Игорь Губерман
Гарики из Атлантиды (сборник)

   Одиноко бренчит моя арфа,
   расточая отпущенный век,
   и несет меня в светлое завтра
   наш родной параноев ковчег.

   В оформлении книги использованы наскальные рисунки древних евреев

Гарики из Атлантиды

   Я свой век почти уже прошел
   и о многом знаю непревратно:
   правда – это очень хорошо,
   но неправда – лучше многократно.
   1

   Бежал беды, знавал успех,
   любил, гулял, служил,
   и умираешь, не успев
   почувствовать, что жил.
   2

   Я ощущаю это кожей,
   умом, душой воспламененной:
   любовь и смерть меня тревожат
   своею связью потаенной.
   3

   Дух оптимизма заразителен
   под самым гибельным давлением,
   а дух уныния – губителен,
   калеча душу оскоплением.
   4

   Приходит час, выходит срок,
   и только смотришь – ну и ну:
   то в эти игры не игрок,
   то в те, то вовсе ни в одну.
   5

   И здесь, и там возни до черта,
   и здесь, и там о годах стон,
   зато в отличие от спорта
   любви не нужен стадион.
   6

   Нет, человек принадлежит
   не государству и не службе,
   а только тем, с кем он лежит
   и рюмкой делится по дружбе.
   7

   Вот человек. Борясь со злом,
   добру, казалось бы, мы служим.
   Но чем? Камнями, кулаком,
   огнем, веревкой и оружием.
   8

   Засмейся вслух, когда обидно,
   когда кретином вдрызг издерган;
   по безголовым лучше видно,
   что жопа – думающий орган.
   9

   По жизни мы несемся, наслаждаясь,
   пьянея от безоблачности века;
   но разве, к катастрофе приближаясь,
   предвидит ее будущий калека?
   10

   Сперва, воздушный строя замок,
   принцесс рисуешь прихотливых,
   потом прелестных видишь самок,
   потом бежишь от баб сварливых.
   11

   Фортуна если жалует немилостью,
   не жалуйся, печаль душе вредна,
   и недруга встречай с невозмутимостью,
   убийственной, как пуля из гавна.
   12

   Поближе если присмотреться,
   у воспаленных патриотов
   от жара искреннего сердца
   бывают лица идиотов.
   13

   Когда мы выбраться не чаем,
   само приходит облегчение:
   вдруг опьяняешься отчаяньем
   и погружаешься в течение.
   14

   Вокруг окраины окрестности
   плывет луны латунный лик,
   легко кладя на облик местности
   негромкой грусти бледный блик.
   15

   Спутница, любовница и мать,
   слушатель, болельщик, оппонент —
   бабе очень важно понимать,
   кто она в мелькающий момент.
   16

   Прекрасен мир, где всякий час
   любой при деле понемногу:
   прогресс к обрыву катит нас,
   а мы – мостим ему дорогу.
   17

   Судьба решается на небе
   и выпадает нам, как рыбам;
   она подкидывает жребий,
   предоставляя шанс и выбор.
   18

   Предупредить нас хоть однажды,
   что их на небе скука гложет,
   толпа ушедших остро жаждет,
   но, к сожалению, не может.
   19

   Я радуюсь, умножив свой доход,
   страхующий от голода и холода;
   бессребреник сегодня только тот,
   кто ценит преимущественно золото.
   20

   Пусты, сварливы, слепы, дерзки,
   живем ползком или бегом —
   свои черты ужасно мерзки,
   когда встречаются в другом.
   21

   От замаха сохнут руки,
   от безделья разум спит,
   гулко трескаются брюки
   у неловких волокит.
   22

   Когда на всех, на всех, на всех
   удушье мрака нападает,
   на смену слез приходит смех
   и нас, как смерть, освобождает.
   23

   Течет зима. Близ моря пусто.
   Но вновь тепло придет в сады,
   и миллионы нижних бюстов
   повысят уровень воды.
   24

   Тонул в игре, эпикурействе,
   любовях, книгах и труде,
   но утопить себя в еврействе
   решусь не раньше, чем в воде.
   25

   Годы, будущим сокрытые,
   вижу пламенем объятыми;
   волки, даже очень сытые,
   не становятся ягнятами.
   26

   Есть во взрослении опасность:
   по мере близости к старению
   высоких помыслов прекрасность
   ужасно склонна к ожирению.
   27

   Аскетом я б весь век провел,
   но тайным страхом озабочен:
   святого блесткий ореол
   для комаров приманчив очень.
   28

   Сегодня день истек в бесплодной,
   пустой и мелкой суете,
   и мерзкий серп луны холодной
   зияет в мертвой пустоте.
   29

   Едва-едва покой устроим,
   опять в нас целится Амур,
   и к недосыпу с перепоем
   приходит сизый перекур.
   30

   Медицины гуманные руки
   увлеченно, любовно и плохо
   по последнему слову науки
   лечат нас до последнего вздоха.
   31

   Когда средь общей тишины
   ты монолог сопишь ученый,
   услышь себя со стороны
   и поумнеешь, огорченный.
   32

   С утра за письменным столом
   гляжу на белые листочки;
   а вот и вечер за окном —
   ни дня, ни строчки.
   33

   Поэты бытие хвалой венчают
   с дописьменной еще эпохи древней;
   дух песенности стены источают,
   и тем они звучнее, чем тюремней.
   34

   Стяжательством и суетностью затхлой
   измотанный, однажды выйдешь в ночь
   и вздрогнешь от гармонии внезапной,
   раскрывшейся тебе, чтобы помочь.
   35

   В реке времен, как в море – рыбы,
   не зря безмолвствуют народы:
   свобода – это страх и выбор,
   ломает плечи груз свободы.
   36

   Воспринимая мир как данность,
   взгляни на звезды, не спеша:
   тягчайший грех – неблагодарность
   за то, что воздухом дышал.
   37

   Мы – необычные рабы,
   мы быть собой не перестали,
   есть упоение борьбы
   в грызенье проволочной стали.
   38

   Вполне по справедливости сейчас
   мы трудимся, воруем и живем:
   режим паразитирует на нас,
   а мы – паразитируем на нем.
   39

   Мы все – опасные уроды,
   мы все достойны отвращения,
   но в равнодушии природы
   есть величавость всепрощения.
   40

   В горячем споре грудь на грудь,
   уже не видя ничего,
   войдя в азарт, не позабудь
   на ужин выйти из него.
   41

   Мы из любых конфигураций
   умеем голос подавать,
   мы можем стоя пресмыкаться
   и на коленях бунтовать.
   42

   В любви, трудах, игре и спорте,
   искусстве, пьянстве и науке
   будь счастлив, если второсортен —
   у первосортных горше муки.
   43

   Война ли, голод – пьет богема,
   убийства, грязь – богема пьет,
   но есть холсты, но есть поэмы,
   но чьи-то песни мир поет.
   44

   Мы часто ходим по воде,
   хотя того не замечаем,
   висим над бездной в пустоте
   и на огне сидим за чаем.
   45

   Безумство чудаков – их миллион,
   толкующих устройство мироздания, —
   вливается в витающий бульон,
   питательный для вирусов познания.
   46

   Зря нас душит горечь или смех,
   если учат власть интеллигенты:
   в сексе понимают больше всех
   евнухи, скопцы и импотенты.
   47

   Не ограничивайся зрением,
   пусть обоняние не чахнет:
   что привлекательно цветением,
   порой кошмарно гнилью пахнет.
   48

   На трупах и могилах вдруг возник
   шумливый рай пивных и кабаков,
   и лишь «за что боролись?» хилый крик
   стихает у последних стариков.
   49

   Духа варево и крошево —
   нынче так полно эрзацев,
   так измельчено и дешево,
   что полезно для мерзавцев.
   50

   Я не борец и не герой,
   но повторить готов над плахой:
   во всех суставах свихнут строй,
   где не пошлешь мерзавца на хуй.
   51

   От наших войн и революций,
   от сверхракет материковых
   приятно мысленно вернуться
   к огням костров средневековых.
   52

   Мы все – душевные калеки,
   о чем с годами отпечалились,
   но человека в человеке
   найти, по счастью, не отчаялись.
   53

   Какое ни стоит на свете время
   под флагами крестов, полос и звезд,
   поэты – удивительное племя —
   суют ему репейники под хвост.
   54

   Свистят ветра, свивая вьюгу,
   на звездах – вечность и покой,
   а мы елозим друг по другу,
   томясь надеждой и тоской.
   55

   Когда вокруг пируют хищники,
   друг другом чавкая со смаком,
   любезны мне клыками нищие,
   кому чужой кусок не лаком.
   56

   Одно за другим поколения
   приемлют заряд одичания
   в лучащемся поле растления,
   предательства, лжи и молчания.
   57

   Стреляя, маршируя или строясь,
   мы злобой отравляем нашу кровь;
   терпимость, милосердие и совесть
   откуда возникают вновь и вновь?
   58

   На всем человеческом улее
   лежит сумасшествия бремя,
   изменчив лишь бред, а безумие
   скользит сквозь пространство и время.
   59

   Наплевать на фортуны превратность,
   есть у жизни своя справедливость,
   хоть печальна ее однократность,
   но прекрасна ее прихотливость.
   60

   Просачиваясь каплей за года,
   целительна и столь же ядовита,
   сочится европейская вода
   сквозь трещины российского гранита.
   61

   Неизбежность нашей смерти
   чрезвычайно тесно связана
   с тем, что жить на белом свете
   людям противопоказано.
   62

   Просветы есть в любом страдании,
   цепь неудач врачует случай,
   но нет надежды в увядании
   с его жестокостью ползучей.
   63

   Когда б остался я в чистилище,
   трудясь на ниве просвещения,
   охотно я б открыл училище
   для душ, не знавших совращения.
   64

   У страха много этажей,
   повадок, обликов и стилей,
   страх тем острее, чем свежей,
   и тем глубинней, чем остылей.
   65

   В года рубежные и страшные
   непостижимо, всюду, молча
   ползут из нор кроты вчерашние,
   зубами клацая по-волчьи.
   66

   Природа позаботилась сама
   закат наш уберечь от омерзения:
   склероз – амортизация ума
   лишает нас жестокого прозрения.
   67

   Живешь блаженным идиотом,
   не замечая бега лет,
   а где-то смерть за поворотом
   глядит, сверяясь, на портрет.
   68

   Из глаз, разговоров и окон
   озлобленность льется потоками,
   грядущего зреющий кокон
   питается этими соками.
   69

   Когда грядут года лихие,
   в нас дикий предок воскресает,
   и первобытная стихия
   непрочный разум сотрясает.
   70

   Конечно, веру не измеришь,
   поскольку мера – для материи,
   но лучше веровать, что веришь,
   чем быть уверенным в неверии.
   71

   Мы колесим, ища покой,
   по странам и векам,
   но всюду возим за собой
   свой собственный вулкан.
   72

   Глядят в огонь глаза смурные,
   и смутный гул плывет в крови;
   огонь тревожит в нас немые
   пещерной памяти слои.
   73

   Когда восторг, триумф, овации
   и сам эфир блаженство пьет,
   порочный дух еврейской нации
   себя усмешкой выдает.
   74

   О законе ли речь или чуде,
   удручающий факт поразителен:
   рано гибнут хорошие люди,
   и гуляет гавно долгожителем.
   75

   Простертая по миру красота
   доступнее ломтя ржаного хлеба,
   но душу затмевает суета,
   и пошлость заволакивает небо.
   76

   Другим народам в назидание
   Россия избрана и призвана
   явить покой и процветание,
   скрестив бутылку с телевизором.
   77

   Серые подглазные мешки
   сетуют холодным зеркалам,
   что полузабытые грешки
   памятны скудеющим телам.
   78

   Задавленность густой чиновной кашей
   лишает смысла жалобу и крик,
   лишен лица хозяин жизни нашей,
   хотя коварен, туп и многолик.
   79

   Растет познанье. Но при этом
   душе ни легче, ни просторней:
   чем выше ветви дышат светом,
   тем глубже тьма питает корни.
   80

   Семейный дом – наследственности храм.
   Живу. Сижу с гостями. Эрудит.
   Но бешеный азарт по временам
   стреноженное сердце бередит.
   81

   В умах – разброд,
   вокруг – неразбериха,
   царит разбой, и тьмою застлан свет;
   везде притом спокойно, мирно, тихо,
   и разве только будущего нет.
   82

   Дай мне, Боже, спать ночами
   без душевного мучения,
   утоли мои печали,
   остуди мои влечения.
   83

   Ум с добротой неразделимо
   связуют общие черты,
   дурак всегда проходит мимо
   разумной пользы доброты.
   84

   Повадка женщины изменчива,
   поскольку разнится игра
   подруги дня, подруги вечера,
   подруги ночи и утра.
   85

   Весна размывает капризно
   завалы унынья и грязи
   внезапной волной оптимизма,
   шальной, как вода в унитазе.
   86

   Мы рады, когда чванные авгуры
   дурачат нас, лицом туманясь хмурым,
   а правду говорят нам балагуры —
   но кто же доверяет балагурам?
   87

   Нам непонятность ненавистна
   в рулетке радостей и бед,
   мы даже в смерти ищем смысла,
   хотя его и в жизни нет.
   88

   Чем глубже скепсис и неверие
   при неизбежности притворства,
   тем изощренней лицемерие
   и выше уровень актерства.
   89

   Страдалец, мученик и узник,
   насилий жертва и увечий —
   всегда по духу чуть союзник
   того, кто душит и калечит.
   90

   Сгорают поколенья, как поленья,
   их копоть поглощает высота,
   а пламень их, не ведающий тленья,
   нетленно воплощает красота.
   91

   Чреваты лихом все дороги,
   полны волнений волны дней,
   сам разум наш – дитя тревоги
   и потому податлив ей.
   92

   Игра ума, и листьев арфа,
   и вкус вина, и жар объятий —
   даны сегодня. Ибо завтра
   полно любых невероятий.
   93

   Я столько всякой видел пакости,
   что лишь единственно от разности
   я мог бы стать сосудом святости,
   когда б не стал бутылью праздности.
   94

   Себя раздумьем я не мучаю
   и воле свыше не перечу:
   когда идешь навстречу случаю,
   судьба сама идет навстречу.
   95

   Веками власть по душам шарит,
   но всем стараньям вопреки
   дух человека – ртутный шарик,
   неуловимый для руки.
   96

   А со мною ни с того ни с сего
   вдруг такое начинает твориться,
   словно в книгу бытия моего
   кем-то всунута чужая страница.
   97

   Умами книжными и пыльными
   скрипят мыслители над нами,
   а нам то цепи служат крыльями,
   то крылья вяжутся цепями.
   98

   Сколь гибко наше существо
   к занятий резкой перемене:
   солист поет про божество,
   а в животе кишат пельмени.
   99

   Развитию грядущих поколений
   положена жестокая граница,
   и если возникает новый гений,
   то рядом слабоумие родится.
   100

   Жрецам и сторожам увялых истин,
   протухших от побегов до корней,
   особенно бывает ненавистен
   наивный любознательный еврей.
   101

   Нутро земли едят заводы,
   поя отравой кровь реки,
   ложатся на глаза природы
   аэродромов пятаки.
   102

   Всегда любой философ и сапожник
   за творчеством коллег его следит,
   и чем пугливей в личности художник,
   тем дерзостней судья и эрудит.
   103

   Бутылка непристойно хороша,
   сулит потоки дерзостных суждений,
   и ей навстречу светится душа,
   любительница плотских услаждений.
   104

   Всего слабей усваивают люди,
   взаимным обучаясь отношениям,
   что слишком залезать в чужие судьбы
   возможно лишь по личным приглашениям.
   105

   Чтобы легче было жить и сохраняться,
   учат нас учителя словами свойскими
   пресмыкание рассматривать как танцы
   со своими эстетическими свойствами.
   106

   Большое счастье – вдруг напасть,
   бредя по жизненному полю,
   на ослепительную страсть,
   одушевляющую волю.
   107

   Блажен, кто вовремя заметил
   ту тень тревог и опасений,
   которой дышит сонный ветер
   в канун великих потрясений.
   108

   Еще я много напишу
   и многое скажу,
   пока плывет прозрачный шум
   под светлый абажур.
   109

   В огонь любых на свете бедствий
   из окон, щелей и дверей,
   из всех немыслимых отверстий
   обильно сыплется еврей.
   110

   Сижу, прохладный и пустой,
   курю обильно,
   а в голове как под тахтой —
   темно и пыльно.
   111

   Не делай сказку былью, вожделея,
   не жалуйся, когда не удалось:
   несбывшееся ярче и светлее
   того, что получилось и сбылось.
   112

