Олег Шишкин
Красный Франкенштейн. Секретные эксперименты Кремля

   Вся моя жизнь состояла из экспериментов.
   Наше правительство также экспериментатор, только несравненно более высокой категории. Я страстно желаю жить, чтобы увидеть победное завершение этого исторического социального эксперимента.
Иван Павлов, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине за 1904 год, академик. Из речи, сказанной на правительственном приеме делегации 15-го Международного конгресса физиологов. «Правда», 20 августа 1935 года

   Нет сомнения в том, что реальность действительно реальна. Арон Залкинд, профессор. Из статьи
«Психология человека будущего». 1928 год

   © Текст. Олег Шишкин, 2020
   © А. Нешин, фото автора на обложке, 2020
   © Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2020

Предисловие

1

   «Человек – Home (мораль). Это слово не имеет точного значения, но только напоминает нам обо всем том, чем мы являемся. Однако то, чем мы являемся, не может быть дано одним-единственным определением» – так начинается статья «Человек» в Великой французской энциклопедии.
   Когда-то гуманисты мечтали найти точное определение для наделенного разумом существа. Они предполагали, что мир вокруг, прекрасный и гармоничный универсум, населенный удивительными живыми созданиями, являет собой очаровательную виньетку для венца природы. Он в центре вселенной, и ему, наделенному разумом, должны повиноваться стихии и открываться великие тайны бытия. И, двигаясь от триумфа к триумфу, новый совершенный человек обретет желанную и абсолютную свободу, а вслед за ней и определение самого себя.
   «Свобода естественная» и «свобода гражданская» были для философов главными божествами эпохи Просвещения. Они вели человека извилистым путем познания собственной сути и великого предназначения – жить на Земле.
   Но вот в 1859 году Чарльз Дарвин выпустил «Происхождение видов». Эта книга стала своеобразным испытанием для европейской цивилизации. Научная аргументация первого эволюциониста была безупречна. Он утверждал: в природе ежесекундно идет жестокая борьба за существование – естественный отбор, человек – продукт этого естественного отбора, построенного на торжестве сильного над слабым. А корни людской родословной уходят в мир обезьян, но отнюдь не в библейский рай.
   Этот труд указывал дальнейший путь науке, который, развиваясь, приведет к раскрытию загадки появления современного человека. Но научные истины не всегда уживаются с моральными принципами. И будем честны – как правило, противоречат им.
   Сообщество интеллектуалов не смогло найти баланса между научным и моральным, а этого требовали открытия Дарвина. Для многих его современников «Происхождение видов» стало настоящим шоком. Не только потому, что они были добропорядочными прихожанами и искренне верили в догматы церкви. Отнюдь не все эти люди являлись ханжами или темной забитой массой, каковой порой их рисовали советские атеистические издания. Лучшая их часть (и, надо сказать, самая большая) старалась жить в соответствии с десятью заповедями, данными Моисею на горе Синай. С детства они воспитывались в религиозных школах и фанатично верили в то, что добро сильнее зла, даже если физически слабее.
   Но инстинкт познания пришел в противоречие с инстинктом самосохранения. Первый одержал победу над вторым. И простодушными людьми. Эта победа обернулась жестокими испытаниями XX века.
   Самого Дарвина, видимо, также мучила проблема моральных устоев. В 1871 году в новой книге «Происхождение человека и половой подбор» он нашел необходимым поместить следующий пассаж: «Нравственное существо – это такое, которое способно размышлять о своих прошлых действиях и их мотивах, об одобрении одних и неодобрении других; и тот факт, что человек есть единственное существо, несомненно заслуживающее названия морального, составляет величайшее из всех различий между ним и низшими животными» [1 - Дарвин Ч. Происхождение человека и половой подбор. – СПб., 1896. – С. 558.].
   Однако на страницах дарвиновского исследования мы найдем сегодня достаточно примеров расового снобизма. Здесь фигурируют такие понятия, как «цивилизованные нации» и «дикари», «цивилизованные расы» и «низко опустившиеся и выродившиеся жители Андаманских островов», «звероподобные идиоты» и так далее.
   Эти оценочные определения фигурировали в произведениях человека, который считался авторитетом и властителем дум для европейских ученых. Шокирующие пассажи имелись не только у одного Дарвина.
   Даже такой признанный авторитет мирового коммунизма, как Фридрих Энгельс, не был чужд расовому снобизму. В своей работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» он, рассуждая о переходных формах обезьяночеловеков, писал: «Самые низшие дикари и даже те из них, у которых приходится предполагать возврат к более звероподобному состоянию с одновременным физическим вырождением, все же стоят выше тех переходных существ» [2 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. – М., 1961. Т. 20. – С. 487.].
   Под низшими дикарями, находящимися в звероподобном состоянии, он, видимо, подразумевал жителей Африки, папуасов Новой Гвинеи и пигмеев.
   Дарвин и теоретик марксизма Энгельс сходились в том, что эволюция разделила не только человека и обезьян, но и сообщество людей, в котором есть высшие и низшие, преуспевающие народы и народы отсталые, деградирующие.
   Позднее под этими идеями образовалась и некая «доказательная база». Немецкие ученые Эрвин Бауэр, Эуген Фишер и Фриц Ленц, создавшие первый учебник генетики – «План обучения по генетике человека и расовой гигиене», также разделили мир на высших и низших представителей человечества. Первые (superior) были созидательными умницами, вторые (inferior) – опасными типами, склонными к взрывному преступному поведению, разрушению основ культуры [3 - Подробнее см.: Baur E., Fischer E., Lenz J. GrundriЯ der menschlichen Erblichkeitslehre und Rassenhygiene. – Mu..nchen: J. F. Lehmann Verlag, 1921.].
   Вдохновленные логическим торжеством дарвинизма, множество ученых по всему свету устремились на поиски новых фактов, подтверждающих правильность идей Чарльза Дарвина. Хотя разумным было бы выработать новую моральную хартию – хартию познания, заявлявшую о приоритете человеческих ценностей над ценностями созданной человеком науки. Но нравственностью пожертвовали, решив, что это всего лишь одна из клешней церкви, протянутая к прогрессивному учению, а человек не духовное существо, а биологическая субстанция.
   Такая жертва стоила дорого: развенчанная природа, развенчанный человек, рухнувшие моральные принципы привели цивилизацию к трагическим ошибкам и катастрофам. Множество светлых умов науки и техники приняли живое участие в создании средств массового уничтожения и опасных игрушек XX века. Одни первопроходцы стали высоколобыми гениями, сконструировавшими орудия кровавых государственных амбиций, другие – исполнителями частных мрачных заказов.
   Когда же на карте мира образовалось новое государство – Советская Россия, его «просвещенные» повелители решили, что их час пробил: теперь они будут управлять не только освобожденным народом, но и законами природы. Потому что ученые, которые эти законы пишут, будут создавать их под диктовку тех, кто благодаря бескомпромиссному, естественному политическому отбору воцарился от Балтики до Берингова пролива. В мечтах же эти вожди видели себя уже властелинами всего мира, а властелины должны были быть чародеями.
   «Владимир Ильич как-то сказал, что большевики умеют делать чудесные вещи, а рассказать про них не умеют» [4 - Наши достижения, 1929. – Январь.], – писал в передовице журнала «Наши достижения» заместитель главного редактора Артем Халатов [5 - А. Б. Халатов (1894–1938) – в 1927 году член коллегии Народного комиссариата просвещения (далее Наркомпрос), председатель правления Госиздата. Репрессирован. Расстрелян. Реабилитирован.]. Эти «чудесные вещи» имели поистине мрачноватый оттенок и назывались «эксперименты на людях».
   «В наше время этика справедливо осудила самым решительным образом всякий опыт на человеке, который мог бы повредить пациенту или не имел бы целью явной и непосредственной пользы. Так как мы не должны оперировать на человеке, приходится экспериментировать на животных», – заявлял в 1869 году французский врач Клод Бернар в «Лекциях по экспериментальной патологии». Однако эти «предрассудки» XIX века большевиками были мгновенно отброшены. Они высокомерно считали, что счастье мирового пролетариата может быть построено на костях и муках тех же самых тружеников, о которых так трепетно заботились кремлевские боги.
   То, о чем пойдет речь в этой книге, произошло в 20–30-е годы XX века, но многие вопросы, связанные с этикой научной и человеческой, встававшие перед одержимыми учеными, актуальны и сейчас. Актуальны, потому что даже эти далекие события, занесенные в анналы закрытых учреждений, еще недавно имели гриф «Секретно». Острота этих вопросов увеличивается день ото дня.
   Сегодня наука в центре общественной дискуссии. Ее мудреные понятия неожиданно обрели вполне ясный и угрожающий смысл. Речь идет не только о нравственном, но и о физическом изменении человека, на котором настаивает прогресс: его аргументация опять безупречна.
   Мы можем еще на этапе перед рождением, секретировав геном родителей, обнаружить угрозы будущего ребенка, запрограммировав его появление абсолютно здоровым. Разве это не победа? Разве против этого можно возражать?
   Благодаря генной инженерии даже гомосексуалисты могут иметь совместных детей, привлекая или не привлекая третьего родителя в лице суррогатной матери.
   Мы можем печатать на 3D-принтерах полноценные органы из биологического материала пациента и вернуть ему здоровье, не прибегая к донорам и не боясь отторжения ткани.
   Мы теоретически можем напечатать и целый организм.
   Мы имеем возможности с помощью генетического контроля получать человеческое потомство с программируемыми как внешними, физическими, так и интеллектуальными качествами. «Фонд Мафусаила» нам обещает в самое ближайшее время – речь идет о десятилетии – полностью раскрыть механизм старения и сделать людей физически бессмертными. Разве это плохо?
   23 марта 2009 года я присутствовал в ФИАНе [6 - ФИАН – Физический институт имени П. Н. Лебедева РАН.] на лекции одного из патриархов современной физики Дайсона Фримена [7 - Дайсон Фримен (15 декабря 1923 г., Беркшир, Англия) – американский физик-теоретик английского происхождения. Один из создателей квантовой электродинамики.]. Тогда с трибуны научный визионер утверждал, что в ближайшем будущем дети будут конструировать новых живых существ так, как раньше они это делали, конструируя машинки или дома.
   Но вот вопрос: а что могут сконструировать наши дети-ученые, если они начнут создавать мутантов не только из животных и растений, но и из опасных вирусов и микробов, из, в конце концов, людей и рептилий?
   Мы вошли в темную и таинственную комнату, стен которой не можем разглядеть, а орган, предупреждавший об опасности, почти атрофировался. Это следствие научной революции, которая, выйдя из-под контроля, может вынести свой приговор человеку устами искусственного интеллекта. Волей-неволей встает непростой вопрос: а зачем действительно необходимо познание, которое принесет не только жестокие истины, но и жестокие результаты этих истин?

2

   В этой книге впервые представлены архивные документы, посвященные опытам по скрещиванию человека с обезьяной и некоторым другим жестким и даже абсурдным экспериментам.
   Исследования проводились советским ученым Ильей Ивановым в 20-е годы при финансовой поддержке Совнаркома СССР. Активное участие в них принимали научные учреждения Франции: Пастеровский институт и Коллеж де Франс. В ход экспериментов были посвящены крупные научные авторитеты Великобритании, Германии и США. Эти люди и организации в той или иной степени несли ответственность за эксперименты советского ученого.
   В работе над книгой я старался максимально цитировать документы, которые мне показались шокирующими, а также вполне доступные, но забытые сегодня публикации, которые проливают свет на извечный драматичный сюжет – поиск человеком самого себя.

3

   Есть еще одна тема, которая волей-неволей возникает, когда речь касается этой книги. В фигуре профессора Ильи Ивановича Иванова читатель вправе обнаружить одного из прототипов профессора Преображенского из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова.
   «Так что же, он в своей книге все предугадал?» – спросил меня как-то один из знакомых.
   Тут надо напомнить: опыты по трансплантации начались во Франции еще до Первой мировой войны, а переводные брошюры на эту тему регулярно выходили в Советской России начиная с 1923 года.
   «Собачье сердце», написанное только в 1925 году, было своего рода следствие бесед Булгакова с его другом – писателем Евгением Замятиным, автором футуристического романа «Мы».
   Он предрекал: «Россия, последние годы ставшая фантастичнейшей из стран современной Европы, несомненно, отразит этот период своей истории в фантастике литературной».
   В истории Преображенского и Шарикова угадываются черты романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро», актуального тогда произведения. Замятин был страстным поклонником английского писателя и сам отчасти шел по его стопам в романе «Мы». Беседы Замятина и Булгакова стали отправными точками для новых книг Михаила Афанасьевича.
   Профессор Преображенский своего рода сын и последователь доктора Моро. Разница лишь в том, что английский профессор-изувер был измышлен Уэллсом, а Преображенских в Советской России было немало.
   Это ведь именно интеллигент Преображенский создал Полиграфа Полиграфовича Шарикова, а советская власть его только вскармливала. Об этом часто забывают.

4

   Позволю себе и еще один пассаж.
   После выхода первого издания я встречал в блогах в Интернете, а иной раз и на страницах некоторых газет и журналов сомнение авторов: а было ли все это на самом деле? Не шутка ли это? Не мистификация?
   Поэтому в этом издании в конце глав будут приводиться факсимиле документов, чтобы снять глупые вопросы.
   Тут нужно сказать следующее: документальные цитаты и тогда, и сейчас я сопровождаю архивными ссылками. Если стоит аббревиатура ГАРФ – значит, это Государственный архив Российской Федерации, если РГВА – Российский государственный военный архив, если АПРФ – Архив Президента Российской Федерации, если ЦГАМО – Центральный государственный архив Московской области, ПФА РАН – Петербургский филиал Архива Российской академии наук, РГАСПИ – Российский государственный архив социально-политической истории (бывший Центральный партийный архив), Архив ГМИИ им. А. С. Пушкина.
   Этого списка источников достаточно, чтобы понять, что я не шучу. Аббревиатуры архивов приводятся внизу страницы и содержат указание на место хранения документа.
   Кроме того, хочу подчеркнуть особо: в этом издании читателя будут ждать и весьма серьезные сюрпризы. Многое из добавленного носит сенсационный характер.

5

Я выражаю благодарность Монике Спивак и Михаилу Одесскому за указание на ряд интересных источников, а также ныне уже покойной исследовательнице из Санкт-Петербурга Татьяне Ивановне Грековой.

Глава 1
Паника в Кремле

1

   Вечером 21 января 1924 года в 19 часов 30 минут в Кремле раздался резкий телефонный звонок.
   Из подмосковной усадьбы Горки звонила сестра Ленина, Мария Ульянова. Передала буквально: «В 18:50 Ленин умер». В состоянии аффекта она забыла повесить трубку, и та долга болталась на шнуре. Связь через этот телефон оказалась невозможной, хотя в Кремле срочно желали проверить сообщение.
   Смертельный исход больного был установлен присутствовавшими во время припадка и оказывавшими помощь профессорами Ферстером, Осиповым и доктором Елистратовым. Свидетелем смерти Ленина оказался член ЦК Бухарин. Как только врачи зафиксировали летальный исход, у Николая Ивановича помутилось сознание. То, что он делал дальше, производит ошеломляющее впечатление.
   «Я его поднял на руки, мертвого Ильича, и целовал ему ноги» [8 - Неправленая стенограмма февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б), 1937 г. // Источник, 2000. № 3.], – вспоминал Бухарин.
   Этой смерти ждали. Начальник личной охраны вождя Абрам Беленький был в то время в Москве. Спустя три недели после случившегося он вспоминал: «Немедленно собралось Политбюро и решило ехать в Горки. Товарищем Дзержинским было отдано распоряжение приготовить на Павелецком вокзале паровоз с одним вагоном…» [9 - РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 44. Л. 1.]
   Заведующий московским отделением движения Рязано-Уральской железной дороги Константинов сформировал из участкового служебного вагона № 52 и вагона четвертого класса экстренный поезд до разъезда Герасимово. От этой станции всего две с лишним версты до загородной резиденции вождя. В те часы все мысли его духовных наследников были прикованы к подмосковной усадьбе. Они чуяли, что там, куда слетятся все претенденты на власть, станет все ясно. Вот почему кремлевская знать боялась опоздать на поезд, уходивший с Павелецкого вокзала вне расписания.
   Но один из наследников покойного – Иосиф Сталин – решил добираться в Горки отдельно – на автосанях. Он знал, что опередит поезд, отправление которого было назначено лишь на 22 часа 15 минут. Было важно первым приехать к телу вождя, хотя там уже присутствовал важный партийный функционер Николай Бухарин.
   Сталин расценил смерть Ленина как сигнал для битвы кронпринцев за кремлевский престол. Теперь каждая выигранная секунда становилась козырем, а поездка в общем вагоне с другими конкурентами была равносильна капитуляции.
   Проводить печальный экспресс на Павелецкий вокзал прибыл глава ОГПУ Феликс Дзержинский. В ту ночь он был одет в черный, простоватый овчинный тулуп.
   По вокзалу и перрону фланировали сотрудники ОГПУ в штатском. Иногда, когда морозный ветер поднимал поземку, полы их шуб и пальто на мгновение распахивались, обнажая чернокожие чекистские тужурки. Дзержинский выслушал спешивших в Горки товарищей по партии, дождался отправления состава, но сам не поехал. Кто-то должен был остаться в столице и начать организацию траурных мероприятий.
   Смерть Ленина была сильным ударом по большевистской диктатуре. Нужно было опасаться политических провокаций, террористических актов, попыток переворота. В столице усилили меры безопасности. Организацию охраны траурного поезда, Павелецкого вокзала и расчистку от снега дороги от резиденции Горки до железнодорожной станции поручили Абраму Беленькому. Он же должен был обеспечить проезд врачей для вскрытия трупа. Путь от вокзала до разъезда Герасимово и окрестностей Горок оцепили войска Осназа. Ночью их по тревоге подняли в казармах недалеко от Покровских ворот и без лишних объяснений рассыпали по всему пути следования поезда. Бойцы устанавливались буквально через каждые сто метров. Мосты находились под особым контролем: в Кремле рисковать не хотели: если бы поезд с телом Ленина был взорван террористами, погибло бы все руководство страны.
   В эти часы возможность государственного переворота резко возросла. В столице появились дополнительные патрули. Словно всадники Апокалипсиса, проносились по заснеженным бульварам Москвы вооруженные пиками мрачные конные разъезды Осназа.
   Глава охраны Ленина, Абрам Беленький, вспоминал: «По приезде в Горки мы застали там товарищей Обуха [10 - Заведующий Мосгоротделом здравоохранения. Один из лечащих врачей Ленина.] и Вейсброда [11 - Хирург, главврач 2-й Градской больницы. В 1918 году оперировал Ленина.], которые приехали спустя несколько минут после смерти Владимира Ильича; они были вызваны Марией Ильиничной тогда, когда Владимир Ильич почувствовал себя плохо. Там уже находился тов. Бухарин, который в это время отдыхал в санатории “Горки”» [12 - РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 44. Л. 1.].
   Обстановка в ночной усадьбе была истеричной. Вожди давно знали: смерть Ленина неизбежна и близка. Они даже готовились к ней, но, когда случился летальный исход, все кремлевские боги погрузились в глубокий обморок. Неотвратимая смерть, перед которой бессильны даже могучие тираны, ужаснула одних и парализовала других.
   Советский публицист Михаил Кольцов писал о ночных гостях покойника: «…Старики. Они понуро уместились внизу на диванчике. Кутаются в шинели, похрустывают суставами пальцев и, ворчливо перебивая друг друга, всё вспоминают. Они очень важные персоны в правительстве великой советской страны, руководимой Владимиром Лениным. Они начальники больших государственных учреждений, тех, в которых гений Ленина, политика и борца, развертывался с величайшей мощью. Но сейчас только старики…» [13 - Умер Ленин. – М., 1924. – С. 36.]
   Уже несколько месяцев ожидалось печальное известие. И многие соглашались с тем, что скорая смерть была бы наилучшим исходом для наглядно деградировавшего лидера коммунизма. Сознание уже навсегда покинуло Ленина, и в таком состоянии, похожем на идиотию, вождь мог дискредитировать свои великие идеи.
   Вспоминая последнюю встречу с Лениным в Горках, большевик Преображенский сокрушался: «Мне стоило огромных усилий, чтобы сохранить взятую мину и не заплакать как ребенку. В нем столько страдания, но не столько страдания в данный момент. На его лице как бы сфотографировались и застыли все перенесенные им страдания за последнее время» [14 - Известия ЦК КПСС, 1989. – № 4. – С. 186–187.]. Лицо Ленина и его выражение были главной государственной тайной.
   9 сентября 1923 года, за несколько месяцев до этой ночи, в «Огоньке» выходит статья Михаила Кольцова «Человек из будущего», посвященная пятой годовщине покушения на Ленина. С большими сомнениями в редакции решились поместить фотографию вождя в Горках. Глаза Ленина были тщательно, даже грубо заретушированы и сильно напоминали вставные. Художник обработал и рот. Но, несмотря на величайшее старание, Владимир Ильич выглядел на фото не «безупречным воином за мировую справедливость», как его и назвал в статье Кольцов, а мрачным безумцем с остекленевшим взором.
   Для консультаций по этому происшествию в Горки привозили известного психиатра Бехтерева. Его выводы и мнения его коллег относительно диагноза Ленина были расплывчаты и тревожны. Робкий оптимизм врачей не мог ввести в заблуждение ни верхушку ЦК, ни жену вождя Крупскую, переставшую верить в светила науки.
   Все чувствовали медленное, но неотвратимое движение к смерти.
   Разговоры о будущей похоронной процессии кремлевские обитатели вначале вели кулуарно. Но чем больше говорили, тем скорее понимали: грядущие похороны нужно будет превратить в крупную пропагандистскую акцию.
   27 ноября 1923 года, еще при живом Ленине, члены Политбюро келейно обсуждали процедуру прощания с вождем. Ввиду особой секретности подробности этого совещания не протоколировались и воспоминания о них сохранились лишь в мемуарах эмигрировавшего на Запад близкого друга Ленина члена ВСНХ Валентинова-Вольского.
   На заседании выступал Иосиф Сталин с сообщением о резком ухудшении здоровья и приближении часа смерти вождя. Ссылаясь на мнение некоторых коммунистов из провинции, генеральный секретарь предложил забальзамировать тело вождя мирового пролетариата. В полемику с ним вступил Лев Троцкий, заявивший, что идеи эти не имеют ничего общего с марксизмом [15 - Валентинов-Вольский Н. В. Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. – Stanford, 1971. – С. 90–91.].
   Когда наконец произошла ожидаемая смерть, она все равно застала врасплох верхушку советской элиты. Но не в организационном смысле – тут все обстояло прилично: железная ленинская когорта еще плотнее сомкнула свои ряды. Сложнее было с биологией.
   Неотвратимая гибель вождя показала кремлевской знати: помимо безграничной власти над людьми, которую они завоевали, помимо мощной армии и ОГПУ, которые эту власть гарантировали и обещали распространить на весь мир, есть еще власть над временем, которая им недоступна. И не террористы, а рак, преждевременное старение, досрочно наступивший паралич или старческий маразм могут превратить их в ничтожества, а их власть – в эфемерный мираж.
   Теперь, когда все обитатели Кремля стояли, обливаясь холодным потом, у тела Ленина, завтрашний день представлялся неустрашимому большевистскому конвенту преддверием фатального кошмара.
   На кадрах хроники или на фотографиях заметно уныние бывших политкаторжан и террористов. Вдохновитель Октября, человек, кичливо заявлявший: «Мы не останавливались перед тем, чтобы тысячи людей перестрелять», теперь сам был мертв.
   Вокруг застывшего тела стоял почетный караул сотрудников личной охраны вождя. Ее начальник, обычно высокомерный, надменный и неприступный даже для чекисткой элиты, шеф ленинских телохранителей Абрам Беленький стал сентиментален: «Мы застали Ильича уже лежащим на столе. Лежал он совершенно спокойный, с обыкновенной своей улыбочкой, как будто на минуту вздремнул, и никак не верилось, что он мертв, но только руки, холодные как лед, указывали на смерть» [16 - РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 44. Л. 1.].
   Более откровенно высказался председатель Коммунистического интернационала Григорий Зиновьев: «Нечеловечески тяжело. Никто никогда не переживал таких жутких минут» [17 - Там же. Д. 378. Л. 92.]. Член Центрального комитета ВКП(б) Николай Бухарин образно описал растерянность большевиков от произошедшего в тот момент шока: «Умер Ленин. Точно разрушилась центральная станция пролетарского ума, воли, чувств, которые невидимыми токами переливались по миллионам проводов во все концы нашей планеты» [18 - Там же. Л. 18.].
   Боготворивший вождя Леонид Красин 27 января в письме к своей жене Миклашевской-Красиной откровенно признался: «Весть о кончине почти и не была неожиданной, все-таки повергла всех в шок, подобно грому среди ясного неба» [19 - О’Коннор Т. Э. Инженер революции. Л. Б. Красин и большевики. 1870–1926. – М., 1993. – С. 255.].
   В момент рокового удара перед красными вождями встала задача хоть как-то сохранить иллюзию бессмертия Ленина, а значит, и свои собственные иллюзии. Здесь же, в ночных Горках, они предприняли к этому первые шаги.
   По телефону в Москву было отдано распоряжение о присылке скульптора Меркурова для снятия посмертной маски, а затем и врачей для вскрытия и временного бальзамирования. Убитые произошедшим, в 2 часа 20 минут пополуночи вожди возвратились в Москву.
   Предполагалось, что гипсовые слепки будут сняты с лица и рук Ленина, потом будет создана вторая копия маски, с которой будет сделана бронзовая отливка. Потом она займет свое место в вечном хранении в архиве ОГПУНКВД, как фиксация бессмертного образа. Через подобный обряд впоследствии пройдут 56 советских вождей и различных деятелей культуры СССР [20 - Оригиналы этих посмертных масок сегодня хранятся в фондах Государственной Третьяковской галереи, а вторые отливки – в Доме-музее С. Д. Меркурова в Гюмри, Армения.].
   Спешка была величайшая. Уже в 3 часа 8 минут моторная дрезина ОГПУ со скульптором, личным секретарем председателя ВЦИК Калинина и сотрудниками ОГПУ отправилась с Павелецкого вокзала в сторону разъезда Герасимово. Глубокой ночью пассажиры добрались до Горок. Воспоминания скульптора Меркурова об изготовлении посмертной маски Ленина похожи на отрывок из готического триллера.
   «Открываю дверь в большую комнату: там много света, и, к моему ужасу, я вижу лежащего на столе Владимира Ильича… Меня кто-то зовет. Все так неожиданно – так много потрясений, что я как во сне.
   Подхожу к Владимиру Ильичу, хочу поправить голову – склонить немного на бок. Беру ее осторожно с двух сторон; пальцы просовываю за уши, к затылку, чтобы удобнее взять за шею, шея и затылок еще теплые. Ильич лежит на тюфяке и подушке. Но что же это такое?! Пульсируют сонные артерии! Не может быть! Артерии пульсируют! У меня странное сердцебиение. Отнимаю руки. Прошу увести Надежду Константиновну.
   Спрашиваю у присутствующего товарища, кто констатировал смерть.
   – Врачи.
   – А сейчас есть ли кто-нибудь из них?
   – А что случилось?
   – Позовите мне кого-нибудь.
   Приходит.
   – Товарищ, у Владимира Ильича пульсирует сонная артерия, вот здесь, ниже уха.
   Товарищ нащупывает. Потом берет мою руку, откидывает край тюфяка от стола и кладет мои пальцы на холодный стол. Сильно пульсируют мои пальцы.
   – Товарищ, нельзя так волноваться – пульсирует не сонная артерия, а ваши пальцы. Будьте спокойны. Сейчас вы делаете очень ответственную работу» [21 - Архив ГМИИ им. А. С. Пушкина. Коллекция 18. Оп. 1. Ед. хр. 24. Л. 7–8.].
   Первая посмертная маска превратилась в прототип множества других масок, которые в ближайшее время предполагалось изготовить из гипса, фарфора и других материалов, для раздачи всем значительным советским функционерам. Этот антропологический объект приобретал характер магической святыни. К нему допускался небольшой круг по особому списку.
   «Тов. Енукидзе. По поручению тов. Каменева прошу распоряжений о рассмотрении прилагаемой при сем сметы на изготовление ста посмертных бронзовых масок В. И. Ленина и отпуска необходимых для этой работы средств. При рассмотрении сметы прошу вызвать скульптора С. Меркурова» [22 - РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 129. Л. 4.], – писал секретарь заместителя председателя СНК и СТО товарищ Музыка.
   Место скульптора Меркурова вскоре заняли врачи. Они приступили к вскрытию в 11 часов 10 минут 22 января. У тела собралась представительная команда: нарком здравоохранения Семашко, гигиенист Обух, хирург Вейсброд, немецкий невропатолог, психиатр и нейрохирург Ферстер, психиатр Осипов, заведующий хирургическим отделением Боткинской больницы Розанов, патологоанатом Абрикосов, антрополог Бунак, прозектор Дешин и лечащий врач Ленина Елистратов. Главным органом покойника, представлявшим интерес для врачей и духовных наследников вождя, был мозг.
   В Акте патологоанатомического вскрытия В. И. Ульянова (Ленина) читаем: «Головной мозг. Вес без твердой мозговой оболочки, непосредственно после вынутия, 1,340 гр» [23 - Умер Ленин. – М., 1924. – С. 53.].
   Взвешивание стало самым важным ритуалом. С этого момента мозг Ленина имел уже не анатомическую, а совсем иную ценность. К глубокой печали, свежая святыня местами уже была попорчена болезнью.
   «В левом полушарии мозга, – снова сообщает акт, – 1) в области прецентральных извилин, 2) в области теменной и затылочной долей, 3) в области fissurae paracentralis и 4) в области височных извилин замечаются участки сильного западания поверхности мозга. В правом полушарии на границе затылочной и теменной долей замечаются также два рядом лежащие участка западания поверхности мозга» [24 - Умер Ленин. – М., 1924. – С. 53.].
   Глава охраны Беленький фиксировал: «Закончили вскрытие и бальзамирование в 16 часов» [25 - РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 44. Л. 2. Но если быть точным: аутопсия закончилась в 15 часов 50 минут. См.: Лопухин Ю. М. Болезнь, смерть и бальзамирование Ленина. – М., 1997. – С. 47. 26]. Он забывает только добавить, что с мозга Ленина и с его сердца также были изготовлены гипсовые слепки.
   В официальном заключении о смерти Ленина, подписанном врачами, был зафиксирован «склероз изнашивания». Это «изнашивание» на многие годы лишило покоя советских вождей. Народный комиссар здравоохранения Семашко разъяснил эту формулировку: «Болезнь поражает обыкновенно “наиболее уязвимое место” (locus minoris resistentiae), таким “уязвимым” местом у Владимира Ильича был головной мозг: он постоянно был в напряженной работе, он систематически переутомлялся, вся напряженная деятельность и все волнения ударяли прежде всего по мозгу» [26 - Вождь железной когорты. – М., Ростов н/Д, 1924. – С. 6–7.].

2

   22 января советские вожди посвятили нагнетанию траурной истерии в стране и обсуждению вопросов по будущей консервации тела Ленина. Заседание XI Всероссийского съезда советов, проходившее в тот день, впервые закончилось не пением «Интернационала», а похоронным маршем Шопена. И присутствовавшие на съезде Сталин, Зиновьев, Каменев, Калинин и другие знали: этот марш звучит не только для покойного товарища Ленина, но и для них.
   Экстренный объединенный выпуск «Правды» и «Известий» от 22 января сообщил об объявлении задним числом 21 января днем траура. До 27 числа решением Московского совета все спектакли, киноспектакли, концерты и увеселения отменялись.
   В самых разных уголках Страны Советов шли разговоры о будущем СССР. Многим оно казалось теперь мрачным. На заводе «Напильник» группа рабочих, обсуждая смерть вождя, пришла к самым грустным выводам:
   «– Да, осиротели мы теперь без старика, ждали, ждали, думали, вот, к весне поправится, – говорит молодой парень.
   – Нет такого больше человека, которого все бы любили.
   – Не стало т. Ленина и как-то боязно стало, думаешь, а вдруг нас захотят обидеть. Кто же за нас заступится?» [27 - РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 378. Л. 5.] Истерика, нагнетаемая большевиками, постепенно приобретает черты ярко выраженного религиозного психоза.
   Миллионы людей погружались в пучину рождающегося мифа и сами этот миф разрабатывали, отмечая у покойного ряд фантастических качеств, сказочных способностей, потусторонних эффектов.
   Вот простой рабочий Голядкин с 1-й обувной фабрики выступает перед своими заводчанами: «Многие говорят, что товарищ Ленин умер. Нет, он не умер, он жив. Там только тело, а сам он с нами» [28 - Там же. Л. 43.].
   Сегодня трудно себе представить, что огромный народ в голодной, нищей, раздавленной гражданской войной стране был озабочен только тем, как сохранить тело Ленина, и желал иметь его для себя, как свою собственность. В Москву, Дзержинскому – председателю комиссии по организации похорон, шли тысячи писем с различными предложениями о возможном сохранении останков.
   «При обсуждении вопроса о похоронах Ильича, – писали начальнику ОГПУ рабочие завода № 30 «Красный поставщик», – у нас запала гениальная мысль не спускать его в землю, а, построив возвышенное место на Красной площади, установить его в стеклянном гробу, заспиртованного…» [29 - Там же. Д. 100. Л. 17.] Еще один проект предлагал «забальзамированный прах, помещенный в стеклянный герметичный ящик с выкачанным воздухом» [30 - Там же. Л. 6.].
   «Мысль о том, что Ильич физически остался и его можно увидеть необъятным массам трудящихся хотя бы недвижимым, утешила бы горе утраты и поддержала бы упавший дух…» [31 - Там же. Л. 5.], – сокрушались в коллективном письме рабочие и служащие строительной конторы в Неглинском проезде.
   Но наиболее точно желания кремлевской элиты угадал рабочий Окуловских писчебумажных фабрик Владимир Павлов: «…предлагаю труп Ильича не предавать земле, а забальзамировать по способу египетских мумий и поместить в центральный музей. Этим самым рабочие будущих веков всегда будут иметь возможность своими собственными глазами увидеть труп [забальзамированный] великого человека» [32 - Там же. Л. 12.].
   Опыт Древнего Египта отмечали как заслуживающий внимания и такие просвещенные большевики, как Луначарский и Красин. Даже спустя много месяцев после похорон – 21 октября 1924 года они, находясь в угнетенном состоянии, составили специфический документ: «Проект доклада комиссии о построении вечного мавзолея В. И. Ленина». Вспоминая прошедшие исторические эпохи, два коммуниста писали: «…феодальные деспотии Египта и Азии были, в сущности говоря, коллективистическими, так как деспотии эти были, с одной стороны, созданием внутренне единого и крепко спаянного господствующего класса, а с другой стороны, могли объединять единой волей колоссальные массы рабочего труда» [33 - Там же. Д. 129. Л. 3.].
   23 января 1924 года на заседании комиссии по организации похорон Ленина Феликс Дзержинский открыто говорит о мумификации: «Если наука может действительно сохранить его тело на долгие годы, то почему бы это не сделать? Царей бальзамировали, потому что они цари. Мы это сделаем, потому что он был великий человек, подобных которому нет. Для меня основной вопрос – можно ли действительно сохранить тело» [34 - Збарский И. Объект № 1. М., 2000. С. 49.].
   Заседание Комиссии ЦИК по организации похорон принимает и весьма странное решение по поводу сооружения временной усыпальницы: «К работам по устройству склепа приступить сегодня ночью» [35 - РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 20. Л. 4.]. Символично и то, что большинством голосов среди мелодий, которые должны будут сопровождать церемонию прощания, избирается похоронный марш из «Гибели богов» Вагнера [36 - Там же. Л. 13.].
   Особую роль в будущем египетском погребении Ленина и методах его сохранения сыграла тогдашняя желтая пресса. На ее страницах еще в 1922 году было сообщено об открытии английским археологом Говардом Картером погребальной камеры фараона Тутанхамона в долине царей. Перед тем как совершить «полет в вечность», тело владыки Египта прошло обряд мумификации. С лица покойного сняли посмертную гипсовую маску, которую затем отлили из золота.
   Многие жители СССР расценивали будущий мавзолей как религиозную святыню. А рабочий Усанов прямо написал Дзержинскому: «…разве в 1917 году не явился нам Спаситель мира в лице великого Спасителя, действительно Спасителя мира Владимира Ильича Ленина? Да, явился, и тысячу раз скажем: явился Спаситель мира, а если мы все так говорим и верим в своего в Спасителя, то я предлагаю, дабы увековечить навсегда память нашего Спасителя, лучший памятник – это начало нового исчисления со дня его появления в народе, то есть в 1917 году» [37 - Там же. Д. 720. Л. 2.].

3

   23 января гроб с телом Ленина на специальном поезде отправился в Москву. Вдоль железной дороги, по которой следовал состав, собрались тысячи любопытных. Несколько кинокамер снимали происходящее. Одна из них была установлена на передней площадке паровоза и во время движения фиксировала весь путь до Первопрестольной.
   Окрестные зеваки с интересом и страхом провожали взглядами поезд, в котором ехал в столицу околевший пассажир. Его соратники наблюдали лицо вождя в специальный иллюминатор в крышке гроба.
   На Павелецком вокзале уже находились войска и встречавшие эшелон Дзержинский, Енукидзе и другие. При приближении состава они синхронно сняли шапки, гроб вынесли из вагона, и члены правительства, ЦК партии на веревках, продетых под дном гроба, потащили свою ношу в центр Москвы. Процессию сопровождал многочисленный караул ОГПУ. Какие-то ретивые начальники то и дело отдавали команды, размахивали руками, организуя траурную манифестацию. От Павелецкого вокзала за церемонией ринулась разношерстная толпа зевак. Мороз крепчал, клубы пара поднимались над головами, и понурые буденновские конники стряхивали иней с заиндевевших усов и козырьков шлемов.
   Гроб был установлен в Колонном зале Дома союзов. За несколько дней, что он там находился, мимо трупа прошло 900 тысяч человек.
   Вся мощь агитационного аппарата большевиков была направлена к одной цели – превратить тело вождя в главную коммунистическую святыню, создать фетиш, способный гипнотизировать массы. Иосиф Сталин уже тогда пророчил, что со временем могила Ленина станет местом паломничества миллионов трудящихся.
   В то самое время, когда сотни тысяч людей мерзли, чтобы увидеть покойного в Доме союзов, на Красной площади был срочно вырыт котлован и затем был построен временный мавзолей. Он напоминал три поставленных друг на друга куба и в общем уже содержал идею будущего мавзолея-пирамиды.
   По мысли авторов Проекта доклада комиссии о постройке вечного мавзолея В. И. Ленина Луначарского и Красина, план будущей великой могилы должен был учитывать масштабность личности Ленина и выражать ее через колоссальные размеры усыпальницы. Для этого они видели и специфическое обоснование.
   «Пролетариат сам монументальный класс, – писали авторы: монументальны его идеи, его планы. Он жаждет в творимых им зданиях узнавать прежде всего свой многомиллионный лик. Будучи сам колоссальным даже численно, он, естественно, требует колоссальных зданий. Его вожди, как выражение огромных потоков коллективной пролетарской воли, естественно, выражают в личности сверхчеловеческое, являя собой не единицы, а, так сказать, знамена и символы тех гигантских социальных сил, которые через них действуют» [38 - Там же.].
   Леонид Красин принадлежал к группе большевиков, предлагавшей законсервировать тело Ленина для того, чтобы в будущем с помощью новейших научно-технических методов оживить вождя мирового пролетариата. Возможно, мысли о воскрешении мучили его давно. В 1921 году, когда умер большевик, инженер-химик и сотрудник ВСНХ Лев Карпов, Красин присутствовал на траурном митинге, где заявлял, что верит в воскрешение мертвых, но, в отличие от философа Федорова, впервые предложившего такое оживление, не всех, а только великих исторических личностей [39 - Пролетарская революция, 1931. – № 1. – С. 149–150.].
   Архитектором усыпальницы Ленина был выбран Алексей Щусев. 23 января 1924 года на первом заседании специалистов по вопросу обустройства могилы он сказал знаменательную фразу: «Владимир Ильич вечен» [40 - Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. – М.: Наука, 1969. – С. 465.]. Исходя из этого убеждения, он предложил начальный план временной гробницы, чем-то похожей на египетскую гробницу.
   Потом, проектируя постоянный мавзолей, который сегодня стоит на Красной площади, Щусев также учитывал рецепты архитектора древней цивилизации Имхотепа. Пропорции и деления частей проекта были разбиты по фигуре так называемого египетского треугольника с соотношением сторон 3 × 4 × 5 [41 - Строительная промышленность, 1924. – № 4. – С. 235.]. Но в действительности силуэт и цвет мавзолея напоминал не только египетские, но и майянские четырехгранные пирамиды Мексики: Храм надписей в Паленке и Эль-Кастильо в Чичен-Ице. Эти сооружения символизировали космическое время. Их верхняя часть, которая есть и у ныне существующего мавзолея на Красной площади, была алтарем для жертвоприношений. Оттуда во время кровавого ритуала сбрасывали человеческие жертвы. Важно и то, что майянские пирамиды были окрашены алой киноварью, что символизировало кровь ритуальных жертв. Таким же красным, но из гранита, стал и мавзолей.
   Кончина Ленина была грозным предупреждением всем ленинским наследникам и претендентам на наследство. Рожденный в январские дни 1924 года культ мумии был основан на мании вечности. Ею страдали обитатели Кремля. Им хотелось жить как можно дольше, а может быть, вообще не умирать. Научно-технический прогресс и его победы над всеми недугами и прежде всего смертью превратились в навязчивые фетиши руководства СССР.
   Высокие начальники очень желали, чтобы кто-то компетентный сказал им утешительные и обнадеживающие слова: «В грядущем бесклассовом обществе наука и техника, теперь содействующие порабощению человека человеком, создадут возможность уничтожить все виды эксплуатации, победить усталость, сон, старость, отдалить смерть посредством омоложения, создать новую породу людей при содействии всех средств, которые сулят наука и общественный строй недалекого будущего» [42 - Жизнь и техника будущего. – М.—Л., 1928. – С. 371.].
   Находясь под впечатлением ленинской смерти, вожди решили, что ключи к власти над временем могут дать мудрые академические оракулы – врачи и ученые. Если предложить им неограниченные возможности, если снабдить их колоссальными средствами, то научный поиск может привести к поистине чудесному результату. На людей в белых халатах возлагались большие и последние надежды. Общий круг исследований, которые им предлагались, распадался на несколько магистральных направлений: омоложение, вечная молодость, теория интеллектуальной исключительности правящей элиты, физиология веры, паранормальные способности и, наконец, на всякий случай – идеальные яды. Весь этот «джентльменский набор», вынутый из средневекового сундука, стал важным списком научных интересов власти. Она решила, что в среде ученых всегда найдутся те, кто с радостью пойдет ей навстречу. И действительно, такие люди вскоре нашлись и предложили свои услуги.

Страница из «Огонька» с ретушированным портретом Ленина

Глава 2
Обоснование «Бога»

1

   «Ленин с нами – значит, все может быть» [43 - Советская Абхазия, 1928. – 25 января.], – писал рабкор «Советской Абхазии» Бзыбский в статье, посвященной памяти вождя. Вера в таинственную силу покойного узурпатора и в необходимость его физического присутствия на земле пронизывала идеологию нарождавшегося русского коммунизма. Ему требовался фетиш, окруженный целой системой священных реликвий.
   Изготовлением великой мумии занялись врач Владимир Воробьев и химик Борис Збарский. Они разработали технологию хранения трупа Ленина при комнатной температуре. Помимо демонстрации тела вождя – главной советской реликвии – поколениям будущего, мумификация имела одну практическую, с точки зрения Кремля и ОГПУ, цель – не допустить появления в будущем двойника Ленина, который мог бы захватить власть. В богатой Лжедмитриями и Петрами III русской истории такие ситуации случались не раз. В народе уже ходили разнообразные слухи о последних днях жизни вождя. Утверждалось, что будто бы Ленину во сне являлся легендарный патриарх Гермоген [44 - Гермоген – третий всероссийский патриарх (1606–1612), период его патриаршества пришелся на Смутное время, и период появления в России обоих Лжедмитриев.], угрожая адскими муками, требовал от него раскаяния и покаяния. Говорили, будто Ильич несколько раз пытался убежать из Кремля к народу, но у Иверских ворот его поймала охрана и увезла в Горки. После смерти Ленина на Тамбовщине или Урале вполне можно было ожидать появления самозваного вождя во главе повстанческой армии. Но при наличии тела сделать это представлялось затруднительным.
   Кончина вождя мирового пролетариата окутала его образ мистическим флером. Она гипнотизировала не только русский народ, но и ближайшее окружение затворника из Горок. В угаре похоронной истерии соратники вспоминали о необычных прижизненных качествах покойника. Убежденный материалист Бухарин отмечал у Владимира Ильича экстраординарные для человека качества: «Точно было у Ленина какое-то неведомое шестое чувство, которое позволяло ему чутким ухом прислушиваться, как растет под землей трава, как бегут и журчат подземные ручейки, какие думы, какие мысли бродят в головах бесчисленных тружеников земли. По случайному разговору с деревенской старухой он угадывал биение пульса в крестьянке» [45 - РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 378. Л. 19.]. И наконец, Бухарин указал на наличие у вождя не головы, а «мощного головного аппарата» [46 - Там же.]. Ему вторил и член Политбюро Лев Каменев, нахваливавший содержимое ленинского черепа: «этот удивительный, поразительный мозг, мощность которого не знает себе равного» [47 - Правда, 1924. – 27 января.]. И даже Лев Троцкий, ранее боровшийся против большевистского фетишизма, теперь вспоминал, как «могучий лоб, переходивший в купол еще более могучего черепа, придавал из ряда вон выходящую значительность» [48 - Троцкий Л. Портреты революционеров. – 1991. – С. 32.]. Из описаний соратников вождя выходило, что Ильич имел голову, размеры которой во много раз превышали обычные, хотя Ленин и не был гидроцефалом. Отсюда возникала уже и рабочая гипотеза для научного поиска: возможно, бесконтрольный рост этой головы в последние годы и стал причиной трагического финала? А может быть, перед нами еще неизвестный науке антропологический тип человека? Вопросов было много, и все их следовало адресовать компетентным ученым.
   А стихийная массовая истерия уже самостоятельно творила коллективный миф о павшем могучем герое, тайна которого скрывалась в его необычной голове. Сотрудник ВСНХ Валентинов-Вольский был свидетелем того, как похоронный психоз деформировал сознание его коллеги: «Коммунист Ходоров, давший одновременно для “Правды” и для “Торгово-промышленной газеты” поминальную статью о роли Ленина в китайских делах, плача, скорбя о его смерти, уверял меня, что ленинская гениальность находилась в прямой связи с весом, величиной его мозга. Якобы такой величины у людей обычного габарита не бывает» [49 - Валентинов-Вольский Н. В. Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. – Stanford, 1971. – С. 87.].
   Новый, более габаритный портрет Ленина отнюдь не был плодом личной фантазии коммунистических иерархов. Они были весьма образованными и начитанными людьми, одержимыми футуристическими иллюзиями. Задолго до 1924 года портрет человека будущего возник в очерке Герберта Уэллса «Человек миллионного года», посвященном анатомическому строению людей грядущей расы. Он был опубликован в 1887 году и уже содержал знакомое описание вождя мирового пролетариата. Касаясь облика представителя будущей человеческой расы, Уэллс утверждал: «…человек миллионного года окажется еще более непохож на нас, чем мы на обезьяну. Эволюция по-разному повлияет на разные части тела… Зато необычайно увеличится голова – вместилище разросшегося мозга. При этом она не сохранит прежних пропорций. Черты лица сгладятся, уши, нос, надбровные дуги не будут более выступать вперед, подбородок и рот станут крошечными».
   Именитые авторы траурных статей, следуя Уэллсу, старались употреблять одни и те же клише по отношению к качествам Ленина, подчеркивая имевшуюся у него «нечеловеческую волю», «нечеловеческий ум», «нечеловеческую способность к мышлению». Они откровенно заявляли: Ленин был совершено другого рода существом, обладавшим необычными для людей качествами. Намекали на наличие у него свойств, не характерных для вида Homo sapiens, а то и прямо называли его сверхчеловеком.
   Из этого следовало, что антропологический феномен Ленина должен был быть изучен с точки зрения биологии и других современных наук, которые смогли бы предложить рецепт, подробную инструкцию по селекции подобных выдающихся существ, обладающих экстраординарными качествами. Эти мысли сконцентрировал и озвучил в своей статье «Человек будущего» приват-доцент 2-го Московского государственного университета Николай Шамильевич Мелик-Пашаев. Он пророчествовал массовое появление в ближайшем будущем в СССР «грядущего сверхчеловека, для которого гениальность поистине станет ординарным явлением» [50 - Жизнь и техника будущего. – М.—Л., 1928. – С. 367.].

2

   Еще в ночь вскрытия из тела Ленина были извлечены пуля, мозг, сердце и часть других органов. Все они были разложены по особым сосудам и сами по себе являлись драгоценностями.
   Кроме того, с мозга были сделаны специальные слепки, которые также прилагались к анатомическому материалу и полноправно входили в коллекцию мощей титана. 24 января начальник охраны вождя передал внутренности представителю Института В. И. Ленина и получил соответствующую расписку: «Я, нижеподписавшийся Аросев, получил от тов. Беленького 24 сего января в 18 часов 25 минут вечера для Института В. И. Ленина стеклянную банку, содержащую мозг, сердце Ильича и пулю, извлеченную из тела. Обязуюсь хранить полученное в Институте В. И. Ленина и лично отвечать за его полную целостность и сохранность» [51 - РГАСПИ. Ф. 16. Оп. 2. Д. 80. Л. 3.]. Все самое важное, чем обладал организм Ильича, должно было быть сохранено и исследовано [52 - 25 ноября 1931 года сердце, часть органов и пуля после микроскопического исследования были переданы на хранение в мавзолей.].
   Центральной драгоценностью анатомической коллекции стал мозг. Левое полушарие получило серьезную деформацию во время болезни, но значение объекта это нисколько не умалило, а даже сделало его еще более загадочным.
   Мозг на время поместили в специальный раствор из формалина и спирта.
   Сокровище требовало экстраординарного изучения, и для этого нужны были особые специалисты. Они должны были естественно-научным, материалистическим методом исследования раскрыть магические свойства необыкновенной головы. И в то же время было желательно, чтобы такие ученые принадлежали к «прогрессивному человечеству» и разделяли взгляды о грядущем торжестве коммунизма. Трудность задачи заключалась в том, что будущему исследователю на основе полуразрушенного мозга предлагалось описать его в здоровом состоянии, составив некоторую теоретическую реконструкцию, и научно доказать исключительность мощного ленинского органа.
   Вспомнили о рекомендации германской коммунистки Клары Цеткин. Она еще во время болезни Ленина советовала обратить внимание на своего земляка – невропатолога, профессора Оскара Фогта. Цеткин уверяла: «…это человек с мировым именем и коммунист по убеждениям» [53 - АП РФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 307. Л. 77.]. Навели еще раз справки, и советский невропатолог Минор подтвердил научную компетенцию немецкого специалиста.
   В Германии Фогт был известен как крупный практикующий гипнотизер. Одно время он даже издавал журнал Zeitschrift fur Hypnotismus. Там печатались работы по вопросам гипноза и других необычных явлений психики. Фогт был учеником швейцарского психиатра Августа Фореля, пропагандиста евгеники [54 - Евгеника – учение о наследственном здоровье человека, о возможных методах влияния на эволюцию человечества для совершенствования его природы. Термин предложен Фрэнсисом Гальтоном (1822–1911) – английским антропологом, психологом, криминалистом, двоюродным братом Ч. Дарвина.], автора чрезвычайно популярных в России книг «Половой вопрос», «Гипнотизм и лечение внушением». В недавнем прошлом профессор Фогт успешно лечил пациентов из семьи немецких сталелитейных магнатов Круппов, получая от них не только щедрые гонорары, но и субсидии на свои исследования. Среди его клиентов числились и германские социалисты.
   С 1919 года Фогт руководил Институтом исследования мозга Общества содействия наукам имени кайзера Вильгельма.
   В 1920 году Оскар Фогт опубликовал свою крупную работу по анатомии центральной нервной системы и архитектонике мозга. Профессор доказывал, что кора больших полушарий мозга делится на 2000 структурно различных полей. Метод его исследования состоял в том, чтобы с помощью особого прибора производить несколько десятков тысяч тончайших срезов с мозга трупа и подвергать полученный материал изучению под микроскопом.
   Кроме того, Фогт занимался исследованиями в области генетики и евгеники. Изучая мозг выдающихся людей, с одной стороны, и генетические механизмы – с другой, немецкий ученый пытался создать что-то вроде теории элитных групп, к которым могли принадлежать отдельные высшие расы, успешные нации, закрытые властные сообщества – вроде кремлевской знати. Его мечтой было обнаружение в генетическом аппарате клетки механизма, способного дать ключ к созданию идеального представителя человеческого рода. А, по мнению его подруги коммунистки Клары Цеткин, Ленин, несомненно, был таким идеальным человеком.
   В середине февраля 1925 года директор Нейробиологического института Берлинского университета Оскар Фогт прибывает в Москву и уже 17-го числа приглашается на заседание светил советской медицины в Институт В. И. Ленина. Оно открылось в восемь вечера и проходило в непосредственной близости от комнат, где хранились ленинские органы.
   Здесь присутствовали патологоанатомы Дешин и Абрикосов, антрополог Бунак, невропатолог Крамер – консультант Лечебно-санитарного управления Кремля, невропатолог Минор, а также помощник директора Института Ленина и по совместительству заведующий Секретным отделом ЦК ВКП(б) Иван Товстуха. Последний – око Сталина, обличенный неограниченным доверием генерального секретаря. Хотя Товстуха и обозначается в протоколе как присутствующий, в действительности он главная персона этой «тайной вечери». Врачи – его гости.
   Иван Павлович пригласил в институт не просто медиков, а всех тех, кто был посвящен в тайну ленинской болезни, бывал на консультациях в Горках, присутствовал на историческом вскрытии тела, подписывал заключение о смерти. Эти люди входили в круг советской номенклатуры, отслеживались органами ОГПУ и головой отвечали за решение их весьма секретного заседания.
   Особого внимания в этом списке заслуживают фигуры Виктора Бунака и Александра Дешина.
   Первый – автор трудов по морфологическим типам черепов: ведь идеальный мозг должен был помещаться в идеальном черепе. Для доказательства этого Бунак еще до вскрытия произвел необходимые измерения головы покойного вождя специальными антропометрическими приборами. Дешин же не только профессор 2-го медицинского института и прозектор. Сфера его интересов – эволюция коры головного мозга и скелета в целом. Вместе с Бунаком они действительные члены Антропологического НИИ при МГУ. Оба сотрудники редакции «Русского антропологического журнала», где печатают свои статьи об эволюции человека. Вместе эти антропологи описали внешнее строение извлеченного мозга Ленина, расположение борозд, извилин и долей [55 - Лопухин Ю. М. Болезнь, смерть и бальзамирование В. И. Ленина. – М., 1997. – С. 56.].
   Из документа явствует, что кора здорового правого полушария была хорошо сформирована, не имела отклонений от нормы.
   Научные интересы Виктора Бунака сосредотачивались вокруг процесса эволюции строения черепа. Это ему принадлежали прогнозы грядущего развития человеческой головы, высказанные еще в 1922 году. В статье «Основные морфологические типы черепа человека и их эволюция» он пророчествовал: «…мы убеждены в правильности формулируемого выше представления об эволюции черепных форм. Основная линия этой эволюции – увеличение вместимости» [56 - Русский антропологический журнал, 1922. – Т. 12. Кн. 1. – М. —С. 53.]. Виктор Бунак жестко выносил свой научный вердикт: «Существующие черепные типы могут выделить новые варианты, с большими размерами диаметров, и таким образом создать новые формы и более вместимые мозговые полости» [57 - Там же.]. (Отмечу, что сегодня наука считает, что мозг человека со времен, например, Верхнего палеолита уменьшился, а не увеличился. У неандертальцев он был 1500 кубических сантиметров, а у современных мужчин – от 1425 кубических сантиметров).
   Смерть Ленина приблизила открытие необъятной мозговой вместимости. А так как вождь был объявлен человеком будущего и его череп являлся эталоном, то Бунак должен был только подтвердить это с помощью своих измерений. Ведь он заведующий Центральным антропометрическим бюро.
   Бунаку и его коллеге Дешину могла выпасть честь заявить всему миру об открытии в России Homo futuris или Super Homo, обитавшего в Горках до трагической ночи 21 января 1924 года.

