Филипп Эльмих
Золото для революции

Неожиданное письмо

   В 2005–2006 годах мне пришлось, неожиданно для самого себя, выступить в роли кладоискателя, поскольку в редакцию газеты, где я работаю, обратился человек, нашедший не клад, а его описание, захороненное на месте знаменательной находки. Путешествие по следам утраченного сокровища вылилось в целую серию моих статей о кладоискательстве, которые публиковали в газете на протяжении всего этого времени. Увы! Мои поиски закончились печально: искомый клад, по решению ВЧК, был целиком отправлен в переплавку. Я узнал даже фамилию комиссара, который обрек этот клад на уничтожение в плавильной печи, – Николай Васильев, о чем, не держа в голове ничего предосудительного, я и поведал своим многочисленным читателям. Тут-то и ожидал меня один из самых больших сюрпризов в жизни.
   Как-то, разбирая редакционную почту, я наткнулся на простой серый конверт. Внутри была копия старинной фотографии и небольшое письмо. Текст этого письма заставил меня застыть с листком в руках.

   «Уважаемый г-н Эльмих, – говорилось в послании, – я не читаю газетенок, подобных вашей, и эта жалкая статейка никогда не попала бы мне на глаза. Однако мои соседи, зная о славном прошлом нашей семьи, показали мне плоды вашего необузданного очернительства. Как же я была разгневана и опечалена, когда увидела имя своего прадеда Николая Ивановича Васильева, которого вы обвинили ни много ни мало в уничтожении многомиллионной золотой находки!
   Мне лично не довелось застать прадеда в живых, но бабушка и мать рассказывали об этом человеке только хорошее. Никогда и ни при каких обстоятельствах мой прадед не уничтожил бы культурное наследие молодого советского государства. Я понимаю, что прошло слишком много времени и вы могли не знать настоящей правды об этом человеке. Может быть, вы столкнулись с его врагами и те нашептали в ваши уши полные яда и клеветы жестокие слова. Может быть, фамилия моего прадеда и вовсе вам ровно ни о чем не говорила. Но как вы, не зная правды, посмели упомянуть его имя и сделать нелицеприятный для него вывод? Будто бы мой прадед из чувства ненависти и личной вражды посмел обречь древнее скифское золото на уничтожение?
   Да, мой прадед был в 20–30-е годы комиссаром, и я его прошлого нисколько не стыжусь, хотя сегодня это не модно. Я знаю, что вы можете относиться к коммунистам резко негативно – такова современная тенденция. Но, поверьте, прадед был хорошим человеком и настоящим специалистом в своем деле. Еще до революции, в молодом возрасте, он увлекся частным сыском: помог распознать и уничтожить несколько банд фальшивомонетчиков; не без его помощи были раскрыты и громкие дела по кражам древнего музейного золота. Некоторые подельники ювелира Рахумовского благодаря трудам моего прадеда оказались там, где положено находиться криминальным элементам, то есть в тюрьме.
   Во время революции и гражданской войны он, как и большинство людей его эпохи, воевал, и я не стыжусь, сообщая, что воевал он на стороне красных. Он был отважным человеком, и по распоряжению товарища Фрунзе его наградили орденом. А после военных дней, голода и тифа прадед вернулся к правоохранительной работе – он боролся на Украине с бандитизмом, ликвидировал остатки банд и возвращал своей стране похищенные грабителями ценности. Себе он не заработал даже лишней копейки. Благодаря ему многое из украденного в годы смуты вернулось в музеи. И что ж он получил от потомков? Благодарность? Нет, вы его обвиняете во всех смертных грехах!
   Мой прадед был честным человеком, всегда следовал только закону и голосу своего сердца, он никогда не отправил бы в переплавку культурные ценности, потому что в душе был романтиком и всегда живо интересовался кладами. Я посылаю вам копию нашей семейной фотографии – одной из немногих, где запечатлен мой прадед. Посмотрите на его лицо. Внимательно посмотрите. Неужели вы посмеете сказать, что это лицо хитрого, злобного и изворотливого человека? Мне всегда казалось, что проходимцы и негодяи выглядят совершенно иначе. Потому и взываю я к вашей совести, господин Эльмих! Не берите греха на душу, не клеймите моего прадеда поносными словами. Для реабилитации его честного имени могу предоставить вам бумаги из семейного архива.
   С надеждой на понимание Анастасия Зоткина, правнучка оклеветанного вами комиссара».

   – Вот влипли, – сказал я, перечитывая послание в пятый раз, – вот ведь влипли!
   С письмом и фотографией в руках я отправился в кабинет главного редактора.
   Однако тот, лишь взглянув на письмо, усмехнулся:
   – Не бери близко к сердцу, – сказал он. – Просто еще одна истеричка.
   – Да вы почитайте, – сказал я, положив текст перед ним. – Неловко-то как получилось…
   Главный редактор рассердился, но письмо глазами пробежал.
   Тут как раз в кабинет заглянул ответственный секретарь и моментально присоединился к обсуждению.
   – А мне кажется, – заявил он весело, – что письмо очень полезное. Ты, Эльмих, собственной выгоды никогда не видишь. Взгляни на этот текст с точки зрения новых публикаций.
   – Это как? – не понял я.
   – Да просто, – ухмыльнулся ответсек. – Тему нашего клада ты ведь уже полностью исчерпал? Можешь не кивать: полностью. А тут нам судьба дает еще один великолепный шанс! Тебе ведь предлагают ознакомиться с семейными документами. Может быть, на основе этих документов ты нас еще целый год будешь статьями обеспечивать!
   – Да, Эльмих, – согласился главный, – езжай-ка ты к этой старушке, поговори с ней, в архивы залезь…
   – Да ведь я ее прадеда обвинил, – начал было я.
   – Никого ты не обвинил! – остановил меня жестом ответственный секретарь. – Ты честно назвал имена, которые имелись в документах. Как фамилия твоего комиссара? Васильев? И фамилия этого прадеда – Васильев? Так ты что, горе наивное, думаешь, будто в такой большой стране был один-единственный комиссар Васильев? Вот поедешь и все на месте уточнишь. Разберешься, тот ли это Васильев. А если родственники разрешат его дневники опубликовать, так мы окажемся только в выигрыше. Настоящие документы! Думай, прежде чем отказываться. Кстати, откуда письмо пришло?
   – Из Твери, – вздохнул я.
   – Значит так, – обнадежили меня оба моих начальника, – поезжай и поразговаривай.
   Так вот на следующий день я и обнаружил себя стоящим на платформе старинного русского городка Тверь. Женщина, которая написала в редакцию гневное письмо, жила буквально в двух шагах от вокзала. Я зашел в подъезд, поднялся на самый верхний этаж и нажал на пуговку старого звонка.
   – Кто там? – спросил из-за двери женский голос.
   – Я по вашему письму, – начал я объяснять.
   – А, корреспондент? – живо воскликнул голос. Тут же запоры были отомкнуты, и меня пригласили войти.
   Женщина оказалась высокая, плотная, с коротко остриженными рыжими волосами, и – этого я не ожидал – совсем не старушка.
   – Бабульку думали увидеть? – спросила она ехидно. – Плохо же у вас, журналистов, с математикой. Я вам писала, что я правнучка, вот и возраст у меня не совсем старческий. Тем не менее я – последняя в роду Васильевых. И считаю своим долгом восстановить доброе имя хорошего человека. Садитесь.
   И мне придвинули стул – жесткий, с прямой спинкой.
   Женщина села напротив и, очевидно, ожидала моих извинений. Я смешался, не зная, с чего начать. Почему-то я испытывал неловкость. Хозяйка квартиры тоже не желала приходить мне на помощь. Она сложила руки на животе и смотрела мне прямо в глаза.
   – Я понял, вы считаете меня виновным в публикации непроверенных данных? – наконец спросил я.
   – Именно так, – сказала женщина и снова замолчала.
   – Но я все проверил, я документ за подписью комиссара Васильева держал в собственных руках, – слабо возразил я. – Клянусь, это подлинный документ, архивный.
   – Хорошо, клянитесь, – сказала женщина и положила передо мной какую-то книжку.
   Я опешил.
   – Это Уголовный кодекс, – пояснила она. – Положите на него руку и клянитесь. Как, готовы?
   – Клянусь, – пробормотал я, уже плохо соображая.
   Разговор, как мне стало совершенно ясно, складывался неудачно. Такого в моей практике еще не было.
   – Полную формулу, – потребовала хозяйка.
   И я вынужден был дважды или трижды повторить, что клянусь говорить правду и только правду, и ничего, кроме правды.
   Некоторое время после этой экзекуции женщина молчала, потом поглядела все так же пристально и выдавила:
   – Будем считать, что вы были введены в заблуждение. Постараюсь развеять все ваши сомнения.
   Вот теперь хозяйка поставила на стол чашки, блюдца, прочую посуду, и разговор перестал походить на допрос или заседание суда. Женщина тоже немного смягчилась и перестала сверлить меня ледяными глазами; напротив, вдруг оказалось, что она умеет улыбаться, а ее глаза могут смотреть с интересом и вниманием. Мне пришлось рассказать предысторию, связанную с поисками следов старого клада. Потом я деликатно опустил глаза:
   – Если каким-то образом оскорбил ваши родственные чувства, прошу меня извинить. Но я пользовался подлинными документами. Может быть, мой комиссар Васильев просто однофамилец вашего прадеда?
   – Не думаю, – покачала головой хозяйка. – Мой прадед был как раз специалистом по таким вот делам. В первые годы советской власти ему пришлось принимать участие во многих расследованиях, он ездил по всей европейской части страны. Конечно, в основном это были Центральная и Южная Россия, но он бывал и в Петрограде, и в Москве. Мама рассказывала, что его нередко вызывали к Дзержинскому, он даже с Лениным говорил. Жаль, от того времени писем не осталось, а вот начиная с середины двадцатых годов семейных документов немало. Мой прадед, между прочим, в три музея сокровища вернул, которые были выкрадены, он описывал несколько усадеб и ценности направлял в музеи. Только одно сокровище ему так и не далось полностью…
   – Какое? – быстро переспросил я.
   – К вам это отношения уже не имеет, – усмехнулась хозяйка. – Махновское.
   – Махновское? – не поверил я своим ушам.
   – Да, – не замечая моей реакции, сказала женщина. – Он всю жизнь за ним гонялся. Несколько тетрадок исписал. Погиб из-за него…
   «Надо же, – думал я, – вот и новый подарок судьбы. Махновское золото – да, это очень интересно. Но разрешат ли мне воспользоваться этими тетрадками и восстановить хронологию поисков?» Впрочем, мне не пришлось уговаривать хозяйку – она сама предложила мне ознакомиться с записями своего прадеда. Специально на такой случай у нее имелись ксерокопии семейных документов. Но прежде чем отдать эти бесценные свидетельства времени в мои руки, она посвятила меня в долгую и сложную историю семьи Васильевых.

   Ее прадед, Николай Иванович Васильев, был из тех людей, которые в своей жизни всего добились собственными силами. Он родился в 1885 году в семье многодетного священника, достаток которого был ниже даже, чем у местных крестьян, и перед молодым человеком был один путь – идти в семинарию. Васильев мечтал стать сыщиком, так что ему пришлось бежать сразу после выпуска. Он попробовал себя в разных профессиях, был даже матросом на речных судах. Потом ему удалось каким-то чудом поступить на юридический факультет, но из-за левых убеждений скоро он учебу оставил.
   Как раз во время первой русской революции он встретил молоденькую барышню, эсерку, и женился на ней. Сын Николая Ивановича по имени Федор родился в 1907 году; в 1928-м он тоже женился, и у него родилась дочь Татьяна, мать моей корреспондентки, а в 1950-м появилась на свет и сама Анастасия. Своего прадеда она никогда не видела, впрочем, как и деда: первый погиб в 1936 году, а второй – во время войны.
   О прадеде ей рассказывала мать, но все со слов своей матери. Из этих рассказов вырисовывался образ честного и отважного человека, настоящего героя. Анастасия Кирилловна иным его себе и представить не могла. А мои статьи этот образ искажали. Анастасия Кирилловна пыталась прочесть тетрадки своего прадеда, но мало что поняла. Эти тетрадки кочевали вместе с семьей Васильевых, а затем Зоткиных, по всей стране – от крохотного городка Луганска до Ташкента, где семья была во время войны, а затем по гарнизонам, где нес службу Кирилл Зоткин, отец правнучки Васильева. Однако, как рассказала мне женщина, их никогда не вынимали из чемодана. Анастасии Кирилловне не пришлось долго заниматься розыском – старый черный чемодан хранился в комнате на шкафу. Кроме тетрадок в нем оказались два семейных альбома довоенной поры, книги по юриспруденции и награды прадеда.

   – Там все так переплетено! – сказала она, вручая мне ксерокопии документов. – То речь идет о Махно, а то о каком-то кирасире или помещиках из-под Смоленска. Прадед, очевидно, записывал то, что считал нужным, а как в этом теперь разобраться, не знаю, ведь спросить-то не у кого. Вам придется самому докапываться до правды. Если бросили тень на его светлое имя, то попробуйте восстановить истину. Мне вашего опровержения не нужно. Кто будет опровержение читать? И в суд за клевету я вас не поведу, потому что тоже, кроме меня и вас, о его решении никто не узнает. А если вы напишете по этим материалам, как мой прадед возвращал золото своей стране, так много людей прочтет. Таким образом, вы тот ущерб, который ему нанесли, отработаете. Таково мое решение. Согласны?
   Конечно, я был согласен. Да и что мне еще оставалось делать?

Старые тетрадки

   Все ксерокопии тетрадок комиссара Васильева Анастасия Кирилловна пронумеровала: номера стояли на первом листе, а дальше все шло под скрепку. Этому я обрадовался, потому что был шанс не запутаться хотя бы хронологически. «Интересно, – думал я, переворачивая „обложку“ первой тетрадки, – к какому времени она принадлежит и что содержит?» Я догадывался, что поиски связаны с именем Махно, но ни на первой, ни на второй странице этого имени так и не увидел. Зато тут было другое имя – совершенно мне неизвестное.
   «Взяли Пищухина!!!» – гласило первое предложение. Именно так: с тремя восклицательными знаками.
   «Пищухин начал давать показания?????» – это вторая строка. Но теперь три восклицательных знака сменились аж пятью вопросительными.
   «Срочно еду в командировку». Такова была третья строка, после нее – прочерк.
   Кто такой Пищухин? Какие показания и по поводу чего он начал давать? Почему поимка Пищухина обозначена восклицаниями, а дача показаний – вопросами? Куда поехал в командировку Васильев? Это оставалось для меня загадкой. После прочерка шел убористый, наспех записанный текст. Начало строки мне прочесть не удалось, время сделало ее негодной, но дальше можно было разобрать следующее:

   «…Немало навредив. Я считал, что розыск этот невозможен без более полных сведений, однако тов. Крупнов требует, чтобы дело было представлено к ближайшей годовщине, что затруднительно, но с новыми данными может оказаться реальным. Родине как никогда требуется увеличение золотого запаса, с ключами к разгадке мы сможем добыть золото для революции.
   Как сказал мне в приватной беседе тов. Крупнов, таким образом мы сможем восстановить историческую справедливость. Если однажды мы упустили надлежащий шанс, то теперь, используя наших врагов, мы можем лишить бандитское гнездо своевременного питания, иначе зачем бы враг так и лез к нам, не страшась ни суда, ни наказания?»

   Далее следовали непонятные пометки: «пр. список», «связь с ген. Д.», «новор.», «80?».
   Насколько я понял, это самая ранняя по времени тетрадь. Анастасия Кирилловна сказала, что записей до 1925 года не сохранилось, следовательно, эта тетрадка ориентировочно относится к 1925-му, не раньше. По сути, запись может и не относиться к поиску кладов. Что думать об этих первых строках в тетради, я не знал. Так что, памятуя помощь своего доброго друга Левки, я набрал его номер.
   – Что, Фил, – спросил меня смеющийся голос, – снова я потребовался?
   – Да я просто решил позво…
   – Не ври хотя бы, – сказал Левка. – Месяц не звонил, а тут вдруг решил. Рассказывай!
   – Видишь ли, – смутился я, – собирался, но все как-то… А тут у меня оказались в руках тетради комиссара Васильева…
   – Кого?! – удивленно воскликнул Левка. – Еще раз: кого?
   – Васильева, комиссара. Хотя, может, не нашего, но кладоискателя, так сказали, – путано объяснял я. – И с первой же страницы у меня волосы дыбом встают. Я думал, что получу связный текст, а тут какие-то рваные записи.
   – Интересненько, – сказал Лев. – Связный текст – это воспоминания, а вот записи по горячим следам – они всегда обрывочные. Можно будет глянуть?
   – Да-да, потому и звоню, – страшно обрадовался я. – Один не справлюсь.
   – Иногда и целый институт не справляется, – услышал я знакомый смешок. – Жди, еду.
   Скоро мы уже сидели, склонившись над текстом. Рядом лежала стопка других ксерокопий. С ужасом я подумал, что если и остальной текст так же хорош, как тетрадка номер один, то сидеть нам над расшифровкой не один год.
   Левка пробежал глазами первые предложения и наткнулся на поразившее меня: «пр. список», «связь с ген. Д.», «новор.», «80?».
   – Чем, ты говоришь, этот комиссар занимался? – спросил он меня придирчиво. – Золотой запас махновцев искал?
   – Да, – кивнул я, – так мне было доложено.
   – Странно он этот запас искал, – покачал головой Левка. – При чем тогда тут порт Новороссийск, генерал Деникин и те самые восемьдесят подвод, на которых уехало золото Кубанской рады?
   – Где ты все это прочел? – охнул я. – Тут же ничего нет ни про генерала, ни про Раду!
   – Как это нет? – Левка изо всех сил скрывал ухмылку. – «Связь с ген. Д.» – это, конечно, связь с Деникиным, вряд ли с Дутовым, а «новор.» – это Новороссийск, куда ехало золото Рады на восьмидесяти подводах.
   – Так что, это тогда деникинское золото? – не понял я.
   – Нет, казацкое, – мотнул головой Левка.
   – А Махно тоже казак?
   – Махно прежде всего анархист, – рассмеялся Левка. – Если тебя интересует, как может быть связан Махно с краснодарским казачеством, то никак. Но ты погоди, если следак, а этот Васильев следак, свои пометки сделал, то все может быть связано. Известно же, что махновцы грабили всех, кого могли. У Деникина золото отобрали, было дело. Могли и золото Рады грабануть. Нам же мало что известно. Давай-ка глянем, о чем он пишет дальше.

   «Долго распекал тов. Грушина за самоуправство и вред следствию. Тов. Грушин оправдывался, что не мог снести вранья, будто тов. Ленин лично вручил батьке большой золотой запас. В результате нанесен ущерб – Пищухин с сотрясением мозга, говорить не может, никого не узнает. Можно ведь было не мраморной пепельницей…»

   – Ого, – воскликнул Левка, – наш Васильев еще и гуманист! Значит, ты прав: след махновский. Видишь – про батьку упомянул и про Ленина.
   – А Ленин тут при чем?
   – А… – Левка сдвинул брови и прошептал: – Открываю страшную тайну: вождь мирового пролетариата сначала так проникся сочувствием к Махно, что снабдил его золотом для борьбы с белогвардейцами.
   – Правда, что ли? – даже растерялся я. – Ленин? Он же, вроде, Махно ненавидел? По его же приказу батьку гнали и били, пока не выкинули в Румынию…
   – Это потом было, – сказал Лев. – А сначала не только не гнали и не били, а всеми способами обхаживали. У красных части были хилые, а махновские молодцы умудрялись так биться с белыми, что тем приходилось драпать. Это сейчас принято считать, что у Махно была анархическая вольница, которая только и знала, что убивать да грабить. Нет, у него армия была. И приказа Махно не исполнить – это себе смертный приговор подписать. За многое расстреливал: за грабежи, если сам не приказал, за насилие, за антисемитизм…
   – Что? Он же первый евреев…
   – Вот она – сила советской пропаганды! – покачал Левка головой. – Даже через пятнадцать лет суверенности пробивается. Нет, голубчик, Махно не устраивал еврейские погромы; красные – случалось; белые – тоже; а Махно – нет. Рассказывают, как-то он увидел нехороший плакат, где было про славу батьке и еврейские погромы для полного счастья. Так он что сделал? Взял, вызвал горе-художника и тут же, без объяснений… пустил в расход. А что грабили – конечно, грабили, но не по собственному желанию, а для общей кассы. Махно такие действия никаким грабежом не считал. Слово тогда было отличное – «экс», сокращение от «экспроприация». Все тогда эксами грешили: и махновцы, и красные, и эсеры, – то есть все левые. Экс – это по понятиям, а просто взял и отобрал в свой карман – бандитизм. Бандитов Махно быстро приговаривал.
   – Так что, знаменитая дележка в «Свадьбе в Малиновке» – вранье? – удивился я.
   – Если при самом батьке – так вранье. А когда его рядом не было и доносчиков не было, так почему бы и нет? В анархисты разный народ подавался. Одно время у Махно даже красных было полным-полно. Вот из этих-то голубчиков он многих на встречу с мертвецами отправил, и за дело – антисемитизм и разбой. Батька, какой бы он ни был, мечтал построить свое государство в Гуляйполе, первую в мире анархическую страну.
   Впрочем, страной или государством этот тип народного единства можно назвать с огромной натяжкой. Батька как анархист видел в государстве только зло. Скажем, он хотел основать свободные от насилия и репрессий народные поселения. Он ведь даже с красными договор подписал на создание такого поселения.
   Но, сам понимаешь: если рядом диктатура пролетариата, долго ли анархические земли могут просуществовать? Вот-вот – недолго. Как только надобность в махновцах отпала, так и накрылись вольные земли медным тазом. Такая вот, брат, история была у нас.
   Но вернемся к Ленину, с которого начали. Многие считают, что был такой прискорбный факт: выделил Ильич махновцам часть золотого запаса. Надо же было хоть что-то людям платить, чтобы с голоду не умерли; оружие нужно было, тачанки опять же и так далее. А при Советах даже упоминать об этом нельзя было – сразу врагом станешь. Вот сказал этот подследственный Пищухин своему следаку про ленинское золотишко и тут же получил по голове мраморной пепельницей. Если, как ты говоришь, это уже год так 1925-й, то есть после смерти вождя мирового пролетариата, то вождь уже стал иконой, – за такое можно было и схлопотать пепельницу. Но поглядим, что там у нас дальше записано.

   «Смотрел опись изъятого. Немного денег. Серебряный портсигар. Карта. Крестами отмечены Гавриловка и Старобельск, Ейск, Екатеринодар, Мариуполь, Николаев. Для связи? Поиск? Теперь, пожалуй, добьешься правды…»

   – Это адреса кладов, если крестами? – вцепился я глазами в эти строчки.
   – Может, адреса схронов, – согласился Левка. – А может, адреса людей, с которыми этот Пищухин должен был встретиться. Махно ведь не терял надежды отвоевать у красных то, что ему принадлежит. С той стороны посылал своих верных людей, пока не понял, что они либо оказываются у чекистов, либо просто пытаются золотишко для себя раздобыть. В конце концов ему надоело заниматься чепухой, перестал посылать лазутчиков. А в первые годы после вынужденной эмиграции махновцы возвращались тайком. У всех была печальная судьба. Но ты на список посмотри. Странный какой-то список…
   – Почему? – удивился я. – Все ведь на юге.
   – На юге-то на юге, но часть населенных пунктов – Краснодарский край. Не, думаю, это были адреса, к кому с весточкой прийти, а не схроны. Разве что махновцам удалось отбить золото Рады и припрятать – не все, конечно, потому что в разных направлениях эти подводы уходили, а какую-то часть. Тем более вполне может быть, что некоторые золотые подводы двинулись из-под Екатеринодара в западном, крымском направлении. А тут мог и Махно… Поглядим-ка, что нам товарищ Васильев имеет сообщить.

   «Пищухин умер. Тов. Грушин вне себя от ярости. Приказал доставить сестру Пищухина Татьяну Шерсткову. Женщина ничего не знает, только плачет и просит проститься с детьми. Допрашивал лично. Пустой номер. Клянется, что о приезде брата узнала от следствия. Провели обыск. Пусто. О действиях тов. Грушина сообщил тов. Семененко. Возвращаюсь домой».
   Несколько следующих строк не смог расшифровать даже Лева. Там были какие-то расчеты.

   Зато ниже обнаружился вполне читаемый текст:

   «Срочное сообщение из Гавриловки. Взят Василий Рябых. Копал в пойме. Клянется, что не он первый. Будто бы крестьяне находили царские червонцы. Население упорно молчит. Велел привезти Рябых для дачи показаний.
   Маленький мужик, заикается, инвалид. В противозаконной деятельности замечен не был. Вопросы понимает плохо. Говорит, что это после контузии. Бедняк. Пояснил, что на поиски пошел после сна. Видел, что у самой воды нашел таган с золотом. На мой вопрос, чьим золотом, говорит: „Сам, что ли, не знаешь? Тут только одно золото“. Впрочем, в деревне там все считают, что золото есть и спрятано оно батькой.
   Провел разведку на местности. Опросил население. Шесть мест.
   У излучины.
   Под дубом.
   Под валуном.
   За последним домом.
   Затоплено в реке.
   Схоронено в поле.
   Водили на каждое место. Объясняли, что золото заколдованное и батька якобы договорился с чертями, которым продал душу, они золото и берегут.
   Редкостная чушь и невежество».

   – Да, – рассмеялся Левка, – эту Гавриловку хорошо тогда трясли. Не один Васильев считал, что если Махно что-то и спрятал, так именно там. Знаешь, – добавил он, – видимо, наш Васильев так и будет нас водить в поисках клада, так что сначала нужно восстановить дороги Нестора Махно, то есть где он был, что делал, когда это имело место быть, а уж потом читать тетрадки дальше. Иначе точно запутаемся.

Батька Махно

   Нестор Иванович Махно родился в Гуляйполе в октябре 1888 года (потом эта дата была переписана на 1889 год). По одной легенде, сложившейся вокруг этого человека, когда младенца понесли крестить, ряса на попе, совершавшем обряд, вдруг загорелась. Таким образом будто бы был дан знак, что ребенок – от сатаны и будет разбойником. На самом деле если такое событие и имело место, то батюшка наверняка случайно подпалил одежду от свечки, поскольку был не слишком трезв. Но, скорее всего, это просто легенда.
   Семья Махно была очень и очень бедной. Кроме самого Нестора в ней было четверо детей – все мальчики. Отец Махно умер в очень молодом возрасте, так что мать осталась одна с малолетними детьми на руках. Ясно, что нищета была чудовищная. Нестору приходилось с самых ранних лет зарабатывать на жизнь. Он и стада пас, и в мастерской подрабатывал; учился урывками, хотя оказался способным учеником. В это время он сильно увлекся катанием на коньках и едва от своего увлечения не погиб.

   «Когда наступила зима и замерзла река, – вспоминал он потом, будучи в эмиграции, – под влиянием нескольких друзей, вместо того чтобы идти в школу, я стал убегать с уроков кататься на коньках. Это новое занятие настолько меня захватило, что целыми неделями я пропускал школу. Мать, конечно, ничего об этом не знала. Она по-прежнему думала, что утром, взяв книжки, я ухожу в школу, а вечером она считала, что я возвращаюсь из школы. На самом деле я ходил только на реку. Наигравшись и накатавшись до самого вечера с сотней таких же шалопаев, я возвращался домой с отменным аппетитом. Эти уроки катанья отменно продолжались до середины поста, когда все это вдруг кончилось. Мельчайшие подробности этого дня остались навсегда в моей памяти.
   Как обычно, мы катались с одним из товарищей, как вдруг лед треснул, и мы провалились в воду. Цепляясь за края сломанного льда и барахтаясь по шею в ледяной воде, мы стали громко звать на помощь. Увы, большинство друзей, испугавшись, убежали. Остальные не нашли ничего лучше, как кричать душераздирающими голосами, как и мы сами. Наконец прибежали несколько мужиков и спасли нас из этой опасной ситуации.
   Я боялся возвращаться домой в таком виде, так как все мое прошлое, все мои геройские зимние подвиги были бы раскрыты! Поэтому решил спрятаться у своего дяди. По дороге мокрая одежда замерзла. К дяде я пришел в таком состоянии, что он испугался за мое здоровье. Меня раздели, растерли водкой и уложили на лежанку. Затем тетка предупредила мать».

   Само собой, после этого случая Махно был основательно бит своей матушкой, но вернулся в школу и снова превратился в прилежного ученика, хотя и ненадолго. Любое насилие или то, что он считал насилием, вызывало у него отвращение. Юный Нестор не терпел ничьей власти над собой. К тому же семья бедствовала, а он мечтал о заработке.
   Школа закончилась для Махно, когда тому едва исполнилось одиннадцать лет. Он стал батрачить. Именно в эти годы он очень хорошо запомнил совет такого же подневольного, только совершенно взрослого человека: «Если, Нестор, хозяин решит тебя ударить, возьми вилы и воткни ему в бок». Такова была его школа и его уроки.
   В 1905 году молоденький Махно испытал увлечение революцией и прибился к эсдекам. А еще через год он впервые нашел единомышленников – анархо-коммунистов. С этого момента, как он вспоминал, он окончательно стал на путь борьбы за социальную революцию. Он участвовал в эксах, расклеивал листовки и даже пытался убить жандарма. В 1907 году была создана группа «Черный террор», которая возглавила на Украине борьбу крестьян.
   В результате подпольной деятельности Нестор оказался сначала в тюрьме, а затем – и в камере смертников. Смертную казнь Махно из-за юного возраста заменили пожизненной каторгой. Его стали перемещать из одной тюрьмы в другую. В 1911 году он оказался в московской Бутырке. Именно здесь он пристрастился к чтению и увлекся науками – то есть вернулся в своего рода школу, хотя и не на свободе. Упущенное в детстве возвращалось теперь благодаря тому, что сидел Махно как политический. Здесь же он познакомился и с человеком, который укрепил в нем убеждения анархиста, – Петром Аршиновым.
   В тюрьме Махно встретил начало Первой мировой войны, Февральскую революцию. А 1 марта 1917 года он наконец-то, через десять лет неволи, оказался на свободе: политические выломали замки и решетки, а охранявшие заключенных солдаты не стали им мешать. Он вспоминал, как заключенным разбили кандалы, и впервые за восемь лет Махно почувствовал, что не может стоять прямо, – настолько он привык к тяжелым веригам. А 20 марта Махно уехал из Москвы на свою родину – в Гуляйполе.