   Мы все виновны без вины,
   что так давно и плодовито
   опасный бред, что все равны,
   внедрился в разум ядовито.
   113

   Стихии цель свою не знают
   и дел не ведают своих,
   всегда и страшно погибают
   те, кто развязывает их.
   114

   Покуда есть вино и хлеб
   и дети льнут к отцу,
   неблагодарен и нелеп
   любой упрек Творцу.
   115

   Я в поездах души надлом
   лечу с привычным постоянством:
   лоб охлаждается стеклом,
   а боль – мелькающим пространством.
   116

   Отец мой молча умер без меня —
   уставши, я уснул темно и пьяно;
   нет, я ни в чем себя не обвинял,
   я просто это помню постоянно.
   117

   По мере разрастания корней,
   питающих твердеющие души,
   мы делаемся глубже и сильней,
   но пасмурней, умеренней и суше.
   118

   Познание плодит свои плоды,
   повсюду, где случится и придется,
   вытаптывая всякие следы,
   оставшиеся от первопроходца.
   119

   К познанию не склонный никогда,
   искал себе иные я занятия,
   и тайна зарождения плода
   волнует меня менее зачатия.
   120

   Живи игрой, в игру играя,
   сменяй игру другой игрой,
   бывает молодость вторая,
   но нету зрелости второй.
   121

   Я был не худшим и не лучшим
   из тех, кто жизнью награжден:
   то эгоизмом больно мучим,
   то альтруизмом изможден.
   122

   Душа предчувствием томима,
   а дни несут одно и то же,
   и жизнь моя проходит мимо,
   как мимо нищего – прохожий.
   123

   Дурак – не случай, а культура,
   внутри которой, в свой черед,
   самонадеянная дура
   страшней, чем наглый идиот.
   124

   У нас внутри, как в помещении,
   бес словоблудия живет
   и, оживляясь при общении,
   нам разум пучит, как живот.
   125

   На слух – перевернутым эхом
   звучит наших жизней истома:
   то стон выливается смехом,
   то смех неотличен от стона.
   126

   Соблазны тем и хороши,
   что лечат душу от спокойствия,
   и только тот всерьез грешит,
   кто множит грех без удовольствия.
   127

   Жизнь увязана мертвым узлом,
   над которым азартно хлопочут
   смельчаки, что дерутся со злом
   и добро по мозолям топочут.
   128

   Открытием сконфузятся потомки,
   начала наши взвесив и концы:
   выкармливали мерзость не подонки,
   а честные, святые и слепцы.
   129

   Если отнестись не подозрительно
   к жизни, а доверчивей и проще,
   многое, что страшно было зрительно,
   будет восхитительно на ощупь.
   130

   Естественна реакция природы
   на наше неразумие и чванство,
   и нас обезображивают годы,
   как мы обезобразили пространство.
   131

   Заслыша брань души с умом
   на тему дел моих,
   бегу, чужой в себе самом,
   и лью нам на троих.
   132

   Сколь явно дедушек уроки
   заметны в опыте внучат:
   сегодня все вокруг – пророки,
   но прозревают и молчат.
   133

   Мне часто снится чудный сон,
   кидая в дрожь и мистику:
   что женских юбочек фасон
   опять вернулся к листику.
   134

   У значимых событий есть кануны,
   предчувствиями полнится земля,
   и звучные неслышимые струны
   поют, предупреждая и суля.
   135

   Какая бы у власти волчья стая
   ни грызлась, утоляя злобу волчью,
   возмездие незримо прорастает
   сквозь кровью удобряемую почву.
   136

   Я уверен, что в этой стране
   потеплеет однажды и вдруг,
   и мы с миром пойдем наравне,
   как бегун, отстающий на круг.
   137

   Нас как бы время ни коверкало
   своим наждачным грубым кругом,
   не будь безжалостен, как зеркало,
   и льсти стареющим подругам.
   138

   За веком вслед свистим скворцом,
   полощем голос в общем гаме,
   потом ложимся вверх лицом,
   и нас несут вперед ногами.
   139

   Вертеть я буду карусель,
   покуда хватит интереса;
   печаль, что жизнь имеет цель,
   нам посылается от беса.
   140

   Текла бы жизнь моя несложная,
   легко по радостям скользя,
   когда бы я писал про можное,
   касаясь лишь того, что льзя.
   141

   В литературном алфавите
   я сзади всех до одного:
   сперва идут, кто блядовитей
   и гибче выя у кого.
   142

   В связи с успехами науки
   и от космических причин
   сегодня бабы влезли в брюки,
   а завтра – выебут мужчин.
   143

   Книга нашей жизни столь мудра,
   что свихнется всякий, кто листает:
   зло проистекает из добра,
   а добро на зле произрастает.
   144

   Пьеса «Жизнь» идет в природе
   не без Божьей прихоти:
   одеваемся на входе
   и лежим на выходе.
   145

   Одиноко бренчит моя арфа,
   расточая отпущенный век,
   и несет меня в светлое завтра
   наш родной параноев ковчег.
   146

   Торжествует, кипит и ликует
   вся страна от зари до зари,
   шалый ветер истории дует
   в наши мыльные пузыри.
   147

   Познанья высокое дело
   доверив ученым людям,
   мое посвежевшее тело
   к неграмотным ходит блядям.
   148

   Климат жизни, климат духа,
   климат зрения и слуха
   в этом лучшем из миров
   замечательно херов.
   149

   Певцы несхоже вырастают
   и разно строят свой уют:
   одни тайком поют, что знают,
   другие – знают, что поют.
   150

   Кто свой талант на провиант
   не медлит разменять,
   скорее все же не талант,
   а одаренный блядь.
   151

   Он к умным бабам с дружбой лез,
   духовной жаждою взыскуем,
   но дружбу вмиг поганил бес,
   оборотясь его же хуем.
   152

   С утра философ мылит разум,
   чтоб целый мир окинуть глазом;
   а я проснусь – и пью вино,
   и мир во мне творит оно.
   153

   Заботясь только о здоровье,
   вдруг обнаружишь утром ранним,
   что благодушие – коровье,
   а здравомыслие – баранье.
   154

   Намного проще делается все,
   когда пуста бутылка на столе;
   истории шальное колесо —
   не пьяный ли катает по земле?
   155

   Что за весной приходит лето —
   спасибо даже и за это.
   На всем запрет. И куртизанки
   дают тайком, как партизанки.
   156

   Любое выберите время
   и наугад страну возьмите —
   сей миг увидите еврея,
   который враг и возмутитель.
   157

   Мы кишим, слепые тетери,
   в тесноте, суетой загаженной,
   огорчаясь любой потерей,
   кроме дней, сгорающих заживо.
   158

   Нам неохота даже в рай
   от русской гибельной земли,
   милее жизни людям край,
   где их травили и ебли.
   159

   Не стоит жизнь у жизни красть,
   игра ума – сестра безделья,
   а лень – единственная страсть,
   после которой нет похмелья.
   160

   Не страшно мне адских заслуженных мук,
   я кинусь в котел безмятежно,
   страшнее звонки от вчерашних подруг,
   упреки лепечущих нежно.
   161

   Девицы созревают раньше сроков,
   заложенных природой в них самих,
   и опыт преждевременных уроков
   пленительно просвечивает в них.
   162

   Россия пребудет во веки веков
   под боем державных курантов
   страной казнокрадов, святых, мудаков,
   пропойц и блаженных талантов.
   163

   Мы в мир приходим, как в музей:
   дивимся травам, звездам, лицам,
   заводим жен, детей, друзей
   и покидаем экспозицию.
   164

   С полюса до линии экватора
   всем народам нравятся их танцы,
   а евреи всюду реформаторы,
   потому что всюду иностранцы.
   165

   Мы по домам, в своей берлоге
   держали веку вопреки
   базары, церкви, синагоги,
   читальни, клубы, бардаки.
   166

   Хотя живем всего лишь раз,
   а можно много рассмотреть,
   не отворачивая глаз,
   когда играют жизнь и смерть.
   167

   Как литература ни талдычила,
   как бы воспитать нас ни хотела,
   а мерзавцы жутко симпатичны,
   если туго знают они дело.
   168

   Здравый смысл умом богат,
   не играется в игрушки
   и почти всегда рогат
   у фортуны-поблядушки.
   169

   Стариками станут люди,
   чей зародыш делал я,
   а дотоле сохнуть будет
   репутация моя.
   170

   На все планеты в космос тучный
   пора нам парус поднимать,
   пока они благополучно
   живут без нас, еби их мать.
   171

   Когда удача отказала
   и все не ладится всерьез,
   нас лечат запахи вокзала
   и колыбельная колес.
   172

   Среди болезней, горя, плача,
   страданий, тягот и смертей
   природа снова нас дурачит,
   и мы опять плодим детей.
   173

   Вино и время не жалея,
   садись не с каждым, кто знаком:
   похмелье много тяжелее,
   когда гуляли с мудаком.
   174

   Взрослеющего разума весна
   полна то упоений, то нытья;
   становишься мужчиной, осознав
   бессмысленное счастье бытия.
   175

   У веры много алтарей,
   но всюду всякий раз
   удобней жертву, чем еврей,
   не сыщешь в нужный час.
   176

   Творя семью, не знал Всевышний,
   кроя одну для одного,
   что третий – тайный, но не лишний —
   дополнит замысел Его.
   177

   Прогресса жернова спешат молоть
   на воздухе, на море и на суше,
   удобствами заласкивая плоть,
   отходами замызгивая души.
   178

   С поры, как я из юности отчалил
   и к подлинной реальности приник,
   спокойное и ровное отчаянье
   меня не покидает ни на миг.
   179

   Век играет гимны на трубе,
   кабелем внедряется в квартиры,
   в женщине, в бутылке и в себе
   прячутся от века дезертиры.
   180

   Из вина и дыма соткан
   мой тенистый уголок,
   а внутри лежит красотка,
   залетев на кайф о’клок.
   181

   Я в ад попрошусь, умирая,
   не верю я в райский уют,
   а бляди – исчадия рая
   меня услаждали и тут.
   182

   Душа болит, когда мужает,
   полна тоски неодолимой,
   и жизнь томит и раздражает,
   как утро с бабой нелюбимой.
   183

   Любой талант, любой мудрец
   по двум ветвям растут:
   кто жиже, делается жрец,
   а кто покруче – шут.
   184

   Сквозь тугой волосатый аркан
   хрипловато мы славим отчизну,
   через бочку, бутыль и стакан
   все дороги ведут к оптимизму.
   185

   Когда вседневная рутина
   завьет углы, как паутина,
   плесни в нее вином из кружки
   и выставь хером дверь подружки.
   186

   Посмертной славы сладкий сок
   я променял шутя
   на ежедневный долгий сон
   и озеро питья.
   187

   Пренебрегая слишком долго
   игрой супружеского долга,
   не удивляйся, что жена
   с утра слегка раздражена.
   188

   В роскошных юбочках из замши
   гуляют юные девчонки;
   однако, никому не дамши,
   не одолеть такой юбчонки.
   189

   Отливом завершается прилив,
   похмельями венчаются угары,
   эпоха, через кровь перевалив,
   кончается, кропая мемуары.
   190

   Я не гожусь в друзья аскетам,
   их взгляд недвижен и мертвящ,
   когда под водку с винегретом
   я тереблю бараний хрящ.
   191

   Он обречен, мой бедный стих,
   лишь в устном чтении звучать,
   свинья способностей моих
   рожает только непечать.
   192

   Не хлопочи из кожи вон,
   ища разгадки мироздания,
   а пей с подругой самогон
   на пне от дерева познания.
   193

   Пускай отправлюсь я в расход,
   когда придет лихое время,
   ростками смеха прорастет
   мое извергнутое семя.
   194

   Стихи мои под влагу белую
   читаться будут повсеместно,
   пока детей не в колбе делают,
   а древним способом прелестным.
   195

   Тверды слова, бестрепетна рука,
   но страшно то во сне, то наяву:
   без отдыха и без черновика
   единственную жизнь свою живу.
   196

   Для одной на свете цели
   все бы средства хороши:
   пепел дней, что зря сгорели,
   подмести с лица души.
   197

   Плыву сквозь годы сладкой лени,
   спокойной радостью несомый,
   что в тьму грядущих поколений
   уже отправил хромосомы.
   198

   В России даже ветреные ветры,
   дышавшие озоном обновления,
   надули на века и километры
   палачества, крушений и растления.
   199

   Жизнь полна шипами и укусами,
   болями и минусами грустными,
   но, когда у жизни только плюсы,
   вид ее становится приплюснутым.
   200

   Лишенный корысти на зависть врагам,
   я просто корыстно уверен:
   отсутствие денег – примета к деньгам,
   а лишние деньги – к потерям.
   201

   Душа засыпает послушно,
   вкушая лишь то, что дают;
   в России всегда было душно,
   а затхлость рождает уют.
   202

   Сплетни, дрязги, пересуды,
   слухов мутная волна;
   чем изысканней сосуды,
   тем гавней струя гавна.
   203

   Проживая легко и приятно,
   не терзаюсь я совестью в полночах,
   на душе моей темные пятна
   по размеру не более солнечных.
   204

   Сейчас в любом из нас так много
   смешалось разных лиц и наций,
   что голова, как синагога,
   полна святынь и спекуляций.
   205

   Бог сутулится в облачной темени,
   матерится простуженным шепотом
   и стирает дыханием времени
   наши дерганья опыт за опытом.
   206

   Поскольку мир – сплошной бардак,
   в нем бабы ценятся везде,
   искусство бабы – это как,
   а ум – кому, когда и где.
   207

   Нас не мучает бессонница,
   мы с рождения обучены:
   все, что к худшему не клонится,
   поворачивает к лучшему.
   208

   Когда бы Бог в свою обитель
   меня живым прибрал к рукам,
   имел бы Он путеводитель
   и по небесным бардакам.
   209

   Зачем, не видя дальше конуры
   и силы расточая не по средствам,
   рожденные для веры и игры,
   мы заняты трудом и самоедством?
   210

   Судьба, фортуна, провидение —
   конечно, факт, а не химера,
   но в целом жизнь – произведение
   ума, характера и хера.
   211

   Восхищая страну вероломством,
   соблазнясь на лимонные рощи,
   уезжают евреи с потомством,
   оставляя сердца и жилплощадь.
   212

   Мы брызгаем словесный кипяток,
   пока поодиночке и гуртом
   трамбует нас асфальтовый каток,
   в чем с искренностью кается потом.
   213

   Я мироздания пирог
   в патриархальном вижу духе:
   над нами – власть, над нею – Бог,
   над Ним – лучи, жара и мухи.
   214

   Текучка постепенных перемен
   потери возмещает лишь отчасти:
   в нас опытность вливается взамен
   энергии, зубов, кудрей и страсти.
   215

   Сижу, работая упорно,
   и грустно вижу с возмужанием:
   пока идея ищет форму,
   она скудеет содержанием.
   216

   Когда живешь в разгар эпохи
   высоких слов и низких дел,
   не оставляй на завтра крохи,
   которых нынче не доел.
   217

   В мертвящем климате неволи
   мы ощутимее живем:
   чем гуще фон тоски и боли,
   тем ярче проблески на нем.
   218

   Фигура выкажет сама
   себя под кофтой и халатом,
   и при наличии ума
   разумно быть мудаковатым.
   219

   У нас едва лишь Божья искра
   пробьется где-то под пером,
   бежит восторженно и быстро
   толпа ценителей с ведром.
   220

   Судьба кидает чет и нечет
   и делит жизни, как река:
   кто свиньям бисер пылко мечет,
   а кто – коптит окорока.
   221

   Всеведущий, следит за нами Бог,
   но думаю, вокруг едва взгляну,
   что все-таки и Он, конечно, мог
   забыть одну отдельную страну.
   222

   Больней всего свыкаться с тем,
   что чудный возраст не воротится,
   когда могли любой гарем
   легко спасти от безработицы.
   223

   Несладко жить в реальном мире,
   где всюду рыла, хари, суки;
   блажен, кто булькает на лире
   и упоен, как муха в супе.
   224

   Костер любви чреват распадом,
   но угли я не ворошу:
   огонь, пошедший серым чадом,
   я новым пламенем гашу.
   225

   Живая речь – живое чудо,
   балет ума и языка,
   а без нее мудрец-зануда
   кошмарней даже мудака.
   226

   По животной, по стадной природе
   не гуляющий сам по себе,
   человек, как потерянный, бродит,
   не найдясь в коллективной судьбе.
   227

   Живя блаженно, как в нирване,
   я никуда стремглав не кинусь,
   надежд, страстей и упований
   уже погас под жопой примус.
   228

   Среди тревог, тоски и мук
   на всем земном пути недлинном
   в углу души стоит сундук
   с мечтой под пухом нафталинным.
   229

