Михаил Башкиров
Страсти обыкновенные (сборник)

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Повести застойных времен

Чудотворная, или Страсти обыкновенные

//-- 1 --//
   Гражданин возвращался из отпуска с иконой.
   Лето гасло.
   Тусклые краски ползли вдоль тракта, и не верилось, что через неделю-другую густо закипит резвая осень.
   Автобус покачивало и трясло на выбоинах.
   Сластенов то и дело поправлял рукой обшарпанный чемодан, а тот, как нарочно, раздув бока, отползал назад или прибивался к соседнему креслу.
   Икона лежала в чемодане, завернутая в старую газету.
   Одним углом почти чудотворная деревяшка зарылась в толстый свитер домашней вязки, другим углом тупо стукалась о поллитровую банку с вареньем.
   На икону мягко наседали грязные скомканные рубахи, майки, носки.
   Снизу икону подпирали сломанный фотоаппарат и толстенная книга по специальности, так ни разу и не открытая за время отпуска, да журнал с частично разгаданным кроссвордом и первыми главами свежего английского детектива.
   Сластенов смотрел мимо дремлющего соседа на обочину.
   Поправлял непослушный чемодан.
   Вспоминал парное молоко, творог, сдобренный сахаром и сметаной, терпкий мед.
   Снова смотрел на обочину.
   Вспоминал и про лихо закрученный детектив.
   В первой же главе сразу четыре трупа, исчезнувшая реликвия и ни одной улики… Туман, кровь, недоеденный пудинг и уверенная походка сержанта полиции… А как спалось в дождь на сеновале под толстым одеялом… Было слышно, как возятся свиньи, блеет овца и бдительно ворчит пес… Надо будет обязательно купить продолжение… Как спалось… Бедный сэр Чарльз…
   Сластенов задремал и пришел в себя, когда автобус въехал в город.
   Чемодан, покрытый ровным слоем пыли, уполз далеко назад, под ноги парней, которые, как и шесть часов назад, резались в карты.
   За всю дорогу Сластенов ни разу не вспомнил об иконе.
   Когда ехал с автовокзала в переполненном трамвае, не вспомнил.
   И войдя в подъезд, заново покрашенный за время его отсутствия, не вспомнил.
   Отомкнув дверь, сбросил прямо у порога кроссовки, расстегнул пиджак, пихнул чемодан под зеркало, уронил мятую кепку на пол и плюхнулся на низкий пуфик.
   Наконец-то дома… Чем-то вкусным тянет с кухни… Сейчас бы тарелочку борща…
   – Кирилл, это ты?
   Жена выглянула в прихожую, думая, что вернулся сын, и застыла, держа на весу руки, белые от муки.
   – Ваня!..
   – Решил последнюю недельку дома отсидеть. А то и не заметишь, как на работу выходить… И опять ящик на балконе останется неотремонтированным, да форточку надо подогнать – сама же говорила…
   – Знала, что сбежишь, с утра чувствовала, – жена ушла на кухню, вернулась с вымытыми руками. – Пришла с работы – и сразу за блины.
   – Фаршированные?
   – С мясом и рисом.
   Жена задвинула чемодан в угол, подняла кепку, нацепила на вешалку.
   – Твои любимые!
   Поцеловала мужа в небритую щеку.
   – Я тебе, Машунчик, варенья привез – клубничного.
   Сластенов поднялся.
   – Каждую ягодку своими руками собирал, на четвереньках ползал.
   – Вижу, вижу! Загорел, поправился!
   Жена у входных дверей нагнулась, взяла кроссовки и поставила их рядом со своими туфлями.
   – А тетя Катя все такая же шустрая?
   – Кстати, она же мне свитер толстущий связала.
   Сластенов шагнул к жене и запнулся об угол чемодана.
   – С магазинскими не сравнить. Может, Кириллу подойдет?
   – Обойдется! Ты и так отдал ему венгерские подтяжки. Сколько раз говорила – не балуй парня. Весной купили тебе джинсы, а он их все лето протаскал!
   – Но я же не виноват, что сынуля меня по размеру догнал.
   – По размеру-то догнал, а по уму скоро перегонит, учти.
   – Машунчик! У тебя на кухне ничего не пригорит?
   – Иди-ка лучше прими ванну и не забудь побриться.
   – Слушаюсь и повинуюсь!
   Чмокнул жену в шею ниже уха – мельхиоровая сережка царапнула щеку – и пошел в спальню.
   Там разделся возле трехтумбового шифоньера, зевнул, глянув на широкую, как всегда, аккуратно застеленную кровать, влез в линялое трико…
//-- 2 --//
   Сластенова подхватила сковородку, вылила ловко тесто на раскаленный металл.
   Как удачно получилось, что именно сегодня занялась блинами…
   Через стену было слышно, как шумит душ.
   Сластенова перевернула блин.
   Только бы подольше мылся… Конечно, можно разогреть вчерашнее пюре… Чай надо заварить свежий… Должны остаться сливки, если Кирилл не выпил…
   Сластенова перекинула блин на стол.
   Теперь через стену пробивался голос мужа.
   Он что-то напевал.
   Бульканье и плеск воды, срывающийся голос – казалось, там кипит ведерная кастрюля.
   Сластенов перестала вслушиваться в столь знакомые звуки водных процедур.
   Нет, как хорошо, что подгадала сорваться из конторы и заняться стряпней…
   Тесто получилось ни густым, ни жидким, в самый раз.
   Блины снимались легко.
   Надо бы достать варенье из чемодана, а то Ваня обидится… Привез издалека… Старался наверняка весь день… Собирал ягодку к ягодке… Попробуй по солнцепеку на четвереньках поползай… Клубника полевая – это не с дачной грядки… Водянистая, безвкусная, крупная… Настоящая клубника пусть и мелкая – зато аромат изумительный…
   Сластенова отставила сковородку в сторону, вышла в прихожую, посмотрела на пыльный чемодан под зеркалом.
   Тетя Катя наверняка варенье на меду варила… Это ее фирменный рецепт… От такой клубники еще никто никогда не отказывался…
   Это где столько пылищи чемодан успел нахватать?..
   Сластенова вернулась в кухню, смочила тряпку, а потом долго терла раздутые бока, потускневшие замки, гнутую ручку.
   Добившись нужной чистоты – с пятнами и царапинами ничего не сделаешь, – перетащила чемодан в комнату на тахту.
//-- 3 --//
   Сластенов растерся махровым полотенцем, влез в то же линялое трико и провел указательным пальцем по запотевшему настенному зеркалу.
   В ясной, чистой полоске удалось разглядеть лишь покрасневшие глаза – не надо было кемарить в автобусе – и пол-уха, из-за которого выпирал клок волос.
   Сластенов торопливо снял с крючка над раковиной массажную щетку и принялся усиленно драть металлическими шипами затылок.
   Полоска на зеркале постепенно затянулась влагой.
   Сластенов отложил щетку.
   На шипах остались волосы.
   Скоро голова станет, как колено… Бороду, что ли, отпустить для солидности…
   Открыл дверь, вытер напоследок лицо, швырнул полотенце на змеевик.
   Хотел сразу проскочить на кухню, но заглянул в большую комнату и остановился.
   На паласе вздрагивала от сквозняка мятая старая газета – краешек ее скреб о ножку стола.
   Перед тахтой на коленях стояла жена, сцепив руки.
   На тахте – раскрытый чемодан и прислоненная к подушке икона.
   – Ванечка, миленький, совершенно прелестно… Что же ты сразу не сказал! Понимаю, сюрприз… Я недавно такую же штуковину по телевизору видела!
   Жена поднялась и осторожно кончиками пальцев тронула икону за верхние углы.
   – Куда же мы ее повесим?
   – Надо же, совсем забыл!
   Сластенов перешагнул через старую газету.
   – Это же почти чудотворная икона. Мне скотник ее за спиннинг всучил.
   Сластенов сдвинул чемодан, сел на тахту.
   – Видок у иконы действительно солидный, правда, закопчена, как стены в черной бане. Фактически одни глазища видны, а вокруг еле заметные картиночки, ну прямо как на выпуклой фотографии… Тетя Катя говорила, мол, страсти господни! За спиннинг…
   – Давай повесим ее вместо японского календаря? Надоели эти девицы раздетые – похабщина сплошная. Конечно, если хочешь, можно календарь на кухню перенести, все равно там стена голая – а лучше давай соседу его подарим.
   Жена подержала икону на вытянутых руках, ласково покачивая, и прижала к груди.
   – Знаешь, на той неделе по телевизору многосерийный фильм показывали про иконы. Так там из-за одной, вроде нашей, сплошные драки, в каждой серии не меньше двух, и с ножами, и с пистолетами – ужас… А наша икона ведь настоящая? Чудотворная?
   – Ну, это вряд ли!
   Сластенов извлек из чемодана журнал с началом детектива.
   – За спиннинг наверняка какую-нибудь дешевку впарил скотник.
   – Заладил одно и то же – за спиннинг, за спиннинг… Для меня эта икона будет самой чудотворной из всех чудотворных!
   – Я разве против?..
   Сластенов листанул журнал.
   – Сэр Чарльз, сэр Чарльз…
   – Главное, что она к нам в дом попала. Это же… Вань! Это знак свыше!
   – Кто-то вроде обещал накормить?..
   Сластенов продолжал искать в журнале нужную страницу.
   – Блинами!
   – Потерпи чуток, дай наглядеться на красотищу.
   – Вот она!
   Сластенов нашел недочитанную страницу.
   – А меня тут четвертое по счету загадочное убийство.
   И не слыша ответной реплики супруги, ошалевшей от самой обыкновенной иконы, принялся за классический английский детектив.
   В запертой комнате обнаружили труп…
   Сластенов мурлыкнул от предвкушения очередной жертвы.
   Древко алебарды торчало из груди старого слуги…
   Сластенов присел на край тахты.
   Рядом с трупом на ковре – перевернутый старинный поднос и разбитые чашки…
   Сластенов увлекся перечислением улик.
   Сержант полиции только что позвонил начальству и теперь продолжал осмотр угрюмого, со множеством комнат, особняка…
   – Бедный сэр Чарльз!
   Сластенов засунул журнал обратно в чемодан, поднял газету, скомкал.
   – Похоже, самый верный слуга предал хозяина и был убран как ненужный свидетель.
   – Вань, дались тебе эти зарубежные страшилки…
   Жена бережно прислонила икону к подушке.
   – Лучше бы про родную милицию читал.
   – Я по ящику-то не могу на отечественные рожи благостные смотреть. Следователи гении, преступники, асоциальные элементы и полные идиоты…
   – Кстати, в одной из серий антикваров пропесочили… Мне в том фильме одна иконка понравилась, такая же невзрачная, темненькая… Вот не думала не гадала, что ты додумаешься привезти… А там какой-то уголовный тип в эту икону вцепился, ну паук пауком… И что удумал… Хотел ее под чужим паспортом за границу вывезти. Привязал к спине, да его вовремя накрыли… Уголовника играл тот самый артист, ну помнишь, что в картине про рыбаков ухлестывал за женой капитана. Как раз перед твоим отъездом показывали…
   – Бедный сэр Чарльз…
//-- 4 --//
   Вскоре заявился с тренировки Кирилл.
   Долго крутил икону, поглядывая то на сосредоточенную мать с кружкой в руках, то на разомлевшего отца, затем достал шестикратную лупу и заперся у себя в комнате.
   Сластенов вытер губы, сполоснул пальцы и хотел прошмыгнуть между женой и тахтой к спальне, но потерял шлепанец, замешкался.
   – Ты хочешь оставить меня одну в такой ответственный момент?
   Жена села на тахту рядом с распахнутым чемоданом.
   – Ну что может сообщить нам юный Шерлок Холмс?
   Сластенов пристроился по другую сторону чемодана.
   – Опять насочиняет с три короба.
   – А помнишь, в том году? Зимой…
   Жена оправила фартук.
   – Соседка принесла старинный рубль, и Кирилл посоветовал ей сходить с ним в какое-то там общество, где за один рубль она получила целых сто… Я сама видела десять новеньких червончиков!
   – Кому везет, кому то – нет…
   Сластенов достал из чемодана фотоаппарат.
   – Вот, сломался, паразит, в первый же день! Шторки полетели!
   Подержал на коленях, ощущая ладонью потертый шершавый футляр, сунул обратно в мятые рубахи, встал и неслышно подошел к двери.
   Через матовое стекло было видно расплывчатое пятно настольной лампы и неподвижную тень Кирилла.
   Жена не выдержала напряженного ожидания, удалилась в кухню, загремела в раковине посудой.
   Сластенов бросил пост у дверей и вернулся на тахту.
   Под звяканье ложек и журчание воды задремал – и повалился набок, столкнув локтем чемодан.
   Грязные носки, скрученные майки посыпались на палас, журнал накрыл шлепанцы, фотоаппарат, подскакивая, закатился под стул.
   – Что, барахло убрать некому?
   Сластенов пнул мятую красную рубаху.
   Нестиранная вещь, описав дугу, отлетела к окну – один рукав с белой пуговицей обнял нежно гнутую ножку стола.
   – Целый день в автобусе трясся, как проклятый, вонючую пылищу глотал! Спасибо, встретили! Одна с кухни не вылазит, другой заперся!..
   Жена вошла в комнату.
   – Сам виноват!
   Подняла фотоаппарат, положила на стол и начала сваливать вещи в чемодан.
   – Просили тебя икону привозить! Хватило бы для счастья и варенья клубничного.
   Захлопнула крышку и сверху придавила коленом.
   – Убери пока в стенной шкаф, завтра разберу!
   – Что за шум, а драки нету?
   Кирилл подошел к столу, отодвинул фотоаппарат и приставил икону к тяжелой хрустальной вазе с осыпающимися астрами, положил рядом лупу.
   – Значит, так, уважаемые родители… Во-первых, обратная сторона исследуемого мной объекта носит явственные следы раскаленного круглого предмета, скорее всего, сковородки.
   – С чем сковородка-то была?
   Сластенов подошел к столу, взял за ручку лупу – к ободку прилипло два свежих лепестка.
   – С глазуньей или с картошкой?
   – Прошу сохранять полную серьезность… Готовьтесь, братцы-кролики, к тяжелой жизни… Теперь нам без сигнализации не обойтись, и надо срочно заказывать вторую дверь, желательно бронированную, с электронным замком, и решетки покрепче на окна… Этой иконке цены нет – Андрей Рублев или Феофан Грек! На лондонском аукционе такая фанерка пойдет за миллион долларов, не меньше, фирма гарантирует!
   – А я-то ее на спиннинг выменял…
   Сластенов наклонился, поднес лупу к иконе – сплошные темные чешуйки – убрал стекло – из глубины всплыли два гневных скорбных глаза.
   – На спиннинг? Так он же у тебя ерундил.
   Кирилл поправил икону, чтобы отцу было лучше рассмотреть детали.
   – Тормоз прошлым летом сорвали.
   – Да говорил я скотнику про тормоз, а он уперся. Настырный мужик.
   Сластенов отдал лупу сыну.
   – Не мог я ему отказать, он же тете Клаве машину сена достал… А икона-то наша вряд ли на миллион потянет. Вряд ли…
   – С миллионом ты, Кирюшка, загнул.
   Сластенова поспешно смела в ладонь узкие лепестки.
   – Тоже, эксперт выискался… Без рентгена определил!
   – Вы можете хоть на минутку представить себе, что у нас дома бесценная икона, дикий раритет! Сенсация года! Нам предлагают колоссальные суммы все музеи Советского Союза, а мы берем – и просто, с присущей нам скромностью, дарим уникум государству, и наши цветные фотографии обходят всю страну: бесценный дар простой советской семьи… Впрочем, лично мне можете не верить, не обижусь, плевать… Но есть идея! У моего тренера умопомрачительные связи и грандиозная хватка. Он только глянет на наше приобретение – и сразу выдаст нужную информацию.
   – Тренер?
   Сластенов завел руки за голову, зевнул и, отстранив жену плечом, двинулся в спальню.
   – Давай завтра тренера!
   – Хоть бы подсказал, куда чудотворную спрятать до выяснения!
   Сластенов не обернулся на раздраженный голос взволнованной супруги.
   – Мам, только в холодильник прятать не вздумай – контрастные температуры шедевру времен татаро-монгольского ига повредят.
   Кирилл налил кружку чаю, положил в тарелку фаршированных блинов, отнес к себе и, приладив стереонаушники, включил магнитофон.
   Сластенова осталась один на один с иконой…
//-- 5 --//
   Поздно вечером, когда сын и муж давно спали, Сластенова достала из серванта новую простыню, завернула в нее икону и отнесла в спальню.
   Включила торшер, вытащила из шифоньера коробку с зимними ботинками, дубленку, запакованную в полиэтиленовый мешок, пронафталиненный узел с мехами – и положила на самое дно, к задней стенке, тугой сверток.
   Муж что-то невнятно сказал и, натянув на себя одеяло, затих.
   Вернула узел и мешок на место, сверху поставила коробку, подравняла строй платьев – они свисали с плечиков, темные и молчаливые, как уставшие колокола.
   Разделась, легла и долго смотрела в потолок, и потолок мерещился ей огромной иконой, завернутой в простыню.
   Сверток, медленно покачиваясь, плыл, словно льдина, в черной, ленивой, вечной воде…
   Под утро Сластенова проснулась, чмокнула всхрапывающего мужа в щеку.
   Кошмар не кошмар, а снилась какая-то бредятина…
   Приподнялась, уперев локоть в подушку, осмотрела серую комнату и, убедившись, что неподвижная туша угрюмого шифоньера по-прежнему стоит у стены, напротив окна, снова забылась сном.
//-- 6 --//
   Тренер пришел через два дня, вечером.
   Сластеновы пили чай на кухне.
   Услышав в прихожей голос Кирилла и строгий чужой басок, хозяйка торопливо выставила на стол почти целый вчерашний торт, вазочку с клубничным вареньем, коробку «Ассорти».
   Сластенов, заправив рубаху в старые брюки, пошел встречать гостя.
   Тренер улыбался, поминутно трогал крепкими пальцами замок мастерки и все не мог влезть ногами в тапки, любезно предложенные хозяином.
   Новые тапки были малы крепышу.
   Наконец Кирилл догадался и подсунул тренеру разношенные отцовские шлепанцы.
   Тренер с почетным эскортом проследовал на кухню, невнятно поздоровался и от смущения прислонился к холодильнику.
   – Чаечку с нами отведаете?
   Хозяйка достала из шкафа большую подарочнную кружку.
   – С тортом.
   – Если Кирилл не будет пропускать тренировки…
   Толстогубый крепыш подсел к столу, засучил рукава, придвинул к себе подарочную кружку, перевалил с блюдца на тарелочку основательный кусок торта.
   – Мастера… на… будущий… год… я вам… гарантирую…
   Хозяйка подлила тренеру горячего чая.
   – А что, разве он пропускает?
   – Бывает.
   Крепыш облизнул мельхиоровую ложечку, подул в кружку.
   – Дело молодое.
   – Вы не стесняйтесь, пожалуйста, это же домашний, не магазинский.
   Хозяин подтолкнул блюдо с тортом – кружка тренера вздрогнула, глухо загудела.
   – Мастера гарантирую!
   Крепыш отпил приличный глоток и стянул в тарелочки очередной ломоть.
   – Потенциал велик… немного… техника… прихрамывает… Но… дело… поправимое…
   После торта крепыш одолел две розетки варенья и не меньше десятка конфет.
   На кончиках сильных пальцев темнел растаявший шоколад.
   – Не хотите ли взглянуть на приобретение? – вежливо спросила хозяйка, наливая тренеру очередную кружку.
   – Действительно чудотворная?
   Крепыш расстегнул замок мастерки, тяжело задышал, как после забега на десять тысяч метров.
   – А то… Кирилл всю секцию переполошил… Но я вам гарантирую…
   В комнате тренер выбрал стул, откинулся на спинку, зажмурил глаза.
   Кирилл на тахте поигрывал шестикратной лупой.
   Супруги, придерживая икону с обеих сторон, вышли на середину комнаты, застыли.
   Тренер вскочил, шагнул навстречу иконе, попятился, чуть не сбив стул.
   Хозяйка, не отрываясь, следила за каждым движением крепыша.
   Кирилл подкинул шестикратную лупу и, опрокидываясь на спину, поймал ее обеими руками.
   Хозяин поверх осыпающихся астр смотрел в окно.
   В доме напротив какой-то тип в широкой панаме красил балкон.
   – Да! Потрясающе!
   Крепыш облизнул губы, поскреб нос, опять приблизился к иконе.
   – Только, понимаете, к сожалению, я не специалист по этому вопросу… Но такого специалиста знаю… Надо непременно показать ему ваше сокровище. Здесь недалеко. Каких-то три остановки на троллейбусе. Давайте, я свожу. Мигом обернусь.
   – Мы крайне благодарны за предложение…
   Хозяин отпустил свой край иконы, и та угрожающе накренилась.
   – Ну нет!
   Хозяйка выправила икону и затем положила на сгиб руки.
   – Я ее, родимую, в чужие руки не отдам ни на минуту.
   – Очень был вкусный торт!
   Крепыш, бодро шаркая дряхлыми шлепанцами, отошел за стул.
   – Наверное, рецепт секретный?
   – Мам, а почему бы тебе не съездить самой, раз довольно близко?
   Кирилл подмигнул тренеру и стал через лупу рассматривать свою ладонь.
   – За час обернетесь.
   – Конечно, поедем вместе.
   Сметливый крепыш развернул одной рукой стул и задвинул глубоко под стол.
   – Так даже лучше будет.
   – Собирайся, Машунька, пусть специалист посмотрит, а то ты себе места не находишь.
   – Вань, ты разве с нами не поедешь?
   – Мы пока с Кириллом в шахматишки…
   Тренер сначала наблюдал, как расставляют шахматы и делают первые классические ходы.
   Потом неловко маялся в прихожей, недоумевая, куда пропала хозяйка.
   А Сластенова упаковывала икону, обкладывая ватой и поролоном, бинтовала.
   Наконец вышла из спальни, поместила сверток в большую сумку.
   – Может, плащ возьмешь на всякий случай?
   Муж поднял руку с пешкой.
   – А лучше зонт.
   – Если я через три часа не вернусь, звоните в милицию…
//-- 7 --//
   Пока шли до остановки, тренер все норовил задеть сумку то коленом, то бедром, словно проверял, не лежит ли там вместо иконы завернутый кирпич.
   Сластенова устала перекладывать сумку из руки в руку, но крепыш успевал переместиться в нужную сторону.
   Когда подошел троллейбус, Сластенова прижала сумку к животу и, не дожидаясь тренера, расталкивая людей, пробилась к дверям, втиснулась в переполненный салон, а тренер как приклеился, громко дыша в ухо.
   Сластенова уперлась плечом в широкую спину, надвигающуюся от окна, чуть повернула голову и совсем близко увидела багровую щеку тренера – только сейчас она заметила, что крепыш плохо выбрит.
   – Что, зайцами проедем?
   – У меня проездной.
   Тренер стоял как скала, и пассажирам, которые двигались к выходу, было туго.
   – Вот учудила-то! Талоны в сумке…
   Сластенова попыталась использовать тренера, как волнолом.
   – Попробуй достань…
   Где-то над головой что-то треснуло, кашлянуло, и усталый голос поплыл, дребезжа о металлические стойки:
   – Гр-р-раждане пассажиры, сохр-р-раняйте билеты до конца пр-р-р-роезда… Гр-р-раждане…
   Широкая спина в старом вельветовом пиджаке, застывшая между окном и Сластеновой, вдруг начала теснить ее прямо на тренера.
   – На следующей выходим.
   Тренер наддал плечом.
   – Держитесь за мной!
   – Попытаюсь.
   Сластенова вклинилась в образовавшийся промежуток.
   Троллейбус резко тормознул.
   Кто-то вскрикнул.
   Спина в вельветовом пиджаке все-таки настигла Сластенову и почти впечатала в тренера.
   Сластенова почувствовала, как тренер напряг все мышцы, принимая удар, – и тут сумка оказалась между ними.
   Забинтованная икона углом попала ей точно под ребро – удар, ослабленный сумкой, все же оказался достаточно силен, и она даже потеряла дыхание, но тут же встрепенулась и стала пробираться за тренером, которому, видно, тоже досталось от иконы – он попятился к выходу, прижимая ладонь к животу.
   На остановке, за сломанной скамейкой, тренер принялся массировать ушиб ладонью:
   – Надо было «тачку» взять…
   – Ваш специалист… не из бывших… спортсменов?
   Сластенова перевела дыхание, вслушиваясь, как поднывает ребро, поставила сумку на край скамьи и посмотрела вслед медленно удаляющемуся троллейбусу.
   Из неплотно прикрытой задней двери торчала нога в модной кроссовке. Но вот нога дернулась, и створки, дрогнув, сомкнулись.
   – По крайней мере, в общественном транспорте не ездит.
   Крепыш поправил мастерку.
   – Личная автомашина!
   – Ясно.
   Сластенова опять посмотрела в сторону троллейбуса, но тот уже исчез за углом.
   – Слыхали, как я предупредила мужа насчет милиции? Так что без штучек…
   – Я работаю с подростками десятый год…
   Тренер обошел скамью.
   – А вы мне такое говорите.
   – Да я это для профилактики, сами понимать должны. Вон у нас прошлым летом сберкассу среди бела дня ограбили!
   – Ничего не бойтесь!
   Тренер машинально протянул руку к сумке.
   – Я владею приемами каратэ!
   Сластенова успела выхватить сумку из-под загребущих пальцев.
   При этом движении ушибленное ребро заныло.
   – К человеку идем надежному.
   Крепыш посмотрел на свою руку, улыбнулся.
   – К надежному…
   – Так чего мы ждем?
   Они перешли дорогу, спустились по выщербленным ступеням к магазину.
   Сластенова поглядывала то на тренера, то на пыльную витрину, в которой мутно отражалась голова крепыша и его торс, обтянутый мастеркой.
   Сластеновой начинало казаться, что ее сопровождают двое, – но вот витрина кончилась, и тренер забежал вперед на дорожку из бетонных плиток.
   Жухлая трава выпирала на стыках.
   Сластенова задела сумкой куст, перешагнула лежащий на бетоне помидор и следом за тренером вышла к киоску, заваленному сбоку пустыми ящиками.
   Прошли вдоль короткой очереди, обогнув детскую коляску с отброшенным верхом.
   Сластенова успела заметить спящего младенца.
   Попали в сквер.
   Там, возле клумбы, – еще один раздавленный помидор. Выпал из сетки, как птенец из гнезда.
   Миновали ряд пустых скамеек, черемуху с обломанными ветками, качели.
   Сластенова обернулась.
   Еще виден угол киоска и два крайних человека в очереди.
   Коляска спряталась за барьером кустов, но слышно, как ребенок проснулся, наверное, выронил соску, и пронзительно кричит.
   Сластенова перехватила сумку из одной руки в другую.
   Тренер по-прежнему впереди на пару шагов. Зачем-то подпрыгнул, сорвал тонкую ветку и сразу же выкинул.
   Вошли в тихий подъезд, остановились возле почтовых ящиков.
   Крепыш начал отдирать с ладони смолу.
   Сластенова опустила сумку.
   – Передохнули?
   Тренер положил руку на перила.
   – Нам шагать до пятого этажа.
   – А вдруг его нет дома?
   Тренер промолчал и стал медленно подниматься, но при этом все смотрел на сумку.
   Сластенова догнала крепыша.
   Шли рядом.
   Неожиданно на третьем этаже ближняя к Сластеновой черная дверь беззвучно распахнулась.
   Из тусклой квартиры, пошатываясь, вышел мужчина в одних брюках – подтяжки врезались в голые опущенные плечи.
   Сластенова прижала сумку к груди, отступила к тренеру.
   – Курить, понимаете, вчерась бросил.
   Мужчина звонко щелкнул подтяжками.
   – Умираю, душа бесится, дайте папиросочку!
   – Извините, мы некурящие.
   Тренер подтолкнул Сластенову к ступенькам, попятился сам.
   – Совсем некурящие…
   – Так бы сразу и сказали.
   Мужчина оттянул подтяжки, задумался, потом осторожно спустил их на покрасневшие плечи и удалился.
   На пятом этаже, когда тренер остановился перед дверью с каким-то хитроумным замком, выпирающим солидно наружу, Сластенова ткнула его сумкой в бедро и шепнула прямо в ухо:
   – Вы специально подговорили этого типа? Чтобы запугать меня?
   – Я десятый год работаю с подростками.
   Тренер нажал кнопку звонка.
   – А вы мне…
   – Да пошутила я, по-шу-ти-ла!..
//-- 8 --//
   В комнате Сластенова присела в ближнее к выходу кресло, поставила сумку к ногам на медвежью шкуру.
   Человек в махровом халате у журнального столика поднял высокий запотевший бокал.
   – Сто рублей даю!
   Человек принялся громко сосать через соломинку что-то золотистое, с пузырьками, бегущими к ободку.
   Тренер заглянул в комнату и куда-то исчез.
   – Сто рублей, и ни копейки больше.
   Надежный человек поставил бокал на фирменную салфетку.
   – Но вы же еще не видали?
   Сластенова нагнулась – ушибленное ребро напомнило о себе тихой болью – расстегнула сумку.
   – Икона совсем-совсем уникальная! Может, даже чудотворная!
   В комнату бочком вошел тренер.
   – Угощайтесь!
   В обеих руках крепыша пенилось по бокалу с ободком. Розовые соломинки подрагивали.
   – Суперкоктейль «Спринт»!
   Сластенова поблагодарила кивком, пристроила бокал на ладонь и тронула соломинку губами.
   – Вас удивляет, почему я даже не хочу взглянуть на вашу фанерку?
   Человек засунул руки глубже в карманы халата и начал ходить вокруг столика.
   Когда он ступал на медвежью шкуру, она потрескивала и шуршала, когда проходил мимо стеллажа с книгами, чисто вымытые стеклины вздрагивали, и так же вздрагивал пустой бокал на столике.
   – Просто в этом нет ни малейшей необходимости… Понимаете, я игрок, в высшем смысле этого затасканного слова, игрок с большой буквы… Меня влечет риск, как огонь влечет мотылька… Выиграю ли, проиграю ли – не все ли равно… Может, я сейчас предлагаю вам сто рублей за обыкновенную деревяшку, а может…
   – Но если обыкновенная деревяшка стоит миллион рублей?
   Сластенова поставила бокал на широкий подлокотник, вытерла платочком липкие губы.
   – Тогда как?
   – У меня, к сожалению, на данный момент отсутствует в наличии вышеназванная сумма.
   Надежный человек остановился за столиком.
   – Я не требую с вас миллиона.
   Сластенова нагнулась к сумке и нащупала тугой сверток.
   – Мне нужна лишь ваша консультация как специалиста.
   – Консультация – тоже сто рублей.
   – А коктейль «Спринт» бесплатный?
   Сластенова, так и не вынув сверток из сумки, опустила икону на дно.
   – Или сто рублей порция?
   – Вы слишком практичная женщина, и это вас погубит!
   Надежный человек шагнул к столику и, широко расставив руки, уперся ладонями в полированные края – ворот халата отпал и стала видна застиранная майка.
   – К сожалению, таких, как вы, нельзя переделать, вы напоминаете мне столбы на обочине… Но могу в порядке исключения дать один совет бесплатно, как и мой любимый коктейль…
   – Послушаем.
   Сластенова переставила бокал с розовой соломинкой на другой подлокотник и откинулась в кресло, как бы разглядывая тяжелую люстру под высоким потолком.
   – Валяйте без стеснения!
   – Избавляйтесь быстрее от своей фанерки!
   Человек выпрямился.
   – Можете продать, можете выкинуть, можете подарить, но если оставите у себя, то всякие мрачные, злые мысли разъедят вам душу.
   – Если я от нее избавлюсь, то уж не за сто паршивых рублей, поверьте.
   – Охотно верю.
   – Иннокентий Иннокентьевич, милый…
   Тренер взмахнул розовой соломинкой, как дирижер.
   – Взгляни хоть краешком глаза, пожалуйста.
   – Ну ладно, показывайте.
   Иннокентий Иннокентьевич вышел из-за столика.
   – Раз принесли…
   Сластенова, не вынимая икону из сумки, распаковала и только потом выставила себе на колени.
   – Смотрите, не жалко.
   – Так-так…
   Иннокентий Иннокентьевич присел перед иконой, прищурил глаза.
   – Весьма плачевный вид… Согласились бы стразу на сто рублей – не прогадали бы…
   – Я же русским языком сказала…
   Сластенова убрала икону в сумку.
   – Жаль, жаль, но понять вас можно.
   Иннокентий Иннокентьевич поднялся, засунул руки в карманы халата, посмотрел в упор на тренера.
   – Мой друг вас проводит.
   – Как-нибудь сама доберусь, не маленькая.
   – Когда вы устанете от обладания фанеркой, то…
   – Не устану!
   Сластенова подхватила сумку, вырвалась из кресла и, качнувшись, сшибла бокал с подлокотника.
   Бокал мягко упал на медвежью шкуру, розовая соломинка отлетела к когтистой лапе, и на длинной упрямой шерсти заблестела вереница капель ароматного коктейля «Спринт».
   – Желаю здравствовать, мадам.
   Надежный человек обошел тренера, который, ловко присев, подхватил бокал одной рукой и теперь стоял, прижимая к груди два пустых бокала с ободком.
   Сластенова мялась у кресла, и когда человек, задев плечом тяжелую штору, открыл дверь в соседнюю комнату, вдруг шагнула за ним вдогонку.
   Может, уступить за сто… Как-никак, деньги… Почти зарплата месячная…
   Штора дрогнула.
   И Сластенова оцепенела, заметив между плешью человека и половинкой двери стену, с пола до потолка увешанную иконами.
   В полумраке потемневшие иконы казались черными дырами в серой стене.
   Тренер с бокалами загородил от Сластеновой дверь.
   – Вам не туда!
   – А вы, оказывается, большие шутники!
   Сластенова с удовольствием наступила на розовую соломинку, которую не успел подобрать крепыш, в прихожей запнулась о лакированные ботинки, а на лестничной площадке плюнула на пол.
   – Вся стена в иконах, а сами голову морочат!
   Сластенова вышла из подъезда и на ближней скамейке раскрыла сумку, посмотрела на икону и тщательно упаковала.
   Зато моей там нет и не будет…
//-- 9 --//
   Тренер догнал Сластенову возле киоска.
   Очередь давно рассосалась – закончились помидоры.
   Продавщица в расстегнутом халате стояла возле грузовика, в который двое парней швыряли пустые ящики.
   Тонкие доски трещали и лопались.
   Какая-то старушка с полной сеткой помидоров наблюдала за происходящим.
   Сластенова поравнялась со старушкой, и в этот момент из-за машины выскочил тренер; одернул мастерку, заулыбался.
   – Гниль одна.
   Старушка повернулась к Сластеновой.
   – Ели выбрала на засолку.
   Сластенова смотрела на тренера, а тот хотя и улыбался, но ближе не подходил.
   – Что, решили дать настоящую цену?
   – Не обижайтесь на Иннокентия Иннокентьевича. Душа человек, но со странностями.
   – Сразу бы и объяснили…
   Сластенова повернула к витрине.
   – Пока мы шли туда.
   – Иннокентий Иннокентьевич однажды в трудный час здорово помог мне… Я тогда из-за нелепейшей травмы был вынужден оставить большой спорт… Жизнь есть жизнь, и никуда этого не деться…
   Они уже почти прошли магазин, а позади все еще слышался треск падающих ящиков.
   Тренер то забегал вперед, безуспешно пытаясь заглянуть в глаза Сластеновой, то шел сбоку, задевая кусты, выпирающие с газона на дорожку.
   – Послушайте, а зачем Иннокентию Иннокентьевичу столько икон? Для спекуляции?
   – Что вы… А насчет икон – так это у него главный смысл в жизни… Фанатик, одним словом, чистой воды фанатик… Когда вы пришли, он просто испугался, что ваша фанерка окажется лучше, чем есть у него в коллекции… К тому же мрачное настроение… Впрочем, когда вы ушли, он сказал, что ни капельки не жалеет, сказал, что если это истинная вещь, то ей место в музее – попробуй на глазок определи; к тому же и ошибка не исключается…
   – Шутники…
   Подошел троллейбус.
   Сластенова опередила всех и, даже не оглянувшись на тренера, втиснулась на заднюю площадку.
   Когда ее затолкали в угол, она увидела сквозь пыльное стекло тренера.
   Крепыш по-прежнему стоял на краю тротуара.
   Надо было заставить его проводить до самого дома…
   Троллейбус дернулся.
   За стеклом качнулась толстая веревка.
   И сразу же Сластенова почувствовала, как на нее давят сплоченные пассажиры, – но водитель умело тормознул и салон утрамбовался.
   У заднего окна возник просвет.
   Сластенова успела спустить на пол сумку, прижать ее ногами к вибрирующей стенке и упереться руками в стекло.
   Уже не было видно ни тренера, ни остановки, лишь тянулись вереницей гладкие бетонные столбы и ржавый кустарник, похожий на мотки проволоки, разматывался по газонам.
   – Предъявите билетик.
   Сластенова машинально обернулась на вкрадчивый голос и увидела совсем близко потное лицо и надвинутую до бровей выгоревшую беретку.
   – Ты что, ненормальная?
   Сластенова уперлась плечом в стекло.
   – Кто же в час пик билеты проверяет?
   – Пожалуйста, предъявите билетик!
   Теперь беретка торчала под самым носом Сластеновой.
   – Да в такой толкотне рукой не шевельнешь, а ты – билетик… Лучше бы работу транспорта наладили как следует…
   Троллейбус остановился, и почти вся задняя площадка рванулась на выход.
   Контролершу на мгновение отбросило в сторону, но вот она резко шагнула к Сластеновой.
   – Ваш билетик!
   – Вот привязалась…
   Вдруг контролерша вцепилась в Сластенову, отдернула ее от окна – сумка осталась на затоптанной резине.
   Обе протанцевали до ступенек и, рассеяв входящих, очутились на остановке.
   – Сумка!..
   Сластенова попятилась к троллейбусу.
   – Там же сумка!
   Контролерша крепко держала ее за обе руки, не отпускала.
   Так они развернулись на месте, и тогда Сластенова увидела, что троллейбус отполз метров на десять.
   – Штраф… три рубля… пожалуйста!
   Контролерша освободила руку, поправила съехавшую набок беретку.
   – Три рубля!
   – Что теперь будет?
   Сластенова смотрела на удаляющийся троллейбус.
   – Что будет?
   – Штраф…
   – Да пойми же наконец!
   Сластенова вдруг заплакала крупными, обильными слезами.
   – Там… сумка… моя сумка… осталась… а в ней… зарплата… вся до копейки…
   – Так чего же мы ждем?
   Контролерша повернулась к дороге.
   – Сказали бы сразу, а теперь догонять машину придется… Вернем вам сумку, не беспокойтесь, только штраф заплатите, хорошо?
   Полчаса они без толку махали руками по обеим сторонам дороги.
   Такси проскакивали мимо.
   Троллейбус был уже далеко.
   А в невзрачной сумке – осиротевший сверток и мятый кошелок с последним рублем и проездными талонами.
   Но вот напротив контролерши тормознул частник.
   Она заглянула в машину и замахала рукой.
   Сластенова перед урчащим грузовиком перебежала дорогу, рванула дверцу и бухнулась на сиденье.
   – Гоните… гоните… пожалуйста… гоните!
   – Будешь гнать лихо – понесут тихо!
   Частник улыбнулся, подмигнул, выразительно щелкнул пальцами.
   – Нам нужен троллейбус бортовой номер сто двадцать.
   Контролерша щелкнула ремнем безопасности.
   – Номер сто двадцать…
//-- 10 --//
   Троллейбус они настигли, когда тот въезжал на конечную остановку.
   Частник остановился перед поворотом, и Сластенова, даже не сказав ему спасибо, выскочила из машины и побежала вдогонку за троллейбусом.
   Неужели опоздали… Хотя кто на такую сумку позарится… Главное – перекрыть обе двери…
   Увидев, что троллейбус затормозил и почти уперся в другой пустой троллейбус, Сластенова остановилась.
   Контролерша налетела на малохольную.
   Беретка свалилась на асфальт.
   – Значит, так…
   Сластенова первой успела поднять беретку.
   – Я к задним дверям, ты – к передним. Смотри в оба. Сумка хозяйственная, коричневая, одна ручка замотана синей изолентой, другая в трещинах, замок двойной…
   – Найдем!
   Контролерша приняла от Сластеновой беретку, стряхнула пыль.
   – А вдруг у кого-нибудь похожая сумка?
   – Извинишься, тебе не привыкать!
   – Ладно, заодно и билеты проверю.
   Навстречу им попалось несколько самых шустрых пассажиров, но ни у кого в руках не было ничего похожего – дипломаты да сетки, набитые яблоками да огурцами.
   Сластенова заняла позицию чуть сбоку. Ей хорошо были видны выходящие и так же хорошо была видна контролерша, усердно исполняющая свои служебные обязанности. Лишь иногда чья-нибудь фигура на мгновение загораживала ее.
   Нет, а рвения сколько… Так и про сумку забудет… Передовик… Ударник… Змея подколодная… Додуматься же – в час пик билеты проверять… Ну, если сумки не окажется в троллейбусе – я ей задам жару…
   Сластенова, не дожидаясь, когда выйдут последние пассажиры, ворвалась в салон и победно взметнула над головой затоптанную сумку.
   Внутри увесисто дрогнула икона.
   Сластенова присела на кособокое сиденье.
   – Поздравляю.
   Контролерша села напротив.
   – А теперь заплатите, пожалуйста, три рубля.
   – Хватит с тебя и этого!
   Сластенова расстегнула сумку, достала из кармана пачечку талонов и торжественно пробила их компостером – все разом – на рифленый пол посыпались мелкие конфетти.
   – Я же наврала про зарплату.
   Пара кружочков взметнулась на сквозняке.
   В переднюю дверь заглянул частник.
   – Девушки, а про меня забыли?
   Улыбнулся, подмигнул, щелкнул пальцами.
   – Хоть бы за бензинчик рассчитались!
   Сластенова нашарила в кошельке рубль и сунула в раскрытые ладони частника.
   – Надеюсь, теперь зайцем ездить не будете.
   Контролерша отряхнула с юбки прилипшие конфетти, обернулась на звук мотора и, увидев очередной троллейбус, приткнувшийся к заднему окну, бросилась наружу.
   Сластенова ощупала забинтованную икону со всех сторон, закрыла сумку и вышла.
   Контролерша затерялась в толпе пассажиров.
   Сластенова прошла вдоль пустых троллейбусов.
   А потом, не торопясь, – мимо детишек на велосипедах, мимо резвящихся собак с инкрустированными ошейниками и озабоченных старух с авоськами.
   Подышу свежим воздухом… Без нервов, без толкучки… Каких-то шесть остановок, ерунда…
   Закат отражался в окнах крупнопанельных домов.
   По дороге все чаще проскальзывали такси с зелеными огоньками и устало ползли троллейбусы – в салонах маячили редкие пассажиры.
   Удивительно… Лет десять, если не больше, не ходила пешком по тротуару… Выскочишь из транспорта – и в магазин, из магазина – домой, из дома – в транспорт… А который час? Да меня же потеряют… Как бы в панику не ударились мужички…
//-- 11 --//
   – Что-то мать загуляла.
   Кирилл привстал – кресло екнуло – взял двумя пальцами коня и, не задумываясь, подставил его под удар черного ферзя.
   – Ты за мать не беспокойся, она человек самостоятельный.
   Сластенов не раздумывая сгреб неосторожного коня, положил рядом с доской, а на его место поставил торжествующего ферзя.
   – Попался, который кусался!
   – Жадность до добра не доводит.
   Кирилл взялся за второго коня.
   – Шах! И можно прощаться с ферзем. Аплодисменты!
   – Ловко!
   Сластенов пригнулся к доске, задумался.
   Стукнул ногтем по вазе и принялся отрывать лепестки с побуревших астр.
   – Выходит, я малость поторопился.
   – Сливай воду!
   Кирилл сдернул с доски ферзя, подкинул на ладони.
   – Может, новую?
   – Нет, сначала заматуй.
   – Воля ваша.
   – Я в отпуске детектив начал читать английский…
   Сластенов ушел королем в угол.
   – Так там… Загадка на загадке… Труп на трупе!
   – Чтение детективов – это жвачка. Сейчас я сделаю красивую жертву с матовым исходом…
   – Ладно, давай по новой.
   Сластенов зло смешал фигуры.
   – Но зевков больше не будет, обещаю.
   – И какой интерес читать детективы, когда для умного человека преступник ясен с первой главы.
   Кирилл нагнулся за пешкой.
   – Все строится по одной давно известной схеме.
   – По-моему, ты, братец, много на себя берешь.
   Сластенов расставил свои фигуры.
   – Докажи примером.
   Сластенов включил верхний свет, задернул шторы.
   – Или слабо?
   – Все закономерно, против жанра не попрешь… Опять королевский гамбит… Ну-ну… А в детективе, конечно, настоящем, классическом, убийца должен появиться в первой же главе и единственный из всех не должен вызывать подозрения…
   – Можно переходить?
   – Последний раз. Думать надо, извилинами шевелить.
   Кирилл ушел на кухню и вернулся с куском хлеба, густо намазанным маслом.
   – Ты еще не сходил?
   – Пробую варианты.
   – Мать все-таки загуляла… Ты как думаешь, она про милицию предупреждала всерьез?
   – Конечно, пошутила… Но ты все же насчет убийцы в первой главе неправ. Понимаешь, в том английском детективе ошеломляющее начало. Сразу четыре трупа, и все из-за какой-то загадочной реликвии сэра Чарльза. Все о ней знают, но никто ее не видел. Так вот, после цепочки убийств исчезает ларец, в котором хранится реликвия… Сэра Чарльза обнаружил совершенно случайно молодой сержант полиции – ему показалось странным, что в такое позднее время наружная дверь старинного особняка приоткрыта… Бедный сэр Чарльз лежал у дверей с перерезанным горлом…
   – Оригинальный ход, но мы не менее оригинально закроемся слоном.
   Кирилл дожевал хлеб и принес чай.
   – А что из себя представляли остальные четыре трупа?
   – Молодая жена сэра Чарльза, старый слуга с бакенбардами и личный секретарь.
   – И ни один из них не покончил жизнь самоубийством?
   Кирилл поставил чашку на стол.
   – Конек-то лезет в западню.
   – Все убиты, и что самое интересное – четырьмя разными способами: жену, совершенно голую, утопили в ванне, секретаря задушили чулком этой жены, а слугу пронзили насквозь алебардой из коллекции сэра Чарльза…
   – Кажется, мать пришла?
   Сластенова босиком вошла в комнату и, не выпуская сумку из рук, села на тахту.
   – Представляешь, не было обнаружено ни одной улики.
   Сластенов наклонился к самой доске, описал рукой дугу, откинулся.
   – Значит, жертва качества?
   – Сливай воду – ладья на связке!
   Кирилл взял чашку со стола и пересел на тахту.
   – Мам, что сказал специалист?
   – Ну и намаялась я сегодня…
   Сластенова достала икону из сумки, распеленала.
   – Тебе не совестно выигрывать у отца?
   – Я у него вместо груши.
   Сластенов подошел к тахте.
   – А если нет улик, значит, нет даже кандидата в убийцы.
   – Ты это, Вань, о чем?
   Сластенова унесла икону в спальню, спрятала под подушку, вернулась.
   – Так что сказал специалист?
   Кирилл заглянул в пустую чашку.
   – На миллион фанерка тянет?
   – Я теперь с ней из дому – ни на шаг… А тренера твоего в детстве наверняка чем-то тяжелым стукнули по голове!
   Сластенов вернулся к шахматам.
   – Давай еще одну, последнюю, для реванша?
   – Расставляй, только серьезно последнюю.
   – Вам еще не надоело?
   Сластенова отобрала у сына чашку.
   – Нет, у всех мужья как мужья, а мой даже не поинтересуется, где меня черти носили.
   – Должен же я хоть одну партию выиграть!.. А если ты убедилась, что икона – обыкновенная мазня, то нечего на нас срывать досаду…
   – Я еще раз убедилась, что ты толстокожий и бессердечный… А вдруг бы меня ограбили, вдруг бы убили, вдруг бы икона потерялась?..
   – Да идет она боком, твоя икона! Опять пешку зевнул!
   – Братцы-кролики, берегите нервные клетки.
   – Я когда-нибудь вышвырну шахматы с балкона!
   Сластенова ушла на кухню и там, у холодильника, всплакнула, уткнувшись лицом в фартук, висевший на гвозде.
   Потом вымыла подарочную кружку, из которой пил тренер, и будничные чашки, поставила их на сушилку, съела последнюю конфету из коробки и начала чистить картошку.
//-- 12 --//
   Сластенов проснулся весь в поту, сбросил одеяло, посидел, встал, раскрыл шторы, зажмурился.
   Молочка бы сейчас парного… Деревенского…
   Сходил на кухню – включил кофейник и поставил разогреваться вчерашнее пюре.
   Жена и сын давно разбежались по своим обычным делам.
   Сластенов пропел что-то походное.
   Официально еще командировка продолжалась, и пребывание в городе было нелегальным и рискованным.
   Главное – не напороться на коллег и начальство.
   Сластенов заглянул в комнату Кирилла.
   Незастеленная кровать, раскрытый магнитофон, журнал, тот самый, с детективом, брошенный на пол, наушники прямо на подушке.
   А говорил, что детективов не читает… Болтунишка…
   Присев на кровать, Сластенов надел кое-как наушники – пластмассовая дуга скребанула по лысине – включил магнитофон.
   Да… Музыка – голый ритм… И где он только берет такие записи… Впрочем, двадцать лет назад тоже был сплошной ритм… Влияние Африки…
   Сластенов положил наушники на подушку.
   В большой комнате улегся на тахту, прислушиваясь к монотонному фырканью кофейника на кухне.
   Тоже ритм, только домашний… Кирилл, Кирилл – натворил делов, наплел всякой ерунды, взбаламутил человека… Но кто ожидал, что эта икона так на нее подействует… Ночью раз десять вскакивала икону проверять – мания, да и только…
   Сластенов долго смотрел на хрустальную вазу – темная полоска воды под стеблями, увядшие астры, лепестки скрючились, порыжели. Выдернул цветы из вазы, отнес на кухню в мусорное ведро, сполоснул руки, помешал большой ложкой пюре.
   Куда, интересно, теперь она запрятала икону…
   Из кофейника бил тугой парок – на стеклине окна появилась испарина.
   Сластенов налил кофе, положил сахар, бухнул прямо из банки сгущенное молоко.
   Картошка начала пригорать.
   Сдернул с гвоздя фартук жены, скомкал, подхватил кастрюлю.
   В прихожей стукнула дверь – привычно щелкнул замок.
   Сластенов, держа кастрюлю в руках, вышел полюбопытствовать – узкие лямки фартука волочились за ним.
   – Ты что, до сих пор дрых?
   Сластенова расстегнула кофту, шагнула к мужу, принюхалась и наконец увидела кастрюлю и скомканный фартук.
   – Сколько раз тебе говорила, что разогревать надо в сковородке!
   – Ты на меня сердишься? За вчерашнее? Но я, честное слово, заигрался – обидно продуть десять партий…
   – Перестань, давно забыла… Вот, с работы отпросилась… Сижу, понимаешь, как на иголках, всякая чушь в голову лезет…
   – Кофе будешь?
   Муж шагнул чуть в сторону и наступил на лямку фартука – ткань затрещала.
   – Ну что ты здесь торчишь с кастрюлей?
   Муж, подчиняясь окрику, скрылся на кухне.
   Сластенова открыла сервант, села на корточки, приподняла столку тщательно выглаженного белья – икона лежала на месте.
   Надо будет завтра ее куда-нибудь перепрятать… Тренер-то видел, что ее выносили из спальни, значит, в шифоньере ненадежно… а сервант прямо на глазах, тоже опасно… Вот если в стиральную машину? Нельзя, отсыреет… Ничего – придумаем…
   Муж вернулся с кухни, тоже присел на четвереньки перед открытой дверцей.
   – Календарь-то будем перевешивать или соседу подарим?
   – Иди ты со своими подначками…
   Сластенова поправила стопку белья – икону стало совсем незаметно – закрыла сервант, перешла к тахте.
   – Значит так, большой любитель детективов. Помоги разобраться.
   – Думаешь, что эта раскрашенная деревяшка реально кому-то нужна?
   – Нужна не нужна, а утром выхожу из подъезда – глядь, а прямо на газоне, в кустах, тренер замаскировался. Натянул на глаза кепчонку, но я-то его сразу по мастерке узнала…
   – Сомнительно…
   Муж не успел договорить, как у двери кто-то длинно и решительно позвонил.
   – Это он, я уверена!
   Сластенова встала к серванту.
   – Это он!
   – Тем лучше.
   Муж заправил майку в трико и пошел открывать.
   – Ваня, прошу тебя, осторожнее, он каратист.
   Сластенов чуть приоткрыл дверь и глянул на площадку одним глазом.
   Что-то белело.
   Тогда он увеличил щель для наблюдения, и тотчас же ему в нос ткнули огромным букетом астр.
   – Здрасьте!
   Сластенов узнал голос соседки из пятой квартиры.
   – Вчера на дачу ездили. Вам цветочков нарвали в подарок.
   – Манечка, это к тебе!
   – Ах, Капитолина Федоровна, вы нас балуете…
   Жена приняла охапку цветов и сунула ее Сластенову.
   – Мария Владимировна, милочка, вы знаете, иду я сейчас из молочного, а мне навстречу Зоя Сергеевна, поздоровалась, еле кивнув, – и вдруг заявляет, что, мол, у Сластеновых икона чудотворная завелась! И перекрестилась при этом!
   Соседка вошла, захлопнула дверь.
   – Вот уж от кого не ожидала. Интеллигентный вид, вдова майора – и на тебе, перекрестилась.
   – Она-то, чертова кукла, откуда узнала?
   – А ей ваш сыночек сообщил строго конфиденциально в благодарность за три рубля, которые она занимала ему на прошлой неделе на кассету…
   – Конфиденциально… Три рубля… На кассету… Ты, Ваня, слышал? Я же ему червонец выделяла!
   – Музыка нынче подорожала.
   Сластенов отнес букет в комнату, вернулся, встал рядом с женой.
   Соседка не унималась.
   – А можно на нее хоть глазком взглянуть, на икону-то чудотворную, или врут опять?
   – Только, Капитолина Федоровна, вы уж никому ни словечка, пожалуйста…
   Сластенова неопределенно махнула рукой.
   – Прошу вас!
   – Я-то с радостью, да шила в мешке не утаишь. Если Зоя Сергеевна узнала, значит, ждите визитов. Старухи со всего района сбегутся.
   В дверь грубо и настойчиво застучали.
   – Открывайте, милиция!
   Соседка мимо Сластенова прорвалась в комнату, жена – за ней.
   Сластенов щелкнул замком.
   – Перепугались, братцы-кролики?
   Кирилл швырнул сумку под ноги Сластенову.
   – А я слышу – воркуют, ну и пошутил маленечко… Кстати, я проглядел твой английский детектив… Девяносто девять процентов, что убийца – сержант полиции…
//-- 13 --//
   Ночью Сластенова несколько раз просыпалась от ощущения, что кто-то ходит в большой комнате.
   Чудилось то соседка с букетом, то тренер с коктейлем, то надежный человек с топором.
   Сластенова вставала, накидывала на плечи халат и, проверив наличие иконы в серванте, возвращалась в спальню.
   Проснувшись в очередной раз, Сластенова разбудила мужа.
   Раньше, лет десять назад, она будила его обычно поцелуем, а сейчас просто щелкнула по носу.
   – Спать, не мешайте спать… – Сластенов натянул одеяло на голову.
   Она все же разбудила мужа с третьей попытки.
   Он сел, посмотрел на окно – в щель меж шторами уже проклюнулся бледный рассвет.
   – Что, опять тренер?
   – Вань, давай поговорим. Мы же с тобой так давно не разговаривали ночами… А помнишь, как только поженились, так до утра не умолкали – помнишь?..
   – Наверно, тогда было о чем разговаривать?..
   – Конечно, было.
   – Нет, а ловко наше чадо пугануло вас с соседкой… «Откройте, милиция!» Я-то его противный голос признал, а вы обе струхнули…
   – Тебе смешно, а я чувствую, что икона эта меня доконает. Устала я от нее. И чего ношусь, как угорелая? Может, из-за фильма того? Мне на работе замначальника давно говорил, что телевизор до добра не доведет… Ящик – он и есть ящик…
   – Надо было, мать, нам второго ребенка завести. Тогда бы и про икону забыла, и про телевизор.
   – А может, икону в музей отнести?
   – Нужна она им, как собаке пятая нога.
   – Ты бы попробовал, а? Не убьют же они тебя там… Если деньги предложат, не отказывайся… А носом закрутят – неси ее обратно домой, повесим спокойно на стену… Пусть соседки ходят смотреть.
   – И откуда в тебе столько энергии оказалось?
   – Ладно, спи… Схожу взгляну, на месте ли она…
   Когда Сластенова закрывала сервант, ей показалось, что в комнате сына ходят.
   Она подошла на цыпочках к матовому стеклу двери, прислушалась – лишь тиканье часов.
   Успокоенная, вернулась в спальню.
   Муж похрапывал, закинув руки за голову.
   Легла рядом.
   Виски ломило.
   Муж повернулся набок, перестал храпеть и привычно обнял ее.
   Сластенова осторожно поцеловала своего милого и доброго Ивана в губы.
   О ребенке втором вспомнил… А кто молчаливо согласился на аборт?.. Давно это было… Впрочем, если рискнуть, то и сейчас не поздно… Разбудить его, что ли?..
//-- 14 --//
   Сластенов опять проспал до двенадцати.
   Как и вчера, обошел все комнаты, поставил кофейник.
   День выдался пасмурный, и было душно.
   Открыв все форточки и балконную дверь, Сластенов прилег на тахту.
   Может, я зря вчера про второго ребенка завел… Ей и так несладко, уже и не рада, что с иконой связалась… Интересно, сегодня усидит на работе до вечера или опять отпросится?.. У них начальник либерал, а коснись нашего – так и на похороны отпускает скрипя зубами…
   Сластенов задремал, а когда поднял голову, сразу вспомнил о кофейнике, рванулся, не понимая тишины на кухне, но столкнулся с женой.
   – Засоня, чуть кофейник не угробил!
   Жена повесила сумку на ручку двери.
   – С утра думала, отпроситься – не отпроситься, а тут выясняется, что с обеда побелка, и нас шуганули по домам.
   – Дождя бы…
   – Все небо затянуло – наверное, скоро грянет.
   Жена присела у серванта.
   – Вань, а как вчера соседушка глаза таращила на наше сокровище!
   С балкона ударил ветер, надул штору парусом.
   Астры на серванте и столе разом вздрогнули.
   – Ох, не видать нам теперь покоя с этой чудотворной…
   Сластенов утихомирил штору, закрыл дверь, обошел все форточки.
   – Может, действительно избавиться от непосильной ноши?
   На улице серым столбом взвилась пылища.
   В комнате совсем стемнело.
   Жена, не отвечая, копошилась у серванта.
   – Ваня!..
   – Так что будем с иконой-то делать?
   – Беда, Ваня! Нас ограбили!
   – Блажь.
   Сластенов присел к серванту рядом с женой.
   – Я из дому никуда не выходил.
   – Утром икона еще была здесь!
   Жена отдернула руку.
   Аккуратно сложенные простыни накренились, и самая верхняя соскользнула на палас.
   – Я специально проверяла!
   – Может, ты ее перепрятала да забыла?
   Сластенов неуклюже сунул простыню обратно на полку.
   – Напряги память.
   – Погоди, погоди… Я проверяла икону, а Кирюша в этот самый момент искал сумку… Ваня, это он!
   – Кто – он?
   – Наш сын! Его, наверное, тренер подговорил. Я чувствовала… Сначала занял три рубля у Зои Сергеевны, потом сообщил об иконе, а теперь – прямое воровство!
   – А может, все-таки ты ее сама перепрятала?
   – Проглядели мы его, Ваня! Проглядели…
//-- 15 --//
   У самого подъезда Кирилл запнулся, чуть не упал, схватившись рукой за металлическую решетку, а сумка сорвалась – и прямо в лужу.
   Войдя в подъезд, Кирилл отдышался, посмотрел на часы.
   В запасе целых двадцать минут… Успел… Только бы мать, как вчера, не отпросилась с работы…
   Кирилл встряхнул сумку – икона внутри подпрыгнула, гулко задела брезент.
   Держа сумку на вытянутых руках, поднялся бегом по лестнице.
   Положил сумку на коврик перед дверью, нашарил в кармане связку ключей.
   Утер я сегодня Ирке нос… Впилась в икону, еле оторвал… А то не верила, красавица…
   Кирилл почти бесшумно закрыл за собой дверь, прислушался.
   Вроде тихо… Суну чудотворную на место – и полный ажур…
   Переобулся, достал из сумки завернутую в полиэтилен икону, на всякий случай спрятал под рубаху.
   Прежде чем уйти, забросил сумку в ванную – в прихожей на полу остался мокрый след.
   В комнате сразу остановился.
   Мать с отцом сидели на тахте – плечо к плечу.
   Смотрели, молча ждали.
   – Да я же взял ее только показать…
   Кирилл вырвал из-под рубахи сверток.
   – Одна девочка знакомая попросила!..
   – Скажи лучше, что хотел продать.
   Мать оттолкнулась руками, поднялась с тахты, пересекла комнату, вырвала сверток.
   – Да не сумел…
   – Продать? Вот умора! Ну кому она нужна? Чокнутых нет…
   – Почему ты занял три рубля у соседки?
   Отец встал, скрестил руки на груди – педагог-любитель.
   – Мог бы и у матери попросить.
   – У нее снега-то зимой не выпросишь… Вот подождите, выбьюсь в чемпионы… Это вам не икона дурацкая – это гарантия благ, да еще каких… Пошутил я насчет Андрея Рублева, пошутил – а вы поверили… Сдам на мастера – и считай, полдела… Потом залезу в какой-нибудь вшивенький институт и налягу на тренировки… В загранку буду ездить…
   – С твоим тренером далеко не уедешь.
   Мать развернула икону, осмотрела, спрятала где-то в спальне, вернулась и встала рядом с отцом.
   – Честное слово, стану чемпионом Союза – для начала!
   Кирилл скрестил руки на груди, как отец.
   – Получу международного!
   – Для начала кончи школу, мастер.
   Мать воссоединилась с отцом в воспитательный дуэт.
   – Школу-то он одолеет, а для чемпиона жидковат, да и характера маловато.
   Отец сел на тахту.
   – Давай лучше в шахматы сразимся.
   – Ваня, ты же обещал поговорить с ним по-мужски!
   – Он у нас теперь человек самостоятельный, вон какую жизненную программу развернул. Пусть дурачки бегают за рекордами, а наш сын рванет за благами.
   – Ваня, ты же обещал!
   – Ну, а если серьезно, то думаю, он давно все понял и деньги больше у кого попало занимать не будет, икону без спроса брать не будет и выигрывать у отца на зевках не будет.
   – Игра есть игра!
   – Я бы могла инфаркт схватить! Хоть бы записочку оставил!
   – Мать, да наплюй ты на нее. Давайте лучше овчарку шотландскую заведем.
   Кирилл принес шахматы, высыпал фигуры на тахту, разместил поудобнее доску.
   – А Ирка, дура, от иконы пришла в телячий восторг! И наградила меня поцелуем в щеку!..
//-- 16 --//
   На этот раз Сластенов проснулся рано – то ли потому, что жена в эту ночь спала крепко и даже не бегала смотреть икону, то ли потому, что сам выспался досыта.
   В спальню заглянул Кирилл, сообщил, что мать с получки обещала дать на кассеты, и убежал, хлопнув со всей силы входной дверью, назло соседкам.
   Сластенов подошел к окну.
   На небе – чистота.
   Лишь на асфальте, внизу – россыпь луж.
   Денек будет прекрасный… А все-таки вчера я выиграл три партии подряд… Или Кирилл специально поддался – в благодарность за спасение от разноса… Надо бы принять душ – взбодриться малость… В пешечных окончаниях он слабоват…
   Сластенов отыскал в шифоньере свежие трусы в синий горошек и пошел в ванную.
   Разделся, бросил трусы и майку в пластмассовый таз.
   Лучше бы не привозил икону… Обычно жена не любила накапливать белье, а сейчас ее как подменили… Да и на кухню теперь не загонишь…
   Сластенов убрал из ванны сумку Кирилла, настроил воду попрохладней, закрыл глаза, подставляя то лоб, то затылок под урчащий душ.
   Ничего, скоро успокоится… Остынет… В прошлом году так же с кактусами носилась – а через два месяца все раздарила…
   Сластенов растерся полотенцем, обмотал им голову и пошел на кухню.
   Прочитал записку, прислоненную к кофейнику.
   Жена просила сдать бутылки и купить молока.
   Сластенов достал из холодильника яйца, сообразил глазунью.
   Может, действительно завести шотландскую овчарку?.. Гулять с ней по вечерам… Идешь с женой, а рядом этакий красавец, породистый, откормленный, довольный…
//-- 17 --//
   Когда Сластенов через полчаса вышел из подъезда, за кустами акации сразу заметил тренера.
   Крепыш стоял прямо на газоне, в мятой кепчонке и все в той же неизменной мастерке.
   Сластенов отвернулся, прибавил шагу – бутылки в сетке принялись названивать.
   Тренер настиг Сластенова за углом.
   – Извините…
   Тренер убрал с рукава мастерки налипший листок.
   – Прошу вас буквально на две минуточки… Очень важно…
   – Насаждения ломаете!
   Сластенов поставил сетку с бутылками на скамейку возле карусели.
   – Нехорошо!
   – Скажите мне откровенно…
   Тренер сел на скамью и начал трогать пальцем горлышко каждой бутылки.
   – Вас не утомила еще возня с этой нелепой иконой?
   – Лично меня – нет. Видите ли, чтобы нарушить мой жизненный уклад, одной иконы совершенно недостаточно.
   – Вы человек серьезный, допустим, а как насчет жены?
   Два пацана в одинаковых панамках раскручивали пустую карусель.
   Визжа и дребезжа, карусель переваливалась с боку на бок, чиркая низом о песок.
   – Знаете, мне еще по магазинам надо пробежаться. Так не ходите зигзагами, а действуйте прямо. К чему финтить?
   – У меня создалось такое впечатление, что у вашей жены от обладания чудотворной иконой вскружилась голова. Мы-то с вами, конечно, понимаем истинную ценность данной иконы и не впадаем в иллюзии, но вот попробуйте переубедить женщину, вбившую себе в голову, что она обладает раритетом, пробуйте доказать ей обратное…
   – Что поделаешь, такой характер. Если что втемяшится, то прочно.
   Пацаны бросили карусель и побежали к качелям.
   Вздрогнув, карусель накренилась и застыла.
   – Вы сделаете доброе дело, если убедите дражайшую половину отнести икону в музей. Во-первых, там вашей жене раскроют глаза, во-вторых, если икона окажется действительно редким экземпляром, ей предложат определенную сумму и душевный покой… Искусство, тем более древнее, должно принадлежать народу.
   – Самое забавное, что моя жена такого же мнения, только вот она сама никогда в музей не пойдет.
   На облезлую дугу карусели сел воробей, покрутил клювом, спрыгнул в песок.
   – Сходите вы.
   Тренер нагнулся, подобрал камушек и швырнул в наглого воробья.
   – Разрубите узел.
   – Скажите, действительно Кирилл способен вытянуть?
   Сластенов поднял сетку – бутылки со звоном сгрудились.
   – На мастера спорта?
   – Потенциал есть!
   Тренер нагнулся за очередным камушком.
   – Упорства парню не хватает!
   – Ну, мне пора.
   Сластенов повернулся и, не оглядываясь, прошел мимо качелей.
   Пацаны в одинаковых панамках пробежали мимо…
//-- 18 --//
   Из магазина Сластенов вернулся через два часа, отстояв очередь среди бодрых старушек и усталых женщин.
   Сунул молоко в холодильник.
   Вытянул из кармана газету, купленную по пути в киоске.
   Нашел в столе у Кирилла карандаш.
   И устроился на тахту разгадывать кроссворд.
   Первые три слова дались без малейшего усилия.
   Но, застряв на парнокопытном из пяти букв, Сластенов утратил интерес к слишком заковыристому кроссворду и попробовал сходу расшифровать географический ребус.
   Тоже безуспешно.
   Отложив газету, взялся за так и не дочитанный английский детектив.
   Но циничные выводы Кирилла, высказанные недавно про сюжет и фабулу, резко принизили действенность интриги.
   Бедный сэр Чарльз…
   Оставив молодого сержанта в самый трудный период расследования, Сластенов прошел в комнату сына.
   Снова открыл письменный стол и достал шестикратную лупу.
   Захотелось провести собственное пристальное исследование иконы.
   Но розыски «почти чудотворной» не принесли результата.
   Иконы не оказалось ни в серванте, ни шифоньере.
   Сластенов заглянул под все кровати, передвинул все кресла и стулья, даже проверил кухню, разбив попутно блюдце.
   Иконы нигде не было.
   Сластенов упорно вел обыск.
   Наконец-то «почти чудотворная» нашлась – и в самом неожиданном (как в хорошем детективе) месте.
   Икона преспокойненько лежала на антресолях в старом чемодане.
   Сластенов отнес «почти чудотворную» в комнату и положил на стол в квадрат солнечного света.
   Долго, пока не онемела рука и не затекла шея, рассматривал в лупу извивы трещинок и черную копоть, покрывающие витиеватые мазки.
   Потом так же долго созерцал икону без лупы.
   Почему она меня не волнует?..
   Древний возраст должен действовать магически…
   Эта вуаль, поволока, эти огромные чужие глаза…
   Как-никак, Бог…
   Перед ним плакали, молились, искали защиты…
   А я выменял Спасителя на спиннинг и привез в качестве забавного сувенира…
   Наверное, лет двадцать назад загорелся бы прикладным религиоведением…
   Начал копаться в литературе…
   Шерстить каталоги…
   Но сейчас…
   Меня больше волнует, кто ухлопал сэра Чарльза…
   Наверное, это участь любого человека, погруженного не в библейское ветхозаветное бытие, а обыкновенный привычный быт…
   И Богу такие омещанившиеся и самодовольные граждане, мечтающие о расширении жилплощади да о шести сотках на даче, абсолютно не интересны…
   Сластенов отнес лупу на место.
   Пока жена не вернулась с работы, надо отвезти икону в музей…
   Завернув «почти чудотворную» в газету с неразгаданным кроссвордом, сунул под мышку.
   Давненько я не был в художественном музее…
   В последний раз это было, кажется в десятом классе, и на удивление запомнился только витраж на лестнице да Венера из гипса с прикрытыми бедрами…
   Сластенов, выйдя из подъезда, покосился на газон – тренера не было.
   Только бы в музее на смех не подняли…
//-- 19 --//
   Когда за Сластеновым захлопнулась массивная дверь с бронзовыми ручками и перестали дребезжать стекла в ближнем окне, затянутом узорчатой решеткой, он шагнул по темному паркету в настороженную тишину и замер, увидев перед собой широкую лестницу с медными прутьями, а за ней – нижний край витража: две босые ноги, ступающие по сизому облаку.
   Из-за высоких дверей за спиной начали просачиваться звуки улицы: чьи-то приглушенные голоса, шум проскакивающих мимо автомобилей.
   Сластенов повернул голову и напротив окна увидел нишу.
   Там сияли ряды никелированных вешалок.
   Сластенов подошел к деревянному облезлому барьеру.
   За барьером сидела женщина в синем халате и пила чай.
   Запах свежего чая стоял в нише, как в заводи.
   – Мне бы, знаете, тут одну вещь показать…
   Сластенов положил газетный сверток на барьер.
   – Рыбу не берем!
   Женщина швыркнула чаем.
   – Берем шкурки соболиные и беличьи.
   – Да не рыба это, икона старинная!
   – Так бы сразу и говорил… Тебе, милок, надо к Александре Филипповне… Дуй по лестнице, там увидишь огнетушитель, а рядом дверца малюсенькая, так ты не стесняйся, прямо туда и по коридорчику…
   – Спасибо.
   Поднявшись по лестницу, Сластенов постоял перед витражом.
   Витраж то ли потускнел со временем, то ли его, наоборот, подновили, но в данный момент шедевр старых мастеров абсолютно не трогал, как тогда, на давнишней экскурсии.
   Через узкий коридор, где вдоль стен торчали запыленные рамы от картин, Сластенов прошел до нужной двери, робко постучал и, услышав повелительный голос, внес икону в кабинет с низким сводчатым потолком.
   – Мне бы Александру… Александру… Извините, забыл отчество…
   – Если Александру Филипповну, так это я.
   Женщина за мрачным письменным столом отложила в сторону какую-то бумагу.
   Зазвонил телефон.
   Александра Филипповна расторопно подхватила трубку.
   – Перезвони минут через десять… Буду ждать…
   – Я вот икону принес…
   Сластенов скомкал газету.
   – Почти чудотворную!
   Женщина по-доброму, без издевки, улыбнулась.
   – Почему же почти?
   – Жена верит, а я нет. И сын тоже.
   – Я поняла. Вы к нам на консультацию?
   – Нет. Хочу предложить раритет музею.
   – Превосходно.
   Александра Филипповна взяла икону, включила яркую настольную лампу, достала из пластмассового футляра большую лупу на длинной ручке.
   – Только учтите, у нас финансовые возможности ограниченные.
   – Я же принес не ради денег, я подарить хочу.
   – Подарить?
   Александра Филипповна выключила настольную лампу.
   – Вы знаете, сейчас никто ничего не дарит, всем нужны рубли, рубли, рубли, как можно больше рублей.
   – А я хочу подарить!
   – Ну если вы настаиваете…
   – Настаиваю!
   – Тогда пишите дарственное заявление.
   Александра Филипповна извлекла из верхней папки чистый лист бумаги.
   – Я, такой-то, такой-то… Укажите место находки иконы, дайте краткое описание композиции…
   – Да на ней же ничего не разобрать, кроме гневных глаз.
   – Пишите: Спас с житием…
   Сластенов начал послушно заполнять заявление под четкую искусствоведческую диктовку.
   Текста оказалось не так много – хватило десятка обтекаемых слов.
   Александра Филипповна не скрывала удовлетворения.
   – Так, хорошо. Сейчас составим акт приемки!
   Александра Филипповна не выпускала нежданный подарок из рук.
   – Кстати, вы когда последний раз посещали наш музей?
   – Давненько.
   – Тогда сделаем так… Пока я оформляю документы, вы пройдитесь по экспозиции… Не возражаете?
   – С удовольствием.
   Сластенов положил перед Александрой Филипповной заявление.
   Александра Филипповна нажала какую-то потайную кнопку, и под низким сводом появилась юная особа с указкой в руках.
   Александра Филипповна приняла торжественную позу:
   – Дорогой наш товарищ Сластенов… От имени всех работников музея приношу вам нашу самую искреннюю благодарность! И в качестве награды мы предлагаем вам личную экскурсию с нашим лучшим гидом, который может вам представить полноценный обзор всей экспозиции…
   – Не откажусь.
   Сластенову понравилось, как отреагировали музейные работники на широкий жест и благородный поступок.
   – У нас есть чем похвастаться!
   Юная особа увлекла Сластенова за собой.
   – Шедевр на шедевре!..
//-- 20 --//
   Сластенов осторожно ступал по узорному паркету, старательно слушал слова, полные экспрессии, украдкой читал надписи на рамах.
   Редкие посетители оглядывались на странную одиночную экскурсию.
   Наверное, принимали щедрого дарителя за высокопоставленную иностранную персону.
   Переходя из зала в зал, Сластенов все искал ту Венеру с укрытыми бедрами, но ее, видно, надежно запрятали.
//-- 21 --//
   Где-то через час, одурев от множества картин и поражаясь неутомимости языка юной особы, Сластенов подписал не читая приготовленные Александрой Филипповной документы и, вырвавшись из ее душного кабинета, присел на стул под огнетушителем.
   Совсем рядом был витраж, но Сластенов крепко зажмурил глаза.
   Начал спускаться по лестнице.
   Подмывало обернуться, но Сластенов упорно смотрел на ступеньки.
   На последней, которая показалась ему сильнее всех стертой ногами, – или это свет от зарешеченного окна, падающий сбоку, сделал ее такой плоской – он все же остановился, положил руку на широкие перила, обернулся и стал разглядывать витраж так же, как утром разглядывал икону.
   Витраж на этот раз ожил – солнце простреливало цветные стекла и длинными размытыми бликами скатывалось по лестнице.
   Опять останется в памяти, как заноза, лишь витраж…
   Сластенов отвернулся.
   Блики терялись, не доходя до высоких дверей, и лишь одинокий заблудившийся лучик уперся в маковку витой бронзовой ручки.
   Надо сразу позвонить жене на работу…
   Сластенов быстро миновал нишу с пустыми вешалками.
   Она поймет… Сама же предлагала отнести икону…
   Выйдя из музея, Сластенов на секунду ослеп.
   Но постепенно стал различать прохожих, медленные автобусы, юркие легковушки.
   И наконец на той стороне улицы, рядом с витриной гастронома, обнаружил две телефонные будки – они стояли впритык друг к другу, на солнцепеке, у одной было выбито стекло, а у второй – дверь нараспашку.
   Отыскал в кармане двухкопеечную монетку.
   Пересек улицу бегом.
   Выбрал будку с открытой дверью.
   Мутный диск на старом облупленном автомате скрежетал при обратном ходе.
   – Мне Сластенову, будьте добры… Муж… Хорошо, подожду…
   В будке стало невыносимо душно.
   – Машунчик, это я… Бутылки сдал… Молоко купил… Прошу, не перебивай… Я отнес икону в музей… Взяли с радостью, даже деньги предлагали… Можем мы себе раз в жизни позволить красивый жест?.. Сказали, отдадут на реставрацию… Обещали пригласить на выставку… Ты не сердишься?.. Ну, пока… Целую…
   Сластенов повесил трубку, расстегнул на рубахе еще одну верхнюю пуговицу, вышел, прикрыл дверь – она открылась.
   Сластенов еще раз толкнул упрямую дверь, и она снова отползла обратно.
   Вот и все… Жизнь вошла в прежнюю колею… Можно с легкой душой прошвырнуться по городу…
   Сластенов прошел мимо газетного киоска, но вдруг остановился, повернул назад.
   Паренек в белой рубашке терпеливо выбирал значки.
   Сластенов через его плечо заглянул внутрь киоска и увидел сбоку от разложенных газет номер журнала с продолжением детектива.
   Паренек, выбрав значок с Авророй, ликуя, удалился.
   Сластенов заплатил за журнал.
   – Вам повезло, успели!
   Киоскерша отсчитала сдачу.
   – Расхватали, как горячие пирожки!
   – Все жаждут разгадки чудовищного преступления.
   – До конца еще ой как далеко… Наверняка растянут до последнего номера.
   – Точно. До подписки наверняка.
   Сластенов завернул в сквер, присел на скамью возле фонтана и бегло просмотрел начало очередной главы.
   Ушлый сержант полиции в саду обнаружил очередной труп – и на этот раз труп неизвестного.
   Тело без признаков насильственной смерти находилось в чемодане.
   Сластенов мгновенно припомнил, как самовольно покинул деревню, как долго трясся в автобусе.
   Завтра надо будет продолжить командировку, пока начальство не застукало…
   Интересно, зачем автору понадобился этот неопознанный труп?..
   На будущее лето надо будет снова поехать в деревню к тете Кате, только не на работу, а в отпуск, и обязательно с женой…
   Первым сержант обнаружил сэра Чарльза или его секретаря?..
   Надо же, забыл…
   Тетя Катя наготовит клубничного варенья…
   Нет, все верно, сержант вначале наткнулся на сэра Чарльза…
   Бедный сэр Чарльз…
//-- 22 --//
   Вечером того же дня Сластеновы пили на кухне чай с ватрушками.
   – Кирилл, если ты когда-нибудь женишься, то, надеюсь, твоя супруга будет так же хорошо стряпать, как наша мама!
   Сластенов взял очередную, еще горячую, ватрушку.
   – Сейчас в моде холостяцкая жизнь.
   Кирилл отодвинул пустую кружку.
   – К тому же алименты платить не надо.
   – А я вам завтра сделаю торт!
   Сластенова поставила в духовку лист с последними ватрушками.
   – Наполеон!
   – Мам, ты не забудешь с получки выделить мне на кассеты?
   – Иди лучше детектив почитай, я купил продолжение… Там еще один труп в старом большом чемодане, и пока – никакого следа от реликвии сэра Чарльза…
   – Мам, так не забудь.
   Кирилл вышел из кухни.
   Сластенова сняла фартук.
   – Вань, скажи по-честному…
   Повесила фартук на гвоздь.
   – Ты не жалеешь, что икону отнес в музей?
   – Там чудотворной будет лучше. Специальная температура, особая влажность и, самое главное, – круглосуточная охрана.
   – Конечно, лучше…
   Сластенова присела к столу.
   – Но жизнь-то наша снова пустая.
   Разломила ватрушку.
   – Что, кроме работы, стряпни да стирки… Дачи нет, машины нет, так хоть бы икона своя была!
   Сластенов хотел ответить шуточкой, но не успел.
   На кухню заглянул Кирилл.
   – Давай партеечку сгоняем на сон грядущий!
   Приставил озорно к глазу журнал, свернутый в трубку.
   – Эй, на барже, предлагаю сразиться – или боязно?
   – Что ты вечно суешься не вовремя?
   Сластенов показал сыну кулак.
   – Смойся, изверг!
   Кирилл подчинился.
   Сластенова забыла положить в чай привычные три ложки сахара.
   – Я ни разу на лотерейный билет не выигрывала, и вообще сплошь невезучая…
   – Ватрушки горят!
   – Ой, совсем забыла!
   Сластенова открыла духовку, выхватила тряпкой лист, поставила на край плиты.
   – Давай помогу, Машунь.
   Сластенов взял нож и принялся отдирать поджаристые ватрушки.
   – Какая прелестная корочка… Я всегда любил такую, чуть горьковатую корочку…
//-- 23 --//
   Прошло больше полугода с того дня, как икона попала в музей.
   Сластенов давно прочитал окончание английского детектива.
   Кирилл не угадал: убийцей оказался не сержант полиции, а неизвестный из чемодана, который был внуком одной знаменитой актрисы – ее в молодости соблазнил и покинул коварный дедушка сэра Чарльза.
   Так этот внук, ухлопав сэра Чарльза, его молодую жену, секретаря и старого верного слугу с бакенбардами, залез в чемодан, а его сообщник, бывший жокей, отнес чемодан не в багажник своей машины, как было запланировано, а в сад и там влепил внуку прямо через крышку отравленный укол.
   А реликвией сэра Чарльза оказалась всего-навсего подвязка любовницы дедушки, той самой, которая потом стала знаменитой актрисой.
   Реликвию отыскал сержант полиции в туалетном бачке.
   Бедный сэр Чарльз…
   Месяца три назад Кирилл приволок от тренера щенка шотландской овчарки, но через две недели его отдали знакомым.
   Щенок испортил палас, тапочки, сумку Кирилла и плед.
   Сластенова изредка поглядывала на японский карендарь и вспоминала икону.
   Вспоминала, как обнаружила чудотворную в пыльном чемодане, как ездила с тренером в переполненном автобусе, как смазливый и приторный Иннокентий Иннокентьевич искушал жалкими ста рублями, угощал фирменным коктейлем, прикидывался валенком и как за дверной гардиной обнаружилась комната, вся увешанная иконами.
   Сластенова испытывала злорадное удовлетворение, представляя, какая рожа будет у жадного коллекционера, когда он узрит в музее чудотворную.
   Рано или поздно это случится.
   Отреставрируют и поместят на самое видное место постоянной экспозиции.
   Сластенова терпеливо ждала встречи с очищенным от вековой копоти экспонатом.
   И вот настал долгожданный час.
   Дружную семью Сластеновых в полном составе пригласили в музей на торжественное открытие выставки «Древнерусское искусство и современники».
   Отреставрированная чудотворная ждала своих благодетелей в одном из тихих залов.
   – Я волнуюсь.
   Сластенова отдала шубу из искусственной цигейки мужу.
   – Очень волнуюсь.
   Сластенов пробился к барьеру.
   Сейчас здесь пахло не чаем, а духами.
   Женщина в синем халате сунула Сластенову номерки.
   Кирилл протянул гардеробщице меховую куртку.
   – Главное, чтобы там была табличка с нашей фамилией!..
   Кирилл первым поднялся по лестнице.
   Супруги поспешили за ним.
   Сластенова приготовила на всякий случай платочек.
   Переживая и предвкушая момент встречи с чудотворной.
   А Сластенов крутил пальцами в кармане пластмассовый номерок.
   На лестничной площадке под витражом в ожидании дарителей высилась живой скульптурой Александра Филипповна.
   – Друзья мои! О вас будет очерк в областной газете!
   Александра Филипповна втиснулась между супругами.
   – Возможно, даже с фотографиями!
   Александра Филипповна повела почетных гостей наверх.
   – Вы свою икону сейчас не узнаете! Такой стала красавицей…
   Кирилл окинул взглядом витраж, поправил галстук – на облаке отразилась его физиономия – и пошел следом, предвкушая реакцию класса на газетную заметку.
   Александра Филипповна без умолку сыпала искусствоведческими терминами, доверительно раскрывая реставрационные тайны.
   Сластеновы благоговейно внимали, не понимая ни слова.
   Музейный работник миновала зал за залом, коридор за коридором, лестницу за лестницей, не прекращая взволнованный монолог, обращаясь то к отцу, то к матери, то к сыну.
   На шее музейного работника подрагивала золотая цепочка.
   В зале толпился народ, но все почему-то сбились в один угол.
   Сластенов направился было туда, но Александра Филипповна устремила троицу в какой-то безлюдный закуток.
   Остановились перед рядом икон.
   – Смотрите, здесь табличка с нашей фамилией!
   Кирилл ткнул пальцем в крайнюю икону.
   – Надо же, красотища какая!
   Сластенова приложила платок к губами.
   – Не верится!
   Александра Филипповна взволновано продолжила комментарий:
   – Пришлось снять более поздние наслоения, кое-какие важные детали были записаны. Обратите особое внимание, как раскрыт первоначальный фон!
   Александра Филипповна вновь углубилась в реставрационные дебри.
   – Правда, сюжет не нов, да и манера письма традиционна, но наш музей имел только две похожие вещи… Кстати, они тоже в экспозиции… Пройдемте…
   – Что-то мне не нравятся глаза…
   Сластенов остался у иконы.
   – Те были вроде с гневом, а эти спокойные.
   – Надо было содрать с них деньги, – шепнул Кирилл отцу. – Но подновили они ее здорово.
   Сластенов догнал жену и Александру Филипповну.
   – А кто занимался реставрацией, скажите, пожалуйста?
   – Я лично!
   Александра Филипповна грустно улыбнулась.
   – Объект был в очень тяжелом состоянии. Осыпи, шелушение, утраты, копоть…
   – Огромное вам спасибо за упорный труд!
   Сластенова тронула платочком глаза.
   – Я буду часто приходить сюда.
   Потом была долгая и обстоятельная беседа с корреспондентом.
   Правда, не фотографировали.
   После смотрели картины местных современников.
   Разношерстная публика состояла из творцов, их жен, любовниц, детей, коллег и поклонников.
   Александра Филипповна в трогательных выражениях представила семью Сластеновых вальяжному бомонду.
   Блаженных наградили жидкими аплодисментами.
   Сластенова прятала в рукав замусоленный платочек.
   Кирилл снисходительно улыбался провинциальной богеме.
   Сластенов делал вид, что поглощен глубиной реализма представленных работ.
   Александра Филипповна проводила Сластеновых до раздевалки, пригласила бывать почаще и солидно удалилась под низкие своды.
//-- 24 --//
   В своем кабинете Александра Филипповна посмотрелась в карманное зеркальце, подкрасила губы и только затем сняла телефонную трубку.
   Не торопясь, кончиком заколки набрала номер.
   – Иннокентий Иннокентьевич?.. Физкульт-привет!.. Ваш экземпляр понравился дарителям… Уверяю, не заметили подмену… Стараемся… Недельки через две я закончу работу над Житием… Думаю, оно будет украшением вашей коллекции… Не стоит благодарности, ведь идея обмена принадлежит вам… Да, удачное совпадение, что у вас оказался сходный сюжет… Надеюсь, угостите фирменным коктейлем…
   Александра Филипповна положила трубку, полюбовалась своим отражением в старинном зеркале.
   А икона и впрямь оказалась чудотворной!
   Теперь можно будет новую машину купить…
   У старой давно мотор на ладан дышит и багажник прогнил…
   В дверь робко постучали.
   – Одну минуточку!
   Александра Филипповна поправила высокую прическу.
   – Войдите!
   В кабинет, с пластмассовым номерком в руке, протиснулся Сластенов.
   – Я прикинул… прикинул…
   – Не надо так волноваться.
   – Александра Филипповна…
   – Внимательно слушаю.
   – Глаза-то на иконе другие… Не те глаза…

