Виктор Пронин
Будет немножко больно

* * *

   Наверное, каждый время от времени стремится к какой-нибудь берлоге в стороне от больших дорог и суматошных городов, к берлоге, в которой можно спрятаться, зализать раны. А раны приходится зализывать всем – большой ты человек или совсем тебя не видать из-под куста. И только после того, как затянутся швы, окрепнет молодая кожа, срастутся мышцы на теле, на душе, в памяти, в отношениях с кем-то, после того, как мир снова сделается понятным и доступным, можно осторожно выбраться из укрытия, опасливо оглядеться и медленно двинуться к людям.
   Была такая берлога и у Андрея. Он, правда, не знал еще, что это берлога, не мог называть ее берлогой, потому что не приходилось ему до сих пор прятаться от людей и зализывать раны. Пройдет немало времени, прежде чем до него дойдет – это Берлога. С большой буквы, потому что значение ее в жизни человека велико и постоянно. Конечно, он придет к этой истине, но лишь в том случае, если уцелеет, если подарит ему судьба годы, предназначенные для прозрения. А может, и не подарит.
   Он приехал со Светой на мотоцикле в маленький домик на окраине деревни уже под вечер, когда садилось солнце, где-то за лесом мычали коровы, когда в воздухе разлилась благодать, тепло и мягкий свет, какой бывает разве что на иконах. Но вот-вот должен был начаться дождь – тучи шли за ними до самого города. Избушку оставил ему дядька, уехав в Москву искать счастья и удачи. Дом поначалу решил продать, но предложили такую смехотворную цену, что, обидевшись, он не стал продавать вовсе. Подарил племяннику, то бишь Андрею. И ни разу об этом не пожалел. Теперь сам иногда наезжал сюда, вспоминал детские свои годы и это… Зализывал раны. Был дядька уже в том возрасте, когда понимают – это не просто избушка, это Берлога. Никто не знал, что она есть у него, и никто бы никогда не нашел его, заберись он сюда, спасаясь от закона, от начальства, от молодой жены, подозрительной и тщеславной.
   Дом был небольшой, но сделан добротно. Была в нем одна комнатка с бревенчатыми стенами, кухонька, русская печь, терраска и хозяйственный двор, в котором когда-то водилась живность, а ныне свалены дрова, сено и тот инвентарь, без которого в деревне делать нечего, – косы, лопаты, топоры. И был еще запущенный яблоневый сад. И небольшая речка в ста метрах. И большак, недавно покрытый асфальтом. Проходил он в трех километрах от деревеньки, и водители, проносясь мимо, даже не подозревали, какие сказочные места начинаются за гривкой леса. Если свернуть вовремя, попасть на незаметную для чужого глаза тропинку, выключить мотор, то можно бесшумно скатиться под уклон в самую деревню, к избушке, во двор.
   Вот так, выключив мотор, скатились на мотоцикле под уклон Андрей со Светой часа полтора назад и, сев у окна, смотрели на стену дождя, шелестящую на расстоянии вытянутой руки. В стороне начинался лес, у речки покорно мокло небольшое коровье стадо. В доме пахло сырыми бревнами и старым сеном, сваленным на чердаке. Там постоянно шуршало, шла какая-то жизнь, выяснение отношений…
   – Сегодня Заварзин намекнул, что пора подумать о возвращении долга, – сказал Андрей. – Как видишь, наши опасения потихоньку сбываются.
   – А что он имел в виду?
   – Я тоже спросил… Сколько, мол, я тебе должен. Речь не о деньгах, говорит. Что касается денег, то как раз я тебе должен, зарплату, дескать, пора выдавать. Речь о другом.
   – О чем же?
   – Мы, говорит, тебя выручили, теперь твоя очередь.
   – Так и будете без конца друг друга выручать? Опять кого-то напугать потребовалось? – Света встревоженно посмотрела на Андрея.
   – Ой, Светка! Боюсь, что к этому идет… Но теперь, наверно, он может все называть своими именами. Надо, дескать, кого-то пришить или, как они говорят, завалить.
   – Андрюша, послушай глупую бабу… Сматываться тебе надо. И весь разговор.
   – Они меня продадут.
   – Никогда! – воскликнула Света. – Ведь они сами замараны. Да, стрелял ты, да, главная вина твоя! Да, самого сурового наказания заслуживаешь ты. Но ведь им всем тоже светит кое-что… Кто вел мотоцикл, кто увозил вас на грузовике, кто отмывал машину после операции?.. Кто организовал это дурацкое пугание? Заварзин организовал. Они что, все согласны сесть на пять лет только для того, чтобы тебя посадили на пятнадцать? Нет же! Что тебя держит?
   – Ты держишь… Мать.
   – Значит, полная безнадега?
   – Не торопи… Подожду немного. Ни на какие дела не пойду, но время потяну. Знаешь, хочу забраться в квартиру к Заварзину и там устроить хороший шмон.
   – А если он тебя накроет?
   – Чего мне бояться? Самое страшное позади. – Андрей усмехнулся невесело, запустил пальцы в ее светло-рыжие волосы. – Я даже знаю как. И ты мне поможешь.
   – Слушай, я боюсь!
   – Ты будешь делать только то, что умеешь. И ничего больше.
   – А что я умею? – Во влажных сумерках вечера ее глаза сверкнули любопытством. – Ну, отвечай! – потребовала она, заметив, что он колеблется.
   – Целоваться.
   – И это все?
   – Думаешь, это мало? Да это сила, которая движет миром! Светка! Ты себя недооцениваешь! Если ты перестанешь меня целовать… Если ты не перестанешь меня целовать, я их всех в порошок сотру! Всех!
   – Хорошо… Считай, что их уже нет. Один порошок остался. Теперь скажи – что ты задумал?
   – Шиш с маслом! Ничего не скажу! Только в последний момент. А то будешь думать, переживать, маяться… Не надо. Потом. А сейчас… – Он вскочил, обежал вокруг небольшого стола, накрытого старой льняной шторой, и, взяв Свету на руки, отнес в угол, где стояла большая деревянная кровать с необъятной периной и множеством подушек. – Света, послушай, что я тебе скажу… Я тебе такое скажу, такое скажу, что просто обалдеешь! Их всех не существует! Их нет. Это мы их придумали, потому что пошел дождь, потому что небо затянуло тучами, скрылось солнце и мы не смогли пойти за грибами, поняла? Дура, ты дура! Они нам придумались только потому, что у нас плохое настроение. А будет хорошее настроение, и мы придумаем других людей – веселых, щедрых! Придумаем другой город, море придумаем, пляж и киоск с мороженым! А вот сию секунду, прямо не сходя с места, я придумаю рыжие твои волосы, руки, губы, которыми ты собиралась меня целовать, и все остальное, о чем я даже подумать боюсь, но все-таки думаю, каждый день думаю и каждую минуту! Но для всего этого придется сделать одну вещь, – проговорил он с неожиданной грустью.
   – Какую? – Она в полумраке попыталась рассмотреть его лицо.
   – Слушай, на тебе столько всего понадето, столько понапялено… Как ты только передвигаешься?
   – Несчастный! Думаешь, на тебе меньше?! Да ты же весь в ремнях, в железных пуговицах, кнопках, «молниях»!
   – Рокер потому что, – серьезно ответил Андрей. – Положено.
   – Сейчас я покажу, что положено, а что не положено… Знаем мы вашего брата рокера, – и Света сосредоточенно принялась расстегивать на его рубашке одну пуговицу за другой. – Сам чего без дела лежишь? Видишь, не могу до своей «молнии» дотянуться…
   – Слышишь, как дождь шумит?
   – Это не дождь… Это ш-шепот хорош-шенькой рыж-женькой девуш-шки, – прошептала Света на ухо Андрею.

   «Мерседес» мягко вполз в распахнутые ворота и остановился посредине двора. Андрей с Махначом перебирали мотор, Феклисов, покряхтывая, зачищал жигулевское крыло перед покраской, Подгайцев, поглядывая на них из окна конторки, трепался по телефону, получая от этого какое-то больное наслаждение. Он полулежал на кушетке, закинув ногу на ногу, в руке дымилась сигаретка, говорил медленно, с придыханиями. Его узко поставленные глазки время от времени закрывались, словно бы от сладкой истомы, а когда он открывал их, то с преувеличенным вниманием рассматривал носок стоптанной туфли, пепел, готовый вот-вот сорваться с сигареты, телефонный диск, который давно бы не мешало протереть.
   – Кончай трепаться, – сказал Заварзин, входя. Он взял у Подгайцева трубку и положил ее на рычаги.
   – Что ты сделал?! – вскричал Подгайцев. – Важный разговор, не видишь!
   – Важные разговоры не ведут лежа. Важные разговоры не могут продолжаться больше минуты. Важные разговоры нельзя вести, засыпая и просыпаясь. Заткнись, Михей. Я пять минут стоял за дверью и слушал твой маразм. Впрочем, иногда он мне напоминал оргазм.
   – Я говорил с женщиной, Саша!
   – Стонать по телефону – это извращение. В постели стонать надо, даже если тебе этого и не хочется. А по телефону с женщиной можно обсуждать только три вопроса – где, когда и сколько. Где ты ее оседлаешь, когда это произойдет и сколько она за это запросит.
   – С женщиной о деньгах, Саша, – это так пошло! – Подгайцев все еще обижался.
   – Ты кретин, Михей! Разве я что-нибудь сказал о деньгах? Сколько – это количество алых роз, которые ты ей вручишь. Сколько бутылок шампанского вам понадобится на ночь. Сколько аметистов в ожерелье, которое ты для нее уже купил. Не спорь, Михей. Ты в этом слаб. В чем-то другом ты, возможно, сильнее, но здесь… Собирай своих охламонов, буду зарплату выдавать.
   – Это другое дело! Так бы и сказал! – Подгайцев так шустро мотанулся по коридору, что его длинные волосы некоторое время развевались, не успевая упасть на плечи. – Орлы! – заорал Подгайцев во дворе. – Кончай работу! Начальство деньги выдавать будет!
   Наскоро ополоснув руки, все собрались в конторке. Сам Заварзин светлым праздничным пятном возвышался за столом, который Подгайцев успел застелить старой газетой.
   – Ну что, мастера… Славно поработали, славно заработали. – Заварзин вынул из бокового кармана пиджака новую пачку тысячерублевок, развернул ведомость, положил на нее шариковую ручку. – Начнем! Андрей, подходи! – Заварзин отсчитал пять бумажек, сдвинул их на край стола.
   Андрей взял деньги и положил их в карман. Расписался. В ведомости стояло около десятка фамилий, хотя их всех вместе с Заварзиным и Подгайцевым было вдвое меньше.
   – Что-то многовато нас здесь, – проговорил он удивленно.
   – Так надо, – негромко ответил Заварзин.
   – А я что… Я ничего. Тебе виднее. Мое дело маленькое. – Он сделал над собой усилие и посмотрел Заварзину в глаза. До этого Андрей все отводил взгляд, не находя в себе сил взглянуть прямо, в упор. Ожидал наткнуться на злобу, ненависть, боялся, что не справится с собой, но нет, все обошлось. В глазах Заварзина он увидел лишь улыбчивое ожидание. Ну-ну, дескать, что ты еще скажешь, что там у тебя еще приготовлено. Андрей отошел за спины ребят и сел в углу, считая разговор исчерпанным. Но Заварзин, увидев непокорность, сомнения в его действиях, решил продолжить.
   – Ты прав, Андрей, мне виднее. Прав и в том, что твое дело маленькое. И совать нос, куда не положено, просто не стоит. Себе же в убыток.
   – Все понял.
   – А что касается ведомости, которая тебя так взволновала, то тут придется просто смириться… Так надо. У нас есть снабженцы, транспортники, слесаря. Мы должны их поощрять, правильно? Кроме того, есть и мертвые души. Как и в любой другой бухгалтерии нашей необъятной родины. Ты знаешь, что такое мертвые души?
   – Догадываюсь.
   – Не надо догадываться, Андрюша. Или ты что-то знаешь твердо и до конца, или совершенно не знаешь. Нарушение этого святого правила тебя уже однажды подвело. Подвело?
   – Похоже на то, – уклончиво ответил Андрей.
   – Не похоже, Андрюша, а так и есть. А мертвые души – это несуществующие работники. Наличие их в ведомости позволяет руководству, в данном случае мне, утаивать от государства заработанные деньги и уберегать их от налогов.
   Феклисов захохотал, звонко хлопнув себя по обильным ляжкам, Махнач, как всегда, смотрел на Заварзина серьезно и настороженно, Подгайцев хмыкнул, поерзал на табуретке, хотел что-то добавить, но промолчал.
   – Ладно, проехали, – сказал Андрей.
   – Нет, еще не проехали. Дело в том, Андрюша, что все мы слегка мертвые души. Да-да. Про нас нельзя сказать наверняка – живые мы или уже нет. До каких пор живые, с каких пор нет… Подумай как-нибудь над этим в нерабочее время. Вопросы есть?
   – Нет и не будет.
   – Вот теперь вижу, что ты все понял, – удовлетворенно кивнул Заварзин, но чувствовалось, что его задели последние слова Андрея. Покорности в них было больше, чем требовалось. А излишек был уже вызовом. – Ты вот деньги получил, а ребята еще нет… Дуй к «мерсу» и неси сюда все, что найдешь в багажнике. – Заварзин вынул из кармана пиджака связку ключей. – Вот этот от машины.
   Андрей вышел, ощущая нервную дрожь. Свернув в коридор, он только там решился рассмотреть ключи. Единственное, о чем пожалел, – не было под рукой пластилина, чтобы сделать оттиски. Он медленно брел по коридору, оглядываясь по сторонам, не подвернется ли чего, не окажется ли рядом хотя бы банки с солидолом. Хотел было пробежать в гараж, но в этот момент из распахнутого окна раздался голос Заварзина:
   – Быстрей, Андрюха! Мы тебя ждем!
   И ему ничего не оставалось, как направиться к машине. Открыв багажник, он увидел две большие дорожные сумки. Вынул одну, вторую, захлопнул багажник и, оставив ключи в замке, понес сумки в контору. Но едва вошел, Заварзин протянул руку.
   – Давай, – сказал он.
   – Что?
   – Ключи.
   – А… Они в багажнике остались… Сейчас.
   И эта его хитрость не удалась. Но Андрей все-таки был доволен – он подержал ключи в руках, успел рассмотреть, некоторые сможет узнать. Заварзин водрузил на стол сумку, со звоном вспорол «молнию», победно осмотрел всех и, запустив обе руки внутрь, вынул сразу две бутылки водки.
   – О! – завизжал Феклисов. – Живем!
   Заварзин тем временем вынул еще две бутылки.
   – Хватит для начала?
   – Для начала хватит, – кивнул Подгайцев без улыбки.
   – Еще останется, – пробормотал Андрей в полном смятении, он знал, что выпито будет все, оставлять недопитое в компании было не принято.
   – Посмотрим, – беззаботно ответил Заварзин. И поставил на стол еще две бутылки. Посмотрел испытующе на Андрея. Тот посрамленно молчал. Но про себя подумал: «Грядет что-то страшное». Из другой сумки Заварзин выложил копченый окорок, две буханки хлеба, пакет с помидорами, несколько бутылок минеральной воды, алюминиевые тарелочки из ресторана – там лежали отбивные с картошкой.
   – Хорошо, что у тебя не оказалось третьей сумки, – подавленно сказал Махнач.
   – Третьей? – удивился Заварзин. – Как не оказалось… А где же она? А, понял! Держи! – Он протянул Махначу связку ключей. – Мотанись к машине, там на заднем сиденье еще кое-что дожидается. А то ишь, говорят… Нет, ребята, вы еще не знаете, с кем связались, вы еще узнаете, – бормотал Заварзин, но Андрей заметил – поглядывает, все-таки поглядывает в окно, где у машины возился Махнач. Значит, он с нее глаз не спускает и никому здесь не доверяет. А то, что дает ключи то одному, то другому, – это игра. Если не провокация. Но в любом случае – проверка. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился Махнач с ящиком пива. Не в силах удерживать его на весу, он с грохотом поставил ящик в угол. Бутылки глухо звякнули, Заварзин победно осмотрел всех.
   – Каково?
   – Нет слов, Саша, нет слов! – восхищенно покрутил головой Подгайцев. – Неужели все это еще можно достать? Неужели где-то еще имеется в наличии?
   – Кончай, Михей, причитать! Главное, чтобы все это имелось в наличии здесь. Сейчас. У нас. Остальные пусть разбираются сами. Мы никому не докучаем своими слезами. Пусть и к нам не лезут! – сказал Заварзин с веселой злостью. – Ребята, хочу перед вами повиниться… Вы получили по пять штук. А расписался каждый за пять с гаком. Все эти мелкие излишки я на свой страх и риск бросил на стол. Надеюсь, вы не в обиде, а? Жирный, ты как?
   – Какая обида, Саша! За такой стол не жалко никаких денег!
   Поглядывая на Заварзина, Андрей видел, что тому не терпится побыстрее сорвать алюминиевые пробки с бутылок и разлить водку по стаканам. Он даже мог сказать, сколько нальет Заварзин в каждый стакан – не менее половины. И произнесет какой-то пустой тост, и первым выпьет, и посидит некоторое время, закрыв глаза. Андрей уже знал – Заварзин время от времени напивался. То ли это было невнятное томление души, то ли за очередным запоем стояли более простые и будничные вещи. Во всяком случае, Заварзин мог месяцами появляться трезвым, щеголять с теннисной ракеткой, и не просто щеголять, а доводить себя до изнеможения на корте. Иногда Заварзин при самой соблазнительной пьянке оставался трезвым, попивая минеральную воду, посмеиваясь и глядя, как пьянеют и теряют разум его приятели. То вдруг сам прикатывал с водкой и, не обращая внимания на слабое сопротивление своих подчиненных, закатывал такую жестокую пьянку, что все потом три дня еще чувствовали в себе ее отголоски, хандрили и сочиняли способы выздоровления – от томатного сока и кефира до похмелки, которая могла оказаться куда более суровой, чем сама пьянка.
   Сегодня предполагалось нечто похожее. И отказываться от выпивки было нельзя. За этим виделось не только пренебрежение, но даже предательство, к такому человеку все начинали присматриваться и недолюбливать. Это был закон – если напиваться, то вместе.
   Все еще чувствуя себя отторгнутым после накачки, Андрей пристроился к столу сбоку, но Заварзин подтащил к себе стул и хлопнул по сиденью, присаживайся, дескать. Андрею ничего не оставалось, как подчиниться. Однако чувство отторгнутости не исчезло, остальные участники застолья оставались чем-то объединенными, что-то сплачивало их за столом, уставленным чудовищным количеством водки.
   – Ну, – Заварзин осмотрел всех. – Надо выпить, я полагаю. Мы просто обязаны… Иначе нам не простится.
   – Ничего, Саша, – сказал Подгайцев, глядя на вздрагивающую поверхность водки. – Ничего. Это всех укрепит и сплотит. Другого выхода просто не было. И пусть никого из нас не постигнет подобное.
   – Ну что ж, – и Заварзин судорожно выпил до дна свою водку. Все последовали его примеру.
   Андрей выпил только половину и так поставил свой стакан между тарелками, чтобы его не было видно. Хитрость удалась. Разливая вторую бутылку, Заварзин лишь немного долил в его стакан, уравняв с остальными. Он быстро захмелел, глаза его подернулись пленкой, в движениях появилась размашистость. Но лицо осталось непривычно печальным.
   Поставив локти на стол, Заварзин уставился невидящим взглядом в колбасу, нарезанную как-то рвано, с торчащими красноватыми ломтями. Остальные набросились на закуску, торопясь набить рот до того, как Заварзину придет в голову разлить по стаканам третью бутылку. Андрей ощутил волнение – подворачивался шанс, которого он ждал так долго. Появилось чувство, что он, неузнанный, находится среди врагов и ему предстоит нечто важное. Он покосился на пьянеющего Заварзина, бросил быстрый взгляд через стол – Махнач и Феклисов уминали отбивные, стараясь придать своим лицам выражение задумчивое и скорбное.
   Андрей понял, что повод для сегодняшней пьянки скорее печальный, чем радостный. В окне виднелся «Мерседес», залитый лучами закатного солнца. В этом освещении он выглядел как никогда роскошным, но больше всего Андрея интересовали ключи, которые Феклисов оставил в дверце. Выволакивая ящик пива с заднего сиденья, он забыл ключи в дверце, и Заварзин о них пока не вспомнил.
   – Я сейчас, – сказал Андрей, поднимаясь.
   – Один уже готов, – хмыкнул Феклисов.
   – Не задерживайся, – пьяно приказал Заварзин и погрозил пальцем.
   Выйдя в коридор, Андрей остановился. За ним никто не шел. Донеслись слова Заварзина: «А парень был неплохой… Жаль, что так получилось…» В конце коридора Андрей оглянулся. Проход был пуст. Он вошел в комнатку, где стоял телефон. Быстро набрал номер.
   – Света? Слушай внимательно. Не перебивай, только слушай. Где твой мотоцикл?
   – Во дворе.
   – На ходу?
   – Заправиться надо.
   – Срочно заправляйся. Сейчас половина восьмого. В десять ты должна стоять напротив нас в пролете завода.
   – Какого завода?
   – Стены напротив нашего гаража знаешь? Вот там. Маскируйся и жди. Час, два, сколько потребуется. Поняла? Все.
   И Андрей положил трубку. Когда он вернулся в приемную, Заварзин разливал третью бутылку. Пьянка шла с ускорением.
   – Что-то вы, ребята, маленько не в себе…
   – А потому мы, Андрюша, маленько не в себе, – врастяжку проговорил Заварзин, – что повод у нас сегодня не больно веселый. Человек погиб, понял? Надежный, между прочим, человек… Зря в общем-то.
   – Шефу виднее, – обронил Подгайцев.
   – Ни фига ему не виднее! – вдруг закричал Заварзин. – В штаны наделал шеф, вот и все. Перетрухал! И мы тоже хороши…
   – Мы сделали то, что от нас требовалось, – тихо, но твердо сказал Подгайцев. – А этот надежный парень раскололся перед поганым следователем, как… Как последнее дерьмо.
   – Все правильно, – кивнул Феклисов. – Все путем, ребята.
   – От нас он не ожидал такого, – хмыкнул Махнач. – Все понял, только когда я кружку с водкой поднес… Ну, ничего, ему не было больно. Когда столько выпьешь – уж ничего не помнишь.
   – Мир праху его, – сказал Заварзин, в очередной раз поднимая стакан.
   – Дай бог, чтоб и за наш упокой кто-нибудь выпил, – проговорил Подгайцев каким-то смазанным, пьяным голосом.
   – Выпьем, – кивнул Заварзин. – Не переживай, Михей… Это я тебе обещаю.
   Подгайцев быстро взглянул на него, но без страха, с ухмылкой, как бы зная что-то про себя, что-то уже прикидывая.
   Андрей потерял ощущение времени. Вся его забота сводилась к тому, чтобы меньше выпить. Он прикидывался опьяневшим, неловко опрокинул свой стакан, тут же наполнил его водкой, что-то говорил и время от времени остро поглядывал за окно – ключи все еще висели на дверце «Мерседеса». После четвертой бутылки он окончательно убедился, что Заварзин не решится сегодня сесть за руль, заночует здесь. Пьянка продолжалась, и только темнеющее небо отмечало проходящие часы. Выйдя во двор, Андрей взглянул в сторону завода – ему показалось, что в провале стены полыхнули фары. Но, сколько он после этого ни всматривался, ничего не увидел. То ли Света затаилась, то ли еще не приехала.
   Когда он вошел в комнату, Подгайцев разливал по стаканам пиво – значит, сейчас все пойдет еще круче. Пиво к хмелю прибавит дури, тяжести, сонливости. Андрей разлил две бутылки пива по стаканам, хотя видел, что в них оставалась и водка. Этого никто не заметил. Первым взял свой стакан, пригубил, но тут его качнуло, он с трудом выровнялся и прислонился к стене.
   – Держись, парень! – хохотнул Заварзин. – Держись, Андрюха! Тебя еще ждут кое-какие испытания. Жизнь продолжается!
   – Какие испытания?
   – О! – протянул Заварзин, подняв вверх указательный палец. – Очень ответственные! Очень! Ну, просто невероятно ответственные. Но мы в тебя верим. С некоторых пор мы верим в него, правда, ребята? Теперь он наш. – Положив тяжелую руку на плечо, Заварзин сочно поцеловал Андрея в щеку. – Куда ему, бедному, теперь податься… Кругом одни враги, опасности, следователи шныряют по следам… Но мы с ними разберемся, правда, Андрей? Со всеми расквитаемся.
   И опять Андрей расчетливо долил водку в стаканы, в которых еще были остатки пива. Эта смесь наверняка свалит самых крепких. Феклисов, уставившись перед собой, жевал, бездумно запихивая в рот кусок за куском. У Махнача взгляд остановился и глаза сошлись к переносице, к тому же он весь сотрясался и вздрагивал – началась икота. Подгайцев склонился над столом, и волосы его лежали среди тарелок. Заварзин, неопределенно улыбаясь чему-то, сидел со стаканом в руке и чуть кивал, как бы разговаривая с собой.
   – Значит, так, ребята, – вдруг проговорил он ясным голосом. – Завтра утром мы должны навсегда забыть и эту пьянку, и повод. Ясно? И пьянку, и повод. Ничего не было. Никаких трогательных воспоминаний. Все. Я пошел спать. Хотя на посошок еще можно бы, а, Михей?
   – Даже нужно. – Подгайцев неловко сковырнул ножом пробку с горлышка бутылки. Но разлил уверенно, поровну. – Андрей, поставь пиво на место. Пусть на утро останется, а то не выживем. Саша, тебе слово.
   – Ребята… Значит, так… Мы будем живы и здоровы до тех пор, пока будем держаться друг за друга. Как только кто дрогнет, так сразу каюк. Поэтому предупреждаю… Если замечу, – он с пьяной пристальностью посмотрел на Андрея, пытаясь собрать его расползающийся образ, – если замечу, что кто-то дрогнул… Тому будет первый каюк. Это должен знать каждый. Чтоб потом не обижаться. Один вот дрогнул, и что же… Не пережил ближайшей ночи. Не надо отрекаться, ребята. Нам уже нельзя… Самый чистый из нас – и тот тянет. – Он снова посмотрел на Андрея. – Если не на расстрел, то на десяток лет уж точно, а то и на полтора. Через пятнадцать лет никто не возвращается. Поверьте мне… Я видел некоторых… Это уже другие люди… Они немного похожи на прежних, даже могут узнать своих прежних друзей, но это другие люди. Он говорит мне: Саша, ты меня не узнаешь? Я же Ваня! Смотрю – это не Ваня. Он когда-то был Ваней… А сейчас он Ваней только притворяется. Слушайте меня… Все летят на бабах, на жадности и на водке. Ну, как мог Олег струхнуть перед этим недоделанным следователем! Как он мог выболтать…
   – Он не струхнул, – сказал Подгайцев, не поднимая головы. – Он ошибся.
   – В чем?!
   – Неправильно оценил положение. Он решил, что если назовет шефа, то это сразу снимет все проблемы. А потом уже было поздно. Да и следователь сдуру вцепился в него, как в… Вот и все. Это не предательство. Это оплошность. И мы поступили правильно. Потому что струсить и продать он мог позже. А так ушел чистым.
   – Ну и черт с ним! – с неожиданной злостью сказал Заварзин. – Будем живы! – Он залпом выпил полстакана водки, не глядя взял что-то со стола и, сунув в рот, принялся жевать. – Все. Проехали. И отвяжись от нас, Олежка! Воздали мы тебе, выпили за твой упокой, и отстань. У тебя там свои дела, у нас здесь свои… Все. Жизнь продолжается.
   Заварзин встал, качнувшись, но на ногах устоял, выровнялся и вышел в коридор. Там что-то громыхнуло, что-то упало, вразнобой прогрохотали тяжелые шаги, и все стихло.
   – Спекся командор, – проговорил Подгайцев. – Спать пошел. Пора и нам… Марафет наведем завтра. Я занимаю диван, а вы устраивайтесь, где хотите.
   – Да у меня здесь целые хоромы, – хмыкнул Феклисов. – И у Вовчика тоже… А ты, Андрей, где?
   – В гараже матрац есть… Все нормально. – И он, пошатываясь, вышел из комнаты.
   На крыльце Андрей остановился. Заварзин возился с сиденьями в «Мерседесе», но у него ничего не получалось. Андрей подошел, нащупал рычаг и опустил спинку. Заварзин молча стоял рядом, раскачиваясь вместе с дверцей. Увидев, что постель готова, он вполз в машину и с надрывным стоном перевернулся на спину.
   – Все, ребята… Отвалите. Я готов…
   Андрей отошел с колотящимся сердцем – в кармане его куртки позвякивали заварзинские ключи. Глянул в освещенное окно – Подгайцев разливал по стаканам пиво, Феклисов и Махнач сидели за столом. Вот они встрепенулись, видимо, Подгайцев что-то сказал, без охоты взяли стаканы, выпили. Махнач тут же упал головой на стол, Феклисов тоже почти спал, откинувшись на стуле. Андрей уже знал, что в таком состоянии они могли просидеть до утра – просыпаясь, снова впадая в забытье, расталкивая друг друга и опять засыпая. Поэтому решил вмешаться в события. Войдя в комнату, он, не говоря ни слова, взял Феклисова сзади под мышки и, не обращая внимания на его слабое сопротивление, поволок в конец коридора. Втащив на кровать, снял с него туфли, расстегнул пояс, чтобы ничего не мешало ему спать спокойно и долго. Вернувшись в комнату, то же самое проделал с Махначом. Этот и не пытался сопротивляться.
   – Андрей… Ты настоящий друг… Я тебе верю… Тащи меня, я вся твоя…
   – Договорились.
   – Свинью тебе ребята подложили, но ты уж прости… Я тоже рисковал.
   – А чем ты рисковал? – спросил Андрей, когда они были уже в коридоре.
   – Как чем… Жизнью… Свободой… Мы оба замазаны.
   – Почему оба?
   – Ты стрелял, я вел…
   – И патроны ты подменил, – пробормотал Андрей. – Ты патроны подменил, я знаю.
   – Не, я дурной, я бы не догадался… И не сумел бы… Водить могу, а подменить, подсунуть, подложить… Не дано.
   – А кто?
   – О! – Махнач вдруг отстранился, откинулся на крашеную стенку коридора и, раскачиваясь из стороны в сторону, погрозил Андрею пальцем. – Какой хитрый… Скажи ему, а потом самого с балкона тю-тю… И только свист в ушах и хруст костей, брызги крови в стороны…
   – Ладно, пошли. – Андрей положил себе на плечо руку Махнача и двинулся с ним вдоль коридора. – Будто не знаю… Мне же сказали ребята.
   – Что сказали? – внятно спросил Махнач, отстраняясь.
   – Сказали, что ты… Пошли.
   – Я?! – Неосторожно откинувшись назад, Махнач ударился затылком о стенку, но даже не заметил этого. Взяв Андрея за рукав, он подтащил его к окну. Там, в ночной темноте, освещенный сильной лампой, мерцал перламутром зеленый «Мерседес». Не произнося ни слова, Махнач ткнул в него пальцем. – Понял?
   – Саша? – переспросил Андрей.
   – Я ничего не говорил… Думай, что хочешь. – Несмотря на смертельную дозу водки, Махнач сохранял осторожность.
   – Какая разница, – проговорил Андрей. – Дело сделано.
   – Это точно. – Махнач с размаху рухнул на раскладушку. Пружины охнули от тяжести, раскладушка поехала к стене, а Андрей скинул с ног Махнача туфли, расстегнул ремень, забросил соскользнувшую ногу на матрац и вышел.
   В приемной Подгайцев сидел за столом один. Подперев щеку, он смотрел в окно. Не задерживаясь, Андрей вышел во двор и, зная, что Михей наверняка видит его, заплетающимися шагами доковылял до гаража, нашел промасленный матрац, на который они ложились, забираясь под машину, и упал на него, положив под голову подвернувшийся ватник.
   – Не заснуть бы сдуру, – пробормотал он, чувствуя, что действительно может уснуть – тоже выпил немало.

   Андрей нащупал в кармане ключи – пока не складывалось, как хотелось. Появлялась возможность проникнуть наконец в логово Заварзина. В какой-то момент он почувствовал, что засыпает, но его разбудил осторожный шорох. Всмотревшись в темноту, он увидел крадущуюся фигуру Подгайцева, мелькнувшую напротив освещенного окна. Подойдя к машине, тот заглянул внутрь – видимо, хотел убедиться, что Заварзин спит. Потом Андрей неожиданно услышал шаги совсем рядом – заскрипел сухой щебень. Шаги остановились над самой головой, он даже слышал сипловатое дыхание, на стене видел изломанную тень Подгайцева и, приоткрыв глаза, внимательно наблюдал за ним, готовый вскочить при первых же признаках опасности. Но все обошлось. Постояв с минуту, Подгайцев так же медленно двинулся дальше. Вот он пересек двор, приблизился к воротам, попытался закрыть. Ему долго не удавалось с ними совладать – как только он подтягивал одну половину ворот, из рук уходила вторая, а притянув вторую, упускал первую. Андрей слышал, как Подгайцев вполголоса бормотал проклятия. Наконец он ухватил обе половины ворот, свел их вместе, захлестнул петлей из ржавой цепи.
   Продолжая материться, Подгайцев поднялся на крыльцо, сел на ступеньку и закурил. Некоторое время Андрей видел вспыхивающий огонек сигареты да мятую физиономию, возникающую в темноте. Вот сигаретка трассирующим огоньком отлетела в сторону. Но, сообразив, что сделал оплошность, Подгайцев двинулся вслед за сигареткой и, найдя ее, принялся настойчиво затаптывать. И лишь после этого ушел в дом.
   Время тянулось бесконечно долго. Андрей ждал, когда погаснет свет в приемной и Подгайцев уляжется на свой диван. Он видел, как тот налил себе в стакан водки и выпил. Потом из этого же стакана выпил пива. Что-то взял со стола и, сунув в рот, жевал, стоя под лампой с закрытыми глазами и медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Открыв глаза, Подгайцев оглянулся с недоумением, видимо, не понимая, где находится и что с ним. А сообразив, принялся шарить руками по стене, пытаясь найти выключатель. Только по этому Андрей понял, насколько тот пьян, – Подгайцев попросту не видел ничего и лишь ощущал раздражающий свет. Наконец окно погасло.
   Андрей не двигался. Он допускал хитрость Подгайцева – вдруг тот вздумает из темной приемной понаблюдать за освещенным двором? Прошло пять минут, десять. Впрочем, может быть, прошла всего минута, но Андрей больше не мог ждать. Он поднялся, прошел в глубь гаража – там была железная дверь, выходящая на пустырь. Покинув свое убежище, прислушался. Все было спокойно. Не колеблясь больше и не медля, перемахнул через забор и бросился бежать к стенам недостроенного завода. Света, наверно, услышала его издали – он неожиданно оказался в ее объятиях.
   – Светка? Ты?
   – Я уже думала – не придешь. Что у вас там происходит, чего вы всю ночь по двору бродите?
   – Тихо… Я пьяный, как последняя сволочь… Но еще кое-что соображаю. Вести мотоцикл не смогу, садись за руль и покажи все, что умеешь.
   – Куда?
   – В город. Дуй, Светка, в город… Улица Вокзальная. Там покажу. Только это… без перехлестов… Чтоб нас не задержали.
   – Пошли. – Света уверенно шагала в полной темноте, видимо, за время ожидания неплохо изучила пустырь. Вскоре Андрей увидел знакомый контур мотоцикла. На дорогу они вывели его вместе и метров двести катили, не включая мотора. – Хватит, – сказала Света. – Садись.
   Мотор взревел от одного касания ее ноги, вспыхнула фара, и машина, словно заждавшись, рванула вперед по ночному шоссе. Холодный ветер бил Андрею в лицо, выдувая алкогольные пары.
   – Не упадешь? – обернулась Света.
   – Авось!
   Город уже спал. Только редкие окна сумрачно мерцали голубоватым светом – хозяева смотрели телевизоры.
   – Налево, – командовал Андрей. – А сейчас прямо… Прямо… Въезжай вон в те кусты и там жди. Вот так, – удовлетворенно проговорил он, когда холодные, пахнущие пылью листья полоснули его по лицу. Мотоцикл остановился. Во дворе дома не было ни души. – Все, жди, Светка, и молись. Жди и молись, – повторил он. – У тебя в багажнике топорик был… Давай его сюда… И фонарь.
   – Ты что, зарубить кого-то решил? – спросила она с опаской.
   – Когда решусь, тебя впутывать не стану. Все. Пока. Я должен вернуться через полчаса.
   – А если не вернешься?
   – Езжай домой.
   – Бросить тебя здесь?
   – Это будет лучше всего. Наши ребята, как я понял, – люди крутые. Твои рыжие кудри их не тронут.
   – Как знать, – улыбнулась Света. – Дай я тебя обниму.
   – Ой, Светка, до чего же ты красивая… Спасу нет!
   То ли водка тому виной, то ли переживания последних дней притупили его восприятие, но Андрей, не таясь, быстро вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и позвонил. Никто не отвечал. Он позвонил еще раз. И только после этого решился вставить ключ в дверь. Услышал, как сработал замок и стальная пластина ушла в сторону. Быстро вошел в темноту прихожей и захлопнул за собой дверь. Единственное, что он слышал, – это бешеные удары собственного сердца.
   Включив фонарь, Андрей обошел комнаты, кухню – нет ли здесь кого. Квартира была пуста. И тогда, не теряя времени, взялся за обыск. Решил начать со спальни, тем более что здесь мебели было немного. Диван, платяной шкаф, ящики трюмо. Он не старался не оставлять следов – пусть Заварзин почувствует беспокойство. Запертые на ключ ящики Андрей взламывал топориком, выбрасывая содержимое на пол. Подвернувшиеся три пачки сотенных в банковских упаковках без колебаний сунул в карман. Но не за этим он пришел, ему нужны были патроны. В коробках на шкафу оказалась обувь, какие-то бумаги, фотографии.
   Следующей была большая комната, но и здесь патронов Андрей не нашел. Не оказалось их и на кухне, хотя он просмотрел все шкафы, красивые банки с индийским чаем, подарочные коробки с ложками, вилками, ножами.
   Уже решив уходить, Андрей зашел в туалет. Здесь тоже был устроен шкаф. Раскрыв его, он насторожился. Увидел несколько коробок. Заглянул в одну – вакса, щетки. Во второй – запасы зубной пасты, мыльного крема, какие-то флаконы. Все это он безжалостно сбрасывал на пол. В третьей коробке оказались вещи самые неожиданные. Шпингалет, краник от ванны, шариковая ручка, какие-то блестящие железки. И тут сердце его дрогнуло – среди металлического хлама он увидел два желтоватых, масляно блеснувших патрона. В луче фонарика он рассмотрел у капсюля еле заметную черточку, на которую можно было вообще не обратить внимания, если бы он не знал совершенно точно, что сам процарапал ее иглой. На втором патроне была точно такая же царапинка.
   – Ну вот, Саша, – проговорил он. – С тобой все ясно.
   Андрей уже сунул было патроны в карман, но спохватился и бросил их в общую кучу на полу. И тут услышал то, чего больше всего боялся, – в дверь кто-то вставлял ключ. В ужасе Андрей оглянулся – в метнувшемся луче фонарика блеснул баллончик дихлофоса. На его боку была изображена не то муха, не то еще какое-то зловредное насекомое. Сорвав крышку с баллончика, Андрей нажал кнопку. Ударила свежая струя яда, значит, годится в дело. Применить топорик он не решился, ему и в голову не пришло воспользоваться им.
   Кто-то спокойно и уверенно продолжал возиться с замком. Вот дверь открылась, вспыхнул свет в прихожей. Слышалось тяжелое дыхание – человеку, видимо, нелегко дался лестничный подъем. То ли толстый, то ли старый – успел подумать Андрей. Человек уже проходил мимо, но что-то его насторожило. Он остановился, постоял, прислушиваясь. А когда открыл дверь в темный туалет, Андрей направил сильную струю дихлофоса в широко раскрытые, удивленные глаза ночного гостя.
   Дикий крик боли пронзил спокойный воздух квартиры. Закрыв лицо руками, пожилой человек бросился в комнату. Оглянувшись напоследок, Андрей вдруг увидел на полу в прихожей небольшой черный чемоданчик. Раньше его здесь не было. Значит, принес этот тип. Не раздумывая, Андрей схватил чемоданчик, на ходу изловчился открыть замок, распахнул дверь и выскочил на площадку. Толкнув дверь за собой, он, не оглядываясь, побежал вниз по лестнице. Выскочив из подъезда, сразу нырнул в кусты и тут же наткнулся на Свету. И только тогда увидел в своей руке баллончик дихлофоса. Забросив его подальше в кусты через забор детского сада, сел на заднее сиденье мотоцикла.
   – Жми, Светка! Жми что есть силы, – выдохнул он ей в ухо. – Подальше отсюда, подальше.
   – А я красивая?
   – Даже в темноте!
   – Особенно в темноте, Андрей. Особенно.
   Мотоцикл рванул с места так резко, что Андрей едва удержался. Холодный ночной воздух снова бил в лицо, трепал волосы, а он, обхватив Свету и прижавшись к ней, кажется, даже поскуливал от волнений, которые пришлось пережить в последний час. Закрыв глаза и вспоминая последние секунды в квартире Заварзина, ужас, охвативший его при звуках поворачивающегося ключа в замке, а потом дикий вопль незнакомца, Андрей подумал, что где-то видел этого человека, где-то он его видел…
   Света тем временем вырулила на трассу и уже через несколько минут заглушила мотор среди бетонных стен.
   – Нашел? – спросила она, отбросив шлем.
   – Да.
   – Взял?
   – Нет, нельзя было… Он бы догадался.
   – Правильно. Молодец.
   – Ты видела, в подъезд кто-то заходил?
   – Он тоже вошел в его квартиру? И видел тебя?
   – Не успел.
   – Ты с ним что-то сделал?!
   – Немного… Дихлофос подвернулся… Ничего, отойдет. Это не смертельно. Свет, вот моя добыча. Чемоданчик… Можешь посмотреть, но ничего не бери. Ох, чуть не забыл. – И Андрей отдал ей пачки сторублевок.
   – Да ты удачливый грабитель! – восхитилась Света.
   – Немного есть.
   – Не тем ты занимался до сих пор, Андрей! Ох, не тем!
   – Ну вот и вышел на свою дорогу. – Он усмехнулся. – Отвези в нашу берлогу и спрячь. В подвале, в картошку зарой. И мотай оттуда. А днем я тебя найду дома.
   – Заметано, – ответила Света и, опустив стекло шлема, села в седло. На этот раз Андрей даже не сделал попытки поцеловать ее. Включив мотор, она почти бесшумно выехала на трассу и только там набрала скорость.
   Пробравшись к гаражам, Андрей некоторое время лежал за оградой, но ничего подозрительного не увидел. Окна были погашены, «Мерседес» стоял посреди двора с распахнутыми дверцами. Перевалив через ограду, он нашел в темноте железную дверь, протиснулся в нее. Постоял, прислушиваясь, и проскользнул к своему лежаку. «Неужели обошлось?» – подумал. Над крышей гаража звезды сияли по-летнему густо и ясно, но узкий месяц побледнел, сместился к городу и теперь отражался в перламутровой крыше «Мерседеса». Прошумел утренний ветер в ветвях деревьев. На фоне светлеющего неба раскачивались колючие листья чертополоха, лиловые кисти тяжелых цветов.
   «Ключи!» – вспомнил Андрей. Нащупав в кармане связку, он поднялся, чуть враскачку вышел на середину двора и, проходя мимо «Мерседеса», уронил ключи в пыль. Не останавливаясь, прошел к водопроводному крану и, подставив голову под холодную струю, еще раз осмотрел двор. Напился, ополоснул руки, смывая с них ночные похождения. Вернувшись, снова лег и закрыл глаза.
   Сна не было, опасность выветрила остатки хмеля, и он смог восстановить каждый свой шаг. Даже теперь, вспоминая неожиданную встречу в квартире Заварзина, Андрей чувствовал, как сердце его начинало биться учащенно. Хорошо все– таки, что не пришлось применить топорик. Он вспомнил, что был в перчатках, – Света увезла их вместе с чемоданчиком. Значит, и здесь вроде ничего не забыл.
   С этой мыслью Андрей заснул. Ему снилось, что он бежал босиком по холодной проселочной дороге, над ним при ясном дне горели неправдоподобно громадные звезды. А бежал он длинными тягучими прыжками, стремясь как можно реже касаться дороги – в пыли время от времени попадались торчащие гвозди. Ему везло – гвоздь он замечал рядом со ступней, в метре, а то он оказывался как раз между пальцами. Гвозди торчали из дороги все гуще, но он оставался неуязвимым, ему везло. И что-то заставляло его бежать, не останавливаясь, дальше, дальше… А проснулся он, когда все уже были на ногах, неприкаянно бродили по двору, прикладываясь то к водопроводному крану, то к остаткам пива.