   Приметы жизни сокровенны,
   хотя известны с давних пор:
   жизнь – это влажность, перемены,
   движенье, гибкость и напор.
   230

   А если нас какая сука
   начнет учить не воровать,
   то улетит быстрее звука,
   который будет издавать.
   231

   Струю вина мы дымом сушим
   и начинаем чушь молоть,
   чтоб утолить душою душу,
   как утоляют плотью плоть.
   232

   У Бога нету черт лица,
   исходной точки и границы,
   самопознание Творца
   Его твореньями творится.
   233

   Не лежи в чужих кроватях,
   если нету наслаждения,
   очень стыдно, милый, мять их
   лишь для самоутверждения.
   234

   Совесть Бога – это странные,
   и не в каждом поколении,
   души, мучимые ранами
   при любом чужом ранении.
   235

   Не года вредят горению,
   а успешные дела:
   души склонны к ожирению
   не слабее, чем тела.
   236

   Весь день дышу я пылью книжной,
   а попадая снова к людям,
   себя с отчетливостью вижу
   цветком, засушенным в Талмуде.
   237

   Мир полон жалости, соплей
   и филантропии унылой,
   но нету зла на свете злей
   добра, внедряемого силой.
   238

   В меня при родах юркнул бес,
   маня гулять и веселиться,
   но так по старости облез,
   что тих теперь, как ангелица.
   239

   В струе синеватого дыма
   с утра я сижу за столом
   и время, текущее мимо,
   своим согреваю теплом.
   240

   Для баб одежды мишура —
   как апельсину кожура,
   где плод порой сухой и синий
   и очень слабо апельсиний.
   241

   Я раньше чтил высоколобость
   и думал: вот ума палата,
   теперь ушла былая робость —
   есть мудаки со лбом Сократа.
   242

   В чем цель творенья – неизвестно,
   а мы – не смеем размышлять,
   хотя порою интересно,
   зачем то та, то эта блядь.
   243

   Кто свой дар сберег и вырастил,
   начинает путь подвижника:
   ощутил, обдумал, выразил —
   и спокойно ждешь булыжника.
   244

   В природе есть похожести опасные,
   где стоит, спохватясь, остановиться:
   великое похоже на прекрасное,
   но пропасти змеятся на границе.
   245

   И я познанием увлекся бы,
   но плохо с умственной поэтикой:
   Создатель мыслит парадоксами,
   а я – убогой арифметикой.
   246

   Философов труды сильней всего
   античных мудрецов напоминают:
   те знали, что не знают ничего,
   а эти даже этого не знают.
   247

   В нас не простая кровь течет,
   в ней Божий дух, как хмель в вине,
   нас жар сотворчества влечет
   к бумаге, женщине, струне.
   248

   Источник мыслей вулканичен:
   за изверженьем – вновь ни слова;
   антракт весьма гигиеничен
   для заливания спиртного.
   249

   Все хаосы, броженья и анархии,
   бунты и сокрушения основ
   кончаются устройством иерархии
   с иным распределением чинов.
   250

   Я – человек: ем пищу ложкой
   и не охочусь при луне;
   а раньше был, наверно, кошкой —
   уж очень суки злы ко мне.
   251

   Прочтет с улыбкою потомок
   про кровь и грязь моей эпохи,
   так улыбается ребенок
   на похоронной суматохе.
   252

   В течение всех лет моих и дней
   желания мне были по плечу,
   сегодня я хочу всего сильней
   понять, чего сегодня я хочу.
   253

   Вылистав завалы книжной ветоши,
   вылущив зерно взошедших дум,
   жарко друг о друга посоветовшись,
   люди поступают наобум.
   254

   В подвижном земном переменчивом мире
   с душой совершаются странные вещи:
   душа то становится чище и шире,
   а то усыхает, черствея зловеще.
   255

   Лентяй, люблю я дня конец
   в дыму застольных посиделок,
   а не лентяй ли был Творец,
   оставив столько недоделок?
   256

   Есть нечто выше бытия —
   оно смягчает будни быта
   и дарит радость забытья,
   отъемля мысли от корыта.
   257

   Когда плодами просвещения
   любуюсь я без восхищения,
   то вспоминаю как пример,
   что был неграмотен Гомер.
   258

   Во всем, что каждый выбирает,
   покуда тянется прогулка,
   его наследственность играет,
   как музыкальная шкатулка.
   259

   У разума, печального провидца,
   характер на решения скупой,
   история поэтому творится
   убийцами, святыми и толпой.
   260

   Один критерий нам по силам,
   чтоб мерить гения заслугу:
   на сколько лет затормозил он
   свою научную округу.
   261

   Есть в природе гармония вещая,
   от нее наши вкусы и нормы,
   отчего содержание женщины —
   это прежде всего ее формы.
   262

   Когда внутри бесплодно пусто,
   душа становится присоской,
   и жадно гложется искусство,
   не проницая хлади плоской.
   263

   Где нет огня, где нет игры,
   фонтана жизни нет,
   линяют сочные пиры
   в докучливый обед.
   264

   Я три услады в жизни знал,
   предавшись трем любовям:
   перу я с бабой изменял,
   а с выпивкой – обоим.
   265

   Мне выпал путь простей простого:
   не жрец, не тенор, не герой,
   зато в пирах гурманов слова
   бывал я поваром порой.
   266

   Труднее всего сохранить
   в толкучке, текучей, как дым,
   искусство и мужество быть
   всего лишь собою самим.
   267

   Туманны наши мысли, и напрасно
   старание постичь их суть и связь,
   а те, кто мог бы выразить их ясно, —
   безмолвствуют, народом притворясь.
   268

   Покинь резец и кисть, легко треножник
   оставь, когда в округе зреет пир,
   но помни меру выпивки, художник,
   похмельных наших мук не стоит мир.
   269

   Если с прочим трудящимся воинством
   нас поглотят конторские пасти,
   я стерплю эту долю с достоинством,
   ибо служба – не срам, а несчастье.
   270

   Еще природа властна надо мной
   и сладко мне прельстительное рабство,
   когда вдруг оживляешься весной
   и дикое в душе клокочет блядство.
   271

   В литературе гладь и тишь,
   и пир казенных потаскушек,
   порой гора рождает мышь,
   но по мышу палят из пушек.
   272

   Едва лишь, еще незаметна,
   зари образуется завязь,
   орут петухи беззаветно,
   ускорить рассвет напрягаясь.
   273

   Все музы ныне, хлеба ради,
   торгуют краской для ресниц,
   а Клио – прямо вышла в бляди,
   хотя не прямо из девиц.
   274

   Всякий шум и всякий ропот,
   недовольства всплеск любой
   излечим, как учит опыт,
   страхом, пивом и халвой.
   275

   Дойти до истины немыслимо,
   пока не очень тянет к ней,
   а миф изящнее, чем истина,
   гораздо выше и стройней.
   276

   Кого томит ума пытливость,
   кого трезвон монет смущает,
   кого тревожит ног потливость —
   и столь же душу поглощает.
   277

   Старея на пути сквозь бытие,
   мы свойство не утрачиваем детское:
   судьба дарует каждому свое,
   а нравится и хочется – соседское.
   278

   Во тьме тревог и унижений
   в душе крепчает благодатно
   способность смутных постижений
   того, что разуму невнятно.
   279

   Когда предел влечения высок
   и нету утоленья ни на малость,
   утешность облегчения несет
   внезапная последняя усталость.
   280

   Размышлять о природе вещей
   нас нужда и тоска припекает,
   жажда сузить зловещую щель,
   сквозь которую жизнь утекает.
   281

   Психи, одиночки, дилетанты
   в яром и слепом ожесточении,
   совести и чести дебютанты
   бьются в обреченном ополчении.
   282

   И спасибо, фортуна, тебе
   за мою эту странность старушью,
   что был тверд в настоящей беде
   и рыдал над чувствительной чушью.
   283

   Когда мы ищем, вожделея,
   сигналы, знаки и огни,
   то чем знамения темнее,
   тем впечатляющей они.
   284

   Старики сидят, судача,
   как мельчают поколения,
   и от них течет, прозрачен,
   запах мудрости и тления.
   285

   Я тяготел к проблемам общим,
   искал вселенские узлы,
   а познавал – зато на ощупь —
   конкретных частностей углы.
   286

   Жизнь становится дивной игрой
   сразу после того, как поймешь,
   что ничем и ни в чем не герой
   и что выигрыш – в том, что живешь.
   287

   Красоте не дано отнимать,
   а уродство – конец и разруха:
   жизнь дарует красавица мать,
   а уносит – косая старуха.
   288

   Живу я, как однажды обнаружил
   по горестному чувству неуюта, —
   чужой и неприкаянно ненужный,
   как памятник забытому кому-то.
   289

   Певцов коронует могила:
   Россия их душит и губит,
   и чем их быстрее убила,
   тем больше впоследствии любит.
   290

   Мы все общенья с Богом жаждем,
   как жаждут грешник и монах,
   а личный бог живет при каждом —
   в душе, талантах и штанах.
   291

   Сейчас терпение и труд,
   насколько в них осталось толку,
   в итоге тренья перетрут
   лишь выю, шею или холку.
   292

   Друзья дымят, и стол вином запятнан,
   и длится спор, застигнутый рассветом, —
   нужны года, чтоб зрением обратным
   увидеть, сколько счастья было в этом.
   293

   Наш дух и после нас живет в природе —
   так в памяти былое угасает,
   но слово, дуновение, мелодия —
   и все из ниоткуда воскресает.
   294

   Когда со всех сторон приходит лихо
   и свет уже растаял вдалеке,
   единственный в безвыходности выход —
   собрать себя и выжить в тупике.
   295

   Под радио немолчный голос волчий
   в колеблющийся смутный день осенний
   становится осознанней и громче
   предчувствие глубоких потрясений.
   296

   У духа, как у плоти, есть позывы,
   но плотские – крепчают, разъярясь,
   а духа просьбы тонки и пугливы
   и гаснут, незаметно испарясь.
   297

   Носить одежду – лицемерие,
   поскольку ясно, что под ней,
   но в этом скрыто суеверие,
   что станет скрытое видней.
   298

   Все в этой жизни так устроено,
   что есть всему свои весы,
   но хоть и каждый прав по-своему,
   а сукин сын есть сукин сын.
   299

   Не столько душная держава
   питомца гонит нелюбимого,
   сколь жажда жизненного жанра,
   в России неосуществимого.
   300

   Друзей вокруг осталось мало:
   кому с утра все шло некстати,
   кого средь бела дня сломало,
   кого согнуло на закате.
   301

   Трудно жить: везде ухабы,
   жажда точит и грызет;
   что с того, что любят бабы,
   если в карты не везее?
   302

   Когда, глотая кровь и зубы,
   мне доведется покачнуться,
   я вас прошу, глаза и губы,
   не подвести и улыбнуться.
   303

   Уже мне ветер парус потрепал,
   рули не держат заданного галса,
   простите мне, с кем я не переспал,
   особенно – кого не домогался.
   304

   Надежды очень пылки в пору раннюю,
   но время, принося дыханье ночи,
   дороги наши к разочарованию
   от раза к разу делает короче.
   305

   Мы кишмя кишим, суета снует,
   злоба в воздухе кипятком бурлит,
   а на кладбище – соловей поет,
   чистый звук точа вдоль покоя плит.
   306

   Обрызгивая кровью каждый лист,
   история нам пишется не впрок,
   и кажется порой, что Бог – садист
   и нами утоляет свой порок.
   307

   Мне глядеть на сверстников то грустно,
   то досадно, только и всего:
   разум, торжествующий над чувством,
   рано торжествует торжество.
   308

   Неужто вы не замечали,
   как, подголоском хору вторя,
   есть в торжестве налет печали
   и привкус праздника у горя?
   309

   Внешним пламенем согрета
   и внутри полна огня,
   красота посредством света —
   чем-то мудрости родня.
   310

   Я жизнь любил весьма усердно,
   я был решителен и грешен,
   за что во дни, где станет скверно,
   я буду памятью утешен.
   311

   Меня порою даже забавляет
   возможность грабежей или пожаров:
   реальная опасность исцеляет
   от множества надуманных кошмаров.
   312

   Не потому ль добро в углу
   так часто сетует и плачет,
   что разум всюду служит злу
   с гораздо большею отдачей?
   313

   А назад не гляди, уходя,
   выбрав тот из часов непогожих,
   когда с неба потоки дождя
   скроют слезы твои от прохожих.
   314

   В России удивительней всего
   привычка от партера до галерки
   штаны снимать задолго до того,
   как жопа назначается для порки.
   315

   Сколько б мы по базарам ни спорили,
   после споров не ставши умней,
   только то, что созвучно истории,
   обретает созвучие в ней.
   316

   Всюду волки сумрачно и глухо
   воют озверело и напрасно,
   ибо плоти подлинного духа
   ничего на свете не опасно.
   317

   Свыкся и прижился к миру я,
   было так и будет по сему,
   ибо человек – он не свинья
   и привыкнуть может ко всему.
   318

   Всегда художников плеяда
   свой услаждала горький век
   струеньем уксуса и яда
   на выдающихся коллег.
   319

   Спеши, подруга! Ветер лет
   несет нам осень вместо лета,
   уже и лес полураздет,
   а ты, дружок, еще одета.
   320

   Я стал спокойней от бессилья
   осилить своды мертвых плит,
   лишь узкий шрам, где были крылья,
   в часы бессонницы болит.
   321

   Естественно, что с возрастом трудней
   тепло свое раздаривать горстями,
   замызгана клеенка наших дней
   чужими неопрятными гостями.
   322

   Поскольку в мире все взаимосвязано
   помимо и превыше осознания,
   общение с гавном не безнаказанно,
   и разны только формы наказания.
   323

   Опять приходит ночь. Я снова пьян.
   Как дивно это сделано в природе,
   что музыка далеких фортепьян
   к желанию напиться нас приводит.
   324

   Я жил как все другие люди,
   а если в чем-то слишком лично,
   то пусть Господь не обессудит
   и даст попробовать вторично.
   325

   Надеюсь, что правду, едва лишь умру,
   узнаю при личном свидании,
   пока же мы с Богом играем в игру,
   что будто Он есть в мироздании.
   326

   Вполне еще держу я свой стакан,
   и стелется мне время, как дорога,
   я только не смеюсь по пустякам,
   и жизнь моя бедней теперь намного.
   327

   Быть может, завтра непригодней
   для жизни будет, чем вчера,
   зато сполна дано сегодня
   и ночь до самого утра.
   328

   Люблю замужних, разведенных,
   отпетых, шалых, роковых,
   пропащих, шалых, забубенных
   и просто баб как таковых.
   329

   А помнишь, как, из губ напившись яда,
   подруга от любви изнемогала
   и, слепо бормоча «оставь, не надо»,
   расстегивать застежки помогала?
   330

   Душевного огня прозрачный свет
   заметно освещает наши лица,
   и, сколько мы живем на свете лет,
   свечение меняется, но длится.
   331

   Я много колобродил и грешил,
   презревши воздаяния опасность,
   а многое сумел и совершил
   единственно, чтоб выяснить напрасность.
   332

   Есть годы, когда время воспаляется
   страстями мятежей и революций,
   и только мудрецы живут как яйца:
   присутствуют, но глубже не суются.
   333

   Я в зеркале такой кошмар
   вчера увидел утром мглистым,
   что из души последний пар
   немедля вытек с тихим свистом.
   334

   Ракеты глотают пространство,
   гонимы азартом игры
   и блажью земное засранство
   продлить на иные миры.
   335

   Есть нечто вне формы и меры,
   вне смысла, вне срока, вне фразы,
   что острым предчувствием веры
   тревожит незрячий мой разум.
   336

   А славно бы увидеть, как в одежде
   я лягу под венки при свете дня
   и женщины, не знавшиеся прежде,
   впервой сойдутся вместе у меня.
   337

   Приятель позвонил, что рядом он,
   тоскливо будет вечер нами прожит:
   бездарен и пронзительно умен,
   застольем наслаждаться он не может.
   338

   Я жил бегом, но вдруг устал,
   и новых мыслей – кот наплакал,
   и голова моя пуста,
   как юбка, скинутая на пол.
   339

   Вслед музыке, мятущейся по мускулам,
   эпоху, как похмелье, держит плен
   расслабленного, вялого и тусклого
   кануна неизбежных перемен.
   340

   У множества людей тоскливы лица,
   готовые к любому выражению,
   когда бы пофартило прислониться
   к любому, но сплоченному движению.
   341

   Я в этой жизни – только странник
   и вновь уйду в пространство ночи,
   когда души отверстый краник
   тепло свое сполна расточит.
   342