   «Когда после оккупации Украины австро-германцами Махно летом 1918 г. приехал на время в Москву посоветоваться с товарищами о положении дел, – пишет В. Волин в предисловии к книге П. Аршинова „История махновского движения“, – он жил вместе с Аршиновым. Здесь они познакомились ближе и горячо обсуждали вопросы революции и анархизма.
   Уезжая через 3–4 недели обратно на Украину, Махно договорился с Аршиновым поддерживать постоянную связь. Он обещал не забывать Москву, при случае помогать движению денежно. Говорили о необходимости поставить журнал... Слово свое Махно сдержал: он выслал в Москву денег (по независящим обстоятельствам последние до Аршинова не дошли) и не раз писал Аршинову. В письмах он звал последнего работать на Украину, ждал и сердился, что тот не едет.
   Через некоторое время Махно неожиданно загремел на столбцах газет как вождь довольно сильного партизанского отряда.
   В апреле 1919 г., в самом начале развития махновского движения, Аршинов приезжает в Гуляйполе и с этого момента пребывает почти безвыездно в районе махновщины, вплоть до разгрома 1921 г.». [1 - Аршинов П. А. История махновского движения. М.: ТЕРРА, 1996.]

   Именно Аршинов и запечатлел первым все этапы борьбы Махно, и, само собой, по этой работе можно судить о передвижениях батьки и его действиях. Так что нет ничего лучше, чем конспективно изложить эту историю словами Аршинова.

   «Брест-Литовский договор, заключенный большевиками с германским императорским правительством, открыл настежь ворота Украины для австро-германцев. Последние вошли в нее полными хозяевами. Они наложили свою руку не только на военную, но и на политическую и хозяйственную жизнь страны. Целью их было – пограбить страну продовольственно. Чтобы достигнуть этого возможно полнее и безболезненнее для себя, они возродили в стране свергнутую народом власть помещиков и дворян, поставив над ним единодержавную власть гетмана Скоропадского…
   Продовольственный грабеж Украины, начатый австро-германцами при всемерной помощи правительства Скоропадского, был бесконечно велик и безобразен. Вывозили все: хлеб, скот, птицу, яйца, сырье и т. д., – и все это в таких размерах, с которыми еле справлялся транспорт. Словно попав на гигантские продовольственные склады, обреченные на расхищение, австрийцы и германцы торопились забрать как можно больше, грузили поезд за поездом, сотни, тысячи поездов, и вывозили к себе. Там, где крестьянство противилось этому грабежу, пыталось не отдавать свое трудовое добро, его подвергали репрессиям, шомполовали и расстреливали.
   <…> Всюду, главным образом в деревнях, пошли ожесточеннейшие акты восстания против помещиков и австро-германских властей. С этого началось новое революционное движение крестьян Украины, ставшее потом известным под именем революционного повстанчества…
   <…>
   Наиважнейшую роль в деле этого объединения и общего развития революционного повстанчества на юге Украины сыграл повстанческий отряд, руководимый местным крестьянином Нестором Махно.
   <…>
   В момент оккупации Украины австро-германцами Махно, по поручению гуляйпольского революционного комитета, создал для борьбы с немцами и Центральной радой батальоны крестьян и рабочих, с которыми в боевом порядке отступал на Таганрог, Ростов и Царицын. В то время местная буржуазия, окрепшая с приходом австро-германцев, уже за ним охотилась, и ему пришлось скрыться. В отместку украинские и немецкие военные власти сожгли дом его матери и расстреляли его старшего брата Емельяна, инвалида войны». [2 - Там же.]

   Махно скрылся, успел посетить Москву, чтобы понять, как правильно должен действовать в такой ситуации анархист, защитник крестьян, а затем вернулся домой и создал гуляйпольский партизанский отряд. Таким образом, место рождения и центр движения – Гуляйполе. О специфике махновского отряда пишет и Аршинов:

   «За две-три недели действий отряд этот стал предметом ужаса не только для местной буржуазии, но и для австро-германских властей. Район военно-революционных действий Махно имел огромный – от Лозовой до Бердянска, Мариуполя и Таганрога, и от Луганска и Гришина до Екатеринослава, Александровска и Мелитополя. Быстрота передвижения была особенностью его тактики.
   Благодаря обширности района и быстрым передвижениям он всегда как снег на голову появлялся в том месте, где его меньше всего ждали, и в короткий срок прошел огнем и мечом по всем пристанищам местной буржуазии. Все те, кто за последние два-три месяца гетманщины успели обосноваться в старых дворянских гнездах, кто пользовался бесправием крестьян, грабя их труд и землю, кто начальствовал над ними, вдруг оказались под беспощадной, неумолимой рукой Махно и его партизан.
   Быстрые как вихрь, не знающие страха и жалости к врагам, налетали они на помещичью усадьбу, вырубали всех бывших на учете врагов крестьянства и исчезали. А на другой день Махно делал налет уже на расстоянии ста с лишним верст от этой усадьбы на какое-либо большое село, вырубал там всю варту, офицеров, помещиков и исчезал, не дав времени опомниться стоявшим под боком немецким войскам и сообразить, что произошло по соседству с ними. На следующий день он вновь более чем за сто верст от этого села расправлялся с каким-нибудь мадьярским карательным отрядом, усмирявшим крестьян, или вешал вартовых». [3 - Там же.]

   Иными словами, нам интересно, что отряд Махно держит под контролем весь юг Украины. Следовательно, ценности могут быть захоронены в любой из местностей к югу от Киева. К тому же, действовавшие в этом регионе другие партизанские отряды, увидев, что деятельность батьки весьма эффективна, стали искать с ним сотрудничества или вливаться в его ряды.

   «К этому заключению пришли такие большие и самостоятельные отряды, как отряд Куриленко, оперировавший в Бердянском районе, отряд Щуся и отряд Петренко-Платонова, оперировавшие в Дибривском и Гришинском районах. Все они по собственной инициативе стали составными частями отряда Махно. Таким образом, слияние партизанских отрядов юга Украины в одну повстанческую армию произошло естественно, в силу требований обстановки и голоса масс.
   К этому же времени, в сентябре 1918 г., Махно получил название „батьки“ – вождя революционного повстанчества Украины». [4 - Там же.]

   Таким титулом наградил его Щусь во время драматического эпизода. Отряд Махно проходил через Дибривский лес в сторону Большой Михайловки, когда стало ясно, что в селе стоит австрийская армия, многократно превышающая численность партизан – тридцать махновцев с одним пулеметом на тачанке против тысячи хорошо вооруженных солдат. Самое удивительное, что Махно удалось разбить австрийское войско. Правда, удержать успех удалось слабо: австрийцы опомнились, подтянули резервы и спалили село полностью. Но партизаны уже вкусили победу. Им в конце концов удалось отвоевать Гуляйполе, и они удерживали его с тех пор за собой. А Гуляйпольский район считался вольным.
   На территории Украины кроме махновцев были также представлены большевики и петлюровцы. Между этими вооруженными формированиями постоянно шли стычки и бои. Весной 1918 года большевики отступили на север, в Россию, а Киев был занят войсками Петлюры. На какое-то время им удалось закрепиться, но затем они были выбиты из Киева, и снова вернулись австрийцы и гетман Скоропадский. Правда, к концу 1918-го картинка снова изменилась уже привычным образом – гетман бежал, зато вернулся Петлюра. Под его властью оказалась Северная и Центральная Украина, на юге же власть принадлежала повстанческой армии Махно.
   За украинской ситуацией внимательно следили и большевики. Как только власть гетмана была уничтожена, с севера стали двигаться большевистские части. А от Азовского побережья двигалась Добровольческая белая армия Деникина. Таков был расклад сил.
   Петлюровцы, взяв власть, не могли не выяснить, кто такие махновцы и чего они хотят. Так что сразу же после взятия Киева Петлюра послал Махно целый ряд вопросов, надеясь на сотрудничество и понимание. Махно высказался просто и честно: он отказался сотрудничать с Петлюрой. Напротив, он повел свои отряды на Екатеринослав. Город был очень хорошо укреплен, и когда свою помощь Махно предложили большевики, он согласился – с этими эсдеками он видел гораздо больше общего, чем с националистами-петлюровцами.

   «Как часто с ним бывало раньше и впоследствии, он прибег к военной хитрости. Нагрузив состав поезда своими войсками, он пустил его, под видом рабочего поезда, через днепровский мост прямо в город. Риск был огромный. Узнай петлюровцы про эту хитрость за несколько минут до остановки поезда, они могли бы его целиком полонить. Но этот же риск прокладывал махновцам путь к победе. Поезд въехал прямо на городской вокзал, где революционные войска неожиданно выгрузились, заняли станцию и ближайшую часть города. В самом городе произошло ожесточенное сражение, окончившееся поражением петлюровцев. Однако через несколько дней вследствие недостаточной бдительности гарнизона махновцев город пришлось вновь сдать петлюровцам, подошедшим новыми силами со стороны Запорожья.
   При отступлении, в Нижне-Днепровске, на Махно дважды производилось покушение. Оба раза подброшенные бомбы не разорвались. Армия махновцев отступила в район Синельникова. С этого момента на северо-западной границе махновского района создался фронт между махновцами и петлюровцами. Однако войска последних, состоявшие в большинстве из крестьян-повстанцев и насильно мобилизованных, стали быстро разлагаться при соприкосновении с махновцами. И в скором времени фронт был ликвидирован. Громадные тысячеверстные пространства были освобождены от всяких властей и войск». [5 - Там же.]

   В этом вольном районе были созданы и первые в стране коммуны – все три вблизи Гуляйполя, они так и носили не названия, а номера: первая, вторая, третья. Повстанцы успели даже провести два съезда, пытаясь определиться, кто враг, а кто союзник. Махновцы понимали, что угрозу их свободе несут как большевики с севера, так и деникинцы с юга. Но первыми пришли враги с юга.

   «Деникин, – писал Аршинов, – рассчитывая на запутанную украинскую обстановку, на борьбу петлюровской директории с большевиками, надеялся без особого труда занять большую часть Украины и поставить свой фронт, по крайней мере, первое время, – за северными пределами Екатеринославской губернии. Но он неожиданно наткнулся на упорную, хорошо организованную армию повстанцев-махновцев.
   После нескольких боев деникинские отряды стали отступать обратно в направлении Дона и Азовского моря. В короткий срок все пространство от Полог и до моря было освобождено от них. Махновские части заняли ряд важных узловых станций и города Бердянск и Мариуполь. Начиная с этого времени (январь 1919 г.) здесь создался первый противоденикинский фронт – фронт, на котором махновская армия в течение шести месяцев сдерживала поток контрреволюции, лившийся с Кавказа. Он растянулся затем на сто с лишним верст, от Мариуполя по направлению на восток и северо-восток.
   <…>
   Однако в течение четырех с лишним месяцев деникинцы, несмотря на отборный состав войск и ожесточенность нападений, не смогли осилить повстанческие войска, преисполненные революционного огня и не менее деникинцев искусные в партизанской войне. Наоборот, очень часто генералу Шкуро приходилось попадать под такие удары повстанческих полков, что лишь отступление на 80–120 верст к Таганрогу и Ростову спасало его от полной катастрофы.
   <…>
   В начале 1919 года повстанцы-махновцы после ряда боев отбросили деникинские войска к Азовскому морю, захватив у них около 100 вагонов хлеба в зерне. Первой мыслью Махно и штаба повстанческой армии было – послать все захваченные продовольственные трофеи голодающим рабочим Москвы и Петрограда. Широкая повстанческая масса восторженно приветствовала эту мысль. Хлеб, в количестве около 100 вагонов, был доставлен в Петроград и Москву в сопровождении махновской делегации, горячо принятой Московским Советом». [6 - Там же.]

   В большевиках махновцы пока что видели союзников, а не врагов. Или… врагов, но в отдаленном будущем. На текущем этапе их куда сильнее волновали деникинцы и петлюровцы. Это была реальная угроза. Большевики же и вовсе не понимали, кто такие махновцы, считая их весьма полезными в деле борьбы с белыми и даже предлагая поскорее влиться в ряды красных. Махно такое вливание, само собой, было совсем не нужным. Но на какое-то время, считая, что расхождение с большевиками – сугубо идеологическое, махновцы вошли в состав красных под названием Третьей бригады, которая затем была переименована в Первую Революционно-Повстанческую Украинскую дивизию, а еще позже получила название Революционной Повстанческой армии Украины (махновцев).
   Однако внезапно стало ясно, что военное соглашение военным соглашением, а большевики хотят от вольного района полного подчинения. Когда в Гуляйполе прошел Третий повстанческий съезд, на это событие тут же откликнулся представитель большевиков Дыбенко, назвав съезд контрреволюционным, а организаторов – мятежниками, которых следует предать репрессивным мерам.
   Впрочем, конфронтация с большевиками была не только у махновцев. Первыми от красных решили отложиться григорьевцы, которые периодически подпадали под влияние то петлюровцев, то большевиков. На сей раз они решили изменить красным, что было недопустимо и для махновцев. Махно издал по этому поводу такое распоряжение:

   «Мариуполь. Полевой штаб армии махновцев. Копия всем начальникам боевых участков, всем командирам полков, баталионов, рот и взводов. Предписываю прочесть во всех частях войск имени батько-Махно. Копия Харьков Чрезвычайному Уполномоченному Совета Обороны Каменеву.
   Предпринять самые энергичные меры к сохранению фронта. Ни в коем случае не допустимо ослабление внешнего фронта революции. Честь и достоинство революционера заставляют нас оставаться верными революции и народу, и распри Григорьева с большевиками из-за власти не могут заставить нас ослабить фронт, где белогвардейцы стремятся прорваться и поработить народ. До тех пор пока мы не победим общего врага в лице белого Дона, пока определенно и твердо не ощутим завоеванную своими руками и штыками свободу, мы останемся на своем фронте, борясь за свободу народа, но ни в коем случае не за власть, не за подлость политических шарлатанов.
   Комбриг батько-Махно». [7 - Цит. по: Герасименко Н. В. Батько Махно. Мемуары белогвардейца. М.: Интерграф Сервис. 1990.]

   Большевику Каменеву он пообещал фронта ни в коем случае не сдавать. Шел май 1919 года. В то же время Махно решил переманить григорьевцев на свою сторону. Это негативно восприняли уже большевики, решившие, что батька собирается сговориться с атаманом Григорьевым за их спиной. Григорьев, понимая, что от Махно зависит его будущее, послал в Гуляйполе такую телеграмму:

   «Батько! Чего ты смотришь на коммунистов? Бей их. Атаман Григорьев». [8 - Цит. по: Аршинов П. А. История махновского движения.]

   Батька на телеграмму не ответил – напротив: анархисты издали многословную прокламацию, чтобы объяснить, кто такой Григорьев, – в нем они видели бывшего царского офицера и антисемита (в Елисаветграде атаман провел парочку весьма кровавых погромов). А с юга уже начиналось наступление огромного добровольческого войска Деникина. Это были объединенные силы Дона, Кубани, Кавказа. С севера же на Гуляйполе пошли красные части Троцкого.

   «Троцкий издал ряд приказов по войскам Красной армии, призывая последнюю к уничтожению махновщины в самом ее корне. И, кроме того, им был дан тайный приказ, предписывавший схватить во что бы то ни стало Махно, членов штаба, культурных работников движения и передать их суду военно-революционного трибунала, т. е. казнить». [9 - Там же.]

   Махновцы оказались между двух сил: на севере – Троцкий; на юге – Деникин. Выбирай, что душе угодно. Большевики специально отвели несколько своих отрядов и оголили границу Вольного района. В эту брешь тут же ворвались войска Деникина. Линия Мариуполь – Кутейниково – Таганрог оказалась во вражеском окружении.
   Самого батьку пытались взять тихо, но он был предупрежден сторонниками, и хотя и находился на одном бронепоезде вместе с красными командирами, но успел вовремя ускользнуть, сообщив большевикам, что вынужден отказаться от своего поста и сдать все дела в связи с негативным к себе отношением и недоверием со стороны Троцкого. Нестору удалось вырваться со станции Гяйчур к Пологам и Александровску. Рядовых махновцев он, тем не менее, просил оставаться в армии красных и сдерживать наступление деникинцев.
   Однако силы были неравными: в конце июня пал Екатеринослав, а в середине июля – Харьков. Большевики начали спешную эвакуацию. Махновцы поняли, что красные бегут и сражаться за Украину не собираются. Тогда Махно вернул себе сложенные полномочия и начал борьбу и против деникинцев, и против большевиков. Первоначально Махно пришлось отступать под ударами белых: он отошел от Александровска, затем от Долинской и оказался под Елисаветградом.
   Атаман Григорьев, недоверие которому высказал Махно, в это время занимал Херсонскую область. Именно здесь в конце июля 1919 года состоялся повстанческий съезд. На нем выступали как Григорьев, так и Махно. Причем Григорьев сразу сообщил, что нужно примкнуть к Деникину, а потом уж, после уничтожения большевизма, выяснять, как дальше строить жизнь. Это заявление стоило ему отнюдь не будущей, а собственной жизни. В атамана сначала выстрелил махновец Каретников, а затем – и сам батька. Охрана атамана оказалась уничтоженной раньше, чем успела прийти тому на помощь.
   Григорьевцы, потерявшие своего командира, тут же влились в повстанческую армию Махно. Влились в эту армию и крымские большевистские части, которые, увидав бегство красных, быстро сменили у себя командиров и в полном составе перешли на сторону батьки. С этой минуты красных частей на Украине больше не было. Недавние большевики стали повстанческой армией. С махновцами они слились в селе Добровеличковке.
   Однако на первых порах деникинские части были сильнее. Махновцам пришлось отступать от Елисаветграда и Одессы. Бои были постоянными и кровопролитными. Махновцев гнали на Умань, где стояли петлюровцы, которые внезапно предложили махновцам помощь и нейтралитет: они взяли в свои больницы раненых, а их было множество, и не предпринимали против махновцев военных действий. Но нейтралитет оказался хорошо спланированной уловкой. Петлюровцы решили уничтожить повстанцев, пропустив деникинцев. 25 сентября махновцы внезапно оказались в окружении у села Текуче. Деникинцы ожидали, что тут и наступит конец армии Махно. Однако ночью махновцы совершили невозможное: они разбили добровольческую армию и отбросили белые части к реке Синюхе. С этого дня началось возвращение занятых деникинцами земель:

   «…Махновцы заняли Долинскую, Кривой Рог и подошли к Никополю. А еще через день на рысях был захвачен Кичкасский мост через Днепр и занят город Александровск. Как будто в завороженное, сонное царство влетели махновцы: никто еще не знал о их прорыве под Уманью, не имел представления о том, где они; власти не принимали никаких мер, пребывая в обычной тыловой спячке. Поэтому всюду махновцы являлись врагам, как весенний гром, неожиданно. За Александровском последовали Пологи, Гуляйполе, Бердянск, Мелитополь, Мариуполь. В неделю-полторы весь юг Украины был очищен от войск и властей Деникина». [10 - Там же.]

   В конце октября махновцы взяли Екатеринослав. Весь юг снова принадлежал повстанцам. Добровольческую армию не смогли спасти даже кавалерийские части Мамонтова и Шкуро. Наступление деникинцев к декабрю сменилось полным их разгромом.
   А с севера, воспользовавшись моментом, снова двинулись красные. Махновцы видели в них не врагов, а союзников. И зря. Первое, что решили красные командиры, – двинуть части махновцев на запад, воевать с Польшей. Махновцы ответили отказом и вернулись в Гуляйполе. Теперь боевые действия разгорелись между красными и махновцами. Большевики многократно засылали в среду махновцев убийц, надеясь уничтожить батьку, но это им так и не удалось.

   «Имелись точные сведения, – писали повстанцы, – что для этой цели организована особая группа при Всеукраинской Чека, во главе которой стоят старые большевистские охранники и заплечных дел мастера Манцев и Мартынов. Сотрудниками в эту группу вербуются исключительно бывшие налетчики, присужденные к расстрелу, которые за сохранение их жизни обязуются быть сотрудниками Чека.
   Имеются среди провокаторов лица, которые так или иначе имели связь с анархическим движением, как, например, Сидоров Петр, Петраков (Тима-Иван), Женя Ермакова (Сухова Анна), Чалдон и Бурцев. Их связь с анархическим миром имела отношение больше всего к боевым делам. Имеются также теперь сведения, что в числе провокаторов числится и „Николай высокий“ – индивидуалист, выпускавший в прошлом году в Харькове журнал „ К свету“ и известный еще под именем Василия.
   Эта группа провокаторов в своем предательстве не знала границ. Зная многие адреса и подпольные квартиры со времен деникинщины, они врывались в квартиры к товарищам и устраивали форменные погромы, не говоря уже, конечно, о том, что все известные им анархисты, так или иначе враждебно настроенные по отношению к большевистской власти, арестовывались ими и расстреливались.
   Погромив как следует в Харькове и Одессе, эта милая компания, во главе со своим шефом Манцевым, перебралась в Екатеринослав, чтобы там наладить и оттуда выслать сотрудников для убийства батьки-Махно.
   Но „революционеры“ большевики за трехлетнее свое царствование уже забыли, как искренно служили царскому правительству его провокаторы, как очень часто из них выходили Петровы питерские, которые достойно мстили за свой позор. Так и в данном случае. Среди прельщенных большевиками за деньги и спасение жизни провокаторов все же находятся лица, которые, видно по какому-то долгу своему, или, возможно, от сознания совершенного ими предательства, предупреждают все затеи господина Манцева и его компании». [11 - Там же.]

   Весной—летом 1920 года махновцам приходилось постоянно менять дислокацию: они совершали многокилометровые переходы, появляясь то на Дону, то под Полтавой, то под Херсоном. В то же время повстанцам приходилось вступать в сражения с частями адмирала Врангеля. Врангелевцы периодически пытались договориться с батькой, но им не везло: всех переговорщиков ожидала одна участь – смерть.
   Махно с Врангелем разговаривать отказывался. Несмотря на конфронтацию с красными, повстанческая армия надеялась разбить белое войско совместными усилиями – махновцы даже посылали телеграммы в Москву. Однако реальный московский представитель появился на Украине только в октябре, когда врангелевцам удалось отвоевать Гуляйполе, Бердянск, Александровск и Синельниково: товарищи решили, что Махно достаточно ослаблен и его теперь можно использовать для своих целей.
   Делегация красных посетила город Старобельск, где находилась ставка Махно. Там-то и было заключено то самое Старобельское соглашение между махновцами и большевиками, о котором мне говорил Лева. Махновцам пообещали прекращение гонений, свободу слова, свободу выборов, сохранение армии, а также создание свободного анклава – «организация в районе действий махновской армии местным рабоче-крестьянским населением вольных органов экономического и политического самоуправления, их автономия и федеративная (договорная) связь с государственными органами советских республик».
   За три недели постоянных боев армия Махно очистила от войск Врангеля весь юг Украины и подошла к Перекопу. Та самая, известная из всех учебников, переправа через Сиваш, велась не красными, а армией батьки Махно. Красные части стояли у самого Перекопа. После этой кровопролитной битвы за Сиваш в наступление пошли и красноармейцы, вынудив белую армию отступать и отступать к южному берегу Крыма.
   Врангель был разбит в середине ноября, а 26 ноября началось повсеместное уничтожение махновцев по всей Украине. С тяжелыми боями в декабре 1920 года крымской группировке Махно удалось пробиться в село Керменчик, где стояли повстанческие части. Вместо кавалерийского отряда в полторы тысячи сабель вернулись всего двести пятьдесят израненных и измученных бойцов. Угрозы возвращения белых больше не существовало. Главным врагом красных стали махновцы. Теперь все части большевиков шли против армии Махно.
   Победить эту силу, Нестор Иванович знал, невозможно, а потому поставил себе целью спасти тех, кто будет уничтожен победившей диктатурой. Махно решил уводить армию от красных частей и червонного казачества. Ему удалось провести свои войска в тяжелое зимнее время, старательно избегая боев, через Киевскую область, Полтавскую, Харьковскую, Курскую, выйти к Белгороду и снова взять направление на Дон, Екатеринослав, Таврию. Отдельные части повстанцев были отправлены батькой на Кубань, в Воронеж, Харьков, Бердянск, Мариуполь. Летом 1921 года он посылал отдельные отряды в Полтаву, Самару, даже Сибирь.

   «Все лето 21-го года мы не выходили из боев, – писал сам Махно в письме П. Аршинову. – Засуха и неурожай в Екатеринославской, Таврической, частью Херсонской и Полтавской губ., а также на Дону, заставили нас передвинуться частью на Кубань и под Царицын и Саратов, а частью на Киевщину и Черниговщину. На последней все время вел бои тов. Кожин. При встрече с нами он передал мне целые кипы протоколов черниговских крестьян, которые гласят полную поддержку нам в борьбе за вольный советский строй.
   Я лично с группами Забудько и Петренко сделал рейс до Волги, обогнул весь Дон, встретился со многими нашими отрядами, связал их между собою и азовской группой (бывшая Вдовиченко).
   В начале августа 21 года, ввиду серьезных ранений у меня, решено было временно выехать мне с некоторыми командирами за границу, на излечение». [12 - Там же.]

   Махно думал, что это только на время. Оказалось – навсегда. За последние пару лет батька был неоднократно ранен – раздроблена нога, ранение в живот, а восемь ран, полученных в одном бою, он посчитал поверхностными.

   «22 августа со мной снова лишняя возня, – рассказывал он, – пуля попала мне ниже затылка с правой стороны и навылет в правую щеку. Я снова лежу в тачанке. Но это же ускоряет наше движение. 26-го августа мы принимаем новый бой с красными, во время которого погибли наши лучшие товарищи и борцы – Петренко-Платонов и Иванюк. Я делаю изменение маршрута и 28 августа 1921 г. перехожу Днестр. Я – за границей...» [13 - Там же.]

   Отход в Румынию был проведен совершенно гениальным образом. Сначала к красному пограничному посту у переправы через Днестр подъехали двадцать конных красноармейцев. «Это вы вызывали нас на помощь? – крикнул запыленный командир. – Где махновцы? Пора кончать?» Пока недоумевающий пост пытался сообразить, откуда взялся этот отряд и что произошло, махновцы разоружили пограничников и благополучно переправились на другую сторону реки. «Красным» отрядом, неожиданно прибывшим к советской границе, командовал махновец Задов, он же Зиньковский. Да и весь этот отряд состоял из махновцев, переодетых в красноармейскую форму. Более дерзкого способа перехода границы вооруженными людьми без единого выстрела советская история не знает.
   Известно, что в эмиграции Махно жил крайне бедно, ему даже пришлось работать сапожником. Его жене Галине, покинувшей родину вместе с мужем, один из махновцев, Лев Задов, подарил на прощанье золотой перстень – все, что у него было. У самого Махно не было даже перстня. Интересно, куда же делись те несметные богатства, о которых упоминают все, кто пишет про повстанческую армию Махно? Но сначала я решил понять, откуда бралось у Махно золото и каким образом распределялось.