   Заварзин медленно прошел по своей обесчещенной квартире, поддал ногой коробку, запутался в какой-то тряпке, с раздражением отцепил ее от ноги. Внимательно осмотрел подоконник, форточку, пол возле окон – никаких следов. Включив свет в прихожей, долго рассматривал диковинные замки, которые, казалось, обещали жизнь спокойную и надежную. И на замках не нашел ни царапины. Вздохнув, Заварзин прошел в ванную и подставил голову под струю холодной воды. Боль в затылке отпускала, но совсем не исчезала и через несколько минут наваливалась снова. Заварзин знал, что теперь до самого вечера ему придется страдать – похмелье он переносил тяжело. Утренняя рюмка не помогала, от нее становилось еще хуже. После короткого облегчения боль возвращалась, к тому же угнетало ощущение подавленности, бессмысленности существования, а это было еще неприятнее. Он знал – маяться ему часов до пяти вечера, потом можно выпить немного водки, вот тогда она поможет, не раньше.
   Заварзин прошел в комнату, нащупал кресло и осторожно опустился в него. Глаза его, казалось, не могли двигаться, и, чтобы посмотреть в сторону, он вынужден был поворачивать голову, а каждое движение оживляло задремавшую боль, она вспыхивала, медленно набухала, раздувалась и вот уже, округлая и несуразная, ворочалась где-то в затылке, перемещалась к виску, и было такое ощущение, будто бугром выпирала изо лба. Заварзин некоторое время сидел с закрытыми глазами, но все-таки нашел в себе силы собраться.
   – Хватит, – сказал он как-то искаженно, но, поняв, что слово это получилось у него невнятно, повторил уже четче: – Хватит стонать. Рассказывайте, Илья Матвеевич.
   Перед ним сидел человек, который, похоже, страдал не меньше – лицо его было закрыто мокрым полотенцем, изредка он тихо, сквозь зубы не то постанывал, не то поскуливал. Голдобов пошевелился, подтянул к себе вытянутые ноги, распрямился в кресле, снял с лица полотенце. Было такое впечатление, что он сутки напролет рыдал – красные опухшие глаза, пятна на щеках, бесформенный нос. Но ночные страдания отразились не только на глазах Голдобова, он словно потерял уверенность в себе, выглядел слабым, почти беспомощным.
   – Саша… Значит, так… Все, как договаривались. После двух я подошел к дому…
   – Кого-нибудь встретили?
   – Никого. Ни единой души.
   – Дальше. – Заварзин снова откинул голову на спинку кресла, глядя на посверкивающую хрусталиками люстру. Колкие искорки отдались в голове новой болью, и он прикрыл глаза.
   – Вхожу. Что-то меня насторожило… То ли скрип какой, то ли шорох, не знаю. Включаю в прихожей свет – все спокойно. И тут увидел возле туалета, у самой двери… Вроде как мусор, набросано, беспорядок, коробки валяются. Подумал, может быть, кот… Но у тебя нет кота. Дверь в туалет прикрыта не полностью, коробки не позволяли. Заглядываю в туалет… И тут мне в глаза струя какой-то гадости… Боль дикая… Я закрываю глаза и чувствую, что струя бьет мне в нос, в рот. Рванул в комнату, упал на пол, катаюсь по этому ковру… Сколько это продолжалось – не знаю, не могу сказать.
   – А дальше?
   – Вдоль стен пополз в ванную. Знаешь, было такое чувство, что если они еще в квартире – пусть добивают.
   – Сколько их было?
   – Не знаю. В какой-то момент я пробрался к двери и убедился – заперта. Значит, ушли. Чемодан исчез. Когда в глаза плеснули, я стоял с чемоданом. И выронил. Наверно, они и прихватили, уходя.
   – Так… Значит, знали, что вы придете? Получается, что попросту поджидали вас?
   – Не знаю, Саша… Не знаю.
   – Утечку информации допустили, Илья Матвеевич. Нехорошо.
   – Заткнись, Саша… Подумай лучше, кому проболтался ты… Ведь они знали, что тебя в эту ночь не будет? Откуда? Только от тебя самого. – Голос Голдобова окреп, в нем появилась привычная властность.
   – Неужели знали? – Заварзин неосторожно опустил голову и тут же снова откинулся на спинку кресла. – Неужели знали? – с сомнением проговорил он.
   – Вот и подумай. – Голдобов сидел с красными, распухшими глазами, в мокрой майке, со всклокоченными волосами и смотрел на Заварзина зло и ненавидяще. – Из-за тебя я подзалетел, Саша. Еще хорошо кончилось. Могли и чем потяжелее ударить. Так что поприкинь – кто мог знать? И заодно подумай – у кого могли быть ключи от твоей квартиры. Когда я входил сюда – замки сработали четко. Они не были взломаны. Окна заперты изнутри. Думай, Саша, думай. Тебе вообще не мешает почаще думать, а то, я смотрю, ты как-то расслабился.
   – Никак полегчало? – усмехнулся Заварзин в потолок.
   – Да, мне стало легче. Но не думаю, что тебя ждет такое же облегчение, Саша. Подумай, что они могли искать, что могли найти. Про мой чемоданчик никто не знал, это точно. Только в последний момент я решил забросить его сюда. В последний момент.
   – Я знал об этом раньше, – неуверенно проговорил Заварзин.
   – Вот это меня и смущает. Там у тебя в холодильнике что-то есть… Похмелись, не страдай.
   – Не могу, – жалобно сказал Заварзин. – Похмеляться не могу… Хуже будет.
   – Значит, еще не спился. Это хорошо. Глядишь, сгодишься на что-нибудь… Не очень ответственное.
   – Ладно, не добивайте. – Заварзин поднялся с кресла. – К вечеру буду в норме.
   – До вечера еще много чего случится. – Голдобов снял с дивана рубашку, надел ее, пытаясь приобрести вид если и не бравый, то хотя бы приличный, прошел в ванную.
   Оставшись один, Заварзин закурил, подошел к окну. Рядом стояла небольшая табуретка, видимо, для того и предназначенная, – он встал на нее, и лицо его оказалось как раз на уровне открытой форточки. Так и курил – вдыхая свежий воздух и выпуская дым на улицу. Услышав, что Голдобов вышел из ванной, он положил окурок на палец и щелчком послал его в верхушки деревьев, которые раскачивались под окном.
   Направляясь на кухню, Заварзин невольно задержался у туалета. Увидев два латунных патрона, поднял их, взвесил на ладони, раздумчиво подбросил несколько раз, словно не зная, как с ними поступить, – что-то его озадачило. Поколебавшись, опустил желтые цилиндрики в карман пиджака.
   Решив позвонить Подгайцеву и уже начав набирать номер телефона, Заварзин остановился, что-то сдерживало его, что-то все время настораживало. С подозрением посмотрев на телефонную трубку, он медленно положил ее на рычаги. Его небольшие глазки, обрамленные короткими жесткими ресницами, еще раз обежали квартиру. На крупном лице Заварзина застыло выражение злости и беспомощности. Взломай ночные гости дверь, все было бы ясно – грабеж. За каждой добротной дверью этой мелюзге вонючей мерещатся видики, магнитофоны, кассеты и прочая дрянь. Если бы остались следы на форточке, на подоконнике, тоже ясно – забрались с крыши. Но ведь здесь, в квартире, шел самый настоящий обыск – вот что более всего смущало Заварзина. Вывернутые ящики, ссыпанные на пол коробки, пакеты говорят только об одном – что-то искали.
   Но как они могли попасть сюда, как проникли? С выражением полнейшего недоумения Заварзин еще осмотрел замки – они уже не вызывали в нем ощущения неуязвимости. И, выглянув во двор, он ничего подозрительного не заметил. Никто не следил за ним, никто не поджидал. И «Мерседес» стоял на обычном месте, призывно сияя на солнце. Впервые Заварзин поймал себя на том, что не испытывает при виде этой машины ни радости, ни волнения и не хочется ему сесть за руль на зависть всем прохожим. А ведь еще вчера каждая поездка была для него маленьким праздником…
   Все-таки подошел Заварзин к телефону, пересилил себя. Позвонил в приемную Голдобова.
   – Привет, – сказал он краснокудрой Жанне. – Какие новости? Илья Матвеевич интересуется.
   – Был звонок из прокуратуры.
   – Анцышка?
   – Нет. Следователь. Его фамилия… только не смейся, – она сверилась с записью, – его фамилия Пафнутьев.
   – И что он?
   – Мне кажется, он приглашал Илью Матвеевича на допрос.
   – На допрос, Жанна, не приглашают. На допрос вызывают. Или приводят. Смотря по обстоятельствам. Но при чем здесь Илья? Его же не было в городе! Он был за тысячу километров отсюда! – И, не дожидаясь ответа, Заварзин положил трубку.
   Голдобов сидел в низком кресле, положив сжатые кулаки на подлокотники и глядя исподлобья прямо перед собой. Когда Заварзин вошел, он невольно наткнулся на этот его тяжелый невидящий взгляд.
   – Поздравляю, Илья Матвеевич… Вас ждет большая радость – следователь Пафнутьев желает с вами познакомиться.
   Но тот то ли не слышал Заварзина, то ли не считал нужным ответить, то ли не было в его словах ничего такого, на что стоило бы отвечать.
   – Где ты ночуешь? – произнес наконец Голдобов. – Где тебя черти носят по ночам? Ты ведь знал, что я должен подойти?
   – В кооперативе задержались с ребятами.
   – Нажрались?
   – За упокой невинной души пригубили, – попытался улыбнуться Заварзин, но Голдобов шутки не принял.
   – Дерьмо! – произнес он.
   – Кто?
   – Ты.
   – Да? – усмехнулся Заварзин. – Не надо так, Илья Матвеевич, не стоит. – Он опустился в кресло, сжав на подлокотниках побелевшие ладони, словно боясь, что они выйдут из подчинения. – Не надо, – повторил он чуть слышно. – Чего не бывает в жизни… Все может случиться… Сегодня со мной, завтра с вами…
   – Может или уже случилось? – с тихим бешенством спросил Голдобов. Он, кажется, окончательно пришел в себя.
   – И то, и другое, Илья Матвеевич. – Заварзин чаще, чем требовалось, называл Голдобова по имени и отчеству, и были в этом подчеркнутом почтении непокорность, вызов. – Поговорим спокойнее, Илья Матвеевич.
   – Ты знаешь, что было в чемоданчике?
   – Догадываюсь.
   – Ты догадываешься, а я знаю.
   – Никак зелененькие? – усмехнулся Заварзин.
   – Не только. И доллары – не самое ценное, что там было.
   – Что же, Илья Матвеевич? Что может быть дороже и желаннее? – Заварзин явно шел на нарушение сложившихся отношений. Когда Голдобов соблюдал нормы вежливости, Заварзин терпел. Он знал, кто главный, но оскорбления прямого и сознательного не прощал.
   – Там была компра, – негромко и внятно произнес Голдобов.
   – На кого? – задал Заварзин вопрос и сразу понял – ответа не будет.
   – Там были документы, которые позволяли мне, а значит, и тебе, чувствовать себя спокойно. Что бы ни случилось. Теперь понял, что мы потеряли?
   – Как не понять, Илья Матвеевич, – вздохнул Заварзин. – Как не понять.
   – Кто мог забраться к тебе в квартиру?
   – Официальное правосудие так не действует. Ночью, тайком… Им нужны протоколы, свидетели, понятые, акты изъятия, постановление на обыск. И так далее. Здесь все было иначе.
   – Это был обыск или ограбление?
   – Кое-что, конечно, похищено. Но так, по мелочи. Однако же есть и признаки обыска. Что-то искали. Причем явно нервничали, взламывать было не обязательно, поскольку рядом, в соседнем гнезде, торчали ключи от этих же ящичков. Такое впечатление, что они нарочно хотели оставить следы, нашкодить… Или же действовали в панике, в спешке, не зная, куда ткнуться.
   – Откуда у них твои ключи? – Голдобов изменил направление разговора, изменил и тон. Заварзин понял, что его подозревают. – Скажи мне, дорогой Саша, откуда у шелупони подзаборной оказались ключи от твоих финских, шведских и прочих замков? Ведь не было взлома, не было отмычки, у таких замков не может быть отмычки. Не было отжатия, потому что твоя дверь, изготовленная в моих мастерских, не поддается отжатию. Там были использованы ключи от этих замков. Именно от этих, Саша! – прокричал Голдобов прямо в лицо Заварзину. – Как ты это объясняешь?
   – Вы так спрашиваете, Илья Матвеевич, что мне даже показалось…
   – Плевать я хотел на то, что тебе показалось!
   Заварзин помолчал, наливаясь обидой и гневом, потом полез в карман и с силой припечатал к столу связку ключей.
   – Вот! Они всегда при мне. К ним пристегнут автомобильный ключ, поэтому я ни шагу не могу ступить без этой связки. Кольцо спаяно, ни один ключ отстегнуть невозможно. Вы сами на этом настояли, Илья Матвеевич! Это ваш совет – спаять кольцо.
   – Да, был такой разговор, – неохотно согласился Голдобов.
   – Должен вам напомнить, дорогой Илья Матвеевич, что такие же ключи есть и у вас.
   Голдобов молча поднялся, пошарил в карманах и положил перед Заварзиным ключи на тонком блестящем колечке. Потом, не говоря ни слова, снова сунул их в карман.
   – Понял? – спросил он. – И никто, ни одна живая душа не знает, откуда эти ключи, куда можно проникнуть с их помощью, где замки, которые можно отпереть этими ключами. Я пользовался ими только два или три раза.
   – Знаю, – кивнул Заварзин. – Когда одна красотка никак не могла найти место для ночевки.
   – Чем они плеснули мне в глаза? – спросил Голдобов, немного успокоенный тем, что у Заварзина ключи оказались в порядке.
   – В туалете стоял небольшой баллончик дихлофоса… Жара, в комнате комары летают… Иногда перед сном я выпускаю в воздух немного этой отравы. Скорее всего они приняли вас за очень большого комара.
   – Да так удачно, что я всю ночь глаза держал под проточной водой.
   – Значит, пригодилась моя отрава. Вам еще повезло. Не окажись дихлофоса, неизвестно, до чего бы дело дошло… Так что вы хорошо отделались.
   – Никто еще не отделался, Саша, – тихо проговорил Голдобов, снимая остроту разговора и как бы извиняясь за обиду. – Никто. Говоришь, звонил следователь, который занимается Пахомовым? Вызывает на допрос?
   – Похоже на то, Илья Матвеевич.
   – А! – Голдобов досадливо махнул рукой. – Он, видишь ли, был моим водителем… Мы, видишь ли, давно знакомы… Его жена, видишь ли… Анцышка заверял меня, что поручил дело последнему дураку. Если этот Пафнутьев у них последний дурак, то могу себе представить, как работает первый дурак. Уж больно цепким оказался. Слышишь? Я говорю, что Пафнутьев оказался слишком цепким.
   – Отстранить от дела! Пусть Анцышка и займется.
   – Нельзя. Пока нельзя. Но вот если с ним что-то случится… Тогда другое дело. – Голдобов бросил быстрый взгляд на Заварзина, и тот опустил голову, чуть заметно кивнув. – Жехова он расколол так быстро, что… Пришлось принимать срочные меры. Колов в штаны наделал, а это с ним бывает нечасто.
   – Еще повезло, что успели.
   – Да вроде сошло. Дело не возбудили, уже хорошо. И Колову легче – отчетность будет лучше, все-таки несчастный случай. Но Пафнутьев… Он и на тебя вышел. Ты это должен знать – на тебя он вышел. Мне доложили ребята из автоинспекции. С этим зеленым лимузином мы погорячились. Жди вызова.
   – Пока не вызывал.
   – Теперь этот ночной визит… Не нравится мне это, ох, не нравится. Полная неизвестность – вот что плохо.
   – Выясним, – заверил Заварзин.
   – Чувствую свежий ветерок за спиной, – вздохнул Голдобов, – чувствую холодный сквознячок последнее время. Это нехорошо.
   – Может, написать заявление в милицию? Пусть поработают, пусть поищут моих ночных гостей, а?
   – Не надо, – Голдобов нервно постучал короткими толстыми пальцами по подлокотнику, – не надо. Все-таки не надо… Чемоданчик больно… Чреватый. Ах, как жаль чемоданчика, как жаль! Опять же Пафнутьев…
   – Утрясем, – сказал Заварзин.
   Голдобов промолчал и этим как бы дал согласие. Более того, молчание прозвучало почти требованием. Заварзин лишь усмехнулся про себя, он понял хитрость Голдобова – тот вроде ни о чем не просил, ни на чем не настаивал, но приказ отдал.
   – Ты все понял?
   – О чем вы?
   – Ночные гости висят на тебе. Мы не сможем работать дальше, если не будем знать все. Сейчас даже не знаем, как понимать, как к этому относиться. И меня беспокоит этот придурочный следователь.
   – Может быть, поговорить с Анцышкой?
   – Пока говорю с тобой. И больше ни с кем. Ты понял? Никто, кроме нас с тобой, об этом разговоре не знает. Никакой Колов, никакая Анцышка. И шантрапу свою приструни. Ложимся на дно. Никаких пьянок, сделок, разборок. Честно зарабатывайте свой хлеб ремонтом машин. И старайтесь ремонтировать качественно. Чтобы никому и в голову не пришло жаловаться. Заведите книгу благодарностей. Просмотрите свои карманы, ящики столов, склады, номера телефонов. Ложимся на дно, Саша.
   – Я понял, Илья Матвеевич. Думаете, есть опасность?
   – Опасность всегда есть.
   – Но если ложимся на дно… Как быть с Пафнутьевым? – спросил Заварзин, зная заранее, что не произнесет Голдобов ничего внятного.
   – Думай, Саша. Решай. Как сказал классик – твори, выдумывай, пробуй. – Он с силой хлопнул Заварзина по плечу.

   До кооператива «Автолюбитель» Пафнутьев добрался на попутном «Москвиче» – пыльном, дребезжащем, щелястом. Похоже, хозяин давно использовал его для хозяйственных нужд – картошка, удобрения, строительство дачи.
   – Спасибо, дорогой. – И Пафнутьев с облегчением шагнул из машины на прожженную солнцем обочину. Даже сквозь подошву туфель он чувствовал жар дороги. Железные ворота были приоткрыты, и он свободно прошел во двор. К нему тут же направился длинноволосый сутулый парень с маленькими, узко поставленными глазками.
   – Вы, простите, по какому вопросу?
   – Следователь. – Пафнутьев привычно показал красные корочки удостоверения. – Прокуратура. Пафнутьев. Павел Николаевич.
   – Подгайцев.
   – Очень приятно.
   – И мне очень приятно.
   – Жара…
   – Да, просто нечем дышать.
   – Тяжелая у вас работенка!
   – Да я смотрю, и у вас не легче.
   – Вот и познакомились.
   Пафнутьев ходил по гаражу, улыбчиво рассматривая хозяйство – от склада запасных частей до ремонтных ям. Везде было ему любопытно, все вызывало неподдельный, почти детский интерес. Подгайцев охотно отвечал на несложные вопросы, но проскальзывало в его ответах и насмешливое ожидание – что, мол, дальше? Он понимал, что разговор впереди, и приглядывался, привыкал к новому человеку, пытаясь понять его цель. Пафнутьев тоже не торопился с подозрениями. Помещение ему показалось достаточно просторным и неплохо приспособленным для ремонта машин. Однако в то же время он отметил запущенность, какое-то пренебрежение к самой работе. Ремонтные ямы неплохо бы почистить, убрать лишние детали, промасленное тряпье, сваленное в углу гаража, можно вообще вынести на пустырь и сжечь, а запчасти – разложить на полках, чтобы все были под рукой, на виду, а то ведь нужно немало покопаться в этой куче, чтобы найти необходимую деталь.
   Как ни сопротивлялся Пафнутьев, но не мог от этого отделаться – ему казалось, что многое в гараже как бы напоказ, словно кто-то спешно, на скорую руку стремился создать видимость ремонтных мастерских. Здесь почему-то курили, хотя пожар мог вспыхнуть от одной небрежно брошенной сигареты. Освещение внутри было явно слабое, работать при таком свете невозможно. И одинокий «жигуленок» с поднятым капотом не убеждал Пафнутьева. Сомнения его множились, и он их уже не останавливал, чувствовал, что его обманывают. Так бывает – еще вроде бы ничего не сказано, но в воздухе стоит запах обмана. И он сделал первый вывод – рабочее место не выглядело рабочим. Проходя мимо «жигуленка», мимоходом провел рукой по дверце, а отойдя, посмотрел на пальцы. Так и есть – густой слой пыли. Причем пыли не дорожной. К машине последнюю неделю наверняка не притрагивались.
   За Пафнутьевым, не отпуская его ни на шаг, плелся длинноволосый парень, назвавшийся Подгайцевым. Он несколько раз порывался что-то объяснить, Пафнутьев кивал благодарно, не прерывая его, но вопросов не задавал, и Подгайцев замолчал. Лишь изредка посылал ребятам, разбросанным по двору, какие-то сигналы – не то успокаивал, не то призывал к бдительности.
   – Сколько вас здесь работает? – неожиданно повернулся к нему Пафнутьев как раз в тот момент, когда Подгайцев махал кому-то рукой.
   – Четверо. Я и трое механиков. Они все здесь, кстати.
   – Значит, вы и есть самый главный?
   – Нет, я бригадир. Есть еще директор или, правильнее сказать, председатель кооператива.
   – Как его зовут?
   – Саша… Простите, Александр Заварзин.
   – Это он по городу на «Мерседесе» разъезжает?
   – Кто его знает. – Подгайцев на всякий случай уклонился от ответа.
   – Не понял? – повернулся к нему Пафнутьев. – Вы механик, ремонтируете автомобили, в своем деле профессионал… И не знаете, какая машина у вашего председателя?
   – Видите ли, – Подгайцев понял, что слегка влип, – тут такое дело… Конечно, я знаю, на какой машине он ездит. Знаю, в каком она состоянии, сколько километров прошла, сколько литров бензина жрет. Но машина – это нечто личное, почти интимное, – он усмехнулся, – и говорить о ней без хозяина… Это все равно что обсуждать прелести его жены. Мне так кажется.
   – Надо же! – покачал головой Пафнутьев. – Забавно. Ну а все-таки зеленый «Мерседес» – его машина?
   – Я не знаю, какой «Мерседес» вы имеете в виду.
   – Плывете, гражданин Подгайцев, плывете. Причем на ровном месте.
   – Это в каком смысле?
   – В прямом. Я задаю, можно сказать, самый невинный вопрос. А вы юлите. Следовательно, делаю вывод – вам есть что скрывать.
   – Это ваша работа, – замкнулся Подгайцев.
   – Конечно. Но вопрос повторяю: зеленый «Мерседес» 54—78 – машина Заварзина?
   – Д…да, – с трудом выдавил из себя Подгайцев.
   – Слава тебе господи! – воскликнул Пафнутьев. И подумал: «А отчего, собственно, он так опаслив, этот тип? Почему вздрагивает, едва я поворачиваюсь к нему? Почему смотрят за каждым моим шагом эти любознательные механики, почему не работают?»
   Возможно, на месте Пафнутьева другой следователь, более тонкий и проницательный, смог бы увидеть больше, глубже понял бы характер кооператива, взаимоотношения работников, но даже то, что оказалось доступным Пафнутьеву, насторожило его и еще раз заставило усомниться в истинности всего, что он видел и слышал. Его опасались.
   – Простите, – заговорил идущий сзади Подгайцев, – а чем, собственно, вызван ваш приезд? Чем мы заинтересовали прокуратуру?
   – О! – весело рассмеялся Пафнутьев. – Наконец-то я слышу вопрос, который вы должны были задать с самого начала!
   – Не решался, – развел руками Подгайцев. – Власть все-таки! Надо вести себя почтительно.
   – Какая власть! – махнул рукой Пафнутьев. – Была власть, да вся вышла… Ну и жара, а? Ужас какой-то! Неужели она когда-нибудь кончится? Вы бы хоть двор изредка поливали, деревья бы вдоль забора посадили.
   – Посадим, – кивнул Подгайцев с таким видом, будто выслушал указание заезжего начальства. – Все сделаем. Со временем. Деревья посадим, цветы, новые ворота поставим.
   – Чем вызван, спрашиваете?.. Любопытством. Самое невинное человеческое качество. Дело в том, что ваш шеф, Заварзин, владелец роскошного «Мерседеса»…
   – Да ну, роскошного! – пренебрежительно сказал Подгайцев. – Ему уж десять лет. Сто тысяч километров накрутил.
   – Да? – удивился Пафнутьев. – А говорят, что невероятной красоты машина… Я, правда, не видел. Так вот, Заварзин знает одного человека, вернее, знал. Пахомова некоего. Убили его недавно.
   – Не слышал.
   – Да? – удивился Пафнутьев. – Странно.
   – Что же здесь странного?
   – Ну, как же, вы не слышали того, о чем весь город гудит уже который день! Так вот, я как раз занимаюсь расследованием этого убийства. Ребята сработали так ловко, что… Но следы оставили, голубчики мои ненаглядные.
   – Следы? – осевшим голосом спросил Подгайцев.
   – Конечно! А как же! Следы всегда остаются! Наши эксперты тоже не оплошали. Ну, ладно, это уже, как говорится, следственные подробности. Давайте так сделаем… Вы занимайтесь своим делом, не буду вам мешать, а я пока подожду вашего председателя. Посижу возле краника.
   – Он может и не приехать.
   – Подожду. – Пафнутьев плеснул себе в лицо водой, радостно пофыркал, разбрызгивая воду, вытер руки носовым платком, уселся в тени и, раскрыв блокнот, углубился в него, вроде бы полностью уйдя в свои заботы.
   Подгайцев ушел в конторку, и некоторое время во дворе не было ни души. Потом из дверей показался толстоватый парень, за ним показался еще один, с короткой стрижкой, причем непривычной какой-то – почти выбритая сзади шея и длинные патлы на темечке. Подойдя к «жигуленку», оба принялись с интересом рассматривать его внутренности.
   Пафнутьеву вспомнилось, как однажды по следовательским делам он зашел в театр на утреннюю репетицию и вынужден был больше часа сидеть в пустом темном зале, поджидая нужного ему актера. Он наблюдал, как постепенно складывалась сцена, как герои находили свои места, начинали замечать друг друга.
   Нечто похожее происходило сейчас перед его глазами. Три работничка никак не могли заняться осмысленным делом. Без всякой цели они подошли к машине и, забыв, что нужен инструмент, принялись шарить руками в моторе, что-то трогать, говорить друг другу какие-то слова…
   Пафнутьев даже развеселился – сколько же они будут вот так разыгрывать перед ним сцену? И зачем? Будь он гораздо глупее, и то вынужден был бы сделать вывод – или они не умеют работать, или им приходится заниматься этим чрезвычайно редко, или вообще здесь заняты другим.
   И тут щемящее чувство узнавания охватило его – он наблюдал за бестолковыми перемещениями длинноволосого Подгайцева, толстяка, модно выстриженного парня, и не покидало его ощущение, что он знает эту троицу. Может, сон был, может, давнее воспоминание? Или кто-то говорил о них? Страницу за страницей он перелистывал свой блокнот с записями, которые имели смысл только для него… «Пропажа пленок» – и дата. «Вызов к Анцыферову. У него Колов». «Слежка». «Сорвался с балкона?» «Бедная Инякина»… «Стоп, – сказал себе Пафнутьев. – Здесь что-то стало горячее… Инякина… Красивая девушка, только слегка запуганная… Припугнули ее…»
   И он вспомнил.
   Именно этих, во всяком случае, очень на них похожих, описывала Инякина, когда рассказывала, как ее затащили в машину. Правильно, вот запись… Один – патлатый, с длинными волосами, второй – неопрятный толстяк, а третьего, за рулем, она запомнила только по стрижке, назвала его стриженым…
   «Боже, да я, кажется, в самое гнездо попал!» – воскликнул про себя Пафнутьев, и от его расслабленного состояния не осталось и следа. Все правильно – Патлатый, Толстяк и Стриженый… Так и будем их величать.
   Чтобы не выдать своего состояния, Пафнутьев подобрал с земли прутик и принялся чертить по земле, вроде бы скучая, вроде бы совершенно не интересуясь ничем вокруг. Рядом звучали голоса, грохотали железки, ребята покрикивали друг на друга, а Пафнутьев, склонившись над влажной землей, приходил в себя от ошарашивающего открытия. Его отвлек автомобильный гудок, подняв голову, он увидел, что это мотоцикл. Парень в шлеме, закрывающем все лицо, и в черной куртке на скорости въехал во двор и резко затормозил у самой колонки, обдав Пафнутьева жаром разогретого мотора. Не успел следователь произнести и слова, как на крыльце возник Подгайцев.
   – Андрей! – крикнул он. – Зайди сюда… Быстрей! Тебя к телефону! Уже третий раз звонят!
   – Иду! – Парень на ходу сбросил шлем и побежал к конторе.
   «Не иначе как боится Подгайцев, что я задам неподготовленному человеку каверзный вопрос, – подумал Пафнутьев. – Чудак, невдомек ему, что нет у меня никаких вопросов, осталось только желание побыстрее смотаться отсюда».
   Снова на крыльце показался Подгайцев. Найдя глазам Пафнутьева, он направился к нему.
   – Звонил Заварзин, – сказал он. – Предупредил, что его сегодня не будет.
   – Вы сказали, что я его жду?
   – Не успел… Он нас не балует долгими разговорами… Скажет, что считает нужным, и тут же вешает трубку. Хозяин. – Подгайцев виновато развел руками.
   – Жаль, – вздохнул Пафнутьев и поднялся. – Жаль. Придется пригласить в прокуратуру, уж коли здесь побеседовать не удалось.
   – Пригласите, – кивнул Подгайцев. – Не знаю, правда, сможет ли он… Дел, как всегда, по горло.
   – Сможет. Можете мне поверить, – Пафнутьев заговорил жестче, понимая, что их разговор станет известным Заварзину не позже чем через пять минут. Оглянувшись, он заметил, что члены кооператива неотрывно наблюдали за ним, у всех в руках были инструменты – у кого монтировка, у кого ключ. – Уезжаю, ребята, – сказал он. – Извините, что не смог побыть подольше. Но если Заварзина не будет, то и мне здесь делать нечего.
   – Ну что ж, – протянул Подгайцев. – Рады были познакомиться.
   – Один вопрос – как добраться до города? – спросил Пафнутьев. – Может, подбросишь? – обратился он к Андрею. – Тут недалеко, а для такого мастера, как ты… Минутное дело. А? – Он повернулся к Подгайцеву.
   – Подбросит, – солидно кивнул тот. – Он у нас такой водила, что вы и ахнуть не успеете, как окажетесь в прокуратуре. А, Андрей? Доставишь товарища следователя?
   – Можно.
   – Только это… Без фокусов. Спокойно. Он должен быть на месте живым и невредимым. Я правильно понимаю задачу? – Подгайцев, кажется, впервые посмотрел Пафнутьеву в глаза.
   – Спасибо. – Пафнутьев пожал его узкую потную ладошку, ощутив ее какую-то не то вялость, не то дряблость. Для механика слабовата ладошка, подумал он.
   Андрей надел шлем, развернул мотоцикл, подкатил к Пафнутьеву. Почти неуловимым движением нажал на педаль, мотор заработал четко и уверенно.
   – Отлаженная машина! – искренне восхитился Пафнутьев. – Чувствуется рука мастера.
   – Стараемся, – проговорил Андрей. Его голос из-под шлема прозвучал глухо и искаженно.
   Пафнутьев взгромоздился на заднее сиденье, ухватился за ручку, обернулся.
   – Спасибо, ребята! До скорой встречи, как говорится! Пока!
   Мотоцикл резко дернулся, проскочил сквозь узкую щель в воротах и через несколько секунд мчался по горячей проселочной дороге.
   – Давно водишь? – прокричал Пафнутьев.
   Не отвечая, Андрей поднял руку и показал три пальца.
   – Три года? Я думал, больше… Хватка профессиональная. В соревнованиях не участвовал?
   Андрей покачал рукой из стороны в сторону.
   – Кишка тонка! – крикнул он, повернув голову к Пафнутьеву.
   – Скромничаешь! Хочешь, устрою?
   На этот раз рука Андрея оторвалась от руля и сделала в воздухе несколько вращательных движений – дескать, кто его знает, стоит ли.
   – Потом поговорим! – крикнул Пафнутьев и замолчал до самого города.
   Подгайцев долгим взглядом проводил удалявшийся мотоцикл, вернулся в комнату и сел к телефону. Его движения были сосредоточенны, словно он боялся отвлечься и забыть о главном.
   – Саша, – сказал он, услышав голос Заварзина. – Значит, так… Выехал. Только что. Да, обещал прислать тебе повестку. Якобы ты знал Пахомова. Твоим лимузином интересовался, знает номер. Говорит, наследили ребята в переулке. Конкретно ничего не сказал, но похвастался. Андрей его подбросит к прокуратуре. Думаю, стоит подойти и посмотреть, как это произойдет. Они там будут минут через пятнадцать. Как скажешь, – обиженно произнес Подгайцев и положил трубку. Озабоченно вышел на крыльцо, окинул нервным взглядом свое хозяйство – нет ли где такого, чего не замечал он и что мог заметить следователь? Машина в ремонте, механики с инструментом, трезвые…
   – Все в порядке? – спросил Феклисов.
   – Нет.
   – А что? Подзалетели на чем-то?
   – Если следователь появился на третий день… Значит, наследили. Да он и сам об этом сказал.
   – Ведь спрашивал Заварзина…
   – Во всяком случае, он так сказал. Зря я Андрея с ним отпустил, ох, зря.
   – Думаешь, расколется? – спросил Махнач.
   – Дело не в этом… Чую, что зря. Не надо было. Он не так прост, этот Пафнутьев… Как бы и с ним не пришлось разбираться.
   – Многовато будет, – опасливо сказал Феклисов. – Что-то мы зачастили последнее время.
   – Семь бед – один ответ. Если сразу не смогли чисто сработать, приходится зачищать.
   – Сколько ж можно… зачищать? – пробормотал Махнач.
   – Пока не станет чисто. Тут от нас уже ничего не зависит. Понял?

   Пафнутьев ехал, плотно прижавшись к Андрею своим большим жарким телом. И тот чувствовал себя сжатым не только этим человеком с простоватой улыбкой, его сдавили события, из которых он никак не мог вывернуться. Подкатив к самому крыльцу прокуратуры, он подождал, пока следователь неловко сполз с сиденья, и уже хотел было рвануть с места легко и освобожденно, но Пафнутьев остановил его.
   – Погоди, – сказал он беззаботно. – Уж коли приехал, возьмешь повестку для Заварзина. А то пока почта доставит, неделя пройдет.
   – Я и так могу сказать, – попробовал было отвертеться Андрей, но Пафнутьев не принял отговорки.
   – Нет, – он покачал головой. – У нас, старик, так не принято. Заварзин не придет и будет говорить, что ты ничего не сказал, что он перепутал время, число и так далее. Да и мне спокойнее. Повестка вручена, а там уж пусть сам решает – являться или не являться. Пошли. Оформлю повестку и вручу тебе.
   – Да я здесь лучше посижу.
   – Ну что, мне так и бегать по двору? – Пафнутьев беспомощно развел руками. – Не бойся, отсюда твой мотоцикл не угонят. Да и вернешься через пару минут. Пошли, старик, не робей. Посмотришь, в каких условиях работаем.
   Сняв шлем, Андрей нехотя поплелся вслед за Пафнутьевым. Волосы его взмокли, торчали в стороны, но он даже не пытался привести их в какое-то причесанное состояние. Молча прошел через двор, поднялся по ступенькам. Пафнутьев пропустил его вперед, сам вошел следом, и это невинное вроде бы обстоятельство лишило Андрея равновесия. В какой-то момент уже решил было сбежать – пока этот неповоротливый следователь сообразит, в чем дело, он успеет выскочить на мотоцикле со двора. Но Пафнутьев, словно угадав его намерение, взял сзади за локоть, плотно взял, не просто из вежливости.
   – Вот мы и пришли. – Пафнутьев распахнул дверь своего кабинета и подтолкнул Андрея сзади. – Садись, а я пока сбегаю в канцелярию за повесткой. – Он сделал неприметный знак Дубовику – дескать, присмотри за парнишкой. Тот кивнул, а едва Пафнутьев вышел, со скучающим видом поднялся, подошел к шкафу у двери, раскрыл его так, что дверцы полностью перекрыли входную дверь, и принялся что-то искать, заглядывая в какие-то папки. Поняв, что мимо этого длинноносого типа ему никак не проскочить, Андрей решил пока подождать. Он с удивлением смотрел на вещдоки, загромождавшие кабинетик, на все эти железки, ружья, с легким ужасом увидел торчавшую из газетного свертка высохшую человеческую ладонь, окровавленный нож, топор в странной тряпке, от одного вида которой хотелось бежать подальше.
   – Ну, как тут у нас, ничего? – спросил Дубовик, не отрываясь от папки.
   – Ничего. Жить можно.
   – Потому и живем.
   А Пафнутьев тем временем с необычной для него живостью пробежал в конец коридора, постучал в дверь эксперта. Там какое-то время стояла тишина, потом что-то прошелестело. Пафнутьев постучал еще раз. Дверь открылась, и показалась прищуренная физиономия Худолея.
   – А, это ты… Чего ломишься? Снимки печатаю.
   – Слушай внимательно…
   – Видишь ли, Паша, – начал было Худолей, вынимая сигареты из кармана, но Пафнутьев затолкал сигареты опять в карман его рубашки.
   – Заткнись и слушай. Во дворе стоит мотоцикл. Ты должен срочно пройти к нему и посмотреть заднее колесо. Сними на пленку, если увидишь чего необычного. Помнишь тот треугольничек? Через пять минут выйдет хозяин мотоцикла. Он в моем кабинете. Все понял?
   – Надо же было предупредить! У меня аппарат не заряжен. Да и пленка…
   – Если через пять минут не снимешь колеса, я задушу тебя собственными руками, – прошипел Пафнутьев с яростью, и Худолей понял – тот не шутит, что-то похожее может сделать.
   – Паша. – Он прижал красные ладошки к груди.
   – Будет! – заверил Пафнутьев.
   – Тогда другое дело. – В движениях эксперта сразу появились уверенность, неотвратимая кошачья мягкость.
   – Ну что, старик, заскучал? – Пафнутьев бодро вошел в кабинетик, отодвинул в сторону Дубовика, который сразу нашел то, что так долго и безуспешно искал. – Тесновато у нас, но ты уж не взыщи… У вас в гараже свободнее, да и конторка побольше нашей, а?
   – Не знаю. – Увидев, что Пафнутьев достал повестку не из кармана, а из стола, Андрей усмехнулся: – Оказывается, бланки у вас были?
   – Старик, а согласовать?! А записать в журнал! А поставить в известность! Лучше скажи – ты слышал что-нибудь об убийстве несколько дней назад в центре города?
   – А что я мог слышать… Убили кого-то, а кого, кто, за что…
   – Тебе легче, – вздохнул Пафнутьев. – Мне вот приходится этим делом заниматься с утра до вечера.
   – А к нам зачем приезжали?
   – Шефа вашего искал, Заварзина.
   – Он что… Имеет какое-то отношение?
   – Черт его знает! – Пафнутьев искоса глянул на напряженное лицо Андрея. Так бывает: посмотришь на чей-то портрет и видишь куда больше, чем он вроде бы позволяет, – настроение человека, его слабость, озлобленность, глупость, доверчивость… И Пафнутьев, взглянув на Андрея, вдруг остро ощутил, что состояние парня никак не соответствует невинному положению, в котором он оказался здесь. Неторопливо и старательно выводя буквы, Пафнутьев выписал повестку, что-то переспросил у Андрея, уточнил, над чем-то про себя хмыкнул. И все больше убеждался – тот не просто напряжен, он почти в панике. И тогда взгляд Пафнутьева сам по себе соскользнул с лица Андрея к его левому плечу, по руке вниз и зашарил, зашарил там возле локтевого изгиба.
   – Где ты у нас вымазаться успел? – проговорил Пафнутьев самым невинным тоном, на который только был способен в этот момент. И, подойдя к парню, несколько раз с силой стряхнул что-то с его левого рукава. И увидел, все-таки увидел мелкие проблески древесных занозок. После этого невозмутимо сел за стол, расписался на повестке. Почувствовав перемену в настроении следователя, Андрей забеспокоился.
   – А этот, Заварзин… Он подозревается?
   – Ну, ты даешь, старик!.. – воскликнул Пафнутьев. – Заварзин знаком с начальником управления торговли, а у начальника убитый служил водителем. Может, чего знает, подскажет… Кроме того, он знаком с женой убитого, на красивой своей машине катает ее иногда. Вот и мелькнула у меня шальная мыслишка – может, во всех этих знакомствах и удастся зернышко найти. Как думаешь?
   – Не знаю. – Андрей невольно взглянул на левый рукав своей куртки – у него осталось ощущение, что надо бы его почистить.
   – Сейчас шлепну печать, и все. – Пафнутьев поднялся и вышел, успев бросить выразительный взгляд на Дубовика.
   Выйдя на крыльцо, он увидел странную картину – Худолей лежал на земле, пристраиваясь к заднему колесу мотоцикла. Обернувшись на Пафнутьева, он сделал успокаивающий жест рукой – не беспокойся, все в порядке. Щелкнув еще несколько раз, вскочил и, не отряхиваясь, бросился к крыльцу.
   – Паша! – свистяще прошептал Худолей. – Паша, я тебя поздравляю! Это он! Это он, Паша, поверь мне! Я едва взглянул на треугольничек, сразу понял!
   – Значит, есть треугольник?
   – Есть, Паша! Есть!
   – Тот самый?
   – Он, Паша!
   – Быстро в лабораторию. Мне пора его выпускать.
   – Не делай этого, Паша! Его пора брать, а не выпускать! У тебя все доказательства!
   – Боюсь, цепочка оборвется. Смотри, не потеряй и эту пленку.
   – А я и ту не терял!
   – Все! Хватит! Пока!
   И Пафнутьев быстро прошел в свой кабинет.
   Убедившись, что больше ничего интересного не увидит, поднялся с дальней скамейки и Заварзин. С возрастающим ужасом он наблюдал, как суетился вокруг мотоцикла эксперт с фотоаппаратом, как перебросился он несколькими словами с Пафнутьевым, как вместе вошли они в здание. «Загремел парень», – подумал Заварзин, но в последний момент грохот двери заставил его оглянуться – со ступенек сбежал и направился к своему мотоциклу Андрей.
   – Ах, вон ты какой хитрый, – проговорил Заварзин. – Ишь, какой ловкий следователь нам попался!
   Через соседний двор он вышел на улицу, как раз к тому месту, где стоял «Мерседес».

   Яркое утреннее солнце светило в окно, ветерок проникал в открытую форточку, шевелил штору. Свежий воздух всю ночь втекал в комнату. Лариса проснулась рано и чувствовала себя слабой, но выздоровевшей. Не болела голова, не мучила жажда, в теле была легкость. Появились силы разговаривать, принимать решения, она поняла, что многое зависит от нее и есть люди, которым стоит ее опасаться.
   Окно выходило в заросший сквер, но сейчас Лариса была даже рада его запущенности – здесь никого никогда не было, разве что к вечеру собирались мужички распить бутылку-вторую. Лариса прошла на кухню, недоуменно осмотрелась. Немытая посуда, остатки пищи на полу, подсохшая колбаса, корки хлеба… Открыв холодильник, усмехнулась понимающе – там стояло не меньше пяти бутылок водки. Хорошей водки, на «Золотое кольцо» не поскупился Голдобов. «Водкой откупиться решил мужик», – жестко подумала Лариса и захлопнула холодильник. Пить не хотелось. Более того, одна мысль о выпивке вызывала отвращение.
   Не торопясь, продумывая каждое движение, она поставила на газовую плиту турку, вылила в нее чашку воды. Подумала, включила газ. Потом взяла баночку с кофе. Так… Газ горит, вода залита, кофе всыпан… Вроде все. Остается подождать, пока закипит вода.
   Кофе пила маленькими глотками и чувствовала, что напиток работает. Уходит сон, остатки ночной разморенности, появляется желание что-то делать. Это хорошо. Лариса сидела за загроможденным столом, освободив лишь место для чашки. На грязную посуду смотрела с брезгливостью.
   И вдруг вспомнился сегодняшний сон. Снился муж, но как-то странно – он был совсем молоденький, каким встретила его лет десять назад. Николай возникал перед нею в самых разных местах, где бы она ни оказалась. На улице, в какой-то перенаселенной конторе, в бескрайнем поле – он неизменно оказывался рядом, улыбался и молчал. Ни единого слова так и не произнес. Пропадал, снова появлялся, и настолько ясно, четко, что у нее на какое-то время появилось жутковатое предчувствие – Николай и сейчас, через секунду, может возникнуть перед ней – улыбчивый, молодой и молчащий. Она уже потянулась к холодильнику, чтобы налить себе водки, но остановилась. Да, он что-то хотел сказать ей, что-то давал понять, но не решался произнести вслух… Неожиданно в сознании возникли слова, которые Николай мучительно хотел произнести там, во сне, но так и не решился или же не смог… «Ты знаешь, ты все знаешь…» Да, именно эти слова были в его глазах.
   Раздался телефонный звонок. Трубку она подняла с невозмутимой усталостью:
   – Слушаю.
   – Здравствуй, Лариса.
   – Здравствуй, Илья.
   – Как поживаешь?
   – Прекрасно.
   – Что-нибудь нужно?
   – Нет.
   – У тебя все в порядке? – Голдобов был растерян ее немногословностью.
   – Да.
   – Что снилось?
   – Николай.
   – Прости.
   – За что?
   – Я подъеду к тебе, – сказал Голдобов, намереваясь положить трубку.
   – Не надо, – успела сказать Лариса.
   – Почему?
   – Не хочу.
   – Плохое настроение?
   – Ничуть.
   – В чем же дело?
   – Отвали, Илья.
   И положила трубку.
   И подумала – он будет здесь через пятнадцать минут. И настолько хорошо его знала, что заранее открыла дверь, чтобы не подниматься, когда он войдет.
   Лариса ошиблась – Голдобов приехал через полчаса. Вошел быстро, порывисто, пытаясь как-то расшевелить ее. Лариса все так же сидела за кухонным столом, заканчивая вторую чашку кофе. Голдобов молча подошел, поцеловал в щеку, потянулся было к шее, но она отстранила его.
   – Слушай, какая-то ты не в форме. – Он присел перед ней на корточки.
   – А вчера я была в форме? А позавчера? Когда я валялась пьяная вот на этом полу – ты мне этого не говорил. Что же ты называешь моей формой, Илья? Думаешь, не знаю, зачем ты забил холодильник этим дерьмом. – Она распахнула дверцу и показала на ряд бутылок.
   – Зачем так, Лариса!
   – Я позволяла накачивать себя потому, что мне так хотелось, понял? Не потому, что ты такой хитрый, ловкий, нет, Илья. Я позволяла тебе быть таким или казаться таким. Понимай, как тебе приятнее. А ты ведь даже не попытался вытащить меня из запоя. Более того, сделал все, чтобы запой продолжался. Не понимаю, что тебе мешало прийти однажды, открыть газовые краны и уйти. Я бы умерла, даже не протрезвев. Очень чистая была бы работа. Ты оплошал, Илья.
   – Хочешь сказать… – начал Голдобов, но Лариса перебила его.
   – Оплошал, не отказывайся… И пожалеешь об этом. Неужели не приходило в голову такое простое решение?
   – Приходило, – кивнул он.
   – Мне тоже, – сказала она. – Не знаю, как и удержалась. Думаю, ты не открыл краники, полагая, что я это сделаю сама. Видишь, не оправдала твоих надежд. Опять не оправдала.
   – Что ты несешь?! – воскликнул он, пытаясь заглянуть ей в глаза. – Как ты можешь, Лариса?!
   – А почему нет? Я теперь все могу. Мне теперь все можно. И думать, и говорить, и поступать.
   – Это с каких же пор?
   – С тех пор, Илья, как ты убрал Николая. Мы так не договаривались. Мы не договаривались с тобой об убийстве. А ты, Илья, совершил убийство. Нарушил договоренность.
   – Лариса, послушай меня внимательно. Я сам был вне себя от горя! Прервал отпуск и примчался сюда, как только узнал о случившемся. Произошло дикое недоразумение. Я просил ребят поговорить с ним, припугнуть, если уж на то пошло, но так… ты даже представить не можешь, что я с ними сделал!
   – Почему же не могу, очень даже хорошо могу представить. – Она передернула плечом. – Ты строго постучал пальцем по столу. И заплатил больше, чем полагалось. Вот и все.
   – Послушай, Лариса… Кто-то тебя сбил с толку!
   – Илья… Ты отчаянный человек, энергичный, честолюбивый… Этого у тебя не отнимешь. Но ты не очень умный человек, Илья. Ты дурак. Потому что только человек невысоких умственных способностей может других считать такими недоумками. Если бы твои костоправы подстерегли Николая ночью, избили, слегка не рассчитали удары… Все могло быть. Но то, что произошло, то, как произошло… Иначе и не могло кончиться. Убийство было предусмотрено, Илья. Я видела Николая в морге, меня возили на опознание, оказывается, это очень нужное дело – опознание. Так вот, у него на месте груди яма. Провал. А ты говоришь, что ребята погорячились… Не надо, Илья.
   – У нас неприятности.
   – Уже? – спросила она без интереса.
   – А ты знала, что они будут? – спросил Голдобов с подозрением.
   – Конечно. Ты думал, что убийство – это конец? Нет, только начало. Не знаю, кто из вас уцелеет, не знаю.
   – Ты уцелеешь, – обронил он.
   – Боюсь, что после этого разговора и мне не выжить.
   – За кого ты меня принимаешь? Лариса!
   – Мне кажется, Илья, ты сам до конца не знаешь о своих способностях. Ты не один раз говорил, что тебя ничто не остановит. В тех или иных случаях… Я поверила. И теперь еще раз убедилась, ты говорил правду. Тебя ничто не остановит. Ты доказал это. Поэтому я вполне отдаю себе отчет в том, что мне грозит за такие непочтительные речи.
   Голдобов подошел к холодильнику, вынул бутылку водки, с хрустом свинтил пробку, налил в первый попавшийся стакан и выпил.
   – Тебе налить? – спросил у Ларисы.
   – Конечно, нет.
   – Как хочешь. Что намерена делать?
   – Не знаю… Не решила. Подумаю.
   – Тебе нужно уехать. Подальше и надолго. Так будет лучше для всех нас.
   – Особенно для тебя, – криво усмехнулась Лариса.
   – Нет, Лариса, – зло сказал он. – Особенно для тебя. Ты ведь тоже слегка… замарана. Ты тоже нуждаешься в спасении. Не меньше, чем другие. В том, что случилось с Николаем, есть и твоя вина.
   – Есть, Илья… Тут ты прав… Вина есть. Но убийца – ты.
   – Нет, – улыбнулся он, показав редковатые зубы. – Я просил ребят поговорить с Николаем, не более. Он рассылал разоблачительные письма, и ты знаешь, почему он это делал, – ты изменять ему начала направо и налево.
   – В основном налево. С тобой, Илья. Я знаю, все понимаю и все помню. Но от всех вас я отличаюсь. Есть маленькое различие…
   – Ну?
   – Я не хочу спасаться.
   – Да? – Он раздумчиво посмотрел на нее, налил себе еще водки, медленно выпил, не спуская глаз с Ларисы, задержался взглядом на распахнувшемся халате, она сознательно не хотела его поправлять и сидела, закинув ногу на ногу – единственное, что сделала, чтобы прикрыть наготу.
   – Тебе надо уехать. Я позабочусь об этом. – Голдобов вдвинул стакан в грязную посуду на столе.
   – Никуда не поеду.
   – Поедешь. Лариса. Я тебе обещаю. Все. Пока. Убрала бы на кухне… Воняет, – сказал уже из коридора и вышел, с силой захлопнув дверь.
   – Воняет ему, – усмехнулась Лариса. – Привыкай, дорогой. Баланды похлебаешь – не к тому привыкнешь. Запахи ему здесь не нравятся, скажите, пожалуйста!

   Анцыферов смотрел на сидящую перед ним Ларису и не столько слушал ее, сколько рассматривал. Ну что ж, думал, Голдобова можно понять, с такой и я бы не отказался… пообщаться в ночное время, впрочем, не только в ночное. Но вскоре он оставил свои шаловливые мысли и с ужасом слушал Ларису. А она открытым текстом говорила об убийстве мужа, о том, что оплатил убийство Голдобов, она складывала на столе черновики писем, которые муж рассылал во все правовые службы, включая и эту вот прокуратуру.
   – Вы утверждаете, что Голдобов организовал убийство, находясь в тысяче километров отсюда?
   – А разве это столь уж невозможно? Разве имеет большое значение – находится он в тысяче метров от убийства или в тысяче километров?
   – Да, действительно, – растерянно ответил Анцыферов.
   – Чтобы оплатить убийство, разве обязательно присутствовать при нем?
   – Возможно, вы и правы… Но дело в том, что нужны основания… Голдобов – уважаемый человек, известный в городе, кормилец наш, можно сказать, поскольку является начальником управления торговли. И что с бухты-барахты…
   Лариса иронически смотрела на прокурора и поняла – пришла зря.
   – Разрешите? – В дверь заглянул Пафнутьев.
   – Потом, Паша, потом, – отмахнулся Анцыферов, но Пафнутьев оказался не столь хорошо воспитан, как хотелось бы прокурору. Увидев Ларису и лишь в коридоре вспомнив, кто это, он снова вошел.
   – Лариса Анатольевна, если не ошибаюсь? – радостно улыбнулся Пафнутьев. – Здравствуйте, Лариса Анатольевна! Как вы себя чувствуете?
   – Павел Николаевич, о самочувствии поговорите, когда она выйдет из этого кабинета, хорошо? – Анцыферов мог иногда говорить настолько холодно, что неподготовленного человека пробирал мороз.
   – Вы полагаете, выйдет?
   – А что ей может помешать?
   – Вы полагаете, ничто не помешает?
   – Ну, не запру же я ее в шкафу! – возмутился Анцыферов.
   – Вы полагаете, не найдется, кому это сделать? – Пафнутьев улыбнулся широко и беспечно.
   – Здравствуйте, – наконец произнесла Лариса. – Я узнала вас. Вы ведете следствие по убийству Николая. Может быть, ему тоже интересно узнать то, что я рассказываю? – повернулась она к Анцыферову. – Уж коли он ищет убийцу, а я прямо его называю, настаиваю на том, что это сделал Голдобов… А?
   – Видите ли, Лариса Анатольевна, – значительно проговорил Анцыферов, – вы пришли к прокурору города. И позвольте мне решать, кого пригласить к нашей беседе, а с кем повременить. Согласны?
   – Извините, я думала…
   – О, да вы и документы принесли! – воскликнул Пафнутьев так, словно ничего не слышал. – Я смотрю, там не меньше двадцати страниц, – говорил он, стоя на пороге и тем выполняя пожелание начальства – не входить в кабинет. – С таким количеством доказательств мы найдем убийцу к вечеру. И, разумеется, задержим его! Да, там не меньше двадцати страниц…
   – Двадцать две, я посчитала. – Лариса доверчиво обернулась к Пафнутьеву. – Вы меня простите, пожалуйста, – обернулась она к Анцыферову, – но прошлый раз, когда этот товарищ приходил ко мне, я была… Как бы это сказать…
   – Немного уставшая, – подсказал Пафнутьев, вкрадчиво приближаясь к столу.
   – Да. – Она благодарно улыбнулась следователю. – И мы не смогли поговорить подробно.
   – Павел Николаевич! – Анцыферов обрел наконец твердость. – Я приглашу вас, когда это будет необходимо.
   – Прошу прощения. – Пафнутьев опять попятился к двери, но успел, успел из коридора заговорщически подмигнуть Анцыферову – дескать, мы-то знаем, как себя вести, мы-то всегда договоримся, уважаемый Леонард Леонидович.
   Когда дверь за Пафнутьевым закрылась, Анцыферов некоторое время барабанил пальцами по полированной поверхности стола, словно пытаясь забыть о грубом вторжении, которое позволил себе подчиненный.
   – Знаете, Лариса Анатольевна, – грустно проговорил Анцыферов, решив, видимо, что грусть наиболее уместна для продолжения разговора, – разумеется, вы имеете право на любые подозрения… – Анцыферов встал, прошелся в задумчивости по кабинету, показывая поджарую фигуру, костюм-тройку, озабоченность судьбой этой красивой несчастной женщины. Лариса внимательно смотрела на него, ожидая, что прокурор как-то закончит свою мысль, но, не дождавшись, решила продолжить сама.
   – Разве я что-то говорила о подозрениях?
   – А разве…
   – Я говорила о том, что знаю. Но не о том, в чем сомневаюсь.
   – Но, насколько мне известно… Вы с Голдобовым вместе…
   – Если вам интересно, что именно мы с Голдобовым делали вместе, то могу сказать. – Волна неуправляемой злости подкатила к ее груди. – Мы вместе работали. Ездили в командировки. Спали в одной кровати. Могу поделиться подробностями, если это интересно. Но тем более вы должны доверять моим словам…
   – А не вызваны ли они личными отношениями? – усмехнулся Анцыферов, обрадовавшись подсказке, которую Лариса дала сама. – Обычно после того, как люди побывают в одной постели, отношения между ними могут развиваться в самом неожиданном направлении. Поверьте, Лариса Анатольевна, мне с этим приходится сталкиваться едва ли не каждый день.
   Лариса сидела, глядя в пол, и, казалось, ничего не видела вокруг, но, когда Анцыферов мягкими шагами подошел к ней сзади и потянулся к листкам бумаги, которые она принесла, Лариса быстро положила на них руку.
   – Простите? – удивился Анцыферов. – Мне показалось, что вы принесли их для ознакомления.
   – Но ведь вы с ними ознакомились?
   – Я должен иметь документы под рукой, их необходимо зарегистрировать…
   – Мне хочется поговорить со следователем, который занимается убийством. Если вы не возражаете.
   – Разумеется! Он знает об этом куда больше меня. А знаете, не поступить ли нам таким образом… Пафнутьев прекрасный человек и отличный следователь… Но, боюсь, у него не хватит сил, чтобы совладать с Голдобовым, если вдруг ваши слова подтвердятся. Голдобов вхож во все советы, исполкомы, комитеты… Он депутат, неприкосновенная личность. А я помогу вам встретиться с начальником милиции, с генералом Коловым.
   – Какой в этом смысл?
   – Милиция располагает оперативными данными. И потом… Генерал Колов очень влиятельный человек в нашем городе. Это не Пафнутьев.
   – Значит, вы советуете…
   – Это не совет. Это разумное предложение. Если вы не против, я прямо сейчас с ним свяжусь?
   Поспешность прокурора насторожила Ларису, она видела и его растерянность. Но чем это было вызвано, не догадывалась. Беспомощность? Нежелание связываться со сложным делом? Вступать в конфликт с сильным человеком? Неверие? Сомнения в ее искренности?
   – Ну что ж, – сказала Лариса. – Пусть так.
   – Конечно! – обрадовался Анцыферов. – Как я сразу не подумал! Ведь он может очень быстро навести справки.
   – Мне всегда казалось, что именно прокуратура…
   – Да! – вскричал Анцыферов. – Совершенно правильно! Но! Когда речь идет о рядовом преступнике, о чем-то очевидном и заурядном! Но когда убийцей вы называете одного из самых известных людей города… Простите, Лариса Анатольевна, но все мы ходим под богом. – Он быстро набрал номер. – Геннадий Борисович? Анцыферов. У меня в кабинете Лариса Анатольевна Пахомова… Да, жена погибшего. Представляете, она утверждает, что убийство организовал и оплатил… Илья Матвеевич Голдобов.
   – А почему ты решил впутать в это дело меня? – спросил Колов.
   – Есть основания. И я вас с ними познакомлю. У Ларисы Анатольевны с собой документы. Она достаточно близко знает Голдобова, давно с ним работает, они вместе выезжали в командировки…
   – Ты прокурор – вот и возись.
   Анцыферов с опаской посмотрел на гостью, но, вспомнив, что она не слышит слов генерала, решил продолжить.
   – Мне кажется, будет лучше, если вы пришлете за ней машину. И через пятнадцать минут она будет у вас. Предстоит большая работа. Есть и другие соображения, при встрече поговорим подробнее. Я очень прошу, Геннадий Борисович! Дело серьезное и… Чреватое для всех нас, – решил наконец Анцыферов произнести главное.
   – Хорошо. Машина будет через десять минут.
   Прокурор положил трубку, побарабанил пальцами по столу, потом взгляд его наткнулся на письма, которые принесла Лариса. Достав из стола большой конверт, он все их сложил туда, заклеил лентой и подвинул Ларисе, словно в них было что-то взрывоопасное, от чего лучше бы поскорее избавиться.
   – Может быть, мне зайти к следователю? – спросила Лариса.
   – Пока не надо. Пафнутьев – исполнитель, и прежде чем его подключать к делу, мы должны определиться, выработать линию поведения.
   – А разве он не подключен?
   – К исполнению того или иного поручения – да. Но не более.
   – Извините… Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось странным, что вы не проявили никакого интереса к этим документам.
   – Я не проявил праздного любопытства, – отрезал Анцыферов. – Тут вы правы. Но я уделил вам больше часа времени, выслушал внимательно и углубленно. Связался с начальником милиции города. Он ждет вас вместе с документами. Я уверен, что генерал уже посоветовался с Большим домом. – Анцыферов значительно поднял указательный палец вверх. – И после этого вы упрекаете меня в невнимании? – Прокурор смотрел на Ларису несколько соболезнующе, как на человека, который не понимает очевидного.
   – Простите. – Лариса поднялась.
   – Сидите. Когда подойдет машина, я увижу ее в окно. А вот и она… Ни о чем не беспокойтесь – у генерала Колова мертвая хватка. Если Голдобов действительно в чем-то виноват, от наказания ему не уйти – можете мне поверить. Пойдемте, я вас провожу, а то у нас в коридоре иногда собирается странная публика.
   Убедившись, что Лариса села в «Волгу», Анцыферов почти бегом вернулся в свой кабинет и тут же набрал номер Колова.
   – Она отъехала, – сказал он, запыхавшись.
   – Тогда объясни, что произошло… Как понимать? Ведь по закону я не должен вмешиваться.
   – Должен. В исключительных случаях не возбраняется начальнику милиции выслушать заявление гражданки, которая сообщает об организованном убийстве. Поверь прокурору – здесь все в порядке.
   – Она…
   – Слушай и не перебивай. Она открытым текстом шпарит, что организатор убийства – Голдобов.
   – Кто еще знает о ее визите к тебе?
   – Никто… Хотя нет… Пафнутьев.
   – Опять Пафнутьев! Где ты его выкопал? Ведь была договоренность!
   – Кто знал, что этот сонный тюлень проснется!
   – Отстраняй. Возьми и отстрани от дела как неоправдавшего.
   – Придется так и сделать. Но это завтра. Я отправил ее к тебе только для того, чтобы исключить вмешательство Пафнутьева. Понял? Нет у меня документов, нет заявления, нет заявителя. И Пафнутьев с носом.
   – Похоже, ты его опасаешься, Анцышка?
   – Подожди… Он не все мне говорит, но, кажется, взял след.
   – Не может быть!
   – Взял.
   – Илья знает?
   – Боюсь, что нет.
   – Надо сказать.
   – А стоит ли?
   – Но что-то делать необходимо, – медленно проговорил Колов. – А если поступить просто?
   – Слишком часто последнее время мы поступаем просто.
   – Разберусь, – сказал Колов и положил трубку.