   Бери меня, мотив, томи, зови,
   тянись неодолимо и протяжно,
   все песни мы поее лишь о любви,
   а к Богу или дьяволу – неважно.
   343

   Ревнители канона и традиции
   в любой идеологии и нации
   усердно служат злу в его полиции,
   преследующей жажду изменяться.
   344

   Мышлением себя не иссушая,
   живу я беззаботно, как барсук,
   то дьявола, то Бога искушая
   соблазном разделить со мной досуг.
   345

   День – царство зла. Но в час вечерний,
   смывая зависть и коварство,
   нам разливает виночерпий
   добра и кротости лекарство.
   346

   Подлинность истории – не в бумажной каше,
   красящей прошедшее контурно и бледно,
   подлинность истории – смех и слезы наши,
   тающие в воздухе быстро и бесследно.
   347

   Надежды, в Бога душу вашу мать!
   Надежды! Вам же следует сбываться!
   С надеждами прекрасно выпивать,
   но очень тяжело опохмеляться.
   348

   Судьба отнюдь не полностью и строго
   во всем руководится небесами:
   супруга нам даруется от Бога,
   подруг должны разыскивать мы сами.
   349

   Он не был чванен и спесив,
   под юбку в самом лез начале,
   и, что мерзавец некрасив,
   они уже не замечали.
   350

   Отвергнувши все компромиссы,
   черты преступив и границы,
   евреи бегут, будто крысы,
   и сразу летят, словно птицы.
   351

   Зря не верят в мудрость зада
   те, кто мыслит головой:
   жопа есть – ума не надо,
   ибо ум у жопы – свой.
   352

   И забытья похож восторг,
   и обморочна дрожь,
   и даже сам предсмертный стон
   с любовным хрипом схож.
   353

   Участь, приятель, заведомо ясную
   наша планета готовит себе,
   счастье, что жить в эту пору прекрасную
   уж не придется ни мне, ни тебе.
   354

   Ах, любовь, хладнокровным ты – примус,
   и становится мужествен трус,
   даже минус, возлегши на минус,
   от любви превращается в плюс.
   355

   Послушно готов я гореть на огне,
   но только в преддверье огня
   Всевышний обязан ответствовать мне,
   горят ли, кто хуже меня.
   356

   Попыткам осветить свою тюрьму,
   несчетным видам веры – нет конца,
   по образу и духу своему
   творим себе мы вечного Творца.
   357

   Когда мы пьем, бутылка честно
   теплом покоя дарит нас,
   и мир становится на место,
   остановив безумный пляс.
   358

   Поток судьбы волочит нас, калеча,
   о камни дней, то солоных, то пресных,
   и дикие душевные увечья
   куда разнообразнее телесных.
   359

   Боюсь, что еврея постигнет в тепле
   разжиженность духа и крови:
   еврейское семя на мерзлой земле
   взрастает гораздо махровей.
   360

   Кормясь газет эрзацной пищей
   и пья журнальный суррогат,
   не только духом станешь нищий,
   но и рассудком небогат.
   361

   Зачем Господь, жестокий и великий,
   творит огонь, побоище и тьму?
   Неужто наши слезы, кровь и крики
   любезны и прельстительны Ему?
   362

   Душа моя, не внемля снам и страхам
   на поприще земного приключения,
   колеблет между Бахусом и Бахом
   свои непостоянные влечения.
   363

   В музейной тиши галерей
   случайным восторгом согретый,
   люблю я, усталый еврей,
   забиться в сортир с сигаретой.
   364

   Друзьям и нянькой, и сиделкой
   бывал я бедственной порой,
   моей души обильной грелкой
   лечился даже геморрой.
   365

   Подумав к вечеру о вечности,
   где будет холодно и склизко,
   нельзя не чувствовать сердечности
   к девице, свежей, как редиска.
   366

   Ум полон гибкости и хамства,
   когда он с совестью в борьбе,
   мы никому не лжем так часто
   и так удачно, как себе.
   367

   Гуляки, выветрясь в руины,
   полезны миру даже старыми,
   служа прогрессу медицины
   симптомами и гонорарами.
   368

   Корни самых массовых несчастий,
   гибелей в крови и слепоте —
   лепятся началами от страсти
   к истине, добру и красоте.
   369

   Науки знания несут нам,
   и констатируют врачи
   то несварение рассудка,
   то недержание речи.
   370

   Чего желать? Служу отчизне,
   жена готовит мне обед,
   я гармоничен в этой жизни,
   как на маевке – менуэт.
   371

   Я слабо верю в докторов
   с их пересадками сердец,
   и чем я более здоров,
   тем неуклонней мой конец.
   372

   От юных до пенсионера
   сейчас воруют все вокруг,
   и не крадет одна Венера,
   поскольку нет обеих рук.
   373

   Плетусь, сутулый и несвежий,
   струю мораль и книжный дух,
   вокруг плечистые невежи
   влекут прелестных потаскух.
   374

   Еще лежит земля в морозе,
   а у весны – уже крестины,
   и шелушится на березе
   тугая ветка Палестины.
   375

   В государстве любом век от веку —
   и обманут, и в душу насрут,
   а у нас человек человеку —
   это друг, и товарищ, и Брут.
   376

   Чадит окурок дней моих
   все глуше и темней,
   и тонким дымом вьется стих
   с испепеленных дней.
   377

   Когда вскипает схватка мнений
   и слюни брызжут по усам,
   я соглашаюсь. Из-за лени.
   Но только с тем, что думал сам.
   378

   Среди прочих нравственных калек
   я имел зарплату и заботу
   выполнить завет моих коллег:
   «Изя, не убейся об работу!»
   379

   Семья и дом. И видимость достатка.
   Дышать и жить – не густо, но дают.
   Я не делюсь на счастье без остатка,
   и каплей этой горек мой уют.
   380

   Свобода мне теперь все реже снится,
   я реже говорю о ней теперь,
   и вялых побуждений вереница
   минует замурованную дверь.
   А может быть, она, моя свобода,
   и прячется в отказе от нее?
   Доступны книги, радует природа,
   и сладко мне гниение мое.
   381

   Я никогда не буду классик,
   имея вкус к еде и пище
   и тяготея больше к кассе,
   чем к доле царственной и нищей.
   382

   В юности тоскуя о просторах,
   мы о них мечтаем и поем,
   а чуть позже, заперты в конторах,
   мы легко в канцлагере живем.
   383

   Когда мучат житейские муки
   и печаль душу вялую лижет,
   я немедля беру себя в руки —
   той подруги, которая ближе.
   384

   Извечно всякий фаворит
   набить кубышку норовит,
   поскольку нынче – фаворит,
   а завтра – задница горит.
   385

   Пел и горланил, как петух,
   крылами бил, кипел, как кочет;
   устал, остыл, совсем потух,
   теперь он учит и пророчит.
   386

   Бывает время в жизни каждой,
   когда судьба скользит из рук,
   и горизонта сердце жаждет,
   и тупики молчат вокруг.
   387

   Когда, заметно делая добрее,
   уже несет по устью нас река,
   черты ветхозаветного еврея
   являются в морщинах старика.
   388

   Я никогда не лез в начальство
   не от боязни вылезать,
   и сметки вдоволь, и нахальства,
   но лень то лаять, то лизать.
   389

   Поэты любят бабьи ласки
   помимо ласк еще за стих,
   в котором, их предав огласке,
   переживут вторично их.
   390

   От века не скрыться в бегах,
   напрасны просторные степи,
   бренчат на руках и ногах
   любви беспощадные цепи.
   391

   Когда за нами, нас достойней,
   пойдут иные поколения,
   пускай заметят близость бойни
   как фактор нашего мышления.
   392

   В молодых вырастая украдкой,
   накаляет их вдруг до кипения
   истерическая лихорадка
   исторического нетерпения.
   393

   Я слушаю в сладостной дрожи,
   любуясь, как степью – монгол,
   когда из пустого в порожнее
   божественный льется глагол.
   394

   Я много лет себя искал
   во многом множестве занятий
   и вдруг нашел: держа стакан
   с подругой около кровати.
   395

   Вот человек. При всяком строе
   болел, работал, услаждался
   и загибался, не усвоив,
   зачем он, собственно, рождался.
   396

   Радостнее дни б мои текли,
   я бы не печалился, мудила,
   если б ось вращения Земли
   через мой пупок не проходила.
   397

   Если стих не рвется на пространство,
   большее, чем видит злоба дня,
   то страдает печенью от пьянства
   Прометей бенгальского огня.
   398

   Известно всем теперь отныне
   из наших опытов крутых:
   союз мерзавцев со святыми
   опасен только для святых.
   399

   Вдруг смешно до неприличия
   в душной тьме кромешных дней:
   чем трагедия трагичнее,
   тем фрагменты в ней смешней.
   400

   Увы нашей бренной природе:
   стареем, ветшая, как платья,
   и даже пороки проходят,
   и надо спешить потакать им.
   401

   Не зря слывя за совратителя,
   всегда и всюду злой еврей
   ожидовлял путем соития
   иноплеменных дочерей.
   402

   Терпимость Бога в небесах —
   терпенье по необходимости:
   Он создал Сам и терпит Сам
   наш нестерпимый дом терпимости.
   403

   Люблю сидеть в уюте света,
   вина, тепла и жирной утки,
   где разглагольствуют эстеты,
   а им внимают эстетутки.
   404

   Часы летят, как космонавты,
   спаляя месяцы дотла,
   ползут в глухое послезавтра
   позавчерашние дела.
   405

   Еще не чужды мы греху,
   но песни главные отпеты,
   и у детей горит в паху
   огонь бессмертной эстафеты.
   406

   Есть личности – святая простота
   играет их поступки, как по нотам,
   наивность – превосходная черта,
   присущая творцам и идиотам.
   407

   Лицо нещадно бороздится
   следами болей и утрат,
   а жопа – нежно гладколица,
   поскольку срет на все подряд.
   408

   Кровава и гибельна резкая ломка
   высоких и древних запретов,
   Россия сказала об этом негромко,
   поскольку убила поэтов.
   409

   В повадках светит седина,
   в зубах – нехватка до комплекта,
   душа проедена до дна
   свирепой молью интеллекта.
   410

   За женитьбу есть научный
   и весьма весомый довод:
   холостым повсюду скучно,
   а женатым – только дома.
   411

   Порой астрономы бранятся,
   перо самописца дрожит —
   опять на «Летучем голландце»
   развозит мацу Вечный Жид.
   412

   Конечно, в жизни слишком часты
   мерзавцы, воры и пропойцы,
   но всех страшней энтузиасты,
   романтики и добровольцы.
   413

   Традиции наши – крутые,
   зато мы ничуть не лукавим:
   убитого пишем в святые,
   живого – собаками травим.
   414

   Отчизны верные сыны,
   горячим рвением полны,
   отчизны верных дочерей
   мы превращаем в матерей.
   415

   Когда кричали мне, что надо —
   вперед, вперед! – я думал часто,
   что превосходно к цели задом
   идут гребцы и педерасты.
   416

   Женщине к лицу семья и дом,
   гости и бесцельные расходы;
   занятая умственным трудом,
   женщина грешит против природы.
   417

   Что толку в самом райском рае,
   где им отводится квартира,
   тем, кто насильно умирает
   на перекрестках судеб мира?
   418

   В России бюджет и финансы
   глубокой загадкой богаты:
   доходы от общего пьянства —
   обильнее общей зарплаты.
   419

   Чем ниже вниз, тем ниже страсти;
   а наверху? Наоборот?
   Народ своей достоин власти,
   а ей за что такой народ?
   420

   С утра садятся ребе
   бутылку распивать,
   потом кидают жребий,
   и я бегу опять.
   421

   Чем ближе мы к земле и праху,
   тем умудренней наш покой,
   где юность ломится с размаху,
   там старость пробует клюкой.
   422

   Люблю в беседах элемент
   судьбы миров и звездной пыли
   как тонкий аккомпанемент
   к опустошению бутыли.
   423

   Азарт любовного пылания
   с годами горестно меняется:
   в душе горит огонь желания,
   а тело – не воспламеняется.
   424

   Есть внутренняя музыка судьбы,
   в душе ее мелодии играют,
   и, внемля ей, безумствуют рабы,
   а вольные – свой путь соразмеряют.
   425

   Подвижник нами душится стремительно
   в обильных обвинениях нелживых,
   служение смешно и подозрительно
   для служащих, прислуги и служивых.
   426

   Вот человек: высок и низок,
   до гроба предан и предатель,
   вчера враждебен, завтра близок,
   герой в огне и трус в халате.
   427

   Жизнь – одоление материи,
   пространства, времени, природы,
   а не кретинства, лицемерия
   и хамства гнилостной породы.
   428

   Путем непрямым, но фатальным
   спешат наши судьбы куда-то,
   вершатся исходом летальным,
   и дни обращаются в даты.
   429

   У Фрумы – характер угрюмый,
   но женский у Фрумы талант:
   Абрам в обрамлении Фрумы
   стал чистой воды бриллиант.
   430

   Удачливость судьбы или провальность
   различны в переменном освещении,
   фортуна – субъективная реальность,
   даруемая в личном ощущении.
   431

   Какая это дивная затея —
   стихи писать, слова перебирая,
   то жарко от удачи холодея,
   то холодно свой пламень озирая.
   432

   На плаху здесь возводится струна,
   и рвут ее – нет звука безобразней,
   азартно аплодирует страна
   и плачет, расходясь от места казни.
   433

   Счастье всем, лишь выигрыши знавшим,
   что же до других в житейской гуще —
   сдавшимся страшней, чем проигравшим,
   думать о бессоннице грядущей.
   434

   Наряды стали вдруг длиннее,
   навязан бабам жуткий стиль —
   международные евреи
   реализуют свой текстиль.
   435

   Поступки выбирая, как дорогу,
   беречь лицо храню обыкновение,
   лицо мы обретаем понемногу,
   теряем – за единое мгновение.
   436

   Изведавшие воздуха тюрьмы
   полны необъяснимой ностальгии,
   пожизненно уже другие мы,
   не лучше и не хуже, но другие.
   437

   Устройство мироздания посредственно,
   как циники твердят и старики:
   вее худшее случается естественно,
   хорошее – творится вопреки.
   438

   Время тянет в эмиграцию
   от российских берегов
   удивительную нацию —
   всехних внутренних врагов.
   439

   В любом из разных мест,
   где мы ютимся вместе,
   одни несут свой крест,
   другие – носят крестик.
   440

   Застенчив и самонадеян,
   всегда с людьми, везде один,
   меж русских был я иудеем,
   а меж евреев – славянин.
   441

   С годами дни становятся короче,
   несбывшееся вяжется узлом,
   и полнятся томительные ночи
   пленительными снами о былом.
   442

   Я верю в честность, верю в честь,
   но зорок без отдохновения:
   у всякой нравственности есть
   свой личный камень споткновения.
   443

   Нисколько нет особого геройства
   в азарте, игровом и добросовестном,
   но ценное и редкостное свойство —
   умение проигрывать с достоинством.
   444

   Отменно, что пожить нам довелось.
   Что коротко – единственная жалость.
   Работа проедает нас насквозь,
   а близкие изводят что осталось.
   445

   Раздвоение и нужно и возможно
   в нашем деле, неизвестностью чреватом,
   будь безумен в созидании, художник,
   но трезвей, имея дело с результатом.
   446

   Конечно, дважды два – всегда четыре,
   конечно, неизменны расстояния,
   но все, что мы любили в этом мире,
   прекраснеет в минуты расставания.
   447

   Нас постепенно жизни проза
   любовно гладит по щекам,
   и слезы раннего склероза
   текут из глаз по пустякам.
   448

   Нет пока толпы на лобном месте,
   нет еще трезвона с каланчи,
   в дружеском застолье с нами вместе
   завтрашние наши палачи.
   449

   Мы за вождями дружной гущей
   готовы лезть в огонь и воду,
   властям опасен лишь непьющий,
   но он враждебен и народу.
   450

   Мы все учились понемногу,
   сменив учебники не раз,
   и неспособность к диалогу
   апломбом зубы скалит в нас.
   451

   Клеймя то подлецов, то палачей,
   мы нежимся, заочный суд устроив,
   но счастливы – от мерзких мелочей
   в характерах талантов и героев.
   452

   Приходят, проходят, стираются годы,
   слетает, желтея, исписанный лист,
   прозрачен и призрачен воздух свободы,
   тюремный – удушлив, тяжел и нечист.
   453

   С утра в себе огонь мы легче тушим
   и многие слова берем назад,
   но утренняя трезвость нашим душам
   вреднее, чем полуночный азарт.
   454

   Жена – в тоску, в запой – шалава,
   а сам усоп – и был таков,
   и над могилой веет слава —
   коктейль восторгов и плевков.
   455