Любовь студента, или По всем правилам осадного искусства

//-- 1 --//
   Студент пятого курса филфака шел по нечетной стороне улицы. То и дело замедляя шаги, поглядывая мимо заснеженных тополей, поверх сугробов, через укатанную дорогу на фасады. И вот, наконец, сквозь медленно падающий снег он различил две черные цифры на белом квадрате на пестрой стене, как будто подранки на замерзающем озере.
   Поставив дипломат у ног – ботинки разбухли от налипшего снега – студент палец за пальцем снял перчатки, засунул их в карманы, расстегнул верхние пуговицы тяжелого пальто и достал из горячей глубины пиджака записку с адресом – шарф следом вылез наружу, вздулся.
   Верно: дом двадцать два, или, как говаривала бабка Анна, играя в лото, – дикие уточки…
   Все погожие летние вечера просиживала бабка с неугомонными соседками под окнами ветхого, с резными наличниками, облупленными ставнями и рассыпающимися завалинками, особняка. Старухи, войдя в азарт и сгребая с блюдца липкие медяки, выражались сочно и метко…
   Студент заправил шарф, колючий от снежинок, и натянул перчатки.
   Весной будет три года, как похоронили бабку Анну. Могила ее просела и заросла – так нет, все чаще и чаще всплывает в памяти, как живая, и почему-то всегда в одном и том же сером платье с вязаным воротником, хотя платье это совсем редко вынималось из сундука… Впрочем, бабка Анна было что надо, пока совсем не слегла, пока не измучила вконец мать…
   Клочок с адресом, подброшенный ветром, зацепился за окантованный медью угол дипломата, потом сорвался, перемахнул через сугроб, исчез под колесами такси.
   Переступая с ноги на ногу, постукивая отсыревшими ботинками, студент не решался перейти улицу – в том доме, с вереницей неоновых витрин, опоясывающих первый этаж, его не ждали.
   …Бабка Анна обожала выкрикивать номера лото… Поднося очередной бочонок прямо к носу и разобрав цифры, откидывалась назад и, выдержав паузу, проговаривала чуть нараспев: кривые ноги… Счастливчики торопливо накрывали разноцветными пуговицами – семьдесят семь, остальные умоляюще поглядывали на бабку, которая, запустив руку по локоть в мешок, шурудила старательно по уголкам, надеясь на скорую «квартиру». Туды-сюды, как свиньи спят, – это, кажется, шестьдесят девять… Венские стульчики – сорок четыре… Дед, конечно, – девяносто… Бабка восемьдесят… Неужели так мало запомнилось? Да, вот еще: бычий глаз – десять…
   Окончательно продрогнув, студент подхватил дипломат занемевшими пальцами и, черпая ботинками снег, перескочил на льдистую дорогу, обождал, когда проедет, чадя дизелем, автобус.
   Рекламная спираль простреливала длинный фасад от края до края.
   Студент, разогреваясь, прошелся мимо беспрестанно хлопающих дверей.
   Зачем-то юркнул в гастроном и сейчас же выскочил обратно.
   Кругом суетливые люди с пакетами и тугими сумками.
   На тротуаре снежное радужное месиво.
   Добравшись кое-как до противоположного конца дома, остановился возле углового окна.
   В пустом зале две женщины, удобно рассевшись в креслах, воинственно размахивали длинными расческами.
   Спорят о чем-то своем или ругают клиентуру?.. Им хорошо в тепле, пропахшем одеколоном… Сколько еще торчать у этой парикмахерской?.. Надо решаться… А все началось с недавнего разговора с Андрюхой, когда возвращались из кино, недосмотрев сеанс.
   Фильм был французский, широкоэкранный и цветной, но уже через полчаса зрители дружно потянулись к выходу…
//-- 2 --//
   – Так, значит, ваш диплом пробуксовывает на ровном месте?
   Андрюха швырнул скомканные билеты рядом с уличной опрокинутой урной.
   – Стыдно, стыдно…
   – Тебе бы такую занудную тему…
   – У нас в политехе на одних чертежах пупок надорвешь!
   Андрюха разбежался, лихо проскочил по черной полосе льда метров двадцать, а потом так же лихо – назад.
   – То ли дело у вас. Обхвати голову руками покрепче и думай.
   – Если бы не завкафедрой, я бы такую тему никогда не взял… Она баба умная, ничего не скажешь, но с пунктиком… Вцепилась в одного местного писателишку и размахивает им, как кувалдой.
   – А что, все-таки тебе светит при кафедре осесть?
   – Конечно, намекают… Да, по-моему, нечего иллюзии строить… Запрут, как миленького, в глухую таежную деревню, и не пикнешь.
   – Надо было меньше по кино шляться да ночами ерунду читать всякую.
   Андрюха пнул бумажный стаканчик из-под мороженого, и тот влетел в открытую телефонную будку.
   – Так, значит, на кафедре без ума от предмета твоего исследования?
   – Второй год с ним носятся.
   – И ты в такой ситуации опустил руки, слепец!.. Это же твой единственный шанс! Выдай работу экстра-класса!
   – С моим автором, пожалуй, выдашь… Пролистал на днях его последний роман – тягомотина…
   – Да не бейся головой о стену!..
   Андрюха подпрыгнул и, ударив рукой ветку, съежился под сияющей пылью.
   – Есть потрясающая идея! Срочно достань адрес писателя и, не раздумывая, дуй прямо к нему. Лихая кавалерийская атака! Не давай ему рта раскрыть, кричи, что жить не можешь без его потрясающего творчества, и когда он размякнет, развесит уши, бери его за жабры! Остальное – дело техники… Раз – и его черновики у тебя! Два – и твоя дипломатия переполняется уникальным материалом… Дерзай его на всю катушку!..
//-- 3 --//
   Андрюха, мобилизовав родственные связи в литературных кругах, через пару дней раздобыл адрес писателя.
   Теперь не оставалось ничего другого, как внаглую заявиться в незнакомую квартиру и объявить важному хозяину тему своего диплома.
   Студенту надоело торчать у парикмахерской.
   Женщины спорили по-прежнему, только одна теперь ходила между креслами, и полы ее накрахмаленного халата цеплялись за подлокотники.
   Студент направился к дому, в котором проживал писатель.
   Надо было для храбрости Андрюху с собой прихватить… Он идеально подходит в качестве буксира… По крайней мере, давно бы торчали в нужном подъезде…
   Студент вновь миновал гастроном, булочную, молочный.
   Как ни шагал он вразвалочку, приостанавливаясь возле каждой витрины, край дома был уже отчетливо виден, а за ним – тусклый фонарь и узкая черная щель, в которую проваливался косой снег.
   Хотел было еще раз пройтись вдоль магазинов да и уехать к себе, но вдруг решительно свернул с тротуара – длинная размытая тень легла вдоль глухой торцовой стены.
   За домом – штабеля пустых ящиков, припорошенных снегом, квадрат насаждений, железные гаражи.
   Отыскав нужный подъезд, студент, не останавливаясь, расстегнул пальто, а на четвертом этаже с разгону ткнул пальцем в облупленную кнопку звонка.
   Поставил дипломат на резиновый коврик, снял шапку, отряхнул раскисший снег.
   Звонок давно стих в глубине квартиры, а за дверью – ни звука.
   Студент нахлобучил шапку.
   Но вот и шаги – медленные, неуверенные.
   Студент подхватил дипломат, и тот, качнувшись, ткнулся углом в коричневый дерматин.
   Дверь отползла, и студент увидел сначала раскрытую книгу, лежащую на полусогнутой руке – тонкие, бледно наманикюренные пальцы замерли на страницах, как на грифе скрипки.
   Затем разглядел в тусклом свете бра желтую пушистую кофту, очки и прямую челку, закрывающую целиком лоб.
   – Здравствуйте.
   Студент чуть отступил.
   Хозяйка кивнула – челка дрогнула, очки съехали на самый кончик носа.
   – Привет!
   Хозяйка указательным пальцем свободной руки вернула очки на место.
   – Макулатуру собираешь?
   – Нет, конечно.
   Студент для убедительности встряхнул дипломат, в котором болталась единственная общая тетрадь.
   – Понимаете, я учусь в университете…
   – Как ни странно…
   Хозяйка закрыла книгу.
   – Я тоже учусь в университете.
   Студент перехватил дипломат из руки в руку.
   – На каком же факультете вы имеете честь постигать науки?
   – Биолого-почвенном.
   – Да, вам не повезло.
   Студент снял шапку.
   – Все факультеты как факультеты, давно перебрались в университетский городок, один ваш застрял в прежнем здании. Говорят, у вас там во время лекций потолки обваливаются?
   – А мне в старом корпусе нравится! Там даже пыль особенная…
   – Извините.
   Студент прижал шапку к дипломату.
   – Я к вам по очень важному делу.
   – Тогда сначала зайдите в квартиру.
   Хозяйка положила книгу на тумбочку рядом с телефоном.
   – А то держу вас на пороге… Только уговор… Стойте на тряпке и не топчите пол…
   – Топтать не буду, честное слово.
   Студент вошел, прикрыл дверь, поставил дипломат у стены рядом с облезлыми собачьими унтами.
   За стеной, где-то совсем рядом, застучала пишущая машинка и так же неожиданно смолкла.
   – Понимаете, у меня дипломная на тему «Использование глаголов прошедшего времени в романе…»
   Машинка опять застучала – прерывисто и зло.
   – Папа, как всегда, занят.
   – Так вы – дочь?
   – Давай на ты.
   – Я не против.
   – Значит, пока замри, а я уточню по твоему вопросу.
   – Спасибо.
   – Пока не за что.
   Дочь писателя изящно поправила очки, приоткрыла ближнюю дверь.
   Стало слышно, как дребезжит машинка под натиском творческих мук.
   Студент потрогал широкие лыжи, прислоненные к стене возле настенного зеркала.
   Рядом с унтами лежал рюкзак с явно самодельными лямками.
   Дочь писателя вышла из кабинета.
   – Подожди.
   – С удовольствием.
   – Тебя скоро примут.
   Дочь писателя повернулась спиной к оробевшему гостю и, на ходу раскрыв книгу, исчезла за дверью в конце узкого коридора.
   Студент внюхивался в таежный запах, исходящий от унтов, лыж и рюкзака.
   Видно, писатель недавно вернулся с охоты? Или рыбалки?..
//-- 4 --//
   Минут через пять вышел писатель в расстегнутой безрукавке.
   – Добрый вечер, юноша, с чем пожаловали?
   Писатель остался у двери кабинета – наверное, не терпелось вернуться к свеженькой рукописи.
   – Значит… так… Дипломная у меня по вашему последнему роману.
   Студент вдруг почувствовал, какой спертый воздух в узком коридоре – и эти непросохшие унты, рюкзак, пахнущий дымом и хвоей, и лыжи у зеркала…
   – Если вы мне поможете, я буду очень благодарен.
   – А в чем, собственно, должна заключаться моя помощь?
   Писатель поддернул зашарканные брюки, которые сваливались с весьма солидного даже для классика – живота.
   – Читайте произведение и делайте нужные выводы… Добавить что-нибудь существенное к тексту я вряд ли смогу.
   – Ну, все же!..
   Студент что было силы дернул тесемки на шапке, которую с начала разговора настойчиво мял обеими руками.
   – Если привлечь…
   – Сожалею, но в столь важном и нужном для общества деле я бессилен.
   – Извините.
   Студент нахлобучил шапку, подхватил дипломат.
   – Извините.
   На площадке неудачливый визитер перехватил дипломат в левую руку и побежал вниз, касаясь шершавых перил кончиками пальцев.
   Незавязанные уши на шапке мотались, в дипломате глухо постукивала тетрадь.
   Вышвырнул, как грязного котенка… Ну держись, классик недорезанный… Я уж поизмываюсь вдоволь над твоими глаголами прошедшего времени… Пусть завалюсь, но публика при защите получит истинное наслаждение…
   Внизу, около почтовых ящиков, остановился.
   Только вот публики, к сожалению, не будет, а комиссию разве тронешь… Да и чего обижаться… На его месте так любой бы поступил…
   Завязал тесемки на шапке элегантным бантиком, выдернул из кармана перчатку, полез в другой карман – лишь горстка холодных монет.
   Неужели перчатка выпала там, возле лыж?.. Надо вернуться, позвонить, извиниться… А если снова откроет дочь с книгой?.. Даже лучше, если она…
   Студент медленно начал подниматься, разглядывая на всякий случай каждую ступеньку, и через два пролета увидел перчатку – она лежала, зацепившись пальцами за граненый прут.
   Повода вернуться в писательскую квартиру больше не было.
   Нехотя спустился, аккуратно прикрыл за собой входную дверь и побрел, срезая путь между гаражами, туда, где сквозь ленивый снегопад ярко горели уличные фонари.
   В ботинках противно хлюпало.
   Осталось схлопотать воспаление легких… Андрюха вечно втянет в историю… С другой стороны – сам виноват… Оторвал от работы человека… Наверное, очередной роман кропает – писатель…
   В доме зажглись все окна.
   Выбравшись на тротуар, студент зажмурился.
   Ветер ударил прямо в лицо, но, прежде чем ослепнуть от мокрого снега, студент успел разглядеть в отблеске рекламы две черные цифры в белом квадрате – они вздрагивали, как птицы, опоздавшие по теплу встать на крыло…
//-- 5 --//
   Минут десять проторчал на остановке.
   Но вот, высвечивая прожектором занесенные рельсы, вырвался из-за поворота спецвагон – щетки яростно скрежетали.
   За спецвагоном потянулись вереницей промерзшие трамваи.
   У церкви студент пересел в троллейбус.
   Долго толкался среди мокрых воротников и стоящих дыбом женских шапок.
   Наконец за мостом пассажиров убавилось.
   Когда троллейбус в очередной раз мотнуло на скользкой дороге, студент плюхнулся на холодное сиденье, протаял дыханием на стекле ровную круглую дырку и, прижав лоб к перчатке, стал смотреть на рассыпанные по бугру огни микрорайона – они то и дело пропадали за глухим массивом рощи.
   Сейчас троллейбус вздрогнет на повороте, моргнет плафонами, с гулом проскочит виадук, еще раз свернет и мимо железнодорожной насыпи вырвется на кольцевую.
   Роща останется позади, а слева и справа замелькают девятиэтажки…
//-- 6 --//
   Несмотря на позднее время, студент застал в собственной квартире лучшего друга, терпеливо дожидающегося результата от наглого визита к действительному члену Союза писателей.
   – Жду тебя третий час!..
   Андрюха отбросил журнал.
   – Домой пора валить, а тебя все нет и нет.
   – Мать когда ушла?
   – Минут двадцать назад… Ну и видок у тебя… Как у мокрого цыпленка.
   Андрюха поднялся с кресла, закрыл форточку.
   – Что, перепил чаю с малиновым вареньем у великого писателя?
   – Я всегда говорил: ты прожектер.
   Студент передвинул кресло к окну, открыл дверцу шкафа и принялся копаться на полках.
   – Как я мог вообще решиться на такое…
   Сменил носки.
   – Без предупреждения ввалиться к человеку, который весь поглощен творчеством…
   Закутался в плед и сел, уперев ноги в батарею.
   – Да меня за такое непрошеное вторжение спустили бы с лестницы!
   – Значит, смалодушничал, струсил? Я изнываю от нетерпения, томлюсь, волнуюсь… А он без толку мотается по улицам! Тоже мне, выбрал погоду для прогулок…
   – Хватит читать мне нотации.
   – Без нервов! Лучше объясни… План-то был – загляденье! А может, я адрес раздобыл неправильный?
   – Да был я в этом проклятущем доме, был!
   Студент выпрямил ноги, и кресло, смяв дорожку, отползло в центр комнаты, прямо под люстру.
   – Значит, фиаско?
   Андрюха обошел вокруг кресла.
   – Но какой наш главный принцип?
   – Отвяжись.
   – Главный принцип – учиться на ошибках… И тогда самое жестокое поражение, как по волшебству, оборачивается победой!
   – Дураки учатся на своих ошибках, умные – на чужих.
   – Еще раз: только без нервов.
   Андрюха остановился между креслом и окном.
   – Давай спокойно проанализируем, в чем был наш просчет.
   – Мать сегодня в ночную…
   Студент отбросил плед.
   – Звякни своим, что останешься у меня… Побалдеем… Мне вчера сосед приволок лицензионный диск – лучшие альт-саксофонисты мира…
   – Ну хоть расскажи, как тебя встретили, как выпроводили…
   – Пошли на кухню, перекусим.
   Студент натянул свитер.
   – Видно, писателишке моя рожа не понравилась.
   – Надо было тебе для начала автограф попросить. Мда. Не продумали как следует ход операции, не учли психологию индивидуума…
   – К тому же нарисовался в самый неподходящий момент.
   – Судьба играет человеком…
   – А хотел бы я побывать в его кабинете.
   Студент включил на кухне свет, заглянул в духовку.
   – Запеканку будешь?
   – Еще спрашиваешь!
   – Там у него, наверное, книг до потолка, а на стене портрет Фолкнера с трубкой.
   – Почему Фолкнера?
   – Тебе чай с молоком? Я когда его последний роман листал, сразу почуял влияние американской школы. Те же громоздкие периоды, та же южная пышность сравнений…
   – Стоп! Заведешься – до утра не остановишься.
   Андрюха ткнул в масленку ножом.
   – Лучше дай мне факты… Значит, открывает писатель дверь, и…
   – Гораздо смешнее… Сначала я предстал во всей красе перед его дочерью…
   – Хоть симпатичная?
   – Толком не разобрал… Очки да челка лошадиная…
   – Идея! Грандиозная идея!
   Андрюха отложил бутерброд в сторону.
   – Мы за тебя отомстим!
   – Разобьем в его подъезде лампочку, позвоним в пять утра и пожелаем спокойного сна или напишем анонимку?
   – На этот раз ты прав: месть – дело последнее, к тому же бесплодное… Впрочем, есть потрясающий вариант спасения твоей дипломной, которая без уникального материала зачахнет на корню!
   – Очередной прожект? Может, хватит?
   – На этот раз выгорит, у меня предчувствие… Но все будет зависеть от тебя… Если сумеешь…
   – Интересно, что?
   – Если сумеешь охмурить писательскую дочку!
   – Нашел Дон-Жуана…
   – Подумай!
   – Она так противно очки поправляет…
   – Привыкнешь. Да и кто тебя заставляет объясняться в любви? Пофлиртуй, войди в дом, как друг, влезь к папаше в доверие, поделись планами… А драпануть никогда не поздно…
//-- 7 --//
   Ночью студент почти не спал – ворочался с боку на бок, вспоминая то дом с парикмахерской и магазинами, то пустой троллейбус.
   Рядом с кроватью на раскладушке храпел Андрюха.
   За раскладушкой темнело кресло – единственная вещь, которую привезли со старой квартиры.
   Бабка Анна любила смотреть в нем телевизор, обязательно засыпая к концу фильма; еще она любила подолгу в одиночестве пить на кухне чай с черствыми баранками, размачивая их в блюдце…
   Студент повернулся к стене.
   Кажется, писательская дочка вела себя немного странно?.. Вроде оглянулась в конце тусклого коридора… Или это сейч – ас кажется, что оглянулась?..
   В засыпающем сознании начали медленно смешиваться модные девичьи очки, прямая челка, желтая пушистая кофта, раскрытая книга, лыжи у зеркала, рюкзак…
   И в довершение ко всему где-то далеко-далеко застрекотала вдохновенно пишущая машинка, выдавая очередную страницу очередного опуса…
//-- 8 --//
   – Достопочтенный рыцарь от филологии, вы готовы приступить к покорению прекрасной дамы, которая откроет вам заветные врата к вершинам познания, академическим титулам и благам?
   Андрюха взял со стола диетические яйца.
   – Готовь сковородку!
   – Ты что, серьезно поверил, что я готов приударить за кем угодно ради сомнительного результата? Да будь она хоть сама Елена Прекрасная, мне было бы тошно при одной мысли…
   – Какие мы чувствительные.
   Андрюха тюкнул по яйцу ножом.
   – Достань молоко… А вот Елена Прекрасная на тебя бы даже не взглянула… Увы, мой друг, ты отнюдь не Парис, а всего лишь тощий сутулый патлатый рефлексирующий студент… Впрочем, правильно сделал, что передумал, куда тебе… Вот если бы мне подвернулся такой случай…
   – Вечером пойдем на Бергмана? Сегодня же премьера. Возьми билеты на последний сеанс.
   – Ну почему всю дорогу я бегаю за билетами?
   Андрюха бросил на сковородку масло.
   – Мне еще четыре листа переделывать… Макароновна таки нашла к чему придраться… Дур-ра…
//-- 9 --//
   Скромный завтрак из омлета затянулся до двенадцати.
   Но вот наконец, сложив посуду в раковину, студенты бесшумно, чтобы не разбудить вернувшуюся после ночной смены мать, оделись.
   Выскочили из подъезда.
   Свернули к заснеженным кучам земли, которые еще с лета оставили строители, и пошли наперерез к троллейбусу мимо крутых склонов, отшлифованных ветром, – из промороженной глины торчала гнутая ржавая арматура.
   Перед ними здесь пробежал только один человек, оставив размашистые глубокие следы.
   Видно было, как у траншеи он поскользнулся: на белом скате справа – четкий отпечаток пятерни.
   Троллейбус простоял на кольце не меньше десяти минут после того, как друзья влезли в пустой салон.
   Студенты бросили в кассу один троячок и смело взяли два билета – один оказался счастливым.
   Вошла девушка в лисе и застыла у окна, прислонившись к гнутому поручню.
   Друзья заспорили, какого цвета у нее глаза.
   В таких спорах студент всегда выбирал карие, а Андрюха не признавал других, кроме зеленых.
   После того как Андрюха прошелся к задней площадке и обратно, выяснилось, что у особы в лисе глаза неопределенно-серые, как сегодняшнее провисшее небо.
   – Кстати, забыл вчера уточнить маленькую деталь.
   Андрюха снял перчатку.
   – Какого цвета глаза у прекрасной дамы, которую вы героически отказались очаровывать?
   – У нее была французская оправа.
   Студент обернулся к задней площадке.
   Лиса по-прежнему стояла неподвижно, даже не заплатив.
   – Точно такую же оправу я недавно видел у соседки… Прибегала к матери похвастаться.
   – А все-таки я уверен, что наш план по охмурению писательской дочки…
   – Стоп! Стоп! Давай, если ты сумеешь познакомиться с грустной лисой, то я влезу в предложенную тобой авантюру.
   Троллейбус разом сомкнул двери, задребезжал кронштейнами по обледенелым проводам и выбрался на трассу.
   – Я бы ее охмурил в течение одного пролета, но, видишь ли, она весьма похожа на печально известную тебе особу, которая имела глупость выскочить замуж за плюгавенького лейтенанта.
   – Да, твоя Верка в прошлом году такую же лису таскала. А что, все забыть не можешь первую любовь?
   – Смеешься… Погляжу на тебя, когда ты наконец-то втюришься по-настоящему и получишь отставку.
   – Сие мероприятие запланировано у меня на двадцать пять лет. Самый цветущий возраст.
   – Значит, встречаемся, как обычно, у памятника – и в кино! А после сеанса двинем к тебе. Последний диск – это вещь! Мне «Блюз ржавых крыш» всю ночь мерещился, представляешь, – не сон, а сплошная музыка.
   – А у меня в мозгу пишущая машинка долбила, как дятел…
//-- 10 --//
   Через час студент сидел в читальном зале, на излюбленном месте возле фикуса, рядом прогнувшимися под тяжестью Брокгауза и Эфрона полками.
   Когда надоедала обязательная литература, он брал с полки наугад том словаря, открывал и смотрел иллюстрации – особенно нравились солидные, в полный лист, спрятанные под полупрозрачной бумагой.
   Страсть к разглядыванию картинок жила в нем с детства.
   Однажды, играя в прятки, он забрался в полупустой бабкин сундук и там, среди рваных шалей и клубков ниток, уперся коленом во что-то шершавое и твердое. Подняв тяжелую крышку сундука головой, вытащил на белый свет огромную книгу, которая оказалась подшивкой «Огонька» за послевоенные годы: улыбающиеся пионеры в нелепых панамках, сизоватые осетры, обставленные банками с икрой, серьезные люди в кителях с планками наград, яростные карикатуры на разжиревших империалистов, добрые, сильные негры, разрывающие бесконечные цепи…
   Студент в который раз придвинул к себе роман, долго изучал черную с алым обложку.
   Какой-то аляповатый цветок – то ли роза, то ли гвоздика… Нет, дальше тянуть не имеет смысла: проработал, выписал, что надо, – и вон из головы… Обращать внимание только на глаголы… А название – чего стоит одно название! Явно содрано у Фолкнера…
   Студент открыл вторую часть – какая разница, откуда начинать…
   Положил сбоку тетрадь и ручку.
   Бегло прочитал один абзац, второй, делая пометки в тетради, перевернул очередную страницу – и вдруг вернулся назад.
   Как же сразу не заметил?..
   Осторожно, боясь ошибиться, читал каждую строчку.
   Сползающие на кончик носа очки… Жест безымянного пальца – наманикюренный ноготь похож на шелуху от семечек… Прямая челка и глаза, всегда смотрящие чуть в сторону, черные, без дна, почти не отражающие свет…
   Студент еще несколько раз прочитал эту страницу.
   Значит, получается, что у нее черные глаза… А может, и не черные… Ведь у него написано: поправляет очки безымянным пальцем, когда точно запомнилось – указательным…
   Потом еще в нескольких местах отыскал знакомые детали.
   Роман-то сделан крепко: передача настроения, оттенки в манере импрессионизма, хотя в каждой фразе энергичное начало и вялый, скомканный, обрубленный конец – оттого ли, что фраза чересчур длинна и автор путается в ней, или у его таланта короткое дыхание, и вместо нескольких простых, но сильных предложений он вымучивает недоношенного гиганта, оставаясь рабом своей манеры, ошибочно выбранной когда-то в начале пути…
   Студент сдал книгу, вышел в коридор, прочитал зачем-то все заметки на стенде и, убедившись, что трезвость – норма жизни, спустился в раздевалку.
   Это будет полезно для дипломной – сверить прототип с персонажем… Гляну украдкой – она и не заметит… Наверное, учится курсе на втором или третьем, а может, и на первом, если сразу не поступила… Ерунда, такие девочки поступают с первого захода… Андрюха узнает – возгордится: все идет по его плану…
   Выйдя из библиотеки, студент пешком потащился к старому зданию биофака.
   Остальные факультеты давно перебрались на ту сторону реки, и лишь для биофака никак не находилось места.
   На биофаке за все время учебы в университете он побывал лишь однажды.
   Там был какой-то всеобщий митинг, посвященный защите природы. Их группу пригнали туда в полном составе во главе со взволнованной Людочкой Бякиной – неизменным комсоргом – и она, замерев под огромной лосиной головой, – на эти обширные рога так и подмывало что-нибудь повесить – проверяла наличие и отсутствие, ставя жирные галочки в мятом листке…
   Из этого бурного события запомнился лишь полный зал – даже в дверях толпились – и высокие шкафы вдоль стен, с банками и цилиндрами, в которых заспиртованные кверху хвостами рыбы внимательно слушали ораторов.
   Над президиумом нависали пыльные мудрые пальмы, убегающие к потолку из крашеных широких кадок…
   Студент вышел к биофаку со стороны набережной.
   Двухэтажное здание с облупленными до грязных кирпичей стенами торчало чуть позади высотной гостиницы. Между ними была лишь узкая дорога, закрытая с обеих сторон железными барьерами, да стеклянный павильон под единственным тополем.
   С детства знакомые места… Раньше в павильоне каждое лето продавали эклеры, фруктовое мороженое и дорогие соки – то манго, то апельсиновый, то агава… Когда шли оравой купаться, всегда заглядывали в сводчатые окна, за которыми, по самым верным слухам, дни и ночи без перерыва резали собак и кошек. Но, встав на цыпочки, ободрав локти сухой акацией, видели только горшки с кактусами, аквариумы с позеленевшими стенками да мелькание белых, как в больнице, халатов…
   Не доходя до закрытого деревянными щитами павильона, студент остановился возле телефонной будки.
   Отсюда хорошо просматривалось низкое каменное крыльцо с чугунной решеткой. Кое-где фрагменты черных узоров были выломаны, и в бреши пестрел снег, утоптанный и почти исчезающий у самых дверей.
   Бледная тень гостиницы лежала на крыльце и на большей части фасада, и когда открывалась под козырьком дверь, в вестибюле биофака вспыхивали из-за голов входящих и выходящих лампы дневного света.
   Студент зашел в телефонную будку, постоял, вышел.
   От гостиницы важно отвалил новенький автобус «Интуриста».
   Сколько раз, возвращаясь с реки, забредали в павильон… Собрав по карманам мелочь, пили горький мандариновый сок, пуская единственный стакан по кругу, делили пару рассыпающихся эклеров, а потом облизывали пальцы, измазанные липучим кремом…
   В очередной раз открылась дверь биофака – отсвет бледно упал на снег, чуть задев чугун решетки.
   Студент отступил за угол павильона.
   Опять вереница роскошных пальто, соболиных и песцовых шапок, пухлых шуб, подпоясанных широкими ремнями, и, как назло, у каждой очки – попробуй разгляди, узнай ту, которую видел так недолго и почти успел забыть.
   А вдруг она уже прошла мимо?..
   Студент вышел из-за павильона, остановился возле ржавого барьера, повернулся к гостинице.
   Через служебные оцинкованные двери разгружали узкий рефрижератор. Мужики в синих халатах бросали на тележки мороженые бараньи туши.
   Когда-то на этом месте была казарма с выбитыми окнами и фигурными водосточными трубами – в них всегда подмывало швырнуть обломком заплесневелого кирпича… Потом стены долго рушили щербатым стальным шаром… Издалека были слышны звуки тупых размашистых ударов, и рыжая пыль вздымалась разрывами из-за наспех сколоченного забора… Чуть позже вырыли глубокий котлован – там, в дальнем углу, белела куча речного песка, и в нее прыгала ребятня, взобравшись на штабель бетонных свай… Через три года отгрохали гостиницу…
   Студент по-прежнему не менял позицию.
   Тележку, загруженную фиолетовыми тушами, закатили в распахнутые двери, а к рефрижератору сейчас же подставили другую.
   Женщина в телогрейке и с мохеровым шарфом на голове что-то писала в блокнот.
   Шофер курил, изредка заглядывая под машину.
   Когда двери для очередной заполненной тележки широко распахивались, из них выкатывались клубы пара – казалось, гостиница дышит всеми пластиковыми легкими – и на мгновение исчезали шофер, женщина с блокнотом и синие халаты.
   Студент вдруг припомнил старый дом, в котором прошло все детство.
   Если обогнуть гостиницу и через проходной двор аркой выйти в переулок, миновать сквер, пересечь центральную улицу напротив театра и свернуть к фонтану, то будет почти рукой подать до того места, где прожил без малого восемнадцать лет…
   Крутая лестница на второй этаж бывшей богадельни… Ступени с выщербленными краями, стертые подошвами шляпки гвоздей… А под лестницей – темная сырая кладовка, где зимой обычно стояла бочка с квашеной капустой, а летом валялись санки, пылились рамы… Между ступеньками узкие черные щели, и если прикрыть одну из них ладонью, то по руке скользнет вкрадчивый сквозняк…
   Студент вернулся к телефонной будке, снял перчатки, растер пальцами щеки.
   Теперь там, захватив пол-улицы, стоит Дом быта… Канул в небытие особняк с узкими комнатами – еще после революции залы перегородили, создавая новый уют, – как раз над кроватью сквозь наслоения извести проглядывал рельефный круг; часть его, с массивным крюком от люстры, отсекала стена, и меньшая доля оставалась у соседей – бездетных евреев… В той квартире всегда была тишина – ни радио, ни телевизора, ни просто разговоров, и только ночью кто-то натужно кашлял и всхлипывал… Их похоронили с интервалом в месяц, а в комнату въехала молодая парочка и начала регулярно, с воплями и скандалами, разводиться и сходиться…
   Бабка Анна принимала самое активное участие в баталиях… Когда супруга переходила на истошный крик, бабка Анна вытаскивала из сундука ненадеванную галошу и шлепала блестящей рубчатой резиной о стену – только штукатурка летела в разные стороны – и грозилась строгим голосом вызвать милицию… И после грозного предупреждения, стряхивая верблюжье одеяло, подметая веником, затянутым в дырявый чулок, шаткий пол, бабка Анна удовлетворенно прислушивалась к соседскому миру и не догадывалась, что они успокоились не из-за грозной милиции, а из-за галоши – ведь надо было убирать осыпавшуюся штукатурку…
   Хлопнула дверь биофака.
   С крыльца, задев тростью чугунную решетку, сошел бородач в каракулевой шапке и каракулевом воротнике.
   Постоял у стены, разглядывая что-то между окнами.
   Затем ткнул витой тростью в сугроб и уставился вверх, задрав клочкастую бороду.
   Студент тоже посмотрел в небо.
   Мутное белесое марево начиналось сразу же за неподвижной дырявой кроной мускулистого тополя.
   Казалось, что если тополь вдруг надломится и рухнет, обрывая закуржевелые провода, сминая телефонную будку, то и небо, разбухшее от снега, повалится следом и лопнет от удара, как прохудившаяся перина.
   Подожду еще минут пятнадцать… Интересно, возьмет Андрюха билеты на Бергмана?.. Вот наберусь наглости и приглашу ее в кино – Андрюха с радостью пожертвует свой билет…
   Шапка у студента свалилась.
   Представительный мужчина – доцент или профессор – исчез за углом.
   Что же он там разглядывал между окнами?..
   Студент отряхнул шапку.
   Сначала мужчина посмотрел на стену, а затем воззрился в небо… Вот бы спросить его о ней…
   Студент, нахлобучив шапку, подошел к зданию биофака.
   Разглядел возле крыльца термометр в проржавелом футляре, рассмеялся.
   Дальнейшее ожидание случайной встречи не дало результата, и вскоре студент, не задерживаясь ни у телефонной будки, ни у заколоченного павильона, вернулся в библиотеку…
//-- 11 --//
   Вечером у памятника Андрюха сказал, что Бергмана отменили, а билеты он взял на венгерскую комедию, где поют и танцуют, но не так нудно и долго, как в индийском кино.
   Студент молчал, подставив ладонь под редкие снежинки, которые все-таки прорвались к земле, чтобы замереть у гранитного постамента на чистом квадрате газона…
//-- 12 --//
   На следующий день студент просидел в читальном зале лишь полчаса и опять пошел к биофаку.
   Наблюдая за дверью, осмелел и больше не прятался за павильон, не таился в телефонной будке.
   Когда с крыльца сошел профессор в каракуле, стукнул тростью о чугун, как и вчера, посмотрел на термометр, а затем на небо, студент чуть было с ним не поздоровался.
   За профессором вышли двое – высокий парень в дубленке и девица в длинной шубе, с раздутым импортным пакетом в руке.
   Парень метнулся обратно к дверям.
   А в девице студент с трудом узнал дочку писателя.
   Одежда, особенно верхняя, так меняет облик женщин…
   Помогли французские очки да знакомый жест, которым их поправили.
   – Привет, дипломник!
   – Привет…
   – Я тебя еще вчера из окна приметила… Думала, дождешься. Выхожу после практикума – а тебя и след простыл…
   – Мне тут один товарищ обещал книжку интересную…
   – Врать нехорошо.
   Она протянула студенту пакет.
   – Можешь за мной поухаживать, как истинный джентльмен.
   – С удовольствием.
   – По-моему, мы при первой встрече расстались друзьями?
   – Конечно!
   Студент выронил пакет – к ногам скользнула общая тетрадь и пара толстых учебников.
   – Растяпа!
   Она подобрала тетрадь и книги.
   – Только, пожалуйста, на отца не обижайся, у него позиция такая… Он вообще с людьми сходится очень трудно…
   – Дочь явно не в отца.
   Студент покорно принял тяжелый пакет.
   – Угадал?
   – Нет, а ты что – хотел, чтобы я прошла мимо, когда ты здесь второй день мерзнешь?
   Из дверей вышел парень в дубленке.
   – Марина, ты ручку забыла!
   – Спасибо, Валера.
   Парень, явно не понимая ситуации, бесцеремонно приблизился и превратился в третьего лишнего.
   Марина швырнула ручку в пакет, который студент все еще держал перед собой.
   – Так мы, Валера, пойдем!
   – Но ведь… Ты… Сама… Обещала…
   – Завтра… Можешь подождать до завтра?
   – Тебе видней.
   Валера, отвернулся и вразвалочку зашагал к гостинице.
   Марина непринужденно взяла студента под руку.
   – Как мне надоели вздыхающие однокашники – ты даже не представляешь…
   Студент молча кивнул.
   – Думаешь, этому типу я нужна? Папины гонорары, папина машина, папина дача!
   – Но ведь в душу человека не влезешь… Может, он цинизмом прикрывается из-за робости?
   – Я всегда даю точную оценку… Не веришь? Вот у тебя глаза поэта!
   – Мимо… Да, стихи люблю, наизусть порядком знаю, но чтобы самому… Это какую наглость надо иметь: Пушкин, Блок, Есенин – и вдруг ты со свиным рылом…
   – Верно, сейчас стихи писать не умеют… Рифмовать могут, метафоры нагромождать – пожалуйста, а чувствовать и мыслить – это увольте… Проза – совершенно другое дело…
   Они брели по набережной, то спускаясь к реке, то взбираясь по голому бетону к парапету, то снова возвращаясь к перевернутым лодкам, на лед – между замерзших лунок оставались следы, и при каждом шаге спрессованный резким ветром снег пружинил, а потом, взвизгнув, проваливался.
   За парапетом торчала рябина, густо облепленная свиристелями.
   Раскормленные птицы, вскинув хохолки, изредка перелетали с ветки на ветку.
   Марина небрежно сообщила название свиристелей по латыни, но студент проигнорировал «мертвый язык».
   Хотелось на живом, русском сказать что-нибудь настоящее, эффектное и потрясающее.
   Но нужные слова куда-то пропали.
   Студент просто смотрел на Марину, не отрываясь.
   От быстрых ответных озорных взглядов у студента учащался пульс и ломило виски.
   Потом бросались прозрачными тонкими льдинками, свисавшими с перил мрачного дебаркадера, и льдинки разбивались о гранит парапета и скатывались, звеня, по бетонному обводу.
   Наконец разговорились, но почему-то диалог свелся к обсуждению быта эскимосов, покорению Северного полюса, характеристике ездовых собак.
   После обсуждения врожденных достоинств лаек снова замолчали.
   Студенту хотелось, чтобы эта прогулка на легком бодрящем морозце никогда не кончалась.
   Марина, похоже, не возражала.
   Но постепенно стужа брала свое.
   Пройдя набережную до конца, свернули у глухой стены завода к церкви, пересекли магистраль у светофора, поднялись к музею по деревянной узкой лестнице с обновленными перилами.
   Вошли в пустынный двор, примыкающий к узорной ограде музея, и остановились возле тихого дома.
   Решили погреться в чужом подъезде…
//-- 13 --//
   – Хочешь, я открою тебе свою главную тайну?
   Студент поставил на батарею пакет с книгами, надвинул шапку на самые брови.
   – Потрясающую тайну!
   – Зачем торопиться?
   Марина сняла очки, отвернулась.
   – И почему вы, мальчики, всегда торопитесь?
   – Но я знаю, понимаешь, знаю, как можно установить автора «Слова о полку Игореве»!
   – Смешной… Кому это интересно, кроме вас, филологов… Подменяете жизнь прочитанными страницами…
   – А если это мировая сенсация?.. К тому же мой способ наверняка применим к любой безымянной поэме прошлого!
   – Быть знаменитым некрасиво.
   Марина протерла очки платком, шагнула к студенту, тронула пальцем его щеку.
   – Совсем замерз…
   Студент прижался к стене.
   Он вспомнил новогоднюю ночь, темный коридор общежития, шалую Тамарку, которая после пятой рюмки вытащила его из комнаты и впилась поцелуем – умело и зло…
   – Тебе лучше отогреться здесь, а я пойду.
   Марина сняла с батареи пакет.
   – У меня как раз поблизости дела сугубо личные…
   Где-то наверху громко хлопнула дверь.
   Он молчал.
   Марина у самого выхода обернулась на мгновение.
   – Если завтра надумаешь прийти, я сорвусь с лекции.
   Он, так и не шелохнувшись, смотрел ей в спину, и она больше не оглядывалась.
   Пусть уходит, скорее уходит… Все блажь… Не надо позволять издеваться… Замерз… Дела сугубо личные… Или думает, что брошусь за ней?.. А если бы вдруг поцеловала, как Тамарка… Нет, такая первая не поцелует…
   По лестнице спустилась женщина с авоськой, набитой пустыми молочными бутылками, замерла на последней ступеньке.
   – Вы что, молодой человек, здесь позабыли?
   – Быть знаменитым некрасиво! Не это украшает жизнь!
   – Хулиганье! Только и умеете, что на площадках гадить!..
   Студент галопом выскочил из подъезда.
   Остановился посередине двора возле сугроба с воткнутой метлой.
   Может, необъяснимая Марина где-то затаилась поблизости… Спряталась…
   Но во дворе не оказалось ни души.
   Студент пошел напрямик, увязая в сугробах.
   А может, у нее действительно срочное дело?.. Или мое идиотское филологическое хвастовство насмешило?.. Дурак, нашел время о «Слове» трепаться… Впрочем, хорошо, что обошлось без поцелуев, а то потерял бы голову, стал бы ползать на коленях и клясться в любви… Тамарке же клялся… Хорошо еще, что цепкую вертихвостку перехватил верзила-журналист…
   Студент миновал ограду музея.
   Улица в оба конца была пуста…
//-- 14 --//
   Студент вылез из автобуса последним.
   За декоративной стеной – гранитные тяжелые глыбы, припорошенные снегом, – торчал угол Андрюхиного дома.
   Самый край жилого массива.
   Там крутой бугор, пустырь и кладбище.
   А между скученными зданиями и березами кладбища карабкались от реки высоковольтные опоры.
   Берег отсюда не был виден, а в просветах девятиэтажек лишь тянулись провисшие тяжелые провода.
   Когда студент вышел к площадке у подъезда, он увидел знакомый трансформаторный узел, прозванный Андрюхой пауком, отступающие деревья и четкие штрихи кладбищенской ограды.
   Березы сливались с наметенным снегом, и кроны их терялись на фоне мутного неба, и лишь ограда рассекала сугробы вереницей примкнутых штыков.
   Мимо студента дворник пронес на плече обитое жестью пихло – при каждом шаге оно вздрагивало уставшим крылом, заслоняя гудящие нудные трансформаторы, притихшее кладбище и беспокойное воронье…
//-- 15 --//
   Андрюха открыл дверь только после третьего настойчивого звонка.
   Студент вошел без приглашения.
   Друг с покрасневшими от упорной чертежной работы глазами, держал в одной руке циркуль, в другой – остро заточенный карандаш.
   Студент, не обращая внимания на пыточный инструмент с угрожающе оттопыренной иглой, протиснулся вдоль стены, расстегнул пальто.
   – Дочку нашего уважаемого классика, оказывается, зовут Мариной.
   Сдернул шарф.
   – Ма-ри-на… Звучит?
   – Плевать!
   Андрюха сомкнул циркуль.
   – Хоть Нина, Таня, Люда – плевать… Я седьмой лист почти испортил.
   – Переделаешь, не барин.
   Студент расшнуровал ботинки.
   – А я с твоей легкой руки успел с этой Мариной познакомиться.
   – Чтобы такой инфантил и рохля осмелился… Позвольте усомниться…
   – Зато ты у нас герой-любовник!
   Студент вошел в комнату следом за Андрюхой, переступил через скомканный лист ватмана, остановился у окна.
   Андрюха положил циркуль в готовальню.
   – К твоему сведению, у меня, кроме Верки, баб навалом было… Я же их не идеализирую и не боюсь, как некоторые…
   – Сейчас бы чаю, да погорячее!
   – Дай хотя бы боковую проекцию закончить.
   Андрюха наклонился над самодельной доской, к которой был пришпилен изрядно потертый лист, и покатил по нему тяжелую инерционную линейку.
   – Сложная, блин, фиговина попалась…
   – Валяй, бастард рейсшины и рейсфейдера!
   Студент отошел к окну.
   Воронье по-прежнему металось от кладбища к домам и обратно.
   Кладбище это, давно не действующее, решили чуть-чуть расширить и превратить в место упокоения выдающихся людей города. Но то ли выдающиеся люди перестали умирать, то ли город оказался весьма беден на них, но пока не было зарегистрировано ни одного торжественного погребения, если, конечно, верить областной газете и заверениям Андрюхи, который летом пропадал на кладбище целыми днями, составляя каталог эпитафий…
   Студент посмотрел, как Андрюха, скорчившись над листом.
   Что-то срезает бритвой, неумеха.
   И снова отвернулся к окну.
