн! И когда фирма, подобная вашей, ставит такие условия «Предприятиям Бакстера», это звучит по меньшей мере нелепо.
   Бринн прищурился. Бакстера недаром считают чемпионом ближнего боя. Это не личное оскорбление, внушал он себе. Обычный деловой маневр, он и сам к нему прибегает. Вот как на это надо смотреть!
   – Разрешите вам напомнить, – возразил Бринн, – о ключевом положении упомянутой лесной территории. При достаточном финансировании мы могли бы почти неограниченно ее расширить, не говоря уже…
   – Мечты, надежды, посулы, – вздохнул Бакстер. – Может, идея чего-то и стоит, но вы не сумели подать ее как следует.
   Разговор чисто деловой, успокаивал себя Бринн. Он не прочь меня субсидировать, по всему видно. Я и сам предполагал пойти на уступки. Все идет нормально. Просто он торгуется, сбивая цену. Ничего личного…
   Но Бринну очень уж досталось. Краснолицый крестоносец, таинственный голос в кафе, мимолетная мечта о свободе, драка с двумя прохожими… Он чувствовал, что сыт по горло…
   – Я жду от вас, мистер Бринн, более разумного предложения. Такого, которое бы соответствовало скромному, я бы даже сказал, подчиненному положению вашей фирмы.
   Зондирует почву, говорил себе Бринн. Но терпение его лопнуло. Бакстер не выше его по рождению! Как он смеет с ним так обращаться!
   – Сэр! – пролепетал он помертвевшими губами. – Это звучит оскорбительно.
   – Что? – отозвался Бакстер, и в его холодных глазах Бринну почудилась усмешка. – Что звучит оскорбительно?
   – Ваше заявление, сэр, да и вообще ваш тон. Предлагаю вам извиниться!
   Бринн вскочил и ждал, застыв в деревянной позе. Голова нечеловечески трещала, спазм в желудке не отпускал.
   – Не понимаю, почему я должен просить извинения, – возразил Бакстер. – Не вижу смысла связываться с человеком, который не способен отделить личное от делового.
   «Он прав, – думал Бринн. – Это мне надо просить извинения».
   Но он уже не мог остановиться и очертя голову продолжал:
   – Я вас предупредил, сэр! Просите извинения!
   – Так нам не столковаться, – сказал Бакстер. – А ведь, по чести говоря, мистер Бринн, я рассчитывал войти с вами в дело. Хотите послушать разумного человека? Постарайтесь не валять дурака. Не требуйте от меня извинений, и продолжим наш разговор.
   – Не могу! – сказал Бринн, всей душой сожалея, что не может. – Просите извинения, сэр!
   Небольшой, но крепко сбитый Бакстер, поднялся и вышел из-за стола. Лицо его потемнело от гнева.
   – Пошел вон, наглый щенок! Убирайся подобру-поздорову, пока тебя не вывели, ты, взбесившийся осел! Вон отсюда!
   Бринн готов был просить прощения, но вспомнил: красный крестоносец, официант и те два разбойника… Что-то в нем захлопнулось. Он выбросил вперед руку и нанес удар, подкрепив его всей тяжестью своего тела.
   Удар пришелся по шее. Глаза у Бакстера потускнели, и он медленно сполз вниз.
   – Прошу прощения! – крикнул Бринн. – Мне страшно жаль! Прошу прощения!
   Он упал на колени рядом с Бакстером.
   – Ну как, пришли в себя, сэр? Мне страшно жаль! Прошу прощения…
   Какой-то частью сознания, не утратившей способности рассуждать, он понимал, что впал в неразрешимое противоречие. Потребность в действии была в нем так же сильна, как потребность просить прощения. Вот он и разрешил дилемму, попытавшись сделать и то и другое, как бывает в сумятице душевного разлада: ударил, а затем попросил прощения.
   – Мистер Бакстер! – окликнул он в испуге.
   Лицо Бакстера налилось синевой, из угла рта сочилась кровь. И тут Бринн заметил, что голова Бакстера лежит под необычным углом к туловищу.
   – О-о-ох… – только и выдохнул Бринн.
   Прослужив три года в неистовых рыцарях, он не впервые видел сломанную шею.
//-- 2 --//
   Утром 12 апреля 1959 года Нед Бринн проснулся, умылся и оделся. Ровно в час тридцать пополудни ему предстояло встретиться с Беном Бакстером, главой компании «Бакстер». Вся будущность Бринна зависела от этого свидания. Если бы заручиться поддержкой гигантских бакстеровских предприятий, да еще и на сходных условиях…
   Бринн был статный, красивый тридцатишестилетний брюнет. В его обдуманно-приветливом взгляде чувствовалась сердечная доброта, а выразительный рот говорил о несокрушимом благочестии. Он двигался легко и свободно, как человек чистой души, не привыкший размышлять над своими поступками.
   Бринн уже собрался к выходу. Он зажал под мышкой молитвенный посох и сунул в карман «Руководство к праведной жизни» Норстеда. Никогда не выходил он из дому без этого надежного поводыря.
   Напоследок он приколол к отвороту пиджака серебряный значок в виде серпа луны – эмблему его сана. Бринн был посвящен в сан аскета второй степени западнобуддистской конгрегации, и это даже вселяло в него известную гордость, конечно, сдержанную гордость, дозволительную аскету. Многие считали, что он еще молод для звания мирского священника, однако все соглашались с тем, что Бринн не по возрасту ревностно относится к обязанностям, которые налагает на него сан.
   Он запер квартиру и направился к лифту. Здесь уже стояла кучка жильцов, в большинстве – западные буддисты, но среди них и два ламаиста. Когда лифт подошел, все расступились перед Бринном.
   – Славный денек, брат мой! – приветствовал его бой, нажимая на кнопку лифта.
   Бринн склонил голову ровно на дюйм в знак обычного скромного приветствия пастыря пасомому. Он неотступно думал о Бене Бакстере. И все же краешком глаза приметил в кабине лифта прелестную, холеную девушку с волосами, черными как вороново крыло, с пикантным смугло-золотистым личиком. Индианка, решил про себя Бринн, и еще подивился, что могло привести чужеземку в их прозаический многоквартирный дом. Он знал большинство жильцов по внешнему виду, но счел бы нескромностью раскланиваться с ними.
   Когда лифт спустился в вестибюль, Бринн тут же забыл об индианке. У него выдался хлопотливый день. Он предвидел трудности в разговоре с Бакстером и хотел все заранее взвесить.
   Выйдя на улицу в серенькое, пасмурное апрельское утро, он решил позавтракать в «Золотом лотосе».
   Часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого.

   – Остаться бы здесь навсегда и дышать этим воздухом! – воскликнула Джанна Чандрагор.
   Лан Ил слабо улыбнулся:
   – Возможно, нам удастся дышать им в наше время. Как он вам показался?
   – Уж очень доволен собой и, должно быть, ханжа и святоша.
   Они следовали за Бринном на расстоянии полуквартала. Его высокая, сутулая фигура выделялась даже в нью-йоркской утренней толчее.
   – А ведь глаз не сводил с вас в лифте, – заметил Ил.
   – Знаю. Видный мужчина, не правда ли?
   Лан Ил удивленно вскинул брови, но ничего не сказал. Они по-прежнему шли за Бринном, наблюдая, как толпа расступается перед ним из уважения к его сану. И тут-то все началось.
   Углубившись в себя, Бринн налетел на осанистого румяного толстяка, облаченного в желтую рясу западнобуддистского священника.
   – Простите, младший брат мой, я, кажется, помешал вашим размышлениям? – молвил священник.
   – Это всецело моя вина, отец. Ибо сказано: пусть юность рассчитывает свои шаги, – ответствовал Бринн.
   Священник покачал головой.
   – В юности живет мечта о будущем, и старости надлежит уступать ей дорогу.
   – Старость – наш путеводитель и дорожный указатель, – смиренно, но настойчиво возразил Бринн. – Все авторы единодушны в этом.
   – Если вы чтите старость, – возразил священник, – внемлите же и слову старости о том, что юности надлежит давать дорогу. И пожалуйста, без возражений, возлюбленный брат мой!
   Бринн с обдуманно любезной улыбкой отвесил низкий поклон. Священник тоже поклонился, и каждый пошел своей дорогой. Бринн ускорил шаг: он крепче зажал в руке молитвенный посох. До чего это похоже на священника – ссылаться на свой преклонный возраст как аргумент в пользу юности. Да и вообще в учении западных буддистов много кричащих противоречий. Но Бринну было сейчас не до них.
   Он вошел в кафе «Золотой лотос» и сел за один из дальних столиков. Перебирая пальцами сложный узор на своем молитвенном посохе, он чувствовал, что раздражение его проходит. Почти мгновенно вернулось к нему то ясное, блаженное ощущение единства разума и чувства, которое так необходимо адепту праведной жизни.
   Но пришло время помыслить о Бене Бакстере. Человеку не мешает помнить и о своих преходящих обязанностях. Посмотрев на часы, он увидел, что уже без малого одиннадцать. Через два с половиной часа он будет в конторе у Бакстера и…
   – Что вам угодно? – спросил официант.
   – Воды и сушеной рыбки, если можно, – отвечал Бринн.
   – Не желаете ли картофеля фри?
   – Сегодня витья, и это не положено, – ответствовал Бринн, из деликатности понизив голос.
   Официант побледнел, сглотнул и, прошептав: «Да, сэр, простите, сэр!» – поспешил уйти.
   Напрасно я поставил его в глупое положение, упрекнул себя Бринн. Не извиниться ли?
   Но нет, он только больше смутит официанта. И Бринн со свойственной ему решительностью выбросил из головы официанта и стал думать о Бакстере. Если к лесной территории, которую он собирается купить, прибавить капиталы Бакстера и его связи, трудно даже вообразить…
   Бринн почувствовал безотчетную тревогу. Что-то неладное происходило за соседним столиком. Повернувшись, он увидел давешнюю смуглянку; она рыдала в крошечный носовой платочек. Маленький сморщенный старикашка пытался ее утешить.
   Плачущая девушка бросила на Бринна исполненный отчаяния взгляд. Что мог сделать аскет, очутившийся в таком положении, как не вскочить и направить стопы к их столику.
   – Простите мою навязчивость, – сказал он, – я невольно стал свидетелем вашего горя. Быть может, вы одиноки в городе? Не могу ли я вам помочь?
   – Нам уже никто не поможет! – зарыдала девушка.
   Старичок беспомощно пожал плечами.
   Поколебавшись, Бринн присел к их столику.
   – Поведайте мне свое горе, – сказал он. – Неразрешимых проблем нет. Ибо сказано: через любые джунгли проходит тропа и след ведет на самую недоступную гору.
   – Поистине так, – подтвердил старичок. – Но бывает, что человеческим ногам не под силу достигнуть конца пути.
   – В таких случаях, – возразил Бринн, – всяк помогает всякому – и дело бывает сделано. Поведайте мне ваши огорчения, я всеми силами постараюсь вам помочь.
   Надо сказать, что Бринн-аскет превысил здесь свои полномочия. Подобные тотальные услуги – прерогатива священников высшей иерархии. Но Бринна так захватило горе девушки и ее красота, что он не дал себе времени подумать.
   – В сердце молодого человека заключена сила, это посох для усталых рук, – процитировал старичок. – Но скажите, молодой человек, исповедуете ли вы религиозную терпимость?
   – В полной мере! – воскликнул Бринн. – Это один из основных догматов западного буддизма.
   – Отлично! Итак, знайте, сэр, что я и моя дочь Джанна прибыли из Лхаграммы в Индии, где поклоняются воплощению даритрийской космической функции. Мы приехали в Америку в надежде основать здесь небольшой храм. К несчастью, схизматики, чтящие воплощение Мари, опередили нас. Дочери моей надо возвращаться домой. Но фанатики-марийцы покушаются на нашу жизнь, они поклялись камня на камне не оставить от даритрийской веры.
   – Разве может что-нибудь угрожать вашей жизни здесь, в сердце Нью-Йорка? – воскликнул Бринн.
   – Здесь больше, чем где бы то ни было! – сказала Джанна. – Людские толпы – маска и плащ для убийцы.
   – Мои дни и без того сочтены, – продолжал старик со спокойствием отрешенности. – Мне следует остаться здесь и завершить свой труд, ибо так написано. Но я хотел бы, чтобы по крайней мере дочь моя благополучно вернулась домой.
   – Никуда я без тебя не поеду! – снова зарыдала Джанна.
   – Ты сделаешь то, что тебе прикажут, – заявил старик.
   Джанна робко потупилась под взглядом его черных, сверлящих глаз. Старик повернулся к Бринну.
   – Сэр, сегодня во второй половине дня в Индию отплывает теплоход. Дочери нужен провожатый, сильный, надежный человек, под чьим руководством и защитой она смогла бы благополучно закончить путешествие. Все свое состояние я готов отдать тому, кто выполнит эту священную обязанность.
   На Бринна вдруг нашло сомнение.
   – Я просто ушам своим не верю, – начал он. – А вы не…
   Словно в ответ, старик вытащил из кармана маленький замшевый мешочек и вытряхнул на стол его содержимое. Бринн не считал себя знатоком драгоценных камней, и все же немало их прошло через его руки в бытность его религиозным инструктором. Он мог поклясться, что узнает игру рубинов, сапфиров, изумрудов и алмазов.
   – Все это ваше, – сказал старик. – Отнесите камни к ювелиру. Когда их подлинность будет подтверждена, вы, возможно, поверите и моему рассказу. Если же и это вас не убеждает…
   И он извлек из другого кармана толстый бумажник и передал его Бринну. Открыв его, Бринн увидел, что он набит крупными купюрами.
   – Любой банк удостоверит их подлинность, – продолжал старик. – Нет-нет, пожалуйста, я настаиваю, возьмите их себе. Поверьте, это лишь малая часть того, чем я буду рад отблагодарить вас за вашу великую услугу.
   Бринн был ошеломлен. Он старался уверить себя, что драгоценности, скорее всего, искусная подделка, а деньги, конечно, фальшивые. И все же знал, что это не так. Они настоящие. Но если богатство, которым так швыряются, не вызывает сомнений, то можно ли усомниться в рассказе старика?
   Истории известны случаи, когда действительные события превосходили чудеса волшебных сказок. Разве в «Книге золотых ответов» мало тому примеров?
   Бринн посмотрел на плачущую смуглянку, и его охватило великое желание зажечь радость в этих прекрасных глазах, заставить улыбаться этот трагически сжатый рот. Да и в обращенных к нему взорах красавицы угадывал он нечто большее, чем простой интерес к опекуну и защитнику.
   – Сэр! – воскликнул старик. – Возможно ли, что вы согласны, что вы готовы…
   – Можете на меня рассчитывать! – сказал Бринн.
   Старик бросился пожимать ему руку. Что до Джанны, то она только взглянула на своего избавителя, но этот взгляд стоил жаркого объятия.
   – Уезжайте сейчас же, не откладывая, – волновался старик. – Не будем терять времени. Возможно, в эту самую минуту нас караулит враг.
   – Но я не одет для дороги…
   – Не важно! Я снабжу вас всем необходимым…
   – …к тому же друзья, деловые свидания… погодите! Дайте опомниться!
   Бринн перевел дыхание. Приключения в духе Гарун-аль-Рашида заманчивы, спору нет, но нельзя же пускаться в них сломя голову.
   – У меня сегодня деловой разговор, – продолжал Бринн. – Я не вправе им манкировать. Потом можете мной располагать.
   – Как, рисковать жизнью Джанны? – воскликнул старик.
   – Уверяю вас, ничего с вами не случится. Хотите – пойдемте со мной. А еще лучше – у меня двоюродный брат служит в полиции. Я договорюсь с ним, и вам будет дана охрана.
   Девушка отвернула от него свое прекрасное печальное лицо.
   – Сэр, – сказал старик. – Пароход отходит в час, ни минутой позже!
   – Пароходы отходят чуть ли не каждый день, – вразумлял его Бринн. – Мы сядем на следующий. У меня особо важное свидание. Решающее, можно сказать. Я добиваюсь его уже много лет. И речь не только обо мне. У меня дело, служащие, компаньоны. Уже ради них я не вправе им пренебречь.
   – Дело дороже жизни! – с горькой иронией воскликнул старик.
   – Ничего с вами не случится, – уверял Бринн. – Ибо сказано: «Зверь в джунглях пугается шагов…»
   – Я и сам знаю, что и где сказано. На моем челе и челе дочери смерть уже начертала свои магические письмена, и мы погибнем, если вы нам не поможете. Вы найдете Джанну на «Тезее» в каюте люкс «2А». Ваша каюта «ЗА», соседняя. Пароход отчаливает ровно в час. Если вам дорога ее жизнь, приходите!
   Старик с дочерью встали и, уплатив по счету, удалились, не слушая доводов Бринна. В дверях Джанна еще раз на него оглянулась.
   – Ваша сушеная рыба, сэр! – подлетел к нему официант. Он все время вертелся поблизости, не решаясь беспокоить посетителей.
   – К черту рыбу! – взревел Бринн. Но тут же спохватился. – Тысяча извинений! Я совсем не вас имел в виду, – заверил он оторопевшего официанта.
   Он расплатился, оставив щедрые чаевые и стремительно ушел. Ему надо было еще о многом подумать.