   Наш век иных тем удивительней,
   что обеляет много тщательней
   святых лжецов, святых растлителей,
   святых убийц-доброжелателей.
   456

   Я вновь ушел в себя. С раскрытым ртом
   торчу, забыв о мире, что вовне:
   пространство между Богом и скотом
   свободно помещается во мне.
   457

   В себе я много раз их узнавал —
   те чувства, что вскипают вереницей,
   когда вступает в жизнь провинциал
   в надменной и насмешливой столице.
   458

   Ничуть не думая о смерти,
   летишь, чирикая с утра,
   а где-то случай крутит вертел
   и рубит ветки для костра.
   459

   Заботы будней повседневны,
   мы ими по уши загружены,
   и где-то спящие царевны
   без нас окажутся разбужены.
   460

   Я в литературе жил цыганом:
   жульничал, бродяжничал и крал,
   ставки назначал с пустым карманом
   и надрывно клялся, если врал.
   461

   Нет, я не жалею, как я прожил
   годы искушений и подъема,
   жаль, что население умножил
   меньше, чем какой-нибудь Ерема.
   462

   Пользуясь остатком дарований,
   вычеркнув удачи и успехи,
   я кую из разочарований
   плотные душевные доспехи.
   463

   Живу я много лет возле огня,
   друзья и обжигались, и горели,
   фортуна бережет пока меня
   для ведомой лишь ей неясной цели.
   464

   Ах, девицы, еврейскими шутками
   не прельщайтесь, идя вдоль аллеи,
   у евреев наследственность жуткая:
   даже дети их – тоже евреи.
   465

   Пристрастием не снизив бескорыстие,
   в моделях постигая бытие,
   искусство отвечает не за истину,
   а лишь за освещение ее.
   466

   Во все подряд я в юности играл,
   затягивался радостью, как дымом,
   и ногу по-собачьи задирал
   везде, где находил необходимым.
   467

   Умей дождаться. Жалобой и плачем
   не сетуй на задержку непогоды:
   когда судьба беременна удачей,
   опасны преждевременные роды.
   468

   Увы – служители культуры,
   сомкнув талантливые очи,
   за безопасность и купюры
   сдаются много раньше прочих.
   469

   Ни бедствий боль, ни тяготы лишений
   с путей моих не вывихнут меня,
   но дай мне Бог во дни крутых решений
   с друзьями проводить остаток дня.
   470

   Мы ищем тайны тьмы и света,
   чтоб стать самим себе ясней,
   но чем прозрачней ясность эта,
   тем гуще мистика за ней.
   471

   Чужую беду ощущая своей,
   вживаясь в чужие печали,
   мы старимся раньше и гибнем быстрей,
   чем те, кто пожал бы плечами.
   472

   Набив на окна быта доски,
   пришла пора скитаний вольных,
   уже в крови скрипят повозки
   моих прапредков беспокойных.
   473

   Я не распутник по природе,
   но и невинность не храню,
   в безгрешной плоти дух бесплоден
   и разум сохнет на корню.
   474

   Путая масштабы и каноны,
   вовсе не завися от эпохи,
   рыцарей съедают не драконы,
   а клопы, бактерии и блохи.
   475

   Повсюду люди заводились —
   уже земные обитатели,
   где с обезьянами сходились
   ракет межзвездных испытатели.
   476

   Где дух уму и сердцу несозвучен,
   раздвоен человек и обречен,
   самим собой затравлен и замучен,
   в самом себе тюремно заключен.
   477

   Текут рекой за ратью рать,
   чтобы уткнуться в землю лицами;
   как это глупо – умирать
   за чей-то гонор и амбиции.
   478

   Я сам пройду сквозь гарь и воду
   по вехам призрачных огней,
   я сам найду свою свободу
   и сам разочаруюсь в ней.
   479

   Любимым посвятив себя заботам
   и выбрав самый лучший из путей,
   я брею бороденки анекдотам,
   чтоб выдать их за собственных детей.
   480

   Зеленый дым струит листва,
   насквозь пронизывая души,
   и слабый лепет естества
   трубу тревоги мягко глушит.
   481

   Российские штормы и штили
   ритмично и сами собой,
   меняясь по форме и в стиле,
   сменяют разбой на разбой.
   482

   Я живу, постоянно краснея
   за упадок ума и морали:
   раньше врали гораздо честнее
   и намного изящнее крали.
   483

   Традиций и преемственности нить
   сохранна при любой неодинакости,
   историю нельзя остановить,
   но можно основательно испакостить.
   484

   Россия – это некий темный текст,
   он темностью надменно дорожит,
   и зря его, смотря из разных мест,
   пытается постичь различный жид.
   485

   За животной человеческой породой
   непрестанно и повсюду нужен глаз,
   лишь насилие над собственной природой
   кое-как очеловечивает нас.
   486

   В остывшей боли – странная отрада
   впоследствии является вдруг нам,
   полны тоски отпущенники ада,
   и радость их – с печалью пополам.
   487

   Творец устроил хитро, чтоб народ
   несведущим был вынужден рождаться:
   судьбу свою предвидя наперед,
   зародыш предпочел бы рассосаться.
   488

   Я много прочитал глубоких книг
   и многое могу теперь понять,
   мне кажется, я многого достиг,
   но именно чего, хотел бы знать.
   489

   Даром слов на ветер не бросая,
   жалость подавив и обожание,
   гибелью от гибели спасая,
   форма распинает содержание.
   490

   Синий сумрак. Пустынная будка.
   Но звонить никому неохота.
   И душа так замызгана, будто
   начитался стихов идиота.
   491

   С того мы и летим, не озираясь,
   что нету возвращения назад;
   лишь теплятся, чадя и разгораясь,
   отчаянье, надежда и азарт.
   492

   Печалясь в сезоны ненастья
   и радуясь дню после ночи,
   мы щиплем подножное счастье,
   не слишком тоскуя о прочем.
   493

   Оборвав прозябанье убогое
   и покоя зыбучий разврат,
   сам себя я послал бы на многое,
   но посланец, увы, трусоват.
   494

   Когда не корчимся в рыдании,
   мы все участвуем в кишении —
   то в озаренном созидании,
   то в озверелом разрушении.
   495

   Отжив земное время на две трети,
   учась у всех, не веря никому,
   я рано обнаружил и заметил
   недружественность опыта уму.
   496

   Среди бесчисленного сада
   повадок, жестов, языков
   многозначительность – услада
   высоколобых мудаков.
   497

   Смущай меня, смятенья маета,
   сжигай меня, глухое беспокойство,
   покуда не скатился до скота
   и в скотское не впал самодовольство.
   498

   Забавно мне: друзьями и соседями
   упрямо, разностильно и похоже
   творится ежедневная трагедия,
   где жертва и палач – одно и то же.
   499

   Увы, когда от вечного огня
   приспичит закурить какой из дам —
   надеяться не стоит на меня,
   но друга телефон я мигом дам.
   500

   Я влачу стандартнейшую участь,
   коя мне мила и не обидна,
   а моя божественная сущность
   лишь моей собаке очевидна.
   501

   В кишеньи брезгуя погрязть,
   души своей ценя мерцание,
   отверг я действие и страсть,
   избрав покой и созерцание.
   502

   Вполне собою лишь в постели
   мы смеем быть, от века прячась,
   и потому на самом деле
   постель – критерий наших качеств.
   503

   Тьмы совершенной в мире нет,
   в любом затменьи преходящем
   во тьме видней и ярче свет
   глазам души, во тьму глядящим.
   504

   Все творческие шумные союзы
   основаны на трезвой и неглупой
   надежде изнасилованья Музы
   со средствами негодными, но группой.
   505

   Вконец устав от резвых граций,
   слегка печалясь о былом,
   теперь учусь я наслаждаться
   погодой, стулом и столом.
   506

   Нам жены учиняют годовщины,
   устраивая пиршество народное,
   и, грузные усталые мужчины,
   мы пьем за наше счастье безысходное.
   507

   Когда родник уже иссяк
   и слышно гулкое молчание,
   пусты потуги так и сяк
   возобновить его журчание.
   508

   И жить легко, и легче умирать
   тому, кто ощущает за собой
   высокую готовность проиграть
   игру свою в момент ее любой.
   509

   Пылким озарением измучен,
   ты хрипишь и стонешь над листом —
   да, поэты часто пишут лучше,
   чем когда читаешь их потом.
   510

   Не осуждай меня, Всевышний,
   Тебе навряд ли сверху внятно,
   как по душе от рюмки лишней
   тепло струится благодатно.
   511

   Жил бы да жил, не тужа ни о чем,
   портит пустяк мой покой:
   деньги ко мне притекают ручьем,
   а утекают – рекой.
   512

   Разгулялись евреи, не чуя узды,
   зацвели, как болотные лилии,
   распустили язык, любят быстрой езды
   и коварно меняют фамилии.
   513

   Любую стадную коммуну
   вершит естественный финал:
   трибун восходит на трибуну,
   провозглашая трибунал.
   514

   Вот чудо: из гибельной мглы
   бежишь от позора и муки,
   а в сердце осколок иглы
   вонзается болью разлуки.
   515

   Ни в чем и ни в ком не уверен,
   сбивается смертный в гурты,
   колебля меж Богом и зверем
   повадки свои и черты.
   516

   Добро, набравши высоту,
   зла непременно достигает,
   а тьма рождает красоту
   и свету родственно мигает.
   517

   Не зря мои старанья так упорны:
   стишки мои похожи, что не странно,
   законченным изяществом их формы —
   на катышки козла или барана.
   518

   Как начинается служение?
   Совсем не в умственном решении.
   А просто душу мучит жжение
   и отпускает при служении.
   519

   Мягчайшим расстилаются ковром,
   полны великодушия и жалости,
   любовью одержимы и добром
   убийцы, отошедшие по старости.
   520

   Судьба то бьет нас, то голубит,
   но вянет вмиг от нашей скуки:
   фортуна – женщина и любит,
   чтоб к ней прикладывали руки.
   521

   Если в бабе много чувства
   и манерная манера,
   в голове ее – капуста
   с кочерыжкой в виде хера.
   522

   В нас много раскрывается у края,
   и нового мы много узнаем
   в года, когда является вторая
   граница бытия с небытием.
   523

   Если б еще бабы не рожали —
   полный наступил бы перекур:
   так уже бедняжки возмужали,
   что под юбку лезут к мужику.
   524

   В период войн и революций
   не отсидеться в хате с края —
   мы даже чай гоняем с блюдца,
   кому-то на руку играя.
   525

   Душа летит в чистилище из морга,
   с печалью выселяясь на чердак:
   создавши мир, Бог умер от восторга,
   успев лишь на земле открыть бардак.
   526

   Еврейский дух силен в компоте
   духовных помыслов и тем,
   но больше нас – без крайней плоти
   и крайне плотских вместе с тем.
   527

   В тот час, когда Всевышний Судия,
   увидев, как безоблачно я счастлив,
   долил мне слез в кастрюлю бытия,
   день был угрюм, неярок и ненастлив.
   Горел тупой азарт во всех глазах,
   толпа ногами яростно сучила,
   моя кастрюля стыла в небесах,
   и радость в ней слегка уже горчила.
   528

   Себя отделив от скотины,
   свой дух охраняя и честь,
   мы живы не хлебом единым —
   но только покуда он есть.
   529

   Злые гении природы
   над Россией вьются тучей,
   манит их под наши своды
   запах выпивки могучий.
   530

   Бутылка стоит истуканом,
   свой замысел пряча на дне:
   пожертвовав душу стаканам,
   теплом возродиться во мне.
   531

   Смотрю косым на правду взглядом,
   боюсь ее почти всегда:
   от правды часто веет смрадом
   доноса, сыска и суда.
   532

   Что-то поломалось на Руси
   в самой глубине ее основ:
   дети еще только пороси,
   а уже ухватка кабанов.
   533

   Еще я имею секреты
   и глазом скольжу по ногам,
   но дым от моей сигареты
   уже безопасен для дам.
   534

   Мир запутан и таинственен,
   все в нем смутно и темно,
   и дороги к чистой истине
   пролегают сквозь гавно.
   535

   Соль услады слабаков,
   тонкий звук на ножках хилых —
   на пространстве всех веков
   смех никто убить не в силах.
   536

   Какой выразительной пластики в лицах
   добилась природа, колдуя над ликом:
   такое под утро однажды приснится —
   и в липком поту просыпаешься с криком.
   537

   В житейскую залипнув паутину,
   не думая о долге перед вечностью,
   ищу я золотую середину
   меж ленью, похуизмом и беспечностью.
   538

   Знать важно – с кем, важны последствия,
   а также степень соответствия;
   когда учтен весь этот ряд,
   то ебля – вовсе не разврат.
   539

   В моде нынче – милая естественность
   полной слепоты и неготовности,
   знание – жестокая ответственность,
   а наивность – паспорт невиновности.
   540

   Судьбой доволен и женой,
   живу, копаясь в пыльных книжках,
   и крылья реют за спиной,
   и гири стынут на лодыжках.
   541

   Никто не знает час, когда
   Господь подует на огарок;
   живи сегодня – а тогда
   и завтра примешь как подарок.
   542

   Вслед гляжу я обязательно,
   как, нисколько не устав,
   девка вертит обаятельно
   тазоветреный сустав.
   543

   Порой нисходит Божья милость,
   и правда сказке подражает:
   недавно мне соседка снилась,
   и вот на днях она рожает.
   544

   Бог, изощренный в высшей мере,
   коварной скрытности лишен —
   о чем узнав, мудак уверен,
   что сыщет истину лишь он.
   545

   Где-то уже возле сорока,
   глядя вверх медлительно и длинно,
   вдруг так остро видишь облака,
   словно это завтра будет глина.
   546

   Убийственны разгулы романтизма,
   но гибельна и сонная клоака;
   безумие страшней идиотизма,
   но чем-то привлекательней, однако.
   547

   У всех мировоззренческих систем
   позвякивает пара слабых ноток;
   оккультные науки плохи тем,
   что манят истеричных идиоток.
   548

   Кто-нибудь, кто юрче и хитрее,
   должен быть виновен и в ответе,
   следовало выдумать еврея,
   если б его не было на свете.
   549

   Ночная жизнь везде кипит,
   над ней ни век, ни вождь не властен,
   взор волооких волокит
   сочится липким сладострастьем.
   550

   Пускай пустой иллюзией согреты
   бывали все надежды на Руси —
   однако же вращаются планеты
   вокруг воображаемой оси.
   551

   С утра пирует суета,
   чуть остывая ближе к ночи,
   бездарной жизни пустота
   себя подвижностью морочит.
   552

   Уже меня утехи карнавала
   огнем не зажигают, как ни грустно,
   душа светлеет медленно и вяло,
   смеркается – стремительно и густо.
   553

   Скитаясь вдоль по жизни там и тут,
   я вижу взором циника отпетого:
   печалит нас не то, что нас ебут,
   а степень удовольствия от этого.
   554

   Дух и облик упрямо храня,
   я готов на любые утраты;
   если даже утопят меня —
   по воде разойдутся квадраты.
   555

   Старость не заметить мы стараемся:
   не страшась, не злясь, не уповая,
   просто постепенно растворяемся,
   грань свою с природой размывая.
   556

   Похожесть на когдатошних мещан
   почел бы обыватель комплиментом,
   бедняга так пожух и обнищал,
   что выглядит скорей интеллигентом.
   557

   Увы, как радостно служить
   высокой цели благородной,
   ради которой совершить
   готов и вправе что угодно.
   558

   С утра вечерней нету боли,
   в душе просторно и в груди,
   и ветровое чувство воли
   обманно разум бередит.
   559

   Вдруг манит жизнь: я много проще,
   и ты, поверить ей готовый,
   влипаешь вновь, как кура в ощип,
   и пьешь огнем свой опыт новый.
   560

   Вот человек. В любой неволе
   с большой охотой может жить:
   пугай сильней, плати поболе,
   учи покоем дорожить.
   561

   Здесь темнее с утра, чем ночью,
   а преступники – не злодеи,
   здесь идеями дышит почва
   и беспочвенны все идеи.
   562

   Ложь нам целебна и нужна,
   и нами зря она судима,
   для выживания важна
   и для любви необходима.
   563

   Бесчувственно чистый рассудок
   с душой вещевого мешка
   и туп, как набитый желудок,
   и прям, как слепая кишка.
   564

   Построив жизнь свою навыворот
   и беспощадно душу мучая,
   с утра тащу себя за шиворот
   ловить мышей благополучия.
   565

   Пока дыханье теплится в тебе,
   не жалуйся – ни вздохами, ни взглядом,
   а кто непритязателен к судьбе,
   тому она улыбчива и задом.
   566