   Зачем я начал про Марину?.. Если Андрюха узнает про сцену в подъезде – засмеет… Впрочем, теперь даже приятно вспомнить, как она стояла рядом, держа очки в отведенной руке… Стоит закрыть глаза, и то мгновение, когда она коснулась пальцами его щеки, вдруг начинает длиться бесконечно, повторяясь вновь и вновь, и даже затылок ощущает холод стены, а рука помнит ребро батареи…
   Наверное, теперь никогда не избавиться от этого…
   Цепкая штука – память…
   Вон, когда бабка Анна умерла, то первые дни казалось, что забыл ее, а потом все чаще и чаще, к месту и не к месту, всякое стало вспоминаться: запах бесполезных лекарств, приглушенные вскрики последних месяцев, серое платье с вязаным воротником – оно было на ней в гробу…
//-- 16 --//
   Скорбный кортеж выбирался из города часа два – колонной из дребезжащего катафалка, служебного автобуса, который выделили матери на работе, и грузовика.
   В похоронах будущий студент участвовал впервые в жизни и поэтому, когда уже приехали на кладбище, начал бестолково циркулировать между катафалком и грузовиком, натыкаясь на людей с одинаковыми печальными лицами, поскальзываясь на глине, мешая вытаскивать цветы и венки.
   Шофер грузовика позвал к себе, выкинул доски, и они вдвоем потащили их по кромке между новыми, еще не облупленными оградками да пустыми, про запас нарытыми могилами.
   У нужной ямы шофер остановился.
   Могильщик, выбросив на бугор лопату, показал, куда надо положить доски, и стал готовить веревку.
   Внук хотел вернуться к катафалку чтобы помочь, но мрачные добровольцы уже несли гроб на плечах.
   А впереди с крышкой, осторожно переступая лужи, двигались зигзагом два незнакомых мужика.
   Отошел в сторону и долго смотрел, как над рядами могил экскаватор монотонно и размеренно вскидывает ковш…
//-- 17 --//
   – На сегодня хватит.
   Андрюха выпрямился, блаженно выдохнул, сцепил руки над головой.
   – Так с чего у вас началось?
   – С ерунды… Разве дело в этом?.. Понимаешь, затем меня на откровенность потянуло, и я чуть не проболтался о «Слове»…
   – О чем?
   – «Слово о полку Игореве»… Такая идея осенила – закачаешься!..
   – Ну и зигзаги у тебя… То декабристами занимался, то носился с фольклором… Я же говорил: не надо бросаться в крайности… Предлагал свое уникальное собрание эпитафий – разрабатывай в удовольствие! При желании можно было проиллюстрировать цветными слайдами каждое надгробие с трех точек… Одумайся, зачем тебе древнерусская литература? В ней давно все изучено…
   – Я тоже так думал… И вдруг одна мысль… Элементарная, даже страшно, что никто раньше не догадался…
   – Да?.. Тогда чего ж ты молчал!
   – Хотел сюрпризом – но вот недавно попробовал взяться и понял: сейчас мне слабо… Во-первых, подготовка не та, во-вторых, без компьютера не обойтись…
   – Суть, в чем суть?
   – Представь, что ученые мужи недооценили автора «Слова»… А он просто-напросто зашифровал свое имя и звание в самом тексте – что-то типа акростиха… Остается это имя вычислить…
   – Вполне возможно!.. Потрясающе! И ты хотел первой попавшейся девице подарить такую идею… Обормот!
   – Она и слушать не стала.
   – Повезло… Застолби сначала участок печатной работой, а потом откровенничай, а то чужой дядя твои лавры отхватит…
   – Чтобы застолбить, надо защитить диплом, остаться при кафедре, заняться наукой… Кому сейчас интересны мои догадки? Вот когда будет имя…
   – Отсюда вывод: роман с дочкой писателя должен иметь логическое завершение.
   – Нет, спасибо, бегайте за ней сами… Лучше как проклятый буду сидеть в читалке…
//-- 18 --//
   Студент пришел в читальный зал одним из первых.
   Только успели включить свет, поправить стулья, закрыть форточки.
   Студент получил вчерашний роман и еще сборник рассказов того же автора, изданный в Москве, и устроился возле Брокгауза и Эфрона.
   За соседним столом два неунывающих дипломника, обложившись фолиантами, заняли стол у окна, достали пухлые тетради, ручки и громким шепотом начали играть в морской бой.
   Студент отодвинул роман к самому краю стола, раскрыл сборник: на заставке одного из рассказов – собака загадочной масти и голое искореженное дерево.
   Банальное название: «Поздняя любовь».
   Заказывая сборник, не думал, что он пригодится… Было просто любопытно, что же еще настряпал писатель… Теперь ясно, что завкафедрой неправа… Ни в коем случае нельзя ограничиваться романом и даже парой сборников, надо копать с истоков… Талант в то время еще не закостенел, не спрятался под суммой приемов… Слишком часто автор прибегает в последнем романе к деталям, перескакивающим из эпизода в эпизод… Пытается ими, как винтами, скрепить всю конструкцию, чтобы не рассыпалась… Слишком заботится о том, чтобы каждое ружье непременно выстрелило… И эта излишняя литературность упрощает реальную жизнь… Сводит к элементарным конфликтам и слишком очевидным решениям насущных проблем…
   Студент взял обе книги, вышел в библиографический отдел, вытащил нужный ящик из картотеки, поставил его, как обычно, на подоконник.
   Почему сразу не додумался взять полный комплект опусов?.. Теперь заказы выполнят дня через два… А хорошо, если бы в первых вещах уважаемого писателя чувствовалась неуверенность… Робкое использование глаголов… Назойливость прилагательных… Сравнения и метафоры к месту и не к месту… Но вот постепенно автор избавляется от засоренности… Переходит на новый уровень… К динамичному повествованию, в котором любая деталь находится в постоянном движении, как электрон… В последнем романе ему в этом плане кое-что удалось… Хотя бы эпизод в пивной… Пока отец сосет с коллегой пиво, сын уплетает конфеты, разглядывая старые полуботинки отца и грязные кеды другого и складывая фантики на стол… А когда наконец они уходят, по клейкой горке бледных фантиков можно догадаться, как много прошло времени, и понять, что отцу совсем не хочется возвращаться домой, и его коллеге тоже…
   Студент отыскал карточку с первой книгой подопечного.
   Это оказалась детской повестью с наивным и робким названием, выдающим неофита.
   Студент вдруг припомнил, что бабка Анна читала ему в детстве именно эту книгу, именно в такой обложке… Но юного слушателя тогда особо не интересовало ни название, ни автор…
   Кто-то вошел в читальный зал.
   Из-за шкафов картотеки не видна дверь, но зато сразу потянуло сквозняком от окна.
   Заполненный листок сорвался на пол.
   Студент нагнулся.
   Вдруг это Марина?.. Ведь ходит она когда-нибудь в библиотеку… Было бы забавно столкнуться именно здесь нос к носу… Увидела бы, как я самозабвенно корплю над трудами ее отца…
   Студент выглянул из-за картотечных ящиков в зал.
   Фиг тебе, а не Марина… Какая-то фифочка с накрашенной круглой физией… Приперлась в библиотеку, как на танцульки… Небось, мечтает подловить жениха…
   Студент быстро начал заполнять формуляры.
   А если встретить сегодня Марину у биофака…
   И опять пройти всю набережную…
   И, как бы случайно, повернуть к музею и очутиться в том дворе и в том подъезде?..
   И решиться на ответный поцелуй?..
   Прямо сцена из романа ее отца…
   А ведь хочется, чтобы вчерашнее повторилось… Обязательно повторилось…
   Фифочка уселась за соседний стол и раскрыла новенький блокнот.
   Студент понес заказы к библиотекарше.
   Худая мымра сидела за высоким барьером и читала книгу.
   Рядом с книгой стоял термос.
   Студент зашуршал формулярами.
   Библиотекарша лениво просмотрела заказы.
   – Вы наверняка первый, кто затребовал эти бессмертные шедевры… Придется подождать дня три, не меньше.
   – Как можно отзываться о произведении, даже не заглянув в него?
   – Прекрасных книг за прошедшие века понаписали столько, что хватит с лихвой не на одно поколение… К тому же у нынешних писателей кишка тонка… Общая их беда, что слишком долго находятся под гипнозом Толстого и Достоевского, – правда, пытаются что-то перенять у Запада, позабыв при этом, что Запад тоже учился у наших исполинов… Замкнутый круг.
   – Но ведь они как могут стараются запечатлеть нашу с вами жизнь то, как мы ездим в переполненных троллейбусах, просиживаем все вечера перед телевизором, слушаем стереопластинки, мешая нервным соседям…
   – Пусть стараются, разве я против – только эти книги через десяток лет вообще никто читать не будет, кроме дотошных специалистов, – а придет гений и возродит своим воображением конец двадцатого века, и так убедительно это сделает, что будут верить только его словам.
   – А вдруг современный гений давно написал свою главную книгу, и она лишь временно затерялась в общем потоке, чтобы потом вынырнуть и поразить людей и остаться в грядущем?
   – Такую книгу сразу бы заметили – не одни же дураки вокруг… Вот у нас в отделе женщина работает, так у нее, по общему мнению, лучший вкус в городе! Ей достаточно пролистать любую книгу, и она сразу же определит ее судьбу… Кстати, о вашем авторе она сказала, что его забудут сразу же после кончины… Он у нас выступал недавно, плел всякую чепуху и думал, что после его пламенных речей все кинутся расхватывать его «шедевры».
   Библиотекарша зевнула, прикрыв рот ладонью, сняла крышку с термоса.
   Студент отвернулся.
   В чашке вкрадчиво забулькал кофе.
   Студент прошел в читальный зал на прежнее место.
   Два беззаботных дипломника прекратили резаться в морской бой.
   Один дремал, положив голову на раскрытую тетрадь, другой что-то писал, то и дело заглядывая в фолиант.
   Фифа тупо смотрела в блокнот и покусывала карандаш.
   Студент взял с полки крайний том Брокгауза и Эфрона.
   Как сказала эта крыса – забудут сразу? Определенно могут забыть, и не таких забывали… Даже самая бешеная слава при жизни не гарантирует бессмертия… Вот расшифровать бы автора «Слова»… По крайней мере, есть шанс навечно остаться хотя бы в учебниках…
//-- 19 --//
   Студент пришел к биофаку на десять минут раньше обычного.
   Марина стояла возле чугунной решетки крыльца, нетерпеливо похлопывая замшевыми перчатками о шубу.
   Она не сказала ему ни слова, только привычно взяла под руку.
   Губы ее, которые были вчера бледными, узкими, сегодня отливали жирной помадой, ресницы за очками отяжелели от махровой туши, а веки пугали неестественной синевой.
   Студент думал, что они и на этот раз повернут к набережной, но Марина повела его в гостиницу и там, между дверями и стойкой администратора, усадила в кресло с лопнувшей спинкой перед низким столиком с буклетами «Аэрофлота».
   Сбросила ему на руки шубу, сверху пристроила шапку, вязаный шарф с перчатками и ушла в парикмахерскую.
   Студент видел, как в киоске «Союзпечать» лениво покупают газеты заспанные командированные, как швейцар у лифта читает журнал, как входят группами иностранцы с деревянными сувенирами в озябших руках.
   В конце холла, через дверь ресторана, небрежно задернутую гардиной, белели столы с хрустальными вазами.
   Между ними лавировали откормленные официантки в кокошниках.
   Студенту пришлось ждать долго.
   Марина появилась, когда киоск закрылся на обед, швейцар дочитал журнал, а ресторан заполнился разрумянившимися иностранцами.
   Растопырив свеженаманикюренные пальцы, взяла шапку, дунула на серебристый мех.
   Помедлила, чуть наклонив голову, оберегая прическу, переложила перчатки на столик, захлестнула шею шарфом и стала ждать, когда студент встанет и предложит ей шубу.
   – Неужели все это ради моей скромной особы?
   Поднимаясь, студент задел столик, и буклеты посыпались на пол.
   – Конечно, нет… Просто сегодня у моей лучшей подруги день рождения… Не могу же я показаться в избранном обществе без надлежащего лоска!
   Вышли из гостиницы, остановились на широком гранитном крыльце.
   Марина осторожно натянула перчатки, а студент поправил ей воротник шубы.
   Солнце едва проглядывало мутным пятном над крышами.
   Верхние ряды окон были такими же мутными, как и солнце.
   Неподвижные гравюрные кроны тополей подпирали окна.
   Марина осмотрела перчатки, разгладила морщины на запястьях и взяла студента под руку.
   – Давай сейчас в центр… По пути будем заходить во все магазины подряд. Надо же выбрать подарок.
   Спустились с крыльца, перешли улицу, завернули за угол старинного особняка с львиными облезлыми мордами на стенах и сразу же наткнулись на булочную.
   Высокие узкие двери, а по бокам – запорошенные снегом витрины.
   Бледный свет, гирлянды окаменелых баранок, пирамиды сухарей, полустертое новогоднее поздравление на опрокинутой картонке.
   – Зайдем сюда? Моя бабка всю жизнь пила чай исключительно с бубликами. Наломает кусочков, размочит в блюдце…
   – А что если подарить ради смеха связку баранок?
   Марина толкнула тяжелую дверь плечом.
   Мгновенно запахло свежим хлебом.
   Вошли.
   Под ногами чавкнул тающий снег и зашуршала хлебная крошка.
   На контроле сердитая продавщица одной рукой складывала в стопку плитки шоколада, другой перекатывала мелочь возле блюдца.
   Студент нашарил в кармане мятую трешку, давно отложенную на словарь синонимов, взял из стопки верхнюю шоколадку, сгреб сдачу с блюдца.
   – Пойдет в качестве довеска к любому подарку.
   Студент протянул плитку Марине.
   – Даже к баранкам.
   В булочную вошла тетка в пуховом платке – на ворсинках поблескивали крупинки снега.
   Марина, держа шоколадку в руке, проскользнула мимо тетки к выходу – студент за ней.
   – Удивительно, моя подруга не любит с орехами…
   Марина повернулась спиной к порыву ветра и переломила шоколадку.
   – Зато я обожаю!
   Студент не рассердился, когда потенциальный подарок внезапно превратился в дежурное лакомство.
   – Угощайся.
   Марина отломила дольку и вручила студенту.
   – Говорят, шоколад полезен для мозгов…
   Через полквартала, заскочили в «Радиотовары».
   – Давай купим в подарок десять цветных телевизоров!
   Марина достала из шуршащей фольги последнюю дольку.
   – Телевизоры будут громоздиться у Светки по всей квартире, и она будет натыкаться на них и получать синяки, а когда они все разом сломаются, ее предки разорятся на ремонте!
   – Тогда уж лучше десять магнитофонов, и на каждом записать твой голос.
   – Это что, замаскированный комплимент?
   – А еще можно подарить десять телевизионных антенн – очень полезная в хозяйстве штука: можно сушить полотенца, вешать шляпы, фехтовать, бить тараканов на потолке и изображать стадо крупнорогатого скота – самое подходящее занятие для избранного общества, хоровое интеллектуальное мычание на тему «Здравствуй, ферма, дом родной!»
   – Почему ты купил одну плитку? Мне еще хочется!
   – Нормальные люди перед посещением дней рождения сидят голодом неделю или нагуливают аппетит бегом вокруг дома, но ни в коем случае не набивают желудок шоколадом.
   – Ты прав… Хотя я и люблю шоколад, но еще больше люблю салат из крабов, маринованные грибы, копченую осетрину, сыр с орехами, фаршированные кальмары, молочного поросенка и торт «Птичье молоко»!
   – А я утром так торопился в библиотеку, что не успел даже чаю попить.
   – Бедняжка.
   Марина повернулась к стеллажу с телевизорами, отразилась в экранах, загнала кудряшки под шапку.
   За прилавком включили магнитофон.
   Марина что-то сказала, но студент не разобрал и послушно двинулся за ней к выходу.
   Запись была чистая, на низких тонах вибрировало стекло, ударник перешел на соло.
   Вдруг звук исчез, что-то упруго щелкнуло.
   Марина обернулась, но сказать ничего не успела – опять ударник вырвался на свободу: покупатель старательно пробовал ручки тембра и громкости.
   – Знаешь, поехали в «Парфюмерию».
   Марина подняла воротник.
   – Светка обойдется духами…
//-- 20 --//
   Через два часа они стояли перед Марининым домом.
   Студент держал в руках запакованную в хрустящую пленку коробочку с духами.
   – Значит, так!
   Марина взяла подарок.
   – Сейчас сбегаю переоденусь… Не вздумай удрать, понял?
   – Слушаюсь и повинуюсь.
   – Я быстро!
   Студент дождался, когда она завернет за угол, и вошел в «Гастроном».
   Могла бы и домой пригласить… Постоял бы у порога, не привыкать…
   Студент пересчитал мелочь, оставшуюся с трехрублевки, потраченной на шоколад.
   Лучше бы словарь синонимов купил…
   В конце зала мужчина, расстегнув пальто и положив ушанку на высокий стол, доедал пирожное, крошки сыпались на шарф.
   Успею перекусить…
   Студент взял четыре пирожка с ливером – пока нес до столика, бумага успела промаслиться.
   Вернулся за кофе.
   Мужчина стряхнул крошки с шарфа и принялся за очередное пирожное.
   Студент тоже расстегнул пальто, снял шапку.
   Могла бы вчера предупредить, что ожидается торжество… Поприличней бы оделся – а то ни галстука, ни запонок… Ботинки бы не заставили снять, терпеть не могу танцевать в носках… Наверняка там будет приличная компания… Врезать им что-нибудь из протопопа Аввакума или Эразма Роттердамского…
   Студент дожевал последний пирожок, допил остывший кофе.
   Носовым платком тщательно вытер замасленные пальцы и губы.
   Марина узнает про эти черствые пирожки – засмеет… Не мог, видите ли, дождаться салата из крабов…
   Студент вышел из «Гастронома».
   Ветер беспокоил сугробы у дороги, обтекал тополя, не давал снежной крупе успокоиться, гнал ее над затоптанным льдистым тротуаром.
   Прохожие отворачивались, закрывались руками, а когда ветер особенно наглел, замирали, подставив спину или бок под резкий порыв, и торопились дальше.
   Студент свернул за угол – здесь было тише.
   Поднял воротник – шею обдало холодом.
   Но вот наконец вернулась дочь писателя.
   Марина, выходя из-за дома, сразу наткнулась на студента.
   Постояли почти вплотную друг к другу.
   Она была без очков и беспрестанно моргала.
   Он вдыхал аромат резких, дразнящих духов и не мог отвести взгляда от ее переносицы – след от тяжелой оправы казался рубцом, как будто напоролась на ветку, выбегая из подъезда.
   Она вдруг перестала моргать, чуть лизнула помаду на губах, отступила на два шага – черная сумка на длинном ремне качнулась маятником.
   Потом они долго шли по улицам, часто молча останавливаясь – то ли оттого, что слишком резок был ветер, то ли просто им некуда было торопиться.
   Когда остановились в очередной раз, студент вдруг заметил, что они уже полчаса назад были возле этой аптеки.
   Тогда еще удивил резкий запах лекарств.
   Студент повернулся лицом к витрине и увидел ряды склянок в узких высоких шкафах, черную тугую кислородную подушку в самом углу.
   Значит, сделали круг.
   – Ну ладно, я пойду!
   Марина обмотала ремень сумки вокруг желтой перчатки.
   – Спасибо, что проводил и помог выбрать подарок.
   – Не за что…
   – Я бы с радостью пошла с тобой к Светке, но пойми, там будет сугубо феминизированное общество, традиция.
   – А если я подожду здесь?
   – Глупый… Во-первых, замерзнешь, во-вторых, это долгая история, в-третьих, хоть чуточку-то надо работать над дипломом – тем более, такая захватывающая тема…
   Марина тряхнула сумкой – разошелся замок и мелькнул подарок, схваченный шелковой лентой.
   – Не сердись.
   – Может, еще погуляем?
   – Давай я провожу тебя до остановки…
//-- 21 --//
   В троллейбусе, на задней площадке, в толкотне, обхватив поручень, он вспомнил, как Марина отламывала по долькам шоколад с орехами, потом вспомнил стеллаж, заставленный телевизорами, и в одном мертвом экране – ее лицо, в другом – рука, трогающая пряжку на поясе.
   Троллейбус резко тормознул.
   Студента прижали крепко к поручню.
   С ближнего сиденья из-за плеча дремлющей матери выглядывал карапуз в пушистой шубе, облизывал потрескавшиеся губы, моргал.
   Студент отвернулся.
   – Вы на следующей выходите? – спросил кто-то простуженно в самое ухо.
   – Да!
   Студент, оттеснив плечом неуклюжего соседа, двинулся к выходу, хотя до его остановки было еще минут сорок.
   Нет, надо срочно вернуться и все-таки дождаться Марину… Наверняка она выпьет шампанского… Наверняка у нее будет прекрасное настроение… Наверняка согласится лишний часок проветриться… Поделиться впечатлениями…
   Вырвавшись из троллейбуса, студент перебежал на противоположную сторону дороги, едва дождался обратного маршрута и втиснулся в переполненный салон…
//-- 22 --//
   Вернувшись, студент основательно изучил аптеку.
   Прочитал названия всех таблеток, разложенных под стеклом.
   Осмотрел фаянсовые предметы и костыли.
   Щелкнул пальцем кислородную подушку и целых полчаса не мог оторваться от жирных пиявок в широкой банке.
   А уходя, купил за шесть копеек аскорбинку, высыпал таблетки в ладонь и набил полный рот.
   Когда стемнело, зашел в подъезд, отогрел руки.
   Но, боясь пропустить Марину, снова вернулся к аптеке.
   И так шастал, пока не дождался…
//-- 23 --//
   Студент увидел дочь писателя сразу, едва шагнул из-за угла.
   У витрины аптеки стояла Марина и целовалась с тем длинным, с биофака.
   Студент попятился, задел угол плечом.
   Увлеченная пара не заметила невольного соглядатая.
   Щедрый снег усиленно заметался в свете фонарей.
   Студент рванул не зная куда, не зная зачем, – лишь бы подальше от этого, похожего на плохую литературу, банального и типичного, адюльтера.
   Студент то бежал вдоль улиц, то шагал, скользя, через хмурые, воющие метелью дворы, а очутившись на тротуаре в кипении снега, вновь торопился к черному пятну следующей арки, подальше от назойливых фонарей.
   Снег догонял наивного дурачка-дипломника, срываясь с крыш, выкатываясь из-за угла, гнал, прижимал к сугробам.
   Но вытоптанные тропы еще угадывались в круговерти, и отблески окон, как ступени бесконечной лестницы, вели к черноте глухих стен.
   В длинном гулком тоннеле студент прекратил на мгновение бессмысленные метания.
   С улицы вклинивался свет пролетавших машин, и тогда на крышке люка возле стены угадывались притихшие взъерошенные голуби.
   Из-под тяжелой чугунной крышки сочился пар.
   Но вот ветер добрался и сюда – загудело, как в аэродинамической трубе…
//-- 24 --//
   Студент приехал домой на последнем троллейбусе.
   Сбросил пальто на пол, еле развязал шнурки онемелыми пальцами.
   Долго сидел в прихожей, наблюдая, как оттаивает пальто, – и вдруг обнаружил, что до сих пор не снял шапку.
   Раскисшую шапку положил наверх.
   Поднял тяжелое пальто, встряхнул, открыв дверь в ванную, – по кафелю разлетелись брызги.
   Отнес пальто к себе в комнату, повесил на спинку кресла поближе к батарее.
   Вернулся, открыл кран – трубы завибрировали.
   Хорошо, что увидел Марину с длинным, а то бы мучился, надеялся… Поиграла, как кошка с мышкой… Не зря торчал в аптеке, не зря в подъездах маялся… А если бы узнал все позднее, когда втюрился бы по самые уши?.. Сейчас же – легкое опьянение; к утру пройдет, и ничего не останется…
   Отлежавшись в ванне, окатился прохладным душем, растерся полотенцем, натянул тренировочный костюм, устроился на кухне.
   Написать ей, что ли, письмо… Пусть не думает, что страдаю… Написать, мол, каюсь, но это была не влюбленность, а всего лишь авантюра, порожденная неуемным воображением Андрюхи… Волочился за тобой не из-за красивых глаз, а из-за папаши… Диплома ради…
   На кухню вышла мать в халате.
   Налила кружку чаю, села напротив и стала смотреть на сына.
   – Вижу, нагулялся?
   – Угу!
   – Опять с Андрюхой в кино торчали?
   – Вроде…
   – Кстати, тебе звонила Тамара… Завтра у вас консультация на кафедре, в десять…
   – Без нее знаю прекрасно.
   – Утром купила две банки эмали… Как потеплеет, съездим на кладбище?.. Надо перед родительским днем оградку подновить.
   – Мы же в том году и оградку покрасили, и тумбочку…
   – Грязновато получилось.
   – Кисть попалась паршивая… Ты больше такую не покупай… Надо соседа попросить, может, японскую достанет.
   – Ты у него опять пластинки брал по тройной цене?
   – Брал… Сказал, подождет до стипехи.
   – Ладно, пойду.
   Мать выплеснула остывший чай в раковину – так и не отпила ни глоточка.
   Студент положил вилку, отодвинул тарелку.
   Да, последний раз они были у бабки Анны по весне…
//-- 25 --//
   Поехали на кладбище вдвоем.
   Заказали такси, положили в сетку банку краски, новую кисточку с еще не оторванным ценником.
   К себе в сумку мать поставила бутылочку ацетона.
   Приехал на кладбище, с трудом отыскали могилу.
   Она теперь была далеко от края.
   Плотный клин оградок, выбравшись из тесноты рощицы, позванивая металлическими листьями венков, захватывал когда-то плодородное поле.
   Оспины могил да кое-где на уцелевшем дерне трава – издали она кажется бумажной, как вылинявшие цветы, прикрученные к облупленным прутьям.
   Только здесь, глядя, как ширится погост, вдруг осознаешь, что люди умирают, каждый день, каждый час, каждую минуту…
//-- 26 --//
   В городе убыль населения некому не заметна, только статистикам да похоронным конторам…
   Студент поставил сковородку в раковину, залил водой.
   Жаль, что бабка Анна так и не узнала о своей почти сбывшейся мечте: увидеть внука с университетским дипломом…
   Тщательно вытер стол.
   Потом взял металлическую щетку.
   Мать утром удивится…
   Принялся очищать дно сковородки.
   После консультации рвану прямо в библиотеку, засяду всерьез…
   Поставил сковородку на видное место, повесил щетку над краном.
   Надо сделать шикарную работу и защититься на отлично…
   Вымыл руки, выпил еще кружку чая и ушел спать.
   В комнате от сохнущего пальто воздух был, как в кладовке под лестницей.
//-- 27 --//
   Один раз, еще до школы, играя в войну, сидел за бочкой, накрывшись фанерой и заставив ноги ящиком.
   Ребята заглядывали в кладовку раз пять, но так и не обнаружили его.
   А он выскочил в самый ответственный момент.
   И всех расстрелял из самодельного, выпиленного из восьмислойной фанеры автомата.
   Пацаны заматерились.
   Девчонки завизжали.
   Для еще большего куража наврал про мышонка, который сидел прямо у его носа, на крышке бочки.
   Девчонки по очереди бегали поглядеть на жуткое место.
   Про мышонка получилось красиво сочинить.
   Не рассказывать же, как нестерпимо хотелось чихать и как занемели ноги.
   А в том, что появился из кладовки в нужный момент, виновата паутина.
   Привстал размять ноги, да и цапанул ее затылком, как будто летучая мышь приклеилась мягким крылом, – чуть не заорал от страха…
//-- 28 --//
   Студент разделся, приоткрыл форточку и залез под холодное одеяло.
   Все, что произошло вечером, казалось сейчас таким же далеким, как детство в старом доме.
   Словно кто-то другой торчал в аптеке, метался по городу, стоял в тоннеле, дыша на руки, а рядом на крышке колодца грелись усталые голуби…
   Под самое утро проснулся.
   Почудилось сквозь сон, что у соседа за стеной, чуть слышно, – та музыка, тот же ударник, как в магазине, когда вздрагивала стеклина, за которой стояли «кассетники» и «вертаки», а в экранах телевизоров отражалась она, идущая к выходу…
//-- 29 --//
   После консультации студент зашел в столовую, взял «комплекс», устроился в уголке.
   Отпил сразу полстакана компота, ткнул вилкой в шницель.
   Может, поехать к биофаку?.. Попытаться еще раз… Не сдаваться, биться за свою любовь, доказывать свое право на свое место… Нет… Рядом будет маячить и ухмыляться тот длинный… Лучше вообще об этом не думать… Сейчас главное – сесть за диплом, сесть основательно… Через две недели надо показать собранный материал… В библиотеку сегодня не сунусь… Оттуда прямая дорога к биофаку… Лучше поеду к Андрюхе… Сегодня чем дальше от центра, тем лучше…
   Из-за соседнего столика рукой махнула Тамарка.
   Отвернулся…
//-- 30 --//
   Пока студент ждал трамвай, по дороге, что шла параллельно линии, один за одним проносились самосвалы, груженные снегом.
   Потом, из вагона, он видел вгрызающиеся в сугробы снегоочистители, грейдеры, скребущие обочину, людей в оранжевых жилетах.
   Студент не отрываясь смотрел в протаянную дырку.
   Сквозь нее город казался чуточку незнакомым.
   В трамвае не умолкали пассажиры:
   – Нынче зима что надо!
   – А в прошлом году снега почти не было, помните?
   – Вот и приходится теперь небесам план перевыполнять.
   – Старики говорят, лето будет засушливое.
   – Климат резко континентальный, как ни крути.
   Студент, вслушиваясь в разговор, выскреб на замерзшем стекле маленькую буковку «м».
   – Я лично в их приметы не верю.
   – И правильно делаете. Мы сами в катаклизмах небесных виноваты.
   – Точно! Такого на нашей многострадальной планете натворили, что и подумать страшно.
   – Кругом стронций-девяносто – снег, и тот радиоактивный, скоро люминесцировать начнет – вот примета настоящая!..
//-- 31 --//
   Андрюха был дома.
   Как и в прошлый раз, корячился вокруг ватмана – подправлял, подчищал.
   – Да ты не расстраивайся.
   Андрюха свернул ватман, аккуратно ввинтил в тубус.
   – Я еще вчера понял, что наш план с изъяном: не учел женской психологии. Во-первых, насильно мил не будешь, во-вторых, девицы типа твоей избалованы до ужаса – им принцев подавай, ведь, по их мнению, они живут для счастья, а счастье должно строиться на прочном фундаменте… Вот был бы ты железобетонным…
   – А если она специально с тем парнем подстроила, чтобы надо мной подшутить? Может, знала, что буду ее ждать? А может, он случайно забрел на день рождения, и она хотела от него отделаться, да не могла?
   – С женщинами надо рвать сразу и с корнем!
   – Что-то ты свою Верочку до сих пор забыть не можешь… Сам же говорил: если вернется, все прощу, пусть хоть с ребенком чужим, – говорил?
   – Сравнил… У нас была настоящая любовь!
   – У меня, может быть, тоже настоящая.
   – Не смеши… Тебе просто обидно, что тебя обвели вокруг пальца… Если бы любил, то не сидел бы у меня, а метался бы под ее окнами, телефон бы терзал, плакал бы горючими слезами, кусал пальцы и выл… Впрочем, я знаю, как тебе помочь.
   Андрюха расстелил очередной лист, вонзил по углам кнопки.
   – К тому же доведем до конца наш первоначальный план. Мы же все придумали не для охмурения писательской дочурки, а для повышения качества диплома!
   – Опять за свое!
   – Наберись терпения и выслушай.
   Андрюха сжал лезвие между пальцами, навис над ватманом и срезал прозрачный лоскуток.
   – Есть самый верный и надежный путь… И как я сразу не допер? Можно без всяких амурных делишек заставить писателя помочь тебе.
   – Ну если только без амурных…
   – Нет на свете писателя, могу поспорить на что угодно, который не мечтал бы открыть настоящий талант и ввести его в большую литературу.
   – Как Некрасов Достоевского!..
   – А ведь у человека на лбу не написано – талант он или элементарный графоман.
   – Зато написано в его произведениях… Талант виден по первой же строчке.
   – Это когда талант достаточно развился. Вначале же трудно определить истинную цену, тем более в литературе… Сколько примеров, что писал человек ерунду, писал, а потом взял да выдал гениальную книгу – и никто его остальную писанину не помнит, и кажется, что гениальная книга была написана им сразу, без усилий… Да что я тебе объясняю – ты же об этом лекции слушал, на семинарах спорил, рефераты писал!
   – Если я тебя правильно понял, то ты предлагаешь, чтобы я изобразил подающий надежды талант в области прозы?
   – Да тебе и делать-то, в сущности, ничего не придется – возьми какого-нибудь сильного, но забытого писателя, сработай под его стиль новеллу – так, странички три-четыре, чтобы не напугать мэтра объемом.
   – Но он же знает, зачем я приходил в первый раз.
   – И прекрасно… Скажи, что новелла уже тогда лежала в дипломате, а ты переволновался и нагородил всякой чепухи про диплом… Сделай страдальческое лицо, и он, вспомнив, как был несправедлив к тебе в тот раз, компенсирует все повышенным вниманием… К тому же любопытство: вдруг ты приволок настоящий шедевр… А когда он заглотнет наживку, ты не стесняйся, соглашайся со всеми его замечаниями и побольше спрашивай, как ему удается так замечательно писать, и уверяй, что хочешь сам научиться такому искусству!
   – Я, Андрюха, слишком уважаю литературу… К тому же никогда не писал ни рассказов, ни стихов и пробовать не хотел… Человек или рождается писателем, или нет… Этому нельзя научиться…
   – Минуточку, минуточку!
   Андрюха сходил на кухню, принес кусок батона, скатал мякиш.
   – Неужели из всей уймы прочитанных книг ты не вынес ничего? Все равно что-то осело в твоем мозгу, вошло в тебя непроизвольно.
   Андрюха прогнал хлебный шарик ладонью по ватману.
   – Сядь, попробуй; не получится – и не надо… К тому же твое появление с новеллой у писателя даст шанс прояснить отношения с дочкой…
   – Это как?
   – Представь, твоя коварная Марина откроет дверь, а ты так холодно: извините, но я не к вам, а к вашему достопочтенному папочке – и не просто для разговора, а с рукописью.
   – Занятно…
   – Мол, принес новеллу! И этим убедишь Марину, что она вдохновила тебя на творческие муки, и ты благодарен ей за все, за все!
   – Ладно, уговорил. Новелла так новелла…
//-- 32 --//
   Но, прежде чем погрузиться в творчество, студент решился на авантюру.
   Вернувшись домой, отыскал в затрепанной телефонной книге нужный номер.
   Хотелось лишь одного: чтобы Марина подошла и сказала небрежное «Алло!»
   А там будь что будет…
   Догадается, кто звонит, – хорошо… Не догадается – можно самому начать разговор… Она ведь не знает, что попалась с поцелуем… Сделать вид, что все осталось по-прежнему…
   Но трубку снял писатель.
   Студент, прикрыв микрофон ладонью, дождался коротких гудков – давать отбой сразу было бы подозрительно.
   Минут через пятнадцать снова позвонил, и опять трубку поднял писатель.
   Наверное, ждет срочного и важного звонка, или просто Марины нет дома… Гуляет с длинным по набережной…
   Студент ушел к себе в комнату, уселся в старое кресло.
   Телефонный звонок – резкий и неожиданный.
   Боясь опоздать, сдернул трубку – и услышал насмешливый голос Андрюхи.
   Тот обещал нагрянуть с утра пораньше и приобщиться к плодам творчества.
   Студент еще раз, как можно старательней, набрал пять обыкновенных цифр.
   Теперь этот номер вряд ли удастся забыть…
   Но опять неудача.
   А действительно, в предложении Андрюхи насчет новеллы есть рациональное зерно…
   Писатель же не круглый дурак, чтобы выставить начинающего автора, даже не заглянув в предложенную рукопись… История литературы убедительно показывает, что молодые всегда цеплялись с ловкостью обезьян за старые, но прочные ветки… Скакали по ним вверх и, только сорвав желанный плод, успокаивались и начинали в свою очередь помогать тем, кто рвался следом… Да и не в этом даже дело – пусть раздраженно откажет или озабоченно сошлется на нехватку времени – его право…
   Студент набрал номер до половины и бросил это бесполезное занятие.
   Главное – доказать самому себе, что не такое это сложное дело – выдать образец элементарной прозы… Ведь большинство профессионалов лишь владеют суммой приемов… Они как бы делают зарядку по давно заученному комплексу, и им в голову не приходит, что можно выкинуть какой-нибудь ошеломительный трюк… Взять яркость и терпкость Бунина, добавить мягкость и плавность Чехова, подбросить болезненной психологии Достоевского и увенчать все толстовским психоанализом… Но тогда получится не рассказ, а целый роман, бумаги не хватит… Глядь, к утру на эпопею из современной жизни потянет… Только начать – засосет, как болото…
   Студент достал из стола новую общую тетрадь, приготовил набор шариковых ручек, подаренных матерью, открыл форточку, чтобы проветрить комнату, а сам пошел на кухню чем-нибудь подкрепиться.
   Заглянул в холодильник.
   Почему раньше не тянуло писать?.. Или чем больше читаешь, тем меньше тянет к творчеству, и наоборот?..
   Достал колбасу, масло, хлеб.
   Если писатель скажет хоть одно доброе слово, начну копить деньги на пишущую машинку… В комиссионке их – завались…
   Заварил чая покрепчке.
   Для начала выдать бы страниц десять…
//-- 33 --//
   Студент просидел над раскрытой тетрадью всю ночь.
   Рисовал чертиков и принцесс, каждые полчаса умывался холодной водой и снова рисовал чертиков.
   Когда пришел Андрюха, то чертики перепрыгнули уже на следующую страницу.
   – По небритой, мятой роже вижу, что шедевр готов!
   Андрюха вошел в комнату.
   – Завидую твоей работоспособности…
   – Знаешь, я наконец-то понял, почему в наше время так поздно становятся писателями.
   – Оттого, что поздно влюбляются?
   Андрюха взял тетрадь.
   – Настоящая любовь теперь посещает людей, увы, в достаточно зрелом возрасте, и исключения вроде меня только подтверждают правило…
   – Я загорелся твоей идеей, устремился к листу бумаги – и вдруг подумал: о чем писать?
   – Конечно, о чертях!
   Андрюха положил тетрадь обратно на стол.
   – Под Булгакова!
   – Понимаешь, для меня не было откровением, что писатели, как бы они ни уходили от реальности, строят свое произведение на фактах своей жизни. Пережитая ими боль, испытанное ими счастье – вот неисчерпаемый источник всех эмоций… А я, очутившись перед чистым листом, вдруг осознал, что мне не о чем рассказать людям, совсем не о чем…
   – А детство?
   – Детство было у каждого – а мое детство вряд ли чем отличается от детства любого другого; все мы шагаем по одним ступенькам, и все это на сто рядов давно обмусолено и обкатано.
   – А учеба в университете?
   – Кому интересно читать о пропущенных лекциях, дурацких практиках, косноязычных преподавателях… Можно еще припомнить, как забывал платить комсомольские и профсоюзные взносы, как на субботнике грелся на солнышке, как смылся из колхоза и потом достал липовую справку…
   – Стоило из-за этого страдать всю ночь! Взял бы да написал о своей бабке… Ты же мне все уши прожужжал. Какая она была хорошая, какая добрая…
   – О бабке Анне я сразу подумал и, когда понял, что, в сущности, ничего о ней не знаю, опешил… Вспомнил, что муж ее бросил еще до войны, что двое детей из трех умерли, даже не знаю, от чего… Вспомнил обрывки рассказов о ее работе на швейной фабрике и в театре… И все… Осталось от нее одно это кресло, которое скоро тоже выкинут… Оказывается, я и корней-то своих не знаю… Как-то стал мать расспрашивать, а она достала старую, всю изломанную фотографию, ничего не разберешь, – говорит: это прабабушка с прадедушкой – Петр и Анастасия, а отчества уже и не помнит… Не умел я бабку слушать, все некогда было – то в футбол гоняли, то мультики смотрели.
   – Да, в детстве люди кажутся бессмертными.
   – До первого покойника в родне.
   – Ладно, побегу… Макаровна чертежи завернула, опять все переделывать!
   – Сейчас завалюсь спать на целый день… Представляешь, до сих пор даже влюбиться не мог по-настоящему… А то было бы про что писать, наверняка…
   – А Марина?
   – Блажь, наверное, очередная, а не любовь.
   – Хочешь, я схожу на биофак, разыщу твою Марину и выясню отношения? Объясню твои чувства? Ты же никогда сам на это не решишься.
   – Заткнись и сделай милость, исчезни! Рожа твоя мне за последние дни очень уж опротивела. Генератор идей! Мефистофель недорезанный!
   – Я же хотел как лучше…
   – Бывает.
   – Ну, отсыпайся.
   – Постараюсь…
//-- 34 --//
   Через три дня, вернувшись из библиотеки, студент в один присест написал почти без помарок грустную новеллу, вернее, акварельный этюд – и после уже, перечитывая, удивлялся, почему вдруг именно сегодня вспомнил давнишнюю осень, старого пса без имени на покосившемся крыльце и мотоцикл у забора с разбитой фарой.
   Остальное придумалось как-то само собой: и письмо, что привез на этом мотоцикле почтальон в дождевике и фуражке с оторванной кокардой, и человек, проживающий временно в доме и ушедший в сырые сопки по палой листве, так и не дождавшись письма…
   Студент переписал все начисто, сколол листки скрепкой, положил в дипломат.
   На улицах зажглись вечерние фонари.
   Когда студент пересаживался из троллейбуса в трамвай, повалил снег.
   Вот и хорошо… Пусть все будет, как в тот вечер… Только на этот раз в дипломате – пять убористых страниц… Кажется, получилось хорошо… Даже при отсутствии сюжета, при традиционности характера… Есть какое-то грустное, особое настроение… А может, действительно, это начало чего-то настоящего, серьезного… И все началось с глупого, нелепого визита… Марина… Думал беспрестанно лишь о ней, хотел написать про нее, вспоминал, мечтал, клял – и вдруг: человек, уходящий в тайгу с ружьем на плече, уходящий, чтобы не вернуться, и старый пес долго смотрит ему вслед с крыльца, и запоздавший мотоцикл…
   Когда подходил к дому и поднимался по лестнице, твердо знал, что теперь никакая сила не остановит.
   Прежде чем нажать кнопку звонка, отдышался, снял шапку, спрятал перчатки в карманы.
   Только бы прочитал…
   Дверь открыла Марина – все та же книга в руках – молча отступила.
   Студент шагнул за порог.
   – Привет!
   – Мог бы и предупредить по телефону.
   Марина поправила очки.
   – Вдруг я чем-нибудь занята!
   – Извини, но я не к тебе, а как это ни странно звучит, снова к твоему отцу.
   – Опоздал.
   – В смысле?
   – Папа вчера улетел в Москву!
   – Жаль.
   – А ты не огорчайся, что зря пришел… Папа из принципа уничтожает все черновики и варианты! Так что анализируй печатные тексты.
   – Значит, не судьба.
   Студент нахлобучил шапку, повернулся к дверям.
   – Ты на меня сердишься? За день рождения…
   – Ни на кого я не сержусь.
   Студент вышел на площадку.
   Марина вышла на площадку следом.
   – А ты знаешь, Валера предложил мне руку и сердце.
   – Поздравляю.
   – Я еще не решила, что ответить.
   – Извини, но я тебе в этом вопросе не советчик.
   Студент поставил дипломат, повернулся к Марине.
   – Я бы никогда тебе этого не сказал, да видно, не встречаться нам больше…
   – Как торжественно.
   – Люблю я тебя!
   Студент подхватил дипломат и, не оглядываясь, стал спускаться по лестнице.
   Приостанавливался на каждой ступеньке и, прежде чем сделать следующий шаг, напряженно вслушивался – но лишь с улицы доходил шум редких машин: им, наверное, было трудно врезаться в пелену снега, и «дворники», натужно поскрипывая, сбивали мокрые хлопья по рамке стекла.
   Дойдя до площадки с почтовыми ящиками, студент услышал, как лязгнула дверь, и звук этот, цепляясь за прутья гнутых перил, опадал, как последний лист с озябшего дерева.
   Навалившись плечом на железо мятых ящиков, студент пытался угадать, по какую сторону двери осталась Марина – боясь догнать его, все еще смотрит в черную щель пролета или, сжав мягкий воротник, уходит по коридору мимо широких лыж, мимо зеркала, мимо тусклого бра.
   Выпрямился – плечо тяжело отлепилось, и пустое железо щелкнуло и загудело.
   Вернулся к лестнице, уперся ногой в первую ступеньку, поставил на колено дипломат, откинул крышку, выдернул листки – скрепка сорвалась и зазвенела об пол – смял в кулаке.
   Выйдя из подъезда, швырнул комок в ближайший сугроб.
   Снег падал степенно, размеренно, как будто у него впереди была целая зима…