   – Эта сцена состарила меня лет на десять, она мне стоила последних сил, – пожаловался Лан Ил.
   – Признайтесь: она доставила вам огромное удовольствие, – возразила Джанна Чандрагор.
   – Что ж, вы правы, – энергично кивнув, согласился Лан Ил. Он маленькими глотками цедил вино, которое стюард принес им в каюту. – Вопрос в том, откажется ли Бринн от свидания с Бакстером и явится ли сюда?
   – Я ему как будто понравилась, – заметила Джанна.
   – Что лишь свидетельствует о его безошибочном вкусе.
   Джанна поблагодарила шутливым кивком.
   – Но что за историю вы придумали? Надо ли было наворачивать столько ужасов?
   – Это было абсолютно необходимо. Бринн – сильная и целеустремленная натура. Но есть в нем и этакая романтическая жилка. И разве только волшебная сказка – под стать его самым напыщенным мечтам – заставит его изменить долгу.
   – А вдруг не поможет и волшебная сказка? – заметила Джанна в раздумье.
   – Увидим. Мне кажется, что он придет.
   – А я на это не рассчитываю.
   – Вы недооцениваете свою красоту и актерское дарование, моя дорогая! Впрочем, подождем – увидим.
   – Единственное, что нам остается, – сказала Джанна, поудобнее устраиваясь в своем кресле.
   Часы на письменном столике показывали сорок две минуты первого.

   Бринн решил побродить по набережной, чтобы восстановить душевное равновесие. Зрелище огромных судов, уверенно и прочно покоящихся у причала, всегда действовало на него умиротворяюще. Он размеренно шагал, стараясь осознать, что с ним произошло.
   Эта прелестная, убитая горем девушка…
   Да, но как же дело, долг перед его преданными служащими? Ведь именно сегодня ему предстояло обрести поддержку своему грандиозному проекту на письменном столе у Бакстера. Он остановился, рассматривая корабль-гигант. Вот он, «Тезей». Бринн представил себе Индию, ее лазурное небо, щедрое солнце, вино и полный, блаженный отдых. Нет, все это не для него. Изматывающая работа, постоянное напряжение всех душевных сил – такова доля, которую он сам избрал. Пусть это даже значит лишиться прекраснейшей девушки в мире, он так и будет тащить свой груз, коченея под свинцово-серым нью-йоркским небом!
   Но почему же, спрашивал себя Бринн, нащупывая в кармане замшевый мешочек. Материально он обеспечен. Дело его само о себе позаботится. Что мешает ему сесть на пароход и, стряхнув все заботы, провести год под южным солнцем?
   Радостное возбуждение охватило его при мысли, что ничто этому не помешает. Он сам себе хозяин, у него есть мужество и сила воли. Если у него хватило духу создать такое дело, то хватит и на то, чтобы от него отказаться, сбросить все с плеч и последовать велению сердца.
   К черту Бакстера, говорил он себе. Безопасность девушки важнее всего! Он сядет на пароход сейчас же, сию минуту и пошлет своим компаньонам телеграмму, где все им…
   Итак, решение принято. Он круто повернулся, спустился вниз по сходням и без колебаний поднялся на борт.
   Помощник капитана встретил его любезной улыбкой:
   – Ваше имя, сэр?
   – Нед Бринн.
   – Бринн, Бринн… – Помощник поискал в списке. – Что-то я не… О да! Вот вы где. Да-да, мистер Бринн! Ваша каюта на палубе А за номером три. Разрешите пожелать вам приятного путешествия.
   – Спасибо, – сказал Бринн, поглядев на часы. Они показывали без четверти час. – Кстати, – спросил он помощника, – в котором часу вы отчаливаете?
   – В четыре тридцать, минута в минуту, сэр!
   – Четыре тридцать? Вы уверены?
   – Абсолютно уверен, мистер Бринн.
   – Мне сказали, в час по расписанию.
   – Да, так по расписанию, сэр! Но бывает, что мы задерживаемся на несколько часов. А потом без труда нагоняем в пути.
   Четыре тридцать! У него еще есть время. Он может вернуться, повидать Бена Бакстера и вовремя успеть на пароход! Обе проблемы решены!
   Благословляя неисповедимую, но благосклонную судьбу, Бринн повернулся и бросился вниз по сходням. Ему удалось тут же схватить такси.

   Бакстер был низенький, плотный здоровяк с бычьей шеей и голой как колено головой. Мутные глаза без всякого выражения глядели из-под золотого пенсне. На нем был обычный рабочий пиджак, на лацкане которого в венчике из жемчужин сверкал рубин – эмблема смиренных служителей Уолл-стрита.
   Бринн добрых полчаса излагал свои предложения, ссылаясь на господствующие тенденции, намечая перспективы. И теперь, обливаясь потом, ждал ответного слова.
   – Гм, – промычал Бакстер.
   Бринн ждал. В висках стучало, пустой желудок бил тревогу. В мозгу сверлила мысль, что надо еще успеть на «Тезей». Он хотел скорее покончить с делами и ехать в порт.
   – Ваши условия слияния обеих фирм меня вполне устраивают, – сказал Бакстер.
   – Сэр! – только и выдохнул Бринн.
   – Повторяю: они меня устраивают. Вы что, туги на ухо, брат мой?
   – Во всяком случае не для таких новостей, – заверил его Бринн с улыбкой.
   – Лично меня очень обнадеживает слияние наших фирм, – продолжал Бакстер, улыбаясь. – Я прямой человек, Бринн, и я говорю вам без всяких: мне нравится, как вы провели изыскания и какой подготовили материал, и нравится, как вы провели эту встречу. Мало того, вы и лично мне нравитесь. Меня радует наша встреча, и я верю, что слияние послужит нам на пользу.
   – Я тоже в это верю, сэр.
   Они обменялись рукопожатиями и встали из-за стола.
   – Я поручу своим адвокатам составить соглашение, исходя из нашей сегодняшней беседы. Вы получите его в конце недели.
   – Отлично! – Бринн колебался: сказать или не говорить Бакстеру о своем отъезде в Индию. И решил не говорить. Бумаги по его указанию перешлют на борт «Тезея», а об окончательных подробностях можно будет договориться по телефону. Так или иначе, в Индии он не задержится: доставит девушку благополучно домой и тут же вылетит обратно.
   Обменявшись новыми любезностями, будущие компаньоны начали прощаться.
   – У вас редкостный посох, – сказал Бакстер.
   – А? Что? Да-да! Я получил его на этой неделе из Гонконга. Такой искусной резьбы, как в Гонконге, вы не найдете нигде.
   – Да, я знаю. А можно посмотреть его поближе?
   – Конечно. Но осторожнее, пожалуйста, он легко открывается.
   Бакстер взял в руки искусно вырезанную палку и надавил на ручку. На другом конце палки выскочил клинок, который царапнул Бакстера по ноге.
   – Вот уж верно, что легко, – сказал Бакстер.
   – Вы, кажется, порезались?
   – Ничего! Пустячная царапина. А клинок-то – дамасской стали.
   Они еще несколько минут беседовали о тройном значении клинка в западнобуддистском учении и о новейших течениях в западнобуддистском духовном центре в Гонконге. Бакстер сложил палку и вернул ее Бринну.
   – Да, посох отменный. Еще раз желаю вам доброго дня, дорогой брат, и…
   Бакстер замолчал на полуслове. Рот его так и остался открытым, глаза уставились в какую-то точку над головой Бринна. Бринн проследил за направлением его взгляда, но не увидел ничего, кроме стены. Когда же он снова повернулся к Бакстеру, тот уже весь посинел, в уголках рта собралась пена.
   – Сэр! – крикнул Бринн.
   Бакстер хотел что-то сказать, но не мог. Два нетвердых шага – и он рухнул на пол.
   Бринн бросился в приемную.
   – Врача! Скорее врача! – крикнул он испуганной девушке, а потом вернулся к Бакстеру.
   То, что он видел перед собой, был первый в Америке случай болезни, получившей впоследствии название гонконгской чумы. Занесенная сотнями молитвенных посохов, она вспышкой пламени охватила город, оставив за собой миллионы трупов. Спустя неделю симптомы гонконгской чумы стали более известны горожанам, чем симптомы кори.
   Бринн видел перед собой первую ее жертву.
   С ужасом глядел он, как лицо и руки Бакстера приобретают ярко-зеленый цвет.
//-- 3 --//
   Утром 12 апреля 1959 года Нед Бринн проснулся, умылся и оделся. В час тридцать пополудни ему предстояло встретиться с Беном Бакстером, главой компании «Бакстер». Вся будущность Бринна зависела от этого свидания. Если бы заручиться поддержкой гигантских бакстеровских предприятий, да еще и на сходных условиях…
   Бринн был статный, красивый тридцатишестилетний брюнет. В его обдуманно-приветливом взгляде чувствовался неподдельный интерес к людям, мягко очерченный рот говорил о покладистом характере, всегда готовом прислушаться к доводам разума. В движениях проглядывала уверенность человека, знающего свое место в жизни.
   Бринн уже собрался уходить. Он зажал под мышкой зонтик и сунул в карман экземпляр «Убийства в метро» в мягком переплете. Обычно он не выходил из дому без увлекательного детектива.
   Напоследок он приколол к лацкану пиджака ониксовый значок коммодора Океанского туристского клуба. Многие считали, что Бринн еще молод для такого высокого знака отличия. Но все соглашались с тем, что он не по возрасту ревностно относится к правам и обязанностям, которые налагает на него звание.
   Он запер квартиру и пошел к лифту. Здесь уже стояла кучка его соседей по дому; в большинстве своем это были лавочники, но Бринн заметил среди них и двух незнакомых джентльменов.
   – Славный денек, мистер Бринн, – приветствовал его бой, нажимая на кнопку лифта.
   – Надеюсь! – сказал Бринн, погруженный в размышления о Бене Бакстере. И все же краешком глаза он заметил в кабине лифта белокурого гиганта, который увлеченно о чем-то разговаривал с лысым коротышкой. Бринн еще подивился, что привело эту пару в их многоквартирный дом. Он знал большинство жильцов по ежедневным встречам, но не был еще ни с кем знаком, так как поселился здесь совсем недавно.
   Когда лифт спустился в вестибюль, Бринн уже и думать забыл о гиганте. У него выдался хлопотливый день. Он предвидел трудности в разговоре с Бакстером и хотел заранее все взвесить. Выйдя на улицу в пасмурное, серенькое апрельское утро, он решил позавтракать «У Чайльда».
   Часы показывали двадцать минут одиннадцатого.