3

   Секретное заседание в Институте Ленина вел главврач 2-й Градской больницы Борис Вейсброд. Первый вопрос, который задал председатель присутствующим светилам науки, звучал впечатляюще: «Может ли цитоархитектоническое исследование дать указание на материальное обоснование гениальности В. И. Ленина?» [58 - АПРФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 310. Л. 6.] Ответ последовал незамедлительно: «Проф. Фогт и все присутствующие высказываются положительно. Уже с первых шагов исследования можно будет определить особенность клеточного строения; но вместе с тем нужно указать на то, что исследование не должно ограничиться однократным осмотром, но по мере развития техники окраски и науки должны повторно подвергаться исследованию новые срезы. Изучение этих срезов должно вестись путем сравнения со срезами других мозгов, а также психологического изучения (психоанализа)» [59 - Там же. Л. 6.].
   На заседании Фогт представил план своих дальнейших работ с препаратом. Он предложил разрезать хранившийся в Институте Ленина мозг на слои толщиной 1,8 сантиметра, залить их парафином, чтобы в дальнейшем производить тонкие срезы для фотографирования и патологического исследования. Фогт настаивал на том, чтобы мозг Ленина отправился за границу, в Берлин, где в Нейробиологическом институте есть опытные сотрудники, уникальная аппаратура и где работает «единственный в мире специалист по данному вопросу проф. Фогт» [60 - Там же. Л. 7.]. Немецкий профессор утверждал: для блага эксперимента мозг Ленина следует немедленно отправить в столицу Германии. Только там имеются надлежащие условия.
   Фогт пугал ученых и партийных чиновников гибелью дорогого мозга. По результатам обсуждения и предложениям немца нарком здравоохранения Семашко и Товстуха 18 февраля направили запрос в Политбюро:
   «По заявлению проф. Фогта, с которым согласились и работающие над изучением мозга профессора Минор, Крамер, Дешин, Бунак и Абрикосов, дальнейшее изучение требует:
   1) разреза мозга на ряд срезов (до 30 000) и
   2) вывоза мозга для этого и для дальнейшего изучения в лабораторию проф. Фогта в Берлин сроком приблизительно на год.
   Неприятие этих мер, по мнению проф. Фогта, в ближайшее же время лишит мозг способности к восприятию окраски, необходимой для постановки изучения его, и сделает, таким образом, изучение мозга невозможным. Исходя из вышесказанного, просим Политбюро дать соответствующие директивы» [61 - Там же. Л. 2.].
   Советские вожди крайне негативно отреагировали на саму идею экспорта столь ценного продукта в Германию.
   Их указание от 19 февраля было категорично: «а) отклонить предложение врачей о вывозе мозга В. И. Ленина за границу для исследования; б) предложить поставить исследования мозга Владимира Ильича в России» [62 - Там же. Л. 1.].
   Два дня нарком здравоохранения Семашко потратил на переговоры с упрямым и «единственным в мире» немцем, пока не смог найти компромиссное решение: Фогт вместе с женой и германской лаборанткой переезжает на время исследования в Москву. Сюда же доставляется ценное оборудование из Германии. Изучение проводится в Москве, но прежде Фогт делает один пробный срез с мозга, дабы установить, не изменился ли препарат под воздействием спирта и формалина, в смеси которых он хранится. Этот вариант вполне устроил Политбюро, и новым постановлением от 21 февраля оно согласилось с предложением Семашко [63 - Там же. Л. 9.].
   Решение Кремля положило начало организации сугубо секретной лаборатории для Фогта. Политбюро новым постановлением поручило Семашко и Товстухе найти специальное помещение и оснастить его оборудованием. Начальнику ОГПУ Дзержинскому предписывались поиски «надежного товарища в качестве ответственного хранителя мозга В. И. Ленина во время работы над ним» [64 - Там же. Л. 12.].
   Фогту выделили шесть комнат в Институте В. И. Ленина. Здесь под наблюдением Товстухи он мог приступить к научному священнодействию. Церемония передачи драгоценного мозга иностранцу сопровождалась заключением договора между ним и Институтом В. И. Ленина, состоявшимся в мае 1925 года. Деньги для закупок дорогостоящего оборудования в Германии перечислялись из запасного фонда Совета народных комиссаров. А вся процедура была покрыта плотной завесой секретности.
   Для таинственности имелась и одна экзотическая причина. Наряду с обычными для Фогта исследованиями он решил основать в Москве нечто экзотическое: лабораторию расовой биологии. Перспективная, по представлениям немецкого профессора, наука уже укрепляла свои позиции в Европе. Успехов в этом направлении достигла Швеция, где в 1921 году в Упсале был открыт расовый биологический институт. Шведов волновала проблема инбридинга, распространения болезни викингов – рассеянного склероза, алкоголизма и наследственных заболеваний в целом.
   Еще в 1924-м, траурном, году на страницах «Русского евгенического журнала» вышла статья Германа Лундборга «Шведский институт расовой биологии в Упсале». Освещая сферу деятельности своего учреждения, его директор писал: «В основу всего построения расовой биологии кладется целый ряд научных дисциплин, а именно: 1) исследование наследственности (генетика); 2) антропология; 3) физиология, патология и медицина; 4) статистика и генеалогия. Эти разнообразные отрасли человеческого знания требуют своих представителей. Они работают по разным методам и должны вследствие всего получать различное образование» [65 - Русский евгенический журнал, 1924. – Т. II. – Вып. 1. – М. – С. 62.]. Статья заканчивалась оптимистическим пассажем: «Значение народа не измерить числом его внешних военных сил, но его пригодностью в расовом отношении и его культурными вкладами. Для всех народов важно не только следовать за развитием, но по возможности идти во главе его» [66 - Там же.].
   Оскар Фогт мог бы подписаться под всеми этими утверждениями. Он считал изучение расовой архитектоники основной задачей своего германского института мозга и своих московских лабораторий. Ученый предполагал, что вместе с другими дисциплинами расовая биология могла дать ценные рецепты для развития наций. Методика изучения материала в научном учреждении Фогта строилась по канонам «шведской науки». Его идеи о перспективности таких исследований разделялись и наркомом здравоохранения Семашко. Фогт был уверен: исследования в области строения мозга, и особенно мозга уникального, необходимо подтвердить и на генетическим уровне. «Он собирался у себя в Kaiser Wilhelm Institut’е в Берлине организовать лабораторию, а потом, может быть, и целый отдел генетический, так как интересовался рядом генетических проблем, связанных с мозгами всяческими, с высшей нервной деятельностью» [67 - Тимофеев-Ресовский Н. Истории, рассказанные им самим, с письмами, фотографиями и документами. – М., 2000. – С. 187.], – вспоминал о Фогте Тимофеев-Ресовский.
   Как это ни удивительно, но в СССР, несмотря на государственный интернационализм, действие здесь аппарата Коминтерна и эксплуатацию в пропагандистских целях вопроса о положении афроамериканцев в США, в научной среде было достаточно сторонников теории неравенства рас.
   Термин «отсталые народы» был по-прежнему в ходу. Чувство собственного превосходства по отношению к обитателям Новой Гвинеи или Экваториальной Африки не давало покоя многим просвещенным коммунистам. Даже убежденный атеист профессор Никольский, рассуждая о эволюции человека, писал: «…у европейца средний объем мозга около 1400 кб. см, у низших пород современного человека редко спускается до 1000 кб. см» [68 - Воинствующий атеист, 1931. – № 1. – С. 108.]. «Широкий плоский нос» как аргумент расовой дидактики использовал и чуткий к настроениям кремлевской верхушки советский футуролог Мелик-Пашаев, иллюстрировавший свои сочинения антропологическими примерами из жизни высших и низших народов [69 - Жизнь и техника будущего. – М.—Л., 1928. – С. 355.].
   Основными очагами расовых идей были «Русский антропологический журнал» и «Русский евгенический журнал». Члены редакции обоих изданий и их авторы активно включились в разработку ленинской биологической исключительности. Благодаря в том числе и их поддержке Фогту удалось создать при Московском институте мозга лабораторию расовой биологии.
   В те годы в СССР бурно развилась евгеника. Причиной наследственных несчастий она разумно считала генетические нарушения. Их устранение в результате продуманной селекции и должно было привести к антропологическим изменениям, важным и для расовой биологии.
   «Евгеника – религия будущего, и она ждет своих пророков» [70 - Русский евгенический журнал, 1922. – Т. 1. – Вып. 1. – М. – С. 26–27. 71], – провозглашал директор Института экспериментальной биологии Николай Кольцов на страницах своего журнала. Сам Кольцов таким пророком и являлся. А богом этой религии он видел искушенного генетика, творящего с помощью микроскопа расу будущих суперменов.
   Таким ученым, к примеру, вполне мог стать Тимофеев-Ресовский. В 1925 году Кольцов и нарком Семашко рекомендовали его Фогту в качестве перспективного ученого для работы в берлинском институте. Немец, видимо, был не в ладах с генетиками Германии и предпочел русского исследователя. Помимо него, в Берлин отправились и будущие ленинские специалисты-мозговеды: Саркисов, Сапир, Попов, Чернышов. По обмену в Москву стали прибывать и немецкие коллеги. «Ввиду полного отсутствия у нас в Союзе специалистов по изучению микроскопической структуры мозга и технических работников – лаборантов были приглашены в Союз технические работники проф. Фогта из его Берлинского института мозга (Вольке, Гейзе и Рот)» [71 - АПРФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 310. Л. 48–52.].
   Государственная поддержка инициатив профессора привела и к тому, что уже год спустя после секретного заседания Семашко поднял в Политбюро вопрос о повышении статуса лаборатории до уровня института. И для того имелись условия. Мозг Ленина уже фиксирован в формалине и спирте, разделен на блоки и залит в парафин. Блоки разложены на 30 963 среза. Они были сделаны с помощью особого резательного аппарата – микротома, привезенного из Германии. Срезы были специально окрашены контрастным веществом и помещены между тонкими стеклами. Это позволяло более четко видеть структуру мозга и даже демонстрировать эти препараты как слайды.
   В журнале «Под знаменем марксизма» замдиректора Саркисов так описывал эту методику: «Окраска срезов составляет следующий этап работы: окрашенные препараты фотографируются на специальных установках, дающих возможность сделать фотографии с очень большим увеличением и тем самым зафиксировать мельчайшие подробности среза. Дальнейшая стадия – подробное описание каждого препарата» [72 - Под знаменем марксизма, 1935. – № 2. – С. 195.].
   Сотрудники института скрупулезно сравнивали ленинские срезы со срезами обычных людей и некоторых представителей советского аппарата и интеллигенции. Даже малейшая, микроскопическая деталь, отличавшая вождя от простых смертных, могла свидетельствовать о его потрясающих мозговых ресурсах. Каждый вечер, перед уходом сотрудников, все драгоценные срезы вновь помещались в заветный сейф, а он находился под непрерывной охраной ОГПУ [73 - ГАРФ. 3316. Оп. 20. Д. 748. Л. 5.].
   Подготовка научного обоснования анатомического превосходства Ленина над всеми остальными людьми на земле шла полным ходом. Ученые не сомневались в уникальности его борозд, извилин, количества мозговых клеток, их послойного расположения, величины. В ходе исследований обнаружилась хорошая развитость третьего и пятого слоев клеток мозга.
   Ободренный ожидаемым результатом наркомздрав Семашко рапортовал об успехах таинственного учреждения: «Исследование мозга т. Ленина согласно постановлению ПБ [74 - Политбюро.] уже производится. Закуплены и закупаются специальные аппараты и приборы. Сделана часть срезов. Работает немка-лаборантка, командированная проф. Фогтом. Прошли курс учебы у проф. Фогта два врача-коммуниста (тт. Сапир и Саркисов), которые приступили к работе в Москве. Получены уже некоторые предварительные результаты» [75 - АПРФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 310. Л. 18.]. Размышляя о перспективах развития учреждения, Семашко считал, что нужно «теперь же приступить к созданию Института по изучению мозга по этому методу под руководством проф. Фогта и под его директорством» [76 - Там же.].
   Но в Политбюро пока не спешили. Вожди хотели ознакомиться с первыми исследованиями Фогта, а уже потом отпускать инвестиции.
   Советское руководство интриговала тайна мозга Ленина. Вожди требовали отчетов и новых данных, а научное поведение Фогта держало их в напряжении. Иногда небольшими порциями в научные кулуары просачивалась волнующая информация о невероятных богатствах, извлеченных из трепанированного черепа Ленина. Так к третьей годовщине со дня смерти Ленина в вечернем выпуске «Красной газеты» появились мемуары психиатра академика Осипова. Не говоря об источнике своих сведений, он тем не менее сообщал: «Уже макроскопическое исследование мозга В. И. Ленина при вскрытии тела показало высокое совершенство его строения, которым и объясняется его духовная мощь, так отчетливо проявившаяся в течении болезни».
   В 1927 году профессор Фогт выступает с сообщениями о своих открытиях в узком кругу членов правительства СССР. И хотя информация об этом событии была тут же засекречена, 15 ноября 1927 года в «Известиях» поместили небольшую публикацию. Она разъясняла простым гражданам суть работ Фогта. Газета утверждала: «Метод этот, так называемый цитоархитектонический, основан на изучении расположения и строения нервных клеток в головном мозгу. Профессор Фогт поставил себе задачей на основе такого изучения определить материалистическое основание для объяснения гениальности Ленина и его психических особенностей». Газета сообщала и об уникальных находках, обнаруженных немецким ученым в третьем слое коры головного мозга. Именно тут, к удивлению Фогта, имели особенное распространение пирамидальные клетки. В них, по мнению ученого, и скрывалась «материальная база психической одаренности» [77 - Известия, 1927. – 15 ноября.].
   Казалось, что разгадка тайны существования кремлевского сверхчеловека близка наконец к раскрытию.
   Допущенный к кремлевским тайнам советский футуролог Мелик-Пашаев, по-видимому присутствовавший на закрытом докладе или знакомый с его стенограммой, с восхищением писал о «сенсационных» открытиях Фогта: «Тщательное изучение мозга нашего гениального современника В. И. Ленина и сравнение тонкого архитектурного строения его с мозгом людей среднего психического уровня выявляет необычайное богатство материального субстрата – архитектуры строения и развития нервных клеток и нервных отростков коры мозга В. И. Ленина, который (то есть мозг) является, несомненно, прототипом мозга грядущего сверхчеловека» [78 - Жизнь и техника будущего. – М.—Л., 1928. – С. 367–368.].
   Мелик-Пашаев откровенно объясняет всю подоплеку возни с мозгом и суть задачи, поставленной Кремлем перед Фогтом. «И вот сравнение мозгов – пишет он: по особенностям величины и формы расположения отдельных полей полушарий большого мозга, а равно сравнение по особенностям строения отдельных слоев в пределах указанных полей дает научную базу для разрешения научной проблемы материалистического объяснения нервно-психической деятельности и указывает пути возможной дальнейшей эволюции человеческого мозга в будущем» [79 - Там же. – С. 368.].
   Эти выводы советского футуролога были только отправной точкой для дальнейших фантастических предположений Мелик-Пашаева, озвучивавшего сокровенные мысли обитателей Кремля.
   «Изобретение микроскопа, телескопа и других оптических приборов значительно расширило пределы нормального зрения; телефон и радио сказочно расширили пределы нормального слуха и т. д. И все это стало возможным благодаря беспрерывной прогрессивной эволюции пластической нервной ткани и сознательных центров головного мозга. А самый прогресс человечества совершался не путем возникновения новых органов чувств или улучшения существующих, которые обнаруживают, наоборот, тенденцию к регрессивному развитию, а путем усовершенствования центрального мозгового аппарата (то есть соответствующих центров в коре мозга) для наилучшего восприятия и переработки ощущений, получаемых органами чувств. При помощи тех скрытых, тонких структурных изменений нервной системы, которые идут, не ослабевая, из века в век, человеческий разум познал электрические вибрации, ультрафиолетовые лучи, радиоволны, которые непосредственно на наши органы чувств не оказывают влияния.
   И в самом деле, еще несколько лет назад невероятной казалась возможность предположения радиоизлучения человеческого мозга, а тем более возможность уловить и воспринимать эти излучаемые мозгом человека радиоволны» [80 - Там же. – С. 369.].
   Ленин – телепат, экстрасенс, медиум? Тот самый медиум, который, по предположениям Николая Бухарина, обладал шестым чувством и мог «по случайному разговору с деревенской старухой угадать биение пульса в крестьянке»? Чем больше вожди узнавали, кого они потеряли, тем горше казалась им утрата. И тем сильнее повышалась ответственность врачей в правильном лечении еще остающихся в Кремле уникальных экземпляров торжествующей эволюции.
   После московского триумфа Фогта вопрос о создании Института мозга в столице СССР был предрешен. Врачу были даны самые широкие полномочия и средства. А перед новым учреждением поставлена великая задача: «сбор и подготовка для архитектонического изучения, возможно, более широкого материала, в том числе и мозгов умерших выдающихся деятелей Союза» [81 - АПРФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 310. Л. 49.].
   Как знать, не окажется ли и среди живущих еще один обладатель мощного головного аппарата?

4

   10 ноября 1929 года в Москве, в пантеоне Института мозга, Фогт сделал доклад, где наконец поделился своими сенсационными открытиями с советскими сотрудниками. Профессор начал доклад с восхваления успехов Октябрьской революции, явившейся плодом умственного труда вождя мирового пролетариата. Фогт назвал мозг Ленина сокровищем, которое нужно сохранить не только для русского народа, но и для народов всех стран мира. По словам германского ученого, самое интересное открытие поджидало его в третьем слое коры головного мозга. Здесь были обнаружены необычайно большие пирамидальные клетки в фантастическом количестве. По мнению ученого, эти клетки были ответственны за способность к ассоциации. Исходя из полученных данных, профессор назвал Ленина «ассоциативным атлетом».
   Немецкий профессор был окрылен своим успехом. Но он сделал одну непростительную ошибку, которая чуть было не расстроила его взаимоотношения с Кремлем. Так уже получилось, что в 1929 году ученый выступал со своими сообщениями не только в Институте мозга в Москве, но и в Германии. Здесь он демонстрировал как диапозитив тончайший срез с мозга Ленина и фотографии с других срезов. Для большей убедительности мощности ленинских ресурсов Фогт сравнивал его с мозгом малолетней преступницы.
   Его московское «открытие» оказалось в центре оживленной научной дискуссии и подверглось серьезному анализу в немецкой научной прессе. Профессор Шпильрейн в авторитетной Энциклопедии душевных болезней указал, что такие же большие ленинские пирамидальные клетки имеются и у слабоумных. Этот ученый не знал, что он весьма близок к истинной картине последних месяцев ленинского существования. Указание Шпильрейна было замечено немецкой политической прессой, где появились статьи о мозге советского вождя с самыми унизительными для большевиков выводами.
   Происходившее в Германии вызвало серьезный скандал в Москве. Кремль обескуражило то, что Фогт даже не вступил в полемику с Шпильрейном и пассивно наблюдал, как враги охаивают священный мозг.
   Это бездействие родоначальника дорого обошлось его Московскому институту мозга. Взбешенные вожди решили проучить Фогта и в 1929 году реорганизовали и присоединили его научное детище к Институту высшей нервной деятельности в качестве отдела морфологии. Статус бывшего института был понижен, а немцу было отказано в посещении Москвы. Работа над изучением главного мозга страны была приостановлена. Вожди серьезно подумывали об изъятии реликвии и передаче ее мавзолею.
   О существующей проблеме в своей кляузе Сталину решил напомнить заведующий культпропотделом Стецкий. 10 января 1932 года направил ему письмо с описанием поведения Фогта, его демонстраций в немецких аудиториях кусочков мозга вождя и общей скандальной ситуации. Послание заканчивалось предложениями: «1. Мозг Ленина передать в надежное хранилище – возможно, в Мавзолей, возложив ответственность на тов. Енукидзе. 2. Покончить отношения с проф. Фогтом, послав в Берлин товарищей, чтобы получить у него срезы и диапозитивы мозга Ленина, и положить тем предел махинациям, которые проделывают буржуазные профессора, имея эти препараты» [82 - Там же. Л. 26–29.].
   В приложении к письму Стецкий помещал совместное обращение директора Ассоциации естествознания Коммунистической академии и директора Института психоневрологии. Они считали: «Необходимо также решить вопрос о наших взаимоотношениях с немецкой лабораторией расовой биологии, находящейся в Москве при Институте мозга» [83 - Там же.].
   «Договориться о дальнейших формах работы лаборатории расовой биологии и добиться более тесной связи с Институтом, периодической отчетности постановки научных докладов лаборатории на конференциях Института и т. д. или ее совсем ликвидировать.
   При установке на сохранение связи с проф. Фогтом лабораторию можно сохранить, но с непременной тесной связью с институтом» [84 - Там же. Л. 29.].
   Полученная «телега» навела членов Политбюро на размышления. Они особенно не симпатизировали Алексею Ивановичу Стецкому. Но с авторами приложения соглашались, полагая, что время политического карантина для ученого закончилось и Фогта следует вновь привлечь к исследованию самого дорогого наследия Ильича. 13 апреля 1932 года родилось постановление Политбюро, приказывавшее восстановить самостоятельность института, вновь сделать Фогта директором и командировать бывшего зама Саркисова в Берлин.
   Саркисов уехал, вооруженный теплым письмом Молотова, предлагавшего Фогту от имени ЦК забыть прежние обиды и вновь приступить к научному священнодействию. Посредником в восстановлении связи с ученым выступил консул берлинского представительства СССР, сотрудник легальной резидентуры ОГПУ-НКВД Александр Гиршфельд, имевший прямое отношение к созданию разведсети «Красная капелла» и вербовке крупного агента Арвида Харнака [85 - О разведывательной деятельности А. Гиршфельда см.: Очерки истории российской внешней разведки. – М., 1997. Т. 3. – С. 416–417. А также см.: Царев О., Костелло Д. Роковые иллюзии. – М., 1995. – С. 74–75, 81. Судоплатов П. Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941. – М., 2001. – С. 209.].
   Отсюда ясно, какое великое значение придавали возрождению деятельности фогтовского научного детища в Кремле. Там даже могли рисковать столь ценным работником Главного управления госбезопасности НКВД, как Александр Гиршфельд.
   Профессор будто ждал советских визитеров и принял новое предложение без размышлений. Все это было в апреле 1932 года. А с 30 января 1933 года, когда рейхсканцлером Германии стал Адольф Гитлер, у немецкого профессора начались проблемы. У Фогта произвели три обыска, его телефонные разговоры стали прослушиваться, а почта – просматриваться. Это было естественным следствием контактов Фогта с кремлевским двором, общения с сотрудником НКВД Гиршельдом, который, как и любой представитель советского посольства, находился на особом счету гестапо.
   В этом случае интересна судьба протеже Фогта – советского исследователя Тимофеева-Ресовского, который после прихода нацистов к власти, оставшись в Германии, стал участвовать в нацистских изданиях и выступал с лекциями для членов НСДАП и СС.
   Его статья в журнале «Врач наследственности», издаваемого с целью пропаганды идеи расовой гигиены, – лучший тому пример. Рассматривая генетический груз в популяциях людей и диких животных, ученый писал о необходимости остановить увеличение в человеческой среде различных отклонений, снижающих жизнеспособность или способствующих патологии. Они, по его мнению, явились следствием ослабления естественного отбора искусственными средствами, то есть успехами медицины.
   Тимофеев-Ресовский допускал контроль со стороны государства в этом своеобразном процессе.
   В октябре 1938 года он уже разъяснял свои позиции, читая курс расоведения и генетики в расово-политическом управлении нацистов. Значение расовых идей подчеркивал и сам идеолог фашизма Альфред Розенберг.
   Слушатели его лекций посещали и саму лабораторию Тимофеева-Ресовского, о чем был помещен фоторепортаж в нацистском официозе «Новый народ» [86 - Das neus Volk, 1938. – № 1. – Р. 27.].
   К этому времени относятся и активные контакты советского ученого со школой немецких докторов СС и институтом генетики, основанными национал-социалистической лигой врачей.
   Выступления и публикации Тимофеева-Ресовского явились своеобразным научным оправданием того, что потом стало претворяться в концентрационных лагерях и мизантропических лабораториях Третьего рейха…
   5 февраля 1936 года в записке секретарю ЦИК СССР Ивану Алексеевичу Акулову Семен Саркисов сообщал: «Фогт до сих пор не отказался от должности директора Московского института мозга. Кроме того, издаваемый в Берлине под его редакцией журнал до сих пор официально является органом Берлинского и Московского институтов мозга. Через товарища Гиршфельда я дал знать Фогту, что мы не можем допустить защиты и пропаганды в этом журнале каких бы то ни было фашистских теорий. Фогт заверил т. Гиршфельда, что, пока он редактор, подобных статей он в журнале не допустит» [87 - АПРФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 310. Л. 48–52.].
   С новым немецким руководством отношения у Фогта складывались не гладко. Его дело было передано в специальную комиссию внутренних дел. Влиятельные чиновники считали, что 66 лет – это пенсионный возраст, и настаивали на отстранении профессора от должности. Он был назначен временно исполняющим обязанности директора, а вскоре его институт возглавил член национал-социалистической партии Хуго Шпатц.

5

   27 мая 1936 года в Политбюро ЦК ВКП(б) на имя Сталина поступил развернутый доклад «Изучение мозга Ленина». Семен Саркисов представлял вождю плод усилий сотрудников двух институтов по изучению главного мозга планеты. Это было всего лишь сжатое изложение объемного исследования, включавшего в себя 153 страницы текста и 15 альбомов, каждый из которых содержал 50 микрофотографий, иллюстрировавших уникальное строение ленинского органа. В этом исследовании мощность одного мозга Ленина приравнивалась к мощности десяти полушарий «средних людей». Что же касается голов известных в Советской стране личностей, то и здесь первенство Ильича над нами было убедительно доказано научными выводами. «Измерение борозд лобной доли и борозд остальных долей обнаружило самый высокий процент борозд лобной доли в мозгу В. И. Ленина в сравнении со всеми другими исследованными нами в этом направлении мозгами (Куйбышев, Луначарский, Менжинский, Богданов, Мичурин, Маяковский, акад. Павлов, Клара Цеткин, акад. Гулевич, Циолковский). Также очень богата извилинами и в то же время богата уклонениями от среднего типа и нижняя теменная область» [88 - Там же. Л. 54–63.].
   Количественные показатели, полученные при исследовании ленинского вместилища мудрости, убедительно доказывали его абсолютное превосходство над всеми иными: «Так, в лобной области процент лимитрофных адаптаций по отношению к поверхности всей коры составляет 2,06 %, а по отношению к поверхности лобной доли – 8,07 %. В мозгу Богданова соответствующие цифры – 1,3 и 5,3 %, в мозгу Скворцова-Степанова – 1 и 4,1 % и в мозгу Маяковского – 1,1 и 4,7 %» [89 - Там же.].
   Более того, даже разрушенный болезнью мозг Ленина, оказывается, работал не только исправно, но даже и лучше, чем здоровые мозги десяти «средних людей». Тема болезни вождя была очень важной для кремлевских читателей доклада. Они хотели получить от науки доказательство того, что тот облик вождя, который он приобрел в последние месяцы в Горках, был не свидетельством его деградации, а переходом Ленина в другое интеллектуальное измерение. И догадливая наука услужливо поддакивала Кремлю: «…мозг Ленина обладал столь высокой организацией, что даже во время болезни, несмотря на большие разрушения, он в функциональном отношении стоял на очень большой высоте» [90 - Там же.].

Глава 3
Промежуточное бессмертие

1

   Множество мифов человечества посвящено эликсиру бессмертия и вечной молодости. Обычно такие качества приобретаются после купания в источнике с живой водой или в крови побежденного дракона. Однако это область фольклора.
   В год, когда умер Ленин, верхушка советского руководства серьезно задумалась над возможностью решить вопрос об искусственном омоложении своих рядов научным методом.
   Разворачивавшаяся в прессе критика простых партийцев обвиняла ЦК в пассивном созерцании болезни и смерти вождя мирового пролетариата, в неспособности найти радикальный метод излечения. Одни авторы упрекали руководство компартии: «недоглядели», «прозевали», а другие подсказывали путь: «Неужели нельзя было сделать омоложение? Ведь говорил же наш политрук, что Клемансо, наш враг, омолодился» [91 - Беднота, 1924. – 30 января.].
   И психиатр Осипов был сторонником версии преждевременного старения Ленина. Ученый писал: «С возрастом развивается процесс отложения извести в стенках сосудов, которые утрачивают от этого свою эластичность. Но в пожилом возрасте это бывает в легкой степени, сильный склероз развивается уже в старческие годы, а Владимиру Ильичу было всего 53 года, следовательно, этот склероз был у него преждевременным, болезненным, и резче всего он оказался выраженным в сосудах головного мозга» [92 - Наша искра, 1925. – № 1.].
   Лидеры СССР тоже считали: смерть вождя была преждевременной, он сильно переутомился, надорвался. Эта переработка и вызвала преждевременную старость, деградацию, зловещий «склероз изнашивания» и смерть. А если бы спохватились вовремя, то, глядишь, и сегодня Ильич был бы жив! Прогерия (или синдром Вернера, как называется преждевременное старение в медицинской литературе) пугала советскую элиту.
   Ситуация с Владимиром Ильичом заставляла думать и о собственной участи. Ведь от ленинского переутомления никто не был застрахован. Эпидемия повальной старости могла парализовать работу советского аппарата и свести в гроб цвет коммунизма накануне победы мировой революции.
   А наиболее прозорливые ученые, предугадав ход мыслей Кремля, рисовали и совсем мрачную картину. Психиатр и невропатолог Арон Залкинд давно уже разглядел надвигающуюся опасность преждевременного старения. В своем труде «Очерки культуры революционного времени», опубликованном как раз в 1924 году, он создает паническую панораму триумфа увядания. По его наблюдениям, партактив РКП(б), который взвалил на себя основной груз переделки общества, подвергается быстрому угасанию. Тот, кому 30 лет, уже носит в себе болезни 45-летнего, а 40-летние уже совсем старики. Что же говорить тогда о тех, кто давно уже перешагнул критический порог 40-летия и стоит у руля Советской страны?
   Тяжелейшее наследие Гражданской войны давало ученому богатую пищу для размышлений. Его пациенты – это представители среднего звена коммунистической номенклатуры. Такие, как красный командир, страдающий сомнамбулизмом и идущий во сне в кровавую атаку. Или изнасилованная белогвардейцами женщина-комиссар, страдающая неврологическими болями.
   «Недавняя смерть бывшего члена Бюро ЦК комсомола 24-летнего тов. Варламова от склеротического излияния в мозг (единственная причина – колоссальное перенапряжение) – набат: не услышать его грохота нельзя» [93 - Жизнь и техника будущего: Сборник. – М., 1928. – С. 502.], – стращал коммунистов Залкинд.
   Погибающий от преждевременного старения ЦК, дряхлеющий партактив, пораженные неврологическими болями партийцы-сомнамбулы – это начало процесса, который необходимо остановить немедленно и излечить недуги.
   Данные Залкинда неутешительны: если у 90 % партийцев неврологические симптомы и все они имеют гипертонию и вялый обмен веществ, то дело революции на краю гибели [94 - Залкинд А. Очерки культуры нового времени. – М., 1924.].
   Превентивные меры по борьбе с недугом постарались принять ровно через десять дней после смерти Ленина: 31 января 1924 года член ЦК Клим Ворошилов выступил на пленуме с докладом «Об охране здоровья партверхушки». Это тогда был сформулирован актуальный лозунг «Беречь старую гвардию». Постановление приняли единогласно и решили: «Просить Президиум ЦКК обсудить необходимые меры по охране здоровья партверхушки, причем предрешить необходимость выделить специального товарища для наблюдения за здоровьем и условиями работы партверхушки» [95 - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 112.]. Так было положено начало организации Лечебной комиссии ЦК. Там должны были работать врачи высокой квалификации в различных областях. Они обязаны были проводить диспансеризацию руководства коммунистической партии и страны. Но главной задачей медиков, по мнению вождей, должен был стать актуальный вопрос борьбы со старостью.

2

   Наука уже побеждала ранее неизлечимые недуги. И большевистские боги задавались вопросом: а почему бы мудрым медицинским светилам не попробовать победить преждевременное старение, старение вообще и передвинуть время этого старения до победы Мировой революции?
   Из Европы до Москвы доходили обнадеживающие сообщения, из которых становилось ясно: в этом направлении и в Германии, и во Франции делаются большие шаги.
   Первые опыты по омоложению были проведены еще в 1889 году Броун-Секаром. Он вводил сначала животным, а потом и себе сок измельченных и раздавленных семенников. Ученый утверждал, что с помощью этого нехитрого способа он отметил восстановление полового влечения, бодрости и повышенной работоспособности. «Дряхлый ученый стал чувствовать себя очень бодро» [96 - Советская Абхазия, 1930. – 23 ноября.], – с умилением сообщат потом советские газеты.
   Вообще Броун-Секар и его ученики в поисках омоложения и эликсира жизни порой заходили весьма далеко. В его лаборатории проходили весьма странные опыты по оживлению, где применялись различные физиологические растворы. Один из сподвижников ученого, австрийский экспериментатор Винтерштейн, после экспериментов с оживлением некоторых человеческих органов или мелких животных решил двинуться дальше. Вот что сообщал о его достижении советский антрополог Гремяцкий: «Такой же способ оживления применял этот ученый и к человеческому плоду, вырезанному из тела матери на четвертом месяце беременности. Операцию эту пришлось сделать из-за болезни матери. Вырезанный зародыш был совершенно мертв, но, когда в его жилы влили соленую воду, которой оживляли кроликов и морских свинок, он начал шевелиться, сжимать кулачки и двигаться, когда щекотали ему кожу» [97 - Гремяцкий М. Смерть и оживление. – М., 1927. – С. 45.].
   Для большинства ученых опыты Броун-Секара выглядели крайне неубедительно. И тем не менее тема омоложения стала популярной, ведь за саму возможность вернуть молодость многие богачи готовы были платить серьезные деньги, и исследования в этой области были продолжены.
   Некоторые надежды на победу старости давали новые открытия в области физиологии. В 1895 году биохимики Джордж Оливер и Эдуард Шапри-Шевер обнаружили в надпочечниках неизвестное вещество. Оно вызывало сокращение стенок артерий и приводило к повышению артериального давления. Выделить это вещество удалось лишь спустя пять лет японцу Иокихе Такамине. А еще спустя год, в 1902-м, англичане У. Бейлис и Э. Старлинг предложили называть такие соединения гормонами. Открытия в области физиологии подхлестнули многих борцов со старостью к новым поискам в области омоложения. Были созданы гормональные органопрепараты. Из мочи беременных женщин выделяли гонадотропин, оказывавший стимулирующее действие на половые железы. На его основе советский врач Алексей Замков создал препарат урогравидан и пытался вернуть молодость пролетарскому писателю Максиму Горькому.
   Но большая часть борцов со старостью предлагала хирургические средства. Австрийский исследователь Штейнах свои первые эксперименты ставил на старых самцах крыс. Он и его французские коллеги, врачи Камус и Глей, придавали решающее значение придаточным половым железам. Исследователь производил перевязку их семенных протоков и наблюдал существенную активность животных после операции. На морских свинках и кроликах было установлено, что если у самцов удалить придаточные половые железы, то при спаривании процесса оплодотворения не происходит, однако повышается тонус и активность мужских особей.
   С 1896 года такого же рода процедуры стали практиковаться и на некоторых людях, желавших продлить или вернуть свежий возраст. Как отмечала статистика, каждый четвертый случай приводил к желаемому результату. Через несколько дней после операции к пациентам возвращалось половое влечение, возникала эрекция, улучшался сон, аппетит, повышались интерес к окружающему миру и бодрость. Эффект от метода Штейнаха держался от нескольких дней до нескольких месяцев. Однако многие ученые не считали операции ведущими к омоложению. Особым случаем был метод, предложенный немецким ученым Гармсом, а затем взятый на вооружение французским эндокринологом Вороновым в стенах лаборатории экспериментальной хирургии College de France.

3

   Сергей Александрович Воронов родился в 1866 году в России в семье русских субботников [98 - Субботники – русское религиозное течение, адепты которого чтили день субботний по иудейскому обычаю. Зародилось в XVII веке.]. Когда ему было 18 лет, Вороновы перебрались во Францию. Здесь в 1893 году Сергей Александрович окончил медицинский факультет в Сорбонне. И ему повезло – он получил весьма высокое положение, правда, не во Франции. Он стал придворным врачом, или, как тогда говорили, лейб-медиком, хедива – наследного правителя Египта. И этот пост дал ему возможность увидеть проблему, о которой ранее он не размышлял.
   На улицах древнего Каира врача впервые посетила мысль о пересадке желез. На эту идею натолкнули наблюдения за евнухами.
   В Египте процветал этот бизнес, часто связанный с набегами арабов на города и селения африканских народов, откуда привозились рабы-мальчики. Их, собственно, и превращали в евнухов с помощью хирургической операции и продавали богатым и ревнивым арабам, имевшим большие гаремы, где необходима была мужская обслуга вне подозрений в измене.
   Открытия, сделанные во время изучения жизни египетских кастратов, показались столь важными, что Воронов начинает с их описания свою монографию: «В 1898 году, находясь в Каире, я в первый раз имел возможность увидеть и наблюдать евнухов. Я узнал, что их кастрируют в возрасте от 6 до 7 лет, то есть значительно раньше, чем организм испытает хотя бы кратковременное влияние возмужалости, и задолго до полного развития тела и прекращения его роста» [99 - Воронов С. А. Сорок три прививки от обезьяны человеку. – М.—Л., 1924. – С. 3.].
   Наблюдения за египетскими кастратами навели Воронова на мысль, что внутренняя секреция половых желез влияет на строение скелета человека, процессы ожирения, способности к мышлению и запоминанию: евнухам с трудом давались стихи из Корана. Но что самое удивительное, так это то, что явления, вызванные у евнухов искусственно, наблюдаются и у нормальных людей, но уже в преклонном возрасте. Воронов констатировал: «Я имел также возможность установить, что они преждевременно старились, что у них рано появлялось старческое помутнение роговой оболочки, что волосы их седели рано и что они редко доживали до старости» [100 - Там же.].
   Значит, рассуждал врач, можно было стимулировать жизненные силы дряхлеющего организма трансплантацией ему семенных желез из организма донора. Такими донорами для Воронова могли быть человеческие трупы или живые шимпанзе и даже павианы. В первом случае он серьезно рассматривал поступление необходимых желез из тюрем Франции. Там имелись приговоренные к гильотинированию, которых можно было бы считать наилучшими донорами, так как необходимый биологический материал мог бы поступить в клинику сразу после казни. Проблема хранения отпадала бы сама собой.
   Воронов подумывал и о донорах, способных продать свои органы, и о жертвах катастроф. Размышляя о перечисленных случаях, врач все-таки откладывал их на будущее: «…добровольная отдача семенной железы, вырезывание ее у умершего насильственной смертью или у казненных слишком ненадежны и затруднительны, чтобы в настоящий момент служить практическим разрешением занимающего нас вопроса» [101 - Там же. – С. 22.].
   Высшие приматы казались врачу предпочтительными. Воронов высоко оценивал их как источник «запасных частей», отмечая свежесть и чистоту приматов. «Обезьяна, – утверждал хирург, – как будто выше человека по качеству своих органов, по физической конституции, более сильной и менее запятнанной дурной наследственностью: подагрической, сифилитической, алкогольной и проч.» [102 - Воронов С. А. Старость и омолаживание. – М.—Л., 1927. – С. 57.].
   Как только в 1910 году Воронов вернулся в Париж, он всецело отдал себя опытам и исследованиям в новой области медицины. Но первый удачный опыт пересадки органов шимпанзе состоялся отнюдь не в половой системе. 14 декабря 1913 года Воронов пересадил щитовидную железу обезьяны подростку, страдавшему микседемой, заболеванием, вызванным отсутствием щитовидной железы. Операция прошла удачно, и 30 июня 1914 года бывший пациент предстал перед авторитетами Медицинской академии. Воронов гордился своим успехом и писал: «…через 4 года, в возрасте 18 лет, маленький Жан, которого в 1913 году я знал слабоумным, с рудиментарным мозгом и телом восьмилетнего ребенка, был признан годным к военной службе и участвовал в войне» [103 - Там же. – С. 56.].
   К практике операций по пересадке половой железы Воронов начал подготовку лишь в 1917 году. Первые опыты такого рода состоялись на физиологической станции Коллеж де Франс в Парк-де-Пренс. Экспериментальными животными врач избрал старых баранов: им вставлялась третья дополнительная железа от молодых самцов.
   Несколько удачных операций убедили Воронова в эффективности метода. Шерсть омоложенных животных стала более густой, и старые бараны обрели потерянную способность к размножению. Американские ученики хирурга-экспериментатора решили обойти своего наставника, уязвленно писавшего, что они «…опередив мою мысль, прививали человеку семенники баранов или козлов» [104 - Воронов. С.А. Сорок три прививки от обезьян человеку. – М.—Л., 1924. – С. 23.].
   Но своим звездным часом Воронов, несомненно, считал 12 июня 1920 года, когда состоялась первая долгожданная пересадка желез от обезьяны человеку.
   Половой конвейер заработал безостановочно, и к 1924 году, когда, как считалось, Ленина сразил «склероз изнашивания», хирург-экспериментатор провел уже 53 успешные операции. Единственной проблемой стала регулярность поставок шимпанзе из Западной Африки. Увеличение спроса на обезьян, связанное с операциями по омоложению, привело к росту цен на животных. Не только лаборатория экспериментальной физиологии College de France, где практиковал Воронов, но и многие другие больницы Европы и Америки включились в дорогостоящий медицинский бизнес. В тропиках и саваннах Африки развернулась широкая охота на приматов. Масштабы были столь велики, что генерал-губернатор французской Западной Африки Кард ввел временное запрещение на поимку этих животных и устройство питомников.
   Но богатые старики всего мира перешли в атаку, и колониальный администратор быстро сдался. Уже к концу 1923 года, как вспоминал Воронов, «…сообщение с Гвинеей стало более правильным, и в первые десять месяцев я сделал 38 прививок» [105 - Там же. – С. 27.]. Прививками тогда назывались пересадки органов.
   Рекламируя последующий успех метода, Воронов утверждал, что смог прооперировать 236 человек в возрасте 55–70 лет. В 90 % случаев был получен положительный результат. Правда, у группы лиц 70–85 лет, страдавших импотенцией и прошедших пересадку, половое влечение было восстановлено лишь в 74 % случаев. Уже в течение нескольких дней после операции наблюдалось сильное психическое и половое возбуждение. Особо Воронов отмечал случай с одним английским аристократом, прошедшим дорогостоящую операцию. Больному было уже 74 года, и он страдал от распространенного в этом возрасте заболевания – от преждевременной старости [106 - Там же. – С. 138.]. 2 февраля 1921 года ему было пересажено правое яичко павиана.
   Результаты выглядели фантастическими: «Больной покинул Париж через 12 дней после операции, и я увидел его только через восемь месяцев. Мой лаборант д-р Дидр и я были буквально поражены, когда увидели г-на Е. Л., потерявшего половину своей тучности, веселого, с быстрыми движениями, с ясным взглядом, как будто смеющимся над нашим удивлением. Жир исчез, мускулы укрепились, и он производил впечатление человека с цветущим здоровьем. Он наклонил голову, и мы убедились, что он не преувеличивал, говоря, что его лысина покрылась густым белым пухом. Он приехал из Швейцарии, где поднимался на горы и занимался любимым англичанами спортом. Этот человек действительно помолодел на 15–20 лет. Физическое и душевное состояние, половая жизнь – все совершенно изменилось благодаря действию прививки, превратившей дряхлого, жалкого и бессильного старика в сильного, пользующегося всеми своими способностями мужчину» [107 - Там же. – С. 139.].
   Победы над старостью вскружили голову хирургу, а операции стали проводиться как мужчинам, так и женщинам. У дверей его кабинета образовалась очередь богачей. Цена не пугала этих пациентов. Они считали, что, какой бы ни была плата за возможность обрести утраченное половое влечение и молодость, она все равно будет незначительной. Имя Воронова стало таким же известным, как и имена кинозвезд. Он пророчествовал: «Недалеко то время, когда пересадка эндокринных желез обезьян, сделавшаяся доступной каждому хирургу, отметит собой значительный прогресс человеческой терапии» [108 - Там же. – С. 45.].
   И все же эффект омоложения со временем угасал, а в некоторых случаях продолжительность жизни пациентов была незначительной. Так, уже упоминавшийся англичанин умер через два года после операции. Но Воронов не желал признавать это поражение. Он умел находить причину, не касавшуюся его метода. Вот и в случае с мистером Е. Л. он хотел остаться вне подозрений. «4 сентября 1923 года – писал врач: меня известили о его смерти, последовавшей от припадка белой горячки, вызванного застарелой невоздержанностью, которую прививка, к сожалению, не исправила» [109 - Там же. – С. 142.].
   Однако сегодня с именем Воронова связывают и распространение эпидемии СПИДа, инфицирование которым происходило якобы во время трансплантации органов обезьян человеку [110 - Did Transplanted Chimpanzee Testicles Start AIDS Epidemic in 1920s? In Nature, 1999. – 22 April. – Vol. 398. – P. 657.].

4

   Многим советским вождям, живо интересовавшимся опытами по омолаживанию, эксперименты Воронова казались реальным шансом. Они считали, что гормоны орангутангов, шимпанзе и горилл возвратят половое влечение и, возможно, предотвратят «склероз изнашивания», от которого так жестоко пострадал товарищ Ленин.
   Для борьбы со старостью в 1925 году Институт органопрепаратов был реорганизован в Институт экспериментальной эндокринологии, и здесь начались первые отечественные эксперименты по омолаживанию. Официальная деятельность этого учреждения была посвящена исследованиям различных гормонов, работе с органопрепаратами и даже экспорту желез внутренней секреции. В Паспорте Экспериментального эндокринологического НИИ сообщалось: «В стационаре имеется хирургическое отделение, в котором разрабатываются методы хирургического лечения эндокринных заболеваний (базедова болезнь, опухоли желез, пересадки и т. д.)» [111 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 28. Д. 211. Л. 3 (об.).]. Это элитарное и окруженное атмосферой таинственности заведение имело до 1931 года всего лишь 12 штатных коек. Попасть сюда мог далеко не каждый желающий.
   Врач института Гораш провел 27 операций над больными преждевременной старостью и мужским климактерием. Пациентам были пересажены половые железы трупов молодых людей, погибших при несчастных случаях. В двух операциях был достигнут впечатляющий результат. В 19 имелся чуть меньший прогресс. В четырех наступило улучшение. И только в двух – неудача [112 - БСЭ. – М., 1939. Т. 43. – С. 124.]. Пока что эти операции рассматривались как экспериментальные, а от Гораша и его коллег ждали стабильного и гарантированного результата. Врачи не должны были рисковать жизнями членов ЦК ради своих экспериментов. А новые, обнадеживающие вести, приходившие из парижской клиники доктора Воронова, о пересадках и донорских возможностях орангутангов и шимпанзе подогревали кремлевские страсти. Тем более что время уходило, старость и смерть уже стояли на пороге, и в любую минуту печальная история Ильича могла повториться.
   Вопрос о подобных операциях был решен оперативно. И даже была одобрена фигура их главного исполнителя, пользовавшегося особым доверием ЦК ВКП(б). Таким трансплантологом был назначен заведующий хирургическим отделением Боткинской больницы Владимир Николаевич Розанов.
   «До 1928 года хирургическая помощь контингенту Санупра Кремля оказывалась в больнице им. С. П. Боткина» [113 - Кремлевская медицина. – М., 1997. – С. 93.], – сообщает малотиражное ведомственное издание «Кремлевская медицина». «Контингент» – это вожди, те, кто стоит у руля СССР. Для них уверенность в хирургах не каприз, а часть государственной безопасности.
   Ранее Розанов занимался самым широким спектром хирургических операций: ранениями черепа и эластичными закрытиями его дефектов, хирургией брюшной полости и толстого кишечника. Однако, когда в Кремле стали поговаривать о применении метода доктора Воронова, Розанов переключился на оперативное лечение заболеваний эндокринной системы и почек.
   Врач находился на особом доверии. В 1918 году, после покушения на Ленина, он удачно оперировал вождя и в последующие годы принимал участие в медицинских консультациях, связанных с его здоровьем. «По словам Семашко, это хирург лучший…» [114 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений. – Т. 54. – С. 267.], – писал о Розанове сам Ильич!
   Таисья Белякова, медсестра, работавшая в Горках, вспоминала об идиллических встречах вождя и известного доктора: «Нередко в Горки приезжал дежурить Владимир Николаевич Розанов. С ним Ленин охотно отправлялся на прогулку либо сидел за столом, смеялся шуткам неистощимого на выдумки профессора.
   В одно из своих дежурств Розанов поделился с Владимиром Ильичем, Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной большой личной радостью. Ему, как активному борцу за здоровье трудящихся, был присужден диплом “Герой труда”» [115 - Черты незабываемого образа. Из воспоминаний о В. И. Ленине (1917–1924). – М., 1973.].
   Розанов входил в узкий круг медиков, постоянно общавшихся с пациентом незадолго до смерти и знавших о его безнадежном психическом состоянии. И тем не менее он не раскрыл государственной тайны, что в глазах кремлевского руководства имело большое значение. Владимира Николаевича в числе десяти врачей допускают к составлению медицинского заключения о смерти Ленина, где впервые и был зарегистрирован необычный и зловещий «склероз изнашивания», разрушивший сосуды мощного мозга человека будущего. Этот же врач в 1924 году оперировал Сталина, которому удалил аппендицит и произвел резекцию слепой кишки [116 - Красная новь, 1924. – № 6. – С. 152.].
   Владимир Николаевич, как штатный профессор Кремля, находился на особом счету у Оперативного отдела ОГПУ. Он проверялся и отслеживался, его родственники и друзья были известны советской секретной службе и в случае чего могли головой ответить за неудачную операцию врача. Авторитет Розанова, помноженный на особую близость к верхушке Кремля, сделал его главным консультантом больницы ОГПУ. Здесь он пользовался особым расположением всесильного Генриха Ягоды [117 - Судебный отчет по делу антисоветского правотроцкистского блока. – М., 1938. – С. 455.].
   Владимир Николаевич занимал внушительное положение в иерархии советских хирургов. Розанов был в курсе многих интимных проблем, терзавших вождей СССР. В его отделении проходили лечение именитые большевистские больные. Это именно к нему в 1925 году приехали Сталин и Микоян с предложением срочно прооперировать наркомвоенмора Михаила Фрунзе, страдавшего язвенной болезнью желудка.

5

   Одним из главных вершителей судеб высшей советской элиты с середины 1920-х годов становится Лечебная комиссия ЦК. Это специфическое учреждение, которое занимается направлением на лечение по особому номенклатурному списку. Комиссия вызывает на консультацию к профессорам-специалистам партийных функционеров, и они получают исчерпывающую информацию о своем здоровье. В состав комиссии входят серьезные врачи-профессионалы, но независимость их мнений об обследовании и оперировании того или иного сановного пациента корректируется секретариатом Сталина.
   Роль докторов, с точки зрения Иосифа Виссарионовича, была чрезвычайно высока. Если нужно было заставить своего политического противника на время покинуть Москву в самый выгодный для интриги момент, лучшего аргумента, чем сослаться на мнение светил науки, придумать не представлялось возможным. Ну а если враг не сдавался, в этом случае помощь хирурга или врача-анестезиолога становилась решающей. Особенно после того, как больной передается Лечебно-санитарному управлению Кремля. Здесь уже происходило практическое воплощение в жизнь идей Сталина относительно будущего ценных представителей советской власти.
   В соответствии с приказами по Управлению делами Совнаркома от 2 августа и 15 сентября 1922 года право на персональное лечение в Кремлевской больнице имели «наркомы и их заместители, члены ВЦИК, ЦК ЦКК РКП, Исполкома Коминтерна и проживающие вместе с ними члены семей; члены коллегий наркоматов, ЦК Союза молодежи, Президиума ВЦСПС, а также лица по списку, утвержденному ЦК РКП» [118 - Кремлевская медицина. – М., 1997. – С. 87.]. Вся номенклатура находилась в поле зрения Лечебной комиссии и, следовательно, Сталина, который через секретариат ставился в известность о перспективных пациентах. Малейшие недуги могли быть поводом для очередной смертельной рокировки в Кремле.
   Так произошло и с Михаилом Фрунзе, народным комиссаром по военным и морским делам. Он появился в Кремле некстати. В начале 1925 года, когда Лев Троцкий был снят с поста председателя Реввоенсовета и наркомвоенмора, на его место назначили нейтрального Фрунзе, прославившегося освобождением Крыма от Белой армии. Сталину удалось провести в Реввоенсовет преданных себе людей и окружить главного военного СССР своими ставленниками. Первым заместителем Фрунзе стал друг вождя – Ворошилов, поэтому вопрос о хирургическом вмешательстве был для Фрунзе фактически предрешен.
   Лечебная комиссия стала внимательно следить за состоянием здоровья наркомвоенмора, и, как только, находясь на отдыхе в Крыму, он почувствовал головную боль и недомогание, к нему срочно выехали врачи-консультанты. Они настояли на немедленном возвращении в Москву и госпитализации. Медики обнаружили у пациента язву и предложили срочно сделать операцию.
   Иосиф Гамбург, врач, знавший Фрунзе, так описывает поведение приговоренного перед казнью: «Пока шло исследование больного, он был спокоен, шутил и смеялся. Но вот прошедшие один за другим консилиумы видных врачей установили, что на лицо явная картина язвенного процесса в области двенадцатиперстной кишки. Было решено прибегнуть к операционному вмешательству. С этого момента бодрое настроение покинуло Михаила Васильевича. На людях он держался спокойно, расспрашивал о делах и давал советы. Но когда посторонних не было, он становился озабоченным, задумчивым» [119 - Архангельский В. Фрунзе. – М., 1970. – С. 501.].
   Жертва пыталась упираться. Накануне операции наркомвоенмор отправил жене записку: «Я сейчас чувствую себя абсолютно здоровым, и даже как-то смешно не только идти, а даже думать об операции. Тем не менее оба консилиума постановили ее делать» [120 - Красная звезда, 1930. – 31 октября.].
   Все было тщетно: приговор обжалованию не подлежал. Чтобы окончательно сломить волю Фрунзе, вопрос о его операции вынесли на Политбюро и Иосиф Виссарионович вместе с заместителем Фрунзе Климом Ворошиловым стали самыми горячими сторонниками радикального лечения. Под жестким давлением партийных товарищей и двух консилиумов врачей с доктором Розановым во главе Фрунзе решился лечь под нож.
   «Незадолго до операции, – вспоминает доктор Гамбург, – я зашел к нему повидаться. Он был расстроен и сказал мне, что не хотел ложиться на операционный стол. Глаза его затуманились. Предчувствие чего-то непоправимого угнетало его. Он попросил меня в случае неблагополучного исхода передать Центральному Комитету партии его просьбу – похоронить его в Шуе, где он провел лучшие молодые годы на революционной работе. Он любил этот небольшой провинциальный город с какой-то нежностью, и мягкая его улыбка озаряла его лицо, когда он рассказывал о своей жизни среди шуйских рабочих.
   Я убеждал его отказаться от операции, поскольку мысль о ней его угнетает. Но он отрицательно покачивал головой: мол, с этим уже решено. Ушел я из больницы в тот день с тяжелым чувством тревоги» [121 - Архангельский В. Фрунзе. – М., 1970. – С. 501.].
   Дальнейшее уже было делом техники. Накануне решающего консилиума Розанова вызвали к себе Сталин и Зиновьев. О чем был этот разговор – осталось тайной. И вот 29 октября 1925 года в 12 часов 40 минут началась историческая операция. Розанову ассистировали врачи Громов и Мартынов. Анестезиологом был выбран доктор Алексей Очкин. Для наркоза применялся эфир (60 граммов) и токсичный хлороформ (140 граммов). На операции присутствовали главврач Кремлевской больницы Александра Канель, сотрудники Лечебно-санитарного управления Кремля А. М. Касаткин, Л. Г. Левин и сам начальник лечебной комиссии ЦК П. Н. Обросов.
   Уже во время операции анестезиолог принял фатальное решение увеличить дозу хлороформа вдвое, хотя это было опасно для сердца. При вскрытии брюшной полости хирурги не обнаружили язвы, имелся лишь небольшой рубец от язвы уже зажившей. Угроза смерти возникла сразу во время операции. И главной ее причиной был хлороформ. В связи с падением пульса во время наркоза пришлось прибегать к вспрыскиваниям, возбуждающим сердечную деятельность, и после операции бороться с сердечной недостаточностью. В реанимации Фрунзе приняли участие хирург отделения Розанова Б. И. Нейман и срочно вызванный штатный профессор Кремлевской больницы Дмитрий Плетнев. Операция длилась 35 минут, наркоз – 65 минут.
   Состояние больного после операции резко ухудшилось. В пять вечера в больницу приехали Сталин и Микоян, намереваясь посетить больного, но к нему их не допустили и оставили лишь записку. Через 39 часов наркомвоенмор скончался при явлениях паралича сердца.
   Сталин был в числе тех, кто нес гроб покойного к его последнему пристанищу к Кремлевской стене, где по заведенному обряду теперь хоронили знатных большевиков. Выступая на траурном митинге и внимательно вглядываясь в присутствовавших на Красной площади будущих пациентов доктора Розанова, Сталин сказал: «Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто спускались в могилу?» [122 - Сталин. И. В. Соч. – Т. 7. – С. 251.]
   Может быть…
   Смерть Фрунзе стала настоящим скандалом. Она возбудила множество подозрений в среде большевистского нобилитета. Эта операция казалась жестоким назиданием оппозиционно настроенным потенциальным пациентам Кремлевской больницы. Для многих будущих жертв 37-го года, по-прежнему еще здоровавшихся со Сталиным, это событие стало грозным предупреждением.
   В кремлевских коридорах почувствовали, что врачи могут быть не только спасителями, но и тихими палачами. Партийным идеалистам тогда хватило смелости устроить расследование. Под их давлением 3 ноября 1925 года «Правда» опубликовала заключение об операции, имевшее несколько туманных пунктов. «29 октября 1925 года у т. М. В. Фрунзе в больнице имени Боткина проведена операция профессором В. Н. Розановым, при участии профессора И. Грекова, профессора А. Мартынова и доктора А. Д. Очкина. Операция произведена под общим наркозом, длилась 35 минут. При вскрытии брюшной полости обнаружены диффузное увеличение привратника и небольшой рубец в начале двенадцатиперстной кишки, по-видимому, на месте зажившей язвы.
   Больной трудно засыпал и оставался под наркозом один час пять минут».
   Патологоанатом Абрикосов, производивший вскрытие, оставил без ответа вопрос: почему и как возникла сердечная недостаточность, приведшая больного к смерти.
   Возмущенное Общество старых большевиков потребовало расследования и объяснений со стороны номенклатурных чинов. Казалось, соратники Ленина найдут виновника смерти товарища Фрунзе. Тогда же, в ноябре 1925 года, состоялось заседание правления Общества старых большевиков, на которое был приглашен нарком здравоохранения Семашко для выяснения обстоятельств, связанных с кончиной руководителя Красной армии. Глава советской медицины откровенно признал: единственной причиной смерти пациента было неадекватное проведение наркоза. На размышление наводило и то, что и больной, и врачи были против поспешной операции, но на ней настаивала Лечебная комиссия ЦК, о деятельности которой наркомздрав высказался негативно [123 - РЦХИДНИ. Ф. 124. Оп. 3. Д. 15. Л. 134–135.].
   Возможно, прав бежавший на Запад секретарь Сталина Борис Бажанов, утверждавший, что эта история была делом рук его коллеги – Григория Каннера, секретаря Иосифа Виссарионовича по темным делам.
   «Я посмотрел иначе на все это, – вспоминал он, – когда узнал, что операцию организует Каннер с врачом ЦК Погосянцем. Мои неясные опасения оказались вполне правильными. Во время операции хитроумно была применена как раз та анестезия, которой Фрунзе не мог вынести.
   Он умер на операционном столе, а его жена, убежденная в том, что его зарезали, покончила с собой» [124 - Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. – СПб., 1992.].
   Таинственные организаторы смертельной операции Григорий Каннер [125 - Каннер Григорий Иосифович. Расстрелян 22 августа 1938 г. Расстрельные списки. Москва. 1937–1941. «Коммунарка», Бутово. – М., 2000. – С. 184.] и Обросов [126 - Обросов Павел Николаевич. Расстрелян 15 марта 1938 г. Расстрельные списки. Москва. 1937–1941. «Коммунарка», Бутово. – М., 2000. – С. 304.] не переживут эпохи великого террора. Им уже уготованы стандартные обвинения в «участии в контрреволюционной террористической организации» и в «провокаторской деятельности». Нежелательные свидетели должны были уйти в мир иной.
   А вот исполнитель – Очкин, проводивший наркоз, ученик Розанова, переживет своих благодетелей. На анестезиологе лежала прямая ответственность за смерть Фрунзе. Но этот врач должен был остаться вне подозрений. И больше того, в 1937 и 1938 годах он отличился тем, что опубликовал в «Правде» и «Медицинском работнике» разоблачительные письма, требовавшие от органов НКВД политических казней «дипломированных убийц», его же вчерашних коллег-врачей [127 - Правда, 1937. – 29 января. Медицинский работник, 1938. – 10 февраля.].
   Скандальность ситуации с Фрунзе деморализовала Розанова настолько, что «хирург лучший» решил подать в отставку. Но ни Сталин, ни другие кремлевские функционеры не желали потери ценного врача. К Розанову в Боткинскую больницу приезжал глава Совета народных комиссаров Алексей Рыков. Ему удалось успокоить и переубедить доктора – Владимир Николаевич отменил свое эмоциональное решение. Такая забота власти о враче говорила об особом доверии: ему прочили пост заведующего хирургическим стационаром Кремлевской больницы на улице Грановского. Там предполагали сделать надстройку одного из корпусов и разместить будущее хозяйство Розанова. В стационар должны были войти три отделения: общей хирургии, отоларингологии и гинекологии. Примечательно, что отделение общей хирургии должен был возглавить Алексей Очкин, на котором лежала основная ответственность за смерть наркомвоенмора.
   А ровно два месяца спустя после печальной операции, проведенной Михаилу Фрунзе, 29 декабря 1925 года Розанов вместе с директором больницы Молоденковым отправляет в Институт экспериментальной эндокринологии специальное уведомление: «В ответ на № 2022 Боткинская больница сообщает, что ей желательно иметь на год количество обезьян до 50 штук. Породы желательно более крупные: гаймандрины [128 - Правильно: гамадрилы – обезьяны рода павианов, обитающие в степях и саваннах Африки и на Аравийском полуострове.], павианы, хотя бы двух шимпанзе. Обезьяны нужны для экспериментов над ними и для трансплантации желез внутренней секреции людей» [129 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 19. Л. 16.].
   Этот документ находится в подборке документов об экспедиции Ильи Ивановича Иванова в Африку. Исследователь Кирилл Россиянов в статье «Опасные связи» [130 - ВИЕТ, 2006. – № 1.] пишет: «К тому же эти средства начали отпускаться лишь после того, как правительство приняло в сентябре 1925 года. решение о финансировании экспедиции Иванова. Поэтому мы не можем согласиться с О. Шишкиным, полагающим, что, создавая питомник, советское правительство было, прежде всего, заинтересовано в получении желез обезьян для операций омоложения. Нет также абсолютно никаких данных о заинтересованности в подобных операциях кремлевских “верхов” (“членов политбюро”, как пишет Шишкин)…»
   Однако Россиянов невнимательно читал опубликованные мной документы. Ну, впрочем, возможно, биолог Россиянов и не должен разбираться в документах?
   Письмо уже было подписано доктором Розановым, к этому времени возглавлявшим хирургическое отделение Боткинской больницы, а там, как писалось выше, до 1928 года оказывалась хирургическая помощь контингенту Санупра Кремля. «Именно там 23 апреля 1922 года немецким профессором Борхартом была сделана В. И. Ленину операция по извлечению одной из пуль…» [131 - Кремлевская медицина. – М. 1997. – С. 93.]. Там же Розанов оперировал Сталина, Ногина и многих других вождей большевиков, пока наконец не перешел руководить хирургическим отделением собственно Кремлевской больницы. Это замечание тем более важно, что сами деньги на экспедиции Иванова выделялись не по линии Наркомата здравоохранения, что было бы логично, а по линии Управления делами Совнаркома – то есть того, что мы сегодня называли бы Управлением делами Президента Российской Федерации. Именно там до сих пор хранится Центральный медицинский архив Медицинского центра Управления делами и фонд 50 – Четвертое Главное управление при Минздраве СССР, как Лечсанупр стал называться в эпоху Брежнева.
   Более того, в личном архиве самого Розанова [132 - Этот архив хранится сегодня у Федора Семенова. Автор выражает благодарность Ф. Семенову за предоставленный материал.] хранится его статья «Трансплантация эндокринных желез», где он обращается и к деталям действий авторитетного французского врача: «Воронов настойчиво советует трансплантировать яички в мошонку, детально описывает технику прикрепления трансплантата, разрезаемого на дольки, как апельсин, к самому яичку хозяина» [133 - Архив Ф. Семенова. Машинописная рукопись Розанова «Трансплантация эндокринных желез». Л. 14.]. А вот и совсем интригующий отрывок из документа, указывающий на посвященность кремлевского врача Розанова в технику работ с приматами в операционной: «Здесь же к месту будет сказать, что оперирование обезьян, особенно больших, представляет тоже известного рода затруднения: во избежание укусов и поранений, так как обезьяны очень злы, быстры в движениях и сильны, им приходится давать оглушающий наркоз в специально сконструированных клетках, и только после того, как она будет в достаточной степени оглушена, ее нужно быстро вытащить из этой клетки и, поддерживая хлороформный наркоз, переложить на операционный стол» [134 - Там же. Л. 16.].
   В дальнейшем мы увидим, как обезьяний питомник жил за счет спецсредств и сумм специального назначения и профессору Иванову пришлось даже пожертвовать двумя шимпанзе на операции по трансплантации.
   Для кого были предназначены эти таинственные два шимпанзе? На каких таких рабочих и крестьян было не жалко двух весьма дорогих валютных приматов?

ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 19. Л. 16

Страница 14 статьи Розанова «Трансплантация». Из личного архива Федора Семенова

Страница 16 статьи Розанова Трансплантация. Из личного архива Федора Семенова

Глава 4
Русский Франкенштейн

1

   В знаменитой книге Мэри Шелли, опубликованной в 1818 году, рассказывается о честолюбивом хирурге Франкенштейне, уроженце Трансильвании, замыслившем сотворить совершенного человека с помощью скальпеля и ланцета. «Он приблизился: его лицо выражало горькую муку и вместе с тем злобное презрение» – так описывает автор искусственное создание. Рукотворное чудовище в декорациях готического романа требовало: «Мне нужно существо другого пола, но такое же отвратительное, как я».
   Образ, созданный Мэри Шелли, был своего рода образом негативной и опасной науки, готовой создавать химер инстинкта познания.
   Сама идея романа возникла в 1816 году. Год выдался холодным и ветреным, сегодня даже предполагается, что это было следствием извержения вулкана Тамбароа в Индонезии.
   Желая укрыться от непогоды, чета Шелли и сводная сестра Мэри – Клер Клермонт приняли предложение лорда Байрона поселиться на вилле Диоддати на берегу Женевского озера. Здесь, помимо поэта, жил и личный врач поэта Джон Вильям Полидори. Необходимость как-то скоротать дождливые вечера привела Байрона к идее свободной любви, свингерства, а паузы между этими занятиями он предложил заполнить рассказами историй о призраках и привидениях. Он сам и подал пример, вспомнив одну из легенд о вампирах. Его врач Полидори также был склонен рассказывать истории о кровососах.
   Впечатлительная Мэри в ту же ночь увидела во сне молодого, одержимого ученого, склонившегося над своим инфернальным творением в полной растерянности. Это и было началом идеи великого произведения о гротесковом монстре, сшитом из частей трупов.
   У доктора Франкенштейна было четыре реальных прототипа. Первый – это Луиджи Гальвани, врач из Болоньи, который, как и многие ученые его времени, был покорен новой и загадочной силой – электричеством.
   История рассказывает, что однажды Гальвани был в меланхолии, и, чтобы вывести его из уныния, жена решила приготовить ему деликатес – суп из лягушачьих лапок. Когда ученый ожидал обещанного блюда, прогремел гром, и итальянец заметил, что каждый раз при вспышке молнии лапки очищенных лягушек подергивались.
   Гальвани предположил, что разряды электричества влияют на мышцы животного. Желая проверить эту связь, он дотронулся до лапок лягушки металлическим скальпелем, заряженным электричеством. И именно в этот исторический момент лапка мертвой лягушки резко дернулась.
   В 1791 году итальянец опубликовал свои изыскания в работе, которая полностью изменила бытовавшие аспекты физиологии человека и животных.
   Племянник Гальвани, второй прототип Франкенштейна, Джованни Альдини, пошел еще дальше: вместо лягушек он стал использовать собственно трупы, а мрачным экспериментам придал характер научного общедоступного аттракциона, с которым объехал пол-Европы.
   Одно такое представление он устроил в Лондоне, в Королевском хирургическом колледже, в 1803 году. Главным действующим лицом этого публичного опыта стал труп только что повешенного преступника по имени Джордж Форстер. Когда провода помещались в ухо и рот Форстера, его челюсть начинала дрожать, а прилегающие мышцы ужасным образом искажались. Если провода подсоединялись к прямой кишке, все тело покойного содрогалось в конвульсиях.
   Третьим прототипом Франкенштейна обычно называют шотландского ученого Эндрю Ура, также экспериментировавшего по методу Гальвани.
   Но самым главным прообразом Франкенштейна стал немец Конрад Диппель. Он действительно родился в замке Франкенштайн в земле Дармштадт, был алхимиком, астрологом, хиромантом и оккультистом. Он писал и религиозные труды, как, например, опус Orthodoxia Orthodoxorum.
   Сегодня мы бы сказали, что это был ученый широких интересов.
   10 мая 2018 года я побывал в замке Франкенштайн на одной из вершин горного хребта Оденвальда. Несмотря на зловещую литературную славу, эти руины выглядели романтично. С высокой башни открывался вид на идиллические долины, убегавшие к Дармштадту и Гейдельбергу.
   Диппель выкрадывал трупы с местного кладбища для своих медицинских исследований, что в XVII веке, когда он жил, считалось обычным делом, и искал философский камень, который позволил бы ему превращать любые металлы в золото.
   Тем не менее молва сразу же нарекла этого исследователя опасным ученым, а его эксперименты по поиску эликсира жизни – дьявольскими. «Эликсир жизни» он все-таки создал, и этот препарат – концентрат из костей животных, крови и других жидкостей, дистиллированных в железных колбах, получил название «масло Диппеля». Жизнь оно не продляло, но являлось мощным стимулятором мышц.
   О Диппеле как прототипе Франкенштейна мы можем говорить с уверенностью. Известно, что о нем чете Шелли рассказал один из братьев Гримм – Якоб, когда супруги путешествовали по Рейну. Это рассказ можно считать вдохновляющим: на берегах этой реки и сейчас стоят романтические замки. Так что разговор с немецким сказочником был наполнен всевозможными легендами и преданиями. Возможно, в дальнейшем, путешествуя из Гейдельберга в Дармштадт, Шелли вновь услышала легенды о Диппеле. И надо сказать, что таких Франкенштейнов, как этот ученый, в Германии было в избытке. В Гейдельберге и сегодня в замковом музее можно обнаружить целые экспозиции, посвященные алхимическим опытам и эликсирам, которые искали ученые эпохи Просвещения.
   Русский же «Франкенштейн» имел не менее амбициозные планы, чем его европейские коллеги, но мечтал не о создании отвратительного монстра, а об идеальной обезьяне, точнее, о необычном существе, полученном искусственно и способным занять на лестнице дарвиновской эволюции свободный промежуток между человеком и человекообразными.
   Нашего «Франкенштейна» звали Илья Иванович Иванов. Он был уверен, что однажды его час пробьет и мир облетит сенсационная весть. Но путь к предполагаемой славе пролегал через парадные подъезды советской бюрократии.
   Один из них располагался в доме на Чистопрудном бульваре. Перед входом висела заклейменная советским гербом медная доска с надписью «Народный комиссариат просвещения». 24 декабря 1924 года здесь, в Наркомпросе, произошло странное событие. Когда очередное, 53-е, заседание президиума Государственного ученого совета близилось к концу и многих уже клонило в сон после занудных вопросов, связанных с утверждением производственного плана научно-художественной секции и дискуссией по поводу принуждения отделами народного образования покупать с их складов книги, запрещенные ГУСом, на трибуну поднялся бородатый, лохматый математик Отто Юльевич Шмидт. Он прочитал собравшимся докладную записку некоего профессора Иванова об искусственном скрещивании человека с обезьяной. Члены ГУСа слегка оторопели от необычного демарша. Они видели много экспериментов за бурные годы советской власти, однако такой и для них был экстраординарным. Но все же, рассудив о глубоком естественно-научном значении предстоящего опыта, президиум постановил: «Поручить научно-технической секции ГУСа для проработки данного вопроса образовать комиссию из биологов и врачей» [135 - ГАРФ. А-298. Оп. 1. Д. 2. Л. 135.]. Это, конечно, было не два и не полтора. Так что автор докладной записки товарищ Иванов приступил к составлению новых документов на имя народного комиссара просвещения Луначарского и других советских чиновников.
   Илья Иванович не был похож ни на сумасшедшего, ни на афериста, решившего погреть руки на наивных материалистах. Внешне он чрезвычайно напоминал сказочного доктора Айболита, несущего исцеление больным зверушкам. Он действительно искал средства от некоторых заразных болезней домашнего скота, но, кроме того, вот уже много лет профессор Иванов занимался искусственным оплодотворением животных методом зоотехнии. Благодаря успехам в этой области он стал чрезвычайно авторитетным специалистом даже в Европе. А в России сам академик Иван Павлов считал его эксперименты по гибридизации животных весьма перспективными. На открытиях Иванова и сегодня держится мировая наука выращивания и разведения домашнего скота. Но ученому было мало лавров зоотехника. Он был честолюбив и ради научного познания готов совершить фантастический шаг. Но длительное время держал в тайне свою дерзкую научную идею.
   Ранняя биография Ильи Ивановича Иванова напоминает поэтапное движение вперед целеустремленного трудоголика-педанта. Как и Оскар Фогт, Иванов был ровесником Ленина. Илья Иванович родился в 1870 году в Курской губернии, в небольшом городке Щигры. В 26 лет уже окончил Харьковский университет и определился с главным увлечением жизни – изучением роли половых желез в процессе оплодотворения млекопитающих. Свои первые шаги в исследовательской науке Иванов начал в Институте экспериментальной медицины. Он изучал метод искусственного осеменения животных, открытый итальянским ученым Лацаро Спалланцани еще в 1780 году. Более 100 лет эта техника находилась без движения, но молодой и амбициозный ученый Иванов взялся за разработку данного метода искусственного осеменения животных и весьма преуспел в нем.
   Склонный к поиску, ученый много колесил по Европе. В начале века Иванов очутился в Париже, в Институте Пастера. Там в лаборатории русского ученого Ильи Мечникова велись исследования секретов придаточных половых желез, выяснялось их значение в процессе оплодотворения животных. В это время австриец Штейнах и французы Камус и Глей осуществили опыты, во время которых у морских свинок и кроликов были удалены эти железы. Ученые считали, что роль этих органов в оплодотворении решающая, так как после такой операции самцы не могли оплодотворить самок. Иванов же выяснил причину такого бесплодия – просто сперматозоиды не попадали в половые органы женских особей.
   Вернувшись на родину, Илья Иванович предлагает расширить практику применения искусственного осеменения в России, где была острая нужда в быстром росте поголовья племенного скота. Иванову удалось открыть опытные хозяйства и познакомить животноводов с техникой этого прогрессивного метода. В 1908 году при поддержке академика Павлова Иванов организовал физиологическое отделение лаборатории Ветеринарного управления в Санкт-Петербурге. Илье Ивановичу предложили встать и во главе Ветеринарной лаборатории Министерства внутренних дел. МВД нуждалось в породистых лошадях и быстром увеличении их поголовья. А вскоре и барон Фальц-Фейн приглашает ученого продолжить опыты по акклиматизации и гибридизации на знаменитой ферме Асканья-Нова. Здесь открылась станция экспериментальной зоотехники, филиал столичной лаборатории Иванова. В степях Таврической губернии были успешно одомашнены и акклиматизированы африканские антилопы коба. Их стадо свободно паслось на здешних лугах, подобно домашнему скоту. Но главные открытия Иванов совершил в области зоотехнии. Ученый писал: «Искусственное осеменение, как показали мои опыты, может быть с успехом проведено даже в том случае, когда получить от самца его семенную жидкость невозможно или ввиду его крайней дикости и силы, или ввиду трудностей, связанных с его поимкой живым. В этом случае самец может быть подстрелен и затем кастрирован; естественная семенная жидкость может быть заменена искусственной спермой – взвесь семенных клеток в той или иной среде, благоприятной для жизни сперматозоидов. В этом случае из придатков семенных желез берется сперматозоидная масса, разбавляется тем или иным раствором и впрыскивается обычным путем в вагину или шейку матки самки. Если после кастрации, проведенной стерильно, семенные железы сохраняются также в условиях стерильности при температуре, близкой к 0, то сперматозоиды сохраняют свою подвижность и функциональность в течение нескольких дней – до 7–8. Таким образом, путем искусственного осеменения можно вызвать зачатие от отца, который к моменту осеменения не только уже умер, но и вообще больше не существует в природе. Так, например, семенные клетки домашних животных, сохранявшиеся вышеуказанным способом и использованные для осеменения, могут вызвать зачатие тогда, когда самец, выработавший эти семенные клетки, уже был съеден» [136 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 108–109.].
   Отношения с владельцем экзотической фермы Асканья-Нова бароном Фальц-Фейном складывались не гладко. Аристократ отличался заносчивым характером и высокомерием, а эти качества, как казалось Иванову, не способствовали успеху дела. Илья Иванович решил расстаться с фермой и посвятить себя только проблемам искусственного осеменения, и прежде всего гибридизации. Они сулили невиданные перспективы. Достаточно было обладать необходимой научной информацией и смелой фантазией, как тут же открывался путь к созданию биологических драконов, сочетавших в себе качества разных животных. Природа представилась Иванову в виде детского конструктора, обладающего неограниченными возможностями для человека с дерзкими мечтами.
   Искусственное осеменение позволяло уподобиться Богу, и такое подобие не могло не вдохновлять. В 1908 году Иванов оплодотворил лошадь спермой самца зебры и получил гибрида, названного зеброидом. Удачный опыт был применен им при скрещивании зубров с бизонами, а новые особи, полученные в результате, стали называться зуброидами и бизоноидами. Здесь Иванова ждала удача. Если зеброиды и мулы, полученные еще в Асканья-Нова, потомства не давали, то новые гибриды диких быков принесли приплод. Ощущение успеха и победы над упрямой природой привели Иванова к смелой мысли «использовать метод искусственного осеменения млекопитающих для постановки опытов гибридизации между различными видами антропоморфных обезьян и между последними и человеком» [137 - Там же. Л. 108.].
   Профессора вдохновляли идеи Чарльза Дарвина, высказанные им в труде «Происхождение человека и половой подбор»: «Если допустить, что человекообразные обезьяны образуют естественную подгруппу, то, зная, что человек сходен с ними не только во всех тех признаках, которые общи ему с целою группою узконосых, но и в других особенных признаках, каково отсутствие хвоста и седалищных мозолей, а также вообще по внешности, – зная это, мы можем заключить, что человечеству было дано начало некоторым древним членом человекообразной подгруппы» [138 - Дарвин Ч. Происхождение человека и половой подбор. – СПб., 1896. – С. 143.].
   Предположения англичанина о существовании в прошлом некой низшей формы, от которой собственно и произошли люди, русский ученый решил подтвердить экспериментально. Иванову казалось, что он стоит на грани великого научного открытия, которое обессмертит его имя. Он настолько уверовал в свою непогрешимость и удачу, что стал рассматривать свой труд как миссию, обращенную к человечеству.
   «Опыты искусственного осеменения самок антропоморфных обезьян семенем человека и обратно человека семенем обезьян в смысле вероятности положительных результатов значительно уступают вышеупомянутым опытам [139 - Имеется в виду гибридизация между отдельными обезьянами.]. Однако необходимость и своевременность постановки их от этого нисколько не уменьшается. Эксперименты в этом направлении, независимо от характера их результатов, имеют исключительный интерес как один из подходов к экспериментальному выяснению степени родства между человеком и его ближайшими родичами в животном мире» [140 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 107.], – утверждал профессор.
   В 1910 году в австрийском городке Граце на съезде зоологов Иванов прочитал доклад о предполагаемом сенсационном скрещивании и его практической возможности. Но практической эта возможность была только в сфере теоретической. В царской России Иванову не позволили бы совершить столь революционный эксперимент, хотя технически никаких проблем уже не существовало. Вообще выступление русского ученого было признано скандальным и смелым: Иванов открыто заявлял о необходимости отбросить все моральные возражения, которые считал вздорными, упирая на то, что не человек будет совокупляться с шимпанзе, а всего лишь их клетки [141 - Iwanow, E. Die wissenschaftliche und praktische Bedeutung der Methode der kunstlichen Befruchtung bei Saugetieren // Verhandlungen des VIII. Internationalen Zoologen-Kongresses zu Graz, 15. 20 August 1912 / Hrsgb. R. von Stummer-Traunfels. – Jena: Fischer, 1910. – S. 623–631.]. Какие ж тут проблемы?
   Коллега Иванова М. М. Завадовский вспоминал о положении ученого в те годы: «Иванов, подобно Давиду, боролся с могучим Голиафом суеверия, самоуверенности, консерватизма и устоявшихся традиций» [142 - Завадовский М. М. Страницы жизни. – М., 1991. – С. 69.].
   Можно было не сомневаться в позиции Святого синода по этому вопросу. Илья Иванович реально представлял ситуацию в старой России, когда с раздражением писал: «Серьезным тормозом для постановки этой экспериментальной работы являлись также предрассудки религиозного и морального характера. В дореволюционной России было совершенно невозможно не только что-либо сделать, но и писать в этом направлении. Такого рода опыты были недопустимы как грозящие подорвать основы религиозного учения о божественном происхождении человека» [143 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 106.].
   С огорчением Иванов узнал, что после доклада его «гениальную» идею уже пытается реализовать голландский зоолог Мунс.
   В действительности натуралист из Маастрихта Бернелот Мунс начал готовить экспедицию в Африку для поимки опытного материала в лесах Бельгийского Конго [144 - Ныне Заир.] еще в 1908 году. Он был настолько захвачен этой идеей, что у одного из городских гинекологов прошел курс техники искусственного осеменения. Организуя сбор средств на будущую сенсацию, Мунс использовал газетные статьи, в которых призывал жертвовать деньги на важный эксперимент. Он опубликовал даже брошюру: «Экспериментальные исследования происхождения человека». Ученый утверждал, будто уже исследовал черепа питекантропов и неандертальцев, и был уверен, что имеется возможность путем скрещивания обезьян получить «недостающее звено» эволюции. На начальном этапе Мунс собирался скрестить шимпанзе и гориллу, а затем, получив существо с необходимыми качествами, перейти к опытам с человеком.
   В соседней Германии Мунс также нашел понимание. Смелый шаг поддержал доктор Рохледер – признанный ученый, один из немецких сексологов. Он предлагал провести опыты искусственного осеменения самок шимпанзе спермой человека в германском питомнике, имевшемся на канарском острове Тенерифе. Ученый считал, что залогом успеха такого эксперимента станет тот факт, что в качестве доноров спермы выступят местные жители, которых он причислял к низшим расам и, следовательно, более близким к обезьянам.
   В рецензии на книгу Мунса, появившейся в германской печати, палеонтолог и эволюционист Плате желал энтузиасту удачи и не сомневался, что успешность такого эксперимента может стать наилучшим доказательством правильности дарвиновской теории происхождения человека. Автора этой статьи потрясло и то, что большую часть необходимых для эксперимента средств Мунсу выделила королевская семья Нидерландов. «Какой скандал возник бы у нас, в Германии, если бы кто-то из правящих персон решился связать свое имя с подобным опытом, и какие гонения ожидали бы ученого с подобными намерениями!» – писал Плате.
   Публикация брошюры все-таки вызвала в Нидерландах скандал. Пожертвованные деньги потребовали возвратить. Мунс был уволен из университета и стал испытывать серьезные денежные проблемы.
   Судьба опять давала русскому ученому шанс, и час Иванова пробил 25 октября 1917 года, когда в России к власти пришли большевики.
   Коммунисты весьма благосклонно отнеслись к зоотехнику. И, несмотря на его буржуазное происхождение, уже в начале 1920-х годов Иванов получает несколько командировок по линии Академии наук в страны Запада. Там профессор знакомится с наиболее передовыми по тем временам научными разработками в области биологии и генетики.
   Подчас рассуждения европейских ученых по поводу будущих скрещиваний попахивали откровенным расизмом. Ну что ж – таков уж был мир науки о человеке в начале 20-х годов XX века. И сам Илья Иванович накануне важной поездки в Европу интересовался трудами расистов и нацистов на эту тему. В преддверии эксперимента Иванов предложил своем ученику Нестурху [145 - ЦГАМО. Ф. 837. Oп. 1. Ед. хр. 185.] сделать реферат книги Йорга Ланца фон Либенсфельда [146 - Lanz v. Liebenfels J. Theozoologie oder die Kunde von den Sodoms-Afflingen und dem Gotterelectron. – Wien: Moderner Verlag, 1904.] «Теозоология, или Гримасы Содома и Электрон Богов».
   Первая же глава сочинения Либенсфельда была посвящена попытке понять природу и происхождение пигмеев. Этот автор считал, что основным сюжетом древней жизни был поиск и воспитание любовников-пигмеев, из чего он выводил главный посыл – Ветхий завет был создан с целью предостеречь избранный народ – арийцев от последствий такого кровосмешения. Собственно, и первочеловека Адама Либенсфельд также считал пигмеем.
   Тема отсталых народов и народов высших родилась задолго до Либенсфельда и нацизма. Впервые о ней заговорила русская визионерка Елена Петровна Блаватская.
   «Человечество ясно делится на Богом вдохновленных людей и на низшие существа. Разница в умственных способностях между арийскими и другими цивилизованными народами и такими дикарями, как, например, островитяне Южного моря, не объяснима никакими другими причинами. Никакое количество культуры, никакое число поколений, воспитанных среди цивилизации, не могло бы поднять такие человеческие образцы, как бушмены и веддха с Цейлона и некоторые племена Африки, на тот умственный уровень, на котором стоят арийцы, семиты и так называемые туранцы. “Священная Искра” отсутствует в них, и лишь они являются сейчас единственными низшими расами на этой Планете, и, по счастью, – благодаря мудрому уравновесию Природы, которая постоянно работает в этом направлении, – они быстро вымирают» [147 - Blavatsky H. P. The Secret Doctrine. – Vol. 2. – P. 421. Ссылка на английский оригинал онлайн-версии: http://www.theosociety.org/ pasadena/sd/sd-hp.htm.].
   В 1904 году в антропологическом крыле Всемирной выставки в Сент-Луисе были выставлены пигмеи в качестве «типичных дикарей». Их американские ученые считали полуобезьянами, стоящими на более низкой ступени развития, чем «обычные» черные. Эти воззрения основывались на господствовавшем в то время дарвинизме.
   Пигмею Оту Бенге приказывали как можно больше времени проводить в обезьяннике. Он получил лук и стрелы, чтобы привлекать своим видом публику. Затем его просто заперли в обезьяннике. 9 сентября 1904 года началась рекламная кампания. Заголовок в New York Times восклицал: «Бушмен сидит в клетке с обезьянами Бронкс-Парка». Директор доктор Хорнеди утверждал, что просто предложил «любопытный экспонат» в назидание публике: «[Он]… явно не видел разницы между маленьким чернокожим человечком и диким животным; в первый раз в американском зоопарке человека выставляли в клетке. В клетку к Бенге подсадили попугая и орангутанга по имени Дохонг». В описаниях очевидцев говорилось, что Ота «немногим выше орангутанга… но их головы во многом похожи, и они одинаково скалятся, когда чему-то рады».
   Американские дарвинисты относили уровень развития этих африканцев непосредственно к периоду палеолита, а ученый Гетти нашел в них «жестокость примитивного человека».
   Вообще, как мы потом увидим, тема пигмеев как людей, ближе всего, по его мнению, стоящих к обезьянам, чрезвычайно волновала и Илью Ивановича.
   В 1922 году в Берлине советский профессор посещает Институт Коха, Институт биологии в Далеме, Анатомический институт Берлинского университета, Высшую ветеринарную школу. В этих учреждениях он уже проводит консультации, связанные с возможностью скрещивания родственных приматов, сопоставляет с международными светилами периоды развития плода у человека и антропоидов, выясняет некоторые особенности развития беременности у обезьян.
   В самом начале 1924 года Илья Иванович получил чрезвычайно лестное для себя приглашение Французской академии наук и Биологического и Ветеринарного общества Парижа выступить с лекциями о методе искусственного осеменения. Доклады имели успех, а руководство Института Пастера даже готово было предоставить ему одну из своих лабораторий для исследований в области африканских трипаносом, переносчиком которой является муха цеце. Неугомонный профессор с энтузиазмом принялся за работу, но по-прежнему не забывал о своей мечте. Из Парижа он регулярно переписывался с Москвой, и в Совнаркоме были в курсе его дальнейших планов.
   В конце 1924 года, после командировки, профессор возглавил отдел биологии размножения животных Государственного института экспериментальной ветеринарии. Вот как оценивал биограф ученого Скаткин ход мыслей Ильи Ивановича в тот период: «Иванов понимал, что наука, играющая большую роль в плановом хозяйстве социалистического государства, может успешно развиваться только в тесной связи с производством» [148 - Скаткин П. Н. И. И. Иванов – выдающийся биолог. – М.: Наука, 1964. – С. 45.].
   Но все это было только прелюдией к главному эксперименту его жизни и, возможно, к одному из самых амбициозных опытов в истории человечества.

2

   Результат заседания Государственного совета был для Иванова более чем скромным. Но ученый заставил первую инстанцию обсудить свой проект и даже «образовать комиссию из биологов и врачей». У него появился авторитетный в большевистских кругах союзник – математик Шмидт, выступавший с докладом о его предложении. Небезынтересно, что среди сторонников его эксперимента был и ученый секретарь научно-технической секции ГУСа Тихменев, секретный сотрудник ОГПУ.
   12 июня 1924 года и 9 апреля 1925 года Иванов получил письма от своих французских друзей. Это были известные бактериологи Эмиль Ру и Альбер Кальметт. Ру был главой Института Пастера, а Кальметт – его заместителем. Это научное учреждение было создано в 1888 году для развития исследований в области микробиологии, бактериологии и иммунологии, начатых нобелевским лауреатом, французским химиком и микробиологом Луи Пастером (1822–1895). В момент своего рождения институт получил 200 тысяч франков от правительства Франции и 2,5 миллиона франков в рамках международной подписки. В 1924 году, во время научной командировки на Запад, Иванов посвятил руководителей Института Пастера в тайну экзотического эксперимента, а французы любезно предложили ему посильную помощь.

   «Еще раз хотим подтвердить Вам, – писал Кальметт, – что, как только Вы вернетесь, мы снова постараемся помочь Вам продолжить Ваши исследования. С твердой уверенностью, что Вы, конечно, вернетесь к нам и вернетесь скоро, чтобы поставить опыты по гибридизации с антропоморфными обезьянами, опыты, имеющие весьма важное значение и мировой интерес, мы будем продолжать подготавливать все необходимое для Вас на станции в Киндии.
   Примите, дорогой Коллега, уверения в наших чувствах глубокого расположения и сердечной преданности.
Д-р Кальметт» [149 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 103.].

   В 1923 году по инициативе Кальметта в колониальной Гвинее, в окрестностях городка Киндии, институт открыл бактериологическую станцию Pastoria. Она располагалась в саванне в 150 километрах от столицы Гвинеи Конакри. Главный павильон станции представлял собой двухэтажное здание с верандами. От него шла улица. По левую сторону располагались хижины, в которых проживал африканский обслуживающий персонал. Справа находились помещения для животных. Они представляли собой подобия тюремных камер, полностью изолированных от внешнего мира. В этих специальных вольерах содержались пойманные в Африке обезьяны, в том числе шимпанзе. Жесткая изоляция оправдывалась тем, что инфицированные животные должны были иметь минимальный контакт с окружающим миром. На обезьянах ставились различные опыты, отрабатывалось действие сывороток против человеческих инфекций, таких как туберкулез и проказа, и даже против рака. Намечались дальнейшие эксперименты в области бактериологии.
   Директор Пастеровского института Эмиль Ру был известен по исследованиям сибирской язвы, бешенства, сифилиса. Ему же принадлежала и первая антидифтерийная сыворотка. А его заместитель доктор Кальметт разрабатывал способы борьбы со змеиными укусами. Профессор Иванов козырял их именами в письмах и демаршах в советские учреждения: «В лице этих мировых ученых я впервые встретил не только сочувствие, но и готовность оказать реальную помощь для осуществления программы моих опытов» [150 - Там же. Л. 136.].
   Пастеровский институт отнюдь не бескорыстно предлагал свою поддержку. Кальметт и Ру рассчитывали с помощью советских денег, которые привезет Иванов, поправить дела на бактериологической станции в Киндии. Катастрофическое падение французского франка привело к замораживанию строительства научного центра в Гвинее. Дела были столь плохи, что вскоре пришлось снять бактериологическую станцию с бюджета.
   Но, с другой стороны, французских бактериологов действительно интриговала возможность иметь в своем распоряжении искусственного унтерменша, «гибрида, превосходящего своих родителей по силе, выносливости, устойчивости» [151 - Там же. Л. 108.]. Такая помесь могла быть поставлена на поток и превратилась бы в достойную замену шимпанзе, пригодную для изучения сибирской язвы и токсических отравлений. Перспектива казалась невиданной.
   Поддержанный французскими коллегами, Иванов упрямо шел на штурм советских коридоров власти. Он направил наркому Луначарскому письмо, где описание предстоящего эксперимента обрамлялось марксистскими лозунгами и ссылками на поддержку Института Пастера. Иванов знал, кому писать: в 1925 году Анатолий Васильевич Луначарский прочел в МГУ лекцию «Почему нельзя верить в бога».
   В своей эмоциональной аргументации, обращенной к Луначарскому, профессор Иванов напирал на то, что еще в мрачные времена царизма пытался претворить эти опыты в жизнь, да вот только напоролся на инквизиторов из Священного синода и попы-мракобесы перекрыли ему все пути. Одним из аргументов «за», по мнению ученого, было то, что советское правительство могло бы использовать новое живое существо в интересах науки и пропаганды естественного исторического мировоззрения. Илья Иванович сообщал в докладной записке народному комиссару просвещения следующее: «Метод искусственного оплодотворения дает нам возможность ближе встать к вопросу о происхождении человека. С первых шагов научной деятельности я пытался осуществить постановку опытов скрещивания человека и антропоидных обезьян. В свое время я вел переговоры с бывшим владельцем знаменитых зоопарков, бывшим попечителем института экспериментальной медицины Тобосским. Однако страх перед Святейшим синодом оказался сильнее желания пойти навстречу этому начинанию… В данное время для постановки этих опытов недостает только денег. Предполагаю, что советское правительство могло бы в интересах науки и пропаганды естественного исторического мировоззрения пойти навстречу в этом деле и выдать если не все, то значительную часть этой суммы. Считаю необходимым добавить, что получил предложение от Пастеровского института для окончательных переговоров и реализации опытов. Было бы обидно, если бы работа состоялась без участия СССР».
   Затраты на финансирование эксперимента составляли, по мнению профессора, 15 тысяч долларов. Интрига с Пастеровским институтом и возможными опытами за границей была чистым блефом – денег у французов не было. Но Иванов использовал даже такие провокации, чтобы подтолкнуть советских богов к положительному решению.
   Денег от Наркомпроса получить так и не удалось, но добрые люди из ГУСа подсказали, что неплохо было бы направить письмо самому председателю Совета народных комиссаров Алексею Рыкову.
   27 мая 1925 года советский премьер получил от ученого интригующее послание: «Мои работы с методом искусственного осеменения млекопитающих, естественно, привели меня к мысли составить опыты скрещивания путем искусственного осеменения между различными видами человекообразных обезьян и между последними и человеком. Опыты эти могут дать чрезвычайно важные факты для выяснения вопроса о происхождении человека. Получение гибридов между различными видами антропоидов более чем вероятно. Можно почти ручаться за получение этих новых форм. Рождение гибридной формы между человеком и антропоидом менее вероятно, но возможность его далеко не исключена. Мои попытки в дореволюционное время наладить работу в этом направлении не имели успеха. С одной стороны, мешали религиозные предрассудки, с другой – для организации этих опытов требовалась исключительная обстановка и значительные средства…»
   Иванов настойчиво увещевал председателя Совета народных комиссаров в необходимости создания нового животного или нового человека – смотря что получится. Письма попали на подготовленную почву. Вскоре идеи, изложенные на бумаге, легли на стол к серому кардиналу Кремля, начальнику Управления делами Совнаркома СССР Николаю Горбунову. Кроме того, он был и председателем комиссии по содействию работам Академии наук. Николай Петрович имел солидный авторитет в большевистской среде. Основой этого авторитета была его прошлая работа с Лениным. Он был секретарем вождя и часто выполнял весьма конфиденциальные поручения, связанные с ОГПУ. Горбунов стал ангелом-хранителем Иванова, энергично включившись в работу по созданию невиданного существа.
   Профессора-зоотехника окружили подобающим научным вниманием. Он стал желанным гостем в Институте экспериментальной эндокринологии, где на него смотрели как на будущего создателя индустрии гибридных половых желез. Перед ним отворяются двери операционных, где пока еще пользуются человеческим, но трупным материалом для операций трансплантаций. Но это только временное явление, ведь изобретательный Илья Иванович уже подобрал ключики к кладовой старушки-природы и намеревается достать оттуда великую панацею от старости.
   И потому директор института Шервинский с энтузиазмом отнесся к идеям экзотической гибридизации. Когда встал вопрос об организации обезьяньего питомника на Кавказе, эндокринолог обеими руками ухватился за эту идею. В августе 1925 года, выступая на собрании, посвященном этому вопросу, эндокринолог с упоением описывал будущую обезьянью идиллию и восторгался возможностями уникальных животных, созданных природой на радость советской науке.
   «Природа, однако, и в этом случае пришла на помощь науке, – витийствовал Шервинский. – Она создала звено, соединяющее человека с животным миром, и этим посредствующим звеном является обезьяна». Дальнейшее его выступление свелось к восхвалению будущих трансплантаций. О них он говорил с подобающим научным пафосом: «…хирургия уже имеет результатный успех пересадки обезьяньих желез человеку, и наблюдается, что обезьяний материал гораздо легче приживается, функционирует, вызывает близкий к человеческому внутрисекреторный эффект и способен благотворно влиять на человека, в значительной мере заменяя недостающие эндокринные элементы человеческого организма» [152 - Там же. Д. 19. Л. 41 (об.).].
   С легкой руки управляющего делами Совнаркома Горбунова и при содействии О. Ю. Шмидта физико-математическое отделение Академии наук предложило сделать доклад о проекте экспедиции в Западную Африку. Выступление профессора было намечено на 30 сентября 1925 года. На этот раз Илья Иванович подготовился к предстоящему событию более основательно и имел в своем распоряжении весьма продуктивный ход. Он предложил использовать привезенных обезьян и приплод, полученный в ходе фантастического эксперимента, для операции по трансплантации половых желез. Уже известный Мелик-Пашаев так сформулировал компромисс Иванова и обитателей Кремля в области экзотической гибридизации: «Вполне понятно, что могущее родиться от такого оплодотворения потомство будет представлено существами, более близкими к человеку, существами, которые легко будут размножаться и, находясь постоянно под руками у человека, будут служить неиссякаемым источником, откуда будет получаться материал для всякого рода операций замены органов, омоложения» [153 - Жизнь и техника будущего. – М.—Л., 1928. – С. 402.].
   В выписке из протокола с заседания физико-математической секции говорилось о полной поддержке идей Иванова и доведении до сведения Управления делами Совнаркома с целью поддержки в ассигновании экспедиции в Африку и упрощения формальностей, связанных с предстоящим предприятием [154 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 102.]. И вскоре последовало желанное разрешение Кремля на обезьянье сафари в Гвинее. Однако Иванов понимал, что экзотическая поездка не должна стать единичной акцией. Индустрия омоложения может потребовать десятки, а то и сотни антропоморфных обезьян, необходимых не только для вождей Страны Советов, но и для их драгоценных родственников, а также вождей рангом поменьше, возглавляющих крупные партийные организации в провинции. Постоянные перевозки шимпанзе из Африки сделают этот товар дорогим. Размышляя над этой проблемой, профессор пришел к мысли о создании на юге СССР обезьяньего питомника, где в специальных условиях будут содержаться и обезьяны, и будущие гибриды, и их человеческие родители. Вместе с руководством Лечебного отдела Наркомата здравоохранения Иванов стал грезить грандиозным видением – созданием новой отрасли животноводства – обезьяноводства [155 - Скаткин П. Н. И. И. Иванов – выдающийся биолог. – М., 1964. – С. 53.].

Глава 5
Обнадеживающий сифилис

1

   «Этот зверь хотел тебя изнасиловать!» – восклицает один из героев фильма Джона Гиллермина «Кинг-Конг», снятого в 1976 году. Первая версия истории любви обезьяны и девушки вышла на экраны мира еще в 1933-м. Она стала настоящим потрясением и фетишем поп-культуры. Немудрено, что штурмующий небоскребы косматый гигант, одержимый страстью к сексапильной американке, приобрел такой успех. Но за шесть лет до кинематографического советский ученый и зоотехнический чародей разрабатывал план настоящего соития человека и обезьяны. И делал он это отнюдь не во имя идеалов поп-культуры.
   Катехизисом Ильи Ивановича Иванова была книга Чарльза Дарвина «Происхождение человека и половой подбор», а в ней автор теории эволюции, рассуждая о строении черепа, утверждал: «В этом и в других случаях, которые теперь будут причиною более частого сближения древних рас в некоторых признаках с низшими животными, нежели новейших, служит то, что новейшие несколько далее отстоят по длинной родословной линии от своих древнейших получеловеческих предков, нежели древние расы» [156 - Дарвин Ч. Происхождение человека и половой подбор. – СПб., 1896. – С. 35.].
   В дарвиновском исследовании имеются и другие «оригинальные» идеи. Одна из них заключается в сближении «идиотов-микроцефалов» и собственно антропоморфных обезьян. «Идиоты также в других отношениях сходны с низшими животными; так, сообщают о многих случаях, когда они тщательно обнюхивают каждый кусок пищи, прежде чем съедят» [157 - Там же. – С. 32.]. Для подкрепления своих догадок он перечислял некоторые характерные, с его точки зрения, особенности поведения этих душевнобольных: «Они сильны и замечательно деятельны, постоянно резвятся, прыгают и гримасничают. Часто они взбираются по лестницам на четвереньках и замечательно развита у них склонность карабкаться на мебель и на деревья» [158 - Там же.]. И далее: «…описывали многие случаи, когда их тела были замечательно волосаты» [159 - Там же.].
   В примечании к этому утверждению Дарвин уже называет этих микроцефалов «звероподобными идиотами» [160 - Там же.]. Один из сподвижников Дарвина, авторитетный эволюционист Альфред Уоллес также считал, что существующие ныне народы, живущие в первобытных условиях, являются весьма близкими родственниками шимпанзе. Он настаивал, что «естественный подбор мог только снабдить дикаря мозгом, немного превосходящим мозг обезьяны» [161 - Quart. Review, 1869. – Apr. – Р. 392.].
   Для Чарльза Дарвина было исключительно важно привести как можно больше доказательств животного происхождения человека, указать на множество черт, объединяющих нас с антропоморфными обезьянами. Порой в этом естественном для ученого желании он заходил слишком далеко, придумывал нелицеприятные термины, позволяющие заподозрить его в расизме и даже мизантропии. Ну что ж, он был дитя своего времени, мог заблуждаться и не понимать, что его теоретические построения со временем станут руководством к действию для вождя Третьего рейха или для советских дарвинистов-практиков. Последние, впрочем, опирались не только на наследие Дарвина, но прежде всего на марксизм.
   Сегодня же мы имеем более подробную доказательную базу общности с высшими приматами. Марксизм еще недавно считал главными человеческими достижениями речь и умение изготавливать орудия труда. Эти признаки, как утверждали отцы диалектического материализма, отсутствовали у обезьян. Фридрих Энгельс в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» настаивал: «Ни одна обезьянья рука не изготовила когда-либо хотя бы самого грубого каменного ножа» [162 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. – М., 1961. – С. 487.].
   Однако в последние 30 лет постулаты марксистского учения были подвергнуты серьезным сомнениям. Многочисленные наблюдения за шимпанзе в естественных условиях убедили ученых, что стаи этих приматов изготавливают орудия труда, хотя это и не каменные ножи. Более того, в каждой группе обезьян существует своя культура различных приспособлений для раскалывания орехов или ловли термитов. Навыки передаются из поколения в поколение и, по сути, уникальны для каждой стаи. Сообщества горилл и шимпанзе в зачаточной форме имеют и то прекрасное качество, которое в человеческом мире называется «гуманное отношение к ближнему». Больные и раненые животные получают от своих сородичей элементарную помощь и пищу, которую инвалиды не смогли бы добывать самостоятельно.
   В различных стаях обезьян были зафиксированы и своеобразные ритуальные действия, напоминающие танцы или даже начала религии. А американский ученый Йеркс считал, что поиск обезьянами блох в шерсти своих сородичей – это начало социального поведения.
   Особой заслугой древних предков человека Фридрих Энгельс считал навыки речи. «Короче говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них появилась потребность что-то сказать друг другу» [163 - Там же. – С. 489.], – писал основоположник марксизма в 1876 году. Но и эта сторона уникальности наших предков была подвергнута проверке экспериментальной наукой. Оказалось, что шимпанзе способны усваивать навыки осмысленной речи. Впервые об этом сообщил Юджин Линден в сенсационной книге «Обезьяны, человек и язык», вышедшей в Нью-Йорке в 1974 году [164 - В СССР она была опубликована лишь в 1981 году.]. Эта история началась с того, как в 1966 году супруги Гарднеры приобрели молоденькую самку шимпанзе, получившую имя Уошо. Хозяева решили научить свою покупку говорить на языке жестов – амслене. Им пользуются глухонемые. В амслене каждому жесту соответствует слово. Гарднерам сопутствовал успех. Уошо быстро овладела этим языком и в апреле 1967 года попросила у своих приемных родителей «дать вкусненького». Это событие потрясло науку, а Уошо продолжала преподносить сюрпризы. Она называла «грязной обезьяной» сидевшую в клетке мартышку и заявляла о своем грустном настроении. Помещенная в группу других шимпанзе, Уошо смогла обучить своих сородичей амслену, и приматы общались на этом языке между собой. Эти опыты стали классическими и доказали, что обезьяны способны осмысленно использовать изобретение человечества – язык глухонемых.
   В те же годы в Санта-Барбаре другая шимпанзе, Сара, тоже преподнесла необычные результаты. Она была воспитанницей доктора Дэвида Примака и была обучена общению с помощью разноцветных пластиковых жетонов, которым соответствовали различные существительные, прилагательные и глаголы. Обезьяна также смогла строить осмысленные предложения, хотя сама система жетонов была слишком громоздкой.
   Маленькая грань между ними и нами быстро сократилась и породила множество вопросов, адресованных доминирующему на Земле примату.
   Биологические же различия человека и, например, шимпанзе ничтожны. В последовательностях аминокислот, образующих протеин красных кровяных телец, таких различий вообще не существует. Разница геномов человека и шимпанзе составляет всего 1,6 %. Именно в генах этой разницы и ищут сегодня причину особенностей мышления гомо сапиенса. Одной из них стал ген FOXP2, обнаруженный в 2001 году учеными в лаборатории Оксфорда. Подобный ген есть и у шимпанзе, но звериный код речи отличается от кода речи людей.
   В 80-е годы XX века молекулярные исследования подтвердили гипотезу Дарвина: горилла, шимпанзе и человек имели общего предка. Даже по внешним признакам у нас много общего, хотя биологическая стратегия людей сделала их властелинами планеты. Но мы и они по-прежнему принадлежим к общему семейству гоминидов.
   Шимпанзе, если быть точным, в буквальном смысле слова является нашим братом. Точнее даже, этих братьев трое – три подвида, обитающих в Африке: обыкновенный шимпанзе, карликовый, или бонобо, и швайнфуртовский шимпанзе.
   Первый из них обосновался в саваннах западной части континента, второй – в экваториальных лесах, а третий – в Танзании и Уганде. Потенциально все братья подходили для экспериментов Иванова.

2

   В 20-е годы XX века на биологическом древе нашей родословной оставалось еще много белых пятен. Но родство с гориллами, орангутангами и шимпанзе не вызывало у ученых сомнений. Автор книги «Происхождение человечества» немецкий ученый Ганс Вейнерт утверждал, что древние люди – питекантроп и австралопитек – особенно близки именно шимпанзе. По мнению германского антрополога, общим предком человека, шимпанзе и гориллы, «древним членом человекообразной подгруппы», интриговавшим Дарвина, по-видимому, был дриопитек, обитавший на Земле в эпоху миоцена.
   Обезьянье родство волновало и пионера в области трансплантации половых желез, французского хирурга Воронова, утверждавшего: «Взрослые человекоподобные обезьяны – шимпанзе, горилла, орангутанг – поразительно похожи на нас, и, когда я в своей лаборатории наблюдаю за выразительной мимикой шимпанзе, когда я смотрю, как они ходят на двух ногах, размахивая своими человечьими руками, с таким сознательным выражением на своих человечьих лицах, я отдаю себе отчет в том, что их степень развития гораздо более приближает их к человеку, чем к какому-либо животному, даже к низшим обезьянам. К тому же их зубы, их внутренние органы, их половые железы сходны с нашими и отличаются от тех же органов других животных. Даже их мозг анатомически подобен нашему. У всех животных мозжечок находится позади больших полушарий головного мозга; у человека, наоборот, оба полушария настолько развиты, что покрывают собою мозжечок. Мозг человекоподобных обезьян отличается таким же строением: их полушария также покрывают мозжечок» [165 - Воронов С. А. Сорок три прививки от обезьяны человеку. – М., 1924. – С. 24.].
   Множество ученых в те годы стремились подкрепить идею родства гоминидов всеми доступными им средствами. Большая Советская Энциклопедия не нашла ничего лучше, как проиллюстрировать родство следующим примером: «У шимпанзе отмечены многие виды половых извращений, свойственных человеку (онанизм и др.)» [166 - БСЭ. – М., 1933. Т. 62. – С. 403.]. Фиксировалась впечатляющая похожесть сперматозоидов человека и шимпанзе. Этот факт Ганс Вейнерт считал одним из самых важных и допускал возможность успеха в деле скрещивания людей и этих обезьян. Эмбриолог Зеленка подчеркивал невозможность различить зародыши человека и шимпанзе на ранних стадиях формирования плода. Такое положение сохранялось, по его мнению, до третьего месяца беременности. Очевидная разница обнаруживается только на пятом. Но и в этом случае она была невелика.
   Еще одним аргументом являлась серологическая реакция высших обезьян на сифилис. В начале XX века в Институте Пастера русский ученый Мечников и его французский коллега Эмиль Ру успешно прививали шимпанзе грозное венерическое заболевание. Они отмечали похожесть его течения с тем, как инфекция развивается у человека.
   «Целый ряд биологических реакций с кровью подтверждает это родство, находящее себе подтверждение в том факте, что целый ряд чисто человеческих заболеваний, которые не могли быть привиты ни одному виду животных, легко прививались организму антропоморфных обезьян, – писал энтузиаст метода Иванова советский футуролог Николай Мелик-Пашаев, – таковы сифилис, сыпной тиф и так далее, болезни, заразное начало которых локализуется как раз в крови человека» [167 - Жизнь и техника будущего. – М.—Л., 1928. – С. 402.].
   Так, у шимпанзе, обитавших во Французской Гвинее, в крови обнаружили возбудитель сифилиса – бледную спирохету. Открытие было зафиксировано одной из станций Института Пастера.
   «Доктор Wilber, директор Пастеровского института в Киндии, сообщает, – писал Илья Иванович Иванов, – что там в текущем году погибло за короткое время 23 шимпанзе в условиях исключительного ухода. По данным доктора Wilber’а, заболевания и смерть были вызваны особым видом спирохеты, точно еще не определенным» [168 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 5.].
   Необычные эпидемии, возникавшие среди антропоморфных приматов, внушали некоторый оптимизм профессору Иванову, стремившемуся доказать родство человека и обезьяны методом практической гибридизации.

3

   Сегодня, как и раньше, родиной сифилиса считается Америка. Старый Свет не знал этого заболевания до открытия Колумба. В 1496 году, сразу же после возвращения его кораблей, отмечалась первая эпидемия болезни в Европе: во Франции и Италии. Вспышку сифилиса, как считается, спровоцировал захват Неаполя солдатами Карла V. В состав войск императора Священной Римской империи входили и испанские части, среди них были участники открытия Америки. Насилие, учиненное ими над побежденными горожанами, обернулось для Италии и соседних с ней стран неизвестным ранее в Европе катастрофическим бедствием, названным сначала половой чумой. В 1499 году, ровно через три года после осады Неаполя, неприятная зараза объявилась в России. Царь Иван III попытался было ввести временную блокаду на границе с Литвой, откуда пришло бедствие, но его меры не имели успеха: в Смоленске уже имелись больные. Марш болезни по Европе был «триумфальным», и к XVI веку она уже покорила весь континент Евразии и Африку.
   В 1530 году итальянский врач Джироламо Фракастро написал назидательную поэму о безнравственном пастухе, который за свои амурные «подвиги» был наказан богами неприличной болезнью. В литературном сочинении имелись натуралистические подробности симптомов тяжкого недуга, а имя жертвы – пастушка Сифилюса – стало известно во всем мире благодаря болезни, получившей его имя в наследство.
   Шимпанзе могли заразиться сифилисом только от людей. В саваннах Африки были известны случаи, когда антропоморфные обезьяны действительно насиловали аборигенок. Молодые доминантные самцы-одиночки, изгнанные из стада, часто рыщут по джунглям в поисках самок. Они очень агрессивны и не церемонятся с африканками, которых воспринимают как самок.
   В дождевых лесах бассейна Конго и на нагорьях Восточного Заира подобного рода события для аборигенок оканчивались плохо. Если они становились жертвой насилия равнинных горилл, то часто самец ломал грудную клетку у женщин и они мучительно умирали. И от шимпанзе тоже вырваться было весьма трудно. Реакция сжатия у средней мужской особи в 25 раз превышает человеческую.
   В случаях с шимпанзе женщины могли и не иметь повреждений, но племя подвергало их остракизму, они изгонялись из социума.
   Советский врач Илья Иванович Иванов, отправившийся в Африку за обезьянами для экспериментов по скрещиванию с человеком, собирал различные сведения об экзотических половых контактах: «Относительно возможности получения гибридной формы путем естественного скрещивания человека с антропоидными обезьянами, – писал он, – с давних пор существует немало рассказов, основанных на непроверенных слухах о похищении женщин антропоморфными обезьянами и о прижитии с ними детей.
   Случаи, правда редкие, насилования туземных женщин обезьянами, по-видимому, имеют место. В Африке мне приходилось слышать о необыкновенной половой агрессивности циноцевалов [169 - Мандрилы и павианы.] и о случаях изнасилования ими женщин. Достоверность изнасилования черных женщин гориллой была подтверждена мне генерал-губернатором Зап. Африки г. Carde-а, много лет проведшим в Конго. Жертвы такого насилия, по словам г. Carde-а, обычно погибают в объятиях обезьян, и при вскрытии у них неизменно оказывалась раздавленной грудная клетка. О случаях изнасилования черных женщин самцами шимпанзе я не слыхал.
   Что касается получения гибридов между человеком и антропоморфными обезьянами, то до сих пор, как известно, не было отмечено ни одного достоверного факта. Негры относятся к обезьянам и особенно к шимпанзе как к низшей человеческой расе. Женщины, изнасилованные обезьянами, считаются оскверненными. Такие женщины третируются как парии, социально погибшие и, как мне передавали, обычно бесследно исчезают» [170 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 107.].
   В начале XX века коренное население Французской Гвинеи смотрело на шимпанзе как на людей низшего сорта. Их уверенность в этом усиливалась наблюдением за некоторыми вполне свободными обезьянами, предпочитавшими общество людей.
   «В Конакри, как мне передавали, не так еще давно жил шимпанзе, свободно разгуливавший по городу, любитель вина и алкоголя. Он приходил в буфет, садился за стол, энергично стучал по столу и требовал таким образом вина или аперитива. Шимпанзе раньше нередко встречались у администраторов, иногда сопровождали их в длительных поездках вглубь страны. Обезьяны бежали за ними, как собаки за своим хозяином. Временами, учуяв или услышав голос своих сородичей, шимпанзе скрывались в лесу, обменивались любезностями со своими соотечественниками или вступали с ними в драку, но неизменно возвращались к своему другу-хозяину» [171 - Там же. Л. 65.], – вспоминал Иванов.
   Жители Габона даже считали, что в наиболее крупных гориллах поселяются души умерших родственников. Именно эти обезьяны, по их мнению, необычайно умны и обладают свирепой силой зверя. В них тоскуют души покойников, и, когда эта тоска становится невыносимой, гориллы подходят к поселениям людей, откуда время от времени похищают женщин.
   Натуралист и охотник Дю Шайю записал рассказы двух женщин из племени мбондемо, которые подверглись похищению гориллой. Одной удалось бежать. Но вторая находилась в плену несколько дней. Едва вернувшись в деревню, она рассказала, что самец гориллы дурно с ней обошелся.
   В 1920 году член британского Королевского географического общества Ф. Г. Мигод, занимавший административный пост в английской колониальной администрации, совершил путешествие по Габону. Он отметил, что многие негритянки, отправляясь в лес, берут с собой табак и курят в целях предосторожности. Женщины опасаются горилл, которые не выносят запаха табака. Мигод обсуждал опасности нападения обезьян на негритянок с английским консулом в Габоне В. Тилом. Последний утверждал, будто знает случай, когда одна женщина подверглась такому изнасилованию и была изгнана из племени.
   Торговец каучуком и слоновьими бивнями Альфред Алоизиус Хорн в своих мемуарах рассказывал об одном работорговце из Порт-Жантиля, который пытался провести опыты по скрещиванию человека с гориллой по своей методике: «В клетку с огромным самцом гориллы он посадил девушку-рабыню. Но ничего не произошло. Горилла мрачно сидела в одном углу, тогда как бедная девушка горько плакала в другом» [172 - Trader Horn; being the life and work of A. A. Horn. – New York, 1927.].
   Видимо, находясь под впечатлением одной из таких историй, германский антрополог Ганс Вейнерт в исследовании «Происхождение человечества» писал: «…еще интереснее получение помеси человека с антропоидом. Это подтвердило бы сенсационные рассказы, обычно принимаемые за сенсационные романы об искусственном выведении этих помесей или о получении их в результате похищения женщин обезьянами. Но наряду с подобными рассказами существуют и более серьезные свидетельства. Например, рассказывается об одном исследователе, обитающем в далекой от рассказчика стране и в тайне воспитывающем полученную искусственным путем помесь человека с антропоидом. Такое поведение было бы совершенно бессмысленно. И если кто-нибудь из любви к науке провел подобного рода опыты, то он должен был бы предварительно из некоторых этических соображений отдать себе в этом отчет. Тогда не было бы никаких оснований для сокрытия в тайне результатов опыта» [173 - Вейнерт Г. Происхождение человечества. – М., 1935. – С. 160.].
   Легенды о половых контактах антропоморфных обезьян и человека бытуют и в Юго-Восточной Азии: на островах Калимантан и Суматра. Здесь в джунглях обитает другой близкий человеку вид антропоморфных обезьян – орангутанг. Тут встречаются пространные рассказы как о похищении обезьянами девушек, так и похищениях самками орангутанга мужчин [174 - Маккиннон Д. По следам рыжей обезьяны. – М., 1985. – С. 11, 153.]. В Индонезии распространена информация и о том, что некоторые туземные аристократы даже держат этих обезьян для специфических сексуальных развлечений [175 - Там же.].
   Популярная тема о любви человека и обезьяны породила фильм «Кинг-Конг», где чувства героев этой биодрамы окрашены лишь платонически. Но героиня Джессики Ланж все же в отчаянии восклицает: «Брось, Конг, даже и не думай! У нас ничего не выйдет. Разве ты не видишь?»
   Это, конечно, вопрос, но не утверждение.
   Но вот поразительный факт – гибридизация между различными видами людей, прежде всего людей древних, по-видимому, имела место.
   17 апреля 2010 года исследователь из Университета Нью-Мексико в Альбукерке Джеффри Лонг представил на встрече Американской ассоциации физических антропологов результаты анализа ДНК представителей приблизительно сотни современных популяций людей. Он утверждал: их геномы указывают на возможные скрещивания предков жителей Евразии с представителями других видов Homo [176 - http://www.nature.com/news/2010/100420/full/news.2010.194.html.].
   Лонг обратил внимание на произошедший 40 тысяч лет назад всплеск генетического разнообразия у обитателей Индо-Тихоокеанского региона. По его мнению, обитавшие там Homo sapiens могли скрещиваться только с другими людьми, например с Homo erectus – человеком прямоходящим.
   Сегодня уже доказан факт смешения Homo sapiens sapiens с неандертальцами, денисовцами и другими, иногда даже окончательно не определенными видами людей, за последние 40–60 тысяч лет.

