Агата Кристи
Убийство на поле для гольфа

   Agatha Christie
   The Murder on the Links

   © перевод с английского Е. Калявина
   © ИП Воробьёв В. А.
   © ООО ИД «СОЮЗ»
//-- * * * --//

Глава 1. Попутчица

   Полагаю, многим известен анекдот о молодом авторе, который решил во что бы то ни стало сразить наповал пресыщенных редакторов и начал рассказ оригинальной и захватывающей репликой:
   «– Чёрт побери! – вскричала герцогиня».
   Как ни странно, мое повествование начинается практически в том же духе, разве что особа, употребившая столь экспрессивное восклицание, отнюдь не герцогиня!
   Это был обычный день в начале июня. Закончив кое-какие дела в Париже, я возвращался утренним поездом в Лондон, где мы с моим старинным другом – удалившимся от дел бельгийским сыщиком Эркюлем Пуаро – по-прежнему вместе снимали квартиру.
   Экспресс до Кале был совершенно пуст – кроме меня в купе находилась всего одна пассажирка. Гостиницу я покинул в некоторой спешке, и когда поезд тронулся, был поглощен пересчитыванием багажа и попытками убедить себя в том, что должным образом собрал все свои пожитки. И почти не обращал внимания на попутчицу до тех пор, пока она не напомнила о своем существовании весьма решительным способом. Вскочив с места, она рывком открыла окно, высунула голову наружу, а мгновение спустя втянула ее обратно, издав краткий и мощный вопль:
   – Чёрт!
   Да, я старомоден. Я считаю, что женщине надлежит вести себя женственно. И мне претит образ современной невротической девицы, которая с утра до ночи слушает джаз, дымит, как паровоз, и употребляет такие словеса, от коих торговка рыбой с рынка Биллингсгейт [1 - Биллингсгейт – столичный рыбный рынок вблизи Лондонского моста. Рынок существует с XVI века и примечателен виртуозной бранью, которую городской фольклор приписывает местным торговкам рыбой. (Здесь и далее – прим. перев.)] покраснела бы как рак!
   И вот, я слегка нахмурил брови и воззрился на миловидное, дерзкое личико под лихо заломленной красной шляпкой. Густые черные кудри скрывали оба уха. На вид я дал бы ей не больше семнадцати, хотя физиономия девушки была чересчур густо напудрена, а губы алели просто-таки нестерпимо.
   Она выдержала мой взгляд безо всякого смущения и скорчила в ответ весьма выразительную гримасу.
   – Господи боже, я повергла в ужас добропорядочного джентльмена! – объявила она воображаемым зрителям. – Ах, прошу прощения за мой дерзкий язык! Недостойно леди и все такое прочее, но, ради всего святого, у меня есть веская причина волноваться! Представляете, моя единственная сестра пропала!
   – Правда? – вежливо произнес я. – Какое несчастье.
   – Они не одобряют! – заметила девушка. – Крайне не одобряют – и меня, и мою сестру, хотя даже в глаза ее, бедняжку, не видели. Какая несправедливость!
   Я открыл было рот, но она меня опередила:
   – Ни слова больше! Никто меня не любит! Пойду в вишневый садик, наемся червячков! Ыыыыы! Горе мне, горе!
   Она уткнулась в широченный разворот французского юмористического листка. Минуту-другую спустя я заметил, что ее глаза украдкой следят за мной поверх газеты, и улыбнулся помимо воли, а еще через минуту она отшвырнула газету, рассмеявшись весело и звонко.
   – Я знала, знала, что вы не такой остолоп, каким кажетесь! – крикнула она.
   Хохотала она так заразительно, что я не смог удержаться и тоже рассмеялся, хотя слово «остолоп» мне совершенно не понравилось. Девица определенно была воплощением всего того, что я терпеть не мог, но это же действительно не повод вести себя как последний дурак. Я был готов смягчиться. Тем более, что девушка-то оказалась прехорошенькая…
   – Ну вот, мы и подружились! – объявила кокетка. – Признайтесь, вы сожалеете, что моя сестра…
   – Я безутешен!
   – Вот и умница!
   – Позвольте мне договорить. Я хотел сказать, что, хоть я и безутешен, но постараюсь как-нибудь смириться с ее отсутствием, – сказал я с легким поклоном.
   Но в ответ эта самая непостижимая на свете девица нахмурилась и тряхнула головой.
   – Да бросьте вы. Я предпочитаю открытое «благопристойное неодобрение». А лицо-то, лицо! На нем прямо так и написано: «Не нашего поля ягода». И тут вы правы – хотя, имейте в виду, в наши дни так сразу и не скажешь. Не всякий сумеет отличить кокетку от кокотки. Ну вот, даю голову на отрез, я снова вас ужаснула! Вас будто в лесной глухомани откопали, не иначе. Но я совсем не против. Побольше бы этому миру таких как вы. Вот что я по-настоящему ненавижу, так это когда парень начинает клеиться. Я просто впадаю в бешенство.
   Она яростно тряхнула кудрями.
   – А какая вы в бешенстве? – с улыбкой спросил я.
   – Сущий черт в юбке! Что угодно могу наговорить или сделать! Одного нахала как-то раз чуть не прибила. Правда-правда! И поделом ему. Во мне ведь течет итальянская кровь. Подведет она меня однажды под монастырь, как пить дать.
   – Умоляю вас, только не впадайте в бешенство в моем присутствии.
   – Уговорили. Вы-то мне нравитесь – понравились с первого взгляда. Но у вас был такой чопорный вид поначалу – я и не думала, что мы поладим.
   – Ну, раз уж мы поладили, расскажите немного о себе.
   – Я актриса. Нет – не из тех, о которых вы подумали. Те увешаны драгоценностями, ходят обедать в «Савой», во всех газетах их фотографии, и под каждым снимком сообщается, что они в восторге от мадам Такой-то и мадамтакойтиного крема для лица. А я на подмостках с шести лет – кувыркаюсь.
   – Простите, не понял, – сказал я озадаченно.
   – Вы что, детей-акробатов никогда не видели?
   – А, теперь понятно.
   – Я родилась в Америке, но большую часть жизни провела в Англии. А теперь мы подготовили новое представление…
   – Мы?
   – Мы с сестренкой. Песни там, танцы, репризы всякие, ну и старая добрая акробатика – куда же без нее. Совершенно оригинальная программа, публика всякий раз прямо на ушах. И сборы наверняка будут…
   Моя новая знакомая подалась вперед и начала посвящать меня во все подробности, причем многие термины и понятия были мне в диковинку. Но неожиданно я почувствовал возрастающий интерес к этой девушке. В ней причудливо сочетались ребячливость и женственность. Она старалась казаться умудренной опытом, способной, по ее словам, «постоять за себя», и все же было что-то удивительно наивное в ее целеустремленном отношении к жизни и отчаянной решимости «преуспеть» во что бы то ни стало. Я будто бы одним глазком заглянул в совершенно неведомый мир, не лишенный, однако, своего очарования, и мне нравилось смотреть, как озарялось светом ее живое личико, пока она говорила.
   Тем временем мы миновали Амьен [2 - Амьен – город на севере Франции на р. Сомма; во время Первой мировой войны в августе 1918 года англо-французские войска провели при Амьене широкомасштабную операцию, которая привела к поражению Германии и ее последующей капитуляции.], всколыхнувший во мне множество воспоминаний. Моя попутчица, похоже, интуитивно поняла, что творится у меня на душе.
   – Вспоминаете о войне?
   Я кивнул.
   – Довелось понюхать пороху, а?
   – Да уж, еще как. Сперва был ранен, а после Соммы меня вообще объявили негодным к службе. Какое-то время я занимал армейскую должность на полставки. А теперь – что-то вроде личного секретаря у одного члена парламента.
   – Божечки! Это ж как надо мозгами шевелить!
   – Вовсе нет. По правде сказать, делать практически нечего. Работа отнимает у меня от силы пару часов в день. И скучно к тому же. Просто не знаю, что бы я делал, если бы не нашел для себя по-настоящему увлекательное занятие.
   – Только не говорите, что собираете коллекцию жуков и бабочек!
   – Нет. Дело в том, что я снимаю квартиру вместе с одним очень интересным человеком. Раньше он служил сыщиком в бельгийской полиции. А теперь поселился в Лондоне и стал частным детективом – причем, непревзойденным. Он поистине великий человек, даром что ростом маловат. Раз за разом ему удается докопаться до правды там, где полиция совершенно бессильна.
   Глаза у моей попутчицы стали как блюдца.
   – Это ведь так интересно! Обожаю преступления. Не пропускаю ни одной детективной картины. А когда случается убийство, так я газеты прямо пожираю.
   – Помните «Дело об отравлении в Стайлзе»? – спросил я.
   – Погодите-ка, там еще старушку прикончили? Где-то в Эссексе, что ли?
   Я кивнул.
   – Это было первое крупное дело Пуаро. Если бы не он, убийце несомненно удалось бы выйти сухим из воды. Да уж, потрясающая была работа!
   Усевшись на любимого конька, я проскакал по основным пунктам этого расследования до неожиданной и триумфальной развязки. Девушка слушала затаив дыхание. Вообще мы оба настолько увлеклись, что даже не заметили, как поезд подкатил к станции Кале.
   – Матерь божья! – вскрикнула моя попутчица. – Где моя пуховка?
   Она нанесла на щеки новый слой пудры, затем щедро намазала губы помадой и оценила результат, глядя в карманное зеркальце – причем без малейшего стеснения.
   – Осмелюсь заметить, – начал я нерешительно, – это, конечно, нахальство с моей стороны, но к чему вам все это?
   Девушка прервала свое занятие и уставилась на меня с нескрываемым удивлением.
   – Такая красивая девушка вполне могла бы позволить себе обходиться без пудры и прочего, – запинаясь произнес я.
   – Дружочек мой! Без этого никак. Все девушки обязаны следить за собой. Уж не думаете ли вы, что я хочу выглядеть отсталой деревенщиной? – Она в последний раз посмотрелась в зеркальце, одобрительно улыбнулась своему отражению и спрятала косметичку в сумку. – Так-то лучше. Согласна, следить за своей внешностью – довольно хлопотное дело, но если девушка себя уважает – нельзя распускаться!
   Мне было нечего ответить на эту в высшей степени нравственную сентенцию. Как много порой зависит от точки зрения!
   Я подозвал двоих носильщиков, и мы сошли на платформу. Попутчица протянула мне руку.
   – Ну, до свиданьица, и впредь обещаю следить за речью.
   – Но вы, конечно, позволите мне составить вам компанию на борту парохода?
   – А до парохода дело может и не дойти. Я должна выяснить, не отчалила ли моя сестричка куда-то по суше. Но все равно, спасибо вам.
   – Мы, конечно же, еще увидимся с вами, правда? Я… – Тут я запнулся. – Я хочу познакомиться с вашей сестрой.
   Мы оба рассмеялись.
   – Это и правда очень мило с вашей стороны. Я передам ей ваши слова. Но вряд ли мы свидимся снова. Вы были так добры ко мне всю поездку, особенно учитывая мои выходки. Но то, что было написано у вас на лице с самого начала – истинная правда. Не вашего я поля ягода. Чуть что – беды не оберешься, я это слишком хорошо знаю…
   Лицо у нее вдруг изменилось. На миг легкомысленная веселость померкла. Оно показалось гневным – даже мстительным…
   – Так что прощайте, – сказала моя попутчица, и голос ее снова звучал легко и непринужденно.
   – И вы даже не скажете, как ваше имя? – крикнул я ей вслед.
   Девушка обернулась, поглядела на меня через плечо. На щеках заиграли ямочки. Она будто сошла с очаровательной картины Грёза [3 - Жан-Батист Грёз (1725–1805) – французский живописец и рисовальщик. Ведущий жанрист и портретист позднего рококо.]
   – Синдерелла, – сказала она и засмеялась.
   Я не думал и не гадал, когда и при каких обстоятельствах встречу вновь свою Золушку из поезда.

Глава 2. Призыв о помощи

   На следующее утро, когда я вышел к завтраку в нашу общую гостиную, на часах было пять минут десятого.
   Мой друг Пуаро, как всегда пунктуальный до минуты, как раз принялся срезать верхушку со второго яйца.
   Увидев меня, он лучезарно улыбнулся.
   – Хорошо выспались, да? Оправились после ужасного морского вояжа? Это чудо чудное, нынче утром вы почти вовремя. Пардон, но ваш галстук несимметричен. С вашего позволения, я его поправлю.
   Где-то я уже описывал внешность Эркюля Пуаро. Потрясающий человек потрясающе маленького роста – всего пять футов четыре дюйма! Голова яйцевидной формы и слегка клонится набок, в глазах в минуты возбуждения вспыхивает зеленая искорка, напомаженные усы закручены вверх на армейский манер, и безмерное, величавое достоинство во всем облике! Одет с иголочки, щеголеват и опрятен. Страстный аккуратист во всем без исключения. Вид криво пристегнутой брошки или булавки для галстука, или крохотная пылинка на чьем-нибудь костюме – невыносимая пытка для этого маленького педанта, если только у него нет возможности облегчить свои страдания, собственноручно все исправив. Его божества – Порядок и Метод. Он всегда испытывал некоторое презрение к вещественным доказательствам, таким как следы обуви или сигаретный пепел, утверждая, что сами по себе они никоим образом не помогут сыщику в расследовании. Бывало, постучит пальцем по яйцеобразной своей голове с каким-то нелепым самодовольством и скажет: «Истинная работа совершается вот здесь, внутри. Серые клеточки, мон ами – всегда помните о серых клеточках!»
   Я проскользнул на свое место и, отвечая на приветствие Пуаро, заметил между прочим, что часовой переезд по морю между Кале и Дувром едва ли может удостоиться эпитета «ужасный».
   Пуаро энергично возразил, потрясая ложечкой.
   – Отнюдь! Если человек целый час испытывает ужасные чувства и эмоции, это равносильно нескольким часам ужаса! Не даром же один ваш английский поэт сказал, что время исчисляется не часами, а ударами сердца!
   – Мне кажется, Браунинг имел в виду нечто более романтическое, нежели морская болезнь.
   – Потому что он был англичанин, островитянин, для коего Ла-Манш – ничто. Ах, но вы ведь тоже англичанин! Мы – другие. Представьте себе, в начале войны одна моя знакомая бежала на побережье, в Остенде. И там у нее приключился кошмарный нервный припадок. Бежать дальше было невозможно, разве что пересечь море! А она испытывала ужас – панический! – перед морской стихией! Что ей было делать? Боши с каждым днем приближались. Только представьте весь ужас ее положения!
   – И как же она поступила? – полюбопытствовал я.
   – К счастью муж ее был, что называется, практи́к. И к тому же невозмутимый, нервные припадки его не трогали. Он просто на руках отнес ее на корабль. Естественно, по приезде в Англию она находилась в полной прострации, но все еще дышала.
   Пуаро совершенно серьезно покачал головой. Я как мог старался сохранить невозмутимое выражение лица.
   Внезапно мой друг напрягся и драматически указал пальцем на подставку с тостами.
   – А вот это, пар экзампль, уже чересчур! – вскричал он.
   – Что именно?
   – Этот кусочек тоста. Заметили вы его или нет? – Он извлек нарушителя из тостера и протянул мне, дабы я смог его осмотреть во всех подробностях. – Квадратен ли он? Нет. Треуголен? И снова нет. Может, он по крайней мере кругл? Нет. Имеет ли он какую-нибудь форму, хоть отдаленно приятную для глаз? Есть ли в нем симметрия? Ни малейшей.
   – Этот ломтик отрезан от домашней буханки, – объяснил я, стараясь примирить его со злополучным тостом.
   – До чего разумен мой друг Гастингс! – воскликнул Пуаро с явным сарказмом в голосе. – Неужели вы не понимаете, что я отрицаю такие буханки – беспорядочные и бесформенные, ни одному булочнику не должно быть дозволено выпекать такие!
   Я предпринял попытку отвлечь его.
   – А не пришло ли чего-нибудь занятного по почте?
   Пуаро расстроенно тряхнул головой.
   – Писем я еще не читал, но последнее время ничего интересного не происходит. Великих преступлений, преступников, обладающих собственной методой, больше не существует. Расследования, которые мне предлагают нынче, банальны в высшей степени. В сущности я низведен до того, что возвращаю модным дамам потерянных болонок! Последним делом, представлявшим хоть какой-то интерес, была та хитроумная история с бриллиантом Ярдли, и было это – сколько месяцев назад это было, друг мой?
   Он покачал головой с таким удрученным видом, что я расхохотался.
   – Приободритесь, Пуаро, удача переменчива. Прочтите письма. Как знать, может, величайшее дело уже маячит на горизонте.
   Пуаро усмехнулся и, вооружившись изящным ножиком для писем, аккуратно вскрыл несколько конвертов, лежавших рядом с его тарелкой.
   – Счет. Еще один. Похоже, к старости я становлюсь транжирой. Ага! Записка от Джеппа.
   – И? – навострил я уши. Инспектор Скотленд-Ярда уже не раз подбрасывал нам интересные дела.
   – Он просто выражает благодарность (в своей обычной манере) за то, что я немного помог ему в деле Эберстуайта, направил, так сказать, в верное русло. Я в восторге, что мог быть ему полезен.
   – И как же он выражает свою благодарность? – спросил я заинтересованно, поскольку хорошо знал старину Джеппа.
   – Он достаточно любезен, чтобы сказать, что для своего возраста я в отличной форме и он рад, что ему представилась возможность привлечь меня к этому делу.
   В этом был весь инспектор Джепп, и я не смог удержаться от смеха. Пуаро же невозмутимо продолжал просматривать корреспонденцию.
   – Предлагают прочесть лекцию местным бойскаутам. Графиня Форфанок будет мне признательна, если я навещу ее. Снова какая-нибудь собачонка убежала, не иначе! Так, а вот и последнее. Ага…
   Я вскинул глаза, мгновенно уловив перемену в его голосе. Пуаро внимательно читал. Через минуту он подвинул листок ко мне.
   – Это не совсем обычно, мон ами. Прочтите сами.
   Письмо было написано на заграничной бумаге твердым и весьма характерным почерком.

   Вилла «Женевьева»,
   Мерлинвиль-сюр-Мер,
   Франция
   Дорогой сэр, я нуждаюсь в услугах детектива, но по некоторым причинам, о коих я сообщу Вам позднее, не желаю официально обращаться в полицию. Сведения о Вас я получил из разных источников, но все утверждают, что Вы человек не только весьма решительный, но и весьма осмотрительный, и на Вашу сдержанность можно положиться. Не могу доверить бумаге все подробности моего дела, скажу лишь, что обладаю некоторыми секретными сведениями и каждый день опасаюсь за свою жизнь. Уверен, что страхи мои не беспочвенны, надо мною нависла беда, поэтому умоляю Вас, не откладывая, прибыть во Францию. Если Вы соблаговолите телеграфировать мне о своем приезде, в Кале Вас будет встречать автомобиль. Буду чрезвычайно признателен, если Вы оставите все свои текущие расследования и всецело посвятите себя моим интересам. Я готов заплатить любую компенсацию, какую Вам будет угодно востребовать. Не исключено, что Ваши услуги понадобятся мне на более длительный период времени, поскольку может возникнуть необходимость Вашего путешествия в Сантьяго, где я провел несколько лет. Заранее согласен с любой суммой вознаграждения, какую Вы назначите.
   Еще раз заверяю Вас, что дело не терпит отлагательств.
   Искренне Ваш,
   П. Т. РЕНО.

   Внизу, уже под самой подписью, была приписка торопливым, почти неразборчивым почерком:

   Ради всего святого, приезжайте!

   Я вернул письмо Пуаро, чувствуя, что пульс мой участился.
   – Наконец-то! – воскликнул я. – Вне всякого сомнения это что-то из ряда вон.
   – Да, в самом деле, – задумчиво произнес Пуаро.
   – И вы, конечно же, поедете.
   Пуаро кивнул, глубоко погруженный в свои мысли. Наконец он будто бы принял решение и взглянул на часы. Лицо его посуровело.
   – Заметьте, мой друг, нельзя терять ни минуты. Континентальный экспресс отправляется с вокзала Виктория ровно в одиннадцать. Но не волнуйтесь. Мы можем позволить себе еще десять минут для беседы. Вы же составите мне компанию, нес-па?
   – Нуу…
   – Вы же сами говорили, что в ближайшие несколько недель не понадобитесь вашему шефу.
   – А, с этим-то все в порядке. Но мистер Рено явственно намекнул, что его дело сугубо конфиденциальное.
   – Полноте. С мсье Рено я все улажу. Кстати, почему это имя кажется мне знакомым?
   – Есть один известный миллионер из Южной Америки. Его фамилия Рено. Не знаю, он это или нет.
   – Без сомнения это он. Теперь понятно, почему он упомянул Сантьяго. Сантьяго находится в Чили, а это Южная Америка! Ах, как быстро все разъяснилось!
   – Боже правый, Пуаро, – сказал я, крайне воодушевившись, – а дело-то пахнет деньжатами. В случае успеха мы сколотим состояние!
   – Не слишком на это рассчитывайте, друг мой. Богатый человек не так-то легко расстается с деньгами. Однажды на моих глазах известный миллионер выгнал всех пассажиров из трамвая, чтобы найти оброненный им полпенни.
   Я не мог не признать мудрость его замечания.
   – Так или иначе, не деньги привлекают меня в этом деле, – продолжил Пуаро. Конечно, будет приятно получить карт-бланш в нашем расследовании. В таком случае мы, несомненно, не потратим время зря, но меня привлекает во всем этом одна маленькая странность. Вы прочли постскриптум? Вас он ничем не поразил?
   – Совершенно очевидно, что письмо Рено писал, всецело владея собой, но под конец утратил самообладание и, повинуясь внезапному импульсу, последние четыре слова нацарапал в припадке отчаяния.
   Но друг мой энергично замотал головой.
   – Вы ошибаетесь. Обратите внимание: хотя на месте подписи чернила почти черны, постскриптум смотрится довольно бледным.
   – Да? – изумился я.
   – Мон дьё, мон ами, напрягите ваши серые клеточки! Это же очевидно! Мсье Рено написал письмо. Но не промокнул и внимательно перечитал. А потом, вовсе не повинуясь импульсу, а умышленно прибавил последние слова и промокнул письмо пресс-папье.
   – Но зачем?
   – Милль дьябль! Да затем, чтобы оно произвело на меня такой же эффект, как только что на вас.
   – Да?
   – Конечно – чтобы я непременно приехал! Он перечитал письмо, и остался недоволен. Оно казалось недостаточно убедительным!
   Пуаро помолчал, а затем прибавил вкрадчиво, причем в глазах у него вспыхнул тот самый зеленый огонек, который всегда свидетельствовал о внутреннем возбуждении:
   – И таким образом, мон ами, именно потому, что постскриптум был дописан не в порыве мгновенного чувства, а в трезвом рассудке, хладнокровно, дело становится крайне срочным, и мы должны как можно скорее добраться до мсье Рено.
   – Мерлинвиль, – задумчиво пробормотал я. – Кажется, я уже слышал это название.
   Пуаро кивнул.
   – Тихое местечко – но шикарное! На полпути между Булонью и Кале. Быстро входит в моду. Туда устремляются богатые англичане, ищущие тишины и покоя. Полагаю, у мсье Рено есть дом в Англии?
   – Да, на Ратленд-Гейт [4 - Ратленд-Гейт – улица в районе Найтсбридж, где расположены одни из самых дорогих домов в Лондоне.], насколько я помню. И еще большое поместье где-то в Хартфордшире. Но я об этом человеке почти ничего не знаю, он мало вращается в обществе. У него наверняка крупные дела в Сити, связанные с Южной Америкой, ведь большую часть жизни он провел в Аргентине и Чили.
   – Что ж, узнаем все подробности от него самого. Пойдемте-ка собираться. Упакуем по чемоданчику – и на такси до Виктории.
   – А как же графиня? – с улыбкой спросил я.
   – Ах, мне нет до нее дела! Бог с ней, ее случай не представляет интереса.
   – Почему вы так уверены в этом?
   – Потому что иначе она не стала бы писать, а пришла сама. Женщины не способны ждать – всегда помните об этом, Гастингс.
   В одиннадцать часов мы отправились в Дувр с вокзала Виктория. Перед посадкой Пуаро послал мистеру Рено телеграмму, в которой уведомил его о времени нашего прибытия в Кале.
   – Я удивлен, Пуаро, что вы не разорились на пару флаконов какого-нибудь средства от морской болезни, – съехидничал я, вспомнив наш разговор за завтраком.
   Мой друг, тревожно поглядывавший на небо, дабы уловить малейшие признаки ухудшения погоды, повернул ко мне укоризненное лицо.
   – Как, разве вы забыли преотличнейший метод Лавержье́? Я всегда прибегаю к его системе. Как вы помните, нужно держать равновесие, вращать головой слева направо, глубоко дыша, и считать до шести между каждым вдохом и выдохом.
   – Хм, – возразил я. – Вы здорово устанете держать равновесие и считать до шести, пока доберетесь до Сантьяго или Буэнос-Айреса, или куда там еще.
   – Вот так идея! Вы же не думаете, что я поеду в Сантьяго?
   – Мистер Рено предположил такую вероятность в своем письме.
   – Он не знаком с методами Эркюля Пуаро. Я не мотаюсь по миру туда-сюда, как заведенный. Моя работа совершается внутри – вот здесь. – Он многозначительно постучал себя пальцем по лбу.
   И как всегда его замечание возбудило во мне дух противоречия.
   – Это все хорошо, Пуаро, но я думаю, что вы впадаете в крайность, презирая традиционные способы расследования. Порой убийцу арестовывают и осуждают благодаря отпечатку пальца.
   – И, несомненно, уже не раз и не два повесили невиновного, – сухо заметил Пуаро.
   – Но вы же не станете отрицать, что изучение отпечатков пальцев и обуви, сигаретного пепла, всевозможных видов грязи и прочих улик, словом, тщательное наблюдение за деталями – все это очень важно?
   – Безусловно. Я никогда и не утверждал обратного. Опытный наблюдатель, эксперт – несомненно полезен и нужен! Но есть и другие – Эркюли Пуаро – они выше любых экспертов! Это им эксперты приносят факты и улики, а уж работа Эркюлей Пуаро – выяснить мето́ду, как именно было совершено злодеяние, сделать логические выводы, расположить факты в верной последовательности и прежде всего – узнать, какова психологическая подоплёка преступления. Вам ведь случалось охотиться на лису, не так ли?
   – Да, я охочусь – время от времени, – сказал я, сбитый с толку внезапной переменой темы. – И что?
   – Э бьен, и для такой лисьей охоты вам нужны собачки, да?
   – Лисьи гончие, – мягко поправил я. – Да, разумеется.
   – Но сами-то, – погрозил мне пальцем Пуаро, – сами-то вы не спрыгиваете с лошади, не мчитесь по полю, вынюхивая след, и не кричите заливисто: «Гав-гав!»
   От неожиданности я покатился со смеху. Пуаро кивнул, весьма довольный собой.
   – Итак, вы доверяете собачью службу собакам. Но требуете, чтобы я, Эркюль Пуаро, выставлял себя дураком, ползая на четвереньках по траве (может, даже по мокрой траве!) в поисках гипотетических следов и собирая сигаретный пепел, в сортах коего я совершенно не разбираюсь. Помните тайну Плимутского экспресса? Как наш добрый Джепп отправился обследовать железнодорожную колею? А когда он вернулся, я, не выходивший из своей квартиры, смог рассказать ему, что именно он нашел.
   – То есть, по вашему мнению, Джепп попусту потратил время?
   – Вовсе нет, поскольку его улики подтвердили мою теорию. Но если бы на рельсы пошел я, то потратил бы свое время попусту. То же самое и с так называемыми «экспертами». Помните написанную от руки анонимку в деле Кавендиша? Обвинение предоставляет свидетельства о сходстве, адвокат приводит доказательство, что почерк отличается. Все это делалось по всем правилам юриспруденции. И что в результате? Что все мы и так знали с самого начала. Почерк очень похож на руку Джона Кавендиша. И тогда склонный к психологическому анализу разум задается вопросом: «Почему?» не потому ли, что это и есть его почерк? Или потому, что кто-то хочет заставить нас так думать? Я ответил на этот вопрос, мон ами, и ответил совершенно правильно.
   Мой друг не то чтобы убедил меня, просто мне нечего было на это сказать, и я примолк, а Пуаро удовлетворенно откинулся на сиденье.
   На борту парохода я счел благоразумным не нарушать уединение моего друга. Погода стояла великолепная, море было гладким, словно зеркало, так что я нимало не удивился, когда при высадке в Кале Пуаро ступил на трап, сияя улыбкой – метод Лавержье в очередной раз доказал свою действенность. Однако в порту нас ожидало разочарование: обещанный автомобиль нас не встретил. Пуаро предположил, что телеграмма о нашем прибытии просто задержалась в пути.
   – Поскольку у нас карт-бланш, наймем авто сами, – бодро сказал он, и несколько минут спустя мы уже тряслись в скрипучем, разболтанном драндулете по ухабам дороги на Мерлинвиль.
   Настроение у меня было превосходное.
   – До чего роскошный воздух! – восторгался я. – Поездка обещает быть восхитительной!
   – Для вас, мой друг, да. А вот меня, как вы помните, в конце поездки ожидает работа.
   – А! – беспечно отмахнулся я. – Вы раскроете все заговоры, обеспечите безопасность мистера Рено, выследите коварных наемных убийц и покроете себя славой.
   – Вы большой оптимист, мой друг.
   – Да, я абсолютно уверен в успехе. Ведь вы – единственный и неповторимый Эркюль Пуаро!
   Но мой маленький друг не попался на удочку. Он окинул меня суровым взглядом.
   – Вы, как говорят шотландцы, «фей», Гастингс. Предвестник беды.
   – Чепуха. Выходит, вы не разделяете моих чувств?
   – Нет, наоборот, я боюсь.
   – И чего же вы боитесь?
   – Не знаю. Но у меня дурные предчувствия – сам не знаю, почему…
   Он произнес это так мрачно, что я невольно поддался его настроению.
   – Я опасаюсь, Гастингс, – медленно сказал он, – что нас ожидает дело очень серьезное – долгое, запутанное расследование, с которым будет нелегко справиться.
   Я бы и дальше его расспрашивал, но мы как раз въехали в местечко Мерлинвиль и притормозили, чтобы спросить дорогу на виллу «Женевьева».
   – Все время прямо, мсье, нужно пересечь весь город. Вилла «Женевьева» примерно в километре от него. Мимо не проедете. Большая такая, смотрит на море.
   Мы поблагодарили прохожего и двинулись в путь, вскоре оставив городишко позади. На развилке нам опять пришлось остановиться. К нам не спеша приближался какой-то крестьянин, и мы дожидались его, чтобы снова справиться о дороге. Неподалеку стоял обшарпанный домик, но по виду эта развалюшка никак не походила на виллу «Женевьева». Пока мы ждали, калитка домика распахнулась и оттуда вышла девушка.
   Крестьянин наконец доплелся до нашего автомобиля, и шофер высунулся, чтобы спросить, на какую дорогу нам свернуть.
   – Вилла «Женевьева»? Да она тут в двух шагах, мсье, езжайте направо. Кабы не поворот, вы бы ее сразу заприметили.
   Шофер поблагодарил его и снова завел машину. А я все не мог оторвать взгляд от девушки, которая так и стояла, держась одной рукой за калитку, и смотрела нам вслед. Признаюсь, я большой поклонник женской красоты, но тут никто бы не устоял. Она была высокого роста, сложена как юная богиня, ее непокрытые золотистые волосы искрились в лучах солнца – и я готов был поклясться, что красивее девушки никогда в жизни не встречал. Я чуть не вывихнул шею, глядя на нее, пока наша колымага переваливалась по ухабистому проселку.
   – Вот это да, Пуаро! – воскликнул я. – Видели эту юную богиню?
   Пуаро вскинул брови.
   – Началось! – пробормотал он. – Ну вот, вам уже богини мерещатся.
   – Но, разрази меня Юпитер, разве она не божественна?
   – Возможно. Я не заметил.
   – Но вы же видели ее!
   – Мон ами, два разных человека редко видят одно и то же. К примеру, вы узрели богиню. А я… – Он помедлил.
   – А вы?
   – Я увидел девушку с тревожными глазами, – серьезно ответил Пуаро.
   Но в эту самую минуту мы подъехали к большим зеленым воротам и оба не удержались от возгласа удивления. У ворот стоял весьма внушительного вида полицейский. Он поднял руку, преграждая нам путь.
   – Сюда нельзя, мсье.
   – Но мы к мистеру Рено, – крикнул я. – У нас с ним назначена встреча. Это ведь его вилла?
   – Да, мсье, но…
   Пуаро подался вперед.
   – Но что?
   – Сегодня утром мсье Рено был убит.

Глава 3. Вилла «Женевьева»

   Пуаро стремглав выскочил из машины, глаза его возбужденно горели. Он схватил полицейского за плечо.
   – Что вы сказали? Убит? Когда? Каким образом?
   Полицейский выпятил грудь.
   – Нам не положено отвечать на вопросы, мсье.
   – В самом деле. Я понимаю. – Пуаро поразмыслил минуту. – А комиссар полиции – он, я полагаю, в доме?
   – Так точно, мсье.
   Пуаро достал визитку и черкнул на ней пару слов.
   – Вуаля! Не могли бы вы немедленно передать эту визитную карточку комиссару?
   Полицейский взял карточку и, обернувшись, свистнул. Через несколько секунд подошел его коллега, которому и вручили записку Пуаро. Ждали мы недолго – вскоре к воротам торопливо засеменил низенький пышноусый толстяк. Полицейский отдал честь и отошел в сторонку.
   – Мой дорогой Пуаро! – воскликнул толстяк. – Как я рад вас видеть. Вы прибыли как нельзя вовремя!
   Пуаро просиял.
   – Мсье Бекс! Вот уж действительно радость. – Он повернулся ко мне. – Это мой английский друг, капитан Гастингс – мсье Люсьен Бекс.
   Мы с комиссаром церемонно раскланялись, а затем мсье Бекс снова обратился к Пуаро.
   – Старина, последний раз мы виделись, кажется, году в девятьсот девятом, в Остенде. Я слыхал, вы оставили службу?
   – Да. Занимаюсь частной практикой в Лондоне.
   – Так вы говорите, у вас имеется информация, которая может нам помочь?
   – Возможно, вам она уже известна. Вы знаете, что меня сюда вызвали?
   – Нет. И кто же?
   – Ваша жертва. Вероятно, мсье Рено знал, что кто-то покушается на его жизнь. К несчастью, он слишком поздно обратился ко мне.
   – Силы небесные! – воскликнул француз. – Значит, он предвидел собственное убийство? Это совершенно меняет дело! Однако, пойдемте же в дом.
   Он распахнул ворота и мы направились к вилле. Мсье Бекс продолжил на ходу:
   – Надо немедленно сообщить об этом следственному судье – мсье Отэ. Он только что завершил осмотр места преступления и как раз собирается опрашивать свидетелей. Милейший человек. Он вам понравится. Очень благожелательный. Методы у него своеобразные, но судья он отменный.
   – Когда было совершено преступление? – спросил Пуаро.
   – Тело обнаружили утром, около девяти часов. Опираясь на слова мадам Рено и свидетельство врача, можем сказать, что смерть наступила в районе двух часов ночи. Но входите, прошу вас.
   Мы как раз подошли к парадному крыльцу. В холле дежурил, сидя на стуле, еще один полицейский, при виде комиссара он вскочил и вытянулся по стойке смирно.
   – Где сейчас мсье Отэ? – спросил у него комиссар.
   – В гостиной, мсье.
   Мсье Бекс отворил дверь по левую руку, и мы вошли. Мсье Отэ и его помощник сидели за большим круглым столом. При нашем появлении они подняли головы. Комиссар коротко нас отрекомендовал и объяснил причину нашего приезда.
   Следственный судья мсье Отэ был высокий, худощавый человек с проницательными темными глазами и аккуратно подстриженной седой бородкой, которую он имел обыкновение поглаживать во время разговора. У камина стоял, слегка ссутулившись, пожилой господин, которого нам представили, как доктора Дюрана.
   – Просто поразительно, – заметил мсье Отэ, когда комиссар закончил рассказ. – Письмо у вас с собой, мсье?
   Пуаро отдал ему письмо, и судья принялся читать.
   – Хм… Мсье Рено пишет о каких-то секретных сведениях. Как жаль, что он не был более откровенным. Премного вам обязаны, мсье Пуаро. Надеюсь, вы окажете нам честь и поможете в расследовании. Если только вас не ждут в Лондоне неотложные дела.
   – Я намерен остаться, мсье судья. Я не смог приехать вовремя, чтобы предотвратить смерть моего клиента, но чувствую себя обязанным найти убийцу.
   Судья поклонился.
   – Ваши чувства делают вам честь. К тому же мадам Рено несомненно пожелает воспользоваться вашими услугами. С минуты на минуту мы ожидаем мсье Жиро из уголовной полиции Парижа, и я уверен, что вы с ним окажете друг другу содействие в расследовании. А пока я надеюсь, вы согласитесь поприсутствовать при допросе свидетелей. Само собой, если вам потребуется любая помощь, она тотчас будет вам предоставлена.
   – Благодарю вас, мсье. Как вы понимаете, пока что я, как говорится, блуждаю во мраке. Мне совершенно ничего не известно.
   Мсье Отэ кивнул комиссару, и тот начал рассказ:
   – Нынче утром старая служанка Франсуаза спустилась в холл, чтобы приступить к своим обязанностям, и обнаружила, что парадная дверь открыта. Испугавшись, что в дом проникли воры, она бросилась в столовую, однако все серебро оказалось на месте, и Франсуаза решила, что ее хозяин, наверное, рано поднялся и вышел на прогулку.
   – Пардон, мсье, что перебиваю, но было ли такое в порядке вещей?
   – Нет, не было, но старуха Франсуаза, как и многие другие, полагает, что все англичане – чокнутые, и в любую минуту способны выкинуть какой угодно фортель! Молодая горничная Леони́, войдя, как обычно, в спальню своей хозяйки, чтобы разбудить ее, с ужасом обнаружила, что мадам Рено связана, а во рту у нее кляп. И почти в то же время было найдено уже остывшее тело мсье Рено с ножом в спине.
   – Где найдено?
   – В том-то и заключается самая большая странность этого дела, мсье Пуаро. Тело лежало ничком в свежевырытой могиле.
   – Что?
   – Да-да. Яму выкопали совсем недавно – всего в нескольких метрах от границы поместья.
   – И как же долго он был мертв?
   Доктор Дюран ответил на этот вопрос:
   – Я начал осмотр тела сегодня в десять часов утра. Смерть, вероятно, наступила самое малое за семь, а, возможно, и десять часов до этого.
   – Хм, стало быть, все случилось между полуночью и тремя часами.
   – Совершенно верно. К тому же мадам Рено свидетельствует, что нападение произошло в два часа ночи, так что временной интервал сужается. Скорее всего, смерть была мгновенной. Самоубийство, естественно, исключено.
   Пуаро кивнул, и комиссар продолжил:
   – Перепуганные служанки поспешили освободить мадам Рено от пут. Она была очень слаба и почти без сознания от боли, которую причиняли ей веревки. Как выяснилось, двое мужчин в масках вошли в спальню, заткнули ей рот и связали, а ее мужа силой куда-то уволокли. Это нам сообщили служанки со слов мадам Рено. Узнав трагическую новость, она пережила сильнейший нервный припадок. Доктор Дюран сразу по приезде дал ей снотворное, и мы не имели возможности опросить ее. Будем надеяться, что сон ее успокоит, и она сможет вынести такое нелегкое испытание, как допрос.
   Комиссар умолк.
   – А кто проживает в доме, мсье?
   – Франсуаза – старая экономка, она здесь много лет, служила еще у прежних владельцев виллы «Женевьева». Также две девицы, сестры Дениза и Леони Улар. Родители у них весьма почтенные люди, живут в Мерлинвиле. Шофер, которого мсье Рено привез из Лондона, но сейчас он в отъезде, у него отпуск. И наконец мадам Рено и ее сын, мсье Жак Рено. В настоящее время он тоже отсутствует.
   Пуаро склонил голову. Мсье Отэ позвал:
   – Маршо!
   Явился полицейский.
   – Приведите Франсуазу.
   Полицейский козырнул и удалился. Минуту-другую спустя он вернулся, в сопровождении перепуганной Франсуазы.
   – Вас зовут Франсуаза Аррише́?
   – Да, мсье.
   – Как давно вы служите на вилле «Женевьева»?
   – Двенадцать лет у мадам виконтессы. А весной, когда она продала виллу, я согласилась остаться у английского милорда. Это же ведь уму непостижимо…
   Следственный судья перебил ее.
   – Несомненно, несомненно. Итак, скажите мне, Франсуаза, чья обязанность запирать на ночь парадную дверь?
   – Моя, мсье. Я всегда сама ее проверяю.
   – А прошлой ночью?
   – Я заперла ее, как обычно.
   – Вы в этом уверены?
   – Клянусь святыми угодниками, мсье!
   – В котором часу это было?
   – Как и всегда, в половине одиннадцатого, мсье.
   – Что насчет остальных обитателей виллы? Они уже легли спать?
   – Мадам удалилась незадолго до этого. Дениза и Леони пошли наверх одновременно со мной. Мсье все еще сидел у себя кабинете.
   – Значит, если после вашего ухода кто-то открыл входную дверь, то это мог быть только сам мсье Рено?
   Франсуаза пожала широкими плечами.
   – Зачем бы он стал это делать? Грабители и убийцы повсюду так и шастают! Хорошенькое дело! Мсье не был идиотом. Вот, разве что, когда он выпускал ту даму…
   Судья нетерпеливо прервал ее:
   – Выпускал даму? О какой даме речь?
   – Ну, какую-какую, ту, что приходила к нему.
   – Значит, вчера вечером его посещала дама?
   – Посещала, мсье, и не только вчера, она и до этого часто приходила к нему по вечерам.
   – И кто она такая? Вы ее знаете?
   Экономка хитро прищурилась.
   – Как я могу ее знать, – проворчала она, – ежели вчера ее впускала не я.
   – Ах, вот как! – рявкнул следственный судья и треснул кулаком по столу. – Вздумали водить полицию за нос? Я требую, чтобы вы немедленно сообщили мне имя женщины, которая посещала мсье Рено по вечерам.
   – Полиция-молиция, – буркнула Франсуаза. – Вот уж никогда не думала, что придется якшаться с полицией. Ладно, знаю я, кто она такая. Это была мадам Добрей.
   Комиссар издал удивленный возглас и подался вперед, будто был потрясен до крайности.
   – Мадам Добрей – с виллы «Маргарита», что тут неподалеку?
   – Так и я же о чем, мсье. Да, она красотка, эта мадам, прям куколка! – старуха презрительно тряхнула головой.
   – Мадам Добрей, – пробормотал комиссар. – Невероятно.
   – Поглядите-ка на них, – сварливо проворчала Франсуаза. – Вот и говори им правду после этого.
   – Нет-нет, что вы, – примирительным тоном отозвался судья. – Просто мы удивились, вот и все. Значит, мадам Добрей и мсье Рено, они были… – Он деликатно замялся. – А?… Так оно и было?
   – Я-то почем знаю? А если и было, чего тут удивляться? Мсье, он английский милорд – богач, а мадам Добрей – бедна, как церковная мышь, но очень шикарная дамочка, хоть они и живут с дочкой тише воды. У нее есть о чем помалкивать, тут и думать нечего! Теперь-то она уже далеко не девочка, но, ей-богу, я собственными глазами видела, как мужчины оборачиваются ей вслед, когда она идет по улице. К тому же в последнее время она стала больше тратить – у нее явно завелись деньжата, об этом весь город судачит. А прежде каждый грош считала. – И Франсуаза тряхнула головой с непоколебимой уверенностью в своей правоте.
   Мсье Отэ машинально погладил бородку.
   – А мадам Рено? – спросил он наконец. – Как она относилась к их… дружбе?
   Франсуаза пожала плечами.
   – Хозяйка всегда такая вежливая – сама любезность. Никто бы не сказал, что она подозревает мужа. Но сердце-то ведь чует. Я заметила, как мадам день ото дня все бледнеет, худеет, бедняжка. Это была уже совсем не та женщина, что приехала сюда месяц назад. Да и мсье изменился. Тоже, небось, переживал. Прям весь на нервах – того и гляди сорвется. А чего удивляться, при таких-то отношениях. Все на виду, никакой выдержки, ни капли благоразумия. Типично английская манера, скажу я вам!
   Я прямо-таки подпрыгнул на стуле от негодования, но судья невозмутимо продолжил допрос и гнул свою линию.
   – Так вы говорите, мсье Рено не стоило самому провожать мадам Добрей? А она вообще уходила?
   – Да, мсье. Я слышала, как они вышли из кабинета и направились к выходу. Мсье сказал: «Доброй ночи!» и захлопнул за ней дверь.
   – И в котором часу это было?
   – Да минут двадцать-двадцать пять одиннадцатого, мсье.
   – Вы знаете, когда мсье Рено пошел спать?
   – Мы уже легли, а через десять минут я слышала, как он шел к себе по лестнице – она у нас скрипучая, и всем слышно, когда кто-то по ней спускается или поднимается.
   – И это все? Ночью вас никакой шум не беспокоил?
   – Нет, мсье, я ничего не слышала.
   – А утром кто из прислуги первым спустился в холл?
   – Я, мсье. И тут же заметила, что дверь настежь.
   – А окна внизу? Все ли они были закрыты на шпингалеты?
   – Все. И ничего подозрительного или странного в холле не было.
   – Хорошо, Франсуаза, можете идти.
   Старуха зашаркала к двери. На пороге она обернулась.
   – Я вам кое-что скажу, мсье. Эта мадам Добрей – скверная особа. Мы, женщины, друг дружку насквозь видим. Попомните мое слово, злодейка она, – сказала Франсуаза и, покачав глубокомысленно головой, удалилась.
   – Леони Улар! – вызвал следственный судья.
   Явилась зареванная Леони, она вся дрожала и так и норовила удариться в истерику. Мсье Отэ виртуозно справился с нею. Ее несколько экзальтированные свидетельские показания в основном касались того, какой ужас она испытала, обнаружив связанную хозяйку с кляпом во рту. Ночью же она, как и Франсуаза, никаких посторонних звуков не слышала.
   Следом за Леони пришла очередь ее сестры – Денизы. Служанка подтвердила, что хозяин в последнее время сильно изменился.
   – С каждым днем он все мрачнел и мрачнел. Потерял аппетит. Все время был подавлен. – Но на этот счет у Денизы имелась собственная теория: – Это все мафия, точно вам говорю, она его выследила! Те двое в масках – кто такие, как вы думаете? Страшные люди!
   – Разумеется, такое возможно, – не стал спорить судья. – А теперь, милая, скажите, не вы ли вчера вечером впустили в дом мадам Добрей?
   – Вчера вечером – не я. А вот позавчера – да, впускала.
   – Но Франсуаза только что сказала, что мадам Добрей была здесь вчера вечером.
   – Нет, мсье. Вчера действительно приходила дама, но не мадам Добрей.
   Удивленный судья попробовал поднажать, но девушка стояла на своем. Она-де прекрасно знает, как выглядит мадам Добрей. А та дама, хоть и тоже брюнетка, но ниже ростом и куда моложе. Ничто не могло поколебать уверенность юной горничной.
   – А приходилось ли вам раньше встречать эту даму?
   – Никогда ее не видела, мсье. – И тут девушка неуверенно добавила: – Но думаю, что она англичанка.
   – Англичанка?
   – Да, мсье. Она спросила, дома ли мсье Рено на весьма неплохом французском, но вот акцент – его же всегда заметно, правда? К тому же, когда они вышли из кабинета, то говорили по-английски.
   – А вы слышали, о чем они разговаривали? То есть, вы поняли, о чем шла речь?
   – Я очень хорошо говорю по-английски, – сообщила Дениза не без гордости. – Дама говорила слишком быстро, и я не уловила смысла, но зато я слышала последние слова, которые произнес мсье Рено, когда отпирал для нее парадную дверь. – Она сделала многообещающую паузу, а затем воспроизвела, старательно выговаривая каждое слово.
   – «Да… да… но бога рради́, теперрь ступайти уже»!
   – Да, да, но, бога ради, теперь ступайте уже! – повторил судья.
   Он отпустил Денизу и, поразмыслив минуту-другую, решил снова вызвать Франсуазу. Он выдвинул предположение, что она перепутала, в какой именно вечер приходила мадам Добрей. Однако Франсуаза проявила неожиданное упорство. Прошлым вечером сюда приходила мадам Добрей – и все тут. Это несомненно была она. Дениза просто решила поинтересничать перед господами, так-то! Вот и состряпала сказочку о странной незнакомке. Да еще как не похвалиться умением болтать по-английски! Да мсье, может, вообще никогда не произносил ту английскую фразу, а даже если и произносил, это ничего не доказывает, потому что мадам Добрей тоже превосходно знает этот язык, и только на нем обычно и общалась с мсье и мадам Рено.
   – Между прочим, мсье Жак, их сын – он часто гостит у родителей – вообще скверно говорит по-французски.
   Судья не настаивал больше. Он поинтересовался местопребыванием шофера и узнал, что вчера мсье Рено отпустил его: мол, скорее всего, машиной он пользоваться не будет, и Мастерс может отдыхать.
   Тут Пуаро недоуменно нахмурился – над переносицей прорезалась глубокая морщинка.
   – В чем дело? – шепнул я ему.
   Он нетерпеливо тряхнул головой и спросил:
   – Простите, мсье Бекс, по-видимому, мсье Рено сам умел водить машину?
   Комиссар вопросительно посмотрел на Франсуазу, и старуха твердо ответила:
   – Нет, мсье машину не водил.
   Пуаро нахмурился еще сильнее.
   – Жаль, что вы не хотите сказать, что вас так встревожило, – заметил я нетерпеливо.
   – Как вы не понимаете? В своем письме мсье Рено пообещал прислать автомобиль за мной в Кале.
   – Может, он собирался нанять машину? – предположил я.
   – Вероятно. Но к чему арендовать, если у тебя есть собственный автомобиль? С какой стати нужно было именно вчера – заметьте, внезапно, в один момент – отправлять шофера в отпуск? Если только по какой-то причине мсье Рено не хотел убрать его из поля зрения к нашему приезду?..