   – Ну-с, что скажете? – спросил доктор Свег.
   – По-моему, человек как человек. Похоже, что с ним можно сговориться. А впрочем, там видно будет.
   Они следовали за Бринном на расстоянии полуквартала. Его высокая, стройная фигура выделялась даже в утренней нью-йоркской толчее.
   – Я меньше всего сторонник насилия, – сказал доктор Свег. – Но в данном случае мое мнение: треснуть его по макушке – и дело с концом!
   – Этот способ избрали Аауи и Битти. Мисс Чандрагор и Лан Ил решили испробовать подкуп. А нам с вами поручено воздействовать убеждением.
   – А если он не поддастся убеждению?
   Джеймс пожал плечами.
   – Мне это не нравится, – сказал доктор Свег.
   Следуя за Бринном на расстоянии полуквартала, они увидели, как он налетел на какого-то румяного плотного бизнесмена.
   – Простите, – сказал Бринн.
   – Простите, – отозвался плотный бизнесмен.
   Небрежно кивнув друг другу, они продолжали свой путь. Бринн вошел в кафе «У Чайльда» и уселся за один из дальних столиков.
   – Чего изволите, сэр? – спросил официант.
   – Яйца пашот, тосты, кофе.
   – Не угодно ли картофеля фри?
   – Нет, спасибо!
   Официант поспешил дальше. Бринн сосредоточил свои мысли на Бене Бакстере. При финансовой поддержке Бена Бакстера трудно даже вообразить…
   – Простите, сэр, – раздался голос. – Не разрешите ли с вами побеседовать?
   – О чем это?
   Бринн поднял глаза и увидел белокурого гиганта и его коротышку-приятеля, с которыми столкнулся в лифте.
   – О деле чрезвычайного значения, – сказал коротышка.
   Бринн поглядел на часы. Без чего-то одиннадцать. До встречи с Бакстером оставалось еще два с половиной часа.
   Незнакомцы переглянулись и обменялись смущенными улыбками. Наконец коротышка прочистил горло.
   – Мистер Бринн, – начал он, – меня зовут Эдвин Джеймс. Это мой коллега доктор Свег. Мы собираемся рассказать вам крайне странную на первый взгляд историю, однако я надеюсь, что вы терпеливо выслушаете нас. В заключение мы приведем ряд доказательств, которые, возможно, убедят, а возможно, и не убедят вас в справедливости нашего рассказа.
   Бринн нахмурился: это еще что за чудаки! Рехнулись они, что ли? Но незнакомцы были хорошо одеты и вели себя безукоризненно.
   – Ладно, валяйте, – сказал он.

   Час двадцать минут спустя Бринн воскликнул:
   – Ну и чудеса же вы мне порассказали!
   – Знаю! – виновато пожал плечами доктор Свег. – Но наши доказательства…
   – …производят впечатление. Покажите-ка мне еще раз эту первую штуковину!
   Свег передал ему небольшой блестящий предмет. Бринн почтительно уставился на него.
   – Ребята, а ведь если эта крохотулька действительно дает холод и тепло в таких количествах, электрические корпорации, думается мне, отвалят за нее миллиарды.
   – Это продукт нашей технологии, – сказал Главный программист, – как, впрочем, и другие устройства, которые вы видели. За исключением мотрифайера, во всем этом нет ничего принципиально нового, это результаты развития и совершенствования сегодняшней научной мысли и технологии.
   – А ваш талазатор! Простой, удобный и дешевый способ получения пресной воды из морской! – Он уставился на обоих собеседников. – Хотя не исключено, конечно, что все эти изобретения – ловкая подделка.
   Доктор Свег вскинул брови.
   – Впрочем, я и сам кое-что смыслю в технике. И если это даже подделки, то эффект они дают такой же, как настоящие изобретения. Ох, морочите вы меня! Люди будущего! Этого еще не хватало!
   – Так, значит, вы верите тому, что мы рассказали насчет вас, Бена Бакстера и временной селекции?
   – Как сказать… – Бринн крепко задумался. – Верю условно.
   – И вы отмените свидание с Бакстером?
   – Не знаю.
   – Сэр!
   – Я говорю вам, что не знаю. Хватает же у вас нахальства! – Бринн все больше сердился. – Я работал как каторжный, чтобы этого добиться. Свидание с Бакстером – величайший шанс в моей жизни! Другого такого шанса у меня не было и не будет. А вы предлагаете мне пожертвовать им ради какого-то туманного предсказания.
   – Предсказание это отнюдь не туманное, – поправил его Джеймс. – Оно ясное и недвусмысленное.
   – К тому же речь не только обо мне. У меня дело, служащие, компаньоны и акционеры. Я обязан и ради них встретиться с Бакстером.
   – Мистер Бринн, – сказал Свег, – вспомните, что здесь поставлено на карту!
   – Да, верно, – хмуро отозвался Бринн. – Но вы говорили, что у вас там еще и другие группы. А вдруг меня остановили в каком-то другом возможном мире?
   – Не остановили, нет!
   – Почем вы знаете?
   – Я не хотел говорить тем группам, – сказал Главный программист, – но их надежды на успех так же призрачны, как и мои, – они близки к нулю!
   – Черт! – выругался Бринн. – Вы, ребята, ни с того ни с сего сваливаетесь на человека из прошлого и преспокойно требуете, чтобы он перешерстил всю свою жизнь. Какое, наконец, вы имеете на это право?
   – А что, если отложить свидание на завтра? – предложил доктор Свег. – Это, пожалуй…
   – Свидание с Беном Бакстером не откладывают. Либо вы приходите в назначенное время, либо ждете, – может быть, и всю жизнь, – чтоб он вам назначил другое. – Бринн поднялся. – Вот что я вам скажу. Я и сам не знаю, как поступлю. Я выслушал вас и более или менее вам верю, но ничего определенного сказать пока не могу! Мне надо самому принять решение.
   Доктор Свег и Джеймс тоже встали.
   – Ваше право! – сказал Главный программист Джеймс. – До свидания, мистер Бринн! Надеюсь, вы примете правильное решение. – Они обменялись рукопожатиями. Бринн поспешил к выходу.
   Доктор Свег и Джеймс проводили его глазами.
   – Ну как? – спросил Свег. – Похоже, склоняется?.. Или вы другого мнения?
   – Я не сторонник гаданий. Возможность что-то изменить в пределах одной временной линии маловероятна. Я в самом деле не представляю, как он поступит.
   Доктор Свег покачал головой, а потом глубоко втянул носом воздух.
   – Ничего дышится.
   – Да, воздух что надо, – отозвался Главный программист Джеймс.

   Бринн решил побродить по набережной, чтобы восстановить душевное равновесие. Зрелище огромных океанских судов, уверенно покоящихся у своих причалов, всегда действовало на него умиротворяюще. Он размеренно шагал, стараясь осознать, что с ним произошло.
   Этот дурацкий рассказ… которому он верил.
   Ну а как же его долг и все эти годы, ушедшие на то, чтобы добиться права покупки обширной лесной территории? А возможности, которые сулит сделка, если Бакстер пойдет на нее?!
   Он остановился и стал глядеть на корабль-гигант «Тезей»…
   И Бринн представил себе Карибское море, лазурное небо тех краев, щедрое солнце, вино, полный, блаженный отдых. Нет, все это не для него! Изматывающая работа, постоянное напряжение всех душевных сил – такова доля, которую он для себя избрал. И, чего бы это ему ни стоило, он так и будет тащить этот груз, коченея под свинцово-серым нью-йоркским небом.
   Но почему же, спрашивал он себя. Он обеспеченный человек. Дело его само о себе позаботится. Что ему мешает сесть на пароход и, стряхнув все заботы, провести год под южным солнцем?
   Радостное возбуждение охватило его при мысли, что ничто этому не мешает. Он сам себе хозяин, у него есть мужество и воля. Если у него хватило сил, чтобы преуспеть в делах, то хватит и на то, чтобы от них отказаться, сбросить все с плеч и последовать желанию сердца.
   А заодно спасти это проклятое дурацкое будущее.
   «К черту Бакстера!» – говорил он себе.
   Но все это было несерьезно.
   Будущее было слишком туманно, слишком далеко. Вся эта история, возможно, хитрый подвох, придуманный его конкурентами. Пусть будущее позаботится о себе само!
   Нед Бринн круто повернулся и зашагал прочь. Надо было торопиться, чтобы не опоздать к Бакстеру.
   Поднимаясь на лифте в небоскребе Бакстера, Бринн старался ни о чем не думать. Самое простое – действовать безотчетно. На шестнадцатом этаже он вышел и направился к секретарше.
   – Меня зовут Бринн. Мы сегодня условились встретиться с мистером Бакстером.
   – Да, мистер Бринн. Мистер Бакстер ждет вас. Проходите к нему без доклада.
   Но Бринн не сдвинулся с места, его захлестнуло волной сомнений. Он подумал о судьбе грядущих поколений, которым угрожает своим поступком, подумал о докторе Свеге и о главном программисте Эдвине Джеймсе, об этих серьезных, доброжелательных людях. Не стали бы они требовать от него такой жертвы, если бы не крайняя необходимость.
   И еще одно обстоятельство пришло ему в голову…
   Среди грядущих поколений будут и его потомки.
   – Входите же, сэр! – напомнила ему девушка.
   Но что-то внезапно захлопнулось в мозгу у Бринна.
   – Я передумал, – сказал он каким-то, словно чужим, голосом. – Я отменяю свидание. Передайте мистеру Бакстеру, что… я очень сожалею обо всем.
   Он повернулся и, чтобы не передумать, стремглав сбежал вниз с шестнадцатого этажа.

   В конференц-зале все уже собрались вокруг длинного стола в ожидании Эдвина Джеймса. Он вошел – тщедушный человечек с причудливым, некрасивым лицом.
   – Ваши доклады! – сказал он.
   Аауи, изрядно помятый после недавних приключений, поведал об их попытке применить насилие и о том, к чему это привело.
   – Если бы вы заранее не связали нам руки, результаты, возможно, были бы лучше, – добавил он в заключение.
   – Это еще как сказать, – отозвался Битти, пострадавший больше Аауи.
   Лан Ил обстоятельно доложил о полной неудаче их совместной попытки с мисс Чандрагор. Бринн уже готов был сопровождать их в Индию – даже ценой отказа от свидания с Бакстером. К сожалению, ему представилась возможность сделать и то и другое. В заключение Лан Ил посетовал на возмутительно ненадежные расписания судоходных компаний.
   Главный программист Джеймс поднялся с места:
   – Нам желательно было найти будущее, в котором Бен Бакстер сохранил бы жизнь и успешно завершил свою задачу по скупке лесных богатств Северной и Южной Америки. Наиболее перспективной в этом смысле представлялась нам Главная историческая линия, к которой мы с доктором Свегом и обратились.
   – И вы до сих пор ничего не рассказали, – попеняла ему с места мисс Чандрагор. – Чем же у вас кончилось?
   – Убеждение и призыв к разуму казались нам наилучшими методами. Серьезно поразмыслив, Бринн отменил свидание с Бакстером. Однако…

   Бакстер был низенький, плотный здоровяк с бычьей шеей и голой как колено головой; мутные глаза без всякого выражения глядели из-под золотого пенсне. На нем был обычный рабочий пиджак, на лацкане которого в венчике из жемчужин сверкал рубин – эмблема Уолл-стритского клуба.
   Он уже с полчаса сидел неподвижно, размышляя о цифрах, господствующих тенденциях и намечающихся перспективах.
   Затрещал зуммер внутреннего телефона.
   – Что скажете, мисс Кэссиди?
   – Приходил мистер Бринн. Он только что ушел.
   – Что такое?
   – Я и сама не понимаю, мистер Бакстер. Он приходил сказать, что отменяет свидание.
   – И как же он это выразил? Повторите дословно.
   – Сказал, что вы его ждете, и я предложила ему пройти в кабинет. Он посмотрел на меня очень странно и даже нахмурился. Я еще подумала: чем-то он расстроен. И снова предложила ему пройти к вам. И тогда он сказал…
   – Слово в слово, мисс Кэссиди!
   – Да, сэр! Он сказал: я передумал. Я отказываюсь от свидания. Передайте мистеру Бакстеру, что я очень сожалею обо всем.
   – И это все, что он сказал?
   – До последнего слова!
   – А потом что он сделал?
   – Повернулся и побежал вниз.
   – Побежал?
   – Да, мистер Бакстер. Он не стал даже дожидаться лифта.
   – Понимаю.
   – Вам еще что-нибудь нужно, мистер Бакстер?
   – Нет, больше ничего, мисс Кэссиди. Благодарю вас.
   Бакстер выключил внутренний телефон и тяжело повалился в кресло.
   Стало быть, Бринн уже знает!
   Это единственно возможное объяснение. Каким-то образом слухи просочились. Он думал, что никто не узнает, по крайней мере до завтра. Но чего-то он не предусмотрел.
   Губы его сложились в горькую улыбку. Он не обвинял Бринна, хотя не мешало бы тому зайти объясниться. А впрочем, нет. Пожалуй, так лучше.
   Но каким образом до него дошла новость? Кто сообщил ему, что промышленная империя Бакстера – колосс на глиняных ногах, что она рушится, крошится в самом основании?
   Если бы эту новость можно было утаить хоть на день, хотя бы на несколько часов! Он бы заключил соглашение с Бринном. Новое предприятие влило бы жизнь в дела Бакстера. К тому времени, когда все обнаружилось бы, он создал бы новую базу для своих операций.
   Бринн узнал, и это его отпугнуло. Очевидно, знают все.
   А теперь уже никого не удержишь. Не сегодня завтра на него ринутся эти шакалы. А как же друзья, жена, компаньоны и маленькие люди, доверившие ему свою судьбу?..
   Что ж, у него уже много лет назад созрело решение на этот случай.
   Без колебаний Бакстер отпер ящик стола и достал небольшой пузырек. Он вынул оттуда две белые пилюли.
   Всю жизнь он жил по своим законам. Пришло время и умереть по ним.
   Бен Бакстер положил пилюли на язык. Две минуты спустя он повалился на стол.
   Его смерть ускорила пресловутый биржевой крах 1959 года.

