Э. Эггер. История книги от её появления до наших дней
А. Бахтиаров. История книги на Руси

История книги от её появления до наших дней. (сочинение Э. Эггера)

От первого издателя

Предлагаемое в переводе произведение французского автора не представляет собою учёного исследования об истории последовательного развития книжного дела во всех его подробностях; это не более как написанный в общих чертах очерк появления на свет книги и её последующего совершенствования и умножения, имеющий целью удовлетворение естественной любознательности обыкновенного читателя и юношества. В глазах русского читателя эта книга должна иметь тот, конечно, извинительный для француза, недостаток, что в ней не говорится о развитии книжного дела у нас, в России. Чтобы восполнить этот недостаток, издатель предполагает со временем издать «Историю книги на Руси».

От второго издателя

Во исполнение желания первого издателя, в этот том включено сочинение А. Бахтиарова «История книги на Руси».

Часть первая

Глава I. Происхождение книги

   Происхождение письменности. – Египетские иероглифы. – Финикийская азбука. – Ассирийские клинообразные буквы. – Письменность на памятниках. – Надписи на металлах и других твёрдых веществах. – Египетский папирус. – Его влияние на развитие и распространение идей. – Пергамент. – Книга получает удобную для переноски форму.

   Когда появился на свет предмет, общеизвестный ныне под названием книги и производящий повсюду столько шума? На такой вопрос нелегко дать ответ. Раз в какую-то библиотеку приходит почтенный читатель и, обращаясь к библиотекарю, говорит:
   – Милостивый государь! Я желал бы получить самую древнейшую книгу, какая только существует.
   – Что вы разумеете под вашими словами? Самую ли древнюю печатную книгу, или самую древнюю рукописную книгу?
   – Да я и не знаю, пожалуй, я желал бы видеть самую древнюю существующую книгу, самую древнюю написанную.
   Тогда у библиотекаря является прежде всего мысль о Библии, в самом деле представляющей самый древний кладезь мудрости и человеческой истории; однако же, чтобы добраться до происхождения книги, необходимо обратиться в глубь веков гораздо раньше этой священной книги, в которой делаются ссылки на другие, ещё более древние, не дошедшие до нас писания. Итак, попробуем же уйти вглубь веков и, если будет возможно, разыщем, когда и как была написана первая книга.
   Один старый учёный написал большое, ныне справедливо забытое, исследование о библиотеках до потопа «De Bibliothecis antidiluvianis». Если до потопа и были библиотеки, то от них, разумеется, не осталось никакого следа, и приходится поневоле отказаться от мысли узнать, что за книги были в этих библиотеках. Более чем вероятно, что допотопные люди не умели писать, а, следовательно, и бесполезно исследовать, в какой форме они могли записать предания о первобытном мире.
   Но прежде чем говорить с вами о книгах, и вообще о веществах, на которых человек письменно выражал свои мысли и свои воспоминания, следовало бы, может быть, сказать несколько слов о письменных знаках и об их происхождении у различных народов. Между тем этому предмету пришлось бы уделить очень много места, потому что известно весьма много систем письменности: свои особые системы письменности существовали в Египте, в Греции, Ассирии, Индии и Китае, в Америке и, не выходя из Европы, в Испании, в Италии, в странах скандинавских и в землях славянских. У нас письменные знаки позаимствованы от греков, которые, в свою очередь, позаимствовали их у финикийцев, а последние взяли их из Египта. Честь изобретения искусства письма приписывали некоему Кадму. Между тем этот мнимый изобретатель Кадм избрал только из весьма значительного числа очень сложных знаков, употреблявшихся египтянами, очень небольшое число знаков, необходимых для выражения звуков его родного языка. Потребовалось бы очень много страниц для того, чтобы рассказать вам, как финикийцы, народ торговый и мореходный, занесли в Грецию и затем распространили по всем берегам Средиземного моря ту азбуку, которая носит их имя и которая встречается повсюду на камнях гробниц, на памятниках искусства, на монетах, начиная со дна Чёрного моря и до западных берегов Средиземного моря. Путешествие нелегкое, исполненное трудностей для молодых голов.
   Письменные знаки можно употреблять на различных веществах: их вырезают на камнях или на металле; вычерчивают ножом на древесных листьях, на навощённых деревянных дощечках; выводят их на глиняных пластинках, которые затем обжигаются в печах и в таком виде могут переживать целые столетия, не подвергаясь ни малейшей перемене; выводят их заостренной палкой или остриём обмакнутого в чернила пера на бумаге, которую можно приготовить из многих веществ. За четыре тысячи лет до нашей эры египтяне уже вырезали целые религиозные или исторические легенды, иногда очень длинные, на стенах своих гробов, пирамид, храмов и дворцов; эти письмена уже не простые монументные надписи, потому что иной раз они могли бы занять, пожалуй, целую сотню страниц нынешней книги. Подобные надписи, похожие не по форме отдельных букв, а по содержанию и длине, открыты на развалинах Персеполиса и Ниневии. Недавно произведённые раскопки в Ассирии доставили нам несколько договоров, заключённых между частными лицами и писанных на глиняных пластинках и свёртках, и даже целые страницы настоящих ассирийских азбук или первоначальных учебников языка, на котором говорили в той стране.
   На развалинах древнего Вавилона попадаются даже кирпичи с выдавленными на них оттисками целого ряда знаков, которые первоначально были вырезаны рельефно на деревянной дощечке. Это заставляет уже думать о приёмах, которые впоследствии привели к изобретению типографии.
   Однако подобный способ писания исторических, религиозных или грамматических рассуждений не даёт ещё понятия о книге – предмете, всегда представляющемся вам целой коллекцией листков, более или менее прочно соединённых между собой брошюровщиком или переплётчиком, более или менее удобных для передачи из рук в руки, для переноски с одного места на другое.
   Иной раз текст вырезался резцом или каким-либо остриём на металлических пластинках, довольно тонких, а потому и не очень тяжелых, и таким образом текст делался сравнительно удобным для переноски: например, один греческий путешественник, во втором веке христианской эры, видел в одном беотийском храме собрание изречений в стихах древнего поэта Гесиода, вырезанных на длинных свинцовых листах. Официальные акты у древних народов в Египте, Ассирии, Греции и Италии, нередко вырезались на каменных или бронзовых пластинках; такую именно форму имеют самые древние архивы общего и частного права, международного права и того, что ныне называется дипломатией; и эти архивы, разумеется, не хранились, подобно нашим, на полках библиотеки или в картонах; документы размещались вдоль стен, иногда прибивались к ним гвоздями. Таковы были формулы почётных отпусков (honestae missiones), которые выдавались военными властями римским солдатам после многих лет хорошей службы; таких формул до нас дошло до пятидесяти штук. А иногда, если бронзовая пластинка была исписана с обеих сторон, её подвешивали на маленьких цепочках, так, чтобы посетители могли прочитать написанное последовательно на обеих сторонах. Некоторые вещи, написанные на бронзе и доныне сохранившиеся, имеют длину, поражающую нас и кажущуюся нам не совсем удобной; в лионском музее, во Франции, можно видеть бронзовую доску, которая занимает почти всю стену входной залы и представляет нам лучшую часть речи римского императора Клавдия о гражданах, избранных в лионской колонии для присутствования в римском сенате; есть и ещё более длинные документы, написанные на том же металле; в музее города Парма хранится предлинный договор об аренде, который бы занял у нас не менее двадцати страниц in-folio, т. е. в целый лист; этим договором обеспечивалось существование нескольких молодых сирот. Это самый древний документ, свидетельствующий о существовании и у язычников благотворительности и помощи, которую христианская религия вскоре после того так быстро распространила по всему миру.
   Однако же этим архивным документам, как они ни драгоценны сами по себе, нельзя ещё было придать форму книги. Для этого требовались более удобные вещества, которые бы придали письменным документам удобный для переноски вид. Индийцы, – трудно сказать, с какого именно времени, – начали употреблять для этой цели листья различных растений, и между прочим пальмовые листья. Надлежащим образом высушенные и отполированные, эти листья могли принимать письменные знаки, начерченные или остриём ножа, или пером. Несколько листьев, приготовленных таким образом и затем обрезанных в одинаковый формат, соединяли с помощью нитки, которую продевали через их концы. Самое лучшее представление об этом собрании листьев могут дать вам листья жалюзи, которые мы употребляем на окнах для защиты от солнца. Обрез таких пластинок мог быть окрашиваем в какой-либо цвет или даже позолочён. На этот раз мы уже очень близки к нашей книге с раскрашенным или золотым обрезом. Но не таково было начало книжной торговли в западном мире. Истинными предками наших книгопродавцев были египтяне, а после них греки.
   Жители Нильской долины очень рано изобрели искусство употреблять туземное растение папирус для приготовления предмета, который уже можно назвать бумагой; об этом свидетельствуют стволы папируса, найденные в египетских гробницах и теперь сохраняемые в Берлине в коллекции Пассалакква. Как интересно было бы знать первых виновников этой фабрикации! К сожалению, до нас не дошло ни одного из различных трудов, написанных древними об изобретениях. Лишь в первом веке христианской эры мы находим несколько страниц о приготовлении и торговле папирусом у Плиния, автора энциклопедии, известной под именем «Естественной истории». Из этих страниц мы извлекаем наиболее интересную часть для нашего предмета; вам покажется, что это извлечение нередко не отличается точностью, ясностью; но вина за эту неясность падает на латинского компилятора или на тех лиц, которых он заставлял работать под своим руководством, но не наблюдал за их работой.
   «Папирус родится в болотах Египта или в стоячих водах Нила, когда они, разлившись, остаются в застое в ямах, глубина которых не превосходит двух локтей. Корневище кривое, толщиной в руку; стебель трёхгранный и, имея в вышину не более четырёх локтей, идёт, постепенно уменьшаясь к концу…»
   «Бумагу приготовляют, разделяя папирус иглой на очень тонкие, но, по возможности, широкие листочки. Самый лучший листочек – это листочек из внутренности стебля, и так далее по порядку деления. Бумагу, приготовленную из внутренних листочков, называли некогда священной, потому что она употреблялась на священные книги. Лесть дала ей имя Августа, точно так же, как бумага второго качества получила имя Ливии, его жены. Таким образом, священная бумага сделалась уже бумагой третьего качества. Четвёртому сорту дано было название амфитеатровой, по месту приготовления. Искусный фабрикант Фанниус забрал в свои руки приготовление этой бумаги; тщательно выделывая её по новому способу, он сделал её тонкой, из простой бумаги превратил её в бумагу первого качества и дал ей своё имя. Бумага, приготовленная не по этому способу, сохранила название амфитеатровой, какое она носила и прежде. Затем идёт саитская бумага, названная так по городу Саису, в котором её выделывалось очень много; выделывают её из обрезков низкого качества. Тенеотская бумага, названная так по соседнему с Саисом местечку, выделывается из листочков, более близких к верхней кожице; она продается уже не по качеству, а на вес. Что же касается до эмпоретической бумаги, то её уже нельзя употреблять для письма; её употребляют только для обёртки других сортов бумаги и для упаковки товаров; от этого она и получила своё название (бумага торговцев). Все сорта приготовляют на столе, смоченном нильской водой; мутная жидкость служит вместо клея. Сначала на поставленном наклонно столе склеиваются листочки во всю длину папируса; только обрезают их на каждом конце; затем поперёк кладут другие полосы, и таким образом получается переплетённая ткань. Затем подвергают их давлению; таким образом получается лист, который просушивают на солнце. При укладке сначала кладут самые лучшие листья, и так далее, до самых худых. Связка этих листьев составляет scapus (десть), в которой их никогда не бывает больше двадцати штук».
   «Ширина бывает очень разнообразна: самые лучшие сорта имеют тринадцать пальцев ширины; священная бумага имеет двумя пальцами меньше в ширину; бумага Фанниуса – десять пальцев, а амфитеатровая – десять. Саитская бумага ещё уже, а эмпоретическая имеет более шести пальцев». В бумаге ценят ещё тонкость, плотность, белизну, глянцевитость. Император Клавдий изменил первое качество: бумага Августа была слишком тонка и не выдерживала давления пера; кроме того, она пропускала буквы насквозь, так что, когда писали на обороте, немудрено было смарать написанное на лицевой стороне; во всяком случае, прозрачность её была неприятна для глаза. Поэтому основу бумаги делали из полосок второго качества, а уток (уток – система нитей, которые в ткани располагаются поперёк длины куска, проходя от одной кромки к другой) из полосок первого качества. Клавдий увеличил также ширину: размер был один фут для обыкновенной бумаги, локоть для большого формата бумаги, но практика указала на одно неудобство: одна полоска, отделившись, портила несколько страниц. Это заставило предпочитать бумагу Клавдия всем другим; но для письменных сношений слава осталась за бумагой Августа. Бумага Ливии, не содержавшая в себе ничего первого качества, а всё второго, осталась на своём прежнем месте.
   «Неровности бумаги сглаживаются зубом или раковиной, но буквы могут стираться; будучи вылощена, бумага делается более блестящей, но не совсем хорошо принимает чернила».
   «Обыкновенный клей приготовляется из самой лучшей муки, кипячёной воды и нескольких капель уксуса; столярный клей и камедь делают бумагу ломкой. Лучший же способ следующий: вскипятить в воде нарезанный кусочками хлебный мякиш и процедить его; таким именно способом можно всего менее наложить полосок сухими, и бумага делается даже мягче полотна. Клей не должен быть ни старше, ни моложе одного дня. Затем разбивают бумагу колотушкой, кладут новый слой клея; разглаживают образовавшиеся складки и снова разбивают колотушкой».
   Пользуясь этими несовершенными, нередко слишком тёмными сведениями, новейшие учёные пробовали не без успеха приготовлять бумагу по египетскому способу. Одному из них удалось даже, следуя указаниям Плиния, приготовить из стволов папируса, и ныне растущего ещё в диком состоянии на острове Сицилии, несколько листов charta раругасеа, похожих на листы, найденные на развалинах в Египте.
   На веществе папируса, которому придана форма длинных полос, уписывались целые страницы вертикальными столбцами, причём в каждом из них помещалось почти одинаковое число строк и страницы располагались одна параллельно другой; или же, наоборот, строки писались по наиболее узкому направлению полосы или ленты, так, что получался только один столбец от одного конца свёртка до другого. Само собой разумеется, эти полосы не оставались развёрнутыми, хотя бы они и не были длинны: их сворачивали в свёртки. А чтобы довольно хрупкое вещество папируса не ломалось, их обыкновенно накручивали на деревянный цилиндрический стержень, у которого на конце была пуговка. К этой пуговке можно было прикреплять билетик, на котором надписывалось название сочинения. Подобные свёртки были удобны для переноски, удобны для хранения. Когда их нужно было переносить и когда их было небольшое число, свертки ставили вертикально в цилиндрический ящик, очень похожий на ящики, в которых наши парфюмеры сохраняют длинные флаконы с эссенциями. При хранении свёртков в этих ящиках, которые можно назвать библиотеками, их укладывали боком на полках, так, чтобы пуговка, к которой привешивали заголовок сочинения, торчала наружу. Всё это, как видит читатель, должно было придавать египетской библиотеке вид одного из наших магазинов обоев, в которых свёртки укладываются подобным же образом в различных клетках шкафа, смотря по их цвету или цене. Точно таким же образом укладываются нередко географические карты, как в библиотеках, так и в магазинах.
   Нельзя оставить без внимания и замычку свёртка: самой древней замычкой был, кажется, шнурок, который обёртывали вокруг свёртка и оба конца завязывали петлей. Маленький свёрточек, подобным образом замкнутый, попадается в числе знаков египетской письменности на очень древних памятниках. Несколько штук подобных папирусных свёртков было найдено в гробницах, и теперь их можно видеть развешанными на стенах, или в витринах некоторых музеев.
   О таком же обыкновении свидетельствует нам и прекрасное открытие, сделанное в прошлом столетии на развалинах греческого города Геркуланума, разрушенного извержением Везувия в 79 году христианской эры: там в одной комнате, вероятно, бывшей библиотекой какого-нибудь философа-эпикурейца, нашли целые сотни свёртков, к сожалению, обуглившихся; однако же, некоторые из них можно было отчасти развернуть и разобрать греческую надпись нескольких философских сочинений.
   Лишь только приготовление папируса сделалось обычным промыслом в Египте, поэзия, религия и все науки получили удобное, недорогое и, как кажется, очень хорошо приспособленное средство для быстрого распространения вне пределов Египта всего того, что знал и думал этот народ изобретательных земледельцев, рабочих, искусных артистов, врачей, геометров, поэтов. Но подивитесь же разнице, существующей между гением различных народов: египтяне были китайцами классической древности; подобно китайцам, они питали отвращение, если не ненависть, к другим народам. Некоторые из их царей любили завоевания, и армии их проникали очень далеко вглубь Азии и на юг Африки. Но подобного рода мирные завоевания, которые мы называем прогрессом цивилизации, распространением благотворных изобретений и полезных промыслов, египтяне искали только для самих себя и упорно отказывались поделиться ими с соседними народами. С трудом верится, – между тем это почти вполне доказано, – что египетская бумага проникла в Грецию только около VII века до христианской эры и ни в каком случае не ранее. Египтяне сохраняли за собой если не секрет, то привилегию приготовления бумаги и распространения её среди народов Средиземного моря, для большей выгоды своих купцов.
   Однако же эта монополия, принадлежавшая Египту благодаря тому, что он почти один только производил в изобилии папирус, не замедлила вызвать конкуренцию. В Малой Азии, около III века до христианской эры, промышленники города Пергама усовершенствовали способ употребления кожи животных для письма; пергамская бумага (charta Pergamena) начала соперничать с папирусом и, во всяком случае, послужила полезным дополнением к египетской бумаге в виде сплошных свёртков, или, благодаря своей большей прочности, в виде покрышки для свёртков из папируса. В этой charta Pergamena вы без труда узнаете предмет, который мы называем ныне пергаментом.

Глава II. Книга папирусная и пергаментная

   Воспроизведение и умножение книг переписчиками. – Библиотеки александрийская и пергамская. – Книга, рассматриваемая как литый труд писателя или как выражение верований и национальной жизни народа. – Книга государственная. – Книга синяя, Книга жёлтая и т. д.

   В числе разных народов, среди которых торговля распространила египетское изобретение, был один, у которого новый товар произвёл изумительное действие. Лёгкая возможность писать и распространять написанное на веществе, подобном папирусу, сообщила у греков сильный толчок человеческой мысли. Число книг всякого рода значительно увеличилось; частные лица собирали их целые коллекции, учителя школ запасались ими для того, чтобы обучать языку Гомера; рассказывают даже, что однажды Алкивиад (это было в V веке до нашей эры) прибил одного учителя школы, у которого не было экземпляра «Илиады». Большие города также устроили свои библиотеки, в которых количество томов скоро стало считаться тысячами. Тогдашние тома, без сомнения, содержали в себе материала меньше нынешних. Мы видим это по нескольким редким экземплярам, найденным в некрополях Египта, и особенно по свёрткам Геркуланума.
   Один недавно открытый документ говорит нам, что, по повелению Птолемея Филадельфа, два поэта, бывшие в то же время и учёными, снимали точные копии, один трагедий, а другой – комедий, собранных в громадной библиотеке или, скорее, в двух библиотеках, основанных в то время этим царём, другом литературы и науки. По тому же свидетельству, число томов в первой библиотеке простиралось до 42 800, а во второй – до 490 000. Такое большое число не заключает в себе ничего невероятного, потому что мы можем утвердительно сказать, что в то время существовало уже более 550 трагедий и более 1500 комедий. Позднее другой поэт-грамматик, Каллимах, составил каталог всех этих книг, о котором мы будем говорить дальше. Птолемей старался собирать не только греческие произведения, но и произведения, писанные на различных иностранных языках, которые он приказывал переводить. Всё это даёт нам понятие об изумительной литературной и учёной плодовитости.
   Эти богатые собрания книг, нередко уменьшавшиеся вследствие несчастных случаев: пожаров или землетрясений, постоянно возобновлялись и увеличивались благодаря деятельности многочисленных школ учёных и благодаря менее бескорыстной деятельности переписчиков и книгопродавцев. В то время нередко раздавались жалобы на небрежно написанные копии и на соревнование книгопродавцев, слишком усердствовавших распространять их.
   Это побуждает меня сказать несколько слов о способах воспроизведения книг сотнями и тысячами экземпляров.
   Раз написанная автором, книга переходила в руки переписчиков; но так как за одним оригиналом невозможно было работать разом в несколько рук, то книги распространялись бы очень медленно, если бы не стали диктовать этот оригинальный текст нескольким переписчикам, собравшимся в один кружок. Вообразите себе, что несколько сотен писцов пишут разом под диктовку; тогда они в течение нескольких дней воспроизведут одно и тоже сочинение в сотнях экземпляров. Разумеется, таким только образом римляне могли уже издавать листок ежедневных объявлений, который из Рима расходился до отдалённых границ империи и распространял там военные новости, городские анекдоты, в сокращённом виде прения народа или римского сената. По всей вероятности, римская газета «Acta diurna populi Romani» ни редактировалась, ни переписывалась с особенной тщательностью, да это и не особенно требовалось от рукописного листка, служившего лишь материалом для истории. Но произведения литературы, в особенности образцовые, подвергались большой опасности при таком быстром воспроизведении. Цицерон раз писал одному из своих друзей: «Я не знаю, что и делать с латинскими книгами, до того они выходят искажёнными из рук переписчиков и книгопродавцев». Около того же времени Страбон высказывает такие же жалобы греческих книгопродавцев в Александрии; но зло пошло ещё гораздо дальше: со времён Демосфена трагедии Эсхила, Софокла и Эврипида были до крайности искажены вследствие неточности копий, нескромности актёров, позволявших себе слишком свободно переделывать их в угоду зрителям, так что пришлось подумать о приискании средства против зла. Один великий правитель, вместе с тем и большой любитель литературы, оратор Ликург, приказал тщательно сверить варианты наиболее древних из этих драм, после чего велел написать один образцовый экземпляр, который и был положен в Акрополь или цитадель Афин; с тех пор с этого образцового экземпляра должны были списываться все копии для публичных представлений драм этих трёх великих писателей. Много веков уже прошло с тех пор, как утрачен этот драгоценный экземпляр! Он недолго пролежал в афинских архивах. Один царь египетский, из дома Птолемеев, желая непременно иметь с него копию для своей богатой александрийской библиотеки, выпросил его у афинян под залог и решился скорее лишиться своего залога, чем возвратить драгоценную рукопись. Оставшиеся нам ныне драматические произведения Греции дошли до нас в копиях, далеко худших знаменитого Ликургова экземпляра, и таков удел почти всех книг, оставшихся нам от греческой или римской древности: иной раз двадцать или тридцать копий отделяют нас от рукописи самого автора. И автор сам нередко предвидел опасности, которым должно было подвергаться его произведение от частых переписок. Главный христианский хронолог, Евсевий, в начале своей «Хроники» обращается, в примечании, с горячей мольбой к своим будущим переписчикам, чтобы они не забывали выставлять каждое число против события, к которому оно относится. Писцы аккуратно переписывали это примечание, но все-таки не всегда точно исполняли своё дело!
   Нередко и сам переписчик сознавал свои ошибки, и если этим переписчиком был монах, что почти постоянно случалось в средние века, то он на последнем листе книги обращался к читателю со смиренной просьбой простить ему проскользнувшие ошибки.
   Для предупреждения стольких неудобств нередко также прибегали к пересмотру экземпляров и поручали такое дело какому-нибудь грамматику или издателю по профессии, который брался исправить погрешности, ошибочные наставления, или по крайней мере отмечал на полях более правильные наставления, заимствованные из какой-нибудь древней и более авторитетной рукописи; просматривавший грамматик подписывал свою работу и обыкновенно обозначал даже время её; мы имеем немало примеров таких подписей.
   Теперь, когда мы уже так далеко подвинулись вперёд, может быть, пора представить вам несколько соображений о новом значении, которое придаёт слову книга по мере того, как развиваются наука и искусство письма. Поэтому автор просит читателя несколько сосредоточить свои мысли и удвоить своё внимание.
   Ряд страниц, помещённых одна подле другой, но не связанных между собой единством содержания, а, следовательно, и мыслей, могут занять собой целый том или даже несколько томов, и всё-таки не составить того, что собственно следует называть книгой. Например, собрание различных стихотворений или нескольких рассказов и анекдотов, если угодно, будут представлять собой книгу, чтение которой очень займёт; хронологический список событий, собрание астрономических или других наблюдений будут интересовать серьёзных читателей и учёных по профессии; но все произведения подобного рода не предполагают у автора таланта задумать и написать совершенно самостоятельный по мысли труд, создание воображения или знания, не предполагают таланта составить план такого труда и выполнить этот план в точности, дав каждой части предмета соответствующие размеры. Это последнее качество, самое высокое качество в произведениях ума, и стоит указать авторов, которые представляют нам первый пример этого. Автор не хочет этим сказать, что можно с полной точностью определить в истории место и время этого первого примера, но ведь хорошо уже и то, если мы можем подкрепить свои мысли несколькими собственными именами, составляющими эпоху в древней литературе. Для краткости ограничимся одним именем, может быть, самым знаменитым и самым великим во всей греческой литературе. Аристотель составлял компиляции фактов, анекдотов, наблюдений, вопросов и т. д.; но это не будут книги в высоком значении этого слова, как стараемся определить его мы. Они имеют свою пользу, но не представляют собой громадного ума, обнимающего различные части науки для того, чтобы изложить их по известному методу. Этот самый Аристотель написал в трёх книгах «Риторику», в которой он методически излагает начала и правила ораторского искусства; он написал «Историю животных» (Руководство к зоологии), в которой распределены по классам, по сходству органов все известные тогда животные; в которой описаны отправления этих различных органов и объяснены настолько, насколько это позволяло состояние знаний во времена Александра Великого. Вот две книги, две прекрасных книги, которым компетентные судьи удивляются ещё и ныне, несмотря на все успехи, сделанные наукой со времён Александра Македонского. Сюда же можно было бы присоединить и «Политику» того же автора, если бы она дошла до нас в лучшем состоянии.
   Так как мы уже начали философствовать по поводу книг, то останемся ещё на некоторое время в этой высокой области. Произведение, в котором основатель какой-нибудь религии изложил своё учение, становится у народа, среди которого оно появилось, священной книгой, книгой по преимуществу. Таков у учеников Магомета Коран, или собрание наставлений, по их глубокому убеждению, продиктованных свыше этому знаменитому пророку. Таков, говорят, у мексиканцев Попол-Вух. Иногда также догматы и предания народа излагаются в целом ряде произведений, собрание которых составляет книгу; таковы в Индии Веды, собрание религиозных песен, текст которых сохранялся в течение шестнадцати столетий до нашей эры и составляет сущность браминской религии. Таковы в Китае книги, отчасти приписываемые Конфуцию, философу и реформатору, жившему в VI веке до Рождества Христова. У евреев более пространный и всем нам известный под названием Ветхого Завета сборник содержит в себе писания, в которых изложены история, законодательство и религия народа Божия. К этим книгам, обыкновенно называемым каноническими, потому что они включены в канон, т. е. в освящённый духовными властями список, у христиан присоединяются четыре евангелия и другие писания, составляющие Новый Завет; оба Завета вместе у греков получили название Библии. Библия представляет собой по преимуществу книгу всех христианских общин.
   В таком частном смысле книга служит некоторым образом выражением национальности; она представляет сущность верований великой семьи народов и иногда служит связью, соединяющей чрезвычайно крепко всех её членов.
   Две великие эпопеи, вышедшие из-под пера Гомера, «Илиада» и «Одиссея», имеют почти такой же характер в языческой Греции; но если греки и почитали Гомера, как истолкователя их стародавних верований, однако они никогда не делали из него пророка, вдохновлённого богами. Две его поэмы представляли первоначальную историю и самую древнюю географию эллинского мира; собственно говоря, они не выражали догмат, теологию. Две поэмы Гесиода, «Теогония, или Краткая история богов», и «Труды и дни», сборник наставлений в стихах о земледелии, мореплавании, образе жизни, были также весьма почитаемыми памятниками мудрости древних веков; но они не имели авторитета, подобного авторитету Библии.
   Сколько значений слова книга можно бы ещё привести вам! Но мы ограничимся только двумя или тремя.
   Древние уже знали книги воспоминаний (libri commentarn или просто commentarii), как, например, воспоминания Юлия Цезаря о войне галлов, по своей простоте представляющие образцовое повествование; они знали счётные книги (libri rationum), в которые гражданин заносил свой приход, а иногда и действия своей повседневной жизни. Имея однажды надобность оправдать пред лицом римского народа свою проконсульскую деятельность в одной провинции, древний оратор и римский генерал, известный в истории под именем Катона Цензора, прочитал страницу из своей счётной книги, страницу, дошедшую до нас, и представляющую свидетельство его редкой бережливости и неподкупности. В христианских семействах, от средних веков до наших дней, также велись Памятные книги, куда заносились главные домашние события, как-то: рождение детей, подробности об их воспитании, об их гражданском, военном или духовном призвании.
   А государственная книга? Что такое государственная книга? Это целый ряд списков, в которые занесены, в министерстве финансов, имена всех кредиторов государства, с суммой их долговой претензии. Нельзя не признаться, что хотя эта государственная книга и представляет собой замечательное орудие для хорошего управления финансами, но мало привлекательна для чтения.
   А Синяя книга, Жёлтая книга, Зелёная книга и т. д.? Это сборники, издаваемые ежегодно в некоторых европейских государствах министрами иностранных дел; в этих сборниках перепечатываются главные дипломатические документы. Каждое государство избрало для обложки этих книг особый цвет, который и служит для отличия их; у Франции, например, жёлтая обложка, у Англии синяя, у Австрии красная, у Италии зелёная.

Глава III. Книга у греков и римлян

   Библиотеки, – Торговля книгами. – Участь поэтической книги. – Книжные лавки – место свидания учёных и библиофилов. – Гомеровские поэмы долго передаются на память. – Микроскопические издания. – Стенные карты. – Хроника острова Пароса. – История в барельефах для употребления школ.

   В то время, на котором мы остановились в предыдущей главе, сделав длинное отступление, ремесло переписчиков, переплётчиков, книгопродавцев находилось уже в полном процветании. Книги приготовлялись всяких размеров, всякого формата; появлялись дорогие издания, компактные издания, издания с примечаниями, издания иллюстрированные, или по крайней мере украшенные портретом автора. Частные лица спорили в щедрости с царственными особами и республиками, основывая громадные библиотеки, обогащая и организуя их. В Афинах, городе эллинском по преимуществу, городе чрезвычайно гордившемся своим превосходством над другими греческими городами и даже над своими победителями, римлянами, сыновья которых стремились в их школы, в этих Афинах вы, вероятно, нашли бы только греческие книги. Там господствовало презрение ко всякой иностранной литературе. Александрийская библиотека открылась уже более широко и для других сочинений, кроме сочинений эллинов; она имела уже все еврейские оригиналы всех книг Ветхого Завета, которые были переведены в этом городе на греческий язык для употребления весьма многочисленных евреев, забывших свой родной язык; этот перевод известен под названием перевода семидесяти толковников. Основанная в Египте, при самом впадении Нила в Средиземное море, Александрия имела также громадное население египтян, в числе которых было немало учёных, способных перевести на греческий язык некоторые из произведений египетских писателей, относящихся к первоначальным временам удивительной цивилизации, так долго процветавшей в этой стране. Так, один жрец, по имени Манетон, перевёл с египетского языка хронологию царей, от самого начала до того времени, в которое он жил сам, т. е. до царствования Птолемея Филадельфа; три века спустя другой переводчик, вероятно, грек по происхождению, Херемон, написал книгу об иероглифах, в которой объяснил, конечно, для своих соотечественников, тайны языка фараонов. Как жаль, что подобные сочинения не дошли до нас целиком, что от некоторых из них нам остались только клочки, а от других даже один лишь заголовок! Сохранившись до нашего времени, они избавили бы от большого труда учёных, называемых ныне египтологами и занимающихся, с необыкновенной проницательностью, истолкованием трёх различных видов письменности, оставшихся нам на памятниках и папирусах древнего Египта.
   Но главным образом вы в Риме нашли бы, в начале христианской эры, богатые книгохранилища, основанные и организованные учёными, которые ещё не были лингвистами по профессии, какие есть ныне, но интересовались сочинениями, написанными на различных языках. Этрусские писатели присоединили свою долю к богатствам библиотеки, которую Цезарь поручил заботам первого учёного его времени, Теренция Варрона. После покорения в Африке карфагенян, римляне вывезли из их земли книги, написанные на пуническом, т. е. финикийском языке, в особенности же трактаты о земледелии, которые были скоро переведены на латинский язык для употребления римлян; но Греция по преимуществу наводняла римские рынки своими произведениями; а так как римская литература соперничала в плодовитости с литературой греков, то в главных римских библиотеках пришлось создать два отделения: одно для греческих книг, другое – для латинских; причём каждое отделение имело своего хранителя. Иные из этих хранителей, как, например, грамматик Юлий Гигинус, отпущенник Августа и друг Овидия, оставили славное имя в истории литературы; было даже время, когда надсмотр над библиотеками был одной из важных должностей в империи. При императоре Адриане эту должность занимал Кай Юлий Вестинус, который, кажется, был также в это царствование и начальником императорской канцелярии. Около того же времени, в Риме умер грек Епафродит, родившийся рабом; благодаря своим познаниям сделавшись наставником сына одного египетского правителя, он приобрёл громадные богатства, имел два дома в Риме, в торговом квартале. В этих двух домах, если верить его биографу, он собрал тридцать тысяч томов, избранных из числа самых лучших и самых редких.
   Рим был в то время городом, изобиловавшим учёными и любителями чтения. Утром вы могли встретить на улицах мальчика, отправляющегося, как описывает нам поэт Ювенал, в школу, в сопровождении маленького невольника, нёсшего за ним в сумке его учебники, тетрадки и письменные принадлежности. Иной из этих учеников получал даже в награду прелестный экземпляр какого-нибудь классика, сообразно обычаю, первый пример которому подал в Греции Исократ и которому последовал римский профессор Верий Флакк. Учитель школы, в свою очередь, имел небольшой запас книг с заметками его самого или кого-нибудь из его собратьев, которыми он и пользовался при своих уроках. По дороге в школу попадались книжные лавки, выставки книг на открытом воздухе, где, прежде чем купить книгу, можно было перелистать её и до некоторой степени ознакомиться с её содержанием, как мы делаем это и ныне.
   Раскрыв сборник посланий Горация, можно прочесть там, например, прелестное прощание поэта со своей книгой, лучшую часть которого мы приводим здесь в прозе: «Ты, моя книга, как будто смотришь в сторону Вертумна и Януса (намёк на квартал книгопродавцев), горя, без сомнения, нетерпением, по отполировании пемзой, отправиться на полки к Сосиям (братья Сосии – знаменитые в то время книгопродавцы в Риме). Ты не можешь выносить ни ключей, ни печатей, этих милых для стыдливости стражей; ты боишься попасть в руки человека слишком мало любопытного; ты добиваешься известности, ты, которую я вскормил с другими чувствами. Ну, беги же туда, где ты так горишь желанием споткнуться. Раз ты вышла, для тебя уже нет возврата. “Что я наделала, несчастная, чего я пожелала?” – скажешь ты, если тебя постигнет неудача; и ты знаешь, как захлопнет тебя пресыщенный любитель, которого ты не сумела завлечь. Если я могу, не навлекая на себя вины, предсказать твою участь, то ты будешь мила римлянам до тех пор, пока ты сохранишь прелести возраста. Тогда, измученная в руках толпы, ты упадёшь в цене, или будешь безмолвно питать червей, спрятавшихся в твоих листах, или ты бежишь в Утику (т. е. в захолустный, отдалённый город), в Африке, или тебя отправят крепко связанной в Илерду (в Испанию); другая опасность: может прийти время, когда отвергнутая в Риме, заброшенная в его предместья, на старости лет ты попадёшь в руки малых ребят для обучения их началам грамматики».
   Без сомнения, учителя школ, по личной бережливости или в видах экономии, для своих учеников покупали у книгопродавцев предпочтительно завалявшиеся книги. Гораций боялся, чтобы и его книгу не постигла такая печальная участь.
   Книжные лавки привлекали не одних покупателей; они служили также местом свидания людей любознательных, занимавшихся там литературными беседами. Там между ними завязывались споры о достоинствах выставленных изданий; вон такая-то книга была за подписью грамматика, с величайшей тщательностью просмотревшего текст, а вот этот экземпляр Вергилия будто бы происходит из дома и даже из самого семейства поэта. С любопытством рассматривали в нём, какое чтение, какую орфографию тот предпочитал в месте, подвергавшемся спорам критиков. Но всего более привлекали внимание, бесспорно, собственноручные рукописи, т. е. писанные рукой самого автора. Историк Тацит знал в молодости учёного, составившего таким образом коллекцию автографов знаменитых личностей. При такой чрезмерной любознательности, слепая страсть библиофилов нередко впадала в ошибки, и подделыватели расставляли ей не раз сети: например, когда Птолемеи основали в Александрии свою знаменитую библиотеку, книги начали туда стекаться массами; но, увы! торговля приносила их без всякого разбора, и нередко продавцы представляли в это книгохранилище произведения или поддельные, или совсем ложные; таким образом, библиотекарю, заведовавшему покупкой книг, предлагали по два и по три экземпляра одного и того же сочинения с именем Аристотеля. Некоторые плоды подобного обмана и ныне ещё имеются на наших глазах, между прочим краткое изложение Системы мира, будто бы записанное для юного царя Александра его наставником, философом; это произведение одинаково мало достойно как того, так и другого. Смелость подделывателей нередко простиралась ещё гораздо дальше. Одно важное лицо, друг императора Веспасиана, снисходительно дозволило показать себе автограф мнимого письма, писанного к царю Приаму одним из его союзников, Сарпедоном, царём ликийцев. Нужно заметить, что и само искусство письма, по всей вероятности, ещё не было известно в Азии во время троянской войны. Три века спустя, на рынке в Афинах продавали рукопись «Одиссеи» Гомера, которую владелец выдавал за собственноручную рукопись поэта; здесь мы напомним ещё раз, что, по наиболее вероятному мнению, Гомер и гомеровские герои не знали употребления письма, гомеровские поэмы долгое время передавались из уст в уста и сохранялись в памяти певцов, рассказывавших их на публичных площадях или в палатах важных особ. Следовательно, эти певцы во времена героической Греции были чем-то вроде ходячих книг, содержавших в своей памяти поэтические предания о прошлом. Говорят, что у некоторых туземных народов Америки также имелись «люди-архивы», верно сохранявшие в своей памяти длинные отрывки прозы и даже целые мирные договоры. Подобным же образом, в древней Индии, Веды и длинные эпические рассказы долгое время передавались на память; не доказано, чтобы индийцы знали искусство письма до времени похода Александра Македонского. Даже в нашем столетии и почти на наших глазах был ещё пример такого могущества памяти сохранять древние поэмы: национальная эпопея финнов Калевала записана на бумаге не более сорока лет назад; отдельные песни её распевались и всё ещё распеваются в деревнях странствующими певцами рунойями; из их-то уст они и были последовательно собраны и записаны.
   Впрочем, память во все времена могла быть некоторым образом соперником письменности. У некоторых лиц, как, например, у актёров и музыкантов по профессии, она бывает так велика, что удерживает верно такие длинные тексты, что ими можно покрыть несколько сот страниц. Древние знали много примеров такой изумительной памяти: такова именно была память знаменитого афинянина Фемистокла; такова же была память и римского ритора Сенеки, отца философа. Иной раз это искусство запоминания становилось почти низким ремеслом, ремеслом рабов. Философ, имя которого только что было упомянуто, рассказывает в своём XXVII Письме, что один римлянин, богатый и глупый педант, окружил себя рабами, из которых каждый знал наизусть все произведения какого-нибудь знаменитого поэта, так что по знаку своего господина мог повторить тот или другой отрывок, подходящий к предмету разговора с его друзьями.
   Но вернёмся снова к книгопродавцам в Афинах и в Риме. Нередко они предлагали покупателям экземпляры, весьма ценные по различным причинам. То они были замечательны по качеству папируса или пергамента, то – по роскоши или изяществу переплёта; иногда привлекали благоухание кедра или полировка кипариса, из которых были сделаны корки книги. В это время не все уже книги были свёртками; то были нередко квадратные книги или Codices, т. е. подобранные листки, связанные друг с другом, как у нас, ниткой, стиснутые между двумя дощечками, или по крайней мере между двумя листами пергамента. В конце концов этот способ одержал верх над другими, и в следующие века мы почти его одного только и видим в употреблении.
   Плодовитость писателей, в особенности историков и компиляторов (указывают на одного из последних, грамматика и компилятора Дидима Александрийского, выпустившего в свет во времена Августа 8 000 томов!), заставила очень рано почувствовать необходимость уменьшения толщины и веса их книг; с этой целью книги писались на очень тонкой бумаге и очень мелким почерком. Таким образом, сто двадцать семь книг, из которых состояла «Римская история» Тита Ливия, представляли собой во времена Марциала (в I веке после Рождества Христова) компактное издание, может быть, даже всего из одного тома. Другое диво. Цицерон видел, неизвестно в какой библиотеке, всю «Илиаду» (т. е. более 15 000 стихов), заключённую в таком малом пространстве, что вся рукопись умещалась в ореховой скорлупе. Вы с трудом этому верите, а между тем семнадцать столетий спустя, при дворе французского короля Людовика XIV, учёный-эллинист Гюэ, епископ авраншский, доказывал однажды, что это чудо можно бы было воспроизвести на надлежащего качестве веленевой бумаге вороновым пером и почерком столь мелким, как его (он забыл прибавить: и с глазами, как его).
   Но драгоценные книги и компактные книги представляют собой не более как малополезные курьёзы и свидетельствуют только о крайних пределах искусства переписчиков. Серьёзнее была заслуга иллюстрированных изданий, как их назвали бы ныне, в которых рисунки для иллюстрации текста, а иногда портреты были исполнены или посредством копирования, на глаз, или посредством более грубого слепка.
   Геометрическая или астрономическая книга не могла обойтись без фигур; естественно-историческая книга также чрезвычайно нуждалась в них; географический трактат был бы бесполезным без карт. Но, кажется, что во времена Варрона уже дошли до обнародования биографий с портретами каждой личности. Два или три портрета древних писателей, переданные нам в средневековых рукописях (портреты поэтов Теренция, Горация и Вергилия), дозволяют опасение, что до изобретения гравюры подобная иконография, называемая, однако же, Плинием «благодетельным изобретением», передавала очень неверно знаменитых людей. Многочисленные бюсты из мрамора и бронзы, дошедшие до нас из классической древности, и полурельефные фигуры на греческих и римских медалях, кажется, имели большее сходство.
   Впрочем, за неимением удобного способа для точного воспроизведения большого числа экземпляров географического или топографического рисунка, старались облегчать способы пользования ими; с этой целью их рисовали или вырезали на стене.
   Во времена Августа общая карта мира, приготовленная трудами учёных географов, покрывала стены портика, построенного зятем самого императора, знаменитым Аганиппой. Один поэт того же времени свидетельствует, что географию изучали по стенным картам, но не в новейшем смысле этого слова, подразумевающего у нас карты, которые должны висеть на стенах, тогдашние же карты были буквально нарисованы на стенах публичных зданий, а иногда школ. В римской школе древнего французского города Отена карты были также нарисованы на стенах её классов, и обломки их попадаются на развалинах этого города.
   Это напоминает о другом любопытном документе, который не может не интересовать молодежь. На греческом острове Паросе, столь знаменитом своими прелестными мраморами, лет двести назад нашли на развалинах школы мраморные доски, на которых была написана краткая хронология всей греческой истории, со времени баснословного царствования Кекропса в Афинах (1582 г. до н. э.) и до 243 г. до Рождества Христова, вероятно, до того самого года, в котором была сделана эта надпись.
   Таким образом, дети на стенах своей школы учились не только географии, но иногда и первоначальной истории; эти каменные книги имели то преимущество, что могли сохраняться много лет без серьёзного повреждения вместе с самым зданием, часть которого они составляли.
   Иногда, для сосредоточения внимания учеников, прибегали к скульптуре барельефом. Мы имеем несколько таких барельефов, исполненных на камне или слоновой кости; на них изображены главные сцены из героических легенд Греции и даже сцены из истории в собственном смысле слова. Под каждым предметом находится короткая легенда на греческом языке, а иногда имя поэта, у которого дети могли найти более подробный рассказ каждой сцены. Это было нечто вроде памятной книжки, очень привлекательной для молодых умов.
   В римских землях мы находим несколько календарей, написанных на камне. У римских граждан не было книжечек с картами их города, но они могли видеть на Капитолии план Рима, вырезанный на мраморе. Многочисленные обломки этого плана сохранились доныне.

Глава IV. Книга у греков и римлян

   Критики. – Издатели. – Авторы. – Странная судьба некоторых произведений. – Литературные отрывки, найденные в египетских гробницах. – Книга мёртвых. – Каталог греческой литературы, составленный хранителем александрийской библиотеки. – Списки театральных представлений.

   Каменные книги немного отвлекли нас от других книг; пора уже вернуться к ним. Гораздо больше картин рекомендовали любителям книгу комментарии ко всем произведениям, чтение которых было затруднительно или вследствие устарелости языка, или по самому свойству предмета. Гомер, например, через двести или триста лет после сочинения «Илиады» и «Одиссеи» уже не читался бегло; к нему нужны были объяснения, или, как говорили впоследствии, схолии. Примечания, сначала очень короткие и выставлявшиеся на полях или между строками, скоро превратились в очень длинные вследствие толкования тёмных мест, объяснений древних нравов и обычаев; и страницы поэмы оказывались окружёнными и обременёнными этим грузным весом учёности. Иногда комментарии превращались в особое произведение, в которое помещали только те строки или слова текста, которые желали объяснить; тогда приходилось ссылаться, с помощью каких-либо пояснительных знаков, на каждое нужное место оригинального текста; но эти ссылки делались не так, как у нас, указанием страницы, а указанием строк. Таким образом, комментатор речи Цицерона сказал бы: «строка 226, считая с начала», и вслед за этой ссылкой удовольствовался бы выпиской нескольких строк текста, которые он желает объяснить. Вообще, у грамматиков и критиков древности длина отрывка прозы измеряется числом строк, что нам кажется сначала странным, но такой способ ничуть не произвольнее нашего способа счисления по страницам. Однако же неудобство этого способа состоит в том, что греческое слово stichos и слово versus, которым оно переводится на латинский язык, имеют значение как стиха, так и строки; таким образом, иной новейший библиограф может принять за поэму прозаическое сочинение.
   Книги, написанные тщательно искусными каллиграфами, и тексты, дополненные комментариями, не были единственными предметами, стоившими дорого в древней книжной торговле. Очень рано поэмы, а также и прозаические произведения возбуждали вопросы, разрешить которые старались грамматики по профессии, или критики, как их называли в то время; например, в обеих эпопеях Гомера многие стихи, а нередко и длинные места подавали повод к спорам; оспаривали их значение или подлинность; приписывали ошибке памяти рапсодов или руке переписчиков иные варианты, оскорблявшие щепетильный ум издателя-критика. Позднейшие сочинения, как, например, «Диалоги» Платона, как известно, написанные и изданные самим автором, требовали толкования для лучшего понимания. Задавались вопросом, действительно ли историческая личность то или другое лицо, или не скрыл ли Платон под псевдонимом ритора, демагога, философа, на идеи или на поведение которых он нападал. Самые подразделения диалога, в котором, как в комедии, говорящие лица переменяются почти на каждой строке, могли сбивать переписчиков и заставлять делать ошибки, которых добросовестный издатель должен был, конечно, остерегаться. Мы знаем некоторых из таких издателей: Аполлоний и Аристарх – для Гомера, Гермодор и Дерциллидас – для Платона. Чтобы привести в порядок столь разнообразные примечания, требовавшиеся к трудному тексту, они придумали особенные знаки, каждый из которых соответствовал известному роду примечания. Эти знаки, выставленные на полях текста, указывали читателю, что нужно справиться с комментарием. Знаменитая рукопись «Илиады», относящаяся к X веку христианской эры и принадлежащая библиотеке святого Марка в Венеции, представляет нам именно такую поэму, снабжённую знаками Аристарха и грамматиков, его учеников.
   Легко догадаться, что подобные книги нельзя было воспроизводить в очень большом числе и что их редкость делала их очень дорогими. Поэтому для нас не может быть ничего удивительного в том, что некоторые книгопродавцы хранили в своих лавках такие экземпляры, которые они позволяли просматривать только за деньги; в таких случаях книжная лавка превращалась почти в такое место, какое мы ныне называем кабинетом для чтения.
   Вы, конечно, уже сами догадываетесь, что среди такой торговой и учёной деятельности книгопродавцы и служащие у них работали не даром и что книжная торговля была выгодным промыслом. Гораций в следующих выражениях отзывается о поэме, которая должна иметь успех: «Вот эта книга даст барыш Сосиям». Но какую долю в этих прибылях имел автор? Это обстоятельство плохо известно, и об этом предмете до нас дошло очень мало сведений. Разумеется, следовало бы быть так, чтобы поэт жил своим талантом, но, увы! всего чаще случалось, что талант не обогащал его, и начало писательской карьеры требовало гораздо больше издержек, чем доставляло выгод. Если автор делался знаменитостью, тогда он уже мог предлагать свои условия своему книгопродавцу, а при случае и разорить его в свою очередь, отдавая ему новые сочинения только за наличные деньги или по формальному контракту, для того чтобы обеспечить себе большую долю в прибылях.
   Что же касается до поэтических произведений, дававшихся на театре, то и за них тоже давалось вознаграждение; но так как древние театры открывались лишь несколько раз в течение года и так как право входа было весьма ограниченное, то антрепренёр не мог платить дорого ни Плавтам, ни Теренциям. Талант же актёров, напротив, очень щедро вознаграждался, и в этом отношении наибольшее сходство между древними и нашими нравами; талантливый лицедей пожимал руку авторам и антрепренёрам. Несомненно, трагедия или комедия, имевшая успех на представлении, легко находила книгопродавцев для распространения своего в свете, и такая продажа могла принести хорошую пользу. Рассказывают, что некий греческий поэт, по имени Анаксандрид, живший в IV веке до нашей эры, не мог перенести неуспеха на сцене. Когда одна комедия его сочинения потерпела крушение на сцене, он «отдал ее дрогисту, чтобы тот разорвал ее на клочки». Эти клочки разорванной книги шли на заворачивание товара. Об этом свидетельствуем нам Гораций, когда он обращается с следующими грустными словами к сборнику своих стихотворений: «Меня вынесут на улицу, где продают фимиам и духи, и перец, и всё, что завёртывают в бессмысленную бумагу». Для книги, не понравившейся публике, это то же, что плесневеть и быть съеденной червями где-нибудь в углу лавки, о чем говорит тот же самый поэт в другом месте своих сочинений.
   Негодная бумага, испачканная чернилами каким-нибудь писателем-неудачником, также служила материалом для упаковки, и много раз клочки папируса, за которые мы заплатили бы более, чем на вес золота, находили себе такое вульгарное употребление. В Египте некоторые ящики с мумиями заключали в себе целые кипы бумаги, в которых попадались иной раз отрывки, представлявшие для нас настоящие сокровища. Мумия, недавно найденная Мариеттом в гробнице Сакках, содержала в себе письменное произведение, лежавшее на груди умершего вместо нагрудника. Эта рукопись представляла собой сотню стихов, написанных прелестным греческим языком; то были стихи Алкмана, одного из наиболее знаменитых лирических поэтов древности; странная судьба для произведения, спасённого от забвения только благодаря этой единственной в своём роде случайности.
   Так как этот странный анекдот переносит нас с читателями в долину Нила, то будет кстати рассказать здесь о другом обычае египтян. Они имели обыкновение класть подле умершего, в ящик, содержавший его мумию, вещи, относившиеся к его делам, например, письма и экземпляр погребального служебника, который антикварии обыкновенно называют книгой мёртвых. Подобно тому, как в Египте существовало бальзамирование первого, второго или третьего разряда, так и погребальные служебники были различных размеров: более или менее пространные, писанные и украшенные рисунками руки искусных каллиграфов. Таким же точно образом и в наши дни имеются церковные служебники неодинаковой толщины и цены, что зависит от полноты или краткости текста, от более или менее роскошных печати и переплёта.
   Если авторы такого множества сочинений всех возможных родов не извлекали из них материальной для себя выгоды, то не было ли им по крайней мере обеспечено право на почёт, на известное уважение? К сожалению, имя писателя подвергалось всегда большой опасности исчезнуть с заголовка его книги. Сначала некоторые сочинения, как, например, большая часть защитительных речей у афинян, писались для того, чтобы быть прочитанными или произнесёнными другими лицами, а не самим автором, и последний, получив известную сумму за свой труд, не имел возможности обеспечить за собой впоследствии право литературной собственности. Имена, поставленные во главе или в конце свёртка, подвергались там более, чем в другом месте, всем удобствам для уничтожения; всем известно, каким опасностям обыкновенно подвергаются первые и последние страницы книги, нередко исчезая вследствие ветхости или крайней небрежности. Этой беде книгопродавцы и библиографы старались помочь таблицами и каталогами, где под именем каждого автора были выставлены заголовки его сочинений, а иногда даже и первые строки каждой книги, для того чтобы облегчить их отыскание. Один очень известный поэт александрийской школы, бывший хранителем громадной библиотеки в этом городе при третьем царе из дома Птолемеев, по имени Каллимах, составил таким образом настоящую библиографию греческой литературы, о громадном объёме которой можно судить уже по тому, что она состояла более, чем из ста двадцати книг, из которых каждая соответствовала известному классу сочинений, в стихах или прозе. Как далеко простиралось в этом труде усердие учёного хранителя, вы можете видеть из того, что кухня занимала в нём место рядом с историей и философией. Там вы могли видеть сочинения автора пересчитанными по строкам, сообразно обычаю, о котором уже было сказано выше, например, собрание сочинений Аристотеля, по словам одного компилятора, без сомнения, черпавшего сведения из этого источника, достигало страшной цифры 445 270 строк!
   Другого рода каталог, более древний, чем труд Каллимаха, представляли списки театральных представлений, в которых фигурировали имена авторов и названия их пьес, причём время обозначалось именем действовавшего в том году правителя; иногда там выставлялось имя артиста, написавшего музыку к пьесе, а иногда также и имена главных актёров. Вы без труда поймёте пользу подобных документов для литературной истории. Они помогли определить время появления знаменитых произведений, сравнить между собой различные редакции одного и того же произведения, которые могли оказаться в одной и той же библиотеке, и решить, которая из этих редакций была действительно подлинной. Чтобы понять услуги, оказанные Каллимахом и его последователями биографам знаменитых людей, стоит только открыть книгу Диогена Лаэрция, сборник сведений о главных философах Греции, из которых каждое заканчивается довольно правильно списком их сочинений. Эти списки нередко поддельны, и для исправления их нужны более древние документы; но, увы! эти документы погибли все, и в отношении каталогов египетские развалины до сих пор доставили нам лишь разрозненные остатки (на нескольких клочках папируса) списка сочинений Аристотеля и его учеников; вот всё, что, по всей вероятности, осталось от древнего инвентаря александрийской библиотеки. К счастью для нас, некоторые части сочинений, в которые занесено столько названий, встречаются в компиляциях новейшего времени, откуда наши новейшие историки считают долгом извлекать их.

Глава V. Различные судьбы древних книг

   Временная скудость папируса даже на берегах Нила, – Замена бумаги дощечками и обломками глиняной посуды. – Бедный учёный принуждён писать свои сочинения на обломках своей столовой посуды. – Истреблённые огнём библиотеки в Александрии, Риме и Лионе. – Свёртки папируса, найденные в библиотеке Геркуланума. – Стеснение при Цезарях свободы письма. – Книги, истреблённые или сожжённые по повелению сената.

   До сих пор мы почти исключительно видели только возрастающее процветание литературы и книжной торговли, но правдивый историк не должен умалчивать и об их злоключениях.
   Многочисленны и разнообразны были они.
   Если никогда не ощущался недостаток в мысли, составляющей существенный материал книги, то в материале коммерческом и промышленном, бумаге, не раз чувствовали нужду как писатели, так и книгопродавцы. По-видимому, на неё всегда стояла довольно высокая цена. Во времена Перикла, в самый блестящий век эллинской цивилизации, лист бумаги средней величины стоил около четырёх франков на нынешние деньги, т. е. столько же, сколько ныне стоят почти полтораста листов бумаги средних размера и качества. Это подтверждает нам один афинский документ, относящийся к 410 году дохристианской эры: счёт расходов, сделанных на постройку знаменитого храма Эрехтея, одного из красивейших зданий афинского акрополя. Поэтому для сочинений, не требовавших слишком много места, нередко употребляли легкие деревянные дощечки. От таких дощечек осталось несколько обломков, из которых один сохраняется в витринах луврского египетского музея, в Париже. Такой же обычай существует ещё и ныне у мусульманских народов в Африке и на Востоке.
   В Египте, главном и, может быть, единственном средоточии приготовления папирусной бумаги, это драгоценное растение, подобно всякому другому, было подвержено переменчивости времён года. Были годы урожайные и были годы неурожайные. Вследствие этого иной раз ощущался недостаток бумаги, который не всегда возмещало приготовление более дорогого пергамента. Было по крайней мере два случая, когда ощущался недостаток в бумаге: один – при Дарие Охусе, и другой – в царствование императора Тиберия. В этом последнем случае, когда единственной причиной бедствия, может быть, было замедление подвоза из Александрии, недостаток бумаги принял размеры настоящего бича для столицы мира; возникли бы серьёзные смуты и, может быть, опасности для общественного спокойствия, если бы не поручили тогда третейским судьям распределение, соответственно потребности и спросу, того малого количества, которое Египет прислал в итальянские порты.
   В наших нынешних музеях есть другие свидетельства, – и для нас очень странные, – скудости папируса даже на берегах Нила. Некоторые рукописи на папирусе, происходящем из Египта, представляют собой что называется, опистографы, т. е. они написаны с обеих сторон, и написанное на обороте представляет совсем другой по содержанию текст против написанного на лицевой стороне: например, семейные письма или хозяйственные счета на обороте трактата об астрономии или диалектике. Это делалось, очевидно, из экономии, чтобы утилизировать таким образом другую поверхность свёртка папируса. Но вещь ещё более странная: кто поверил бы, что в I веке нашей эры римские солдаты, размещённые в верхнем Египте, и чиновники римского управления, не имея бумаги для ведения своих повседневных счетов, например, расписок в получении жалованья и различных поборов, писали эти расписки на остраках, т. е. на обломках глиняной посуды? Нельзя не признать, что это был материал не совсем удобный для переписки, и, однако, им пользовались даже для интимной переписки. Если бы письменность на этих особенных документах не была чаще всего греческая и легко разбираемая, если бы на ней не было удобочитаемых пометок времени написания, никто не подумал бы, что такой обычай существовал так долго, и что он появился задолго до упадка древней литературы и книжной торговли. Однако в этом не может быть никакого сомнения. В моём маленьком музее есть несколько таких обломков, есть один даже чрезвычайно редкий: это почти третья часть вместимости большой вазы, на которой какой-то египетский христианин написал очень плохим греческим языком рассказ о чуде Иисуса Христа и дополнил его трогательным и простодушным гимном во славу Божию.
   Предполагают, что бедность заставляла некоторых писателей писать таким порядком целые сочинения на обломках их столовой посуды. Такой именно факт рассказывают об Апполоние Дисколе, наиболее знаменитом из всех греческих грамматиков, жившем в век Антонинов. Но из его многочисленных сочинений нам осталось ещё столько, что если собрать всё, то получится очень толстая книга. Сколько места должны были занимать и сколько весить подобные черновые сочинения! Нам думается, что легенда раздула факт, действительный в своём основании. Грамматик, прежде чем сделаться знаменитым, жил, может быть, очень бедно и, подобно римским солдатам и чиновникам в Египте, подобно христианским отшельникам Фиваиды, мог время от времени писать некоторые замечания, некоторые воспоминания на обломках глиняной посуды. Ведь есть же у арабов легенда, что Магомет писал Коран, под диктовку ангела, на лопатках барана. Подобно всем историческим героям, подобно Александру Македонскому и Карлу Великому, и книга имеет свою легенду.
   Перейдем же теперь к серьёзной истории.
   В странах, наиболее богатых трудолюбивыми писателями, всякого рода тружениками для воспроизведения и распространения созданий ума, прискорбно видеть, скольким опасностям могли подвергаться книги, которые, казалось, даже с самого своего появления на свет должны были найти у публики самый радушный приём. Знаменитый Аристотель, говорят, завещал все свои рукописи наиболее учёному из своих учеников, Теофрасту. Последний, не имея времени обнародовать их все, в свою очередь, завещал их наследникам, мало достойным такой чести, так что наследство долгое время оставалось заброшенным в подвале, где много томов испортилось. Это предание, если оно верно истине, объясняет нам, почему в таком плохом состоянии дошли до нас многие сочинения величайшего философа древности. Оно объясняет также, почему эти книги распространились так поздно на Западе и почти не были известны римлянам до взятия Афин их полководцем Суллой. Другой, более странный, пример печальной участи: один из Птолемеев в Египте, преемник государей, основавших богатую александрийскую библиотеку, однажды, неизвестно за что, разгневался на учёных и изгнал всех из своего царства. Подобного рода преследование не могло продолжаться долго у народа, столь дружественно расположенного к искусствам, как эллины и, слава Богу, мы видим, что оно не причинило большого вреда ни науке, ни поэзии. По странному совпадению, китайские летописи относят большое преследование учёных и истребление многих тысяч древних книг, в числе которых указывают на замечательные памятники китайской мудрости, от которых как бы чудом сохранилось лишь несколько экземпляров, к царствованию Чин-Тси-Гоанга, бывшего почти современником Птолемея Филометора.
   Эти злоключения следует приписать причудам деспотической воли, но даже при регулярном состоянии древнего общества, книги и их авторы не раз подвергались другим опасностям.
   Прежде всего, в результате несчастных случаев очень часто архивы и библиотеки были опустошаемы или совсем истребляемы огнём. При взятии Александрии Юлием Цезарем пламя похитило одну из громадных библиотек этого города, находившуюся в квартале, известном под названием Брухиума. Во время пожара, устроенного в Риме безумно жестоким Нероном, также исчезли три библиотеки со всеми заключавшимися в них литературными сокровищами. Провинциальные города не были защищены от подобных бичей. В царствование Клавдия, город Лион (называвшийся тогда Лугдунум) был до основания уничтожен огнём в одну ночь. Но после таких несчастных случаев обыкновенно почти всегда всё довольно быстро восстанавливалось. Когда сгорел Капитолий, во время гражданской войны, окончившейся победой Веспасиана, от всех сокровищ, собранных в этом древнем святилище религии и патриотизма, остались одни разрушенные клочки: там с давнего времени были собраны многие тысячи списков и бронзовых таблиц, составлявших архивы империи.
   Прибегнув к копиям большинства этих подлинных текстов, находившимся в других складах, удалось опять восстановить собрание их, доходившее числом до трёх тысяч отдельных документов; это Светоний, биограф Веспасиана, справедливо называет instrumentum imperii pulcherrium. Полвека спустя после пожара, истребившего город Лион до основания, последний делается более цветущим благодаря изящным искусствам и торговле. Он имеет книгопродавцев, и эти книгопродавцы наперегонки спешат выставлять в своих лавках то, что ныне называется новостями литературы. Плиний младший узнал с радостью, которую он и высказывает в своей переписке, что его книги находили поклонников на столь отдалённом от Рима и даже от его родины, Кома, рынке.
   К тому же периоду истории (79 г. после Рождества Христова) относится воспоминание о Геркулануме и Помпеи, засыпанных горячим пеплом Везувия. По крайней мере в первом из этих двух городов нашли в одной комнате тысячу семьсот свёртков папируса, которые принадлежали библиотеке эпикурейца и значительную часть которых могли разобрать неаполитанские учёные, благодаря своему изумительному терпению и прилежанию. Менее счастливый в этом отношении город Помпея не дал нам ни одной из книг, которые он заключал в себе в своё время; а между тем и теперь ещё можно видеть там лавку книгопродавца с рабочей комнатой для переписчиков, которую очень легко узнать по надписям на ней и по её внутреннему устройству; но влажный пепел, проникший повсюду в этом городе, разрушил там до мельчайших частиц папирус и пергамент. Искусные исследователи, руководящие раскопками этих развалин, отчаиваются найти там остатки хотя бы одной рукописи, имеющей вид книги; нашли там лишь несколько приходно-расходных счетов, написанных на навощённых деревянных дощечках; все эти счета разобраны без большого труда.
   Рядом с этими несчастными случаями надо предполагать и более или менее насильственные разрушения, которые приходится приписать, увы! злой воле людей.
   Поэт Овидий представляет нам первый пример этого; изгнанный из Рима императором Августом за проступок, тайну которого так никогда и не узнали, и сосланный в небольшой городок на берегах Эвксинского Понта (ныне Черное море), он мог ещё писать там довольно свободно элегии, в которых он оплакивает свою печальную участь; но посылая свои стихи в Рим, он, как мы видим, не совсем был уверен в приёме, который они должны были найти там. Вы не без интереса прочтёте, даже в слабом прозаическом переводе, несколько строк послания, которое Овидий, в подражание Горацию, обращает к сборнику своих Tristes, как он назвал их: «Маленькая книжка, – я не досадую на это, – ты отправляешься без меня в Город (Рим), куда не может последовать за тобою твой господин. Иди, но плохо одетая, как и подобает книге изгнанника. Несчастная, береги наряд своего несчастия; да не окрасит пурпур твоего покрова, – его цвет не идёт к тому, кто носит траур. Да не привлекает глаз сурик твоего заголовка, и кедр да не наполняет благоуханием твоих листьев. Два белых шарика да не выделяются на твоём чёрном обрезе (это концы стержня, на который навёртывался папирус). Такой красивый убор будет украшать счастливые книги. А ты, ты не можешь забыть о моем несчастии. Твои два обреза не будут отполированы пемзой, чтобы можно было видеть в беспорядке твой головной убор (т. е. необрезанные края папирусного свертка). Не красней за свои помарки: при виде их всякий поймёт, что они сделаны моими слезами. Иди же, моя книга, и приветствуй от моего имени те дорогие места…» И после этого подробного до мелочей описания поэт переносится мысленно в храмы и дворцы своего дорогого города Рима, в котором он опасается повсюду козней и пробуждения гнева государя, отправившего его в изгнание. Он представляет книгу попадающей в дом, в котором она встретит своих старших сестёр, и опасающейся и там возбудить подозрения против своего господина. Из этого мы видим, как нередко тяжело уже было положение писателей в последние годы царствования Августа.
   Свобода сочинений и обнародования книг, конечно, была велика у греков и римлян; но так как она вырождалась иной раз в разнузданность, то для сдерживания её в границах нужны были законы, и эти законы нередко применялись с большой строгостью. Не только присуждали к сожжению позорящие честь пасквили (что, конечно, было вполне справедливо), но строгость распространялась даже на серьёзные исторические труды, автор которых грешил только излишним поклонением или просто уважением к павшему правительству. Таким образом при императоре Тиберие был осуждён историк Кремуций Корд за то, что говорил с уважением о последних защитниках республики, Бруте и Кассие. До него, другой летописец, книги которого были сожжены по повелению сената, не захотел пережить их истребления и покончил жизнь свою самоубийством. Сочинения Тацита дошли до нас не все. Этот великий писатель отзывался с суровой независимостью о царствовании первых императоров; он мужественно порицал Нерона и Домициана. Можно думать, что именно эта свобода и была до известной степени причиной исчезновения некоторых его произведений. Преемникам первых Цезарей не нравилось, что в римском обществе распространяются проникнутые столь благородной печалью суждения о политических порядках, от которых страдал, которых, может быть, заслужил своими преступлениями давно уже выродившийся Рим.
   Рассказывают, что император Тацит, считавший себя потомком знаменитого историка, озаботился о воспроизведении его сочинений и о распространении их по библиотекам. Кто знает, не этой ли счастливой случайности мы обязаны тем, что можем читать по крайней мере половину этих красноречивых рассказов, делающих честь уму человеческому.

Глава VI. Книги в первые христианские века

   Нетерпимость христианства к　еретическим книгам. – Что делается с　языческой литературой при суровости Церкви и　невежестве варваров. – Сохранение древних преданий Боэцием и　Кассиодором. – Деятельность первых отцов Церкви по　защите и　распространению христианства. – Многоязычная Библия Оригена. – Уменьшение научных сочинений. – Сокращение некоторых великих произведений до　руководства. – Сохранение некоторых произведений греческих писателей в　переводах на　восточные языки. – Преимущества и　неудобства этих переводов.

   После политических страстей следует отдать отчёт также и о религиозных спорах.
   В деле религии языческие народы часто отличались терпимостью. У них было столько различных богов, что им ничего не стоило впустить ещё одного лишнего в свои храмы. Общественные власти были строги у них только к заведомым безбожникам. До сих пор мало известно бесспорных примеров этих строгостей. Процессы за нечестивость были нередки, но не видно, чтобы погибло много книг, более или менее не религиозных, вследствие осуждения их авторов. Этого не было даже и после торжества христианства. Христианский догмат, очень рано формулированный апостолами, а затем учёными богословами на соборах, не допускал свободы обсуждения и толкования, которую политеизм дозволял самым смелым из его философов.
   Например, Эпикур, решительный отрицатель языческих богов, спокойно и счастливо жил в Афинах, где вокруг него процветали и древний культ, и иные новейшие, иностранного происхождения суеверия. Христианское общество было менее снисходительно как к еретикам, так и к философам, нападавшим на его таинства, на его теологию. Против христианства писали в особенности трое учёных: Цельзий, Порфирий и Юлиан. Строго осуждённые, преданные поруганиям и поношению, их сочинения не могли пережить времени, в которое они появились: от них сохранились лишь отрывки в прозе христианских учёных, писавших возражения против них. Что же касается до знаменитого ересиарха Ария, очень долго колебавшего основы христианского учения, то его книга, преданная анафеме на соборах, исчезла совершенно.
   Даже помимо этих преследований, объясняющихся искренней страстью у православных христиан, естественно было ожидать, что торжество новой религии мало-помалу погрузит в забвение многие произведения языческой литературы. Одного папу обвиняют в поощрении уничтожения языческих сочинений; но этот папа, Григорий Великий, нашёл себе защитников в этом отношении, и, кажется, теперь доказано, что его единственная вина заключалась в том, что он советовал членам духовенства ограничивать своё образование латинской Библией и её комментаторами. Великий епископ, святой Василий Великий, двумя веками раньше, советовал, напротив, изучать древних поэтов Греции и доказывал, что подобное изучение, надлежащим образом направленное учителями, спасительно для воспитания сердца и ума. Творение святого Василия об этом предмете сделалось классическим в школах, подобно сочинению Плутарха о воспитании детей.
   Теперь мы дошли до времени великого нашествия варваров, которое внесло в цивилизованный мир много других неурядиц, помимо борьбы двух непримиримых религий.
   Я не знаю, хорошо ли разъяснили историки, – в особенности те, которые пишут для молодежи, – всё то, что должна была потерять цивилизация вследствие нашествия этих миллионов людей без всякой культуры, без всякой любви к искусствам, без всякого уважения к памятникам, благодаря гению художников размножившимся по всему Западу. Самая промышленность, служившая только удобствам жизни, должна была очутиться в пренебрежении у народов, преданных войне или грубым наслаждениям кочевой жизни. Много времени потребовалось для того, чтобы эти грубые завоеватели почувствовали расположение к тонкостям более цивилизованной жизни. Готы, гунны, вандалы, все эти варвары, ринувшиеся на Европу и не умевшие ни читать, ни писать, могли лишь впоследствии заинтересоваться книгами и библиотеками, имевшими такую большую цену для побеждённых. К счастью, евангелие проникало в их души не посредством одной только проповеди, они должны были мало-помалу научиться чтению священных книг. Впрочем, раз сделавшись распорядителями громадных империй, они должны были иметь для управления делами сколько-нибудь образованных министров; они имели надобность в правильно организованных канцеляриях, и таким образом они начали делаться учениками грамматиков и риторов, которых Рим и Греция предлагали им в большом изобилии. Не один учёный латинского Запада сделался министром короля-варвара: таков был Боэций, переводчик и комментатор Аристотеля, при дворе Теодориха; таков же был и Кассиодор, большой почитатель литературы, большой поощритель всех искусств, облегчавших производство книг, украшение и распространение их. Некоторые короли сами оказывались ревностными поборниками знания; король франков, Хильперик, одно время с удовольствием занимался выдумыванием новых букв для азбуки.
   Несмотря на всё это, как в греческом, так и в римском мире школы делались менее многочисленными, искусство письма более и более обращалось к рутине практики, вкус изменялся, язык портился, и понижение знаний было бы не вознаградимо, если бы христианство не придало падавшим обществам могущественный элемент жизни. По истечении нескольких веков все литературные школы сделались христианскими, и обучение новому догмату, поддерживая повсюду деятельность умов, оспаривало мрак невежества и предупредило бедствие, к которому бы привёл совершенный перерыв учёных исследований. Что христианство обнаруживало горячность в спорах, плодовитость в проповеди, об этом можно судить по сочинениям некоторых учёных новой религии. Целыми томами in-folio считаются творения первых отцов Церкви: святого Августина и святого Иоанна Златоуста. Библия одна, сама по себе, потребовала громадных трудов, хотя бы только для перевода с еврейского на греческий и латинский языки и для более лёгкого распространения, таким образом, среди народов Востока и Запада. Вы знаете, что Ветхий Завет в оригинале представляет большой том, даже в самых компактных изданиях. Вообразите же себе, чем должна была быть многоязычная Библия Оригена, собрание шести, расположенных параллельными столбцами, текстов всех канонических творений: текст еврейский, текст латинский, четыре и даже пять различных переводов на греческий язык. Какой громадный труд, какие расходы предполагали подобные книги! Латинский перевод Библии, известный у католиков под названием Вульгаты, принадлежит преимущественно святому Иерониму. Нет ничего любопытнее предисловий этого учёного мужа во главе каждого из произведений, которые он переводил по еврейскому или халдейскому оригиналу. Тут видно, какую страсть к исследованию, какую тонкость толкования обнаруживали эти учёные, как ещё легки были сношения между различными школами, между библиотеками, между книжными торговлями цивилизованных народов.
   Вне религиозного обучения наука, правда, начала падать. Естественная история, астрономия и вообще знание физического мира более и более сводились к поверхностным понятиям. Красноречиво прославляли красоты творения – дело шести дней, это было даже любимым предметом христианской проповеди (отсюда название Hexameron, которое, между прочим, носит сборник поучений святого Василия), но мир уже не изучали так, как изучали его знаменитые физики и астрономы греческой древности. Приспособляясь к потребностям менее любознательного общества, наука превратилась в краткие руководства, которые стоили малого труда их авторам, малых расходов книгопродавцам и их покупателям. В некоторых отношениях эта мания кратких руководств была бичом для серьёзной и изящной литературы. В одном труде, в тридцати семи книгах, учёный римлянин Плиний представил картину природы и цивилизованного мира (Historia naturalis). Когда эта энциклопедия нашла себе сократителя (этот сократитель назывался Солином, а его маленькая книжечка называлась Polyhistor), она более и более начала приходить в забвение; однако же, она не исчезла, и для нас ещё представляет богатый склад учёности. Но масса кратких изложений убили большую книгу, которую они резюмировали для невежественной массы читателей. Без сомнения, таким именно образом мы лишились, целиком или отчасти, больших исторических трудов, как, например, трудов Теопомпа и Полибия у греков, Трога Помпея и Тита Ливия у римлян.
   Менее известный пример, но мы приведём его, потому что он кажется нам характерным, представляет маленький латинский словарь, составленный во времена Карла Великого диаконом Павлом. Во времена Августа, грамматик Веррий Флакк, бывший в течение некоторого времени наставником внуков этого императора, составил большой исторический словарь латинского языка, содержащий в двадцати книгах все слова, даже самые древние, с цитатами из авторов; словарь этот был настоящей сокровищницей самой разнообразной учёности, но именно вследствие своего богатства он показался скоро обременительным. Три века спустя некто Помпей Фест сделал из него первое сокращение, которое, в свою очередь, показалось слишком длинным для учителей и школ тех варварских времён, когда Карл Великий и Алкуин старались пробудить любовь к наукам; и вот диакону Павлу было поручено сократить, в свой черёд, книгу Помпея Феста. До нас дошёл только этот последний труд, самый короткий и наименее поучительный из всех трёх; первый исчез бесследно; от второго осталось только около половины статей, начиная с буквы М, в рукописи, которую пламя истребило наполовину тогда, когда книгопечатание спасло оставшееся от неё.
   Сборники извлечений наделали не менее вреда полным изданиям оригинальных произведений. Таким образом в V веке компилятор по имени Иоанн Стобийский или Иоанн Стобей, собрал по порядку сотни страниц или коротких отрывков наиболее знаменитых прозаиков и поэтов древней Греции. Некоторые из этих писателей нам и известны только по тому, что сохранилось из их произведений в компиляции Стобея. Нельзя, впрочем, не признать, что велико было искушение облегчить немного пользование (для наибольшего числа читателей) бесчисленными сочинениями, накопившимися в библиотеках. Между V веком до христианской эры и VI веком после Рождества Христова насчитывают в одной только Греции более шестисот историков, из числа которых двадцать пять или тридцать были первого порядка или по таланту, или по учёности. Это, конечно, извиняет греческого императора Византии Константина Порфирородного, возымевшего мысль составить в широких размерах и методически свод извлечений из главных историков под таким заглавием: «Извлечения стратагем, сражений, посольств, хороших и дурных примеров…» Редкие рукописи, оставшиеся нам от этого сборника, сохранили для нас много страниц из историй, заимствованных из объёмистых произведений, ныне утраченных; все эти страницы более или менее драгоценны, например, страница историка Николая Дамасского, где рассказан, и притом греческим летописцем-современником, трагический эпизод смерти Юлия Цезаря.
   Другую возможность спасти некоторые литературные труды древней Греции представлял перевод на иностранные языки. Армяне, на севере Азии, и сирийцы, в Палестине, очень рано посвящённые в знакомство с греческим языком и почувствовавшие любовь к столь прекрасной литературе, скоро захотели иметь её произведения и на своём языке. В особенности пользовались этой любовью отцы Церкви и философы, и таким образом иное произведение знаменитого учёного Евсевия, например, или святого Иоанна Златоуста, греческий оригинал которого погиб, сохранилось или на армянском, или на сирийском языке. Иной раз даже с сирийского оно переводилось на арабский, а с арабского, в средние века, на еврейский или латинский язык. После такого продолжительного странствия, оригинальный автор доходил до нас в очень искажённом виде. Когда мы, благодаря счастливой случайности, можем сравнить первоначальный текст с этими переводами из вторых, третьих или даже четвёртых рук, нас поражает то, что мысль автора искажена до того, что нередко делается неузнаваемой.
   Научный трактат можно таким образом переводить на несколько языков без больших неудобств; одинаковость терминов в различных языках проведена с достаточной строгостью; «Геометрия» Эвклида, «Механика» Архимеда, может быть, даже «Медицина» и «Хирургия» Гиппократа утратили мало в своей ценности при переходе из греческих школ в школы Ассирии или Испании, занятой арабами. Слог имеет лишь посредственное значение в сочинениях подобного рода, и самые идеи, по свойству своему, не сильно могут быть искажены, если только переводчик одинаково хорошо владеет как своим родным языком, так и языком переводимого им автора. Совсем иное дело литература, где яснее обозначается различие гения народов. Арабы, несмотря на богатство своего восточного воображения, не создали и даже не знали ничего похожего на греческую эпопею, на греческую трагедию или комедию. Поэтому-то арабский переводчик «Поэзии» Аристотеля и впадает во множество противоречий и искажений; трагедия, которой у него нет перед глазами ни одного примера, превращается у него в «искусство хвалить», а комедия, которой он не знает, сводится к «искусству порицать». Небольшое произведение Аристотеля о поэзии не всегда отличается особенной ясностью в неполной редакции, имеющейся у нас на греческом языке. Но в латинском переводе, сделанном по арабскому переводу, это почти совершенная бессмыслица, из которой история литературы не может извлечь почти никакой пользы.
   Только что сделанные нами замечания переносят нас в средние века. Пора представить, каково было тогда состояние книги в публичных или частных библиотеках, особенно в библиотеках монастырских, и какова была профессия людей, писавших, украшавших или продававших их. Этим мы и займёмся в следующей главе.

Глава VII. Книги в средние века

   Рукописи и переписчики. – Орудия каллиграфа. – Этимология слов «рубрика» и «миниатюра». – Дипломы времён меровингов и другие рукописи VIII и X веков на папирусе. – Скудость пергамента в VI веке нашей эры. – Палимпсесты. – Драгоценные открытия, сделанные при их разборе.

   Несмотря на мрачное впечатление, производимое на нас картиной нашествий варварства и следовавших за ними раздирающих сцен, вы уже видели в предыдущей главе, что средние века были не бесплодны и не без литературной славы, что промышленность и торговля книгами далеко не исчезли; только кажется, что эта деятельность сосредоточивалась по преимуществу в монастырях и в руках монахов, сделавшихся почти единственными представителями науки, единственными наставниками молодежи.
   Войдём же в склад рукописей в одной из наших больших библиотек; мы изумляемся, как многочисленны ещё, как прекрасны ещё иной раз рукописи на весьма различных языках, особенно на греческом и латинском, поступившие к нам по наследству от средних веков. Мы увидим там или карманные книги для употребления студентов, или громадные тома, в которые любитель, не обладавший ни критическим взглядом, ни вкусом, без разбора сшивал тетради, принадлежавшие произведениям нескольких авторов и написанные разными переписчиками. Или это роскошные тома, написанные безусловно красивым и тщательным почерком, книги любителей по преимуществу, в которых точность текста пострадала только от почти неизбежных оплошностей со стороны самых добросовестных переписчиков. Нередко каллиграф подписывал свой труд, поручая себя, «бедного грешника», снисходительности и молитвам своих читателей; иногда (но это редко лишь встречается в латинских рукописях Запада) переписчик, – будь то монах с необразованным грубым умом, или продажный писака, – после своей последней строки прибавлял довольно грубый стих, мысль которого можно перевести таким образом: «Здесь оканчивается моя книга; ради Христа, дайте мне на чай».
   Explicit hie totum, per Christum da mihi potum.
   Многие рукописи носят следы критического просмотра, сделанного с большей или меньшей тщательностью самим владельцем, или грамотеем по профессии; в таком случае этот просмотр нередко удостоверяется подписью, свидетельствующей о времени просмотра. Таким именно образом имели возможность расположить по порядку веков рукописи не помеченные, сличая их почерк с почерком книг, время писания которых обозначено, так как естественно предполагать, что сходство почерков указывает на рукописи одного и того же века.
   Особенную трудность для переписчиков представляло переписывание книг с цитатами на греческом языке. Почтенный писец нередко не знал греческого языка. Тогда из двух вещей одно: или он делал с большим трудом снимки с букв греческого письма, и эти снимки, несмотря на своё несовершенство, очень полезны для нас цитатами греческих авторов, которых до нас не дошло ни одного оригинального списка, или же он выходил из своего затруднения тем, что выбрасывал цитату и заменял её двумя буквами gr. т. е. grecum; формула, которую обычай распространил в четыре слова grecum est, non legitur, сделалась почти пословицей для обозначения незнания греческого языка. Под названием «Аттические ночи» мы имеем очень интересную компиляцию римлянина Аула-Гелла, библиофила, весьма сведущего в обеих литературах, в которых он черпал чрезвычайное разнообразие анекдотов и интересных извлечений. Некоторые рукописи этой любопытной книги лишены греческих цитат, которые автор прибавил туда; в те времена и в монастырях, в которых они переписывались, греческий язык был почти совсем неизвестен. Иногда также переписывание греческого текста невежественным писцом показывает (что тоже небезынтересно), каким образом произносился тогда язык Гомера и Демосфена.
   А на каком веществе, какими орудиями занимались своим ремеслом все эти переписчики, все эти каллиграфы? Об этом мы имеем свидетельства, восходящие к первым векам христианской эры. Сборник мелких греческих поэм, известный под названием «Антологии», содержит в себе семь небольших статей, однообразное содержание которых представляет приношение каллиграфа какому-то божеству, приношение, упоминающее о всех орудиях, необходимых для его профессии; приводим прозаический перевод одного из этих стихотворных произведений, очень грациозного в оригинале:
   «Этот мягкий свинец, определяющий движение моих пальцев; это перо, мягкое для иных искусных поворотов; этот ножик, расщепляющий и утончающий его; камень, на котором заостряется тростник; наконец, всю свою сумку, с лощилкой, губкой и чернильницей, когда-то бывшими орудиями моего смиренного ремесла, я приношу тебе, о бог, потому что, ослабленные возрастом, моя рука и мои глаза отказываются от работы».
   Мягкий свинец был или кружок, или стержень из этого металла, которым, как у нас, водили по линейке для того, чтобы начертить линии, едва заметные для глаза, и тем доставить некоторым образом точку опоры для руки переписчика и получить одинаковое число строк на каждой странице. Карандаш заменял их для торговых списков, для школ и для повседневного употребления лиц, хлопотавших о правильности своего почерка. Ещё больший прогресс представляет употребление очень бледных чернил, положенных с помощью особого прибора на бумагу, которая в торговле носит название «линованной бумаги».
   Перо (calamus) или палка для писания, как мы видим, была очиняема и расщепляема, конечно, перочинным ножом, а затем ещё полируема и заостряема на камне; лишь в VII веке нашей эры мы находим первое упоминание о пере, заменяющем calamus. Но этот последний в руках каллиграфа достигал, конечно, тонкости, близкой к тонкости нашего воронова пера, или наших стальных перьев.
   Папирус, на котором написаны стихи греческого поэта Алкмана, имеет на полях заметки, писанные почти микроскопическим почерком; существует также речь, писанная греческим ритором на папирусе; оригинал её находится у автора этой книги, но уже в сильно попорченном виде; наконец, чудо, представляемое «Илиадой», написанной так, что она могла уместиться в ореховой скорлупе (чудо, о которых мы уже говорили), служит отличным доказательством того, на что был способен греческий каллиграф ещё задолго до того, как вошли в употребление гусиное и вороново перья.
   Лощилкой служил кусок пемзы, пористое и несколько шероховатое вещество которой слегка объедало края свернутого папируса и выравнивало поверхность его краёв, подобно тому, как у нас резец переплётчика обрезает концы полей в книге.
   Чернильница греческих переписчиков, по-видимому, содержала только чёрные чернила. Слово, означающее чернила, melan, значит просто «чёрное», а латинское слово atramentum означает также употребление черной жидкости; но египетские папирусы и некоторые древние палитры, найденные в Египте, указывают на употребление чернил различных цветов. Римские и греческие каллиграфы одинаково любили разнообразить цвета чернил, особенно для названий сочинений или глав, для начальных букв этих глав. Роскошь простиралась даже дальше: отыскали средство разводить в подходящей жидкости золотой и серебряный порошок, и таким образом получали золотые и серебряные буквы, блеск которых ласкал глаз, особенно на пергаменте, окрашенном в пурпурный цвет, чему мы имеем несколько примеров. Minium, или сурик, представляющий красную свинцовую соль, обыкновенно употреблялся для заголовков законов в списках уложений; оттуда к нам перешло употребление для заголовков названий рубрика (rubrica по-латыни «буквы красного цвета»). Кроме того, от слова minium (сурик) произошло слово миниатюра, искусство которой, постепенно совершенствуясь, превратилось в оригинальную и чрезвычайно богатую отрасль живописи. Но какая бумага могла воспринимать столь богатые и столь тонкие украшения? Папирус или пергамент? Вы заметили, что каллиграф, набожное приношение которого мы перевели выше, не говорит определённо о своей бумаге. Это потому, что бумага не относилась к принадлежностям его профессии; её давали автор или книгопродавец. Писавший это посвящение не имел надобности приносить богу образец своей бумаги. Для рукописей хорошего качества, но без тщеславных украшений, папирус годился вполне. В Египте писали даже на холсте, а также и делали весьма разнообразные рисунки. Римляне также знали холщовые книги (libri lintei), содержавшие сибиллины предсказания или религиозные обряды. Однако пергамент, более твердый, чем папирус, и воспринимающий более совершенную полировку, должен был рано или поздно вытеснить этот продукт египетской промышленности. Революции, опустошавшие Египет в V веке и последующих, в особенности после занятия его арабами, должны были сильно повредить производству папируса. Долго думали, что калиф Омар, по взятии Александрии, приказал сжечь в ней библиотеку, под тем предлогом, что в ней не заключалось ничего полезного для учеников Пророка. Эта легенда утратила всякую веру. Известно, что после стольких предшествовавших опустошений солдатам Омара осталось очень мало книг для сожжения. Но если и не истребляли в то время старых книг, Египет всё менее и менее доставлял материала для приготовления книг новых. Эта промышленность существовала ещё несколько веков после арабского завоевания. На папирусе написаны многие дипломы времён Меровингов. В числе свёртков, принадлежащих египетскому вице-королю и хранящихся в музее Булак, находится один содержащий Жития святых на коптском языке (это новейшая форма египетского языка и письменности) и оканчивающийся греческой подписью, помеченной 450 годом Диоклетиана (эра мучеников) или 752 годом христианской эры, т. е. временем детства Карла Великого. В Италии папские буллы долго писались на папирусе; из числа их известна одна, помеченная 998 годом; но, по всей вероятности, в те времена подобная роскошь допускалась лишь в некоторых канцеляриях.
   Даже в свежем виде, тотчас по выходе из рук рабочего, эта растительная, легкая, ломкая, не совсем плотная бумага должна была легко разрушаться; она подвергалась многим шансам изменения. Это мы видим даже на той бумаге, которая лучше всего сохранилась в Египте; листья при малейшем давлении склеиваются между собой; если только свёрток не сохранялся тщательно в цилиндрической форме, на складках папируса делались разрывы. Когда эта бумага была разрезана на страницы и последние составили книгу нашей формы, а не свёрток, эти страницы было трудно перелистывать; они не обладали упругостью; поэтому некоторые книгопродавцы прибегали к следующему средству: в одной и той же книге они за папирусными страницами поочередно вставляли пергаментные листы, как это видно в прекрасной рукописи святого Августина, хранящейся в парижской национальной библиотеке.
   Пергамента, в свою очередь, иногда не хватало для удовлетворения всего спроса. С V или VI века он сделался редким в некоторых местах на Западе. Эта скудость заставила довольно часто прибегать к прискорбному обычаю, впрочем, как будто восходящему даже к классической древности; благодаря этому дурному обычаю мы лишились множества сочинений. Для написания актов какого-нибудь собора или даже плохих стихов какого-нибудь поэта времён упадка, проводили губкой по пергаменту, содержавшему, например, речи или философские трактаты Цицерона, и затем писали новый текст, или между строками ещё заметного старого текста, или на тех же самых строках, если считали их достаточно смытыми, или же, наконец, в поперечном направлении. Этого рода рукописи называются палимпсестами (подчищенными), хотя, говоря правду, эта операция производилась губкой или же пемзой, а отнюдь не ножом. Новейшие филологи поздно хватились сделать опыт разбора первоначального текста палимпсестов; для этого нужны очень хорошие глаза, а иногда и употребление химических реактивов, которые, восстанавливая первоначальный текст, сильно изменяют вещество пергамента. Но открытия, сделанные этим способом, вполне оправдали его. Какое сокровище составляет для нас палимпсест Гайя, возвративший нам классический труд этого великого юрисконсульта, хотя, конечно, и изуродованный в некоторых частях! Какое сокровище составляют открытые таким образом прекрасные страницы «Республики» Цицерона! Какой драгоценный оригинальный документ представляет переписка ритора Фронтона с его учеником, ставшим впоследствии императором Марком Аврелием!
   Почти всегда в палимпсестах представляются произведения языческой литературы, которые были покрыты христианскими произведениями, писанными на том же языке. Иногда второй язык отличен от первого, как, например, в рукописи библиотеки британского музея, где сочинение на сирийском языке скрывает от нас самый древний известный нам список некоторых песен «Илиады». Тут нет открытия, собственно говоря, но действительно любопытно знать, каково было состояние в IV или V веке нашей эры этого дорогого для нас текста, подвергшегося стольким переделкам со времён Гомера до времени его александрийских комментаторов.

Глава VIII. Книги в средние века

   Рукописи священных книг, замечательные по　изяществу письма и　богатству украшений. – Странное равнодушие евреев к　древности рукописей их священных книг. – Пристрастие арабов к　изящным книгам. – Библиотеки мусульман. – Возвращение к　христианским народам. – Латинские рукописи с　иллюстрациями. – Искусство и　плодовитость миниатюристов в　средние века. – Неверность у　них костюма и　характера действующих лиц. – Новая эпоха в　истории книги. – Бумага из　хлопка. – Трудность чтения текстов вследствие употребления сокращений. – Возвращение к　древности. – Стенография у　римлян. – Тироновские знаки. – Тахиграфы.

   В предыдущей главе вы видели, после стольких других, ещё одну новую причину уничтожений образцовых произведений языческой древности. Книжная торговля и монахи, занимавшиеся в монастырях каллиграфией, естественно начали более и более пренебрегать языческими писателями древности и привязались преимущественно к христианских текстам, и прежде всего к Ветхому и Новому Завету. Затем книгами, предназначавшимися для церковной службы, требниками, осьмигласниками, служебниками и другими; затем каллиграфы почти исключительно занимались сочинениями учёных богословов, каковы, например, святой Василий Великий и святой Иоанн Златоуст. Вот почему мы имеем чрезвычайно большое число рукописей этих сочинений, восходящих до V и даже до IV века нашей эры, причём некоторые из них выполнены с чрезвычайной роскошью украшений: заглавные буквы разных цветов; заглавные буквы, украшенные арабесками, иногда даже заключающие в своих внутренних пространствах маленькие картины, исполненные самой тонкой кистью; затем большие миниатюры, изображающие или лик, более или менее сходный, апостолов или святых учёных богословов, или же какие-либо события из Ветхого и Нового Завета. Даже без этих роскошных украшений некоторые рукописи священных книг представляют изумительное совершенство каллиграфии. Таков, например, хранящийся в парижской национальной библиотеке за № 412 небольшой томик, в котором содержатся евангелия и Послания апостолов; почерк, всегда чрезвычайно четкий, в иных местах микроскопической величины. С таким же уважением каллиграфия относилась, в свою очередь, и к латинским переводам, и даже к переводам на новейшие языки Библий и духовных сочинений; в этом роде есть книги, не имеющие себе цены как по отчётливости текста, так и по изяществу помещённых в нём небольших картин.
   По поводу перевода священных книг следует отметить следующий странный факт: еврейский оригинал этих книг имеется только в рукописях сравнительно новейшего происхождения. Уверяют, что самая древняя еврейская рукопись Библии не восходит далее X века нашей эры. Это справедливо может удивить того, кто не знает, что евреи, убеждённые в неизменяемости библейского текста, не оказывают никакого предпочтения старым экземплярам, в которых они не думают найти текст, менее изменённый рукой переписчиков. Они, говорят, даже уничтожали, или, по крайней мере погребали в складах, осуждённые на забвение экземпляры Ветхого Завета, где те нередко сгнивали, сделавшиеся вследствие дряхлости не годными к употреблению. Впрочем, у них память дополняла верность списков. Не один еврей знает наизусть большую часть, а иногда и весь Ветхий Завет.
   Ученики Магомета несколько иначе выражают уважение к своей единственной священной книге, Корану. Они отыскивают его, поклоняются наиболее древним рукописям его. Есть одна копия Корана, как полагают, относящаяся ко времени, близкому к смерти Пророка; и, начиная с этого времени, известно много других копий, исполненных с религиозной тщательностью, или обыкновенными арабскими буквами, или же замечательного изящества буквами, известными под названием куфических.
   Вообще, арабы, с тех пор как развилось у них литературное образование, отличались любовью к изящным книгам. У них образовалось много искусных каллиграфов, имена которых иногда сохраняла история, и списки которых пользовались заслуженной известностью на всем Востоке. Калиф Осман, третий преемник Магомета, занимался собиранием в одно целое разрозненных частей Корана; сверх того, он счёл своей обязанностью собственноручно написать несколько копий этого произведения. Эти экземпляры, числом четыре, были разосланы калифом по важнейшим городам мусульманской империи, где и сохранялись с величайшей тщательностью. Одна из этих драгоценных рукописей хранилась в Дамаске, другая в городе Марокко. Третья, посланная в Египет, находилась в числе сорока экземпляров Корана, заключённых в ящики жёлтого шёлка, которые султан Кансур-Гури приказал носить за собой, как талисманы, во время кровавой битвы, в которой Селим I (1516 г.) раздавил могущество мамелюков. Эти священные книги были потоптаны ногами и погибли в беспорядке и панике, следовавшей за поражением.
   Все города мусульманского владычества имели свою библиотеку. Но многие причины способствовали уничтожению или рассеянию этих богатств: мятежи, войны, пожары и, больше всего, скорость, с которой в этих жарких климатах книги пожираются термитами и другими насекомыми.
   У испанских арабов, кажется, по преимуществу была развита сильная любовь к книгам. Город Кордова отличался в этом отношении от всех других городов в стране; он долгое время владел четвёртой из написанных Османом рукописей Корана, о которых мы уже говорили выше. Имам читал её там внимательной толпе. Во времена своего процветания Кордова имела библиотеку в 400 000 томов, и в VI веке хиджры [1 - Хиджра (16 июля 622 года н. э.) – дата переселения пророка Мухаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину. Поэтому в мусульманских странах календарь называют календарём Хиджры.] число библиотек, открытых для публики в различных городах Испании, простиралось до семидесяти. Как не сожалеть, что такие сокровища почти все погибли во время войн, которые вели испанские христиане до совершенного изгнания племени завоевателей? Ныне англичане в Индии и французы в Алжире относятся с большим уважением к религии, языку и книгам своих нехристианских подданных.
   Эти соображения напоминают нам о греческих и латинских книгах в средние века.
   Языческая литература, хотя очень часто и приносимая в жертву духовной литературе, тем не менее имеет в наших библиотеках несколько рукописей редкой ценности. Например, шесть комедий Теренция, в очень древних рукописях, снабжены небольшими рисунками, которые, будучи помещены во главе каждой сцены, представляли взорам читателя фигуры, костюмы главных действующих лиц и определяли место, занимаемое ими на сцене. Одна из таких рукописей, не отличающаяся, правда, изяществом, но относящаяся, может быть, к VII веку, находится в парижской национальной библиотеке; есть подобная же рукопись в библиотеке Ватикана. Эти рисунки, очень наивные, почти грубые, имеют тем не менее большую цену для антиквариев. Учёная госпожа Дасье, переводчица Теренция, воспроизвела эти рисунки в своём издании этого поэта, но с посредственной верностью. Она могла бы найти другие, гораздо лучшие, в менее древних рукописях Теренция. Но там талант миниатюриста, мало заботившегося о местном колорите, без всяких обиняков одел действующих лиц латинского поэта французскими дворянами, кастелянами, кастеляншами, пажами прекрасных времён рыцарства.
   Говоря правду, если миниатюра и обнаружила в средние века замечательные искусство и плодовитость, и если в её именно школе образовались, в XIV и XV веках, некоторые из учителей итальянской и фламандской школ, то во всяком случае не за верность костюма и характера действующих лиц она удивляет знатоков. В библейских миниатюрах Моисей и царь Давид, Соломон и пророки одеты не лучше римлян Теренция. Добрые намерения неведомых, но прелестных и скромных живописцев (тогда не было в обычае подписывать свои работы) заставляли извинять им многие оплошности и недостатки. На Востоке предание превратило некоторым образом в абсолютное правило метод, которому должны были следовать художники-миниатюристы, равно как и мозаисты при изображении главных лиц священной истории. Эти правила охраняли таким образом живопись от отступлений в духе нововведения, и сообщили работам художников особенную важность.
   Воображение художников-каллиграфов на Западе также имело возможность разгуливать на полном просторе, когда дело шло об иллюстрировании фигурами трактата о зоологии или ботанике, трактата об охоте в лесу или с соколами. Описывая растения или животных, разумеется, не изменивших своего внешнего вида со времён глубокой древности до наших дней, можно выказать в большей или меньшей степени искусство, не впадая в ошибки насчет костюма, о которых свидетельствуют некоторые греческие или латинские рукописи, только что указанные нами. Но с этими замечаниями мы вступили на путь, на котором легко могли бы заблудиться, а потому вернемся к скромному каллиграфу, снаряды которого были описаны выше, и проследим дальше его судьбу в средние века.
   В папирусе и велене нередко ощущался недостаток в торговле с X века нашей эры. Но восточные же фабрики начали снабжать нас другой бумагой, изобретатель которой неизвестен; бумага эта общеизвестна под названием charta bombycina, так как хлопок служил главным материалом при её приготовлении. Эта бумага обыкновенно плотнее пергамента, отличается глянцевитостью и удобна для писания самым мелким почерком. В больших библиотеках есть сотни томов на бумаге такого сорта. Поэтому charta bombycina оказала неоценимую услугу литературе и наукам благодаря своему распространению в такое время, когда из двух других бумаг одна исчезла, а другая стоила очень дорого.
   Эта дороговизна письменного материала благоприятствовала стремлениям сделать почерк более мелким, сжатым. Так называемые уставные буквы мало-помалу вышли из употребления и попадались только в роскошных книгах. Их заменили более мелкие буквы, двойные (вязь); эти буквы отличаются изяществом, но тем более утомляют глаз палеографа (разбирателя старинных почерков), что они отличаются чрезвычайным разнообразием и нередко форма их зависит от личного вкуса переписчика. С вязью, представляющей собственно курсивный почерк, соединяются сокращения, превращающие иногда целое слово в один росчерк пера. Всё это дало возможность уписывать на одной странице то, что иначе заняло бы десять; большое сбережение бумаги, разумеется, но вместе с тем и значительное увеличение пытки при чтении, например, рукописей, предназначенных для торговли, или тетрадей с заметками, писанных учениками. Но раз это вошло в привычку (на что требовалось много времени), кажется, ни с чьей стороны не раздавалось жалоб.
   Другим средством для ограничения расходов на бумагу служило употребление называвшихся тогда тироновских знаков, по-нынешнему – стенограммы.
   Греки – может быть, а римляне – наверное очень рано употребляли знаки сокращений (notae) для записывания речей во время их произнесения. Рассказывают, что Ксенофонт, знаменитый историк и ученик Сократа, записал таким образом беседы своего учителя о нравственности и политике, которые он изложил затем в сочинениях, дошедших до нас. Вот другой, ещё более замечательный пример: сапожник Симон, у которого Сократ любил иногда непринужденно побеседовать с своими учениками, также придумал знаки, с помощью которых он сочинял, по весьма распространенной тогда моде, сократовские диалоги. Полагают, что некоторые из этих вещей находятся в диалогах, приписываемых Платону. У римлян честь изобретения первой системы знаков для такого употребления принадлежала отпущеннику и другу Цицерона, Туллию Тирону; таким образом эти знаки сохранили имя своего изобретателя. Сам Цицерон пользовался иногда этими знаками в переписке со своими друзьями. Не может быть сомнения, что в судах и в сенате секретари имели для своих услуг стенографов, которые назывались notarii. Очень низкая должность этих notarii мало-помалу приобрела большое значение. Из простых записывателей они превратились в секретарей в собственном смысле этого слова, затем в хранителей подлинных дел, и вот таким образом их название перешло к нам для обозначений очень почтенного класса общественных деятелей, нотариусов. С IV века после P. X. стенографы, под только что объяснённым латинским названием, или под греческим названием тахиграфов (скорописцы), занимали видное место в канцеляриях Рима и Константинополя. Поэт Авзон в прелестных стихах воспел эту быстроту письма, лившегося столь же быстро, как и самое слово. Поэтому неудивительно, что до нас дошло несколько образцов этого письма, несколько судебных процессов, каковы, например, те, на которые нередко ссылаются Деяния мучеников. Но мы не можем не удивляться тому, что встречаются записанными тироновскими знаками и чисто литературные произведения, вроде речей Василия Великого, некоторые списки которых, греческими буквами, дошли до нас. Неужели ради того, чтобы набить себе руку, греческие переписчики делались без всякой пользы стенографами? Подобные книги, может быть, попадали в руки учеников-тахиграфов, которые таким образом в короткое время узнавали значение знаков, сравнивая тироновский текст с тем же самым произведением, писанным по-латыни или по-гречески.
   Легче угадать и понять, что стенография иногда оказывала плохие услуги ораторам и даже профессорам. Квинтиллиан, искусный ритор, жалуется, что часть его уроков, записанных таким образом, попала в руки публики благодаря нескромности учеников прежде, чем он успел исправить их. Говорят, подобное же неприятное обстоятельство случилось с одним христианским оратором. Иногда, впрочем, случалось, что рукопись истории до окончательного исправления её автором собственноручно, попадала к переписчикам и, благодаря нескромности их, распространялась среди публики. Диодор Сицилийский, написавший во время Цезаря и Августа (под названием «Исторической библиотеки») краткую всемирную историю, объявил в конце сороковой и последней книги, что несколько частей его труда были украдены у него, что они пущены в обращение в неверных списках и что он не желает принимать на себя ответственность за распространение таких списков. Сократитель Плиния Старшего, Солин, о котором уже было сказано выше, жалуется в предисловии к своему сочинению Polyhistor на то, что его небольшая книга пущена в обращение под названием Collactanea в очень искажённом списке; чтобы поправить зло, он должен был приступить к строгому пересмотру и новому изданию этого труда.