Глава 4. Письмо, подписанное «Белла»

   Франсуаза вышла из комнаты. Следственный судья в задумчивости барабанил пальцами по столу.
   – Мсье Бекс, – произнес он наконец. – Мы имеем два взаимоисключающих свидетельства. Кому следует верить – Франсуазе или Денизе?
   – Денизе, – твердо сказал комиссар. – Это она впустила гостью. Франсуаза – старая упрямица и явно недолюбливает мадам Добрей. Кроме того, мы и сами располагаем сведениями, которые наводят на мысль, что у мсье Рено была связь с другой женщиной.
   – Ах, да! – спохватился Отэ. – Мы забыли сообщить мсье Пуаро вот об этом. – Он порылся в бумагах на столе, отыскал нужный листок и протянул его моему другу. – Это письмо, мсье Пуаро, мы нашли у погибшего в кармане плаща.
   Пуаро взял листок и развернул его. Письмо было написано по-английски, торопливым почерком. Листок выцвел и измялся.

   Мой драгоценный!
   Почему ты не писал мне так долго? Ты ведь по-прежнему любишь меня? Твои весточки в последнее время изменились – стали холодными и отчужденными, а теперь и вовсе такое долгое молчание. Оно меня пугает. Что, если ты разлюбил меня? Нет, это невозможно, я просто дурочка и вечно придумываю всякое. Но если ты и правда меня больше не любишь, я даже не знаю, что я сделаю – убью себя, наверное! Я не могу жить без тебя. Иногда мне кажется, что между нами стоит другая. Пусть поостережется, да и ты тоже – берегись! Я скорее убью тебя, чем позволю ей тебя заполучить! Так и знай.
   Полно, что за несусветную высокопарную чушь я несу. Ты меня любишь, и я люблю тебя, люблю, люблю!
   Обожающая тебя
   Белла.

   Там не было ни адреса, ни даты. Пуаро возвратил письмо, лицо его помрачнело.
   – И каково ваше заключение, мсье судья?..
   Следственный судья пожал плечами.
   – Очевидно, что мсье Рено имел связь с этой англичанкой – Беллой. А приехав сюда, он встречает мадам Добрей и затевает с ней интрижку. Он охладевает к прежней возлюбленной, и та начинает что-то подозревать. В письме содержится явная угроза. На первый взгляд, мсье Пуаро, дело кажется совсем простеньким. Ревность! Недаром мсье Рено закололи в спину – это прямо указывает, что преступление совершила женщина.
   Пуаро кивнул.
   – Удар в спину – да, но не свежая могила! Это кропотливый, тяжкий труд – женщине не вырыть могилу в одиночку, мсье. Тут замешан мужчина.
   Комиссар взволнованно воскликнул:
   – Да-да, вы правы! И как мы об этом не подумали!
   – Я и говорю, – продолжил мсье Отэ, – что на первый взгляд дело кажется простым, но двое в масках и письмо, полученное вами от мсье Рено, запутывают его. Таким образом перед нами совершенно иной ряд обстоятельств, не имеющий никакой связи с уже известными нам фактами. Что касается письма, отправленного вам мсье Рено, как вы думаете, возможно ли, что оно имеет хоть какое-то отношение к упомянутой Белле и ее угрозам?
   – Сомневаюсь, – покачал головой Пуаро. – Человек вроде мсье Рено, чья жизнь прошла в дальних странах и была полна опасностей и приключений, вряд ли станет просить защиты от женщины.
   Судья энергично кивнул.
   – И я так считаю. Получается, объяснение этому письму нужно искать…
   – В Сантьяго, – закончил за него комиссар. – Я немедленно отправлю каблограмму в полицейское управление Сантьяго, запросив все подробности тамошней жизни нашего покойника: его любовные связи, деловые операции, друзья, враги, которых он там нажил. Будет очень странно, если после этого мы не отыщем ключ к разгадке его убийства.
   Комиссар оглядел присутствующих, ища поддержки и одобрения.
   – Блестяще, – откликнулся Пуаро.
   – Его супруга тоже могла бы дать нам подсказку, – прибавил судья.
   – А не было ли других писем этой самой Беллы среди бумаг мсье Рено? – спросил Пуаро.
   – Нет. Мы, разумеется, первым делом просмотрели всю личную корреспонденцию у него в кабинете. Впрочем, ничего интересного мы там не нашли. Обычная переписка и деловые бумаги, всё в рамках приличий. Единственное, что бросилось в глаза, так это его завещание. Вот оно.
   Пуаро пробежал документ глазами.
   – Итак. Наследство в тысячу фунтов получает мистер Стонор – кто это, кстати?
   – Секретарь мсье Рено. Он остался в Англии, но пару раз приезжал сюда на выходные.
   – А все остальное без каких-либо оговорок наследует его возлюбленная жена Элоиза. Написано от руки, но оформлено по всем правилам. Свидетельницы – две служанки: Дениза и Франсуаза. Ничего необычного. – Пуаро вернул бумагу.
   – Возможно, – начал Бекс, – вы не обратили внимания…
   – На дату? – В глазах Пуаро мелькнул огонек. – Да, конечно же обратил. Две недели назад. Должно быть, именно тогда он впервые осознал опасность, которая ему грозила. Многие богачи умирают, не оставив завещания, поскольку и в мыслях не допускают вероятность своей кончины. Впрочем, делать поспешные выводы довольно опасно. Однако завещание указывает, что, несмотря на свои любовные похождения, мсье Рено питал искреннюю любовь и уважение к своей супруге.
   – Да, но… – с сомнением протянул мсье Отэ. – Здесь, кажется, возникает маленькая несправедливость по отношению к его сыну, поскольку тот оказывается в полной зависимости от матери. Если она снова выйдет замуж и попадет под влияние второго супруга, то не видать тогда парнишке ни гроша из отцовского состояния.
   Пуаро пожал плечами.
   – Мужчины – создания тщеславные. Мсье Рено, очевидно, воображал, что его вдова больше никогда не вступит в брак. А что касается его сына – возможно, мсье Рено поступил мудро и осмотрительно, оставив деньги в руках матери. Сыновья богачей известны склонностью к мотовству.
   – Может быть, вы и правы. Итак, мсье Пуаро, вам, несомненно, хочется увидеть место преступления. К сожалению, тело убрали, но мы, разумеется, предварительно сфотографировали его во всех возможных ракурсах, и как только снимки будут готовы, тотчас же предоставим их в ваше распоряжение.
   – Благодарю вас, мсье, вы очень любезны.
   Комиссар поднялся из-за стола.
   – Следуйте за мной, господа.
   Открыв дверь, он поклонился, пропуская Пуаро вперед. Пуаро, не уступая ему в галантности, попятился и отвесил поклон комиссару.
   – После вас, мсье.
   – Прошу вас, мсье.
   Наконец они все-таки вышли в холл.
   – А кабинет – это вон та комната, не так ли? – внезапно спросил Пуаро, кивком указав на дверь напротив.
   – Да. Желаете взглянуть? – С этими словами комиссар отворил дверь, и мы вошли.
   Комната, которую мсье Рено выбрал для личных нужд, была невелика, но весьма уютна и обставлена с большим вкусом. У окна стоял практичный письменный стол со множеством ящиков и ячеек. Два больших кожаных кресла расположились напротив камина, а между ними – круглый журнальный столик, на нем – стопки свежеизданных книг и последних выпусков журналов. Две стены занимали книжные полки. В дальнем конце комнаты, против окна, стоял красивый дубовый буфет, а на нем – изящная подставка с графинами. Бледно-зеленые тюль и портьеры, а также ковер им в тон завершали убранство кабинета.
   Пуаро на мгновение замер на пороге, охватывая взглядом комнату, а потом вошел, на ходу легонько погладил спинки кресел, взял со столика журнал, аккуратно начертал невидимые знаки пальцем на крышке письменного стола. Лицо его выразило полнейшее одобрение.
   – Что, пыли нет? – спросил я с улыбкой.
   Он улыбнулся в ответ, оценив мое знание его маленьких слабостей.
   – Ни пылинки, мон ами! Но, кажется, я впервые сожалею об этом.
   Его по-птичьи острый взгляд метался с одного предмета на другой.
   – Ага! – вдруг заметил он с явным облегчением в голосе. – Каминный коврик лежит криво. – И наклонился, чтобы поправить его, но внезапно издал короткий возглас и выпрямился. В руке он сжимал клочок бумаги.
   – Во Франции, как и в Англии, прислуга ленится подметать под ковром! – Бекс взял у него обрывок, и я подошел ближе, чтобы получше его рассмотреть. – Узнаете, что это… а, Гастингс?
   Я недоуменно покачал головой, однако… этот характерный розоватый оттенок бумаги что-то отдаленно напоминал мне.
   Мыслительный процесс в голове комиссара происходил куда быстрее моего.
   – Обрывок чека! – воскликнул он.
   На клочке размерами примерно квадратный дюйм чернилами было выведено: «Дювин».
   – Отлично, – сказал Бекс. – Этот чек был выписан кем-то, либо кому-то по фамилии Дювин.
   – Думаю, второе, – сказал Пуаро. – Поскольку, если я не ошибаюсь, это почерк мсье Рено.
   Вскоре все подтвердилось путем сравнения с запиской, лежавшей на столе.
   – Боже мой, – удрученно пробормотал комиссар. – Не представляю, как я это проглядел!
   Пуаро издал смешок.
   – Отсюда следует мораль: всегда заглядывайте под ковер! Мой друг Гастингс расскажет вам, какая пытка для меня видеть малейший беспорядок хоть в чем-то. Как только я обратил внимание, что коврик у камина лежит криво, я тут же сказал себе: «Вот так так! Потянулся за ножкой кресла, когда его отодвинули. Под ним может оказаться то, чего не заметила добрая Франсуаза».
   – Франсуаза?
   – Или Дениза, или Леони. Та, что прибралась в этой комнате. Поскольку пыли здесь нет, стало быть уборку сделали нынче утром. Я реконструировал события следующим образом: вчера, возможно прошлым вечером, мсье Рено выписал чек кому-то по фамилии Дювин. Который впоследствии кто-то разорвал в клочки и швырнул на пол. А сегодня поутру…
   Но мсье Бекс уже нетерпеливо дергал шнур звонка.
   Явилась Франсуаза. Да, на полу валялось множество бумажных обрывков. Куда она их дела? Само собой, бросила в печку на кухне! Куда же еще?
   Бекс отмахнулся от нее в отчаянии и отпустил. Затем его лицо просветлело, он бросился к письменному столу. Минуту спустя он уже лихорадочно листал чековую книжку покойного мсье Рено. И снова расстроенно махнул рукой. Последний корешок был пуст.
   – Мужайтесь! – похлопал его по плечу Пуаро. – Мадам Рено обязательно расскажет нам об этом таинственном человеке по фамилии Дювин.
   Лицо комиссара прояснилось.
   – А ведь верно. Давайте продолжим.
   Мы уже выходили из комнаты, когда Пуаро небрежно заметил:
   – Это ведь здесь он принимал свою гостью прошлым вечером, а?
   – Да… но как вы узнали?
   – А вот как. Я нашел это на спинке кресла.
   И он двумя пальцами поднял на всеобщее обозрение длинный черный волос – женский волос!
   Мсье Бекс проводил нас на задний двор, где к дому притулилась небольшая сараюшка. Он вынул из кармана ключ и отпер ее.
   – Тело здесь. Мы перенесли его с места преступления перед самым вашим приездом, как только фотограф закончил делать снимки.
   Открыв дверь, он вошел внутрь. Мертвец лежал на полу, накрытый простыней. Мсье Бекс проворно откинул покров. Рено был среднего роста, худощав и хорошо сложен. На вид ему было около пятидесяти, и его темные волосы уже сильно посеребрила проседь. Чисто выбритые щеки, длинный, тонкий нос, довольно близко посаженные глаза, кожа – насыщенного бронзового оттенка, как у человека, который большую часть жизни провел под тропическим солнцем. Зубы оскалены, а на лице застыло выражение крайнего изумления и ужаса.
   – По лицу сразу понятно, что его ударили в спину, – сказал Пуаро.
   Очень осторожно он перевернул тело. Там, промеж лопаток, на бежевом плаще расплылось круглое темное пятно. В самом его центре на ткани зиял разрез. Пуаро наклонился, чтобы рассмотреть его поближе.
   – У вас есть предположения насчет орудия убийства?
   – Оно осталось в ране. – Комиссар снял с полки большую стеклянную банку. Внутри находился довольно заурядный предмет. На первый взгляд в нем не было ничего зловещего. Он был похож на обычный нож для разрезания бумаги длиной дюймов десять с черной рукояткой и узким блестящим лезвием. Пуаро осторожно потрогал кончиком пальца окровавленное острие.
   – Ого! Какой острый! Милое, маленькое и простое орудие убийства!
   – К сожалению, отпечатков пальцев на нем мы не нашли, – сказал Бекс. – Видимо, убийца был в перчатках.
   – Конечно, он был в перчатках, – сказал Пуаро небрежно. – Даже в Сантьяго уже наслышаны о системе Бертильона [5 - Система Бертильона (Бертильонаж) – Антропометрический метод идентификации преступников, созданный французским юристом Альфонсом Бертильоном (1853–1914).]. А уж в Англии о ней знает любой зеленый дилетант – спасибо публикациям в прессе. И все же, меня больше всего интересует именно отсутствие отпечатков пальцев. Ведь так поразительно просто было бы оставить на ноже чужие отпечатки! Полиции на радость! – Он покачал головой. – Я очень страшусь, что наш преступник либо действовал безо всякого метода, либо очень торопился. Впрочем, еще посмотрим.
   Пуаро вернул тело в прежнее положение.
   – Вижу, под плащом у него только нижнее белье, – сказал он.
   – Да, судья посчитал это довольно странным.
   Тут раздался стук в дверь, которую Бекс предусмотрительно закрыл за нами. Комиссар пошел отпирать. За дверью стояла Франсуаза. С жадным любопытством она попыталась заглянуть внутрь.
   – Ну? Что такое? – нетерпеливо спросил Бекс.
   – Мадам просила передать, что ей уже гораздо лучше и она готова принять мсье судью.
   – Хорошо. Найдите мсье Отэ и скажите, что мы скоро придем.
   Пуаро помедлил, глядя на убитого. На миг мне показалось, что он хочет обратиться к нему, пообещать, что не успокоится, пока не отыщет убийцу. Но когда маленький бельгиец заговорил, мне стало за него неловко – его смехотворно нелепая реплика разительно не соответствовала торжественности момента.
   – Плащ он носил слишком длинный.

Глава 5. Рассказ миссис Рено

   Мсье Отэ дожидался нас в холле. Ведомые Франсуазой, мы вместе пошли наверх по лестнице. Пуаро поднимался зигзагообразными перебежками, чем очень меня озадачил. Он заметил это и прошептал, скорчив недовольную гримасу:
   – Неудивительно, что горничные слышали, как мистер Рено ходит по лестнице. Доски так скрипят, что и мертвого разбудят!
   На верхней площадке от основного коридора вбок ответвлялся небольшой проход.
   – Там комнаты прислуги, – пояснил Бекс.
   Мы пошли дальше, и Франсуаза постучала в последнюю дверь справа по коридору.
   Слабый голос пригласил нас войти, и мы переступили порог просторной, залитой солнцем комнаты с видом на море, которое голубело и искрилось примерно в четверти мили от виллы.
   На диване высоко в подушках лежала статная, поразительно красивая женщина. Над ней хлопотал доктор Дюран. Мадам была уже немолода, волосы ее, когда-то темно-каштановые, нынче подернулись серебром, но все равно в ней чувствовалась энергичная, волевая личность. Это явно была женщина с характером – метресса, как говорят французы.
   Миссис Рено с достоинством склонила голову, приветствуя нас.
   – Прошу вас, садитесь, господа.
   Мы заняли кресла, а помощник следственного судьи устроился за круглым столом.
   – Надеюсь, мадам, – начал Отэ, – вы сможете поведать, что случилось прошлой ночью, если только это не будет для вас слишком тяжело.
   – Конечно, мсье. Я знаю, дорога каждая минута, эти подлые убийцы должны были схвачены и наказаны.
   – Благодарю вас, мадам. Думаю, вам будет легче, если я начну задавать вопросы, а вы ограничитесь ответами на них. В котором часу вы легли спать вчера вечером?
   – В половине девятого, мсье. Я очень устала.
   – А ваш супруг?
   – Где-то через час, кажется.
   – Не был ли он встревожен чем-то – или расстроен?
   – Нет, все было как всегда.
   – А что произошло потом?
   – Мы спали. Я проснулась от того, что кто-то зажал мне рот. Я попыталась позвать на помощь, но не смогла. В комнате было двое мужчин. Оба в масках.
   – Вы можете их описать?
   – Один очень рослый, с длинной черной бородой, а второй – приземистый и толстый. У этого борода рыжеватая. Шляпы у обоих надвинуты по самые брови.
   – Хмм, – задумчиво сказал судья. – Боюсь, бород многовато.
   – Вы считаете, бороды были фальшивые?
   – Да, мадам. Но рассказывайте дальше, прошу вас.
   – Меня удерживал тот, что ниже ростом. Он заткнул мне рот кляпом, а потом связал руки и ноги веревками. Другой стоял над мужем. Он схватил с туалетного столика мой нож для разрезания бумаг и приставил его к груди Поля – к самому сердцу. Когда низкорослый связал меня, они вдвоем заставили моего мужа встать и втащили его в гардеробную. Я чуть не лишилась чувств от ужаса и все же изо всех сил прислушивалась. Но бандиты говорили слишком тихо, и я ничего не разобрала. Однако язык я узнала – ломаный испанский, на котором говорят в некоторых регионах Южной Америки. Кажется, они что-то требовали от моего мужа, а потом что-то их сильно разозлило, и голоса стали громче. По-моему, это высокий сказал: «Ты знаешь, что нам нужно! Секретные бумаги! Где они?» Не слышала, что им ответил Поль, но другой бандит яростно прохрипел: «Ты лжешь! Мы знаем, они у тебя. Где ключи?» Потом я услышала, как выдвигаются ящики. В стене гардеробной муж устроил сейф, там он всегда на всякий случай хранит довольно большую сумму наличных. Леони говорит, что бандиты перерыли сейф и забрали деньги, но они явно искали что-то другое, и этого в сейфе не нашлось, потому что я услышала, как высокий выругался и велел моему мужу одеться. Вскоре после этого мне показалось, что какой-то шум в доме их потревожил, потому что они втащили полуодетого Поля ко мне в спальню.
   – Простите, мадам, – прервал ее Пуаро, – а нет ли другого выхода из гардеробной?
   – Нет, мсье, гардеробная соединяется только с моей комнатой. Бандиты выволокли мужа в спальню, впереди шел коротышка, а высокий – позади, угрожая мужу ножом. Поль попытался вырваться и броситься ко мне. Я видела в его глазах невыносимую муку. Он с мольбой обратился к своим похитителям: «Я должен поговорить с ней! – А потом подошел к моей постели и сказал: «Все в порядке, Элоиза. Не бойся. К утру я вернусь». Он старался говорить спокойно, но я видела ужас в его глазах. Потом они потащили его к двери и высокий сказал: «Только пикни – и ты покойник!» А после этого, – продолжила миссис Рено, – я, наверное, потеряла сознание. Следующее, что я помню – как Леони растирает мне запястья и поит меня бренди.
   – Мадам Рено! – спросил судья. – Есть ли у вас предположения, что именно искали убийцы?
   – Ни малейших, мсье.
   – А не знаете, может быть, ваш муж чего-то или кого-то опасался?
   – Да, я заметила, что он очень изменился.
   – И как давно?
   Миссис Рено задумалась.
   – Пожалуй, дней десять назад.
   – Но не ранее?
   – Возможно, но я именно тогда заметила перемену.
   – Вы не спрашивали у мужа, в чем причина?
   – Однажды. Но он уклонился от ответа. И все же я была уверена, что он чем-то ужасно встревожен. А поскольку он явно не желал делиться со мной своими опасениями, я притворилась, что ничего не замечаю.
   – Вы знали, что он обратился за помощью к детективу?
   – К детективу? – удивленно воскликнула миссис Рено.
   – Да, позвольте вам его представить – мсье Эркюль Пуаро. – Пуаро поклонился. – Он прибыл сегодня по вызову вашего мужа. – Судья достал из папки письмо и протянул его миссис Рено.
   Она прочла послание с неподдельным изумлением.
   – Я понятия об этом не имела. Совершенно очевидно, что он знал о грозившей ему опасности.
   – А теперь, мадам, очень прошу вас быть со мной предельно откровенной. Не было ли в южноамериканском прошлом вашего мужа каких-то событий, которые могли бы пролить свет на причину его убийства?
   Миссис Рено погрузилась в глубокие раздумья, но в конце концов покачала головой.
   – Не могу припомнить. Конечно, у мужа были враги, многих он обошел так или иначе, но ничего определенного я не припоминаю. Это не значит, что подобных случаев не было – просто мне о них ничего не известно.
   Судья удрученно погладил бороду.
   – А можете уточнить, в котором часу произошло нападение?
   – Да. Я помню, как часы пробили два. – Она кивнула на каминную полку, где стояли дорожные часы с восьмидневным заводом в кожаном футляре.
   Пуаро встал, придирчиво осмотрел часы и кивнул, по-видимому удовлетворенный результатом.
   – А вот еще часы, – воскликнул мсье Бекс. – Наручные. Убийцы, вероятно, смахнули их с туалетного столика и разбили вдребезги. Вряд ли они знали, что часы могут стать уликой против них.
   Он аккуратно собрал осколки. Внезапно его лицо вытянулось.
   – Боже мой! – вскрикнул комиссар.
   – Что такое?
   – Стрелки показывают семь!
   – Неужели? – воскликнул потрясенный судья.
   Но Пуаро, находчивый как всегда, взял разбитые часы из рук растерянного комиссара и поднес к уху. И улыбнулся.
   – Стекло разбито, да, но часы по-прежнему идут.
   Все облегченно заулыбались, услышав столь простую разгадку. Но судья обратил наше внимание на другую странность:
   – Но сейчас ведь еще нет семи?
   – Нет, – мягко сказал Пуаро. – Сейчас минут десять шестого. Возможно, часы спешат, что скажете, мадам Рено?
   Миссис Рено озадаченно нахмурилась.
   – Они иногда спешат, – признала она. – Но я не помню, чтобы они спешили так сильно.
   Нетерпеливым жестом судья решил покончить с обсуждением часов и продолжил допрос.
   – Мадам, парадная дверь оказалась открытой. Вроде бы совершенно очевидно, что убийцы вошли именно этим путем, но замок не был взломан. Можете ли вы как-то объяснить этот факт?
   – Наверное, муж выходил прогуляться перед сном и забыл запереть дверь, когда вернулся.
   – Такое возможно?
   – Весьма. Мой муж был ужасно рассеянным человеком.
   Она слегка нахмурилась, словно ей давно уже досаждала эта черта покойного.
   – Думаю, напрашивается логический вывод, – внезапно сказал комиссар. – Поскольку похитители настаивали, чтобы мсье Рено оделся, все выглядит так, будто место, куда они его увели, и где был тайник, находилось на некотором отдалении.
   Судья кивнул.
   – Да, но не слишком далеко, раз он сказал, что вернется домой к утру.
   – А когда со станции Мерлинвиль отправляется последний поезд? – спросил Пуаро.
   – В одиннадцать пятьдесят в одну сторону и в семнадцать минут пополуночи – в другую, но скорее всего, их ждал автомобиль.
   – Конечно, – согласился Пуаро, но вид у него был при этом несколько огорченный.
   – Таким образом мы непременно сможем их выследить, – обрадовался судья. – Автомобиль с двумя иностранцами не могли не заметить. Это же великолепно, мсье Бекс.
   Он чему-то улыбнулся про себя, но тут же снова посуровел и обратился к миссис Рено:
   – Есть еще один вопрос, мадам. Знаете ли вы кого-то по фамилии Дювин?
   – Дювин? – задумчиво повторила за ним миссис Рено. – Нет, так сходу не могу припомнить.
   – И ваш муж никогда при вас не называл эту фамилию?
   – Ни разу.
   – А имя Белла вам о чем-нибудь говорит?
   Он не сводил цепкого взгляда с лица миссис Рено, стараясь уловить малейшие признаки замешательства, гнева или стыда, но она только покачала головой – и это выглядело совершенно естественно. Тогда судья продолжил.
   – А вы знали, что у вашего мужа прошлым вечером были гости?
   На этот раз щеки ее чуть порозовели, и это не укрылось от судьи, но ответила она совершенно невозмутимо.
   – Нет, и кто же это был?
   – Дама.
   – Неужели?
   Но судье этого было довольно, и он не стал продолжать допрос. Непохоже, что мадам Добрей имела хоть какое-то отношение к преступлению, а ему крайне не хотелось понапрасну усугублять горе миссис Рено.
   Он сделал знак комиссару, тот кивнул в ответ, встал, прошел в дальний конец комнаты и вернулся с уже знакомой нам стеклянной банкой. Мсье Отэ вынул оттуда нож.
   – Мадам, – спросил он мягко, – вы узнаете этот предмет?
   Она негромко вскрикнула.
   – Да, это мой кинжальчик. – Затем, увидев пятно на лезвии, она отшатнулась, ее глаза расширились от ужаса. – Это… кровь?
   – Да, мадам. Вашего мужа убили этим оружием. – Судья поспешил убрать лезвие с глаз долой. – Вы уверены, что это именно тот нож для бумаг, что вчера вечером лежал на вашем туалетном столике?
   – О, да. Это подарок от сына. Во время войны он служил в военно-воздушных силах. Приписал себе пару лет, чтобы его взяли. – В голосе ее слышалась материнская гордость. – Нож сделан из аэропланного троса, сын подарил мне его на память о войне.
   – Понятно. И это, мадам, приводит нас к следующему вопросу. Ваш сын, где он сейчас? Необходимо, чтобы ему незамедлительно отправили телеграмму.
   – Телеграмму? Но Жак на пути в Буэнос-Айрес.
   – Что?
   – Да, вчера муж телеграфировал ему. Сперва он послал его в Париж, но вчера выяснилось, что сын должен незамедлительно отправиться в Южную Америку. Вечером из Шербура в Буэнос-Айрес отплывал пароход, и Поль послал Жаку телеграмму, чтобы тот на него успел.
   – Вам известно, что за дела требуют его присутствия в Буэнос-Айресе?
   – Нет, мсье, я ничего об этом не знаю. Но Буэнос-Айрес – не конечная точка путешествия моего сына. Оттуда ему предстоит по суше ехать до Сантьяго.
   – Сантьяго! Опять Сантьяго! – воскликнули судья и комиссар в унисон.
   И в этот момент, когда мы все были как громом поражены новым упоминанием этого слова, Пуаро подошел к миссис Рено. До этого он стоял у окна с задумчивым, даже мечтательным видом, и я не удивлюсь, если он вообще вполуха слушал допрос. Он поклонился миссис Рено и мягко сказал:
   – Простите, мадам, позвольте взглянуть на ваши запястья.
   Просьба слегка озадачила бедную женщину, но она выполнила ее, протянув ему обе руки. Грубые отметины багровели вокруг каждого запястья, там где путы врезались в нежную плоть. Пока Пуаро осматривал рубцы, я заметил, что огонь возбуждения, прежде вспыхнувший в его глазах, мгновенно погас.
   – Наверно, вам было очень больно, – сказал он, и снова мне показалось, что он как будто сбит с толку.
   Но тут судья взволнованно заметил:
   – Надо срочно связаться с мсье Рено-младшим по радио. Нам чрезвычайно необходимо узнать от него цель его поездки в Сантьяго и все возможные подробности. – Поколебавшись, он прибавил. – Я надеялся, что он где-то неподалеку, так мы могли бы уберечь вас от лишних мучений. – Он умолк.
   – Вы имеете в виду, – глухо сказала она, – опознание тела моего мужа?
   Судья склонил голову.
   – Я сильная женщина, мсье. И сумею вынести все, что от меня требуется. Я готова – прямо сейчас.
   – О, это вполне может подождать до завтра, уверяю вас…
   – Нет, я хочу покончить с этим, – негромко сказала она, и болезненная судорога исказила ее лицо. – Доктор, будьте любезны, позвольте опереться на вашу руку.
   Доктор поспешил к ней, на плечи миссис Рено набросили манто, и вся наша процессия стала медленно спускаться по лестнице. Мсье Бекс ускорил шаг, чтобы отворить дверь сарая. Минуту или две спустя миссис Рено показалась на пороге. Она была бледна, но полна решимости. Позади, словно переполошенная наседка, сочувственно топтался и кудахтал соболезнования мсье Отэ.
   Она поднесла руку к лицу.
   – Погодите минутку, мсье, я соберусь с силами.
   Убрав руку, он взглянула на покойника. И тут поразительное самообладание, с которым она держалась все это время, внезапно ее покинуло.
   – Поль! – закричала она. – Это же мой муж! О, господи!
   Она качнулась вперед и рухнула без чувств.
   Пуаро мгновенно оказался подле нее, он приподнял ей веко, пощупал пульс. Убедившись, что миссис Рено действительно в обмороке, он схватил меня за плечо и отвел в сторону.
   – Я полный идиот, мой друг! В ее голосе я услышал подлинную любовь и неподдельное женское горе. Как же я ошибался. Э бьен! Начнем сначала!