Кое-что задаром

   Он как будто услышал чей-то голос. Но, может быть, ему просто почудилось? Стараясь припомнить, как все это произошло, Джо Коллинз знал только, что он лежал на постели, слишком усталый, чтобы снять с одеяла ноги в насквозь промокших башмаках, и не отрываясь смотрел на расползшуюся по грязному желтому потолку паутину трещин – следил, как сквозь трещины медленно, тоскливо, капля за каплей просачивается вода.
   Вот тогда, по-видимому, это и произошло. Коллинзу показалось, будто что-то металлическое поблескивает возле его кровати. Он приподнялся и сел. На полу стояла какая-то машина – там, где раньше никакой машины не было.
   И когда Коллинз уставился на нее в изумлении, где-то далеко-далеко незнакомый голос произнес: «Ну вот! Это уже все!» А может быть, это ему и послышалось. Но машина, несомненно, стояла перед ним на полу.
   Коллинз опустился на колени, чтобы ее обследовать. Машина была похожа на куб – фута три в длину, в ширину и в высоту – и издавала негромкое жужжание. Серая зернистая поверхность ее была совершенно одинакова со всех сторон, только в одном углу помещалась большая красная кнопка, а в центре – бронзовая дощечка. На дощечке было выгравировано: «Утилизатор класса А, серия АА-1256432». А ниже стояло: «Этой машиной можно пользоваться только по классу А».
   Вот и все.
   Никаких циферблатов, рычагов, выключателей – словом, никаких приспособлений, которые, по мнению Коллинза, должна иметь каждая машина. Просто бронзовая дощечка, красная кнопка и жужжание.
   – Откуда ты взялась? – спросил Коллинз.
   Утилизатор класса А продолжал жужжать. Коллинз, собственно говоря, и не ждал ответа. Сидя на краю постели, он задумчиво рассматривал Утилизатор. Теперь вопрос сводился к следующему: что с ней делать?
   Коллинз осторожно коснулся красной кнопки, прекрасно отдавая себе отчет в том, что у него нет никакого опыта обращения с машинами, которые «падают с неба». Что будет, если нажать эту кнопку? Провалится пол? Или маленькие зеленые человечки прыгнут в комнату через потолок?
   Но чем он рискует? Он легонько нажал кнопку.
   Ничего не произошло.
   – Ну что ж, сделай что-нибудь, – сказал Коллинз, чувствуя себя несколько подавленным. Утилизатор продолжал все так же тихонько жужжать.
   Ладно, во всяком случае, машину всегда можно заложить. Честный Чарли даст ему не меньше доллара за один металл. Коллинз попробовал приподнять Утилизатор. Он не приподнимался. Коллинз попробовал снова, поднатужился что было мочи, и ему удалось на дюйм-полтора приподнять над полом один угол машины. Он выпустил машину и, тяжело дыша, присел на кровать.
   – Тебе бы следовало прислать мне на помощь парочку дюжих ребят, – сказал Коллинз Утилизатору. Жужжание тотчас стало значительно громче, и машина даже начала вибрировать.
   Коллинз ждал, но по-прежнему ничего не происходило. Словно по какому-то наитию, он протянул руку и ткнул пальцем в красную кнопку.
   Двое здоровенных мужчин в грубых рабочих комбинезонах тотчас возникли перед ним. Они окинули Утилизатор оценивающим взглядом. Один из них сказал:
   – Слава тебе, Господи, это не самая большая модель. За те, огромные, никак не ухватишься.
   Второй ответил:
   – Все же это будет полегче, чем ковырять мрамор в каменоломне, как ты считаешь?
   Они уставились на Коллинза, который уставился на них. Наконец первый сказал:
   – Ладно, приятель, мы не можем прохлаждаться тут целый день. Куда тащить Утилизатор?
   – Кто вы такие? – прохрипел наконец Коллинз.
   – Такелажники. Разве мы похожи на сестер Ванзагги?
   – Но откуда вы взялись? – спросил Коллинз.
   – Мы от такелажной фирмы «Поуха минайл», – сказал один. – Пришли, потому что ты требовал такелажников. Ну, куда тебе ее?
   – Уходите, – сказал Коллинз. – Я вас потом позову.
   Такелажники пожали плечами и исчезли. Коллинз минуты две смотрел туда, где они только что стояли. Затем перевел взгляд на Утилизатор класса А, который теперь снова мирно жужжал.
   Утилизатор? Он мог бы придумать для машины название и получше. Исполнительница Желаний, например.
   Нельзя сказать, чтобы Коллинз был уж очень потрясен. Когда происходит что-нибудь сверхъестественное, только тупые, умственно ограниченные люди не в состоянии этого принять. Коллинз, несомненно, был не из их числа. Он был блестяще подготовлен к восприятию чуда.
   Почти всю жизнь он мечтал, надеялся, молил судьбу, чтобы с ним случилось что-нибудь необычайное. В школьные годы он мечтал, как проснется однажды утром и обнаружит, что скучная необходимость учить уроки отпала, так как все выучилось само собой. В армии он мечтал, что появятся какие-нибудь феи или джинны, подменят его наряд и, вместо того чтобы маршировать в строю, он окажется дежурным по казарме.
   Демобилизовавшись, Коллинз долго отлынивал от работы, так как не чувствовал себя психологически подготовленным к ней. Он плыл по воле волн и снова мечтал, что какой-нибудь сказочно богатый человек возымеет желание изменить свою последнюю волю и оставит все ему. По правде говоря, он не ожидал, что какое-нибудь такое чудо может и в самом деле произойти. Но когда оно все-таки произошло, он уже был к нему подготовлен.
   – Я бы хотел иметь тысячу долларов мелкими бумажками с незарегистрированными номерами, – боязливо произнес Коллинз. Когда жужжание усилилось, он нажал кнопку. Большая куча грязных пяти– и десятидолларовых бумажек выросла перед ним. Это не были новенькие, шуршащие банкноты, но это, бесспорно, были деньги.
   Коллинз подбросил вверх целую пригоршню бумажек и смотрел, как они, красиво кружась, медленно опускаются на пол. Потом снова улегся на постель и принялся строить планы.
   Прежде всего надо вывезти машину из Нью-Йорка – куда-нибудь на север штата, в тихое местечко, где любопытные соседи не будут совать к нему нос. При таких обстоятельствах, как у него, подоходный налог может стать довольно деликатной проблемой. А впоследствии, когда все наладится, можно будет перебраться в центральные штаты или…
   В комнате послышался какой-то подозрительный шум.
   Коллинз вскочил на ноги. В стене образовалось отверстие, и кто-то с шумом ломился в эту дыру.
   – Эй! Я у тебя ничего не просил! – крикнул Коллинз машине.
   Отверстие в стене расширялось. Показался грузный краснолицый мужчина, который сердито старался пропихнуться в комнату и уже наполовину вылез из стены.
   Коллинз внезапно сообразил, что все машины, как правило, кому-нибудь принадлежат. Любому владельцу Исполнительницы Желаний не понравится, если машина пропадет. И он пойдет на все, чтобы вернуть ее себе. Он может не остановиться даже перед…
   – Защити меня! – крикнул Коллинз Утилизатору и вонзил палец в красную кнопку.
   Зевая, явно спросонок, появился маленький лысый человечек в яркой пижаме.
   – Временная служба охраны стен «Саниса Лиик», – сказал он, протирая глаза. – Я – Лиик. Чем могу быть вам полезен?
   – Уберите его отсюда! – взвизгнул Коллинз.
   Краснолицый, дико размахивая руками, уже почти совсем вылез из стены.
   Лиик вынул из кармана пижамы кусочек блестящего металла. Краснолицый закричал:
   – Постой! Ты не понимаешь! Этот малый…
   Лиик направил на него свой кусочек металла. Краснолицый взвизгнул и исчез. Почти тотчас отверстие в стене тоже пропало.
   – Вы убили его? – спросил Коллинз.
   – Разумеется, нет, – ответил Лиик, пряча в карман кусочек металла. – Я просто повернул его вокруг оси. Тут он больше не полезет.
   – Вы хотите сказать, что он будет искать другие пути? – спросил Коллинз.
   – Не исключено, – сказал Лиик. – Он может испробовать микротрансформацию или даже одушевление. – Лиик пристально, испытующе поглядел на Коллинза. – А это ваш Утилизатор?
   – Ну конечно, – сказал Коллинз, покрываясь испариной.
   – А вы по классу А?
   – А то как же? – сказал Коллинз. – Иначе на что бы мне эта машина?
   – Не обижайтесь, – сонно произнес Лиик. – Это я по-дружески. – Он медленно покачал головой. – И куда только вашего брата по классу А не заносит? Зачем вы сюда вернулись? Верно, пишете какой-нибудь исторический роман?
   Коллинз только загадочно улыбнулся в ответ.
   – Ну, мне надо спешить дальше, – сказал Лиик, зевая во весь рот. – День и ночь на ногах. В каменоломне было куда лучше.
   И он исчез, не закончив своего зевка.
   Дождь все еще шел, и с потолка капало. Из вентиляционной шахты доносилось чье-то мирное похрапывание. Коллинз снова был один на один со своей машиной.
   И с тысячью долларов в мелких бумажках, разлетевшихся по всему полу. Он нежно похлопал Утилизатор. Эти самые – по классу А – неплохо его сработали. Захотелось чего-нибудь – достаточно произнести вслух и нажать кнопку. Понятно, что настоящий владелец тоскует по ней.
   Лиик сказал, что, быть может, краснолицый будет пытаться завладеть ею другим путем. А каким?
   Да не все ли равно? Тихонько насвистывая, Коллинз стал собирать деньги. Пока у него эта машина, он себя в обиду не даст.

   В последующие несколько дней в образе жизни Коллинза произошла резкая перемена. С помощью такелажников фирмы «Поуха минайл» он переправил Утилизатор на север. Там он купил небольшую гору в пустынной части Адирондакского горного массива и, получив купчую на руки, углубился в свои владения на несколько миль от шоссе. Двое такелажников, обливаясь потом, тащили Утилизатор и однообразно бранились, когда приходилось продираться сквозь заросли.
   – Поставьте его здесь и убирайтесь, – сказал Коллинз. За последние дни его уверенность в себе чрезвычайно возросла.
   Такелажники устало вздохнули и испарились. Коллинз огляделся по сторонам. Кругом, насколько хватало глаз, стояли густые сосновые и березовые леса. Воздух был влажен и душист. В верхушках деревьев весело щебетали птицы. Порой среди ветвей мелькала белка.
   Природа! Коллинз всегда любил природу. Вот отличное место для постройки просторного внушительного дома с плавательным бассейном, теннисным кортом и, быть может, маленьким аэродромом.
   – Я хочу дом, – твердо проговорил Коллинз и нажал красную кнопку.
   Появился человек в аккуратном деловом сером костюме и в пенсне.
   – Конечно, сэр, – сказал он, косясь прищуренным глазом на деревья, – но вам все-таки следует несколько подробнее развить свою мысль. Хотите ли вы что-нибудь в классическом стиле вроде бунгало, ранчо, усадебного дома, загородного особняка, замка, дворца? Или что-нибудь примитивное, на манер шалаша или иглу? По классу А вы можете построить себе и что-нибудь ультрасовременное, например дом с полуфасадом, или здание в духе Обтекаемой Протяженности, или дворец в стиле Миниатюрной Пещеры.
   – Как вы сказали? – переспросил Коллинз. – Я не знаю. А что бы вы посоветовали?
   – Небольшой загородный особняк, – не задумываясь, ответил агент. – Они, как правило, всегда начинают с этого.
   – Неужели?
   – О да. А потом перебираются в более теплый климат и строят себе дворцы.
   Коллинз хотел спросить еще что-то, но передумал. Все шло как по маслу. Эти люди считали, что он – класс А и настоящий владелец Утилизатора. Не было никакого смысла разочаровывать их.
   – Позаботьтесь, чтобы все было в порядке, – сказал он.
   – Конечно, сэр, – сказал тот. – Это моя обязанность.
   Остаток дня Коллинз провел, возлежа на кушетке и потягивая ледяной напиток, в то время как строительная контора «Максимо олф» материализовала необходимые строительные материалы и возводила дом.
   Получилось длинное приземистое сооружение из двадцати комнат, показавшееся Коллинзу в его изменившихся обстоятельствах крайне скромным. Дом был построен из наилучших материалов по проекту знаменитого Мига из Дегмы; интерьер был выполнен Тоуиджем; при доме имелись Муловский плавательный бассейн и английский парк, разбитый по эскизу Виериена.
   К вечеру все было закончено. Небольшая строительная бригада сложила свои инструменты и испарилась.