Глава IX. Книги в средние века

   Извинение автора пред своими читателями за　метод, усвоенный им в　этой истории. – Произведение Плутарха о　«Способе слушать». – Каллиграфы, иллюминаторы, миниатюристы, переплётчики и　пергаментщики в　Париже, в　начале　XV столетия. – Образование библиотек. – Роскошные книги для любителей и　дешёвые книги для студентов как в　древности, так и　в　средние века. – Новый толчок, данный книжной торговле изобретением тряпичной бумаги. – Предварительные понятия о　происхождении и　о　первых опытах книгопечатания.

   Старый профессор, беседующий с вами из глубины своего кабинета о предмете довольно серьёзном, по опыту знает, с каким уважением должно относиться к вниманию самого благосклонного слушателя или читателя. Есть много способов быть внимательным в аудитории. Приковываются страстно глазами и ушами; иногда слушают с большой холодностью; бывает, слушают и просто из приличия и ради того, чтобы не оказаться невежливым относительно того, чьи лекции слушают. Почтенный Плутарх, один из древних авторов, наиболее известных молодежи, написал несколько прелестных страниц о способе слушать, где он описывает все положения, которые может принимать ученик пред креслом учителя и где он даёт превосходные советы слушателям публичной лекции. То, что он говорит относительно лекций, которые слушают, не менее справедливо и для лекций, которые читают. Если внимание аудитории утомляется, то в этом виноват, несомненно, оратор столько же, как и почтенные люди, пришедшие к нему поучиться без излишнего утомления; и в них он должен поддерживать усердие, стараясь держаться на высоте их понимания. Успели ли мы в этом пред вами, дорогой читатель? Этого мы желаем больше, чем, может быть, надеемся.
   Всякая история имеет свои тернии. Даже в самых прелестных странах большая дорога или железная дорога, если только существуют такие сколько-нибудь значительной длины, не всегда идут среди зеленеющих лугов или прелестных лесов; попадаются болотистые пространства и однообразные равнины, и приходится выносить нагоняемую ими тоску. Мы, может быть, уже миновали несколько таких равнин и болотистых пространств. Но, слава Богу, мы добираемся до местностей, где нет недостатка ни в живописных местоположениях, ни в приятных сюрпризах на поворотах дороги.
   Занявшись средними веками, которые нередко называют веками варварства и мрака, мы встретили уже и там больше света, чем надеялись. Ведь если наука тогда и сузилась, зато литература, и особенно поэзия не дремала. Когда работает человеческий ум, перо также живо следует за ним в его деятельности. Все теологи того времени, все ораторы, все поэты пользовались услугами целых легионов переписчиков и других работников, различным образом способствовавших производству книг. В XIV веке, в начале XV Франция была одной из стран, в которых наиболее процветало производство хороших и красивых книг. Каллиграфы, иллюминаторы, миниатюристы, переплётчики, переплётчицы, пергаментщики и т. д. составляли в Париже промышленные корпорации, пользовавшиеся известностью во всей Европе. Роскошь хорошо написанных, изящно украшенных и переплетённых книг была в моде у студентов парижского университета. Важные господа, принцы и некоторые из французских королей начинали уже составлять себе библиотеки. Существуют каталоги двух или трёх этих древних библиотек. Библиотека короля Карла V состояла почти из тысячи двухсот томов, – цифра значительная для того времени. Некоторые из этих томов существуют ещё и теперь и принадлежат к самым драгоценным сокровищам Французской национальной библиотеки, особенно если они сохранили свой старый переплёт с подписью короля, которому они принадлежали. Многие другие, не обладающие этим особенным достоинством, отличаются красотой велена, красотой почерка и многочисленными рисунками, которыми они украшены. Вообще, французские хранилища рукописей имеют большое число этих образцовых произведений промышленности, которая была по преимуществу французской и делает величайшую честь Франции.
   Наряду с красивыми книгами не следует забывать книг более скромных, но более доступных по своей невысокой цене массе студентов и любителей. Уже в древности существовали книги дорогие и книги дешёвые; в руки школьникам не давали роскошных рукописей; существовали даже издания некоторых авторов столь дорогие, что любители, не имевшие средств для их покупки, пользовались ими только у книгопродавца за известную плату, в таких случаях лавка книгопродавца очень походила на нынешний кабинет для чтения. Найденные в Египте папирусные свертки могут нам дать понятие об этом. В числе свёртков, содержащих речи греческого оратора Гиперида, есть три очень красивых почерка, в которых столбцы отделяются большими полями. Папирус превосходного качества, ничего не было упущено для того, чтобы сделать чтение лёгким; четвёртый свёрток, содержащий надгробную речь, произнесённую тем же оратором в 323 году до P. X., имеет совсем иной вид: грубый папирус, небрежный почерк, множество описок, страницы отделены только чёрной чернильной чертой; пожалуй, можно бы даже подумать, что это работа какого-нибудь мемфисского или александрийского школьника, которому в наказание за какую-нибудь вину задали задачу переписать двести или триста строк греческого текста. Подобный же образец находится в числе рукописей на различных языках, оставшихся нам от средних веков; и ничего не может быть естественнее этого. В особенности в то время, до которого мы дошли в своей истории, торговые сношения, нередко расстраиваемые войной, должны были затруднять дела книгопродавцев и их сотрудников.
   К счастью, открытие, о котором ещё не было сказано, способствовало понижению стоимости книг, может быть, уже в XIII и наверное в XIV столетии; открытие это – холщовая или тряпичная бумага; при этом мы разумеем холст или тряпки, превращённые в тестообразную массу; этого рода бумагу надо тщательно различать от холста, употреблённого для письма в виде ткани (libri lintei), о чём было уже сказано выше.
   С точностью не известно ни время, ни место изобретения бумаги из тряпичного теста, ни какому искусному человеку следует приписать это изобретение. Но оно, несомненно, способствовало распространению книг в конце средних веков: а впоследствии оно сделало возможным замену труда переписчиков печатным станком, т. е. сделало возможным искусство книгопечатания, о котором мы и будем говорить теперь.
   Думали ли вы когда-нибудь, сколько изобретательности, замысловатости предполагает это искусство? У вас, может быть, бывал в руках игрушечный типографский прибор, в котором типография приведена к самым простейшим элементам её и освобождена от всех усложнений, накопившихся в четыре века. Даже во всей его простоте сравните этот печатный станок, представляющий не более, как игрушку, с древней каллиграфией, с орудиями и материалами, которыми она располагала, и вы увидите, как велик гений Гутенберга и какое громадное расстояние он должен был перешагнуть между старыми приёмами и новым приёмом, изобретателем которого был он.
   Чтобы напечатать страницу книги, подобной тем, которыми мы располагаем ныне, нужны: 1) буквы, вырезанные или вычеканенные на твердом металле; 2) чернила, которые могли бы приставать к буквам и чрез их посредство отпечатываться на каком-либо веществе, могущем воспринимать чернила; 3) это последнее вещество; 4) орудие для того, чтобы наложить чернила на все буквы; 5) другое орудие, чтобы прижать их к печатаемой поверхности.
   Из этих пяти элементов древняя промышленность знала только первый; идея второго не была для неё чужда, но она не думала соединять с ними три других.
   Дело вполне заслуживает того, чтобы мы объяснили его подробно.
   Нет почти музея, в котором вы не видели бы бронзовых печатей, с помощью которых отпечатывали или на мягкой глине, или даже на металле, более мягком чем бронза, собственные имена, а иногда то, что ныне называется фабричными марками. В кабинете медалей парижской национальной библиотеки находится кусок серебристого свинца, добытый римлянами из рудников в Испании за сто лет до христианской эры; на этом куске отпечатаны крупными буквами имена двух предпринимателей разработки рудников. Некоторые отпечатки на древних вазах заставляют даже подозревать, что печать представляла собой не один предмет, а состояла из отдельных букв, так что получался инструмент, похожий на называемый ныне компостером. Несколько примеров этого рода мы видим на ручках больших ваз из терракоты, происходящих из древней Греции. Вы, конечно, не забыли ещё, как читали выше, что некоторые вавилонские кирпичи [2 - Эти глиняные документы с клинообразными надписями, в особенном изобилии откопанные в 1874 году, открывают перед нами общественную и частную жизнь древнего Вавилона. Между прочим, при раскопке одного надгробного кургана найдена масса глиняных пластинок, ясно свидетельствующих о существовании в Вавилоне обширной торговой фирмы, вроде нынешних Ротшильдов, управлявшей всеми финансовыми операциями ассирийской столицы и имевшей, по-видимому, на откуп все подати и налоги. Из найденной любопытной росписи налогов древнего Вавилона видно, что подати платились с земли, со сбора фиников, с жатвы, со стад. Из написанных на пластинках жалоб и просьб мы узнаём, что сборщики податей тех времён действовали иногда очень жестоко при исполнении служебных обязанностей. Так, на одной клинообразной надписи кто-то просит не облагать его до того тяжкими податями, что он не в силах уплачивать их. Вообще, нужда давала себя знать в Вавилоне точно так же, как и в наше время, и люди, жившие за 2 500 лет до христианской эры, волновались такими же чувствами и мыслями, как и мы. Примегание переводчика.], относящиеся к десятому веку до нашей эры, имеют клинообразные тексты, отпечатанные на мягкой в то время земле с помощью деревянной дощечки, на которой они были вырезаны рельефно. В луврском музее есть несколько таких кирпичей.
   Наконец, самая чеканка монет знакомила народы древнего мира с обычаем переносить посредством давления фигуры и буквы азбуки с более твёрдого вещества на вещество более мягкое.
   Что касается краски, то вот удивительный анекдот, относящийся к четвёртому веку до P. X. Один греческий генерал, собираясь дать сражение, захотел внушить уверенность своим войскам предсказанием верной победы по внутренностям жертв. Он написал на ладони одной из своих рук слово Nika (победа) и написал его наоборот; затем, опершись этой рукой на печень жертвы, он берёт её в другую руку и показывает своим солдатам слово Nika, отпечатанное и читаемое слева направо. Для нас всё равно, удалась ли эта уловка; но она указывает нам, конечно, на первую идею печатания.
   Идея рельефных букв и идея красящего вещества навели на мысль об окрашивании другого вещества. Папирус, тонкий и хрупкий, что мы видим по многочисленным дошедшим до нас его образцам, был негоден для этого; он оказывал бы слишком малое сопротивление руке или инструменту, которыми стали бы нажимать на страницу. Пергамент обладал противоположным недостатком. Не было чернил для этого. Чёрные чернила, состав которых на самых древних известных рукописях определён химическим анализом, представляют собой простую смесь сажи с водным раствором камеди; они плохо приставали к буквам, посредством которых должны были переводить их на бумагу.
   Теперь вы видите, что оставалось сделать гению Гутенберга и его товарищам, чтобы устроить хотя бы маленький станок, которым нынешний школьник, забавляясь, отпечатывает несколько строк.
   Даже для изобретательного ума остававшееся сделать не могло быть делом одного дня: потребовалось много времени, много исследований, много дорогих опытов и движений ощупью.
   Хотя прибор с металлическими подвижными буквами, может быть, и очень древнего происхождения, но не он первый пришёл на мысль. Начали с того, что стали вырезать страницу письма на поверхности деревянной дощечки или таблички, так что буквы выходили выпуклыми и в обратном виде, и, следовательно, всю страницу на доске надо было читать справа налево. На эти буквы катком наводили чёрные чернила, приготовленные особым способом, как это делают ещё и ныне при гравировании на дереве; на доску накладывали лист бумаги, достаточно плотной и достаточно тонкой, чтобы не разрываться под усилием известного давления. Давление производилось сначала посредством мацы [3 - Маца – (ит. mazzo). В типографии: кожаная подушечка с деревянной рукояткой для набивания краски на набор; ныне заменена роликом, катушкой.], а потом посредством винтового пресса, машины довольно простой. Такой способ, по-видимому, практиковался во Фландрии за несколько лет до того, как Гутенберг устроил в Майнце заведение, из которого вышла типография в собственном смысле этого слова. Искусство Гутенберга скоро превратило вырезанные страницы в подвижные буквы, которые сначала делались из дерева, а потом из металла. Затем, так как было очень долго приготовлять буквы по одной штуке, то вырезали их на очень твердом металле; с помощью этих букв получали, как при чеканке монеты, на металле более мягком, во вдавленном виде, целую форму каждой из букв азбуки; оставалось только наливать в эти ямочки, называемые матрицей, жидкий металл, для того чтобы получить по своему желанию тысячи букв, которые и раскладываются по отделениям кассы. Оттуда наборщику остаётся только брать их и класть в верстак, а затем распределять строки в равном числе для получения страниц. Эти свёрстанные страницы, вставленные в рамы и заключённые в них, составляли две формы: одну для лицевой страницы, а другую для обратной страницы; затем их ставили под пресс так, чтобы получить оттиск последовательно на обеих сторонах бумаги; затем лист складывали вдвое, вчетверо, в восемь раз, и таким образом получали тетради in-folio, in-quarto, in-octavo. Вот каким образом создана была типография.

Часть вторая

Глава I. Первое время книгопечатания

   Переворот, произведённый в　жизни цивилизованных народов буссолью, порохом и　книгопечатанием. – Фабрикация бумаги в　Китае. – Почему книгопечатание в　этой стране не　пошло дальше табличного способа. – Изобретение Гутенберга находится сначала в　подчинении каллиграфии. – Новые типографские литеры. – Успехи в　приготовлении печатных книг. – Обнародование древних рукописей.

   Типография появилась, как мы уже сказали в предыдущей главе, между 1440 и 1450 годами нашей эры.
   Два других, предшествовавших этому, изобретения должны были произвести переворот в жизни цивилизованных народов. Буссоль, управлявшая на море движениями мореходов, сделала возможными морские путешествия на большое расстояние от берегов, за океан; она подготовила открытия, подобные открытию Америки Христофором Колумбом, а со стороны Востока она открыла мореплавателям путь в Индию и Китай. Порох, в первый раз будто бы появившийся в Европе в битве при Креси, должен был изменить строй армий, способы обороны и нападения на укреплённые места.
   Но замечательно, что относительно этих трёх изобретений Европу опередил один из народов крайнего Востока. Уже за много веков до этого китайцы знали и пользовались при направлении путешественников свойством магнитной стрелки направляться на север; они имели взрывчатый порох, похожий на наш; за несколько до этого веков они знали и пользовались книгопечатанием.
   Не будем слишком гордиться нашими талантами и нашим знанием. Во многих вещах китайцы опередили нас; а в некоторых они и теперь ещё превосходят нас. Их литература, изумительно плодовитая, очень рано нашла орудия, которыми и пользовалась для увеличения количества книг. В Китае приготовляли бумагу различного размера и толщины из бамбукового стебля, из рисовой соломы и из некоторых других растительных веществ. Китайцы также очень давно уже пользовались старой негодной бумагой для приготовления бумаги худшего качества, как это делается и у нас. На листах писчей бумаги кисточка переписчика выводила буквы редкого изящества: каллиграфия в Небесной империи не представляла собой только ремесло нескольких тысяч человек ремесленников или артистов; это искусство входило в состав воспитания на всех его ступенях и во всех классах общества. Всякий грамотный человек, а уж тем более писатель представляет собой в то же время и каллиграфа. Открытое, точно не известно кем и когда, но, наверное, в первые века нашей эры, книгопечатание, несмотря на особенную любовь китайцев к искусству каллиграфии, нашло себе хороший приём у всех людей, покупавших или читавших книги в громадной империи, население которой достигло уже 300 000 000 душ. Но только книгопечатание всё ещё остается там верным табличному способу, и вот почему. Китайская письменность не имеет азбуки, как наша; для образования слова у китайцев элементарные знаки или ключи чаще всего нанизываются друг на друга и переплетаются, а не становятся рядом один за другим, как у нас ставятся одна за другой буквы азбуки. Следовательно, для воспроизведения страницы на китайском языке, гораздо удобнее и легче вырезать её на дереве, чем употреблять подвижные буквы. Эту гравёрную работу китайский рабочий выполняет с изумительной ловкостью, верностью руки и быстротой. Поэтому, хотя китайцы и знали в XI веке употребление подвижных букв, но всегда предпочитали табличный способ, вполне удовлетворявший потребностям изумительно деятельной производительности. Чтобы дать вам об этом понятие, достаточно сказать, что в главных городах этой страны уже более десяти веков [4 - Историки утверждают, что книгопечатание было в употреблении в Китае уже в 933 году.] печатаются многочисленные сочинения всякого рода; что в Пекине издаётся Имперская Газета и что иная китайская энциклопедия, составленная только из извлечений из различных авторов, содержит в себе до тысячи томов.
   В Европе, даже после перехода от табличного способа к употреблению подвижных букв, искусство типографщика долго оставалось близким к искусству переписчика. Чего же он добивался вначале? Подражать письменности рукописей, изображать её с достаточной верностью, одним словом, подделывать её настолько хорошо, чтобы читатель мог ошибиться. Поэтому первые печатные произведения были подделками, и хотя секрет книгопечатания сделался общеизвестным, хотя общее изумление приветствовало Гутенберга и его учеников, искусство переписчиков не сложило своего оружия пред этой искусной конкуренцией; оно продолжало производить прекрасные рукописи, находившие покупателей. Впрочем, сам типографщик для окончания своей работы нуждался ещё в руке каллиграфа: он не мог сначала воспроизводить с помощью букв и печатного станка заглавных букв красными или синими чернилами, какие обыкновенно ставили в начале книг и глав. Ещё меньше он мог сделать арабески, раскрашенные рамки, как на копиях, писанных пером. Для всего этого он нуждался в каллиграфе. Благодаря этому союзу двух искусств, печатные произведения до конца XV столетия имели внешний вид, очень похожий на внешний вид рукописей; печатаемые в очень ограниченном числе экземпляров и очень медленно получая свой окончательный вид, они не скоро могли понизиться в стоимости до умеренных цен.
   Мало-помалу, однако же, типография освободилась от рабства, препятствовавшего быстроте её работы. Она перестала рабски копировать фигуру букв, употребляемых переписчиками. Печатные буквы получили форму, отличную от той, какую они имели на письме, и глаза, читавшие бегло печатное, как мы это видим ныне, должны были приучаться читать почерк рукописей. В то же время типографщики перестали ставить свою подпись и время печатания на последней странице каждого тома внизу; они стали ставить их на первой странице в виде особого заголовка. В скором времени за этим заголовком начали ставить ещё предисловие, в котором излагали происхождение печатаемой книги, хлопоты, с которыми было сопряжено составление и печатание её. Более и более занятый материальным выполнением, совершенствовавшимся с каждым днём, типографщик должен был приглашать к себе на помощь учёного по профессии, грамматика, который был издателем, обязанным выбирать наиболее точные рукописи, раздавать их наборщикам, поправлять корректуру, т. е. пробные оттиски, на которых было можно, при внимательном просмотре, отмечать ошибки, сделанные наборщиком при наборе и расстановке букв, – ошибки, которые типографщик, в свою очередь, обязан был исправить до окончательного печатания. Филолог-издатель также получил свою долю выгод и почестей в занятии новым искусством.
   Каковы были эти первые шаги и успехи, вы увидите и будете удивляться, что они были так быстры. И действительно, они были так быстры, что во время Медичисов в Италии [5 - В Италию книгопечатание было занесено в 1464 году тремя юношами: Конрадом Швейнгеймом, Арнольдом Паннарцом и Ульрихом Ганом, учениками типографии Фауста и Шеффера, в Германии. Они должны были бороться с крайней нуждой и преодолеть громадные затруднения, потому что в Италии любовь к собиранию древних рукописных книг была такой, что многие предпочитали рукописные книги печатным. Тем не менее новая промышленность распространилась быстро и в 1490 году типографии уже существовали более чем в тридцати городах Италии.] книгопечатание достигло совершенства, которое во многих отношениях не превзошло и наше время.
   Многознаменательное событие, возрождение древних наук, сильно способствовало этому благодетельному перевороту.
   Уже с давнего времени на Западе обнаруживалась сильная любознательность относительно образцовых произведений греческой и латинской древности. Взятие турками Константинополя в 1463 году сообщило новый толчок этой деятельности умов. При виде в руках неверных наибогатейшего из греческих городов, заключавшего в себе величайшие литературные сокровища, почувствовали наибольшую охоту собирать книги, которым угрожала опасность от мусульманского варварства. Греки, бежавшие в Италию и Францию, возбудили всеобщее сострадание к своим соотечественникам, удвоили любовь к изучению их родного языка. Они привезли с собой много рукописей; некоторые из них, в том числе Иоанн Ласкарис, были отправлены на Восток за другими рукописями. Владетельные особы спорили в соревновании с лицами, дававшими место в своей библиотеке этим литературным сокровищам. Типография поспешила воспроизвести труды греческих классиков, избегнувшие стольких бедствий. Даже латинские классики, менее забытые и чаще воспроизводимые западными переписчиками, не безнаказанно пережили многие века и подверглись многочисленным шансам совсем погибнуть. Пора уже было книгопечатанию спасти обломки от всех этих крушений. Иной древний писатель существовал не более как в одной рукописи, да иной раз и эта рукопись не переживала издания, воспроизводившего её текст; это именно и случилось с Веллеем Патеркулом, изящным сократителем римской истории. Поэтому первые типографщики, равно как папы, владетельные особы, частные лица, поощрявшие их труды, имеют полное право на нашу вечную признательность за услуги, оказанные ими человеческому знанию.
   В то же время умножались как латинские переводы произведений, писанных на греческом или на восточных языках, так и переводы на новейшие языки многих оригинальных сочинений. Искусство комментирования, дополняя искусство переводчика, выставило в более ярком свете иные произведения учёных и философов древности, которые уже давно читались без правильного понимания их. В этой многочисленной семье типографщиков и учёных периода Возрождения были люди с большим талантом, героические характеры по своей преданности науке. Немного учёных, пользующихся с большим правом знаменитостью, чем Альд Мануций в Италии, чем Роберт и Генрих Этьенн во Франции. Самые скромные труженики в этом обновлении знаний трогают нас своим простодушным жаром и своим бескорыстием. Например, нельзя читать ныне без душевного волнения в первом изданном во Франции учебнике греческого языка (Liber gnomagyricus de Francois Tissard; печатана у Gilles de Gourmont, 1507), рассказ о мучениях и расходах, которых он стоил издателю; горячие мольбы, с которыми он обращается к студентам, чтобы пробудить в них прилежание и получить от них средства на продолжение своего труда. Иные деятели этой славной истории нашли себе достойных биографов; известный французский типографщик Фирмен-Дидо с большим знанием дела описал жизнь Аль да Мануция; ещё недавно один молодой историк Васт рассказывал нам по-латыни историю Иоанна Ласкариса, бывшего поставщиком для библиотеки Медичисов и для библиотеки французского короля Франциска I; он написал также с любопытными подробностями историю грека Виссариона, его усилия в пользу соединения обеих, восточной и западной, Церквей, его более существенные работы, благодаря которым Виссарион, сделавшись кардиналом римской церкви, был самым деятельным сподвижником возрождения греческой литературы в Италии [6 - Его библиотека в 30 ящиков, содержащих 400 томов, досталась Венеции и послужила первым зародышем для основания знаменитой библиотеки Святого Марка.]. Он дал нам возможность оценить необыкновенные богатства библиотеки, составленной этим учёным мужем. Но остаётся ещё нарисовать общую картину столь памятного движения. Известный автор «Путешествия Анахарсиса», аббат Бартелеми, поставил задачей описать блестящий период, во время которого, под влиянием просвещённых государей, книгопечатание получило толчок и распространило в целых тысячах экземпляров столь ещё редкие тексты древних классических авторов. Пожелаем же, чтобы нашёлся другой человек, который овладел бы работой во всей её совокупности и полноте, – работой, интерес и серьёзное значение которой мы могли здесь определить лишь в очень немногих словах.

Глава II. Успехи и различные судьбы книгопечатания

   Общий обзор. – Чудесное примешивается к　истории всякого великого изобретения. – Мнимо-божественное происхождение рун у　скандинавских народов. – Книги, приписываемые египтянами богу Тоту. – Предания о　сверхъестественном происхождении санскритского языка. – Книгопечатание вначале считается делом колдовства. – Гравюра на　дереве. – Газеты. – Покровительство высоких особ не　всегда обеспечивает свободу авторов.

   Великие изобретения признательностью народов охотно приписываются какой-либо сверхъестественной причине. Греки приписывают богу Аполлону, Мнемозине, богине памяти, и Музам, её дочерям, изобретение музыки, искусства стихосложения и истории.
   На другом конце Европы, самая древняя, употребляемая у скандинавов письменность, руническая, приписывается ими богу Одину, которого они считали также и отцом их племени. Хотя и встречаются сотни надписей руническими буквами на скалах Норвегии, Швеции, Дании и даже в различных странах, куда норманнские пираты делали свои набеги, но значение этих букв очень рано утрачено, и суеверие не раз приписывало им волшебный смысл.
   Египтяне приписывали изобретение письма своему богу Тоту или Теуту, – Гермесу греков и Меркурию римлян. Они предполагали, что это таинственное лицо сочинило целую кучу наук, одни говорят в 36525 книг, а другие – в 20 000 книг. Один древний писатель утверждает, что он знает 1200 гермесовских произведений об одной только истории богов. От этой, по правде сказать, баснословной энциклопедии в III веке нашей эры оставалось только сорок две книги, сохранявшиеся с религиозным уважением в египетских храмах. Точно так же, в своём поклонении прекрасному языку браминов, старшему брату большей части наших европейских языков, индийцы рассказывали, что правила этого языка были некогда изложены богом Брамой в миллионе слок или двустиший, следовательно, в двух миллионах стихов; что другой бог, Индра, сократил их в 100 000 слок или 200 000 стихов. Лицо менее баснословное, грамматик Панини, сократил это первое сокращённое руководство до 8 000 слок или 16 000 стихов. Третье сокращение привело это удивительное учение к более скромным размерам, в каком виде оно и сохранилось до нас. Эти цифры и эти предания дают вам понятие о преклонении прежних людей пред благодетелями человечества.
   Когда было изобретено книгопечатание, свет был уже слишком стар, чтобы у нас могло оставаться место для подобных басен. Говорят, что суеверный ум нынешних французов встретил сначала с недоверием первых учеников Гутенберга, перенёсших во Францию своё ремесло в 1470 году: книгопечатание казалось делом колдовства, и на этом основании едва не было осуждено формальным приговором парижского парламента; лишь только благодаря здравому уму короля Людовика XI оно получило законное право на существование и пользовалось его покровительством; король Людовик XII идёт ещё дальше: в своём указе от 9 августа 1513 года он, далеко не считая типографщиков служителями сатаны, называет «искусство и науку тиснения изобретением более божественным, чем человеческим». Французский король не один говорил в то время подобным языком; вообще, не обоготворяя изобретателя, как это делалось в языческой древности, прославляют на все лады, в стихах и в прозе, чудо, сотворённое его гением. Это было лишь должной данью справедливости; вы это увидите из последующих успехов, о которых мы и будем теперь беседовать.
   С книгопечатанием идёт об руку гравюра. Собственно говоря, последняя опередила книгопечатание на несколько лет, так как те деревянные доски, на которых вырезали целую страницу букв и фигур, чернили их чернилами и получали оттиск на бумаге, представляют собой настоящие гравированные доски, откуда произошло и самое слово ксилография (резьба на дереве). Но кажется вполне достоверным, что эта промышленность существовала в Голландии уже в начале XV столетия. Лоренц Костер напечатал в Гаарлеме (в 1430 году) картины с приложением легенд, следовательно, почти за двадцать лет до Гутенберга и его двух сотоварищей. Скоро начали делать нарезки на металлической доске. Гравюра и типография естественно соединились вместе для печатания книг с рисунками. Таким образом, произведения, в старину раскрашенные рукой писцов и рисовальщиков, стали раскрашиваться рукой гравёров и типографщиков; таким образом распространилось употребление штемпелей, заменивших подпись типографов, виньеток, заглавных или титульных листов, затем всякого рода рисунков, которые или на отдельных страницах или внутри текста служили для большего объяснения последнего и удваивали его пользу, в особенности в математических сочинениях или в естественной истории, а также в произведениях, касающихся различных методов рисования. Тут, как и во всяком деле, первые опыты были грубы и несколько наивны; затем исполнение усовершенствовалось, и в XVI столетии оно уже не было недостойно великих артистов, архитекторов, скульпторов и художников, имена которых прославлены множеством образцовых произведений.
   Здесь уместно будет указать на имена некоторых людей, которым книгопечатание и гравюра много обязаны своими успехами. Жоффруа Тори, как грамматик и как типограф, введший во французский язык несколько новых практических приёмов, родился в конце XV столетия и умер около 1554 года. Весьма искусный гравёр, он в последние годы своей жизни занимался исключительно гравёрным искусством, в особенности же иллюстрированием виньетками, заглавными буквами книг, изданных другими типографами. Ещё более известен Жан Кузен. В скромном звании живописца образов он обнаружил разнообразные таланты скульптора, архитектора, художника и гравёра, но как гравёр он в особенности заслуживает внимания. Разве не интересно узнать, что человек, которого иногда ставили наряду с Микеланджело, рисовал и нередко гравировал сам, почти всегда без своей подписи, фигуры в следующих печатных произведениях: Livre de perspective; l’Eloge et le tombeau de Henri II; le Livre des coutumes de sens; и наконец, le Livre de la lingerie, enrichi de plusieurs excellents et divers patrons.
   Эту изумительную деятельность артиста по всякого рода работам можно сравнить только с деятельностью его современника философа и типографа Генриха Этьенна.
   Но не одна Франция представляла в то время такие примеры. Знаменитый Гольбейн украсил фигурами, особенно ценимыми знатоками, одно издание «Похвалы глупости» его друга Эразма, и «Анатомию» Везаля, не считая знаменитой серии рисунков, изображающих так называемую «пляску мёртвых».
   С самого начала ксилографический рисунок шёл об руку с трудами первых типографов. Но ксилографы XV века были не более как простыми работниками; в XVI веке мы видим уже между ними артистов, и даже гениальных артистов.
   Самая гравюра, как мы это видим, получила определённую роль и воспроизводила или портреты и картины, или целые серии рисунков, составлявших сами по себе отдельные тома, каковы, например, географические карты и планы, на которых целыми сотнями изображены типы медалей и монеты, портреты знаменитых личностей, анатомические фигуры и т. д.
   Но история гравюры сама по себе может составить предмет особого сочинения, которого мы не можем набросать здесь даже в общих чертах. Возвращаясь и ограничиваясь типографским книгопечатанием, мы не можем не сказать, что нельзя вспомнить без глубокой признательности к изобретателям книгопечатания о многочисленных благодеяниях, оказанных ими цивилизованным народам. В числе работ мысли сколько есть таких, которые оно улучшило, сколько других, которые оно одно сделало возможными!
   Например, бросьте взгляд на древний географический трактат, как, например, трактат Птолемея, в котором положение мест определено пересечением долгот и широт: вы увидите там тысячи цифр, которые рука переписчиков должна была нередко изменять и которые, будучи раз поставлены после тщательной проверки, при печатании подвергались лишь редким случайностям. То же самое должно сказать и о геометрических книгах, в которых около фигур поставлены буквы, на которые ссылается текст, и где малейшая ошибка в этих ссылках может сделать доказательства непонятными. Астрономические таблицы, таблицы логарифмов, если бы воспроизводились только одними переписчиками, пестрели бы многочисленными ошибками. Древние, как мы уже видели, имели толковники (glossarii) и словари (lexicae), которые, однако же, нельзя сравнить по верности воспроизведений и удобствам, представляемым ими для читателей, с нашими новейшими словарями. Сокровище греческого языка, 4 тома in-folio, изданное в 1572 году французским филологом и типографом Генрихом Этьенном, было бы трудом почти невозможным до Гутенберга. Ни одна рукопись не могла достигать, и в особенности сохранять долгое время, при многочисленных переписываниях, степень точности и ясности, возможных при типографском способе воспроизведения книг. Оглавления к учёным и историческим книгам, столь облегчающие отыскание какого-либо нужного места в книге, были почти неизвестны древности, ныне же они составляют обычное дополнение в тексту автора. Обычай прилагать к книге оглавление или index установился в конце XV столетия; можно указать на такой index в большой, изданной Альдами, книге, представляющей чудо богатства и точности (Thesaurus Cornucopiae. Венеция, 1513 года).
   Другое затруднение для древних писателей, особенно для историков, представляла почти полная невозможность дополнять свои рассказы ссылками на книгу и на страницу авторов, которыми они пользовались: это слишком увеличило бы объём рукописей и создало бы для переписчиков много трудностей; поэтому примечания заменяли отступлениями, или вносными словами, слишком часто вредившими ясности изложения. У нас примечание, вынесенное на поле или вниз страницы, позволяет учёному читателю делать справки, когда ему вздумается, и не причиняет никакого беспокойства заурядному читателю, ищущему только приятного и поучительного чтения. Краткое изложение содержания каждой части книги, поставленное на полях, поставленные наверху страниц заголовки, переменяющиеся с переменой содержаний, также представляют важные удобства. С успехами цивилизации число книг всякого рода умножается до бесконечности; но, к сожалению, дни не удлинились ни на одну минуту и наиприлежнейший из людей должен беречь своё время и щадить свои силы. Цицерон писал в своё время: «Если бы моя жизнь продлилась вдвое дольше, то и тогда мне всё-таки не хватило бы времени на прочтение… (угадайте, чего?) на прочтение лирических поэтов». Следовательно, их было уже много. Но сколько отпрысков было в течение тысячи девятисот лет у одной этой отрасли поэзии, а сколько ещё других отраслей было плодоносных вокруг этой. Что сказал бы ныне великий писатель, оратор и немного поэт (Цицерон писал очень красивые стихи), что сказал бы он во время Людовика XIV, если бы имел возможность войти в библиотеку кардинала Мазарини, в библиотеку Кольбера, или в библиотеку какой-либо из учёных французских духовных конгрегаций, наконец, в королевскую библиотеку, которая уже начинала тогда опережать другие библиотеки числом и великолепием своих богатств? Он увидел бы там установленными длинными рядами, кроме томов, оставшихся от его произведений и других сочинений, ускользнувших от великого крушения древности, может быть, сотню тысяч томов науки и новейшей литературы, напечатанных с большей или меньшей роскошью и тщательностью, но легко могущих одним своим числом смутить до некоторой степени самую трудолюбивую любознательность.
   И действительно, книгопечатание не только облегчило, улучшило, преобразовало приготовление книг; оно сделало возможными издания, о которых наши отдаленные предки не могли иметь даже понятия. Таковы сборники хроник, хартий и дипломов, мемуары академий и учёных обществ, объёмистые биографические словари, из которых каждый состоит из десяти, двадцати, тридцати томов inquarto или in-folio и которые, наверное, никакая армия переписчиков или каллиграфов не была бы в состоянии переписать и пустить в обращение в достаточно большом числе экземпляров для удовлетворения потребности учёного мира.
   Другое нововведение, сделавшееся возможным только благодаря одному книгопечатанию, представляют журналы и газеты, по крайней мере в той форме и распространении, какое они получили с XVII века.
   Римляне, при империи и даже во время республики, имели ежедневную газету с официальными объявлениями; об этом мы уже говорили выше. Но хотя название и самое дело восходят к такой далекой древности, газетная деятельность в собственном смысле этого слова составляет совершенно особую и совершенно новую форму литературы. Редактор древнеримской газеты Acta Populi Romani мог распространять свою газету в 500, самое большее в 1000 экземпляров, тогда как книгопечатание дало возможность распространять газеты быстро в целых тысячах экземпляров! Во время экспедиций в Италию французского короля Карла VIII, бюллетень походов и побед французской армии, нередко доставлявшийся двору через Альпы, печатался в типографии и распространялся на листках, печатавшихся готическими буквами; несколько экземпляров этих листков сохранилось доныне, и они недавно перепечатаны французом Де ла Пилоржери под слишком громким названием «Кампания и бюллетень великой итальянской армии». Но то были лишь очень слабые зачатки. В XVI веке утвердился этот обычай распространения новостей под рукой, которые появлялись обыкновенно не через одинаковые промежутки времени. И только в первой половине XVII столетия организуются настоящие учреждения гласности, издающие правильно, под различными названиями, ежемесячные или двухнедельные листки, а потом и ежедневные; они сообщали все новости, какие только могли интересовать публику, не задевая ни одной из государственных властей. Таковы были во Франции Mercure Francais, Gazette de France (1631 года), Muse historique или Gazette burlesque (последняя газета издавалась в стихах, собрание которых содержит не менее 400000 стихов в 3 томах), затем Journal des Savants, продолжающий выходить под тем же самым названием ещё и ныне и таким образом являющийся в своём роде старшиной всех своих собратий. В скором времени мы видим, что эти листки одинакового формата, с одинаковым заголовком, а иногда и соединённые вместе с одинаковой пометкой страниц, превращаются в очень толстые книги.
   Но здесь будет кстати заметить, что одного условия для процветания недоставало литературе, а иногда и науке того времени, а именно свободы.
   Многие владетельные особы любят писателей и учёных, покровительствуют и поддерживают их; Франциск I, король французский, жалует особый титул и привилегии Роберту Этьенну, которого он делает своим типографом. С того времени во Франции постоянно существуют королевские типографы. В течение даже нескольких лет их станки работали в Лувре, и оттуда вышло очень много очень красивых книг, между прочим – коллекций византийских летописцев. Эти красивые книги нередко получали прочные и блестящие переплёты. При дворе Медичисов и Валуа, впоследствии при Генрихе IV и его преемниках, процветала школа особенно искусных переплётчиков. Французская национальная библиотека владеет громадной коллекцией этих роскошных томов, в которых видны все тонкости вкуса. Но раскройте эти книги и, за редкими исключениями, вы найдёте впереди, или на последней странице, одобрение цензора. Хотя цензура и не всегда была правильно организована, тем не менее издание книг подвергалось тщательному надзору; нередко оно испытывало на себе всю строгость судов, если автор касался политических или религиозных вопросов. Говоря короче, в то время не существовало такой свободы печати, какой мы пользуемся ныне.

Глава III. Книги анонимные и псевдонимы

   Книги, приписываемые классической древности. – Сибиллины оракулы. – Мнимая переписка Сенеки с　апостолом Павлом. – Апокрифические Евангелия. – Сатира Мениппа. – Провинциальные письма. – Комедия «Академики». – Шарлатанство учёных. – Литературные подделки Горация Вальполя, Мак-Ферсона и　Чаттертона. – Пьеса, ложно приписанная Шекспиру. – Юний и　автор Ваберлея.

   Даже при своей узкой, подчинённой роли, издание газет оказало не одну услугу литературе. Газеты изо дня в день отмечали выход новых книг и имена их авторов; они пришли на помощь последним в деле обеспечения их права собственности на сочинения, появившийся за их подписью. Таким образом, книга, едва появившись, уже была рекомендуема вниманию её будущих читателей. Впрочем, уже официальное разрешение на её издание с точностью указывало время её появления, за исключением случаев подделки и обмана. В этом заключался важный успех, заслуживающий некоторого внимания.
   Много книг во все времена обращалось в публике анонимными, т. е. без имени автора; многие выходили в свет под псевдонимами, т. е. под вымышленными именами. В политических и религиозных спорах, и даже в литературных, нередко автор какого-нибудь пасквиля охотно скрывал своё имя во избежание судебного преследования или ради того, чтобы возбудить любопытство публики, которую вообще завлекает аноним. Уже в древности встречаются примеры подобных хитростей, не всегда бывших невинными. Знаменитому историку Теопомпу злые языки приписали памфлет, касающийся соперничества Фив, Афин и Лакедемона. Иному писателю подделыватели приписывали некоторые, впрочем почтенные, произведения, от авторских прав на которые он отказывался. Почти все сборники писем, оставшиеся нам от греческой древности, носят вымышленные имена; таковы предполагаемые письма знаменитого полководца Фемистокла, Фалариса, тирана Агригентского, философов Диогена и Кратеса, комического поэта Менандра и т. д. Переписка Цицерона, по справедливости замечательная во многих отношениях, представляется первой, которую можно назвать безусловно достоверной. Сам Цицерон приготовил её к обнародованию при содействии Помпония Аттика, самого богатого и самого преданного из его друзей, который и сделался её издателем. После него этому примеру подражали нередко; но он не предохранил древнюю книжную торговлю от многих неожиданных сюрпризов обмана.
   Христианское общество знало много случаев подобных обманов, приписывавших авторитету знаменитых имён произведения неведомого и не совсем почтенного происхождения (откуда происходит и самое название апокрифы). Таковы сборники сибиллиных оракулов, приписанных сибиллам или языческим пророчицам и предсказывавших главные события греческой и римской истории в связи с библейскими пророчествами. Такова поддельная переписка Сенеки-философа со св. апостолом Павлом. Многие апокрифические Евангелия, многие Деяния мучеников заключают в себе такие предания, которые, не будучи достоверными, вполне заслуживают того, чтобы сохранять их как интересные свидетельства нравов и состояния умов в христианском обществе первых веков нашей эры. Средние века оставили много произведений подобного рода, которые, благодаря неопытности первых типографов, были распространены без всякого критического исследования по библиотекам и поддельность которых признана лишь впоследствии. Но в средние века появлялись также хроники, теологические трактаты, душеспасительные книги без обозначения имени автора: или по беспечности, или вследствие скромности. Без всякого сомнения, именно по скромности автор «Подражания Иисусу Христу» не оставил нам своего имени и до сих пор ещё остаётся неизвестным, несмотря на постоянно возобновляемые усилия открыть его.
   Новейшие подделыватели находили также, и очень часто, типографов, соглашавшихся быть соучастниками в их обманах, иногда невинных, если дело шло о простой игре ума; иной же раз опасных и преступных, когда дело шло о более важных интересах религии, нравственности и государства. Во Франции, во время Лиги, появилась в такой форме «Сатира» Мениппа, составляющая один из исторических документов и один из памятников французской литературы. Во время войн Фронды Париж и почти вся Франция были наводнены анонимными или псевдонимными пасквилями, вышедшими из тайных типографий; страсть и ненависть не знали предела, и лишь в редких случаях искупались умом и красноречием, как у авторов «Мениппеи». Под твёрдой рукой управления Людовика XIV, сделавшегося настоящим королём после смут, происходивших в его детстве, свобода писания, строго ограниченная во Франции, укрылась вне её пределов; Швейцария, и особенно Голландия предоставляли свои станки к услугам свободных писателей всех партий, которые широко пользовались ими.
   К числу произведений, вышедших под псевдонимами и нашедших способы к напечатанию и распространению во Франции вопреки цензуре, принадлежат знаменитые «Мелкие Письма», или, как их долго называли, «Письма к провинциалу» или «Провинциальные Письма». Автор этих писем, знаменитый геометр Блез Паскаль, скрыл своё настоящее имя под псевдонимом Луи де-Монтальта; вскоре после своего выхода они были переведены на латинский язык под другим псевдонимом, Петра Вендрока, другом автора, теологом и моралистом Николем.
   Были во Франции и другие подобные же произведения, хотя и менее наделавшие шума, но одно время пользовавшиеся популярностью; например, «Письмо парижского буржуа о Сиде» Корнеля. Это письмо играет важную роль в большом литературном споре, возбуждённом наиболее древним образцом французской драмы.
   Немного лет спустя труды французской Академии, тогда ещё только возникавшей, были осмеяны в комедии или фарсе «Академики», который в продолжение десяти лет ходил по рукам в рукописных списках и наконец был напечатан в 1650 году, но без имени автора и типографа.
   В XVIII столетии из французских писателей более всего злоупотреблял анонимами и псевдонимами Вольтер, ради того, чтобы поиздеваться над читателями, или для того, чтобы избежать строгостей полиции за невоздержность едкой сатиры. Он то признавал своими безымянные произведения, то упорно отказывался от них, смотря по своему капризу и требованиям полемики, занимающей столько места в жизни этого писателя.
   Раз Вольтер сам вдался в обман подобного рода, и притом в деле весьма важном. По рукописи, хранившейся в королевской библиотеке, он познакомился с изданным одним миссионером произведением, под названием Эзур-Вейдам, в которое были введены некоторые библейские идеи, в видах сравнения браманизма с христианской религией. Он несколько раз цитировал эту книгу, между прочим в главе IV своего «Опыта о нравах», считая её за произведение древнего индийского мудреца, жившего ещё до завоевания этой страны Александром Македонским. Название Эзур-Вейдам не что иное как искажённое слово Яджур-Веда, означающее по-санскритски один из сборников священных гимнов индийцев. Теперь уже доказано, что это не более как подделка.
   Иной раз псевдоним представляет не что иное как анаграмму, т. е. настоящее имя автора, но только все буквы поставлены в обратном порядке. Таким образом во Франции, в 1748 году, вышло сочинение за подписью Теллиамеда (TelKamed), сделавшееся впоследствии знаменитым. В этом сочинении Бенуа де-Маэлье (de Maillet) первый излагает очень новые и нередко весьма справедливые мысли об истории земного шара; мысли эти были оспариваемы Вольтером, но одобрены Бюффоном, а впоследствии и великим геологом и натуралистом Кювье. Иногда также псевдоним представляет анаграмму другого псевдонима. Таким образом Паскаль, скрывшийся под именем Луи де Монтальта (Louis de Montalte), при издании своих «Писем к провинциалу», впоследствии цитировал сам себя в «Мыслях» под именем Соломона де Тульти (Solomon de Tultie), представляющем только анаграмму предыдущего псевдонима. Издатели долго доискивались, кто мог быть такой таинственный теолог Соломон де Тульти, и лишь при втором издании «Мыслей», в 1866 году, Эрнест Гавэ мог подтвердить разрешение этой загадки.
   Один из многочисленных врагов Вольтера, Сент-Гиацинт, издал (в 1714 г.) под именем доктора Златоуста Матаназиуса, в двух маленьких томах, сочинение под заглавием «Образцовое произведение Незнакомца». Комментируя слово за словом целую песню в сорок стихов, автор хотел осмеять злоупотребление комментариями, – злоупотребление, слишком частое у учёных всех веков; к своим примечаниям он присоединяет целые рассуждения в напыщенной форме, в свою очередь представляющие пародию на отступления (excursus), обычные у издателей и истолкователей древних авторов. Около того же времени была издана, за подписью Иоанна Бурхарда Менкена, забавная книжечка на латинском языке под заглавием:
   De Charlataneria eruditorum (О шарлатанстве учёного). И действительно, шарлатанство учёных не раз заслуживало едких нападок сатиры. Уже в древности известны педанты, предававшиеся лёгкому удовольствию распространения в публике исторических книг, совершенно испещрённых ссылками на авторов и на сочинения, никогда не существовавших. Две книжечки подобного рода носят имя знаменитого Плутарха, который, разумеется, никогда не был их автором.
   Другие европейские литературы также изобилуют апокрифами и псевдонимами, приведём несколько примеров этого.
   Во второй половине минувшего столетия Англия представила несколько примеров литературных подделок, получивших известность благодаря обнаруженному их авторами таланту и достигнутому ими большому успеху. Первая подделка принадлежит Горацию Вальполю, выдавшему за перевод итальянского автора XIV столетия сочиненный им самим роман под названием «Отрантский Замок». Другой пример – поэтические произведения Оссиана, барда шотландских героических легенд, мнимым переводчиком которых был Мак-Ферсон и подлинников которых никогда не могло быть. Третий пример – поэмы, написанные языком XV столетия Томасом Чаттертоном, едва достигшим восемнадцатилетнего возраста. Сочинение их он приписывал какому-то средневековому монаху. Туда же следует отнести попытку С. Айрленда, сфабриковавшего мнимые автографы Шекспира и одно время даже успевшего выдать трагедию своего изготовления за недавно открытое произведение великого поэта. Наконец, в 1796 году появились «Письма Фальстафа», которые издатель или, скорее, сочинитель, Джемс Уайт, посвятил Дж. Джаланду. На этот раз автор не предполагал обмануть публику, но желал показать, что он имеет значительную долю ума и юмора поэта, создавшего тип Фальстафа. «Политические письма» Юниуса, печатавшиеся с 1769 по 1772 год в журнале Public Advertiser, может быть, представляют собой наиболее замечательное из этих псевдонимных произведений, так как их поочередно приписывали восьми или десяти писателям, и, несмотря на произведенный ими шум, их настоящий автор до сих ещё пор остаётся неизвестным.
   В начале текущего столетия знаменитый Вальтер Скотт дебютировал, без своей именной подписи, романом «Уэверли», имевшим такой успех, что, продолжая издавать свои романы, он обозначал себя только словами: автор «Уэверли».
   Но «великий незнакомец», как его называли тогда, был скоро открыт, и его имя не миновало столь заслуженной им славы.
   Наше время не менее богато анонимными и псевдонимными произведениями. Библиографам достаётся очень много работы со всеми этими переодеваниями; мы ещё не говорили о книгах, подписанных просто начальными буквами имени и фамилии, по которым не всегда бывает легко восстановить полное имя авторов.
   Французский словарь анонимов и псевдонимов учёного библиотекаря Барбье, для одной только Франции состоит из четырёх толстых томов, которые в скором времени пришлось дополнить ещё пятым, что не помешало приступить ко второму изданию, более полному, чем первое.

Глава IV. Распространение торговли книгами

   Распространение книгопечатания вне пределов родной его земли. – Распространение книг в　английской Индии. – Введение книгопечатания в　Константинополе. – Книжная торговля в　Гондаре, в　Абиссинии. – Умственная деятельность и　общественные школы в　Австралии. – Новейшие успехи книгопечатания.

   До сих пор мы следили преимущественно во Франции за успехами чудного искусства, изобретённого Гутенбергом и его товарищами. Чрезвычайно интересно распространить такое изучение и на другие страны. Некоторые города весьма тщательно сохранили время напечатания в них первой книги. Ещё недавно Лондон праздновал годовщину основания его первой типографии. 24 марта 1878 года газета Journal de Geneve сообщала о четырёхсотлетии первой книги, вышедшей из-под женевских печатных станков. Если бы мы могли остановиться на этом, то настоящая глава нашей истории должна бы была содержать в себе много любопытных эпизодов: в одном месте проявляется противодействие рутины; в другом, напротив, почти восторженная поспешность воспользоваться новым орудием для услуг мысли, представленным печатным станком. В середине XVI столетия миссионеры-проповедники евангелия занесли книгопечатание в Индию, где оно ныне, при английском владычестве, развилось до громадных размеров, даже среди мусульман и индусов.
   Разумеется, нелегкое было дело привить привычки нашей цивилизации на этом громадном полуострове, на котором англичане считают более двухсот миллионов подданных не христиан, и всё-таки это дело прогресса осуществилось на наших глазах с изумительной быстротой. Мусульмане, равно как и туземцы, с каждым днём проникаются большей любовью к распространению просвещения в том виде, как понимаем его мы, в Европе: они заводят и содержат школы, даже женские школы; они имеют политические и литературные газеты; типография распространяет среди них переводы наших книг и даже некоторых классиков древности.
   Некоторые страны в Европе узнали книгопечатание не раньше Индии: в России первая книга была напечатана в 1563 году [7 - Первая типография на Руси была основана в Москве в 1553 году, после стоглавого Собора. Первыми мастерами типографского дела были у нас Иван Фёдоров и Пётр Тимофеев, которые и напечатали первую книгу – «Апостол» – в 1564 году.]. Но вот ещё более поразительный контраст! На той самой почве, где прежде процветала эллинская цивилизация, мусульмане долго противостояли примеру своих соседей. Кто бы мог поверить, если бы на это не имелось неоспоримых доказательств, что книгопечатание было введено в Константинополе только в 1727 году? До начала текущего столетия оно оставалось чрезвычайно стеснённым в своих применениях, ревнивый глаз турок смотрел подозрительно на него даже у их греческих подданных, обнаруживавших между тем живейшее желание учиться.
   Не столь удивительно, что книгопечатание до сих пор ещё не введено даже в христианской стране, какова, например, Абиссиния. Но и там существует известная культура. Имеются школы и книжные лавки, но что это за лавки в сравнении с нашими! Один путешественник, заслуживающий полного доверия, почти что в следующих выражениях описывает магазин главного книгопродавца в Гондаре: задняя комната освещена только светом из двери в другую комнату, выходящую на улицу; в этой задней комнате, на каждой стене прикреплены своими основаниями коровьи рога; к каждому рогу на ленте привешена коробка, в которой лежит одна, две, или, самое большее, три рукописи; число всех этих предлагаемых на продажу книг не достигает и сотни. А между тем мы находимся очень близко от великих центров цивилизации народов, окружающих бассейн Средиземного моря. Надо сказать в оправдание абиссинских книгопродавцев, что литература, которой они служат, бедна и мало оригинальна. Сколько известно, она не превосходит даже 300 томов.
   На Западе открытие Америки очень рано открыло европейским типографам место для сбыта своих работ; число тамошних потребителей быстро возрастало, и скоро европейские типографы нашли себе соперников, особенно в английских колониях Северной Америки, сделавшихся могущественной республикой Соединённых Штатов; но там ещё не остановилась подавляющая деятельность английского гения. Берега Австралии, где пятьдесят лет назад существовали только исправительные колонии для преступников, сделались оседлостью свободного населения, столько же могущественного, сколько и многочисленного, среди которого процветают сотни школ, университеты и всякого рода журналы. Даже классические народы представляются там эллинистами и латинистами, учениками и уже соперниками европейских учителей.

Глава V. Новые успехи книгопечатания и книжной торговли

   Замечания об　орудиях письма. – Металлическое перо. – Новейшая каллиграфия. – Тироновские знаки и　стенография. – Стенография в　Англии. – Читаем　ли мы речи греческих и　римских ораторов в　том виде, в　каком они были произнесены?　– Милоновская речь Цицерона. – Электрический телеграф и　телеграфический язык. – Новые потребности книгопечатания. – Преимущества и　неудобства механического приготовления бумаги. – Сетования библиофилов.

   Можно сказать, что в течение одного столетия орудия ума человеческого, если можно так выразиться, преобразились на всех ступенях и во всех направлениях.
   В начале средних веков гусиное перо, а, может быть, и вороново перо заменили calamus или тростниковую палку древних писцов. В XVII столетии мы уже находим упоминание, у монахинь Порт-Рояля, об употреблении металлических перьев. Это изобретение, подобно многим другим, как будто заснувшим тотчас же, не произведя надлежащего действия, развилось только в наши дни, и вы все знаете, до какого разнообразия форм. Металлическое перо, может быть, и не улучшило письмо, почерк, но, наверное, оно сберегает время у всех пишущих, потому что они получают его из рук фабриканта совсем расщеплённым и очинённым. Впрочем, нельзя не признать, что письмо много утратило своего значения со времени изобретения книгопечатания. Некоторые дела, в общественных или частных учреждениях, требуют ещё руки искусных каллиграфов; таким образом, текст мирного договора, текст закона и многие другие подлинные документы, само собой разумеется, должны быть написаны чётким и даже приятным для глаза почерком. В одном греческом циркуляре, на папирусе времён Птолемеев, рекомендуется чиновникам птолемеевской канцелярии «писать четко», и такой совет иногда даётся ещё и ныне в наших министерствах. Министерство иностранных дел в особенности нуждается в опытных каллиграфах. При своих сношениях между собой, канцелярии обязаны оказывать друг другу такую любезность и отвечать только бумагами, написанными тщательным почерком; текст международных договоров, само собой разумеется, осуждённый на хранение в архивах, обыкновенно исполняется с истинной роскошью; это некоторым образом последнее убежище великой каллиграфии. В обыденной жизни, и в особенности для дружеской или коммерческой переписки хороший почерк – дело также не безразличное. Но всякая рукопись, текст которой поступит в обращение между публикой только в виде печатного произведения, не нуждается уже в каллиграфическом переписывании её автором или переписчиком.
   Равным образом сбережение времени и труда обеспечено нам стенографией или способом сокращённого письма. В этом ещё видно странное неравенство народов. Тироновские знаки, настоящая стенография, о происхождении которой было уже сказано выше, постоянно употреблялись в средневековых канцеляриях. После возрождения наук и литературы они были почти забыты. Затем мы видим их снова появившимися в Англии, в начале XVII столетия. Укажем один достопамятный пример их употребления: стенограф записал речь, произнесённую на самом эшафоте несчастным королём Карлом I, перед плахой, на которую он должен был положить свою голову. С того времени англичане не переставали пользоваться стенографическим письмом для записывания речей, произносимых их ораторами в собраниях. А теперь стенографы вообще играют важную роль у всех свободных наций. Раз один путешественник, войдя в залу палаты общин в Англии, выразил удивление, что видит только депутатов и никаких мест для посторонних слушателей; депутат, которому он высказал это удивление, указал ему в ложе стенографов, занимавшихся записыванием всего, что говорилось в собрании. «Завтра, – прибавил он, – благодаря этим людям Англия узнает все, что мы говорили, все, что мы сделали для ее интересов и для ее чести». Имея своим назначением воспроизводить слово во всех случаях, когда оно произносится публично, стенография сохраняет для истории массу драгоценных документов, которые иначе погибли бы для неё. Подхваченная на лету ораторская импровизация, со всеми её красотами и почти неизбежными погрешностями против языка, воспроизводится в ежедневных газетах, откуда она, более или менее исправленная, переходит в собрания речей, издаваемые ораторами. Историк находит там важные материалы. Литературная критика с интересом следит за работой ума великого оратора; она любить следить за усилиями, которые делает мысль, чтобы вылиться речью.
   В этом отношении нет ничего интереснее, как сравнить напечатанный таким образом по стенографическому отчёту текст с переделками и поправками, сделанными оратором в своих речах, если он желает сохранить текст их для потомства. Такого сравнения мы не можем сделать относительно древних ораторов. Когда Демосфен говорил с кафедры, ни один писец не записывал его слов, и потому он является пред нами ныне лишь со всей отчётливостью слога, исправленного на досуге, долгое время спустя после совещаний, на котором блистал его ораторский талант. В Риме, может быть, один только раз (это было в сенате, во время знаменитых прений о Катилине и его соучастниках) были приглашены стенографы для записывания речей Катона, Цезаря, Цицерона. Двух первых Саллюстий сохранил для нас. Без сомнения, очень красивый разбор, но слишком короткий и слишком точный, чтобы он мог казаться нам верным; что же касается до катилинарий Цицерона, то хотя они и дышат жаром его благородного патриотизма, но мы очень ясно чувствуем, что он переделал их в тиши кабинета со вниманием и знанием опытного писателя.
   Один весьма хорошо известный анекдот лучше всего показывает нам разность импровизации и сочинения, просмотренного на досуге. Когда Цицерон защищал своего друга Милона, обвинявшегося в убийстве Клодия, он был несколько взволнован воинственной обстановкой, царившей в тот день в суде, и на его речи, как известно, сильно отозвалось его волнение; но в дошедшей до нас речи за Милона нет и следа этих погрешностей. Рассказывают также, что Милон, осуждённый вопреки усилиям своего защитника, по получении в ссылке экземпляра речи, исправленной Цицероном после заседания суда, написал ему с дружеской иронией: «Если бы ты защищал меня так хорошо на суде, то не едать бы мне сейчас таких хороших устриц». Импровизация Цицерона была записана стенографами, и она находилась ещё в руках Аскания, комментировавшего речи этого оратора в середине первого века христианской эры.
   Стенография напоминает нам о другом способе, имеющем некоторое отношение к книгопечатанию: мы разумеем телеграф и главным образом электрический телеграф, единственный употребляющийся ныне.
   Электрический телеграф в случае надобности может передавать целые страницы письма, но такого рода передача обходится очень дорого: надо рассчитывать слова, так как каждое лишнее слово увеличивает стоимость телеграммы. Поэтому всякий пишущий телеграмму старается сжать её в несколько слов, безусловно необходимых для выражения его мысли. Таким образом составилось что-то похожее на краткую грамматику для подобного рода письменных сношений; телеграфный слог не всегда отличается ясностью не только вследствие своей чрезмерной краткости, но и потому, что он всего чаще обходится совсем без знаков препинания; а между тем знаки препинания всегда были и остаются необходимыми для ясности письменного языка. Вот и ещё успех в промышленности, не особенно благоприятно влиявшей на выражение наших мыслей.
   Приготовление бумаги также подверглось значительным переменам. Раз приняв за основу приготовления бумаги жидкое тесто, пришлось думать о применении различных веществ для приготовлений этого теста. В 1765 году в библиографиях говорится об одной странной в этом отношений книге, изданной в Регенсбурге типографом Шеффером; каждый лист был напечатан на бумаге различного вещества: из хлопка, мха, различных пород дерева, виноградных ветвей, соломы, тростника, капустных кочерыжек и т. д., и т. д. Современная промышленность сделала выбор в этой роскоши разнообразий. Для получения бумажной массы, или теста она употребляет несколько растительных веществ, смешанных в различных пропорциях; но она продолжает всё-таки оказывать предпочтение тряпке, дозволяющей получать самый лучший и самый прочный предмет. Впрочем, чрезвычайно большой спрос и лёгкость, с которой возобновляются книги по мере того, как изнашиваются, делают потребителей менее требовательными относительно прочности бумаги. Во времена Альдов Мануциев и Этьеннов издания выходили в небольшом числе экземпляров, вот почему многие книги того времени составляют теперь чрезвычайную редкость. Ныне же издания достигают цифр, которые испугали бы наших предков; это сделалось возможным благодаря новейшим усовершенствованиям типографии.
   Эти усовершенствования двоякого рода: одни – в приготовлении и употреблении букв, другие в механизме печатных станков.
   Но истинные любители не совсем довольны всеми этими успехами, наносящими некоторый ущерб изяществу книг; не только основное вещество бумаги не так хорошо, как прежде, но оно ещё изменилось вследствие примеси минеральных веществ, делающих бумагу менее долговечной. Некоторые книги времени Альдов и Этьеннов спустя четыре столетия сохранили всю свою свежесть, между тем как ныне в книгах, не существующих ещё и пятидесяти лет, бумага покрывается пятнами, разлагается и рвется без малейшего усилия. Чтобы достать бумагу, столько же прочную, сколько и красивую для какого-либо особенно изящного издания, приходится поневоле платить за неё очень дорого, и фабриканты, постоянно побуждаемые лихорадочной конкуренцией понижать цены на свои фабрикаты, снабжают типографов лишь в исключительных случаях бумагой, могущей соперничать с бумагой, которую производили их прежние собратья.

Глава VI. Последние успехи книгопечатания и книжной торговли

   Стереотипия Эрана. – Клише. – Применение пара в　книгопечатании. – Медленность некоторых наций, как, например, китайцев и　японцев, в　деле усвоения этих нововведений. – Противоположные примеры. – Успехи книгопечатания в　Индостане. – Ежемесячные и　еженедельные современные издания во　французской национальной библиотеке. – Распространение сношений между народами посредством телеграфа. – Печать в　Гонолулу. – Возрастающее влияние повременных изданий. – Новые затруднения для библиографов и　библиотекарей.

   В конце XVIII столетия французу Эрану пришла в голову мысль употребить для набора шрифты вогнутые вместо выпуклых; положив на набранную таким образом страницу металлическую пластинку и подвергнув её сильному давлению, получают рельефной, и притом в одном куске, целую страницу, которая, будучи положена под печатный станок, может служить для печати бесчисленного множества оттисков. Как мы видим, такой приём представляет некоторым образом возвращение назад к табличному или ксилографическому книгопечатанию XV столетия. Этим способом, на который изобретатель взял привилегию, было напечатано много книг.
   Некоторое время спустя французский типограф Дидо воспользовался для этого обыкновенными, выпуклыми, вылитыми из очень твердого вещества буквами, с которых он делал вогнутый отпечаток на сплаве, медленно охлаждённом и остававшемся тягучим до своего совершенного охлаждения; сделавшись твердой, эта металлическая пластинка служила матрицей, в которую и вливали расплавленный металл; по охлаждении последнего получалась, в выпуклом виде, целая страница, первоначально набранная подвижными буквами. Ныне пластинку мягкого металла заменили сначала мелко измельчённым гипсом, а потом картонной массой или тестом. Полученная таким путём страница называется клише, с которого можно получать на машине сорок или даже пятьдесят тысяч оттисков без всякого чувствительного повреждения его, за исключением разве истирания или случайной поломки.
   Вы, само собой разумеется, поймёте, что отлитые в клише страницы, имея в толщину не более нескольких миллиметров, занимают сравнительно мало места в кладовых. От этого проистекает двойная выгода: подвижные буквы, служившие для первого набора, сделались свободными и могут быть употреблены для набора какого-либо другого произведения, а клише могут ждать, без излишнего бремени для типографа, той минуты, когда разойдётся первое издание и потребуется выпустить второе. Поэтому книги, могущие рассчитывать на большое распространение, гораздо выгоднее печатать с клише, чем с набора из подвижных букв.
   В свою очередь, и самый печатный станок участвует в благодеяниях, которые оказывает механика, в приложении к промышленности, почти всем отраслям наших ручных искусств. Руку человека заменила сила пара, а благодаря удобному способу отливания клише, который в течение нескольких часов может удвоить, утроить и учетверить набор, сделанный из подвижных букв, паровая печатная машина совершает такое чудо, что в течение одной ночи печатает по пятьдесят, сто и даже по полторы тысячи экземпляров ежедневной газеты.
   Вы сами догадываетесь, что для типографии, работающей с такой изумительной быстротой, нужна и такая бумажная фабрика, которая работала бы с не меньшей быстротой; и действительно, вот некоторые цифры, показывающие, что бумажная фабрика, приводимая в движение или водой (гидравлический двигатель), или паром достигает также чрезвычайной производительности. Бумажная фабрика Сореля, во Франции, одна производит средним числом от семи до восьми тысяч километров бумаги в день, или два миллиона шестьсот тысяч километров (или 8 202 250 000 русских футов) в год. Машины дают там в минуту по двадцать метров бумаги, или двадцать восемь тысяч восемьсот метров в сутки (или девяносто четыре тысячи четыреста девяносто русских футов в сутки). А земля под нашей широтой имеет шесть тысяч триста семьдесят миль в окружности, или двадцать пять тысяч четыреста восемьдесят километров; следовательно, с тремя машинами такой силы можно меньше чем в десять месяцев окружить земной шар сплошной бумажной лентой, имеющей полтора метра в ширину. И это ещё не слишком много для удовлетворения всех потребностей типографии, в особенности же для удовлетворения потребностей ежедневных газет. Уже французские газеты, в особенности «Официальная Газета» к концу каждого года представляют громадную массу печатной бумаги. Но в Англии и Америке некоторые газеты, как, например, Times, Daily Telegraph, New York Herald и другие рассылают ежедневно своим подписчикам средним числом по целой книжке в восьмую долю листа [8 - Например, издающаяся в Североамериканских Соединённых штатах газета «New York Herald» выпустила один из воскресных номеров, в сентябре 1881 года, в целых 28 страниц, или 168 столбцов большого формата.]. Для каждой из этих газет нужны сотни рабочих. Помимо даже ежедневных газет, некоторые типографии на западе Европы и в Америке успевают ежедневно печатать по несколько сот томов. Типография Дидо, в Париже, в 1846 году печатала от двух до двух с половиной тысяч томов; эта цифра тридцать лет спустя дошла почти до пяти тысяч томов в каждые двадцать четыре часа работы. Правительственная, или национальная типография в Париже, исполняющая массу заказов от всех французских административных общественных учреждений, не считая заказов частных лиц, работает постоянно на семидесяти пяти ручных печатных станках и на тридцати пяти паровых; средним числом она производит около десяти тысяч томов в каждый рабочий день.
   Некоторые из этих произведений печати, не будучи ежедневными газетами, требуют тем не менее чрезвычайной быстроты исполнений. Но что ещё больше делает чести этим прекрасным заведениям, как общественным, так и частным, так это возможность печатать с редким совершенством артистические и научные книги, требующие или чрезвычайного богатства типографских шрифтов, или сочетания типографии с другими родственными ей искусствами, как то: литографией, фотографией и обусловливаемыми двумя последними изобретениями приёмами, с каждым днём делающимися более остроумными и более удачными.
   Французская национальная типография имеет ныне пуансоны и матрицы букв 138 иностранных азбук и 153 коллекции шрифтов одной французской азбуки.
   Следовательно, она может печатать книги более чем на ста языках, шрифтами, употребляемыми каждой нацией. Немного типографий (указывают на типографию в Лейдене [9 - У нас, в Петербурге, также есть замечательная в этом отношении типография: это типография Императорской Академии наук, основанная в 1727 году. Типография эта ещё в прошлом столетии считалась первой во всей России типографией, так как, по выражению одного современника (Рубан) «она была тщанием академии весьма распространена и литерами всех языков умножена». Первенство это остается за ней и доныне, о чём свидетельствует представленный ей на российскую мануфактурную выставку в Петербурге, в 1870 году, великолепный образец шрифтов и типографской работы, между прочим в виде Молитвы Господней, напечатанной на 325 языках. В Петербурге первая типография была открыта в 1711 году, с одним станком, и помещалась в одной из комнат в домике Петра Великого. В семидесятых годах прошлого столетия в Петербурге было уже до двадцати типографий, но из них частных была всего лишь одна: Гартуна, основанная в 1769 году «по привилегии правительствующего сената», как говорит современник «для печатания иностранных и российских книг».]) могут соперничать с нею в этом отношении.
   Из-под станков парижской типографии появилось на свет много образцовых произведений, и между прочим знаменитая восточная коллекция, содержащая несколько индийских или персидских произведений с французскими переводами, – коллекция, лучше которой по изяществу не существует на свете. Всемирные выставки в Париже (1855-1867-1878 гг.), в Лондоне (1862 г.), в Вене (1873 г.), в Филадельфии (1876 г.) представили нам зрелище всего, что могли произвести наиболее совершенного типографии великих цивилизованных народов; несомненно, типографское дело представляет одну из самых благородных промышленностей, в которой выразилось могущество человеческого гения. Один или, скорее, два народа, – китайцы и японцы, – несмотря на свои счастливые способности, как будто не освоились ещё с успехами, достигнутыми европейской промышленностью, на европейской ли почве, или в Индии и в Америке. Письменность у этих двух народов, как мы уже сказали выше, в первой главе, делает чрезвычайно трудным употребление всякого другого типографского способа, кроме способа табличного; какая бы тонкость и какая бы быстрота ни была там присуща руке рабочего, но типография с одной только этой помощью не может производить книги так быстро, как при содействии многочисленных машин нашей типографии. Ум китайский, впрочем, не имеет всех тех потребностей любознательности, которым удовлетворяют наши типографии и наши книгопродавцы. На всём пространстве империи печатают, правда, много книг, и этого рода торговля пользуется там безусловной свободой, но ежедневных газет издаётся там всего четыре, включая в то число и пекинскую «Официальную Газету». Как в Китае, так и в Японии, услуги типографии далеко не так многосложны, как в Европе и в Америке. Писатель (следовало бы сказать «художник», потому что он работает кистью) пишет страницу; последняя, положенная на деревянную доску, тщательно выструганную другим артистом, получает типографские чернила и переходит на очень простую машину, которой управляет один рабочий. Бумага получает обыкновенно оттиск только с одной стороны: она слишком тонка, чтобы можно было печатать на ней с обеих сторон. Тем не менее написанное читается по страницам, имеющим лицевую и оборотную сторону; возьмём, для примера, первую и вторую страницы: они печатаются одна подле другой, затем бумага сгибается, представляя для разреза промежуток в две страницы. В таком же порядке следуют третья и четвёртая, пятая и шестая страницы, и т. д. Таким образом, книга состоит из целого ряда двойных листов, которые могут принадлежать одной и той же бумажной ленте, удлиняемой в случае надобности до бесконечности. Вследствие этого китайская книга имеет вид ширм. Нельзя, однако же, не признать, что в Китае и Японии эти столь простые и столь элементарные приёмы достигают на практике изумительной степени изящества и красоты. Подобно нашим европейским книгам, иные китайские и японские книги бывают украшены рисунками, не увеличивающими чувствительно расходы по изданию. Ручной труд в этих странах с чрезвычайно густым населением так дёшев, что книжная торговля может поставлять для всех классов общества книги по столь же низкой цене, а, может быть, даже, ещё и по более низкой цене, чем у нас.
   Впрочем, оба народа, о которых мы говорим, начинают более и более проникаться сознанием выгод, представляемых азбучными письменностью и книгопечатанием, и они делали уже не одну попытку для усвоения их. Но наше книгопечатание гораздо скорее акклиматизируется в странах, где письменность не представляла для него таких препятствий. В Индостане имеется множество типографий как для европейцев, так и мусульман и индусов. Там издаются сотни газет.
   Во Франции, в Англии, в Германии, в Соединённых Североамериканских Штатах ежедневные газеты приходится считать тысячами. В одном Париже выходит более тридцати ежедневных или еженедельных изданий по медицине и хирургии. Кроме «Журнала книжной торговли», там можно читать ещё четыре сборника, посвящённых типографским работам. Число периодических ежемесячных, еженедельных, ежедневных и других изданий, регулярно получаемых парижской национальной библиотекой, простирается по меньшей мере до 3 000. Лёгкость перевозки посредством парового двигателя пробудила в умах чрезвычайно оживлённый спрос на ежедневные новости, и печать удваивает усилия для удовлетворения этого спроса.
   Телеграф ещё более увеличил эти, уже и без того изумительные, средства сообщения. Сначала, в продолжение более полувека, – воздушный, затем в течение уже целых двадцати пяти лет – электрический, он даёт возможность различным новостям обойти в несколько часов вокруг земного шара. Десять лет назад в Лондон приехал директор турецких телеграфов; директор такого же управления в Англии сделал ему любезность и обратился по телеграфу с вопросом к английским властям в Калькутте; ответ не заставил себя ждать. На обе операции потребовалось всего девять часов. Таким образом, ныне историю можно писать, так сказать, из часа в час, под диктовку самых событий. Ежедневные газеты, получая сведения обо всём, происходящем во всех четырёх концах мира, посредством телеграмм, писем своих корреспондентов, стенографического воспроизведения прений всех судов, всех собраний, иногда лекций, читаемых в университетах, собирают и накапливают таким образом для историков по профессии материалы, самое обилие и разнообразие которых становится для них истинным бременем.
   Подивитесь на примере, взятом случайно из тысячи, этому развитию цивилизации, международных сношений и исторических сведений в странах наиболее далёких от нашей старой Европы. Не прошло ещё и ста лет с тех пор, как католические или протестантские миссионеры стали посещать Гавайский архипелаг, на котором в 1779 году погиб знаменитый капитан Кук, а между тем ныне он уже представляет маленькое королевство с парламентским правлением, с избираемыми палатами, ответственными министрами и т. д. В столице этого маленького королевства, Гонолулу, городе с 6 000 жителей, выходит восемь периодических изданий; европейские газеты регулярно получают оттуда известия о выборах, о министерских переменах, цифровые данные о ежегодном бюджете, статистические сведения о школах. Это, если вам угодно, Англия в миниатюре, которая скоро займёт своё место в концерте других цивилизованных народов; очень скоро она будет иметь, если уже не имеет, своих историков, и вы увидите, что для этих историков ежедневно накапливаются многочисленные и разнообразные документы.
   А вот ещё другое, не менее любопытное явление: не только новейшее книгопечатание сделалось наиболее деятельным орудием человеческой мысли, но оно создало функции, учёные и литературные профессии, о которых древность не могла иметь даже и понятия. Редактор римской «Официальной Газеты» был не более как писец, состоявший на службе в канцелярии республики, а потом у римских императоров. В течение более чем двух веков французские журналисты были просто более или менее остроумными редакторами анекдотов и пустых рассказов. Первые зачатки периодической печати появляются только в начале XVII столетия, т. е. через полтораста лет после изобретения книгопечатания, хотя нельзя сомневаться, что некоторое подобие рукописных газет существовало почти во всех землях. Сенат венецианской республики приказал собирать факты, случившиеся в городе и государстве, краткие известия, которые он посылал своим дипломатическим агентам для сведения при переговорах по международным делам. Эти известия назывались Foglietti или Fogli d’awisi. После изобретения книгопечатания вошло в обычай печатать на отдельных листках и продавать по низкой цене сведения обо всех замечательных событиях. Первая же газета в настоящем смысле слова появилась в Антверпене, в Голландии, где типограф Абраам Вергувен получил в 1605 году привилегию от эрцгерцогов Альберта и Изабеллы, «печатать и вырезывать на дереве или металле и продавать во всех подвластных им землях все новые известия, победы, осады и взятия городов названными владетельными особами». Эта газета называлась Niewe Tydinghen. В 1621 году она уже выходила за номерами по порядку, до трех раз в неделю. Первоначально в Голландии и в Англии журналист мало-помалу приобрёл более серьёзное и более независимое положение. Французская революция 1789 года, предоставив полную свободу его перу, превратила его в деятеля, во всех драмах общественной жизни. Ныне, хотя и при свободе, более ограниченной мудростью законов, роль журналиста не перестаёт расти. Редактор ежедневной политической газеты в Западной Европе представляет собою оратора, ежедневно говорящего своим пером с сотней тысяч слушателей; иногда он имеет большее значение, чем оратор, говорящий с кафедры, вследствие сильного впечатления, производимого им на общественное мнение. Если он одарён истинным талантом, то может рассчитывать на занятие самого высокого положения в литературе.
   Толстые журналы, называемые на Западе Европы «Обозрения» – ещё один новый род изданий, сделавшийся возможным только благодаря книгопечатанию. Именно в этих обозрениях английские критики первого порядка создали особенный вид сочинений, называющийся у них опытами (Essays), откуда произошло и само название эссеистов для лиц, посвящающих себя этого рода литературе. Эти периодические сборники вербуют многих талантливых людей в число своих сотрудников, и иной из этих людей никогда не обращался к какой-либо другой публике, помимо читателей «Обозрения». В пределах статьи в 40–50 или самое большее в 100 страниц, можно поговорить ещё с большим толком о многих предметах. Можно написать в этой форме целый ряд статей, которые впоследствии превратятся в различные главы особой книги, почти без всяких перемен.
   В начале своих «Характеров» французский писатель Ла-Брюйэр сказал: «До настоящего времени почти не видано было образцового произведения ума, которое было бы трудом нескольких лиц: Гомер создал „Илиаду“, „Вергилий Энеиду“, Тит Ливий свои „Декады“, и римский оратор свои речи». Писав эти строки, коварный автор, говорят, думал об одной литературной газете, первые номера которой только что вышли и, вероятно, послужили поводом к его заключению. И действительно, еженедельный или ежедневный сборник не может быть назван сам по себе образцовым произведением. Но при виде успеха иного обозрения или иной газеты нашего времени, Ла-Брюйэр благосклонно признал бы, что несколько больших и учёных умов в компании могут создать долговечные произведения, и что между различными сотрудниками периодического сборника иной раз существует известное единство таланта и мысли, делающее из их коллективного труда живой организм в том же смысле, как и произведение одного человека. Но это ещё не всё: кто знает, не было ли даже во времена Ла-Брюйэра такого романа, который было бы удобно дать публике в виде отдельно напечатанных глав, на столбцах ежедневной или еженедельной газеты, как это делается теперь в продолжение уже целых сорока лет? Совершенно справедливо, что некоторые из романистов пользуются этим ныне для того, чтобы привлекать и поддерживать любопытство публики. Поэтому их романы иной раз полны совершенно драматического интереса. Такой способ, правда, вводит авторов в искушение растягивать чрезмерно свои рассказы; но ведь и прежние романисты были многоречивы не менее романистов нашего времени, чему свидетельством служат длинные романы, увлекавшие салоны при Людовике XIV, а затем, в следующем веке, объёмистые рассказы Ричардсона.
   Но стоит ли долго останавливаться на подобном предмете? Человеческая мысль, и в особенности воображение имеют потребность воспроизводиться на свободе во всех видах, в томах всевозможных размеров. Уже у древних было велико разнообразие книг. От «Илиады» и «Одиссеи» Гомера до книжонки, в которой какой-нибудь грамматик на целых двадцати страницах рассуждал о значении какого-либо одного слова «Илиады», от 127 книг, в которых Тит Ливий рассказал римские летописи, до тощего сокращения, в котором Флор резюмирует их на ста страницах, в какие различные формы не облекались поэзия и наука! Приходится отказаться от создания для произведений, столь не похожих одно на другое, формул и классификаций, под которые они не могут вполне подходить. Вечным мучением для наших библиотекарей будет служить невозможность строгой классификации для всех сокровищ, вверенных их надзору; с этим они должны поневоле примириться, так как нет никаких средств против этого зла.
   Уж кстати будет сказать здесь ещё следующее. Всякая библиотека, достаточно обширная, в особенности библиотека публичная, не может обойтись без каталога, иногда даже без двух каталогов: одного в алфавитном порядке и другого по порядку отделов. Первый почти не представляет затруднений для редакторов, хотя иной раз и приходится останавливаться перед тем, какую часть заголовка книги следует поставить в алфавитном порядке. Составление каталога по порядку отделов, напротив, представляет массу трудностей. Хранители больших складов книг вкладывают в этот труд всё своё усердие и весь свой талант. Иные учёные книгопродавцы, когда им поручают продажу какой-нибудь значительной библиотеки, допускают известные подразделения, позволяющие любителям отыскивать без большого труда в их каталогах главу, в которую внесены интересующие их книги. Но сколько глав близко подходят одна к другой по своему содержанию, так что даже невозможно провести между ними точного разграничения. Иной теологический или философский труд есть в то же время и исторический труд; иной перевод, если к нему не приложен подлинный текст, с одинаковым правом может быть поставлен там и под именем оригинального автора; в иной книге одновременно находятся и грамматика, и словарь того же языка; куда отнести такую книгу: к грамматикам или к словарям? Существуют сборники мемуаров, смеси, в которых или один и тот же писатель, или несколько трактуют о совершенно различных предметах. Для этих последних сборников некоторые библиотеки имеют дополнительный каталог, указывающий том и страницу, на которой трактуется о каждом предмете. Мы даём лишь очень краткое понятие о труде, которого требует хороший каталог; но и этого понятия, кажется, будет достаточно для того, чтобы заставить вас оценить заслуги искусного человека, умеющего, при посредстве такого труда, поддерживать порядок в тысячах книг и доставлять трудолюбивым людям лёгкое средство заниматься там исследованиями. Каталог одних только книг, касающихся истории Франции, составлял в минувшем столетии пять томов в целый лист в «Исторической библиотеке Франции» отца Лелона. По приведении этого каталога в полный порядок, путём внесения в него новейших изданий, пришлось увеличить его до одиннадцати толстых томов. Из этого вы поймёте, сколько терпения и искусства должны обнаруживать учёные, посвящающие себя такому труду. Поэтому умейте питать справедливую признательность к людям, оказывающим вам столь полезные услуги.

Глава VII. Различные замечания

   Иллюстрированные книги. – Приложение фотографии к　воспроизведению рукописей. – Применение типографии к　печатанию музыкальных произведений. – Чрезвычайное размножение книг, его удобства и　опасности. – Литературная собственность и　плагиат. – Заимствования Мольера. – Что выигрывают авторы от　подделок их произведений. – Распространение знания языков посредством книг. – Что делается с　языками без литературы.