Золотые эксы

   Как уже говорилось, к эксам в повстанческой армии батьки относились положительно. Впрочем, этим грешили практически все, кто сражался под знаменами революции. Ведь все они рассматривали революцию именно как способ перераспределения богатства и власти. Так что ограбить банк, освободить от золота и денег поезд, вынести из богатого дома ценности даже за грех не считалось – это было совсем иным: торжеством справедливости.
   И справедливости ради стоит сказать, что крестьян или рабочих на вольной земле махновцы не грабили. Только в очень тяжелые дни, когда армии нечего было есть и нечего надеть, повстанцы позволяли себе проводить частичный отъем продовольствия и носильных вещей. Красные продотряды были куда как жесточе, обирая крестьян и подводя их к черте голодной смерти.
   Однако меня особенности подножного кормления повстанческих отрядов не интересовали, меня как раз интересовали махновские эксы. То, что они были и проводились грамотно и часто, вовсе не слухи. Золото, гулявшее в этой армии, – тоже истинная правда. Конечно, периоды владения золотым запасом чередовались с периодами полнейшей нищеты. Но кто же, по документам, подвергался махновским эксам?
   По материалам историков, изучавших махновское движение, я составил список пострадавших. Поскольку это тот тип историков, которые относятся к повстанческой армии с пиететом и потому стараются объяснить махновские эксы крайней необходимостью, то нет смысла не доверять списку.
   Известно, что еще до революции, за 1908–1910 годы, было совершено 19 957 эксов (большая часть падает на анархистов, к которым относился и Махно). Но, само собой, дореволюционные эксы никак не могли стать источником легенды о богатстве повстанческой армии – тогда ее и в проекте не было. Эти деньги ушли на подпитку будущей революции. Они не попали ни в кубышки, ни в банки, ни в схроны. Так что с легкой совестью я вычеркнул все эксы до 1917 года. Хотя бы потому, что если даже в анархической среде золото и появлялось, то оно никак не было связано с самим батькой, который весь этот бурный период российской действительности просидел в тюрьмах, из них восемь лет – в колодках.
   Экспроприаторством в армии махновцев занимался проверенный боевой товарищ батьки, уже упоминавшийся Зиньковский (Задов), имевший колоссальный опыт дореволюционных эксов. Весной 1919 года была создана специальная группа Черняка, которой вменялось в обязанности разрабатывать экспроприации в захваченных махновцами населенных пунктах. Называлась эта структура армии «группой по контрибуциям и реквизициям», позже она оформилась как армейская контрразведка.
   Аналогичными группами кроме махновцев обладали все красные и черные войска. Например, экспроприациями и реквизициями занимался отряд Щорса, войско Григорьева, красная бригада Дыбенко и т. д. Другого способа выжить и продолжать деятельность не было ни у красных, ни у черных, ни у зеленых. Эксов, очевидно, было множество, это было самое обыденное явление. В мой список попали только те, которые выделялись на общем фоне, то есть принесшие богатый улов.
   Боевику Соболеву было поручено действовать в Москве и взять для повстанческих нужд в некоем советском учреждении 40 миллионов рублей золотом. В феврале 1919 года эксы были проведены в Бердянске и Мариуполе. Сведений о захвате золота нет, поэтому принято считать, что в этих городах ограничились отъемом одежды и продовольствия. Тогда же был создан отряд М. Никифоровой, сплошь состоявший из боевиков. Предприимчивая экспроприаторша даже сумела выбить для подрывной деятельности в стане врагов-белогвардейцев немалые деньги у самого Махно.
   Отряд планировал поход на Ростов для взрыва ставки Деникина, поход на Сибирь для уничтожения ставки Колчака, поход на Харьков для освобождения захваченного красными махновского штаба и взрыва Чрезвычайного трибунала. Никифорова знала, что батька не одобряет таких глобальных акций, поэтому, когда они встретились на станции Большой Токмак, между ними сначала произошла ссора, едва не закончившаяся перестрелкой, но «железная» женщина убедила Махно в серьезности намерений. Тому ничего не оставалось, как выдать Никифоровой 250 тысяч рублей золотом.
   Глобальные походы не удались, но это не означает, что боевые отряды не занимались привычным делом по мере движения к цели, то есть что они не проводили эксы, совершая свои походы. К самому Махно никифоровские эксы отношения не имеют, но можно смело исключить из его обихода те 250 тысяч золотых рублей, которые были вручены Никифоровой. Скажем так: казна Махно стала легче именно на эту сумму.
   В том же году в Москве был создан (совместно с левыми эсерами) «Всероссийский повстанческий комитет революционных партизан-анархистов подполья», филиалы этого комитета находились во множестве городов России и Прибалтики. Основная его задача – проведение эксов для снабжения армии Махно. Московский комитет активно готовил и террористические акты: планировалось даже взорвать Кремль со всем правительством. Взрывчатку для этой цели привозили с Поволжья, из Брянска и Тулы. В целом эксы оправдывали покупку и производство (имелась собственная лаборатория) взрывчатых веществ.
   В июле 1919 года был ликвидирован атаман Григорьев со всем своим золотым запасом (тоже, между прочим, добытым с помощью эксов). Махновцы получили 124 килограмма золота в слитках, 238 пудов серебра и около полутора миллионов рублей золотыми монетами царской чеканки – атаман только что провел свой экс, взяв Одесский банк.
   В местечке Синельниково бойцам Махно удалось не только разгромить деникинские части, но и захватить два обоза с ценностями и золотом. Это были деньги, которые Деникин должен был выплатить за помощь Антанты. Белому генералу пришлось доказывать ожидавшим уплаты французам, что золото частично оказалось в руках батьки Махно, следовательно, платить нечем. Антону Ивановичу верить можно: он никогда золота не присваивал и был исключительно честным человеком. Так что деникинское золото, с трудом собранное для того, чтобы оплатить поставленные белым пушки, одежду и еду, ушло в «золотой арсенал» повстанческой армии. Имеются сведения, что деникинское золото было упаковано в тюки и обтянутые рогожей сундуки, которые батька возил за собой. Сколько там было золота, никто не знает, но, очевидно, изрядное количество.
   В Екатеринославе и Гуляйполе были проведены эксы по квартирам бежавших из добровольческой армии белых офицеров. Сам Махно открещивался, что давал такой приказ. Однако подобные эксы проводили – батьку просто не ставили об этом в известность. Очевидно, сумму полученных таким образом ценностей мы никогда не узнаем, но известно, что квартирный обход в Екатеринославе длился трое суток.
   Взысканию контрибуции с банков положил начало сам Махно. Об этом он так рассказывал в своих воспоминаниях:

   «В Гуляйполе был коммерческий банк, которого мы сознательно пока что не конфисковывали, деньги которого находились в Александровском государственном казначействе, но канцелярскими работами он еще занимался, надеясь и после Октябрьской революции развернуть свою работу для наживы бездельников.
   <…>
   Все время революции кредитный банк в Гуляйполе спекулировал и мародерствовал за счет труда. По праву он должен бы быть давно экспроприирован и передан в общий фонд труда. Ни коалиционное правительство Керенского, ни большевистско-эсеровское правительство этого сами до сих пор не сделали и мешают сделать это самому революционному народу. Поэтому я предлагаю, чтобы Гуляйпольский районный революционный комитет постановил не считаться с правительством большевиков и левых эсеров и потребовать от правления банка внести в революционный комитет на революционные цели в 24 часа двести пятьдесят тысяч рублей. Эта резолюция была принята без прений, единогласно.
   На другой день я зашел в банк и объяснился по этому постановлению с директорами. Они попросили комитет продлить срок взноса на три дня. Сами же собрали всех вкладчиков и с ними сообща, при энергичном участии социал-демократа Збара, стоявшего за требование комитета, подписали свои пропорционально ими самими распределенные чеки. А кто не явился на это банковское собрание, тому дирекция банка послала своего агента вместе с членом революционного комитета, чтобы он подписал свой чек. В течение четырех дней чеки были собраны, а на пятый – член комитета с уполномоченным от банка поехал в Александровск и получил указанную сумму денег.
   Так на первые шаги революционного дела, дела, открывающего путь борьбы за расширение, углубление и творческое развитие великой русской революции, которая находилась все время под гнетом власти, даже революционной, какой в это время была власть большевистско-левоэсеровского блока, революционный Гуляйпольский район трудящихся добыл себе денежные средства, нужные на литературу и разъезды пропагандистов и организаторов труда против капитала и власти». [14 - Махно Н. Воспоминания. М.: Республика, 1992]

   С весны 1919 года проводились регулярные эксы по всем банкам и казначействам, оказавшимся на территории, где проходила армия Махно. Их можно дать единым списком: Мариуполь, Юзовка, Бердянск, Мелитополь, Геническ, Александровск, Алешки, Нововоронцовка, Кривой Рог, Новый Буг, Екатеринослав. Эти эксы проводились совершенно официально, по приказу командования. На богатых жителей, то есть нетрудовой элемент (помещики, купцы, офицерские семьи, домовладельцы), накладывалась контрибуция, которую недаром называли «агрессивной». Точной меры, что считать контрибуцией, а что грабежом, не было.
   По сведениям историков, на Александровск была наложена контрибуция в 50 миллионов рублей, на Екатеринослав – тоже 50 миллионов, на Бердянск – 25 миллионов, на Никополь – 15 миллионов. Однако полностью наложенную контрибуцию города выплатить не смогли. С Мариуполя получили 10 миллионов, с Екатеринослава – 7 миллионов, с Бердянска – 15 миллионов, с Никополя – 8 миллионов.
   По приказу, экспроприации подлежали также все ломбарды на завоеванных землях. (Белые ломбарды не трогали.) Количество ценностей (драгоценности, предметы роскоши) учету не подлежало. Однако известно, что часть полученных таким образом сокровищ перераспределялась среди беднейших слоев местного населения: неимущих (раздача денег на пропитание), обитателей больниц и приютов. Сумма средств, выданных в одном только Екатеринославе, впечатляет – 1 миллион рублей.
   Известно, что банковские эксы повстанцы проводили и в неподконтрольных им районах: в Ростове, Таганроге, Мелитополе. У них были и свои явочные квартиры, и боевики в Одессе, Николаеве, Херсоне, Киеве, Полтаве, Юзовке, Таганроге, Ростове-на-Дону, Ейске, Севастополе, Харькове, Черкассах, Новороссийске, Симферополе, Ялте, Керчи, Феодосии, Москве.
   Деньги отряды Махно добывали и во время рейдов в тыл противника. В феврале 1920 года таким образом была взята деникинская армейская касса в Гуляйполе. Некоторые цифры эксовской деятельности можно соотнести, читая постановления махновского штаба. Например, один из проштрафившихся повстанческих командиров, до того являвшийся командиром гарнизона Екатеринослава, сумел прокутить 5,5 миллиона рублей контрибуции, за что и был расстрелян.
   Эксы проводились и по всему пути следования армии летом 1920 года – в Полтавской, Херсонской, Екатеринославской областях. В банке города Старобельска, например, было взято 22 миллиона рублей. Экспроприация коснулась и богатых предприятий Украины – сахарных заводов. В 1920 году под экспроприацию попали Венгерский, Глебенский, Циглеровский заводы. Кроме наличности махновцы брали и сахар – в 1920–1921 годах 18 сахарных предприятий дали махновцам 17 тысяч пудов сахара, который в голодные дни считался даже лучшей валютой, чем золото.
   Конечно, наиболее вероятные места, где может быть спрятано золото Махно, – это места, где значительное время стоял батька, места, где происходили крупные сражения. Менее значительные схроны можно искать вблизи взятых махновцами городов, которые приходилось спешно оставлять. Агентурные же клады, предназначенные для финансирования многочисленных агентов Махно в стане врага, – по всей европейской части страны и не только на Украине. Есть еще клады, не связанные с казной повстанческой армии, но имеющие отношение к рядовым повстанцам, которые могли прятать ценности после победы красных. Кто-то смог этими деньгами воспользоваться, а кто-то нет.
   Так что исследователи называют в качестве возможных мест, где стоит искать сокровища батьки, Дибровский лес и Гуляйполе, город Старобельск, окрестности Никополя, берег Азовского моря, окрестности Мелитополя и Екатеринослава (село Гавриловка).

Ройте в Каменных могилах

   – Хорошо поработал, – похвалил меня Лева, – начинаешь учиться. С этими сведениями будет куда как проще понимать, о чем нам сообщит товарищ Васильев из тетрадки.

   «Сообщили из Таганрога, – с трудом разобрали мы почерк комиссара, – задержан с царскими червонцами местный житель по фамилии Попов. Проведен обыск. В доме под полом обнаружен тайник из шестнадцати монет, пяти золотых цепочек и кольца с красным камнем. Первоначально вводил следствие в заблуждение, сообщая, что случайно наткнулся на ценности, когда расширял погреб в доме. Допрошен с пристрастием, после чего показал, будто выкопал золото на пригорке за городом под большим валуном. Возили на место для опознания. Валуна не нашли. Попов под арестом.
   Выехал срочно. Может быть, есть связь. Проверил. Попов Сергей Прохорович. Уроженец города Керчь. Переехал в Таганрог два года назад. Женат на местной, дочке священника. Имеет ребенка полутора лет. В контрреволюционной деятельности прежде замечен не был. Беспартийный. Инвалид (повреждено сухожилие на правой ноге, хром). Работает лудильщиком.
   Допрошен мной, показал, что в момент находки был сильно пьян, потому места показать с точностью не может, помнит, что был за городом, проснулся у большого камня, стал осматриваться и вдруг заметил в лунном свете какой-то блеск, копнул пальцами (под ногтями выявлены следы земли), вытащил цепочку. Тогда взял осколок камня и начал рыть. Вытащил все, что лежало в ямке, совсем не глубоко, без тары. Набил карманы и побрел домой. Утром решил продать пару золотых зубному технику. Техник сообщил в органы. Тут-то гражданин Попов и был взят под стражу.
   Рассчитал, что с больной ногой Попов вряд ли мог находиться далеко от города. По показаниям жены, вернулся домой еще до рассвета. Если стал копать при свете луны, то находку совершил в пределах четырех-пяти километров, с учетом раскопок. Отправил с разъяснением сотрудников обыскать окрестности города, обращая внимание на повреждение земли и прочие следы работ. Безрезультатно. Либо врет, либо место тайника расположено дальше, хотя это проблематично. Были опрошены владельцы автомобилей (шесть человек) и крестьяне из ближних сел. Результат отрицательный: гражданина Попова не подвозили. На время следствия Попов помещен в камеру.
   Через день явилась с повинной жена Попова. Сказала, что ценности принадлежат ее отцу, ныне покойному. Были зарыты в подполе. Будто бы она не знала, что золото было спрятано, поскольку прятали во время махновщины, якобы была мала. Учитывая, что означенные события происходили 8–9 лет назад, а сегодня гражданке Поповой двадцать пять лет, то правду утаивает. Девушка в 16–17 лет была вполне сознательной. Ценности опознала, увидев цепочку с медальоном и кольцо. Принадлежали матери. По факту сокрытия ценностей от революционного народа велел действовать строго по закону. Для ребенка нашел хороший детский дом».

   – Да, – вздохнул я, – какой гуманный человек. Душевный.
   – А что ты удивляешься? – пожал плечами Левка. – Время было такое. Странно, если бы он дело закрыл и всех отпустил, вряд ли бы его начальство такой поступок оценило. Зато теперь, – и глаза у него сверкнули, – можно точно сказать, в каком году составлена эта тетрадка. Таганрог – это 1919 или 1920 год. Значит, записывал он в 1927–1928-м, может быть, но вряд ли в 1929 году, а совсем не в двадцать пятом! Скорее даже в 1927-м, да, думаю, что в двадцать седьмом. Сам, очевидно, большой надежды на этот след не питал. Иначе бы стал разрабатывать, вынимать признания. Сразу понял, что дело житейское – обычное сокрытие.

   «Отправлен в Луганск. Ознакомился с показаниями гражданина Мякушко. При Махно был в составе банды. Содержался в тюрьме города Ленинграда. Перед этапированием показал, что совершал ряд диверсий в Красной Армии, дважды взрывал наши поезда, минировал здание Губчека; дал полное признание и указал, что ценности бандита Махно видел лично и помогал прятать в городе Старобельске Луганской области.
   Просил разрешения у ленинградских товарищей допросить гражданина Мякушко лично. Отказано. Просил вывезти гражданина Мякушко для следственного дознания на месте преступления. Отказано. Послал запрос в Москву. Получил справку, что данный гражданин до места отбывания наказания не доехал, а умер от воспаления легких.
   Протоколы допросов, касающиеся спрятанной казны Махно, получил. Ничего не понимаю. В качестве места сокрытия сокровища Мякушко указывает дом купца Лаврухина. Поднял архивы города. Означенного купца в городе Старобельске никогда не было, как не было и его дома. Адрес, указанный в качестве верного, занимает местная больница. Больница построена еще до революции и иного владельца не имела. В годы махновщины использовалась по назначению.
   Послал свое заключение товарищам из Ленинграда с указанием их ошибок. Получил ответ, что арестованный мог намеренно вводить следствие в заблуждение. Целью следствия имелось выявить характер преступных деяний, а не вести розыск утаенных ценностей. Мне предложено провести розыск на основе показаний арестованного, по своему усмотрению. Приступил.
   В ходе работы начал опрос местных жителей. Наиболее важные показания вношу в тетрадь.
   Самойлова А., продавец. При махновцах не жила, но мать работала медсестрой. Один бандит ей втайне сообщил, что клад был утоплен Махно в трех верстах от города. Вроде бы не было времени прятать, так бандиты просто сбросили сундуки в количестве десяти прямо с тачанки. Не верю ни единому слову.
   Мешкова Д., учительница. От стариков слышала, что клад утоплен. Сначала Махно приказал собрать все золото из тайников. Затем золото переплавили и отлили из него коня в натуральную величину с тачанкой и пулеметом. В таком виде затопили. Глупость. У бандита не было времени заниматься раскопками и что-то плавить и отливать. Он бежал от нашей армии со всех ног. Не верю.
   Ушкуров И., старик. Слышал, что у бандита были интимные отношения с монашкой из Старобельского монастыря, та и помогла спрятать ценности в подземном ходе. Это следует проверить.
   Рожин Г., фармацевт. Был в революцию мальчиком. Видел, как при отступлении бандитов черная сотня прятала сокровища. Может указать место. Очень настойчив. Теперь приходит ко мне каждый день. Не верю.
   Иванов П., Клишкин Н., Сугурко Д., Охапча В., Лубенюк З. Показали, что если существует тайник, так расположен либо в самом монастыре, либо в подземных ходах под монастырем.
   Жихарь А., Жгун В., Коноплев А., Турмахин И., Лыко И., Свержин К., Мшекотина А., Торгалева В., Суслик Ч. показали, что слышали рассказы старожилов, что клад находится в лесу. Место указать не могут.
   Верчь И., Слюба В., Сухой Н., Кашкина Т., Кашкина Ф., Кашкин А., Лещук В., Дрошенко В., Гоголев Б. показали, что слышали от старожилов, будто клад вывезен из города при отступлении. По одним сведениям, бандиты спрятали его в скифских курганах, по другим – зарыли на берегу Азовского моря.
   Потребовал выделить мне красноармейский отряд численностью в сорок человек и приступил к планомерной проверке версий.
   Первоначально я постарался все выяснить о Старобельске. Город возник в конце XVIII века и затем переходил от одного административного центра к другому, побывал в составе Воронежской и Харьковской губерний. Застраивался согласно генеральному плану. В центре – особняки на улицах Дворянская, Коммерческая, Соборная, Торговая, Монастырская. По окраинам – хозяйства ремесленного народа: шорников, пекарей, портных, сапожников, кузнецов, плотников, каретников, медников. И улицы носят соответствующие названия: Кузнечная, Лесная, Разгульная, Народная. Наиболее богатые буржуи имели фамилии: Шебельский, Тевяшов, Струков, Дьяков, Кармазин, Трофименко, Бутков, Кожухов, Харченко, Марченко, Суханов, Муханов.
   В городе было несколько заводов – маслобойный, пивной, колбасный, спиртовой, мыловаренный, сахарный; учебные заведения, в том числе несколько гимназий и пансионатов для девочек-дворянок, педагогическое училище, ремесленное училище и немало церковно-приходских школ; а также театр, концертный зал и кинематограф „Фурор“.
   С середины XIX века в городе кроме церквей существовал и женский монастырь „Всех скорбящих радости“. Монастырь многократно достраивался и занимал огромное земельное угодье. Под монастырем и городом для связи был проложен подземный ход, одна ветка которого спускалась к реке Айдар. Длина подземного центрального хода три километра. Карты подземных коммуникаций в городе нет. Известно, что ходами связана центральная часть под особняками и купеческими постройками. Беседовал с музеем. У них тоже сведений не имеется.
   Наивысшая трудность будет заключаться в том, что местами ходы размыты, обвалены или заложены кирпичом. Кто и зачем это делал, выяснить не удалось. Срочно связался с военными и попросил прислать несколько грамотных спецов по пещерам. Привезли источники освещения, шахтный бур и киевского профессора с прибором вроде компаса. Объяснил, что будет искать в ходах золотой металл по отклонениям стрелки.
   Первое. Искать в реке не имеет смысла. Тут много пацанов. Если бы что-то нашли, сообщили бы. Дети – они всегда дети, молчать не умеют.
   Второе. За городом, судя по ямам, искали уже и без нашего учреждения. На всякий случай послал приписанных ко мне солдат пройтись в радиусе в пять километров. Разбил на восемь групп. Ходили неделю. Результатов нет.
   Третье. Указанные в других местах клады бандитов рассматривать в настоящее время не имеет смысла. Эти адреса нужно держать на всякий случай в памяти, но сейчас главное – поиски в городе.
   Четвертое. Будем осматривать подземные ходы. Не все реально проходимы, поэтому попробуем выяснить причину обвала или закладки. Пригласил на беседу главного инженера, тот со страха чуть в штаны не наделал, с чемоданом пришел. Проверил по документам – чист. Значит, просто трус и перестраховщик. О ходах ничего толком не знает, кроме того, что они имеются. Сам не из города. Прежде жил в Смоленске. Когда понял, зачем спрашиваю, поклялся, что знает, где белогвардейское золото под Смоленском. Записал. Когда буду менее загружен, повезу его показывать мне золото под Смоленск. Поблагодарил. Инженер сразу из зеленого стал розовым. Успокоился. Нужно потом внимательнее его прошлое изучить. Может, что-то скрывает.
   Пятое. Взял восемнадцать адресов бывших бандитов, которые уже отбыли заключение. Из восемнадцати шестеро сразу умерли, выйдя на волю. Остальных прошерстил. Говорят одно: золото, конечно, было. Но куда его батька дел – понятия не имеют. Дал указание поискать зацепки, чтобы взять под следствие. Тогда станут более разговорчивыми. А золото найдем – и вернем на благо революции».

   – Что ж это за человек-то такой? – спросил я чисто риторически, подняв глаза к потолку.
   – Обычный комиссар, – пожал плечами Левка. – Честный труженик.
   – А… эти несчастные махновцы?
   – Так они для него бандиты, – усмехнулся Левка, – разве непонятно? Вспомни Жеглова. Где должен сидеть вор? В тюрьме. Где должен находиться махновец? Там же. Что ты так удивляешься? Органы начинают переход к активной стадии поиска врагов народа. Идут громкие дела. А ты хочешь, чтобы успешный чекист был от всего этого в стороне и только золото искал? Золото – отлично, но обнаружение врага – тоже неплохо. И он в чем-то прав. Махновцы беседы беседовать с ним не стали бы, только в исключительном случае – если бы попали под арест. Тогда в надежде на свободу можно и про золото рассказать. Но сейчас самое интересное – отчет о подземных розысках.

   «Угробил три недели на поиск в ходах. Идти очень тяжело, местами под ногами жидкое месиво. Заложенные ответвления, по моим подсчетам, не использовали около ста лет. В открытых ходах ничего найти не удалось. Профессор неделю походил с нами, потом извинился и отбыл в Киев. Один раз его компас что-то показал, мы приготовились бурить, но я снова вызвал инженера. Правильно сделал, была бы беда. Там проходит главная артерия с водой для города. После инцидента профессор и откланялся. Плохой у него прибор. А без прибора мы только вымотались и зря время потратили.
   Пробовал подключить бывшую монашку, но та уже старуха. Прошла с нами триста метров и на воздух запросилась. Хотел предложить, чтобы ее на закорках несли, но солдаты отказались. И так сгибаться приходится, с бабкой и шага не ступишь, чтобы не упасть. Все бессмысленно. Проклятый город. Проклятый бандит».

   – Да-а, – хмыкнул Левка, – не повезло ему. А сегодня только и разговоров про эти подземные ходы. Народ жалуется, что исследовали бы, да только поднялись грунтовые воды и все затопили. Эти-то искали еще до подъема вод и все равно ни черта не обнаружили. Вряд ли там вообще что-нибудь есть.
   – А может, – спросил я, – не там искали? Может, не в подземных тоннелях нужно было искать, а в самом монастыре?
   – Ну, – задумался Левка, – за прошедшие годы, наверно, это-то как раз предпринимали. Только ничего не нашли. Ведь кроме нашего комиссара были и другие искатели. А воз и ныне там. Ага, последняя страница первой тетрадки. Пара строчек есть.

   «Я в отчаянии. Все врут. Приходила местная врачиха, сказала, что ничего в городе не найдем. Будто после разгрома тут уже наши искали. И в лесу копали у каждого крупного дерева, и речку проверили, и монастырь не забыли. Посоветовала не слушать сказок о Старобельске, а отправляться поближе к археологическим курганам. Объяснила, что, по рассказам, бандит вскрывал могилы и там свое имущество прятал. И с виду не понять, что кто-то копал, а если и поймут, так ведь можно сослаться, что археологи были из музея.
   Врач подсказала дельную мысль: искать в исследованных могилах, которые были раскопаны учеными до погребальных камер. Получается двойная гарантия: кладоискатели не полезут, потому что уже ученые побывали и все золото забрали, а ученым могилы не интересны, потому что они их уже изучили. Она считает, что стоит проверить все крупные изученные курганы. Такие есть в заповеднике Каменные могилы. Можно также осмотреть район Никополя, Центральный Крым, берег Азовского моря. Особо выделила курганы Куль-Оба и Чертомлык».

   – Здорово! – воскликнул Левка. – Ройте Каменные могилы! Вот уж никуда нам с тобой от скифского золота!
   – А что, – рассмеялся я. – Если бы мне пришлось прятать вагоны и телеги с золотом, то изученный, но не срытый до основания курган – лучшее место. Пять с плюсом ставлю этой безвестной докторше за находчивость!
   – Шесть с плюсом! – искренне согласился Левка. – Посмотрим-ка, посмотрим, что там во второй тетрадке нашего комиссара!

Взят с золотым кулоном

   Вторая тетрадка наполовину оказалась испорченной. Во всяком случае до середины записи велись химическим карандашом. Поскольку тетради хранились в самых разных местах и путешествовали с потомками комиссара по нашей необъятной родине, то сырость им была обеспечена. Химический карандаш дал такие потеки, что мы не смогли разобрать ни слова. Приличные для прочтения записи шли только ближе к концу тетрадки. Их было немного. Большую часть занимали какие-то фамилии и даты. Что это – ни мне, ни Леве было не ясно.
   Долинский, Овчинников, Хиджняк, Немерицкий, Володарский, Захаров, Авенир, Рейдман, Померанец, Липовецкий, Таратута, Жаров, Чубенко, Щаровский, Белочуб, Сипливый, Каретников, Лепетченко, Карпенки, Воробьев, Мавродий, Мелешко, Логвиненко, Мирский, Петровский, Голик, Исаков, Матросенко, Гончаренко, Вдовченко, Тарасенко, Трикоз, Проценко, Вакай, Союзный, Прочко, Сергиенко, Бурыма, Чучко, Козлов, Рудзинский, Цемник, Чистяков, Баженов, Юрченко, Морозов, Михайлов, Чернокнижный, Ленский… Никаких комментариев к этим фамилиям в дневнике не было. Стояли только числа – от 4 до 7, некоторые под вопросом. Следом за этим списком было записано:

   «Статья в газете. Прочел. Записываю целиком. Органы правопорядка обезвредили эмиссара Махно. Вчера (то есть 14 мая) на вокзале в городе Смоленск при проверке документов был взят под стражу гражданин, решивший при приближении милицейского наряда быстрее скрыться.
   Доблестные милиционеры успели беглеца перехватить у выхода на перрон якобы в направлении отходящего поезда. Гражданину пришлось объясниться. Оказалось, однако, что наличных документов он не имеет. Впрочем, у гражданина все же сыскался некий документ, правда, составленный на неизвестном милиционерам языке. В портфеле, который гражданин бережно прижимал к груди, оказалась стопка фальшивых советских рублей, мешочек с золотыми монетами царского производства и золотой кулон.
   Милиционерам показалось подозрительным, что гражданин в простой рабочей одежде и сапогах, с обычной личностью пьющего человека и папироской в зубах, разгуливает по вокзалу города Смоленска с фальшивыми деньгами, золотом и без документов. При более детальном анализе стало понятно, что арестован недавно пробравшийся через границу махновский бандит. Уже через час после задержания бандит начал давать признательные показания.
   Он сообщил, что послан самим батькой для начала контрреволюционной деятельности и создания напряженности на юге нашей родины. В его задачу входила организация боевых террористических отрядов для убийства видных деятелей партии. Милиционеры обратили внимание, что одежда у него хоть и простая, но чистая, а вот руки с въевшейся грязью под ногтями. Бандит долго уклонялся от ответа, потом все же соизволил заявить, что по пути на вокзал успел побывать за городом, в лесу, где и обзавелся золотом.
   Милиционеры, конечно, не поверили. Но задержанный гражданин попросил их внимательнее рассмотреть кулон. Поверх золотого тиснения была вырезана большая буква М. Арестованный сказал, что по этому кулону, который велел ему изъять из тайника злобный враг Махно, его будут опознавать махновские бандиты, спокойно живущие сегодня по берегам Черного и Азовского морей. Только бдительность наших славных милиционеров помешала бандиту осуществить эти планы».

   – Какая славная статейка, – хмыкнул Лева. – Теперь наш изыскатель может со спокойной совестью посетить Смоленск! Десять к одному, что этот бедолага имеет прямое отношение к арестам махновцев в конце двадцатых годов! Из-за этих батькиных эмиссаров махновцев постоянно таскали по следственным изоляторам!
   – Ты серьезно? – удивился я. – Батька что, сам не понимал, что подставляет своих товарищей? Я думал, это органы инсценировали!
   – Что-то и органы, а что-то и сам батька, он ведь мечтал вернуться и заново начать строить на юге анархический анклав. Как помнишь, человек он был деятельный. Как раз в эти годы и посылает он одного эмиссара за другим. Только все они почему-то оказываются в следственном изоляторе! – Левка ехидно улыбнулся. – И почему бы это так?
   – Ошибки совершали? – спросил я.
   – Угу, – покивал Левка. – Совершали. Самую большую – отправлялись связи налаживать. А верный друг батьки к этому времени давно уже служил в одесском ОГПУ! И звали его товарищ Зиньковский, он же – Левка Задов.
   – Ты что? – остолбенел я. – Он же вместе с батькой бежал, помог границу перейти, красных связал, перстень Галине подарил…
   – Было, – согласился Лева, – а потом вернулся в СССР, сразу явился в органы и все чистосердечно выложил. И не просто выложил, а был принят на службу. Там до великой чистки спокойно и трудился. Шел 1924 год, батька как раз от ран излечился и стал подумывать о возвращении. Задов прямо к нему агента послал, по фамилии Бойченко, и даже своей рекомендацией снабдил. Операция называлась «Скрипачи».
   Бойченко должен был подружиться с тамошними махновцами, обнадежить их, что народ на юге только и ждет их возвращения, выманить на родину, ну а остальное известно – обезвредить, так сказать. Бойченко несколько раз, как челнок, мотался из СССР в Румынию и обратно. Все, кто ему поверил, попали в концлагеря. Отлично товарищ поработал! Даже Каретников поверил, вернулся. Потом, конечно, локти кусал, да уже поздно было. Его сразу взяли и стали допрашивать, как наш комиссар выражается, с особым пристрастием. Между прочим, этого Каретникова как раз о кладе спрашивали – что лежит, где искать. Так что чекисты всегда были в курсе, кто возвращается, как, когда и зачем. И Левка стал читать вслух:

   «Рассмотрим версии. Первая: бандит послан для террористических актов на юге. Вторая: бандит послан для изъятия клада. Поскольку взят под Смоленском, то и тайник стоит искать именно под Смоленском.
   Я сразу же после прочтения заметки связался с товарищами из Смоленска, и они подтвердили факт задержания. Но предупредили: агент сначала так перепугался, что давал признательные показания, а стоило про золото начать спрашивать поподробнее, тут же стал замыкаться и путаться. Имена и адреса готов был перечислять, сколько потребуют, а про тайник отделывался общими словами. Вероятно, никакого тайника и не было, а золото он через границу перенес на себе. Меня это смутило: обычно для надежности через границу с золотом не ходят, оно мешает.
   Я оформил командировку и тут же отправился в Смоленск. По пути заехал в Старобельск и забрал, по ордеру, инженера. Тот по моему заданию успел уже составить примерную карту района, где может находиться махновский тайник. Считаю, что подобных тайников может быть несколько и не только на территории Украины.
   Известно, что в предчувствии полного разгрома батька отправил своих бандитов мелкими отрядами по разным направлениям: группу Иванюка на Харьков, группу Кожина на Чернигов, группу Белаша на Таганрог, группу Огаркова на Орел, группу Бибика на Полтаву, группу Маслака на Дон. Вероятно, что существовали более мелкие отряды, один из которых мог оказаться вблизи Смоленска, или же это как раз и был отряд Огаркова.
   Участникам банд было предложено рассредоточиться и затаиться, ожидая возвращения батьки из заграницы. Однако наша власть наращивала мощь и не собиралась погибать. А денег у Махно было немного, он дошел до полной беспросветной нищеты. Разумно предположить, что кто-то из бандитов был отправлен нелегально за материальными средствами. И очевидно, что пойманный агент прежде входил в ту группу, которая и поместила сокровища в тайник. Точнее – в один из бандитских тайников. Всегда выгоднее рассредоточить золотые запасы, чем держать их в одном месте. Этот агент и был схвачен на смоленском вокзале.
   Бандит при личной встрече со мной стал сразу говорить, что оклеветал себя, боясь сурового обращения. Никакого тайника он не знает, Махно тоже не знает, адреса и имена называл наобум, а сам просто социально близкий элемент, попавший в тюрьму за грабеж. Потому и без документов. Бежал с этапа. А почему про батьку стал говорить, так бес попутал, он вместе с махновцами сидел в общей камере, наслушался всякого, кое-что даже запомнил, особенно имена, потому что у них имена странные. А сам он русский, из Новгорода, обычный вор.
   И так он пытался доказать, что не бандит, что назвал свою фамилию – Федоров Иван Тимофеевич. Товарищи смеялись, говоря, что арестант так пытается выпутаться, поняв, что его ждет. Но я отправил запрос в Новгород. Такой гражданин и по названному адресу действительно существует. И профессия у него – вор, домушник. Зато сообщили, что побегов с этапа за последние полгода не было. Наш подследственный стал тут же изворачиваться, что его не успели оформить.
   Я связался с пересылкой. Там мне подтвердили, что один побег был, из тюремной больницы бежал проходящий по бандитизму, а не вор. Тогда Федоров стал клясться, что подменил этого политического врага, поскольку успел сдружиться с ним – поменялись они именами. Объяснял, что поступил так из человеколюбия, чтобы бандиту-махновцу проще было выживать на этапе и дальше.
   В конце концов и я, и смоленские товарищи запутались полностью. Каждое слово арестованного в дальнейшем оказывалось ложью. Удивляло только, откуда он знает, что происходило в данном следственном учреждении. Либо там имеются не раскрытые нами осведомители. Либо арестованный не имеет отношения к махновцам, и его информация соответствует действительности. Оба варианта были неприятными.
   Наконец, мне все следствие надоело, и я спросил бандита, откуда золото и деньги. На что подследственный сообщил, что деньги украл: его пустили переночевать, он взял деньги, думал, что они не фальшивые, и тут же сбежал. А с золотом оказалось сложнее. Клятвенно заверил, что нашел, когда решил искупаться в озере. А букву М на кулоне гвоздем нацарапал, потому что у него имеется зазноба Маруська. Думал, когда искать перестанут, найти ее и сделать подарок.
   Якобы и монеты, и кулон лежали прямо на дне под рогожкой. Недалеко от берега. Когда он окунулся, то ногой рогожку порвал, ветхая была, от этого золото и вывалилось. Он заметил, что от солнца в воде что-то блеснуло, на всякий случай нагнулся с раскрытыми глазами и удивился, когда собрал на дне эти червонцы. А когда червонцы собрал, прямо под своей пяткой нашел еще и кулон, он прежде вывалился.
   История, разумеется, фальшивая. Просто так золото в озере не находят. Вероятнее всего, что золото найдено не в озере, а вырыто из-под земли, взято из тайника махновских бандитов. Если при дальнейшем рассмотрении окажется, что он тот, за кого себя выдает, а не иностранный эмиссар, то секрет тайника ему мог открыть кто-нибудь из бандитов, с которыми он оказался в одной камере. Следует допросить с особой строгостью, не замышлял ли он, по бандитской наводке, добыть украденное у революции золото и освободить бандитов путем подкупа нерадивых охранников. Такие случаи, к сожалению, имеют место быть, хотя мы старательно их пресекаем.
   Если вору удалось совершить подмену в самой тюрьме, то такой ловкач мог бы и за мзду способствовать бегству целого бандитского подполья. Я потребовал, чтобы арестованный хорошо припомнил, где находится озеро, в каком месте озера был обнаружен клад, как нам найти это озеро.
   На все мои вопросы подследственный отвечал, что не помнит дороги, потому что шел лесом, а когда нашел золото, устроил себе день отдыха и стал обдумывать дальнейшие действия. На проезжую дорогу вышел глубокой ночью, таился по кустам, пока не вышел к деревне. Одежду стащил прямо с веревки у крайнего дома, привел себя в надлежащий вид. В другой деревне, ближе к утру, нашел старый портфель. Ценности положил в портфель. Одну из фальшивых банкнот тут же истратил, приобретя еды и пачку папирос. Купил газету, чтобы прикрыть деньги и золото. А кулон надел себе на шею, потому что так ему показалось красиво. Остаток пути проделал на машине, подвез мужчина, ехавший с цыплятами на рынок.
   Все сказанное я стал проверять. Отправил людей по ближайшим к городу деревням, через которые мог проходить арестованный. Женщина из поселка за десять километров от Смоленска сообщила, что была украдена ночью одежда ее мужа, печника. Но по описанию одежда печника не совпала с одеждой арестованного. В пропаже портфеля никто не сознался. Не была найдена и фальшивая купюра.
   Тогда я потребовал, чтобы были предъявлены все обнаруженные фальшивые деньги. Вызвали милиционеров, производивших изъятие. В объяснительной записке оба отметили, что фальшивые деньги после признания задержанного сразу уничтожили. Я распорядился взять обоих под стражу и произвести в их домах обыск. В качестве свидетелей были привлечены жены милиционеров. Узнав, о чем речь, обе тут же предъявили всю наличность, сообщив, что мужья выдали им эти купюры как полученные в виде заработка.
   Все проверенные купюры оказались подлинными. Проверил, когда были проведены выплаты по месту работы. Даты, названные женами, и дни получения зарплаты не совпали. После предъявления этих фактов оба милиционера признались, что в целях завладения деньгами арестованного составили ложный акт об уничтожении фальшивых банкнот. Купюры были изъяты, составлен новый протокол, а оба бывших сотрудника милиции были задержаны и помещены под стражу.
   Происхождение столь значительной суммы денег так и не выяснили. Арестованный утверждал, что не помнит ни адреса, ни имен людей, у которых взял эти деньги. Якобы это была случайная встреча и шапочное знакомство, а не целенаправленно осуществляемый план. Я приказал допрашивать арестованного, сменяя следователей, чтобы не дать ему ни минуты отдыха. Сам же занялся картами инженера.
   Выяснилось, что про бандитские ценности инженер узнал случайно от соседа, бывшего махновца, который теперь уже два года как умер. Название озера инженер точно вспомнить не мог. Ближняя к нему деревня называется вроде бы Семлево. На карте крупного масштаба инженер выделил вокруг Семлево несколько озер. Тайник был заложен с опознавательным знаком – камнем с несколькими полосками. По словам инженера, на дне озера погребены сундуки с золотом, обтянутые сверху рогожей. По его расчетам, ценностей там не меньше чем на миллион царских рублей. Будем работать по озеру».

Золотоносные следы

   Впрочем, из дальнейших записок нашего комиссара стало ясно, что столкнулся он с вопросом куда как более сложным, чем предполагал. Во-первых, согласно карте инженера, схематически вычерченной Васильевым в своей тетрадке, озер, которые могли заинтересовать, было обозначено чуть не с десяток. Все в районе от Вязьмы до Смоленска. Сам населенный пункт Семлево Васильев обозначил мощным кружком и тремя восклицательными знаками.
   Несчастный арестант, которого по специальному приказу комиссара подвергли безостановочному допросу, ничего конкретного об озере сказать не мог. Он повторял одно и то же: проснулся утром в каком-то лесу, прошел немного, увидел озеро, скинул одежду и пошел отмываться, тут и наступил на это золото. Ничего другого из него так и не вытрясли. В конце концов бедняга даже взмолился: мол, вы, граждане начальники, только подскажите, чего вам показать, я все подпишу, дайте только поспать. Но комиссару-то нужна была правда, а не лживые показания, – так что вора (в чем я убежден) продолжали мучить.
   – Не хотел бы я на его месте оказаться, – сказал я Левке, – ведь если не помнит, что он им рассказать-то может?
   – Да, – согласился Левка.
   Но тут я понял, что согласился он не с тем, что вор правду говорит, а совсем с другим: ну и в передрягу этот Васильев попал, сам-то пока не понимает. Не понимал и я.

   «Я приказал, – читали мы дальше, – выделить бойцов для обследования водоемов. С этой целью предпочтение отдавалось молодым и крепким ребятам, владеющим нырянием. Также для розыска бандитского золота было вытребовано несколько резиновых лодок и два понтона, машины высокой проходимости. Инженер заверил, что во многих местах берега топкие, так что я подобрал экипировку с охотничьими сапогами, чтобы напрасно ноги не мочить.
   К первому из озер, ближнему, я велел намостить временную дорогу, иначе машины не пройдут и золото вывезти не сможем. Инженер говорит, что золота там несколько возов – на себе не унесешь. Учитывая, что реквизированное золото может быть обнаружено впритык к берегу, в несколько возов я поверил. Однако запросил спецов в комакадемии, удалось ли в Гражданскую группе этого Огаркова пробиться на Орел, и получил такой ответ: отряд в открытых боях не принимал участия, сведений о разгроме тоже нет. Ясно, что сделали эти бандиты, – расформировались, осели по родным местам, а бандитский общак затопили, чтобы потом, когда батька их призовет, быть наготове. Знаю я таких бандитов, не раз имел дело. Бестии они продувные.
   Пока ведутся сборы, решил поездить по селам вокруг озер и допросить народ из самого Семлева. Опросы оказались неожиданными. Почти все деревенские мне сказали, что про золото бандита Махно впервые слышат, а вот уж сто лет как здесь ищут французское золото, которое якобы затопил при бегстве от наших победоносных войск завоеватель Наполеон. Думаю, они так специально говорят, чтобы скрыть истину, что всем миром берегут золото для зарубежного батьки. Наполеон этот когда жил? Давно. А батька и сегодня пока живой. Может, боятся, что мы возьмем их за правду о батьке как пособников? Но все, как сговорились, твердят: Наполеон, Наполеон… Знаю я, что это за Наполеон. Бандит его зовут. Версии слышал такие.
   Первая. Когда он (Наполеон, будь неладен!) бежал, то обоз с золотом стал замедлять бегство. Потому Наполеон своих генералов собрал и приказал: будем уходить из Семлева, золото в озере топите. А генералы офицерам приказали, а офицеры рядовых построили и приказали подводить повозки и прямо в озеро выворачивать. Морозило уже, но вода еще не замерзла. Поэтому они построили мостки, с них в озеро все и покидали, а на повозки раненых положили.
   Вторая. Когда они отходили, то стали награбленное бросать. В озеро бросили, в болото, все так делали, чтобы потом русские ничего не нашли. Очень они были против русских. Частями бросали, не в одно озеро, а еще и в запруды. А часть золота, которое из дворца награбили, в засмоленных бочках везли из-за особой ценности. Так его в лесу зарыли и памятный знак поставили.
   Третья. Когда он отступал, везли золото по Смоленке в четыре ряда, одно золото и камни драгоценные. Камни Наполеон приказал со всех вещей сковырять и в карманы положить, потому что весят меньше, зато дорогущие. А золото и серебро велел расплавить и пояса сделать, чтобы на себе унести. Как приказал, так и сделали. Только золота было столько, что больше половины осталось. Тогда он рассердился и сказал: «Не мне, так и никому». Вышел к озеру, руки на груди сложил и смотрел, как солдаты золото бочонками в воду скатывают.
   Большинство опрошенных показали, что золото было затоплено. О том, что его зарыли, говорила где-то пятая часть селян. Когда начинал спрашивать, в какие озера бросали, указывали на разные, но всегда на те, которые от их деревень дальше. Это настораживает. Может быть, слышали про бандитские рейды и боятся места показать?
   Только в колхозе „Свет Ильича“ сразу сказали, что золота было две подводы и золото бандитское. Вроде бы приехали в конце войны к ним конные разбойники, велели взять подводы и ехать следом, а там прямо в лесу, у дороги, нагрузили подводы золотом доверху и погнали мужиков к озеру. И вместе с подводами там и потопили их, потому что через неделю нашли на берегу четырех утопленников. А бандиты сразу и скрылись. Однако уже после войны наезжали, по озеру на лодках плавали, дно щупали. Я подумал, что наконец-то наткнулся на правильный след. Нет! Имя бандита они точно называли и шепотом – Ленька Пантелеев…
   А потому решил я так: пройдемся по всем озерам сначала со щупом. Первое осмотрим озеро Стоячее. Оно ближе всего к селу. Если окажется, что там пусто, будем искать на окрестных. Единственное меня смущает, что от главной дороги на Смоленск эти озера далековато, а махновец говорил, будто вблизи от дороги. Стал допытывать инженера. Тот сознался: махновец не говорил, что золото затоплено по приказанию батьки, говорил только, что его в озере не сосчитать сколько. Инженер сам решил, что если бывший махновец – то и золото бандитско-белогвардейское.
   Теперь, так уж вышло, поиски бросать не буду. А на арестанта пришли бумаги из Новгорода, и по приметам особым и по фотографии – он вор, никакой не махновец. И по нашему запросу на этап бумагу отправили, чтобы проверили не по спискам, а по личностям, кого этот вор подменил. Прошляпили они там, в исправительном: вору дали срок два года, а махновцы там шли не меньше чем на пять».

   – Вот как закрутилось-то все! – рассмеялся Левка. – Быстро он сообразил, что не то золото ищет. Наполеоновские сокровища так бы не искал.
   – Почему это? – удивился я. – Тоже ведь золото.
   – Золото-то золотом, – покачал он головой, – но с огромными проблемами. Ты что, никогда о наполеоновских кладах не слышал?
   – Не слышал, – сознался я. – Прежде не приходилось.
   – А Васильев, вероятно, слышал, – укоризненно сказал мне друг. – И он знал, что это за поиски и насколько они безуспешные. Ведь это наполеоновское золото искали, и не один, а множество раз. И все люди-то были с регалиями, а не просто местные жители. Даже цари на эти поиски средства выделяли, а так ничего найдено и не было. Первым заинтересовался золотом спустя двадцать лет после московского пожара губернатор Смоленска Хмельницкий.
   Славный был человек, книжки читать любил. Прочитал у Вальтера Скотта в «Жизни Наполеона Бонапарта» про семлевское золото и загорелся мыслью его найти. Роман-то был про Наполеона, в нем романист приводил подлинные слова из мемуаров графа де Сегюра о московском походе Наполеона и бегстве от войска Кутузова.
   Скотт описал происшедшую 24 октября 1812 года битву при Малоярославце – ужас французов, которые не ожидали от русских такого напора. Император решил отходить по Смоленской дороге маршрутом Малоярославец – Можайск – Гжатск – Вязьма – Дорогобуж – Смоленск. Наполеон приказал бросить всю награбленную в Москве добычу (старинные доспехи, пушки, крест с колокольни Ивана Великого и прочее) в озеро. На момент отдачи приказа он находился в селе Семлево. Так что в своей книге Скотт назвал озеро, куда была брошена добыча, Семлевским, настоящего названия он попросту не знал, как не знал, думаю, и француз Сегюр. Сегюр, хотя и написал про Наполеона, но сам в том походе не участвовал. Он взял информацию из приказов Наполеона. А следом за Сегюром и Скоттом сведения об озере стали проникать и в труды историков. Вот так оно было.
   – А губернатор, значит, прочел?
   – Да, и принял к сведению. Он начал полномасштабные поиски. Работы велись в январе 1836 года, по льду, и денег было потрачено очень много. Стоячее озеро для губернатора стало буквально золотым. Но – увы! – наполеоновского сокровища в нем не было. Вроде бы ясно – можно больше не стараться. Однако у кладоискателей другой подход: Наполеон был? Был! Добычу брал? Брал! Русское золото за границей не объявилось? Нет! Значит, плохо или не там искали.
   Была даже составлена опись похищенного, и это, я тебе скажу, монументальный манускрипт! Туда вошло все, что вообще пропало за войну 1812 года в Москве. А пропало, как на всякой войне, много. И совсем не обязательно в озере. Так вот: эстафету от губернатора принял помещик из Могилева по фамилии Гурко. Раз в Стоячем озере искали, но не нашли, то искать нужно по всей трассе от Смоленска до Борисова. И он искал! Он все озера по этой дороге обследовал. Работа каторжная, жестокая. На свои сбережения ведь искал, истратился невероятно. Но тоже без результата.
   На этом точку не поставили. Поисками заинтересовались в Петербурге. По высочайшему повелению, на поиски отправились военные – подполковник Шваненбах, полковник Четвериков II-й и прапорщик фон Людвиг двинулись все на то же озеро под Семлевом. Ползали зимой по льду, делали лунки и прощупывали дно. Ничего не нашли. На время о сокровище забыли. Но тут в 1912 году наступала памятная дата Отечественной войны. Да, началась настоящая вакханалия. Два года искали.
   Наш Васильев был уже взрослым человеком, следил, наверно, за ходом работ. Это мы можем многого не знать, а он точно знал, что были за поиски и чем закончились. Сначала, может, у него все из памяти и выпало, а когда он в суть своего бандитского сокровища вник, думаю, волосы на голове у него дыбом встали. Правнучка что там говорила? До революции мошенников по золотому делу ловил? Так вот Васильев все о поисках при царизме знал. Напрямую этим не занимался, но знал точно. Любой культурный человек знал. Об этом в газетах ведь писали. Представляешь, что он почувствовал, когда сообразил, что это за озеро и чем знаменито? Беда!

   «Снова пытал местных. В Лукьяновке гражданка Семенова, старуха уже, сказала, что еще при помещиках, когда девочкой была, рассказывали, будто в лесу французы клад нашли. Ей мать про клад сообщила. Тогда в господской усадьбе помещица жила – не то Мещерякова, не то Мезенцова, она не помнит, и к той помещице для развлечения были циркачи приглашены. Французы они были или немцы, потому что по-русски почти говорить не умели. Разные фокусы показывали и ученых зверьков демонстрировали. Они понравились помещице, та их у себя на время приютила, потому что бродячие были.
   Циркачи очень историей интересовались. Помещица им про войну рассказывала, дело-то было после 1812 года; говорила, как Москву пожгли, как отступали французы. А потом эти циркачи вдруг взяли разом и сгинули, все бросили – и вещи, и зверьков. Сначала помещица спохватилась, что они воры. Но в доме ничего не украли. А потом в сосняке огромную яму нашли, а около ямы поваленный валун лежал с какими-то отметинами. Тогда и стало понятно, что они приходили за кладом. Наверно, прежде входили в состав армии французов. Меня отвели в лес и показали, где примерно яма находилась. Сейчас там все травой поросло, не разглядеть, но вогнутость видна.
   Отрядил бойцов обшарить озеро. Приходится трудно. Берега топкие. Только в паре мест можно подойти к берегу, не увязнув в трясине. Озеро глубокое. Местами до дна никак не достать. Пустил ныряльщиков. Жалуются, что вязнут в тине и работают на ощупь. На дно не встать, полно ила. Только почти у берега нашли тележную ось и часть основы. Но местные говорят, что это недавнее происшествие: лошадь понесла, телега вся вдребезги, ось в озеро с остатком досок и ушла. Толку нет ни от ныряльщиков, ни от промерщиков. Переходим на соседние озера.
   Одновременно допрашивал вора. От строгого отношения тот стал заикаться. Бубнит одно и то же. Жалеет, что с этапа бежал. Говорит, что если бы наплевал на эти два года, так был бы сейчас сытый и здоровый, а то весь паршой пошел. Я ему приказал вспомнить весь маршрут: как шел, где останавливался, как к озеру вышел и куда пошел потом. Сидит, морщится, утверждает, что бежал, как заяц, то есть петлял, чтобы со следа сбить. Отдыхал и спал только в лесу.
   Один раз, когда деньги украл, он с шальной компанией связался. Те над ним посмеялись, напоили, куда-то привезли, а когда он очнулся, так сразу деньги увидел. На столе кроме денег еще бутылки со спиртным стояли. Он обрадовался и сбежал. Какой был городок или село – не знает. Но точно что небольшой, если город, а если село – огромное. Потом жил только по лесам. Очень боялся. На озеро вышел случайно. Спал, проснулся, немного прошел – и озеро. Сколько до того шел, не помнит; знает лишь, что еда еще была. О себе говорит, что неприхотливый, может неделю на одной буханке хлеба продержаться, была бы вода. К тому же ягоды ел. А после находки золота поспал до темноты и пошел без всякой тропинки. До дороги долго шел.
   Сделал вывод, что искать следует не близко к дороге, а примерно на ночь пути от нее. Озеро должно быть лесное и вдали от жилья и полей. Он не видел ни домов, ни полей, ни даже дыма из труб. Один только раз заметил, что по сельской дороге телега проехала. Я решил, что озеро нужно искать в стороне от полевой дороги, идущей от основной. Вор указал также, что само озеро в форме яйца, небольшое, берега в основном сухие, над озером сосновый лес.
   Пригласил картографов. Те ничего толком не сказали. Считают, что озер с подобным описанием сотни. Рассчитал, что искать следует не более чем на сорок километров в сторону Москвы. Задаюсь еще одним вопросом, и он мне неприятен. Картографы сказали, что прежняя Смоленская дорога на Москву была в другом месте, показали на карте где. Получается, что нужно смотреть по старой дороге, а это другие озера. Срочно нацелил бойцов на другой маршрут. Решаю вопрос о спуске воды из одиннадцати запруд.
   Обнаружил случайно село под наименованием Французово. Почему так названо? Не выяснить. Деревня очень маленькая, всего десять домов. Никто ничего не знает. Очевидно, когда-то горела, и не раз. У деревни церковь и озеро. В церкви теперь попа нет, сделали читальню. Судя по карте, церковь прежде была рядом со старой дорогой. Решил проверить. Отправил ныряльщиков. Нашли крест и колокол. Вытащили только крест, и с большим трудом. Думал сначала, что это тот самый крест с Ивана Великого, однако оказалось, что крест сбросили пять лет назад, когда делали из церкви читальню. Рассердился.
   На другой день взял вора и привез в село, где он мог украсть одежду. Местность неожиданно узнал. Но показал совсем на другой дом. Сказал, что запомнил его потому, что крыша с флюгером в виде рыбы. Спросили у хозяев о краже, а те сказали, что крадут тут постоянно, так что они не помнят, когда и что у них украли. Пожаловались на проезжие телеги и машины. Дом стоит у самой дороги. Зато теперь заставил вора вести от дороги в лес, чтобы понять, где может быть его озеро. Водил два дня. Без толку. Поставил задачу перед бойцами найти озеро не больше чем в пятнадцати километрах от дороги, по левую руку в направлении на Москву. Нашли три озера. Об одном из них вор сообщил, что вроде похоже. Направил туда ныряльщиков».

   – Эх, – засмеялся тут Лева. – Все бы хорошо, только одного факта он совсем не учел.
   – Какого? – спросил я. – Вроде ведь ищет старательно, каждую деталь отмечает.
   – Но изъятое у вора золото он даже рассмотреть не удосужился, – вздохнул мой друг.
   – А чем ему поможет это золото, если его адрес не известен? – удивился я.
   – Многим, многим, – заверил меня Лева. – Это ж не золотые самородки, а монеты. Ну а монеты, сам понимаешь, имеют год выпуска.
   – Ты к чему это клонишь?
   – Да, может, золото вовсе не французское, – сказал он, широко улыбнувшись. – Если оно позже 1812 года, то к Наполеону ведь отношения иметь не будет, не так ли?
   – Да, – согласился я тут же, – не будет, а ведь и правда – не будет! Но почему он об этом не подумал? Может, ему эта мысль придет еще в голову? Что там дальше?

   «На глубине нашли скелет с привязанным камнем. По всему видно, что топили мужчину. Одежда почти не сохранилась, в воде пробыл очень долго. Когда подсушили куски ткани, стало ясно, что это было сукно. Зато сохранились сапоги, какие носили до революции купцы и вообще неблагородные. Руки сзади завязаны проволочным узлом. Скелету, думаю, лет сорок, не меньше. Ныряльщик обшарил вокруг находки ил, благо небольшой слой, достал несколько пуговиц. Пуговицы с гербом. Какой-то государственный служащий из низших чинов.
   Приступили к дальнейшим поискам с воодушевлением, искали два дня, но более ничего не обнаружили. Тряс вора снова на предмет ошибки. Неприятно поразило, что он стал плакать. Для очищения сердца продолжил искать и на других водоемах. Одновременно получил известие, что от меня требуют полного отчета. Звонил лично тов. Крупнову. Он потребовал, чтобы я все поиски немедленно прекратил, поскольку взяли двоих махновцев в самый момент нелегальной встречи с посланником батьки. Жаль, придется ехать.
   Спуск запруд приостановлен до особого указания. С крестьянами проведены беседы о необходимости сообщать властям сразу же по получении сведений о находках в водоемах или вблизи них. Вор отправлен по назначению. Наверно, тов. Крупнов прав, и я напрасно расходую народные деньги. Если бы повезло найти бандитское золото и вернуть его государству, разговор был бы другим. А так выходит, что следы этого золота приводят к мифам и легендам. Но я не сдамся. Я буду искать везде, где только можно. Я теперь точно знаю, что нужно осмотреть южные курганы, все до единого».

   – Так, – подвел итог Левка, – с наполеоновскими поисками, кажется, покончено. Теперь, значит, по курганам пойдет? Ну-ну, успехов ему!
   – А что там дальше? – заглянул я ему через плечо.
   – Дальше всего одна строчка: «Еду в Краснодар», – прочел друг, потом сощурился, пригляделся. – Да нет, карандашом накарябано: «Борисов? Азов? Симферополь?» Ну, Азов с Симферополем, это понятно, там те самые курганы, – и добавил с недоумением: – А белорусский Борисов-то зачем в одном ряду? Никак опять Наполеон? Ну и дядька! А монеты так и не удосужился проверить по году!

Французы наследили

   Меня же поиск сокровищ Наполеона заинтересовал не на шутку. Я плохо представлял себе существо вопроса, поэтому принялся активно изыскивать любую доступную информацию. Оказалось ее не так уж много, но представление о том, как появилось столько легенд о скрытых кладах, я все-таки получил.
   Всем известно, что Бородинская битва русскими была проиграна. Им пришлось отступить от Москвы, а Наполеон – напротив – в Москву вступил. Все, кто мог, из Москвы, разумеется, бежали. Огромный поток беженцев устремился подальше от опасного города. Бросали все, что не успевали или не могли увезти. Так что особо удивляться, что Наполеону досталось много ценностей, не стоит.
   Москву, считая со Смутного времени, когда в ней обосновался странный царь по имени Лжедмитрий, никогда не сдавали. Триста лет она и знать не знала, что такое вторжение иноземного войска. Но удерживать Москву, не потеряв армию, Кутузов не мог. И ему пришлось пойти на нелегкое решение – заявить о сдаче Москвы. Выбор был невелик: принять еще один бой – потерять все, отойти от Москвы – выиграть время. Бородинская битва случилась в августе, и Кутузов все хорошо рассчитал: французы войдут в Москву, вынуждены будут там задержаться, а потом плавно лето перейдет в осень, осень – в зиму, и воинам императора придется в холодной России очень тяжко.
   Наполеон, выиграв Бородинскую битву, тоже не был доволен результатами: он не ожидал, что сражение будет таким тяжелым, у него были огромные потери. К тому же, хотя армия Москву оставила, русские и речи не вели о сдаче и подписании капитуляции, как обычно происходило в других странах. Конечно, если бы он двинул войска на Петербург, картина была бы несколько иной. Петербург был столицей, Москва же такого статуса не имела. Да, она была древней, но не официальной столицей Российской империи. Так что ожидание немедленной капитуляции может вызвать у нас только сочувственную улыбку.
   Так уж случилось, что войска императора вошли в Москву. Город был почти пуст. И первое, что стала делать армия в завоеванном городе, – отправилась его грабить, тем более что не было ровно никакого сопротивления. С одной стороны, это было приятно и почти безопасно, с другой – послужило началом конца армии. Солдаты шарили в домах, выходили, нагруженные ценностями, кроме ценностей неожиданно обретались бочки с вином – армия пировала.
   Однако в Москве жители были, хотя и малая их часть. Кроме тех, кто не смог бежать из Москвы по разным причинам, в ней оставались городские партизаны, патриотически настроенные люди. Они решили спалить город, только чтобы не отдать его сокровищ врагу. Поэтому, с одной стороны, пьяные солдаты, в силу своего состояния неосторожные с огнем, с другой – партизаны, устраивавшие собственные костры, быстро привели город в надлежащее состояние: он местами горел. Конечно, он горел уже гораздо хуже, чем пару столетий назад, когда был в основном деревянным, но все равно горел.
   В качестве ставки Москва выглядела очень плохо. Так что, простояв в таком разоренном городе чуть больше месяца и не дождавшись капитуляции, император решил выводить свои войска. Было, однако, уже 19 октября, осень давно вступила в свои права. Ничего хорошего французам это не сулило. Тем более что армия уходила не налегке, а прихватив себе на горе награбленное золото, серебро и прочие ценности. Современники вспоминали, что дорога на Смоленск (по которой уходил Наполеон) представляла собой колышущееся море всевозможных телег, карет и прочих повозок.
   Многослойная колонна растянулась на сорок верст. Можете подсчитать, сколько всего вывозили, тем более что Наполеон непременно решил вывезти русские реликвии. Среди них были и адски тяжелые, такие, как московские пушки, которые в силу их древности приглянулись императору, или крест с колокольни – огромная махина. Правда, крест он с собой все-таки не потащил. И причина была не в тяжести креста, а в том, что он пострадал при падении. Его оставили прислоненным к стене колокольни. Однако в списке кладоискателей этот крест оказался чуть не на первом месте, и граф Сегюр был свято уверен, что его затопили в Семлево. А вот пушки повезли. Их потом бросали по дороге – слишком тяжелы. И очень долго после этой эпопеи пушки, что удивительно и непонятно – без стволов, находили по всем окрестностям Смоленской дороги. Везли и церковные сокровища, некоторые из коих были невероятно громоздкими или тяжелыми. Паникадило из Успенского собора, к примеру, весило 1600 пудов.
   Нагруженная и потому плохо маневренная армия оказалась для Кутузова прекрасной мишенью. Под Малоярославцем Кутузов дал Наполеону бой, и хотя императора не разбил, но хорошо покалечил. Сам город переходил из рук в руки восемь раз, битва была жестокая. Французам удалось закрепиться в Малоярославце, но какой ценой? И что дальше? Император хотел идти на Калугу, но там стоял Кутузов. Второго сражения такого масштаба армия Наполеона могла и не выдержать. Оставалось одно – идти на Смоленск и далее до Варшавы.
   После октябрьского сражения под Малоярославцем Наполеон вынужден был вынести приговор всем тяжелым сокровищам – бросать без жалости. Армия расставалась с чужим добром. Бросали ценности целыми повозками. Но императорский обоз, который, как считают ученые, состоял не то из 25, не то из 45 повозок, тем не менее пока еще существовал. Была надежда, что удастся в рекордные сроки пройти путь от Можайска до Литвы, и тогда началось бы более нормальное отступление или – если очень повезет – передышка.
   Но рекордные сроки и тяжелый обоз – вещи несовместимые. Вот почему, оказавшись в безвыходном положении на стоянке в Семлево (!), император отдал приказ: бросать все, что мешает быстрому маршевому продвижению, и уходить на Смоленск. Это вовсе не означало, что весь обоз императора ухнул в воды озера Стоячего. Это означало – бросать везде. В лесу. На дороге. В поле. Бросать без малейшего сожаления. То, что можно как-то облегчить, сделав уже не предметом искусства, а просто драгоценным ломом, облегчать.
   По приказу императора солдаты выковыривали из роскошных ножен драгоценные камни, поскольку они весят куда как меньше массивных мечей или сабель. Самое забавное, что на протяжении всей кампании в России работала французская курьерская служба, которая возила почту на родину. И именно в почтовые кареты стали грузить украшения и драгоценные камни. Одна такая посылка досталась известному русскому партизану Денису Давыдову. Как-то его ребята нагнали такую карету, судя по всему, груженную под завязку. Французы, чтобы спастись от противника, стали выкидывать на дорогу часть груза. Там была и посылка, полностью состоявшая из алмазов, сапфиров, изумрудов. Курьерской почте, между прочим, удалось удрать от Давыдова.
   Но как же тогда рассказы о Семлевском озере и затопленной московской добыче? Современные исследователи пришли к такому выводу: Семлевским могли назвать любое озеро или запруду в радиусе десяти-пятнадцати километров. Там только от Семлево до Васино было восемь озер, многие куда больше Стоячего озера и не с такими топкими берегами. Кроме того, как обнаружилось, старая Смоленская дорога не была напрямую связана с озером Стоячим. Оно оставалось в стороне, и, что еще интереснее, к этому озеру не было проложено дорог. То есть армии Наполеона пришлось бы тащить сокровища к нему волоком, что, понятное дело, было физически невозможно.
   Где, в каких водах сгинули эти сокровища – неизвестно. В любом водоеме. Но, может, и не в водоеме. Случайно я наткнулся на статью, посвященную этой теме, и вдруг с удивлением прочитал, что затопление сокровищ в Стоячем озере могло быть дезинформацией, которую специально распространил Наполеон, чтобы утаить истинное место сокрытия сокровищ (если он хотел вернуться и забрать добычу, все могло быть именно так).