   У вождей нынче нравы – отцовские,
   мы вольнее о жизни судачим,
   только камни свои философские,
   как и прежде, за пазуху прячем.
   567

   Бессильны согрешить, мы фарисействуем,
   сияя чистотой и прозорливостью;
   из молодости бес выходит действием,
   из старости – густой благочестивостью.
   568

   А ты спеши – пока горяч, пока наивен —
   себя растрачивать —
   со смыслом или без —
   необратим, неотвратим и непрерывен
   оскудевания естественный процесс.
   569

   Чем меньше умственной потенции
   и познавательной эрекции,
   тем твердокаменней сентенции
   и притязательней концепции.
   570

   Вокруг ужасно стало много
   булыжных рыл кирпичной спелости;
   украв у детства веру в Бога,
   чего мы ждем теперь от зрелости?
   571

   Мы с детства уже старики,
   детьми доживая до праха;
   у страха глаза велики,
   но слепы на все, кроме страха.
   572

   Мы травим без жалости сами
   летящего времени суть,
   мгновений, утраченных нами,
   сам Бог нам не в силах вернуть.
   573

   Высоких мыслей пир высокий,
   позоря чушь предубеждений,
   не сушит жизненные соки
   других прекрасных услаждений.
   574

   Я многих не увижу новых мест
   и многих не изведаю волнений,
   нас цепко пригвождает мягкий крест
   инерции и низменных сомнений.
   575

   По счастью, певчим душам воздается
   упрямство непрестанного труда,
   чем больше забирают из колодца,
   тем чище и живительней вода.
   576

   Кровавых революций хирургия
   кромсает по нутру, а не по краю,
   ланцетом ее правит ностальгия
   по некогда утраченному раю.
   577

   Наш воздух липок и сгущен
   и чем-то дьявольски неладен,
   дух изощренно извращен
   и прямодушно кровожаден.
   578

   Стирая все болевшее и пошлое,
   по канувшему льется мягкий свет,
   чем радужнее делается прошлое,
   тем явственней, что будущего нет.
   579

   Помилуй, Господи, меня,
   освободи из тьмы и лени,
   пошли хоть капельку огня
   золе остывших вожделений.
   580

   В духовности нашей природы —
   бальзама источник большой,
   и плоть от любой несвободы
   спасается только душой.
   581

   Наследственность —
   таинственный конверт,
   где скрыты наши свойства и возможности,
   источник и преемственности черт,
   и кажущейся противоположности.
   582

   Песочные часы бегут быстрей,
   когда бесплодно капанье песка;
   нет праздничности в праздности моей,
   удушливой, как скука и тоска.
   583

   В любой любви – к лицу или святыне,
   какую из любвей ни назови,
   есть сладкая докучливость в рутине
   обряда проявления любви.
   584

   А может быть, и к лучшему, мой друг,
   что мы идем к закату с пониманием,
   и смерть нам открывается не вдруг,
   а легким каждый день напоминанием.
   585

   Славы нет – наплевать, не беда,
   и лишь изредка горестно мне,
   что нигде, никогда, никуда
   я не въеду на белом коне.
   586

   Дни бегут, как волны речки,
   жизненным фарватером,
   то ебешься возле печки,
   то – под вентилятором.
   587

   Прошла пора злодеев мрачных,
   теперь убийцы – как сироп
   и между дел на грядках дачных
   разводят розы и укроп.
   588

   А всякое и каждое молчание,
   не зная никакого исключения,
   имеет сокровенное звучание,
   исполненное смысла и значения.
   589

   Повсюду, где варят искусство
   из трезвой разумной причины,
   выходит и вяло и грустно,
   как секс пожилого мужчины.
   590

   Зыблется житейская ладья —
   именно, должно быть, оттого
   прочность и понятность бытия
   нам дороже качества его.
   591

   У нас беда: у нас боязни
   и страхи лепятся на месте
   любви, сочувствия, приязни,
   желаний, совести и чести.
   592

   Смотрясь весьма солидно и серьезно
   под сенью философского фасада,
   мы вертим полушариями мозга,
   а мыслим – полушариями зада.
   593

   Россия непостижна для ума,
   как логика бессмысленна для боли;
   в какой другой истории тюрьма
   настолько пропитала климат воли?
   594

   По счастью, есть такие звуки,
   слова, случайности и краски,
   что прямо к сердцу кто-то руки
   тебе прикладывает в ласке.
   595

   Мы еще ушли совсем немного
   от родни с мохнатыми боками,
   много наших чувств – четвероного,
   а иные – даже с плавниками.
   596

   Во времена тревог и хруста
   сердца охватывает властно
   эпидемическое чувство
   томящей зыбкости пространства.
   597

   Мы пили жизни пьяный сок
   и так отчаянно шустрили,
   что нынче сыпем не песок,
   а слабый пых мучнистой пыли.
   598

   Я много в этой жизни пережил,
   ни разу не впадая в жалкий плач,
   однако же ничем не заслужил
   валившихся везений и удач.
   599

   Пока поэт поет, его не мучают
   отчаяние, страх и укоризна,
   хотя лишь дело времени и случая,
   когда и как убьет его отчизна.
   600

   Спасибо, Россия, что ты
   привила мне свойство твое —
   готовность у крайней черты
   спокойно шагнуть за нее.
   601

   Свистит соблазн, алкая денег,
   а я креплюсь, угрюм и тих,
   былых утех роскошный веник
   подмел казну штанов моих.
   602

   Отрава тонких замечаний
   нам потому как раз мучительна,
   что состоит из умолчаний
   и слов, звучащих незначительно.
   603

   Я из людей, влачащих дни
   со мною около и вместе,
   боюсь бездарностей – они
   кипят законной жаждой мести.
   604

   Мне тяжко тьму задач непраздных
   осилить силами своими:
   во мне себя так много разных,
   что я теряюсь между ними.
   605

   Заметно и причудливо неровен
   и тая вдруг до вакуума вплоть,
   дух времени бывает бездуховен —
   тогда оно втройне лелеет плоть.
   606

   Лежу в дыму, кропаю стих,
   лелею лень и одинокость,
   и пусть Господь простит мне их,
   как я простил Ему жестокость.
   607

   Я не люблю певцов печали,
   жизнь благодатна и права,
   покуда держится плечами
   и варит глупость голова.
   608

   Знакома всем глухая робость,
   когда у края вдруг шатает:
   нас чувство тихо тянет в пропасть,
   но разум за руку хватает.
   609

   Свирепые бои добра со злом
   текут на нескончаемом погосте,
   истории мельчайший перелом
   ломает человеческие кости.
   610

   Себя не смешивая с прочими,
   кто по шоссе летел, спеша,
   свой век прошел я по обочине,
   прозрачным воздухом дыша.
   611

   Прекрасно, что пружиной, а не ношей
   все тело ощущаешь ты свое,
   но, прыгая, однако же, на лошадь,
   не стоит перепрыгивать ее.
   612

   По книгам я скитался не напрасно,
   они удостоверили меня
   в печали, что создание прекрасного
   и нравственность – нисколько не родня.
   613

   В нас дышит и, упорствуя, живет
   укрытая в печаль и мешковатость,
   готовая в отчаянный полет
   застенчивая тайная крылатость.
   614

   От уцелевшего кого
   узнать бы, как тут жили встарь,
   да жаль, не спросишь ничего
   у мухи, впекшейся в янтарь.
   615

   Зачем я текучкой завален
   и дух, суетясь, мельтешит?
   Народ потому гениален,
   что он никуда не спешит.
   616

   Совсем не с миром порывает
   самоубийца, мстя судьбе,
   а просто трезво убивает
   себя, враждебного себе.
   617

   Я не судья в делах морали,
   но не осиливаю труд
   себя удерживать, где срали
   друг другу в душу или срут.
   618

   Судьбой, природой, Божьей властью,
   но кем-то так заведено,
   что чем постылей наше счастье,
   тем комфортабельней оно.
   619

   Есть вещи, коих ценность не воспета,
   однако же нельзя не оценить,
   как может нам порою сигарета
   крутую вспышку гнева отменить.
   620

   В Москве я сохранил бы мавзолей
   как память о повальном появлении
   безумных и слепых учителей
   в помешанном на крови поколении.
   621

   Бог, собирая налоги, не слышит
   стонов, текущих рекой,
   плата за счастье значительно выше
   платы за просто покой.
   622

   Те мерзости, что нас отягощают,
   не выместишь на неграх или греках —
   спасибо, что евреи воплощают
   все то, что нам немило в человеках.
   623

   Кто умер, кто замкнулся, кто уехал...
   Брожу один по лесу без деревьев,
   и мне не отвечает даже эхо —
   наверно, тоже было из евреев.
   624

   С ногтей младых отвергнув спешку,
   не рвусь я вверх, а пью вино,
   в кастрюлях жизни вперемежку
   всплывают сливки и гавно.
   625

   Зачем живем, не знаем сами,
   поддержку черпая из фляг,
   и каждый сам себе Сусанин,
   и каждый сам себе – поляк.
   626

   Сочиняю чушь и вздор, пью коньяк,
   не стыжусь ни злачных мыслей, ни мест,
   а рассудок, текстуальный маньяк,
   неустанно оскопляет мой текст.
   627

   Надо жить, желанья не стреножа,
   а когда неможется немножко,
   женщина, меняющая ложа, —
   лучшая на свете неотложка.
   628

   Жизнь моя проходит за стеной,
   вхожи лишь жена, друзья и дети,
   сломится она только войной
   или хамским стуком на рассвете.
   629

   Весной прогулки длятся поздно,
   девицы ждут погожих дней,
   чтобы увидеть в небе звезды,
   поскольку лежа их видней.
   630

   Не будет ни ада, ни рая,
   ни рюмки какой-никакой,
   а только без срока и края
   глухой и кромешный покой.
   631

   Когда б от воздуха тюрьмы
   светлели души и умы,
   давно была б земля отцов
   страной святых и мудрецов.
   632

   Я на время очень уповаю,
   свет еще забрезжит за окном,
   я ростки надежды поливаю
   чтением, любовью и вином.
   633

   Чем дольше в мире я живу,
   тем выше ставлю обывателей,
   что щиплют мирную траву
   и шлют орлов к ебене матери.
   Хотя глядят на них в кино,
   ценя, когда крута игра,
   и сыплют теплое гавно
   в посев покоя и добра.
   634

   Своей судьбы актер и зритель,
   я рад и смеху, и слезам,
   а старость – краткий вытрезвитель
   перед гастролью в новый зал.
   635

   Память вытворяет все, что хочет,
   с фильмами, скопившимися в ней,
   часто по ночам нам снятся ночи
   выгоревших юношеских дней.
   636

   За все на свете следует расплата,
   и есть неумолимый прейскурант:
   везучесть пресыщением чревата,
   а бедствиями платят за талант.
   637

   Живу – как лакомлюсь малиной,
   она недолгая, зараза,
   в земле сначала стану глиной,
   потом – фаянсом унитаза.
   638

   Неколебимо прочно общество,
   живые сдвинувшее стены,
   которым враг – любое новшество,
   в котором светят перемены.
   639

   Душа не терпит пустоты,
   и потому нам стала родиной
   земля подонков и святых,
   страна мерзавцев и юродивых.
   640

   Все ближе к зимним холодам
   года меня метут,
   одной ногой уже я там,
   другой – ни там, ни тут.
   641

   Сейчас борьба – не сшибка копий
   при звоне шлемов под мечом,
   а размноженье тонких копий,
   которым копья нипочем.
   642

   В соблазнах очень щедро зло:
   богатство, власть, салют из пушек,
   а если очень повезло,
   еще натравит потаскушек.
   643

   Все силы собери и призови,
   увидя сквозь цветную оболочку,
   насколько ты и в дружбе, и в любви
   живешь и умираешь в одиночку.
   644

   Кромсая сложности и трудности
   и обессилев за года,
   я берегу теперь зуб мудрости
   лишь для запретного плода.
   645

   Всюду тайно и открыто слышны речи,
   что России нужно срочное лечение,
   и она благодарит за них, калеча
   всех печальников, явивших попечение.
   646

   Не став трибуном и политиком,
   живя среди застольных баек,
   себя я чувствую лишь винтиком,
   страшась закручиванья гаек.
   647

   Люблю я утром духа трезвость
   и лист бумаги на столе,
   а ближе к ночи – блуда резвость
   и блики влаги на стекле.
   648

   В этой жизни чем-то лишние,
   с ней уже сроднимся вряд ли мы,
   очень бабы стали хищные,
   а мужи потравояднели.
   649

   Что человек? Игра природы,
   в ее руках послушный воск,
   и круто скрючивают годы
   наш позвоночник, хер и мозг.
   650

   Способный нерадивый ученик,
   забывший о единственности срока,
   я жизнь мою пишу, как черновик,
   надеясь на продление урока.
   651

   С лицом не льстивы зеркала:
   с годами красят лик стекольный
   истлевших замыслов зола
   и возлияний цвет свекольный.
   652

   Не пузырись ума отравой,
   когда выходишь замуж, дева:
   от бабы, слишком часто правой,
   мужик быстрей идет налево.
   653

   Я возле каждого куста
   валялся в сладостной истоме,
   но надорвался и устал
   шершеть ля фам в чужой соломе.
   654

   Когда земля мне станет пухом,
   на гроб распилится сосенка,
   моим насквозь соленым духом
   Господь начинит поросенка.
   655

   Давно я дал себе обет,
   и я блюду его давно:
   какой бы я ни съел обед,
   а ужин ем я все равно.
   656

   В нас по природе есть глухое
   предощущение неброское:
   для духа вредно все сухое,
   бесповоротное и плоское.
   657

   Напрасно разум как ни мучай,
   грядущих лет недвижна тьма,
   рулетку жизни вертит случай,
   смеясь убожеству ума.
   658

   Стали мы с тех пор, как пыл угас, —
   тихие седые алкоголики,
   даже и во снах теперь у нас
   нету поебательской символики.
   659

   Маршальские жезлы в рюкзаках
   носят и отнюдь не дураки,
   только, оставаясь в дураках,
   умные бросают рюкзаки.
   660

   Вполне я согласен с Сократом,
   сказавшим толпе горожан:
   душа изъясняется матом,
   а разум – безухий ханжа.
   661

   Повинен буду я навряд ли,
   что духом был убог и мал,
   вина моя – что явной падле
   я часто руку пожимал.
   662

   Увы, подруга дорогая,
   пора подумать нам уже,
   что, плоть блаженством содрогая,
   мы больно делаем душе.
   663

   Душа улетит, и рассыплется тело,
   сотрутся следы, не оставив следа,
   а все, что внутри клокотало и пело,
   неслышно прольется ничем в никуда.
   664

   Все наши монологи, диалоги
   и выкрики в компании греховной
   заслуженно почтятся в некрологе
   строкой о неуемности духовной.
   665

   Мне кажется забавным некий факт,
   который назревал уже давно:
   в мышлении моем – такой антракт,
   что, кажется, закончилось оно.
   666

   Мне потому легко гордиться
   лицом народа своего,
   что не боюсь я вслух стыдиться
   обильных мерзостей его.
   667

   Странно и забавно это очень —
   чувствовать, прислушиваясь к разуму:
   даже на пространстве утра – ночи
   я о смерти думаю по-разному.
   668

   За то, что жизнь провел в пирах,
   пускай земля мне будет пухом
   и, в ней покоясь, бедный прах
   благоухает винным духом.
   669

Вечерний звон

   Когда-то мысли вились густо,
   но тихо кончилось кино,
   и в голове не просто пусто,
   но глухо, мутно и темно.
   1

   С Талмудом понаслышке я знаком
   и выяснил из устного источника:
   еврейке после ночи с мясником —
   нельзя ложиться утром под молочника.
   Хотя еще смотрю на мир со сцены,
   хотя почти свободен от невзгод,
   но возраста невидимые стены
   растут вокруг меня из года в год.
   3

   Странная всегда варилась каша
   всюду, где добру сперва везло:
   близилась вот-вот победа наша,
   но торжествовало – снова зло.
   4

   Придя из темноты, уйду во мрак,
   евреями набит житейский поезд;
   дурак еврейский – больше, чем дурак,
   поскольку энергичен и напорист.
   5

   В каждом зале я публики ради
   чуть меняю стихи и репризы,
   потому что бывалые бляди
   утоляют любые капризы.
   6

   Почти каждый вечер томлюсь я и таю,
   душой полыхаю и сердцем горю;
   какую херню я при этом читаю,
   какую хуйню я при этом смотрю!
   7

   Теперь я часто думаю о Боге,
   о пламени загробного огня,
   и вижу, подводя свои итоги,
   как сильно подвели они меня.
   8

   Об угол биться не любя,
   углов я не боюсь,
   я об углы внутри себя
   гораздо чаще бьюсь.
   9