   Выше было уже сказано о романах, сцены из которых, постепенно печатаемые в фельетонах газет или в книжках толстых журналов, с нетерпением ожидаются читателями. Нужно ли упоминать здесь о другой приманке, присоединяемой новейшей печатью к этого рода литературе? Мы разумеем тут иллюстрации с помощью гравюр на дереве, гравюр офорт, фотографий, которые, будучи приложены к каждой сцене романа или истории, делают в наших глазах более живыми физиономии действующих лиц и место, в котором происходит действие. Это служит как бы художественным дополнением для большей ясности, чего вообще недоставало у всякого рода книг до изобретения книгопечатания. В особенности нуждаются в этом научные сочинения, которые и пользуются ныне всеми средствами, предоставляемыми в их распоряжение фотографией и искусствами, происшедшими от этого плодотворного изобретения. Сравните древние естественно-исторические книги с книгами, которыми вы пользуетесь ныне, даже при своём начальном обучении: какая разница в точности и правдивости рисунка! Рассказы о путешествиях не менее нуждаются в такой помощи. Вы улыбнётесь, когда увидите в донесениях наших древних путешественников карты, изображения личностей и памятников, или пейзажи, которыми они украшали свои книги; это нередко лишь грубые эскизы, в которых вы видите, что когда артист хотел пойти дальше, то его глаз изменял ему не менее его руки. Например, рисуя контуры древнего памятника, как-то: бюста, статуи или храма, он, против всякого своего желания, придавал современный вид этим изображениям. Нам известно описание Афин Бабина, изданное в 1614 году, в котором скала Акрополя, с памятниками, украшавшими её в то время, представлена так, что напоминает Монмартрский холмик в Париже и его древнюю церковь. Надо признаться, что и самый аппарат фотографа – инструмент не безупречный, он не всегда даёт верный рельеф или размеры тел; но в искусных руках, и в особенности благодаря быстроте, с которой позволяет получать изображения, он представляет для путешественника-географа, для антиквария и даже для художника помощника весьма драгоценного.
   Ещё очень недавно весьма удачно применили его к воспроизведению целых древних рукописей, с которых гравюра до сих пор воспроизводила лишь короткие отрывки. Если угодно, то вот ещё какую выгоду может представить подобный способ для обогащения всех больших библиотек. Санкт-Петербург, Париж и Рим владеют рукописями, не имеющими себе цены по своей древности, красоте букв, по изяществу рисунков, украшающих их. Почти все эти рукописи имеются в единственных экземплярах, каждая в своём роде. Предположите, что Париж подал пример и снял некоторые из них на месте фотографическим способом и затем снятые копии разослал в библиотеки римскую и петербургскую; последние, в свою очередь, могли бы оказать подобную же услугу парижской библиотеке; и таким образом, каждое из больших хранилищ рукописей в Европе увеличивало бы свои богатства и предлагало бы любителям гораздо более многочисленные предметы для изучения. Спешим прибавить, что это уже не предположение и что уже начали прибегать к подобным полезным международным обменам.
   Другое искусство, о котором мы до сих пор не сказали ни слова, не менее обязано успехам типографии; искусство это – музыка, которая долгое время пользовалась гравированием на меди. Затем к ней применили типографию с подвижными буквами, которая ныне почти совсем оставлена, как дорогостоящая и не совсем удобная. Короткое время спустя два старых способа заменили третьим, получившим название от своего изобретателя, Жилло: музыкальную ноту сначала пишут на камне, затем написанные знаки вытравливают кислотой и получают некоторым образом клише. Таким образом получается возможность печатать ноты сравнительно недорогим способом в весьма значительном числе экземпляров.
   Разнообразие, обилие средств, которыми мы располагаем ныне для распространения, во всех видах, произведений науки, литературы и искусств, дают новейшим обществам лёгкую возможность для дешёвого распространения образования среди всех классов граждан. Трудно сказать, насколько улучшилось в этом отношении состояние наших школ. Пусть сравнят в библиотеках любителей некоторые из книг, по которым учились наши предки греческому и латинскому языку, истории и географии, с теми, которые предлагают нам ныне магазины для учебных пособий: первые книги покажутся просто жалкими. Западноевропейские народы далеко ушли в этом отношении, и делают просто чудеса. Английская и американская книжные торговли неутомимо распространяют, в виде маленьких, очень недорогих книжечек, всевозможные политические, религиозные, промышленные сведения, поддерживающие и направляющие деятельность умов у народа, наиболее ревнивого из всех к тому, что англичане называют self-government. Нам пришлось недавно видеть полное собрание сочинений Шекспира в одном томе, и этот Шекспир, иллюстрированный несколькими гравюрами, продаётся в Англии по одному шиллингу (около двадцати девяти копеек на русские деньги). Французская книжная торговля точно так же старается привлечь читателей дешевизной; но только она не так искусна и не достаточно щепетильна в выборе распространяемых ею по дешёвой цене произведений [10 - Богаты дешёвыми изданиями и немцы, у которых за несколько десятков копеек можно купить полное собрание сочинений какого-либо классического немецкого писателя, например, Шиллера или Лессинга. У нас, в России, можно указать пока на одну только попытку выпускать дешевые издания, а именно: книжный магазин «Нового Времени», под названием «Дешёвой Библиотеки», издал несколько сочинений классических русских авторов, как, например, Грибоедова, Фонвизина, Карамзина и др.]. Сверх того, издания, столь поспешные и столь громадные, делаются всего чаще небрежно. И происходит это не от недостатка средств для хорошего издания книги. Публика сделалась жадна до чтения, но большинство читателей не желают платить за книги дорого. Её нетерпением пользуются, а книги сильно страдают от этой лихорадочной поспешности. Тысячи наборщиков, работающих на газетах, привыкают работать, скорее, быстро, чем хорошо. Старинная корпорация типографов на Западе обучала строже своих учеников; если она имела неудобства ассоциаций, слишком ревниво заботящихся о своих привилегиях, зато имела также и свои преимущества. Свобода, которой пользуется новейшая печать, ослабила эти предания добросовестного и скромного знания. Издание без опечаток было всегда редкостью; а ныне оно ещё больше прежнего сделалось редкостью. Находится очень немного книг, в которых опытный глаз знатока не мог бы отыскать хотя бы одной опечатки. Во всяком случае, очень может быть, что типографские погрешности не сделались многочисленнее в XIX столетии, чем они были в XVI, если принять во внимание увеличение количества книг.
   Возрастающая деятельность умов и разных видов промышленности, способствующих ей, порождают более важные затруднения.
   В предыдущей главе уже было сказано о литературной собственности и об авторском праве. Чем более книги размножаются, чем быстрее они переходят из одной страны в другую, тем труднее становится их автору охранять права на свой труд. Изданная в какой-либо стране книга не только может быть перепечатана там без разрешения и в прямой ущерб автору; но точно так же она могла бы быть перепечатана и за границей, где законы уже не охраняли бы права собственности на неё, если бы народы особыми договорами не обязывались взаимно её охранять. Но это ещё не всё. Учёное или литературное произведение, если оно имело некоторый успех у себя на родине, нередко переводится на другие языки, и чтобы автор не утратил прав собственности на него, необходимо ещё закрепление его прав на производство переводов его труда. В этом отношении законодательство усложняется с каждым днём по мере того, как развиваются сношения между цивилизованными народами. В этом отношении Европа представляет уже почти одно семейство, в котором все авторы уговорились взаимно гарантировать друг другу законную прибыль от своего знания и от своего таланта. Но эти гарантии менее удовлетворительно определены, или менее действительны между Европой и другими частями света. Впрочем, есть некоторые произведения ума, нередко по самой своей природе ускользающий от всяких усилий, от всяких, так сказать, закорючек по охранению их.
   Возьмём два примера этого, в совершенно различных родах. Латинско-французский словарь был составлен с большой тщательностью хорошим латинистом; но двадцать лет спустя другой латинист, считая этот словарь несовершенным, составляет другой, по необходимости содержащий те же самые слова, за немногими исключениями, и большей частью те же самые выражения. Если бы нельзя было поступить таким образом, не прослыв за посягателя на чужую собственность, тогда для учёных сочинений не был бы возможен какой-либо прогресс. Французский учёный Бюффон в речи, произнесённой им при вступлении в члены Французской академии (в 1752 году), справедливо заметил, что научные истины, раз открытые и доказанные гениальным человеком, переходят в общее достояние и принадлежат всему миру. «Эти вещи, – сказал он, – вне человека; слог – это сам человек». А, следовательно, это и собственность, которой нельзя лишать писателя без его позволения, даже переводя его труды на другой язык. Впрочем, произведение фантазии ценится не по одному только слогу, оно ценится также по достоинствам самого сочинения, вымысла, на которые первый автор должен сохранить по преимуществу право собственности, и однако не раз случалось, что разными уловками это право у него отнимали. Плагиат (это слово первоначально означало увод чужого невольника, а потом похищение чужой собственности) не новейшее изобретение. Уже в век Перикла комические поэты упрекают друг друга в этого рода литературной краже, состоящей в заимствовании или главной мысли сочинений, или какой-либо части, которую, слегка изменив, присваивали себе. Позднее христианские учёные нередко обвиняли (очень несправедливо, правда) Платона и Аристотеля в заимствовании некоторых из их положений из священных книг евреев. У новейших писателей нет ничего обыкновеннее подобного обвинения, и много раз оно было вполне заслуженным. Странное дело, как есть плагиаты предумышленные, так есть плагиаты и не предумышленные: так, иной поэт встречается с одним из своих предшественников в выражении прекрасной мысли одинаковым стихом. Так Вольтер, говоря о Боге, написал один стих дословно такой же, какой уже был у другого французского писателя, Шаплена.
   Подобные встречи легко объяснимы. Бывают и другие, более важные и менее невинные, ответственность за которые падает иной раз на автора, потому что он не всегда сам работал и неосторожно доверялся сотрудничеству своего секретаря. Иные из наших современников, люди вполне честные и почтенные, издали таким образом, за своим собственным именем, много страниц, принадлежащих другим, чего они даже и не подозревали.
   Бывают плагиаты и до известной степени извинительные. Говорят, что гениальный французский драматический писатель Мольер, хотя и сам обладавший богатой фантазией, заимствовал у посредственного писателя своего времени, Сирано де Бержерака, целых две сцены; по этому поводу он сказал, смеясь, что он взял своё добро, где его нашёл. Комедия «Академики» Сент-Эвремона, появившаяся в 1650 году, имеет прелестную сцену между двумя писателями, Годо и Коллете, в которой они, наговорив сначала друг другу всяких похвал, кончают нанесением друг другу жестоких оскорблений; эта сцена послужила идеей для весьма забавного диалога Триссотена и Вадиуса в комедии «Учёные женщины» того же Мольера; однако, нельзя не признать, что воспользовавшись этой идеей, Мольер распорядился ею совершенно оригинально, с большой комической самобытностью.
   В наше время французскому писателю Этьенну, автору известной комедии «Два зятя», было неопровержимо доказано, что он уж очень усердно подражал старинной комедии под названием «Конака». Этот эпизод из истории французской литературы (1811–1812 гг.) послужил для Сент-Бева сюжетом одного из его прелестнейших «Понедельников». Этот же последний критик однажды указал публике на странную личность подделывателя, издавшего целых десять томов мемуаров под именем маркизы де Креки. Этот мнимый издатель, ни имя которого, ни биографии неизвестны и который принял громкий псевдоним графа де Куршампа, имел странную участь быть изобличённым в плагиате, когда он называл себя автором того или другого романа; и в обмане, когда приписал свои собственные измышления действительной личности, какой была маркиза де Креки.
   Вообще, драматические произведения очень часто подвергаются подобного рода подделкам, нередко очень невинным. Пьеса, переходя на заграничные театры, никогда почти не появляется там без многочисленных изменений, делаемых для того, чтобы приноровиться ко вкусу новых слушателей. Есть ли в подобных случаях плагиат, и может ли оригинальный автор жаловаться на это? Драмы, имеющие успех, доставляют довольно большие барыши их авторам, так что последние не слишком претендательны относительно своих прав собственности вне границ страны, в которой явилось произведение. Гению подобает быть щедрым и жертвовать малой долей своего состояния ради увеличения славы. Распространение известности для всякого солидного и хорошего произведения представляет выгоду, которую не следует высчитывать грошами.
   Как мы видим, если популярность произведений ума подвергает их иногда опасностям, то с другой стороны, она способствует распространению их благодеяний. Умножаясь численно, книги распространяют не одну лишь мысль нашу, но они распространяют также и наш язык. Когда Франция владела Канадой и Луизианой, она сделала из этих двух колоний земли с французским языком; Испания сделала из Мексики новую Испанию; Бразилия сделалась как бы литературной провинцией Португалии; Англия вот уже целых два столетия как заняла наибольшую часть северной Америки, где ныне преобладает её язык, почти изгнавший французский язык из Луизианы и наполовину сокративший его господство в Канаде. А теперь вот и Индия предана во власть английского языка; последний, конечно, находит там миллионы людей, не покоряющихся языку завоевателей, но мало-помалу он прокладывает там себе дорогу как орудие военной и гражданской администрации, опутывая прочной сетью население в двести миллионов душ. Австралия, уже населённая более значительным числом европейцев, чем какое когда-либо было в ней число туземных жителей, представляет собой ещё обширный континент, открытый для мирных завоеваний Англии. По всем берегам Индийского океана и Китайских морей английский язык более и более делается языком торговли и цивилизации. И всё это сделалось не только путём устного изучения, но и посредством распространения книг. Сто лет назад французы имели такое же преобладание в Европе и чуть было не распространили его и в Новом Свете. В средние века французская литература, оригинальная и плодовитая, особенно в поэзии, распространялась с севера на юг, с востока на запад, почти по всем направлениям. Французские эпические романы были предметом подражания или переводились почти на все языки цивилизованной Европы. Один из учителей Данте, Брунетто Латини, предпочёл французский язык итальянскому при составлении им энциклопедии, названной им «Сокровищем», потому что, говорит он, разговор на нём приятнее и знакомее для всех людей.
   С возрождением литературы французский язык прибрел некоторым образом нравственное превосходство; он сделался общим языком для дипломатических сношений, дипломатическим языком. Было время, когда немецкая грамматика чуть было не позаимствовала у французов некоторые из французских грамматических приёмов. Берлинская академия наук при своём открытии была наполовину французской; в 1784 году она объявила конкурс на сочинение о всеобщности французского языка и два года спустя увенчала премией остроумную записку об этом предмете француза де-Ривероля. До 1804 года, сборник её мемуаров состоит почти исключительно из статей, написанных по-французски. Фридрих II свободно говорил на французском языке, на котором он написал свои военные и другие мемуары, делающие некоторую честь французской литературе. Ныне дело значительно изменилось: в Германии всё ещё изучают французских классических авторов; комментируют, дополняют их примечаниями для употребления в гимназиях; сильно читаются там также французские романы, даже самые пустые; но всё это делается больше из любопытства, чем из симпатии к французам.
   Язык, не создавший литературы, язык, не имеющий книг, рано или поздно осуждён на погибель. Наступит день, когда народ, говорящий на нём, подчинится нации более образованной, мало-помалу смешается с нею, очень счастливый, если несколько слов его родного языка, вошедшие в язык победителя, разделят с ним процветание. В Океании и Америке с каждым днём всё более и более исчезают народы, последний член которых унесёт в могилу язык своих отцов. Учёный-путешественник Александр Гумбольдт приводит трогательный пример этого. Он посетил берега реки Ориноко и отыскал там одно туземное племя атуров, на которое ещё раньше было обращено его внимание. «Они все уже перемерли, – сказал ему кто-то из соседнего племени. – Но тут есть попугай, знающий ещё несколько слов их языка».
   Католические миссионеры спасли от забвения до сотни эти неведомых наречий, воспользовались ими для перевода евангелий или для написания наставлений в вере для народов, которых они желали цивилизовать. В Англии одно влиятельное богатое общество, цель которого указывает и самое имя, «Библейское общество», основанное в 1803 году, ежегодно расходует до пяти миллионов франков на написание и печатание переводов Библий на различные языки и наречия, число которых ныне простирается до двухсот шестнадцати, и из которых некоторые будут единственно ему обязаны тем, что переживут народы, говорившие на них, и останутся предметами изучения для того класса учёных, которые ныне называются лингвистами.
   Вы сами видите, что говорить, не умея писать, да даже и умея писать, но не умея печатать, ныне представляет для какого-либо народа лишь плохую выгоду. Человечество совершенствуется лишь благодаря практическим применениям учёных профессий, укрепляющих мысль и, таким образом, сделавшихся необходимым орудием цивилизаций.
   Если есть языки, исчезающие без всякого следа и воспоминания, то есть и такие, которые называют мёртвыми языками единственно потому, что на них уже не говорят, и они существуют только в книгах. Таковы языки древнего Египта и древних народов Персии и Ассирии, которые ныне с успехом разбирают на памятниках и папирусах [11 - В нынешнем, 1881 году, в Египте сделана находка чрезвычайной важности: в местности Дер-эль-Бари, близ развалин древних Фив, открыты гробницы с мумиями фараонов: Сети I, Рамзеса И, Аменофиса I, Амазиса, Тутмоса и других. Найдены также четыре свёртка папируса, пятнадцать больших париков для церемоний, 46 деревянных ящиков с надписями, несколько ящиков из папируса с приношениями, большая деревянная доска с письменами и множество других мелких предметов.]. Таков санскритский язык, язык Вед и древних эпопей Индии. Этот последний язык частью сохранился в образовавшихся из него наречиях, на которых и ныне ещё говорят в Индостане. Таковы также латинский и греческий языки, которым вы учитесь ещё в школе и которым стоит посвятить здесь несколько минут.
   Латинский язык, как мы видели выше, следуя за римскими завоеваниями, вытеснил и погубил много народных языков на Западе; но и сам он мало-помалу должен был измениться и преобразоваться в устах побеждённых наций, а потом и исчезнуть из всеобщего употребления. Языки: итальянский, испанский, португальский, румынский и французский, произошли от латинского языка и заставили почти забыть его во всех низших классах западного общества. Но некоторые причины поддержали его употребление в высших классах этого общества. Прежде всего, прекрасная и богатая литература древнего Рима, даже сокращённая для нас многими опустошениями времени, представляет ещё для всех образованных умов образцы красноречия и поэзии, к которым привязываются всегда со вполне справедливой любовью. Затем, сделавшись официальным языком римской Церкви, латинский язык сделался необходимым посредником для сношения между всеми членами значительной католической общины. На нём ещё и ныне пишутся все акты, исходящие из папской канцелярии; на нём у католиков совершается литургия и читаются молитвы. Латинский перевод Библии святого Иеронима, сделавшийся Вульгатой или официальным переводом священных книг, сохраняет авторитет оригинального текста. Точно так же очень долгое время изучение права и судебная практика, основанные на римских законах, удерживали в школах и судах употребление языка римских юрисконсультов. Во Франции все судебные акты начали составляться по-французски только в царствование Франциска I, с 1539 года; однако, французские адвокаты довольно долго ещё продолжали произносить свои речи на латинском языке.
   Таким-то образом, несмотря на столько революций, латинский язык пользовался привилегией вторичной жизни, даже и помимо религиозных дел. До конца XVII столетия на латинском языке писали исторические сочинения, из которых некоторые были довольно важны. Философия, эрудиция, естественные науки ещё пользуются им, как языком общим для учёных всех стран. В Риме, в Турине, в Лейдене есть ещё искусные латинисты, читающие лекции на этом языке. Но, заметьте, они не научились этому языку у своих родителей или у своих матушек и нянюшек; они изучали его после родного языка в школе. Не будем смешивать этого искусственного приёма с естественным изучением языков, которые укрепляются и развиваются ныне путём домашнего воспитания.
   Судьбы греческого языка, в некоторых отношениях сходные с судьбами латинского языка, тем не менее весьма различны от них. Как язык восточного христианства, он господствует в его литургии, на кафедрах, в теологических школах, на таком же праве, как и латинский язык на Западе. Но религия не охранила его от неустойчивости учреждений и империй. Под прелестным языком Софокла, Ксенофонта, Демосфена в древности жили несколько народных наречий, переживших средние века и дошедших до нас под общим названием романского языка, произведённым от слова Roma (Рим), потому что Константинополь, древняя Византия, сделавшись второй столицей империи, получила название Нового Рима. Но этот романский язык, хоть и менее далёкий от классического греческого языка, чем ново-латинский языки от латинского, тем не менее никогда не мог возвыситься до значения литературного языка. Редко встречается употребление его в книгах византийцев. Литераторы Восточной империи всегда оставались более или менее верными преклонению пред старым языком. Они писали на нём не совсем хорошо, загромождали его неологизмами; но так или иначе, они соблюдали грамматику. С IV века до взятия турками Константинополя в 1453 году, теологи, филологи, летописцы написали сотни томов, нередко очень ценных, в которых византийский грек продолжает древние традиции учёной литературы. Приведём лишь один пример этого: в XII столетии фессалоникский архиепископ Евстафий, умирая, оставил множество сочинений, которые почти все дошли до нас, и из них одно, его Комментарии на «Илиаду» и «Одиссею», представляет пять толстых томов в четвертую долю листа. Какую деятельность предполагает у книгопродавцев и переписчиков воспроизведение столь чудовищного сборника исторических и грамматических замечаний, составленных по многим другим сочинениям, ещё существовавшим об этом предмете?
   С 1453 года до наших дней традиция, без сомнения, ослабевшая, никогда не прерывалась, и к ней-то именно привязывается ныне с большим, чем когда-либо, жаром патриотизм эллинов, сделавшихся снова свободным народом. Они не желают, чтобы их язык считали мёртвым языком. За исключением поэзии, они упорно отказываются от народного языка ради классических слога и грамматики. В городских и сельских школах только и изучается один греческий язык древних прозаиков. Увенчаются ли успехом эти усилия и близко ли то время, когда все греки будут в состоянии понимать, если не писать на прелестном языке их предков? Трудно отвечать на такой вопрос. Но что бы там ни случилось, уже само зрелище этого возрождения полно для нас интереса и ещё раз показывает нам, как история книг тесно связана с историей народов. Скоро будет две тысячи лет, как Цицерон, произнося речь в защиту греческого поэта Архиаса, с некоторой грустью сравнивал популярность, которой пользовался в то время, «в целом мире», язык этого поэта, со столь ограниченным господством латинского языка. С тех пор латинский язык приобрёл область значительно обширнее области греческого языка. Но последний язык не исчез, подобно первоначальным языкам Галлии или Испании, при господствующем языке победителей. Благодаря богатству и красоте своей литературы, он остался наставником в школах на Востоке и сохранил в них до наших дней авторитет, который может ещё возрасти, если эллинский народ окажется способным занять, между западным и восточным миром, роль, достойную его древних и славных преданий.
   Впрочем, следующая глава даст нам случай вернуться к этому предмету.

Глава VIII. Книги на всемирной парижской выставке 1878 года

   Бесконечная бумага. – Гелиогравюра. – Американская книжная торговля. – Успехи книгопечатания у　новейших греков. – Замечательные рукописи. – Библия Улфилы. – Богатства парижской национальной библиотеки. – Библия для бедных.

   Сколько книг, сколько драгоценных святынь, сколько древних и новых орудий, сколько чудес письменности, типографского и переплётного искусства было собрано на парижской выставке 1878 года! Сколько машин, часть которых действовала тут же на ваших глазах и, так сказать, переносила вас в мастерские, из которых каждый день выходят тысячи томов! Зрелище в высшей степени поучительное, могущее представить почти все материалы для истории книги. Вот в числе предметов, выставленных одной австрийской бумажной фабрикой, два громадных цилиндра, сделанных каждый из одной бумажной ленты; каждая из этих лент имела в длину восемь тысяч метров при одном метре ширины. Вот наборная машина, что-то вроде фортепиано, клавиши которого соединены с внутренним механизмом, устанавливающим, сообразно игре исполнителя, подвижные буквы в строки; другой, подобного же рода, механизм делает с этого набора оттиски на бумаге; прелестное упрощение типографских способов. Вот книга, сотканная из шёлковых нитей. Знаменитый изобретатель машин, преобразовавший фабрикацию тканей, и не подозревал, что придёт день, когда его машина, переходя от усовершенствования к усовершенствованию, сделается способной воспроизводить целые страницы письма и таким образом соперничать с искусством учеников Гутенберга.
   В Италии, в Австрии, в Англии, во Франции результаты, достигнутые в усовершенствовании книжной промышленности, весьма замечательны. Картография и география, иллюстрированные всеми способами рисования, сделали в несколько лет изумительные успехи. Какого изящества и какой точности достигло воспроизведение памятников и даже сцен из природы, благодаря недавнему открытию фотогравюры или гелиогравюры, затем воспроизведение картин, рисованных хромофотографией. До какой степени усовершенствовались учебные пособия для первоначальных школ благодаря умножению числа дешёвых книг, которые при помощи толковых картинок привлекают глаза детей и шаг за шагом доводят первоначальные их знания до высокого уже уровня научного образования!
   Заботы о народном просвещении в особенности характеризуют американскую книжную торговлю. Книжечка, в которой были изложены способы её издания, разнообразие её богатств и развитие её производительности в течение полувека, представляет документ из числа наиболее поучительных. Тут, на нескольких страницах, вы узнаете, что выпускают в свет каждый год три тысячи издателей, которые имеются ныне в Североамериканских штатах. Эта цифра достигает более сорока миллионов книг в год. Но всего лучше, может быть, характеризует американский ум значительное число, и в особенности порядки публичных библиотек. Бостонская библиотека, состоящая немного менее чем из четырёхсот тысяч томов, удовлетворяет, благодаря нестеснительности условий пользовании книгами, более миллиона читателей, не считая тех, которые обращаются в её восемь отделений. Европейские книгохранилища не отличаются такой, можно сказать, неосторожной свободой пользования книгами. В них нелегко выдают древние или редкие книги, многотомные или роскошно переплетённые издания. Если уже широко распространить это благодеяние, то следует выдавать публике только книги, удобные для справок, удобные для переноски, и в особенности такие книги, замена которых, в случае потери, не будет стоить дорого. Но в Соединённых Штатах и самые старые библиотеки существуют не более одного столетия, и лишь очень немногие содержат в себе в изобилии старые книги, составляющие самый ценный фонд публичных библиотек в Англии и на европейском континенте. В Бостоне, Нью-Йорке, Кембридже печатают ныне книги, превосходные в типографском отношении, изящные и даже роскошные; но вообще же американская книжная торговля и типография бьют на дешевизну, дозволяющую быстрое распространение их продуктов и науки, распространение которой они имеют целью. Необходимое и полезное там идёт впереди роскоши.
   В числе других народов имели своих представителей на выставке и греки. Эллины выставили несколько работ своих художников, своих скульпторов и фотографов; затем кое-какие книги, набранные, напечатанные и переплетённые в Афинах, в Гермополисе (Сире), в Корфу и т. д. В числе этих произведений обращали на себя внимание многочисленные сборники древних памятников и надписей, изданных деятельным обществом археологов, которое уже более сорока лет производит раскопки на действительно неистощимой почве древней Греции и спешит знакомить с их результатами учёный мир. Шестьдесят лет назад греки получили из Франции первые шрифты и даже бумагу для печати первых книг для употребления в их школах; ныне типография у них сделалась самостоятельной: она уже умеет лить шрифты, приготовлять нужные для неё бумагу и чернила; она печатает весьма изящные книги, не прибегая к помощи иностранцев. Очень невелико число оригинальных книг, которые производит столица новейшей Греции; зато все авторы, все художники, все гравёры, все типографы – ученики древней Эллады. Книга, в собственном смысле этого слова, эллинского происхождения. Когда вы любуетесь красивым дубом, его высокой вершиной и его богатой листвой, не забывайте жёлудь, из которой он вырос.
   Однако на выставке собраны были не исключительно чудеса новейшей книжной промышленности, но были также образцы искусства и промышленности наших предков. Любители изящных и старых книг соперничали друг перед другом в стремлении выказать богатства своих кабинетов, или в выборе этих богатств. Долго было бы перечислять различные рукописи, различные избраннейшие издания, из которых каждое обозначает собой, так сказать, эпоху в истории книги, во все века и во всех землях. Знатоки этого рода редкостей имели случай сделать на выставке много полезных сличений, а некоторые из них послужили поводом к истинным открытиям. Так, учёный-палеограф Леопольд Делиль, управляющий парижской национальной библиотекой, рассматривая рукопись «Политики и нравственности» Аристотеля, переведённую на французский язык Николем Оресмом, узнал в ней второй том другой рукописи того же произведения, принадлежащей брюссельской королевской библиотеке; принадлежащими к тому же самому семейству оказались два других тома, принадлежащих ныне: один Вестреенскому музею, в Гааге, а другой – брюссельской королевской библиотеке. Эти четыре тома составляли когда-то двойной экземпляр, приготовленный в XIV столетии для библиотеки французского короля Карла V; меньший из двух экземпляров был переписан деятельным и искусным каллиграфом Раулэ Орлеанским, от которого осталось ещё несколько рукописей, между прочим два изящных экземпляра Библий.
   Много других драгоценных рукописей подверглось подобной же участи, разрознению по разным рукам. Наилучшая часть перевода на готский язык Библии, сделанного в IV веке епископом Улфилой, находится ныне в библиотеке упсальского университета, в Швеции; она была написана чернилами с серебряным и золотым порошком на изящном, окрашенном в пурпур, пергаменте, другие тетради той же рукописи сохраняются в Вольфенбюттеле и Милане. Латинский перевод Библии, сделанный раньше перевода святого Иеронима, принадлежал лионской библиотеке; вследствие совершённой уже в наш век кражи, виновник которой умер в Англии, часть этой рукописи сделалась собственностью богатого любителя-англичанина, лорда Аш-Бурнама, купившего её, не зная ничего об её происхождении. Сын обладателя этого сокровища, узнав недавно о недостойной проделке, не замедлил принести рукопись в дар лионской библиотеке. Можно бы было привести много примеров подобного уродования рукописей, не всегда поправимого, но эти подробности завели бы нас слишком далеко.
   Париж уже в одних своих публичных коллекциях имеет немало чего предложить для обозрения любителям книг. Парижская национальная библиотека, в своём отделении, называемом резервом, владеет несколькими тысячами бесценных образцов: всякого рода рукописей, печатных произведений и переплётов французского и заграничного происхождения. Правда, этот резерв открывается только для избранных любителей; но администрация библиотеки старается удовлетворить любопытство более многочисленной публики. Богатая зала, носящая название галереи Мазарини, наполнена по всей длине витринами, в которых собраны самые достоверные и наилучше выбранные образцы письменности почти всех народов и почти всех веков; кроме того, образцы книгопечатания, с первых его опытов до самых совершенных его произведений, как во Франции, так и в других странах. Два раза в неделю можно прогуливаться по этой галерее на просторе и осмотреть на досуге 448 рукописей и 669 печатных произведений, замечательных в том или ином отношении. Два каталога, купленных при входе, служат проводниками в путешествии, представляющем столько же удовольствий, сколько и поучительности. Одна книга привлекает внимание красотой пергамента и шрифтов, другая – красотой переплёта, третья именем знаменитого обладателя, короля-библиофила, или библиофила, обязанного своей любви к книгам всей той известностью, которой он пользуется; четвертая поражает совершенством печати; пятая, наоборот, грубостью исполнения, свидетельствующей о первых шагах искусства. Иной раз вы чувствуете себя взволнованными при виде единственной рукописи, в которой сохранилось одно из образцовых произведений человеческого ума, перед автографами или даже перед простыми подписями великих людей, прославивших науку и литературу. Далее, в той же галерее, при виде книги, которую каталог называет первой книгой, напечатанной в малом формате, вы подумаете о неоценимых преимуществах удобного формата для успехов популярной науки. Грубые образцы каллиграфии, относящиеся к 1400 и 1475 годам, носят умилительное название Библии для бедных. Это изображение библейских сцен, дополненных короткими латинскими легендами и предназначенных для просвещения народа; таким образом, одним из первых применений табличного книгопечатания, предшествовавшего типографии в собственном смысле этого слова, было распространение по дешёвой цене книг для просвещения бедных людей. Итак, вот в каком порядке следовали первые типографские издания на западе Европы: сначала латинские тексты, главным образом тексты священных книг, затем языческих авторов, далее – греческие тексты, еврейские тексты, и наконец, уже тексты на живых языках, оригинальные и переводные.

Глава IX. Французская книжная торговля и её история

   Правила книжной торговли при королях Франциске I, Генрихе II, Людовике XIII и Людовике XIV. – Устав парижской книжной торговли и типографии. – Исправление текстов в древности и в новейшие времена.

   Из чтения предыдущей главы вы знаете, что бывает с любознательным человеком, прогуливающимся по галереям какого-либо музея, где его внимание привлекают много предметов, то справа, то слева: ему нередко приходится возвращаться назад, чтобы лучше рассмотреть то, на что он кинул только один взгляд, или даже совсем не обратил сначала внимания. Поэтому не удивляйтесь, что в исторической галерее, по которой мы проходим с вами, нам иногда приходится возвращаться назад и, для большего объяснения, снова говорить о какой-либо части нашего предмета, о которой уже было сказано несколько слов.
   В середине XVIII столетия производство книг во всей Европе находится в расцвете; и подобно всем отправлениям социального тела, оно подчиняется законам, многочисленным правилам, иногда стеснительным, обыкновенно же охранительным.
   Во Франции, в конце средних веков, все профессии, касающиеся торговли книгами, зависели в столице от парижского университета, а в провинции – от других университетов. Власти с большой точностью определяли обязанности книгопродавцев относительно авторов и публики, они назначили условия для продажи; они по возможности требовали, чтобы всякий экземпляр, пущенный в продажу, был надлежащим образом исправлен.
   Эти правила, и до введения книгопечатания уже очень сложные, сделались ещё более сложными, когда книгопечатание умножило в размерах, неведомых для наших предков, число экземпляров такого множества древних и новых сочинений. Столь многосложная и столь быстрая фабрикация, с каждым днём занимавшая более и более значительное число рабочих рук, вызвала необходимость особого законодательства, и это последнее не раз доводило строгость до крайних пределов.
   В 1535 году, как раз около того времени, как Людовик XII оказал такое почтение искусству Гутенберга, Франциск I, напуганный бесчинствами печати, чуть было не запретил её эдиктом, который, к счастью, не имел и не мог иметь столь ужасных последствий. Религиозные споры и войны благоприятствовали излишествам свободы, которая могла сделаться опасной, с оружием, данным в её руки книгопечатанием. Поэтому неудивительно, что в 1539 году появился королевский приказ об учреждении полицейского надзора за парижской типографией. Рабочим было воспрещено носить в мастерские шпаги, кинжалы, палки, соединяться в братства, заводить общие кассы, устраивать забастовки и монополии, посредством которых они навязывали свою волю патронам и не позволяли им брать себе учеников.
   В приказе короля Генриха II, в 1551 году, предусматриваются другие опасности и определяются главным образом обязанности типографов. Согласно этому приказу, подписанный экземпляр всякой предназначенной к печатанию рукописи должен был оставаться в руках цензоров, просматривавших книгу, и по выходе её из печати. На каждом произведении должно было стоять имя автора и типографа, обозначены его местожительство, его штемпель и время печатания; некоторые из этих распоряжений ещё и теперь имеют силу во Франции.
   Лучшие правила оставались без применения, когда в обществе господствовала неурядица, а последняя была велика до вступления на престол короля Генриха IV. Поэтому-то, лишь начиная с XVII столетия, при Людовике XIII, начинают приводиться в порядок законы, касающиеся типографий и книжной торговли. Приказ 1618 года освящает возвращение к дисциплине профессии, столь трудно подчиняющейся ей. Приказ короля Людовика XIV по этому предмету, 1686 года, представляет собой настоящий устав. Этот устав, подобно всем другим, должен был изменяться с течением времени; он был изменён в следующее царствование, когда синдик парижской книжной торговли Согрен напечатал, в 1744 году, для употребления корпорацией, главой которой он был, книгу под заглавием «Устав парижской книжной торговли и корпорации». Читая этот сборник, мы знакомимся с могущественной корпорацией присяжных книгопродавцев, их привилегиями, с их отношениями ко всем вспомогательным в отношении их промышленностям, с их подчинением общей государственной полиции. Некоторые условия этих подробных до мелочей правил заслуживают внимания. Так, выше уже было сказано, что ни одна книга не могла выходить без имени типографа и без указаний его местожительства; это местожительство типографы и книгопродавцы не были свободны выбирать по своему желанию во всём городе, а должны были жить только в определённом числе улиц, набережных, мостов (в то время на мостах в Париже нередко стояли дома). Другая особенность: не только никакая книга не могла выйти иначе, как с привилегией короля, после одобрений цензоров, записанного в синдикате книжной торговли, но и член Французской академии не всегда мог свободно печатать свои сочинения без разрешения корпорации, к которой он принадлежал; лишь по его просьбе академия обыкновенно благосклонно отказывалась от привилегий, предоставленной ей её правилами.
   Во Франции, когда ещё не было королевской типографии в настоящем смысле этого слова, король выбирал из числа парижских типографов самого талантливого для печатания, под его покровительством, изданий вполне совершенных, чтобы они могли служить образцами. Но, впрочем, самые красивые книги не всегда бывают самыми лучшими. Печатая их, кажется, чаще всего заботятся об удовлетворении глаза, думают, скорее, о любознательности любителей, чем о любознательности людей учёных и с развитым вкусом; и, действительно, довольно редки книги, в которых типографское совершенство сочетается с наибольшими удобствами для читателей.
   Всякий хороший типограф должен в особенности заботиться о совершенной точности текста, чего, однако, нелегко достигнуть в книге; для этого требуются совместные усилия наборщиков, корректоров, фактора, но они возможны только в первоклассных типографиях, находящихся под добросовестным и толковым надзором. Мы знаем уже жалобы греков и римлян на неаккуратность современных им переписчиков. Но и иные новейшие авторы жаловались, и не без оснований, на неряшливость типографий. Можно было бы составить претолстую книгу из всех погрешностей, допущенных последними; погрешности бывают и очень досадные, бывают и очень смешные; приведём этому несколько примеров.
   Цицерон, жаловавшийся на переписчиков, не всегда и сам доставлял рукописи, вполне исправленные, переписчикам Помпония Аттика, его издателя и друга. Раз он писал ему: «В моей речи в защиту Лигария я назвал в числе его близких друзей Корфидия, который уже умер. Об этом меня известили со стороны Корфидия». Увы! Они ничего не сделали, и, несмотря на уведомление Цицерона, все рукописи его речи рог Ligario воскрешают мёртвого, которого он желал вычеркнуть из них. Эта неточность древних копий, нередко увеличивавшаяся в средние века благодаря крайнему невежеству переписчиков, доставила много мучений новейшим издателям древних текстов; она мало-помалу вызвала к жизни почти новую науку, критику текстов, науку, занимающуюся сличением между собой рукописей одного и того же сочинения, извлечением из них вариантов для выбора наилучшего чтения, для восстановления его путём догадок в известных местах, где списки составляют ошибочное чтение.
   С первого раза как будто кажется, что печатные книги легко избегают подобного рода искажений. Но на самом деле этого нет, потому что наборщики, корректоры и факторы минутами отличаются невниманием и небрежностью. Сами авторы нередко отдают наборщикам неразборчивые рукописи, затем не всегда аккуратно исправляют свои корректурные оттиски; вполне основательно винить их в очень плохом исправлении, потому что они очень часто прочитывают текст именно так, как им нужно, а не так, как он в действительности набран. Иные писатели не обладают терпением для окончательного исправления своей рукописи. Они отдают в типографию невыправленную рукопись, и уже в оттисках, или, как говорят, по свинцу, делают свои поправки. Отсюда проистекают целые тысячи всякого рода случайностей, перечисление которых здесь потребовало бы очень много места. Достаточно будет привести один или два анекдота, не бросая, так сказать, камня в древних переписчиков.
   Цицерон, рассуждая со своим другом Аттиком об одном из своих сочинений, сказал, чтобы занялись исправлением в нём ошибок переписчиков (menda librariorum). Неопытный переводчик, не обратив внимания на то, что слово в настоящем случае стояло вместо слов scrip tor librarius и означало переписчиков, написал: «ошибок книгопродавцев». Новейший наборщик, очень хорошо зная, что типографские ошибки или опечатки нимало не касаются книгопродавцев, не задумываясь, переменил это слово переводчика и заменил его словом «типографов». Таким образом, вышло, что Цицерон был уже знаком с книгопечатанием.
   Как расстаться с этим предметом о точности книг, не выразив знаков уважения полезным труженикам литературы и книжной торговли, называемым корректорами?
   Думали ли вы когда-нибудь об этих тружениках, перечитывающих, вблизи наборной и типографских машин, с утра до вечера, а иногда и целую ночь, корректуры книги или газеты? Их обязанности очень тяжелы и требуют незаурядных способностей. Им приходится внимательно следить за малейшими ошибками, которые могут касаться правописания слов, формы шрифтов, расстановки знаков, нумерации листов и страниц, и притом почти при бесконечном разнообразии предметов; им приходится беспрестанно держать в руках рукопись, словарь, служащий авторитетом во многих сомнительных вопросах. Глаза скоро утомляются, и здоровье растрачивается за такой работой. Авторы слишком часто неблагодарны относительно их и слишком скоры насчёт высказывания им порицаний, тогда как они оказывают столько других драгоценных услуг.

Глава X. Каким целям не удовлетворяет книга

   Книга и устное обучение. – Драма в чтении и драма на сцене. – Рашель и классическая трагедия. – Передача стихов Гомера рапсодами. – Энциклопедии, их пробелы и несовершенства. – Возвращение к древности. – Надписи на мраморе и бронзе. – Обычай расклеивания по стенам афиш у древних. – Эпитафии. – Надписи, касающиеся афинской эфебии [12 - Эфебия (греч. ephebeia, от ephebos – юноша), государственная организация в Древней Греции для подготовки свободнорождённых юношей 18–20 лет к военной и гражданской службе. Первый год эфебии посвящался овладению военным искусством и спортивным занятиям в условиях лагерной жизни, второй – несению гарнизонной и другой охранной службы. В афинской эфебии, в отличие от спартанской, занимались также литературой, философией, музыкой. После завершения подготовки в эфебии юноша становился полноправным гражданином.]. – Книги, даже и печатные, подвержены гибели.

   Вполне ли удовлетворяет книга, в своём более высоком совершенстве, всем целям, для которых её предназначают люди пишущие, печатающие и украшающие её всей роскошью искусств? Увы! Нет, нельзя приписывать ей безграничных достоинств. Уже Варрон, из римлян, может быть, написавший и прочитавший более всех книг, сказал: «Книги лишь очень плохие помощники знаний; они содержат зачатки наших изысканий; от них ум должен лишь отправляться, чтобы предаваться труду». Разовьём далее его мысль. Книга математическая, физическая или химическая не всегда освобождает людей, читающих её, от слушания лекций профессора геометрии, физики или химии. Слово учителя, умеющего хорошо преподавать, производит действие лучше чтения наилучшего учебника. Вообще, несмотря на свои неизбежные недостатки, живое слово в деле обучения и убеждения обладает необычайной силой и ясностью, которой ничто не в состоянии заменить. Наилучшие речи, написанные лицом, произносившим их, тщательно исправленные, напечатанные наисовершеннейшим образом, никогда не произведут на читателей такого действия, какое они произвели на слушателей. «Книги наших ораторов, – сказал Цицерон, хороший знаток, какой только существовал когда-либо, – не обладают духом, заставлявшим вещи казаться более возвышенными, когда слышали их произнесение».
   Красноречие в драматическом произведении подвергается ещё более опасному испытанию, когда мы читаем его глазами, не прибавляя к нему тона и ударения голоса. Расин и Корнель остаются замечательными писателями для читателя, наслаждающегося их произведениями в тиши своего кабинета; но как они вырастают на сцене театра, когда голос талантливых артистов с надлежащей рельефностью оттеняет силу и разнообразие страстей, волнующих их действующие лица! Поэтому нельзя не признать, что образцовые произведения древней драмы утратили у нас весьма значительную долю своего обаяния. Трагедия Софокла, комедия Аристофана или Плавта представляются нам простыми либретто представления, которого мы не можем воспроизвести с его различными эффектами постановки на сцене и могущественной звучности. Нередко случается в новейшем театре, что иная важная роль остаётся в забвении в течение многих лет за неимением актёра, умеющего придать ей жизнь и снова воодушевить страстями полумёртвую букву печатных слов. Любители ещё помнят удивление и волнение, произведённые знаменитой Рашелью, создавшей у Расина Гермиону, Роксану, Федру, достойных гения, некогда создавшего эти удивительные типы. Это было как бы воскрешением. Даже в салоне обаяние прелестной сцены Мольера или Расина, или какой-либо прелестной страницы других писателей будет вдвое сильнее, если их прочитает человек, способный понять эту поэзию и искусной дикцией выдвинуть сильные места и деликатные оттенки. Проза оратора также обязана голосу искусного чтеца силой и блеском, напоминающими и объясняющими великие успехи адвокатов и вообще ораторов. Древние живо понимали это различие, и греческий философ Платон описывает в прелестном диалоге волнение рапсода, передающего внимательной толпе бессмертные стихи Гомера. Ион (имя этого артиста), декламируя их, как будто возвратил себе почти божественное вдохновение поэта.
   Оратор Эсхин, побеждённый в торжественном процессе своим соперником Демосфеном и сосланный на Родос, после своего поражения прочитал, говорят, в открытой им школе речь, перед которой он спасовал, и его молодые слушатели аплодировали этому красноречию. «Что же было бы, – воскликнул Эсхин, – если бы вы слышали самый голос чудовища?» Перечитывая ныне эти две прекрасные речи, мы понимаем сожаления Эсхина и отыскиваем того, кто бы мог сообщить этому мёртвому уже столько веков языку силу, которую отчаялся придать современник, один из двух деятелей этого достопамятного спора.
   Из этого краткого обзора вы видите, что существует искусство произношения громким голосом, чтения, театральной дикции, имеющее свои трудности и свои законы; это искусство может быть выражено в правилах и передаваемо путём правильного обучения. Это искусство преподаётся особыми специалистами в музыкальных консерваториях и театральных школах; о декламации написаны целые книги.
   Есть и другие нужды, которых книга не может удовлетворить вполне. Науки развились до таких размеров, что один человек не в состоянии, как прежде, усвоить всё; и по причине ещё более основательной невозможно включить в одно произведение или историю всех времён и народов, или приобретённые нами знания о природе и истинах, которыми обогатились науки физические и математические. Давно уже мечтали и пробовали составлять энциклопедии, книги, обнимающие весь круг знания. «Естественная история» Плиния Старшего была попыткой в этом роде. В средние века наука, упавшая вследствие чувствительных потерь, не раз пробовала укладываться, под различными названиями, в энциклопедиях. В XVIII столетии великая энциклопедия, редактированная Даламбером и Дидро, была продуктом благородных усилий собрать и привести в порядок все знания, приобретённые с сотворения мира и до наших дней.
   Она вышла, с 1751 по 1777 год, в тридцати трёх томах in-folio, включая в то число двенадцать томов чертежей; в 1780 году к этому прибавилось ещё два тома аналитических таблиц. Впоследствии этот громадный труд подразделён на столько частей, сколько он содержал в себе различных наук; под своим новым названием «Методической энциклопедии», он состоит из ста шестидесяти шести томов inquarto. Но сколько несовершенств и пробелов в этой массе работ, исполненных не одинаково талантливыми руками! Ни один человек, как бы ни был силён его ум, не в состоянии единолично, не говорим уже составить, но даже редактировать подобный труд. Ныне подобное предприятие становится более и более трудным, и едва ли кто решится на него. Приходится покориться разделению труда и составлять специальные сборники для греческих и римских древностей, для истории литературы, для физических и математических наук и т. д.; и каждый из этих трудов сам по себе достигает очень больших размеров. История народов, распространившись на всю Азию, Америку, Океанию с одного средиземного мира, обнимает столь обширные горизонты, что зрение теряется там, и мы отказываемся исследовать их по всем направлениям. Разверните какой угодно сборник, называющийся Всеобщей или Всемирной Биографией – там вы найдёте сотни заметных пропусков. Повелители Китая, например, и учёные китайской империи фигурируют там лишь в очень незначительном числе, если только они совсем не были забыты. А между тем одна из таких биографий (Биография Мишо) содержит более двадцати трёх тысяч заметок, и это число ещё более увеличилось в сборниках подобного рода, изданных в последние годы. Одну из наиболее интересных компиляций, составленных в наше время для распространения сведений среди любознательных людей обо всех странах и всех народах, представляет Univers pittoresque (Живописная вселенная), составляемая известными учёными по каждой отрасли всемирной истории. Но пятьдесят томов in-octavo, из которых она состоит, собственно говоря, не составляют одну книгу; они представляют что-то вроде сокращённой библиотеки, в которой каждый автор изложил по-своему часть взятого им на себя предмета. Такова же, но в размерах более скромных, «Энциклопедия, или Собрание Руководств», издаваемое парижским книгопродавцем Pope. Ныне оно состоит из трёхсот девяноста двух томиков в двенадцатую долю листа, представляющих двести семьдесят два произведения, к которым, где это требуется, приложены атласы и чертежи. Все науки, все искусства, все профессии имеют или будут иметь своё место в этом полезном собрании, исправляемом, улучшаемом и дополняемом каждодневно, сообразно с успехами человеческого знания. Можно задумать сочинение и более высокого значения; но трудно найти более полезные, потому что они приложимы ко всем потребностям деятельного и промышленного народа.
   Представляет ли выгоду это развитие книгопечатания, оказывающего услуги литературе и науке? Вот вопрос, естественно являющийся у беспристрастного человека ввиду успехов промышленности. Остановимся на этом на несколько минут.
   Способы, существовавшие до Гутенберга, могут показаться нам малоудовлетворительными относительно сохранения человеческих знаний. Между тем они принесли значительную долю пользы, чего отвергать нельзя. Печатная бумага не может нас заставить забыть о мраморе и бронзе, на которых прежде вырезали, и которые ныне ещё служат у нас для полезных применений.
   Лёгкость, с которой книгопечатание позволяет нам заносить исторические воспоминания в книги, воспроизведение которых делает невозможным исчезновение и одной страницы, – эта лёгкость в конце концов сделала бесполезным или мало полезным употребление надписей, и в особенности длинных надписей. Египтяне, ассирийцы, греки и римляне имели обыкновение, как уже было сказано выше, записывать на камне или на металлических пластинках многие факты, которые ныне заносятся в книги и имеют все шансы избегнуть забвения. Поэтому вот уже четыреста лет, как мы не думаем более вырезать на своих памятниках законы, распоряжения, уставы, приходно-расходные счёты, как это делали древние цивилизованные народы. Малейшие акты государственной и общественной власти, по обнародовании тем или иным способом, перепечатываются в сборниках. Греки, и, вероятно, римляне, иногда наклеивали на стенах афиши с различными объявлениями. Таков, например, лист папируса, относящийся к 146 году до христианской эры и содержащий приметы двух рабов, бежавших из Александрии, с указанием награды, обещанной тому, кто приведёт их к их господину. Этот драгоценный документ хранится в египетском музее, в Париже. К тому же порядку относятся мрачные документы, называемые проскрипционными таблицами. Первый пример для них подал в Риме Силла и ему впоследствии подражали слишком знаменитые триумвиры Антоний, Октавий и Лепид. Это список граждан, приговорённых к смерти жестокими победителями без всякого суда, причём за голову их была обещана награда. Но употребление подобных афиш, по-видимому, было очень редко. На стенах древнего города Помпеи встречаются написанные кистью избирательные рекомендации: «Избираем того-то или того-то» [13 - Ныне афишами стали пользоваться с образовательной целью. Мысль распространения полезных знаний посредством афиш принадлежит швейцарцам. Такую мысль нельзя не назвать практичной, так как для детей и простого народа красные, синие, жёлтые листы служат отличной приманкой; все напечатанное на таком привлекательном фоне прочитывается с большой охотой. У нас, в Петербурге, с половины 1881 года также стали прибегать к афишам для распространения душеспасительных и полезных сведений для народа.].
   Итак, у нас употребление гравюры на камне для официальных документов гораздо реже по причине его бесполезности. Тем не менее всё ещё вырезают на надгробных камнях имена умерших, иногда с перечислением, всегда кратким, главных деяний их жизни и званий, которые они носили; нередко также прибавляют туда какой-нибудь стих из священного писания, стихи в честь покойного. Небезынтересно бывает прочесть эти надгробные надписи. Они знакомят нас с некоторыми обычаями наших предков, с некоторыми воспоминаниями об их частной жизни. Точно так же вырезают на публичных памятниках время их постановки, имена властей, по повелению которых они были поставлены.
   Все эти памятники, однако, приносят очень мало пользы истории, потому что события, о которых они повествуют, почти всегда бывают записаны в другом месте: в мемуарах, в общих или частных историях. Для того, чтобы узнать, когда и кем были построены наши дворцы, храмы, общественные здания, кем воздвигнут тот или другой памятник в честь какого-либо великого человека, нам редко приходится прибегать к вырезанным на них надписям. Нельзя того же сказать о памятниках более глубокой древности, предшествовавшей изобретению книгопечатания, и в особенности для памятников древних народов, исторические книги о которых погибли. Египетские и ассирийские надписи представляют нам ныне самую достоверную часть летописей Египта и Ассирии. Порядки греческих городов, и в особенности Афин, религиозные и политические учреждения Рима, известны нам большей частью в тысячах надписей, открытых и открываемых каждодневно на почве Греции и римского мира. Существует, например, целый ряд греческих надписей, часть которых имеет по несколько страниц длины; эти надписи рассказывают нам о жизни афинской молодёжи в течение двух лет того, что называлось в то время эфебией, т. е. заведения, похожего на наши специальные школы. Читатели не могут не интересоваться картиной жизни, которую вели воспитанники школ в Афинах. Они найдут в этих, увидавших свет едва лишь двадцать лет назад, документах, если вздумают обратиться к ним, уставы этой школы, акты, которыми ученики и учителя обоюдно свидетельствовали о ревностном исполнении своих обязанностей, и узнают, какие чувства соединяли их вместе. Там мы видим всё разнообразие гимнастических и литературных упражнений, с помощью которых молодые люди приготовлялись к вступлению в жизнь; там перечисляются школы, которые они посещали, и подарки книгами, сделанные эфебами гимназиям, в которых они окончили своё воспитание.
   Это сравнение между надписями на камне и документами, сохранёнными письменностью на различного сорта бумаге, и в особенности книгопечатанием, не должно вселить в вас убеждение, что ни одна печатная книга не может исчезнуть. Многие книги печатаются в очень ограниченном числе экземпляров, иногда их остаётся только два или три в библиотеках; иногда не остаётся даже и одного: они или были уничтожены при выходе властями, или же автор и его произведение не обратили на себя внимания любителей и в конце концов впали в забвение. Вот пример. Французский поэт Пётр Пупо, живший в XVI столетии и не оставивший после себя прочной известности, ныне известен лишь по статье, написанной о нём французским же учёным XVII столетия Вильгельмом Коллете; сборник же статей Коллете, никогда не бывший изданным целиком, погиб в 1871 году, во время пожара в дуврской библиотеке, в Париже. Таким образом, мы видим, что некоторые памятники письменности могут погибнуть даже и в такие века, когда является так много изобретений для обеспечения долговечности работ человеческого ума. Но подобные примеры довольно редки, и хочется верить, что за четыре последние века ни одна книга, достойная для передачи потомству, не миновала полок наших библиотек.

Глава XI. Продавцы и покупатели книг

   Различные товарищества для изданий книг. – Крупный книгопродавец и　букинист. – Различные классы покупателей. – Греческие и　римские предки наших новейших библиофилов. – Цицерон, Плутарх, Лонгин, Кассиодор, Карл Великий, Алкуин. – Латинская Библия Теодульфа. – Каталог книг Фотия. – Библиотека французского короля Людовика　IX Святого. – Раздача книг. – Библиотека Сорбоннская и　библиотека Ричарда Бюри. – Ценная коллекция герцога Беррийского.

   После только что сделанного, хотя и далеко неполного, обзора богатств, которым владеют цивилизованные народы в виде всякого рода книг, читатели должны чувствовать себя несколько ошеломлёнными и смущёнными всеми пробуждаемыми этим зрелищем воспоминаниями, всеми приманками, представляемыми им для их любознательности. Многочисленны производители и продавцы книг, но ещё многочисленнее покупатели. Хотелось бы распределить их по известному методу на классы и семейства.
   Производство книг имеет много причин и принимает очень много форм. Книга или выходит, так сказать, из первых рук, представляя знания и мысли автора; или это бывает компиляция, сборник, свод чужих мыслей, или же печатают древний или новейший текст, не видавший ещё света и покоившийся, в большем или меньшем забвении, в какой-нибудь библиотеке; или же воспроизводят с особенной тщательностью и роскошью произведение уже известного автора. Этим различным видам издания посвящают себя книгопродавцы и типографы, сообразно своим личным стремлениям. Некоторые стремятся не только к обогащению, но и желают заслужить уважение и полагают своё самолюбие лишь в издании книг, достойных внимания знатоков. Но любители хороших и изящных книг не всегда ожидают предложения их книгопродавцем; они делают на издание их щедрые денежные пожертвования. Библиофилы, особенно в наше время, любят составлять из себя общества для печатания книг по своему вкусу. Эти свободные сообщества не все имеют одинаковый характер. Одни имеют в виду науку. Другие же преследуют более ограниченную цель; о науке в собственном смысле слова они думают меньше, чем о любознательности; они печатают или перепечатывают, но в ограниченном числе экземпляров, редкие сочинения, которые даже и после этой перепечатки всё ещё остаются редкостями: таково у французов общество библиофилов, имеющее свой журнал, своих типографов, даже своих избранных переплётчиков; оно состоит из членов по выбору, но не ограничивает своих изданий цифрой своих членов; оно даёт возможность посторонним любителям, если они не слишком боятся расходов, украшать свои библиотеки, покупая книги с таким хорошим выбором, имеющие за себя гарантию таких опытных знатоков. Некоторые английские клубы идут ещё дальше; они, можно сказать, даже уж слишком далеко простирают эгоизм библиофила. Они печатают свои издания только в количестве, равном числу членов, из которых состоит каждый из них; а так как каждый член обыкновенно человек богатый, очень дорожащий своей привилегией и никогда не продающий книги, принадлежащей ему на правах подписчика, то вы видите, что эта книга перейдёт в общее достояние лишь после смерти владельца. Из всех эгоизмов этот последний, без сомнений, самый невинный, особенно когда напечатанные таким образом сочинения отличаются лишь посредственным научным достоинством, а иногда даже и не будут никогда прочитаны привилегированным счастливцем, владеющим ими.
   Что же касается продавцов, которыми мы также должны заняться, то их есть несколько классов, начиная с богатого издателя-книгопродавца и кончая простым букинистом, сваливающим на прилавок книги всякого внешнего вида, очень часто грязные и дешёвые. Есть несколько разрядов покупателей, запасающихся книгами в этих весьма разнообразных магазинах. Есть также много людей, которые, нуждаясь в книгах, но не имея денег для покупки их, вынуждены ходить для занятий, за несколько копеек, в кабинеты для чтения. Эти различные промышленники и эти различные читатели заслуживали бы особых глав в рассказываемой истории, которая в таком случае растянулась бы чрезмерно, если бы делать подробные описания и приводить пикантные анекдоты. Например, вот статистические сведения за 1857 год о мелкой торговле книгами в Париже на открытом воздухе: между набережными Орсэ и Турнель было 68 букинистов, которые имели вместе около 1020 ящиков, каждый длиной в один метр; полагая по 75–80 книг на каждый ящик, общее число выставленных букинистами книг будет равняться 70 000, от продажи которых, по вычислениям компетентного судьи, выручается около 400 000 франков в год. Но будем продолжать наш исторический обзор библиофилов и библиотек.
   Сенека-философ, в книге о спокойствии души со странным презрением отзывается о 400 000 томов, составлявших большую александрийскую библиотеку: он видит в этом только роскошь царского тщеславия. В этом отношении он мог бы также презирать богатые библиотеки Рима, представлявшие столько источников для всех классов любознательных людей; со временем в этих библиотеках и его собственные книги должны были фигурировать в числе наиболее спрашиваемых читателями; с большей основательностью он насмехается над теми собирателями книг, которые употребляют их только на украшение своих столовых и которые ценят в них почти один переплёт. Наши современные общества могли бы также представить много примеров такой мании. Надо признаться, что было бы очень немного больших библиотек, если бы только покупали книги, на которые существует большой спрос. Когда римлянин Ларенций, во II веке христианской эры, собрал тридцать пять тысяч томов, без сомнения, этот богач не думал прочитать их все; он следовал просто благородной мании. Около того же времени Лукиан-сатирик язвит едкой насмешкой богача, собравшего в своей библиотеке сотни изящных рукописей и притом не могшего ни ценить их, ни пользоваться ими. Следовательно, библиоман (человек, имеющий страсть к книгам) не есть лицо, явившееся в наше время. Компетентный покупатель и любитель тоже имеют себе образцы в древности. Цицерон, видимо, был из такого сорта людей; сочинения его свидетельствуют о его громадной и разнообразной начитанности, и с помощью своего друга, Аттика, он поддерживал свою богатую библиотеку в чрезвычайном порядке. Век спустя после Цицерона, биограф и моралист Плутарх должен был также иметь просвещённый вкус к полезным книгам, судя по целым сотням авторов, которых он поочередно цитирует в своих многочисленных дошедших до нас сочинениях. В следующем столетии знаменитый Лонгин, бывший министром царицы Зиновии, получил от Плотина название «живой библиотеки и ходячей академии». Это предполагает громадную память и любовь знатока к сокровищам, накапливаемым в библиотеках.
   Впоследствии нашествие варваров, как мы уже сказали, внесло много неурядицы и уныния в литературные общества, которыми древний мир изобиловал. Тем не менее не видно, чтобы любовь к книгам когда-либо совсем исчезала даже среди самых ужасных социальных и политических конвульсий. Министр готских королей в Италии, Кассиодор, устранённый от дел с падением своих властителей, превратил место своего уединения в громадную рабочую комнату для переписчиков, в которой под его руководством воспроизводились книги, религиозные или языческие. Карл Великий, в VIII веке, окружил себя учёными, учредил школы и для употребления в этих школах повелел увеличивать число списков древних сочинений; ирландский монах Алкуин был героем этого учёного двора, и его имя заслуживает быть переданным в вечность, как имя истинного благодетеля ума человеческого. Рукописи того времени не отличаются, правда, изяществом исполнения; письму не достаёт красоты и украшения в них чрезвычайно редки. Но скоро мы видим, что снова появляется любовь к каллиграфии, живописи и богатым переплётам, которая, может быть, никогда не исчезала на греческом Востоке и которая снова появилась на Западе, при преемниках Карла Великого. Учёный орлеанский епископ Теодульф, живший в IX веке, заказывал для своего употребления рукописи редкого изящества. Два экземпляра его латинской Библии существуют ещё ныне: один в кафедральном соборе в Пюи, другой в парижской национальной библиотеке. Эти две книги, столь похожие одна на другую, что их можно принять за два экземпляра одного сочинения, напечатанного каким-нибудь Гутенбергом или каким-нибудь Робертом Этьенном, написаны от начала до конца с редким совершенством, украшены арабесками и миниатюрами; сверх того, они дошли до нас в современном переплёте, что видно из довольно плохих латинских стихов, содержащих, кроме трогательной просьбы, описание обёртки. Вот перевод этих стихов: «Читатель, будь счастлив много лет в Бозе, и не забывай, прошу тебя, своего друга Теодульфа. Вот и окончен труд; людям, купившим его, я желаю, равно как и тебе, читатель, мира, жизни и спасения. Теодульф совершил этот труд из любви к тому, чей благословенный закон сияет блеском камней, золота и пурпура; а под этим нарядом он сияет ещё более славным блеском».
   Около того же времени, на Востоке, знаменитый патриарх Фотий, главный виновник разделения греческой и римской Церквей, составил себе очень большую библиотеку из богословских книг и из языческих авторов. Он сам составил аналитический каталог её, в котором, мало заботясь о каллиграфии и переплёте, старается только познакомить нас с содержанием его книг. Это для нас единственный в своём роде и весьма поучительный труд, так как трудолюбивый патриарх имел в руках и «прочитал», как он сам свидетельствует это во главе каждой статьи, сотни сочинений, ныне потерянных и известных нам только по оставленным им извлечениям.
   Четыре века спустя добрый французский король Людовик IX Святой так и представляется нам сидящим в комнате, смежной с дворцовой церковью, в которой он собрал, может быть, сотни экземпляров Библий и творений святых Отцов. Когда ему представляется случай купить новую книгу, то «ему больше нравится, – говорит он, – снять с неё копию, так как тогда прибавится ещё одна лишняя книга, которая будет обращаться в публике и приносить пользу другим читателям». В свою библиотеку, маленькую в наших глазах, но большую для того времени, он охотно допускает посторонних читателей. Но не видно, чтобы он доходил до раздачи книг, особой благотворительности, рекомендованной парижским собором (в 1212 году), но не совсем безопасной, так как много раз оправдывалась пословица: «книга одолженная – книга потерянная». Но против пословицы принимались меры предосторожности. Сорбоннская библиотека давала свои книги даже на сторону; и если не требовала, подобно некоторым другим, залога в обеспечение сохранности взятой книги, то по крайней мере тщательно вела список розданным книгам, в котором каждая книга была указана с достаточной точностью, чтобы её нельзя было подменить. Этим мудрым правилам подражал знаменитый Ричард Бюри, епископ Дургамский, когда он в 1343 году захотел обеспечить целость своих книг в библиотеке оксфордского университета, которому он принёс их в дар. Впрочем, тогда, как и ныне, некоторые ценные книги не выдавались совсем из библиотек; и даже для охраны их от всякого похищения к их прочному переплёту прикрепляли цепь, которую припечатывали к пюпитрам, приготовленным для читателей. Некоторые старые переплёты и ныне ещё носят следы этой предосторожности, сделавшейся излишней при надлежащем наблюдении.
   В конце XIV века французский король Карл V, имевший много прав на прозвание мудрым, был также компетентным библиофилом. Он заказывал для своего употребления, различным учёным, перевод нескольких латинских и греческих сочинений; эти последние обыкновенно переводились на французский язык по латинским переводам. Впрочем, Карл V заставлял работать учёных, переписчиков, раскрашивателей и переплётчиков не только ради того, чтобы окружить себя изящными и хорошими книгами, но он любил книги для своего личного поучения.
   Один из братьев Карла V, Иоанн, герцог Беррийский, по примеру своего брата, имел пристрастие к изящным рукописям; он собрал их больше 300, как путём покупки и обмена, так и заставляя исполнять их талантливых художников на своих глазах за большие суммы денег. От этой драгоценной коллекции сохранились ещё три каталога (помеченные 1402,1412 и 1416 годами); но ещё лучше можно оценить богатство их по целой сотне томов, сохранившихся или в парижской национальной библиотеке, или в библиотеках некоторых любителей.
   Это воспоминание приводит нас близко ко времени появления книгопечатания. С того времени, можно сказать, почти всякая библиотека разделяется на два отделения: одно для рукописных книг, другое для книг печатных. Таким образом, для любителей было двоякое искушение, и двойные расходы требовала от них любовь к книгам. Но число библиофилов возросло с удобствами, которые доставила промышленность Гутенберга; короли, папы, аббаты богатых монастырей не одни уже хлопотали об образовании библиотек: министры королей стремились к этому благородному честолюбию. Магистраты, учёные всякого рода составляли для своего употребления коллекции книг на всех языках, заводили правильные литературные сношения со своими собратьями.

Глава XII. Публичные и частные библиотеки

   Библиотека Мазарини первая открыта для публики во　Франции. – Инкунабулы. – Участь большей части частных библиотек; их рассеяние полезно для науки и　литературы. – Эгоизм некоторых библиофилов. – Дом, заваленный книгами. – Советы для составления библиотеки. – Различные сочинения о　том　же предмете. – Заключение. – Просьба к　читателю.

   Парижская национальная библиотека имеет главный фонд своих богатств в рукописях и старопечатных книгах, в коллекциях, составленных или частными лицами, как де Ту, или министрами, как великий Кольбер. Мазарини поступил ещё лучше в своей страсти к великолепной библиотеке. Если он составил не имевшее в то время равного себе собрание изящных и хороших книг, то сделал это для того, чтобы открыть его для публики. Латинская надпись, вырезанная на дверях одной из зал этой библиотеки и сохранившаяся доныне, свидетельствует, что эта библиотека была первым примером подобной щедрости (Publicarum in Gallia primordia).
   Примеру, данному Мазарини в 1643 году последовала в 1652 году библиотека аббата Сент-Виктора, а в 1737 году и Французская королевская библиотека. Обычай открывать для публики всякую сколько-нибудь замечательную библиотеку, принадлежащую государству или учёным обществам, обычай, относящийся, в сущности говоря, к древности, в значительной степени распространил для всех любознательных умов благодеяния этих полезных складов.
   В Италии, со времени возрождения наук, библиотеки римская, флорентийская [14 - Честь открытия первой публичной библиотеки в Европе принадлежит флорентийскому ученому Никколо Никколи, который, умирая в 1437 году, завещанием обеспечил пользование публике его книгами.], миланская очень рано открылись, с большей или меньшей осторожностью, для учёных, могущих пользоваться их сокровищами; в Испании с менее широкой готовностью; легче в Австрии, и в особенности в Вене; в центре и на севере Германии; в Дании; в Англии, в особенности в Оксфорде; в Швеции и в Норвегии; наконец, в восточной Европе, в особенности в Москве и Петербурге [15 - В 1874 году, в императорской публичной библиотеке, в Петербурге, считалось более 900 000 томов книг, 30 000 рукописей и автографов и более 75 000 эстампов. К числу замечательных предметов, принадлежащих библиотеке, относятся: замечательная коллекция] учёные хранители расширяли и обогащали склады, вверенные их попечениям. Иногда они сами составляли каталоги, в особенности каталоги рукописей, – труд, требующий особенных усилий знания и терпения. Парижская национальная библиотека соперничает в этом отношении с самыми громадными библиотеками в Европе. Она состоит из пяти отделений: рукописей, печатных произведений, эстампов и гравюр, карт и планов, медалей и древностей; каждое из этих отделений расширяется и улучшается, предоставляет в распоряжение публики более многочисленные орудия изучения, которыми оно владеет. Но в этом прогрессе впереди всех идет, кажется, администрация Британского Музея в Лондоне, где щедрое назначение денежных сумм позволило произвести в очень немного лет большие улучшения. Библиотека Британского Музея существует лишь с 1753 года, и основой для неё послужила библиотека сэра Ганса Слоана; в числе других приращений, она получила в 1823 году библиотеку, которую получил в наследство от своего отца король Георг IV. Тридцать четыре года спустя новые здания, построенные из железа и кирпича по планам талантливого хранителя Паницци, открылись для 800 000 печатных томов, которые она заключала в себе, не считая рукописей, и эти здания, стоившие не менее 3 750 000 франков, приспособлены самым счастливым образом для читателей и для предусмотренного роста, приблизительно по 2 000 томов ежегодно.
   Мы видим, что публичная библиотека почти всегда представляет собой лишь развитие частной библиотеки. Но коллекции этих больших любителей, у которых мало времени для изучения и чтения, не составляют, собственно говоря, частных библиотек. Различные виды последних многочисленны и заслуживают вашего внимания.
   Прежде всего, иметь книги не значит ещё иметь библиотеку. Есть учёные, и при том очень почтенные, которые покупают сочинения, необходимые при их занятиях, и ничего более; которые нимало не заботятся о том, чтобы держать их в полном порядке и в удовлетворительном состоянии, относятся к ним небрежно, а иногда продают их снова, по мере того, как они делаются для них не нужными более, почти точь-в-точь как старый Катон, этот герой древнего Рима, пишущий в своём «Рассуждении о земледелии»: «Пусть хороший эконом продаёт старое железо, пусть он продаёт вола и раба, не приносящих пользы». Это значит не чувствовать уважения к книгам, значит не иметь библиотеки.
   Библий на всех живых языках (до 300), и в том числе Библия кардинала Мазарини, отпечатанная Гутенбергом в 1450–1455 годах; собрание драгоценных инкунабул, занимающих особую залу, отделанную в средневековом стиле; Евангелие, писанное в XII веке; Коран Магомета, посвящённый, по преданию, его дочери Фатиме и много других предметов. Замечательное собрание можно видеть также в азиатском музее академии наук, где хранится множество арабских, персидских и турецких рукописей, китайских, манчжурских, японских, монгольских и тунгусских сочинений. В числе других любопытных предметов, там находятся разговоры Конфуция, лексиконы и разные книги, одни писанные золотом, другие серебром. Вообще, этот музей считается редким в Европе.
   Другие не только собирают общеполезные сочинения, но и заставляют их переплетать тщательно, если не роскошно, смотря по своим средствам. Иногда, чтобы доставить себе приятное и легкое развлечение, они собирают некоторые сочинения, чуждые науки, которой они занимаются; они не пренебрегают тщательно выставлять их в ряд на дубовых или ореховых полках и даже запирать их в шкафах со стеклами для защиты от пыли. Такие учёные уже немножко библиофилы.
   Но существует много способов «любить книги».
   Иной библиофил отыскивает первые издания каждого автора, издания не всегда самые лучшие. Иногда он разыскивает так называемые инкунабулы, т. е. самые древние образцы типографии, печатные произведения, появившиеся до или немного после 1500 года нашей эры. Он желает проследить по этим образцам первые опыты и последовательные усовершенствования книгопечатания. Есть библиофилы, привязывающиеся к какому-нибудь одному классу сочинений, например, к драматическим произведениям; каталоги тех библиотек, составленные или при их жизни, или после их смерти, представляют специальные библиографии и сами по себе представляют глубочайший интерес для историков литературы. Вы будете иметь некоторое понятие о количестве напечатанных театральных пьес, если мы скажем, что парижская национальная библиотека имеет их двадцать пять тысяч, вышедших отдельными изданиями, не считая сборников.
   Иные любители чувствуют особенную страсть к одному писателю, или даже к какому-нибудь одному из его сочинений. Недавно в Париже продавали коллекцию, состоявшую из «Провинциальных писем» Паскаля, но заключавшую их все.
   Философ и великий писатель нашего времени, Виктор Кузен собрал, путём розысков и больших затрат, все образцовые произведения классических литератур, все великие памятники человеческой мысли. Ему принадлежали самые лучшие и самые изящные издания, переплетённые с особенным вкусом. Его библиотека была настоящим музеем науки и литературы, и если публика немного пользовалась ею при его жизни, то не потеряла ещё надежды, так как счастливый владелец передал по завещанию это сокровище парижскому университету и обеспечил сохранение его, завещав денежные средства, необходимые для содержания библиотеки и облегчения доступа к ней для избранных читателей, под наблюдением библиотекаря. Менее изящна и составлена с менее тонким вкусом библиотека, завещанная Леклерком парижскому же университету. Она состоит почти из пятнадцати тысяч томов и изобилует в особенности авторами греческими, латинскими, французскими и итальянскими, а также сочинениями по истории литературы. Вот два благородных примера приношений новейшего времени. Но поднимаясь по восходящей ступени веков, мы нашли бы много примеров завещания таких коллекций книг городам людьми с богатыми знаниями и большим вкусом. Такова была в древности библиотека, которую Плиний Младший принёс в дар городу Кому от своего имени и от имени своих родителей; он сказал по этому поводу речь, которую впоследствии издал, и пересмотр которой очень занимал его, как это видно из письма, написанного им по этому поводу одному из друзей.
   Многие частные библиотеки, или, скорее, почти все осуждены силой вещей на расточение после смерти их владельцев. Если последний оставил нескольких наследников, то библиотека, в случае отсутствия для неё в завещании специального назначения, поступает в продажу с аукциона. Не без грусти присутствуешь на подобных зрелищах. Любитель литературы истратил значительную долю своего состояния на составление своей прекрасной библиотеки; он тщательно расширял её, украшал её с любовью, остроумно прилаживал её для своего употребления, нередко открывал для всех лиц, имевших надобность в его книгах; он вложил в неё много своего ума и своей души; иные тома он отметил своей подписью, или же напечатал какой-нибудь прелестный девиз. И вот приходит день, когда собранное с такими хлопотами сокровище раздробляется на части под наблюдением аукциониста и когда его остатки перейдут в другие руки для составления новых коллекций. Каталог останется единственным и несовершенным напоминанием о труде, стоившем стольких издержек и стольких усилий. Но нельзя не признать, что такой делёж, прискорбный для учёного, не могущего предупредить его, не без некоторой пользы для науки и литературы; благодаря ему некоторые редкие и ценные книги, которые могли бы быть забытыми в руках невежественного наследника или, будучи завещаны какой-либо публичной библиотеке, оставались бы без употребления в продолжение нескольких лет, после продажи совершенно справедливо попадают в руки учёного, могущего пользоваться ими.
   Впрочем, страсть библиофила не всегда свободна от эгоизма, и притом от эгоизма, иногда доходящего до варварства. У одного учёного была страсть скупать на публичных аукционах все экземпляры книг, о чрезвычайной редкости которых он знал и которые он с удовольствием скрывал в закоулках своей библиотеки. Так как он мало раздавал книги, то, благодаря публичной распродаже его книг, пущено во всеобщее обращение много произведений, которые до того времени оставались бесполезными, пребывая на полках его рабочего кабинета. Для любителей подобного рода придумано выразительное название библиотафов. Его можно бы приложить ко многим разновидностям зарывателей книг. Эта странная извращённость была известна в древности и осуждалась, как преступление. Свидетельством этому служит Исидор Пелузский, христианский автор V столетия, который в письме к Симплицию упрекает своего друга в покупке книг лишь для зарывания их в уединённом месте, где они служат только для питаний червей вместо того, чтобы служить для поучения честным людям.
   Мы, напротив, уважаем богатого библиофила, любящего всякого рода чтение, знающего несколько языков и тем самым завлекаемого к прочтению произведений многих литератур на их первоначальном языке. В Париже был один такой библиофил, который, при своей чрезвычайной страсти, собирал беспрерывно книги всякого рода, так что в конце концов весь дом оказался наполненным ими снизу доверху. Каждый год этот любознательный человек уменьшал у жены и детей своих помещения в этом доме, который загромождала громадная семья его книг. Каталог библиотеки, составленный при её продаже, состоял из одиннадцати или двенадцати томов.
   Не менее интересен, или ещё более интересен хранитель публичной библиотеки, привязывающийся страстно к складу, охрана которого ему поручена; он старается не только сохранять его в хорошем состоянии, но и обогащать его ценными приобретениями, он способен в точности изучить все полки, составить или исправить каталог, верно отыскивать все книги, которые у него спрашивают, да даже и те, которые у него не спрашивают, но которые он обязательно указывает неопытным читателям. Этой последней услуги можно ожидать почти только от хранителя какого-нибудь специального книгохранилища (медицины, юриспруденции или других наук), так как слишком многочисленные склады, заключающие в себе слишком большое разнообразие книг, подавляют самим своим богатством память и деятельность самого преданного делу хранителя. К счастью, в подобных случаях он всегда имеет помощников, у которых нет недостатка ни в усердии, ни в толковости.
   После всего этого читатели могут спросить, каким образом они сами должны составлять себе библиотеки.
   Парижская национальная библиотека заключает в себе около двух миллионов томов; и если она имеет почти все книги, изданные во Франции, то, во всяком случае, в ней нет многих тысяч произведений, изданных вне Франции. Орган Французской книжной торговли Journal de la Librarie, официально извещающий обо всех изданиях, появившихся во Франции, содержит 12 764 статьи за 1877 год и 12 828 статей за 1878 год. Это вам показывает, среди какого ужасающего изобилия приходится ныне делать выбор, если желают составить себе библиотеку; но давно уже подобный выбор сделался затруднительным. В предыдущей главе было уже сказано о больших библиотеках, как публичных, так и частных, находившихся в главных городах древнего мира: Афинах, Александрии, Пергаме и Риме. Когда книги считались там тысячами или сотнями тысяч, покупатель, заботившийся о том, чтобы не тратить свои деньги на негодные приобретения и своё время на бесполезное чтение, очень нуждался в компетентных советах, чтобы не дать обмануть себя книгопродавцам, или не польститься на невинные, но пустые курьёзы. Поэтому уже очень рано видим, что некоторые грамматики ставили себе задачей руководить любителями книг. Таков был, в начале христианской эры, некий Артемон, человек, впрочем, очень тёмный; он написал руководство по искусству «собирать книги» и другое – по «способу пользоваться ими». Этого рода руководства впоследствии сильно размножились. В конце средних веков встречается Philobiblion Ричарда Бюри.
   В XVII веке голландец Сальдон издал своё латинское рассуждение de Libris varioque eorum usu et abusu, 1688. В 1772 году аббат Шодон издал библиотеку знатока, или мнение о выборе лучших книг, написанных на французском языке по всем родам науки и литературы; эта книга была несколько раз перепечатана с поправками и дополнениями всякого рода. Это драгоценные справочные книги. Громадную услугу оказал бы нынешней молодежи человек, который составил бы для неё подобную справочную книгу. Мы не беремся выполнить такую задачу. Впрочем, следовало бы разделить этот труд, чтобы сделать такое руководство истинно полезным для всякого призвания, которое может избрать прилежная молодежь. Мы же ограничимся здесь несколькими немного общими советами, которые будут применимы ко всем возрастам и ко всем отраслям знания.
   Рассказывают, что одна умная женщина разделила своих друзей на три разряда: «У меня есть друзья, – говорила она, – которых я очень люблю и с которыми никогда не вижусь слишком часто; у меня есть друзья, которых я почти не люблю и которые не причиняют мне большого огорчения своим редким посещением; у меня есть друзья, которых я совсем не люблю и которые доставляют мне удовольствие, избавляя меня от своих визитов». Такое деление можно очень удобно приложить к книгам библиотеки. Есть много книг бесполезных, которых не следует покупать, которые могли быть подарены каким-либо другом и сохраняются из внимания к дарителю, но никогда не читаются. Есть книги, по самому своему свойству предназначающиеся только для справок, тем не менее книги необходимые, которые нужно всегда иметь под рукой, если не желают за малейшей справкой отправиться из дому и идти в публичную библиотеку. Наконец, и главнее всего, есть книги для повседневного употребления, которые читают и перечитывают беспрестанно или для поучения, или для развлечения. Этих книг приобретают по несколько экземпляров: один экземпляр, который постоянно ходит по рукам, в котором можно загибать углы страниц, писать карандашом или даже пером заметки на полях, вещь нередко очень полезная для занимающегося человека; затем экземпляр хорошо переплетённый, который можно давать друзьям; наконец, иногда роскошный экземпляр, украшенный изящным переплётом, к которому прикасаются не иначе, как с уважением. Нужно много денег, чтобы составить себе коллекцию этих избранных книг, тех книг, которые составляют резерв в больших библиотеках; но знатоку всегда доставляет удовольствие собирать настоящие образцы искусства, которые можно поставить под стекло, как ставят севрский фарфор, богемские стеклянные изделия, изящные древние глиняные изделия. Тем не менее для серьёзного ума, избравшего себе путь в разнообразии человеческих знаний, важно собрать вокруг себя все истинно полезные при его работе орудия и думать об излишнем только после обеспечения необходимого.
   Займёт ли, читатели, в вашей библиотеке место, и какое, настоящая книга, в которой собрано всё наиболее важное относительно истории книг? Решить это вы должны, конечно, сами; но, припоминая только что приведённые слова, автор надеется, что эта маленькая книжка не будет отнесена в последний разряд ваших друзей; если уж она не может занять места в первом разряде, то отведите ей место во втором.

История книги на Руси. (сочинение А. Бахтиарова)

I. Славянские письмена

О письменах вообще. – Идеографическое письмо. – Звуковое письмо. – Происхождение нашей азбуки. – Славянские первоучители, святые братья Кирилл и Мефодий. – Празднование 1000-летней годовщины свв. Кирилла и Мефодия.

О письменах

   Изобретение письменности было тем великим шагом, который перевёл человечество от варварства к цивилизации. Как громадно значение письменности в истории человечества, можно лучше всего судить, взглянув на низкое состояние племён, которые живут ещё без письменности, хранят свои предания лишь в памяти и не способны накапливать знания на пользу будущих поколений, как это делаем мы при помощи записывания наблюдений. Книги представляют главнейший источник, откуда люди черпают знания.
   Наука – умственное богатство, накопленное в течение тысячелетий предшествующими поколениями – сохраняется в книгах. Каждое новое поколение обильно черпает из этого источника, внося, конечно, и свою лепту, известную под именем «последнего слова науки».
   Мы живём больше с мёртвыми, чем с живыми.
   Дикие племена, не имеющие письменности, прибегают к помощи своей памяти. Говорят, что у некоторых дикарей северной Америки есть «люди-архивы», в обязанности которых лежит забота сохранять в своей памяти длинные отрывки прозы и даже целые мирные договоры.
   Песни и заклинания у индейцев Северной Америки произносятся или поются на память, причём для пособия певцу делаются фигурные изображения на палочках, на кусках березовой коры и других вещах, чтобы поддержать в памяти последовательный порядок стихов.
   Гомеровские поэмы долгое время передавались из уст в уста и заучивались певцами, которые декламировали их на публичных площадях и в палатах знатных особ. Во времена героической Греции эти певцы были чем-то вроде ходячих книг.
   У некоторых лиц, например, у актёров или музыкантов по профессии, память бывает так велика, что удерживает верно длиннейшие тексты, которыми можно покрыть несколько сот страниц. Сенека рассказывает, что один римлянин, богатый и глупый педант, окружил себя рабами, каждый из которых знал наизусть все произведения какого-нибудь знаменитого поэта, так что по приказанию своего господина мог проговорить какой угодно отрывок.
   Национальная поэма финнов, «Калевала», записана не более 50 лет тому назад доктором Ленротом, в 1835 году. В 1828 году Ленрот совершил первое своё странствование для собирания финских народных песен. Калевала содержит в себе 22800 стихов.
   Финский народ свято чтит память этого труженика на поприще науки своей родины. «Наш соотечественник Ленрот, – говорит Рунеберг, – обессмертил себя открытием Калевалы. С основательными познаниями соединяя горячую любовь к народу и с энтузиазмом заботясь о собирании народных песен, он решился пешком обойти разные части Финляндии, чтобы собрать руны, которые могли сохраниться в памяти народа». «Деятельность Ленрота и обильные плоды её, – говорит Я. К. Грот, – представляют в истории литературы чрезвычайно любопытное явление. Отдалённое потомство назовёт, может быть, Ленрота финским Гомером». До этого времени Калевала сохранялась в памяти народа. Отдельные песни её распевались в деревнях странствующими певцами, известными под именем «рунойев», а самые песни назывались «рунами». Эти руны передавались из уст в уста следующим образом. Если на свадьбах или на каких-либо других пиршествах кто-нибудь слышал новую песню, то старался запомнить её, а когда потом ему случалось петь эту песню перед новыми слушателями, то обыкновенно он передавал своими словами её содержание, иногда даже лучше, чем слышал.
   Не лишним считаем привести слова поэта Рунеберга о способе народного пения в Финляндии: «Петь рука с рукой, – говорит он, – есть особый обычай у финнов. Певец выбирает себе товарища, садится против него, берёт его за руки, и они начинают петь. Оба покачиваются взад и вперёд, как будто попеременно притягивая друг друга. При последнем такте каждой строфы настаёт очередь помощника, и он всю строфу перепевает один, а между тем запевало на досуге обдумывает следующее».
   Таким образом песня переходит от одного к другому, третьему и т. д., изменяясь только в выражениях, но не в содержании. Полагают, что со времени сложения этих песен прошло около 1000 лет, в течение которых они всё больше и больше развивались, дополнялись и передавались из уст в уста. В настоящее время народное песнетворчество приходит в упадок, потому что с появлением грамотности всякий может иметь готовую книгу этих песен.
   «Мы люди темные!» – говорит обыкновенно про себя неграмотный простолюдин. Зато каждый деревенский крестьянин сохраняет в своей памяти огромное число народных пословиц, поговорок, примет и т. п. Вся житейская опытность, вековые народные наблюдения передаются из уст в уста, на память, от одного поколения другому.
   Карамзин в своей «Истории Государства Российского», указывая на отсутствие грамотности в древней Руси, между прочим говорит: «Ныне умники пишут: в старину только говорили; опыты, наблюдения, достопамятные мысли в век малограмотный сообщались изустно. Ныне живут мертвые в книгах, тогда жили в пословицах. Все хорошо придуманное, сильно сказанное передавалось из рода в род. Мы легко забываем читанное, зная, что, в случае нужды, можем опять развернуть книгу: но предки наши помнили слышанное, ибо забвением могли навсегда утратить счастливую мысль или сведение любопытное. Добрый купец, боярин, редко грамотный, любил внучатам своим твердить умное слово деда его, которое обращалось в семейственную пословицу. Так разум человеческий в самом величайшем стеснении находит какой-нибудь способ действовать, подобно как река, запертая скалой, ищет тока хотя бы под землей, или сквозь камни сочится мелкими ручейками».
   В Малороссии славятся «бандуристы», распевающие народные песни и былины. Между бандуристами встречаются и слепцы-нищие. Обыкновенно слепец берёт к себе «в науку» безродного сироту, который служит ему поводырём и вместе с ним странствует по всей Малороссии. Как известно, слепцы отличаются особенным развитием памяти: не мудрено поэтому, что между нищими-слепцами встречаются люди, знающие множество песен и рассказов. Иногда слепцы-нищие достигают между своей братией необыкновенной знаменитости. Многочисленные питомцы их, разбредясь во все стороны по Малороссии, прославляют их имена. Малороссийские слепцы-нищие минувших времён, наигрывая на бандурах, пели молитвы, песни и «думы» исторического и религиозно-нравственного содержания. Таким образом, эти пасынки природы играли роль воспитателей народа, поддерживая на известной высоте его нравственную жизнь. Между учителями из нищих в старину были, говорят, такие гении, которых величали «королями».
   Нельзя представить себе, до какой степени умение читать и писать поражает дикарей, не имеющих ни малейшего понятии об этом искусстве.
   Джон Вильям, миссионер на островах Южного океана, рассказывает, как однажды, занятый плотничанием, он забыл дома свой наугольник, написал куском угля на щепке, чтобы ему прислали его и отправил эту записку к своей жене с одним из туземных вождей. Того так изумило открытие, что щепка может говорить, не имея рта, что он долго после того носил её на веревке у себя на шее и рассказывал своим удивлённым землякам о том, что случилось на его глазах. А в южной Африке один чернокожий посыльный, относя письмо и зайдя куда-то по пути, спрятал письмо на это время под камень, чтобы оно потом не вздумало насплетничать о том, где он был и что делал.
   Искусство писать, которое дикарям кажется таким загадочным, в первый раз появилось не в том виде, в каком мы его застаём теперь. Оно развивалось постепенно, целым рядом ступеней.
   Самое первобытное подобие письма представляют знаки, делаемые для памяти на каком-нибудь предмете. Как известно, обитатели наших тундр, самоеды, ведут кочевой образ жизни; они имеют обыкновение оставлять на местах бывших стоянок известные знаки, приметы, большей частью в виде палок, воткнутых в снег и наклоненных в ту сторону, куда они отправились в путь. Кроме того, они вырезают на палках особые знаки, называемые «пиддине», по которым их соплеменники узнают, чей собственно караван стоял здесь. Эти значки бывают различного рода, как, например: е, э, <, > и т. п. Каждый хозяин знает почти все значки других хозяев. Точно так же, олени каждого владельца отмечены известным «тавром», которое выжигается на правой ляжке животного, с той целью, что если олень убежит, или пристанет к чужому стаду, то можно было бы сразу узнать, кому он принадлежит. Кроме того, в общем употреблении особенное тавро О, которым отмечают оленей, предназначенных на искупительные жертвы.
   В Северной Америке, на предгорьях Скалистых гор обитают многочисленные индейские племена, под именем дакота.
   Каждое племя ведёт войну по собственному усмотрению. В случаях, когда приходится постановить решение относительно дела, касающегося всех племён, дакота соединяются для общего совещания, и каждое племя посылает своего представителя в лес, где, по взаимному соглашению, назначено сборище. Если принятое решение имеет некоторую важность и считается нужным сохранить его как документ, то на древесном стволе вырезают ножом или вырубают топором разные символические фигуры, относящиеся к предмету совещания, и каждое племя прикладывает свою печать или герб.
   Когда Гумбольдт спросил у индейцев Ориноко, кто изваял фигуры животных и вырезал символические знаки на вершинах утёсов вдоль по реке, то ему отвечали с улыбкой, как будто бы говорили о таком факте, которого мог не знать только белый чужеземец, – что «во время великих вод отцы их доходили до этих высот на лодках».
   О виргинских индейцах рассказывают, что они обозначали время посредством известных иероглифических кружков, которые называли «летописью богов». Эти кружки или колеса имели 60 спиц, на каждый год по одной, как бы для обозначения обыкновенного срока жизни человека, и были нарисованы на кожах, хранившихся у главных жрецов в храмах. В одной из подобных «летописей» год прибытия европейцев в Америку (1492) был обозначен лебедем, извергающим изо рта огонь и дым. Белые перья птицы, которая живёт на воде, означают белые лица европейцев и их прибытие по морю, а огонь и дым, выходящие изо рта, означают их огнестрельное оружие.
   Древние перуанцы употребляли так называемые «квипосы». Квипос представляет не что иное как шнурок длиной около двух футов, на котором навязаны различных цветов нити в виде бахромы. На этих нитях завязывались узлы, отчего и произошло самое название, означающее узел. Эти узлы имели значение цифр, и различные нити также имели условное значение, определявшееся их цветом. В древнее время китайцы употребляли в деловых сношениях между собой маленькие шнурки с передвижными узлами, из которых каждый имел своё особое значение.
   Народ ардре, в западной Африке, также не умеет ни читать, ни писать и также употребляет шнурки, перевязанные узлами. Этот же способ принят и у многих диких племён Америки.
   У нас в России крестьяне до сих пор ещё употребляют «бирки»: это деревянные палочки, на которых вырезают ножом чёрточки для обозначения счёта денег или предметов. В Самарском уезде, для ведения правильного учёта при исполнении обывателями всяких мирских и казённых повинностей у каждого «сотского» хранится громадная связка деревянных чурок, приблизительно до 0,5 пуда весом, каждая из которых равна по длине одной четверти, а по ширине 3–4 дюймам. «Это наша крестьянская грамота», – говорят крестьяне, показывая связку чурок. Все эти чурки связаны вместе по порядку домохозяев. На чурках «сотский» отмечает зарубками: 1) количество ревизских душ у каждого домовладельца и 2) ведётся счет всех мирских и казённых повинностей. Положим, что за домовладельцем NN числится 4 ревизских души, которые и отмечаются «сотским» на головке чурки четырьмя поперечными чертами. Восемь зарубок на ней обозначают 8 подвод, которые NN должен выставить за себя в течение года. Если подводы эти «заслужены», то зарубки состругиваются ит. п. В некоторых общинах учёт казённых и мирских повинностей ведётся подобной же зарубочной системой, на одном длинном шесте (бирке), изрезанном сверху донизу разными условными знаками.
   Вотяки, чуваши, черемисы выдают такие «бирки» как документы во время займов.
   Живописные письмена, т. е. изображения разных предметов, встречаются у всех племен, мало-мальски возвысившихся над состоянием дикости. Любопытный образец их находим у североамериканских индейцев, у которых для каждого стиха песен придуман какой-нибудь особый образ, фигура. Так, например, человек, бьющий в колдовской барабан, означает: «я пою, слушайте меня»; нарисованное сердце: «говорю твоему сердцу».
   Вот одна из подобных песен: фигура мужчины с крыльями вместо рук значит: «о, если бы я был быстр, как птица!» Фигура вооружённого воина под небом: «посвящаю себя борьбе». Орёл под небесами: «птицы летают в вышине». Лежит воин, в груди стрела: «рад положить свою голову с другими». Небесный гений: «горние духи прославляют меня» и т. п.
   Очевидно, что написанную таким образом песню может разобрать только тот, кто её наперёд уже знает.
   Вот другой пример.
   На деревянном могильном столбе нарисован северный олень, ногами вверх; налево от него – семь поперечных чёрточек, над ногами – три продольные; ещё ниже – голова лося, наконец, стрела и дудка.
   Из этой оригинальной эпитафии прохожий узнаёт, что здесь погребён глава семейства, родовой знак которого (или фамилия) – северный олень. Положение животного вверх ногами означает смерть. Покойный водил свой род семь раз на войну, получил три раны, выдержал однажды опасный бой с лосём и приобрёл большое значение как на войне, так и в мирное время (дудка).
   Африканское племя майо для обозначения слова «врач» рисует человека с пучком травы в руках и с крыльями на ногах, очевидно, намекая на обязанности врача ходить повсюду, где нуждаются в его помощи. Точно так же древние китайцы, чтобы выразить понятие о злости, рисовали трёх женщин, вместо слова «свет» изображали солнце и луну, а вместо глагола «слушать» – ухо, нарисованное между двумя дверями.
   В глубокой древности египтяне мало-помалу изобрели целую систему знаков и символических фигур, называемых «иероглифами», которые вырезались на камнях или рисовались на бесчисленном множестве саркофагов, или на папирусных свитках и т. п. Иероглифы эти изображают различные предметы: небесные тела, растения, животных, людей, части человеческого тела, посуду, инструменты, строения, геометрические фигуры, фантастические существа и т. п. В некоторых случаях они обозначают именно те самые предметы, очертания которых вырезаны или нарисованы. Это так называемые «изобразительные иероглифы»: их можно понимать, не зная слов, которыми они назывались у египтян.
   Другие фигуры имели условный, символический смысл; так, например, день обозначался солнечным диском; начало – передней частью льва и т. и. Разные состояния духа изображались в виде животных или неодушевлённых предметов: лев означал храбрость, рыба – ненависть, страусиное перо – справедливость, пчела – покорность подданного, раковина, в которой сидит рак – слабодушие, саранча – набожность, ночь изображена звездой, вкус – ртом, слух – ухом быка и т. д.
   Египтяне усовершенствовали свою письменность тем, что стали употреблять фигурные изображения для обозначения звуков. Эти звуковые иероглифы не что иное как первый шаг к письму буквами. Они означают не предметы и не символические понятия, а звуки или слоги речи. Так, например, фигура льва, по-египетски лабо, означает букву л; фигура орла, по-египетски ахом, означала звук а, и т. д. Собственные имена почти всегда писались таким образом; число фигур, заменявших буквы, было несколько более 20. Кроме них употреблялись ещё знаки, обозначавшие целые слоги. Итак, египтяне первыми перешли от фигурного письма к звуковому; им первым пришла в голову счастливая мысль обозначать звуки человеческой речи особыми знаками. Но хотя для чтения иероглифическая система письма и была относительно легка для древних народов, всё-таки она слишком многосложна: в ней оказывается более 500 фигур и знаков, и прочитать их было делом чрезвычайно трудным для учёных новейшего времени. Пособием к разгадыванию иероглифов послужил коптский язык, происходящий от древнеегипетского; но это пособие было очень неудовлетворительно, так как и самый коптский язык перестал быть живым языком и сохранился только в переводах священного писания и в церковных книгах. Сверх того, символические изображения допускают разные толкования, потому что очертания фигур часто бывают неопределённы, сбивчивы.
   Но, наперекор всем трудностям, гениальному уму французского учёного Шампольона удалось отчасти рассеять этот мрак. Ключом к решению загадки, остававшейся неразгаданной в продолжении многих веков, послужило то, что в городе Розетте (в Египте) найден был камень, на трёх сторонах которого сохранились три надписи, имеющие, как было прочтено в одной из них, греческой, одинаковое содержание.
   Изобретённые жрецами иероглифы были по преимуществу достоянием духовенства, на котором лежала обязанность высекать надписи на стенах разных сооружений. Стены храмовых зал, пьедесталы обелисков, памятники в Египте – все это покрыто бесчисленными надписями, возвещающими потомству деяния и благочестивые чувства строителей, молящих богов о благосклонности к ним. Надписи на саркофагах и гробницах, сообщающие имена и звания погребённых тут, перечисляющие, сколько у кого было стад, хлеба, земель и домашних вещей, свидетельствуют о том, как египтяне дорожили письменными заявлениями. Жрецы сопровождали царей повсюду: на войне, на охоте и т. п. и тщательно записывали всё, что делал царь: они отмечали число членов, отрубленных у врагов, число убитых во время охоты животных. В египетских гробницах найдено очень много свитков рукописей. Литературная деятельность египетских учёных была обширна; это показывает уже «Книга мёртвых» с её многочисленными молитвами, гимнами, священными изречениями и т. п. Другой остаток древней египетской литературы находится в Туринском музее; это – свиток папируса, содержащий список царей, с обозначением числа лет их правления. Кроме того, известно, что в храме Рамзеса Великого была библиотека – «зал книг». Один из писателей христианского времени, Климент Александрийский, говорит, что египтяне имели 42 священные книги, заключавшие в себе всё, что касалось религиозных дел: правила богослужения, жертвоприношений, молитвы, духовные песни, славословие богам и, кроме того, всю мудрость жрецов, все знания, добытые ими в течение веков.
   Если египтяне обозначали некоторые звуки или слоги разными фигурами, то отсюда до азбучного письма один только шаг.
   Как ни любопытна история изобретения письма, она, однако, покрыта непроницаемой тайной, и все попытки учёных рассеять этот мрак оказались безуспешными.
   По преданию, изобретателем письма у египтян был Таут, а от египтян оно было заимствовано финикийцами. От финикийцев буквенное письмо перенесено в Грецию Кадмом. Полагают, что первоначальная азбука была составлена около X столетия до Рождества Христова. Её буквы употреблялись моавитянами, финикийцами, израильтянами и другими народностями семитического семейства, для письма на их языке. Самое название «азбуки», или «алфавита» – еврейского происхождения: по-еврейски aleph, т. е. «бык», означает a, beth, т. е. «дом» – б, gfmel, т. е. «верблюд» – г, и т. д.
   В пользу того, что финикийцы первые ввели у себя азбуку, и что греки научились письменному искусству только от них, говорит тот факт, что греки усвоили для букв финикийские наименования, которые сходны с только что приведёнными еврейскими, например: alpha, beta, gamma и т. д. Отсюда происходит слово alphabet, «азбука», сохраняющее, таким образом, следы того, что буквы были составлены финикийцами, получили названия от них, перешли от них к грекам и латинянам и, наконец, дошли до нас.
   Теперь обратимся к вопросу, каким образом люди дошли до употребления числовых знаков, т. е. цифр?
   Многие из прежних путешественников не раз утверждали, что тот или другой народ настолько дик, что у него не существует счёта свыше пяти.
   Впрочем, некоторые учёные придерживаются того мнения, что недостаток слова для обозначения числа сам по себе не служит ещё доказательством, что люди не имеют и понятия об этом числе. Так, например, географ Петель говорит, что «если многие австралийские наречия бедны выражениями для обозначения чисел, то из этого вовсе не следует, что туземцы не имеют понятии о больших числах: у них существует восемнадцать различных слов, которыми они называют своих детей, начиная от первого до десятого мальчика, или от первой до десятой девочки».
   По словам Ридлея, австралийские дикари считают следующим образом: первые три числа выражаются у них отдельными словами; цифра 4 – словами 2+2; 5 – словом «много», а 6 – опять-таки словами 5+1 и т. и. Так считают они до 19, а число 20 выражают словами: «столько, сколько на обеих руках и ногах пальцев». Это уже высшая цифра, но весьма возможно, что, при случае, они считают и дальше, подобно африканским туземцам, которые число 20 обозначают словом «человек», подразумевая под этим количество пальцев на руках и ногах, а вместо 100 они говорят «пять человек» и т. п.
   Чтобы обозначить счёт предметов, дикари ставят соответствующее количество чёрточек. Североамериканский индеец вырезает на дереве, например, четыре чёрточки, чтобы показать, что он скальпировал четырёх человек. В Африке можно видеть на рынке негритянских торговцев, ведущих счёт при помощи голышей; когда они дойдут до 5, то откладывают камешки в сторону в виде отдельной кучки.
   На островах Южного океана было замечено, что туземцы, считая и дойдя до ю, откладывают в сторону не всю кучу из десяти предметов, а только один кусок кокосового черешка. То же делаем и мы, когда откладываем на наших счётах единицы, десятки, сотни и т. п. Чтобы не ходить далеко за примерами, возьмём нашего неграмотного крестьянина. Отсчитывая число мер отпускаемой с воза ржи, он отмечает на передке саней каждую меру чёрточкой; дойдя до десяти, ставит крест, а потом снова чёрточки и т. и. Для небольших чисел подобная система удобна; но она становится крайне неудобной, когда приходится много и долго считать. Поэтому ещё в самые древние времена люди придумали разные условные знаки для пятков, десятков, сотен и т. д., оставляя чёрточки только для немногих единиц. Так, например, в древнем Египте были придуманы следующие знаки для обозначения чисел: для единицы –

, для десятка —

, для сотни –

.
Таким образом, по египетской нумерации, напр., число 359 обозначалось так:

У древних ассирийцев были следующие клинообразные знаки для чисел: для единицы –

, для десятка –

, для сотни —

.
Таким образом, знаки:

= 51.
В северной Африке, среди туарегов, обитает небольшое племя рхадамзеры, которое имеет свои числовые знаки, употребляемые им до настоящего времени. Записывание цифр начинается у них справа налево.
Вот эти знаки:

По этой системе число 534, напр., пишется так:

Для счисления эти знаки настолько же неудобны, как и римские цифры. В старину буквы алфавита употреблялись и для обозначения чисел:

Изобретение введённой у нас десятичной системы приписывают арабам, почему и самые цифры эти называются арабскими. Из всех знаков этой системы особенно важное значение имеет о – нуль, который сам по себе означает «ничего», а поставленный с правой стороны какой-нибудь цифры увеличивает её в десять раз.
Любопытно, что сами арабы свою цифирную систему называют индийской, так что, кто у кого позаимствовал её – неизвестно.

О славянских письменах

   Историю книги на Руси следует начать с азбуки, т. е. с изобретения славянских письмен.
   Как известно, славянские письмена изобретены свв. Кириллом и Мефодием в 885 году.
   Шлёцер, знаменитый исторический исследователь, обращаясь к изобретателям кириллицы, говорит:
   «Приветствую вас здесь, бессмертные изобретатели славянской грамоты! Вы первые дерзнули грубый язык, имеющий множество ему только свойственных звуков, взять, так сказать, из уст народа и писать греческими буквами; но в этом деле поступили вы, как люди, отличным умом одаренные, и для каждого особенного звука, которого грек не имел в языке своем, изобрели вы новые особенные знаки или буквы. Как мал противу вас эльзасский монах Готфрид, или кто бы ни был тот немец, который первый осмелился писать на своем языке, но для сего рабски только перенял латинскую азбуку».
   По свидетельству монаха Храбра, «прежде убо Славяне не имеху книг, но чертами и резами чтяху и гадаху; крестивше же ся римскими и греческими письмены нуждахуся, – словеньска речь бе не устроена, и тако бяша много лета».

   Святые равноапостольные первоучители и просветители славянские, братья Кирилл и Мефодий.