Одиночный десант, или Реликт

//-- 1 --//
   Кто-то долго скребся в дверь.
   Андрей несколько раз отрывался от чтения и прислушивался.
   Иногда ему казалось, что он слышит, как трогают скобу…
   Наконец дверь медленно открылась, и в комнату проскользнул тип в рваной телогрейке. От него несло тройным одеколоном и застоялым перегаром.
   Андрей быстро захлопнул книгу и отвернулся к стенке.
   Нет, какая скотина этот председатель… Встретил мятной улыбочкой, хохоточками, наобещал с три короба, а жить устроил в развалюхе… У нас, говорит, все приезжие там останавливаются… Да и мешать тебе никто не будет, кроме кочегара, – а он человек смирный, сутками работает, лишь иногда ночевать приходит… Ну председатель, ну удружил… Не мог к какой-нибудь бабке устроить… Сейчас, наверное, жрет наваристые щи или благополучно храпит за женушкой…
   Андрей услышал, как что-то свалилось на пол, а затем похожий звук повторился.
   Догадался: сапоги.
   И чтобы больше не думать о кочегаре, стал вспоминать сегодняшнее утро.
   Как он, радостный, вылез из рейсового автобуса, закинул на плечо рюкзак с притороченным к нему спальником и двинул по центральной улице в поисках конторы.
   А радовался он потому, что это было последнее хозяйство в нынешнем полевом сезоне.
   Андрей шел по широкой пустынной улице, оставляя на земле, покрытой изморозью, четкие следы.
   Крыши домов поблескивали под низким солнцем.
   За ними чернели сопки, но сквозь плотную штриховку стволов пробивался светлым фоном снег, и было ясно, что там он лег уже до весны…
   Когда кочегар шумно вздохнул и заскрипел кроватью, Андрей повернулся на другой бок и стал наблюдать за ним.
   Увидел ноги в рваных носках и дымок от папиросы.
   Остальную часть кровати загораживал кособокий стол. На его прожженной крышке лежала мятая пачка «Севера» и маленький сверток в замасленной бумаге.
   Андрей опять отвернулся к стене. Она была измазана раздавленными клопами.
   А началось все в мае.
   Он, дурень, с нетерпением ждал полевого сезона.
   Думал, что будет так же, как в первый год его работы в институте.
   Прошлое лето он успешно прокантовался под крылышком начальника и всей душой желал, чтобы так было и дальше.
   Но его вызвал главный инженер проекта, торжественно вручил командировку в самый дальний район и сказал, что полевые можно получить в бухгалтерии. Андрей оторопело смотрел, как старательно главный инженер чинит огрызок толстого красного карандаша. Вдруг стало ясно: отправляют одного, и не будет рядом ни многоопытного начальника отряда, ни машины с растрепанным Эдиком, ни ночевок в тайге, ни бесшабашных выпивок…
   Вспомнив начало сезона, Андрей рассердился на институтское начальство, но до него было пятьсот километров, и опять принялся мысленно костерить веселого председателя.
   – Нет, – сказал Андрей внезапно вслух, – я этому самодуру завтра устрою цирк.
   – Только нервишки рвать, – сказал кочегар из-за стола, – дело швах, – и вдруг зашелся в кашле.
   Глухие удары сотрясали хилое тело.
   Кочегар попытался сесть, и Андрей увидел, как по его лицу скатываются мутные слезинки.
   Доходяга.
   Андрей открыл книгу и стал делать вид, что читает. Ему было жалко этого стонущего и хрипящего человека, и в то же время было противно находиться с ним в одной комнате. И если бы не ночь, он бы выскочил отсюда пробкой и рванул бы куда глаза глядят.
   Андрей решился забраться в спальник и поглубже зарыться в цигейку, чтобы не слышать надрывного кашля, который, казалось, вот-вот должен был кончиться и не кончался.
   Но не успел Андрей раскрыть спальник, как наступила тишина.
   Хоть бы уснул, а то будет всю ночь бронхи выворачивать…
   Андрей, прислушиваясь к дыханию доходяги, блаженно вытянулся во всю длину кровати. Ноги уперлись в спинку, и он через цигейку спальника почувствовал твердость прутьев.
   – Парень, а парень… Дай воды.
   Андрей нехотя поднялся, вышел в коридор.
   Там горела еле живая лампочка, а в бочке поблескивала вода и на полке стояла большая алюминиевая кружка с отломанной ручкой.
   Он зачерпнул воду.
   Кружка наполнила ладонь холодом.
   Да он с такой воды вообще загнется… Ему бы чаю с малиной… Но разве в этой хибаре найдешь чайник… Хотя там, в углу, болтается что-то вроде кипятильника…
   Андрей воткнул кипятильник в розетку, поставил кружку на стол и достал из рюкзака заварку и сушеную малину.
   Чай он таскал всегда с собой, а малиной снабдила бабка, у которой он жил в предыдущем колхозе. Когда он собрался уезжать, бабка даже всплакнула и на дорогу всучила ему ватрушек и полиэтиленовый мешочек малины. Ватрушки он умял еще в автобусе.
   Андрею было немножко не по себе, что он ничем не отблагодарил хозяйку, но сунуть ей червонец не решился, хотя и ценил ее заботы, и питался у нее всю неделю, но знал: обидится…
   А здесь…
   Андрей заварил чаю покрепче и постучал о спинку кровати банкой, в которой хранил двести граммов карамели.
   – Хватани, полегчает.
   – Благодарствуйте, – вдруг выпалил доходяга и пронзительно швыркнул носом.
   Андрей вернулся на кровать.
   Спать не хотелось, книга о белых медведях надоела.
   Им-то хорошо, шляются себе по льдинам, жирок нагуливают…
   Оставалось лежать и слушать, как где-то по деревне стучит ошалелый трактор да перелаиваются сытые, скучающие собаки.
   – Давай побалакаем, – сказал доходяга и попытался кашлянуть.
   Андрей испугался, что вновь повторится приступ, но кашель затих, не успев разгореться.
   – Или храпака зададим?
   – Можно и потрепаться.
   Андрей сел, прислонился к стене.
   – Все равно не спится.
   – Наверное, студент?
   – Инженер-землеустроитель!
   – Гляди-ка!
   Кровать натужно вздохнула, и на Андрея уставились большие, ввалившиеся глазища.
   – А вы из местных? – спросил Андрей и сделал рукой какой-то неопределенный жест.
   Доходяга трудно засмеялся, провел грязными ладонями по шевелюре и хрипло пропел:
   – По тундре, по тундре…
   Лицо его было покрыто плотными неуходящими тенями. И только рот придавал мало-мальскую живость лицу, хотя лишь полуулыбка-полуусмешка иногда кривила его.
   – Десять лет от звонка до звонка, понял? А за что? За кралю, чтоб ей… – сказал доходяга и затих.
   Андрей подождал минуты три и хотел было что-нибудь ляпнуть для поддержания разговора, но тот опередил.
   – Может, чифирку сварганим?
   – Как хотите.
   – Эх, паря, паря! Кого жизнь балует, а кого и наотмашь кулаком в морду… Застрял в этой вонючей деревне, и ходу мне отсюда никуда… По справке живу…
   Вдруг, спохватившись, он развернул сверток, который лежал на столе, и Андрей увидел два куска хлеба, густо намазанных маслом.
   – Угощайся.
   – Да нет, спасибо.
   Андрей и вспомнил, что в рюкзаке болтается последняя банка тушенки.
   Сначала он хотел красивым жестом извлечь ее и бухнуть на стол, но передумал.
   Доходяга облизнул пальцы.
   – А все-таки заделаем чифирку?
   – Я лучше почитаю.
   Андрей раскрыл книгу на первой попавшейся странице…
//-- 2 --//
   Через час они потушили свет и притихли.
   Только иногда кашель вырывался из тесной груди доходяги да сетка кровати ухала, когда он резко переворачивался с боку на бок.
//-- 3 --//
   Андрей внезапно проснулся.
   Не зажигая света, натянул брюки, ткнул ноги в холодные сапоги.
   Половица пискнула.
   Под кроватью звякнули пустые бутылки.
   Почему такая тишина?.. Ни хрипа, ни подкашливания… Неужели в такую рань доходяга уже смылся… Выключатель где-то здесь… Немного правее…
   Андрей увидел пустую кровать, и ему стало не по себе.
   Он бросился к рюкзаку.
   Тот по-прежнему стоял в углу, застегнутый на все ремешки.
   Андрей торопливо раскрыл рюкзак.
   Все на месте… И главное, туго скрученная трубка – служебные карты…
   Надо же быть таким кретином – оставить их здесь… А если бы этот зэк намылился с рюкзаком?.. Была бы потеха… Придется действительно нажать на председателя… Хватит торчать в этих апартаментах…
   Андрей посмотрел на часы: без пяти семь.
   Поспешно оделся, скатал спальник и стал пристегивать к рюкзаку. Спальник вертелся и никак не входил под клапан.
   Андрей надавил коленом – получилось.
   Осталось натянуть куртку с оторванным карманом и топать в столовку.
   Хотя хибарка замыкалась, Андрей не решился оставить рюкзак и потащил с собой.
   Ключ он сунул под крыльцо.
   Доходяга еще вчера предупредил об этом.
   Столовая была рядом.
   В пустом зале ни души.
   Из глубины кухни послышались ленивые шаги. Появилась пожилая повариха с полотенцем в руках.
   – Ты откуда взялся? – спросила она и достала стакан. – Ведь мобилизованные все уехали.
   – Прибыл к вам для обследования земель.
   – Это дело хорошее.
   Повариха налила в стакан горячего чаю, поставила миску сметаны, положила в блюдце кусок белого хлеба.
   – Перекуси пока. Раньше для мобилизованных варили, а теперь утром человека два-три зайдут. В обед, правда, механизаторы подвалят… А ты, милок, у кого остановился?
   – За конторой, в «теремке»…
   – Тикай оттудова скорее, он же, этот кочегар, чахоточный! И чаво его председатель держит – гнал бы в три шеи из колхозу! Без паспорта, без имени… Шарахается по деревне, зыркает… Вон третьего дня у Степаныча «Дружбу» сперли – небось треклятый руку приложил… А у меня он, голубчик, из отдельной миски жрет, как песик! У меня это дело четко…
   Андрей, обжигаясь, допил чай и потащился в контору.
   Но прежде чем завернуть туда, он вернулся к хибарке, нашарил ключ в опилках под крыльцом и вошел, надеясь, что в последний раз.
   Расстегнув рюкзак, Андрей достал пакет с малиной, положил его на стол, рядом поставил банку тушенки.
   На этот раз спальник легко пристегнулся к рюкзаку…
//-- 4 --//
   Председатель смотрел на Андрея, перекладывая бумаги, курил и наконец произнес:
   – У меня появилась замечательнейшая идея.
   Он подошел к карте колхоза, размахивая папиросой.
   – Видишь, самый дальний чересполосный участок. Когда-то там была деревня Соколовка, теперь почти ничего не осталось. Летом гоняем туда молодняк. Так вот, земли там неплохие, но запущенные – сам знаешь, и под боком дел завались. А эта Соколовка проклятая для меня как нож у горла. Выгоны зарастают кустарником, сенокосы закочкарены… Лет двадцать назад пробовали корчевать лес, да так и бросили… Представляешь, если навести порядок да дополнительно освоить гектаров двести, то можно весьма приличный резерв в кормах создать и поголовье молодняка увеличить. А в перспективе…
   Андрей встал, подошел к карте, понимая, куда клонит председатель.
   И это мало вдохновляло.
   – Сколько километров от центральной усадьбы до вашей запущенной, но весьма перспективной вотчины?
   – Сорок с небольшим.
   – А поближе ничего нет?
   – Да ты пойми, без Соколовского участка задохнемся.
   – Но у меня по плану гораздо меньше гектаров, чем вы предлагаете.
   – Да брось ты канючить, – сказал председатель и засмеялся. – Такое дело затеваем! А с планом все уладим. Позвоню в город вашему директору, договорюсь… В общем, собирайся. Жильем тебя обеспечим!
   – Таким же, как вчера?
   – Ох, и зануда же ты!
   – А машину дадите?
   – Там на машине делать нечего, там только пешедралом. Туда сходишь, сюда… Не торопясь, за недельку-две справишься.
   – В принципе можно и за неделю…
   Андрей, отошел от карты и устроился на стуле.
   – Если рабочих дадите.
   – Сам же знаешь, что не дам, – председатель достал из кармана платок, тщательно вытер бритый затылок.
   – Тогда закройте на меня наряд за двух человек.
   – Это обещаю.
   – И чтобы жилье приличное, и питание.
   В кабинет кто-то заглянул.
   Андрей повернулся и увидел парня в мазутной кепчонке.
   – Заходи! – крикнул председатель. – Разговор есть.
   Парень с любопытством осмотрел Андрея, приблизился к председателю, поздоровался с ним за руку.
   – Как дед себя чувствует? – спросил председатель.
   – А что ему сделается!
   – Так вот, передай ему, чтобы срочно запрягал свою кобылу. Надо землеустроителя в Соколовку доставить и договориться там с Федором о жилье и прочем.
   – Мигом слетаю! А как с заявлением?
   – Да подпишу, подпишу!
   Парень, еще раз взглянув на Андрея, выскочил довольный из кабинета. Было слышно, как удалялись по коридору быстрые шаги.
   Андрей пересел на другой стул, чтобы не мешать председателю.
   То и дело в кабинет заходили взбудораженные люди.
   Выкладывали невнятные проблемы, чего-то требовали, спрашивали, возмущались.
   Председатель улыбался всем без разбору, лихо чиркал авторучкой, подолгу слушал телефон.
   Андрея заинтересовали ботинки председателя, которые торчали под столом. Казалось, они живут своей особенной жизнью – вот сердито замерли, вот деловито потерлись рантами, вот глупо заплясали на каблуках…
   Председатель резко поднялся из-за стола, уставился в мутное окно.
   – Такси подано.
   Андрей продолжал сидеть на расхлябанном стуле, созерцая пыльную дорожку, на которой теперь отдыхал белый листик с жирной печатью. Видно, председатель согнал его локтем.
   Председатель вновь окопался за столом.
   – Сейчас познакомишься.
   Андрей оторвался от листка.
   В кабинет без стука степенно вплыли стоптанные порыжелые сапоги. Над сапогами висели длинные брезентовые полы.
   Андрей догадался, что это по его душу.
   Из распахнутого дождевика выглядывал дедок – он был сух, строг и бел.
   – С добрым утречком!
   Председатель в ответ торопливо закивал.
   Дедок плавно развернулся – полы дождевика качнули прокуренный кабинетный воздух. Его взгляд уперся в Андрея.
   – Этот, что ли, инженером будет? – И не дожидаясь ответа, добавил, гнусавя: – Скорее на дьячка смахивает, ишь, патлы отрастил.
   Андрей встал, поднял документ с дорожки, аккуратно пристроил его на стол возле пепельницы.
   Старый хрыч, прицепился…
   – А бороденка-то – чистый козел, – сказал дедок и выдавил скупой смешок.
   – Может быть, к делу перейдем?
   Андрей вытащил из угла рюкзак.
   Дедок подступил к Андрею.
   – Значит, к Федору тебя доставить?
   – Хоть к черту на рога!
   – Иди, иди, устраивайся, – сказал председатель, – дорога предстоит дальняя.
   Подхватив рюкзак, Андрей шмыгнул в коридор и остановился.
   Все-таки интересно, о чем они трепаться будут…
   Полминуты в кабинете стояла тишина, и вдруг Андрей услышал нарастающее злое бормотание деда.
   Андрей повеселел.
   Пора на свежий воздух… У них, видно, старые счеты – так пусть позабавятся…
   – Ехать так ехать, – сказал Андрей плоской корове на плакате и вышел из конторы.
   У крыльца дремала почти такая же плоская понурая лошадь.
   Потрясающая кляча… Да этот дед любую до смерти заездит… А на нас – где сядешь, там и слезешь…
   Андрей забросил рюкзак в телегу, прошелся вдоль сломанного штакетника.
   Вскоре появился возница, молча устроился на передке, причмокнул.
   Андрей поторопился запрыгнуть, но кляча еще минут пять перебирала ногами, топталась, и лишь затем тяжело сдвинулась с места…
//-- 5 --//
   Неспешный экипаж покинул центральную усадьбу и выехал на грунтовый тракт.
   Андрей лежал в телеге на ворохе сена и смотрел на провода.
   Иногда он видел грустную крону березы с тремя скрученными листочками или угрюмый листвяк с редкой желтой хвоей.
   Раз попался одинокий насупленный ястреб на столбе.
   А может, это был вовсе и не ястреб?
   Небо почти не интересовало Андрея – оно было слишком обширное, и в недрах его серо-грязные сгустки готовились сбиться в массу, чтобы потом неделю рассеиваться по земле – бесшумно, монотонно.
   Лошадь, как казалось Андрею, шла рывками, и от этого телега моталась из стороны в сторону, дребезжала и оставляла по краю тракта веселые клочки сена.
   Несколько раз Андрей приподымался и смотрел на дорогу, которая тянулась за ним, сползая с очередного бугра.
   Изредка проносились автомобили, а после гула и рева на губах оседала пыль и долго воняло бензином.
   Однажды проскочила забрызганная грязью по крышу «Волга».
   Андрей долго следил за ней.
   И вдруг он понял, почему очутился здесь, в трясучей и скрипучей телеге.
   Ну и жук ты, товарищ председатель, ну, обвел меня вокруг пальца… Нет чтобы сразу предложить чересполосный участок… Чувствовал, что не соглашусь, ломаться буду, и изобразил «ход конем». Специально подселил к туберкулезному кочегару… И, честно говоря, сработало, еще как сработало… Когда бежал от доходяги, то готов был на все – лишь бы туда больше не возвращаться…
   Андрей повалился на спину и захохотал во все горло.
   Дедок на передке даже не оглянулся…
//-- 6 --//
   Прошло два часа, как они выехали из деревни.
   Андрею надоело смотреть и на провода, и по сторонам.
   Начали подмерзать ноги, хотя он и зарыл их в сено.
   Осточертела неподвижная спина возницы, который сидел, молчал и курил.
   Телега по-прежнему шумно тащилась по тракту.
   Андрей попытался вспомнить что-нибудь хорошее, но то ли от постоянной тряски, то ли от озноба в голову лезла сплошная гадость… Даже в какой-то момент стало казаться, что он никогда не вернется из этой поездки…
   И будут вечно маячить перед ним припорошенные снегом поля, насупившиеся зароды, жирные пятна черемуховых кустов…
   Наконец телегу как следует тряхнуло.
   Она скатилась с тракта на плохо накатанную дорогу.
   И лошадь поплелась, часто дергая головой по сторонам.
   Возница оглянулся, что-то сказал и заулыбался.
   Андрей перевернулся набок, поднялся на колени.
   Сплошной березняк подступал к самой дороге. Ближние березы – одна к одной, все среднего диаметра, а дальше уже не различишь отдельных деревьев, как будто вздыбилась пашня, смешав снег и землю.
   Какая-то хищная птица кружила в небе. Может быть, та, которая следила за ними со столба.
   – Окоченел, небось? – спросил повеселевший возница и остановил еле бредущую лошадь. – Выскочь, пробегись, разгони кровушку.
   Андрей послушно выбрался из телеги.
   Ноги заскользили по твердому суглинку.
   Лошадь лениво тронулась с места.
   Андрей, ухватившись за жердинку, пошел рядом, затем побежал.
   Возница подобрел и время от времени оборачивался и подбадривал спутника озорным взглядом.
   Андрей в ответ весело махал рукой.
   Приличный дед попался… Зачем же тогда там, в деревне, перед председателем ворчал и брюзжал? А потом, угрюмо взгромоздившись на передок, два часа с лишним сидел истуканом?..
   Андрей прибавил ходу, поравнялся с лошадью и высоко подпрыгнул.
   Дед натянул вожжи.
   – Полегчало?
   – А можно, я рядом с вами сяду?
   – Валяй.
   Андрей взобрался на передок и осторожно сел.
   – Да отсюда и навернуться можно.
   – Держись.
   – Понял.
   Андрей поплотней прижался к вознице.
   Казалось, что шевельнись – и сразу свалишься вперед, под колеса.
   Но довольно быстро освоился.
   Теперь можно было и поговорить.
   – Извините, не знаю, как величать…
   – Кличь Семеном Карповичем.
   Дорога тянулась по краю узкой извилистой долины.
   Справа по склону наваливался густой кашей березняк. Слева по цепочке кустов угадывалось русло речушки.
   – Семен Карпович, места-то у вас красивые…
   – Это вполне. Седьмой десяток разменял, а все не могу к этой благодати привыкнуть. Когда силенка была, неделями в тайге пропадал. А вот понял, что без тайги-матушки нет мне жизни, только после фронту. Ох, и обидно стало… Жил дотоль валенок валенком…
   – Председатель у вас мужик хитрущий.
   – Ну, наделал ты делов вчера, – сказал Семен Карпович, игнорируя замечание о председателе. – Всю деревню переполошил… Прибегла моя Марья да как завопит, мол, из городу землемер приехал сердитый! Будут участки перемерять, а лишнюю землицу отымать в пользу колхоза!
   – Такой ерундой не занимаюсь, – сказал Андрей и засмеялся.
   Речушка приблизилась к дороге, и на берегу зачернели развалины какого-то строения.
   – Вот и мельница, – сказал Семен Карпович. – Надобно передохнуть.
   У обгорелых бревен развели костерок.
   Пока Андрей ходил за водой, Семен Карпович выдал кобыле порцию сена, развязал мешочек, выложил на белую чистую тряпицу приличный кусок сала, густо облепленный солью, полбуханки магазинского хлеба, бережно поставил кружку загустелого меда.
   Андрей подвесил котелок на жердину, подтолкнул в огонь сушняка и сел напротив Семена Карповича.
   Помолчали.
   – Если не секрет, – спросил Андрей, – что вы с председателем не поделили?
   Семен Карпович извлек из кармана плоскую банку с махрой, оторвал от газеты аккуратную полоску и, скручивая цигарку, ответил:
   – Председатель у нас фигура… А то, что малость повздорили, так это из-за внучка моего. Пришел, оголец, с армии, отработал уборочную и решил метнуться…
   – В город.
   – Да не в город, в леспромхоз. Приезжал здесь у нас один, агитировал. Деньги, говорит, большие да отпуска длинные… В целом я против, а председатель – хоть сейчас заявление подпишет. Не умеет работников ценить… Долбил ему, долбил – бесполезно!
   – А что же он решился вас со мной отправить?
   – С кем же еще?
   Семен Карпович выхватил из костра веточку, прикурил.
   – Любого другого Федор за версту не подпустит. А я ему как-никак шурин… Да и к Соколовке у меня интерес существует. Сколько раз на правлении выступал! Но до сих пор она, бедная, как отрезанный ломоть, а раньше, почитай, сорок дворов было, и в каждом не меньше трех душ.
   – Вода закипела вроде!
   Андрей сыпанул в котелок заварки.
   – Столько хватит?
   – Да отодвигай ты, отодвигай, – взволновался Семен Карпович. – Растяпа!
   – Нормально!
   Андрей снял котелок и поставил рядом с головешками.
   – А сейчас там кто проживает?
   – Один Федор и сестра моя за ним, и более – никогошеньки… Кто убег, кто помер… А сынки ихние, то есть племяши мои, давно в городе околачиваются… Сколько раз звал и сестру и его на центральную усадьбу, они – ни в какую. Потому что Федор – куркуль, вцепился в свое хозяйство и сдвинуться боится, а то, что рядом души живой нет, ему даже лучше, с его зловредным характером… Посмотри-ка чаек!
   – Напрел.
   – Летом к ним пастухи наведываются, а зимой, окромя охотников, никого.
   Семен Карпович мелко нарезал сала и подвинул его поближе к Андрею.
   – Федор гостей-то не очень любит, но ты бойся, главное, поменьше обращай внимания на его выверты; и вот что еще… там у них в хате фотокарточка есть, в рамочке резной, Федор сам эту рамочку смастерил… Так не спрашивай, пожалуйста, у них про нее, долго рассказывать, только им неприятно будет…
   Андрей что-то промычал набитым ртом.
   Перекусив, они еще долго разговаривали.
   Андрей расстелил перед Семеном Карповичем карту и горячо разъяснял свою задачу.
   Тот внимательно слушал и водил пальцем по карте.
   – Ты только Федору не вздумай расписывать, – сказал Семен Карпович. – Ох и рассерчает, если узнает, что на его вотчину покушаются. Ты ему понепонятнее, позаковыристей!
   – У вас не соскучишься…
   Андрей плеснул в кружку остатки теплого чая.
   – То зэки, то отшельники.
   Семен Карпович закурил самокрутку и опять склонился над картой.
   – Значит, корчевать хотите?
   – Если камня не будет.
   – Земля там без камня, хорошая земля. Ведь я тоже в Соколовке родился. Вот приедем – я тебе дом наш покажу, как раз почти у самого краю, с резными наличниками. Еще прадед его ставил… Пригнали их сюда аж с самой Украины.
   – Далековато.
   Затухающий костерок отчаянно дымил.
   Лошадь продолжала хрумкать сено.
   Было слышно, как в речке дышит вода, потрескивая тонким ледком вдоль берега.
   – Просьба у меня к тебе есть, – сказал Семен Карпович и погладил карту ладонью. – Серьезная просьба.
   – Все, что в моих силах.
   – За деревней, в березняке одна могилка есть. Так богом тебя заклинаю, оставь вокруг нее хоть полгектара нетронутыми. В ней двадцать три человека лежат. Кличут ее у нас партизанской – только какие там партизаны… Бабы, детки малые да старики… Когда белогвардейцы отступали, побаловались. Младенцев за ноги да об угол… – Семен Карпович отвернулся и стал смотреть на дорогу, как бы дожидаясь кого.
   – У нас по инструкции такие места трогать не разрешается, – сказал Андрей и поднялся. – Память есть память.
   – Спасибо.
   Андрей взял пустой котелок и спустился к речке…
//-- 7 --//
   Через пятнадцать минут они тронулись в путь.
   Отдохнувшая лошадь пошла бойчее.
   Андрею было хорошо сидеть рядом с Семеном Карповичем, он чувствовал его теплый бок, его дыхание, его силу.
   Под бряканье колес задремалось…
   Вдруг лошадь встала.
   Андрея качнуло вперед.
   Но рука Семена Карповича не дала ему свалиться.
   – Гляди, волки, – зашептал Семен Карпович. – Шесть голов, едрена корень!
   Андрей закрутил головой, но ничего, кроме пожелтевшей болотины да разбросанных в беспорядке кустов, не увидел.
   – Где, где?
   – Да вона!
   – Бинокль бы сюда…
   – Правее излучины, на той стороне, в лес уходят, сволочи!
   Наконец и Андрей заметил, как два серых пятна мелькнули промеж редких стволов за опушкой.
   – Обнаглели волчары, выводками разгуливают. Лет десять слыхать не было, а с прошлого года пошло-поехало. Зимой чуть Ваську-армяна не загрызли… – Семен Карпович зло выругался. – Куда егерь смотрит? Ему бы только водку жрать да перед начальством выплясывать.
   – А я только в зоопарке волка видел. Такой худой, зачуханный.
   – Надо будет Федора предупредить. Но-о, пошла, старая…
   Дорога изгибалась, повторяя очертания леса.
   Из-за берез надвигались насупленные сопки.
   Чаще стали появляться высокие лиственницы с раскоряченными ветвями.
   Пошел снег. Он как бы нехотя планировал над утомленной землей, над молчаливыми деревьями.
   Андрей видел, как снежинки садились на круп лошади и таяли.
   Куда только не занесет нелегкая… Вот и опять какой-то медвежий угол, и можно было бы с тоски подохнуть, если бы не дед, а вначале такой язвой показался… И на чем он держится, высох весь…
   А действительно красотища, все замерло, лишь снег… Может быть, и останется в душе и в памяти только вот та склоненная береза да сипловатый голос Карповича и острый запах махры…
   Как забавно лошадь шевелит ушами… Целое лето прошло, и как быстро, как сумбурно, словно и не было пашен, истомленных солнцем, и унылых болотин, словно приснилось то первое хозяйство, где по-настоящему чувствовал себя инженером… И почему у нее дергается то одно ухо, то другое…
   – Сейчас к Бандитской падушке свернем, – сказал Семен Карпович. – Хочешь, солонец покажу?
   – Скорей бы до деревни добраться.
   – Это успеется, уже недалеко.
   Андрей закрыл глаза.
   Нескончаемый снег утомлял.
   Скорее бы проскочили эти две недели, а там – сбрить бороденку, обкромсать шевелюру, и в отпуск… Махнуть на запад к тетке… Денег должно хватить… Полевые за три месяца, получка, отпускные, да еще председатель обещал наряд закрыть… А еще лучше никуда не мотаться… Съездить на толкучку, взять стереонаушники и «атташе-кейс» и впасть в спячку…
//-- 8 --//
   Первый дом неожиданно встал на повороте, и не успел Андрей обрадоваться, как за ним высыпали другие.
   Они шли навстречу гурьбой – молчаливые, темные, холодные.
   Продолжал падать редкий снег, а трубы на крышах упорно не дымили, и сквозь ставни не пробивался свет.
   В полумраке Андрею начало казаться, что дома, намаявшись за день, устремились к реке на водопой.
   Он даже услышал, как перестукиваются бревна стен и поскрипывают стропила.
   И вдруг увидел дымок, который изгибался над трубой, а затем степенно исчезал в размытой границе между чередой сопок и небом.
   В окнах приближающегося дома скромно белели занавески, но Андрею хотелось увидеть за ними густой электрический свет, а света не было.
   Он в недоумении огляделся – нигде по улице не торчали столбы с белыми чашечками изоляторов, и провода не тянулись от дома к дому.
   Тоска… Видно, и почитать не придется…
   За изгородью мелькнуло что-то темное, большое, лохматое, но через секунду Андрей понял, что это человек: он выпрямился и теперь стоял с охапкой дров у груди и смотрел на улицу.
   – Федор, отворяй! – крикнул Семен Карпович и отчего-то засмеялся.
   Заслышав знакомый голос, Федор отшвырнул дрова и скрылся за воротами.
   Треснул засов.
   Створки ворот дрогнули.
   Из глубины двора долетел неуверенный лай, и тут же другие собаки подхватили его, и начался гвалт.
   Когда лошадь медленно входила в ограду, перед ней заметались раскормленные псы, но она не обращала на них никакого внимания и, только упершись мордой в стену амбара, встала.
   Федор прикрикнул на собак, и они, огрызаясь, унеслись обратно в темноту, за постройки.
   – Заходь в избу, – сказал Федор. – Без вас управлюсь, – и погладил уставшую лошадь по мокрой морде.
   Семен Карпович неожиданно присел и стал собирать рассыпанные дрова.
   Андрей поторопился сделать то же самое, но получил только два полешка.
   В сенях Андрей притормозил и стал ждать, когда Семен Карпович откроет дверь.
   Было слышно, как его рука шарит в поисках ручки.
   Наконец дверь подалась, и Андрей увидел слабый отблеск света на стене, различил что-то громоздкое, подвешенное к потолку.
   Фигура Семена Карповича мелькнула в проеме, послышался звук сыплющихся на пол дров.
   Тогда Андрей вспомнил, что тоже держит два полена, и, пригибаясь, чтобы не стукнуться о притолоку, переступил порог.
   Первое, что Андрей признал, была русская печка. Она как бы стояла на страже, занимая полкомнаты.
   Осторожно опустил свои поленья на кучу дров перед печкой и вышел на середину комнаты.
   У окна на столе горела закопченная керосиновая лампа.
   Большое зеркало на противоположной стене отражало эту лампу, бледную поверхность стола, мутные стекла шкафчика, и оттого казалось, что комната очень большая.
   Андрею стало тоскливо и одиноко, тем более что Семен Карпович исчез.
   Что-то шевельнулось в стене, и Андрей увидел, как в комнате появился Семен Карпович, успевший раздеться.
   Дед был в одной рубашке и брюках, а на ногах – белые толстой вязки носки.
   Андрей понял, что из-за штор не заметил входа во вторую комнату.
   В той комнате было по-прежнему темно, и только раздавались какие-то странные звуки.
   – Проходи, раздевайся.
   Семен Карпович уселся на табуретку перед столом.
   Андрей повесил куртку на гвоздь, постоял, как бы раздумывая, а затем, стянув сапоги, осторожно двинулся через комнату к Семену Карповичу.
   В соседней комнате кто-то кашлянул.
   Андрей посмотрел на мрачные шторы.
   Из-за них показалась хозяйка с чем-то большим и белым в руках.
   Фарфоровое блюдо поблескивало пустой поверхностью.
   Хозяйка держала его у груди, как щит.
   – Гости дорогие, сейчас ужин соберу…
   Хозяйка приблизилась, и Андрей разглядел, что она ростиком с брата и что у нее такое же сухое лицо, и вообще она здорово походила на Семена Карповича – или это лишь казалось из-за непривычного света ленивой лампы?
   – Сема, – сказала она тихо, – слазь в подпол.
   Семен Карпович поднялся, откинул рукодельную дорожку из пестрых лоскутков и вырвал массивную крышку за железное кольцо.
   – Посвети, – сказал он Андрею.
   Тот аккуратно снял со стола тяжелую лампу и наклонился над квадратной черной дырой.
   – Да не суетись ты, – сказал Семен Карпович и, взяв лампу, поставил ее на пол. – Когда скажу – посветишь.
   Мелькнули белые носки, а затем на мгновение Андрей увидел рядом с лампой крепкие пальцы Семена Карповича, которые упирались в половицу.
   Последним в черной проруби исчезло напряженное лицо, и Андрей услышал приглушенный голос.
   – Ломятся у вас закрома…
//-- 9 --//
   Через полчаса они вчетвером ужинали.
   Федор то и дело плескал самогон в граненые стаканы и приговаривал:
   – Ты, дьячок, не стесняйся, лопай.
   Андрей в ответ молча улыбался, важно поглаживал редкую бороденку и, не переставая, жевал.
   Начал закуску с груздей, залитых свежей сметаной.
   Затем на глаза попался копченый глухарь.
   Следом пошла моченая брусника, которую он заел окороком и добил ее хрустким огурцом.
   – Эх, Семен, Семен, – сказал хозяин. – Тесно живете, в суете. То ли дело я. Сам себе и бог, и царь, и председатель. Вот вы горбатитесь, горбатитесь ради лишнего центнера сена для своей коровки, а я поставлю вашему же колхозному механизатору поллитровку – и наутро у меня во дворе уже и сено, и солома, и дровишки. И никто не пикнет, потому что от глаз людских далече.
   – А если прижмет, – сказал Семен Карпович и скептически посмотрел на Федора. – Если, не дай бог, хвороба прицепится?
   – Да я веничком березовым из себя любую дрянь выбью, понял? А коли загнусь, то туда, значит, и дорога. И так нагулялся – хотя и еще погулять хочется…
   Федор звякнул горлышком о край стакана и вперился в Андрея, который, набив желудок, передыхал.
   – Вот тебе, инженер, нравится наше житье-бытье?
   – Ничего, сытно, только скучно… без телевизора.
   Федор плеснул в себя полстакана самогона, пихнул в рот кусок сала и, прожевав его, захохотал.
   Андрей вздрогнул от этого запоздалого смеха.
   Семен Карпович поморщился.
   Хозяйка куда-то исчезла.
   – Скучно! Да я целый вечер перед тобой ваньку ломаю, а тебе, паршивцу, скучно. Или для полного счастья бабы не хватает?
   – Федор!
   Семен Карпович и саданул стаканом по тарелке с грибами.
   – Федор, окстись!
   Тот усиленно засопел, поднялся во весь свой огромный рост и, покачиваясь, удалился в смежную комнату.
   – С ним что, всегда такое? – шепотом спросил Андрей, наклонившись к Семену Карповичу.
   – Не обращай внимания.
   Андрей в очередной раз оглядел стол.
   Что бы еще отведать, пока спокойная обстановка… А то вернется этот оратор и опять начнет выяснять, кому лучше живется… Может, зацепить напоследок пару груздочков?..
   Семен Карпович вытащил из-за печки раскладушку.
   Андрей, забыв о груздях, бросился помогать.
   Бесшумно появилась хозяйка с ворохом одеял и простыней.
   Андрей слышал, как шепнул ей Семен Карпович, что пойдет ночевать в зимовье.
   Андрей разделся и с удовольствием шмыгнул под одеяло.
   Спальник порядочно надоел за долгий полевой сезон.
   Андрей отвернулся к стенке и под стук тарелок, которые убирала угрюмая жена Федора, уснул…
//-- 10 --//
   Утром, открыв глаза, Андрей долго смотрел в потолок, и что-то в его ровной беленой поверхности не давало сосредоточиться, мешало вспомнить вчерашний день и вечер.
   И вдруг понял, что ему не хватает лампочки, которая бы висела на шнуре.
   Потолок без этой простой электрической лампочки выглядел безобразно, как лицо без носа.
   Мотнув головой, Андрей посмотрел на часы.
   С ума сойти, почти девять… Семен Карпович, наверное, давно уехал… И почему не разбудил?.. Через неделю обещал вернуться… Ох, и длинной покажется неделя!..
   Раскладушка заскрипела – Андрей сел, спустил ноги на пеструю мягкую дорожку и стал оглядывать комнату.
   Зеркало, в котором вчера отражалась тусклая лампа, белые занавески на окнах, массивный бок русской печки.
   По стенам какие-то фотографии и картинки из журналов. Много поблекших от времени фотографий, но попадаются свежие, глянцевые.
   Должно быть, про одну из них предупреждал Семен Карпович…
   Андрей прислушался.
   В доме тишина, и лишь где-то на улице слышны голоса.
   Торопливо поднялся, не одеваясь, подошел к ближней стене и стал рассматривать снимки.
   На одном из них он узнал молодого Семена Карповича в гимнастерке с двумя «Славами».
   Фотографии были собраны тесными группами под стеклом, в обычных рамках, и только одна маленькая висела особняком.
   Сначала Андрей увидел на ней раскрытую пасть медведя, но тут же сообразил, что это чучело, возле которого так любят сниматься простаки.
   А рядом с чучелом стояла девушка лет двадцати с красивым, но каким-то озлобленным лицом.
   Андрей долго изучал ее и пришел к выводу, что фигурка приличная, и ноги не подкачали, и вообще он бы не отказался такую закадрить.
   Правда, лицо ее нравилось ему все меньше и меньше.
   А фотография-то недавняя… И одета – шик-модерн… Видно, денег на себя не жалела. Скорее всего, внучка – взгляд впрямь, как у Федора, остервенелый… И на что это Семен Карпович намекал?.. Рассердила, наверное, стариков… Или институт бросила, или забеременела, или еще какой фортель выкинула… В целом девочка что надо… Вот бы взяла да прикатила сюда, ради хохмы… А рамочка действительно тонкой работы… Только зачем за ней торчит этот белый бумажный цветок…
   Андрею показалось, что стукнула дверь, и он бросился к раскладушке.
   Но в доме по-прежнему тихо.
   Вдруг стала противна эта тишина, эти чужие фотографии.
   Поспешно оделся и вышел в сени.
   Там, в полумраке, прислушиваясь, постоял.
   Теперь он разглядел, что на балке висело два туго набитых мешка.
   Не утерпев, дотянулся до одного из них и ткнул пальцем.
   Шерсть.
   Вот живут, куркули проклятые… И куда копят, куда?..
   Во дворе, на том месте, где стояла лошадь, он заметил клочки сена и еще раз пожалел, что не попрощался с Семеном Карповичем.
   Откуда-то выскочила собака, поурчала на Андрея и легла у крыльца.
   Андрей продолжал маячить на ступеньках.
   Вчерашний снег поблескивал за огородом, а линия березняка сочно темнела кронами, и дальние сопки проглядывали сквозь легкую муть.
   Появился Федор.
   Сейчас он показался Андрею еще мощнее, чем в сумерках. Лицо его после вчерашнего налилось кровью, но глаза смотрели спокойно и приветливо.
   – Как, опохмелиться не требуется? – спросил Федор. – А то сообразим.
   – Хочу сегодня поработать, – сказал Андрей и вдруг добавил: – А грибочки у вас – сила!
   – Молодец, – Федор, зажмурив левый глаз, посмотрел на Андрея. – Ты только собак не бойся, они смирные, а по нужде – в огород, там у нас чистенько, аккуратненько, правда, без удобств.
   – У вас лопата найдется? Штыковая?
   – Как не найтись. Только зря вы землицу ковыряете, она от этого щедрее не станет, она в любви нуждается, в любви…
   – Мое дело маленькое, – сказал Андрей, зачем-то оправдываясь. – Мне дали задание – я выполнил, а за результаты пускай другие отвечают.
   – Другие, – передразнил его Федор. – Пошли лучше чай пить, «другие»…
//-- 11 --//
   Через полчаса Андрей, нацепив полевую сумку и прихватив лопату, вышел за ворота.
   Прямо перед ним на той стороне дороги торчал дом с выбитыми окнами и мешал обозревать долину.
   Он обошел дом стороной, но, увидев открытый амбар, заглянул туда.
   Кругом валялись замызганные тряпки, деревяшки, объеденные мышами тетрадки. На полке стояла трехлитровая банка, наполненная чем-то густым.
   Андрей вернулся к выщербленному порогу, выглянул наружу.
   Никого.
   Он поднял с пола железный палец от гусеницы трактора, отошел к противоположной стене и запустил его в банку.
   По пространству амбара заметалось глухое эхо лопнувшего стекла.
   Детство, что ли взыграло?.. Благо, никто не видел…
   Обтерев руки, Андрей перелез через жердины и очутился на краю террасы.
   Сквозь снег торчали стебли засохшего травостоя.
   Терраса круто обрывалась, и внизу начиналась пойма.
   Сама речушка была там, у сопок, и контуры ее хорошо угадывалсь по елям, которые мрачными группами обступали русло.
   Вся долина, ширина которой была не менее двух километров, производила удручающее впечатление.
   Почти полностью она заросла ерником, хотя на карте по-прежнему значилась сенокосом.
   Ближе к деревне еще встречались чистые участки, но их поверхность густо покрывали скотобойные кочки.
   Андрей, пристроив лопату на плечо, как холодное оружие почетного караула, изобразил печатный шаг.
   Под сапогами захрустела галька, сдобренная песком.
   Долину оставлю на последнюю очередь…
   Андрей направился в другую сторону.
   Прошел до конца деревни.
   Резко свернул и пересек заросший конопляником огород.
   Перелез через полуразрушенную загородку и вышел на чистый выгон.
   Снег здесь успел взяться коркой и теперь ломко трещал под сапогами.
   Солнце отражалось от льдистой поверхности и слепило глаза.
   Только добравшись до березняка, Андрей перестал жмуриться и втолкнулся в сплетение веток.
   Медленно продирался сквозь мелколесье, вытянув вперед правую руку.
   Левая сжимала черенок лопаты почти у самого штыка.
   Гибкие ветки обтекали его и с глухим звуком смыкались позади.
   Что-то колючее упало за шиворот.
   Андрей сделал еще несколько трудных шагов и вывалился на разреженное пространство.
   Лопата, которую он теперь просто тащил за собой, звеня, вырвалась следом.
   Первым делом Андрей бросил полевую сумку, расстегнул куртку и, поеживаясь, задрал рубаху.
   Рука нащупала остатки веточек, прилипших к взмокшей спине.
   Привел себя в порядок и огляделся.
   Стройные ряды крепких берез тянулись вверх по пологому склону.
   Кое-где языками темнел подлесок.
   Андрей достал из полевой сумки карту, быстро сориентировался.
   Приличный массивчик вырисовывается… Если камня нет, то и желать лучшего нельзя… Ох, и ушлый мужик председатель, видно, давно глаз положил на эти места и теперь своего не упустит… Знал бы Федор, что его одиночеству скоро придет конец… Нагонит председатель техники да людей…
   Андрей прошел пятьдесят шагов строго на север и воткнул лопату в дерн.
   Лопата скрипнула, застряв в упругой белесой траве.
   Березы притихшим сонмом окружили Андрея, как бы прислушиваясь к его дыханию.
   Когда проектный отдел в первый раз вывезли на техучебу в пригородное хозяйство, там был вот такой же светлый молчаливый березняк, а его утюжили бульдозеры, и березы устилали землю, и казалось, конца не будет этому живому настилу.
   Инженеры скакали вокруг бульдозеров, любовались силищей механизмов, а потом, умаявшись, организовали пикничок.
   Начальник мехотряда тоже выпил вместе со всеми.
   Девицы развеселились и побежали фотографироваться.
   Где-то дома валяется снимок, на котором он обнимает двух захмелевших коллег на фоне положенного, как по команде, березняка…
   Андрей схватил лопату и зло ударил ближнюю березу по гладкому тонкому стволу.
   Береза послушно вздрогнула.
   Энергично орудуя лопатой, выкопал квадратную яму на два штыка.
   Передохнул.
   Достал из сумки ржавый столовый нож.
   Ковырнул одну стенку, другую, но и так было ясно, что камнем и не пахнет.
   Если бы лопата хоть разок звякнула о камушек, можно было бы поставить крест на этом массиве, а теперь придется повозиться…
   Андрей для страховки еще поковырял ножом.
   Попадались лишь мелкие камушки.
   Вздохнув, приготовил почвенный журнал и стал описывать прикопку, нещадно сокращая слова.
   Затем плюнул на указательный палец, с нажимом провел им по верхнему горизонту почвы и густо намазал образец в журнале рядом с описанием.
   Правда, по методике полагалось сначала сделать мазки, а потом уже описывать горизонты, но Андрей делал наоборот, потому что не мог терпеть, когда вымазанные пальцы сохли.
   Так он сделал еще два мазка, отложил журнал в сторону и извлек из кармана мешочек.
   Набив его комками почвы, сунул туда этикетку, заполненную как надо, и удовлетворенно выпрямился.
   От передвижения на корточках вокруг прикопки ноги совсем онемели.
   Андрей постоял, опираясь на лопату, как на посох.
   Осталось прикинуть количество деревьев, пней и валежин на гектаре…
   Солнце уверенно ворвалось в лес, и вся округа покрылась строгими тенями от стволов и неясными пятнами от сонных крон.
   Березы стали казаться застывшими струями, которые вырвались из земли.
   С тонких веточек закапало.
   Застрявший там снег спешил вниз.
   Капли монотонно пробивали тонкую корочку наста, оставляя ровные синие дырки.
   Андрей закрыл глаза и подставил обветренное лицо под лучи, которые рассекли ближайшую березу.
   Сразу вспомнилось начало сезона, июнь и первый колхоз…
//-- 12 --//
   За две недели Андрей сделал триста гектаров освоения в пашню.
   Ему дали старый грузовик с дырявыми бортами и двух восьмиклассников.
   В семь утра, плотно позавтракав в столовке на талоны, Андрей подходил к конторе, важно устраивался на ступеньках крыльца.
   Первым всегда появлялся белобрысый Васька, усаживался рядом и начинал рассказывать про сеструху: какая она ломучая, вредная и задавака, а сеструхе шел третий год от роду.
   Юркий Ванька, как обычно, опаздывал и, чтобы оправдаться, начинал восторженно перечислять содержимое старой хозяйственной сумки, которую каждое утро его мать набивала жратвой.
   Лениво подкатывал грузовик.
   Ребята без команды сигали в кузов.
   Андрей подавал им тяжелую сумку, лопату и, рванув, громыхающую дверцу, вольготно устраивался в кабине.
   Шофер дядя Миша степенно жал протянутую руку, надвигал на самый лоб заляпанную кепку и спрашивал осторожно: «Сегодня куды попрем?»
   Машину он водил с отчаянной злостью, не тормозя перед колдобинами.
   На поворотах Андрею хотелось выскочить, но он лишь украдкой поглядывал на неработающий спидометр.
   Каждый лихой вираж дядя Миша сопровождал набором слов и плевками.
   Когда приезжали в лес, дядя Миша становился послушным и смирным и исполнял все приказания Андрея.
   Обычно шофер извлекал из-под сиденья топор и аккуратно затесывал деревья.
   Пока Васька нарочно долго ковырялся в земле, Андрей с шустрым Ванькой успевали промерить учетную площадку.
   Андрей шел впереди, выбирая направление и разматывая рулетку.
   Ванька крепко прижимал начало ленты к стволу и нетерпеливо ждал сигнала, чтобы двигаться к следующей отметке.
   Дядя Миша следовал за Андреем и метил топором стволы, обозначая контур учетной площади.
   Если лес попадался густой, закладывали площадки размером двадцать пять на двадцать метров.
   Закончив промеры, Андрей сматывал рулетку, подходил к Ваське и проверял мазки и образец.
   Васька охотно занимался с почвой, потому что не надо было пробираться сквозь кусты.
   Андрей выдерживал паузу, доставал из полевой сумки дюралевую складную «вилку» и спрашивал: «Кто сегодня будет мерить?»
   Ванька и Васька бросались к нему наперегонки.
   Хотя каждый из них знал, чья наступила очередь.
   Тот, кому предстояло сегодня измерить все деревья на учетной площадке, важно принимал «вилку», не торопясь, подходил к угловому дереву и звонко выкрикивал: «Береза – диаметр сорок!», перебегал к следующему дереву: «Береза – диаметр двадцать!».
   – Погоди! – кричал Андрей. – Я еще перечетки не приготовил!
   Затем начинался ритуал.
   Счастливчик обходил дерево за деревом, громко выкрикивая диаметры.
   Андрей ставил в перечетки жирные точки карандашом и рисовал «домики» вместо цифр.
   А дядя Миша с покорным видом затесывал измеренные деревья, валежины, пни…
//-- 13 --//
   Хорошо работалось с машиной и помощниками… Не то что здесь – с одной лопатой…
   Капля упала на щеку Андрея.
   Вздрогнул, открыл глаза и досадливо закрутил головой.
   Какая была жизнь! Бензина давали немерено, и можно было с пацанами сгонять на рыбалку… Дядя Миша знал все рыбные ямы на мелкой речке… А один раз даже рискнули съездить в райцентр… Жене шофера что-то срочно понадобилось в универмаге… Там, кстати, в канцелярском отделе продавали главный дефицит: книги… В городе Ахматову и Хэмингуэя смели бы в две минуты, а здесь они лежали стопками, никому не нужные…
   А какие сытные завтраки, обеды и ужины давали на талоны!.. И еще к обязательной порции можно было потребовать добавки…
   Но колхозы-миллионеры попадаются за сезон редко, и со второго хозяйства лафа кончилась…
   С каждым новым колхозом и совхозом, как назло, становилось все труднее и некомфортней…
   Разумеется, вмешался календарь полевых работ…
   Подоспел сенокос, за ним – силос, а там – уборочная, и если еще удавалось выбить какую-нибудь колымагу, то уж помощников – никогда…
   А одному закладывать учетную площадку тяжело и долго, так что приходилось в основном туфтить…
   Придется и здесь, у деревни Соколовки, вопреки всем инструкциям, заменить строгий учет на глазомер…
   Андрей смерил шагами квадрат десять на десять, прикинул количество деревьев и сел оформлять перечетку на нормальную площадку, внося соответственные коррективы.
   Закончив вычисления, убедился, что количество деревьев и пней на гектар примерно отвечает натуре.
   Но, поразмыслив, для гарантии добавил пару берез в самую маленькую градацию и стал спихивать в сумку нож, мешочек с образцами, почвенный журнал.
   Когда Андрей поднялся выше по некрутому, с ложбинками, склону, стали чаще попадаться пятна молодняка.
   Он обходил их стороной.
   Так, постепенно продвигаясь к водоразделу, сделал еще две прикопки.
   Но скоро среди березняка замелькали сизые осины, густо попер тощий шиповник.
   Это означало близость закаменелой почвы.
   Андрей в очередной раз вонзил лопату в землю.
   Раздался лязг железа о камень.
   Приметы не обманули.
   Андрей отвалил смерзшийся керн и поднял плитку красноватого цвета – царапнул ножом.
   Кембрий…
   Отшвырнул плитняк, развернул карту.
   По горизонталям получается – где-то здесь… Придется свернуть вправо…
   Андрей провел жирную линию и нарисовал на ней три заштрихованных треугольника, знак закаменелости.
   Скользя сапогами, двинулся вдоль склона.
   Верхняя граница освоения была ясна.
   Теперь он приближался к лесной дороге, по которой рассчитывал спуститься к речке, а от нее вернуться в деревню.
   На сегодня этого вполне хватит… Да и чертовы «лапти» промокли… Не хватало подцепить простуду и свалиться… Тех бы сюда, кто составляет такие дурацкие годовые планы… Уже неделя, как по закону полевой сезон кончился, а ты все равно вкалывай, пока не загнешься…
   Андрей завидовал полевикам-землеустроителям женского пола.
   Девицы отправлялись в город еще до снега, уходили в отпуск и разъезжались по курортам и домам отдыха.
   А мужской изыскательский контингент в полном составе, несмотря на морозы, вкалывал до самых ноябрьских праздников, не получая за свои страдания даже зимней надбавки.
   Для институтского начальства главное – перевыполнить план, чтобы отхватить всем коллективом премиальные.
   И только эти, весьма существенные суммы, выплачиваемые в начале следующего сезона, мирили Андрея с полевой несправедливостью.
   В прошлый раз с премиальных он купил матери в подарок цветной телевизор последней марки.
   Все соседки обзавидовались.
   Андрей, припомнив ажиотаж, вызванный шикарной покупкой, устало улыбнулся и прибавил шагу.
   Ближе к дороге высились обгоревшие снизу лиственницы.
   Они казались скелетом, на который опиралась вся эта рыхлая масса берез.
   Несколько раз из-под ног взлетали черные угрюмые глухари и, хлопая крыльями по воздуху и тонким веткам, исчезали в зарослях.
   Каждый раз при такой встрече Андрей вздрагивал от неожиданности и ругал здоровенных птиц словами дяди Миши.
   Поднявшись в очередной раз на пригорок, Андрей остановился.
   Где-то совсем близко раздался выстрел.
   Андрей сорвал подмороженную ягоду шиповника, пососал, выплюнул.
   Наверное, сухостоина рухнула… Если только браконьер не развлекается…
//-- 14 --//
   Вскоре, продравшись сквозь молодняк, выбрался на дорогу.
   Провел пальцами по лицу, снимая какую-то прилипшую дрянь, повертел головой туда-сюда и, закинув лопату на плечо, потопал на юг.
   Сделав пару шагов, увидел свежую отметину протектора.
   Там, где лужица белела мутным ледком.
   След прошел совсем рядом.
   Андрей разбил лед каблуком, и оттуда брызнула грязная вода.
   Теперь ясно, чей выстрел… Охотнички стараются… Наверняка за дичью прикатили… Вытанцовываешь здесь, как дурень, а они за рогами прибыли… Тут как раз идеальные угодья для изюбря…
   Андрей миновал поворот и неожиданно метрах в трех от себя увидел «газик».
   Возле машины стоял человек и смотрел в сторону леса.
   Андрей тоже остановился и, не зная, что делать, стал разглядывать толстяка в красной куртке и непривычно светлых сапогах.
   Сапожки – фирма!.. Японские или финские… Пижоны!..
   Толстяк заметил Андрея и, как бы невзначай, задвинул ногой под машину глухаря.
   Андрей понял: приняли за егеря.
   Идиот дядя… Будет егерь по тайге с полевой сумкой и лопатой разгуливать… Егерь всегда до зубов вооружен… В фуражке с эмблемой и значком на груди… Впрочем, со страху любого за представителя закона примешь…
   Андрей смело шагнул к машине.
   – День добрый!
   Толстяк, нерешительно кивнув, продолжал топтаться на одном месте.
   Андрей обошел вокруг «газика», заглядывая внутрь.
   Толстяк, как филин, следил за ним, поворачивая голову.
   Послышались голоса, смех, и на дорогу вышли высокий мужчина и женщина с «мелкашкой».
   На винтовке поблескивал оптический прицел.
   – Сергей Петрович, Сергей Петрович! – заверещал толстяк и повел раскрасневшимся носом в сторону Андрея. – Вот!..
   – Молодой человек, – сказал Сергей Петрович и непринужденно улыбнулся. – Вы, кажется, успели напугать нашего милейшего хирурга?
   – Да нет, просто проходил мимо.
   Андрей, забросив на плечо лопату, собрался удалиться.
   – Вы, наверное, у Федора остановились? – спросила внезапно женщина.
   Андрею понравился ее настойчивый, но грустный голос, и он утвердительно кивнул.
   – Надо будет заскочить к закоренелому отшельнику, – сказал Сергей Петрович и зачем-то расстегнул «молнию» на куртке. – Самогон у деда – как слеза!
   – Разрешите взглянуть на карту, – попросила женщина, видно, заметив у Андрея в руке сложенный лист.
   – К сожалению, служебная, – сказал Андрей, посмотрел на ее ненакрашенные губы, отвернулся и, не попрощавшись, зашагал прочь.
   За спиной раздался треск и сопение.
   Андрей оглянулся.
   К машине из кустов выбрался парень в брезентухе, наверное, шофер.
   Держа на вытянутых руках двух глухарей, принялся демонстрировать их то ли хирургу, то ли Сергею Петровичу, то ли им обоим, а женщина пристально, не отрываясь, все глядела вслед Андрею.
   Внезапно расхотелось возвращаться к Федору.
   Замшелый пень, реликтом прикидывался… Землю жалел, а сам все ходы-выходы знает… Ну ничего, председатель под него такую мину подведет… Выкорчуют…
//-- 15 --//
   Побродив два часа по лесу, Андрей окончательно продрог и потащился в сторону мертвой деревни.
   Федор встретил его у ворот и нарочно сердитым голосом спросил:
   – Ты чего это моих гостей пугаешь? Они чуть полные штаны не наложили от твоей образины.
   – Да плевать я хотел на них, – сказал Андрей и вознамерился проскочить мимо Федора в теплую избу.
   Федор, выпятив грудь, загородил ему дорогу.
   – Можешь радоваться, инженер, убрались они отсюда, на заимку поперли – а ты хоть знаешь, какого полета эти птицы?
   – Стервятнички…
   – Не чета тебе, теленку, они не только председателю тутошнему могут холку намылить, они в нашем районе кое-что значат! Да я на их месте на тебя и не взглянул бы – подумаешь, из города, экая цаца!
   – Не надо было соглашаться, чтобы я остался у вас, – сказал Андрей. – Так что терпите.
   Федор крякнул и, осклабившись, толкнул Андрея в плечо.
   Андрей тоже в ответ состроил улыбочку, и оба, довольные, подошли к крыльцу.
   – Вечером у нас банька проглядывается. Ты как, балуешься?
   – Еще как, – сказал Андрей. – В городе у нас компашка, и мы каждый вторник посещаем сие заведение; только баня в городе – дрянь и пар – гадость, разве с настоящей деревенской сравнишь?
   – А венички у меня, – сказал Федор и раскинул руки. – Раз хватишь – второй не захочешь.
   – Может, помочь по баньке?
   – Для начала перекусим. Потом будем воду таскать, а старуха к вечеру вареники закатит с картошкой…
//-- 16 --//
   Через час Андрей уже носил воду из колодца двумя огромными ведрами в баньку, которая торчала на краю огорода.
   Федор возился с печкой железной бочкой, обложенной плоскими камнями.
   Умаявшись, Андрей присел на порожек и стал смотреть, как Федор, отворив дверцу, шурует короткой кочергой, и отсвет падает на его сосредоточенное лицо.
   Впервые ему захотелось сказать что-то хорошее этому непонятному человеку, но он промолчал и, подхватив ведра, принялся наполнять водой вторую бочку, которая заняла весь угол между полком и дверями.
   Разделавшись с водой, Андрей пошел в избу и растянулся на раскладушке поверх одеяла.
   В предвкушении бани настроение было кипучее.
   Обвел деятельным взглядом комнату, не зная, на чем бы остановиться, и вдруг заметил на краю буфета большую черную книгу.
   Андрей соскочил, схватил книгу и бухнулся снова на раскладушку, которая едва не проломилась от такого толчка.
   Устроившись поудобнее, он принялся за книгу – и обомлел от одного названия: «Нюрнбергский процесс».
   Вот дедуля дает!.. На сон грядущий, видно прочитывает, нервы успокаивает… А днем бабка иногда заглянет – картинки посмотреть…
   За дверями послышался голос Федора.
   Андрей успел положить книгу на место и притворился, что дремлет.
   За приотворившейся дверью послышалась сбивчивая речь хозяйки.
   – Не пущу! – говорила она еле слышно, с каким-то присвистом. – Забыл, окаянный, что ли, как прошлым разом еле очухался?.. Забыл?..
   – Да я самую малость, – оправдывался Федор, – ей-богу, самую малость.
   – Пеняй на себя, если упаришься, злыдень…
   Хозяйка еще что-то быстро прошептала, и голоса стихли.
   В комнату, тяжело ступая, вошел Федор.
   – Почти поспела, банюшка родимая, – сказал он умиротворенно. – А баба моя портков чистых не дает, совсем тронулась.
   – На меня мать тоже всегда ворчит, когда мы с друзьями париться ходим…
   Андрей сел по-восточному, скрестив ноги.
   – Квартира, мол, благоустроенная, а ты по баням шляешься, всякую заразу собираешь!
   – То-то и оно… А вареники с картошкой все равно будут…
//-- 17 --//
   Федор и Андрей отправились в баню, когда стемнело.
   Разделись в избе и, оставшись только в исподнем, набросили длинные тулупы, сунули ноги в валенки.
   Пересекая двор, Андрей вдыхал животный запах овчины, ощущал пятками тепло валенок, предвкушал удовольствие.
   Рядом, у ног, сопели собаки, но голоса не подавали.
   Федор шел впереди.
   Сейчас его фигура в просвете между амбаром и зимовьем показалась Андрею гигантской.
   Она закрыла и мутную полосу неба, и матовый снег.
   Андрей видел, как мерно покачивается голова Федора и упруго колеблются плечи, и старался не отставать, хотя все время обо что-то запинался.
   Пройдя через двор, протиснулись в калитку.
   Нырнули в тесный предбанник.
   Скинув в темноте тулупы и валенки, на мгновение застыли, чувствуя набегающий сквозь щели холодный крепкий воздух.
   Федор открыл дверь, и его обдало белым клубом пара.
   Андрей стянул трусы и поспешил следом.
   В бане на узком оконце горела приготовленная бабкой лампа.
   Сильно пахло гнилым деревом и слабо-слабо – березой.
   В бочке, что была соединена с печкой металлической трубой, нехотя булькала вода.
   – Царство божие, не иначе!
   Федор снял с бочки массивную крышку.
   – Ох, и порадуем косточки…
   Андрей пристроился на край нижней ступени полка и замер.
   Федор почерпнул из бочки ковшом кипяточку.
   – Это для разгону.
   И плеснул с оттяжкой на камни.
   Загудело.
   Невидимый сухой пар вознесся к потолку.
   Андрей сцепил руки, сжал колени.
   Сейчас дойдет… Сейчас начнется…
   Ударило в лицо.
   Ну и парок, черт его дери… А старый хрыч опять подкидывает кипятку… Хоть бы разогреться дал!..
   Федор бросил ковш на скамейку у порога и полез под самый потолок.
   – Веник распарь!
   Федор растянулся во весь громадный рост на полке так, что пятки нависли над каменкой.
   Андрей взял веник, окатил кипятком и потряс над камнями, чтобы листочки не склеивались, чтобы каждый был самостоятельным.
   Все у него получилось лихо.
   – Может, уважишь немощного старичка? – сказал Федор. – Ридиклит замучил.
   – Это можно, – ответил Андрей и, не спрашивая согласия Федора, добавил парку. – Держись, дедуся!
   Защипало уши, руки.
   Скользнуло по хребту.
   Федор крякнул и громко застонал.
   Андрей, легко подрагивая веничком, прошелся по спине Федора, добрался до черных пяток, вернулся обратно и неожиданно врезал промеж лопаток, но не сильно, а так, чтобы парком схватило.
   С каждым новым движением Андрей усиливал удары, и листья широкого веника ритмично хлюпали, весело чмокали.
   Гибкие ветки беспрерывно стегали широкую спину куркуля…
   Минут через пять Федор запросил пощады.
   Кое-как сполз вниз, бухнулся головой в кадку с холодной водой.
   Спина его покрылась темными пятнами и мелко вздрагивала.
   – Ну и как? – спросил довольный Андрей.
   – Сердчишко уже не то…
   Приоткрыли дверь.
   Воздух пополз понизу, трогая ноги.
   Федор присел на скамейку, низко наклонил голову.
   Андрей опустился на корточки.
   Оба дышали глубоко и жадно.
   – Ничего, – сказал Федор, потирая ладонью широкую грудь. – Погодь, еще отыграюсь.
   – А Семен Карпович, наверное, тоже любитель попариться?
   – Еще какой! Ему бы – с кваском да травкой. Раз меня чуть до смерти не упарил. Сам навроде – кожа до кости, а внутри – стержень!
   – Я у вас тут фотографию видел, где он молодой с орденами. Здорово, выходит, воевал.
   – У меня тоже орден есть! – выкрикнул зло Федор и ткнул пальцем в грудь.
   Андрей с трудом различил с левой стороны бледную наколку.
   – Когда он фашистов долбал, я лес валил… Эх, и времечко было – тьфу!
   – А за что вас? – спросил осторожно Андрей.
   – Какая тебе разница? Только я свое до сих пор не наверстал.
   – Сыновья-то в городе? – быстро спросил Андрей, чтобы сменить тему.
   – Как же, начальнички! Только вот погода установится, сразу припрутся на казенной машине – за мясом. Бычок и два борова – это для них. Все лето со старухой упираемся, а они приедут, заберут – и до весны, а там по новой… Зато начальнички, оба! Выучились, едрена вошь…
   – И внуки есть?
   – Как не быть.
   – А та, на стене, с медведем… – Андрей осекся, заметив, как вздрогнул всем телом Федор.
   – Ты только при старухе не вздумай, – сказал он шепотом. – Нинка это, дочка старшего… Прошлым летом… таблеток нажралась – и каюк… Вляпалась в ихнего профессора ученого… А у того и жена, и детки… А тут еще папаша ее преподобный икру заметал… Петрушка вышла, вот. А девка была, скажу я тебе, – моя порода, упрямая – жуть, отчаянная, гордая… Каждое лето у нас жила, избу думали ей отдать… И телка, и корову, и хрюшек с приплодом… Она бы управилась с любым хозяйством, поверь… Во девка…
   Федор замолчал.
   Было слышно, как медленно с потолка срывается каплями вода.
   Где-то в ограде глухо гавкнула собака.
   – Может, в предбанник вылезем? – предложил Андрей и тронул Федора за горячее плечо.
   – Уговорил! Оклемаемся, и по новой!..
   Остыв на холодке, вернулись в баню.
   Федор плотно прикрыл дверь.
   – Ну лезь на полок! Теперича моя очередь веничком поработать.
   Черпанул полный ковшик, приготовился.
   Андрей вскарабкался наверх по скользким ступеням и блаженно закрыл глаза.
   Камни ахнули, шумно зашипели.
   Послышался стук ковша о край бочки, и опять загудел пар.
   Федор медленно приблизился, легонько потряхивая веником…
//-- 18 --//
   Утром Андрей проснулся около девяти, хотя и собирался встать пораньше.
   Его разбудил странный грохот.
   Открыв глаза, он увидел, как, пошатываясь, пересек комнату Федор и скрылся в спальне.
   Надо же в такую рань напиться…
   Андрей встал, быстро оделся, поднял с пола ухват и прислонил к стене.
   Появилась хозяйка с маленькой кастрюлькой в руках и прошептала, поглядывая на темные портьеры:
   – Скрутило старого, ох, скрутило…
   – Наверное, простыл?
   Хозяйка поставила кастрюльку на стол, достала граненый стакан, покрыла его чистой марлицей и начала цедить отвар какой-то пахучей травы.
   Андрей, не зная, что делать, продолжал стоять возле печки.
   – Иди, милок, в зимовьюшку, там чай поспел, – не оборачиваясь, сказала хозяйка.
   Андрей осторожно открыл дверь и сапоги натянул в сенях.
   Это его баня подвела… Видно, храбрился передо мной, дурень старый… Ничего, отлежится… А бабка сразу забегала…
   В зимовье Андрей обнаружил на столе только миску сметаны и хлеб.
   Даже сахар забыла поставить… Видел бы Федор такое безобразие…
   Андрей заглянул туда-сюда и наконец в облупленном шкафчике наткнулся на два окаменелых пряника.
   Повертел их в руках и швырнул обратно на перекошенную полку.
   Ладно, ограничимся легким завтраком по-деревенски…
//-- 19 --//
   Через полчаса, умяв миску сметаны и полкраюхи хлеба, Андрей вышел за ворота.
   Еще вчера, подходя к дому, он знал, что надо обязательно закончить обследование березняка.
   Но почему-то страшно не хотелось сегодня тащиться на противоположный край деревни и лезть через основательно заросшие конопляником огороды.
   К вечеру Федор одыбает, и мы с ним наверстаем… А то с одной сметаны мутить начинает… А еще сестра Семена Карповича… Зажала и соленья, и копчености… Оставила героического землеустроителя без заслуженного сладкого…
   Андрей повернулся к воротам и увидел торчащую из щели собачью морду.
   Пес настойчиво ждала, когда гость уберется.
   – Тебя, наверное, тоже плохо накормили?
   Пес в ответ огрызнулся.
   – Успокойся, пошутил я, по-шу-тил!
   Насвистывая для бодрости, Андрей проходил мимо домов.
   Каждая мертвая изба красовалась то резными наличниками, то геометрическими ставнями, то гордыми столбиками крылец.
   Иногда Андрей заходил в какой-нибудь стылый двор и подолгу торчал там.
   Ему начинало казаться, что все это – лишь декорация, которую выстроили для съемок очередного деревенского фильма.
   Только раздавленная кукла да грязные разбросанные тряпки напоминали о людях, которые когда-то жили здесь.
   Андрей доплелся до конца деревни.
   Обогнув угол крайнего дома, пересек закочкаренный выгон и пошел в березняк.
   С этой стороны он был гораздо реже, и над березами высились пастухами лиственницы с порыжелой хвоей на корявых ручищах.
   Постоял, как бы привыкая к тишине и прозрачности.
   Вдруг заметил еле приметную тропинку, припорошенную снегом, и пошел по ней.
   Тропинка метнулась в кусты, выскочила на поляну, окруженную разбросанными березами, и пропала.
   Посреди поляны стоял какой-то металлический каркас.
   Приглядевшись, Андрей понял: это оградка, и только тогда вспомнил слова Семена Карповича о партизанской могиле.
   Подошел поближе.
   Все пространство вокруг оградки было покрыто густой травой: снег – и белесые засохшие стебли; снег – и спутанные жесткие листья.
   И сам едва заметный холмик внутри оградки тоже был скрыт, и лишь железная ржавая тумбочка выделялась на фоне берез, которые где-то там, в глубине, смыкались туманной завесой.
   С трудом размотав толстую проволоку, Андрей дернул на себя перекошенную калитку.
   Оградка вздрогнула и заскрежетала.
   Андрей навалился на калитку, и она с противным скрипом открылась внутрь.
   Осторожно вошел.
   Под ногами захрустело.
   На потемневшей табличке еще угадывались фамилии да имена.
   Из-за деревьев вылетели две вороны и пронзительно закаркали.
   Андрей достал из сумки карту, отметил нужное место крестиком.
   А если бы не Семен Карпович, то явно пропустил бы, не заметил… Все бы заутюжили, сровняли с землей… Надо будет председателю сказать… Может, приведут в порядок… Хотя кому какое дело до нее, когда она в такой глуши – была бы поближе… А Федор – хоть бы словом обмолвился; да и сюда, видно, не захаживает…
   Андрей постоял еще немного и выбрался из оградки.
   На этой стороне массива камень появился почти на таком же уровне, как и вчера.
   Прежде чем добраться до плоской вершины водораздела, Андрей выкопал три прикопки и оформил столько же перечеток.
   Здесь лиственницы попадались довольно часто, а в почве увеличилось содержание гумуса.
   Взобравшись по склону, наткнулся на толстую поваленную лиственницу.
   Оседлал ствол, каблуком сломал остроконечную ветку – от удара она разлетелась на упругие кусочки – и расстелил перед собой карту.
   Хороший массивчик получается… Гектаров на сто вытянет, если не больше… Надо будет вечером прикинуть палеткой… И конфигурация вырисовывается классическая… Только вот могила партизанская останется родимым пятнышком…
   Андрей слез с валежины, постоял – и вдруг вместо того, чтобы взять вправо, перевалил водораздел и стал спускаться по северному склону, хотя там ему делать было нечего.
   Склон, заросший осинником и шиповником, оказался впридачу еще и слишком крутым для освоения.
   Внизу чернели пятна хвойных, то и дело мелькали рыжие выступы обнажений.
   Тормозя сапогами, упираясь лопатой, Андрей скатывался вниз.
   Колючие ветки успевали стегнуть по лицу, но он не обращал на них внимания.
   Там, далеко внизу, что-то заманчиво светлело среди стволов за лавиной кустарника.
   Сенокосы открылись сразу.
   Они казались флагами, нанизанными на нитку пересохшего ручья.
   Редкие зароды вырисовывались эмблемами на подтаявшем снегу.
   Сенокосы уходили вдаль, раздвигая черный ерник и отбрасывая березы к подножью склонов.
   Вот на чем держится благосостояние Федора – с помощью сердобольных механизаторов, «не любящих» выпить… Он им и гостиница, и магазин, и баня – наверняка… А они ему и сена подкинут и соломки и удобрений… А председатель прав, подзапустили здешние угодья… С такой площади собрать так мало сена!.. Вон, зароды по пальцам можно пересчитать…
   Андрей, метнув лопату на снежную полосу, рискованно прыгнул следом и едва не подвернул ногу.
   Куда разогнался… Двое больных в одной избе – явно переизбыток… Интересно, очухался ли Федор?.. Может, надолго слег? Угораздило же старика… И все из-за дурацкого характера… Довыкаблучивался в бане…
   Чтобы больше не думать о заболевшем бедолаге, Андрей занялся сенокосами, хотя требовалось лишь набрать гектары леса под будущую пашню.
   Достал карту, журнал.
   Приготовил карандаш.
   Великолепная идея… Председатель наградит сотней яиц и бидоном сливок… Сенокосы надо окультурить: перепахать, подсеять травку… Конечно, председателю выгодней работы подороже, в первую очередь – корчевание деревьев… Но зато здесь можно при минимальных затратах получить максимальный эффект… А институтское начальство вряд ли будет против включения сенокосов в общий проект… Массивом больше, массивом меньше…
   Андрей нанес на карту первый контур.
   Главное – чтобы начальник отряда не заартачился…
//-- 20 --//
   В прошлый месяц к Андрею на проверку работ приезжал начальник отряда.
   В первый же день отправились в лес.
   Начальник побродил среди деревьев, полистал заполненные журналы, помозговал над перечетками, спросил про площадки.
   Андрей честно признался, что расчеты приблизительные.
   – Главное чтобы камня не было, – сказал начальник, – и за рельефом следи, а деревья – это дело хитрое… Только не зарывайся… Соображай!
   Андрей обещал соображать.
   Остальные пять дней начальник, вместо утомительной инспекции, просидел с удочками на реке…
//-- 21 --//
   На массив припорошенного снегом неокультуренного сенокоса ушло больше часа.
   К удовольствию Андрея, цепочка мелких прикопок демонстрировала полную пригодность почвы к глубокой обработке.
   Изрисовал карту пометками.
   Кое-где срезал кустарник, кое-где убрал десяток лиственниц…
   Черные корявые исполины было прекрасно видно издали.
   Не заморачиваясь возней с диаметром каждого дерева, поставил в перечетку всем самый большой.
   Чтобы потрафить председателю объемом будущих работ, добавил тридцать штук несуществующих пней, тоже лиственничных и тоже большого диаметра, и для наглядности приплюсовал валежины.
   Изрядно промерзнув на ветру, Андрей решил, что на сегодня достаточно.
   Пора возвращаться в заброшенную деревню, в чужую хату, где загибается чужой старик, где на стене фотография бравого воина Семена Карповича и снимок погибшей внучки…
//-- 22 --//
   Когда Андрей, жаждущий тепла и горячего крепкого сладкого чаю, ввалился в дом, с порога понял: ситуация не изменилась.
   Судя по аромату целебных трав, хриплому кашлю, доносившемуся из спальни, да приглушенных бабьих причитаний, старик по-прежнему лежал пластом.
   Андрей осторожно напомнил о себе, дважды стукнув о входную дверь чугунным кольцом витой ручки.
   Увидев измученного дальним походом землемера, хозяйка всплеснула руками и запричитала:
   – Ой, ты же у меня голодненький!
   – От обеда не откажусь…
   Андрей быстро избавился от сапог и промокшей одежды, переоделся в сухие штаны и колючий свитер.
   Хозяйка, не обращая внимания на доносившиеся стоны, накрыла щедро стол.
   Андрей вяло принялся за угощение.
   Поначалу казалось, что под аккомпанемент страданий больного набивать желудок будет некомфортно, но тарелка наваристого борща разрешила все сомнения…
//-- 23 --//
   Закончив пир, Андрей перебрался на раскладушку, чтобы блаженно раздеться и немного подремать.
   Но появилась неугомонная хозяйка и позвала к Федору.
   Андрей прошел в спальню и за цветной занавеской, на широкой кровати, увидел разметавшегося деда.
   Больной с трудом разлепил глаза и тихим, просящим голосом проговорил:
   – Друже… Подсоби по хозяйству… Старухе одной… Не совладать.
   – Конечно, конечно!
   – Она скажет… Что надо делать… Она скажет…
   Федор закрыл глаза и больше не промолвил ни слова: лишь сиплое, неровное дыхание вздымало грудь.
   Андрей постоял минуту рядом с постелью и вышел.
   Дело-то попахивает гнильцой…
//-- 24 --//
   Андрей возился по хозяйству, пока не стемнело.
   Варил картошку в больших чугунах, толок ее в шайке поленом, сыпал туда муку, тщательно перемешивал и полученную бурду таскал в грязных ведрах в загончик, где верещали три голодные свиньи.
   Они беспокойно метались и рыли землю.
   Пока Андрей выливал ведра в корыто, свиньи толкались рядом, пытаясь сбить его своими крутыми боками.
   Андрей пинался налево и направо, а свиньи дружно напирали, отчаянно хрюкали, переходили на визг.
   Потом долго поил корову, бычка и пегую телку, бросал им сена и даже попробовал старыми вилами вычистить настил от свежего навоза.
   Под конец Андрей одурел от хрюканья, мычанья и вони.
   Хотелось только одного – добраться до раскладушки…
//-- 25 --//
   Ночью Андрею снилось огромное стадо голодных свиней.
   Они очумело метались по деревне, пожирая всех подряд.
   Мощные рыла опрокидывали дома, сбивали заборы, выворачивали с корнями деревья.
   А он бежал впереди стада в костюме официанта, низко кланялся и приговаривал: «Сюда, пожалуйста».
   Но вот споткнулся, упал в холодную грязь, и что-то жесткое и тяжелое навалилось сверху…
   Андрей проснулся, выпутался из-под одеяла и перевел дух.
   В комнате стариков тоскливо горела лампа.
   Свет тонкой чертой пробивался сквозь портьеры и почти доходил до раскладушки.
   Было слышно, как постанывает Федор.
   Андрей перевернул подушку и заснул.
   Свинский кошмар не повторился…
//-- 26 --//
   Но с утра началось повторение вчерашнего действа.
   Хозяйка растолкала Андрея в несусветную рань, накормила как следует и отправила во двор совершать новые подвиги.
   Свиньи встретили его как старого знакомого и нетерпеливо дожидались у корыта своей порции.
   – Жрите, падлы, жрите!
   В ответ лишь жадное чавканье.
   Для отвода души каждой свинье, кроме еды, досталось по увесистому пинку.
   От хрюкающих и визжачих Андрей отправился к вечно жующим.
   С рогатым скотом все-таки полегче… Да и видок у них вполне интеллигентный… Мычат почти по-человечески…
   Разделавшись с «интеллигентами», Андрей решил тихонько собраться и смыться в поле.
   Лучше продираться сквозь чащобу и ковыряться в мерзлой почве, чем ждать новых заданий по хозяйству…
   Но в комнате постояльца ждала старушенция.
   Андрей схватил со стены полевую сумку.
   – Поработать надо, план горит!
   Хозяйка, не понимая, смотрела на него.
   – А деду антибиотики надо давать, таблетки… Может, у вас завалялись где-нибудь? Антибиотики, понятно?
   – На все воля божья… – ответила хозяйка еле слышно. – Видно, час пришел…
   Андрей, застегивая на ходу куртку, стремительно выскочил в сени.
   – Вот влип!..
//-- 27 --//
   Только настоящая добросовестная работа могла оправдать трусливое бегство.
   Андрей решил начать с закочкаренной речной долины.
   Подошел к краю береговой террасы, швырнул лопату подальше и стал спускаться.
   Сапоги предательски соскользнули.
   Андрей съехал вниз и бухнулся на четвереньки.
   Полевая сумка рванулась вперед, больно ударила по руке.
   Вскочив, обтер ладони о штаны и повернулся к обрыву.
   Прямо перед ним – стенка, вся в белесых натеках, ни черта не разобрать.
   Подобрал лопату и начал остервенело срезать слой за слоем.
   Скоро определилось четкое разделение на горизонты.
   Стала видна прослойка галечника.
   Если так по всей долине, то хорошего мало… Можно, конечно, заменить вспашку дискованием… Да что гадать – надо посмотреть, пойма есть пойма…
   Андрей отошел на пятьдесят метров от обрыва в сторону речушки и принялся копать.
   Почва здесь успела промерзнуть, и сверху образовалась крепкая корка.
   Андрей продолбил одну прикопку.
   Лопата откалывала мелкие, блестевшие прожилками льда кусочки.
   Пробившись, лопата заскрипела о камень.
   Галечник залегал на глубине тридцати сантиметров.
   Андрей сделал мазки в журнале, взял образец и нарисовал на карте узкую полоску.
   В натуре эта полоса шла вдоль террасы, и почти вся ее поверхность была покрыта кочками: ближе к деревне чернели земляные, там, где начинался ерник, густо рассыпались травянистые.
   Андрей промерил шагами площадку десять на десять метров и стал пересчитывать кочки.
   Два раза сбился.
   Пришлось начинать сначала.
   Злость на себя одолела.
   Андрей перестал считать дурацкие кочки.
   Выпрямился и посмотрел в сторону деревни.
   Среди заброшенных домов был виден краешек знакомой крыши.
   Из трубы густо валил дым.
   Может, Федору и надо-то – пару таблеток да укол… Валяется приболевший дед, в глуши, никому не нужный… А до фельдшера – сорок километров… Всего сорок…
   Подхватив сумку, лопату, Андрей ринулся к обрыву.
   Бежал то пригнувшись, то перепрыгивая через кочки.
   Все казалось, что движется слишком медленно.
   Андрей вскарабкался на террасу, забросил лопату за ближний сарай, перемахнул через просевший заборчик и рванул по дороге в сторону от деревни.
   До центральной усадьбы, до медпункта – десять часов пешего хода…
//-- 28 --//
   Сумка болталась и хлопала о правую ногу.
   Андрей прижимал строптивую сумку одной рукой к бедру, а другой взмахивал, поскальзываясь на замерзших лужицах.
   От холодного воздуха стыли зубы.
   Дыхание утратило равномерность и билось в каком-то рваном ритме.
   А он бежал, бежал, бежал пока не споткнулся о рытвину и не рухнул на обочину.
   Рывком поднялся и почувствовал, как засаднило правое колено.
   С трудом доковылял до колоды, брошенной возле дороги.
   Сняв сумку, сел, согнулся, закрыл рот ладонями.
   Горло немело, зубы ныли, кололо правый бок.
   Нет, кого спасать собрался?.. И главное – зачем?.. Старуха права – ему же все равно крышка… Да и не в этом дело, не в этом… Ну дотопаю до фельдшера, начну вопить: «Федор помирает!» – а он уставится, как на идиота, и спросит ласково: «Ты откуда, голубчик, взялся?» А я ему в самых горячих выражениях распишу, как преодолел героическим усилием сорок километров, как шел, шел, шел… А он мне: «Сейчас, одну минуточку, только лекарство захвачу, съездим удостоверимся, чтобы вас совесть не мучила»… В конце концов окажется, что Федора надо везти в больницу, а он по дороге дух испустит… Но скорее всего, фельдшера и не найдешь: уехал куда-нибудь на конференцию или в район вызвали…
   Отдышавшись, Андрей шагнул вдоль обочины.
   Да и кто просил, кто просил за фельдшером сбегать?.. Если бы бабка хоть словечко вымолвила, а то ведь смирилась… Да и Федор, наверное, смирился… И зачем вмешиваться в чужую жизнь, которую они сами выбрали?.. Нет, надо возвращаться… Тем более что и погода портится… Зачем горячку пороть, может, Федор уже отмучился… А протопать сорок километров любой олух может… Все равно люди скажут, что сбежал, бабку беспомощную одну бросил, покойника испугался… Никто не поверит в сказку о фельдшере…
   Андрей развернулся, закинул на плечо сумку и, еле передвигая ноги, тронулся в сторону мертвой деревни, в сторону мертвого Федора.
   Нет, надо же, чуть стайером не заделался… Гуманист выискался… А может, просто волков испугался паршивых – тех, что поблизости видели с Семеном Карповичем… Хотя какие волки днем… И не зима еще, чтобы жрать безжалостным хищникам кого попало…
   Боль в колене и боку постепенно утихла.
   Андрей вернулся в нормальный ритм армейского шага: четыре километра в час.
   В общем, нет в «героическом» марш-броске за фельдшером никакого смысла… Нет, нет и нет… Да и небо затянуло… Вот-вот снег повалит…
//-- 29 --//
   Вернувшись, Андрей пересек пустой двор – даже собак не было видно.
   Прихрамывая, взобрался на крыльцо.
   В сенях остановился и долго разглядывал давно не крашенную дверь с большой самодельной ручкой.
   Войдя в комнату, тихонько повесил сумку на гвоздь, прислушался.
   Ни звука, только нервно стучат часы на буфете.
   Андрей приблизился к спальне, заглянул.
   Хозяйка отсутствовала.
   Живой Федор дремал.
   На голове – мокрое полотенце.
   Лицо потемнело, веки набухли.
   Громадные руки безвольно вытянулись вдоль тела.
   Дышал Федор с трудом, как бы подымая грудью пудовое одеяло.
   Андрей на цыпочках вышел из спальни и замер.
   Взгляд наткнулся на фотографию в резной рамочке.
   Подошел поближе.
   Внучка насмешливо улыбалась, позируя рядом с чучелом бурого медведя.
   – А ты бы побежала? Если бы он тебе был чужой, да и вообще никому не нужный… Побежала бы?
   Девушка, еще не знающая о своей трагической судьбе, смотрела с презрением на малодушного инженера.
   Андрей сделал два шага к раскладушке.
   Остановился.
   И повернувшись, на цыпочках вышел в сени, прихватив одежду и сапоги.
   Осторожно приоткрыл дверь и выскользнул на крыльцо.
   Начало пробрасывать снегом.
   Небо вдавилось в сопки.
   Ветер заметался по двору.
   Клочки сена прижались под стену амбара.
   Андрей застегнул куртку, надвинул поглубже шапку и, глядя под ноги, поплелся в зимовье.
   Хозяйка была там – возилась с печкой.
   Андрей вытер сапоги о толстую тряпку, расстегнул куртку и уселся на край скамьи рядом с прикрученным сепаратором.
   Хозяйка посмотрела на Андрея, вытерла руки о край подола.
   – Наработался, милок?
   Андрей стянул с головы ушанку, положил перед собой на узкий стол, развязал бантик тесемок.
   Хозяйка отвернулась и застучала чугунками.
   – Может, за фельдшером сбегать? – спросил Андрей громко. – На центральную усадьбу?
   Она живо повернулась и уставилась на него неподвижными, вылинявшими, бессмысленными глазами.
   – За фельдшером, – повторил Андрей. – Понимаете, за фельдшером!
   – Какой к лешему фельдшер…
   Хозяйка, зло надвигалась на Андрея.
   – А скотину, скотину кто кормить будет? Ты же обещался.
   Андрей прижался спиной к стене. Задетый локтем сепаратор лязгнул.
   Старуха приблизилась почти вплотную.
   – Как обедати – так первой, а как подмогнуть по хозяйству, так в кусты!
   – Ладно, ладно… Успокойтесь.
   – То-то, милок!
   Старуха вернулась к печке и энергично загремела чугунками.
   Андрею стало нестерпимо душно.
   Налившись всем телом на тугую дверь зимовья, вырвался во двор.
   Ветер стих.
   Повалил крупный снег.
   Мягкие хлопья степенно ложились на землю, на черные доски, на крышу зимовья.
   Андрей закрыл глаза, подставив лицо под снегопад, и побрел к дому.
   Но дойдя до крыльца, опять остановился.
   Посмотрел на часы.
   Светлого времени осталось в обрез.
   Потрогал ноющее колено и вышел за ворота.
   На сером фоне долины медленно скользили белые хлопья, и казалось, они светятся изнутри.
   Дальних сопок уже не было видно совсем.
   Квадратными пятнами темнели молчаливые избы, и где-то там, должно быть, уже белела дорога, по которой два дня назад уехал Семен Карпович…