   «Именно этой версии придерживается Орест Петрович Никитин, – пишет журналист Дмитрий Тихонов, – исследователь из Красноярска, живший во время Великой Отечественной войны в Смоленской области. Он утверждает: все поиски не имели успеха по той причине, что не удосужились собрать сведения среди местных жителей.
   И, действительно, ни для кого не было секретом, что приблизительно в 40 километрах от Семлево, на берегу реки Угры, рядом с селом Вознесенье, находится кладбище, называемое Курганниками. На нем хоронили французских гвардейцев, почему-то застрявших здесь после войны 1812 года. Сами они говорили, что отстали от своих частей и, боясь быть уличенными в дезертирстве, не решаются возвращаться во Францию. Один гвардеец влюбился в красавицу-крестьянку из Вознесенья и женился на ней. Незадолго до губернаторства Хмельницкого он умер. Жена поставила ему памятник – большой камень с надписью, повествующей о том, кто лежит под ним. Сама прожила очень долго и умерла уже в ХХ веке в возрасте более ста лет, не оставив после себя никого. Перед смертью она рассказала, что Наполеон действительно отдал приказ о захоронении сокровищ в Семлевском озере, но только для того, чтобы создать слух. На самом же деле он поручил отобранным гвардейцам найти подходящее место подальше от Смоленской дороги, спрятать там ценности и ждать дальнейших указаний. Вдова вспомнила, что ее муж все время ждал важных вестей из Франции и часто уходил на берег реки, подолгу сидел там, о чем-то размышляя. Однажды он привел ее туда и попросил похоронить в указанном месте.
   А перед Великой Отечественной войной в этих местах появился странный немец по фамилии Мозер, выдававший себя за представителя известной фирмы. Как выяснилось позже, был он классическим шпионом и являлся сотрудником Абвера. Мозер собирал различную информацию и, видимо, случайно узнал версию о спрятанных сокровищах.
   В 1942 году он снова оказался здесь и, возглавив специальную команду саперов, занялся поисками.
   – Однажды Мозер, – рассказывает Никитин, – посетил наш дом в городе Гжатске, где мы в то время жили, и похвастался: клад обнаружен в нескольких метрах от камня – памятника наполеоновскому гвардейцу. Найденные драгоценности я видел лично и подтверждаю это. Они состояли из золотых монет в 4 кожаных мешках, двух десятков золотых блюд, чаш, кубков, множества церковной утвари, среди которой выделялся большой золотой крест. Может быть, немцы показали только часть найденного, а остальное скрыли от глаз ненужных свидетелей. Так что тайны Семлевского озера с 1942 года больше не существует...» [15 - Тихонов Д. Кто похитил клад Наполеона? // Труд. № 168. 11 сент. 2003.]

   Конечно, можно верить или не верить приведенному журналистом рассказу Никитина. Но информация о том, что часть добычи могла быть спрятанной в столь печальном месте, как кладбище, даже сомнения не вызывает. И то, что в конце концов сокровища были найдены немецким офицером, – тоже. И уж, вне всякого сомнения, Наполеон не стал бы топить в небольшом Стоячем озере все 25 или 45 повозок с награбленным. Стоячее такого количества сокровищ просто не выдержало бы. Да и искали в нем множество раз всегда безрезультатно. И губернатор искал, и помещик Бирюков, а помещик Шагиров даже поставил сруб из бревен и воду откачивал, спускал на дно водолаза и так ничего не нашел.
   Среди искателей сокровищ были химики, картографы, геологи, инженеры, офицеры, даже одна княжна и священник. Никто ничего не нашел. Этим же делом по несчастной случайности занялся и наш Васильев, с таким же результатом. Правда, Васильев написал, что дал приказ спустить воду из пары запруд. Известно, что спустя пять-семь лет такой проект осуществили: воду спустили практически из всех запруд по Смоленской дороге. Очевидно, Васильев был первым, кто придумал такой план. А может, мы узнаем, когда прочтем все записи комиссара, что он его и начал осуществлять. Запруды ликвидировали в 1933–1938 годах, а до 1936 года наш альтруист мог сюда еще возвратиться.
   Что же касается поисков московской добычи императора в водах именно Стоячего озера, то их вели, но безуспешно, и в шестидесятые годы прошлого столетия. Целый институт ВСЕГИНГЕО занимался этим вопросом, изучая содержание в пробах воды из озера цветных металлов. Нашли медь, цинк и зашкаливающее количество серебра, что очень воодушевило кладоискателей, – превышение нормы в сто раз! Словом, копать тут, то есть нырять тут. И пошли нырять. Искали сокровище военные: генерал-лейтенант А. И. Голдович, полковник Свистунов, старшие лейтенанты Михеев и Костенко, простые солдаты. Искали это сокровище в озере Стоячем и водолазы Морского клуба МАИ «Волна». Строили специальные шахты, опускали водолазов – все без толку. Искатель клада Красносельский, который много лет занимался поисками, считает, например, что сокровище, если где и спрятано, то именно в Стоячем озере, несмотря на нулевой результат:

   «С полным знанием дела могу заявить, что этот результат совершенно закономерен. Но не потому, что там ничего нет, а потому, что там очень трудно что-либо найти. Если бы французы долго и целенаправленно искали лучшее место для захоронения сокровищ – его трудно было бы сыскать. Дело в том, что дно озера покрыто слоем ила. В самом глубоком месте он достигает толщины 16 метров. Понятно, что и в прошлом веке, и в начале этого такое препятствие было преодолеть трудно.
   Нам это удалось с помощью грунтососной техники, с которой работали наши водолазы, мы пробуравили слой ила на всю глубину и достигли минерального дна, ниже которого даже пушки опуститься уже не могли. Но дна мы достигли лишь в восьми точках. На большее у нас не хватило времени и сил, а главное, денег. Таким образом, мы можем твердо сказать, что там, где мы копались, действительно ничего нет. Но наши восемь точек перекрывают сравнительно небольшую часть площади дна.
   <…>
   Что касается довода… о том, что французы не могли дотащить 25 подвод к „лесному, лежащему среди заболоченных низин озеру“, он гадательный. Или могли, или не могли. Все же приказы императора, тем более гвардией, еще выполнялись. А положение отступающих в этот момент не было еще столь критическим, как хотя бы неделю спустя, потому что не было еще больших морозов и снегопадов. Так что могли и дотащить, тем более что в лесу соорудить лежневку на километр не трудно.
   Теперь о предположении… о том, где все же следует искать. Неверно, что не рассматривались варианты с прудами и озерами искусственного происхождения. Правда, мы думали только о той запруде, которая существовала раньше в самом селе Семлево, потому что упоминания мемуаристов могли касаться и этого водоема. Но вот где уж искать без толку, так это там. Сколько бы их ни было по маршруту отступления французов. Если в лесное озеро можно было что-то сбросить скрытно и, как мы убедились, не просто достать, то уж в запруду посреди или вблизи деревни скрытно спрятать бы не удалось.
   <…>
   Таким образом, я считаю, что если клад императора до сих пор существует, то искать его имеет смысл в Семлевском озере (оно называется еще Стоячее). А вот в бывших запрудах его искать бессмысленно». [16 - Красносельский С. Я тоже искал этот клад // Вечерний клуб. 30 апреля 1998.]

   Тем более бессмысленно, что, по Красносельскому, до революции за запрудами хорошо ухаживали, то есть воду периодически спускали и дно чистили. Уж с 1812 до 1912 года что-нибудь да нашли бы. Значит, остаются озера, леса, поля и вообще любые уголки, куда люди неохотно суются – кладбище как раз из таковых.
   Но вопрос в другом. Да, Наполеон в Семлево приказал избавиться от громоздких вещей. Но вряд ли он распорядился избавиться от всей добычи. Так что мне думается, что если оставаться реалистами, наиболее ценную добычу все же пытались сохранить. Что-то укрывали, надеясь на возвращение, что-то оставляли, окинув прощальным взглядом. Но кое-что тащили дальше – в Смоленск и в сторону границы.
   Впрочем, Смоленск Наполеона совсем не порадовал. А дальше, после Смоленска, события пошли хуже некуда. Французы уходили по выжженной земле, по той самой дороге, где летом они сами жгли села. Теперь им нечего было есть. К тому же в свои права вступила уже не осень, а зима. Это был конец. Граница встретила Наполеона страшной переправой через речку Березина и тяжелыми боями в районе Борисова и деревни Студенки. Известно, что даже в этом вроде бы конце пути императорская гвардия везла с собой ценности. По крайней мере, легенд о переправе Наполеона сложено немало.
   Одна легенда повествует о восьми бочках с золотыми монетами, которые зарыты где-то в окрестностях города. Легенду в прежние времена считали истиной, поскольку иначе зачем было губернскому секретарю Рачковскому составлять докладную записку на имя Минского губернатора в 1896 году? Ведь губернский секретарь – не уличный юродивый, а всеми уважаемый человек? Однако именно он обратился к губернатору с нижайшей просьбой… разрешить заняться раскопками клада наполеоновского времени. Якобы этот клад был сокрыт во время тяжелых боев под Борисовом. А тайну клада губернскому секретарю открыл много лет назад отставной солдат, который участвовал в битве.
   По легенде, солдат вместе со своими товарищами напал на французскую крытую повозку, в которой оказались восемь бочонков. Солдаты сбили с одного из них обруч и увидели сверкающее золото. Тогда решили они это золото прикопать: вырыли саблями яму, засыпали ее золотом и быстро закидали землей. Каждый надеялся, что после войны вернется и разбогатеет. (Ориентиром тайника солдат назвал ту самую деревню Студенки, около которой были захоронены бочонки.) Но судьба распорядилась иначе. Будто бы на следующий день произошло крупное сражение, в котором погибли почти все, кто спрятал золото, а в живых остался только этот солдат.
   Как и в большинстве подобных легенд, солдат, после того как поведал о тайне, скончался на следующее утро от старости и болезней. А губернский секретарь, дожив до седин, решил заняться кладоискательством. Впрочем, о дальнейшей судьбе губернского секретаря, равно как и о его поисках, ничего неизвестно.
   Точно такой же туман неизвестности окутывает и куда как более масштабный золотой поток – 48 повозок с золотыми монетами, так называемую казну Наполеона. Этот денежный поезд следовал за армией императора от горящей Москвы и до города Вильно. Правда, к концу пути из 48 повозок с золотом каким-то чудом уцелела одна, на ней был крупно выведен номер 48. Она и дошла до города Вильно. Не стоит думать, что разворовали императорскую казну баденские гвардейцы, которые охраняли и сопровождали ценный груз. Эти славные ребята четко выполняли приказ и стремились довезти золото до указанного места. Но… кроме них была ведь еще оголодавшая французская армия, которая считала золотую казну своей по праву (самое занятное, золотая казна была зарплатой армии, которую император не успел или не захотел выдать в разоренной Москве); были еще и русские войска, казаки и партизаны.
   Периодически на бравых швейцарских парней нападали из засады, лошадей уводили, а бочонки с золотом отнимали. Повозки о двух лошадях шли потоком: первая – под номером один, последняя – под номером 48. По мере продвижения к литовской границе количество повозок с меньшими номерами сокращалось. От голода падали не только люди, но и лошади. Тогда приходилось разгружать невезучую повозку, срочно искать укромное место и хоронить золотой запас – лишних лошадей не было. Если повозка ломалась, а столь длительное и ускоренное продвижение способствовало поломкам, бравые швейцарцы снова отправлялись прятать золото. Для запоминания они честно делали какой-нибудь знак. Словом, все, что не было разграблено за путешествие, осталось лежать в земле.
   Вероятно, легенда о бочонках с золотом, спрятанных русскими солдатами, – одна из целого списка в чем-то, безусловно, правдивых историй. Другие золотые клады остались по всему пути следования. Особенно много таких золотых схронов на территории Белоруссии, на огромном расстоянии от границы России до Минска и от Минска до Березины. Точное количество тайников никому неизвестно. Немоница, Селище, Смаргонь, Беница, Молодечно – вот только часть мест, где могут лежать в земле монеты наполеоновской армии, вся их так и не выданная зарплата. Так что, если подумать, весь путь императора от Москвы усеян не только костями французских солдат, но и золотом.
   Правда, кое-какие золотые клады, которые оставляли баденцы по пути к Вильно, некоторые предприимчивые и хорошо запомнившие местность люди потом изъяли. Но многие так и остались в земле. Для этого достаточно было пустяка: погибли те, кто знал координаты захоронения, или изменилась местность – спилили дерево, которое использовалось в качестве ориентира, унесли камень, который обозначал тайник; сгорел дом, который считался надежным указателем, и т. п. Наш Васильев, конечно же, кое-какие легенды знал. Вот, наверно, почему рядом с Азовом и Симферополем он указал и город Борисов – одну из золотых могил… Пусть и не с бандитским золотом.

Украденное золото Рады

   Между тем прочтение записок комиссара Васильева неожиданно затормозилось. Нет, мы горели желанием выяснить, какого рода деятельностью решил он заниматься после неудачной поездки в Смоленск. Но следующая тетрадка оказалась совершенно непонятной. Весь текст в ней точно состоял из загадок и шарад, приходилось разбирать каждое слово, потому что комиссар вдруг перестал писать их целиком, а сокращал по одной ему ведомой системе. Иногда он просто записывал только первые три, а то и две буквы, иногда пропускал гласные; иногда вместо букв использовал хаотические закорючки. Было ясно, что записи делались наспех, вполне может быть, что и в не подходящих для работы условиях.
   – Кажется, он чего испугался, – неожиданно сказал Лева. – Тут не во времени дело, а в страхе. Что-то неприятное случилось у него после смоленской поездки. Он хотел для памяти все записать, но время, сам знаешь, наступало для записей не самое подходящее – убийство Кирова, первые громкие дела политического характера, борьба с оппозицией… Это, конечно, не шифровка в прямом понимании, но запись для себя, для посторонних глаз непонятная. Нужно специалиста искать, сами не справимся.
   – Но мы ведь о его действиях уже знаем, – не согласился я, – а специалисту еще вникать придется. Может, попробуем?
   – Ну, и как ты прочтешь хотя бы такую ясную и почти полноценную строчку: «пон вс с м с раз ген»? Мне так ничего в голову не приходит, – признался Лева с неохотой. – «Пон» может оказаться словами «понятно», «понял», «понемногу», «понырял» и сотней им подобных. А «вс» будет еще куда как богаче на домыслы. Об отдельных буквах вроде «с» и «м» я просто молчу. Нет, тут нужен дешифровщик. Пусть он не так хорошо, как мы, знает суть дела – он другое знает: как люди в случае необходимости сокращают слова. Надо составить некий алгоритм текста, а потом уж его разбирать. Так что давай так и договоримся: понятные куски, которые не так сокращены и читаемы, мы сейчас трогать не будем. Попросим разобраться с этой загадкой специалиста. Пусть почитает, посчитает, запишет то, что смог прочесть, а мы подумаем, насколько правильным по смыслу, по сути происходящего, окажется этот перевод с русского на русский.
   Возразить мне было нечего. Тетрадка буквально через день оказалась в руках у специалиста по шифрам, а я на какое-то время перестал думать о приключениях комиссара. Я задумался о его судьбе. В самом пристрастии к поискам махновского золота чувствовалась какая-то странность. Васильев бросался, не побоюсь этого слова, на золото батьки как одержимый. Другие сокровища, зарытые в землю или утопленные, его интересовали, поскольку имели вполне понятную ценность, но интерес к ним не становился каким-то личным.
   Узнав, например, что под Смоленском махновское золото неожиданно превратилось в наполеоновское сокровище, Васильев, похоже, обиделся на свою судьбу. Что это такое она ему подсунула? Какой еще Наполеон? Потому он, видимо, даже не пытался возражать, когда ему приказали поиски свернуть. Думаю, если бы след вел к махновскому золоту, все было бы куда как драматичнее. Вряд ли комиссар так быстро сдался бы. Может быть, задумался я, в годы Гражданской войны Васильев был как-то связан с Махно или хотя бы знаком лично? Такое пристрастие гораздо проще объяснить личной враждой, какой-то обидой, но не выполнением государственного задания. Работу так не исполняют, так решают собственные мучительные проблемы. И пока наш дешифровщик пытался прочесть текст, я позвонил в Тверь.
   – Анастасия Кирилловна, – взмолился я, – расскажите поподробнее о своем прадеде, о тех годах, которые в тетрадках не отражены. Где воевал он? На каком фронте?
   – Разве это важно? – спросила меня правнучка. – Я вам тетрадки дала, там все нужное и есть. И про фронт, кажется, есть.
   – Записи, как мы поняли, – стал я объяснять, – начинаются не раньше 1928 или 1927 года, вторая дата вернее. Первые мы изучили и даже разобрались. А потом пошло что-то странное. Как только ваш дед побывал в Смоленске, следующая же тетрадка совершенно нечитаема, там не слова, там только отдельные буквы. Что произошло после Смоленска?
   – А какой это год? – задала она вопрос, на который точного ответа у меня не было.
   – Вероятнее всего, двадцать девятый, но не на сто процентов, – задумался я. – Поскольку ваш прадед дат нигде не ставил, то датировать эти записи можно только по внешним событиям и каким-то упоминаниям событий, не более того.
   – Если двадцать девятый, – неожиданно холодно ответила женщина, – то произошли два события. Первое событие: моя прабабушка в первый раз попробовала с ним развестись. Она не осознавала всей важности его работы и сердилась, что он практически не бывает дома. Иногда он из командировки возвращался домой на пару дней, а потом снова уезжал, и прабабушке приходилось нелегко. Второе событие: прадеда жестоко оклеветали. Клеветник, правда, потом пришел сам просить прощения, но прадеду от этого легче не было. Ему пришлось доказывать, что он всегда был честным коммунистом. И он доказал. Вот такие были события. Еще вопросы есть?
   – Есть, – искренне обрадовался я, – есть. И все те же, что я уже задавал: чем занимался ваш прадед во время Гражданской войны?
   – Делом занимался, – уже с досадой проговорила правнучка, – воевал. И не просто обычным бойцом воевал, а проник в самое гнездо контрреволюции, в штаб Деникина. Много пользы принес, много человеческих жизней спас.
   – Вы хотите сказать, – не отставал я, – что ваш прадед был шпионом у Деникина?
   – Не шпионом, – поправила она, – а разведчиком, точнее, внедренным агентом. Ему только чудом удалось спастись под Екатеринодаром. Я всей правды, конечно, не знаю, но бабушка рассказывала, что там он оказался между многих огней. С одной стороны, из-за неразберихи его чуть было не убили свои, красные; с другой стороны, на него охотились какие-то никифоровцы.
   Смешно вам может показаться, но от смерти его спас прямой начальник – деникинский офицер. Но из штаба ему пришлось буквально самоустраняться. Он как бы потерялся и прибился к казакам. Ничего хорошего про этих казаков сказать не могу, потому что оказались отъявленные белогвардейцы. Прадед о них без ненависти говорить не мог, но тогда приходилось делать вид, что сам такой. К своим ему удалось бежать уже из Ейска; прадед чудом избежал столкновения с каким-то махновским отрядом. Вот как он воевал. За отвагу ему потом орден дали. Но он не мог простить своему командованию, что первый орден дали не ему, а настоящему врагу трудового народа.
   – Махно, что ли? – усмехнулся я.
   – Этому самому, – вздохнула Анастасия Кирилловна. – За особые заслуги. А какие у того были заслуги – грабежи да алкоголизм? Прадед свой орден в самом конце Гражданской получил. Так он ведь и заслужил свой орден. А этот? Чем он заслужил? Черноармеец проклятый!
   Я поблагодарил правнучку за информацию и откланялся. Конечно, яснее действия комиссара в период Гражданской войны мне не стали, но теперь я хотя бы точно знал: батьку Васильев ненавидел. А никифоровцы, скорее всего, были одним из махновских боевых отрядов под командованием Марии Никифоровой. Так что сталкивался наш комиссар и с махновцами, хотя, может, и не с самим Махно, и с теми, кто сражался против красных и Махно.
   Может быть, поиск именно махновского клада был способом восстановить справедливость, исправить собственное прошлое? Если задуматься, так внедренному агенту приходилось совершать множество отвратительных дел, противных его совести. Убежденный коммунист, вынужденный выполнять приказы Деникина, мог только надеяться, что его донесения каким-то образом помогут тем, кто его отправил лазутчиком в штаб. С психологической точки зрения это было мучительно, но ему удалось выжить.
   Почему же ярость у него вызывали махновцы, а не деникинцы? Что произошло между Васильевым и махновцами? Почему он так вцепился в поиск спрятанного ими золота? С первой же тетрадки он пишет только о махновцах. Его не интересует ни деникинское золото, ни наполеоновское, ни любое другое – только махновское. Он так уходит в работу, что жена желает развестись. Он так упорно роет факты, чтобы найти золото Махно, что вышестоящему начальству приходится его останавливать. Даже донос на него пишут. Думаю, что в доносе как раз и было про деникинский штаб и чистоту рядов. Все эти мысли я поведал Леве. Тот даже духом воспрял:
   – Теперь фигура Васильева становится яснее! Теперь понятно, почему он стал писать сокращениями. Очевидно, он поехал допрашивать махновских перебежчиков и столкнулся с опасными для него людьми. С людьми, которые могли рассказать о его прошлом. А то, что ты узнал про казаков, и вовсе делает это прошлое загадочным. Помнишь те первые вопросы, которые он записал? Про какой-то список, про связь с Деникиным, про Новороссийск и про число 80? Не хотел ли он этими вопросами связать золото Кубанской Рады с золотом Махно?
   Тут я призадумался. А что мы, действительно, знаем о золоте Кубанской Рады? Во-первых, знаем, что казаки тогда были на стороне Деникина. Махно же был в союзе с красными. Следовательно, и махновцы, и красные воевали с белыми и с казаками. Еще мы знаем, что Махно казаков ненавидел. Он считал, что с этими людьми нельзя даже жить рядом, потому что они против трудового народа. В них он видел цепных псов белого режима. Армия батьки грезила о счастливом будущем. Казакам в этом будущем никакого места не было.
   И еще мы знаем, что Махно отнимал ценности только у богатых и никогда – у крестьян. Но казаков он считал лампасным военным сословием и относился к ним столь же «тепло», как к урядникам или прокурорам. Для него казаки воняли тюрьмой. Поэтому он не погнушался бы провести экс у казаков. Тем более что речь тогда шла о каком-то неслыханном богатстве. Восемьдесят подвод с золотом, серебром, драгоценностями, церковной утварью и прочим антиквариатом сами напрашивались на отличный экс. Если Махно удалось отбить у Деникина под Синельниково часть обоза, предназначенного для французских банкиров, то отбить часть казачьего золота было еще приятнее. Есть такие сведения? Напрямую – нет. А если подумать, так изъятие золота у казаков во время страшной неразберихи деникинского исхода вполне могло произойти.
   Территория, по которой блуждали белые, красные, черные и прочие, занимала ограниченное пространство – юг европейской части бывшей Российской империи. Мобильным отрядам Махно не требовалось слишком много времени, чтобы совершить вылазку и немного «пощипать» казачьи части. Тем более эти части к 1920 году были отягощены грузом, скарбом, женщинами и детьми. Одним словом – тотальная эвакуация.
   Золото Кубанской Рады – это золото возникшего в 1918 году особого образования на территории тогдашней страны, Кубанского края, объявившего себя самостоятельным государством и принявшего решение выйти из состава Страны Советов. Если еще точнее – это золото правительства Кубанского края, казна казачьего войска плюс церковные и личные ценности.
   Во главе правительства Кубанской Краевой Рады стояли Филимонов, Рябовол и Быч. Именно эти люди и отдали приказ при приближении красных частей весной 1918 года срочно собирать все ценности, грузить на подводы и отходить от Екатеринодара для соединения с частями генерала Добровольческой армии Корнилова. Перед казаками была простая задача: отойти в горы и дождаться, когда подойдет Корнилов. Именно с этой целью все ценности буквально в одну ночь были погружены на повозки, для чего у казаков, оказавшихся в Екатеринодаре, реквизировались и лошади, и телеги.
   Всего было собрано восемьдесят тяжело груженных повозок. Увозить велено было все представляющее ценность. Казаки укладывали на телеги ящики с золотыми слитками или акциями, деньги царского правительства, выделенные в свое время на оплату военных действий с турками, казну своего войска, реликвии Запорожской Сечи, привезенные на Кубань с Днепра, и церковное имущество.
   Огромный обоз вышел из Екатеринодара, взял курс на Кавказ, и с этого момента судьба золота становится темной, а свидетели исчезают один за другим. По одной версии, за сохранность золота головой отвечали три человека: сам Рябовол, Бунчук и священник Калабухов. При малейшей опасности золото было велено спрятать, а свидетелей расстрелять. Правда, была надежда и на удачный исход. Но Екатеринодар был взят красными, часть станиц переметнулась к большевикам, белые части тоже имели виды на казачье золото, и пришлось сокровища срочно прятать. Свидетелей уничтожили. Спрятанное золото выплывало на протяжении двух лет, пока следы его не исчезли.
   По другой версии, в 1918 году золото было еще в целости и сохранности. Казаки отошли с обозами и затаились, затем власть переменилась, казаки влились в состав Добровольческой армии Деникина, и золото Рады мотало по дорогам войны вместе с генеральским. Каким-то образом оно снова оказалось в уже деникинском Екатеринодаре, а потом красные стали теснить белого генерала, и золото снова пришлось спасать.
   Обоз из тех самых восьмидесяти подвод для большей надежности разделили на несколько. Часть из них шла в Ейск для погрузки на корабли и отправки в Крым, где находился Врангель, часть – в Новороссийск с той же целью, а часть – через все южные губернии также в Крым, но по суше. Вроде бы для этой цели – охраны (и, думается, присвоения) казацкого золота – Врангель отправил на Кубань отряд полковника Улагая.
   Есть версия, что часть золота взял под свой контроль небезызвестный генерал Шкуро. Это золото осталось где-то в схронах: может быть, в пещерах около станицы Передовой, может быть, в станице Удобной, а может быть, на хуторе Розановском. Про последний схрон среди местных ходит легенда, будто однажды ночью по распоряжению Шкуро в балке рядом с хутором было захоронено много каких-то ящиков и один местный пастух даже видел, что в ящиках было золото. Золото прятали, как выходит по рассказам, по всему пути движения казачьего войска.
   Кладоискатель Юрий Харчук, человек весьма знаменитый своим упорством, считает, что часть золота оказалась зарытой в Дубовой роще около станицы Уманской, в наши дни известной как Ленинградская. Юрий считает, что лучшее место для сокрытия золота и придумать трудно:

   «В самой роще одно время располагались воинские части. Специально для них возле казарм были вырыты так называемые колодцы, в основном двух видов: для сбора и хранения дождевой воды и для хранения провианта – зимой в колодец складывали продукты, засыпали сверху льдом и плотно закупоривали. В таких условиях продукты могли храниться по нескольку лет. Эти колодцы, выложенные изнутри толстым слоем кирпича, всегда располагались парами, неподалеку друг от друга. Между собой они соединялись проходами, то есть все вместе образовывали довольно большую и разветвленную сеть ходов. По некоторым данным, их было от шестидесяти до ста».