Глава 6. Место преступления

   Доктор и мсье Отэ перенесли потерявшую сознание миссис Рено в дом. Комиссар шел следом.
   – Бедняжка, – пробормотал он, качая головой. – Удар был слишком тяжел для нее. Но что же тут поделаешь. А теперь, мсье Пуаро, давайте пойдем туда, где совершилось это преступление.
   – Как вам будет угодно, мсье Бекс.
   Мы пересекли холл и покинули дом через парадную дверь. Проходя мимо лестницы, ведущей наверх, Пуаро посмотрел на нее и недовольно покачал головой.
   – Совершенно невероятно, чтобы прислуга ничего не слышала. По этой скрипучей лестнице спускались три человека – да они мертвого разбудили бы!
   – Но ведь было далеко за полночь. К тому времени все уже крепко спали.
   Однако Пуаро продолжал качать головой – видимо, мое объяснение его совершенно не удовлетворило. На повороте подъездной аллеи он остановился и оглянулся на дом.
   – Прежде всего, почему преступники решили, что входная дверь незаперта? Это ведь крайне маловероятно. Скорее, они должны были попытаться проникнуть через окно.
   – Но все окна первого этажа забраны железными ставнями, – возразил комиссар.
   Пуаро указал на одно окошко на втором этаже.
   – Это ведь та самая спальня, в которой мы только что побывали? Глядите – дерево растет прямо под окном, забраться по нему не составило бы ни малейшего труда.
   – Возможно, – согласился мсье Бекс, – но это нельзя сделать, не оставив следов на цветочной клумбе.
   В его словах было здравое зерно. Две большие овальные куртины, засаженные алыми геранями, с обеих сторон обрамляли парадное крыльцо. Упомянутое дерево росло в глубине цветочной композиции, и до него невозможно было добраться, не наступив на клумбу.
   – Сами видите, – продолжил комиссар. – Благодаря сухой погоде ни на аллее, ни на дорожках никаких следов не видно. Но мягкая и влажная почва на клумбе – дело другое.
   Пуаро подошел поближе и внимательно исследовал куртину. Как и сказал Бекс, почва была совершенно ровной. Нигде ни единой вмятинки.
   Пуаро кивнул, будто бы соглашаясь, и мы уже повернулись, чтобы уйти, когда он ринулся к другой клумбе и начал ее разглядывать.
   – Мсье Бекс! – позвал он. – Посмотрите-ка. Здесь полно следов!
   Комиссар подошел поближе – и усмехнулся.
   – Дорогой мой мсье Пуаро, это, вне всякого сомнения, следы огромных, подбитых гвоздями садовничьих башмаков. Но они не имеют никакого значения, поскольку на этой клумбе нет деревьев, и, следовательно, добраться до второго этажа невозможно.
   – И правда, – согласился Пуаро, явно расстроенный. – Значит, вы считаете, что эти следы ни при чем?
   – Абсолютно.
   Тогда, к моему изумлению, Пуаро сказал:
   – Не могу с вами согласиться. Есть у меня маленькая идея, что эти следы – самая важная улика из всех, что мы видели до сих пор.
   Бекс молча пожал плечами. Он был слишком учтив, чтобы высказать вслух то, что он на самом деле думает.
   – Может, продолжим? – вместо этого предложил он.
   – Конечно. А следами этими я смогу заняться и позже, – весело сказал Пуаро.
   Мсье Бекс не повел нас к воротам, куда вела подъездная аллея, а свернул под прямым углом на дорожку. Обсаженная кустарником по обе стороны, она полого поднималась в гору, огибая дом справа. Внезапно тропка вывела нас на небольшую полянку, с которой открывался вид на море. Здесь была вкопана скамейка, а чуть поодаль стоял довольно обшарпанный сарай. В нескольких шагах от него ряд аккуратно подстриженных кустов обозначил границы виллы. Мсье Бекс продрался сквозь кустарник, и вслед за ним мы оказались на просторном поле. Я огляделся и увидел нечто, заставившее меня вскрикнуть от удивления.
   – Ба! Да это же площадка для гольфа!
   Бекс кивнул.
   – Недоделанная пока, края еще не размечены, – объяснил он. – Ее собирались открыть в следующем месяце. Как раз рабочие-то и обнаружили тело сегодня с утра пораньше.
   И тут я ахнул. Чуть левее я увидел узкий ров, который поначалу не заметил, а рядом с ним ничком лежало тело! Мое сердце екнуло от ужаса, и меня охватило дикое ощущение, что трагедия повторяется. Но комиссар развеял мою иллюзию, устремившись вперед с гневным окриком:
   – И куда только смотрит моя полиция? У них был строгий приказ никого не подпускать к месту преступления без соответствующих документов!
   Лежащий на земле человек обернулся и посмотрел на комиссара через плечо.
   – Но у меня есть соответствующие документы, – сообщил он и медленно поднялся на ноги.
   – Мой дорогой мсье Жиро! – обрадовался комиссар. – Я и не знал, что вы уже приехали. Следственный судья ожидает вас с величайшим нетерпением.
   Во время этого разговора я разглядывал незнакомца с живейшим любопытством. Я много слышал о знаменитом детективе из парижской уголовной полиции, и мне было чрезвычайно интересно увидеть его во плоти. Жиро был весьма крупный мужчина лет тридцати – каштановые волосы и усы, военная выправка. Держался он довольно высокомерно, как человек, целиком и полностью осознающий собственную важность. Бекс нас представил, отрекомендовав Пуаро в качестве коллеги по ремеслу, и в глазах французского сыщика мелькнула искра заинтересованности.
   – Мне знакома ваша фамилия, Пуаро, – сказал он. – В прошлом вы были весомой фигурой, не так ли? Но теперь-то у нас другие методы.
   – Зато преступления все те же, – мягко парировал Пуаро.
   Я сразу заметил, что Жиро воспринял нас в штыки. Он ревниво относился к присутствию другого детектива, и чувствовалось, что, если бы он нашел какую-то важную улику, то скорее всего не стал бы о ней распространяться.
   – Следственный судья… – снова начал Бекс. Но Жиро грубо перебил его:
   – Да плевать мне на следственного судью! Дневной свет – крайне важная вещь, в расследовании он многое решает. Через полчаса начнет темнеть, и тут ничего не увидишь. Я знаком с материалами дела, а обитатели дома прекрасно подождут и до завтра. Но если мы собираемся поймать убийц, то искать улики его следует именно здесь. Это ваши полицейские всё здесь вытоптали? Я думал, что нынче они стали умнее.
   – Это не они. Следы, которые вас так возмутили, оставили рабочие, обнаружившие тело.
   Мсье Жиро презрительно хмыкнул.
   – Я заметил следы, которые оставили трое, продираясь через живую изгородь, но каковы подлецы! Теперь можно разглядеть только центральную цепочку следов, принадлежащих мсье Рено, а отпечатки обуви по обе стороны от нее тщательно затерты. Правда, на этом сухом грунте и так-то много не разберешь, но они не оставили нам ни единого шанса.
   – Косвенные доказательства? – сказал Пуаро. – Их вы ищете, а?
   Француз воззрился на него.
   – Конечно.
   По губам Пуаро пробежала легкая улыбка. Он, кажется, хотел было что-то сказать, но передумал и наклонился к лежащей на земле лопате.
   – Это ею вырыли могилу, – пробурчал Жиро. – Но она вам ничего не скажет. Лопата принадлежит Рено, а тот, кто копал, был в перчатках. Вот они. – Носком башмака он указал на пару выпачканных землей рукавиц. – И они тоже принадлежали Рено, или его садовнику. Говорю вам, те, кто спланировал это преступление, не хотели рисковать. Рено закололи его собственным кинжалом и выкопали ему могилу его собственной лопатой. Они намеренно не оставили никаких следов! Но я их обыграю! Всегда есть какая-то зацепка. И я намерен ее найти.
   Но Пуаро в данный момент отвлекло нечто более интересное – короткий потускневший отрезок свинцовой трубы, лежавший рядом с лопатой. Он осторожно потрогал находку пальцем.
   – А как вы думаете, это тоже принадлежало убитому? – спросил он, и я уловил еле заметную иронию в его голосе.
   Жиро передернул плечами – мол, не знаю и знать не хочу.
   – Она, может, уже месяц тут валяется, да и вообще, меня она не интересует.
   – А меня – напротив – чрезвычайно интересует, – произнес Пуаро елейным голосом.
   Я подумал, уж не задался ли он целью вывести из себя парижского сыщика. Если да, то это ему удалось. Француз неучтиво повернулся к нему спиной и бросил через плечо, что ему, дескать, некогда время терять, и наклонившись, снова принялся что-то внимательно разглядывать на земле.
   А тем временем Пуаро, словно осененный какой-то внезапной идеей, отошел к сарайчику и толкнул дверь.
   – Заперто, – буркнул Жиро, не поворачивая головы. – Но это всего лишь сарай, где садовник держит свой хлам. Лопату взяли не оттуда, а из чулана с инструментами в пристройке.
   – Великолепно, – восторженно прошептал мсье Бекс. – Он пробыл здесь от силы полчаса, а уже знает все подробности! Вот это человек! Вне всякого сомнения, Жиро – величайший детектив из ныне живущих.
   И хотя я всем сердцем невзлюбил детектива Жиро, он произвел на меня неизгладимое впечатление. Казалось, этот человек прямо-таки излучает эффективность. Я не мог отделаться от ощущения, что Пуаро до сих никак себя не проявил, и это не давало мне покоя. Почему-то мой друг отвлекался на всякие глупые, второстепенные мелочи, которые не имели никакого отношения к расследованию. И конечно же, стоило мне об этом подумать, как он внезапно спросил:
   – Мсье Бекс, будьте столь любезны, объясните мне значение вот этой белой линии, тянется по всему периметру могилы – это какой-то полицейский знак?
   – Нет, мсье Пуаро, это разметка для гольфа. Она показывает, что здесь будет так называемый «бункер».
   – Бункер? – Пуаро повернулся ко мне. – Это такая песчаная яма неправильной формы с насыпью по одну сторону?
   Я утвердительно кивнул.
   – Вы играете в гольф, мсье Пуаро? – спросил комиссар.
   – Я? Ни в коем случае! Что это за игра? – возмутился Пуаро. – Только представьте себе: все лунки на разном расстоянии. А препятствия? Никто не удосужился рассчитать их с математической точностью. И даже на грине одна сторона часто выше другой! Единственное, что радует глаз, это – как вы их там называете? – ти-боксы! Они хотя бы симметричной прямоугольной формы!
   Я не мог удержаться от смеха, до того забавным показалось мне представление Пуаро об игре, и мой маленький друг улыбнулся мне ласково, явно не питая недобрых чувств. Затем он спросил:
   – А мистер Рено, конечно же, играл в гольф?
   – Да, он был заядлым гольфистом. Ведь в основном его стараниями и благодаря его крупным вложениям появилось это поле. Он даже приложил руку к его проектированию.
   Пуаро задумчиво кивнул, а потом заметил:
   – Не очень-то удачно они выбрали место, чтобы спрятать тело, а? Ведь как только рабочие начали бы копать, они бы сразу его обнаружили?
   – Именно! – торжествующе отозвался Жиро. – И это доказывает, что убийцы были здесь чужаками и местности не знали. Вот вам отличный пример косвенного доказательства.
   – Да, – неуверенно произнес Пуаро. – Никто из местных не стал бы хоронить тело здесь… разве что… кто-то хотел, чтобы покойника нашли. Это, конечно же, полная бессмыслица, не правда ли?
   Жиро даже не удосужился ответить.
   – Да, – произнес Пуаро слегка разочарованно. – Да – несомненная чепуха!

Глава 7. Таинственная мадам Добрей

   Когда мы направили свои стопы к дому, мсье Бекс, извинившись, покинул нас. Он объяснил, что должен немедленно сообщить следственному судье о прибытии Жиро. Сам Жиро явно обрадовался, когда Пуаро объявил, что он увидел все, что хотел. Последнее, что мы узрели, покидая место преступления, был Жиро, ползающий на четвереньках, и я не мог не восхититься его дотошностью. Пуаро будто прочел мои мысли, и когда мы остались наедине, иронически заметил:
   – Наконец-то вы воочию увидели ваш обожаемый вид сыщика – лисью гончую в человеческом обличье! Не так ли, мой друг?
   – Ну, по крайней мере, он занят делом, – сказал я запальчиво. – Если здесь есть, что искать, то он это найдет. А вот вы…
   – Ну, я тоже кое-что нашел. Кусок свинцовой трубы.
   – Чепуха, Пуаро. Вы сами прекрасно знаете, что она не имеет ни малейшего отношения к делу. А я говорю про улики – мелочи, которые могут безошибочно вывести на след убийц.
   – Полуметровая улика, мон ами, не менее важна, чем двухмиллиметровая! Какое романтическое заблуждение – полагать, что все важные улики обязательно микроскопически малы! А что до обрезка свинцовой трубы, то вы считаете, что она не имеет отношения к преступлению, только потому, что так вам сказал Жиро. Нет! – предотвратил он мой вопрос. – Не будем об этом. Оставим Жиро его расследование, а мои идеи останутся при мне. Дело кажется весьма незамысловатым – и все же – и все же, мон ами, я недоволен! И знаете, почему? Потому что наручные часы спешат на два часа. А еще есть множество маленьких деталей, которые не вписываются в общую картину. Например, если убитый стал жертвой мести, то почему бы не зарезать Рено во сне – да и дело с концом?
   – Им нужны были какие-то «бумаги», – напомнил я ему.
   Пуаро раздраженно смахнул пылинку со своего рукава.
   – Ну, и где они, эти бумаги? Предположительно, в тайнике на некотором отдалении отсюда, раз преступники заставили Рено одеться. Однако он найден мертвым рядом с домом, почти в пределах слышимости. И потом, ведь это чистая случайность, что такое оружие, как этот кинжал, небрежно лежало на туалетном столике – прямо под рукой.
   Он помолчал, нахмурившись, а потом продолжил:
   – Почему прислуга ничего не услышала? Их что, усыпили? Был ли у убийц сообщник, и значит ли это, что именно сообщник оставил парадную дверь приоткрытой? А что, если…
   Он резко умолк. Мы вышли на аллею, ведущую к дому. Внезапно Пуаро повернулся ко мне.
   – Друг мой, а у меня для вас сюрприз – приятный! Я принял ваши упреки близко к сердцу! Мы сейчас изучим кое-какие следы.
   – Где?
   – Вон на той клумбе, по правую руку. Мсье Бекс говорит, что это следы садовника. Давайте проверим, так ли это. Глядите-ка, а вот и он сам, катит тачку.
   И действительно, какой-то старик катил по дорожке тачку, полную саженцев. Пуаро окликнул его, тот оставил тачку и поковылял к нам.
   – Вы хотите взглянуть на подошву его башмаков, чтобы сравнить со следами на клумбе? – шепотом спросил я. Моя вера в Пуаро немного воспряла. Раз он сказал, что следы на правой клумбе важны, значит, скорее всего так оно и есть.
   – Совершенно верно, – ответил Пуаро.
   – А он не решит, что это очень странно?
   – Он об этом вообще ничего не подумает.
   Больше мы не сказали ни слова, потому что садовник подошел к нам.
   – Вы что-то хотели от меня, мсье?
   – Да. Вы ведь давно служите садовником на этой вилле?
   – Двадцать четыре года, мсье.
   – А ваше имя…
   – Огюст, мсье.
   – Я как раз восхищался этими роскошными цветами герани. Они превосходны, честное слово. Давно ли вы их высадили?
   – Да уже давненько. Но, чтобы клумба выглядела опрятно и красиво, нужно время от времени высаживать несколько новых кустиков и удалять те, что уже отжили свое. А еще надо вовремя обрывать увядшие цветы.
   – И вчера вы посадили несколько новых растений, не так ли? Вон те, в самом центре, и на другой клумбе тоже?
   – У вас острый глаз, мсье. Им всегда нужен день-другой, чтобы очухаться и прижиться на новом месте. Да, я посадил по десять новых кустиков на каждую куртину вчера вечером. Мсье наверняка известно, что нельзя сажать растения при жарком солнце.
   Интерес Пуаро покорил Огюста, и он был явно не прочь поболтать.
   – Какой красивый сорт – вон там, – заметил Пуаро, указав на кустик в глубине клумбы. – Не дадите ли мне цветочек?
   – Ну конечно же, мсье.
   Старый садовник шагнул на клумбу и осторожно отщипнул веточку от полюбившейся Пуаро герани.
   Пуаро рассыпался в благодарностях, и Огюст вернулся к своей тачке.
   – Вот видите, – сказал Пуаро, улыбаясь, и наклонился над клумбой, чтобы рассмотреть отпечаток подбитого гвоздями башмака. – Все довольно просто.
   – Я и не подумал…
   – Что башмак может оставаться на ноге? Вы не в полной мере используете свои отличные умственные способности. Ну, что скажете об отпечатке?
   Я внимательно изучил клумбу.
   – Все следы на этой клумбе – это одна и та же пара башмаков, сказал я наконец, закончив свой придирчивый осмотр.
   – Вы так считаете? Э бьен, я с вами согласен.
   Пуаро казался довольно рассеянным, как будто его занимали мысли о чем-то другом.
   – Во всяком случае, – заметил я, – теперь у вас в шляпе будет на одну пчелу меньше.
   – Мон дьё! Потрясающее выражение! И что оно означает?
   – Оно означает, что теперь вы можете перестать забивать себе голову следами на клумбе.
   Но, к моему удивлению, Пуаро не согласился.
   – Нет-нет, мон ами. Я наконец-то на верном пути. Я по-прежнему в тумане, но, как я только что намекнул мсье Бексу, эти следы – самая важная и интересная деталь в нашем деле! А этот бедняга Жиро… Не удивлюсь, если он вообще не принял их во внимание.
   Тут отворилась парадная дверь, и мсье Отэ в сопровождении комиссара спустился по ступеням крыльца.
   – А, мсье Пуаро, а мы уже собрались вас искать, – сказал следственный судья. – Уже вечереет, но я хотел бы нанести визит мадам Добрей. Она без сомнения будет весьма расстроена гибелью мсье Рено, и мы можем постараться получить от нее ключ к разгадке. Секретные сведения, в которые он не посвятил свою жену, Рено мог доверить женщине, похитившей его сердце. Мы-то знаем, где у наших самсонов слабое место!
   Красочность языка мсье Отэ привела меня в восторг. Я подозревал, что судья с величайшим наслаждением исполняет свою роль в этой полной загадок драме.
   – А мсье Жиро к нам не присоединится? – спросил Пуаро.
   – Мсье Жиро ясно дал понять, что предпочитает расследовать дело на свой лад, – сухо сказал мсье Отэ. Было легко догадаться, что со следственным судьей Жиро обошелся с обычной своей бесцеремонностью и не снискал расположения мсье Отэ. Мы ничего больше не сказали, но разбились на пары – Пуаро и судья шли впереди, а мы с комиссаром – в нескольких шагах позади них.
   – Я уверен, что Франсуаза, в сущности, рассказала нам правду, – доверительным тоном сообщил мне комиссар. – Я звонил в штаб-квартиру. Оказывается, за последние шесть недель – то есть с момента приезда мсье Рено в Мерлинвиль – мадам Добрей трижды получала крупные суммы на свой банковский счет. Что в общей сложности составило двести тысяч франков.
   – Ого, – прикинул я в уме, – это же почти четыре тысячи фунтов!
   – Совершенно верно. Да, бедняга несомненно потерял голову от страсти. Но нужно еще выяснить, доверил ли он ей свою тайну. Следственный судья надеется на это, но я не вполне разделяю его оптимизм.
   Беседуя, мы дошли до развилки – той самой, где ранее днем остановилась наша машина, а в следующую минуту я осознал, что вилла «Маргарита», жилище таинственной мадам Добрей – и есть тот самый домишко, из которого выходила богиня, поразившая меня красотой.
   – Мадам Добрей живет здесь уже много лет, – сказал комиссар, кивая на домик. – Очень тихо и совсем скромно. Кажется, у нее нет ни друзей, ни знакомых, кроме тех, с кем она общается с ой поры, как поселилась в Мерлинвиле. Она никогда не рассказывала ни о своем прошлом, ни о муже. Никто даже не знает, жив ли он. Загадочная особа, как вы сами понимаете.
   Я кивнул. Любопытство мое росло, и я отважился спросить:
   – А… ее дочь?
   – Изумительная девушка – скромная, набожная, все как полагается. Вот только жаль ее, ведь даже если сама она ничего не знает о прошлом своей семьи, человек, который к ней посватается, захочет его узнать, и… – комиссар не договорил и цинично пожал плечами.
   – Но она же не виновата! – воскликнул я с растущим негодованием.
   – Нет. Но сами-то вы как поступили бы? Мужчины весьма щепетильно относятся к прошлому своих будущих жен.
   Мои дальнейшие возражения пришлось оставить при себе, поскольку мы подошли к крыльцу. Мсье Отэ позвонил. Через несколько минут мы услышали за шаги, а потом дверь отворилась. На пороге стояла та самая юная богиня, которую я заприметил днем. Когда она увидела нас, румянец ее погас, и щеки стали мертвенно бледными, а глаза расширились от ужасного предчувствия. Сомнений не было: она испугалась!
   – Мадемуазель Добрей, – сказал мсье Отэ, сдернув с головы шляпу, – сожалеем, что пришлось вас потревожить, но закон требует… вы же понимаете? Выражаю мое почтение вашей матушке мадам Добрей. Не будет ли она любезна уделить мне несколько минут для беседы?
   Какое-то время девушка стояла неподвижно, прижав руку к левой стороне груди, словно пыталась унять внезапное сердцебиение. Однако вскоре она овладела собой и сказала хрипловатым голосом:
   – Я сейчас спрошу ее. Входите, пожалуйста.
   Девушка скрылась в комнате слева по коридору, и мы услышали как она что-то негромко сказала. Затем зазвучал другой голос, очень похожий по тембру, но в его напевном журчании проскальзывали более резкие нотки:
   – Ну конечно. Пригласи их войти.
   В следующую минуту мы уже лицезрели загадочную мадам Добрей.
   Ростом она была намного ниже дочери, а округлые изгибы ее фигуры были исполнены достоинств пленительной зрелости. И прическа у нее была не такая, как у златокудрой дочери – темные гладкие волосы, разделенные на прямой пробор «а-ля мадонна». Голубые глаза сияли из-под полуопущенных век, на щеках виднелись ямочки, а на слегка разомкнутых губах, казалось, вот-вот запорхает загадочная улыбка. Чувствовалась в ней какая-то почти избыточная женственность, обольстительная и податливая одновременно. Заметно было, что она уже не первой молодости, хотя и прекрасно сохранилась, не утратив очарования, которое не зависит от возраста.
   Она стояла перед нами, сжав руки – неуловимо притягательная и такая трогательная и беззащитная в этом черном платье с белоснежным воротничком и манжетами.
   – Вы хотели видеть меня, мсье? – спросила мадам Добрей.
   – Да, мадам. – Мсье Отэ кашлянул, прочищая горло. – Я расследую гибель мсье Рено. Вы ведь, наверное, уже слышали об этом?
   Она молча склонила голову. Выражение ее лица ничуть не изменилось.
   – Мы пришли спросить вас, не можете ли вы… эээ… пролить свет на некоторые сопутствующие обстоятельства?
   – Я? – Удивление в ее голосе было великолепно.
   – Да, мадам. Пожалуй, будет лучше, если мы поговорим с вами наедине. – Судья многозначительно посмотрел на девушку.
   Мадам Добрей повернулась к дочери:
   – Марта, дорогая…
   Но девушка отрицательно покачала головой.
   – Нет, маман, я не уйду. Я не ребенок, мне уже двадцать два. Я никуда не уйду.
   – Сами видите, мсье, – сказала судье мадам Добрей.
   – Мне бы не хотелось говорить в присутствии мадемуазель Добрей.
   – Как сказала моя дочь, она уже не ребенок.
   Мгновение мсье Отэ медлил, обескураженный ее ответом.
   – Хорошо, мадам, – сказал он наконец. – Будь по-вашему. У нас есть основания считать, что вы имели обыкновение по вечерам посещать покойного на его вилле. Это так?
   Бледные щеки мадам Добрей залились румянцем, но она тихо ответила:
   – Как вы смеете задавать мне подобные вопросы?
   – Мадам, мы расследуем убийство.
   – Ну и что же? Я не имею к нему отношения.
   – Мы не можем с уверенностью утверждать это в данный момент, мадам. Но вы хорошо знали покойного. Не говорил ли он вам, что ему угрожает опасность?
   – Нет, никогда.
   – Может, он упоминал о своем пребывании в Сантьяго и о врагах, которых он там нажил?
   – Нет.
   – Стало быть, вы ничем не можете нам помочь?
   – Боюсь, что не могу. Я в самом деле не понимаю, почему вы пришли именно ко мне. Разве его жена не может поведать вам все, что вы хотите знать? – В ее голосе сквозила легкая ирония.
   – Мадам Рено рассказала нам все, что знала.
   – А! – протянула мадам Добрей. – Представляю себе…
   – Что именно, мадам?
   – Ничего.
   Следственный судья посмотрел на нее долгим взглядом. Он осознавал, что сражается на дуэли и противник у него весьма достойный.
   – Вы настаиваете на своем утверждении, что мсье Рено ни во что вас не посвящал?
   – А с какой стати вы решили, что он должен был?
   – Мы так решили, мадам, – сказал мсье Отэ с намеренной жесткостью, – потому что мужчина доверяет своей любовнице то, что он не всегда расскажет жене.
   – Ах! – Она рванулась вперед, глаза ее сверкнули. – Вы оскорбляете меня, мсье! В присутствии дочери! Мне нечего вам сказать. Соблаговолите покинуть мой дом!
   Лавры победителя достались даме. Мы покинули виллу «Маргарита» словно стайка пристыженных школьников. Судья сердито бурчал что-то себе под нос, Пуаро же, казалось, погрузился в раздумья. Внезапно он очнулся от грез и живо поинтересовался у мсье Отэ, нет ли поблизости приличной гостиницы.
   – В этой части города есть небольшая – называется «Де Бан». Всего в сотне метров по этой дороге. Не исключено, что там можно почерпнуть ценную для расследования информацию. Итак, надеюсь вновь увидеть вас завтра утром.
   – К вашим услугам, мсье Отэ.
   Обменявшись любезностями, мы распрощались. Пуаро и я направились в Мерлинвиль, а остальные вернулись на виллу «Женевьева».
   – Полицейская система Франции вызывает у меня огромное восхищение, – сказал Пуаро, глядя им вслед. – У них есть сведения обо всех жителях, до мельчайших подробностей – это просто невероятно. Мсье Рено провел здесь чуть более шести недель, а они уже прекрасно осведомлены о его вкусах и предпочтениях. В мгновение ока они предоставили нам информацию о банковском счете мадам Добрей и сообщили, какие суммы поступили на него в последнее время! Воистину великое дело – досье. Но что там такое? – Он резко обернулся.
   Девушка – запыхавшаяся, без шляпки, нагоняла нас. Это была Марта Добрей.
   – Простите меня, – крикнула она, поравнявшись с нами. – Я… я не должна была, знаю. Только не рассказывайте маме. Но правда ли то, что говорят про мсье Рено? Будто бы он нанял детектива перед смертью, и вы… – вы и есть тот самый детектив?
   – Да, мадемуазель, – мягко ответил Пуаро. – Совершенно верно. Но откуда вы узнали об этом?
   – Франсуаза рассказала нашей Амели́, – объяснила Марта и покраснела.
   Пуаро поморщил нос.
   – Вот и попробуйте соблюсти секретность в таких делах! Но это неважно. Ну, мадемуазель, это все, что вы хотите знать?
   Девушка колебалась. Казалось, ее мучает какой-то вопрос, но она боится его задать. Наконец она спросила почти шепотом:
   – А уже… кого-то подозревают?
   Пуаро пристально посмотрел на нее. А потом уклончиво ответил:
   – Подозрение прямо-таки витает в воздухе, мадемуазель.
   – Да, я понимаю… но… никого конкретно не подозревают?
   – Почему вас это интересует?
   Похоже, девушку испугал его вопрос. И в памяти моей мгновенно всплыли слова, которые недавно сказал о ней Пуаро: «девушка с тревожными глазами»!
   – Мсье Рено всегда так хорошо ко мне относился, – ответила она, наконец. – Так что вполне естественно, что я хотела бы знать.
   – Понимаю, – сказал Пуаро. – Что ж, мадемуазель, в настоящий момент подозреваются двое.
   – Двое?
   Я мог бы поклясться, что в голосе ее послышалось одновременно удивление и облегчение.
   – Имена их нам не известны, но предположительно это чилийцы из Сантьяго. Ну вот, мадемуазель, видите, как действуют на меня юность и красота! Я выдал вам профессиональную тайну.
   Девушка облегченно рассмеялась, а затем чуточку застенчиво поблагодарила Пуаро.
   – Мне надо бежать, а то маман хватится.
   Она развернулась и побежала по дороге – истинная Аталанта [6 - Аталанта – в греческой мифологии участница калидонской охоты и похода аргонавтов; собирательный образ, который, вероятно, возник из слияния двух героинь: аркадской, славившейся меткой стрельбой из лука, и беотийской, знаменитой быстротой ног.] наших дней. Я глаз не мог отвести.
   – Мон ами, мы так и будем стоять здесь столбом всю ночь напролет? – сказал Пуаро с мягкой иронией в голосе. – Стоило вам увидеть прелестную женщину – и вот вы уже голову потеряли!
   Я засмеялся и стал оправдываться:
   – Но она действительно прекрасна, Пуаро. Из-за нее любой потеряет рассудок.
   – Мон дьё! – простонал Пуаро. – До чего же у вас податливое сердце!
   – Пуаро, – ответил я, – а помните, как после завершения расследования в Стайлзе…
   – Это когда вы влюбились сразу в двух красавиц, но ни одна не ответила вам взаимностью? Как же, помню-помню.
   – Вы тогда еще утешали меня, что, возможно, когда-нибудь мы снова вместе отправимся на поиски приключений, и тогда…
   – Ну-ну?
   – Ну, вот, мы снова вместе, ведем расследование, и… – Я сделал многозначительную паузу и смущенно хохотнул.
   Но Пуаро, к моему удивлению, покачал головой с очень серьезным видом.
   – Ах, мон ами, забудьте о Марте Добрей. Эта девушка не для вас. Как сказано: «Не прилагайте к ней сердца»! Послушайтесь совета папы Пуаро!
   – Но почему? – вскричал я. – Комиссар ведь сказал, что она столь же добродетельна, сколь и красива! Чистый ангел!
   – Некоторые закоренелые преступники, которых я знал, тоже имели ангельскую внешность, – добродушно заметил Пуаро. – Порок развития серых клеточек может легко сочетаться с ликом мадонны.
   – Пуаро, – ужаснулся я. – Вы же не хотите сказать, что подозреваете такое невинное дитя!
   – Ну-ну, полно вам, не горячитесь вы так! Я не сказал, что подозреваю ее. Но вы должны признать, что ее тревожный интерес к этому делу несколько необычен.
   – На сей раз я более прозорлив, чем вы, – сказал я. – Она тревожится не за себя, а за свою матушку.
   – Друг мой, вы как всегда ничего не поняли. Мадам Добрей отлично может за себя постоять, и дочери нечего о ней беспокоиться. Признаю́, только что я немного подтрунивал над вами, но все равно повторю то, что сказал в самом начале: не прилагайте сердца к этой девушке. Она не для вас! Я, Эркюль Пуаро, знаю это. Проклятье! Вот только вспомнить бы, где я видел ее лицо!
   – Чье лицо? – спросил я ошарашенно. – Дочери?
   – Нет. Матери.
   Заметив мое удивление, он многозначительно кивнул.
   – Да-да – именно так. Это было много лет назад, я тогда еще служил в бельгийской полиции. Нет, я никогда не встречал эту женщину, но видел ее фото – и в связи с каким-то преступлением. Мне даже кажется, что…
   – Что?
   – Я могу ошибаться, но мне кажется, что это было дело об убийстве!

Глава 8. Нежданная встреча

   С утра пораньше мы прибыли на виллу. На этот раз страж на воротах не только беспрепятственно пропустил нас, но еще и отдал нам честь, и мы направились к дому. Горничная Леони как раз спускалась по ступенькам, и, судя по всему, была не прочь поболтать.
   Пуаро справился о здоровье миссис Рено.
   Леони покачала головой.
   – Она в страшном горе, бедняжечка! Ничего не ест – ни крошки! И бледная как привидение. Просто сердце разрывается, глядя на нее. Вот я, к примеру, ни за что не стала бы так убиваться по мужу, который изменял мне с другой!
   Пуаро сочувственно закивал.
   – Все верно, но что вы хотите? Сердце любящей женщины готово многое простить. Тем не менее, за последние несколько месяцев вам, наверное, часто приходилось наблюдать, как они ссорятся, упрекают друг друга?
   И снова Леони покачала головой.
   – Никогда, мсье! Мадам ни разу не обвинила его, даже не упрекнула! У нее ангельский характер и терпение – не то что у мсье.
   – Мсье не был ангелом?
   – И близко не был. Когда он бесился – весь дом на ушах стоял. В тот день, когда они поругались с мсье Жаком – бог ты мой! – их было слышно аж на рыночной площади – так они орали!
   – Еще бы, – сказал Пуаро. – А когда именно они поругались?
   – О, да перед самым отъездом мсье Жака в Париж. Он чуть на поезд не опоздал. Опрометью выскочил из библиотеки и схватил саквояж, который оставил в холле. Автомобиль тогда стоял в ремонте, так ему пришлось бегом на станцию бежать. Я вытирала пыль в гостиной, когда он пронесся мимо – лицо белое-белое, а на щеках горят два красных пятна. Ох, ну и злился же он!
   Леони вела свой рассказ с нескрываемым удовольствием.
   – И в чем же состоял предмет их размолвки?
   – Ах, да я понятия не имею, – призналась Леони. – Ну, орали они, это правда, но так громко и так тараторили, что только кто-нибудь привычный к английской речи смог бы разобрать. Но мсье весь день ходил как туча! Ему невозможно было угодить!
   Наверху хлопнула дверь, и Леони осеклась.
   – Да меня же Франсуаза заждалась! – воскликнула она, очнувшись и запоздало вспомнив о своих обязанностях. – Старуха и без того меня все время пилит и пилит.
   – Одну минутку, мадемуазель. А где сейчас следственный судья?
   – Они вышли во двор, посмотреть на авто в гараже. Мсье комиссару пришла в голову идея, что им могли воспользоваться в ту ночь, когда случилось убийство.
   – Вот так идея, – пробормотал Пуаро, когда девушка исчезла из виду.
   – Пойдете и присоединитесь к ним?
   – Нет, подожду их возвращения в гостиной. Утро жаркое, а там попрохладнее.
   Такое безмятежное восприятие действительности мне не слишком понравилось.
   – Если вы не возражаете, – начал я и запнулся.
   – Ни в малейшей степени. Хотите провести собственное расследование, а?
   – Ну, вообще-то я скорее хочу взглянуть на Жиро, если он где-то поблизости, интересно, вдруг он что отыскал.
   – Гончий пес в человеческом обличье, – пробормотал Пуаро и, прикрыв глаза, вольготно раскинулся в мягком кресле. – Всенепременно, мой друг. Оревуар!
   Я вышел через парадную дверь. Действительно, было очень жарко. Я свернул на тропинку, по которой мы ходили накануне. Мне захотелось еще раз взглянуть на место преступления. Впрочем, я не пошел прямиком туда, а взял правее, чтобы через заросли кустарника выйти к лункам, расположенным в нескольких сотнях ярдов. Если Жиро все еще у бункера, я хотел понаблюдать за его методами до того, как он узнает о моем присутствии. Однако кустарник здесь оказался гораздо гуще, и мне стоило немалых усилий продраться сквозь него. Когда я наконец выбрался на волю, это случилось довольно неожиданно и я со всего маху налетел на молодую женщину, стоявшую спиной к живой изгороди.
   Она, что совершенно естественно, сдавленно взвизгнула, но и я тоже не удержался от удивленного возгласа. Ведь это была моя попутчица из поезда – Синдерелла!
   Удивление было взаимным.
   – Вы? – вскрикнули мы в один голос.
   Девушка пришла в себя первая.
   – Здравствуйте, я ваша тётя! Что вы здесь делаете?
   – Хотел задать вам тот же вопрос! – парировал я.
   – Позавчера, когда я видела вас в последний раз, вы как пай-мальчик спешили вприпрыжку домой в Англию. Неужто ваш член парламента отдал вам свой сезонный проездной билет в оба конца?
   Последнее предложение я пропустил мимо ушей.
   – А когда я видел вас в последний раз, – ответил я, – вы, как пай-девочка, бежали вприпрыжку домой за своей сестрицей. Как она поживает, кстати?
   В награду мне сверкнула белозубая улыбка.
   – Как мило, что вы спросили! Сестричка в полном порядке, благодарю!
   – Она здесь вместе с вами?
   – Нет, осталась в городе, – с достоинством ответила кокетка.
   – Не верю я ни в какую сестру, – засмеялся я. – Ну, разве что ее зовут миссис Гаррис! [7 - Миссис Гаррис – нарицательное обозначение выдуманного человека, которому приписываются те или иные поступки и высказывания. На несуществующую миссис Гаррис, дабы придать себе больше весу в глазах клиентуры, ссылается персонаж романа Чарльза Диккенса «Жизнь Мартина Чезлвита» (1844) сиделка Сара Гэмп.]
   – А как меня зовут, вы помните? – с улыбкой спросила она.
   – Синдерелла. Но вы ведь скажете мне свое настоящее имя?
   Она отрицательно помотала головой, лукаво прищурившись.
   – И не скажете даже, почему вы оказались здесь?
   – О, а что такого? Полагаю, вы слышали, что люди моей профессии тоже иногда отдыхают?
   – На дорогих морских курортах во Франции?
   – И очень даже дешевых, надо знать места.
   Я пристально посмотрел на нее.
   – И все же, вы ни словом не обмолвились об этом, когда мы виделись два дня назад.
   – Всех нас порой постигают разочарования, – назидательно изрекла Синдерелла. – Так вот, я и без того достаточно рассказала вам о себе. Пай-мальчикам не следует быть чересчур дотошными. Вы, кстати, тоже еще не сказали мне, зачем сюда приехали. Наверное, притащились за своим членом парламента, чтобы веселиться на пляжике.
   Я покачал головой.
   – Не угадали. Помните, я рассказывал вам о своем друге – великом детективе?
   – Да, и что?
   – И вы, наверное, слышали о преступлении на вилле «Женевьева»?
   Она уставилась на меня огромными круглыми глазами. Грудь ее заходила ходуном.
   – Хотите сказать… вы поэтому здесь?
   Я кивнул. Сомнений нет – я сорвал банк. Слишком уж очевидно, что я сильно вырос в ее глазах – ведь несколько секунд она молчала и пристально смотрела на меня. Затем она многозначительно кивнула.
   – Ну, это умереть – не встать! Берите меня с собой. Я хочу сама увидеть все ужасы.
   – Что вы имеете в виду?
   – Да все то же! Божечки, да разве я не говорила вам, что помешана на преступлениях? Неужто вы думаете, что я просто так рискую переломать ноги, лазая в туфлях на каблуках по этой стерне? Да я уже несколько часов тут вынюхиваю-выискиваю. Сунулась через ворота, но там этот французский жандарм караулит – старый зануда, ничем его не проймешь. Думаю, ни Елена Троянская, ни Клеопатра, ни даже Мария, королева Шотландии с ним бы не сладили! Как же мне повезло, что я вас встретила. Пойдемте, покажете мне все улики!
   – Но, послушайте… погодите минутку… я не могу. Никто мне не позволит. Здесь с этим очень строго.
   – Но вы же с вашим другом – крупные шишки?
   Мне до смерти хотелось упрочить значительность своего положения и я сдался:
   – Но отчего вам так не терпится? Что именно вы хотите там увидеть?
   – Да всё! И место, где это случилось, и оружие, и труп, и отпечатки пальцев, и все прочие интересные штуки. Уж повезло так повезло – впервые оказаться там, где совершилось убийство! Да я всю жизнь буду об этом вспоминать!
   Я отвернулся, почувствовав тошноту. Что стало с нашими женщинами? Меня прямо-таки воротило от омерзительного возбуждения этой девицы. Прежде я читал о толпах женщин, осаждавших суды, где какому-нибудь бедолаге грозил смертный приговор. Иногда я задавался вопросом: кто они, эти женщины? А теперь я знал. Это такие же, как Синдерелла – молодые, но одержимые нездоровой жаждой скандала, сенсации любой ценой, без оглядки на какие-то приличия или чувство сострадания. Цветущая, живая красота этой девушки непреодолимо влекла меня к ней, и я был не в силах сопротивляться. Однако в душе я не мог избавиться от своего первого впечатления – неодобрения, неприятия. Я вспомнил свою давно скончавшуюся матушку. Что подумала бы она об этом странном порождении современности? Хорошенькое личико под слоем пудры, а еще глубже – эдакая кровожадность!
   – Хватит важничать, – внезапно сказала эта юная особа. – Подумаешь, какая цаца. Когда вас позвали на дело, вы же не крутили носом, что, мол, здесь дурно пахнет и попрошу меня не впутывать?
   – Да, но…
   – Поставьте себя на мое место: если бы вы отдыхали где-то поблизости, неужто не побежали бы разведать, что да как? Еще как побежали бы!
   – Но я же мужчина. А вы – женщина.
   – По-вашему, женщина – это существо, с визгом вспрыгивающее на стул при виде мышки. Что за допотопные взгляды! Но вы же отведете меня туда, правда? Поймите, это очень важно для меня.
   – Почему вдруг?
   – Репортеров туда не пускают. А я могла бы загрести кучу деньжищ в какой-нибудь газете. Знаете, сколько они платят за сведения из первых рук?
   Меня мучили сомнения. Ее мягкие пальчики скользнули в мою ладонь.
   – Пожалуйста… будьте душкой.
   И я капитулировал. Втайне роль проводника была мне даже по душе. В конце концов, не мое это дело, оценивать моральные качества девушки. Меня немного тревожило, что скажет на это судья, но я убедил себя, что никакого вреда расследованию мы не причиним.
   Сперва мы отправились на место, где было найдено тело. Здесь дежурил полицейский. Узнав меня, он уважительно взял под козырек и ни словом не обмолвился о моей спутнице. Верно, решил, что я за нее ручаюсь. Я рассказал Синдерелле, как обнаружили тело, а она внимательно слушала меня, время от времени задавая довольно разумные вопросы. Затем мы направили наши стопы в сторону виллы. По правде сказать, я шел с оглядкой. Не очень-то мне хотелось кого-нибудь встретить. Я повел девушку сквозь кустарник к сарайчику позади дома. Вчера вечером, как мне помнилось, мсье Бекс запер дверь и вручил ключ полицейскому Маршо со словами: «На случай, если он понадобится мсье Жиро, пока мы будем наверху». Я рассудил, что, скорее всего, парижский детектив после осмотра вернул ключ Маршо. Оставив девушку в кустах вне пределов видимости, я вошел в дом. Маршо дежурил у двери в гостиную. Оттуда доносился рокот голосов.
   – Вам нужен мсье Отэ? Он в салоне. Снова допрашивает Франсуазу.
   – Нет, – поспешно отозвался я. – Не хочу его беспокоить. Но не дадите ли мне ключ от сарая, что за домом, если это не против ваших инструкций?
   – Конечно, мсье. – Он протянул мне ключ. – Вот он. Мсье судья распорядился оказывать вам всевозможное содействие. Вернете мне его, когда закончите там, вот и все.
   – Разумеется.
   Мне весьма польстило отношение Маршо – в его глазах я имел почти такой же вес, как сам Пуаро. Девушка дожидалась меня с нетерпением. Увидев у ключ, она даже негромко вскрикнула от восторга.
   – Значит, добыли?
   – Конечно, – холодно сказал я. – И все же вы должны знать, что это грубое нарушение правил.
   – Да вы просто лапочка! Я вам этого никогда не забуду. Идемте скорее. Нас же не видно из дому?
   – Подождите минутку, – удержал я ее стремительный рывок. – Я не стану вам мешать, если вы действительно хотите войти туда. Но стоит ли? Вы уже видели яму, слышали все подробности насчет убийства. Неужели вам этого мало? Вас ждет отвратительное зрелище, оно не доставит удовольствия.
   Минуту она смотрела на меня с выражением, которое я так и не смог до конца понять. А потом рассмеялась.
   – Вперед, за ужасами, – сказала она. – Идемте же.
   Мы молча приблизились к двери сарая. Я отпер ее и мы вошли. Я подошел к телу и мягко откинул покров, как это сделал вчера мсье Бекс. Девушка тихо ахнула, и я обернулся, чтобы посмотреть на нее. На ее лице отразился ужас, от былого воодушевления не осталось и следа. Она не послушалась меня, и теперь была наказана за то, что пренебрегла моими советами. Мне не было жаль ее. Пусть до конца пройдет это испытание. Я осторожно перевернул покойника.
   – Видите? Заколот ударом в спину.
   Голос ее был едва слышен:
   – Чем?
   Я кивнул на стеклянную банку.
   – Кинжалом.
   Внезапно девушка пошатнулась и безвольно осела на пол. Я ринулся к ней.
   – Вам дурно. Пойдемте отсюда. Для вас это уже слишком.
   – Воды, – прошептала она. – Скорее. Воды…
   Я оставил ее и побежал в дом. По счастью, никого из прислуги не оказалось, и я смог незаметно налить стакан воды, плеснув туда чуточку бренди из своей фляжки. Через несколько минут я вернулся в сарай. Девушка лежала там, где я ее оставил, но несколько глотков бренди с водой чудесным образом вернули ее к жизни.
   – Скорее, скорее уведите меня отсюда! – взмолилась она, дрожа всем телом.
   Я вывел ее на воздух, мягко поддерживая под руку. Она затворила за собой дверь и только тогда перевела дух.
   – Мне уже лучше. О, это было ужасно! Зачем вы только позволили мне туда войти?
   Это прозвучало так по-женски, что я не мог сдержать улыбки. Втайне я был весьма доволен тем, что ей стало дурно. Это доказывало, что она не такая уж бездушная особа, какой показалась вначале. В конце концов, она еще совсем дитя, и ее любопытство, скорее всего, было просто проявлением легкомыслия.
   – Я всеми силами старался вас удержать, – попенял я.
   – Да-да, старались. Ну, что ж, прощайте.
   – Послушайте, вам не стоит идти одной. Вы еще не оправились. Я настаиваю на том, чтобы проводить вас в Мерлинвиль.
   – Чепуха. Уже все прошло.
   – А если вы опять упадете? Нет, я пойду с вами.
   Сопротивлялась она довольно энергично. В конце концов, однако, я настоял на своем и мне было позволено проводить ее до окраины городка. Мы снова прошли по тропинке, мимо роковой ямы и кружным путем вышли на дорогу. Когда стали попадаться первые лавчонки, девушка остановилась и протянула руку.
   – Прощайте. Спасибо вам большущее, что проводили.
   – Вы уверены, что хорошо себя чувствуете?
   – Вполне, благодарю. Надеюсь, вам не влетит за то, что все мне показали?
   Я легко развеял ее опасения.
   – Что ж, прощайте.
   – Оревуар, – поправил я. – Если вы здесь поселились, то мы еще увидимся.
   Она зарделась и улыбнулась мне.
   – Ну, да. Значит, оревуар.
   – Подождите секунду, вы не сообщили мне свой адрес.
   – О, я остановилась в гостинице «Дю Фар» – она небольшая, но вполне приличная. Завтра заглядывайте в гости.
   – Загляну непременно, – пообещал я, пожалуй, с излишним жаром.
   Я смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду, а потом тем же путем вернулся на виллу. Я вспомнил, что не запер сарай. К счастью, мой промах никто не заметил. Повернув ключ в замке, я вынул его и отдал полицейскому. И тут меня осенило, что, хотя Синдерелла и дала мне свой адрес, я до сих пор так и не знаю ее настоящего имени.