   Итак, до изобретения славянской азбуки славяне писали «чертами и резами», но что это были за знаки – неизвестно.
   Просветительская деятельность свв. Кирилла и Мефодия, составителей славянской азбуки, переводчиков богослужебных книг, представляет важнейшую эпоху в истории славянских племён вообще и нашего отечества в особенности.
   Богослужебные книги были переведены на славянский язык не для русского народа, а для мораван, небольшого племени славянского. Мораване крещёны были почти за двести лет до введения христианства в России немецкими проповедниками, которые принесли с собой и книги, но на непонятном для мораван языке – латинском. Моравские князья, видя, что вера Христова туго распространяется среди народа на чуждом ему языке, обратились к византийскому императору Михаилу с просьбой прислать им проповедников, которые могли бы истолковывать мораванам Слово Божие на славянском языке. Выбор императора пал на Кирилла и Мефодия.
   Константин-философ (в монашестве Кирилл) и брат его Мефодий были детьми солунянина Льва из Македонии.
   Ребёнком Константин учился в Солу некой школе, где явился «дивом» по изумительной остроте и живости своей памяти: «смеяше паче всех ученик в книгах памяти вельми скоро, яко и диву ему быти». Потом попал в число учеников царьградского придворного училища, где обучался вместе с царевичем Михаилом. В то время преподавателем философии в царьградской школе был Фотий, будущий патриарх, человек, известный обширными научными познаниями. Сам Фотий впоследствии вспоминал о своей педагогической деятельности:
   «Друзья мои, вероятно, с чистой совестью будут добром поминать меня. Могу ли и сам я без слез вспоминать об этом. Когда я был дома, то с величайшим наслаждением смотрел, с какой ревностью учились окружавшие меня; с каким вниманием вопрошали меня; как упражнялись в разговорах, с помощью которых приобретается навык и правильнее выражается мысль. Радовался я, видя, как одни изощряли свой ум математическими выкладками; как другие исследовали истину с помощью философских методов; а третьи, изучая Священное писание, устремляли свой ум к благочестию, этому венцу всех прочих знаний. Такова была сфера, в которой я постоянно вращался. Бывало, пойду я во дворец, а ученики мои провожают меня до самого входа и просят, чтобы я поскорее вернулся. Считая подобную привязанность высшею для себя наградою, я старался оставаться во дворце не более, как того требовали дела, и когда я возвращался домой, то мое ученое общество уже ожидало меня у дверей. Те из моих учеников, кои своими превосходными качествами приобрели некоторое право на короткое со мной обращение, замечали мне, что я слишком замешкался; другие радостно меня приветствовали; были и такие, которые довольствовались тем, что я замечал их усердие». Вот какого наставника имел первоучитель славян.
   Учёность Константина была причиной, что его назначили преподавателем философии; Мефодий удалился на гору Олимп, «иде же святии отцы живут», и там постригся. Сюда же вскоре прибыл и св. Кирилл. Его нисколько не прельщали роскошь и блеск пышной столицы Византийской империи. Однако братья должны были покинуть свою уединённую жизнь в монастыре, чтобы совершить миссионерскую поездку в пределы южной России. В то время в обширных степях нынешней южной России, от устьев Волги и Каспийского моря и до морей Чёрного и Азовского кочевали козары. Они были язычники и исповедники разных вер. Император Михаил III призвал к себе св. Кирилла и сказал ему: «Иди, философ, к этим людям и разреши их сомнения». Св. Кирилл отвечал: «Если повелишь, государь, то с радостью пойду – пеший и босой, как ходили апостолы; рад и пострадать за Христа».
   Император сказал ему: «Если бы ты сам по себе это делал, такой поступок был бы похвален; но в этом случае дело касается моей державы. Иди с честью, с царской помощью!»
   Во время пребывания своего в пределах южной России, св. Кирилл сделал два открытии: в Херсонесе удалось ему отыскать мощи св. Климента. Римский епископ св. Климент, живший спустя почти сто лет после Рождества Христова, был сослан сюда врагами христианства, замучен здесь и с якорем на шее брошен в море. О нём существовало предание, что прежде, каждый раз в день его страданий, море возмущалось и отступало от берегов, показывая на дне своём мощи св. мученика. Часть мощей святые братья на обратном пути взяли с собой. Другим, не менее важным, открытием была находка Псалтыря и Евангелия, писанных «рушскими письменами». Г-н Барсов говорит по этому поводу: «факт этот встречается дословно во всех известных списках жития св. Кирилла. В дошедшем до нас послании папы Иоанна VIII о славянских письменах говорится, что они только вновь найдены, вновь открыты неким философом Константином».
   При всех странствованиях Мефодий был неразлучен с братом своим и ревностно разделял с ним подвиги на пользу веры. Обратив нескольких мусульман в христианство, свв. Кирилл и Мефодий возвратились на родину.
   В 862 году, по получении от моравского князя Ростислава письма, император Михаил III созвал в Константинополе собор, на который были приглашены и братья Кирилл и Мефодий, уже прославившиеся своими проповедническими трудами. Император рассчитывал на Кирилла и Мефодия, которым, как он знал, хорошо был знаком славянский язык. И действительно, на соборе он прямо обратился к ним с предложением идти на проповедь к моравским славянам.
   – Вы оба – солуняне, а все солуняне хорошо говорят по-славянски!
   – Имеют ли славяне свою азбуку? – спросил св. Кирилл, – Учить без азбуки, учить без книг – ведь это всё равно, что писать беседу на воде! Нужно учить по книгам, в которых бы точно и верно было написано слово Божие, а без книг легко прослыть еретиком.
   Император заявил, что славянских письмен искали дед его, отец и многие другие, но не нашли их.
   Прибыв в Моравию, братья прежде всего занялись переводом св. писания на славянский язык. Для этого была составлена славянская азбука. По сказанию монаха Храбра, она состояла из 38 букв: к 24 греческим буквам прибавлено 14 новых, именно для тех звуков славянского языка, которых не оказалось в греческом; недостающие знаки или буквы взяты из алфавитов еврейского, коптского и друг. Полагают, что эти вновь прибавленные буквы – следующие:

Вместо греческих названий букв, св. Кирилл употребил славянские, например, вместо альфа – аз, вместо вита – веди, поставив ещё букву – буки, соответствующую латинской Ь.
   Изображения большей части букв кирилловской азбуки подобны были греческим IX века, и чем древнее рукопись, тем сходство это очевиднее. Это был первый великий подвиг св. Кирилла, основа просвещения славян. Затем следовал другой подвиг, не менее важный – перевод евангелия и богослужебных книг на славянский язык.
   Панноское житие св. Мефодия повествует, что он «от ученик своих посажь два попы скорописця зело, преложи в борзе вся книгы исполнь, разве (т. е. кроме) Маккавеи, от греческа языка в словеньск, шестию месяц, начен от марта месяця до двудесяту и шестию день октября месяца». И первые евангельские слова, прозвучавшие на славянском языке, были следующие слова Евангелия: «Искони бе Слово, и Слово бе от Бога, и Бог бе Слово». «И рады были славяне, – говорит древний летописец, – так как они слышали величие Божье на своем языке».
   «И отверзоша уши глухих услышати книжныя словеса». «Бог же ся возвесели о сем вельми, и дьявол постыдеся». Так положено было начало независимой православной церкви. Братья обучали славянской грамоте учеников, которых им дал Ростислав, чтобы из них приготовить священников.
   Народ, остававшийся в язычестве, толпами крестился, внимая живому слову свв. Кирилла и Мефодия. Латинские священники открыто набросились на свв. братьев и воздвигли на них гонение: «Ваше дело не к славе Божией. Славить Бога можно только на трёх языках: еврейском, греческом и латинском, на которых Пилат сделал надпись на кресте Спасителя». Наконец, они донесли в Рим, папе Николаю I на свв. Кирилла и Мефодия, обвиняя их «в триязычной ереси». Чтобы расследовать дело, Папа Николай I решил вызвать свв. Кирилла и Мефодия к себе, в Рим. Когда во время пути свв. братья остановились в Венеции, то «собрашася нань латинстии епископы и попове, и черноризци, яко врани на сокол, и воздвигоша триязычную ересь, глаголюще, скажи нам, како ты еси ныне сотворил Словеном книги и учиши я, их же никто же первее обрел, ни апостолы, ни римский папа, ни феолог Григорий, ни Иероним, ни Августин, мы же три языки токмо вем, ими же достоит в книгахславити Бога: еврейски, гречески и латински».
   Еще не успели свв. братья прибыть в Рим, как папа Николай I умер; преемником ему был Адриан II, который оказал Кириллу и Мефодию радушный ласковый приём. Благоговейно приняв мощи св. Климента, принесённые свв. братьями, папа оказал большой почёт и славянским книгам. Освящённые папой, эти книги торжественно возложены были на престол св. Марии, и по ним отслужены были литургии в различных церквах города Рима.
   Несмотря на торжественный приём, оказанный папой свв. Кириллу и Мефодию, латинские священники не унимались, больше всего они досадовали на введение литургии на славянском языке. Наконец немецкие священники решились употребить насилие против свв. Кирилла и Мефодия: заключили их в тюрьму в одном местечке в Швабии, и держали в продолжение двух с половиной лет. Лишь только узнал об этом преемник Андрианов, Иоанн VIII, то раздражённый, защищая не только свои распоряжения, но и древнейшие права свои, запретил немецким епископам священнодействие, если они не дадут свободы Кириллу и Мефодию.
   Наконец настало время и почить праведнику от трудов своих. Св. Кирилл умер в Риме. В последние дни своей жизни он молился за славянскую паству: «Господи! Услыши молитву мою, и сохрани верное стадо Твое! Дай им быть людьми изрядными, и вдохни в сердца их слово учения Твоего! Благоустрой их сильною десницею Твоею, и защити их под Покровом крил Твоих!» Со своего смертного одра он говорил брату: «Брат мой, с тобою мы трудились, как пара волов едину бразду тяжаща и вот – я падаю на борозде, окончив день свой, а ты, я знаю, сильно любишь гору Олимп, но для нея не оставляй учения своего среди славян».
   По кончине Кирилла, брат его Мефодий вспомнил завет своей матери, и горячо, со всей ревностью духа, стал хлопотать исполнить его. Он не хотел лишить мать последнего утешения видеть гроб своего сына. «Святой отец, – упрашивал он папу, – когда мы покидали родную землю ради нашего служения, мать, проливая горячие слезы, умоляла нас, что если кто-либо из нас умрет на чужбине, то брат переживший должен привезти тело умершего брата в его монастырь и похоронить его там. Да соизволит же твоя святость мне, ничтожному, выполнить этот долг, чтобы не казалось, что я противлюсь мольбам и заклинаниям матери».
   После смерти св. Кирилла, Мефодию в продолжение 18 лет пришлось вести борьбу с латинско-немецким духовенством.
   Вернувшись в 870 году к славянам, он избрал для своего жительства Паннонию, где княжил Коцел. По желанию этого князя Мефодий снова ездил в Рим, и был посвящен в 870 году в сан епископа Паннонии, так что мог самостоятельно править делами славянской церкви. Деятельность его была обширна и благотворна. «А великий Божий архиепископ Мефодий, – по свидетельству Иоанна, экзарха болгарского, – преложи вся уставныя книги (60) от еллинска языка на словенск».
   Ученики св. Мефодия и сам он, окружённые врагами, с тревогой смотрели на будущее. Они видели слабость и близкую кончину своего любимого учителя. И ещё при жизни его позаботились о достойном заместителе. Ученики спросили: «кого чуеши, отче, учителю честный, в ученицех своих, дабы от учения твоего тебе настоль ник был?» Мефодий указал на одного: «от известных ученик своих, нарицаемый – Горазд».
   В вербное воскресенье 885 года собралось, по обыкновению, множество народа в соборе на службу, которую должен был совершить сам архиепископ, старец преклонных лет – Мефодий. Он вошёл в церковь, богослужение началось, но занемог и был не в состоянии кончить службу. Архиепископ просил окружавших его учеников не покидать старца до третьего дня. Предсмертными словами он обращался к ученикам: «Возлюбленныя чада мои! Вы знаете, как сильны еретики в злобе, вы знаете, как, искажая слово Божье, они стараются напоить ближних учением ложным; вы знаете и их средства, которыя они для того употребляют: убеждение для разумных и жестокость для боязливых. Я же надеюсь и молюсь за вас; надеюсь, что основанные на камне апостольского учения, на котором основана и сама церковь, вы не соблазнитесь лестию и не отступите перед страхом жестокости. Я не молчал из страха, я всегда бодрствовал на страже, и вам завещаю: будьте осторожны. Дни мои сочтены, после же моей кончины придут к вам лютые волки, которые будут соблазнять народ, но вы противу стойте, будьте тверды в вере: это завещает сам апостол Павел устами моими. Всемогущий Бог Отец и предвечно рожденный от Него Сын и Святой Дух, от Отца исходящий, да научит вас всякой истине, и сохранит вас непорочными».
   И вот, рано поутру, на третий день, св. Мефодий отдал душу Богу на руках иерархов, со словами: «в руце Твои, Господи, свою душу возлагаю».
   Ученики совершили над ним службу «латинскы, греческы и словенскы».
   Кроме азбуки кириллицы существовала ещё другая азбука, глаголица, которая если и не была изобретена раньше кириллицы, то, вероятно, вскоре после неё.

   Чтобы яснее определить разницу между обеими азбуками по начертанию, приводим здесь два отрывка, писанных «кириллицей» и «глаголицей».

Из второй половины Реймского Евангелия, писанного глаголицей в конце X– начале XI веков.

   Тот же текст на кириллице.

   Во всяком случае, не мешает заметить, что доселе известные памятники письменности на глаголице восходят к более древнейшим временам, нежели на кириллице. Иверская глаголическая грамота относится к 982 году, а надгробная надпись в Прилепе (в Македонии), писанная кириллицей, относится к 996 году. Замечательно, что около 20-х годов XVII века, в Киеве, в Лаврской типографии, печатались книги не только кирилловскими, но и глаголическими буквами.
   Глаголица отличается кудреватостью знаков. Эта азбука у некоторых историков известна также под именем иеронимовской азбуки, но не справедливо, как замечает Карамзин, ибо Иероним жил в IV и V веке, а памятники глаголической азбуки являются в X веке.
   В 1885 году, 6 апреля, вся Россия праздновала тысячелетнюю годовщину просветительской деятельности святых Кирилла и Мефодия. Святейший Правительствующий Синод издал ко дню годовщины пастырское послание «чадам святыя, соборныя, Апостольския церкви Российския».
   В этом послании высшие представители русской духовной иерархии разъясняют своей многочисленной пастве то высокое значение, какое имели для неё свв. Кирилл и Мефодий. Стоя на грани тысячелетия со дня кончины св. Мефодия, Правительствующий Синод молит чад своих: «поминайте наставников ваших святых и равноапостольных братий, Мефодия и Кирилла, иже глаголаша вам слово Божье на родном нам языке».
   Приводим этот любопытный документ, который навсегда останется памятником первого истёкшего тысячелетия просветительской деятельности славянских первоучителей.
   «Божиею милостию Святейший Правительствующий Синод.
   Возлюбленным о Господе чадам святыя, соборныя, Апостольския церкви российския.
   Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любы Бога и Отца и общение Святаго Духа со всеми вами (2. Коринф. 13,13).
   6 апреля 885 года, "светающу дню вторника Страстныя Седмицы", в Моравском Велеграде почил о Господе приснопамятный учитель Словенских народов, святый и равноапостольный Мефодий, архиепископ Моравии и Паннонии, и ныне, чрез тысячу лет, Всероссийская церковь, следуя наставлению святаго апостола: поминайте наставники ваши, иже глаголаша вам слово Божье (Евр. 13, 7) светло чествует память сего великаго святителя и прославляет, приснаго ему по духу, брата его преподобнаго отца нашего Кирилла.
   Подвигнутые Духом Божиим, с благословения общей нашей матери, Великой Константинопольской церкви, святые братия положили начало православия в родственных нам Словенских странах, Болгарии, Моравии и Паннонии, проповедию Слова Божия на языке Словенском и преложением глаголов живота вечнаго (Иоан. 6, 68) с греческаго языка на родное нам наречие.
   В священных песнопениях Православная церковь, именуя сих святых братий – "церкви словенския апостолами, Словенских стран просветителями и учителями", ублажает их за подвиги апостольства. Они озарили светом Евангелия Словенские языки, косневшие во тьме и сени смертней; они подъяли апостольские труды, проповедуя Слово Божие, и в южных пределах нашего отечества; они много за православие потерпели, ревнуя об утверждении правой веры в новопросвещенной ими пастве Словенской. Данным от Бога художеством, изобретши словенския письмена, они явили нам источник Богопознания, из него же, даже до днесь, неоскудно почерпаем воду живу – Слово Божие. Глаголы Христовы дух суть и живот суть (Иоан. 6, 63), и благочестие по духу веры Христовой имеет обетование живота нынешняго и грядущаго (1. Тимоф. 4,8). Потому подвиги, подъятые святыми братьями Мефодием и Кириллом во благо всех словенских народов, поистине достойны приснаго прославления. Благодатию Божиею чрез них нам ниспослано Благовестие Христово, чрез них мы познали церковную красоту, и приведены от тьмы к свету, и от смерти к животу вечному. Язык Словенский соделан сокровищницею духа и жизни, святым Кивотом Божественных тайн. И так, от церкви святой насаждено на земле нашей книжное учение, в познание истины, во спасение душам, на пользу повременной жизни.
   Благодарно исповедуя дивное промышление о нас неизсчетнаго в милостях своих Господа, воздвигшаго в Словенских странах сии два великие светильника, молим вас, возлюбленные о Господе чада святыя, Соборныя и Апостольския церкви Российския, поминайте наставников ваших святых и равноапостольных братий Мефодия и Кирилла, иже глаголаша вам Слово Божье на родном нам языке; поминайте трудившихся для вас во благовестии Христовом, подражайте вере их, призывайте их в молитвах ваших к Господу Богу, да предстательством их обильно вселяется в сердца ваши проповеданное ими вам Слово Божье, да благострояется жизнь ваша по духу веры и учению святой православной церкви, да будем вси единодушии и единомудри в вере и любви, и Бог любве и мира да будет со всеми нами (2. Коринф. 13, и). Аминь».
   Подписали:
   Исидор, митрополит Новгородский и Петербургский.
   Платон, Киевский и Галицкий.
   Иоанникий, Московский и Коломенский.
   Леонтий, архиепископ Холмский и Варшавский.
   Савва, архиепископ Тверской и Кашинский.
   Палладий, епископ Тамбовский и Шацкий.
   Послание это разослано было во все епархии для прочтения 6 апреля, в церквах, пред началом благодарственного молебствия.
   Почти во всех городах империи, в память тысячелетия свв. Кирилла и Мефодия, местным духовенством совершены были крестные ходы. В учебных заведениях на время прекращены были занятия. В университетах, академиях и других учёных и учебных учреждениях прочитаны рефераты, посвященные событию дня. Московское уездное земство разослало в школы уезда 6 000 брошюр о Кирилле и Мефодии, которые раздавались крестьянским детям после молебствия, отслуженного в каждой сельской школе. Особенно торжественно отпразднована была память тысячелетия в Москве, Петербурге и Киеве.
   В Москве торжество началось накануне всенощным бдением во всех московских храмах, причём на литии, на ектении после евангелия и на отпусте, по определению Святейшего Синода, были поминаемы свв. Кирилл и Мефодий.
   На другой день, 6 апреля, к началу литургии в храм Христа Спасителя прибыли по 10–15 учеников и учениц изо всех московских городских школ, с учителями. По окончании литургии в храме Христа Спасителя, от него тронулся к Успенскому собору малый крестный ход для участия в общем Кремлевском крестном ходе, который совершён был из Успенского собора на Красную площадь. Пока шла литургия в Успенском соборе, вся Кремлевская набережная и Красная площадь наполнились несметными толпами народа. Самый крестный ход отправлен был с небывалой торжественностью, по-московски. Открыло его 40 пар хоругвей из соборов; за хоругвеносцами шли попарно 130 псаломщиков, 140 диаконов, 150 протоиереев и иереев; затем следовал синодальный хор певчих, 6 священников с иконами святителей московских, 9 архимандритов, протоиерей с иконой святых угодников Кирилла и Мефодия; затем шествовали 3 епископа, 3 настоятеля и митрополит, за которым следовали светские высокопоставленные лица и народ сплошной, пёстрой толпой.
   В Петербурге, в Исаакиевском соборе, накануне празднования бесплатно выдавались брошюры и жетоны с изображением свв. Кирилла и Мефодия. Жетоны изготовлены были на монетном дворе. Всего роздано 15 000 брошюр.
   Во время богослужения в Исаакиевском соборе присутствовал Его Величество Государь Император и весь Высочайший двор.
   По окончании богослужения совершён был величественный крестный ход из Казанского собора в Исаакиевский, при громадном стечении народа, с предносимой во главе всей процессии нарочито устроенной хоругвью свв. Кирилла и Мефодия.
   Заслуживают упоминания некоторые частные особенности этого праздника и в других местах империи.
   Во Владимирской епархии братством св. Александра Невского распространено было изданное им ко дню торжества, житие свв. Мефодия и Кирилла, в количестве 42 000 экземпляров; розданы народу 25 000 экземпляров «Троицкого листка» под заглавием: «Славянские Апостолы»; в каждую из 150 церковноприходских школ послано: по 1 экземпляру изображения свв. Мефодия и Кирилла, службы им и по два экземпляра гимна, составленного в честь славянских апостолов.
   В Калужской епархии, кроме общего торжественного празднования, распространена была повсюду брошюра: «Житие свв. Кирилла и Мефодия», и, между прочим, разослана была во все места заключения, где также отслужены были молебны.
   В Самарской епархии, по свидетельству преосвященного Серафима, после празднования 6 апреля, родители, отдавая детей в школу, начали служить молебны свв. Кириллу и Мефодию о даровании детям сил к уразумению книжного учения.
   В Казани памятником всеславянского торжества будет служить каменный храм во имя славянских апостолов, начатый постройкой в 1885 году, в одной из населённейших частей города.

II. Писчая бумага

   Тряпичный промысел. – Цены на　тряпьё в　Петербурге. – Зависимость тряпичного промысла от　развития книжного дела. – Парижские тряпичники. – Материалы для письмен у　древних народов. – Первые писчебумажные фабрики в　России. – Писчебумажное производство в　России, в　1885　году. – Писчебумажные фабрики Говарда и　Варгунина. – Производство «карточной бумаги». – Международная статистика писчебумажного производства.

   Кто из нас не видал в больших городах тряпичников?
   С просторным мешком за плечами и с железным крюком, насаженным на рукоятку, ходят они по задним дворам, по мусорным ямам и оврагам в окрестностях города, собирая старое выброшенное тряпьё.
   Тряпичников, например, Петербургских можно подразделить на два рода: одни, более зажиточные, ходят только по дворам, «на крик», и скупают у обывателей столицы разного рода старьё. Войдя во двор и озирая окна пятиэтажного здания, эти тряпичники кричат:
   – Костей, тряпок! Костей, тряпок!
   Другие тряпичники исключительно бродят по мусорным ямам и навозным кучам и роются в них, отыскивая кости и тряпки, так что добывают свой товар даром.
   Тряпичник последнего рода – «пропащий человек», отребье общества. Роясь в грязи, он и сам грязен, и часто одет не по времени года. Глядя на его дырявую одежду, на его худощавое лицо, вы невольно подумаете, что ему и холодно, и голодно. На его одежде «возле каждой дыры по заплате», как говорит русская пословица. Стряслась с человеком беда, нет работы, и он идёт собирать тряпки. Насбирав тряпья, тряпичник несёт его своему собрату, маклаку-тряпичнику, который даже и не взвешивает принесённый товар, а просто-напросто берёт мешок с тряпьём в руку и на глаз определяет, сколько дать. Если слишком тяжело, так что трудно поднять, то платит копеек 30; если полегче, то даёт копеек 10–15.
   В столице существует целый квартал тряпичников. Так, например, у одного «поставщика тряпья» 6 артелей, всего человек до 100 тряпичников. Войдя во двор, вы видите огромные каменные сараи для склада тряпья, которое свозят сюда тряпичники или на себе, посредством двухколёсной тележки, или на ломовиках, огромными возами, или, наконец, просто на своих плечах – большими узлами. Во всех сараях около 100 отделений, по одному на каждого тряпичника.
   Войдя в такой сарай, вы подумаете, что тут собраны нищенские пожитки со всего Петербурга! Ни свет ни заря тряпичники отправляются шнырять по Петербургу, а к вечеру, подобно муравьям, возвращаются с добычей.
   В 1886 году, в Петербурге стояли следующие цены на тряпьё по сортам (за пуд):

   Трудно судить о размере тряпичного промысла в России. Даже в таких центрах, как Петербург и Москва, и то этот промысел, можно сказать, почти совсем не обследован. Что касается деревни, то крестьяне знают, что не сегодня, так завтра к ним непременно явится тряпичник, поэтому крестьянские дети заранее собирают тряпьё и кости, и хранят накопленный товар на чердаках, в чуланах или амбарах.
   Покупка этого товара производится следующим образом: тряпичник, набрав в короб крестиков, бус, шёлковых лент для кос, волшебных зеркалец, душистого казанского мыла и прочего «галантерейного товара», отправляется странствовать по селам, деревням и урочищам нашего обширного отечества. При этом он забирается преимущественно куда-нибудь, в глушь, где больше носят льняные ткани домашнего производства. Приехав в деревню, тряпичник останавливается посредине улицы и открывает свою лавочку, которая и вся-то помещается в каком-нибудь небольшом сундуке, стоящем на передке телеги.
   Деревенские бабы с радостью встречают хитрого коробейника, который и предлагает им «выменять» свой товар на тряпье. Обыкновенно деревенские франтихи в ожидании тряпичника прикапливают, по возможности, побольше тряпья; за неимением же его, нередко спускают последнюю свою юбку, чтобы только получить какие-нибудь «заморские серьги с самоцветными каменьями». Для деревенских мальчишек у коробейника припасены пряники, баранки и т. п. лакомства.
   Немудрено, что, как только покажется в деревне тряпичник, мальчишки кричат:
   – Тряпичник приехал! Тряпичник приехал!
   Мелкие тряпичники набирают таким образом от 50 до 100 пудов тряпья и продают его «кулакам»; те, накопив до 1000 пудов, продают, в свою очередь, тряпьё «гуртовщикам», которые приобретают уже до 15 000 пудов и более. С открытием навигации, по Волге и её притокам ходит целая флотилия судов, которые нагружены накопленным за зиму тряпьём.
   Лето – самое горячее время для сбора тряпья. Обыкновенно по окончании посевов и до начала сенокоса крестьяне свободны.
   В это время многочисленные возы с тряпьём тянутся к пристаням Волги, где и перекладываются на суда. Центральная пристань для таких судов – Нижний Новгород. Здесь, во время Нижегородской ярмарки, с «маклаками» заключаются условия на поставку тряпья в Петербург и Москву, на писчебумажные фабрики.
   Спрос на тряпьё большой. Например, на одну только Невскую фабрику Варгуниных ежегодно расходуется на 150 000 р. тряпья, которое, кроме Нижнего Новгорода, покупается в Ярославле, Угличе, Ростове, Нерехте и Новоторжке. Неудивительно поэтому, что тряпья не хватает, так что для приготовления писчей бумаги идёт нередко норвежская ель, под названием «древесной массы», которая подмешивается к тряпью в количестве 25 %. Если бы вам показали эту массу, то вы ни за что не отличили бы её от обыкновенной писчей серой бумаги. А между тем это – чистейшая ель, механическим способом обращённая в бумажную массу. В России первое применение дерева к писчебумажному производству сделано в конце 1850 года на Славутинской фабрике князя Сангушко, в Волынской губернии, для выделки сахарной обёрточной бумаги, но в настоящее время уже и фабрик изготовляют «древесную массу», а именно: в Волынской губернии – 3, в Московской – 2, в Финляндии – 2, в Новгородской – 1, в Могилёвской – 1, Виленской – 1 и в Петербургской – 1.
   Для получения древесной массы у нас употребляется преимущественно: ель в Финляндии, осина и сосна – в других губерниях. Лучшая «масса» делается из осины. Из древесной массы у нас приготовляют преимущественно обёрточную и сахарную бумаги, а печатную бумагу – только для газет. Бумага, сделанная из примеси разных суррогатов тряпья, скоро рвётся и вообще недолговечна: она годится только на «картузы», обёртку, а также для печатания газет и дешёвых школьных изданий, долговечность которых не превышает, в первом случае, нескольких дней, а во втором случае – нескольких месяцев. Для солидных же изданий или письменных актов, которые должны пережить много поколений, следует выбирать хорошую, крепкую бумагу.
   Заметим, что разнообразием сортов бумаги, смотря по потребностям, отличается японская бумага. Так, например, кроме бумаги обыкновенной писчей, японцы выделывают особую бумагу для первоначального обучения азбуке, особую – для начертания нравоучительных надписей, вывешиваемых в храмах, особую – для писания стихотворений, для упаковки предметов, раздаваемых в подарок и проч., и проч. Так что вы уже по внешнему виду японской бумаги можете угадать для какой цели она служит: для школьников ли, для поэтов ли и т. д.
   Из Вологодской и Архангельской губерний привозят в Петербург водой, на судах, огромное количество старых крестьянских лаптей, которые идут на серую бумагу. На писчебумажную фабрику Крылова ежегодно идёт до 50 000 пудов лаптей из Вологодской губернии. Пуд лаптей обходится от 60 до 70 копеек.
   На фабрике тряпьё прежде всего сортируют по качеству, например, белое тряпьё, синее, ситцевое, «сборка» (из мусорных куч), речные сети, пакля, мочала и т. п. Всего существует до 12 сортов тряпья. Грубая тряпка идёт на выделку сахарной и оберточной бумаги или картона, а тонкая – на выделку высших сортов бумаги. Из одного фунта тряпья выделывается три четверти фунта бумаги. Сортировкой тряпья на фабриках занимаются сортировщицы. Также они распарывают у тряпок швы, чтобы вытряхнуть засевшую там пыль и отпарывают пуговицы.
   Каждая сортировщица может рассортировать от 10 до 14 пудов тряпья в один день. После того тряпьё поступает на машину, в рубильный барабан, где оно режется на мелкие части и, наконец, попадает в огромные паровые котлы, каждый из которых может вместить до 100 пудов тряпичной массы. Вываренное и очищенное тряпье идёт затем в чаны (рольни), где оно перетирается механическим способом до тех пор, пока из него не образуется жидкая кашица, которая от примеси белил и соды принимает белый цвет. Из этой кашицы сделать бумагу уже легко: бумажная масса, двигаясь по бесконечной металлической сетке, попадает на огромные медные цилиндры, плотно прикасающиеся своими поверхностями друг к другу. Бумага наматывается на них, и они в одно и то же время сушат и прессуют ее. Побывав на писчебумажной фабрике, вы увидите любопытное зрелище: на ваших глазах мало-помалу тряпьё превращается в бумагу!
   Общее количество тряпья, необходимого для удовлетворения производства наших фабрик, должно равняться 2,5 миллионам пудов. Это количество легко могло бы быть добыто в России: полагая на каждого человека только 3 фунта тряпья (во Франции приходится 7 фунтов на 1 человека), общее количество тряпья во всей России составит свыше 5 000 000 пудов. С развитием книжного дела в России и тряпичный промысел усовершенствуется и притянет к себе более рабочих рук. Наше тряпьё поступает в торговлю не сортированным, тогда как за границей сортировка тряпья доведена до высокой степени совершенства.
   О размерах потребления тряпья разными странами существуют только некоторые приблизительные сведения. Так, в Англии, кроме собираемого внутри страны, ввозится ещё 1500 000 пудов тряпья из разных стран, и в том числе около 100 000 пудов из России.
   Во Франции расходуется около 7 000 000 пудов тряпья; в Бельгии – 1000 000 пудов туземного и 100 000 пудов привозного из Гамбурга, Швеции и России.
   Во Франции более 100 000 рук занимаются сбором тряпья, причём тряпичники разделяются на несколько корпораций или артелей, из которых каждая имеет свой определённый район, и не имеет права заходить в чужой.
   В Париже, в 1884 году, занимающихся тряпичным делом числилось 7050 человек обоего пола, из коих 5 000 человек живут в самом Париже, и 2 000 человек в предместьях столицы, откуда они ночью приходят за добычей в Париж, а с зарей с добытой ношей возвращаются домой.
   Каждый парижский тряпичник зарабатывает около 3 франков в сутки, что составляет на всю тряпичную корпорацию в Париже заработок от 6 до 7 миллионов франков в 1 год.
   Парижские тряпичники разделяются на следующие разряды: 1) дилетанты, занимающиеся днём другим делом, а с наступлением ночи ищущие пропитание в тряпичном промысле, например, таковые встречаются между студентами, которые, днём опрятно одетые, заседают в аудиториях, а ночью берутся за крюк и фонарь для добывания в навозных кучах «ячменного зерна», т. е. средств к существованию; такие случайные члены называются «tiffins» или «chineurs»; 2) далее идут «rouleurs», настоящие тряпичники по ремеслу, ничем другим не занимающиеся; 3) тряпичники, приобретшие большое доверие со стороны домохозяев и дворников, они допускаются в самые дома для собирания тряпья в мусоре прежде, нежели этот последний будет выброшен на улицу, – их называют «placiers», и, наконец; 4) капиталисты-подрядчики, скупающие тряпьё.
   Настоящие тряпичники по профессии живут особыми колониями в предместьях Парижа. Их жилища очень бедны и легко построены. От сохраняющихся в жилищах и во дворах собранных тряпок воздух не только в домах, но и на улицах очень неприятен. Эти колонии представляют собой особый мир. Ремесло переходит от отца к детям.
   Размер потребления бумаги справедливо признаётся вообще мерилом образованности стран.
   В 1861 году в Англии производством бумаги занимались до 400 фабрикантов и около 18 000 рабочих. Вообще, английская бумага отличается необыкновенной крепостью, чистотой, гладкостью и глянцевитостью.
   Во Франции производством бумаги занято 34000 человек; общее количество производства достигает 130000000 килограммов, из них около 7000000 килограммов вывозится за границу. За Францией, в особенности за Парижем, остаётся до сих пор пальма первенства в производстве так называемых papiers defantaisie, которые отличаются художественностью отделки и находят обширное применение благодаря требованиям моды, роскоши и развитию изящного вкуса в переплётном деле, в кондитерских, аптеках и т. д.
   В Германии своей бумаги не хватает, и она давно уже служит обширным рынком для сбыта бумаги, потому что для 3 000 журналов и газет и для 8 -10 тыс. книг требуется не менее 800 000 000 листов бумаги ежегодно.
   Любопытно проследить историю писчебумажного производства.
   Когда в Европе в средние века царил мрак невежества, писчебумажное производство находилось в самом зародыше. Хотя у китайцев приготовление бумаги было известно ещё за 2 000 лет до Рождества Христова, в Европе писчая бумага появилась только 600 лет тому назад. Первое её появление относят к 1270 году, когда принц Жуанвильский написал письмо к французскому королю Людовику Святому.
   В Императорской публичной библиотеке, в Петербурге, есть собрание материалов письмен всех народов и всех времён. К чему только не прибегало человечество, чтобы начертать свои мысли для грядущего потомства!
   Древние египтяне писали на папирусе. Это – травянистое растение, от 8 до 12 футов вышины, густыми массами растущее в болотах Египта, Палестины и Сицилии.
   Папирус (papirus antiojuus) относится к семейству кипрейных растений. Наши виды кипрейных растений – карлики в сравнении с растущими в жарких странах. Один писатель пятого века говорит о Египте следующее: «Там стоит лес без ветвей и листьев, который составляет жатву воды и украшение болот».
   По словам Плиния, из папируса бумагу приготовляли так: сочный стебель раскалывали и снимали с него различные перепонки, из которых наружные и внутренние доставляли худую, а немногочисленные средние – хорошую бумагу. Полученные этим путём полосы луба клали краями одну возле другой, на них поперёк – другой слой таких же полос. Все это смачивали водой, сжимали, сушили и выглаживали. Выделкой папируса занимался город Александрия, при устье Нила.
   Греки дли письма употребляли пергамент, изобретенный за 300 лет до Рождества Христова в городе Пергаме. Это – очищенная и лощёная шкура животных, овечья, баранья, телячья, козья и ослиная. В библиотеке казанского университета сохранилось пятикнижие Моисеево, написанное на телячьей шкуре. Царапание букв было древнейшим способом письма.
   Греческое слово chartes (по латыни charta) хотя и употреблялось в древние времена для обозначения бумаги из папируса, но происходит оно от глагола «царапать». В некоторых странах Азии, особенно на Цейлоне, до сих пор ещё пишут на пальмовых листьях.
   Законы Солона были написаны на деревянных цилиндрах и треугольных досках. Способ писания был «бустрофедон», т. е. строки шли то от левой руки к правой, то от правой к левой. Треугольные доски назывались кирбиями, и на них были написаны религиозные законы; столбы, или цилиндры – аксоны, числом 12, заключали в себе светские постановления. И те, и другие сохранялись в афинском акрополе.
   Римляне писали на деревянных досках, покрытых воском; орудием письма служили железные палочки (stylus). На таких досках легко можно было делать поправки: стоило только подержать доску, покрытую воском, над огнём, чтобы растаял воск. Такие доски назывались tabula rasa (чистая доска).
   В Лионском музее, во Франции, можно видеть бронзовую доску, которая занимает почти всю стену входной залы: на ней сохранилась лучшая часть речи римского императора Клавдия о гражданах, избранных в Лионской колонии для присутствования в Римском сенате.
   Письменные документы древних нередко были массивны. В Св. Писании рассказывается о каменных скрижалях Моисея и выражается желание, чтобы начертанные на них слова были вырезаны железным грифелем на свинце.
   Китайцы чертили свои письменные знаки шилом на бамбуковых дощечках или крепких листьях. Затем из бамбука стали выделывать бумагу. Самое слово «бумага» – китайского происхождения. В древней Руси бумагу называли «бамбицина». От китайцев бумага перешла в Туркестан, оттуда в Аравию, а из неё занесена в Испанию и Италию.
   Русские книги писались даже на бересте. В публичной библиотеке до сих пор ещё сохраняется такая книга, шитая лыком. Кроме того, в библиотеке есть род расписки из Сибири XVII века на бересте. В юридических актах XV столетия нередко встречаются выражении: «да и на луб выписались… да и велись по лубу».
   В 1577 году из покорённого Новгорода государские лубы (целый деловой архив) привезены были к царю в архив.
   И теперь ещё в дремучих лесах северной России крестьяне нередко пишут на бересте, «на лубу», а для счёта употребляют «бирки», длинные палочки, на которых сделаны надрезы.
   В домашнем быту зырян, особенно между безграмотными, до сих пор ещё существует обыкновение вести особого рода счёт житейским расходам на тонких четырехугольных планочках, на которых вырезают прямолинейные и угловатые знаки, им только известные, и читают по ним, как по книге.
   Например, случится записать, что такой-то проезжающий брал за прогоны столько-то лошадей, такой-то столько-то лошадей без прогонов и проч. Зырянин отмечает ножом на деревянной планочке значки, и по окончании года является за расчётом к подрядчику, без ошибки разбирает свои иероглифы, называет имена и фамилии лиц, бравших у него лошадей, и на поверку выходит, что всё сказанное им согласно с книгой содержателя станций. Этими же знаками отмечает зырянин, чем, например, был замечателен прошлый год в хозяйственном отношении, в каких местах более ловилась белка, каково шли промыслы, когда началась весна, когда пахать начали, какой был урожай хлеба, какие цены стояли на туземный товар, и проч. Подобная зырянская планочка, исчерченная разнообразными знаками, называется «пас».
   Таким же точно образом зыряне делают своеобразные календари с обозначением всех месяцев и чисел, с указанием двунадесятых праздников и дней, уважаемых в крестьянском быту.
   Эти миниатюрные календари, длиной в четверть аршина, толщиной в полвершка, сделаны из дерева наподобие правильного шестигранника, который лёгкими надрезами ножа разделяется на две равные половины, из коих в каждой по шесть месяцев и по два времени года. Каждая грань имеет гладкую поверхность и столько нарезок, сколько дней в месяце, которому она соответствует. Двунадесятые праздники и местные обозначены особыми значками на гранях. Конечно, без комментария трудно добраться до смысла этого незатейливого зырянского календаря.
   Собственно же бумага, сколько до сих пор известно, употреблялась в России издревле только трёх родов: а) пергаментная, на коей писаны все древнейшие книги и грамоты до XV века, а некоторые грамоты и после того; б) хлопчатая, заметная толщиной и плотностью своей; она обыкновенно вылащивалась зубом или каким другим орудием у писцов; на такой бумаге написаны татарские и калмыцкие грамоты; в) холстинная бумага, появившаяся с XIV века.
   Древнейшая русская грамота, доныне известная, писана на бумаге (и, конечно, на хлопчатой) около 1350 г., при великом князе Симеоне Ивановиче Гордом. Древнейшая книга бумажная, писанная в 1371 году, находится в библиотеке С.-Петербургской Академии наук.
   Есть указание, что писчая бумага приготовлялась у нас ещё при царе Иване Васильевиче, но в такой мере дурно, что русские постоянно выписывали её из-за границы.
   При царе Алексее Михайловиче, хотя в России и существовали уже две бумажные фабрики, писчую бумагу для государственных нужд покупали в Англии. По поручению царей, «гости» в Архангельске покупали бумагу для производства дел в приказах. В 1642 году было куплено 860 стоп. В конце царствования Алексея Михайловича белая бумага хорошего достоинства покупалась от 1 р. 10 к. до 1 р. 40 к. за стопу.
   Пётр Великий, во время путешествия своего за границей, посетил писчебумажную фабрику в Дрездене. Вернувшись в Россию, он основал в Дудергофе казённую писчебумажную фабрику. Так как бумажное дело только что начало тогда развиваться, то цена на бумагу была весьма высока.
   Да к тому же некоторые барышники скупали всю бумагу и продавали почём хотели.
   Вследствие этого, в 1719 году правительство издало указ, которым была определена «казенная цена бумаги», и о продаже её объявляли народу «с барабанным боем». В Петербурге продажа производилась в Адмиралтействе, о чём приказано «публиковать с барабанным боем, и в пристойных местах выставить листы, дабы о покупке той бумаги его царского величества указ ведали, и для покупки той бумаги присылали в Адмиралтейство».
   На первых же порах писчебумажного производства в России начал ощущаться недостаток в тряпье. Петербург не в состоянии был обеспечить своим тряпьём существовавшие в то время писчебумажные фабрики. В 1720 году от правительства последовала инструкции московскому обер-полицмейстеру Грекову, обязывавшая его заботиться о собирании тряпья в Москве: «дабы всяких чинов люди, кто имеет у себя изношенные тонкие полотна, також хотя и не гораздо тонкие, что называют Ивановские полотна, и такие тряпичники приносили бы, и объявляли в канцелярии полицмейстерских дел, за что, по определению, заплачены будут им деньги из кабинета его царского величества». Кроме того, на фабрику принимали и рваную мусорную бумагу, за которую платили «по препорции», по 8 денег с пуда. При императрице Елизавете Петровне в писчебумажном деле господствовала монополия. Например, Святейший Синод для своих учреждений обязан был покупать бумагу у фабриканта Затрапезного, что, конечно, тормозило развитие писчебумажного производства.
   Находя, что бумага Затрапезного «весьма против других бумажных фабрик содержателей в цене превосходительна», Святейший Синод, в 1742 году жаловался императрице на своего поставщика, что его бумага «на книжное печатание гораздо толста: надлежит на печатание книжное бумагу употреблять добротой тоньше, чтобы книги могли выходить субтильнее».
   Императрица Екатерина II указом своим в 1764 году поручила Сенату рассмотреть «каким образом лучше и дешевле доставлять бумагу во все судебные места, так, чтобы делаемая на наших заводах бумага имела всегда преимущество пред выписной (из-за границы)». По собранным справкам оказалось, что на 13 фабриках выделывалось в год 119500 стоп бумаги.
   Количество это не удовлетворяло всего спроса, а потому присутственные места и типографии употребляли как русскую, так и заграничную бумагу. Для осуществления желания императрицы, Сенат предписал присутственным местам империи покупать бумагу у русских фабрикантов.
   В начале XIX века в России числилось 64 писчебумажных фабрик. В 1804 г., при 6 957 человек рабочих, на них было приготовлено бумаги писчей 377 746 стоп книжной и прочей —126 580 стоп и 71 000 листов.
   В 1835 г. число бумажных заведений возросло до 134.
   По сведениям за 1862 г., всех писчебумажных фабрик в России было 165, с 12280 рабочих. Производство бумаги существовало в 36 губерниях. В 1850 году в России изготовлялось только 1500 000 стоп бумаги, стоимостью в 3 000 000 р.
   Вся производимая в России бумага употребляется внутри страны. Как распределяется у нас потребление бумаги, определить довольно трудно. Например, на обёртку сахара, изготовляемого в России, требуется 72 000 000 листов, или около 140 000 стоп.
   Потребителями печатной бумаги являются периодические издания, газеты и книги.
   В 1885 г. в России по почте переслано было разных абонементных периодических изданий 102 000 000 экземпляров: начиная от уличного летучего листка и кончая «толстыми журналами».
   Так, например, число печатных листов, изготовляемых типографией «Нивы», равняется 20 475 000. Длина употреблённой бумаги для печатания «Нивы» составляет 18555 47° аршин (12370 вёрст). Вес бумаги, ежегодно расходуемой на «Ниву», равняется около 27 000 пудов, стоимостью в 200 000 р.
   В 1887 г., в России, за исключением Финляндии, вышло 7366 сочинений в количестве 24403242 экземпляров. На каждый экземпляр смело можно положить по 1 фунту бумажной массы, что составит около 600 000 пудов в 1 год.
   Потребность в писчей бумаге также громадна. Сколько бумаги тратится для написания черновых прошений по тяжебным и другим судебным делам!
   Учащееся молодое поколение тоже изводит бумаги достаточно.
   В 1885 г. в России числилось 41492 учебных заведений, в коих находилось 2500000 человек обоего пола. Если положить на каждого школяра по 1 дести [16 - Десть – русская единица счёта писчей бумаги. Название происходит от персидского слова dästä (рука, горсть). Десть равнялась 24 листам бумаги. Эта единица использовалась до введения метрической системы. 20 дестей составляют стопу.] бумаги в 1 год, и то уж получатся солидные цифры.
   В 1885 году по почте переслано было иногородних, местных и международных закрытых писем 111 000 000, каждое письмо весом около 1 лота. Так что для «обмена мыслей» по почте ежегодно расходуется около 100 000 пудов бумаги.
   Немаловажным потребителем писчей бумаги у нас является и само правительство, отпускающее значительные суммы в разные учреждения на так называемые «канцелярские принадлежности», т. е. на чернила и бумагу.
   Принимая во внимание, что во всякой канцелярии количество №№ «входящих» и «исходящих» бумаг бывает громадно, надо допустить, что и спрос на бумагу в канцеляриях всегда большой.
   По мере развития книжного дела в России, фабрикация писчей бумаги будет увеличиваться. Ещё в 1882 году экспертная комиссия по писчебумажному делу, на всероссийской промышленно-художественной выставке в Москве признала, что писчебумажное производство в России сделало громадные успехи. «Если сравнить, – говорится в докладе, – нынешние (1882 г.) произведения русских писчебумажных фабрик с их произведениями десять лет назад, то очень трудно найти между ними какое-либо сходство. Все без исключения белёные бумаги достигли высокой белизны. Производство обёрточной бумаги крайне разнообразно и приспособлено для всякого рода продуктов. В то время как прочие отрасли нашей промышленности довольствуются производством средних товаров, писчебумажная производит высшие сорта, и даёт полную возможность обходиться без заграничной бумаги».
   Самые известные писчебумажные фабрики в России, это – Говарда, в Калужской губернии, и Варгунина, в Петербурге, в селе Александрове.
   Троицко-Кондровская писчебумажная фабрика Говарда основана в 1790 г.; находится в Калужской губернии, в Медынском уезде, при сёлах Троицке и Кондрове. Фабрика имеет 4 самочерпальные машины и вырабатывает на них всевозможные сорта бумаг: почтовых, писчих, газетных, обойных, рояльных, александрийских, чайных, портретных, конвертных, книжных, слоновых, альбомных, мундштучных, товарных, пакетных и обёрточных – до 1200 пудов в сутки, при годовом обороте до 2 000 000 рублей.
   Всех рабочих на фабрике до 2 000 человек, большая часть которых имеет квартиры от фабрики. Фабрика имеет склады бумаг в Астрахани, Перми, Одессе, Екатеринбурге, Ростове-на-Дону, Петербурге и Киеве; главный же сбыт бумаги – в Москве, так как в ней одной продаётся бумаги на сумму до полутора миллионов рублей.
   Писчебумажная фабрика Варгунина существует с 1839 года: в мае 1889 года ей минет ровно 50 лет. На фабрике работает 600 человек рабочих, пять паровых машин в общей сложности в 600 лошадиных сил парового движения. Фабрика перерабатывает ежегодно 165 000 пудов тряпья, большая часть которого закупается на Нижегородской ярмарке, и только 65 000 пудов поставляются тремя петербургскими тряпичными тузами. Из упомянутого количества тряпья вырабатывается 5 000 000 фунтов разных сортов бумаги в год. Здесь фабрикуют почтовую, писчую, слоновую, александрийскую, империал, карточную – это первые номера бумаги, с двумя проклейками. Они продаются за 20–23 копейки за 1 фунт. Следующие номера, низшие по качеству, продаются по 15–18 коп. за 1 фунт; учебные тетради – по 17 коп. за 1 фунт; 9-й номер писчей бумаги по 15 коп. за фунт, и, наконец, самый низший сорт писчей бумаги и картузная, продаются по 14 копеек за 1 фунт.
   Производство писчей бумаги в России в 1885 году (на сумму в рублях).

   Смотря по качеству и плотности бумаги, в стопе в 480 листов бывает от 10 до 30 фунтов весу. Почтовая бумага тянет от 14 ф. до 28 фунтов в стопе. В карточной бумаге полагается 500 листов в 1 стопе.
   На фабрике Варгунина ежегодно изготовляется для карточной фабрики 15 000 стоп карточной бумаги, которая идёт на выделку игральных карт, кои из Петербурга расходятся по всей России.
   Как известно, Петербургская карточная фабрика Воспитательного дома – единственная в России. Карточная бумага плотна и крепка, так что стопа тянет на 80 фунтов и продается по 18 рублей за стопу. Величина листа карточной бумаги: 16 -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

/ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

дюймов на 25 -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

/ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

дюймов.
   Таким образом, в России на игральные карты ежегодно идёт 25 000 000 листов карточной бумаги, стоимостью около 300 000 рублей. Количество же фабрикуемых карт простирается на сумму до 1,5 миллионов рублей ежегодно; Петербург уплачивает за карты 200 000 рублей, да Москва столько же; остальное выпадает на долю провинции.
   На фабрике Варгунина до 50 женщин, «счётчиц», занимаются счётом бумаги по стопам.
   Нельзя не удивляться ловкости и быстроте, с какой счётчицы пересчитывают бумагу. Перед каждой счётчицей на столе лежат кипы бумаг: надо её пересчитать, чтобы в каждой стопе было 480 листов – ни больше, ни меньше, чтобы фабрикант не был внакладе, да и покупателю не было бы обидно. Счётчицы выработали особую технику счёта, «на двенадцать пальцев», как они выражаются.
   Захватив левой рукой кипу бумаги, счётчица быстро просовывает пальцы правой руки – через каждые четыре листа, начиная с большого пальца. Живо просунув все 5 пальцев, счётчица подхватывает отсчитанные листы левой рукой, и начинает процедуру снова: просовывая все пять пальцев; снова захватывает левой рукой, и потом ещё просовывает два пальца. Таким образом, счётчица на 12 пальцев взяла по 4 листа на каждый палец, т. е. всего 48 листов: эти листы она откладывает в сторону, и, повторив процедуру 10 раз, получает стопу, т. е. 480 листов.
   Поистине, счётчицы напоминают собой «живые машины»: так быстро они считают!
   Опытная счётчица может отсчитать 60 стоп в 1 день, т. е. около 30 000 листов. Счётчицы получают за свою работу от полкопейки и до 12 копеек за каждую сосчитанную стопу, например: за стопу папиросной бумаги полкопейки, эстампной —15 к., карточной 12 к. и т. д.
   Отсчитанная бумага упаковывается в кипы, по 1–5 стоп; на каждую кипу наклеивается ярлычок, на котором обозначено: 1) название бумаги, 2) формат (наприм., 22 на 28 квадр. дюймов), 3) вес стопы и 4) число стоп в кипе.
   Счётчицы имеют дело с готовой бумагой, вышедшей уже из-под бумажной машины: здесь нет той пыли, какая царит в тряпичном «отделении», где тряпка, собранная из разных губерний России, сортируется по своему качеству.
   Работа счётчиц – чистая работа и безвредная по своим последствиям.
   Совсем иную картину представляет «тряпичное отделение». Это – настоящий ад: до 200 женщин, бледнолицых, полуголодных, виднеются там и сям сквозь облако пыли; они сортируют, режут и порют груды тряпья. От страшной пыли сортировщицы подвязали свои рты платками, чтобы не задохнуться окончательно. На одежде, на волосах и даже на ресницах осела масса пыли. В воздухе стоит особый специфический тряпичный запах, вызывающий головокружение у свежего человека. «Первоначальные сортировщицы» получают по 3 коп. с 1 пуда и зарабатывают от 50–60 к. в день. По словам сортировщиц, каждая вновь поступившая «в тряпичное отделение» работница начинает с того, что от непривычки к тряпичной пыли сляжет в постель недели на две, а потом мало-помалу привыкает.
   На фабрике имеется «соломенное отделение», где выделывают 25000 пудов соломенной массы, примешиваемой к бумаге.
   В наш век писчебумажное производство достигло высокой степени развития. Недаром XIX век называют веком просвещения. По сравнению с государствами Западной Европы, Россия занимает скромное место. Нигде бумажное дело не достигло такого развития, как в Северной Америке, в Англии и Франции. Понятно, что спрос на бумагу зависит столько же от развития книгопечатания, сколько и от распространения грамотности. Чтобы удовлетворить громадному спросу на бумагу в Северной Америке, в Соединённых Штатах работает 3 000 машин. Выделывается бумаги на 36000000 руб. в год. Чтобы иметь некоторое понятие о размерах производства бумаги в Европе, скажем, что полосой машинной бумаги, вырабатываемой ежегодно только одной Францией, можно бы обернуть земной шар 28 раз.
   По американской статистике, число фабрик бумажных и бумажно-маисовых для всего мира может быть принято в 4463; распределение их следующее:

Производство бумаги распределяется так:

Таким образом, Россия занимает по числу фабрик 7-е, и по производству бумаги на 1 человека 8-е место в свете.

III. Переписчики книг в Древней Руси

   Свидетельство Нестора о　переписчиках при Ярославе Мудром. – Чернец Илларион, св. Сергий и　Кирилл Белозерский. – Ошибки в　книгах, возникавшие по　безграмотности и　невежеству писцов. – Дороговизна рукописных книг. – Техника переписывания. – Происхождение выражений «красная строка» и　«рубрика». – Знаки препинания, употреблявшиеся в　старину. – Остромирово Евангелие. – Господствовавшая в　старину склонность наших предков к　богословским познаниям. – Псалтырь　– самая распространённая книга в　древней Руси. – Указ, или правила старинной декламации: как читать псалтырь. – Древний обычай гадать по　псалтырю. – Русские летописи и　летописцы.

   Как известно, книгопечатание в России введено было при царе Иоанне Грозном. До этого времени существовали только рукописные книги. Есть указание, что переписчики существовали в России в самые древнейшие времена. По словам Нестора, они были уже при Ярославе Мудром: «Бе Ярослав книгам прилежа и почитая часто в нощи и во дни, и собра писцы многи и прелагающе от Грек на славянское письмя и списаша книги многи, ими же поучахуся людие».
   Князь Николай-святоша, постригшийся в Печорском монастыре, тратил на покупку книг свою казну и просил переводить их инока Феодосия.
   Переписывание служило единственным способом распространения книг. Оригинал из рук автора переходил в руки переписчиков. По словам того же Нестора, в Печорском монастыре «чернец Илларион бяше и книгам хитр писати, ту по вся дни и нощи писаше книгы в келии у блаженнаго Феодосия». К переписыванию книг приступали с благоговением: «горе пишущим Святыя Божии книги, а страха Божия и веры правы в сердце – Богу не имуще. Таковый осужден есть муце вечной и огню негасимому». В Триоди постной, полууст. XV в., рукописи Троице-Сергиевского монастыря, имеется такое начало: «помози рабу Божию Олексею писати книги начало триводи постной». В древнее время монастыри на Руси служили школой для народа. В уединённой тишине монашеских келий, часто в глуши лесов, изучались и списывались славянские переводы отцов церкви. Иноки, принимаясь за переписку книги, обращались к игумену за благословением. Основатель и первый игумен Троице-Сергиевского монастыря, преподобный Сергий, с первыми подвижниками своими, за неимением бумаги писал даже «на берестех» и отличал особой любовью хороших книгописцев.
   Об ученике Сергия, Афонасии, с 1374 года игумене Серпуховского-Высоцкого монастыря, жизнеописатель препод. Сергия говорит: «в божественных писаниях бе зело разумен, и доброписания многа руки его и доныне свидетельствуют, и сего ради любим зело старцу (т. е. св. Сергию)».
   В уставе Иосифа Волоколамского, в 10-й главе, под названием: «Отвещание любозазорным», говорится, что по бедности «в обители блаженного Сергия (Радонежского) и самые книги не на хартиях писаху, но на берестех».
   Кирилл Белозерский, друг и собеседник Сергия, ещё простым иноком в Московском Симоновом монастыре занимался перепиской книг, а на Белоозере сам ничего не держал в своей келье, кроме книг. Доселе хранятся в монастыре 17 книг, писанных его рукой. Нил Сорский, читая разные книги, списывал из них места, более ему нравившиеся, находя в этом величайшее удовольствие, как сам признавался в письме к князю-иноку Вассиану: «Печаль приемлет мя и обдержит, аще не пишу». О Моисее, в 1353–1362 гг. Новгородском архиепископе, летопись говорит, что он «добре пасяше стадо свое, пожив в целомудрии, и многи писцы изыскав и книги многы исписав».
   В начале XIII века великий князь Константин Всеволодович устроил училище во Владимире, при церкви св. Михаила, где учили юношей русские и греческие монахи. Умирая, он завещал училищу свой дом и книги. Константин был большой любитель книг; он держал при себе учёных людей и покупал по высокой цене греческие книги. Результатом его деятельности была библиотека во Владимире, где одних греческих книг насчитывалось более 1 000.
   Митрополит Макарий, в предисловии к своим четьи-минеям, говорит: «Написал я эти святыя книги в Великом Новгороде, когда был там архиепископом, а писал и собирал их в одно место двенадцать лет, многим имением и многими различными писарями, не щадя сребра и всяких почестей».
   Переписчики книг, по безграмотности и невежеству делали в рукописях массу ошибок, которые с течением времени накапливались больше и больше.
   Уже св. Киприан обращался к переписчикам с просьбой, чтобы они внимательнее переписывали его сочинения.
   В послесловии к служебнику, хранящемуся в московской синодальной библиотеке, он говорит: «аще кто восхощет сия книги переписывати, смотряй, не преложити или отложити тычку едину, или крючкы, иже суть под строками в рядех, ниже переменити слогню некую».
   Даже опытные «доброписцы» говорили, что «не писа Дух Святый, ни Ангел, но рука грешна и брьна», и потому просили исправлять ошибки «Бога деля». Нередко приходилось исправлять ошибки наугад даже таким лицам, каков был митрополит Иосаф, поместивший в некоторых сборниках, им переписанных, следующее предисловие: «писах с разных списков, тщася обрести правы, и обретох в списках онех много неисправлена. И елика возможна моему худому разуму, сия исправлях; а яже невозможна, сия оставлях, да имущии разум больше нас, тии исправят неисправленная и наполнят недостаточная. Аз же что написах, и аще кая обрящутся в тех несогласна разуму истины, и аз о сих прощения прошу».
   Перепиской книг занимались и иноки, и лица белого духовенства, и миряне, иногда даже и князья, как, например, Владимир Васильевич Галицкий. Некоторые посвящали этому занятию всю свою жизнь.
   Пожертвование той или другой книги в какую-либо церковь считалось важным вкладом. Летописцы наши почти о каждом благочестивом князе русском говорят: «церковные уставы любил, церкви созидал и украшал их святыми иконами и книгами наполнял». В псалтыре, в Императорской Публичной библиотеке, т. F, № 1, XIII века, на последнем листе написана следующая вкладная: «В лето 69 сотное 39-е (т. е. 1431) сию книгу дала раба Божия Ульяна, нареченная в иноческом житии Елена, церкви чудо святаго архангела Михаила на поминок господину своему князю великому Глебу Смоленскому и мне инокине Елене и нашим детем. И кто сию книгу отъимет, погубит нашу память, самого его погубит Христос, Сын Бога живаго. Ему слава со Отцем и со святым Духом ввеки аминь».
   В Октоихе, писанном полууставом в 1497 г. в Троице-Сергиевской лавре, переписчик обращается к читателю: «Аще кто сию книгу покусится от святыя сия обители отдати, или продати, или в заклад положити, и да судится он на втором пришествии пред Господом нашим Ис. Христом».
   Точно так же на «Апостоле» 1309–1312 года один староста Воскресенской церкви в Пскове написал, что он дал эту книгу в церковь на память не только себе, своим братьям, всему своему семейству, но и всему своему племени.
   Переписчик, писавший книгу для монастыря, нередко обозначал, по чьему благословению он предпринял труд; и почти всегда в послесловии обращался к братии с просьбой, чтобы она не предавала его забвению, и вместе с книгой поминала бы его.
   В «Лествице» (рукопись Троице-Сергиевской лавры) имеется следующая приписка: «Помощию Св. Троицы списася книга сия, ей же именование: Лествица, на имя священнику Матфею, рукою грубаго и худаго, страннаго, последняго в иноцех – Варлаама. Слава свершителю Богу и Пречистей Его матери в веки. Аминь. Ты же возлюбленный о св. Дусе, Священно-иноче Матфее, Христа ради не сотвори мя забвена, егда престоиша пред Престолом славы, и ту да помянеши мя в священных ти молитвах, и не сотвори мя забвена грубости ради писания. В лето sцк написася Божественная Лествица мцаОктоврия дï день, на память святых мученик… в обители преподобнаго Сергия. В то же лето и освящена бысть в церкви, в той же обители, мца семптямрия в кэ день.
   О, ленивый Варламе, готовися кранам. Близь есть конец».
   В «Зерцале» переписчик оповещает, что он приступил к сему делу «не от себе устремляем, но принужден был от Отца духовного, именем Каллиника, житие убо имуща в странах Смоленских».
   По окончании труда прибавлено следующее размышление переписчика: «словеса убо писаная придоша в конец: уму же да не будет когда прияти конец. В любителех душеспасительных словес кое убо когда будет насыщение?»
   Через несколько строк – «В лето 6926 списана бысть книга сия, рекомая, по Еллинех: Диатропа, по нас же: Зерцало, Святей Троицы в Сергиев монастырь, замышлением игумена Никона, а рукою раба Божия Иосифа…»
   В Евангелии, полууст. XVI века, на обороте 9-го листа – запись: «Лета 7047, ноября месяца, в пятый день, положил Евангелие тетр у Николы у чудотворца в своей вотчине, в Заозерие». Внизу по листам: «Книга княгини Василисы Васильевны по своему мужу по князе по Петре по Феодоровиче, а никому того Евангелия с престола не снять».
   Жертвовали книги или единственно по усердию или, большей частью, с условием вечного поминовения жертвователя, и имя его заносилось в синодик. Иногда при этом выговаривалось, кроме своего собственного имени, записать ещё несколько других имен. Например, «рпо году дали сию книгу сборник с Москвы пушкари Семен Яковлев да Иван Захарьев, а за ту книгу написати в подстенный синодик к имян».
   В Соловецком монастыре находится следующая любопытная книга с надписью: «Дарю сию книгу устав в дом Пресвятыя Троицы анзерския пустыни. Царь и государь и великий князь Михаил Феодорович всея россии».
   В этих, так называемых «вкладных», в конце книги или по листам, говорится, кто за кого и какому церковному учреждению пожертвовал книгу; при этом вкладчик заклинает тех, кто нарушит его завещание, и часто грозит за это судом Божьим. Так, например, патриарх Никон, в конце так называемой «никоновской летописи» собственной рукой сделал следующую приписку: «Лета 1661 сию книгу положил в дом Святаго живоноснаго воскресения Господа Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа, Новаго Иерусалима, Смиренный Никон, Божиею милостию патриарх. А кто восхощет 10 усвоить, якож Ахарь, сын Хармиев, или утаить, яко Анания и Сапфира, да отъимет от него Господь Бог святую свою милость, и затворит двери святых щедрот своих, и да приидет на него не благословение, а клятва, и казнь Божия душевная и телесная, в нынешнем веце и в будущем вечная мука».
   Иногда во «вкладной» обозначалось, что книга пожертвована не одним вкладчиком, а несколькими, или даже от целого прихода. Например, на харатейном Новгородском прологе, в Московской синодальной библиотеке, имеется следующая «вкладная»: «в лето 6998 написана быша книга сия, глаголемая пролог ко Святома Чудотворцома Козме и Дамиану на Кузмодемьяну улицу при князи Великом Василии Дмитриевиче, при архиепископе Новгородском влце Иване, а повелением рабов бжиих бголюбивых бояр: Юрия Онисифоровича, Дмитрия Микитинича, Василия Кузмича, Ивана Даниловича и всех бояр и всей улици Кузмодемьяне».
   Книгами благочестивые люди благословляли иногда детей своих и обозначали это в приписке; «а иному никому до сея книги дела нет», прибавляет один из таких отцов.
   Если книга продавалась кому-нибудь, то владелец отмечал это в приписке на последней странице. Например: «Чернец Давид продал чернецу Панфутию и деньги взял». При этом иногда обозначалась и цена, за которую книга продана: «рiг году продал сию книгу архангельскаго города Спасскому попу Ивану Романову Филатко Иван Воронин, взял на ней рубль двадцать шесть алтын».
   Очень часто владелец книги собственноручно записывал на ней свой фамилию: в знак того, что книга принадлежит ему, а не кому-нибудь другому: «сия книга (библия XVI–XVII века) Володимирскаго уезду синодальная Боглачевской волости, деревни Конюшни крестьянина Кирила Лукъянова, сына Курицына». Или: «Сия книга лежит в закладе у старца» (Шестоднев, XVI в., полууст. ркп Троице-Сергиевского монастыря).
   Считалось грехом небрежное отношение к книге, особенно если она находилась в церкви. В приписке к одному евангелию значится: «а который поп или дьякон чтет, а не застегает всих застежек, буди проклят».
   Вообще, содержание последней страницы старинных рукописных книг довольно любопытно. Разного рода записи и приписки на последних страницах старинных книг по своему содержанию можно подразделить так: 1) «вкладная», 2) «послесловие», 3) доказательство о принадлежности книги, 4) свидетельство о продаже книги, 5) родительское благословение, 6) случайные записи исторического характера и, наконец, 7) разного рода заклинания, чтобы никто другой книгу не трогал, чтобы с книгой обращались бережно и т. п.
   Как известно, нынешние, современные книги нередко выходят в свет с предисловием, которое помещается в начале книги и предпосылается самой книге. В старину почти каждая книга заканчивалась послесловием, помещавшимся в конце книги.
   Для исследователя послесловие – самая интересная и необходимая составная часть старинной книги. Послесловие проливает нам свет на внешнюю обстановку возникновения книги: благодаря послесловию мы узнаём, кем книга написана, для кого она написана, в каком городе и в каком году написана и т. п.
   Во Мстиславовом евангелии, написанном по повелению князя Мстислава для новоотстроенной им в 1103 г. церкви Благовещения Пресвятой Богородицы близ Новгорода, на 213 листах на пергаменте (евангелие хранится в Московском соборе) имеется следующее послесловие:
   «Господи Боже отец наших авраамов, исааков, иаков и Семене их праведнаго, сподобивый мя грешнаго раба своего алексу (т. е. Алексея) написати сие евангелие благоверному и христолюбивому и Богом чтимому князю Федору, а мирски Мстиславу, внуку сущу вьсеволожю а сыну володимирю, князю новгородскому, иже съверши сие евангелие на благословение пречистей честней владычице нашей богородицы дай же ему Господь Бог милость свою и наследие царства небеснаго и долголетно княжение и со всеми своими аминь»
   Затем, через строку: «вы же братие почитающе сие евангелие, аще кде криво налезете, то исправивше чьтете, а не кльнете, аз 60 грешный раб алекса (т. е. Алексей) написал сие евангелие, сын лазорев (т. е. Лазарев) просвитера».
   Как видно, писец Алекса смиренно заявляет, что Бог сподобил его написать Евангелие, далее рассказывает, для кого оно написано, и в заключение обращается к читателям: «аще кде криво налезете», т. е. если найдёте ошибки, то «исправивши чьтете же, а не кльнете».
   Приводим другое послесловие, позднейшее: «Лета 7134 марта 15 дня, сия книга, глаголемая Трефолой писана бысть при государе (орфография, как в подлиннике) царе и великом князе Михаиле Феодоровиче всея Руси и при великом государе святейшем Филарете патриархе Никитиче Московском и всея Руси, Кинешемскаго уезду, Владычинские волости, Троицкаго и Никольскаго попа Ивана Кирилова сына и его детей Терентия да Марка, а писал сию книгу аз, поп Иван, сам своею рукою и подписал, и где прописался аз грешный не разумом, или не смыслил, или недоумением, или непокорством, или непослушанием, или не рассмотрел, или поленился рассмотреть, или не дозрил, и вы меня, Бога ради, простите и не кляните, а сами собою исправливайте. Богу нашему слава и ныне и присно и ввеки веков. Аминь».
   Выше мы заметили, что в монастырях переписчики принимались за переписывание книг «с благословления» игумена монастыря: нередко это обозначалось и в послесловии. Например, в послесловии к поучениям Ефрема Сирина (писано в 1591 году), читаем: «сия книга, глаголема Ефрем, писана бысть… в монастыре пречистыя Богоматери на Симанове, повелением и многотщанием архимандрита Варлаама Симановскаго рукою многогрешнаго диакона Васьки».
   В начале возникновения рукописного книжного дела переписчики смиренно подписывали своё имя в конце переписанной книги, как бы смущаясь, что их имя соединяется с какой-нибудь священной книгой. В XV и XVI веках это смирение переходит в гордыню и уверенность в своём праве на память потомства. Подписываются не просто, например, «грешный раб Алекса», а для пущей важности прибегают к разного рода криптографиям – тайнописям.
   «В лето 7006-е списана бысть сия книга святое благовествование Матфея, Марка, Иоанна, Луки на введение пречистыя владычицы нашея Богородицы у святаго Георгия», и далее тайнописью: а нилас циятоп Ишап Рогасош, т. е. «а писал диякон Иван Мочалов».
   Это – одна из самых лёгких и употребительнейших криптографий, когда гласные оставались те же самые, а согласные употреблялись в обратном азбучном порядке.
   В шенкурском прологе (1229 года) десять строк – тайнописью, из них на первых пяти стояло:

   мацъ щык томащсь
   именсышви нугипу
   ромьятую. като хе
   и　ниледь топгашви тъ —
   пичу лию. арипъ.

   Эту тайнопись разобрать нетрудно, если помнить, что буквы в ней приняты одна за другую по такому ключу:

   б в г д ж з к л м н
   щ ш ч ц х ф т с р п.
   Она означает следующее:
   рад быст корабль
   переплывши пучину
   морьскую, тако　же
   и　писец кончивши къ —
   нигу сию. аминь.

   Случалось, что имя писца скрывалось «счетною тайнописью», например, в «книге апостольских чтений, 1307 г.», (рукопись хранится в синодальной библиотеке):

   ББ (2+) 2 = 4 =Д; НК (50+20) = 70 = О;
   КК (20 + 20) = 40 = М; ДД (4 + 4) = 8 = И;
   ББ (2 + 2) = 4 = Д; Ъ = Домидъ.
   Затем другая тайнопись:
   ДАВИД. ОРГАН. МЫСЛЬ. ИСТИНА. ДОБРО Ч.　ДОМИДЪ.

   Позднее вместо тайнописания является нечто вроде шарад: «имя его седми-литерно, троесложно, в нём же убо 4 гласных и 3 согласных; начало приемлет от перваго гласнаго, число же его суть…» (не дописано: Иоасаф?)
   Выказывая смирение паче гордости, писец не скрывает и своей неподдельной радости при окончании труда, фигурально сравнивая себя с зайцем, «избегшим из тенет или с птицей, излетевшей из клетци».
   Вот, например, послесловие, писанное в 1350 году:
   «О владыко Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! О всесвятая владычица приснодевыя Мария, мати Христа Бога нашего! О святителю Христов Николае, скорый помощник теплый заступник! И святыя безмездницы Христовы, чудотворцы Козьма и Дамьян, скорые пособники и поспешники, и все святые угодники Христовы: яко сподобили есте написати сию книгу, глаголемую пролог, много грешною рукою малоумнаго, нечистаго, безумнаго, неразумнаго, неистоваго… (Затем, по свидетельству Строева, ещё 43 подобных эпитета) раба Божия Парфения Маркова сына Злобина; а сотворением и благословением священнаго ерея Марка Павлова сына, Спаскаго монастыря, у Головциных, в Логинове стану, на Покше реке. А скончана бысть сия книга в лето 7058, месяца майя в 24 день, на память преподобнаго и богоноснаго отца нашего Симиона Столпника, иже на дивне горе чудотворца, при царе и великом князе Иване Васильевиче всея Руси и при господине отце Митрополите Московстем Макарии всея Руси; а писана тому, кому даст Бог. А как рад заяц из тенет избегши, а птица из клетци излетев, тако рад писец, списав сию книгу. А где буду, господине, пред Богом согрешил, и в сей книге где описался, вражьим навождением в помысле, Бога для не покляните, да собою направляйте: а будет согрешена здесе и утаена, и будет пред Богом не утаена. Слава совершителю Ис. Христу. Аминь».
   Сама техника переписывания книг заключалась в следующем.
   Для ведения строк в равном одна от другой расстоянии, писец проводил по бумаге прямые черты. Писали так называемым уставным или полууставным почерками, а также и скорописью. Орудием письма служили «трости», или так называемые «каламы», привозимые из Греции. Начальную букву «красной строки» писали красными чернилами, киноварью, отсюда произошло и само название «красной строки», а также и слово «рубрика» (Rubrica, т. е. буква красного цвета). Из знаков препинания ставили только точки, и то не всегда в надлежащем месте. Запятая, двоеточие и прочие знаки препинания появились с XIV века.
   Даже в завещании преподобного Дионисия Глушицкого, писанном около 1437 г. на бумаге, поставлены только точки после каждого слова. В древнейших рукописях точки ставились при середине букв, а не как ныне.
   В конце грамот, статей и в книгах писалась не одна точка, но либо три, либо четыре, с разными чертами, крестами и проч. В конце строки, при неоконченных речениях, не было знака переноса.
   Обыкновенно древние грамоты наших государей всегда писались черными чернилами, и известен только один пример, что царь Иван Васильевич письмо своё к Гурию, архиепископу Казанскому, в 1555 году всё написал киноварью. С XVI века в Польше появились «золотые письмена» в грамотах, и то только при прописи королевских имён.
   Жизнь рукописей, как и жизнь людей, преисполнена треволнениями. Замечательные и редкие памятники письменности имеют своего рода биографии. Из старинных русских рукописей особенной святыней считается Остромирово евангелие, написанное в 1056–1057 г. в Новгороде для посадника Остромира диаконом Григорием. Евангелие это – древнейшая из известных доселе рукописей кирилловского письма с означением года. Оно написано на пергаменте, длиной 8 вершков, шириной без малого 7 вершков, тетрадями по 8 листов, всего 294 листа. Из них 290 занято чтениями, а 4 предопределены для изображения евангелистов: на 1 листе – изображение св. Иоанна, на 57 должно бы было быть изображению св. Матвея, но оно осталось не нарисованным, на 87 листе – изображение св. Луки, на 196 – св. Марка. Эти изображения писаны разными красками и украшены золотом.
   Каждое чтение начинается большой рисованной буквой; некоторые буквы и знаки написаны киноварью. Вся книга писана в два столбца по линиям, проведённым железным орудием с правильным размером расстояний между строками. Ширина столбцов без малого 2 вершка, длина – 5 вершков. Расстояние между столбцами полвершка. В каждом столбце 18 строк. Начато евангелие 21 октября 1056 года, а кончено 12 мая 1057 года. Следовательно, написано в продолжение 6 месяцев и 3 недель с небольшим: всего 203 дня, т. е. по 10 листов в неделю с небольшим, по 100 строк в 1 день.
   Нельзя не удивляться ясности и простоте языка Остромирова Евангелия. Приведём начало благовествования Иоаннова:
   «Искони бе Слово и Слово бе от Бога и Бог бе Слово: се бе искони у Бога. И тем вся быша, и без него ничьто же не бысть еже бысть. В том живот бе, и живот бе свет человеком, и свет во тьме светится, и тьма его не объят. Бысть человек послан от Бога, имя ему Иоанн. Тъ приде в свидетельство да свидетельствует о свете, да вьси веру имуть им. Не бе тъ свет, но да свидетельствует о свете. Бе свет истиньный, иже просвещает всякого человека, грядуща в мир. В мире бе, и мир тем бысть, и мир его не позна. В своя приде, и своя его не прияша. Елико же их приять, и дасть им область чядом Божием быти, верующем во имя его.

   Иже не от кръви, ни от похоти плътскыя, ни от похоти мужскыя, но от Бога родишася. И Слово плъть бысть, и въселися в ны. И видехом славу Его: славу яко единочяднаго от Отца: испълнь благодати и истины. Иоанн съвидетельствова о нем, и възъва, глаголя: сь бе Его же рех; грядыи по мне, пред мною бысть: яко пьрвеи мене бе. И от испълнения Его мы вьси прияхом благодать възблагодать. Яко закон Мосеом дан бысть, благодать и истина Иисус Христом бысть».
   Остромиров список Евангелия из всех памятников русской письменности в наибольшей чистоте удержал особенности древнейшего болгарского текста, с которого был списан.
   Носовые

употребляются большей частью правильно, по-древнеболгарски, как в корнях слов, так и в окончаниях.
Иногда, как исключение, вместо щ встречается шт.
Это евангелие принадлежало потом Новгородскому Софийскому собору, о чём свидетельствует на первом листе единственная в целой рукописи надпись крупного скорописного почерка XVI века:

. По красоте письма, роскоши украшений и сохранности Евангелия, надо полагать, что оно было в соборе напрестольным; но о времени пожертвования его туда и лице, сделавшем этот вклад, не сохранилось никаких указаний, точно так же, как не имеется доныне никаких сведений, по какому случаю и кем эта драгоценная рукопись, как полагают библиографы, была поднесена императрице Екатерине II. Знали только, что после смерти императрицы Остромирово Евангелие было найдено в её покоях Я. А. Дружининым, который в 1806 году представил его императору Александру I.
   Директор Спб. Публичной Библиотеки обращался, начиная с 1851 г., к разным ведомствам, в архиве которых, по его мнению, можно было ожидать сведений об этой драгоценной рукописи; полученные ответы не содержали ничего нового.
   Совершенно неожиданно отыскиваемые следы истории Остромирова Евангелия были открыты в конце 1858 года архивариусом Московской Оружейной Палаты, г. Филимоновым. Занимаясь по распоряжению директора Московской Оружейной Палаты составлением новой описи книгам и рукописям, хранящимся в архиве палаты, г. Филимонов обратил своё внимание на описные книги утвари церквей, входивших с давнего времени в состав дворцовых, и потому состоявших в заведовании Московской Оружейной Палаты. В одной из этих описных книг, содержащей в себе: а) осмотр (т. е. поверку наличности) утвари Спасской церкви, что у Государей на верху, составленной в 1720 году против прежней описи 1700 года, и б) списки вещам, оказавшимся сверх описей в церквах Воскресенской, Предтеченской, Распятской и Спасской, г. Филимонов встретил Остромирово Евангелие в любопытном перечне книг, принадлежавших некогда Воскресенской церкви, что у Государей на верху. На обороте 65 листа описной книги написано: «В большом сундуке, а в нем книги: Евангелие писано уставом на пергамине чернилами и золотом, оболочено бархатом красным, застешки и пристешки серебряныя. На нем надпись внизу: (следует известное послесловие Остромирова евангелия, буквально переписанное)». В начале послесловия, между строками и на полях страницы, сделана отметка: «послано по указу в Санкт-Петербург, ноября 13 нынешняго 1720 года». Таким образом, видно, что Остромирово Евангелие издавна находилось в Москве, в ризнице Воскресенской Церкви, что у Государей вверху, и что оно было послано отсюда в Петербург в 1720 г. по указу Петра Великого.
   По какому случаю Остромирово евангелие попало в Москву?
   В Новгородской третьей летописи, под 7078 (1570) годом, при описании запустения Новгорода вследствие похода на него Иоанна IV, сказано: «… а дворецкому своему Льву Андреевичу Салтыкову и протопопу Евстафиеву, и прочим боярам своим повелел Государь итти в соборную церковь святыя Софии и взять ризную казну и прочие драгия освященныя вещи церковныя, и святыя корсунския иконы, ризы и колокола…»
   Полагают, что в числе вещей, взятых из Софийского собора, находилось и Остромирово евангелие, которое таким образом и могло быть вывезено из Новгорода в Москву.
   В 1843 году Остромирово евангелие издано академиком Востоковым с приложением греческого текста евангелия, словарём и грамматикой.
   Что читали наши предки в старину? Список книг для чтения был невелик по количеству и однообразен по качеству.
   Читали: 1) Священное Писание, 2) книги богослужебные, часослов и псалтырь, 3) разные летописи, 4) всевозможные «жития», из коих особенно назидательны те, где описываются подвиги святых, подвизавшихся в северных странах: тут им приходилось вступать в борьбу с самой, почти первобытной, природой. К «житиям» относятся и разные «сказания», например, «сказание об Индейском царстве», об «осаде Троицкой лавры», и т. п., и, наконец, 5) повести и сказки, например, «о Горе-Злосчастье», сатира «Шемякин суд» и т. п.
   Кто не умел читать, те слушали «калик-перехожих», которые появились на Руси давным-давно, чуть ли не в эпоху введения христианства в России. Калики-перехожие распевали про Алексея Божьего человека, про бедного Лазаря и т. п.
   Вообще, наши предки особенное внимание обращали на богословские познания. Уже в XI веке по этой части прославились: Иларион, Нестор, Кирилл Туровский и др. О Никите-затворнике (XI в.) Поликарп говорит: «не можаше никто стязатися с ним книгами Ветхого Завета: весь 60 из уст умеяше – Бытие, Исход, Левит, Числ, Судии, Царства и вся пророчества по чину и вся книги…»
   Летописцы наши называли людей образованных так: «бе любя словеса книжныя», «муж хытр книгам и учению», «в словесех книжных веселуяся», «учителен и хытр учению божественных книг», «книжный философ», «исполнен книжнаго учения» и мн. др.
   Под грамотой разумели умение читать и писать. Так, про св. Бориса говорится: «взимаше книг и чтяше: бяше 60 и грамоте научен». Св. Ефросиния Полоцкая, научившись книжному писанию, «нача книги писати своима рукама».
   Псалтырь, как произведение лирическое, была самой любимой и распространённой книгой в древней Руси. Многие иноки знали наизусть весь псалтырь, так, о св. Спиридоне читаем: «и изучи весь псалтырь изуст». Древний устав иноческого жития почти весь связан был с псалтырью. Двадцать кафизм псалтыри делились на четыре «статии» для удобства исполнения псалтыри в течении суток. Прочтение одной кафизмы заменялось произношением 300 раз Иисусовой молитвы, а вместо всей псалтыри требовалось произнести 6 000 раз эту молитву.
   Сам основатель русской иноческой жизни, преподобный Феодосий, говорит своей братии: «паче же имети в устех псалтырь Давыдов подобает черноризцем, сим 60 прогоняши бесовское уныние».
   В рукописном требнике митрополита Макария начала XVI века встречается молитва «на учение грамоте детям», в которой испрашивается от Бога помощь «уразумети учение книжное и псалмы Давидовы». В предисловии к грамматике Мелетия Смотрицкого причиной к изданию этой грамматики между прочим поставляется и то, что «издревле российским детоводцем обычай бе и есть учити дети малыя в начале азбуце, потом же часословцу и псалтыри».
   Нередко при псалтыри прилагались и правила самого обучения – под названием «Наказание ко учителем, како им учити детей грамоте, и како детем учитися Божественному писанию и разумению». В них заповедуется «самим учителем знати естество словес, и силу ихразумети, и где говорити дебело и тоностно, и где с пригибением уст, и где с раздвижением, и где просто».
   Научившись читать псалтырь, или лучше сказать, выучивши её почти наизусть, русский человек, можно сказать, почти не расставался с ней. (Иногда даже и во время путешествия).
   В древних рукописных псалтырях встречается особый «указ», или правила, как читать псалтырь: «Зри, внимай, разумей, разсмотряй, памятуй, как псалтырь говорити.
   Первое – что говорити; второе – всяко слово договаривати; третие – на строках ставитися; четвертое – умом разумети словесе, что говорити; пятое – пословицы знати да и памятовати, как которое слово говорити: сверху слово ударити голосом, или прямо молвити, слово поставити. А всякое слово почати духом: ясно, чисто, звонко; кончати духом по тому-ж, слово чисто, звонко, ровным голосом, ни высоко, ни низко, ни слабети словом, ни на силу кричати, ни тихо, ни борзо, а часто отдыхати, а крепко по три или по четыре строки духом; а ровно строкою говорити. А весь сей указ умом, да языком, да гласом держится и красится во всяком человеце и во всяких пословицах книжных. А ум, и глас, и язык требует помощи сея молитвы, воздержания и чистоты».
   В древнем быту русского народа псалтырь употреблялся (даже и теперь): 1) как книга богослужебная, 2) как книга назидательная, 3) как книга учебная и 4) как книга спасительная в некоторых особых случаях жизни.
   Рейнтенфелс, бывший в Москве в 1670 году, говорит о царе Алексее Михайловиче, что он «употребляя большую часть дня на дела государственныя, немало также занимался благочестивыми размышлениями и даже ночью вставал славословить Господа песнопениями венценоснаго пророка».
   Предки наши нередко брали псалтырь даже в своих путешествиях.
   Следует упомянуть об обычае гадать по псалтыри. Указание на этот обычай можно видеть в следующих словах Владимира Мономаха:
   «… и отрядив я (отослав послов), взем псалтырю в печали, и то ми ся выня: Векую печалуеши душе… Не ревнуй лукавствующим…» Находясь в тяжком положении, в какое поставило его посольство от князей, Мономах искал облегчения и разрешения своих недоумений в псалтыри, раскрыл её наугад, наудачу, и вот что вышло, говорит он: «не ревнуй лукавствущим».
   На одной рукописной псалтыри XVI века встречается следующая приписка прежнего её владельца: «Я гадал по сей псалтыри, и мне вышло жить только пять лет, а я думал жить ещё пятьдесят лет».
   Говоря о переписчиках книг в древней Руси, следует упомянуть и о наших летописцах.
   Почти в каждом монастыре был свой летописатель, который в кратких заметках заносил сведения о важнейших событиях своего времени. Полагают, что летописям предшествовали календарные заметки, которые и считаются родоначальниками всякой летописи. По своему содержанию летописи можно подразделить на 1) летописи государственные, 2) летописи семейные или родовые, 3) летописи монастырские или церковные.
   Фамильные летописи составляются в родах служилых людей, чтобы видеть государственную службу всех предков.
   Последовательность, соблюдаемая в летописи, есть хронологическая: годы описываются один за другим.
   Если в каком-нибудь году не случилось ничего примечательного, то против этого года в летописи ничего не значится.
   Например, в летописи Нестора:
   «В лето 6368 (860 года). В лето 6369. В лето 6370. Изгнаша Варяги за море, и не даша им дани, и почаша сами в собе володети; и не бе в них правды…
   В лето 6371. В лето 6372. В лето 6373. В лето 6374 иде Аскольд и Дир на Греки…»
   Если случалось «знамение небесное», летописец отмечал и его; если было солнечное затмение, летописец простодушно записывал, что такого-то года и числа «солнце погибло».
   Отцом русской летописи считается преподобный Нестор, монах Киево-Печерской лавры. По исследованиям Татищева, Миллера и Шлёцера, он родился в 1056 г., 17 лет поступил в монастырь и умер в 1115 году. Его летопись не сохранилась, но зато дошёл до нас список с этой летописи. Этот список называется Лаврентьевским списком, или Лаврентьевской летописью, потому что списан Суздальским иноком Лаврентием в 1377 году.
   В Патерике Печорском про Нестора сказано: «что он поживе лета довольна, труждаясь в делах летописания и лета вечная поминая».
   Лаврентьевская летопись писана на пергаменте, на 173 листах; по сороковую страницу она писана древним уставом, а с 41 страницы до конца – полууставом. Рукопись Лаврентьевской летописи, принадлежавшая графу Мусину-Пушкину, была поднесена им императору Александру I, который подарил её Императорской Публичной Библиотеке.
   Из знаков препинания в летописи употребляется только точка, которая, однако же, редко стоит на своём месте.
   Эта летопись заключала в себе события до 1305 года (6813 г.).
   Лаврентьевская летопись начинается следующими словами:
   «Се повести времянъных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Руская земля стала есть.
   Се начнем повесть сию. По потопе первее сынове Ноеви разделиша землю…» и т. д.
   В конце летописи имеется следующее послесловие:
   «Радуется купец, прикуп сотворив и кормчий в отишье приставь и странник в отечество своё пришед, такожде радуется и книжный списатель, дошед конца книгам, такоже и аз худый, недостойный и многогрешный раб Божий Лаврентий мних… И ныне, господа отци и братия! оже ся где буду описал, или переписал, или не дописал: чтите, исправляя Бога дьля, а не клените, занеже книги ветшаны, оум молод, не дошел, слышите Павла Апостола глаголюща: не клените, но благословите. А со всеми нами Христьяны Христос Бог наш, Сын Бога живаго, Ему же слава и держава и честь и покланянье со отцем и пресвятым Духом, и ныне и присно в веки, аминь».
   Кроме Лаврентьевской летописи известны Новгородская летопись, Псковская летопись, Никоновская летопись, названная так потому, что на листах имеется подпись (скрепа) Патриарха Никона (см. выше), и мн. друг.
   Всего насчитывается до 150 вариантов или списков летописей.
   Наши древние князья повелевали вносить в летопись всё, что случалось при них, доброе и недоброе, без всякой утайки и украшений: «первии наши властодержцы без гнева повелевающи вся добрая и недобрая прилучившаяся написовати, да и прочии по них образы явлени будут».
   В период междоусобий, в случае какого-нибудь недоразумения, русские князья иногда обращались к летописи, как к письменному доказательству.
   Вспомните, например, Гермогена, останавливающего преступление народа угрозой занести сказание о нём в летопись.
   Пушкин в своей известной драме «Борис Годунов» представил нам величавый образ русского летописца в лице Пимена.
   Мы позволим себе привести начало знаменитой сцены в келье Чудова Монастыря.
   НОЧЬ. КЕЛЬЯ В ЧУДОВОМ МОНАСТЫРЕ. (1603 год),
   отец Пимен, Григорий (спящий).
   Пимен (пишет перед лампадой): ещё одно последнее сказанье —

     И летопись окончена моя,
     Исполнен долг, завещанный от　Бога
     Мне, грешному. Недаром многих лет
     Свидетелем Господь меня поставил
     И книжному искусству вразумил:
     Когда-нибудь монах трудолюбивый
     Найдёт мой труд усердный, безыменный;
     Засветит он, как я, свою лампаду,
     И пыль веков от　хартий отряхнув,
     Правдивые сказанья перепишет, —
     Да ведают потомки православных
     Земли родной минувшую судьбу,
     Своих царей великих поминают
     За их труды, за　славу, за　добро;
     А за　грехи, за　тёмные деянья
     Спасителя смиренно умоляют.
     На старости я　сызнова живу,
     Минувшее проходит предо мною…
     Давно　ль оно неслось событий полно,
     Волнуяся, как море-океан?
     Теперь оно безмолвно и　спокойно:
     Немного лиц мне память сохранила,
     Немного слов доходит до　меня, А　прочее погибло невозвратно!
     Но близок день, лампада догорает —
     Еще одно, последнее сказанье. (Пишет).

IV. Возникновение книгопечатания в Европе

   Иоанн Гутенберг и　его библия. – Распространение книгопечатания в　славянских землях. – Краковский октоих и　часослов 1491　года. – Появление книгопечатания в　Белоруссии в　1525　году. – Доктор Франциск Скорина и　его библия на　белорусском языке.

   В истории человечества изобретение книгопечатания составляет одну из самых любопытных страниц. Четыре тысячи лет тому назад египтяне вырезали целые легенды и исторические повествования на стенах своих пирамид. На развалинах Вавилона попадаются кирпичи с выдавленными на них письменными знаками. В кабинете медалей парижской национальной библиотеки хранится кусок серебристого свинца, добытого римлянами из рудников Испании за 100 лет до христианской эры; на этом куске отпечатаны крупными буквами имена двух предпринимателей разработки рудников. Официальные акты древних народов: египтян, греков нередко вырезались на каменных или бронзовых пластинках. Документы помещались вдоль стен, иногда прибивались к ним гвоздями. Так, например, почётные аттестаты, которые выдавались военными властями римским солдатам после многих лет хорошей службы, были писаны на бронзовых пластинках. Если такая пластинка была исписана с обеих сторон, то её не прибивали в стене, а подвешивали на маленьких цепочках, чтобы посетители могли прочитать, что написано на обеих сторонах.
   С изобретением папируса, пергамента и бумаги начали распространяться рукописные книги.
   В средние века перепиской книг занимались по преимуществу монахи. Во всех больших монастырях имелось особое отделение, Scriptorium, для переписки книг. Подобное усидчивое занятие не могло не нравиться монахам – людям созерцательного и спокойного характера. Многие монастыри обладали обширными библиотеками рукописных книг. Короли и некоторые богатые частные люди занимались собиранием рукописей. Так, например, во Франции Карл V составил библиотеку в 1200 томов; некоторые из них, особенно те, у которых уцелели переплёты с надписью короля, до сих пор сохраняются во французской национальной библиотеке.
   В конце XIV и в начале XV века Франция была одной из стран, где наиболее процветало производство хороших и красивых книг. Переписчики, иллюминаторы (украшавшие книги разными рисунками), переплётчики и пергаментщики составляли в Париже особый класс, пользовавшийся известностью во всей Европе.
   Переписывание служило единственным способом размножения книг. Оригинал из рук автора переходил в руки переписчиков. Нередко текст книги диктовали сразу нескольким переписчикам. Так как переписчики были часто люди малограмотные, то они делали много ошибок и даже иногда искажали самый смысл текста.
   Случалось, что авторы, предвидя это, принимали особые меры для сохранения своих произведений от порчи при переписке. Так, один из них в начале своей хроники обращается в «примечании» с горячей мольбой к будущим переписчикам, чтобы они не забывали выставлять число против события, к которому оно относится. Писцы аккуратно переписывали это «примечание» и всё-таки не всегда точно исполняли заключавшуюся в нём просьбу. Нередко каллиграф, подписывая свой труд, поручал себя, «бедного грешника», снисходительности и молитвам своих читателей. Случалось даже (в латинских рукописях Запада), что переписчик после своей последней строки прибавлял довольно грубый стих, смысл которого можно перевести таким образом:
   «Здесь оканчивается моя книга; ради Бога, дайте мне на чай!» (explicit totum, per christum da mihi potum).
   Так как для переписки книги требовалось много времени, нередко около года, то и цены на книги были высокие. Например, за рукописную библию платили 1000 червонцев. Только богатые люди могли иметь книги. Собственники книг, отдавая их на прочтение, взимали за это большую плату. В духовных завещаниях того времени особенно важное место занимал вопрос о судьбе оставшихся книг. В читальнях книги нередко приковывались к стене железными цепями, чтобы устранить возможность похищения их. При высокой цене книжного товара и чтение книг не для всякого было доступно. Книжные сокровища составляли исключительную принадлежность богатых классов. С изобретением книгопечатания цена на книги на первых же порах понизилась на 4–5 %. Дешёвые книги, отпечатанные, как тогда выражались, manu stannea (оловянной рукой), породили массу читателей. Количество грамотных людей всё возрастало, и свет науки мало-помалу начал озарять и тёмный народ.
   Книгопечатание возникло не сразу; ему предшествовали некоторые подготовительные изобретения. Около 1300 г., через итальянцев и испанцев, немцы познакомились с игральными картами. Сначала эти карты рисовали от руки; но когда спрос на них увеличился, то их стали делать при помощи трафарета [17 - На пластинке вырезается нужный рисунок, и пластинка эта накладывается на чистый лист, а затем сразу смазывается краской. Когда снимается трафаретная пластинка, то на бумаге получается требуемый рисунок. Работа этим способом идёт гораздо скорее, чем раскрашивание от руки.] и наконец пришли к мысли вырезать изображение игральных карт на деревянной доске и получать с неё сколько угодно оттисков.
   Кроме карт, таким же образом вырезали на досках, «таблицах», и другие несложные рисунки с небольшими надписями. Это и есть так называемый табличный способ печатания. Сохранилось до 30 разных сочинений, отпечатанных этим способом. Из них особенной известностью пользуется «Библия для бедных».
   Это – собрание 40 библейских картинок, снятых с оконной живописи одного монастыря. Эта книга представляет теперь величайшую редкость, так что один английский лорд за экземпляр её заплатил 1300 рублей.
   Неудобства табличного способа печатания очевидны: текст каждой страницы приходилось вырезать на доске, поэтому, если книга состояла, например, из 100 страниц, то необходимо было на 100 «таблицах» вырезать содержание каждой страницы.
   Иоанну Гутенбергу пришла счастливая мысль применить подвижные деревянные буквы, чтобы таким образом можно было, по желанию, соединять их между собой в каком угодно порядке, составлять слова и страницы, затем разбирать для составления новых страниц и т. д. Для осуществления своего предприятия Гутенберг сошёлся с одним богатым человеком – Фаустом, который оказал ему денежную помощь. Вскоре к ним присоединился зять Фауста – Шеффер, искусный каллиграф; ему приписывают изобретение металлических литых букв вместо деревянных.
   Когда изобретение книгопечатания готово было осуществиться, для Гутенберга наступили черные дни. Фауст захотел один воспользоваться выгодами от книгопечатания, что ему и удалось привести в исполнение.
   Дав Гутенбергу взаймы, Фауст подал на него в майнцкий суд иск на 2 000 гульденов (теперь гульден на наши деньги стоит 81 коп.). Суд постановил или возвратить деньги, или отдать Фаусту все типографские снаряды. Избавившись от Гутенберга, Фауст и Шеффер занялись печатанием книг. Первая книга, которую они отпечатали в 1455 г., была Библия; она состоит из двух томов и каждая страница содержит в себе 42 строки, отчего она и называется «сорокадвухстрочной библией», или «Гутенберговой». Эта любопытная книга сохранилась только в 16 экземплярах: 7 – на пергаменте и 9 – на бумаге. Почти все они находятся в Англии и Франции. В самом Майнце не осталось ни одного экземпляра. В настоящее время цена их возросла до баснословных размеров. Например, в декабре 1884 г., в Лондоне происходила продажа знаменитой библиотеки Систа, где в числе других редкостей находилась первая библия, отпечатанная подвижными буквами. Эта библия была продана за 3 900 фунтов стерлингов, что на наши деньги составит около 39 000 рублей! В первое время искусство книгопечатания хранилось в величайшей тайне. Фауст заставлял своих рабочих клясться на евангелии, что они не разболтают о новом способе производства книг. Мало того, он запирал рабочих в мастерских, устроенных в тёмных подвалах.
   Фаусту удалось бы, может быть, посредством низких происков лишить Гутенберга в глазах потомства заслуженного им бессмертия, если бы молодой Шеффер не сделал следующей надписи на одной книге, напечатанной в Майнце в 1505 г. и посвящённой императору Максимилиану: «В 1450 г., в Майнце изобретено талантливым Гутенбергом удивительное типографское искусство, которое впоследствии было улучшено и распространено в потомстве трудами Фауста и Шеффера».
   Между тем Гутенберг, при помощи добрых людей открыл новую типографию, где отпечатал в 1460 г. «Каталикон» – латинскую грамматику с этимологическим словарём. В конце книги рассказывается, как возникла она. Вот это любопытное послесловие.
   «При помощи Всевышняго, по мановению которого дети становятся красноречивыми и нередко малые получают откровение в том, что скрывается от мудрых, отпечатана и окончена эта превосходная книга “Каталикон” в 1460 г. после вочеловечения Христа, в добром, славном городе Майнце, принадлежащем немецкой нации, которая по благости Бога и удостоилась пред другими народами земли предпочтением дара столь величественного духовнаго света. Книга эта произведена не с помощью трубок, грифеля или пера, но удивительным сочетанием, отношением и согласованием патронов и форм».
   Фауст продавал печатные книги в Париже по той же цене, как и писанные, и вскоре разбогател. После его смерти типография перешла в руки Шеффера, который погиб при взятии Майнца штурмом неприятельскими войсками. Наборщики, или, как их называли в то время, «дети Гутенберга», разбежались во все стороны и везде распространяли своё искусство. С необыкновенной быстротой развилось книгопечатание во всех образованных государствах Европы.
   Во Франции оно появилось в 1470 г. Сперва его встретили с недоверием: книгопечатание считалось делом колдовства, и только благодаря Людовику XI оно получило законное право на существование. Король Людовик XII пошёл ещё далее: в своем указе 1518 г. он, вовсе не считая типографщиков служителями сатаны, называет «искусство и науку тиснения изобретением более божественным, чем человеческим».
   В 1640 г. была основана первая типография в Америке, в 1474 г. – в Испании, в 1426 г. – в Турции, в 1812 г. – в Египте; в середине XVI века миссионерами занесена в Индию. Спустя 50 лет после изобретения книгопечатания, в Европе считалось 1000 типографий в 200 разных местах. В первое время наибольшее количество книг печаталось в Италии. Например, с 1470 по 1500 г. в Венеции напечатано 2835 книг, тогда как в Париже только 751. Из этого факта видно, что Италия в то время стояла во главе умственного развития в Европе. В 1437 г. во Флоренции была открыта первая в Европе публичная библиотека. Во время турецкой войны, в Венеции, в 1563 г., впервые появились газеты. Самое слово «газета» – итальянского происхождения: так называлась мелкая монета (стоимостью 2 к.), за которую продавался номер газеты.
   Первая греческая книга напечатана в Милане 1476 г.; в 1475 году, в Эйслингене напечатана первая еврейская книга; в 1615 году в Генуе появилась первая напечатанная арабская книга.
   Что касается до возникновения типографий в славянских землях, то первая славянская типография была основана в городе Кракове, «где в 1491 впервые был напечатан Часословец» с таким послесловием: «Докончана бысть сия книга у великом граде у Кракове при державе Великаго короля Польскаго Казимира, и доконана бысть мещанином Краковьским Швайполтоль Феоль из Немец, Немецкаго роду Франк», «и скончашася по Божиим нарожением» (по Рождестве Христ.) «14 сот, девять десят и 1 лето» (т. е. 1491 г.).
   В библиотеке Московской Синодальной типографии хранится евангелие 1513 г., напечатанное в Угровалахии (Молдавии).
   В 1525 книгопечатание появилось в Белоруссии, именно в г. Вильне.
   Доктор Франциск Скорина, уроженец Полоцка, жил в Вильне. Он издал 16 книг Ветхого Завета: «Библия Русска выложена доктором Франциском Скориною, с. Полоцка»; с 1517 по 1519 г. Скорина перевёл библию с чешского оригинала, изданного 1506 г., «с сохранением во многих случаях чешских выражений».
   Библии печаталась «у великом месте Пражском», т. е. в великом городе Праге.
   Первая книга Скорины «Пражская псалтырь» напечатана в 1517 г.; в 1527 году издан в Вильне «Апостол» и другие книги.
   В предисловии к «Псалтырю» Скорина делает указание на значение этой книги: «детем малым початок всякое добро наукы», и при этом желает «абы мы псалтыри поючи, чтучи и говорячи».
   «Библия Русска» Скорины издана с гравюрами.