   Когда потребовалось, колодцы использовали для захоронения золота Рады. Всего, как подсчитал Харчук, в Дубовой роще спрятано шестнадцать подвод. В одном из колодцев действительно нашли тайник. Но это оказалось не золото, а архив Кубанской Рады. Кроме Дубовой рощи Харчук дает и другие адреса захоронений. Это могила ейского атамана Кухаренко: вроде рядом с могилой устроен специальный бункер с золотом, но уже не с казацким, а с деникинским. Также одно из зданий, расположенное недалеко от некогда проходивших через станицу железнодорожных путей; вроде какой-то поезд с золотом специально притормозил против этого дома, сокровище сгрузили и припрятали не то в самом здании, не то по соседству с ним. А вполне вероятно, что золото находится в проложенных под землей ходах. И все – в одной только станице, по совместительству – родине Харчука.
   Правда, Харчук указывает и не «родной» адрес – станицу Староминскую. В этой станице, по его словам, тоже спрятана часть золотого запаса Рады. И что интересно, нашелся даже свидетель, то есть свидетельница, а если еще точнее – правнучка свидетельницы. Эта правнучка рассказала всем заинтересованным лицам, что в годы Гражданской войны ее прабабушка проживала на самом краю станицы. И вот как-то ночью она увидела подозрительные работы на пустыре за забором: какие-то мужчины, одни в солдатской одежде, а другие явные казаки, копались там в земле.
   Военные согнали невооруженный народ и показали, где рыть яму. Когда яма была вырыта, в нее заставили носить ящики и тюки; потом дошла очередь и до несчастных рабочих. Они скинули с себя одежду и полезли в яму, а затем раздались выстрелы. Братскую могилу вместе с непонятным содержимым закидали землей, рядом посадили небольшой тополек и укатили прочь. Правнучка свидетельницы уверена – там и лежит золотой запас Кубанской Рады. Почему бы и нет, говорит Харчук и называет еще адреса: станицы Павловская, Атамановская, Старощербиновская.
   Но может быть и иной адрес – город Екатеринодар. В городе существует мощная сеть подземных ходов. И некоторые кладоискатели свято убеждены, что именно здесь находится большая часть золота Добровольческой армии, припрятанного на черный день, советские архивы времен Второй мировой войны, и – само собой – золото Кубанской Рады. По этой версии, золото вообще никуда не исчезало: как оно было спрятано в подземельях Екатеринодара, так и долежало бок о бок с деникинским золотом, якобы отбитым у генерала не то махновцами, не то другими бандитами. На самом же деле эти золотые запасы должны были лежать до поры до времени, то есть в надежде, что советская власть сама собой рассосется, тогда-то его и предполагалось объявить счастливо найденным.
   Но советская власть не рассосалась. А чекисты, применив особые методы дознания, быстро выявили, где искать золотые клады. Недаром на Кубань в 1921 году приезжала комиссия из ВЧК и весьма серьезно выявляла следы золота. Если учесть, что комиссия поработала недолго, но уезжала с удовлетворением, то чекистам, вероятно, многое удалось разузнать, а может быть, и отыскать. Подземелья Екатеринодара в этом плане – тема особая. Они представляют собой целую сеть коммуникаций, проходящих под старым городом и связывающих множество объектов, о которых с первого взгляда и не скажешь, какой сюрприз они могут преподнести.
   Рассказывают о совершенно невзрачном здании старинной солодовни, под которым на самом деле находится огромнейший бункер с несколькими ярусами и витыми лестницами. Рассказывают о подвалах чудовищной величины под старыми домами, занятыми под учреждения; в них можно легко заблудиться, они необычайно глубоки и имеют ходы к другим подвалам. От солодовни можно пройти на территорию военной части, в собор, школу и даже выйти к крепостному валу. Известно, что вскоре после установления советской власти некоторые ходы были взорваны или наглухо заложены. Для какой цели это делалось, вряд ли мы узнаем. Так почему бы и золотым сокровищам не обнаружиться в той части города, где найти их практически невозможно? То есть – под землей.
   Конечно, сразу стоит сказать, что под землей или в тайниках находится только часть золота, причем любого происхождения – будь оно деникинским или казачьим. Мы знаем, во-первых, о захвате какого-то золота махновцами. Во-вторых, о том, что в тяжелой военной ситуации часть золота была скрыта в других местах, и назывались даже фамилии тех, кто этот запас скрывал. В-третьих, часть золота унесли, как говорится, на себе. Это небольшая часть, но она была. Такое золото появлялось неожиданно в эмиграции, его выдавали за личные вещи и сбережения. Подобных счастливчиков было не очень много. И, в-четвертых, часть золота была вывезена в качестве остатков золотого запаса.
   Во всяком случае сокровища Рады в небольшом количестве оказались-таки за океаном, в Америке. Это, по большому счету, было не совсем золото, если называть вещи своими именами. Это было серебро, а если еще точнее – регалии Кубанского казачьего войска и старинные серебряные вещи. Общим счетом 12 ящиков. Если считать подводами – так не больше одной. Исходя из этого факта можно понять, что золото каким-то образом пропало по пути к черноморским портам, откуда его собирались вывозить за границу.
   Причины этого вполне ясны. Многие казаки не хотели расставаться ни с родиной, ни с возможным богатством. Некоторые подводы были разграблены, и до портов дошло гораздо меньше повозок, чем предполагалось; те же, что дошли, могли быть разворованы и в портах. А могли их захоронить вблизи портов – Ейска и Новороссийска. Но странным образом все, кто был причастен к сбору и перевозке этих ценностей, прожили недолго и погибли нелепо.
   Еще во время Гражданской войны был убит Рябовол, якобы ввязавшийся в драку с монархически настроенным деникинским офицером, – получил смерть за желание самостийности. В первый же год болгарской эмиграции погиб Покровский, прикрывавший золотой обоз: его кто-то застрелил. Один за другим умерли и менее знаменитые защитники золота Рады. И все – не своей смертью. Кому-то очень хотелось, чтобы они замолчали. Но кто же это мог быть? Кто? Заказчика я искал, но не находил.

Расшифрованная тетрадь

   Недели через две, а то и три, когда я уже подумывал засесть за расшифровку самостоятельно – один или с Левой, как согласится, – пришло долгожданное известие: позвонил наш специалист по шифрам. Первое, что он сказал: «Ну и задали вы, ребята, работку, знал бы – не соглашался». Второе, однако, было куда утешительнее: «С огромным трудом сделал ваши каракули текстом». А когда Левка намекнул, что это не каракули, а, скорее, тайнопись, наш спец захохотал – мол, какая ж это тайнопись, это скоропись. Оказывается, мы так поверили в конспиративный характер записей, ссылаясь на тяжелое время для свободы слова, что совсем пропустили мимо глаз маленькие значки, поставленные то справа, то слева, то вверху, то внизу. Честно говоря, мы эти значки приняли за дефект ксерокопии или грязь. А выяснилось, что таким образом Васильев обозначал свои слова, просто чтобы не мучиться и не писать их целиком. Но для того чтобы это понять, даже нашему спецу пришлось изрядно попотеть. Мы точно не справились бы.
   И вот заветная тетрадка лежит перед нами. Точнее – перевод с русского на русский. Текст, как тут же мы увидели, интересный и неожиданный. Мы вцепились в него глазами и, пока не прочли до конца, не перемолвились между собой ни словом.

   «Тов. Крупнов устроил мне большой разнос. Сказал, что я опозорил смоленских товарищей, это нельзя иначе расценить как комчванство. Два часа он перечислял по пунктам, в чем я провинился. Я сказал тов. Крупнову, что виноватым себя не считаю. Я все по закону делал. Если милиционеры нарушили закон, то им и положено отвечать. И исправительные сотрудники нарушили. Им тоже следует отвечать.
   Тов. Крупнов стал говорить про солидарность в нашей среде. Я сказал, что думаю иначе, как тов. Сталин. После этого тов. Крупнов смягчился. Сказал, что вызвал меня не для разноса, а чтобы срочно передать дело на двоих самосдавшихся эмиссаров. Они из Румынии перешли границу и сразу пришли сдаваться точно по указанному им там своим человеком адресу – к неизвестному мне тов. Медведеву. Оба написали заявление, что хотят честным трудом на благо и так далее искупить вину и так далее. Им якобы сказали, что для махновцев, которые хотят вернуться, объявлена амнистия. Конечно, они были удивлены, почему их не отпускают на свободу после заявления. Начал ими заниматься тов. Медведев, но у него что-то с разговором не сложилось.
   Тов. Крупнов решил подключить меня, потому что арестанты связаны с батькой и почти готовы к сотрудничеству. Приехали не с пустыми руками – с приветами некоторым нашим внутренним врагам. Тов. Медведев желает использовать этот шанс для выявления сети. Тов. Крупнов считает, что сеть нам и так известна, даже целым списком. Недавно выпущены почти пятьдесят человек. Мне идея тов. Медведева понятна и близка. Последить было бы разумно. Взять всегда успеем. Но тов. Крупнов считает, что лучше взять, склонить к сотрудничеству, потом отпустить. В этом разногласие.
   Мне необходимо найти оптимальное решение. Спросил, кого взяли. Свистунов и Мохальский. От последней фамилии меня перекорежило. Тов. Крупнов спросил, сталкивался ли я с Мохальским. Вынужден был признаться. Если он – Илларион, то сталкивался: отвратительный человек, бандит. Лично присутствовал, когда он расстреливал пленных красноармейцев. Но что интересно, тогда он не был махновцем, он был из банды Петлюры. А Свистунова не знаю. Не сталкивался.
   Тов. Крупнов считает, что я с заданием хорошо справлюсь. По агентурным данным, на амнистию они пошли для отвода глаз, сами вернулись за тайниками, чтобы бунтовать народ. В это верю. Мохальский может. Он прирожденный оратор. Отвратительный демагог. Для прояснения картины пришлось объяснить тов. Крупнову, при каких обстоятельствах познакомился. Когда меня захватили петлюровцы, Мохальский агитировал красную часть за переход к ним. А когда мы отказались, приказал построить всех над ямой и расстрелять. Я успел упасть прежде выстрела. Лежал без движения, не мигая. Тех, кто шевелился, добивали. Мимо меня прошли. Так я столкнулся с Мохальским. Узнав правду, тов. Крупнов сказал, что я буду хорошо вести их дело.
   В понедельник встретился с Медведевым (фамилия записана одной буквой М.). Тов. Медведев сообщил, что арестанты не скрывают, почему решили вернуться. У них идейные расхождения с Махно. Они утверждают, что смогли пробраться в нашу страну, дав обещание привезти сокровища из тайника в Дибровском лесу. Тов. Медведев не стал им открывать секрет, что это золото было недавно изъято, после перехода на нашу сторону бывшего махновца, а теперь чекиста тов. Зиньковского. Тов. Медведев лично руководил операцией по выемке. Клад был в помеченной яме, состоял из котла с многочисленными золотыми и серебряными предметами весом более двадцати пудов. Я об этом ничего не знал.
   Тов. Медведев хотел посмотреть, как поведут себя в лесу перебежчики. Покажут место сокрытия или станут вилять. Просил допрашивать так, чтобы про Дибровский лес сказали сами, и выпытать про другие сокрытия. Обещал. Время сейчас трудное. Бандитское золото укрыто по всему югу. Негоже ему лежать. Золото должно работать.
   Неделей позже. Имел бессонные ночи. Арестантов привезли в изолятор, но, по моему приказу, не разделили. Мохальский меня не узнал. Он стал маленький, тощий, приволакивает ногу. Свистунова я вспомнил. Он и тогда был совсем пацан, и сегодня еще молодой. Ведет себя тихо, ничему не возмущается, старается показывать лояльность. Свистунов меня тоже не узнал. Очень удачно. Использую при случае.
   Начал допрос с Мохальского. Тот пытался углубиться в высокие материи. Остановил, потребовал чистосердечного признания. Признался сразу. Попросил, чтобы принесли изъятую при задержании записную книжку. Там, мол, все адреса. Потребовал, чтобы перечислил по памяти. Сослался на возраст, ранения, контузию. Все только записывает. Не доверяю.
   Книжку решил изучить внимательно. Адресов и фамилий множество. Половину мы не знали. По каждой фамилии работали персонально. Стало ясно, что признание нашей власти – подлая игра. Они внедрились во все сферы и выжидают. Теперь есть сведения, кто будет поднимать бунты на заводах, кто готовит акции в селах, кто агитирует среди интеллигентов. Спросил, какую роль избрал для себя, потому что слышал, что он хороший оратор. Смутился ненадолго. Объяснил, что давно не оратор, голос испортил, было ранение в горло. Спросил, насколько он сейчас честен. Посмотрев мне в глаза, ответил, что честен. Сказал ему, что нужны доказательства. Оскорбился и занервничал, считает, что доказательства дал – это имена. Объяснил, что имена мы и так знаем, нужны другие доказательства. Почему-то замкнулся. Отправил в камеру. Сделал вид, что возмущен поддельной искренностью.
   Вторым прогнал Свистунова. Сразу видно, струсил. Шпарит именами без всяких записок. Стенографист только успевает за ним. Иногда просим повторить – так быстро говорит. Сдает всех, кого знает, даже не махновцев. Получил информацию на затаившихся белых, на предателей из нашей среды. Про золото заговорил сам. Кроме Дибровского леса предложил проверить станицы в Краснодарском крае. Упирает, что нужно пройтись по горным районам. Сам оттуда. Места знает. Возьму на заметку. Причиной возвращения назвал не пересмотр взглядов и расхождение. Сказал, что все надоело, а дома сестра, мать. Хочет осесть и жениться. Просил зачислить в органы. Или дурак, или полный подлец.
   Спросил, где еще что-то спрятано от нашей родины. Если хочет, чтобы зачислили в органы, пусть считает это первым заданием. Испугался. Сказал, что знает про Краснодар и горы, Дибровский лес и около Ейска. Только про Кубань не с чужих слов. Остальное с чужих. Вот Мохальский знает. Предложил на эту тему завести разговор с Мохальским. Обещал с радостью. На месте Мохальского я бы его ночью задушил.
   Утром вызвал Мохальского. Сказал сразу, что он не искренен и что-то скрывает. Заставил рассказать о его злодействах в годы войны. Побледнел. Признал, что было, но шла война – не ты, так тебя. Спросил про расстрел красных, назвав место, время, имена, расположение войск. Еще больше побледнел. Спросил, как проходил расстрел. Сначала молчал, потом спросил, откуда знаем. Сказал, что мы все про всех знаем. Ответил, тогда должны знать, почему ушел от Петлюры к Махно. После второго такого же расстрела и ушел.
   Защищает Махно, пытается держать объективность, что Петлюра и Шкуро хуже. Сказал ему, что вчера он твердил про расхождение, а где же расхождение, если защищает. На что вздохнул, что расхождение сейчас, а тогда молод был и в рот батьке смотрел. Но в любом случае Махно не стал бы расстреливать без причины, только за принадлежность, а Петлюра стал. Перебил его, сказал, что это спор бессмысленный, для интеллигентных людей беспредметный. Потребовал, чтобы он был честен. Может он чем-то искупить кроме адресов и имен?
   Тут он сказал про клад в Дибровском лесу, что может отвести. Сделал вид, что не верю. Он стал клад описывать, заявил, что клали при нем. Сказал Мохальскому, чтобы он собственноручно перечислил, какие предметы там были. Тот вдруг усмехнулся: запишите сами, что все драгоценности из церкви и с людей, и деньги монетами. Спросил, не помогал ли хоронить и другие клады, поближе, чем Дибровский лес. Сразу замолк и задумался. Расспрашивать больше не стал, загнал в камеру.
   Привели Свистунова. Дали бумагу и ручку. Велели чертить планы, если хочет помочь. Обрадовался. Сопел от усердия и чертил. А про Мохальского сказал, что не удалось его разговорить. Молчал Мохальский. Успокоил, что еще успеется. Велел к каждому плану писать пояснение. Согласился с готовностью. Вызвался даже идти проводником. Обещал показать всех в тех станицах, кто прятать помогал или сам прятал. Сообщил интересную вещь: часть казачьей казны отбил отряд, в котором он состоял. Место сокрытия хорошо помнит. Спросил, был ли там Мохальский. Сказал, что не был и о тайнике не знает. Знали только сам Свистунов, какая-то Варя Хрящева и Митя Беленький. Последний ничего уже не расскажет. Погиб в бою. А о Варе сведений не имеет. Отпустил, напомнив, чтобы разговорил Мохальского.
   Пожалуй, Свистунов не врет. Обсудили это с тов. Медведевым. Тов. Медведев согласился. Мохальский темнит. Перестал общаться со Свистуновым. Молчит. Гоняю по десятому кругу – те же ответы. Устал от него. Кроме Дибровского клада, никаких не припоминает. Говорит, что не до кладов было. Все на продовольствие и оружие истрачено. Людям, что могли, раздавали. Слышал, что там, южнее, какие-то ценности прятали. Но это слухи; ни где это, ни что – не знает. Было дело, Махно золотом красную атаку остановил. Увидел, что конница догоняет и может окружить, приказал швырять все золото, какое есть. Швыряли. И вырвались из окружения. А может, и белая атака была. Не помнит. Но всадники, как увидели, чем швыряют, спешились и стали собирать добро. Так и ушли. А что касается Дибровского клада – готов, ведите. Тов. Медведев решил, что нужно вести. Тов. Крупнов такое разрешение дал.
   Провели следственный эксперимент. Плутал по Дибровскому лесу битых шесть часов. Водил от ямы к яме. Расстроился, что не помнит. Все переменилось. Довел-таки до места выемки, посмотрел, подумал. Сказал, что вроде бы похоже место, но яма была меньше и крест был вырезан на дереве. Искал дерево, не нашел. К темноте поиски прекратили. Тов. Медведев считает, что арестант был искренним. Можно выпустить, но „под колпаком“. Пусть повезет передавать весточки. Может, кто сам про тайники ему скажет. Предупредим, что если не сообщит, то посадим как злоумышленника.
   Готовим Свистунова. Повезу я. На Кубани будет ждать сопровождение. Чтобы народ не злить, оденем просто, но прилично, будет конвой, но не явно.
   Прибыли в Краснодар. Жара. Товарищи выделили нам две машины: для арестованного, меня, картографа, геолога – малая, для конвоиров и солдат – большая. Только выехали из города, стал просить, чтобы по дороге завезли его поцеловать маму и сестру. Решил, что это хорошо для дела. Заехали. Сестра замужем, переселилась в Туапсе. Мать обрадовалась, стала нас кормить. Пришлось задержаться. Свистунов ей сказал, что он теперь секретный агент и чтобы она им гордилась. Мать всхлипнула. Я бы его пристрелил на месте. Из-за этой болтовни прощай прикрытие. Уехали, пока всего не разболтал.
   Притащил нас на горную дорогу. Показал рукой на скалы и сказал, что это там. Гора называется Большой Тхач. Стоит впритык к Адыгее. Почти два с половиной километра в высоту. Юг и запад скалистые, с севера заросла травой. По речке Большой Сахрай идет пятикилометровая стена. На юге множество высоченных отвесных скал, все выветренные, белые, точно замок. Тут невероятное множество пещер. Привел к одной, потом к другой, снова потащил назад. Лазали целый день. Ничего не нашли. Стал выглядеть как безумный, пробовал как бы сорваться. Мы его подхватили, успокоили, напоили. Признался, что когда чертил план, было легко, а на месте запутался.
   Утром снова повел. От пещеры к пещере. Ищет какую-то дыру и каменную плиту, которой та прикрыта. Ни дыры, ни плиты. Маялись четыре дня. Нашли кремневые палеолитические скребки, средневековые стрелы, два скелета зверей, несколько семей летучих мышей, заблудившуюся козу, трех сопляков с отцовскими карабинами и никакого золота. В последней пещере Свистунов опустил голову и признал: заблудился, забыл. Просил вернуться в Краснодар, там подземный ход. После этих пещер подземного хода я испугался. Но поехали в Краснодар.
   Провел в нежилой дом, в подвал. Походил, постукал, нашел лаз. Спустились. Настоящие катакомбы. Ход дает ветку в три стороны. Сказал, что надо идти по левой. Считал шаги. На сто двадцать каком-то шаге снова стал по стенам стучать. Нашел еще лаз. Оказалось, он завален. Позвали бойцов и разбирали кирпич. Но не пробились. Еще два дня пробовали пройти. Завалило намертво. Выяснял у товарищей, те не знают. Свистунов сказал, что другого пути туда нет. А где это на поверхности – не знает, не вылезал, ящики сюда приносили. Работы по расчистке тут на несколько месяцев. Передал дело краснодарским, приказал сообщить, когда расчистят.
   Далее повез в дальнюю станицу, на хутор рядом с балкой. Там сразу стало ясно: яма пуста. Наводил справки – никто ничего не знает. Станичники говорят, приезжали какие-то личности, камень добывали, все увезли. Это было еще в 1922 году. Другое место тоже уже пограблено. Дом, у которого тайник был, разрушен. Колодцы стоят пустые. Нашли много стреляных гильз. Но не золото. Водил еще на пару мест, все безнадежные. Либо плутает, либо все давно вскрыто. Решили поселить его у матери, пусть обживется. Милиционерам дали указание следить за каждым шагом, но незаметно. Они мужики понятливые. Пообещали. Свистунову велели вспоминать и искать, но самому ничего не копать. Взял подписку. Тот попросил, чтобы ему дали оперативный псевдоним. Разрешил выбрать самому. Взял „Овод“.
   Вернулся из поездки. Все плохо. Тов. Крупнов в ярости. Тов. Медведев недоволен. Узнал, что на меня написали донос. Тов. Крупнов сам предложил прочесть. Меня назвали белогвардейским отребьем и внедрившимся врагом. Попробовал развеять подозрения. Тов. Крупнов отмахнулся. Объяснил, что это из-за моего личного подчинения врагу Троцкому. Попросил в голову не брать. А показал, потому что доверяет. Через неделю доносчик сам ко мне подошел, извинялся, что не разобрался, что я был агентом. Простил. А что тут еще сделаешь?
   Мохальский никаких весточек развозить не стал. Поселился в Никополе. Нашел работу. Малярничает. Тов. Медведев получил выговор. Из Краснодара телеграфировали: Свистунова нашли с проломленным черепом. Виновных не нашли. Убили на собственном дворе. Днем. Меня отстранили до выяснения обстоятельств.
   Из Краснодара сообщили, что взяли подозреваемую. Считают, убила от ревности. Я так не думаю. Имя женщины Варвара Чаренко. Проверил, в девичестве Хрящева. Попросил арестовать и допросить с пристрастием про золото, которое помогала прятать. Неохотно согласились. Тов. Крупнов устроил мне новый разнос за самоуправство. Перевели на бумажную работу. Жду помилования».

   – Да, – сказал я. – Сплошное невезение. Он же оперативник, бумажная работа для него – смерть.
   – Ничего, – рассмеялся Лев. – Зато на время вопрос о разводе отпал. Бумажная работа – это никаких командировок. Сиди и пиши. И домой приходи вовремя. Могло быть хуже, ведь он столько всего наворотил. И еще этот донос – очень своевременный. Нет, ты не прав. Сильно ему повезло иметь нормального начальника. Интересно, как он использует этот неожиданно дарованный отдых?

Классификация курганов

   Стоило нам открыть новую тетрадку, исписанную, к счастью, приличным почерком (вот она, бумажная работа!), как стало ясно, что Васильев решил не тратить времени зря. Если нельзя заниматься разработкой возможных преступников, можно заняться классификацией возможных захоронений. Записи начинались с перечисления наиболее известных курганов, которые не были срыты до основания и которые можно было использовать как место для тайника.

   «Курган Куль-Оба в Крыму, раскопан, изъят знаменитый золотой олень, теперь находится в Эрмитаже.
   Курган Змеиный, проверить.
   Курган Царский, проверить.
   Курган Золотой, проверить.
   Группа курганов Юз-Оба, обязательно проверить, есть сведения, что там прячут.
   Курган Чертомлык, раскопан, но в древности пограблен, может использоваться, очень большой.
   Курган Солоха, очень хороший.
   Курган Гайманова могила, проверить.
   Курганы Частые, под самым Воронежем уже. Пограбленные.
   Курган Литая могила, проверить где.
   Стоит вообще проверить берега Днепра, скорее всего – правый, там курганов больше.
   Смотреть в районе Никополя. Там курганов много. Тот же знаменитый Чертомлык. Смотреть курганы у Орджоникидзе. Курган Баба. Курган Красный Кут. Курган Александровский. Курган Томаковка. Курган Раскопанная могила. На городищах вряд ли бы прятали, хотя Каменское тогда еще не тронуто было. Осмотреть курганы под Николаевом – большие. Осмотреть курганы под Каховкой.
   Запомнить: вертикальный вход вовнутрь называется шахта, коридор называется дромос, ведет в погребальную камеру, там и могли прятать, чтобы не нашли. Над всем этим стоит курган – строили из земли и заваливали камнями, как когда. Бандиты могли захоронить ценности не внутри кургана, то есть не в камере или коридорах, а сбоку. Но тогда заметно, что рыли. Спокойнее хоронить в том же ходе, как у кочевников. Думаю, если золото в курганах, так выбирали хорошо изученный и прямо в камеру клали. Женщина из Старобельска права. Так сохраннее.
   Начал изучать азы археологии. Подружился с археологом Венецианским. Хороший человек, знающий, но курганы не его специальность. Он копает города».

   – Да, – рассмеялся на это Левка. – Города – немного другая специализация, большой пользы археолог нашему комиссару не принесет. Но ты только погляди, как за дело-то взялся! Ведь отстранили, велели все забыть, а он лично и в свободное время занимается. Наверно, ходил по музеям, библиотекам, историей стал интересоваться.
   – Думаю, – возразил я, – он историей и прежде интересовался. Всерьез не занимался, но интерес точно был. Он ведь, помнишь, что правнучка говорила, при царе за мошенниками гонялся, которые подделывали находки. Он здорово должен был в истории покопаться, чтобы их изловить.
   – Тоже скажешь, – не поверил Левка, – здорово, изловить... Для этого не нужно очень многое знать из истории, нужно уметь ловить на сбыте фальшивок, только и всего. Не сам же он вычислил, что торгуют фальшивками, а кто-нибудь из ученых ему пожаловался. И всю проблему обрисовал так, чтобы и профану стало понятно.
   – А ты ниже прочти, – посоветовал я, успев заглянуть в следующую запись.

   «Думал, не придется вспоминать царское прошлое. Пять лет тогда я потратил, чтобы пройти университетский курс вдобавок к юриспруденции. Вольным слушателем ходил, когда мог. Жаль, нам давали историю в мировом масштабе, а не конкретно по югу страны. Про становление дома Романовых все знаю. Про православную церковь – тоже немало. И даже про Францию с Англией, про эти интервентские страны – тоже много. А про юг почти ничего. Не читали нам ни одной лекции по этим проклятым курганам.
   Когда я фальшивые монеты да изделия вычислял на антикварном рынке, тогда я больше за нечестными продавцами и ювелирами следил. Изделия, которые фальшивые, назубок выучил. А на курганах сам ни одного раза не был. Даже не знаю точно, как они выглядят. Думаю, гора горой – с травой, кустами, камнями. А что там могила, так только археолог и поймет. До этого розыска гадкого я, наверно, эти самые курганы принимал за холмистый рельеф. Придется все осваивать. И как в них копаться учиться, и где могут запрятать – учиться… Стар я для таких наук, но придется.
   Пока времени у меня хватает, буду учиться. Научился ведь с одного взгляда отличать, где древняя вещь, а где фальшивка? Научился. И тут научусь разбираться, где курган недавно трогали, а где он полностью целый или давным-давно учеными подрытый. Не боги горшки обжигают. Венецианскому я сказал, что хочу плотно заняться краеведением. Тот счастлив был, сразу свою помощь предложил. Пообещал свозить в Кафу, Херсонес, Ольвию, Солдайю. Спросил, не хочу ли на Хортице побывать. Душа-человек. Если бы только знал, зачем мне это краеведение! А под Никополь я сам выберусь, один, без свидетелей. Возьму и поеду. Там, в Никополе, этот гад, который меня расстреливать водил, окопался. Может, он не зря в этом Никополе осел? Может, золотой махновский клад там сторожит? Обязательно проверю».

   – Да, серьезен комиссар, – согласился Левка, прочитав запись. – Хороший следак. Ученым доверяет, но хочет сам до всего дойти. Уважаю!
   – А ты заметил, – перебил я, – что записи разными чернилами сделаны? Это что-нибудь значит?
   – Конечно, – сказал Лев. – Он время от времени писал. И, скорее всего, со значительными перерывами. Если бы чернила были везде одинаковые, трудно понять, сразу записал или же каждый день трудился. А тут, посмотри, хоть и ксерокопия, но видно: где чернила темнее, где светлее, где нажим толще, где тоньше. Очевидно, писал не только разными чернилами, но и разными перьями, и эта тетрадка, может, за год написана, а может, и за два или за три. Дату он нигде не проставляет, точно определить не сможем. Но если первые тетрадки до тридцатого года шли, так я полагаю, то эта – уже после. Умер, как нам сказано, в 1936 году. Так что и записи могут быть в этом интервале.

   «Узнал случайно, что взяли перебежчика Каретникова. Вроде его Зиньковский с тов. Медведевым заманили. О сути допросов мне никто не сообщил. Тов. Медведев теперь от меня в стороне держится. Думаю, ему приказали. Краем уха слышал, что Каретникова спрашивают про золотой арсенал. Вроде даже возили по местности, чтобы показал. И вроде пытался, но запутался. Что, им всем память отшибает, что ли? Мой Свистунов уж как желанием горел, для вида или не для вида, теперь ничего не выяснишь, но так и рвался. И что? Водил хуже Сусанина.
   И Мохальский тоже водил. Уж он этот лес как все пальцы на всех конечностях изучил, а попал в лес – и пошел сбиваться. Если бы тов. Медведев сам его к яме не привел, так и ходил бы еще месяц. И то ведь не узнал: вроде она, а вроде не она. Неужели за одно десятилетие лес может так перемениться? А уж пещера в горах точно не может оказаться черт ее знает где. Если в лесу деревья и трава, так в горах камень один. Но мой Свистунов настоящей пещеры с золотом так и не нашел. И молодой ведь – не Мохальский, у которого и возраст, и ранения с контузией. Может быть, Каретников время тянет, чтобы не убили? Боится, что мы его амнистируем раз и навсегда от всех грехов? Когда сюда бежал, так надеялся, что расцелуем, сукина сына, а приехал и пошли допросы – так сразу и в кусты. Придерживает золото, чтобы никто его к стенке не поставил. Вот ведь продажная, похабная бандитская сущность!
   <…>
   Неожиданно звонили из Вязьмы. Я уж, было, про эту Вязьму со Смоленском думать перестал. А тут такой вежливый голос. Сообщили, что начали спуск запруд. Когда воду спускают, сразу вызывают солдат, чтобы все отложения перегребли. Пока только две запруды спустили. Но и то нашли много неожиданного. Даже какие-то ценные музейные экспонаты, хотя и не золото. Нашли, сказали, сумку с поделочными камнями. Не алмазы, конечно, но вполне симпатичные камни, даже два крупных опала. Наверно, кто-то в революцию потопил, а потом вернуться забрать не смог. Ложки нашли серебряные, одну саблю. Благодарили, что посоветовал. Обещали, если золото французское найдут, сразу сообщат. После ложек они в это золото очень стали верить.
   Да, чуть не забыл. Нашли ящик с патронами. Может быть, мои бандиты утопили, когда худо пришлось? Тогда есть надежда, что и часть их золотого запаса тоже всплывет. А с Краснодаром плохо. Только сделают проход, как снова осыпается. Отказались дальше работать. Боятся несчастных случаев. Хотели со мной посоветоваться, может, шахтеров пригласить или строителей тоннелей, но с ними беседовал тов. Крупнов. Посоветовал засыпать все, как было, и забыть. Они с радостью согласились. А меня тов. Крупнов на телефон даже не позвал.
   <…>
   Выехал в Никополь, якобы на отдых с семьей. Жена обрадовалась, что мы едем отдыхать. У меня планы не отдыха, а труда каторжного. Но ей не сказал. Взял бумаги миллиметровой, чтобы карты делать, компас, отвес, чертежный инструмент. Фотоаппарат и все к нему взял. Нашел в Никополе шофера, чтобы возил. Пусть считает, что осматриваю достопримечательности.
   С первого дня пошел на курганы. Увидел и понял, что одному вскрыть ходы невозможно. Такие мощные это холмы. Местами земля твердая. Корни везде, камни, вот почему эти археологи целой толпой копают. Теперь понял. Осмотрел знаменитый Чертомлык. Мощный курган, хотя поуродованный во время раскопок. Если тут что запрятано, можно искать годами. Понимаю теперь, почему его считали просто холмом и открыли только случайно. Я бы тоже за холм принял, а не за могилу. Такая махина. Рассказали, что еще при царизме тут строиться решили отставники. Людей завезли, работать стали, а курган тяжести не вынес и подломился. Дырка образовалась. Тогда и стало понятно, что он не природное образование, а людьми насыпан. Приехал Забелин, археолог, стал копать. А если бы та дырка сама по себе не появилось, так и думали бы, что это гора.
   С людьми местными поговорил, много про эти курганы узнал. О них тут легенды сложены. Водили показывать разбойничье становище. Тот курган прямо у проезжей дороги стоит, удачное было место. По ночам, сказали, ездить мимо боялись. Только едут крестьяне или почта, на дороге у кургана пара молодцев появляется. Для того чтобы страху нагнать, простынями укутаются, масляный фонарь возьмут, под простынку засунут – и на дорогу. Путники как увидят, что простыня изнутри светится, за сердце хватаются и пытаются коней вспять повернуть. Тут-то сзади вся банда и выходит.
   Много людей у этого кургана погубили. Весь он норами утыкан, окапывались, наверно. Показали, где у них самое главное место было. Сзади от дороги нарыли себе плоскую площадку. Там костры жгли и еду готовили. Люди даже днем старались мимо не ходить. Только к нашему веку справились с этой заразой, и то с трудом, при помощи киевской полиции всех изловили и на каторгу послали в Сибирь. Тогда ездить стало спокойно. Но ненадолго.
   Когда мы революцию сделали, там новое поколение бандитов обосновалось. Уже одесские милиционеры их выводили. Говорят, эти, новые, внутри кургана жилье устроили. В саму могилу закопались, как крысы. Спрашивал, был тот курган изученным или нет. Не знают. Зато про золото так их и распирало. Считают, что золота внутри несчитано сколько. Одних золотых монет пудами можно грести, а медные, так те вместо пола лежат. Но никто в этот курган по доброй воле не полезет. Боятся они его. Думают, что там вход к чертям, сразу утащат. Вот ведь, боремся с опиумом этим, а он так и вылезает. Сплошное церковное мракобесие.
   Одну нору побольше я приметил. Хотел туда залезть, но меня отговорили. Черт не черт, а внутри курган осыпается, можно назад не вылезти. Голову просунул, а дальше ход узкий, на брюхе нужно ползти. Но на заметку это место себе взял. Когда с опалы снимут, организую вскрытие. Тем более что не я один этим курганом интересуюсь. По описаниям, сюда наведывался Мохальский, был два или три раза, ходил, записывал, даже что-то измерял. Специально спросил, чтобы удостовериться, есть ли у этого посетителя шрам от левого глаза до самого края рта. Сказали, что есть. Так что это точно был Мохальский. И ноги у посетителя были слабые, на палочку опирался. Он, больше некому. Может, в этом кургане бандитское добро?
   Крестьяне мне посоветовали посмотреть еще на пару больших курганов. Меня заинтересовали два кургана, которые называются Братьями. Говорят, рядом была деревня Михайловка, так ее полностью во время Гражданской спалили не то григорьевцы, не то махновцы. И жителей всех постреляли. Зачем бы это? Может, в этих Братьях захоронили наше золото? Только боюсь, что не те это курганы, потому что ученые до них еще не добрались. А в таких прятать опасно, можно случайно своего добра лишиться. Не знаю, что и думать.
   <…>
   Выяснил, как курганы правильно раскапывать. Сначала делают буром скважины, вытаскивают срез земельных пластов и изучают. Потом ищут, в каком месте находится полость. Там, где полость, там и ход или камера. Если курган большой, то это на огромной глубине, не на поверхности. Стараются определить, где этот ход поближе, смотрят, не было ли грабительских ходов и т. д. Мне, по сути, не важно все это, но знать нужно, чтобы не навредить науке, к тому же по целине внутрь и не пробьешься. Думаю, мои бандиты либо захоронили все в кургане с хорошо прочищенными ходами (их потом могли за собой порушить), либо они использовали несколько маленьких курганчиков. Именно несколько, потому что золота было много. Да и надежнее запасы рассредоточить.
   Осмотрел почти все курганы вокруг города. Выезжал далеко и даже с ночевкой. Днями почти не бывал. Жена устроила мне истерику. Заявила, что жить со мной выше ее сил. Потребовала немедленного развода. Уехала. Пошел один бродить по захудалому городку. Где-то напился. Как вернулся – не помню. Ничего не помню. Утром разбудил Венецианский. Увидел меня в плохом состоянии, отпоил огуречным рассолом и сообщил, что он свободен и мы едем в Крым. Делать нечего – еду в Крым».