Глава 9. Мсье Жиро находит улики

   В гостиной судья усердно допрашивал старого садовника Огюста. Пуаро и комиссар, которые присутствовали при этом, встретили меня улыбкой и вежливым кивком соответственно. Я тихо проскользнул на свободное место за столом. Мсье Отэ был дотошен и кропотлив до чрезвычайности, но ему не удалось выжать из допроса ничего сколько-нибудь важного.
   Огюст признал, что садовые рукавицы принадлежат ему. Он надевал их, когда ухаживал за примулой – некоторые ее сорта могут быть ядовитыми. Он не мог вспомнить, когда надевал рукавицы в последний раз. Разумеется, он их не хватился. Где они обычно лежат? То там, то сям. А лопата обычно стоит в маленьком сарае для садового инвентаря. Был ли он заперт? Конечно, был. Где был ключ? Помилуй бог, в дверях, конечно! Что там красть – там нет ничего ценного. Кто мог предвидеть, что заявится парочка бандитов и убийц? Во времена мадам виконтессы ничего подобного не случалось.
   Мсье Отэ дал понять, что допрос окончен, и старик поплелся к выходу, не переставая ворчать. Памятуя необъяснимое внимание, которое уделил Пуаро следам на клумбах, я пристально изучал садовника, пока тот давал показания. Либо он вообще не имел отношения к преступлению, либо был непревзойденным актером. Как раз когда садовник уже стоял в дверях, меня осенило.
   – Прошу прощения, мсье Отэ, – вскочил я. – Вы позволите мне задать один вопрос?
   – Разумеется, мсье.
   Это меня воодушевило, и я обратился к Огюсту:
   – Где вы держите свои башмаки?
   – Олух царя небесного! – рявкнул старик. – На ногах. Где же еще?
   – А когда ложитесь спать?
   – Под кроватью.
   – А кто их чистит?
   – Никто. Зачем их чистить-то? Что я, попрусь в них на променад, как юнец? По воскресеньям я, само собой, надеваю выходную обувку, а все прочие дни… – Он яростно пожал плечами.
   Обескураженный, я только покачал головой.
   – Так-так, – протянул судья. – Не слишком-то мы продвинулись. Разумеется, мы так и будем топтаться на месте, пока не получим ответ из Сантьяго. Кто-нибудь видел Жиро? По правде сказать, ему не хватает воспитания! Меня просто подмывает послать за ним и…
   – Нет необходимости посылать за мной, мсье судья.
   Мы вздрогнули, услышав этот спокойный голос. Жиро заглядывал в комнату через открытое окно.
   Он легко перемахнул через подоконник и подошел к столу.
   – Я к вашим услугам, мсье судья. Примите мои извинения за то, что не смог прийти раньше.
   – Ничего, ничего, – сконфуженно пробормотал судья.
   – Конечно, я всего лишь туповатый сыскарь, – продолжил Жиро. – В искусстве допроса мало что смыслю. Если бы я кого и опрашивал, то делал бы это при закрытых окнах. А так любой может встать под окном и подслушать… Впрочем, это неважно.
   Мсье Отэ побагровел от злости. Было очевидно, что следственный судья и детектив невзлюбили друг друга. С самого начала между ними то и дело происходили стычки. Наверное, иначе и быть не могло. Жиро считал дураками всех следственных судей, а мсье Отэ, который относился к своему статусу с величайшей серьезностью, не могла не оскорблять бесцеремонная манера парижского детектива.
   – Ну, мсье Жиро, – сказал судья несколько раздраженно, – уж вы-то, я уверен, времени зря не тратили? Вы уже выяснили имена убийц, не так ли? А может, заодно и место, где они сейчас скрываются?
   Мсье Жиро пропустил колкость мимо ушей и ответил:
   – Во всяком случае, я знаю, откуда они прибыли.
   – Каким образом вы это узнали?
   Жиро достал что-то из кармана и выложил на стол. Мы сгрудились вокруг него. Улики были незатейливые: обычный окурок и неиспользованная спичка.
   Детектив резко повернулся к Пуаро:
   – Что вы здесь видите? – спросил он грубоватым, почти развязным тоном.
   Я вспыхнул. Пуаро же остался невозмутим. Он пожал плечами.
   – Сигаретный окурок и спичку.
   – И о чем это вам говорит?
   Пуаро развел руками:
   – Это мне… ни о чем не говорит.
   – Ага! – Жиро был очень доволен. – Вы не удосужились приглядеться. Это не простая спичка – во всяком случае для этой страны. Она обычна для Южной Америки. К счастью, она не сгорела. Иначе мы бы ее не идентифицировали. Очевидно, что один из преступников отшвырнул окурок и прикурил новую сигарету, но одна спичка выпала при этом из коробка.
   – А вторая? – спросил Пуаро.
   – Какая вторая?
   – Та, от которой он прикурил. Вы ее тоже нашли?
   – Нет.
   – Наверное, вы не слишком тщательно искали.
   – Не слишком тщательно… – На мгновение показалось, что детектив вот-вот взорвется, но он сделал над собой невероятное усилие и сдержался. – Вижу, вы любите пошутить, мсье Пуаро. Но как бы там ни было – со спичкой или без – окурка вполне достаточно. Это южноамериканская сигарета, с гильзой из лакричной бумаги.
   Пуаро кивнул. Комиссар возразил:
   – Окурок и спичка могли принадлежать мсье Рено. Не стоит забывать, он всего два года как вернулся из Южной Америки.
   – Нет, – самоуверенно ответил Жиро. – Я уже проверил вещи мсье Рено. У него совсем другие сигареты и спички.
   – Вам не кажется странным, – спросил Пуаро, – что эти чужаки не запаслись ни оружием, ни перчатками, ни лопатой – все эти вещи будто нарочно для них приготовили?
   Жиро усмехнулся с довольно надменным видом.
   – Вне всякого сомнения, это странно. Конечно, все это вполне объяснимо, если вооружиться моей версией.
   – Ага! – сказал мсье Отэ. – Сообщник. Сообщник в доме!
   – Или снаружи, – сказал Жиро, загадочно улыбнувшись.
   – Но кто-то ведь должен был их впустить. Не может же так совпасть, что на их счастье дверь случайно оказалась незаперта?
   – Согласен, мсье судья. Дверь открыли намеренно, однако ее можно было отпереть как изнутри, так и снаружи – и это сделал кто-то, у кого был ключ.
   – Но у кого он был?
   Жиро пожал плечами.
   – Ну, кто же добровольно признается в этом! Но ключ мог быть у многих. Например у сына – мсье Жака. Да, он сейчас на пути в Южную Америку, но он мог потерять ключ, или его могли у него украсть. Теперь, садовник – он ведь работает здесь уже много лет. У одной из юных горничных мог быть любовник. Возможностей очень много. Есть, наконец, еще одна особа, которая с большой вероятностью может иметь при себе ключ.
   – И кто же?
   – Мадам Добрей, – сухо бросил детектив.
   – Вот как? – Лицо у судьи слегка вытянулось. – Выходит, вы и об этом тоже наслышаны?
   – Я наслышан обо всем, – невозмутимо заявил Жиро.
   – Но могу поклясться, кое о чем вы все же не знаете, – сказал мсье Отэ, наслаждаясь возможностью продемонстрировать свое превосходство. И он без лишних слов сообщил о таинственной ночной гостье. Он также упомянул о чеке на фамилию Дювин, и, наконец, протянул Жиро письмо, подписанное «Белла».
   Жиро молча выслушал, внимательно изучил письмо и затем вернул его судье.
   – Все это очень интересно, мсье судья. Но моя версия остается неизменной.
   – И какова же она, ваша версия?
   – В данный момент я бы предпочел ее не оглашать. Вы же помните, мое расследование еще в самом начале.
   – Скажите мне только одно, мсье Жиро, – вмешался вдруг Пуаро. – Ваша версия допускает, что дверь была открыта. Но она не объясняет, почему ее оставили открытой. Разве не естественно было бы затворить ее после того, как злодеи покинули дом? Ведь если бы полицейский, совершая дежурный обход, как это частенько бывает, случайно оказался возле дома, то их немедленно обнаружили бы и арестовали!
   – Черт, да они забыли – вот и все. Просто ошибка, уверяю вас.
   И тут, к моему удивлению, Пуаро произнес почти те же самые слова, что он сказал вчера вечером мсье Бексу:
   – Я с вами не согласен. Дверь оставили открытой либо намеренно, либо по необходимости, и любые версии, отрицающие сей факт, неизбежно заведут в тупик.
   Мы все оторопело смотрели на маленького сыщика. Я-то думал, признание им собственного невежества в отношении спичечной головки непременно должно было его унизить, но он был самодоволен, как всегда, и без малейшего трепета учил уму-разуму великого Жиро.
   Парижский детектив подкрутил усы, насмешливо глядя на моего друга.
   – Не согласны со мной, а? Ну, и что же особенно поражает вас в этом деле? Давайте послушаем ваше мнение.
   – Одно обстоятельство представляется мне особенно важным. Скажите, мсье Жиро, вам не бросилось в глаза, что в этом деле кое-что кажется поразительно знакомым? Вам это дело ничего не напоминает?
   – Знакомым? Напоминает? Навскидку не могу сказать. Думаю, нет, ничего не напоминает.
   – Ошибаетесь, – тихо сказал Пуаро. – Данное преступление почти в точности повторяет то, что было совершено раньше.
   – Когда? И где?
   – Ах, вот этого я, к сожалению, сейчас не могу вспомнить – но я вспомню. Я надеялся, что вы сможете мне помочь.
   Жиро недоверчиво фыркнул.
   – Злоумышленников в масках где только не было! Я не в состоянии припомнить детали всех этих преступлений. И все они похожи в той или иной степени.
   – Но здесь присутствует одна индивидуальная особенность. – Пуаро вдруг оседлал своего назидательного конька и тоном лектора обратился ко всем присутствующим: – Я сейчас говорю с вами о психологии преступления. Мсье Жиро прекрасно знает, что у каждого преступника есть свой уникальный метод, и полиция, когда ее вызывают для расследования – скажем, кражи со взломом – часто может сделать проницательное предположение о личности злодея, опираясь на особый метод, которым тот воспользовался. (Джепп скажет вам то же самое, Гастингс). Человек – существо банальное. Банальное как в добропорядочной повседневной жизни в рамках закона, так и вне закона. Если человек совершил одно преступление, другие его преступления будут в чем-то похожи на первое. Примером тому один убийца из Англии, который по очереди избавлялся от своих жен, топя их в ванне. Если бы он как-то разнообразил способ убийства, то его, наверное, по сей день не разоблачили бы. Но он подчинился общему диктату человеческой природы, решив, что если получилось однажды, то получится снова, и поплатился за отсутствие оригинальности.
   – И в чем же суть всего этого? – глумливо поинтересовался Жиро.
   – В том, что если два преступления чрезвычайно похожи по замыслу и исполнению, то за ними стоит один и тот же мозг. Я ищу этот мозг, мсье Жиро, и я его найду. Здесь у нас имеется настоящий ключ к разгадке – психологический. Вы можете знать все на свете о сигаретах и спичечных головках, мсье Жиро, но я – Эркюль Пуаро, разбираюсь в человеческом разуме! – И с этими словами мой маленький бельгиец очень выразительно постучал себя по лбу. Жиро, как ни странно, оставался совершенно невозмутимым. – Дабы наставить вас на верный путь, – продолжал Пуаро, – я также советую обратить внимание на один факт, который вы упустили. Наручные часы мадам Рено на следующий день после трагедии спешили на два часа. Возможно, вам будет интересно изучить этот факт.
   Жиро выпучил глаза.
   – А вдруг они всегда спешили!
   – Кстати, как мне сообщили, так оно и было.
   – Ну и что тогда?
   – Как бы то ни было, два часа это очень много, – мягко сказал Пуаро. – А еще мы знаем о следах на клумбе.
   Он кивнул в сторону открытого окна, Жиро кинулся к нему и выглянул наружу.
   – На этой?
   – Да.
   – Но я не вижу никаких следов!
   – Именно, – сказал Пуаро, подровняв стопку книг на столе. – Их там нет.
   На миг лицо Жиро исказилось от дикой ярости. Он сделал два шага по направлению к своему мучителю, но в это самое мгновение дверь гостиной отворилась и Маршо объявил:
   – Мсье Стонор, секретарь мсье Рено, только что прибыл из Англии. Впустить его?

Глава 10. Гэбриэл Стонор

   Вошедший в был весьма примечательной личностью. Очень рослый, прекрасного атлетического сложения с бронзовыми от загара лицом и шеей, он сразу стал центром внимания. Жиро рядом с ним выглядел дохляком. Позднее, познакомившись с ним поближе, я узнал, что Гэбриэл Стонор был человеком необыкновенным. Родился он в Англии, но его здорово помотало по свету. Он охотился на крупную дичь в Африке, путешествовал по Корее, фермерствовал в Калифорнии и торговал на островах Южных морей. Служил секретарем у нью-йоркского железнодорожного магната и целый год кочевал по пустыне, подружившись с каким-то арабским племенем.
   Его зоркий взгляд безошибочно остановился на мсье Отэ.
   – Вы судья, который занимается этим делом? Очень приятно с вами познакомиться, мсье. Страшная трагедия. Как там миссис Рено? Как она держится? Это, наверное, ужасное потрясение для нее.
   – Ужасное, просто ужасное, – кивнул мсье Отэ. – Позвольте представить, это мсье Бекс – наш комиссар полиции, мсье Жиро из уголовной полиции. Этот господин – мсье Эркюль Пуаро, мсье Рено послал за ним, но он прибыл слишком поздно и уже ничего не смог сделать, чтобы предотвратить трагедию. А это друг мсье Пуаро – капитан Гастингс.
   Стонор с особым интересом посмотрел на Пуаро.
   – Он действительно послал за вами?
   – Значит, вы не знали, что мсье Рено намеревался вызвать детектива? – вставил мсье Бекс.
   – Нет, не знал. Но я ничуть не удивлен этому.
   – Почему?
   – Потому что старик нервничал! И я не знаю, по какой причине. Он не посвящал меня в свои страхи. Не в таких мы были отношениях. Но он определенно был встревожен, причем нешуточно!
   – Хмм, – сказал мсье Отэ. – А причин вы не знаете?
   – Да, как я и говорил, сэр.
   – Извините, мсье Стонор, но мы должны начать с некоторых формальностей. Ваше полное имя?
   – Гэбриэл Стонор.
   – Когда вы заняли должность секретаря мсье Рено?
   – Почти два года назад. Мсье Рено как раз вернулся из Южной Америки. Наш общий знакомый порекомендовал меня, и мы поладили. Сказать по правде, он был отличный босс.
   – Много ли он вам рассказывал о своей жизни в Южной Америке?
   – Да, порядочно.
   – Вам известно, бывал ли он в Сантьяго?
   – Много раз, я уверен.
   – Не упоминал ли он о каком-то особом инциденте, который произошел с ним там – что-нибудь, что могло спровоцировать своего рода вендетту?
   – Никогда.
   – Не говорил ли он о каких-то секретных сведениях, которые получил во время пребывания там?
   – Нет.
   – Он когда-нибудь вообще говорил вам о каких-то секретных бумагах?
   – Нет, не припоминаю. Но его постоянно окутывала тайна. К примеру, он ни разу при мне не вспоминал свое детство или молодые годы, вплоть до поездки в Южную Америку. По происхождению он, если не ошибаюсь, французский канадец, но он никогда не рассказывал о своей жизни в Канаде. Он был скрытным, как моллюск в раковине.
   – Значит, насколько вам известно, у него не было врагов, и вы не можете навести нас на какой-либо секрет, обладание которым могло стать причиной его убийства?
   – Именно так.
   – Мсье Стонор, вы когда-нибудь слышали фамилию Дювин в связи с делами или личной жизнью мсье Рено?
   – Дювин. Дювин, – задумчиво повторил Стонор. – Нет, думаю, нет. И все же она кажется мне знакомой.
   – А знакома ли вам некая дама – подруга мсье Рено, которую зовут Белла?
   Мистер Стонор снова отрицательно покачал головой.
   – Белла Дювин? Так ее зовут? Любопытно! Я уверен, что это имя мне известно, но сейчас не могу припомнить, в связи с чем.
   Судья кашлянул.
   – Понимаете, мсье Стонор, дело обстоит вот как. Мы не можем допустить ни малейших оговорок. Вы, возможно, из уважения к мадам Рено, к которой вы, как я полагаю, испытываете большое почтение и привязанность, могли… короче! – сказал мсье Отэ, не сумев выпутаться из заковыристой фразы. – Не должно быть никаких недомолвок.
   Стонор уставился на судью, в глазах у него засветился огонек озарения.
   – Я не вполне вас понимаю, – начал он сдержанно. – При чем тут миссис Рено? Я испытываю огромное уважение к этой леди. Она очень красивая и необычная женщина, но объясните, как мои недомолвки или скрытность могут отразиться на ней?
   – Допустим, выяснится, что эта Белла Дювин была больше, чем просто приятельницей ее мужа?
   – А! Теперь понятно, к чему вы клоните. Но я поставлю последний доллар на то, что вы ошибаетесь. Старик никогда не волочился за юбками. Он просто обожал свою жену. Я не знаю более преданной и любящей четы.
   Мсье Отэ понимающе покачал головой.
   – Мсье Стонор, у нас в руках неопровержимое доказательство – любовное письмо, написанное упомянутой Беллой мсье Рено, где она упрекает его в том, что он охладел к ней. Более того, мы также имеем сведения, что незадолго до смерти у него была интрижка с одной француженкой – мадам Добрей, которая снимает виллу по соседству. И это у человека, который, по вашим словам, никогда не волочился за юбками!
   Глаза секретаря гневно сощурились.
   – Погодите, мсье судья. Вы взяли ложный след. Я знал Поля Рено. Все, что вы только что рассказали, совершенно невозможно. Должно быть какое-то другое объяснение.
   Судья пожал плечами.
   – И какое же «другое объяснение» может здесь быть?
   – А что именно навело вас на мысль о любовной связи?
   – Мадам Добрей имела обыкновение навещать его по вечерам. Кроме того, с тех пор, как мсье Рено поселился на вилле «Женевьева», мадам Добрей получила на свой банковский счет большую сумму денег. В общей сложности она составляет четыре тысячи фунтов в пересчете на ваши английские деньги.
   – Да, так оно и было, – спокойно ответил Стонор. – Я сделал эти переводы по его просьбе. Но это была не интрижка.
   – Да? Мой бог, а что же тогда это было?
   – Шантаж, – резко произнес Стонор, с силой хлопнув ладонью по столу. – Вот что!
   – А! Вот это идея! – невольно вскрикнул судья, потрясенный этим открытием.
   – Шантаж, – повторил Стонор. – Старика подоили – и здорово, причем. Четыре тысячи фунтов за пару месяцев – фьюить! Я говорил вам, что была у Рено какая-то тайна. Очевидно, эта мадам Добрей знала достаточно, чтобы прижать его.
   – Это возможно! – возбужденно воскликнул судья. – Очень даже возможно!
   – Возможно? – рявкнул Стонор. – Да так и есть! Скажите, вы спрашивали миссис Рено об этой любовной связи, которая вам тут померещилась?
   – Нет, мсье. Мы не хотели причинять мадам лишних огорчений, пока этого можно было избежать.
   – Огорчений? Да она рассмеялась бы вам в лицо! Говорю вам, супруги Рено были идеальной парой, на все сто!
   – А, это напомнило мне еще кое-что, – сказал мсье Отэ. – Мсье Рено поставил вас в известность о содержании своего завещания?
   – Я знаю о нем все – сам отправлял его адвокату после того, как старик его составил. Могу назвать вам имя его поверенных, если желаете с ними встретиться. Завещание у них. Оно очень простое. Половину он в виде пожизненного дохода завещает жене, а половину – сыну. Еще есть несколько мелких наследников. Вроде бы он и мне оставил тысячу.
   – И когда было написано это завещание?
   – О, года полтора назад.
   – Сильно ли вы удивитесь, мсье Стонор, если узнаете, что мсье Рено составил новое завещание, менее, чем две недели назад?
   Было очевидно, что Стонор сильно удивлен.
   – Понятия об этом не имел. И что же там нового?
   – Все его огромное состояние он безоговорочно завещал жене. И никаких упоминаний о сыне.
   Мистер Стонор протяжно свистнул.
   – Я бы сказал, это как-то чересчур сурово по отношению к парню. Эдакий щелчок по носу! Мать его, конечно, обожает, но для всего остального мира это будет выглядеть так, словно отец ему не слишком доверял. Однако это доказывает, что, как я и говорил, Рено и его жена были в прекрасных отношениях.
   – Именно так, именно так, – сказал мсье Отэ. – Возможно, нам придется пересмотреть наши выводы по многим пунктам. Конечно же, мы отправили каблограмму в Сантьяго и ожидаем ответа с минуты на минуту. Тогда всё так или иначе прояснится. С другой стороны, если верно ваше заявление о шантаже, мадам Добрей непременно должна обладать кое-какой важной информацией.
   Пуаро вставил вопрос:
   – Мсье Стонор, а шофер-англичанин, Мастерс – как долго он работает у мсье Рено?
   – Больше года.
   – А вы не знаете, бывал ли он когда-нибудь в Южной Америке?
   – Уверен, что нет. До того, как перейти к мистеру Рено, он много лет работал у одних и тех же хозяев в Глостершире, я хорошо знаю эту семью.
   – То есть, вы можете ручаться, что он вне подозрений?
   – Абсолютно.
   Пуаро явно расстроился.
   Тем временем судья вызвал Маршо.
   – Передайте мои наилучшие пожелания мадам Рено и скажите, что я буду рад, если она соблаговолит уделить мне несколько минут для беседы. Пусть не беспокоится, я сам поднимусь к ней.
   Маршо козырнул и удалился.
   Прошло всего несколько минут, а затем, к нашему удивлению, дверь открылась и в комнату вошла миссис Рено, смертельно бледная в своем глубоком трауре.
   Мсье Отэ, в отчаянии от того, что ей пришлось спуститься, бросился отодвигать для нее кресло. Она поблагодарила его улыбкой. Стонор обеими руками взял ее руку и молча сжал. Этот жест сочувствия был красноречивее любых слов. Миссис Рено обратилась к мсье Отэ.
   – Мсье судья, вы хотели меня о чем-то спросить.
   – С вашего позволения, мадам. Насколько я понял, ваш муж был по происхождению французским канадцем. Можете ли вы рассказать нам что-то о его юности или молодых годах?
   Она покачала головой.
   – Мой муж всегда был очень сдержан, мсье. Я знаю, что родился он где-то на северо-западе, но мне кажется, у него было несчастливое детство, поскольку он никогда не касался своего прошлого. Мы жили только настоящим и будущим.
   – А была ли в его прежней жизни какая-то тайна?
   Миссис Рено слабо улыбнулась и покачала головой.
   – Ничего особо романтического, я уверена, мсье судья.
   Мсье Отэ улыбнулся в ответ.
   – Ваша правда, мы не должны позволять себе опускаться до мелодрамы. И еще кое-что… – Он помедлил.
   И тут в разговор ворвался Стонор:
   – Им в головы взбрела невероятная мысль, миссис Рено. Они считают, что у мистера Рено была любовная связь с мадам Добрей, которая, кажется, проживает по соседству.
   Щеки миссис Рено вспыхнули алым румянцем. Она вскинула голову, прикусила губу, лицо ее задрожало. Стонор замер, не сводя с нее ошарашенных глаз, но мсье Бекс подался вперед и мягко сказал:
   – Мы сожалеем, что причинили вам боль, мадам, но есть ли у вас основания считать, что мадам Добрей и ваш супруг находились в любовной связи?
   Миссис Рено горестно всхлипнула и закрыла лицо руками. Плечи ее затряслись от рыданий. Наконец она подняла голову и сказала срывающимся голосом:
   – Да, это возможно.
   Лицо Стонора выражало такое неподдельное изумление, какого я никогда прежде не видел. Он был совершенно ошеломлен.

Глава 11. Жак Рено

   Как бы развивался этот разговор далее, я не могу сказать, потому что в эту самую минуту кто-то с невероятной силой распахнул настежь дверь, и в гостиной появился высокий молодой человек.
   Всего на миг меня охватило жуткое ощущение, что покойник вдруг ожил. Затем я осознал, что эта темная голова совершенно не тронута сединой и что на самом деле это просто юноша, бесцеремонно ворвавшийся в наше общество. Он бросился к миссис Рено, совершенно не обращая внимания на всех прочих.
   – Мама!
   – Жак! – Заливаясь слезами, она порывисто обняла его. – Сыночек, дорогой! Но почему ты вернулся? Ты же должен был два дня назад отплыть из Шербура на «Анзоре»? – Затем, вспомнив о нашем существовании, она взяла себя в руки и объявила:
   – Мой сын, господа.
   – Ага! – сказал мсье Отэ, кивнув в ответ на поклон молодого человека. – Стало быть, вы не уплыли на «Анзоре»?
   – Нет, мсье. Я как раз собирался объяснить, что «Анзора» задержалась на сутки из-за поломки двигателя. Я должен был отправиться в путь вчера вечером, но купил вечернюю газету и оттуда узнал о… об ужасной трагедии, которая нас постигла… – Голос его дрогнул, а глаза наполнились слезами. – Бедный мой отец… бедный, бедный папа…
   Глядя на него, миссис Рено повторила, словно сквозь сон:
   – Значит, ты не уплыл? – А затем, устало махнув рукой, прибавила: – В конце концов, сейчас это уже не имеет значения.
   – Присядьте, мсье Рено, умоляю вас. – Мсье Отэ, указал на кресло. – Выражаю вам свое глубочайшее сочувствие. Наверное, вы были потрясены, узнав ужасные новости таким образом. Впрочем, это предотвратило ваш отъезд. Нам это на руку, и я надеюсь, вы сможете предоставить сведения, которые помогут раскрыть это таинственное преступление.
   – Я в вашем распоряжении, мсье судья. Спрашивайте о чем угодно.
   – Для начала вот что: как я понимаю, это путешествие было предпринято по распоряжению вашего отца?
   – Совершенно верно, мсье судья. Я получил телеграмму, в которой он просил меня без промедления ехать в Буэнос-Айрес, а оттуда – через Анды до Вальпараисо и далее в Сантьяго.
   – А. И какова цель этого путешествия?
   – Понятия не имею, мсье судья.
   – Что?
   – Да. Сами посмотрите, вот телеграмма.
   Судья взял телеграмму и прочитал вслух:
   – «Срочно отправляйся Шербур садись “Анзору” сегодня вечером рейс Буэнос-Айрес. Конечный пункт назначения Сантьяго. Дальнейшие инструкции будут ждать тебя Буэнос-Айресе. Не медли. Дело первостепенной важности. Рено». И что же, никакой переписки по данному вопросу у вас не было?
   Жак Рено покачал головой.
   – Эта телеграмма – единственное указание подобного рода. Конечно, я знаю, что отец долго жил в Южной Америке и у него там, безусловно, остались деловые интересы и связи. Но он никогда не высказывал намерения отправить меня туда.
   – Вы же тоже, конечно, прожили в Южной Америке довольно долго, мсье Рено?
   – Я был там еще ребенком. Но образование я получил в Англии, и все каникулы обычно проводил тоже там, так что о Южной Америке я знаю куда меньше, чем можно предположить. Видите ли, война началась, когда мне было семнадцать.
   – Вы ведь служили в Английском летном корпусе?
   – Да, мсье судья.
   Мсье Отэ кивнул и продолжил задавать уже хорошо знакомые нам вопросы. Жак Рено отвечал совершенно определенно, что он ничего не знает о том, были ли у его отца враги в городе Сантьяго или где-либо еще на территории южноамериканского континента, что в последнее время он не заметил никакой перемены в отцовском поведении, что отец при нем никогда не упоминал, будто обладает какими-либо секретными сведениями. Поездка в Южную Америку, считал Рено-младший, была связана исключительно с деловыми интересами отца.
   Когда Отэ на минуту умолк, раздался спокойный голос Жиро.
   – Я бы тоже хотел задать несколько вопросов, мсье судья.
   – Конечно, мсье Жиро, если вам угодно, – холодно ответил судья.
   Жиро придвинул свое кресло чуть ближе к столу.
   – Вы были в хороших отношениях с вашим отцом, мсье Рено?
   – Конечно, да, – запальчиво ответил юноша.
   – Вы настаиваете на этом?
   – Да.
   – И никаких размолвок, а?
   Жак пожал плечами.
   – У всех бывают разногласия, такое сплошь и рядом.
   – Верно, верно. Но если кто-то скажет, что у вас с отцом была яростная стычка накануне вашего отъезда в Париж, то этот кто-то, несомненно, солжет?
   Я не мог не восхищаться изобретательностью Жиро. Его «Я знаю все» не было пустой похвальбой. Своим вопросом он явно застал Жака Рено врасплох.
   – Мы… мы действительно поспорили, – признался он.
   – Ах, поспорили? И в ходе спора вы не произносили фразу: «Когда ты умрешь, я смогу делать все, что хочу!»
   – Возможно, и произнес, – пробормотал юноша. – Не помню.
   – А в ответ ваш отец сказал: «Но я пока еще жив!», а вы ему на это: «И очень жаль!»
   Молодой человек ничего не ответил. Его пальцы нервно перебирали предметы, лежавшие перед ним на столе.
   – Я вынужден просить вас ответить. Пожалуйста, мсье Рено, – жестко сказал Жиро.
   Юноша гневно вскрикнул и смахнул со стола на пол массивный нож для бумаг.
   – Какая разница? Вы и так все знаете. Да, я поссорился с отцом. Да, признаю, я сказал ему все эти слова – я был так зол, что даже не помню, что наговорил ему! Я был в бешенстве – в тот момент я чуть не убил его, я был очень близок к этому! – Он с вызывающим видом откинулся в кресле, лицо его горело.
   Жиро усмехнулся, чуть отодвинулся вглубь своего кресла и сказал:
   – У меня все. А вы, конечно же, можете продолжить допрос, мсье судья.
   – Ах, да, разумеется, – сказал мсье Отэ. – И каков был предмет вашего спора?
   – Я отказываюсь отвечать.
   Мсье Отэ так и взвился.
   – Мсье Рено, с законом никому не позволено шутить! – рявкнул он. – Каков был предмет вашей ссоры?
   Юный Рено безмолвствовал, его мальчишеское лицо помрачнело, брови сдвинулись к переносице. Но тут послышался другой голос – невозмутимый и сдержанный голос Эркюля Пуаро.
   – Я могу сообщить его вам, мсье судья, если хотите.
   – Вы знаете?
   – Конечно, знаю. Причиной ссоры была мадемуазель Марта Добрей.
   Рено вздрогнул и резко повернулся к нему всем телом.
   – Так ли это, мсье?
   Жак Рено повесил голову.
   – Да, – признался он. – Я люблю мадемуазель Добрей и хочу на ней жениться. Когда я сообщил об этом отцу, он внезапно пришел в бешенство. Естественно, когда он оскорбил мою возлюбленную, я тоже сорвался.
   Мсье Отэ посмотрел через стол на миссис Рено.
   – А вы знали об этом… обстоятельстве, мадам?
   – Я боялась этого, – ответила она просто.
   – Мама! – вскричал юноша. – И ты тоже! Марта не только красивая, она очень хорошая. Что ты можешь иметь против нее?
   – Я ни в коем случае ничего не имею против мадемуазель Добрей. Но я предпочла бы, чтобы ты женился на англичанке, или пусть даже на француженке, но чтобы у ее матери не было темного прошлого.
   В голосе ее звучала нескрываемая злоба по отношению к мадам Добрей. Я понимал, каким тяжелым ударом было для нее узнать, что единственный сын влюбился в дочь соперницы.
   Миссис Рено продолжила, на этот раз обратившись к судье:
   – Наверное, мне следовало поговорить с мужем об этом, но я надеялась, что это всего лишь полудетский флирт, который сойдет на нет быстрее, если не обращать на него внимания. Теперь я кляну себя за молчание, но мой муж, как я уже сказала, в последнее время был настолько встревожен и озабочен, совсем на себя не похож, что я старалась всеми силами оградить его от лишних огорчений и тревог.
   Мсье Отэ кивнул и подытожил:
   – Когда вы сообщили отцу о своем намерении жениться на мадемуазель Добрей, он удивился?
   – Судя по всему, новость его ошеломила. Затем он велел мне выкинуть эту идею из головы. И сказал, что никогда не даст согласия на этот брак. Я был уязвлен и потребовал объяснить, что он имеет против мадемуазель Добрей. Он не смог дать мне мало-мальски внятного ответа, но в пренебрежительном тоне упомянул о некоей тайне, которая окружает жизнь матери и дочери. Я ответил, что женюсь на Марте, а не на ее предках, но отец кричал на меня и категорически отказывался обсуждать этот вопрос. Он требовал, чтобы я порвал с Мартой. Такая несправедливость и произвол привели меня в ярость, там более, что сам он был всегда очень внимателен к нашим соседкам Добрей и не раз предлагал пригласить их в гости. Я потерял голову, и мы не на шутку разругались. Отец напомнил мне, что я всецело от него завишу, и вот, наверное, в ответ на подобное оскорбление я и сказал, что после его смерти буду делать что захочу…
   Пуаро перебил его быстрым вопросом.
   – А вы знали об условиях отцовского завещания?
   – Я знал, что половину состояния он оставляет мне, а половину – в пожизненное пользование для моей матери. Этот траст тоже перейдет ко мне после ее смерти, – ответил юноша.
   – Рассказывайте дальше, – велел судья.
   – После этого мы как безумные орали друг на друга, пока внезапно я не осознал, что вот-вот опоздаю на парижский поезд. По-прежнему вне себя от бешенства, я побежал на станцию. Впрочем, оказавшись вдали от дома, я успокоился. Я написал Марте, рассказав о том, что произошло, и ее ответ окончательно усмирил мой гнев. Она сказала, что нам следует быть стойкими и любые преграды в конце концов рухнут. Мы должны доказать, что любим друг друга вопреки всем испытаниям, и когда мои родители поймут, что это не просто увлечение с моей стороны, они непременно смягчатся. Конечно, я не стал распространяться о главном, принципиальном возражении отца против этого брака. Вскоре я понял, что от ярости пользы мало. Отец прислал мне в Париж несколько писем, они были приязненными и не касались наших разногласий или их причины, и я отвечал ему в том же духе.
   – Вы можете показать эти письма, а? – спросил Жиро.
   – Я не сохранил их.
   – Неважно, – заметил детектив.
   Рено с минуту смотрел на него, пока судья не продолжил допрос.
   – Перейдем к другому вопросу. Мсье Рено, знаком ли вам кто-то по фамилии Дювин?
   – Дювин? – переспросил Жак. – Дювин? – Он наклонился и медленно взял нож для бумаг, который ранее смахнул со стола. Когда он поднял голову, его глаза встретили внимательный взгляд Жиро. – Дювин? Нет, не припоминаю.
   – Прочтите вот это письмо, мсье Рено, и подели́тесь с нами соображениями – кто бы мог написать подобное вашему отцу.
   Жак Рено взял письмо и пока он его читал, лицо его все больше краснело.
   – Моему отцу? – В его голосе слышалось неподдельное возмущение.
   – Да, мы нашли это в кармане его плаща.
   – А… – он запнулся, исподтишка метнув взгляд на мать. Судья его понял.
   – Пока что – нет. Можете ли вы пролить свет на личность отправителя?
   – У меня нет никаких предположений.
   Мсье Отэ вздохнул.
   – В высшей степени загадочное дело. Ну, что ж, теперь, полагаю, мы можем полностью исключить это письмо. Как вы думаете, мсье Жиро? Мне кажется, оно нас ни к чему не приведет.
   – Определенно нет, – согласился детектив, сделав акцент на слове «нет».
   – И все же, – снова вздохнул судья, – с самого начала дело обещало быть таким прекрасным и простым! – Он поймал взгляд миссис Рено и немедленно залился краской стыда. – Ах, да… – Судья поперхнулся и стал рыться в бумагах на столе. – Посмотрим, так, где же это мы остановились? А, вот – орудие убийства. Боюсь, это причинит вам боль, мсье Рено. Насколько я понимаю, это был ваш подарок матери. Очень печально, очень тяжело…
   Жак Рено подался вперед. Его лицо, раскрасневшееся во время чтения письма, теперь побелело как мел.
   – Вы хотите сказать… ножом для бумаг, который был сделан из аэропланного троса… убили… моего отца? Но это невозможно! Он же такой маленький!
   – Увы, мсье Рено, это чистая правда! Маленькое, но, к сожалению, превосходное орудие. Острое и простое в обращении.
   – А где этот нож? Можно на него взглянуть? Или он все еще… в теле?
   – О, нет, его извлекли. Вы желаете его увидеть? Чтобы убедиться? Что ж, пожалуй, это будет кстати, хотя мадам Рено уже опознала его. И все-таки… мсье Бекс, если вас не затруднит, будьте любезны.
   – Разумеется, мсье судья. Я немедленно его доставлю.
   – А не лучше ли проводить мсье Рено в сарай? – вкрадчиво предложил Жиро. – Он ведь захочет увидеть тело своего отца.
   Парень дрожащей рукой сделал отрицательный жест, и судья, склонный при любой возможности перечить Жиро, ответил:
   – Но не сейчас… сейчас не время. Мсье Бекс, будьте так добры, принесите нож сюда.
   Комиссар покинул комнату. Стонор подошел к Жаку и пожал ему руку. Пуаро поднялся с кресла и поправил пару свечей в канделябрах, которые раздражали его придирчивый взгляд, отбрасывая косую тень. Судья в последний раз перечитывал таинственное любовное письмо, отчаянно цепляясь за свою первоначальную версию об убийстве на почве ревности.
   Внезапно дверь распахнулась и с криком вбежал комиссар.
   – Мсье судья! Мсье судья!
   – Да! Что такое?
   – Кинжал! Он исчез!
   – То есть как – исчез?
   – Пропал, испарился. Стеклянная банка, в которой он лежал, пуста!
   – Что? – крикнул я. – Не может быть! Я только сегодня утром его ви… – Я осекся на полуслове.
   Но всеобщее внимание теперь было приковано ко мне.
   – Что вы сказали? – рявкнул комиссар. – Сегодня утром?
   – Я видел его сегодня утром, – медленно произнес я. – Приблизительно полтора часа назад, если быть точным.
   – Значит, вы входили в сарай? А как вы добыли ключ?
   – Я попросил его у дежурного полицейского.
   – И вошли туда. Зачем?
   Меня терзали сомнения, но в конце концов я выбрал единственно правильное решение – чистосердечно признаться.
   – Мсье судья, – сказал я. – Я совершил чудовищную оплошность, за которую прошу вашего снисхождения.
   – Ну что ж! Продолжайте, мсье.
   – Дело в том, что… – произнес я, мучительно желая оказаться где угодно, только не в этой гостиной, – я встретил одну молодую даму, мою знакомую. Она проявила горячее желание увидеть все, что касается этого дела, и я… ну… коротко говоря, я взял ключ и показал ей тело.
   – Ах вот как! – закричал возмущенный судья. – Но вы совершили не просто серьезную оплошность, капитан Гастингс. Вы грубо нарушили все правила! Как вы только могли позволить себе такую глупость!
   – Я знаю, – каялся я. – И заслуживаю самого строгого порицания от вас, мсье судья.
   – А сюда вы эту даму не приглашали?
   – Конечно же нет. Я встретился с ней случайно. Она англичанка, поселилась в Мерлинвиле, но я не знал об этом, пока нечаянно с ней не столкнулся.
   – Ну-ну, – сказал судья, смягчившись. – Это конечно против правил, но та дама, несомненно, молода и хороша собой, не так ли? Вот что значит молодость. Ах, молодо-зелено! – вздохнул он сентиментально.
   Но тут комиссар, менее романтичная натура, суровый прагматик, взялся за дело:
   – Но неужели вы не заперли дверь, когда уходили?
   – В том-то и дело, – медленно произнес я. – И за это я виню себя ужасно. Моя приятельница была потрясена увиденным. Она чуть не лишилась чувств, и я принес ей немного бренди с водой, а потом проводил до города, хоть она и отказывалась. Впопыхах забыл запереть дверь, и сделал это, только когда вернулся на виллу.
   – Значит, самое меньшее двадцать минут… – медленно сказал комиссар. И умолк.
   – Вот именно, – подтвердил я.
   – Двадцать минут, – задумчиво протянул комиссар.
   – Это прискорбно, – сказал мсье Отэ, его суровость снова к нему вернулась. – Беспрецедентный случай!
   Внезапно послышался другой голос:
   – Вы находите это прискорбным, мсье судья? – спросил Жиро.
   – Конечно нахожу.
   – Ну что же, а я нахожу это восхитительным! – невозмутимо сообщил детектив.
   Этот неожиданный союзник совершенно сбил меня с толку.
   – Восхитительным, мсье Жиро? – спросил судья, исподволь изучая его краем глаза.
   – Вот именно!
   – И почему же?
   – Потому что мы знаем теперь, что убийца или его сообщник находился рядом с виллой всего час назад. И будет странно, если, зная это, мы как можно скорее не задержим его. – В голосе Жиро звучала угроза. Он продолжил. – Убийца пошел на большой риск, чтобы завладеть кинжалом. Возможно, он боялся, что на нем обнаружатся отпечатки пальцев.
   Пуаро повернулся к Бексу.
   – Вы же говорите, там их нет?
   Жиро расправил плечи.
   – Наверное, преступник не был полностью уверен.
   Пуаро посмотрел на него.
   – Вы ошибаетесь, мсье Жиро. Преступник надел рукавицы. Значит, он должен быть уверен.
   – Я не сказал, что это был сам убийца. Это мог быть его сообщник, который об этом факте не знал.
   – Какие-то неинформированные сообщники! – пробормотал Пуаро, но больше ничего не сказал.
   Помощник судьи собирал бумаги со стола. Мсье Отэ обратился к нам:
   – Наша работа здесь завершена. Возможно, мсье Рено, вы пожелаете, чтобы вам зачитали протокол с вашими показаниями. Я намеренно постарался вести все процедуры неофициально, насколько это было возможно. За мои методы работы меня прозвали «оригиналом», но я утверждаю, что в этом деле тоже не обошлось без оригинальности. Теперь оно находится в умелых руках прославленного мсье Жиро. И он, безусловно, сумеет себя проявить. Я только удивлен, и как это он до сих пор не схватил убийцу! Мадам, позвольте еще раз заверить вас в моем искреннем сочувствии. Мсье, желаю вам всего доброго. – И с этими словами судья удалился в сопровождении своего помощника и комиссара.
   Пуаро вынул свои карманные часы размером с довольно крупную луковицу и посмотрел на циферблат.
   – Давайте-ка и мы отправимся в гостиницу на обед, мой друг, – сказал он, – и вы расскажете мне все о своих опрометчивых поступках, совершенных утром. Никто на нас не смотрит. Нет нужды прощаться.
   Мы тихо вышли из комнаты. Автомобиль следственного судьи как раз отъехал. Я спускался по ступеням крыльца, когда меня остановил голос Пуаро:
   – Один маленький момент, мой друг.
   Он ловко выщелкнул свой складной метр и с торжественным видом измерил от воротника до подола плащ, висевший в холле на вешалке. Раньше я этого плаща здесь не видел, стало быть, он мог принадлежать как мистеру Стонору, так и Жаку Рено.
   Затем, удовлетворенно хмыкнув, Пуаро спрятал метр в карман и вышел следом за мной на свежий воздух.