   Анцыферов заглянул в кабинет следователей и, увидев дремавшего за столом Пафнутьева, подождал, пока тот заметит его. И поманил пальцем. Зайди, дескать. Когда Пафнутьев зашел к прокурору, тот сидел за столом, положив руки на свободную полированную поверхность. Руки отражались, двоились, и казалось, что у него их гораздо больше, чем две. Пафнутьев закрыл дверь, прошел к столу и плотно сел, словно готовясь к длинному и тяжелому разговору.
   – Как успехи, Паша?
   – Ничего. Потихоньку.
   – Так… Я только что разговаривал с Коловым.
   – Да? И как он? Здоров? Весел?
   – Получил взбучку от Первого. А я взбучку иду получать завтра.
   – За что, если не секрет?
   – Плохо расследуем дела.
   – Какие? – поинтересовался Пафнутьев.
   – Перестань, Паша, притворяться кретином. Сам знаешь какие. То самое дело, в котором ты барахтаешься, как щенок в луже! Ты это хотел услышать? Получай. Единственное, что могу завтра сказать на ковре, – это об отстранении тебя от дела и передаче расследования другому, более опытному.
   – Я отстранен? – тихо спросил Пафнутьев.
   – Да. Я вынужден это сделать. Передашь дела Дубовику. У меня все. Можешь идти.
   – Круто.
   – Пойми, Паша, и ты меня… Мне некуда деваться. Нечего положить на стол. У тебя пропадают документы, фотографии, ты не можешь дать задания операм, которые тебе выделены! Это кошмар какой-то! Иду сегодня на работу, а они сидят на скамейке и щелкают семечки. Где Пафнутьев? – спрашиваю. Пожимают плечами. Я прихожу…
   – Остановись, – обронил Пафнутьев.
   – Что? – не понял Анцыферов.
   – Я просил тебя остановиться. Если хочешь, могу попросить заткнуться.
   – Послушайте, Пафнутьев!
   – Заткнись. И слушай. Убийцу я знаю. Сегодня с ним разговаривал. В своем кабинете.
   – И не задержал?!
   – Леонард, заткнись и слушай. Хватит кривляться. Убийцу я знаю. Знаю, почему именно мне поручено расследование, за что хочешь отстранить меня от дела. Я много чего знаю, Леонард. Почему ты вытолкал меня, когда здесь была Пахомова? Почему не показал документы, которые она принесла? Почему поспешил отправить ее до того, как я смог задать пару вопросов? На кого работаешь, Леонард?
   – Продолжай.
   – Продолжу. Не надо меня отстранять от дела. Хотя, возможно, кое-кому ты уже пообещал это сделать. Объясни как-нибудь… Ты сумеешь. Скажи, что сделаешь завтра, послезавтра… Мне нужно еще несколько дней.
   Анцыферов подошел к окну, принял красивую и озабоченную позу, постоял, ожидая, пока Пафнутьев посмотрит на него, увидит, как он хорош и как печален у золотистой шторы на фоне зелени, освещенной вечерним солнцем.
   – Ты сказал, что знаешь убийцу?
   – Знаю.
   – Почему отпустил?
   – Зачем он мне? Кроме него, есть другие, более значительные фигуры. Тебе их назвать?
   – Если ты так ставишь вопрос…
   – Хорошо, пусть будет по-твоему. Не назову.
   – Ты уверен, что я не хочу их знать?
   – Леонард, ты же не сказал – да. Начал словами играться, кружево вязать. Не надо. Тебе придется принять мужественное решение.
   – О чем?
   – О самом себе.
   – Не понимаю!
   – Все понимаешь. Не мешай мне, Леонард. Дай хотя бы несколько дней. Лариса назвала Голдобова! Леонард, ты меня слышишь? Лариса назвала Голдобова!
   – Что значит назвала? – раздраженно выкрикнул Анцыферов. – Какие у нее могут быть доказательства, если он был в Сочи?
   – Понятно. Этим двум мудакам, которых Колов приставил ко мне, я найду работу. Я им столько работы найду, что они языки высунут. Но к главному не допущу. Кто выкрал пленки у Худолея?
   – Понятия не имею!
   – Значит, ты еще ничего не решил, Леонард… Твое дело. У эксперта прокуратуры пропадают пленки и снимки. Со стола у Колова пропадает заявление, которое сделал Пахомов перед смертью. Оно у меня есть, как и пропавшие снимки, но факт остается – идут пропажи.
   – У тебя есть копия письма?
   – Почему копия? Оригинал.
   – Как же тебе удалось?
   – Работаю, Леонард. Заметь, один работаю.
   – Что ты хочешь делать? Если не секрет?
   – Тебе скажу… Дам шанс…
   – Шанс и тебе не помешает.
   – Я знаю все, что мне грозит. И уже принял свое решение. Положение обостряется. Я не уверен, что трупы кончились.
   – Разве их несколько?
   – Не надо, Леонард. Не надо мне пудрить мозги. Их пока два. И дай бог, чтоб на этом кончилось. Когда все завертится… У многих найдется человек, от которого хотелось бы избавиться. От тебя никто не захочет избавиться?
   – Что ты хочешь делать? – повторил Анцыферов.
   – Допросить Голдобова.
   – Он не придет.
   – Приползет. И будет скрестись в мою дверь, как нашкодивший пес.
   – Не трогай Голдобова. Его нельзя трогать.
   – Почему?
   – Не трогай его, Паша. Ты даже не представляешь… Возможных последствий. У тебя есть убийца? Есть. Ты славно сработал. И угомонись.
   Пафнутьев поднялся, упершись кулаками в стол, тяжело и неотвратимо навис над Анцыферовым, как бы решая – что с ним делать.
   – Ну, что ты на меня уставился? – не выдержал прокурор. – Что я такого сказал, что…
   – Я остаюсь в деле?
   – Сколько тебе нужно времени?
   – Три дня.
   – Два!
   – Ладно, пусть два. Там посмотрим.
   – Береги себя, Паша.
   Пафнутьев остановился у двери, постоял, не оборачиваясь, посмотрел на прокурора из-за плеча.
   – И ты, Леонард, береги себя. Мы оба в зоне риска. Оба. И я не знаю, кто в более рискованном положении.
   – Можно вопрос, Паша? Скажи, зачем тебе все это нужно?
   – Скажу. – Пафнутьев снова приблизился к столу. – Мы вот живем. День за днем. Пьем водку, спим с бабами или им позволяем спать с нами, короче, блудим, хитрим, предаем и продаем ближних, убиваем ближних, кто ножом, кто словом, кто из обреза. Притворяемся дураками, дураками считаем других. И так привыкаем ко всему этому, что теряем ощущение настоящей жизни, забываем, кто мы есть, куда идем, чего хотим! А однажды происходит какое-то событие – большое или совершенно незначительное… Убийство, ночной дождь, бессонница, чей-то взгляд… И ты понимаешь, что вот сейчас или никогда! Понял, Леонард?! – Пафнутьев с трудом сдерживался, чтобы не впасть в крик. – Сию секунду ты должен ответить самому себе – полное ты дерьмо или в тебе осталось еще что-то живое? Надо тебе дальше жить или, кроме душистого парного дерьма, ты в своей жизни ничего уже больше не произведешь! Прошу тебя, Леонард… Не мешай мне. Я знаю, что делаю, знаю, на что иду.
   – И надеешься выжить?
   – Как и ты, Леонард. Как и ты. – Пафнутьев направился к выходу и обернулся, уже взявшись за ручку двери. – А Пахомову ты напрасно умыкнул от меня, ох, напрасно. Ну, да ладно, теперь это уже не имеет никакого значения.

   Сейчас, когда, казалось бы, имела значение каждая минута, Заварзин ехал медленно, покорно пережидая красный свет светофора, тормозил, едва начинал мигать зеленый. Поняв зыбкость своего положения, он вдруг почувствовал острую жажду надежности, неуязвимости. «Мерседес» давал такую возможность, и Заварзин невольно старался подольше оставаться в машине, понимая, что, стоит только выйти из нее, тут же навалятся события, от которых он давно и безуспешно пытался уйти.
   Поставив «Мерседес» на площадке перед зданием управления торговли, Заварзин замедленно вышел из машины, захлопнул дверцу и размеренно зашагал к выходу. Его здесь многие знали, он отвечал на приветствия, подчеркнуто вежливо, с необычной почтительностью здоровался, но никого не видел, никого не запомнил. Заварзин был если и не в полной панике, то в состоянии, близком к этому.
   – На месте? – спросил у Жанны, забыв даже поприветствовать ее, прижать красно-завитую головку к своей груди, как делал обычно.
   – Саша, там полно народу.
   – Соедини. – Заварзин подошел к телефону, подождал, пока откликнется из кабинета Голдобов, взял трубку. – Илья Матвеевич? Заварзин беспокоит. Хочу проситься к вам на прием. Не возражаете?
   – Подожди, у меня люди.
   – Люди? И это люди?
   – Через полчаса! – Голдобов уже хотел было бросить трубку, но Заварзин опередил его.
   – Нельзя, – сказал он.
   – Не понял?
   – Будет слишком поздно.
   – Для чего поздно? Для кого?
   – Для нас с вами, Илья Матвеевич. – Заварзин неожиданно ощутил облегчение, осознав, что Голдобову сейчас будет куда хуже, чем ему, что не он один оказался в столь беспросветном положении.
   – Да? – Голдобов был озадачен. – Но десять минут можно подождать?
   – Лучше не надо.
   – Даже так…
   – Я не могу ждать ни минуты. – Эти слова предназначались и секретарше, и Голдобову. Но если Голдобов мог понимать их буквально, то Жанна поняла лишь то, что Заварзин торопится.
   – Ты хочешь сказать, что все так…
   – И даже больше.
   – Ну что ж… Заходи.
   Когда Заварзин, распахнув дверь, шагнул в кабинет, несколько человек, сидевших за приставным столиком, уже поднимались. Что сказал им Голдобов, чем объяснил решение прервать совещание, Заварзина не интересовало. С кем-то он поздоровался, кто-то приветственно похлопал его по спине, а он лишь механически кивал, улыбался, даже нашел в себе силы ответить на чью-то шутку, но Голдобов сразу увидел и окаменевшее его лицо, и серость губ, и ту непривычную для Заварзина вялость, за которой угадал смертельную опасность.
   – Жду вас завтра утром, – говорил Голдобов, провожая сотрудников. – Ровно в десять. Тогда и продолжим. Срочное сообщение из Москвы, мне еще сегодня нужно подготовить отчет, поэтому вы уж… Простите. – Он прошел к выходу вместе с замешкавшимся директором гастронома, плотно закрыл за ним дверь, вернулся на свое место и сел, положив на стол рыжеватые кулаки. – Слушаю. – Он вопросительно посмотрел на Заварзина. – Разогнал всех моих директоров, я вынужден извиняться, завтра придется все начинать сначала… Давай! Бей!
   – Значит, так, Илья Матвеевич. – Заварзин сел в кресло у окна. – Значит, так… Дела обстоят плохо. Все идет к тому, что тот самый недоумок, которого Анцышка натравил на нас…
   – Какой недоумок? – раздраженно спросил Голдобов. – Говори так, чтобы я не переспрашивал тебя после каждого слова! Яснее надо выражаться.
   – Следователь Пафнутьев.
   – Ну?
   – Он сел нам на хвост.
   – Саша, ты паникер! – рассмеялся Голдобов. – Ну и что из этого следует? Махнем хвостом, и нет его!
   – Боюсь, долго махать придется, Илья Матвеевич. Сегодня он был в нашем кооперативе. Приехал якобы для того, чтобы увидеться со мной. Но при этом облазил весь гараж, контору, даже в ремонтные ямы заглядывал, представляете?
   – Говори, Саша, я слушаю. – Из голоса Голдобова постепенно исчезала напряженность. Он ожидал чего-то худшего.
   – Мне крепко не нравится этот Пафнутьев. У него собачья хватка. А Анцышка… Или же он дурак и не знает людей, с которыми работает, или же… Илья Матвеевич, Пафнутьеву все известно.
   – Что именно, Саша? – заботливо спросил Голдобов, и в его вопросе промелькнула жалостливая нотка.
   – Он знает все, что произошло в то утро, когда такое несчастье случилось с вашим бывшим водителем, Илья Матвеевич. – Заварзин произнес все это, стараясь, чтобы в его тоне заботливости и жалостливости было не меньше. – Он знает участников печальных событий, организаторов и исполнителей. Он знает, на каком мотоцикле ехали убийцы и кто стрелял.
   – И как же ему все это удалось?
   – Мне он уже выписал повестку. Вы тоже получите.
   – Я спрашиваю о другом.
   – Когда он был в нашем кооперативе, Подгайцев, вы его должны помнить…
   – Это который с немытыми волосами?
   – Он самый. Так вот, Подгайцев отправил следователя в город на мотоцикле. Чтобы быстрее выпроводить из гаража. Повез его Андрей. На своем мотоцикле. На том самом, который…
   – Понял, продолжай.
   – Андрей сделал все, что от него требовалось, – доставил Пафнутьева к прокуратуре. Но вместо того чтобы тут же развернуться и уехать, он вошел вместе с Пафнутьевым внутрь. В прокуратуру. Как я понял, следователь затащил его в свой кабинет.
   – Твой Подгайцев – круглый идиот.
   – Я знаю, – кивнул Заварзин. – Ни при каких условиях нельзя было отправлять Андрея со следователем. Он это сделал.
   – Кого ты набрал, Саша? Кому доверился?
   – Как бы там ни было, следователь и Андрей побеседовали с глазу на глаз.
   – Откуда сведения?
   – Сам видел.
   – Ты тоже случайно оказался в прокуратуре?
   – Почти. Мне позвонил Подгайцев и сказал, что Андрей повез Пафнутьева в город. Не на чем было выехать из кооператива, вот Андрей и повез его на своем мотоцикле, – повторил Заварзин, стараясь втолковать Голдобову, что все произошло естественно и случайно. – Подгайцев попросил меня подойти к прокуратуре и посмотреть, как все будет происходить. Я был на месте раньше их и смог найти неприметное местечко.
   – Что же ты видел? – На этот раз в голове Голдобова прозвучало бесконечное терпение.
   – Ровно через три минуты после того, как они вошли, из здания выскочил тощий тип с фотоаппаратом и принялся елозить в пыли вокруг мотоцикла Андрея. Больше всего его интересовало заднее колесо, протектор заднего колеса. Шина, которая и оставляет следы на дороге. Вам понятно, что это значит?
   – Немного. Что дальше?
   – Минут через десять, когда этот тип уже скрылся в здании, вышел Андрей. И как ни в чем не бывало подошел к мотоциклу, надел шлем, завел мотор и выехал со двора.
   – Зачем следователь приглашал Андрея в прокуратуру?
   – Он объяснил это тем, что хотел вручить тому повестку для меня.
   – А почему нельзя доставить повестку обычным способом?
   – Якобы долго. Почтой неделю идет. А тут оказия – парень из моего же кооператива.
   – При чем здесь ты? Почему он вздумал встретиться с тобой?
   – Понятия не имею!
   – А я имею! – с неожиданной злостью сказал Голдобов и грохнул крупным кулаком по столу. – На «Жигулях» надо ездить, а не на «Мерседесах», дерьмо собачье! Пешком надо ходить, на велосипеде жир сгонять, а не на теннисных кортах! Жизни красивой захотелось?! Он тебе устроит красивую жизнь!
   Заварзин кротко выслушал начальственный гнев, сковырнул со стола прилипшую крошку, подышал на него, протер подвернувшейся бумажкой, глянул сбоку – не осталось ли на столе следов, даже рукавом протер. И только после этого, склонив голову к плечу, взглянул на Голдобова. Не было в его глазах ни страха, ни почтения. Это был слегка удивленный взгляд, в котором светилось даже нечто поощряющее. Давай, дескать, говори, что ты там еще припас для меня.
   – Что касается дерьма собачьего, – тихо начал Заварзин, – то тут нужно разобраться… Мне так кажется, Илья Матвеевич.
   – Заткнись. Потом будешь обижаться. Когда будет время, когда будет много свободного времени и много свободных денег. А пока заткнись.
   – А что касается «Мерседеса», то я знаю некоторых уважаемых людей нашего города, которые тоже не прочь побалдеть на мягких сиденьях.
   – Саша, я тебя прошу!
   – Хорошо. Но в следующий раз, Илья Матвеевич, такие выражения вам придется оплачивать. Я не возражаю, когда меня называют дерьмом. Но не бесплатно же! В минуту опасности я становлюсь обидчивым и жадным, Илья Матвеевич.
   Голдобов молча положил плотную ладонь на руку Заварзину, пожал ее, встряхнул, и все это выглядело просьбой о прощении. Заварзин кивнул. Дескать, принимаю, поехали дальше.
   – Скажи вот что… Это был тот самый мотоцикл?
   – Да.
   – Ты не припоминаешь… Говорил ли я тебе, что для таких дел нужен другой, ничей мотоцикл, говорил?
   – Илья Матвеевич… Это было давно. А сегодня, сейчас – Андрей на крючке.
   – Продаст?
   – Он не продаст. Он расколется. Тем более что мы с ним такую шутку сыграли. И если ему представится возможность восстановить справедливость…
   – Надо сделать так, чтобы у него такой возможности не было.
   Заварзин помолчал, посмотрел на свои ладони, поднял глаза на Голдобова.
   – Вы уверены, что я вас правильно понял?
   – Нам ничего не остается. Мотоцикл должен исчезнуть… Как и его хозяин. Нам ничего не остается. Уж если Пафнутьев дал нам время… Грех не воспользоваться.
   – Воспользуемся, – обронил Заварзин. – Хотя… Возможны варианты.
   – Какие?
   – Надо кое-что прикинуть. Мне не дает покоя ночной гость. Кто это был? Случайный грабитель? Но целы все замки… Все комплекты ключей на месте…
   – Вывод?
   – Не на крючке ли я, Илья Матвеевич… Вот что меня смущает.
   В этот момент дверь открылась и вошла секретарша. Она молча остановилась в отдалении, ожидая разрешения говорить. Голдобов знал, что так просто она не зайдет, когда Заварзин в кабинете.
   – Что случилось?
   – Звонят из прокуратуры… Следователь Пафнутьев.
   – Что ему нужно?
   – Хочет поговорить.
   – Нет меня. Так и скажи – нет. И в ближайшие дни не будет. В командировке я. Все.
   Но не успела секретарша выйти, Голдобов остановил ее.
   – Постой! – Он несколько мгновений сидел набычившись, потом сонно посмотрел в окно, снова поднял глаза на Жанну. – Соедини.
   – Правильно, – кивнул Заварзин. – А то потом думай – зачем звонил, что имел в виду.
   Голдобов с некоторой опасливостью взял трубку, подержал, как бы прикидывая на вес.
   – Слушаю, – сказал он значительно и с долей раздраженности, как может сказать человек, которого оторвали от важного дела.
   – Илья Матвеевич? – Голос Пафнутьева, смазанный динамиком, прозвучал в кабинете неожиданно громко. – Приветствую вас! Что хорошего в жизни?
   – Простите… С кем имею честь? – Голдобов решил сразу поставить нахала на место.
   – О, виноват! Мне показалось, что секретарь доложила… Следователь Пафнутьев из прокуратуры. Павел Николаевич, с вашего позволения. Занимаюсь расследованием убийства Николая Константиновича Пахомова. Надеюсь, это имя вам известно?
   – Чем могу быть полезен?
   – Видите ли, Илья Матвеевич, нами проделана большая работа, пришлось поговорить со многими людьми… Надо бы и с вами увидеться.
   – Телефона недостаточно?
   – Дело в том, что нужно составить протокол, подписать его, оформить соответствующим образом…
   – Протокол чего?
   – Протокол допроса.
   – Вы собираетесь меня допрашивать?
   – Придется, Илья Матвеевич.
   – В качестве кого? Надеюсь, не обвиняемого?
   – Что вы! Моя мечта довольно скромная – в качестве свидетеля.
   – Но меня не было во время убийства в городе.
   – Да, я знаю, вы были в Сочи, отдыхали, как говорится, под солнцем юга. Завидую! А если и присутствовали здесь, то только мысленно. Но, видите ли, убит давний ваш друг… Мне говорили, что у вас с ним были добрые отношения, вы хорошо знакомы с его женой… Она, кстати, была у нас сегодня и дала весьма интересные показания. С документами приходила, с письмами покойного мужа.
   – С какими письмами? – спросил Голдобов и тут же пожалел об этом. Но уж больно многословно говорил Пафнутьев, как-то угодливо говорил, все время нестерпимо хотелось его перебить, а когда упомянул о письмах, Голдобов не сдержался.
   – Да и не письма в общем-то, так, черновики, наброски… То, что после мужа осталось… Так вот, надо бы нам с вами поговорить. Сегодня я подписал повестку одному вашему приятелю… Заварзин его фамилия. Жду его завтра с утра.
   – А он какое отношение имеет к убийству?
   – Видите ли, Илья Матвеевич, есть убедительные данные, что он частенько подвозил жену Пахомова на своем лимузине, надо полагать, они хорошо знакомы, плотно, как говорится. Вы, может быть, не поверите, но все ее соседи в один голос уверяют, что Заварзин – ее любовник, с вашего позволения.
   – Любовник с моего позволения? – взревел Голдобов.
   – Нет… С вашего позволения – это у меня проговорочка такая, от робости, Илья Матвеевич… А кроме того, Лариса Пахомова часто ездила с вами в командировки… Некоторые утверждают, что без производственной необходимости. Тут все так перепутано, что без вас, боюсь, и не разобраться. Кстати, я сегодня был в кооперативе, которым руководит этот самый Заварзин. Странное, должен вам сказать, заведение, очень странное. Ну, да ладно, разберемся. Так что вопрос, Илья Матвеевич… Когда сможем увидеться?
   – Даже не знаю, что и сказать… Боюсь, что в ближайшее время не смогу. Очень много работы.
   – Может быть, я подъеду? Назначайте, готов в любое время, даже в нерабочее.
   – Не знаю, не знаю… Я вообще не уверен, что смогу сказать что-то полезное.
   – Не беспокойтесь, Илья Матвеевич, позвольте уж об этом судить мне, – сказал Пафнутьев все с той же предупредительностью, но фраза получилась весьма дерзкая, и Голдобов сразу это почувствовал.
   – Не понял?
   – Я сказал, уважаемый Илья Матвеевич, что не надо беспокоиться о том, принесут пользу ваши показания или окажутся бесполезными. Поскольку я ищу убийцу и у меня есть все основания полагать, что найду, то я бы хотел среди многих томов уголовного дела видеть и ваши показания. Тем более, уважаемый Илья Матвеевич, что у меня в деле копии всех писем, которые Пахомов рассылал во многие инстанции. А в этих письмах частенько упоминается ваше имя, причем в таком смысле, что возникают разные мысли.
   – Какие же мысли у вас возникают?
   – С удовольствием поделюсь с вами, уважаемый Илья Матвеевич, когда вы придете по моей повестке в прокуратуру.
   – Вы уверены, что я приду? – хмыкнул Голдобов.
   – А как же, Илья Матвеевич! А как же! Я просто хотел посоветоваться, когда удобнее… Но раз такого часа нет, то думаю, повестка освободит вас от непосильных служебных обязанностей.
   – Почему вы решили, что они для меня непосильны? – прорычал Голдобов.
   – Простите, сорвалось. И потом… Если уж вы не можете выкроить часик для столь важного дела, как разоблачение убийцы близкого человека… Согласитесь, моя оплошность простительна. Не судите строго, Илья Матвеевич.
   – Мне не нравится, как вы со мной разговариваете!
   – О, Илья Матвеевич! Как вы правы! Как проницательны! Должен признаться – очень мало людей на белом свете, которым нравится, как я с ними разговариваю. Так ли уж удивительно, что и вы не попали в их число. Такова работа. Когда же мы встретимся, Илья Матвеевич?
   – Я подумаю. Мой секретарь позвонит вам.
   И Голдобов положил трубку, с силой вдавив ее в аппарат.
   – Хамло! – сказал Заварзин с такой злостью, будто Пафнутьев разговаривал с ним столь дерзко и непочтительно.
   Голдобов не успел ничего ответить – на пороге снова возникла секретарша.
   – Опять Пафнутьев, Илья Матвеевич.
   – Слушаю! – Голдобов поднял трубку с нескрываемой брезгливостью, он даже держал ее не всей рукой, а двумя пальцами, остальные оттопырив в сторону, чтобы не запачкаться.
   – Простите, Илья Матвеевич, опять я… Дело в том, что вы не совсем поняли… Если вы собираетесь вместо себя прислать секретаршу, то… Не надо этого делать. Мне нужно поговорить именно с вами. И мне бы хотелось надеяться, что не придется прибегать к крайним мерам, или, как сейчас говорят, непопулярным, что мы с вами будем придерживаться цивилизованных отношений, – несколько церемонно произнес Пафнутьев.
   – Какие меры вы называете крайними? – насторожился Голдобов.
   – О, Илья Матвеевич, их перечисление недостойно нашего приятного разговора. Я имел в виду принудительный привод, который допускает в отдельных случаях даже применение наручников. Но я уверен, что у нас с вами до этого не дойдет.
   – Спасибо, Павел Николаевич, я все понял. Мой секретарь свяжется с вами и сообщит, когда я смогу приехать. Но мне кажется, вам вообще не стоит беспокоиться. Я позвоню Анцыферову, и мы решим. Вас поставят в известность.
   – Ну, что ж, как говорится, до скорой встречи! – с подъемом произнес Пафнутьев, и в кабинете оглушающе раздались частые короткие гудки.
   Некоторое время Голдобов и Заварзин молчали. За это время заглянула и исчезла Жанна, солнечный квадрат переместился в самый угол кабинета, несколько раз подолгу звонил телефон.
   – Этот Пафнутьев меня достал, – мрачно произнес наконец Голдобов. – Саша, он меня достал, – повторил Голдобов, капризно выпятив губы.

   Колов выглядел точно так, как и должен был выглядеть генерал, командующий милицией города. Обилие всевозможной информации, которая стекалась к нему, о похождениях последних пьяниц и первых лиц, о детях, женах, любовницах тех и других, о скрытых и явных пружинах всех событий в городе сделало его лицо чуть усталым, чуть снисходительным, но во взгляде оставалась жесткость, позволявшая везде чувствовать себя уверенно. Он был не стар, следил за собой, вовремя посещал парикмахерскую, врача, парную, не забывал о спортивном зале, где подготовленные ребята раз в неделю мяли его, осторожно бросали на ковер, отворачивались, когда он поднимался, но, надо сказать, Колов далеко не всем позволял бросать себя через плечо. И уж если ему удавалось провести прием, делал он это охотно и всласть. Поэтому у тренеров выработалась опаска, когда они выходили на ковер против генерала – и не бросить того слишком круто, и самому не подставить бок.
   Когда вошла Пахомова и остановилась у порога, ничто не дрогнуло в лице Колова. Он все так же сидел за своим столом и умудренно, слегка недовольно, смотрел на женщину. Она должна была проникнуться и неуместностью своего появления, и собственной незначительностью.
   – Слушаю вас, – произнес Колов.
   – Моя фамилия Пахомова. Я только что была у прокурора. Он сказал, что…
   – Знаю. Проходите. Садитесь. – Создавалось впечатление, будто приход этой женщины нарушил все его планы. – Слушаю.
   – Моего мужа убили неделю назад…
   – Мы ищем убийцу, но пока сказать ничего не могу.
   – Я о другом… Он оставил записки… Может быть, они вам пригодятся. – Лариса раскрыла сумочку и вынула конверт.
   Колов нахмурился, принялся просматривать бумаги, но тут же отодвинул их в сторону, поднял трубку телефона.
   – Ко мне кто-нибудь есть? – спросил он.
   – Нет. Никого, – раздался голос из динамика.
   – Вы свободны.
   Колов положил трубку, рассеянно пошевелил бумаги, которые принесла Лариса, отодвинул их в сторону. Но в его движениях ощущалась разочарованность.
   – Все это мы знаем, – сказал он. – Эта версия отработана в первый же день. Искать надо в другом месте.
   – И в них нет ничего… существенного? – спросила Лариса обескураженно. Если бы Колов знал ее чуть лучше, он бы понял, что не только растерянность прозвучала в ее голосе. Была в нем и настороженность.
   – Выпить хотите? – спокойно спросил Колов. И, не ожидая ответа, подошел к сейфу, открыл его, вынул початую бутылку коньяка, две маленькие хрустальные рюмки на высоких ножках, большое красное яблоко. – Знаете, Лариса…
   – Анатольевна.
   – Знаете, Лариса Анатольевна… Конечно, то, что случилось с вашим мужем, – это ужасно, и я прекрасно вас понимаю. – Колов перенес рюмки к маленькому столику, у которого стояли два кресла, разрезал на несколько частей яблоко, легонько коснулся локтя Ларисы. – Пересядьте вон туда. – Усадив гостью в низкое кресло, сам сел в соседнее, наполнил рюмки. – Но должен вам сказать… В этот кабинет стекается столько всевозможных бед, трагедий, столько смертей, что к вечеру уже не знаешь – жив ты сам или тоже… Мне кажется, вам не помешает глоток коньяку. – Колов поднял рюмку, и Ларисе ничего не оставалось, как взять и свою. – Держитесь, – проникновенно сказал Колов, зная, что от такого тоста мало кто сможет отказаться. Конечно, он увидел и сомнение в глазах женщины, и ее намерение уклониться от коньяка, но слова его прозвучали так дружески и участливо, на плечах так значительно сверкнули расшитые золотом звезды, а лицо сделалось столь печальным и безутешным… Лариса взяла рюмку. – Держитесь, – повторил Колов. Их рюмки коснулись. Раздался мягкий звон. – Пока все, что я могу вам сказать, – держитесь. – И одним глотком выпил коньяк. И подумал: «А почему бы и нет?»
   Лариса тоже выпила, осторожно поставила рюмку на стол, тихонько отодвинула подальше от себя, говоря этим, что больше пить не намерена. Колов, словно думая о своем, для других недоступном, снова наполнил рюмки и, прежде чем Лариса успела сказать что-то, заговорил сам, не глядя на коньяк, не видя его, забыв о нем.
   – Вы когда-нибудь выезжали на место происшествия? – спросил он.
   – Куда?
   – На место, где совершено убийство. – Колов снова задумался. – Это страшно, – сказал он, и голос его дрогнул. Лариса с удивлением посмотрела на генерала, но не заподозрила ничего лукавого. – Я понимаю, вы потеряли близкого человека, но поймите и меня. Если выезжаешь на убийства изо дня в день многие годы… Наступает момент, когда начинаешь думать – господи, да есть ли места, где не бывает убийств, есть ли вообще на белом свете люди, которые не совершают убийств… Это по-настоящему тяжело, Лариса.
   – Кажется, я вас понимаю, – откликнулась женщина.
   – Тогда поддержите меня хотя бы в этом. – Колов поднял рюмку. – Давайте выпьем за простые, нормальные, человеческие отношения между людьми. Именно этого нам всем не хватает, именно к этому все мы стремимся. – Он подождал, пока она справится со своим колебанием. – Безуспешно стремимся, Лариса Анатольевна.
   Лариса с удивлением увидела, что рюмка ее пуста, значит, она выпила. Усмехнулась про себя, но не возникло в ней ни сожаления, ни опасливости. Она как бы хмыкнула: «Ну, дает баба. С генералом коньяк хлещет…»
   – Мои бумаги вам не понадобились, я, пожалуй, их возьму. – Это была последняя вспышка здравого смысла, она сделала попытку подняться, но Колов властно остановил ее.
   – Не поднимайтесь, – сказал он. – Успеется. Да и пусть они, в конце концов, остаются. Чего не бывает… Вдруг пригодятся. – Колов пристально посмотрел на Ларису. – Кстати, я могу вас подбросить, если не возражаете.
   И лишь после этих слов Лариса обратила внимание, что к ним за все это время никто не зашел, не позвонил, что солнце, просто ломившееся в окна, ушло, в кабинете царил вечерний сумрак, бутылка, которая была почти полная, теперь опустошенно стояла на полу. Колов сидел перед нею в распахнутом кителе, а генеральский галстук лежал на столе.
   «Однако же…» – подумала Лариса, но ничего не сказала. Поднялась, одернула платье, чуть пошатнулась, но Колов успел ее подхватить.
   – Осторожней, – сказал он.
   – Спасибо. – Она беспомощно оглянулась – что-то было у нее в руках… Да, сумочка, в которой принесла бумаги. – Вы оставляете эти записки?
   – Какие? – удивился Колов. – Ах, вы про это… – Он махнул рукой, полагая, что этого ответа вполне достаточно. Генерал надел галстук, сбросил в ящик стола все, что находилось на столе, пустую бутылку поставил в сейф и запер его. Потом сел к столу, задумался, по памяти набрал номер. – Новостей нет? – спросил, не представляясь. – И все? Отлично. До завтра. Если что будет, я позвоню. – Положил трубку, помолчал, видимо, прикидывая услышанное, и широко улыбнулся Ларисе. – Не заскучали?
   – Да нет, ничего.
   – Тогда поехали. Вы домой?
   – Куда же еще…
   – Ох, простите! Я и не подумал… Простите великодушно за солдатские замашки. Знаете что… Прекрасно понимаю – возвращаться в пустую квартиру… А если нам немного прокатиться? Проветритесь, поболтаем о жизни, а? Не оставляйте старого генерала в такой вечер, а, Лариса? Поехали! – сказал он, будто уверившись в правильности принятого решения. И Колов направился к выходу из кабинета. Лариса невольно пошла следом. По губам ее блуждала шалая усмешка. «Ну-ну! – как бы говорила она. – Ну-ну».
   Колов распахнул перед Ларисой заднюю дверцу машины, с силой захлопнул ее, сам же сел впереди. Сесть на заднем сиденье он позволить себе не мог. То, что он впереди, придавало поездке служебный вид, а окажись он рядом с женщиной – и характер поездки сразу менялся. Колов никогда не забывал, что он на виду, что за ним неотступно наблюдают тысячи глаз, он может их не замечать, может на них не обращать внимания, но они всегда есть – в ночной темноте, на пустынных улицах, в толпе, где, казалось бы, его не знает ни единая живая душа. В этом был важный урок власти, известности, который вынес Колов из своего положения. Поэтому сразу за стенами кабинета его поведение резко изменилось. Ларису он почти не замечал, шел впереди, даже не оглядываясь, когда сзади, перед самым ее лицом, хлопала брошенная им дверь. И даже приоткрыв заднюю дверцу машины, чтобы помочь ей войти, а скорее, отрезать иной путь, он сделал это с заметной брезгливостью – вот, дескать, еще чем приходится заниматься, вот с кем вынужден иметь дело.
   Машина тронулась, Колов сидел, все так же непоколебимо глядя перед собой в ветровое стекло. Никто не смог бы обнаружить в его поведении интереса к сидящей на заднем сиденье женщине. И, лишь отъехав на некоторое расстояние, Колов заговорил, не оборачиваясь и не обращая внимания на водителя…
   – Видите ли, уважаемая Лариса Анатольевна… У нас сложились своеобразные нормы поведения, и каждый играет свою роль. Она может понравиться новому человеку или не понравиться, но мы ее исполняем и не можем ничего изменить. Да и не хотим менять, если уж откровенно. – Он глянул на нее в зеркало. – Эта роль позволяет… Она все упрощает и ставит на свои места. Поэтому я могу показаться вам невоспитанным, неумным, прямолинейным… Не доверяйтесь первому впечатлению. Условия нашего существования вынуждают к этому. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?
   – Вполне, – ответила Лариса.
   – Вы уверены? – переспросил Колов, уловив иронию.
   – Конечно. Вы говорите очень внятно. И человек даже менее подготовленный, нежели я, в состоянии все понять.
   – А в чем вы чувствуете себя подготовленной?
   – Видите ли, генерал… – Она позволила себе такое обращение, справедливо рассудив, что коньяк подействовал не только на нее. И потом Лариса знала, что генералам нравится, когда их называют генералами. Колов нахмурился, но, похоже, больше для водителя, чем для нее. – Видите ли, мне иногда приходилось общаться с самыми разными… руководителями. И систему взаимоотношений… если позволите так выразиться…
   – Позволяю!
   – Систему отношений в верхах я представляю.
   – Хм, – сказал Колов и, покосившись на водителя, добавил: – Ну что ж… Пусть так.
   – Куда едем? – Лариса прекрасно сознавала дерзость вопроса, но решила, что имеет на это право. Она не могла сказать, когда это произошло, но само собой пришло понимание – можно.
   – Тут недалеко, – ответил Колов.
   «И я совершенно уверена – там будет, что выпить», – подумала Лариса, но ничто не возмутилось в ней этому открытию, даже пришло удовлетворение. Она уже знала дальнейшие события, знала коловские намерения, в которых, возможно, и себе еще не признавалась.
   Ничто в этот долгий вечер ее не удивило, не озадачило. Самые, как казалось Колову, неожиданные его слова, предложения, шалости она воспринимала чуть снисходительно, но в общем благосклонно. Ее предвидение полностью оправдалось – на генеральской даче действительно было что выпить, было чем закусить, а окружающий лес надежно охранял от посторонних глаз.
   И только утром, когда в большое окно начал просачиваться серый, разбавленный листвой рассвет и Лариса проснулась с тяжелой головой и гадливостью в душе, к ней пришло другое настроение. Скосив глаза, она увидела возвышающуюся тушу голого генерала, услышала его надсадное сопение. Повернув голову, увидела окно, листву, легкие капли дождя на стекле. Оказывается, был ночной дождь.
   «Это хорошо, – подумала Лариса. – Дождь в дорогу – хорошая примета. Дрянь, боже, какая же ты, Лариска, дрянь… Как легко тебя напоить, как легко… Каждый кретин, выставив бутылку коньяка, уже имеет у тебя большие шансы. Стерва ты, Лариска, стерва и больше ничего».
   Осторожно отодвинувшись от Колова и завернувшись в простыню, Лариса прошла в ванную, стала под холодную воду, но, не выдержав ее напора, тут же вышла. Стало легче. «Я найду убийцу! – клялся вчера пьяный Колов. – Я город переверну, но найду и брошу к твоим ногам!» Он, наверно, и сам верил себе в тот момент. Найдет он, как же… Бросит к ногам… Скажите, сложность какая. Да я и сама могу его найти за пять минут.
   Лариса замерла, кажется, она произнесла вчера эти слова, кажется, сказала. Он ошалел. И единственное, что сообразил, – вместо ответа выставил еще одну бутылку. Такой коньяк себе не покупают, такой коньяк только для взяток делают. Так бы и назвали – «Взяточный»… И каждый бы знал – это лучший коньяк, который только есть на белом свете.
   Медленно пройдя в комнату, окинула взглядом остатки пиршества, подсохшую икру, свернувшиеся за ночь ломтики балыков, надрезанные апельсины. Как выгодно, оказывается, охранять покой граждан. А бедные граждане и не знают, во что им покой обходится.
   Запахнувшись в махровую простыню, украшенную диковинными птицами с длинными клювами и острыми крыльями, она села в кресло, закинула ногу на ногу, придвинула хрустальный стакан с тонкими стенками и тяжелым толстым дном, поколебавшись, плеснула в него щедрую дозу коньяку. Повернув бутылку, прочитала на этикетке – «Двин».
   – Ну, что ж, придется двинуть, – и спокойно выпила. Замедленно, словно неторопливостью хотела смягчить безнравственность утренней пьянки, Лариса отрезала дольку апельсина. – За все надо расплачиваться, генерал, – проговорила вслух. – Это будет не самый лучший твой день, как, наверное, и ночка была не из лучших. – Она усмехнулась, вспомнив его пьяный азарт и пьяную беспомощность. И еще вспомнила – в какой-то момент Колов сбросил свой роскошный халат и остался нагишом. «Ну как?» – игриво спросил, встав в позу и втянув живот. «При звездах ты лучше», – ответила Лариса. Колов обиделся. «Что ты понимаешь в звездах», – пробормотал. «Зато я понимаю кое в чем другом», – рассмеялась она.
   Утренний коньяк действует быстрее вечернего, и уже через несколько минут Лариса почувствовала себя готовой к действиям. Она быстро оделась, привела в порядок прическу. Заглянула в спальню – Колов спал, широко разметавшись на громадной кровати.
   – Приятного пробуждения, дорогой, – пропела Лариса вполголоса и, пройдя на кухню, взяла из холодильника две бутылки «Двина», решив, что генерал не обеднеет, ему должно быть даже лестно оттого, что ей так понравился его коньяк. Кроме того, он должен знать, что красивых женщин опасно приучать к красивой жизни. Обуваясь в прихожей, Лариса оперлась рукой о стену и наткнулась на незнакомый предмет – это был ремень с кобурой. Колебалась она недолго – и пистолет охотно утонул в ее сумке среди платочков, рядом с зонтиком, под косметической коробочкой. – Чего не бывает в нашей жизни, полной тревог и опасностей… – произнесла она с пьяной улыбкой и уже хотела было толкнуть дверь, но, бросив прощальный взгляд в комнату, увидела, что на столе осталась бутылка с коньяком и такой соблазнительный апельсин, на котором пылал первый солнечный блик утра. Лариса на цыпочках прошла в комнату, налила себе еще «Двина», вздохнула, как перед приятным испытанием, и выпила. Прихватив апельсин, не задерживаясь больше, вышла из дому.
   Черная «Волга» стояла у порога, и сонный милиционер протирал стекла от вечерней пыли.
   – Я вас приветствую в это прекрасное утро! – сказала она несколько нараспев.
   – Здравствуйте, – почтительно сказал милиционер. – Как спалось?
   – Спасибо, хорошо. Генерал сказал, что вы можете подбросить меня в город.
   – Прямо сейчас?
   – Да. Он еще отдыхает, и вы успеете вернуться за ним.
   – Он спит?
   – Да, ему нужно отдохнуть.
   – Понятно, – ухмыльнулся милиционер. – Понятно… Тогда прошу. – Он распахнул дверцу.
   – Спасибо! – Лариса села на переднее сиденье, положив сумку на колени. Бутылки предательски звякнули, но водитель, кажется, не услышал.
   – Что-то вы рановато, – проговорил он, трогаясь с места. – Седьмой час утра… Спать и спать. – Он сладко зевнул.
   – Что делать… Такова жизнь… Я опущу стекло?
   Свежий утренний воздух ворвался в машину, мягкой волной ударил в лицо, отбросил назад волосы. Водитель осторожно поглядывал на Ларису, но молчал, не чувствуя права заговорить первым.
   – Ну что? – спросила Лариса. – Неважно выгляжу?
   – Да нет, ничего… Вполне. На уровне.
   – На генеральском уровне?
   – Вы меня, конечно, извините… Может, я не в ту степь…
   – Валяй, чего уж там!
   – Я так скажу… Чем выше звание, тем ниже уровень. Так что вы не на генеральском уровне… Выше. На лейтенантский тянете.
   – Ну, спасибо! – Лариса рассмеялась. – Самые приятные слова за последний месяц.
   – Да?! Так я таких слов наговорю, что обалдеете! Вы таких еще не слышали.
   – Нет уж, хватит. Слишком хорошо – тоже нехорошо.
   Город был пустынным, редкие прохожие торопились к трамваям, автобусным остановкам. Жара еще не навалилась душно и потно. В центре им встретились две поливальные машины – сильные струи воды сметали с улиц следы ночной жизни.
   – Направо и во двор, – сказала Лариса. – Все, приехали. Я благодарю вас за эту прекрасную поездку! – Она улыбнулась. – Всего доброго!
   – До скорой встречи! – попрощался водитель.
   – А вот этого, боюсь, не будет.
   – Жаль! – Он помахал рукой, когда она оглянулась с крыльца. – Очень жаль.
   И черная «Волга», хищно скользнув через двор, выехала на простор широкой улицы. Через полчаса она снова въезжала на дачу генерала Колова. Солнце поднялось выше, и теперь его лучи пробивались не через доски забора, а сквозь колючие ветви сосен.
   А Лариса, войдя в сонный еще и гулкий подъезд, открыла почтовый ящик, положила туда пистолет, прикрыв его газетами, снова заперла. Теперь сквозь дырочки железной дверцы был виден только газетный шрифт. Стараясь не задерживаться, она, никем не замеченная, скрылась в квартире. «Можно считать, что ночное приключение закончилось вполне благополучно, – подумала Лариса. – Без жертв. А вообще-то, смотря что называть жертвой».