Законный дезертир, или Открытым текстом

//-- 1 --//
   Наталья Петровна открыла дверь на балкон, принесла из кухни табуретку и, посадив на колени трехлетнего внука, жадно вдохнула июньский воздух.
   Почувствовала, как заломило виски, отдало в затылок, а потом нехотя отпустило.
   – Баб! Глянь, собака!
   Наталья Петровна, жмурясь, смотрела на крышу соседнего дома – та наполовину была захвачена солнцем, провода поблескивали, телевизионные антенны отбрасывали на шифер длинные тени.
   – Гав! Гав! Собачка, не уходи, собачка!
   Хлопнула входная дверь – оконное стекло, дрогнув, заныло.
   На кухне лязгнул холодильник.
   – Баб, а баб, почему собачка убежала?
   На балкон выглянул зять.
   – Молоко взял обезжиренное, сметану еще не завезли, а в овощном выкинули бананы.
   – Хочу ба-на-ны! Хочу ба-на-ны!
   Внук замолотил ногами, гулко задевая сандалиями решетку балкона.
   – Хочу-у-у!
   Зять ушел на кухню.
   Вернулся минуты через две. На усах белели капельки молока.
   Костик продолжал выпрашивать бананы.
   – Уважаемая теща!..
   Зять обтер ладонью усы.
   – Есть идея. Не для своего живота стараюсь… Надо пойти и взять два килограмма бананов… Всего два…
   – Так в чем же дело?
   Наталья Петровна поерошила волосы притихшего внука.
   – Отпускных, что ли, жалко?
   – Наталья Петровна, драгоценная, вы же знаете, что для меня очередь хуже казней египетских… Ну что вам стоит один раз, только один раз воспользоваться удостоверением?.. Ради ребенка!
   – Надоел ты мне с войной – знаешь как?..
   – Хочу ба-на-ны!
   Костик снова замолотил ногами.
   – Ба-на-ны!
   – Ладно, уговорили…
   – Ба!
   Костик мгновенно замолчал, обнял Наталью Петровну за шею, торопливо поцеловал в щеку.
   Зять подхватил Костика.
   В комнате они свалились на пол и начали бороться, истошно крича и завывая.
   Наталья Петровна отнесла табуретку на кухню.
   Убрала со стола в раковину кружку, из которой пил зять.
   В спальне достала из шкафа серый костюм с нацепленными орденами и медалями.
   За бананами, а не на встречу с пионерами… Скажут – вырядилась…
   Повесила обратно и надела блузку с юбкой.
   Блузка была с короткими рукавами, и поэтому пришлось натянуть джемпер, хотя день, впервые по-настоящему летний, набирал силу.
   У зеркала Наталья Петровна подколола крашенную хной прядь, тронула помадой губы.
   Возня в большой комнате не затихала. Кто-то задел стол, и тяжелая хрустальная ваза подпрыгнула.
   У новой сумочки, которую зять подарил еще на Восьмое марта, оказалась тугая застежка. Наталья Петровна положила в одно отделение кошелек и удостоверение ветерана, в другое – сетку.
   Ваза на столе опять подпрыгнула…
//-- 2 --//
   Выйдя из подъезда, Наталья Петровна остановилась в тени дома.
   Наконец-то дождь перестал… Возьму бананов, а к вечеру, глядишь, зять увезет всех на дачу… Пятый день в отпуске, а все какой-то ершистый. То ли дождь повлиял, то ли на работе неприятности… Взял и ни с того ни с сего внезапно сорвался в отпуск, да еще в начале июня… Покойный Федя всегда к августу подгадывал… Нет, наверное, с работой не в порядке… Поговорю с Ольгой… Но если у тебя на душе гадко, то зачем другим настроение портить?.. Опять начал приставать с вопросами… И что ему эта война далась?..
   Наталья Петровна перешла улицу.
   Навстречу от магазина, огибая лужи, шли женщины с бананами.
   Ровные, один к одному, плоды торчали из сеток и пакетов.
   Вдоль «Овощного», мимо тусклой витрины, густо тянулась очередь; она заворачивала у старого тополя и, расширившись, упиралась в тупик.
   Там громоздились импортные корзины.
   Осторожно проталкиваясь, Наталья Петровна почти добралась до продавщицы в распахнутом халате и колпаке, съехавшем набок.
   Наталья Петровна, зажатая двумя толстухами в одинаковых платьях, умудрилась достать книжечку, но протянуть руку к прилавку не успела.
   – Еще одна контуженная лезет! – крикнул кто-то визгливо позади нее.
   – Бананов захотелось!
   – Мы здесь маемся-маемся…
   – Развелось их, ветеранов, везде норовят пролезть!
   Толстуха справа наддала плечом.
   – Тоже мне вояка!
   – Как вам не стыдно, ей по закону полагается!
   – Мне тоже кое-что полагается!
   Наталья Петровна вырвалась из очереди, быстро спрятала удостоверение, захлопнула сумочку и, едва не налетев на тополь, перебежала, задыхаясь, на противоположную сторону…
//-- 3 --//
   Пройдя квартал, Наталья Петровна остановилась передохнуть у забора.
   В щель была видна облупленная стена в лесах.
   Придется возвращаться домой без бананов… Костик разнюнится…
   Наталья Петровна отступила на два шага и увидела над забором ободранный купол.
   За церковью есть еще один магазин… Может, и туда завезли?..
   Миновала забор.
   Так и есть – тоже бананами торгуют…
   Очередь тянулась вдоль стены зигзагами, вливаясь в стандартный бетонный тупик – оттуда поодиночке вырывались на волю отоваренные.
   Наталья Петровна пристроилась в конец очереди за пареньком в белой жокейке.
   Чуть сбоку от паренька стояла беременная – месяце на шестом, если не седьмом. Она то и дело поправляла широкое платье, смущаясь выпирающего живота.
   За Натальей Петровной заняли две старушки в линялых косынках.
   – Не бойтесь, бабулечки, на всех хватит!
   Паренек снял жокейку.
   – Обещали еще две машины подбросить, сам слышал!
   Старушки, потоптавшись, отошли в тень к стене.
   Наталья Петровна хотела тоже встать рядом с ними, но паренек сообщил, что сбегает попить квасу, и, размахивая жокейкой, свернул за угол.
   – Ты что, голубушка, по такой жаре маешься?
   Наталья Петровна улыбнулась беременной.
   – Иди, отдохни в сквере, история длинная, часа на два, не меньше. Не бойся, я не уйду, место за тобой сохраню.
   Беременная послушалась совета.
   Наталья Петровна глянула ей вслед.
   Становилось душно.
   Наконец после недели дождей почувствовалось лето…
   Такой же знойный день был тогда, в сорок третьем, когда Зинку Коржину отчислили из части…
   Накануне внезапно исчез лейтенант Ремезов – начальник их контрольного радиоузла именуемого в донесениях как РУК.
   А утром объявили построение радиороты.
   Правильно, построение было утром, а жара накатила позже, когда они собирали Зинке белье…
//-- 4 --//
   На ходу поправляя берет и воротничок форменного платья, Наташа выбежала на утоптанную поляну, заняла место в шеренге рядом с Зинкой и вдруг краешком глаза увидела, что подруга не в парадном, как все, а в старой гимнастерке и линялой юбке.
   – Ты что, Зин? Взгреют!
   – Мне сегодня можно…
   Из-за берез, помахивая веткой у сапога, вышел замполит, приостановился, отшвырнул ветку, поправил ремень и устремился на середину поляны.
   Рядом с ним вышагивал ротный, беспрестанно поглядывая в какие-то бумаги.
   Наташа обернулась к машине РУКа, затянутой маскировочной сеткой.
   Машина стояла в дальнем конце поляны.
   Возле маячил часовой – тощенькая Верочка с карабином на плече.
   Лейтенант Ремезов так и не показывался.
   – Девочки, наверное, гонять будут за открытый текст!..
   – Лейтенанта в деревне застукали с кралей. Мне Санушкин сказал.
   – Брехня!
   Но вот радиорота вздрогнула, напряглась, застыла.
   – Дорогие мои! Вот и пробил час, которого мы так долго ждали. Фашист бежит, и недалек тот день, когда наши доблестные войска освободят многострадальную Украину и Белоруссию!
   Замполит на шаг приблизился к строю.
   – В грядущей победе есть и наш с вами вклад. Так давайте и впредь оправдывать доверие командования!
   На последнем слове замполит махнул рукой и обернулся к ротному.
   Старший лейтенант качнул головой, развернул бумаги, бесшумно пошевелил губами.
   И тут Наташа опешила, как опешил весь личный состав РУКа, да и вся радиорота.
   По команде ротного вышла на пять шагов вперед Зинка.
   Ротный ткнул пальцем:
   – Дезертир!
   Зинка стояла навытяжку, странно выпятив живот, и бледные губы ее с усмешкой повторяли каждое обжигающее слово командира:
   – За аморальное поведение…
//-- 5 --//
   Наталья Петровна отступила в сторону.
   Мимо нее, пыхтя, прошла женщина, прижав к груди связку бананов.
   Опять эта чертова Зинка Коржина в голову лезет… А за Зинкой, как обычно, потянется маленькая Верочка, и лейтенант Ремезов, и Настя, и все остальные… Они будут в каком-то особом порядке выплывать из глубины времени и подолгу стоять перед глазами, то неподвижные, как монументы, то, наоборот, почти неуловимые, с едва различимыми лицами, как на любительских фотографиях той поры… А фотографии эти лежат в шкафу вместе с облигациями между письмами и поздравительными открытками…
   Наталья Петровна машинально продвинулась в очереди на пару шагов.
   Раньше как-то вспоминалось редко и безболезненно, а сейчас каждый раз словно к оголенному проводу неосторожно прикасаешься… И все зять виноват…
   Появился четыре года назад… Федю как раз к операции готовили – назавтра после свадьбы лег в больницу, чтобы под ножом умереть… Говорят – сердце не выдержало… У них всегда, как наломают дров, – обязательно или сердце, или поздно вмешались… Накануне операции у Феди аж губы посинели, а он все об одном… Сомневаюсь насчет зятя, шепчет… Вдруг непутевый или, чего хуже, себе на уме… Останешься на старости лет ни с чем… Похоронили Федю, а жизнь как-то быстро вошла в колею, и зять как само собой разумеющееся принял и дачу, и машину… В гараже пропадал вечерами, на даче старался все делать сам… Ближе к зиме стали иногда собираться втроем у телевизора… Ольга вязала или шила, зять просматривал газеты… Но вот Ольгу в роддом увезли… Зять переживал, дергался, метался…
//-- 6 --//
   А в самый радостный день зять ввалился с шоколадным тортом на кухню, прислонился к стене.
   – Надо ж, сын родился! Три двести!
   Потом они долго пили чай, обсуждали, какую брать коляску, и вдруг зять сменил тему.
   – Теща, мне про вас Ольга до свадьбы все уши прожужжала… Так вот я и думаю: если у меня теща – героический человек, то ей есть чем поделиться с представителями нынешнего инфантильного поколения… Только, пожалуйста, не отделывайтесь куцыми отговорками… Дайте мне почувствовать цвет, запах, вкус тех дней… Побольше деталей – они, как правило, истинны и правдивы, хотя кажутся часто случайными и несущественными… А коляску возьмем непременно импортную, в комиссионке!.. Не каждый день сыновья рождаются…
//-- 7 --//
   Мимо прошла еще одна женщина с бананами.
   Наталья Петровна сняла джемпер, повесила на руку.
   При этом она легонько коснулась ближней спины.
   – Нельзя ли поаккуратней?
   К Наталье Петровне обернулись квадратные зеркальные очки в пол-лица, и она увидела в самой глубине свое отражение, как будто в колодец заглянула.
   И сразу вспомнился проклятый сорок первый и Зинка у колодца… Всегда начинает вспоминаться с Зинки Коржиной – ведь это она в первую военную зиму сманила на курсы, сорвала из дому… Кто знает, как бы сложилась их жизнь? Может, было бы все гораздо проще или наоборот… Да сейчас-то чего гадать?.. Поздно…
//-- 8 --//
   Наташа подхватила в сенях ведро, сбежала, запахиваясь на ходу, с крыльца и, толкнув калитку, налетела на Зинку.
   Та выскочила из-за угла и теперь, отдуваясь, вцепилась в ведро и не пускала к колодцу.
   – Ошалела, что ли?
   – Наток, собирайся!.. Поедем до городу… С райкома товарищ агитирует в школу радиотелеграфистов!
   – Какую еще школу?
   – Ра-дио-телеграфистов!
   – А с чем их едят?
   Наташа попыталась вырвать ведро из рук Зинки, но та крепко держалась за дужку.
   – Хочешь под немца попасть, дура? Вон как прет! Или с голодухи загнуться? А там и оденут, и обуют, и накормят!
   – Мама не отпустит.
   Наташа еще сильней потянула ведро на себя.
   Зинка упорно сопротивлялась.
   – Еще как отпустит!
   Ведро гулко ударилось о дорогу, подпрыгнуло на смерзшейся земле, стуча дужкой…
//-- 9 --//
   На следующий день в райкоме комсомола им выдали путевки и вечером посадили в переполненный вагон, а через сутки они прибыли на курсы и среди одинаковых унылых бараков за покосившимся забором смешались с оравой таких же девчонок…
   Наталья Петровна расстегнула сумочку, достала платок.
   Из-за угла появился паренек в жокейке.
   Рядом с ним семенил мальчишка в пестрой майке.
   – Можно Витьке тоже встать в очередь?
   Паренек ткнул мальчишку в живот кулаком.
   – Вел бы сразу всю банду…
   Особа в черных очках надвинулась на паренька.
   – Места хватит.
   – Витька так Витька…
   Наталья Петровна спрятала платок, расстегнула на блузке верхнюю пуговицу.
   – Тогда мы пока на фонтан слетаем?
   – Смотрите не опоздайте.
   Наталья Петровна посмотрела вглубь черных очков – особа, дрогнув, отвернулась.
   Что же нам выдали после бани?.. Длинные черные шинели, огромные солдатские ботинки с обмотками и пилотки… Нет, не пилотки, а буденовки… Точно, буденовки с пришитыми матерчатыми звездами… А ведь зятю сказала про пилотки…
//-- 10 --//
   Наташа в строю шагала сразу за Зинкой, то и дело наступая ей на пятки.
   Зинка почти выскакивала из ботинок, поминутно оборачивалась, но молчала.
   Миновали бараки, и за голыми деревьями мелькнула крыша столовой.
   – Запевай!
   Старшина остановился.
   В ответ – лишь сопение да топот.
   – Запевай!
   Старшина длинно выматерился.
   – Запевай!
   Вот и крыльцо столовой.
   На гвозде сбоку белеет полотенце.
   Но старшина принимает воспитательные меры.
   – Кругом!
   Теперь впереди бараки – холодные коридоры, кособокие двери, классы с узкими столами, а на каждом столе прибит телеграфный ключ.
   – Запевай!
   И тут Зинка, набрав побольше воздуха, начала:
   – А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!..
   Остальные покорно подхватили…
//-- 11 --//
   А вечером опять приказ старшины, и опять сопение и топот, и опять лишний круг, и опять песня, надоевшая хуже ночных подъемов…
   Наталья Петровна сделала шаг и еще полшага за особой в черных очках, которая больше не оборачивалась – тонкое платье на ее спине шло мокрыми пятнами.
   Старушки, намаявшись у стены, притащили откуда-то пустые ящики, присели поближе к очереди.
   Наверное, им тоже есть что вспомнить?.. Или они уже миновали рубеж, за которым оглядываться назад уже нет никакого смысла?.. А эта, в очках, небось и не подозревает, что когда-нибудь наступит пора для подведения итогов… Впрочем, кажется, многие вполне обходятся без этого… Гораздо спокойнее и надежнее смотреть вперед, если даже там и ничего нет…
   Голубь на краю тротуара забрался в лужу, побил крыльями.
   С крыши магазина к нему сорвался еще один – такой же важный.
   Когда зять состарится, пусть судьба пошлет ему человека, не ведающего жалости, пусть натычет его, как котенка, в прошлое…
//-- 12 --//
   Не раздеваясь, только стянув шапку, прошел зять на кухню, бухнул на стол пакет с апельсинами и пустые банки.
   – В окно женулечку видел!
   – Как она?
   – Выглядит нормально, улыбается.
   – Передачу отдал?
   – Апельсины не взяли, говорят, нельзя.
   – Правильно говорят.
   – Нужны яблоки! Вот записка!
   – Я как раз в ветеранском магазине килограмм взяла – завтра отнесешь. И смотри по дороге не слопай половину.
   – Все шутите, Наталья Петровна…
   – С тебя станется.
   – Ладно. Сейчас перекушу, и снова начнем душевные разговоры… Есть в них что-то спасительное, настраивает на философский лад… Только, пожалуйста, не изображайте из себя ветерана на пионерском сборе… Зачем лепетать о том, что вычитали в мемуарах или в кино увидели – будто своей биографии мало… Лучше вспомнить честно то, что было – ни меньше ни больше… Правда, ничего, кроме правды, – зять расстегнул пальто, вышел, на ходу надевая шлепанцы, вернулся. – Везет же мужикам, сегодня в списке одни мальчики!.. Да не разогревайте, и так умну… А вы, теща, мне даже приснились, и почему-то с парабеллумом в руке…
//-- 13 --//
   – Зин, а Зин…
   Наташа свесилась в темноту.
   – Ну и молодчинка ты! Так шпарить на ключе – одно загляденье!
   – Телки вы безрогие, ничегошеньки не понимаете…
   Зинка протянула руку вверх, и пальцы их встретились.
   – Думаешь, я просто так в отличницы выбиваюсь? Может, при курсах инструктором оставят – понятно? Мужики-то, дурачье, все на фронт рвутся.
   – Сама ты телка дебелая!
   Ольга из Ростова, прозванная Гвоздиком, повернулась с боку на бок, вздохнула, как обычно, страдальчески.
   – Всех отличниц по окончании в партизаны засылают, а оттуда мало кто возвращается!
   – Не брешешь?
   Зинка отдернула руку и повернулась к Гвоздику.
   – Не брешешь?
   – Стучи, подружка, стучи!..
   Гвоздик опять вздохнула и затихла.
   В дверях мелькнул свет, и по проходу защелкали подковками сапоги старшины.
   Наташа, затаив дыхание, натянула колючее одеяло по самый подбородок и стала ждать, когда вспыхнет лампочка.
   Это случилось, как всегда, неожиданно, и сразу же старшина сипло проорал команду и, глядя на секундную стрелку карманных часов, отвернулся к облупленной стене.
   Пока Наташа подхватывала обмотки и шарила ботинки, Зинка, скользнув в юбку, натягивала косоворотку и вылетала босиком на построение.
   А старшина, по-прежнему глядя в стену, гнал всех обратно и снова объявлял подъем, и Наташа в который раз хваталась за обмотки…
//-- 14 --//
   Достав из сумочки бальзам, Наталья Петровна поддела ногтями тугую крышечку и натерла виски.
   Глаза начали слезиться, кожу защипало.
   Вьетнамский бальзам почти не помогал, но хоть отвлекал от наползающих болей.
   А вот зять пользуется бальзамом без всякой меры, при любом случае, для профилактики… С него и прижился бальзам в доме…
   В очередной раз возвращаясь от Ольги, накупил штук двадцать крошечных баночек с красной звездой на крышечке, высыпал из пакета в ящик серванта, где всегда лежали горчичники, пластырь и бинт с ватой.
   – Теща, цените: не только денег не пожалел, но и ради общего блага намаялся в очереди. Да было бы не обидно, если бы все хватали дефицит, а то кому – аспирин, кому – анальгин… К тому же за прилавком – старуха в чепчике, и ползает еле-еле, и рецепты по десять минут разглядывает… Вообще, ненавижу любую очередь и удивляюсь собственной теще. Иметь на руках удостоверение ветерана и не пользоваться им! Другие выжимают все из своего положения, а здесь необъяснимое благородство и чистоплюйство. Ветеранствуй, если заслужила!.. А может быть, есть какая-то причина, достаточно уважительная? Может, есть что скрывать от людей? Вот и решил, как представится возможность, поговорить с достопочтенной тещей по душам. Ведь не ради показухи такая позиция?..
//-- 15 --//
   Наташа осторожно, двумя руками сняла наушники, положила их на стол рядом с ключом и пододвинула инструктору листок.
   Инструктор быстро просмотрел запись, отдельные цифры подчеркнул карандашом.
   – На третий класс потянешь.
   В коридоре, прикрыв дверь, Наташа прислушалась.
   На ее место села Гвоздик, а рядом уже работала на прием Верочка.
   – Вот и все…
   Зинка отвернулась к окну.
   – Что же теперь будет с нами?
   Наташа поправила ремень и встала рядом.
   Вдали за темной полосой деревьев угадывались белесые горы.
   В иные дни они виделись четко и, казалось, тяжело двигаются навстречу.
   Сегодня мешала весенняя дымка.
   Полоса деревьев почти сливалась с верхом забора, а перед забором – пестрый от луж плац.
   Через плац торопливо шел незнакомый командир в новенькой шинели.
   Он старательно обходил каждую лужу.
   Когда незнакомец поворачивался боком, возле бедра поблескивала замком полевая сумка.
   – Что, девоньки, загрустили?
   Старшина, вечно замотанный делами, вдруг остановился, щелкнув подковами, и тоже стал смотреть в окно.
   – Радуйтесь, первый покупатель нарисовался из ОПСОНа – ишь, фортеля выписывает.
   – И откуда, товарищ старшина, вы все знаете?
   Зинка повернулась спиной к опустевшему плацу.
   – Буквально все!
   – Будя-будя… Злость для фронту подбереги.
   Старшина переступил с ноги на ногу.
   – Я вам сапоги выбил, панталоны самых нежных цветов раздобыл…
   В конце коридора хлопнула дверь.
   Командир постоял у порога и стремительно зашагал к старшине.
   Когда незнакомец проходил очередное окно, эмблемы на черных петличках шинели вспыхивали.
   – Рановато пожаловали!
   Старшина небрежно козырнул.
   – Личный состав курсов экзаменуется.
   – Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!
   Наташа подмигнула Зинке.
   – А что такое будет ОБСОН?
   – Не ОБСОН, а ОПСОН!
   Лейтенант расстегнул шинель на груди, глянул на старшину.
   Старшина крякнул в кулак, стиснул зубы, молча развернулся на каблуках и рванул на себя дверь ближнего класса.
   Оттуда, толкнув старшину плечом, вывалилась раскрасневшаяся Верочка. Сапоги ее хлопали голенищами.
   – Дево…
   – ОПСОН – это очень серьезно!
   Лейтенант потрогал тусклую пуговицу на вылинявшей гимнастерке.
   – Отдельный полк связи особого назначения.
   – Дево…
   – Если хотите, запишу вас к себе.
   Лейтенант похлопал рукой по тугой сумке.
   – Не пожалеете.
   – Девочки, мне можно с вами, ну пожалуйста?
   – Кому такой недомерок нужен!
   Зинка отодвинула Верочку от лейтенантика и стала в упор разглядывать его.
   Лейтенант посмеивался, касаясь пальцами свежего шрама над правой бровью…
//-- 16 --//
   Наталья Петровна снова натерла виски бальзамом и отошла к стене.
   Возле серой выщербленной стены ждать было легче, и казалось, что очередь начала двигаться рывками, как едва заметный ветерок, только что выскочивший из-за тополя.
   Наталья Петровна закрыла глаза.
   Главное, дышать ритмично и глубоко… Куда же пропал ветерок… Пора уж пройтись ему вдоль магазина, ведь тополь снова прошелестел – еле-еле, но прошелестел…
   А здесь, у стены, по-прежнему, как в омуте… Нет, не в омуте, а в переполненном вагоне…
   Ночь, но мало кто спит… Поезд, судорожно подрагивая вагонами, тащится к фронту… Все ждут, что вот-вот сквозь привычный перестук нахлынет давящий гул самолетов… Или это она одна не спит, упершись коленями в чьи-то каменные колени, положив руку на чью-то вздрагивающую в такт вагонам спину, и ей кажется, что не спит весь вагон… Когда поезд притормаживает, шеи касается лямка подвешенного вещевого мешка – она как маятник, но только отсчитывает не время, а путь… Хоть бы кто слово сказал, хоть бы кто кашлянул… И нечем дышать, совсем нечем дышать…
   Наталья Петровна открыла глаза, словно после предзакатного одуряющего сна, и посмотрела на тополь.
   Дерево поникло, бессильно свесив тяжелые пыльные листья.
   Ах, лейтенант Ремезов, лейтенант Ремезов…
//-- 17 --//
   В двухэтажной школе на окраине города обживалась разбитая за проливом часть.
   Люди в рваных окровавленных гимнастерках бродили по коридорам, тупо разглядывая девчонок, прибывших с радиокурсов.
   Девчонки старались не показываться в коридорах.
   С первого дня лейтенант Ремезов загнал личный состав наверх, в угловой класс, и они продолжали осваивать аппаратуру.
   Вместо разбитых и брошенных при отступлении машин в ограде школы стали появляться новые, с еще не облупившейся краской и целыми стеклами.
   – Нет, вы посмотрите, посмотрите!..
   Верочка залезла коленями на подоконник.
   – Нашу машину пригнали!
   – Все они здесь наши…
   Зинка достала из нагрудного кармана огрызок сухаря.
   – Гробы на колесах!
   – Опять ты, Верочка, ерунду городишь.
   Наташа щелкнула тумблером и метнула в Зинку карандаш.
   Карандаш отскочил от Зинкиной спины и покатился по залитому солнцем полу к дверям.
   Верочка продолжала смотреть в окно.
   – Стал бы лейтенант крутиться у чужой машины – вон, и шоферу что-то выговаривает…
   – Интересненько…
   Наташа вылезла из-за стола и подошла к соседнему окну.
   Внизу размашисто цвела сирень.
   Лейтенант Ремезов стоял на подножке.
   Машина задним колесом раздавила куст сирени – он торчал из-под шины застывшими фиолетовыми брызгами.
   – Замаринуют нас в этой коробочке…
   Зинка дохнула в затылок Наташе.
   – И никуда не денемся. Окошечко у будки и то зарешечено, чтобы не сбежали во время движения.
   – Ноешь-ноешь, как зубная боль!
   Верочка спрыгнула со своего подоконника.
   – По-моему, очень даже приличная будочка, вместительная; вот еще бы ее покрасить в нормальный цвет!
   – Ага! В розовый!
   Зинка хохотнула.
   – Чтоб немчура знала, в какую машину бить надобно в первую очередь!
   Кто-то зло бухнул в дверь класса.
   Девчонки бросились к столам, застыли.
   Дверь с треском распахнулась, и, прихрамывая, вошел майор.
   Склонив к плечу забинтованную голову, уставился ошалелыми глазами на доску, исписанную мелом, и вдруг, дергаясь всем телом, начал длинно и связно материться.
   Девчонки стояли навытяжку, а он смотрел только на доску и лишь замолкал на мгновение, чтобы набрать побольше воздуха и вновь нести по матушке.
   Майор затих внезапно, помотал головой, вцепился пальцами в небритые щеки и, пригнувшись, метнулся в коридор, волоча ногу.
   В открытую дверь было слышно, как он уходит, припрыгивая, а потом с лестницы снова донесся его зычный голос.
   – Господи, лучше сразу, чем так мучиться…
   Зинка пересекла комнату, стала закрывать дверь.
   Одна из створок никак не вставала на место.
   – Говорят, от контузии отходят со временем.
   Наташа села за стол, щелкнула тумблером, взяла наушники.
   Зинка стояла у двери. В ее руке чернел сухарь.
   – Говорят, в Москве кур доят…
//-- 18 --//
   Наталья Петровна увидела, что особа в черных очках забеспокоилась, закрутилась.
   В очереди началось движение.
   Подвалил народ.
   Как бы путаница не началась…
   Наталья Петровна вернулась в очередь.
   Особа улыбнулась ей как родной.
   – Почему люди такие бессовестные? Вот мы с вами героически стоим, а они назанимались и ушли… Гуляют себе и над нами впридачу насмехаются. Мое бы право, так я бы обратно в очередь никого не пустила.
   – Пожалуйста, пройдитесь, если вам невмоготу.
   – Да разве дело в этом – обидно до глубины души, ведь такие бессовестные!..
   Наталье Петровне вдруг показалось, что из-за тополя выглянул зять.
   Такая же рубаха, такие же усы… Хотя, этот ростом повыше…
//-- 19 --//
   Когда, наконец, Костика привезли из роддома, зять недели две не возобновлял разговора о войне.
   Старательно жулькал пеленки, грел укропную воду.
   Но однажды вдруг ни с того ни с сего спросил:
   – Теща, вы не страдаете хронической бессонницей?
   Зять облил соску кипятком.
   – Теперь я, кажется, понял, почему вы не пользуетесь удостоверением. Ведь правда, есть чем терзаться? Хотя бы взять службу. Ваш постоянный, неусыпный контроль за своими. Конечно, вы помогали, когда терялась связь, пресекали открытые тексты, но в то же время поставляли записанные циферки в Особый отдел, а из-за этих циферок людей под трибунал отдавали.
   Зять наполнил бутылочку кефирной подкормкой.
   – Время-то было суровое!
   Наталья Петровна не ответила, да и не смогла бы ответить, если бы даже захотела.
   Она просто ушла из кухни.
   А зять больше не заговаривал о тех днях – и вот, совсем недавно, когда ушел в отпуск, вдруг снова завелся.
   – Теща, ну расскажите что-нибудь из фронтовой жизни. Не скромничайте…
//-- 20 --//
   Вечером, когда девчонки лежали на узких кроватях, в комнату вошел лейтенант Ремезов.
   Не зажигая света, он подхватил стоящую у дверей табуретку, сел и, наверно, как обычно, наклонился вперед.
   Край колючего одеяла врезался Наташе в щеку, но она неподвижно лежала и вслушивалась в беспорядочные шаги, которые то накатывались со стороны коридора, то приглушенно падали с потолка – кто-то метался в их классе, роняя стулья.
   Из-под двери пробивалась тусклая полоска света, и когда по коридору, нарастая, приближался топот, она вздрагивала.
   Наташа перевернула подушку, натянула одеяло на голову и, забыв про лейтенанта, попыталась уснуть.
   Иногда ей это мгновенно удавалось.
   Но сегодня мешал голод, хотя Верочка и поделилась своей порцией.
   Каша была теплая, водянистая и хрустела на зубах.
   Наташа откинула одеяло.
   По коридору кто-то пробежал, а наверху уронили стул.
   – Спите?
   Лейтенант вздохнул, зашуршал гимнастеркой.
   – Спите?
   – Так точно!
   Зинка в углу подскочила на кровати, сетка заходила ходуном.
   – С завтрашнего дня будем нести боевое дежурство на РУКе.
   Лейтенант снова пошарил по карманам – ему хотелось курить.
   – Разве с вами, мелюзгой ушастой, на что-нибудь высококлассное потянешь? Другим РАТы или РАФы, а мне – РУК…
   – Нас на передовую? – спросил кто-то шепотом.
   – За забор.
   Лейтенант Ремезов привстал – ножки табуретки стукнули об пол.
   Личный состав прыснул неуставным смехом.
   – На свалку!
   Зинка сотрясла кровать.
   – Девочки, готовьтесь на свалку!
   – Боец Коржина, прекратите разлагать личный состав. Приказано развернуть контрольный узел на ипподроме, а вы не могли не заметить, что вышеназванный ипподром находится за соседним забором.
   Лейтенант вышел.
   – Смотрите не опозорьте меня…
//-- 21 --//
   Наталья Петровна объяснила любознательному зятю, что РАТ – это радиостанция автомобильная тыловая, РАФ – радиостанция автомобильная фронтовая, ну а РУК – радиоузел контрольный, призванный следить и за РАФами, и за РАТами, следить круглосуточно и бесперебойно, смена за сменой…
   За окном дождь, нудный и мелкий.
   Зять ходил по комнате, размахивая руками.
   – Милая теща, я снова буду надоедать вам расспросами. Я за это время много думал…
   Зять присел на тахту.
   – Думал о том, что вы успели мне рассказать. Я ведь сам тогда не подозревал, какого джина выпускаю из бутылки. Я вообразил, что могу посторонним взглядом оценить события…
   Зять возобновил шагистику по комнате, как новобранец на плацу.
   – И за деревьями не увидел леса. В конце концов я понял, что смысл не в подробностях… Судьба – вот главное!
   Зять по замысловатой траектории обогнул стол.
   А Наталья Петровна почему-то пыталась вспомнить первое дежурство, вспомнить во всех подробностях, назло умничающему зятю, – и не могла…
//-- 22 --//
   Наталья Петровна спрятала бальзам в сумочку.
   Очередь рывком продвинулась вперед.
   Совсем рядом заплакал ребенок.
   Но его не видно.
   Только головы, да плечи, да взмокшие спины.
   Ребенок продолжал надрываться.
   Очередь застыла монолитом.
   Наталья Петровна расстегнула верхнюю пуговицу блузки.
   Как порой беспомощна память человеческая… И сейчас, хоть убей, не вспомнить ни первого дежурства, ни второго, ни третьего – все слилось в один час, в одни сутки – как будто и не снимала ни на минуту наушники и не переставала писать убористые колонки цифр, лишь изредка трогая ручку настройки… А рядом, скорчившись на складных стульях, – девчонки перед приемниками, и каждая слушает свою волну, каждая боится потерять своих… А ночью индикатор особенно резок, и свет, падающий от шкалы, линует колонки записанных цифр, и эфир полон помех…
   Еще помнится, как, возвращаясь из особого отдела, лейтенант выговаривал свободным от дежурства за плохие записи, – а попробуй успеть за одуряющей морзянкой, которую на слух-то не всегда уловишь…
   При этом лейтенант проходился в адрес курсов и вспоминал прежний состав полка, почти наполовину оставшийся там, за проливом…
   И почему-то врезался в память скакун чистых кровей в белых чулочках и с ослепительным пятном на лбу…
   Каждое утро и каждый вечер его водили по ипподрому, а возле трибуны всегда стоял усатый генерал в бурке…
   Лошадь грациозно подымала ноги, встряхивала гривой, поводила хвостом…
   Жеребец и в последний вечер перед отступлением тоже делал положенные для тренинга круги…
//-- 23 --//
   Лейтенант Ремезов перепрыгнул через перила, сбежал по ступенькам к машине и, запнувшись о растяжку антенны, качнулся всем корпусом вперед, в последний момент поймал ручку открытой двери и заглянул в будку станции.
   – Кончайте к чертовой матери! Приказано свернуть РУК! В двадцать три ноль-ноль выступаем!
   – У двадцатого связь пропала!..
   – Я же сказал: сворачивайте, времени в обрез! Где аккумуляторщик?
   – Санушкин в роту пошел, в мастерские.
   – Мастерские!.. Наверное, ищет, что плохо лежит!
   Лейтенант взобрался в будку, захлопнул дверь.
   – Боец Коржина, получите у старшины сухой паек.
   Зинка выключила приемник, не торопясь убрала в ящик столика журнал и карандаш, спрятала наушники.
   Лейтенант вытащил из угла пустой вещмешок и протянул сердитой Зинке.
   Она почти выдернула широкие лямки из командирских рук, плечом надавила дверь и стала осторожно спускаться – и вот ее голова, последний раз мелькнув на фоне закатного неба, провалилась в сумрак.
   Наташа, сдвинув наушники, смотрела в проем двери и как будто не могла насмотреться на силуэт трибуны, над которой обвис флаг.
   – Что же с конем будет, Натка?
   Верочка уронила журнал.
   – Такой красавец, ну прямо сказочный, – а, Натка?
   – Пристрелят, наверное…
   Наташа сняла наушники.
   – Чтобы фрицам не достался.
   – Жалко конягу…
   – Отставить!
   Лейтенант Ремезов обернулся на подножке.
   – Сюсюкать будем потом, выполняйте приказ.
   Шофер завел мотор.
   Откуда-то нарисовался запыхавшийся Санушкин – на этот раз без добычи.
   Зинка вернулась с полным вещевым мешком продуктов.
   Лейтенант занял место в кабине.
   К школе, к месту общего сбора, успели вовремя.
   Колонна машин начала движение, но по двору все еще кто-то бегал, топоча сапогами и матерясь.
   Девчонки прилипли к окошку будки.
   Колонна казалась бесконечной.
   Мимо передвижного контрольного узла проплывали темные силуэты грузовиков и тягачей.
   Не обращая внимания на тягомотное, едва уловимое следование по трассе, Зинка и Санушкин принялись за содержимое вещмешка.
   При очередной вынужденной остановке в дверь будки кто-то яростно застучал кулаками.
   Наташа отбросила щеколду и увидела растрепанного и ошалелого лейтенанта Ремезова.
   – Во время движения соблюдать маскировку!
   Лейтенант заглянул в будку, хлопнул дверью и побежал обратно в кабину.
   Колона машин все никак не могла попасть в ритм нормального движения.
   Мешала то грозная техника, то пехота, бредущая по обочине.
   Санушкин, втихаря слопав целую банку холодной тушенки, пристроился на скатанный матрац, вытянул длинные ноги, задремал.
   У девчонок от панического настроя совсем пропал аппетит.
   Даже у жадной и вечно голодной Зинки.
   – Санушкин, лапочка, подвинься…
   Зинка разулась.
   – Подвинься, тебе говорят…
//-- 24 --//
   Рядом с очередью за бананами продолжал плакать ребенок.
   – Какие нынче дети пошли визгливые.
   Особа повернулась к Наталье Петровне, сняла очки.
   Наталья Петровна расстегнула еще одну пуговицу блузки.
   Глаза особы напомнили экран телевизора, когда вдруг пропадает изображение, и ничего, кроме ряби…
//-- 25 --//
   В субботу зять смотрел футбол из-за границы, и рябь то и дело выскакивала на экран.
   – Теща, вы почему-то снова перешли с упрямых фактов на ненадежные эмоции, стараясь убедить меня, что все на фронте делали честно и по уставу.
   Зять оттянул майку и стал разглядывать прыщик на груди.
   – Может, вас испугал мой тезис о бессмысленности вашей жизни? Успокойтесь: любая жизнь оправдана участием, пусть и едва заметным, в той войне… Четыре бесконечных года – это весомо… Но, скажете вы, после была демобилизация, поступление в горный институт, голодные белые ночи, диплом с отличием, работа в геологоуправлении до заслуженной пенсии, а кроме того, рождение дочки, правда, чуть поздновато, а также успешное накопление благ… Вроде бы не к чему придраться… А вот я считаю, что все это было по инерции… Затянувшаяся передышка… Теперь можно вернуться назад… Вам сейчас кажется, что ничего особенного нет в том, что в юности, как опаленный огнем фундамент, лежит война…
   Рябь сменилась заставкой, потом замелькали футболисты, но голоса комментатора не было слышно, а лишь гул трибун.
   – Возможно, я и ошибаюсь, и причины вашей рядовой, практически безрезультатной жизни лежат гораздо ближе, и они гораздо проще для понимания, но убедите меня в этом, и тогда уже я начну бояться, так как чувствую неуклонное сползание в кем-то вырытую яму… Если бы я знал, что вместе с Ольгой получу квартиру, дачу, машину и героическую тещу, то, наверное, раздумал бы жениться… Не было бы всего – и я, как нормальный человек, полжизни потратил бы на стабилизацию, которая большинству кажется счастьем… Радовался бы поэтапно своим достижениям… Выход – уехать от вас… Но, во-первых, Ольга никогда на это не пойдет, во-вторых, где найти силы начать на пустом месте, да и зачем начинать, когда результат будет такой же?..
//-- 26 --//
   Особа вернула очки на нос.
   Наталья Петровна переложила сумочку в другую руку: занемели пальцы.
   Как выразился зять: рядовая, безрезультатная… Но как подумаешь, что и такой могло не быть…
//-- 27 --//
   Как только рассвело, колонна машин, обтекаемая беженцами, встала на перекрестке полевых дорог.
   Образовалась пробка.
   Надрывались клаксоны, плакали дети, мычал скот.
   Наташа с трудом поднялась на затекших ногах, посмотрела в зарешеченное окошко – черные платки, пестрые косынки, мятые шляпы, плоские кепки, а у самой машины – серые одинаковые лица и нагруженные узлами плечи.
   Солнце тронуло кромку дальнего леса и трубы ближней деревни.
   Девчонки, полулежа вдоль бортов, продолжали спать.
   Санушкин, положив белесую голову на плечо Зинки, беспечно похрапывал.
   Наташа открыла дверь, и тут же рыжая корова с отломанным рогом потянулась к ней мордой.
   И вдруг среди ровного гула моторов жахнул взрыв.
   Наташу отбросило внутрь, дверь с размаху встала на место, и посыпалось стекло.
   Зинка первой, на четвереньках перескочив через Наташу, бросилась к вновь распахнувшейся двери и босиком, прикрыв голову ладонями, мимо рыжей коровы кинулась в кювет, забитый беженцами.
   Грохотало минут пять, не больше.
   По крыше будки стучали комья земли, стекло лениво выкрашивалось.
   Наташа, цепляясь за край столика, поднялась и увидела скорчившуюся на полу Верочку – она прижималась к полосатому матрацу, крепко обхватив его руками.
   Наташа опустилась на колени рядом.
   Спина Верочки вздрагивала.
   Дверь в очередной раз самостоятельно хлопнула, и наступила тишина.
   Лишь где-то далеко, наверное, в горящей деревне, выла собака.
   Верочка продолжала обнимать матрац.
   Наташа разглядывала свои руки, порезанные осколками.
   – Струхнули?..
   Лейтенант Ремезов заглянул в проем.
   – Это разве налет…
   Лейтенант отряхнул гимнастерку, скрутил цигарку и долго слюнявил, прежде чем чиркнуть спичкой.
   Наташа отыскала свои сапоги и выпрыгнула наружу.
   Возле самой машины лежала на боку корова.
   Из-под убитой скотины густо сочилась кровь.
   Беженцы снова шли покорно и размеренно, протискиваясь рядом с замершими машинами.
   Наташа потрогала рыжую корову за крепкий рог и, озираясь, пыталась увидеть Зинку.
   Вскоре уцелевшая трусиха вернулась сама – грязная, босая, угрюмая и, не глядя на лейтенанта, спряталась в дальнем углу возле раскрытого вещмешка.
   Наташа устроилась у самых дверей.
   Санушкин, гад, ночью еще банку сожрал…
   Отшвырнув цигарку, успокоившийся командир обошел корову.
   Молчаливые люди обгоняли лейтенанта.
   Появился шофер, сосущий из мятой фляжки воду.
   Лейтенант вырвал у него фляжку, сделал два судорожных глотка.
   И оба с неспешной обреченностью зашагали к пробитой осколками кабине.
   А до спасительного перевала было еще очень и очень далеко…
//-- 28 --//
   Наталью Петровну подтолкнули.
   Она качнулась и уперлась плечом в чье-то плечо.
   Очередь судорожно продернулась вперед.
   Наталья Петровна почувствовала, как ее вытесняют в сторону, – но вдруг кто-то истошно закричал.
   Но через минуту все успокоились и стали покорно дожидаться счастливого мгновения покупки чуть спелых бананов.
   Наталья Петровна горько усмехнулась.
   Очередь напомнила вереницу беженцев, которые вместе с поредевшей колонной пытались вырваться из окружения…
//-- 29 --//
   Возле сгоревшей избы машина проколола колесо, и лейтенант Ремезов приказал всем обедать.
   Разложили костер из обломков стены и приготовили из концентратов перловую кашу.
   – Ох, девочки, натерпелись сегодня страху!..
   Наташа скребанула ложкой по дну котелка.
   – Я как на корову глянула… Кровь!.. Мозги!.. Кишки!..
   – Наток, не порти аппетит!
   Верочка икнула.
   – И так ничего толком не лезет…
   – С нас-то чего взять, а вот мужики все как один испугались.
   Зинка облизнула ложку.
   – Плюхнулась я в канавищу, и носом прямо в чьи-то сапоги! А это – здоровенный дядька, похоже, деревенский кузнец, скорчился и что-то нашептывает.
   – Молился, наверное.
   Верочка снова икнула.
   – Так я вот носом в подошву этих сапожищ… Подошва новенькая, с подковками, и сеном пахнет, и дегтем… Видать, раньше только на праздники из сундука доставал…
   – Долго туточки проторчим?
   Верочка перебралась с бревна под окном на разбитое крыльцо.
   Санушкин и шофер возились с колесами.
   Дело не клеилось.
   Лейтенант еще до каши ушел за инструкциями в голову колонны.
   Солнце садилось в облака.
   На дороге, за огородами, движение не прекращалось.
   Тащились машины, грохотала техника, бренчали редкие повозки.
   Брели, брели, брели нескончаемым потоком намаявшиеся за день люди.
   Облако, в которое просело солнце, напоминало раскаленный пепел.
   – Лежу, значит, я, сапожища нюхаю и думаю, что вот пришло времечко помирать, и думаю еще, что ничегошеньки от нас с мужиком не останется, окромя дымочка сизого!
   – У нас корову Зорькой кликали. Рыжая такая, бока – не обхватишь… Мы ее перед самой войной купили…
   – Если они с колесами еще час провозятся, то глядишь – и драпануть не успеем…
   – Девочки, не бросать же наш РУК, ведь новый совсем!..
   – Лейтенант нам бросит!..
   Зинка хихикнула и неожиданно громко запела:
   – Броня крепка и танки наши быстры!..
   Ветром качнуло перекошенную ставню.
   Что-то внутри разбомбленного дома упало.
   С той стороны, откуда шли беженцы, донесся похожий на бомбежку звук, только приглушенный и слабо повторенный эхом.
   – Может, в хате пошарим?
   Зинка пересела к Верочке на крыльцо.
   – Печка вроде целая, а там ждет-дожидается чугунок с наваристыми щами!
   – У нас отец завсегда – с мельни придет…
   – Девочки, лейтенант!
   Командир посмотрел на пустые котелки, облизнул губы.
   – Ночевать будем здесь. Мы с шофером и Санушкиным в машине… Коржина, остаетесь за старшую. Разбейте в огороде палатку, организуйте пост, а с утра начнем догонять наших…
//-- 30 --//
   – Думала, опоздала!
   Беременная, про которую Наталья Петровна успела забыть, встала в очередь.
   Особа в черных очках неохотно сдвинулась на шаг в сторону.
   И тут же подбежал, размахивая авоськой, знакомый паренек, а за ним еле успевал Вовка в пестрой майке – нет, не Вовка, Витька…
   Паренек сдернул жокейку и начал старательно приглаживать мокрые волосы.
   Наталья Петровна положила джемпер на плечо.
//-- 31 --//
   Вчера зять после ванны, напившись чаю со сливками, долго не уходил с кухни.