Глава 12. Пуаро кое-что разъясняет

   – Зачем вы измерили плащ? – полюбопытствовал я, когда мы не спеша шли с Пуаро по разогретой солнцем белой дорожке.
   – Что за вопрос! Чтобы узнать, какой он длины, – невозмутимо ответил мой друг.
   Я рассердился. Неисправимая привычка Пуаро делать тайну из ничего всегда меня ужасно злит. Погрузившись в молчание, я предался раздумьям. Мне вспомнились слова миссис Рено, адресованные сыну, на которые я сперва не обратил никакого внимания. Теперь же они воскресли и наполнились новым смыслом: «Значит, ты не уплыл?», – спросила она и потом прибавила: «В конце концов, сейчас это уже не имеет значения».
   Что она хотела этим сказать? Слова ее были загадочно… многозначительными. Могло ли так статься, что она знала больше, чем мы предполагали? Она отрицала, что ей хоть что-то известно о таинственной миссии, которую доверил сыну ее муж. Но было ли ее неведение настолько полным, как она желала продемонстрировать? Могла ли она просветить нас, если бы захотела, и не являлось ли ее молчание частью тщательно продуманного плана?
   Чем дольше я об этом рассуждал, тем сильнее убеждался в своей правоте. Миссис Рено было известно куда больше, чем она рассказала. Она моментально выдала себя, так явно изумившись появлению сына. Я был уверен, что она знала если не самих убийц, то по крайней мере мотив преступления. Но некие весьма могущественные соображения вынудили ее хранить молчание.
   – Вы очень глубоко задумались, мой друг, – прервал мои размышления Пуаро. – Что вас так заинтриговало?
   Я рассказал ему, уверенный в своей правоте, хотя где-то в глубине души и побаивался, что он может высмеять мои подозрения. Но, к моему удивлению, он задумчиво кивнул.
   – Вы совершенно правы, Гастингс. Я с самого начала был уверен, что она что-то не договаривает. Сперва я вообще заподозрил ее, если не в организации, то самое меньшее – в потворствовании преступлению.
   – Вы ее подозревали? – воскликнул я.
   – Ну, разумеется! Она в огромном выигрыше – на самом деле, по завещанию она единственная наследница. Поэтому она сразу привлекла моё внимание. Вы, наверное, заметили, что я постарался как можно быстрее осмотреть ее запястья. Я искал хоть малейшие признаки того, что она могла сама заткнуть себе рот и связать себя. Э бьен, я убедился, что обман исключен, путы были затянуты настолько крепко, что врезались в тело. Это отметало возможность того, что она единолично совершила это преступление. Но оставалась возможность, что она сообщница, или, по крайней мере, подстрекательница. Более того, история, рассказанная ею, была мне очень знакома – двое в масках, под которыми она не могла узнать их лица, упоминание «секретных бумаг» – обо всем этом я уже когда-то слышал или читал. Еще одна маленькая деталь убедила меня, что она говорит неправду. Часы, Гастингс, наручные часы!
   Опять эти наручные часы! Пуаро смотрел на меня с интересом.
   – Вы понимаете, мон ами? Улавливаете мою мысль?
   – Нет, – ответил я несколько сварливо. – Не улавливаю и не понимаю. Вы сами создаете все эти запутанные тайны, и бесполезно просить вас объяснить. Вечно вы держите козыри в рукаве до самой последней минуты.
   – Ну, не сердитесь, друг мой, – сказал Пуаро с усмешкой. – Я все объясню, если хотите. Но ни слова Жиро, понятно? Он считает, что я бесполезная старая кошелка! Это мы еще посмотрим! Справедливости ради, я дал ему подсказку. Если он не воспользовался ею, то это его собственный промах.
   Я заверил Пуаро, что он может на меня положиться.
   – Отлично! Давайте-ка поработаем нашими серыми клеточками. Скажите мне, дружище, в котором часу, на ваш взгляд, случилась эта трагедия?
   – Ну… В два часа ночи или около того, – ответил я, весьма удивившись вопросу. – Помните, миссис Рено сказала, что слышала бой часов, пока преступники были в спальне.
   – Вот именно! И, отталкиваясь от ее слов, вы, судья, Бекс и все остальные безоговорочно приняли указанное время на веру. Но я, Эркюль Пуаро, говорю, что мадам Рено солгала. Преступление произошло как минимум на два часа раньше.
   – Но врачи…
   – После осмотра тела они установили, что смерть произошла за семь-десять часов до обнаружения. Мон ами, по какой-то причине было необходимо, чтобы все считали, что убийство совершилось на два часа позже, чем это было на самом деле. Вы ведь слышали байку о том, что разбитые часы показывают точное время преступления? И вот, для того, чтобы подтвердить свидетельство мадам Рено, кто-то установил стрелки наручных часов на два часа и после этого со всей силы ударил их оземь. Но, как это часто бывает, этот кто-то сам себя перехитрил. Стекло разбилось, но механизм остался цел. Это была катастрофическая ошибка, поскольку часы сразу навели меня на два вывода: во-первых – мадам Рено лжет, а во-вторых – должна быть какая-то важная причина для махинаций со временем убийства.
   – Но какая может быть причина?
   – Ах, в том-то и вопрос! Здесь у нас тайна, покрытая мраком. Пока что я не могу ее разгадать. У меня есть только одна идея, с чем это может быть связано.
   – И с чем же?
   – Последний поезд покинул Мерлинвиль в семнадцать минут первого.
   До меня медленно дошел смысл сказанного.
   – То есть, если преступление якобы совершилось на два часа позже, значит, кто-то, к тому времени уехавший на последнем поезде, получал неопровержимое алиби!
   – Превосходно, Гастингс! Вы поняли!
   Я так и подскочил.
   – Но мы должны опросить служащих станции! Они не могли не заметить двоих иностранцев, севших на поезд! Надо срочно бежать туда!
   – Вы так считаете, Гастингс?
   – Конечно. Скорее пойдемте!
   Легонько коснувшись моей руки Пуаро сдержал мое рвение.
   – Разумеется, если хотите, можете сбегать туда, мон ами, но я, на вашем месте не стал бы спрашивать о двух иностранцах.
   Я оторопело выпучил глаза, а он прибавил несколько нетерпеливо:
   – О-ля-ля, неужто вы поверили в эти сказки, друг мой? Злодеи в масках и вся эта мелодрама!
   Его слова настолько меня ошарашили, что я не знал даже, что сказать. Он продолжил, как ни в чем не бывало.
   – Вы же сами слышали, как я сказал Жиро, что все подробности этого преступления мне знакомы? Так вот, возникают две вероятности: либо мозг, что спланировал первое преступление, спланировал так же и это, либо прочитанный отчет об известном деле, невольно запал нашему убийце в память и подсказал детали. Я смогу доподлинно утверждать, о каком именно деле идет речь, после… – Он умолк.
   В голове у меня одна мысль сменяла другую.
   – Но как же письмо мсье Рено? Он ведь прямо написал о секретных сведениях и о Сантьяго?
   – В жизни мсье Рено была какая-то тайна – это очевидно. Но, с другой стороны, слово «Сантьяго», на мой взгляд – это этакая селедка, которую таскают поперек дороги, чтобы сбить собак со следа. Возможно, что самого мсье Рено таким образом отвлекли, чтобы он не направил свои подозрения на квартал по соседству. Ох, Гастингс, уверяю вас, опасность, поджидавшая мсье Рено, была вовсе не в Сантьяго, а совсем близко – во Франции.
   Он так мрачно и с такой убежденностью произнес эти слова, что я не мог не поверить ему. Но все же выдвинул последнее возражение:
   – А спичка и окурок, найденные возле покойника? Как быть с ними?
   Свет чистейшего наслаждения озарил лицо Пуаро.
   – Подброшены! Подброшены специально, чтобы Жиро или кто-то из его своры их нашел! А Жиро смышлен, он такие мелочи не пропускает! Подобно хорошей гончей. Этот песик прибегает, такой довольный. Часами он ползал на брюхе и вот: «Глядите-ка, что я нашел», – говорит. И потом обращается ко мне: «Что вы здесь видите?» А я и отвечаю ему – чистейшую правду: «Ничего». А Жиро, этот великий Жиро смеется и думает про себя: «Ах, какой же кретин этот старикашка». Но мы ему еще покажем…
   Однако все мои мысли по-прежнему вертелись вокруг главного.
   – Значит, вся эта история со злодеями в масках?..
   – Выдумка.
   – А что случилось на самом деле?
   Пуаро пожал плечами.
   – Это нам может поведать только один человек – мадам Рено. Но она не заговорит. Удивительная женщина, Гастингс, я с первого взгляда понял, что имею дело с незаурядным характером. Сначала, как я уже сказал, я был склонен подозревать ее в причастности к преступлению. Но потом я переменил свое мнение.
   – И что вас заставило это сделать?
   – Внезапное и неподдельное горе мадам Рено при виде мертвого тела ее супруга. Могу поклясться, что мука и слезы ее были совершенно искренними.
   – Да, – кивнул я задумчиво. – Такое ни с чем не спутаешь.
   – Прошу прощения, мой друг – спутать-то можно всегда. Вспомните, хотя бы, какую-нибудь великую актрису. Разве то, как она изображает горе, не впечатляет вас и не создает ощущение подлинности? Нет, каким бы сильным ни было мое впечатление и вера, мне нужны были другие доказательства, которые меня удовлетворят. Великий преступник может быть великим актером. И свою уверенность в этом деле я основывал не на собственных ощущениях, но на том неоспоримом факте, что мадам Рено действительно лишилась чувств. Я приподнимал ее веко и щупал пульс. Притворство исключено – обморок был настоящий. Таким образом я уверился, что страдания ее были непритворными. К тому же есть еще одна маленькая деталь: мадам Рено не не нужно было разыгрывать безудержное горе. У нее уже был припадок до этого – в ту минуту, когда она узнала о смерти мужа, и ей не было нужды симулировать новый, да еще и такой жестокий, при опознании тела. Нет, мадам Рено не убивала своего мужа. Но почему она лгала? Она солгала о наручных часах, солгала о людях в масках – и еще об одном, третьем обстоятельстве. Скажите мне, Гастингс, как вы объясните открытую дверь?
   – Ну, – ответил я, слегка смутившись, – полагаю, это была оплошность. Они забыли ее захлопнуть.
   Пуаро покачал головой и вздохнул.
   – Это объяснение от Жиро. Меня оно не устраивает. За этой открытой дверью скрывается какой-то смысл, и вот его-то я пока что не улавливаю.
   – У меня есть идея, – вдруг закричал я.
   – Очень кстати! Давайте-ка послушаем.
   – Ну, слушайте. Мы согласились с тем, что история миссис Рено – выдумка. В таком случае не может ли быть, что мсье Рено вышел из дому на встречу – возможно, с убийцей – и оставил парадную дверь незапертой до своего возвращения. Но он не вернулся, а наутро его нашли с ножом в спине.
   – Восхитительная версия, Гастингс, если бы не два факта, которые вы, по своему обыкновению, упустили из виду. Во-первых, кто сунул кляп в рот мадам Рено и связал ее? И зачем, ради всего святого, им было возвращаться в дом, чтобы сделать это? А во-вторых, никто на свете не отправится на встречу, надев плащ поверх нижнего белья. Бывают обстоятельства, когда мужчина может набросить плащ поверх пижамы, но никак иначе!
   – Ваша правда, – понуро согласился я.
   – Нет, мы должны повсюду искать решение загадки открытой двери. В одном я совершенно уверен – они не уходили через парадную дверь. Они ушли через окно.
   – Что?
   – Совершенно точно.
   – Но на клумбе под окнами не было никаких следов.
   – Не было… хотя они должны были остаться. Послушайте, Гастингс. Садовник Огюст, как вы сами слышали, накануне вечером высаживал цветы на обеих куртинах. На одной множество отпечатков больших подбитых гвоздями башмаков, а на другой – ни единого! Понимаете? Кто-то прошел именно по этой клумбе и, чтобы скрыть свои следы, разровнял землю граблями.
   – А где они взяли грабли?
   – Там же, где они взяли лопату и садовые рукавицы, – сказал Пуаро нетерпеливо. – Об этом нетрудно догадаться.
   – А, кстати, что заставило вас думать, что они ушли именно этим путем? Более вероятно, что они вошли через окно, а вышли через дверь.
   – Разумеется, это возможно. И все же у меня устойчивое впечатление, что они вылезли в окно.
   – Я думаю, вы ошибаетесь.
   – Может, и так, мой друг.
   Я погрузился в раздумья над новой гипотезой, которую открыли перед мной умозаключения Пуаро. Я вспомнил, как удивляли меня его постоянные загадочные отсылки к цветочной клумбе и наручным часам. Его намеки казались тогда совершенно бессмысленными, а вот теперь я впервые осознал, до чего же замечательно, что всего по нескольким незначительным обстоятельствам он разгадал большую часть тайны, которая окутывала это дело. Я испытывал бесконечное уважение к моему другу. Словно прочитав мои мысли, он многозначительно кивнул.
   – Метод! Теперь-то вы поняли? Метод! Расставьте все факты по местам. Приведите в порядок свои версии. И если какой-то крошечный фактик не будет вписываться в эту схему – не отбрасывайте его, а присмотритесь к нему получше. Пусть значение его пока ускользает от вас, будьте уверены – он очень важен.
   – И тем не менее, – сказал я задумчиво, – хотя нам сейчас известно гораздо больше, чем раньше, мы нисколько не приблизились к разгадке тайны: кто же убил мсье Рено?
   – А вот и нет, – весело возразил мне Пуаро. – На самом деле мы очень даже продвинулись вперед.
   Этот факт, казалось, доставлял ему какое-то странное удовлетворение, и я с удивлением уставился на него. Он поймал мой взгляд и улыбнулся.
   – Да, так гораздо лучше. Раньше, во всяком случае, существовала ясная теория насчет того, как и от чьих рук он принял смерть. А теперь она рухнула. Мы блуждаем во тьме. Сотни взаимоисключающих предположений сбивают нас с толку и тревожат. И это хорошо. Это отлично. Из путаницы, из замешательства рождается порядок. Но если с самого начала у вас все идет как по маслу, если преступление кажется простым и незамысловатым, э бьен, будьте осмотрительны! Это, как вы называете? – приготовлено заранее! Все гениальное просто, но гениальных преступников единицы. В попытке запутать следы они неизменно себя выдают. Ах, мон ами, хотел бы я когда-нибудь встретить по-настоящему великого преступника – того, который совершит преступление и… больше ничего не сделает! Такого даже я, Эркюль Пуаро, пожалуй, не смог бы поймать.
   Но я не следил за ходом его мыслей, меня внезапно осенило.
   – Пуаро! Миссис Рено! Теперь я понял. Она, наверное, кого-то выгораживает!
   По тому спокойствию, с которым Пуаро воспринял мою догадку, я понял, что такая мысль уже приходила ему в голову.
   – Да, – раздумчиво ответил он. – Кого-то выгораживает или кого-то защищает. Одно из двух.
   Я не видел особой разницы между двумя словами, но развивал свою мысль с большим азартом. Пуаро же занял весьма уклончивую позицию и повторял:
   – Все может быть… да, может быть. Но пока что я действительно не знаю! Что-то скрывается в подоплеке этого дела. Вот увидите. Где-то очень глубоко.
   Затем, когда мы вошли в нашу гостиницу, он жестом попросил меня помолчать.

Глава 13. Девушка с тревожными глазами

   Мы пообедали с большим аппетитом. Я отлично понимал, что Пуаро не желает обсуждать трагедию в таком месте, где нас легко могут подслушать. Но, как это обычно бывает, если уж все твои мысли занимает какая-то важная тема, вытеснив все прочее, то никакой другой предмет, кажется, уже не способен вызвать интерес. Какое-то время мы ели в молчании, а затем Пуаро ехидно заметил:
   – Э бьен! А теперь о вашей неосмотрительности! Не расскажете ли все заново?
   Я почувствовал, что краснею.
   – О том, что случилось сегодня утром? – Я старался сохранить совершенно невозмутимый тон.
   Но не мне тягаться с Пуаро. Всего за несколько минут он вытянул из меня всю историю. В глазах его снова замелькали искорки.
   – Надо же, какая романтика! А как зовут эту очаровательную юную леди?
   Пришлось признаться, что ее настоящего имени я не знаю.
   – Еще более романтично! Первое свидание в поезде по пути из Парижа, второе – здесь. «Путешествия заканчиваются встречами влюбленных», не так ли сказал Шекспир?
   – Не будьте ослом, Пуаро.
   – Вчера мадемуазель Добрей, сегодня мадемуазель Синдерелла! Право слово, Гастингс, у вас сердце турка! Вам следует завести себе гарем!
   – Вольно же вам дразнить меня. Мадемуазель Добрей очень красивая девушка, и я безмерно ею восхищаюсь – и охотно это признаю. А вот другая… я не думаю, что когда-нибудь снова ее увижу. С ней весьма забавно поболтать в вагоне поезда, но это не та девушка, которая может мне понравиться.
   – Почему?
   – Ну, считайте меня снобом… но она не леди, ни в каком смысле этого слова.
   Пуаро задумчиво кивнул. В его голосе уже не было насмешливых ноток, когда он спросил:
   – Значит, вы верите в преимущества рождения и воспитания?
   – Может, я старомоден, но я определенно не верю в межклассовые браки. Они редко заканчиваются чем-то хорошим.
   – Согласен с вами, мон ами. Девяносто девять раз из ста происходит именно так, как вы говорите. Но всегда есть сотый! Впрочем, это не ваш случай, поскольку вы не хотите больше встречаться с этой девушкой.
   Его последние слова прозвучали почти вопросительно, и я чувствовал, как он сверлит меня своим острым взглядом. И перед глазами у меня возникла надпись огромными огненными буквами: «гостиница “Дю Фар”», и я снова услышал ее голос: «Заглядывайте в гости!» и свой пылкий ответ: «Загляну непременно».
   Ну и что с того? Да, когда я это говорил, то собирался прийти. Но с тех пор у меня было время одуматься. Мне не нравилась эта девушка. Поразмыслив хладнокровно, я пришел к заключению, что она мне очень даже не нравится. Мне устроили выволочку за то, что я как дурак пошел у нее на поводу, удовлетворяя ее нездоровое любопытство, и у меня не было ни малейшего желания видеть ее снова.
   Я ответил Пуаро, стараясь сохранять равнодушный тон:
   – Она просила навестить ее, но я, конечно же, не пойду.
   – А почему «конечно же»?
   – Ну… Не хочу – и все.
   – Понимаю. – Несколько минут он внимательно изучал меня. – Да. Я хорошо вас понимаю. И вы поступаете мудро. Держитесь принятого решения.
   – Похоже, у вас один совет на все случаи жизни, – заметил я довольно раздраженно.
   – Ах, мой друг, доверьтесь папе Пуаро. Однажды, если вы позволите, я устрою вам брак, подходящий во всех отношениях.
   – Благодарю вас, – сказал я, смеясь, – но меня не вдохновляет такая перспектива.
   Пуаро со вздохом покачал головой.
   – Англичане! – пробормотал он. – Никакого понятия о методе, абсолютно. Все оставляют на волю случая! – Он насупился и переставил солонку на другое место. – Так вы говорите, мадемуазель Синдерелла остановилась в «Англетере»?
   – Нет, в «Дю Фаре».
   – Ах да, я забыл.
   На миг меня охватило подозрение. На самом деле я точно не упоминал названия гостиницы при Пуаро. Я посмотрел на него через стол и почувствовал себя немного увереннее. Он нарезал хлеб на аккуратные квадратики и был совершенно поглощен этим занятием. Наверное, он просто вообразил, будто я сказал ему, где живет та девушка.
   Кофе мы пили на веранде, глядя на море. Пуаро закурил свою папироску, а затем вынул из кармана часы.
   – Поезд до Парижа отправляется в два двадцать пять, – сообщил он. – Мне пора собираться.
   – В Париж?
   – Как я и сказал, мон ами.
   – Вы едете в Париж? Но зачем?
   Он ответил очень серьезно.
   – Искать убийцу мсье Рено.
   – Вы думаете, он в Париже?
   – Я совершенно уверен, что нет. И тем не менее, именно там мне следует его искать. Вам пока непонятно, но я все объясню в более подходящее время. Поверьте, эта поездка в Париж необходима. Я пробуду там недолго. В любом случае, завтра утром я вернусь. Я не предлагаю вам сопровождать меня. Оставайтесь здесь и приглядывайте за мсье Жиро. А еще постарайтесь почаще общаться с мсье Рено-младшим. И третье: если пожелаете, попробуйте отбить у него мадемуазель Марту. Вот только боюсь, вы не слишком-то преуспеете.
   Последняя фраза мне не понравилась.
   – Вот, кстати, это мне напомнило – откуда вы узнали насчет этих двоих? – спросил я.
   – Мон ами… я знаю человеческую природу. Сведите вместе такого юношу, как Рено-младший, и красивую девушку вроде мадемуазель Марты и результат почти неизбежен. Теперь возьмем причину ссоры! Это могут быть деньги или женщина, а припомнив замечание Леони, что молодой человек был в ярости, я решил в пользу второй причины. Так у меня появилась догадка – и я оказался прав.
   – Значит вы поэтому предупреждали меня, чтобы я забыл об этой девушке? Вы уже тогда заподозрили, что она влюблена в молодого Рено?
   Пуаро улыбнулся.
   – Во всяком случае… я видел, что у нее тревожные глаза…
   Его голос был так мрачен, что я невольно поежился.
   – Что вы хотите этим сказать, Пуаро?
   – Думается мне, мой друг, что мы очень скоро все узнаем. Но мне пора.
   – У вас море времени.
   – Возможно, возможно… Но я люблю посидеть на станции. Не хочу бежать, торопиться, переживать.
   – В любом случае, – сказал я, вставая, – я провожу вас.
   – Ничего подобного вы не сделаете. Я вам запрещаю.
   Пуаро был так категоричен, что я удивленно уставился на него во все глаза. Он решительно кивнул.
   – Я серьезно, мон ами. Оревуар! Вы позволите вас обнять? Ах, да, я забыл, что у англичан это не принято. Тогда просто пожмем друг другу руки.
   После того, как Пуаро меня покинул, я чувствовал себя совершенно неприкаянным. Слоняясь по пляжу, я созерцал купающихся, но не нашел в себе достаточно сил, чтобы стать одним из них. Я вообразил себе, что Синдерелла в красивом купальном костюме наверняка резвится где-то среди пляжников, но тщетно я высматривал ее – девушки у моря не было. Я бесцельно брел вдоль песчаной полосы в на другой конец города. Мне пришло в голову, что было бы вполне уместно разузнать о девушке побольше. И в конце концов, это избавил бы меня от проблем – не пришлось бы из-за нее тревожиться. Но если я не пойду на встречу, то он сама, чего доброго, явится искать меня на виллу. Что было бы неприятно во всех смыслах. Решено, лучше уж я сам нанесу ей короткий визит, в ходе которого совершенно ясно дам ей понять, что вряд ли в дальнейшем смогу служить для нее источником развлечения.
   Поэтому я покинул пляж и направился вглубь городка, где вскоре отыскал довольно невзрачное здание гостиницы «Дю Фар». Меня ужасно злило, что я не знаю имени девушки, и, чтобы не попасть в глупое положение, я решил войти внутрь и осмотреться. Возможно, я найду ее в салоне. Мерлинвиль – небольшой городишко – из гостиницы на пляж, с пляжа – в гостиницу, вот и весь ваш маршрут. И никаких иных достопримечательностей и развлечений. Правда, строилось казино, но до его открытия было еще далеко.
   Пройдя пляж насквозь, я Синдереллу не встретил, стало быть, она в гостинице. Я вошел туда. В крохотном салоне сидело несколько постояльцев, но моей добычи среди них не оказалось. Я заглянул в другие помещения, но ее не было и там. Какое-то время я подождал, но скоро терпение мое лопнуло, я отвел в сторону консьержа и сунул ему в ладонь пять франков.
   – Я хочу видеть даму, которая здесь остановилась. Молодая англичанка, миниатюрная брюнетка. Не могу вспомнить, как ее зовут.
   Консьерж покачал головой и, как мне показалось, подавил ухмылку.
   – Такой дамы, как вы описали, здесь нет.
   – Возможно, она американка, – предположил я. (Гостиничный персонал порой проявляет удивительную тупость).
   Но служащий снова покачал головой.
   – Нет, мсье. Здесь в общей сложности проживают шесть или семь англичанок, и все они гораздо старше, чем та дама, которую вы ищете. Здесь вы ее не найдете, мсье.
   Он был настолько уверен, что я засомневался.
   – Но дама сказала, что остановилась именно здесь.
   – Мсье, наверное, что-то перепутал – или, что вероятнее, дама сама ошиблась, поскольку о ней уже спрашивал другой господин.
   – Как? Что вы говорите? – удивился я.
   – Но так и было, мсье. И описал он ее точь-в-точь, как вы.
   – А как он выглядел?
   – Маленького роста, элегантно одет, очень аккуратен – этакий чистюля, нафабренные усы, необычной формы голова и зеленые глаза.
   Пуаро! Так вот почему он не позволил мне проводить его на станцию. Какая дерзость с его стороны! Лучше бы он не вмешивался в мои дела, благодарю покорно! Неужели он думает, что мне нужна нянька? Поблагодарив консьержа, я ушел, несколько растерянный и все еще сильно сердясь на своего бесцеремонного друга. Жаль, что сейчас он был вне моей досягаемости. Я бы с огромным удовольствием высказал ему, что я думаю о его необоснованном вмешательстве. Ведь я же совершенно ясно дал понять, что не желаю иметь ничего общего с этой девицей! Право слово, друзья порой бывают слишком рьяными!
   Но куда же делась эта девица? Я постарался умерить гнев и разгадать загадку. Совершенно ясно, что она по ошибке назвала не ту гостиницу. А потом до меня вдруг дошло. По ошибке ли? А может, она нарочно скрыла свое имя и дала мне неверный адрес? Чем больше я об этом думал, тем сильнее укреплялся в уверенности. По какой-то причине она не хотела, чтобы знакомство переросло в дружбу. И хотя полчаса назад я сам не желал иметь с ней ничего общего, мне совершенно не понравилась такая перемена ролей. Дело приняло весьма скверный оборот, и на виллу «Женевьева» я возвратился в дурном настроении. В дом я не пошел, а свернул на тропинку, ведущую к маленькой скамье у сарая, и сидел там, лелея свои обиды.
   Из состояния задумчивости меня вывели голоса, звучавшие совсем рядом. Секунду-другую спустя я сообразил, что они доносятся из-за живой изгороди – из сада соседней виллы «Маргарита». Голоса стремительно приближались. Девичий голос, в котором я распознал голос прекрасной Марты, сказал:
   – Шери́! Неужели это правда? Все наши беды позади.
   – Ты сама знаешь, Марта, – ответил ей Жак Рено. – Теперь никто не может нас разлучить, любимая. Последнее препятствие исчезло. Ничто тебя у меня не отнимет.
   – Ничто? – прошептала девушка. – О, Жак, Жак… мне страшно.
   Я собрался уйти, осознав, что, хоть и ненамеренно, но все же подслушиваю. Поднявшись со скамейки, я увидел их в прореху живой изгороди. Они стояли рядом, лицом ко мне, молодой человек обнял девушку, и они посмотрели друг другу в глаза. Какая это была красивая пара: темноволосый, прекрасно сложенный юноша и белокурая богиня. Казалось, они просто созданы друг для друга, счастливые, несмотря на ужасную трагедию, омрачившую их юные жизни.
   Но тревога омрачила лицо девушки, и Жак, видимо, понял ее настроение – он крепче прижал возлюбленную к себе и спросил:
   – Чего ты боишься, дорогая? Чего тебе теперь бояться?
   И тут я увидел то самое выражение глаз, о котором говорил Пуаро. Она пробормотала, чуть слышно – я едва разобрал слова:
   – Я боюсь… за тебя…
   Я не расслышал, что ответил юный Рено, поскольку мое внимание привлекло необычайное явление чуть дальше у изгороди. Это был, как мне показалось, побуревший куст – что само по себе весьма странно – в начале-то лета! Я подошел, чтобы рассмотреть его получше, но при моем приближении бурый куст поспешно отпрянул и повернулся ко мне, приложив палец к губам. Это был Жиро.
   Жестом призвав соблюдать осторожность, он направился за сарай, и я за ним следом, пока мы не оказались вне пределов слышимости.
   – Что вы здесь делаете? – спросил я.
   – То же самое, что и вы – подслушиваю.
   – Но я это сделал не нарочно!
   – А! – сказал Жиро. – Зато я нарочно.
   И вновь я в душе восхитился этим человеком, хотя он совершенно мне не нравился. Жиро смерил меня довольно презрительным взглядом.
   – Вмешавшись, вы ничуть не помогли делу. Я в любую минуту мог услышать что-нибудь полезное. Куда вы девали старого олуха?
   – Мсье Пуаро уехал в Париж, – холодно ответствовал я. – И вот что я скажу вам, мсье Жиро: он кто угодно, но уж точно не старый олух. Он раскрыл множество преступлений, которые совершенно сбили с толку всю английскую полицию.
   – Ха! Английскую полицию! – пренебрежительно щелкнул пальцами Жиро. – Они наверняка под стать нашим следственным судьям. Значит, уехал в Париж, говорите? Что ж, отлично. Чем дольше он там пробудет, тем лучше. Но что он думает там отыскать?
   Мне показалось, что в его вопросе прозвучало некоторая обеспокоенность. Я расправил плечи.
   – Я не уполномочен рассказывать, – спокойно ответил я.
   Жиро удостоил меня пронзительным взглядом.
   – Наверное, ему хватило соображения не посвящать вас, – грубо заметил он. – Бывайте, у меня дела.
   С этими словами он повернулся на каблуках и покинул меня безо всяких церемоний. Похоже, расследование на вилле «Женевьева» зашло в тупик. Жиро явно не жаждал моего общества и, исходя из того, что я видел, скорее всего, Жак Рено – тоже.
   Вернувшись в город, я с наслаждением искупался и направился к себе в гостиницу. Я лег пораньше, надеясь, что грядущий день принесет что-нибудь интересное.
   И оказался совершенно не готов к тому, что он принес. Я вкушал свой легкий завтрак, сидя в столовой, когда стюард, до этого болтавший с кем-то на улице, вбежал туда, крайне взволнованный. Минуту он колебался, теребя в руках салфетку, а потом не выдержал:
   – Прошу прощения, мсье, но мсье же как-то связан с расследованием на вилле «Женевьева», правда?
   – Да, – охотно согласился я. – А что?
   – Мсье разве не слышал новость?
   – Какую новость?
   – Да ведь там прошлой ночью случилось еще одно убийство!
   – Что?
   Бросив недоеденный завтрак, я схватил шляпу и помчался со всех ног. Очередное убийство – а Пуаро в отъезде! Какое несчастье. Но кого же убили?
   Я буквально ворвался в ворота. Прислуга сгрудилась в кучу на аллее и что-то обсуждала, бурно жестикулируя. Я отозвал в сторонку Франсуазу.
   – Что случилось?
   – Ох, мсье! Мсье! Еще одна смерть! Это ужасно. Проклятье нависло над этим домом. Да-да, это проклятье, помяните мое слово! Следует послать за мсье кюре, чтобы принес святой водицы. Больше ни за что не заночую под этой крышей. Вдруг завтра мой черед – кто знает?
   Она перекрестилась.
   – Да, – воскликнул я, – но кого убили?
   – А мне-то почем знать? Мужчину… чужака. Нашли его вон там – в сарае… меньше, чем в ста метрах от нашего бедного мсье. И это еще не все. Он был заколот – заколот в самое сердце тем же самым кинжалом!

Глава 14. Второе тело

   Не теряя времени даром, я ринулся бегом по тропинке, ведущей к сараю. Я пребывал в крайнем возбуждении. Два стража порядка посторонились, чтобы пропустить меня. Внутри было сумрачно – эта деревянная развалюха служила для хранения старых горшков и садовых инструментов. Влетев в сарай, я остолбенел на пороге, очарованный представшим передо мной зрелищем.
   Жиро стоял на четвереньках и с фонариком в руках исследовал каждый дюйм земляного пола. Он обернул ко мне насупленное лицо, но потом его выражение несколько смягчилось, изобразив что-то вроде добродушного пренебрежения.
   – А, англичанин! Ну что ж, входите. Поглядим, что вы сможете сделать со всем этим.
   Несколько уязвленный его тоном, я пригнулся и прошел внутрь.
   – Он там, – сказал Жиро, метнув луч фонаря в дальний угол.
   Я направился туда.
   Мертвец лежал на спине. Среднего роста, смуглый, лет, вероятно, пятидесяти или около того. Одет в элегантный черный костюм, сшитый, по всей видимости, у дорогого портного, однако не новый. Лицо исказила ужасная гримаса, а в груди слева, прямо над сердцем, торчала рукоять кинжала – черная и блестящая. Я узнал его – тот самый кинжал, который я видел в стеклянной банке вчера утром!
   – Доктор прибудет с минуты на минуту, – пояснил Жиро. – Хотя в нем едва ли есть нужда. Никаких сомнений, от чего умер этот человек. Его закололи в сердце, и смерть, скорее всего, наступила мгновенно.
   – И когда это произошло? Прошлой ночью?
   Жиро покачал головой.
   – Вряд ли. Не мне делать медицинские заключения, но этот человек мертв уже более двенадцати часов. Когда, говорите, вы в последний раз видели этот кинжал?
   – Примерно в десять утра.
   – Тогда я склонен зафиксировать, что данное преступление совершили вскоре после этого.
   – Но мимо этого сарая все время ходили люди.
   Жиро издал довольно неприятный смешок.
   – Вы сообразительны на диво! А кто вам сказал, что он был убит в этом сарае?
   – Ну… – занервничал я. – Я… я сделал такой вывод.
   – Просто находка, а не детектив! Взгляните на него, вы, невежа! Разве человек, которого закололи в сердце, может упасть на землю таким вот образом – аккуратненько, ноги вместе, руки по швам? Не может. И еще, станет ли человек, лежа на спине, дожидаться, когда его заколют в сердце, даже не подняв руки, чтобы защититься? Абсурд, не правда ли? Но посмотрите сюда… и вот сюда… – Он сверкнул лучом фонаря по земле. На влажной грязи я заметил странные неровные отметины. – Его втащили сюда после смерти. Двое несли его под мышки, а ноги волочились по земле. На твердой почве снаружи следов не осталось, а здесь они тщательно их уничтожили, но одним из этих двоих была женщина, мой мальчик.
   – Женщина?
   – Да.
   – Но если следы уничтожены, как вы это поняли?
   – Потому что следы женской обуви, как их ни затирай, ни с чем не спутаешь. А еще вот по этому… – И, нагнувшись, он снял нечто с рукояти кинжала и показал мне. Это был длинный черный женский волос – очень похожий на тот, что Пуаро нашел на спинке кресла в библиотеке.
   С улыбкой, в которой сквозила ирония, Жиро снова намотал волос на рукоять кинжала.
   – По возможности оставим все как было, – пояснил он. – На радость следственному судье. Ну, а вы-то заметили еще что-нибудь?
   Я нехотя покачал головой.
   – А взгляните-ка на его руки.
   Я взглянул. Ногти на руках покойника были грязные и обломанные, кожа грубая. Но как я ни старался, озарение на меня не снизошло, и я вопросительно посмотрел на Жиро.
   – Это руки плебея, – сказал он в ответ. – А вот костюм, наоборот, явно принадлежит человеку очень обеспеченному. Удивительно, правда?
   – Весьма, – согласился я.
   – И ни одной бирки на одежде. О чем это нам говорит? Этот человек старался выдать себя за другого и прибегнул к маскараду. Почему? Он чего-то боялся? Или он переоделся, чтобы сбежать? Пока что мы не знаем, но нам известно одно – он так же стремился скрыть свою личность, как мы – раскрыть ее.
   Жиро снова посмотрел на мертвеца.
   – Как и раньше, отпечатков пальцев на кинжале нет. Убийца снова надел перчатки.
   – Значит, вы думаете, что в обоих случаях убийца один и тот же? – навострил я уши.
   – Неважно, что я думаю, – с загадочным видом ответил Жиро. – Поживем – увидим. Маршо!
   В дверь тут же заглянул полицейский.
   – Да, мсье?
   – Почему мадам Рено до сих пор не пришла? Я четверть часа назад послал за ней.
   – Она как раз идет по дорожке, мсье, в сопровождении сына.
   – Хорошо, однако впускай их по очереди.
   Взяв под козырек, Маршо снова исчез. А мгновение спустя появился с миссис Рено.
   – А вот и мадам.
   Жиро шагнул ей навстречу с учтивым поклоном.
   – Прошу сюда, мадам, – сказал он, подводя ее к тому месту, где лежал труп, а затем внезапно сделал шаг в сторону. – Здесь какой-то человек, мадам. Вы его знаете? – спросил он, а глаза его, словно буравчики, впились в ее лицо, пытаясь прочесть ее мысли, уловить малейшие перемены.
   Но миссис Рено осталась совершенно спокойна – даже слишком спокойна, как мне показалось. Он наклонилась к мертвецу почти равнодушно, во всяком случае без малейших признаков волнения или узнавания.
   – Нет, – сказала она. – Никогда в жизни его не видела. Он мне совершенно не знаком.
   – Вы уверены?
   – Абсолютно уверена.
   – Не признаёте ли вы в нем, случайно, одного из тех, кто на вас напал?
   – Нет. – Казалось, она засомневалась, будто сама мысль поразила ее. – Нет, я так не думаю. Конечно, у них были бороды – фальшивые, как считает следственный судья, но все равно – нет. – Теперь, похоже, она утвердилась в своем мнении. – Я уверена, что этот человек не был одним из нападавших.
   – Очень хорошо, мадам. Тогда это все.
   Она вышла с высоко поднятой головой, солнце сверкало в серебряных прядях ее волос. Следующим вошел Жак Рено. Он тоже не смог опознать мертвеца и вел себя при этом совершенно естественно.
   Жиро только крякнул. Не знаю – от радости или от огорчения. Он просто окликнул Маршо.
   – Другую доставил?
   – Да, мсье.
   – Веди ее сюда.
   «Другой» оказалась негодующая мадам Добрей. Она яростно протестовала.
   – Я возражаю, мсье! Это произвол! Какое отношение я имею ко всему этому?
   – Мадам, я расследую не одно, а два убийства! – жестко ответил Жиро. – И насколько я знаю, вы могли совершить оба.
   – Да как вы смеете! – закричала она. – Как вы смеете оскорблять меня такими дикими обвинениями! Это неслыханно!
   – Неслыханно, говорите? А как насчет этого? – он снова нагнулся и извлек волос на свет. – Видите это, мадам? – Он поднес волос к ней поближе. – Вы позволите его сравнить?
   Она с воплем отшатнулась, и губы ее побелели.
   – Это подстроено… клянусь. Я ничего не знаю об этом преступлении… об этих преступлениях. И любой, кто скажет обратное – лжец! Ах! Боже мой, что мне делать?
   – Успокойтесь, мадам, – холодно сказал Жиро. – Пока что вас никто не обвиняет. Но лучше бы вам ответить на мои вопросы без дальнейших увиливаний.
   – Все, что вам угодно, мсье.
   – Посмотрите на покойного. Вы когда-нибудь прежде видели его?
   Мадам Добрей подошла поближе, лицо ее чуть зарумянилось. Она посмотрела на труп с интересом и даже с некоторой долей любопытства. А затем покачала головой.
   – Я его не знаю.
   Она произнесла эти слова так естественно, что невозможно было усомниться в сказанном. Жиро кивком головы позволил ей уйти.
   – Вы отпускаете ее? – спросил я, понизив голос. – Разумно ли это? Ведь этот черный волос явно с ее головы.
   – Я не нуждаюсь в том, чтобы меня учили, как делать мою работу, – сухо ответил Жиро. – Она под надзором. Я пока не имею намерения ее арестовывать.
   Затем он нахмурился и сердито глянул на тело.
   – Как по-вашему, он вообще похож на испанца? – внезапно спросил он.
   Я внимательно всмотрелся в лицо покойника.
   – Нет, я бы с полной уверенностью признал в нем француза, – сказал я наконец.
   Жиро досадливо крякнул.
   – Так и есть.
   Он постоял так с минуту, а потом решительно отодвинул меня и, снова опустившись на четвереньки, продолжил изучать пол сарая. Парижский детектив был великолепен. Ничто не укрылось от него. Дюйм за дюймом он продвигался ползком по полу, переворачивая горшки, осматривая старые мешки. Он набросился на тюк у двери, но это оказались всего-навсего изношенные штаны и драная куртка, и Жиро отшвырнул их с гневным рыком. Две пары старых рукавиц привлекли его внимание, но в конце концов он покрутил головой и отбросил их в сторону. Затем он снова вернулся к горшкам, методично перевернул их все по очереди. В итоге он поднялся на ноги и задумчиво покачал головой. Он казался озадаченным, совершенно сбитым с толку. Думаю, о моем присутствии он попросту забыл.
   Но в эту минуту на улице послышался шум, суета, и в сарай ворвался наш старый друг – следственный судья в сопровождении своего помощника, мсье Бекса и доктора в придачу.
   – Нет, это из ряда вон, мсье Жиро! – вскричал мсье Отэ. – Новое преступление! А ведь мы еще и в прежнем деле не докопались до сути. Какая-то здесь глубокая тайна, не иначе. Но кто жертва на этот раз?
   – Это нам не известно, мсье судья. Его пока не опознали.
   – Где тело? – спросил доктор.
   Жиро чуть посторонился.
   – Вон там, в углу. Заколот в сердце, как видите. И, кстати, тем самым кинжалом, который украли вчера утром. Я предполагаю, что убийство последовало за кражей – но это вам решать. Можете не церемониться с кинжалом – отпечатков на нем нет.
   Доктор опустился на колени рядом с мертвецом, и Жиро повернулся к следственному судье.
   – Тут у нас небольшая проблемка, не так ли? Но я ее разрешу.
   – Выходит, никто не может его опознать? – задумчиво переспросил судья. – А может, это один из тех двоих в масках? Они могли что-то не поделить между собой.
   Жиро отрицательно покачал головой.
   – Этот человек – француз… Могу поклясться, что…
   Но в этот миг их прервал доктор, который распрямился с недоуменным выражением на лице.
   – Вы говорите, его убили вчера утром?
   – Я ориентировался на время, когда был украден кинжал, – пояснил Жиро. – Конечно, его могли убить и позже, днем, например.
   – Позже? Чепуха! Этот человек мертв уже по крайней мере сорок восемь часов, а то и больше.
   Мы в полном изумлении уставились друг на друга.