   У Заварзина были свои представления о жизни, и он им неуклонно следовал. Касалось ли это женщин и их повадок, общественных нравов, капризов начальства – обо всем он имел мнение, хотя сам часто об этом и не догадывался. Но, когда приходилось принимать решение, оказывалось, что он прекрасно знает, как поступить, у него есть понимание событий и опасностей, которые могут ему чем-то угрожать. Получив повестку, он почесал затылок, хмыкнул под нос, шало глядя на Андрея, хмуро стоявшего перед ним, и наконец кивнул.
   – Скажи своему приятелю Пафнутьеву, что я приду.
   – Приятелю?
   – А что, разве вы не знакомы?
   – Да вот вчера познакомились.
   – Очень полезное знакомство, – одобрил Заварзин. – Такие встречи ценить надо. Люди платят большие деньги, чтобы обзавестись связями, а тебе даром дается.
   Андрей отошел в гараж, занялся какими-то делами, а Заварзин бухнулся на сиденье «Мерседеса», захлопнул дверцу, но так и не сдвинулся с места. Вынув скомканный листок бумаги, еще раз вчитался во все предупреждения, пояснения, потом вышел из машины и поднялся в контору.
   – Что ты думаешь по этому поводу? – спросил он Подгайцева, протянув повестку. Тот бегло взглянул на нее, пожал плечами.
   – Надо идти.
   – Думаешь, надо?
   – Зачем светиться, доводить дело до скандала?
   – Может, протянуть время?
   – Лучше сходить, поговорить, узнать, чего он хочет, чем интересуется… А уж потом можно и слинять, если что-то серьезное.
   – Тоже верно… А вдруг возьмет подписку о невыезде?
   – Ну и что? Возьмет и пусть тешится. Если нет ничего серьезного, можно и не уезжать, а если что-то вынюхал, все равно придется когти рвать.
   – Михей, уже вынюхал! Они засняли все рубчики на колесах Андрея. Он уже у них на крючке! Ты понял?!
   – Саша… Послушай меня… – Подгайцев сидел, ссутулившись, в углу. – Я не хочу ничего советовать. Это опасно – советовать. Тем более тебе. Но если ты спросил мое мнение, то скажу. Если Андрей действительно влип, то влип Андрей, а не мы с тобой. Ему отвечать, какие у него колеса, где эти колеса побывали, где следы оставили… А Андрей будет молчать.
   – Ты уверен?
   – Ему только нужно шепнуть пару слов о его девочке. И все. Дескать, в случае чего девочка наша будет, общая. Кольнем ее раз-другой, и отвыкнуть уже не сможет. Сама за нами бегать станет. И он будет молчать, как могила. Больше скажу – он на себя все возьмет и отсиживать пойдет, сколько бы ему ни дали.
   – Что-то в этом есть, – с сомнением проговорил Заварзин. – Что-то есть…
   – Единственный человек, на которого можно положиться, – это Андрей. Другие могут дрогнуть, потому что у них есть возможность вывернуться, хотя и они… Но Андрею уже не выбраться. Ему сейчас что угодно поручи, и он выполнит. Но с ним надо поговорить.
   – И задание ему нужно подобрать, – сказал Заварзин.
   – Можно подобрать, – согласился Подгайцев. – Можно и повременить… Это уже не имеет слишком большого значения.
   – Имеет. Но об этом я еще подумаю. А по повестке схожу, так и быть. Схожу.
   И говоря это, Заварзин уже знал, когда пойдет, что скажет и во что будет одет. Он полагал, что знает категорию людей, к которой относил следователя, и был уверен, что за их силой, возможностями, властью стоит самая обыкновенная завистливость – они не могли пить, что хотели, спать, с кем хотелось, надеть на себя то, о чем мечтали. Но все это мог Заварзин.
   И когда он сидел перед Пафнутьевым, на нем был просторный великоватый пиджак, создававший ощущение легкости, свободы, удобства, просторные брюки, мягкие кроссовки. А на Пафнутьеве все выглядело тяжеловато, ему было жарко, неуютно в кабинете, за этим маленьким поскрипывающим столом.
   – Мне передали вашу повестку. – Заварзин положил на стол скомканный листок бумаги. – И вот я здесь.
   – Очень рад.
   – Честно говоря, я не совсем понимаю, чем привлек ваше внимание, зачем вообще понадобился.
   – Сейчас объясню. – Пафнутьев достал бланк протокола, аккуратно расправил его, вписал анкетные данные Заварзина. Тот охотно отвечал на все вопросы – о дате рождения, месте работы, семейном положении, и постепенно настороженность все более охватывала его, а от того превосходства, с которым зашел пятнадцать минут назад, не осталось и следа. Заварзин с опаской поглядывал на зловещие несуразные предметы, торчавшие из-под шкафа, разложенные на полках, валявшиеся прямо под ногами. А Пафнутьев, о, этот лукавый Пафнутьев прекрасно знал, какое впечатление производят на нового человека все эти вещдоки, и не стремился очистить от них свой кабинетик.
   – Ну что, Александр… Вот мы с вами и встретились, – проговорил он удовлетворенно.
   – Да я, в общем-то, и не скрывался.
   – Да? – удивился Пафнутьев. – Надо же… Интересно. – Он произносил слова, которые не значили ровно ничего для человека невиновного, но того, кто в чем-то замешан, они явно нервировали. – Скажите, в каких отношениях вы находились с убитым? – Пафнутьев склонил голову, приготовившись слушать.
   – Каким убитым? – отпрянул от неожиданности Заварзин.
   – С Пахомовым, которого застрелили на прошлой неделе.
   – А я его и знать не знаю.
   – Странно… Весь город знает, а вы не знаете. Весь город об этом гудит, а вы слыхом не слыхивали. Люди про колбасу забыли, про мыло, про водку – только и трепу об этом убийстве, а вы будто с Луны свалились!
   – Ну, я слышал, конечно, что кого-то стрельнули…
   – Ага, все-таки слышали. Это меняет дело. Так и запишем. Значит, решили отказаться от первоначальных своих показаний.
   – Послушайте… Не надо мне пудрить мозги! – взъярился Заварзин. – Получается, что я вроде бы одно говорю, потом другое… Не надо.
   – Значит, об убийстве вам известно?
   – Да. Но никакого Пахомова не знаю.
   – Очень хорошо. Так и запишем. Вы не возражаете, если я так запишу?
   – Ради бога! Пишите, что хотите!
   – Подпишите, пожалуйста, ваше заявление. Вот здесь… Что Николая Константиновича Пахомова вы знать не знаете. А о том, что кого-то убили в городе на прошлой неделе – слышали. Я правильно изложил ваши слова?
   – Более или менее, – сказал Заварзин и небрежно расписался на рыхловатой бумаге протокола. Но была в его движениях и нервозность. Он насторожился, поняв, что ухо нужно держать востро. А Пафнутьев был, казалось, беззаботен.
   – Значит, с Пахомовым незнакомы и о его существовании никогда не слышали?
   – Да. Именно так.
   – Прекрасно. Скажите тогда, в каких вы отношениях с его женой?
   – Не понял? – Заварзин откинулся на спинку стула.
   – Повторяю… В каких отношениях вы находитесь с Ларисой Пахомовой, женой человека, застреленного на прошлой неделе?
   – Вы что, путаете меня, ловите, никак не пойму?
   – А мне непонятно, что вас настораживает? Если вы не знали мужа, если впервые услышали его фамилию… То как быть с женой? Как нам быть с Ларисой? – Пафнутьев склонился над столом, стараясь заглянуть Заварзину в глаза.
   – Не пойму, что вы хотите?
   – Хорошо. Разобью вопрос на несколько, чтобы он был более доступен, – пустил Пафнутьев первую шпильку. – Знакомы ли вы с Ларисой Пахомовой?
   – Нет.
   – Слышали ли когда-нибудь это имя?
   – Нет.
   – Знали ли вы о ее существовании на белом свете?
   – Нет.
   – Подпишите вот здесь… Благодарю. Из всего этого следует, что вы не знаете, где она работает, где живет, с кем общается?
   – Я ее вообще не знаю! – заорал Заварзин.
   – Распишитесь.
   – Слушайте, что-то много подписей… Так не бывает!
   – А откуда вы знаете, как бывает? Вы уже сталкивались со следователем? Привлекались к уголовной ответственности? Были в конфликте с правосудием?
   – Никогда. Ни разу. И не собираюсь!
   – Почему же вас смущает, что приходится подписывать свои собственные заявления? Обычная практика. Правда, чаще она применяется во время очных ставок, когда требуется устранить противоречия в показаниях нескольких свидетелей или подозреваемых. Но поскольку вы делаете очень важные заявления, а они находятся в противоречии с данными, которыми располагает следствие, то я, чтобы устранить эти противоречия, и прошу подтвердить сказанное. Что же в этом плохого? Ведь таким образом вы полностью устраняете мою предвзятость, если она каким-то образом проявится. И ваша позиция на суде будет неуязвима, разве нет?
   – Что-то вы рановато о суде заговорили, – растерянно пробормотал Заварзин.
   – Ничуть. По-моему, в самый раз. Да и зачем вам-то об этом думать? Это мои проблемы.
   – А о каких противоречиях вы говорили?
   – А! – Пафнутьев махнул рукой. – Дело в том, что некоторые люди утверждают, будто вы не единожды катали на своем роскошном «Мерседесе» вышеупомянутую Ларису Пахомову.
   – Мало ли кого я мог подвезти! Сотня на бензин никогда не помешает.
   – Дело в том, что свидетели утверждают, будто вы заезжали за Пахомовой к ней домой, где она проживала вместе со своим мужем Николаем, тем самым, который был застрелен на прошлой неделе, о чем вы ничего не слышали, хотя весь город…
   – Хватит! – не выдержал Заварзин. – Хватит надо мной издеваться!
   – Простите, – Пафнутьев виновато склонил голову. – Если у меня невзначай сорвалось какое слово непотребное, если нечто неуважительное сорвалось… Прошу меня извинить. Я старался следить за своей речью, потому что знаю – некоторые свидетели очень болезненно относятся к словам следователя и могут истолковать их превратно, поскольку сама обстановка…
   – Прошу вас, хватит, – простонал Заварзин. – Ничего обидного вы не произнесли. Нет у меня на вас обиды! Нет!
   – А как же нам быть с Ларисой?
   – Тут какое-то недоразумение.
   – Ну что ж, давайте разберемся… Скажите, в каких отношениях вы находитесь с Голдобовым?
   – Это кто? – Заварзин не смог так быстро переключиться, ему требовалось время.
   – Тот самый, который оплатил вашу роскошную покупку.
   – Какую покупку?!
   – «Мерседес».
   – Что вы несете?!
   – А разве нет? Тогда извините, прошу великодушного прощения. Скажите тогда, за какие деньги вы купили «Мерседес»? Я бы не стал задавать этот вопрос, но дело в том, что этот злополучный «Мерседес» постоянно участвует в наших беседах, его поминают свидетели, на нем раскатывает Лариса Пахомова, а ее муж падает, сраженный кабаньей картечью, в то время, как Голдобов… Впрочем, я увлекся. Голдобова вы, оказывается, тоже не знаете.
   – Я этого не говорил!
   – Значит, знаете?
   – Слушайте, как же я устал от вас! – искренне воскликнул Заварзин. – Это обычная манера допроса?
   – Какого допроса?! Мы просто беседуем, но дело в том, что мои вопросы вы воспринимаете как-то настороженно. Совершенно напрасно. Вам незачем меня опасаться. Все мои устремления направлены лишь на то, чтобы узнать правду. И больше ничего. Так что у вас с Голдобовым? Вы что-то хотели сказать, но я вас перебил… Слушаю, – Пафнутьев приготовил ручку, чтобы вписать слова Заварзина в протокол.
   – Ничего у меня с Голдобовым…
   – Но вы с ним знакомы?
   – Слегка.
   – Это как?
   – Ну как… Здрасьте-здрасьте… Вот и все.
   – То есть отношения чисто приятельские?
   – Вы знаете, кто такой Голдобов? – со значением спросил Заварзин, намереваясь пойти в атаку.
   – Какая-то шишка из торговли… Он тоже пользовался вашим «Мерседесом»?
   – С чего вы взяли?
   – Сам видел, – широко улыбнулся Пафнутьев.
   – Вы видели, как Голдобов ехал в моем «Мерседесе»?!
   – Ага, – кивнул Пафнутьев.
   – Не помню. У него своих машин хватает.
   – Если вы отрицаете, я так и запишу.
   – Я сказал, что не помню.
   – И Ларису не помните?
   – Не помню.
   – И мужа ее?
   – И мужа не помню.
   – Так и запишем.
   – Да подождите вы писать! Давайте выясним… Какая-то бестолковщина идет, у меня все смешалось!
   – Будем выходить на прямую дорогу. Среди ваших приятелей есть человек по имени Олег Жехов?
   – Жехов?
   – Да, тот самый, который, однажды перепившись, неосторожно вывалился с балкона… Хотя некоторые утверждают, что ему помогли сорваться. Впрочем, извините. Это случайно листок из другого уголовного дела мне под руку попался. Извините. Забудем о Жехове, мир праху его. В каких отношениях вы с Николаевым?
   – А это еще кто такой?!
   – Как же! Ваш работник, член кооператива…
   – А, Андрей… Господи! Я же говорю – все перемешалось. А какие отношения… Он у нас работает недавно, я его толком еще не знаю. Вроде ничего парень. У нас зарплата хорошая, многие рвутся, но выдерживают требования не все. Отвыкли работать за годы Советской власти. – Заварзин улыбнулся, словно извиняясь за политическую дерзость. – А чем он-то вас заинтересовал?
   – Да вот подвез меня на мотоцикле… Хорошо водит, этого у него не отнять.
   – Рокер. Бывший, правда.
   – Вон оно что… Тогда ясно. Он механик?
   – В моторах разбирается.
   – Сколько ему платите?
   – Десять тысяч, – ответил Заварзин, поколебавшись.
   – Неплохие деньги. Мне таких не платят. Меня возьмете? Я ведь тоже неплохой механик, а?
   – С испытательным сроком.
   – В чем же вы хотите меня испытывать?
   Заварзин усмехнулся, достал из кармана сигареты, вопросительно посмотрел на Пафнутьева. Тот согласно кивнул – кури, дескать, не возражаю.
   И допрос продолжался.
   И чем больше он длился, тем более успокаивался Заварзин. Если раньше у него были какие-то сомнения, надежда отвертеться и уйти чистым, то теперь он понимал, что выход у него один – спасаться надо немедленно. Если этот увалень выпустит сегодня, уже никакие силы не заставят его снова прийти в этот кабинет. И больше всего угнетало – Пафнутьеву каким-то образом удалось связать в один узел погибшего Пахомова, его шалопутную бабу Ларису, Голдобова, этого недотепу Андрея, мелькнула даже фамилия Жехова…
   Пафнутьев почувствовал перелом в настроении Заварзина. Если в начале допроса тот пытался все представить каким-то недоразумением, то теперь его поведение изменилось. Он часто задумывался, уточнял вопросы, интересовался, в какой связи и для какой такой надобности это необходимо знать следователю. Свои показания подписывать не торопился, ссылаясь на плохую память – дескать, насколько помню, если не ошибаюсь, боюсь ввести в заблуждение. Пафнутьев понял, что перелом произошел не только в настроении Заварзина, но и в ходе следствия. Можно сказать, что он раскрыл некоторые свои карты и показал, что намерения его достаточно серьезны. Теперь он наверняка столкнется с круговым молчанием, его будет подстерегать опасность куда большая, чем до сих пор. Но он и противника заставит подняться из окопов. Несколько раз Пафнутьев поймал выражение Заварзина не то чтобы угрожающее, а приглядывающееся. Да, он, похоже, успокоился. Он просто пережидал этот допрос.
   Выйдя от следователя, Заварзин не увидел ни роскошного цвета своей машины, ни ее форм и даже звука захлопывающейся дверцы, которым всегда наслаждался, не услышал. И момента, когда заработал мотор, не почувствовал, хотя прежде это было одно из самых радостных его ощущений. Посмотрев в зеркало, Заварзин увидел сзади отвратительного типа, того самого, который недавно ползал вокруг мотоцикла Андрея. Теперь он совершенно откровенно, расставив тощие кривоватые ноги, фотографировал его, Заварзина.
   – Во дурак-то! – воскликнул Заварзин и не удержался, подъехал к Худолею. – Слушай, как тебя там… Если нужны мои портреты, поехали ко мне домой – дам сколько унесешь!
   – Нет, мне важнее мои любительские фотки. Они более подходят для уголовного дела. – Худолей тоже мог при случае произнести несколько слов из прокурорского набора.
   – Для какого уголовного дела?!
   – Которые находятся в производстве, – не задумываясь, ответил Худолей и щелкнул Заварзина, выглядывающего из машины. После этого тому оставалось только чертыхнуться. Мощный мотор в секунду вынес машину со двора прокуратуры.
   Заварзин продолжал материться про себя, когда через десять минут входил к Голдобову. Он не спросил разрешения у секретарши, а на человека, который сидел в кабинете, даже не взглянул. Подошел к приставному столу, сел и положил на него тяжелые руки.
   – Ну? – произнес Голдобов.
   – Похоже, папаша, мы на крючке.
   – У кого?
   – У Пафнутьева, этого гада!
   – А кто это?
   – Следователь!
   – Разве он еще жив?
   Заварзин медленно повернул голову и встретился со спокойным, почти безмятежным взглядом Голдобова.
   – Вы говорили, что его отстранят от дела?
   – Его отстранили. Он просто хулиганит. Дело уже поручено другому.
   – Но он меня допрашивал! Собирается допрашивать вас! И, похоже, умеет это делать. Анцышка нас дурит! Он не отстранил Пафнутьева от расследования.
   – Анцышка подписал приказ. С завтрашнего дня Пафнутьев уходит в отпуск. Поэтому, если с ним что-то случится, то случится с отпускником, а не с человеком, который распутывает страшные преступления. И шума не будет. – Голдобов посмотрел Заварзину в глаза. – Мне кажется, ты чего-то недопонимаешь.
   – Чего там особенно понимать… – Заварзин поднялся и, не сказав больше ни слова, вышел.

   Теперь Заварзин в полной мере оценил преимущества своей машины – почти бесшумно неслась она по улицам города. Позади остался центр, пригороды, и вот он уже на раскаленной под солнцем грунтовой дороге. Заварзин остановился у самых ворот, а увидев Андрея, подозвал его.
   – Садись. – Он распахнул дверцу.
   – Зачем? Я могу на мотоцикле… – неуверенно проговорил Андрей. – Все-таки свежий воздух… Там у вас душно…
   – Садись. – И Андрей понял, что сопротивляться бесполезно. Заварзин тронул машину, круто развернулся и, не обращая внимания на выстроившихся у ворот кооператоров, на Подгайцева, сбегавшего по ступенькам конторы, рванул так, что колеса покрутились на месте.
   – Куда едем? – спросил Андрей.
   – Домой. Ко мне домой.
   – Зачем?
   – Надо.
   – Кому?
   – Кому, спрашиваешь? – Заварзин глянул на Андрея, оценив дерзость вопроса. – Тебе.
   – Сколько заботы, волнений… Уж не знаю, смогу ли оправдать такое доверие.
   – Сможешь. Я в тебя верю. С некоторых пор.
   – С каких, интересно?
   – С тех самых, когда мы по твоей дурости вляпались в историю с убийством. Понял?! Вот с тех пор я в тебя и поверил.
   – Я тоже, – сказал Андрей несколько бестолково.
   – Что – тоже? Выражайся яснее!
   – Тоже поверил, – улыбнулся Андрей. – В себя.
   Он уже понимал, что происходит нечто важное. И первая мысль была: неужели Заварзин что-то узнал о его ночном визите? Неужели остались какие-то следы. Потом Андрей как-то внове осознал, с кем едет. Убийство того мужика на улице… Да, это сделал он, но организовал Заварзин, сам оставшись в стороне. Эта дикая пьянка – ведь пили за упокой чьей-то души, опять кого-то пришили. Правда, на этот раз обошлось без него, но суть-то прежняя – рядом человек, готовый завалить его в любой момент.
   И Андрей осторожно оглядывался по сторонам, чтобы успеть выскочить, как только Заварзин снизит скорость. Вот они проскочили поворот, впереди светофор. Но Заварзин нажал на газ, и машина успела проскочить на желтый.
   – Ты это, – сказал он с ленцой, – не надо.
   – Что не надо?
   – Суетиться. Дверь не откроется… Блокировка. Да и опасаться тебе нужно не меня. Помнишь того мужика из прокуратуры, которого вез недавно? Вот его опасайся. Он к тебе уж ручонки свои шаловливые протягивает.
   – А чего ему ко мне протягивать?
   – Ну как же… Убийцу ищет. Говорят, еще не было случая, чтобы не нашел. Невероятной цепкости товарищ. Не зря он настоял, чтоб ты его подвез.
   – Мне Михей приказал.
   – Михей? – рассмеялся Заварзин. – А почему? Не знаешь? Могу сказать – потому что его об этом попросил твой новый друг Пафнутьев.
   Андрей не ответил. Насмешливый тон Заварзина позволял промолчать. Пусть думает что угодно. Как бы там ни было, Андрей понял – зачем-то он опять понадобился.
   – Приехали, – сказал Заварзин, круто сворачивая во двор. Андрей с интересом огляделся – это был тот самый двор, в котором он побывал недавно среди ночи. – Пошли. Поговорить надо.
   – Поговорим, – ответил Андрей и по тому, как взглянул на него Заварзин, понял – и этот ответ тому не понравился.
   – Все ершишься… Напрасно.
   – Напрасно старушка ждет сына домой, – улыбнулся Андрей.
   – А вот тут ты уж прав. В самую точку попал.
   Заварзин шел по лестнице позади Андрея, опасаясь, что парень может, чего доброго, попросту удрать. И дверь открывал так, чтобы Андрей при всем желании не смог бы проскочить мимо.
   – Входи. – Заварзин чуть ли не силой втолкнул Андрея в квартиру и тут же захлопнул дверь, нажав какую-то неприметную кнопочку – заблокировал запор. – Проходи в комнату, располагайся. Ты ведь у меня еще не был в гостях?
   – Только собирался.
   – Считай, что твоя мечта сбылась. – Заварзин сбросил пиджак. – Садись, – и толкнул его в грудь так, что тот упал в низкое кресло. – Что ты все топорщишься… Расслабься парень, расслабься… Выпьешь?
   – Не хочется… Жара…
   – Как хочешь… А я выпью. – Заварзин открыл бар, достал бутылку водки, поставил на столик два стакана, сходил на кухню и принес из холодильника воду, формочку с кубиками льда. – Оцени, как ухаживают за тобой, а?
   – Наверно, стою того…
   – Ну ты даешь! Что ни скажи, все тебе не так, все ты поперек!
   – Но ведь главное еще не началось!
   – И опять ты прав… Потому и терплю твою непочтительность. Главное сейчас начнется. И тогда тебе вряд ли захочется хамить. – Заварзин бухнулся в кресло, налил себе из большой бутылки треть стакана водки, бросил туда кубик льда. – А теперь слушай. – Заварзин взглянул на Андрея жестче, без улыбки. – Знаешь, зачем следователю понадобилось, чтобы именно ты отвез его в город на своем мотоцикле? Не надо отвечать. Я спрашиваю не для того, чтобы ты отвечал. Пока ты сидел в его кабинете и пил чай, не знаю, чем он там тебя еще угощал… Он отлучался? Спрашиваю – отлучался?
   – Д… да.
   – И довольно долго это было?
   – Да, минут пять.
   – Я могу даже предположить, что он отлучался не один раз?
   – Два раза, – подтвердил Андрей. – Он сказал, что повестку оформлял… То печать, то подпись… А когда все сделал, я уехал.
   – Бланки повесток со всеми печатями и подписями у него в столе. Там их столько, что он полгорода может вызвать, не отрывая задницы от стула. Пока ты сидел и хлопал ушами, он провел съемку колес твоего мотоцикла.
   – Откуда ты знаешь? – насторожился Андрей.
   – Сам видел.
   – Случайно мимо проходил?
   – Парень, кончай. Мне это надоело. Я не проходил мимо. Едва ты отъехал со своим следователем, мне тут же позвонил Михей и обо всем доложил. Я рванул к прокуратуре. И из соседнего двора, сквозь кустики все видел. Выскочил тощий мужичонка с фотоаппаратом и давай вокруг твоего мотоцикла вертеться. Больше всего его интересовал протектор заднего колеса. Знаешь почему?
   – Они у меня не краденые.
   – Дурак. Они не ищут краденое. Они ищут убийцу. А когда мотоцикл скрывается с места преступления, на дороге отпечатывается протектор именно заднего колеса. Ты как удирал? Переулком? Накануне шел дождь, земля была мокрая, следы на ней отпечатываются со всеми подробностями.
   – Не помню…
   – Ты ни фига не помнишь, потому что драпал, наделав в штаны. Он полдня фотографировал ту дорожку после того, что ты устроил в то утро.
   – Ну, устраивал, допустим, не только я…
   – Заткнись, Андрей. Ты на крючке, понял? Протектор – это все равно что отпечатки пальцев. Царапины, камушки, повреждения… Тебя не взяли до тех пор, пока не проявят пленку, отпечатают снимки и сравнят с теми, которые сделали на месте убийства. Понял?
   – Дальше, – проговорил Андрей, чувствуя, что внутри у него все похолодело.
   – И мне хотелось бы знать – что будет дальше. Для всех нас. Или продашь, или не продашь. Назовем вещи своими именами… Ты всех крепко подвел, по твоей милости мы оказались участниками убийства, хотя договаривались совсем о другом.
   – Дальше?
   – Перестань повторять это слово! Нам светит срок. Про тебя не знаю, суд решит – расстрелять или посадить на пятнадцать лет. Не хочу об этом думать. Но о ребятах, оказавшихся под угрозой трех, пяти, семи лет тюряги… – Заварзин закурил и, подойдя к окну, распахнул форточку. Поднявшись на небольшую табуретку, он отвел штору в сторону, несколько раз глубоко затянулся, выпуская дым в форточку. Выбросив окурок за окно, снова опустил штору и сел в кресло. Андрей выпил воды, осторожно поставил стакан на столик.
   – Хорошая вода, – сказал он, зная, что и эти его слова Заварзину не понравятся.
   – И водка хорошая. Но наше положение от этого не становится лучше. Ребята согласились тебе помочь, хотя одно лишь наше молчание уже является уголовным преступлением. Это называется недоносительством.
   – Если я правильно понял, – медленно проговорил Андрей, – от меня опять что-то требуется?
   – Слушай, ты, мудак! – Заварзин вскочил, схватил Андрея за горло, но тут же отпустил. – Мне не нравится, как ты разговариваешь! Понял?! Не нравится.
   – А я в полном восторге, как ты со мной разговариваешь. – Андрей поправил воротник, запихнул подол рубашки под ремень. – Только просьба – хватит. С меня достаточно. Я провинился? Хорошо. Виноват. Хотя мы сейчас оба знаем степень моей вины, верно? – Андрей исподлобья посмотрел на Заварзина. – Мы ведь оба знаем, насколько я виноват и насколько не виноват? И не надо мне пудрить мозги. Тебе есть что сказать – говори. Нечего сказать – гуляй.
   Заварзин налил себе водки, бросил в стакан кубик льда, звякнувший глухо и влажно, подождал, когда он почти растаял, и выпил холодную, чуть ослабленную водку.
   – Хорошо. Продолжим… Ты на крючке. Не только у следователя, но и у меня. Согласен? В конце концов, к чему бы ни пришел Пафнутьев, мы с ребятами свидетели… Если скажем, что в это время ты был в гараже, ремонтировал машину… Никто не сможет перешибить наши показания. Если скажем нечто противоположное, то и этого никто не перешибет.
   – Короче!
   – Должок за тобой, парень. Пора платить. Заплатишь – и можешь отвалить. Если захочешь, конечно.
   – И на этот раз патроны менять не будешь? – Андрей вылил в стакан остатки воды, но ставить бутылку на стол не торопился, даже взял ее как-то странно – горлышко оказалось в кулаке, а сама бутылка торчала в сторону, напоминая короткую стеклянную дубинку.
   Заварзин усмехнулся.
   – Поставь. Ты мне нужен живым. Пока ты в долгу, тебя никто пальцем не тронет. Вот так. – Он взял у Андрея бутылку и поставил ее в угол. – Кстати, пустая бутылка гораздо опаснее полной.
   – А каком смысле?
   – В прямом. Полной бутылкой можно лишь оглушить человека, удар получается мягче. А пустой – это смерть.
   – Запомню.
   – Сейчас тебе пригодится другое. Ты спрашиваешь о патронах… Патроны будут боевые. Это говорю сразу.
   – И после этого отвалите?
   – Как сам захочешь, Андрюша. Может получиться, что войдешь во вкус и не захочешь расставаться. Все-таки мы надежные ребята, на нас можно положиться. И работаем грамотно, не оставляя следов.
   – В этом я убедился.
   – Вот видишь, теперь и сам знаешь – своих следов не оставляем. Теперь ты уж наш, теперь тебя беречь будем… А если подведешь… Не будем беречь и девочку твою не сможем спасти, если с ней что случится. Знаешь, сейчас столько хулиганья, пьяни всякой… А она девочка видная, каждый оглянется, у каждого душа дрогнет или еще там что…
   – Значит, и о ней заговорили?
   – Я же сказал – мы работаем надежно. С подстраховкой. Говорят, с мамашей живешь, вдвоем? Видел я ее как-то, совсем старенькая… Она не перенесет, если с тобой что случится. Хорошая женщина, но жизнь, видно, у нее была несладкая… А?
   – Хочешь сказать, что я хорошо влип?
   – Это зависит от того, как все назвать… Может, влип, а может, познакомился с отличными ребятами.
   – Это я уже знаю.
   – Правильно. Тебя же ведь не дали в обиду!
   «Продадут, – спокойно, будто это само собой разумелось, подумал Андрей. – Ведь с кем-то разобрались, за чей-то упокой пили в тот вечер. Вот так же напьются, когда со мной разделаются. Они не будут долго колебаться – я для них становлюсь опасным. Или придется так в крови вымазаться, чтобы и сомнений во мне не возникло, или же будут постоянно испытывать заданиями с боевыми патронами… А может, не врет? В самом деле выполнить эту просьбу, снять угрозы со Светки, с матери… Ведь с матерью им разбираться не придется – как только узнает, что меня осудили за убийство… Для нее это будет конец. А они не остановятся…»
   – Говори, я слушаю, – сказал Андрей.
   – Ты готов?
   – Да.
   – Тогда пошли.
   – Куда?
   – В одно место. Не робей, все будет гораздо проще. Никаких мотоциклов, обрезов, погонь, перестрелок…
   Заварзин долго возился у двери – видимо, заменил замки, но еще не привык к их секретам. Андрей, как и час назад, шел впереди, чувствуя спиной жар большого заварзинского тела. Воздух в «Мерседесе» разогревался точно так же, как и в любой другой машине, и Заварзин, распахнув дверцы, подождал несколько минут, пока ветерок остудит внутренности обитой золотистым плюшем машины.
   Ехали недолго, остановились на какой-то площадке с разбитым асфальтом и дальше пошли пешком. События последних дней приучили Заварзина к осторожности, теперь он избегал ставить свой «Мерседес» возле тех домов, куда приезжал, а последний квартал старался пройти пешком.
   – Сюда, – сказал Заварзин и первым вошел в неприметный подъезд, привычно отодвинув сорванную с петель дверь. Вместо стекол в нее были вставлены фанерки, вырезанные из овощных ящиков, вместо ручек зияли дыры, будто кто-то пытался открыть эту дверь с помощью бульдозера. Весь потолок был усеян черными пятнами, словно подъезд постоянно подвергался какому-то дьявольскому обстрелу. Но все было гораздо проще – здесь тешились шаловливые ребята. Юные, непотревоженные мозги это забавляет, и потом, приятно вот так, безнаказанно, напомнить о себе. Это же чувство толкает юношей и девушек к обрезанию телефонных трубок, вспарыванию сидений в автобусах, битью окон в проносящихся электричках, снятию глушителей с мотоциклов. И все вместе создает ощущение, что город захватили не то марсиане, не то мощная десантная группировка враждебной державы.
   Заварзин открыл дверь, исцарапанную гвоздями точно так же, как были изуродованы все остальные двери, и вошел в квартиру.
   Андрей с любопытством огляделся.
   Полутемная, тесная прихожая с замусоленными обоями и слабой лампочкой под пыльным светильником из крашеного стекла, тряпичная дорожка, картинка в засиженной мухами рамке – не то «Незнакомка», не то «Три богатыря», не то «Медведи в сосновом лесу» – все эти картины смотрятся на удивление неразличимо. В единственной комнате Андрей увидел диван с накидкой и большой столик из прессованной стружки, сдвинутый к окну. В комнате стоял полумрак, поскольку плотные шторы не пропускали солнечного света, и только узкая щель напоминала, что за окном ясный день.
   Еще раз окинув взглядом комнату, Андрей утвердился в своем подозрении – квартира нежилая. В ней, наверно, кто-то прописан, числится здесь и не забывает напоминать соседям о собственном существовании.
   – Как гнездышко? – спросил Заварзин. Он сдвинул с дороги стул, отдернул штору, обнажив немытое окно.
   – Ничего… Жить можно. А как это понимать? – спросил Андрей, показывая на полосатый несвежий матрац, лежащий почему-то на столе.
   – Не все сразу, дорогой. Не все сразу. Скажу только – здесь нет ничего случайного, никто по пьянке на этом столе не спал, а матрац приготовлен для тебя.
   – Даже так? Кому-то было известно, что я здесь буду?
   – Конечно.
   – И ты знал?
   – А куда же тебе деваться? Я как увидел твою девочку в нашей конторе той ночью, помнишь? Так вот, увидел и сразу все понял.
   – Что же ты понял?
   – Мне стало ясно, Андрюша, что отныне никуда тебе от нас не деться. Но не будем об этом… Подойди сюда, – Заварзин подозвал его к окну. – Что ты видишь?
   – Ничего особенного… Город.
   – Правильно. Ты находишься на четвертом этаже. Перед тобой сквер. Вон там разворачивается трамвай, причем со страшным скрежетом. И во время разворота люди на расстоянии ста метров не слышат ничего другого. Только скрежет. Все они в это время смотрят на красный трамвай и ждут, когда же он закончит свой идиотский разворот, от которого все переворачивается внутри. Теперь смотри на этот сквер. Посередине клумба с прекрасными цветами…
   – Вижу.
   – Молодец. А чуть правее, в просвете между деревьями, скамейка голубого цвета. Видишь?
   – Вижу.
   – Сейчас на ней никто не сидит. А завтра ровно в двенадцать часов дня на эту скамейку сядет человек в пиджаке и брюках грязно-серого цвета. Ты уже имел счастье общаться с ним.
   – Следователь?
   – Умница. Ты в это время будешь лежать на этом столе, на этом матраце. В руках у тебя будет прекрасная штуковина с оптическим прицелом. Стрелять умеешь. Ты делаешь один выстрел, ставишь винтовку вон в ту кладовочку и спокойно уходишь. И мы в расчете.
   – А если не соглашусь?
   – Согласишься. По многим причинам. Первая – твоя девочка. Ты ведь не хочешь ее потерять? А мы вынуждены будем принять к ней меры, чтобы сохранить дисциплину в наших рядах. Вторая причина – ты на крючке. Ты же убийца, Андрюша! Тебе спасаться надо. И самое главное – я привел тебя сюда, рассказал о нашей невинной затее… И если все сделаем сами, то тем самым отдаем себя в твои руки. А мне бы этого не хотелось.
   – Но тогда я отдаю себя…
   – Нет, не отдаешь. Ты уже у меня в руках.
   – И мы в расчете?
   – Клянусь!
   – А почему ты хочешь, чтобы это сделал я? Зачем еще одного человека впутывать?
   – У тебя такие дела хорошо получаются. И потом… Мне кажется, ты сам искал способ расплатиться за доброе отношение… Смотри – идет трамвай. Слышишь скрежет? Это здесь, на четвертом этаже, в ста метрах от поворота… А какой ужас там, на перекрестке!
   – Я никогда не стрелял с оптическим прицелом.
   Заварзин прошел в коридор, открыл дверцу встроенного шкафа, вынул винтовку, причем она оказалась гораздо меньшего размера, чем ожидал увидеть Андрей. Над стволом действительно красовалась черная труба прицела с линзами, сверкнувшими зловещим фиолетовым блеском. Заварзин любовно погладил винтовку, щелкнул затвором, протянул Андрею.
   – Познакомься. Очень послушная, исполнительная… Я отношусь к ней, как к любимой женщине… И она отвечает взаимностью. Вы поймете друг друга, и, кто знает, между вами может возникнуть чувство… А?
   Андрей взвесил винтовку на ладонях – она оказалась достаточно тяжелой.
   – Еще несколько подробностей. – Заварзин подошел к окну. – Смотри, рама будет приоткрыта сантиметров на пять… Не больше. Окна грязные, сквозь них ничего не видно. Ты ложишься на стол, устанавливаешь ствол и спокойно дожидаешься, когда на голубую скамейку справа от дерева сядет известный тебе человек. Да, чуть не забыл, – Заварзин прошел в коридор и вернулся с короткой черной трубкой. – Глушитель! Выстрел будет не громче щелчка пальцев.
   – И мы в расчете?
   – Да! – воскликнул Заварзин. – Да, черт тебя подери!
   – Завтра?
   – Да, завтра, в двенадцать ноль-ноль наш приятель сядет на ту скамейку. Но может и опоздать – советская система, ничего не поделаешь. Несколько технических советов… Внутри, в этой штуковине, – он положил ладонь на прицел, – нанесено перекрестие нитей… Ты должен совместить…
   – Знаю.
   – Это неважно, – опять нахмурился Заварзин. – Я должен быть уверен, что ты знаешь. Не надо рвать спусковой крючок… Спокойно, нежно, понял! Не торопи выстрел. Просто дожидайся, пока эта штуковина сама решит, что пора выстрелить. Терпеливо нажимай на крючок, не торопясь. Эта красавица сама знает, когда кончить. Понял?
   – И мы в расчете?
   – Да! – взревел Заварзин в бешенстве.
   – И я сматываюсь?
   – На все четыре стороны.
   – Как я войду сюда?
   – Я дам тебе ключ.
   – Давай.
   – Завтра. Утром, за пятнадцать минут до срока, ты возьмешь ключ под ковриком у входа. Эту штуковину найдешь в кладовочке, заставленной лыжами, швабрами и прочей гадостью. И в ней будет один патрон.
   – Одного мало.
   – Это хороший патрон, и его будет вполне достаточно. После выстрела ставишь винтовку на место, ключ вешаешь на гвоздик возле двери и уходишь. Захлопнешь дверь и отправляйся по своим делам. Мотоцикл оставь где-нибудь подальше, за пару кварталов. Вопросы есть?
   – Ты уверен, что я его узнаю?
   – За пять минут до двенадцати зазвонит телефон, – Заварзин поискал глазами аппарат. – И тебе сообщат, во что тот человек одет.
   – Звонить будешь не ты?
   – Не имеет значения. Звонить будет тот, кому удобнее.
   – И мы в расчете?
   – Если задашь этот вопрос еще раз, я сам прикончу тебя из этой штуковины, понял? А теперь иди и отсыпайся. Не вздумай пить. У тебя должна быть твердая рука.
   – И верный глаз, – добавил Андрей, поднимаясь.

   Расставшись с Заварзиным, Андрей бездумно сидел на той самой скамейке, на которой завтра в двенадцать ноль-ноль должен оказаться Пафнутьев. Вроде бы слежки не было, но Заварзин вряд ли вот так легко оставит его одного. Наверно, все-таки откуда-то наблюдают.
   Андрей ждал трамвая. Действительно, приблизившись к перекрестку, тот стал разворачиваться с таким металлическим визгом, что выстрела, прозвучавшего вон там, за тем окном на четвертом этаже, наверняка здесь никто не услышит. Человек бесшумно откинется на скамейке, и долго его будут принимать за пьяного, пока кто-нибудь не взглянет внимательнее.
   Андрей осмотрелся. Никто не выглядывал из-за газетного киоска, никто не обращал на него внимания с соседних скамеек, из толпы на остановке трамвая. Но за ним легко было наблюдать сквозь немытые окна гастронома, из машин, стоявших на противоположной стороне улицы, из окон домов, окружающих этот небольшой пыльный скверик…
   «Ладно, – подумал он, – авось». И с удивлением вдруг ощутил спокойствие. То ли продуманность покушения убедила его в собственной неуязвимости, то ли принятое решение освободило от колебаний, но Андрей почувствовал вдруг какую-то опустошенность. До него дошло, что спасаться надо не только от Пафнутьева, но и от своих друзей. Вряд ли они оставят его живым после того, как выполнит задание. Хотя им ведь и в будущем понадобятся исполнители для таких деликатных дел… И опять все начнется сначала? Так и в самом деле можно стать наемным убийцей… У него не было выхода. Или же его возьмет Пафнутьев, и тогда будет суд за умышленное убийство, или же его возьмут свои, и исход будет ничуть не лучше.
   В последний момент, когда двери трамвая вот-вот должны были захлопнуться, Андрей сорвался со скамейки, в несколько прыжков преодолел расстояние до остановки и успел впрыгнуть в вагон. Выглянул в окно – никто не бросился вслед, никто не выскочил из-за киоска. Правда, несколько машин, стоявших перед красным светофором и у тротуара, тронулись с места. Одна из них двинулась по улице вслед за трамваем. Тут уже была какая-то определенность – если следят, то только из этого вот зеленого «жигуленка», который бойко мчал по улице, но тем не менее трамвай не обгонял.
   Остановка. И хотя впереди горел зеленый свет, «жигуленок» притормозил, причем остановился не посередине дороги, как это бывает, а причалил к обочине. Но едва трамвай двинулся дальше, выполз на проезжую часть и «жигуленок». Андрей знал, что впереди будет тупик – достаточно широкий круг, внутри которого стояли всевозможные ларьки, киоски, небольшой цветочный базар, и машина не сможет сопровождать трамвай на всем протяжении разворота. Пройдя вперед, Андрей сел у самой кабины водителя, но так, чтобы тот не мог видеть его в зеркало. Когда на последней остановке все сошли, он остался, пригнувшись на своем сиденье. «Жигуленок», казалось, пребывал в растерянности – Андрея среди пассажиров не было, но и вагон со стороны проезжей части выглядел пустым. Водитель заметался – дал задний ход, потом рванулся вперед, но там не оказалось дороги. А трамвай тем временем, не закрывая дверей, продолжал свой путь по кругу. И в тот момент, когда проходил мимо цветочного базара, Андрей выпрыгнул наружу и тут же протиснулся в узкое пространство между ларьками. Оказавшись перед дощатым забором какой-то стройки, перемахнул через него, пробежал, не останавливаясь, между завалами бетонных плит, балок, кирпичей. Стройка оказалась безлюдной, и, выйдя в распахнутые ворота, Андрей почувствовал себя в безопасности. Он был доволен собой – оторвался от преследователей, даже не дав им понять, что заметил их.
   К дому, где жила Света, Андрей прошел по дороге, которой никогда не ходил. И даже в последний момент не решился войти сразу, а лишь дождавшись, когда на дорожке вдоль дома не было ни души, проскользнул в подъезд.
   Света сама открыла дверь, и Андрей, войдя, тут же захлопнул ее за собой.
   – Гонятся? – спросила она с улыбкой.
   Андрей молча смотрел на нее, не слыша вопроса. Он был уже счастлив, что видит Свету, что она дома.
   – Какая ты красивая, – произнес он привычным приветствием. – Просто невероятно.
   – Ты тоже ничего… Только задерганный немного… Что-то случилось?
   – Ты одна?
   – Одна, но мои скоро вернутся. Через полчаса… Можем успеть, а? Если постараться, конечно. Постараемся?
   – Нет, – он покачал головой. – Потом…
   Раздался телефонный звонок, и до того как Андрей успел остановить Свету, она взяла трубку.
   – Да? – сказала она с улыбкой. – Слушаю! – И тут же протянула трубку Андрею. – Тебя.
   – Меня?! – Он сжал ладонью микрофон и с ужасом смотрел на Свету. – Но никто не знает, что я здесь… Вернее, никто не должен знать. Он назвался?
   – Нет, просто попросил передать трубку. Я подумала, что ты ждешь этого звонка… Если хочешь, скажу, что тебя нет, а?
   – Да уже поздно… Слушаю, – сказал Андрей в трубку.
   – Ты так ловко обставил моих мудаков, что теперь-то я уверен в тебе полностью. – Андрей узнал голос Заварзина.
   – А ты сомневался?
   – Конечно.
   – Подбери другого.
   – Лучше парня мне не найти. И Свете тоже, – и Заварзин повесил трубку.
   Андрей прошел в комнату, упал в кресло и опустил лицо в ладони. Света пристроилась рядом, попыталась заглянуть в глаза.
   – Ну давай, – сказала она. – Выкладывай.
   – Они снова взяли меня в оборот, – произнес Андрей, помолчав. – Они снова взяли меня в оборот.
   – Новый заказ?
   – Да.
   – Когда?
   – Завтра.
   – Это прекрасно! – воскликнула Света. – За ночь мы проедем не меньше пятисот километров. А при хорошей погоде и всю тысячу.
   – Тысячу километров – это хорошо, – проговорил Андрей. – Но в какую сторону?
   – А! – Она шало блеснула глазами. – На все четыре стороны!
   – Ну, ты даешь… – Встал, подошел к окну, долго сквозь гардину всматривался в уличное движение и все-таки высмотрел уже знакомый зеленый «жигуленок».
   – Света, слушай внимательно. Я не знаю, как все сложится дальше, но у меня должны быть развязаны руки. А для этого ты должна быть в безопасности.
   – В каком смысле?
   – Если я сделаю что-то не так – пострадаешь ты.
   – Пусть попробуют!
   – Не надо, Света. Они могут. Ты должна исчезнуть. На неделю. За эти дни много чего случится… Я сейчас на двух крючках – у следователя и у Заварзина… Помолчи. Ты должна исчезнуть. Прямо сейчас. Я выхожу из дому, вслед за мной отъезжает вон тот зеленый «жигуль», – Андрей подвел Свету к окну, – видишь? Ты говорила, у тебя есть подруга? Можешь к ней забраться на неделю?
   – В общем-то, могу, но я не понимаю…
   – Да не надо ничего понимать! – сорвался Андрей. – Я предупреждаю тебя об опасности. Я говорю, откуда она, эта опасность. Я говорю, как ее избежать.
   – А я должна только слушаться!
   – Да. Ты должна слушаться.
   – Но сию секунду я не могу исчезнуть… Может быть, вечером? Андрей! По-моему, ты паникуешь… Ведь ничего не случится, если я чуть повременю, а?
   – Ты даешь слово, что сегодня же исчезнешь на неделю?
   – Даю.
   – Позвони ей сейчас, своей подруге, и договорись. И главное – чтобы она держала язык за зубами. Никому. Понимаешь – в полном смысле слова.
   – Все так опасно? – посерьезнела Света.
   – Опасней не бывает. Знаешь, какая моя главная задача на эту неделю? Выжить.
   – Может быть, нам обоим скрыться у подруги, а? Прекрасная будет неделя, Андрюша?
   – Понимаешь… Это будет, конечно, прекрасная неделя, но… последняя. Я на двух крючках, и мне нужно избавиться от обоих.
   – Это возможно?
   – Попытаюсь. Все. Мне надо идти. – Андрей поднялся, еще раз посмотрел в окно. Машина стояла на месте. – Сейчас я ее уведу. И ты не затягивай. Скоро такое завертится…
   – А мне не хочешь рассказать?
   – Хочу. Но нельзя. Ты не должна этого знать. Так будет безопаснее. Не знаешь, и все. Это сразу видно – знаешь или нет.
   – Думаешь, попадусь?
   – Ох, Света… Я стараюсь все предусмотреть… Ну… – Он обнял ее, поцеловал в губы. – Если бы ты знала, какая ты красивая!
   – Не скромничай. Ты тоже ничего. Ну, ни пуха!
   – К черту!
   Андрей никак не мог понять – зачем Заварзину понадобилось именно его задействовать на это убийство? Ведь куда проще подключить своего боевика и без всяких хлопот убрать Пафнутьева, если уж он так мешает. Но постепенно понимание приходило в нему, и он вынужден был признать, что расчет Заварзина правильный. Убийство должен был совершить именно Андрей. Следы он оставит в любом случае. Отпечатки пальцев на винтовке, наверняка его сфотографируют возле этого дома, возле той скамейки, скорее всего уже щелкнули. При необходимости его легко можно будет сдать правосудию и заткнуть им все дыры. А поскольку у них есть люди в милиции, значит, кто-то еще и звезду получит. Если в этом надобности не возникнет, то Андрей навсегда становится послушным исполнителем. Опять же, у него явная причина избавиться от Пафнутьева – ведь тот его заподозрил, если, конечно, верить Заварзину. Но тут он, похоже, не врет… Остается один выход – Пафнутьев должен исчезнуть, а Заварзин должен отстать.
   Выйдя на улицу, Андрей оглянулся на зеленый «жигуль» и пошел на противоположную сторону. Машина осталась на месте. Через сотню метров опять оглянулся – его никто не преследовал. Значит, стерегли Свету.
   Он вошел в телефонную будку.
   – Ты еще дома?
   – Да, вот собираюсь… Уже созвонилась с Леной. Она ждет.
   – Подожди, пока не выходи. По-моему, зеленый «жигуль» стоит под твоими окнами.
   – Знаешь, его нет. Только что уехал. Но не за тобой, а в другую сторону.
   – Понятно. Будь осторожна. Главное начнется завтра.
   Андрей повесил трубку, осторожно выглянул из будки, но не увидел ничего подозрительного. Ему нужно было побывать в нескольких местах, причем оставаясь незамеченным. Это было главным условием задуманного.
   Сначала он пришел к дому, где жил Заварзин. Но, сколько ни ходил вокруг, ничто не привлекло его внимание. Окна квартиры были, как всегда, зашторены, форточки закрыты. Тогда Андрей направился к дому на противоположной стороне улицы.
   Судя по всему, здесь недавно шли ремонтные работы – вокруг разбросаны комья смолы, тут же бочка, в которой эту смолу растапливали, в торце дома был установлен подъемник. С его помощью, видно, на крышу доставляли смолу и заливали протекающие места. Дом был окружен бестолково разросшимися кустами, поэтому, когда Андрей бродил вокруг, никто не заметил его, никто не обратил внимания. Он и сам не знал, зачем забрался сюда, но чувствовал, что не зря.
   – Ничего, ребята, – время от времени бормотал он себе под нос. – Дайте немного времени, совсем немного, и мы все утрясем… Только не торопите меня, не толкайте под локоть…
   Андрей поймал себя на том, что не хочет думать о безвыходности своего положения. Природа словно бы взяла на себя заботу о его духовном здоровье, выключив тяжкие раздумья. Он понимал, что положение скверное, но не отказался от попытки спастись. Так начинающий шахматист, проиграв партию, все-таки не сдается, надеясь то ли на чудо, то ли на зевок противника, то ли на осознание своего положения.
   А почему они решили избавиться от Пафнутьева? – вдруг возник вопрос в его сознании. Заварзин не хочет, чтобы он вышел на меня? Но тогда куда проще избавиться от меня… Значит, он и на них вышел… И попались они по-крупному, если даже мое исчезновение их не спасает…
   Андрей вдруг увидел, что сидит на скамейке, на которой завтра должен оказаться Пафнутьев. С удивлением осмотрелся, пытаясь вспомнить, как здесь оказался, какой дорогой пришел…
   Трамвай долго стоял на остановке, входили и выходили люди, наконец он тронулся. Приблизившись к повороту, остановился. Горел красный свет светофора. Вспыхнул зеленый, и тут же начал набирать силу скрежет колес о рельсы.
   «Как я раньше не замечал этого визга? – озадаченно подумал Андрей. – Сколько вообще всего происходит вокруг, чего я не вижу… И нужны какие-то события, потрясения, чтобы это стало видимым, ощущаемым».
   Откинув голову назад, он увидел сероватую от пыли листву. Листья, казалось, были вырезаны из жести и раскрашены в зеленовато-серый защитный цвет. И небо, с которого лилась невыносимая жара, тоже было какого-то сероватого цвета.
   – Ну что ж, – сказал он, поднимаясь. – Ну что ж…
   Андрей перебежал через дорогу и прошел во двор пятиэтажного дома, из которого завтра ему предстояло стрелять. Вошел в подъезд, медленно поднялся на пятый этаж, осмотрелся. Сделанный в потолке лаз был закрыт металлической дверью. Хотя к раме были приварены петли, замка он не увидел. Спустившись вниз, зашел в соседний подъезд, потом еще в один и, наконец, в пятом или шестом нашел то, что искал – тяжелую лестницу. Не раздумывая, он отнес ее в первый подъезд и повесил на пустующие крючья между четвертым и пятым этажами. Такие лестницы должны висеть в каждом подъезде. Никто не остановил его, никто не обратил внимания.
   Уже спустившись во двор, остановился. Что-то озадачило его. Подобрал во дворе толстую рейку от какой-то упаковки. Снова поднялся на пятый этаж. Уперев в квадратную дверь на чердак, с силой надавил на нее. Дверь поддалась. Значит, не была завалена, значит, ею можно пользоваться. После этого перешел в крайний подъезд с другой стороны – и здесь дверь поддалась.
   Когда мать открыла дверь, он поразился, словно впервые увидел ее возраст.
   – Слава тебе, господи, – проговорила она. – Пришел…
   – А ты уж и не надеялась?
   – Да как тебе сказать. – Мать тщательно запирала замок. – Не знала, что и думать… У тебя ничего не случилось?
   – Да вроде… А почему ты спрашиваешь?
   – Не знаю… Почему-то подумалось, почему-то спросилось…
   Андрея опять резанули маленькие открытия – ее возраст, беззащитность, готовность принять сына таким, каков он есть. Если раньше она пыталась что-то в нем исправить, что-то улучшить, то теперь этого не было.
   – Мне никто не звонил?
   – Света звонила… Что-то давно ее не видно… – проговорила мать как-то неловко, словно позволила себе заглянуть в недозволенное место. – У вас все в порядке?
   – Можно и так сказать.
   – Андрюша, ты что-то недоговариваешь?
   – Ты спросила, все ли в порядке? Отвечаю, у нас с ней все прекрасно.
   – А на работе?
   – И там. Более или менее.
   – Есть будешь?
   – Как скажешь. – Андрей понимал, что ей хотелось усадить его за стол, накормить обедом. И хотя есть не хотелось, он все-таки сел. Потом вышел во вторую комнату, вынул из книги несколько тысячных бумажек и, вернувшись на кухню, положил на стол. – Возьми… Авось сгодятся.
   – Боже, откуда столько?!
   – За два месяца заплатили… У них не всегда деньги есть, часто задерживают… Вот и дали сразу.
   – А у тебя осталось?
   – Да. На бензин есть.
   Андрей не помнил, как пообедал, не смог бы, наверно, сказать, что ел, и осознал себя лишь за своим столиком – просматривая письма, записки, телефоны и сбрасывая в корзину все лишнее, ненужное. Вынув из-под бумажной подстилки в ящике сберегательную книжку, он положил ее сверху, чтобы мать могла найти сразу. Его охватило желание закончить все дела, подчистить свое пребывание на земле.
   – Да! – воскликнул он, увидев в дверях мать. – Я пообещал свой мотоцикл Николаю!
   – Какому Николаю?
   – Привет! Двоюродному брату! Если объявится – скажешь, что мотоцикл может забирать.
   – А сам как же?
   – А! – Андрей вскочил, вспомнив, что звонила Света. Она оказалась дома. – Ты звонила?
   – Да, хотела убедиться… Ничего не отменяется?
   – Все остается в силе. И даже более того.
   – Я уже собралась. Тут родители пришли, сейчас пробегусь по магазинам и… Хлеба куплю, молока… И все.
   – Света, я очень тебя прошу – не тяни!
   – Будь спок! – И она положила трубку.
   Горькое чувство охватило Андрея. Он прощался. С домом, с матерью, со Светой, прощался с самим собой. Он знал, что завтра его не будет, не будет того, кем был сегодня. И заранее разрывал отношения с собой сегодняшним. Искоса поглядывая за спину, видел в дверях мать – она наблюдала за ним, не говоря ни слова.
   – Послушай, – спросил Андрей, – помнишь, у меня был тубус для чертежей? Толстая такая черная труба, а сбоку ручка.
   – Посмотри на антресолях… Там твои рисунки лежат. Я как-то собрала их, все свернула, в эту трубу и засунула.
   Андрей приставил кухонную табуретку, забрался на нее и через минуту спрыгнул на пол, держа в руках тубус. Когда-то он ходил в изостудию, рисовал кувшины, пластмассовые овощи, и Андрей был потрясен, подавлен, когда натурщица, раздевшись донага, спокойно поднялась на подставку. Студийцы тоже были в легком шоке, расходились, возбужденно разговаривая о чем-то постороннем – это были молодые ребята, вчерашние школьники, и многие из них вообще впервые видели голую женщину. Все это вспомнилось Андрею, когда он освобождал тубус от старых чертежей. Мельком пролистнув их, нашел и ту девушку – на ней задержал взгляд чуть подольше. Завернув рисунки в газету, сунул за шкаф. А вот тубус осмотрел внимательнее, проверил замочек, хорошо ли укреплена ручка, плотно ли прилегает крышка. Все действовало, все было в порядке, а то, что тубус оказался исцарапанным, в разноцветных пятнах, оставшихся со времен художественной студии, не смущало.
   – Уж никак снова решил заняться рисованием?
   – К тому идет, – усмехнулся Андрей.
   – А что, у тебя неплохо получалось. – Мать поняла ответ сына – на этот раз совсем не для рисования понадобился тубус.