Глава 6
«Субъекты». Они же «объекты». Они же «птички»

1

   Пока антропоморфные обезьяны мирно паслись в лесах и саваннах Африки, их судьбу старались предопределить не только зоологи и трансплантологи, но и весьма серьезные люди из штаба Рабоче-крестьянской Красной армии. Главным среди них был начальник Военно-химического управления Яков Фишман.
   Весну 1925 года он провел в Германии. Его пребывание там было большим секретом. Фишман прибыл туда в рамках программы сотрудничества с немецкой армией, выполняя миссию неофициального военного атташе.
   Контакты с рейхсвером шли в гору, несмотря на то что в военной прессе Германии появлялись мрачные сообщения о действиях советских химиков во время Гражданской войны на Украине. Их обвиняли в том, что они проводили военно-химические опыты над пленными и демонстрировали свои успехи командующему Южным фронтом Красной армии Михаилу Фрунзе. Он якобы лично присутствовал во время умерщвлений и был ими чрезвычайно доволен.
   Главным публикатором антисоветских сообщений выступал авторитетный военный еженедельник «Милитер Вохенхефт». На его страницах советские ученые и руководители РККА представали как закоренелые негодяи, палачи-садисты, лишенные всяких нравственных начал. Скандальные публикации появились в тот момент, когда в лейпцигском суде заканчивался так называемый ЧК-процесс…
   Еще в мае 1924 года немецкая полиция раскрыла группу террористов-коммунистов, готовивших серию покушений на генерала фон Секта, вюртенбергского министра внутренних дел фон Больца и многих других. Действиями преступников руководил некий Алексис Скоблевский, проживавший в советском посольстве на Унтер-ден-Линден. Он же снабжал убийц ампулами со смертоносными бациллами и контейнерами с отравляющими веществами. Уверовавший в свою неуязвимость, Скоблевский все же совершил неосторожность и был арестован на конспиративной квартире боевиков. В руки полиции попал и его зловещий арсенал. Улики были налицо, но в советской миссии от Скоблевского открестились. А в немецкой прессе стали появляться статьи о советских испытаниях газов на пленных белогвардейцах.
   3 апреля 1925 года начальник Военно-химического управления Красной армии Яков Фишман сообщал о скандале в еженедельнике «Милитер Вохенхефт» главному «герою» газетных сенсаций – народному комиссару по военным и морским делам Михаилу Фрунзе. Военный химик вкратце пересказал своему начальнику суть публикации. Фишман был обеспокоен моральным обликом немецких средств массовой информации. Раздосадованный, он даже писал: «Не покушаясь совершенно на свободу их политических взглядов, мы хотим только, чтобы уже теперь германская военная пресса воспитывала в рейхсвере уважение к Красной армии, к ее строю, быту и мощи» [177 - РГВА. Ф. 33 987. Оп. 3. Д. 98. Л. 667.]. Свои претензии Фишман изложил сотруднику рейхсверовского бюро печати майору Фишеру, обещавшему оказать давление на строптивую прессу.
   Красного военного химика тревожили враждебные статьи в связи с тем, что они могли нанести урон успешному советско-германскому сотрудничеству. А оно росло как на дрожжах. Группы командированных высших чинов РККА и рейхсвера успешно обменивались драгоценным опытом, подолгу гостили друг у друга. Тогда казалось, что нет на земле армий ближе, чем Красная и рейхсвер.
   В Германии Фишмана чрезвычайно интересовали разработки аэрохимической бомбы с газораспылителями. 8 марта 1925 года высокий военный чиновник из Москвы был приглашен директором завода «Юнкерс» в Дессау. Тут разворачивалось строительство новейших бомбардировщиков G-23. Немцы предполагали испытать эти оснащенные газораспылителями самолеты в горах Марокко. Там испанские колониальные власти пытались уничтожить повстанцев, боровшихся за независимость.
   По вопросам, связанным с газораспылителями, Яков Фишман пытался консультироваться с начальником управления германского Генерального штаба генерал-майором фон Хассе. Тот часто давал уклончивые ответы и не хотел посвящать советского спеца в программу по боевым отравляющим веществам. Главным среди них по-прежнему оставался иприт.

2

   Эра боевых отравляющих веществ началась 22 апреля 1915 года, когда недалеко от бельгийского городка Ипр немецкие стратеги впервые применили против англо-французских войск ядовитый удушающий газ хлор. Результат превзошел все ожидания: 15 тысяч отравленных, из них 5 тысяч смертельно. Спустя два года, 12 июля 1917 года, там же, под Ипром, рейхсвер опробовал новое летучее вещество кожно-нарывного и общеядовитого действия. Эффект этой химической атаки был не менее ужасающим: множество солдат противника получили смертельные ожоги, некоторые ослепли, психический шок лишил жертв разума. Новое смертельное оружие в память о месте кошмарного побоища получило название «иприт».
   После такой рекламы сразу по окончании войны во многих европейских странах принялись разрабатывать перспективные газы. Военные министерства вдохновляла их убойная сила. Из материалов разведки Красной армии Якову Фишману стало известно о впечатляющем прогрессе в этой области, достигнутом в лаборатории профессора Буше во Франции. Военный химик РККА сообщал в Москву: «Там синтезировано несколько сот новых отравляющих веществ. Мы сейчас проверяем их и не можем еще сказать, есть ли среди них хоть одно, могущее по своей боевой пригодности быть поставленным выше уже известных, но факт колоссальной ведущейся в этом направлении работы во Франции получил несомненное подтверждение. И это как раз во Франции, ратифицировавшей Женевский протокол» [178 - Там же. Д. 295. Л. 2.].
   Сорок восемь европейских стран подписали в 1925 году Протокол о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых и других подобных газов и бактериологических средств. Но для многих из них документ был только формальностью. Втайне все развернули гонку по увеличению числа ОВ.
   Но рейхсверу принадлежало историческое первенство в этой области, и он не собирался сдавать свои позиции. В Вюрцбурге действовал засекреченный фармакологический институт, возглавлявшийся профессором Флури. Этот рыжеволосый толстячок был крупным специалистом, консультировавшим рейхсвер по проблеме воздействия отравляющих веществ на живой организм. Внешне «фармаколог» не производил впечатления живодера. Профессор выглядел как вполне добропорядочный, холеный бюргер. Склонный к сантиментам, он часто фотографировался со своими сотрудниками на фоне корпусов научного центра. Военные аналитики Красной армии считали Флури газовым гением Германии, фигурой номер один в химической обороне и химическом нападении. В распоряжении немецкого исследователя имелись современный виварий и результаты опытов, суливших победу над любым врагом. С такими рецептами и фармакологами рейхсвер казался неуязвимым.
   В СССР Яков Фишман вернулся обеспокоенным. Он считал, что грядущая война скорее будет газовой, а ее исход определит быстрота и точность использования отравляющих веществ.
   Эта угроза привела к тому, что Яков Фишман инициировал через систему Осоавиахима проведение лекций по гражданской обороне. Советские газеты вскоре запестрели статьями о подобных событиях: «В доме врача Осоавиахим начал лекции по военной химии. Лекции сопровождаются опытами с действиями газов на морских свинок, которые после отравления вскрываются врачами, чтобы исследовать морфологические изменения тканей и поражения ядом различных органов; рассматривается зависимость структурной (химической) формулы ОВ и его токсического действия» [179 - Советская Абхазия, 1930. – 18 февраля.].
   Химическая пропаганда приобретала порой самые неожиданные формы. Так, 14 декабря 1927 года «Красная газета» помещает статью под фантастическим названием «Путешествие пораженных ног». «Речь идет об экспонатах, изображающих поражение ног и других частей тела известным ядовитым газом – ипритом. Такого рода экспонаты висят в военных уголках почти всех предприятий… Экспонаты пораженных ипритом частей тела изготавливаются кустарями. Одним из центров их производства является Псков, который издавна славится своими кустарными изделиями».
   Перед Красной армией вставала задача форсированного создания химических войск. Отчасти она облегчалась секретными соглашениями с рейхсвером о совместной постройке в России завода по производству смертоносного иприта. Германии предназначались и 400 тысяч снарядов для трехдюймовых орудий, выпущенные по заказу предприятием «Метахим».
   По условиям Версальского мира немецкая армия не могла иметь арсеналов отравляющих веществ. Но на территории СССР эти обязательства можно было обойти с помощью секретных проектов с дружественными военными Красной армии. На фабрике «Томка» стали испытывать новые газы, из которых наиболее ценным считался знаменитый иприт. 14 мая 1923 года с немецким концерном Штольценберга был подписан договор о создании еще одного завода отравляющих веществ под условным названием «Берсоль». Посредником в сделке выступало общество Gefu.
   Фабрика Штольценберга в Гамбурге долгое время оставалась самым засекреченным объектом в Германии. О том, что происходило за ее забором, знали немногие. И все-таки это стало известно после аварии и последовавшей газовой катастрофы 20 мая 1928 года. Тогда в атмосферу Гамбурга произошел выброс фосгена…
   После войны по Версальскому соглашению Германия должна была произвести утилизацию своих отравляющих веществ, и такие работы начались еще в 1919 году в местечке Брело в окрестностях Ганновера. Но ядовитые газы показали свой нрав. Во время утилизации произошел колоссальный взрыв, уничтоживший все живое в радиусе 1 километра. После катастрофы обсуждались планы спешного захоронения опасного вооружения в водах Северного моря. Но затем было решено передать запас газов фабрике Штольценберга.
   С тех пор с этим предприятием было связано немало таинственных мрачных историй. Первая случилась с судном «Веста».
   14 января 1922 года на борт «Весты» погрузили загадочные железные баллоны и стеклянные бутылки с неизвестным веществом. В тот же день морской транспорт вышел из Гамбурга, направляясь в порты Испании. О характере груза ничего не сообщалось. Но было известно, что он предназначался военному ведомству испанцев для ведения боевых действий против повстанцев в колониальном Марокко.
   В 11 часов вечера «Веста» попала в шторм, а в 1 час 15 минут ночи на корме раздался взрыв и вспыхнул пожар. Горел тот самый таинственный груз. Корабельная команда бросилась тушить огонь, но тщетно. От воды груз разгорался с новой силой. И хуже всего то, что скоро у всех принимавших участие в тушении начались приступы тошноты, жжение кожи, головокружение и слезоотделение. Реакции были такой силы, что часть команды потеряла контроль над собой.
   Часть экипажа ринулась за борт и предпочла погибнуть в морской пучине, чем бороться за жизнь. Только 11 человек спаслись на подоспевшем к месту бедствия катере. Все они были помещены в госпиталь, откуда живыми вышли лишь трое. Фирма Штольценберга замяла этот скандал и не сообщила властям Гамбурга, что судно «Веста» перевозило новейшее боевое отравляющее вещество – фосген.

3

   В середине 1925 года Военно-химическое управление РККА активизирует исследовательскую работу по иприту, люизиту, фосгену, фосфору и Р-16 – 50 %-ной смеси иприта и дифосгена. Одно за другим появляются секретные учреждения, изучающие боевые газы. Они требуют невиданного количества животных для так называемых контрольных затравок. Кошки, собаки, кролики и голуби принимают на себя первые атаки газов нового поколения. Отравляющие вещества ежедневно убивают целые стада четвероногих жертв. И с ними, естественно, возникают проблемы.

   «Начальнику 10-го отделения милиции г. Москвы.
   24 мая 1926 г.
   Лаборатория Военно-химического управления, помещающаяся при Химических курсах усовершенствования комсостава (Царицынская площадь), почти ежедневно затравливает в опытных целях несколько мелких животных, как то: кошек, кроликов и др. В зимнее время трупы отравленных животных накапливаются в неотапливаемом помещении лаборатории и вывозятся уже сразу партией в несколько десятков штук на утилизационный завод. С наступлением лета накапливание делается невозможным. Ежедневный вывоз на утилизационный завод обходится чрезвычайно дорого, почему было бы более целесообразным закапывать трупы где-либо поблизости от лаборатории. Начальник Химкурсов усовершенствования комсостава согласился отвести для этой цели специальное место на огородах курсов [за фабрикой Гознака на Хамовнической набережной]. Военно-химическое управление просит Вашего согласия на закапывание трупов животных на территории упомянутых огородов.
   Трупы животных будут закапываться на положенной глубине и засыпаны хлорной известью. О последующем просьба уведомить. Начальник управления Хаскин» [180 - РГВА. Ф. 31. Оп. 5. Д. 60. Л. 214–214 (об.).].

   Эта лаборатория, конечно же, не единственная. И в то самое время, когда Фишман разъезжал по загранице и удивлялся достижениям немецких живодеров, свои уже нагоняли германских учителей.
   В Кратком отчете о деятельности Химического комитета Военно-химического управления У. С. РККА за период с 1 сентября 1925 года по 1 июня 1926 года, то есть сразу после поездки Фишмана в Германию, уже встречается шокирующая запись, относящаяся к работам в области токсикологии. Здесь фиксируется «Сравнительная оценка иприта и люизита на кожу человека» и сообщается результат уже состоявшегося исследования: «Оба вещества приблизительно действуют одинаково» [181 - Там же. Л. 239 (об.).].
   В отчете за апрель – июль 1925 года ленинградской фармакологической лаборатории профессора Алексея Лихачева, исполнявшего задание Химкомитета при РВС, встречаем новые факты, связанные с опытами на людях. Здесь работали с боевыми отравляющими веществами удушающего действия. Это были лакриматоры: бромбензин цианид, хлорцетофенон и хлоринкрил. Для опытов отводилась специальная камера, представлявшая собой большой резервуар. С помощью прибора в воздухе создавалась необходимая концентрация, затем струя воздуха, содержащая ядовитые пары, направлялась прямо в глаза исследователям. «Во всех опытах, – упоминается в отчете, – исследования произведены на работниках лаборатории, причем определялось, через сколько секунд после начала воздействия наступало резкое ощущение в глазах. Дольше 1 минуты не продолжалось» [182 - Там же. Д. 73. Л. 8.].
   Ну что ж, сотрудники ленинградской фармакологической лаборатории могли предполагать, на что они идут. Как и добровольцы, члены Доброхима, студенты Военно-медицинской академии, разрешавшие использовать себя в качестве живого материала для опытов с хлороформенными растворами иприта и люизита [183 - Люизит – боевое отравляющее вещество кожно-нарывного действия. Получило название по имени американского химика У. Л. Льюиса, предложившего его использовать в качестве газа в 1917 году.].
   В небольшом отчете об экспериментах с отравляющими веществами остались запоминающиеся подробности: «В конце прошлого года опытами на людях, произведенными с участием студентов Военно-медицинской академии, членов ячейки Доброхима, было выяснено, что в противоположность данным, полученным на животных, спиртовой раствор иприта действует на кожу человека энергичнее, чем спиртовой раствор люизита. Было выяснено предположение, что эти результаты зависят от свойств применяемого растворителя и что в спиртовом растворе могут частично разрушаться. Поэтому ныне были предприняты поверочные опыты с нанесением люизита и иприта на кожу людей в хлороформенном растворе.
   Как и в прежних опытах, вещество наносилось на кожу предплечья в 1 %-ном растворе ушком платиновой иглы. Всего произведен на 15 субъектах 21 опыт, 10 с ипритом и 11 с люизитом» [184 - Там же. Л. 12–13.].
   Разбирая дальнейшее поражение подопытных, дотошный врач фиксировал: «Таким образом, при нанесении хлороформенного раствора иприта во всех 10 случаях была положительная реакция, из них у 5 субъектов появилась эритема [185 - Покраснение кожи.], у других 5 образовался характерный пузырь» [186 - РГВА. Ф. 31. Оп. 5. Д. 73. Л. 13–14.].
   Под эритемой и пузырем подразумевались сильнейшие ожоги кожи. Их следы могли остаться в виде пожизненной отметины о газовых страданиях и привести к раку. Но кто же думал о такой «чепухе»? А с другим веществом дело обстояло посерьезнее. Но экспериментатор решил ограничить научное описание скупым пассажем: «…один из подопытных субъектов проявил более резкую реакцию по отношению к люизиту» [187 - Там же. Л. 14.].
   Для чистоты опытов на людях сами испытуемые не должны были догадываться о смысле экспериментов. Более того, они даже считали, что проходят курс лечения. Пытаясь уверить «экспериментальный материал» в эффективности газовой терапии, советские газеты стали публиковать успокоительные статьи типа «Лечебное применение удушающих газов». «Подобно тому как ядовитый мышьяк, будучи принят в малых дозах, оказывает целебное действие, – писал анонимный советский журналист, – так и боевые отравляющие вещества могут оказывать ценные медицинские услуги при надлежащей дозировке. Так, отмечено, что иприт, “король газов”, оказывает благоприятное действие на лечение туберкулеза, как это показали опыты на животных. Люизит – “роса смерти” – уже применяется при лечении полупараличей с хорошими результатами» [188 - Красная газета. Вечерний выпуск, 1927. – 14 декабря.].
   По всей видимости, речь шла о животных, которых «лечили» в Москве, в том самом учреждении, которое испытывало немалые трудности с захоронением отравленных существ в летнюю пору. Здесь, во врачебно-исследовательской лаборатории при Химических курсах усовершенствования комсостава бал правили профессор Явич и врачи Власов, Соколов и Александрова. Им очень нужны были больные люди, которых хотелось бы немного «подлечить».
   Темы работ местных «врачей» заявлялись бескомпромиссно: «Систематическое исследование порога действия на кожу люизита, иприта, дика» [189 - РГВА. Ф. 31. Оп. 5. Д. 60. Л. 249.] и «Изучение токсичности ОВ при введении их в пищу» [190 - Там же. Л. 249 (об).].
   «Доброй традицией» данного научного центра стал особый, пещерный цинизм. «Ввиду того что в заграничной литературе относительно действия иприта имеются данные, где определенно указывается, что люди с темной кожей, сифилитики и даже вообще люди, страдающие хроническим поражением кожи, переносят иприт легче, чем здоровые, нами для опытов брались люди, как страдающие различными хроническими дерматозами, так и с заведомо здоровой кожей» [191 - Там же. Д. 73. Л. 262.].
   Бытовые условия жизни, рациональное питание и общая гигиена тоже могли отразиться на чувствительности человеческой кожи к боевым отравляющим веществам. Врачи должны были скрупулезно исследовать особенности материальной среды, окружавшей подопытных жертв. Ведь именно эта материальная среда, по мнению классиков марксизма, формировала личность, а следовательно, и индивидуальные особенности кожи этой личности. Малейшая пропущенная деталь в таком опыте могла дать неверную картину и отразиться на характере ядовитой продукции военных заводов.
   Научно-материалистические методы изучения поражающего воздействия требовали не только зафиксировать физическое состояние подопытных, но и указать, к каким социальным классам принадлежат эти люди, какими профессиями добывали хлеб свой насущный. Поэтому исследователям было важно продемонстрировать начальникам из головного Химотдела классовый подход к проблеме подопытных «субъектов».
   «По социальному положению, – писали доктора, – среди испытуемых имеются рабочие, крестьяне, студенты и врачи. Всего было обследовано 53 человека. Из них мужчин – 39, женщин – 14».
   Газовой проверке должны были подвергнуться представители всех слоев советского общества.
   Далее те же советские врачи хладнокровно фиксируют особенности своих будущих жертв, указывая как на пигментацию кожи, так и на тяжесть их заболеваний, с которыми они идут на опыты. Эта статистика особого рода, она дает представление о человеческом облике ее авторов: «Людей с темной кожей – 9, с болезнями кожи – 8, венеритиков – 20, причем из них 2 с мягким шанкром, 3 в I (серонгональной стадии), 9 во II, и 6 в III, остальные здоровы. Испытуемые препараты приготовлялись в лаборатории д-ра З. М. Явича, перед каждым опытом ex tempore» [192 - Там же. Л. 262. Ex tempore – лат. «по времени».].
   Для науки очень важно описать структуру эксперимента, даже если этот эксперимент преступен или бесчеловечен. Нужно подробно изложить все тонкости, чтобы потом коллеги-оппоненты не смогли упрекнуть тебя в небрежности или спекуляции. Видимо, поэтому подчиненные доктора Явича так трепетно оформляли мрачный документ: «Препарат во всех опытах наносился на внутреннюю поверхность правого предплечья в верхней его трети и по средней линии» [193 - Там же. Л. 263.].
   Не следует думать, что те, кто согласился или был втянут в эти исследования в качестве «субъектов», не страдали, не испытывали разнообразных мук. Так, в одном из отчетов встречаем скупое описание действия боевых отравляющих веществ: «Субъект № 25 – боль и зуд были значительные» [194 - Там же. Л. 267.].
   Всю большую работу по изучению человеческих язв и пузырей снабдили необходимым научным инструментом и дотошными таблицами. «Эта таблица наглядно показывает, что люди со смуглой кожей, наших широт, реагируют одинаково с белой кожей» [195 - Там же. Л. 268.], – делали грандиозное открытие военные врачи.
   Какими же хладнокровными были эти советские доктора, которые ежедневно обходили палаты с изуродованными ими мужчинами и женщинами, с их жертвами, страдавшими от непрекращающегося зуда и язв! Врачи методично осматривали внутреннюю поверхность предплечий и заносили в свои таблицы размеры поражений кожи или просто ставили крестики.
   Замечу, что весь эксперимент был спровоцирован публикациями в зарубежной научной прессе, сообщавшей о некоторых особенностях реакций кожи на отравляющие вещества, связанные с болезнями, пигментацией и, видимо, расовыми и классовыми особенностями жертв. Однако советские ученые после многочисленных опытов смогли доказать то, что было понятно и без экспериментов.
   «На основании этих данных, – рапортовали доктора, – говорить о том, что есть какие-либо больные, которые не поддаются действию этих веществ, мы не можем. Здесь нужно отметить интересный факт, что экзематики, обычно реагирующие на незначительное внешнее раздражение, не оказались наиболее чувствительными. Сифилитики, вопреки утверждению американских авторов, также не оказались нечувствительными к этим веществам. Действие мышьяка как предохраняющего фактора нами также отмечено; старые сифилитики, прошедшие много курсов лечения (№ 8, 11, 13, 14, 17), дали положительные результаты на иприт точно так же, как и на люизит» [196 - Там же. Л. 269.]. Результаты мучений «объектов» и «субъектов» в конце концов суммировались в кратком отчете о деятельности Химического комитета Военно-химического управления РККА за несколько месяцев и превращались в краткие строчки: «Произведена сравнительная оценка действия иприта и люизита на кожу человека, и установлена токсическая доза каждого из них» [197 - Там же. Д. 60. Л. 435.].
   К этому результату следовало еще прибавить один естественный вопрос: а знали ли больные экземой, сифилисом и туберкулезом, что на них ставятся опыты с боевыми отравляющими веществами? Готовы ли они были отдать свою мучительную жизнь химической обороне СССР?
   Пятый отдел Института химической обороны имени Осоавиахима тоже стремился не отставать от своих коллег. Когда позднее, в 1930 году, специалисты пятого отдела ИХО намеревались опробовать новый токсичный препарат «вещество № 409», здесь уже была разработана целая «методика», о которой сообщалось: «Испытывалось на людях по принятой в отделе методике. В качестве растворителя пользовались ацетоном. Объектами являлись красноармейцы Московского гарнизона» [198 - Там же. Д. 671. Л. 1 (об.).].

4

   30 октября 1929 года в Институт химической обороны из главка поступило распоряжение за номером 304, гласившее: «Начальник Управления по вопросу об использовании людей в качестве биологического контроля ПРИКАЗАЛ: поставить этот вопрос на Н. С. ИХО [199 - Н. С. ИХО – научный совет Института химической обороны.] и разработать проект инструкции при различных испытаниях ОВ на людях. Протокол заседания Н. С. представьте начальнику управления вместе с инструкцией. Сообщается для сведения, что начальник управления по данному вопросу намеревается доложить наркому» [200 - РГВА. Ф. 31. Оп. 5. Д. 403. Л. 353.].
   Как это ни удивительно, опыты на людях часто не имели официального разрешения Фишмана, хотя он регулярно получал о них информацию. Результат ведь был необходим ему любой ценой. Это был тот же самый Фишман, которого возмущали немецкие публикации о газовых опытах над пленными белогвардейцами на Украине. Начальник химического управления РККА смотрел на происходящее в советских лабораториях сквозь пальцы. Обладая огромной властью, Фишман в любой момент мог прекратить эксперименты на людях, но ни разу эта мысль не пришла ему в голову. Наоборот, начальнику предлагали расширить секретные эксперименты на благо укрепления мощи Рабоче-крестьянской Красной армии. Военные химики без ложного стыда сообщали своему начальнику о новых мизантропских планах. И сырьем для этих планов должны были стать их подчиненные или пребывающие в неизвестности граждане СССР.
   Так, в присланном рапорте начальника научно-испытательного химического полигона сообщалось: «Несовершенство метода биологического контроля поставило полигон перед тем, что некоторые вопросы после многолетней проработки остаются открытыми, а для разрешения других (дымы) мы вынуждены в приказном порядке прибегать к контролю по человеку» [201 - Там же. Д. 403. Л. 354.]. Из этого документа следовало, что испытания ОВ начались уже в 1925 году. А опыты на людях считались наиболее перспективными. Сообщая о трудностях, имеющих место, начальник полигона констатировал: «Все указанные обстоятельства заставили возбудить перед Вами проблему перехода в ряде опытных работ на контроль по человеку, как контроль неоспоримый, несомненный и дающий быстрое и окончательное решение вопросов. Конечно, в тех случаях, когда мы не имеем необходимости определения смертельных или дающих тяжелое поражение концентраций» [202 - Там же.]. Рапорт заканчивался рекомендациями для создания специальной инструкции по биологическому контролю на людях. Главными ее пунктами была забота о жертвах эксперимента. Здесь начальник полигона давал несколько трогательных советов: «Экспериментаторы допускаются только в добровольном порядке и по соответствующему разрешению врача. После эксперимента за ними ведется постоянный медицинский надзор. Разумеется, риск и здоровье экспериментаторов должны компенсироваться: денежными вознаграждениями (начсостав), усиленным питанием (красноармейцы), увеличением отдыха, а для лиц, подвергающихся экспериментам часто, обязательной ежегодной отправкой на курорты и в дома отдыха».
   Разумеется, о тех красноармейцах, которые после опытов биологического контроля могут попасть в дома вечного отдыха, никаких советов не давалось. В конце рапорта начальник полигона напоминал Фишману: «В настоящее время на поле полигона целый ряд руководителей и их красноармейцев практиковали в добровольном порядке контролирование самих себя…» [203 - Там же.].
   Одним из руководителей работ в лаборатории научно-испытательного химического полигона являлся физико-химик Давид Львович Талмуд. В те годы он был фактически высокопоставленным начальником РККА. В своей записке от 29 апреля 1926 года Яков Фишман так характеризовал одного из тех, кому должны были быть известны мучения красноармейцев: «Работающий по заданию Военно-химического управления инженер-химик Талмуд Давид Львович имеет открытия и труды высокого научного значения, предназначенные таким компетентным учреждениям, как Химический институт им.
   Карпова. Он работает в настоящее время в области боевых ОВ» [204 - Там же. Д. 1. Л. 32.]. Примечательно, что спустя всего восемь лет, став уже членом-корреспондентом Академии наук СССР, Талмуд перебрался из одной лаборатории в другую, находившуюся в ведении ОГПУ-НКВД. А помощь в ее устройстве ему оказал сам Николай Иванович Бухарин [205 - АПРФ. Ф. 3. Оп. 24. Д. 301. Л. 153.], известный своей непримиримостью к любым проявлениям вождизма.
   Уже за первый год экспериментов на людях специалисты из РККА обогнали своего маститого наставника из Вюрцбурга доктора Флури. И обогнали раз и навсегда. Тот по старинке травил кошек и собак, а эти уже добрались до людей.
   Среди перечисленных лиц, участвовавших в советских опытах в качестве «субъектов» или «объектов», мы не найдем ни одного директора крупного химического предприятия, ни одного партийного босса, ни одного ветерана ВКП(б), ни одного военного из высшего руководства РККА.
   Однако справедливости ради нужно упомянуть, что в 1937 году некоторым из них все же «посчастливится» побывать в мрачно знаменитой лаборатории Н1 Отдела оперативной техники НКВД СССР и, прежде чем умереть, ощутить плоды рук своих. К этим «избранным жертвам» принадлежал Иван Михайлович Великанов, профессор, диввоенврач, руководитель Биотехнического института РККА в подмосковном поселке Власиха. Тот самый Великанов, который в статье «Бактериальная война», помещенной во втором томе Советской военной энциклопедии, самозабвенно писал: «Особое значение придается комбинированному применению бактерий и ОВ, а также бактерий и дымов. Наиболее подходящим для целей отравления считается токсин микроба ботулизма. Загрязнение этим микробом консервов превращает содержимое консервной банки в серьезное оружие в руках противника».
   После ареста Великанова привлекли для консультаций в токсикологическую лабораторию НКВД [206 - Жуковский В. С. Лубянская империя НКВД. 1937–1939. – М., 2001. – С. 179.]. Здесь яды и газы исследовались на приговоренных к смерти. Потом, 8 апреля 1938 года, он тоже был умерщвлен. Попадет в этот ад и сам начальник Военно-химического управления РККА, корпусный инженер Яков Фишман, но чудом избежит «контрольной затравки» и после покаянного письма отправится помогать стране в шарашке НКВД.
   Единственным важным нововведением в системе опытов, проходивших в лаборатории Н1 ООТ НКВД СССР, стал отказ от устаревших терминов «субъекты» и «объекты». Их заменили более невинным – «птички».

5

   Но то было уже в 1937-м. А в 1920-х вопросы стояли иначе. Химическая оборона страны нуждалась в новых жертвах. Для того чтобы проверить мощь отравляющих веществ, требовалось не только нанести их на кожу или распылять перед глазами, нужно было увидеть их летальное действие. Никто из добровольцев или солдат на это не согласился бы. А подстроенная смерть «субъектов» могла привести к расследованию и разного рода толкам среди будущих участников экспериментов.
   Совсем другое дело шимпанзе. С обезьянами или с их гибридами от человека таких ситуаций не возникло бы. Умерла какая-нибудь макака, или шимпанзе, или гибрид – военный трибунал ими заниматься не будет. И даже не будет выяснять, чьи они родственники и кто от кого произошел. Их трупы закопают где-нибудь на свалке в Хамовниках, и дело с концом.
   Поэтому поездка зоотехника профессора Иванова и связанные с ней обезьяньи проблемы чрезвычайно интересовали Химический отдел РККА. Здесь готовились к крупной закупке партии различных обезьян, предназначенных для газовых экспериментов.
   Иванов вспоминал: «Незадолго перед отъездом из Москвы в Африку я получил предложение из секции Химотдела Реввоенсовета явиться на заседание, где будет обсуждаться вопрос о закупке за границей для Химотдела партии обезьян. На этом заседании указывалось, что при работах с газами и противогазами данные, получаемые на лабораторных животных [кролики, морские свинки и т. п.], а также на более крупных домашних животных, далеко не всегда достаточны и удовлетворительны. В некоторых случаях необходимо иметь опытных животных, наиболее близко стоящих к человеку. Мне было предложено взять на себя закупку за границей. По некоторым соображениям я не счел возможным взять на себя это поручение, но обещал переговорить об этом с директором Института экспериментальной эндокринологии, также заинтересованным в покупке обезьян. Профессору Шервинскому, директору этого института, и его помощнику доктору Тоболкину, которые уже раньше просили меня помочь им выписать из-за границы обезьян, я предложил поднять вопрос об устройстве государственного обезьянника на Южном Кавказе, а именно в окрестностях Батума или в Гаграх» [207 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 19. Л. 27.].
   23 декабря 1925 года начальник VI отдела РВС Яков Фишман с подачи Иванова направил директору Института экспериментальной эндокринологии откровенное письмо.
   «Для целого ряда работ санитарно-биологического характера, проводимых в лабораториях Военно-химического управления, требуются обезьяны, как животные, более близкие к человеку, чем обычно применяемые до сего времени: кошки, собаки и кролики, и как более пригодные для производства многих клинических наблюдений. Специальные обезьяны требуются для:
   1) установления степени токсичности боевых отравляющих веществ при действии их на органы дыхания, кожу и глаза;
   2) изучения действия общеядовитых и раздражающих веществ, для чего требуются экспериментальные животные с более развитой психикой;
   3) проработки вопроса лечения от отравляющих веществ в условиях, более близких к человеку;
   4) изучения действия более близких зараженных отравляющими веществами пищевых продуктов, с испытанием функций желудочно-кишечного тракта, печени и т. д.
   Для указанных целей Военно-химическому управлению были бы необходимы главным образом макаки и резусы и отчасти антропоидные обезьяны. Общая годовая потребность на первый год составит – до 100 штук макак и резусов и до 5 антропоидных обезьян. К сему Военно-химическое управление оговорится, что вопрос о высших обезьянах еще не решен, так как нет исчерпывающих сведений о размерах вызываемых приобретением и доставкой обезьян расходов» [208 - Там же. Л. 18.].
   Интрига профессора Иванова заключалась в привлечении на свою сторону максимального количества заинтересованных советских учреждений. Это помогло бы получить дополнительные средства для эксперимента. К тому же авторитет Реввоенсовета работал бы на авторитет самого Ильи Ивановича. Он ведь откровенно говорил о заинтересованности руководства Красной армии в организации будущего обезьянника: «После доклада наркому Н. А. Семашко было созвано специальное совещание при Наркомздраве под председательством Н. А. Семашко с участием врачей, представителей от химотдела Реввоенсовета» [209 - Там же. Л. 27.]. Иванов считал – обезьяны, которых предполагалось разводить, могли оказать ценную услугу военным исследователям. Особенности физиологии животных были сопоставимы с человеческими и позволяли при постановке опытов с химическим и бактериологическим оружием наиболее полно описать картину мучений солдат противника. Ученый-зоотехник подсказывал красным командирам, как эффективно использовать приматов в качестве опытных жертв грядущей мировой революции. «Работы по изучению действия лучей радия, рентгеновских лучей, удушливых газов и т. п. также значительно могут выиграть при возможности проверить и установить дозировку на обезьянах» [210 - Там же. Л. 25.], – писал Иванов.
   Ошибиться в дозах боевых отравляющих веществ было нельзя, так как за приматами должны были последовать и люди. Ведь они так похожи.

Глава 7
Специальные счета

1

   И тем не менее инициатива по созданию обезьяньего питомника стала принадлежать уже не Иванову, а вполне официальному советскому учреждению – Институту экспериментальной эндокринологии. Это было логично: ответственность должна была нести не личность, а организация.
   Она смогла бы аккумулировать государственные деньги и развернуть подготовительную работу. Вообще-то, идея создания обезьяньего питомника была предложена еще в 1923 году наркомом здравоохранения Николаем Семашко. В то время он уже склонялся к версии преждевременного старения еще живого вождя мирового пролетариата. Но советская верхушка отнеслась к ней несерьезно. И прозевала смерть вождя. Теперь наступал закономерный реванш наркома.
   Появление же спустя два года после смерти вождя профессора Иванова поставило все на свои места. Нашелся наконец ученый-революционер, добытчик обезьяньего материала, физиолог и ученик Ивана Павлова, одновременно и крупный зоотехник, и эволюционист, и сторонник Дарвина. Профессор был оптимальной фигурой.
   Как только Иванов отправился в командировку, делом организации питомника занялся заместитель директора Института экспериментальной эндокринологии Тоболкин. 5 октября 1925 года в Наркомздрав на утверждение поступила смета эндокринологического института на 1925/26 год. В программе действий научного учреждения имелось уже несколько примечательных пунктов: «6. Организовать питомник обезьян, использовав помещение института, как для работ института, так и для других институтов НКЗ и Мосздрава, причем деятельность будет направлена вначале на приобретение мелких обезьян, и подготовить проекты для открытия питомника обезьян на юге [Батуми] для акклиматизации обезьян, разведения их путем скрещивания между особыми обезьянами и искусственным оплодотворением спермой человека» [211 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Д. 562. Л. 83.].
   Вдохновленный оперативностью своих коллег из руководства института Тоболкин отправился на Черноморское побережье Кавказа и после некоторых вариантов выбрал территорию, расположенную недалеко от столицы Абхазии Сухуми. 7 декабря 1925 года замдиректора выступил на совещании по организации питомника, которое вел сам нарком здравоохранения Семашко. Рассказывая о своем путешествии, Тоболкин перечислил ряд возможных территорий и все же предложил остановиться на расположенной в окрестностях Сухуми бывшей даче врача Остроумова. Она находилась рядом с горой Трапеция. Территория представляла собой специфическое, закрытое горами пространство, выходившее к морю. Эта идея была поддержана, а 25 сентября 1926 года Тоболкину предложили отправиться во Францию и Германию. Нарком здравоохранения Семашко очень спешил. Он не жалел средств на поездку эндокринолога. В протоколе совещания об этом говорилось: «Поручить помощнику директора Тоболкину во время заграничной командировки обследовать питомники обезьян и приготовить сметы для содержания обезьян в лаборатории в Москве при Институте экспериментальной эндокринологии» [212 - ГАРФ. Ф. 331. Оп. 45. Д. 19. Л.43 (об.).].

2

   Планы секретных экспериментов не подлежали оглашению. Но тем не менее они должны были быть профинансированы, а деньги для этого требовалось взять немедленно.
   5 октября 1925 года всемогущий Институт экспериментальной эндокринологии послал народному комиссару здравоохранения Николаю Семашко утвержденную смету расходов на 1925/26 финансовый год. Расходы распределялись следующим образом:
   1. «…по Госбюджету 98 700 р. и 23 1/2 штатной единицы.
   2. Принятая в административно-финансовой комиссии Совнаркома СССР дотация институту в редакции: предусмотреть 75 000 р. по Наркомфину РСФСР на 25/26 г. для Института экспериментальной эндокринологии.
   3. Институтом представлена смета на спецсредства в сумме 24 000 р. Эта сумма взята самая минимальная, она будет увеличена в зависимости от утверждения тех мероприятий, которые будут положены в деятельность института на 25/26 г. Вполне возможно, что общий итог прихода по институту выразится в сумме 300 000 р.» [213 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Ед. хр. 562. Л. 83.].
   Общая сумма для России эпохи НЭПа получалась немалая, если учесть, что курсовое соотношение доллара и рубля в тот период составляло шесть к одному в пользу серебряного рубля. Тем более что основная часть затрат должна была пойти на реализацию шестого пункта программы, представленного на коллегии Наркомздрава, а он гласил: «6. Организовать питомник обезьян, использовав помещения института как для работ института, так и для других институтов НКЗ и Мосздрава, причем деятельность будет направлена вначале на приобретение мелких обезьян, и подготавливать проекты и для открытия питомника обезьян на юге [Батуми] для акклиматизации обезьян, разведения их путем скрещивания между особыми обезьянами и искусственным оплодотворением спермой человека» [214 - Там же.].
   Учитывая огромные средства, которые намечалось вложить в новое учреждение, решились на всякий случай проконсультироваться у общепризнанных научных авторитетов. В случае неудачи можно было оставить пути к отступлению: мол, были введены в заблуждение научными светилами. Через систему конференции Академии наук послали запрос академику Павлову, лично знавшему Иванова и одобрявшему его планы. И вот 16 сентября 1926 года из Физиологического института пришла необходимая депеша: «В ответ на Ваше отношение от 14 сентября сего года за № 5866 сообщаю, что существование питомника для обезьян, несомненно, имеет большой биологический интерес. Директор института академик И. Павлов» [215 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 19. Л. 31.].
   Питомника еще не существовало, его будущее географическое расположение указывалось весьма теоретически, но средства продолжали исправно поступать на секретные специальные счета, и если в 1926/27 году госбюджет выделил на организацию обезьянника лишь 1490 рублей, то специальных средств оказалось намного больше – 16 768 рублей 73 копейки [216 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Ед. хр. 651. Л. 55 (об.).]. На следующий финансовый год финансирование резко возросло и главными донорами питомника стали Соцстрах – 40 544 рубля и резервный фонд Совета народных комиссаров – 38 500 рублей [217 - Там же.].
   5 июля 1927 года Алексей Иванович Рыков вел заседание Совнаркома СССР, на котором обсуждался вопрос о передаче в распоряжение Наркомздрава РСФСР всего излишка, образовавшегося от отчислений на средства медицинской помощи на рабочее жилищное строительство. Народные комиссары сочли возможным от излишне поступивших 10 миллионов рублей на жилищное строительство перевести в кавказские республики на строительство больниц, а Народному комиссариату труда предлагалось назвать точную сумму остатка [218 - ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 1. Д. 30. Л. 19.]. 27 сентября судьба этого «остатка» решилась окончательно. В приложении к протоколу заседания Совнаркома было написано: «Остаток излишне поступивших отчислений из фонда медицинской помощи на рабочее жилищное строительство распределить: 1) Институту экспериментальной эндокринологии 40 000 рублей на расходы по устройству в г. Сухуми питомника для обезьян…» [219 - Там же. Д. 31. Л. 318–319.]
   Однако было бы неверно думать, что спецсредства обезьянника ограничивались лишь вливаниями Совнаркома. Один из главных сторонников проекта Алексей Рыков знал и о других источниках финансирования Института экспериментальной эндокринологии и его питомника. В заключении комиссии НКЗ по обследованию деятельности таинственного учреждения финансовыми инспекторами Райхманом и Мантом указывалось: «Источником финансирования института являются: госбюджет, спецсредства и суммы специального назначения [Кишпромторг, НКТорг РСФСР]» [220 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Д. 651. Л. 48.].

Глава 8
«Я предпочел последнее…»

1

   Трудно сегодня сказать, какой шаг Ильи Ивановича был первым в интригующем путешествии во французские колонии. Тот ли, что он сделал 4 февраля непогожим утром, вставая с кровати, или другой, когда садился в заказанное такси, припаркованное возле его дома № 9 в Хлебном переулке?
   Авто за 15 минут доставило его на Рижский вокзал. Сунув шоферу 6 рублей, Иванов побрел в зал ожидания, а оттуда в отделение почты. Здесь он предусмотрительно отправил телеграфом заказ в пункт своей пересадки – в Ригу – на одно спальное место в берлинском экспрессе и уже потом двинулся на перрон к вагону второго класса.
   В столице Германии он с толком провел несколько дней. Многие крупные немецкие ученые были поставлены в известность относительно смысла его путешествия во французские колонии. К этим посвященным принадлежал и важный авторитет – Пауль Уленгут. Он прославился разработкой метода определения видовой принадлежности крови, чрезвычайно пригодившегося в криминалистике. Разделяя положения теории эволюции, связанные с происхождением человека, Уленгут провел исследования крови орангутанга и выяснил, что по многим биохимическим показаниям она чрезвычайно близка к крови людей. Проблему общего для человека и антропоморфной обезьяны предка, или, как его называл Дарвин, «древнего члена человекообразной подгруппы», немецкий ученый считал своей личной проблемой. О контактах с германскими биологами перед путешествием в Гвинею Иванов счел необходимым упомянуть в специальном отчете, адресованном в Кремль: «Появление в текущей прессе сообщений об отъезде нашей экспедиции в Западную Африку в Германии вызвало на страницах научной печати ряд заметок и отзывов, в общем благоприятных, таких крупных ученых, как профессора P. Uhlehuth, J. Schwalbe, Bruek (см. Deutsche Medizinvochenschrift, №№ 32, 35, 46 за 1926 год)» [221 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 68.].
   «Профессор J. Schwalde, запросивший одного очень известного зоолога об опытах осеменения антропоморфных обезьян спермой человека и их значении, в ответ получил выражение сожаления, что в Германии, где до войны имелось немало самок шимпанзе, эти опыты не были поставлены. “Ich bin uberzeugt [222 - «Я убежден» (нем.).] – говорит этот зоолог, – das der Versuch ausfielen positionen” [223 - «Этот эксперимент состоит из разных этапов» (нем.).]. Имя этого зоолога осталось неизвестным, но, по словам Schwalde, автор этого письма просил пока не называть его фамилии» [224 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 105.].
   Возможно, инкогнито – это биолог Ганс Вейнерт. В те годы его занимало исследование ископаемых останков питекантропа. «Питекантроп есть человек, – писал он, – особое положение которого и бесспорное значение оправдывает родовое имя “обезьяночеловек”» [225 - Weinert H. Pitecanthropas erectus. Zeitschrift fur Anatomie und Entwicklungeschichte, 1928. – H. 3 und 4, 546.].
   Мечта о встрече с живым обезьяночеловеком казалась Вейнерту вполне осуществимой. Для исторического свидания были все технические возможности. Ими-то и располагал корифей советской науки, зоотехник профессор Иванов.
   Позднее в своем исследовании «Происхождение человечества» Вейнерт откровенно высказался на этот счет: «Найдутся, правда, возражения, что даже положительный результат уже не может дать нам ничего нового. Но все же нельзя согласиться, что более убедительного подтверждения нашей теории происхождения человека найти невозможно. Появление такой помеси могло бы оказать ценную услугу и изучению наследственности. Уже известное нам сходство белковых образований, реакций крови и преципитации [226 - Преципитация – реакция осаждения антигена с антителом, одна из иммунологических реакций.], так же как и большое сходство мужских сперматозоидов, вполне допускают возможность плодотворного скрещивания шимпанзе с человеком. С практической стороны этот опыт также является вполне возможным.
   Чтобы не подвергать человеческую жизнь хотя бы психической опасности, для роли матери пришлось бы выбрать самку шимпанзе. Семенную жидкость лучше взять у негра, а в качестве наиболее подходящего места для операции избрать Африку – родину обоих родителей» [227 - Вейнерт Г. Происхождение человечества. – М., 1935. – С 160.].
   Ганс Вейнерт принадлежал к тому кругу авторитетных германских ученых, которые не только занимались непосредственно антропологией и исследованием форм прогрессивного черепа, но и пропагандировали расовую гигиену. Эта наука уже нашла сочувственное понимание у верхушки Национал-социалистической партии Германии. А когда впоследствии Вейнерт издал учебник расовой гигиены, его популярность среди партайгеноссе выросла неимоверно. Антрополог настолько был уверен в правильности жесткого разумного отбора, осуществляемого с помощью рекомендованных доноров спермы, принудительной кастрации неполноценных и эвтаназии, что в поздних публикациях внедрял положения национал-социалистической доктрины в свои сочинения по эволюции человека.
   В СССР в те годы расовой гигиене противопоставляли гигиену социальную. В отличие от первой она выводила на вершину эволюции не передовую нацию, скажем немцев, а передовой класс – пролетариат. Главным носителем идей социальной гигиены был нарком здравоохранения Николай Семашко, благодетель и радетель экспериментов Ильи Иванова. Это благодаря ему при наркомате открылся Музей социальной гигиены.
   «Основной целью социальной гигиены является оздоровление человеческой расы, так называемая евгеника» [228 - Семашко Н. А. Социальная гигиена. – М., 1927. – С. 81.], – проповедовал Семашко. Он считал, что «каждый социальный гигиенист, каждый евгенист, если он не болтает о социальной гигиене и оздоровлении расы, а желает действительно работать в этом направлении, должен быть активным борцом за тот строй, который оздоровляет социальные условия и дает здоровую расу, – за коммунизм» [229 - Там же. – С. 84.].
   Новым пророком этой передовой советской науки был автор книги «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата» Арон Залкинд, утверждавший: «Половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности» и «…у революционного класса, спасающего от погибели все человечество, в половой жизни содержатся исключительно евгенические задачи, то есть задачи революционно-коммунистического оздоровления человечества через потомство…» [230 - Революция и молодежь. – М., 1924.]. По мнению Залкинда, важным этапом в становлении нового человечества были революции, которые ученый и рассматривал как важный евгенический механизм. Он писал: «Великая французская революция как массовая лечебная мера была полезнее для здоровья человечества, чем миллионы бань, водопроводов и тысячи новых химических средств» [231 - Залкинд А. Очерки культуры нового времени. – М., 1924. – С. 29.].

2

   Путь до Парижа занял несколько дней. Профессор Иванов поселился в доме 25 по rue Dutot, принадлежавшем Институту Пастера. Отсюда он намеревался совершать регулярные визиты в Коллеж де Франс, расположенный в самом начале бульвара Вожирар. Там практиковал доктор Воронов, трансплантолог и гений омоложения.
   Первая встреча в дирекции Института Пастера оказалась омрачена сведениями, поступавшими из Гвинеи. Советскому исследователю нарисовали сложную ситуацию на станции вакцинации в Киндии, где обычно содержались обезьяны, готовые к отправке в Париж. Директор этой станции, ветеринарный врач Вильбер, или, как называл его Кальметт, «уполномоченный опытной станции по разведению антропоидов», находился в те дни в столице Франции.
   Констант Матье, генеральный директор Пастеровской станции в Даккаре в 1924–1927 годах, вспоминал: «Этот ветеринар-комендант Вильбер, называемый директором, в 1923 году взял на себя тяжелую задачу: “реализовать проект Кальметта и создать в сердце африканской саванны научное учреждение и современную лабораторию, содержащую необходимые средства”» [232 - Dedet J.-P. Les instituts Pasteur D’outre-mer. – Paris, 2001. – P. 112–113.].
   Несмотря на большие затраты, обстоятельства для этого проекта Института Пастера были самые неподходящие, и потому Вильбер посетовал русскому коллеге на то, что все стройки в Киндии, увы, приостановлены. Падение франка привело к потере жизненно необходимых кредитов, а работать с обезьянами, находившимися на станции, будет затруднительно, так как все они предназначены исключительно для экспериментов в области патологии: шимпанзе намеревались прививать инфекционные заболевания.
   Вильбер предлагал для постановки опытов Иванова закупить взрослых шимпанзе и за счет советских средств, отпущенных на экспедицию, достроить железобетонные клетки для обезьян, возведение которых было приостановлено в связи с кризисом. Кроме того, в ремонте нуждалась и сторожка, где должен был жить Илья Иванович. Сумма в виде аванса, которую необходимо было передать директору станции, составляла 2500 долларов. Причем сделать это нужно было немедленно, чтобы успеть до начала влажного сезона, когда невозможны ни строительство, ни охота на шимпанзе. Отлов обезьян мог бы осуществить известный Вильберу подрядчик, которому Иванов должен был в письме обрисовать возрастные характеристики особей, необходимых для эксперимента. Кроме того, профессору было сказано, что гарантия получения именно взрослых, половозрелых обезьян отсутствует.
   Вильбер указывал, что ближайшим сроком для визита Иванова в Гвинею может стать 1 октября текущего года. Тогда, возможно, на станции в Киндии будут находиться уже пойманные обезьяны, которых разместят в построенных клетках.
   Все разговоры, которые ученый вел с Вильбером и другими сотрудниками Пастеровского института, не вносили ясности в положение вещей на станции вакцинации. Более того, каждая новая беседа усиливала опасения профессора и вселяла в него тревогу.
   Свои сомнения он изложил в Отчете о командировке в западную Африку, предназначенном председателю Комиссии по содействию работам Академии наук СССР: «Из дальнейших переговоров выяснилось, что добыча взрослых шимпанзе, необходимых для моих опытов, далеко не обеспечена. Таким образом, после 7–8-месячного ожидания и затраты солидной суммы денег на постройку клеток, ремонт сторожевого домика я мог оказаться без самого главного – без опытного материала» [233 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 100.].
   Профессора тревожило состояние неопределенности. Складывающаяся ситуация подталкивала его к единственно возможному решению: немедленно совершить вылазку в тропическую Африку и на месте убедиться в состоянии дел. Об этом 15 марта Иванов уведомил Кремль в лице Горбунова и на следующий день выехал из порта Бордо в столицу Гвинеи.
   Информация о намерениях ученого все же просочилась в советскую прессу. Рассказывая о планах Иванова в Гвинее, популяризатор совнауки Мелик-Пашаев писал: «В случае удачи означенных опытов предполагается устройство специальной зоофермы в местности с подходящими для жизни и размножения антропоморфных обезьян условиями (в окрестностях Сухума по побережью Черного моря) для получения помеси, которая будет представлена более одаренными формами обезьян, более близкими к человеку и более удобными в смысле возможности использовать их для омоложения» [234 - Жизнь и техника будущего. – М.—Л., 1928. – С. 401.].

3

   Путешествие в тропики выглядело героическим поступком, тем более в пожилом возрасте. Иванов был осведомлен об опасностях, которые таит в себе среда Гвинеи. Уж кому, как не ему, было известно, что городок Киндия, где в 1923 году была открыта станция в статусе филиала парижского Пастеровского института, был избран бактериологом Кальметтом отнюдь не случайно. Помимо разведения в вольерах шимпанзе, здесь собирались решать профильные задачи: проводить исследования по патологии таких болезней, как туберкулез, проказа, рак, исследовать экзотические, неизвестные в Европе инфекции. А таковых было предостаточно: сонная болезнь, вызываемая мухой цеце, язвы песчаной блохи и зуд «кро-кро», следствие проникновения в кожу паразитических червей, лихорадка Эбола, нильская лихорадка…
   В том же 1926 году сотрудник больницы Альберта Швейцера доктор Фриц Тренс, занимавшийся лечением железнодорожных рабочих от дизентерии, открыл на экваторе в Габоне новый вибрион. Врач первоначально принял его за бациллярную дизентерию. Но вскоре исследование показало, что это неизвестный вид холеры. Тренс не мог произвести полнокровное исследование этого вибриона на месте. Здесь не имелось оборудования, которое, например, существовало в Киндии и, конечно, в Институте Пастера. Тренсу нужно было решить сложную головоломку: как вывезти возбудитель в Европу. Это можно было сделать, только введя свежий и действенный вибрион животному или человеку. В случае с животным могли возникнуть проблемы на границе, где все без исключений прибывавшие из колоний подвергались карантину. Такой провоз мог быть квалифицирован как нарушение закона. И Тренс принял единственное, на его взгляд, решение: перед посадкой на пароход он выпил жидкость из пузырька, содержавшую опасный возбудитель, и стал живым контейнером. Врач сошел на берег Франции уже больным. Но он имел в своем распоряжении необходимый для изучения вибрион и пережил течение болезни, которую мог описать, исходя из собственного опыта. Станция в Киндии должна была позволить изучать грозные возбудители на месте, не прибегая к профессиональному героизму.
   Для этого в марте 1922 года Институт Пастера заключает с генерал-губернатором Французской Западной Африки договор о концессии 35 гектаров земли в окрестностях Киндии и субсидирует в постройку станции Pastoria 350 тысяч франков. Подопытными животными избираются шимпанзе, как наиболее близкие к человеку и обитающие в Гвинее. В январе 1924 года конференция Института Пастера по экзотическим патологиям еще раз объясняла свою позицию в связи с большими затратами в Киндии: «Мы обязаны организовать в наших колониях, которые мы должны приучить к этому по-настоящему, один центр поимки либо, если это возможно, разведения этих обезьян рядом с лабораторией…» [235 - Dedet J.-P. Les instituts Pasteur D’outre-mer. – Paris, 2001. – Р. 112.]
   О точно таком же разведении мечтал и Иванов, наблюдая с борта корабля приближающийся берег Африки. К счастью для профессора, Министерство колоний заранее оповестило о его приезде главу администрации Гвинеи. Это было кстати. От расположения местных властей во многом зависел успех вояжа профессора.
   Дело в том, что 6 сентября 1923 года губернатор Западной Африки Кард подписал постановление, запрещающее охоту на обезьян и устройство больших питомников во Французской Гвинее. Однако это правило можно было обойти, если глава местной власти даст специальное разрешение на сафари для чисто научных целей.
   Когда корабль уже приближался к порту Конакри, на судне была получена телеграмма о встрече ученого губернаторской моторной лодкой. И действительно, за профессором был послан секретарь высокого сановника. Иванова не только быстро доставили на берег, но и предложили ему автомобиль для проезда в резиденцию губернатора. Глава колонии просил быть его гостем до тех пор, пока не будет найдена подходящая квартира. Но профессор и не собирался искать квартиру в Конакри и первым же пассажирским поездом отправился в Киндию.
   Этот городок имел всего несколько домов, пригодных для проживания по-европейски. Сдача комнат не практиковалась. В Киндии отсутствовали гостиницы и номера для приезжих в здании местного вокзала. Поселиться здесь было проблематично. Оставалось надеяться только на описанную Вильбером сторожку, якобы имевшуюся на станции института. Она располагалась в 7 километрах от городка, в тропическом лесу.
   На деле то, что Вильбер называл «сторожкой», оказалось сооружением, изъеденным термитами, не имевшим ни потолка, ни пола. Иванов был в отчаянии и готовился к возвращению в Конакри, как вдруг заместитель директора, ветеринарный врач Делорм, предложил ему выход: поселиться в пустующей комнате Вильбера в главном здании.
   Когда проблема с жильем урегулировалась, ученый приступил к изучению жизни обезьян, содержавшихся на станции. Здесь имелось 30 шимпанзе. Профессор с разочарованием отметил, что лишь одна из них была взрослой, остальные – подростки. Все они содержались в суровых тюремных условиях. Даже положенные заключенным дворики для прогулок отсутствовали. Иванов не сомневался, что в таких условиях получение потомства вряд ли возможно. Доктор Делорм подтвердил прогнозы ученого: действительно, за три года существования станции не было ни одного случая зачатия, и не только у шимпанзе, но и у собакообразных обезьян. Более того, смертность животных росла катастрофически. Если самая старая особь Роза, поступившая в питомник 26 марта 1924 года, имела порядковый номер 107, то самка Рекрю, поступившая два года спустя, значилась под номером 370. И это была нумерация только для шимпанзе, которых на станции насчитывалось всего 25! Большой падеж животных объяснялся и тем, что всем шимпанзе прививали действительно смертельные болезни, для того чтобы описать их ход.
   Но Иванова насторожило, что ветеринары станции не участвовали в отлове животных, а лишь подавали заказы на количество необходимых особей главам администраций районов. А когда профессору стало известно о технике поимки обезьян, он был удручен и шокирован. Иванов писал: «Охота на шимпанзе ведется неграми, вооруженными дубинками, ружьями и луками. После того как семья шимпанзе выслежена, охотники окружают ее и загоняют криками и собаками на дерево. Вокруг дерева раскладываются кучи сухой травы и веток, трава поджигается, в огонь подбрасываются одурманивающие травы и корни. Задыхающиеся от дыма обезьяны бросаются вниз, попадая в огонь и под беспощадные удары дубин негров. Часть обезьян убивается насмерть, часть уходит, и только некоторые в полуискалеченном виде доставляются на административный пункт, откуда затем отправляются на Пастеровскую станцию. В числе пойманных таким образом шимпанзе взрослых, как правило, не бывает. Они или погибают под ударами, или успевают вырваться и скрыться. Негры предпочитают подбирать подростков, предварительно убив их родителей или дав им уйти, чем рисковать жизнью в попытке взять живыми взрослых шимпанзе» [236 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 97.].
   К этому можно было только добавить: «Пойманные неграми шимпанзе, как правило, носят следы поражений, к сожалению, часто очень тяжелых: перелом челюсти, трещины черепа, ожоги кожи, гноящиеся раны и т. п. Неудивительно, что большая часть их погибает в течение нескольких дней или недель после доставки на станцию» [237 - Там же. Л. 94.].
   Но нет худа без добра: трупы шимпанзе позволили доктору Иванову произвести многочисленные вскрытия и кастрации. Ему удалось установить, что половозрелость у самок наступает не в 4–5-летнем возрасте, как считалось, а значительно позже. Период вынашивания плода длится 8–8,5 месяца.
   И что самое важное для будущего эксперимента: у шимпанзе происходят регулярные менструации, как и у женщин, а бытовавшее в прошлом мнение о сезонных течках следует отнести к области научных заблуждений.
   Пребывание на Пастеровской станции в Киндии было ограничено для ученого объективными обстоятельствами: к 1 мая приезжал ветеринарный врач Вильбер и следовало освободить его комнату. Теперь, уже обладая реальными представлениями о порядках отлова, содержания и некоторых особенностях анатомии антропоморфных обезьян, Иванов возвратился в Париж.