   – Бедняга, – сказал я. – В этот раз, по рассказам правнучки, жена сдержала обещание. Развелись.
   – В Крыму, – размышлял Левка, – делать ему, по сути, нечего. У Никополя – да. У Таганрога – да. Это места, где махновцы могли свой арсенал скрыть. А Крым? К концу Гражданской части Махно вышли из Крыма, они ведь на соединение шли с батькой. Если что с собой везли, так все равно спрятали бы у Азовского моря или по берегам Днепра, но не там, не на полуострове. Почему он решил проверить Крым? Не понимаю.
   – Может, – задумался и я, – Махно опять отправил часть людей с золотом в этот Крым? Все знали, что батька в Крым не пошел, там искать не станут, раз батьки не было. Подделались под простых жителей и ушли в Крым тайком?
   – Слишком хитро, – отмахнулся Лева, – так не бывает. И времени у них не было, чтобы затевать специальную операцию.
   – А я знаю! – в один миг все мне вдруг стало яснее ясного. – Знаю, куда он отправится в Крыму!
   – Скажи же, мой прозорливый, – снисходительно посмотрел на меня Лев.
   – В Куль-Оба, – брякнул я.
   – Ну, куда ж ему еще? – захохотал Левка. – Если полный идиот, так пойдет. Не спорю, чудесный курган. Но он ведь местом паломничества ученых всегда был. И туристы его стороной не обходили. Если он решил, что бандиты запрятали свое золото в знаменитейшем Куль-Оба… Ну, не знаю тогда, что о нашем персонаже и думать. Я, скажем, все же считал его умнее. Впрочем, с кем не бывает? Ладно, поглядим, как у него с этим Крымом: сложилось или не сложилось.
   Однако дальше почему-то шел рассказ вовсе не о Крыме, а все о том же городке Никополе.

   «Нашел царскую еще книжку по никопольскому краеведению. С удивлением выяснил, что даже в таком захолустье во время повального махновского бандитизма было чем поживиться. Автор – какой-то протоиерей. Описывает сокровище Никопольской церкви. Оказывается, в эту церквушку попали ценности Запорожской Сечи еще в 1783 году. Одной церковной одежды не подсчитать сколько: 28 фелоней из парчи разных цветов и достоинств, 12 подризников, 28 пар поручей, 12 епитрахилей, 77 стихарей, 9 поясов, 57 платков шелковых и на белом полотне „гаптованных“ золотом, серебром и шелком, 11 напрестольных облачений, 6 пар (по 3) воздухов, покровов „налойчатых“ 3, 2 куска парчи, 2 куска штофу, 2 куска гарнитуру. Посуды – бессчетно, средневековых книг больше 120! А кроме того золото и серебро. Вот какими драгоценностями, судя по описи, обладала эта церковь: риза суто-золотой (сплошь золотой) парчи с камьею (оплечьем), шитою золотом и серебром, на коей образ Покрова Богородицы (пишет, что красоты невероятной и ценности тоже); риза красной парчи с камьею, шитою по зеленом бархате золотом и серебром, на коей образ Благовещения Пресвятые Богородицы (до революции одна она только стоила целых 700 рублей, огромные деньги); небольшой напрестольный Крест, резанный из кипариса и обделанный в серебро, на котором надпись такова: „Cей крест з мощами святых отец печерских Лаврентия и Силуана, Кущовского куреня войска Запорожского казака Лаврена Горба“; Евангелие вышиной 1 арш. 1 верш. и шириной 12 вершков – оно напечатано в царствование Елизаветы Петровны 1759 года на толстых клееных листах, поля листов обнесены бордюром шириной 2 дюйма, а сверху и снизу бордюр имеет ширины 2½ дюйма, строчные буквы величиной ½ дюйма; начальные буквы каждой главы 1½ дюйма, а начальные буквы зачал Евангельских, печатанных киноварью, также 1½ дюйма величиной, Евангелие обделано в 1760 году малиновым бархатом и по нем серебром с позолотой: оно имеет на верхней правой стороне пять изображений под чернью на серебряных дощечках овальной формы: на середине Господь Вседержитель, а по углам 4 Евангелиста, на исподней стороне, посередине, Покров Пресвятые Богородицы, с круглыми подножиями на четырех углах (весила эта штука больше 20 килограммов); плащаница на черном бархате, посередине вышито серебром тело Христа, только лицо и волосы изображены масляными красками, хорошо сохранившимися; на четырех углах Ангелы в символах: человека, орла, быка и льва, шитые золотом, вокруг вышит золотом тропарь: „Благообразный Иосиф“ и проч., в коем начальные буквы каждого слова серебряные, кайма плащаницы по малиновому бархату украшена шитьем из серебра и золота, а вокруг нее обложена из разноцветного сученого шелку бахрома с 6-ю кистями из такого же шелку, у подножия Спасителя, по кайме, находится надпись, шитая золотом: „Cия плащаница раба Божия Иоанна Гаркуши куреня Тимошевского“, а сбоку: „1756 года“ (оценивали при царе еще – более 1200 рублей стоимость); крест резной из кипариса, в котором хранится частица Животворящего древа Креста Господня, вделан в серебряную, овальной формы, доску и украшен сиянием из разноцветных камней (считался особой реликвией, якобы привезен был из Иерусалима, камни – все драгоценные); „Анатолий“ для чтения Евангелия, сделан из дерева, называемого, как уверяют очевидцы, жители Константинополя, по-арабски „абонос“, и состоит из четырех излучистых тростей с загнутыми внутрь наверху змеиными головками; он обделан черепахой, перламутром и слоновой костью, подарен запорожцам Константинопольским патриархом в то время, когда они, находясь в подданстве Турции, по уничтожении старого Коша их в 1709 году, ходатайствовали у него о назначении в их войско духовника; „куман большой“ – кружка серебряная вызолоченная, с рукояткой и крышкою – вокруг нее рельефно вычеканены цветы, мотыльки и птицы, наверху кружки (крышки) крестик, приделан в 1800 году; „куман меньшой“ – кружка серебряная позолоченная с рукояткой и крышкою – в ней вделаны 7 медальонов: шесть с боков, а один на крышке, на каждом из медальонов изображены три лица и на каждом же один из годов: 1592, 1593, 1595, 1596, 1597, 1598, 1600, вокруг медальонов стоят имена: CHRISIAN IOAAN GEORG ЕТ AUGUSTUS, внутри кружки на медальонах находится герб, а кругом онаго надпись: FRATR ET DUCES SAXON; золотая медаль с портретом Екатерины II и надписью: „Войска Запорожского полковнику Коленки за отлично храбрые противу неприятеля поступки“, так как он в 1788 году командовал отрядом Запорожских казаков при взятии Очакова; иконы разные на медных блятиках (дощечках), обделанных серебром, 20; крестов кипарисных, серебром обделанных, 2; серебра слитков 24 фунта.
   Как я узнал, реликвии исчезли из церкви, и я знаю, кто тут постарался – мои любезные махновские бандиты. Может быть, и эти драгоценные предметы старины, которым место в музеях мира, лежат в какой-нибудь яме. Найти бы! Сколько денег для родины можно выручить из-за этих предметов культа!
   Этот протоиерей пишет, что церковь и при царе грабили. От перечисленного даже дыхание захватывает: „подсвечников напрестольных больших 2; таблица серебряная, пестро вызолоченная, на середине крест с Животворящим Древом 1; икона Спасителева с окладом с „шатой“ в притворе 1; икона Богоматери в притворе с окладом 1; „лямпад серебряных, которые были на хорах, с серебряными блятиками“ 4; серебряных корон разного сорта позолоченных 50; медалей разных Старшин золотых больших 4; крестов серебряных вызолоченных 4, между коими 3 с серебряными цепочками; дукат серебряный вызолоченный; червонцев в лому 2 куска; золота 1 кусок; жемчуг к наместной Богоматерской иконе ниток мелкого 13 и крупного 3, с красными коралками; к другой Богоматерской иконе меньшой, мелкого жемчуга 15 ниток, на коих червонцев больших 2 и меньших польских 2, да крупного с красными кораллами 6 ниток же; жемчуга с шестью пуговицами 10 ниток; червонцев разного калиберу на четырех цепочках 153, в числе коих 10 больших не одного калибера…”
   Все растащили. А нам бы так пригодилось! Нужно, нужно искать. Не могут такие ценности пропасть бесследно. Если бы не лежали в подземных норах, мы бы знали, где они теперь. Значит, награбили да запрятали. Жаль, нет зацепок, в какой лежат норе. Может, совсем рядышком? Но следов никаких. Надо ехать в Крым, пришел Венецианский».

   – Список впечатляет, – вздохнул Лева, – вещи, конечно, музейные. Смотри-ка, как оно интересно выходит. Прежде наш Васильев искал абстрактное золото – деньги, кольца, броши, а теперь он вдруг осознал, что там может быть за золото да серебро!
   – И все-таки едет в Крым, – добавил я.
   – Кажется, я понял! – воскликнул Лева. – Он хочет исключить все места, где нет сокровищ Махно. Поверь мне, он поедет не только в Крым. Он и под Воронеж поедет, узнавать про тамошние курганы. И на Азовское море. И даже в Минск. Он отсечет все, что не покажется ему достойным внимания. Кладоискатель, надо же, – засмеялся Лева. – Все они так работают – кругами то есть. Сужают, сужают, пока не останется одно-единственное место с жирным крестом – «копать здесь»!
   – Точно, – согласился я, – посмотри, что он дальше пишет:

   «Осмотрюсь внимательно, пойму, где золото может лежать, а потом напишу в Москву, если мне запрещено самостоятельно. И копию с того письма в Эрмитаж. Если золото там церковное, а вполне и археологическое, так в музее этому золоту место. А то, что не самое важное, можно и загранице продать. Для тамошних музеев. Нам это золото пригодится».

   На этом размышления закончились, наш Васильев поехал с Венецианским в Крым.

   «Венецианский показал мне городские раскопки. Не впечатлили. Дураком нужно быть, чтобы прятать там, куда каждый год съезжаются археологи. Посмотрел курганы Куль-Оба (находится под Керчью) и Чаян (находится под Евпаторией). Чаян разграбили еще в 1880 году, а Куль-Обу раскопал некто Дюрок в 1830 году. Скифское золото из Куль-Обы хранится в Эрмитаже. Но грабителям все же удалось ограбить курган прямо во время работы Дюрока! Вот ведь люди! Не уважают государство. Кому должно принадлежать золото? Только государству. Всегда так было.
   Стараюсь не предаваться меланхолии. Смотрю в будущее с надеждой. Но, кажется, оба кургана не подходят для сокрытия бандитского золота. Оба слишком на виду. Может, горная часть Крыма? Подумал и эту версию отверг. Слишком неудобно и хлопотно. Нет, все больше склоняюсь к югу Украины. Да, именно туда увезли золото с Кубани; туда, может, попало золото, отбитое у врангелевцев в Крыму, и туда пошли все ценности, взятые в банках, церквях и богатых домах на самой Украине. Где были остановки бандитов? Конечно, они кружили и дошли даже до Умани, но вряд ли стали бы прятать добро так далеко от тех мест, которые для них родные.
   Понимаю, что поиски в самом привлекательном месте ничего не дали. Ни Гуляйполе, ни Дибринка, ни Гавриловка ничего и не дадут. Место, где спрятаны сокровища, должно быть легкодоступным и достаточно скрытым само по себе. И оно должно укладываться в схему перемещения батьки в последние месяцы перед бегством. Почти признал, что Гуляйполе и все вокруг него таким местом не может быть. На севере от него, особенно на территории русских, искать тоже смысла большого не имеет. Там могут оказаться отдельные тайники. Но они будут не так уж велики. Понял это, когда изучал список пропавшего из церкви в Никополе.
   Если паршивое евангелие весит больше двадцати килограммов, то сколько будет весить такого же размера сундучок золотых монет? Такую тяжесть далеко не потащишь. Тем более помню ведь, что старались, конечно, брать с собой все необходимое и ценное, но всегда выбирали только самое необходимое. И хотя бандитская вольница была конной, но ведь везти нужно было с собой не только золото с серебром, но и продукты, и пулеметы.
   У батьки не было возможности таскать за собой столько дорогого, но бесполезного добра. Он, как мне показалось, был человеком вредным, темным, но хитрым и предусмотрительным. Губить себя и своих людей ради золота не стал бы. Так что рассказ, как бандиты швыряли горстями золото под ноги преследователям, скорее всего, правда. Надо бы прижать этого Мохальского! И Каретникова тоже стоит прижать. Того я превосходно знал когда-то. Вредная и продувная бестия. Жаль, не удалось мне его прикончить. Промахнулся. Ничего, пусть теперь сидит на нарах и света солнечного не видит. Все. Время вышло. Пора возвращаться. Зовут бумажные дела».

   – Значит, – подвел Левка итог, – определился? Таганрог или Никополь.
   – Да, – сказал я, – определился.

Последняя тетрадка комиссара

   Но мы даже не догадывались, как распорядилась судьба Николаем Ивановичем Васильевым. Последняя тетрадка, на которую мы возлагали огромные надежды, была практически пуста. То, что было в этой тетрадке записано, тем не менее, нас глубоко потрясло.

   «Неожиданно меня вернули к оперативной работе, – гласила первая запись. – Не знаю, огорчаться или радоваться. Конечно, снятие опалы мне дало минуты радости. Но теперь у меня нет времени вести собственное расследование. Поручить его кому-то другому по понятным причинам никак не могу. Большую часть времени занимает ловля разного рода врагов государства.
   Приходится работать с сексотами, от вида которых воротит с души. Те, кого я должен выслеживать и изобличать, тоже мне отвратительны. Все это народ безнравственный и вздорный, когда их берешь, готовы потопить друг друга, только бы оправдаться. Я им честно говорю, что пощады не будет, но они надеются, что чем больше сдадут мне других негодяев, тем проще будет их собственный приговор. Врут, только бы выплыть самим. И приходится из-за этого вранья работать с утра до утра. Иногда не сплю по двадцать часов в сутки.
   Просил, чтобы поставили на уголовников. Отказали. Просил, чтобы перевели с понижением. Отказали. Напомнили, что я коммунист, а коммунисту нельзя бояться трудностей. Я и не боюсь. Но не мое дело копаться в грязном белье, собирать сплетни и строить на этом расследования. Не выдержал. Написал рапорт выше тов. Крупнова.
   Указал, что имею огромный опыт поиска и обезвреживания настоящих врагов государства, а не слюнтяев и болтунов. Указал, что имею сведения о сокрытии огромной ценности клада золота, награбленного махновскими недобитками. Указал, что в годы Гражданской войны был секретным коммунистическим агентом на территории белых и черных. Что благодаря моей информации удалось остановить продвижение войск Деникина. Что я лично знал Махно, когда тот еще называл себя товарищем. Что я могу в случае необходимости придумать себе легенду и якобы бежать через границу, чтобы предупредить Махно, что его золото в опасности. Махно иногда бывает доверчив. Мне он должен поверить. Был случай, когда я закрыл его от пули своим телом. Он такого не забывает, в этом плане сентиментален. Если я поставлю его в известность, что возвращающиеся на родину боевики сами приходят в органы и сдаются, рассказывая все, что знают, он решит, что настала пора спасать золотой арсенал.
   Я все продумал. Пусть переход границы обставят так, чтобы казалось, что я случайно только не погиб. На той стороне я появлюсь раненый, создав полную достоверность. И в таком виде отправлюсь к Махно. По рассказам, он сильно бедствует. Я склоню его к тому, что смогу вернуться и отыскать золото. Если он откажется от золота для себя, я скажу, что лучше направить золото на благое дело свержения советской власти, чем оно будет лежать в земле никому ненужное. Я уверен, эта идея не оставит его равнодушным. Он укажет координаты. И когда я вернусь, мы отдадим это бандитское золото на благо нашей страны. Так я написал. Пока ответа нет».

   – Он вообще понимает, что делает? – заорал Левка в отчаянии и стукнул кулаком в стенку.
   – Хочет золото вернуть, – сказал я.
   – Он приговор себе только что подписал! – Левку всего перекосило. – Неужели не понял? «Был случай, когда я закрыл его от пули своим телом». Представляешь? Он спас от правильной красной пули нашего злейшего врага Махно!
   Следующая запись была короткой и печальной:

   «Только что узнал, что Махно умер в Париже от туберкулеза. Как жаль…»

   – А, – не удержался я, – жаль ему! Знаем, чего жаль! Золотая тайна сошла в могилу!
   – Значит, это 1934 год, —заметил Лева. – Махно умер в 1934 году.

   «Не думал, что смерть Махно вызовет столько воспоминаний и боли. Вряд ли теперь меня подключат и к настоящей работе. Сижу иногда и вижу перед собой батьку. Он глядит на меня, обмотанный какими-то тряпками, тифозный, полубессознательный, и грозит пальцем. От этих картинок перед глазами хочется выть. Работы, между тем, выше головы. Писанина, писанина, писанина. Тем и занимаюсь, что снимаю бессмысленные показания. Самая разная публика проходит по делам. Нет только настоящих воров и бандитов. Их бы допрашивал с радостью и удовольствием. А тут…»

   Строкой ниже в тоне записи засквозила надежда:

   «Вдруг подключили к розыску укрывателей червонцев. Даже не поверил. Кроме червонцев там дело о каких-то золотых вещах. Теперь стал своим человеком в антикварных лавках и ломбардах. С одним продавцом сдружился. Очень интересуется скифским золотом. Рассказывал, что его дядька в годы революции нашел золотой клад с таким золотом, прямо в печке спрятанный. А когда узнал мое имя и фамилию, так захохотал. Оказалось, что принимал у его дяди этот клад петроградский комиссар Николай Васильев. Спросил даже, не я ли это был. Пришлось разочаровать. Я родился и вырос на юге, а в Гражданскую только раз ездил в Петроград, по крайней должностной необходимости. Бывают же совпадения!»

   – Вот и ответ на ваш вопрос, милостивый государь, – сказал Лева. – Права была эта правнучка: не ее родственник отправил скифскую олениху и прочие вещи из клада в переплавку. Теперь в нашем первом расследовании можем честно поставить точку. Можешь и в своей статье об этом написать. Правнучке будет приятно.
   – Согласен, – ответил я, – только, знаешь ли, я про тот клад из печки давно уже забыл. Этот комиссар мне кажется куда как более интересным как человек.
   – Как человек, – хмыкнул мой друг, – как человек… Меня больше интересует, каковы его дальнейшие планы по золотому вопросу, а ты – как человек…
   Мне показалось, что Левке не нравилось, как движется расследование Васильева. Оно все время заводило его в тупик. Вот и сейчас, вместо того чтобы искать пропавший золотой арсенал, наш комиссар занимался поиском сбытчиков обычных червонцев. Но когда я прочел следующую запись, то понял, что по поводу работы Васильева заблуждался.

   «Десятый месяц веду своих укрывателей. Некоторых удалось взять с поличным, но масштабы были невелики, а допросы и следственные мероприятия показали, что кроме пары десятков царских рублей у этих граждан больше ничего за душой не имеется. Зато раскрутил на высшую меру некоего зубного техника Дятлова. Мало того что этот негодяй промышлял незаконным золотом, так оказался еще и скупщиком краденного из музеев. А, страшась доносов, антикварные ценности хранил в сыром чулане, от чего эти ценности получили разного рода повреждения.
   Когда мы его брали, уверял, что берег свою коллекцию как зеницу ока и каждый день за ней ухаживал. Как же! Книги с червоточиной, а ведь семнадцатого столетия! Одежда золотого шиться с распадением ткани. Только золото у него не пострадало, да и то лишь потому, что золоту ни вода, ни сырость, ни холод не страшны. Такой вот коллекционер-губитель.
   А вчера была неприятная встреча. Как всегда, зашел в антикварную лавку к своему осведомителю, а вместо него стоит другой продавец. Спрашиваю, где мой Юзек, а тот отвечает так: «Где-где… А ты, Николай Иванович, все батькино золотишко шаришь?» Гляжу, а это Мохальский. Не нашелся, что ему ответить. Зато он нашелся. Крикнул двоих ребят, которые у продавцов на подхвате, те меня из лавки прямо в осеннюю грязь и выбросили. А Мохальский стоял в дверях и хохотал.
   Узнал потом, что Юзека моего неожиданно уволили. Пошел к нему домой спросить, что случилось, а дома милицейский наряд. Юзека соседка в петле нашла. То ли сам повесился, то ли повесили. Хорошо еще, что Юзек не единственный мой осведомитель. Буду работать. Но Мохальский и его наглость из головы не идут. Что он делает в этой лавке? Кто его нанял? Может, он взял часть клада и продает в этой лавке? Тогда понятно, почему уехал из Никополя. Буду копать глубже, но тайно».

   Осуществил он это намерение или нет, неизвестно. В записи ниже наш комиссар сообщал:

   «Тяжелая беда свалилась на всех нас. В полном составе взяты в Румынии наши лучшие агенты. Нет больше наших глаз в махновском бандитском подполье. Только паре ребят удалось уцелеть, но они большой ценностью как раз не обладают. У нас переполох. Трясут всех».

   – Какие агенты? Какая Румыния? – не понял я. – При чем тут Васильев?
   – История эта темная, – объяснил Лева. – Никто ничего толком до сих пор не знает. Но, действительно, был такой факт, о котором чекисты распространяться не любят. Внедрили они своих людей не только к махновцам, но даже в румынскую сигуранцу и генеральный штаб. А в 1935 году как гром среди ясного неба: за пару недель, кроме «шестерок», взяли всех. Само собой, был переполох. И еще какой!
   Всех, кто каким-то образом был связан с Румынией или Махно, стали трясти. Головы полетели только так. И – вот казус: первыми под следствие загремели Лева Зиньковский и Даня Зотов, то есть братья Задовы, сделавшие себе уже неплохую чекистскую карьеру. На допросах они быстренько начали сдавать всех, кого знали. Признались, что работали не на одну Румынию, но и на Турцию, Англию и даже на Японию. Каретникова, конечно, тоже на допросы потащили. И того чудесного агента, внедренного к махновцам, комсомольца Бойченко, потащили.
   Оба товарища тут же показали, что Задовы работали на всех, на кого могли, и страсть как любили использовать секретных тамошних агентов не для дела, а для самообогащения. То есть попросту агенты, вместо того чтобы секретной информацией заниматься, таскали Задовым модные вещицы, разную технику и даже продукты. И так все дружно стали валить друг на друга, что полетели головы не только Задовых, но и тех, кто был над ними начальниками. Каждой сестре выдали по серьге. И всех под замок. Такая вот история.
   – А Васильев наш при чем?
   – Да ни при чем наш Васильев, потому и не тронули. Можно, кстати, датировать запись. Это конец 1935 года. Скорее всего, ноябрь. Хоть какой-то временной ориентир.
   Дальше была одна строчка касательно золота:

   «Обогатился от Чертомлыка? Вряд ли…»

   Речь, видимо, шла о Мохальском. Потом было записано быстро и коряво, карандашом:

   «Прислали анонимку на Крупнова. Меня обвиняют в доведении Юзека до самоубийства. Тов. Крупнов меня вызвал, распек и отстранил».

   Чуть ниже:

   «Мохальский внезапно исчез. Вместо него рыжая баба. Зовут Валька. Куда подался?»

   Следом за ней:

   «Просил принять меры. Тов. Крупнов ответил, что ему не до золота. Меры принял. Выгнал меня из кабинета».

   Еще одна строчка:

   «Звонила эта Валька. Сказала: тот, кого вы ищете, с золотым грузом в Молодечно. Ехать?»

   И последним в тетрадке был куда как более длительный пассаж:

   «Не надеялся, но вдруг тов. Крупнов вызвал и передал приказ. Этим приказом я переведен из своего отдела под личный контроль Москвы. Все дела мне приказано сдать до начала февраля. Тов. Крупнов объяснил, что я поступаю в отдел контрразведки и должен исполнить особое задание. То, чего я так добивался, совершилось.
   Мой план проникновения с территории Белоруссии во вражеский стан махновских недобитков одобрен и утвержден. Единственное, чего я никак не понимаю, почему это решение так запоздало. Теперь Махно нет в живых, а его соратники могут не знать, где сокрыто золото. За границей мне придется очень долго вникать в суть проблемы. Придется заново знакомиться с этими бандитами и входить к ним в доверие. После нашего провала в Румынии это будет сделать значительно сложнее.
   На Западе уже известно, что случилось с Задовыми. Разоблачены и наши товарищи, которые были там на хорошем счету. Нужно было принимать решение или много раньше, или хотя бы подождать до лета. Но Москва неумолима. Они сообщили, что уже подготовили мою переброску и все будет выглядеть как нельзя красочнее. Мне нужно будет выехать в Минск, и там, на перроне, ко мне подойдет человек со шрамом, который снабдит надежными документами.
   У меня зародилось странное подозрение, что это Мохальский. Конечно, все от перенапряжения и усталости. Мохальский – враг, за которым ведется наблюдение. Но шрам описан именно таким: от глаза до самой губы. Не понимаю, зачем нужно снабжать меня документами в Минске? С таким же успехом я мог бы ехать с поддельными документами и отсюда. И дадут ли мне проводника? Или придется самому искать точку перехода? Но тогда как смогут устроить мне красивую инсценировку?
   Я спросил об этом тов. Крупнова, тот сказал, что и сам такими вопросами задавался. Посоветовал найти проблемы со здоровьем и слегка выждать, хотя бы месяц. Но как я могу? Время уже назначено. Множество людей готовило эту операцию. Заболеть – значит струсить. Я поеду. Заодно, если удастся, разузнаю у минских товарищей про Мохальского, и что тот делал в Молодечно. Вдруг там тоже скрыто бандитское золото? Может, белорусские боевики устроили свой тайник? Может, сама судьба меня туда посылает? А ведь Мохальский вроде бы белорус?
   В любом случае, даже если мохальский след неверный, я выберусь отсюда и буду играть перед бандитами свой театр. Как Махно. Он любил такие постановки. Этого не отнимешь. Ему бы во МХАТе играть. И я попробую создать достоверный образ бежавшего махновца, который едва не погиб, пересекая границу. Я так войду в доверие, что Махно в гробу будет ворочаться и стонать! А потом я вернусь, и золото достанется нашей родине для строительства светлого будущего. Решено. Еду. Я так и сказал тов. Крупнову. Тот обнял меня, отвернулся и махнул рукой. Поезд у меня завтра. Из вещей собирать нечего, и не нужно. Я кожей чувствую вкус золота… Нашего народного золота».

   Больше записей не было.
   Ни одной.