   Послесловие Краковского часословца, 1491 г.

   Из церковнославянских изданий до Скорины только в одном издании Феоля, в Осьмогласнике 1491 г., находили гравюру «Распятия». Обычай изображать библейские сюжеты в гравюрах связан с известными изданиями biblia pauperum. В своих предисловиях Скорина так объясняет цель гравюр: «Ктобы как межи простыми людми братии моей хотел яснее разумети яковым обычаем был храм оуделан, Кивот, Стол, Светильник, Требник и Ризы греческие, Тое все вымалевоное нижеи знайдет». Вот, например, подпись к одной из картинок: «Юдифь Вдовица отсече главу Олоферну воеводе».
   В предисловии к книге Иова Скорина о пользе этой книги говорит так: «Всякому человеку потребна чести (т. е. читать), понеже есть зерцало жития нашего, Лекарство душевное, Потеха всем смутным наболей они же суть в бедах и в немощах положены. Протож я Францишек Скорин сын Полоцка лекарских науках Доктор. Знаючи сее иже есть наивышша мудрость. Размышление смерти и познание самого себе и въспоминание напридущие речи. Казал есми тиснути».

   Из Библии Скорины

   В доказательство того, что перевод Скорины весьма несходен с нашим древним славянским, приводим следующее место из Иова, ГС. 10-я.
   Перевод Скорины.
   «Тоскнится души моей в　животе моем; выпущу против собе глаголы моя. Прореку в　горькости души моея и　реку к　Богу; не　погубляй мене.
   Сповеждь ми, чему мя так судишь? И　чи　ли добро ся тобе видить гонити мя и　погубити мя, дело рук своих, и　совет нечестивых укрепити? И　чи телесные очи у　тебе суть, или яко видить человек, по　томуж и　ты смотрети будешь? Таковы　ли　же суть дние твои яко и　людские, и　лета твоя яко и　времена человеческия, яко питаешися о　гресех моих, и　беззаконие моё следил еси? Да веси, яко нечестия не учиних; несть убо кто из　руки твоея могый исторгнути.
   Руце твои, Господи, сотвористе мя и　създасте мя всего окрест. И　тако ногле отметаешь мене. Вспомяни, молю ти ся иже яко　бы грязь слепил мя еси, и　в　персть паки пременяешь мя. Се яко млеко издоих мя еси. Кожею и　телом приодел мя еси; костями и　жилами споил мя еси. Живот и　милосердие дал еси мне, и　навождение твое стерегло есть духа моего. Аще　ли таише того в　сердце своем, но　вем яко вся сия помниши. Согрешил　ли есьм, и　на　час прозрел мя еси, и　чему от　беззакония моего чиста мя быти не　дозволиши? И　буду　ли неучтивый, горе мне будешь; пак　ли справедливый, не　вознесу главы моея, насыщенный болести и　горькости. И　гордосте деля якобы　львицу имеши мя, и　навернувшимся дивне мя мучиши. Чему вывел мя еси из　ложесн материных? Радней бых загинул был, иж　бы око не　соглядало мене, и　бых яко　бы не　бывый, из　утробы пренесоша мя в　гроб. И　чи　ли краткость дний моих не　искончалася скоро? Остави мя, молю ти ся, да бых оплакал мало болесть мою, паки аще не　пойду, отноду　же не　вернуся: в　землю темную и　покрытую мраком смерти, в　землю беды и　темности, где　же то　стень смерти и　несть ни　единаго ряду, но　вечный страх пребывает».

   В нашей библии.
   «Труждаюся душею моею: стеня испущу на　мя глаголы моя, возглаголю горестию души моея одержим, и　реку к　Господеви: не　учи мя не　чествовати, и　почто мя сице судил еси? Или добро ти есть, аще вознеправдую; яко презрел еси дела руку твоею, совету　же нечестивых внял еси; или яко　же человек видит, видиши; или яко　же зрит человек, узриши; или житие твое человеческо есть, или лета твоя, яко дние мужа; яко истязал еси беззаконие моё и　грехи моя изследил еси. Веси бо, яко не　нечествовах: но　кто есть изъимаяй из　руку твоею; руце твои сотвористе мя, и　создаст мя потом　же преложив, поразил мя еси.
   Помяни, яко брение мя создал еси, в　землю　же паки возвращаеши мя. Или не　яко　же млеко измельзил мя еси, усырил　же мя еси равно сыру. Кожею　же и　плотию мя облекл еси, костьми　же и　жилами сшил мя еси. Живот　же и　милость положил еси у　мене: посещение　же твое сохрани мой дух.
   Сия имеяй в　тебе, вем, яко вся можеши и　невозможно тебе ничто же. Аще 60 согрешу, храниши мя, от　беззакония　же не　безвинна мя сотворил еси. Аще 60 нечестив буду, люте мне, аще　же буду праведен, не　могу возникнути исполнен 60 есмь безчестия; ловим 60 есмь аки лев на　убиение, паки　же преложив люте убиваеши мя. Почто убо мя из　чрева извел еси, и　не　умрох; око　же мене не　видело бы, и　бых　бы аки не　был. Почто убо из　чрева во　гроб не　снидох; или не　мало есть время жизни моея; остави мене почити мало, прежде даже отъиду, отнюду　же не　возвращуся, в　землю темну и　мрачну, в　землю тмы вечныя, иде　же несть света, ниже видети живота человеческаго».
   Скорина писал языком своего отечества и времени, который гораздо сходнее с нынешним великорусским наречием, нежели язык древнеславянской библии, переведённой в Моравии.
   Следует заметить, что в особенности Библия Скорины заинтересовала наших старообрядцев, с их исключительной точки зрения: во всех книгах Скорины вместо Иисус напечатано

, т. е. исус. В начале XVIII века в знаменитых «Поморских ответах», между другими авторитетами, приводится и библия Скорины: «Сице в древней белорустей книзе

Сирахова печатанны в Празе в лет 1517 сице напечатася: книга исуса Сирахова рекомая понаретос и надписание на верхних полях книга исуса Сирахова, в конце книги докончено есть – сия книга исуса Сирахова».
Приводим хронологическую таблицу распространения книгопечатания в славянских землях.

   Ни одно изобретение не имело такого многостороннего практического приложения, как печать: она открыта не случайно, а составляет плод духовной жизни столетий, и для своего развитии требовала значительного технического совершенствования других искусств.
   Книжная торговля, переплётное мастерство, фабрикация красок, машинное производство, резьба по дереву, множество изобретений в области графических искусств, – всё это находится в связи к книгопечатанием.
   Искусный наборщик может набрать в час до 2500 букв. Вычислено, что рука наборщика, при беспрестанном движении во время набора, делает около 9 миль в день.
   Набранные страницы или столбцы расстанавливаются в определённом порядке на доску; промежутки между строками книги наполняются шпонками, – низенькими железными брусочками; затем накладывается железная рама, которая плотно скрепляется. После всего этого остаётся только снять оттиск на корректурном прессе. Первый оттиск поступает к корректору: он должен исправить корректурные и орфографические ошибки.
   Во Франции искусный наборщик metteur en pages берёт себе рукопись и распределяет её между своими подчинёнными. Мет ер состоит на определённом жаловании, а другие наборщики получают задельную плату.
   В Англии искусный наборщик берёт на себя печатание всего сочинения, заставляет других только набирать буквы, а сам исполняет все прочие работы. Плату получают за всё дело вместе, и потом разделяют её между собой по равным частям.
   Скоропечатная машина была изобретена в 1818 году немцем Кенигом. Скоропечатная машина, при помощи 2 мальчиков заменяет пятерную работу двух опытных печатников. Набранный шрифт лежит на фундаменте, который машиной подводится под доску, натертую краской, под вал. На последнем находится бумага для печати. Бумага наводится на вал помочами и ими же, по отпечатании, отводится и отбрасывается.
   Потом фундамент с наборным шрифтом выдвигается назад, и прежняя операция печатания повторяется. Такая машина доставляет в 1 час 1 000 -1400 оттисков, и отпечатывает лист на одной стороне. Вскоре стали пользоваться и оборотным путём машины, присоединив к ней ещё одну доску, натертую краской, и другой вал для печатания. Таким образом, печатали при обратном движении ещё один лист, следовательно, в 1 час – двойное количество.
   Издатель лондонской Illustrates News, Литтле, изобрёл вдвойне действующую скоропечатную машину, которая 8 валами, при каждом движении вперёд и обратно, доставляет 14 оттисков, а в 1 час 15 750 оттисков на одной стороне бумажного листа.
   Типографские чернила не что иное как сажа от кипячения смолы, смешанная с льняным маслом.
   В 1814 г. знаменитая английская газета «Times» возвестила своим читателям, что они имеют в руках произведение парового скоропечатного станка. С этой поры книгопечатание вступило на новый путь, который привёл к удивительным результатам. Теперь скоропечатная машина даёт от 10 до 60 тысяч оттисков в сутки! В последнее время директор одной машинной фабрики в Филадельфии, Фейстер, изобрёл машину, превосходящую все другие скоропечатные машины по быстроте работы. Одновременно с печатанием листов, машина сворачивает их, брошюрует, сшивает и переплетает. Для выпуска совсем готового календаря в 36 страниц потребовалась одна минута. Недаром говорят, что книгопечатному станку суждено завладеть миром.
   Наибольшее количество книг, журналов и газет печатается в Англии, Бельгии, Соединённых Штатах. В Англии на одного человека приходится 64 экземпляра в год, в Бельгии – 59, в Соединённых Штатах – 51. В общем итоге, число отдельных нумеров журналов ежемесячных, еженедельных и ежедневных, издающихся в Европе, простирается до 7390 миллионов, а в Америке – до 2 800 миллионов.
   Самая распространённая английская газета расходится в количестве 612 000 экземпляров ежедневно. Из русских журналов наибольшее число подписчиков имеет «Нива», именно до 100 000. Американские газеты отличаются грандиозностью своих размеров. Например, «The New York Herald» выпустил в одном из воскресных номеров 1881 г. 28 страниц в 168 столбцов большого формата. Для набора такой массы материала в типографии упомянутой газеты работают свыше 100 наборщиков: газета имеет свои пароходы, сама устроила пересылку номеров и, в случае надобности, снаряжает экстренные железнодорожные поезда.
   Некоторые типографии в Европе по размерам своего производства приобрели всемирную известность. Например, типография Брокгауза в Лейпциге, императорская государственная печатня в Вене и Экспедиция Заготовления Государственных Бумаг в Петербурге.
   Типография Брокгауза носит международный характер; здесь день и ночь печатаются книги на всевозможных языках. Даже мусульманин, и тот покупает брокгаузовское издание Корана, ибо оно дешевле, да и вернее.
   Место и год печатания сначала не обозначали; заглавие впервые появилось в 1476 г.; до этого времени содержание сочинения обозначалось на первой строке. Не имели обыкновения обозначать ни страниц, ни листков; оглавление появилось в конце XV века.
   Чтобы показать, до какой степени совершенства доведено книгопечатное искусство, Рейхель (бывший директор Экспедиции заготовления Государственных Бумаг) велел в 1855 г. отпечатать для любителей библиографических редкостей несколько экземпляров басен Крылова, в 256-ю долю листа, набранных микроскопическим шрифтом, называемым диамантовым. Только крепкие глаза могут читать это издание, а между тем, рассматривая печать в увеличительное стекло, видишь совершенную чёткость и правильность набора.

V. Иван Фёдоров – первый русский книгопечатник

   Жалоба Ивана Грозного на　Стоглавом соборе в　Москве, в　1551　году, на　неисправность письменных книг. – Указ Стоглавого собора для пресечения «описьливых» книг. – Рукописный промысел. – Ганс Миссингейм. – Иван Фёдоров и　Пётр Мстиславец. – Первенец русской печати　– «Деяния апостольские». – Дороговизна бумаги. – Несчастная участь первых русских книгопечатников. – Бегство их из　Москвы в　Литву. – Типография в　Заблудове. – «Евангелие учительное». – Второе издание «Апостола» в　Львове. – Библия Острожская. – Надгробная плита на　могиле Фёдорова в　предместье города　Львова. – Дальнейшая судьба русского книгопечатания. – Андроник Тимофеев Невежа и　Никифор Тарасиев. – Псалтырь 1568　г. – Две триоди 1590–1592　г. – Октоих 1594　г. – Исправление церковных книг. – Наши первые справщики. – Грамота Михаила Феодоровича в　1616　году об　исправлении «Требника». – Архимандрит Дионисий и　его враги. – Московский собор при патриархе Никоне об　исправлении церковных книг. – Возникновение церковного раскола. – Московская «правильня» для церковных книг. – Переименование московской типографии в　синодальную. – Начало печати в　Сибири.

   Начатки искусства книгопечатания посвящены были богослужению и теологии. Церковь обрела в типографском станке важную опору. Ошибки и злоумышленные перемены давали повод к разным толкованиям слов, рождались ереси, распри и преследования. Искусство книгопечатания успокоило церковь: способы размножения однообразных книг упрочили навсегда целость священных песнопений, правил и т. п.
   Царь Иоанн Грозный на Стоглавом соборе в Москве, в 1551 г., в 5 вопросе своём жаловался на неисправность письменных книг, говоря: «Божественныя книги писцы пишут с неправленых переводов, а написав не правят же; опись к описи прибывает и недописи и точки не прямыя; и по тем книгам в церквах Божиих чтут и поют, и учатся, и пишут с них».
   Собор на это определил: «Протопопам и старейшим священникам и избранным священникам со всеми священники в коемждо граде, во всех святых церквах дозирати священных книг, святых Евангелий и Апостол и прочих книг, их же соборная церковь приемлет, и которые обрящутся не правлены и описьливы, те все с добрых переводов исправливати соборне. А которые писцы по городам книги пишут, и им велети писать с добрых переводов, да написав правити, потом же бы продавати; а не правив бы книг не продавали. А который писец, написав книгу, продает не исправив, и тем возбраняти с великим запрещением. А кто у него неисправленную книгу купит, и к тому потомуж возбраняти с великим запрещением, чтобы впредь так не творили. А вперед таковии обличени будут, продавец и купец, и у них те книги имати даром без всякаго зазору; да исправив отдавати в церковь, которыя будут книгами скудны, да видячи таковыя и прочих страх имут».

   Царь Иоанн IV Грозный

   Громадное развитие рукописного дела сильно тормозило появление в России книгопечатания. Списывание рукописей в то время было и делом благочестия, и прибыльным промыслом.
   Занимаясь этим делом, по словам людей того времени, человек достигал трёх целей сразу: питался от своих трудов, разного беса изгонял и с Богом беседовал.
   «Доброе и преславное дело», как тогда выражались лучшие люди про книгопечатание, должно было положить конец распространению «растленных рукописей».
   По просьбе царя, в 1550 году датский король Христиан III прислал в Москву в 1552 году мастера Иоганна или Ганса Миссингейма с письмом к государю. Христиан между прочим писал: «… посылаем тебе искренно нами любимаго Ганса Миссингейма и Библию с двумя другими книгами, в коих содержится сущность нашей (лютеранской) христианской веры. Если приняты и одобрены будут тобою, митрополитом, патриархом, епископами и прочим духовенством сие наше предложение (т. е. принятие лютеранства) и две книги вместе с Библиею, – то оный слуга наш напечатает в нескольких тысячах экземплярах означенныя сочинения, переведя на отечественный ваш язык, так что сим способом можно будет в немногие годы споспешествовать и содействовать пользе ваших церквей и прочих подданных, ревнующих славе Христовой и своему спасению».
   Но ещё до приезда Ганса в Москву здесь уже были два печатника – Иван Фёдоров и Пётр Мстиславец, которые «малыми некиими и неискуснии начертании печатываху книги».
   Как известно, книгопечатание было введено в Московском государстве спустя почти целое столетие после его изобретении и распространения в Западной Европе.
   В 1553 году царь Иван Васильевич, нуждаясь в богослужебных книгах для вновь строившихся многих церквей, воздвигаемых усердием царя в завоёванном Казанском царстве и других местах России, повелел скупать рукописные книги на торжищах. В летописи сохранилось известие, что в 1555 г. по Московскому государству собирали книги для Казани: «По всем монастырем новгородским сбирали деньги на владыку Казанскаго на Гурия, да и книги певчии имали по монастырем, апостолы, и евангелии и четьи в Казань». Но оказалось мало исправных, и вот, по словам современного сказания, в том же 1553 году «царствующему над всею Россией царю и великому князю Иоанну Васильевичу вложил Бог в ум благую мысль, как бы ему изряднее в русской земле учинить и вечну память о себе оставить: произвести бы ему от письменных книг печатныя, ради крепкаго исправления и утверждения и спорнаго (скорого) делания, и ради легкой цены, и ради своей похвалы, дабы (можно) было всякому православному христианину праведно и несмутно читать святыя книги и говорить по ним, и дабы (можно было) повелеть испущать (эти печатные книги) во всю Русскую землю».
   Митрополит Макарий, узнав от царя о таком благом начинании, сказал, что «эта мысль внушена царю самим Богом, что это – дар, свыше сходящий».
   Ободряемый таким образом, царь Иван Васильевич приказал строить в Москве особый дом для помещения типографии.
   В 1563 начали заниматься книгопечатанием два русских мастера: дьякон Иван Фёдоров и Пётр Тимофеев Мстиславец. В марте 1564 г. окончено было печатание «Деяния Апостольска и послания соборная и святаго Апостола Павла послания». Этот первенец русской печати состоит из 267 листов в 25 строк на каждой странице. Внешность книги весьма удовлетворительна. По обычаю того времени она отпечатана с разными украшениями, с рисунком, где изображён евангелист Лука. Он держит развернутый свиток, на котором написано: «первое убо слово». Да, это было, действительно, первое печатное слово в России! Набор по большей части без отделения предлогов и союзов, и расстановка между главами отмечена на полях счётом. Вот что говорит Карамзин об этой книге:
   «Сия книга редка; я видел её в московской типографской библиотеке. Формат – в малый лист, бумага плотная, чистая; заглавные буквы напечатаны киноварью; правописание худо».

   Евангелист Лука, гравюра из первопечатного «Апостола»

   По причине редкости приводим послесловие «Апостола».
   «Изволением Отца и споспешением Сына и совершением Святаго Духа, повелением Благочестиваго Царя и Великаго князя Ивана Васильевича, всея Великия России Самодержца и Благословением Преосвященнаго Макария, митрополита всея Руси. Многи Святыя церкви воздвигаемы бываху во царствующем граде Москве и по окрестным местом и по всем градом Царства его, паче в новопросвещенном месте, во граде Казани и в пределех его. И сия вся святыя храмы Благоверный Царь украшаше честными иконами и святыми книгами и сосуды, и ризами, и прочими церковными вещами по преданию и по правилом Святых Апостол и Богоносных отец, и по изложению Благочестивых царей Греческих во Царе-граде царствовавших, Великаго Константина и Иустиниана, и Михаила, и Феодоры, и прочих Благочестивых царей, в своё время бывших. И тако благоверный Царь и Великий князь Иван Васильевич всея Русин повеле святыя книги на торжищах куповати и в святых церквах полагати, Псалтыри, Евангелия и Апостолы и прочая святыя книги, в них же мали обретошася потребни, прочия же вси растлени от преписующих не наученых сущих и не искусных в разуме, овоже и неправлением пишущих. И сие доиде к царю вслух, он же начат помышляти, како изложити печатныя книги, яко же в Грекех и Венеции и во Фригии и в прочих языцех, дабы впредь Святыя книги изложилися праведне. И тако возвещает мысль свою Преосвященному Макарию, митрополиту всея Русии. Святитель же слышав зело возрадовася и Богови благодарение воздав, Царю глаголаше, яко от Бога извещение приемшу, и свыше дар сходящ. И тако повелением благочестиваго царя и Великаго князя Ивана Васильевича всея Русии и благословением Преосвященнаго Макария митрополита, начаше изыскивати мастеров печатных книг в лето 61 осьмыя тысячи (1553 от Р. Хр.) в 30 лето Государства его. Благоверный же царь повеле устроити дом от своея царския казны, идеже печатному делу строитися, и нещадно даяше от своих царских сокровищ делателем, Николы Чудотворца Гостунскаго Диакону Ивану Федорову да Петру Тимофееву Мстиславцеву на составление печатному делу и к их успокоению дондеже и на совершение дело их изыде. И первее начаша печатати сия святыя книги – Деяния Апостольска и Послания Соборная и Святаго Апостола Павла послания в лето 7070 первое (1563) Апреля в 19, на память преподобнаго отца Иоанна Палеврета, сиречь ветхия лавры; совершении же быша в лето 7070 второе (1564), марта в 1 день, при архиепископе Афанасие, митрополите всея Русии, в первое лето святительства его, во славу Всемогущия и живоначальныя Троицы Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь».

   Заставка из «Апостола»

   «Апостол» был напечатан на плотной голландской бумаге. Летописцы оставили нам известия о дороговизне бумаги, что, разумеется, должно было их занимать. Так, в Новгородской летописи, под 1545 годом, находим известие: в этом году была бумага дорога, «десть 2 алтына книжная»; под 1555 г.: бумага дорога была, «лист полденьги писчей».
   На первых же порах книгопечатанию пришлось бороться с предрассудками тёмных людей. Кроме этого, в то время в Москве существовал обширный класс «доброписцев», которые занимались перепиской книг. Книгопечатание отнимало у них работу и лишало доходов. Всё это было причиной, что первых типографщиков обвинили в ереси и волшебстве, в связи с нечистой силой. Не находя защиты в своём отечестве, Иван Фёдоров, подобный в своей участи Гутенбергу, оставив свой город и родную землю, убежал за границу. Фёдоров со своим товарищем удалились в Литву, где их радушно принял гетман Ходкевич, который в своём имении Заблудове основал типографию. Первой книгой, отпечатанной в заблудовской типографии в 1568 г., было «Евангелие учительное», изданное на средства Ходкевича, который в предисловии к сочинению говорит: «не пощадех от Бога дарованных ми сокровищ на сие дело дати, ктому же изобретох себе в том деле друкарском людей наученых Ивана Федоровича Москвитина, да Петра Тимофеевича Мстиславца повелелисмы им учинивши варштать друкарски выдруковати сию книгу Евангелие учительное».

   Первая страница из первопегатного «Апостола»

   Затем Фёдоров поселился в Львове, главном городе Галиции (Червонной Руси). Здесь, в 1574 г., было напечатано второе издание «Апостола».
   Эта книга любопытна в том отношении, что в ней Фёдоров подробно рассказывает о своём происхождении, гонениях и трудах по печатному делу. Говоря о причинах, заставивших его бежать из Москвы, он пишет следующее:
   «Сии же убо не туне начах поведати вам, но презельнаго ради озлобления, часто случающагося нам, не от самаго государя (Иоанна Грозного), но от многих начальник и священноначальник, и учитель, которые на нас, зависти ради, многия ереси умышляли, хотячи благое во зло превратити и Божие дело вконец погубите; якоже обычай есть злонравных и ненаученых, и неискусных в разуме человек, ниже грамотическия хитрости навыкше, ниже духовнаго разума исполнени бывше, но туне и всуе слово зло принесоша. Такова 60 есть зависть и ненависть, сама себе наветующи не разумеет, како ходит и о чем утверждается: сия убо нас от земли и отечества, и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели».
   Ходкевич дал Фёдорову деревню во владение, но энтузиаст-типографщик пылал страстью к своему делу и предпочитал «вместо житных семян духовныя семена по вселенной разсевати». По приглашению князя Константина Острожского, воеводы Киевского, Фёдоров отправился в город Острог. Здесь, вместе со своим сыном, в 1583 г. Фёдоров напечатал по поручению благочестивого князя знаменитую Библию Острожскую, первую полную Библию на славяно-русском языке. Вот полный титул этой книги: «Библия, сиречь книги Ветхаго и Новаго Завета по языку словенску, от еврейска в еллинский язык седмидесят и двема Богомудрыми преводники прежде воплощении Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа ТН лета, на желаемое повеление Филадельфа царя Египетска – преведены с тщанием и прилежанием елико мощно помощию Божиею последовася и исправися».
   В конце «Библии» приложено послесловие Фёдорова на греческом и славянском языках:
   «Всесильный и неизреченный Бог в триех составех от всея твари покланяемый и славимый, Ты еси всякая благости начало и вина! Поспешение и совершение! благоволил еси убо православному князю в уме сие прияти, да мне грешному и дело недостойному повелит Божественное слово Твое всем по всюду тиснением печатным предложити. Тем же убо аз, аще и не достойно, повинухся повелению, надеяся щедротам твоим, вергохся в пучину неизследимую Божественнаго и всесветлаго писания твоего, купно с поспешники и единомышленники моими, яко же ныне Твоим человеколюбием в пристанище совершения достигохом; души колени преклоняюще и главами нашими в землю ударяюще, со слезами радости славим и превозносим Твое трисвятое и прехвальное имя Отца и Сына и Святаго Духа. Всем же повсюду православным Христианом, господнем и братии и другом, раболепно метание до лица земнаго умилено сътворяю, от усердия же души прилежно молю, аще приключися неко погрешение, прощайте, сами же сподоблыиеся от богатодавца больших дарований духовных и исправляйте, ведуще яко Господин винограда сего приемлет последняго, яко и перваго, и от единонадесятаго часа делавшаго, яко и тяготу вседневнаго вара понесшаго».

Титульный лист Острожской Библии

Первый русский книгопечатник умер в страшной нищете, в предместье города Львова. В церкви преподобнаго Онуфрия показывают простой надгробный камень с надписью: «друкарь Москвитин, который своим тщанием друкование… преставися в Львове, року

, декевр.»; наверху доски: «успокоении, воскресения из мертвых чаю»; внизу доски: «друкарь книг предтым не виданных».
   Дело книгопечатания вначале у нас не было оценено по всей своей важности. Задачу типографщика долго у нас не отличали от менее важной задачи переписчика. Первые типографщики наши были вместе с тем и первыми исправителями богослужебных книг.
   На место первых типографщиков поступили их прежние сотрудники: Андроник Тимофеев, прозванием Невежа, и Никифор Тарасиев. В 1568 году они напечатали в Московской типографии Псалтырь в 4 д. л. В послесловии они замечают, что «составили штанбу», т. е. набрали буквы и вставили их в «печатальныя доски», по повелению самого царя, «к очищению и исправлению ненаученых и неискусных книгописец». С 1590 по 1592 г. они же напечатали две Триоди в лист: Постную и Цветную. В 1594 году вышел Октоих и печатался два года.
   Во время междуцарствия Трубецкой с товарищами думали восстановить типографию. В 1612 году, когда ещё Пожарский был в Ярославле, бояре московские составили смету «сделати два станы на фряжское дело со всем сполна, как в них печатати всякия книги». При этом случае составлена роспись жалованья мастерам печатного дела. Любопытно, сколько в то время получали жалованья эти мастера. Главному мастеру назначено в год 15 рублей, 15 четвертей ржи и столько же овса; словолитцам по 10 рублей, да ещё хлебного жалования по 28 четвертей каждому.
   В начале XVII века церковные книги до такой степени были наполнены погрешностями всякого рода – грамматическими, логическими, догматическими, что это стали замечать многие. Сам царь Михаил Феодорович и патриарх Филарет говорили, что в церковных книгах было: «многое некое и преизлишнее разгласие, еже и в заповедем Господним не сличное стихословие», от которого возникало уже «всякое несогласие и несостояние в церковном соединении».
   Преподобный старец Арсений, известный деятель по исправлению книг при патриархе Филарете Никитиче, так характеризует первых наших справщиков: «иные из них едва и азбуке умеют; а то ведаю, что не знают, кои в азбуке письмена гласныя и согласныя и двоегласныя; а еже осьмь частей слова разумети, и к сим предстоящая, сиречь, роды и числа, и времена, звания же и залоги, то им ниже в разум всхаживало. Священная же философия и в руках не бывала… Божественная же писания точию по чернилу проходят, разума же сих не понудятся ведети».
   Любопытна характеристика типографщика Логина, которого патриарх Филарет в окружной грамоте 1633 года называет «вором и бражником». В житии преподобного Дионисия об этом справщике говорится, что он, имея отличный голос, умел петь на семнадцать напевов, но только «хитрость грамматическую и философство книжное нарицал еретичеством». Преподобный Дионисий сказал ему однажды: «ты мастер всему, и что поешь и говоришь, того в себе не разсудиши… только вопиши великим гласом: Аврааму и семени (вм. съмени) его до века». Обличая укоренившуюся привычку довольствоваться только формой и не вникать в смысл, Дионисий говорил: «Видишь ли, апостол Павел говорит: "воспою языком, восхвалю же умом"; "если не знаю силы слова, какая из того польза? Бых яко кимвал"», т. е. все равно, бубен или колокол. «Человек, не знающий смысла слова, которое произносит, похож на собаку, лающую на ветер; впрочем, и умная собака не лает напрасно, а подает лаянием весть господину. Только безумный пес, слыша издалека шум ветра, лает всю ночь!»
   Когда поляки выгнаны были из Москвы, и смута улеглась в Московском государстве, на престоле сидел избранный народом государь Михаил Феодорович; первым делом его было восстановить книгопечатание: он приказал собрать бежавших из Москвы печатников и вызвал из Нижнего Новгорода Никиту Фофанова и «повеле дом печатный превеликий вновь состроити на древнем месте». Приступив к исправлению богослужебных книг, решили передать это дело не самим типографщикам, а подчинить его знающим людям. Грамотой 8 ноября 1616 года царь поручил архимандриту Дионисию исправление «Требника», назначив ему помощниками старцев обители преподобного Сергия – Арсения Глухого, Антония Крылова и священника Ивана Наседкина. Трудившихся в исправлении книг велено было снабжать всем нужным от обители, облегчать во всем, чтобы дело исправления шло скорее. И после царского указа иные ещё боялись приняться за исправление. Арсений пишет: «Я, нищий чернец, говорил архимандриту Дионисию на всяк день: Архимандрит, откажи дело Государю, не сделать нам того дела в монастыре без митрополичьяго совета, а привезем книгу изчерня в Москву, и простым людям будет смутно».
   Однако поддерживаемый Наседкиным Дионисий принялся за дело смело. Исправители имели при себе 20 списков пергаментных и бумажных; из них некоторые были 200-летней давности. Между славянскими списками отличался список митрополита Киприана. Имея такие пособия, исправители усердно занимались делом исправления. «Бог свидетель, – говорит Арсений, – без всякия хитрости сидели полтора года день и ночь». При тщательном рассмотрении исправители нашли: 1) прибавления против старых списков «Требника»; например, в чине освящения воды на день Богоявления Господня напечатано было в молитве: «Сам и ныне, Владыко, освяти воду сию Духом Твоим Святым и огнем». Последнее слово оказалось прибавкой. В древних списках этого слова не было. Любопытно, что в одном из списков слово «огнем» приписано было на полях рукописи, а в другом – поверх строки.
   Таким образом, видно, как мало-помалу ошибка или прибавка внедряется в текст книги.
   Исправители исключили из молитвы слово «огнем».
   Сознавая многочисленность и важность в церковном отношении поправок в служебнике, исправители решили предварительно донести об этом исправлении царю и испросить согласия и совета высшей духовной власти. Архимандрит Дионисий сам отправился в Москву в 1618 году и представил исправленный служебник митрополиту Ионе. Но враги Дионисия и невежественные защитники прежних ошибок обвинили исправителя в ереси, и потому в 1618 г. предали его суду. Дионисия обвиняли в том, что «имя Святой Троицы велел в книгах марать, и Духа святаго не исповедует, яко огнь есть».
   Четыре дня кряду призывали исправителя на патриарший двор, потом истязали в Вознесенском монастыре. Не внимая никаким оправданиям, заключили всех исправителей в оковы. Лихоимцы просили было с архимандрита Дионисия 500 рублей, чтобы погасить дело. Но Дионисий отвечал: «Я денег не имею, да и дать не за что: худо для чернеца, если велят его разстричь, а достричь – сие ему венец и радость». Его поставили на правёж в сенях на патриаршем дворе, глумились над ним, плевали на него. Дионисий не падал духом, но смеялся и шутил с теми, которые ругались над ним: «Грозят мне Сибирью, Соловками. Я не боюсь этого. Я тому рад. Это мне и жизнь». Дионисия 40 дней били и мучили и, наконец, увезли его в Кирилло-Белозёрский монастырь. Так как все дороги заняты были поляками, то его оставили в Новоспасском монастыре, назначив епитимью по 1000 поклонов в день. Нередко, особенно в праздничные и торговые дни, митрополит Иона приказывал приводить Дионисия на патриарший двор и там заставлял класть земные поклоны. Его привозили верхом на кляче. Грубая чернь ругалась над ним и бросала в него грязью за то, что он хотел, по их словам, «огонь вывесть из мира».
   Раздражались против Дионисия особенно те, которые, по роду своих занятий, постоянно обращались с огнём, например, разного рода мастера, повара, кузнецы и т. п. Уважающие его люди говорили: «Ах, какая над тобою беда, отче Дионисий!» «Это не беда, – говорил им Дионисий, – это притча над бедою. Это милость на мне явилась: господин мой, первосвященный митрополит Иона паче всех человек говорит мне добро».
   Заточение Дионисия было непродолжительно: в Москву приехал иерусалимский патриарх Феофан.
   Филарет, по современным известиям, спрашивал Феофана: «Есть ли в ваших греческих книгах прибавление: и огнём?» Феофан отвечал: «Нет, и у вас тому быть непригоже; добро бы тебе, брату нашему, о том порадеть и исправить, чтобы этому огню в прилоге и у вас не быть». Вследствие этого собран был собор. Призванный к ответу Дионисий более 8 часов защищал правоту сделанных исправлений в напечатанном «Требнике»; он успел обличить всех своих противников и с торжеством возвратился в свой монастырь, где продолжал «искать красоты церковной и благочиния братскаго». Митрополит и архиепископы целовали его в знак мира и любви. Впрочем, Филарет Никитич не был успокоен доказательствами Дионисия и свидетельством Феофана; он говорил последнему: «Тебе бы, приехав в Греческую землю и посоветовавшись с своею братиею, вселенскими патриархами, выписать из греческих книг древних переводов, как там написано». В ожидании разрешения своих недоумений, приказал печатать исправленный Дионисием «Требник» с оставлением в молитве на день Богоявления слов: «и огнем». Но тут же, на полях, припечатано было: «быти сему глаголанию до Соборнаго указу».
   5 апреля 1625 г. привезены были грамоты от патриарха Герасима Александрийского и Феофана Иерусалимского и переводы из древних греческих «Требников», скреплённые их подписью. Тогда только Филарет предписал наконец исключить из молитвы слова: «и огнем».
   В половине XVII века вопрос об исправлении церковных книг возник снова, и на этот раз послужил причиной возникновения раскола в православной церкви. Искажение книг особенно было распространено при патриархе Иосифе, с 1642–1652 год.
   «И бысть всех книг, – говорит митрополит Тобольский Игнатий, – вкупе 6 000. И всю Россию оный смрад подхне и зарази».
   По просьбе патриарха Никона царь Алексей Михайлович в 1654 году созвал в Москве собор из высшего духовенства, которому предложен был на рассмотрение вопрос: следовать ли новым печатным служебникам или греческим и нашим старым? На это все единогласно отвечали: «достойно и праведно исправити против старых харатейных и греческих».

   Патриарх Никон

   «Патриарх Никон, – пишет митрополит Макарий, – отнюдь не навязывал собору своих мыслей; он только напоминал своим сопастырям, отцам собора, их священный долг хранить неизменно все переданное святыми апостолами, святыми соборами и святыми отцами… а потом указал некоторые новины в наших тогдашних книгах и церковных обычаях».
   Из всего собора только один епископ Коломенский Павел не согласился признать указанные Никоном обряды новинами, о чём и заявил в своей подписи под соборным уложением. Никон послал грамоту к царьградскому патриарху Паисию, с изложением признанных нашим собором новин, прося рассудить вместе с прочими патриархами и архиереями о замеченных в наших книгах разностях, причём упомянул, что неучёные люди считают эти новины истиной и тем производят смуту и возжигают ненависть. В то же время царь и патриарх приказали собрать из монастырских книгохранилищ древние харатейные рукописи и отправили Арсения Суханова на Афон и другие места востока за греческими книгами; тамошние монастыри, в том числе и русский, прислали с ним 500 книг; между ними были такие, которым было по 1050, 700, 600, 500 и 400 лет. Для сличения вновь привезённых книг с нашими, призваны были люди, хорошо знакомые со славянским и греческим языками: например, Иеромонах Епифаний Славеницкий – из Киевобратского училища, келарь Сергиевской лавры Арсений Суханов, архимандрит Афонского Иверского монастыря Дионисий и старец Арсений Грек.
   Никон созвал новый собор, на котором присутствовали два патриарха: Антиохийский Макарий и Сербский Гавриил.
   На этом соборе Макарий заявил о недостатках и новинах в русской церкви и обрядах, причём занялись рассмотрением греческих и славянских рукописей и «обретоша древния греческия с ветхими славянскими книгами во всем согласующася; в новых же московских печатных книгах с греческими и славянскими древними – многая несогласия и погрешности».
   При этом собор постановил напечатать исправленный уже по древним книгам «Служебник», и приступил к исправлению прочих богослужебных книг, в которых находились погрешности.
   Издатели «Служебника» 1655 года имели полное право сказать, что благочестивым повелением патриарха Никона и царя Алексея Михайловича, «лукавство исчезе, неправда отгнана бысть, лжа истребися, вместо же сих – истина ликует, правда цветет, любовь владычествует».
   Однако многие были недовольны исправлением книг. Кроме упомянутого выше епископа Павла, особенной привязанностью к старым книгам заявил себя Неронов, поп Лазарь, дьякон Фёдор и в особенности протопоп Аввакум.
   Все они подозревали в новинах латинские тенденции. Многие из простонародья были также против Никоновских новшеств.
   Антиохийский патриарх Макарий с дороги из Макарьевского желтоводского монастыря писал в Москву к патриарху Иосифу. «В здешней стране много раскольников и противников не только между невеждами, но и между священниками».
   Что-нибудь исправить в церковно-богослужебной книге, значило: «загладить великий догмат премудрости». «Дрожь великая поймала и ужас напал на меня, – говорит писец Михаил Медоварцев, – когда преподобный Максим Грек велел ему загладить несколько строк в одной церковно-богослужебной книге».
   Протопоп Аввакум, вопреки канонам церкви, устроил самовольно особую молельню и переманивал туда богомольцев из Казанского собора, говоря, что «в некоторое время и конюшня де иныя церкви лучше».
   Аввакум сослан был в Пустозёрский острог на Печоре вместе с его сообщниками: дьяконом Фёдором и попом Лазарем. Держали их тут в строгом отдалении от внешнего мира. «Осыпали нас землею, – рассказывает протопоп, – сруб в земле, и паки около земли другой сруб, и паки около всех общая ограда за четырьмя замками, стражие же пред дверьми стражаху темницы». Все это не помешало, однако, узникам написать целый ряд посланий и догматических сочинений, которые они через стражу же, мало-помалу перешедшую на их сторону, распространяли между своими единомышленниками.
   Когда пустозерские послания достигли до властей, преследование неисправимых расколоучителей усилилось: Аввакума посадили в отдельный сруб, врытый в землю, на хлеб и на воду, а дьякону Фёдору и попу Лазарю, за их резкие выражения повырезали языки.
   Четырнадцать лет провёл Аввакум в Пустозёрске, не отказываясь ни на йоту от своих убеждений. В 1681 году он написал письмо к царю Фёдору Алексеевичу, в котором обращается к нему с такой просьбой: «а что, царь-государь, кабы ты мне волю дал, волю, я бы их (никонианцев), что Илия-пророк всех перепластал во един день. Не осквернил бы рук своих, но освятил, чаю… Перво-бы Никона, собаку, разсекли на четверо, а потом бы никониан». Но этого мало, Аввакум начинает поносить память Алексея Михайловича, за что и присуждён был к сожжению на костре вместе со своими «соузниками». «1 апреля 1681 г., – сообщает Мельников на основании раскольничьей литературы, – построили в Пустозёрске сруб из дров, на котором сгорели Аввакум, Лазарь, Епифаний и Никифор. Аввакум предвидел казнь и заблаговременно распорядился имуществом и раздал книги.
   На казнь собрался народ и снял шапки… дрова подожгли, замолчали все; Аввакум народу говорить начал и крест сложил двуперстный: “вот будете этим крестом молиться – вовек не погибнете, а оставите его – городок ваш погибнет, песком занесет; а погибнет городок, настанет и свету конец!” Огонь охватил казнимых, и один из них закричал; Аввакум наклонился к нему и стал увещевать… Так и сгорели».
   На одной из далёких окраин России, в Поморье, в Соловецком монастыре, в 1657 году, вспыхнуло открытое возмущение по поводу исправленных книг. Когда туда проникли новые служебники, то «чёрный собор», с митрополитом во главе, были не довольны ими: «встали новые учители и от веры Православной и отеческаго предания нас отвращают и велят нам служить на ляцких крыжах (польских крестах) по новым служебникам».
   Монахи послали царю челобитную, которую мы и приводим ниже, как образец старинного слога.
   «Бьют челом богомольцы твои государевы: Соловецкаго монастыря келарь Азарий, бывший Саввина монастыря архимандрит Никанор, казначей Варсонофий, священники, дьяконы, все соборные чернецы и вся братия рядовая и больнишная, и служки, и трудники все. Прислан с Москвы к нам архимарит Сергий с товарищи учить нас церковному преданию по новым книгам, и во всем велят последовать и творить по новому преданию, а предания великих святых Апостол и св. отец седми вселенских соборов, в коем прародители твои государевы и начальники преподобные отцы Зосима и Савватий и Герман и преосвященный Филипп митрополит, ныне нам держаться и последовать возбраняют. И мы чрез предания св. Апостол и св. отец священные уставы и церковные чины пременять не смеем, понеже в новых книгах выходу Никона патриарха, по которым нас учат по новому преданию, вместо Исуса написано с приложением излишней буквы Иисус, чего страшно нам грешным не точию приложити, но и помыслити» и т. д. «Милосердый государь! помилуй нас нищих своих богомольцев, не вели архимариту Сергию прародителей твоих и начальников наших, преподобных Зосимы, Савватия, Германа и Филиппа предание нарушить, и вели, государь, нам в том же предании быть, чтоб нам врознь не разбрестись и твоему богомолию украйному и порубежному месту от безмодства не запустеть».
   Алексей Михайлович, получив челобитную, хотел воздействовать на монахов мерами кротости и послал увещевание. Но монахи были непреклонны и послали в ответ: «Вели, государь, на нас свой царский меч прислать, и от сего мятежнаго жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие».
   И Алексею Михайловичу пришлось прибегнуть к силе.
   Пользуясь неприступным положением своей обители, монахи целых 20 лет отсиживались за стенами её от царских воевод, пока, наконец, в 1676 году не были усмирены окончательно. Главнейшие мятежники были повешены.
   При царевне Софии споры из-за старых книг возникли с новой силой, и притом не где-нибудь на далекой окраине, как мы видели, например, в Соловках, а в самом центре государства, в Москве.
   Раскольники, опираясь на стрельцов, благодаря которым Софья захватила в свои руки царскую корону, решили подать челобитную, чтобы патриарх и власти дали ответ, за что они старые книги возненавидели.
   Решено было подать челобитную от имени стрельцов. Но среди их не нашлось ни одного человека, который бы сумел составить челобитную: «во воинех таковых ведцев святых писаний, кии бы могли сию добре сочинити и ответ дати патриарху и прочим архиереом, не обреталось». После долгих поисков стрельцы обратились «к ревнителю отеческих преданий, к твёрдому адаманту» монаху Сергию. «Подвигнемся!», – отвечал им Сергий. Сочинили челобитную и прочитали стрельцам: «и вси со ушии ту прилежно слушаху, мнози же и плакаху», так как «во днех своих такого изряднаго слогу и толикаго описания в новых книгах ересей отнюдь доселе не слыхали».
   Для обсуждения вопроса о старых и новых книгах раскольники требовали торжественного собора на Лобном месте или в Кремле, меж соборами, у Красного Крыльца – пред всем народом, в присутствии патриарха и властей. Со своей стороны, главным оппонентом раскольники выставили известного Никиту Пустосвята, премудрого книжника и искусного совопросника, против которого архиереи «не могут ни мало глаголати: той вскоре уста им заградит, и прежде сего ни един из них не можаше противу его стати, но яко листие падоша».
   5 июля 1682 года и происходило в московском кремле знаменитое прение о старых и новых книгах, исправленных Никоном.
   Рано утром раскольники отпели молебен, благословились у отца Никиты, взяли крест, евангелие, образ Богородицы, страшного суда, старые книги, зажгли свечи и торжественно отправились в Кремль, сопутствуемые огромной толпой народа. Давка была страшная. В толпе раздавались похвалы раскольничьим монахам и священникам. Более всего нравились их старинные клобуки, надвинутые на глаза, их постнический вид. «Не толсты брюхи-то у них, не как у нынешних учителей!» – говорили в толпе. Раскольничий крестный ход остановился у Архангельского собора. Здесь расставили налои, разложили на них иконы, книги, зажгли свечи и начали проповедовать против Никоновских новшеств. Патриарх в это время со страхом и со слезами на глазах служил молебен в Успенском соборе.
   По окончании молебна патриарх выслал к народу протопопа Василия с печатным обличением на Никиту. Но раскольники побили протопопа.
   Главари раскола требовали публичного обсуждения старых и новых книг. Патриарх Иоаким отвечал, что пусть раскольники войдут в Грановитую палату, но раскольники боялись, не устроена ли тут для них ловушка; кроме того, они чувствовали себя сильными среди народа, на площади: «Пусть патриарх свидетельствует книги перед всем народом, а мы в палату не пойдем», – говорили они. Наконец, после продолжительных препирательств раскольники согласились войти в Грановитую палату.
   Учинивши на Красном крыльце кулачную потасовку с православными священниками, раскольники шумной пестрой толпой ринулись в залу и начали хозяйничать, как на площади: расставили налои, разложили книги, зажгли свечи, не обращая внимания на присутствующие здесь власти.
   Кроме патриарха, на царских тронах восседали Софья Алексеевна, тетка её Татьяна Михайловна, Наталья Кирилловна и Марья Алексеевна.
   Прение началось.
   Патриарх спросил:
   – Зачем пришли в царския палаты и чего требуете от нас?
   – Мы пришли бить челом об исправлении православной веры, – ответил Никита.
   Патриарх сказал:
   – Не подобает вам исправлять церковныя дела; а книги исправлены с греческих и с наших харатейных книг по грамматике, а вы грамматического разума не коснулись, и не знаете, какую он содержит в себе силу!
   – Мы пришли не о грамматике с тобою говорить, а о церковных догматах! – возразил Никита.
   За патриарха стал отвечать Холмогорский епископ Афанасий.
   – Ты, нога, становишься выше головы; я говорю не с тобою, я с патриархом! – закричал на него Никита и «отведе его малою рукою», как деликатно выражается раскольничий писатель. На самом же деле Никита ударил архиерея по лицу. Царевна Софья поднялась с трона и сказала: «Видите, что Никита творит, при нас архиерея бьет!» Затем стали читать челобитную, писанную на двадцати столбцах.
   Когда челобитная была прочитана, патриарх взял в одну руку евангелие, писанное митрополитом Алексеем, в другую соборное деяние патриарха Иеремии с исправленным символом веры:
   – Вот старые книги, – сказал Иоаким, – и мы им вполне последуем!
   Потом выступил какой-то священник «чрево велие имый», и в доказательство неисправностей любимых раскольниками изданий, вычитал из книги, изданной при патриархе Филарете, разрешение на сыр и мясо в великий четверток и великую субботу. Доказательство было чрезвычайно убедительно. Чреватый поп попал прямо в цель. Никита, до сих пор молчавший, снова разразился бранью: «Книгу эту печатали такие же плуты, как и вы!»
   Спор ни к чему не привёл. Раскольники, выходя из палаты на площадь, кричали народу: «Мы всех архиереев препрехом и посрамихом!»
   Опасаясь народного возмущения, царевна София приказала Никиту Пустосвята казнить, ему отрубили голову.
   Для исправления церковных книг при Московской типографии организована была так называемая «правильня». В помещении печатного двора устроена была особая палата, называвшаяся «правильнею». К «правильне» прилегала библиотека, или книгохранительная палата, в которую сдавались книги и рукописи, необходимые для исправления книг, приготовляемых к изданию. Здесь же хранились и так называемые «кавычныя книги», т. е. те подлинники, на которых деланы были корректурные поправки и заметки справщиков. Печатный приказ относился очень внимательно к вопросу о снабжении «правильни» необходимыми пособиями для справы и тратил значительные суммы на приобретение книг, нужных для перевода. Так, например, по указу великого господина Иоакима, патриарха московского «взята книга устав в переплете из Зачатейского монастыря, а быть той книге на книжном дворе в книгохранильной палате, а у них та книга лишняя. А денег указал пять рублей за книгу житие Николая чудотворца».
   Исправления делались чернилами и киноварью, их помещали над текстом или на полях книги, а там, где приходилось делать большие изменения и вставки, их записывали на особых листах, которые приклеивались к книге.
   Статьи и места, подлежавшие исключению, зачёркивались киноварью, иногда с объяснением на полях причины. По окончании «справы» приступали к печатанию книги: оно происходило по указу государя и по благословению патриарха. Перед началом печатания каждой книги служили молебен, при этом священникам выдавали за молебен «по гривне», а мастеровым людям, приступавшим к печатанию, наборщикам по 4, а прочим по 2 деньги «на калачи». Этот обычай продолжался до конца XVII века.
   В «правильню» в течение XVI и XVII веков, для исправления книг выбирали, по словам царской грамоты 1616 года, людей «духовных и разумичных, которые подлинно и достохвально извычни книжному учению и граматику и историю умеют».
   В течении XVII века в звании типографских справщиков были почти все передовые люди того времени, например: Арсений Глухой, Сильвестр Медведев, Епифаний Славеницкий и т. д. В 1653 году, по повелению патриарха Никона, для типографской правильни была составлена и передана в правильню московской типографии особая подробная опись монастырским библиотекам «того ради, чтобы было ведомо, где которые книги взяти – книг печатного дела исправления ради».
   По отпечатании книги, известное количество экземпляров оставлялось для поднесения государю, членам царской семьи и патриарху Кроме того, бесплатные экземпляры выдавались также и справщикам. Затем оставшиеся экземпляры обращались в продажу для публики, по цене, которая назначалась «по указу великаго Государя». По выходе из печати устава, в 1641 году, положено было, например, «иметь за продажные 1131 книгу по 2 рубля 23 алтына 2 деньги книга в тетратех опричь тех денег, что поднесено государю царю и великому князу Михаилу Феодоровичу всея Русии – девять книг по образцу золоченых и в простом переплете. Да в приказ большого дворца государеву казну – 50 книг в тетратех безденежно.
   Да Государева жалованья дано книжным справщикам: двум протопопам да ключарю, да старцу Савватию, да диакону Ивану, да Шестому (фамилия) шесть книг в тетратех безденежно. Да исправщикам – кавычная книга. А противу выходу 1200 книг стали в деле по 2 рубля по 18 алтын по 3 деньги с полушкою книга в тетратях».
   Патриарх Иоаким установил ещё новую цензуру перед выходом книги из типографии до выпуска её в обращение. Цензура состояла в том, что новоизданную книгу прочитывали в «крестовой полате» в присутствии патриарха, и уже после этого, если не оказывалось никаких препятствий, книгу преподносили государю и патриарху.
   По выходе книги в свет подводили итоги сделанным исправлениям.
   Во время патриарха Иосифа московская типография достигла такого цветущего состояния, что, по свидетельству иностранцев, могла стоять наряду с лучшими европейскими учреждениями этого рода. Само здание типографии отличалось изяществом и роскошью архитектуры, в русском стиле. На фасаде резных ворот изображён был «лев и единорог»: этот герб употреблялся и на книгах, выходивших из Московской типографии. Эта эмблема появилась на печати с самого её основания. Особенно роскошно отделана была «правильня»: стены и потолок расписаны были масляными красками. На потолке изображен свод небесный: на голубом фоне – с одной стороны золотое солнце с серебряными и золотыми лучами, а с другой – золотой месяц на серебряных облаках: остальное пространство потолка усеяно звёздами.
   Через 6 лет по учреждении Свят. Синода, в 1727 году, петербургская синодская типография Александро-Невского монастыря переведена была в Москву, и тогда древняя Московская типография получила название Синодальная типография. Значение её сузилось: она получила право печатать, под ведением синода, одни только церковные книги.
   В 1810 году, за ветхостью здания типографии, нужно было приступить к сносу старинных палат. Духовное начальство настаивало, чтобы новое здание сооружено было по образцу прежнего, в особенности чтобы сохранены были прежние ворота, «яко древностию ознаменованныя».
   В 1811 году здание Синодальной типографии в Москве отстроено заново… в готическом вкусе. В основание положена медная доска с надписью:
   «Божиею милостию, повелением Благочестивейшаго Великаго Государя Императора Александра Павловича, Самодержца всероссийскаго, Монарха кроткаго, милосер даго отца своих поданных, к славе великой империи, в чести своего века, к украшению древней столицы, положено дома сего для печатания книг духовных основание в лето от сотворения мира 7319, от Рождества Христова 1811, благополучнаго же Его Императорского Величества царствования в и лето».
   В 1815 году здание было окончено и открыто.
   В 1865 году в Московской Синодальной типографии праздновалась трёхсотлетняя годовщина напечатания первой книги в Москве.
   В этой типографии хранится, как драгоценность, печатный станок Петра Великого, и на этом самом станке, в 1864, печатались билеты, рассылавшиеся от Синодальной типографии к разным лицам с приглашением на торжество.
   На окраинах России книгопечатание появилось позднее. Начало печати в Сибири относится к 1789 году, т. е. спустя почти два с половиной столетия с того времени, когда книгопечатание возникло в Москве.
   Вот при каких обстоятельствах появилось книгопечатание в Сибири.
   Петр I не разрешил открытия типографии в Сибири Филофею Лещинскому, обращавшемуся к нему в 1705 году с челобитной.
   Благодаря закону, предоставлявшему возможность широкого развития типографской деятельности в царствование Екатерины II, начали заводиться типографии во многих городах. В 1789 году последовало открытие в Тобольске первого печатного станка в Сибири. Эта первая сибирская типография принадлежала Тобольскому 1 гильдии купцу Василию Корнильеву, владевшему, кроме того, бумажной фабрикой, устроенной близ Тобольска, изделия которой покупались всеми присутственными местами Тобольского наместничества: на этой бумаге печатались изданные в свет в конце прошлого столетия в Тобольске книги и журналы.
   Об открытии сибирской типографии Тобольское наместническое управление извещало печатным указом 5 апреля 1789 года, несомненно, бывшим первым оттиском сибирского печатного станка.
   Указ Тобольского наместного правления разослан был во все присутственные места и учреждения наместничества.
   Первой печатанной в типографии Корнильева книгой, а следовательно, и первой книгой, вышедшей в свет из-под типографского сибирского станка, как это видно из указа Тобольского наместного правления, извещавшего об открытии типографии, была переведённая с французского языка английская повесть «Училище любви». С первого же открытия вольной типографии в Сибири стал издаваться в Тобольске и первый периодический ежемесячный журнал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену», подписная цена 3 рубля. В 1790 году журнал имел 186 подписчиков, в 1791 году – 106, затем журнал прекратился. Неразошедшиеся в продаже экземпляры «Иртыша» раздавались в награду отличившимся ученикам Тобольского главного народного училища, в силу устава: «отличившимся в науках – раздавать каждому из сих отличившихся по учебной книге в хорошем переплете».
   Так как вследствие малой подписки на журнал ежемесячных выпусков осталось много, то, в отвращение гибели от мышеядья, оставшиеся экземпляры переплетены были заново и потом в продолжение долгого времени служили наградами для отличившихся учеников.
   В самое последнее время, с расширением русского владычества в Средней Азии, книгопечатание проникло в Закаспийский Край, где в 1886 году в Асхабаде была открыта типография.
   Чтобы показать, какие успехи сделало русское печатное дело со времени Ивана Федорова, т. е. свыше чем за 300 лет, приведём следующую небезынтересную таблицу о количестве типографий в России в 1885 году по губерниям:

В настоящее время общее количество типографий должно быть ещё больше. Так, например, в Петербурге теперь уже насчитывается 125 типографий.

VI. Книгопечатное дело при Петре Великом

   Введение Петром Великим гражданского шрифта. – «Геометрия»　– первая книга, отпечатанная гражданским шрифтом. – «Приклады, како пишутся комплементы». – Переводная литература. – Пётр Великий основывает в　России газету. – Первая печатная арифметика в　России　– Магницкого. – Пётр Великий вводит математику в　сферу народного образования. – Когда введены в　России арабские цифры?　– Слово на　похвалу Петра Великого Феофана Прокоповича.

   До Петра Великого книги в России печатались церковнославянским шрифтом, неудобным по своей сложности. Этот шрифт назывался тогда церковным, евангельским, кутеинским и прочими именами. Пётр создал новый, так называемый гражданский шрифт, которым и поныне печатаются все книги, кроме церковных. Вот что пишет Тредиаковский касательно введения гражданского шрифта в России. «Петр Великий, оный вечныя славы и безсмертныя памяти Государь, Император и Самодержец Всероссийский, когда, по данному себе от Божия престола просветчению, восхотел в нынешнее сияютчее состояние преобразить свою Россию: то между прочими прехвальными новыми учреждениями и заведениями не оставил и того, чтоб ему не приложить старания своего и о фигуре наших букв.
   Видя толь красную печать в европейских книгах, потшчался и нашу также той сделать подобную. Того ради повелел написать образец азбуки нашея. По подтверждении оного, указал послать в Голландию, а именно в Амстердам, и там точно по образцу вылить новую оную азбуку для гражданския печати. Вылита оная и привезена в Москву… не прежде 1708 года. Прекрасная была сия самая первая печать: кругла, мерна, чиста. Словом, совершенно уподоблена такой, какова во французских и голландских типографиях употребляется». Некоторые буквы были латинские, например, g, n, m (т. е. д, п, т): «сие очам российским, – по выражению Тредиаковского, – сперва было дико и делало некоторое затруднение в чтении, особливо ж таким, которые и старую московскую печать с превеликою запинкою читают».
   Из славяно-русской азбуки выключены были буквы: земля (вместо неё осталось зело) иже, икъ, отъ, э, пси, юсъ и ижица. С 1716 г. введено опять в азбуку иже, а с 1718 г. – ижица. С 1735 г. земля вместо зела, а ижица и кш отставлены, буква э оборотное также введена, «хотя форма сея буквы ешче с повреждения Кирилловского алфавита началась, а нам стала быть ведома, как скоро Мелетиевская граматика вышла в свет». (Тредиаковский).

   Пётр Великий

   Первой книгой, отпечатанной гражданским шрифтом, считается «Геометрия», изданная под следующим титулом:
   «Геометрия, славянски землемерие. Издадеся новотипографским тиснением. Повелением благочестивейшего великого государя нашего, царя и великого князя Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержца, при благороднейшем Государе нашем царевиче и великом князе Алексее Петровиче. В царствующем великом граде Москве. В лето мироздания 7216. От Рождества же по плоти Бога Слова 1708, индикта первого, месяца марта».
   «Геометрия» напечатана со многими рисунками и чертежами.
   На второй странице – гравюра, где изображён юноша, которого два мудреца ведут в храм науки. Наверху гравюры – аллегорическое изображение славы, трубящей в трубы.
   На третьей странице трактуется о　геометрии вообще: «Геометрия есть слово греческое, на　русском　же языке есть оное землемерие, и　художество, поля иsмеряти».
   На восьмой странице рассказывается о　происхождении геометрии (о　начатии меры художествия): «Ради годоваго раsлияния великия реки Нила во　египте, оного　же все соседственныя пашни, поля и　луга потоплялися, порубежные sнаки, полевые приметы вырывались. И　межевые рвы тако наносом и　песком наполнялись, что с　трудом по　спадении оной, всякой владетель свое ему принадлежащее добро, и　полевую sемлю познати и　от　прочих отделити мог, иsъ чего часто немалые споры между владетели бывают. И　дабы от　таких ссор иsбавитись, и　что　бы впредь оные не　водворялись, тщалися египтяне землемерию, таковым убо ревнительством что нехотя приобычайном остатись, но　тако оное высоко воsнесли и　украсили сие искусство такими многими правилы и　вымышлении, что вселенная потомная о　том удивляется и　меры художествие над всеми искуствы почитает.
   .

   Геометрия» 1708 года, первая книга гражданской печати

   Как высоко оную Греки почитали, и　общей польsе sа надобно иsбрали, то　покаsал Платон философ надписанием сего писма на　дверях училищя:
   Нераsумеяи sемлемерия да не　внидет во　училище».
   Для примера приведём из　«Геометрии» образчик математических определений. На　странице десятой, в　главе под названием: «истолкование некоторых слов, яже обычаино при математических искуствиях употребляются», значится:
   «Пункт есть мнейшая точка, о　ней　же мыслити воsможно, и　не　может вяще мнеиши раsделена быти, или в　ней　же нам sде не　надлежит какова деления примечати. А　ради недовольной остроты очес оная иногда довольно велика.
   Если стоит пункт посреди круга, то　называется centrum. Пункт касательный есть той, когда прямая линия мимо идучи в　одном месте до　круга докоснется, а　не　прорежет, сие место называется пункт касательный».
   Книга распадается на следующие части: 1) О геометрии вообще; 2) Общественные знаемости; 3) Обещания или допущения (например, обещается «каждому свободно данную прямую линию продолжити, коль долго похощешь, токмо бы места свободного довольно было»); 4) Первая книга о предлогах (задачах) линейных; 5) Вторая книга о плоских фигурах; 6) Книга третья о вписательных фигурах; 7) Четвёртая книга о кругом описанных фигурах; 8) Пятая книга о пропорциональных линиях; 9) Шестая книга о корпусах или телесах.
   В конце «Геометрии», на обложке, имеется следующая надпись, начертанная старинной каллиграфией.
   «Сия книга лейб Гвардии Семеновского полку каптенармуса Аполона Хомутова. Подписал своею рукою 1745 года, ноября 5 дня».
   Благодаря тому, что эта книга редкая, случайный собственник её, каптенармус Хомутов вместе с книгой передал своё имя для отдалённого потомства: позднейший библиограф с любопытством будет читать эту надпись, как уцелевшую эпитафию на древнем могильном памятнике.
   «Геометрия» была не что иное как русский перевод немецкого учебника, изданного в Аугсбурге в 1690 г.
   Касательно введения в России гражданского шрифта, и первой книги, им отпечатанной, в московской типографской конторе имелись следующие любопытные данные: «В оном 1708 году Генваря в 1-е Великий Государь Царь и Великий князь Петр Алексеевич вся великие и малыя и белыя России самодержец указал по именному своего Великого Государя указу – присланным Голландския земли города Амстердама книжного печатного дела мастеровым людям наборщику Индриху Силбаху, тередорщику и батыйщику Ягану Фоскулу да словолитцу Антону Де-мей, тако ж которые с ним словолитцем присланы – сделать новоизобретенных русских литер три азбуки с пунсоны и матрицы и формы, да два стана на ходу со всяким управлением и теми азбуками напечатать книгу Геометрию на русском языке, которая прислана из военного походу, и иные гражданские книги печатать теми же новыми азбуками».
   «По оному указу в Московской типографии печатанием начались Генваря с 14 числа того 1708 года на русском языке предписанными новоизобретенными Амстердамскими Литерами разного звания гражданские книги, в том числе и Геометрия, да азбука, и из оных книг Геометрии имеется в типографской библиотеке два экземпляра в полдесть, один письменный с поправлением во многих местах, а чьей руки – неизвестно; но по сношению с предписанным поправленным журналом, признана Его ж Величества руки; другой – печатный гражданскими литерами в кожаном переплете по обрезу золотом, без поправок; азбука – напечатанная в полдесть же в переплете бумажном: изображение древних и новых письмен славянских печатных и рукописных, хранится в библиотеке типографской; в оной азбуке, на первом переплетном листу, на обороте, собственною Его Императорского Величества рукою подписано:
   “Сими литеры печатать историческия и манифактурныя книги, а которыя подчернены, тех в вышеописанных книгах не употреблять”.
   Алексей Барсов, директор типографии, свидетельствует, что сам видел «набранный лист гражданскими буквами и собственной рукою подписанный тако: Петр».
   Упомянутым выше голландским мастерам, в 1709 году платилось следующее жалованье: Антону Демею – 225 рублей, Яну Фускулу и Сильбаху по 205 рублей, из русских – 2 печатника и 3 тередорщика получали по 5 копеек на день и 8 разных дел работников – по 3 копейки на день.
   При «Ведомостях» 1710 года приложен «реестр книгам гражданским, которые, по указу Царского Величества, напечатаны новоизобретенною Амстердамскою азбукою».
   Это – первое дошедшее до нас печатное объявление о продаже русских книг. Всего опубликовано 15 названий книг, а именно:
   1) Комплементы или образцы, как писать письма к разным особам.
   2) О слюзных делах.
   3) Геометрические о приеме циркуля и линейки.
   4) Архитектура военная, или штурмовыя науки образцы.
   5) Римплеровы о строении крепостей.
   6) Боздорфовы гварнизонные и наполные штурмовые.
   7) Брауновы артиллерийские.
   8) Брынкины артиллерийские.
   9) Кугорновы инженерные.
   10) Историа Квинта Курциа, о Александре, царе македонском.
   11) Историа, о взятии града трои.
   12) Триумфальных врат описание на 1710 год.
   13) Географиа, или описание земли сокращенное.
   14) Календари.
   15) Манифесты Королей, полскаго и датскаго.
   После «Геометрии» изданы: «Приклады како пишутся комплементы». (Заметим, что прежде считали первой книгой гражданской печати «Приклады, како пишутся комплементы»; но, по указанию г. Бычкова, «Геометрия» вышла месяцем раньше «Прикладов»). Переведены тоже с немецкого. Известно, что немцы того времени о самых обыкновенных вещах писали высокопарным слогом, напыщенно и темно.
   Вот полное заглавие этой любопытной книги:

   В конце книги приложен реестр комплементам, обретающимся в книге.
   Например: «Объявительное писание о супружестве. Княжеское звательное письмо в кумы. Благодарственное писание за угощение. Утешительное писание от приятеля к приятелю, который злую жену имеет. Поздравление к новому году. Сожалетельное писание к некоторому министру, у которого жена умре. Благодарственное писание к некоторой госпоже о дозволенном доступе. Просительное писание некоторого человека к женскому полу».
   Всего в книге помещено 130 комплементов, на разные случаи в жизни человека как гражданина, семьянина и т. д.
   Нетрудно догадаться, какие образцовые немецкие письма вышли в русском переводе.
   Приведём некоторые из них, чтобы судить о прочих.
   Просительное писание некоторого человека к женскому полу.
   «Моя госпожа.
   Я пред долгим временем честь искал с вами в компанию притти, и потом соизволения просити, дабы я себя мог за вашего преданного слугу почесть, но понеже вы тако набожны, что вас нигде инде кроме церкви видеть не получаю. Однако же я и на сем святом месте чрез частое рассуждение и усмотрение вас яко такого изрядного ангела, толико желания к вашей знаемости получил, что я того долее не могу скрыти, но принужден оное вам с достойным почитанием представить. Вы, моя госпожа, не имеете чрез высокосклонное позволение мне приступа ничего опасаться, дабы то вашей славе вредительно быти могло, понеже я позволение вашия приязни тако буду в осмотрении иметь, что я вашим добродетелям никогда ущербу не приключу… и трудитися буду случая искать дабы я не однем именем, но и в деле самом себя явити мог.
   Ваш моей госпожи прилежный слуга N. N».
   Другой пример.
   Утешительное писание от приятеля к приятелю, который злую жену имеет.
   «Мне дрожаиший приятелю.
   Поведают о Сократе, премудрейшем греческом учителе, что он от гневу жены своея токмо смехом отходил, и хотя такой дар учтивства и терпения не многим мужьям дан есть, однако ж подает утешение, егда увидишь, что и в иных местах такое ж тяжелое иго бывает. Кто вельми печалится о смертности (?). Егда телеса королей и князей увидит носимых, всякое несчастие легче бывает, егда на общих плечах лежит, кроме того, что иногда нам ложками, иным же ковшом смеряется. Кто терпением вооружается, тот имеет совершенную победу в руках, понеже оная побеждает непобедимое женское жестоковыйство»…
   «Приклады» переведены по приказанию Петра. Ими он хотел дать образцы писем и деловых бумаг, общепринятых в Западной Европе. В то время русские вельможи и писали, и говорили всем на «ты», любили употреблять разные уничижительные имена; в «Прикладах» ничего подобного нет, и кроме того, впервые введена вежливая форма на «вы». Для примера приведём образчик письма, по форме своей, по стилю соответствующего допетровской Руси. Письмо писано князем Куракиным князю Василию Голицину.
   «Государю моему брату князю Василию Васильевичу братишко твой Ивашко Куракин челом бьет: Государь, прикажи ко мне писать о своем многолетнем здоровье, как тебя, Государя моего, Бог милует. А пожалуешь про нас изволить спросить; и Государи мои батюшко Князь Григорий Семенович, и матушка Княгиня Ульяна Ивановна, и Аз з женишкою, и з детишками, при государской милости царя и Великого Князя Федора Алексеевича, всея великие и малыя России самодержца, – Июля по 23 день живы, а впреди Бог волен. Сын твой Государь князь Алексей Васильевич в походы за великим Государем ездит. Буди, Государь братец, тебе ведомо: Июля в 20 день женишку мою Бог простил: родила сына, а имя нарекли Бориском; а по сем тебе Государю своему много челом бью».
   А вот начало письма жены князя В. Голицына к своему мужу:
   «Государю моему Князю Василию Васильевичу женишка твоя Дунька челом бьет до лица земного…» и т. п.
   Пётр Великий при помощи «Прикладов» и внешние письменные выражения общественных отношений хотел втиснуть в известные, строго определённые рамки.
   В 1711 году в Петербурге основана первая типография, с одним печатным станком, для печатания царских указов. Типографию эту называли «государевою письмопечатнею».
   Первая отпечатанная в Петербурге книга была: «Книга Марсова, или воинских дел от войск Царского Величества Российских совершенных. С. П. 1713 г.», с искусно гравированными рисунками и портретом Петра I. Корректурный экземпляр этой книги доныне хранится в библиотеке Московской духовной типографии. В этом экземпляре не только буквы, но и во многих местах слова и речения поправлены собственноручно Петром I, например, на странице 17, в надписи: «Осада города Юрьева, бывшая в лето от Хр. 1704» – зачеркнуто слово осада и написано белагр; вместо Юрьева поставлено Дерпт. Там же, вместо нарочитый флот написано эскадра; на странице 26 вместо кавалеров – офицеров и т. д. На гравированных рисунках при книге попадаются также замечания и поправки рукой царя.
   При Петре Великом в России процветала преимущественно переводная литература: великий преобразователь России усердно старался насаждать западноевропейскую науку на девственной русской почве. Переводы книг были лучшим средством к тому, чтобы познакомить русских с теми результатами, каких достигли в Европе наука, искусство и промышленность. Хотя изучение новых языков не входило в программу древнего образования, но в Посольском приказе, для переводов и вообще для ведения посольских дел существовали толмачи из обрусевших иностранцев, преимущественно поляков и немцев.
   После толмачей Посольского приказа главными переводчиками были духовные лица, воспитанники Киевской и Московской академии. Ни в Киеве, ни в Москве не изучали европейских языков, но там изучали язык латинский, который был в то время главным учёным языком в Европе, так что на нём писали и немецкие, и французские ученые, и часто переводили на него книги, написанные на других языках; поэтому, зная латинский язык, московские и киевские учёные могли переводить разные книги. Например, Гавриил Бужинский, не зная немецкого языка, перевёл «Введение в историю европейских государств» немецкого писателя Пуффендорфа, с латинского перевода Крамера. В Москве занимались переводом книг братья Лихуды и ученики их Фёдор Поликарпов и Алексей Барсов.
   По учреждении Синода, Пётр стал посылать книги для перевода в Синод. «Посылаю при сём, – писал он в 1721 году, – книгу Пуффендорфа, в которой два тракта, первый – о должности человека гражданина (de officiis hominis et civis), другой – о вере христианской; но требую, чтобы первый токмо переведен был, понеже в другом не чаю к пользе нужде быть, и прошу, дабы не по конец рук переведена была, но дабы внятно и хорошим штилем».
   Сознавая всю важность переводов книг с иностранных языков, Пётр Великий сам руководил этим делом, сам выбирал книги и следил за их переводом, некоторые переводы сам, просматривал и поверял, и в то же время издавал правила, как следует переводить. В 1713 году он отдал Мусину-Пушкину историю о Кромвеле для отсылки в Москву, для перевода на русский язык. Узнав, что о древних языческих религиях есть хорошее сочинение Аполлодора, он поручил Синоду перевести его «Библиотеку о богах». Когда назначенные книги не переводили, он сердился и делал выговоры через того же Мусина-Пушкина, через которого отдавал книги для перевода. Так, в 1718 году Мусин-Пушкин писал к переводчику Поликарпову: «Да для чего, спрашивал Государь, по сию пору не переведена книга Виргиния Урбина о начале всяких изобретений, книга небольшая, а так мешкаете. Отпиши о том Лопатинскому» (Феофилакту Лопатинскому, который тогда был ректором московской Академии). В другом письме к нему же он писал: «Отцу Лопатинскому скажи, чтоб перевёл книги, которые к нему посланы. А великий Государь часто изволит напоминать, для чего долго не присылаются, и чтобы не навел гневу». В третьем письме сказало: «Писал я к тебе многажды о переводе книг и чтоб говорил ты отцу Лопатинскому, дабы скорее переводил; а ныне Великий Государь приказал, ежели не переведут книг, лексикона и прочих, до того времени жалованья не выдавать, пока не переведут». Когда в 1723 г. Петру представлены были в переводе некоторые статьи из назначенной им для перевода книги Georgia curiosa, oder das adeliche Land und Feld Leben Вольфганга Гелмгарда Гохберга, то он принялся сам за исправление и сокращение статей, и потом, возвращая исправленное, дал переводчикам собственной рукой написанное наставление: «Понеже немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтобы велики казалися, чего кроме самого дела и краткого пред всякой вещию разговора, переводить не надлежит; но и вышереченный разговор, чтобы не праздной ради красоты и для вразумления и наставления о том чтущему было, чего ради о хлебопашестве трактат выправил (вычерня негодное) и для примера посылаю, дабы по сему книги переложены были без излишних рассказов, которые время только тратят и чтущим охоту отъемлют». Впрочем, в некоторых случаях Пётр требовал полного и точного перевода, если книга была согласна с его взглядами и целями.
   Известно, как он рассердился на Бужинского, когда тот в переводе «Введение в историю Европейских Государств» Пуффендорфа выпустил одно место, где Пуффендорф слишком грубо и обидно отзывается о характере русского народа: «Глупец, что я тебе приказал сделать с этою книгою? – спросил царь Бужинского. – Перевести, – отвечал тот. – Разве это переведено? – возразил Пётр, указывая на пропущенное место. – Тотчас поди и сделай, что я тебе приказал, и переведи книгу везде так, как она в подлиннике есть». В последний год своего царствования, т. е. в 1724 году, Пётр издал следующий указ касательно перевода книг: «Для перевода книг зело нужны переводчики, а особливо для художественных (научных), понеже никакой переводчик, не умея того художества, о котором переводит, перевесть то не может; того ради заранее сие делать надобно таким образом: которые умеют языки, а художеств не умеют, тех отдать учиться художествам; а которые умеют художества, а языку не умеют, тех послать учиться языком, и чтоб (были) все из русских или иноземцев, кои или здесь родились, или зело малы приехали и наш язык, как природный, знают, понеже на свой язык всегда легче переводить, нежели с своего на чужой. Художества же следующие: математическое, хотя до сферических триангулов, механическое, хирургическое, архитектур-цивилис, анатомическое, ботаническое, милитарис и прочия тому подобный». Заметим, что при переводе книг предписывалось держаться более простого слога и русского языка – перед славянским. Возвращая Поликарпову переведённую им Географию Варения, Мусин-Пушкин писал ему, что она «переведена гораздо плохо» и прибавил: «того ради исправь хорошенько, не высокими словами словенскими, но простым русским языком, тако ж и лексиконы. Со всем усердием явися и высоких слов словесных класть ненадобет, но посольского приказу употреби слова».
   Кроме правительства, о переводе книг и о составлении библиотек заботились и некоторые частные люди.
   Одним из ревностнейших сотрудников Петра Великого по распространению наук в России был знаменитый граф Брюс (р. 1670, ум. 1735 г.). «Будучи из младых лет при Петре Великом, – говорит о нём Татищев, – многия к знанию нужныя и пользе государя и государства – с английского и немецкого на российский язык книги переводил, и собственно для употребления его величества Геометрию со изрядными украшениями сочинил». Библиотеку свою, состоявшую из 1500 книг и свой кабинет инструментов и редкостей Брюс завещал в Академию Наук. Татищев тоже любил собирать книги и составил библиотеку в 1000 книг.
   Небезынтересно привести несколько примеров о вознаграждении переводчиков за учёные труды в начале XVIII столетия.
   Мусин-Пушкин выхлопотал у царя Поликарпову за его «Историю» и перевод «Лексикона» 200 рублей.
   В 1725 году Алексей Барсов ходатайствовал о награждении его за перевод книги Аполлодора о богах (см. выше), а также по переводам с русского на греческий язык присяги архиерея смоленского, архимандрита венецианского Фоки, и с греческого на русский – грамот, присылаемых из Греции. Синод признал справедливым это ходатайство и полагал выдать Барсову, сверх жалования справщика, до 100 рублей. Хотя об этом доставлен был доклад Екатерине II, утверждение его последовало только в 1730 г.
   В 1727 году Иван Каргопольский просил вознаграждения за перевод половины сочинения Феодорита «о промысле Божии». При этом переводчик объяснял, что данный ему перевод «укоснел», за невыдачей ему кормовых денег жалования за учение в школах и по неимению в распоряжении своем писцов. По такому ходатайству Каргопольскому определено было выдать в награду 5 рублей,
   Какие книги переводились при Петре Великом на русский язык?
   Их можно подразделить на три отдела:
   1) Книги, имевшие целью познакомить русское общество с теориями устройства государства, а также – по части истории, права и законодательства; таковы, например, были самые новые и либеральные в то время сочинения: Гуго Гроция – «О законах брани и мира», Самуила Пуффендорфа – «О законах семейства народов», «О должностях человека и гражданина»; Иоста Липсия – «Увещания и приклады (примеры) политические», Иоанна Слейдена – «О четырёх великих монархиях»; Барония – «Деяния церковные и гражданские»; Мавра Орбини – «О славянах»; по географии: Гюгенса: – «Книга мирозрения», замечательная тем, что в ней в первый раз принята система Коперника; Гюбнера – «Краткие вопросы из новой географии» и проч.
   2) Ко второму отделу относятся книги общеобразовательные, наприм., «Притчи Эзопа», «Библиотека о богах», «Зрелище жития человеческого, в нём же изъяснены суть дивные беседы животных с истинными к тому приличными повестьми»; «История о разорении града Трои», «О изобретателях вещей», «Метаморфозы Овидия», «Юности честное зерцало или показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов». Затем следуют правила, как держать себя в обществе, соблюдать разные светские приличия. «Зерцало», переведённое с немецкого, должно было при Петре Великом заменить наш русский «Домострой». В этом «Зерцале» между прочим предписывается следующее правило: «Молодые отроки всегда должны между собою говорить иностранными языки, дабы тем навыкнуть могли, а особливо, когда им что тайное говорить случится, чтоб слуги и служанки дознаться не могли, и чтоб можно от других не знающих болванов распознать». О «Прикладах, како писати комплементы», мы уже упоминали выше.
   3) Наконец, к третьему отделу относятся учебники, изданные по поручению Петра для просвещения русского юношества Тессингом и Копиевичем, например: «Введение краткое в историю», напечатано в Амстердаме в 1699 г.; «Славянская и латинская грамматика и вокабулы»; «Руковедение в арифметику», напечатанное в Амстердаме в 1699 г.; «География или краткое земного круга описание», 1710 г. и пр.
   Во время Петра Великого круг читателей был так незначителен, потребность в чтении так ничтожна, что даже немногие печатавшиеся тогда книги не находили почти сбыта. Ещё в 1703 году один голландский купец, торговавший русскими книгами, печатанными по воле царя в Амстердаме, писал к Петру Великому, что он в убытке от этой торговли: «понеже купцов и охотников в землях вашего царского величества зело мало».
   В 1752 г. в конторе московской синодальной типографии накопилось разных петровских изданий такое множество, что синодальное начальство признало необходимым или продавать их на бумажные фабрики, или же употреблять на обертки вновь выходящих книг: последняя мера приводилась в исполнение в 1752,1769 и 1779 годах. Употреблено было на обертки и 000 экземпляров «Ведомостей» разных годов, указов 8 000 экземпляров, календарей 4572 экз.
   В половине XVIII столетия особенный спрос был на следующие книги: «Табель о рангах», «Военный устав с процессами», «Ерусалимская история», «Пуффендорфовы книги о должности человека-гражданина», Квинта Курция «История о Александре Великом», «Троянская война», «Эзоповы притчи» и др. Академия Наук, представляя Сенату, что все эти книги распроданы до последнего экземпляра, а между тем «народ с охотою купить их желают, а Академия Наук, по силе полученных указов, без апробации Сената, вновь печатать не смеет», просила о разрешении напечатать их и «в продажу производить». Зато много хлопот было с другими книгами, накопившимися в академической книжной лавке: на русские книги только изредка находились покупатели, а иностранных почти никто не покупал. Не зная, чем помочь беде, придумали весьма оригинальное средство – просили «учинить милостивое учреждение», состоящее в том, чтобы:
   1) Все таможни и судебные места обязательно покупали не только уложение и тарифы, но и художественные, исторические, нравоучительные и все без исключения книги, изданные на русском языке, как оригинальные, так и переводные.
   2) Губернаторам, вице-губернаторам, советникам, асессорам, генералам, штаб-офицерам и т. д. вменить в обязанность, чтобы из каждой сотни получаемого ими жалованья они непременно употребляли пять или шесть рублей на покупку книг «для собственного чтения и полезного наставления детям своим».
   3) Купцам вменить в обязанность покупать из Академии книги «по препорции своего торгу», и такая мера тем удобнее, что русское купечество очень любит читать исторические и нравоучительные книги.
   4) Что же касается до огромного количества лежащих в академической лавке книг на латинском, немецком, французском, итальянском и на других европейских языках, то постановить, чтобы Рига, Ревель, Дерпт и другие города покупали эти книги для тамошних школ, дворянства и духовенства.
   Общее расстройство экономических и финансовых дел отразилось самым ярким образом на судьбе Академии. Члены Академии терпели крайнюю нужду: им по целым годам не давали жалованья, вследствие чего они должны были делать долги и платить проценты. Жалованье выдавалось большей частью не деньгами, а книгами. Студент Протасов, будущий академик, просил при наступлении зимы о выдаче ему жалованья за прошлый год, чтобы сшить себе тёплое платье, ему выдали «Описание триумфальных ворот» и ещё несколько книг из академической книжной лавки. Лица, служившие при Академии, «брали в зачет заслуженного жалованья книгами по указанной цене, а продавали оные книги с великим уроном, а именно: от каждого рубля по двадцати и по тридцати копеек с накладом. И для ежедневного пропитания брали у разных купцов муку до выдачи жалованья, с наддачею на каждый куль по тридцати и по сорока копеек».
   Книги, печатанные гражданским шрифтом в эпоху великого преобразователя России, все вообще причисляются к библиографическим редкостям. Императорская Публичная Библиотека успела собрать их до 1854 г. сто одиннадцать названий. Кроме «Геометрии» и «Прикладов» любопытны: «Книга о способах, творящих водохождение рек свободное»; а также: «Поверенные воинские правила, како неприятельские крепости силою брати… изображены чрез Эриста Фридриха барона фон Боргсдорфа, 1709 г.»
   При Петре Великом возникла в России газета.
   Мысль об издании печатных политических ведомостей для публики принадлежит Петру Великому, который и считается основателем русской газеты. Он же был и первым редактором «Ведомостей». Доказательством этому служит то, что он сам назначал карандашом для перевода и помещения в них места из голландских газет, даже сам занимался чтением корректуры. Как драгоценный памятник, в Синодальной библиотеке хранится несколько №№ с корректурными заметками державной его руки.
   16 декабря 1702 Император Пётр Великий указал «по ведомостям о воинских и о всяких делах, которые подлежат для объявления Московского и окрестных Государств людям, печатать куранты, и для печатных курантов ведомости, в которых Приказах о чем ныне какие есть и впредь будут, присылать из тех Приказов в Монастырский приказ, без мотчанья, а из Монастырского приказа те ведомости отсылать на печатный двор».

   Номер «Ведомостей»

   Желание Петра Великого не замедлило исполниться: 2 января 1703 года явился в Москве первый лист печатных русских ведомостей – первая русская газета, напечатанная церковнославянским шрифтом. Она выходила под таким заглавием: «Ведомости о военных и иных делах, достойных значения и памяти, случившихся в Московском Государстве и в иных окрестных странах». В течение года явилось 39 номеров, выходивших в неопределённые сроки, объёмом от 2 до 7 листов, в 8°, каждый номер с отдельной нумерацией, а иногда и вовсе без нумерации.
   Чтобы ознакомиться с характером содержания петровских «Ведомостей», мы приведём в сокращении первый их номер.
   «Ведомости московские»
   «На Москве вновь ныне пушек медных, гоубиц и мартиров вылито 400. Те пушки ядром по 24, по 18 и по 12 фунтов; гоубицы бомбом пудовые и полупудовые; мартиры бомбом девяти, трёх и двупудовые и меньше. И ещё много форм готовых, великих и средних к литью пушек, гоубиц и мартиров. А меди ныне на пушечном дворе, которая приготовлена к новому литью, более 40 000 пуд лежит.
   Повелением его величества московские школы умножаются, и 45 человек слушают философию и уже диалектику окончили.
   В математической штурманской школе более 300 человек учится и добре науку приемлют.
   В Москве, ноября с 24 числа по 24 декабря родилось мужескаго и женскаго полу 386 человек.
   Из Персии пишут: индийский царь послал в дарах великому государю нашему слона и иных вещей не мало. Из града Шемахи отпущен он в Астрахань сухим путем.
   Из Казани пишут: на реке Соку нашли много нефти и медной руды; из той руды медь выплавили изрядну, отчего чают не малую быть прибыль московскому государству.
   Из Сибири пишут: в Китайском государстве иезуитов весьма не стали любить за их лукавство, а иные из них и смертию казнены.
   Из Олонца пишут: города Олонца поп Иван Окулов, собрав охотников пеших с тысячу человек, ходил за рубеж в свейскую границу и разбил свейские – ругозенскую и гиппонскую, и сумерскую, и керисурскую заставы. А на тех заставах шведов побил многое число… и соловскую мызу сжег, и около соловской многие другие мызы и деревни, дворов с тысячу, пожег же…
   Из Львова пишут декабря в 14 день: силы казацкие под полковником Самусем ежедневно умножаются; вырубя в Немирове каменданта, с своими ратными людьми город овладели, и уже намерене есть Белую церковь добывать, и чают, что и тем городком овладеет, как Палей с ним соединится с своими войски…
   Крепость Орешек – высокая, кругом глубокою водою объята в 40 верстах отселе, крепко от московских войск осаждена и уже более 4000 выстрелов из пушек, вдруг по 20 выстрелов было и уже более 1500 бомб выбросано, но по сие время не великий убыток учинили, и ещё много трудов имети будут, покамест ту крепость овладеют…
   От Архангельского города пишут, сентября в 20 день, что как его царское величество войска свои в различных кораблях на Белое море запровадил, оттоле далее пошел и корабли паки назад к Архангельскому городу прислал, и обретаются тамо 15 000 человек солдат, и на новой крепости, на Двинке нареченной, ежедневно 600 человек работают.
   На Москве 1703 г. января во 2 день».
   Как видно из вышеприведённого образца, в то время газета печаталась без всякой системы: не было подразделения содержания газеты по рубрикам; не было ни «передовых статей», ни «фельетонов» и т. д. Факты записывались в газете без всякой связи, им не была сделана надлежащая оценка по значению. Крупный факт или событие из государственной жизни помещался рядом с какой-нибудь мелкой заметкой.
   Печатались ведомости в числе 1000 экземпляров; после 1703 г. вводились в них постепенно разные изменения. С 1705 начали внизу первой страницы номеров помещать цифру, обозначающую порядок выхода в свет; в 1710 году впервые появился номер «Ведомостей», напечатанный гражданским шрифтом; с этого года до 1717 года «Ведомости» печатались то церковнославянским, то гражданским шрифтом; а с 1717 года исключительно одним гражданским шрифтом, кроме, однако, экстраординарных прибавлений, содержавших в себе реляции военных действий, которые набирались ещё церковнославянскими буквами.
   11 мая 1711 года появился отпечатанный в Петербурге первый листок «Петербургских ведомостей». С того времени №№ «Ведомостей» выходили иногда в Петербурге, иногда в Москве.
   В 1727 году издание «Ведомостей» прекратилась; редакция их поступила в заведование Академии Наук, которая 2 января 1728 года и выпустила первый номер «С.-Петербургских ведомостей». Издание же особых ведомостей в Москве возобновилось с 1756 года.
   Все номера первых «Ведомостей» представляют теперь величайшую библиографическую редкость: их сохранилось в России только 2 полных экземпляра, и оба принадлежат Императорской Публичной Библиотеке. В 1855 году начальство Императорской Публичной Библиотеки перепечатало их не только страница в страницу, но и строчка в строчку.
   Эта перепечатка с предисловием, где изложена первоначальная история «Ведомостей», издана под заглавием: «Первые русские ведомости, печатавшиеся в Москве 1703 году. Новое тиснение по двум экземплярам, хранящимся в Императорской Публичной Библиотеке». Издание это, посвящённое Императорскому Московскому университету, в день празднования столетия со времени его основания 12 января 1855 года, напечатано было в количестве 600 экземпляров, которые в течение 2 месяцев были все распроданы, так что в наше время само это издание стало библиографической редкостью.
   Первоначальную редакцию Петербургских академических ведомостей (издаваемых при Академии наук) принял на себя адъюнкт Миллер, и первый № доселе существующих «Ведомостей» был выпущен 2 января 1728 года, в 4 долю листа на 4 страницах.
   В конце № помещено известие:
   «Сии ведомости будут в пред дважды в неделе, а именно: во вторник и в пятницу, на почтовом дворе и в новой Библиотеке выданы; которые охоту имеют оные держать, и за оные половину денег на перед платить, тем будут оные порядочно присланы».
   Они имели заглавный лист:
   «С.-Петербургския ведомости. (Далее следует герб, двуглавый орёл с раскрытыми крыльями, над орлом большая корона, орёл окружён Андреевской цепью). № 1. Во вторник 2 дня Генваря 1728 года. Печатаны в Типографии Академии наук».
   Полный экземпляр «Петербургских ведомостей» состоит из 105 №№ 424 страниц in-quarto.
   В 1703 году вышла знаменитая «Арифметика» Магницкого, это – первая печатная арифметика в России.
   Известно, что уже в течение XVII века на некоторых гравюрах, помещавшихся при издании Киевской и Львовской типографиях, годы, в которые резались изображения, означены арабскими цифрами. В напечатанном в Москве 1647-49 г. «Учении и хитростях ратного строения» во многих чертежах являются арабские цифры.
   Таким образом, арабские цифры появились у нас прежде всего введёнными на гравюрах, резанных на меди или на дереве.
   Еще в 1676 г., во время следствии и суда над Артамоном Матвеевым, его допрашивали о книге лечебнике, «в котором лечебнике многие статьи писаны цифирью». Боярин отвечал, что такой книги у него нет, а есть «тетрадка славянского письма, а в той тетрадке писаны приемы от всяких болезней, и подмечены те статьи словами цифирными для приискания лекарств». Однако следователи не удовольствовались таким отзывом: осматривали весь дом Матвеева, но «книги непотребные и противные Закону Божию не нашли».
   Даже когда Матвеев находился в ссылке, то и тогда его не оставляли в покое. В своей первой челобитной из Пустозёрского острога в Москву, в 1677 г., на имя царя Матвеев пишет:
   «Царю, Государю и Великому Князю Федору Алексеевичу, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, – не имеющие помощи и заступления, разве всесильного и милостивого Бога и Тебя, помазанника Его, Великого Государя, бьют челом холопы твои бедные и до конца разорённые Артемошка Матвеев с убогим червем, сынишком своим Андрюшкой. В прошлом, Великий Государь, 1676 г., зависти и ненависти ради, принесено на меня, холопа твоего, чего в уме моем не бывало, и дондеже дышу, того не будет; и безо всякия моея вины отлучен премногия твоея Государския милости и послан в Сибирь на Верхотурье, и в 1677 годе оставлен в Лаишиве. И ноября в 25 день, по твоему Великого Государя указу приезжал Полу-голова Московских стрельцов Алексей Лужин и спрашивал у меня, холопа твоего, книги лечебника, в котором лечебнике многие статьи писаны цифирью, и тот лечебник и людишек моих – Ивашка Еврея и Карла Захарка велено у меня взять. И я, холоп твой, ему Алексию сказал, что у меня лечебника такого, что многие статьи писаны цифирью, нет, а людишек Ивашка и Захарка ему отдал, и говорил ему, Алексию, с великим прошением, чтобы он в домишке моем, где я поставлен, в рухлядишке моей обыскал, и к человеку моему на дворишко обыскать пошел…» Однако «непотребные книги» не нашли.
   Арабские цифры, известные во всей Европе, вошли во всеобщее употребление в России со времени Петра Великого.
   В конце XVI в. появилось первое руководство к «Арифметике», написанное весьма неясно и, вероятно, переводное, под заглавием: «Книга рекома по гречески Арифметика, а по немецки альгоризма, а по русски цифирная счетная мудрость».
   По свидетельству иностранца, Россия в XV и XVI столетиях не имела вовсе математических наук. Пётр Великий впервые внес в сферу народного образования и математику.
   Феофан Прокопович в «Слове на похвалу Петра Великого», произнесённом 29 июня 1725 г., говорит:
   «Что ни видим цветущее, а прежде сего нам и неведомое, не все ли то его заводы? Естьли на самое малейшее нечто, честное же и нужное посмотрим, на чиннейшее, глаголю, одеяние, и в дружестве обхождение, на трапезы и пирования, и прочие благоприятные обычаи, не исповемы ли, что и сего Петр нам научил? И чем мы прежде хвалилися, того ныне стыдимся. Что же рещи об Арифметике, Геометрии, и прочих математических искусствах, которым ныне дети Российстии с охотою учатся, с радостию навыкают, и полученная показуют с похвалою: тая прежде были ли? Не ведаю, во всем государстве был ли хотя один циркуль, а прочего орудия и имен не слыхано: а есть ли бы где некое явилося арифметическое или геометрическое действие, то тогда волшебством нарицано».
   В 1700 году открыта была в Сухаревой башне в Москве математическая навигаторская школа, которую Пётр назвал Адмиралтейской. Так как Россия в то время была бедна людьми, способными занять учительские должности, особенно для преподавания математики и мореплавания, то для этой цели приглашены были иностранцы. Но математику с самого начала существования школы преподавал русский. Учитель этот был Леонтий Филиппович Магницкий. Пётр Великий, беседуя с ним многократно о математических науках, был так восхищён глубокими познаниями его в этих науках, что называл его магнитом, и приказал писаться Магницким. Государь оказал ему много милостей, пожаловал деревнями во Владимирской и Тамбовской губерниях и приказал ему выстроить дом на Лубянке.
   Пётр с любовью следил за успехами учеников навигаторского училища. В «Ведомостях», изданных в 1703 г. в Москве, сказано: «2 января. Повелением Его Величества московския школы умножаются, и 45 человек слушают философию и уже диалектику окончили.
   В математической Штурманской школе более 300 человек учатся и добре науку приемлют».
   В 1703 г. Магницкий выпустил в свет первую печатную арифметику в России, под следующим заглавием:
   «Арифметика, сиречь наука числительная. С разных диалектов на славянский язык преведенная, и воедино собрана и на две книги разделена. Ныне же повелением благочестивейшего Великого Государя нашего, царя и Великого Князя Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца: при благороднейшем Великом Государе нашем царевиче и Великом князе Алексее Петровиче, в богоспасаемом царствующем великом граде Москве, типографским тиснением – ради обучения мудролюбивых российских отроков и всякого чина и возраста людей на свет произведена». Магницкий напечатал имя своё при самом обрезе книги, мелкими буквами: «сочинена сия книга чрез труды Леонтия Магницкого». Любопытно, что автор в награду за составление книги получал «кормовые деньги» с 2 февраля 1701 г. по 1 января 1702 г., по 5 алтын на день, что составляло всего 49 руб. 31 алтын и 4 деньги.
   «Арифметика» Магницкого долгое время служила для русских единственным руководством по математике. В настоящее время эта книга представляет библиографическую редкость. Небезынтересно ознакомиться хотя бы вкратце с её содержанием.
   В «Арифметике» Магницкого, кроме арифметики, содержатся ещё начальные основания алгебры и геометрии. «Арифметика» издана in folio: напечатана она славянским шрифтом, цифры в задачах употреблены арабские, но счёт страниц обозначен буквами славянской азбуки. Арифметика украшена картинкой, на которой изображены Архимед и Пифагор; над этими двумя фигурами развевается государственный герб – двуглавый орёл; под картинкой следующее четверостишие:

     «Арифметика политика,
     Сих и других логистика,
     И многих иных издателей
     В равные времена списателей».