   – Будем считать, что в заданности вашей жизни виновата война.
   Зять вытянул из конфетницы барбарисовую карамельку.
   – Всегда становится легче, если можно найти хоть какую-то причину.
   Зять развернул фантик.
   – Война предрешила вашу судьбу, где-то в самом начале, когда вы еще не окрепли. Но самое интересное, что это срикошетило по мне.
   Зять перекатывал в пальцах алую конфетку.
   – Вы бы, теща, могли стать для меня ориентиром или укором… Вы бы тревожили меня, заставляли вырываться из очерченного круга… А мне бы – удивляться человеческой беспомощности и подсчитывать насмешки судьбы. Часто переоценка ценностей происходит, когда уже поздно… Четыре года назад я был глупо, непозволительно глупо счастлив… Сейчас же одно желание: выпить еще один стакан чаю, да покрепче… Вам, теща, легче, можно свалить на войну… Мне же, получается, винить некого, кроме себя самого… Так еще неизвестно, кому из нас хуже!
   Зять сунул барбариску в рот и облизнул пальцы.
   – Неизвестно…
//-- 32 --//
   Очередь неуклонно приближалась к заветному прилавку.
   Наталья Петровна достала сетку из сумочки, встряхнула, расправила края.
   – Мне лично кажется, что дня через два, ну, от силы три, за бананами никакой очереди не будет.
   Беременная повернулась к Наталье Петровне и зажмурила глаза от солнца.
   – Помните, как хватали грейпфруты, а потом они гнили на прилавках…
   – Милая моя!..
   Особа тоже повернулась к Наталье Петровне и уставилась прямо в ухо беременной.
   – Когда кажется, тогда крестятся… А будет вам известно, что даже самые паршивые бананы лучше самых отборных грейпфрутов!
   – Точно… Горькие до невозможности эти кубинские плоды…
   Наталья Петровна обернула сетку вокруг ладони.
   – И слишком большие.
   – А я бы лучше гранат съела!..
   Беременная улыбнулась.
   – Или соленый огурец!
   Наталья Петровна улыбнулась в ответ.
   – Малосольный огурчик-то на рынке дешевле выйдет…
//-- 33 --//
   Наташа поправила на плече карабин, обошла замаскированную под деревом машину, постояла возле палатки.
   Прошло два дня, как они догнали радиороту и двигались ночными бросками к горам, которые теперь можно было разглядеть и без бинокля.
   Они походили на горы, которые она впервые в жизни увидела на курсах.
   Только до этих гор хотелось добраться как можно скорее.
   Беженцев заметно убавилось, как будто они разбрелись по известным им тропам.
   Из палатки выглянула Зинка.
   – Пора?
   – Спи. У тебя еще полчаса.
   – Душно. Закрою глаза, и чудится, что землей засыпают.
   – Не прикидывайся, из-за Санушкина не спишь; думаешь, не видела, как вы вчера целовались?
   – Подумаешь, целовались…
   Зинка сладко потянулась, выгнув спину.
   – С тоски я, Наток… Везут куда-то, черт их разберет… А Санушкин – теленок… Говорю ему – и не стыдно тебе с нами улепетывать, а он, мол, успею навоююсь… А целоваться совсем не умеет, тычется носом…
   – Немец, небось, уже до наших мест добрался. Маму жалко и братика… Забыла, когда последнюю весточку получала…
   – Опять ты за свое… А фашист все прет и прет… И когда его остановят – неизвестно.
   – Ты потише, потише…
   – Спасибо скажи мне, что сманила на курсы, а то сейчас сопли на кулак мотала бы в оккупации!
   – Иди-ка лучше спать.
   Наташа поправила карабин.
   Ветка над маскировочной сетью подрагивала – видно, только что с нее вспорхнула птица.
   За ближним взгорком опробовали мотор…
//-- 34 --//
   Наталья Петровна отошла к стене магазина.
   Старушки на ящиках примолкли и, сложив руки на коленях, смотрели на очередь тусклыми глазами.
   Наталья Петровна снова достала вьетнамский бальзам – посередине баночки образовалось отполированное пальцем углубление – тщательно, как и прежде, натерла виски.
   Одна из старушек вдруг соскочила с ящика и почти врезалась в очередь.
   На нее дружно заорали.
   Старушка покорно вернулась назад.
   – Ошиблась, господи!
   Старушка поправила платок и втянула голову в плечи.
   – Уж больно похожа оказалась, господи…
   – Да вы, бабулечка, за мной, за мной занимали!
   – И то верно.
   – Не торопитесь, нам еще долго стоять.
   – Говорят, бананы неважнецкие.
   – Ерунда, были бы дрянь – очередь давно разбежалась бы.
   – Это не страшно, если чуток зеленоватые, дойдут… Их, главное, в темное место положить – дойдут…
//-- 35 --//
   Радиобудку тряхнуло на краю очередной воронки.
   В забитое фанерой оконце проник солнечный луч и скользнул по лицам девчонок.
   – Пора бы и передохнуть, а то с вечера трясемся… И как ты, Зинка, можешь дрыхнуть сутками?
   Наташа метко швырнула пилотку в Зинку, которая, сцепив пальцы, вытянула руки и громко зевала.
   Машина вдруг резко затормозила.
   У карабина в углу колыхнулся ремень.
   Луч замер и уперся в одну точку над головой Зинки.
   Наташа подняла пилотку и стала водить ею по носу разомлевшего Санушкина.
   Аккумуляторщик оглушительно чихнул и съехал с матраца.
   В дверь забарабанили.
   Наташа отбросила щеколду, увидела злое лицо лейтенанта Ремезова и отпрянула, задев коленкой пустое ведро.
   – Десант!
   Лейтенант облизнул сухие губы и зачем-то снял фуражку.
   – Немцы высадили десант!
   Санушкин приподнялся, еще раз чихнул и рванул единственный карабин к себе.
   Лейтенант шлепнул фуражку на голову:
   – Приготовиться к бою!
   И куда-то побежал, придерживая рукой полевую сумку.
   Девчонки уставились на Санушкина, который, хотя и вооружился, но не спешил выбираться из будки.
   – Иди хоть машину охраняй, ирод!..
   Зинка потянула карабин на себя.
   – А то отберу!
   – Приказ был готовиться к бою, а не к охране объекта…
   – Не спорьте.
   Наташа выглянула наружу.
   – Самое разумное – дождаться командира…
   Минут через пятнадцать вернулся лейтенант Ремезов с охапкой новеньких ППШ.
   Все это время девчонки, не шевелясь, сидели на своих местах, вслушиваясь в далекие беспорядочные выстрелы.
   Санушкин то вылезал на дорогу, то карабкался обратно, каждый раз задевая прикладом ведро.
   – Разбирай оружие!
   Лейтенант уперся сапогом в подножку.
   – Нашли время для посиделок.
   – Мы же из этого стрелять не умеем, нам это разок показывали, и все!
   Верочка приподнялась, одернула сбившуюся юбку и вдруг заголосила, прижав ладони к щекам.
   – Затихни, дура!
   Аккумуляторщик сунул карабин в угол и, нагнувшись, вырвал у лейтенанта автомат.
   Теперь голосили все.
   Кто со слезами, кто без слез.
   Санушкин выпрыгнул на дорогу и повесил на плечо еще один автомат.
   – Генерал идет! – гаркнул лейтенант, выпучив глаза. – Смирно!
   В будке стало тихо.
   Всхлипы затихли, но кто-то продолжал шмыгать носом.
   – Выходи строиться, – лейтенант улыбнулся. – Пока есть время, подучу обращаться с ППШ.
   – А генерал? – Верочка осторожно выглянула наружу.
   – Прошел мимо!..
   Но на этот раз им не довелось пострелять из автоматов.
   Слух о немецком десанте оказался ложным.
   Колонна свернула на проселок.
   Потом машина долго тряслась на ухабах, потом была остановка в обезлюдевшей станице, и снова тряска – крепления приемников скрипели и вибрировали, девчонки судорожно цеплялись за ременные петли, но их все равно бросало друг на друга, и они мягко сшибались и отпадали к бортам.
   Санушкин так ни разу и не выпустил из рук новенький автомат. Прижимал к груди, стискивал пальцами.
   К вечеру, проскочив еще одну станицу, на выезде проломили плетень и застряли в вишневом саду.
   Девчонки, разыскав шаткую лестницу, рвали спеющие вишни, и как будто не было утренней паники, а всегда был лишь отяжелевший сад, и непрекращающееся пение ошалелых птиц, и одуряющий запах ночной фиалки, и сладко-кислый вкус раздавленных вишен.
   А ночью Зинка, прижавшись к Наташе, сбивчиво шептала:
   – Нет сил моих… Сегодня пронесло, завтра – кто знает… Не могу, не хочу… Конца войне поганой не видно… Не могу…
   Зинка, всхлипнув, помолчала и зашептала снова, и близкий рот ее пах вишней, перебродившей вишней, почерневшей и горькой…
//-- 36 --//
   Когда Наталья Петровна вернулась от стены в очередь и вслед за особой шагнула вперед, совсем близко мелькнул высокий колпак продавщицы и отчетливо задребезжали весы под гирями.
   Вчера зять брюзжал, а с утра тихий… Наверное, получил накануне выволочку от Ольги за внезапный отпуск… Им бы поскорее второго завести, а то с такими настроениями зятя и Костик не удержит… У мужиков всегда так – сначала во всем виновата жизнь, а кончается разводом и новой семьей… Вот и наш, может, почву готовит?.. Еще неизвестно, что Ольге напевает… А все же разбередил душу… Бурцева, и того вспомнила…
//-- 37 --//
   Зять, откровенно морщась, слушал о старом здании геологоуправления, о высоких узких окнах, бронзовых люстрах и тяжелых дверях… Потом строго воздел палец и сказал, что именно это было шансом изменить течение жизни… Вот он… упущенный шанс…
   Эпизоды войны, застрявшие в памяти, вдруг по-новому осветили дальнейшую послевоенную жизнь, все переплелось, перепуталось… Только начни разматывать – никогда не кончишь…
//-- 38 --//
   В кабинет заглянул Бурцев. Плечо и рукав вымазаны в известке.
   – Наташенька, выдь на минутку.
   Она закрыла папку, сверху положила толстый карандаш, откинулась на спинку довоенного стула, затем опять взяла карандаш, раскрыла папку.
   – На одну минуточку… Очень важно…
   Кто-то в глубине комнаты приглушенно хихикнул.
   Она захлопнула папку, нарочно уронила карандаш, встала.
   Бурцев, отряхивая плечо, шатнулся в коридор.
   В спину ей зашептали:
   – Он уже обходной подписал…
   – За длинным рублем погнался…
   – Непутевый…
   – Его бы в надежные руки…
   Она, ни разу не оглянувшись, вышла.
   Бурцев сидел на подоконнике и болтал ногами. Каблуки стоптанных ботинок гулко стукали о радиатор отопления.
   – В последний раз предлагаю сердце, руку и самый Крайний Север!
   – Шут гороховый!..
   – Ты же в этом дурацком городе зачахнешь… Болото…
   Она, не слушая, разглядывала пуговицу на пиджаке: синяя пуговица, пришитая черными нитками.
   – Денег заработаем – до пенсии хватит! Представь!
   Не отвечая, отвернулась.
   Из-за угла выдвинулся Родионов.
   Заметив парочку, остановился, перехватил из руки в руку новенький, с хромированными замками, портфель.
   Бурцев спрыгнул с подоконника.
   – Тебя только не хватало!
   – А я думал, ты уже у нас не работаешь.
   Родионов осторожно поставил на освободившееся место портфель.
   – Совсем умаялся. Завтра комиссия из Москвы нагрянет…
   Она смотрела поверх сияющего портфеля на улицу.
   Вот остановилась серая «Победа».
   Из нее, мелькнув светлыми ботиками, вылезла жена директора, поправила шапочку, приподняла муфточку, что-то сказала шоферу.
   – Наташка!
   Бурцев заслонил окно.
   – В последний раз!
   – Я в кино целый месяц не была, на танцы сбегать не в чем… У меня одно выходное платье, понимаешь, одно, и то не фасонистое…
   – Голубушка, не слушайте вы Бурцева, не слушайте… Вам надо человека серьезного, с будущим…
   – Заткнись, подпевала!
   Бурцев сбросил портфель с подоконника и, запнувшись об урну, побежал к лестнице.
   – Голубушка…
   Родионов обеими руками прижал обиженный портфель к животу.
   – Подумайте…
   Через полгода она вышла замуж.
   Не за Бурцева, которого больше никогда в жизни не встречала, не за Родионова, который со временем занял подобающее кресло, а за молчаливого инженера из производственного отдела…
//-- 39 --//
   Наталья Петровна еще на шаг продвинулась вперед.
   – Думаю, нам осталось минут пятнадцать.
   Особа, поправив черные очки, хлопнула паренька в жокейке по спине:
   – Чуть ногу не отдавил, паразит!
   У прилавка сыпалась мелочь, ворчала продавщица.
   Наталья Петровна приготовила деньги.
   Интересно, вышла ли замуж Зинка или промыкалась так?.. После войны домой она не вернулась и даже писем не писала… Что выжила, сомневаться не приходится – такие всегда на плаву… Нашла теплое местечко – осела… Торгует сейчас где-нибудь бананами, обсчитывает покупателей… Ее всегда выручала наглость… В том грузинском городе, зажатом горами, не было бананов, но зато был фундук, пресные лепешки и курага, которую ежедневно сыпали в кашу…
//-- 40 --//
   Всю осень они отступали, то застревая в брошенных садах с осыпающимися в лужи яблоками, с грушами на истомленно склоненных ветках, то ползли по узким дорогам, то карабкались на перевалы, надсаживая моторы, пока не остались зимовать в разбросанном по скалам, вздыбленном городке, распоротом надвое гудящей речушкой.
   Служба вдали от фронта потекла в прежнем режиме.
   – Сегодня продолжим изучение материальной части.
   Лейтенант Ремезов выдвинул полевую рацию на середину низкого стола.
   – Надоела эта галиматья до чертиков!
   Зинка привстала.
   – Честное слово!
   – Наряд вне очереди на кухню!
   Лейтенант подождал, когда девчонки успокоятся.
   – Итак…
   – Надоело… – прошептала Наташа и спряталась за Зинку.
   – Наряд вне очереди! Есть еще желающие на кухню?
   Лейтенант снял с рации крышку.
   – А то мигом всех отправлю!
   После занятий Наташа и Зинка спускались по узкой крутой улочке, минуя нагромождения домов с плоскими крышами.
   Небо тоже было плоским и серым.
   Ближние горы упирались в разбухшие тучи гранитными вершинами.
   Радистки без умолку болтали.
   Навстречу попалась старуха в черном.
   Остановилась, почти прижавшись к стене, что-то прошептала и плюнула Зинке под ноги.
   – Сколько еще будем отсиживаться здесь?..
   Запнувшись о камень, Наташа ухватила Зинку за локоть.
   – Как тыловые крысы…
   – А по мне – хоть сто лет!
   – Я бы на месте лейтенанта давно на фронт выпросилась. Жмут, гады…
   – Ему с нами уютней!
   Завидев еще одну старуху в черном, Зинка показала ей язык.
   Старуха метнула злобный взгляд и отвернулась.
   Пахло сеном и еще чем-то кислым.
   За каменной оградой проблеяла коза.
   Радистки свернули к речушке и возле башни с щелями бойниц увидели повара в замызганном фартуке.
   Он что-то сунул мальчишке, притащившему связку хвороста, и принялся важно прогуливаться вокруг котла.
   – Так-с, так-с!
   Повар сыпанул прибывшим по горсти кураги.
   – Задание будет одно: вычистить котел внутрях!
   – А снаружи не треба?
   – Ох, Зинка, язык у тебя – как помело… Учитите: вернусь – проверю!
   – Учтем!
   Наташа расстегнула шинель.
   Зинка подала юркой подруге щетку на длинной ручке и помогла забраться наверх.
   Нагнувшись над котлом и шоркнув щеткой по жирной стенке, Наташа вдруг отчетливо услышала речушку – вода разбивалась о камни, пенилась, струилась.
   А потом совсем рядом заворковал раньше времени вернувшийся повар.
   И Зинка хохотнула в ответ, как всегда, сочно и заливисто…
//-- 41 --//
   Наталья Петровна пересчитала деньги.
   Беременная развернула большой полиэтиленовый пакет.
   Наталья Петровна, чтобы отвлечься от неотступных, изматывающих душу воспоминаний, завела светский разговор.
   – Милая, ты, часом, не студентка будешь?
   – Ага, в академический отпуск ушла.
   – А у нас на курсе строго-настрого запрещали аморальные связи.
   – Это в каком году было-то?
   – В конце сороковых.
   – После войны?
   – Да, милочка, после войны…
   И снова закрутил бездонный омут.
   А ведь в Горный институт кинулась из-за той самой кавказской зимы… Из-за первого спелеологического опыта…
//-- 42 --//
   Радистки, так и не отправленные на фронт, маялись однообразием и скукой.
   В увольнениях шатались по городку и окрестностям.
   Однажды случайно наткнулись на пещеру – как раз напротив башни за речкой.
   Бродили втроем у подножья черной скалы, и Верочка разглядела меж валунами дыру.
   Зинка, скорчившись, пролезла внутрь и чиркнула спичкой.
   Наташа, выпрямляясь, успела заметить косые закопченные стены и бугристые наросты свода.
   В пещеру втиснулась Верочка, и в этот момент спичка погасла.
   Зинка начала шипеть по-змеиному.
   Верочка завизжала, пытаясь выбраться назад.
   И Наташе почудилось, что они останутся здесь навсегда и превратятся в камни.
   В красивые бугристые валуны, похожие на спящих женщин…
   Выбравшись наружу, принялись переходить речушку по широким валунам.
   Напуганная Верочка поскользнулась и очутилась по колено в разъяренной воде.
   Зинка ухватила растяпу за воротник шинели, выдернула на берег и заставила всю дорогу бежать – шинель заледенелыми полами скребла о белесые сапоги.
   А через два дня Верочка попала в госпиталь…
//-- 43 --//
   Наталья Петровна машинально шагнула на свободное место у самого прилавка.
   Пещера с тех пор не раз снилась… Горы тянули к себе все сильнее и сильнее… В конце концов и привели в институт…
   Наталья Петровна не успела и слова сказать продавщице.
   Особа, работая локтями, завоевала свой «пятачок» и ткнула прямо в руки продавщицы червонец…
//-- 44 --//
   Горный обещал самостоятельность и перспективу, но полевая практика добавила ума, остудила романтические походные грезы, и распределение после защиты диплома в контору показалось нежданной удачей.
   И лишь один раз сметы и картограммы были отставлены в сторону.
   Заболела Анна Ивановна, и пришлось выехать с инспекцией на дальний рудник.
   А так бы и вспомнить было нечего, кроме бумаг…
   Из компрессорной Наташа следом за сменным мастером вышла на заснеженную тропу.
   Чужая телогрейка поминутно расстегивалась, шаровары хлопали на ветру, а тяжелые разношенные сапоги скользили.
   Наташа оглянулась на утепленную войлоком дверь сруба, запахнула телогрейку и догнала мастера.
   Потянулись рельсы узкоколейки.
   На отвале одиноко торчала вагонетка.
   В скале чернела дыра и наружу выползали закуржевелые провода и трубы.
   Мастер протянул молодой инспекторше карбидную лампу, и, поднырнув под брезентовый полог, они вошли в приготовленную для промышленной добычи штольню.
   Наташа, осторожно ступая по породе, осматривалась.
   Вздрагивающие гулкие доски.
   Колеблющийся свет «карбидок».
   Пестрые изрезанные каменные стены.
   Деревянные обтесанные стойки.
   Вентиляционная труба, прижатая к стене кольями.
   Поворот, и снова – то стена, то кровля, и всегда рядом – тень мастера, уверенная, молчаливая тень.
   Наташа привыкла к шагам угрюмого проводника, к устойчивому кисловатому запаху, наплывающему из глухих забоев, к шипению карбидной лампы и стала вскоре замечать крупные вкрапления слюды, мерцающие по сторонам, а за очередным поворотом остолбенела перед матовым зеркалом, выпирающим из стены.
   – Мощная жила!
   Мастер погладил пальцами мусковит.
   – Скоро развернемся здесь по-настоящему!
   Пластина мутно отражала свет шипящих ламп.
   – Ну что, двинули дальше?..
//-- 45 --//
   Продавщица терпеливо разбиралась с особой в черных очках.
   Та пыталась выбрать бананы получше.
   Наталья Петровна переложила джемпер на другое плечо.
   – Вот не знаю, сколько взять?..
   Сумочку повесила на запястье, приготовила сетку.
   – Килограмма два?
   – Берите, сколько утащите!
   Особа стянула с прилавка набитую до отказа бананами сумку.
   – Такую очередину отстояли!
   – Что их, солить?
   Беременная встала на место особы.
   – Это же не огурцы.
   – Ох, и нажрусь от пуза!..
   Паренек в жокейке зажмурился.
   – Обожаю бананы!
   Наталья Петровна отвернулась от весов…
//-- 46 --//
   Через час подземных скитаний Наташа благополучно поднялась на свежий воздух.
   Переодевшись в закутке, вышла из жарко натопленной компрессорной и, обогнув угол, вскарабкалась к накатанной дороге.
   Там стояла приземистая гривастая лошадь, запряженная в кошевку.
   На брошенном тулупе сидел начальник рудника и лениво перебирал вожжи.
   – Как вам наш мусковит? По глазам вижу – поражены! Слюда первого размера. Теперь он вам будет до самой смерти сниться… Знаете, что я подумал – а если вам с супругом перебраться сюда?.. Мужик он толковый… Кадры нужны позарез… Настоящих специалистов – раз-два и обчелся… Неужели кончали Плехановский, чтобы в бумагах зарыться? К тому же слушок идет, что вашу контору подсократят. А у нас и работа настоящая, и зарплата… Подумайте!
   Наташа села рядом с начальником, запахнула ноги тулупом.
   Лошадь, всхрапнув, тронулась, из-под копыт полетели комья снега.
   Дорога, вильнув, устремилась под гору, и сразу внизу, в узкой долине, стали видны разбросанные бараки поселка и река, белая, ровная, продравшаяся сквозь вал кустарника, а за речкой – сизые крутые сопки, за сопками – гольцы.
   Навстречу из поселка выкатились собаки и запрыгали перед лошадью, а та лишь мотала головой, позвякивая сбруей.
   Дома, на серванте, долго стоял кусок мусковита, пока дочь не отнесла его в школу…
//-- 47 --//
   Поглядывая на разомлевшую беременную студентку, Наталья Петровна снова и снова возвращалась к мыслям о подруге.
   А вдруг у Зинки тоже родилась дочь?.. Впрочем, какая разница – дочь или сын, пусть даже двойня…
//-- 48 --//
   – Девочки, весной пахнет!
   Наташа отодвинула тяжелую дверь теплушки и выглянула в темноту.
   Состав, прозвенев буферами, замер.
   Впереди посапывал паровоз да чей-то одинокий голос кричал непонятные слова.
   Крик дробился, множился, терялся, возникал и снова дробился, метаясь между поездом и черными пятнами зданий.
   – Не весной, а пожарищем.
   Зинка нашарила сапоги и тоже выглянула наружу, оттеснив Наташу плечом.
   – Наверняка недавно бомбили. Кончилась наша тихая жизнь. Так хорошо, так тихо было всю зиму, как у Христа за пазухой… Помнишь, как сперли мешок фундука?
   Заскрипел гравий.
   Кто-то бежал вдоль состава.
   – Диверсант, подохнуть мне на месте!
   Зинка обеими руками вцепилась в узкую холодную скобу – дверь натужно сдвинулась.
   – От-ста-вить!
   Лейтенант Ремезов остановился, перевел дыхание.
   – На следующей станции выгружаемся. Разбудите всех, и чтобы в полном порядке, как полагается, а то у меня ваше кудахтанье на погрузке до сих пор в ушах стоит.
   – А что, здесь недавно бомбили?
   Зинка, держась за скобу, свесилась к лейтенанту.
   – Я боюсь воздушных налетов!
   – Вы что, Коржина, не выспались?
   Лейтенант развернулся, впечатав каблуки в гравий, и побежал обратно.
   – Ясно, бомбили!
   Зинка рывком продернула дверь и вдруг заорала во всю глотку:
   – Подъем! В ружье! Противник справа!
   Девчонки разом вскочили, тараща глаза на Зинку.
   Отсвет пламени буржуйки бился в расширенных зрачках.
   Радистки напряженно вслушивались в тишину.
   Вагон дернулся.
   Пламя в буржуйке вздрогнуло, мигнуло, успокоилось.
   – Дурила, ты Зинка!
   Наташа раскрыла вещмешок и сунула туда грязное полотенце, кружку, мыло, завернутое в обрывок газеты.
   – Зря пугаешь девочек…
   – За такие шуточки можно и по мордасам схлопотать!
   Могучая блондинка Настя, которую зачислили к ним в РУК накануне отъезда, натянула телогрейку.
   – Мы же на фронте как-никак!
   – Ерепенься-ерепенься…
   Зинка выудила из угла вещевой мешок.
   – Вот попадешь в переделку – по-другому запоешь.
   – Чья сегодня очередь карабин тащить?
   Верочка намотала на ногу портянку.
   – Зинкина?
   – Пусть новенькая надрывается.
   – Нет уж, дудки!
   – Девочки, хватит сориться!..
   Наташа нечаянно стукнула пустым котелком о печку.
   – Скоро каждой из нас дадут по медали…
   – Орден тебе выдадут, за пустую башку!
   Зинка выхватила карабин из ячейки и сунула опять на место.
   – Или целых два, посмертно!..
   – Медальку бы заиметь неплохо.
   Настя причмокнула пухлыми серыми губами.
   – Война же все равно когда-нибудь кончится… Выйду замуж, обязательно за боевого офицера, рожу маленького, будет медалькой играть…
   – Кому такое фуфло нужно!
   – Сама фуфло!
   – Как тебе, Зинка, не стыдно… И что ты ко всем привязываешься? Угомонись…
//-- 49 --//
   Очередь все туже захлестывала прилавок.
   – Эй, женщина!
   Продавщица загрузила на весы связку бананов, заколдовала гирями.
   – Вы что там, уснули?
   – Разморило…
   Наталья Петровна подставила раскрытую сетку.
   – Жарко!
   Наталья Петровна рассчиталась.
   – Чуть удар не хватил.
   – Сдачу-то возьмите!
   Продавщица высыпала на грязную тарелку мелочь.
   – Сдачу!
   Наталья Петровна, не считая, спрятала деньги в кошелек.
   – Следующий!
   Голос продавщицы сорвался на хрип.
   – Не толкайтесь, не толкайтесь, всем хватит!
   Наталья Петровна, медленно перебирая вконец отекшими ногами, двинулась вдоль очереди, провожаемая завистливыми взглядами и вздохами неотоваренных.
   А вот на фронте бананами не угощали…
//-- 50 --//
   Наташа онемевшими пальцами стянула наушники, расписалась в журнале, поднялась на затекшие ноги и наткнулась на Зинку.
   Лицо подруги было в багровых пятнах – наверное, опять тошнило.
   Зинка пропустила Наташу к выходу и сама уселась на освободившееся место.
   В радиобудке стояла наэлектризованная духотина.
   Наташа, держась за поручни, спустилась на жухлую траву.
   Запрокинув голову, вдохнула на полную силу.
   Сквозь маскировочную сеть и листья ближней березы угадывалось светлеющее небо.
   Тусклые звезды подмигивали – то ли вздрагивала маскировочная сеть, то ли Наташу пошатывало.
   – Слышь, тяжелая артиллерия долбает…
   Лейтенант Ремезов остановился рядом, закурил.
   – Теперь фрицам драпать без остановки до Берлина.
   Наташа опять посмотрела на тусклые звезды, прислушалась.
   Совсем рядом выводил коленца соловей, и сквозь его трели пробивался назойливый звук морзянки.
   – До Берлина еще далеко, товарищ лейтенант.
   Наташа побрела, хлюпая сапогами в росистой траве, остановилась.
   – Добраться бы сначала до Киева и Минска, а там – и Берлин…
   – Ох, и молотят их сейчас наши, ох, молотят!
   Соловей примолк на минуту, чтобы дать послушать лейтенанту далекую призрачную канонаду, и завелся снова.
   Мимо березы с ободранной корой пробежал старший радист, что-то прошептал лейтенанту, и оба кинулись в сторону замаскированной РАФ.
   Наташа обогнула палатку.
   Возле куста, поеживаясь, стояла Настя, обхватив карабин, словно полено.
   Увидев Наташу, она зевнула, передала карабин, шагнула к палатке и, подавшись вперед широкими плечами, нырнула под брезент на нагретое Зинкой место.
   Наташа с карабином на плече вернулась к машине.
   В открытую дверь была видна спина Зинка, а чуть сбоку – бледный профиль Верочки.
   Кончались четвертые сутки непрерывного дежурства…
//-- 51 --//
   Наталья Петровна прошла через арку.
   Накануне общего наступления всегда были самые тяжелые дни… Все рации, от штабных до ротных, функционировали в беспрерывном режиме…
   Наталья Петровна то и дело меняла руки – сетка с бананами оказалась тяжелой, как цинки с патронами.
   Остановилась передохнуть у стены.
   Ящики, на которых сидели старушки, были пусты.
   – Счастливая… – донеслось из очереди.
   Наталья Петровна опустила сетку с бананами на ящик.
   Сверху приладила сумочку.
   Сняла с плеча джемпер, мотавший глупо рукавом.
   Счастливая?.. Теперь бы только дотащиться… Виски опять ломит… И никаких сил копаться в сумке, искать крошечного вьетнамского спасителя… А все же какое это глупое слово – счастливая… Да и есть ли оно вообще на свете – счастье?.. Обыкновенное, самозабвенное счастье… Когда кончилась война – было настоящее счастье, но ведь одно на всех… А вот свое, хотя бы малюсенькое, но свое… Неужели так и нечего вспомнить?.. Быть такого не может… А та ночь, мелькнувшая случайной искоркой…
//-- 52 --//
   – Я тебя люблю!
   Он вдруг придвинулся к ней, забавно выпятил нижнюю губу и замер.
   – Понимаешь, люблю!
   Она его поцеловала.
   Он ответил неуверенно и вяло.
   – До завтра…
   Она встала.
   – Я как только увидел… Как только… Понимаешь?.. Это до самой смерти…
   Она не дала ему договорить, еще раз поцеловала и убежала по лунной аллее в корпус.
   Всю ночь пролежала не раздеваясь, а утром собралась и тайком уехала.
   А все началось с пустяка, с «бега в мешках».
   Энергичный массовик загнал их в широкий полосатый мешок – она хохотала, нежданный партнер смотрел куда-то в сторону и теребил пальцами край мешка.
   На первых метрах они упали раз пять – она поднималась первая и дергала его за рукав, а он, обретя равновесие, судорожно цеплялся в край мешка и что-то бубнил под нос.
   Вечером на концерте он подсел к ней.
   Она поправила его модный галстук, съехавший набок…
   Уехала из пансионата утром, а через пару часов в автобусе стало невыносимо душно.
   Вот в последний раз далеко внизу мелькнуло море, а может, просто клок тумана, застрявший в ущелье.
   Поворот, короткий туннель, поворот…
   Впереди – поезд дальнего следования, и облупленный вокзал, и новая квартира на Студенческой набережной, и раздобревший солидный муж, и послушная дочь, и в перспективе покупка машины – не хватает пока две тысячи.
   А если бы он догнал в аллее…
   Позвал с собой, ничего не обещая, кроме любви…
   Но он остался на скамейке под магнолией…
//-- 53 --//
   Наталья Петровна скомкала джемпер и приладила в сетку поверх бананов.
   Паренек в жокейке и Витька, стоя на краю тротуара, уплетали бананы и разбрасывали кожуру.
   Очередь зло поглядывала на них.
   Наталья Петровна подхватила сетку с ящика, взяла в другую руку сумочку и медленно двинулась в сторону дома.
   Нашла что вспомнить… Но почему-то всегда кажется, что счастье прошло совсем рядом на цыпочках… И, наверное, прав зять, когда после очередного разговора заявил, что там, на войне, счастлива была одна лишь Верочка… Именно для таких блаженных приберегается счастье…
//-- 54 --//
   Дождь прошел, и только редкие капли, срываясь с веток, продолжали скатываться по брезенту палатки.
   Наташа пришила пуговицу к гимнастерке и протянула иголку Верочке.
   Та долго мусолила губами суровую нитку и наконец попала в ушко.
   – У меня сегодня волна плавала все дежурство…
   Наташа приподнялась, чтобы надеть гимнастерку, и задела головой брезент.
   – Замучилась!..
   На брезенте осталась светлая полоса.
   – А мой радист опять работал открытым текстом: «Люблю, целую, жду!»
   – И ты, конечно, снова не зарегистрировала нарушение и не доложила по команде, дуреха?
   – Жалко человека.
   Верочка уколола палец и сунула в рот.
   – Он же не виноват, что влюбился.
   – Ох, смотри, лейтенант узнает!
   – Ну и пусть узнает, пусть!.. Я уверена, даже больше чем уверена, что он поймет… Это вы с Зинкой лезете из кожи, по любой мелочи шум подымаете.
   – Поймет, держи карман шире… Скажи лучше, чего ты трясешься, когда Ремезов к тебе подходит, глазки закатываешь?
   – Лучше бы за своей Зинкой следила…
   Верочка уронила иголку на колени и стала искать ее, осторожно шаря пальцами по юбке.
   – А помнишь, когда вы зимой приходили ко мне в госпиталь и Зинка улыбалась всем подряд? Так после лейтенант заглядывал, и мы даже поговорили малость…
   – Да надоела ты с госпиталем, уши прожужжала… Один раз командир навестил, подумаешь… Мы вот с Зинкой целых три раза были, так ты про нас и не вспоминаешь.
   – Я помню! И про вас, и про лейтенанта! У меня память хорошая. В школе знаешь как стихи щелкала? «Мцыри» за вечер одолела!
   – Хорошая, хорошая… Вот проживи еще лет двадцать, потом хвастай.
   – Да я и сто лет проживу – ничего не забуду, ничегошеньки…
//-- 55 --//
   Наталья Петровна, вышла на солнцепек.
   Забор церкви скрыл за собой очередь.
   Было слышно, как постукивает на лесах молоток о древние кирпичи и дребезжит сброшенный лист ржавого железа.
   Такой же жаркий день был, когда Зинку отчислили из части…
//-- 56 --//
   Девчонки молча подходили к Наташе, и каждая протягивала ей то кусок фланели, то ненадеванный лифчик, то недавно полученный кусок мыла.
   – Зинку, тварюгу, надо было в штрафбат заместо лейтенанта!
   Настя сунула Наташе газетный сверток.
   – Теперича назначат вместо Ремезова какого-нибудь дундука вшивого, намаемся…
   Наташа отыскала Зинку у дороги.
   Подруга сидела на пыльной траве в ожидании попутки.
   Лицо ее в багровых пятнах казалось заплаканным.
   – Тошнит?
   Наташа положила узел Зинке на колени.
   – Держи, пригодится!
   – Честное слово, Наток, я не думала, что лейтенанта упекут в штрафбат… Это в тот день было, помнишь, когда мы с тобой котел чистили… Повар все любезничал со мной, гадости всякие рассказывал, а потом и говорит: что вы, девчонки, дурака валяете, все равно скоро на фронт отправят, а вам ведь, глупеньким, так легко от армии избавиться, стоит только случайно от доброго человека забеременеть… Вечером пошла я к тому дворику, где коза блеяла, а навстречу лейтенант с котелком, а в котелке молоко… Потрепались малость, да и пошли к нему молоко пить, и тут я воспользовалась моментом, а он как будто этого ждал… Видишь, не прогадала, отправляюсь в глубокий тыл… А лейтенант выживет и в штрафбате, обязательно выживет.
   – Да не канючь… Чего там… Ты у нас дезертир на законных основаниях.
   – Да, дезертир! Подыхайте тут без меня под бомбами!..
   – Прекрати истерику! Успокойся. Теперь тебе надо о будущем ребенке думать.
   – Вот именно. Как это хорошо – пеленать младенца и подниматься ночью не по тревоге, и не на дежурство у рации, и не на пост…
   – Завидую.
   – Не ври, Наток! Ты же о медали мечтаешь…
   – А что – вон в соседней роте шпионскую связь засекли. Так всему подразделению радистов по награде досталось.
   – Ты возьми да капни в особый отдел на Верочкиного ухажера – глядь, и орден дадут за бдительность.
   – Сучка ты, Зинка, все-таки, сучка!
   – Гав! Гав!
   Зинкино лицо, отекшее и жалкое, исказилось насмешкой и болью.
   – Укушу!..
   Но подруги не успели разругаться.
   Из-за поворота показалась машина.
   В кузове маячила одинокая фигура.
   Пыль густо стелилась на обочину.
   – Наток, прости, что я тебя на курсы потянула, а сама сбегаю – хочется урвать кусочек жизни, а я сумею, вот увидишь, сумею, только береги себя, может, когда-нибудь и придется свидеться, прости, ох, и смутно мне, хоть давись, – прости, да девчонки пусть на меня зла не имеют, у самих как еще сложится – неизвестно; дура я, полная дура, была бы поумней, глядишь, за Ремезова бы замуж выскочила…
//-- 57 --//
   Наталья Петровна, запинаясь, шла и шла вдоль бесконечного церковного забора.
   В роте так никогда и не узнали, кого родила Зинка…
   Наталья Петровна чувствовала, как тяжелеют с каждым шагом проклятущие бананы.
   И о судьбе лейтенанта Ремезова тоже…
//-- 58 --//
   Шустрый лейтенантик, заменивший штрафбатника, построил отделение возле РУКа.
   Был он молоденький, рыжеватый, в лихо заломленной фуражечке, и кого-то напоминал Наташе.
   – Не пора ли обедать?
   Настя высунулась из шеренги.
   – Живот сводит.
   Лейтенантик молча оценил внушительные пропорции голодной радистки, забавно покачал головой.
   – Да не томите, товарищ лейтенант!
   – Значит, есть приказ… Командировать одного человека на летучку. Особое задание командования у линии фронта… Ротный так и сказал: особое задание… Не знаю, кого выбрать, познакомиться как следует не успел…
   – Можно мне на летучку?
   Верочка сделала два шага вперед.
   – Я не подведу.
   Лейтенантик прошел вдоль строя, остановился перед Верочкой, и все увидели, что он чуть выше ее, да и то из-за фуражки.
   – Будут другие предложения?
   Командир вернулся назад и уставился неподвижными глазами на замершую Настю.
   – Кто еще запишется в добровольцы?
   Откуда-то появился Санушкин с котелком в вытянутых руках, но сейчас же попятился назад, прячась за машину.
   – Вы, товарищ лейтенант, не думайте, что Верочка у нас робкая…
   Настя часто заморгала.
   – Она очень серьезная и упрямая, даже боевая.
   – Значит, решено… Разойдись!
   – Не ожидала от тебя такой прыти.
   Наташа поправила Верочке загнутый воротничок.
   – Возвращайся скорее.
   – Может, лейтенанта Ремезова встречу…
   Верочка нагнулась и сорвала мятый одуванчик, побелевший наполовину.
   – Ты знаешь, как только про летучку услыхала, сразу об этом подумала. Вышла и боюсь – как бы еще кто не вызвался…
   Пушинки облепили рукава Верочки.
   – Иди, собирайся…
   Наташа вмяла сапогом в пыль отброшенный Верочкой одуванчик.
   – Дорога не близкая…
//-- 59 --//
   Летучка не вернулась с задания.
   Позже дошел слух, что ее накрыло при артналете…
   Наталья Петровна добрела до конца забора.
   Остановилась.
   Закрыла глаза.
   Выйдет мне эта очередь боком… Головушка проклятая раскалывается… Хорошо еще, что прямо у прилавка не сподобилась… Хирург в поликлинике сказал, что это последствия давнего фронтового происшествия… А все тот нелепый случай…
//-- 60 --//
   Наташа посмотрела на Санушкина, который, как всегда, обхватив колени, дремал на матрацах.
   Но рядом с ним теперь не было Зинки.
   А она так любила замирать, прижавшись щекой к его плечу.
   На месте Верочки сидела Настя, а из-за нее выглядывала недавно присланная с курсов девчонка.
   Вот и осталась одна… Без подружек…
   Вдруг Наташу бросило на стенку.
   Санушкин, взмахнув руками, нырнул к Насте.
   А потом, отпрянул обратно, толкнув Наташу к приемникам.
   Настя и новенькая повалились вслед за Санушкиным на скатанные матрацы.
   Ближний к Наташе приемник сорвал крепление и, подпрыгнув на столике, рухнул ей на голову.
   Когда Наташа очнулась, она увидела лейтенантика.
   Он стоял над ней и что-то беззвучно говорил разбитыми в кровь губами.
   Может, он объяснял ей то, что она узнала позже…
   Шофер, оказывается, завалил станцию в воронку, но, к счастью, никто не пострадал, лишь Наташе досталось, да и то чуток.
   Только сейчас она разглядела у лейтенанта на носу мелкие веснушки и поняла, что он весь, начиная с новой портупеи и сияющей на фуражке звездочки, похож на того мальчишку, который давным-давно нравился ей в седьмом классе, – разглядела и вновь потеряла сознание.
   Очнулась в госпитале.
   Она сразу догадалась, где находится, по запаху, который помнила еще с зимы, когда ходила вместе с Зинкой проведать Верочку.
   Открыв глаза, Наташа долго изучала мятую простыню, натянутую перед ее кроватью, и когда с той стороны, в гулкости палаты, возник отчаянный стон боли, обрадовалась, потому что мгновенно вспомнила беззвучные губы веснушчатого лейтенанта.
   Мамочка моя, чуть не оглохла совсем…
   Стон, приглушенный подушкой или ладонями, повторился.
   Наташа легонько, самыми кончиками пальцев потрогала голову, которая даже не болела, – пальцы наткнулись на бинт.
   Стон за простыней сменился хрипом.
   Забыв про бинт, Наташа откинула одеяло, соскочила на шершавый пол и, отогнув простыню, выглянула.
   Два длинных ряда серых коек, а за окнами – утро, такое же серое, как одеяла на койках, и на табурете посередине прохода уснувший санитар – уперся ногами в спинку койки, с которой вновь сорвался то ли стон, то ли выкрик.
   Наташа с трудом разобрала слово «пи-и-ить!»
   Набросив одеяло на плечи, проскользнула мимо сопящего санитара к бачку с перевернутой кружкой на прогнутой крышке, наполнила кружку до краев и, боясь расплескать, понесла воду мимо приглушенно вскрикивающих, охающих во сне, к тому, который разбудил ее, не выдержав жажды.
   – Дура! – крикнул санитар, когда Наташа склонилась над окровавленными бинтами. – Ему же нельзя!
   Кружка покатилась между кроватями, и струйки побежали по тусклому полу, и вдруг первый солнечный луч стрельнул в окно и застрял в лужице.
   – Я подотру, дайте тряпку…
   – Дуреха, тебе же вставать нельзя!
   Санитар вернулся на табурет.
   – Брысь отсюдова!
   Не успела она забраться в кровать, как палата заматерилась, застонала, и санитар, гулко стуча сапогами, начал чем-то греметь и звякать.
   Наташа повернулась набок, увидела на стуле рядом с кроватью пачку махорки и два больших куска сахара.
   И вдруг захотелось горячего-прегорячего чаю с курагой…
//-- 61 --//
   Кое-как переборов дурноту, Наталья Петровна возобновила движение.
   А вот и перекресток со светофором…
   До родного дома осталось меньше квартала.
   Зять не догадается выйти навстречу… И когда же наконец поставят обещанный ветеранам телефон… Вот и будка-автомат пустая, и трубка висит не сломанная, и монетки где-то в кармане были, да что толку…
   Поток автомобилей прервался, и Наталья Петровна не спеша перешла дорогу.
   А курага все-таки вкусней бананов…
//-- 62 --//
   Через две недели контуженную радистку выписали.
   За это время Наташа привыкла помогать санитарам, и раненые называли сестрицей, а главврач, заметив ее с «уткой», улыбнулся, а вечером, присев на кровать, долго смотрел в глаза и, наконец, сказав, что она молодцом, посоветовал все же избегать резких движений.
   – Если бы разрешили, я бы осталась у вас!
   Наташа обернулась в дверях.
   – Мне кажется, здесь от меня больше проку… Только не подумайте, что я боюсь возвращаться, нет, – но у вас все ясно, понятно, а там… Кому я нужна там…
   – Дорогуша, я вас понимаю. Только каждый из нас должен быть на своем месте, а уж решать, чье место важнее, не берусь и вам не советую…
//-- 63 --//
   Перед самым домом Наталья Петровна заметила внука.
   Костик катался на велосипеде.
   Зять шагнул навстречу, засунул газету в карман, подхватил сетку.
   – Заждались… Вы наверняка снова не воспользовались удостоверением?
   Наталья Петровна промолчала.
   Внук с разгона въехал в ближнюю лужу.
   Зять, нетерпеливо поглядывая на бананы, шел бодрым маршевым шагом, изредка поджидая отстававшую тещу.
   С газона пахло сиренью.
   – Может, рванем вечером на дачу?
   Наталья Петровна кивнула.
   Зачем ворошить старое, когда ничего ни вернуть, ни исправить… Дожить бы тихо и спокойно, что осталось… Федя никогда не терзался, и был прав… Зять тоже побесится да успокоится… На дачу, срочно на дачу… Теплица не достроена, парник почти развалился, да и грядки надо снова полоть…
   – Милая теща, последние дни я был невыносимо назойлив… Всякую чепуху городил… А хотите, поклянусь больше не тревожить вашу память?.. Но позвольте напоследок спросить… Почему вы ни разу не вспомнили последние дни войны?..
   Наталья Петровна долго поднималась по лестнице.
   Следом тащили бананы и трехколесный велосипед, который то и дело задевал педалями за ступеньки…
//-- 64 --//
   Никто не знал, когда кончится война.
   И все же война кончилась.
   И был взятый яростным штурмом Кенигсберг, где Наташа впервые увидела вблизи трупы фашистов.
   Был пьянящий, ликующий май.
   И два ордена, и пять медалей.
   Вот бы Зинка позавидовала…
   Но мать, выжившая в оккупации, написала, что ни о подруге, ни о ее ребеночке никто ничего не знает…
   И братик сумел благополучно вернуться из Германии, куда был угнан…
   Наташа отписала, что скоро вернется и привезет матери в подарок настоящую немецкую перину, скромный трофей…
   Но грянула война с японцами.
   Железнодорожный бросок через всю страну в Хабаровск.
   И радостный обратный путь в Москву после капитуляции самураев.
   И первая в жизни «химическая завивка», сделанная на пару с Настей в ближайшей парикмахерской перед кремлевским награждением.
   И большая теплая рука всесоюзного старосты, вручавшего заслуженную награду…
   И долгожданная демобилизация в ноябре сорок пятого!
   И нетерпеливое ожидание бурной, веселой, счастливой жизни – потому что иная жизнь после войны и не мыслилась…