   Не сразу, далеко не сразу согласился Халандовский на встречу с корреспондентом. Кряхтел, стонал, но в конце концов Пафнутьев уломал его, пообещав вести себя пристойно и лишних вопросов не задавать. Потому-то Халандовский встретил Пафнутьева и Фырнина с некоторой настороженностью. Он обреченно взглянул на них, хотел что-то сказать, но не сказал, лишь смутно улыбнулся, махнул рукой в сторону комнатных тапочек. Попытку Пафнутьева извлечь что-то глухо звякнувшее он пресек – просто взял чемоданчик у того из рук и поставил в угол. И тут же подхватил гостей под локти, повел их по коридору в комнату. Прекрасно знал Халандовский, что осталось в чемоданчике. Едва лишь взглянув на Пафнутьева, сразу понял – с водкой явился. Но представляя, как она ему досталась, великодушно пренебрег бутылкой.
   Фырнин вошел в комнату, с любопытством осмотрелся. И многое его здесь не то чтобы удивило, он знал, к кому пришел, многое озадачивало. Ему приходилось бывать в квартирах, где дорогие вещи были в центре существования хозяев, казалось, хозяева жили при них в качестве музейных служителей – чтобы смахивать пыль, обслуживать и показывать посетителям видеомагнитофоны, телевизоры, наборы фужеров с золотыми нашлепками и прочую дребедень. В квартире Халандовского все это присутствовало, но как-то естественно, вроде иначе и быть не могло. На видеомагнитофоне стояла пепельница, и в ней дымилась сигарета. Японский телевизор был засунут в угол, заставлен какой-то вазой с подвядшими цветами, причем экран чем-то запачкан, а роскошные фужеры, место которых только за толстыми стеклянными дверцами, стояли на журнальном столике и словно ждали, когда их возьмут в руки, ощутят их тяжесть, посверкивающие грани насечки.
   – Садись, Паша, – сказал Аркаша, – и вы тоже присаживайтесь. – Он показал Фырнину на кресло. Халандовский не сделал даже попытки включить диковинный телевизор, похвастаться каким-то фильмом, он и не вспомнил об этих игрушках. Но зато, открыв какую-то дверцу в шкафу, вынул запотевшую бутылку «Смирновской», украшенную царскими гербами, наклейками и капельками влаги на боку.
   – Ого! – сказал Пафнутьев, подхватив бутылку и тут же принявшись ее рассматривать.
   – Круто, – обронил Фырнин, оживившись.
   – Ребята подарили, – безутешно произнес Аркаша. – Если по-вашему, это – взятка. – Поднявшись с кресла, он задернул плотные шторы, отгородившись от слепящего солнца, и в комнате сразу установился приятный полумрак.
   – От такой взятки и я бы не отказался, – сказал Пафнутьев без всякой задней мысли, просто чтобы поддержать разговор, но Халандовский понял по-своему, он все понимал по-своему, причем каждый раз оказывалось, что понимал правильно. Произнесенное слово у него начинало работать, едва только он проговаривал его.
   – Подарю, – кивнул Халандовский.
   И Пафнутьев понял – никакие силы морали и закона уже не спасут его, он уйдет отсюда с бутылкой «Смирновской». Пафнутьев и сопротивляться не стал. А хозяин тем временем все с той же неспешностью принес из холодильника уже нарезанную рыбу. Пафнутьев не знал даже, как она называется – копченая, полупрозрачная, без костей, и шел от нее запах, способный перебить все человеческие убеждения, все статьи Уголовного кодекса, да и Гражданского тоже. Потом Халандовский на глазах гостей порезал крупные красные помидоры, не стараясь сделать кусочки изысканнее – они были крупными, на срезе сахаристыми, и в свете низкого закатного солнца, бросившего сквозь шторы щедрый свой луч на столик, помидорные кусочки вспыхнули, будто в каждом загорелась маленькая электрическая лампочка.
   – Вы какие рюмки предпочитаете? – спросил он у Фырнина, раскрыв стеклянную дверцу стенки. Тот помолчал, пытаясь понять вопрос, а ответить так и не успел. – Я так и думал, – одобрительно кивнул Халандовский. – Будем пить из профессиональных.
   – Это каких? – радостно изумился Фырнин.
   – А вот из этих. – На столе будто сами по себе возникли граненые хрустальные стопки, граммов по сто емкостью. – Недавно был в гостях. Хорошие ребята… И спеть могут, и сплясать, и власть умеючи ругают. – Халандовский ушел на кухню, продолжая неторопливый свой рассказ, вернулся, и, таким образом, гости услышали только окончание истории. – Наливают мне, а в рюмке… Ну, не больше чайной ложки… Я выпил, как порядочный, чтоб хозяев не огорчать, а потом долго всматривался в стопку – не то было что-то в ней, не то не было…
   – Так и ушел трезвый?
   – Нет, пришлось слукавить… Хозяйка петь взялась, все ей внимание уделили, хозяин принялся гитару в порядок приводить, а я тем временем – вроде бы дурак глупый и ничего не соображаю – выливаю полбутылки водки в стакан для воды, подкрашиваю компотом… Песни веселые слушаю, а сам из стакана прихлебываю… Прекрасный получился вечер. – Тяжело опустившись в кресло, Халандовский наполнил рюмки, поднял свою в приветственном жесте и молча выпил. Пафнутьеву и Фырнину не оставалось ничего, как последовать его примеру. Водка от всех прочих отличалась тем, что пахла не ацетоном, не самогоном, хотя и самогон может пахнуть обворожительно, нет, она пахла водкой, от чего Пафнутьев отвык давно и даже не представлял себе, каков у нее настоящий запах. – Как напиток? – спросил Халандовский, он все-таки знал цену своему столу и хотел чуть-чуть признания.
   – Что тебе сказать, Аркаша… Вот как живешь, за кем-то бегаешь, кого-то ловишь… И постепенно теряешь ощущение настоящей жизни, забываешь даже, как она пахнет, как выглядит, забываешь, какой у настоящей жизни вкус, цвет… А пахнет она, оказывается, вовсе не хлоркой из следственного изолятора, не конфискованным самогонным аппаратом… Вот ты и напомнил, как настоящая жизнь пахнет, какой у нее вкус, какова крепость…
   – Такие напитки – это счастливейшие вехи в нашей жизни, – добавил Фырнин.
   Халандовский кивнул. Он был удовлетворен ответом.
   И в благодарность за хорошие слова снова наполнил стопки. Белая рубашка на его груди была распахнута, рукава подкатаны, от уха по шее тихонько пробирался ручеек пота, но Халандовский не замечал его. Он снова поднял стопку и как-то безутешно выпил. Прислушиваясь к себе и убедившись, что водка попала, куда ей и следовало, подцепил на вилку сразу два ломтя рыбы, сунул в рот. Пафнутьев не мог не восхищаться той убежденностью в каждом жесте, которая исходила от хозяина.
   – Говори, Паша, – сказал Халандовский. – Мы здесь одни.
   – Голдобов богат?
   – Да.
   – Очень? – спросил Фырнин.
   – Да. Ведь мы на «ты», правильно? Я так и думал… Ты хочешь спросить – законные ли его богатства… Отвечаю – нет. С твоей точки зрения. А с моей – вполне законны.
   – Хорошая рыба, – сказал Пафнутьев. – Как она называется?
   – Осетрина холодного копчения. Сейчас еще нарежу… – Халандовский поднялся и, не обращая внимания на протестующие крики Пафнутьева, вышел на кухню. Вернулся он с деревянной подставкой, на которой лежал початый балык. Плотно усевшись в низкое кресло, нарезал несколько кусков балыка. – Уж коли не знаешь, как она называется, ты должен хорошо ее запомнить… Эта закуска всем хороша, но есть у нее и большой недостаток.
   – Не заметил.
   – От нее не пьянеешь. И приходится пить вдвойне. Вы к этому готовы?
   – Как пойдет разговор, – улыбнулся Фырнин. Он не торопился задавать вопросы, зная, что в любом случае о нем не забудут и о его интересах тоже.
   – Тоже правильно, – кивнул Халандовский. – Колбаса стоит тысячу рублей килограмм. Рулон бумаги для обертки весит тысячу килограмм. Продав всю колбасу, завернутую в этот рулон, я получаю чистый и честный миллион рублей. Правильно? Никого не обвешивая, никого не обманывая. Это один колбасный отдел одного гастронома. И от Голдобова зависит, получит ли этот гастроном колбасу, получит ли бумагу. Заметь, миллион получается при совершенно честной работе.
   – А при недостаточно честной?
   – Эту цифру можно удвоить. А если колбасу продать подороже, то, сам понимаешь…
   – И это тоже зависит от Голдобова? – спросил Фырнин.
   – Да. Нужна очень кропотливая экспертиза, чтобы установить истинную цену колбасы… Ну, и так далее. Я назвал самый простой, школьный пример. Об остальных говорить не буду, да это тебе и не нужно. Ты вышел на Голдобова?
   – Да.
   – Колбасные дела?
   – Нет. Убийство. – Пафнутьев отвечал не только Халандовскому, но и Фырнину.
   – Коля Пахомов? Правильно, это его ребята.
   – А ты его знал?! – откинулся в кресле Пафнутьев.
   – Конечно, – печально ответил Халандовский. – Это все знают. Но ведь нужны доказательства, правильно? Ты нашел доказательства?
   – Похоже, что нашел.
   – Тогда берегись. Твой шеф – его человек.
   – Анцыферов? – уточнил Фырнин.
   – Валя, не надо фамилий, хорошо? Я неуютно себя чувствую в собственном доме, когда звучат такие фамилии. – Халандовский снова разлил водку в стопки. Бутылка оказалась пустой, и он отставил ее в угол. – Сейчас пропустим по одной, и покажу свои семейные фотографии…
   – Может быть, в другой раз семейные-то?
   – Я покажу, а если не понравятся, отложишь в сторону. Но ты не отложишь, ты попросишь на память, хоть одну, хоть половинку… Но я не дам. Посмотреть позволю, а подарить не могу.
   – Почему, Аркаша?
   – Жить хочется, Паша.
   – Кто-то мне уже говорил эти слова…
   – Ты услышишь их еще не раз. Каждый умный человек, к которому подойдешь со своими вопросами, может их произнести. – Халандовский взял с полки конверт и протянул его Пафнутьеву. – Когда ты позвонил, я сразу понял, какие вопросы будешь задавать. И подготовился. Пойду пошарю в холодильнике, может, найду чего закусить, а вы пока посмотрите фотки. – Халандовский поднялся и вышел на кухню.
   Снимки оказались странные. На всех была изображена часть улицы, снятая сверху, – решетчатый забор, ворота, машина с раскрытым багажником и люди, несущие какой-то груз. На одних снимках они были рядом с машиной, на других уже по ту сторону ворот, на третьем кто-то придерживал ворота…
   – Это Первый, – сказал Халандовский, ткнув толстым волосатым пальцем в человека, придерживающего ворота. – А это Голдобов. – Он показал на человека, который стоял у второй половинки ворот.
   – А зачем так много снимков? Ведь они одинаковые? – спросил Фырнин.
   – Видишь ли, Валя, если вглядеться в них внимательнее, – Халандовский с хрустом свинтил пробку со второй бутылки, – то увидишь, что на одном снимке весна, на другом – осень… И так далее. Вывод простой – круглый год начальник управления торговли подпитывает Первого. Специалистам нетрудно установить, что в этих ящиках, их приблизительную стоимость. Одно время у меня были неважные отношения с Голдобовым, и я решил подстраховаться… И заказал такие вот картинки. Когда дело дошло до разрыва, пришел к Илье Матвеевичу на прием и показал. Он посмотрел и вернул их мне. Молча. Потом подумал и снова забрал. Сказал, что для разговора у него времени нет, что я могу идти. И я ушел. С тех пор у нас вполне терпимые отношения. Он меня не трогает, дань плачу исправно, хотя и не столь щедрую, как другие.
   – Дань кому? – Фырнин опьянел, беспричинно улыбался, явно отдавал предпочтение осетрине, но вопросы задавал вовремя и именно те, которые требовались.
   – Голдобову. Сам-то он за прилавком не стоит… А жить хочется и ему. Он пробовал договориться с Пахомовым, но… Был грех – женой его попользовался. И Колю заклинило.
   – А зачем Голдобову понадобились снимки? Ведь он знал, что у тебя остались экземпляры?
   – На случай, если у него испортятся отношения с Первым.
   – Но они не испортились?
   – Пока нет.
   – Ты говоришь – пока…
   – Я имею в виду твою деятельность. Ты, Паша, перешел черту. Ты в опасной зоне. Можно сказать… в мертвой зоне. Твой шеф…
   – Анцыферов? – опять вставил вопрос Фырнин, не в силах удержаться от уточнения.
   – Да. – Халандовский поморщился недовольно и, чтобы как-то сгладить промах корреспондента, наполнил рюмки. – Давайте пригубим, закусим, я кое-что нашел. – Фырнин с удивлением увидел на столе баночку красной икры и два кружка домашней колбасы. – Не взыщите, пища у меня простая. Но здоровая. Завтра утром будете в форме. Поехали. – И он так же, как после первой стопки, прислушался к себе – туда ли пошла «Смирновская». «Смирновская» пошла куда следует, и Халандовский прямо рукой взял круг колбасы. – Налегайте, ребята, на икру, я к ней спокойно отношусь. Что хочу сказать… Защититься от Голда я смог… Но нападать на него… Это не просто рискованно, это опасно. Для жизни опасно.
   – И мне не советуешь?
   – Как я, Паша, могу советовать… Мы с тобой в разных весовых категориях… Если бы ты поделился новым способом, как сделать миллион, я бы мог сказать что-нибудь дельное… А здесь… То, что это опасно, то, что это смертельно опасно… Ты и без меня знаешь. У тебя сколько трупов в деле?
   – Два.
   – Если не остановишься, еще будут. В конце концов, Голдобов войдет в твой кабинет чистеньким. С улыбкой на устах. И никак иначе. И не раньше. Твои коварные вопросы будут его только смешить. Не заблуждайся, Паша, на этот счет. Тебя шеф уже отстранил от дела?
   – Откуда ты знаешь? – опешил Пафнутьев.
   – Предположил, – грустно улыбнулся Халандовский. – Это самое простое и невинное действо… Если не сработает, будут другие. Каждый раз все жестче. По нарастающей. Вы ко мне пришли пешком?
   – Пешком. А что?
   – Обратно поедете на машине.
   – А к чему это? – Фырнин после выпитого не мог ни о чем спросить без широкой простодушной улыбки.
   – Несу ответственность за своих гостей. Я только тогда выполню долг хозяина, когда буду знать, что вы в своих постельках и в ваших головах нет посторонних предметов.
   – А какие посторонние предметы могут быть…
   – Это ты у меня спрашиваешь? – Халандовский посмотрел на Фырнина удивленными глазами, поморгал и снова обратился к кружку домашней колбасы, от которой сумасшедше пахло настоящим мясом, чесноком и прочими полузабытыми вещами.
   – Хорошо, Аркаша, скажи вот что… – Пафнутьев помедлил, прикинув количество водки во второй бутылке, помолчал. – Первый у Голдобова на крючке?
   – Хм. – Халандовский, кажется, соображал лучше, когда в руках у него была бутылка. Он отвинтил крышку, разлил водку в стопки, поставил пустую бутылку в угол. – Хм… Если Голдобов так думает, то он ошибается. Опасно держать на поводке дикого зверя. Его можно подкармливать, поддерживать состояние сытости, но упаси боже прозевать момент, когда зверь проголодается или почувствует опасность. Первый будет помогать Голдобову, выручать, пускать его в свой кабинет только до тех пор, пока это не будет для него ничего стоить. Голдобов оставил у себя снимки… Но самая большая ошибка его будет – могу даже сказать, что это будет последняя ошибка, – если он решится показать Первому эти снимки. – Халандовский смотрел в окно, залитое красным закатным солнцем, и говорил медленно, тихо, будто вещая. – Голдобов бывает у Первого чаще других, бывает у него гораздо чаще, чем требуется… Он привык к Первому, как смотритель зоопарка привыкает к тигру… И даже не ощущает опасности. Голдобов должен был выкупить у меня снимки за любые деньги только для того, чтобы их уничтожить… а ему это и в голову не пришло. Он думает, что снимки опасны для Первого. Нет, они опасны для него самого! Я мог бы убрать Голдобова в течение суток. Для этого нужно только одно – положить Первому на стол эти снимки.
   – Почему же ты этого не делаешь?
   – А зачем? – удивился Халандовский. – Зачем, Паша?! Голдобов меня не трогает, у нас установились ровные, взаимовыгодные отношения, мы ценим друг друга, как достойные противники, соратники… Он знает, что я его не продам, но он меня при необходимости продаст. И стараюсь не подставлять бока. И потом… Как знать, кто придет вместо него, сколько новый потребует для первого знакомства…
   – А в том, что потребуется, ты не сомневаешься?
   – Очень глупый вопрос, Валя. Ты же не сомневаешься в том, что завтра взойдет солнце? Оно может оказаться за тучами, может быть в тумане… Но солнце взойдет минута в минуту. И я тоже минута в минуту появлюсь в кабинете нового начальника с плотным пакетом в кармане. Давай, Валя, выпьем… За твои творческие успехи. Выпьем за то, чтобы наш друг Паша успешнее, чем прежде, ловил карманников, мошенников, кладбищенских воров, которые торгуют могильными цветами, а эти цветы юноши трепетно дарят своим возлюбленным, а те потом всю жизнь помнят их, и даже в момент смерти цветы стоят перед глазами умирающих как нечто давнее, счастливое, чистое…
   – Остановись, Аркаша! – властно приказал Пафнутьев. – Что-то тебя не в ту степь понесло!
   – После второй бутылки такое случается. – Халандовский виновато развел руками. – Я очень умный человек, Паша, я не встречал в своей жизни никого умнее меня. Но даже я, даже в таком вот вдохновенном состоянии не могу сказать, что ждет тебя завтра. Пытаюсь и не могу. Темнота. Неопределенность. Ты себе, Паша, уже не принадлежишь. Это я знаю точно.
   – В каком смысле? – с подозрением спросил Пафнутьев.
   – В том смысле, что твои решения и поступки уже не влияют на твою судьбу. Другими словами, своими поступками и решениями ты уже не можешь ничего изменить. Покатилось Большое колесо. И, похоже, ты сам сдвинул его с места.
   – Разберемся, – бросил Пафнутьев, набирая в баночке полную ложку красной икры. – Разберемся. – И он сунул ложку в рот.
   – Ну как, Паша, еще по глоточку? – спросил Халандовский.
   – Что ты, совсем ошалел? Нет, спасибо, мне пора.
   – А ты, Валя?
   – Разве что на посошок. – Фырнин решил не противиться хозяину.
   – О! – радостно воскликнул Халандовский. – Вот она, столичная закалка! А ты, Паша, замшелый какой-то, опасливый.
   – Ладно, уговорил, – махнул рукой Пафнутьев. – Наливай.
   После посошка хозяин взял телефон, положил себе на колени, набрал номер.
   – Толик? Ты в порядке? Молодец… Через пятнадцать минут на обычном месте будут стоять два человека. – Он окинул взглядом Пафнутьева. – Один из них в сером костюме, почти трезвый, и с чемоданчиком не первой свежести. Второй юн и прекрасен. – Халандовский подмигнул Фырнину. – Ты их узнаешь. Их все узнают. Лады? Пока.
   – Что это значит? – спросил Пафнутьев.
   – Я же тебе говорил, Паша… Ты должен сегодня добраться домой. Скажу больше – ты позвонишь мне, когда окажешься дома. Или я позвоню. Только тогда сон мой будет спокоен, здоров и целебен. Да! – воскликнул он, поднимаясь. – А это гостинец на добрую память о нашем прекрасном вечере. – В руке Халандовского словно сама по себе возникла плоская бутылка «Смирновской» водки. Но вдруг, как-то неловко пошатнувшись, он выронил ее на паркет. Пафнутьев в ужасе закрыл лицо руками, Фырнин вскрикнул, как от боли. Но когда прошла секунда, вторая и не раздалось звона разбитого стекла, они опасливо посмотрели на пол и увидели бутылку, которая лежала как ни в чем не бывало и даже, казалось, усмехалась над ними – точно так же, как усмехался счастливый Халандовский. – Что, Паша, напугался? Это шутка, пьяная шутка, может быть, не очень хорошая, но если расстаемся с улыбкой на устах – это прекрасно! Понимаете, ребята, поганые буржуи выпускают водку в мягких бутылках. С виду не скажешь, а когда она падает, то может только подпрыгнуть… Во живут, а?! Потрясающе! – И он вручил по бутылке Пафнутьеву и Фырнину.
   – Спасибо, Аркаша. Это царский подарок. Я надеюсь пригласить тебя на эту бутылочку, когда все закончится…
   – О, тогда мы ее никогда не выпьем.
   – Почему?
   – Потому что все никогда не кончится.
   – Разберемся, – повторил Пафнутьев. – Спасибо, Аркаша, за ужин, все было прекрасно. Если еще твой человек развезет нас по домам, можно считать, что жизнь удалась.
   – Ну что ж, до скорой встречи, Паша.
   – Снимками не поделишься? – спросил Фырнин.
   – Знаешь, Валя, чего я боюсь… Пропадут они у тебя. Исчезнут. Ты и знать не будешь, кто взял, когда, куда пошли… Паша, у тебя такого не бывает?
   – Да как сказать, – смутился Пафнутьев.
   – Вот и я о том же. Ребята, когда эти снимки понадобятся жестко и срочно… Считайте, что они у вас уже в кармане. Отдам. Я ведь тоже дома их не держу.
   – На войне как на войне, – усмехнулся Пафнутьев.
   – Да, Паша, да… Я рад, что «Смирновская» не сбила тебя с толку… Провожать не пойду, мне нельзя. Смотри, – он подвел Пафнутьева к окну, – видишь просвет в кустах? Вы выходите по этой тропинке, и ровно через минуту останавливается машина. «Девятка». Верный человек довезет вас куда надо, поможет подняться на этаж, открыть дверь и уйдет, закрыв ее…
   – Неужели мы выглядим настолько пьяными?
   – Мне неважно, как вы выглядите, что при этом чувствуете и что думаете… Я хочу спокойно спать. А для этого должен знать, что вы дома и у вас все в порядке. Не о вас пекусь, о себе. И машину вызвал, беспокоясь о собственном самочувствии. Это чтоб вы не заблуждались. Видите, как я себя люблю, на какие жертвы иду, чтобы обеспечить себе спокойный сон. Пока, Паша. До встречи, Валя. – Халандовский проводил взглядом Фырнина, не совсем твердо отправившегося в туалет, и наклонился к Пафнутьеву. – И еще, Паша… В машине на заднем сиденье увидишь пакет… Это тебе. Не забудь его, когда будешь выходить. Впрочем, Толик напомнит.
   – Что там? – отшатнулся Пафнутьев.
   – Костюм. Ведь ты просил костюм? О, Паша! – Халандовский закатил глаза. – Благородный серый цвет, покрой, отделка, пуговицы… Бельгия, Паша! Там же, в пакете, – рубашка и галстук.
   – Аркаша… Пакет останется в машине, – твердо сказал Пафнутьев. – Хочу, но не могу. Боюсь тебя потерять.
   – А ты не бойся… Там же, в кармане, найдешь счет. По этому счету и оплатишь. В центральном универмаге. В городе три таких костюма, береги его. А галстук – с нашим знаменем цвета одного.
   – Аркаша! – Растроганный Пафнутьев разлил по стопкам оставшуюся в бутылке водку. – За тебя, Аркаша! За хозяина! – повторил он, увидев в дверях Фырнина. – Давай, Валя, за хозяина надо пригубить!
   Халандовский подошел к окну, подождал, пока появятся внизу его захмелевшие гости. Те оглянулись, помахали руками. А едва вышли на дорогу, возле них остановилась машина. Девятая модель «Жигулей» – как и обещал Халандовский.

   Лариса услышала настойчивый звонок в дверь, когда была в ванной. Она закрутила краны, прислушалась – так и есть, в дверь кто-то звонил. Так можно было звонить, лишь наверняка зная, что хозяйка дома. Оставляя на полу мокрые следы, она подошла к двери и выглянула в глазок. На площадке стоял генерал Колов в полной парадной форме. Впрочем, возможно, это была и не парадная форма, но погоны, звезды, разноцветные колодки, строгий вид самого генерала создавали впечатление торжественности.
   – Надо же, – пробормотала Лариса. – Только генерала здесь и не хватало… – Окинув себя взглядом, она была не только голая, но и мокрая, чуть поправив полотенце на плече, открыла дверь, прекрасно зная, какое впечатление произведет ее вид на Колова. И не ошиблась. Тот отпрянул, оглянулся в беспомощности – за его спиной стояли двое молодых ребят в форме.
   – Здравствуйте, – сказал Колов, и это было единственное, что он мог произнести.
   – А, Гена, – улыбнулась Лариса. – Наконец-то… А я уж заждалась… Это с тобой? Входите, ребята, хотя в этом доме моему Генуле ничего не угрожает. Во всяком случае, для жизни, – да, Гена?
   Колов смешался, еще раз оглянулся на сопровождающих, но взял себя в руки.
   – Они подождут на площадке. Я хочу с тобой поговорить.
   – Всегда рада тебе, Гена, ты же знаешь! – Лариса безошибочно нашла нужный тон, понимая, что только вот такая вызывающая интимность может сбить генерала с толку. – Ты появляешься так неожиданно, но всегда желанно, – успела пропеть она до того, как генерал, переступив порог, с силой захлопнул дверь.
   – Что ты несешь?! – со злостью прошипел он. – В каком свете меня представляешь?!
   – Я тебя представляю только в высшем свете, Генуля! А разве я ошибаюсь?
   – Боже, какая дура, какая дура! – простонал Колов.
   – Ни фига себе! Ворвался в мой дом… И дура? Неужели я так плохо выгляжу? – Она повернулась перед зеркалом, не очень-то стараясь поймать соскользнувшее полотенце. – По-моему, только сейчас те ребята зауважали тебя по-настоящему, а? Гена? У тебя такие строгие глаза, что я подозреваю… Ты, наверно, разлюбил меня? – спросила она плачущим голосом. – Это очень печально. Но я переживу. Я последнее время научилась себя преодолевать… И чувствую, у меня получается… Проходи, Гена, садись.
   Колов ощутил беспомощность. Эта женщина его не боялась, смеялась над ним, и он не знал, что делать. Все было бы проще, если бы не стояли на площадке его сотрудники, если бы не видели ее голой, с мокрыми волосами, если бы не было той дурацкой ночи, когда он, перепившись, позорно заснул и, самое обидное, не мог припомнить, что было, а чего не было.
   – Ты молодец, – щебетала Лариса. – Я уж думала, что не выполнишь своего обещания.
   – Какого обещания? – хмуро спросил Колов.
   – Как?! Ты все забыл? О, Гена… Это так на тебя не похоже! Обещал захаживать… Обещал, что наша ночь в том доме не последняя… Подарки обещал…
   – Кстати, о подарках. У меня такое впечатление, что кое-что ты прихватила, не дожидаясь, пока сам подарю.
   – Гена! – Лариса округлила глаза, насколько это было ей под силу. – Ты подозреваешь меня в воровстве?! Ты?! Меня?!
   – Пропал мой пистолет.
   – Он, наверно, очень дорогой? Я могу помочь? У меня есть деньги на книжке…
   – Остановись. Он не дорогой. Если бы тебе понадобились пистолеты, я достал бы десяток. Но пропал мой пистолет.
   – Ты считаешь, что его взяла я?
   – Я не могу его найти после того, как ты побывала на даче. Ты уехала утром, сказала водителю, что я тебя отпустил. А я не отпускал.
   – Ты хотел оставить меня у себя? Навсегда?! – Лариса опять сделала круглые глаза.
   – Сядь, ради бога, я не могу смотреть на тебя в таком виде… – Колов снял фуражку, вытер лоб и опустился в кресло.
   – Прошлый раз ты хотел видеть меня именно в таком виде. – Она обиженно передернула плечами. – Говорил, что именно такой мой наряд тебе нравится. Вот я и подумала, что…
   – Что ты подумала?
   – Я подумала, что ты говорил эти слова не только потому, что выпил коньяка, – закончила она жестко. – Извини, дорогой, сейчас прикрою срам, чтобы сделать тебе приятное.
   Колов вскинулся, хотел ответить что-то резкое и злое, но, увидев, как Лариса, отбросив полотенце, пытается попасть в рукав халата, промолчал, подождал, пока она повяжет пояс и сядет в кресло.
   – Ты брала пистолет? Если брала – отдай. И мы останемся друзьями. Обещаю.
   Лариса помолчала, поиграла кисточкой халата, глядя в окно, скорбно опустила голову.
   – Ты мне не веришь, – проговорила она с трудом, и одинокая слезинка упала ей на руку. – Я все поняла… Ты меня не любишь. И тогда не любил.
   – Как я могу тебе верить, если пистолет исчез вместе с тобой в то же утро?! – вскричал Колов.
   – Может быть, он исчез еще вечером?
   – Как?
   – Не знаю, о каком пистолете ты говоришь, но вечером я видела у тебя в руках… Ты хотел пойти пострелять…
   – Я? Пострелять? В кого?
   – Ты хотел показать, как это делается… Я отказалась, но ты все-таки пошел…
   – И стрелял? – растерянно спросил Колов.
   – Не знаю… При мне… При мне вроде нет…
   – Но выстрелы ты слышала?
   – Я в этом не разбираюсь…
   – Но грохот, грохот был?
   – Что-то грохотало… Может быть, гром, может, кто-то пробежал по листу железа, может, это были и выстрелы… Я ведь, Гена, в тот вечер тоже немного выпила… Наверняка больше бутылки… Я как чувствовала, что такого коньяка мне уж не попробовать.
   – Не прибедняйся! Голдобов пьет коньяк не худший.
   – Гена, возможно, у него есть коньяк даже лучше твоего, но угощает он только водкой.
   – Не может быть! – вскричал Колов изумленно.
   – Я говорю то, что знаю. – Лариса нерешительно протянула руку и провела пальцем по колену Колова. Он поймал ее ладонь, заставил посмотреть себе в глаза.
   – Послушай меня, Лариса… ты очень красивая женщина, и мы могли бы с тобой надолго стать очень близкими друзьями… Я надеюсь, что это еще возможно… Я бы очень этого хотел. Но пистолет – это из другой области. На нем номер, этот номер числится за мной. Слишком многое на кону. Сейчас те ребята, которые остались на площадке, сделают обыск. Не возражаешь?
   – У меня? Здесь? Сейчас?
   – Да. У тебя. Здесь. Сейчас.
   – А если буду возражать? Обыска не будет?
   – Он будет в любом случае. Но если ты очень уж против, то я проведу обыск официально. С понятыми, протоколом и так далее. А если возражать не будешь, то мы все сделаем, можно сказать, в узком, почти семейном кругу.
   – Эх, Гена, – проговорила Лариса и, поднявшись, подошла к окну. Обхватив себя руками за плечи, она смотрела на листву, на прохожих, изредка мелькавших во дворе, потом подошла к кровати и с размаху упала на спину. – Валяйте!
   – Ты должна понять…
   – Тебя что-то смущает? Чего ты ждешь?
   – Может быть, пока посидим на кухне? – предложил Колов.
   – А вдруг пистолет спрятан как раз там?
   – Вообще-то да. – Он прошел в прихожую, открыл дверь, впустил в квартиру двух хмурых ребят. – Приступайте, – сказал он. – Начните с кухни. Потом хозяйка перейдет туда варить кофе, а вы займетесь остальным.
   Закинув руки за голову, Лариса безучастно смотрела в потолок. Колов помялся около нее, сел в кресло, пытался что-то сказать, но Лариса не отвечала. Изредка по ее губам пробегала скорбная улыбка.
   – Скажи мне, Гена, – наконец произнесла она негромко, – скажи мне вот что… Ты действительно ищешь пистолет или же обыск понадобился для чего-то другого?
   – Не понял? – Колов вскинул брови.
   – Не надо прикидываться дураком… Я прекрасно знаю, что вы заметаете следы, не хотите, чтобы был пойман убийца Николая… Я достаточно повертелась среди вашего брата… Среди таких вот начальничков – генералов от общепита, генералов от партии, генералов от милиции. Все вы одним миром мазаны. Все готовы напоить бабу, тем более что покупать коньяк не приходится, вам его приносят в кабинет, на дачу, в квартиру… Так что пьянки, закуски обходятся недорого… Потом вы залезаете на бабу, на ней же и засыпаете, забыв, зачем забрались. – Лариса заговорила громче, почувствовав, что ребята на кухне прислушиваются к ней. – А потом готовы прийти с обыском, чтобы вернуть потерянные по пьянке носки, трояки, трусы, пошитые женой… Вот наутро, допустим, после такой дикой ночки перепутаете мундиры, перепутаете кабинеты и телефоны… Никто даже этого не заметит. Ты завтра уйдешь в горсовет, Первый сядет на твое место, прокурор сделается начальником общепита… И все будет продолжаться, как и сейчас… Ты пришел к бабе, которую напоил, – голос ее зазвенел, – изнасиловал…
   – Что ты несешь? – Колов в ужасе оглянулся на сотрудников.
   – А почему мне так не сказать? Я могу так сказать. Я пришла к тебе по делу, принесла документы, которые выводили на убийцу моего мужа. С этими же документами я была у твоего собутыльника Анцыферова, этого красивенького прокурора… Мудак! Вы заинтересовались? Да ничуть! – Оба сотрудника стояли в дверях и внимательно прислушивались, готовые исчезнуть, едва лишь Колов обернется. – Анцыферов насмерть перепугался, принялся тебе звонить, ты, сколько мог, отпихивался, но потом все-таки согласился принять, поговорить со мной. И что же? Дал команду, вызвал следователя, группу захвата? Нет. Генуся… Ты открыл сейф и вынул коньяк… Потом усадил в машину, увез на дачу, затащил в постель…
   – Остановись, Лариса! Иначе ты пожалеешь…
   – Генерал! И ты меня пугаешь? Дешевка… Заметались вы, заметались… И Голдобов, и Анцыферов, и ты вот заплясал, как вошь на гребешке… Тоже еще, пистолет он ищет… Знаю я, что ты ищешь… Письма, документы, расписки, накладные.
   – Но у меня действительно пропал пистолет! – вскричал Колов.
   – Пить надо меньше, – спокойно сказала Лариса. Она уже поняла, как остановить обыск. Нужно говорить Колову дерзости, а он не потерпит, чтобы все это слышали подчиненные.
   – Прекрасный совет! Для тебя же!
   – Да, но я не устраиваю обысков в чужих квартирах… Незаконных обысков без ордеров. Не прячу убийц. Мне не несут взятки. Я не вступаю в сговор с прокурорами, которых годами подкармливают общепитовские генералы. С тобой Голдобов чем расплачивается, Гена? – Заметив краешком глаза, что сотрудники скрылись в прихожей, не вынеся столь суровых разоблачений, Лариса заговорила громче: – Ты вот коньячок выпьешь, рыбку скушаешь и небось забыл? А у меня все записано. Оприходовано. И снимочки сделаны, и свидетели уж свои показания написали. На крючке вы, ребята, на крючке…
   – Лариса, тебе придется отвечать за эти слова!
   – А тебе – за дела. Я знаю, что могу уже не выйти из этой квартиры, знаю, кого ты привел… Вольете в меня бутылку водки, откроете краники на кухне, и, пожалуйста… Не выдержала жена разлуки с любимым мужем… А, Гена? И записку можете заставить написать… А что, пальцы в дверь зажмете – что угодно напишешь… Я ведь знаю, с кем имею дело. Мой Николай не первый! И не последний. После него уже были похороны…
   Колов молчал. Думал, как поступить. И Лариса поняла – где-то она переступила допустимую грань. В квартире сгустилась опасность. Голдобов предупреждал ее. Она тоже замолчала, прикидывая, что делать.
   – Ребята! – тихо позвал Колов в наступившей тишине. – Тут вот что у нас получилось. – Он помялся, оглянувшись на Ларису. И в тот момент, когда Колов снова обернулся к сотрудникам, чтобы закончить приказание, она схватила со столика тяжелый керамический светильник и изо всей силы запустила в окно. Легкая гардинная ткань не смягчила удар, и большое двойное стекло с оглушительным звоном вывалилось наружу. Воспользовавшись замешательством гостей, Лариса вслед за светильником швырнула телефон, а потом и сама, высунувшись из окна, закричала что-то истошно и тонко. Колов вскочил, схватил ее поперек туловища, оттащил от окна, бросил в прихожую, но больше сделать ничего не успел. За окном раздались обеспокоенные голоса, кто-то попытался заглянуть в квартиру.
   – Уходим, – сказал Колов и первым вышел на площадку. Вслед за ним быстро и неслышно вышли его сотрудники. Раздался щелчок замка, и Лариса поняла, что она в квартире одна.
   – На этот раз пронесло, – проговорила она, даже не пытаясь подняться. – И то ладно.
   – Эй, хозяйка! Живая? – В разбитое окно заглядывал, тараща глаза, какой-то парень. Лариса узнала его, он жил в соседнем доме.
   – Вроде живая. – Она поднялась, поправила волосы, попыталась улыбнуться.
   – А что случилось-то?
   – Попытка ограбления.
   – А грабители?
   – Сбежали. Так драпанули, что… В дверь сбежали…
   – Ну, ты молодец. – Он одобрительно покрутил головой. – Сообразила.
   – Тут сообразишь… Если жить захочешь… – Лариса взяла из рук парня телефон, подняла трубку к уху. – Надо же, работает.
   – Значит, жизнь продолжается. – Сосед подмигнул ей. – Может, в милицию сходить? Тут недалеко, а?
   – Да нет, не стоит. Я позвоню им… спасибо. – Лариса втянула в комнату гардину, расправила ее и снова упала в кровать.

   Едва проснувшись, Пафнутьев настороженно прислушался к себе – как голова после вчерашней зверской пьянки? Что делать, что делать, обреченно подумал он. В таком положении оказываемся все мы время от времени. Когда каждая бутылка водки достается лишь героическими усилиями, когда любая закуска вызывает радостно-недоверчивое оживление, стоит ли удивляться, что, увидев на столе и то и другое, люди теряют бдительность и отдаются застолью легко и безоглядно. Но Пафнутьев зря опасался головной боли и подавленности – он чувствовал себя прекрасно. Конечно, в теле ощущалась алкогольная усталость, он искренне и убежденно корил себя за слабодушие, но крепкий чай сделал свое дело, и он вышел из дому почти в боевом состоянии духа. О вчерашней пьянке вспоминал без прежнего гнева, вспоминал, изумляясь своему безрассудству, как после ночи, проведенной с женщиной хоть и порочной, но красивой и дерзкой.
   Придя в свой кабинетик, не глядя, поддал ногой торчащее из-под стола лошадиное копыто, затолкал за шкаф сплющенное, сдавленное в аварии ведро, а высохшую человеческую руку сунул в ящик стола Дубовику, причем, негодник, так рассчитал, чтобы ящик оказался на упоре, и когда Дубовик потеряет терпение и откроет его с силой, рука вывалится наружу, и неизвестно еще – хватит ли следователя по физиономии или свалится ему на колени.
   Прежде всего он набрал номер Халандовского.
   – Привет, собутыльник, – сказал Пафнутьев. – Жив?
   – Еще не знаю… Дай сообразить.
   – Послушай, Аркаша, чем ты объясняешь этот безудержный загул?
   – Сложностью обстановки в обществе. И больше ничем.
   – Значит, наша с тобой личная испорченность здесь ни при чем?
   – Мы вели себя достойно. Разве мы сказали друг другу грубые слова? Разве вы пренебрегли моим угощением? Разве я пренебрег вашим обществом? Если бы, Паша, все пили так, как пили вчера мы, в обществе давно бы забыли, что такое преступность.
   – Спасибо, Аркаша, если бы ты знал, как мне нужно твое сегодняшнее утешение!
   – И твой звонок, Паша, меня тоже порадовал. Как ты вообще?
   – Уже лучше.
   – Загляни днем, поправим здоровье, а?
   – С удовольствием, Аркаша… Если получится. Позвоню.
   – Как костюм?
   – Я себя не узнал! Я неотразим, Аркаша! Этот костюм меня толкает к жизни ночной, распутной и безнравственной.
   – Все помнишь, что я говорил?
   – Главное помню.
   – Главное – это ты, Паша. Береги себя. Мне будет жаль потерять собутыльника.
   – Буду стараться, – и Пафнутьев положил трубку.
   Подняв глаза, он увидел сидящих перед ним двух оперативников. Они смотрели на него с легким укором, но в их позах ему привиделась и некоторая готовность действовать. Подперев щеки кулаками, Пафнутьев некоторое время молча разглядывал их, прикидывая, какое бы им задание дать, и все никак не мог придумать, поскольку картина преступления была ему ясна, участники известны и теперь наступала весьма щекотливая часть расследования, когда важно было определить, кого брать в первую очередь, с кем повременить, куда нанести очередной удар.
   – Какие новости из управления общественного питания? – спросил Пафнутьев. – Там были ревизии, разоблачения?
   – Ничего серьезного… Небольшие обвесы…
   – Это как понимать – небольшие?
   – Ну… Вместо пятисот граммов отвешивали четыреста… Но это по отдельным магазинам, отдельные продавцы… В масштабе управления – полный порядок.
   – Почему вы решили, что в управлении полный порядок?
   – Нам показали документацию.
   – Вы что же думаете, в управлении покажут вам какую-то другую документацию? Ладно, дальше неинтересно… Слушайте внимательно… Вот номер мотоцикла… Мне нужен и он, и его хозяин. Будьте осторожны. Возможны неожиданности…
   – Павел Николаевич… Мы в общем-то зашли попрощаться… нам сказали, что ты отстранен и мы будем работать с другим следователем.
   – Так… Ну, хорошо. Вы попрощались? А теперь идите. И чтоб духу вашего в этом кабинете больше не было.
   – Что ж ты так, Павел Николаевич, – начал было Ерцев, но Пафнутьев в бешенстве перебил его:
   – От вас воняет, ясно? Воняет! Выметайтесь!
   – Как бы от тебя не завоняло, Павел Николаевич, – сказал Манякин с улыбкой. – Как вон от того копыта. – Он кивнул в сторону лошадиной ноги.
   – Вон! – Пафнутьев замахнулся телефоном, и оперативников вымело из кабинета.
   «Спокойно, Павел Николаевич, – сказал себе Пафнутьев, снова усаживаясь за стол. Он не испытывал ни раздражения, ни раскаяния в своем столь несдержанном поведении. Эта вспышка окончательно погасила все алкогольные недомогания, и он снова чувствовал себя свежо. – Этот день еще мой, и Анцыферов не сможет отнять его у меня. Колов забрал оперативников? Это он сделал напрасно. Будь они при мне – генералу было бы спокойнее. Что они могут сделать? Могут похитить мотоцикл… И у меня не будет никаких доказательств. Вот это уже плохо… В самом деле, убийца на крючке только благодаря мотоциклу. Достаточно утопить его в лесной луже, загнать в гараж, и мне никогда ничего не доказать. Значит, срочно – мотоцикл… Но тогда вся банда получит предупреждение…»
   Вошел Анцыферов, изящно прислонился к косяку двери, с улыбкой посмотрел на Пафнутьева.
   – Как успехи, Паша?
   – У меня забрали оперативников. Как раз в тот момент, когда я собирался арестовать убийцу.
   – Это Колов. Я проговорился, что отстранил тебя от дела.
   – Все это у вас отлично разыграно. Привет! – поздоровался он с вошедшим Дубовиком. – Но послушай и ты меня… У меня забрали оперативников в тот момент, когда я дал им команду арестовать убийцу. – Эти слова Пафнутьев произнес уже для Дубовика.
   – Я дам тебе десяток оперативников. – Анцыферов все понял, забеспокоился. – Только задерживай, ради бога. Приходи. Решим. Дадим. Похвалим за усердие. – И он вышел.
   В это время раздался телефонный звонок.
   – Слушаю!
   – Здравствуйте, – раздался в трубке вежливый голос, и Пафнутьев тут же почувствовал, что уже где-то слышал это воркование, но вспомнить не смог, очевидно, разговаривал с человеком вживую, не по телефону. – Вы занимаетесь делом по убийству Пахомова?
   – Занимаюсь.
   – Ровно в двенадцать часов дня… – Говоривший помолчал, давая возможность Пафнутьеву усвоить сказанное. – Сегодня ровно в двенадцать часов дня у торгового центра… Там небольшой сквер возле поворота трамвая…
   – Знаю! – отрывисто сказал Пафнутьев.
   – Вы будете сидеть на голубой скамейке… Их там несколько, но голубая одна… К вам подойдет мальчик и передаст кое-какие документы. Они могут пригодиться. Все.
   Пафнутьев с недоумением посмотрел на трубку, из которой уже неслись частые гудки, и осторожно положил ее на рычаги.
   – Что, Паша? – спросил Дубовик. – Взятку предлагают?
   – Черт их знает… Может быть… Пока предлагают встретиться.
   – Ночью на кладбище?
   – Нет, в том-то все и дело, что нет… Средь бела дня, в оживленном месте… Какие-то документы…
   – Надо брать, – сказал Дубовик. – Может, подключить ребят? А? Взять в кольцо…
   – Бесполезно. Подойдет посторонний мальчик… Он ничего не знает. А документы он и так передаст…
   – Ну, смотри… А то как бы чего не вышло. Убийство тоже ведь средь бела дня… Со странной публикой ты связался, Паша… Они не прячутся в ночной темноте и потому неуловимы.
   – Ограниченно неуловимы, – поправил Пафнутьев. – В некоторой степени до определенного момента.
   – Пойдешь?
   – Конечно. Что еще остается следователю, отстраненному от дела. Но легкое беспокойство клиентам сейчас придам. – Пафнутьев быстро набрал номер. – Управление? Мне, пожалуйста, Голдобова. Занят? Совещание? Очень важное? А если он отвлечется на две минуты, город охватит паника, голод, одичание? Следователь Пафнутьев. Благодарю. Вы очень любезны. – Последние слова Пафнутьев умудрился произнести таким тоном, что любой мог бы вскипеть от оскорбленности. – Илья Матвеевич? Всегда помнящий о вас Пафнутьев. Вы еще не возжелали дать показания?
   – А разве вы еще ведете это дело?
   – А разве нет?
   – Слухом земля полнится, Павел Николаевич, – улыбнулся Голдобов.
   – Видите ли, Илья Матвеевич, обычно до нас доходят только те слухи, которые мы сами желаем услышать.
   – Значит, продолжаете свою деятельность?
   – И весьма успешно.
   – Поздравляю.
   – Установлен убийца вашего давнего друга Пахомова. Установлена группа поддержки. И даже, хотя вы и не поверите, группа обеспечения.
   – И такая есть? – усмехнулся Голдобов, но вопрос его прозвучал несколько нервно. – И чем же она его, то есть убийцу, обеспечивала?
   – Материально поддерживала, Илья Матвеевич.
   – Надо же… Так что вы, собственно, хотите?
   – Встретиться. Жажду встречи.
   – В тринадцать часов вас устроит?
   – Вполне.
   – До встречи, Павел Николаевич.
   Пафнутьев положил трубку, и опять на его лице было недоумение. На этот раз его озадачило время, назначенное Голдобовым – тринадцать часов. Не конец рабочего дня, что было бы естественно, не перед началом, а именно в тринадцать, в обеденный перерыв… Хотел того Пафнутьев или нет, но в его сознании это почему-то связывалось с уже назначенным временем – двенадцать часов дня в сквере. И мелькнула, все-таки мелькнула шальная мысль – кому он сейчас ни позвонит, никто не помешает ему в двенадцать часов дня быть на трамвайной остановке. И он решил проверить. Позвонил по домашнему телефону Заварзину. Тот поднял трубку сразу.
   – Да! – отрывисто сказал Заварзин, будто к телефону подбежал уже от двери, собираясь куда-то умчаться.
   – Пафнутьев беспокоит. Здравствуйте. Как поживаете?
   – Вашими молитвами.
   – Тогда хорошо. Послушайте, Заварзин, мне нужны домашние адреса и телефоны ваших работников. Это ведь не очень сложно?
   – Да нет… В личных делах есть все данные… Когда хотите получить?
   – Сегодня. К середине дня.
   – Хорошо, в тринадцать.
   – Нет, не смогу. Важная встреча.
   – Тогда… В четырнадцать?
   – К сожалению, я не уверен, что к четырнадцати успею освободиться.
   – В пятнадцать? В шестнадцать?
   – А в двенадцать?
   – Извините, Павел Николаевич, но в двенадцать уже у меня важная встреча, – ответил Заварзин напряженным голосом. – Могу даже сказать где, если это вас интересует.
   – Интересует, – произнес Пафнутьев прежде, чем успел сообразить. Он и в самом деле не смог бы объяснить, зачем ему это понадобилось. Но в голосе Заварзина прозвучало что-то провокационное – проверь, дескать, меня, проверь, если уж взялся.
   – Я буду в ресторане. В аэропорту.
   – Ждете кого? Провожаете?
   – Ни то, ни другое. Встречаюсь. Утром там тихо, просторно, свежо, пахнет расстояниями… А кроме того, Павел Николаевич, у меня там блат… Всегда примут, усадят за хороший столик, дадут котлету, которая еще не побывала в чужих тарелках… И так далее. Ведь вы знаете, что такое блат в ресторане?
   – К сожалению, я лишен этих жизненных благ… Ну хорошо, я жду вас после обеда.
   – Всего доброго, Павел Николаевич.
   К прокурору Пафнутьев не пошел. Решил повременить. Опасался вот так сразу взять и назвать убийцу. Что-то подсказывало – тот может просто исчезнуть. Пока он не подписал ордер, пока все плавает в неопределенности, оставалась надежда на успех. Уголовное дело по-прежнему было тощим и бестолковым, и, если судить только по нему, Пафнутьева действительно можно было отстранять. И ни у кого не возникло бы сомнений в правильности действий Анцыферова.

   Андрей взглянул на часы – у него было около тридцати минут. Он обошел небольшую площадь, купил мороженое и сел на голубую скамейку, на которую через полчаса должен опуститься следователь Пафнутьев. Настороженно поглядывая сквозь темные очки поверх пачки мороженого, Андрей пытался определить – нет ли провокации, не подстроил ли Заварзин какую-нибудь пакость, как в прошлый раз с подменой патронов. Но, сколько ни всматривался в прохожих, в стоящие машины, в толчею у газетных и табачных киосков, ничего подозрительного не видел. Все так же размеренно подходили трамваи, скрежетали колеса о рельсы, и Андрей все больше убеждался в том, что операция задумана надежно. Даже без глушителя выстрел здесь наверняка никто не услышит. А дом напротив с сотнями маленьких окон, задернутых шторами, занавесками, гардинами, вряд ли вызовет какие-то подозрения. Подумают, что стреляли из машины, из кустов, из грузовиков с крытым верхом, но на дом обратят внимание в последнюю очередь. Его нищенский обшарпанный вид служит надежной маскировкой – в таком сооружении не могут вызреть сильные страсти, отчаянные решения, опасные преступные замыслы. Самое большее, что может произойти в таком доме, – это кухонная склока, бытовая пьянка, здесь могут дать кому-то по шее, подбить глаз, но не больше.
   Однако все эти мысли Андрея не успокаивали. С каждым поворотом секундной стрелки волнение его росло и охватывал не то чтобы страх, а какое-то напряженное ожидание неизвестности. Он еще и еще раз продумывал каждый свой шаг и не находил изъяна. Все сходилось, стыковалось, все должно было сработать.
   Подошел очередной трамвай, высыпали на остановку люди и тут же бросились врассыпную по магазинам в отчаянной надежде что-нибудь купить, опередить других, стать в начале очереди, а не в ее конце. И не приходило им в голову, что и час, и полчаса назад подходили трамваи, так же разбегались из них люди с той же неисполнимой надеждой.
   Часы показывали без двадцати двенадцать. Андрей медленно подошел к урне, бросил в нее бумажку от мороженого и снова посмотрел на часы – без четверти. И тут его охватил испуг, он почувствовал, что не контролирует время. Вдруг уже вечер, уже зашло солнце и вообще он опоздал всюду, кроме одного места – камеры в следственном изоляторе.
   Не медля больше, он подхватил со скамейки черный тубус и быстро направился к дому. Тубус служил своеобразной маскировкой, с ним можно выглядеть студентом, художником, оформителем этих вот пустоватых и грязноватых витрин. В любом случае тубус придавал Андрею вид занятого человека, торопящегося по своим делам.
   Не оглядываясь, не видя, что происходит вокруг, Андрей озабоченно приблизился к нужному подъезду и вошел, придержав за собой дверь, чтобы она не хлопнула слишком сильно, не привлекла бы к себе внимания. Поднявшись на площадку между первым и вторым этажами, Андрей внимательно осмотрел двор. Он не мог поверить, будто ему настолько доверяют, что не проследят за каждым шагом. Но и здесь не заметил ничего подозрительного. В глубине двора сидели старушки с детьми, мужички играли в домино и тихонько торговали водкой по тройной цене, на дороге у примыкающего дома стояла машина, но водителя в ней он не видел. То ли стекло блестело, то ли его в самом деле там не было.
   Андрей поднялся на четвертый этаж, приподнял коврик и увидел под ним ключ. Значит, ничего не отменяется. Только сейчас он понял, что все время надеялся – ключа не будет.
   Нет, все остается в силе. Осторожно пройдя в квартиру, Андрей бесшумно закрыл за собой дверь.
   Взглянул на часы – без десяти двенадцать. Хорошо, подумал он, пока все хорошо.
   Сам не зная зачем, опустил кнопку замка – теперь к нему никто не сможет войти.
   Теперь винтовка. Андрей подошел к кладовочке, открыл дверь. Все, как в прошлый раз – завал лыж, палок, швабр. Пошарив в углу, нащупал холодный гладкий ствол. Винтовка оказалась на месте. Значит, ничего не отменяется.
   Хорошо. Пусть так. Патрон. Заварзин выделил ему на операцию всего один патрон. Этого достаточно, подумал Андрей, если, конечно, не будет осечки.
   Патрон был в стволе.
   Глушитель навинчен.
   Часы показывали без пяти двенадцать. Ну, ничего, в конце концов, в двенадцать операция только начинается, а сколько она продлится, сколько следователь будет сидеть на скамейке, сколько придется ждать трамвая, с его скрежетом… Это все впереди.
   С неожиданной резкостью прозвенел телефонный звонок.
   – Слушаю, – сказал Андрей.
   – Ты на месте, – удовлетворенно сказал голос. Андрей узнал Подгайцева. – Молодец. Белая рубашка, подкатанные рукава, черная папка.
   На этом разговор окончился. В трубке зачастили короткие гудки. Андрей вернулся к окну. Не прикасаясь к шторам, осмотрел сквер. Скамейка была пуста. На соседних сидели девушки, рядом пристроились мужички с банкой пива, но на голубой скамейке не было никого. Может быть, потому, что она стояла на самом солнцепеке, ее обходили стороной. Он представил, как она разогрелась на солнце, какой зной стоит там среди раскаленных трамвайных рельсов, среди металлических киосков, жестяных крыш, и невольно вытер вспотевшие ладони о штаны. В белой рубашке с подкатанными рукавами – вспомнил он и вдруг ясно представил, как по этой рубашке будет растекаться кровавое пятно…
   Взглянув в очередной раз на скамейку, Андрей вздрогнул. В самом ее центре сидел плотный человек в белой рубашке с подкатанными рукавами и обмахивался черной папкой. Это был следователь, которого он подвез на своем мотоцикле.
   – Так, – проговорил Андрей вслух. – Операция начинается.
   Но дальнейшие его действия выглядели странно. Как-то замедленно, словно через силу, словно что-то преодолевая в себе, он прошел в коридор и вернулся с черным тубусом. Открыв его, затолкал внутрь винтовку. Она оказалась слишком длинной. Крышка тубуса не закрывалась. Тогда Андрей свинтил глушитель и, обернув подвернувшейся газетой, затолкал в тубус рядом с прицелом. Теперь крышка захлопнулась. Ему даже удалось захлестнуть петли замочков. Еще раз подошел к окну – следователь сидел на прежнем месте, с любопытством оглядываясь по сторонам. В глубине улицы показался красный трамвай. Через три минуты он будет на остановке. Через пять минут раздастся скрежет, который должен погасить звук выстрела.
   Но выстрела не будет.
   Андрей оглянулся – не забыл ли чего. Нет, тубус с ним. Винтовка внутри. Патрон, который он вынул из замкового устройства, тоже внутри тубуса.
   У двери прислушался. Не услышав никаких звуков на площадке, вышел, закрыл за собой дверь. Ключ оставил в кармане. Спустился на один пролет, взял железную лестницу и приставил ее к провалу в потолке. Взобравшись на самый верх, с усилием открыл люк и протиснулся на чердак. Здесь стояла невероятная духота, но он не заметил ее. Согнувшись так, что свободной рукой приходилось опираться на острые комья шлака, Андрей пробрался к первому подъезду. Самое большее, чего он опасался, – люк заперли на замок. Но страхи оказались напрасными. Дверь поддалась, и он откинул ее в сторону. На площадке никого не было. Взяв ручку тубуса в зубы, Андрей свесился вниз, повис на руках. Пол площадки был от него в метре. Спрыгнул почти бесшумно. Прислушался. Все было спокойно. Сбежав на первый этаж, выглянул наружу. Приоткрыл дверь, выскользнул из подъезда и скрылся в кустах. Даже если кто-то наблюдал за дверью, в которую он вошел, то вряд ли он догадался присматривать и за этим подъездом, в ста метрах от первого.
   Кустами Андрей пробрался в соседний двор, оказался в детском саду, а пройдя задами, вышел к соседней улице. Мотоцикл стоял на месте. Через десять минут он уже выезжал из города. А еще через полчаса лежал на сене во дворе маленького бревенчатого дома. Сено было теплым, свежим, еще не совсем просохшим. Андрей покусывал травинку и еще и еще раз припоминал свои действия за день. Не все ему нравилось, кое в чем он себя упрекал, чертыхнулся, но главное удалось. И пока он еще был в безопасности.
   «Чемоданчик, – вдруг вспомнил он. – Ведь здесь уже два или три дня лежит чемоданчик, который он прихватил в квартире Заварзина». Андрей вскочил, бросился в дом, сбежал в подвал и за мешками с картошкой увидел завернутый в мешковину прямоугольный предмет. Здесь же, в подвале, он его и открыл. И разочаровался – чемоданчик был набит бумагами. Но, вчитавшись в них, убедился, что они не так уж и бесполезны. Это были накладные, расписки, личные записки с просьбами выдать деньги, выдать продукты, загрузить машину и так далее. На дне чемоданчика Андрей нащупал несколько плотных пачек в почтовых конвертах. Развернув их, увидел доллары. Сотенные купюры были сложены в несколько пакетов и перетянуты резиновыми кольцами. Он не стал их пересчитывать, но про себя прикинул – три пачки по сто штук в каждой… Тридцать тысяч долларов. При нынешнем курсе черного рынка… Пятнадцать миллионов рублей. «Неплохая добыча за вечер», – криво усмехнулся Андрей. Отделив доллары от бумаг, он завернул их в мешок и запихнул под ссыпанную в углу картошку. Чемоданчик снова поставил в угол на прежнее место, замаскировав мешками.
   – Крутой ты парень, Андрюша, – сказал он себе, выбираясь из подвала. Содержимое чемоданчика нисколько его не обрадовало. Наоборот, он ощутил беспокойство, только теперь поняв, какой удар нанес Заварзину и всей его компании. – То ли еще будет, – пробормотал Андрей, падая на сено. – То ли еще будет…

   Подгайцев остановил машину, заглушил мотор и некоторое время сидел без движения, осторожно оглядываясь по сторонам. Не заметив ничего подозрительного, перешел улицу и поднялся по ступенькам в ресторан. У стеклянных дверей стояла унылая очередь, но он протиснулся сквозь потные тела, и была в его движениях та уверенность, которая обычно раздвигает самые плотные толпы.
   К стеклу придвинулось массивное красноватое лицо швейцара, и двери открылись.
   – Спасибо, батя. – Подгайцев опустил в карман старика сотню. Взглянув на часы, остался собой доволен. Он вошел в назначенное время. В углу стоял маленький двухместный столик с холодной закуской. Подгайцев сел и спокойно принялся за еду.
   Через пять минут от компании в другом конце зала отделился Заварзин, подошел и сел напротив.
   – Аппетит, смотрю, у тебя хороший, – сказал он. – А дела?
   – А дела плохи.
   – Что там опять?
   – Клиент пришел вовремя и ждал целый час. Минута в минуту. Но ничего не произошло. Клиент поднялся и ушел.
   – Так, – крякнул Заварзин с досадой. – Дальше.
   – Наш человек вошел в дом напротив. За пять минут до срока с ним был разговор. Все по плану. В половине первого звоню ему, чтобы спросить, в чем дело…
   – А он?
   – Не отвечает. Думаю, его там нет.
   – Видел, как он выходил?
   – Нет, из подъезда Андрей не выходил. А другого выхода нет. Войти в квартиру мы не решились – вдруг продался… И нас бы там взяли. Пошли на маленькую хитрость… Соседу на четвертом этаже я отнес записку и сказал, что, мол, поскольку друга моего нет, то надо бы ему записку передать. Взял у него телефон. Звоню через полчаса. «Записку передал?» – «Не передал, – отвечает. – В квартире никого нет».
   – Но Андрей вошел туда?
   – Я сам видел, а потом разговаривал с ним по телефону. Он был на месте. Сказал, что все в порядке, приступает.
   – И как все это понимать?
   – А черт его знает! Как бы инструмент не унес…
   Заварзин некоторое время сидел, подперев щеки кулаками и глядя на закуску, которую Подгайцев сначала несмело, а потом все охотнее снова принялся поглощать, торопясь покончить с ней до завершения разговора. Время от времени он виновато взглядывал на Заварзина, дескать, дела делами, а подкрепиться надо, ты уж прости великодушно.
   – Хватит жрать, – наконец произнес тот. – Нет времени. Работа ждет.
   – Какая? – поперхнулся Подгайцев.
   – Девочка. Очень рад был повидаться, дорогой друг, извини, больше не могу уделить времени. – Он тяжело поднялся, оперевшись о стол так, что скатерть съехала в сторону и Подгайцев в последний момент успел подхватить падающий фужер. – Расплатиться не забудь, – сказал на прощание Заварзин и, чуть покачиваясь, пошел к оставленной компании.
   Подгайцев успел что-то бросить в рот, выпил стакан воды, в целлофановый пакет запихнул остатки трапезы, оставил под рюмкой деньги и, не задерживаясь, вышел из ресторана.