   На обороте заглавного листа изображён круг, наверху которого сидят двое юношей с цветами в руках; в круге изображён растущий цветок, а вокруг надпись: «Человек яко цвет сельный, тако оцветет».
   На виньетке, украшающей первый лист «Арифметики», изображена арифметика в образе венценосной жены, сидящей на престоле; под ней написано еврейскими буквами имя Божие; на ступенях, ведущих к престолу, начертано: «деление, умножение, вычисление, сложение, счисление».
   Магницкий начинает свою книгу вопросом: что есть арифметика?
   И определяет эту науку так:
   «Арифметика или числительница есть художество честное, независтное и всем удобопонятное, многополезнейшее и многохвальнейшее, от древнейших же и новейших, в разные времена являшихся изряднейших арифметиков изобретенное и изложенное».
   Далее он продолжает:
   «Колико-губа есть арифметика практика?
   Есть сугуба:
   1. Арифметика политика или гражданская.
   2. Арифметика логистика, не ко гражданству токмо, но к движению небесных кругов принадлежащая».
   Разделив всё сочинение на две книги, Магницкий каждую книгу, в свою очередь, подразделяет на несколько частей.
   В первой книге излагаются: правила нумерации, четыре правила арифметических действий над целыми числами, дробными числами, тройные правила, правила товарищества, смешения, способы определения учета векселей и процентов. Эта часть снабжена множеством практических задач, имеющих ближайшее приложение к жизни или, говоря словами автора, «гражданству потребных». Далее объясняются прогрессии, квадратные и кубичные корни.
   Вторую книгу автор начинает предисловием, в котором объясняет значение арифметики логистики, названной так потому, что «она не имеет подлежащих вещей наручных и в гражданстве обносимых, но словом только объясняет искомая, паче же ко движению небес принадлежащая». Затем объясняется фигура земного шара, законы тяготения планет, горизонт, экватор и т. п. В заключение сообщаются сведения, необходимые для мореплавания. Чтобы иметь понятие о методе Магницкого, приведём следующий пример, именно о вычитании целых чисел:

   Пример задачи на вычитание:
   «Некоторый человек обеща нищим раздати 5604 копейки и остатки в церковь отдати: и несколько раздав, обрете остатков 2981 к. и восхотев видати, колико раздал нищим.
   Вичитал сице:

   Учебник испещрён силлабическими стихами, которыми автор хотел придать живость в изложении предмета. Тяжела была для уразумения арифметика Магницкого, но наши предки всё-таки выучивались по ней. По ней учился и Ломоносов.
   Говоря о первой печатной «Арифметике» в России, следует упомянуть и о первой русской азбуке, по которой обучалось юношество в допетровскую Русь. Как мы видели, первая печатная «Арифметика» появилась в России в 1703 г.; самой первой по времени издании может считаться азбука, изданная в 1634 году Василием Бурцевым, и переделанная им из грамматики, изданной в 1621 году в городе Вильне.
   В предисловии эта азбука названа «Лествицею к изучению часослова, псалтыри и прочих божественных книг». В предисловии издания 1637 года говорится:
   «Рустии сынове, младыя дети, первии починают учитися по сей составней словенстей азбуце, по ряду, словам, и потом узнав письмена и слоги и изучив сию малую книжицу азбуку, начинают учити чаровник и псалтырю и прочая книги. И прежде тии самии младыя младенцы быша и от матерен сосец млеко ссаху и питахуся. По возращении же телеси к твердей дебелей пищи прикасахуся и насыщевахуся. Тако же и ныне начинающе учитися грамоте, первее простым словесем и слогам учатся, потом же, яко же и выше рехом, яко по лествице к преждереченным тем книгам и к прочим божественным догматам касаются, на учение и на чтение простираются».
   Предисловие азбуки заканчивается стихотворным обращением к детям:

     Вы　же младыя отроча слышите и　разумейте и　зрите сего:
     Сия зримая малая книжица
     По реченному алфавитица.
     Напечатана бысть по　царскому велению
     Вам младым детям к　научению…
     Ты　же благоумное отроча сему внимай,
     И от　нижней степени на　высшую возступай,
     И не　леностне и　не　нерадиве учися.
     И дидаскала (учителя) своего всегда блюдися…

   После наставления продолжает:

     Первие начинается вам от　дидаскала сей зримый аз,
     Потом и　на　прочая пойдет вам указ.

   Азбука Бурцева

   Азбука Бурцева начинается изображением «училища», где один из учеников стоит на коленях перед строгим дидаскалом, который готовится наказать его розгами.
   Затем следуют буквы, склады, числа до 10 до 1000, знаки препинания, глаголы и имена, сходные по начертанию и различные по смыслу, склонения имён. Потом идёт азбука толковая, т. е. изречения, относящиеся к учению и жизни Христа Спасителя, расположенные по алфавиту. Так, например, буква:
   А начинается текстом: «Аз есть всему миру свет»,
   В – «Вижу всю тайну человеческую»,
   Г – «Глаголю же вам, сыном человеческим»,
   Д – «Добре есть верующим во имя Мое», и т. п.
   На 28 и 29 страницах помещено по алфавиту 26 слов, разный смысл которых зависит от перемещения ударения: буди – буди, варите – варите, говорите – говорите, держите – держите и т. п.
   Над этой статьёй имеется следующее заглавие: «По просодии. А еже дващи в единых лежащее, се есть повелительная и сказательная».

   По азбуке Бурцева учился грамоте и Пётр Великий.

   Азбука Бурцева

   Прилагаемый рисунок взят из азбуки Бурцева. На нём два человека, согнувшись, представляют собою очертание буквы О; далее идёт свыше двадцати различных начертаний буквы О; затем помещены рисунки нескольких животных и обыденных предметов, коих имена начинаются со звука О: овод, оса, овца, орёл, око, окунь, околяры (очки), осёл, овощник, орало, органы и, наконец – текст, подобранный таким образом, что фраза начинается с буквы О.
   Лист окружён изящной рамкой в старинном стиле.
   В 1723 году, по повелению Петра Великого составлена Федором Максимовым грамматика для Новгородской Греко-Славянской школы и издана в Петербурге.
   В 1721 году издана грамматика Мелетия Смотрицкого.

   Несколько слов о внешности книг.
   Внешний вид книг, переплёт, бумага, печать и т. п. чрезвычайно разнообразны.
   Особой роскошью переплётов отличаются богослужебные книги, которые русский вкус любит делать тяжеловесными. Так, например, в Хутынском и Соловецком монастырях находится: в первом – огромное евангелие в серебряном окладе, весящее более двух пудов, а во втором – есть евангелие даже в два с половиной пуда – в нём одного серебра 34 фунта и 25 золотников; оно приобретено на средства монастыря в 1801 г. за 2 435 руб. 30 коп.
   Эти книги не употребляются при богослужении; их показывают посетителям только ради «благолепия». Меньшим весом, но большей ценностью отличаются евангелия: 1) в Московской лавре два евангелия в золотых окладах, с драгоценными каменьями – подарки великих князей Василия Дмитриевича и царя Михаила Фёдоровича; 2) в Киевской лавре одно большое в 17773 руб., а другое – маленькое, стоит до 30 000 руб.

VII. Новиков – первый русский журналист и издатель книг

   Начало журнальной деятельности Новикова. – Недостаток в　сотрудниках. – Аренда университетской типографии. – Дружеское учёное общество. – Количество и　качество книг, изданных Новиковым　– Участие Новикова в　масонском обществе. – Заточение Новикова в　Шлиссельбургскую крепость. – Отзыв Карамзина о　просвещённой деятельности Новикова. – Новиков организует книжную торговлю в　провинциальных городах и　основывает детский журнал. – Опыт исторического словаря о　российских писателях. – Мнение Болотова о　Новикове.

   Век Екатерины II, несмотря на громкие победы «Екатерининских орлов», несмотря на то, что в то время у нас переводили французских энциклопедистов, отличался, однако, низким уровнем образованности, начиная от царедворцев и кончая помещиками с их крестьянами. По словам Грибовского, статс-секретаря Императрицы Екатерины И, в последние годы её царствования из всех современных ему вельмож только двое знали русское правописание: это были князь Потёмкин и граф Безбородко. Фонвизин говорит о «знаменитых невеждах» (екатерининских времён), что «умы их суть умы жалованные, а не родовые, и что по спискам всегда справиться можно, кто из них и в какой торжественный день пожалован в умные люди».
   Образование духовенства тоже стояло на низкой ступени. Державин рассказывает, что в бытность его губернатором в Петрозаводске, пришлось ему «за неимением ученых духовных» сочинить речь на случай открытия больницы, – эту речь и произнёс священник собора Иоанн.
   То же самое случилось с ним и в Тамбове, при открытии в 1787 году народного училища: однодворец Захаров говорил речь, сочинённую Державиным, потому что «преосвященный был тогда человек не ученый, и при нем таковых людей не было, кто бы мог сочинить на тот случай приличную проповедь».
   Как относилось русское общество конца XVIII века к книгам и писателям – об этом имеем драгоценное свидетельство современника. Селивановский, сын известного типографщика екатерининских времён, говоря о появлении в свет «Путешествия» Радищева, прибавляет: «цензуры тогда не было: книги рассматривались при Управе или обер-полицмейстером, т. е. предъявлялись, но не читались. В ту пору книга была нечто пустое, не важное и ещё не думали, что она может быть вредна».
   Сами писатели не сознавали ещё своего важного значения. Известно, например, что Державин более ценил в себе чиновника, чем поэта. Поэзию он считал забавой, и так выражается о ней в своей оде «Фелица»:

     Поэзия тебе (Фелице) любезна,
     Приятна, сладостна, полезна,
     Как летом вкусный лимонад.

   Автор «Недоросля», Фонвизин смотрел иногда на свой ум, как на средство забавлять людей.
   Сохранился анекдот о том, как Ник. Ив. Панин предложил однажды императрице для разогнания скуки и нездоровья послушать Фонвизина, который представляет игру в карты гр. Разумовского, кн. Голицына, кн. Вяземского и Кара, споривших за вистом, и Бецкого, останавливающего их игру рассуждениями о казённых заведениях.
   Позднее Грибоедовский Фамусов говорит:

     …Уж если зло пресечь,
     Собрать все книги бы да сжечь.

   Переводные сочинения Вольтера и энциклопедистов оставили глубокий след в русском обществе.
   Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в нашем языке образовалось даже новое слово: вольтерианец. Например, в «Горе от ума» Грибоедова:

     Я князь Григорию и вам
     Фельдфебеля в Вольтеры дам.

   В «Ревизоре» Гоголя:
   Городничий: «Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим Богом устроено, и вольтерьянцы напрасно против этого говорят»!
   Вольтер в глазах Павла Петровича был образцом великого писателя. Желая похвалить Ломоносова после только что прослушанной 5-й оды, великий князь выразился: «ужесть как хорошо! Это – наш Вольтер!»
   Фонвизин в своей «Челобитной Российской Минерве от Российских писателей», жалуясь на вельмож, что они определили «всех упражняющихся в словесных науках к делам не употреблять», просит Минерву «такое беззаконное и век наш ругающее определение отменить, дабы мы, именованные, – говорит он от лица всех русских писателей, – служа Российским музам на досуге, могли главное жизни нашей время посвятить на дело для службы Вашего Величества».
   Фонвизину и в голову не приходило, что

     Служенье муз не терпит суеты,

   что писательство – такой же труд на пользу отечества, как и государственная служба, с той, однако же, разницей, что она благотворнее по своим результатам, потому что, благодаря типографскому станку, писатель оказывает влияние на массы, а не на отдельных личностей.
   Иначе смотрел на литературу Ник. Ив. Новиков. В своём предисловии к «Трутню» 1769 г., он иронически про себя говорит: «От лености никакой еще и службы по сие время не избрал: ибо всякая служба не сходна с моею склонностию. Военная кажется мне безпокойною и угнетающею человечество: она нужна, и без нея никак не можно обойтись; она почтенна, но она не по моим склонностям. Приказная – хлопотлива… надлежит знать все пронырства, в делах употребляемые… И хотя она и по сие время еще гораздо наживна, но однако же она не по моим склонностям… К чему же потребен я в обществе? Без пользы в свете жить – тягчить лишь только землю, сказал славный российский стихотворец. Сие взяв в рассуждение, долго помышлял, чем бы мог я оказать хотя малейшую услугу моему отечеству… Наконец встало на ум, чтобы хотя изданием чужих трудов принесть пользу моим согражданам. И так вознамерился издавать в сем году еженедельное сочинение под заглавием “Трутня”».
   Николай Иванович Новиков родился 27 апр. 1744 года, в Бронницком уезде Московской губернии. Отец его служил в морском ведомстве и был человеком достаточным. О воспитании Новикова, как и о ранней юности его, имеются скудные сведения. Известно, что он, подобно другим современникам, обучался грамоте у дьячка.
   Когда в 1755 году учреждён был в Москве университет, вместе с двумя гимназиями, Новиков четыре года находился в московской университетской гимназии. В 1760 году за леность и нехождение в классы он был исключён из университетской гимназии, о чём по современному университетскому обычаю и было пропечатано в «Московских ведомостях» – во всеобщее сведение.

   Н. И. Новиков

   Поступив в военную службу и приехав в Петербург, Новиков пошёл своей дорогой и не терял времени даром.
   Предаваясь чтению, он быстро успел восполнить пробелы своего скудного образования и, по свидетельству одного из его биографов, уже в 1767 г. «начал он быть известен своею склонностью к словесности, наипаче российской и успехами в оной».
   В 1767 г. в Москву отправлены были молодые гвардейцы для занятия письмоводством в комиссии депутатов для составления проекта нового уложения; в числе их находился и Новиков, который вёл журналы общего собрания депутатов и «читал при докладах императрице, узнавшей его тогда лично».
   Начиная «Трутень», Новиков обратился ко всему русскому обществу с просьбой присылать ему статьи, заметки и переводы.
   Как известно, Новиков очень ратовал против французомании, господствовавшей в то время в русском обществе. Он указывал на отвращение «российских господчиков к чтению русских книг» потому только, что они русские, и остроумно советовал печатать их «французскими литерами».
   В «Живописце» (1772 г. стр. 63), Новиков прославляет Екатерину за учреждение «собрания старающегося о переводе иностранных книг на российский язык». Это «собрание» учреждено было при С.-Петербургской академии наук.
   Императрица приказала ежедневно выдавать по 500 рублей для уплаты переводчикам за труды их; по этому поводу Новиков заметил: это лучше, чем если бы дали переводчикам определённое жалование: где должность, там принуждение, а науки любят свободу и там более распространяются, где свободнее мыслят.
   Комиссия время от времени публиковала о своих занятиях, объявляя о книгах, уже изданных, а также и о назначенных к изданию и переводу. Переводились сочинения Гомера, Теофраста, Диодора, Тацита, Теренция, Торквато Тассо, Монтескье, Геллерта и многие другие. Некоторые из русских писали на иностранных языках: бывали даже случаи, что иностранные книги выходили под псевдонимом русских писателей.
   Издавая «Вивлиофику», Новиков испросил позволение у Екатерины посвятить ей свой новой труд; она сама вычеркнула из посвящения некоторые выражения: «все то (по словам её), что свету показаться может ласкательством». Императрица подписалась на 10 экземпляров «Вивлиофики» и, кроме того, помогла изданию денежными субсидиями. Императрица «соизволила подкрепить мое издание знатною суммою денег», пишет Новиков при объявлении об издании своей «Вивлиофики».
   Гонорара за литературные статьи в то время не существовало. Иногда в выноске, в конце статьи или стихотворения, Новиков выражал «чуствительнейшую благодарность» авторам этих последних.
   В 1779 г. Новиков взял на содержание университетскую типографию в Москве. По контракту типография была ему отдана на 10 лет за 4500 рублей в год, причём Новиков обязывался принять на себя издержки по содержанию типографских служителей.
   В 1781 году он учредил при университете Собрание университетских питомцев для упражнений в сочинениях и переводах.
   По мысли профессора Шварца, Новиков основал в 1781 году Дружеское учёное общество, в которое сделали значительные денежные пожертвования многие знатные фамилии русского родовитого дворянства, например, князья Трубецкие, князь Алексей Александрович Черкаский, князь Андрей Иванович Вяземский и др. С позволения московского главнокомандующего, графа Чернышёва, и с благословения архиепископа московского Платона, Дружеское учёное общество торжественно было открыто 6 ноября 1782 года, в присутствии графа Чернышёва. На открытие его были приглашены все знаменитости Москвы. В печатных приглашениях объяснено, что цель этого общества – печатание учебных книг, что оно уже раздало таких книг по семинариям на 3 000 рублей и что тридцать (!) молодых людей будут содержаться за его счёт в педагогической семинарии.
   Член общества Ив. Вл. Лопухин также открыл типографию, на что право предоставлено было указом 1782 г. о вольных типографиях. Лопухин так определяет цель Дружеского учёного общества: «цель сего общества была: издавать книги духовные и наставляющие в нравственности и истине евангельской, переводя глубочайших о сем писателей на иностранных языках, и содействовать хорошему воспитанию, помогая особливо готовившимся на проповедь Слова Божия… Для чего и воспитывались у нас более 50 семинаристов, которые были отданы от самих епархиальных архиереев с великою признательностью».
   В упомянутых выше печатных приглашениях, учреждение Дружеского общества мотивировалось так: «1) Один из семи греческих мудрецов на предложенный ему вопрос: что всего труднее? справедливо ответил: то, чтобы уметь расположить праздное время. И вот сие самое побудило нас, учинив выбор друзей, знаменитых своими дарованиями и добродетелями, составить общество; и сим способом подкрепить себя взаимною помощью, дабы тем удобнее труд и упражнение свободного нашего времени обратить в пользу и к сведению многих. 2) Дружеское общество, составленное из разных мужей и юношей, имеет целью сих различествующих друг от друга летами, образом жизни, разностью упражнений и дарами счастья соединить между собою. Взаимный между ними союз, взаимная благосклонность и взаимные добрые качества производят им взаимную пользу, взаимные услуги и взаимные совершенствования. 3) Особливо же внимание Дружеского учёного общества обращено будет к тому, чтобы те части учености, в которых, сравнивая их с прочими не столько упражняются – как, например, греческий и латинский языки, знание древностей, знание качеств и свойств вещей в природе, употребление химии и другие познания, процвели вящте, и могли приносить свои плоды.
   4) Печатать своим иждивением различного рода книги, особливо же учебные, и доставлять их в училища. 5) Учреждение Филологической семинарии. Сии семинаристы три года наставляемы будут в предписанных им науках со всяким рачением, дабы по прошествии того времени, возвратясь к своим местам, могли они сами вступить в учительское звание».
   Таким образом, цель Дружеского общества, кроме издания книг, была ещё и филантропическая.
   В одном из заседаний Новиков говорил речь по случаю бывшего тогда в Москве голода, о неслыханной дороговизне съестных припасов. Бедствия неимущего класса были описаны им столь красноречиво, что всё собрание было тронуто до глубины души. Тогда в толпе слушателей встал человек, подошёл к оратору и прошептал ему что-то на ухо. Это был богач Г. М. Походяшин. Под впечатлением речи Новикова он тут же отдал на помощь бедным все своё состояние, около миллиона. По другим известиям, богатство Походяшина достигало 3 миллионов рублей.
   Мало-помалу Дружеское учёное общество расширяло круг свой деятельности изданием книг и распространением их в России.
   В 1784 году из этого общества образовалась Типографская компания. К чести Новикова и его друзей следует заметить, что ни одна книга, вышедшая из их типографии, не может быть названа пустой, особенно по своему времени. Типография издавала разные нравственные сочинения для бедных, продавая их по самой низкой цене. Следует заметить, что когда кто-нибудь со стороны приносил Новикову, как к издателю, перевод книги, которую Новиков считал вредной, он покупал рукопись и потом сжигал её.
   Из «Росписи книгам, печатавшимся в университетской типографии Новикова» видно, что число названий простиралось до 455.
   В 1791 году типографская компания должна была прекратить своё действие вследствие того, что Новиков замечен был в связях с масонским обществом, проникнувшим к нам с Запада.
   В 1792 году Новиков был с большими предосторожностями арестован. В подмосковное селение Авдотьино был послан для этого целый эскадрон гусар. Новиков был отвезён в Петербург и заточён в Шлиссельбургской крепости.
   Несколько лет провёл Новиков в крепости, скучая бездействием и страдая от болезней. Единственным развлечением для знаменитого русского журналиста были куры, которых он разводил в своём тесном жилье.
   Освобождён был Новиков из своего заточения в 1796 году. Сотоварищ его по Дружескому обществу С. Гамалея так описывает приезд Новикова на родину: «Николай Иванович отправился отсюда (из Тихвина, куда Новиков на пути из Шлиссельбурга заехал к своему товарищу Гамалее) в С.-Петербург, получа третьего дня чрез московского главнокомандующего, по письму генерал прокурора Его Императорского Величества, повеление быть в С.-Петербурге. Он прибыл к нам 19 ноября поутру, дряхл, стар, согорбен, в разодранном тулупе и проч. Доктор и слуга его крепче его. Дивны дела милосер даго Господа Бога нашего. Да будет Ему честь, слава и благодарение за вся вечно. Некоторое отсвечивание лучей небесной радости видел я на здешних поселянах, как они обнимали с радостными слезами Николая Ивановича, вспоминая при том, что они в голодный год великую чрез него помощь получили; и то не только здешние жители, но и отдалённых чужих селений. Вы желали знать, как дети встретили Николая Ивановича? Сын в беспамятстве подбежал, старшая дочь в слезах подошла, а меньшая нова, ибо она не помнила его, и ей надобно было сказать, что он – отец ее. Высочайший указ уже воспоследовал об отдаче всего имения Николая Ивановича, сколько оного в казенном ведомстве находится. P. S. По написании сего я получил письмо Н. И-ча, что он 5 декабря представлен был Монарху и весьма милостиво принят, так что описать не может – слава Богу!»
   После освобождения своего императором Павлом, Новиков не является уже на литературном поприще; однако в 1805 г. у него снова возникло желание возобновить типографскую деятельность, именно он предложил на торгах за содержание типографии московского университета ежегодную плату и 000 рублей, но дело это не состоялось.
   Новиков умер в 1818 году.
   Ещё при жизни Новикова, Карамзин писал в 1802 году «о книжной торговле и любви к чтению в России». В своей небольшой, но интересной статье, он воздаёт похвалу просвещённой деятельности Новикова. «За 25 лет перед сим, – пишет он, – были в Москве две книжные лавки, которые не продавали в год на 10 тысяч рублей. Теперь их 20, и все вместе выручают около 200 000 рублей. Сколько же в России прибавилось любителей чтения? Господин Новиков был в Москве главным распространителем книжной торговли: умножил книгопечатание, отдавал переводить книги, завёл лавки в других городах… угадывал общий вкус к чтению… Прежде расходилось московских газет не более 600 экземпляров, г. Новиков сделал их гораздо содержательнее, прибавил к политическим разные другие статьи, выдавал при ведомостях безденежно “Детское чтение”, которое новостью своего предмета и разнообразием материи, несмотря на ученический перевод многих пьес, нравилось публике. Число пренумерантов ежегодно умножалось, и лет через десять дошло до 4000».
   При Новикове впервые возникли книжные лавки в провинции, именно он завёл их в следующих городах: в Ярославле, Смоленске, Вологде, Твери, Казани, Туле, Богородске, Глухове, и Киеве; так что Новиков является организатором русской книжной торговли.
   «Московские Ведомости», издание которых Новиков принял на себя в 1779 году, с 1780 года увеличили свой формат и установили новое распределение содержания. Политические известия извлекались из гамбургских, ирландских, кёнигсбергских, немецких, французских и лейденских газет. Редакция просила сообщать обо всех замечательных естественных явлениях по всей России, равно и об открытиях в науках и художествах. Обращались с особенной просьбой к архипастырям о сообщении числа новорождённых, умерших и сочетавшихся браком в каждую треть года, что весьма часто и исполнялось.
   Наша детская литература, которая теперь разрослась до значительных размеров, многим обязана Новикову: он первый в России основал журнал для детей. В 1785 году, при «Московских Ведомостях» началось издание «Детского чтения для сердца и разума». Цель журнала была чисто педагогическая: доставить детям такое же чтение на русском языке, какое они могут иметь на языках французском и немецком.
   «Всякому, кто любит своё отечество, – говорят издатели, обращаясь к детям, – весьма прискорбно видеть многих из вас, которые лучше знают по-французски, нежели по-русски, и которые, вместо того, чтобы, как говорится, с материнским млеком всасывать в себя любовь к отечеству, всасывают, питают, возвращают и укореняют в себе разные предубеждения против всего, что токмо отечественным называется».
   Издатели скрывают свои имена от детей, говоря: «Имян наших знать нет вам нужды, а чинов и состояний еще меньше: ни то, ни другое не сделает листов наших ни лучше, ни приятнее. Довольно того, что мы почти все – россияне, ваши собратья, любящие свое отечество и вас, как будущую его опору…»
   Карамзин вырабатывал в «Детском чтении» свой слог.
   Профессор Шварц, друг и сотрудник Новикова, свидетельствует, что в 1781 году университетская типография приведена была в такое цветущее состояние, что в Европе можно было указать не много подобных ей, и в три года при университете напечатано было Новиковым книг более, нежели за все 24 года существования университета.
   В 455 сочинениях и переводах, напечатанных в типографиях Новикова и продававшихся в его книжной лавке, пересмотренных в 1787 году по Высочайшему поведению преосвященным Платоном, найдено было только 6 книг, которые подвергнуты были запрещению.
   Преосвященный Платон о книгах, изданных Новиковым, доносил императрице Екатерине II так:
   «Что же касается до книг, напечатанных в типографии Новикова, и мною рассмотренных, я разделяю их на 3 разряда.
   В первом находятся книги собственно литературные, и как литература наша доселе крайне ещё скудна в произведениях, то весьма желательно, чтобы книги в этом роде были более и более распространяемы и содействовали бы к образованию.
   Во втором я полагаю книги мистические, которых не понимаю, а потому не могу судить о них.
   Наконец, в третьем разряде суть книги самые зловредные, развращающие добрые нравы и ухищряющие подкапывать твердыни святой нашей веры…»
   Вот названия шести книг, продажа которых не была разрешена.
   1) Апология, или защищение В. К. (Вольных каменщиков).
   2) Братские увещания к некоторым братьям В. К. (Вольным каменщикам).
   3) Карманная книжка для Вольных каменщиков и для тех, которые не принадлежали к числу оных.
   4) О заблуждениях и истине.
   5) Химическая псалтырь или философия правила о камне мудрых, соч. Парацельса.
   6) Хризомандер, аллегорическая и сатирическая повесть.
   Издательская деятельность Новикова была просто изумительна: в каких-нибудь 12 лет (с 1779 год по 1791 год) он издал 455 сочинений – цифра весьма крупная и в наше время, а сто лет тому назад – колоссальная.
   С величайшим интересом рассматриваем мы теперь роспись Новиковских изданий; они обнимают все отрасли человеческого знания: и историю, и классических писателей, и географию, и естествознание, и медицину. Кроме того, есть и много беллетристики – переводной и оригинальной. Две трети всего количества Новиковских изданий посвящены сочинениям общеполезного содержания; и одна треть – сочинениям религиозно-нравственным.
   Одним словом, деятельность новиковского Дружеского общества есть деятельность общенародная, просвещённая, по своей интенсивности не имеющая ничего равного себе ни в прошлом, ни в нынешнем столетии.
   В 1772 году Новиков издал «Опыт исторического словаря о российских писателях», собранный «из разных печатных и рукописных книг, сообщенных известий и словесных преданий». Автор говорит в предисловии: «Не тщеславие получить название сочинителя, но желание оказать услугу моему отечеству к сочинению сей книги меня побудило. Польза, от таковых книг происходящая, всякому просвещенному читателю известна; не может также быть не ведомо и то, что все европейские народы прилагали старание о сохранении памяти своих писателей, а без того погибли бы имена всех, в писаниях прославившихся мужей. Одна Россия по сие время не имела такой книги, и, может быть, сие самое было погибелью многих наших писателей, о которых никакого ныне не имеем мы сведения».
   В словаре собраны сведения о трёхстах семнадцати писателях. Особенно подробно говорится о жизни и сочинениях Феофана Прокоповича, Волкова – первого русского актера, Ломоносова, Кантемира и Тредиаковского. Из общего числа писателей большинство относится к XVIII столетию и только часть приходится на долю писателей предшествовавших веков. Несмотря на добросовестность Новикова, он немного нашёл русских писателей на протяжении нескольких веков до XVIII столетия.
   Опыт словаря писателей был единственный в то время; надо удивляться только, как Новиков решился предпринять подобное издание: труды собирателя даже печатных материалов усложнялись плохим состоянием книжной торговли. Не было не только каталогов, но и книжных лавок: книги продавались или при типографиях, в которых печатались, или у переплётчиков. Единственный порядочный каталог, с точными заглавиями и с обозначением формата и года издания издан книгопродавцем Миллером. Каталог его был невиданной новостью в России и единственной пригодной книгой для библиографических справок.
   По выходе в свет словаря Новикова, было объявлено в «Ведомостях», что он продаётся у переплётчика Миллера.
   Почти все известия о писателях, впервые собранные Новиковым вошли в позднейшие сочинения о русской литературе, в том или другом виде, с различными изменениями, поправками и дополнениями.
//-- Указатель авторов, помещённых в словаре Новикова 1//2 года. --//
//-- A. --//
   Аблесимов. Ададуров. Адриан, патриарх. Алексеев. Амвросий, архиеп. новгородский. Амвросий, проповедник заиконоспасского монастыря. Аничков. Антоний, архимандрит. Арсений, митрополит. Афонин. Афонасий, епископ.
//-- Б. --//
   Баранович. Барков. Барсов. Башилов. Бекетов. Бибиков. Богданов. Богданович. Болгарский, архиепископ. Братищев. Брюс. Бужинский. Булатницкий. Булгаков. Бурцев. Буслаев. Белоградской.
//-- B. --//
   Вельяшева-Волынцева. Вениамин, архиепископ. Вениаминов. Веревкин. Верещагин. Вершницкий. Владыкин. Волков, Александр. Волков, Федор. Волховской. Веницеев.
//-- Г. --//
   Гавенский. Гавриил, архиепископ. Галенковский. Галятовский. Гедеон, епископ. Гадеский, архимандрит. Гербер. Глазатой. Глебов. Голеневский. Грачевский. Гребневский. Григорович, Василий. Григорович, Иларион. Грозинский. Грешищев. Гурчин.
//-- Д. --//
   Дашкова. Дегенин. Денбовцев. Десницкий. Дмитревский. Домашнев. Домецкий. Дубровский.
//-- Е. --//
   Елагин. Елчанинов.
//-- Ж. --//
   Жуков.
//-- З. --//
   Заборовский. Зибелин. Золотницкий. Золотой. Зубова.
//-- И. --//
   Иваненко. Игнатий, архиепископ. Игнатий, дьякон. Ильинский. Иннокентий, архиепископ. Исайя, архимандрит. Истомин. Иоаким, курсунянин. Иоаким, патриарх. Иоанн, архим. Иоанн, священник. Иосиф, волоколамский. Иосиф, келейник. Иова.
//-- К. --//
   Каменский-Бантыш. Кантемир, Антиох. Кантемир, Димитрий. Кантемир, Сербан. Карин, Алекс. Карин, Николай. Карин, Фёдор. Катавасья, Юрьев. Каха-новский. Кемский, князь. Киприан, митроп. Кирилл белозерский. Климовский. Княжнина, Екатерина. Княжнин. Козачинский. Козельский, Яков. Козельский, Фёдор. Козицкий. Козловский. Колосовский. Комаровский. Кондратович. Кониский. Константин, архим. Кошевич. Коснович. Котельников, Мате. Котельников, Семен. Красильников. Крашенинников. Крекшин. Кременецкий. Кролик. Крутень. Кулибин. Кулябка. Курбский, кн. Курганов.
//-- Л. --//
   Лаврентий, арх. Лаврентий, иеромон. Лащевский. Леван да. Левашов. Леонтович, С. Леонтович, О. Леонтьев. Лепехин. Лихачев. Лобанов. Лодыжинский. Ломоносов. Лопатинский. Луговской, дьяк. Лукин. Лухутьев (Лихуда, Софроний). Лызлов. Ляшевецкий.
//-- М. --//
   Магницкий. Майков. Макарий, митроп. Максимович, Ив. Максимович, М. Максимов. Малиновский. Мамонтов. Маркел, еписк. Мартинианов. Матвеев, боярин. Матвеев, граф. Медведев. Меркурьев. Миллер. Михаил, архиерей. Михайловский. Мних. Могила. Могилеанский, А. Могилеанский, Е. Мочульский. Муравьев. Мятлев.
//-- Н. --//
   Назарьев. Нарожницкий. Нартов. Нарышкин, А. Нарышкин, С. Нащинский. Нестор. Несын. Никита Иванов. Никон, архим. Никон патриарх. Нифонт.
//-- О. --//
   Олсуфьев.
//-- П. --//
   Палладий, еп. Палицин, Авр. Палицин, Варл. Памва Берынди. Перекрестович. Перепечин. Пермский. Петров, В. Петров, митроп. Петров, студ. Петрункевич. Питирим, еписк. Платон, арх. Ногоретский. Поликарпов, О. Поликарп, архим. Поповский. Попов, М. Попов, Н. Порошин Порфирий. Посошков. Потёмкин. Приклонский. Прокопович, О. Прокудин. Протопопов.
//-- Р. --//
   Радивиловский. Раздеришин. Ржевская, Александра. Ржевской. Рожалин. Романов. Россохин. Рубановский. Рубан. Рудаков. Румовский. Рычков, Н. Рычков, П.
//-- С. --//
   Савицкий. Салтыков. Самуил Миславский. Санковский. Свистунов. Селецкой. Селлий. Серапион. Сербянин, А. Сербянин, Ю. Сильвестр. Симон, арх. Симон, еп. влад. Симон, еп. костр. Сичкарев. Скибинский. Смогорицкий, Мелетий. Собакин. Соймонов. Станкевич. Стефанович. Стефан, еп. Сумароков. Сеченов.
//-- Т. --//
   Тамбовцев. Тарасий. Татищев, В. Татищев, Л. Тауберт. Тейльс. Теплов. Тимков-ский, Тимофей, пономарь. Тиньков. Титова, Наталья. Титов. Тихорский. Тодорский. Топольский. Транквилин. Транквилион. Тредиаковский, В. К. Тредьяков. Трохимовский. Трубецкой, Н. Трубецкой, П. Тузов. Турбовский.
//-- У. --//
   Унковский. Урусова, Екатерина.
//-- Ф. --//
   Фияковской. Флоринский. Фролов. Фонвизин, Денис. Фонвизин, Павел.
//-- X. --//
   Харипиновский. Хемницер. Хераскова, Елисавета. Херасков. Хилков. Хитров, Ив. Хмельницкий. Хотунцовской. Храповицкая, Марья. Храповицкий. Хрущев.
//-- Ц. --//
   Церникав. Цициядов.
//-- Ч. --//
   Чертков. Чулков.
//-- Ш. --//
   Шафиров. Шафонский. Шванской. Шейн. Ширяев. Шишкин. Шишков. Шлаттер. Шувалов. Шушерин.
//-- Щ. --//
   Щетин. Щербатов.
//-- Э. --//
   Эмин
//-- Ю. --//
   Юдин. Юшкевич.
//-- Я. --//
   Яворский, С. Ягельский. Ясинский.
//-- Ф. --//
   Федоров. Феофилакт.

   Из этого указателя видно, что из 317 писателей около 40 писателей были лица духовного звания: это всё больше – епископы, архиепископы и т. п. Женщин-писательниц насчитывалось всего только 6.
   При составлении словаря писателей, Новиков относился чрезвычайно снисходительно к их литературным заслугам. Помещены имена авторов, которые ни разу не напечатали ни одной строки, и коих произведения хранились где-либо в рукописи.
   Например, «Дегенин, генерал-поручик, сочинил книгу: описание сибирских рудокопных заводов, и украсил её многими чертежами. Сия книга рукописною хранится в Императорской библиотеке».
   К Василию Кирил. Тредиаковскому Новиков относится с глубоким уважением. Умалчивая о его плохих поэтических сочинениях, он говорит: «сей муж был великого разума, многого учении, обширного знания и беспримерного трудолюбия… При этом, не обинуясь, к его чести сказать можно, что он первый открыл в России путь к словесным наукам; а паче к стихотворству: причём был первый профессор, первый стихотворец, и первый положивший толико труда и прилежания в переводе на российский язык преполезных книг».
   О Сумарокове у Новикова читаем:
   «И хотя первый он из россиян начал писать трагедии по всем правилам театрального искусства, но столько успел в оных, что заслужил название северного Расина».
   Вслед за словарём стал выходить второй сатирический журнал Новикова – «Живописец». Как и в «Трутне», в своём новом журнале Новиков нападал на французоманию.
   «Живописец» утверждает, что прежде, когда в нашей литературе были романы и сказки, их покупали очень много; теперь же, когда многие наилучшие книги переведены с иностранных языков, их читают мало.
   С 1773 г. начала выходить в свет «Древняя Российская Вифлиофика». Целью «Вифлиофики», как говорит Новиков в предисловии, было «начертание нравов и обычаев» наших предков, чтобы мы познали «великость духа их, украшенного простотою».
   Кроме вышеупомянутых журналов, Новиков издавал ещё следующие журналы: «Кошелек», 1774 г., «Утренний свет», 1777–1780 г., «Экономический магазин», 1780–1789 г., «Московское ежемесячное издание», 1781 г., «Вечерняя заря», 1782 г., «Прибавление к Московским Ведомостям», 1783–1784 г. и «Покоящийся трудолюбец», 1784–1785 г.
   Знакомство с содержанием этих периодических изданий, с идеями, которые Новиков проводил в жизнь, не входит в предел нашей задачи: для этого существуют особые монографии.
   Заканчивая наш очерк о журнальной и издательской деятельности Новикова, мы не можем не заметить ещё раз, что он оказал глубокое влияние на развитие русской литературы.
   Болотов, рассказывая об освобождении Новикова из крепости, при воцарении императора Павла, признаёт его «достопамятнейшим» из всех лиц, получивших тогда свободу; он называет его человеком «славным», «прославившимся восстановлением нашей литературы» и приведением её «в короткое время в цветущее состояние».

VIII. Библиотеки в России

   Известие о　старинных русских библиотеках. – Монастырские библиотеки в　Соловецком монастыре и　Троице-Сергиевской лавре. – Пользование книгами из　церквей при обучении грамоте. – Библиотеки, основанные правительством: академическая библиотека и　Императорская Публичная библиотека. – Богатство нашей библиотеки: Остромирово евангелие, Синайская библия, коллекция Дубровского, Rossica. – Автографы коронованных особ и　русских писателей. – Земские школьные библиотеки. – Уличные библиотеки.

   Немного сохранилось сведений о старинных русских библиотеках.
   Когда Василий Иванович по вступлении своём на престол «отверзе царские сокровища древних великих князей прародителей своих», то «обрете в некоторых палатах бесчисленное множество греческих книг».
   Желая узнать содержание оных, Великий князь просил константинопольского патриарха прислать человека, который мог бы сделать опись этому книжному богатству. В 1506 году прибыл в Москву Максим Грек, и с честью был принят Великим князем и митрополитом Симионом. Ему отвели место в Чудовом монастыре, а содержание он получал от двора великокняжеского.
   Когда Великий князь показал ему греческие книги, то Максим Грек, изумлённый бесчисленным множеством их, воскликнул: «Государь! Вся Греция не имеет ныне такого богатства, ни Италия, где латинский фанатизм обратил в пепел многие творения наших богословов, спасённые моим единоземцем от варваров Магометовых».
   При царе Иване Васильевиче видел эту библиотеку один дерптский пастор Иван Ваттерман. По его словам, «библиотека состояла из еврейских, греческих и латинских книг, и хранилась возле царских покоев, в двух каменных сводах, как драгоценное сокровище». Наслышавшись много хорошего об этом учёном муже, Великий князь велел разломать каменные своды с книгами, которые целых сто лет не открывались. Ватерман нашёл между ними некоторых известных писателей, не встречавшихся уже более на Западе. По желанию Ивана Грозного, царские дьяки предлагали Ватерману и трём иностранцам: Шрёфферу, Шрёдеру и Бракелю заняться переводом одной из книг, но они убоялись, что их заставят переводить и другие (хотя им предлагали приличное вознаграждение), и потому отказались от работы, отговариваясь недостатком подготовки. Книги были отнесены опять под своды и тщательно сокрыты. Полагают, что Московская библиотека погибла в Смутное время, может быть, при сожжении Москвы в 1611 году. В библиотеке было 800 рукописей. Впрочем, из этой библиотеки взята была псалтырь толковая, переведённая Максимом Греком.
   В древнее время монастыри служили единственными книгохранилищами в России. О библиотеке Иосифова Волоколамского монастыря можно судить по описи её, составленной в 1573 году. Всех книг библиотека заключала 1150, и между ними печатных только 15. Большая часть книг – богослужебные, а небогослужебных было лишь 354.
   В библиотеке Соловецкого монастыря насчитывалось 1343 №№ рукописей и 83 №№ старопечатных книг. Хотя начало пустынножительства на Соловецких островах положено было ещё в первой половине XV века, однако, основание Соловецкой библиотеки восходит не далее конца XV и начала XVI веков.
   В Соловецкий монастырь, несмотря на его отдалённость, стекалась люди со всех концов нашего обширного отечества; поэтому в числе жертвователей встречаются имена не только новгородцев, вологжан, псковитян, но и москвитян, казанцев и сибирцев. Жертвовали в монастырь книгами не только духовенство, которое так или иначе соприкасалось с монастырём, но и многие бояре и цари. Из московских царей больше всех жертвовал в Соловецкий монастырь Иоанн Грозный. В 1539 году он пожертвовал евангелие письменное в полдесть, обложенное червчатым бархатом, на нём распятие и лики евангелистов серебряные позолоченные. Всего им пожертвовано 13 книг.
   В 1694 году царь Пётр Алексеевич пожертвовал евангелие.
   После митрополита св. Филиппа осталось в монастыре 9 №№ его рукописей.
   Патриарх Никон оставил служебник со следующей собственноручной припиской «продал я Никон сию книгу священнику Геронтию в 126 году, мая в 3 день».
   Библиотека Троице-Сергиевской лавры по своему богатству и значению для древней Руси занимает едва ли не самое видное место. Царь Михаил Феодорович, возлагая на преподобного Дионисия исправление «Требника», писал: «У живоначальныя Троицы у вас, Чудотворцев в Сергиеве обители книгами исполнено». Из Лавры были взяты в Москву рукописные книги, частью «книг печатного дела исправления ради», например, «Библия письменная, в десть, дачи Варлаама митрополита всея Руси», частью «на обличение раскольников».
   Троицкая библиотека составилась из пожертвований, вкладов, а также и от переписывания.
   В 1616 году в лавре была уже «многобогатная божественных описаний книгохранильница». По описи монастыря 1642 г. между другими книгами означены: «Два служебника на харатье»; свёртки на деревце, чудотворного Сергия. Эта рукопись, принадлежавшая, вероятно, самому основателю монастыря, св. Сергию, в настоящее время не сохранилась; «Псалтырь в полдесть, на бумаге, письмо Исаака-молчальника» (ум. 1374 г.).
   В XVI и XVII вв. лаврской библиотекой заведовали особые «старцы», называвшиеся книгохранителями.
   В должность библиотекаря избирались монахи, иеродиаконы, иеромонахи и т. п.
   Книги Троицкой Лавры преимущественно церковные и духовно-исторического содержания.
   По описи 1854–1857 годов, в лаврской библиотеке насчитывалось одних только рукописных книг 823, из них 44 писаны на пергаменте и 12 – на бомбицине.
   По времени происхождения (написания) рукописи распределялись так:

   Как видно из приведённой таблицы, на XVI столетие выпадает наибольшее количество рукописей.
   Кроме рукописей, в 1878 году в Лавре было 6500 печатных книг.
   Из самых объёмистых рукописей в Лавре обращает на себя внимание «Псалтырь», писанная полууставом XVI века: в ней насчитывается 1314 листов! На 1235 листе имеется любопытная статья неизвестного автора: «В первый день луны Адам сотворен бысть. В той день на все строен: купити и продати, и по воде плавати и проч. Во второй день луны – от вечера Ева сотворена бысть от ребра Адамова. В той день все строити добро: брак – свадьбы творити, вино и мед переливати, с властели большими беседовати и т. д. В 24-й день луны Фараон родился. В той день добро в великий сан влезти…» и т. д.
   Замечателен и хранящийся при библиотеке старинный вотчинный архив: в нём встречаются исторические и хозяйственные сведения о многих местностях России, так как владения Лавры находились почти во всей России. В числе древнейших подлинных актов сохранилась грамота князя Феодора Андреевича пр. Никону на озёра, писанная на лоскуте бумаги, длиной в вершок с небольшим, шириной около двух вершков.
   Рукописи Троице-Сергиевской библиотеки дают богатый материал для изучения древнего рукописного дела. Почти на каждой книге имеются «послесловия», которые важны для нас между прочим и тем, что дают понятие о происхождении монастырской библиотеки.
   На многих книгах имеется лаконическая надпись:
   «Ся Троецкая» (книга).
   На других к этой надписи прибавлено: «да никто же никако же не покусится отделити ея от того монастыря».
   Приведём несколько примеров более или менее любопытных надписей.
   Псалтырь XV в. (№ рукописи: 3-й) «А сию псалтырь писал старец Пафнутие». Апокалипсис Толковый XV в.: «Лета 7173 (1665 г.) дал в дом Живоначальныя Троицы в Сергиев монастырь сию книгу Апокалипсис Келарь старец Симон Азарин во веки неотъемлемо никому».
   Ефрема Сирина Поучения XIII века: «Господи, помози рабу своему, дай Бог ему гораздо писати, рука бы ему крепка». Иоанна Лествичника 1425 г. (№ 185): «Источнику сушу на месте, кто жаждею истаешь, яве есть, яко не приходяй к нему. Сице и сия книга источнику есть подобна: аще кто с усердием разогнув прочтет, напоит душу свою живоносныя воды и не вожаждется во веки, яко же Господь к Самаряныне глаголя.
   Писаны быша сия книги в лето 1425, в царстей обители Св. Троицы, в окрестных града Москвы, в потружени св. старца Сергиа игумена бывша тояжде обители, юже бе сам ставил. Преподобнаго ти молитвами Христе помилуй нас».
   Четвероевангелие 1472 года: «И аще ся буде где описал недосяжением ума или с другом беседуя, или възрением ока, и вы господа отцы и братия, честная господа священноиноцы, попы и диаконы и благоразумии дияцы, исправливая чтите, Бога ради, а мене грешного не кляните».
   Если книга поступила из другого монастыря, то это видно по надписи, например: «сия книга Кержацкого монастыря» и т. п.
   Несомненен факт, что в XV, XVI и XVII столетиях при церквах и по церковным книгам учились у нас грамоте.
   Стоглав свидетельствует об учении при церквах, когда говорит: «и по тем книгам в церквах Божиих чтут, поют и учатся и пишут с них». В нём поставляется, что попы и дьяконы должны открыть при церквах школы для крестьянских детей, а Поссевин сообщает даже, что школы эти действительно существовали.
   В древнее время, в особенности до введения в России книгопечатания, русский народ если и пользовался книгами, то преимущественно в церквах и монастырях. В юридических актах 1686 года сохранилась одна «порядная», в которой пономарь обязуется: «будучи у тое церкви в пономарех, о церковном о всем радеть и смотреть накрепко, и книг беречи, и малым ребятам, в кои дни доведетца по книгам говорить, и ему, Архипу, над ними смотреть, и приказывать накрепко, чтобы они, говоря по книгам, книг берегли, не драли, и воском слов не закапывали, и по домам без просу и без ведома никто не брал, и ему, Архипу, к себе в дом для научения своих детей грамоте – церковных книг не имать».
   Ясно, что церковные книги были доступны не одним священнослужителям, но и прихожанам.
   В одном монастырском документе находим упоминания о продаже из этого монастыря книг.
   В больших монастырях списывание книг для продажи было делом правильно и широко организованным, что явствует из следующих, например, надписей на книгах Соловецкого монастыря: «казенная, пишут с нея книгописцы», или: «живет в книжной палате и пишут с нея жития в денежную казну на продажу».
   В Соловецком монастыре в древнее время была так называемая «казенная орфография»: это – особое помещение, где работали писцы, занимавшиеся исключительно перепиской книг дли продажи.
   Наибольшее количество всевозможных рукописей, – священных и богослужебных книг, творений отцов церкви и сборников самого разнообразного содержания, – сохранилось до нашего времени от XVI века. Преосвященный Макарий говорит, что от XVI века дошло до нас рукописей разного содержания более, чем от всех предшествовавших веков в совокупности. Достойно замечания, что именно это время считается самой цветущей порой русского монашества.
   Между тем как с XI до XIV в. возникло только 90 монастырей, в XIV в. и в половине XV в. их открылось до 150, в XVI в. вновь возникло до 100 монастырей, а в XVII в. – 220 монастырей. По описи, в середине XVIII века всех монастырей было 966, из числа которых 726 мужских и 240 – женских.
   Флетчер, посетивший Россию во второй половине XVI века, называет её «страною монастырей».
   «Там, – говорит он, – бесчисленное множество монахов, и гораздо более, чем в какой-нибудь католической стране. Они снуют в каждом городе и в большей части деревень».
   Что касается до книг в церквах, как относительно их содержания, так и относительно количества, то имеются некоторые довольно любопытные данные XVI века, по крайней мере в некоторых городах. Сохранились в рукописях и частью уже изданы в печати «писцовые книги», заключающие подробные описи церквей восьми городов: Коломны, Можайска, Казани, Свияжска, Тулы, Венева и Лаишева.
   Всего в упомянутых городах описаны книги 34 церквей и 14 монастырей; церквей же, о книгах которых не имеется сведений – до семидесяти.
   В этих 34 церквах и 14 монастырях оказалось 1500 книг: всего 95 названий; из них: библейских – 376, богослужебных – 772, прочих 343. Средним числом на каждую церковь и монастырь приходится около 30 книг.
   Подобно тому, как и монастыри в России созидались веками, так точно и монастырские библиотеки составлялись мало-помалу, временем. Монастырские библиотеки по своему содержанию – духовно-нравственного содержания.
   Самые замечательные библиотеки в России – те, которые основаны правительством. Из них особенно громкой известностью пользуются Императорская публичная библиотека и Академическая библиотека. Обе они своим происхождением обязаны войне, во время которой они и были отняты у наших бывших западных соседей – остзейских немцев и поляков.
   Нынешняя библиотека при Академии наук в Петербурге замечательна тем, что это самое первое в России книгохранилище, которое сделалось с 1728 г. доступным для общественного пользования. Основание этой библиотеки в Петербурге было делом случая: во время занятия нашими войсками в начале XVIII столетия городов в остзейских провинциях, отбирали находимые там книги (в Митаве, например, таким способом приобретено до 2500 томов сочинений, по большей части философских и богословских) и пересылали их в Петербург, где они складывались во дворце, в Летнем саду.
   В 1719 году библиотека не могла уже вмещаться в Летнем дворце и была переведена в дом Кикина, близ Смольного двора, на берегу Невы, прямо против Охтинских слобод.
   Библиотека помещалась здесь до 1728 г., с открытием Академии наук ей оставаться на старом месте было неудобно, так как от Шафировского дома (на Петербургской стороне), где сначала жили академические профессора, помянутые Кикинские палаты отстояли на 4 версты. Поэтому в 1728 году она переведена на Васильевский остров, в особое здание, в котором находится и доныне.
   Без сомнения, всякая публичная библиотека, как средоточие коллективного ума всего человечества, должна пользоваться особенным вниманием общества. Подобно Академической библиотеке, знаменитое столичное книгохранилище досталось нам, как военные трофеи после взятия Суворовым Варшавы. Граф Иосиф Залусский, епископ киевский, в продолжение 43 лет собрал богатую библиотеку, в которой насчитывалось до 300 000 томов и 10 000 рукописей. Отказавшись от удобств жизни, ограничивая свой обед куском хлеба и сыра, неутомимый библиоман употребил все своё состояние на покупку книг. Обстоятельства благоприятствовали ему. В то время книжные сокровища хранились обыкновенно в монастырях, где-нибудь на чердаках. Невежественные монахи не понимали цены своим сокровищам и поэтому не дорожили ими. Брат Иосифа Залусского, Андрей Залусский, умножил библиотеку отборными книгами, взятыми из музея польского короля Иоанна III. После смерти Андрея, Иосиф Залусский утвердил и дом, и всю библиотеку, по сделанному им завещанию 1761 г., варшавскому Иезуитскому коллегиуму. Таким образом, величайшие драгоценные рукописи, инкунабулы, уникаты и так называемые фениксы, или как отмечает их Залусский, книги более редкие, чем белые вороны, мало-помалу сосредоточились в варшавском дворце. 3 августа 1747 г. Иосиф Залусский торжественно открыл свою библиотеку для публики. При открытии присутствовали король и знатнейшие магнаты.
   В 1767 г., по распоряжению русского посланника Репнина, Залусский был арестован и отправлен на житьё в Калугу, а библиотека из Варшавы была переведена в Петербург. Живя в Калуге, Залусский всё-таки заботился о своей библиотеке: так, он выписал для неё из Голландии книг на сумму 3 000 червонцев. Из Варшавы библиотеку перевозили в Петербург осенью, во время распутицы. Несколько ящиков во время пути было подмочено, другие расшатались, а потому библиотека потерпела некоторую убыль: «иные книги сопрелись, другия потеряны или разрознены». Когда библиотека прибыла в столицу, то в ней насчитывалось 262 640 томов и 24500 эстампов. Одно богословие простиралось до 40 000 томов.
   Во время пути часть библиотеки была расхищена, чему доказательством служит факт, что потом в Польше встречались книги за подписью Залусского.
   По прибытии библиотеки в Петербург императрица Екатерина II приказала придворному архитектору Соколову составить план для библиотеки.
   Вначале предполагалось устроить библиотеку грандиозных размеров. Над библиотекой намечено было устроить обсерваторию для астрономических наблюдений, куда хотели поставить знаменитый телескоп Гершеля. Кроме этого, предполагавшийся зимний сад при библиотеке должен был служить местом отдохновения для утомлённых читателей. Всем этим широким замыслам, напоминавшим сады Семирамиды, однако, не суждено было сбыться. Много лет прошло, прежде чем библиотека была приведена в систематический порядок. Прежде всего надлежало разобраться в хаосе книг, привести в известность доставшееся сокровище: приступили к описи книг. По-видимому, самое пустое дело – составить опись имеющимся книгам, ибо для этого достаточно списать только заглавный лист книги. Однако самый способный библиотекарь в 6 часов усидчивой работы не может описать с должным тщанием более 35 книг.

   Императорская Публигная библиотека

   При вступлении барона Корфа в должность директора, в 1849 г. из 640 000 томов, составлявших тогда библиотеку, оставалось неописанными около 600 000 книг! Десять лет спустя, в 1859 г., из 849 900 томов оставалось не внесёнными в каталоги менее 50 000 томов.
   Кроме книг и рукописей из Польши, в библиотеке обращает на себя внимание так называемая «коллекция Дубровского», вывезенная из Франции.
   В 1805 году Император Александр I пожаловал Публичной библиотеке «собрание Дубровского».
   Богатейшая коллекция Дубровского заключала в себе: 1) образцы всех разнообразных графических школ, процветавших в Европе с IV века до самого изобретения книгопечатания, 2) памятники миниатюрной живописи римской – до школы Рафаэля, 3) огромное количество мемуаров, писем и автографов (только последних до 8 ооо) многих монархов Европы и разных лиц, прославившихся на государственном или учёном поприщах.
   Пётр Дубровский был нашим неофициальным агентом за границей для собирания редких книг.
   Благодаря его неусыпным стараниям, Императорская Публичная библиотека обогатилась такими драгоценностями, которые составляли гордость и украшение королевских дворцов и библиотек Франции.
   Драгоценные рукописи достались нам не как трофеи войны, а как результат патриотического подвига Дубровского.
   Во время своего 25-летнего пребывания в Париже, Риме, Мадриде и других замечательнейших городах Европы, он посвятил своё время собиранию, с одной стороны, памятников европейской письменности до изобретения книгопечатания, а с другой – важных автографов знаменитых лиц мира сего; а также собиранию документов, относящихся к истории позднейшего времени. Ужасы французской революции весьма способствовали к осуществлению его стремлений. В Париже, когда буйный пролетариат взламывал двери правительственных мест и сокрушал великолепные палаты и сияющие золотом дворцы аристократов, наш библиоман являлся к каждому свежему погрому за добычей своего рода. Тайные хранилища, открытые революцией, и особливо славная библиотека аббатств Сен-Жерменского и Кербийского наиболее его обогатили. Все свои умеренные сбережения он употреблял на покупку книг.
   Вот что пишет о заслугах Дубровского библиотекарь парижской библиотеки Мармье, который в 1830 годах совершил археологическое путешествие по северной Европе.
   «В первые годы нашей первой революции находился во Франции русский дипломат Дубровский, который путешествовал по Англии, Германии, изучая повсюду каталоги, отыскивая редкие книги, и который прибыл в Париж именно в ту пору, когда он мог вполне удовлетворить задаром своей библиографической страсти. Во времена волнений и беспорядков, убийств и терроризма никто не обращал никакого внимания на значение библиотек и важность рукописей. Монастырские и дворцовые архивы были разграблены и разрушены, хранившиеся в них книги выбрасывались чернью на улицу или продавались за бесценок. Находчивый Дубровский, прикрываясь своим дипломатическим званием, пользовался свободным входом повсюду и везде; по разрушении Бастилии и разграблении аббатств осведомлялся, где мог достать даром или приобрести за какую-нибудь ничтожную плату рукопись, диплом, собрание неизданных писем и книги, если они представляли действительно что-либо замечательное и любопытное. Нужно отдать справедливость, что дипломат понимал ценность всего этого, и потому неудивительно, что на этом необозримом поле он воспользовался обильною жатвою; он не терял времени для рассматривания какой-нибудь обыкновенной книжонки.
   Спустя несколько лет, он возвратился в своё отечество, увезя с собою одну из драгоценнейших коллекций, какая существует на свете – эти пергаментные рукописи, неизданные документы, эти неоценимые сокровища, похищенные из архивов, и невозвратно потерянные для нашей истории».
   Следует заметить, что если бы Дубровский не собирал книжные драгоценности, они легко могли быть уничтожены французской разъярившейся чернью; а теперь все эти сокровища хранятся в нашей библиотеке, где ими не раз пользовались французские учёные, отдававшие справедливость заслугам Дубровского.
   По поводу осмотра в нашей библиотеке коллекций Дубровского, Мармье пишет: «На длинных полках, на которых помещается эта французская библиотека, и которых большое пространство я измерял с грустью глазами, я заметил 120 томов in folio писем наших королей и принцев, 150 томов – разных знаменитых людей, один том писем Морица к Генриху IV и множество писем разных министров и французских посланников. Между рукописями мне показывали один лист бумаги, на котором Людовик XIV написал в ряд шесть раз с трудом расставленными буквами: «L’hommage est du aux voix, ils sont tout ce qui leur plait». Эту мудрую аксиому наставник давал своему августейшему воспитаннику копировать, как упражнение в чистописании».
   Далее Мармье описывает молитвенник Елизаветы Английской, который эта несчастная принцесса имела с собой во время продолжительного заточения.
   Вернувшись в Россию, Дубровский преподнёс свою коллекцию в дар Императору Александру I.
   Государь милостиво изволил принять «собрание Дубровского» и наградил его по-царски: единовременной субсидией в 15000 р. и пожизненной пенсией в 3 000 рублей ежегодно, а также и чинами и орденами.
   Наша библиотека по количеству книг считается третьей в мире. Каждый год в неё поступает средним числом 25 000 томов, для помещения которых требуется площадь в 40 квадратных сажен.
   При императоре Александре I Публичная библиотека была открыта для публики и получила Высочайшее утверждение как штата, так и положения о ней. По закону, всякий автор обязан жертвовать для неё по два экземпляра вновь вышедшей книги. При Оленине библиотека была приведена в такой порядок, что 2 января 1812 г. её посетил император. И уже предполагали открыть для публики… Как вдруг на политическом горизонте появились грозные тучи. Наполеон со своей армией шел на Россию. Время было не для чтения. Опасались за сохранность самой библиотеки. Всем известно было, как распоряжался в Италии генерал Бонапарт с сокровищами наук и искусств.
   До Бородинского сражения ещё думали, что неприятеля не допустят к Москве, но когда стало известно, что Москва взята, начали подумывать, как бы поскорее выбраться из Петербурга.
   Архивы большей части казённых учреждений стали укладывать в ящики и готовить к отправке свои дела и бумаги в Вологду.
   Смотря на правительство, и многие из жителей стали торопиться, как бы поскорее выбраться из Петербурга. Так, например, книгопродавец И. П. Глазунов купил лодку-тихвинку, в которую и намеревался нагрузить своё имущество и кипы книг, которые казались поценнее, из обширных своих кладовых, чтобы отправиться вверх по Неве и далее.
   Всеобщая паника среди петербургских обывателей увеличивалась всё более и более.
   По повелению Александра 1,150 000 отборных редчайших книг были укупорены в 180 огромных деревянных ящиках и отправлены в дремучие леса Олонецкой губернии, где они и хранились в деревне Устланке в продолжение 3 месяцев.
   Приводим здесь любопытную историю бегства нашей библиотеки из Петербурга в Петрозаводск. Под надзором Сопикова отправлено 189 ящиков, из которых в 142 находились книги, в 36 – рукописи, в 7 – вазы, принадлежащие Публичной библиотеке, и в 4 – вещи министра народного просвещения, графа А. К. Разумовского. Весь этот тяжёлый груз, весом более трёх тысяч пудов, для которого нанято было особое судно, Сопиков должен был доставить в Петрозаводск водой. Вследствие противного ветра бриг, на котором находился Сопиков с вверенными ему вещами, простоял у Невских порогов с 30 сентября по 6 октября 1812 г.
   Снявшись с якоря от Невских порогов и пройдя Кошкину мель, лежащую при выходе из Невы, на Ладожском озере, верстах в четырёх выше Шлиссельбурга, судно двинулось в дальнейший путь при следующих обстоятельствах, подробно описанных Сопиковым:
   «Судно наше, – пишет Сопиков, – как было предположено, совсем изготовясь, при свежем ветре и при слабом лунном свете, пошло в назначенный путь. Небо стало покрываться облаками; ветер вдруг сделался порывист и очень окреп, пошёл сильный дождь. Судно, несмотря на то, что подобрали паруса, оставив только два, неслось с такою скоростью, что в течение 9 часов успело пробежать 160 вёрст. Волнение было жестоко, качание судна чрезвычайное. Мы все заплатили общую дань свирепствовавшей стихии: сильно захворали и слегли.
   Но к счастию, это беспокойное состояние продолжалось не долее 2 часов пополудни. В третьем часу ветер стал стихать. Около половины 7-го ветер совсем утих, и судно бросило якорь в 7 верстах от устьев Свири. Пройдя устье Свири, остановились у большого села Сермовки, при соединении Свири и Сермовки, где на находящейся заставе записываются все суда, идущие р. Свирью».
   Надежды Сопикова и его спутников не осуществились: им пришлось остановиться на зимовку в деревне Устланке. 23 октября 1812 г. Сопиков писал:
   «Вверенный мне бриг с вещами Императорской Публичной библиотеки пошёл рекою Свирью, а 19 числа, доплыв благополучно до деревни Устланки, при сей реке в 30 верстах выше Лодейного поля находящейся, остановился зимовать в месте удобном и безопаснейшем, какое только есть по всему течению реки Свири; ибо наступила погода с морозами, не дозволяющая нам продолжать нашего плавания.
   Я с помощником своим и воинской командой с судна перебрался на квартиру в 2 крестьянские избы в сказанной деревне, не более в 100 саженях расстояния от нашего судна, которое, кроме всегдашней воинской на нём стражи, посещается мною ежедневно. Груз судна и люди, мне вверенные, находятся в добром состоянии».
   10 ноября 1812 г., когда пронеслась политическая буря, по миновании опасности для Петербурга, последовало распоряжение о перевозке вещей Публичной библиотеки обратно в Петербург, и 19 декабря 1812 г. Сопиков привёз их в Петербург «благополучно и в добром состоянии». И библиотеку, наконец, торжественно открыли 2 января 1814 года. При открытии присутствовали все знатнейшие сановники столицы. Крылов прочитал свою басню «Водолазы». Любопытно припомнить вкратце содержание этой басни, без сомнения, приноровленной к «злобе дня».

     Какой-то древний царь впал в страшное сомненье:
     Не более ль вреда, чем пользы от наук,
     Не расслабляет ли сердец и рук Ученье?
     И не разумнее ль поступит он,
     Когда учёных всех из царства вышлет вон?

   Чтобы решить этот вопрос, государь собирает совет «разумников», на котором бы всякий «хоть слогом не кудрявым, но с толком лишь согласно здравым», высказал своё мнение. Но совет ни к чему не привёл. Однажды, в поле, государь встретил «пустынника с седою бородой и с книгою в руках большой».
   К нему царь и обратился за решением вопроса. Пустынник, рассказавши притчу о водолазах, спускавшихся на дно морское за жемчужными раковинами и нередко там погибавших, высказывает следующее нравоучение:

     Хотя в ученьи зрим мы многих благ причину,
     Но дерзкий ум находит в нём пучину
     И свой погибельный конец;
     Лишь с разницею тою,
     Что часто в гибель он других влечёт с собою.

   Со дня открытия библиотеки количество читателей всё более и более увеличивалось, так что прежняя маленькая читальня не могла вместить всех желающих заниматься. Вследствие этого, в 1858 г. решено было расширить помещение библиотеки устройством нынешней читальной залы. Для этой цели старший библиотекарь Собольщиков ездил за границу, чтобы осмотреть читальные залы в других более или менее знаменитых книгохранилищах Европы: при обзоре предполагалось позаимствовать всё хорошее и избежать худого.
   В 1860 г. приступили к постройке читальной залы. В основание её положена надпись, высеченная на камне, который и был «камнем основания». Вот эта надпись: «В лето от Рождества Христова 1860, царствования же императора Александра Второго – в шестое, месяца июня, в 29 день, положен сей камень в основание здания читальной залы, сооружаемой при Императорской публичной библиотеке по сему плану (в этом месте на камне изображён план постройки). Постройка начата при министре Императорского Двора графе Владимире Фёдоровиче Адлерберге, при директоре библиотеки бароне Корфе, при помощнике его князе Одоевском. Строителем был архитектор и старший библиотекарь Василий Собольщиков. Сотрудником же его – Иван Горностаев. По распоряжению Министерства Императорского Двора, работы условился произвести купец первой гильдии Н. Никитин».
   Читальный зал рассчитан на 200 человек. Всего 20 столов, за каждым по 10 читателей. Посередине, в длину всего зала, широкий проход. Высокие потолки увеличивают кубическое содержание воздуха, что особенно важно при многочисленности читателей, занимающихся в продолжение целого дня, особенно осенью и зимой. Зал освещён пятью большими окнами, в 7 аршин высоты, с тонкими железными переплётами. Окна прорезаны наверху читальни, ближе к потолку, во избежание того, чтобы разношёрстные соседние здания Невского проспекта не отражали сюда свои смешанные цвета.
   Действительно, благодаря этому приспособлению, читальня получает чистый естественный свет, чем не может похвалиться ни одна частная библиотека столицы. Жаль, что окна находятся только с одной стороны, так что всё-таки заметен некоторый полумрак. В зимние тёмные вечера зал освещается газом. На каждом столе по две лампы с абажуром. Во избежание пожара газовое освещение полагают заменить электрическим. Конечно, вопрос о сохранении книжных сокровищ, собранных веками, по справедливости считается первой, самой важной заботой всякого книгохранилища.
   Считается священной обязанностью передать в сохранности грядущим поколениям всё, что мы сами унаследовали.
   На случай огня над библиотекой находится огромный бак с водой, которой можно залить всю библиотеку. Но – увы! – всякие сокровища «и тля тлит, и тать крадёт». Меховая моль, наприм., поедает всё без разбору: и царственные порфиры, и овчинную одёжу бедняка.
   Как ни драгоценны для любителей их книги, коллекции гравюр, картин и других предметов искусства и науки, но и эти сокровища имеют своих опасных врагов между насекомыми! Клещ eruditus ест клейстер, которым бумага приклеена к переплёту, и таким образом разрушает этот последний. Гусеница маленькой ночной бабочки заводится в сырых старых книгах, между листами, и много вредит им, так что эти грабители похищают из рук библиофилов многие печатные редкости, которые в наш век ценятся библиоманами на вес золота. Маленькие, сверлящие дерево жучки также нападают на книги и просверливают даже по нескольку томов кряду. Так, в одной редко посещавшейся библиотеке двадцать семь томов in folio были просверлены по прямому направлению одним и тем же насекомым, так что, просунув веревочку, можно было поднять зараз все двадцать семь томов. Эти «животные» истребляют также гравюры, рисунки и масляные картины. Так, например, в национальной галерее, в Англии, грунт полотна прекрасной картины, изображающей Воскресение Лазаря, принадлежащей кисти Себастиана-дель-Пиембо, так источён личинками насекомого, что гибель картины неизбежна. В Кембриджской библиотеке эти насекомые нанесли значительный вред арабским рукописям, вывезенным из Каира.
   Во избежание шума от шагов при большом стечении читателей, пол читальни устлан пеньковыми коврами. На стенах повешены объявления, которые гласят, что запрещается громко говорить. В видах того, чтобы каждый посетитель, взявший книгу, возвратил её при своём уходе из читальни, заведены входные билеты. При входе в библиотеку каждый посетитель берёт у швейцара бланк, в который библиотекарь собственноручно вписывает книги, взятые для прочтения. При выходе книги сдаются библиотекарю, который на этом бланке ставит печать библиотеки, свидетельствующую, что книги возвращены. Бланк предъявляется швейцару, который, удостоверившись по наложенному штемпелю, что книги сданы, выдаёт одежду. Таким образом, не возвративши книг, нельзя получить пальто. Злодею, посягающему на книгу, остаётся одно: принести с собой какую-нибудь книжонку и посредством её устроить подмен. Мы должны заметить весьма печальный факт. Наша публика, посещающая читальню, относится к вековым сокровищам чрезвычайно бесцеремонно, чтобы не сказать больше. На книгах, взятых для прочтения, делаются и пером, и карандашом всевозможные заметки, подчеркивания, вопросительные и восклицательные знаки. Иная книга вся испещрена подчеркиваниями, как будто читатель хотел показать, что он вполне понимает все глубокие или пикантные места книги. По-видимому, подобные читатели руководствуются правилом: «после нас хоть потоп».
   Почти во всех странах Европы можно заниматься в публичных библиотеках лишь до 3 или 4 часов дня. В нашей Публичной библиотеке читатель имеет право заниматься с 10 часов утра и до 9 часов вечера. Этого, кроме Петербурга, не сыщешь нигде более в Европе. Уже целых сорок лет существует освещение огнём нашей читальной залы по вечерам. Британский музей лишь недавно последовал русскому примеру и значительно увеличил число часов для занятий. Мюнхенская библиотека и многие другие немецкие открыты для публики в течение лишь 29 часов в неделю, Парижская – в течение 36 часов (летом от мая до сентября в течение 48 часов), Берлинская – в течение 39 часов, Британский музей в течение 66 часов; наша же Публичная библиотека открыта в течение 70 часов в неделю, и тем превосходит (уже очень давно) все остальные.
   Нельзя не заметить в читальне двух картин дрезденского художника Дейхерта. Одна из них: портрет императора Александра I, в царствование которого была открыта библиотека и утверждено положение о ней. Другая картина переносит нас в эпоху средних веков. Перед вами Гутенберг, Фауст и Шеффер в своей мастерской рассматривают первый печатный оттиск. Знаменательный исторический момент!
   До вступления в должность директора барона Корфа, нашей публичной библиотеке не хватало одного самого главного качества: её нельзя было назвать национальной. Но благодаря неутомимым трудам барона Корфа, в 1811–1850 гг., публичная библиотека получила русский национальный характер. Барон Корф создал себе памятник, составив в публичной библиотеке русский отдел.
   Барону Корфу пришла счастливая мысль собрать воедино всё, что написано было когда-либо о России. Во время своего троекратного путешествия за границу он завязал сношения со многими знаменитыми книгохранилищами Западной Европы. Таким образом, благодаря его деятельности составлено было русское отделение в 30 000 томов, касающееся исключительно России. Составлен каталог, который разослан был в заграничные библиотеки, так что всякий владелец какой-нибудь книги, касающейся России, мог выгодно продать её в нашу библиотеку, если этой книги не значилось в каталоге.
   В алфавитном каталоге против каждого названия книги указано:
   1) Зал; 2) № шкафа; 3) № полки, и 4) № книги. Благодаря этой организации книги выдаются без замедления.
   При библиотеке числится двенадцать библиотекарей, заведующих каждый своим отделением.
   Количество книг в Публичной библиотеке год от году увеличивается. Чтобы судить о размерах роста нашего государственного книгохранилища, приведём следующие данные, за 1850–1857 годы.

   Как видели выше, все книги в Императорской Публичной библиотеке, расставленные на полках плотно корешками друг к другу, занимают собой протяжение 15 вёрст… Как тут не испугаться усердному читателю?
   Сокровища нашего книгохранилища неисчислимы. И так как «невозможно объять необъятное», как говаривал Кузьма Прутков, то мы хоть упомянем, какого рода книжные драгоценности приютились в нашей библиотеке.
   1) Палимпсесты. Этим именем называются такие рукописи, с которых смыто письмо позднейшего времени и химическими средствами восстановлено то, что было написано раньше. На одном из них было написано сначала по-гречески в V веке, потом по-сирийски и, наконец, по-грузински.
   2) Греческие рукописи со II века, на папирусе.
   3) Автографы царствующего дома Романовых, начиная с патриарха Филарета.
   4) Автографы знаменитых русских людей.
   5) Автографы русских писателей.
   6) Церковнославянские рукописи. Остромирово евангелие 1056 г.
   7) Старопечатные книги, напечатанные в Москве и словенских типографиях.
   8) Церковнославянские рукописи с крюковыми нотами.
   9) Латинские и французские рукописи.
   10) Собрание западноевропейских нотных рукописей IX века, когда музыку писали «невмами», без линеек.
   11) Восточные рукописи.
   Собрание инкунабул занимает особое помещение, устроенное в средневековом монашеском вкусе. Тут собраны редчайшие старинные книги, до 1501 г. При входе, на пороге, прибита пентаграмма (которая, припомним, так сильно смутила Мефистофеля, что он затруднялся, как выйти из кабинета Фауста).

   Зал инкунабул в Императорской Публичной библиотеке в С.-Петербурге.

   Свет слабо пробивается сквозь разноцветные стекла, разливая мистический полумрак. Два, три тяжеловесных фолианта цепями прикованы к стене. Перед письменным столом – старинное кресло. На столе – незатейливые песочные часы и гусиное перо, которыми писали в те времена. К потолку привешена летучая мышь с распростёртыми крыльями. Огромные шкафы с книгами покрыты пылью веков, и даже гороскоп Валенштейна, который вместе с документами, удостоверяющими его «знатное» историческое происхождение, был приобретён великой княгиней Еленой Павловной. Словом, вся обстановка переносит ваше воображение в историческое прошлое. Для полноты иллюзии не хватает только алхимика.
   Упомянем об интересной коллекции портретов Петра Великого, собранной Стасовым. В числе 400 разных экземпляров попадаются и такие, в которых только при самой пламенной фантазии можно отыскать некоторое сходство портрета с оригиналом. Во многих нет никакого сходства. Так, на одной гравюре изображён, по-видимому, Ян Собеский, а подписано: Пётр I. Другая гравюра интересна по историческому содержанию: на ней изображён Пётр Великий, беседующий с Карлом XII в царстве теней, вероятно, о делах под Полтавой!
   В читальной зале, как в фокусе, отражаются все видоизменения, совершающиеся с петербургской публикой. Достаточно посмотреть, что читает общество, чтобы безошибочно угадать веяния времени. Но этот сложный вопрос не касается нас. В 1882 г. посетителей было 120 000 человек, постоянных читателей 12 000 человек. Общее число взятых книг – 228 000 томов. Из 404 повременных русских изданий было требовано: «Отечественные Записки» – 2900 раз, «Русская Речь» —1700, «Исторический Вестник» – 1400, «Дело» – 1300 раз. Очевидно, летом, когда интеллигентная столичная публика удаляется на лоно природы, в публичной библиотеке и читателей бывает меньше, чем зимой. В октябре и ноябре —14 000 человек, тогда как в июне и июле только 5 000 человек.
   По профессиям, по количеству читателей на первом месте стоят учащиеся и окончившие курс в разных учебных заведениях – 3 700 человек, гражданские чиновники – 1 000 чел., дворяне – 850, генералы и офицеры – 615, нижние чины – 123 и духовного звания 102 человека. Слушательниц высших женских курсов – 407, жёны и дочери дворян и чиновников – 800, учительницы – 53.
   По полу количество постоянных посетителей распределяется: мужчин – 10300 человек, женщин —1900.
   В 1886 году в библиотеке занималось 11500 человек. Книг вытребовано для чтения 236 500 томов. Из 488 повременных изданий более других читались: «Вестник Европы», «Северный вестник», «Наблюдатель», «Русская мысль», «Русское Богатство», «Новое Время», «Русский Вестник», «Новости» и прочие.
   В публичной библиотеке вы найдёте библии на всех языках земного шара. На парижскую типографскую выставку из России отправлено было «Отче наш», отпечатанное на 350 языках.
   Кроме Остромирова Евангелия, любопытного для всякого русского человека, в нашей библиотеке сохраняется Синайская Библия, имеющая, так сказать, общеевропейский интерес.
   Синайская Библия – редчайшая рукопись, вместе со многими другими рукописями и палимпсестами была привезена с Востока в Европу лейпцигским профессором Тишендорфом, в 1859 году. По палеографическим признакам Синайская Библия относится к IV–V веку. Рукопись написана на тонком пергаменте, в 4 и 2 столбца и состоит из 346 листов, длиной в восемь с половиной вершков и шириной семь с половиной вершков; 199 листов заняты Ветхим Заветом, а остальные 147 листов – Новым Заветом.
   Синайская Библия, как одна из древнейших дошедших до нас рукописных Библий, является драгоценным памятником для исследователей и учёных издателей библейского текста, тем более что она единственная, которая заключает в себе полный текст Нового Завета.
   Вот как эта рукопись досталась нам.
   В 1856 году профессор Тишендорф, уже известный своими поездками на Восток и изданным в 1846 году отрывком древней рукописи Ветхого Завета (этот отрывок состоит из 43 листов, которых именно и не достаёт в Синайской Библии, из коей они были кем-то вырваны) предложил через тогдашнего посланника нашего в Дрездене уступить нам принадлежащее ему собрание редких рукописей и палимпсестов, разновременно полученных им от восточных греческих монастырей и совершить за счёт русского правительства новую поездку на Восток, для отыскания и приобретения в пользу России разных замечательных памятников древней письменности.
   Это предложение было принято, и в 1858 году Тишендорф был отправлен на Восток, с выдачей ему из государственного казначейства потребной суммы на путевые издержки и на покупку рукописей.
   Поездка его увенчалась успехом: он приобрел важное собрание греческих и восточных рукописей и, сверх того, нашёл в монастыре св. Екатерины остальную часть рукописи Синайской Библии.
   В августе 1859 года письмом Тишендорфа было доведено до Высочайшего сведения, что братия Синайского монастыря желает поднести рукопись Библии Его Величеству.
   Но так как в это время не был ещё утверждён настоятель монастыря, то братия нашла возможным предварительно вверить Тишендорфу, под особую расписку, драгоценную рукопись, которую он в конце октября того же года, по прибытии в Петербург, представил на рассмотрение Государю Императору.
   Наконец, в 1868 году новый синайский архиепископ, препроводив при письме на имя генерал-адъютанта Игнатьева акт братии Синайской обители, формально свидетельствующий о поднесении рукописи Его Императорскому Величеству, заявил, что братия считала это совершившимся с того самого дня, как Библия была передана профессору Тишендорфу.
   Синайская рукопись помещена в библиотеке на особо устроенном аналое, в той же зале, где находится, на таком же аналое, Остромирово Евангелие.
   Далее следует упомянуть о лаврентьевском списке Несторовой летописи 1377 года, который был поднесён в 1811 году Императору Александру I знаменитым ревнителем и изыскателем отечественной древности, графом Мусиным-Пушкиным. Из позднейших рукописей назовём; экземпляр стихотворений Державина, поднесённый им Императрице Екатерине II; экземпляр басен Крылова; перевод «Илиады» Гнедича; риторика Княжнина; знаменитый перевод «Одиссеи» Жуковского. Этот автограф ещё любопытен в том отношении, что наглядно показывает самый процесс поэтического творчества. «Сказка о золотом петушке» Пушкина, где замечателен рисунок чернилами, сделанный автором. Нельзя также не заметить висящую на стене грифельную доску, на которой собственноручно Державиным написано его последнее стихотворение.

     Вот эта лебединая песнь:
     Река времён в своём стремленьи
     Уносит все дела людей.
     И топит в пропасти забвенья
     Народы, царства и царей.
     А если что и остается
     Чрез звуки лиры и трубы,
     То вечности жерлом пожрётся
     И общей не уйдет судьбы.

   Из польских рукописей замечателен дневник похода 1686 года польского короля Яна Собеского, собственной его руки.
   В собрании латинских рукописей замечательно: «Послание Августина к Симплициану об учении христианском» V века; его же творение «О Божьем граде», писанное в VI веке; письма Филиппа И, короля испанского, и супруги его Изабеллы; Марии Стюарт, королевы шотландской; Марии Антуанетты; прописи, писанные Людовиком XIV в его детстве.
   Из греческих рукописей: отрывок из перевода семидесяти толковников V века; Евангелие IX века, писанное золотом и серебром на пурпуровом (лазоревом) пергаменте и переплетённое в серебряном окладе, с позолотой.
   В числе исторических документов особенное любопытство возбуждают два, наглядно показывающие, так сказать, превратность человеческой судьбы. Один из них: указ Наполеона о назначении Мюрата генерал-губернатором в Москве по взятии её французами в 1812 году. Внизу подпись Наполеона.
   Другой – указ Императора Александра I о назначении Остен-Саксена генерал-губернатором в Париже, когда последний был занят союзными войсками в 1814 году. Внизу подпись Александра.
   Оба документа лежат рядом под стеклом.
   В 1829 году, по взятии графом Паскевичем Эриванским турецкой крепости Ахалциха, найдено было при мечети собрание восточных рукописей из Баязета, Дагестана, Эрзерума и Адрианополя, которое тоже поступило в Публичную библиотеку.
   Разные богатые кораны дают понятие о высоком развитии восточной каллиграфии. Здесь же находятся и стихотворения персидского поэта Саади. В числе восточных рукописей пальма первенства, без сомнения, принадлежит знаменитому Корану Османа. Этот исторический Коран был привезен в Петербург из Самарканда генералом Кауфманом в числе военных трофеев, после покорения Ташкента.
   Из других русских библиотек следует упомянуть о библиотеках некоторых русских аристократов. Так, князь Воронцов имеет в С.-Петербурге библиотеку в 12 000 томов и такую же в Алупке. У княгини Львовой находится 12 790 томов, собранных по большей части её отцом, Бибиковым, и среди них встречается много славянских сочинений. Покойный министр юстиции Панин оставил после себя собранную по большей части им же библиотеку в и 000 томов, и в неё вошло много русских сочинений, принадлежащих когда-то князю Лобанову, а также юридические сочинения, обнимающие законодательство различных европейских государств. Кроме того, фамилии Паниных принадлежат ещё библиотеки в Крыму и в одном подмосковном селе, в котором находится много автографов. Библиотека графа С. Д. Шереметьева основана завоевателем Лифляндии, фельд-маршалом графом Борисом Петровичем, и в ней более 25 000 томов. В состав её вошли французские гравюры на меди восемнадцатого столетия, собранные внуком фельдмаршала, Николаем Шереметьевым, и церковные мелодии – сборник, составленный графом Дмитрием Шереметьевым. Теперешний обладатель этих сокровищ сам собрал до 12 000 томов, в том числе более 2 000 сочинений по русской истории. Дядя последнего имеет в Михайловском библиотеку в 3 500 томов, а графиня Шереметьева, урождённая княгиня Вяземская, – собрание из новейших произведений русской и английской литературы. В библиотеке князя П.П. Вяземского в Осташкове имеется 22000 томов, а в его же библиотеке в С.-Петербурге 10000; в том числе несколько сот старинных рукописей. Граф Левашов имеет драгоценную библиотеку в 6 000 томов, а в рязанском имении покойного графа Д. А. Толстого, бывшего министра внутренних дел, существует библиотека в 12 000 томов, относящихся к истории России, педагогике и истории обучения. В заключение следует ещё упомянуть о библиотеке графа Палена в Гофцумберге в Курляндии, которая состоит из средневековых летописей, старинных изданий высокой стоимости и исторических сочинений на различных языках. Тут, между прочим, имеется единственный экземпляр издания Commentarii rerum moscovitarum 1594 г. Герберштейна, с собственноручными примечаниями самого автора.
   В восьмидесятых годах нынешнего столетия земство стало устраивать при деревенских школах так называемые школьные библиотеки, они предназначены не для города, а для деревни; таким образом, крестьянин – главный и единственный читатель книг школьной библиотеки. Получив элементарную грамотность в сельской школе, мальчик-крестьянин не порывает окончательно связь со школой: о ней ему напоминают школьные библиотеки.
   Следует отметить, что потребность в чтении в русском народе начинает всё более и более проявляться, на это указывает тот факт, что кое-где отдача книг на прочтение становится особым промыслом: деревенские лавочники покупают книги и раздают их для прочтения, взимая по 1 копейке за день.
   В настоящее время, несмотря на новизну дела, насчитывается уже немало земств, где библиотеки существуют при весьма значительном числе школ.
   Например:

Данные о деятельности школьных библиотек пока имеются лишь относительно немногих местностей, но и эти данные довольно красноречивы. Нижеследующие цифры относятся к 1886–1887 гг.

   Таким образом, видно, что скромная библиотека сельской школы выдаёт от 300 до 500 книг в год.
   Какие книги имеются в обращении среди народа? Конечно, главные производители народных книжек, это – издатели Никольского рынка в Москве.
   Некоторые земские статистики, произведя подворную перепись, переписывали имевшиеся у населения книги.
   Подобная перепись произведена по нескольким уездам, и результаты во всех уездах почти одинаковы, по крайней мере в общих чертах. Для примера возьмём Орловский уезд Вятской губернии. Он имеет более 200 000 жителей, в том числе 21000 грамотных и учащихся.
   По переписи 1885 г. это население имело 17133 экземпляра книг. В том числе – 14545 экземпляров религиозного содержания и только 2588 экземпляров – светского.
   Книги первой категории распределяются следующим образом: библий – 74 экземпляра, евангелий – 2 786, молитвенников – 1583, псалтырей – 1096, святцев – 1835, священных историй – 854, часословов – 584 и житий святых – 3 074. Книги светского содержания распределялись так: азбук и учебников – 775 экземпляров, повестей, рассказов и стихотворений – 466 (почти все лубочные издания), сказок, сонников, песенников и оракулов – 413, календарей – 234, история —191, география – 64, медицина – 36, сельское хозяйство —18, политическая экономия – 9, периодические издания – 87, патриотических и юридических – 140 и разных книг – 89.
   Эти живые цифры говорят сами за себя.
   Некоторые земства устраивают склады для продажи книг.
   Едва ли не самые оригинальные библиотеки, возникшие в последнее время для народа, – так называемые уличные библиотеки.
   По ходатайству обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева, начало устройства «бесплатных уличных библиотек» положено было в 1881 году Государыней Императрицей Марией Фёдоровной, которая одобрила сие доброе и полезное дело для народа. Инициатива устройства уличных или, как их ещё называют, летучих библиотек для народа положено священником Митрополовым.
   Уличные библиотеки имеются в следующих городах: в Петербурге, Москве, Владимире, Красноярске, Смоленске, Кунгуре, Ржеве и в некоторых селениях Астраханской губернии.
   В городе Саратове устроено 13 летучих библиотек, на что израсходовано около 1000 рублей.
   Устройство уличных библиотек состоит в том, что текст наклеивается на доске или картоне и затем вывешивается в рамах под стеклом на многолюдных площадях и улицах для прочтения.
   Или же в особом деревянном шкафчике приспособлены два валика, на которые намотана бумажная лента с текстом. В таких шкафчиках, например, помещаются «Толковые евангелия», воскресные и праздничные, с обозначением на недельных евангелиях месяцев и чисел на 1887–1888 годы; 257 страниц Евангелия наклеены на 70-аршинную коленкоровую ленту, шириной в три вершка; по мере того как вертят валик, и самый текст передвигается; для чтения открыты только две страницы. В одном только Саратове (вместе с Вольском и Хвалынском) выставлено 928 картонов с 7468 страницами текста для прочтении. Одна и та же книга, смотря по величине, наклеивается на несколько картонов, например, «Житие Стефана Пермского», в 39 страниц, умещается на 3 картонах; «Краткая отечественная история» Рождественского, в 238 страниц, наклеивается на 30 картонах; «Жизнь св. Николая Чудотворца», издание комитета грамотности, в 40 страниц, умещается на 5 картонах, и т. п.

IX. История цензуры в России

   Зачатки цензуры при царе Алексее Михайловиче. – «Разбойный приказ» и　«чернокнижество». – Духовный регламент Петра Великого о　богословских книгах. – Первая цензурная кара: запрещение ввоза календарей из　Польши. – Предварительная цензура для «Петербургских Ведомостей» при Елизавете Петровне. – Учреждение цензуры в　портовых городах. – Цензурный устав 1804　года. – Цензурные уставы 1826　года и　1828　года. – Император Николай Павлович　– цензор Пушкина. – Множественность цензур для разных ведомств. – Столкновения светской цензуры с　духовной. – Законы о　печати 6　апреля 1865　года.