4

   Все свои впечатления от увиденного на станции в Киндии русский профессор изложил в специальном послании для руководства Института Пастера. Помимо критических высказываний, он предполагал заняться поисками газа, необходимого для усыпления обезьян и гуманизации процесса охоты.
   Ответ не заставил себя долго ждать. Французские коллеги были любезны и признательны за инспекцию. Кальметт и Ру, однако, скептически отнеслись к идее получения каких-либо дополнительных финансовых средств. После падения курса франка оба уповали лишь на мизерные субсидии из бюджета администрации колонии. Морально они были готовы поддержать профессора и даже предоставить ему для исследований некоторые лаборатории Института Пастера.
   «Мы очень живо интересуемся Вашими исследованиями и в высшей степени хотели бы видеть их осуществление.
   Мы всячески, насколько это в наших возможностях, будем помогать Вам, но в данный момент, к сожалению, мы мало можем сделать.
   Мы думаем, что если бы Академия наук и правительство СССР пожелали поддержать Вас и обеспечить Вам достаточную сумму денег, Вы могли бы получить через губернатора Французской Гвинеи или губернатора Слонового Берега небольшой остров в Ваше распоряжение на 2, на 3 года, где Вы могли бы поместить известное количество антропоидов и провести Ваши опыты искусственного осеменения и гибридизации. Думаем, что это единственный путь, который приведет Вашу работу к желаемому концу. Со своей стороны мы всецело поддерживаем Ваши шаги в этом направлении. Кальметт, Ру» [238 - Там же. Л. 92.].
   Остров в океане? Остров доктора Моро?
   Ну что ж, это было смелое предложение. На таком острове гибриды могли бы находиться в полной безопасности и соблюдалась бы абсолютная конфиденциальность. А сколько кремлевских пар получили бы там омоложенных отцов семейства! Под щедрым солнцем Африки к вождям СССР вернулась бы забытая потенция, и русские Калигулы, возвратившись в Москву, с утроенной силой продолжили бы суровую перековку собственного народа.
   Это, конечно, была область фантастики.
   Никакая потенция не заставила бы вождей отправиться в далекое путешествие в страну вечной молодости и оставить на время кремлевские коридоры. Это было равносильно самоубийству. Не они должны были ехать к обезьянам, а обезьяны – к ним. И не в африканских джунглях следовало разводить чудесных гибридов, а в русских, пусть и не таких ласковых, пределах. Эта логика была хорошо известна доктору Иванову, и он не питал на сей счет никаких иллюзий. Профессор был в отчаянии.
   Как ни парадоксально, реальная помощь профессору тогда, в начале мая 1926 года, могла поступить с совершенно другой стороны земного шара. В США удачные опыты русского ученого могли стать важным козырем в деятельности атеистических обществ и в борьбе за гражданские права.

5

   «На Бога мы уповаем!» – гласит официальный девиз США. В некоторых штатах Америки вопросы, связанные с обезьянами, воспринимались весьма остро. Их рассматривали в контексте эволюционной теории Дарвина и его предположения о том, что в далеком прошлом у антропоморфных обезьян и человека существовал общий предок. Пуритане провинциальной Америки, почитавшие Библию основополагающим и исчерпывающим документом Бога, расценивали дарвинизм как прямое оскорбление своих религиозных чувств.
   В штате Кентукки в 1925 году принимается закон, предписывающий снимать с государственного бюджета школы, в которых преподавалась теория эволюции. В школах Каролины были изъяты учебники биологии только лишь за то, что в них говорилось о кровном родстве человека и обезьяны. В конституциях таких штатов, как Арканзас, Миссисипи и Оклахома, имелись законы, запрещавшие преподавание еретических мыслей в школе и институтах в любой форме. В палате депутатов Джорджии также рассматривался такой же билль, который прошел комиссию. Депутат местного законодательного собрания Маккрони патетически провозгласил: «Если бы я действительно происходил от обезьяны, я бы стыдился этого и скрывал свое происхождение». Этот американец утверждал, что Бог сотворил человека и обезьяну совершенно независимо друг от друга, он не думает, что они когда-нибудь скрещивались между собой, и надеется, что такого скрещивания никогда не произойдет. Во многих печальных событиях, произошедших в американском обществе, консервативные граждане склонны были винить дурное влияние науки. Когда два юноши, Леб и Леопольд, принадлежавшие к семье крупного финансиста, убили мальчика только с целью пережить ужас, испытываемый преступниками, добродетельные американцы назвали главным вдохновителем их поступка школы и колледжи, где обучают языческой философии дарвинизма.
   Самую жесткую позицию в вопросе об эволюции занял штат Теннесси. 25 марта 1925 года здешний губернатор подписал закон, провозглашавший: «Должно считаться незаконным для всякого преподавателя университетов, нормальных школ и всех других общественных школ штата… преподавать теорию, которая отрицает историю божественного происхождения человека, как она излагается в Библии, и учить вместо этого, что человек происходит от животных низшего порядка». Все эти факты в номере от 4 апреля 1925 года приводит Nature.
   Но настоящий гром грянул для американских дарвинистов 10 июля 1925 года. Тогда в Теннесси стартовал «Обезьяний процесс». Он был публичен и проходил на городской площади города Дейтона. Главным фигурантом этого процесса был учитель местной школы Джон Скопс, преподававший своим ученикам положения теории Дарвина. Открытый суд проходил при массовом стечении горожан, вышедших на площадь с повязками «Мы не обезьяны и не дадим превратить себя в обезьян». Обвинителем Скопса стал бывший государственный секретарь США, один из лидеров демократической партии, юрист Уильям Дженкинс Брайан. Он заявил: библейское сказание о сотворении Адама и Евы наилучше разъясняет происхождение человека. Суд отверг просьбу адвокатов педагога о привлечении в качестве экспертов ученых, способных осветить положения дарвинизма.
   Адвокат Кларенс Дэрроу, защищавший обвиняемого, был известен своими публичными протестами против так называемых обезьяньих законов. Но самым яростным защитником дарвинизма и вдохновителем сопротивления был Американский союз гражданских свобод. Большая часть его членов была атеистами или либералами. В Дейтоне, где проходил процесс, союз развернул мощную пропаганду. На улицах организовывались представления с участием дрессированных шимпанзе. Дэрроу удалось даже устроить обед с участием одной обезьяны. Защита использовала самые разнообразные доказательства истинности теории эволюции. Одним из доказательств, фигурировавшим на процессе, стал окаменевший зуб, якобы принадлежавший древнему обезьяночеловеку, обитавшему когда-то в штате Небраска. Настораживало то, что внешний вид этого получеловека, или, как его назвали, гесперопитека, был реконструирован лишь по одному зубу. Один из защитников, зная, что главный оппонент, Брайан, родом из Небраски, произнес: «Смотри, Брайан, даже в твоем штате есть ископаемое, которое показывает: “недостающие звенья” есть и эволюция жизнеспособна».
   21 июля 1925 года был вынесен приговор. Скопса признавали виновным в распространении запрещенного учения и приговаривали к денежному штрафу в размере 100 долларов. А спустя всего пять дней главный обвинитель Уильям Дженкинс Брайан, не перенеся напряжения «Обезьяньего процесса», скончался.
   Несмотря на то что суд признал виновность Скопса, в Америке многие левые интеллектуалы считали события в Дейтоне пародией на правосудие и победой мракобесия. Среди них имелись радикалы, способные пойти на крайние меры. Они считали, что, если, скажем, прогрессивный советский ученый Иванов методом искусственного осеменения получит гибрид человека и обезьяны, это будет впечатляющим доказательством родства с шимпанзе и подтверждением теории Дарвина. В этом случае можно пересмотреть результаты судилища в Дейтоне и нанести сокрушительный удар американским клерикалам. О ситуации в США Иванов писал: «В Америке, как я уже указывал, тоже известие [239 - Известие о гибридизации человека и обезьяны.] вызвало со стороны прогрессивной печати сочувствие и желание пойти навстречу даже материальными средствами, а со стороны фашистов во главе с ку-клукс-кланом – бурю негодования, угроз и брани. И то и другое служит только подтверждением того исключительного интереса, и не только научного, но и общественного, с которым связана поставленная нами работа» [240 - ГАФР. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 68.].
   Люди, которые желали содействовать эксперименту, были хорошо известны заместителю директора Пастеровского института в Париже мсье Кальметту. Эти американцы готовы были организовать сбор средств на эксперимент, который мог пройти на исследовательской станции в Киндии. Профессор Иванов писал о таком альтернативном варианте следующее: «…доктор Calmette надеялся с помощью американцев с весьма солидным общественным положением, обещавших достать 100 000 долларов, выстроить в несколько месяцев дом для приезжающих, подготовить необходимый материал и все, что будет нужно для моих опытов» [241 - Там же. Л. 91.]. Американские сторонники метода Иванова предполагали, что необходимые деньги будут собраны на лекциях в обществах атеистов, где будут подробно описаны все детали эксперимента и результатом его положительного влияния станет пересмотр судилища в Теннесси.
   Одним из влиятельных американцев, сочувствовавших Иванову, был О. Тинклпо, сотрудник Приматологического центра. Это он подал идею о том, что местом революционного эксперимента могла бы стать отнюдь не Африка, а Куба. Там, недалеко от Гаваны, в имении Палатино располагался обезьяний питомник госпожи Розалии Абреу. Хозяйка когда-то дружила с русским инфекционистом Мечниковым, поддерживала с ним переписку. Розалия Абреу разделяла положения эволюционной теории Дарвина и давно занималась разведением приматов. Ее обезьяннику к тому времени уже исполнилось 25 лет. Идею Тинклпо поддержали Ру и Кальметт. Они вновь выступили менеджерами эксперимента и отправили письмо владелице имения Палатино.
   Институт Пастера скоро получил благоприятное письмо из Гаваны. Иванов был под впечатлением этой удачи и считал Кубу оптимальным местом для научной революции. «Вопросы религиозного и морального характера здесь не могут помешать моей работе, так как мадам Abreu осведомлена о программе опытов и выразила категорическое согласие. Она очень влиятельная на Кубе сеньорита, и ни административная власть, ни духовное ведомство не пожелают пойти против того, на что она согласилась» [242 - Там же. Д. 16. Л. 19–20.], – писал профессор в Кремль. В тот момент Илья Иванович рисовал себе достаточно радужную обстановку. Он представлял будущий эксперимент как грандиозный шаг, имеющий планетарный характер. Рассуждая на темы будущего успеха, Иванов заявлял: «…для постановки опытов искусственного осеменения человека спермой антропоидов здесь уже имеется самое главное – взрослые самцы шимпанзе и орангутанга.
   Итак, план моих действий, одобренный Ру и Кальметтом, таков.
   1. Не откладывая еду на Кубу как основную базу для моей работы, чтобы организовать там опыты возможно шире, используя прежде всех имеющихся здесь антропоидов.
   2. Продолжаю свои исследования по выработке более рациональных методов поимки обезьян для того, чтобы применить эти методы для добывания взрослых самок шимпанзе в лесах тропической Африки. Базой для этой работы будет главный город Французской Гвинеи, Конакри, где губернатор Poiret предлагает устроить необходимые помещения. Поимкой обезьян будет заведовать мой доверенный, в то время как я останусь на Кубе, где буду вести наблюдения и опыты» [243 - Там же. Л. 19.].
   Обезьянник в Гаване располагал парой самцов шимпанзе, двумя самками этого вида, уже приносившими приплод, таким же количеством самок орангутангов, но всего лишь одним самцом. Имелась и почти половозрелая самка гиббона. Вариаций для скрещивания было более чем достаточно. Правда, отсутствовали гориллы. Опыты с последними профессор решил отложить.
   Иванов уповал на удачу и рассчитывал на кубинских питомцев. Подробные описания обезьян из Палатино имелись в книге американца профессора Йеркса, а климат Кубы, во многом сходный с тропиками Гвинеи, имел несколько важных преимуществ: здесь не было малярии, убийственной мухи цеце и разнообразных африканских паразитов. Гавана славилась своим университетом, обладавшим современными лабораториями и библиотекой.
   О питомцах госпожи Абреу профессор писал с восхищением: «…некоторые взрослые шимпанзе ее обезьянника чинно и мирно сидели в гостиной, владели ложкой и вилкой» [244 - Там же. Д. 18. Л. 90.]. Единственное, что удручало Иванова, так это недостаточное, с его точки зрения, количество самок. Но участливая госпожа Абреу готова была приобрести необходимых для экспериментов обезьян. Она сообщила в своем письме профессору о нескольких половозрелых особях, которых ей предлагала британская фирма Chapman, и просила ученого посетить Лондон, чтобы провести оценку этих животных и подтвердить их возраст.
   В тот момент Иванову казалось, что от величайшего открытия его отделяют лишь считаные дни. Находясь под гипнозом отлично складывающихся обстоятельств, профессор «облизывал» возможные прожекты: «Если для надлежащей постановки опытов гибридизации между представителями различных видов антропоморфных обезьян необходимо было увеличить число взрослых самок шимпанзе в обезьяннике г-жи Abreu, то для постановки опытов искусственного осеменения человека спермой антропоморфных обезьян здесь имелось самое главное – взрослые самцы шимпанзе и орангутангов» [245 - Там же.].
   Теперь у ученого в распоряжении имелись три места и варианта действий: 1) Куба; 2) Конакри, где были предварительные договоренности с французским губернатором Гвинеи; 3) станция Пастеровского института в Киндии.
   Самым тяжелым был последний вариант, но он предполагался как запасной.
   Иванов намечал выехать в Лондон в первых числах августа 1926 года, а оставшееся до поездки в Англию время ученый отдал работам в лабораториях Пастеровского института. Для успеха опытов нужно было выяснить максимальный срок хранения спермы животных и людей с высокой степенью их активности и способности вызвать зачатие. Помимо этого, устанавливалась длительность сохранности семенных желез, вырезанных из трупа при температуре 0 градусов. Это было необходимо в том случае, если для операций имплантаты застреленных самцов будут доставлены в Москву из Гвинеи в специальных контейнерах-холодильниках.
   Институт Пастера стремился оказать Иванову максимальную помощь в проведении будущих экспериментов. Для обеспечения успехов опытов были привлечены несколько ведущих лабораторий научного центра. Академик Бертран предложил ряд газов, усыпляющих животных и облегчающих охоту на них. Вместе с Ивановым он провел ряд опытов в этом направлении.
   В не меньшей степени Илью Ивановича волновал вопрос о характере сонной болезни, распространяемой мухой цеце. Ее возбудителями являлись трипаносомы – род простейших класса жгутиковых. Они паразитируют в крови домашних животных и человека. В Гвинее, куда могла бы отправиться экспедиция Иванова за живыми особями-донорами или имплантатами, сонная болезнь занимала одно из первых мест, наряду с такими инфекциями, как малярия, сифилис и гонорея. Поэтому в Пастеровском институте Илья Иванович и академик Месне проводили специальные опыты с трипаносомами и выясняли формы воздействия на возбудитель болезни.
   Другой ученый, доктор Фурнье, бился над поставленным профессором вопросом о наилучшем наркозе, применимом при осеменении обезьян или операциях по трансплантации. Таким препаратом был признан хлорэтил.
   Однако широкий опыт в этой области был накоплен в лаборатории экспериментальной физиологии [College de France], где работал известный врач Воронов. Для анестезии обезьян он применял специальные клетки объемом 80 кубических сантиметров, закрывавшиеся двойной подъемной дверью. Одна часть этого приспособления была обрешечена и позволяла примату свободно дышать, другая, сплошная, закрывалась, когда в клетку начинал поступать хлорэтил. Пятидесяти граммов этого химического соединения хватало, чтобы усыпить животное. Однако, как только его приносили на операционный стол и привязывали конечности, на мордочку обезьяны накладывали компресс с сильным растром хлороформа.
   Пионер операций по омоложению хирург-экспериментатор Воронов широко распахнул двери своего научного центра для земляка. Для газовых опытов Бертрана он предоставил ряд обезьян, лишенных пола во время операций по омоложению [246 - Там же. Д. 16. Л. 8, 26.].
   В Коллеж де Франс Воронов демонстрировал профессору Иванову передовые методы содержания обезьян в неволе, способы их усыпления и удивлял результатами с трансплантацией добавочной половой железы старым баранам, вновь ставшим передовыми производителями.
   Парад научных чудес завершился совместной операцией доктора Воронова и Иванова на самке шимпанзе Норе. Советский профессор по просьбе коллеги продемонстрировал технику метода искусственного осеменения обезьяны спермой человека.
   Вариант постановки такого опыта на Норе был весьма проблематичен. Два года назад она была стерилизована, а оба ее яичника были пересажены пожилым пациенткам. Но долго оставаться бесполой шимпанзе не пришлось. Хирург-экспериментатор Воронов пересадил ей кусочки яичников, взятых у трупов женщин. Эта трансплантация была сделана весьма оригинально: «Кусочек яичника женщины, вшитый в мышцу брюшного пресса этой же обезьяне более двух лет назад доктором Вороновым, не мог служить источником зрелых яиц, так же как и другой фрагмент яичника женщины, вложенный доктором Вороновым в то же время в полость uterus без прикрепления его к слизистой оболочке» [247 - Там же. Л. 63.].
   И именно на таком странном хирургическом уродце и предлагалось продемонстрировать передовую технику осеменения. Иванов не питал иллюзий относительно успеха этого опыта, но, как всегда, надеялся на чудо, которое возможно и в науке. Однако позже он посетовал: «Разумеется, она не могла овулировать и этот случай искусственного осеменения шимпанзе спермой человека отнюдь не может быть назван опытом» [248 - Там же. Д. 18. Л. 88.].
   Сам того не ведая, Иванов оказал Воронову услугу, которой тот не преминул воспользоваться. В октябре он выступил на научном форуме в Стокгольме с сообщением о сенсационных экспериментах в лаборатории College de France. Заявление имело резонанс.
   Один из последовательных пропагандистов передовой науки, глашатай мнения Кремля Мелик-Пашаев оказался в курсе стокгольмского доклада. В своей статье «Человек будущего» он с восхищением писал: «Опыты такого искусственного скрещивания обезьяньей самки введением во влагалище и матку семени человека произведены в Париже доктором Вороновым, которому, по-видимому, удалось таким путем искусственно оплодотворить самку обезьяны» [249 - Жизнь и техника будущего. – М.—Л., 1928. – С. 402.].
   А вот сам Илья Иванович был удручен случившимся. «Можно только пожалеть, – сокрушался он, – что доктор Воронов без моего ведома имел неосторожность упомянуть в своем докладе в Стокгольме о произведенном искусственном осеменении шимпанзе с указанием на возможность беременности. После доклада доктора Воронова эта обезьяна Nora имела два раза регулы. 14-го сего месяца этой обезьяне была произведена в моем присутствии лапоратомия [250 - Вскрытие брюшной полости.] и вскрыта матка, причем, разумеется, не было найдено никаких признаков беременности» [251 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 16. Л. 62.].
   Рукотворное чудо не состоялось. Но профессор Иванов по-прежнему успокаивал себя тем, что это была не полноценная шимпанзе, перенесшая до осеменения весьма экзотические операции. И в Москве тот же Мелик-Пашаев, получавший оперативную информацию о результатах опытов, предлагал не поддаваться панике: «…самка погибла от острого кишечного заболевания, так что вопрос о возможности искусственного оплодотворения обезьяньей самки семенем человека пока остается неразрешенным» [252 - Жизнь и техника будущего. – М.—Л., 1928. – С. 402.].
   За всеми этими научными заботами наступило 1 августа, когда профессор Иванов выехал в Лондон для подготовки кубинского эксперимента. Согласно письму госпожи Абреу он ознакомился с живым товаром фирмы Chapman и, к сожалению, нашел его непригодным для осеменения. Это были неполовозрелые подростки шимпанзе.
   Поездку в Англию можно было бы считать бессмысленной, если бы не приглашение профессора Королевского колледжа в Лондоне Джулиана Гексли [253 - Джулиан Гексли (22 июня 1887 года – 14 февраля 1975 года) – сын Томаса Гексли, английский биолог, естествоиспытатель, философ. Один из создателей синтетической теории эволюции.] выступить 8 августа на съезде Ассоциации зоологов, проходившем в Оксфорде. Рассказы Иванова о готовящейся научной сенсации, распространяемые в кулуарах съезда, были встречены с воодушевлением. Подтверждение дарвиновской теории экспериментально с энтузиазмом приветствовалось английскими коллегами. Многие из них хотели видеть будущую звезду в своих лабораториях. Профессор Крю был удручен, что его эдинбургской лаборатории предпочли кембриджскую профессора Маршалла. Это был рациональный выбор Иванова. Советский специалист хотел ознакомиться с опытом длительной пересылки спермы млекопитающих, но здесь он обнаружил, что англичане отстают от его разработок.
   В Париж Иванов вернулся серьезно разочарованным, но готовым к отъезду на Кубу. Пытаясь подстраховаться от разного рода неприятных неожиданностей, возможных в таком эксперименте, профессор решил, что для предстоящих опытов по искусственному осеменению антропоморфных обезьян спермой человека ему необходим его сын, студент IV курса физмата первого МГУ.

Глава 9
Миссия сына

1

   Куба была мечтой советского зоотехника. Он рвался на этот курорт, где его поджидали заветные обезьяны. Казалось, сама судьба выбрала такое удобное место, чтобы потрясти мир. Там, в тиши передовой научной лаборатории, мог состояться великий триумф ученого, когда он, окруженный пальмовыми ветвями славы, вынесет из родильного отделения фантастического звереныша, чтобы явить его потрясенному научному миру. А что же должен был в ответ сделать научный мир? Подарить ему Нобелевскую премию, запечатлеть его в граните, бронзе и мраморе? Промолчать по крайней мере он точно не мог.
   Но отъезд на Кубу пока откладывался по самым многочисленным причинам. Главной среди них было отсутствие ассистента. В качестве такового профессор видел собственного сына. О нем ученый уведомил высокие инстанции в Кремле.
   «Мой отъезд на Кубу я связывал с приездом сына (Иванов Илья, студент IV курса физико-математического факультета первого МГУ), на которого я рассчитывал как на своего ближайшего помощника, о чем я уже писал Вам раньше» [254 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 16. Л. 18.], – сообщал ученый высокому советскому начальству.
   Позднее профессор более обстоятельно объяснил причину появления в экспедиции своего родственника: «Предвидя значительные траты, связанные с новым положением дел, а также с необходимостью более продолжительного пребывания в Африке, чем это было предусмотрено сметой, я решил обойтись без платных сотрудников. В качестве помощника бесплатного я решил выписать к себе своего сына, студента IV курса физмата первого МГУ, с ведома и согласия Комиссии по содействию работам Академии наук СССР и с разрешения министерства колоний Франции, полученного при содействии Пастеровского института» [255 - Там же. Д. 18. Л. 89.].
   Одной из важных причин присутствия сына Иванов считал существенную экономию средств, которые расходовались бы в том случае, если бы нужно было иметь еще одного платного лаборанта. Но русский эмигрант журналист Ткачев позднее подозревал, что миссия сына будет заключаться в том, что он будет иметь самое непосредственное отношение к экспериментам по оплодотворению шимпанзе. Об этом он сообщал читателям газеты «Русское время», выходившей в Париже.
   По небольшой смете, отправленной в Кремль, мы имеем сегодня возможность узнать маршрут путешествия, предполагавшегося на первом этапе экспериментов. Касаясь затрат на переезды через Атлантику, Иванов писал: «Оплата поездки двух лиц (заведующего и лаборанта) из Конакри на Кубу и обратно в Конакри; из Конакри в Париж и Москву – 1200 $» [256 - Там же. Д. 16. Л. 23.].
   На Кубу с надеждой смотрели и господа Кальметт и Ру. Они считали своим долгом помощь в сенсационном эксперименте. Чтобы быть абсолютно уверенными в успехе будущей гаванской эпопеи, 14 августа 1926 года французские ангелы-хранители профессора Иванова направили мадам Абреу очередное письмо.

   «Мадам!
   Профессор Иванов оповестил нас о Вашем любезном согласии принять его и предоставить в его распоряжение в целях научного изучения процессов гибридизации Ваш всемирно известный обезьянник. Эти исследования нашего коллеги представляют большой научный интерес, и мы прилагаем всемерные усилия для того, чтобы облегчить ему его задачу. Сначала мы хотели предоставить ему возможность для работы в нашем центре по разведению шимпанзе в Киндии (Французская Гвинея). К сожалению, из-за отсутствия необходимых средств центр не может предоставить ни надлежащего жилья, ни необходимого оборудования.
   Мы убеждены, что благодаря Вам профессор Иванов сможет осуществлять необходимые исследования в лучших условиях и, как следствие, обезьяны, предоставленные ему, не понесут никакого ущерба и избегнут каких бы то ни было страданий. Мы позволяем себе просить у Вас для него благожелательного приема и счастливы думать, что он вместе с Вами и благодаря Вам сможет продолжить опыты, начатые нашим знаменитым коллегой Мечниковым, – во имя научного прогресса.
   Примите искренние уверения в совершенном нашем почтении.
Доктор Кальметт. Доктор Ру» [257 - Там же. Л. 14.].

   Действительно, еще в начале ХХ века известный русский микробиолог и эмбриолог Илья Ильич Мечников и доктор Ру прививали шимпанзе сифилис, рак, брюшной тиф и проверяли вакцину против него, заражали обезьян «детской холерой», изучали модель дифтерии. Мечникова волновали, конечно же, и вопросы антропологии и родства человека и обезьяны. Он искал сходства обоих в психических и анатомических проявлениях. Эмиль Ру прекрасно это знал. Он знал и о переписке русского инфекциониста и мадам Абреу. Однако представление опытов Иванова продолжением исследований Мечникова выглядело откровенной ложью. Ложью во спасение научной истины, которую предполагалось добыть любой ценой, любыми жертвами. Нобелевский лауреат Мечников ведь не собирался скрещивать своих родных и знакомых с кубинскими обезьянами. Но Ру и Кальметту было необходимо уверить мадам Абреу, что Илья Иванович Иванов продолжает дело Ильи Ильича Мечникова. Что дело одного русского, в сущности, ничем не отличается от дела другого.
   Вообще же в Институте Пастера традиционно работало много выходцев из России и эмигрантов. Общение с ними профессора Иванова фиксировалось парижской агентурой ОГПУ и могло привести к серьезным подозрениям на его счет. В 1926 году лабораторией иммунитета заведовал Сергей Иванович Метальников, бывший член кадетской партии, брат другого члена кадетской партии Н. И. Метальникова, бывшего депутата Государственной думы. Оба они были врагами советской власти. Но это, впрочем, не мешало Сергею Ивановичу обсуждать профессиональные вопросы с коллегой Ильей Ивановичем.
   Там же занимался исследованиями и эмигрант Александр Безредка, ученик Мечникова, иммунолог. С обоими учеными профессор Иванов дружил и долгое время состоял в переписке. Безредке он посылал специфические депеши, проникнутые верой в торжество технического прогресса в СССР: «В настоящее время можно быть спокойным за судьбу русской науки. Внимание, которое уделяется теперь вопросам восстановления исследовательской работы, основано не на индивидуальных настроениях или качествах того или другого лица, а на прочно установившемся сознании, что наука – основа технического прогресса, без которого мы обойтись не можем» [258 - Скаткин П. Н. И. И. Иванов – выдающийся биолог. – М., 1964. – С. 45.].

2

   К советскому человеку опасность могла подкрасться в самый неожиданный момент. Казалось, у него имелись все бумаги и документы, а могущественные покровители гарантировали ему неприкосновенность. Как вдруг однажды все гарантии оказывались недействительными перед волей другого чиновника, одержимого ведомственным бешенством. Он мог испортить любую биографию и парализовать любой секретный эксперимент.
   Таким наказанием для Иванова стал советский консул в Париже Отто Христианович Ауссем. Этот дипломат принадлежал к старой большевистской когорте твердокаменных марксистов. По национальности он был фламандец, но в русском революционном движении участвовал с 1893 года. В своих анкетах он не без гордости писал, что в партию вступил в 1898 году, когда она еще называлась РСДРП. Потом, в 1906-м, примкнул к Ленину и стал большевиком. Три года Ауссем был в ссылке в Вологодской губернии, затем занимался нелегальной переправкой политической литературы. В 1904 году убил человека – провокатора полиции, за что побывал на каторге. Там он встретил революцию и Гражданскую войну, партизанил в Сибири и на Дальнем Востоке. В общем, человек он был не робкий.
   Ауссем внимательно приглядывался ко всем сотрудникам посольства и в случае чего телеграфировал в Москву о своих подозрениях на счет тех или иных работников дипломатической миссии. Даже на фоне тотальной слежки и недоверия, характерных для спецперсонала советской миссии в Париже, Отто Христианович отличался особым рвением. Любое неосторожное слово подчиненного он мог расценить как пособничество врагу, саботаж или латентное предательство. Время от времени консул выкидывал всяческие коленца, и они подолгу держали в напряжении представительство СССР на улице Гренель.
   Так произошло и 14 августа 1926 года, когда Ауссем узнал, что среди честных советских граждан, находящихся в Париже, скрывается, как он считал, дезертир, не желающий служить в Красной армии. Это был профессорский сынок. Мальчик не хотел пойти на призывной пункт РККА, а папочка Илья Иванович Иванов обеспечил ему надежное место для укрытия от военного комиссариата. Отто Христианович был в бешенстве.
   В жалобе, отосланной в Управление делами Совнаркома, Илья Иванович описывал всю ситуацию как скверный анекдот: «На днях сын приехал в Париж. Казалось, все в порядке и можно ехать. Однако при представлении для визирования паспорта в парижском консульстве моему сыну было заявлено, что, как рожденный в 1904 году и не имеющий на руках разрешения на отсрочку по отбыванию воинской повинности, он должен выехать обратно в Москву, иначе рискует навсегда потерять право въезда в СССР и подданство. Сын, получая паспорт, спрашивал в Административном отделе Моссовета, нужно ли иметь на руках такую справку. Ему было определенно сказано, что не нужно и раз ему выдается заграничный паспорт, то ясно, что с воинской повинностью дела урегулированы.
   Консул сказал нам, что пребывание сына за границей может быть им разрешено только при условии, что из Реввоенсовета на его имя как парижского консула будет прислано извещение (лучше всего по телеграфу), что студенту Илье Ильичу Иванову отсрочка по воинской повестке разрешается. Телеграмма должна быть прислана возможно скорее и не позднее 10 сентября. Выдачу заграничного паспорта моему сыну Административным отделом Моссовета консул рассматривает как недоразумение» [259 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 16. Л. 17–18.].
   Ауссем предупредил отца обо всех возможных печальных последствиях и о том, что парню даже во Франции не удастся избежать призыва на действительную воинскую службу в Красную армию. Отто Христианович готов был провести насильственную депортацию в СССР военнообязанного Иванова-младшего, подключив к этой акции весь ресурс ОГПУ. А ресурс этот был немалый.
   Летом 1926 года в посольство прибыл новый сотрудник торгпредства. В действительности его миссия заключалась в руководстве легальной резидентурой ОГПУ. И это тут же стало очевидно, так как новосел занял легендарную комнату 82, служившую чекистским кабинетом. Этого человека звали Лев Николаев. Но, как и многие люди его профессии, он имел и другие фамилии: Фельдбин и Орлов. В истории советской разведки он прославится переправкой золотого запаса Испании в СССР, организацией убийства лидера троцкистской группировки ПОУМ Андреаса Нина. Но 9 июля 1938 года этот сталинский сокол, майор НКВД, что соответствовало званию бригадного генерала, совершит побег в США, прихватив с собой кассу резидентуры – 30 тысяч долларов.
   В 1965 году на собеседовании, проведенном ЦРУ, Орлов признался, что, помимо сбора развединформации, на него возлагались в посольстве «контроль за безопасностью и наблюдение за политической благонадежностью персонала посольства СССР и торгпредства» [260 - Царев О., Костелло Д. Роковые иллюзии. – М., 1995. – С. 38.]. Такой профессионал смог бы не церемонясь засунуть дезертира в чемодан и отправить его в виде ценной бандероли на московский призывной пункт.
   Иванов был хорошо осведомлен о повадках советских дипломатов. Предполагая их дальнейшие крутые меры, он принялся бомбардировать телеграммами Кремль. Ученый был уверен: только там смогут урегулировать эту ситуацию. Он надеялся, что уже в конце августа получит необходимые документы диппочтой или телефонограммой.
   Время, однако, шло, но почему-то никаких известий из Москвы не приходило. Профессор не хотел верить, что его влиятельные друзья спасовали перед склочником-дипломатом, способным сорвать грандиозный эксперимент. Московская почта не торопилась, а консул Ауссем мог в любую минуту осуществить свою угрозу. Тем более что его запросы уже ушли в экономическо-правовой отдел Наркомата иностранных дел.
   Иванов лихорадочно настрочил еще одно письмо, оформил его как срочное и отправил авиапочтой. В нем он перечислял еще раз все свои заслуги и напоминал о полномочиях и от П., и от самого Кремля.
   В Москве секретарь Комиссии СНК СССР по содействию работам Академии наук СССР Ольга Александровна Крауш принялась за дело немедленно. Она знала, каких дров может наломать старый большевик Ауссем, бредящий письмами с автографом наркомвоенмора Ворошилова. 4 сентября Крауш отправила в комиссию по студенческим делам первого МГУ срочный запрос: «Студент IV курса физико-математического факультета 1 МГУ [хим. отдел] Иванов Илья Ильич согласно разрешению университета за № 4440 от 5/VII находится в отпуске до 1/1-27 г. в Париже, где он ведет научную работу у своего отца профессора Иванова. Воинские документы сданы в канцелярию университета для получения в общем порядке как студенту вуза отсрочки от явки по призыву 1904 года.
   Консул СССР во Франции т. Ауссем, не имея официальных сведений о том, что отсрочка Иванову будет предоставлена, требует возвращения т. Иванова в СССР к сроку призыва 15/IX.
   Товарищ Иванов работает в качестве секретаря своего отца профессора Иванова, находящегося с научной командировкой от Академии наук СССР.
   Академия наук СССР и Комиссия СНК СССР по содействию работам Академии наук заинтересованы в оказании помощи профессору Иванову в его работе. Отъезд товарища Иванова отразится на работе его отца профессора Иванова.
   Прошу выдать подателю сего самокатчику Управления делами СНК СССР удостоверение о том, что т. Иванов И. И. – студент IV курса физмата МГУ – представление отсрочки от явки по призыву 1904 года. Удостоверение это будет переслано во Францию, Париж, т. Иванову для представления консулу СССР в Париже» [261 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 17. Л. 9.].
   Получив такой «пинок», советская бюрократическая машина принялась плодить множество необходимых документов и бумаг. Карусель, созданная Ауссемом, очень быстро набрала обороты и скоро экономическо-правовой отдел НКИД стал принимать ворох ответной писанины.

   «Тов. Сабанину.
   Согласно телефонным переговорам с Вами, посылаю Вам подлинное удостоверение об отсрочке призыва на военную службу находящегося в Париже тов. Иванова И. И., а также копию переписки с МГУ по этому вопросу. Секретарь Комиссии СНК СССР по содействию работам Академии наук СССР Крауш» [262 - Там же. Л. 14.].

   И, как часто бывает в любой волоките, тут же началась гибельная для призывника и эксперимента путаница и пропажа документов. В письме от 7 сентября 1926 года профессор жаловался Ольге Александровне Крауш: «Ваше письмо от 27/VIII получил только 6/IX. Не понимаю, где оно лежало. Приношу глубокую благодарность за ликвидацию недоразумения с паспортом сына. Справился в консульстве по телефону. Телеграмма, говорят, получена, но от неизвестного лица, просим зайти и выяснить вопрос 8-го утром. Очевидно, какая-то путаница при передаче текста» [263 - Там же. Д. 16. Л. 36.].
   Действительно, 8-го числа бредовая ситуация с бумагами приобрела характер злой проделки Ауссема. Удрученный Иванов писал в Кремль: «Сейчас выяснил в консульстве, что Ваша фамилия была переделана. В телеграмме был Рауш вместо Вашей фамилии. Я им помог выяснить эту ошибку и для убедительности сослался на Ваше письмо.
   После этого мне было сказано, что теперь все в порядке и сын может ехать со мной в Африку» [264 - Там же. Л. 35.].
   Советский консул очень тяжело переживал свое поражение от этого упрямого профессора. Старый большевик Ауссем стал требовать все новых и новых документов, рассчитывая хотя бы среди них найти уязвимое место интеллигентика. Консул не знал, что, проявляя свое служебное рвение в деле поимки дезертира, он начал опасную игру. Она могла затормозить не только отправку экспедиции в Гвинею, но и омоложение членов ЦК ВКП(б), среди которых мог быть и сам Сталин. А этот человек ошибок не прощал. Да и ошибками их не считал. Какие уж тут ошибки, когда речь идет о Сталине?
   9 сентября профессору Иванову поступило новое срочное сообщение из Москвы об очередных документах для советского дипломата: «Глубокоуважаемый Илья Иванович!
   Сегодня за № VC84 т. Ауссем послана официально по адресу Aussem, Polpred. PARIS телеграмма о том, что Вашему сыну предоставлена соответствующая отсрочка» [265 - Там же. Л. 11.].
   Бой с наукой ветеран коммунистической партии Ауссем проиграл. В том же году его родной брат Владимир, служивший на дипломатической службе в Вене, исключен из партии и затем отдан под суд. Это был первый сигнал для «катапультирования» самого Отто Христиановича Ауссема.
   Все было бы хорошо, если бы не одно «но». В суматохе, вызванной провокацией Ауссема, Илья Иванович Иванов потерял бдительность, которая должна быть присуща любому советскому человеку в буржуазной стране. В Москве большое беспокойство вызвала небрежность, с которой профессор относился к ведению собственной переписки. Эту оплошность поставили на вид первому секретарю полпредства СССР во Франции Тихменеву, отвечавшему за соблюдение государственной тайны по линии Спецотдела ОГПУ. В письмах профессора Иванова часто мелькали такие предметы, как СНК, Кремль, Химотдел РККА, отравляющие вещества, семенные железы. А с той корреспонденцией, которая направлялась им в Москву обычным Par avion, стали происходить какие-то странные вещи в тот момент, когда в Варшаве почтовый груз перебрасывали из одного аэроплана в другой.
   И вот 21 сентября 1926 года, когда, как казалось, гроза над Ивановым уже улеглась, первый секретарь посольства Тихменев получил нагоняй. «Работа профессора Иванова, – напоминали сотруднику ОГПУ из Москвы, – ведется на специально ассигнованные средства и одновременно с научным значением, представляет практический интерес. В последнее время письма профессора Иванова, получаемые обычной почтой из Варшавы, хотя на конвертах стоит Par avion, приходят в поврежденном виде. Кроме того, сам профессор Иванов сообщает в них сведения и подробности о своей работе, ознакомление с которыми посторонних лиц нежелательно.
   В интересах дела прошу Вас срочно передать профессору Иванову, что в его переписке с Академией наук СССР и Комиссией СНК СССР по содействию работам Академии наук СССР, а равно и с другими учреждениями и отдельными лицами необходимо по возможности воздержаться от указания каких-либо подробностей, касающихся его работы. В случаях, когда избежать подробного изложения вопроса нельзя, следует посылать почтой через официальные органы СССР за границей» [266 - Там же. Л. 49.].

3

   Профессор уже начал паковать чемоданы, как его постиг серьезный удар. Из Гаваны, из поместья Палатино, пришла срочная телеграмма. Госпожа Абреу сообщала о трагедии, разыгравшейся в ее питомнике: все самцы шимпанзе и орангутанг дружно погибли.
   В послании в Кремль, отправленном 3 сентября управляющему делами Совнаркома Горбунову, Иванов сообщил: «Во-первых, из большого на днях полученного от владелицы обезьянника на Кубе письма выяснилось, что литературные данные не весьма точно отвечают настоящему составу обезьянника. Так, из двух взрослых шимпанзе-самок, дающих детей, осталась одна, которая кормит и под опыты раньше лета будущего года дана быть не может. Восемь взрослых самок шимпанзе (около 9 лет) еще не вполне созрели, и наступление признаков зрелости половой ожидается не ранее весны 1927 года. Взрослый самец шимпанзе (25 лет), отец нескольких молодых, как раз заболел водянкой яичек и также будет вылечен, под опыты не годится» [267 - Там же. Л. 31–32.].
   Но что самое печальное, хозяйка питомника открыто сообщала «о своих опасениях скомпрометировать себя в глазах людей ее круга» [268 - Там же. Д. 18. Л. 90.]. Иванов предполагал, что кубинка подверглась угрозам со стороны членов ку-клукс-клана. Они писали анонимные письма и на адрес профессора в Институт Пастера. Эти послания наводнили его почту сразу после 5–7 августа, когда ку-клукс-клан провел масштабный марш на Вашингтон. Порой они содержали даже карикатуры, изображавшие Иванова в обнимку с обезьяной, подписанные: «Русский профессор едет в Америку, чтобы жениться».
   В действительности причина отказа от эксперимента по гибридизации, видимо, находилась в несколько неожиданной для Ильи Ивановича плоскости, но он о ней даже не подозревал. Вот что сообщал о мадам Абреу популяризатор науки и известный немецкий зоолог Бернгард Гржимек: «Она разводила шимпанзе в неволе и твердо придерживалась мнения, что у этих столь похожих на людей животных непременно тоже должны быть “бессмертные души”. Поэтому она построила в своем имении часовню и посещала службу вместе со своими воспитанниками…» [269 - Гржимек Б. Среди животных Африки. – М., 1973. – С. 227.]
   11 января 2011 года, находясь в Гаване, я посетил имение Розалии Абреу и видел эту часовню, где когда-то она причащалась вместе с обезьянами. Для набожной мадам Абреу ее отказ был естественным. Поддавшись уговорам дирекции Института Пастера, уважая маститых ученых, она все же предпочла уклониться от рискованного эксперимента.
   Сегодня изящная вилла Палатино пришла в упадок и совершенно не поддерживается властями Кубы в должном виде. Здесь расположился Дом юного железнодорожника. Роскошные французские витражи господствовавшего в начале ХХ века стиля ар-нуво частью разбиты, а обстановка внутреннего убранства серьезно пострадала от осоветившихся островитян. Самой мадам Абреу посвящена лишь маленькая комнатка с вырезками из газет. И кажется, никогда не было этой весьма экстравагантной дамы и ее приматов-единоверцев…
   За первым ударом из Гаваны Иванова настиг и второй: американцы, на которых рассчитывал Кальметт, провалили лекции в обществах атеистов. Часть слушателей была шокирована предстоящими опытами, а на квартиру Иванова в Париже посыпались новые письма, полные брани и угроз физической расправы от членов ку-клукс-клана.
   Радовали только известия, приходившие из СССР: удалось сдвинуть с места строительство обезьяньего питомника в Сухуми. Профессора просили прислать рекомендации по сооружению вольера для шимпанзе и их получеловеческого приплода.
   Эти получеловеческие особи, по мнению Ильи Ивановича, должны были жить в питомнике в условиях полу-свободы и иметь возможность общаться со своими такими разными родителями, которыми их наградил изобретательный ученый. То же относилось и к обезьянам. «Я снова настаиваю на том, – писал Иванов, – что в клетках шимпанзе размножаться не будут и что для них необходимо устроить зоопарк, где они могли бы жить в условиях полусвободы» [270 - Скаткин П. Н. И. И. Иванов – выдающийся биолог. М., 1964. С. 50.]. Профессор настойчиво подчеркивал: будущий питомник необходимо «построить не в виде тюрем с одиночками, а наподобие зоопарка с большими клетками-вольерами, заключающими в себе небольшие деревья, кустарники, траву, проточную воду и снабженные домиками-убежищами от ветра и холода» [271 - Там же.].
   Оценивая складывающуюся вокруг ситуацию, профессор понимал, что из трех вариантов, имевшихся в самом начале, у него оставался только один и самый трудный: проводить опыты на Пастеровской станции в Киндии с очень средними, по мнению ученого, деньгами, присланными из СССР. Еще можно было рассчитывать на любезность колониального губернатора, обещавшего обеспечить бесплатным жильем, а это сулило какую-то экономию.
   И все же дикая Африка открывала и дополнительные возможности, которые окрыляли экспериментатора. Об этом Иванов рассказал в последнем письме из Парижа, отправленном в Кремль 18 октября: «Прежде всего будут поставлены опыты гибридизации между двумя видами шимпанзе и между шимпанзе и человеком путем искусственного осеменения. Затем, если это окажется возможным, между гориллой и шимпанзе и между гориллой и человеком» [272 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 16. Л. 61.]. Для советских вождей подтверждение родства с гориллой было не менее желательно, чем с шимпанзе, а половые железы этих африканских гигантов сулили и вовсе невероятные возможности. Надо ли говорить, что Иванов держал Кремль в напряжении?
   Но в целом расходы на обезьянье сафари в Африке должны были быть серьезными, а само пребывание в Гвинее – весьма продолжительным. Профессора и его сына ожидала полная неизвестность. Единственное, что можно было сказать наверняка, – предприятие будет и трудным, и предельно опасным.
   И вот 1 ноября 1926 года отец и сын покидают Париж и устремляются к неведомым лесам Гвинеи.
   Спустя почти месяц беспокойный Кремль вновь напомнил о себе сотруднику Спецотдела ОГПУ Тихменеву, работавшему в полпредстве СССР во Франции. В Москве хотели знать все свежие подробности приключений ученого. И самое главное: как быстро он раздобудет заветные живые трофеи. Поэтому так нервозно звучала шифротелеграмма: «Сообщите в Кремль Горбунову адрес и технику связи с профессором Ивановым» [273 - Там же. Л. 69.]. В ответ же от Тихменева было получено грустное известие: «Иванов уехал в Гвинею, не сообщив адреса» [274 - Там же. Л. 76.].

Глава 10
Кровавое сафари

1

   14 ноября 1926 года отец и сын Ивановы прибыли в Конакри. Медлительность местной жизни сказалась на обустройстве путешественников: обещанный губернатором двухэтажный дом в Jardin d’Espais оказался не готов, пришлось провести две недели в столичном отеле. Однако глава французской администрации все же растормошил сонных гвинейских рабочих, и штаб будущей охоты на обезьян обосновался в городском парке в поселке Камайен в пяти километрах от столицы.
   В распоряжении Иванова теперь имелся штат обслуживающего персонала и добротный дом, о котором остались самые светлые воспоминания: «Через две недели мы получили в свое распоряжение квартиру в три комнаты со скромной, но для нас достаточной меблировкой. На нижнем этаже помещались контора и негры, служащие в парке. Дом каменный и достаточно защищенный от термитов. Одна комната и терраса были отведены мною под лабораторию, которая должна была служить как для основных работ, так и для собирания и заготовки коллекций, хотя бы в скромных размерах, так как на это я не имел ни полномочий, ни кредитов. Квартира была нам предоставлена губернатором бесплатно» [275 - Там же. Д. 18. Л. 87.].
   Рядом с этим домом началось строительство обезьянника, куда предполагалось свозить шимпанзе с промежуточной базы на станции Пастеровского института в Киндии. 30 декабря 1926 года, не дожидаясь окончания этих работ, профессор Иванов, его сын и три сотрудника-африканца выехали из Конакри в глубь Гвинеи. Новый год путешественники решили отметить в дороге, тем более что для людей, решившихся на такой эксперимент, человеческие эмоции не имели особого значения. Профессор желал как можно скорее приступить к первым опытам уже здесь, в Гвинее. Его буквально снедала мания охоты. Это была одна из вспышек той «неутомимой энергии» [276 - Природа, 1933. – М.—Л. – № 5, 6. – С. 144.], которую отмечали у него близко знавшие его люди.
   Предвкушая добычу и новые научные возможности, которые она сулила, Илья Иванович отправил в Москву, в Управление делами СНК, Документальный отчет о расходах на 1 января 1927 года, где указывались специфические пункты, связанные с опытами по межвидовой гибридизации человека и обезьян вида шимпанзе:
   «5. Ремонт и постройка в Конакри (ремонт помещений для членов экспедиции, устройство помещений для опытного состава). 1000 долларов. […]
   9. Содержание 25 лиц специального привлечения к опытам гибридизации. 575 долларов» [277 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 16. Л. 55–56.].
   Изначально Кремль отпускал на оплату добровольцев 3000 долларов [278 - Там же. Л. 23.], из расчета 120 долларов на африканца. Но Иванов, столкнувшись с действительным положением дел в колонии и уровнем местной нищеты, видимо, решил сэкономить.
   До городка Маму они добирались по железной дороге, а там пересели на автомобили и уже через несколько дней оказались на высокогорном плато Фута-Джалон, известном тем, что здесь начинаются истоки рек Сенегал и Нигер. Тут, в окрестностях поселка Бомболи, в апельсиновых рощах бродили целые кланы шимпанзе вида Troglodytes niger. По планам экспедиция должна была пробыть здесь не более трех недель и организовать приемный пункт для обезьян. Отсюда животных намеревались отправить по шоссе в город Маму, а оттуда железной дорогой до Конакри. Услужливый и изнывавший от провинциальной тоски колониальный чиновник предложил им для базы экспедиции свою собственную усадьбу.

2

   Методы ловли шимпанзе отличались откровенной грубостью. Ночью население охотничьего поселка выслеживало обезьянье стадо. Затем, вооружившись вилами и граблями, аборигены загоняли шимпанзе на одиноко стоящее дерево. Затем вокруг него разводился костер. В огонь бросали кору и корни деревьев, выделяющих при сгорании удушливый газ и запах. После того как шимпанзе, не видя другого выхода, бросалась вниз, к ней подбегали африканцы и с помощью дубинок наносили серьезные удары. Оглушенное и искалеченное животное не могло сопротивляться охотникам, привязывавшим его конечности к двум жердям. Эти жерди несли на плечах четыре африканца. Порой мучительное путешествие животного через джунгли к его клетке составляло несколько суток. Подчас уже возле дверей питомника шимпанзе настигала смерть. Только немногие узники попадали за решетку.
   Но никакие мучения и страдания не могли похоронить стремление обезьян к свободе. Помещенные в клетки в приемном пункте в поселке Бомболи, они начинали разламывать свои временные узилища. Воспользовавшись недосмотром сторожей, одна из обезьян выломала металлическую сетку и вырвалась наружу. Два туземца попытались было остановить ее, но были жестоко ранены, а само животное забралось на одиноко стоявшее в центре питомника дерево, где продолжало яростно кричать. Когда же столб окружили вооруженные охотники, шимпанзе покончила с собой, бросившись вниз с головокружительной высоты, демонстрируя чернокожим жителям колонии, что такое настоящая любовь к свободе. Обезьяна сломала себе позвоночник и умерла на глазах своих мучителей.
   Профессор Иванов при поддержке чиновника французской колониальной администрации предложил более гуманные способы поимки животных, чем те, что традиционно использовались гвинейцами. В округах Бомболи, Кембали и Дига местные власти выдали охотникам специальные сети. Ильей Ивановичем были проведены три учебные облавы на шимпанзе. Но охотники-африканцы, хотя и научились способам ловли новым инструментом, предпочитали прежние проверенные методы. На какое-то время профессору удалось их материально заинтересовать. Помимо обычного гонорара за обезьяну, Иванов предлагал африканцам 1000 франков премии за каждую особь, если она будет поймана неискалеченной. Охотники, обсудив предложение русского профессора, решили рискнуть и попытаться поймать шимпанзе другим методом: они предполагали выследить животное на земле, наброситься на него скопом по общей команде и, захватив врасплох, без проблем пленить. Но этот эксперимент окончился трагически. При первой же попытке поймать самца шимпанзе один из охотников был убит, а два других получили серьезные травмы.
   После печального инцидента африканцы наотрез отказались от ловли взрослых обезьян и особенно самцов, сила удара которых вполне сопоставима с ударом чемпиона мира по боксу, а то и превосходит его!
   Француз-охотник месье Жаки, промышлявший в джунглях Кот-д’Ивуара и снабжавший Пастеровский институт обезьянами, трезво оценивал возможности туземных отрядов в такого рода облавах. Следопыт с восхищением говорил о взрослых самцах шимпанзе. Он утверждал, что эти человекообразные «обладают такой колоссальной силой, яростью, проворством и смелостью, что охота для поимки их живыми является совершенно безнадежным предприятием. Поимку самок взрослых он считает делом тоже крайне трудным, неверным и требующим хорошо обученных охотников, соответственно богатого снаряжения и удачи» [279 - Там же. Л. 110.].
   Кровавое сафари на нагорье Фута-Джалон закончилось 18 января. Итоги жестокой охоты выглядели для Иванова неутешительными: «С приемного пункта в Бомболи мы получили 13 шимпанзе и несколько циноцефалов и церконипетеков. В числе доставленных шимпанзе имелась только одна самка, близкая к зрелому возрасту, но еще не половозрелая. Благодаря исключительно любезному отношению губернатора г. Poiret мне удалось обменять двух молодых шимпанзе [Troglodytes cabvus] [280 - Иначе карликовый шимпанзе, или бонобо, обитающий в экваториальных лесах.], пойманных в лесах Слонового Берега охотником на крупную дичь г. Jacquey.
   Эти самки, присланные в Конакри из Grand-Bassan [281 - Основной порт Кот-д’Ивуара.] с проводником-негром вместе с 6 другими более молодыми шимпанзе, за время переезда [трое суток езды морем] очень ослабели и страдали сильно выраженным расстройством пищеварения, так же как и остальные шимпанзе из той же партии. Судьба других шимпанзе, прибывших вместе с моими и затем направленных в Пастеровскую станцию в Киндию, была более печальна». «Они все погибли и, судя по сообщениям директора станции г. Wilbert [см. C. R., de la Academ 1 n. № 11, 1927], явились источником эпизоотии, унесшей за сравнительно короткое время 23 шимпанзе и вызвавшей очень тяжелое заболевание у доктора Wilbert-а, лечившего и вскрывавшего больных обезьян» [282 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 80–82.].
   Наблюдая за жизнью обезьян на Пастеровской станции в Киндии, Иванов поражался тому, как они напоминают ему людей. Он восторгался эмоциями своего опытного материала, взаимоотношениями у шимпанзе, подмечал очевидное сходство с человеческим обществом. Умиление ученого было столь сильным, что он оставил несколько ярких зарисовок в своем отчете о командировке, составленном для Кремля: «Следя за жизнью шимпанзе в нашем обезьяннике, мы имели возможность наблюдать проявление у них ряда эмоций, не лишенных интереса. Так, у одной из взрослых самок [Сивет, Troglodytes cabvus] я не раз наблюдал такие признаки недовольства и раздражения, которые очень сходны с признаком истерии у человека. Если Сивет имела основание считать себя обделенной любимым лакомством [плоды пальмы, дающей масло, Elacis guinensis], она сначала приходила в сильное возбуждение, затем, если ее желание не выполнялось, схватывала себя за голову обеими руками, падала и каталась по земле с визгом и характерными криками. Такие же нервные признаки я наблюдал у самки Rose на Пастеровской станции в Киндии.
   У молодых шимпанзе проявление радости при возвращении в клетку товарища по несчастью нередко сопровождалось объятьями и поцелуями. Взрослые более сдержанны» [283 - Там же. Л. 79.].
   Иванов предполагал, что в неволе обезьяны будут с трудом давать приплод. Но из наблюдений, сделанных в Конакри и других местах Африки, он знал – после трех недель содержания в клетке шимпанзе уже не пытается уйти от человека. Он решился на пробный рискованный эксперимент. Теперь по его просьбе обезьян выпускали во двор вокруг дома. Эксперимент подтвердил информацию ученого. Теперь лишь ночное время обезьяны стали проводить в клетках, а днем им позволялось сидеть на деревьях в пределах территории. Илья Иванович был рад этому результату. Теперь он считал, что его шансы на получение потомства от шимпанзе резко возрастали, следовательно, нельзя терять ни минуты.
   Вот первый протокол об искусственном скрещивании человека и самок шимпанзе вида Troglodytes cabvus: «25/II-27 г. У самки Бабет около 12 часов дня из вагины выделилось приблизительно 80 мм 100 кс. [284 - Кс. – здесь и далее кубический сантиметр.]. Крови, не свертывающейся на воздухе. Бабет, наклонившись к полу, втягивает эту кровь губами и глотает. Опухание наружных половых органов выражено не резко. У самки Сивет из вагины также выделяется кровь, но в виде отдельных капель, не свертывающихся на воздухе. Набухание наружных половых органов не резко выражено.
   26/II Выделение крови у Бабет и Сивет прекратилось.
   27/II Крови у Бабет и Сивет нет.
   28/II Утром, между 8 и 10 часами, сделано искусственное осеменение самок Бабет и Сивет спермой человека. Сперма получена не совсем свежесобранная. Поступательная подвижность приблизительно у 40 % сперматозоидов. Степень подвижности средняя. Сперма впрыскивалась во влагалище через эластичный катетер, который был введен в глубину приблизительно 16 сантиметров.
   Каждой обезьяне вспрыснуто около 1 кс. спермы. Впрыскивание делалось под видом лечения и проходило при очень неудобных условиях. Обезьяны ловились в клетке в сети, так как заказанная в Париже клетка для усыпления обезьян не была еще доставлена. Для поимки обезьян внутри большой клетки с двумя половинами сеть подвешивалась к одной половине так, что, когда в эту часть перегонялась обезьяна, она попадала как бы в мешок из сети, оба конца которого были наружи и могли быть быстро закручены. Обезьяна, стянутая сеткой, вытягивалась наполовину из дверцы клетки. Впрыскивание в шейку матки при этих условиях было невозможно. Исследование остатка спермы, сохранившейся в оттянутой и запаянной пипетке, через три часа показало поступательную подвижность только у немногих сперматозоидов.
   Исследование через 8 часов после впрыскивания не обнаружило поступательно подвижных сперматозоидов» [285 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 74–73.].
   Россиянов, автор статьи «Опасные связи», пишет: «Из протоколов экспериментов 28 февраля и 25 июня невозможно понять, были ли два донора семени белыми или неграми, – приводится только их возраст, не совпадающий ни с возрастом Иванова, ни его сына» [286 - Россиянов К. – Опасные связи… – ВИЕТ, 2006, 1.].
   В действительности в отчете, посланном Горбунову в Кремль, доноры спермы вообще не называются [287 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18.]. Но если их двое, предназначенных для Бабет и Сивет, то подозрение невольно падает на профессора и его сына, способных получать сперму, не прибегая к ее замораживанию. Это и может объяснить в участии экспериментального материала «подвижность только у немногих сперматозоидов». Годы Ильи Ивановича давали о себе знать.
   Как видно из протокола, в начале опытов у Иванова были чисто технические трудности. С одной стороны, неудобство, связанное с впрыскиванием в шейку матки из заранее непригодного положения. С другой – малая подвижность сперматозоидов.
   «Ручные» обезьяны все же сопротивлялись процедурам, а анестезия действовала на них слабее, чем на людей. С этим была связана постоянная опасность, возникавшая во время экспериментов.
   В течение месяца Иванов экспериментировал с различными способами «фиксации» обезьян в необходимом ему положении. Вот как он описывал отчаянную обстановку, царившую на станции в те дни: «Туземцы сусу совершенно не умеют обращаться с шимпанзе, боятся их чрезвычайно и не без основания. Самки опытные очень сильны и при ловле их проявляют бешеную ярость и сопротивление. В самый критический момент черные в панике разбегаются, оставляя меня с сыном находить выход из положения. В результате мой сын серьезно пострадал. В данный момент он лежит в госпитале, где после наложения швов на рану ему сделана инъекция антитетанической сыворотки ввиду серьезности опасности заразиться столбняком, весьма распространенным в данной местности» [288 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 16. Л. 109. Как рассказывала мне историк медицины Татьяна Грекова, знавшая сына Иванова – Илью Ильича, тот всю жизнь испытывал проблемы, связанные с укусами шимпанзе, и только незадолго до его смерти она узнала, с каким экспериментом были связаны эти проблемы.].
   Неудачи сильно раздражали профессора, но не умеряли его научный пыл. Он продолжал искать выход из положения, перебирая множество интригующих вариантов. Ученый логично предположил, что если с самками шимпанзе возникли трудности, то, может быть, их не будет с… африканскими женщинами или пигмеями.