Глава 15. Фотография

   Слова доктора были настолько неожиданны, что мы все на какое-то время утратили дар речи. Перед нами лежал человек, заколотый кинжалом, который, как нам известно, был украден всего двадцать четыре часа назад, и все же доктор Дюран настаивает, что мертв он уже по меньшей мере сорок восемь часов! Все это выглядело слишком фантастично, чтобы быть правдой!
   Мы еще приходили в себя после поразительного заявления доктора, когда мне принесли телеграмму. Ее доставили на виллу из гостиницы. Я распечатал ее – телеграмма была от Пуаро. Сообщалось, что он приедет в Мерлинвиль поездом в двенадцать двадцать восемь.
   Взглянув на часы, я понял, что у меня как раз достаточно времени, чтобы без особой спешки добраться до станции и встретить его. Мне казалось чрезвычайно важным, чтобы мой друг как можно скорее узнал о новых поразительных событиях, приключившихся в деле.
   Очевидно, рассуждал я, Пуаро без труда нашел в Париже то, что искал. Иначе не вернулся бы так скоро. Прошло всего несколько часов. Интересно, как-то он воспримет потрясающие новости, которые мне не терпелось ему сообщить.
   Поезд опаздывал на несколько минут, и я бесцельно бродил туда-сюда по перрону, пока не сообразил, что мог бы скоротать время, осведомившись, кто покидал Мерлинвиль на последнем поезде в день трагедии.
   Я подошел к бригадиру носильщиков – смышленому на вид человеку, и мне без труда удалось разговорить его на интересующую меня тему. Это позор для полиции, горячо заявил он, что такие вот банды убийц творят что хотят и абсолютно безнаказанно. Я намекнул на некоторую вероятность того, что упомянутые убийцы могли уехать на поезде в полночь, но он решительно отверг эту идею. Уж он бы заметил двоих иностранцев – будьте покойны. На поезде уехали всего человек двадцать, и он всех рассмотрел.
   Не знаю, что подтолкнуло меня к этой мысли – возможно, глубочайшее волнение, прозвучавшее вчера в голосе Марты Добрей – но я вдруг спросил:
   – А молодой мсье Рено – он, случайно, не уехал на том поезде?
   – Ах, нет, мсье. Только приехать и через полчаса снова уезжать – радости мало!
   Я уставился на собеседника, важность его слов чуть было не ускользнула от меня. А потом я понял…
   – Вы хотите сказать, – начал я, и сердце у меня слегка подпрыгнуло, – что мсье Жак прибыл в Мерлинвиль тем самым вечером?
   – Ну, да, мсье. На последнем поезде с другой стороны, в одиннадцать сорок.
   В голове у меня бушевал вихрь. Так вот в чем причина острого беспокойства Марты Добрей. В ночь убийства Жак Рено находился в Мерлинвиле! Но почему он об этом не сказал? Почему заставил нас считать, что он был в Шербуре? Вспоминая его честное мальчишеское лицо, я не мог представить себе, что он хоть как-то связан с преступлением. Но почему же тогда он умолчал о таком жизненно важном обстоятельстве? Ясно одно: Марта все знала. Отсюда и ее тревога, и настойчивые вопросы к Пуаро, и стремление выяснить, подозревает ли кого-то полиция.
   Мои размышления прервал прибывший на станцию поезд, а в следующую минуту я уже приветствовал Пуаро. Маленький бельгиец сиял. Лучезарно улыбнувшись, он радостно окликнул меня на перроне и, забыв о моей английской чопорности, горячо обнял.
   – Мон шер ами, я преуспел – и это просто чудо!
   – Неужели? Очень рад за вас. Вы слышали последние здешние новости?
   – Как я мог что-нибудь услышать? Произошли какие-то события, а? Бравый Жиро совершил арест? Или, возможно, аресты? Ах, но я заставлю его почувствовать себя дураком, вот что! Но куда вы ведете меня, мой друг? Разве мы не отправимся в гостиницу? Мне просто необходимо привести в порядок усы – за время поездки они ужасно обвисли от жары. К тому же, мой плащ запылился – вне всякого сомнения. И галстук – я должен его срочно перевязать.
   Я прервал его стенания.
   – Мой дорогой Пуаро! Это все неважно. Мы должны сейчас же идти на виллу. Произошло еще одно убийство!
   Частенько я бывал глубоко разочарован, сообщая Пуаро важные, по моему мнению, новости. Он либо уже знал их, либо отметал, как не имеющие ровным счетом никакого значения для хода расследования – и в последнем случае события обычно подтверждали его правоту. Но на этот раз я не мог пожаловаться на отсутствие эффекта. Я никогда не видел, чтобы Пуаро был настолько ошарашен. Его веселость улетучилась мигом. Он уставился на меня, открыв рот.
   – Что вы говорите? Еще одно убийство? Ах, значит, я полностью неправ. Я проиграл. Жиро может насмехаться надо мной – у него есть все резоны для этого!
   – Значит, вы такого не ожидали?
   – Я? Ни в малейшей степени. Это опровергает мою версию… это все разрушает… это… ах, нет! – Он внезапно замер и ударил себя в грудь. – Это невозможно! Я не могу быть неправ! Все факты, методично отобранные мной по ранжиру, допускают лишь одно объяснение. Я должен быть прав! Я прав!
   – Но как же…
   Он перебил меня.
   – Подождите, мой друг. Я должен быть прав, и таким образом это новое убийство невозможно, если только… если только… о, погодите-ка. Ни слова, молю вас…
   Он помолчал минуту-другую, а затем, вернувшись к своей обычной манере, спокойно и уверенно произнес:
   – Жертва – мужчина средних лет. Тело было найдено в запертом сарае неподалеку от места преступления, и к тому времени этот человек был мертв уже по меньшей мере сорок восемь часов. И наиболее вероятно, что он был заколот – точно так же, как и мсье Рено, хотя и необязательно в спину.
   Теперь пришел черед моей челюсти отвиснуть. Сколько я знаю Пуаро, таких потрясающих заявлений он никогда не делал. И привычные сомнения мелькнули у меня в голове.
   – Пуаро! – вскричал я. – Вы меня разыгрываете! Вы ведь все уже знали заранее?
   Он поднял на меня свои честные, серьезные глаза. Они глядели с укором.
   – Разве я мог бы так поступить? Уверяю вас, я не слышал ничего подобного. Неужели вы не заметили, как потрясли меня ваши новости?
   – Но как, скажите на милость, вы узнали все это?
   – Значит, я прав? Ну, я же говорил!. Серые клеточки, мой друг, серые клеточки! Они рассказали мне. Только так и никак иначе могла случиться вторая смерть. А теперь поведайте все по порядку. Если мы свернем здесь налево, то сможем срезать путь через поле для гольфа и намного быстрее выйти к вилле «Женевьева» с тыла.
   Пока мы шли тем путем, который он предложил, я пересказал ему все, что знал. Пуаро слушал очень внимательно.
   – Так вы говорите, кинжал остался в ране? Это странно. Вы уверены, что это был тот же самый?
   – Абсолютно. Поэтому все и выглядит настолько невозможным.
   – Нет ничего невозможного. Кинжалов могло быть и два.
   Я вскинул брови.
   – Но это же в высшей степени маловероятно! Это было бы экстраординарное совпадение.
   – Вы, как всегда, говорите, не подумав как следует, Гастингс. В каких-то случаях существование двух одинаковых орудий убийства невозможно. Но не в этом. Конкретно это оружие было военным сувениром, изготовленным по просьбе Жака Рено. И на самом деле весьма маловероятно, если задуматься хорошенько, что он заказал единственный подобный сувенир. Вполне возможно, у него был еще один – собственный кинжал для бумаг.
   – Но никто не упоминал об этом, – возразил я.
   В голос Пуаро прокралась назидательная нотка:
   – Мой друг, работая над раскрытием дела, следует принимать во внимание не только то, что «упомянуто». Нет никаких причин упоминать об очень многих важных вещах. Наоборот, есть множество причин о них не упоминать. Можете выбрать один из двух этих вариантов.
   Я молчал, потрясенный помимо воли. Еще через несколько минут мы вышли к злополучному сараю. Там мы застали всех наших знакомцев, и, обменявшись с ними учтивыми приветствиями, Пуаро приступил к делу.
   Я уже наблюдал Жиро за работой, и мне было крайне интересно, что сделает Пуаро. Но он лишь окинул внутренность сарая беглым взглядом. Его внимания удостоились лишь драная куртка и штаны, валявшиеся у двери. Губы Жиро растянулись в презрительной ухмылке, и, как будто заметив ее, Пуаро поспешно бросил тряпье на пол.
   – Старая одежда садовника? – поинтересовался он.
   – Именно, – подтвердил Жиро.
   Пуаро склонился над телом. Его пальцы двигались быстро, но методично. Он изучил одежду покойного и убедился, что на ней ни пятнышка. Особое внимание он уделил обуви и обломанным грязным ногтям. Осматривая их, он быстро спросил у Жиро:
   – Вы видели?
   – Да, видел, – ответил тот. Лицо его осталось непроницаемым.
   И вдруг Пуаро замер.
   – Доктор Дюран!
   – Да? – отозвался доктор и подошел к нему.
   – У него на губах пена. Вы заметили?
   – Признаться, не заметил.
   – Но теперь-то вы ее видите?
   – О, конечно.
   Пуаро быстро спросил у Жиро:
   – Но вы-то уж точно заметили?
   Тот промолчал. Пуаро продолжил осмотр. Кинжал был уже извлечен из раны и помещен в банку, стоявшую возле тела. Пуаро уделил пристальное внимание орудию убийства, а потом пригляделся к ране. А когда он поднял возбужденные глаза – в них горели те самые, так хорошо мне знакомые, зеленые огоньки.
   – Это очень странная рана! В ней нет крови. И ни пятнышка на одежде. Лезвие кинжала слегка испачкано, но и только. Что вы на это скажете, мсье доктор?
   – Я могу сказать только одно – это совершенно ненормально.
   – Ничего ненормального. Все очень просто. Человека закололи уже после смерти. – И, взмахом руки утихомирив поднявшийся гул голосов, он повернулся к Жиро и прибавил: – Мсье Жиро согласен со мной, не правда ли, мсье?
   И что бы на самом деле ни думал Жиро, ни один мускул не дрогнул на его лице. Спокойно и чуть ли не язвительно он ответил:
   – Разумеется, согласен.
   И снова раздался ропот – изумленный и заинтересованный.
   – Но где это видано? – воскликнул мсье Отэ. – Заколоть человека после смерти! Варварство! Неслыханное варварство! Какая-то неутолимая ненависть, наверное?
   – Нет, мсье судья, – сказал Пуаро. – Мне представляется, что это было сделано совершенно хладнокровно – чтобы создать впечатление.
   – Какое впечатление?
   – То самое, что почти удалось создать, – изрек Пуаро.
   Мсье Бекс размышлял:
   – А как же тогда был убит этот человек?
   – Он не был убит. Он умер. Умер, мсье судья, если я не ошибаюсь, от эпилептического припадка!
   Это заявление Пуаро вызвало еще больший ажиотаж. Доктор Дюран снова опустился на колени и обследовал труп. Наконец он поднялся на ноги.
   – Ну что, мсье доктор?
   – Мсье Пуаро, склонен считать, что ваш вывод верен. С самого начала меня ввели в заблуждение. Неопровержимый факт, что человека закололи, отвлек мое внимание от всех прочих признаков.
   Пуаро стал героем дня. Следственный судья рассыпался в похвалах. Пуаро ответил в самых изящных выражениях, а затем извинился под тем предлогом, что ни он, ни я еще не обедали, и ему нужно ликвидировать разрушительные последствия поездки. И когда мы уже собрались покинуть сарай, к нам подошел Жиро.
   – Одну минуту, мсье Пуаро, – сказал он с вежливой насмешкой в голосе. – На рукояти кинжала мы нашли вот это. Женский волос.
   – А! – сказал Пуаро. – Женский волос? И какой именно женщине он принадлежит, интересно?
   – Вот и мне интересно, – сказал Жиро, поклонился и покинул нас.
   – А он настырен, наш добрый малый Жиро, – сказал Пуаро задумчиво, когда мы шли пешком к себе в гостиницу. – Интересно, на какой из ложных путей он вздумал меня направить? Женский волос… хмм!
   Мы душевно пообедали, но Пуаро казался мне немного отрешенным, рассеянным. После трапезы мы вернулись к себе в гостиную, и здесь я попросил поведать мне хоть что-нибудь о его таинственной поездке в Париж.
   – Охотно, мой друг. Я ездил в Париж, чтобы разыскать вот это.
   Он вынул из кармана маленькую выцветшую газетную вырезку с фотографией какой-то женщины и протянул ее мне. Я не удержался от возгласа.
   – Узнали, мой друг?
   Я кивнул. Хотя фото было сделано много лет назад, о чем свидетельствовала прическа, сходство было очевидным.
   – Мадам Добрей! – воскликнул я.
   Пуаро с улыбкой покачал головой:
   – Не совсем так, мой друг. В то время она носила другое имя. На этом фото печально знаменитая мадам Берольди!
   Мадам Берольди! Перед глазами мгновенной вспышкой промелькнули все тогдашние события. Судебное разбирательство по делу об убийстве, вызвавшее такой горячий интерес во всем мире.
   Дело Берольди.

Глава 16. Дело Берольди

   Лет за двадцать до того, как разыгралась нынешняя драма, уроженец Лиона мсье Арнольд Берольди прибыл в Париж в сопровождении своей красавицы жены и маленькой дочки – совсем еще младенца. Мсье Берольди, младший партнер в компании виноторговцев, наслаждался всеми благами жизни и был предан своей очаровательной жене, а в остальном он был человеком ничем не примечательным. Фирма, в которой партнерствовал мсье Берольди, была невелика и, хотя дела шли хорошо, не приносила младшему совладельцу большого дохода. По приезде в Париж семейство Берольди поселилось в небольшой квартирке и жило довольно скромно.
   Но каким бы ничтожным ни был сам мсье Берольди, его супруга была щедро позолочена романтической кистью. Молодая и красивая, одаренная особенными пленительными манерами, мадам Берольди мгновенно вызвала переполох во всем квартале, особенно, когда поползли шепотки о некой интересной тайне ее рождения. Одни утверждали, что она внебрачная дочь русского великого князя. Другие настаивали, что ее отец – австрийский эрцгерцог и брак был законный, хотя и морганатический. Но все сходились в одном: Жанна Берольди окутана чарующей тайной. В ответ на расспросы любопытствующих, мадам Берольди слухов не опровергала. Наоборот, она ясно давала понять, что хотя «на устах ее печать», все эти истории на самом деле не лишены оснований. Близким друзьям она приоткрывала завесу, сообщая о политических интригах, упоминая о неких «бумагах» и об угрожавшей ей незримой опасности. Также много ходило разговоров о царских сокровищах, которые были тайно распроданы при ее посредничестве.
   Среди друзей и приятелей четы Берольди был молодой адвокат Жорж Конно. Очень скоро стало совершенно очевидно, что мадам Берольди полностью завладела его сердцем. Мадам Берольди ненавязчиво поощряла молодого человека, но всегда старалась подчеркнуть свою исключительную преданность супругу, который был гораздо старше ее. Тем не менее злые языки утверждали, что молодой Конно – ее любовник, и не единственный!
   Когда Берольди прожили в Париже около трех месяцев, на сцене появился еще один персонаж. Это был мистер Хайрам Пи Трапп, чрезвычайно богатый американец. Его представили очаровательной и таинственной мадам Берольди, и он немедленно пал жертвой ее чар. Его восхищение было очевидным, хотя он и держался в рамках приличий.
   Где-то в это же время мадам Берольди стала более откровенной. Нескольким друзьям она проговорилась, что очень тревожится за своего мужа. Она объясняла это тем, что супруг был замешан в каких-то махинациях политического характера, а также намекала на некие важные документы, которые доверили ему на хранение – дескать, эти самые документы содержали «секретные сведения», раскрытие которых могло иметь далекоидущие последствия для всей Европы. Документы-де были доверены попечению мсье Берольди, чтобы обмануть преследователей, но мадам Берольди нервничала, поскольку знала, что в их число входят важные члены парижского революционного кружка.
   Двадцать восьмого ноября разразилась трагедия. Женщина, которая ежедневно приходила к Берольди, чтобы убраться и приготовить еду, с удивлением обнаружила, что дверь в квартиру распахнута. Услышав приглушенные стоны из спальни, она вошла туда. Глазам ее предстало ужасное зрелище. Мадам Берольди корчилась на полу, связанная по рукам и ногам, и приглушенно стонала, поскольку ей как-то удалось избавиться от кляпа. На кровати в луже крови лежал мсье Берольди с ножом, воткнутым в самое сердце.
   Рассказ мадам Берольди был совершенно ясен. Внезапно проснувшись, она увидела двух мужчин в масках, которые наклонились над ней. Не успела она вскрикнуть, как они связали ее и заткнули кляпом рот. И потребовали от мсье Берольди пресловутые «документы». Но бесстрашный виноторговец наотрез отказался выполнить их просьбу. Разгневанный отказом, один из злодеев ударил его ножом в сердце. Изъяв у мертвеца ключи, они открыли стоявший в углу сейф и вытащили большую стопку бумаг. У обоих нападавших были густые бороды, лица их скрывали маски, но мадам Берольди утверждала, что это были русские.
   Дело вызвало невероятную шумиху. В заголовках его называли по-разному – и «Злодеяние нигилистов», и «Революционеры в Париже», и «Русская тайна». Время шло, но таинственных бородачей и след простыл. А затем, как раз в тот момент, когда интерес публики начал угасать, случилось невероятное. Мадам Берольди арестовали и обвинили в убийстве мужа.
   Суд вызвал величайший интерес. Молодость и красота обвиняемой, ее таинственное происхождение – этого было достаточно, чтобы дело стало настоящей сенсацией. Общественность разделилась на два лагеря: на тех, кто за обвиняемую и кто против нее. Однако энтузиазму ее сторонников пришлось выдержать не одно серьезное испытание. Романтическое прошлое мадам Берольди, царская кровь и таинственные интриги, в которых она якобы замешана, на поверку оказались плодом ее воображения.
   Было доказано, что на самом деле родители Жанны Берольди – весьма уважаемая и весьма прозаическая чета торговцев фруктами, которая проживала в предместье Лиона. Русский великий князь, придворные интриги и политические заговоры – источником всех этих историй оказалась… сама их героиня! Именно в ее мозгу родились все эти хитроумные мифы, а еще было доказано, что ей удалось собрать внушительную сумму у различных доверчивых людей, благодаря выдумке о «царских сокровищах», на поверку оказавшихся обычными подделками.
   Вся история жизни мадам Берольди была безжалостно выставлена на всеобщее обозрение. Мотив для убийства отыскался у мистера Хайрама Пи Траппа. Трапп всеми силами отрицал свою причастность, но его подвергли беспощадному и умелому перекрестному допросу, и он был вынужден сознаться, что любил эту женщину и, будь она свободна, просил бы ее руки.
   То, что отношения между ними, по всеобщему признанию, носили чисто платонический характер, только укрепило позиции обвинения. Поскольку простая и благородная натура Хайрама Пи Траппа не допускала возможности адюльтера, Жанна Берольди задумала чудовищный план, как избавиться от пожилого, невзрачного мужа и стать женой богатого американца.
   На протяжении всего процесса мадам Берольди противостояла обвинителям хладнокровно, с полным самообладанием. Ее версия оставалась неизменной. Он продолжала утверждать, что является особой царской крови, и ее в младенчестве подменили на дочь торговцев фруктами. Какими бы абсурдными и беспочвенными ни были эти утверждения, множество людей безоговорочно верили, что все это правда.
   Но обвинение было неумолимо. Оно объявило, что «русские» в масках – это миф, а преступление было совершено мадам Берольди и ее любовником Жоржем Конно. Был выписан ордер на арест последнего, но тот благоразумно улизнул. Улики свидетельствовали, что путы мадам Берольди были затянуты очень слабо и она с легкостью могла бы освободиться.
   А затем, под конец судебного процесса в адрес государственного прокурора пришло письмо, отправленное из Парижа. Оно было от Жоржа Конно, который, не раскрывая своего местоположения, чистосердечно признавался в преступлении. Он заявил, что убил по наущению мадам Берольди. Что они вместе спланировали это преступление. Будучи убежден, что муж мадам Берольди плохо с ней обращается, и обезумев от страсти к ней, страсти взаимной, как он полагал, он нанес смертельный удар, который должен был освободить возлюбленную от ненавистных оков. Теперь, впервые узнав о мистере Хайраме Пи Траппе, он понял, что любимая женщина предала его! Не ради него она желала стать свободной, а чтобы выйти замуж за богатого американца. Она использовал его как марионетку, и теперь, сгорая от ревности, он обличал ее, заявляя, именно она подстрекала его к убийству.
   И тут мадам Берольди снова доказала, что она неординарная женщина. Без колебаний она отбросила прежнюю линию защиты и призналась, что «русские» – чистейшей воды выдумка с ее стороны. Настоящий убийца – Жорж Конно. Ослепленный страстью, он совершил это преступление и поклялся, что если она не будет молчать, то страшно поплатится за это. В ужасе от его угроз, она подчинилась, опасаясь к тому же, что если расскажет правду, то ее могут обвинить в соучастии. Но она отказывалась от каких бы то ни было отношений с убийцей своего мужа, и в отместку он написал это письмо с обвинениями в ее адрес. Она присягнула, что никогда не планировала преступление, а проснулась в ту памятную ночь и увидела Жоржа Конно с окровавленным ножом в руке.
   Это были уловки. История мадам Берольди вряд ли заслуживала доверия. Но женщина, чьи сказки о придворных интригах так легко принимались на веру, обладала превосходным даром убеждения. Ее последнее слово стало своего рода шедевром. Слезы струились по ее щекам, когда она говорила о ребенке, о женской чести – о желании сохранить незапятнанной репутацию ради ненаглядного чада. Она призналась, что Жорж Конно действительно был ее возлюбленным, и наверное, она несет некую моральную ответственность за его преступление… но, добрый Господь свидетель – не более того! Она знала, что совершила тяжкую ошибку, не выдав Конно правосудию, но, – дрогнувшим голосом объявила она, – ни одна женщина не способна совершить подобное… Она ведь любила его! Как могла она собственными руками отправить его на гильотину? Да, она очень виновата, виновата во многом, но она невиновна в том ужасном преступлении, которое ей вменяют.
   Как бы то ни было, ее красноречие и яркие личные качества одержали победу. Мадам Берольди на фоне беспрецедентных волнений публики была оправдана. Несмотря на все усилия полиции, Жоржа Конно так никогда и не нашли. А что касается мадам Берольди – о ней больше никто не слышал. Она забрала дочь и уехала из Парижа, чтобы начать новую жизнь.

Глава 17. Мы продолжаем расследование

   Итак, я до конца изложил дело Берольди. Конечно же, не все подробности сохранились в моей памяти так, как я их здесь описывал. И тем не менее я помню это дело довольно точно. В свое время оно вызвало огромный интерес и во всей полноте освещалось в английских газетах, так что мне не составило труда освежить в памяти его характерные детали.
   И вот теперь мне, пребывавшему в остром возбуждении, казалось, что здешнее убийство раскрыто. Признаю́, что я человек импульсивный, и Пуаро огорчает моя привычка делать поспешные выводы, но я считаю, в данном случае у меня было оправдание. Ведь просто поразительно, до какой степени это открытие подтверждало точку зрения Пуаро.
   – Пуаро, – сказал я. – Поздравляю вас. Теперь я все вижу очень ясно.
   – Если это действительно правда, то впору мне поздравить вас, мон ами. Поскольку, как правило, вы не славитесь… ясновидением… или я не прав?
   Мне стало немного обидно.
   – Будет вам, не сыпьте соль на рану. Вы всегда чертовски загадочны со своими обиняками да намеками, да малозначительными деталями – тут никто не увидит, к чему вы клоните.
   Пуаро как всегда точным движением прикурил папироску. Затем поднял взгляд.
   – Но раз уж теперь вы видите всё, мон ами, что именно вы видите?
   – Как – что? Что мадам Добрей-Берольди убила мистера Рено! Это безоговорочно доказывается детальным сходством обоих преступлений.
   – Значит, вы считаете, что мадам Берольди ошибочно оправдали? И что на самом деле она виновна и была соучастницей в убийстве мужа?
   Я выпучил глаза.
   – Ну, разумеется! А вы разве считаете иначе?
   Пуаро прошелся по комнате, рассеянно поставил на положенное место стул, а потом сказал задумчиво:
   – Да, таково и мое мнение. Но никакого «разумеется» тут нет и быть не может, мой друг. Если рассуждать с точки зрения закона, мадам Берольди невиновна.
   – В том преступлении – возможно. Но не в этом.
   Пуаро снова уселся и посмотрел на меня, и его задумчивость еще сильнее бросилась мне в глаза.
   – Итак, Гастингс, вы определенно считаете, что мадам Добрей убила мсье Рено?
   – Да.
   – Зачем?
   Он так неожиданно выстрелил в меня этим вопросом, что я даже отпрянул.
   – Зачем? – замялся я. – Зачем? Ну, затем, что… – я умолк.
   Пуаро кивнул.
   – Вот видите, вы мгновенно попали на камень преткновения. Зачем мадам Добрей (я называю ее так, чтобы не усложнять дело) убивать мсье Рено? Мы не находим у нее даже намека на мотив. Она не выигрывает от его смерти. Будь она его любовницей или шантажисткой – в обоих случаях она остается ни с чем. Убийства без мотива не бывает. Первое преступление было иным, там у нас имелся наготове богатый кавалер, который должен был заменить мужа.
   – Деньги – не единственный мотив для убийства, – возразил я.
   – Ваша правда, – благодушно согласился Пуаро. – Есть еще два вида преступлений. Одно из них – убийство на почве страсти. А вот третий – довольно редкий мотив – преступление ради идеи, которая подразумевает некую форму психического расстройства у убийцы. Мания убийства, религиозный фанатизм как раз из этой серии. Их мы можем исключить.
   – Хорошо, тогда что насчет преступления страсти? Его тоже исключим? Если мадам Добрей была любовницей Рено, если она обнаружила, что он к ней охладевает, или если она вдруг воспылала ревностью, разве не могла она заколоть его в порыве ярости?
   Пуаро покачал головой.
   – Если – заметьте, я говорю «если» – мадам Добрей была любовницей Рено, то у него не было времени устать от нее. В любом случае вы заблуждаетесь насчет ее характера. Эта женщина способна прекрасно симулировать эмоциональное переживание. Она великолепнейшая актриса. Но если взглянуть беспристрастно, ее жизнь опровергает внешнее впечатление. Если рассмотреть внимательно, то можно убедиться, что всеми ее побуждениями и действиями всегда руководил холодный расчет. Не с молодым возлюбленным, которого она подбила на убийство мужа, собиралась она связать свою жизнь. Богатый американец, на которого ей, вероятно, было совершенно наплевать, стал ее объектом. Если она совершала преступление, то всегда с конкретной целью. Здесь цели нет. К тому же, как вы объясните свежевырытую могилу? Это мужская работа.
   – У нее мог быть сообщник, – предположил я, не желая отказываться от своих убеждений.
   – Перейдем к следующему противоречию. Вы говорили о сходстве между двумя преступлениями. В чем оно состоит, мой друг?
   Я уставился на него в полном недоумении.
   – Как, Пуаро, ведь вы же сами сказали! История о мужчинах в масках и «секретные» документы!
   Пуаро улыбнулся одними уголками губ.
   – Прошу вас, не возмущайтесь вы так. Я ничего не отрицаю. Похожесть двух историй неизбежно связывает эти два преступления. А теперь вспомните одну удивительную деталь. Не мадам Добрей рассказала нам эту сказку – если бы так, то все было бы предельно просто. Но ее рассказала мадам Рено. Значит ли это, что они заодно?
   – Как-то мне в это не верится, – медленно произнес я. – Если так, то миссис Рено – величайшая актриса в мире.
   – Та-та-та, – нетерпеливо перебил меня Пуаро. – Снова вы даете волю чувствам, забывая о логике! Если преступнице необходимо быть величайшей актрисой, то мы непременно допустим, что она таковой является. Но есть ли такая необходимость? Я не верю, что мадам Рено в сговоре с мадам Добрей, и причин тому несколько, некоторые из них я вам уже перечислил. Остальные очевидны. Таким образом, устранив вероятность сговора, мы очень близко подбираемся к истине, которая, как всегда, весьма любопытна и неожиданна.
   – Пуаро, – вскричал я, – что вам еще известно?
   – Мой друг, вы должны сделать собственные умозаключения. У вас имеется доступ к фактам! Напрягите серые клеточки. Размышляйте – но не как Жиро, а как Пуаро!
   – А вы уверены?
   – Мой друг, во многом я был полный кретин. Но в конце концов я прозрел.
   – Вы все знаете?
   – Я докопался до сути дела, ради которого мсье Рено меня вызвал. Он хотел, чтобы я все разоблачил.
   – И вы знаете убийцу?
   – Одного из убийц.
   – Что вы имеете в виду?
   – Мы говорим немного о разных вещах. Здесь не одно преступление, а два. Одно я раскрыл, а что до второго – э бьен, признаюсь, я не уверен!
   – Но, Пуаро, я думал, вы сказали, что человек в сарае умер естественной смертью?
   – Та-та-та! – Пуаро снова издал свой любимый возглас нетерпения. – Вы так и не поняли. Преступление может быть и без убийцы, но для двух преступлений важно иметь два тела.
   Его заявление потрясло меня своей вопиющей туманностью, и я даже посмотрел на Пуаро с некоторой тревогой. Но выглядел он совершенно нормально. Внезапно мой друг встал, подошел к окну и объявил:
   – А вот и он!
   – Кто?
   – Мсье Жак Рено. Я послал ему на виллу записку с просьбой прийти сюда.
   Это изменило направление моих мыслей, и я спросил Пуаро, знает ли он, что Жак Рено был в Мерлинвиле в ночь убийства. Я надеялся застать своего маленького проницательного друга врасплох, но он, как обычно, оказался всеведущ. Он тоже порасспрашивал на станции.
   – И мы, без сомнения, не оригинальны в этом, Гастингс. Великолепный Жиро наверняка тоже все разузнал.
   – Вы же не считаете… – сказал я и осекся. – Ах, нет, это было бы слишком ужасно!
   Пуаро вопросительно глянул на меня, но я больше не сказал ни слова. Мне только что пришло в голову, что с учетом семи женщин, так или иначе связанных с преступлением: миссис Рено, мадам Добрей, ее дочери, таинственной гостьи и трех служанок – мужчина, если не считать старика Огюста, который явно не годился в убийцы, был только один – Жак Рено. И могилу должен был выкопать именно мужчина…
   У меня не было времени развить посетившую меня чудовищную идею, поскольку Жак Рено как раз явился на зов.
   Пуаро деловито приветствовал его.
   – Присаживайтесь, мсье. Мне бесконечно жаль, что был вынужден вас оторвать от дел, но вы наверное поймете, что атмосфера на вилле не слишком благоприятна для меня. Мсье Жиро и я по-разному смотрим на вещи. Он не блещет учтивостью по отношению ко мне, и, сами понимаете, я не собираюсь делать при нем никаких маленьких открытий, которыми он мог бы воспользоваться так или иначе.
   – Конечно, мсье Пуаро, – ответил молодой человек. – Этот Жиро – злобный, неотесанный мужлан, и я буду только рад, если его оставят с носом.
   – В таком случае могу я попросить вас об одолжении?
   – Разумеется.
   – Я прошу вас пойти на вокзал и доехать на поезде до соседней станции – Аббалака. И спросите в камере хранения, не оставляли ли два иностранца чемодан в ночь убийства. Это маленькая станция, и они обязательно должны вспомнить. Вы сможете сделать это для меня?
   – Конечно, смогу, – сказал юноша, несколько озадаченно, но вполне охотно.
   – У нас с моим другом, как вы понимаете, есть дела в другом месте, – объяснил Пуаро. – Есть поезд через четверть часа, и я попрошу вас не возвращаться на виллу, поскольку не хочу, чтобы Жиро догадался о вашем задании.
   – Хорошо, я отправлюсь прямиком на станцию.
   Он встал, но голос Пуаро задержал его.
   – Один момент, мсье Жиро, одна маленькая проблема меня очень озадачивает. Почему сегодня утром вы не сообщили мсье Отэ, что в ночь убийства были в Мерлинвиле?
   Лицо Жака Рено стало малиновым. Титаническими усилиями он взял себя в руки.
   – Вы ошибаетесь. Я был в Шербуре, как я и сказал следственному судье нынче утром.
   Пуаро посмотрел на него, глаза его по-кошачьи сузились и сверкнули зеленью.
   – Значит, сегодня я допустил очень странную ошибку – а ведь ее разделяют со мной вокзальные служащие. Они утверждают, что вы прибыли поездом в одиннадцать сорок.
   Жак Рено опешил было на минуту, а затем нашелся.
   – А если и так? Надеюсь, вы не собираетесь обвинить меня в соучастии в убийстве собственного отца? – вскинув голову, запальчиво спросил он. – Все очень просто. Я приехал повидаться с моей невестой мадемуазель Добрей. Мне предстояло долгое путешествие, я не знал, когда вернусь, и очень хотел встретиться с ней перед отъездом, чтобы уверить ее в моей неизменной преданности.
   – И вы с ней увиделись? – Пуаро не сводил глаз с лица собеседника.
   Повисла весьма ощутимая пауза. А затем Рено ответил:
   – Да.
   – А после этого?
   – Я понял, что опоздал на последний поезд. Пешком я отправился в Сент-Бове, там разбудил служащих гаража и нанял автомобиль, который и отвез меня в Шербур.
   – Сент-Бове? Это пятнадцать километров. Дальняя прогулка, мсье Рено.
   – Я… люблю ходить пешком.
   Пуаро кивнул, давая понять, что принимает объяснение. Жак Рено взял шляпу и трость и вышел. Пуаро мигом вскочил.
   – Скорее, Гастингс, за ним!
   Держась на расстоянии, чтобы не вспугнуть нашу дичь, мы шли следом по улицам Мерлинвиля. Но увидев, что Жак поворачивает к станции, Пуаро замедлил шаг.
   – Все идет как надо. Он заглотил крючок. Он направляется в Аббалак за мифическим чемоданом мифических иностранцев. Да, мон ами, это все моя маленькая выдумка.
   – Вы хотели убрать его с пути! – воскликнул я.
   – Ваша догадливость просто поразительна, Гастингс! А теперь, если вы не против, поспешим на виллу «Женевьева».

Глава 18. Жиро действует

   – Кстати, Пуаро, – сказал я, когда мы шагали по раскаленной проселочной дороге. – Мне надо с вами кое-что обсудить. Вы, конечно же, хотели как лучше, но не стоило ходить в гостиницу «Дю Фар» и рыскать там без моего ведома. Осмелюсь заметить – это не совсем ваше дело.
   Пуаро бросил на меня косой взгляд.
   – А как вы узнали, что я там был? – поинтересовался он.
   К своему возмущению, я почувствовал, что краснею.
   – Случайно заглянул, проходя мимо, – объяснил я, стараясь держаться с максимально возможным достоинством.
   Я опасался, что Пуаро станет надо мной подтрунивать, но, к моему облегчению – и немалому удивлению – он только покачал головой с необычайной серьезностью.
   – Если я чем-то задел ваши чувства, покорнейше прошу меня простить. В скором времени вы все поймете. Но, поверьте, всему виной мои энергичные старания быстрее расследовать это дело.
   – О, все в порядке, – сказал я, смягченный его извинениями. – Я знаю, как вы близко к сердцу принимаете мои интересы. Но я и сам прекрасно могу о себе позаботиться.
   Казалось, Пуаро хотел что-то добавить, но сдержался.
   Придя на виллу, Пуаро немедленно отправился к сарайчику, где было найдено второе тело. Впрочем, внутрь он не зашел, а остановился возле уже упомянутой мною скамейки в нескольких ярдах от сарая. Задумчиво постояв возле нее минуту-другую, он осторожно подошел к живой изгороди, обозначавшей границу между виллой «Женевьева» и виллой «Маргарита». Затем он вернулся, на ходу качая головой, снова подошел к изгороди и раздвинул кусты руками.
   – Если повезет, – заметил он через плечо, – мадемуазель Марта может оказаться в саду. Мне очень нужно поговорить с ней, но я бы предпочел избежать официального визита на виллу «Маргарита». Ах, замечательно, вот и она! Пс, мадемуазель! Пс! Одну минутку, сильвупле!
   Я присоединился к нему в тот самый момент, когда весьма встревоженная Марта Добрей подбежала к живой изгороди на его зов.
   – Всего пара слов, мадемуазель, если позволите.
   – Конечно, мсье Пуаро, – согласилась она, но глаза ее глядели тревожно и даже испуганно.
   – Помните, мадемуазель, как вы бежали за мной по дороге в тот день, когда мы со следователем побывали у вас в доме? Вы еще спросили меня, есть ли подозреваемый в преступлении.
   – И вы сказали про двух чилийцев, – произнесла она сдавленным голосом, прижав левую руку к груди.
   – Может, еще раз спросите меня, мадемуазель?
   – Что вы хотите этим сказать?
   – А вот что. Если бы вы снова задали мне этот вопрос, я бы дал вам иной ответ. Подозреваемый есть, и это не чилиец.
   – А кто?
   – Мсье Жак Рено.
   – Что? – вскрикнула она. – Жак? Невозможно! Кто посмел подозревать его?
   – Жиро.
   – Жиро! – лицо девушки посерело. – Этот человек меня пугает. Он так жесток. Он… он… – Голос ее сорвался. Лицо вдруг озарил огонь решимости и мужества – и в эту минуту я понял, что она – боец. Пуаро тоже внимательно наблюдал за ней.
   – Вы, конечно, знаете, что ваш кавалер был здесь в ночь убийства.
   – Да, – машинально ответила она. – Он говорил мне.
   – Неразумно было пытаться скрыть этот факт, – бросил Пуаро пробный шар.
   – Да, да, – нетерпеливо ответила она. – Но нам некогда сокрушаться по этому поводу. Нам надо спасать Жака. Конечно же, он невиновен, но это не убережет его от человека с такой репутацией, как у Жиро. Он должен кого-то арестовать, и этим «кем-то» будет Жак.
   – Факты свидетельствуют против него, – сказал Пуаро. – Вы это осознаете?
   Она глянула Пуаро прямо в глаза и повторила слова, уже сказанные ею однажды при мне в гостиной ее матери.
   – Я не дитя, мсье. И мне хватит смелости посмотреть фактам в лицо. Он невиновен, и мы обязаны его спасти.
   В голосе Марты Добрей чувствовалась энергия отчаяния, затем девушка умолкла и задумалась, нахмурив брови.
   – Мадемуазель, – сказал Пуаро, по-прежнему зорко наблюдая за ней. – Может быть, вы что-то утаили, но теперь готовы нам поведать?
   – Да, кое-что, но едва ли вы поверите мне – это кажется таким нелепым.
   – В любом случае расскажите, мадемуазель.
   – Так вот. Мсье Жиро, будто спохватившись, послал за мной, чтобы выяснить, не могу ли я опознать человека, который лежит вон там, – указала она на сарай. – В тот момент я его не узнала, но потом я поразмыслила…
   – И что?
   – Это, конечно, очень странно, но все же я рискну поделиться с вами своими догадками. Утром в тот день, когда убили мсье Рено, я прогуливалась здесь, в саду, и услышала мужские голоса: двое громко пререкались. Раздвинув кусты, я заглянула в соседний сад. Один из них был мсье Рено, а другим оказался бродяга – отвратительный грязный оборванец. Он то ныл, то грозился. Мне показалось, он требовал денег, но тут маман окликнула меня из дома, и мне пришлось уйти, но… я почти уверена, что тот бродяга и покойник в сарае – один и тот же человек.
   Пуаро не удержался от восклицания:
   – Но почему вы сразу не рассказали об этом, мадемуазель?
   – Потому что сперва мне только на минуту вдруг показалось, что я где-то видела его лицо. Ведь этот человек был иначе одет и, казалось, принадлежал к приличному обществу. Но скажите мне, мсье Пуаро, не мог ли этот бродяга напасть на мсье Рено и, убив его, забрать у него одежду и деньги?
   – А это идея, мадемуазель, – сказал Пуаро медленно. – Многое остается необъяснимым, но это идея, несомненно. Я обдумаю ее.
   Из дома послышался женский голос.
   – Маман, – прошептала Марта. – Мне пора. – И она исчезла за деревьями.
   – Пойдемте, – сказал Пуаро и, взяв меня под руку, повернул по направлению к вилле.
   – А на самом деле, что вы об этом думаете? – спросил я, снедаемый любопытством. – Ее рассказ – правда, или девушка все сочинила, чтобы только отвести подозрение от своего возлюбленного?
   – Любопытная история, – сказал Пуаро, – но я уверен, что она абсолютно правдива. Сама того не желая, мадемуазель Марта рассказала нам правду по другому вопросу и случайно выдала то, о чем солгал Жак Рено. Вы заметили его колебания, когда я спросил, виделся ли он с Мартой Добрей в ночь убийства. Он замешкался, а затем сказал: «Да». Я заподозрил, что он лжет. Мне было необходимо увидеться с мадемуазель Добрей до того, как жених заставит ее насторожиться. Три коротких слова дали мне всю нужную информацию. Когда я спросил, знала ли она, что Жак Рено был здесь в ту ночь, мадемуазель ответила: «Он говорил мне». А теперь, Гастингс, что Жак Рено делал здесь в тот памятный вечер и, если он не встречался с мадемуазель Мартой, то с кем он встречался?
   – Но, право же, Пуаро! – воскликнул я, совершенно потрясенный. – Как могли вы поверить, что этот мальчик – убийца собственного отца?
   – Мон ами, – сказал Пуаро, – вы по-прежнему невероятно сентиментальны! Я видел матерей, убивших собственных детей ради денег по страховке! После этого я во что угодно могу поверить.
   – А мотив?
   – Деньги, конечно же. Не забывайте, что Жак Рено считает себя наследником половины отцовского состояния.
   – А бродяга? При чем тут он?
   Пуаро пожал плечами.
   – Жиро сказал бы, что он был сообщником – апашем, который помог Рено совершить преступление, а потом был легко устранен с пути.
   – Но волос вокруг кинжала? Женский волос?
   – А, – сказал Пуаро, широко улыбнувшись. – В этом вся соль маленькой шутки Жиро. Его послушать – так это вовсе не женский волос. Вы же знаете, нынешние молодые люди зачесывают волосы назад со лба и напомаживают, чтобы не рассыпались. Следовательно, они порой достигают весьма значительной длины.
   – И вы тоже верите в это?
   – Нет, – загадочно улыбнулся Пуаро. – Потому что я знаю: это волос женщины, и даже знаю, какой именно женщины!
   – Мадам Добрей, – уверенно объявил я.
   – Возможно, – снисходительно ответил Пуаро.
   Но я не позволил себе впасть в раздражение.
   – И что мы теперь будем делать? – спросил я, когда мы вошли в холл виллы Женевьева.
   – Я хочу провести обыск среди вещей Жака Рено. Вот для этого я и устранил его на несколько часов.
   – Но разве Жиро уже не обшарил здесь все? – засомневался я.
   – Конечно, обшарил. Он сооружал это дело, как бобр сооружает плотину, трудясь до изнеможения. Но, даже попадись ему на глаза предметы, которые ищу я – он не осознал бы их важности. Давайте-ка начнем.
   Аккуратно и тщательно Пуаро выдвинул все ящики по очереди, проверяя содержимое и возвращая все строго на свои места. Это был процесс завораживающий и интересный одновременно. Пуаро вдумчиво перебирал воротнички, пижамы, носки. За окном послышалось урчание мотора. Я мгновенно вышел из оцепенения.
   – Пуаро! – крикнул я. – Только что подъехал автомобиль. В нем Жиро, Жак Рено и двое жандармов.
   – Громы небесные! – проворчал Пуаро. – Неужто этот зверюга Жиро не мог подождать? Я не успею сложить все вещи из последнего ящика с должной методичностью. Надо поторопиться.
   Он бесцеремонно высыпал на пол содержимое ящика – по большей части это были галстуки и носовые платки. Внезапно с торжествующим возгласом Пуаро коршуном налетел на какой-то квадратный кусочек картона, очевидно – фотокарточку. Спрятав ее в карман, он кое-как побросал вещи обратно в ящик и, схватив меня под руку, потащил из комнаты и вниз по лестнице. В холле стоял Жиро и любовался на своего пленника.
   – Добрый день, мсье Жиро, – сказал Пуаро. – Что это тут у нас?
   Жиро кивнул в сторону Жака.
   – Он попытался удрать, но меня не проведешь. Он арестован за убийство своего отца, мсье Поля Рено.
   Пуаро повернулся к юноше, который безвольно прислонился к дверному косяку. Лицо у него было пепельно-бледное.
   – А вы, молодой человек, что скажете на это?
   Жак Рено пристально посмотрел на него.
   – Ничего.