   В России законодательство по делам печати имеет весьма обширную историю. В московском царстве, по учреждении первой типографии, все печатаемые в ней книги были по преимуществу духовного содержания и печатались под наблюдением патриарха. Как мы видели, при Иване Грозном велено было отбирать «описьливые книги». Современник Алексея Михайловича, Котошихин, рассказывает, что в «Разбойном приказе» «жгли живого за богохульство, за церковную татьбу, за содомское дело, за волхвовство, за чернокнижество, за книжное преложение, кто учнет вновь толковать воровски против апостолов, пророков и святых отцов с похулением».
   Между законодательными памятниками Алексея Михайловича находится договорная статья, заключённая в Варшаве между польскими дворянами и русскими послами: «об истреблении печатных предосудительных для России книг»: «крепкий заказ был бесчестных воровских книг никому из наших королевского величества подданных нигде не печатать под страхом смертной казни». Кстати заметим, что в другой договорной статье с поляками, а также и со шведами, условлено «об исправном писании великого государя именования и титла».
   Как мы говорили раньше, в XVI и XVII веке при московской типографии была организована особая «правильня» – для исправления духовных книг. Каждая новая книга выходила с «благословения» патриарха. Этот старинный обычай при Петре Великом обращён был в закон. В 1721 году в духовном регламенте сказано: «аще кто о чем богословское письмо сочинит, и тое-б не печатать, но первее презентовать в Коллегиум. А в Коллегиуме рассмотреть должно, нет ли какого в письме оном погрешения, учению православному противного…»
   К этому же времени относится важный по своим последствиям указ Петра Великого к киевской и черниговской типографиям: «Великому Государю известно учинилось, что в киевской и черниговской типографиях в печатных книгах печатают не согласно с всероссийскими печатьми, которые со многою противностью восточной церкви. Того ради, Его царское Величество указал: новопечорскому и черниговскому монастырям вновь книг никаких, кроме церковных прежних изданий, не печатать, и оные церковные старые книги для совершенного согласия с великороссийскими с такими церковными книгами справлять прежде печати с теми великороссийскими печатьми, дабы ни какой розни и особого наречия в оных не было; а других ни каких книг, ни прежних, ни новых изданий, не объявляя об них в духовной коллегии, и не взяв от оной позволения, – не печатать, дабы не могло в таких книгах ни какой церкви восточной противности и с великороссийской печатью несогласия произойти».
   Благодаря этой монополии на печатание и продажу церковно-богослужебных книг, Лаврская типография предохранила южнорусское население от наплыва изданий с «люторскими» и особенно католическими тенденциями. Все церкви южной России снабжались, да и теперь ещё снабжаются богослужебными книгами Лаврского издания, т. е. из Киева.
   На книги не богословского содержания при Петре Великом не было ещё предварительного правительственного просмотра; однако, признание книги вредной впервые осуществилось при Петре Великом.
   В 1738 году вышел указ о запрещении ввоза календарей из Польши: «понеже в тех календарях находятся, а особливо об Украйне, некоторые зловымышленные и непристойные пассажи, чем нерассудительно народ можете легко придти в какой-нибудь соблазн и сумнение; того ради послан указ наш, чтобы все те календари в Киеве сжечь».
   При императрице Елизавете Петровне установлена была предварительная цензура для «Петербургских Ведомостей», издававшихся при Академии наук, именно по следующему поводу, как видно из указа 1742 года: «в Петербургских Ведомостях печатаются многие несправедливости, как например, 26 февраля напечатано, якобы того числа Ея императорское величество Михаила Бестужева пожаловала кавалериею Святого Апостола Андрея, но которого, пожалования, от Ея императорского величества не бывало. Правительствующий сенат приказал впредь той академии наук упомянутые Петербургские ведомости печатать с апробации сенатской конторы, а без того отнюдь не печатать».
   Таким образом, первым цензурным учреждением была сенатская контора.
   Духовная цензура в России предшествовала светской; духовенство, кроме духовных книг, обращало внимание и на светскую литературу, как это видно из «доклада святейшего синода Императрице Елизавете Петровне о книгах, противных вере и нравственности» 1757 года.
   Правительствующий Синод усмотрел, что: «в ежемесячных из С.-Петербургской академии выходящих примечаниях много противного вере православной имеется, особенно некоторые переводы и сочинения находятся, а инде и бесчисленные меры быти утверждающие, что и священному писанию и вере христианской крайне противно есть, и многим неутвержденным причину к натурализму и безбожию подает: того ради, Всеподданнейше донося, просим: Академии наук запретить, и везде в Империи Российской публиковать, дабы никто отнюдь ничего писать и печатать, как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном, под жесточайшим за преступление наказанием, не отваживался; а находящуюся бы ныне во многих руках книгу Фонтенеля о множестве миров, переведенную при жизни блаженныя памяти государыни императрицы Анны Иоановны князем Кантемиром – указать везде отобрать и прислать в синод».
   При Елизавете Петровне указы печатались в Сенатской типографии, церковные книги – в московской типографии и, наконец, исторические книги – в Академической типографии.
   До царствования Екатерины II особенного развития цензуры не замечалось, но с этого времени разрозненные меры приводятся в систему. В течение большей половины царствования Екатерины II печать находилась в благоприятных условиях. Особенно выгодное положение для печати создано было либеральным указом 1783 года, когда дозволено было во всех городах и столицах заводить вольные типографии, не отличая их от «прочих фабрик и рукоделий», но с непременным условием, «чтобы ничего в них противного законам Божеским и гражданским или к явным соблазнам клонящегося издаваемо не было».
   Начало действительной цензуры книг в России совпадает с началом французской революции: собственно слово «цензура» в первый раз появилось у нас с 1790 года; в указе 15 мая этого года на имя главнокомандующего в Москве князя Прозоровского сказано: «цензура книг долженствует зависеть от управы благочиния, от которой и цензора назначить». Установленная слабая цензурная деятельность вскоре показалась недостаточной, стали изобретать более строгий надзор за типографиями; они возбудили к себе сильное подозрение вследствие деятельности Новикова (в Москве), которая оказалась не вполне соответствующей видам правительства.
   В 1786 году императрица писала к московскому митрополиту Платону: «в рассуждении, что из типографии Новикова выходят многие странные книги, призовите в себе помянутого Новика и прикажите испытать его в законе, равно и книги его типографии освидетельствовать: не скрывается ли в них умствований, не сходных с простыми и чистыми правилами веры нашей православной и гражданской должности». Типография Новикова была закрыта, а прочим московским типографиям повелено было «строжайше подтвердить, чтобы они остерегались издавать книги, наполненные подобными странными мудрствованиями, или лучше сказать, сущими заблуждениями».
   В 1790 году появилась в печати книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», наполненная, как сказано в указе императрицы Екатерины II, «самыми вредными умствованиями». Книга эта просмотрена была цензурой, но после в неё прибавлено было ещё несколько листов, напечатанных потом. Державин указал императрице на эту книгу. Радищев предан был суду, приговорён к смертной казни, которая заменена была ссылкой в Сибирь, в Илимский острог.
   А самая книга по повелению императрицы была сожжена; от неё сохранилось только 3 экземпляра, из коих один хранится в Публичной библиотеке, а остальные два – у любителей.
   В 1789 году (год начала французской революции), Княжнин написал трагедию «Вадим». В этом же году он отдал её на сцену для постановки, были уже розданы роли, но убедившись, что пьеса не своевременна, он взял её обратно со сцены.
   «Вадим новгородский» был напечатан в 1793 году, спустя два года после смерти её автора. Вот рассказ княгини Дашковой о том, как напечатана была эта трагедия, и её дальнейшая судьба. Однажды явилась к княгине вдова Княжнина и просила её, как президента Академии наук, напечатать при Академии неизданную трагедию её мужа – в пользу детей покойного.
   Княгиня приказала напечатать трагедию при Академической типографии.
   Прошло несколько времени, как вдруг от императрицы явился к княгине Дашковой обер-полицмейстер, с приказанием от государыни отобрать из книжных лавок все экземпляры «Вадима».
   В тот же день приехал к княгине генерал-прокурор, граф Самойлов, и объявил Дашковой от имени государыни выговор за напечатание «Вадима», и при этом он сказал, что государыня уподобила печатание «Вадима» изданию знаменитого «Путешествия» Радищева. В первое после этого происшествия собрание во дворце, Дашкова заметила на лице государыни выражение неудовольствия и горечи. Когда Дашкова подошла к императрице и спросила её о здоровья, Екатерина II сказала: «Очень хорошо! Но скажите мне, что я сделала, чтобы вы издавали книги, противные моей власти?»
   – Можете ли вы это думать? – спросила княгиня.
   – Я говорю вам, что эта трагедия должна быть сожжена рукою палача.
   «Вадим» был также уничтожен.
   Указ 1771 года установил цензуру на иностранную литературу. Некоему иностранцу Гартунгу была дана привилегия для напечатания в Петербурге книг исключительно на иностранных языках. Ему вменялось в обязанность предъявлять Академии наук для освидетельствования «всё, что в его типографии будет принесено, или выписано». Причём для контроля, на книге впервые обязали пропечатывать название типографии. Через пять лет, в 1776 году, выдана привилегия книгопродавцам Вейтбрехту и Шнору на печатание в их типографиях книг, не только иностранных, но и русских.
   В 1798 году учреждена цензура во всех портовых городах – для рассматривания привозных книг. В указе по этому поводу сказано: «правительство, ныне во Франции существующее, желая распространить безбожные свои правила во все устроенные государства, ищет развращать спокойных обитателей оных сочинениями, наполненными зловредными умствованиями, стараясь те сочинения разным образом рассеивать в обществе, наполняя оными даже и газеты свои. За нужное признаем повелеть Сенату нашему устроить во всех портах цензуру для привозимых книг».
   При Павле, в 1800 году, ввоз книг временно из-за границы был вовсе приостановлен, потому что «заграничные книги, как говорилось в указе, наполнены развратом веры, гражданского закона и благонравия». Впрочем, этот закон в следующем, 1801 году, был отменён: «повелеваем учиненное указом 1800 года запрещение на впуск из-за границы всякого рода книг и музыкальных нот, отменить, равномерно запечатанные по повелению 1800 года частные типографии распечатать».
   В 1802 году император Александр I нашёл необходимым уничтожить вовсе предупредительную цензуру и заменить её карательной, которая, к сожалению, не была поставлена на надлежащее основание. В 1803 году возбудилась мысль о восстановлении предупредительной цензуры. Министром народного просвещения, графом Завадовским, был представлен в 1804 году в Государственный совет проект первого цензурного устава в России.
   В своей докладной записке на имя государя, граф Завадовский так объясняет мотивы учреждения «цензурного комитета» в России, именно в Петербурге. «Ваше Императорское величество, купно с прочими обязанностями, возложенными на Министерство народного просвещения, предоставили попечению оного цензуру книг. Министерство не замедлило сделать приличные по сему предмету распоряжения, поручив смотрение за изданием книг университетам; и таковое распоряжение, удостоено будучи Высочайшего утверждения, действует в своей силе во всех учебных округах, где есть уже университеты. Между тем, поелику в здешней столице университета ещё не существует, цензура книг осталась на прежнем положении в ведении гражданского губернатора, который, в рассуждении множества по должности своей дел, не мог надлежащим образом иметь смотрение за изданием книг. В отвращение сего Министерство просвещения положило учредить в здешней столице цензурный комитет до открытия университета, составив оный из ученых особ, и для единообразного руководства в рассматривании книг и сочинений во всей Империи, начертало устав. Сими постановлениями ни мало не стесняется свобода мыслить и писать, но токмо взяты пристойные меры против злоупотребления оной».
   Управление по делам цензуры, на основании этого устава сосредоточено было в министерстве народного просвещении; при каждом университете устроен был комитет из профессоров, без одобрения которого никакое сочинение не могло подвергаться тиснению – (§ 4).
   Всего в уставе насчитывалось 47 параграфов.
   Главная цель предварительного рассматривания: «доставить обществу книги и сочинения, способствующие к истинному просвещению ума и образования нравов, и удалить книги и сочинении, противные сему намерению» (§ 2). Цензурному комитету и каждому цензору в отдельности вменено было в обязанность наблюдать, «чтобы в произведениях печати не было ничего противного закону Божию, правительству, нравственности и личной чести гражданина» (§ 15). Если же в рукописи встречались подобные места, то цензор должен был возвращать её издателю для исправления, не дозволяя себе никаких помарок. Цензурный комитет предает автора в руки правосудия, если в своём сочинении автор явно отвергал бытие Божие, вооружался против веры и законов отечества, оскорблял верховную власть и высказывал мысли, совершенно противные духу общественного порядка и спокойствия (§ ю). Преследуя злоупотребления, устав, однако, не преграждал пути для успешного развития науки и добросовестной оценки государственных и общественных вопросов: «скромное и благоразумное наследование всякой истины, относящейся до веры человечества, гражданского состояния, законодательства, государственного управления или какой бы то ни было отрасли правительства, не только не подлежит и самой умеренной строгости, но пользуется совершенной свободой печати, возвышающей успехи просвещения» (§ 22). Золотое правило для цензора: «когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий смысл, в таком случае лучше истолковать оное выгоднейшим для сочинителя образом, нежели его преследовать (§ 21).
   Сочинение, одобренное цензурой к печати, должно быть скреплено по листам цензором. Время одобрения и имя цензора выставлялось на обороте заглавного листа.
   Несмотря на сосредоточение цензурной власти при министерстве народного просвещения, в цензурное дело вмешивались все, кто только чувствовал себя довольно авторитетным для того, чтобы делать внушения.
   По предложению министра двора, цензурным комитетом было запрещено пропускать статьи об игре актёров.
   Граф Разумовский в 1815 году, по поводу нескольких статей о театре, представленных цензурой, дал следующий отзыв: «суждения о театрах и актёрах позволительны только тогда, когда бы оные зависели от частного содержателя», но суждения об императорских театрах и актёрах, находящихся на службе его Величества, он находит не уместными.
   Хотя цензурный устав 1804 года в теории и представлял свободу основательному и добросовестному обсуждению вопросов, касающихся государственной жизни, но на деле это положение встречало разные препятствия.
   Так, например, по поводу тогдашних политических отношений России к другим державам, положение цензуры и самих авторов было затруднительно. Возбранялось, например, неодобрительно отзываться о Наполеоне.
   В мартовской книжке «Русского Вестника» 1808 года сказано: «В продолжение прошедшего похода Наполеон всегда был близок к погибели, и чем далее заходил, тем опасность его становилась ужаснее, неизбежнее» и т. д. Подобные отзывы вызвали со стороны министерства замечания: «Таковые выражения не приличны и предосудительны при настоящем положении, в каком находится Россия к Франции». И потому всем учебным округам предписано было, чтобы «цензоры не пропускали никаких артикул, содержащих известия и рассуждения политические».
   Другой пример. В 1802 году свободно обращалась книга «Histoire de Bonaparte», наполненная напыщенными похвалами императору французов. В 1807 году, т. е. во время войны с Францией, книга эта, «во уважение нынешних обстоятельств», была запрещена, и цензурный комитет дал следующий отзыв о ней: «сочинитель этой книги от начала до конца превозносит Бонапарта, как некое божество, расточает ему самые подлые ласкательства, представляет все его властолюбивые деяния в самом благовидном виде, все его несправедливые присвоения и хищничества представляет праведными и законными. Вообще, автор обнаруживает себя попеременно то почитателем революций, то подлым обожателем хищников трона».
   Во время борьбы России со всей Европой, цензурное ведомство издало следующее распоряжение: осенью на 1812 год велено было приготовить календарь без родословной чужеземных владетельных домов.
   В 1817 году в цензурной практике возникла мысль о предварительном просмотре статей, касающихся различных частей государственного управлении – теми ведомствами, до которых они касались. Цензурным комитетам предписано было, чтобы они не пропускали «ничего относящегося до правительства, о предмете которого в книжке рассуждается».
   Авторы горько жаловались на прижимки цензуры. Не говоря уже о писателях мало известных, даже Карамзин не избежал тяжести цензуры: ему, как известно, Высочайше дозволено было печатать свою «Историю Государства Российская» без цензуры. Печаталась она в военной типографии. В 1816 году бывший дежурный генерал приостановил печатание, требуя цензурного разрешения. Карамзин жаловался на это князю Голицину. «Академики и профессоры, – писал он, – не отдают своих сочинений в публичную цензуру; государственный историограф имеет, кажется, право на такое же милостивое отличие. Он должен разуметь, что и как писать; надеюсь, что в моей книге нет ничего против веры, Государя и нравственности; но быть может, что цензоры не позволят мне, например, говорить свободно о жестокости царя Иоанна Васильевича. В таком случае, что будет история?»
   Желание Карамзина было удовлетворено.
   В 1822 г. Жуковский жаловался на одного цензора и на Петербургский цензурный комитет вообще за запрещение его баллады: «Смальгольмский барон».
   Вот как рассказывает об этом сам Жуковский в письме своём к министру духовных дел и народного просвещения. «Я на сих днях отдал для напечатания в листах «Инвалида» мой перевод одной баллады английского стихотворца Вальтер Скотта – «Иванов вечер». Сия баллада давняя; содержание оной заимствовано из древнего шотландского предания, она переведена стихами и прозою на многие языки, и до сих пор ни в Англии, где все уважают и нравственный характер Скотта и цель всегда моральную его сочинений, ни в остальной части Европы никому не приходило на мысль почитать его балладу не нравственною, или почему-либо вредною для читателя. Ныне я узнаю с удивлением, что мой перевод, в коем соблюдена вся возможная верность, не может быть напечатан: следовательно, цензура находит сие стихотворение или не нравственным, или противным религии, или оскорбительным для правительства. Нужно ли мне уверять, что для меня ничего не стоит отказаться от напечатания нескольких стихов, очень равнодушно соглашаюсь признать их не заслуживающею внимания безделкою; но слышать, что переведенную мною балладу не напечатают, потому что она может быть вредна для читателей, это совсем иное! С таким грозно несправедливым приговором я не могу и не должен согласиться».
   Цензурный комитет, вызванный письмом Жуковского защищать справедливость своего приговора, написал пространный критический разбор баллады. Мы не будем долго останавливаться на этом разборе, укажем только на некоторые места, наиболее характерные.
   «Самое название стихотворения «Иванов вечер» может показаться странным по содержанию шотландской баллады, совершенно противоположному тому почтению, какое сыны господствующей греко-российской церкви обыкли хранить ко дню сего праздника… читателям предлагается чтение о соблазнительных делах, которые они должны воображать себе происходящими пред самым сим праздником и в самую его ночь. Противоположность между названием баллады и содержанием её тем чувствительнее для русского читателя, что в Иванов день, в июне и августе месяцах, обыкновенно бывает пост, по уставу греко-российской церкви». Баллада Жуковского была напечатана два года спустя, в «Новостях литературы».
   Обстоятельства, при которых вступил на престол император Николай I, не могли расположить к дарованию льгот печати. Под влиянием идей, господствовавших в то время во всей континентальной Европе, и событий 14 декабря 1825 года, издан был цензурный устав 10 июня 1826 года, воспроизводящий во всей чистоте идею предварительной цензуры.
   Этот устав возник следующим образом.
   Император Николай Павлович приказал своему министру Шишкову составить новый цензурный устав. Шишков поручил это дело директору своей канцелярии князю Ширинскому-Шихматову. Работать князю не пришлось долго: в главном правлении училищ уже лежал готовый устав, составленный Магницким в компании с Руничем в 1823 г. По инструкции министра, нужно было сообразоваться со всеми бывшими нашими и иностранными уставами, и извлечь из них: «нужнейшие, лучшие, приноровленные к обстоятельствам времени правила, в которых бы, не стесняя ни малейше талантов писателей, заграждались пути к покушениям вводить хитрые и часто распещрённые цветами злонамеренные сочинения».
   Но не помогли ни иностранные уставы, ни желание министра не стеснять талантов писателей, – из рук его вышел так называемый чугунный устав.
   Цель этого цензурного устава – противодействовать духу времени, выразившемуся в политических потрясениях Европы.
   Цензура учреждена была не только для противодействия положительно вредным направлениям, но и для воспитания общества. На цензурный устав 1826 года возложены были три главнейших попечения: о науках и воспитании юношества, о нравах и внутренней безопасности и о направлении общественного мнения согласно с политическими обстоятельствами и видами правительства.
   Главным органом цензуры создан был верховный цензурный комитет из трёх членов министров: народного просвещения, внутренних дел и иностранных дел. В самых цензурных правилах до мельчайшей подробности определены обязанности цензора именно с воспитательно-педагогической точки зрения.
   Чтобы иметь хоть какое-нибудь понятие об этом уставе, упомянем вкратце о некоторых его параграфах, наиболее рельефных.
   Запрещалось помещать официальные статьи и известия о важнейших событиях, относящихся до России, прежде, нежели они обнародованы будут от правительства (§ 139). Не позволялось пропускать к напечатанию места в сочинениях и переводах, имеющие двоякий смысл, ежели один из них противен цензурным правилам (§ 151). Запрещалось авторам выпущенные цензурой места обозначать точками или другими знаками, «как бы нарочно для того поставляемыми, чтобы читатели сами угадывали содержание пропущенных повествований или выражений, противных нравственности, или общественному порядку» (§ 152).
   Запрещались сочинения, «в которых явно нарушаются правила и чистота русского языка» (§ 154). Вменялось в обязанность не пропускать к книгопечатанию книгопродавческих каталогов с несправедливой похвалой книгам, чтобы «любители чтения не могли быть через то приводимы к неосновательному желанию приобрести книги, не заслуживающие их внимания»; не велено пропускать отрывки из целых сочинений, не имеющие «полноты содержания в отношении к нравственной, полезной или по крайней мере безвредной цели». Международным политическим отношениям России к Европе того времени посвящен следующий параграф: цензура обязана строго наблюдать, чтобы не печаталось «ничего неуважительного или обидного для держав, находящихся в дружественных с Россией отношениях, и в особенности для Священного союза». Параграфы 173–185 относятся до книг по части словесности, географии и статистики.
   О цензуре исторических книг в § 181 сказано: «история не должна заключать в себе произвольных умствований, которые не принадлежат к повествованию».
   В §§ 186–193 даются наставления о цензуре книг логических, философских, юридических, а также по части естественных наук и медицины. В отношении медицинских наук «наблюдать следует, чтобы вольнодумство и неверие не употребили некоторые из них орудиями в поколебанию в умах людей неопытных достоверности священнейших для человека истин, например, как духовность души, внутреннюю свободу и высшее определение в будущей жизни. А потому постановляется в обязанность цензорам, чтобы они тщательно отсекали в рассматриваемых сочинениях всякое к тому покушение».
   К счастью, действие этого устава было кратковременно: скоро обнаружилось, что подобными постановлениями о печати эта последняя совсем подрывается в своём корне. В обществе раздавались голоса против строгости цензуры. Говорили, что по такому уставу можно и «Отче наш» перетолковать «якобинским» наречием: русской науке и литературе приходилось зачахнуть. И потому потребовалась реформа в цензурном уставе.
   Новый устав 1828 года отказался от своей педагогической роли: он просто обязывает цензуру «рассматривать произведения словесности, науки и искусств, назначаемые к изданию в свет внутри государства, посредством книгопечатания, гравирования или литографии».
   Новый устав слагал с цензоров быть судьями в литературном отношении цензурируемых книг. В § 6 устава говорится, что цензура должна обращать внимание на дух статьи, а не привязываться к отдельным словам и фразам, «и в суждениях своих принимать всегда явный смысл речи, не дозволяя себе произвольного толкования оной в дурную сторону». Цензура должна была следить за неприкосновенностью «коренных законов империи», хотя об остальных законах, менее важных, можно было писать смело.
   Подобные льготы, данные печати, оживили её, и тридцатые годы можно назвать временем возрождения литературы.
   А для гениального нашего поэта Пушкина сделано небывалое в летописях литературы исключение: император Николай Павлович возложил на себя обязанность быть цензором его произведений. Из этого факта, между прочим, видно, что император признавал в Пушкине крупную общественную силу.
   Генерал-адъютант Бенкендорф писал Пушкину 30 сентября 1826 года: «Сочинений ваших никто рассматривать не будет; на них нет никакой цензуры. Государь Император сам будет первым ценителем произведений ваших и цензором».
   Император Николай Павлович по некоторым цензурным вопросам обнаруживал более терпимости, нежели все цензурное ведомство.
   Комедия Гоголя «Ревизор», в которой видели злую сатиру на наши общественные порядки, появилась в печати по личной воле государя.
   Рассматривая сочинения Пушкина, представляемые в рукописи, государь отмечал места, требовавшие объяснения, и давал автору советы, равносильные приказанию.
   Однако кроме царской цензуры, Пушкин должен был представлять все свои сочинения в цензуру обычным порядком. Во исполнение Высочайше утверждённого положения правительствующего сената, С.-Петербургский военный генерал-губернатор предписал обер-полицмейстеру 16 августа 1828 года: «известного стихотворца Александра Пушкина обязать подпискою, дабы он впредь никаких сочинений, без пропуска и одобрения оных цензурою, не осмеливался выпускать в публику, под опасением строгого по законам взыскания».
   Посредником между Пушкиным и императором был Бенкендорф, шеф жандармов и начальник третьего отделения собственной Его Величества канцелярии.
   Все сочинения Пушкина, представляемые государю, рассматривались предварительно Бенкендорфом. Не желая беспокоить государя, Пушкин посылал свои рукописи на усмотрение Бенкендорфа: «Честь имею препроводить на рассмотрение вашего превосходительства новые мои стихотворения… Мне было совестно беспокоить ничтожными литературными занятиями моими человека государственного среди огромных его забот… Совестясь беспокоить поминутно Его Величество, я раза два обратился к вашему покровительству, когда цензура недоумевала, и имел счастие найти в вас более снисходительности, нежели в ней».
   Представляя государю рукописи Пушкина, Бенкендорф прилагал к ним краткий очерк содержании и даже критический отзыв.
   Особенно любопытна литературная история знаменитой драмы Пушкина «Борис Годунов».
   Произведение это окончено в 1825 г., и первоначальное название его было такое: «Комедия о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве».
   Ещё до появления в печати произведение это приобрело известность в литературном кругу. Во время своего пребывания в Москве, Пушкин читал свою «комедию» в обществе писателей и учёных, в числе которых были Веневитинов, Баратынский, Мицкевич, Хомяков, Киреевские, Погодин, Шевырев и др. По этому поводу Бенкендорф писал Пушкину 22 ноября 1826 года: «Ныне доходят до меня сведения, что вы изволили читать в некоторых обществах сочиненную вами трагедию. Сие меня побуждает вас покорнейше просить об уведомлении меня, справедливо ли такое известие или нет». Пушкин отвечал Бенкендорфу 29 ноября 1826 года; «Так как я действительно в Москве читал свою трагедию некоторым особам, то поставляю себе за долг препроводить её вашему превосходительству в том самом виде, как была она мною читана, дабы вы сами изволили видеть дух, в котором она сочинена. Я не осмелился прежде сего представить её глазам императора, намереваясь сперва выбросить некоторые непристойные выражения. Так как другого списка у меня не находится, то приемлю смелость просить ваше превосходительство оный мне возвратить».
   9 декабря 1826 года Бенкендорф отвечал Пушкину: «Получив письмо вместе с препровожденною при оном драматическою пьесой, я поспешаю вас о том известить, с присовокуплением, что я оную представлю Его Императорскому Величеству, и дам вам знать о воспоследовать имеющем Высочайшем отзыве». Вместе с драмой, Бенкендорф представил государю и свои «замечания» и «выписки». А самую драму Бенкендорф охарактеризовал так: «кажется, будто это состав вырванных листов из романа Вальтера Скотта».
   В связи с этим замечанием Бенкендорфа написан и отзыв государя. На рукописи Пушкина государь, по свидетельству П. А. Плетнёва, отметил несколько сцен красным карандашом. На «замечаниях» Бенкендорфа государь написал: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если бы с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скотта».
   Об этом отзыве государя Бенкендорф уведомил Пушкина 14 декабря 1826 г.
   При этом Бенкендорф писал:
   «Уведомляя вас о Высочайшем отзыве и возвращая при сем сочинение ваше, долгом считаю присовокупить, что места, обратившие на себя внимание Его Величества и требующие некоторого очищения, отмечены в самой рукописи и заключаются также в прилагаемой у сего выписке».
   Пушкин отвечал Бенкендорфу 3 января 1827 года: «С чувством глубочайшей благодарности получил я письмо вашего превосходительства, уведомляющее меня о Всемилостивейшем отзыве Его Величества касательно моей драматической поэмы. Согласен, что она более сбивается на исторический роман, нежели на трагедию, как Государь Император изволил заметить. Жалею, что я не в силах уже переделать однажды мною написанное».
   В 1829 г. снова подымается вопрос о драме Пушкина. Сделав «нужные очищения», Пушкин передал своё произведение В. А. Жуковскому – на свежий взгляд.
   Исправленная рукопись была передана государю при докладе следующего содержания: «по Высочайшему Вашего Императорского Величества повелению, представляется драматическое стихотворение Пушкина о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве».
   На докладе написано: «Высочайшего соизволения не воспоследовало, 10 октября 1829 г.». На этом же докладе Бенкендорф приписал карандашом: «возвратить Пушкину с тем, чтобы переменил бы некоторые места, слишком тривиальные, и тогда я опять доложу Государю».
   В 1830 году Пушкин через Бенкендорфа пишет к государю: «В настоящее время, вынуждаемый обстоятельствами, я умоляю Его Величество развязать мне руки и позволить мне напечатать мою трагедию в том виде, как она есть».
   Наконец Пушкин получил желаемое разрешение. В письме 28 апреля 1830 года Бенкендорф уведомил Пушкина, что государь разрешает напечатать трагедию «под собственною ответственностью» автора.
   Печатный экземпляр «Бориса Годунова» был представлен государю.
   О впечатлении, произведённом на государя драмой Пушкина, появившейся в печати, Бенкендорф уведомил автора письмом 9 января 1831 года следующим образом: «Его Величество Государь Император поручить мне изволил уведомить вас, что сочинение ваше "Борис Годунов" изволил читать с особым удовольствием».
   Пушкин отвечал Бенкендорфу письмом из Москвы: «С чувством глубочайшей благодарности удостоился я получить благосклонный отзыв Государя Императора о моей исторической драме. Писанный в минувшее царствование "Борис Годунов" обязан своим появлением не только частному покровительству, которым удостоил меня Государь, но и свободе, смело дарованной монархом писателям русским в такое время и в таких обстоятельствах, когда всякое другое правительство старалось бы стеснить и оковать книгопечатание».
   Период 1828–1850 годов замечателен установлением специальных цензур для разных ведомств; возникает мало-помалу множественность цензур. В 1836 году учреждена особая цензура для еврейских книг; в 1837 году – для книг на восточных языках; в 1831,1843, и 1850 гг. – для министерства Императорского двора. В 1841 году была учреждена цензура для проповедей в церквях; музыкальные сочинения, исполняемые в церквях, подвергнуты цензуре директора певческой капеллы.
   В 1845 г. по докладу министра путей сообщения Клейнмихеля, под предлогом, чтобы не встречалось «несообразностей и ошибок» в описаниях русских путей сообщения, решено было подвергать статьи по этим вопросам на усмотрение главного управляющего путями сообщения.
   Министр финансов, в свою очередь, исхлопотал для себя особые цензурные льготы. В № 4 «Экономического указателя», (26 января 1857 года) была напечатана статья Е. Ламанского: «Китайские ассигнации». Говоря о том, что Китай раньше Европы был знаком с ассигнациями, Ламанский рассказывает вкратце историю китайских ассигнаций, и при этом высказывает несколько элементарных финансовых истин о том, какой вред приносит чрезмерный выпуск ассигнаций, роняя кредит государства, производя падение курса, общую дороговизну и проч. Министру финансов эта статья показалась подозрительной. Напрасно князь Щербатов (ярый противник множественности цензур), со своей стороны, обратился с представлением в главное управление цензуры, что «если мнение цензурного комитета не будет признано достойным уважения, и если оценка статей не будет основана на чисто научных соображениях, а на толкованиях, подлежащих личному взгляду того или другого ведомства, то цензурный комитет будет находиться в крайнем затруднении». Министр финансов граф Канкрин вошёл с докладом о статье Ламанского, и 28 Марта 1857 года последовало решение: «не допускать к печати статей, подобных статье Е. Ламанского».
   Следует отметить факт, что случалось, что одно цензурное ведомство вступало в пререкание с другим о благонамеренности той или другой одобренной или неодобренной рукописи.
   Из многочисленных примеров возьмём следующий. В 1856 году брошюра под заглавием: «Современные идеи и православие» не была пропущена светской цензурой. Автор её, по поводу фельетона «С.-Петербургских Ведомостей» (№ 217, 1856 года), развивал мысль, что идеи современной цивилизации, прививающиеся и на русской почве, очень трудно согласить с православно-религиозными верованиями русского народа.
   Светская цензура увидела в этом укор себе, будто она потворствует распространению путём печати вредных идей. Тогда автор представил свою книжку в духовную цензуру, которая беспрепятственно одобрила её в печать. Министр народного просвещения поставил это на вид духовной цензуре и просил Святейший Синод, чтобы духовной цензуре запрещено было одобрять сочинения, которые вовсе ей не принадлежат, тем более такие, в которых делаются обвинения светской цензуре в потворстве направлению, не согласному с православными верованиями.
   Но Святейший Синод взглянул на это дело со своей точки зрения. «Нельзя, – говорил он, – утверждать, будто бы светская цензура одна имела право судить о названном сочинении; напротив того, судить о сочинениях, касающихся веры православной, есть неотъемлемое, законное и исключительное право церкви. Не одобрив это сочинение, светская цензура оградила только себя, но не оградила православия, оскорблённого статьями такой газеты, которая расходится по городам всей России и читается людьми всякого сословия».
   Спустя два года после этого «недоразумения» между светской и духовной цензурой, 1858 год ознаменовался несколькими протестами со стороны духовного ведомства. И в этом случае, как и в столкновении светской цензуры с духовной, цель была одна и та же: защита основ православной веры. Из области теории вопрос перенесён на практическую почву.
   В то время приехал в Петербург иностранец Роде со своими туманными геологическими картинами, изображавшими постепенное образование земного шара. Картины свои он показывал сначала в некоторых высших учебных заведениях, а потом и публике, в здании цирка (теперешний Мариинский театр). С.-Петербургский митрополит, преосв. Григорий, был возмущён этими представлениями Роде, и обратился к обер-прокурору Св. Синода со следующим отношением.
   «Неоднократно доходили до меня слухи, что некто иностранец Роде, здесь, в Петербурге, в разных высших учебных заведениях, разными картинками, не упоминая ни слова о Боге-создателе, показывает, что образование нашей земли, со всеми ее растениями и животными, не исключая и людей, произошло только от действия естественных сил какой-то первобытной материи, в продолжение не простых шести дней, а шести более или менее длинных периодов.
   В настоящее время, как сказывают, этот Роде уже делает свои представления публично, близ Большого театра, в цирке, и для большого привлечения народа – с торжественною музыкою.
   Такое представление, явно колеблющее основание христианства и истребляющее в народе всеми христианскими народами благоговейно признаваемую и чтимую истину в создании нашей земли от Всемогущего, Премудрого и Всеблагого Творца Бога, весьма вредно для народной веры и нравственности.
   Посему покорнейше прошу ваше сиятельство, чтобы означенное даваемое в цирке представление было прекращено».
   Затем, в тот же год, преосв. Григорий возмутился модной картинкой в «Сыне Отечества», и обратился к С.-Петербургскому генерал-губернатору Игнатьеву с следующим отношением:
   «Ваше высокопревосходительство, м. г., при последнем, 19-м номере издаваемого здесь журнала под названием «Сын Отечества», разослана к подписчикам картинка парижских мод, в которой одна женская фигура представлена в платье, украшенном, вместо обыкновенных женских уборов, крестами, подобно тому, как изображаются они на церковных священных облачениях.
   Находя такое злоупотребление священного знамени креста крайне неприличным, оттого долгом считаю препроводить доставленную мне картинку вашему превосходительству с тем, не признаете ли нужным воспретить в здешних мастерских устройство означенных платьев и принять другие, по усмотрению вашему, меры, чтобы платья эти не были в употреблении».
   Генерал-губернатор отвечал на это следующее:
   «Ваше высокопреосвященство, милостивый архипастырь, получив возвращаемую при сем картинку, принадлежащую к № 19 периодического издания «Сын Отечества», долгом поставляю доложить вам, высокоуважаемый архипастырь, что воспрещение изготовления в здешних мастерских подобных женских убранств оказывается неудобным, ибо многие таковые бывают привозимы из-за границы, или по иностранным рисункам заготовляются в домашнем быту. При том воспрещение сие дало бы повод к неуместной оговорке, что изображение уподобляется не церковному облачению, а математическому знаку умножения.
   Тем не менее сообщил я министру народного просвещения, что замечание ваше надлежало бы предписать к руководству цензуре, при пропуске рисунков всякого рода».
   Вследствие вышеупомянутого сообщения генерал-губернатора министру народного просвещения, последний 28 мая 1858 г. послал в цензурные комитеты следующий циркуляр.
   «Обратить строгое внимание на то, чтобы в картинках или изображениях, не подлежащих отсылке в духовную цензуру, и одобряемых, по существующим постановлениям, светскою цензурою, не было допускаемо неприличного смешения предметов религиозных со светскими».
   Как мы видели выше, при Александре I цензурная реформа была чуть ли не первым делом правительства при самом вступлении на престол молодого императора, напротив, при Александре II иные более важные и существенные реформы поглотили всё внимание правительства; печать же долгое время, почти целое десятилетие, с 1855 по 1865 г., оставалась при тех же тягостных законах, которые существовали в царствование Николая.
   Однако никогда пресса не была так либеральна и смела, как именно в это достопамятное десятилетие.
   Когда после Крымской войны в русском обществе последовал взрыв реформенного энтузиазма, пресса воспользовалась этим случаем как нельзя лучше: общее движение, увлекшее за собою прессу, вместе с тем увлекло и самих цензоров. Журнал Каткова «Русский Вестник» появился с «иностранным отделом», чего прежде не бывало; в этом году (1855 г.) возник славянофильский журнал «Русская Беседа». Оба эти журнала, дорожа удобной минутой, с рвением заговорили об общественных и государственных вопросах, о дипломатических сношениях России с другими державами и высказывали суждения, несогласные иногда с видами правительства. Дошло до того, что князь Горчаков в 1859 году объявил в «Journal de St. Petersbourg», органе министерства иностранных дел, что «журналы русские, или считающиеся таковыми, издающиеся в России или в других странах, представляют не более, как свои собственные мнения, что правительство не берет на себя ни одобрять эти мнения, ни порицать их, и что еще менее может оно принять на себя ответственность за них, в каком бы то ни было отношении».
   В шестидесятых годах в русской прессе господствовала обличительная литература. В особенности на этом поприще отличались два сатирических журнала: «Искра» и «Развлечение». Выражение «попасть в “Искру”» сделалось таким же обычным термином, как впоследствии «сесть на скамью подсудимых». В начале 1860 года для решения вопроса о печатной гласности и обуздания обличительной литературы был даже составлен особый комитет из министров юстиции, народного просвещения, внутренних дел и шефа жандармов. Результатом совещаний комиссии явился циркуляр 8 марта 1860 года, подтверждающий по цензурному ведомству, «чтобы не были допускаемы в печать сочинения и журнальные статьи, а равно изображения и карикатуры: а) в которых возбуждается неприязнь и ненависть одного сословия в государстве к другому; б) в которых заключаются оскорбительные насмешки над целыми сословиями и должностями гражданской и военной службы, над военным мундиром и занятиями по фронтовой части в мирное время и т. п.; в) в которых, вопреки § 3 устава ценз., хотя не прямо с названием фамилии, а большей частью под таким прозрачным замаскированием, что легко узнать можно, о ком и о чем идет дело, оглашаются обстоятельства, относящиеся до нравственности и частной жизни разного звания лиц, до преступления их родителей, до происхождения или дурного поведения членов семейств и т. д. А как в цензурном уставе нет особенной статьи, которая бы положительно воспрещала распространение известий неосновательных и по существу своему неприличных к разглашению о жизни и правительственных действиях Августейших Особ Царствующего дома, уже скончавшихся и принадлежащих истории, то, с одной стороны, чтобы подобные известия не могли приносить вреда, а с другой, дабы не стеснить отечественную историю в её развитии, периодом, до которого не должны доходить подобные известия, принять конец царствования Петра Великого. После сего времени воспрещать оглашение сведений, могущих быть поводом к распространению неблагоприятных мнений о скончавшихся Августейших лицах Царствующего дома, как в журнальных статьях, так и в отдельных мемуарах и книгах».
   С 1860 года начинаются отдельные преобразования цензуры, которые закончились реформой 6 апреля 1865 года: отменой предупредительной цензуры и заменой её карательной цензурой.
   В указе 6 апреля 1865 г. сказано:
   «Желая дать отечественной печати возможные облегчения и удобства, Мы признали за благо сделать в действующих цензурных постановлениях, при настоящем переходном положении судебной у нас части и впредь до дальнейших указаний опыта, нижеследующие перемены и дополнения: освободить от предварительной цензуры:
   а) В обеих столицах:
   1) Все повременные издания.
   2) Оригинальные сочинения объемом не менее 10-ти печатных листов.
   3) Переводы объемом не менее 20-ти печатных листов.
   б) Повсеместно:
   1) Издания правительственные.
   2) Академические, университетские и ученых обществ.
   3) На древних языках.
   4) Чертежи и планы».
   Таким образом, по новому закону, книги свыше 10 печатных листов – оригинальные, и свыше 20 печатных листов – переводные, освобождены от предварительной цензуры.
   Эта льгота для «солидных» книг дана в тех видах, что они не так быстро обращаются в публике, как книги средние и мелкие; напротив, эти последние, будучи и по цене своей более доступными, всегда могут иметь более многочисленный круг читателей, нежели солидные книги. Дорогую солидную книгу мы привыкли видеть в кабинете учёного, мелкие дешевые книги ходят по рукам читателей.
   По правилам 6 апреля, центральная власть по делам печати вверена министерству Внутренних Дел, и открыто Главное Управление по делам печати. Этому управлению вверены три рода дел: 1) наблюдение за произведениями печати, выходящими без предварительной цензуры; 2) наблюдение за типографиями, литографиями и книжными лавками; и 3) администрация по делам правительственной цензуры.
   Осталось прежнее деление цензуры на светскую, духовную и иностранную. Самая главная административная кара по закону 1865 г. есть временное закрытие периодического издания. Книги, напечатанные без предварительной цензуры, за семь дней до выпуска в свет должны быть в 10 экземплярах представляемы в цензурный комитет.
   Собственно говоря, в настоящее время действует цензурный устав 1828 года, с разными дополнениями и изменениями, так что закон о печати 1865 года представляет собой некоторые изъятия из общего правила, распространяющиеся на издания как периодические, так и непериодические.
   Внутренняя (светская) цензура возложена на цензурные комитеты, которые учреждены в городах: Петербурге, Москве, Варшаве и Тифлисе. Кроме того, отдельные цензоры находятся в городах: Риге, Митаве, Ревеле, Дерпте, Киеве, Волыни, Одессе и Казани. Цензурные комитеты имеют свою канцелярию и печать. Цензурирование частных периодических изданий в губернских городах, в которых нет цензурного учреждения, возлагается на вице-губернатора.
   Цензор должен обращать внимание «на дух и направление книг». Не имея права переменить что-либо в рукописи, он тем менее может прибавить какие-либо примечания или толкования. Слова рукописи, противные цензурным правилам, отмечаются красными чернилами. Цензор обязан отличать «благонамеренные суждения и умозрения, основанные на познании Бога, человека и природы, от дерзких и буйственных мудрований, равно противных истинной вере и истинному любомудрию». В своих суждениях цензор принимает за основание «видимую цель и намерение автора, не дозволяя себе произвольного толкования в дурную сторону». Цензор не входит в суждение о том, полезно или бесполезно рассматриваемое сочинение, буде только оно не вредно, и не должен поправлять слога, или замечать ошибки автора в литературном отношении, если явный смысл речи не подлежит запрещению.
   Всякая поступающая в цензуру рукопись или книга вносится в общую опись, в которой, по приложенной форме, означается: №, заглавие, число страниц, название места и лица, от кого рукопись доставлена, время получения и время отдачи кому-либо из членов комитета на рассмотрение.

   № рукописи
   время поступления
   заглавие книги или рукописи
   фамилия автора или переводчика
   число страниц
   от кого представлена
   когда отдана в цензуру
   время дозволения или недозволения
   имя цензора
   время обратной выдачи
   расписка получателя
   когда поступила в цензуру по напечатании, № билета, выданного на выпуск книги в свет

   Для набора рукописи издатель получает от цензурного комитета билет следующего содержания: «книгу под заглавием NN предварительно набирать дозволяется, с представлением корректурных листов в цензурный комитет».
   Цензурное одобрение означается выражениями: «дозволено цензурою, число, месяц, год и место».
   Запрещённая рукопись удерживается в цензурном комитете, а представившему её выдается свидетельство, что «она не дозволяется к печатанию на основании такой-то статьи цензур, устава». Цензурный комитет при выпуске книги обязан требовать от издателя: 2 экземпляра для цензурного учреждения, 2 экземпляра для Императорской Публичной библиотеки, 1 экземпляр для гельсингфоргского Александровского университета и 1 экземпляр для Академии наук.
   Итак, из цензуры книга поступает в типографию.
   Надзор за типографиями, литографиями и заведениями, продающими принадлежности тиснении, находится под наблюдением главного управления по делам печати: 1) в столицах и городах Вильно, Киеве, Одессе, Риге, Варшаве и Тифлисе – на обязанности особых инспекторов, находящихся при градоначальниках или при губернаторах, 2) в прочих городах – на обязанности чиновников особых поручений, находящихся при губернаторах. Каждая типография обязана иметь шнуровую книгу, куда заносится всякая печатаемая в типографии книга, число экземпляров и фамилия издателя.
   По напечатании рукописи, из типографии представляется в цензуру два экземпляра книги. Цензор, сличив представленные экземпляры книги с дозволенным (рукописным), подписывает (по установленной форме) позволительный билет на выпуск книги в продажу. Этот выпускной билет прикрепляется печатью цензуры к одному из вышеупомянутых экземпляров, который затем должен храниться отпечатавшей его типографией в течение года. Другой экземпляр книги остаётся в цензуре, а рукопись возвращается издателю.
   Форма билета, выдаваемая на выпуск в свет отпечатанной книги:
   Из с. – петербургского цензурного комитета.

   N книгу (или лист) под заглавием NN, напечатанную сходно с приложенным у сего экземпляром, в типографии NN, выпустить в свет позволяется. Месяц. Число. Год.
   Цензор NN.
   Следуемое в цензурный комитет узаконенное число экземпляров получено.
   Секретарь NN.

   Форма реестра.

   Получив из цензуры выпускной билет на выход в свет, типография выдаёт книгу издателю и она поступает в продажу. Заводить книжные магазины, лавки и кабинеты для чтения дозволяется всякому, но с условием обозначить, где находится упомянутое заведение, и кто в них ответственное лицо. Министр указывает местному начальству на те произведения печати, которые не должны быть допускаемы к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях. Если правительство признаёт за нужное запретить напечатанную с дозволения цензуры книгу, то книгопродавец обязывается подпиской через полицию не продавать её, а издатель, на основании 180 статьи цензурного устава, «получает от правительства удовлетворение за понесенный чрез то убыток».
   На право торговли книгами вразнос выдаётся свидетельство только благонадёжным лицам. Полиция обязана следить: а) чтобы в продаваемых вразнос книгах было обозначено название их, а также место и год напечатания; б) чтобы в числе разносных книг не было продаваемо никаких рукописей или книг недозволенных;
   в) чтобы под видом разносной торговли произведениями печати не скрывалось какого-либо другого промысла.
   Что касается до периодических изданий, то разрешение на них выдаётся от главного управления по делам печати, в форме свидетельства, в двух экземплярах. Без предъявления такого свидетельства ни одна типография не вправе приступить к набору и печати периодического издания. Издатели ежедневной газеты, выходящей в свет не менее шести раз в неделю, вносят залог 5 000 рублей; для всех прочих повременных изданий – 2,5 тысячи. От залога освобождаются периодические издания, выходящие с предварительной цензурой, учёные, хозяйственные и технические издания; а также правительственные, академические и разных учёных обществ.
   Министру внутренних дел предоставлено право делать предостережения периодическим изданиям, изъятым от предварительной цензуры, с указанием на статьи, подавшие к сему повод. Третье предостережение приостанавливает периодическое издание на срок, который министром внутренних дел будет назначен, но не свыше 6 месяцев. Если в задержанном экземпляре или № периодического издания усматривается преступление, то, независимо от задержания экземпляра, может быть возбуждено и судебное преследование.
   Цензура духовных книг, относящихся к православному вероисповеданию, зависит, под наблюдением Св. Синода, от духовных цензурных комитетов в Петербурге и Москве. Киевский духовный комитет рассматривает только книги, подведомственные киевской духовной академии, в том числе и многочисленные «лаврские издания».
   Члены с. – петербургского и московского духовного цензурного комитета утверждаются в должности Святейшим Синодом по представлению петербургских и московских митрополитов.
   Духовный цензор должен отличать сочинения, в которых под предлогом благонамеренного и основательного исследования вопросов, касающихся православной веры и церкви, приводятся в сомнение важные истины веры: как неблагонамеренные, они не должны быть допускаемы. Если в духовную цензуру будет прислана рукопись, исполненная мыслей и выражений, противных духу христианства, и разрушающая устройство и тишину церкви и государства, то комитет немедленно доносит о таком сочинении Св. Синоду на усмотрение. Система учения какого-нибудь вероисповедания может быть пропущена, если переводчик в примечаниях своих повсюду будет сопровождать такое учение здравой критикой. Переводы не одобряются по недостатку изложения, как-то: темноте, погрешностям и нечистоте языка.
   Ведению духовной цензуры принадлежат все вообще духовные сочинения и переводы, а именно: 1) сочинения о церковном служении и жизнеописания святых; 2) переводы священного писания; 3) сочинения о христианской вере и религии вообще; 4) о православной церкви и об основании христианского учения; 5) поучения, слова и духовные рассуждения; 6) церковная история; 7) сочинения о церковном управлении, и, наконец, 8) сочинения и переводы, назначенные для употребления в духовных училищах.
   Рассмотрение иностранных книг возлагается на центральный комитет иностранной цензуры в Петербурге, а также и в Риге и Одессе, и на отделения в городах: Москве, Киеве, Вильно и Ревеле. «При рассмотрении книг иностранных более еще, нежели в русских книгах, следует обращать на цель их, на дух и намерения автора. Однако книга не запрещается, если даже в ней приведены предосудительные мнения из другой книги с изъявлением справедливого негодования и с искренним намерением опровергнуть собственными рассуждениями автора».
   Присылаемые из-за границы на имя книгопродавцев кипы, тюки, ящики и проч. с иностранными книгами препровождаются из таможни с таможенными пломбами в цензурные учреждения, которые вскрывают их в присутствии книгопродавца.
   Книги, разрешаемые к выпуску в продажу, выдаются книгопродавцу беспрепятственно; книги, которые цензурой будут признаны подлежащими безусловному запрещению, запечатываются и отправляются обратно в таможню, о чём извещается книгопродавец, с тем, что он обязуется означенные книги выслать обратно за границу. В некоторых случаях иностранные книги допускаются в обращение с вырезкой нескольких листов.

X. Литературная собственность

   Право литературной собственности. – Рыночная цена литературного труда. – Откупщики русской литературы.

   Уже при самом своём возникновении книгопечатание породило потребность читать, вместе с этим оно создало две важнейшие отрасли промышленности: типографскую и книгопродавческую.
   По мере развития книжной торговли явилась и контрафакция. Авторам оставалось одно средство против контрафакции: обращаться к правительству и ходатайствовать у него о пожаловании особых привилегий на исключительное право печатания и продажи книг, предполагаемых к изданию.
   К этому так сказать, примитивному средству и обращались авторы в разных странах в борьбе с контрафакцией и плагиатом. Первая по времени издательская привилегия выдана была венецианской республикой в 1491 году профессору Petro de Raven на издание сочинения под заглавием «Phoenix». Привилегия обыкновенно обозначалась в начале или в конце пользующейся ею книги. Привилегии бывали без означения срока или срочные, например, на 2, на 3 года и т. д., смотря по коммерческим соображениям издателя.
   Мало-помалу в защиту авторских прав является и законодательство. Так, например, в конце XVIII века, в Англии, самовольные перепечатники подвергались конфискации перепечатанных книг и штрафу по 1 пенни с листа; половина штрафных денег поступала в казну, а половина – доносчику Как видно, правительство, в интересах автора, поощряло донос денежной наградой.
   Пользуясь связями в парламенте, университеты Оксфордский, Кембриджский и некоторые другие учебные заведения выхлопотали законодательным путём признание за ними права вечной коллективной собственности на все сочинения научные или педагогические.
   В России законодательство о контрафакции началось с предоставления привилегии исключительного издательства некоторым учёным корпорациям. С самого своего основания Академия наук издаёт календари и Ведомости и пользуется исключительным правом на все книги, напечатанные в академической типографии. Из-за календаря Академия вела споры и не раз преследовала частных издателей областных месяцесловов. Например, в 1780 году издан был от правительства указ о воспрещении всем типографиям печатать месяцесловы и другие книги, печатаемые в Академии наук. В этом указе между прочим сказано: «всякое перепечатывание какой бы то книги (академической) ни было, делает академии убыток и разстройку, что всегда предохраняемо было во всех касавшихся до типографий узаконениях… и о том прочим содержателям подтвердить, что Высочайше данным Академии регламентом предписано кунсткамеру и библиотеку преумножить и содержать, также и на надобные к тому припасы, как-то: спирт, камфару, склянки, и проч. – употреблять из книжных доходов, почему наблюдение оного есть более нежели экономическое дело, которое по существу своему такого рода, что от недостатка оного не только приращение, но и самое содержание драгоценных в Императорской кунсткамере хранящихся вещей претерпеть может».
   В 1800 году снова был издан указ о запрещении продавать и печатать календари, кроме издаваемых Академией наук.
   Правительство наше, соблюдая интересы Академии, в 1735 году сносилось даже с Императором Карлом VI о прекращении в Германии перепечатывания академических изданий.
   Указом 5 августа 1784 года комиссии народных училищ предоставлено было исключительное право на перепечатывание книг, издаваемых для употребления в народных училищах. Этот указ вызван теми обстоятельствами, что Новиков перепечатал некоторые учебники, не видя в этом ничего противозаконного. Следует упомянуть, что в позднейшее время известия с театра войны составляли монополию «Русского Инвалида», прочие же газеты и журналы ограничивались лишь перепечаткой сообщаемого в «Русском Инвалиде».
   В 1854 году редакторы «Современника» обратились было с просьбой в Главное управление цензуры о дозволении им помещать свои известия о военных действиях. Но им было отказано на том основании, как писал военный министр, что «от подобного совместительства может пострадать "Русский Инвалид", доходы с издания коего имеют благотворительную цель».
   Цензоры же ещё более усугубили эту монополию «Русского Инвалида»: они не допускали печатания в периодических изданиях не только каких-либо корреспонденций из военного лагеря, но даже и беллетристических произведений с военной обстановкой.
   При таких условиях, «Севастопольским рассказам» гр. Л. Толстого предстояла печальная участь пролежать в портфеле автора Бог знает сколько времени. Но в мае 1855 г. редактор «Современника» И. Панаев обратился в Главное управление цензуры с новой просьбой о дозволении печатать в «Современнике» как известия о военных действиях, так и военную беллетристику. «Такого рода статьи, – писал он, – должны быть, кажется, достоянием всех газет и журналов, а не одного "Русского Инвалида" или "Северной Пчелы", ибо патриотизм – чувство неотъемлемое ни у кого, присущее всем и не разделяющееся как монополия. Если литературные журналы будут вовсе лишены права рассказывать о подвигах наших героев, быть проводниками патриотических чувств, которыми живёт и движится в сию минуту вся Россия, то оставаться редактором литературного журнала будет постыдно… Разве мы, редакторы этих журналов, не русские по сердцу и убеждениям? Можем ли мы оставаться в эти минуты совершенно чуждыми великим совершающимся событиям? Можем ли подавить в себе все патриотические стремления, порывания, чувства? Описывая петербургские новости провинциальным нашим читателям, мы не смеем упомянуть о том, как Государь Император изволил делать смотр петербургской дружине государственного ополчения, энтузиазм всех видевших это, наши впечатления, наши слезы, наши ощущении при этом зрелище!»
   Князь Долгорукий уважил просьбу Панаева, и ему разрешено было печатать не только повести из военного быта, но и военные корреспонденции.
   В «Современнике» 1855 года появилось начало военных рассказов гр. Л. Толстого, из коих первым был рассказ «Севастополь в декабре месяце, Л. Н. Т.».
   Понятие о праве литературной собственности у нас в России имелось уже у большинства образованных людей в царствование императора Александра I, хотя не было ещё выражено с надлежащей определённостью ни в каком положительном законе.
   При императоре Николае, 22 апреля 1828 года впервые выработано «положение о правах сочинителей», которое и было санкционировано Высочайше утверждённым мнением государственного совета 8 января 1830 года.
   С 1857 года срок пользования авторским правом удвоен, так что из 25-летнего он превратился в 50-летний.
   Каждый сочинитель или переводчик книги имеет исключительное право пользования во всю жизнь свою «изданием» и продажей оного по своему усмотрению, как имуществом благоприобретенным. По смерти автора, право на «издание» принадлежит его наследникам, но не долее 50 лет со дня смерти сочинителя. По истечении 50 лет право собственности литературного произведения поступает в общий фонд человеческого ума. Право на второе «издание» и т. д. должно быть оговариваемо новым условием между автором и издателем. Никто не должен нарушать прав авторских. Ссылаться на чужую книгу можно, но только при следующих условиях: 1) если в ссылках выписано в сложности не более трети части книги, и 2) если текста самого сочинителя вдвое более ссылок из одной какой-нибудь книги. Самовольным изданием (контрафакцией) почитается, если: 1) кто под названием второго или третьего и так далее издания печатает книгу, уже напечатанную;
   2) кто, перепечатав в чужих краях книгу, изданную в России, хотя бы с переводом на другой язык, будет продавать напечатанные таким образом экземпляры в России, не имея письменного на то позволения законного издателя; 3) кто без согласия сочинителя напечатает произнесённую или читанную публичную речь;
   4) журналист, под видом рецензии, или под другим предлогом перепечатывающий постоянно из чужих изданий статьи, хотя они занимают менее одного печатного листа; 5) перевод книги, уже переведённой, когда две трети книги кряду выписано слово в слово; 6) издание словаря с позаимствованием почти всех слов.
   Взыскание за контрафакцию состоит: 1) в возмещении причинённых убытков; 2) отобрании напечатанных самовольно экземпляров (в пользу законного издателя).
   Труды вольных учёных обществ, в случае прекращения существования оных до истечения срока исключительного права, обращаются в собственность публики.
   Права авторов и переводчиков пьес, назначаемых для сцены, определены у нас Высочайше утверждённым 1827 года «положением о вознаграждении сочинителям и переводчикам драматических пьес и опер, когда эти последние будут приняты на Императорских театрах». Права автора в отношении сцены прекращаются со смертью автора и по наследству не переходят. Все драматические пьесы и оперы, отданные в собственность Императорским театрам, могут быть подразделены на пять классов. К первому классу принадлежат оригинальные трагедии и комедии в стихах, в 5 или 4 действиях, и музыка больших опер; ко второму классу – оригинальные трагедии и комедии в стихах в 3-х действиях; оригинальные трагедии, комедии и драмы прозой в 5 или 4 действиях; переводы трагедий, комедий стихами в 5–4 действиях, и музыка средних опер; к третьему классу – комедии в стихах в 2–1 действии, оригинальные трагедии, комедии и драмы прозой, мелодрамы в 3 действиях, и музыка оперетт; к четвертому классу – оригинальные комедии, драмы прозой в 2–1 действии, переводы комедий стихами в 2–1 действии; к пятому классу – переводы мелких произведений и водевилей в 1 действии.
   На основании этих правил, «Ревизор» Гоголя, как пьеса оригинальная пятиактная в прозе, был причислен ко второму классу, и Гоголю за эту комедию было выдано единовременное вознаграждение, определённое для пьес второго класса 2500 рублей ассигнациями. По этому случаю Р. Зотов в своих театральных воспоминаниях рассказывает, что когда дело дошло до платы за «Ревизора», Гоголь требовал, чтобы ему была выдана сумма в 4000 руб., определённая за пьесы первого класса. Как ни убеждали его, что к первому классу отнесены пьесы в стихах, Гоголь почёл себя обиженным и долго сетовал потом на дирекцию. Если бы Гоголь отдал в дирекцию свою пьесу на условии поспектакльной платы, «Ревизор» принёс бы автору несколько десятков тысяч.
   Пьесы и оперы, отдаваемые сочинителями в пользу бенефициантов, обращаются в принадлежность театра. Бенефицианты, не зная, какой сбор они сделают в бенефис, не рисковали платить авторам большие деньги. Так, «Горе от ума» Грибоедова было приобретено Брянским для своего бенефиса всего только за 2 000 руб. ассигнациями.
   Сочинители драматических пьес и опер, когда эти последние будут приняты для представления на Императорские театры, во всю жизнь пользуются поспектакльной платой в следующем размере: за пьесы I класса -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

/ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

часть сбора; за пьесы II класса –  -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

/ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

часть сбора; за пьесы III класса – -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

/ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

часть; за пьесы IV класса – -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

/ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

часть сбора.
   Пьесы, принадлежащие к V классу, приобретаются театральным начальством за известную плату. Чтобы судить, как велика часть сбора, получаемая сочинителями или переводчиками, сделаем расчёт относительно театров Петербургских – Мариинского и Александринского.
   Полный сбор Мариинского театра —1200 руб. Две трети этого сбора 800 руб.; поэтому, если театр совершенно полон, то на долю автора приходится за пьесу:

   1 класса 80 р.
   2 класса 53 р. 33 к.
   3 класса 40 р.
   4 класса 26 р. 26 к.

   Полный сбор Александринского театра 1036 руб. Две трети этого сбора 690 руб., так что на долю автора приходится за пьесу:

   1 класса 69 р. 6 к.
   2 класса 46 р. 4 к.
   3 класса 34 р. 53 к.
   4 класса 23 р. 2 к.

   Если пьесы отдаются в «собственность Императорских театров» за единовременное вознаграждение, плата не должна превышать для 1 класса – 4 000 рублей, 2 – 2500 руб., 3–2 000 рублей, 4 – 1000 рублей, 5 – 500 рублей.
   Запрещённым пьесам ведётся в канцелярии Главного Управления по делам печати особый реестр, и ни один из театров империи не может поставить их на сцену, под опасением определённого взыскания.
   Упомянутый реестр сообщается для сведения всем губернаторам. Всем содержателям театров, по распоряжению Главного Управления по делам печати, через губернаторов, высылаются алфавитные списки пьес, дозволенных к представлению.
   В 1887 году уничтожена «конвенция о литературной собственности с Францией и Бельгией». Литературная конвенция была заключена с названными государствами в 1862 году. Приняв под покровительство все произведения духовного творчества человека, разумея под ними «книги, брошюры, драматические произведения, музыкальные сочинения, картины, гравюры, планы, географические карты, рисунки, скульптурные работы и другие произведения науки, литературы и художеств», статья i-я литературной конвенции гласит:
   «Незаконные перепечатывания и воспроизведения или контрафакция творений, изданных первоначально в одном из договаривающихся государств, будут уподоблены в другом незаконному перепечатыванию и воспроизведению тех творений, коих авторы принадлежат к сему последнему государству».
   Другими словами, виновные в контрафакции французского произведения отвечают в России по русским законам и наоборот.
   Нельзя не заметить, что «литературная конвенция», была не что иное как принятое на себя русским обществом добровольное обязательство доброхотных даяний в пользу французских издателей. Духовное богатство Западной Европы, по крайней мере в прежнее время, богаче, чем у нас, потому что там и цивилизация началась раньше, чем у нас. Пётр Великий сблизил нас с Западной Европой, от которой мы получили железные дороги, телеграфы, пароходы и т. д.
   В области литературы Россия была естественной потребительницей произведений словесности Западной Европы. Издательский рынок, например, Франции, представлял широкое поле для русских переводчиков. Но в силу литературной конвенции, наши переводчики должны были нести свои трудовые сбережения в пользу французских издателей, не получая таковых взамен. Кроме того, наше законодательство строже взыскивает за контрафакцию, нежели французские законы: за один и тот же проступок у нас подвергают виновного тюремному заключению на 2–8 месяцев, а во Франции – только денежному штрафу в 100-1 000 франков.
   Как мы сказали выше, конвенция о литературной собственности с Францией и Бельгией отменена, и со 2 июня 1887 года допускается полная свобода не только переводов, но даже и перепечатывание французских книг в России.
   С литературной точки зрения Россия занимает в настоящее время очень выгодное положение в Европе: наши писатели то и дело переводятся на европейские языки.
   Рядом с литературной собственностью стоит художественная и музыкальная собственности, о которых мы и скажем несколько слов.
   Живописец, скульптор, архитектор и гравёр пользуются в течение всей своей жизни так называемой «художественной собственностью». Она состоит в исключительном праве, ему лишь принадлежащем, повторять, издавать и размножать оригинальное своё произведение всеми возможными способами. Со дня смерти художника право художественной собственности переходит к его наследникам, сроком на 50 лет.
   Картины, статуи и другие художественные произведения могут быть проданы с публичного торга на уплату, например, долгов художника, но с приобретением их не переходит покупщику право художественной собственности; так что противозаконным копированием признаётся всякое повторение для денежных выгод художественного произведения без согласии лица, имеющего на то произведение право художественной собственности. Плагиатом в живописи почитается заимствование «групп, фигур и голов».
   Право на печатание музыкальных сочинений принадлежит композиторам и их наследникам. Музыкальные пьесы, без дозволения сочинителя не могут быть исполнены публично, в театрах или концертах. Изданные же в свет музыкальные произведения, кроме опер и ораторий, могут быть и без согласия автора исполняемы публично.
   Всякое произведение словесности, художеств и искусств даёт авторам этих произведений разные права, как личные, так и имущественные. Личные права состоят в разного рода наградах и имуществах, предоставленных лицу, как автору. Имущественные права – те, кои принадлежат тому же лицу, как собственнику произведений. Первые не наследственны и существуют, пока жив автор; напротив, вторые – наследственны. Например, сочинителям предоставлено право бесплатного входа в театры в дни казённых представлений. Композитор, продав издателю свою оперу, продолжает пользоваться поспектакльным сбором, потому что поспектакльная плата есть право личное, не подлежащее к праву издания.
   Говоря о ценности литературной собственности, мы разумеем рыночную цену её, независимо от внутренних качеств литературной собственности. Как ценится авторский труд?
   Нет сомнения, что изобретение книгопечатания удешевило цены книг; уже при Гутенберге цены на книги повсеместно понизились в Европе в три-четыре раза сравнительно с рукописными.
   Самый важный факт в истории книги XIX века, это то, что книга стала обогащать автора. В особенности это следует сказать относительно Западной Европы, где пресса и книжное дело находятся на более высокой степени совершенства, нежели у нас.
   Гениальные писатели становятся богачами.
   Вальтер Скотт, заставлявший своими произведениями плакать модисток и герцогинь, нажил до шести миллионов. Громадные суммы, которые доставляли ему поэтические и прозаические творения, он употребил на постройку замка, в подражание древним витязям.
   Башни и башенки скопированы были с какого-нибудь старинного шотландского замка, крыши и окна украшались гербами кланов и ползающими львами на красном поле… Много лет в этом замке он держал открытый стол и оказывал всякому постороннему посетителю шотландское гостеприимство.
   Достигнув славы, Вальтер Скотт смотрит, наконец, на свой талант, как на каменноугольную копь, которую надо разрабатывать возможно быстрее и возможно выгоднее: в течение одного месяца, а иногда даже и пятнадцати дней он пишет целый том, и том этот даёт ему двадцать пять тысяч франков.
   Но недолго продолжалось благосостояние Вальтера Скотта. Умственное и нравственное банкротство тяжелее финансового, материального банкротства.
   Желание поддержать княжеское гостеприимство и феодальную роскошь заставило его принять участие в спекуляциях своих издателей. Оставаясь в мнении общества собственником-аристократом, а втайне негоциантом, он передал своим компаньонам бланковые подписи, и не наблюдал за тем, на какое они шли употребление. В результате явилось банкротство, и Вальтер Скотт на пятьдесят пятом году жизни очутился не только нищим, но ещё остался должен 117 тысяч стерлингов (1170000 р.) С удивительной твёрдостью и честностью он отказался от всякого снисхождения, принялся тотчас же за работу, писал неутомимо и в четыре года уплатил 70000 фунтов стерлингов. Но это не прошло даром: он истощил свой мозг до того, что нажил паралич и умер в страданиях.
   Виктор Гюго на доходы от своих книг тоже выстроил роскошный замок, а будучи изгнан из Франции, жил настоящим владетельным князем, и в изгнании вёл литературную борьбу с Наполеоном III, которая кончилась не в пользу последнего.
   За свою рукопись «Notre dame» Гюго получил 60 000 франков (около 20 тыс. руб.).
   Приведём некоторые цифры авторских гонораров.
   Байрон получил от своего издателя Муррея 386 000 франков. Шатобриан продал свои сочинения ассоциации издателей за 550 000 франков. Ламартин два из своих произведений продал Шарлю Жосмену за 100 000 франков, а Тьер за «Консульство и империю» получил с издателя Палена 500 000 франков. За роман «Nikolas Nicleby» Диккенс выручил 300 000 фр.
   За возражение на поэму Тениссона, напечатанное в «Nineteenth Century», Гладстону за 20 страниц уплачено 250 фунтов стерлингов, т. е. по 26 коп. за каждое слово.
   Теперь перейдём к истории литературного гонорара у нас в России.
   Нам мало известно о продажной цене рукописных книг в древней Руси; однако некоторые сохранившиеся сведения указывают, что рукописные книги были дороги. В XIII столетии рукописный молитвенник стоил 50 гривен кун. Дьяк Грибоедов представляет собой первый известный нам пример вознаграждения, от власти царской происшедшего, за его частный литературный труд. Он написал в 1669 году сокращение Российской истории в 36 главах, содержащее в себе повествование о событиях России от Великого князя Владимира до означенного года. Это произведение не издано в свет; список хранится в Александро-Невской библиотеке. В конце Александро-Невской рукописи сказано, что сочинитель за эту книгу получил от государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея великия, малыя и белыя России самодержца «жалования: 40 соболей, да в приказе 50 рублев денег, атлас, камку, да придачи к поместному окладу 50 четей 10 рублей; а книга взята к великому государю вверх».
   В юридических актах, изданных археологической комиссией в 1838 году, во вкладной крестного монастыря архимандрита Ефрема 1696 года, декабря 22, упоминается в числе прочих вкладов: «Прологи печатные, на большой бумаге, цена 10 рублёв».
   Сохранилась любопытная запись (или счёт) со времён Алексея Михайловича, в которой обозначены цены на некоторые книги.
   «7159 г. (1651 года) августа в 1 день взято к государю в Верх в розных рядех у торговых людей розных книг.
   В Овощном ряду: у Гришки Григорьева Толковое Евангелие, цена 3 рубли 10 алтын.
   Лествишник, цена полтора рубли без гривны.
   Торжественник, цена 3 руб. 6 алт. 4 деньги.
   У Силки Никитина книга Ефрема Сирина, цена 2 руб. Два Евангелия воскресных, цена 7 руб. У Варфоломейки Семенова книга Маргарит цена 3 руб. с четью».
   Из этой записи видно, что при Алексее Михайловиче, в Москве книгами торговали в Овощном ряду!
   При этом следует заметить, что старинный московский рубль – не то, что нынешний: он был гораздо дороже нынешнего.
   Болотов в своих записках рассказывает, что однажды, идя по площади в Москве, в 1766 году, повстречался с каким-то человеком, от которого купил «первую часть трудов экономического общества», только что изданную в свет и вышедшую в Петербурге из печати. Общество находилось под покровительством императрицы Екатерины II.
   Заглянув в книгу, Болотов увидел, что «приглашались к сообщению обществу экономических своих замечаний все живущие в деревнях дворяне, равно как и другие всякого звания люди, и что для проложения им к тому удобнейшего пути, приложено было при конце сей книжки и 65 вопросов, такого существа и о таких материях, о которых не мудрено и не трудно было всякому ответить, буде только кто сколько-нибудь о деревенской жизни и сельской экономии имел понятие». Болотов составил ответы на некоторые вопросы и отправил в Петербург. Вскоре от экономического общества пришло к Болотову письмо: «было оно благодарительное от всего общества за присланное от меня сочинение, и в самом существе своём хотя ничего не значило, но для меня в тогдашнее время казалось неведомо как важным. Я кичился тем, как великим каким приобретением и поставлял себе то за великую честь, что сам президент того общества и первая тогда знаменитейшая в государстве особа удостоила меня своею перепискою. Президентом сим был у них граф Орлов».
   Ободренный этим успехом, Болотов послал в редакцию «Трудов вольноэкономического общества» новое своё сочинение, за которое был «обрадован присылкою ко мне из экономического общества превеликого пакета. Я не знал, – говорит Болотов, – что бы такое это было, но распечатав, увидел, что это была вновь напечатанная вторая часть “Трудов” общества, в прекрасном кожаном переплете, при письме от секретаря общества, подполковника Андрея Андреевича Нартова, в котором писал он ко мне, что общество, признав сочинение мое о Коширском уезде полезным и достойным напечатания, поместило оное во второй части “Трудов” своих и оную в знак благодарности ко мне посылает». Таким образом, вместо платы, экономическое общество прислало своему сотруднику экземпляр «Трудов», где была напечатана его статья.
   Болотов ни на что большее и не претендовал: «не в состоянии я никак описать вам того чувствования удовольствия, с каким рассматривал и читал я в первый еще раз напечатанное мое сочинение. Признаюсь, что для меня весьма приятна была та минута, в которую в первый раз увидел я свое имя напечатанным. Мысль, что сделается оно чрез то всему отечеству известным и некоторым образом останется бессмертным и увековечится, ласкала очень сильно моему самолюбию и вперяло уже некоторое особое о себе мнение. Я кичился тем и побуждался еще более мыслить о своем втором сочинении и о том, как бы его скорее переписать набело и отправить в Петербург».
   Из этого факта видно, что на первых порах возникновения нашей журналистики, сотрудники писали из любви к искусству и из-за того почёта, каким пользуется печатное слово. Точно так же авторы изданных книг, вместо денежного вознаграждения нередко довольствовались известным числом экземпляров – для раздачи своим знакомым. В 1784 году тот же Болотов пишет: «имел я неизъяснимое удовольствие видеть книгу свою “О благополучии”, наконец напечатанную. Г. Новиков не преминул тотчас прислать ко мне выговоренные экземпляры, и я не мог книгою сею довольно налюбоваться и благодарил Господа, что он удостоил наконец сей мой труд быть напечатанным, следовательно, быть через то увековеченным».
   Около этого же времени И. А. Крылов, прибыв в Петербург, продал книгопродавцу Брейткопфу своё юношеское произведение, оперу «Кофейница». Опера, слова которой были сочинены пятнадцатилетним юношей, показалась Брейткопфу любопытным явлением, и он согласился купить «Кофейницу», предложив автору за труд 60 рублей. Крылов вместо денег взял у книгопродавца книг, преимущественно сочинения Расина, Мольера и Буало.
   При императоре Александре I вознаграждение за литературный труд определено было в виде положительных правил в уставах некоторых высших учебных заведений. В уставе, например, медико-хирургической академии, от 28 июля 1808 года, постановлено, что академик или профессор, представивший какое-либо своё сочинение, одобренное к напечатанию, получает единовременное награждение годового жалованья. Подобное правило принято было и в уставах духовных академий 1814 года: одобренная конференцией книга печатается за казённый счёт, а сочинителю назначается почётное или денежное вознаграждение.
   При Александре I и пресса, и книжное дело находились в жалком состоянии: авторы и книгопродавцы не могли опираться на очень малый круг читателей. Главным поощрителем и покровителем литературы, по крайней мере в материальном отношении в то время было само правительство «Редко какой-нибудь правитель оказывал такое поощрение литературе, как император Александр, – говорит его летописец Шторх. – Замечательные литературные заслуги лиц, находящихся на службе, вознаграждаются чинами, орденами, пенсиями; писатели, не состоящие на государственной службе, за литературные свои труды, доходящие до сведения императора, нередко получают подарки значительной ценности. При настоящем положении книжной торговли русские писатели не всегда могут рассчитывать на приличный гонорар за большие серьезные сочинения; пример Карамзина представляет счастливое исключение. В таких случаях император, смотря по обстоятельствам, жалует писателям иногда крупные суммы на напечатание их трудов. Многие писатели посылают свои рукописи императору, и если они имеют какую-нибудь полезную тенденцию, он велит напечатать их за счет кабинета и затем дарит обыкновенно все издание литератору». «Почти все известные писатели, находящиеся на службе, получили орден св. Анны 2-й степени, например, Румовский, Озерецковский, Иноходцев, Севергин, Гурьев, Паллас, Крафт, Георги, Фус, Шубер и мн. др. И в рескриптах, с которыми присылались орденские знаки, император почти при каждом случае объявляет, что он жалует эти отличия полезным литературным заслугам».
   Затем Шторх упоминает о пособиях, которые назначал император на издание полезных трудов. Так, например, он дал некоему Лебедеву на издание путевых заметок по Европе и Азии 10 000 рублей; московскому профессору Страхову на издание перевода «Путешествия младшего Анахарсиса, Бартелеми» 6 000 рублей; Политковскому на издание Адама Смита – 5 000 рублей и др. Множество русских писателей, представлявших императору свои сочинения, награждаемы были перстнями, табакерками и другими ценными подарками. Но ни один из русских писателей не мог похвалиться в этом отношении большим отличием, чем Карамзин.
   Вообще, сумма, употреблённая кабинетом Его Величества на этот предмет за один только 1802 год, простиралась до 160 000 рублей.
   Не только писателей, правительство поощряло и издателей.
   Около 1820 г. И. И. Глазунов предпринял многотомное издание «Памятника законов». При поднесении министром юстиции первой части этой книги императору, Александр Павлович Всемилостивейше повелел в 31 день августа 1825 года «для поощрения к продолжению сего издания наградить издателя Глазунова золотою медалью на владимирской ленте с надписью: “за полезное”».
   Для Карамзина необходима была материальная поддержка правительства, чтобы он мог написать «Историю Государства Российского» – знаменитейшее литературно-научное предприятие в царствование Александра I. По званию историографа, Карамзин почитал долгом представить двенадцатилетний труд свой лично государю, чтобы «История Государства Российского», посвящённая его имени, явилась в публику с его собственного одобрения и под его высоким покровительством. С этой целью в 1816 году он поехал в Петербург. Вскоре после того государь принял Карамзина, долго беседовал с ним, наградил его чином статского советника, орденом св. Анны i-й степени и приказал выдать ему из кабинета 60 000 рублей на напечатание «Истории».
   Через полтора года по переезде Карамзина в Петербург, вышли восемь томов его «Истории Государства Российского». В 25 дней было продано 3 000 экземпляров: дело беспримерное в нашей книжной торговле. «Появление этой книги, – рассказывает А. Пушкин в своих записках, – наделало много шуму и произвело сильное впечатление. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, была найдена Карамзиным, как Америка Колумбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили, хотя многие толки были такого свойства, что могли отучить всякого от охоты к славе». Второе издание продано было книгопродавцу Оленину за 50 000 рублей.
   Пушкин сам гордился тем, что он один из первых развил у нас книжную торговлю.
   Пушкин своими гениальными произведениями возбудил в русском обществе любовь к чтению. Заполонив литературный рынок своими поэтическими произведениями, Пушкин естественно должен был наткнуться на вопрос о литературном гонораре, о котором в нашем обществе в то время были ещё весьма смутные понятия.
   В первой четверти XIX века наша книжная торговля была очень слаба: но всё-таки издательство давало кой-какой доход; только им пользовались почти исключительно издатели, и очень редко – авторы.
   Вместе с тем, если в нашем обществе было мало уважения к литературе, к литературным занятиям, к писателям, то в нём ещё более сильное предубеждение существовало против литературного заработка: получать плату за свои сочинения, особенно за стихи, казалось почти святотатством, оскорблением своего поэтического творчества, неуважением к искусству.
   Пушкин, нуждавшийся в деньгах и живший главным образом вообще от дохода со своих сочинений, поставил этот вопрос на практическую почву. Он не только не стыдился своего литературного заработка, не только не скрывал, что печатание его сочинений даёт ему средства к жизни, но даже особенно настойчиво указывал на это, постоянно говоря, что он печатает свои стихи не для славы и похвал, но для денег.
   С подобными заявлениями мы часто встречаемся в его письмах. Так, например, в письме к Вяземскому, он говорит: «Я пишу для себя, а печатаю для денег, а ничуть не для улыбки прекрасного пола».
   Ту же мысль выразил Пушкин в одном стихотворном наброске:

     На это скажут мне с улыбкою неверной:
     – Смотрите! Вы, поэт, уклонкой лицемерной
     Вы нас морочите, вам слава не нужна:
     Смешной и суетной вам кажется она.
     Зачем же пишете? – Я? Для себя!
     На что же
     Печатаете вы? – Для денег! – Ах,
     мой Боже!
     Как стыдно! – Почему ж?..

   Всего прямее и всего лучше решён этот вопрос в письме к Казначееву: тут мы видим, что вопрос о литературном гонораре мучил Пушкина, но что он сумел решить его просто и правильно: «Я уже победил свое отвращение писать и продавать стихи ради насущного хлеба; главный шаг уже сделан: если я и пишу под влиянием капризного вдохновения, то на самые стихи, раз они написаны, я смотрю уже, как на товар: по стольку-то за штуку». Этот же взгляд коротко и ясно выражен в «Разговоре поэта и книгопродавца» в словах последнего:

     Позвольте просто вам сказать:
     Не продается вдохновенье.
     Но можно рукопись продать.

   Многие стихотворения Пушкина, ещё до появления их в печати, ходили по рукам в многочисленных рукописях, за что поэт сетовал на своих друзей, кои преждевременным распространением его стихотворений нарушали тем его денежные выгоды. В 1824 году, в то время как книгопродавец Смирдин только что купил за 3 000 рублей ассигнациями всё издание «Бахчисарайского фонтана», напечатанного князем Вяземским, Пушкин получает известие в Одессе, что поэма его уже читается в рукописях всем Петербургом. Пушкин был очень раздосадован этим.
   В 1825 году писали поэту из Москвы в Михайловское, что за право вторичного издания трёх, тогда уже вышедших, его поэм Селивановский предлагает 12 000 рублей; но сделка не состоялась, и право издания перешло к Смирдину. Первое издание «Евгения Онегина» куплено было за 12 000 рублей асс., и, вероятно, вдвое более доставило ему отдельная продажа глав. В 1828 году сам Пушкин писал из Петербурга: «здесь мне дают (а la lettre) по 10 рублей за стих».
   В 1833 году Пушкин представил на усмотрение начальства новый свой труд «История Пугачевского бунта» и вместе с двумя наградами: 31 декабря 1833 года Всемилостивейше пожалован он в камер-юнкеры Двора Его Императорского Величества и на печатание книги дано ему заимообразно 20 тысяч руб. асс., с правом избрать для сего одну из казённых типографий, получил дозволение на напечатание её. Осенью 1834 г. «История» отпечаталась и поступила в продажу. Через три месяца Пушкин шутливо писал к П. В. Нащокину: «Пугачев сделался добрым, исправным плательщиком оброка… Денег принес он мне довольно, но как около двух лет жил я в долг, то ничего не остается у меня за пазухой и все идет на расплату».
   В 1836 году Пушкин за 3 000 рублей уступил И. Ив. Глазунову право на издание «Онегина» в числе 5 000 экземпляров, в миниатюрном формате.
   Издание покупалось публикой довольно хорошо, так что можно было рассчитывать, что в течение года разойдутся все 5 000 экземпляров, но когда с поэтом стряслась несчастная катастрофа 28 января 1837 года, публика бросилась покупать миниатюрное издание «Онегина» с такой жадностью, что в одну неделю оно всё было распродано.
   После кончины Пушкина, по Высочайшему повелению, приказано было опекунам над детьми и имением его, графу Г. А. Строганову, В. А. Жуковскому, графу М. Ю. Виельгорскому и камер-юнкеру Тарасенко-Отрешкову издать полное собрание сочинений Пушкина, и на этот предмет повелено было отпустить из государственного казначейства потребную сумму денег, на которые и изданы были под наблюдением В. А. Жуковского и П. А. Плетнёва, 8 томов, в полную осьмушку, крупным, чётким шрифтом, в которые вошло всё то, что было напечатано при жизни Пушкина.
   Затем оставались ещё так называемые посмертные сочинения, оказавшиеся в кабинете Пушкина. Разбор и осмотр оставшихся по смерти поэта бумаг поручен был, по Высочайшему повелению, В. А. Жуковскому, который пригласил к себе в сотрудники по этому делу A.A. Краевского и А. П. Заблоцкого. Оказалось, что посмертных сочинений хватит ещё тома на четыре, таких же, как и первые 8 томов.
   Книгопродавцы Илья Иванович Глазунов и М. Заикин обратились к графу Г. А. Строганову с просьбой продать им право на издание этих сочинений. Граф Строганов согласился и назначил, посоветовавшись с прочими опекунами, за право напечатания в числе 5 000 экземпляров посмертных 3-х томов 37000 рублей асс. Надзор за изданием поручен был от опеки П. А. Плетнёву; на корректуру назначено ему от издателей особо 1 000 руб. асс. Тома эти напечатаны были в таком же формате и таким же шрифтом, как изданные опекой 8 томов, и названы были томами 9-м, 10-м и и-м. Эти посмертные сочинения вышли в свет в 1841 году, и несмотря на то, что в числе их находились малознакомые лучшие произведения Пушкина, каковы, например, «Медный всадник», «Русалка», «Арап Петра Великого» и множество лирических стихотворений, эти новые три тома продавались плохо, и все 5 000 экземпляров едва были распроданы в течение десяти лет.
   В 1882 году Тургенев писал Анненкову из Парижа;
   «Вследствие расстройства моего здоровья, я желал бы ещё при жизни сделать распоряжение о капитале, образуемом моими сочинениями. Полное их собрание (последнего издания) находится теперь в распоряжении книгопродавцев, наследников купца Салаева в Москве, и срок их владения ими уже близится за истощением экземпляров. Желая продать теперь их вполне, с присовокуплением всех новых моих произведений, появившихся в журналах, сборниках и отдельно, а также и всего того, что ещё может быть написано мною впредь, конечно, по предварительном напечатании их в журналах – поручаю вам… отыскать покупщика и сообщить мне сюда в Париж проект доверенности, посредством которой я передам избранному вами лицу мои права собственности на означенные сочинения… При определении условий предполагаемой продажи обращаю внимание ваше и почтенных моих советчиков на то обстоятельство, что сам я не могу определить непременяемой цифры или цены нового издания; но могу приблизительно указать на следующие соображения.
   Продажа моих сочинений доселе давала мне до 6 000 рублей годового дохода, не включая сюда 1000 рублей, ежегодно получаемых с «Записок охотника»; да, вероятно, столько же, если не более, получали доходу с них и их издатели».
   Так как Анненков и Стасюлевич отказались от хлопот на отыскивание покупщика на новое издание сочинений Тургенева, то он через некоего Топорова предложил наследнику фирмы Салаева, Думнову, «не хочет ли он купить новое издание?»
   Думнов ответил, что он готов купить новое издание и даже не прочь приобрести сочинения Тургенева на вечные времена.
   Тургенев решил «лучше сперва продать одно издание, а там виднее будет», и предложил следующие условия: издание выйдет в количестве 5 500 экземпляров, 25 экземпляров – авторских, цена 25 000 рублей, с рассрочкой на 2 года, но чтобы непременно 5 000 рублей были уплачены вперёд.
   Спустя несколько дней Тургенев пишет своему посреднику: «молчание Думнова служит, кажется, доказательством, что он, ввиду большого количества остающихся экземпляров, берет свое намерение назад. Если Глазунов точно желает быть издателем – тем лучше, но я сомневаюсь».
   Хотя Думнов изъявил в письме к Тургеневу своё согласие на издание его сочинений, но дело расстроилось. В своём письме к Полонскому от 8 августа 1882 г. Тургенев между прочим пишет: «дело с продажей моих сочинений окончено, только издателем будет не Салаев, а Глазунов (Петербургский голова). Нечего и говорить, что, как издателя, И. И. Глазунова я в тысячу раз предпочитаю московским господам».
   Как известно, всякий журнал или газета щеголяют подбором более или менее известных сотрудников. О знаменитых писателях и говорить нечего: редакторы, что называется, осыпают их золотом, чтобы только залучить их в свой журнал. Перед началом подписки на журнал редакторы в многочисленных объявлениях оповещают публику, что в их «органе» будет печататься новое произведение такого-то знаменитого писателя.
   В 1882 году, 24 сентября, Тургенев извиняется перед Марксом, издателем «Нивы»: «М. Г., болезнь помешала мне написать обещанную вам повесть. Так как здоровье мое до сих пор мало улучшилось, то пока я не могу сказать ничего определенного. Надеюсь, что мне удастся доставить вам повесть в течение будущего года, быть может, в январе или феврале; но не знаю, насколько могу уполномочить вас обязаться перед читателями. Что касается вашей программы (объявления о «Ниве» 1883 г.), то вы можете употребить следующие слова: "г-н Тургенев обещал нам повесть, которую он надеется доставить в редакцию в течение зимы".
   Сказать что-либо, или объявить название повести, было бы, по моему мнению, рискованно».
   В письме к Топорову, 18 ноября 1882 г. Тургенев пишет: «повесть для “Нивы” я обещал, но с непременным условием не назначения срока. Никакого контракта я, разумеется, не заключал.
   Маркс предлагает мне 2000 рублей за 1 печатный лист его “Нивы”, который равняется двум листам “Вестника Европы”. Цена, как видите, очень почтенная. Но я не хочу связываться, тем более, что моё здоровье опять значительно ухудшилось и я совсем не знаю, когда буду в состоянии приняться за работу».
   Повесть от Тургенева Марксу так и не суждено было получить.
   Незадолго до смерти Ив. Серг. Тургенев продал свои авторские права Глазунову «на веки», т. е. до окончания законного срока права литературной собственности за 80 000 рублей. 15 июля 1883 года он писал И. И. Глазунову из Буживаля об окончательном устройстве дела, которое так сильно занимало его в последние месяцы жизни.
   «М. Г. Иван Ильич! С удовольствием узнал я от А. В. Топорова о желании вашем приобрести право собственности на издание всех сочинений моих».
   «Предложение ваше совпадает с желанием моим передать право издания в руки честного и надежного издателя. Что касается до условий, то, надеюсь, что сумма в 80 тысяч рублей не покажется вам слишком высокою, так как я включаю в нее те 25 000 рублей, которые следуют мне по контракту 1882 года, а также и те 20000, в которых я определяю стоимость “Записок Охотника”, приносящих мне по 1400 рублей и более ежегодно. Прибавив эти 20 тысяч к тем 60 тысячам, в которые было оценено полное собрание сочинений моих, с оставлением за мною права стереотипного издания “Записок Охотника”, я нахожу, что требования мои не должны показаться вам слишком преувеличенными».
   Глазунов, конечно, согласился, и в том же году отпечатал полное собрание сочинений Тургенева в количестве 15 000 экземпляров, в двух изданиях.
   Ф. М. Достоевский представляет собой, в материальном отношении, тип писателя, который пером добывает себе средства к существованию.
   В 1869 году, в письме к H. Н. Страхову, он пишет:
   «Вы чрезвычайно лестно для меня написали мне, что “Заря” желает моего участия в журнале. Вот что я принужден ответить: так как я всегда нуждаюсь в деньгах чрезвычайно и живу одной только работой, то всегда почти принужден был, всю жизнь, везде, где ни работал, брать деньги вперед. Правда, везде мне давали. Я выехал скоро два года назад из России, уже будучи должен Каткову 3 000 р., и не по старому расчету с “Преступлением и наказанием”, а по новому. С той поры я забрал ещё у Каткова до трёх тысяч пятисот рублей. Сотрудником Каткова я остаюсь и теперь, но вряд ли дам в “Русский Вестник” что-нибудь в этом году. Конечно, “Русский Вестник” будет присылать мне деньги и в этом году, хотя я и остался там несколько должен. В настоящую минуту я еще не получил от Каткова денег, нуждаюсь чрезвычайно, почти до последней степени. Полагаю, недели три ещё промедлят присылкой, но не в том главное дело, а дело в ближайшем будущем. Короче, мне необходимы деньги до последней степени, и потому я предлагаю редакции “Зари” следующее: во-первых, я прошу выслать мне сюда, во Флоренцию, теперь же вперёд 1000 руб. Сам же я обязуюсь, во-вторых, к i-му сентября нынешнего года, т. е. через полгода, доставить в редакцию “Зари” повесть, т. е. роман. Он будет величиною с “Бедных людей”, или в 10 печатных листов; не думаю, чтобы меньше; может быть, несколько больше. Идея романа меня сильно увлекает. Это не что-нибудь из-за денег, а совершенно напротив… Плату с листа я предлагаю в 150 руб. (с листа по расчёту “Русского Вестника’, если лист “Зари” меньше), – т. е. то, что я получаю с “Русского Вестника”. Меньше не могу».
   Таким образом, из этого письма видно, что Достоевский, вследствие нужды иногда продавал свои литературные произведения, имевшиеся, так сказать, ещё только в проекте.
   Свое участие в «Русском Вестнике» Достоевский начал с того, что взял из редакции 500 рублей вперёд. В 1858 г. он пишет к своему брату из Семипалатинска: «Я открыл сношения с Катковым (“Русский Вестник”) и послал ему письмо, в котором предложил участвовать в его журнале, и обещал повесть в этом году, если он мне пришлет сейчас 500 рублей серебром. Эти 500 рублей я получил от него назад тому с месяц, при весьма умном и любезном письме. Он пишет, что очень рад моему участию, немедленно исполняет моё требование (500 руб.) и просит как можно менее стеснять себя, работать не спеша, т. е. не на срок. Это прекрасно. Я сижу теперь за работой, но только то беда, что я не уговорился с Катковым о плате с листа, написав, что полагаюсь в этом случае на его справедливость…» Далее он замечает: «правда, у вас теперь дают большую плату. Писемский получил за “Тысячу душ” 200 или 250 рублей с листа. Этак можно жить и работать не торопясь».
   Авансы из редакции, к которым Достоевский прибегал так часто, имели и дурную сторону. По крайней мере в одном из писем (1846 г.) он сетует, что «связал себя по рукам и по ногам моими антрепренёрами. А между тем со стороны делают блистательные предложения. “Современник” дает мне за лист 260 руб. серебр., что равняется 300 руб. в “Отечественных Записках”, “Библиотека для чтения” 250 руб. асс. за свой лист и т. д., и я ничего не могу туда: все взял Краевский за свои 50 рублей, дав денег вперед».
   Спешная работа под влиянием нужды, из-за денег, оставляет заметный след и на отделке литературного произведения. «Чтобы сесть мне за роман и написать его, надо полгода сроку. Чтобы писать его полгода, нужно быть в это время обеспеченным… Ты пишешь мне беспрерывно такие известия, что Гончаров, например, взял 7000 рублей за свой роман, а Тургеневу за его “Дворянское гнездо” сам Катков давал 4000 рублей, т. е. по 400 рублей за лист. Друг мой! Я очень хорошо знаю, что я пишу хуже Тургенева, но ведь не слишком же хуже, и я надеюсь написать совсем не хуже. За что же я-то, с моими нуждами, беру только 100 рублей, а Тургенев, у которого 2 000 душ, по 400 руб.
   От бедности я принуждён торопиться и писать для денег, следовательно, непременно портить».
   Из письма к А. Н. Майкову 1868 г. видно, что Достоевский за своего «Идиота» (около 42-х печатных листов) взял с редакции «Русского Вестника» до 7 000 рублей, т. е. 166 руб. за печатный лист.
   Что касается Писемского, то автор «Тысячи душ» получал сравнительно хороший гонорар. Так, ещё в начале своей литературной деятельности, в 1857 г., он получал в «Библиотеке для чтения» за беллетристику 150 руб., за путешествия – 75 руб. сер., за все же другого рода статьи – по взаимному соглашению. Исключение составил только роман «Боярщина», который уступлен был на условиях гонорара 200 руб. серебром за печатный лист.
   В 1858 году, 29-го июля, Писемский продал книгопродавцу Д. Е. Кожанчикову право на издание романа «Тысяча душ» в количестве 3 000 экз. за 3 000 руб. Рукопись романа Писемский обязался доставить уже подписанной цензурой.
   В конце 1860 года Писемский продал право на издание собрания своих сочинений (всего 19 сочинений) Стелловскому и Гиероглифову на пять лет за 8 000 руб. серебром.
   До истечения пятилетнего срока Писемский не имел права издавать ни одного из переданных по условию сочинений, в противном же случае он подвергался взысканию в виде неустойки в пользу Стелловского и Гиероглифова двадцати тысяч руб. серебром.
   В 1868 году Писемский продал В. В. Кашпиреву для помещения в издаваемом им журнале «Заря» новый свой роман «Люди сороковых годов», за который получил самый большой гонорар сравнительно с другими произведениями, а именно: круглую цифру 12 000 р.; но роман этот вместе с тем является и самым крупным по объёму произведением Писемского.
   В начале 1871 года, а именно 18-го января, Писемский продал С. А. Юрьеву для издаваемого им журнала «Беседа» роман «В водовороте», с платой по 250 руб. сер. за печатный лист.
   Уже в августе того же, 1871 года, Писемский нашёл издателя на отдельное издание романа «В водовороте», в лице московского книгопродавца О. И. Салаева. За право печатания этого романа в количестве 2 400 экз. Салаев заплатил Писемскому 1500 руб., в три срока по 500 руб., обязуясь назначить продажную цену не более 3 руб. за три тома.
   Больше 250 руб. Писемский за лист не получал.
   Каждый писатель, выступая на литературное поприще, прежде всего, конечно, пробивает себе дорогу. Общество ждёт от него, что нового он скажет. А если писатель – поэт, то с какими он песнями пришел?

     «К какой он цели нас ведёт?
     О чём бренчит? Чему нас учит?
     Зачем сердца волнует, мучит,
     Как своенравный чародей?»

   Общество, а также и собратья по перу, с недоверием взирают на каждого новичка. Проходит много времени, пока писатель мало-помалу не займёт в литературе своё определённое место, пока его литературный облик не примет вполне определённое очертание.
   Можно считать общим правилом, что великие ученые и гениальные писатели, властители дум современного им общества, почти всю свою жизнь проводят в напряжённой борьбе с противоположными течениями мысли. И только благодаря этой неустанной борьбе и своему таланту они оставляют глубокий след в литературе.
   Нередко бывает, что при появлении великого писателя на арене общественной деятельности разные фарисеи от литературы «с улыбкою самолюбивою», на первых порах задают себе знаменитый вопрос: «От Назарета может ли быть что доброго?»
   Но по мере того, как великий писатель создаёт свои гениальные произведения, слава о нём распространяется, авторитет растёт. Фарисеи и «книжники» меняют о нём свои суждения. На книжном рынке слово его ценится на вес золота.
   Издатели и книгопродавцы заискивают перед ним. Спрос на его сочинения увеличивается, и писатель начинает наконец собирать жатву от трудов своих.
   Но жизнь человеческая коротка.
   Справив свой «литературный юбилей» (заметим, что в России литературные юбилеи знаменитых писателей празднуются с чрезвычайной торжественностью, это показывает, что русское общество высоко чтит звание писателя, а тем более своего любимца), писатель начинает свыкаться с мыслью, что в пределах земного он совершил все земное.
   Бросив векам мысль плодовитую, гениальный писатель под конец своей жизни видит, как эта плодовитая мысль начинает ассимилироваться обществом, и как она на книжном рынке начинает приносить материальную ценность, доход.
   Вот тут-то и является к услугам писателя издатель, желающий купить у него «на веки» право литературной собственности. Под этим «на веки» разумеется законный срок права литературной собственности, по русским законам – на 50 лет со дня смерти писателя.
   Пока писатель жив, он, конечно, сам спешит воспользоваться своим правом, и охотно продаёт право на издание своих сочинений первому подвернувшемуся книгопродавцу или издателю.
   Право литературной собственности русских классических писателей запродано книгопродавцам. Из многочисленных примеров приведём хотя бы некоторые, имеющиеся под рукой:

   Тургенев накануне своей смерти продаёт право литературной собственности книгопродавцу Глазунову. Точно так же Щедрин (Салтыков) незадолго до своей кончины вёл переговоры с московским книгопродавцем Думновым (фирма Салаевых) о продаже последнему посмертных изданий его сочинений. Думнов предлагал автору «Губернских Очерков» 60 тысяч, но дело не выгорело.
   В самое последнее время Глеб Успенский продал право литературной собственности на большую часть своих сочинений (статьи, вошедшие в дешёвое двухтомное издание Ф. Павленкова) за 25 000 руб.
   Таким образом, почти вся русская литература (т. е. её главнейшие представители) находится на откупе, причём главным откупщиком следует считать фирму Глазунова, который откупил право издания на сочинения Жуковского, Лермонтова, Некрасова, Тургенева и Гончарова.
   Московской фирмой Салаевых откуплены были Пушкин и Гоголь. Срок Пушкину уже минул, а сочинения Гоголя до сих пор ещё представляют собой собственность фирмы Салаевых.
   Русские классические писатели при жизни получают сравнительно небольшое вознаграждение за свои сочинения: львиная часть барышей выпадает на долю откупщиков русской литературы. При жизни знаменитого писателя спрос на его сочинения ещё только устанавливается, тогда как после его смерти этот спрос бывает вполне определён, скорость распространения его сочинений в публике тоже мало-помалу выясняется.
   У нас нередко случается, что какой-нибудь ходкий учебник приносит составителю его больше дохода, чем иной chef-d’oeuvre русской литературы – своему автору.
   Учебник по арифметике Евтушевского запродан издателю Полубояринову за 50 000 руб.
   Рядом с этим можно сопоставить другой факт: как было упомянуто выше, Гончаров продал свои сочинения только за 35 000 руб.
   Конечно, г. Полубояринов не остался в убытке, потому что ещё при жизни Евтушевского его учебник разошёлся в количестве 900000 экземпляров. Немудрено поэтому, что многие составители всевозможных учебников и руководств смотрят на молодое учащееся поколение, как на дойную корову: было бы масло им. Единственной уздой против наплыва плохих учебников в русские школы надо считать учёный комитет при министерстве народного просвещения: одобрение или неодобрение которым представленного на рассмотрение учебника имеет большое влияние на его распространение.
   Спрашивается, как же пользуются откупщики русской литературы своим благоприобретенным правом литературной собственности?
   Правду сказать – варварски.
   Выпустив в свет посмертное издание писателя, издатель назначает баснословно дорогую цену за издание, благо нет конкуренции, и с лихвой выручает все расходы по изданию, считая тут и стоимость авторского права. Снявши, так сказать, пенки своим первым изданием, издатель выпускает второе, третье и т. д. издания – все по одной и той же баснословной цене. Понятно, при дороговизне издания сочинения известного автора недоступны большинству читающей публики; не проникая в самые недра русского общества, они скользят по верхам его, т. е. среди классов более или менее обеспеченных, интеллигентных. Между тем откупщик литературы за всё это время получает исправно хорошую ренту, сохраняя о писателе самое приятное воспоминание.
   Издатель мог бы получить ренту ещё более высокую, стоило бы ему выпустить дешёвое издание; но откупщики русской литературы упорно держатся своих старых традиций. До чего может дойти ослепление наших издателей, показывает история изданий сочинения Пушкина…
   Фирма Салаевых ни за что не соглашалась выпустить дешёвое издание даже гениального Пушкина: оно-де не пойдёт, застрянет.
   Однако факты блистательно показали как раз противоположное. Но для этого пришлось выждать окончании срока права литературной собственности.
   Какой-то злой рок тяготел над произведениями величайшего из русских поэтов. Как ни печально в этом сознаться, но ко дню открытия Пушкину памятника в Москве (5 июня 1880 г.) издание его сочинений было библиографической редкостью. Полный экземпляр этих сочинений нужно было собирать и заказывать, платя за него тройную стоимость против первоначальной цены. В течение 50 лет, когда сочинения Пушкина были на откупе, их разошлось не более 60 000 экземпляров.
   Но вот 29 января 1887 года истекал срок права литературной собственности на сочинения Пушкина. Издатели приготовились. В одном Петербурге вышло сразу 4 издания Пушкина, а именно: 1) издание Литературного фонда, под редакцией Морозова, цена 6 руб. за 7 томов; 2) издание Комарова, под редакцией Ефремова, цена 3 руб. за 7 томов; 3) два издания Ф. Павленкова, однотомное и 8-томное (а потом 10-томное) цена 1 р. 50 к. и 4) 10-томное издание Суворина, цена 1 р. 50 к.
   30-го января 1887 года Пушкин предстал перед русской публикой в дешёвом издании. И публика набросилась на сочинения Пушкина с жадностью. Вот как, например, покупались сочинения Пушкина в Петербурге.
   В день выхода дешёвого издания сочинений Пушкина, книжный магазин Суворина, что называется, был взят штурмом. Вот что читаем об этом в газете «Новое Время»:
   «Этот день останется в летописях нашей книжной торговли.
   Такого дня не бывало еще никогда. Книжный магазин "Нового Времени" сегодня подвергся решительно осаде.
   Несмотря на то, что приняты были меры, усилен состав приказчиков, экземпляры запакованы были заранее, толпа сказалась в этом случае, как хорошими своими, так и дурными сторонами. Еще до открытия магазина стояла толпа, с минуты на минуту она увеличивалась. Магазин был битком набит, была давка и смятение. Приказчики и артельщики сбились с ног; некоторые из публики взлезали на столы, забирались за прилавки, сами хватали сдачу. К и часам магазин представлял картину разрушения: в углах, за прилавками, были беспорядочно нагромождены груды разорванных, запачканных, истоптанных ногами различных книг, которые не успели вовремя прибрать с прилавка, разломана мебель и повержена на пол, конторка с кассой опрокинута, конторские книги измяты и растоптаны. Слова убеждения не действовали. К этому часу г. обер-полицмейстер прислал полицию; магазин был закрыт и публику стали пускать частями, в очередь.
   Покупатели входили уже с заранее сжатыми в кулаке деньгами. Их прямо совали в карманы артельщикам, брали, что нужно и уходили, пробираясь через толпу. Некоторые, не имея возможности протиснуться в магазин, нанимали тут же посыльных, прося их достать Пушкина. Другие же, выйдя из магазина, перепродавали купленное за большую цену (цена доходила до 2 руб. 50 коп.), но это были барышники. В двенадцатом часу все 6 000 экземпляров, приготовленные на этот день, были проданы. Несколько тысяч было продано в Москве, Харькове, Одессе и других городах.
   Сочинения Пушкина в издании г. Суворина печатались в количестве 15 000 экземпляров, что составило более 4000000 печатных листов. В Петербурге и других местах сегодня продано одного этого издания до 10000 экземпляров, или 100 000 томов. Такого факта не было ещё никогда с самого начала русской книжной торговли».
   По поводу выхода дешёвого издания сочинений Пушкина, в периодической прессе возбуждался вопрос о праве наследников автора на его литературную собственность. Указывали, что 50 летний срок очень продолжителен.
   В Германии и Австрии полагается 30-летний срок для права наследников автора на его произведения.
   У нас предлагали упорядочить дело так: наследники пользуются правом литературной собственности в течение 25 лет, затем, по прошествии этого срока, всякий имеет право издавать это сочинение, но с уплатой известного процента с дохода от издания упомянутого сочинения в пользу наследников. На этот процентный сбор с издателей сочинения известного автора предлагалось установить тоже 25-летний срок.
   Но вопрос пока остается открытым.
   Сочинения Гоголя, Лермонтова и других до сих пор ещё ждут своей очереди, т. е. дешёвого издания.
   Еще Некрасов сказал:

     «Если придет охота страстная
     За чтение засесть,
     На то у нас прекрасная
     Литература есть».

   Однако из всего вышесказанного видно, что русские писатели, даже самые знаменитые из них, проникают в общество туго. Причина этому – нелепые традиции наших книгопродавцев. Откупщики русской литературы, довольствуясь рентой, получаемой за дорогие издания, предназначенные для богатого класса и аристократии ума, совсем не выпускают дешёвых изданий для низших слоев общества, например, для мещан, разночинцев, крестьян и т. д.
   В этом отношении они стерегут наше национальное достояние, наше умственное богатство, не пускают его в оборот для широкого распространения в народе.

XI. Книжная торговля

   Передвижение книжного рынка из　Москвы в　Петербург. – Первые книжные лавки в　Петербурге. – Фирма Глазуновых. – Библиоман Игнатий Ферапонтов. – Плавильщиков и　Смирдин. – Исаков. – Производство книг духовного содержания. – Книгоноши. – Производство светских книг. – Классификация книг. – В　каких городах в　России печатаются книги. – Распределение в　империи книжных магазинов и　книжных лавок. – Издатели, книгопродавцы и　букинисты. – Производство и　сбыт лубочных книжек и　картинок в　Москве. – Офени. – Русская иконопись в　слободах Холуе и　Палехе.