3

   «О, полон скорпионами мой мозг!» – восклицает шекспировский Макбет. Но сколько этих ядовитых членистоногих роилось в голове профессора Иванова, когда он решил провести искусственное оплодотворение спермой шимпанзе африканок – пациенток местной больницы под видом медицинского осмотра! Результат, считал профессор, оправдает его не очень этичное поведение.
   Деньги на оплату 25 лиц «специального привлечения к опытам гибридизации» были, по представлениям Иванова, выделены немалые – целых 575 долларов. Для африканцев это настоящее богатство. По 23 бакса на человека! За это жительница Гвинеи должна была быть осеменена с помощью катетера спермой шимпанзе и в случае удачи вынашивать девять месяцев плод – нового гибрида. Казалось бы, у лаборатории русского профессора должна была выстроиться очередь из желающих разбогатеть таким «простым» способом. А между тем Иванов вновь был вынужден жаловаться в Москву на иную, нежели он думал, ситуацию: «Опыты реципрокного [289 - Реципрокное скрещивание, то есть взаимное скрещивание.] скрещивания пока не могли быть начаты, так как найти за плату женщин-туземок до сих пор не оказалось возможным. Здесь в силу специфических бытовых и социальных условий нет женщин, брошенных на произвол судьбы. Пока женщина не вышла замуж, она находится на иждивении родителей или ближайших родственников. Если она овдовела, то переходит в качестве жены к ближайшему родственнику умершего. Религиозные и бытовые условия таковы, что женщина ни в коем случае не захочет добровольно подвергнуться опыту.
   Ввиду этого я сговорился [290 - В другом документе эта фраза звучит более цинично: «сговорились с двух слов».] и получил согласие врача поставить опыты в госпитале, что было бы легко сделать, использовав метод искусственного осеменения сперматозоидами в искусственной среде, когда нет необходимости иметь самца живым; достаточно обладать testes животного убитого, а затем быстро кастрированного после смерти.
   Губернатор, без ведома которого опыты в госпитале не могли быть поставлены, заявил, что принципиально он не возражает, при условии, если эти опыты будут ставиться с согласия больных.
   Это условие сделало постановку данных опытов, в основном уже налаженную, чрезвычайно трудной» [291 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 16. Л. 107–108.].
   В действительности все обстояло иначе. Иванов рассчитывал, что губернатор Поль Пуаре станет его прикрытием в этом эксперименте. Однако тот считал это дело рискованным.
   «Итак, Poiret дал мне хороший урок. Можно было изменить свое решение, но, по крайней мере, поставить меня об этом в известность. Затем я предупреждал его, что говорю с ним конфиденциально и прошу ни с кем не говорить о моем проекте, кроме как с д-ром Peze [292 - Врач в больнице, где лечились аборигены, согласившийся тайно провести оплодотворение женщин спермой шимпанзе.]. Интересно, как объяснит свое поведение Poiret. Для Ильяшки [293 - Сын Иванова, возможный прародитель будущей расы.] эта история была громом среди ясного неба. Да и для меня тоже. Положение крайне скверное… Да и что нового скажет Poiret, вернувшись из Дакара? Разве только, что и dehors ставить опыты нельзя».
   Dehors – значит вне стен больницы.
   Опыты в местной больнице были «в основном уже налажены», когда Иванов со своим доброжелателем – любознательным французским врачом все же решили известить о них губернатора. И тот предложил им не скрывать от африканок цели своего исследования.
   Иванов впоследствии официально открещивался от эксперимента в больнице. Возможно, проведя часть опыта, он испугался, что при этих манипуляциях могло произойти заражение пациенток трипаносомами и спирохетами, имеющимися в сперме шимпанзе. Позднее в своем отчете он вскользь упомянет о слабо изученных специфических половых инфекциях и возможности заразиться ими во время операций трансплантации желез шимпанзе: «Эта возможность заражения пациентов, насколько мне известно, до сих пор недостаточно учитывалась в практике операций омоложения» [294 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 63.].
   Проблемы в больнице ударили по честолюбию ученого. А в Москве от него ждали быстрых результатов. Нужно было спешить. И Иванов принял «революционное» решение: «…я придаю большое значение присылке пигмеев из Габона, так как с ними вышеуказанных затруднений быть не должно» [295 - Там же. Д. 16. Л. 107.].
   Многие русские, а затем советские ученые разделяли взгляды Гобино [296 - Жозеф де Гобино (1816–1882) – граф, писатель, социолог, один из создателей теории расизма. В труде «О неравенстве рас» (1853–1855) доказывал необходимость существования элиты. Утверждал, что борьба рас является позитивной исторической силой.] и Чемберлена [297 - Хаустон Стюарт Чемберлен (1855–1926) – английский философ-неокатианец. В Первую мировую войну перешел на сторону немцев. Известен трудами по теории рас. Был сторонником превосходства арийцев, и особенно немцев, над другими народами.] о неравенстве рас. К таковым принадлежал и «гуманист», иммунолог, нобелевский лауреат Илья Ильич Мечников. Еще до революции Иванов неоднократно выезжал во Францию и посещал лабораторию русского ученого в Пастеровском институте. Здесь велись исследования о роли секретов придаточных половых желез в процессе оплодотворения животных. А эта тема была небезразлична первопроходцу зоотехники.
   В 1907 году в Париже Мечников выпустил книгу «Этюды оптимизма», посвященную вопросам геронтологии и продления жизни, вопросу весьма актуальному теперь и для Иванова. Но в книге затрагивались и широкие темы из области антропологии, биоэтики, положения рас, проблемы эволюции и происхождения человека. Касаясь сходства людей и антропоморфных обезьян, Мечников писал: «Разница в длине предплечий человекообразных обезьян и европейца действительно очень значительна. Но у некоторых низших рас, например у веддахов [298 - Веддахи, или ведда, – племена, обитающие в тропических лесах Цейлона. В 2010 году на Цейлоне я имел возможность наблюдать этих аборигенов острова.], она гораздо меньше. У акков Центральной Африки передние конечности столь длинны, что руки доходят до колен» [299 - Мечников И. И. Этюды оптимизма. – М., 1987. – С. 167.]. Этот аргумент Мечников использовал в полемике с противниками идеи Дарвина о происхождении человека от общего с обезьяной животного предка.
   Племена акка, о которых писал Мечников, иначе назывались негриллами. Сегодня мы знаем их как пигмеев. В 1924 году «Русский антропологический журнал» поместил на своих страницах резюме работы немецкого ученого Паулсена Veber die Verbreitung der Pygmaeneigenschaften из XIX номера Arhiv fur Anropologie, вышедшего в 1922 году. Освящая положение пигмеев в череде других народов Земли, германский ученый утверждал: «Форма черепа, характерная для пигмеев (брахицефалия по Luschun, мезоцефалия по Reche, субдолицефалия по Poutriu), какова бы она ни была, часто встречается и у других рас. Широкий плоский нос и глубокая складка, идущая от угла носа к наружному краю рта, характерна вообще для кретинов. Морщинистость кожи встречается в единичных случаях у средиземноморских и североевропейских рас, а также у эпилептиков и идиотов как дегенеративный признак. Вообще выясняется, что у пигмеев мы видим накопление многих примитивных признаков, встречающихся у других рас лишь в единичных случаях. На этом основании можно считать пигмеев за одну из древних рас…» [300 - Русский антропологический журнал, 1924. Т. 13. – Вып. 3, 4. – М. – С. 26.]
   Именно с пигмеев и пытался начать опыты гибридизации профессор Иванов, вдохновленный красноречивой аргументацией «Этюдов оптимизма». В Докладной записке в конференцию Академии наук СССР от 24 марта Иванов сообщал: «Кроме вышеуказанного предложения из D’Ivoire [301 - Долгое время в отечественной литературе эта страна называлась Берегом Слоновой Кости.], жду доставки взрослых шимпанзе из Gabon’а, откуда мне должны прислать пигмеев. Согласно полученной мною телеграмме, в Конакри они могут прийти в конце апреля или в начале мая» [302 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 16. Л. 108.].
   В дождевых лесах Габона местные высокорослые мужчины из народности банту часто порабощали пигмеев. Великаны относились к ним как к своему стаду. Поедание этих маленьких жителей леса они не считали каннибализмом. Так же как и профессор Иванов, эти банту были уверены, что принадлежат к высшей расе, о чем убедительно свидетельствовал их рост. С такими вот «скотоводами» и предлагали договориться Иванову охотники-дилеры, отправлявшие в частные коллекции Европы ценные трофеи и редких тропических животных.
   Профессор рассчитывал на алчность людоедов, ведь он предлагал приличные деньги. Но каннибалы не спешили расставаться со своими деликатесами, и Иванов с горечью писал: «Заказанные в колонии Gabon шимпанзе и пигмеи доставлены не были» [303 - Там же. Д. 18. Л. 76.].
   Кремль тревожили неудачи профессора. Они отдаляли возможность омоложения, которая оправдывала любые затраты. Драгоценные яички шимпанзе необходимо было привезти в Москву, так же как и будущего детеныша-гибрида. И здесь роль сына профессора признавалась огромной. К здоровью этого юноши проявляли повышенный интерес вожди СССР. 16 мая 1927 года управляющий делами Совнаркома Горбунов телеграфировал Иванову в Конакри: «В августе ждем вашего благополучного приезда тчк Сожалеем о невозможности дальнейшей финансовой поддержки тчк Берегите здоровье своего сына тчк» [304 - Там же. Д. 16. Л. 100.].
   Но трудности только подхлестывали ученого. У него еще имелись переведенные в начале марта субсидии из СССР. Эти деньги он решил использовать на новое жестокое сафари на Берегу Слоновой Кости.
   4 июня профессор уже плыл на пароходе по маршруту Конакри – Гран-Бассан. На борту корабля он набросал небольшое послание на родину, проникнутое отчаянием и упрямством: «Являясь пионером в новой области исследований, имеющих колоссальный научный интерес, до сих пор еще недостаточно оцененный в научных кругах, я знал, что иду без попутного ветра и на пути встречу немало трудностей» [305 - Там же. Л. 96.]. В те самые минуты, когда он писал эти строки, он и его сын были инфицированы амебной дизентерией, подхваченной от шимпанзе. Профессор знал, что испытания, выпавшие на их долю, чрезмерны, и тем не менее в письме, адресованном высокому кремлевскому начальнику, настаивал на продлении африканской командировки.
   «Лично для меня, – писал ученый, – это продление может оказаться роковым, так как с середины мая наступают тропические дожди, а с ними болезни и всякого рода простуды. Мое здоровье значительно расшатано здешним климатом и инфекцией, захваченной от обезьян. Однако я предпочитаю переболеть здесь еще раз и, может быть, и два, чем возвращаться ни с чем» [306 - Там же. Л. 95.].
   Но сообщения, полученные еще в Конакри от охотника-профессионала месье Жаки, обнадеживали. Этот француз сообщал ему о поимке в окрестностях Симфры семерых шимпанзе. Двое из них были самцы. Иванов считал это настоящей удачей: теперь эксперименты с искусственным осеменением можно будет производить не со спермой покойных шимпанзе, а с активным полноценным веществом.
   Несмотря на энергию, переполнявшую ученого, он вспоминал об этом путешествии в экваториальные джунгли как о самом тяжелом испытании в своей жизни. Еще бы – оно проходило в сезон дождей в местности, где свирепствовали желтая лихорадка и муха цеце, переносчик сонной болезни. Кругом были болота и разлившиеся бешеные реки, через которые приходилось переправляться на паромах, грозивших сорваться с канатов. Путь от Абиджана до Синфры и обратно составлял 800 километров. Пройти его нужно было без остановок и привалов даже ночью, чтобы успеть на пароход. Опоздание грозило тремя неделями в этом аду – до следующего рейса. За весь влажный сезон в порту Гран-Бассан швартовалось всего пять судов.
   Трудная победа подорвала здоровье ученых и привела к тяжелому переутомлению сердца. Сын профессора свалился от малярии. Но в тот момент для фанатика науки все ушло на второй план. Иванов с гордостью писал: «После того как в наш обезьянник было доставлено 5 новых самок шимпанзе, из которых одна была уже матерью и одна еще не совсем достигшая половой зрелости, опытный материал для нашей работы значительно увеличился. Вместе с двумя прежними мы имели уже 6 самок, на которых можно было ставить опыты» [307 - Там же. Д. 18. Л. 75.].
   Шесть самок и два самца – перспективы фантастические. Два самца, которые уже через несколько месяцев могут стать отцами невиданных гибридов, а затем принести себя в жертву двум членам ЦК, страдающим импотенцией, – разве это не удача?!
   Едва очухавшись от гонки по джунглям и морской болезни, Иванов вновь берет в руки катетер и скрупулезно фиксирует все этапы эксперимента.
   «18/VI – 27 г. У самки шимпанзе № 25 (Черная), уже имевшей детей на воле, замечено набухание наружных половых органов. Выделение крови проследить не удалось.
   19/ VI – у № 25 набухание наружных половых органов.
   20/VI – картина та же.
   21/VI – то же.
   22/VI – то же.
   23/VI – набухание ясно выражено, но крови подметить не удалось.
   24/VI – набухание половых органов заметно уменьшилось, крови нет.
   25/VI – утром, около 8 часов, под видом лечения обезьяна № 25 перенесена в клетку для усыпления. Усыпление ведется хлорэтилом. После того как кран баллона был открыт, обезьяна приблизительно через 2–3 минуты была уже неподвижна. Вытащили из клетки. Не дышит. Искусственное дыхание в течение 2 минут. Дыхание восстановилось. Спит. Негры, считавшие обезьяну уже мертвой, поражены. Впрыскивание спермы через эластичный катетер, как и 28/II (катетер для искусственного осеменения собак, овец), который вошел в вагину на 17 сантиметров. Впрыснуто 1–1 1/2 кс. спермы. Операция искусственного осеменения проводилась на земле, причем половина туловища обезьяны оставалась в клетке, а нижняя часть была наружу. При данных условиях провести впрыскивание в шейку матки было невозможно, так как надо было спешить, ибо обезьяна начала просыпаться. Кроме того, при введении зеркала в вагину, наложении нулевых щипцов на шейку матки нельзя было скрыть от негров характера опытов. Сперма свежесобранная. Сперматозоиды с очень высокой степенью поступательной подвижности (курсив мой. – О. Ш.).
   Исследование спермы спустя 8 часов 35 минут после впрыскивания показало энергично поступательную подвижность у большинства сперматозоидов.
   Исследование через 14 часов обнаружило энергично поступательную подвижность у очень многих сперматозоидов» [308 - Там же. Л. 72–73.].
   И снова трудности и жалобы. В июне, в отличие от февральского эксперимента, где главным орудием было насилие, профессор заблаговременно применил наркоз хлорэтилом. Но его усердие было чрезмерным, он явно перестарался с токсичным веществом, что привело к спазмам и клинической смерти обезьяны. Конечно, ее удалось реанимировать, но процесс оплодотворения вновь прошел неудачно. К тому же подозрительность вполне цивилизованных гвинейцев относительно цели его опыта создала множество неудобств, в моральном, конечно, смысле, а их профессор не выносил и презирал.
   Но что еще более бесило ученого, так это то, что в то самое время, когда он рисковал своей жизнью и жизнью своего сына в экваториальных лесах Африки, когда он жертвовал своими моральными ценностями во имя великого доказательства обезьяньей сущности человека, в Москве именитые коллеги пытались его поучать и одергивать.
   Оказалось, что еще 27 мая 1927 года специальная комиссия Академии наук в составе профессора А. А. Бялыницкого-Бирули, профессора С. И. Руденко и академика П. И. Сушкина рассмотрела его отчет и пришла к печальному для Иванова заключению.
   «1. Комиссия высказывается за просимое проф. И. И. Ивановым продление командировки до 1 августа с. г. без новых на то ассигнований.
   2. По вопросу о скрещиваниях. Комиссия решительно высказывается против планов проф. Иванова проводить искусственное обсеменение туземок, помимо их согласия, притом пользуясь женщинами, приходящими за врачебной помощью. Даже оставляя в стороне то чувство, которое вызовет в отдельной женщине неожиданная беременность от шимпанзе, оставляя в стороне вероятное тяжелое положение жертвы такого эксперимента среди окружающих ее, Комиссия считает своей обязанностью обратить внимание на крайнюю опасность экспериментов, поставленных таким образом, то есть путем, близким к обману, – в смысле культуры, культурных воздействий на примитивные народности и отношения последних к исследователям. Со стороны примитивного населения обращение за помощью не к своему знахарю, а к “белому” врачу является, конечно, важнейшим актом доверия. Если результатом такого доверия явится подобный эксперимент, то, несомненно, последствием явится усиление авторитета знахарей, крушение уже достигнутого доверия и распространение недоверия на всех исследователей, положение которых станет, безусловно, опасным» [309 - Там же. Л. 2.].
   Еще одну опасность члены комиссии видели в разнице величины плода и таза матери. «Особенно внушают опасение в этом отношении, – считали они, – предполагаемые опыты обсеменения пигмеев, благодаря малому росту последних. Здесь нельзя опираться и на согласие ввиду глубокого невежества, отсутствия представления о возможной опасности и соблазна платою; при таких условиях согласие почти равносильно исторгнутому обманом» [310 - Там же. Л. 1.].
   Однако в этом случае гипотетическая правда была скорее на стороне Иванова. Тазовые кости женщины значительно шире, чем у самки шимпанзе, а следовательно, и безопасное рождение приплода в этом случае более вероятно. Недаром еще в Европе он так скрупулезно консультировался с немецкими, французскими и английскими эмбриологами. И вот теперь люди, имеющие об этом лишь умозрительное представление, принялись его учить, советовать и запрещать. Иванов защищался яростно. Он отправил в Комиссию по содействию работам Академии наук СССР возмущенное письмо.
   «Не так давно я получил из Африки через Парижский Пастеровский институт копию заключения комиссии, рассмотревшей по поручению Президиума Академии наук 27/V с./г. мой предварительный отчет по командировке, копия эта была направлена мне для сведения т. Е. П. Вороновым. Ознакомившись с содержанием этого документа, считаю своим долгом дать следующие заявления.
   По поводу второго пункта заключения комиссии, категорически высказавшейся против предполагавшейся одно время постановки опытов на туземных женщинах в больницах, считаю достаточным сказать, что эти опыты имелось в виду поставить с соблюдением ряда предосторожностей, о которых нет нужды распространяться, так как опыты эти проведены не были, и притом независимо от вынесенного комиссией решения» [311 - Там же. Л. 17.].
   Впрочем, он мог и не писать эти глупые письма в Москву. Не оправдываться перед научными генералами, пожурившими его за никому не известных негритянок низших рас и отсталых пигмеев. Он ведь мог даже просто наврать, мол, думал, да передумал или ничего не видел и ничего не знаю, и тоже ничего страшного не случилось бы. Что они, в конце концов, в Гвинею поедут проверять? Ведь он же ищет средство Макропулоса для кремлевских трудоголиков! Их же в любой момент может «срубить» склероз изнашивания. Стоит только омолодить одного аппаратчика из ЦК, как вся эта бригада совестливых академиков прикусит язык. Он мог вообще не оправдываться. Его давно уже оправдал гениальный Илья Ильич Мечников: «Еще гораздо сложнее вопрос об опытах над человеком. Как прежде приходилось прятаться для вскрытия человеческого трупа, так и теперь надо прибегать к разным ухищрениям при малейшем опыте на человеке. Те самые люди, которые нисколько не возмущаются бесчисленными несчастными случаями, производимыми автомобилями и другими способами передвижения или охотой, громко восстают против попыток испробовать на человеке действенность какого-нибудь нового лечебного средства» [312 - Мечников И. И. Этюды оптимизма. – М., 1987. – С. 253.].

4

   Конакри располагался на острове и был соединен с материком широкой восьмикилометровой дамбой. По улицам городка сновали пуссы – небольшие двухколесные экипажи, в которые впрягались гвинейцы. У Конакри всегда был праздничный вид. Разноцветные домики с верандами наводили на мысль о вечном карнавале, изо дня в день лениво тормошащим жизнь тропиков. Таким карнавалом был африканский рынок – небольшой, но шумный четырехугольник с пальмами по краям и крытой ротондой в центре. Однажды в этот безмятежный мирок занесло русского эмигранта месье Ткачева. Он покинул Россию шесть лет назад, спасаясь от Гражданской войны. После многих передряг эмигрант оказался в Конакри в должности корреспондента «Русского времени», газеты, выходившей в Париже.
   Работа Ткачева была не слишком хлопотная. Какие уж новости из такой глуши, как Гвинея? Вот репортер и стал захаживать в местный ресторанчик и налегать на аперитив.
   Здесь собиралась мало-мальски интересная публика. Она-то и посоветовала журналисту обратить внимание на базар, где всегда есть какие-то новости.
   Однажды в поисках сюжета Ткачев забрел туда и, к своему изумлению, узнал, что, помимо него, в этом тропическом захолустье живет его земляк с сыном. Корреспондент отмечал: «Узнав, что я русский, все наперебой сообщали мне:
   – Знаете, вы найдете здесь вашего соотечественника!
   – Кто такой?
   – Профессор, ученый, уже восемь месяцев работает в Ботаническом саду, производит какие-то опыты над обезьянами. Живет совершенно изолированно…» [313 - Русское время, 1927. – 6 июля. Париж.] Не мешкая ни минуты, Ткачев берет пуссу и отправляется в загородный парк Jardin d’Espais. В указанном месте он обнаруживает двухэтажный дом. На веранде маячит фигура типичного русского профессора времен старого режима: седая борода, очки, длинные волосы, прекрасный французский. Хлебосольный хозяин рад родной речи и показывает гостю комнату, больше напоминающую зоологический музей. Здесь скелеты, черепа, заспиртованные гады и лабораторный инструмент. Манеры вызывают у корреспондента минутную ностальгию. А в том, как хозяин отдает распоряжения бою, чувствуется генетическое барство. Слуга приносит на веранду кофе, а вслед за ним появляется худой и бледный отпрыск профессора. Профессор представляет его небрежно, а гость подозревает, что молодой человек уже «захвачен малярией». В саду Ткачев отмечает клетки. В них на цепи сидят три крупные и отнюдь не миролюбивые шимпанзе.
   «Я предполагаю произвести скрещивание обезьяны с человеком», – сообщает профессор посетителю. Гость несколько ошарашен такой идеей, но, заинтригованный возникшей паузой, вслух строит свои предположения: «И что же, это “скрещивание” вы думаете проделать… естественным или искусственным способом? Найдете ли вы охотников или охотниц среди белых или принуждены будете обратиться к черным?»
   Этот вопрос застает профессора врасплох. Он не готов его обсуждать, тем более что Ткачев наступил ему на больную мозоль. Чтобы как-то разрядить ситуацию, Иванов неопределенно разводит руками и предлагает небольшую экскурсию в питомник. Корреспондент словно в тумане двигается между клетками с шимпанзе и отмечает странную особенность: сын ученого остается на веранде. «Ты ли?» – проносится ошеломляющая мысль в голове гостя. Она настолько его поражает, что Ткачев заносит ее в статью.
   Корреспондент «Русского времени» не подозревал, что образ таинственного профессора, по милости губернатора месье Пуаре поселившегося в загородном парке Jardin d’Espais, мучил воображение всей белой публики, обитавшей в Конакри. В мире, где событиями являются лишь смена сухого и влажного сезона да прибытие рейсовых пароходов, любой мало-мальски интересный человек на виду. И когда в тот же вечер в упомянутое выше кафе, где собирались сливки общества, вошел торжествующий Ткачев, посетители замерли, предвкушая лихую историю. И чутье их не подвело. Вот как корреспондент описывал свой вечерний триумф:
   «– Миссия профессора очень важная, да! Так как десятилетний опыт советизации России не дает положительных результатов, то большевики решили создать новую “советскую расу”. Вы спрашиваете какую?
   Все застыли в ожидании.
   – Новую расу, способную воспринять и твердо усвоить коммунистические идеи. Полулюдей, полуобезьян» [314 - Там же.].
   Впечатляющая история Ткачева шокировала присутствующих. Конечно, многие из них читали в газетах туманные сообщения о предполагавшихся экспериментах доктора Воронова в парижской лаборатории экспериментальной физиологии Коллеж де Франс. Но это казалось областью фантастики, а тут прямо под боком, в местном парке, под покровительством колониальной администрации советский профессор уже творит свое чудо. Еще один успех советской науки? Еще один триумф материалистического мировоззрения? Но уже одно только подозрение Ткачева о действительной миссии сына ученого в таинственных опытах вызвало сострадание к нему.
   – Бедный юноша, – все-таки говорит один француз, – теперь понятно, почему сын профессора такой бледный и грустный.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Не беспокойтесь, – говорю ему, – к профессору скоро приедет еще один родственник, здоровый и крепкий.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Са-ва советская наука спасена!» [315 - Там же.]
   Номер «Русского времени» от 6 июля 1927 года был отправлен с дипломатической почтой в Кремль к Горбунову. Посылку сопровождала раздраженная сопроводительная записка представителя наркомздрава во Франции доктора Рубакина. Сам Иванов этой газеты еще не видел: 1 июля он вместе с сыном и партией шимпанзе погрузился на корабль, уходивший в Марсель. Мучительный путь в Европу отнимал у него последние силы, и только месяц спустя он отправил в столицу СССР короткую телеграмму: «ГОРБУНОВУ, КРЕМЛЬ, МОСКВА. ПАРИЖ 3/VIII, 15 Ч. 20 М. СЕРЬЕЗНО БОЛЕН. ОБЕЗЬЯН ДОСТАВИТ РУБАКИН. ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ. ИВАНОВ» [316 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 16. Л. 117.].

Глава 11
Призраки антропологии

1

   Илья Иванович Иванов охотился на обезьян в джунглях Гвинеи и Габона, а мировая антропология переживала бурную эпоху открытий. Из глубины земли восставали тени дикого прошлого. Они тревожили светил науки и задавали трудные загадки. Одна за другой появлялись все новые и новые находки костей ископаемых предков человека. Они заставляли антропологов праздновать победы и… разочаровываться.
   Знаменитый зуб гесперопитека из Небраски, фигурировавший на «Обезьяньем процессе» как доказательство эволюции, в 1927 году прошел новую экспертизу. Было установлено, что он принадлежал вовсе не обезьяночеловеку, а дикой свинье пекари, когда-то обитавшей в Северной Америке. Более того, это животное и сегодня резвится в степях Парагвая. Тот, кто козырял этим доказательством на суде, был либо мошенником, либо жертвой мошенников.
   Но в любом случае он позволил появиться на свет свинозубому монстру.
   Но не только скелеты и окаменелости заставляли трепетать научные круги.
   В 1929 году из голландских колоний на Суматре поступило сенсационное сообщение об открытии здесь живых неизвестных человекообразных обезьян: оранг-пендека («короткого человека») и оранг-летью («человека говорящего»). Голландская и германская пресса включились в обсуждение научной сенсации. Однако первые известия об оранг-пендеке сообщил 600 лет назад Марко Поло. На страницах путевого дневника венецианец приводил обычай аборигенов Суматры мумифицировать головы человекоподобных обезьян, пользуясь камфарой и пряностями. Во время странного ритуала голова животного причесывалась, форма черепа слегка изменялась, а морде придавалось сходство с человеческим лицом. Чтобы разница была минимальной, изготовители сувениров тщательно выщипывали волосы своему изделию. Перед тем как уйти на рынок, этот шедевр ничем не отличался от останков какой-то экзотической мумии [317 - Сегодня мы могли бы с интересом отнестись к сообщениям Марко Поло. В малоисследованной Индонезии хватает белых пятен. Именно там время от времени находят то новые виды животных, то целые племена. Вполне возможно, что эти чучела выделывались из последних Homo floresiensis, чьи кости совсем недавно были обнаружены на острове Флорес.].
   На малоисследованной Суматре обитали орангутанги и гиббоны, но нельзя было исключить, что где-то в малодоступных джунглях этого острова затерялось еще одно ответвление антропоидов. В 1924 году директор Зоологического музея в Бейтензорге, расположенного на острове Ява, получил странный подарок от голландского дипломатического представителя в Палембанге – восковую отливку следа загадочного оранг-пендека. Таинственный оттиск, похожий на человеческий, на деле оказался идентичным следу малайского медведя. Призрак загадочного существа снова ускользнул от человека, но вскоре опять заявил о себе. Известия о встрече с оранг-пендеком стали приходить из горного массива Сималамбое и с равнины Палембаш. Оказалось, что это существо было известно и под другим названием. Жители Рокона называли его оранг-летью. 1924 год стал пиком информации об этом животном. Местные европейские фермеры Ван Хеерварден, Ван ден Маатен, В. А. Бор, О. И. Рукмейкер, Ван Эш и даже туземный князь Теунгкое сообщали о встрече с ним. Все они считали его человекообразным. Слухи и показания очевидцев были столь противоречивы, что местная администрация распорядилась поймать оранг-пендека. Этот приказ долгое время оставался лишь клочком бумаги, пока в горах Рокана малайский охотник не обнаружил самку и детеныша неизвестного зверя. Погоня за ними увенчалась успехом – малыш «короткого человека» был убит. С него сняли шкуру, а сам экземпляр высушили на солнце. Этот детеныш был ростом 43 сантиметра. Администрация колонии сочла трофей столь ценным, что его изображение было срочно передано в Голландию. Здесь оно произвело настоящий фурор. На основании фотографии ученые Мюллер и Пипенберг заявили о том, что наконец-то найдено соединительное звено между человеком и обезьяной, что череп находки близок к черепной крышке как питекантропа, так и неандертальца. Однако авторитетный профессор Кис доказал, что этим существом в действительности был лишь детеныш низшей, тонкотелой обезьяны Semnopithecus Thomasi, действительно обитающей в этих местах и давно известной науке. Возраст детеныша он определил в три месяца и утверждал, что хвост у трупа обезьяны был намеренно отрублен охотником.
   В том же году человеческая природа дарит антропологии новое чудо. На этот раз сенсационное сообщение приходит из Южной Америки: здесь обнаружена новая человекообразная обезьяна. Событие имело научный резонанс: 11 марта 1929 года на заседании Академии наук в Париже зоолог Монтандон сделал сообщение о новом животном. А 15 июня публикуется статья геолога Лоиза, утверждавшего, что именно ему принадлежит факт открытия антропоида еще в 1917–1920 годах во время путешествия по дебрям Венесуэлы.
   События разворачивались недалеко от колумбийской границы. Местные джунгли пользовались дурной славой из-за распространенной здесь желтой лихорадки и посещались европейцами крайне редко. Дело происходило в верхнем течении реки Каталумбо, впадающей в лагуну Маракайбо. Точнее, на одном из притоков, где экспедиция Лоиза разбила свой лагерь. Однажды геологи услышали странный шум, и вскоре к их палаткам бежали две довольно большие обезьяны. Они были крайне возбуждены, агрессивны, кричали и жестикулировали. Животные явно хотели, чтобы непрошеные гости поскорее покинули их территорию. Для подтверждения своего желания обезьяны принялись кидать в геологов ветки и собственные экскременты, которые выделяли себе в руки. Когда расстояние между животными и людьми стало минимальным, один из охотников, находившийся в партии, выстрелил и убил самку. Другая обезьяна в испуге бросилась наутек. Труп был усажен на ящик с канистрами бензина и сфотографирован. Затем с трофея сняли кожу, а череп и конечности были очищены: не располагая препаратами для хранения зоологических объектов, геолог Лоиз боялся, что в условиях тропиков его находка начнет немедленно разлагаться. Череп был передан повару партии, который использовал его в качестве банки для хранения соли.
   Сырость, плесень и соль разрушили останки загадочного существа. Не удалось сохранить даже нижнюю челюсть. От трофея сохранились лишь фотография да словесное описание, выполненное геологом. Лоиз утверждал, будто обезьяна имела рост 157 сантиметров и весила около 50 килограммов, хвост отсутствовал, а нижняя челюсть имела 32 зуба. Животное обладало округлым, покрытым незначительным волосяным покровом лицом, широко расставленными ноздрями, типичными для приматов Южной Америки, и крупными глазами. Лицевая часть была достаточно короткой, а мозговая коробка – высокой.
   Монтандон, впервые заявивший об этом существе Французской академии, настаивал, что лицо существа «необычайно человекоподобное», и даже называл его гуманоидом (humanoid). Среди особенностей гуманоида отмечался редуцированный большой палец руки и огромный клитор, равный по длине кисти. Из-за этого органа первоначально возникало даже обманчивое ощущение, что это самец.
   По многим своим повадкам и общему описанию обезьяна напоминала уже известный вид паукообразных обезьян, но особь была крупнее обычной. Монтандон поспешил объявить находку новым единственным видом человекообразных обезьян, обитающих в Южной Америке, и дал ей название Ameranthropoidae Loysi.
   Загадочное поведение геолога Лоиза, в течение многих лет сохранявшего тайну убитого им антропоида, наталкивало на мысль, что это еще один вид научной мистификации. Впоследствии ряд ученых стал считать венесуэльский трофей всего лишь одним из видов обезьяны ателес, или так называемой паукообразной обезьяной.
   В истории антропологии попадаются и более запутанные детективы. Один из них начался в 1912 году и почти все 20-е десятилетие находился в центре внимания ученых. И здесь вновь возникла тень «недостающего звена». 18 декабря 1912 года в конференц-зале Лондонского географического общества собралась элита антропологии и археологии Великобритании. Этим почетным джентльменам была представлена удивительная находка, наглядно свидетельствовавшая о биологической связи между человеком и обезьяной. Она была обнаружена недалеко от Лондона, в графстве Сассекс, неподалеку от местечка Пилдтаун. В тот день ученым был представлен череп, близкий по строению к современному, но обладавший массивной челюстью, похожей на обезьянью. Докладчик, палеонтолог Британского музея Вудворт Смит, сообщил, что останки, найденные в Сассексе, принадлежат неизвестному ранее виду древнего человека, которого предлагал назвать пилдтаунским человеком и считать первым англичанином. Смит убеждал присутствующих, что, хотя эта особь еще питалась как обезьяна, она уже мыслила как человек. Свидетельством тому были каменные орудия труда, обнаруженные в том же месте, где и древний череп. Там же были найдены и останки трапезы доисторического охотника: зуб мастодонта, часть скелета слоноподобного существа – стегодонта, зубы бобра. Все эти археологические трофеи принадлежали адвокату Даусону, собирателю древностей и коллекционеру. Выступая перед учеными, он вкратце поведал об истории обнаружения находки, сообщив, что череп был найден на речной террасе, на глубине полтора метра от поверхности в слое гравия, который, как ему кажется, относится к эпохе плиоцена. Смит все же считал, что эти кости принадлежат к эпохе плейстоцена.
   Часть ученых скептически отнеслась к пилдтаунскому человеку, но многие поспешили согласиться с существованием в доисторическом прошлом эоантропа, как его теперь окрестили.
   Спустя два года Даусон с помощью того же Вудворта Смита сообщил о новой находке в Пилдтауне, которая подтверждала его правоту и увеличивала шанс существования эоантропа. Но по-прежнему сомнения оставались. Главным камнем преткновения была нижняя челюсть черепа. После изучения ее строения некоторые ученые предлагали назвать древнего человека древним шимпанзе.
   Резонанс все же был сильный, и место обнаружения скандальных останков посетил известный антрополог-иезуит Тейар-де-Шарден. Вместе с Даусоном он углубился в исследование пилдтаунской ямы и обнаружил в ней темноокрашенный клык, подходивший к нижней челюсти.
   В 1917 году Вудворт Смит публикует сообщение о новых находках в Пилдтауне, где сообщает сенсационные подробности: в двух милях, где ранее были обнаружены кости эоантропа, на вспаханном поле, в куче, собранной граблями местных крестьян, Даусон вновь обнаружил два куска черепа (затылочный выступ, часть лобной кости) и коренной зуб. Все находки были шоколадного цвета, с содержанием железа. На основании этих трофеев Смит доказывал, что пилдтаунский череп не был одиночной находкой. И все же серьезные сомнения посеял зуб, обнаруженный в легендарной яме. Он оказался зеркальной копией уже найденного раньше зуба, но принадлежал другой стороне челюсти. Получалось, что в этих местах водились человекоподобные существа с абсолютно стандартными челюстями, возможно, полные близнецы. В этот период времени Даусон уже умер. А предметы, представленные Вудвортом Смитом, были взяты из его вещей.
   Ученый описывал место находки со слов покойного, как-то сказавшего, что нашел зуб в куче камней, собранной граблями местными крестьянами. На вопрос противников существования эоантропа: «Какие грабли могли захватить в кучу зуб и фрагменты черепа?» – Смит и его сторонники отвечали молчанием. Загадка появления доисторического человека в Англии оставалась неразгаданной еще целых 40 лет. И ряд крупных исследователей, таких, например, как Ганс Вейнерт, поддались искушению внести этого антропоида в число предков человека.
   Однако в ноябре 1953 года наступил конец эры эоантропа. Смертельный удар ему нанесли анатом Джозеф С. Вейнер и английские химики. Приговор был растиражирован авторитетным изданием Bulletin of British Museum. Ученый из Оксфорда доктор Окли К. П. заявил, что с помощью новейших методов науки удалось установить, что нижняя челюсть пилдтаунского человека и клык были искусственно окрашены двухромистым калием и в действительности принадлежали современному виду шимпанзе.
   Корреспондент Sunday Times взял интервью у известного геолога Марстона, сомневавшегося, что Даусон совершил подлог, так как знал его исключительно как честного и дотошного исследователя.
   Тем не менее двухромистый калий указывал именно на «честного» и «дотошного». Этот материал был использован для фальсификации потому, что натуральный череп возрастом 50 тысяч лет, к которому была подогнана фальшивая челюсть, был найден в отложениях, содержащих окислы железа.
   Двухромистый калий обладает способностью быстро окрашивать в похожий цвет кость, создавая иллюзию, будто она долгое время подвергалась естественному воздействию. Журнал Nature согласился, что исключение челюсти шимпанзе и ее клыков из числа ископаемых «разъясняет проблему предков человека» [318 - Nature, 1953. – 28 nowember. —V. 172. – № 4387. – P. 981.].
   И все же среди призраков антропологии есть и реальные загадки.
   Речь идет о таинственной находке, обнаруженной в 1929 году в Палестине, в Пещере козлят, расположенной на склоне горы Кармель, недалеко от Хайфы. Там работала англо-американская археологическая группа. Открытию этого странного скелета предшествовала другая находка. Она была обнаружена в соседней Пещере печи. Это был женский неандертальский скелет. Он имел более высокий череп и менее покатый лоб, чем это обычно бывает у неандертальцев. Эта женщина обладала признаками двух видов человека. Находку можно было бы считать некой мутацией или научным чудом, если бы рядом, в Пещере козлят, не был бы найден «гвоздь» этой археологической экспедиции: хорошо сохранившийся скелет ребенка с чертами как неандертальца, так и кроманьонца. Это была гибридная форма, которая, возможно, могла вдохновить и профессора Иванова. Ребенок явно произошел от родителей разных видов.
   Более того, гибридные скелеты позволяли предположить, что здесь обитала целая колония помесей. Некоторые ученые, узнав о сенсационном открытии, поспешили заявить, что этот гибрид не давал потомства, так же как мул. Но эти утверждения опровергались другими находками, обнаруженными в пещерах. Кроме того, зоотехния получала и другие гибриды, например зубра и бизона, которые сегодня населяют Беловежскую пущу и некоторые заповедники России.
   Шведский ученый Ян Линблад считал неандертальцев некрасивыми уродцами и верил, что его взгляды должен был разделять успешный кроманьонец, обитавший у горы Кармель.
   «Вполне вероятно, что современный человек при встрече со своим архаичным родичем попросту убивал его. Причем противник казался (как, наверное, показался бы и нам) таким безобразным, что, расправившись с самцом, победитель не стремился вступать в половую связь с самкой, хотя это считается вполне нормально у “диких” представителей рода человеческого. Возможно, неуклюжий, кряжистый неандерталец воспринимался как “тролль”, коего надлежало немедленно убить» [319 - Линдблад Я. Человек – ты, я и первозданный. – М., 1991. – С. 219.].
   Но сомнительно, чтобы 40 тысяч лет назад у кроманьонцев были такие же эстетические критерии женской красоты, как у их потомков эпохи конкурсов «Мисс Вселенная».
   В действительности находка на горе Кармель стала физическим свидетельством того, что постепенно признается современной наукой.
   Группа исследователей из Института эволюционной антропологии имени Макса Планка в Германии под руководством Сванте Паабо впервые проанализировала примерно 60 % всего неандертальского генома, а также сравнила его с геномом современных людей, живущих в разных концах планеты. Был сделан вывод, что неандерталец оставил свой след в наших генах на 4 %, не больше. И в каждом из нас, кроме жителей Африки, есть память об этой гибридизации.
   Результаты также показали, что ДНК неандертальцев на 99,7 % идентична современной человеческой ДНК и этот человек ближе к нам, чем шимпанзе, с которым мы совпадаем лишь на 98,8 %. От неандертальца европейцы получили белый цвет кожи и диабет 2-го типа.
   Значит, надежды на гибридизацию с обезьяной тоже могли быть обоснованными?

Глава 12
Одержимость

1

   25 февраля 1927 года, когда Иванов провел первый в мире опыт по гибридизации человека и обезьяны, доктор Тоболкин, на котором лежало бремя ответственности за организацию питомника в Сухуме, сообщал наркому здравоохранения Семашко: «Довожу до Вашего сведения, что мною из Москвы получена телеграмма от Воронова с уведомлением, что у профессора Иванова имеется 14 штук шимпанзе» [320 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 19. Л. 48.].
   Воронов – заведующий отделом научных учреждений при Совете народных комиссаров отправил сообщение Тоболкину в Париж, где тот тогда находился. Глава сухумского питомника объезжал европейские обезьянники с целью изучения условий содержания шимпанзе и даже предполагал купить половозрелых самцов, если они где-то попадутся. Он побывал в Берлине и Штелингене под Гамбургом, где находился зверинец Гагенбека [321 - В 1933 году в СССР вышла книга Карла Гагенбека «История одного зоопарка». Надо сказать, что в этой книге не обошлось без расистских деталей. Так, упоминая о покупке молодой обезьяны, Гагенбек говорит о человеке, продавшем ее: «Офицер, привезший гориллу, нанял для него в качестве сторожей и товарищей для игр двух мальчиков-негров» (с. 256).], занимавшийся поимкой и продажей диких животных. Он искал самцов в вольерах Института Пастера и в питомнике доктора Воронова. Однако интересующий товар был весьма редким и достаточно ходовым. С горечью Тоболкин уведомлял наркома: «…я выяснил, что нет половозрелых шимпанзе, а потому тотчас телеграфировал Иванову о получении через него для питомника обезьян.
   Профессор Иванов, не отвечая о стоимости обезьян, телеграфировал, что у него есть 13 шимпанзе, но запрашивает о своем официальном положении в этом деле. Было бы крайне желательно уведомить тов. Воронова, как близко стоящего к комиссии Академии наук, что институт, организуя питомник обезьян по Вашей идее, преследует исключительно одно: дать возможно большему количеству научных учреждений СССР возможность пользоваться тем материалом, который будет собран институтом, а следовательно, те лица, которые принимают участие в получении обезьян, как, например, Иванов, получивший командировку от Академии наук и института, не выторговывая авансом какое-то официальное положение, которое я не могу определить в Париже, не получивши от Вас инструкций и не согласовав с директором института профессором В. Д. Шервинским» [322 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 19. Л. 48.].
   Странная и запутанная ситуация с положением Иванова в будущем питомнике отчасти была связана с тем, что руководство института смотрело на профессора в тот момент как на поставщика ценного сырья и пыталось соблюсти прежде всего свои личные интересы. Это означало, что его сенсационным опытам придают второстепенное значение, а потому профессор начал интриговать. Пространство для маневра было небольшим, но Иванов сумел выторговать свой статус, и Тоболкин отчасти помог в этом. Иванов превратился в своеобразного куратора проекта обезьяньего питомника, хотя это самоуправство потом привело к конфликту с дирекцией эндокринологического института.
   Некоторое время Тоболкин провел на Итальянской ривьере, в пограничном с Францией местечке Гримальди, вблизи Ментоны, где осматривал так называемый Замок обезьян, организованный трансплантологом профессором Вороновым. Питомник был рассчитан на 100 обезьян. И сюда, на теплый юг, Воронов предполагал перенести главные работы по проблеме омоложения.
   Находясь под впечатлением от посещения центра, Тоболкин решил даже присутствовать на одной из операций знаменитого врача и на несколько дней задержался в Париже. «Эти операции интересно знать, – сообщал Тоболкин в Москву, – так как они имеют громадное значение с зоотехнической точки зрения. Им было произведено 3000 операций на баранах в Алжире, и будто бы эти бараны дали увеличение шерсти как по количеству, так и по качеству» [323 - Там же.].
   Пять дней, проведенные в Париже, надолго запомнились Тоболкину. И не только операцией Воронова в Коллеж де Франс. Он считал, что выполнил свою миссию, так как из Африки были получены новые важные сообщения от профессора Иванова.

2

   Итог длительного сафари был обнадеживающим. Иванов рапортовал: «Таким образом, к отъезду я имел трех самок, уже подвергнутых искусственному осеменению, и трех предназначенных для опытов. Имелись еще две самки [Troglodytes Niger], близкие к половозрелости: одна из Fouta Djalon и одна из Cote D’Ivoire. Кроме того, имелись два самца, молодые, но половозрелые. Кроме этих обезьян, у меня было еще три молодых шимпанзе.
   Всех этих обезьян предполагалось доставить в Сухумский питомник с тем, чтобы там продолжить и расширить начатые опыты реципрокного скрещивания» [324 - Там же. Д. 18. Л. 72.].
   Два половозрелых самца шимпанзе – это ровно столько, сколько ждали в Кремле. Без их поимки профессор мог не возвращаться в СССР. «…Хотя бы двух шимпанзе. Обезьяны нужны для экспериментов над ними и для трансплантации желез внутренней секреции людей» [325 - Там же. Д. 19. Л. 16.], – гласил суровый наказ личного доктора Ильича профессора Розанова. Этот наказ должен был быть выполнен во что бы то ни стало. Кремлевское «хотя бы двух» означало, что ровно столько Иванову и следовало доставить в Россию. Иначе судьба его будет непредсказуемой. Профессор отлично это осознавал. Поэтому и платил большие суммы гвинейским охотникам, рисковавшим своей жизнью на плато Fouta Djalon, и предпринимал рискованное путешествие на Берег Слоновой Кости. Именно там уже выручавший его охотник месье Жаки смог все-таки поймать двух самцов карликового шимпанзе бонобо.
   9 июля 1927 года в Институт экспериментальной эндокринологии от представителя Наркомздрава во Франции Александра Рубакина полетела срочная депеша. «Сообщаю, что нами получена от профессора Иванова из Даккара телеграмма следующего содержания (в переводе): “Везу тридцать обезьян буду Париж 16 просьба организовать посредстве Воронова отдых обезьян в зоологическом саду или другом месте”.
   Нам не совсем понятно, почему профессор Иванов хочет привезти обезьян в Париж, хотя прямой путь в Батум – из Марселя, кроме того, это и самый дешевый путь. Мы условились с Совторгфлотом о том, что их агент встретит профессора Иванова на пароходе и поможет ему во всем» [326 - Там же. Д. 16. Л. 121.].
   Разъяснения скоро поступили. Профессор Иванов считал, что после двухнедельной перевозки обезьянам следует устроить карантин во Франции, и лучше в Пастеровском институте, где животные могли бы пройти всестороннее обследование кишечника и крови на инфекцию и паразитов. «С этой целью, – оправдывался ученый впоследствии, – я списался с профессором Кальметтом, который немедленно сделал распоряжение приготовить для наших обезьян несколько клеток в обезьяннике Пастеровского института и, кроме того, помог удешевить провоз обезьян из Конакри до Марселя почти на 50 %» [327 - Там же. Д. 18. Л. 71–72.].
   Здоровье шимпанзе оставляло желать лучшего. Их истощили сидение в клетках и тяготы морского пути, иммунитет ослаб, а дремавшие в организме инфекции уже начинали свое смертельное дело. Илья Иванович же хотел спасти всех особей и ожесточенно оправдывался перед контролерами Кремля: «Весьма возможно, что в Пастеровском институте удалось бы не только определить истинную причину заболеваний, но и остановить развитие болезни» [328 - Там же. Л. 70.].
   Остановить инфекции не удавалось: две обезьяны погибли еще в пути. В результате до Франции добрались лишь 11 особей. В своем отчете профессор утверждал, что даже эти потери можно считать незначительными, так как обычно погибает 80–90 % животных, а то и целые партии. Тем более инфекционная обстановка на кораблях подчас даже хуже, чем в зоопарках или питомниках.
   «Негры очень часто являются носителями туберкулеза, пневмонии, дизентерии, а потому надо особенно тщательно ограждать обезьян от непрошеных кормильцев. Только благодаря строго поставленному надзору нам удалось уберечь наших обезьян от заражения дизентерией, несмотря на то, что среди черных солдат, ехавших с нами в числе 700 человек, были смертные случаи от этой болезни и нам угрожал в Марселе карантин» [329 - Там же. Л. 71.], – сокрушался профессор.
   Как только корабль прибыл в Марсель, ученый получил распоряжение от представителя Наркомздрава, запрещающее отправку обезьян в Париж. Тон его был резок и не терпел возражений.
   Казалось бы, профессор Иванов совершил чудо: он привез целебных обезьян в Европу. Теперь до решающего спасения кремлевских стариков было рукой подать. Но именно в этот самый момент и появилась первая трещина между одержимым профессором и советской властью. И главной причиной размолвки стала дальнейшая судьба обезьян.
   После некоторых раздумий и поисков выхода из ситуации Иванов договорился о временном местопребывании обезьян: их поселили в зоологическом саду в Марселе. Здесь профессор Иванов договорился с ветеринаром о порядке ухода за шимпанзе, а надзор поручил рекомендованному Рубакиным представителю Совторгфлота, секретному сотруднику ОГПУ.
   Профессора расстраивала складывающаяся ситуация. Разразился первый скандал. Александр Рубакин был непреклонен и подозрителен, он решил сломить упрямство профессора. Представитель Наркомздрава и слышать не хотел о дополнительном переезде шимпанзе в столицу Франции. А профессор по-прежнему рассчитывал, что в Париже удастся обследовать обезьян. Но очень скоро обследование понадобилось ему самому и его сыну.
   Оба находились на грани истощения. «В Париже я серьезно и опасно заболел на почве тяжелого переутомления сердца, – сообщал Иванов. – Мой сотрудник страдал тяжелыми приступами малярии, полученной в Африке. Транспортировка обезьян в Сухум взял на себя представитель Наркомздрава во Франции доктор Рубакин. Я должен был выехать в Royal, на курорт для лечения сердца, где остался до конца сентября» [330 - Там же. Л. 70.].

3

   Судьба обезьян, оставшихся в Марселе и затем переправленных Рубакиным в СССР, оказалась печальной. 24 августа 1927 года, когда пароход «Николай Пестель» вошел в порт Сухум, на его борту находилось лишь два павиана-анубиса и два шимпанзе. Только эти четыре животных уцелели во время последнего этапа путешествия.
   Еще до отправки в зоологическом саду Марселя из 11 шимпанзе погибли семь. Ветеринарный врач-француз не смог поставить точный диагноз. Он считал, что этих животных погубил туберкулез.
   Массовая смерть обезьян и промедление с их отправкой стали вызывать подозрения и у высокого кремлевского начальства. И вновь Александр Рубакин, представитель Наркомздрава во Франции, нарисовал настораживающую картину: «Я собрался в несколько часов и выехал в Марсель. Здесь я застал в живых только четырех обезьян, из них две тоже больные. С этими четырьмя шимпанзе, с двумя собакоголовыми и с несколькими мелкими зверьками я и выехал в Сухум. Два шимпанзе из оставшихся четырех через две недели после выезда из Марселя умерли на пароходе и были выброшены в море» [331 - Красная газета. Вечерний выпуск, 1928. – 7 января.].
   Иванова особенно удручало, что одной из двух была перспективная половозрелая самка. Профессор делал ставку именно на нее. Он сокрушался: «Третья из опытных обезьян, выброшенная в море без вскрытия при переезде из Марселя в Сухум, еще в Конакри обнаружила явные признаки cestrum. Повторное искусственное осеменение не было ей сделано, так как обезьяна в то время была не совсем здорова» [332 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 69.].
   Две оставшиеся шимпанзе прожили в Сухуме еще месяц. После смерти им было произведено вскрытие, которое, однако, обнаружило у них не туберкулез, подозревавшийся еще в Марселе. Больные шимпанзе скончались от целого букета весьма экзотических и неизвестных в Европе болезней. «…Подробное исследование внутренних органов, – писал Илья Иванович, – установило сильно выраженное заражение и поражение внутренних органов анкилостомами [333 - Анкилостомы – круглые черви, паразитирующие в тонких кишках человека.] и неизвестными еще до сих пор видами Strongiloides, а также рядом других форм. Кроме того, в туберкулах легких найдены живые личинки клещей, в большом количестве наполнившие бронхи» [334 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 70.].
   Сообщения Рубакина о поведении профессора за границей серьезно изучались в Москве. Доверие Кремля к профессору серьезно пошатнулось. И все это происходило, потому что профессор Иванов не понимал последовательности приоритетов своей экспедиции: сначала омоложение, а уж потом гибридизация и никак не наоборот. Информация Рубакина об ученом подробно анализировалась – представитель Наркомздрава во Франции располагал особым доверием советских секретных служб.

4

   В декабре 1927 года Иванов вернулся в Москву. Его возвращение чем-то напоминало триумф профессора Челенджера после открытия «Затерянного мира». Свои выступления он провел в Лечебном отделе Наркомздрава, затем в Институте экспериментальной эндокринологии.
   Но первое публичное научное сообщение Илья Иванович сделал 18 декабря на Третьем Всероссийском съезде зоологов, анатомов и гистологов в Ленинграде. В тот воскресный день в актовом зале университета собрался весь цвет советской биологии, чтобы услышать сенсационные подробности. «Красная газета» поместила об этом событии специальный репортаж. «Профессору Иванову удалось захватить 13 обезьян и провести над тремя из них опыт искусственного осеменения их человеческой спермой, но условия путешествия из Африки в Сухум обезьяны перенести не смогли и одна за другой все 13 погибли. Вскрытие осемененных обезьян показало, что зачатие не произошло. Однако первая неудача не должна расхолаживать ученых.
   Опыты необходимо продолжить, так как выводы, что скрещивание обезьяны с человеком невозможно, на основании первого неудачного опыта сделать еще нельзя. В заключение профессор Иванов демонстрировал снимки не только научных работ, но и природы Слонового Берега, быта туземцев, условий труда, семейной жизни и пр. Заснято племя людоедов и теперь питающихся человеческим мясом» [335 - Красная газета, 1927. – 20 декабря.].
   Несмотря на неутешительный результат в конце своей лекции, Иванов вдохновенно рассказал присутствующим об устных поверьях, бытующих в африканской среде. «Между прочим, в Африке, по словам губернатора, неоднократно отмечались случаи насилования женщин обезьянами. Свои опыты профессор Иванов считает только началом работ…» [336 - Красная газета. Вечерний выпуск, 1927. – 19 декабря.] Профессор был полон энергии и обещал присутствующим вновь вернуться в леса Гвинеи и продолжить эксперимент. Иванов утверждал: «Опыты с антропоморфными обезьянами возможны только в условиях тропического климата. Другую обстановку обезьяны переносят плохо и не размножаются» [337 - Там же.].
   Среди тех, кто в тот вечер слушал доклад, оказался и недоброжелатель Иванова, академик П. И. Сушкин, член той самой злополучной специальной комиссии Академии наук, которая 27 мая 1927 года рассмотрела его отчет и «решительно высказалась против планов проф. Иванова проводить искусственное обсеменение туземок, помимо их согласия, притом пользуясь женщинами, приходящими за врачебной помощью». Академик был авторитетным специалистом по палеозойским рептилиям. Уже на следующий день, выступая на съезде со своим сообщением, Сушкин подверг сомнению идею близкого родства с шимпанзе.
   И хотя он не упоминал имени Иванова, для многих присутствующих было ясно, в чей огород этот камень. Сравнивая высших приматов и людей, Сушкин позволил себе весьма смелое заявление. Он сказал: «Напротив, в некотором отношении человек представляется более примитивным, а человекообразные обезьяны – более специализированными» [338 - Там же.].
   Все эти идеи только раздражали профессора Иванова.
   Он был непоколебимо уверен в успехе своего дела. 20 декабря, едва вернувшись из Ленинграда в Москву, он засел за составление Отчета о командировке в Западную Африку, предназначенного для Совнаркома, и уже к 22 декабря 1927 года этот документ был готов. В целом он положительно оценивал экспедицию, хотя и описывал всевозможные трудности и прежде всего завуалированно возвращался к конфликту с Рубакиным. Так, рассуждая о преимуществах постановки в тропической зоне опытов на антропоморфных обезьянах, Иванов предостерегал Кремль: «Перевозка последних в страны более умеренного климата сопряжена с риском потери обезьян, а затем с угасанием их половой потенции» [339 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 66.].
   Без половой потенции обезьянам было лучше не появляться в Москве. Такие звери вряд ли смогли бы обнадежить кремлевских мечтателей. А Иванов продолжал пугать страшными опасностями, которые грозили сановным пациентам.
   «Гибель наших обезьян, не подвергнутых во Франции, вопреки моим намерениям и желаниям, тщательному обследованию на паразитов крови и кишечника, не должна остановить нас в проведении намеченной задачи. Жертва эта не пропадет даром. Она доказала, что вышеуказанные обследования обезьян необходимы и дали урок на будущее время, как не надо делать. Вместе с тем болезнь и смерть этих обезьян, а также данные наблюдений Пастеровской станции в Киндии должны послужить серьезным предупреждением опасности переноса спирохет, трипанозом и т. п. при трансплантации половых желез обезьян человеку. Эта возможность заражения пациентов, насколько мне известно, до сих пор недостаточно учитывалась в практике операций омоложения.
   Считаю нужным отметить, что за время моего пребывания в Западной Африке собран материал по половым железам шимпанзе, который предназначается гистологической обработке» [340 - Там же. Л. 63–64.].
   Сифилис, трипанозомы, спирохеты, паразиты крови и кишечника – разве таких подарков ждали от африканских гостей советские вожди?
   К жалобам особого рода следует отнести обвинения Ивановым африканок в нежелании участвовать в важном научном эксперименте. Профессор настаивал: «Необходимо не только увеличить число опытов искусственного осеменения самок шимпанзе спермой человека, но и поставить опыты реципрокного скрещивания. Последние организовать в Африке гораздо труднее и сложнее, чем в Европе или у нас. Женщин, желающих подвергнуться опыту, несравненно легче найти в Европе, чем в Африке. Для этого рода опытов достаточно иметь 2–3 взрослых самцов антропоморфных обезьян.
   Что касается опытов искусственного осеменения самок антропоморфных обезьян, то их необходимо организовать в тропической зоне и обставить так, чтобы работу можно было поставить во всем объеме намеченной программы, в которой на первое место я выдвигал опыты гибридизации между различными видами антропоморфных обезьян.
   Для этого необходимо организовать обезьянник со взрослыми шимпанзе, орангутангами и гиббонами, например, во Французской Гвинее и Камеруне, где, кроме шимпанзе, водятся и гориллы. Организация этого обезьянника без затрат значительных средств немыслима. Ввиду этого опыты гибридизации на антропоморфных обезьянах необходимо связать с задачей более крупного масштаба, которая могла бы заинтересовать широкий круг исследователей всестороннего изучения антропоморфных обезьян с точки зрения биологии, психологии, гельминтологии [341 - Гельминтология – наука о паразитических червях и заболеваниях, вызываемых ими у человека, животных и растений.], патологии как видов, заведомо обреченных на угасание и вместе с тем исключительно интересных по своей близости человеку» [342 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 68–69.].
   Многие пункты доклада, как видно из текста, были продиктованы желанием Ильи Ивановича продолжить сотрудничество с Институтом Пастера. Не случайно он упоминал и французские колонии Гвинею и Камерун. Там имелись база и важные в таком деле знакомства в администрации, которые помогли без хлопот решить все формальности. Возможно, Иванов вспомнил об обещанном острове, который можно было арендовать у колониальной администрации.
   Рассчитывая на понимание Николаем Горбуновым всех тонкостей процесса, профессор заканчивал свой отчет словами благодарности французским друзьям: «Считаю своим долгом еще раз отметить ту независимую моральную и посильную материальную поддержку, которую мне неизменно оказывала дирекция Пастеровского института в лице д-ра Roux и профессора Calmetta, а также в высшей степени любезное и предусмотрительное отношение со стороны Генерал-губернатора Французской Западной Африки Carde-а и губернатора Французской Гвинеи г. Poiret, позволю себе просить Академию наук не отказать выразить благодарность вышеуказанным лицам за оказание мне содействия при выполнении моей командировки» [343 - Там же. Л. 61.].
   К отдельным заслугам экспедиции в Африку Иванов относил собирание зоологических и ботанических коллекций для Академии наук. Они действительно отличались разнообразием и объемом. Кроме того, он не преминул упомянуть и такой факт: «Для этнографического музея Академии наук нами привезен, по-видимому, весьма ценный фетиш [деревянная статуя] и редкий образец примитивного туалета негров» [344 - Там же.].
   Из последнего пассажа сложно было понять, идет ли речь о каком-то необычном украшении или о специфическом санузле, изобретенном африканцами.
   Отчет был закончен в пятницу 22 декабря. Перед самыми новогодними праздниками Иванов не решился отправлять документ и сделал это только 4 января 1928 года. В целом в Кремле председатель Комиссии по содействию работам Академии наук СССР Николай Горбунов положительно оценил успехи профессора, хотя появление на страницах сугубо секретного документа каких-то французских ученых из Института Пастера раздражало. Иностранцев не следовало вводить в курс этого пикантного дела, тем более связанного с анатомическими тайнами вождей советской власти и мировой революции. Пугала и информация Рубакина о болтовне профессора Иванова с белогвардейцем Ткачевым. Этот антисоветский материал, напечатанный в эмигрантской газете «Русское время», был переслан в Москву и наводил на неприятные размышления.
   Но Иванов по-прежнему был уверен в себе. Он выступал на многочисленных лекциях, сыпал цитатами из писем друзей из Института Пастера или от немецких антропологов. Именно тогда на гребне своей славы африканского землепроходца он официально выдвигает идею создания специальной отрасли животноводства – обезьяноводства [345 - Скаткин П. Н. И. И. Иванов – выдающийся биолог. – М., 1964. – С. 53.]. Здесь, конечно, термин «обезьяноводство» следовало понимать весьма условно, так как нам уже известно, что не эта цель в действительности вдохновляла профессора.
   Эту перспективную отрасль сельского хозяйства правильнее было бы назвать «экспериментальным человеководством». А продукт ее – «ценным гибридом», незаменимым в кремлевской медицине и газовых экспериментах РККА.