   Коллинз повелел своему повару приготовить легкий ужин. Потом он уселся с сигарой в просторной прохладной гостиной и стал перебирать в уме недавние события. Напротив него на полу, мелодично жужжа, стоял Утилизатор.
   Прежде всего Коллинз решительно отверг всякие сверхъестественные объяснения случившегося. Разные, там, духи или демоны были тут совершенно ни при чем. Его дом выстроили самые обыкновенные человеческие существа, которые смеялись, божились, сквернословили, как всякие люди. Утилизатор был просто хитроумным научным изобретением, механизм которого был ему неизвестен и ознакомиться с которым он не стремился.
   Мог ли Утилизатор попасть к нему с другой планеты? Непохоже. Едва ли там стали бы ради него изучать английский язык.
   Утилизатор, по-видимому, попал к нему из Будущего. Но как?
   Коллинз откинулся на спинку кресла и задымил сигарой. Мало ли что бывает, сказал он себе. Разве Утилизатор не мог просто провалиться в прошлое? Может же он создавать всякие штуки из ничего, а ведь это куда труднее.
   Как же, должно быть, прекрасно это Будущее, думал Коллинз. Машины – исполнительницы желаний! Какие достижения цивилизации! Все, что от вас требуется, – это только пожелать себе чего-нибудь. Просто! Вот, пожалуйста! Со временем они, вероятно, упразднят и красную кнопку. Тогда все будет происходить без малейшей затраты мускульной энергии.
   Конечно, он должен быть очень осторожен. Ведь все еще существует законный владелец машины и остальные представители класса А. Они будут пытаться отнять у него машину. Возможно, это фамильная реликвия…
   Краем глаза он уловил какое-то движение. Утилизатор дрожал, словно сухой лист на ветру.
   Мрачно нахмурясь, Коллинз подошел к нему. Легкая дымка пара обволакивала вибрирующий Утилизатор. Было похоже, что он перегрелся.
   Неужели он дал ему слишком большую нагрузку? Может быть, ушат холодной воды…
   Тут ему бросилось в глаза, что Утилизатор заметно поубавился в размерах. Теперь каждое из его трех измерений не превышало двух футов, и он продолжал уменьшаться прямо на глазах.
   Владелец?! Или, может быть, эти – из класса А?! Вероятно, это и есть микротрансформация, о которой говорил Лиик. Если тотчас чего-нибудь не предпринять, сообразил Коллинз, его Исполнитель Желаний станет совсем невидим.
   – Охранная служба «Лиик»! – выкрикнул Коллинз. Он надавил кнопку и поспешно отдернул руку. Машина сильно накалилась.
   Лиик, в гольфах, спортивной рубашке и с клюшкой в руках, появился в углу.
   – Неужели каждый раз, как только я…
   – Сделай что-нибудь! – воскликнул Коллинз, указывая на Утилизатор, который стал уже в фут высотой и раскалился докрасна.
   – Ничего я не могу сделать, – сказал Лиик. – У меня патент только на возведение временных стен. Вам нужно обратиться в Микроконтроль. – Он помахал ему своей клюшкой и был таков.
   – Микроконтроль! – заорал Коллинз и потянулся к кнопке. Но тут же отдернул руку. Кубик Утилизатора не превышал теперь четырех дюймов. Он стал вишнево-красным и весь светился. Кнопка, уменьшившаяся до размеров булавочной головки, была почти неразличима.
   Коллинз обернулся, схватил подушку, навалился на машину и надавил кнопку.
   Появилась девушка в роговых очках, с блокнотом в руке и карандашом, нацеленным на блокнот.
   – Кого вы хотите пригласить? – невозмутимо спросила она.
   – Скорей, помогите мне! – завопил Коллинз, с ужасом глядя, как его бесценный Утилизатор делается все меньше и меньше.
   – Мистера Вергона нет на месте, он обедает, – сказала девушка, задумчиво покусывая карандаш. – Он объявил себя вне предела досягаемости. Я не могу его вызвать.
   – А кого вы можете вызвать?
   Она заглянула в блокнот.
   – Мистер Вис сейчас в Прошедшем Сослагательном, а мистер Илгис возводит оборонительные сооружения в Палеолитической Европе. Если вы очень спешите, может быть, вам лучше обратиться в Транзит-Контроль. Это небольшая фирма, но они…
   – Транзит-Контроль! Ладно, исчезни! – Коллинз сосредоточил все свое внимание на Утилизаторе и придавил его дымящейся подушкой. Ничего не последовало. Утилизатор был теперь едва ли больше кубического дюйма, и Коллинз понял, что сквозь подушку ему не добраться до ставшей почти невидимой кнопки.
   У него мелькнула было мысль махнуть рукой на Утилизатор. Может быть, уже пора. Можно продать дом, обстановку, получится довольно кругленькая сумма…
   Нет! Он еще не успел пожелать себе ничего по-настоящему значительного! И не откажется от этой возможности без борьбы!
   Стараясь не зажмуривать глаза, он ткнул в раскаленную добела кнопку негнущимся указательным пальцем.
   Появился тощий старик в потрепанной одежде. В руке у него было нечто вроде ярко расписанного пасхального яйца. Он бросил его на пол. Яйцо раскололось, из него с ревом вырвался оранжевый дым, и микроскопический Утилизатор мгновенно всосал этот дым в себя, после чего тяжелые плотные клубы дыма взмыли вверх, едва не задушив Коллинза, а Утилизатор начал принимать свою прежнюю форму. Вскоре он достиг нормальной величины и, казалось, нисколько не был поврежден. Старик отрывисто кивнул.
   – Мы работаем дедовскими методами, но зато на совесть, – сказал он, снова кивнул и исчез.
   И опять Коллинзу показалось, что откуда-то издалека до него донесся чей-то сердитый возглас.
   Потрясенный, обессиленный, он опустился на пол перед машиной. Обожженный палец жгло и дергало.
   – Вылечи меня, – пробормотал он пересохшими губами и надавил на кнопку здоровой рукой.
   Утилизатор зажужжал громче, а потом умолк совсем. Боль в пальце утихла. Коллинз взглянул на него и увидел, что от ожога не осталось и следа – даже ни малейшего рубца.
   Коллинз налил себе основательную порцию коньяка и, не медля ни минуты, лег в постель. В эту ночь ему приснилось, что за ним гонится гигантская буква Л, но, пробудившись, он забыл свой сон.
   Прошла неделя, и Коллинз убедился, что поступил крайне опрометчиво, построив себе дом в лесу. Чтобы спастись от зевак, ему пришлось потребовать целый взвод солдат для охраны, а охотники стремились во что бы то ни стало расположиться в его английском парке.
   К тому же Департамент государственных сборов начал проявлять живой интерес к его доходам.
   А главное, Коллинз сделал открытие, что он не так уж обожает природу. Птички и белочки – все это, конечно, чрезвычайно мило, но с ними ведь особенно не разговоришься. А деревья, хоть и очень красивы, никак не годятся в собутыльники.
   Коллинз решил, что он в душе человек городской. Поэтому с помощью такелажников «Поуха минайл», строительной конторы «Максимо олф», Бюро мгновенных путешествий «Ягтон» и крупных денежных сумм, врученных кому следует, Коллинз перебрался в маленькую республику в центральной части Американского континента. И поскольку климат здесь был теплее, а подоходного налога не существовало вовсе, он построил себе большой, крикливо-роскошный дворец, снабженный всеми необходимыми аксессуарами: кондиционерами, конюшней, псарней, павлинами, слугами, механиками, сторожами, музыкантами, балетной труппой – словом, всем тем, чем должен располагать каждый дворец. Коллинзу потребовалось две недели, чтобы ознакомиться со своим новым жильем.
   До поры до времени все шло хорошо.
   Как-то утром Коллинз подошел к Утилизатору, думая, не попросить ли ему спортивный автомобиль или небольшое стадо племенного скота. Он наклонился к серой машине, протянул руку к красной кнопке…
   И Утилизатор отпрянул от него в сторону.
   В первую секунду Коллинзу показалось, что у него начинаются галлюцинации, и даже мелькнула мысль бросить пить шампанское перед завтраком. Он шагнул вперед и потянулся к красной кнопке. Утилизатор ловко выскользнул из-под его руки и рысцой выбежал из комнаты.
   Коллинз во весь дух припустил за ним, проклиная владельца и весь класс А. По-видимому, это было то самое одушевление, о котором говорил Лиик: владельцу каким-то способом удалось придать машине подвижность. Но нечего ломать над этим голову. Нужно только поскорее догнать машину, нажать на кнопку и вызвать ребят из Конторы одушевления.
   Утилизатор несся через зал. Коллинз бежал за ним. Младший дворецкий, начищавший массивную дверную ручку из литого золота, застыл на месте, разинув рот.
   – Остановите ее! – крикнул Коллинз.
   Младший дворецкий неуклюже шагнул вперед, преграждая Утилизатору путь. Машина, грациозно вильнув в сторону, обошла дворецкого и стрелой помчалась к выходу.
   Коллинз успел подскочить к рубильнику, и дверь с треском захлопнулась.
   Утилизатор взял разгон и прошел сквозь запертую дверь. Очутившись снаружи, он споткнулся о садовый шланг, но быстро восстановил равновесие и устремился за ограду в поле.
   Коллинз мчался за ним. Если б только подобраться к нему поближе…
   Утилизатор внезапно прыгнул вверх. Несколько секунд он висел в воздухе, а потом упал на землю. Коллинз рванулся к кнопке. Утилизатор увернулся, разбежался и снова подпрыгнул. Он висел футах в двадцати над головой Коллинза. Потом взлетел по прямой еще выше, остановился, бешено завертелся волчком и снова упал.
   Коллинз испугался: вдруг Утилизатор подпрыгнет в третий раз, совсем уйдет вверх и не вернется. Когда Утилизатор приземлился, Коллинз был начеку. Он сделал ложный выпад и, изловчившись, нажал на кнопку. Утилизатор не успел увернуться.
   – Контроль одушевления! – торжествующе выкрикнул Коллинз.
   Раздался слабый звук взрыва, и Утилизатор послушно замер. От одушевления не осталось и следа.
   Коллинз вытер вспотевший лоб и сел на машину. Враги все ближе и ближе. Надо поскорее, пока еще есть возможность, пожелать что-нибудь пограндиознее.
   Быстро, одно за другим, он попросил себе пять миллионов долларов, три функционирующие нефтяные скважины, киностудию, безукоризненное здоровье, еще двадцать пять танцовщиц, бессмертие, спортивный автомобиль и стадо племенного скота.
   Ему показалось, что кто-то хихикнул. Коллинз поглядел по сторонам. Кругом не было ни души.
   Когда он снова обернулся, Утилизатор исчез.
   Коллинз глядел во все глаза. А в следующее мгновение исчез и сам.
   Когда он открыл глаза, то обнаружил, что стоит перед столом, за которым сидит уже знакомый ему краснолицый мужчина. Он не казался сердитым. Вид у него был скорее умиротворенный и даже меланхоличный.
   С минуту Коллинз стоял молча; ему было жаль, что все кончилось. Владелец и класс А в конце концов поймали его. Но все-таки это было великолепно!
   – Ну, – сказал наконец Коллинз, – вы получили обратно свою машину, что же вам еще от меня нужно?
   – Мою машину? – повторил краснолицый, с недоверием глядя на Коллинза. – Это не моя машина, сэр. Отнюдь не моя.
   Коллинз в изумлении воззрился на него.
   – Не пытайтесь обдурить меня, мистер. Вы – класс А – хотите сохранить за собой монополию?
   Краснолицый отложил в сторону бумагу, которую он просматривал.
   – Мистер Коллинз, – сказал он твердо, – меня зовут Флайн. Я агент Союза охраны граждан. Это чисто благотворительная, лишенная всяких коммерческих задач организация, и единственная цель, которую она преследует, – защищать лиц, подобных вам, от заблуждений, которые могут встретиться на их жизненном пути.
   – Вы хотите сказать, что не принадлежите к классу А?
   – Вы пребываете в глубочайшем заблуждении, сэр, – спокойно и с достоинством произнес Флайн. – Класс А – это не общественно-социальная категория, как вы, по-видимому, полагаете. Это всего-навсего форма кредита.
   – Форма чего? – оторопело спросил Коллинз.
   – Форма кредита. – Флайн поглядел на часы. – Времени у нас мало, и я постараюсь быть кратким. Мы живем в эпоху децентрализации, мистер Коллинз. Наша промышленность, торговля и административные учреждения довольно сильно разобщены во времени и пространстве. Акционерное общество «Утилизатор» является весьма важным связующим звеном. Оно занимается перемещением благ цивилизации с одного места на другое и предоставляет прочие услуги. Вам понятно?
   Коллинз кивнул.
   – Кредит, разумеется, предоставляется автоматически. Но рано или поздно все должно быть оплачено.
   Это уже звучало как-то неприятно. Оплачено? По-видимому, это все-таки не такое высокоцивилизованное общество, как ему сначала показалось. Ведь никто ни словом не обмолвился про плату. Почему же они заговорили о ней теперь?
   – Отчего никто не остановил меня? – растерянно спросил он. – Они же должны были знать, что я некредитоспособен.
   Флайн покачал головой.
   – Кредитоспособность – вещь добровольная, она не устанавливается законом. В цивилизованном мире всякой личности предоставлено право решать самой. Я очень сожалею, сэр. – Он поглядел на часы и протянул Коллинзу бумагу, которую просматривал. – Прошу вас взглянуть на этот счет и сказать, все ли здесь в порядке.
   Коллинз взял бумагу и прочел:

   Один дворец с оборудованием – 450 000 000 кр.
   Услуги такелажников фирмы «Поухи минайл», а также фирмы «Максимо олф» – 111 000 кр.
   Сто двадцать две танцовщицы – 122 000 000 кр.
   Безукоризненное здоровье – 888 234 031 кр.

   Коллинз быстро пробежал глазами весь счет. Общая сумма слегка превышала восемнадцать миллиардов кредитов.
   – Позвольте! – воскликнул Коллинз. – Вы не можете требовать с меня столько. Утилизатор свалился ко мне в комнату неизвестно откуда, просто по ошибке!
   – Я как раз собираюсь обратить их внимание на это обстоятельство, – сказал Флайн. – Как знать? Быть может, они будут благоразумны. Во всяком случае, попытаемся, хуже не будет.
   Все закачалось у Коллинза перед глазами. Лицо Флайна начало расплываться.
   – Время истекло, – сказал Флайн. – Желаю удачи.
   Коллинз закрыл глаза.
   Когда он открыл их снова, перед ним расстилалась унылая равнина, опоясанная скалистой горной грядой. Ледяной ветер, налетая порывами, стегал по лицу, небо было серо-стальным.
   Какой-то оборванный человек стоял рядом с ним.
   – Держи, – сказал он и протянул Коллинзу кирку.
   – Что это такое?
   – Кирка, – терпеливо разъяснил человек. – А вон там – каменоломня, где мы с тобой вместе с остальными будем добывать мрамор.
   – Мрамор?
   – Ну да. Всегда найдется какой-нибудь идиот, которому нужен мраморный дворец, – с кривой усмешкой ответил человек. – Можешь звать меня Янг. Нам некоторое время придется поработать на пару.
   Коллинз тупо поглядел на него:
   – А как долго?
   – Подсчитай сам, – сказал Янг. – Расценки здесь – пятьдесят кредитов в месяц, и тебе будут их начислять, пока ты не покроешь свой долг.
   Кирка выпала у Коллинза из рук.
   Они не могут этого сделать! Акционерное общество «Утилизатор» должно понять свою ошибку! Это же их вина, что машина провалилась в Прошлое. Не могут же они этого не знать.
   – Все это – сплошная ошибка! – сказал Коллинз.
   – Никакая не ошибка, – возразил Янг. – У них большой недостаток в рабочей силе. Набирают где попало. Ну, пошли. Первую тысячу лет трудно, а потом привыкнешь.
   Коллинз двинулся следом за Янгом, потом остановился.
   – Первую тысячу лет? Я столько не проживу!
   – Проживешь! – заверил его Янг. – Ты же получил бессмертие. Разве забыл?
   Да, он его получил. Он попросил себе бессмертие как раз в ту минуту, когда они отняли у него машину. А может быть, они взяли ее потом?
   Вдруг Коллинз что-то припомнил. Странно, в том счете, который предъявил ему Флайн, бессмертия как будто вовсе не стояло.
   – А сколько они насчитали мне за бессмертие? – спросил он.
   Янг поглядел на него и рассмеялся.
   – Не прикидывайся простачком, приятель. Пора бы уж тебе кое-что сообразить. – Он подтолкнул Коллинза к каменоломне. – Ясное дело, этим-то они награждают задаром.