Глава 19. Я напрягаю свои серые клеточки

   Я был ошарашен. До последнего я так и не смог заставить себя поверить, что Жак Рено – преступник. Я рассчитывал услышать от него громкое заявление о невиновности в ответ на вызов Пуаро. Но теперь, глядя, как он стоит бледный и обмякший у стены, слыша, как он свидетельствует против себя, я больше не сомневался.
   Но Пуаро снова повернулся к Жиро:
   – А какие у вас основания для его ареста?
   – Вы рассчитываете, что я вам их сообщу?
   – В качестве любезности, да.
   Жиро недоверчиво покосился на него. Он явно разрывался между желанием отказать и удовольствием восторжествовать над соперником.
   – Полагаю, вы считаете, что я ошибся? – осклабился он.
   – Меня бы это не удивило, – ответил Пуаро довольно ехидно.
   Физиономия Жиро побагровела.
   – Ладно, входите. Убедитесь своими глазами. – Он рывком распахнул дверь гостиной, и мы вошли, оставив Жака на попечение двоих полицейских.
   – Так вот, мсье Пуаро, – сказал Жиро, кладя шляпу на стол. В голосе его звенел нескрываемый сарказм. – Я преподам вам небольшой урок детективной работы. Я покажу вам, как работаем мы – современные сыщики.
   – Прекрасно! – И Пуаро устроился в кресле поудобнее. – А я покажу вам, как внимательно умеет слушать старая гвардия. – Он откинулся на спинку, словно показывая, что весь обратился в слух, и даже прикрыл глаза, но тут же снова открыл, чтобы заметить: – Не бойтесь, я не сплю. Просто я весь внимание.
   – Само собой, – начал Жиро, – я очень скоро раскусил всю эту чилийскую клоунаду. Да, в деле участвовали двое – но это были не какие-то таинственные иностранцы! Все было чистейшим притворством.
   – Весьма похвально покамест, мой дорогой Жиро, – пробормотал Пуаро. – Особенно после хитроумного фокуса со спичкой и окурком.
   Жиро метнуло злобный взгляд, но продолжал:
   – В деле должен был участвовать мужчина, чтобы вырыть могилу. Мужчин, которым выгодно это убийство, нет, однако есть мужчина, который думал, что выиграет от этого преступления. Я слышал о ссоре между Жаком Рено и его отцом и об угрозах Жака Рено. Мотив был установлен. Теперь насчет средств. В ту ночь Жак Рено находился в Мерлинвиле. Он скрывал этот факт – и потому подозрение превратилось в уверенность. Затем мы нашли вторую жертву – заколотую тем же кинжалом. Мы знаем, когда был украден этот кинжал. Капитан Гастингс может подтвердить точное время. Жак Рено, прибывший из Шербура, был единственным, кто мог его взять. Я учитываю всех, проживающих в доме.
   Пуаро перебил его:
   – Вы неправы. Есть еще один человек, который мог взять кинжал.
   – Намекаете на мсье Стонора? Он вошел через парадную дверь, к которой автомобиль доставил его прямиком от самого Кале. Не извольте сомневаться, я уже все учел и проверил. Мсье Жак Рено приехал на поезде. Между его прибытием и появлением в доме прошел целый час. Безусловно он видел, что капитан Гастингс и его спутница покинули сарай, проскользнул туда тайком, украл кинжал и заколол своего подельника в другом сара…
   – Уже мертвого подельника!
   Жиро передернул плечами.
   – Возможно, Рено этого не заметил. Он мог подумать, что сообщник спит. У них несомненно была назначена встреча. В любом случае он знал, что второе убийство весьма усложнит расследование. Так и произошло.
   – Но мсье Жиро не проведешь, – пробормотал Пуаро.
   – Можете насмехаться сколько угодно, но я представлю вам последнее неопровержимое доказательство. История мадам Рено – фальшивка, выдумка от начала и до конца. Мы верим, что мадам Рено любила своего супруга – однако она солгала, защищая его убийцу. А ради кого может лгать женщина? Иногда ради себя, обычно ради любимого мужчины и всегда – ради детей. Вот вам последнее и неопровержимое доказательство. Вам от него не отмахнуться.
   Жиро умолк, сияя от сознания собственного триумфа. Пуаро не сводил с него пытливого взгляда.
   – Такова суть моего расследования, – сказал Жиро. – Что вы на это скажете?
   – Только одно: кое-что вы упустили из виду.
   – А именно?
   – Жаку Рено скорее всего известен план работ по обустройству поля для гольфа. Он знал, что тело будет обнаружено практически сразу – как только начнут копать бункер.
   Жиро громогласно рассмеялся.
   – Что за чушь вы несете! Он хотел, чтобы тело нашли! Пока тело не найдено, нельзя констатировать смерть, а значит и вступить в наследство невозможно.
   Я заметил, как вспыхнул зеленый огонек в глазах Пуаро Мой друг поднялся с места и вкрадчиво спросил:
   – Тогда зачем его хоронить? Подумайте, Жиро. Если Жаку Рено выгодно, чтобы тело сразу же нашли, зачем рыть могилу?
   Жиро не ответил. Вопрос Пуаро захватил его врасплох. Он пожал плечами, как будто намекая, что это не имеет никакого значения.
   Пуаро направился к двери, я – следом за ним.
   – И еще кое-что ускользнуло от вашего внимания, – бросил мой друг через плечо.
   – Что?
   – Обрезок свинцовой трубы, – ответил Пуаро и покинул комнату.
   Жак Рено все еще был в холле, оцепеневший и бледный, но когда мы вышли из гостиной, он вскинул глаза. И в ту же минуту на лестнице послышались быстрые шаги. Это спускалась миссис Рено. При виде сына, стоявшего между двумя блюстителями закона, она остолбенела.
   – Жак! – Она покачнулась. – Что это, Жак?
   Он смотрел на нее, лицо у него было безжизненное, окаменевшее.
   – Меня арестовали, мама.
   – Что?
   Она пронзительно вскрикнула и, прежде чем кто-либо смог подхватить ее, покачнулась и тяжело рухнула на пол. Мы вдвоем бросились к ней. Через минуту Пуаро снова выпрямился.
   – Она ударилась головой о край ступеньки. Сильный ушиб и, вероятно, сотрясение мозга. Если Жиро хочет ее допросить, придется обождать. Возможно, она еще как минимум неделю не сможет давать показания.
   Дениза и Франсуаза ринулись к хозяйке. Предоставив миссис Рено их заботам, Пуаро вышел из дома. Он шагал, низко склонив голову, и хмуро глядел под ноги. Некоторое время я тоже молчал, но в конце концов отважился прервать его раздумья и спросил:
   – Значит вы все же верите, что Жак Рено может быть невиновен, несмотря на все доказательства?
   Пуаро ответил не сразу. После долгой паузы он сказал очень проникновенно:
   – Я не знаю, Гастингс. Есть только вероятность этого. Конечно, Жиро во всем неправ – от начала до конца. Если Жак Рено виновен, то как раз вопреки всем аргументам Жиро, а не согласно им. А самое тяжкое обвинение, которое можно было бы ему предъявить, известно только мне.
   – И что же это? – Я был поражен.
   – Если бы вы воспользовались своими серыми клеточками и увидели все это дело так же ясно, как вижу его я, вы тоже догадались бы, мой друг.
   Это был один из тех ответов Пуаро, которые я называю «раздражающими». Он продолжил, не дожидаясь, пока я заговорю.
   – Давайте пройдемся к морю. Присядем вон на том холмике, полюбуемся морским пейзажем и хорошенько обдумаем это дело. Вы узнаете все, что знаю я, хотя я предпочел бы не вести вас за ручку, чтобы вы дошли до всего собственными усилиями.
   Мы устроились на поросшем травой пригорке, с которого, как и предположил Пуаро, было хорошо видно море. Издали, с песчаного пляжа, до нас долетали приглушенные возгласы отдыхающих. Нежная голубизна моря и безмятежность природы вокруг напомнили мне тот день, когда мы только приехали в Мерлинвиль, мое тогдашнее прекрасное настроение и то, как Пуаро назвал меня «предвестником беды». Казалось, целая вечность прошла с тех пор. А на самом деле всего каких-то три дня!
   – Шевелите мозгами, мой друг, – подбодрил меня голос Пуаро. – Соберитесь с мыслями. Будьте методичны. Придерживайтесь последовательности. В этом секрет успеха.
   Я послушно попытался вспомнить каждую деталь этого дела. И скрепя сердце мне пришлось признать: единственно возможный вывод, который напрашивается после всех раздумий – Жиро прав, хотя Пуаро решительно отвергает такую возможность. Я начал размышлять заново. Если где-то и должен был забрезжить свет, то только в направлении мадам Добрей. Жиро находился в полном неведении насчет связи с делом Берольди. А Пуаро заявил, что дело Берольди крайне важно. Вот именно там мне и следовало искать. Теперь я был на верном пути. И внезапно я вздрогнул – меня осенила догадка ошеломительной яркости. Дрожа от возбуждения, я начал выстраивать свою гипотезу.
   – Вижу, у вас появилась маленькая идея, мон ами! Превосходно. Мы делаем успехи.
   Я сел и зажег трубку.
   – Пуаро, – сказал я, – мне кажется, что мы, как ни странно, допустили небрежность. Я говорю «мы», хотя, осмелюсь сказать, «я» было бы ближе к истине. Но всему виной ваша неумолимая скрытность. Так вот, я повторюсь: мы допустили странную небрежность. Кое о ком мы забыли.
   – И о ком же? – поинтересовался Пуаро, и глаза его сверкнули.
   – О Жорже Конно!

Глава 20. Поразительное свидетельство

   В ту же минуту Пуаро пылко прижал меня к груди.
   – Наконец-то! Вы пришли к этому выводу. Причем совершенно самостоятельно. Это превосходно! Продолжайте свои рассуждения. Вы правы. Мы совершенно непростительно забыли о Жорже Конно.
   Мне до того польстило одобрение моего маленького друга, что у меня перехватило дыхание. Но собравшись, наконец, с мыслями, я продолжил.
   – Жорж Конно пропал двадцать лет назад, но у нас нет оснований считать, что он умер.
   – Никоим образом, – согласился Пуаро. – Дальше.
   – Стало быть, мы делаем заключение, что он жив.
   – Совершенно верно.
   – Или был жив до недавнего времени.
   – Все лучше и лучше!
   – Допустим, – продолжил я, воодушевляясь все сильнее, – что он переживал не лучшие времена. Он стал преступником, апашем, бродягой – как вам будет угодно его называть. И волею судьбы оказался в Мерлинвиле. Здесь он находит женщину, которую так и не смог разлюбить.
   – Э-э! Опять сантименты!
   – «От любви до ненависти – один шаг», – процитировал я. – Так или иначе, он ее нашел, и живет она под вымышленным именем. Но у нее новый воздыхатель, англичанин Рено. Память о былых обидах вскипает в душе Жоржа Конно и он затевает стычку с Рено. Он подкарауливает его, когда тот идет на свидание с возлюбленной, и всаживает ему в спину кинжал. Потом, ужаснувшись тому, что сотворил, Жорж Конно роет могилу. Мне представляется, что мадам Добрей выходит на поиски любовника. Между ней и Конно происходит ужасающая сцена. Он тащит ее в сарай, но там внезапно падает наземь, корчась в приступе эпилепсии. Тут, предположительно, появляется Жак Рено. Мадам Добрей рассказывает ему все без утайки, упирая на то, что ее дочь ожидают ужаснейшие последствия, если скандал из прошлого выплывет наружу. Убийца его отца мертв – и они должны замять это дело во что бы то ни стало. Жак Рено согласен – он идет в дом и, побеседовав с матерью, склоняет ее на свою сторону. Под впечатлением от истории, которую рассказала Жаку мадам Добрей, миссис Рено соглашается, чтобы он связал ее и заткнул рот кляпом. Ну, Пуаро, что вы об этом думаете? – спросил я и, сияя от гордости за свою успешную реконструкцию событий, откинулся на спинку кресла.
   Пуаро долго и задумчиво смотрел на меня.
   – Я считаю, вам надо писать для кинематографа, мон ами, – произнес он наконец.
   – То есть?..
   – Вы могли бы создать недурной фильм на основе истории, которую только что мне рассказали. Правда, она не имеет ничего общего с реальными событиями.
   – Признаю, я не стал вдаваться во все подробности, но…
   – Вы пошли дальше – вы умудрились восхитительнейшим образом полностью их проигнорировать. К примеру, во что были одеты эти двое мужчин? Вы, очевидно, полагаете, что Конно, заколов свою жертву, снял с него костюм, надел на себя и воткнул кинжал на место?
   – Я не думаю, что это имеет значение, – возразил я несколько запальчиво. – Одежду и деньги он мог чуть ранее вытребовать у мадам Добрей с помощью угроз.
   – С помощью угроз… да? Вы всерьез выдвигаете такую версию?
   – Конечно. Он мог угрожать раскрыть ее личность супругам Рено, что положило бы конец надеждам на выгодное замужество для ее дочери.
   – Вы ошибаетесь, Гастингс. Он не мог ее шантажировать, поскольку мадам Берольди была оправдана. А вот Жорж Конно, как мы помним, по-прежнему разыскивается за убийство. Ей достаточно было сказать всего слово – и ему грозила бы гильотина.
   Я был вынужден с большой неохотой признать, что это правда.
   – Моя теория верна, – тихо сказал Пуаро. – Истина не требует уточнений. А вы совершили фундаментальную ошибку. Вашим воображением завладели полночные свидания и страстные любовные сцены. Но в расследовании преступления мы должны опираться на обыденность. Позвольте, я продемонстрирую вам свою методу?
   – О, сделайте одолжение, продемонстрируйте!
   Пуаро сел очень прямо и начал излагать свои тезисы, выразительно помахивая указательным пальцем для пущей убедительности.
   – Я начну с того же основополагающего факта существования Жоржа Конно. Итак, история о «русских злодеях», рассказанная мадам Берольди, была доказанной фальшивкой. Если она не потворствовала преступлению, эта фальшивка была состряпана ею и только ею. Если же она виновна, эту байку могли сочинить оба преступника – она или Жорж Конно. И вот, расследуя наше нынешнее дело, мы снова встречаемся с подобной выдумкой. Как я уже указывал вам, факты подтверждают, что вряд ли ее инспирировала мадам Добрей. Таким образом мы приходим к гипотезе, что эта история родилась в голове у Жоржа Конно. Очень хорошо, стало быть, Жорж Конно спланировал и теперешнее преступление, а сообщницей стала мадам Рено. Она в центре внимания, а за ней прячется темная фигура, чье имя нам неведомо. А теперь давайте тщательно рассмотрим дело Рено с самого начала, располагая каждый важный пункт в хронологическом порядке. Есть у вас блокнот и карандаш? Хорошо. Итак, какова самая ранняя точка, которую следует отметить?
   – Письмо к вам?
   – Так мы впервые узнали об этом деле, но настоящее начало было положено раньше. Первый важный пункт, я бы сказал, это изменения, которые произошли с мсье Рено вскоре после приезда в Мерлинвиль, что подтверждается несколькими свидетелями. Нам следует учесть также его дружбу с мадам Добрей и крупную сумму денег, которую он ей заплатил. А оттуда мы можем перейти прямиком к двадцать третьему мая. – Пуаро помолчал. Откашлялся и знаком велел мне записывать.
   – Двадцать третье мая: мсье Рено ссорится с сыном из-за намерений последнего жениться на Марте Добрей. Сын уезжает в Париж. Двадцать четвертое мая: мсье Рено меняет завещание, оставляя все свое состояние в руках жены. Седьмое июня: ссора с бродягой в саду, свидетельницей которой стала Марта Добрей. Написано письмо Эркюлю Пуаро с просьбой о помощи. Отправлена телеграмма Жаку Рено с указанием следовать в Буэнос-Айрес на «Анзоре». Шофер Мастерс отправлен в отпуск. Вечером – визит гостьи. Провожая ее, Рено-старший произносит слова: «Да, да… но, бога ради, теперь ступайте уже…»
   Пуаро сделал паузу.
   – А теперь, Гастингс, возьмите по очереди каждый из этих фактов, внимательно обдумайте их по отдельности и по отношению к целому и посмотрите, не предстанет ли это дело перед вами в совершенно новом свете.
   Я постарался сделать именно так, как он сказал. Минуту-другую спустя я сказал с некоторым сомнением:
   – Касательно первых пунктов, весь вопрос в том, принимаем мы за основу версию шантажа или же наоборот – страсти к этой женщине.
   – Шантажа, конечно же. Вы слышали, что говорил Стонор о его характере и привычках.
   – А миссис Рено не подтвердила его точку зрения, – не сдавался я.
   – Мы уже видели, что показаниям мадам Рено нельзя доверять ни в коем случае. Тут мы должны верить Стонору.
   – И все-таки, если у Рено была интрижка с женщиной по имени Белла, то, как мне кажется, нет ничего невероятного в том, чтобы у него была другая – с мадам Добрей.
   – Ни в коем случае, заверяю вас, Гастингс. Да и была ли интрижка?
   – Письмо, Пуаро. Вы забыли о письме.
   – Нет, я не забыл. Но что заставляет вас думать, будто письмо было адресовано мсье Рено?
   – Ну как же! Письмо нашли у него в кармане и… и…
   – И всё! – отрезал Пуаро. – Не было упомянуто ни одного имени. Непонятно, кому было адресовано письмо. Мы решили, что его послали покойному, потому что оно лежало в кармане его плаща. И вот, мон ами, меня в этом плаще поразило нечто необычное. Я измерил его и заметил тогда, что мсье Рено носил слишком длинный плащ. И это замечание должно было натолкнуть вас на мысль.
   – Я подумал, вы сделали его просто так, лишь бы что-то сказать, – сознался я.
   – Ах, что за идея! Позднее вы сами наблюдали, как я измерял плащ мсье Жака Рено. Э бьен, мсье Жак Рено носит слишком короткий плащ. Сопоставьте два этих факта с третьим, а именно: мсье Жак Рено поспешно выскакивает из дому перед отъездом в Париж, и скажите, что вы об этом думаете!
   – Вот оно что, – медленно произнес я, по мере того, как суть начала доходить до меня. – То письмо было написано Жаку Рено – а не его отцу. В спешке и горячке Жак схватил не тот плащ!
   Пуаро кивнул.
   – Именно так! Мы можем позднее вернуться к этому вопросу. А теперь давайте удовольствуемся тем, что письмо не имеет никакого отношения к мсье Рено-отцу, и перейдем к следующему по хронологии событию.
   – «Двадцать третье мая, – прочитал я вслух. – Мсье Рено ссорится с сыном из-за намерений последнего жениться на Марте Добрей. Сын уезжает в Париж». Тут особенно нечего сказать, на мой взгляд, и в изменении завещания на следующий день нет ничего необычного. Оно стало прямым результатом ссоры.
   – Согласен, мон ами – по крайней мере с причиной. Но какие мотивы мсье Рено лежат в подоплеке всей этой процедуры?
   Я удивленно выпучил глаза.
   – Гнев на сына, конечно.
   – И все-таки он пишет ему в Париж нежное отеческое письмо?
   – Так сказал Жак Рено, но ведь он не предоставил письма в доказательство.
   – Что ж, давайте пропустим это, – согласился мой друг.
   – Теперь мы обратимся ко дню трагедии. Вы расположили события утра в определенном порядке. У вас для этого какие-нибудь основания?
   – Я убедился, что письмо ко мне было отправлено в то же самое время, что и телеграмма. Вскоре после этого Мастерсу сообщили, что он может отправляться в отпуск. По моему мнению стычка с бродягой произошла до всех этих событий.
   – Я не понимаю, как вы установили точное время – разве что еще раз опросили мадемуазель Добрей.
   – Не было нужды. Я уверен в этом. И если вы не поняли, почему, то вы ничего не поняли, Гастингс!
   Минуту я молча смотрел на него.
   – Конечно! Я идиот! Если бродягой был Жорж Конно, то именно после бурного общения с ним мистер Рено осознал опасность. Он отсылает шофера Мастерса, заподозрив, что того могли подкупить, телеграфирует сыну и пишет вам.
   Пуаро улыбнулся одними уголками губ.
   – Вам не показалось странным, что в письме он употребил именно те выражения, которые мадам Рено впоследствии использует в своем рассказе? Если упоминание Сантьяго было дымовой завесой, зачем бы Рено говорить об этом и – тем более – отправлять туда сына?
   – Должен признать, это озадачивает, но, возможно, позже мы найдем какое-нибудь объяснение? Теперь мы подошли к вечернему визиту таинственной незнакомки. Признаться, я несколько сбит с толку, если только это не была мадам Добрей, на чем все это время настаивала Франсуаза.
   Пуаро покачал головой.
   – Мой друг, мой друг, куда подевалась ваша сметливость? Вспомните обрывок чека и тот факт, что имя «Белла Дювин» было смутно знакомо мистеру Стонору, и, думаю, мы можем принять как данность, что Беллой Дювин зовут неизвестную особу, написавшую письмо Жаку, и что тем вечером именно она приходила на виллу «Женевьева». Хотела ли она увидеться с Жаком или намеревалась обратиться к его отцу – этого мы наверняка знать не можем. Она высказала свои претензии к Жаку, возможно, показала его письма, и Рено-отец попытался откупиться от нее, выписав чек. Который она с негодованием порвала на клочки. Судя по ее письму, эта женщина искренне любила, и ее, по всей видимости, глубоко оскорбило предложение денег. В конце концов Рено отделался от нее, и здесь очень важны сказанные им слова:
   – «Да, да… но, бога ради, теперь ступайте уже…» – перечитал я. – Мне они кажутся немного раздраженными, но и только.
   – А этого достаточно. Рено отчаянно хотел, чтобы девушка ушла. Почему? Не только потому, что разговор был не слишком приятен. Нет, он спешил, ему почему-то было очень дорого время.
   – С чего бы это? – недоуменном спросил я.
   – Зададим себе это вопрос. С чего бы это? Но позднее произошел инцидент с наручными часами – и он тоже доказывает, что время играет очень важную роль в этом преступлении. И вот теперь мы стремительно приближаемся к развязке. Белла Дювин ушла в половине одиннадцатого, но благодаря наручным часам мы знаем, что преступление было совершено или, во всяком случае, инсценировано до полуночи. Мы рассмотрели все события, предшествовавшие убийству. Не вписывается только одно из них. По заключению врача, бродяга, когда его нашли, был мертв уже по меньшей мере сорок восемь часов – с возможным запасом еще в сутки. Итак, не имея других подтверждающих фактов, я считаю, что смерть произошла утром седьмого июня.
   Я отупело уставился на Пуаро.
   – Но как? Почему? И откуда вы можете это знать?
   – Потому что только таким образом мы можем логически объяснить последовательность событий. Мон ами, я шаг за шагом провел вас по всему пути. Неужели вы не видите то, что ясно как белый день?
   – Дорогой мой Пуаро, я не вижу тут ничего «ясного». Я и с самого начала не слишком-то хорошо видел, куда ступаю, а теперь вообще безнадежно заплутал в густом тумане.
   Пуаро грустно посмотрел на меня и покачал головой.
   – Мон дьё! Но это так печально! Такой отличный ум – и так прискорбно лишен метода. Есть прекрасное упражнение, которое развивает серые клеточки. Я вам его продемонстрирую…
   – Только не сейчас, ради всего святого! Вы самый невыносимый человек на свете, Пуаро. Бога ради, выкладывайте немедленно, кто убил мсье Рено?
   – Вот этого я пока что не знаю.
   – Но вы же сказали, что все ясно как белый день!
   – Мы говорим о разных вещах, мой друг. Не забывайте – мы расследуем два преступления, необходимой частью которых, как я уже указывал, являются два тела. Тише, тише, терпение, мон ами! Я все объясню. Для начала обратимся к психологии. Мы обнаружили три точки, в которых мсье Рено демонстрирует явную перемену образа мыслей и действий – то есть три психологических момента. Первый возникает сразу же после приезда в Мерлинвиль, второй – после ссоры с сыном по известной причине, третий – утром седьмого июня. Теперь о поводах. Поводом номер один мы можем считать встречу с мадам Добрей. Номер второй опосредованно связан с ней же, поскольку касается брака мсье Рено-младшего и ее дочери. Но вот номер три от нас скрыт. Мы должны его вычислить. Теперь позвольте спросить вас, мон ами: кто, по нашему убеждению, спланировал данное преступление?
   – Ж…орж Конно, – запинаясь и опасливо глядя на Пуаро, ответил я.
   – Совершенно верно. Жиро изрек в качестве аксиомы следующее утверждение: женщина лжет ради своего спасения, ради любимого или ради ребенка. Поскольку мы удостоверились, что именно Жорж Конно заставил возлюбленную лгать, и поскольку Жорж Конно – это не Жак Рено, третья причина женской лжи исключается из рассмотрения. И поскольку преступление опять-таки приписывается Жоржу Конно, первая причина – тоже отпадает. Значит, мы неизбежно приходим ко второй – мадам Рено солгала ради любимого – или, иными словами, ради Жоржа Конно. Вы с этим согласны?
   – Да, – признал я. – Это кажется вполне логичным.
   – Бьен! Мадам Рено любит Жоржа Конно. Кто же, в таком случае, Жорж Конно?
   – Бродяга.
   – А с чего мы вообще взяли, что мадам Рено любила бродягу?
   – Мы этого не знаем, но…
   – Что ж, отлично. Не цепляйтесь за версию, если факты ее более не подтверждают. Просто спросите себя, кого любит мадам Рено?
   Я недоуменно потряс головой.
   – Полно, Гастингс, вы прекрасно это знаете. Кого мадам Рено любит столь сильно, чтобы, увидев его мертвое тело, упасть в обморок?
   Я ошарашено вытаращился на него и просипел:
   – Мужа!
   Пуаро кивнул.
   – Мужа – или Жоржа Конно, назовите его как вам угодно.
   Я взял себя в руки.
   – Но это невозможно.
   – Как – невозможно? Разве мы не пришли к заключению, что мадам Добрей шантажировала Жоржа Конно?
   – Да, но…
   – И разве не она весьма успешно шантажировала мсье Рено?
   – Скорее всего, очень может быть, но…
   – И разве не очевидно, что мы ничего не знаем о детстве и юности мсье Рено? Что он внезапно появился как некий французский канадец ровно двадцать два года назад?
   – Да, все это так, – сказал я более твердо, – но вы, как мне кажется, упускаете один важный момент.
   – И какой же, друг мой?
   – Ну, как же, мы ведь признали, что преступление спланировал Жорж Конно. А эта версия глупая, потому что не мог же он спланировать собственную смерть!
   – И все-таки, мон ами, именно это он и сделал! – невозмутимо ответил Пуаро.

Глава 21. Эркюль Пуаро действует

   Пуаро неторопливо начал рассказ.
   – Вам кажется странным, мон ами, что человек планирует собственную смерть? Это для вас настолько непостижимо, что вы отвергаете истину, считая ее фантастической, и обращаетесь к истории, которая на самом деле в десять раз невероятнее. Да, мсье Рено спланировал собственную смерть, но есть одна деталь, которая, возможно, ускользнула от вашего внимания – он не собирался умирать.
   Я непонимающе тряхнул головой.
   – Нет-нет, на самом деле все очень просто, – добродушно сказал Пуаро. – Для преступления, которое затеял мсье Рено, необходимости в убийце не было, как я вам уже говорил. А вот мертвое тело требовалось во что бы то ни стало. Давайте реконструируем события, рассматривая их под иным углом.
   Жорж Конно скрывается от правосудия в Канаде под вымышленным именем. Там он под этим именем женится, а позднее наживает крупное состояние в Южной Америке. Но его мучает тоска по родине. Прошло двадцать лет, внешность его сильно изменилась, к тому же теперь он занял достаточно высокое положение и не боится, что кто-то опознает в нем преступника, исчезнувшего много лет назад. Конно считает, что может без опаски вернуться. Поселился он в Англии, но каждое лето намерен проводить во Франции. И злой рок – то самое тайное правосудие, которое направляет людей и не дает им избежать расплаты за свои проступки, приводит Конно в Мерлинвиль. И надо же такому случиться, что единственный человек, способный его разоблачить, проживает именно здесь. Это, разумеется, золотая жила для мадам Добрей, и она, не откладывая, начинает ее разрабатывать. Она неумолима, ибо обладает абсолютной властью. И высасывает из своей жертвы все соки.
   А потом случается неизбежное. Жак Рено, почти ежедневно видя красивую девушку, влюбляется в нее и хочет жениться. Отец вне себя. Всеми силами он препятствует тому, чтобы сын женился на дочери его врага. Жак Рено ничего не знает об отцовском прошлом, но мадам Рено известно все. Эта женщина обладает характером величайшей силы и страстно предана своему мужу. Супруги держат совет. Рено видит только один путь к спасению – смерть. Его должны счесть мертвым, а на самом деле он скроется в другой стране и начнет очередную новую жизнь под вымышленным именем, а мадам Рено, побыв некоторое время в роли безутешной вдовы, присоединится к нему. Важно сохранить контроль на деньгами, поэтому Рено меняет завещание. Как они собирались раздобыть тело, я не знаю – возможно, подложили бы анатомическое пособие, из тех, которыми пользуются ученики художественных студий, и сожгли его, или что-то в этом роде. Но задолго до того, как план созрел окончательно, им на выручку приходит случай. Оборванец, злобный и агрессивный, забирается в сад. Мсье Рено пытается его прогнать, завязывается драка, и внезапно бродяга, больной эпилепсией, валится на землю в жестоком припадке. Он мертв. Мсье Рено зовет жену. Вместе они затаскивают бродягу в сарай – как нам известно, все произошло неподалеку от него – и осознают, что им представилась замечательная возможность. Покойник нисколько не похож на мсье Рено, но он тоже средних лет и выглядит как обычный француз. Этого достаточно.
   Мне думается, супруги сидели на скамейке – вон там, где их не слышал никто из домашних, и обсуждали свои дела. План они составили быстро. Опознание зависит лишь от мадам Рено. Жака Рено и шофера, прослужившего у хозяина два года, следовало убрать с дороги. Французские горничные вряд ли осмелятся подойти к мертвецу близко, да и в любом случае чета Рено собиралась принять все меры, чтобы обмануть любого, кто не захочет вдаваться в подробности. Шофера Мастерса услали, отправили телеграмму Жаку, Буэнос-Айрес выбрали, чтобы придать правдоподобия истории, придуманной Рено-старшим. Прежде он слышал об Эркюле Пуаро как о скромном пожилом детективе, поэтому написал мне и попросил о помощи, зная, что, когда я приеду и предъявлю письмо, оно произведет глубокое впечатление на следственного судью – так и случилось, разумеется. Они переодели бродягу в костюм мсье Рено и бросили его лохмотья в сарае у двери, не решившись принести их в дом. А затем, чтобы подтвердить историю, которую должна была рассказать мадам Рено, они воткнули сувенирный кинжал бродяге в сердце. Предполагалось, что той же ночью мсье Рено сперва свяжет свою жену и засунет ей кляп в рот, а после, взяв лопату, выкопает могилу на том самом клочке земли, где, как ему точно известно, должны построить – как, вы говорите, это называется? Бункер? Важно, чтобы тело нашли – у мадам Добрей не должно возникнуть ни малейших подозрений. С другой стороны, спустя какое-то время сильно уменьшатся опасности, связанные с опознанием. Затем мсье Рено в лохмотьях бродяги поковыляет на станцию, откуда, никем не узнанный, уедет поездом в двенадцать десять. Поскольку по плану преступление должно произойти двумя часами позже, никаких подозрений насчет него не возникнет. Вообразите его раздражение, когда неожиданно явилась Белла. Каждая минута промедления грозит разрушить его план. Впрочем, он все же избавляется от девушки так быстро, как может. А потом принимается за дело! Поль Рено оставляет парадную дверь приоткрытой, дабы создать впечатление, будто убийцы ушли этим путем. Он крепко связывает мадам Рено и тщательно затыкает ей рот, не желая повторить ошибку двадцатидвухлетней давности, когда слишком свободные путы навлекли на него подозрения в соучастии. Но велел жене рассказать все ту же историю, выдуманную им много лет назад – очередное подтверждение теории, что человеческий разум неосознанно противится оригинальности. Ночью прохладно, и он прямо на нижнее белье набрасывает плащ, намереваясь потом похоронить его вместе с мертвецом. Рено покидает дом через окно, тщательно разровняв следы на клумбе, таким образом предоставив самые надежные улики против себя. Идет на пустое поле для гольфа, копает… а потом…
   – Что потом?
   – А потом правосудие, которого Жорж Конно так долго избегал, настигает его. Неведомая рука всаживает ему кинжал в спину… Теперь, Гастингс, вы понимаете, что я имел в виду, говоря о двух преступлениях. Первое преступление, которое мсье Рено самонадеянно попросил нас расследовать (очень опрометчиво с его стороны – весьма распространенная ошибка! Он недооценил Эркюля Пуаро!), уже разгаданно. Но в глубине его прячется тайна. И вот ее разгадать будет потруднее – поскольку хитроумный преступник с удовольствием воспользовался всеми приготовлениями мсье Рено. Это была чрезвычайно запутанная и непостижимая тайна, которую нужно было расследовать. Молодой и ретивый детектив, вроде Жиро, не берущий в расчет психологию, почти неизбежно потерпит фиаско.
   – Вы потрясающий человек, Пуаро, – сказал я с нескрываемым восхищением. Совершенно потрясающий! Никто кроме вас на такое не способен!
   Думаю, мой восторг был ему приятен. Впервые на моей памяти он выглядел чуть ли не смущенным.
   – А, так вы больше не презираете старого папашу Пуаро? Изменили пристрастию к гончим псам в человеческом обличье?
   Его меткая характеристика Жиро, как всегда, вызвала у меня улыбку.
   – Изменил. Вы обыграли его вчистую.
   – Бедняга Жиро, – произнес Пуаро, безуспешно изображая скромность. – И дело тут, разумеется, вовсе не в глупости. Пару раз ему просто не повезло. Вспомните темный волос, намотанный на рукоять кинжала. Это был как минимум намеренный обман.
   – Признаться честно, Пуаро, даже теперь я не совсем догадываюсь, чей это был волос.
   – Конечно, мадам Рено! В этом-то и состояло невезение Жиро. Ее волосы, некогда темные, теперь почти полностью поседели. С таким же успехом это мог быть седой волос – и тогда Жиро никакими мыслимыми усилиями не смог бы убедить себя, что это волос с головы Жака Рено! Но это все части единого целого. Вечно факты подгоняются под готовую теорию! Жиро ведь нашел в том сарае следы двоих – мужчины и женщины? И как же это подходило к его реконструкции событий? Я расскажу вам, как – никак не подходило, поэтому мы об этих следах больше не слышали. И я спрошу вас: есть ли какая-то метода в этой работе? Великий Жиро! Ваш великий Жиро – не более, чем воздушный шар, едва не лопающийся от важности. Но я, Эркюль Пуаро, которого он презирает, стану маленькой булавкой, которая проткнет этот шар – вот так! – При этом он сделал весьма выразительный жест. Затем, слегка успокоившись, резюмировал: – Когда мадам Рено придет в себя, она, безусловно, заговорит. Она и не думала, что ее сына могут обвинить в убийстве, и ведь была совершенно уверена, что Жак в полной безопасности плывет по морю на борту «Анзоры». Ах, вот это женщина, Гастингс! Какая сила воли, сколько самообладания! Она допустила лишь одну оплошность. Когда сын вернулся, она сказала: «Сейчас это уже не имеет значения». И никто не заметил – никто не понял важности этих ее слов. Какую ужасную роль пришлось ей сыграть, бедняжке. Представьте себе ее потрясение, когда она приходит опознавать тело и, вместо ожидаемого трупа бродяги, видит бездыханного мужа, который, как она считала, уже должен был находиться за много миль отсюда. Неудивительно, что она потеряла сознание! Но, невзирая на горе и отчаяние, как решительно доигрывала она свою роль после, безусловно страдая. Она не могла сказать ни единого слова, чтобы направить нас на след настоящих убийц. Ради ее сына никто не должен знать, что Поль Рено – это Жорж Конно, обвиненный в уголовном преступлении. Последним – и самым горьким ударом стало ее публичное признание, что мадам Добрей была любовницей ее мужа – поскольку малейший намек на шантаж привел бы к разоблачению. Как ловко она выкрутилась, когда судья спросил, не было ли какой-нибудь тайны в прошлом ее мужа. «Ничего настолько романтического, мсье судья, я уверена». Превосходно – этот снисходительный тон и горькая насмешка. И мсье Отэ мгновенно почувствовал себя глупцом, склонным к мелодраме. Да, великая женщина! Раз уж ей довелось полюбить преступника, любила она по-королевски!
   Пуаро умолк и задумался.
   – Пуаро, я хочу спросить еще кое о чем. А зачем был нужен тот обрезок свинцовой трубы?
   – А вы не понимаете? Обезобразить лицо жертвы, чтобы затруднить опознание. Именно труба впервые направила меня на верный путь. А этот придурок Жиро отшвырнул ее прочь и занялся спичечными головками! Я ведь говорил вам, что полуметровые улики так же хороши, как и двухмиллиметровые?
   – Ну, теперь-то Жиро иначе запоет, – заверил его я, спеша отвести разговор от моих собственных просчетов.
   – Что я и предсказывал, не так ли? Если он верно определил подозреваемого с помощью неверного метода, то не потерпит возражений.
   – Но, в самом деле… – Я умолк, поскольку понял, куда ветер дует.
   – Видите ли, Гастингс, мы должны начать с начала. Кто убил мсье Рено? Тот, кто был вблизи виллы «Женевьева» до той роковой полуночи, и кто выигрывает от его смерти. Жак Рено слишком хорошо подходит под это описание. Преступление не обязательно должно быть преднамеренным. А теперь – кинжал!
   Я вздрогнул – до меня только сейчас дошло!
   – Ну, конечно, – сказал я. – Второй кинжал, который мы нашли в теле бродяги, принадлежал миссис Рено. Значит, их было два!
   – Определенно, и, поскольку они одинаковы, мы приходим к выводу, что владельцем был Жак Рено. Но тревожит не это. На самом деле у меня есть маленькая идея. Худшее обвинение против Жака опять же психологическое – наследственность, мон ами, наследственность! Сын весь в отца, а Жак Рено, исходя из всего, что нам известно, по сути – сын Жоржа Конно.
   Он говорил так печально и серьезно, и я невольно впечатлился.
   – И что это за маленькая идея, о которой вы упомянули?
   Вместо ответа Пуаро сверился с циферблатом своих часов-луковицы и спросил:
   – Когда прибывает дневной пароход из Кале?
   – Часов в пять, кажется.
   – Это очень хорошо. У нас как раз есть время.
   – Вы уезжаете в Англию?
   – Да, мой друг.
   – Зачем?
   – Найти вероятного… свидетеля.
   – Кого?
   Пуаро как-то по-особенному улыбнулся и ответил:
   – Мисс Беллу Дювин.
   – Но как вы найдете ее? Что вам о ней известно?
   – Я ничего о ней не знаю, но о многом догадываюсь. Для начала, ее действительно зовут Белла. Поскольку это имя было смутно знакомо мсье Стонору, и не в связи с семейством Рено, весьма вероятно, что Белла выступает на сцене. Жак Рено – молодой человек с немалыми средствами и всего двадцати лет от роду. Разумеется, именно на сцене он увидел свою первую любовь. Это согласуется с тем, что мсье Рено-старший попытался ублаготворить девушку при помощи чека. Я думаю, что обязательно ее найду – и мне очень поможет вот это.
   И тут он достал фотокарточку, которую при мне нашел в ящике комода Жака Рено. Уголок пересекала надпись: «С любовью от Беллы», но не она привлекла мой зачарованный взгляд. Снимок был не лучшего качества, но все равно я бы эту женщину ни с кем не спутал. Меня пронзил холод, словно внезапно обрушилось невыразимое бедствие.
   Это было лицо Синдереллы.