5

   Одними из первых, кто услышал интригующую информацию Иванова, стали сотрудники Института экспериментальной эндокринологии. К ним профессор относился с особым вниманием и даже трепетом. Еще находясь в африканских джунглях и испытывая неимоверные лишения, Илья Иванович все же находил время, чтобы связаться со светилами медицины, и тогда в далекую Москву прилетала заветная весточка. Она могла растрогать докторов и взволновать советских журналистов. 13 августа 1927 года газета «Известия» сообщала: «Московский государственный институт экспериментальной эндокринологии получил телеграмму, что пойманные экспедицией профессора Иванова на территории Французской Гвинеи девять больших обезьян-шимпанзе прибыли в Марсель».
   Эндокринологи не только поддерживали его экспедицию. Они аплодировали и его выступлениям и напряженно ждали от него главного – материала для трансплантаций. И как только материал достиг пределов СССР, им уже не терпелось побыстрее осуществить омоложение кремлевских старцев и, таким образом, повысить свой научный статус. Их не волновали проблемы эволюции обезьян, их беспокоила своя собственная эволюция в коридорах советской власти. По этим гулким коридорам каждый день проносились целые стада Homo futuris. И стать членом их краснознаменной популяции считалось величайшим подарком судьбы.
   Чтобы еще больше убедить будущих высоких пациентов в необходимости и элементарности будущих операций по омоложению, эндокринологи стали устраивать различные конференции с сообщениями об успехах геронтологии во всем мире. Директор Института экспериментальной эндокринологии Шервинский в начале 1928 года огорошил своих подчиненных рассказом о новой победе над старостью итальянских медиков.
   Он говорил: «За последнее время медицинская клиника Генуэзского университета, руководимая проф. Н. Пенде, с успехом проделывает опыты пересадки больным целых групп желез, недостаточность которых наблюдается в организме больного, Установлено, что одновременная пересадка нескольких желез (половой, щитовидной и гипофиза) дает им возможность взаимно содействовать функциям друг друга. Пересадки эти прекрасно переносятся даже больными детьми, и заживление обычно наступает через 4–5 дней. Терапевтический эффект отмечается позднее, через 2–3 месяца» [346 - Красная газета. Вечерний выпуск, 1928. – 19 января.].
   В этом сообщении особенно интриговало то, что уже и к детям в Италии применяются операции по омоложению. Складывалось такое впечатление, что эпидемия преждевременного старения, словно ураган, обрушилась на Европу, не щадя ни старого ни малого. И только гуманные хирурги, типа Пенде, способны поставить непреодолимый заслон на пути страшного недуга. И все это происходило не где-нибудь, а в Италии Бенито Муссолини. Там счастливые старики и дети имели право на шматок обезьяньих гениталий.
   Выступление Шервинского было озаглавлено как «Новые опыты омоложения женщин». В нем он сообщал «о поразительном случае омоложения 67-летней старухи» [347 - Там же.]. Оказывается, не только дедушкам, но и бабушкам хирурги-эндокринологи могут вернуть утраченное половое влечение. А сколько старых большевичек с нерастраченным потенциалом могли бы приобрести давно забытое сексуальное влечение, если бы в СССР наладилось дело с обезьянами? Случай с итальянской старухой вызвал небывалый переполох в московских верхах. И надо сказать, что Шервинский мастерски описал успех профессора Пенде. «Больная – бездетная вдова – обратилась к профессору Пенде по поводу склероза ушных сосудов, которым она страдала давно. Обследовав больную, профессор Пенде нашел, что вернуть слух можно, лишь обновив весь организм больной путем пересадки ряда желез, функции которых у нее в связи с преклонным возрастом ослабли».
   Только из-за склероза ушных раковин Пенде решается на полостную операцию в совершенно другом месте организма! Создается ощущение, что сам врач только искал повод, чтобы продемонстрировать успешность метода.
   «Пересадка была произведена, и с больной произошла удивительная метаморфоза. У нее очень быстро улучшился слух, появилась большая работоспособность, подвижность и даже половое чувство, которого у нее не было уже много лет», – поражал аудиторию Шервинский. И чем дальше он вел свой рассказ, тем все более удивительные вещи всплывали на поверхность. Казалось, что уже пробил час победы над старостью. Что теперь-то уже можно бесконечно омолаживаться и жить вечно. И более того, Шервинский указывал на особые состояния, переживаемые старушкой после сенсационного опыта: «По собственному выражению больной, она испытывает сейчас настоящее внутреннее “воскрешение”. Наряду с этим она избавилась от лишнего жира, потеряв за семь дней после операции 7 килограммов».
   Лекция имела и одно важное прикладное значение. Она заканчивалась давно уже ожидаемым объявлением скорого триумфа науки в отечественных пределах: «Метод пересадки желез группами начнет в ближайшее время применяться в виде опыта и московскими эндокринологами, для чего в Институт экспериментальной эндокринологии с наступлением тепла будет доставлено из Сухумского питомника несколько обезьян – макак и резусов» [348 - Там же.].
   Было бы справедливо сказать, что «обезьяний метод» был не единственным путем к «источнику вечной молодости». Советские врачи открывали все новые методы избавления от преждевременного старения, и пресса объявляла о них с завидной регулярностью.
   Так, уже в конце 1928 года на страницах той же «Абхазской правды» сообщалось о поразительных опытах профессора Тушнова, который смог с помощью впрыскивания особого вещества гистализата вернуть молодость 60-летнему старику. После такой же двухмесячной процедуры бесплодные женщины приобретали способность к беременности. И снова триумф науки был налицо.
   Крупный генетик и биолог Кольцов предложил одному из сотрудников Института экспериментальной биологии Замкову использовать для приготовления специального препарата омоложения мочу беременных женщин.
   «Моча беременных женщин, – утверждал профессор, – является обильным и дешевым источником для получения очень интенсивного гормона» [349 - Сельскохозяйственная газета, 1929. – 23 июня.].
   Другой метод омоложения пропагандировал еще в начале 1920-х годов профессор-фармаколог Кравков, предлагавший вливать в стареющие организмы тестикулярную жидкость. Николай Павлович был большим оригиналом. Он мечтал побороть не только старение, но и собственно смерть. В его экспериментальной лаборатории уже достигли определенного успеха, но не с целым организмом, а с некоторыми отдельными органами. Например, с пальцем.
   «Кравков придумал, как можно засушить отрезанный палец, сохранить его в сухом виде на долгое время, а после этого размочить и оживить. Для оживления он просто пропускал через такой палец свою питательную жидкость, и тот возвращался к жизни» [350 - Гремяцкий М. Смерть и оживление. – М., 1927. – С. 24.].
   Жидкость, придуманная Кравковым, состояла из воды, в которой были разведены содержащиеся в крови вещества. Главными компонентами раствора были соль и сахар. Свидетели бессмертия пальца не могли поверить своим глазам: «Проходили дни и недели, а палец не разлагался, никакого трупного запаха от него не было; он жил, и на нем отрастали ногти и волоски» [351 - Там же. – С. 21.].
   С восхищением об этих чудесах писал советский популяризатор науки антрополог Михаил Гремяцкий: «Один замечательный опыт был сделан помощником Кравкова. В городской больнице (в Ленинграде) умерла женщина. Родственников у нее не нашлось, и тело осталось лежать в покойницкой. Хотя была зима, но тело начало сильно разлагаться, кожа на животе покрылась зелеными пятнами, послышался трупный запах. На тринадцатый день после смерти отрезали у покойницы палец, а тело похоронили. И что же? Отрезанный палец оказался все еще способным к жизни. Даже сосуды его суживались, когда пропускали адреналин» [352 - Там же. – С. 25.].
   Но одними пальцами дело не ограничилось. Кравкова интересовали и другие органы. Он постоянно экспериментировал с ними и приходил к парадоксальным результатам. «Конечно, не только пальцы сохраняют жизнеспособность. Кравков сумел держать живыми по несколько месяцев отрезанные у кроликов уши. Когда они не были ему нужны для опытов, он их высушивал, и в таком виде они подолгу лежали вроде сухих семян, ожидая, пока их не размочат. А размоченные, они снова возвращались к жизни» [353 - Там же. С. 26.].
   А разве Ленин не мог стать таким же пальцем или кроличьими ушами? Разве его нельзя было засушить, а потом размочить магическим раствором, пропустить через него физиологический раствор и, таким образом, снова вернуть к жизни?
   Может быть, если бы вовремя спохватились, и до сих пор семенил бы по знакомым кремлевским тропкам сохраненный для науки человек будущего!

6

   Жизнь в Москве началась для Иванова не только с выступлений и лекций, но и с хождения по кремлевским кабинетам. Уже в феврале 1928 года профессор и заведующий обезьянником Тоболкин обивают пороги секретариата начальника Управления делами Совнаркома СССР Николая Горбунова. Он пообещал им отдельную встречу и долго не мог выкроить время, пока наконец 7 марта секретарь Воронов не передал ему записку:

   «Николай Петрович!
   Вы обещали назначить время для приема
   1) Профессор Иванов
   2) Доктор Тоболкин
   Последний будет просить денег на Сухумский обезьянник» [354 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 18. Л. 113.].

   Управляющий делами оказался радушным к таким дорогим просителям. На записке Николай Петрович поставил свою твердую резолюцию: «Позволить им быть на приеме в четверг, в 1 час» [355 - Там же.].

Глава 13
Вожди интересуются

1

   Сухумский питомник с нетерпением ждал приезда профессора Иванова. А он время даром не терял. Снова и снова ученый проверял технику искусственного осеменения и будущего спасения человечества на баранах в животноводческих совхозах «Овцевод» и «Скотовод».
   А в Сухум зачастили вожди. Появляясь в столице Абхазии, они считали своим долгом непременно посетить новую местную достопримечательность – обезьяний питомник. Кто-то для того, чтобы узнать о подготовке к будущему чуду – скрещиванию, кто-то – чтобы посмотреть на своих возможных доноров для омоложения.
   Летом 1928 года сюда приехали нарком путей сообщения Рудзутак, нарком обороны Ворошилов и член ЦКК Смидович. Осмотрев вольеры, кремлевские администраторы оставили свои записи в книге почетных посетителей в форме своеобразного диалога. Рудзутак: «Не разберешь, предки это или потомки».
   Ворошилов: «Для того чтобы разобраться в этом, нужно обратиться к тов. Семашко».
   Смидович: «Не потомки, конечно, и не предки, а милые родственники. Не плохо родственничкам, но будет еще лучше. И я рад, что от них будет большая польза науке».
   Интересовался делами питомника и председатель Совнаркома Абхазии Нестор Лакоба. 28 августа 1928 года он начертал: «Начало положено. Дальнейшему успеху дела всячески будет способствовать Абхазское правительство» [356 - Приведенные цитаты – из книги: Фридман Э. Самые мудрые обезьяны. – Сухуми, 1979. – С. 93.].
   Однако самым важным гостем, которого всегда ждали в Сухуме, был управляющий делами Совета народных комиссаров Николай Петрович Горбунов. Он тоже отметился в книге почетных посетителей: «Вторично посещаю питомник. За полтора года проделана большая работа. Разница большая, тогда было только начало осуществления идеи. Сейчас мы застали питомник на середине пути. Пожелаю, чтобы через год в основном работы были бы окончены и чтобы учреждение могло бы функционировать полным ходом.
   Задача перед учреждением большая. Мысль в его основе смелая. Желаю успеха. Горбунов» [357 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Д. 660. Л. 409.].
   Приезжал и сам председатель Совнаркома Алексей Иванович Рыков. О его визите сообщила «Советская Абхазия»: «Посетивший в прошлом году питомник тов. Рыков подчеркнул важность развертывания персоналом питомника работы по популяризации естественных знаний» [358 - Советская Абхазия, 1929. – 8 мая.].
   В своем отчете, адресованном начальнику Управления научных институтов Наркомздрава, руководитель питомника Тоболкин указывал: «…информировались также члены правительства, члены партии, которые интересовались делами обезьянника. За время деятельности питомник встречал только одну поддержку, начиная от рабочих, кончая видными нашими избранниками» [359 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Д. 660. Л. 409.].
   Правительственный ажиотаж, возникший в Абхазии, был, конечно, связан с интригой предстоящего опыта, однако в большей степени это был осмотр потенциальными клиентами своих доноров. Наука наукой, а вторая молодость волновала советскую элиту несравненно больше.
   В июле 1928 года завершилась надстройка корпуса кремлевской больницы на улице Грановского, и в новом помещении воцарился хирург Розанов. От него ждали чудесного исцеления с помощью обезьяньих трансплантаций.
   А тем временем в питомник стали поступать все новые и новые антропоморфные спасители коммунизма. Масштабы обезьяньих закупок, проходившие в 1928 году, впечатляли. Визиты братьев по крови регулярно освещались все той же «Советской Абхазией». 19 сентября 1928 года она сообщила: «На днях в сухумский обезьяний питомник прибывает из-за границы новая партия обезьян в количестве 46 штук. В числе прибывающих имеются 4 оранга, 8 шимпанзе, 25 гамадрилов и 8–10 разных видов павианов. Для прибывающих обезьян приготовлено специальное помещение».
   Разнообразие антропоморфного материала бередило душу профессору Иванову. Едва узнав о вполне половозрелых орангутангах, появившихся в Сухумском питомнике, Илья Иванович приготовился выехать на Черноморское побережье. Вариант с такой обезьяной мог быть не менее привлекательным, чем с шимпанзе. Тем более что орангутанги достаточно апатичны и не столь конфликтны, как шимпанзе.

2

   Глава обезьянника Тоболкин часто выезжал в Москву, присутствовал на заседаниях руководства эндокринологического института и выбивал деньги для содержания питомника. Иванов бывал в обезьяннике лишь в особые летние месяцы.
   Одним из научных специалистов, на котором лежала постоянная ответственность за обезьян, был Леонид Николаевич Воскресенский. Это был ученый универсальной специализации. Так же как и Иванов – ученик академика Павлова. В 1910 году Воскресенский окончил медицинский факультет Казанского университета и уже через два года в лаборатории Ивана Павлова в Петербурге приступил к изучению вопросов физиологии головного мозга. В 1916 году вместе с маститым руководителем ему удалось опубликовать в «Известиях петроградской биологической лаборатории» «Материалы к физиологии сна». Одновременно Воскресенского интересовали зоотехнические проблемы, и он углубился в исследование физиологии молочной железы у животных.
   После революции ученый не эмигрировал, а стал заниматься наукой в новой стране. В 1923 году, когда в России вышла первая книга Воронова «Сорок три прививки от обезьяны человеку», Воскресенского увлекли идеи, связанные с омоложением. Свои предположения на этот счет ученый проверял на государственном конезаводе в Твери. А уже год спустя опубликовал статью «Омоложение людей и крупных сельскохозяйственных животных». В октябре 1925 года Леонида Николаевича ожидал серьезный карьерный рост: он стал заместителем директора Института по изучению высшей нервной деятельности. В его компетенцию входило заведование экспериментально-хирургическим отделением физиологического отдела. И здесь он вновь возвратился к идеям академика Павлова, встав во главе «исследований по физиологии головного мозга по методу условных рефлексов» [360 - Архив РАН. Ф. 350. Оп. 3. Д. 286. Л. 288.].
   В опросном листе научного сотрудника от 28 апреля 1927 года на вопрос «Что бы вы хотели улучшить в постановке научной работы?» Воскресенский разъяснял: «Главным тормозом научно-исследовательской работы института является недостаточное количество помещений. Работа по условным рефлексам на собаках и обезьянах задерживается за неимением отдельных изолированных комнат для опытов. Отсутствие достаточного количества денег лишает возможности конструировать некоторые новые приборы, необходимые, например, для регистрации двигательных реакций обезьян» [361 - Там же. Л. 288 (об.).].
   Воскресенский мечтал об опытах с приматами и считал их наиболее перспективными. И все же работать долго в Институте по изучению высшей нервной деятельности ему не пришлось.
   В конце 1928 года, когда разгорался скандал, связанный с демонстрацией Оскаром Фогтом фрагментов ленинского мозга в Германии, Воскресенский почувствовал, что пришло время менять работу. И здесь интуиция его не подвела: по решению всемогущего ЦК партии к Институту по изучению высшей нервной деятельности был присоединен опальный Институт мозга в качестве отдела морфологии. Вместе с этим учреждением пришли и разжалованные научные вельможи, еще недавно державшие в своих руках подпорченную начинку ленинской головы. Несмотря на полное поражение, новички тут же развязали борьбу за руководящие места. Первой жертвой институтских интриг и стал Леонид Николаевич Воскресенский.
   В специальной справке, направленной впоследствии комиссии Наркомата здравоохранения по обследованию деятельности Государственного института экспериментальной эндокринологии, утверждалось: «Профессор Л. Н. Воскресенский работал в Институте высшей нервной деятельности при Коммунистической академии с 1925 года (основание института) до конца 1928-го. Будучи заместителем директора по административно-хозяйственной части, он проявил в значительной мере бесхозяйственность, приведшую к некоторой дезорганизации хозяйственной жизни института. Помимо этого, его деятельность ознаменовалась насаждением групповщины, в значительной мере способствовавшей развитию различного рода интриг.
   Представляя в научном отношении в значительной степени дилетанта, он был освобожден от занимаемой деятельности в целях оздоровления работы, обстановки института» [362 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Д. 651. Л. 57 (об.).].
   В декабре он написал заявление и с 1 января 1929 года приказом за № 498 был отчислен.
   Но ему повезло. Когда-то, еще в 1917 году, работая несколько месяцев в физиологическом отделе Зоотехнического бюро, он познакомился с Ивановым и Тоболкиным. С их помощью Воскресенский и устроился в образованный обезьяний питомник.
   Склонный к различного рода оригинальным идеям, он и здесь пытался заниматься условными рефлексами и, конечно же, вопросами трансплантации половых желез. Это с его подачи в обезьянник приехала съемочная группа для работы над фильмом «Кого надо омолаживать». Все произошло как нельзя кстати.
   В преддверии кремлевских трансплантаций народный комиссар здравоохранения Семашко подписывает 9 июля 1929 года приказ № 422, который подтверждает спецполномочия Тоболкина, но в целом персональная ответственность за подбор будущих доноров ложится на еще одного зама ИЭЭ – Абрамовича.
   «В целях разграничения обязанностей по Институту эндокринологии на зам. директора названного института Я. А. Тоболкина возложить зоотехническую и санитарную часть института, а также руководство питомником обезьян в Сухуме с правом распорядителя кредитами в части средств, ассигнованных по смете Института эндокринологии на питомник в Сухуме. На зам. директора института по административно-хозяйственной части т. Абрамовича возложить административно-финансовую и производственную часть по институту» [363 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 23. Д. 723. Л. 3.].
   Подготовка «обезьяньего» материала к операциям уже подходила к концу. Институт экспериментальной эндокринологии, выступавший в этом вопросе посредником между обезьянником и Кремлевской больницей, стал присылать своих эмиссаров для отбора подходящих экземпляров животных.
   В сентябре 1929 года в Сухум прибыл замдиректора доктор Абрамович. В интервью газете «Советская Абхазия» от 6 сентября он сказал: «В ближайшем будущем начнутся опыты по пересадке, омолаживанию и скрещиванию человека с обезьяной».
   А 27 сентября того же 1929 года в питомник пожаловал сам заслуженный деятель науки директор ИЭЭ профессор В. Д. Шервинский. Отсюда он уехал в Москву с несколькими обезьянами. Эта процедура была окружена тайной. Завеса секретности вполне понятна: ведь разговор шел о здоровье весьма высокопоставленных кремлевских чиновников.
   Напряжение между Институтом эндокринологии и Ивановым и Тоболкиным возникало еще и из-за того, что для трансплантаций брали наиболее редких и перспективных самцов, которые могли стать прародителями нового вида. Оставалось только ждать результата пересадки обезьяньих органов. А он оказался неутешительным.
   То ли «хирург лучший», доктор Розанов, оказался не лучшим, то ли сами пациенты не были способны жить с пересаженными имплантами. Это опечалило Тоболкина, но, с другой стороны, давало надежный аргумент для отказа на будущие просьбы, которые могли прийти из головного института. В специальном отчете глава обезьянника констатировал: «Было поставлено несколько опытов по омолаживанию от tesxis обезьян и пересадка некоторых желез – результаты печальны, а главное, все делалось спорадически, бессистемно» [364 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Д. 660. Л. 409.]. И далее он добавлял: «За последний год я лично протестовал и ни одной обезьяны не дал для экспериментов, ибо для меня ясно было, что валютный товар и ценный сам по себе является роскошью, транжирством по линии омолаживания и эндокринология в акклиматизации занимает второстепенную роль, почему директор Сахаров и члены правления Кедровский, Шютте вынесли постановление о выделении питомника из состава института с 1 октября, а по мнению Шютте, немедленно…» [365 - Там же.]

Глава 14
Инженеры человеческих тел

1

   1929 год начался для Страны Советов с неожиданного научного достижения. На вопрос: «Может ли голова жить отдельно от туловища?» – был получен утвердительный ответ. Об этом успехе передовой советской науки сообщала статья в январском номере нового журнала «Наши достижения». Оказывается, еще в 1927 году в СССР докторам С. С. Брюханенко и С. И. Чечулину удалось достичь фантастического результата: они отделили голову собаки от туловища и начали пропускать через кровеносные сосуды головы животного при посредстве насоса кровь другой собаки. Это была особая кровь, в ней имелось специальное вещество, предотвращавшее свертывание.
   «Отрезанная голова, после того как аппарат, прогоняющий по ее сосудам кровь, начинал работать, еще какое-то время спала! Скоро затем можно было наблюдать все признаки пробуждения: глаза открывались, уши поднимались, голова приходила в состояние бодрствования.
   Глаза отрезанной головы видят – если поднести палец к глазу, веки моргают; челюсти производят дыхательные движения, введенная в рот пища проглатывается (и конечно, вываливается через перерезанную глотку). Голова чувствует прикосновение к коже, волосам, ушам. Если, например, раздражать нос щекотанием, например, пером – голова приходит в сильное возбуждение.
   Раз при таком опыте голова начала усиленно открывать и закрывать рот, как бы пытаясь укусить: пришлось удерживать ее руками, чтобы она не свалилась с тарелки, на которой она лежала. Может она так жить довольно долго – в течение 3–3 1/2 часа» [366 - Наши достижения, 1929. – № 1. – М. – С. 207, 208.].
   «Понятно, что с человеком таких опытов никто не делал: люди, присутствовавшие на казнях, не раз говорили, что только что отрубленная у казненного голова моргала глазами и двигала губами. Однако достоверно известно, что очень скоро после казни человеческая голова не обнаруживает никаких признаков жизни» [367 - Гремяцкий М. Смерть и оживление. – М., 1927. – С. 41.], – утверждал советский антрополог Гремяцкий. Он был осторожным оптимистом и верил в фатальное торжество науки и в ее магическую силу. «Воскрешения из мертвых нет. Но оживление трупа бывает в некоторых случаях возможно, – писал Гремяцкий. – Пока что это удается лишь изредка, лишь в опытах, устраиваемых учеными. Но всегда бывает так: каждое новое завоевание науки сначала делается одним-двумя учеными и проверяется в их рабочих кабинетах. Потом оно становится общим достоянием. Так было с оспенной прививкой, которая теперь спасает миллионы людей, так было с омоложением, так было с лечением болезней прививкой. Рано или поздно опыты с оживлением принесут практическую пользу и врачи смогут нередко поднимать с постели не только больных людей, но и тех, кого теперь мы называем умирающими» [368 - Там же. – С. 45, 46.].

2

   Да, январь 1929-го был богат фантастическими событиями. Что ни день ученые с мировыми именами рапортовали о сокрушительных победах над природой и близости ее полной, безоговорочной капитуляции перед всесильным человеческим гением. Она отступала по всему фронту, и бойцы, вооруженные микроскопами и мензурками, гнали ее все дальше и дальше – к самому последнему рубежу обороны. И когда 10 января 1929 года в Ленинграде открылся Первый Всесоюзный съезд по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, он напомнил штаб опьяненной победами армии, рассчитывающей на законное мародерство. Пропагандистская шумиха, созданная вокруг этого боевого форума, рисовала образ торжествующей чудо-науки, готовой сделать для новой власти все что угодно. Центральная фигура этого съезда – Николай Вавилов. 16 января с высокой трибуны он обращается к своим соратникам с воинственным кличем: «Генетик должен действовать как инженер. Он не только обязан изучать строительный материал, но он должен и может строить новые виды живых организмов» [369 - Вечерняя Москва, 1929. – 17 января.].
   Каждая строчка его доклада – это шквал аплодисментов и буря оваций. Генетик Николай Дубинин вспоминал: «Обращаясь ко мне, известный наш морфолог и эволюционист, работающий по происхождению домашних животных, профессор Сергей Николаевич Боголюбский, явно восторгаясь Н. И. Вавиловым, сказал: “Посмотрите на Вавилова – это истинный полководец нашей генетики”» [370 - Дубинин Н. П. Вечное движение. 2-е изд. – М., 1973. – С. 97.].
   Боги лабораторий самозабвенно аплодируют своему маршалу. И каждый из них точно знает, что нет таких крепостей, которые не могли бы взять коммунисты краснозвездной страны. Кажется, еще немного – и они начнут скандировать: «Генетика! Хромосомы! Вавилов!»
   «Вечерняя Москва», освещавшая съезд, поражает своих читателей новыми откровениями о могуществе селекции: «Но что же тогда сказать про работы профессора Среднеазиатского государственного университета Галины Михайловны Поповой, которая, тоже действуя как инженер, реконструировала один из исчезнувших прообразов современной пшеницы. Скрещивая пшеницу с разными близкими ей растениями, профессор отодвинула в своей лаборатории развитие пшеницы на какое-то количество тысячелетий назад. Совершился обратный процесс развития вида. Получен один из промежуточных видов пшеницы, одно из звеньев ее состояния между современным и диким.
   Изумительный эксперимент! Ведь это же все равно, что создать одного из предков современного человека, например неандертальского человека» [371 - Вечерняя Москва. 17 января. 1929.].
   Но и мечта о реальной встрече с неандертальским человеком тоже не казалась тогда несбыточной [372 - В 2013 году американский ученый Чёрч предлагал вполне реальный план возрождения неандертальцев: используя искусственно воссозданные фрагменты ДНК неандертальцев, стволовые клетки человека и донорскую яйцеклетку, в ядре которой человеческая генетическая информация будет заменена на неандертальскую. А выносит детеныша возрожденного подвида суррогатная мать.]. Советская наука гарантировала его визит в самое ближайшее время. Дерзкое знание бредило дерзкими экспериментами.
   19 апреля 1929 года гвинейского героя Илью Ивановича Иванова принимало совещание по самому главному для него вопросу: «О возможности постановки в Сухумском питомнике опытов гибридизации путем искусственного осеменения между антропоморфными обезьянами, а также между последними и человеком» [373 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 19. Л. 53.].
   Для тех светил науки, которые пришли послушать Иванова, его доклад был важной ступенью для подведения под дарвинизм экспериментальной, материалистической базы. И не только. Это были люди, участвовавшие в оживленных дискуссиях о современной науке в стенах Коммунистической академии. Той самой Коммунистической академии, которую создала новая власть и противопоставляла старой Российской академии наук. Здесь вдохновленные марксисты и естественники трудились над новой философией науки.
   На конец года намечалась широкая дискуссия на тему «Роль биологии в реконструкции животноводства в СССР». Для участия в диспутах намеревались привлечь биологов, хозяйственников и зоотехников. А в зоотехнии Иванов был звездой первой величины. Все знали, как он ратовал за то, чтобы обезьяноводству было отдано достойное место в передовом сельском хозяйстве СССР.
   Многие присутствовавшие в тот день на выступлении еще недавно обсуждали редакционную статью из январского номера журнала «Естествознание и марксизм» за 1929 год. В ней теория Дарвина именовалась монолитной системой знаний, позволявшей решать сложные фундаментальные и практические проблемы. Статья завершалась славословием дарвинизма: «Наш журнал появился в знаменательный год. Ровно 70 лет тому назад появились два произведения двух гениев человечества, открывшие новую эру в материалистическом познании законов природы и общества: “К критике политической экономии” Карла Маркса и “Происхождение видов” Чарльза Дарвина. С тех пор учение этих двух гигантов мысли подвергалось не только обстрелу реакционной буржуазной науки, но и проверке самой действительностью.
   И оба учения вышли с честью из этого испытания и в течение семи десятилетий сумели подняться над всеми остальными учениями на такую высоту, добиться таких исключительных в истории идей успехов, что все новейшие социологические системы и эволюционные теории по сравнению с ними кажутся пигмеями» [374 - Естествознание и марксизм, 1929. – М. – № 1.].
   На заседании, посвященном докладу Иванова, присутствовали те, кто должен был либо благословить проект, либо принять участие в его осуществлении на завершающей стадии. Среди них самым дорогим для Иванова человеком был доктор Тоболкин, создававший обезьянник. Кремль опять оказал высокую честь Иванову: жизненно важное заседание должен был вести заведующий отделом научных учреждений при Совете народных комиссаров товарищ Е. П. Воронов. Был здесь и коллега-зоотехник Муравьев Н. К. И математик, полярник и правительственный комиссар архипелага Земля Франца-Иосифа Отто Юльевич Шмидт. Это ведь он когда-то дал путевку в жизнь перспективному эксперименту. Через два месяца, 16 июля, Шмидт уже должен был подняться на борт ледокола «Георгий Седов», чтобы отплыть к арктическим островам. Но сегодня, сейчас, перед началом суровой ледовой эпопеи, Отто Юльевич хотел узнать правду о гибридах. Ведь, может, недалек тот день, когда морозоустойчивые особи, созданные гениями советской науки, начнут заселять суровые просторы Земли Франца-Иосифа.
   Среди присутствующих находился эмбриолог из МГУ академик ВАСХНИЛ Михаил Михайлович Завадовский. Он прославился успешными опытами по переделке пола у птиц с помощью пересадки половых органов, кастрациями зябликов и снегирей. «Бисексуальная природа курицы и экспериментальные гермафродиты кур» – так называлась его нашумевшая научная статья, опубликованная в 1926 году в «Трудах лаборатории экспериментальной биологии Московского зоопарка». На ее страницах встречаются самые неожиданные откровения о жизни птиц, которым Завадовский хирургически сменил пол. Одна из этих пациенток курица Вега. Она действительно изменила свое поведение после эксперимента и стала напоминать петуха. «С апреля Вега ежедневно поет, сзывает кур, издает петуший предостерегающий крик опасности, окрыляет преследуемых кур» [375 - Труды лаборатории экспериментальной биологии московского зоопарка. – М., 1926. Т. 2. – С. 126.], – сообщал о своей питомице Завадовский.
   А петухи, попав в руки умелого ученого, превращались в несушек. Он скрупулезно отмечал малейшие изменения в их физиологии и с удовольствием заносил в научный дневник пикантные подробности их внешнего вида, как, например: «Половые сосочки кастрата весьма дряблы и малы» [376 - Там же. – С. 142.]. Но всех подопытных птичек ждала неминуемая смерть, которая тоже фиксировалась с абсолютным упоением: «“Кастрат” убит уколом в продолговатый мозг» [377 - Там же.].
   Биолог уже задумывал и скрупулезные исследования семенной жидкости у гомосексуалиста [378 - Завадовский М. М. Исследование семенника гомосексуалиста. – М., 1931.]. В этой работе Завадовский не раскрывает имени того, кто предоставил ему для исследований ценнейший экспериментальный материал, но факт налицо – это был советский человек. Он рисковал своей жизнью ради советской науки, так как гомосексуализм преследовался в СССР как уголовное преступление.
   То, чем в действительности занимался этот эмбриолог, он скромно называл биотехнией. Это была практическая наука о том, как в буквальном смысле кроить животных и создавать из них, как из конструктора, новые живые существа, то есть делать то, к чему призывал Николай Вавилов.
   «Биотехния – наука будущего, а не настоящего» [379 - Предисловие в книге: Воронов С. Пересадка желез животным. – М., 1926. – С. 3.],– поучал Завадовский. Михаил Михайлович был большим поклонником романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро». И даже написал предисловие к опубликованной в издательстве «Земля и фабрика» книге. Рукотворные птицы-трансвеститы были для него первыми ласточками грядущего нового мира. Особенно Михаилу Михайловичу было лестно, когда в Симферополе на экспериментальной ферме сторожиха-птичница, увидев его петухов, переделанных в кур, и уток, ставших селезнями, всплеснув руками, пролепетала: «Вот это профессор! Настоящий доктор Моро из романа Уэллса».
   Особого разговора засуживали еще два участника исторического заседания, замыкавшие список, – основатели Кабинета наследственности и конституции человека Александр Серебровский и Соломон Левит. Они бы не удовлетворились званием советского доктора Моро. Они могли дать ему фору.

3

   «Начиная работу Кабинета наследственности и конституции человека при Медико-биологическом институте, главнейшей задачей которого должно явиться широкое изучение антропогенетики, необходимо определить в общих чертах то место, которое должна занять антропогенетика в жизни социалистического общества» [380 - Медико-биологический журнал, 1929. – Вып. 5. – М.—Л. – С. 3.]. Такую задачу видели перед собой научные пророки Серебровский и Левит. Оба вполне могли претендовать на звание советского доктора Франкенштейна. Они издавали «Медико-биологический журнал» и проповедовали новые подходы к технике оздоровления нации. Доклад крупного зоотехника Иванова, посвятившего себя улучшению породы животных, был им вдвойне интересен, ведь свое научное ремесло оба исследователя называли антропотехникой.
   «Антропотехника, – писала Большая Советская Энциклопедия, – прикладная отрасль биологии, ставящая своей задачей улучшение физических и духовных качеств человека путем тех же методов, которые использует зоотехника при улучшении или выведении новых пород домашних животных…» [381 - БСЭ. – М., 1926. Т. 3. – С. 130.] И далее справочное издание вносило важное разъяснение: «Термин “антропотехника” создан по аналогии со словом “зоотехника”, но употребляется сравнительно редко и заменяется в настоящее время словом “евгеника”» [382 - Там же. С. 131.].
   Соломон Левит окончил Институт красной профессуры. Благодаря Рокфеллеровской стипендии изучал евгенику в США. В СССР он вернулся фанатиком идеи улучшения человеческой породы методом искусственного отбора экземпляров. «Это был исключительно умный человек, с сократовским грубым, словно вырубленным топором, необычайно выразительным лицом. Он состоял членом большевистской партии с 1920 года. Врач по образованию, он в 1924 году организовал на медицинском факультете МГУ Общество врачей-материалистов» [383 - Дубинин Н. П. Вечное движение. 2-е изд. – М., 1973. – С. 86.], – вспоминал генетик Николай Дубинин. Соломон Левит считал фармакологические и хирургические успехи цивилизации в борьбе с болезнями отрицательным фактом для наследственности и для будущего человечества. Благодаря победам медицины теперь выживали не самые сильнейшие, но и другие, чье существование продлевали научно-технические достижения. При полудиком существовании и естественном отборе эти особи погибали, а их генетический аппарат выбраковывался природой. Однако наука стала фактором эволюции человека как вида. Она позволила остановить болезни, и тем самым возросло число биологических пороков.
   Искусственный отбор цивилизованного общества, гарантированный современной медициной, по мнению Левита, вел к накоплению в генетическом аппарате негативных черт. С каждым новым поколением становится все больше людей, отягощенных различными наследственными недугами. Однажды их количество станет подавляющим и произойдет вымирание человеческой расы. Озадаченные этим положением, Левит и Серебровский создали специальный Кабинет наследственности.
   Левит поддерживал идеи превентивного упреждения наследственных пороков, а его коллега Серебровский был восхищен методом искусственного осеменения, применявшимся Ивановым, и считал, что его следует использовать в деле улучшения человеческой породы. В статье «Атропогенетика и евгеника в социалистическом обществе» он предрекал: «Опершись на мощный фундамент современной генетики, указывая на блестящие примеры зоотехников и селекционеров-ботаников, творящих жизнь по своей воле, часто по заранее намеченным планам, евгеника обещает такие же достижения и на пути улучшения самого человека, которого действительно можно и следует во многих отношениях улучшить» [384 - Медико-биологический журнал, 1929. – Вып. 5. – М.—Л. – С. 13.].
   Для Левита и Серебровского сама идея опытов Иванова была чрезвычайно интересной с евгенической точки зрения: в случае успеха можно было легко установить, какие материнские и отцовские качества получит необычный гибрид. Ведь это был не рядовой случай получения потомства от пары, имеющей наследственные пороки, нет. Здесь скрещивались два биологических конкурента. Один аутсайдер эволюции, а другой – ее лидер и гегемон. Селекционным методом совершился бы обратный процесс развития вида. В Иванове оба ученых увидели одного из тех самых «пророков религии будущего», появление которых предчувствовал академик Николай Кольцов. Само развитие человека как прогрессирующего вида казалось ученым немыслимым без революционных методов селекции и размножения, без социалистического метода убеждения масс и математически безошибочного счастья.
   «Решение вопроса по организации отбора в человеческом обществе, несомненно, возможно будет только при социализме после окончательного разрушения семьи, перехода к социалистическому воспитанию и отделению любви от деторождения» [385 - Там же. – С. 16.], – предрекал Серебровский. В своих научных статьях на тему евгеники он рисует рациональную организацию человеческого размножения, мир, где правят принципы антропотехники, побеждающие человеческие сантименты и предрассудки любви. Его построения связаны жесткой, доказательной логикой, не приемлющей никаких возражений. «В настоящее время в замкнутой семье деторождение является результатом любовных отношений, общения между супругами. Оба эти момента, любовь и зачатие, не имеющие, по существу, ничего общего между собой, связаны воедино биологически, так как наслаждения, доставляемые половым общением, служат приманкой самца к самке, мужчины к женщине» [386 - Там же.].
   Утопический мир, созданный Серебровским, – это государство будущего, находящееся под тотальным контролем генетиков. Они отслеживают и пресекают любые возможности наследственных болезней, отбирают совершенных производителей, остальные выбраковываются.
   Государство бесцеремонно залезает в постель к своим гражданам и творит идеальную расу. Главной героиней этого действия является, конечно же, биологическая рациональность. Серебровский чеканит: «Но при сознательном отношении к делу деторождение может и должно быть отделено от любви уже по одному тому, что любовь является, а при социализме тем более должна явиться делом общественным. Дети нужны для поддержания и развития общества, дети нужны здоровые, способные, активные, и общество вправе ставить вопрос о качестве продукции и в этой области производства.
   Мы полагаем, что решением вопроса об организации отбора у человека будет распространение получения зачатия от искусственного осеменения рекомендованной спермой, а вовсе не обязательно от “любимого мужчины”» [387 - Там же.].
   В своих теоретических построениях человек передовых взглядов тем не менее предпочитает ссылаться на опыт первобытных народов. Ведь они были продуктом сурового естественного отбора и, следовательно, подчинялись здоровым законам дарвинизма.
   «Дифференцируется ли при этом “свой” ребенок, то есть ребенок своей женщины, от ребят своей стаи, своей общины – совершенно сомнительно, судя по отношениям, наблюдающимся в первобытных семьях, общинах с неясными родственными связями и в первую очередь с неясным отцовством. И уже, безусловно, нелепым будет предположение о наличии инстинктивной любви к ребенку, происходящему от оплодотворения собственным сперматозоидом, в отличие от чужого, введенного в ту же самую женщину» [388 - Там же. – С. 17.], – считал Серебровский.
   Ученый пророчит умирание семьи и многих моральных ценностей. Кажется, что вдохновение он черпает из труда Фридриха Энгельса «О происхождении семьи, частной собственности и государства». Его восхищение теоретическими построениями классиков марксизма заметно отражается и на предлагаемой модели будущего общества. Здесь уже союз генетиков и вождей коммунизма вступает в фазу наивысшей любви: «Социализм, разрушая частнокапиталистические отношения в хозяйстве, разрушит и современную семью, а в частности, разрушит в мужчинах разницу в отношениях к детям от своего или не своего сперматозоида. Точно так же, может быть, несколько труднее будет разрушено стыдливое отношение женщины к искусственному осеменению, и тогда все необходимые предпосылки к организации селекции человека будут даны. Что касается положительной части воспитания, то она должна будет заключаться лишь во внедрении идеи о том, что для зачатия ребенка должна быть использована сперма не просто “любимого человека”, но что во исполнение селекционного плана сперма эта должна быть получена от определенного рекомендованного источника. Наоборот, необходимо будет внушить, что срыв этого сложного, на многие поколения рассчитанного плана есть поступок антиобщественный, аморальный, недостойный члена социалистического общества. Мы не сомневаемся, что именно подобные моральные директивы окажутся отвечающими интересам нового социалистического общества и будут поддержаны жизнью настолько, что через пару поколений будут казаться всем той самой “природой”, на которую сейчас ссылаются защитники буржуазной семьи и неотделимости любви от зачатия» [389 - Там же. – С. 18.].
   Программа альянса науки и коммунизма выглядит у Серебровского внушительно. Она сосредотачивается вокруг так называемого селекционного плана, но имеет и важное экономическое значение. Ведь Александр Сергеевич был уверен: благодаря селекции будущие пятилетки можно будет выполнять за два с половиной года. Залогом этого оптимизма могло служить новое, энергичное, лишенное биологических недостатков потомство.
   Ни одна деталь интимной жизни человека не ускользала от пытливого взгляда ученого. Более того, именно эти интимные моменты он и предлагает активно использовать в деле дальнейшего социалистического строительства и подъема качества населения. Особенно заботит Серебровского процесс мужской эякуляции. Он пишет: «В самом деле, при свойственной мужчинам громадной спермообразовательной деятельности и современной отличной технике искусственного осеменения (находящего сейчас широкое применение лишь в конезаводстве и овцеводстве) от одного выдающегося и ценного производителя можно будет получить до 1000 и даже до 10 000 детей. При таких условиях селекция человека пойдет вперед гигантскими шагами. И отдельные женщины, и целые коммуны будут тогда гордиться не “своими” детьми, а своими успехами и достижениями в этой, несомненно, самой удивительной области – области создания новых форм человека» [390 - Там же. – С. 18.].
   Александр Серебровский был фанатиком евгеники. Ее принципы он старался применять и к своей семье. У него имелось многочисленное потомство и его внешние характеристики он скрупулезно фиксировал. В этом вопросе ученый решил идти до конца.
   Серебровский и Левит не были единственными мыслителями, предлагавшими свои практические рецепты улучшения людей. Помочь родине в поднятии жизненных сил народа желал и их коллега Волоцкой. Он считал физкультуру, воспитание и гигиену первым шагом к созданию человека будущего. А ко многим другим особям, с нежелательными физическими характеристиками, предлагал применять насильственную стерилизацию, которая, по его мнению, остановит анархию размножения и мгновенно улучшит качество советской популяции [391 - Волоцкой М. В. Классовые интересы и современная евгеника. – М., 1925.].
   Новые формы человека, выведенные селекционным путем, теоретически были вполне реальны. Природа не ставила здесь никаких ограничений и только «человеческие предрассудки», по мнению научных революционеров, оставались главной помехой на пути к планомерному созданию грядущей цивилизации Homo futuris. Благом для них была тоталитарная система, поддержанная мощью пропагандистского аппарата: она вполне смогла бы устранить и последние помехи в великом деле. Опыты же Ильи Иванова явились бы пробным шаром перед началом массовой селекционной кампании в СССР. Она открыла бы путь в биологический коммунизм идеальных форм человека.
   Единственным слабым местом такой модели был вопрос о том, кто будет создавать стандарты для будущих суперменов. Ведь, помимо неуязвимости для болезней и недугов, сверхчеловеки должны были иметь физические и психологические характеристики, а здесь стандартизация проблематична.

4

   Все те, кто присутствовал 19 апреля 1929 года на историческом заседании, где решалась дальнейшая судьба опытов по скрещиванию человека с обезьяной, чувствовали себя ответственными за грядущий успех. Решение этого научного форума было поистине впечатляющим: «Совещание присоединяется к постановлению Физико-математического отделения Академии наук СССР от 30 сентября 1925 года относительно большого научного интереса, представляемого намеченными профессором И. И. Ивановым опытами по межвидовой гибридизации на антропоидах – между отдельными видами обезьян, а также между обезьянами и человеком.
   Имея вместе с тем в виду вынесенное по предварительному докладу профессора Иванова решение комиссии Академии наук в составе профессоров Бялыницкого-Бирули и Руденок от 27 июля 1927 года, а также то обстоятельство, что с июля – сентября 1928 года и до настоящего времени Академия наук СССР не могла еще составить намеченную ею особую комиссию из специалистов для подробного рассмотрения полного отчета и дальнейших планов профессора Иванова (письмо АН № 4092 от 31 июля 1927 года), совещание признает необходимым: просить Коммунистическую академию взять на себя всестороннее рассмотрение выдвинутых профессором Ивановым предложений путем создания при Комакадемии специального комитета, который мог бы еще раз подвергнуть эти предложения детальному обсуждению и затем организовать постановку необходимых опытов» [392 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 19. Л. 53.].
   Задачей секции естественных и точных наук Коммунистической академии являлось субсидирование исследований, наиболее важных с точки зрения материализма экспериментов. В 1928 году она выделила средства на генетические исследования, проводившиеся Серебровским и Левитом в Московском зоотехническом институте.
   Комакадемия, помимо чисто научной, выполняла и пропагандистскую роль. Ее поддержка столь смелого эксперимента, как гибридизация человека и обезьяны, была для Иванова оптимальным развитием грядущего научного чуда.
   Механика будущего процесса необычной гибридизации была описана профессором в проекте постановления комиссии при научной секции Совнаркома. Здесь уже имелись пикантные подробности будущего опыта. И те, кто одобрял работу Ильи Иванова, подписывались и под этими не совсем человеческими идеями.
   1. «Опыты межвидовой гибридизации на антропоидах, начатые профессором Ивановым в Западной Африке, должны быть продолжены профессором Ивановым в Сухумском питомнике обезьян как между отдельными видами обезьян, так и между обезьянами и человеком.
   2. Опыты гибридизации путем искусственного осеменения женщин спермой антропоида могут, по мнению Комиссии, быть поставлены только при письменно выраженном со стороны женщин согласии подвергнуться искусственному осеменению спермой антропоида, взять на себя риск опыта и на время опыта подчиниться требуемому режиму изоляции.
   3. Опыты должны быть обставлены всеми необходимыми предосторожностями и протекать в условиях строгой изоляции женщин, исключающей возможность естественного осеменения.
   4. Опыты должны быть поставлены на возможно большем числе женщин и во всяком случае на не менее как на 5.
   5. Научное руководство опытами должно быть всецело возложено на профессора Иванова, в помощь и распоряжение которого необходимо предоставить врача. На врача-помощника должен быть возложен общий надзор и медицинское наблюдение, а также проведение под руководством профессора Иванова техники искусственного осеменения женщин.
   6. На проведение вышеуказанных опытов необходимо выделить специальную сумму денег для оплаты расходов, связанных с содержанием опытных женщин, оплатой содействия врача-помощника профессора Иванова, поездок профессора Иванова из Москвы в Сухум и обратно» [393 - Там же. Д. 18. Л. 140.]. Чтобы развязать себе руки профессор Иванов сделал и расплывчатую приписку к проекту: «…а также для оплаты других расходов, связанных с данной опытной работой» [394 - Там же.].
   Теперь перед профессором Ивановым официально открывались двери для проведения экспериментов на людях. Их одобряла советская власть. Она подталкивала профессора к той самой сенсации, осуществление которой откроет дорогу к дальнейшим экспериментам на людях и их гибридах, а впоследствии, возможно, и путь к другой цивилизации. Цивилизации еще неизвестных нам существ. Ее облик любил обсуждать на своих лекциях и выступлениях автор популярной брошюры «Почему нельзя верить в бога», доброжелатель Ильи Ивановича энциклопедист Анатолий Васильевич Луначарский.
   После одного из таких монологов в адрес наркома просвещения поступило письмо восторженного интеллигента, пожелавшего остаться неизвестным. Послание содержало короткое, но впечатляющее стихотворение, имевшее посвящение «Грядущему человеку».

     Приветствую я Вас, грядущие века!
     Пусть грудь мою сомнения сжимают,
     Пусть диктатуры мощная рука
     И мысль мою, и волю разрывает.
     Я не могу поспеть во след
     Могучей поступи всепобеждающего класса,
     Но, отдавая все, шлю пламенный привет
     Тебе, грядущий человек всемирной новой расы! [395 - РГАСПИ. Ф. 142. Д. 645. Л. 82, 83.]

Глава 15
Институтская интрига

1

   Буквально через несколько дней после важного совещания Иванов вновь делает доклад. 23 апреля 1929 года его слушает, затаив дыхание, аудитория Политехнического музея. Профессор снова говорит о великих перспективах в СССР специальной отрасли животноводства – обезьяноводства, снова говорит о гибридизации людей.
   Его поддерживает и директор Зоологического музея МГУ Г. А. Кожевников. Этот ученый считал, что «устройство питомника для обезьян в Сухуме является одним из крупнейших достижений советской науки» [396 - Скаткин П. Н. И. И. Иванов – выдающийся биолог. – М., 1964. – С. 54.]. Естественно, председателем этого вечера был поборник социальной гигиены нарком здравоохранения Николай Семашко. Открывая научный форум, глава советской медицины говорил о большом значении проведения экспериментальных исследований на обезьянах.
   Все эти монологи опьяняли Илью Ивановича. Он уже представлял себя чем-то вроде родоначальника новой расы существ, которые в будущем вполне могли бы стать основным населением Земли. Если, конечно, с помощью генетики можно будет взять у обеих сторон революционной гибридизации лучшие черты наследственности: изощренный человеческий ум и несокрушимую силу обезьяньих мускулов.
   Распаляясь от таких перспектив, Иванов проповедовал: «Теперь, когда наши рассадники животных спаяны единым государственным интересом, проверка тех или других нововведений может быть проведена в размерах, немыслимых раньше» [397 - Сельскохозяйственная газета, 1929. – 7 июня.].
   Сухумский питомник сосредоточенно готовился к приезду Ильи Ивановича. Уже 8 мая 1929 года в «Советской Абхазии» появилась информация о его скором появлении в обезьяннике и, видимо, начале сенсационных опытов: «Летом для научной работы в питомнике приезжает московский профессор Иванов. По заданию эндокринологического института профессор Иванов будет производить в питомнике опыты по искусственному оплодотворению обезьян».
   Прошлогодний приезд председателя Совнаркома Рыкова также отразился на жизни сотрудников питомника. Алексей Иванович тогда был недоволен отсутствием атеистической пропаганды в стенах научного учреждения, главная задача которого, по его мнению, и состояла в том, чтобы экспериментально нанести урон Боженьке. Поразмышляв над предложениями главы Совнаркома, Тоболкин и его коллеги решили создать подобие специальной экспозиции. Об этом и сообщил тот же номер «Советской Абхазии», который предсказывал скорый приезд Иванова: «Естественно-научный музей, экспонаты которого будут доказывать родство человека с обезьяной, предложено создать в здании психиатрической больницы» [398 - Советская Абхазия, 1929. – 8 мая.].
   Взаимоотношения с этим учреждением у питомника складывались не гладко. Возможно, что их соседство было задумано с самого начала. Ведь в своем программном сочинении «Происхождение человека и половой подбор» Чарльз Дарвин считал некоторые формы психических отклонений своеобразной деградацией человека, его возвращением в животное состояние. «Идиоты также в других отношениях сходны с низшими животными, – писал автор теории эволюции, – так, сообщают о многих случаях, когда они тщательно обнюхивают каждый кусок пищи, прежде чем съедят» [399 - Дарвин Ч. Происхождение человека и половой подбор. – СПб., 1896. – С. 32.].
   И вот два мира – мир антропоидов и сумасшедших – стали вглядываться друг в друга. Экскурсанты, умилявшиеся обезьяньим ужимкам, попав к воротам больницы, вздрагивали. Оттуда временами доносился пугающий человеческий рев, он мало чем отличался от рева человекообразных. Но внешний вид обитателей лечебницы убеждал: это уже люди. Посетителям демонстрировалась возможность каждого из них однажды перейти в животное состояние, возвратившись в обезьяний мир. Однако если для обычных людей это была форма «научного назидания» и зримого примера, то для кремлевских мечтателей психушка стала неприятным раздражителем и, что еще хуже, напоминанием о печальной судьбе вождя мировой революции.
   В газете «Советская Абхазия» стали появляться критические статьи, подготавливавшие почву для переноса лечебницы. Одна из таких заметок называлась «Сумасшедшие условия для умалишенных». Здесь главными недовольными своим положением выступали сами пациенты. “Мы же не звери, не обезьяны!” – обижаются больные» [400 - Советская Абхазия, 1930. – 27 мая.]. Одним из веских факторов для перевода служили многочисленные случаи нападения психических больных на персонал обезьянника.

2

   Советское государство и партия в конце 20-х – начале 30-х годов смотрели на академических ученых с плохо скрываемым раздражением и скептицизмом. Их буржуазное происхождение и чванство внушали Кремлю самые серьезные подозрения. У многих светил было весьма туманное прошлое, которое неплохо было просветить рентгеном ОГПУ. И на поверку оказывалось: орнитолог Серебровский служил в армии Врангеля, физиолог Быков – в армии Колчака, генетик Левит долго прохлаждался в Америке. А стоило только выпустить за границу Добржанского или Тимофеева-Ресовского, как они не хотели возвращаться в родной СССР.
   Из прокуратуры постоянно поступали тревожные сигналы. Генеральный прокурор Крыленко сообщал о необходимости возбудить дела против многих членов Академии наук. Уже 3 января 1930 года зампред ОГПУ Генрих Ягода и начальник Секретно-оперативного управления Евдокимов доносили Сталину о матерых двурушниках и антисоветских бандитах, окопавшихся в Академии наук. Реакция была молниеносной – начались аресты. Среди первых жертв и директор Зоологического музея Академии наук профессор А. А. Бялыницкий-Бируля. Тот самый, который «по вопросу о скрещиваниях… решительно высказывается против планов проф. Иванова проводить искусственное обсеменение туземок, помимо их согласия». Еще один недруг Иванова уходит с научной сцены, звеня кандалами. Такой победы Илья Иванович явно не ожидал.
   Но история сделала неожиданный поворот. И вновь перед отважным зоотехником возникло препятствие.