Предел желаний

   В Нью-Йорке дверной звонок раздается как раз в тот момент, когда вы удобно устроились на диване, решив насладиться давно заслуженным отдыхом. Настоящая сильная личность, человек мужественный и уверенный в себе, скажет: «Ну их всех к черту, мой дом – моя крепость, а телеграмму можно подсунуть под дверь». Но если вы похожи характером на Эдельштейна, то подумаете, что, видно, блондинка из корпуса 12С пришла одолжить баночку селитры. Или вдруг нагрянул какой-то сумасшедший кинорежиссер, желающий поставить фильм по письмам, которые вы шлете матери в Санта-Монику. (А почему бы и нет? Ведь делают фильмы на куда худших материалах?!)
   Однако на этот раз Эдельштейн твердо решил не реагировать на звонок. Лежа на диване с закрытыми глазами, он громко сказал:
   – Я никого не жду.
   – Да, знаю, – отозвался голос по ту сторону двери.
   – Мне не нужны энциклопедии, щетки и поваренные книги, – сухо сообщил Эдельштейн. – Что бы вы мне ни предложили, у меня это уже есть.
   – Послушайте, – ответил голос. – Я ничего не продаю. Я хочу вам кое-что дать.
   Эдельштейн улыбнулся тонкой печальной улыбкой жителя Нью-Йорка, которому известно: если вам преподносят в дар пакет, не помеченный «Двадцать долларов», то надеются получить деньги каким-то другим способом.
   – Принимать что-либо бесплатно, – сказал Эдельштейн, – я тем более не могу себе позволить.
   – Но это действительно бесплатно, – подчеркнул голос за дверью. – Это ровно ничего не будет вам стоить ни сейчас, ни после.
   – Не интересует! – заявил Эдельштейн, восхищаясь твердостью своего характера.
   Голос не отозвался.
   Эдельштейн произнес:
   – Если вы еще здесь, то, пожалуйста, уходите.
   – Дорогой мистер Эдельштейн, – мягко проговорили за дверью, – цинизм – лишь форма наивности. Мудрость есть проницательность.
   – Он меня еще учит, – обратился Эдельштейн к стене.
   – Ну хорошо, забудьте все, оставайтесь при своем цинизме и национальных предрассудках, зачем мне это, в конце концов?
   – Минуточку, – всполошился Эдельштейн. – Какие предрассудки? Насколько я понимаю, вы – просто голос с другой стороны двери. Вы можете оказаться католиком, или адвентистом седьмого дня, или даже евреем.
   – Не имеет значения. Мне часто приходится сталкиваться с подобным. До свидания, мистер Эдельштейн.
   – Подождите, – буркнул Эдельштейн.
   Он ругал себя последними словами. Как часто он попадал в ловушки, оканчивающиеся, например, покупкой за десять долларов иллюстрированного двухтомника «Сексуальная история человечества», который, как заметил его друг Манович, можно приобрести в любой лавке за два доллара девяносто восемь центов!
   Но голос уйдет, думая: «Эти евреи считают себя лучше других!..» Затем поделится своими впечатлениями с друзьями при очередной встрече «Лосей» или «Рыцарей Колумба», и на черной совести евреев появится новое пятно.
   – У меня слабый характер, – печально прошептал Эдельштейн. А вслух сказал: – Ну хорошо, входите! Но предупреждаю с самого начала: ничего покупать не собираюсь.
   Он заставил себя подняться, но замер, потому что голос ответил: «Благодарю вас», и вслед за этим возник мужчина, прошедший через закрытую, запертую на два замка дверь.
   – Пожалуйста, секундочку, задержитесь на одну секундочку, – взмолился Эдельштейн. Он обратил внимание, что слишком сильно сжал руки и что сердце его бьется необычайно быстро.
   Посетитель застыл на месте, а Эдельштейн вновь начал думать.
   – Простите, у меня только что была галлюцинация.
   – Желаете, чтобы я еще раз вам это продемонстрировал? – осведомился гость.
   – О боже, конечно нет! Итак, вы прошли сквозь дверь! О боже, боже, кажется, я попал в переплет!
   Эдельштейн тяжело опустился на диван. Гость сел на стул.
   – Что происходит? – прошептал Эдельштейн.
   – Я пользуюсь подобным приемом, чтобы сэкономить время, – объяснил гость. – Кроме того, это обычно убеждает недоверчивых. Мое имя Чарльз Ситвел. Я полевой агент Дьявола… Не волнуйтесь, мне не нужна ваша душа.
   – Как я могу вам поверить? – спросил Эдельштейн.
   – На слово, – ответил Ситвел. – Последние пятьдесят лет идет небывалый приток американцев, нигерийцев, арабов и израильтян. Также мы впустили больше, чем обычно, китайцев, а совсем недавно начали крупные операции на южноамериканском рынке. Честно говоря, мистер Эдельштейн, мы перегружены душами. Боюсь, что в ближайшее время придется объявить амнистию по мелким грехам.
   – Так вы явились не за мной?
   – О дьявол, нет! Я же вам говорю: все круги ада переполнены!
   – Тогда зачем вы здесь?
   Ситвел порывисто подался вперед.
   – Мистер Эдельштейн, вы должны понять, что ад в некотором роде похож на «Юнайтед стейтс стил». У нас гигантский размах, и мы более или менее монополия. И как всякая действительно большая корпорация, мы печемся об общественном благе и хотим, чтобы о нас хорошо думали.
   – Разумеется, – заметил Эдельштейн.
   – Однако нам заказано устраивать, подобно Форду, фирменные школы и мастерские – неправильно поймут. По той же причине мы не можем возводить города будущего или бороться с загрязнением окружающей среды. Мы даже не можем помочь какой-нибудь захолустной стране без того, чтобы кто-то не поинтересовался нашими мотивами.
   – Я понимаю ваши трудности, – признал Эдельштейн.
   – И все же мы хотим что-то сделать. Поэтому время от времени, но особенно сейчас, когда дела идут так хорошо, мы раздаем небольшие премии избранному числу потенциальных клиентов.
   – Клиент? Я?
   – Никто не назовет вас грешником, – успокоил Ситвел. – Я сказал «потенциальных» – это означает всех.
   – А… что за премии?
   – Три желания, – произнес Ситвел живо. – Это традиционная форма.
   – Давайте разберемся, все ли я понимаю, – попросил Эдельштейн. – Вы исполните три моих любых желания? Без вознаграждения? Без всяких «если» и «но»?
   – Одно «но» будет, – предупредил Ситвел.
   – Я так и знал, – вздохнул Эдельштейн.
   – Довольно простое условие. Что бы вы ни пожелали, ваш злейший враг получит вдвойне.
   Эдельштейн задумался.
   – То есть, если я попрошу миллион долларов…
   – Ваш враг получит два миллиона.
   – А если я попрошу пневмонию?
   – Ваш злейший враг получит двустороннюю пневмонию.
   Эдельштейн поджал губы и покачал головой.
   – Не подумайте только, что я советую вам, как вести дела, но не искушаете ли вы этим пунктом добрую волю клиента?
   – Риск, мистер Эдельштейн, но он совершенно необходим по двум причинам, – ответил Ситвел. – Видите ли, это условие играет роль обратной связи, поддерживающей гомеостаз.
   – Простите, я не совсем…
   – Попробуем по-другому. Данное условие уменьшает силу трех желаний, тем самым держа происходящее в разумных пределах. Ведь желание – чрезвычайно мощное орудие.
   – Представляю, – кивнул Эдельштейн. – А вторая причина?
   – Вы бы уже могли догадаться, – сказал Ситвел, обнажая безупречно белые зубы в некоем подобии улыбки. – Подобные пункты являются нашим, если так можно выразиться, фирменным знаком. Клеймом, удостоверяющим настоящий адский продукт.
   – Понимаю, понимаю, – произнес Эдельштейн. – Но мне потребуется некоторое время на размышление.
   – Предложение действительно в течение тридцати дней, – сообщил Ситвел, вставая. – Вам стоит лишь ясно и громко произнести свое желание. Об остальном позабочусь я.
   Ситвел подошел к двери, но Эдельштейн остановил его.
   – Я бы хотел только обсудить один вопрос.
   – Какой?
   – Так случилось, что у меня нет злейшего врага. У меня вообще нет врагов.
   Ситвел расхохотался и лиловым платком вытер слезы.
   – Эдельштейн! – проговорил он. – Вы восхитительны! Ни одного врага!.. А ваш кузен Сеймур, которому вы отказались одолжить пятьсот долларов, чтобы начать бизнес по сухой чистке? Или, может быть, он ваш друг?
   – Я не подумал о Сеймуре, – признался Эдельштейн.
   – А миссис Абрамович, которая плюется при упоминании вашего имени, потому что вы не женились на ее Марьери? А Том Кэссиди, обладатель полного собрания речей Геббельса? Он каждую ночь мечтает перебить всех евреев, начиная с вас… Эй, что с вами?
   Эдельштейн, сидевший на диване, внезапно побелел и вновь сжал руки.
   – Мне и в голову не приходило… – пробормотал он.
   – Никому не приходит, – успокоил Ситвел. – Не огорчайтесь и не принимайте близко к сердцу. Шесть или семь врагов – пустяки. Могу вас заверить, что это ниже среднего уровня.
   – Имена остальных! – потребовал Эдельштейн, тяжело дыша.
   – Я не хочу говорить вам. Зачем лишние волнения?
   – Но я должен знать, кто мой злейший враг! Это Кэссиди? Может, купить ружье?
   Ситвел покачал головой:
   – Кэссиди – безвредный полоумный лунатик. Он не тронет вас и пальцем, поверьте мне. Ваш злейший враг – человек по имени Эдуард Самуэль Манович.
   – Вы уверены? – спросил потрясенный Эдельштейн.
   – Абсолютно.
   – Но Манович мой лучший друг.
   – А также ваш злейший враг, – произнес Ситвел. – Иногда так бывает. До свидания, мистер Эдельштейн, и удачи вам со всеми тремя желаниями.
   – Подождите! – закричал Эдельштейн. Он хотел задать миллион вопросов, но находился в таком замешательстве, что сумел лишь спросить: – Как случилось, что ад переполнен?
   – Потому что безгрешны лишь небеса.
   Ситвел махнул рукой, повернулся и вышел через закрытую дверь.
   Эдельштейн не мог прийти в себя несколько минут. Он думал об Эдди Мановиче. Злейший враг!.. Смешно, в аду явно ошиблись. Он знал Мановича почти двадцать лет, каждый день встречался с ним, играл в шахматы. Они вместе гуляли, вместе ходили в кино, по крайней мере раз в неделю вместе обедали.
   Правда, Манович иногда разевал свой большой рот и переходил границы благовоспитанности.
   Иногда Манович бывал груб.
   Честно говоря, Манович часто вел себя просто оскорбительно.
   – Но мы друзья, – обратился к себе Эдельштейн. – Мы друзья, не так ли?
   Он знал, что есть простой способ проверить это – пожелать себе миллион долларов. Тогда у Мановича будет два миллиона долларов. Ну и что? Будет ли его, богатого человека, волновать, что его лучший друг еще богаче?
   Да! И еще как! Ему всю жизнь не будет покоя из-за того, что Манович разбогател на его, Эдельштейна, желании.
   «Боже мой! – думал Эдельштейн. – Час назад я был бедным, но счастливым человеком. Теперь у меня есть три желания и враг».
   Он обхватил голову руками. Надо хорошенько поразмыслить.

   На следующий день Эдельштейн договорился на работе об отпуске и день и ночь сидел над блокнотом. Сперва он не мог думать ни о чем, кроме замков. Замки гармонировали с желаниями. Но, если приглядеться, это не так просто. Имея замок средней величины с каменными стенами в десять футов толщиной, землями и всем прочим, необходимо заботиться о его содержании. Надо думать об отоплении, плате прислуге и так далее.
   Все сводилось к деньгам.
   «Я могу содержать приличный замок на две тысячи в неделю, – прикидывал Эдельштейн, быстро записывая в блокнот цифры. – Но это значит, что Манович будет содержать два замка по четыре тысячи долларов в неделю!»

   Наконец Эдельштейн перерос замки; мысли его стали занимать путешествия. Может, попросить кругосветное? Но что-то не хочется. А может, провести лето в Европе? Хотя бы двухнедельный отдых в Фонтенбло или в Майами-Бич, чтобы успокоить нервы? Но тогда Манович отдохнет вдвое краше!
   Уж лучше остаться бедным и лишить Мановича возможных благ.
   Лучше, но не совсем.