Человек со шрамом

   Надо же, подумал я, все как в дурном детективе. Поехал наш комиссар на тайную встречу с человеком, у которого шрам от глаза до самой губы, и погиб. Кто его убил? Анастасия Кирилловна сказала, что из-за золота убили. Может, этот Мохальский его выследил? Или он выследил Мохальского, а тот и убил, чтобы концы в воду? Но странно как-то получается! Посылают из Москвы приказ, отправляют Васильева в Белоруссию, а там его и убивают! И почему Мохальский незадолго до этого тоже уехал в Белоруссию? Молодечно от Минска не так уж и далеко, если разобраться. Ближе, чем наша Луга. А ведь Васильев насторожился, когда получил задание. Как только узнал про человека со шрамом, сразу насторожился.
   Конечно, людей со шрамом на свете немало, только слишком уж все совпадает. У Мохальского примечательный шрам, и у этого московского агента – тоже шрам. А что, если Мохальский и был московским агентом? Использовали же в органах братьев Задовых? Использовали. Вполне вероятно, что и Мохальского привлекли к своим секретным операциям. А еще вероятнее, что он и прежде работал на органы, только тайно. И в тюрьму его посадили для создания правдивой картины. Тем более что Мохальским больше занимался не Васильев, а Медведев. Но тогда и в Никополе Мохальский поселился по заданию Медведева, а совсем не ближе к кладу? Но какое у него было задание? И почему он вдруг перебрался из Никополя, в лавке стал работать? Ничего я не понимал. Запутался совершенно. В таком же недоумении был и Лева.
   – Если, как ты считаешь, его убил Мохальский, то почему тогда сам Мохальский устроил ему эту сцену в антикварной лавке и даже выкинул его на улицу? Если он так жаждал нашего комиссара убить, чтобы остановить поиски золота, то у него была тысяча способов, как это проще сделать. Убил же кто-то этого Юзека, и убийц не нашли. А поскольку Васильев комиссаром был, известно, что это профессия опасная. Никто бы не удивился, что какие-то неизвестные бандиты подошли на улице и ткнули пером в бок, а потом скрылись. Но Васильева ведь отсылают из родного города, чтобы ткнуть этим пером за тысячи километров? Зачем такие навороты? Ума не приложу.
   Есть, мне кажется, два варианта. Либо Мохальский работал на кого-то в Москве и должен был встретиться с посланцем Москвы. Васильева в этом качестве он встретить не предполагал. Увидел, запаниковал, решился на убийство. Либо сам Васильев увидел Мохальского и, вместо того чтобы взять документы и отправиться по указанному там адресу, стал у него вытрясать тайну, где лежит махновское золото, в результате Мохальский его и убил. Есть второй вариант – Васильева решили убрать именно в Москве. И всю эту нелепую поездку в Минск затеяли только с одной целью: выманить его из-под крыла товарища Крупнова, который, кажется, хоть разносы и устраивал, но строптивого комиссара прикрывал.
   – А может, – спросил я, – в Москве прочли письмо, решили сами Мохальского раскрутить, а Васильева отправить на смерть? Его можно было за тот рапорт и в тюрьму отправить как врага, но время показательных акций еще не подошло. Уже близко был 1937 год, но, по сути, едва завершился 1935-й, так что зверствовать открыто еще не хотели. А может быть и третий вариант: Мохальский был в Молодечно и общался с родственниками. На вокзале Васильева встретил посланец Москвы – тоже со шрамом. А потом Васильев поехал в Молодечно…
   – И там его убили, – закончил за меня Лева. – Все может быть. Но что гадать на кофейной гуще, это дело ненаучное. Давай сделаем так. Я попробую выяснить все, что связано с расследованием Васильева, то есть спрошу у ребят, не было ли у нас когда-нибудь находок в курганах неархеологического золота или клада. Созвонюсь с Эрмитажем и выясню, не получали ли они в 1935 или 1936 году пространного письма от нашего комиссара. Если получали, то обязательно помогут. Тогда мы узнаем, что же он своим сообщил, куда хотел отправить изыскателей.
   – А мне что делать? – обиделся я, вдруг почувствовав себя страшно обделенным.
   – Тебе? – переспросил Левка. – Тебе нужно связаться с собратьями по перу из Минска. Может, поднимут старые газеты, порасспрашивают стариков. Хотя, конечно, надежда невелика. Убийство Васильева могло пройти совсем незамеченным, он же маскировался. Убит человек без документов. На преступника не похож, нет его в милицейском архиве. Впрочем, и выяснить его личность в те годы было сложно. Единой базы по стране нет. Даже на преступников. Умные люди это тогда использовали, чтобы скрыться от местных властей. И они пережили страшный 1937 год вдалеке от родимых мест.
   Моя бабка, например, знала, что становится небезопасно. В один прекрасный день она купила билет и уехала с маленькими детьми в Сибирь. Там у нее родственники жили, с царской ссылки еще остались. А надо сказать, что за два года до этого арестовали ее отца, он так в тюрьме и погиб. Зато в Сибири никто ее не арестовал. Сам понимаешь, все боятся, что в Сибирь сошлют, а она туда сама с детьми поехала. Так и спаслась. Из моего рассказа смело можно делать вывод: не было общих сведений, никто бы даже не догадался, что убитый в Минске человек – это комиссар Васильев.
   – Но ведь догадались же, – возразил я. – Иначе откуда бы Анастасия Кирилловна знала, что ее прадеда убили, и убили из-за золота?
   – А второе тебе задание как раз с этим и связано. Звони этой правнучке и выспрашивай, почему она в этом так уверена. Хотя есть нечто меня смущающее…
   Левка замолчал, уставился в стенку и потом неохотно признался:
   – Вот что меня смущает. Если Анастасия Кирилловна знала, как погиб ее прадед, кто-то должен был сообщить семье. Пусть жена уже ушла от Васильева, следовательно, не была в тайны посвященной, но кто-то же знал эту тайну. Кто-то пришел и сказал, что, во-первых, была срочная, как это назвали для семьи, командировка, во-вторых, комиссар ехал по следам золота, в-третьих, из-за золота его убили. Откуда этот человек мог столько знать, если убитого в Минске никто бы опознать не смог? Может, существует какая-то семейная тайна, и наша правнучка не хочет ее нам доверять, чтобы снова не бросить тень на своего энергичного предка? Поговори с ней мягко и ласково, попробуй хоть что-то выведать.
   С таким напутствием я стал готовиться к разговору с правнучкой. Мероприятие досталось мне не из приятных, поэтому сначала я позвонил не в Тверь, а в Минск, своему старому другу по журфаку, с которым не виделся и не созванивался лет десять. Однако мне повезло: он не сменил квартиру или страну, сразу же после второго звонка трубку сняли, услышали мое «алло» и сказали так тепло и обрадовано, что я сразу успокоился и заулыбался:
   – Филя, неужели ты? Долго жить будешь. Как раз тебя вспоминал.
   – Меня? Не шутишь? – страшно удивился я. – Любопытно, и по какому же поводу?
   – Сижу, читаю твою историю с кладоискательством, – рассмеялся университетский товарищ. – Лихо сюжет закручен. Если бы не знал тебя, подумал бы, что все выдумано. Но знаю, как ты работаешь с фактами, так что могу лишь позавидовать. Интересное стечение обстоятельств… После того как написал, занимался еще этим делом?
   – Я тебе даже звоню сейчас как раз по этому делу, – ухмыльнулся я самодовольно. – Точнее – по продолжению дела. Поможешь?
   – Смотря чем, – ответил коллега. – Своих секретов выдавать не стану, а если безотносительно…
   – Точно – безотносительно, – наседал я. – Мне нужно сведения найти по Минску 1936 года, первые несколько месяцев. Ты, наверно, знаешь, что в те годы ваша Белоруссия была весьма удобным местом для перехода нелегалов.
   – Слишком пафосно, – отмахнулся минский журналист. – Ну, ходили иногда от нас в Польшу. Сплошного потока нелегалов не было. Да и пройти было сложно. Не только потому, что граница охранялась, а просто потому, что наша маленькая страна – край топких и противных болот. Не знаешь тайной тропы – утонешь. В некоторых приграничных деревнях даже были мужики, которые нанимались водить советских граждан на ту сторону. Тебя что конкретно интересует, не теория же перехода разделительной полосы?
   – Конкретно меня интересует, – стал я объясняться, – не было ли в первые месяцы 1936 года каких-то задержаний, а еще лучше – убийств нелегалов. Не пробовал ли перейти в Польшу мужчина средних лет, а точнее 1885 года рождения, по внешности похож на хохла, то есть волосы темные, лицо круглое, над губою полоска усов. Не был ли он убит во время перехода. И второе, если ничего такого не происходило, не было ли случаев убийств неопознанных граждан, скорее всего, в районе Минска и Молодечно, хотя, кто его знает, вдруг пошел в Борисов?
   – Может, ты мне хотя бы фамилию назовешь, – сказал недовольно мой однокашник. – Сам ведь понимаешь, что искать без фамилии…
   – Все дело как раз в этом-то и заключается. У него, скорее всего, не было никаких документов с собой. А если и были, то на чужое имя.
   – Ваш шпион, что ли? – расхохотался коллега. – Я-то думал, ты нелегалами заинтересовался, как они отсюда бежали. А ты ищешь следы вашего сгинувшего агента? Ну, спасибо, дожили! Так, слушай сюда. По вашим неудачникам у меня целая картотека есть. Их с двадцать пятого по тридцать девятый было немало. Сейчас посмотрю, что у нас конкретно в первой половине тридцать шестого…
   – Да, – озадаченно проговорил минут через десять, – негусто. Всего четверо. Двоих сразу можно отмести, эти до глубокой старости дожили и в своей постели умерли. Третьего по возрасту можно списать – ему было не больше двадцати шести. А четвертый… Не знаю, подходит ли тебе агент Зоя Кондачкова? Боюсь, что нет.
   – А может, мой комиссар у тебя не в шпионах лежит? – стал я канючить. – Он же мог и уголовником прикинуться, и каким-нибудь вашим «лесным братом».
   – Если и мог прикинуться, то так, что ко мне не попал. Комиссаром, говоришь, был? Случайно не тем, не из твоего очерка?
   – Не тем, – вздохнул я, точно продавал тайну. – Но с такими же точно именем, отчеством и фамилией.
   – Тебя не порадует мое сообщение, – сказал мне минский коллега. – Жив остался твой комиссар, никто его не убивал. Я когда твою статью прочел, сразу про этого негодяя Васильева вспомнил. После питерской чрезвычайки он у нас окопался. Страшный был человек, хотя и с приветом. Музейными ценностями бредил. Достал наших сотрудниц из музея так, что рыдали. Шерстил все экспозиции: всё подделки искал. Он не просто был ненормальным – он еще и необразованным был. Наслушался да начитался Николая Морозова и решил в подведомственных культурных учреждениях нести свет истины. Словом, ваш питерский Васильев на полвека опередил товарища Фоменко. И людей погубил, которые от его бреда шарахались. А погиб он позже, как большинство мужчин, на войне, весной 1943 года.
   – Не может этого быть! – закричал я в трубку, чертыхнулся и вкратце рассказал всю историю о путанице с двумя комиссарами.
   – Вон оно как получилось, – посочувствовал мне коллега. – Тогда положение твое незавидное. Попробую связаться с ребятами из архивов. Но, как правило, такие дела не раскрывались. А судя по тому, что ты мне рассказал, тут сильно столица вашей родины замешана. Я как узнаю, так и позвоню. Тебе же могу посоветовать поговорить с наследниками. Если они ничего не знают, то и никто не знает.
   На этой печальной ноте мы и завершили разговор. И я понял, что от звонка в Тверь никак не отвертеться.
   – Опять вы? – вместо приветствия набросилась на меня Анастасия Кирилловна. – Я вас всем материалом снабдила, а вы все мучаете да мучаете меня! Что я могу рассказать вам о последних днях его жизни? Да ровным счетом ничего. Прабабушка даже его имени тогда слышать не хотела. Сын далеко был, в Туркестане, в геологоразведке, мама еще крохотная… Никто к нам не приходил и ничего не рассказывал!
   – Но тетрадки…
   – А тетрадки… – сказала она со вздохом. – С тетрадками такая история. Нам бандероль пришла. В ней, как мне говорили, коробка с конфетами лежала и эти тетрадки. И собственноручная записка прадеда.
   – А записка сохранилась? – так и задрожал я в предвкушении.
   – Сохранилась, – без ажитации ответила Анастасия Кирилловна. – Обычная записка. Уезжаю, мол, на срочное задание. Буду искать золото в степях. Сохраните бумаги, чтобы не украли мои завистники. А пока кушайте конфеты и ждите новостей. Вот и все, что там было. С домашними прадед никогда многословным не был.
   – А почему тогда вы сказали, что его убили из-за золота и на Украине? – не выдержал я.
   – Как почему? – сильно удивилась женщина. – Если не вернулся, то что-то страшное случилось. А он с таким народом общался, что сразу стало понятно: убили. Его много раз ведь пытались убить. И грозили, и записки с пожеланием смерти присылали – все было. Но всегда, если он уезжал надолго, он писал или звонил. Так бесследно не пропадал. И никогда с тетрадями не расставался. По одному этому прабабушка поняла, что он идет ловить опаснейших бандитов. Тогда, после бандероли, когда месяца два или три прошло, а он не появился, прабабушка побежала выяснять к его начальнику. Тот и сообщил, что бандиты убили. А что касается места, он не сказал. Но раз прадед упомянул степи, так это Украина. Он последние два года только на Украине и в Крыму искал бандитов.
   – Мы прочли его записки, – сказал я, – он упоминает Молодечно и Минск.
   – Вот и я говорю – Украина, – вставила наследница.
   – Простите, но Минск все же Бело…
   Но женщина договорить не дала:
   – Как вы Минск Белоруссией не называйте, все равно Украина! – и добавила с раздражением: – Все равно ведь убили, а где – не важно.
   Пришлось спешно согласиться, высказать слова сожаления, пообещать честный и не приукрашенный рассказ о комиссаре и повесить трубку. Ясно, женщина и понятия не имела, что случилось в том далеком году. Но одну странную мысль она все же высказала: товарищ Крупнов прекрасно знал, что его подчиненный погиб. А если он знал… Думать не хотелось, но получалось, что Крупнов мог быть для Васильева той самой Москвой и тем самым секретным руководством, которое поручило немолодому комиссару опасную операцию по внедрению в ряды махновцев за рубежом. В таком случае, понял вдруг я, не было никакого приказа из Москвы, а была какая-то игра местных органов с плотно сидевшим на крючке Мохальским, может, даже игра в золото. М-да, паршиво… Я сидел, курил и тупо глядел в стенку, размышляя о порочности человеческой натуры.
   В этот момент зазвонил телефон. Это снова был минский коллега.
   – Вот что, Фил, – обрадовал он меня. – Было в том году несколько неучтенных трупов. Один вполне подходит под описание. Убит человек на вокзале у туалетов. Мужчина лет пятидесяти, плотного телосложения, с небольшими усами, смуглый, темноволосый, роста высокого. Но есть одна неувязка. У него были документы, но не на имя твоего Васильева.
   – Так, может, ему успели новые передать? – заволновался я. – Не подскажешь, как…
   – Мохальский, – сказал коллега загадочным тоном.
   – Как-как? – чуть не потерял я дар речи.
   – Мохальский Илларион Казимирович, 1900 года рождения, – усмехнулся минчанин. – Эта дата рождения милицию тогда и насторожила. Вроде погибший довольно пожилой человек, а по паспорту ему всего тридцать шесть. И на документе у него щека располосована, а у трупа вполне целая. Внешнее сходство какое-то есть, но его к делу не пришьешь. Постарались просто глаза на это закрыть. Но ненадолго….
   – Они нашли настоящего Мохальского? – обрадовался я.
   – В лучшем виде, – согласился приятель. – В овраге за городом. И, не поверишь, с теми же документами – на Мохальского Иллариона Казимировича. Был скандал. Как раз из-за документов. Потому что сразу вышли на человека, который ими оба трупа и снабдил. А потом выяснилось, что второй Мохальский, у которого и шрам на нужном месте имеется, – секретный агент из Одессы, а кто первый, Одесса не знала. Тут наши пинкертоны связали текущие события на юге, тот самый румынский провал, если слышал…
   – Да-да, – отозвался я тут же.
   – …И закрыли это дело к той матери, обозначив вокзальный труп как неопознанный. Сам понимаешь, при детальном расследовании легко можно было попасть в агенты сигуранцы. Потом при одесском содействии быстро разыскали родных Мохальского, они проживали в Молодечно, выдали тело и постарались быстрее обо всем забыть. Этот факт мне не из архивов достался, – весело добавил он. – Это жена у меня мемуары читать обожает. Какой-то полковник милиции на пенсии решил тряхнуть стариной. Белкин его фамилия, Анатолий Ильич. Книжка называется «Будни минского угро». Но спешу огорчить: издана она в 1991 году. Старичок мог и не дожить.
   – Если и дожил, – сказал я в ответ, – то все равно ничем не поможет. Трупы говорить не умеют.
   – А вот это ты зря, – не согласился минский журналист, – еще как умеют. Завтра попробую поискать этого Белкина. Можно дать твой телефон, если найду?
   – Да бога ради!
   – А не позвонит, значит, умер…
   Этот разговор я тут же пересказал Леве. Тот призадумался.
   – Конечно, – сказал он, – милиция вряд ли что-то поняла. Но ведь труп не бывает пустым. Если у него были документы на имя Мохальского, могло быть с собой и что-то еще, по чему личность не установишь, но узнать кое-что о человеке можно. Этот Белкин мог многое понять, но в книжке ни слова не написать. А жив ли? С 1936 до 1991 года прошло пятьдесят пять лет, прибавь еще пятнадцать, итого – семьдесят, а в милиции Белкин мог служить лет так с двадцати или даже с восемнадцати. В лучшем случае, сейчас ему было бы восемьдесят восемь… Нет, забудь. Столько мужчины не живут. Все, тайны смерти нашего Николая Ивановича мы уже никогда не узнаем.

Ленинградский комиссар

   Дело наше практически подошло к концу. Но я понимал, что это очень странное окончание расследования. Толком так ничего выяснить и не удалось. Искал комиссар Васильев золото? Искал. Нашел? Не знаем. Может, и нашел или хотя бы вышел на правильный след. К сожалению, с махновским золотом очень много неясного. Его до сих пор ищут и точно с тем же результатом, следуя, как и мы, путями комиссара Васильева. Одно ясно: ближайшие родственники Махно ни о каком золоте и понятия не имели. Уж сколько сил потратили разные специалисты в штатском и военном на развязывание языков, но так почему-то ни один и не развязался. Не знали этой тайны самые ближайшие родственники батьки на Украине, не знали и жена с дочкой, волею судьбы оказавшиеся после гитлеровского в советском концлагере.
   Если и были какие-то клады, то пути к ним умерли с теми, кто золото спрятал. А смертность во время Гражданской войны была велика. Может быть, котел с золотыми вещами из Дибровского леса – единственное, что удалось «спасти» органам в те годы. Рассказывали, что находили мелкие (с огромной долей вероятности, что махновские) клады по всей территории Украины. Но это слишком незначительные схроны. Они не идут ни в какое сравнение с парой золотых вагонов, отбитых батькой, или с тяжелыми подводами, груженными григорьевским золотом из одесского банка.
   Николай Иванович твердо понял: то, что он ищет, лежит недалеко от южных городков – может быть, под Никополем, может быть, под Мариуполем, может быть, под Азовом или Таганрогом. Любой крупный курган, уже пройденный археологами и не снесенный до основания (а в начале прошлого века и после революции было принято прокладывать шахты, но не сносить сам курган), может нести в себе золотую начинку. Эта мысль комиссара и сегодня мне кажется верной. Действительно, место для тайника отличное. Только это обязательно должен быть курган, пройденный учеными, именно он для бандитов лучшая защита.
   – Как там с курганами? – спросил я Леву дней через десять.
   – Никаких известий, – сказал он мрачно. – Никаких, но вопрос изучается.
   Вопрос изучался еще около месяца, когда нам стало ясно, что вряд ли этот процесс чему-то поможет.
   – Знаешь, – сказал я другу, – похоже, мы не у тех спрашиваем. Махновское золото можно найти только в одном случае: если вскрыть курган или его остатки, которые прекрасно исследованы. «Молодые» курганы, которыми твои ученые друзья занимаются, нам не помогут.
   Лева кивнул, соглашаясь. Он сам уже думал об этом, но была хоть какая-то надежда, что однажды удастся наткнуться на странное золото в такой хорошей скифской могиле. Эта надежда не оправдалась.
   Правда, неожиданно для нас высветилась эрмитажная ниточка. Письма от комиссара там не нашли, зато обнаружили весьма любопытные сведения о каких-то записках, подписанные его именем. Записки даже носили название «В поисках золота древних могил». У меня сразу же загорелись глаза, и я стал торопить Леву, чтобы мы поехали к его эрмитажной осведомительнице. Я радовался: вот она, наша путеводная звезда. Сейчас мы окажемся в недрах лучшего в стране музея, и нам разрешат ознакомиться с записями Васильева. Не мог он умереть и не оставить потомкам указания, где искать махновские сокровища.
   – Сейчас посмотрим, – сказала нам седая сотрудница с аккуратным узлом волос на затылке. – Вот эта единица хранения. Тут она вся и описана: «Тетради толстые 2 штуки, сданы для ознакомления и рецензии лично комиссаром Васильевым Н. И. 19 января 1927 года. Отрецензированы ст. н. с. Ивакиным Б. Б. Требуют серьезной доработки». Краткое описание рецензии Ивакина Б. Б.: «Автор пересматривает хронологические аспекты истории, произвольно изменяя датировки самых знаменитых событий. Невозможность найти следы захоронений деятелей прошлого он объясняет неправильной постановкой самого вопроса. В качестве научной публикации бессмысленно». Предлагает автору издать как приключенческий роман. Автор за разъяснениями не явился.
   – Это не то, – воскликнули мы чуть не хором. – Не тот Васильев. Наш присылал вам не то письмо, не то статью о поисках золота Нестора Махно.
   – Нестора Махно? – с обидой поглядела на нас музейная старушка и обратилась к Леве ледяным тоном: – У нас все же Эрмитаж, Лев Сергеевич, у нас настоящие ценности.
   – Да все я понимаю, – вздохнул Левка. – Но если он вам их послал или передал или даже лично принес, куда такого рода документы попадают?
   – Передаем в заинтересованные организации, – пожала плечами старушка. – А полный бред, Лев Сергеевич, идет в мусорную корзину. Очень хорошая вещь. Полезная. Вот посмотреть записки этого комиссара от науки, наверно, можно. Хотите?
   Не дожидаясь ответа, она мелкими шажками куда-то отправилась. Но отсутствовала недолго. Вернулась назад наша сотрудница с лицом в красных пятнах.
   – Не будет вам записок. – Видно было, что ей очень неловко. – Карточка есть, единица хранения есть, а самих тетрадок нет. В папке только вот это.
   И она брезгливо протянула какой-то листок. Очевидно, это была одна из страниц рукописи, что-то вроде сопроводительной записки.

   «Николай Иванович Васильев, – гласил этот документ, – долгие годы плодотворно совмещает защиту советского строя с серьезным изучением исторических памятников. Благодаря его внимательному подходу искоренены подделки скифских и античных древностей, разоблачено германское серебро, свергнуты с пьедестала липовые ценности Алтая. Умный и работоспособный товарищ, комиссар Васильев Н. И. зарекомендовал себя борьбой с современным и имперским мошенничеством. Он является автором большого числа статей по факту фальсификаций. Он лично принимал активное участие в изъятии фальшивок. Рукопись товарища Васильева Н. И. дана для ознакомления сотруднику Эрмитажа, который должен стоять на страже законности и правопорядка».

   Под текстом стояла размашистая подпись какого-то чрезвычайного товарища.
   – Тетради, скорее всего, погибли, – извинилась сотрудница, – такое иногда бывает. Не переживайте: научной ценности они все равно не имели.
   Мы-то прекрасно понимали, что о ценности тут и речи идти не может. Но нам вдруг страшно захотелось свести судьбы наших двух комиссаров, полных тезок, прочитать хоть что-то из размышлений того, другого Васильева, который и стал причиной всех наших изысканий. Но, похоже, все нити оборвались. Во всяком случае домой я вернулся с тяжелым сердцем.
   И едва я открыл дверь, послышался телефонный звонок.
   – Да, – сказал я в трубку, – слушаю.
   – Это из Жлобина звонят, – проговорил низкий мужской голос. – Вы моим отцом интересовались.
   Я не понял. Каким отцом? Какой Жлобин?
   – Я Белкин, Игорь Анатольевич. Боюсь, серьезно помочь не смогу, – уверенно рокотала трубка. – Книгу отца мы издали уже посмертно. Но если что по существу, то с фактами я знаком. Я ему писать помогал, обрабатывал материал. Вам какая персоналия нужна?
   Тут-то я все и сообразил. Старый полковник умер, а сын вместо памятника издал книжку, скорее всего, за свой счет.
   – Прошу прощения, – извинился я. – Не ожидал вашего звонка. А дело такое.
   И бегло изложил ему, что нас интересует. Назвал и имена – Мохальский и Васильев. Честно рассказал и про золото, и про Махно, и про курганы, и про записки, и про убийство.
   – А, – сказали в трубке, – понял. У отца это было первое дело, он много о нем размышлял. Все не мог сообразить, почему, если мужчину убили так жестоко, все же двенадцать ножевых ран, не забрали золота из карманов…
   – Какого золота? – оторопел я.
   – Понимаете, – начал делиться воспоминаниями младший Белкин, – оба кармана дешевого пиджачка были просто нашпигованы золотыми монетами. Штук двадцать их было, точно. Отец все изъял, но так и не нашел концов. А потом его товарищ, который на вокзале патрулировал, обнаружил ничей саквояж. И тоже – с десяток монет, завернутых в полотенце, а сверху билет лежал из Борисова, использованный. Так и не узнали, почему саквояж оставили. Кто? А отец и подумал, что мужчина, фамилия у него была Мохальский, и является хозяином саквояжа. Видимо, золото куда-то вез, а его убили. Но почему ничего не взяли? И стал он думать, за что могли убить.
   Тут второй труп нашли. Такие же раны. И паспорт точно на это же имя. Только фотографии были разные. И у этого тоже карманы с монетами, но больше нет ничего. Да, он был к тому же без обуви – ботинки в стороне стояли, словно кто специально поставил. Обе стельки выдернуты. А когда стали тело осматривать, в носке отец нашел скомканную бумажку. Какая-то царская купюра, и на ней что-то карандашом, жирным таким, намалевано. Вроде гор что-то, а внизу буква М. И волнистые линии. И все.
   Отец тогда решил, что это одна шайка. У нас про Борисов много легенд ходит. Там золото всегда искали и сегодня ищут. Отец и подумал, что нашла шайка золото, награбила, а потом компаньоны перессорились. Вот вам и два трупа. Только паспорта в эту картину не вписывались. Отец выяснил, что в паспортном столе такой нечестный сотрудник есть, хотел его привлечь. А через день позвонили гэпэушники из Одессы, потребовали, чтобы наши проверили, как здоровье Мохальского.
   У отца начальник был ушлый, прежде в чекистах ходил. Тоже, кстати, Васильев, в питерской ЧК работал прежде. Он-то все и разузнал. И сразу все документы изъял, акты уничтожил, золото оформил как найденное населением и сданное и всем приказал молчать. Тогда провалилась наша агентура в Румынии, трупы могли быть с этим связаны. Никто впутываться не хотел. Одесса сказала, где у Мохальского родственники. Вызвали их, они его в тот же день похоронили. А спустя еще день нагрянули одесситы, затребовали тело, долго разглядывали, переговаривались, потом одежду потребовали и каждый шов осмотрели. Уехали разочарованные. С ними был еще один начальник, но не одессит. Фамилия такая простая – не то Большов, не то Великанов…
   – Крупнов? – догадался я.
   – Точно так, Крупнов. Он тело и забрал. А та денежная купюра осталась у начальника отцовского, у Васильева. Он тогда сказал, что это указано место древнего неизвестного погребения. Он был толковый начальник, но помешался на истории, везде видел фальшивки и считал, что историю специально так написали, чтобы людей запутать. У отца даже его рукопись лежит – толстенная, про могилы. Отец пробовал ее из уважения прочесть, но так и не осилил.
   – А можно… – начал было я.
   – Рукопись эту? – подсказал Игорь Анатольевич. – Забирайте, конечно. У нас она никому не нужна, а вам для дела пригодится. Начальник только перед самой войной ее закончил. Я вам завтра же ее и пришлю. Так вот: тогда он в найденную купюру как клещ вцепился, он ее даже от одесситов утаил. На ней, говорил, особая могила: в ней не то Рюрик, не то Святослав похоронен по скифскому обычаю, потому что они были скифы, а не викинги. А буква М – это Мелитополь.
   – А дело так и заглохло? – спросил я, перед тем как проститься.
   – Так и заглохло. Но я точно знаю: отец считал, что тот мужчина, который с поддельным паспортом, собирался через западную границу перейти… У него ведь компас нашли, вот память стала! Только зачем ему тогда саквояж нести? Загадка! Десять монет можно было и в карман положить. Саквояж весь распороли, но ничего не нашли. А второй – тот, найденный в овраге, – наверно, все организовал. Но обязательно был третий или третий и четвертый, которые их положили. Поверьте мне на слово. Если первому, на вокзале, в одном пиджаке было холодновато, но не окоченел бы, так второму в овраге в тонком пиджаке и без бандитского ножа смерть. По мне, так их убили где-то в другом месте, а затем одного кинули у туалетов, другого – в овраге. Но сейчас уже никто не выяснит, как все было на самом деле.
   Мы с Левой долго размышляли над этим рассказом. Да, теперь мы точно знали, что какое-то сокровище было скрыто во время Гражданской войны. А холмы у воды как раз и могут быть курганами. Может быть, эти курганы как раз у города на букву М – только не Мелитополя, а Мариуполя. Города, славного боями с Махно. Одесские чекисты, видимо, очень хотели завладеть этой картой, но она им так и не досталась.
   Зря убили Мохальского. Зря убили Васильева. Первый знал, где золото, второй – догадывался. А кто-то третий, хитрый, использовал золото как приманку. Заманил Мохальского, убил, даже обыскал, но нужной карты не нашел. Выследил Васильева и тоже убил. Вероятно, обыскал. Не нашел. Но золото… Зачем его оставили в карманах и в саквояже? Этого мы так и не поняли.
   Правда, что удивительно, потом я в архиве наткнулся на даты жизни Иллариона Мохальского. С датами человека, убитого в Минске, они не совпали. Тот Мохальский, родившийся в один день, месяц, год и в одном и том же селе с нашим минским трупом, прожил на десять лет дольше. На фотографии 1944 года никакого шрама на его щеках нет – ни на левой, ни на правой. Так что сколько Мохальских было создано буквально из воздуха, неизвестно. И не слишком понятно – зачем. Можно сказать одно: велась какая-то крупная игра. Но фишку в этой игре, самую главную, стянул наш старый знакомый Васильев – сумасшедший искоренитель фальшивых драгоценностей.
   Скоро нам пришлют его рукопись, и я обещаю об этом рассказать.

Филипп Эльмих Золото для революции