   Когда раздался звонок, Света насторожилась – так никто не звонил. Длинный, уверенный, какой-то нахальный звонок, словно человек заранее был уверен, что его ждут. Подойдя к двери, она увидела в глазок искаженное лицо незнакомого парня. Короткая стрижка, кожаная куртка, смотрел в сторону, словно для него не очень было и важно – откроют ему или же дома никого не окажется. Света продолжала наблюдать за ним, когда раздался второй звонок, еще более длинный, но теперь он звонил у нее над самым ухом, и она не выдержала.
   – Кто там?
   – Свои, – послышался ответ.
   – Кто свои?
   – Я от Андрея… Он просил подойти…
   – А почему сам не пришел?
   – У него неприятности…
   Света накинула цепочку на дверь и осторожно приоткрыла ее. Парень не делал никаких попыток раскрыть дверь пошире, просто переместился на площадке, чтобы она могла его лучше видеть.
   – Он тут недалеко, в машине… Сам не может подойти… У него ранение.
   – Какое ранение?! – ужаснулась Света.
   – Только вы не переживайте, ничего страшного. Можете подойти к окну, там видно…
   Света бросилась в глубину квартиры, выбежала на балкон. На противоположной стороне улицы действительно стояла машина, зеленый «жигуленок». На заднем сиденье сквозь опущенное стекло она увидела человека с перевязанной головой. Заметив ее, тот помахал приветственно рукой, как бы узнавая, как бы приглашая к себе. Не колеблясь больше, Света выбежала на площадку. Парень еле успевал за ней, стараясь не отставать. Дверца была предусмотрительно открыта. Света, не задумываясь, наклонилась, и в этот момент парень, который бежал сзади, с силой подтолкнул ее, человек с перевязанной головой схватил ее руки, втащил в машину, дверца захлопнулась, и она оказалась на заднем сиденье зажатой с двух сторон.
   – А теперь, цыпа, веди себя хорошо, – сказал стриженый, и она увидела щелкнувшее в его руке лезвие ножа. – Жалко будет такую рубашку испачкать…
   – Кровь не отмывается, – подтвердил с ухмылкой человек с перебинтованной головой. Он небрежно стянул с головы бинты, и она увидела толстомордого детину.
   Машина резко рванулась с места, и уже через несколько минут они были далеко от дома. Света попыталась осмотреться. За рулем сидел тощеватый парень с длинными волосами, сиденье рядом с ним было свободно.
   – Куда вы меня везете? Что происходит? Где Андрей?
   – Значит, так, – заговорил, не оборачиваясь, водитель, и Света встретилась с его взглядом в зеркале. Больше всего ее поразили неживые глаза, смотрящие со стеклянной поверхности зеркала. Не было лица, в воздухе над нею вздрагивали на ухабах только вот эти глаза. – Значит, так, дорогуша… Послушай… Я отвечу, на все твои вопросы отвечу, и даже больше… Прежде всего успокойся. Ничего тебе не угрожает… Пока. Твой парень повел себя с нами не очень хорошо. А мы его предупреждали, мы сказали ему: Андрюша, если ты поведешь себя плохо, то твоей девочке будет тоже плохо… Видишь, как он с тобой поступил… Не пожалел. А напрасно. Я бы такую девочку пожалел… Ну, ничего, может быть, мне еще представится такая возможность…
   – Где Андрей? – выкрикнула Света, не в силах больше слышать этот размеренный голос.
   – Не надо кричать… Иначе мы заткнем твой очаровательный ротик. Мы не знаем, где Андрей… Ищем… И надеемся на твою помощь. Ты спросила, что происходит… Отвечаю – похищение. Оно удалось, как видишь. Мы едем по городу, и ты можешь спокойно смотреть по сторонам… А через некоторое время на голову, ты, конечно, должна нас понять… что-нибудь наденем. Видишь ли, нам бы не хотелось, чтобы ты знала, куда едем. Иначе что это за похищение, правда? Приступайте, ребята…
   Света рванулась, успела дотянуться рукой до двери, но ее с силой наклонили и натянули на голову плотный мешок. Она попыталась закричать, но один из парней сквозь ткань мешка сунул ей в рот рукоятку ножа, и она захлебнулась от отвращения – мешок чем-то нестерпимо вонял.
   – Потерпи, дорогуша, – услышала она размеренный голос водителя. – Через полчаса будем на месте. Это недалеко. И место приличное… Потерпи.
   Света чувствовала себя сдавленной, голова ее лежала на коленях одного из парней, воздуха не хватало. Казалось, они едут уже не первый час, и она с облегчением услышала, что наконец-то машина остановилась. Громыхнули ворота, ее вывели, не снимая мешка с головы. С двух сторон ее держали за руки. Поднялись по ступенькам, прошли по коридору, Света услышала звяканье ключа в замке, скрип двери. После этого с нее сдернули мешок.
   – Добрались, – проговорил второй, тот, который так ловко обманул ее, выманив из квартиры.
   Света осмотрелась. Это была большая комната с высоким потолком. Окно задернуто плотной шторой, сквозь щель виднелись ставни. В углу стоял диван, тут же был журнальный столик, уставленный бутылками, и два кресла.
   Вошел сутулый парень с длинными волосами. Быстро осмотрел всех, налил себе в стакан водки, выпил, постоял, прижав ладонь к губам. Потом вздохнул облегченно и сел в кресло.
   – Приехали, – проговорил он.
   Света невольно сдвинулась в сторону, присела на край дивана, исподлобья глядя на своих похитителей.
   – Во! – ухмыльнулся толстяк. – Девочку уже в постельку потянуло. Хорошую мы девочку привезли.
   – Правильную, – согласился длинноволосый. – А теперь, рыжая, слушай меня… Бежать тебе некуда. Окно закрыто, там дубовые ставни. Если выскользнешь за эту дверь, дальше все равно перекрыто. И пытаться не надо. Потому, что мы будем нервничать и, кто знает, как себя поведем… Усекла? Кричать тоже не надо, место уединенное. Тут и не такие кричали… Опять же мебель вокруг дорогая… Ее надо беречь. Не пачкать, не рвать, не резать… Тебе в машине ребята сказали – кровь не отстирывается. Мы здесь люди временные, помещение должны вернуть в сохранности. Питание обеспечим, в туалет будем водить… Хотя ты к этому и не привыкла. Выпить захочешь – пожалуйста, сколько угодно. А выпить ты захочешь, можешь быть уверена… Что еще… Насчет опасностей… Кроме того, что предусмотрено природой, тебе ничего не грозит. Никаких членовредительств, избиений, истязаний… Упаси боже! Но что природой предусмотрено – извини, тут мы над собой не властны. Да ты, наверно, и сама не властна, а? А пока отдыхай. Нам надо немного посекретничать, кой-куда позвонить, кой-кому доложить. – Подгайцев тяжело поднялся из кресла. – Набирайся сил, дорогая.

   Жара спала, зажглись фонари, город приобрел нарядный вид. Истомившись в бетонных конторах и квартирах, люди вышли на улицу, и прохожих в этот вечер было как никогда много. Андрей на своем мотоцикле потратил не более десяти минут, чтобы добраться до центра. Он забрызгал грязью номер, постарался как-то изменить шлем – наклеил несколько цветных полос. Из предосторожности выбрал дорогу, которой не ездил никогда. Благодушный, разморенный вид города нисколько не сбивал Андрея с толку, он знал, что объявлена охота, что ищут его и заварзинские ребята, и следователь. Причем примерно с одной и той же целью. И попасться одинаково опасно как в одни руки, так и в другие.
   Поставив мотоцикл во дворе среди машин и колясок, Андрей, прихватив шлем и тубус, направился к торцу дома. Войдя в кусты и постояв там минут пять, он убедился, что слежки нет, что можно приступить к задуманному. Железные перекладины подъемника были еще теплыми после дневной жары, и, когда он забирался наверх, руки прилипали к уголкам – ремонтники, конечно, все перемазали смолой.
   По крыше Андрей прошел к трубе и сел у основания. Он хотел отдышаться, привыкнуть к новому месту и убедиться, что никто в этот вечер больше не воспользовался краном – ни мальчишки, жаждущие приключений, ни влюбленные в срамных своих игрищах. Но все было тихо. Доносились снизу голоса, гудки машин, гремела из окон соседнего общежития музыка. Андрей только радовался этим звукам. Понимая, что они ему не помеха, более того, чем громче музыка, чем чаще гудят машины на соседней улице, тем лучше.
   Андрей поднялся, пригнувшись, прошел в противоположный конец крыши и лег на горячий, залитый старой смолой рубероид. Отсюда хорошо были видны окна на противоположной стороне улицы. Он быстро нашел окно, которое его интересовало, – оно светилось. Красные шторы с золотыми полосками подтвердили – это именно та квартира.
   Сосредоточенно и неторопливо Андрей откинул крышку тубуса, достал винтовку, привинтил глушитель, вставил в ствол единственный патрон. Тубус положил перед собой – на него надежно улегся ствол винтовки.
   Он знал невинную привычку хозяина квартиры – выпускать дым сигареты в открытую форточку. У окна стояла невысокая табуретка, хозяин взбирался на нее, отодвигая шторы в сторону, распахивал форточку и, затянувшись, выпускал дым на улицу, чтобы в квартире воздух оставался чистым. На этой его любви к свежему воздуху строились все расчеты Андрея. Он был готов лежать всю ночь, даже не одну ночь, пока тот захочет покурить.
   Наблюдая за окном, Андрей понял, что в доме кто-то есть, но задернутые шторы не позволяли ничего видеть. Приникнув к прицелу, он хорошо рассмотрел ту самую форточку, которая должна рано или поздно открыться.
   Постепенно стихали городские шумы, людей на улицах становилось все меньше, но гром музыки из окон женского общежития, казалось, только набирал силу.
   Прошел, наверно, час, потом еще один. В комнате за шторами явно появился еще один человек – тени стали мелькать чаще, причем и за кухонным окном, и в комнате. И наконец наступили те недолгие пять-десять секунд, ради которых он готов был лежать здесь всю ночь.
   Сначала на шторе возник смутный контур человеческой фигуры, потом она как бы подросла на полметра – человек становился на табуретку. Вот штора колыхнулась, легонько пошла в сторону, и Андрей в прицел увидел глаза человека совсем рядом, настолько, что какой-то момент его охватила уверенность – тот тоже его видит. Но, сообразив, что из залитой светом комнаты вряд ли можно что-то рассмотреть в темноте, тем более на черной, погруженной в ночь крыше, он взял себя в руки. И начал медленно совмещать прицел. В тот момент, когда человек выдохнул облако дыма, как показалось Андрею, прямо ему в лицо, он даже почувствовал запах хороших сигарет, перекрестие нитей легло на его переносицу. Андрей начал осторожно спускать курок, помня слова наставника: винтовка сама решит, когда надо выстрелить.
   И, выбрав момент, она легонько дернулась в руках. Звука выстрела Андрей не услышал. Но хорошо видел, как, падая, отшатнулся от окна Заварзин, как захлопнулась за ним форточка и, колыхнувшись, снова закрыла окно штора.
   И только тогда Андрей остро ощутил запах асфальта, ночную прохладу, увидел луну, зависшую над городом с какой-то бестолковой значительностью, себя, устроившегося в лунной тени от трубы, почувствовал нервную легкость в теле. Он старался не смотреть на окно, от которого так долго не отрывал взгляда, хотя краешком глаза заметил, что в окне все осталось без изменений. Посмотрел вниз – и там было все как обычно, никто не мчался к нему, не сбегались люди, не показывали пальцем в его сторону. Это его немного удивило, и, продолжая прислушиваться к себе, Андрей понял, что удивление было приятным. Он не торопился побыстрее свинтить глушитель, запихнуть винтовку в тубус, подобрать отскочившую в сторону горячую гильзу. Все это Андрей проделал основательно, стараясь ничего не забыть. Обернувшись, чуть не вскрикнул от досады – на месте, где он лежал, остался шлем, тускло поблескивая в лунном свете. Андрей настолько устал за эти два часа, что у него не было сил прятаться. Он открыто прошел по крыше, спустился по крану вниз, нашел свой мотоцикл, прикрепил тубус, надел шлем. Со стороны его движения казались даже ленивыми и потому не вызывали подозрений.

   Пафнутьев молча сидел в углу дивана и наблюдал за действиями оперативников. Заварзин лежал, раскинув руки, посреди комнаты, и лицо его было почти таким же, каким видел Пафнутьев несколько дней назад. Вот только небольшая ранка с запекшейся кровью под правым глазом. На затылке рана была побольше, гораздо больше. Ковер был испачкан, видимо, Заварзин бился в агонии на ковре. По его позе определить, где он находился в момент выстрела… Этого сделать было нельзя.
   Еще раз окинув комнату взглядом, Пафнутьев вздохнул. Он не понимал происшедшего. Квартира на третьем этаже. Балкона нет. Шторы задернуты. С улицы заглянуть в квартиру невозможно. Красивая девушка, которая в данный момент рыдает в истерике на кухне, утверждает, что они были вдвоем. Не верить нет оснований – она сама позвонила и в «Скорую помощь», и в милицию. Никаких стреляющих предметов в доме не обнаружено. Самоубийцы не стреляют себе в щеку. Кроме того, самоубийством не кончают с собой такие люди, как Заварзин.
   «Третий труп, – повторил про себя Пафнутьев и не мог не вспомнить предупреждения Аркаши – тот говорил, что жертвы еще будут. – Сколько же у них там миллионов, если это уже третье убийство, – озадаченно подумал Пафнутьев. – И вообще – что на кону?»
   Поставив на колени телефон, Пафнутьев медленно набрал домашний номер Голдобова. Тот оказался на месте.
   – Илья Матвеевич? Добрый вечер. Звонит Пафнутьев.
   – Кто? – растерянно спросил Голдобов, но тут же, совладав с собой, воскликнул уже другим голосом: – Неужели вы когда-нибудь оставите меня?
   – Боюсь, не скоро. Погиб ваш друг…
   – Поймите, не был он мне другом! Он работал у меня, и только!
   – Вы кого имеете в виду, Илья Матвеевич?
   – То есть как кого? Пахомова.
   – А я – Заварзина, – негромко, но внятно произнес Пафнутьев.
   – Не понял? – произнес Голдобов, но голос его дрогнул, он боялся поверить в то, что услышал. Именно это Пафнутьеву и нужно было узнать – известно ли Голдобову о смерти Заварзина. – Простите… Вы не оговорились?
   – Нет.
   – Что с ним?
   – Разбираемся.
   – Где он?
   – У себя в квартире. – Пафнутьев не мог не отметить четкость вопросов, которые задавал Голдобов. Среди них не было пустых. Все по делу.
   – Я могу приехать?
   – Вы хотите?
   – Если не возражаете.
   – Не стоит, Илья Матвеевич. Наши хлопоты… Они еще продлятся какое-то время. Да и зрелище не из приятных…
   – Он мертв?
   – Да.
   – Как это случилось?
   – Выстрел в лицо. Навылет.
   Стон, раздавшийся из трубки, еще раз убедил Пафнутьева – Голдобов не играет, он действительно в ужасе.
   – Илья Матвеевич, если позволите, один вопрос… Есть такой человек… Женщина. Назвала себя Дашей… Именно она сообщила о происшествии. Она тоже здесь. Ей немножко плохо… Вы ее знаете?
   – Красивая, крупная, светлая, загорелая? – спросил Голдобов.
   – Да, именно такая.
   – Последнее время Заварзин часто виделся с ней. Можно сказать, что он виделся только с ней.
   – Ее стоит подозревать?
   – Послушайте, вы сами сказали, что она вас вызвала!
   – И все-таки! – настаивал Пафнутьев.
   – Я бы не стал ее подозревать… У них слишком далеко все зашло и… И все, как бы это сказать… Простите, я сбиваюсь… У них все было безоблачно. Нет, оставьте ее в покое. А что, разве больше некого подозревать?
   – Найдем, Илья Матвеевич, – сказал Пафнутьев. – Всего доброго. Утром буду у вас.
   Пафнутьев озадаченно крутнул головой и, поставив телефон на диван, прошел на кухню. Светловолосая девушка сидела на слишком маленькой для нее кухонной табуретке и неотрывно смотрела в стенку прямо перед собой.
   – Опять я, – сказал Пафнутьев, присаживаясь рядом. – Даша, не думайте, что я вас не понимаю. Но я обязан что-то делать, вы уж простите. Просто я обязан куда-то мчаться, ловить, хватать… Поднатужьтесь, пожалуйста, ответьте на два-три вопроса, и я уйду. Идет время, Даша, и злодей уходит все дальше. И поймать его все труднее… Задам вопрос, ладно?
   Девушка кивнула, и только по этому ее жесту он убедился, что она его слышит.
   – Сколько вас было в квартире?
   – Двое.
   – И никого больше, ни единой души?
   – Только двое.
   – Кто-то входил, уходил, посещал вас… Почтальон, слесарь, милиционер… Обычно эти люди не вспоминаются…
   – Никого не было.
   – Вы что-то затевали на этот вечер?
   – Ужин… – Она беспомощно махнула рукой. – Ужин… – Даша обвела глазами кухню, где все стояло в неприкосновенности – тушка кролика и две бутылки сухого вина.
   – Заварзин никуда не торопился?
   – Нет… У нас долго не получалось встретиться, он все время был занят, а сегодня сам позвонил… Давай, говорит, повидаемся… Давай, говорю… Он сказал, что у него все есть, брать ничего не надо… И действительно – вино, мясо, сыр, рыба…
   – А почему вино не в холодильнике? – спросил Пафнутьев. – Белому вину положено быть в холодильнике. Тем более в такую жару.
   – Оно и было в холодильнике… Я его вынула, уже на стол собиралась поставить… И слышу – в комнате грохот…
   – Грохот?
   – Ну, да… Такой, когда, знаете, падает человек… Я бросилась в комнату, а он катается… И это… умирает. – Она обхватила лицо руками.
   – А выстрела? Выстрел не слышали?
   – Не было выстрела.
   – Да… – Пафнутьев был явно озадачен. – Может быть, тихий… Вроде щелчка… А?
   – Не слышала… А вот грохот был… Я бросилась к нему, думала, что он упал и ударился, но, когда перевернулся лицом вниз, я увидела затылок… Там сплошная дыра…
   Пафнутьев помолчал, давая возможность Даше справиться с рыданиями, прошел в комнату, еще раз все осмотрел, и взгляд его упал на опрокинутую табуретку. Он только сейчас увидел ее. Табуретка была явно лишней в этой ухоженной дорогой квартире. Мягкая мебель, полированные поверхности, золотистые шторы, видеотехника… И табуретка. Он подошел к ней, присел на корточки и, не прикасаясь, начал рассматривать. Нет, ничего особенного он на ней не увидел.
   – Грохот, – проворчал он вслух, – надо же, она услышала грохот… Если я сейчас упаду, никакого грохота не будет… Упадет мешок с травой, и только… Грохот может произвести табуретка, если ее хорошо грохнуть об пол… Виталий, – обратился он к Худолею, – сделай, будь добр, снимочек от двери к окну, только, понимаешь, чтобы захватить всю комнату, я знаю, есть у тебя такой широкозахватный объектив.
   – Будет чуть искривлено… Не страшно?
   – Ничего… Главное, чтоб все на одном снимке. Усек?
   Пафнутьев снова прошел на кухню. Дашу он застал в той же позе – она сидела, закрыв лицо ладонями.
   – Опять я, – сказал он, присаживаясь. – Даша, милая… Простите за настырность… Вот вы мне сказали, что, дескать, первая ваша мысль была, что он упал и ударился…
   – Мне так показалось.
   – А откуда он мог упасть?
   – Не знаю… – Она первый раз посмотрела на Пафнутьева заплаканными глазами. – Почему-то подумалось.
   – И вы не поссорились?
   – Нет. – Она покачала головой. – Когда долго не видишься, какие ссоры…
   – Долго – это сколько?
   – Наверно, больше недели не виделись.
   – Давно знакомы?
   – Около года… Мы на корте познакомились… Но… Как вам сказать… Это было мимолетное знакомство. И только месяц назад мы стали…
   – Понимаю. А замуж он вам не предлагал?
   – Нет, но… Разговоры о будущем были. Хорошо бы туда поехать, хорошо бы вдвоем по Средиземному морю…
   – Это было всерьез?
   – Думаю, да.
   – А как вы думаете, Даша, что произошло? Как это могло случиться? Ведь ни в какие же ворота!
   – Понятия не имею! Ничего не могу понять!
   – Вы уверены, что ни к чему в комнате не прикасались до нашего приезда!
   – Что вы имеете в виду? – Она повернулась к нему.
   – Ну… Например, окно было распахнуто, но, когда все это случилось, вы закрыли окно, задернули штору…
   – Нет-нет! Чтобы пройти к окну, чтобы пройти в комнату, мне пришлось бы переступить через него… А я как увидела, так сразу сюда…
   – А как же позвонили? Ведь телефон в глубине комнаты?
   Даша молча показала на неприметный телефончик в виде подвесной трубки с кнопками.
   – Понятно, – несколько смущенно кивнул Пафнутьев. А про себя опять подумал: «Третий труп. Неужели не последний?»

   В кабинете Первого находился журналист, их разговор затягивался, и Голдобов нутром чувствовал, что это плохо. Уж коли он шастает не по правовым коридорам, не в прокуратуре и в милиции, а сидит здесь, то хорошего здесь мало. Значит, замах не на плохое ведение следствия, значит, замах покрупнее…
   В приемную входили люди, о чем-то договаривались с секретаршей, но Голдобов их не слышал. Барабаня пальцами по чемоданчику, он еще и еще раз просчитывал задуманное. Не все казалось ему надежным, но отказаться тоже было нельзя. Уже нельзя. И потом, в атаке ему всегда везло.
   Открылась дверь, и из кабинета вышел Фырнин. Голдобов остро глянул на него и успокоился. Существует такое испытание для шахматистов – им дают взглянуть на шахматную доску в течение одной секунды и после этого предлагают оценить позицию. Так вот, этой секунды бывает вполне достаточно, чтобы уверенно сказать о преимуществе черных или белых фигур. Потом, при изучении позиции, игроки найдут и скрытые возможности, и тайные замыслы, и коварные ходы, но первое впечатление, секундное, всегда оказывается верным. Голдобов смотрел на Фырнина не более секунды и вывод сделал – безопасный, управляемый или уж, во всяком случае, покупаемый человек. Простодушная улыбка, румянец от волнения – как же, пообщался с первым человеком края. Голдобов с улыбкой наблюдал, как Фырнин подошел к столу секретаря, суматошно шарил по карманам в поисках командировочного удостоверения, которое надо отметить, иначе ему в редакции не выдадут суточные, как заискивал, прося отметить не сегодняшним днем, а завтрашним…
   Вывод Голдобова был тверд и суров. Но он ошибся. И в этом не было его вины. Просто ему не приходилось сталкиваться с такими мягкими, беспомощными людьми, которые, однако, садясь за свой письменный стол, превращаются в людей отчаянных, рисковых и весьма самоуверенных в выводах и заключениях. А улыбку, потерянный вид, бестолковость можно было бы назвать маскировкой, если бы все это не было искренним. Голдобов привык общаться с другими людьми – напористыми, цепкими, с которыми всегда держат в кармане козырь для любого, с кем придется встретиться.
   – Входите, Илья Матвеевич, – сказала Вера.
   – Да вот сначала надо поприветствовать Валентина Алексеевича, – широко улыбнулся Голдобов, гордясь способностью запоминать имена.
   – О! А я к вам собрался… В управление…
   – Собираетесь писать статью?
   – Не то чтобы собираюсь, но если уж так случилось, то ведь это…
   – Значит, еще не решили?
   – Знаете, Илья Матвеевич, вот я и хотел об этом с вами поговорить… Решить-то решил, статья будет, но некоторые положения требуют…
   – Проверки? – подсказал Голдобов нетерпеливо, уже держась за ручку двери, ведущей в кабинет Первого.
   – Нет, я уже все проверил… В общем-то, факты подтвердились, да и Иван Иванович их не отрицает… Он одобрил мои намерения. Речь идет о согласовании формулировок, выводов, если позволите так выразиться…
   «Боже, какой дурак! – простонал про себя Голдобов. – Похоже, в газеты идут люди, которых до этого успели выгнать из десятка контор». И, не желая отказать себе в удовольствии, он спросил:
   – Скажите, вы до газеты работали где-нибудь?
   – О! – Фырнин махнул ладошкой. – В десятке контор! И отовсюду выгнали!
   – Что так? – вежливо удивился Голдобов. Будь он менее самоуверенным, мог бы сообразить, что человека, изгнанного из многих учреждений, надо особенно опасаться. Уж если изгоняли, значит, находили в нем что-то неприемлемое, значит, почему-то не уживался. Но Голдобову было не до столь сложных рассуждений. Слишком многое свалилось на него в последнее время, чтобы он мог позволить себе проявлять опасливость и неуверенность. Этот небольшой разговор лишь убедил его в собственном превосходстве, утвердил в правильности принятого решения.
   – Подождите меня, если есть время… Мы могли бы вместе пообедать, – предложил он.
   – Конечно, я подожду, тем более что мне нужно еще позвонить… Если вы не возражаете. – Он повернулся к секретарше, а Голдобов, воспользовавшись паузой, прошел в кабинет.
   Сысцов не поднялся ему навстречу, не взглянул, не улыбнулся. Он разговаривал по телефону, глядя в окно, и лицо его, освещенное белесым небом, казалось бледным и более, чем всегда, морщинистым. Голдобов, потоптавшись у стола, неловко сел, положив папку на приставной столик.
   – Хорошо, – сказал Сысцов. – Позвоните утром. Вас соединят. Я предупрежу. Надеюсь, что к тому времени будут новости. – Он положил трубку, так и не взглянув на Голдобова. – Слушаю вас.
   Такое начало не предвещало ничего хорошего. Но Голдобов знал и то, что Первый поддается влиянию, разговоры с ним получались даже при таком вот начале.
   – Я только что в дверях столкнулся с журналистом, этим… газетчиком… – Он замолчал, ожидая, что Сысцов подхватит его слова и сам расскажет о состоявшейся беседе, но тот невозмутимо молчал, глядя Голдобову в глаза. И тому ничего не оставалось, как продолжить: – Что-то он не показался мне слишком уж…
   – Говорите, я слушаю.
   – Как бы он не напутал… Только что похвастался – его выгнали из десятка контор.
   – Из журнала его пока не выгнали. И не собираются. Я только что разговаривал с заместителем главного редактора. Человек, с которым вы столкнулись в дверях и который вызвал у вас столь пренебрежительное отношение… пользуется у них полным доверием. Они напечатают все, что он напишет.
   – Значит, надо позаботиться, чтобы написанное выглядело достаточно пристойно… Мы договорились вместе пообедать. Обычно хорошая пища на таких людей действует…
   – Ну? Как она на них действует? Очень даже интересно. – Сысцов усмехнулся, показав белоснежные, отлично сработанные зубы.
   – Хорошо действует. Они начинают понимать свое место в жизни, Иван Иванович.
   – Ценное наблюдение. – Сысцов побарабанил пальцами по столу, посмотрел в окно, полистал бумаги, лежавшие перед ним. Голдобов увидел, что это листки из школьной тетради, причем скорее всего копии, сделанные на ксероксе. – Некоторое время тому назад, Илья Матвеевич, – размеренно заговорил Сысцов, – я дал вам письма, пришедшие на мое имя. Я просил проверить изложенные в них сведения и доложить. Речь шла о многочисленных нарушениях в вашем ведомстве. Помните, я предупредил о серьезном отношении к этим письмам? Что сделано?
   – Работа идет, Иван Иванович, – осторожно сказал Голдобов, подталкивая Сысцова к тому, чтобы тот выложил новые сведения.
   – Идет, говорите? Это прекрасно. Делаю вывод – вы пренебрегли моей просьбой. Я не должен был давать эти письма. Они предназначались не вам. Но я пошел на это нарушение, полагая, что наши добрые отношения подтолкнут вас к работе быстрой и четкой. Вы не смогли или не пожелали погасить письма. И вот они снова на моем столе. – Сысцов постучал пальцами по листкам из школьной тетради. – Мне дал их почитать человек, который, как вы утверждаете, никогда не знал хорошей пищи. Но этот человек вполне в силах лишить хорошей пищи и вас, и меня. Вы понимаете, о чем я говорю? – Голос Сысцова зазвенел от сдерживаемого гнева.
   – Да, Иван Иванович. Но все не так уж страшно…
   – Это хорошо, что вам не страшно. А мне страшно. И я намерен действовать. Я разговаривал с прокурором Анцыферовым. Завтра утром он мне доложит полную картину происшедших событий. Странное убийство вашего водителя, странные ваши взаимоотношения с женой убитого, странно убедительные письма, которые он рассылал во все инстанции. И последнее – убит выстрелом в лицо еще один ваш приближенный. Этой ночью! Что происходит, Илья Матвеевич? Мы взрослые люди, давно знаем друг друга, и я надеюсь, вы не будете меня убеждать, что все это козни врагов. Мужайтесь, Илья Матвеевич.
   – Ну что ж, Иван Иванович, будем мужаться. – Голдобов твердо посмотрел в глаза Сысцову. Это была недопустимая дерзость, и Голдобов знал, на что идет. Но то ли неожиданная смерть Заварзина его потрясла, то ли события последних дней измотали нервы, но он совершил ошибку. Он знал, что совершает ошибку, но не мог сдержаться.
   – Продолжайте.
   – Я все сказал. Нам всем придется мужаться.
   – Не понял?
   – Мы действительно давно с вами работаем, Иван Иванович, и, я надеюсь, еще поработаем. Эти события, – он небрежно махнул рукой в сторону приемной, – …прошелестят и забудутся.
   – У журналиста полная папка документов, сведений, выводов следователя, который ведет дело об убийстве. Не помню его фамилию…
   – Пафнутьев. Следователь немного увлекся… Он большой любитель детективов… Это его первая попытка расследовать серьезное преступление. До сих пор он занимался семейными делами.
   – Остановитесь, Илья Матвеевич. Меня не интересует служебная биография следователя. Меня интересует моя собственная биография. И я не намерен подвергать ее какому бы то ни было риску.
   – Другими словами, вы решили рискнуть моей биографией?
   – Ничуть, – улыбнулся Сысцов. – Пусть во всем разберутся люди, которые должны это делать по своим служебным обязанностям. Я слышал, что вы отказываетесь встречаться со следователем, не являетесь по вызову, ведете себя пренебрежительно… Это нехорошо. Так нельзя. Он исполняет свой служебный долг.
   «Исполнял», – чуть было не сказал Голдобов, но вовремя сдержался, поняв главное – его приносят в жертву.
   – Ну что ж. – Голдобов непритворно вздохнул. – Жаль, что у нас с вами идет такой разговор… Обычно мы хорошо понимали друг друга. Особенно когда я входил сюда не с пустыми руками. Но я не знал, что сюда нужно постоянно входить не с пустыми руками.
   – Я слушаю вас, продолжайте, Илья Матвеевич.
   – К вам поступают письма? Ко мне тоже… Вот, например, недавно пришел пакет с фотографиями… Вначале я не придал им значения… – Голдобов открыл чемоданчик, звонко щелкнул замочком и протянул Сысцову черный пакет. Тот взял его, повертел в пальцах с заметной брезгливостью, словно его заставили прикоснуться к чему-то не очень чистому, но все-таки открыл его и вынул несколько цветных фотографий. Снимки были сделаны сверху, снимали издали, с помощью телеобъектива. На одних снимках явно чувствовалась осень, на других была зима, были снимки, на которых буйно цвела зелень, один был сделан во время дождя, и в мокром асфальте отражалась все та же картина – машина, ворота из кованых решеток и люди, несущие какие-то ящики. Конечно, Сысцов сразу узнал себя на одном снимке. Он помнил случай, когда неосторожно попридержал ворота. Узнал и Голдобова – тот стоял в сторонке, в черном плаще, с непокрытой головой, улыбался широко и довольно.
   – Я слушаю, – обронил Сысцов.
   – Вот пришли снимки… Сколько их отпечатано в мире, в какие адреса они пошли или пойдут – можно только догадываться, Иван Иванович. Но в любом случае нынешние газеты могут на них клюнуть. Ведь они, нынешние, на любую падаль клюют… Им бы только человека свалить. И что делают, сволочи, – чем крупнее человек, чем известнее, тем они с большим удовольствием… Какая-то садистская радость, вам не кажется?
   – Вы повторяетесь, Илья Матвеевич. Если у вас есть что-либо добавить к сказанному – пожалуйста. Если нет… Вы свободны. – Снимки, небрежно сдвинутые в сторону, остались лежать на столе.
   Голдобов некоторое время молча смотрел на Сысцова исподлобья и все яснее понимал, что видит перед собой совершенно незнакомого ему человека. Если раньше это был улыбчивый, недалекий, с ускользающим взглядом чинуша, который охотно брал его подарки и шел на мелкие услуги, то теперь… Перед ним сидел уверенный в себе боец с твердым взглядом и плотно сжатыми губами. Но отступать было нельзя, Голдобов уже поднялся из окопа.
   – Иван Иванович, мой вам совет… Давайте жить дружно.
   – Ваш совет что-то уж больно смахивает на угрозу.
   – Понимайте как вам удобнее.
   – Хорошо, – согласно кивнул Сысцов. – Я так и сделаю. Насколько мне известно, так же поступаете и вы. Прежде чем вы уйдете отсюда вон в ту хорошо знакомую вам дверь, хочу сказать несколько слов… Уж коли мы с вами вышли на эти слова. Вы, Илья Матвеевич, крепко прокололись в махинациях. Я не спрашиваю, сколько у вас миллионов, сколько вы перевели в другие валюты… И ваши сувенирчики отнюдь не лишили меня разума.
   – Эти сувенирчики, Иван Иванович, между прочим…
   – Не надо. Остановитесь. Я прекрасно знаю, что вы скажете. Вы скажете, что этим сувенирчикам цены нет. У них есть цена. И я неплохо расплатился с вами, Голдобов.
   – Чем же?
   – Вашим благополучием. Вашей должностью. Вашей жизнью, в конце концов. Вы не дослушали. Так вот, вы прокололись. И не только в махинациях. Убийство вашего водителя. Следы ведут к вам. Перед смертью он успел разослать во многие адреса письма и в них подробно рассказал о ваших делах. Я эти письма передал вам в надежде, что вы достаточно грамотный человек, чтобы их погасить. Я ошибся. Я сожалею о том, что поступил столь легкомысленно. Постараюсь исправить свою ошибку.
   Голдобов все отчетливее понимал, что это его последняя встреча с Сысцовым, никогда ему уже не быть в этом кабинете, никогда уже не удастся поговорить с этим человеком по телефону. В жизни обрывалось что-то важное, и он с каждой секундой все острее чувствовал холод, охватывающий его. Слова Сысцова били столь безошибочно, что он только теперь в полной мере начинал сознавать – пробраться на это кресло и усидеть в нем в течение пятнадцати лет мог совсем не тот чиновник, которого он видел в предыдущие свои визиты. Это мог сделать только вот этот человек. Так бывает, когда ввязываешься в драку с опустившимся пьяницей, а через несколько секунд выясняется, что это бывший чемпион по боксу и далеко не все свои качества он растерял…
   – Дальше – больше, Илья Матвеевич. Вы не ограничились одной жертвой, вам понадобилась новая…
   – Ложь! – вскричал Голдобов.
   – Не надо. – Сысцов поднял ладонь. – Не надо меня перебивать. Не надо кричать здесь и употреблять такие слова. Я не собираюсь спорить с вами и великодушно даю понять, что я не столь глуп, как вам казалось, достаточно осведомлен о происходящих событиях. Вы пришли шантажировать меня? Это ошибка. Это выдает ваш уровень, Голдобов. Он невысок. В своих торговых рядах вы, может быть, и производите впечатление на… чужих жен, которые тоже, кстати, из торговых рядов… Но не выше. Вы заблуждаетесь, Голдобов, относительно собственной персоны.
   – Как и все мы.
   – Разумеется, – улыбнулся Сысцов. – Но уровень наших заблуждений соответствует нашей сущности. А теперь – пошел вон!
   – Ну, знаете… – вскочил Голдобов. – Ну, знаете…
   – Пошел вон, – проговорил Сысцов с легкой усталостью. И именно эта прозвучавшая в его голосе искренняя усталость более всего потрясла Голдобова. Ярость, презрение, злость – все было куда менее опасно, нежели этот вырвавшийся вздох. Словно все решения приняты, приговоры вынесены и говорить больше не о чем. И самое лучшее, что он смог придумать в эти секунды, – это гневно схватить свой чемоданчик и выйти из кабинета, печатая шаг. Он хотел, чтобы его шаги прозвучали дерзко и громко, но ковровая дорожка погасила его вызов, он хотел было хлопнуть дверью так, чтобы посыпалась штукатурка, но маленький стальной рычажок прикрыл дверь мягко и неслышно.
   А Сысцов, уже без улыбки посмотрев вслед прыгающим от оскорбления ягодицам Голдобова, поднял трубку, набрал номер генерала Колова и с той же усталостью произнес:
   – Зайди.
   И положил трубку, не дав себе труда даже убедиться, что его поняли. Сысцов знал, что именно такое приглашение заставит генерала прибыть через несколько минут. И Колов вошел через пять минут, слегка запыхавшийся, что можно было объяснить и спешкой, и пониманием важности вызова. Сысцов молча показал ему на стул у приставного столика. Генерал сел, стараясь не громыхнуть нечаянно, успокоить учащенное дыхание. Впрочем, вполне возможно, что он опасался дыхнуть на начальство коньяком. Сысцов прекрасно все понял, даже не подняв глаз.
   – У меня был Голдобов, – сказал он негромко. – Этот человек полностью потерял чувство реальности.
   – Иван Иванович, я всегда говорил…
   – Помолчи. Его наглость, его хамство… Переходят всякие границы. Он угрожал мне.
   – Как?! – вскочил Колов.
   – Сядь. Он становится опасным человеком, тебе не кажется?
   – Я всегда говорил…
   – Он становится очень опасным человеком, – повторил Сысцов, глядя Колову в глаза. – На нем многое висит… И он на многое может пойти.
   – Не посмеет!
   – Посмеет… От страха за свою шкуру.
   – Не успеет, – решительно заявил Колов.
   – Хорошо бы, – проговорил Сысцов. И повторил: – Хорошо бы.
   Колов не решался прервать высокую задумчивость, а Сысцов, похоже, не собирался произносить еще что-либо, полагая разговор оконченным. Многолетняя власть научила его не быть многословным, больше доверять непроизнесенным словам. Подчиненные всегда идут гораздо дальше, когда им предоставлено право додумать желание руководства. Колов тоже не был новичком в этих коридорах. Поначалу он не понял заминки Сысцова, испугался своей догадки, потом засомневался. И чтобы еще раз проверить себя, спросил:
   – Я пойду?
   – Да-да, конечно, – спохватился Первый, как бы прося извинить его забывчивость.

   На следующее утро Андрей проснулся с ощущением беды. Он не сразу вспомнил события вчерашнего дня, но беспокойство навалилось сразу, едва открыл глаза. Он лежал на сене, сквозь дырявую крышу сарая пробивались слепящие солнечные зайчики, издалека доносились безобидные деревенские звуки – крик петуха, лай собаки, голос человека, озабоченного чем-то простым и естественным. И постепенно в его сознание начали просачиваться состоявшиеся события. Через несколько секунд он вспомнил все. Пафнутьев на скамейке, скрежет трамвая, гонка на мотоцикле, несколько часов на крыше дома… И нежный спуск курка этой черной штуковины. Протянув руку, Андрей нащупал холодный ствол винтовки. И только тогда проснулся окончательно. Он понял, что все произошло всерьез и навсегда, что вернуть ничего нельзя, да он и не хотел ничего возвращать… Ощущение несчастья было связано не с прошедшими событиями, его тревожили события предстоящие. «Света!» – неожиданно вспыхнуло в сознании, и он вскочил. Она давно должна быть здесь.
   Андрей выбежал из сарая в надежде, что Света уже дома готовит завтрак, но тут же остановился – на двери висел замок. И ведро, которое он поставил вчера на крыльце, стояло точно в том же положении – за прошедшую ночь никого здесь не было. Что-то случилось, значит, что-то случилось. И Андрей начал действовать так, словно заранее все обдумал, прикинул все обстоятельства и возможные опасности.
   Прежде всего спрятал винтовку – засунул в щель между бревнами и крышей сарая, забросал сеном. Винтовка ему уже была не нужна. Заварзин дал всего один патрон. Дальше – мотоцикл. Найдя канистру в углу сарая, Андрей наполнил бак так, что бензин потек по крутому красному боку. Оттащив канистру на место, Андрей занялся номером. Его нужно было изменить, ездить со своим номером он уже не мог, на любом посту его могли остановить.
   Взяв черную изоляционную ленту, он из тройки сделал восьмерку, из девятки ноль, а из ноля – шестерку. Набрав в пригоршню пыли, сыпанул на номер, чтобы не выглядел слишком уж свежим и, отойдя на несколько метров, придирчиво осмотрел.
   Странное чувство охватило его. Андрею показалось, что изменился не только номер мотоцикла, что в чем-то изменился он сам, что он уже не тот, кого люди знали до сих пор, теперь это совсем другой человек, да и человек ли…
   Андрей не торопился, но и не медлил, чувствуя, что времени у него немного, что это убежище не может быть надежным слишком долго. Время от времени он невольно поглядывал на дорогу – она просматривалась на протяжении двух километров. Пока дорога была пустой. Войдя в дом, заглянул в холодильник, выпил скисшего молока, оглянулся. Вроде все в порядке.
   Выйдя во двор, еще раз оглянулся. Дом заперт, никаких следов его пребывания не осталось. И, похоже, в деревне не знали, что кто-то ночевал здесь, – мотоцикл он догадался еще вечером вкатить в сарай. Все нормально, все в порядке, все отлично, невольно повторял он про себя. То ли успокаивая, то ли готовясь к неожиданностям. В какой-то момент Андрей ощутил легкую нервную дрожь. И удивился. Вчера события были куда опаснее, но он оставался спокоен, во всяком случае, не было в теле этой противной дрожи.
   Возникавшая время от времени в его сознании Света определяла главную цель, главное направление сегодняшних действий. Дальше он не думал. Надо решить со Светой, а там будет видно, надо решить со Светой… Остальное неважно, остальное приложится.
   – Андрюша! – услышал он вдруг голос совсем рядом и, резко обернувшись, увидел соседку, тетю Нюру. – А я уж думаю, здесь ты иль нет тебя… – Она не торопясь шла к калитке.
   – Здесь я, – недовольно проворчал Андрей, раздосадованный тем, что его увидели.
   – Я вот чего, – женщина уловила его недовольство и поспешила объяснить свой приход. – Человек недавно приходил, про тебя спрашивал… Вроде как из милиции.
   – А чего это он здесь меня искать вздумал?
   – В других местах, говорит, уже искали… Я подумала – не случилось ли чего, а?
   – А что могло случиться? Ничего не случилось. Ты это, теть Нюр… Если будут спрашивать, говори, что нет меня, что здесь не бываю.
   – И не приедешь на денек?
   – Это другое дело. Я говорю, что отвечать надо. Поняла?
   – Соображу… Но ты тоже знай про себя – спрашивали.
   – Спасибо, теть Нюр… Сегодня выясню, что им нужно.
   – Это уже тебе решать – выяснять или не надо. – Женщина повернулась и так же, не торопясь, направилась к своему двору, погоняя перед собой гуся, который далековато забрел от двора. Не уйди гусь, она бы и не увидела Андрея.
   Значит, вышли все-таки на меня, значит, не врал Заварзин… А может, ищут после того, как… его нашли? Нет, днем он еще живой был. А может, всю нашу контору решили допросить? Тоже нет, ведь я был у следователя, и он меня на допрос не приглашал. Значит, Заварзин навел… Ну что ж, больше не наведет.
   Андрей легко сел в седло, надел шлем, перчатки, затянул ремешок шлема, поерзал, находя ту единственную удобную точку, на которой чувствовал себя уверенно. С треском помчался мимо тети Нюры, до смерти напугав слишком уж самостоятельного гуся, и, не слыша шутливых проклятий, вырулил на дорогу к большаку. Мотор работал ровно, в баке ощущалась приятная тяжесть, жара еще не наступила, и в прохладном утреннем воздухе пахло скошенным сеном.
   И вдруг все кончилось – Андрей увидел, как с большака, неуклюже переваливаясь, на грунтовую дорожку съезжает «газик». Такие машины бывают у председателей колхозов и у милиции. На крыше «газика» в ярком свете солнца мелькнул синий отблеск фонаря. Сворачивать Андрею было некуда, и он, сбавив скорость, ехал навстречу «газику». Тот двигался медленно, и в этой неторопливости ощущалась настороженность – тот ли это человек на мотоцикле, который нужен? «Тот, тот», – пробормотал про себя Андрей. Машина приближалась, он уже различил водителя, второго человека, сидевшего рядом, а через несколько секунд увидел, что оба в форме.
   Машина еще замедлила ход, а потом и вовсе остановилась. Андрей продолжал ехать по колее, занятой левыми колесами «газика», но про себя прикинул – в последний момент у него будет возможность взять вправо и обойти машину. Из «газика» вышел человек в милицейской форме без фуражки. Зайдя вперед, остановился и показал рукой перед собой, дескать, остановись здесь. Андрей еще сбавил ход, показывая, что никаких тайных замыслов у него нет, что готов остановиться. Мотоцикл шел все медленнее, но только он знал, что произойдет, если резко повернуть ручку газа. Успокоенный его послушностью, милиционер оперся рукой о капот. И когда до машины оставалось десять метров, когда мотоцикл уже завилял передним колесом, Андрей до отказа выжал газ, круто взял вправо и с оглушительным треском промчался мимо машины, обдав ее жаром отработанных газов и степной пыли. В зеркале он увидел, как забегал опростоволосившийся милиционер, как впрыгнул в «газик», как тот задергался на дороге, стараясь развернуться.
   – Давайте, ребята, – пробормотал Андрей. – Может, вам и повезет. – А про себя подумал: в город нельзя, в городе его ждут на каждом перекрестке.
   Но, выскочив на асфальт большака, все-таки круто повернул к городу. Мчавшийся следом «газик» уже не тревожил, а прозвучавшие за спиной выстрелы вызвали у него невеселую усмешку. Это был совсем не тот случай, чтобы обращать внимание на предупредительные выстрелы. Не тот случай, ребята, повторил он про себя.
   Несколько раз обернувшись, Андрей убедился, что «газик», хотя и безуспешно, продолжает его преследовать. Он уже знал, что будет дальше. Сейчас въедет в город, сделает несколько поворотов, «газик», конечно же, отстанет и затеряется. Но из первого же отделения милиционеры передадут его приметы, и карусель завертится. На выходах из города дороги, конечно, заблокируют, посты предупредят, и все будут наизготове. Тот простенький прием, который помог несколько минут назад, уже не сработает. Андрей понимал, что положение его сложное – ловят убийцу. У него было еще полчаса до того момента, когда сработает неповоротливая, но всеохватная система поимки.
   Он остановился, вкатил мотоцикл в кусты, снял шлем и вошел в телефонную будку. Для начала решил позвонить домой. Трубку долго не поднимали, и он уже решил было повесить ее, но в автомате что-то щелкнуло, монета с грохотом провалилась в преисподнюю, и он услышал голос матери.
   – Алло, – сказала она. – Я слушаю…
   Он поразился напряженности, неестественности ее голоса, но решил отозваться.
   – Это я, Андрей. Привет.
   – Тебя ищут, у нас люди, Света не звонила, – успела торопливо сказать мать, и тут же в трубке раздались гудки.
   – Все ясно, – пробормотал Андрей. – Все ясно. Но успела маманя сказать. Молодец. Теперь те олухи клянут себя за то, что подпустили старуху к телефону. Вся засада коту под хвост. Небось сутки сидели, чаи гоняли, а тут вдруг двумя словами старушка разбила все их планы. Но почему не звонила Света? – вдруг похолодел он. И набрал номер ее телефона.
   Трубку поднял отец.
   – Это я, Андрей. Сергей Николаевич…
   – Где Светка? – заорал тот, не дослушав.
   – Не знаю… Ее нет дома?
   – Она не с тобой? Я спрашиваю – она не с тобой?
   – Нет… Я сам ее ищу… Она не звонила?
   – Не звонила, – выдохнул человек на том конце провода.
   – Странно, – пробормотал Андрей. – А у Лены ее нет?
   – Лена сама была здесь утром… Она у себя нашла ее вещи, а самой Светы нет.
   – И ни записки, ни звонка?
   – Ты не догадываешься, где она может быть? – не отвечая, спросил усталый мужской голос. Досталось им сегодня, подумал Андрей. Вряд ли они заснули в эту ночь… И, не отвечая, повесил трубку.
   Он все понял. Надежда на лучший вариант исчезла.
   Состоялся худший.
   Андрей прошел в пустоватый двор, сел на скамейку, стоящую среди окурков, водочных пробок, сигаретных пачек. «Так, – пробормотал он. – Светку похитили. Они предупреждали… Но я сделал все, что мог, я ее спрятал. Как-то они пронюхали и обманули ее. Она у них. Когда это могло случиться? Если не ночевала, если и днем не звонила, значит, похитили еще днем. До моего выстрела в форточку. Значит, команду выкрасть дал Заварзин.
   Ну что ж, он получил по заслугам. Тут все правильно. Когда Пафнутьев, живой и невредимый, поднялся со скамейки и направился в свою контору, они поняли, что я взбунтовался. Нет винтовки. Нет меня. Возникает что-то непонятное. Ребята немного перетрухали и решили подстраховаться… Но когда узнали, что Заварзина хлопнули… Теперь они готовы на все… Что же делать, что же делать?..»
   Андрей посмотрел на часы.
   Было девять утра.
   Начиналась жара.