   Эдельштейн все больше отчаивался и злился. Он говорил себе: «Я идиот, откуда я знаю, что все это правда? Хорошо, Ситвел смог пройти сквозь двери; но разве он волшебник? Может, это химера».
   Он сам удивился, когда встал и уверенно произнес:
   – Я желаю двадцать тысяч долларов! Немедленно!
   Он почувствовал легкий толчок. А вытащив бумажник, обнаружил в нем чек на двадцать тысяч долларов.
   Эдельштейн пошел в банк и протянул чек, дрожа от страха, что сейчас его схватит полиция. Но его просто спросили, желает ли он получить наличными или положить на свой счет.
   При выходе из банка он столкнулся с Мановичем, чье лицо выражало одновременно испуг, замешательство и восторг.
   Эдельштейн в расстроенных чувствах пришел домой и остаток дня мучился болью в животе.
   Идиот! Он попросил лишь жалкие двадцать тысяч! А ведь Манович получил сорок!
   Человек может умереть от раздражения.
   Эдельштейн впадал то в апатию, то в гнев. Боль в животе не утихала – похоже на язву. Все так несправедливо! Он загоняет себя в могилу, беспокоясь о Мановиче!
   Но зато он понял, что Манович действительно его враг. Мысль, что он собственными руками обогащает своего врага, буквально убивала его.
   Он сказал себе: «Эдельштейн! Так больше нельзя. Надо позаботиться об удовлетворении».
   Но как?
   И тут это пришло к нему. Эдельштейн остановился. Его глаза безумно забегали, и, схватив блокнот, он погрузился в вычисления. Закончив, он почувствовал себя лучше, кровь прилила к лицу – впервые после визита Ситвела он был счастлив!
   – Я желаю шестьсот фунтов рубленой цыплячьей печенки!
   Несколько порций рубленой цыплячьей печенки Эдельштейн съел, пару фунтов положил в холодильник, а остальное продал по половинной цене, заработав на этом семьсот долларов. Оставшиеся незамеченными семьдесят пять фунтов прибрал дворник. Эдельштейн от души смеялся, представляя Мановича, по шею заваленного печенкой.
   Радость его была недолгой. Он узнал, что Манович оставил десять фунтов для себя (у этого человека всегда был хороший аппетит), пять фунтов подарил неприметной маленькой вдовушке, на которую хотел произвести впечатление, и продал остальное за две тысячи долларов.
   «Я слабоумный, дебил, кретин, – думал Эдельштейн. – Из-за минутного удовлетворения потратить желание, которое стоит по крайней мере миллион долларов! И что я с этого имею? Два фунта рубленой цыплячьей печенки, пару сотен долларов и вечную дружбу с дворником!»
   Оставалось одно желание.
   Теперь было необходимо воспользоваться им с умом. Надо попросить то, что ему, Эдельштейну, хочется отчаянно – и вовсе не хочется Мановичу.
   Прошло четыре недели. Однажды Эдельштейн осознал, что срок подходит к концу. Он истощил свой мозг, и для того лишь, чтобы убедиться в самых худших подозрениях: Манович любил все, что любил он сам. Манович любил замки, женщин, деньги, автомобили, отдых, вино, музыку…
   Эдельштейн молился:
   – Господи, Боже мой, управляющий адом и небесами, у меня было три желания, и я использовал два самым жалким образом. Боже, я не хочу быть неблагодарным, но спрашиваю тебя, если человеку обеспечивают выполнение трех желаний, может ли он сделать что-нибудь хорошее для себя, не пополняя при этом карманов Мановича, злейшего врага, который запросто всего получает вдвое?
   Настал последний час. Эдельштейн был спокоен как человек, готовый принять судьбу. Он понял, что ненависть к Мановичу была пустой, недостойной его. С новой и приятной безмятежностью он сказал себе: «Сейчас я попрошу то, что нужно лично мне, Эдельштейну».
   Эдельштейн встал и выпрямился.
   – Это мое последнее желание. Я слишком долго был холостяком. Мне нужна женщина, на которой я могу жениться. Она должна быть среднего роста, хорошо сложена, конечно, и с натуральными светлыми волосами. Интеллигентная, практичная, влюбленная в меня, еврейка, разумеется, но тем не менее сексуальная и с чувством юмора…
   Мозг Эдельштейна внезапно заработал на бешеной скорости.
   – А особенно, – добавил он, – она должна быть… не знаю, как бы это повежливее выразить… она должна быть пределом, максимумом, который только я хочу и с которым могу справиться, я говорю исключительно в плане интимных отношений. Вы понимаете, что я имею в виду, Ситвел? Деликатность не позволяет мне объяснить вам более подробно, но если дело требует того…
   Раздалось легкое, однако какое-то сексуальное постукивание в дверь. Эдельштейн, смеясь, пошел открывать.
   «Двадцать тысяч долларов, два фунта печенки и теперь это! Манович, – подумал он, – ты попался! Удвоенный предел желаний мужчины… Нет, такого я не пожелал бы и злейшему врагу – но я пожелал!»

С божьей помощью

   Есть во Вселенной планета Аталла. И на ней – громадная гора Санито, у подножия которой, в долинах, где климат умеренный и благоприятный, процветают различные цивилизации. Вершина же Санито закована в вечные льды, а по склонам то и дело сходят лавины. Склоны эти не просто круты – они почти отвесны, и среди голых скал там зияют бездонные пропасти.
   Ни один человек не бывал на вершине Санито. Она считается неприступной. Даже холмы в ее предгорьях словно бросают вызов альпинистам. Однако, как гласит легенда, некогда одному святому удалось-таки на эту гору подняться, ибо святость этого человека за долгие годы достигла уровня божественности – а все благодаря усиленной и однонаправленной концентрации всех его духовных сил.
   Этот новоявленный бог, до своего вознесения на Санито известный среди местного населения под именем Шельмо, вырубил в гранитной щеке горы пещеру, сделал себе ложе из ледяных глыб и сплел из лишайников коврик для медитации. Ничего более ему не требовалось – ведь он научился вырабатывать вполне достаточно энергии и внутреннего тепла для своей жизнедеятельности.
   Шельмо решил провести на вершине Санито несколько тысячелетий и как следует попрактиковаться в применении однонаправленной концентрации, хотя и без того неплохо владел этим мастерством, и оно даже принесло ему титул бога. Но достигнутые результаты его не удовлетворяли. Он полагал, что может еще отточить свое умение.
   Проходили века. Возникали и исчезали цивилизации, но Шельмо было не до того: для достижения по-настоящему полноценной концентрации времени требуется чрезвычайно много. С другой стороны, Шельмо понимал, что, возможно, проявляет некоторый эгоизм по отношению к живущим по соседству народам – нужно же ему, богу, как-то присматривать за людьми, а он забывает о них, все свое время без остатка посвятив любимому занятию. Но потом Шельмо рассудил здраво: во-первых, богам закон не писан, а во-вторых, времени впереди еще более чем достаточно и вполне можно успеть проявить себя как высоконравственное божество – разумеется, когда ему удастся полностью овладеть наконец мастерством однонаправленной концентрации.
   Для бога, желающего ото всего отрешиться, гора Санито была местом поистине идеальным. Рев бурь и грохот лавин создавали отличный звуковой фон, а клубящиеся белые облака и темные тучи являли собой отличный объект для медитаций. И расположена пещера Шельмо была так высоко, что людские молитвы редко достигали его ушей. Заглушенные воем ветров и толщей снегов, они казались Шельмо, скорее, печальными стонами или вздохами, не имевшими к нему отношения.
   Однако даже богам не дано вечно оставаться в стороне от мирских дрязг. Какое-то время, конечно, можно продержаться, но в итоге тебя все-таки достанут земными проблемами.
   И вот как-то раз человек из нижнего мира застал-таки Шельмо врасплох, взобравшись на неприступную вершину и отыскав его пещеру. (Но Шельмо, разумеется, никакого удивления по этому поводу не выказал – боги ведь никогда не удивляются. И все же это было для него неожиданно.)
   Человек пал перед божеством ниц и принялся возносить ему длиннющую молитву.
   – Да-да, спасибо большое, – прервал его Шельмо. – Скажи лучше, как ты сюда попал? Ведь считается, что взобраться на Санито не может никто, кроме богов. Ты, случайно, не бог в человечьем обличье?
   – Нет, – сказал человек. – Я обыкновенный человек. И зовут меня Дэн. Мне помогли подняться на такую высоту как мои собственные добродетели и благочестие, так и молитвы людей, которые там, внизу, поклоняются тебе.
   – Ясно, – промолвил Шельмо. – Не хочешь ли присесть с дороги? Вот и подходящая ледяная глыба. Надеюсь, ты достаточно хорошо владеешь терморегуляцией?
   – Да, конечно! – отвечал Дэн. – Ведь это один из самых легких шагов на пути к высшей духовности.
   – Ты прав, – согласился Шельмо. – Ну, рассказывай, зачем ко мне пожаловал?
   Дэн поудобнее уселся на ледяную глыбу, поправил одежду и сказал:
   – Господи, мы, твои верующие, молим тебя о помощи! Без твоего вмешательства мы вскоре будем уничтожены, стерты с лица Аталлы.
   – Да? И что же у вас случилось? – спросил Шельмо. – Надеюсь, что-то серьезное? Я не люблю, когда меня отвлекают по пустякам.
   – Все дело в проклятых стальных крабах! – воскликнул Дэн. – Самопрограммирующиеся механические вампиры тоже, конечно, не подарок. Да и медные скорпионы со взрывающимися хвостами несколько поднадоели. Но основное – все-таки крабы. Эти чертовы автоматы научились сами себя воспроизводить! Мы один завод разрушим, так тут же появляется десяток новых! Чертовы твари заполонили наши дома, улицы, их полно даже в храмах! Они созданы как убийцы, и сейчас мы им явно проигрываем.
   – А в мое время на Аталле ничего подобного не было, – заметил Шельмо. – Откуда же эти крабы взялись?
   – Ну… – начал Дэн, – тебе ведь, наверное, известно, что сейчас на Аталле царит мир. Но еще в самом недавнем прошлом некоторые страны продолжали друг с другом воевать, тогда-то и были изобретены стальные крабы. А через некоторое время они вырвались из-под контроля людей и мгновенно распространились – сперва на территории той страны, где были созданы, а потом и по всему миру. Крабы размножались быстрее, чем их успевали уничтожать. Мы, разумеется, совершили большую глупость, но… теперь просто пропадаем! Господи, умоляю, яви свою милость, помоги нам! Сделай хоть что-нибудь!
   Несмотря на добровольное отшельничество, Шельмо все-таки чувствовал себя чем-то обязанным этим людям – «его верующим», как они себя называли.
   – Ну хорошо, я это улажу, – сказал он, – но сможете ли вы впоследствии сами о себе позаботиться, а меня оставить в покое?
   – О, конечно! – воскликнул Дэн. – Мы абсолютно уверены, что человеческое общество способно управлять собою. Мы, люди, хотим сами ковать свою судьбу! Мы считаем оправданным отделение церкви от государства. Вот только… чертовы крабы, к сожалению, вырвались из-под контроля!
   Шельмо всесторонне изучил проблему «чертовых крабов», включив Великое Знание, которым теперь (в качестве бога) располагал. Внизу действительно были серьезные неприятности.
   Разумеется, он мог бы запросто сотворить чудо, и все крабы тут же исчезли бы – богу это раз плюнуть! – однако Совет Божественной Этики вряд ли одобрил бы столь прямое вмешательство в жизнь людей. Подобные «чудеса» обычно приводят к возникновению суеверий, и Шельмо пришлось создать некий вирус – люди, между прочим, так и не сумели разобраться в его происхождении, – который разрушал микросхемы не только стальных крабов, но и медных скорпионов и механических вампиров. Умело манипулируя вирусом на генетическом уровне, Шельмо заставил его уничтожать только вредные для человека автоматы, а потом подвергнуться саморазрушению.