   До самого конца XVIII столетия Москва по своей издательской деятельности стояла впереди Петербурга.
   Но с прекращением просвещённой деятельности Новикова, центр тяжести книжного дела в России передвигается на север, из Москвы в Петербург.
   В конце XVIII столетия, несмотря на беспримерную книгоиздательскую деятельность Новикова, производство книг в России было сравнительно не велико.
   Бакмейстер в своей «Российской Вифлиофике» обнародовал с 1770 года по 1788 год только 800 больших и мелких на русском языке сочинений, т. е. подлинников, простых и переделанных, переводов, подражаний и т. п.
   Из реестра 1794 года видно, что в публике обращались следующие сочинения:
   1) по словесности 292 названия; 2) по театру и увеселениям 192; 3) по богословию 162; 4) по педагогике 73; 5) по истории 66; 6) языкознанию 45; 7) географии 32; 8) домоводству 30; 9) правоведению 22; 10) математике 21; и) естествознанию 11; 12) медицине 10; 13) искусству 9; 14) политическим наукам 7, и 15) технологии 21.
   Всего 993 сочинения.
   Георги в описании Петербурга, сочинении, изданном в 1794 году, говорит о сочинителях, живших в 1793 году в С.-Петербурге: «Так как столицы Российского государства почти одне суть питалища муз, то и не мудрено, что в Петербурге, ради двора, ради Академии и разных учреждений, для воспитания, ради судебных мест и ради великого числа домашних учителей – более находится настоящих ученых людей, нежели во всей остальной части Российского государства».
   Всего насчитывалось 106 сочинителей и, кроме того, 102 художника и музыканта.
   В 1782 году деятельность Новикова была в полном разгаре. В планы Новикова входило и развить книжную торговлю в Петербурге. Московские книгопродавцы Полежаев и М. П. Глазунов одни из первых открыли в 1783 году в Петербурге книжные лавки.
   До 1760 года книжная лавка Академии наук была единственная, она управлялась фактором и в ней продавали также иностранные книги. Вторая книжная лавка была открыта Вейтбрехтом и носила название «Императорской книжной лавки».
   В 1793 году для продажи иностранных книг были книжные лавки у Клостермана, Еверса, Гей, Миллера и Роспини.
   Как видно, это – все немецкие фамилии. Увлечённые подражанием, высшие классы общества, по примеру императрицы, стали заводить у себя библиотеки не только иностранных, но и русских книг. Бывали такие любители, которые заходили в книжные магазины потолковать по нескольку часов о книжном деле, и случалось, что предлагали не только советы, но и денежные средства для развития книжной торговли.
   В провинции у помещиков явилась страсть хвастаться книгами, и нередко сельские библиотеки наших бар состояли из тысяч томов, выточенных из дерева. Вся эта деревянная мудрость стояла в роскошных шкафах, с блестящей сафьянной накладкой на корешках, и с надписью: Racine, Voltaire, Encyclopedic и т. д. В то время в дворянском быту книги составляли последнюю вещь. Орловский или тульский помещик говаривал, что выследить русака (зайца) не то, что прочесть книгу.
   Сначала книжная торговля была мелочного характера и состояла в том, чтобы купить у кого-нибудь собранную библиотеку и распродавать её порознь.
   Потёмкин, прогуливаясь однажды под арками Гостиного двора (где тогда имели привычку прогуливаться аристократы, ибо тротуаров около домов ещё не было), зашёл в книжную лавку Глазунова, и, увидав хозяина, спросил, за какую цену продаст он ему всю лавку? Оторопевший хозяин не знал, что ответить, и попросил время на раздумье. Тем дело и кончилось.
   После ареста Новикова книги из его лавок отобрали, а московских книгопродавцев подпиской обязали не торговать ими. Но так как, несмотря на конфискацию, книг издания Новикова всё-таки оставалось очень много, то ими продолжали торговать. При вторичном обыске все московские книгопродавцы оказались виновными в торговле недозволенными книгами, за что и были преданы суду.
   Об избавлении от суда принялся хлопотать петербургский книгопродавец И. П. Глазунов. К нему был вхож камердинер императрицы Захар Константинович Зотов, с которым советовались, как помочь беде.
   Захар Константинович решился лично просить императрицу и выбрал для этого день, в который родился внук её, великий князь Николай Павлович, 25 июня 1796 года. Императрица в этот день была очень весела, всемилостивейше вняла просьбе, и вскоре после этого повелела всех прикосновенных к делу о продаже книг Новикова от всякого суда и следствия освободить.
   Захару Константиновичу подарили за его хлопоты соболью шубу.
   В Москве издавна существовали торговцы старинными рукописями и иконами. К числу этих торговцев принадлежал и Игнатий Ферапонтович Ферапонтов, начавший свою торговлю в 1765 году.
   В числе собирателей старинных книг имя Ферапонтова пользуется заслуженной известностью.
   В России много уцелело отечественных древностей, и важнейшее место между ними занимают книги: в одном краю они гниют в углах монастырских, в другом невежество жжёт их, употребляет на обёртки, кое-где попадают они в руки мелочным торгашам и продаются иногда за бесценок.
   Богатые охотники до славяно-русских древностей, не жалея ничего, собирают эти драгоценные книги – живых свидетелей времён минувших. Не имея полного собрания старинных книг, мы должны быть благодарны тем частным собирателям, которые доставляют редкости в надежные руки. Игнатий Ферапонтович Ферапонтов родился в 1740 г. в Тульской губернии, в городе Кашире. Сам выучившись грамоте, он приохотился читать и разбирать старинные церковные книги, и охота сделалась страстью.
   Небогатое состояние не позволяло ему собирать рукописи, и он первый стал торговать ими. Между тем, читая и перечитывая множество старинных книг, он приобрёл такой навык и опытность в распознавании их, что любители и знатоки русских древностей считали себе за честь советоваться с ним при изъяснении старинных книг и рукописей. Профессора московского университета А. А. Барсов и О. Г. Баузе первые обратили внимание на книжные сокровища И. Ферапонтова.
   Профессор Барсов при своих исторических исследованиях нередко пользовался древнейшими летописями, находившимися в библиотеке Ферапонтова. С того времени много любопытных приходило посмотреть драгоценные памятники веков минувших. Любители наших древностей, Мусин-Пушкин и Ф. А. Толстой, многим обязаны Ферапонтову. Профессор Баузе купил у Ферапонтова, между прочими замечательными книгами, следующие: «Пролог», писанный уставным письмом, в лист, на пергаменте, в 1229 году, в Великом Новгороде; книга Степенная, содержащая Российскую историю, писанная скорописью с удивительным искусством, в 1551 году; Лечебник, переведённый с польского в 1558 году. Между печатными книгами первое место занимают три книги: «Библия Франциска Скорины», «Библия Острожская» и наш «Апостол».
   Почтенный старик с невероятной любовью собирал, где только мог проведать, все древние книги, покупая нередко по дорогой цене. Без его старания, быть может, несколько сотен важных книг пропали бы для науки без вести.
   Можно смело сказать, что нет ни одной печатной книги до времён Петра Великого, которую бы Ферапонтов не держал в своих руках.
   Благодаря ему наши книгохранилища стали наполняться старинными книгами.
   Большая часть рукописей Ф. А. Толстого, всё собрание которого поступило впоследствии в Публичную библиотеку за 120 000 рублей, была приобретена у Ферапонтова.
   Так как в Москве было много охотников до старинных рукописей, то явилась и подделка их: рукописи подвергались копчению в дымовых трубах и даже жарению, а потом тщательно переплетались в кожаные переплеты, и в таком виде доставлялись библиоману.
   Переплетёнными в кожу рукописями, принадлежавшими профессору Баузе, французы в 1812 году вымостили мостовую напротив его дома и по этой мостовой въезжали в его дом, где и поселялись.
   Во время нашествия французов книжная торговля в России совсем приутихла.
   Из Петербурга присылали в Москву множество карикатур Теребенёва, из коих некоторые были чрезвычайно остроумны и остались историческим памятником великой эпохи борьбы русского народа за свою независимость. С карикатурами присылались также и разные пасквильные брошюрки на Наполеона и народ французский.
   Когда Наполеон подступал к Москве, в Петербурге, за неимением газет и при недоверии к реляциям, известия о военных действиях добывались от буфетчиков и камердинеров дома Нарышкина, а в воскресные дни – на даче графа Строганова, где играла полковая музыка, и куда стекалось столичное купечество.
   После Новикова первое место в деле развития русской книжной торговли занимает Александр Филиппович Смирдин.
   Смирдин был сыном московского мещанина, торговавшего полотном; родился в Москве, в 1794 г. Семи лет от роду он отдан был для обучения грамоте местному дьячку, а потом в книжную лавку – в мальчики. Когда в 1812 году французы заняли Москву, Смирдин бежал из неё и за неимением средств пешком прибыл в Петербург, где и поступил в книжный магазин Плавильщикова, который со временем сделал его главным приказчиком и управляющим магазина.
   Из всех книгопродавцев того времени имя Плавильщикова отличается наибольшими заслугами в области просвещения. Ему принадлежит слава основателя первой русской библиотеки для чтения: до него книги для чтения можно было получать от книгопродавцев не по выбору читателей, а по воле самих книгопродавцев, которые и выдавали книги испорченные или старые. Плавильщиков прибыл из Москвы в Петербург в 1788 году; он сперва взял в аренду губернскую и театральную типографии, а затем открыл первую книжную торговлю в Гостином дворе. По словам современников, его магазин представлял «тихий кабинет муз, где собирались ученые и литераторы делать справки, выписки и совещания, а не рассказывать оскорбительные анекдоты и читать на отсутствующих эпиграммы и сатиры». Все почти литераторы бесплатно пользовались его библиотекой, даже и после его смерти, по духовному завещанию.
   Плавильщиков умер 14 августа 1823 года, оставив духовное завещание, в котором предоставлял Смирдину или получить за свой ум и труды из вырученных денег от продажи товара довольно порядочную сумму, или принять на себя всю торговлю, с тем, однако, условием, чтобы расплатиться со всеми долгами Плавильщикова, простиравшимися будто бы до весьма значительной суммы, будто бы 3 000 000 руб. ассигнациями. Смирдин принял последнее и вскоре не только расплатился с кредиторами, но и нашёл возможным из скромного помещения у Синего моста перебраться в великолепно отделанный магазин, со шкафами из красного дерева, помещавшийся в бельэтаже в доме Петропавловской церкви, за огромную по тому времени наёмную плату, 12 000 руб. асс. в год. Такого прекрасного магазина ни до Смирдина, ни после него у русских книгопродавцев не было. Его магазин сделался центром книжной торговли для всей России.
   Развитие книжной торговли до Смирдина вообще шло тихо: и по недостатку разнообразия книг, и по недостатку на них покупателя. Зажиточное купечество ничего не читало, среднее сословие читало мало, а аристократия пробавлялась иностранными книгами, преимущественно французскими.
   «Русские почти все воспитаны французами, – говорит один современник 1800 года, – с детства приобретают очевидное предпочтение к этой стране: они считают ее отечеством вкуса, светскости, изящных наслаждений, они считают ее отечеством свободы и разума. Французские эмигранты, загнанные к новейшим киммерийцам, с удивлением нашли здесь людей, которые лучше их самих знали дела их собственной родины: есть русские молодые люди, которые размышляют над Руссо, изучают речи Мирабо».
   При подобном стремлении высшего русского общества вообще ко всему французскому не мудрено, что в 1800-х годах русские книги не находили себе доступа среди нашей интеллигенции. Что говорить о книгах, даже сам русский язык в высших слоях общества уступал своё место французскому.
   Переехав в новый магазин, Смирдин пригласил к себе на новоселье некоторых русских учёных и литераторов, которые с готовностью приняли его предложение и даже принесли ему свои статьи, впоследствии помещённые в «Новоселье».
   По поводу издания «Новоселья», Смирдин говорит в предисловии:
   «Простой случай – перемещение книжного магазина моего на Невский проспект (19 февраля 1832 г.) доставил мне счастье видеть у себя на новоселье почти всех известных литераторов.
   Граф Д. И. Хвостов, маститый поэт нашего времени, сделал от лица своей музы следующее приветствие:

     Угодник русских муз! Свой празднуй юбилей;
     Гостям шампанское для новоселья лей;
     Ты нам Державина, Карамзина из гроба,
     К бессмертной жизни вновь, усердствуя, воззвал
     Для лавра нового, восторга и похвал.
     Они отечество достойно славят оба;
     Но ты к паренью путь открыл свободный им:
     Мы нашим внучатам твой труд передадим.

   Гости-литераторы, из особенной благосклонности ко мне вызвались, по предложению В. А. Жуковского, подарить меня на новоселье каждый своим произведением, и вот – дары, коих часть издаю ныне, 19 февраля 1833 года».
   В первой книжке «Новоселья» участвовали писатели: барон Брамбеус, Ф. Булгарин, Н. Греч, В. Луганский, К. Мосальский, В. Панаев, О. Сеньковский, A.C. Шишков, Фёдоров, Е. А. Баратынский, князь П. Вяземский, Н. Гнедич, B. А. Жуковский, И. Козлов, И. А. Крылов, М. Погодин, А. С. Пушкин, Е. Ф. Розен, Д. И. Хвостов и Хомяков. Во втором томе участвовал и Гоголь своей «Ссорой Ивана Иваныча с Иваном Никифоровичем».
   Смирдин дал толчок русской журналистике, основав «Библиотеку для чтения», которая читалась людьми всех сословий, всех возрастов.
   До Смирдина журнальные статьи составлялись, нередко наполовину, самими редакторами, или же статьи приносили начинающие писатели и отдавали их бесплатно из желания видеть себя в печати. От этого литературный материал не отличался особенным достоинством, по пословице: «даровому коню в зубы не смотрят».
   Смирдин стал привлекать в свой журнал выдающихся писателей и учёных.
   В то время в книжной торговле по литературе обращались, преимущественно, сочинения Кантемира Тредиаковского, Ломоносова, Кострова, Аблесимова, Фонвизина, Хераскова, Державина, Княжнина, Щербины и Глинки.
   Кроме того, в начале нынешнего, т. е. XIX столетия, в образованном русском обществе господствовала мистическая литература.
   Смирдин издал между прочим Державина, Жуковского, Карамзина, Пушкина, Гоголя, а также Булгарина, Греча, Полевого, Марлинского и друг. Все лучшее по части литературы в 1830–1840 годы издано Смирдиным.
   Крупная заслуга Смирдина в книжной торговле та, что он удешевил стоимость книги и этим расплодил читателей.
   Басни Крылова продавались по 15 рублей ассигнациями; Смирдин заплатил Крылову 40 000 р., напечатал басни в 44 000 экземплярах и пустил в продажу по 4 р. ассигнациями.
   «История Государства Российского» Карамзина продавалась по 120 рублей, а под конец даже по 150 р. Смирдин купил у наследников Карамзина право издания и пустил книгу по удешевлённой цене.
   В книжном магазине Смирдина любили сходиться петербургские литераторы, чтобы побеседовать о разных литературных новинках, литературных предприятиях и т. п.
   По этому поводу А. Е. Измайлов в своём «послании» к Смирдину пишет:

     … Когда к вам ни придёшь,
     То литераторов всегда у вас найдёшь.
     И в умной дружеской беседе
     Забудешь иногда, ей-ей, и об обеде!

   У Смирдина была своя типография и своя переплётная мастерская. Сколотив хорошее состояние на книжной торговле, он на ней же и потерял его. Чтобы поправить дело, Смирдину (и только ему одному) разрешена была правительством два раза беспроигрышная литературная лотерея по 1 рублю за билет, с правом выигрыша книги ценностью от 1 р. до 50 рублей, и с одним выигрышем в 1000 рублей премии. Билеты раскупались быстро, лотерея разыгралась, но не поправила дела, способствовав, однако, движению книжной торговли. Смирдин умер в 1857 году.
   В 1830–1840 годах книжная торговля была очень оживлена. Книжные лавки были постоянно полны покупателями. Кроме покупателей местных, между которыми стали показываться аристократы и люди администрации, до того времени в руки не бравшие русских книг, зимой появлялись в значительном числе и помещики, покупавшие зараз на большую сумму. В то время книжный магазин в Гостином дворе, например, Полякова, продавал в год на 700 000 р. асс.
   После 1840 года книжная торговля приутихла. В 40-х годах в Гостином дворе даже по книжной торговле существовало зазывание покупателей, доживающее свой век теперь на Апраксином рынке. Особый мальчик, или приказчик стоял на пороге магазина, и всякому порядочно одетому прохожему говорил: «Пожалуйте, здесь такого-то лавка!» А сосед с той же фразой – «Здесь такого-то лавка!»
   Вначале дух рекламы был чужд русской книжной торговле. Объявления о выходе в свет новой книги печатались самые коротенькие, шаблонные. В «Петербургских Ведомостях» 1750 года читаем: «в академической книжной лавке продается древняя история о Египтянах и Карфагенянах, на русском языке, по рублю 50 копеек, о чем через сие объявляется».
   Подобные объявления «от академической книжной лавки» печатались в продолжение нескольких лет, пока на арену книжной торговли не выступили частные книгопродавцы в лице переплётчиков. В «Ведомостях» 1775 года стали появляться такие объявления: «в сухопутном кадетском корпусе, на Конюшенном дворе, у переплетчика Маркелова продаются книги: об угрюмом муже и его злой жене да портрет Карла XII и все господина Сумарокова новые сочинения по разным ценам».
   Новиковым была сделана первая попытка критического обозрения вновь выходивших в России книг, в его журнале «Санкт-Петербургские ученые ведомости на 1777 год».
   В предисловии к изданию «Ученых Ведомостей» Новиков по этому поводу пишет: «Но как критическое рассмотрение издаваемых книг и прочего есть одно из главнейших намерений при издании сего рода листов (Ученых Ведомостей), и по истине может почитаться душою сего тела, то и испрашиваем мы у просвещенной нашей Публики, да позволится нам вольность благодарныя Критики. Не желание охуждать деяния других нас к сему побуждает, но польза общественная; почему и не уповам мы сею поступкою нашею огорчить благоразумных Писателей, Издателей и Переводчиков; тем паче, что в критике нашей будет наблюдаема крайняя умеренность, и что она с великою строгостью будет хранима в пределах благопристойности и благонравия. Ни что сатирическое, относящееся на лице, не будет иметь места в Ведомостях наших; но единственно будем мы говорить о книгах, не касаясь ни мало до Писателей оных.
   Впрочем, критическое наше рассмотрение какой-либо представленной книги не есть своенравное определение участи её, но объявление только нашего мнения об оной. Сами господа Писатели, Издатели или Переводчики оных могут прислать возражения на наши мнения, которые мы, получив, охотно поместим в наших Ведомостях».
   Рассмотрение самих критических отзывов Новикова о выходивших в его время книгах не входит в план нашего труда.
   Вслед за Новиковым подобная же краткая оценка вновь выходивших в России литературных произведений была помечаема в «Санкт-Петербургском Вестнике» (1772–1781).
   В своих «Записках для потомства» 1795 г. Болотов пишет: «Что же касается до объявлений о книгах, то сообщаемы они были отчасти в самых газетах при конце оных, отчасти на обертках издаваемых журналов, но не во всех сих местах одинаково: в первых объявляемо было только о тех, которые либо вновь издавались в университетской типографии, либо по комиссии вступали в университетскую лавку для продажи, а к сим нередко приобщаемы были и довольно иногда пространные, но не всегда справедливые рекомендации и расхваливания книг, и тем нередко все дело было порчено еще больше, а в прибавлениях газетных объявляли только мелкие лавочники о продаваемых у них в рыночных лавках книгах, и всегда коротко и без всяких рекомендаций; можно было узнать одни только титулы книг, а впрочем, не можно было получать о содержании и доброте оных ни малейшего понятия».
   В доказательство тому, как «публичные рекомендации» некоторых вновь выходящих книг были иногда неосновательны, Болотов приводит следующий пример:
   «Обнародовано было, что вышла из печати новая, с французского языка переведенная книга, под заглавием "Физика Истории". К сему объявлению присовокуплена была наинепомернейшая похвала сей книге; говорено было, что "до настоящего времени не было еще на российском языке ни одной книги подобного содержания, что почти ни один, как из древних, так и из новейших авторов, еще не покушался писать о сей материи, и что она по сему новая и, может быть, первая в своем роде, и, конечно, по привлекательности и пользе своей заслужит одобрения почтеннейшей публики"».
   Болотов рассказывает, что, понадеясь на рекомендацию, он купил эту книгу и едва имел терпение дочитать её до конца: «если бы я знал наперед, какова она, то не только полтора рубля, гривны бы за нее не дал, чтобы не потерять на чтение оной время» (Историко-литературные и библиографические материалы. Н. Губерти.)
   В конце XVIII века публикации о выходе книги заменяются велеречивыми объявлениями, в коих нередко по рубрикам перечисляется всё содержание публикуемого сочинения. Иногда объявление занимает несколько страниц «Ведомостей», с обозначением 100–150 рубрик: изложен целый конспект сочинения, так что покупатель из пространного объявления может ознакомиться до некоторой степени с содержанием книги.
   Переплётчиков сменили уже заправские книгопродавцы-купцы, и издатели по профессии.
   В 1800 году печатаются пышные рекламы, составленные по всем правилам коммерции. Издатели сами расхваливают свой товар без зазрения совести и убеждают публику покупать их издания. Из многочисленных примеров приведём хоть некоторые:
   «Продается книга: “Бедная Лиза”, известнейшее сочинение г. Карамзина, прекрасное издание, с аллегорическим эстампом, изображающим памятник чувствительности и нежного вкуса многих читателей и читательниц, на белой бумаге, 1 руб».
   Несколько характернее другое объявление, с рекомендацией от издателя.
   «31-го августа 1800 г. Продается книга: “Струя сладостного источника”, соч. славного Герарда, в 4-х част., в пер. 1 руб. 40 к. “Виктор, или Дитя в лесу”, соч. Дюкре-Дюмениля, автора “Лалотты и Фантана”, “Яшеньки и Жеоржетты” и проч. Цель книги сей есть доказать, что добродетель превыше всех происшествий, добродетель всегда высока, всегда величественна, даже и тогда, когда по несчастию падает под усилиями порока. Соответственно сей цели автор обработал сей роман с толиким искусством и успехом и старался сделать его столь занимательным и приятным, что чтение его не может не подавать повода к размышлениям, к сладостной меланхолии философу – другу человечества, а по всему тому и заслуживает одобрения от публики; с картинками, в 4-х част., в пер. 5 р. 50 к.»
   Большинство русских книгопродавцев начинают свою карьеру с «мальчика», т. е. в юных летах поступают в какой-нибудь книжный магазин в услужение; мальчики, например, отыскивают для покупателя требуемую книгу на полках магазина, завёртывают её и т. п. Заметим, что книги на полках магазина, для удобства в отыскивании, расположены в алфавитном порядке по фамилиям авторов.
   У Смирдина был в библиотеке приказчик Цветаев, обладавший огромной памятью. Он выучил наизусть роспись книг, и стоило ему задать только номер из росписи, которых было более 10 000, и он мог ответить, какая книга под этим номером значится. Все наши лучшие книгопродавцы побывали в услужении в качестве «мальчиков», например, Смирдин, Исаков, Лисенков, Базунов и друг.
   Я. А. Исаков открыл торговлю в 1829 г.; выписывал книги и журналы из-за границы; фирма его получила известность благодаря рекламам Ф. Булгарина: в каждом субботнем фельетоне красноречиво говорилось о вновь полученных Исаковым книгах. В 1854 г. он сделался комиссионером военно-учебных заведений и получил на вывеску Государственный герб. В 1870 году отпразднован был 50-летний юбилей книготорговой деятельности Исакова.
   Исаковым издано полное собрание сочинений Пушкина, множество учебников и классных пособий по военным наукам.
   Юбилей Исакова почтён был многими представителями русского общества. Директор Императорской Публичной библиотеки И. Д. Делянов прислал собственноручное письмо, где в тёплых выражениях поздравил Исакова. Маркс, издатель «Нивы», прислал «Потерянный рай».
   Годовой оборот книжного магазина Я. А. Исакова простирался иногда до 400 000 рублей в год.
   Не одно поколение выросло на учебниках издания Исакова: бывшие воспитанники разных учебных заведений, гимназисты, кадеты, пажи и т. д.
   Самой старейшей книжно-торговой фирмой считается фирма Глазуновых, подвизающаяся на этом поприще уже более 100 лет.
   Объявления о торговле книгами Глазуновых встречаются впервые в «Московских Ведомостях» 1782 года, а именно о книгах: «Путь счастия человеческого» Вольтера и «Механическая книга» Штурма.
   На протяжении 100 лет фирма Глазуновых издала огромное количество книг, из которых многие имели большое значение в истории русского просвещения.
   Веяния времени, спрос на книги известного сорта, конечно, не остался без влияния и на характер книгоиздательской деятельности Глазуновых.
   С 1790 г. по 1831 год фирма Глазуновых издаёт книги смешанного характера, тут вы встретите и «Английского философа», и «Письмовник» Курганова, и разные карманные книжки, и истории, и путешествия, азбуки, атласы и т. п. – словом, всякого жита по лопате. Всего за это время им издано 188 названий книг.
   С 1831 по 1849 год издаются книги учебного содержания и, кроме того, стихотворения Жуковского и Лермонтова. Общее количество изданий за этот промежуток времени доходит до 100 названий.
   В особенности обращает на себя внимание книгоиздательство А. И. Глазунова в Москве, с 1857 по 1868 год. Книги эти строго научного содержания, и преимущественно естественно-исторические, состоявшие из популярных сочинений лучших английских и немецких физиологов и естествоиспытателей, например, Дарвина, Льюиса, Ляйэля, Джона Гершеля, Шлейдена, К. Риттера и друг. Им изданы следующие книги, оказавшие немало влияния на русское общество: «Физиологические картины» Бюхнера, «Общая биология» Ж. Сент-Иллера, «Физиология обыденной жизни» Льюиса, «О происхождении видов» Дарвина, «Общее Землеведение» Риттера, «Основные начала Геологии» Ляйэля и друг. Всего за упомянутый промежуток времени А. И. Глазунов издал 43 названия; затем торговлю свою он прекратил и передал Мамонтову. Между тем, другие братья Глазуновы продолжают книжную торговлю по настоящее время в Петербурге и Москве.
   В последнее время фирма Глазуновых издаёт преимущественно учебники, имеющие значение как по авторитету писавших их педагогов, так и по одобрению учёного комитета, состоящего при министерстве народного просвещения. Ими изданы учебники следующих авторов: Антонов, Буссе, Бычков, Водовозов, Востоков, Галлахов, Зуев, Кайданов, Кеневич, Ленц, Ободовский, Д. Семенов, С. М. Соловьев, Ушинский, А. Г. Филонов и мн. др.
   С 1849 по 1882 годы Глазуновыми изданы работы 150 авторов, из которых многие выпускали в свет по нескольку сочинений.
   В течение 100 лет, за 1782–1882 гг., фирма Глазуновых выпустила по крайней мере 500 названий разных сочинений.
   30 августа 1880 года Государь Император Александр II, по всеподданнейшему докладу министра народного просвещения, во внимание давней и полезной деятельности книгопродавцев Глазуновых на их поприще, всемилостивейше пожаловал Ив. Ильичу Глазунову орден Св. Владимира 3-й степени, с присвоением прав потомственного дворянства; а 19 ноября 1882 года, по случаю столетия фирмы Глазуновых, представители этой фирмы возведены в потомственное дворянское Российской Империи достоинство.
   Ив. С. Тургенев писал по этому поводу Глазунову из Парижа, в 1882 году:
   «Иван Ильич! С особенным удовольствием узнал я из газет о Монаршей к вам милости и спешу поздравить вас с полученной наградой. Она особенно знаменательна в нынешнее время. В ней сказывается признание высшей властью заслуг, оказанных вашим домом великому делу просвещения и словесности у нас на Руси, тем столетним, отныне историческим домом Глазуновых, достойным представителем которого состоите теперь вы».
   Учебники издания Глазунова расходятся преимущественно по средним учебным заведениям. Ежегодно расходится до 50000 экземпляров учебников. Например, Хрестоматия Галлахова (по русской литературе) через каждые два года по 15 000 экземпляров.
   Годовой оборот книжных магазинов (в Петербурге – 1 и в Москве – 1) Глазунова простирается от 150 000–200 000 р.
   Наша книжная торговля подразделилась на специальности: каждый книгопродавец избирает ту или другую отрасль литературы; это, конечно, указывает на относительное развитие книжного дела в России.
   Едва ли какая-нибудь торговля у нас так мало известна, как книжная. Однако можно подметить некоторые характерные черты в нашей книжной торговле, а именно: 1) Торговля духовными книгами идёт у нас совершенно отдельно от торговли книгами светскими, произведениями беллетристическими и научными. Каждая из них имеет своих деятелей и своих читателей. Многие начётчики духовных книг не читают светских, и наоборот, любители светского чтения не берут в руки книг духовных. 2) Производство «лубочной литературы» для простого народа почти целиком сосредоточено в Москве и имеет своих издателей на Никольском рынке.
   Таким образом, книжное дело в России подразделяется на 3 отдела: 1) производство светских книг, 2) производство духовных книг и 3) производство лубочных книг.
   Торговля духовными книгами сосредоточивается в синодальных типографиях, лаврах, пустынях и монастырях, из коих некоторые имеют свои прекрасные типографии, как, например, Троицкая и Киевская. В России считается 44000 церквей; в каждую церковь требуется особый «круг церковных книг» в количестве 19 названий стоимостью в 100 р.
   «Круг церковных книг» печатается исключительно только в петербургской и московской синодальной типографиях.
   Чтобы судить о размерах производства духовных книг для церквей, монастырей, а также и для вольной продажи, приведём следующие данные.
   В 1885 году в синодальных типографиях, с разрешения Святейшего Синода было напечатано: в типографии Московской 238 760 экземпляров книг и брошюр разного наименования и 3778650 экземпляров листов; в типографии С.-Петербургской книг и брошюр 1474620 и листов 365040. Из книг, изданных по распоряжению Святейшего Синода, в наибольшем количестве напечатаны: в типографии Московской псалтырь на славянском языке без киновари, 30 000 экземпляров; часослов без киновари, 40 000 экземпляров; октоих без киновари, 20 000 экз.; сокращённый молитвослов церковной печати, 24 000 экз.; по частным заказам: акафист святому князю Петру и княгине Февронии, Муромским чудотворцам, церковной печати 10 000 экз., акафист святому князю Феодору, Давиду и Константину, Ярославским чудотворцам, церковной печати 9 000 экземп.; в типографии С.-Петербургской Новый Завет на русском языке 100 000 и на русском и славянском языке 100 000 экземпляров, евангелие на славянском языке 59 000, на славянском и русском 30000 и на русском 50000 экземпляров, евангелия на русском языке, отдельными книжками повествования каждого евангелиста (по 25 000 каждого) 100 000 экземпляров, псалтырь на славянском языке 40 000, на русском 20 000 экземпляров, молитвослов для мирян церковной печати 20 000 экземпляров, сокращённый молитвослов гражданской печати 115 000 экземпляров, «Святые Кирилл и Мефодий, апостолы славянские» 141300 экземпляров, житие и подвиги святых Кирилла и Мефодия, просветителей славян 115260 экземпляров, краткое сказание о житии св. Кирилла и Мефодия, просветителей славян 115 000 экземпляров; по частным заказам: кратких молитвенников для православных воинов гражданской печати 145 000 и акафист пресвятой владычице нашей Богородице всех скорбящих Радости 10 000 экземпляров.
   Более значительное количество экземпляров синодальных изданий, с уступкой процентов, отпущено следующим учреждениям и обществам: в учреждённый Святейшим Синодом при синодальной канцелярии склад книг и руководств для церковноприходских школ 85 900 экземпляров (на 26 670 р.), в депо Великобританского и Иностранного библейского общества 244835 экземпляров (на 69 605 руб.); обществу распространения Священного Писания в России 74250 экземпляров (на 8 627 руб. 75 коп.); С.-Петербургскому Богородицкому братству 39995 экземпляров (на 5270 руб. 54 коп.).
   Как последствие одной из величайших реформ Царя-Освободителя, в русском обществе возродилась жажда к просвещению.
   Правительство, общественные учреждения и частные лица шли навстречу этому просветительному стремлению. В 1863 году образовалось общество распространения Священного Писания в России. Общество образовалось всего из 8 человек, под председательством H.A. Астафьева, а именно: англичанин Нобс, датчанин Форгаммер, голландец фон-Арк и четверо русских – Неандер, Белецкий, Заремба и Диле. Избрав девизом «Заблуждаетесь, не зная писаний» (Матфея XXII, 29), общество признало необходимым распространять Св. Писание вразнос. Не говоря уже о том, что книга, предлагаемая разносчиком, скорее найдёт себе покупателя, чем книга, лежащая на полке магазина, распространение Св. Писания при помощи разносчиков вызывается необходимостью предлагать книги там, где встречаются затруднения для их приобретения: на фабриках, тюрьмах, больницах, деревнях и т. п.
   Общество снаряжает несколько «книгонош», которых отправляет в самые отдалённые уголки империи. С сумкой через плечо книгоноша странствует повсюду: на вокзалах железных дорог, в солдатских казармах и т. п. Книгоноша имеет бляху с надписью: «от общества распространения Св. Писания».
   Цены за книги назначаются самые умеренные, поражающие даже простолюдина, например: четвероевангелие, в 32 д. л., в коленкоре, с золотым крестом – 15 коп.; в 16 д. л. – 30 коп.; псалтыри в 16 д. л., русские, в тиснёном коленкоре – 30 коп.; славянские, в тиснёном коленкоре – 30 коп.; евангелия брошюрованные, русские, в 32 д. л., каждого евангелиста отдельно – 2 коп., и т. д.
   Деятельность общества год от году увеличивается, так что в 1886 году продано было 90000 экземпляров. Всех же книг Священного Писания за 1863–1887 гг. распространено 1223 044 экземпляра.
   Особенного удивления и всяческой похвалы заслуживают книгоноши, распространяющие Св. Писание в Сибири. Пробираясь по дебрям далекой Сибири, книгоноша подвергается разным невзгодам и лишениям. И тут его деятельность граничит с подвигом миссионера.
   В самом деле, кто бы занёс сибиряку священные книги, если бы они не были занесены книгоношей.
   Чрезвычайно любопытно странствование книгонош по Восточной Сибири. Мы проследим вкратце путешествие одного из книгонош, которое даёт некоторое понятие об этой далёкой окраине России. Общество распространения Св. Писания находится в Петербурге, интересно посмотреть, как книга из столицы распространяется на другом конце нашего обширного царства.
   В 1882 году один книгоноша, вместе с подручным, отправился к месту назначения. Прибыв в город Енисейск, они обошли почти все дома, продав в каждом по 5 и более экземпляров св. книг. Отсюда, по пути в город Красноярск, они посетили более 30 сёл, оставляя в каждом большее или меньшее количество книг. В селе Казачьем их с радостью встретил местный благочинный, отец Гавриил, напутствовав сердечными благопожеланиями, высказывая надежду, что Слово Божие «пробудит Сибирь от ея духовного усыпления».
   Крестьяне благодарили книгонош за то, что они приехали к ним с евангелиями; тут же предостерегали их быть осторожными на пути, так как по дорогам грабят, причём грабители, чтобы не быть замеченными, одевшись в белое платье, ложатся в снег, выжидая неосторожных путников. Случаются и убийства. Книгоноши принимали следующую предосторожность: по приезде в село обращались к старосте или священнику, прося указать им благонадежный дом для ночлега.
   Погода была суровая, часто бывали снежные метели и трескучие морозы, достигавшие до 50°, так что деревья трескались от холода, издавая звук, подобный ружейному выстрелу.
   В Красноярске куплено было преосвященным Исакием 100 экз. св. книг, и отцом настоятелем монастыря 200 экз.; а в приюте для арестантских детей книги розданы были даром.
   Из Красноярска книгоноши отправились в Иркутск, главный город Восточной Сибири. На пути посетили несколько сёл, где оставили до 300 экземпляров. В Иркутске книгоноши продали 1500 экземпляров; особенно приветливо встретили их в училище для девиц духовного звания. Арестантским детям роздано 15 евангелий, к великой их радости: «спасибо, дедушка!» – кричали дети книгоноше. В мае, когда книги присланы были из Петербурга, книгоноши отправились на верховья р. Лены. На дорогу они запаслись сухарями, так как ехали в страну малонаселённую. До самой Лены встречали только улусы бурят, у которых, кроме молока и масла, нельзя ничего было достать. В течение двух недель книгоноши проплыли по Лене более 500 вёрст. Во время пути они приставали в своей лодке к поселениям по берегу реки. Таким образом, в городе Верхоленске книгоноши продали 100 экземпляров св. книг местному священнослужителю. Сами же жители, большей частью политические ссыльные, отказались брать евангелие. «В детстве еще читали его, – говорили они, – книга хорошая, и если бы поступали по ней, то не были бы здесь».
   Проехав ещё 800 вёрст по Лене, пароход остановился в устье р. Витим, где находится резиденция компании золотопромышленников, золотые прииски которых расположены по р. Витиму на 400 вёрст выше по реке. Всех рабочих на этих приисках до 3 000 человек, из их числа казенно-рабочим, т. е. ссыльным подарено было до 500 экз. св. книг.
   По реке Ангаре книгоноша посетил город Балаганск, Вознесенский монастырь, «Братский острог» и пять сёл, продав всего около 1500 экземпляров; кроме того, крещёным бурятам продано 100 экземпляров св. книг.
   В течение и месяцев обоими книгоношами распространено было в Восточной Сибири 10 605 экз. св. книг.
   Другой книгоноша в начале марта отправился в Одессу, чтобы на пароходе добровольного флота плыть в Приамурский край. На Московско-Курской железной дороге двое пассажиров стали издеваться над делом книгоноши, тогда третий пассажир, купив Новый Завет, сказал насмешникам: «Напрасно вы, добрые люди, смеетесь: великое дело делает Общество для русского народа, рассылая св. книги повсюду; дай Бог, чтобы читали и исполняли прочитанное!»
   Сев в Одессе на пароход добровольного флота «Нижний Новгород» и взяв с собой около 7000 экз. св. книг, книгоноша отправился на остров Сахалин, вместе с 500 ссыльными. Во время продолжительного пути команда и ссыльные нередко собирались на палубе вокруг книгоноши – послушать читаемое им евангелие; при этом они замечали, что «по-русски много понятнее, чем по-славянски». Миновав благополучно Порт-Саид в Суэцком канале, Коломбо на острове Цейлоне и Сингапур на оконечности полуострова Малакки, пароход 2 мая прибыл в Нагасаки, в Японии. Здесь застали они в гавани русский военный корвет «Скобелев». Книгоноша воспользовался случаем и предложил св. книги команде корвета. Нижние чины очень обрадовались случаю, накупили св. книг. 5 мая книгоноша высадился во Владивостоке, а 18 мая шхуна приблизилась к острову Сахалин. Солдаты встречали везде книгоношу с радостью: «жили мы здесь, как звери какие-нибудь, церкви нет, про Бога забыли совсем, ну и стали совсем неверующими какими-то. Но ты со своими св. книгами точно с неба свалился. Почитаешь св. книгу-то, как-то легче станет. Спасибо тебе!»
   С Сахалина книгоноша отправился в Благовещенск, главный город Амурской области; здесь продано было 2 000 экземпляров. Из Благовещенска, в лодке с двумя гребцами, книгоноша ездил вниз по Амуру на 500 вёрст, распродав свыше 1000 книг.
   В Албазине, древнейшем русском поселении на Амуре, 10 экземпляров евангелия подарено ссыльнокаторжным, которые, едучи на пароходе, пели псалмы. Нередко книгоноше приходилось ехать верхом по крутым берегам р. Шилки. Узкая тропа по берегу вилась иногда по высокому утёсу на высоте 2 000-3 000 футов над водой. В продолжение 7 месяцев распространено было в Приамурском крае и преимущественно в Забайкальской области свыше 10 000 экз. св. книг.
   Теперь переходим к деятельности книгонош в Западном крае, среди войск.
   Однажды, в воскресный день, под Варшавой, книгоноша пришёл в пехотную дивизию. Солдаты играли в карты и в «лотереи», никто не хотел покупать книг, и книгоношу даже гнали прочь, несмотря на разрешение высшего начальства. В следующее воскресенье книгоноша опять пришёл в ту же дивизию и стал убеждать солдат, что в воскресенье следует не в карты играть, а библию читать, и сам прочёл вслух несколько изречений из евангелия: «Приидите ко Мне все труждающие и обременённые и Я успокою вас» (Матф. и, 28). «Верующий в Меня имеет жизнь вечную» (Иоан. 6, 47). «Не судите, да не судимы будете» (Матф. 7,1). Потом – из псалтыря: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей» (Псал. 1,1). При этом книгоноша показывал евангелие ценою в 2 коп. Мало-помалу солдаты стали покупать св. книги.
   – «В Евангелии есть сила, которая очищает грехи» (Иоан. 15,3).
   – Правда, правда, землячок! – говорят солдаты и начинают покупать.
   Один фельдфебель крепостной артиллерии не хотел купить евангелие и требовал сказок: «божественного не люблю», – говорил он. Возразив на это, что без Бога мы ничего не можем сделать (Иоан. 15,5), книгоноша убедил его взять Евангелие. Спустя год тот покупает у него Новый Завет, а потом Библию. И всякий раз с радостью встречает книгоношу. «Прежде ничего не знал, – говорит солдатик, – а теперь узнал Закон Божий. Эта книга сделала меня человеком: берите, братцы!..»
   Во время своих частых поездок по западному краю, вращаясь между солдатами, книгоноши не могли не заметить, какое развращающее влияние оказывают на солдат еврейские шинки с их грязной обстановкой. Где строят казармы, там евреи устраивают, как «адскую батарею», кабаки с многочисленной женской прислугой.
   Следует упомянуть о книгоноше, который ходил по заводам в Пермской губернии, где в течение июля-сентября распродано было рабочим 3 350 экз. св. книг. «Давно бы следовало с таким добрым делом к нам!» – встречали книгоношу рабочие.
   Однажды в Екатеринбурге книгоноша, проходя мимо тюрьмы, встретил беглого каторжника, которого вели в тюрьму. Когда книгоноша спросил каторжника, не желает ли он получить в подарок евангелие, тот очень этому обрадовался и с благодарностью принял св. книгу, сказав:
   – Стану читать, веселее время будет проходить! – и упал в ноги книгоноше, благодаря его за подарок.
   Из этих примеров видно, среди каких разнообразных условий жизни приходится действовать книгоноше. Хороши и эти солдаты, сперва выгоняющие книгоношу из казарм, а потом с радостью его встречающие. Хорош и этот каторжник: тут виден весь человек. Каторжник был страшно удивлён, что какой-то незнакомый человек предлагает ему книгу, выказывает ему своё участие. Для каторжника это было слишком непривычно. Надорванные струны не выдержали, и каторжник бросился в ноги неизвестному ему доброму человеку.
   Уничтожение крепостного права манифестом 19 февраля 1861 г., по коему крестьяне стали свободными от помещиков, отразилось, между прочим, в весьма благоприятном смысле на развитии книжного дела в России.
   Оковы рабства крепостной зависимости от помещиков, тяготевшие так долго над русским крестьянством, не могли, конечно, способствовать распространению грамотности среди крестьян. Гоголь в своих «Мёртвых душах» вывел перед нами знаменитого Петрушку – тип грамотея из крестьян при помещичьих порядках.
   В 1855 году на всю Россию насчитывалось только до 200 000 человек учащихся. Но с освобождением от помещиков, крестьянин всё чаще и чаще стал посылать своих детей в школу. Распространение грамотности вызвало потребность в книге.
   По освобождении крестьян количество печатаемых в России книг чрезвычайно поднялось. Как известно, всё, что печатается в России, по одному экземпляру поступает в императорскую публичную библиотеку. Сравним данные о количестве книг, поступивших в публичную библиотеку в шестидесятых и семидесятых годах настоящего столетия, т. е. до освобождения крестьян и после освобождения крестьян.

   Из этого видно, что в первое десятилетие по освобождении крестьян книжное производство в России поднялось по крайней мере в 4 раза против предшествовавших годов.
   В 1888 году издано было 7427 сочинений, за исключением Финляндии: на русском языке 5 318 сочинений в количестве 17 400 000 экземпляров, и на иностранных и инородных языках 2109 сочинений в количестве 5 700 000 экземпляров.
   Издательская деятельность распределена по городам весьма неравномерно. По данным «Сборника сведений по России» за 1884-85 гг., всех городских поселений считается в нашем отечестве 1274; все же вышедшие в 1888 г. 7427 сочинения были напечатаны в 128 городах и одно из них в селе Голышевке.
   Значит, остальные 1146 городских поселений не принимали никакого участия в производстве книг. Но из этих 128 городов только 10 городов сделали более или менее значительный вклад в русское книжное дело; громадное большинство городов издавали только по 1-ю сочинений в год.
   По своему содержанию изданные на русском языке сочинения распределялись следующим образом:

Так сказать, книжные или издательские города по количеству изданных сочинений распределяются следующим образом:

   Из этой таблицы видно, что главные центры книжного производства в России: на севере – Петербург, в средней полосе – Москва, на западе – Варшава, на юге – Одесса и Киев, на востоке – Казань, а в Сибири книги вовсе не издаются, если не считать Красноярска, который выпустил 10 сочинений в год.
   Присутствие книжного магазина в каком-нибудь городе служит до известной степени мерилом его культурности. Гоголь заметил, что Миргород славится тем, что в нём пекут вкусные бублики…
   Книжные магазины и лавки в 1885 году распределялись по городам так:

   Итого на всю Россию 1543 книжных магазинов и книжных лавок.

   Из 7427 сочинений, изданных в России в 1888 году, на Петербург и Москву приходится 4031 сочинение, т. е. больше половины всего книжного производства выпадает на долю упомянутых двух городов.
   В них главным образом сосредоточена издательская и книготорговая деятельность на всю Россию.
   Петербургские типографии за одно только печатание ежегодно выручают около 5 000 000 рублей.
   В Петербурге, кроме книгопродавцев, имеются издатели, специально занимающиеся изданием книг.
   Плата автору за книгу весьма различна, от 10 % до 20 % со стоимости книги; при этом издатель берёт на себя все расходы, сопряженные с изданием книги. Расходы эти следующие:
   1) Набор: от 30 до 40 копеек с каждой 1000 букв (напр., цицеро), из этой суммы от трети до половины идёт содержателю типографии, остальное наборщику. Количество букв в печатном листе бывает весьма различно, начиная от 20 000 и доходит до 100 000 и более букв в 1 печатном листе. Так, например, в сочинениях Глеба Успенского, изд. Павленкова 1889 года, в каждом печатном листе 85 000 букв. Счёт букв в печатном листе производят так: берут средней величины букву н и, набрав строку, высчитывают, сколько букв будет в строке, затем помножают на число строк в 1 странице и полученное произведение помножают на 16 – число страниц в 1 печатном листе.
   2) Печать: средняя плата от 1–2 рублей с 1000 печатных листов без рисунков, а с рисунками средняя плата 3 рубля. Печатание одних только рисунков от 4-10 рублей с 1000 экземпляров, причём листы называют «формами».
   3) Пласировка печатной бумаги: с обыкновенного формата 50 копеек, с двойного формата 75 коп. с 1000 печатных листов.
   4) Брошюровка: от 70 коп. до 1 руб. с 1000 печатных листов.
   5) Стоимость печатной бумаги: от 4 до 6 рублей двойная стопа среднего книжного формата; цветная бумага или так называемая альбомная бумага, которая идёт на обложку книги – от 4 до 17 рублей за 1 стопу, но преимущественно употребляется бумага в 10 р. за 1 стопу.
   6) Расходы на публикации в газетах о выходе книги в свет весьма разнообразны, смотря по месту, занимаемому в газете, и по количеству публикаций.
   В Петербурге изданием книг занимаются следующие издатели: наука и беллетристика: А. Суворин, Ф. Павленков, А. Цинзерлинг, Н. Мартынов, фирма Глазуновых, Э. Гоппе, В. Березовский, Н. Васильев, Е. Гаршин, И. Девриен, Н. Карбасников, П. Луковников, Товарищество «Общественная польза», А. Панафидин, М. Попов, К. Риккер, Стасюлевич, И. Тузов (богословие), Н. Тяпкин, Д. Фёдоров; учебники: М. Вольф, А. Ильин (географические карты), Л. Пантелеев, Д. Полубояринов, Н. Фен; народные книги: общество «Посредник», Кузин и Шатаев.
   В Москве, кроме фирмы Салаевых, которая издаёт учебники и руководства, остальные издатели издают преимущественно книги для народа.
   Чтобы судить о деятельности книгопродавцев-издателей, приведём некоторые данные.
   К. Риккер (в 1886 году исполнилось 25 лет его книгопродавческой деятельности) издаёт медицинские книги. В 1868 году начал издавать «Календарь для врачей»; в первый год календарь выходил 1200 экземпляров, а теперь – от 7 до 8 тысяч ежегодно. Он издал капитальнейшие издания при содействии русских учёных и литераторов, например: «Всеобщая история литературы», «Вестник Клинический», «Врач», «Труды общества русских врачей». Всего 183 названия разных изданий. Как особенно ценное издание можно отметить «Амур, Восточная Сибирь, Западная Сибирь и Урал», 5 томов с 371 оригинальными фотографиями, стоимостью 450 рублей за 1 экземпл.
   А. Суворин (один из самых деятельных современных журналистов), в числе своих многочисленных изданий выпускает «Дешёвую библиотеку». Это книжечки маленького формата, ценой от 5 до 50 коп. Благодаря «Дешёвой библиотеке», русский читатель средней руки за невысокую цену может ознакомиться с классическими произведениями как русских, так и иностранных писателей.
   Не мудрено, что «Дешёвая библиотека» расходится в десятках тысяч экземплярах.
   Г. Суворин имеет книжные магазины в Петербурге, Москве, Харькове и Одессе. Кроме того, для сбыта своих изданий, а также и газеты «Новое Время», он откупил несколько железнодорожных линий, на вокзалах коих и производится торговля его изданиями.
   В больших городах, как, например, в Петербурге и Москве, торгуют подержанными книгами букинисты. У каждого букиниста имеется вывеска: «Букинист N. Покупка и продажа подержанных книг». На окнах, на дверях и за стеклянными рамами выставлено напоказ несколько подержанных книг и старых гравюр. На книгах имеются ярлычки с надписью: «вместо 2 рублей – 30 копеек», «вместо 1 рубля – 25 коп.» и т. п. Впрочем, бывают надписи и такого рода: «вместо 1 рубля – 50 рублей: редкость!» Это значит, что известная книга стала библиографической редкостью, и её нигде больше не купить, кроме букиниста.
   Чьим потребностям удовлетворяют букинисты?
   Подобно тому, как, благодаря тряпичникам, старое поношенное платье с барского плеча переходит в руки бедняка, так точно, благодаря букинисту, старые книги попадаются «нищим духом». Букинисты – это книжные старьёвщики. После смерти какого-нибудь любителя книг наследники нередко сбывают их букинисту на вес, с пуда, по известной цене. Гимназист, вполне постигший «корень учения», сбывает свои поистрёпанные книги букинисту, от которого их опять купит какой-нибудь бедняк-школьник, быть может, будущий Ломоносов.
   Петербургские тузы-букинисты торгуют бойко, не хуже заправских книгопродавцев, издают своим «подержанным книгам» каталоги, с обозначением цен, а иногда и с указанием библиографических справок.
   Нередко на книге у букиниста вы встретите лаконическую надпись: «Для отзыва». Это значит, что книга побывала в одной редакции – «для отзыва», а из рук рецензента она попала к букинисту.
   Лет десять тому назад в Петербурге букинисты торговали в «ларях» на Невском проспекте и других улицах.
   Но когда И. И. Глазунов был С.-Петербургским городским головой, он уничтожил эти лари, как неудобные на многолюдных улицах столицы. Букинисты объясняли это распоряжение иными мотивами: так как И. И. Глазунов был в то же время и книгопродавцем.
   В начале нынешнего столетия букинисты торговали вразнос: они ходили с мешками за плечами по квартирам и предлагали книги своим знакомым покупателям. При этом выменивали одни книги на другие. Особенно ходко шли книги вольного амурного содержания – для «золотой молодёжи», а также и «подпольные издания». В то время букинисты были главными поставщиками, так сказать, «запретного плода» по части печати.
   Покупатели заказывали букинисту достать такую-то вещь, и букинист доставал, конечно, за дорогую плату.
   Но правительство узнало, чем промышляют букинисты (или, как их тогда называли, сорочники, потому что они ходили с мешками), и промысел их вразнос был воспрещён.
   Мы указывали на общедоступность книжек «Дешёвой библиотеки» Суворина. Но общедоступность эта чисто условная и она совершенно бледнеет перед дешевизной московских лубочных изданий книжек и картинок для народа (полторы коп. за каждые 32 страницы).
   К производству лубочных книжек и картинок теперь мы и перейдём.
   В 1879 году всех народных школ считалось в России 23 000; в 1882 г. число это возросло до 30 000. В 1887 г. числилось уже 40 000 народных школ. Ежегодно около двух с половиной миллионов обученных грамоте юношей выпускается школой в жизнь. Из этого факта видно, почему потребность в чтении в среде народа возрастает.
   Люди пожилых лет любят читать религиозные книги, молодое поколение зачитывается разными повестями и «жестокими романами». Народные картинки для русского крестьянина заменяют собой картинные галереи. Картины «божественные» он развешивает в переднем углу, рядом с «божницей». Покупаются преимущественно изображения тех святых, которые «избавляют от разных бед и болезней».
   Сочинители самых картинок и текста к ним по большей части нам не известны, подобно тому, как и сочинители пословиц и песен, перешедших в заветное достояние целого народа.
   Лубочные картинки представляют для простолюдинов подспорье к грамотности, заменяя собой, до некоторой степени, письменность.
   Лубочные картинки, получившие своё начало в московском мире и печатаемые в древней столице, развозятся и раскупаются по всей России, доставляя забаву малолетним и утеху старым; с детских лет, вместе с колыбельными песнями, через ближайших к нам людей, через наших нянек, матерей, они оставляют неизгладимое впечатление в нашем воображении.
   Таким образом, московское воззрение, вековая историческая мудрость распространяются из Москвы по России при помощи между прочим лубочных книжек и картинок.
   Лубочные картинки получили своё название от лубочных коробов, в которых их разносят ходебщики («Русск. Вестн.» 1866 г., № 5, «Офени» Трохимовского.)
   В России гравирование на дереве появилось в одно время с книгопечатанием – во второй половине XVI века, т. е. когда оно уже в Европе находилось на высокой степени совершенства. В России первая гравюра на дереве появилась в виде приложения к первой напечатанной по царскому повелению в Москве книге.
   Отдельные же гравированные листки появляются во второй четверти XVII столетия.
   При Алексее Михайловиче продажа лубочных картинок производилась в Москве в Овощном ряду, откуда они покупались неоднократно и для царского обихода, а главное – у Спасских ворот, в этом народном толкучем клубе, под открытым небом, где с утра до вечера толкается всякий, кто с товарами, кто с вестями.
   Тут же стояли и попы без мест, нанимавшиеся служить обедню; они расхаживали с калачом в руке, торговались с нанимателями и для большего убеждения выкрикивали своё: «смотри, закушу!», т. е. давай, что прошу, не то отведаю калача, и тогда обедню служить будет некому.
   У Ровинского общий итог отдельных описанных лубочных картинок доходит до 4 700 листов; если же включить сюда разные издания одной и той же картинки, то число листов дойдёт до 8 000.
   Неисчислимы заслуги Петра Великого в деле просвещения на Руси вообще, и в развитии книгопечатного искусства в частности.
   Как известно, своими крутыми мерами великий преобразователь России нередко вызывал неудовольствие простого народа. В числе лубочных картинок есть несколько, которые, без всякой натяжки, могут быть отнесены к раскольничьим изобретениям и представляют злую сатиру на Петра. Самая общеизвестная лубочная народная картинка «Как мыши кота хоронили» есть не что иное, как сатира на пышный церемониал похорон Петра Великого.
   Приводим образчик народного искусства.
   Двухлистовая картинка, грубо вырезанная на дереве, тени означены посредством коротеньких параллельных чёрточек.

   Мыши кота погребают

   Подлинник находится в　Императорской Публичной библиотеке, куда перешёл из　собрания Погодина (Штелина), а　сим последним куплен в　1766　году в　Москве. Связанный кот лежит на　дровнях, над ним надпись: «Кот казанской, а　ум астраханской, разум сибирской».
   Семь мышей тянут дровни лямками влево; над ними надписано: «Мыши срезани а　прозванием они макары: лямками кота тянут нотсадно работают».
   Сзади них: «мышь пищит, пироги тащит». За　дровнями: «емелька могиляк идёт землю ковырять».
   Повыше лямочников размещены мыши со　следующими надписями: «подкопенная мышь гонц гонит», «мышь вбубен бьет» (бьет в　барабан), «тренька здону изубогова дому», «мыши несут ушат доброго питья выморознаго зяблаго году изпод зал (х)оду».
   Пониже них мышь везёт бочонок. Верхом на　ней сидит другая мышь и　курит из　коротенькой трубочки. Над этой последней мышью надписано: «мышка тянет табачишка».
   За мышами с　ушатом следует «мышь веселая вволынку играет, песни напевает, кота проклинает». Затем следует мышь, запряжённая в　одноколку, над ней надпись: «мышь мышей везёт и　провозу не　берёт», над этой мышью сидит: «Чурилка сарначь всвирелку играет а　ладу не　знает». В　одноколке сидит мышь со　штофом в　лапах, и　перед ней маленькая мышь, держащая в　лапах рюмку. Над ними надпись: «Мышь едит на　колесах и　заступ втараках да сткляница вина вруках» и «Мы(ш)ка сидит на　передышке».
   На другой подобной картинке представлена драка Бабы-яги с Крокодилом; драка их происходит из-за сткляницы вина, которая стоит под кустом.
   Баба-яга в чухонском костюме с чухонскими вышивками и в чухонском головном уборе; под крокодилом, внизу, представлено любимое детище Петрово – кораблик. Баба-яга напоминает портрет Екатерины, а крокодил изображает Петра.
   Эта листовая картинка грубо вырезана на дереве. Подлинник, из числа картин, купленных Штелиным в Москве в 1766 году, находится в Публичной библиотеке. Баба-яга представлена в профиль, с кривым носом и высунутым языком; она сидит верхом на свинье, в правой руке держит вожжи, в левой – пест. Волосы её распущены, за поясом заткнуты топор и грабли; на голове – круглая шапка, отороченная мехом; рукава и подол платья обшиты каймой с узорами на манер чухонских вышивок.

   Лубочная картинка «Баба Яга»

   Крокодил с человеческим лицом, лапами обезьяны и пушистым хвостом; он сидит слева на задних лапах; передние лапы поднял на драку. Под ним корабль. Наверху надпись: «Яга-баба едет скоркодилом дратися на свинье спестом да у нихже по (д) кустом скляница евино (м)».
   Книги, обращающиеся в народной среде, подразделяются по своему содержанию на духовные и светские. К первым принадлежат: псалтырь, часослов, молитвенник, каноник, евангелие на русском языке, библия на славянском языке, житие святых, прологи, Златоуст, «Камень веры» и т. п.
   Светскую народно-лубочную литературу составляют сказки, повести, рассказы, оракулы, сонники, песенники и календари.
   Не касаясь содержания народных книжек, мы приведём здесь заглавия некоторых из них: «Атаман разбойник, львиное сердце, или Чудесное спасение из подземелья прекрасной Елены», исторический роман в 2 частях, издание Губанова;
   «Роковая клятва, или Чёрное домино», историческая повесть, издание Губанова; «Кровавый дух, или Жертва злодеев», исторический роман, изд. Губанова; «Разбойник Чуркин», несколько вариантов; «Кровавая месть», повесть из истории средних веков, издание Манухина; «Невеста-убийца, или От венца в кандалы», историческая повесть из времён Екатерины II, издание Губанова; «История о храбром рыцаре Францыле Венециане и прекрасной королеве Ренцывене», издание Морозова.
   О «Милорде английском» упоминал ещё Белинский, как о книге весьма распространенной в его время.
   Некрасов тоже упоминал о ней:

     Придет ли времячко,
     Когда мужик не Блюхера
     И не «Милорда» глупого —
     Белинского и Гоголя
     С базара понесёт?

   Вот полное заглавие «Милорда»: «Повесть и приключения английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики Луизы, с присовокуплением к оной историй бывшего турецкого визиря Марцимириса и сардинской королевы Терезии».
   Как велики размеры производства «лубочной литературы»?
   В Москве насчитывается до 10 издателей, занимающихся исключительно производством книжек и картинок для народа, а именно: Сытин, Абрамов Андрей, Абрамов Василий, Губанов, Морозов, Лузина, Барков, Меньшиков и Анисимов.
   Книжная и картинная торговля Сытина по размеру производства занимает первое место. В типографии и хромолитографии Сытина работает до 200 человек рабочих, при 14 печатных машинах. Каталог печатаемых Сытиным книг отличается чрезвычайным разнообразием. В типографии Сытина печатаются книги учебные, святцы, духовно-нравственные книги, книги общеполезные, романы, повести и рассказы, драматические произведения, песенники, сборники стихотворений, оракулы, сонники, гадатели, письмовники.
   Кроме того, под рубрикой «улучшенных народных книг» в каталоге значатся новейшие произведения Л. Н. Толстого, Гаршина и др.; далее идут картины двунадесятых праздников, царские портреты, портреты русских писателей, народные картинки, и, наконец, альбомы для вышивания по канве, поминальники и разные записные книжки.
   Русское общество лишь весьма недавно заинтересовалось вопросом: что читает народ?
   Народные былины, песни, сказки, пословицы и т. п. собраны тоже сравнительно недавно.
   Когда в двадцатых годах, в подражание известной народной сказке, Пушкин написал «Руслана и Людмилу», тогдашние критики «пустили шип по-змеиному».
   Один из них в «Вестнике Европы» писал, например: «прошу обратить внимание на новый ужасный предмет, который, как у Камоэнса "Мыс бурь", выходит из недр морских и показывается среди океана российской словесности… Возможно ли просвещённому, или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу?»
   Как видно из вышеприведённого перечня рубрик каталога, Сытин старается главным образом приспособиться к потребности и вкусам своих многочисленных покупателей, и не гнушается ничем, лишь бы только удовлетворить спросу: издаёт, например, «альбомы для вышивания по канве», «поминальники» и т. п.
   Но этого мало. Сытин раздробил книжную торговлю, можно сказать, до последних пределов. Так называемые «мелкие книги» отпечатываются в четверть печатного листа и в оптовой продаже стоят 50 к. за 100 книг. Затем идёт «листовик», который печатается в 1 печатный лист, книги в 2 печатных листа, и т. д.
   У Сытина издаются книжечки ценой в четверть копейки, в полкопейки, в 1 копейку и т. д., оканчивая 1 рублём и дороже.
   При такой раздробленности производства немудрено, что Сытин ежегодно отпечатывает: разных книг – 10 000 000 экз., «божественных» картин – 1 000 000 экз., светских картин 850000 экз. Самые дешёвые картинки для народа под именем «простовика», продаются по 50 копеек за 100. После отпечатания «простовик» отдаётся в некоторые подмосковные села и деревни для раскрашивания. Этим делом занимаются крестьянки села Никольского, Кучина, Кожухов и др. Работают зимой и осенью – по окончании полевых работ. «Цветильщицы» за окраску картин взимают по 1 рублю с 1000.
   Получив из Москвы картины, «цветильщицы» не задумываются над тем, как получше раскрасить их. В своём распоряжении «цветильщицы» имеют только четыре краски: сурик, фуксин, зелень и куркуму, при этом никаких смешений этих красок они не делают.
   Раскрашивание картин производится «от руки», «с маху». Пуская в дело кисть, «цветильщицы» мажут на «простовике» нужное и ненужное: всё, что попадётся на пути размаха кисти.
   Выкрасив всю партию картин одной краской, начинают красить её другой краской, затем третьей и, наконец, четвёртой. Ограниченность числа красок заставляет цветильщиков простовика окрашивать предметы такими красками, которые нисколько не соответствуют действительности, натуре предмета; и так как при этом никаких теней на картину не кладётся, то окрашенные места простовика имеют вид сплошных цветных пятен, за которыми иногда бывает довольно трудно разглядеть самый рисунок. Чтобы представить себе работу цветильщика простовикового сорта картин, возьмём для примера общеизвестную картинку «как мыши кота хоронят» и посмотрим, что делает с ней цветильщик.
   Громадный кот, лежащий на дровнях посередине картины, окрашивается им в зелёную краску; вереница же мышей, которые везут кота, стоя на задних лапках, раскрасятся таким образом, что первый мышонок будет, допустим, красный, второй – желтый, третий – зелёный, четвёртый – темно-красный; затем следуют те же цвета и в том же порядке, как и первый раз.
   Цветильщицы делят картины по содержанию на божественные и светские.
   Светские картины подразделяются на «виды», т. е. пейзажи, на «критику», т. е. картины сатирического или юмористического содержания, «войну», «конницу», «портреты» и т. п.
   В течение недели мастерица окрасит 1500 картин.
   По переписи 1869 года, в Московском уезде цветильщицы раскрасили до 3 000 000 простовика и других картин.
   Простовик печатается на дереве; бумага, употребляемая для него, не клееная, очень низкого достоинства.
   За раскраску картинок цветильщицы получают следующую плату:

   При такой ничтожной плате цветильщица, с помощью малолеток, может заработать 2 рубля в 1 неделю.
   В последнее время промысел цветильщиков падает: его вытесняет машинное производство. И только раскрашивание простовика по-прежнему остаётся всецело в руках цветильщиков.
   Спрос на простовик среди народа значительно уменьшился под влиянием наплыва более лучших картинок.
   Стоимость производства «лубочных картин» определяется так: бумага на 1000 картин – 2 р. 75 к., печать – 1 р., цветильщицам – 1 р., итого 4 р. 75 к., между тем продают картины оптом по 5 руб. за 1000 картин. Окраской или «цветкой» картин в упомянутых селах занимаются даже 5–6 летние мальчики и девочки: 1000 картинок они успевают выкрасить в 3–4 дня. Всего этим занимается около 100 семей крестьян.
   Расходятся в продаже преимущественно книги «духовного содержания», «листовик», т. е. в 1 печатный лист, а из картин идут «божественные» и царские портреты. Календари тоже бойко идут, например, у Сытина до 1500 000 календарей в год, у Лузиной до 500 000. Календари имеют разные названия, например, «народный календарь», «мелкий календарь», «двойной» и т. п. Есть календари в оптовой продаже в полкопейки ценой.
   Каждый издатель народных книжек имеет несколько «писателей», «сочинителей» или, как их ещё называют, «алтынных литераторов». Они пишут от 10 до 20 произведений ежегодно, с платой от 3 до 5 и 25 рублей за 1 печатный лист. Морозов, например, за маленькую брошюрку, народную книжку по случаю 900-летней годовщины крещения Руси, уплатил автору 5 рублей. На обложке обозначены инициалы автора.
   – Что ж, он сам составил?
   – Бог его знает! Понадёргал где-нибудь!
   – Сколько отпечатали?
   – Двенадцать тысяч экземпляров!
   – Почём будете продавать?
   – По и рублей за 1000.
   Рисунки на «сорочках» народных книг делаются по указанию самого автора, или же по мысли художника. Обыкновенно самый «патетический момент» рассказа воспроизводится на «сорочке» книги. Сытину одни художники обходятся до 10 000 рублей в год.
   Некоторые книги идут более или менее постоянно, ровно. Так, например, у издательницы Лузиной, наследницы Шарапова, существует с 1840 года известная народная книжка «Кащей бессмертный» которая ежегодно расходится в 20 000 экземплярах.
   В последнее время производство народных книжек несколько приутихло благодаря огромному распространению сочинений Пушкина. В народе Пушкин расходится более в прозе, нежели в стихах.
   Кроме полных собраний сочинений Пушкина петербургских и московских издателей, некоторые из народных издателей выпустили по дешёвой цене ряд отдельных произведений Пушкина.
   Маракуев, например, издал «Капитанскую дочку» – 10 копеек, «Полтава» – 5 коп. «Медный всадник» – 3 коп.
   Сытин издал: «Сказку о рыбаке и рыбке», «Арап Петра Великого», «Гробовщик», «Капитанская дочка» и т. д.
   Морозов издал:
   «Барышня-крестьянка» 2 коп.
   «Цыгане» 2 коп.
   «Братья разбойники» 2 коп.
   Из петербургских издателей для распространения Пушкина много потрудился Ф. Павленков, который издал Пушкина отдельными произведениями, ценой от 1 копейки до 20. Кроме того, некоторые произведения Пушкина изданы им роскошно, с иллюстрациями на каждой странице, как, например, «Капитанская дочка».
   Таким образом, сбылись слова поэта:

     Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
     К нему не зарастёт народная тропа.

   Спрос на последние рассказы Л. Толстого в народе значительно уменьшился. Не знаю, насколько верно, но по словам одного издателя народных книжек, рассказы Л. Н. Толстого простой народ перестаёт покупать потому, что они «надоели уже со своими поучениями». Годовое производство народных книжек и картин простирается на сумму: Сытин от 200 000 до 300 000 рублей, Абрамов —150 000 р., Лузина 15 000 р., Барков 30000 руб., Морозов 25 000 р. Все пятеро издателей ежегодно производят на 665 000 р. народных книг и картин.
   Сбытом этого так называемого «московского книжного товара» занята бывает не одна тысяча рук. Сытин имеет до 2 000 постоянных покупателей, рассеянных в разных местах империи; из них некоторые живут в Сибири, на Кавказе и даже на Амуре.
   Морозов торгует, преимущественно по монастырям, духовно-нравственными и назидательными книжками, «житиями» святых; он имеет до 200 постоянных покупателей. Заметим, что постоянными покупателями они называют таких, счета и адреса которых внесены в конторские книги.
   Все издатели народных книг посылают свой товар на главнейшие русские ярмарки, или по крайней мере на Нижегородскую. Морозов посылает своего приказчика с книжным товаром на следующие ярмарки: Нижегородскую, Мензелинскую, в городе Уфе (открывается 26 декабря), Ирбитскую в городе Ирбите Пермской губернии (открывается 1 февраля), Урюпинскую (открывается в Крещение). На упомянутых ярмарках он распродает товару: на Нижегородской ярмарке на 10 000 р., Мензелинской – 5 000 р., Ирбитской – 5 000 р., Урюпинской – 4000 р.
   Здесь кстати заметим, что в 1886 году на Ирбитской ярмарке всяких вообще книг, а также эстампов, картин и музыкальных инструментов распродано было на 50 000 рублей. Принимая во внимание многомиллионные обороты с другими товарами, невольно бросается в глаза, что книжная торговля на Ирбитской ярмарке занимает последнее место. Очевидно, спрос на книги в Сибири весьма слабый.
   Непроданный товар передвигается с одной ярмарки на другую, оттуда – на третью и т. д.
   Провоз книг из Москвы на Нижний Новгород водой обходится в 26–28 коп. с пуда, из Нижнего Новгорода в Мензелинск – 40 коп. с пуда, в Ирбит – 60 коп. и т. д. Зимой плата за провоз увеличивается.
   Вся торговля народными книжками и картинами на Нижегородской ярмарке простирается никак не менее 100 000 р. в год.
   Как известно, в земледельческой России хлеб – главнейшее богатство крестьянина. Пошлёт Бог урожай – и крестьянин обеспечен, нет урожая – и крестьянин бедствует. Замечено, что спрос на книжный товар вполне обусловливается состоянием урожая. В урожайные годы книги в известной местности идут больше, чем в другой, где неурожай.
   Интеллигентный человек покупает книгу в книжных магазинах; народ наш ничего этого не знает, книжный товар ему доставляют «ходебщики» и «офени», а при случае и «коновалы»; эти последние, отправляясь по деревням лечить лошадей, забирают с собой и кое-каких книжек и картинок. Если у крестьянина не случилось денег, коновал предлагает выменять книжку на разные сельские продукты, например, на рожь, холст, свиную щетину, и т. п. Понятно, при этой мене коновал себе охулку на руку не положит, сдерёт за книжку втридорога.
   Картинной и книжной торговлей занимаются самые бедные крестьяне: коробейники. Такие офени, закупив товара на какие-нибудь 5 рублей, пробавляются им от осени до весны. Название «офени» происходит от торговцев-венгров из города Офена: они ходили во Владимирской губернии и первые начали называть себя офенями. Потом это название перешло на туземных торговцев-ходебщиков.
   Распродав весь свой товар вразнос в неделю, много в две, офени вновь закупают товара на 5 рублей, а вырученный барыш идёт на прокормление себя и своей семьи.
   Весь расчёт сводится к торговому обороту.
   Покупка московского книжного товара на 5 рублей:

   На право торговли офени получают от губернаторов свидетельство.
   Главное качество, требующееся от коробейника, это говорливость, соединённая с известной долей навязчивости. Офеня за словом в карман не лезет и усиленно расхваливает свой товар.
   Имея дело с разными народами, населяющими окраины России, офени нередко выучиваются говорить по-польски, по-немецки и т. д.
   Кроме того, известно, что офени имеют издавна свой собственный язык, тайны которого они стараются скрыть от непосвящённых.
   Сущность офенского языка заключается в условном употреблении одних русских слов вместо других (например, рюмка называется аршином, лошадь – остряком, армяк – шерстяком, дверь – скрипотой, лето – теплухой, и проч.), в лексическом отношении это тот же русский язык.
   Этот особый язык, которым славятся офени, придаёт им некоторый оттенок таинственности, загадочности и сектантской замкнутости.
   Неграмотные офени имеют особенные письменные знаки, которыми отмечают на обороте цену книги или картины. Вот эти знаки:

   В земледельческой России не только во всех уездных городах, но и в некоторых губернских, торговцы «галантерейным товаром» являются в то же время и книгопродавцами. Где-нибудь в глуши, у этих «галантерейщиков» находятся и склады народных книжек и картинок.
   Эти склады находятся не на видных местах, как, например, на Невском проспекте или на Кузнецком мосту; эти склады вовсе не похожи и на те книжные магазины в губернских городах, над которыми красуются вывески; нет, эти склады находятся в захолустьях нашего обширного отечества. Неведомые публике, склады эти зато усердно посещаются офенями, которые и запасаются тут продуктами печатного станка для немногосложных потребностей русского народа.
   Московские издатели народных книжек и картинок снабжают своим товаром и Петербург, где его покупают торговцы Апраксиного рынка. Петербургские разносчики торгуют книжками преимущественно во время народных гуляний, например, на Марсовом поле, где книги на продажу раскладываются прямо на земле, на рогоже.
   В Москве разносной торговлей народных книжек и картинок промышляют так называемые «фарисеи». Это – московский тип: фарисеями в Москве в насмешку называют лиц, не имеющих ни определённых занятий, ни места жительства, и поддерживающих своё существование разноской народных книжек и картинок по трактирам и постоялым дворам.
   Ежедневно из подмосковных деревень приезжает в Москву масса крестьян, особенно много их бывает в базарные дни недели, по средам, пятницам и воскресеньям, когда крестьяне привозят для продажи разные сельские продукты. Распродав товар, крестьянин заходит в трактир. Сюда являются и фарисеи, предлагая купить какую-нибудь дешёвую книжку. Обыкновенно фарисеи рано утром, как только открываются книжные магазины, бегут на Никольский рынок (главный очаг народной литературы: тут находятся книжные лавки Сытина, Абрамова, Морозова и друг.). Закупив товара, они отправляются по трактирам, где обходят все столы, предлагая посетителям купить что-нибудь. Распродав товар, фарисеи снова бегут на Никольский рынок. Фарисеи ходят и на рынках.
   Однажды нам приходилось наблюдать одного фарисея на Никольском рынке. Уже вечерело. Единственные завсегдатаи Никольского рынка – «серая публика» – расходилась по домам. Разносчики и бабы-торговки непроданный товар несли домой. Книжные лавки уже были заперты. Мимо меня прошмыгнул человек, невольно обращавший на себя внимание: босоногий, с расстегнутым воротом, откуда виднелось грязное тело, штаны засучены были до колена, волосы растрёпаны, одной рукой подмышкой он держал засаленную папку с книгами, в другой руке – несколько лубочных картинок.
   – Кто это?
   – Книжник! Фарисей!
   Услышав, вероятно, прозвище, фарисей вернулся.
   – Барин, поддержите коммерцию: купите что-нибудь.
   – Что у тебя есть?
   – Вот Пётр Великий, преобразователь России. Тут изображена вся его деятельность… Вот календари по копейке штука!
   – Что у тебя больше расходится?
   – Календари ходко идут. Себе стоит полкопейки, а продаёшь по 1 копейке. Простой народ покупает их на папиросы!
   – Много выручаешь в день?
   – Четвертак, а по праздникам – и полтинник! Прокормиться хватит! Ночую в «Аржанове», за пятачок.
   – Где продаешь товар?
   – По трактирам! В день-то трактиров пятьдесят обегаешь!
   Производством народных картинок славится и слобода Мстера Вязниковского уезда Владимирской губ. Здесь работа эта началась в 1840 году: крестьянин Голышев открыл книжную и картинную торговлю и картины получал из Москвы.
   Первоначально его дочери, а потом другие бедные девочки начали раскрашивать картинки. Этот промысел увеличился, и теперь составляет исключительную женскую работу; работают не только на Голышева, но и на московских, вязниковских, холуйских и мастерских книго-картинных торговцев.
   В 1858 году Голышев открыл для печатания народных картинок литографию; ежедневно из этой литографии выходит до 3 000 народных картинок, раскрашиванием которых занимается более 200 человек.
   Девочки начинают работать с 10-летнего возраста и зарабатывают от 50 к. до 1 p. 50 к. в неделю. В летнее время работа обыкновенно уменьшается по случаю занятия огородничеством. Навык цветильщиц доведён до некоторой степени совершенства, они умеют составлять краски; ими раскрашивались присылаемые сюда рисунки издания С.-Петербургского общества любителей древней письменности; также ими раскрашены: «Житие Александра Македонского», «Житие Асафа царевича», они же принимали некоторое участие в раскраске изображений «Житие Николая чудотворца», за экземпляр которого платилось по 200 рублей.
   Годовое производство народных картинок в слободе Мстере, деревенской литографии Голышева, выражается следующими цифрами:

   30 000 картин под названием «литография листовая»,
   35000 картин под названием «праздники и конница»,
   150 000 картин под названием «простовик»
   20000 тетрадей: гадательных книг, «Соломонов», сонников и т. п.

   Итого 550 000 экземпляров.
   Картинки отпускаются офеням по следующим ценам:
   Литография листовик 4–4 р. 50 к. за 100 штук.
   Праздники и конница 6–6 р. 50 к. за 1000
   Простовик 4–5 р. за 1000
   Тетради гадательные 9-11 р. за 1000

   Как видно из приведенной стоимости росписи картинок, деревенская литография Голышева фабрикует картинки самого низшего сорта, доступные по своей цене каждому простолюдину.
   «Офени больше выручают от продажи 1000 картинок самого низшего достоинства, чем от сотни высшего сорта; на дешёвые картинки офеня встретит покупателей в каждом захолустье, в каждой деревне, во всякой избе или мазанке, в каждом кабаке, трактире и постоялом дворе. На высшие же сорта ему приходится выискивать покупателей и оставаться с пустым карманом».
   «Офеня знает, что икон в 6 копеек и картин в полкопейки с небольшим он продаст каждый день понемногу, отчего в барышах у него останется уже рубль; между тем как картин высшего достоинства он не продаст и десятка. Отсюда очевидно, что ему совершенно не к лицу хорошая литография или изящный рисунок: тогда покупщик-мужичок, пожалуй, ещё задумается над картиной, а теперь он берет ее даже не торгуясь».
   «Литография могла бы производить и картины высшего достоинства, но при сказанных условиях это невозможно; это значило бы навсегда бросить производство, ибо офени перестали бы быть покупателями» (Голышев, «Картинное и книжное народное производство», «Русская Старина», 1886 г., март).
   При таких же условиях, наряду с картинами работаются и распространяются образа или иконы для простого народа, низкой работы, фабрикуемые в селе Мстере, Холуе и Палехе, под названием «суздальского богомазания», продаваемые по цене, едва покрывающей стоимость затраченного на них материала.
   Иконное ремесло в сл. Мстере и особенно в Холуе составляет господствующий промысел. Образа самой низкой работы и дешёвой стоимости, вознаграждающей единственно от значительного сбыта, распространяются через посредство офеней по всей земле русской.
   О слободе Холуе г. Максимов говорит: «пишет образа и мой хозяин, у которого я нанял светелку; пишут образа во всех домах и не пишет их только мельник (но и он писать умеет) и то потому, что сделался мельником».
   Иконным мастерством крестьяне занимаются круглый год. Иконопись производится всеми возрастами: мальчики 8-9-летнего возраста начинают уже писать иконы.
   К технике иконописи применяют в широкой степени принцип разделения труда. Почти всегда иконные мастера подразделяются на два сорта: одни мастера – «личники», а другие – «доличники»; редко можно встретить, чтобы один мастер написал всю икону: обыкновенно один пишет только лица, а другой – платье, одежду.
   Кисти, как необходимая принадлежность при работах иконописи, бывают пяти разных сортов.
   Кисти употребляются беличьи; от долгого употребления они делаются тупыми.
   Кисти изготавливаются в сл. Холуе; их работают женщины, что и составляет для них порядочный промысел, так что часто мужчина-иконник не в силах заработать столько, сколько выработает на кистях женщина.
   Беличьи хвосты для кистей покупаются на Нижегородской ярмарке по 30–35 р. за пуд.
   Для иконописи употребляются доски еловые, сосновые, ольховые и частью, по особому заказу, липовые и кипарисовые. Доски привозятся в большом количестве, и особенно зимой, в великом посту: привоз бывает по 20 возов и более; в каждом возу укладывается от 300 до 600 досок, которые доставляются преимущественно из Вятской губернии.
   Иконописание производится так.
   Доска загрунтовывается алебастром, на грунтовку накладывается рисунок. Лист бумаги, на которой проколот иглой контур иконы, наклеивают на доску, затем по рисунку бьют мешочком с толчёным углем; черная пыль проходит сквозь игольные скважины, оставляя отпечаток изображения. После этого пишут «до-личное», т. е. платье; по окончании «доличного» икона переходит к другому мастеру, и затем покрывается олифой. Хорошей работы икона проходит через руки мастеров более 100 раз.
   Иконы подразделяются на несколько категорий иконописи и вместе с тем – по ценности.
   Иконы «полномерные»: величиной и вершков длины и 9 вершков ширины, цена гуртом 25–30 р. за 100 икон.
   «Маломерок»: величиной 8,5 вершков длины и 7 вершков ширины, за 100 икон от 15 до 20 рублей.
   «Десятерик», длина 7 вершк. ширина 5 вершк.; цена 7-10 р. за 100 штук.
   «Девятерик» и «осьмерик», длиной 5 вершков, шириной 4 вершка; цена 100 икон от 3 до 4 рублей.
   «Листоушка» – самые маленькие образа: от 1 до 2 и от 3–4 вершков; цена 1–3 руб. за 100 икон.
   Иконы пишутся чрезвычайно быстро и сбываются, как говорят иконники, «не счётом, а возами». Недаром они в народе слывут под именем «богомазов». Среди иконописцев обращают на себя внимание так называемые «старинщики»: они занимаются контрафакцией старинных икон и сбывают свои произведения в Москву и Нижегородскую ярмарку.
   Для раскольников «старинщики» пишут вновь «старинные иконы», подновляются древние повреждённые от времени иконы: это называют они «починкой»; покупают древние иконы повсюду у офень, которые привозят старые иконы из разных мест России. Цена «старинных икон» доходит до 1000 р. за штуку.
   Для руководства к иконописи у иконников существуют с давнего времени рукописные подлинники, в которых описываются изображения святых.
   Сл. Холуй производит самый низший и дешёвый товар так называемой суздальской живописи. Дешевизна и скорость работы, выходящая из границ всякого вероятия, составляют предмет народного юмора, выражающегося в разных анекдотах и поговорках насчет этих художников, прозванных в народе «богомазами».
   При невероятно низких ценах (например, 6 копеек за икону в четверть аршина величиной, изображающую несколько ликов святых), едва превосходящую стоимость материала, не понимаешь, какое может остаться вознаграждение за труд; прибыль происходит единственно от массы и быстроты этого производства, мгновенно превращающего возы леса в возы с иконами, т. е. доски – в «деки».
   Огромное требование на иконы поддерживается всеобщей насущной потребностью многомиллионного русского народа, в котором каждый нищий скорее согласится обойтись в своём углу без куска хлеба, чем без «божницы».
   К тому же иконопись – одно из тех производств, где трудно ожидать конкуренции машинного производства. Народные картинки, как мы видели, фабрикуются при помощи паровой машины; в этом отношении иконописи ничто не угрожает.
   Число икон, производимое ежегодно Холуём, достигает до 1000 000 экземпляров. Иконописцы-холуяне говорят, что они пишут письмом греческим, «подвизантийским», а что другие пишут письмом «живописным» и «фряжским».
   Мастер греческой живописи держится старых оригиналов и руководствуется старыми эстампами. Он старается, чтобы не было ни живых цветов, ни ярких красок, лица бледные, фигуры тёмные, потому что «в таких святости больше видно». Письмо «живописное» руководствуется фантазией иконописца, оттого – большая свобода поз, более натуральные цвета ликов, большая живость и блеск красок. «Фряжская» живопись занимает середину между этими двумя родами иконописи.
   Проворный мастер вырабатывает до 3,5 руб. в неделю, и пишет до 150 «лиц» или «доличников»; пишущий только 60 или 70 «лиц» или «доличников» считается иконописцем вялым и ленивым.

   История русской газеты (а вместе с тем и журналистики) ещё ждёт своего исследователя.
   Чтобы дополнить картину печатного дела в России, следует упомянуть и о русской периодической прессе.
   Разные периодические издания в России в 1889 году распределялись по городам в следующем порядке:

   В настоящее время всех журналов и газет выходит в России, за исключением Финляндии, 668; из этого числа 405 изданий выпадает на долю провинции и 263 – на Москву и Петербург.
   Из 405 провинциальных журналов и газет 152 выходят на иностранных языках: более всего на польском – 75, затем на немецком – 39, на эстонском —12, латышском – 7, армянском – 6, грузинском – 4, французском – 2, древнееврейском – i; шесть изданий выходят одновременно на двух языках: русском и одном из следующих: польском, татарском, молдаванском, киргизском и сартском.
   Из 253 провинциальных изданий на русском языке только 79 принадлежат частным лицам, остальные издаются различными правительственными и общественными учреждениями; сюда относятся: «Губернские Ведомости» – 70, «Епархиальные Ведомости» и другие издания духовного ведомства – 54; циркуляры по учебным округам – 9, издания земские —13, издания городской полиции – 4, известия и труды университетов и других высших учебных заведений – 7, издания учёных и других обществ —17.
   Из частных провинциальных изданий – литературно-политических газет насчитывается 47.
   Все периодические издания выходят в России в 94 городах. Остальные 1180 городских поселений никакого участия в издании газет и журналов не принимают.
   Подобно книгоиздательству, и русская пресса утвердилась преимущественно в Петербурге и Москве; затем более развилась печать на юге и на западных окраинах государства; в этом отношении первое место принадлежит Привислянскому краю и его умственному центру – Варшаве, которая по числу изданий оставляет позади даже Москву, где выходит всего 70 журналов и газет, тогда как в Варшаве их 74. На юге следует назвать Киев (20 изд.), Одессу (19 изд.), Тифлис (14 изд.) и Харьков (10 изд.). На востоке – Казань (10 изд.).
   В отношении к общему числу жителей в Европейской и Азиатской России одно издание приходится почти на 500 000 человек.
   Что касается до продолжительности русских периодических изданий, то заметим следующее: каждый год обыкновенно разрешается 20–40 новых изданий.
   Следовательно, в десятилетний период их должно народиться 200–400. Однако большая часть новых изданий существует не более двух лет, а многие, хотя и считаются существующими, но в действительности едва влачат своё существование. Из опубликованных данных видно, что от 1 до 5 лет у нас существуют 147 изданий, от 6 до 10 лет 107 изданий и т. д., свыше же 100 лет существуют всего только 4 издания: «С.-Петербургские Ведомости» и «St.-Petersburger Zeitung» выходят 163 года, «Московские ведомости» —134 года и «Rigasche Zeitung» —114 лет.
   Старейшими из провинциальных периодических изданий, кроме упомянутой «Рижской Газеты», надо считать «Rigasche Stadtblatter» («Рижские городские листы»), издаваемые рижским литературно-критическим обществом с 1810 года, польскую газету «Kurjer Warszawski» («Варшавский курьер»), разрешённый в 1821 году, «Одесский Вестник», выходящий с 1826 года.
   В каком количестве экземпляров может расходиться русское периодическое издание?
   Едва ли не самым наглядным примером нашего умственного преуспевания, после освобождения крестьян от крепостной зависимости, служит рост русской журналистики. Возьмём хотя бы только последнее двадцатилетие, с 1869 по текущий год, и только петербургскую печать. Какая громадная разница в цифрах! В 1869 г. петербургская печать высылала в провинции всего только 90 изданий в количестве немногим более 180 000 экземпляров. Тогда у нас не было ни одного периодического издания, у которого бы число подписчиков доходило до 20 000.

   Наибольшее число их имели:
   «Правительственный вестник» 15 000
   «Сын Отечества» 13 000
   «Биржевые ведомости» 11 000
   «С.-Петербургские ведомости» 8 500
   «Голос» 7 000

   Из «малой прессы» только у одного «Петербургского Листка» было 5500. Рядом с этими цифрами сопоставим другие. В 1886 году расходились:
   «Нива» 100 000
   «Свет» 43 000
   «Новое время» 30 000
   «Новости» 16 000
   «Сын Отечества» 12 000
   «Петербургская газета» 8 000
   «Петербургский листок» 4 000
   «Биржевые ведомости» 2 700
   «Петербургские ведомости» 2 000

   На обыденном языке русская периодическая пресса подразделяется на следующие отделы: 1) учёные или специальные издания; 2) солидные «толстые журналы»;
   3) «дешёвые издания»; 4) «большая газета»; 5) «малая газета» или «уличный листок», «уличная пресса».
   Замечательно, что спрос на солидные журналы остался почти без изменения, тогда как спрос на дешёвые издания и на уличную газету возрос до небывалых размеров.
   «Вестник Европы», имевший в 1869 году 6500 подписчиков, остаётся и теперь почти при том же числе, в 1887 году он насчитывал подписчиков:
   В Финляндии 27
   в Сибири 324
   на Кавказе 378
   в Петербурге 1 178
   в Москве 554

   Итого: 6 159

   Более других посчастливилось московскому журналу «Русская мысль», который имеет более 10 000 подписчиков.
   Что же касается до провинциальной печати, то она, можно сказать, выросла и окрепла за последнее время, вслед за освобождением крестьян. Некоторые провинциальные газеты, например, в Одессе, насчитывают до 10 000 подписчиков.
   Очевидно, гоголевский Петрушка вырос и возмужал, и развил в себе любовь к чтению «уличного листка» и «журнала с премией».
   Подобно тому, как офени и книгоноши торгуют народными изданиями, так точно в больших городах, каковы, например, Петербург и Москва, газетчик торгует «уличными листками». Петербургский или московский газетчик представляет собой уличный тип, более или менее известный каждому местному обывателю.
   Петербургский газетчик стоит на перекрестке каждой улицы, на пригородных вокзалах железных дорог, на местах отправления дилижансов конно-железных дорог и т. д. Все газетчики столицы составляют три артели: 1) «артель издателей» – 68 человек, 2) «петербургская артель» —150 человек и, наконец, 3) так называемая «хозяйская артель» – 100 человек. Всего – 318 газетчиков.
   Каждый артельщик пред вступлением в артель обязан получить от городской думы «жестянку» для разносной торговли. Артельщики носят установленную форму одежды, на околыше фуражки – №, надпись: «газетчик». Для удобства публики «газетчики» размещаются по участкам города, причём назначение на те или другие «посты» или «углы» производится правлением артели, по указанию городской полиции. Понятно, на бойкой улице, например на Невском проспекте, «посты» считаются выгоднее, чем в какой-нибудь другой улице.
   Газетчик обязан не выкрикивать названия газет, или их содержания; продаваемые газеты и книги сохранять от дождя, пыли и снега.
   Ежедневно каждый «газетчик» продаёт от 50 до 70 и даже 100 «нумеров». Обыкновенно накануне следующего дня газетчик заявляет в конторе своей артели, чтобы ему на завтрашний день приготовили столько-то №№ «Петербургской Газеты», «Нового Времени» и т. д. Газетчик должен иметь сноровку, так сказать, особый нюх, чего требует публика и сколько. Непроданные №№ газет остаются у них «в накладе». Смотря по «злобе дня», газетчик продаёт газет то больше, то меньше. Особый дежурный артельщик рано утром привозит газеты из типографий и раскладывает в конторе артели по фамилиям газетчиков; эти последние в 7 часов утра приходят за газетами и оставляют заказ на следующий день, уплатив деньги вперёд.
   Петербургские газетчики торгуют следующими периодическими изданиями: «Правительственный Вестник», «Биржевые Ведомости», «Петербургские Ведомости», «Русская Газета», «Петербургский Листок», «Петербургская Газета», «Herold», «Zeitung», «Полицейские Ведомости», «Новости», «Новое Время», «День», «Свет» и «Journal de St.-Petersbourg». Далее идут еженедельные издания: «Живописное Обозрение», «Всемирная Иллюстрация», «Нива», «Шут», «Стрекоза», «Kraj», «Осколки», «Будильник», «Развлечение» и «Сатирический Листок». Всего 25 названий.
   С каждого проданного номера газеты газетчик выручает полторы копейки прибыли. Покупая, например, «Новости» за 4,5 коп., сам он продаёт по 6 копеек за номер.
   Как велика розничная продажа газет в Петербурге?
   Из бюллетеня, например, 16 февраля 1888 года, видно, что самой большой «артелью» было продано газет:
   «Правительственный вестник» 7
   «Минута» 65
   «Петербургские ведомости» 19
   «Петербургский листок» 1867
   «Петербургская газета» 3816
   «Journal de St.-Petersbourg» 89
   «Herold» 588
   «Zeitung» 503
   «Полицейские ведомости» 31
   «Новости» 718
   «Новое время» 2897
   «Свет» 67

   С утра до вечера газетчики стоят на посту; к 9 часам утра, с охапками газет, становятся они на всех перекрестках и углах шумных столичных улиц. Летом, во время дачного сезона, газетчики толкутся на вокзалах железных дорог и даже забираются в вагоны с предложением услуг.
   – Газеты, газеты!
   – Новое Время!
   – Петербургская Газета!
   – Пожалуйте! Интересная статья!
   – Таблицы розыгрыша!
   – Таблицы выигрышей!
   – Не угодно ли вам?
   В 1887 году упомянутая выше «Петербургская артель» продала следующее количество периодических изданий:

   «Петербургская газета» 1607 313
   «Новое время» 1005 806
   «Петербургские ведомости» 10 483
   «Петербургский листок» 748 040
   «Минута» 21 445
   «Новости» 287 999
   «Ведомости гор. полиции» 12 003
   «Биржевые ведомости» 9 778
   «Zeitung» 109 427
   «Herold» 211 542
   «Правительственный вестник» 4 042
   «Journal de St.-Petersbourg» 25 365
   «Русский инвалид» 100

   Иногда, в виду важности некоторых политических событий, столичные газеты выпускают особые прибавления в форме «последних телеграмм». Бывают случаи, что эти «последние телеграммы» берутся нарасхват. Газетчики то и дело бегают в редакции за телеграммами.
   Подстрекая любопытство публики, они выкрикивают:
   – Последние телеграммы!
   – Вечерние телеграммы!
   Годовая уличная распродажа газет в Петербурге достигает весьма почтенной цифры.
   Считая и журналы, и газеты, «Петербургская артель» в 1887 году продала в розничной торговле, на улице, 4163149 экземпляров. Принимая во внимание, что остальные две артели торгуют с таким же успехом, надо допустить, что уличная продажа газет в Петербурге простирается около 10 000 000 экземпляров в год.
   Следует заметить, что полторы копейки барыша с каждого № газеты дают в итоге 150 000 рублей, которые и перепадают в руки газетчиков.

Список источников

   Письма Тургенева, изд. Стасюлевича.
   Краткий обзор книжной торговли Глазуновых. 1782–1882 гг.
   Геометрия. 1703 г.
   Приклады, како пишутся комплементы. 1708 г.
   Материалы для истории русск. кн. торг. Спб. 1879 г.
   Беляев. «Временник». О разных видах русских летописей.
   Пекарский. Наука и литература при Петре Великом.
   Ростиславов. Опыт исследования о монастырях.
   Мансветов. Как у нас правились церковные книги. Москва. 1883 г.
   Срезневский. Древние русские книги.
   Бильбасов. Кирилл и Мефодий.
   Щапов. Русский раскол.
   Отчёт Императорской публичной библиотеки. 1850–1857 года.
   Библиотека Соловецкого монастыря. Православн. собеседник. 1859 г., I.
   Чечулин. «Несколько данных о книгах по городам Моск. государства в XVI в.» Библиограф, 1888 г., № п-12.
   Неустроев. О русских повременных изданиях.
   Стоюнин. О Шишкове, «Вестн. Европы», 1877 г., № 9.
   Толстой. Описание старопечатных книг. 1820 г.
   А. Титов. Рукописи славянские и русские, принадлежащие Вахромееву. Срезневский. Древнейшие памятники русской письменности и языка.
   Пыпин. Общественные движения при Императ. Александре I.
   Незеленов. Литературные направления при Екатерине II.
   Сухомлинов. Исследование по русск. литерат. и просвещению.
   Георги. Описание Петербурга. 1794.
   Устав о цензуре и печати. 1886 г.
   Спасович. Права авторские и контрафакция.
   Калмыков. «О литературной собственности в России».
   Митрополит Макарий. История Русской церкви.
   Соловьёв. История России.
   Карамзин. История государства российского.
   Тредиаковский. Разговор об орфографии. 1748 г.
   Нотович. Историч. очерк нашего законодательства о печати.
   Шевырев. История московского университета. 1885 г.
   Сборник цензурных постановлений.
   Зеленский. Наши тряпичники. «Вестн. Европы». 1885 г., № 6.
   Скабичевский. Очерки из истории цензуры. «Отеч. Зап.».
   Письма Достоевского.
   Чтения общества истории и древностей. 1878 г., т. II, IV; 1879 г., т. II.
   «Русские Ведомости», 1887 г., № 34.
   Чтения общества истории и древностей российских, 1848 г., № 7.
   «Православный Собеседник». 1862, № i.
   Павленков. Книжное дело в России в 1887 г., «Исторический Вестник».
   Каталог Межова.
   Святловский. Писчебумажное производство в санитарном отношении. Журнал «Военно-санитарное дело». 1888 г.
   Полевой. История Русской литературы.
   Трехсотлетний юбилей книгопечатного дела в России, изд. Гоппе.
   Труды Владим. губ. ком., вып. IV, 1865 г.
   Максимов. Офени. «Отеч. Записки», 1860 г.
   «Православный Собеседник», 1857 г., № IV.
   Митрополит Евгений. Словарь духовных писателей.
   О производстве кистей для иконников слоб. Холуя и Мстеры. «Владим. Губ. Ведомости», 1869 г., № 17.
   Сухомлинов. О древних русских летописях.
   «Новь», журнал, 1890 г., февраль.
   «Русские Ведомости» 1887 г., № 34. Ст. о Пушкине.
   «Библиограф», 1887 г., стр. 48.
   «Вестник Европы», 1873 г., № 2.
   Трохимовский. Офени. «Русский Вестник», 1866 г., № 5.
   История писчей бумаги. «Вестник Европы», 1873 г., № 2.
   «Сборник сведений по России 1884–1885 г.»
   «Наше Время», журн. 1860 г.
   Кирилл и Мефодий. «Моск. Вед.» 1885 г., № 95.
   Победоносцев. Всеподданнейший отчёт по ведомству православного исповедания за 1885 г.
   Шерер. Писчеб. производство в России, «Журн. мануфактуры и торговли», 1852 г., № 2.
   Белов. Писчебумажное производство.
   Федченко. Писчая бумага.
   Исправление богослужебных книг при патриархе Филарете. Чтения общества истории и древностей российских, 1848, № 7.
   Празднование памяти Кирилла и Мефодия в Москве. «Моск. Вед.» 1885 г., 6 апр. Каратаев. О старославянских печатных изданиях 1491–1730 г.
   Калайдович. Известия о древностях славянорусских.
   Ундольский. Славянорусская библиография.
   «Первая печатная арифметика в России». «Моск. Вед.», 1857 г. №№ 68, 69 и 74. Литерат. сборник под редакцией «Восточного Обозрения», 1885 г. стр. 352.
   Чтения в общ. истории и древностей Российских, 1867 г., № 1.
   Доктор Ф. Скорина.
   Венгеров. Словарь русск. писателей и учёных, т. i-й, Протопоп Аввакум.

Э. Эггер. История книги от её появления до наших дней А. Бахтиаров. История книги на Руси