   Приближаясь к прокуратуре, Пафнутьев решил, что прежде всего надо бы поговорить с Анцыферовым. В конце концов – в деле я или отстранен? Выпрошенное унизительное время, выделенное ему прокурором, закончилось. Он назвал имя преступника, милиции известны словесный портрет Андрея Николаева, номер его мотоцикла, адреса, где он может находиться. Он сделал свое дело. Пафнутьев уже хотел было выплеснуть на голову прокурора всю свою обиду, но тот перебил его.
   – Ты в деле, – сказал Анцыферов. – Приказ отменен. Продолжай работать.
   Так и не проронив ни слова, Пафнутьев вышел. Это получилось даже красиво. В его кабинетике сидели Ерцев и Манякин.
   – Здравствуйте, Павел Николаевич, – произнесли они почти хором и поднялись, преданно глядя в глаза.
   – Приветствую вас! Что нового?
   – А что… Продолжаем работать.
   – Убийцу задержали?
   – Нет, мы полагали…
   – Не надо полагать. Его зовут Андрей Николаев. Вот адрес, вот номер мотоцикла, вот адрес его девушки… Что еще?
   – Мы подумали, что, поскольку произошло новое преступление, нас и подключат… Убит Заварзин…
   – Разберемся с Заварзиным. Без вас.
   – Что-то ты больно суров, Паша, – пробормотал Ерцев.
   – Приведи Николаева, и я буду целовать тебя до конца рабочего дня.
   – Какой ужас!
   – Катись!
   Не задерживаясь в кабинете, Пафнутьев покинул прокуратуру. Он намеренно отказался от машины, решив пройтись пешком и подготовиться к разговору с Голдобовым. Услышав о смерти Заварзина, тот сделался любезнее, и его готовность поговорить надо было использовать. Пафнутьев пересек сквер, на котором вчера прождал битый час неведомого благодетеля, и вышел на площадь перед управлением торговли. Ничто не задержало его внимания, ничто не остановило взгляд, и, только оглянувшись, он подивился обилию машин у подъезда. «Вот что дает ему уверенность, – подумал Пафнутьев, – вот откуда он подпитывается. Небось все с пакетиками приехали. Что это у него сегодня, сбор дани, что ли?»
   Пафнутьев прошел мимо вахтера, и тот не сделал даже попытки остановить его. Поднявшись на второй этаж, следователь обратил внимание на небольшую толпу в конце коридора. Он подошел и скорее механически, чем с любопытством, заглянул через спины. Увиденное потрясло его больше всего за последние дни. С портрета на него смотрел улыбающийся человек с несколько нагловатым выражением лица. Нижний угол портрета пересекала широкая черная лента. Пафнутьев поморгал глазами, перешел чуть правее и, поднявшись на цыпочки, снова глянул поверх спин – на портрете был изображен весело хохочущий Голдобов.
   – Что случилось? – спросил он, ни к кому не обращаясь.
   Несколько человек обернулись, но никто не произнес ни слова. Пафнутьев прошел в приемную. За столом сидела секретарша с зареванными глазами и сквозь рыдания пыталась что-то сказать по телефону. Пафнутьев молча взял трубку и положил ее. Секретарша не удивилась.
   – Моя фамилия Пафнутьев. Что произошло?
   – Ах, вы уже приехали… Я только что звонила прокурору… Представляете… Авария.
   – Какая авария?
   – Автомобильная. Илья Матвеевич ехал вчера на дачу, и произошло столкновение с грузовиком. И всю ночь, всю ночь он пролежал в разбитой машине. Дорога глухая, движения там почти нет, и он… Если бы помощь оказалась вовремя, то кто знает…
   – А грузовик?
   – И грузовик там же… Водитель сбежал.
   – Так, – крякнул Пафнутьев. И подумал: «Четвертый». Набрал номер Анцыферова. – Ты знаешь, что Голдобов убит?
   – Он попал в аварию, – поправил его прокурор. – Подробностей пока немного. Мне позвонили дорожники… Кто-то угнал по пьянке грузовик, и… это… столкновение. – Анцыферов не выглядел уверенным, как обычно.
   – После столкновения водитель, конечно, удрал?
   – А, ты уже знаешь? – В голосе прокурора прозвучало облегчение.
   – Да нет, предположил. Могу еще предположить… Хочешь? До сих пор тебя не интересовали мои предположения, а сейчас?
   – Предположи.
   – И этот не последний.
   – Остановись, Паша! – чуть ли не в ужасе воскликнул Анцыферов.
   – Кто будет заниматься Голдобовым?
   – К тому идет, что опять же тебе придется, Паша. Бери в подмогу Дубовика. Цепочка одна тянется.
   – Наконец ты это понял, – ответил Пафнутьев и положил трубку. Посидел, молча наблюдая за секретаршей. Она взяла ключ и направилась к кабинету Голдобова. – Одну минутку. – Пафнутьев встал, остановил Жанну у самой двери. – Ключ изымаю. Кабинет опечатываю.
   – Но у нас там документы!
   – Потому и опечатываю. Ключи от сейфа у вас?
   – Нет, они всегда были у Ильи Матвеевича.
   – Хорошо. – Пафнутьев оторвал от листка узкую полоску, поставил на ней свою роспись и, взяв со стола клей, собственноручно наклеил бумажку на дверь. – Под вашу ответственность, – сказал он, глядя секретарше в глаза. – Вы меня поняли? До скорой встречи. Да, чуть не забыл… А как вам удалось так быстро найти портрет Голдобова? Вы что, заранее знали, что он попадет в аварию?
   – Как вы можете так говорить, товарищ Пафнутьев! – укоризненно произнесла Жанна, и ее маленькая смуглая мордочка сморщилась. – У Ильи Матвеевича через неделю юбилей… Он двадцать лет руководит нашим управлением… Готовился вечер, поздравления…
   – А с чем собирались поздравлять?
   – Как вы можете, – опять скорбно произнесла секретарша, и столько неподдельного горя было в ее голосе, что следователь устыдился.

   – Что же произошло? – не переставал задавать себе вопрос Пафнутьев. – То, что они перегрызлись, что наружу вылезли какие-то концы, – это наверняка. Неужели я их так расшевелил? Но у меня не так много успехов, я не мог прижать к стене ни Заварзина, ни Голдобова… Уж не сам ли он избавился от своего подручного, а тот сумел предупредить своих… Нет, больно плотно пошли события. Если Голдобов убрал Заварзина, то его самого прибрали бы к рукам не сразу, его подоить было бы не грех, данью обложить… Тут другой механизм сработал…
   Фырнин? Его появление, конечно, ускорило процессы. Но – только ускорило. Не более.
   А может, в самом деле чистая автомобильная авария? Чего не бывает… Но как оказался угнанный грузовик на глухой трассе в блатном дачном поселке? А ведь он уже ехал оттуда! Грузовик ехал не из города! То есть речь идет не о пьяной безрассудной гонке. Самый простой вывод может быть таким… Грузовик действительно угнали, уехали за город, затаились в уютной рощице и выжидали. С помощью нынешних радиосредств нетрудно предупредить о приближении цели… Водитель заводит мотор, выезжает на дорогу, а тут навстречу собственной персоной мчится Илья Матвеевич… Здравствуйте, Илья Матвеевич!
   И все.
   После этого водитель протирает руль и рычаги, чтобы не оставить отпечатков пальцев, и спокойно идет на дорогу, где его поджидает другая машина. И вопрос заключается только в одном – оставят ли в живых этого удачливого исполнителя?
   Войдя в кабинет, Пафнутьев попал на самое интересное – Дубовик допрашивал красивую подружку Заварзина. Молодой женщине было неуютно в этом маленьком помещении, заваленном следами прошлых преступлений, стул тоже для нее был маловат, он скрипел, шатался, зажатый между батареей и сейфом, но в глазах Дубовика, в его знаменитом носе, налитом какой-то таинственной силой, было столько искреннего сочувствия, что вряд ли бедная красавица замечала бытовые неудобства помещения. Замечательный психолог, Дубовик перед важными допросами всегда на видном месте небрежно оставлял высохшую человеческую руку – он давно заметил, что, глядя на нее, врать почти невозможно.
   – Боже, – стонал Дубовик, заглядывая женщине в глаза снизу вверх, – неужели все произошло при вас? Как же вы вынесли?! – В этом месте женщина зарыдала, уже не сдерживаясь. – Тебя все время добивается какой-то молодой человек, – сказал Дубовик.
   – Он не назвался?
   – Нет… Но сдается мне… Не тот ли это парнишка, которого ищет вся милиция города.
   – Да? – изумился Пафнутьев. – Обещал еще звонить?
   – Не обещал, но, думаю, позвонит.
   – Ну что ж. – Пафнутьев в задумчивости посмотрел на человеческую руку, от которой безуспешно пыталась отодвинуться заварзинская красотка. – Ну что ж, буду ждать.
   Он снова попытался состыковать происшедшие события в какую-то связную цепочку. Убийство Пахомова… Тут все ясно. Человек вынес сор из избы, в которой сам долго жил и кормился. Он мешал. Его нужно было убрать. Все правильно, так и должно быть. Исход мог быть иным, но суть не менялась. Идем дальше – с перепугу прокалывается один жидковатый боевичок. Он называет фамилию, произносить которую вслух не стоило. И здесь смертельного исхода могло не быть. Посоветовали бы ему исчезнуть на годик – этого было бы вполне достаточно. Но, видимо, какая-то нервозность охватила банду… Нервозность? Пафнутьев вскинул брови, склонил голову к одному плечу, к другому. Из-за чего? Следователь, который ведет дело, то есть я, Пафнутьев, можно сказать, выключен. У меня, правда, появились кое-какие подозрения… Но для них это не очень опасно. Мало ли какие мысли появляются у кого…
   И вдруг загадочное убийство Заварзина. Неужели эта красавица так нехорошо с ним поступила? Вряд ли. Не верю. Ей в таком случае не было надобности вызывать «Скорую» и милицию, достаточно запереть дверь и выйти. И никто бы месяц ни о чем не догадывался, пропал Заварзин и пропал. А по ее вызову «Скорая» приехала, когда он еще остыть не успел, то есть где-то через пятнадцать минут. Она сказала, что слышала грохот…
   – Скажите, – неожиданно обратился Пафнутьев к женщине. – Эта табуретка в комнате… Она всегда там стояла или ее время от времени заносили?
   – Табуретка? – Она удивленно посмотрела на Дубовика. – Не знаю…
   – Может быть, он пользовался ею, когда забирался в шкаф, там у него высокие полки… Или на антресолях что-то брал… Или лампочки в люстре менял… Вспомните!
   – Знаете… Мне кажется, – медленно заговорила женщина, так медленно, что Дубовик уже решил было перебить ее, но Пафнутьев успел приложить палец к губам. – У меня такое впечатление, что Саша забирался на табуретку, когда курил… – Она преданно посмотрела на Пафнутьева.
   – Это интересно! – воскликнул он с воодушевлением, хотя ничего не понял. – Получается, что курить он мог только на возвышении? А сидя, лежа, стоя не мог?
   – Мог, конечно, – с облегчением улыбнулась женщина. – Но дело в том, что я запрещала ему… Ну, в смысле, просила не курить в комнате. Не переношу дыма. У каждого бывают свои заскоки, у меня вот такой. Саша покурит в комнате, а я прихожу через день и не могу в комнату войти… Воняет.
   – А что менялось, когда Заварзин забирался на табуретку?
   – Менялось. – Женщина была, видимо, довольна тем, что сможет доказать свою правоту. – Он в форточку дым выпускал. Затянется, а дым выдыхает на улицу. Становится на табуретку, отодвигает штору, открывает форточку…
   – Мне кажется, в протоколе нужно очень подробно записать этот рассказ свидетельницы – как курил Заварзин, куда забирался, какую такую штору отодвигал в сторону.
   – Но кто-то должен был знать об этой его привычке, – с сомнением проговорил Дубовик. – И у кого-то было много времени, чтобы дождаться, пока Заварзин решит закурить, пока заберется на табуретку, отодвинет штору в сторону…
   В этот момент раздался телефонный звонок.
   Пафнутьев поднял трубку.
   – Да! – сказал он. – Слушаю!

   Андрей чувствовал, что все больше теряет самообладание, он словно бы впал в какую-то странную истерику, когда каждый поступок оказывался неожиданным и непредсказуемым, когда личная безопасность уже не имела значения, даже наоборот – то, что он подвергался опасности, словно в чем-то оправдывало его, снимало с него часть вины. Он с утра искал Свету, нигде не находил, уже наверняка зная, что она похищена, и все еще боясь поверить в это. Воспаленное воображение рисовало картины одну ужаснее другой – он видел ее заплаканное лицо, видел совершенно обнаженную, ее били, прижигали сигаретами груди, насиловали…
   Убедившись, что ее нет у подруги, он позвонил Подгайцеву, Махначу, Феклисову. Тех не было дома, никто не знал, где они, их не видели двое суток. Пренебрегая опасностью, на бешеной скорости рванул в гараж. На ржавых воротах висел замок, прикрепленная рядом бумажка объясняла заказчикам, что ремонтная мастерская закрыта по техническим причинам. Так же лилась вода из крана, так же воняло маслами и бензином, но людей здесь не было. Не веря в это и веря одновременно, Андрей перемахнул через забор, вышиб окно и проник в контору. Пройдя ее всю до последней кладовки, убедился – пусто.
   Вернувшись в город, он позвонил Пафнутьеву, но не застал. Андрей и не надеялся его застать, он знал, где тот – расследует убийство. Уже в полной истерике он сделал круг на мотоцикле по самому центру города. За спиной раздавались милицейские свистки, кто-то рванулся в телефонную будку, кто-то пытался встать на дороге, но мотоцикл был послушен, как никогда, и он уходил, уходил, въезжая во дворы, скрываясь в беспорядочных зарослях, среди мусорных ящиков, доминошных столов. Увидев между двумя пятиэтажками телефонную будку, он позвонил следователю.
   – Да! – услышал Андрей. – Слушаю!
   Это был Пафнутьев. И сразу вся его истерика словно бы улеглась, отступила и пришла трезвость, четкость, ясность мысли.
   – Здравствуйте, – сказал Андрей.
   – Добрый день, – услышал он доброжелательный голос, готовый говорить с ним долго и о чем угодно – такое настроение собеседника чувствуется сразу.
   – Простите, как вас зовут?
   – Павел Николаевич, если позволите. А вас?
   – Андрей. Я был у вас недавно… Вы передавали мне повестку для Заварзина. Помните? Николаев моя фамилия.
   – А как же, Андрюша! Прекрасно помню! Ты сейчас далеко?
   – Неважно.
   – А то зашел бы, поговорили… У нас есть о чем, а?
   – Как-нибудь в другой раз. Павел Николаевич… Дело вот в чем… Случилось несчастье… У меня есть хорошая знакомая… Светлана… Ее похитили. Улица Плещеева, восемь, это ее адрес.
   – Не понял.
   – Ее выкрали и куда-то увезли. Может случиться все что угодно. Если вы ее найдете, если вы ее вовремя найдете… Я приду к вам в любое время. Понимаете?
   – Подожди, Андрей! Это твоя девушка, правильно?
   – Да… И даже больше. Они предупреждали меня. Я ее спрятал, но они нашли… Она была совсем в другой квартире, в другом районе города…
   – Кто предупреждал, что с ней что-то может случиться?
   – Заварзин.
   – Но ее похитил не Заварзин.
   – Я знаю! – выпалил Андрей и тут же спохватился.
   – Что ты знаешь? – вкрадчиво спросил Пафнутьев. – Откуда ты можешь знать, что ее похитил не Заварзин?
   – Мне так кажется. И потом, я знаю, кто это сделал. Они в нашем гараже работают, у вас есть их данные.
   – Знаешь, я обещаю тебе, что сделаю все возможное. Но ты не можешь ставить условия. Ты приходишь, мы подробно беседуем, я записываю и начинаю действовать. Договорились?
   Андрей некоторое время молчал, прекрасно понимая, что предлагает следователь. Тот предлагал ему сдаться.
   – И оформляем наилучшим для тебя образом, – неосторожно добавил Пафнутьев.
   – Явку с повинной?
   – Вот видишь, ты и сам все понимаешь.
   И тут Андрей не сдержался. Вся истерика, которая накапливалась в нем эти дни, вдруг прорвалась тяжелой, неуправляемой злостью.
   – Слушай, ты! – закричал он в трубку. – Ты хоть знаешь, почему похитили Светку?! Потому что я, понимаешь, я отказался стрелять в тебя, мудака! Ты сидел на скамейке в сквере?! Так вот знай, что ты сидел под моим прицелом! Оптическим! Как последний дурак, сидел на солнце и обмахивался своей вонючей папкой. Из дома напротив на тебя уже был нацелен ствол! И мне сказали… Не сделаешь – со Светкой будет плохо. Понял?! А ты после этого предлагаешь оформить меня наилучшим образом?!
   – Что же ты хочешь, Андрюша?
   – Я хочу, чтобы ты спас Светку.
   – Как?
   Не выдержав, Андрей разрыдался, не сдерживаясь, и только через некоторое время догадался повесить трубку. Он отошел в кусты, сел под мотоцикл и еще некоторое время содрогался в рыданиях, стараясь и остановить их, и в то же время упиваясь ими. Кто-то прошел мимо, кто-то заглянул к нему, шло время, и он постепенно успокаивался. Он был даже рад, что сорвался. Боль осталась, но терпимая, она позволяла поступать разумно. И он снова направился к телефонной будке, вспомнив, что у него есть еще один номер, по которому можно позвонить. До этого дня он запрещал себе даже думать об этой возможности, но сегодня запреты потеряли силу, наступил час, когда все можно, когда нет ничего, что могло бы остановить. Он нашел в маленькой затрепанной книжечке телефон Ларисы Пахомовой. Несколько раз он приезжал к ней с поручениями от Заварзина – то записку передать, то коробку, то взять что-то. И Андрей знал – Лариса связана с ними. Да, убит ее муж, да, убил его именно он, но теперь это не имело значения.
   – Здравствуйте. Это Андрей… Может быть, помните, я несколько раз приезжал к вам от Заварзина… На мотоцикле…
   – Помню.
   – Простите, я хотел зайти к вам на пару минут… Если вы не возражаете.
   – Что-то срочное?
   – Да.
   – Ну… Если так…
   – У вас никого дома нет? Не помешаю?
   – Приезжайте, я одна.
   Дворами, переулками, пустырями он безошибочно выехал к нужному дому. Он помнил, что Пахомовы жили на первом этаже, и быстро нашел нужный подъезд. Позвонил. Дверь сразу открылась. Но Андрей смотрел не на хозяйку, а мимо, в глубину квартиры, готовый каждую минуту выбежать во двор к своему мотоциклу. Для верности он даже не заглушил мотор.
   Лариса его поняла.
   – Входите, я же сказала, что одна.
   Она повернулась и прошла в комнату. В любое другое время Андрей содрогнулся бы от собственной наглости – он пришел за помощью в дом, которого сам же лишил хозяина.
   – Садитесь, – сказала Лариса. – Хотите выпить?
   – Нет! – быстро ответил он. – Я на… Я на машине. Я пришел к вам… Прошу помочь. Дело в том, что Заварзин и его ребята похитили девушку… Мою девушку.
   – Заварзин убит, – бесстрастно сказала Лариса.
   – Да, я знаю, мне сказали.
   – Кто сказал?
   – Следователь. Я знаю, что вы знакомы с Заварзиным, что у вас какие-то отношения… Саша говорил, что Голдобов и вы…
   – Голдобов убит.
   – Ой, – только и вымолвил Андрей, невольно опускаясь в кресло.
   – Мне позвонили из управления… Порадовали.
   – Как?
   – Автомобильная катастрофа. Столкновение с грузовиком. Так что у вас с девушкой?
   – Понимаете, они предложили одно дело… И сказали, что если откажусь, то с ней будет плохо… Они предупредили меня.
   – И вы не отказались? – усмехнулась Лариса.
   – Не отказался, но и не сделал.
   – Что они поручили?
   – Понимаете, дело в том…
   – Убийство? – жестко спросила Лариса.
   – Да.
   – Голдобова?
   – Нет.
   – Кого?
   – Следователя.
   – Какие дураки! – Она схватилась за голову и принялась раскачиваться из стороны в сторону. – Какие кретины! С кем ты связалась, Ларка, с кем ты связалась… Его-то зачем? Не будет его, будет другой, а убийство следователя – это чрезвычайное происшествие! Да завтра же здесь будет половина Москвы!
   – Но я этого не сделал, – сказал Андрей, видя безутешность хозяйки. – Хотя…
   – Жалеешь? Не надо. Все правильно. Все, мальчик, правильно. – Лариса прошла на кухню, Андрей услышал хлопок холодильника. Вернулась она со стаканом в руке и с бутылкой водки. – Тебе нельзя, ты на машине, хотя можно догадаться, какая у тебя машина…
   – А как можно догадаться? – не удержался Андрей от вопроса.
   – Вон зеркало, подойди и посмотри на себя… В тебе мотоциклист виден за квартал. Ну да ладно. – Она налила водку в стакан, выпила, отставила бутылку в сторону, на пол, но недалеко, при случае легко можно дотянуться. – Заварзина нет. Но его не жалко, это подонок, это он мужа застрелил, я знаю… Голдобова нет… Коли моего тоже нет… Все кончилось, все кончилось… Помочь, говоришь… Когда пропала твоя девочка?
   – Вчера. Днем.
   – Значит, ночь она провела с ними… О, хо-хо-хо, – вздохнула Лариса с искренней печалью. – Боюсь, плохие у тебя будут новости… Держись, мальчик. Держись. – Она наклонилась к нему, положила руку на плечо, чуть встряхнула. – Знаешь, что я тебе скажу… Ты сейчас думаешь, что нет в мире горя больнее твоего… А оно есть. Есть. И я через него прошла… Это никому легко не дается. Я вот сломалась… – Она подняла пустой стакан, повертела его перед глазами. – А ты держись… Помочь? А чем я могу тебе помочь?
   – Может быть, вы знаете, где они могут быть?
   – Хм, можно подумать… В вашем гараже их нет?
   – Нет.
   – Дома у них побывал?
   – Да.
   – Есть еще пара мест… Но после смерти Заварзина и Голдобова эти точки накрылись… Остается… Остается, – она шало блеснула глазами, – остается дача Голдобова.
   – Дача? – Взгляд Андрея остановился.
   – Никольское шоссе. За семнадцатым километром крутой поворот направо. Зеленые железные ворота. А над каждой половинкой ворот – голубок из листового железа. Когда ворота закрыты – голубки оказываются клювик в клювик. Где-то на юге он такую красоту увидел. Ворота зеленые, а голубки белые. Очень красиво, – Лариса выплеснула в стакан остатки водки.
   Андрей уже стоял в дверях, прикидывая, как удобнее уйти.
   – Подожди, – сказала Лариса. – Не торопись… Я дам тебе одну вещь, но с условием… Никогда и ни при каких обстоятельствах не скажешь, где взял. Договорились?
   – Да.
   – Хорошо. Если бы ты стал убеждать, не поверила бы… А так – верю.
   С неожиданной легкостью она поставила стул в проходе, взобралась на него и сняла с антресоли металлическую кастрюлю. Когда Лариса спрыгнула на пол, Андрей увидел, что кастрюля доверху наполнена орехами. Не раздумывая, Лариса тут же, в коридоре, опустилась на колени и, перевернув кастрюлю, высыпала на пол все ее содержимое. На горке рассыпающихся орехов оказался сверток из газетной бумаги.
   – Держи.
   Осторожно взяв сверток, ощутив его форму, тяжесть, Андрей понял – пистолет.
   – Пользоваться умеешь?
   – Приходилось… В армии.
   – Обойма только одна. Но на месте. На предохранителе.
   – Вижу.
   – Берешь?
   – Беру.
   – Не пригодится – выбросишь. Мне он не нужен. Возвращать не надо. – Она опустила голову, и ее длинные волосы упали, скрывая лицо. – Коля убит, Илья убит, Саша убит… Что происходит?
   – Я пойду, мне пора.
   – Ни пуха, мальчик. Держись. Никольское шоссе… Сразу за семнадцатым километром… И ворота с голубками… Клювик в клювик… Какая дурацкая пошлость! – вдруг сказала она с неожиданной злостью. – Не так ли и мы с тобой, Ларочка! – передразнила она кого-то и сплюнула от отвращения.

   Пафнутьев уже положил трубку, но все еще, казалось, слышал рыдания этого в общем-то сильного парня. И почему-то вспомнилась давняя история из школьного учебника – заяц, загнанный собаками, бросается к ногам охотника в поисках защиты. И охотник его спасает от собственных же разъяренных псов.
   – Значит, и так бывает, – пробормотал Пафнутьев. Он оглянулся и с удивлением увидел, что женщина, которую допрашивал Дубовик, уже ушла. – Слушай, ты ведь нынче в моем подчинении?
   – Нынче – да, – улыбнулся Дубовик, и знаменитый его нос опять налился какой-то неведомой жизненной силой.
   – Тогда записывай… Светлана Игоревна Королева… Примерно двадцать лет… Плещеева, восемь… Это ее адрес. Пропала вчера. Похищение.
   – Но я разбираюсь с Заварзиным, – попробовал возразить Дубовик.
   – С Заварзиным уже разобрались, – невозмутимо ответил Пафнутьев. – Пиши дальше… В похищении подозреваются работники авторемонтного кооператива… Феклисов, Махнач и Подгайцев. Вот их данные. – Пафнутьев протянул листок.
   – И что мне с этими данными?
   – Ты лучше меня знаешь, что делать с этими данными. Срочно к Королевой. Подробный опрос, фото во все отделения, всем участковым. Группы по адресам этих кооператоров. Опросы, допросы, протоколы и так далее. Забирай моих оперативников. Подключай своих. Анцыферов тебе еще пару выбьет. Советую настоятельно – пройдись по адресам Голдобова и Заварзина.
   – Голдобов? Начальник управления торговли похищает девок с улицы?
   – Советую очень настоятельно, – повторил Пафнутьев. – В моей просьбе прошу не отказать, – добавил он без улыбки.
   – А ты?
   – А я буду искать этого парня, пока он не перестрелял полгорода. А он может. У него винтовка с оптическим прицелом. И если он начнет охоту… А он может начать охоту… Созрел.
   – Откуда ты знаешь про винтовку?
   – Он сам сказал.
   – И ты поверил?
   – Да. В таком состоянии врать невозможно. Я у него в долгу. А долги надо платить. Если хочешь оставаться человеком. Позвонит – скажи, что все силы областной милиции брошены на поиски его Светки. Успокой как можешь. Если потребует задействовать воинские части, артиллерию и авиацию – скажи, что танки уже вышли на исходные рубежи.
   – Ну, так уж и танки! – воскликнул Дубовик, который, похоже, все слова Пафнутьева принял всерьез. И когда тот вышел, Дубовик все еще ворчал себе под нос: – Надо же – танки, авиация, артиллерия… А что обстреливать, скажите, пожалуйста? Гараж?
   Пафнутьев вышел из прокуратуры и, хотя в его распоряжении была машина, отправился по улице пешком.
   – Я свободен? – крикнул водитель.
   Пафнутьев обернулся – свободная машина не будет слишком долго стоять во дворе. Вернулся и сел рядом с водителем.
   – Садовая, – коротко бросил он.
   – Так это через дорогу, Паша!
   – Садовая. Гастроном.
   Халандовский был на месте. Поскрипывая, гудел вентилятор, в углу стоял ящик с пивом. Сам хозяин в распахнутой рубашке сидел за столом. Увидев в дверях Пафнутьева, улыбнулся, сверкнув бесконечно печальными глазами, сдвинул бумаги в сторону, протянул мягкую волосатую руку.
   – Рад тебя видеть, Паша, живым и невредимым. Кругом трупы, кровь и смерть, а ты… Хоть бы хны! Глоточек?
   – Потом, Аркаша, потом. Ты не переживай, я наверстаю. Я тебя догоню.
   – О! Какая самонадеянность. – Аркаша покачал головой. – Стремление похвально, но неосуществимо. Тебе, Паша, меня уже никогда в этом деле не догнать.
   – Но похвально хотя бы стремление! – усмехнулся Пафнутьев. – Скажи мне, Аркаша, что случилось с твоим шефом?
   – А ты не знаешь?
   – Я знаю только то, что наши на дороге увидели.
   – А… – Халандовский налил пива в граненый стакан, выпил, прислушался к себе и, видимо убедившись, что пиво пошло по назначению, поднял глаза. – Помнишь, Паша, я говорил тебе, что он может сделать ошибку? Он ее сделал. Он нехорошо повел себя с одним человеком.
   – С кем?
   Мохнатый палец Халандовского указал на потолок.
   – Первый? – прямо спросил Пафнутьев.
   – Похоже на то, Паша. Я думал, что он на довольствии у Голды. Оказывается, все далеко не так, все гораздо сложнее и естественнее… Они оба были друг у друга на довольствии. Симбиоз. Есть такое ученое слово. Оно означает…
   – Знаю, Аркаша. Дальше.
   – Помнишь, я говорил о фотографиях, которые вручил однажды нашему общему другу Голдобову Илье Матвеевичу? Так вот, при обыске у Голдобова их не найдешь. Но ты их найдешь у Первого, если таковой обыск случится. По некоторым признакам я понял, что Голдобов все-таки показал Первому фотографии. И мой тебе совет… Будешь у Первого, а ты у него будешь… Он наверняка захочет знать о твоих поисках и находках… – Халандовский поднял свой мохнатый палец, но теперь в этом жесте было предупреждение и даже восхищение собственной прозорливостью. – Так вот не повтори Илюшину ошибку. Упаси тебя бог сказать нечто такое, в чем он может усмотреть угрозу скрытую или явную. Преданность! Только преданность должна сверкать в твоих глазах, только робость и признательность за то, что тебе позволено предстать перед столь высоким лицом.
   – Неужели он? – озадаченно проговорил Пафнутьев.
   – Не сомневайся, Паша… Я ведь тоже с утра успел кое-где побывать, вопросы кое-какие задал… Вали все на Голдобова, на Заварзина, на кого угодно… А у него можешь просить только понимания и поддержки. Но не вздумай требовать. Первый… не очень умный человек, но у него звериное чувство опасности. И власть. А власть – это больше, чем ум, Паша. Власть вполне может заменять ум, и даже очень успешно.
   – Времена меняются, – неопределенно заметил Пафнутьев.
   – Забудь об этом! – с неожиданной живостью ответил Халандовский. – Забудь и выбрось из головы. Времена меняются! Но не при жизни одного поколения. Люди остаются прежними.
   – Ты не веришь в перемены?
   – Я верю в перемены! – Халандовский попытался порывисто вскочить, но у него не получилось, и он остался в кресле. – Я верю в перемены! Я жду их с нетерпением и даже с опаской.
   – Почему с опаской?
   – Потому что я не верю в счастливые перемены. Подозреваю, что их не бывает. И потом, Паша, тебе нужно пореже присутствовать на разных совещаниях, поменьше читать газеты и слушать радио. Отключись от этих пустобрехов и оглянись вокруг… И убедишься – ничего не меняется.
   Пафнутьев хотел что-то ответить, но смолчал. Не хотелось ему сейчас вступать в спор, для этого будет другое время. Да и пришел он не за этим.
   – У тебя сложности, Паша, – проворковал Халандовский, снова наполняя пивом свой стакан. – Говори.
   – Боевики Голдобова…
   – Ну? – насторожился Халандовский.
   – У них есть укромный уголок? Берлога?
   Халандовский поправил ручку, отодвинул какие-то бланки, подняв голову, надолго уставился в высокое окно.
   – Мне бы не хотелось говорить на эту тему, Паша, – наконец произнес он. – Извини.
   – Жить хочется?
   – Вот и опять ты, Паша, попал в самую точку.
   – Послушай. – Пафнутьев положил руки на стекло стола, как и хозяин кабинета. Их лбы почти соприкасались, смотрели они друг на друга исподлобья, но без зла. – Послушай… Голдобова нет. Он отлучился, и, похоже, надолго. Заварзин вроде бы того, что боевиками слегка командовал… Его тоже нет. И не будет. И боевики… Они уже больше таковыми не являются. Это разбегающееся хулиганье.
   – Ошибаешься, Паша. Человек, который прошел школу Голдобова, всегда найдет себе приличное место. Кстати! – неестественно оживился Халандовский, откидываясь на спинку стула. – У тебя есть машина?
   – Личная? Нет. Государственная стоит у твоего гастронома.
   – А вот это напрасно. Не надо свои машины ставить у моего заведения. Я уже говорил.
   – Виноват. – Пафнутьев положил ладонь на руку Халандовскому. – Виноват.
   – Жаль, что у тебя нет машины. А то я мог бы порекомендовать тебе очень приличное место по ремонту. Они и перекрасить могут, и запчасти достать, каких ты нигде не достанешь… И вообще, там работают отличные ребята.
   – Работали.
   – Что так?
   – Мимо, Аркаша. Они свое заведение закрыли. На неопределенное время. Я с ними немного познакомился.
   – И жив? – радостно изумился Халандовский.
   – Жив, хотя на прицеле уже был… Целый час на прицеле.
   – Что же им помешало спустить курок?
   – Это одна из загадок…
   – Если ты целый час был под прицелом, а курок так и не спустили, – рассудительно проговорил Халандовский, – значит, что-то у них разладилось. И Заварзин опять же, и Голдобов опять же…
   – Ну, вот видишь, ты и сам все понял.
   – Эх, Паша, если б ты знал, как мне жаль Голдобова, – скорбно проговорил Халандовский, но лицо его при этом приобрело необыкновенно хитрое выражение. – Золотой был человек, щедрый, душа широкая, для друзей такие столы закатывал… Ты никогда не был у него на даче? О, Паша! – Халандовский свел ладони вместе, приблизил их к лицу и, закрыв глаза, тихонько завыл.
   – Для меня, Аркаша, не бывает угощения выше и дороже, чем то, которое я ощутил на себе как-то вечером!
   – А! – с неподдельным презрением крякнул Халандовский. – Это ты говоришь по невежеству, потому что не был на даче у Голдобова. – И он поднял мягкий мохнатый указательный палец, пытаясь подчеркнуть и придать значение своим словам. – Участок, – продолжал восторженно стонать Халандовский, – подсобные помещения, подвальные…
   Пафнутьев наконец понял. Халандовский называл дачу Голдобова. «Боже, но он же боится даже здесь! Даже в своем кабинетике не может говорить откровенно! – поразился своему открытию Пафнутьев. – Ну что ж, может быть, он и прав. Ведь и я могу говорить только намеками… Как и все мы, как и все мы… Это урок, Паша. И кто тебе его преподает? Директор гастронома. Мудрец, вор и пройдоха. И он же – твой лучший друг».

   Андрей понимал, что напрямую выскочить на Никольское шоссе ему не удастся, и решил пробираться пустырями, переулками частных пригородов. Но в одном месте ему все-таки пришлось проскочить через оживленный перекресток. Пристроившись сзади к тяжелому самосвалу, он шел за ним на расстоянии одного-двух метров. Хорошо, что тот хоть не гнал на большой скорости, а то запросто можно было врезаться при неожиданном торможении. Когда до гаишного поста оставалось около ста метров, Андрей начал потихоньку обгонять самосвал с таким расчетом, чтобы тот прикрыл его от бдительных гаишников.
   Все получилось как нельзя лучше – мимо поста он проехал рядом с самосвалом и тут же пошел на обгон. Его заметили, когда он был уже далеко впереди. В зеркало Андрей видел, как рванулся в будку гаишник, но он уже не опасался его – впереди было несколько развилок, и вряд ли они догадаются, куда именно он свернет.
   Семнадцатый километр оказался неожиданно близко. То ли он шел с сумасшедшей скоростью, то ли не замечал предыдущих километровых столбов, но Андрей успел сбавить скорость, только когда мимо промелькнул указатель с цифрой «семнадцать». А вот и поворот направо – все правильно. Лариса точно описала дорогу. Пошли заборы. Андрей медленно ехал по тихой улочке, высматривая зеленые ворота с голубками. И он их увидел. Ворота оказались высокими, закрывались внахлест, без щели. Калитка тоже была железная. На ней не было даже ручки, только сбоку почти неприметная кнопочка звонка.
   Поколебавшись, Андрей решил не звонить. Прокатил мотоцикл до соседнего участка – там шло строительство и ворота были лишь чуть прикрыты. Он поставил мотоцикл во дворе так, чтобы его не было видно с улицы, осмотрелся. То ли строители закончили раньше времени, то ли и не начинали в этот день.
   Забор, отделяющий голдобовский участок от соседнего, был совсем простой – штакетник, правда, был набит плотно, без просветов.
   Перемахнув через него, Андрей оказался в густом кустарнике. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, а дача выглядит безжизненно, он переместил пистолет на спину, запихнув его под ремень. Что-то подсказывало ему, что такая предосторожность не помешает.
   Обойдя двухэтажный бревенчатый дом со всех сторон, он убедился, что войти можно только с главного входа. Медленно поднявшись по ступенькам крыльца, подергал дверь – она оказалась запертой.
   И тогда постучал. Ни единого звука не раздалось в ответ, но по каким-то признакам Андрей понял, что в доме есть люди. Постучал еще раз – сильно, по-хозяйски. В доме от этих звуков должно было все грохотать.
   – Кто? – Андрей узнал голос Подгайцева.
   – Свои. Открывай.
   Дверь распахнулась. Подгайцев стоял в майке и трусах. Слегка покачиваясь. Похоже, пьян, но не сильно.
   – А, Андрюшенька… Явился не запылился… Проходи, дорогой, а то мы уж тут заждались…
   В глубине коридора из двери показалась толстая физиономия Феклисова. И Андрей шагнул внутрь дома. За спиной Подгайцев возился с дверью, снова запирал ее на несколько замков. У самой двери, из которой просачивался свет, Андрей остановился. В этот момент Подгайцев настиг его и, распахнув дверь, с силой толкнул в спину, успев подставить ножку. Не удержавшись, Андрей с грохотом ввалился в комнату и, пролетев через все ее пространство, упал на пол у противоположной стены.
   – Вот там и сиди, – сказал Подгайцев, входя следом. – Попробуешь подняться, снова усажу. Понял?
   Несмотря на угрозы, страха Андрей не ощущал. То ли длинные трусы Подгайцева, его майка, косо повисшая на узких плечах, были тому виной, то ли события последних дней закалили его.
   – Решил, что от нас можно вот так просто удрать? – закричал Феклисов. – Где винтовка?
   Андрей осмотрелся. Стол был уставлен пустыми бутылками, тут же на листах газеты лежали куски колбасы, хлеба, лука, пол был усеян огрызками и пробками…
   И вдруг он увидел Свету.
   Она сидела на диване и отрешенно смотрела на него, пытаясь прикрыться простыней. Больше всего Андрея поразило то, что она молчала.
   Он медленно поднялся, подошел к ней.
   – Ладно, так и быть, поговори с девочкой или кто там она, – разрешил Подгайцев. – Я вижу, вам хочется пошептаться… Это можно.
   Андрей присел на диван, провел рукой по рыжеватым волосам Светы. Она отшатнулась. Андрей с трудом узнавал ее – затравленный взгляд, искусанные губы, ссадина на плече, еще эта грязная, в кровавых пятнах простыня…
   – Света, что с тобой?
   – Ты опоздал… Опоздал…
   – Что тут было?
   – Андрей… Они напоили меня водкой… Силой влили в меня и… и… – Она всхлипнула.
   – Все? – спросил Андрей негромко.
   – И не один раз, – ответил Подгайцев за его спиной. – А сейчас еще и при тебе проделаем… Как, ребята, поднатужимся? А будет желание – то и с тобой тоже. Ты должен знать, как это бывает… Пригодится в будущей жизни. Жизнь у тебя еще та начинается…
   – И не один раз? – спросил Андрей.
   – Да, – кивнула Света.
   – И кто же больше старался?
   – Я их даже не различала… Они по-разному заставляли меня… Каждый раз иначе…
   – Андрюша, а ты знаешь, что такое по-разному? – хихикнул сзади Феклисов. – Это когда все идет в дело… И ручки, и губки, и все остальное. Света – хорошая девочка, у нее все сгодилось.
   – Что… трое сразу? – спросил Андрей, ощутив внутри какую-то звенящую пустоту. Даже собственный голос показался ему глухим и звучащим словно бы в отдалении. Он продолжал спрашивать и спрашивать, почувствовав какое-то болезненное желание знать как можно больше, знать все, что происходило здесь в последние сутки.
   – А ты что, никогда не пробовал? – спросил Махнач. – Мы тебе покажем. Света, покажем? Ему будет интересно. – Махнач подошел и рванул простыню у Светы из рук. Она вскрикнула, попыталась прикрыть грудь руками, но Андрей увидел следы укусов, синяки, кровоподтеки. И ощутил вдруг тишину. Не слыша ни звука, видел, как хохотал Феклисов, наливая водку в стакан, что-то говорил Махнач. Подгайцев, присев на диван, по-хозяйски похлопывал Свету по бедру, и все были настроены как-то благодушно, но чувствовалось, что благодушие это недоброе, что оно каждую секунду может превратиться в неуправляемую ненависть.
   – А ты знаешь, ведь можно и вчетвером, – предложил Феклисов. – Вертолет называется. Присоединишься? Обалденное удовольствие получишь!
   Андрей посмотрел на Свету. В ее взгляде он прочел только одно: «Да, Андрей, да… Было».
   Он поднялся, прислушался к себе. С удивлением ощутил полнейшее спокойствие. Он все это время знал, что Свете плохо, может быть, очень плохо, но именно неопределенность терзала его, больше всего заставляя беситься. Теперь же все встало на свои места, сбылось все, что он предвидел, случилось то, чего больше всего боялся. И еще, наверное, его спокойствие можно было объяснить тем, что отпали сомнения, колебания, у него остался только один выход. И ему уже не нужно было думать, как поступить, куда мчаться, кому звонить… Все упростилось, все сжалось до размеров этой комнаты.
   – Вертолет, говоришь? – с улыбкой обернулся Андрей к Феклисову. – Это как?
   Все смотрели на него настороженно. А он медленно поднялся с дивана, подошел к окну, отгородившись ото всех столом.
   – Ты не поверишь, Андрюша, но можно даже впятером! – расхохотался Феклисов. – Тут один хмырь ходит, соседнюю дачу сторожит, мы можем и его пригласить, он не откажется. И тогда покажем полный вертолет. Хочешь?
   – Чуть позже, Жирный… Чуть позже. – Андрей медленно, словно бы даже не торопясь, вытащил пистолет из-за спины, передернул затвор и сдвинул предохранитель. Теперь оружие было в полной готовности. – Так, говоришь, вертолетом это называется? Ну что ж… Сейчас вам, ребята, будет немножко больно…
   И, не говоря больше ни слова, вытянул руку с пистолетом вперед, опустил так, что ствол оказался направленным как раз в выступающий из тренировочных штанов комок плоти. И спустил курок. Выстрел в небольшой комнате прогремел неожиданно громко. Непривычная к пистолету рука Андрея дернулась вверх. Но про себя он отметил, что попал удачно – все феклисовское достоинство пуля превратила в кровавое месиво.
   Феклисов вскрикнул, мгновенно побледнел, схватившись руками за рану. Сквозь пальцы сочилась кровь, нечеловеческая боль бросила его на стенку, не в силах стоять, он упал на пол, согнувшись и подтянув колени.
   – Что ты наделал, пидор! – Подгайцев бросился к Андрею, но остановился в двух шагах, наткнувшись на поощрительную улыбку Андрея.
   – Ты что-то сказал, Михей? – спросил Андрей, и ствол пистолета начал медленно опускаться с уровня груди вниз и наконец замер, нащупав цель. – Ты, наверное, чего-то опасаешься? Или тебе что-то не нравится, а? Поделись, Михей, не держи в себе. Дело в том, что тебе тоже будет немножко больно.
   И прогремел еще один выстрел.
   Но уже не столь удачный – пуля прошила бедро. Не задумываясь, Андрей тут же выстрелил еще раз. Этот выстрел получился точнее. Кровь брызнула из трусов тонкой струйкой – видимо, была повреждена вена. Подгайцев закричал что есть мочи, и прозвучала в его крике не только страшная боль, но и предсмертная тоска: понял Подгайцев, что живыми им отсюда уже не выбраться.
   – Что, Михей? – заботливо спросил Андрей. – Писька болит? Ай-яй-яй! Как жалко… Письке больно… Ну, ничего, Михей, это будет недолго. Немножко поскулишь, а потом сниму боль. Обещаю.
   Махнач бросился на Андрея с бутылкой, зажатой в руке, но тот ожидал чего-то похожего и опередил его. Отшатнувшись назад, он опрокинул перед собой стул. И Махнач, со всего размаха налетев на торчащие ножки, грохнулся наземь.
   – Не подниматься! – приказал Андрей. – Лежи! А теперь сядь… Вовчик, если не будешь слушаться, я просто пристрелю тебя в харю. Ты же видишь, что мне некуда отступать… Одним больше, одним меньше… Какая разница? – Андрей смахнул со лба выступивший пот. Сейчас он мало походил на человека, которого знали знакомые, – все действия его были замедленные и какие-то механические.
   – Андрей, это не я… Это все они… Я не хотел, мы же с тобой вместе на мотоцикле… Света, скажи ему! Света!
   Света с отрешенной улыбкой смотрела на залитый кровью пол. И не было в ее взгляде ни радости избавления, ни удовлетворения. Не было даже понимания происходящего.
   – Вертолет, – бормотал Андрей с застывшей мертвой улыбкой. – Надо же, как красиво звучит… Полет, синева, простор… Да? А теперь, Вовчик, раздвинь ножки. Раздвинь, Вова, ножки… Ты же не хочешь, чтобы я выстрелил тебе в морду?
   Но Махнач не мог ничего с собой поделать. Он зажал свое богатство в руках, и, похоже, никакие силы не смогли бы раздвинуть его ноги, сведенные судорогой. Андрей выстрелил дважды, стараясь попасть между коленями. Ладони Махнача оказались пробиты пулями, под ними тут же образовалась лужа крови, и он потерял сознание. И лишь тогда Андрей услышал завывание Подгайцева и Феклисова.
   – Как писька? – спросил он, встретившись с помутненным взглядом Подгайцева. – Не прошло? Болит? Сейчас пройдет.
   Света сидела, зажавшись в угол, не глядя на ерзающих в крови истязателей.
   – Все правильно, Света. За все надо платить. Эти заплатили. Но еще не полностью, с них еще кое-что причитается. Где твои джинсы?
   – Они все в коридор выбросили…
   – Пошли.
   Света осторожно обошла лежащего без сознания Махнача, подобрала простыню, чтобы концы ее не упали в кровавую лужу возле Подгайцева, и вышла в коридор. Ее одежда валялась на полу.
   – Одевайся, я сейчас, – сказал Андрей, направляясь к выходу.
   – Нет-нет… Я боюсь. Вдруг они выскочат…
   – Хорошо. Только быстрее. У нас мало времени.
   Они спустились по лестнице в подвал. Пошарив там, Андрей нашел дверь в гараж. Машины не было, но стояло несколько канистр с бензином. Подхватив две из них, он поднялся наверх. Света молча шла за ним.
   – Выходи из дома, – сказал он. – Подожди меня у крыльца.
   – Андрей…
   – Подожди у крыльца! – заорал он, и Света послушно направилась к двери.
   Войдя в комнату, Андрей, не обращая внимания на Подгайцева и Феклисова, смотревших на него с немым ужасом, вылил бензин на пол, разбавив кровь. Когда в канистре оставалось еще около трети, он так же сосредоточенно принялся поливать Подгайцева, Феклисова и все еще бесчувственного Махнача.
   – Андрей, – слабым голосом проговорил Подгайцев. – Ты не сделаешь… Это уже слишком… Мы получили свое…
   – А кому ты такой нужен? – спросил Андрей, и не было в его голосе ни гнева, ни злорадства, просто интерес – неужели Михей такой кому-то нужен?
   – Не надо, – простонал Феклисов. – Прошу тебя…
   – Интересно, а Света вас о чем-нибудь просила? – Андрей открыл вторую канистру. – Ребята, поймите… Мне ведь нельзя вас оставлять… Вдруг очухаетесь, сил поднакопите, хоть и без яиц, но все-таки в вас будет опасность… Лучше я эту опасность заранее устраню… – Он наклонил канистру и, пятясь, потянул за собой струйку бензина. Выйдя из комнаты, закрыл дверь, а обнаружив в ней ключ, для верности еще и повернул его два раза. Не обращая внимания на вопли за дверью, Андрей протянул ручеек по крыльцу, через двор и продолжал отходить в глубь участка, пока не кончился бензин. Света молча шла рядом. Похоже, она даже не понимала, что происходит, что задумал Андрей и чем все это может кончиться.
   Андрей помог Свете перелезть через забор, и, убедившись, что она уже на той стороне, у мотоцикла, не колеблясь, чиркнул зажигалкой и поднес огонек к залитой бензином траве. Пламя, словно дождавшись команды, рванулось в сторону дома, а Андрей в тот же миг перелез через забор. Последнее, что он слышал, – это нечеловеческий вопль, раздавшийся из дома, – похоже, ребятам опять стало немножко больно. Он старался не оглядываться, чувствуя, как за его спиной огненная змея скользнула вверх по ступенькам крыльца, нырнула в коридор, под дверь комнаты, как бешено взревел огонь в сжатом пространстве…
   Андрей молча тащил мотоцикл сквозь заросли кустарника, торопясь отъехать до того, как языки пламени вырвутся из окон, до того, как на этой тихой улочке начнется паника. Света безучастно шла следом.
   – Садись, – сказал он. И она села. – Держись! – И она ухватилась за ручку. – За меня держись! – Света послушно обхватила Андрея сзади.
   Объехав кучи строительного мусора, кирпичи, корыто для раствора, передним колесом Андрей оттолкнул половинку ворот и выбрался на дорогу. Он не поехал в сторону города – свернул в глубь поселка, надеясь лесными тропинками, проселочными дорожками выехать на шоссе.