   Когда дело было сделано, Шельмо быстренько прервал словоизлияния ликующего Дэна и заявил:
   – Знаешь, я не против потрудиться разок на благо человечества. В конце концов, я ведь и сам когда-то был одним из вас. Но теперь очень прошу на какое-то время оставить меня в покое: мне нужно наконец как следует сосредоточиться и достигнуть максимальной однонаправленной концентрации.
   Итак, Дэн вернулся назад, в мир людей, а Шельмо опять с головой погрузился в любимое занятие.
   Шли годы, но Шельмо они казались мгновениями, и, когда Дэн снова возник на пороге его пещеры, он удивленно спросил:
   – Снова ты? Так скоро? Что случилось теперь? Неужели я тогда не всех крабов уничтожил?
   – Всех, слава тебе господи, – ответствовал Дэн.
   – Тогда в чем дело?
   – Видишь ли, некоторое время мы вполне успешно жили в мире и покое, но потом опять начались неприятности.
   – Неприятности? Вы снова стали воевать друг с другом?
   – Нет, войн мы избежали. Стряслась совсем иная беда, но не менее страшная. У нас имелись огромные бетонные резервуары для хранения ядерного и химического оружия, которое ныне вышло из употребления. По мнению специалистов, угрожать нам это ничем не могло. Но потом что-то все-таки внутри этих озер произошло: началась неведомая ученым мутация и зародилась некая новая и, надо сказать, весьма агрессивная форма жизни…
   – Итак, вы создали новую разновидность живых существ? – молвил Шельмо. – Как бы случайно, по ошибке, но тем не менее! И теперь вам нужен бог, чтобы разрешить создавшуюся проблему. Вам, верно, несладко пришлось?
   Дэн кивнул.
   – Да уж! Из этих искусственных озер поползла живая, полужидкая субстанция, пожиравшая все на своем пути и быстро заполонявшая планету; эта… тварь повсюду рассыпает свои споры, заражая людей, и скоро Аталла исчезнет под ее покровом. И у нас, увы, нет средства, чтобы остановить этот кошмар. Если ты нам не поможешь, господи, мы приговорены!
   – Вы, глупцы, упорно продолжаете ошибаться на одном и том же месте, – сказал Шельмо. – Неужели так трудно было сделать выводы из истории со стальными крабами?
   – Ты прав, но уж на этот раз мы выводы сделаем наверняка! – воскликнул Дэн. – Весь мир в страхе и тревоге ждет конца! Но поскольку мы, к счастью, пока что не успели себя уничтожить, может быть, ты сумеешь помочь нам еще разок? Мне кажется, уж после этого-то мы определенно изберем путь прогресса и построим новый, куда лучший мир!
   Шельмо снова включил Великое Знание и всесторонне обследовал создавшуюся ситуацию. Радиоактивная тварь неведомого химического состава выглядела действительно устрашающе – ее оранжево-черные кляксы испятнали уже большую часть сине-зеленых просторов красавицы Аталлы.
   Будучи богом, Шельмо имел несколько возможностей решить эту задачу. Он сделал новоявленное химическое чудовище чувствительным к нехватке нобелия, неустойчивого радиоактивного изотопа, относящегося к актиноидам, а затем неким чудесным образом удалил с планеты Аталла весь нобелий. (Шельмо, в общем, любил порой пошутить. И разумеется, собирался позднее вернуть все на свои места.)
   Радиоактивная тварь погибла мгновенно. А Дэн сумел вымолвить лишь:
   – Благодарю тебя, господи! – И правда, где найти слова, чтобы выразить безграничную благодарность тому, кто только что вторично спас человечество от гибели?
   Затем Дэн, естественно, вернулся в свой мир, а Шельмо – к любимому занятию.
   Он вроде бы еще и сосредоточиться не успел – глядь, а этот Дэн опять на пороге!
   – Ты же только что был здесь! – воскликнул Шельмо.
   – С тех пор уж полвека прошло, – возразил Дэн.
   – Но это же ничтожно мало!
   – Ты прав, господи, – смиренно признал Дэн. – Молю тебя: прости, что я снова нарушаю твой покой! Не за себя молю, но за весь народ – твой народ, господи! – ибо он, беспомощный, обречен на страдания.
   – А на этот раз что случилось? Очередное ваше изобретение вышло из-под контроля?
   Дэн покачал головой:
   – На сей раз всему виной паратиды. Я знаю, тебя не интересует земная политика, но позволь, я все же немного поясню. Паратиды – одна из основных политических партий в нашей стране. Они выступают за свободу, равенство и справедливость по отношению ко всем вне зависимости от расовой и половой принадлежности или религиозных убеждений. Во всяком случае, мы так думали. Но, когда паратиды пришли к власти, стало ясно, что нас жестоко обманули! На самом деле они оказались беспринципными авторитаристами, фанатичными циниками и…
   – Довольно, я понял, – прервал его Шельмо. – Но вы-то почему позволили таким людям прийти к власти?
   – Они обманули нас своими пропагандистскими посулами! А может, они и сами верили собственной лжи… Не знаю уж, что в них страшнее – цинизм, или слепой фанатизм, или то и другое. Известно одно: они уже отменили все грядущие выборы и провозгласили себя единственными и постоянными гарантами некоей будущей утопии. В их партии состоит менее трети всего населения планеты, однако паратиды уже создали настоящее царство страха.
   – Но почему же вы не оказали им сопротивления? – спросил Шельмо.
   – Но оружие-то в их руках! И это их солдаты маршируют по улицам! Ужасные вещи рассказывают также об их камерах пыток… Они уже бросили в застенки тысячи людей! Запрещена любая культурная деятельность; можно лишь сочинять вариации на одобренные правительством музыкально-патриотические темы. И мы, беспомощные, оказались полностью в их власти! Только ты один, господи, можешь спасти нас!
   Шельмо задумался.
   – Интересно, можно ли отыскать примеры божественного вмешательства в политические дела людей? – спросил он.
   – Разумеется! И немало! Многочисленные сведения об этом имеются в наших древних религиозных анналах…
   – А в этих анналах не говорится, какова в подобных случаях божественная судебная процедура?
   – Господь поразил неправых.
   – Как же он определил, где правые, а где неправые?
   Дэн подумал и сказал:
   – Иногда люди посылают своего пророка с конкретной жалобой непосредственно к богу – как вот меня, например.
   – Нет, этого недостаточно, – заявил Шельмо. – Ведь необходимо выслушать доводы и противоположной стороны.
   – Но ведь ты мог бы узнать, где истина, включив свое Великое Знание! – подсказал Дэн.
   – Нельзя, – возразил Шельмо. – Великое Знание годится только в том случае, когда оперируешь фактами, а не мнениями.
   – Ну тогда делай, как сочтешь нужным, – сказал Дэн.
   – Хорошо, – кивнул головой Шельмо и вдруг застыл, прищурив глаза из-за чрезвычайно интенсивной внутренней концентрации. Невидимое глазу энергетическое поле со звоном окутало его. У Дэна даже волосы встали дыбом. Пещеру вдруг залил зловещий красный свет, который то слабел, то становился ярче, точно его интенсивность регулировалась с помощью какого-то дьявольского реостата. Потом свет погас совсем, и пещера приняла свой обычный вид.
   – Кончено, – устало вымолвил Шельмо.

   И Дэн услышал, как с Аталлы донесся страшный вопль – в нем слились печаль и ярость, гнев и тоска, – и так он был силен, что, в отличие от людских молитв, сумел достичь даже пещеры Шельмо.
   – Что же ты сделал, господи? – пролепетал Дэн.
   – Я принял самое простое решение. Теперь все паратиды исчезли.
   – Что значит «исчезли»?
   – Пожалуй, это можно назвать и убийством, – спокойно ответил Шельмо, – но я предпочитаю говорить, что они исчезли. Или – что их количество стремится к нулю. В общем, больше у вас с ними неприятностей не будет. Все ваши проблемы решены.
   Дэну понадобилось некоторое время, чтобы осознать случившееся, и ужас постепенно объял его – он понял: Шельмо только что уничтожил треть населения планеты!
   – Тебе не следовало их убивать! – воскликнул он. – По большей части это были вовсе не такие уж плохие люди. Просто они, как последние дураки, следовали за своими вождями, и…
   – Надо было других вождей себе выбирать! – наставительно заметил Шельмо.
   – Но в этой партии состояли даже некоторые члены моей семьи!
   – Прими мои соболезнования. Зато теперь все ваши враги уничтожены. И не существует никаких препятствий для построения на Земле общества справедливости! Впрочем, если помехи все же возникнут, можешь свободно обращаться ко мне. И пожалуйста, передай это людям, – великодушно предложил Шельмо.
   – А как же! Непременно передам всем нациям и народам! – пообещал Дэн.
   – Вот и прекрасно! Скажи, что отныне я полностью в распоряжении своих верующих, решения принимаю быстро и буду рад помочь тому, кто сам себе помочь не может. Но помогать буду, разумеется, по-своему.
   Дэн низко поклонился и поспешил уйти. А Шельмо с удовольствием позволил себе выпить чашку чая – первую за долгие столетия. Он даже промурлыкал несколько тактов какой-то песенки, которую певал, еще будучи человеком. Потом он включил Великое Знание и заглянул в будущее Аталлы. Он внимательно изучил ближайшие лет полтораста и понял, что утопии эти люди так и не создали. Однако жили они, в общем, неплохо. По крайней мере, не хуже, чем можно было предполагать.
   И никто больше за этот период к нему за помощью не обратился.
   Он отключил Великое Знание и устроился поудобнее на своем ложе из ледяных глыб, намереваясь как следует и надолго предаться однонаправленной концентрации. И уж на сей раз выполнить наконец все предписания!

Что такое жизнь

   Мортонсон утверждает, что однажды прогуливался в предгорьях Гималаев и вдруг услышал голос, нет – глас, идущий словно бы отовсюду и ниоткуда.
   – Эй, ты! – сказал глас.
   – Я? – переспросил Мортонсон.
   – Да, ты, – пророкотал глас. – Скажи-ка, что такое жизнь?
   Мортонсон замер на полушаге, обливаясь потом. Он понимал, что переживает самый настоящий мистический опыт и очень многое зависит от того, как он ответит на вопрос.
   – Мне надо немного подумать, – сказал он.
   – Думай, только недолго, – разрешил глас, эхом отражаясь отовсюду.
   Мортонсон присел на камень и стал размышлять. Бог или демон, обратившийся к нему с вопросом, безусловно, знает, что перед ним простой смертный, даже не слишком выдающийся экземпляр простого смертного, который понятия не имеет, что такое жизнь. Поэтому, вероятно, ожидается, что своим ответом Мортонсон продемонстрирует понимание собственной ограниченности, но в то же время покажет, что для бога или демона было в каком-то смысле уместно спросить: «Что такое жизнь?» – у потенциально божественного создания, человека, представленного здесь Мортонсоном, с его сутулыми плечами, облупившимся носом, оранжевым рюкзаком и помятой пачкой «Мальборо». С другой стороны, возможно, подразумевается, что Мортонсон на самом деле знает, что такое жизнь, и способен без подготовки дать ответ в нескольких метких словах. Однако блистать гениальными экспромтами уже поздновато.
   – Одну минуту, пожалуйста, – сказал Мортонсон.
   – Ладно, – громыхнуло вокруг, отразилось от скал и прокатилось по долинам.
   Было очень неприятно оказаться вдруг крайним в духовных вопросах. И вообще, это нечестно. Ведь Мортонсон приехал в Непал не в поисках откровений, а просто с месячным обзорным туром. Он обычный парень из Америки, с обожженным на солнце лицом, курит сигарету за сигаретой на склоне горы в Непале, куда попал благодаря собственной непоседливости и пятистам долларам, неожиданному подарку на день рождения от родителей. И что из этого вытекает, с учетом контекста? «Невежественный американец столкнулся с легендарной восточной мудростью и сел в лужу»? Проклятье!
   Всегда неприятно, когда тебя вот так припирают к стенке. Очень неловко себя чувствуешь, да и самолюбие может пострадать, когда оглушительный глас обрушивает тебе на голову вопрос, причем вопрос наверняка с подвохом. И как тут быть? Не попасться в ловушку, раскрыть каверзность загадки и показать, что ты тоже умеешь играть в метафизику, сделав свой ход с вдохновенной непринужденностью! Ответить: «Жизнь – это голос, спрашивающий человека, что есть жизнь!» И рассмеяться этак космически.
   Но прежде чем выдавать нечто подобное, хорошо бы знать наверняка, что глас небесный оценит твое остроумие. А вдруг он скажет: «Ну да, это то, что сейчас происходит, но что есть жизнь?» И тогда придется стоять, обтекая брошенным в тебя эктоплазменным тухлым яйцом, и космически смеяться будут уже над тобой – громогласно, гомерически хохотать над твоей пафосностью, над самонадеянностью, над тем, как дерзко ты взялся разгадать неразгадываемое.
   – Как дела? – поинтересовался глас.
   – Пока думаю, – ответил Мортонсон.
   Очевидно, это была одна из божественных блиц-викторин, а Мортонсон все бродил вокруг да около и так и не подобрался собственно к ответу на вопрос, что, черт возьми, такое жизнь. Он принялся торопливо перебирать варианты. Жизнь – это теплый щенок. Жизнь – это асимметрия. Жизнь – это шанс. Жизнь – хаос, пронзенный неизбежностью (так, это стоит запомнить). Жизнь – миска вишен. Жизнь – птичьи трели и музыка ветра (мило). Жизнь – это то, чем мы ее делаем. Жизнь – космический танец. Жизнь – кинофильм. Жизнь – материя, которая обрела любопытство (это не Виктор Гюго сказал?) Жизнь – это любая фигня, которую назовешь жизнью.
   – Вопрос и правда непростой, – произнес Мортонсон.
   – Это уж точно, – отозвался глас, перекатываясь от вершины к вершине и наполняя воздух своим присутствием.
   Каждый человек должен быть всегда готов к такой вот внезапной встрече с высшим разумом, думал Мортонсон. И почему в Нью-Йоркском университете не читают курс «Стандартные подходы к неожиданностям»? Но в колледжах вообще не учат ничему важному, можно только нахвататься всего понемногу, почитывая Чжуан-цзы, Генри Торо, Нормана Брауна, Ошо, Шивапури Бабу и прочих допущенных к сакральным истинам избранных, которые уж точно знают, что к чему. И пока ты их читаешь, все кажется совершенно неоспоримым! Но стоит закрыть книжку, и оно напрочь вылетает из головы; ты почесываешь нос и думаешь, как было бы здорово, если бы тебя пригласили на вечеринку, где тебе встретилась бы юная нежная дева с прямыми длинными волосами, крепкими торчащими грудками и длинными стройными ножками; но сейчас не время думать об этом, потому что проклятый глас с небес ждет ответа, Великого Ответа, и что же, будь оно все проклято, такое жизнь?
   – Сейчас-сейчас.
   Особенно нервировало понимание, что если он, Мортонсон, даст правильный ответ, то сможет совершить настоящий рывок вверх по духовной лестнице. Ему выпал воистину невероятный шанс одним махом перескочить начальные ступени и достигнуть просветления, мукти, сатори! Истинно гармоничный человек способен разрешить эту загадку и мгновенно получить членский билет в закрытый клуб гуру или даже в тайное общество будд! Вознестись на вершины, которых почти невозможно достичь смертному, хоть всю жизнь проведи в Эсалене или штудируй Гурджиева! Но что же такое жизнь?
   Мортонсон потушил сигарету и обнаружил, что это была последняя. Теперь придется терпеть до возвращения в пансион. Господи боже! Пора с этим кончать! Жизнь – сомнение? Желание? Страсть? Грусть? Подготовка? Осуществление? Объединение? Разъединение?
   Мортонсон потер лоб и произнес громко, хотя и слегка дрожащим голосом:
   – Жизнь – это воспламенение!
   Повисло неловкое молчание. Выдержав, как он надеялся, приличествующую паузу, Мортонсон робко поинтересовался:
   – Ну так как? Ответ правильный?
   – Сейчас примерю… – прогремел величественный и необъятный глас. – Нет, «воспламенение» – слишком длинно. Зажигание? Пламя! Жизнь – это пламя! Годится!
   – Ну да, я и имел в виду пламя, – сказал Мортонсон.
   – Ты меня очень выручил, – сказал глас. – А то ничего в голову не приходило. Теперь помоги-ка с семьдесят восьмым по горизонтали. «Второе имя изобретателя антифрикционного межзвездного привода»? Вертится на языке, да все никак не вспомню. Третья – «д».
   Мортонсон был готов к любым безумным откровениям, но разгадывание космических кроссвордов с высокодуховной точки зрения выходило за любые рамки. Хотя, конечно, это тоже мистический опыт.
   Мортонсон утверждает, что повернулся и пошел обратно в Катманду, прочь от гласа небесного и его великих загадок. Теперь он снова трудится экспедитором на фабрике по переработке хрящей, принадлежащей его отцу, а отпуска проводит на Майорке.

Роберт Шекли Поединок разумов