Низкий криминал, или Банный вор

//-- 1 --//
   Вор последние три года работал сторожем в конторе.
   Гонял чаи, штудировал детективы, а под утро дремал на широком столе, отодвинув в сторону разбитые арифмометры.
   Сегодня, в среду, досыта отоспавшись после очередного дежурства, он поехал в центральную баню.
   Пробив талон компостером, уставился в окно трамвая.
   От утреннего снега не осталось и следа, только кое-где у заборов да под старыми тополями белели робкие полоски. Солнце успело высушить крыши.
   Когда трамвай с визгом завернул и стал приближаться к институту, вор закрыл глаза. Не хотелось видеть эти бледные стены, где он проторчал после окончания биофака целых пять лет.
   На остановке «Центральный рынок» он сошел, купил стакан орехов, проверил в кармане отмычку.
   Через пятнадцать минут вор уже разделся в дальней кабинке и, держа в одной руке таз, а в другой – мешочек с мочалкой и шампунем, отправился в моечную.
   Возле отпотевших дверей банщица размашисто водила шваброй по мокрому полу. Это была тетя Зина.
   – Да откроете вы мне двенадцатую или нет? – крикнул кто-то визгливо. – Полчаса жду!
   – Сейчас, сейчас… – тетя Зина прислонила швабру к стене и, выловив из кармана драного халата крючок, прошлепала мимо.
   Вор посмотрел ей вслед, улыбнулся, перехватил таз в другую руку и дернул дверь на себя.
   В моечной было просторно, гулко и безлюдно. На ближней скамье толстый старик мылил голову. Двое стояли возле кранов. Пацан махал руками под душем.
   Скоро начнут подходить… Вначале потянутся заводские… Сегодня у них зарплата…
   Вор забрался в парной на самый верх, открыл вентиль на полную. Он любил париться, и, наверное, с этого все и началось…
   Однажды… Как это было давно… Грустно вспомнить… В общем, пришел, как обычно, в баню, сунул портфель в кабинку, расстегнул плащ – и тут на вешалке заметил часы. Позолоченные, на массивном браслете. Нет, он не сцапал их, подумал, вдруг хозяин спохватится. Когда вернулся – часы продолжали висеть… Не оставлять же их…
   Вор завернул вентиль. По ступенькам поднялся мужик в вязаной шапочке, махнул ядреным веником, но тут же пригнулся и, ворча, спустился вниз.
   С потолка срывались горячие увесистые капли.
   Мужик потоптался у дверей, потряхивая веником, и снова залез наверх. Темные березовые листья щелкали и трещали, охаживая спину.
   Прогревшись, вор ополоснул лицо холодной водой прямо из-под крана и пошел отдыхать к своей кабинке.
   – Мать, открой, пожалуйста, – сказал он, когда тетя Зина протащила рядом с его резиновым ковриком швабру – тряпка оставляла на кафеле широкий след. – Курить хочется – умираю…
   Тетя Зина сильно, с нажимом, раз-другой безуспешно провернула крючком в скважине, но вот, наконец, язычок, лязгнув, освободил дверцу.
   – Угости сигареткой…
   Вор тщательно вытер пальцы о полотенце, достал пачку сигарет, газовую зажигалку.
   Когда тетя Зина зашлепала к очередному клиенту, вор большим пальцем вдавил язычок замка вовнутрь и заклинил его там. Теперь дверца открывалась без усилий и тихо.
   Здесь, в углу, почти все номера были свободны – тазы лежали сверху цинковыми касками. Оставалось ждать…
   После второго захода в парную он заметил, что две кабинки слева от него заняты. Из-под одной торчали грязные «кирзухи». Это, наверное, тот пьяненький, который пытался отобрать веник у мужика в шапочке. По виду работяга. Наверное, поддали во время обеда и рванули через забор.
   Вор огляделся, прислушался, достал отмычку, шагнул к нужной дверце, натренированным движением рук проверил карманы, спрятав засаленный бумажник к себе в куртку, защелкнул замок и вернулся в моечную.
   Навстречу попались трое парней с полной сеткой пива. Они устроились в том же углу, основательно и надолго.
   Успел…
   Вор намылил голову, окатился водой, не торопясь, вразвалку пошел одеваться.
   Тетя Зина открыла ему кабинку.
   Парни травили анекдоты…
//-- 2 --//
   Через полчаса вор был дома. Он сидел в мягком кресле и потягивал через соломинку мандариновый сок. Бумажник лежал на столе. Но вор не торопился.
   Как приятно щекотать нервы, почти как в лотерее…
   Бумажник казался то значительным и пухлым, то, наоборот, чрезвычайно гадким и тощим…
   В дверь позвонили. Вор аккуратно накрыл бумажник газетой.
   – Одолжите мне ваши хрустальные рюмочки, – затарахтела соседка. – Представляете, у моего благоверного юбилей… А мне ваши рюмочки без ума понравились еще с того раза, помните, когда вы затащили нас…
   – Какой разговор, Елизавета Михайловна!
   – Да вы не беспокойтесь… Все будут целехоньки…
   – А я, Елизавета Михайловна, опять в Спортлото четыре номера угадал.
   – Ох, и везунчик! С вас причитается…
   Вор составил рюмки на маленький расписной поднос и вручил соседке.
   – Дура, – сказал он, захлопнув дверь. – Хоть бы на юбилей пригласила.
   Скомкал газету, швырнул на пол и, вывернув бумажник, принялся трясти его на столом.
   Сотенная… Червонец… Трояк… Профсоюзная книжка… Еще червонец… Фотография губастой бабы…
   Порвал книжку и фотографию, упаковал клочки вместе с бумажником в газету, заклеил сверток изолентой и отнес на кухню в ведро. Затем достал из ящика стола папку и на схеме городских бань поставил красным карандашом плюс. В толстую тетрадь вписал сегодняшний приход.
   Полсотни на облигацию, а остальное можно прокутить…
   Вор допил сок и, встав на стул, полез на шкаф за пластинками. Хотелось чего-нибудь серьезного. Наугад выдернул пакет из середины.
   Шопен. Вальсы и экспромты.
   Поставив свой любимый вальс, завалился на тахту – и вдруг под нарастающий всплеск фортепиано отчетливо вспомнил свою первую попытку. Чужая кабинка упорно не открывалась, и было ужасно неудобно голому шарить по карманам…
//-- 3 --//
   Вечером вор приоделся, купил бутылку самого дорогого коньяка, поймал такси и поехал к другу на окраину.
   Дверь открыл сам Серега. Его солидный живот выпирал из линялой майки, в руке он держал вилку с надкусанной сосиской и что-то пытался сказать маслянистыми губами.
   – Давненько я к тебе не заглядывал, – вор шутливо ткнул пальцем в живот друга. – Наращиваем капитал?..
   – Проходи, – Серега откусил сосиску и попятился в комнату.
   Вор запнулся о детский велосипед, перешагнул облезлые шлепанцы, сорвал с бутылки хрустящую бумагу.
   – На, держи, – он отдал другу коньяк и бумажный комок, похожий на мятый снег. – Ты что, один?
   – Армянский, пять звездочек, позвольте… Жену вытурил с пацаном к теще… Не дают работать, хоть сдохни… Завал… Хотел ночь посидеть…
   – Соскучился я по тебе, честное слово. Хотя мы в последний раз крепко повздорили. Сам виноват, каюсь. Не надо было тебе говорить про бани…
   – Раздевайся, ужинать будем… А ловко ты меня разыграл тогда. Я же, дурак, тебе на слово поверил, вот и психанул малость… Забыл, что ты у нас еще тот сочинитель…
   В комнате, куда они через полчаса перешли из кухни, были сплошь книги. Число их заметно возросло. Теперь они лежали стопками на полу, возле продавленной раскладушки, возле ветхого письменного стола, на подоконнике.
   Серега поставил бутылку на стол, торопливо раздвинул пухлые папки.
   – Когда, интересно, ты успеешь все прочитать? – вор приткнул на край стола блюдце с нарезанным лимоном.
   – Да, времени не хватает… Но ничего, уйду на пенсию – отыграюсь. Если, конечно, раньше не загнусь… Хотя, дружище, книги дома – великая и незаменимая вещь… На днях мне такой втык дали в управлении – еле отдышался, а приполз в конуру, открыл наугад Сенеку, прочитал строчку-другую – и душа возрадовалась…
   – Не нравится мне эта мода на древних – подумаешь, мудрецы были, – вор сел на единственный стул и разлил коньяк по щербатым бокалам. – Вот я в основном детективы читаю… Во-первых, увлекательно и полезно, во-вторых, толкнуть можно по приличной цене… Впрочем, и мне они достаются недешево.
   – Сам же, было время, с Гомером носился… «Илиада! Илиада!» Спасибо, что меня заставил ее одолеть…
   – Давай лучше выпьем за высшую мудрость жизни, которую никто еще не постиг.
   – Собирался поработать… – Серега обхватил бокал пятерней.
   Вор заметил в глубине рта почерневшие пломбы, отвернулся и взял двумя пальцами прозрачный ломтик с блюдца.
   – Ты бы хоть объяснил толком, зачем прошлый раз вора из себя разыгрывал? В образ, наверно, вживался… Говорил же Флобер: «Мадам Бовари – это я»…
   – Хочешь начистоту? Тогда не перебивай, наберись терпения, и, пожалуйста, без благородного гнева…
   – Валяй!
   – Ты думаешь, я так сразу и полез на рожон? Нет… Полгода все городские бани изучал, присматривался, соображал и такую систему разработал – до сих пор приятно… Главное в этом деле – не примелькаться… Теперь представь: на данный момент имеется у нас десять бань; если я буду проворачивать дельце раз в десять дней, то в каждой из бань побываю не чаще, чем раз в три месяца, а если учесть, что в одной и той же бане я стараюсь не повторять методы хотя бы в течение полугода, то ясно, что даже у самого проницательного человека не возникнет мысль, что это действует кто-то один…
   – Целая наука!
   – Хотя бы и так… Но одной теории мало… Вначале рисковал напропалую, но потом чуть разок не попался… Смейся… Сейчас еще смешнее будет… Везло мне в первое время страшно, и вместо того, чтобы пользоваться проверенными способами, я стал рисковые штуки выкидывать… И вот пошел я как-то делать «маскарад»… Пристроился к типу, который сложением под меня, и сопровождаю. Тип этот – в парилку, а я ему подсовываю свой таз и жду, когда он вернется и голову мылить начнет… В этот момент времени достаточно, чтобы махнуть ручкой и оставить пижону свои десятирублевые штаны и драную куртку… Все шло по плану, и только мне банщица открыла его кабинку, как вылетает он сам, весь в мыле и размахивает моим тазом… Благо напялить ничего не успел, ждал, когда банщица отвалит… Говорю, извините, тазики перепутал, упарился…
   – Я всегда верил в твой талант, – Серега перестал ходить по комнате и сотрясать стеклины полок. – Помнишь, твой рассказ в университетской газете тиснули, и вся группа носилась с ним, как стая растревоженных обезьян… А сейчас ты похлеще насочинял… Ничего, не стесняйся, дуй дальше, проверяй на мне сцены своего романа! Я и сам догадывался, что ты над чем-то грандиозным работаешь… А недавно встретил девицу из вашего института, курносенькая такая, ты за ней еще малость ухлестывал, – так она сказала, что ни для кого не тайна, что ты в сторожа пошел, чтобы толстенный роман выдать… Она, кстати, развестись успела…
   – Оптимист неисправимый! Надеюсь, всплакнешь, когда меня разъяренные граждане тазами забьют… Ну, бывай… Не буду мешать…
//-- 4 --//
   Прошло десять дней. По расписанию вору надо было сделать заход в Ивановскую баню, но вместо этого он бесцельно метался по улицам. Шел быстрым шагом, глядя прямо перед собой и никого не замечая. Он теперь часто ходил так. Его раздражали наплывающие лица людей.
   У каменной арки свернул во двор, остановился у гаража и стал смотреть, задрав голову, на перекрестье проводов, за которыми парила шиферная крыша с высокой кирпичной трубой. Бывало раньше, еще студентом, он мог до бесконечности шляться по городу и, наткнувшись на фонарь в сплетении веток, похожий на погружающегося водолаза, или заметив ржавый остаток водосточной трубы, украшенный затейливым узором, торчать перед ними, пока не закоченеют руки и не замерзнут ноги…
   А теперь за минуту все надоело, и непонятно, для чего здесь эта нелепая труба с вонючим дымом и ее обвалившиеся кирпичи.
   Выйдя на улицу, прорезав толпу, вор на развилке замялся, как бы не зная, в какую сторону податься, – тут чьи-то руки легли ему на плечи. Он замер, боясь шелохнуться, и медленно оглянулся.
   – Ленчик! Сколько лет, сколько зим! А я слыхал, ты обратно в Тамбов умотала!
   – Да сына отвезла – Толика. На время, конечно. Вот найду квартиру… – Она поправила съехавшую на лоб шапку. – Ах, какой ты стал важный, серьезный, одет с иголочки. Чем хоть занимаешься?
   – Ворую помаленьку…
   – Значит, увлекся плагиатом?.. Хорошее дело… Вон Шекспира возьми или Стендаля…
   – Развелась, говорят, со своим-то?
   – Еще в прошлом году. Надоел хуже горькой редьки…
   – Ясно… А чего мы с тобой торчим посреди улицы?.. Может, зайдем куда?
   – Сто лет в кафе не была. Пломбир с вишневым вареньем, коктейль «Айсберг»… Помнишь?..
   – Я, Ленчик, ничего не забыл…
   – Хотя в кафе неудобно. На мне такое замурзанное платье, а рядом с таким джентльменом, как ты, буду выглядеть как мокрая курица…
   – Тогда, может, ко мне? Шикарная отдельная квартира… Бабка-то моя преставилась, как раз когда я из института ушел… А так бы квартиры не дождался, вон ты сколько лет на очереди – а толку… Посидим, музыку послушаем, у меня центр высшего класса, пласты мощные…
   – Знаешь, сегодня не могу. Совсем забыла. Через полчаса мне надо быть в бухгалтерии. Что-то с пособием задержка…
   – Проводить?
   – Если тебе… – она не докончила, взяла его под руку, и они молча завернули за угол.
   В конце улицы мелькнул трамвай, но до него было еще два квартала.
   Там, за линией, рядом со старой каланчой, – институт.
   – Дальше не надо, – они остановились у булочной, напротив института. – Наши могут заметить, разговоры пойдут… Счастливо…
   Он махнул рукой, сдернув перчатку, и стоял до тех пор, пока она не скрылась за стеклянными дверями, так ни разу и не обернувшись…
//-- 5 --//
   Дома вор достал из холодильника бутылку пива, но тут же сунул ее обратно и уставился в окно.
   Потемнело. Снег нехотя, вяло сыпал с неба на грязные тротуары, проходя сквозь черные кроны тополей, как через сито.
   Вор оглянулся. Ему вдруг почудилось, что вот сейчас непременно высунется бабка, которую он терпеть не мог за скупость и постоянное нытье, и, тряся взъерошенной сединой, начнет вопрошать, как он посмел выкинуть плюшевый диван, хромую тумбочку и ее любимый круглый стол.
   Включил свет. За окном перестал мелькать снег, и только огни трамваев да машин проплывали неясными пятнами.
   Прижавшись лбом к холодной стеклине, он думал, что мать его все больше становится похожей на бабку, и хотя постоянно красит волосы и делает модные прически, взъерошенность так и прет из нее, а за копейку придушит кого угодно… Несладко с ней астроному, ой, несладко…
   В комнате вор включил розовый торшер возле тахты, верхнюю матовую люстру и яркую настольную лампу. Достал из-за шкафа портативную машинку, которую купил еще с первой премии в институте, сходил в ванную за тряпкой, обтер с футляра пыль.
   Зарядив лист, долго сидел, откинувшись на стуле, а потом решительно начал молотить одним пальцем по клавишам:
   «Серега, ты дурак. Не видишь дальше своего носа. Тянешь смирно лямку и делаешь вид, что счастлив. Дурак! Скотина! Олух! Все вы дураки, все до одного!!!!!!»
   На душе полегчало. Выдернув бумагу, безжалостно скомкал ее, захлопнул футляр и отнес машинку на место, до будущих времен.
   Разложил на столе пачку облигаций с переписанными на картонку номерами, толстую тетрадь, сберкнижку. Поставил с правой стороны карманный калькулятор и стал смотреть, как выскакивают на табло шустрые зеленоватые цифры, собираясь в длинные приятные ряды. Это занятие всегда успокаивало…
//-- 6 --//
   На следующий день вор с большим портфелем прибыл в Ивановскую баню. Баня эта была самая старая в городе и толстыми стенами напоминала бастион или тюрьму. Из вдавленных внутрь матовых окон с узкими форточками струился белый парок. Через лужу, покрытую тонким ледком, до самых дверей тянулся скрипучий деревянный настил. При каждом шаге настил пружинил, а черная вода через трещины расползалась по замерзшей луже.
   Миновав темный коридор с оглушительно хлопающими дверями, вор купил в кассе билет в общее отделение. В душевых он предпочитал никогда не появляться. Там все моются торопливо, и никогда не знаешь, кто сейчас выскочит.
   С этой баней у вора были связаны приятные воспоминания. Самый большой куш достался здесь в прошлом году: некий гражданин приперся со сберегательной книжкой на предъявителя, и вся помывка обошлась ему в девятьсот рубликов… Мелочь… Каждый бы раз так…
   Закурив сигарету, вор сел на скамью посередине вестибюля рядом с чахлой пальмой в кадушке. Портфель стоял у ног, и хотя был почти пуст – мочалка да полотенце, – бока внушительно раздувались. Вор уже несколько раз применял его в других банях.
   Поочередно хлопнули двери. Пыльный лист пальмы вздрогнул. Вошла молодая женщина в синтетической шубе с фирменным пластиковым пакетом в руках.
   Жаль, нельзя работать в женском отделении. А там навару, само собой, больше…
   Ткнув окурок в кадушку, вор подошел к кассе, заглянул в окошечко.
   – Не скажете, который час?.. Спасибо… Что-то друг задерживается… Наверное, жена не отпустила… Не дают бедному человеку даже во время отпуска попариться… Думаете, придет? Тогда еще подожду…
   Он снова пристроился на ту же скамью, снова закурил.
   Сегодня почему-то в баню перли одни старики. Тащили в допотопных сумках веники, завернутые в газету, бренчали мелочью в карманах немыслимых пальтишек. А навстречу им выползали такие же старики, но только побагровевшие, с открытыми ртами, с полотенцами на шее.
   Но вот, наконец, кое-что стоящее…
   Парень в не стиранных ни разу джинсах, кожаной куртке на молниях, с новеньким дипломатом.
   Вор выждал, и когда вошел в отделение, парень уже в одних цветастых трусах стоял перед кабинкой и расстегивал браслет электронных часов. Видно, он специально выбрал эту кабинку, как раз напротив столика, за которым поигрывала ключом старушка в аккуратном выглаженном халате, в чистеньком беленьком платочке.
   Вор разделся на три номера дальше.
   Пока он раздевался, старушка – он видел ее в первый раз – нравилась ему все больше и больше. Завидев клиента с тазом, она молниеносно кидалась к его кабинке и так же молниеносно возвращалась на свой пост. Иногда хваталась за швабру и, морща носик, проводила тряпкой по мокрым следам, которые портили сияющий кафель.
   Вор забрался в парную, открыл вентиль, но пар лишь слабо шипел и выползал из-под большой плоской батареи скудными белесыми струйками.
   Он облокотился на влажные перила и стал ждать.
   Вскоре появился тот парень и сразу же потянулся к вентилю.
   – Без пользы, студент… Открыт на полную… Лучше слетай да спроси у божьего одуванчика, когда пар дадут… Может, зашевелятся, черти…
   Парень вернулся минуты через две, поднялся наверх, встал рядом.
   – Котлы, говорят, чистят.
   – Подождем, – вор поскреб шею, грудь. – А то придешь по-человечески попариться, а тебе – фига…
   – А у нас в стройотряде каждую субботу такую баньку закатывали… Навкалываешься до потери пульса – и туда…
   – Обезьяна превратилась в человека не для того, чтобы человек превращался в лошадь…
   – Точно… Пойду хоть под душем ополоснусь… Все равно раньше, чем через полчаса, пар не дадут…
   Студент ушел, а вор по-прежнему стоял у перил и смотрел, как трудно пробивается наружу неокрепший парок.
   Открыв дверь плечом, ввалился толстый дядя. Добрый березовый веник он держал перед собой обеими руками.
   – Нет, вы только посмотрите, какое безобразие! – крикнул вор, не дав толстяку подняться наверх. – Элементарного пара дать не могут… И куда начальство смотрит?
   – Надо бы припугнуть, – сказал толстяк и недовольно фыркнул.
   – Хотя бы объявление в кассе повесили, что, мол, нету пара и не будет…
   – Вы правы… Надо припугнуть…
   Когда вор выходил из парной, ему навстречу попался раздраженный толстяк и еще двое с вениками, а за ними плелся грустный студент.
   – Скоро обещают, – сказал кто-то хрипло.
   – Хоть отпотеть пока, – парень улыбнулся вору и вслед за остальными скрылся в парилке.
   Вор постоял под душем, сунул мочалку под кран, ополоснул таз и, оставив мыльницу на скамье, пошел одеваться.
   Не успел он влезть в брюки и зашнуровать ботинки, как в предбанник высунулся все тот же разгневанный толстяк и начал манить старушку пальцем:
   – Если сию минуту не дадут пар, я напишу в трест!.. Да-да, в трест, а еще лучше – в газету, потому что это – прямое издевательство над людьми!
   – Да будет пар, будет… Обещали…
   – Вы бы лучше, чем беспочвенно обнадеживать, сходили бы в котельную и узнали бы конкретно, – сказал вор, натягивая рубаху. – А то морочите голову…
   – Я им сейчас, иродам, устрою… Пьянчужки! – банщица заправила седую прядь под косынку и сжала жилистые кулачки. – Распустились… Совесть потеряли!
   – Все равно мы из них пар выжмем! – толстяк облизнул губы, попятился.
   Вор следом вошел в моечную, забрал мыльницу.
   Гладкая розовая спина толстяка проплыла к парной. Студента не было видно – терпеливо сидел на полке. Остальные топтались возле дверей в ожидании, когда же, наконец, загудит пар. Кто-то шлепнул себя по ляжке веником и гулко захохотал.
   После моечной вор стремительно миновал кабинки, выглянул на секунду в пустой вестибюль, а затем, открыв номер студента, выгреб в портфель барахло, сверху засунул дипломат, оставив лишь цветастые трусы на гвозде да туфли с грязными скомканными носками.
   Когда он вышел из бани, навстречу пронеслась старушка – халат трепыхался, в руке был зажат крючок.
   Возле своего подъезда вор зашел в автомат и позвонил матери на работу.
   – Привет, дорогуша… Все некогда… Извини…
   Мимо будки проковылял дед с плюгавой собакой.
   – Шалфеем надо полоскать… Бабка от всего шалфеем спасалась… Ладно… Ладно…
   Пес зарылся носом в кусок газеты.
   – Как твой астроном? Все звезды оприходовал?
   Дунул ветер, и газета, взлетев, спланировала на газон. Пес, натянув поводок, устремился за ней.
   – По делу… Ты у себя джинсы толкнуть можешь?.. Американские… Фирма… Почти новяк… Пятидесятый… А куртку?.. Натуральная кожа…
   На газоне уже не было ни пса, ни газеты, лишь четкая вереница следов по тонкому слою снега да засохший стебель.
   – Тогда завтра заброшу… Привет девочкам… Это можно… Когда я отказывался… Познакомь, если тебе так хочется… Значит, симпатичная, приятной наружности?.. Ну, пока…
//-- 7 --//
   Вечером того же дня неожиданно заявился Серега. Он долго сопел в прихожей, стягивая пальто, и кряхтел, расшнуровывая стоптанные ботинки, а в комнате сразу же повалился на тахту, задев плечом розовый торшер.
   – Может, пивка хватанем? С креветками? – вор поправил торшер.
   – Пожалуй, – Серега закрыл глаза, облизнул губы и вдруг дрыгнул ногой, и тапок слетел. – А в этой берлоге шампанское найдется?
   – Ты что, премию отхватил? Признавайся! Или по должности продвинули за многочисленные заслуги? Сияешь, как блин…
   – Мелко плаваешь. Тащи лучше пиво, коли шампанского нет, и креветки не забудь обещанные…
   – Чревоугодник, – вор на кухне поставил греться кастрюлю с водой, достал пакет с пожелтевшим укропом, приготовил миску мороженых креветок.
   – Ох, и волокитчик, ох, и бюрократ! – Серега заглянул в кухню. – Нет больше сил терпеть такое издевательство!
   – Скоро вода закипит.
   – Да похвалишь ты меня, наконец, или нет? – Серега потрогал толстым пальцем креветку, которая выскользнула из миски на стол.
   – За что, интересно, я должен хвалить тебя? – вор поднял крышку, заглянул в кастрюлю. – За что, спрашиваю?
   – Да я же все-таки попался на твою удочку… Слишком точно ты все про бани расписал…
   – Прогресс, – вор сыпанул в закипающую воду ложку соли.
   – Не давало мне покоя твое расписание – раз в десять дней… Думаю, а вдруг он и впрямь балуется, не мешало бы проверить… Да сыпь ты их, миленьких, не видишь – кипит вовсю!.. Решил, значит, проследить, ну так просто, для очистки совести…
   – Ну и сволочь ты, оказывается!
   – Ругаться будешь потом, – Серега открыл холодильник, загреб полдюжины «Жигулевского» и утащил в комнату.
   – Чтоб ты лопнул! – вор продолжал водить шумовкой в кипящей воде, хотя ни одной креветки уже там не осталось, лишь укроп торчал проволокой да попадались отломившиеся усики.
   – Я там газету постелил на письменном столе, – Серега подхватил миску с дымящимися креветками, втянул носом резковатый запах. – Открывашку захвати…
   Вор отыскал открывашку в буфете среди пластмассовых крышек, шурупов и мятых салфеток, вынес в комнату табуретку и сел возле стола. Открыл бутылку и наполнил до краев высокие стаканы – пена вздулась и поползла.
   – Слушай дальше, – Серега в два жадных глотка выпил полстакана, вытер губы рукавом и поймал креветку побольше. – Торчал возле твоего подъезда с утра пораньше на десятый день после твоего прихода… Думаю, если он ко мне с коньяком завалился после удачного дельца, то сегодня снова пойдет.
   – На это большого ума не надо…
   – Зацепила меня твоя банная наука, думаю, жизни не будет, если не проверю… Ввзял отгул, пристроился за тобой… Решил на полном серьезе: если сунешься в баню, принародно морду тебе набить… Не лыбься, точно бы набил – ты меня знаешь…
   – Интересненько, – вор впервые отхлебнул пива, зажмурился, как от яркого света. – Очень даже интересненько…
   – Метался ты по городу, словно затравленный волк, еле за тобой поспевал, с моей комплекцией в шпики-то не очень заиграешься, – а когда ты свою любовь бывшую встретил, отлегло у меня на душе, и, честно говоря, я даже прослезился…
   – Какие мы сентиментальные…
   – Тебе сейчас хорошо смеяться, задурил мне мозги…
   – К сожалению, не задурил. Просто случайная встреча спутала мои планы. Если бы ты сегодня додумался прогуляться вместе со мной… – вор очистил креветку. – Значит, упустил ты шанс набить мне морду…
   – Нет, нет и нет! Если бы мне такое сказал человек, не имеющий за душой ничего… Но у тебя же настоящий талант! Ты же сам давал мне читать свои ранние новеллы… В них были ростки серьезной прозы. Тебе надо было только работать, наплевать на все и работать!
   – А что я, по-твоему, раньше делал? – вор бухнулся на колени, открыл дверцу стола и начал выгребать папки одну за другой. – Повесть… Роман… Драма… И все брошено на половине… Зачем, скажи, зачем я каждый вечер, приходя с работы, ложился спать, чтобы потом кропать ночью никому не нужные страницы, и снова идти на работу, и одурело сидеть над микроскопом, портя глаза, а вечером опять спать… Все отпуска потратил на писанину…
   – И что, никому не показывал? – Серега машинально допил пиво.
   – Показывал… Как без этого… Только одному стиль не понравился, другому – идея, третий долго хвалил, но палец о палец не ударил, чтобы помочь… Да не в этом дело… Есть у меня талант, есть, – но не писателя, а вора… По призванию я – банный вор… Банный… Даже сейфа не сумею взять, и ограбить слабо, и зарезать… Одно остается: по кабинкам шарить… А там, думаешь, много добра попадается?.. Что я могу загнать? Джинсы фирменные, кроссовки, дипломаты, импортные куртки… Все надеванное, не первой свежести, значит, и цена низкая… Часы не дороже червонца идут… Кому сейчас они нужны, у каждого по паре… А деньги слишком редко попадаются. Народ умный пошел, хитрый…
   – Да, если опять не врешь, то в дерьме, голубчик, ты увяз по самые уши… А может, все-таки проверочку мне устраиваешь? – Серега принялся за остывшие креветки – они ломались в его пальцах, и чешуйки сыпались на колени. – Убедительно вроде говоришь, а я вот мотивов не могу никак найти…
   – Мотив один… Федор Михайлович Достоевский однажды сказал, что свободен тот, у кого миллион… Понимаешь, миллион! – вор собрал папки в стол, взял недопитый стакан и ушел в кресло к противоположной стене.
   – Но ведь для такой жизни в человеке должно что-то сломаться… Самое заветное, самое ранимое… Да и прежде чем начать такую жизнь, надо как-то ее обосновать…
   – Не бойся, у меня на этот счет даже собственная теория разработана, – вор поставил стакан у ног. – Могу выдать ее в полном объеме…
   – А что, послушаем.
   – Жизнь наша – маятник, и первая фаза, которая приходится на детство и отрочество, – как бы подготовка к дальнейшему… В это время действуешь больше на ощупь, подчиняясь еще не известным тебе силам. Еще не удивляешься тому, что можешь истратить с трудом собранные копейки на линзы для телескопа, хотя вокруг кишат соблазны – мороженое на каждом углу, электронный тир, жвачка, чертово колесо или просто бесцельное катание на речном трамвае с берега на берег… За редкие пятерки мать иногда одаривает по рублю, и, вместо того, чтобы копить бумажка к бумажке, покупаешь какую-нибудь дрянь, которая надоедает через минуту после покупки…
   А маятник уже отклонился достаточно, но не успел застрять, чтобы, помедлив, с нарастающей скоростью двинуть обратно…
   Пора браться за ум, готовиться к погоне, строить каркас будущей карьеры… Вместо этого бегаешь на лекции в одном-единственном пиджаке, оставшемся с выпускного, подсмеиваешься над пижонами, тратишь стипендию на пластинки, кормясь у матери, и мечтаешь, мечтаешь…
   Другие уже давно усиленно трамбуют фундамент, а ты все еще веришь в справедливость и счастье и ждешь, что нежданно-негаданно, за одни только добродетели, оно свалится на тебя и будет сопровождать всю оставшуюся жизнь…
   Но вот маятник достиг низшей точки возврата, мелькнул, как курьерский, просвистев на перегоне, и полез в гору успеха…
   Тебе же не хватает сил, нечем дышать, время потеряно, инерция слаба, и тогда остается одно: или безнадежно отстать, или найти в себе силы для решающего толчка, чтобы взмыть…
   Вдруг понимаешь, что блага вкушают другие, а не ты, который никогда не врал, не брал чужого, не подлизывался, не угадывал, куда подует ветер, а слепо цеплялся за свой талант, а тот взял да и оказался фикцией, как, впрочем, и вся предыдущая фаза…
   Теперь некогда задумываться, что же такое совесть, честь, стыд, только одно тревожит: ощущение ускользающей жизни и боязнь смерти – но не оттого, что уйдешь в небытие, так ничего и не оставив после себя, а оттого, что, возможно, не успеешь наверстать упущенное…
   Одни прозревают вовремя, заметив промелькнувший маятник, другие опаздывают, а третьи продолжают думать, что они все еще взлетают, когда на самом деле прочно остановились…
   А что бы случилось со мной, задержись я? Представляешь, все осознал, но сделать ничего не можешь… Жена, дети, куча обязательств…
   Пронесло… Маятник неуклонно тащит меня по восходящей, и я учусь получать удовольствие от многого, чем раньше пренебрегал, чего боялся, на что смотрел свысока… Оказывается, и настоящим потребителем стать не так просто, и надо пройти искус, чтобы не превратиться в скрягу, который лишь копит банкноты, или в тупого мещанина, который много имеет, но мало получает…
   Потребитель высокого класса так же редок, как и хороший писатель… Для этого нужны и ум, и вкус, и многое, многое другое… Но еще более редок потребитель благ, который при наименьших затратах получает максимум… Ухмыляйся не ухмыляйся, но это так… И я имею честь принадлежать к последним… Доказываю…
   Я не изнуряю себя тренировками, как чемпион. Тому, чтобы держаться на поверхности и получать долю, нужна постоянная форма… Я не дурею от репетиций и гастрольных поездок, как звезды эстрады, собирающие на долгую старость… Я не порчу нервы, сидя в директорском кресле, и не дрожу при мысли, что меня могут с него попросить… Я беру, сколько мне надо и что мне надо, и плата за все это – несколько минут, которые только приятно разнообразят серую действительность…
   У меня нет профессии, у меня нет призвания, но у меня есть способ, способ жить на должном уровне…
   Вор замолчал и, тяжело дыша, как после долгого бега, потянулся за стаканом, но обмяк, цепляясь пальцами за подлокотники.
   – Врешь ты все, – Серега взял бутылку, пересек комнату, налил пива в пустой стакан и протянул его другу. – Даже твоя оправдательная теория меня не убедила… Да ты бы задохнулся среди ворованных тряпок… Я же помню тебя студентом… Ночами просиживали в лаборатории у термостатов и ждали, когда вылупятся дрозофилы… А в пещеру лазили на втором курсе… Ты тогда еще копну нечаянно спалил. Все сгорело – и рюкзаки, и штормовки, и харч, а на практике…
   – Хватит! – вор стал рассматривать стакан на свет. – Не убедил?.. Так знай, что я сегодня парня одного обчистил… Он, бедненький, все лето в стройотряде вкалывал, чтобы приодеться, а я – раз – и обчистил… Не веришь?.. Сейчас… Одну минуточку…
   Вор вытащил портфель на середину комнаты, пнул.
   Клапан отвалился, и на палас выскользнул дипломат и вывалилась гача джинсов.
   – Хочешь, посмотрим, что в дипломате? Я еще не потрошил. Может, этот олух таскал все деньги с собой…
   Серега стоял, прижимая к груди початую бутылку и, не отрываясь, смотрел, как вор возится с замками, откидывает окантованную металлом крышку.
   – Плавки французские, новяк… Может, примеришь?.. Полотенце махровое… Носки штопаные… Зачитанная книга… Интересно, какая? «Монахиня» Дидро… Нет, ты погляди, что нынешние студенты читают…
   – Спасибо, – Серега поставил бутылку на стол и попятился к прихожей. – Спасибо.
   – Да обожди ты… Здесь еще книжка записная имеется… Сейчас обхохочемся…
   Серега напялил пальто с разноцветными пуговицами, что-то хотел сказать, но лишь махнул рукой; в дверях все же остановился.
   – Это я виноват, я… Упустил. Проморгал… Конечно, мы стали ходить друг к другу гораздо реже, особенно после моей женитьбы. Но как я не заметил, как не заметил?..
   – Не терзайся… Дело не в тебе, а в справедливости. Вернее, в отсутствии таковой… Досталась мне после бабки вот эта однокомнатная квартира, набитая рухлядью, а золотишко бабкино к матушке моей разлюбезной уплыло. Мне бы хоть половиночку, и я бы ни за что воровать не пошел. Жил бы мышкой да строчил бы всяческую бредятину, – вор сел на низкую табуреточку, взял ботинок и стал теребить шнурок. – Ждать, когда мамаша преставится, бесполезно – такую палкой не убьешь… Если бы бабка на еде не экономила, тоже бы до ста прожила, не меньше… Опять улыбаешься, не веришь… Откуда, мол, у бабки золото… Клад она нашла, еще перед войной. Сама рассказывала. Приличный такой, маленький кладик. Она тогда работала ассистентом у фотографа, а студия ихняя была в том же самом здании, что и до революции при прежнем хозяине. Знаменитый был человек, из поляков. Весь город у него снимался… Так вот, даже мебель вся от него осталась, и в один прекрасный день…
   – Ладно, пойду я, – Серега отвернулся.
   – Дослушай, а там вали… Может быть, мы с тобой больше и не увидимся… Стала бабка делать генеральную уборку и стронула с места старинное зеркало в коридоре, а под ним – коробочка из-под фотопластинок, а в ней полнехонько золотых монет царской чеканки… Бабка говорила, что все во время войны ушло… На продукты меняли… Только не поверил я, что все сплавила… При нынешних ценах на золото…
   – Ты когда после бабуси мебель выкидывал, небось каждую щелку проверил? – Серега ткнул руки в карманы и вышел на площадку.
   – А что в этом такого?.. Мало ли что старому человеку в голову придет?.. Она же у нас повернутая была… Только вот мебель расколачивал не я… Мать с астрономом…
   – Прощай, – Серега в последний раз глянул на вора, по-прежнему теребившего шнурки. – Будет невмоготу – заглядывай…
//-- 8 --//
   На следующий день вор заскочил с барахлом домой к матери.
   Семья ужинала.
   Астроном чистил яйцо, одновременно просматривал газету и косил глазом на телевизор.
   Шестилетний Валерик отхватывал по ягодке с увесистой виноградной грозди, высоко подкидывал их и ловил широко раскрытым ртом.
   На кухне мать в стереонаушниках вынимала из духовки поджаристый пирог.
   Согнала пирог с листа на стол, и он, шлепнув толстым краем, запáрил рядом с кассетным магнитофоном.
   – Как успехи, фарцовщик? – астроном развернул газету. – Фельетон мощный. Одного начальника раскрутили. Теперь наверняка вылетит…
   Вор стоял, прислонившись к косяку, не раздеваясь, только сняв шапку.
   – Мамка тебя женить хочет, – Валерик качнулся на стуле и погнался за укатившейся виноградиной.
   – Давно пора, – астроном густо посолил яйцо. – Проходи… Сейчас «Международная панорама» будет…
   – Кто это к нам пришел? – мать вынесла блюдо с нарезанными кусками рыбного пирога, вернулась на кухню за наушниками и магнитофоном. – А, ты… Обещал вроде к семи…
   – Я сумку под вешалкой оставлю… Через три дня заскочу…
   – Хоть завтра, – мать подошла ближе. – Надеюсь, на этот раз не старье. А то в прошлом месяце намучилась. Знаешь, какие у нас девочки разборчивые… Кстати… Совсем забыла… Вот тебе адресок. Марина в курсе. Можешь даже прямо сейчас. Запомни: Марина… Не упускай своего счастья…
   – Астроном машину-то продал?
   – Опомнился… Мы уже третий месяц на новой ездим…
   – Привет девочкам!
   Вор спускался по лестнице мимо высоких мрачных дверей и как наяву видел мать у стола: приладила на крутую «химку» наушники, врубила маг и начала раскладывать пирог по тарелкам…
   Как он любил в детстве рыбный пирог с острым запахом лаврового листа…
   Пока съедал верхнюю тонкую корку, маслянистый рис падал крупинками на скатерть…
//-- 9 --//
   Марина не пустила его в квартиру.
   Он стоял на площадке возле узкой батареи, курил и думал, что напрасно приехал сюда.
   – Извини, – она сбежала по ступенькам, натягивая замшевые перчатки. – Но ты так не вовремя, так не вовремя…
   – Сказала бы сразу…
   – Нашел дуру. Ты бы во второй раз ни за что не заявился… Что, не так?
   – А почему не вовремя? – он придержал дверь подъезда, и когда она прошла мимо, задев его плечом, заметил крошечную рубиновую сережку.
   – Много будешь знать – скоро состаришься…
   Они молча, под ручку, добрели до почты. За окнами люди стояли в очередь за посылками. Темные силуэты метались в глубине к телефонным кабинам и понуро возвращались.
   – Я тебя целых два раза видела, – Марина отняла руку и встала напротив, загородив окно. – Когда ты к мамочке приходил на работу… Ох, и строгая она у тебя, и суперделовая. А правда говорят, что у нее хобби – джаз, и на даче она выпиливает лобзиком?..
   – Каждый по-своему с ума сходит, – он, взяв Марину за плечи, развернул ее к свету и стал откровенно разглядывать, то ли пытаясь успокоить себя, то ли разозлить.
   – Возьми меня в жены, будь человеком, – Марина вдруг прильнула к нему. – Надоело одной, ох, надоело!
   Он закрыл глаза, осторожно вдыхая запах духов и чувствуя, как вздрагивает она, должно быть, плачет.
   – Мне же… Через три дня… тридцать стукнет. А я что?.. Уродина какая или недоумок?.. Все на месте… Только вот счастья нет…
   – Мариночка, дорогая, хорошая, тебе надо сильного мужа, настоящего… Чтобы и в огонь и в воду… Чтобы на руках носил…
   – Таких… таких не бывает, – она отстранилась, достала из сумочки скомканный платок, зеркальце. – А если и попадется один – на него такой дикий конкурс…
   – Зачем тебе я?.. Обыкновенный жалкий вор…
   – Это же здорово, – Марина перебила его. – Жить будем роскошно, а не дай бог, тебя посадят – дождусь, за это не бойся… Главное, чтобы я тебе хоть чуток понравилась…
   – Глаза у тебя красивые… Прямо как у леди Макбет…
   – И ты про глаза… Надоели… Нос подкачал, рубильник, а не нос… Я и фотографироваться терпеть не могу…
   – Не напрашивайся на комплимент. Вполне приличный, греческий, сугубо индивидуальный…
   – Ты что, вправду вор? Честное слово? Не обманываешь?
   – Если сказал, значит, сказал… Вор!
   При этом слове мужчина в каракуле, проходивший мимо, прижал к животу обеими руками посылку – сургуч блеснул коровьим глазом.
   – Тогда нам лучше не расписываться. В случае чего все спрячем у меня. Вернешься – заживем!..
   – Мариночка, ты меня удивляешь. Ну нельзя же всему верить, нельзя! А вдруг я скажу, что в космонавты готовлюсь или роман пишу… Так можно и впросак попасть…
   – Значит, обманул…
   – Выслушай исповедь. Все гораздо сложней. Я же для чего пришел… Мать моя ничего не знает и поэтому проявила нездоровую инициативу… Надеюсь, она и теперь не узнает… Понимаешь, страшно запутанная история… Женюсь я, а у нее ребенок от другого. Поэтому если мать будет спрашивать, как у нас с тобой, скажи, что не сошлись характерами… Ради меня… Ты же такая добрая, отзывчивая…
//-- 10 --//
   Прошло несколько дней. Вор подменился на работе на три смены. Сидел дома сутками, мучился бессонницей, курил беспрестанно трубку, которую берег для исключительных случаев.
   Вот так же маялся он, когда задумал уйти из института…
   Но сейчас это было больнее и круче.
   До одури читал Есенина, и хотелось плакать от бессмыслицы жизни, но слез не было. Все новые, грандиозные планы рождались в голове, чтобы мелькнуть миражом, поманить, оставив горький дым, как на пожарище.
   Без конца слушал Вертинского, казалось, давно забытого, все чаще вспоминал случайную встречу на улице с Ленчиком и открывал форточки, потому что по всей квартире пахло баней…
   Наконец решился.
   Он стоял перед знакомой дверью и чувствовал, как на щеке ноют порезы от быстрого бритья, и боялся только одного: что ее не окажептся здесь, что она уже переехала.
   …Потом они до глубокой ночи сидели на кухне, и было слышно, как по комнатам на цыпочках проскальзывают девчонки. Они были все те же, из биохимической лаборатории, и халат на Ленчике был такой же, как в последний раз, когда он ушел, чтобы не возвращаться, и только в лице ее появилась какая-то не сходящая усталость да глаза смотрели осторожно.
   Говорили мало. Он вспоминал то плюшевого медведя, которого подарил ей, то первый неловкий поцелуй.
   Ленчик старалась улыбаться.
   Она принесла альбом и стала показывать ему своего сына, неловко переворачивая свадебные фотографии, где так же фальшиво улыбалась.
   Почему она их не выкинула, подумал он, и вдруг заговорил быстро, лихорадочно:
   – Дай мне полгода, еще полгода, всего полгода. Так надо, пойми. Конечно, я знаю, что мне никогда не вернуться к себе прежнему, да и ты стала другая, и неизвестно, какими мы будем через полгода. Может, мне не следовало приходить сейчас и вселять надежду, но боязнь потерять тебя снова – заставила. Да-да, я боюсь тебя потерять.
   С того нелепого дня я не искал встреч с тобой, но почему-то наша случайная встреча состоялась так поздно – или как раз не поздно, а вовремя, неделей раньше я бы просто тебя не заметил, мне было не до тебя…
   Три года вычеркнуты, и хотя обидно, есть маленькое утешение, что потерянные дни были испытанием на волю, на способность выжить. Бросился с крутого берега и поплыл не оглядываясь, наслаждаясь новыми впечатлениями, риском, поплыл с верой, что достанет сил одолеть любую стремнину, а потом сидеть на обетованном берегу и плевать в мутную воду…
   Плыл, плыл, выматывая нервы, и вдруг приподнял голову, посмотрел в сторону и понял, что движения не было, так, сплошная иллюзия. Все те же две березы над обрывом, кособокая скамейка и девушка, похожая на ту, которая умоляла вернуться…
   Полгода, всего полгода… И чтобы эти полгода не растянулись на десятилетие, прошу тебя, будь рядом…
   Ты спросишь, почему мне так нужны полгода? Да потому что, хотя мои теоретические построения рассыпались, я кое-чему научился, и грех не воспользоваться этим трамплином. Гусенице, чтобы превратиться в бабочку, нужен срок, и пусть ей тошно и тесно в коконе, но она терпеливо ждет, чтобы познать опьянение полетом… Я вырвусь из собственноручно состряпанного кокона через полгода… Только верь мне, верь в меня, прошу тебя, верь…
//-- 11 --//
   Через неделю, в среду, вор решил дерзнуть.
   Если удастся задуманное, то полгода можно сократить, а там начнется новая жизнь. Он чувствовал, что готов к ней.
   День с утра был тихий, печальный, хмурый.
   Вор сделал зарядку, долго и тщательно чистил зубы, хлюпался водой. Потом разогрел вчерашний борщ, сваренный Ленчиком, вымыв тарелку, перешел с чашкой кофе в кресло.
   Оставалось еще два часа.
   В дипломате рядом с обычными банными принадлежностями и отмычкой лежали с вечера завернутые в полиэтилен отвертка, стамеска, маленький молоток и тонкие перчатки.
   Сначала он хотел поехать в Захаровскую баню на трамвае, с пересадкой у вокзала, но передумал и пошел через весь город пешком.
   Вор миновал сквер с заколоченным на зиму фонтаном, пересек затихшую площадь, немного постоял возле недавно отреставрированной церкви, задрав голову на золотой могучий купол, готовый сорваться, чтобы исчезнуть в мутной хляби.
   Захаровская баня приткнулась на самом берегу реки. От широкой стремительной воды ее отделяли только асфальтированная дорога да бетонная дамба. Рядом дымил трубой дрожжевой заводик, и от него расползался хмельной дух. Еще дальше темнели корпуса фабрики.
   Вор вышел на берег правее заводика, там, где в угловом доме хлопали двери магазина «водников». Отсюда хорошо просматривалась река и далекий мост с медленными трамваями на хребте.
   Захаровская баня славилась на весь город сухим паром. Любители съезжались отовсюду. В субботу и воскресенье было не протолкнуться. Часами сидели в душном полутемном коридоре, чтобы потом степенно взойти в парилку, обшитую свежими досками…
   Вор перешел дорогу и стал наблюдать за площадкой перед входом, где обычно частники оставляли свои машины. Пока там торчал один «Запорожец» старого выпуска да мотоцикл с замком на колесе.
   С реки вдруг ударило ветром. На голом тополе забился последний скукоженный лист, но все же удержался на ветке.
   Из-за угла выехал новенький «Москвич».
   Вор сжал ручку дипломата, нетерпеливо шагнул.
   Но машина проехала мимо, к магазину.
   Опять ветер попытался сорвать раздражавший его лист, и опять тот не сорвался, не полетел, кувыркаясь, под берег.
   И вот появились «Жигули», встали рядом с «Запорожцем». Хозяин обошел вокруг машины, любуясь, – и в баню, зажав веник под мышкой, размахивая авоськой.
   Вор разделся в соседней кабинке. У хозяина вишневых «Жигулей» была широкая угреватая спина и волосатые ноги.
   Кабинки стояли тесно, кучно, в несколько рядов. До дверей в моечную было далеко. Там стояли лавки для отдыха, а столик с наколотыми билетами прятался в закутке.
   Сегодня дежурил высокий худой банщик, прозванный мужиками «глиста в корсете». Он никогда не обижался, если его кто-нибудь называл так, только улыбался прокуренными зубами, натужно кашлял и собирал пустые бутылки из-под пива. Открывал он кабинки, не ступая на коврик, вытянув руки, нагнувшись, и тотчас же уходил в свой закуток пить из банки густой чай.
   В этой бане кроме пара все было наперекосяк: и стены с разбитым кафелем, и неровный пол, и неработающие краны, и тазы с отломанными ручками. Но пар…
   Вор попросил у мужика, развалившегося на скамье возле дверей, веник, обдал его кипятком, потом холодной водой и с первого захода так напарился, чтобы второй раз не потянуло.
   Когда он спускался по скользким ступеням, держась за горячие перила, а навстречу ему лез тот, из «Жигулей», сердце готово было выломиться из багровой груди.
   Отдав веник мужику, вор сел рядом, глубоко, размеренно задышал.
   – Я всегда пораньше выбираюсь, – сказал мужик глухо. – А то сейчас народ попрет… В этом отношении сменная работа незаменима.
   На соседнюю скамью, шумно дыша, кто-то сел и зашлепал ногами по мокрому коврику.
   Вор открыл глаза и увидел широкую спину – россыпь угрей налилась кровью.
   Пригнувшись, вернулся в моечную, нашарил на ближней скамье свой таз без ручки, обдал себя холодной водой и, загнанно дыша, пошел, осторожно ступая по выщербленному кафелю.
   «Глиста в корсете» заученно ткнул острием крючка в темную скважину.
   Вор наскоро вытерся комком полотенца.
   Хлопнула дверь, и кто-то гулко уронил мыльницу на пол.
   Натянув брюки и прилипающую к спине рубаху, вор посидел минут пять, успокаиваясь для работы, и когда бесшумно открыл соседнюю кабинку, пальцы его обрели прежнюю ловкость и упругость.
   Сразу наткнулся на паспорт и бросил его в дипломат. Остались только ключи.
   Но вот уже проверены и боковые карманы, и нагрудный, и карманы брюк, и карманы пальто, а ключей как не бывало…
   Вор услышал приближающиеся шаги – мерное хлюпанье по резиновым коврикам – и прикрыл кабинку. Шаги протопали в соседнем ряду. Чья-то багровая рука поставила таз наверх.
   Вор обшарил все карманы и прощупал на всякий случай подкладку, но, кроме пачки сигарет, спичек и горсти мелочи, ничего не было.
   Отчаявшись, наобум сунул руку в меховой ботинок, и пальцы обрадованно почувствовали гладкую поверхность брелка.
   Гад…
   На улице вор хватанул хмельной воздух, настоянный на дрожзаводе, сел в «Жигули», прогрел мотор и завернул за угол.
   Там достал паспорт, узнал адрес.
   Почти в центре.
   Только бы никого не было в квартире…
   Вор вел машину осторожно, на средней скорости, соблюдая все знаки, и вспоминал, как маялся с ним астроном. Они поднимались в пять утра и, на ходу перекусив, шли в гараж, а потом катили мимо пустых тротуаров, молчаливых сонных домов, сворачивая в боковые улочки…
   «Мягче, мягче!» – кричал астроном и шлепал его по затылку чугунной ладонью…
   Если бы не мать, астроном давно бы подарил ему старую машину… Все равно меняет их каждые три года…
   Нужный дом он отыскал легко, прикинул, на какую сторону должны выходить окна квартиры, и поставил машину с противоположной стороны. Вошел в подъезд и на третьем этаже позвонил в обшитую черным дерматином дверь.
   Тихо.
   Позвонил еще раз.
   Звонок, прострочив, угас в глубине.
   Ни звука, ни шороха.
   Вор сбежал по лестнице, подогнал машину к подъезду и снова вернулся к двери. С первого раза отгадал ключ, вошел в темную прихожую и нашарил выключатель.
   На вешалке висело женское пальто с чернобуркой и новенькая дубленка. Сгреб в кучу, завернул в середину соболиную шапку и отнес все в машину.
   Когда спускался и поднимался, ему не попался ни один человек. Подъезд словно вымер. Только за одной дверью на втором этаже крутили одну и ту же мелодию.
   Вор вошел в квартиру, повесил куртку на вешалку, поставил дипломат на пол, натянул перчатки, приготовил инструмент, не зная, пригодится ли ему он, обвел взглядом стенку, заставленную тяжелым хрусталем, и решил начать с дальней комнаты.
   Из детективов он твердо усвоил, что ценности всегда прячут поближе к интиму…
   Но не успел сделать и шага, как дверь, к которой он направился, медленно открылась, и из спальни вышел ребенок.
   Вор почему-то стал соображать, кто это – мальчик или девочка.
   – Дядя, я хочу пи-пи, – сказал малыш серьезно. – Хочу пи-пи!
   Вор отыскал под креслом горшок, стянул штаны с малыша, посадил, а сам закрыл дипломат.
   Взявшись за дверь, он подумал, не вернуться ли, но потом все же решил не рисковать – и, щелкнув замком, вдруг увидел на площадке женщину с голубым бидоном.
   Она даже вскрикнуть не успела, только зачем-то закрыла глаза и свободной рукой потянулась к нему.
   Вор дернул ее за руку, отступил в сторону, и, когда она повалилась вперед, грохоча бидном, захлопнул дверь.
   Машина резко взяла с места, на повороте едва вписалась в дугу, вильнула и понеслась, обгоняя ползущие автобусы и осторожные легковушки. Дорога подтаяла, но кое-где еще чернели полосы льда.
   Вор, пригнувшись к рулю, заметил на перекрестке мигающий светофор и решил проскочить. Но тут из-за угла вывернул трамвай…
   Уже миновав перекресток, вор вдруг отчетливо вспомнил блеск надвигающегося вагона, отчаянное дребезжание проснувшегося звонка и то, как бросало «Жигули» на рельсах.
   И подумалось ему, что вляпаться в эту махину было бы лучшим исходом, а потом бы разрезали сплющенный кузов, и он, умирая, смотрел бы в небо, и над ним бы склонили головы посторонние люди и не понимали бы, почему он шепчет разбитыми губами: «Вор, вор, вор…»
   Машина, не снижая скорости, приближалась к следующему перекрестку, и не успел он обрадоваться «зеленому», как в зеркале мелькнула нагоняющая его ярко-желтая «Волга» с включенной мигалкой.
   Когда он случайно проскочил трамвай, успев даже разглядеть свежую царапину возле фары и облупленную звезду, в нем даже не колыхнулся страх, но сейчас…
   Дистанция сокращалась.
   Стоило представить, как эти гаврики в белых ремнях наткнутся на пальто с чернобуркой и дубленку, на небрежно брошенную соболью шапку…
   Вор свернул в первую попавшуюся улицу, прямо под «кирпич» и погнал «Жигули» против шерсти. «ГАИ», врубив сирену, рьяно устремилась за ним. Встречные машины жались к обочине.
   Когда впереди, за тополями, вор разглядел большой красный дом, колотун как рукой сняло, и он понял, что теперь уйдет.
   Загна «Жигули» в узкий длинный тоннель, вор открыл дверцу – та заскребла по серой стене – вылез, захлопнул дверцу и, не оборачиваясь, кинулся вглубь двора.
   Там должно быть крыльцо и высокие створчатые двери, а за ними – крутая темная лестница. Он помнил ее с мальчишеских времен – и только увидев почерневшую фанеру вместо стекол, испугался, что здесь заперто…
   В подъезде, как тогда, было затхло и скользко, только стены еще больше закоптились да на гнутых перилах выделялся свежий, еще не покрашенный кусок дерева.
   Вор, задев пустое ведро, протиснулся в коммунальный коридор, заставленный ящиками и велосипедами, прошел его почти неслышным шагом, спустился по другой лестнице и вышел на оживленную улицу.
//-- 12 --//
   Вор упал на тахту, но сейчас же вскочил и, опрокинув розовый торшер, просеменил на кухню и выглянул в окно.
   Внизу все спокойно. Лишь напротив подъезда две бабы о чем-то судачат.
   Неужели прошло два часа, как он бросил машину?
   Вернувшись на цыпочках, поставил торшер на место, поправил абажур, сел, обхватив подушку руками.
   Скорей бы пришла Ленчик…
   Вдруг совершенно отчетливо увиделось, как его заводят в узкую комнату с решеткой, и он начинает попеременке макать пальцы в черную вонючую краску, а потом следует к натянутой простыне – фотографироваться…
   – Читать детективы вредно, – сказал он подушке вполголоса и начал ходить от стены к стене, как бы тренируясь.
   Где же Ленчик?.. Вчера пришла так рано…
   Наконец звонок.
   Вор сразу к дверям, но остановился у вешалки и руку поднять не в силах.
   А если приехали оттуда?.. Блажь… Им никогда не добраться…
   Кто-то терпеливо позвонил снова.
   Вор подкрался вплотную к двери, затаил дыхание, прислушался и, так ничего и не разобрав, щелкнул замком – больше не было сил ждать.
   Не успела Ленчик войти, расстегнуть пальто, как он взял в ладони ее холодные пальцы и быстро заговорил, не давая опомниться:
   – Завтра же идем в загс подавать заявление. Беру отпуск, и едем в предсвадебное путешествие. В Москву, в Ленинград, к твоей матери, куда хочешь. Деньги у меня есть. Истратим все до копеечки, до последней. Как думаешь, успеем за три недели все истратить? Нет, скажи, здорово придумано – предсвадебное путешествие? Завтра же с утра…
   – Но ты же хотел через полгода?
   – Перестань вспоминать мои глупые слова… Чего тянуть кота за хвост? Ведь ты меня любишь? Любишь…
   – Может, на эти деньги лучше стенку взять? Она так украсит квартиру…
   – Со стенкой всегда успеем. Да ты только представь, что мы с тобой разгуливаем по Москве! Но первым делом – в загс… И еще – я отращиваю усы, здоровые такие усища… Ты как, не против?
   – Можешь даже бороду, как Лев Толстой!
   – С бородой пока обождем… Значит, завтра с утра…
   – Вернемся из Москвы, и я сразу выйду на работу. Надоело сидеть, да и без Толика скучно…
   – Вот по пути и его заберем… В этой квартире места всем хватит… В загс завтра же едем на такси, и обратно тоже… Шиковать так шиковать…
//-- 13 --//
   Через два дня они улетели в столицу. Под носом у вора пробилась робкая полоска, и он стал походить на юнца.
   Ленчик поминутно улыбалась без всякой причины.
   В стеклянной гостинице администраторша даже не улыбнулась в ответ, даже не подняла глаз от журнала.
   Отражаясь в зеркалах, они отошли в сторону, поставили чемодан и дипломат на полированную скамью, приуныли.
   – Сними чемодан, – прошептала Ленчик, заметив надвигающегося мужчину с галунами и блестящими пуговицами.
   – Значит, молодым людям негде приземлиться… – сказал швейцар утвердительно и подмигнул.
   – Так точно, – вор опустил чемодан и глянул в зеркало – там высилась отутюженная спина швейцара.
   – Могу посодействовать…
   – Правда? – Ленчик уронила дипломат – хрупкое эхо затерялось в молочных плафонах.
   Она зашли за инкрустированный столб, на котором торчал телефон.
   – Не обидите старика?
   – Сколько? – вор полез в карман – теперь в зеркале отражался оставленный чемодан и прозрачные двери с плоскими надраенными ручками.
   – Червонец. Оплата после услуги, – швейцар снял телефонную трубку. – Погодите чуток, – набрал номер, важно сказал какие-то непонятные слова.
   – Спасибо, – сказал вор, когда швейцар, скромно улыбаясь, протянул раскрытую потную ладонь.
   – Здесь близко, можно даже пешком. Дом этот сразу увидите, он там один такой ветхий остался… Спросите тетю Валю… Человек доброй души: отдельная комната и прочее… Если не сговоритесь, шуруйте обратно до меня – новый адресок выдам…
   Они поднялись по стертой лестнице на второй этаж.
   Высокая облезлая дверь моментально после звонка отворилась, и пестрая женщина, не говоря ни слова, отступила в коридор с выпирающей вешалкой.
   Так же молча женщина поднырнула под висящую сырую простыню, и они, оставив чемодан у порога, тоже поднырнули и следом за ее колыхающимся халатом очутились в кухне с щелкающими попугайчиками.
   – Так на сколько дней, мои милые? – спросила женщина, присев к столу. – А чайку не хотите? Свеженький, – она придвинула к себе чашку, бросила туда два звонких кусочка сахара.
   – На день, на два… – сказала Ленчик робко и уставилась на клетку с попугайчиками.
   – Не пойдет, – женщина швыркнула носом, приподнялась за чайником. – Не выгодно, поймите сами, мои хорошие… Одной стирки завал, сами видите… Вот если бы дней на пять, а еще лучше на недельку… Зачем торопиться, у нас тут магазинов только на год хватит…
   – Можно и на недельку, – торопливо подтвердила Ленчик. – Я про день-то с испугу сказал, думала, надолго неудобно…
   – Все-таки, может, чайку отведаете? Да не трепещите вы, пожалуйста, у меня такса божеская, два пятьдесят с человека в сутки, зато тридцать три удовольствия… Комната отдельная, две койки… Ключи я вам выделю – когда захотите, придете, когда захотите, уйдете… И последнее, так сказать, для проформы: разрешите одним глазом на паспорта ваши глянуть… Сами понимаете…
   – Мы еще не расписались…
   – Дело молодое. Да и не за этим я спрашиваю. Мне только ваши личности удостоверить.
   – Возьмите, пожалуйста, – вор протянул хозяйке паспорта и деньги.
   – Теперь можно и на комнату глянуть, – женщина вернула паспорта и небрежно сунула деньги в карман.
   Они гуськом вышли из кухни и мимо развешенного пододеяльника, мимо старинного шифоньера – прямо в отворенную комнату.
   Там, кроме двух одинаковых кроватей и тумбочки посередине, ничего не было. С высокого потолка свисала на длинном шнуре лампочка, походившая на заблудившегося в пустыне.
   Потолок отливал бледной желтизной, обои по стенам были желты, и даже солдатские одеяла на кроватях рябили песком.
   – Окно-то мы заколотили, оно, проклятое, на лестницу выходило, а сами знаете, какая ныне ребятня баловная, все норовят какую-нибудь пакость сотворить… Да вы располагайтесь… Сейчас я ваш чемодан принесу и ключи… Сейчас…
   Вор сел на кровать.
   Над дверью – фрамуга, открытая наполовину, подпертая палкой.
   – Ну что, теперь осталось закусить, и можно покорять столицу!
   – Мне страшно…
   – Ерунда… Не мы первые, не мы последние… Сейчас спросим, где здесь поблизости самый шикарный ресторан… Осетрина, шашлыки, грибы под соусом, марочное вино… А завтра с утра – в музей. Давно мечтаю посмотреть на Матисса в подлинниках. А Ван Гог, а Ренуар, а Пикассо!.. Даже не верится, что они где-то здесь, рядышком, и только ждут, когда мы предстанем перед ними, тихие и восторженные…
   – Я дальше Репина не понимаю…
   – Зачем понимать? Надо смотреть – это как музыка…
   Вернулись они к одиннадцати вечера.
   На кухне хозяйка гладила белье. В соседней комнате по телевизору передавали хоккей. В приотворенную дверь был виден неподвижный мужчина на стуле – свет экрана нимбом охватывал его лысую голову.
   – Неплохо провели вечер, – вор скинул пальто на кровать. – Как в Эдеме…
   – Салат больно дорогой.
   – Зато какое название: «Европейский»!
   Неожиданно в дверь постучали.
   Вор выпрямился и застыл.
   – Да, – Ленчик запахнула пальто.
   – Милые мои, – хозяйка просунула голову. – Совсем забыла предупредить, что разуваться надо у порога и верхнюю одежду оставлять на вешалке… Зачем через всю квартиру тащить грязь?..
   – Учтем, – вор снял ботинки, взял их в руки за края и осторожно отнес под вешалку.
   – Я вам все свежее постелила, – сказала хозяйка, когда он вернулся за пальто. – Если желаете чайку, то прошу на кухню в любое время… Стакан десять копеек… Цейлонский…
   Они легли каждый на свою кровать.
   Ленчик сразу отвернулась к стене.
   Вор попробовал читать газету, купленную еще в аэропорту, но затем встал, потушил свет и, ступая ногами по холодным половицам, вернулся на кровать.
   Укрывшись одеялом, стал прислушиваться к телевизионному гулу в соседней комнате – и вдруг сквозь бормотание комментатора и вздохи трибун различил плач.
   – Иди ко мне, – сказал вор и придвинулся к стене, задев локтем шершавые обои. – Как-нибудь поместимся.
   Ленчик, глотая слезы, перебежала с кровати на кровать, юркнула под одеяло, несколько раз шумно всхлипнула и заснула.
   – Намаялась, – прошептал вор, почувствовав, как она дышит ему в шею, и, чуть повернувшись, стал смотреть через фрамугу на потолок коридора.
   За стеной наши забросили шайбу. Хозяин то ли уронил от радости стул, то ли упал сам.
   Ленчик вздохнула и повернулась на другой бок.
   Он поправил одеяло – и вдруг вспомнил тоннель, скрежет дверцы о кирпичи, бег, пустой коридор и спасительную улицу.
   …Он обрадовался потоку людей, и сразу смешался с ним, и, дойдя до первой остановки, вскочил в автобус и стал смотреть в заднее окно, как удаляется тот дом.
   А если бы улица внезапно вымерла, и он заметался бы по ней, привлекая внимание, не зная, куда кинуться?
   Страх явно остался где-то там, в коридоре, теперь надо перевести дыхание, прийти в себя и улыбнуться…
   Кто-то неловко толкнул его в бок. Он привычно развернулся, чтобы огрызнуться, – и вдруг прямо перед собой увидел милиционера. Сначала кокарду, строгое лицо, блестящие пуговицы и ремень, немного съехавший в сторону.
   – Извините, – сказал милиционер и отвернулся…
   Наши забросили еще одну шайбу. На этот раз на пол ничего не упало, и лишь глухое сопение и возня за стеной, как будто обнимали телевизор.
   Ленчик что-то прошептала во сне, причмокнула губами. Он погладил ее по щеке.
   …Он выскочил из автобуса через остановку после милиционера, сделав озабоченное лицо, быстро зашагал по улице – и вдруг спохватился, что возвращается туда, откуда только что приехал.
   Повернув, сбавил темп, потому что казалось: все на него оглядываются.
   Зашел в мебельный магазин, потолкался среди кресел и шкафов, вышел из других дверей.
   Он знал, что надо как можно скорей попасть домой, закрыться и не выходить на улицу месяц, полгода, год. Пока не перестанут его искать…
   Матч благополучно кончился. Хозяин сходил в туалет, погасил свет в коридоре.
   На кухне шебуршились попугайчики. Казалось, они пробуют клювами стальные прутья на прочность.
   …Из мебельного он зашел в гастроном. После гастронома сел в автобус, потом пересел на трамвай. Если пустят собаку по следу, то она наверняка собъется.
   Для страховки он раскрошил в кармане две сигареты и незаметно посыпал тротуар табаком.
   Теперь он думал о женщине с бидоном, которую вдернул в ту проклятую квартиру. А вдруг она ударилась виском об угол, или ее хватил сердечный приступ, или…
   Он остановился и начал озираться, куда бы броситься: на него надвигалась та женщина, в том же зеленом пальто, с тем же голубым бидоном.
   Через мгновение он понял, что это другая, похожая… Но ведь можно случайно напороться действительно на ту, и если она узнает, закричит, а еще хуже, проследит его до дома и позвонит… Наверное, лучше, если она ударилась об угол…
   Ленчик разметалась, прижав его к стене. Он лежал, вдыхая плесенный запах обоев, и даже не старался уснуть, зная, что до утра пролежит с открытыми глазами, чутко вслушиваясь в каждый шорох.
//-- 14 --//
   Вор увидел Серегу возле почтового ящика. Серега пытался просунуть палец в щель между дверцей и нижним краем. Внутри что-то белело.
   – Ага, попался на месте преступления!
   Серега покачнулся на согнутых ногах и чуть не сел на площадку, но удержался и повернулся на знакомый голос.
   – Попался!
   – Ты же, дружочек, вроде в Москву намылился со своей вновь обретенной?
   – Спохватился… Вчера изволили вернуться, нагруженные, как верблюды…
   – Усы-то какие нарастил – позавидуешь. Что, лавры Тараса Бульбы покоя не дают?
   – Для солидности.
   – А чего мы с тобой на лестнице торчим? Может, зайдешь?
   – Значит, в тебе потухло желание узнать, что же в твоем собственном ящике так трогательно белеет. Вдруг послание давно брошенной любовницы или, чего хуже, повестка в суд?
   – Ключ вчера посеял, а супруга, как назло, к теще перебралась на неделю и говорит – не вернусь, хоть режь, пока всех клопов и тараканов до единого не кончишь, – а попробуй их, злыдней, вытрави, они от соседей когортами прут, без ордера…
   – Дай-ка попробую, – вор поставил раздутый портфель под батарею и резко дернул на себя.
   Язычок выскочил из паза, и на пол шлепнулась открытка.
   – «Верните, пожалуйста, книги, четыре штуки», – прочитал Серега и сунул открытку в карман. – Надоели… Я, может, их еще не прочитал. Они все равно у них без пользы на полках пылятся – кому такая муть нужна?
   Вор ловко вдавил дверцу обратно и выправил двумя ударами кулака.
   Серега потрогал ногой портфель.
   – Тяжелый!
   – Для вашей светлости старались… Пара бутылок чешского пива, финский сыр, конфеты ассорти и прочая мелочь…
   – Вот это друг – я понимаю! Не поленился такую уйму припереть аж из самой Москвы… Если бы еще на честно заработанные деньги…
   – Не из Москвы, а из Ленинграда… И не бери меня за жабры…
   – Ничего не пойму – или это влияние жены, или…
   – Расскажу – поймешь… А рассказывать, наверное, придется долго…
   На кухне вор торопливо разгрузил портфель.
   – Жратва, конечно, вещь прекрасная, но вот тебе подарок на память обо мне, – вор протянул Сереге калькулятор.
   – Это из Москвы или Ленинграда?
   – Не гадай… Машинка что надо. Я ею достаточно попользовался. Дивиденды, знаешь, подсчитывал вечерами, душу рублями ублажал… Теперь подсчитывать нечего. Все спустили до копейки. Все! И на банях крест!
   – А чего это ты вдруг в столицу махнул? Проветриться? Звонил твоей мамаше, а она ядовито так сообщает, мол, в предсвадебное путешествие укатил, и добавляет с легким прононсом, что эта особа, то есть будущая законная жена, из тебя все соки по капельке высосет.
   – Сдрейфил я, потому и удрал… Запаниковал, задергался… Усы вот эти, думаешь, от хорошей жизни?.. Одежду, и ту всю сменил, чтобы в прежней на улице не показываться. Прошелся, значит, я по самому что ни на есть краешку, глянул обоими глазами на самое донышко – и так мне тошнехонько стало…
   А с ерунды все началось, с мелочовки… Спрыгнул с первого этажа – понравилось, спрыгнул со второго – малость ушибся, но зато гордость приобрел, самоуважение, – и тут же, не задумываясь, сигаешь с третьего, для полного самоутверждения, и если, не дай бог, повезло, – карабкаешься выше, чтобы прекрасно шмякнуться лягушкой безмозглой, и только лапки дрыг-дрыг…
   – Я тебе всегда говорил, что банное дело не для тебя, – Серега разлил пиво по стаканам. – Хочешь – иди ко мне работать. С начальством поговорю. Пусть себе пенсионеры сторожат.
   – Нет, из сторожей я уйти не имею права. Ленчику дал клятвенное обещание за три месяца повесть накатать… Представляешь, говорю ей в Москве, мол, найду себе после возвращения приличную работу, мол, Толика к себе возьмем, и прочее в том же духе – а она мне заявляет: брось дурить, я уже давно все решила, Толик пока поживет у мамы, я пойду на работу, хватит, насиделась, – а ты, друг любезный, будь добр, все свободное время пиши.
   – Верит, значит, – Серега долил себе пива. – Дело-то нешуточное: повесть… Это тебе не рассказ, не новеллы… Здесь одного таланта мало.
   – С завтрашнего дня сажусь. Мыслишка есть интересная. Тема, конечно, старовата, даже затасканная малость, но какой лихой поворот в сюжете – пальчики оближешь… Пока трепаться не буду, но что-то среднее между Кортасаром и Стивенсоном. Подростково-интеллектуальное. С такой вещью легче вылезти, сейчас же страшный дефицит на юношескую литературу… Романтика без флера, любовь без секса, философия без зубов…
   – Попишешь недельку да бросишь. Дыхалки не хватит.
   – Чокнусь, но сделаю! Все ахнут!.. И пусть только попробуют не напечатать! Лбом прошибу!..
   – Давненько я тебя таким горячим не видел – есть еще порох в пороховнице, – Серега откупорил вторую бутылку, и пробка, дребезжа, метнулась по столу. – Значит, с банным делом окончательно и бесповоротно завязал? Или все-таки чуть-чуть тянет к прежнему, хотя бы во сне?
   – Сложно. Вроде правильно все делал, когда решил, но вот принялся деньги скопленные фуговать направо и налево – а что-то во мне нашептывает: не жалей, надо будет – снова раздобудешь, в десять раз больше… Въелась в меня банная надежда… Но сам посуди: если я пропихну свою повестушку, то какой смысл мне будет браться за старое? Надеюсь, гонорара хватит.
   – Осталось сесть и написать.
   – Будь спокоен…
//-- 15 --//
   Прошло три месяца, потом еще три, но повесть не продвинулась дальше середины.
   За это время Ленчик ни разу не упрекнула его. Возвращаясь, замотанная, с работы, терпеливо ладила ужин и только улыбалась ободряюще, когда он садился за машинку, чтобы промучиться всю ночь, а под утро вышвырнуть сделанное.
   Заходил Серега, приносил чемоданы книг, бодро толкал речи в защиту реализма, призывал читать Бунина и Чехова, убеждал бросить конъюнктуру, а взяться по-настоящему за серьезную вещь.
   Вор и сам скоро убедился, что его попытка смехотворна и бессмысленна. Много раз начинал по новой, а все лезла сплошная «манная каша».
   Теперь было все равно – напечатают его или нет. Осталось одно желание: хоть что-нибудь написать, хоть одну-единственную страницу, похожую на те, что лихорадочно перелистывал, отчаявшись, в поисках сокровенного секрета мастерства.
   В конце концов он совсем перестал читать и стал без дела слоняться по улицам.
   Казалось, что стоит увидеть интересное, умное лицо, и он найдет своего героя, найдет свое, такое нужное миру слово…
//-- 16 --//
   Этот день, как и два предыдущих, был обилен солнцем.
   Вор, сам не зная зачем, уехал на трамвае за реку.
   В тех местах он не бывал давно. И когда увидел серое здание бани с облупленными колоннами, заколоченный пивной киоск и тополя с еще редкими листочками, то сразу вспомнил, что все это время перебивался с копейки на копейку.
   А ведь было другое время… Тогда он не был прикован к машинке, как галерник, а смело и свободно распоряжался собой и брал, сколько удавалось…
   Нашарил в кармане джинсов пятнадцаток – на билет хватит, и еще двадцаток на веник, а без полотенца можно обойтись.
   Он вдруг почувствовал, что к нему пришло вдохновение.
   Надо проверить пару кабинок. И не из-за денег, а для того, чтобы убедиться, что он еще кое-что может, что не потерял былую ловкость…
   Вор прошелся вдоль стены кочегарки, распинывая шлак, нашел длинный загнутый гвоздь.
   Сойдет за отмычку.
   Когда он купил билет и веник, а на последний трояк выпил стакан газировки, сердце было спокойно. Ведь можно в любую минуту передумать, остановиться, вернуться домой и сесть за машинку. Раньше он не мог позволить себе такой роскоши…
   Возле кабинок народу почти не было. В дальнем углу одевался раскрасневшийся курсант, а как раз напротив сидел полуголый парень и сосал прямо из горлышка минеральную воду.
   Возле его ног стояла большая спортивная сумка.
   Вор вспомнил про свой заветный портфель, который пылился в кладовке.
   Курсант подошел к зеркалу, причесался.
   Вор выбрал кабинку рядом с парнем и стал медленно, как бы нехотя, раздеваться, поглядывая на банщицу. Это была та самая карга, у которой он из-под носа в прошлом году увел барахла на триста рэ.
   Хорошо, что у него сейчас усы. Да и год прошел, целый год… Будь благословен старческий склероз и прочие сопутствующие недуги.
   Он вдруг вспомнил свое последнее дело. Интересно, если бы тот угристый мужик с «Жигулями» или та особа с бидоном встретили его сейчас, то узнали бы или нет?
   А все-таки он тогда чудом выкрутился.
   Войдя в моечную, вор обдал скамью горячей водой из таза, оставил веник запариваться и пошел прогреться.
   Райское местечко.
   Сидя в парной, он почему-то больше думал не о предстоящей работе, а о брошенной повести. И было жалко потерянного времени, и все же хотелось вернуться к ней, проклятой, и добить во что бы то ни стало.
   Пусть сегодняшняя баня будет разрядкой. На одном идеале далеко не уедешь…
   Исхлестав себя веником до одури, вор вышел отдохнуть к своей кабинке. Хотелось курить, а руки сами просились к отмычке.
   На верху кабинок рядком стояли тазы, пятнистые от солнца. Чистый пол искрился лучами.
   Даже в бане чувствовалась разыгравшаяся весна.
   Курсант уже ушел, и парень с большой сумкой тоже. Но зато две соседние кабинки оказались заняты.
   Вор окликнул каргу. Дождавшись, когда, открыв кабинку, она уберется восвояси, закурил и незаметно, привычным движением пальцев заклинил язычок замка.
   Будет смеху, если Серега, притащив в очередной раз чтиво, прознает о сегодняшнем рецидивном визите…
   А может, пока не поздно, рвануть отсюда во все лопатки?.. Зачем зря рисковать, да и гвоздь в качестве отмычки может подвести…
   Прикрыв дверцу, вернулся в парную и там тщательно пытался выбить из себя дурь.
   – Трусоват стал, трусоват. Не будешь угонять «Жигули» и шарить по квартирам, – убеждал вор себя шепотом, охаживая крепким веником то грудь, то спину. – Браться надо за то, что по силенкам… Грабитель из тебя никудышный, да и писатель тоже…
   После парной вор встал под ледяной душ.
   Среди тяжелых скамеек белели тела людей – сквозь струйки воды они походили на ленивых рыб.
   По силуэтам вор насчитал человек пять, не больше.
   Оставив таз на ближней скамье, вышел на сияющий кафель, прошелся вдоль кабинок – и вдруг обнаружил, что он совершенно один.
   Карга куда-то испарилась.
   Заглянул в моечную – никто не собирался выходить. Было слышно, как гудят под кранами тазы да шумит незанятый душ.
   Вернулся к кабинкам, еще раз огляделся. Только сквозняк шевелил тяжелую гардину перед входом.
   Вор быстро достал отмычку, без суеты открыл ближнюю дверцу.
   И, начав прощупывать карманы, услышал шаги.
   – Попался, ворюга! – выкрикнула карга, приступая со шваброй наперевес. – Думал, я тебя, ирода, не узнаю, думал, забыла, как ты курил-курил, а потом – раз – и обчистил того дядечку!..
   Рядом с нею наступали, покачиваясь, слесарь с черным разводным ключом и толстый кочегар в порванной закопченной майке.
   – Ишь, усы отрастил, изверг! – не унималась карга. – Сейчас за тобой приедут, уже вызвали!..
   Вор попятился, бухнулся на сиденье, сдернул чужую рубаху и, прикрываясь ею, понял, что теперь не убежать.
   И вдруг вся прошедшая жизнь, как в перевернутом бинокле, отпрянула вдаль, стала маленькой и никому не нужной, и ничего нельзя было поделать, только сожалеть о потерянном и догадываться, что ему так и не написать – ни романа, ни повести, ни даже крошечного рассказа…