   – Кажется, что-то горит, – сказал водитель.
   – Вижу, – ответил Пафнутьев.
   – И хорошо горит…
   – Похоже на то.
   Когда они подъехали к зеленым воротам, на улице уже собралась толпа. Это были пожилые люди, обитавшие на дачах. Стояли молча, смотрели на огонь с интересом, но большого волнения на лицах Пафнутьев не увидел. Наверное, весь интерес они в своей жизни уже израсходовали. Только пьяненький мужичонка в великоватых резиновых сапогах метался между старухами и что-то причитал.
   – Там люди! – вопил он пронзительно и тонко. – Там остались люди! Я слышал, как они кричали!
   – Пить тебе, Петя, надо меньше, – сдержанно произнесла сухая старуха с костылем. – Уж неделю у них ни души не видать. Электричество, наверно, замкнуло, – сказала она.
   – Да, скорее всего, – согласился Пафнутьев. – Чья это дача?
   – Голдобовская, – ответила старуха. – А добра, сколько же там добра…
   Дом полыхал, языки пламени вырывались из окон, густой дым валил с чердака, и оттуда же выныривали тонкие языки пламени. Даже здесь, на улице, чувствовался страшный жар, который шел от дома. Дерево должно было вспыхивать только от этого жара, без прямого огня. Пьяный в резиновых сапогах, видя, что ему не верят, видимо, сам засомневавшись, молчал и лишь иногда не то всхлипывал, не то вскрикивал.
   – Ворота изнутри закрыты! – вдруг взвизгнул он. – Кто-то их изнутри закрыл!
   – Эти ворота всегда изнутри закрыты, – рассудительно ответила старуха. – Илья закрывал изнутри, а сам выходил через соседний участок.
   – Пожарникам позвонили? – спросил Пафнутьев, обращаясь сразу ко всем.
   – Позвонить-то позвонили, – горестно простонал мужик, – да вот только через десять минут здесь и тушить нечего будет… – Ой! – вскрикнул он в ответ на мощный взрыв, раздавшийся в глубине дома. Из окон полыхнуло жаром, дымом, огнем.
   – Газовый баллон взорвался, – рассудительно сказала старуха. – А еще у них там внизу гараж, канистры с бензином… Сейчас начнет рвать.
   Пафнутьев прошел на соседний участок, внимательно глядя себе под ноги. На строительном растворе у железного корыта четко отпечатались протекторы мотоцикла. Присев, он долго всматривался в переплетения узоров, медленно перемещаясь вдоль следа, наконец увидел то, что ожидал – повреждение в виде треугольничка. Да и рисунок протектора был ему знаком. Пафнутьев подошел к забору и долго смотрел на пожар. Потом, преодолевая жару, перелез на голдобовский участок и тут же заметил, как прямо от его ног в сухой от зноя траве к дому идет выжженная полоска. Он осмотрел заросли кустов и увидел канистру. Перевернул ее вниз горлом – на землю потекла струйка бензина. Видно, человек, забросивший ее в кусты, очень торопился и не стал дожидаться, пока выльется бензин до последней капли.
   – Суду все ясно, – пробормотал Пафнутьев, отбрасывая канистру в сторону. – Кто-нибудь видел здесь посторонних? – спросил он, выйдя на дорогу.
   – Да вроде никого не было… а что? – Старуха с костылем подозрительно посмотрела на Пафнутьева.
   – Что и требовалось доказать, – пробормотал тот себе под нос.
   В это время крыша дома с треском рухнула, провалившись вниз. Из окон первого этажа вырвались кучи искр. Опять тонко вскрикнул мужичонка, закрыв от ужаса глаза, удовлетворенно кивнула суровая старуха, пробежал шепоток по сжавшейся толпе.
   – Поехали, – сказал Пафнутьев, усаживаясь рядом с водителем. – Опоздали маленько… Больно шустер парнишка оказался.
   – Тот мужик утверждает, что там люди были? – спросил водитель.
   – Пьяный, – неопределенно ответил Пафнутьев.
   – Допросить бы их…
   – Ты же слышал – никто ничего не видел.
   – Немало, видно, было всего в этой дачке! – Водитель покрутил головой.
   – Бог дал, бог взял, – философски заметил Пафнутьев.

   Всю дорогу Света молчала. И Андрей был даже благодарен ей за это молчание, хотя оно уже начинало тревожить его. Он долго петлял по лесным тропинкам, ехал через какое-то бесконечно широкое поле, потом по деревянному мостику они перебрались через речку и через полчаса были далеко от дачного поселка, в котором полыхал невиданный пожар. Андрей следил лишь за тем, чтобы город оставался справа, он как бы объезжал его по кругу, надеясь, что рано или поздно выедет на шоссе.
   – Ты как, еще держишься? – спросил он у Светы.
   – Держусь, – ответила она. И он не услышал в ее голосе ни усталости, ни раздражения, ни радости. Ее спросили, она ответила. И все. «Ладно, – подумал Андрей. – Главное – добраться до нашей берлоги. А там уже легче, там будет видно».
   На шоссе они выбрались во второй половине дня. По километровым столбам Андрей понял, где находится, – оказывается, лесными дорожками он проехал гораздо больше, чем рассчитывал, и теперь ему пришлось возвращаться. Несколько раз он прибегал к испытанному приему – прятался за рефрижераторами, грузовиками, постепенно обгоняя их так, чтобы мимо постов милиции проскочить незамеченным. Как-то пришлось попросту удирать, когда его засекли, дали знак остановиться, а он в ответ лишь прибавил газ. Гаишник рванулся к мотоциклу, бросился вслед, но Андрей лишь усмехнулся.
   – Держись, – бросил он Свете. А через двадцать километров свернул на знакомую тропинку и, выключив мотор, съехал в ложбину. По инерции он проехал еще метров двести по самой деревне, бесшумно вкатился к себе во двор, но не остановился, пока не свернул за угол дома. Здесь уж наверняка его никто не увидит.
   – Приехали. – Он помог сойти Свете, снял и бросил в траву шлем.
   – Надо же… Деревня… – Света потерянно стояла у мотоцикла, словно не зная, как ей поступить.
   – Ты в порядке? – спросил он настороженно.
   – Почти… Устала… Если бы ты знал, Андрей, если бы ты знал, какие это звери…
   – Потом. Как они тебя выманили?
   – Сказали, что ты раненный в машине… Выглянула в окно – там действительно машина и человек с забинтованной головой… И я вышла.
   – Понятно. Пошли, – Андрей открыл сарай с сеном, бросил сверху одеяло, подушку. – Ложись. Или вначале на речку сходим?
   – Нет, не сейчас… Нет сил. Устала… – И Света, подойдя к копне сена, рухнула на одеяло. – Ты не уходи, ладно? Вдруг они вернутся…
   Андрей внимательно посмотрел на Свету – она говорила серьезно.
   – Они не смогут вернуться.
   – Но все-таки не уходи… ложись рядом, а то я боюсь, что ты уйдешь.
   Света говорила странно спокойным голосом, и Андрей никак не мог понять ее состояния. И решил, что лучше не торопиться с расспросами. Все это можно отложить на завтра, на послезавтра, а если удастся, то и вовсе не вспоминать. Он чувствовал на груди легкую тяжесть ее руки, слышал всхлипывающее дыхание и только сейчас начинал приходить в себя, постепенно осознавая все происшедшее. И чем больше подробностей вспоминал, тем более убеждался в том, что все правильно и никак иначе он поступить не мог. Любое другое решение было бы слабым.
   – Пепел, – прошептал он. – А сейчас там пепел… Хотя черепушки, может, и найдут…
   – А сегодня ты не сказал мне, что я красивая, – произнесла Света ровным голосом.
   – Наверстаю.
   – Нет, – она покачала головой. – Я уже не буду красивой. Никогда. Они все выжрали. До дна. Они всю меня выжрали.
   – Света, ты несешь чушь! Отоспимся, парного молочка попьем, картошки молодой сварим… И через пару дней все это будет далеко. Спи.
   – Тебе не противно со мной?
   – Кончай трепаться!
   – А мне противно… Себя живой ощущать противно… Я вся еще там, с ними… И они все здесь… Они все здесь! Вон Михай в углу бутылку открывает, Жирный хихикает, Вовчик…
   – К чертям собачьим вместе с дымом! – заорал Андрей. – Нет их больше на белом свете! Там пусть хихикают!
   – Они всегда будут рядом… Мне так кажется… Я не могу свободно говорить с тобой. Они слушают…
   – Все! Хватит! Молчим. Молчим и дышим. Все. Слышишь?
   – Что?
   – Жук гудит… Петух кричит… Это петух тети Нюры… Страшно глупый, но красавец… А сейчас трактор… Далеко, в соседней деревне… Ты должна поспать двенадцать часов, встать, умыться и сказать: «До чего жрать хочется!»
   – Я так и сделаю. – Света улыбнулась, закрыла глаза, похлопала ладошкой Андрея по груди. – Спим.
   Андрей закрыл глаза и снова увидел перед собой дорогу, мчащиеся грузовики, километровые столбы, мелькнул дорожный пост, рефрижератор, который несколько раз надежно прикрывал его от бдительных глаз, потом мелькали лесные тропинки, дорога через поле. Получалось, что он словно бы ехал в обратную сторону, постепенно приближаясь к даче Голдобова. Через минуту перед его глазами уже прошли зеленые ворота, белые голубки, клювиками ткнувшиеся друг в друга, опасная тяжесть канистры, слабый желтый огонек зажигалки и пламя, метнувшееся к дому вверх по крыльцу, по коридору… И вопль, дикий звериный вопль… «Ну что ж, я обещал им, что вскорости мучения закончатся, свое обещание выполнил. По-моему, они там недолго барахтались», – с какой-то отстраненностью подумал Андрей. И тут же увидел себя входящим в дом, увидел растерзанную Свету, безуспешно пытавшуюся прикрыться грязной простыней, Подгайцева в длинных трусах и растянутой майке, Феклисова с пахом, выпирающим из тренировочных штанов, Махнача… И какая-то у всех была… Сытость. Вроде как наелись.
   – Ну что ж, – прошептал Андрей, – приятного аппетита.
   Скосив глаза, он увидел, что Света наконец заснула. Осторожно сняв с груди ее руку, немного отодвинулся. Света спала. Тогда Андрей поднялся, принес из дома одеяло и накрыл ее. Света что-то произнесла невнятно, перевернулась на бок, подложив ладошку под щеку. Взглянув на свою ладонь, Андрей увидел, что пальцы дрожат. Он попытался растереть их, размять, но ничего не помогало. Тогда он прошел в угол сарая, снял куртку, только сейчас догадался снять ее, несмотря на жару. И неожиданно рука наткнулась на пистолет, до сих пор торчавший за поясом. Он осмотрел его со всех сторон, удивляясь результату, который произвел этот маленький невзрачный предмет. И бросил на куртку. Сверху на пистолет положил рубашку, потом брюки. Он уже не мог находиться в этой одежде, ему казалось, что вся она забрызгана кровью, что кровь осталась на руках, что пальцы слипаются от крови.
   Странное нетерпение охватило Андрея. Оставшись в одних трусах, он с беспокойством оглянулся, осмотрел себя – что еще можно снять, чтобы убить ощущение липкости? Убедившись, что Света спит, вышел из сарая. Солнце уже склонялось к закату. И тогда, не раздумывая больше, он направился к реке. Пройдя метров сто через луг, заросший высокой травой, он оказался на берегу. С ходу, не останавливаясь, вошел в воду, нырнул. Несмотря на жару, вода была холодной, и он с удовольствием погрузился в нее, продолжая смывать с себя несуществующую кровь. И чувствовал – становилось легче. Ключевая вода уносила пыль дорог, вонь разлитого бензина, запах преступления.
   Продрогнув, Андрей вышел из воды и сел на солнце, чтобы согреться. Тихое течение воды, безопасные звуки деревенской жизни, нервотрепка последних дней… И он, положив голову на колени, задремал. А проснулся оттого, что кто-то положил ему руку на плечо. Андрей вздрогнул, поднял голову. Рядом с ним сидел следователь Пафнутьев.
   – Привет, Андрюша, – сказал он. – Устал?
   – Как… Откуда вы узнали…
   – А! – Пафнутьев беззаботно махнул рукой. – Ты же сам попросил меня найти Свету… Подняли на ноги все… Ее отец вспомнил про эту деревеньку… А здесь уже мне показали на тебя… Вон, говорят, на речке купается… Свету нашел?
   – В сарае спит.
   – А что ж ты с ребятами так круто?
   – Они всю ночь насиловали ее… А перед этим силой напоили… И при мне еще собирались… Вертолет, говорят, тебе покажем…
   – Вертолет? – Пафнутьев, казалось, удивился. – Тогда ладно, тогда все правильно. Как же тебе удалось справиться с ними?
   – У меня был пистолет.
   – Где взял?
   – Не помню…
   – Ты что, сначала их перестрелял, а потом сжег?
   – Нет… Они еще живые были… Я по яйцам стрелял.
   – Надо же! – ужаснулся Пафнутьев. – Больно ведь!
   – Я же не по своим.
   – А, тогда ладно, тогда ничего… Послушай, – Пафнутьев положил руку на тощеватое плечо Андрея, – ты в самом деле должен был в меня стрелять?
   – Да. Тогда, говорят, и Светку не тронем, и мать жива будет…
   – А винтовка где?
   – В сарае.
   – А патроны?
   – Патрон был только один.
   – Почему был? Его уже нет?
   – Использовал.
   – Удачно?
   – Не знаю… Кажется, да.
   – Если имеешь в виду Заварзина, то удачно. Не сомневайся. А почему в меня не стрелял?
   – Я бы тогда совсем завяз.
   – Тоже верно… Значит, девчонкой пожертвовал?
   – Я не жертвовал. Я ее спрятал в другой квартире. Они как-то узнали… Обманом выманили и увезли. Я не знал. Я не стал бы ею жертвовать… Даже ради вас…
   – Мог бы и выстрелить?
   – А куда деваться… Светкой я бы не стал рисковать.
   – Спасибо за откровенность.
   – Пожалуйста… Чего уж там… Теперь-то уж все равно.
   – Почему?
   – На крючке я у вас. Похоже, на расстрел тяну… А?
   – Да, примерно. – Пафнутьев, щурясь, смотрел на низкое закатное солнце. – Пахомов тоже на тебе?
   – Они меня обманули. Я должен был только припугнуть… Заварзин заменил патроны. Были холостые, а он вставил с картечью. Я не знал. Я бы не пошел на это.
   – А к ним как попал?
   – Один из них предложил в мастерской поработать… Подгайцев. Зарплата приличная… Я согласился. Потом то, се… Мелкие поручения, должок… И так далее.
   – Тяжелый случай… Пахомов, Заварзин… Теперь еще трое… Что-то ты разошелся… Многовато все-таки, а?
   – С этими вы бы иначе поступили?
   Ответить Пафнутьев не успел. Со стороны дома вдруг четко прозвучал выстрел. Андрей диковато взглянул на Пафнутьева, вскочил. Он бежал, и уже на бегу лицо его кривилось от рыданий. Он понял, он все понял мгновенно, еще когда в ушах стоял звук выстрела. Вбежав в сарай, Андрей увидел, что Света еще жива. И только теперь, вот только теперь в глазах ее он увидел ясный свет понимания. Пистолет лежал рядом, а левой рукой она закрывала рану на груди.
   – Вот и все, Андрюша, – прошептала она. – Вот и все… Так лучше, мне так лучше… И тебе…
   Не обращая внимания на выросшего в дверях Пафнутьева, Андрей рыдал, не выпуская Свету из рук. А почувствовав, что жизнь уходит из нее, он потерял самообладание – бился головой о стены сарая, выл, как смертельно раненный зверь, и в какой-то момент рванулся к тому месту, где лежал пистолет, выроненный Светой, но Пафнутьев предусмотрительно сунул его в карман.
   – Отдай! – кричал Андрей. – Отдай, ради бога! Прошу, прошу тебя! Отдай! – И бросился на Пафнутьева. – Я не хочу больше жить! Я не хочу…
   Вместе с вбежавшим шофером они скрутили Андрея и уложили на сено. Обессилевший, он широко открытыми глазами смотрел в потолок сарая.
   – Отдай пистолет… Это мой… Я тебя не трону… Я никого больше не трону… Отдай, прошу…
   – Иди, Володя, – сказал Пафнутьев водителю. – Мы еще с парнишкой поговорим немного, он уже в порядке, он крепкий парень.
   Не поднимаясь, Андрей подполз к Свете и лег рядом, уткнувшись лицом в ее рыжие волосы.
   – И все, – бормотал он. – И ничего больше не хочу… Ничего не хочу… И уйдите от меня… Я один…
   Пафнутьев молча сидел в углу на копне сена. Когда Андрей, вскочив, бросился было из сарая, он взял его за слабые руки и снова уложил на сено. Прошло какое-то время, и Андрей забылся, потом у него начался бред, он, видимо, снова стрелял, поджигал дом, несся на мотоцикле между громадами грузовиков… Пафнутьев поднял с пола куртку Андрея и всмотрелся в левый рукав, удовлетворенно кивнул. Обойдя дом, он нашел мотоцикл и присел у заднего колеса. Убедившись в чем-то, оставил куртку на мотоцикле и вернулся в сарай. Андрей лежал без сознания. Отпущенные ему природой силы кончились. Вместе с водителем Пафнутьев отнес его в дом, уложил в кровать. Послал водителя пройтись по деревне и найти понятых. Пришла тетя Нюра, еще какая-то старушка. Пафнутьев показал им Свету, пистолет, составил протокол, сделал все, что положено в таких случаях. Погрузив Свету на заднее сиденье «газика», отправил водителя в город.
   Убедившись, что остался один с Андреем, Пафнутьев начал неторопливые поиски. Он переворошил сено, забираясь во все углы, и, добравшись, наконец, до самого верха, в щели между бревнами нащупал холодный ствол винтовки. Спрыгнул вниз, внимательно осмотрел ее. Винтовка действительно оказалась не заряжена. Пафнутьев внес ее в дом и поставил в угол.
   Еще раз проверил – Андрей спал. Тогда Пафнутьев с неторопливой основательностью осмотрел карманы куртки Андрея и, не найдя там ничего, вынес в сад. Наклонив мотоцикл, плеснул на нее бензин и, отбросив в сторону, поджег. Он не отошел, пока не убедился, что куртка превратилась в пепел. Разбросав его подвернувшейся палкой, вернулся в дом.
   Андрей стонал во сне, вздрагивал всем телом, всхлипывал.
   И Пафнутьев все с той же скорбной неторопливостью, словно выполняя последний долг, занялся мотоциклом. Найдя в ящике ключи, завернутые в промасленную тряпку, свинтил оба колеса, а корпус мотоцикла затащил в сарай, забросал досками, присыпал сеном. После этого, прихватив колеса и канистру, сволок их в овраг, облил бензином и бросил сверху зажженную спичку. Колеса вспыхнули, задымили. Убедившись, что уже ничто не помешает им сгореть до железного каркаса, Пафнутьев вернулся в дом.
   Андрей сидел на кровати, свесив ноги.
   – Где Света? – спросил он.
   – Увезли.
   – Она умерла?
   – Да.
   – Вы за мной?
   – Да. Отвезу тебя к маме. Мама волнуется, это ей вредно.
   – А меня не заберете? Почему?
   – Нет оснований. Не можем же мы хватать каждого встречного.
   – Объясните…
   – Повторяю – нет оснований задерживать тебя по каким бы то ни было подозрениям. Запомни – в Пахомова ты не стрелял. И вообще ни в кого не стрелял. Даже в меня. Понимаешь, о чем я говорю?
   – Кажется, понимаю.
   – Слушай и запоминай. Вдруг придется на чей-нибудь глупый вопрос отвечать… Ты сейчас не в форме, встретимся через несколько дней и спокойно обо всем поговорим.
   – Ну что ж. – Андрей почти не слушал Пафнутьева.
   – У тебя была черная куртка?
   – Была.
   – Так вот – у тебя ее никогда не было.
   – Пусть так…
   – Только так, – поправил Пафнутьев. – И еще… Неделю назад с твоего мотоцикла свинтили колеса. Похитили. Неделю назад. Помнишь?
   – Помню. Но я ездил на нем…
   – Это были уже другие колеса. Ты сможешь срочно достать колеса? Старые, подержанные, лысые… Какие угодно, сможешь?
   – Смогу…
   – Вот и хорошо. Кажется, все… У тебя есть где-нибудь родня?
   – Тетка на Украине.
   – Мой тебе совет – немедленно дуй к тетке. Чтоб через неделю был у нее. Учитывая тяжесть содеянного… После той мясорубки, которую ты устроил, тебе год в себя приходить надо. Тетка примет на год?
   – Она будет счастлива.
   – Я тоже. Выучишь украинский язык, он уже становится вроде как иностранным. Кажется, подъехал мой водитель… Пошли. Отвезу тебя домой.
   – Так что… получается, отпускаете?
   – А за что мне тебя задерживать? Не вижу причин. – Пафнутьев хотел поторопить Андрея, встряхнуть его, но, видя, что тот попросту еле ворочает языком, что каждое слово дается ему с трудом, присел рядом, положил руку на плечо. – Ну? Как? Легче?
   – Нет, – и Андрей, уткнувшись в тяжеловатое плечо Пафнутьева, разрыдался. Слезы лились у него из глаз, как у ребенка. Увидев появившегося в дверях водителя, Пафнутьев махнул рукой, подожди, дескать. Водитель сочувственно покачал головой и осторожно попятился из сарая. – Ведь все могло быть иначе, все могло быть иначе, – сквозь рыдания проговорил Андрей. – Как они узнали, куда я ее отвез, как?
   – Твой телефон прослушивался, – бесстрастно произнес Пафнутьев.
   – Кем?! – Андрей отшатнулся, чтобы лучше видеть лицо следователя.
   – Прокурор дал команду.
   – Я убью его, – прошептал Андрей, глядя мокрыми глазами в стену сарая.
   – Не надо, – спокойно произнес Пафнутьев. – Ты и так славно поработал. Отдохни малость… Сделай передышку. Я сам с ним разберусь.
   – Точно?
   – Доверься мне в этом деле.
   – Подождите, – сказал Андрей, – посидите здесь, я сейчас, – и, прежде чем Пафнутьев успел сообразить, в чем дело, Андрей выскочил из сарая и метнулся за угол дома. Пафнутьев бросился за ним, но споткнулся, упал, а когда поднялся, Андрей уже вылез из погреба, держа в руках черный чемоданчик. – Вот, – сказал он. – Там полно бумаг, может, пригодятся…
   Пафнутьев взял чемоданчик, с опасливостью положил его на стопку дров, потрогал пальцем замочки.
   – Я уже открывал, – сказал Андрей. – Нет там никакой взрывчатки.
   Открыв крышку, Пафнутьев внимательно просмотрел несколько листочков.
   – Боже, – прошептал он потрясенно. – Боже… Андрей, где ты все это взял?
   – У Заварзина.
   – Ты знаешь, что это такое?
   – Документы какие-то… Но фамилии там мелькают забавные… Сысцов, Колов, Анцыферов…
   – Андрей! – торжественно произнес Пафнутьев. – Ты страшный человек. Это же приговор. Голдобов всю жизнь собирал эти документы, надеясь, что когда-нибудь они спасут его, отведут удар… Они бы спасли его, если бы он успел кому-нибудь о них сказать… Но они у него пропали. И это все ускорило… В чемоданчике больше ничего не было?
   – Нет, – ответил Андрей, помолчав.
   – Да? Ну ладно. Ты со всеми расквитался… Не только с теми недоумками, но и с этой публикой. – Пафнутьев похлопал тяжелой ладонью по крышке чемоданчика.
   – Там что-то важное?
   – Расчеты… Взаимные расчеты.
   – Этого достаточно, чтобы их взять?
   – Не сразу. Честно предупреждаю – не сразу. Не смогу. Но это уже моя родная стихия – бумаги, подписи, расписки, обязательства, – счастливо улыбнулся Пафнутьев. – Здесь не будет погонь, стрельбы, а может, и трупов не будет… Все, старик. – Он обнял Андрея за плечи. – Пошли. Нам пора. Да и мама, наверно, волнуется.

   В коридоре прокуратуры Пафнутьева ожидал Фырнин. Он загородился от всех газетой, надел на нос очки и углубился в чтение. И только иногда поверх газетного листа бросал настороженные взгляды на каждый хлопок двери. Наконец появился Анцыферов – его тоже не было с самого утра.
   – Хорошее же впечатление останется у вас о нашем городе! – воскликнул прокурор с подъемом.
   – Да, – согласился Фырнин. – Жарко… Знаете, на юге Таджикистана есть такой городок Курган-Тюбе… Вот там уж жарко по-настоящему. – Он прошел вслед за прокурором в кабинет.
   – Надо же! – изумился Анцыферов. – А мне казалось, что такое возможно только у нас!
   – Вы, наверно, имеете в виду убийства? – спохватился Фырнин. – Да, многовато. Но когда я был в Нагорном Карабахе в момент вспышки национального достоинства…
   Анцыферов про себя выматерился, и, очевидно, этот мысленный посыл был столь мощный, что заставил Фырнина резко изменить тему.
   – Скажите, Леонард Леонидович… У вас наверняка есть какие-то объяснения… Почему на одной неделе погиб и водитель, и его шеф? Неужели случайность?
   – Да, это печально. – Анцыферов удрученно развел руками. – Что делать?.. Что делать?..
   – Я слышал, что Голдобов долгое время пользовался личным покровительством Сысцова, это правда? Мне говорили, что они вместе ездили на охоту, на рыбалку… Наверно, это большой удар для Председателя?
   – Это для всех нас удар. – Анцыферов непритворно вздохнул.
   – Как? Голдобов – и ваш друг?! Простите, я не знал… Мне казалось, что… Потеря близкого человека… Простите.
   – Голдобов не был моим близким другом, – холодно сказал Анцыферов. – Да, мы встречались, по работе находили общий язык… Но дружить… Нет.
   – Да? Интересно… Я понимаю, я прекрасно все понимаю. – И Фырнин принялся что-то быстро записывать в свой блокнот. Причем делал он это как-то слишком уж долго, Анцыферов маялся, ерзал на стуле и, не придумав ничего лучшего, в раздражении начал набирать номер телефона. Фырнин тут же перестал записывать и замер, с напряженным любопытством ожидая разговора, который сейчас состоится. Анцыферов в полнейшей растерянности положил трубку. – Простите, если у вас больше нет вопросов…
   – Есть! – радостно воскликнул Фырнин. – Я слышал, что на месте личной дачи Голдобова обнаружены человеческие останки… Кости, черепа… В городе говорят, что в подвалах дачи была маленькая тюрьма… Неужели это правда, Леонард Леонидович?!
   – Кто вам сказал такую чушь? Кто вам мог такое сказать?
   – А что… Это закрытая информация?
   – О боже! – Анцыферов схватился за голову.
   – Леонард Леонидович, я понимаю, огласка всегда нежелательна, но вы должны согласиться, что пресса имеет право…
   – Тюрьмы не было! – твердо сказал Анцыферов.
   – Но там горы скелетов!
   – Не знаю. Не видел.
   – Скажите, а труп прекрасной девушки… Мне говорили, что ее застрелил генерал Колов? Он признался?
   – Как Колов? Почему Колов? – Анцыферов от неожиданности откинулся на спинку стула.
   – Случайно, по своим каналам я узнал, что пуля выпущена из его пистолета… Таково заключение экспертизы. И у меня есть ее копия.
   – Как она к вам попала?
   – Значит, все правильно? Значит, вы подтверждаете? – И Фырнин опять принялся писать в блокнот.
   – Что вы там пишете?
   – Что вы согласны с заключением экспертизы.
   – Я этого не говорил! – заорал Анцыферов.
   – Как? Уже отказываетесь?! Но вы же сказали, что пистолет Колова фигурирует в деле… Ведь в деле есть пистолет?
   – Пистолет есть, но…
   – И прекрасно! – подхватил Фырнин. – Понимаю, вы не можете сказать всего, следствие не закончено, но даже то, что сказали… Очень вам благодарен, очень! Я позвоню из Москвы и зачитаю все места, где приведены ваши слова.
   Дверь открылась, и в кабинет заглянул Пафнутьев, озадаченно посмотрел на бледного Анцыферова, возбужденного Фырнина с блокнотом в руке.
   – О, Павел Николаевич! Здравствуйте! Заходите, пожалуйста! – закричал Фырнин. – Леонард Леонидович рассказывает потрясающие вещи! Оказывается, все скелеты на даче Голдобова – это не выдумка! Они есть! Оказывается, Сысцов, представляете, – личный друг Голдобова и долгие годы покрывал его и покровительствовал ему.
   Анцыферов поднялся и, пошатываясь, вышел из кабинета.
   – Он, кажется, тронулся умом, – прошептал Фырнин. – Он созрел. Но и для тебя кое-что есть…
   – Пройдемся. И по дороге поговорим, голова кругом идет.
   Они вышли на улицу, прошлись немного и сели на ту самую скамейку, на которой несколько дней назад Пафнутьев ожидал собственной смерти, сам того не подозревая. Так же толпились люди на остановке, в киосках торговали всякой всячиной да время от времени душераздирающе скрежетал трамвай.
   – Итак, Паша… Докладываю о собственных поисках и находках. – Манера разговора Фырнина изменилась настолько, что, будь при их беседе Анцыферов, он бы ушам своим не поверил. Вместо бестолковых, дурацких вопросов он бы услышал дельные слова. – Я заинтересовался машиной, которая сбила Голдобова.
   – А я не успел, – сокрушенно покачал головой Пафнутьев. – Но задание ребятам дал.
   – Это хорошо, но вряд ли им повезет так же, как повезло мне. Машина принадлежит третьему автохозяйству. У них все машины во дворе не помещаются. И на ночь многие остаются на соседней улице. Но ключи сдают диспетчеру. Утром берут ключи и едут по своим делам. Дежурил в ту ночь некий дядя Петя…
   – Фамилия?
   – Подожди, Павел. Есть и фамилия, и показания, и его подпись. Все есть. Ты слушай. Его проведал участковый. Обходил квартал и забрел к нему. Попросил чайком угостить. Покалякали о том о сем, и участковый ушел. Дядя Петя хвать – на доске под стеклом нет ключей. Он к машине – нет и машины. Дядя Петя сделал в журнале запись…
   – Участкового упомянул?
   – Дописал по моему совету.
   – Молодец.
   – Я или дядя Петя?
   – Вы оба молодцы. Дальше.
   – Под утро опять зашел участковый. Чайку выпил, покалякал и ушел. Дядя Петя глядь – ключи на месте. Дядя Петя к машине – машины нет.
   – Все ясно. Машина похищена и разбита. И найдена будет лишь с рассветом. Сработано грамотно.
   – Рад стараться, – улыбнулся Фырнин. И вынул из кармана маленький сверток, вручил его Пафнутьеву. – Это, Павел, тебе на память о нашей совместной борьбе с преступностью. Магнитофонная кассета. Подробный разговор с дядей Петей и участковым. Конечно, он не сказал, что брал ключи, но что дважды приходил на дежурство, что чай пил, что видел щит с ключами, и прочее, и прочее. В умелых руках запись может сработать.
   – Сработает, – кивнул Пафнутьев. – Писать будешь?
   – Хотелось бы… Но надо поговорить. Насовать в очерк побольше крючков… Авось кто-то клюнет.
   – Клюнут. Наши еще не пуганые… И потом у них полная уверенность, что выкрутились.
   – Они ошибаются? – спросил Фырнин.
   – Очень.
   – Поделишься добычей? Мне ведь для очерка документы нужны.
   – Копии тебя устроят?
   – Вполне.
   – Заметано. – Пафнутьев звонко шлепнул ладонью по тощеватой фырнинской коленке. – Сегодня подведение итогов у Сысцова… Он тебя не приглашал?
   – Что ты! Конечно, нет!
   – Напросись, – посоветовал Пафнутьев. – Я поддержу. Услышишь много забавного. И увидишь тоже. Для полноты картины тебе только нашего сборища не хватает.

   – Разрешите, Иван Иванович? – Пафнутьев заглянул в дверь и улыбнулся широко, с легким вызовом, но была в его позе и в голосе приличествующая почтительность.
   – Да-да, конечно… Ждем, Павел Николаевич… Только о вас и разговоры…
   Сысцов с неподдельным интересом рассматривал Пафнутьева. Тот был оживлен и радостно предупредителен. Но не настроение следователя обращало на себя внимание – Сысцов был изумлен прекрасным костюмом Пафнутьева. Благородный серый цвет, почти незаметная красная полоска, светлая рубашка, не белая, нет, чуть затемненная в еле заметную сероватость. Сысцов полагал, что он разбирается в галстуках, и его маленькой слабостью было отмечать бездарность посетителей по этой части туалета. Но тут вынужден был признать – галстук Пафнутьева в сочетании с серым костюмом и рубашкой был безупречен. Глухо-красный, с четкой серой полоской по тону темнее рубашки, но светлее костюма, он был завязан легко, свободно, с почти неуловимой небрежностью.
   Пафнутьев увидел за приставным столиком Анцыферова, в кресле у окна расположился Колов, на стуле у стены сидел Фырнин. Хотя место ему предложили не самое почетное, он тем не менее сумел сесть таким образом, что выглядел независимо и даже весьма значительно – расстегнутый пиджак, приспущенный галстук, нога на ногу, рука легко лежит на спинке соседнего стула. Второе место у приставного столика было, очевидно, оставлено для Пафнутьева.
   – Садись, Павел Николаевич. – Анцыферов кивнул в сторону свободного стула. – Вместе отдуваться будем.
   – Зачем же вместе? – подхватил Сысцов. – Отдуваться будешь ты, Анцыферов. А Павел Николаевич доложит о своих успехах. – Сысцов приподнялся и с подчеркнутым уважением пожал Пафнутьеву руку. – Говорят, вы с подлинным блеском распутали преступление, которое всех нас поставило в тупик? Расскажите, что же произошло в нашем городе на самом деле. С кем бы мне ни приходилось разговаривать, мнения совершенно различные, противоположные, взаимоисключающие… Звонят из Москвы, а я не могу сказать ничего внятного… Глупейшее положение! Спасайте, Павел Николаевич!
   – Да ну! – Пафнутьев махнул рукой. – Какой блеск, Иван Иванович! Рутина. Будни. Суета.
   Анцыферов поморщился, склонив голову к столу, – не принято было махать вот так рукой на слова Первого. Здесь принято стоять, вытянув руки, с папкой или без, в новом костюме или старом. Всего полчаса назад он достаточно подробно рассказал Пафнутьеву, как надо вести себя в этом кабинете. Но тот, похоже, сознательно все сделал наоборот.
   – Позвольте с вами не согласиться, – улыбнулся Сысцов. – То, что для вас рутина и будни, для нас, простоватых, – тайна, загадка, мистика. Не томите, Павел Николаевич.
   – Не тяни! – свистяще прошептал Анцыферов. – Начинай доклад!
   – Спасибо, Иван Иванович, за добрые слова, но должен откровенно признаться, что это мое первое дело, связанное с расследованием убийства. И если бы не помощь, ежедневная, с утра до вечера помощь и дружеские наставления Леонарда Леонидовича, – он поклонился в сторону Анцыферова, – мне бы не скоро удалось распутать это дело.
   – Скромничаешь, – улыбнулся Анцыферов. – Прибедняешься.
   – Да, с прокурором нам повезло, – кивнул Сысцов. – Его опыт, знания, преданность делу все мы ценим. Думаю, нам не следует бояться столь высоких слов.
   – Да, Леонард Леонидович очень активно вмешался в расследование, и мы можем только благодарить его, – солидно произнес Колов. – Это тот случай, когда опыт старшего и напор молодости дали прекрасный результат.
   – Должен сказать, что у Леонарда Леонидовича с самого начала мелькнула правильная догадка, – поддержал генерала Пафнутьев, бесстыдно глядя Анцыферову в глаза. – И все дальнейшие его советы отличались необыкновенной проницательностью, которая говорит не только о высоком профессиональном уровне, но и о прекрасном знании человеческой натуры, без чего ни один юрист не может выполнять свои обязанности, – с подъемом произнес Пафнутьев, не сводя глаз с лица Анцыферова. А тот увидел столько издевки в этих словах, столько откровенного пренебрежения, что попросту не осмелился открыть рот. «Тут, пожалуй, меня занесло, – подумал Пафнутьев. – Надо бы сбавить обороты».
   – А вы не стесняйтесь, Леонард Леонидович, – поощрительно произнес Сысцов. – Похвала подчиненных часто стоит куда дороже, нежели похвала начальства.
   – И заслужить ее труднее, – добавил Колов.
   – Благодарю. – Анцыферов поднялся и церемонно поклонился каждому, даже Фырнину, хотя тот и не произнес ни единого слова. Он только улыбался широко и даже как-то радостно, открывая для себя Пафнутьева в новом качестве – бесстрашного и мстительного насмешника.
   – Итак? – Сысцов в упор посмотрел на следователя, и тот сразу вспомнил устремленный в потолок мохнатый палец Халандовского. Пафнутьев встал, подвигал плечами, чувствуя себя слегка скованно в новом костюме, задержался взглядом на лице Сысцова, на его старой руке с обвисшей кожей, помолчал…
   – Все произошло по старым, но строгим законам детективного жанра. – Он бросил взгляд в сторону Фырнина – слушай, дескать, внимательно. – В начале всех происшедших печальных событий стоит Илья Матвеевич Голдобов. Двадцать лет он возглавлял управление торговли. Насколько я могу судить – это прекрасный человек, честный, самоотверженный работник.
   – Полностью с вами согласен, – скорбно кивнул Сысцов.
   – И вдруг на самом неожиданном месте возникает конфликт. Несколько раз за последние годы Голдобов вынужден был поехать в командировку с экономистом Пахомовой. Сами понимаете, что многие вопросы без экономиста решить нельзя – отчеты, планы, сметы… Но, к несчастью, мужем этой женщины оказался личный водитель Голдобова, некий Николай Пахомов. Человек, надо сказать, не самого лучшего пошиба. И только великодушие Ильи Матвеевича, его терпимость, может быть, даже простодушие позволяли Пахомову какое-то время оставаться на этой работе.
   Сысцов согласно кивнул, а Анцыферов, увидев этот, почти неприметный, кивок, поспешил поддержать Пафнутьева.
   – Да-да, совершенно с этим согласен. Прекрасный человек. Что касается Пахомова, у нас есть несколько его писем… Это какой-то кошмар! Вы не поверите…
   – Продолжайте. – Сысцов кивнул Пафнутьеву, останавливая не в меру разволновавшегося Анцыферова.
   – И этот человек, буквально ошалев от ревности, потеряв всякий человеческий облик…
   – Это Пахомов? – уточнил молчавший до сих пор Фырнин.
   – Именно! – твердо сказал Пафнутьев. – Он засыпал своими кляузами все мыслимые и немыслимые инстанции. Журналы, газеты, прокуратуру! Здесь присутствует корреспондент «Личности и права» Валентин Алексеевич Фырнин… Он приехал с одним из писем Пахомова и может подтвердить мои слова.
   – Да, мы получили письмо Николая Константиновича Пахомова, – кивнул Фырнин. – Это письмо отличалось от многих других… Его невозможно было не заметить.
   Сысцов с подозрением посмотрел на Фырнина, видимо, не услышав в его словах безусловного мнения. Склонив голову к одному плечу, что-то черкнул ручкой на листе бумаги, лежавшем перед ним.
   – В этих письмах Пахомов обвинял Голдобова во всех смертных грехах. Взяточничество, поборы, завышение цен, подкуп высших должностных лиц города, строительство сверхдорогих дач, валютные операции… Продолжать не буду, все мы знаем, в чем можно обвинить человека в наше время. Не ограничившись этим, Пахомов начал вымогать у Голдобова деньги.
   – Какая наглость! – обронил в тишине Фырнин, и Сысцов опять пристально посмотрел на него. Что-то не понравилось ему в самой интонации корреспондента, не понравилось и замечание – слишком уж оно было категоричным. Где-то рядом таилась если и не издевка, то насмешка. Но Фырнин оставался серьезным, и Сысцов успокоился.
   – И надо признать, – продолжал Пафнутьев, – что Илья Матвеевич поступил неправильно – он дал деньги своему водителю. Вместо того чтобы сразу обратиться к нам, смалодушничал.
   – Скорее проявил неуместное великодушие, – поправил Анцыферов, довольный тем, что смог наконец вставить слово. То, что все внимание было обращено на Пафнутьева, которому именно он, Анцыферов, дал это выгодное расследование, раздражало его и повергало в уныние.
   – Может быть, – снисходительно кивнул Пафнутьев. – Как бы там ни было, он дал деньги. Пахомов потребовал новую машину. И Голдобов дал ему новую машину. Но постоянно видеть этого человека, держать его рядом с собой в качестве личного водителя он уже не мог. Это, в общем-то, понятно. Голдобов переводит Пахомова на другую работу, не столь легкую, не столь почетную. Переводит, кстати, в полном соответствии с действующим законодательством. И тут выясняется, что Пахомов действовал не в одиночку, а вкупе со своими давними приятелями – Заварзиным, Махначом, Подгайцевым и Феклисовым. Такая вот сложилась теплая компания. Деньги, преступным путем полученные от Голдобова, они делили между собой. Кроме того, упомянутые лица организовали авторемонтный кооператив. Естественно, им требовались запчасти. Где их взять? Опять приходит на выручку Пахомов – он свой человек в автобазе управления. Аппетит, как говорится, приходит во время еды.
   – Совершенно правильно, – сказал Сысцов. – Полностью с вами согласен. Обратите внимание, Павел Николаевич не вдается в мелкие, незначительные подробности, он мыслит крупно и социально. Это именно то, чего всем нам не хватает в работе с людьми. Путаемся в параграфах, статьях, инструкциях… Да, это все необходимо, но совещания подобного уровня, – он обвел всех отцовским просветленным взглядом, – требует углубленного подхода. Надо видеть суть событий, а не их… – Он помялся и, не найдя нужного слова, обернулся к Пафнутьеву. – Простите меня… Продолжайте.
   – Как всегда бывает в таких случаях, кто-то нарушает договоренность. Приятели выяснили, что Пахомов их обманывает, что часть денег, предназначенных для всех, попросту присваивает. Они несколько раз предлагали погасить долг, но он не придавал слишком большого значения их требованиям, пренебрег угрозами. И напрасно. Они его убили. Об этом говорить подробно не буду, об этом весь город знает.
   – До сих пор письма идут, – кивнул Колов. – Требуют покарать убийц.
   – А это ваша вина, – живо обернулся к нему Сысцов. – Вместо того чтобы сразу объяснить жителям, что произошло, как понимать это происшествие, кто погиб, от чьей руки, по какой причине… Вы жалуетесь на то, что от вас требуют объяснений! Так объясните!
   – Теперь, когда следствие закончено, мы обязательно это сделаем, – заверил Пафнутьев. – Раньше было бы преждевременно. Все-таки тайна следствия должна соблюдаться.
   Колов благодарно взглянул на Пафнутьева, показав поднятый вверх большой палец – молодец, дескать, вовремя поддержал. Анцыферов же смотрел на Пафнутьева со все возрастающим изумлением – он не ожидал той ловкости, с которой следователь выстраивал версию происшедшего.
   – Разумеется, все это время Голдобов находился во взвинченном состоянии, – продолжал Пафнутьев. – И его можно было понять. Постоянные угрозы вымогателей, смерть Пахомова, с которым он проработал не один год… И хотя сам Голдобов был в отпуске, он вынужден был еще и оправдываться, доказывать свою невиновность.
   – Бедный Илья! – воскликнул Сысцов. – Как же мы все-таки не ценим друг друга, как редко приходим на помощь!
   – Да, мы ничем ему не помогли… Он как-то обратился в прокуратуру, я… Посоветовал набраться терпения. А что я еще мог посоветовать? – горестно пожаловался Анцыферов. – Вот-вот должно было закончиться следствие, и тогда все стало бы на свои места.
   – Надо обязательно подумать о достойных похоронах, – заметил Сысцов. – Он заслужил благодарность земляков. Не помешала бы статья в городской газете… Многие наши горожане даже не догадываются, какого человека потеряли.
   – Будь Илья Матвеевич в более спокойном состоянии духа, никогда бы не произошла эта глупейшая автомобильная авария, – внес Пафнутьев и свою долю сочувствия. – Но мы не можем предусмотреть все неожиданности, которые подстерегают нас каждый день! Голдобову позвонили с его же дачи! Позвонили вымогатели, которые в отсутствие хозяина забрались туда, прихватили с собой какую-то девчонку, может быть, не самого лучшего пошиба, не исключено, что она сама в погоне за приключениями села к ним в машину, надеясь развлечься в тот вечер… Предполагать можно разное. Однако суть заключается в том, что эта компания забралась на дачу Голдобова и устроила там разнузданную пьянку. Перепившись, они начали звонить к нему домой, угрожать, глумиться, требовать денег… Нетрудно предположить, чем они могли угрожать – конечно, речь шла о поджоге. Мы знаем, как достаются в наше время дачи, и нет ничего удивительного в том, что Илья Матвеевич сломя голову среди ночи помчался на свою дачу… Вскрытие подтвердило, что он был трезв.
   – Но никакое вскрытие не может сказать, в каком состоянии был человек в момент столкновения, – безутешно сказал Колов, потупив глаза. – Он был трезв, а я грешным делом подумал – выпей он на дорогу сто грамм коньяка, глядишь, и ничего бы не случилось.
   – Да, все это очень печально, – согласился Сысцов. – Продолжайте, Павел Николаевич.
   – Я заканчиваю. Не дождавшись Голдобова, пьяная братия обратила внимание на девку, приехавшую с ними, – ее они тоже напоили… Ну, что сказать… Конечно, они вели себя не очень нравственно…
   – Как я их понимаю, – расхохотался Колов.
   – Протрезвев наутро, девица сама ужаснулась той дикой оргии, которая произошла ночью. И, улучив момент, удрала. Кое-что прихватив у своих благодетелей. В том числе пистолет. Да, в деле фигурирует пистолет. Судя по номеру, о его пропаже нигде не заявлено. Добравшись до укромного уголка, наша девица… Выстрелила в себя. То ли повлияло тяжелое похмельное состояние, то ли это была неосторожность, любопытство… Судить трудно. Выстрел оказался смертельным. К тому времени я уже знал, где ожидать дальнейших событий.
   – Павел Николаевич по оперативности превзошел все мыслимое! – воскликнул Анцыферов, снова вклиниваясь в разговор. – Вы только представьте, Иван Иванович! Девка, которую никто не знает, нет даже заявления о розыске, из чего можно предположить, что она частенько не ночевала дома, не известны ни ее имя, ни адрес… Павел Николаевич знал лишь, что какая-то девица в штанах подсела в машину к какой-то странной компании. И уже к середине следующего дня он нашел ее в маленькой деревеньке.
   – Я немного опоздал, – сокрушенно сказал Пафнутьев. – Я даже слышал выстрел, когда ворвался в сарай, она была еще жива… Но… Составили протокол, деревенские жители подписали его в качестве понятых… Могу сказать, что этот факт для следствия совершенно ясен и не вызывает никаких сомнений.
   – Но вызывает сомнения другой факт, – подал голос Фырнин.
   – Какой? – живо обернулся к нему Пафнутьев.
   – Мне случайно удалось узнать, что по результатам экспертизы выстрелы звучали и на даче Голдобова. Найдены гильзы, установлены прижизненные повреждения в некоторых останках…
   – Могу предположить, но с достаточной степенью уверенности. – Пафнутьев невозмутимо посмотрел на Фырнина. – Да, выстрелы на даче прозвучали. Более того, установлено, что стреляли именно из данного оружия. Это подтверждается и тем, что, когда я изъял пистолет, в нем оставалось всего три патрона. Подсчет найденных гильз, баллистическая экспертиза, извлеченные пули доказывают – стреляли из этого пистолета. Что могло произойти… Напившись до бессознательного состояния, наши герои перессорились. Не исключено, что они стреляли друг в друга. Возможно, девице удалось выбраться из дома не без помощи пистолета… Как бы там ни было, пулевые повреждения обнаружены не во всех останках. Это говорит о том, что не все были ранены. Поэтому вывод не подлежит сомнению – перепились, подожгли дачу и сгорели вместе с ней.
   – Собаке собачья смерть! – крякнул Колов. – Скажите, Павел Николаевич… По моим каналам стало известно, что якобы в происшедших событиях несколько раз мелькнула винтовка необычной модели… Это так?
   – Нет, – спокойно ответил Пафнутьев, глядя Колову в глаза. – О винтовке мне ничего не известно. Вот бутылок было много.
   – Позвольте, но вы ничего не сказали еще об одном убийстве… – напомнил Сысцов. – А этот… как его… Заварзин?
   – Это чисто бытовое убийство и к нашим событиям не имеет никакого отношения.
   – Но он тоже был знаком с Голдобовым? – спросил Фырнин.
   – Да, они были знакомы, но общих дел между ними следствием не установлено. Единственное, что нам удалось узнать, – Илья Матвеевич иногда пользовался услугами Заварзина как водителя. Но этими услугами пользовались многие в городе. Дело в том, что у Заварзина был «Мерседес», и он, как говорится, попросту подрабатывал. Каждому лестно проехаться в столь престижной машине.
   – А убит Заварзин не из того ли пистолета?
   – Пуля найдена, к пистолету она не имеет никакого отношения.
   – Вы уже написали обвинительное заключение? – спросил Сысцов.
   – Да, и я вам его только что изложил.
   – Что ж, мне оно показалось весьма убедительным. А вы, генерал, что скажете?
   – Очень грамотное, добротное расследование. Я, как говорится, старый по этому делу и то не нахожу ни единого шва. Хотелось бы только пожелать следователю не пренебрегать подробностями. Суд убеждают именно подробности. Время, место, свидетели, показания…
   – Но суда не будет, – заметил Анцыферов. – Некого судить.
   – Что касается подробностей, их предостаточно в деле… Просто я не считал нужным утомлять вас, – заметил Пафнутьев.
   – И правильно сделали! – поддержал его Сысцов. – Подожди, Леонард. – Он поднял ладонь, заметив, что Анцыферов хочет что-то сказать. – Подожди. На всех совещаниях ты жалуешься, что у тебя нет людей, способных мыслить смело, самостоятельно, творчески… А теперь вижу, что ты просто морочишь голову! Вот этот человек, перед нами! Прекрасный специалист, профессионал высокого класса. Как я заметил, он мыслит куда шире, нежели многие другие, которым мыслить положено по должности, а, Леонард?
   – Да, Иван Иванович, полностью с вами согласен.
   – Э, нет, так не пойдет! – весело воскликнул Сысцов. – Я никогда не говорю комплиментов, тем более в этом кабинете. И все, что сказано о Павле Николаевиче, сказано для дела. Ты как-то плакался, что некого назначить начальником следственной части. Был разговор?
   – Да, у нас один товарищ исполняет обязанности, – промямлил Анцыферов.
   – Леонард, ты меня понял?
   – Вполне, Иван Иванович.
   – И согласен со мной?
   – Разумеется.
   – Поздравляю. – Сысцов поднялся, протянул Пафнутьеву руку. – Вы заслужили эту должность. И, надеюсь, сможете теперь проявить свои способности гораздо шире, масштабнее, я бы сказал.
   – Спасибо, Иван Иванович. – Пафнутьев тоже встал и пожал прохладную ладонь Сысцова. – Рад стараться.
   – Все, товарищи. – Сысцов обвел взглядом участников встречи. – Благодарю за участие, всего доброго! Павел Николаевич… Задержитесь на минутку. Присядьте. – Сысцов тоже сел, нетерпеливо поглядывая на дверь, ожидая, когда все выйдут в приемную. – Меня заинтересовала, Павел Николаевич, в вашем рассказе одна подробность… Пистолет. Вы сказали, что девица похитила его у этих бандитов?
   – Да, так это и было. Она сама мне сказала перед смертью.
   – А откуда у них пистолет?
   – Следствие этим не занималось, но, судя по номеру на пистолете…
   – Говорите, я внимательно вас слушаю, – поощрительно улыбнулся Сысцов, показав роскошные искусственные зубы.
   – Боюсь огорчить, Иван Иванович.
   – Не бойтесь, вам не удастся меня огорчить.
   – Хорошо… Это пистолет генерала Колова. Не знаю, стоит ли отражать в обвинительном заключении…
   – Отразите, – посерьезнел Сысцов. – Поскольку суда не будет, мне кажется, одна-две строчки в заключении не получат широкой огласки. А без них следствие будет неполным.
   – Да, действительно, – охотно согласился Пафнутьев.
   – Тем более что этот пистолет сыграл большую роль в происшедших событиях. Колова тревожить не стоит, я сам поговорю с ним. И возьму с него объяснение. Жизнь продолжается, Павел Николаевич, не так ли?
   – Конечно! И будет продолжаться еще некоторое время.
   – Вполне с вами согласен. Скажите… Нет ли у вас соображений… Как мог пистолет генерала попасть к этим забулдыгам?
   – Видите ли, Иван Иванович… У милиции предусмотрены особые методы работы. Им приходится иметь дело с… далеко не лучшими представителями общества. И часто эти отношения…
   – Перерастают в дружеские? – подсказал Сысцов.
   – Совершенно верно. Известны случаи, когда подонки… Пользуясь своими особыми отношениями, брали оружие как бы в долг, как бы в аренду…
   – Но не у генералов же!
   – У генералов проще… Никому и в голову не придет.
   – Тоже верно, – с сомнением проговорил Сысцов. – Вы можете свои соображения внести в обвинительное заключение?
   – Отчего ж… Конечно.
   – Внесите. И еще одно… Меня настораживает корреспондент. Мне показалось, что у него свой взгляд на события… Вам не кажется?
   – Думаю, после этого совещания он изменит свое мнение, – сказал Пафнутьев.
   – Ну, что ж… Это прекрасно. – Сысцов встал, протянул руку. – Еще раз поздравляю вас! Пригласите как-нибудь в свой новый кабинет!
   – С радостью!
   – Но при одном условии, – Сысцов предупредительно поднял палец, – только в качестве гостя!
   – Разумеется, Иван Иванович! – широко улыбнулся Пафнутьев и не мог не подумать: «Встретимся на очной ставке, дорогой! У меня для вас с Коловым найдется пара очень забавных вопросов…» И еще подумал: «Как же я напьюсь сегодня с Аркашкой и Фырниным, как же я напьюсь!»
   И радость предвкушения озарила его лицо.

Виктор Пронин Будет немножко больно

* * *

Виктор Пронин
Будет немножко больно