   Живу я праведно и кротко,
   но с удовольствием гляжу,
   как пышнотелая красотка
   в кино снимает неглижу.
   10

   Хотя врачи с их чудесами
   вполне достойны уважения,
   во мне болезни чахнут сами
   от моего пренебрежения.
   11

   Уже который год подряд
   живу я тускло, вяло, бледно,
   и я б охотно принял яд,
   но для здоровья это вредно.
   12

   Увы, челнок мой одинокий
   уплыть не в силах далеко:
   хотя старик уже глубокий,
   а мыслю я неглубоко.
   13

   Я крепко в этой жизни уповал
   на случай, на себя и на авось,
   поэтому ни разу наповал
   еще меня свалить не удалось.
   14

   Угрюмой страсти не тая,
   полна жестокого томления,
   давно спилась душа моя
   и к ночи жаждет утоления.
   15

   Думаю во дни утрат и бедствий,
   как жесток житейский колизей,
   лишь растет за время путешествий
   список одноразовых друзей.
   16

   Мучась недоверием к уму
   или потому, что духом нищи, —
   люди ищут Бога. Но Ему
   ближе те, которые не ищут.
   17

   Видит Бог – не до дна высыхают
   соки жизни в дедах и папашах,
   и желания в нас полыхают,
   охуев от возможностей наших.
   18

   Было в долгой жизни много дней,
   разного приятства не лишенных,
   думать нам, однако же, милей
   о грехах, еще не совершенных.
   19

   В Израиле, в родной живя среде,
   смотрю на целый мир я свысока;
   такой страны прекрасной нет нигде;
   но нету и у нас ее пока.
   20

   Никто ловчей, чем лилипуты
   различных видов и размеров,
   не изготавливает путы,
   чтобы стреножить гулливеров.
   21

   Борьба со злом – извечная игра,
   ее шторма и штили хаотичны;
   забавно, что апостолы добра
   по большей части мало симпатичны.
   22

   Над этим сильно поработав,
   я преуспел в конце концов:
   стал дураком у идиотов
   и мудаком – у мудрецов.
   23

   Всякий миф обо мне справедлив,
   я такой, а не просто плохой:
   рыбу в мутной воде половив,
   из воды выхожу я сухой.
   24

   Любой злодей и басурманин
   теперь утешен и спокоен:
   в России был он Ванька Каин,
   у нас он будет – Венька Коэн.
   25

   Стиха причудливая вязь,
   питаясь внутренним горением,
   таит загадочную связь
   духовности с пищеварением.
   26

   Нет печали, надрыва и фальши
   в легких утренних мыслях о том,
   как заметно мы хуже, чем раньше,
   хоть и лучше, чем будем потом.
   27

   В людях, на книгах воспитанных,
   дремлют опасные дрожжи:
   множество мыслей прочитанных
   сам сочиняю я позже.
   28

   Теперь душа моя пуста,
   ей чужд азарт любого вида,
   и суп из бычьего хвоста
   мне интересней, чем коррида.
   29

   В потоке мыслей, слов, деяний —
   мне всюду видится игра,
   где зло в любом из одеяний —
   тень или следствие добра.
   30

   Я стал отшельник и бирюк,
   боюсь мельканья слов и лиц,
   теперь познания урюк
   я молча ем с немых страниц.
   31

   Увы, но в учебники школьные,
   чтоб жалоб не слали родители,
   мои сочинения вольные
   не станут включать составители.
   32

   Те – рискуют, играя ва-банк,
   те – в конфузливом чахнут неврозе,
   а еврей – он и наглый, как танк,
   и застенчив, как хер на морозе.
   33

   Я довольно выигрышный вытянул билет:
   не был генералом, не был депутатом,
   самой хилой премии не было и нет;
   но хворая, хочется быть лауреатом.
   34

   Есть люди – их повадка так решительна,
   как будто ими истина добыта,
   их речь – неотразима и внушительна,
   и в мягкое обернуты копыта.
   35

   Как ни прячься, как ни спорь и как ни лги,
   как ни рыскай, словно заяц по полям,
   а приходится сполна платить долги
   по чужим и коллективным векселям.
   36

   Мы так во всем различны потому,
   что Бог нас лепит в разном настроении,
   а если поднесли стакан Ему, —
   видны следы похмелья на творении.
   37

   На жизненном пути в любом из мест
   бывало то забавно мне, то лестно,
   что многие мне свой совали крест,
   надеясь понести его совместно.
   38

   Я думаю о грязи, крови, тьме,
   о Божьем к нашей боли невнимании;
   я думаю о Боге – Он в уме?
   И ум ли это в нашем понимании?
   39

   Всего одна в душе утрата,
   но возместить ее нельзя:
   Россия, полночь, кухня чья-то
   и чушь несущие друзья.
   40

   Не ликуйте, закатные люди,
   если утром вы с мыслями встанете:
   наши смутные мысли о блуде
   не из тела плывут, а из памяти.
   41

   России только те верны,
   кого навек постигло мнение,
   что не могло судьбу страны
   просрать ее же население.
   42

   Русское грядущее прекрасно,
   путь России тяжек, но высок;
   мы в говне варились не напрасно,
   жалко, что впитали этот сок.
   43

   Как пастух Господь неумолим,
   но по ходу жизни очень часто
   мне бывает стыдно перед Ним,
   как Его наебывает паства.
   44

   Я не пью, а дамам в ушки
   лесть жужжу, как юный шмель,
   я сегодня на просушке,
   я лечу вчерашний хмель.
   45

   Не лучший представитель человечества,
   я зря так над Россией насмехался:
   мне близок и любезен дым отечества,
   в котором я хрипел и задыхался.
   46

   И понял я, что это возрастное,
   виной тут не эпоха, а года:
   знакомые приходят на съестное,
   а близких – унесло кого куда.
   47

   Туманный мир иллюзий наших —
   весьма пленительный пейзаж,
   когда напитки в тонких чашах
   перетекают в нас из чаш.
   48

   Душе быть вялой не годится:
   холена если и упитана,
   то в час, когда освободится,
   до Бога вряд ли долетит она.
   49

   То время, когда падал и тонул,
   для многих было столь же непогоже,
   я помню, кто мне руку протянул,
   а кто не протянул, я помню тоже.
   50

   На всех я не похож – я много хуже,
   со вкусом у меня большой провал:
   я часто отраженью солнца в луже
   не менее, чем солнцу, рад бывал.
   51

   Настало духа возмужание;
   на плоть пора накинуть вожжи;
   пошли мне, Боже, воздержание,
   но если можно, чуть попозже.
   52

   Да, Господь, умом я недалек,
   только глянь внимательно и строго:
   если я кого-нибудь развлек —
   значит, он добрее стал немного.
   53

   Рассудок мой, на книгах поврежденный,
   как только ставишь выпивку ему —
   несется, как свихнувшийся Буденный,
   в пространства, непостижные уму.
   54

   Делам общественным и страстным
   я чужероден и не гож,
   я стал лицом настолько частным,
   что сам порой к себе не вхож.
   55

   Один печалящий прогал,
   одно пятно в душе осталось:
   детишек мало настрогал
   я за года, когда строгалось.
   56

   Былое пламя – не помеха
   натурам пылким и фартовым,
   былых любовей смутно эхо
   и не мешает песням новым.
   57

   Во мне пылает интерес
   и даже зависть есть отчасти,
   когда читает мелкий бес
   про демонические страсти.
   58

   Русь воспитывала души не спеша,
   то была сурова с ними, то нежна,
   и в особенности русская душа —
   у еврея прихотлива и сложна.
   59

   В судьбе – и я, мне кажется, не вру —
   еще одна есть нить помимо главной:
   выигрывая явную игру,
   чего-то мы лишаемся в неявной.
   60

   Уже давным-давно замечено,
   и в этом правда есть, конечно:
   всегда наружно искалечено
   то, что внутри не безупречно.
   61

   Безжалостна осенняя пора,
   пространство наслаждений стало уже,
   и если я напьюсь теперь с утра,
   то вечером я пью гораздо хуже.
   62

   Чем дольше живу я, тем вижу я чаще
   капризы душевной погоды:
   мечты о свободе – сочнее и слаще
   печалей и болей свободы.
   63

   Я стар уже, мне шутки не с руки,
   зато идей и мыслей – вереницы;
   учителю нужны ученики,
   но лучше, если это ученицы.
   64

   Еврей, который не хлопочет
   и не бурлит волной шальной, —
   он или мысленно клокочет,
   или хронический больной.
   65

   Мы много натворили, сотворили,
   и нам уже от жизни мало нужно,
   мы жаримся на счастье, как на гриле,
   и хвалим запах жареного дружно.
   66

   Меня не оставляет чувство бегства:
   закат мой не угрюм и даже светел,
   но кажется, что я сбежал из детства
   и годы, что промчались, не заметил.
   67

   За все, что делал я по жизни,
   прошу я малости у Бога:
   чтоб на моей нетрезвой тризне
   попировал и я немного.
   68

   Рад я, что за прожитые годы
   в чаше, мной уже опустошенной,
   было недозволенной свободы
   больше, чем убогой разрешенной.
   69

   Когда тебе на плечи долг возложен,
   и надо неотложно поспешить,
   особенно приятно лечь на ложе
   и свет неторопливо потушить.
   70

   Я мыслями бываю озарен
   и счастлив, отдаваясь их течению —
   похоже, я судьбой приговорен
   к пожизненному умозаключению.
   71

   У юности душа – как общежитие:
   я сам ютился где-то на краю,
   но каждое любовное соитие
   в душе селило пассию мою.
   72

   К усердному не склонен я труду,
   я горечи земной ленивый мельник,
   но столько трачу слов на ерунду,
   что я – скорее мот, а не бездельник.
   73

   Я выбрал музу потребительства —
   она гулящая старуха,
   но я храню и вид на жительство
   среди витающего духа.
   74

   Свои различные круги
   в раю всем душам назначают,
   а там заклятые враги
   друг друга с нежностью встречают.
   75

   Витая мыслями на звездах,
   высоколобые умы
   ничуть не реже портят воздух,
   чем низко мыслящие мы.
   76

   Услыша стариковское брюзжание,
   я думаю с печалью всякий раз:
   оставив только хрип и дребезжание —
   куда уходит музыка из нас?
   77

   Ни лжи не люблю я, ни фальши
   и вспышки иллюзий гашу,
   но уши мои, как и раньше,
   охотно приемлют лапшу.
   78

   Забавно мне, что всякое деяние,
   несущее то зло, то благодать,
   имеет в этой жизни воздаяние,
   которое нельзя предугадать.
   79

   Мой бедный разум не могуч,
   а мысли – пепел и опилки,
   и взора мысленного луч
   ползет не далее бутылки.
   80

   Пока мы напрочь не угасли,
   пока с утра щетину бреем,
   душе полезно верить басне,
   что мы нисколько не стареем.
   81

   При хорошей душевной погоде
   в мире все справедливо вполне:
   я – люблю отдыхать на природе,
   а она – отдохнула на мне.
   82

   Недаром Талмуд запрещает евреям
   рулады певичек: от них мы дуреем;
   у пылких евреев от женского пения —
   сумятица в мыслях и с пенисом трения.
   83

   Сокрытое, но ярое кипение —
   пожизненный, похоже, мой удел;
   я даже одногорбое терпение
   в себе не воспитал. Хотя хотел.
   84

   Оставя плоть в мешке замшелом,
   душа летит за облака,
   где Азвоздам с Барухашемом
   играют с Буддой в дурака.
   85

   Хотя не атеист я с неких лет,
   однако и не склонен уповать:
   я верую не в то, что Бога нет,
   но в то, что на меня Ему плевать.
   86

   Нам неизвестна эта дата,
   но это место – вне сомнения:
   земля и небо тут когда-то
   соприкоснулись на мгновение.
   87

   Я в четыре коротких строки
   научился укладывать внятно
   все, что мне по уму и с руки
   было в жизни текущей понятно.
   И поэтому не было нужно мне
   добавлявшее чувственный вес
   тонкорунное нежное кружево
   набегающих лишних словес.
   88

   Любить родню – докука
   для всех, кому знакома
   божественная скука
   родительского дома.
   89

   Я в разных видах пил нектар
   существования на свете;
   когда я стал угрюм и стар,
   меня питают соки эти.
   90

   Со старыми приятелями сидя,
   поймал себя вчера на ощущении,
   что славно бы – остаться в том же виде
   при следующем перевоплощении.
   91

   Я все время шлю, Творец,
   Тебе приветы —
   смело ставь на них забвения печать:
   мне вопросы интересней, чем ответы,
   и Ты вовсе не обязан отвечать.
   92

   Я мысли чужие – ценю и люблю,
   но звука держусь одного:
   я собственный внутренний голос ловлю
   и слушаюсь – только его.
   93

   Я старюсь и дряхлею, но – живу;
   сменилась болтовня скупыми жестами,
   и дивные бывают рандеву
   с нечаянно попавшимися текстами.
   94

   Слегка бутыль над рюмкой наклоня,
   я думал, наблюдая струйку влаги:
   те, с кем не дообщался, ждут меня,
   но пьют ли они водку там, бедняги?
   95

   Везде – пророки и предтечи,
   но дух наш – цел и невредим,
   под их трагические речи
   мы пьем, гуляем и едим.
   96

   Когда теряешь в ходе пьянства
   ориентацию и речь,
   к себе привлечь любовь пространства
   гораздо легче, если лечь.
   97

   Не стоит огорчаться, уходя:
   конечно, жить на свете – хорошо,
   но может быть, немного погодя
   я радоваться буду, что ушел?
   98

   Мне заново загадочны всегда
   российской темной власти пируэты:
   российские глухие холода —
   не связаны с погодами планеты.
   99

   Я, по счастью, выучен эстрадой
   и среди читателей присутствием:
   душу надо прятать за бравадой,
   чтобы не замызгали сочувствием.
   100

   Не добрый, но, конечно, и не злой,
   судьбы своей посильный совершитель,
   хотя уже изрядно пожилой,
   но все-таки еще не долгожитель.
   101

   Под вечер чувствуя отвагу,
   забыв про выпивку и секс,
   поэт насилует бумагу,
   чтобы зачать нетленный текст.
   102

   Какими быть должны стихи и проза —
   диктуется читательской корзинкой:
   всем хочется высокого серьеза,
   чуть пафоса и меда со слезинкой.
   103

   Россия полностью в порядке,
   и ждать не надо новостей,
   пока вверху – не хрипы схватки,
   а хруст поделенных костей.
   104

   Барды, трубадуры, менестрели —
   все, в ком были дерзость и мотив, —
   дивные выделывали трели,
   чтобы соблазнить, не заплатив.
   105

   Об ущербе, об уроне, об утрате,
   об истории, где зря он так охаян,
   о единственно родном на свете брате —
   горько плачется обычно каждый Каин.
   106

   Когда мы полыхаем, воспалясь,
   и катимся, ликуя, по отвесной,
   душевная пленительная связь
   немедленно становится телесной.
   107

   Душа полна укромными углами,
   в которых не редеет серный чад,
   в них черти машут белыми крылами
   и ангелы копытами стучат.
   108

   Лишь гость я на российском пировании,
   но мучаюсь от горестной досады:
   империя прогнила в основании,
   а чинятся и красятся – фасады.
   109

   Дух упрямства, дух сопротивления —
   с возрастом полезны для упорства:
   старость – это время одоления
   вязкого душевного покорства.
   110

   Увидя стиль и буржуазность,
   я вмиг собрал остаток сил:
   явив лихую куртуазность,
   хозяйку в койку пригласил.
   111

   Стихи с поры недавней,
   вот ведь жалость, —
   ушли куда-то, сгинули под лед,
   и странно мне, что музыка осталась,
   но слов уже на танцы не зовет.
   112

   Душевной доблести тут нет,
   но не стыжусь я вслух признаться,
   что я люблю не звон монет,
   а тонкий шорох ассигнаций.
   113

   Бывает очень странно иногда,
   как будто умирал и снова ожил:
   какие-то в минувшем есть года,
   которые не помню, как я прожил.
   114

   И гнетет нас, помимо всего —
   бытия после смерти неясность;
   очень тяжко – не ждать ничего,
   легче ждать, понимая напрасность.
   115

   Покой наш даже гений не нарушит
   высокой и зазывной мельтешней,
   поскольку наши старческие души
   уже не воспаляются хуйней.
   116

   Пора мне, ветхому еврею,
   жить, будто я уже отсутствую;
   не в том беда, что я старею,
   а в том, как остро это чувствую.
   117

   Пустого случайного слова
   порою хватает сполна,
   чтоб на душу мне из былого
   плеснула шальная волна.
   118