Рассказы застойных времен

Харон

//-- 1 --//
   На балконе, в ящике для цветов, дрались воробьи.
   Он стоял, прижав ноющий лоб к стеклине. Руки упирались в нагретый солнцем подоконник.
   Минуту назад он отбросил костыли, как не нужные больше весла.
   – Егорыч, ты чего сегодня такой шумливый?
   Жена у него за спиной подняла костыли, прислонила рядом с окном.
   – Тебе же на электрофорез пора…
//-- 2 --//
   В пятый раз ткнулась его плоскодонка в песок, и снова из темени выбежала пехотня и, хлюпая водой, матюгаясь, полезла сапогами через борт.
   – Опрокинете, черти!
   Весла развел в стороны.
   – Потише!
   Из-за реки докатывалась мешанина боя.
   Когда начинали стучать крупнокалиберные, на этом берегу отвечало эхо.
   Но вот где-то совсем рядом грохнуло, и еще раз, и шальной осколок ударил в борт – или это пехотня шумнула…
   Корячится, цепляет прикладами за банки.
   – Хватит, хватит!
   Для убедительности стабанил.
   – Это ж вам не пароход!
   Кто-то послушно столкнул плоскодонку с песка.
   Когда налег на весла, подошвы его разбухших сапог уперлись в чью-то поясницу, а затылком шарахнулся о каску.
   Обложили… Ничего, как-нибудь доползем… Эта посудина счастливая…
   С той стороны пальнули ракетой, и пока ее отблески чахли в мазутной воде, успел расслеповать, что наперли к нему цыпленки необстрелянные – гнут шеи, ежатся, жмутся друг к дружке и, не отрываясь, смотрят в берег, медленно отходящий.
   В первые разы, не чета этим, шли матерые – ничего не стукнет, не брякнет, лишь злой шепоток, как вода за кормой… А теперича надо и языком налегать, как и веслами, а то сдуру опрокинут к чертовой матери…
   И вдруг, будто не выдержав, берег метнулся вдогонку за лодкой, да захлебнулся и со злости сыпанул горячим песком.
   Руки привычно двигали веслами.
   Спина качалась в такт.
   И лишь глаза в момент захлестнуло кровью.
   Потом она долго, медленно стекала по щекам и скулам, по шее, по спине, и казалось ему, что прожгла меж лопаток до самой хребтины болючую ложбинку.
   Так ливень топчется на пахоте, но, найдя уклончик, рвется, пенясь вдоль коряжины…
   Когда обвыкся, понял, что с ногами неладно, будто судорогой схватило.
   Благо что еще упор держали, но руки-то по-прежнему работали веслами так же споро, как и в прошлые разы.
   В голове шумело, и он ничего не слышал – ни стонов, ни вздохов, ни разрывов, ни выстрелов, и лишь иногда казалось ему, что в груди скрипит, точно несмазанные уключины.
   – Главное, ребята, привычка… И не дрейфь… Слышь, наши дают прикурить…
   Он шевелил губами, не слыша голоса, но точно знал: голос есть, должен быть.
   – Нам бы тока стрежень проскочить…
   И на каждое слово сердце отзывалось натужным скрипом.
   А кровь нехотя, с остановками, пульсируя, стекала по лицу, а он греб и думал, чтобы хватило ее лишь до берега.
   – Моя… посудина… везучая… везучая… Нисколь не брешу…
//-- 3 --//
   – В клинику-то пойдешь, старый, али оглох совсем?
   – Ладно, не верещи!
   Левой рукой нащупал костыль, отодвинулся, поймал второй костыль.
   На стеклине от лба осталось мутное пятно.
   – Зачем эта баба распроклятущая вчерась приходила… Только душу разбередила.
   – Корреспондентша, что ли?
   – Она.
   Воробьи за окном приумолкли, должно быть, выдохлись.
   – Работа ихняя… К тому же времечко к празднику подкатывает… А как в народе говорится – дорога ложка к обеду…
   – Понапишет…
   – Конечно, понапишет. Даром, что ли, ты ей два часа про свои геройства молол.
   – Молол, молол… Вот сковырнусь – так от кого узнают-то про геройство наше?.. От тебя, ехидны?
   – А зачем ты ей про осколки наврал? В тебе три штуки сидит, а ты – пятнадцать, будто и трех недостаточно.
   – Да, про последнюю переправу я ей здорово расписал… Про ребят необстрелянных – их тогда шестеро ко мне забралось, хотя обычно больше пяти не входило, щупловатые были…
   – Ручищами-то намахался! Давненько тебя таким бравеньким не видела. Может, втихаря приложился?
   – Везучая была посудина… Только я бабе этой одно не сказал… Их же тогда всех еще у нашего берега срезало… Получается, напрасно я лодку гнал… Напрасно?

Черемуха, черемуха…

//-- 1 --//
   За черемухой, которая уже отцвела, мелькнуло что-то алое и исчезло, поглощенное зеленой дрожащей массой.
   Вся земля под кустом белела от лепестков, а из глубины, оттуда, где в крапиве гнули шершавые торсы раскоряченные стволы, тянуло, как из подвала, прошлогодним холодом.
   Безжизненные, голые ветви торчали по краю каркасом, а текучая листва наваливалась на них, и все это высилось посреди сенокоса беспокойной, гудящей под ветром кучей.
   Инженер Апенов мучился под солнцем, дергаясь на телогрейке от наглых тяжелых паутов.
   Две недели ждал он этого дня, когда можно будет раскидать сапоги, забросить подальше пропыленную полевую сумку, а затем распластаться в прохладной траве и загорать до изнеможения.
   Он приподнялся, смахнул с голени очередного паута, перевернулся на другой бок, но, делая все это, не переставал следить за тем краем черемуховой глыбы, из-за которого вот-вот должна была появиться она.
   И он увидит ее впервые, без робы и джинсов…
//-- 2 --//
   Она шагала в купальнике, по траве, высоко подымая ноги, осторожно ступая, держа в руках возле груди серый комок одежды.
   Что-то сказала, да он не расслышал, но по тому, что она стала удаляться от него, понял: позвали купаться, и, резко рванувшись в густой воздух, поплыл за ней через желтый плес зреющего сенокоса, через серебристые волны ив, к белой обнаженной полосе песка.
   Она решительно вошла в медленную воду, и от ее длинных ног метнулись стайки мальков, и плывущий куда-то пух дрогнул, и сладкий всплеск разбередил мутную гудящую тишину полдня.
   Инженер Апенов повалился следом за ней, широко взмахнув руками, разведя ноги, словно в броске за трудным мячом, и вода, ухнув, захлестнула и скрыла его белую узкую спину…
//-- 3 --//
   Потом они отдыхали на песке, и Апенов, сломав густую ветку, отгонял мухоту от нее.
   Он вспомнил вдруг апрель и тот день, когда солнце по-летнему резвилось на письменном столе, и ее приход к ним в изыскательский отдел, и ее простодушные глаза, едва тронутые тушью, и улыбку, которая со всеми держала дистанцию, и ее необычно низкий голос, вырывающийся из глубины, как беспокойный родник…
//-- 4 --//
   А вот сейчас она лежит на песке, зажмурив глаза и положив руки под голову.
   Апенов смотрит и не может насмотреться.
   Должно быть, у нее теплые, спелые, вкусные губы…
   Апенову под тридцать.
   Он безжалостно одинок и лишь книги с пластинками держат его на плаву, да ежегодные поездки в Ленинград, да редкие встречи с друзьями за покером.
   Но теперь он готов отдать свою затянувшуюся свободу и квартиру, которая ему досталась от родителей, и зарплату этой чужой непонятной девочке.
   Апенов не сомневается, что ей наверняка хочется после нудного техникума и надоевшей «общаги» спокойной жизни…
//-- 5 --//
   Когда он заговорил, все осталось по-прежнему.
   Она продолжала дремать под солнцем.
   А вокруг нее теперь носились не только мухи и комары, но и Рембрандт, Бах, Роден, Сенека, Бодлер.
   Это инженер Апенов стоял на коленях и, размахивая веткой, кричал о том, как безбрежен океан мировой культуры, как он счастлив, что соприкоснулся с ним!
   Он припал губами к ее неподвижной руке и зашептал:
   – Я подарю тебе мир!
   Она недоуменно посмотрела на его лысеющую голову, сморщила носик и вдруг сказала:
   – Не такая уж я дура, как вам кажется. Думаете, не знаю, к чему все это… По крайней мере, Золя с Базеном читывала.
   Инженер Апенов отполз на четвереньках в сторону и стал валяться, задыхаясь от хохота.
   Ему представилась картина, как эта «мадама» в пестром халате стирает пыль с Дионисия Галикарийского, и смачно чихает распухшим носом, и зевает от полноты жизни.
   А медленная холодная вода выползала из-за пригнутых весенним паводком кустов, и с дальнего переката доходил ровный шумок…
//-- 6 --//
   Через полгода инженер Апенов стоял на темно-алой ковровой дорожке рядом с невестой и думал о том, что у нее оказалось слишком много родственников, и они теперь жужжат вокруг нарядными мухами. А невеста вспоминала почему-то прошедшее лето и одинокую печальную черемуху посреди сенокоса…

Как играть на губной гармошке

//-- 1 --//
   В воскресенье у Кости был день рождения.
   Но никто не пришел.
   Только под вечер притащился дядя Саша.
   Он выставил на стол початую бутылку, сел, обхватив голову руками, и заплакал.
   Мать выпила маленькую рюмочку и тоже заплакала.
   Костя стоял за шторой и ждал неизвестно чего.
   Наконец дядя Саша поднялся, уронив стакан, подошел к своей драной шубе и что-то извлек из кармана.
   Косте показалось, что это большая толстенная плитка шоколада, и он облизнул губы.
   – Подайте мне сюда племяша!
   Дядя Саша раскинул руки для объятия.
   – Я ему такой подарочек приготовил, такой подарочек… Губная гармошка называется! Настоящая, без подделки, немецкая…
   – Ты зачем эту дрянь приволок? – сказала мать и выпила еще одну маленькую рюмочку. – Лучше бы штаны ему новые купил.
   – Да это же вещь! Понимаешь – вещь!
   Дядя Саша сорвал обертку и протянул Косте настоящую губную гармошку.
   – Взял за бутылку красненькой у инвалида… Трофейная, говорит…
   – Губ-ная! – повторил нараспев именинник. – Гар-мош-ка!
   – А тебе-то такое барахло на что?
   Мать пододвинула тарелку с холодцом.
   – У тебя, Наталья Ивановна говорила, ни слуха, ни голоса.
   – Губ-ная!
   – Понимаешь, племяшка, хотел выучиться для души! Все держал-держал, да чую, так и не научусь… Теперича инструмент будя твой!
   Костя принял «инструмент» обеими руками.
   Краска по краям облупилась.
   Металлический корпус заметно потускнел.
   Но это была настоящая, увесистая, солидная губная гармошка, не то что какая-то игрушечная, из серой пластмассы.
   – Да ты дунь, дунь!
   Дядя Саша попробовал присесть перед Костей, но свалился набок.
   – Ду-у-у-нь!
   – Я ему сейчас дуну!
   Мать вырвала у Кости гармошку и спрятала в карман грязного фартука.
   – И так голова раскалывается…
//-- 2 --//
   Наутро Костя, собираясь в интернат, только и думал о гармошке.
   Теперь ему казалось, что без нее жизни ему никакой не будет.
   Он только терпел, чутко выжидая, когда мать уйдет с кухни.
   Вот она вымыла последнюю кружку, убрала в холодильник масленку и пошла к зеркалу прихорашиваться.
   Костя прошмыгнул в кухню.
   Фартук висел на гвозде за холодильником, и карман оттопыривала гармошка.
   Осторожно достал инструмент и спрятал за пазуху…
//-- 3 --//
   Пока ехали в автобусе, Костя пытался сквозь пальто нащупать гармошку, и моментами его пальцы ощущали что-то твердое в кармане.
   Но тут автобус резко вздрагивал, и приходилось начинать все по новой.
   Обычно он старался пробраться к окну и, прижатый со всех сторон сердитыми пассажирами, глазел на мост, на электрички с красными полосами, на гордые опоры, на маленькие голые деревья.
   До интерната автобус шел полтора часа, но и этого было Косте мало, ему хотелось ехать и ехать куда-нибудь за горизонт, туда, где за городом тихо темнели сопки.
   Но сегодня он никак не мог дождаться, когда автобус минует шлагбаум, перепрыгнет «железку» и, обогнув сосновую рощу, подкатит прямо к желтому зданию интерната…
//-- 4 --//
   Во время первого урока Костя одной рукой писал, а другой держал под партой гармошку.
   Она приятно холодила руку.
   Один раз Костя даже нагнулся, поднес ее к губам, но дунуть побоялся.
   Сосед по парте, Рыжий, смотрел на гармошку жадными глазами и канючил:
   – Дай подержать, ну чуток дай!..
   – Покажь, что приволок! – спрашивал за спиной каждые пять минут «дылда-передылда» и дергал Костю за волосы…
//-- 5 --//
   На перемене все обступили Костю.
   – Ты на ней играть умеешь? – спросила «выбражуля». – Позвольте не поверить.
   – Ну-ка, сбацай, – приказал «дылда» и для убедительности звонко щелкнул Костю по лбу.
   – Это же подарок, подарок! Одним словом, инструмент!
   – Жидоба! – крикнул кто-то и толкнул Костю в плечо.
   Костя втянул голову в плечи, напрягся, прижал как можно крепче гармошку к груди и рванулся с парты.
   От неожиданности пацаны отпрянули.
   Но «дылда» успел зацепить пинком.
   Выскочив в коридор, Костя рванул к лестнице.
   И в этот момент из-под потолка обрушился спасительный звонок…
//-- 6 --//
   Выждав, когда учителя разойдутся по классам, Костя пробрался в раздевалку.
   Сел прямо на пол, прижавшись спиной к батарее.
   От многочисленных пальто несло сыростью и улицей.
   Костя достал мятый носовой платок, тщательно протер гармошку и, зажмурившись, поднес к губам.
   Из гармошки вырвался одинокий тоскливый звук.
   Костя перевел дыхание и передвинул гармошку, ощутив губами слабую шершавость дерева.
   Звук еще больше помрачнел.
   Видно, настоящему «инструменту» тоже несладко живется.
   Но ничего, теперь они всегда будут вместе, и кто-нибудь все равно покажет, как играть на губной гармошке…

   В этой старой гостинице на берегу
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Шабашник с юга

//-- 1 --//
   Мы загнали машину в ограду.
   Виктор остался сливать воду и прятать «дворники» с зеркалами, а я мимо покосившейся кладовки, мимо кучи свеженапиленных дров, через боковое крыльцо прошел в гостиницу и осторожно постучал в дверь, третью справа по коридору.
   Раздался знакомый голос тети Маши.
   – Покоя от вас нет…
   Узрев меня за порогом, она высвободила мощные руки из карманов широченного халата и протянула мне навстречу вместе с массивной связкой разнокалиберных ключей.
   – А я-то, старая, думаю, куды вы запропастились… Осень ужо, а вас и не видно… Пять годков у нас, и на тебе… Сменщица моя, Дарьюшка, так покоя не дает – когда, мол, геологи приедют… Глупая, для нее все с рюкзаками – геологи, а про землеустроителев она и слыхом не слыхала…
   Я извлек из полевой сумки большую шоколадку и презентовал тете Маше.
   – Вот внучке-то будет радость… А вы идите, располагайтесь в шестнадцатом, там открыто!
   – Опять в апартаменты шабашника? – сказал я весело. – Помните, в прошлом году он всю ночь выступал, как на митинге? Помните?
   В руках у тети Маши хрустнула шоколадка.
   – Его же, сердешного… Его же по лету…
   Лицо ее как-то враз постарело, и маленькая слезинка нехотя выползала из скопища морщинок.
   – Зарезал, бич проклятый… Он его, как человека, к себе в бригаду взял… Отговаривали люди, отговаривали… Не послушал…
   Она присела на диван.
   – Господи, что же это делается, господи… Ведь у него семеро осталось… Семеро…
   Мал-мала меньше…
//-- 2 --//
   Новый постоялец ворвался в номер, выдернул из кожаной куртки бутылку водки и с грохотом выставил на стол, рядом с мутным графином и щербатым граненым стаканом.
   Мы с Виктором переглянулись и, как ни в чем не бывало, продолжали сидеть на койках.
   – Будем знакомы, дорогие мои!
   Сдернул куртку и, оставшись в тельнике с засученными рукавами, надвинулся на меня.
   – Бригадир шабашников, а для друзей просто Гоча.
   Я привстал и пожал его квадратную, изрядно намозоленную ладонь – газета у меня на коленях шумно смялась.
   Крякнув, он развернулся на месте, отыскал глазами Виктора и, покачиваясь, двинулся на него.
   Виктор предусмотрительно отложил в сторону транзистор и шагнул навстречу.
   – Ребята, я в этом номере всегда останавливаюсь. Тетя Маша уважает и мою койку всегда для меня держит…
   Прищелкнул языком.
   – Не бесплатно, конечно!
   Знакомство состоялось.
   – У меня сегодня праздник… Я бы не сказал, что очень большой праздник, но достаточный для того, чтобы его отметить в нашем узком кругу!
   Дверь открылась, и в комнату нерешительно вошел дядечка с большим, туго набитым портфелем.
   Долго поворачивал голову сначала справа налево, потом слева направо и наконец выдавил из себя впрок заготовленную фразу:
   – Мне сказали, что здесь одна коечка свободна.
   А, подумав, добавил для убедительности:
   – Мне только на ночку… До утрешнего автобуса.
   – Проходи, дорогой, гостем будешь!
   Шабашник, одним ловким движением коротких пальцев содрал пробку с бутылки.
   – Места на всех хватит!
   Дядечка продолжал топтаться у дверей.
   – Ты что, русского языка не понимаешь?
   Шабашник приблизился к дядечке и добродушно вырвал у него портфель.
   – Проходи, тебе говорят! Не порти момент!
   – Премного благодарен, премного благодарен… Мне только ночку, до первого автобуса… Только на ночку.
   Шабашник поставил портфель на свободную кровать у окна, открыл шкаф и достал оттуда еще одну бутылку с чем-то густым и темным.
   – Гранатовый сок… Из дому привез… Специально берег для такого случая… Представляете, о таком подряде договорился – все пальчики оближешь! Ох, и развернемся будущим летом! Не стыдно будет в Баку показаться…
   Дядечка спрятал портфель далеко под кровать, торопливо разделся и нырнул под одеяло.
   Мы даже не слышали, как он дышит.
   – Странная у меня судьба, представить себе страшно, какая странная.
   Шабашник откупорил зубами бутылку с соком и добавил несколько капель в водку.
   – По рождению – грузин, проживаю и прописан в знойном Баку, вот уже десятый год строю в Сибири дома и коровники… И, надо сказать, строю прекрасно!
   – За такие деньги, которые вы зашибаете, можно и дворец отгрохать.
   Виктор подсел к столу и стал смотреть, как шабашник с юга перемешивает водку с гранатовым соком.
   – Деньги даром никому не дают.
   Шабашник посмотрел бутылку водки на свет.
   – От темна до темна, без выходных, до холодов…
   – Что-что, а вкалывать вы умеете.
   Виктор повернулся ко мне.
   – Как, начальник, насчет баночки тушенки?
   – Давай, – сказал я. – Да попроси у тети Маши сковородку, не холодной же давиться.
   – Минуточку.
   Шабашник снова открыл шкаф и достал откуда-то снизу две большие фиолетовые луковицы.
   – Тушенка, конечно, не шашлык…
   Дядечка продолжал камнем лежать под одеялом.
   – Деньги, деньги… – сказал шабашник, когда Виктор хлопнул второпях дверью. – У меня в Баку – пять мальчиков и две девочки, и жена не работает… Деньги… Да в соседней деревне, здесь, в десяти километрах, женщина – молодая, красивая… У нее мальчик и девочка… Много, да… Скажешь, нехорошо делаю… Там семья, тут семья… Но ты посмотри, посмотри!
   Он задрал тельняшку и показал грудь, сплошь покрытую седыми волосами.
   – Жизнь, считай, прошла!
   В комнату заглянул Виктор:
   – Один момент!
   – Знаю, ты меня за человека не считаешь, – сказал вдруг шабашник глухо, как будто внутрь себя. – Ну, честно…
   – Какая разница, – я подсел к столу. – Вы же все равно останетесь самим собой… Вы просто не сможете по-другому…
   – Клянусь!
   Шабашник ударил кулаком по столу – стакан подпрыгнул и опрокинулся.
   – Клянусь! Поставлю детей на ноги и брошу враз шабашить…
   – Думаете, они вам за ваши труды спасибо скажут?
   – У тебя дети есть, ну хоть один?
   – Извините, но я холост и до тридцати лет решил погулять свободным от всяческих пут.
   – Тогда не поймешь… Мне от них ничего не надо. А вот спать спокойно не могу, самый жирный кусок в горло не полезет, если не сделаю для них всех, понимаешь, всех, что могу, и пока я могу много. В мою бригаду любой – с радостью! Да, я получаю две доли, но зато фронт работ – обеспечиваю, снабжение материалами – обеспечиваю! И работаю вместе со всеми! Поблажки – ни себе, ни другим.
   – Как же вас после этого не уважать!
   – Не надо так, прошу тебя, не надо… Хочу, страшно, до боли хочу, чтобы мои дети получили высшее образование. И поверь, они его получат. Но не хочу, чтобы они стали такими, как ты… Сидишь, помалкиваешь, ухмыляешься… Думаешь: треплет мужик зря…
   Нарисовался Виктор и пристроил шипящую сковороду с разогретой тушенкой на стол.
   – Кушать подано!..
//-- 3 --//
   Потом была долгая ночь.
   Дядечка стонал под одеялом, переживая за портфель.
   Виктор глазел на пьяного шабашника, приложив транзистор к уху.
   Я молча, изредка снисходительно улыбаясь, слушал излияния бригадира, который все пытался доказать правильность своей жизненной позиции…
//-- 4 --//
   Я прошел в шестнадцатый номер.
   На кровати шабашника сидел юнец с редкими усиками и ковырял маленьким ножиком под ногтями.
   – А я нашему другу из Баку сюрприз приготовил! – сказал, входя в комнату, Виктор. – Извиняюсь… Неужели он изменил себе и перебрался в другой номер? Или бросил шабашить?
   – Бросил! – сказал я и почему-то вспомнил уставшие глаза тети Маши и ее беспомощно лежавшие на коленях руки. – Навсегда бросил!..

Опоздавшая группа

//-- 1 --//
   В тот день Виктор с утра загулял.
   Такое с ним случалось не часто, но если случалось, то надо было просто переждать пару дней, а затем все входило в привычную колею.
   После срыва шофер становился покладистым и особенно добрым.
   Пил он один, закрывшись в будке машины, там и ночевал, в спальнике, накинув сверху палатку.
   Я съездил на автобусе в книжный магазин, сходил в столовую, вернулся в гостиницу пешком, через понтонный мост, и, придя в пустой номер, улегся поверх одеяла…
//-- 2 --//
   Проснулся я от дружного топота ног и гула голосов.
   Ничего не соображая, перевернулся набок и тут увидел, что вся комната забита туристами.
   Все прокопченные, обветренные, в штормовках, стоящих коробом, вязаных шапочках.
   Они перетаскивали из угла в угол брезентовые тюки и сложенные пополам весла.
   Я подпер голову рукой и стал наблюдать за шумной компанией.
   Но на меня не обращали никакого внимания.
   Тогда в знак протеста я повернулся обратно к стене, впечатал щеку в подушку и сделал вид, что сладко сплю.
   Дверь ежесекундно хлопала.
   Стекла в окнах досадливо вздрагивали.
   Мне даже показалось, что с потолка сорвался увесистый кусок штукатурки…
   И вдруг – тишина…
   Только из коридора доносилось эхо удаляющихся шагов.
   Рванули, наверное, в столовку или по магазинам… А может, у них какое-нибудь мероприятие запланировано… Им без этого никак нельзя…
   Довольный, я соскочил с кровати, сунул ноги в сапоги, потянулся и услышал смех.
   За столом сидела маленькая, худенькая, остроносая и веселая девица.
   Что-то лихо чиркала карандашом в каких-то бумагах.
   – Ничего смешного во мне нет, – сказал я строго. – Ворвались, как стадо, подняли гвалт…
   – Они всегда так. Радуются, что кончилось утомительное, изнуряющее путешествие, которое представлялось легкой прогулкой.
   – Они… – повторил я и сел за стол напротив нее. – А вы разве не из беспокойного племени туристов?
   – Для них это долгожданный отдых, для меня – всего-навсего работа.
   Она встала, подошла к зеркалу, висевшему на стене.
   – Последняя группа в этом сезоне, да и то запоздали из-за погоды.
   – Маршрут-то хоть интересный? – спросил я и стал украдкой наблюдать, как она поправляет светлые, коротко остриженные волосы.
   – Сначала по Байкалу на теплоходе, потом через перевал к истоку Лены, дальше – вниз на байдарках, а отсюда до города – автобусом, обычным, рейсовым.
   – И много желающих?
   – Хоть отбавляй.
   Она повернулась ко мне.
   – У нас в Риге этот маршрут пользуется какой-то дикой популярностью.
   – Да, все правильно: одним – работа, другим – отдых, – сказал я. – Мотаешься по тайге, мотаешься…
   – А я думала, вы все время на кровати проводите!
   Она вновь рассмеялась, на этот раз нисколько не сдерживая себя.
   – А я думал, инструктору полагается быть серьезнее.
   – Не надо обижаться.
   Она подошла ближе.
   – Это ваша машина в ограде стоит?
   – Не повезло, – сказал я. – Если бы Виктор был в форме, прокатились бы с ветерком.
   Вблизи она выглядела гораздо старше.
   Особенно меня поразили ее руки – загорелые, крепкие, с шершавой кожей.
   И нос у нее был совсем не острый, так только казалось из-за глубоко посаженных серых глаз.
   Теперь я заметил, что улыбка ей дается с трудом и усталость чувствуется в каждом жесте.
   – Давайте помолчим, – сказала она, и лицо ее стало серьезным и строгим. – Пожалуйста, помолчим…
   Она стояла рядом со мной.
   От ее толстого свитера пахло дымом костра.
   Сколько прошло времени, не знаю, но она вдруг вздрогнула, как бы о чем-то вспомнив, важном и срочном.
   – Мы же даже с вами еще не познакомились, – сказал я почему-то шепотом. – Как вас зовут?
   И тут в коридоре послышался топот множества ног.
   Он нарастал, как лавина, – неумолимо и страшно.
   Я увидел, как напряглось ее лицо, но тут же на губах появилась дежурная улыбка.
   Ее обступили туристы – все прокопченные, обветренные, в штормовках, стоящих коробом, вязаных шапочках…
//-- 3 --//
   Вместе со мной в номере ночевала мужская половина группы.
   Я пробовал затевать с бородачами беседы, но ничего, кроме дюжины пошлых анекдотов, не получил.
   А утром, когда я еще спал, они уехали.
   Мне снилось, что я брожу с инструктором по нашему городу.
   Была весна, по набережной, густо облепленной цветом черемухи, шли мы, сцепив руки.
   Лепестки осыпались и трепетали у наших ног…
//-- 4 --//
   И только через три дня, совершенно случайно я обнаружил у себя в кармане, записку на блокнотном листе:
   «Прости меня. Когда я забежала сказать тебе одно только словечко, ты так крепко спал. Моим скитаниям приходит конец. В ноябре у меня свадьба. Будь счастлив и, прошу, избегай туристских маршрутов».
   Я поднялся со ступеньки крыльца, отшвырнул давно погасшую сигарету и вернулся в номер.
   Протрезвевший Виктором резался в дурака с командировочным по заготовке леса…

Пудель Кеша

//-- 1 --//
   Артисты приехали поздно ночью.
   И до утра продолжалась беготня по коридору.
   Кое-кто, не успев устроиться, пробовал голос, кто-то пиликал на аккордеоне.
   Мне даже сквозь сон показалось, что под нашей дверью тонко и жалобно тявкнула собака.
   В столовой за завтраком Виктор сообщал последние новости, уплетая омлет и обжигаясь какао:
   – Тетя Маша сказала, что приехали артисты из Ленинграда. Две бабы и четыре мужика. С ними собака ученая. Вся в завитушках, а на хвосте кисточка. Будут концерты давать в Доме культуры. Один мужик, представляешь, в комнате тети Маши полчаса шесть ложек враз подкидывал… Ну прямо как в телевизоре!
//-- 2 --//
   Весь день мы болтались по полям соседнего совхоза.
   Мерили валы, пересчитывали пни и валежники.
   В общем, успешно добирали до плана недостающие гектары, а когда вернулись в гостиницу, артисты уехали давать концерт…
//-- 3 --//
   Вернулись они поздно ночью.
   Опять кто-то пробовал голос, как будто не напелся на концерте.
   Аккордеон не пиликал, а выдавал связные мелодии.
   Радостно лаяла собака…
//-- 4 --//
   На следующее утро мы с Виктором поднялись пораньше и, чтобы не терять времени на столовую, перекусили в номере вчерашними холодными котлетами.
   Судя по тишине, артисты спали основательно и наверняка до обеда.
   Стараясь не шуметь, мы вышли во двор к машине.
   Светало.
   Иней ровно лежал на крыше кладовки, на двух треснутых досках возле крыльца.
   Виктор отомкнул будку и протянул мне канистру.
   Даже сквозь перчатки чувствовался холод металла.
   Я вышел на берег и хотел было спрыгнуть на гальку, как услышал слабое повизгивание.
   На мостках, возле самой воды, сидел мужчина спиной ко мне.
   Рядом с ним, виляя хвостом, стоял белый пудель с бантом на шее.
   Мужчина не отрываясь смотрел на воду.
   Одной рукой он поддерживал меховую куртку на плечах, а другой поглаживал морду собаки.
   Пудель все пытался лизнуть руку хозяина.
   Ветер с реки обжигал мне лицо.
   Канистра холодила пальцы.
   А я стоял вдалеке от воды, не в силах потревожить задумавшегося человека и разыгравшуюся собаченцию.
   – Вот, Кеша, – сказал мужчина и повернул морду пуделя к воде. – Великая сибирская река Лена!
   Тут мое терпение лопнуло, и я со всего размаху приземлился на сизую гальку и, стянув перчатку, сунул канистру боком в воду, и она сразу забулькала.
   – Доброе утро, – сказал мужчина, подымаясь.
   Пудель вильнул хвостом.
   Я не ответил.
   Канистра наполнялась медленно, пальцы задубели.
   – Кеша, пошли отдыхать.
   Мужчина подсадил на берег пуделя, взобрался сам и, не торопясь, пошел к гостинице…
//-- 5 --//
   И вот теперь, в утро, похожее на то, я стоял на том же месте и смотрел на пустые мостки, на широкую быструю реку, на противоположный берег, где по взгорку лезли домишки с белыми шиферными крышами, в небо тянулись дымки.
   За моей спиной зашуршала трава.
   Как будто невесть откуда взялся пудель Кеша и помчался ко мне, как к старому знакомому, высунув язык.
   Я обернулся.
   Черная дворняга шарахнулась в сторону.
   И вдруг я понял, почему тот человек разговаривал с пуделем, сидя у воды…
   И почему инструктор написала мне, чужому, записку…
   И почему шабашник не спал всю ночь, пытаясь закончить свой монолог…
   Собачонка спряталась между бревен.
   Я посмотрел на гостиницу.
   Длинный забор с выломанными досками, а дальше – широкие одинаковые окна с узкими открытыми форточками.
   В крайнем окне дрогнула штора.
   Может быть, в этот момент кто-то пристально смотрел на меня и догадывался, почему я торчу на берегу с пустой канистрой…

   Южный череп
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

//-- 1 --//
   – Макс, а Макс!
   Ольга достала из рюкзака банку тушенки.
   – Макс! Оглох, что ли?
   – Пейзажем любуюсь.
   – Займись лучше делом.
   – Один момент!
   Макс вынул из ножен охотничий тесак, принадлежавший когда-то его отцу; тесак весьма часто после смерти владельца использовался не по назначению, и лезвие с узкой ложбинкой для стекания крови потускнело, а его края выщербились.
   – Сейчас произведем вскрытие.
   – Макс, а тебе не кажется, что наше мероприятие становится слишком нудным?
   – Тишина!
   Макс ударил ладонью по ручке тесака, и продырявленная банка всхлипнула.
   – Безлюдье!
   – Поаккуратней.
   Ольга подбросила в костер хворосту.
   – Еще скажи про свежий воздух, фитонциды и прочую туристическую чушь.
   – Дуреха. Это же природа, не загаженная цивилизацией! Все самое необходимое для полноценного отдыха.
   – Нет, я не спорю, твоя идея продолжить наше знакомство таким оригинальным образом понравилась и мне, и девчонкам. И вроде твои приятели нашли с ними контакт, но…
   – Успокойся – события развиваются естественно, и не надо их форсировать.
   – А ты обратил внимание, что Владик сегодня впервые оставил Любашу в одиночестве и куда-то исчез с ружьем?
   – Я сам слышал, как Любаша благословила его на подвиг и обещала не скучать.
   – Кстати, где она?
   – Со Светкой на ручье под строгим присмотром Петра.
   – По-моему, вскоре девчонки скиснут от такой пресной жизни.
   – Может, ты и права.
   Макс вытер лезвие о жухлую траву.
   – Посоветуемся с Петром – он мастак на разные выдумки.
   – А что там в деревне старуха, у которой ты брал сметану, молола про череп?
   – Череп?
   Макс вогнал тесак в ножны и поправил ремень.
   – Настоящий череп?
   – Ты не думай, я не трусиха. Покойников определенно не боюсь.
   – Оля-Олечка, ты моя любознательная и неугомонная, иди-ка сюда. Сжалюсь и продемонстрирую тебе этот череп.
   – Издеваешься?
   – Встань здесь, закрой покрепче глаза и на счет «три»…
   – Не буду я закрывать глаза!
   – Страшно, да?
   – Не ерунди. Просто я на такие провокации не поддаюсь.
   – Тогда скажи мне: что ты видишь перед собой?
   – Кончай, Макс, выколупываться!
   – Я серьезно. Перед нами сопка, крутой таежный перевал, за которым торчит голец, известный в туристических кругах под названием «Южный Череп».
   – Здорово! Он действительно по форме напоминает череп.
   – Мы склонны к готической романтике?
   Макс подошел вплотную к Ольге, обхватил ее за плечи.
   – Попались, голубчики!
   К костру, обогнув крайнюю палатку, вышел Петр.
   – Суп не готов, а они обнимаются!
   – Мы лишь созерцаем Южный череп, – с невинным видом ответил Макс, как бы невзначай пощекотав хихикающую Ольгу.
   – Вот взобраться бы на него, мальчики!
   – Лазанье по гольцам – трудное занятие.
   – Для таких парней, как вы?
   – Уела! А, Петр, уела?
   – В принципе, организовать восхождение на Южный череп можно…
   – Неизвестно, согласятся ли на эту авантюру Любаша со Светкой.
   – От радости взвоют!
   Ольга помешала активно кипящий вермишелевый суп.
   – Это же настоящее приключение!
   – На первом этапе – штурм перевала…
   – Петь, я вспомнила! Светка говорила мне, что когда вы покупали хлеб, вам дружно советовали не ходить за перевал.
   – Чушь собачья… Впрочем, деревенских понять несложно. Сочиняют небылицы, чтобы отвадить чужих от заповедных мест.
   – Увы, но небылицами они не обходятся.
   Макс присел у расстеленной клеенки и начал расставлять миски.
   – Не хотел создавать лишнюю нервозность, но коли подняли данную тему…
   Макс принялся раскладывать ложки.
   – В общем, меня в деревне пытался припугнуть типчик подозрительного вида…
   – Лично тебя?
   Петр протянул Максу оброненную ложку.
   – Догадался… Вас со Светкой стращали перевалом, а через меня попробовали внести в наши ряды смуту и разлад, и при этом он пытался как бы предупредить нас о противоположном.
   – Макс, ты опять запутался в словах. Что он тебе говорил? Можешь повторить без комментариев?
   – Он, Олечка, заявил следующее: если в деревню вернемся вразнобой, то одиночек обязательно застрелят, у первой же изгороди.
   – Лихо! Придумал бы нам кару пострашней!
   Ольга громко рассмеялась.
   – А ты, Макс, не приврал для колорита?
   У костра появились отсутствующие.
   – Анекдоты травите?
   Светка, обогнав Любашу, заняла место перед «столом».
   – А кормить сегодня будут?
   – С голоду пухнем!
   Любаша примостилась рядом с подругой.
   – Здесь пахнет не обедом, а заговором!
   – Тут у Ольги возникла мысль слазить вон на тот прекрасный голец…
   Петр ткнул пальцем в панораму.
   – Под романтическим названием «Южный череп»!
   – А Владик в курсе?
   – Любаша, мы сейчас и его посвятим во все детали.
   – Явился – не запылился.
   – Молодцы, что без меня не обедаете.
   Владик опустил в центр стола полиэтиленовый пакет, доверху наполненный красной смородиной.
   – Вот сколько ягоды насобирал!
   – Замри, не шевелись!
   Ольга шагнула к Владику и резко шлепнула его по лбу ладонью.
   – Кровосос проклятый!
   – Комарье здешнее хуже хищников.
   Владик снял ружье с плеча.
   – Не успел подняться по ручью, как налетели – злые, нахальные… Да я притерпелся, и не зря. Первый же смородиновый куст оказался совершенно нетронутым. А ягод на нем – уйма!
   – Мы посовещались и решили сходить на голец.
   Петр поднес ко рту гроздь.
   – Ты как?
   – Ну, мне остается присоединиться к большинству.
   – Кислятина!
   Петр скривился, но взял еще гроздь.
   – Если завтра с утра отправимся налегке, то за двое суток обернемся.
   – Без палаток ночевать мы не согласны.
   Светка, приподнявшись, выхватила смородину из рук зазевавшегося Петра.
   – Обеспечьте, мальчики, комфорт!
   – Три палатки, думаю, будет вполне достаточно.
   Макс нагнулся к пакету.
   – В каждой разместится по паре. Я с Ольгой, Владик с Любашей, а Петр со Светкой.
   – Макс, а ты хитрец из хитрецов!
   Ольга погрузила поварешку в котелок.
   – Ты же сам предложил, чтобы всем жить в одноместных палатках, а теперь…
   – Да, я хотел создать атмосферу, способствующую постепенному, но глубокому соединению душ.
   – А мне пришлось перетрясти пол-города в поисках этих импортных микропалаток!..
   – Ольга, успокойся.
   Владик расстегнул патронташ.
   – Перевал так нас умотает, что будет абсолютно все равно, где спать и с кем…
//-- 2 --//
   – Не верится, что мы такую крутизну одолели!
   Светка швырнула камешек вниз по склону, и камешек, ударившись о скальный, увитый белесыми корнями выступ, утонул в стланике.
   – У меня чуть сердце не разорвалось на последнем переходе!
   – Ничего, девочки.
   Ольга расстегнула штормовку, стянула с головы промокшую от пота косынку.
   – Спустимся вниз, и начнется самое интересное.
   – А куда это наши герои направились?
   Светка привстала на поваленный ветром ствол.
   – Там как будто площадка…
   – Что-то нашли?
   – Пошли посмотрим…
   – Это… Это… вроде могила?
   – Да, Светочка, могила.
   Петр попробовал носком тяжелого ботинка щебнистый песок.
   – И не такая уж старая, а, скорей всего, прошлогодняя: просела, травы мало.
   – А что в ней торчит?
   Ольга присела на корточки.
   – На крест не похоже…
   – Я, кажется, догадался.
   Владик ковырнул ногтем потемневшую кору.
   – Это кол, осиновый кол!
   – Ты видел поблизости хоть одну осину?
   – Макс, у деревни осин – пруд пруди.
   – То у деревни…
   – Значит, кто-то не поленился притащить сюда кол и вбить в могилу.
   – Зачем, Владик?
   – Ольга, не прикидывайся дурой! Будто ты не знаешь, в чью могилу загоняют осиновый кол.
   – Не слушайте вы его!
   Петр пнул кол.
   – Я уверен, что могилу специально изобразили на перевале местные. В расчете на слабонервных и впечатлительных.
   – Слишком умно для деревенских.
   – А я предлагаю решить спор самым простым способом. Давайте раскопаем могилу и убедимся в наличии или отсутствии оборотня.
   – Макс, типун тебе на язык!
   Любаша дернула Владика за рукав.
   – Хватит торчать здесь, пора спускаться.
   – Ты же сама хотела передохнуть.
   – А, может, вернемся, пока не поздно?
   – Свет, без паники!
   Петр закинул рюкзак за плечи.
   – Я тебя не дам в обиду.
   – Мы с Максом пойдем впереди.
   Ольга повязала косынку на шею и застегнула штормовку на одну пуговицу.
   – В случае чего примем удар на себя.
   – Но я не вызывался добровольцем.
   – Макс, я награжу тебя поцелуем.
   – Петр, а жакан оборотня возьмет?
   Владик переломил двустволку и заменил картечь на пули.
   – Или лучше дробью?
   – Не знаю, как насчет местных оборотней, но западных, судя по видикам, грохают серебряными пулями.
   – Еще слово, и я вернусь одна!
   – Все, Свет, все, успокойся. Держись поближе ко мне.
   – Да топай же!
   Любаша подтолкнула Владика в спину.
   – Топай!
   Когда Ольга и Макс уже скрылись в зарослях, а Любаша, опекаемая Владиком, ступила на крутую каменистую тропу, Светка ткнулась носом в ухо Петру и торопливо зашептала:
   – Петь, я вспомнила, вспомнила, Петь… Там, возле деревни, я нарвала цветов… Я видела могилу с такой же штуковиной.
   – Ну, нельзя быть слишком впечатлительной – вредно для здоровья.
   Петр дернул перекосившуюся лямку рюкзака.
   – И умоляю, не говори про это больше никому!
   – Череп!..
   – Олечка, не вопи почем зря! До гольца – махать и махать…
   – Разуй глаза! Череп, настоящий человеческий череп!
   – Ого!
   Макс раздвинул ветки выпирающего на тропу куста.
   – Эффектный подарочек!
   Макс пошевелил череп обожженным острием палки.
   – Сейчас кое-кого пуганем. Пусть испытают некиношный ужас.
   Макс насадил череп на палку.
   – Смотрите все! Жертва оборотня!
   – Я дальше не пойду!
   Светка прильнула к груди Петра.
   – Не пойду, не пойду, не пойду!
   – Без паники!
   Владик перехватил ружье поудобней.
   – Все равно до темноты вернуться не успеем. Продолжим спуск и заночуем у подножия гольца.
   – Разведем костер, вскипятим чайку, организуем дежурство.
   Петр обнял всхлипнувшую Светку.
   – А поутру – назад.
   – Череп!
   Ольга попятилась, едва не сбив с ног Макса.
   – Там второй череп!
   – Ситуация принимает серьезный оборот.
   Макс зашвырнул палку с прочно засевшим на ней черепом подальше от тропы.
   – Пусть первым шагает Владик со своей пушкой. Мне не хочется безоружным угодить в лапы здешнего людоеда.
   – Вполне возможно, это работа медведя-шатуна нынешней зимы. Впрочем, если он попробовал человечины, то вряд ли успокоится и летом.
   – Спасибо, Владик, утешил. Интересно, чем шатун лучше оборотня? – хихикнула истерично Светка.
   Любаша догнала остановившегося на уступе Владика.
   – Ты хоть стрелять-то умеешь? Не промажешь, а?
   – Не верещи, как сорока. Я же из-за тебя посторонних шумов не различаю.
   – От волнения разболталась… Ты не сердишься?
   – Помолчи, пожалуйста.
   – Хорошо, хорошо.
   Любаша оглянулась назад.
   – И чего они там застряли?
   Вдруг из-за стволов, где в густой поросли тропа делала очередной зигзаг, кто-то вскрикнул.
   Любаша непроизвольно шагнула на крик, но потом, опомнившись, сменила курс и попыталась проскочить мимо Владика, но тот успел загородить тропу, выставив ружье шлагбаумом.
   – Стой!
   – Хорошо, хорошо!
   Любаша снова повернулась к тропе и заметила ухмыляющегося Макса.
   – Что с Ольгой?
   – Ей теперь под каждым кустом мерещится по черепу…
   – Я не виновата!
   Ольга ухватилась за нависшую ветку.
   – Оказывается, любой белеющий предмет выдает себя за череп.
   – С Ольгой все понятно, а вот почему вопила Светка?
   – Макс, а мы подумали, что кричала Ольга.
   – Нет, не она. Ольга, обнаружив фальшивый череп, бросалась мне на грудь и шепотом требовала защиты.
   – Помолчите все! Замрите!
   Владик сложил ладони рупором.
   – Петро!
   – Эгей!
   Петр, придерживая за подмышки Светку, показался на тропе.
   – Ложная тревога.
   – Я… понимаете, я…
   Светка облизнула пересохшие губы.
   – Дайте попить!
   – Кричать-то зачем было?
   Макс протянул фляжку.
   – Перепугала девочек…
   – Мне показалось…
   Светка взяла фляжку.
   – Мне показалось, будто кто-то схватил меня за ногу.
   – Наверное, запнулась о корень.
   Петр явно хотел разрядить удручающую атмосферу.
   – Владик абсолютно спокоен, Макс весел, а я уверен в себе и в них. Берите-ка, девчата, себя в руки. Это же здорово: загадочная могила, черепа на дороге… Экзотика – на всю жизнь запомните! А главное – все целы-здоровы!
   – И двигайтесь поэнергичней!
   Владик взял ружье наизготовку.
   – А то придется встретить темноту на тропе…
//-- 3 --//
   К заходу солнца миновали склон и расположились на дне каменистой ложбины, обрамленной огромными замшелыми валунами и гигантскими лиственницами.
   Владик занялся костром.
   А Петр и Макс принялись устанавливать палатки.
   Ольга с Любашей собирали на пару сушняк, стараясь не отходить далеко от Владика, не расстававшегося с ружьем, а Светка хлопотала над ужином.
   – Эх, Макс, Макс!..
   Петр вбил топориком алюминиевый колышек в щель между камнями.
   – Зачем ты затеял этот идиотский поход на Южный Череп? Так славно проводили время… У меня со Светкой только-только наладились приличные отношения…
   – Я затеял?
   Макс натянул шнур.
   – Увольте. Какой мне был расчет?
   – Тебе понадобилось сменить обстановку, чтобы задобрить не в меру суровую Ольгу.
   – А на мой взгляд, ты ни с того ни с сего начал выпендриваться перед ней!
   – Да не тяни так – перекосило!
   – Лучше следи за своей стороной… А если разобраться, то ты встретился со Светкой благодаря мне. И вообще, ты меня удивляешь – суетишься, нервничаешь…
   – Не передергивай! За девчонок переживаю – ведь струхнули не на шутку.
   – Ничего, к утру успокоятся.
   – Кстати, кто будет дежурить первым?
   – Предоставим эту честь Владику, вторым заступлю я, а тебе, как самому мужественному, останется собачья вахта.
   – Но сильно-то не растелешивайся, Макс. Ложись не раздеваясь.
   – Перестраховщик…
//-- 4 --//
   Отужинав спагетти макаронами с тушенкой и сладким чаем, сидели у костра до полной темноты.
   Никто не обмолвился ни про могилу с осиновым колом, ни о черепах на дороге.
   Первой, пожаловавшись на головную боль, в палатку отправилась Ольга.
   Макс, выждав немного, тоже ушел.
   – Не понимаю я Ольгу…
   Любаша придвинулась к Владику, и пальцы их сплелись.
   – Макс для нее – жизненная удача.
   – Набивает цену.
   Светка прижалась щекой к плечу Петра.
   – А не пора ли и нам на боковую?
   – Куда торопитесь?.. Я вот решила остаться дежурить с Владиком, да, Владик?..
//-- 5 --//
   Ольга раскатала пуховый спальник.
   А Макс устроился на надувном матраце, положив в изголовье тесак, предварительно вынув его вынутый из ножен.
   – Тебе посветить?
   Макс нашарил фонарик.
   – Как-нибудь обойдусь.
   – Да ты раздевайся, ложись.
   – Макс, ты смотришь в мою сторону?
   – Все равно ни фига не видно.
   – Отвернись.
   – Отвернулся уже.
   – Макс, не обманывай.
   – Что у меня, инфракрасное зрение?
   – Макс! Макс! Скорей включай фонарик!
   – Это мигом.
   – Ну, поживей! Мне больно!
   – Веселая будет ночка…
   Макс направил фонарик на скорчившуюся Ольгу.
   – Где у нас болит?
   – Макс, возле уха глянь. Там, кажется, клещ?
   – Точно… И здоровущий, зараза… А крови-то насосался, гад!
   – Макс, дерни его тихонечко!
   – Готово! Сам отвалился. Надо бы ранку обработать.
   – Макс, а он не энцефалитный?
   – Вряд ли. Во-первых, уже не сезон, а во-вторых, странный он на вид… В любом случае я его отнесу в костер, а ты ранку прижги йодом.
   Держа клеща в ладони, Макс покинул палатку.
   – Эй, натуралист! Глянь-ка на насекомое!
   Любаша неохотно выпустила Владика из объятий.
   Макс поднес ладонь к костру.
   – Коллекционный экземпляр!
   – Ничего подобного не встречал.
   Владик вынул из нагрудного кармана пустой спичечный коробок.
   – Сохраним его для науки… Вообще, обрати внимание, какие здесь крупные представители…
   – Лекцию по естествознанию читай Любаше, а я хочу предложить Ольге полный профилактический осмотр.
   – Мысль верная. Но Любаша справится лучше тебя…
//-- 6 --//
   Минут через пять к парням у костра присоединился Петр.
   – Гляньте, чудики, какого здоровенного клеща я на Светке обнаружил.
   – В каком, извините, месте? – попытался сострить Макс. – На самом интимном?
   – Сейчас как врежу, идиот!..
   – Петр, не кипятись. Макс с Ольги недавно снял такую же мерзость.
   – А ты Любашу осмотрел?
   – Нет еще… Я же на дежурстве, не могу заниматься эротическими играми.
   – Завидуешь.
   Петр отдал клеща натуралисту.
   – Может, откроешь для науки неизвестный вид…
//-- 7 --//
   Максу не спалось.
   Лежал и смотрел в едва угадываемый палаточный свод.
   У костра давно замолчали.
   Из палатки Петра тоже не доносилось ни звука.
   Макс вслушивался в постанывание умотавшейся за день Ольги.
   Она маялась в дреме, бормоча и вскрикивая.
   Теперь ее на Южный Череп и калачом не заманишь…
   Постепенно Ольга впадала в тихий глубокий сон и теперь даже не ворочалась и мерно, спокойно дышала.
   А Максу не спалось…
   Вдруг Ольга учащенно задышала и начала, шурша бельем, покидать спальник.
   Макс усиленно засопел, прикидываясь спящим.
   Ольга приблизилась и тронула Макса за плечо, а потом ее медленные осторожные пальцы скользнули к его шее и замерли возле уха.
   Макс расслабился. Наконец-то…
   Ольга методично прощупала обширный участок шеи, выискивая эрогенные зоны, промассировала возбужденно пульсирующую артерию и, не убирая рук, нависла над Максом, наклонилась, нежно коснулась шершавыми губами чувствительной кожи, а затем резко, неожиданно, зло впилась зубами в намеченную точку.
   Макс дернулся, но она навалилась всем телом и переплела свои ноги с его ногами, а ее руки вцепились ему в волосы.
   Шея Макса онемела, и он перестал чувствовать боль, но то, что из него высасывают кровь, еще соображал.
   Высвободив правую руку, Макс отыскал свалившийся с матраца тесак и наугад со всего размаху ударил в спину ошалевшей, урчащей от удовольствия Ольги.
   Она даже не вскрикнула, но ослабила хватку и грузно отвалилась и поползла к себе.
   Зажимая прокушенную шею немеющей рукой, Макс, шатаясь, выбрался из палатки и шагнул к затухающему костру.
   Тихая милая Любаша обнимала Владика.
   Хрипя, булькая, свистя горлом, Макс сделал еще пару неверных шагов и сквозь колеблющуюся пелену, в умирающем отблеске вскинувшегося пламени различил сидящего с ружьем на коленях Владика и Любашу, прочно присосавшуюся к беззащитной шее уснувшего натуралиста.
   Ее юркие пальцы сноровисто поглаживали сонное бледное лицо доверчивого друга.
   Макс шарахнулся в сторону, запнулся о натянутый шнур и, падая, угодил лбом в тысячелетний валун…
//-- 8 --//
   Петр проснулся среди ночи от шума и возни в палатке; кто-то энергично шебуршился возле матраца.
   Периодически палатка тряслась и туго гудела.
   – С ума посходили, что ли?
   Петр включил фонарик.
   – Прекратите сейчас же!
   Одетая Любаша и голая Светка отчаянно боролись, стоя на коленях.
   Плечи, руки и шея Светки были покрыты укусами.
   А Любаша до ушей вымазалась в крови.
   – Вы что не поделили?
   Петр сел, не отводя фонарика с застывших вздорных, глупых девчонок.
   – Мужиков на всех хватит!
   Любаша вдруг отпустила Светку, оскалилась, крутанулась и на четвереньках выскочила наружу.
   – Отделала тебя эта тварь!..
   Петр протянул руку к распущенным всклоченным волосам Светки.
   – Бедненькая…
   – Мой, ты мой!
   Светка, тряхнув расцарапанными грудями, кинулась на Петра.
   – Мо-о-о-о-ой!
   Фонарик отлетел в дальний угол, но не погас.
   Петр опрокинулся на спину, но в последний момент инстинктивно успел ногами оттолкнуть взбесившуюся Светку.
   – Убью!
   Петр сгруппировался для отражения новой атаки.
   – Не подходи, убью!
   – Мо-о-о-о-ой!
   Светка накатила голым, липким, тяжелым комом.
   Петр метнулся через нее к выходу.
   Он точно рассчитал нырок и только зацепил коленями распластанное тело.
   Костер едва тлел.
   Схватив охапку сухих веток, Петр загрузил костер и обернулся к своей палатке.
   Но тут кто-то сбоку бросился на него.
   Петр отклонился, и противник мягко рухнул рядом с разгорающимся хворостом.
   Это была Любаша.
   Петр попятился и наконец увидел растерзанного Владика.
   Ружье валялось рядом.
   – Вот тебе Южный Череп!
   Петр подхватил ружье, взвел курки и нацелился в подымающуюся Любашу.
   – Вот тебе и осиновый кол!
   Не обращая внимания на угрозу, Любаша, растопырив пальцы и причмокивая губами, опять кинулась к желанной сладостной жертве, и лишь выстрел в упор пресек ее преступные намерения.
   Держа палец на втором спусковом крючке, Петр подошел к отброшенному пулей телу, наклонился и повернул голову Любаши.
   За ухом он увидел раздувшегося от крови, черного, поблескивающего чешуйчатым панцирем клеща.
   Когда Петр выпрямился, то у костра на четвереньках стояла Светка, готовясь к прыжку.
   Пуля нашла ее в момент старта.
//-- 9 --//
   До рассвета Петр просидел в палатке, не выпуская перезаряженное ружье из рук.
   Несколько раз он вставлял в рот воняющие порохом стволы, но никак не мог заставить себя хотя бы попробовать дотянуться до спуска.
   Кончить жизнь самоубийством казалось ему наилучшим выходом из безумной ситуации.
   Девчонки-вампиры… Бред… Скорей всего, сошли с ума из-за неизвестной инфекции… А здешние клещи – лишь переносчики страшной заразы… Бред…
   Ночь таяла, но птицы упорно молчали.
   Вдруг Петр услышал рядом с палаткой шаги.
   Выглянул.
   В наползающем тумане робко чадил костер.
   Петр, стараясь не шуметь, покинул палатку.
   За валунами, между чернеющими стволами лиственниц, на склоне, затянутом влажной завесой, мелькнули вереницей три шатающихся женских силуэта.
   Петр выстрелил наугад дуплетом, постоял у кострища, снял с окоченевшего Владика патронташ и пошел искать крутую, скользкую, ведущую на перевал тропу…

Михаил Башкиров Страсти обыкновенные (сборник)