3

   Жизнь советских институтов – это мир интриг и разнообразных коллизий. Основными темами для действий сотрудников являлась борьба за власть и финансирование научных проектов. Институт экспериментальной эндокринологии не был исключением из этого естественного правила. Полюсом раздражения многих сотрудников к концу 1929 года стал товарищ Тоболкин. К этому времени он достиг вершины своего могущества. И это мозолило глаза его начальникам.
   Деятельность заместителя, руководившего обезьянником, раздражала многих. Статус его был вполне сравним с постом директора. Его полномочия благодаря кремлевской поддержке порой даже были шире, чем это можно было предположить. Он имел возможность получать колоссальные деньги, причем такие, какие институтским начальникам и не снились. Опираясь на помощь кремлевских иерархов, он фактически создал собственное независимое даже в финансовом смысле учреждение, что, конечно, не устраивало руководство его родного эндокринологического института. Оно решило повести наступление на самостийника и попытаться скомпрометировать его в глазах всесильных покровителей.
   Отношения с руководством ИЭЭ обострились у Тоболкина особенно сильно, когда директор понял, что его зам по каким-то причинам полностью поддерживает опыты Иванова по гибридизации и акклиматизации, но тормозит, а то и саботирует передачу животных для трансплантации половых органов деятелям партии и советского правительства.
   Первый шаг в тайной войне с Тоболкиным был предпринят 10 января 1930 года. В этот день в институте собралось заседание правления. Второй пункт протокола раскрывает некоторые детали институтской интриги:
   «2. Слушали – о питомнике обезьян в Сухуме.
   Постановили: ввиду того что Сухумский питомник по широте стоящих перед ним задач имеет всесоюзное значение, считать целесообразным выделить его из состава института в самостоятельное учреждение Накромздрава [по линии ГИНЗа], сохранив за институтом преимущественное право на получение обезьян для своих научных нужд и контроль за сохранностью здоровых обезьян.
   Возбудить ходатайство перед НКЗ о проведении данного постановления в жизнь с 1 октября 1930 года. Постановление о сроке принято большинством 3 членов Правления против 1 – С. Я. Шютте, особое мнение которого при сем прилагается» [401 - ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 23. Д. 723. Л. 2.].
   Хитрость документа состоит в том, чтобы спихнуть окончательно Тоболкина, ведь в случае предлагаемого институтом контроля за обезьянами всемогущий заместитель интеллигентно выставляется за порог научного учреждения и становится главой неизвестно чего. Но зато освобождалась ставка.
   Особое мнение товарища Шютте формулировалось еще жестче: «…что же касается срока передачи, то так как Сухумский питомник имеет специальные кредиты и спецсметы, нет никаких оснований и смысла задерживать эту передачу до 1 октября. Питомник должен быть передан немедленно, не позже 1 февраля, со всей его сметой и кредитами. Немедленная передача не встречает никаких технических трудностей» [402 - Там же.].
   Интрига руководства института отличалась особым коварством. Она должна была осветить высшему руководству страны изменившуюся роль Тоболкина в главном деле питомника – в процессе подготовки операций по физическому омоложению партийных кадров. Упоминание в постановлении «широты стоящих задач» питомника указывало на это со всей очевидностью. А это уже могло вызвать гнев Кремля, привести к крушению статуса питомника и самого Тоболкина.
   Разница в сроках передачи заключалась и в том, что руководство института знало о возможном проведении ближайшим летом эксперимента по скрещиванию человека с обезьяной. Тем более что участницы этого эксперимента уже жили рядом с вольерами отцов своих будущих детей.
   Тоболкин тоже решил идти ва-банк и упредить дальнейшие шаги своих врагов: 6 февраля 1930 года он направил в Комитет по заведованию учеными и учебными учреждениями ЦИК СССР специфическое разъяснение. Здесь уже и его позиция была заявлена достаточно жестко: «Правление Института экспериментальной эндокринологии НКЗдрава признало [протокол 10/I —1930 г.], что научно-исследовательский питомник обезьян в Сухуме по широте стоящих перед ним задач имеет всесоюзное значение и поэтому он должен быть выделен в самостоятельное учреждение. Но, правильно разрешив вопрос о питомнике, Правление института не сделало вывода, логически вытекающего из признания питомника имеющим общесоюзное значение, то есть о переводе его в общесоюзный орган, а решило его оставить в ведении республиканского наркомата – НКЗдрава РСФСР. Я считаю, что учреждение, имеющее общесоюзное значение и до 1 октября находящееся почти на общесоюзном бюджете, должно быть в ведении общесоюзного органа, наиболее приемлемым была бы Всесоюзная академия наук, тем более что задачи питомника далеко выходят за пределы медицины. Но передача питомника Академии наук может неблагоприятно отразиться в будущем на возможности для учреждений Наркомздрава пользоваться приплодом для лечебных целей [трансплантации].
   Поэтому следует питомник передать в ведение комитета ученых и научных учреждений Союзного ЦИКа и тем самым не обременять бюджет НКЗ РСФСР.
   При этом питомник получит самостоятельность, эту самостоятельность сохранит, и тем самым будет сохранена возможность для учреждений Наркомздрава пользоваться питомником для своих нужд» [403 - Там же. Л. 4.].
   Тоболкин, видимо, и сам не понимал, что, заботясь о самостоятельности питомника, он рискует многим. Утешительные слова о возможности пользоваться приплодом для операций трансплантаций никого не могли ввести в заблуждение. Для трансплантаций необходимы были половозрелые обезьяны, а если речь шла о приплоде, то пациентам из Кремлевской больницы пришлось бы ждать почти 20 лет. Это могло быть расценено как издевательство. Нет, необходимы были уже зрелые обезьяны, которые в питомнике имелись. Вождям не следовало морочить голову: научные консультанты раскрыли бы суть любой подоплеки.
   В Союзном ЦИКе ситуацию прояснили быстро, затем направили запрос в Лечебно-профилактическое управление Наркомздрава и мгновенно получили оттуда шокирующий ответ: «Ни Наркомздрав, ни правление Института эндокринологии не уполномочивали тов. Тоболкина входить куда-либо по вопросу о передаче питомника.
   Питомник организован Наркомздравом для решения научных и научно-практических проблем, имеющих непосредственное отношение к здравоохранению.
   Поэтому Народный комиссариат здравоохранения считает, что питомник должен и впредь оставаться в его ведении» [404 - Там же. Л. 6].
   Эта попытка Тоболкина окончательно провалилась 22 февраля 1930 года, когда ему на Арбат, на дом, фельдъегерь принес документ из ЦИК СССР: «В ответ на Ваше ходатайство о принятии в ведение Комитета научно-исследовательского питомника обезьян в Сухуме сообщаем, что ввиду несогласия НКЗдрава РСФСР о передаче питомника указанный вопрос в Комитете рассматриваться не будет» [405 - Там же. Л. 7.].
   Следующим шагом по низвержению Тоболкина стала финансовая проверка деятельности питомника. В Сухум нагрянула специальная комиссия Наркомздрава, состоявшая из инспекторов Райхельсона и Манта. Они уже были хорошо накручены директором эндокринологического института и, как настоящие ищейки, набросились на документацию. Инспекторы мгновенно отметили следующее: «Расходование отпускаемых на нужды питомника сумм до 1 октября 1929 года проводилось в порядке авансов через отдельных подотчетных лиц, каковыми, по данным бухгалтерии, являлись:
   1) зав. питомником – профессор Воскресенский,
   2) зам. директора института – доктор Тоболкин,
   3) зав. хозяйством – тов. Добрынин,
   4) строитель здания питомника – инженер Головкин.
   Как уже отмечалось в разделе подотчетных лиц, финансирование через разных лиц – явление ненормальное» [406 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Д. 651. Л. 56.].
   Дальше – больше. Инспекторы начали придираться к тому, что раньше не вызывало никаких подозрений, но теперь стало предметом изощренных обвинений.
   «Финансовая отчетность по питомнику сконцентрирована в Москве и ведется бухгалтерией института, каковая все поступающие из питомника оправдательные документы проводит не по одному общему счету питомника, а раздельно по счетам института.
   Таким образом, устанавливаем, что отчетность в институте по питомнику от 1 октября 1929 года не была выделена, несмотря на значительность бюджета» [407 - Там же.].
   Проверочная инспекция входила в какой-то азарт. В действительности она выполняла чей-то заказ, цель которого первоначально состояла в компрометации Тоболкина и отстранении его от руководства. Угрозы рассыпаны по докладу в самых неожиданных местах. Например: «Строительство питомника производится инженером Головкиным с 1927 года [см. протокол от 6 мая 1927 г. № 23]. Ввиду того что вокруг этого вопроса создалось много мнений и им интересуются соответствующие организации, этому вопросу в момент обследования было уделено сугубое внимание…» [408 - Там же.]
   Понятно, что «соответствующие организации» – это Экономическое управление ОГПУ.
   Инспекторы Райхельсон и Мант пошли еще дальше. Они припомнили: «Как известно из доклада тов. Рубакина [уполномоченного НКЗ во Франции], заготовка прошлого года проходила исключительно в ненормальных условиях. [Большой падеж, значительная переплата, чрезмерные накладные расходы и гонорары, половозрелость обезьян]» [409 - Там же. Л. 57 (об.).].
   Это было начало платы за независимость и своенравие, следствием которого стал отказ Тоболкина поставлять обезьян для донорских операций с гениталиями.
   Но Кремль и Наркомздрав вначале пребывали в некоторой растерянности и не знали, как себя вести со взбунтовавшимся начальником обезьянника. Вожди посылали запросы в руководство эндокринологического института, рассчитывая прояснить ситуацию, но оттуда стали приходить нервные и путаные объяснения. Так, 17 июля 1930 года замдиректора Шютте, управляющий научно-показательной лабораторией, заявлял: «По вопросу о Сухумском питомнике обезьян ввиду неполучения от него исчерпывающих отчетов о проделанной работе и оценке этой работы как правлением института, так и общественными организациями доложить Вам что-либо конкретное я не имею возможности и еще раз прошу всяческую ответственность за деятельность Сухумского питомника с меня снять» [410 - Там же. Д. 668. Л. 353 (об.).].
   Потом, 11 октября 1930 года, Наркомздравом была спешно создана комиссия под руководством товарища Гончарова специально для обследования работы эндокринологического института, а конкретнее, для проверки действий Тоболкина в Сухуме. Члены этого контрольного органа тут же обсудили постановление Рабоче-крестьянской инспекции Пролетарского района Москвы о том, чтобы Рабоче-крестьянская инспекция СССР «произвела обследование Сухумского питомника путем посылки специальной бригады» [411 - Там же. Д. 660. Л. 386.]. Причем комиссия товарища Гончарова на этом не остановилась. Она выбрала ответственного сотрудника – товарища Гомпакова – и поручила ему «выяснить в РКИ СССР, какое решение принято по решению РКИ Пролетарского района, и доложить об этом на следующем совещании комиссии» [412 - Там же.]. Теперь вся жизнь питомника ставилась под тотальный контроль.
   Внешне все дело шло к масштабной ревизии.

4

   А экскурсии все шли и шли к заветным воротам обезьяньего питомника. Экзотическое зрелище привлекало массу отдыхающего на курорте народа. Поглазеть на своих дальних родственников желали многие туристы. Газета «Советская Абхазия» сообщала: «Десятки рабочих экскурсий и школ тянутся к этому оригинальному учреждению, где, по счастливому выражению одного из посетителей (ленинградского профессора А. В. Немилова), «самый воздух как будто пропитан дарвинизмом» [413 - Советская Абхазия, 1930. – 18 мая.].
   Постепенно питомник превращался в одно из орудий пропаганды. Последним же выстрелом этого орудия должны были стать сенсационные опыты по гибридизации человека.
   Агитационная шумиха к середине 1930 года набирала невиданные обороты. Она создавала ощущение, что в питомнике готовится событие планетарного масштаба.
   «Сейчас обезьяньим вопросом, – утверждала «Советская Абхазия», – интересуются ученые всего мира. Во многих крупнейших мировых лабораториях разрабатываются и уточняются путем опытов как теория происхождения человека и обезьян от общего предка, так и использование обезьян для экспериментальной медицины» [414 - Советская Абхазия, 1930. – 28 мая.].
   В эти же дни в обезьянник приехала съемочная группа кинофабрики ВУФКУ для работы над фильмом «Обезьяны и человек». Это было прямое задание партии. Будущая картина должна была стать киноиллюстрацией к труду Фридриха Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Главными актерами будущей картины, конечно же, стали шимпанзе. Они должны были наглядно продемонстрировать свои ограниченные трудовые и интеллектуальные возможности и в то же время согласно давнишнему предположению основоположника марксизма сделать шаг на пути к разумному мышлению.
   «Одним из моментов фильма явился показ знаменитой теории Энгельса, который говорил, что с того момента, как обезьяна начинает использовать и делать орудия, она уже перестает быть обезьяной и приобретает способности человека» [415 - Там же.], – заявляли создатели фильма абхазскому журналисту.
   Но обилие туристов и всевозможная шумиха вокруг обезьянника раздражали целеустремленного профессора Иванова. Он был шокирован армией глазеющих соотечественников, пытавшихся увидеть своих предков. Илья Иванович выразил недовольство создавшимся положением главе обезьянника: «…основное зло питомника – это превращение его в зоологический сад, благодаря невероятно большому туризму, допускаемому администрацией питомника, угнетенное, нервное состояние обезьян и невозможность производить над ними научных экспериментов» [416 - ГАРФ. А-482. Оп. 1. Д. 660. Л. 403.].

5

   «Дарвинизм, базирующийся на данных генетики, дает наиболее приемлемое объяснение процесса органической эволюции» [417 - Местергази М. М. Основные проблемы органической эволюции. – М., 1930. – С. 154, 155.], – утверждал советский ученый Местергази, один из членов президиума Общества биологов-марксистов. Именно на таких людей и опирался Отто Юльевич Шмидт – математик, полярник и организатор советской науки. 1930 год – год переломный. Обостряется классовая борьба, идет суровая борьба с Богом, и нужны все новые и новые доказательства, которые помогут окончательно развенчать человека.
   Вот почему от обезьянника ждут если не необходимых гениталий, то по крайней мере грандиозного эксперимента, о котором заявлено во всеуслышание.
   То, что раньше предполагал Иванов, действительно могло осуществиться. Здесь, в Советской России, оказалось значительно проще найти желающих принять участие в историческом эксперименте, чем это можно было сделать в Гвинее или Габоне. И не пигмеи и банту, а простые русские бабы и мужики готовы были пойти на отчаянные жертвы, лишь бы уесть Бога. Газеты тех лет сообщали о целом движении, возникавшем на базе идей Иванова.
   «В ответ на публикации в газетах в гособезьянник обратились некоторые товарищи (мужчины и женщины) с просьбой использовать их в опытах, свидетельствующих об эволюционном происхождении человека. Они предлагали себя для экспериментов с обезьянами, не требуя платы, а исключительно ради науки и просвещения подверженных религиозному невежеству сограждан…» [418 - Жизнь, 2001. – № 10 (20). – 14 марта.]
   Действительно, советские инстанции, контролировавшие проведение эксперимента, настаивали на том, что для такого опыта нужно найти женщин, заинтересованных в нем прежде идейно, а не материально.
   Тем более что отцом будущего гибрида должен был стать уже даже и не шимпанзе, а орангутанг Тарзан. Он был, как говорится, в силах: молодой, резвый, 26 лет от роду.
   А среди кандидаток на эксперимент профессор Иванов выделил молодую ленинградку, пострадавшую от любви и желавшую принести пользу людям в захватывающем опыте. Первое письмо от потенциальной матери гибрида Иванов получил еще 16 марта 1928 года.
   «Осмелюсь обратиться к Вам с предложением. Из газет я узнала, что Вы предпринимали опыты искусственного оплодотворения обезьян человеческой спермой, но опыты не удались. Эта проблема давно интересовала меня. Моя просьба: возьмите меня в качестве эксперимента… Умоляю Вас, не откажите мне. Я с радостью подчинюсь всем требованиям, связанным с опытом. Я уверена в возможности оплодотворения…» [419 - ЦГАМО. Ф. 837. Оп. 1. Ед. хр. 349.]
   Рассказывая о своей жизни, девушка признавалась, что пострадала от любви и теперь живет одна, что теперь ее ничто не связывает.
   Профессор, видимо, был возбужден полученным письмом, так как ответил уже через неделю: «Спешу сообщить Вам, что Ваше письмо получил и принимаю к сведению Ваше предложение. Как только это окажется нужным и возможным, обращусь к Вам с письмом». А 12 ноября 1928 года Иванов обнадежил ее: «Опыты в Сухуме производиться, несомненно, будут. Задержались они благодаря запозданию прибытия обезьян из-за границы… Условия Вашего приезда, как Вам писал, остаются те же».
   Для проведения оплодотворения Иванов уже нашел и женщину-гинеколога, которая должна была помочь ему осуществить научный прорыв.
   Как назло, 31 августа 1929 года умер орангутанг Тарзан! Однако на смену ему приехали африканские шимпанзе. И интрига набирала обороты.
   В Сухуме возле вольера с антропоидами поселились их близкие родственницы, которых в документах обезьянника именовали как «сотрудницы особого назначения». Самцы шимпанзе, которые должны были стать отцами будущего приплода, возбудили у девушек неподдельный интерес. Возможно, ради науки эти сотрудницы готовы были войти с ними не в искусственные, а во вполне естественные отношения. Тем более что мужская сила шимпанзе во много раз превосходила обычные человеческие возможности. Несколько любопытных потенциальных мамаш упросили смотрителя обезьянника познакомить их с одним из перспективных питомцев. Этот случай чуть было не стоил жизни одной из них.
   «Но из-за большой силы обезьян допускать к ним людей необходимо с большой осторожностью. Несколько дней назад одна из женщин вошла во флигель, где жили шимпанзе, и одна схватила ее, пытаясь задушить. Освободить ее удалось только с помощью подоспевшей подмоги из нескольких мужчин» [420 - Жизнь, 2001. – № 10 (20). – 14 марта.].
   Этот случай, конечно, огорчил Тоболкина. Он вынужден был сообщить о нем и Иванову, однако он ни в коей мере не отразился на готовности обезьянника к эксперименту.
   23 октября 1930 года Тоболкин докладывал начальнику Управления научных институтов Наркомздрава товарищу Попову: «Что же касается выполнения работ по гибридизации, то здесь делается частично работа между видами обезьян [анубис Машка и бабуин Васька]; к осеменению Homo sapiens еще не приступлено потому, что сам институт в целом против, почему мною и было доложено управляющему делами СНК СССР, по указанию которого эту работу рассматривало бюро секции естествознания и точных наук. Протокол № 2. Была назначена комиссия от Коммунистической академии.
   Последняя приняла программу профессора Иванова под свою ответственность; подготовительная часть ведется, сотрудницы имеются, и как только выяснится активность спермы обезьян – мною будет доложено Комиссии и будет преступлено к работе» [421 - ГАРФ. А-482. Оп. 1. Д. 660. Л. 410–411 (об.).].
   В этом же письме он жаловался на новые интриги руководства эндокринологического института: «I. Я, работая со дня революции, пользовался доверием Наркомздрава: 10 лет я был руководителем и распределителем кредитов института, через 10 лет эти функции приказом Наркомздрава переданы товарищу Абрамовичу, затем Шютте, питомник же остался за мной.
   По приезде из Сухума узнаю, что я приказом директора института [назначен же был Наркомздравом замдиректора как руководитель и распределитель кредитов по питомнику] переведен завпитомником – научным руководителем питомника.
   II. Будто бы была ревизия питомника здесь в Москве, заключение ее мне неизвестно, и только со слов директора узнаю, что инженера Головкина предложено снять с работы, что мной в строительстве допущена бесхозяйственность, что вокруг “сотрудниц особого назначения” какая-то сложилась неприятная атмосфера, “их приглашать не нужно” и т. д. и т. п. В чем дело?
   Было бы приятно видеть резолюцию и получить от меня объяснение, и если я виноват, то по-большевицки призвать меня к ответу.
   Моя некоторая назойливость и торопливость вызвана тем, что население питомника есть валютный товар, а следовательно, отношение к нему должно быть более тщательным и бережным» [422 - ГАРФ. Ф. А-482. Оп. 1. Д. 660. Л. 410–411 (об.).].
   Бедный товарищ Тоболкин еще не подозревал, что продолжения эксперимента больше не состоится, а человек, который должен был произвести переворот в научном мире, станет одним из миллионов узников великой империи ГУЛАГ.

Глава 16
Приговор

1

   Если обезьяны не оправдали возложенную на них надежду и их роковые яйца оказались бесполезными, то отвечать за это должен был профессор Иванов, так долго водивший за нос советскую власть.
   Он был арестован 13 декабря 1930 года в Хлебном переулке, в квартире № 9 в доме с такой же цифрой. Его обвиняли в помощи международной буржуазии в осуществлении враждебной деятельности против СССР и в шпионаже. Стандартный набор грехов подкреплялся несокрушимой уверенностью прокурора в неминуемой участи обвиняемого. Вначале был трафаретный расспрос об анкетных данных, потом задержанному дали выговориться, поверить в свою невиновность, а потом уже наехали как надо: с беспощадной четкостью боевого караула пролетарской диктатуры.
   И наградой за профессиональную работу было совершенно искреннее признание интеллигента во всех своих грехах и преступных замыслах.
   Прошел месяц со дня заключения под стражу гражданина Иванова, чекисты еще раскручивали дело, а судьба питомника уже была практически решена. 12 января 1931 года Наркомат здравоохранения подписал приказ № 22, седьмой пункт которого декларировал: «Сухумский научно-исследовательский питомник обезьян передать в ведение УНИ» [423 - Там же. Д. 679. Л. 368. УНИ – Управление научных институтов.].
   Дело длилось почти полгода. Оно завершилось постановлением Коллегии ОГПУ от 5 июня 1931 года. На основании статьи 58, пункты 4 и 6, УК РСФСР («Помощь международной буржуазии в осуществлении враждебной деятельности против СССР и шпионаж») профессор был заключен в концлагерь сроком на пять лет с последующей заменой заключения высылкой через Полномочное представительство ОГПУ в Казахстане на тот же срок.
   В июне 1931 года, после освобождения от ареста и находясь в ссылке, Иванов поселился в Алма-Ате. Здесь он покорно занял должность профессора кафедры физиологии животных в Казахском ветеринарно-зоотехническом институте [424 - Скаткин П. Н. И. И. Иванов. Избранные труды. – М., 1970. – С. 18.].
   Друзья Иванова пытались помочь ученому. Об одной из таких попыток мы узнаем из дела академика Николая Вавилова. Он сообщает о встрече в Париже с заведующим лабораторией иммунитета Пастеровского института Метальниковым. С тем самым Сергеем Метальниковым, который когда-то, в 1926 году, с глубоким скептицизмом слушал сказки Ильи Ивановича о торжестве свободы в советской стране. Вот что вспоминал о зоотехнике и его друзьях Николай Вавилов после очередного чекистского мордобоя: «Кроме того, в отеле меня посетил Метальников Сергей Иванович, который просил меня передать жене профессора Иванова Ильи Ивановича деньги (25 долларов). Иванов в тот период был выселен из Москвы. Деньги, полученные от Метальникова, мною в Берлине были пересланы адресату через банк» [425 - Суд палача. – М., 1999. – С. 461.].
   Но советская власть, которая сыграла злую шутку с Ильей Ивановичем, вновь решила вспомнить о старике. И 1 февраля 1932 года постановлением все той же Коллегии ОГПУ профессора предписывалось освободить из-под стражи. Полномочный представитель ОГПУ по Казахстану Василий Абрамович Каруцкий, отличавшийся независимостью и буйным нравом, не любивший московских «жополизов» [426 - Шрейдер М. НКВД изнутри. – М., 1995. – С. 24.], тем не менее подписал распоряжение, хотя судимость с зэка не снималась. Это было что-то вроде помилования.
   Так Илья Иванович Иванов вновь обрел долгожданную свободу и мог приступать к любым скрещиваниям. Ему даже разрешалось свободное проживание по всей стране [427 - Окончательная реабилитация Иванова состоялась только 28 апреля 1959 года по определению Военной коллегии Верховного Суда СССР.].
   Но всемогущий рок уже отмерил профессору последний акт его жизни. В середине марта Иванов перенес грипп, но все же, еще не выздоровев, приступил к завершению своих работ в Алма-Ате. Профессор спешил, ему разрешили вернуться в столицу. Оттуда он хотел в самое ближайшее время отправиться на черноморский курорт. После тюрьмы и ссылки это было весьма кстати. Советская власть вновь улыбнулась ученому.
   Но в ночь с 19 на 20 марта 1932 года артериосклероз, или «склероз изнашивания», как его сентиментально окрестили кремлевские мечтатели, срубил наповал измученного тюремной жизнью зоотехника. Его разбитый инфекцией организм слабо сопротивлялся жесткому удару, и к вечеру 20-го профессор был уже мертв. Кровоизлияние в мозг случилось накануне его предполагавшегося отъезда в Москву.
   По странной случайности, на следующий день после смерти Ильи Ивановича далеко в Москве, на Волхонке, в Бюро президиума Коммунистической академии приняли постановление, направленное на достойную встречу 50-летия со дня смерти Чарльза Дарвина и превращение праздника в «широкую политическую кампанию». В документе говорилось: «В противоположность буржуазии и ее многочисленных лакеев – “ученых” мракобесов, попов, социал-фашистов и пр., оголтело борющихся против дарвинизма, извращающих и фальсифицирующих учение Дарвина и использующих его в своих буржуазно-классовых целях, – мировой пролетариат и научная советская общественность… подчеркнет, что только пролетариат является единственным наследником материалистических основ дарвинизма» [428 - Вестник Коммунистической академии, 1932. – 4/5. – С. 119, 120.].
   С большим запозданием, 29 ноября 1932 года, академик Иван Павлов отправил вдове покойного профессора письмо. «Нельзя не скорбеть, – сокрушался нобелевский лауреат, – о преждевременной смерти таких деятелей науки и практики, как Илья Иванович» [429 - Природа, 1933. – № 5, 6. – М.—П. – С. 142–144.].
   Покойный практикант был кремирован, а прах его перевезли в столицу и захоронили в Московском колумбарии.
   В то самое время, когда Павлов выражал свои соболезнования, жизнь Сухумского обезьянника вновь пришла в движение. Он был передан павловскому ВИЭМу – Всесоюзному институту экспериментальной медицины. Об этом имеется примечательная запись: «Субтропический филиал ВИЭМ организован в конце 1932 года на базе бывшего научно-исследовательского питомника обезьян, переданного Институту экспериментальной медицины в 1931 году» [430 - ГАРФ. Ф. Р-6742. Оп. 1. Д. 121. Л. 7.].
   Но вот что удивительно: в пространстве художественном гибрид должен был возникнуть в тот самый печальный год смерти Иванова. И воскресить человека-обезьяну должен был композитор Дмитрий Шостакович. Он ведь и сам когда-то, в 1929 году, накануне решающего скрещивания, приезжал к Иванову в Сухум.
   Потому-то, видимо, в архиве Музея им. Глинки в 2004 году и была обнаружена нереализованная опера Шостаковича «Оранго». Рукопись пылилась 70 лет.
   Она поступила в архив музея в 1960-х годах вместе с документами секретаря композитора Левона Автомяна.
   «Оранго» стала самым сенсационным документом из материалов 250-страничного архива: имелись либретто, клавирный вариант партитуры, партии хора и солистов.
   Оперу Шостаковичу заказали в 1932 году. В те годы автор уже завершил «Леди Макбет Мценского уезда» и работал над оперой «Большая молния». Заказ был от Большого театра. Предполагалось, что опера выйдет к 15-летию Великой Октябрьской революции. Остро нужна была жестокая сатира на капиталистическое общество и ее продажную девку – буржуазную прессу. Авторами либретто выступили писатель Алексей Толстой и критик Александр Старчаков [431 - Старчаков Александр Осипович (1892–1937) – литературный критик, журналист. Член РКП(б) с 1919 года. Жил в Ленинграде и Детском Селе, заведующий ленинградским отделением газеты «Известия». Близкий знакомый А. Н. Толстого. Работы по истории литературы, о жизни и творчестве А. Н. Толстого, в том числе книги «А. Н. Толстой в портретах и иллюстрациях» (1934), «А. Н. Толстой. Критический очерк» (1935). Арестован (1936), расстрелян.].
   Шостакович не сумел в срок закончить работу, хотя создал 40-минутный пролог, включавший в себя оркестровую партию, партию хора и 11 голосов. В этом прологе была представлена завязка трех актов оперы, которые, увы, написаны не были.
   Эта история выглядела следующим образом: в центре жизнь гибрида Оранго. Он, конечно же, враг коммунизма. Его происхождение связано с опытами французского ученого, добившегося-таки скрещивания человека и обезьяны. Причем гибрид оказался невероятно талантливым.
   Он сделал карьеру журналиста и после Октябрьской революции отправляется в СССР в качестве замаскированного шпиона. Но недремлющие органы (которые, видимо, возглавляет капитан Очевидность?) сразу же понимают, что человек-обезьяна – это, конечно же, шпион. Но, как во всякой сказке, благородно отпускают ценного для науки бастарда. Разъяренный Оранго уезжает во Францию, там удачно женится и становится совладельцем собственной газеты. Но ненависть его к СССР разгорается с новой силой.
   Однако в судьбу Оранго вмешивается сильное чувство – он влюбляется в дочь создавшего его ученого-коммуниста. Именно от этого начинается перерождение организма чудо-зверушки. Оранго тупеет, теряет все свои таланты, а жена неожиданно продает его немецкому цирку шапито, который привозит гибрида в ненавистный ему СССР.

2

   Казалось, биологическая химера, которую мечтал сотворить ученый, ушла в область научных преданий. Операции по омоложению с помощью имплантатов семенных желез обезьян скоро были признаны неэффективными: пересаженные дополнительные железы рассасывались. Стимуляция эндокринной системы длилась лишь непродолжительный период. Эмбриолог и фанатик биотехнии Завадовский предлагал для омоложения делать более сложные операции с трансплантацией не только половых желез, но и таких важных для эндокринной системы органов, как щитовидная железа, мозговой придаток и даже сети инкреторных желез, от молодого индивида-донора. Такая хирургия казалась кремлевским обитателям опасной. С помощью нее можно было тихо, под благовидным предлогом лишить жизни политического противника, но продлить собственную – маловероятно. Одно дело, когда устаревшими признавались негодные половые органы. Другое, когда таковыми объявлялись целые организмы кремлевских диадохов, наследников обитателя мавзолея. Эти идеи могли привести к серьезным обобщениям и посеять в обществе зерна сомнения.
   Сталин, однако, предпринял еще одну попытку решить проблему неминуемой старости. С его благословения 28 апреля 1934 года появилось Постановление № 997 СНК СССР о переводе Всесоюзного института экспериментальной медицины из Ленинграда в Москву. Обновленный павловский ВИЭМ, прославившийся опытами на собаках, теперь должен был стать бастионом бессмертия. В специальном правительственном постановлении разъяснялась новая сущность института, а его реорганизация осуществлялась «…в целях всестороннего изучения человека на основе современной теории и практики медицинских наук и для изыскания новых методов лечения и профилактики на основе новейших достижений в области биологии, физики и технической реконструкции специального оборудования лабораторий и клиник» [432 - Отчет о научно-исследовательской деятельности Всесоюзного института экспериментальной медицины им. А. М. Горького за 1933–1937 гг. – М., 1939. – С. 9.].
   Интересно, что союзником вождя в вопросах борьбы со старостью выступил пролетарский писатель Максим Горький. Литератор находился под впечатлением вышедшей в Лондоне книги Бертрана Рассела «Научное предвидение». Горький писал Сталину: «С большой радостью извещаю Вас о следующем: три недели тому назад в Лондоне вышла книга весьма известного популяризатора науки доктора Бернгарда Росселя [433 - Так Горький называет известного британского ученого Бертрана Рассела.]. Одна из глав этой книги говорит о необходимости для медицинской науки перейти к эксперименту с человеком, изучать работу его организма и нарушение этой работы на нем самом. Как видите, идея, о которой я беседовал с Вами и которая получила Ваше одобрение, “носится в воздухе”, иными словами, это признак ее жизненности и практичности. Еще более радует меня то, что Россель признает практическое осуществление этой идеи невозможным в консервативной Европе и по силам только Союзу Советов» [434 - Горький М. Неизданная переписка. Материалы и исследования. Вып. 5. – М., 1998. – С. 288.].
   Уверовавший во всесилие науки и желающий так же, как и Сталин, найти панацею от старости, а возможно, и смерти, еще в 1933 году Максим Горький писал известной в СССР слепоглухонемой девушке Ольге Скороходовой: «Я думаю, что скоро настанет время, когда наука властно спросит так называемых нормальных людей: вы хотите, чтобы все болезни, уродства, несовершенства, преждевременная дряхлость и смерть человеческого организма были подробно и точно изучены? Такое изучение не может быть достигнуто экспериментами над собаками, кроликами, морскими свинками. Необходим эксперимент над самим человеком, необходимо на нем самом изучать технику его организма, процессы внутриклеточного питания, кровообразования, химию нервно-мозговой клетки и вообще все процессы его организма. Для этого потребуются сотни человеческих единиц, это будет действительной службой человечеству, и это, конечно, будет значительнее, полезнее, чем истребление десятков миллионов здоровых людей ради удобства жизни ничтожного, психически и морально выродившегося класса хищников и паразитов» [435 - Ваксберг А. Гибель Буревестника. – М., 1999. – С. 287.].
   Сказано – сделано. В Москве как на дрожжах вырастают корпуса научного центра. Материальные возможности ВИЭМ неограниченны.
   «Сегодня Институт экспериментальной медицины, укомплектованный лучшими специалистами и руководимый личными врачами Сталина, дает рекомендации о режиме его работы, отдыха и питания, обо всем, что может сохранить его здоровье и продлить жизнь. И пока высокооплачиваемые экспериментаторы лихорадочно ищут секрет долголетия, Сталин терпеливо ждет» [436 - Бармин А. Соколы Троцкого. – М., 1997. – С. 321.], – писал советский перебежчик Александр Бармин.
   Здесь, уже в новой столице СССР, Иосиф Виссарионович рассчитывал, что геронтология наконец одержит долгожданную победу над увяданием и смертью и посвятит эту победу своему дорогому вождю. Диссидент Лев Разгон, в 30-е годы много общавшийся на квартире своего тестя, члена ЦК Ивана Москвина, с организаторами ВИЭМ, вспоминал: «Его создатели и руководители полагали, что им очень скоро удастся найти в человеческом организме “что-то такое”, на что можно воздействовать и таким образом быстро побороть болезни, и среди них самую вредную – старость. Кроме того, что такая цель была крайне соблазнительна, она еще и была совершенно в духе времени: мало было “покорить пространство и время”, надо было покорить и подчинить себе все еще неизвестное и неуправляемое» [437 - Разгон Л. Плен в своем отечестве. – М., 1994. – С. 57, 58.].
   Но если сегодня раскрыть архивы секретного института, то можно обнаружить нечто совершенно противоположное борьбе за вечную жизнь. Тема «Старение» занимает в ВИЭМ лишь десятое место в самом первом Плане научных работ на 1935 год [438 - ГАРФ. Ф. Р-6742. Оп. 1. Д. 26. Л. 1, 2.]. Остальные направления исследования имеют экзотический характер и почти все содержат еще и дополнительные, секретные «оборонные темы». Например, направления «Нейрогуморальные связи и нервная трофика», «Физиология и патофизиология нервной системы», «Физиология и патофизиология органов чувств», «Химия живого тела», «Обмен веществ», «Биологическое действие лучистой энергии» – все это в конце концов становится заказом Наркомата обороны и НКВД. Здесь совершенствуется другая наука – наука умерщвлять. Она разрабатывается в мельчайших деталях. И все чаще объектами исследования и применения мрачных методов становятся люди.
   «В 1934 году изучалось главным образом влияние коротких ультрафиолетовых лучей. В 1935 году начинается изучение длинноволновых ультрафиолетовых и ультракоротких лучей, – сообщается в Плане исследовательских работ дерматологической группы Московского института кожного туберкулеза при ВИЭМ. А далее указывается: – Все четыре темы объединяются в одну и общую проблему, которая проводится как на больных института, так и на животных путем выработанной методики сенсабильности» [439 - Там же. Д. 39. Л. 15 (об.).].
   В Плане научной работы отделения гистологии нервной системы на 1936 год встречаются уже знакомые вариации, правда, опять не из области продления жизни, отнюдь. Старший научный сотрудник И. Рампан разрабатывает перспективное направление «Патологические изменения в ганглиях периферийной нервной системы при некоторых ОВ». ОВ – это все те же отравляющие вещества. Оказывается, что эта работа проводится совместно с токсикологической лабораторией Отдела фармакологии-токсикологии ВИЭМ и ее руководителем, будущей «знаменитостью» – Григорием Майрановским.
   Вспоминая свой научный путь, Майрановский позднее писал председателю Президиума Верховного Совета Клименту Ворошилову: «В 1931 году Центральный Комитет мобилизует меня в Биохимический институт к академику А. Н. Баху, где я организовал лабораторию по борьбе с боевыми химическими отравляющими веществами (БОВ)» [440 - ГАРФ. Ф. 7523. Оп. 89. Д. 4433. Л. 38.].
   Вообще, врач Майрановский все делал исключительно по воле высшего партийного руководства.
   «В Центральном Комитете мне было заявлено, что мне поручается особо доверительная партийная работа. В короткий срок, исходя из сложной тогда международной обстановки, была мной организована специальная научно-исследовательская лаборатория по выработке действенных методов борьбы с иностранными шпионами. Несмотря на то что работа эта была новой, здесь не было никакого научного наследства, мною был разработан ряд методов, успешно применявшихся на практике неоднократно» [441 - Там же.].
   С 1938 года опыты Майрановского проводятся ежедневно в лаборатории Отдела оперативной техники НКВД.
   Она оборудуется особым человеческим виварием. В нем прочные двери клетушек расположены полукругом и снабжены удобными окошками-иллюминаторами.
   Перед экспериментом в клетушку приводится подопытный. Врач справляется о его здоровье, участливо слушает пациента и потом предлагает ему принять таблетку или сделать укольчик.
   Затем медик удаляется за дверь и через определенные промежутки времени заглядывает в окошечко, наблюдая агонию пациента, скрупулезно все записывает в блокнот.
   Как потом откровенно сообщат в Президиум Верховного совета СССР генеральный прокурор Руденко и председатель КГБ Семичастный, «работая руководителем организованной по личному указанию Берии специальной лаборатории, Майрановский длительное время занимался испытанием на живых людях сильнодействующих ядов, предназначенных для совершения тайных убийств. Свои бесчеловечные опыты он с ведома Берии и Меркурова проводил на заключенных, а также лицах, специально похищавшихся для этой цели на улице. В результате преступной деятельности Майрановского было умерщвлено не менее 150 человек, многие из которых, как теперь установлено, были репрессированы и погибли безвинно» [442 - ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 6748. Л. 101, 102.].
   До перевода в такое серьезное учреждение, как НКВД, Григорий Моисеевич также выполнял ряд научных работ с токсичными материалами. В эти тонкости служебного положения своего коллегии сотрудник ВИЭМа Рампан, конечно же, был посвящен и потому мог совершенно откровенно заявлять и об успехах опытов с отравляющими веществами.
   В обосновании исследований Рампана читаем: «Этой теме посвящено три работы автора. Необходимо продолжение их для более широких обобщений. Кроме того, эта работа стоит в порядке заказов» [443 - ГАРФ. Ф. Р-6742. Оп. 1. Д. 62. Л. 45 (об.).]. Под заказами подразумевались заказы Генштаба и НКВД, а эти «заказы» обсуждать не полагалось.
   Вообще, как мы видели, в архивах Химического отдела РККА уже хранился целый массив документов, связанных с экспериментами на людях, и, следовательно, товарищу Рампану можно было бы сделать самые фундаментальные обобщения. К тому же План научных работ сообщает: «Частично материал уже накоплен» [444 - Там же.]. Однако дотошный Рампан все же решил самостоятельно убедиться в эффективности ОВ.
   Сотрудничество Рампана и Майрановского было необычайно плодотворно. Уже в июле 1940 года на закрытом заседании Ученого совета ВИЭМ Григорий Моисеевич принимает участие в защите диссертации на соискание степени доктора биологических наук. Его фундаментальный труд назывался «Биологическая активность продуктов взаимодействия иприта с тканями кожи при поверхностных аппликациях».
   Годы спустя, вспоминая о своих «научных победах», Майрановский более детально объяснит технологию опытов на людях. «По словам полковника Бобренева, Майрановский показал, что он не изучал действие иприта на кожу, а включил в диссертацию данные о действии производных иприта, принятых “подопытными” в Лаборатории № 1 с пищей» [445 - Биоэтика: принципы, правила, проблемы. – М., 1998. – С. 198.].
   Оппонентами Майрановского выступали корифеи советской науки. Например, Н. И. Гаврилов, директор Государственного союзного научно-исследовательского института органической химии и технологии. Это учреждение в секретных документах именовалось «почтовым ящиком № 702». Оно и сегодня располагается на шоссе Энтузиастов, в доме 23. Здесь, как и в опытах на военно-химическом полигоне, принимали участие «добровольцы». Ими, как правило, были приехавшие из деревни молодые люди. Они хотели устроиться в Москве. А тут, в почтовом ящике, им сразу предлагали и работу, и общежитие, и питание, а взамен за дополнительную плату участие в научных опытах. На их кожу наносилось неизвестное вещество, или производилась инъекция. А препаратами опять же были наши старые ядовитые знакомые – иприт и люизит.
   Другим оппонентом Майрановского был его коллега Борис Тарусов, также интересовавшийся близкой темой: закономерностями взаимодействия токсинов с протоплазмой и в дальнейшем – последствиями действия ионизирующей радиации.
   Ионизирующую радиацию Тарусов начал изучать еще в 1935 году в том же ВИЭМе, когда вошел в состав научной бригады профессора Франка, занимавшейся «Проблемой изучения биологического действия лучистой энергии» [446 - ГАРФ. Ф. Р-6742. Оп. 1. Д. 26. Л. 5.]. Здесь тоже были указаны «оборонные темы».
   13 ноября 1943 года пленум ВАК принял решение об утверждении в ученом звании профессора по специальности «патофизиология» [447 - ГАРФ. Ф. 9506. Оп. 103. Д. 32. Л. 20.].
   Конечно, диссертация Майрановского была полностью поддержана, а его опыты получили самую высокую научную оценку у руководства НКВД.
   Да и вообще 1943 год стал для Григория Моисеевича годом серьезных научных побед и ударного труда.
   «Во время моих опытов по применению ядов, которые я испытывал над осужденными к ВМН [об этом я показал ранее], я столкнулся с тем, что некоторые из ядов могут быть использованы для выявления так называемой откровенности у подследственных лиц.
   …Для этой цели Федотовым были выделены человек пять следователей, фамилии которых я не помню [один из них как будто был Козырев], а также подследственные трех родов: сознавшиеся, несознавшиеся и частично сознавшиеся. Над ними и проводились мною опыты вместе со следователями. Вкратце меня следователи информировали об обстоятельствах дела и о тех вопросах, которые интересовали следствие…» [448 - Из уголовного дела Берии. Протокол допроса от 7 сентября 1953 года. Выдержка из протокола допроса Майрановского, имеющаяся в протоколе допроса Берии.]

3

   А как же бессмертие, вечная молодость, омоложение старческих тел?
   Ну что ж, и для них было свое место в научных поисках советского небывалого института.
   Глава X Плана научной работы на 1935 год ВИЭМа была посвящена собственно старению. Есть смысл полностью процитировать этот пункт.
   1. «Нормативы обмена при старении.
   2. Изменение реактивных способностей организма в зависимости от возраста.
   3. Продолжительность жизни и константа Рубнера.
   4. Изменение биоколлоидов при старении.
   5. Физико-химическая характеристика крови при старении.
   6. Возрастные изменения адаптации органов чувств.
   7. Атеросклероз» [449 - ГАРФ. Ф. 6742. Оп. 1. Д. 26. Л. 2, 3.].
   В общем-то все это звучало мудрено. Но на то она и наука, чтобы темнить.
   Сталин одобрительно относился к исследованиям ВИЭМа. Регулярно в доме Горького на Никитской вождь вместе с писателем выслушивали сообщения ученых института об очередном прорыве в неведомое. Здесь в мягких кожаных креслах властители кремлевского холма с замиранием сердца ловили каждый новый научный пассаж, посвященный триумфам жизни и смерти. Но все больше и больше Иосиф Виссарионович начинал подозревать, что и в ВИЭМе врачи продолжают мудрить, ходить вокруг да около. Как-то он даже раздраженно пожаловался на них научному руководителю клинического санатория «Барвиха» Лечебно-санитарного управления Кремля Ивану Александровичу Валединскому. Вождь сурово журил этих замороченных бесплодной наукой докторов: «Много занимаются теорией, мало дают в практику и не занимаются проблемой продления жизни» [450 - Источник, 1998. – № 2. – М. – С. 70.].
   Такой вывод Сталина был равносилен смертному приговору.
   История с неудачным омоложением, другие просчеты ВИЭМ и Лечебно-санитарного управления Кремля, например в лечении Горького, потом Жданова и самого Сталина, подсказала Иосифу Виссарионовичу одну простую, но страшную мысль: ученые и врачи составляют в СССР большую организацию дипломированных аферистов и убийц, которые руководят врагами поменьше, выступающими в роли тупых чучел. Вначале они выкачивают из государства деньги, а потом уже и кровь из его не в меру доверчивых вождей. Репрессии раздосадованного и подозрительного диктатора не заставили себя долго ждать.
   Разочарование в медицине было для Иосифа Виссарионовича одним из главных разочарований в жизни. Он хотел побыстрее забыть проклятых обезьян и их уже бессмысленные гениталии.
   А новые мудрецы уже усаживались у трона советского монарха и предлагали ему новые рецепты. Одним из них стал профессор Александр Богомолец, сумевший создать «сыворотку молодости». Он избрал новую тактику разговоров о бессмертии. Богомолец утверждал: «Как и любую болезнь, преждевременную старость надо было стремиться не допустить».
   Казалось, в прошлое уже уходила история с обезьяньими яйцами, омоложением и гибридами, однако память диктатора по-прежнему возвращалась к ней. Неудача терзала его душу, и вновь и вновь появлялись в советских печатных изданиях следы минувшего провала. Видимо, этим и следует объяснить то, что, когда в 1941 году Большая Советская Энциклопедия опубликовала статью «Расы», она содержала следующий пассаж: «Особое место в расизме занимает выдвинутая в начале ХХ века т. н. евгеника, или зоотехния, примененная к человеку. Однако и это “последнее слово” расизма оказывается очень древним творчеством идеологов рабовладения» [451 - БСЭ. – М., 1941. Т. 48. – С. 302.]. Это был туманный отголосок истории с гибридами профессора Иванова. «Зоотехния, примененная к человеку», не раскрыла тайны происхождения человечества и человечности. Возможно, эти понятия находились в иной плоскости бытия, имевшей некоторое отношение к бессмертию, к иррациональному? Или их происхождение было трудно выяснить опытным путем? А может, все же виновата бесчеловечная воля диктатора? Жестокая прихоть, остановившая жестокий эксперимент?

4

   Однако советских вождей еще очень долго продолжала мучить жажда бессмертия и омоложения. В 1970-е годы глава 4-го Главного управления при Минздраве СССР академик Чазов способствовал практике американского врача Молнара, прославившегося в области применения тканей человеческих зародышей для тех же целей пресловутого омоложения. И тем не менее многие члены ЦК КПСС брежневского призыва отошли в мир иной в состоянии древних развалин. Еще одна панацея оказалась бессильной перед вечным законом природы и, в сущности, перед временем, которому человек обязан платить дань собственной шкурой, даже если это шкура знаменитого борца за мир.
   Советская геронтократия, конечно же, рассчитывала на советскую геронтологию. Но когда она была бессильна, старики прибегали к испытанным методам лечения и традиционного замедленного ухода в мир иной. В конце 60-х годов стало ясно, что возраст основного контингента Политбюро в ближайшем будущем достигнет черты неизбежной смерти. К этому периоду стала активно готовиться главная кузница партийного здоровья – 4-е Главное управление при Минздраве СССР. Ведомственное издание «Кремлевская медицина» так характеризовала начало падежа Политбюро: «Значительное внимание к вопросам реабилитации возникло в конце 60-х годов в связи с ростом заболеваний ишемической болезнью сердца, появлением массы больных, перенесших инфаркт миокарда и в значительной части отстраненных от активной трудовой деятельности» [452 - Кремлевская медицина. – М., 1997. – С. 175.].
   Возможно, жизнелюбам из ЦК КПСС следовало обратиться к американской компании «Алькор», сохраняющей тела своих клиентов в специальных холодильных камерах. Роберт Эйтингер, создатель креоники, науки о замораживании, считает, что бессмертие вовсе не пустая идея. Возможно, жизнь в холодильнике – это была бы самая здравая идея. Замороженные партаппаратчики могли бы снова ожить в ХХІІ веке и стать экспонатами музея человека будущего.

5

   Еще одной иллюзией, продолжавшей терзать кремлевскую популяцию, долгие десятилетия была уверенность в собственной сверхчеловечности, явившейся плодом их жестокой политической борьбы и коварства изворотливого ума, то есть всего того, что сделало их лидерами среди других человеческих особей.
   Даже в 60-е годы ЦК партии по-прежнему требовало продолжения исследований ленинских мозгов и поисков рецептуры для репродукции новой элиты. Это была своеобразная коммунистическая футурология.
   Один из таких теоретиков особого подхода к теме – И. Забелин – писал: «Вероятно… с возникновением “родовой памяти” человек получит реальную возможность управлять собственной природой, проявляя и усиливая уже заложенную в ребенке психическую наследственность, люди высокоразвитого коммунистического общества будут в точном смысле слова формировать гениальных ученых, инженеров, музыкантов, художников, писателей. Воспитатели, педагоги выдвинутся в ряд наиважнейших людей в обществе будущего: они станут в полном смысле слова производительной силой, они будут ответственны за создание необходимого количества талантливейших специалистов для самых различных областей хозяйства, науки – жизни вообще» [453 - Забелин И. Физическая география и наука будущего. – М., 1963. – С. 86.].
   Эта каста специфических педагогов, каста домашних учителей для детей красной знати должна была приобщать приплод сверхчеловеков к плодам цивилизации. На них, как видно из текста, лежала и ответственность за отмеренное и ограниченное, то есть «необходимое», количество талантов.
   Кремль все еще продолжал жить ощущением собственной биологической исключительности, когда 20 октября 1969 года под грифом «Секретно» в ЦК КПСС поступила Записка министра здравоохранения СССР Б. Петровского о состоянии работы по изучению мозга Ленина.
   «Министерство здравоохранения СССР считает, что, несмотря на то что результаты цитоархитектонического исследования мозга В. И. Ленина представляют большой научный интерес, от публикации их следует воздержаться, так как пока отсутствует необходимая для окончательных выводов возможность сопоставления полученных институтом данных со статистически достоверными данными об изменчивости строения мозга людей, характеризующих популяцию в целом. С таким фоном должны сравниваться особенности строения мозга выдающихся людей» [454 - АПРФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 310. Л. 67.].
   В этой записке внешне все выглядело логично и научно. Согласно Дарвину, новый вид, а таковым и должен был являться вид «сверхчеловеков», мог быть сформирован только в популяции. Поэтому Минздраву и требовалось сравнить показатели старой популяции гомо сапиенс с показателями «сверхчеловека» из мавзолея и его еще живых последышей, тех, кого в документе называли «выдающимися людьми». Однако трое из этого нового вида, а именно члены ЦК М. Суслов, А. Кириленко и А. Подгорный, поставили свои визы возле фразы «от публикации их следует воздержаться». Ведь не для средних же умов проводились эти исследования. Значит, и пользоваться им могли только те, кто уже имел клеймо сверхчеловека.

6

   В ХХ веке само понятие «человек» претерпело серьезные изменения. В силу разных причин люди стали объектами опасных экспериментов. В среде ученых всегда было достаточно разнузданных садистов и мерзавцев, одержимых желанием осчастливить человечество с помощью требуемых для науки человеческих жертв.
   Ради своих мрачных идеалов они готовы отправиться в джунгли Амазонии, чтобы заражать вирусом кори племена индейцев яномами и с научной хладнокровностью наблюдать их гибель, фиксируя результат. Как это делал американский генетик Джеймс Нил на деньги Комиссии по атомной энергии США. Или, как русский врач Кидихин, заниматься в затерянных ущельях Памира опытами по регенерации. В своей собственной тайной лаборатории он отрезал у животных и насильно удерживаемых людей конечности и другие органы, а затем пытался с помощью своих «чудодейственных» лекарств вернуть им ампутированное.
   Все это наши современники, люди эпохи научно-технической революции.
   И ох как много еще и сегодня интересного, неисследованного и непознанного! Последствия радиации, психические возможности наркотических препаратов, поведение людей в момент воздействия на них электрического тока… А значит, впереди горы трупов и неизбежная кровавая вакханалия под вывеской торжества прогресса.
   «Из истины мы делаем идола, но истина без сострадания – это не Бог, а лишь мысленное его отображение, это идол, которого мы не должны любить и которому не должны поклоняться», – писал Блез Паскаль.
   Истина без сострадания – самое опасное оружие на земле. Она разрушает человека и человечность. Она создает из него гибрида, сильного, умного и жестокого, место которому в мавзолее истории, где он под охраной будет дремать либо вечно, либо пока не воскреснет в одном из своих кровожадных и преступных клонов.

7

   И наконец, самый интригующий вопрос, который встает всегда, когда заходит речь о человеческих гибридах: продолжились ли эксперименты и удалось ли в конце концов получить ту самую фантастическую помесь, о которой мечтал доктор Иванов?
   Как это ни парадоксально, но эксперименты Ильи Ивановича действительно были продолжены. Инициатива и на этот раз исходила из кругов, близких к лауреату Нобелевской премии академику Ивану Павлову.
   На этот раз Петр Денисов, аспирант Института экспериментальной ветеринарии, в котором до своего ареста числился Илья Иванович Иванов, должен был продолжить гибридизацию человека и обезьяны.
   В 1930-м, в год ареста Иванова, Денисов командируется в парижскую лабораторию трансплантолога Воронова, где настойчиво изучает методы омолаживания путем пересадки эндокринных желез.
   Его возвращение в СССР заканчивается поступлением в аспирантуру Физиологического института АН СССР и прямой работой с Иваном Павловым.
   В 1932 году Денисов обращается в президиум Академии наук. Он предлагает вновь командировать себя в Париж для работы в лаборатории Воронова, от которого, как оказывается, имеет специальное приглашение.
   На этот раз он откровенно пишет, что цель поездки: изучение слюнных условных рефлексов у обезьян, что имеет отношение к павловским опытам… и участие в опытах по гибридизации человека с обезьяной в Гвинее [455 - ПАФ РАН. Ф. 2-1932. № 55. Л. 12–14.].
   Вдаваясь в объяснение, Денисов поясняет, что изучение приматов, более близких к человеку, чем собаки, на которых получен огромный экспериментальный материал, поможет разрешить ряд неясных науке вопросов.
   Один из самых главных «неясных вопросов» и был связан с опытами по гибридизации.
   Академик Павлов официально поддержал идею отправки Денисова в Париж и Гвинею на полгода.
   Но вот что интересно и открылось совсем недавно в связи с публикацией мемуаров итальянского писателя Курцио Малапарте «Бал в Кремле». В этой книге упоминается относящийся к 1933 году пространный эпизод о высылке из СССР немецкого журналиста Пауля Шеффера. Вот что вспоминает Малапарте: «Из СССР его выслали по следующей причине: советские власти строго запретили иностранным корреспондентам сообщать в свои газеты об эксперименте, который провели на медицинском факультете Ленинградского университета, то есть о совокуплении женщины (преступницы, которая сидела в тюрьме) и орангутанга. Шеффер напечатал об этом большой репортаж в “Берлинер Тагеблатт”» [456 - Эту публикацию найти пока не удалось.]. «Когда я встретил его в Лондоне, дома у Сесиля Спригге, который, если я ничего не путаю, жил у моста Патни, я спросил, правда ли его выдворили из России из-за статьи. Он ответил, что правда, но казался раздосадованным моим вопросом. Возможно, он боялся, что мне будет любопытно узнать, на чьей он стороне – женщины или орангутанга» [457 - Курцио М. Бал в Кремле. – М., 2019. – С. 267.].
   Возможно, это какой-то отголосок событий, связанных с действиями Денисова?
   Пока не найдено данных, осуществил ли Денисов поездку в Африку. Но в Париже у Воронова он побывал. И в 1933 году даже получил от профессора-трасплантолога двух шимпанзе – Розу и Рафаэля – в подарок И. П. Павлову. Эти человекообразные обезьяны содержались в специально оборудованной клетке-веранде, примыкающей к зданию Павловской лаборатории в Колтушах. Там проходило исследование интеллекта антропоидов по павловскому методу условных рефлексов. Денисов был не только сотрудником в Колтушах. Биография самого Денисова также имеет таинственный финал. 14 июня 1937 года он был арестован, 1 декабря того же года казнен.
   Так что вопрос о финале опытов пока что остается открытым, тем более что на продолжении их, как мы видим, настаивали и даже арест Иванова не повлиял на перспективную идею.
   Возглавлявший в 1952–1959 годах кафедру антропологии МГУ Михаил Гремяцкий делал какие-то туманные намеки на результат сухумского эксперимента и утверждал, что в силу строения скелета самка шимпанзе родить экзотического детеныша не сможет, а женщина с более широкими тазом имеет больше шансов.
   А ученик Иванова М. Нестурх в 1973 году на научном симпозиуме, посвященном биологии и акклиматизации обезьян, по-прежнему оставался сторонником «революционного опыта». Он сообщал с кафедры: «В конце моего выступления позвольте, как приматологу и антропологу, упомянуть об одной загадочной проблеме тайного родства между человеком и антропоидами, которое может обнаружиться лишь в случае успешной гибридизации, натурально, с помощью искусственного осеменения, например, самки гориллы или шимпанзе, даже бонобо.
   Во всяком случае, об этом думали и писали уже давно, в том числе и автор вступительного слова, причем ныне я могу полностью опереться на Боурна (1971) либо на Кнарелли (1971); если можно ожидать, что один из них сможет беспрепятственно использовать для этого шимпанзе, то другой думает, что помесный плод может от этого получиться не с меньшей вероятностью, чем при смешении половых клеток в случае лошади и осла либо зайца и кролика.
   Но столько при успехе кого-нибудь из названных авторов возникнут столь многие проблемы биологического и иного порядка, что сейчас самое полезное будет закрыть занавес. Но не удержусь и провозглашу здравицу ЗА ЖИВОГО ПОМЕСНОГО ОБЕЗЬЯНОЧЕЛОВЕКА: SALUTO ТЕ, HOMOSIMIE SANGUIMIXTE!…
   При успехе возникнут новые крупные проблемы биологического и социального порядка. Но смущаться ученому тут нечего. И в заключение я хочу по этому случаю, опережая события, провозгласить еще раз здравицу помесному гомункулюсу» [458 - Нестурх М. Ф. Вступительное слово // Биология и акклиматизация обезьян (Материалы симпозиума, 15–17 октября 1973 г.). – М.: Наука, 1973. – С. 7, 8.].
   Позднее, уже в 70-е годы, в Тимирязевской академии ходила легенда о том, что одну вполне жизнеспособную особь все же удалось получить. Детеныш был получен от женщины, оплодотворенной спермой самца шимпанзе. Однако вторая генерация в виде следующего потомства не получилась. Это значит, что со времени зачатия гибрида прошло как минимум 16 лет и он, достигнув половой зрелости, смог принять участие во второй стадии эксперимента, то есть уже где-то в 1946–1947 годах.
   Конечно, это только научная легенда, к которой можно относиться по-разному. Но если мы когда-нибудь получим документальное подтверждение сенсационному событию, это будет означать только то, что один из самых принципиальных шагов по изменению цивилизации прошел для нас незамеченным. Он назывался «секретным экспериментом»…

Указ Президиума Верховного Совета СССР

Фотография Л. Леонидова «Руководители русской революции Ленин и Троцкий на праздновании второй годовщины Великого Октября, на Красной площади в Москве». 7 ноября 1919 года

Таким недостижимым идеалом виделся советским вождям их лидер

Немецкий профессор Оскар Фохт. 1931

Это фото тончайшего среза с мозга Ленина, выполненного профессором Фогтом

Ответственный врач ЦК ВКП(б) Э. Д. Погосянц (середина 1920-х годов)

Нарком здравоохранения Н. А. Семашко

Илья Иванович Иванов, задумавший скрестить человека и обезьяну

Выступление Максима Горького на первом съезде советских писателей. Писатель одобрял эксперименты на людях

Сергей Воронов, автор метода трансплантации половых желез обезьян человеку

Карикатура на Воронова и его операции

В Музее естествознания в Вене видно, что неандертальцы не сильно отличались от кроманьонцев, с которыми вступали в половые контакты, отразившиеся и на современном человеке. И это тоже была гибридизация

Египетский евнух, европеец. Иллюстрация начала XIX века

Задержание невольничьего судна. 1896. Группа маленьких мальчиков, которые, возможно, были предназначены для кастрации, чтобы служить евнухами-рабами

До и после. Жорж Бэр, 73 года. Первая фотография 1924 года.
Больному произведена трансплантация яичка павиана. Больной покинул клинику через двенадцать дней. Вторая фотография сделана год спустя

До и после. Старший брат Сергея Воронова – Георгий, после трансплантации яичка павиана. Фотография слева была сделана до пересадки, когда Георгий был в возрасте 65 лет. Фотография справа – в 69-летнем возрасте. В 1920-е годы москвич Георгий Воронов написал в Париж своему брату о проблемах, связанных с потенцией и депрессиями. Трансплантолог предложил ему операцию по омоложению железами павиана, после чего Георгий и приехал в Париж

Нельзя сказать, что эксперименты Ильи Иванова были полностью секретны. Вот две публикации о них, вышедшие в 1927 году в журнале «Смена»

И «Прожектор»

Местом революционного эксперимента по скрещиванию обезьяны с человеком могла бы стать Куба. Там, недалеко от Гаваны в имении Палатино располагался обезьяний питомник госпожи Розалии Абреу

Мадам Абреу построила в своем имении часовню и посещала службу вместе с обезьянами

Отношение Абреу к обезьянам породило и подозрения в сексуальных контактах с одним из самцов гориллы, о чем после ее смерти написал кубинский таблоид Diario de la Marina

Плакат французской колониальной выставки

Жорж Клемансо. Премьер-министр Франции, прошел омоложение с помощью пересадки половых желез обезьяны

Почтовая открытка. Конакри, Гвинея. 1920-е годы

Железнодорожная остановка Киндия. В Киндии находилась станция Пастеровского института, где Илья Иванов провел первые опыты по скрещиванию человека и шимпанзе

Методы ловли обезьян в 1920-е годы отличались крайней жестокостью

Центральная Африка. Автор просит двух африканок попозировать на фоне убитого самца гориллы

Олег Шишкин Красный Франкенштейн. Секретные эксперименты Кремля

Предисловие

1

2

3

4

5

Глава 1 Паника в Кремле

1

2

3

Глава 2 Обоснование «Бога»

1

2

3

4

5

Глава 3 Промежуточное бессмертие

1

2

3

4

5

Глава 4 Русский Франкенштейн

1

2

Глава 5 Обнадеживающий сифилис

1

2

3

Глава 6 «Субъекты». Они же «объекты». Они же «птички»

1

2

3

4

5

Глава 7 Специальные счета

1

2

Глава 8 «Я предпочел последнее…»

1

2

3

4

5

Глава 9 Миссия сына

1

2

3

Глава 10 Кровавое сафари

1

2

3

4

Глава 11 Призраки антропологии

1

Глава 12 Одержимость

1

2

3

4

5

6

Глава 13 Вожди интересуются

1

2

Глава 14 Инженеры человеческих тел

1

2

3

4

Глава 15 Институтская интрига

1

2

3

4

5

Глава 16 Приговор

1

2