   Когда я срок мой подневольный
   тянул по снегу в чистом поле,
   то был ли счастлив мой конвойный,
   который жил на вольной воле?
   119

   Зябну я в нашем рае земном,
   слыша вздор пожилых пустомель;
   мы – сосуды с отменным вином,
   из которого выдохся хмель.
   120

   У зла с добром – родство и сходство:
   хотели блага все злодеи,
   добро всегда плодило скотство,
   а зло – высокие идеи.
   121

   Бурлит в нас умственная каша —
   намного глубже понимания,
   и чем темнее память наша,
   тем ярче в ней воспоминания.
   122

   К моим добавлю упущениям,
   что не люблю любой нажим,
   и верю личным ощущениям
   гораздо больше, чем чужим.
   123

   Давно живя, люблю поныне я
   зигзаги, петли и штрихи,
   и зря скребется грех уныния,
   пока покруче есть грехи.
   124

   Судьба нас искушает на повторах:
   житейский наблюдая карнавал,
   я вижу ситуации, в которых
   не раз уже по дурости бывал.
   125

   Где б ни случился я под вечер,
   я глазом сыскивал бокал,
   который мне о скорой встрече
   прозрачным боком намекал.
   126

   Дышу. Курю. Гоню волну.
   Люблю душевное томление.
   Господь не ставит мне в вину
   благочестивое глумление.
   127

   Есть радости у дряхлых старичков,
   и счастливы бывают старички:
   сыскался вдруг футляр из-под очков,
   а к вечеру на лбу нашлись очки.
   128

   Хотя на русской почве я возрос,
   еврейской обволокся я духовностью:
   вопросом отвечаю на вопрос
   и пакостей от жизни жду с готовностью.
   129

   Природа позаботилась сама,
   чтоб видно было, слушая ублюдка,
   насколько выделения ума
   подобны извержениям желудка.
   130

   Шумливы старики на пьяной тризне:
   по Божьему капризу или прихоти,
   но радость от гуляния по жизни
   заметно обостряется на выходе.
   131

   Книга жизни – первый том,
   он уже написан весь,
   а про все, что ждет потом,
   сочиню, Бог даст, не здесь.
   132

   В азарте Божий мир постичь
   до крайней точки и конца,
   мы все несем такую дичь,
   что плохо слышим смех Творца.
   133

   Хотя уже я сильно старый,
   во мне талант еще сочится:
   с утра пишу я мемуары
   про то, что днем со мной случится.
   134

   Хочу, поскольку жить намерен,
   сейчас уже предать огласке,
   что даже крайне дряхлый мерин
   еще достоин женской ласки.
   135

   Чем потревожен дух народа?
   О чем народ в толпе галдит?
   О том, что подлая погода —
   футболу нынче повредит.
   136

   К бутылке тянется не каждый,
   кто распознал ее влияние:
   Бог только тех отметил жаждой,
   кому целебно возлияние.
   137

   Я не мудрец и не дебил,
   и без душевного дефекта,
   но не люблю и не любил
   я выебоны интеллекта.
   138

   Увы, но зимний холод ранний —
   судьбу меняет наотрез:
   вчера пылал костер желаний,
   сегодня – тлеет интерес.
   139

   Сюда придет под памятник толпа
   сметливых почитателей проворных;
   к нему не зарастет народная тропа,
   пока неподалеку нет уборных.
   140

   У Бога есть увеселения,
   и люди гибнут без вины,
   когда избыток населения
   Он гасит заревом войны.
   141

   Стал часто думать я о Боге —
   уже позвал, должно быть, Он,
   и где-то клацает в дороге
   Его костлявый почтальон.
   142

   Конечно, что-нибудь останется,
   когда из года в год подряд
   тебе талантливые пьяницы
   вливали в душу книжный яд.
   143

   Хоть я теолог небольшой,
   но нервом чувствую сердечным:
   Господь наш тайно слаб душой
   к рабам ленивым и беспечным.
   144

   В мечтах мы въезжали на белом коне
   в тот город, где нам отказали,
   в реальности – грустно сопели во сне,
   ночуя на шумном вокзале.
   145

   Где льется благодать, как из ведра,
   там позже – неминуемые бедствия,
   поскольку сотворителям добра —
   плевать на отдаленные последствия.
   146

   Беда в России долго длится:
   такие в душах там занозы,
   что чем яснее ум провидца,
   тем сумрачней его прогнозы.
   147

   Российскую публичную шарманку
   я слышу, хоть и выставлен за дверь:
   в ней то, что было раньше наизнанку,
   то шиворот-навыворот теперь.
   148

   А впереди еще страницы
   растущей тьмы и запустения,
   но мы не чувствуем границы
   преображения в растения.
   149

   Не трудно, чистой правдой дорожа,
   увидеть сквозь века и обстоятельства
   историю народов и держав —
   театром бесконечного предательства.
   150

   Давно уже иной весь мир вокруг,
   и прошлое – за облаком забвения,
   но с ужасом еще ловлю я вдруг
   холопские в себе поползновения.
   151

   Во имя чаяний благих
   на том советском карнавале
   ничуть не реже, чем других,
   самих себя мы предавали.
   152

   В российском климате испорченном
   на всех делах лежит в финале
   тоска о чем-то незаконченном,
   чего еще не начинали.
   153

   В душе еврея вьется мрак
   покорности судьбе,
   в которой всем он – лютый враг,
   и в том числе – себе.
   154

   Творец дарил нам разные дары,
   лепя свои подобия охальные,
   и Моцарты финансовой игры —
   не реже среди нас, чем музыкальные.
   155

   Я с юности грехами был погублен,
   и Богу мерзок – долгие года,
   а те, кто небесами стал возлюблен,
   давно уже отправились туда.
   156

   Насколько б далеко ни уносились
   мечтания и мысли человека,
   всегда они во всем соотносились
   с дыханием и свихнутостью века.
   157

   Жил я, залежи слов потроша, —
   но не ради учительской клизмы,
   а чтоб чуть посветлела душа,
   сочинял я свои эйфоризмы.
   158

   Творцу такое радостно едва ли
   в течение столетий унижение:
   всегда людей повсюду убивали,
   сначала совершив богослужение.
   159

   Кому-то полностью довериться —
   весьма опасно, и об этом
   прекрасно знают красны девицы,
   особенно весной и летом.
   160

   Не слесарь, не философ, не правитель,
   я мелкое свое клюю пшено,
   однако я типичный представитель
   чего-то, что названья лишено.
   161

   Бессонница висит в ночном затишье;
   тоска, что ждать от жизни больше нечего;
   как будто я своих четверостиший
   под вечер начитался опрометчиво.
   162

   Не ведая порога и предела,
   доверчив и наивно простодушен,
   не зря я столько глупостей наделал —
   фортуне дураков я был послушен.
   163

   Сначала чувствуем лишь это,
   а понимаем позже мы,
   что в тусклой жизни все же света —
   на чуть, но более, чем тьмы.
   164

   Пугайся – не пугайся, верь – не верь,
   однако всем сомнениям в ответ
   однажды растворяется та дверь,
   где чудится в конце тоннеля свет.
   165

   Такую чушь вокруг несут,
   таким абсурдом жизнь согрета,
   что я боюсь – и Страшный суд
   у нас пойдет как оперетта.
   166

   Опишет с завистью история,
   легенды путая и были,
   ту смесь тюрьмы и санатория,
   в которой счастливы мы были.
   167

   Потери я терпел и поражения,
   но злоба не точила мне кинжал,
   и разве что соблазнам унижения
   упрямо позвоночник возражал.
   168

   Когда гуляют мразь и шушера,
   то значат эти торжества,
   что нечто важное порушено
   во всей системе естества.
   169

   За время проживаемого дня
   мой дух живой настолько устает,
   что, кажется, житейского огня
   во мне уже слегка недостает.
   170

   Пасутся девки на траве,
   мечтая об узде;
   что у мужчины в голове,
   у женщины – везде.
   171

   То залихватски, то робея
   я правил жизни карнавал,
   за все сполна платил судьбе я,
   но чаевые – не давал.
   172

   Люблю своих коллег,
   они любезны мне,
   я старый человек,
   я знаю толк в гавне.
   173

   Забавно видеть, как бесстыже
   ум напрягается могучий,
   чтобы затраты стали жиже,
   но вышло качественно круче.
   174

   Интересно стареют мужчины,
   когда их суета укачала:
   наша лысина, брюхо, морщины —
   на душе возникают сначала.
   175

   В шумной не нуждается огласке
   признак очевидный и зловещий:
   время наше близится к развязке,
   ибо отовсюду злоба хлещет.
   176

   Когда пылал ожесточением
   на гнева бешеном огне,
   то чьим-то свыше попечением
   текла остуда в душу мне.
   177

   А к вечеру во мне клубится снова
   томящее влечение невольное:
   помимо притяжения земного —
   такое же бывает алкогольное.
   178

   Мои взорления ума,
   мои душевные метания —
   когда забрезжила зима,
   свелись к вопросу пропитания.
   179

   В душе, от опыта увядшей,
   внезапной живостью пылая,
   как у девицы, рано падшей, —
   наивность светится былая.
   180

   Был полон интереса – что с того?
   Напрасны любопытство и внимание.
   О жизни я не знаю ничего,
   а с возрастом – растет непонимание.
   181

   Я жил на краю той эпохи великой,
   где как мы ни бились и как ни пытались,
   но только с душой, изощренно двуликой
   мы выжить могли. И такими остались.
   182

   Мне дико странный сон порою снится:
   во тьме лежу, мне плохо, но привычно,
   а гроб это, тюрьма или больница —
   мне начисто и напрочь безразлично.
   183

   Я с горечью смотрю на эту реку:
   по ней уже проплыть надежды нет,
   и книги я дарю в библиотеку,
   чтоб жить не в тесноте остаток лет.
   184

   Любил бедняга наслаждение,
   женился с пылкой одержимостью,
   и погрузился во владение
   своей холодной недвижимостью.
   185

   Мне лень во имя справедливости
   тащить себя сквозь вонь и грязь,
   мое лентяйство – род брезгливости,
   и скучно мне, с гавном борясь.
   186

   Мне кажется, что я умру не весь,
   окончив затянувшийся мой путь:
   душе так интересно было здесь,
   что вселится она в кого-нибудь.
   187

   Хотя и прост мой вкус конкретный,
   но не вульгарно бездуховен:
   ценю тем выше плод запретный,
   чем гуще сок его греховен.
   188

   Среди мировых безобразий
   один из печальнейших фактов —
   распад человеческих связей
   до пользы взаимных контактов.
   189

   Нынче грустный вид у Вани,
   зря ходил он мыться в баньку,
   потому что там по пьяни
   оторвали Ваньке встаньку.
   190

   И формой стих мой вовсе не новинка,
   и с неба дух не веет из него,
   но дерзостно распахнута ширинка
   у горестного смеха моего.
   191

   В цепи причин и соответствий —
   полно случайностей лихих,
   у жизни множество последствий,
   и наша смерть – одно из них.
   192

   Рождаясь в душевном порыве высоком,
   растя вопреки прекословью,
   идеи сперва наливаются соком,
   потом умываются кровью.
   193

   Летят тополиные хлопья,
   ложатся на землю, как пух...
   Забавно, что время холопье —
   весьма совершенствует дух.
   194

   Свои позиции, приятель,
   когда сдаешь за пядью пядь,
   то всем становишься приятен,
   как многоопытная блядь.
   195

   Еврейский дух предпринимательства
   так безгранично плодовит,
   что сторожей законодательства
   повсюду трахнуть норовит.
   196

   Бывает весьма сокровенно
   скрещение творческих судеб,
   и тоньше других несравненно —
   Сальери о Моцарте судит.
   197

   И понял я: пока мы живы,
   что в наше время удивительно,
   являть душевные порывы —
   необходимо и целительно.
   198

   Вон у добра опять промашки,
   а вот – нелепые зевки...
   Где зло с добром играют в шашки,
   добро играет в поддавки.
   199

   Конечно, мы теперь уже не те,
   что раньше, если глянуть со вниманием:
   мы раньше прозябали в темноте,
   а ныне – прозябаем с пониманием.
   200

   Возьму сегодня грех на душу,
   сгоню унылость со двора,
   все обещания нарушу
   и выпью с раннего утра.
   201

   Когда не в силах я смеяться —
   устал, обижен, озадачен, —
   то у меня лицо паяца,
   который в Гамлеты назначен.
   202

   Ушли мечты, погасли грезы,
   увяла пламенная нива,
   и по полям житейской прозы
   душа слоняется лениво.
   203

   За то, что дан годов избыток
   (а срок был меньший уготован), —
   благодари, старик, напиток,
   которым весь ты проспиртован.
   204

   День у пожилых течет не мрачно;
   в жилах ни азарта нет, ни ярости;
   если что сложилось неудачно —
   сразу забывается по старости.
   205

   Души моей заветная примета,
   утеха от любого в жизни случая —
   беспечность, неразменная монета,
   основа моего благополучия.
   206

   Печаль еврея пожилого
   проистекает из того,
   что мудро взвешенного слова
   никто не жаждет от него.
   207

   Когда уже совсем невмоготу
   общественную грязь месить и лужи,
   срамную всюду видеть наготу —
   остынь. Поскольку дальше будет хуже.
   208

   Я днем стараюсь лечь и отключиться,
   хоть надобности тела в этом нет;
   похоже, что и в роли очевидца
   устал я пребывать на склоне лет.
   209

   А счастье – что жива слепая вера
   в Посланца с ангелятами крылатыми,
   и новая везде наступит эра,
   и волки побратаются с ягнятами.
   210

   Бывают сумерки – они
   мерцаньем зыблются тревожным,
   но зажигаются огни,
   и счастье кажется возможным.
   211

   Что-то в этой жизни несуразной
   весело, удачливо и дружно
   вьется столько гнуси безобразной,
   что зачем-то Богу это нужно.
   212

   Осталась только видимость и мнимость
   того, что было стержнем и основой,
   и жгучая висит необходимость
   херни вполне такой же, только новой.
   213

   Зачем толку слова в бумажной ступе?
   Я б лучше в небесах умом парил.
   А может быть, на скальном я уступе
   стоял и молча с морем говорил.
   214

   Таков сегодня дух науки,
   и так она цветет удало,
   что внуков будущие внуки
   всплеснут руками запоздало.
   215

   Текучесть у природы – круговая,
   в истории – такая же текучесть;
   Россия прозревает, узнавая
   свою кругами вьющуюся участь.
   216

   Увы, порядок этот вечен,
   и распознать его не сложно:
   везде, где Бог бесчеловечен,
   там человек жесток безбожно.
   217

   Все шрамы на природе – письмена
   о том, как мы неправы там и тут,
   и горестными будут времена,
   когда эти послания прочтут.
   218

   Живу я, почти не скучая,
   жую повседневную жвачку,
   а даму с собачкой встречая,
   охотней смотрю на собачку.
   Унимается пламя горения,
   и напрасны пустые рыдания,
   что плывет не заря постарения,
   а густеет закат увядания.
   220

   Стоит жара, и лень амурам
   в сердца стрелять, и спят они;
   я Фаренгейта с Реомюром
   люблю ругать в такие дни.
   221

   Зачем в устройство существа
   повсюдного двуногого
   Бог сунул столько бесовства,
   крутого и убогого?
   222

   Душа моя во мне дышала
   и много высказать хотела,
   но ей безжалостно мешала
   прыть необузданного тела.
   223

   Порой весьма обидно среди ночи,
   что я не знаменосец, не герой;
   ни язва честолюбия не точит,
   ни жгучих устремлений геморрой.
   224

   Снова церковь – и в моде, и в силе,
   но творится забавная драма:
   утвердились при власти в России —
   те, кого изгонял Он из Храма.
   225

   Когда пожухшее убранство
   сдувает полностью с ветвей
   и веет духом окаянства —
   томится мыслями еврей.
   226

   Забавно, что в соседней бакалее
   легко найти творение ума,
   от порции которого светлее
   любая окружающая тьма.
   227

   Скоро мы, как дым от сигареты,
   тихо утечем в иные дали,
   в воздухе останутся ответы,
   что вопросов наших ожидали.
   228

   В горячке спора про художества
   текущей жизненной картины
   меня жалеют за убожество
   высоколобые кретины.
   229

   Плывет, качаясь, наше судно,
   руководимое не нами,
   по волнам дикого абсурда,
   который клонится к цунами.
   230

   Душе моей пора домой,
   в ней высох жизни клей,
   и даже дух высокий мой —
   остоебенел ей.
   231

Игорь Губерман Гарики из Атлантиды (сборник)

Гарики из Атлантиды

Вечерний звон

Игорь Губерман
Гарики из Атлантиды (сборник)