Глава 22. Я нахожу любовь

   Я так и застыл с фотографией в руке и сидел неподвижно минуту или две. А потом, собрав все свое мужество, чтобы казаться равнодушным, вернул карточку Пуаро. Я бросил на него быстрый взгляд – заметил ли он что-нибудь? Но, к моему облегчению, он, казалось вообще на меня не смотрел. И если я и повел себя как-нибудь необычно, это ускользнуло от внимания маленького бельгийца.
   Пуаро вскочил.
   – Не будем терять времени. Отправимся безотлагательно. Все отлично – и на море будет тихо!
   Во время поспешных сборов и отъезда у меня не было возможности размышлять, но оказавшись на борту, вне поля зрения Пуаро (тот, как водится, практиковал «преотличнейший метод Лавержье»), я бесстрастно ринулся анализировать факты. Как много знает Пуаро? Известно ли ему, что моя попутчица из поезда и Белла Дювин – одна и та же особа? Зачем он ходил в гостиницу «Дю Фар»? Ради меня ли, как я думал раньше? Или я так считал по глупости, а на самом деле его визит имел более глубокие и зловещие цели?
   Все-таки зачем он собрался искать эту девушку? Неужели подозревает, что она видела, как Жак Рено совершил преступление? А, может, он заподозрил… нет! Это решительно невозможно! Девушка не держала зла на старшего Рено, у нее не было мотива желать его смерти. Что заставило ее вернуться на место преступления? Я тщательно перебрал факты. Наверняка, распрощавшись со мной в тот день, она сошла с поезда и осталась в Кале. Неудивительно, что я не обнаружил ее на борту парохода. Если она пообедала в Кале, а потом села на поезд до Мерлинвиля, то должна была оказаться на вилле «Женевьева» как раз ко времени, о котором упоминала Франсуаза. А что Белла делала после того, как покинула виллу в начале одиннадцатого? Она могла отправиться в гостиницу или уехать в Кале. А потом? Преступление произошло в ночь на вторник. Во вторник утром она снова оказалась в Мерлинвиле. А покидала ли она Францию вообще? Я очень в этом сомневался. Что ее удерживало? Надежда встретиться с Жаком Рено? Я рассказал ей, что Жак (как мы тогда полагали) уже в открытом море на пути в Буэнос-Айрес. Но узнать, что «Анзора» не отчалила, она могла только, если виделась с Жаком. Не в этом ли хотел удостовериться Пуаро? Что если Жак Рено, вернувшийся, чтобы встретиться с Мартой Добрей, столкнулся лицом к лицу с Беллой Дювин, девушкой, которую он так бессердечно бросил?
   Передо мной забрезжил свет. Если все так и было, то у Жака Рено есть алиби. Но тогда его молчание трудно объяснить. Почему бы ему прямо не признаться? Боялся, что о его бывшей привязанности узнает Марта Добрей? Я покачал головой, совершенно неудовлетворенный. Безобидная интрижка, глупое увлечение – нужна куда более серьезная причина, цинично подумал я, чтобы француженка без гроша за душой бросила сына миллионера, которого она к тому же преданно любит.
   В общем, все это дело показалось мне совершенно необъяснимым и загадочным. Мне очень не хотелось быть вовлеченным в погоню за девушкой, но я не знал, как отвертеться, не раскрывая Пуаро всех обстоятельств.
   В Дувре оживленный и улыбчивый Пуаро появился на палубе, а наше дальнейшее путешествие в Лондон прошло без приключений. Прибыли мы туда в одиннадцатом часу вечера, и я предполагал, что мы сразу поедем к себе на квартиру, отложив все дела до утра. Но у Пуаро были иные планы.
   – Нельзя терять времени, мон ами. Новости об аресте появятся в английских газетах не раньше завтрашнего утра. И все равно нельзя терять времени.
   Не до конца понимая его доводы, я лишь спросил, как он собирается отыскать девушку.
   – Помните театрального агента Джозефа Ааронса? Нет? Я помог ему в маленьком деле с японским борцом. Простое дельце и очень забавное. Когда-нибудь я поведаю подробности. Ааронс и подскажет нам верный способ выяснить то, что нас интересует.
   Какое-то время мы потратили на то, чтобы откопать самого мистера Ааронса. Удалось нам это уже после полуночи. Импрессарио очень тепло приветствовал Пуаро и заявил, что готов нам услужить, чем сможет.
   – В своей профессии я очень мало кого не знаю, – сказал он, сияя как новый медяк.
   – Э бьен, мсье Ааронс. Мне очень желательно отыскать девушку по имени Белла Дювин.
   – Белла Дювин. Имя мне знакомо, но пока не могу вспомнить, откуда я его знаю. Какое у нее амплуа?
   – Этого я не знаю, но вот ее фотокарточка.
   Мистер Ааронс рассматривал ее какое-то время, а затем его лицо озарила догадка.
   – Вспомнил! – хлопнул он себя по бедрам. – Господи, да это же «Крошки Далсибелла»!
   – «Крошки Далсибелла»?
   – Совершенно верно. Две сестры. Акробатки, танцорки и певицы. Славный номерок у них кажется, сейчас они в провинции – если только не отправились отдыхать. Последние две или три недели они выступали в Париже.
   – А вы можете выяснить для меня их нынешнее местопребывания?
   – Легче легкого. Ступайте домой, а я утречком отправлю вам секретную депешу.
   Заручившись этим обещанием, мы покинули импресарио. Ааронс оказался человеком слова. Часов в одиннадцать на следующий день пришла от него записка.
   «Сестры Далсибелла сейчас в «Паласе» в Ковентри. Всяческих вам удач!
   Без проволочек мы помчались в Ковентри. В самом театре Пуаро не стал задавать вопросов – просто удовольствовался покупкой билетов на вечерний спектакль.
   Представление было неописуемо утомительным – а может, просто мое настроение сказалось. Члены японского семейства шатко балансировали друг на друге, потрепанные франты в зеленоватых вечерних костюмах с изысканно прилизанными волосами делились светскими сплетнями и великолепно танцевали, пухлые примадонны пели на пределе человеческого регистра, комик весьма безуспешно пытался подражать Джорджу Роби [8 - Сэр Джордж Эдвард Уэйд (1869–1954) – английский актер, выступавший под сценическим псевдонимом «Джордж Роби», один из величайших исполнителей мюзик-холла на рубеже XIX–XX вв.].
   Наконец объявили номер «Крошек Далсибелла». Сердце у меня учащенно забилось. На сцену вышла она – вернее, они, их было двое. Одна светловолосая, вторая брюнетка, одного роста и пропорций, обе в коротких пышных юбочках, с огромных коричневыми бантами под отложными воротничками. Они смотрелись как парочка чрезвычайно пикантных малышек. Девушки запели. Голоса у них были чистые и сильные, чуточку тонковатые и опереточные, но приятные для слуха.
   Да, номерок и правда был славный. Девушки хорошо танцевали, исполнили несколько ловких акробатических трюков, песенки были незамысловатыми, но запоминающимися. Когда опустился занавес, раздался шквал аплодисментов. «Крошки Далсибелла» явно имели успех.
   Внезапно я осознал, что больше не могу оставаться в зале. Мне нужен был свежий воздух. Я предложил Пуаро уйти.
   – Идите, конечно же, мон ами. А я останусь до конца представления, мне здесь очень нравится. Встретимся позже.
   В двух шагах от театра был отель. Я вошел в гостиную, заказал виски с содовой и медленно потягивал его, бездумно пялясь на пустую каминную решетку. Услышав, как отворилась дверь, я обернулся, думая, что вошел Пуаро. А затем я вскочил. В дверях стояла Синдерелла. Она заговорила сбивчиво и слегка задыхаясь.
   – Я видела вас в первом ряду. Вас и вашего друга… Когда вы встали, чтобы уйти… Я ждала снаружи и проследила за вами. Зачем вы приехали сюда – в Ковентри? Что вы здесь делаете? А тот человек, что пришел с вами – он сыщик?
   Она стояла передо мной – плащ, наброшенный прямо на сценический костюм, соскользнул с ее плеч. Я увидел, как бледны ее щеки под слоем румян и услышал ужас, звеневший в ее голосе. И в ту же секунду я понял все – понял, зачем Пуаро ее искал и чего она боится, и понял наконец свое собственное сердце…
   – Так и есть, – мягко ответил я.
   – Он разыскивает… меня? – спросила она почти шепотом.
   А потом, поскольку я замешкался с ответом, она упала в большое кресло и разразилась бурными, горькими рыданиями.
   Я опустился рядом с нею на колени, обнял за плечи и пригладил прядь волос, упавшую ей на лицо.
   – Не плачь, детка, не плачь, ради бога. Ты в безопасности. Я позабочусь о тебе. Не плачь, дорогая. Не плачь. Я знаю… я знаю все.
   – О, нет, не может быть!
   – Я думаю, может. – А минуту спустя, когда ее всхлипы начали утихать, я спросил: – Это ведь вы взяли кинжал?
   – Да.
   – И поэтому вы хотели, чтобы я вам все показал? И обморок был притворным?
   Она снова кивнула. И в этот миг у меня мелькнула странная мысль – я обрадовался, что ее мотив был именно таким, каким он был. Что это не праздное и болезненное любопытство, в котором я винил ее тогда. Как отважно играла она свою роль в тот день, внутренне терзаясь страхом и трепеща. Бедняжечка, несущая бремя сиюминутного порыва.
   – Зачем вы забрали кинжал? – спросил я.
   Она ответила по-детски просто:
   – Боялась, что на нем остались отпечатки пальцев.
   – Но на вас же были перчатки, разве вы забыли?
   Она ошарашено тряхнула головой, а потом медленно произнесла:
   – Вы собираетесь сдать меня в полицию?
   – Господи! Нет.
   Она посмотрела мне в глаза – взгляд ее был долгим и проникновенным, а потом она спросила тихим голосом, который, казалось, боялся самого себя.
   – Почему нет?
   Какое странное место и время для сердечных признаний. Бог свидетель, я даже вообразить не мог, что любовь предстанет передо мной в таком обличье. Но я ответил просто и безыскусно:
   – Потому что я люблю вас, Синдерелла.
   Она поникла головой, словно смутившись, и пробормотала:
   – Вы не можете… как вы можете… если все знаете… – А затем, словно взяв себя в руки, посмотрела мне прямо в лицо и спросила: – А что именно вы знаете?
   – Я знаю, что в тот вечер вы приходили к мистеру Рено. Он предложил вам чек, а вы его с негодованием разорвали. Потом вы вышли из дома… – Я сделал паузу.
   – Продолжайте… что было дальше?
   – Мне неизвестно, знали вы наверняка, что Жак Рено приедет той ночью, или просто ждали, надеясь, что вам удастся его увидеть. Но вы действительно оказались неподалеку. Возможно, вы просто расстроились и бесцельно шли – но в любом случае около полуночи вы все еще были поблизости и увидели человека на поле для гольфа…
   Я снова умолк. Правда поразила меня, точно вспышка молнии, как только она появилась в дверях, но теперь картина предстала передо мной даже более зримо. Будто наяву я увидел характерный фасон плаща на мертвом мистере Рено, и вспомнил сходство, настолько поразительное, что мне тогда на мгновение даже показалось, что покойник воскрес из мертвых, когда его сын ворвался на наше заседание в гостиной.
   – Продолжайте, – настойчиво повторила девушка.
   – Мне кажется, он стоял к вам спиной – но вы его узнали, или думали, что узнали. Знакомая фигура и осанка, и покрой плаща. – Я сделал паузу. – В поезде по пути в Париж вы сказали мне, что в ваших жилах течет итальянская кровь, что однажды она чуть было не ввергла вас в неприятности. В одном из своих писем вы угрожали Жаку Рено. И когда вы увидели его там, гнев и ревность затмили ваш рассудок – и вы нанесли удар! Я ни на секунду не поверю, что вы собирались убить его. Но вы его убили, Синдерелла.
   Она вскинула руки, чтобы закрыть лицо, и сдавленным голосом произнесла:
   – Ваша правда… ваша правда… Теперь я понимаю, что было именно так, как вы сказали. – А потом она чуть ли не накинулась на меня: – И вы меня любите? Зная все это, как вы можете меня любить?
   – Сам не понимаю, – сказал я немного устало. – Наверное, с любовью ничего нельзя поделать. Я пробовал и знаю это – с самой первой нашей встречи. И эта любовь гораздо сильнее меня.
   И тут внезапно, когда я меньше всего ожидал этого, она опять не выдержала и сползла на пол, содрогаясь от слез.
   – Ах, я не могу! – рыдала она. – Я не знаю, что делать, куда податься. Ах, кто бы сжалился надо мной и сказал, как поступить!
   Я снова встал перед ней на колени и постарался утешить, как мог.
   – Не бойтесь меня, Белла. Ради бога, не бойтесь. Я люблю вас, это правда – но ничего не прошу взамен. Только позвольте помочь вам. Любите его и дальше, если нельзя иначе. Но разрешите вам помочь, раз он не может.
   Она будто окаменела от моих слов. Отвела руки от лица и удивленно прошептала:
   – Вы так думаете? Вы думаете, я люблю Жака Рено?
   А потом, то ли смеясь, то ли плача, она страстно обвила мою шею руками и прижалась свое нежное и влажное личико к моему лицу.
   – Не так, как я люблю вас, – прошептала она снова. – Я никогда не любила его так, как вас.
   Губы ее скользнули по моей щеке, а потом отыскали мои губы, она целовала меня снова и снова, сладостно и жарко до умопомрачения – и пока я жив, я не забуду это необузданное чудо – о нет!
   Шорох у двери заставил нас обернуться. Там стоял Пуаро и смотрел на нас.
   Не мешкая, я подбежал к нему и крепко обхватил.
   – Скорее, – крикнул я девушке. – Уходите отсюда. Бегите. Я задержу его.
   Бросив на меня быстрый взгляд, она поспешно выскользнула из комнаты. Я держал Пуаро железной хваткой.
   – Мон ами, – кротко заметил он, – а у вас отлично получается. Сильный мужчина сжал меня в объятьях и я беспомощен, как дитя. Но это довольно неудобно и немного нелепо. Давайте просто сядем и успокоимся.
   – Вы не станете ее преследовать?
   – Мон дьё! Я вам что – Жиро? Отпустите меня, друг мой.
   Не сводя с него подозрительного взгляда – я отдавал Пуаро должное, в хитрости он намного превосходил меня – я ослабил хватку, и он рухнул в кресло, осторожно ощупывая свои руки.
   – Когда вы не в себе, вы становитесь сильны, как бык, Гастингс! Ну разве так поступают со старым другом? Я показал вам фотокарточку девушки, и вы ее узнали, но ни словом не обмолвились!
   – А зачем, если вы и без того все поняли, – с горечью ответил я. Значит, Пуаро догадался! Мне и на миг не удалось его провести.
   – Та-та-та! Вы-то не знали, что я все знал. И сегодня вы помогли девушке сбежать! А нам таких трудов стоило ее отыскать! Впору задуматься – вы заодно со мной или против меня, Гастингс?
   Минуту или две я молчал. Мысль о разрыве со старым другом причиняла мне невероятную боль. Но я определенно должен был выступить против него. Простит ли он меня хоть когда-нибудь? – я терялся в догадках. Пуаро же пока что казался на удивление спокойным. Впрочем я знал, что он восхитительно умеет владеть собой.
   – Пуаро, – сказал я. – Простите меня. Согласен, я вел себя отвратительно по отношению к вам. Но иногда просто нет выбора. И в будущем я должен придерживаться собственной линии.
   Пуаро согласно закивал.
   – Понимаю. – Насмешливый огонек погас в его глазах, и он говорил со всей серьезностью и добротой, чем весьма удивил меня. – Все так, друг мой, все так и есть. Любовь приходит совсем не так, как мы воображали – не гордо распушив прекрасные перья, а печально, с кровоточащими босыми ступнями. Вот-вот, а я вас предупреждал. Когда понял, что, скорее всего, эта девушка взяла кинжал, я предупреждал вас. Наверное, вы помните. Но было уже слишком поздно. Однако, расскажите мне, как много вам уже известно.
   Я смело посмотрел ему в глаза.
   – Пуаро, что бы вы мне ни сказали, для меня это не станет неожиданностью. Поймите это. Но уясните заранее, если вздумаете возобновить поиски мисс Дювин. Вы ошибаетесь, думая, что она имеет какое-либо отношение к преступлению, или что именно она была таинственной гостьей, посетившей мсье Рено в тот вечер. Мы вместе вернулись из Франции и расстались с ней вечером на вокзале Виктория, так что она никак не могла оказаться в Мерлинвиле.
   – А! – Пуаро внимательно посмотрел на меня. – И вы сможете дать показания под присягой?
   – Конечно смогу.
   Пуаро встал и поклонился.
   – Мон ами! Вив лямур! Любовь может творить чудеса. То, что вы придумали – воистину гениально. Это поражает даже Эркюля Пуаро.

Глава 23. Новые трудности

   После стресса, подобного тому, который я только что описал, неизбежно наступает реакция. В ту ночь я лег спать с ощущением триумфа, но пробудился с осознанием, что по-прежнему брожу в темной чаще. Честно говоря, я не усматривал изъянов в придуманном мною алиби. Мне нужно было только твердо придерживаться своей истории, и я не видел, как Белла может быть осуждена при таком раскладе.
   Нельзя было упрекнуть нас в том, что мы были с ней давними друзьями. Так что никто не заподозрил меня бы в лжесвидетельстве. Я мог доказать, что видел девушку всего три раза. Нет… меня по-прежнему удовлетворяла моя версия… разве сам Пуаро не признал, что я поразил его?
   Но все же я чувствовал, что нужно действовать очень осмотрительно. Слишком уж быстро и легко Пуаро признал себя побежденным. А я так уважал его талант, что не мог и подумать, будто он оставит все как есть. В сравнении с его интеллектом мои умственные способности я считал весьма скромными. Пуаро не принял бы безропотно свое поражение. Так или иначе, он попытается одолеть меня, причем в тот момент, когда я меньше всего буду ожидать этого.
   Мы встретились следующим утром за завтраком как ни в чем не бывало. Добрый нрав Пуаро ничто не могло омрачить, однако в его поведении я заметил некоторую сдержанность. После завтрака я объявил о своем намерении прогуляться. В глазах Пуаро мелькнула злорадная искра.
   – Если вы отправляетесь на поиски некой информации, не утруждайте себя. Я могу рассказать вам все, что вы желаете узнать. «Крошки Далсибелла» разорвали контракт и уехали из Ковентри в неизвестном направлении.
   – Как? Неужели, Пуаро?
   – Уверяю вас, Гастингс. С утра я первым делом выяснил это. В конце концов, а чего вы ожидали?
   И то правда, в данных обстоятельствах другого и не предполагалось. Синдерелла выиграла время, когда я поспешил выпроводить ее, и уж точно не стала бы терять ни минуты, желая оказаться как подальше от преследователей. Именно этого я хотел и именно это планировал. Тем не менее, я чувствовал, как запутываюсь в тенетах новых трудностей.
   Ссвязаться с девушкой я никак не мог. А ведь было жизненно важно, чтобы она узнала о придуманной мною линии защиты, которой я решил держаться. Конечно, оставалась вероятность, что она все-таки попытается послать мне весточку, но я сомневался, что она это сделает. Она понимала, чем рискует в случае, если Пуаро перехватит письмо, ведь тогда он снова нападет на ее след. Ясно, что единственный выход для нее – затаиться на время.
   А что же Пуаро? Я внимательно наблюдал за ним. Благодушно и задумчиво он смотрел куда-то вдаль. Но вид него был слишком спокойный и целеустремленный, и я заподозрил неладное. Я хорошо изучил Пуаро – чем безобиднее он внешне, тем опаснее на самом деле. Прочитав в моих глазах неловкий вопрос, он ласково улыбнулся.
   – Недоумеваете, Гастингс? Спрашиваете себя, почему я не бросаюсь в погоню?
   – Ну… что-то в этом духе…
   – Это то, что сделали бы вы на моем месте. Я понимаю. Но я не из тех, кто наслаждается беготней в поисках иголки в стоге сена, как вы, англичане, любите говорить. Нет – отпустим пока мадемуазель Беллу Дювин. Не сомневаюсь, когда придет время – смогу ее отыскать. А пока удовольствуюсь ожиданием.
   Я с недоверием посмотрел на Пуаро. Уж не пытается ли он обвести меня вокруг пальца? Меня не покидало досадное ощущение, что даже сейчас он остается хозяином положения. Чувство превосходства, владевшее мною, постепенно улетучивалось. Я устроил девушке побег и разработал блестящий план спасения Синдереллы от последствий ее опрометчивого поступка. Но душа моя была не на месте. Непоколебимое спокойствие Пуаро пробуждало тысячу опасений.
   – Видимо, я не должен спрашивать, каковы ваши планы, Пуаро? – пристыженно сказал я. – Я утратил право на ваше доверие.
   – Вовсе нет! И здесь нет никакого секрета. Мы немедленно возвращаемся во Францию.
   – Мы?
   – Именно так – «мы»! Вы прекрасно знаете, что не можете позволить себе бросить папу Пуаро без присмотра. Эй, разве не так, друг мой? Но, если желаете, можете, конечно, остаться в Англии…
   Я покачал головой. Не в бровь, как говорится, а в глаз. Не мог я позволить себе выпустить его из виду. Хотя рассчитывать на откровенность моего друга после всего случившегося не стоило, я по-прежнему мог наблюдать за его действиями. Только он представлял опасность для Беллы. Ни Жиро, ни всей полиции не было дела до ее существования. Во что бы то ни стало, мне следовало держаться поближе к Пуаро.
   Маленький бельгиец, внимательно наблюдавший за моим лицом, пока все эти мысли проносились у меня в голове, удовлетворенно кивнул.
   – Так я прав или нет? И поскольку у вас вполне хватило бы фантазии попытаться за мной следить, скрываясь под фальшивой бородой или иной нелепой личиной, которая, без сомнений, все равно никого не смогла бы обмануть, я предпочитаю, чтобы мы совершали этот вояж вместе.
   – Ну, раз так – очень хорошо. Но должен честно вас предостеречь…
   – Знаю – я всё знаю. Вы – мой противник! Что ж, се ля ви! Чему быть – тому не миновать. Меня это нисколько не волнует.
   – Я тоже не против, пока все откровенно и без трюков.
   – Вы истинный англичанин! Уж это пристрастие к «честной игре»! Что ж, теперь, когда наша совесть чиста и мы выяснили отношения, надо срочно выезжать. Нельзя терять драгоценное время. Наше пребывание в Англии было кратким, но продуктивным. Я выяснил, что хотел.
   Он произнес это легко, но я чувствовал завуалированное злорадство в его тоне.
   – Да, но… – начал я и осекся.
   – «Да, но» – как вы говорите! Вы несомненно довольны ролью, которую играете. А что до меня – меня всецело занимает Жак Рено.
   Жак Рено! Я навострил уши. И как я мог совершенно забыть о нем! Жак Рено в тюрьме, над ним нависла тень гильотины! Теперь я увидел свою роль в довольно зловещем свете. Я могу спасти Беллу – да, но спасая ее, я рискую отправить на эшафот невиновного!
   В ужасе я отогнал от себя эту мысль. Такого не может быть. Жака оправдают. Обязательно оправдают! Но ледяной ужас вернулся. А если не оправдают? Что тогда? Смогу ли я оставить такой груз на своей совести – какая кошмарная мысль! Неужели придется в конце концов делать выбор? Решать: Белла, или Жак Рено? Сердце подсказывало мне, что я любой ценой должен спасти девушку, которую люблю. Но будь цена иной, я бы не оказался перед выбором.
   А что сказала бы на это сама девушка? Я помню, что ни словом не обмолвился о том, что Жак Рено арестован. Пока она в полном неведении, что ее бывший возлюбленный заключен в тюрьму по обвинению в отвратительном преступлении, которого он не совершал. А узнай она, как бы она поступила? Позволила бы, чтобы ее жизнь была спасена ценой его жизни? Разумеется, ей не стоит делать опрометчивых шагов. Жак Рено мог быть и, возможно, будет оправдан и без ее вмешательства. Хорошо, если так. Но если нет… Проблема была ужасная, неразрешимая. Я заставлял себя думать, что ей не грозит суровое наказание. Обстоятельства преступления в ее случае были совсем иными. Она могла бы сослаться на ревность, на сверхъестественное горе и возбуждение, а ее молодость и красота оказали бы свое действие. Тот факт, что по трагическому стечению обстоятельств жертвой стал Рено-старший, а не его сын, который теперь расплачивался, не отменяет мотив преступления. Но в любом случае, каким бы мягким ни был приговор, он означает долгий срок заключения.
   Нет, Белла должна быть в безопасности. И Жака Рено тоже нужно спасать. Как это совместить, я представлял себе не очень ясно. Но я верил в Пуаро. Он все знал. Он должен найти какой-то предлог, пусть и отличный от настоящего. Это будет нелегко, но каким-то образом он справится. И тогда Белла будет вне подозрения, а Жак – оправдан. И это единственный исход, который мог бы считаться справедливым.
   Вот это я повторял себе неустанно, но в самой глубине души моей по-прежнему таился леденящий страх.

Глава 24. «Спасите его!»

   Мы отплыли из Англии вечерним рейсом, а следующее утро застало нас уже Сент-Омере, куда привезли Жака Рено. Не откладывая, Пуаро посетил следственного судью. Мой друг не возражал против моей компании, и я отправился вместе с ним.
   После всяческих формальностей и предварительных расспросов нас провели в кабинет мсье Отэ. Он сердечно приветствовал нас.
   – Мне говорили, будто вы вернулись в Англию, мсье Пуаро. Я очень рад, что это не так.
   – Я и правда уезжал, мсье судья, но то был лишь краткий визит. Сопутствующий вопрос, но он, как мне казалось, мог помочь расследованию.
   – Ну и… помог?
   Пуаро пожал плечами. Мсье Отэ понимающе кивнул, испустив глубокий вздох.
   – Боюсь, нам придется смириться. Этот зверюга Жиро несомненно умен, хотя манеры у него отвратительные! Надежды на то, что он допустил ошибку, мало.
   – Вы так думаете, мсье судья?
   Настал черед мсье Отэ пожимать плечами:
   – Ну, давайте начистоту – между нами, разумеется – можете ли вы прийти к другому выводу?
   – Если начистоту, мсье судья, то мне кажется, что здесь очень много неясных моментов.
   – Каких именно?
   Пуаро не попался на уловку.
   – Пока что я эти моменты не привел в порядок – лишь обозначил общее впечатление. Мне нравится этот юноша, и не хочется верить, что он виновен в таком отвратительном преступлении. Кстати, что он сам говорит по этому поводу?
   Судья нахмурился.
   – Я не могу его понять. Похоже, он не способен выстроить хоть какую-нибудь защиту. Очень трудно добиться от него ответов. Он довольствуется общим отрицанием, а сверх этого находит убежище в упорном молчании. Завтра я снова его допрашиваю. Возможно, вы захотите поприсутствовать?
   Мы с энтузиазмом приняли приглашение.
   – Очень печальное дело, – со вздохом сказал следственный судья. – Я испытываю глубокое сочувствие к мадам Рено.
   – Как она себя чувствует?
   – Сознание к ней еще не вернулось. В каком-то смысле это благо для нее, бедняжки, она избавлена от многих страданий. Врачи говорят, что опасности нет, но после того, как мадам Рено придет в себя, ей необходим полный покой. Насколько я понимаю, причиной ее теперешнего состояния стала не только травма, но и шок. Ужасно, если ее рассудок помутился, но не удивлюсь – честное слово, ничуть не удивлюсь.
   Мсье Отэ откинулся на спинку кресла, качая головой и с каким-то скорбным наслаждением воображая мрачные перспективы.
   Очнувшись, он вздрогнул:
   – Кстати, я кое-что вспомнил. У меня есть письмо, адресованное вам, мсье Пуаро. Погодите-ка, куда же я его девал?
   Он принялся рыться в бумагах, наконец отыскал пропажу и протянул Пуаро.
   – Письмо было тайно послано мне, чтобы я передал его вам, – пояснил судья. – Но поскольку вы не оставили адреса, я не мог этого сделать.
   Пуаро с любопытством осмотрел письмо. Конверт был подписан вытянутым косым почерком, явно женщиной, причем иностранкой. Не став распечатывать письмо, Пуаро положил его в карман и поднялся.
   – До завтра, раз так, мсье судья. Благодарю за вашу снисходительность и дружелюбие.
   – Не стоит благодарности. Всегда к вашим услугам. Эти молодые сыщики школы Жиро – все как на подбор грубияны и насмешники. Они не осознают, что следственный судья с моим… эээ… опытом обладает определенной проницательностью, неким… талантом, наконец! Учтивость – это старая школа, и она куда более мне по вкусу. Таким образом, мой дорогой друг, располагайте мной, когда пожелаете. Мы ведь с вами кое-что да знаем, вы и я, а?
   И, рассмеявшись от души, очарованный самим собой и собеседниками, мсье Отэ с нами распрощался. Увы, не могу опустить первую фразу, произнесенную Пуаро, едва мы вышли в коридор:
   – Да уж, воистину старый кретин! Такой дурак, что жалость берет!
   Не успели мы выйти из здания, как столкнулись нос к носу с Жиро. Тот напыжился более обычного и был чрезвычайно доволен собой. Он ничего не подозревал.
   – Ага, мсье Пуаро! Выходит, вы вернулись из Англии?
   – Как видите, – кивнул Пуаро.
   – Дело близится к концу, полагаю.
   – Согласен с вами, мсье Жиро.
   Пуаро говорил вполголоса. Его подавленный вид, похоже, весьма радовал собеседника.
   – До чего бесхребетные бывают преступники! Рено даже не думает защищаться. Это невероятно!
   – Настолько невероятно, что наводит на мысли? – кротко подсказал Пуаро.
   Но Жиро его даже не слушал. Он дружелюбно помахал ему тростью.
   – Всего хорошего, мсье Пуаро. Я рад, что вы наконец согласны с доказательствами обвинения.
   – Пардон, но я вовсе не согласен. Жак Рено невиновен.
   Сперва Жиро вытаращился на нас, а потом разразился хохотом, многозначительно постучал себя по голове и коротко заметил:
   – Псих!
   Пуаро выпрямился и расправил плечи. Зловещий огонь вспыхнул в его глазах.
   – Мсье Жиро, на протяжении всего расследования ваши манеры по отношению ко мне были в высшей мере оскорбительны! Вам надо преподать урок. Готов поставить пятьсот франков на то, что найду убийцу мсье Рено раньше вас. По рукам?
   Жиро оторопело уставился на него и снова пробормотал:
   – Псих!
   – Ну же, – гнул свое Пуаро. – По рукам?
   – Не имею ни малейшего желания брать ваши деньги.
   – Расслабьтесь, вам и не придется!
   – Ну что же, тогда я согласен! Говорите, мои манеры оскорбили вас? Что ж, разок-другой и ваши манеры меня раздражали.
   – Чрезвычайно рад это слышать. Доброго утра вам, Жиро. Идемте, Гастингс.
   Я ни слова не проронил, пока мы шли по улице. На сердце у меня было тяжело. Пуаро слишком явно продемонстрировал свои намерения. Я все сильнее сомневался, что в моих силах спасти Беллу. На мою беду встреча с Жиро взбодрила Пуаро и придала ему отваги.
   Неожиданно кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и увидел Гэбриэла Стонора. Мы поздоровались, и он вызвался проводить нас до гостиницы.
   – А вы что здесь делаете, мсье Стонор? – поинтересовался Пуаро.
   – Друзей нужно поддерживать, – сухо ответил тот. – Особенно, когда их несправедливо обвиняют.
   – Значит, вы не верите, что Жак Рено совершил преступление? – выпалил я.
   – Конечно не верю. Я хорошо знаю этого парня. Разумеется, кое-что в этом деле меня совершенно потрясло, но я ни на минуту не поверил в его виновность. Несмотря на его глупое поведение, я никогда не соглашусь, что Жак Рено – убийца.
   Сердце мой прониклось теплотой к секретарю покойного Рено. Его слова, казалось, сняли тайную тяжесть с моей души.
   – Не сомневаюсь, что многие разделяют ваши чувства, – с жаром воскликнул я. – Против Жака Рено выдвинуты совершенно абсурдные обвинения. Вот увидите, его обязательно оправдают… обязательно!
   Но Стонор ответил с горечью и совсем не так, как я того желал:
   – Я бы многое отдал, чтобы обрести вашу уверенность. А каково ваше мнение, мсье Пуаро?
   – Я считаю, что все складывается не в пользу молодого Рено, – тихо сказал Пуаро.
   – Вы верите, что он виновен?
   – Нет. Но думаю, ему будет очень трудно оправдаться.
   – Он чертовски странно себя ведет, – пробормотал Стонор. – Я, конечно, понимаю, что это дело куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Жиро не хватает ума – потому-то он и не преуспел, но все это загадочно до ужаса. Лично я так считаю: слово серебро, а молчание – золото. Если миссис Рено пожелает что-то замять, она мне намекнет. Решать ей, я слишком уважаю ее суждения, чтобы совать свой нос, куда не следует, но не могу поддержать позицию Жака. Тут любой подумает: парень хочет, чтобы его считали убийцей.
   – Но это же нелепо, – нетерпеливо вмешался я. – Во-первых, этот кинжал… – Я осекся, не будучи уверен, что Пуаро одобрит мою откровенность, и продолжил, тщательно подбирая слова. – Нам известно, что в тот вечер кинжал находился не у Жака Рено. И миссис Рено это знает.
   – Чистая правда. Когда она оправится, то несомненно расскажет все это, и даже больше. Ну, а теперь я должен вас покинуть.
   – Один момент, – Пуаро удержал его за плечо, не давая уйти. – Не могли бы вы прислать мне весточку, как только мадам Рено придет в себя?
   – Конечно. Я сразу же дам вам знать.
   – Насчет кинжала, Пуаро, – не унимался я, пока мы шли к себе наверх. – Нельзя же говорить о нем откровенно при Стоноре.
   – Вы все правильно сделали. Мы должны как можно дольше хранить информацию при себе. А что до кинжала – ваши рассказы вряд ли помогут Жаку Рено. Помните, нынче утром, прежде чем мы уехали в Лондон, я отсутствовал целый час?
   – Да, и что?
   – Так вот, я был занят поисками артели, которая изготовила для Жака его сувениры. Это не составило труда. Но вот что, Гастингс: они сделали по его заказу не два кинжала для писем, а три.
   – И это значит?..
   – И это значит, что после того, как один нож он подарил матери, а второй – Белле Дювин, третий он несомненно оставил для собственных нужд. Нет, Гастингс, боюсь, что кинжал никак не поможет спасти его от гильотины.
   – До гильотины дело не дойдет, – ужаснулся я.
   Пуаро с сомнением покачал головой.
   – Вы же спасете его! – вскричал я с надеждой.
   Пуаро сурово глянул на меня.
   – Разве вы сами не сделали это невозможным, мон ами?
   – Значит, нужно вызволить его как-то иначе, – пробормотал я.
   – А! Божьим промыслом! Но вы просите меня сотворить чудо. Нет – ни слова больше. Давайте-ка лучше посмотрим, что в этом письме.
   И он вытащил конверт из нагрудного кармана.
   Читая письмо, он поморщился, а затем протянул мне измятый тонкий листок.
   – В мире много страдающих женщин, Гастингс.
   Письмо явно писалось в большом волнении, кое-где буквы расплывались от капнувших слез:

   Дорогой мсье Пуаро, умолю Вас прийти мне на помощь. Мне не к кому обратиться, но Жак Рено должен быть спасен любой ценой. На коленях взываю к Вам, помогите нам.
   МАРТА ДОБРЕЙ.

   Я вернул письмо, тронутый до глубины души.
   – Вы едете?
   – Немедленно. Наймем автомобиль.
   Через полчаса мы уже были на вилле «Маргарита». Марта вышла нас встретить и буквально втащила Пуаро в дом, обеими руками вцепившись в его рукав.
   – Ах, вы пришли – как же вы добры! Я была в отчаянии, не зная, что мне делать. Они даже не позволяют мне повидать его в тюрьме. Я ужасно страдаю, просто с ума схожу. Неужели они сказали правду: Жак не отрицает, что совершил преступление? Но это безумие. Это невозможно, он не мог его совершить! Я ни на миг в это не поверю!
   – Я тоже, мадемуазель, – мягко сказал Пуаро.
   – Но почему он ничего не говорит? Я не понимаю.
   – Возможно, он кого-то покрывает, – предположил Пуаро, внимательно глядя на нее.
   Марта нахмурилась.
   – Покрывает кого-то? Вы имеете в виду, он защищает свою мать? Ах, я с самого начала подозревала ее. Кто унаследует все огромное состояние? Она. Очень легко облачиться во вдовий траур и лицемерить. Еще говорят, когда его арестовали, она якобы в обморок упала. – Марта театрально закатила глаза и взмахнула рукой. – А секретарь, этот мистер Стонор, несомненно ей помогал. Да эти двое – не разлей вода. Правда, она его старше, но мужчинам наплевать – лишь бы женщина была богата!
   В ее голосе слышалась неподдельная горечь.
   – Стонор был в Англии, – вставил я.
   – По его словам – но кто знает?
   – Мадемуазель, – тихо произнес Пуаро. – Если мы с вами на одной стороне, то должны прояснить кое-что. Начнем с самого главного вопроса.
   – Да, мсье?
   – Известно ли вам настоящее имя вашей матери?
   Марта смотрела на него с минуту, а потом закрыла лицо руками и разрыдалась.
   – Полно, полно, – сказал Пуаро, погладив ее по плечу. – Утешьтесь, дитя. Вижу, что вам оно известно. Теперь второй вопрос: знаете ли вы, кем был мсье Рено?
   – Мсье Рено? – Она отняла руки от лица и в замешательстве посмотрела на Пуаро.
   – Ага, а вот этого вы не знаете. А теперь слушайте меня внимательно.
   Он изложил ей все по порядку – точно так же, как сделал это для меня его в день нашего отъезда из Англии. Марта завороженно слушала.
   Когда Пуаро закончил рассказ, у нее вырвался долгий вздох.
   – Но вы же просто чудо – вы великолепны! Величайший детектив в мире. – Он проворно соскользнула с кресла и упала перед ним на колени с истинно французской экзальтацией: – Спасите его, мсье! – заплакала она. – Я так его люблю. О, спасите его, спасите его… спасите его!

Глава 25. Неожиданная развязка

   На следующее утро мы присутствовали на допросе Жака Рено. Хотя времени прошло немного, я был шокирован переменой, произошедшей в юном арестанте. Щеки его ввалились, под глазами залегли глубокие темные круги, он выглядел измученным, почти обезумевшим, как человек, несколько ночей подряд тщетно пытавшийся заснуть. Увидев нас, он не выказал никаких эмоций.
   Подсудимый и его адвокат – мэтр Гросье – расположились на стульях. Грозный страж со сверкающей саблей занял пост у дверей. Прилежный секретарь суда уселся за свой стол. Следственный судья начал допрос.
   – Рено, вы отрицаете, что находились в Мерлинвиле в ночь, когда было совершено преступление?
   Жак ответил не сразу, а затем произнес – да так нерешительно, что мое сердце сжалось.
   – Я… Я… уже сказал вам, что был в Шербуре.
   Мэтр Гросье насупился и вздохнул. Он тотчас же понял, что Жак Рено настроен гнуть свою линию, к полному отчаянию его законного представителя.
   Судья резко повернулся.
   – Вызовите свидетелей со станции.
   Через секунду-другую дверь отворилась и впустила человека, в котором я узнал носильщика с мерлинвильского вокзала.
   – Вы дежурили вечером седьмого июня?
   – Да, мсье.
   – Вы видели, как прибыл поезд в одиннадцать сорок?
   – Да, мсье.
   – Взгляните на подсудимого. Узнаёте в нем одного из пассажиров, сошедших с этого поезда?
   – Да, мсье судья.
   – А вы не можете ошибаться?
   – Нет, мсье. Я хорошо знаю мсье Жака Рено.
   – А дату вы не могли перепутать?
   – Нет, мсье, потому что на следующее утро, восьмого июня, мы услышали об убийстве.
   Вызвали еще одного железнодорожного служащего, и тот подтвердил свидетельства носильщика. Судья посмотрел на Жака Рено.
   – Эти люди вас опознали. Что вы можете на это сказать?
   Жак пожал плечами.
   – Ничего.
   Мсье Отэ обменялся взглядом с секретарем, прилежно зафиксировавшим ответ, и продолжил:
   – Рено, узнаёте ли вы вот это?
   Судья вытащил что-то из бокового отделения стола и показал эту вещь подсудимому. Я вздрогнул, узнав тот самый кинжал из аэропланного троса.
   – Пардон, – воскликнул мэтр Гросье. – Я настаиваю на необходимости поговорить с моим подзащитным, прежде чем он даст ответ на этот вопрос.
   Но Жак Рено, не принимая во внимание чувства несчастного Гросье, отмахнулся от него и тихо ответил:
   – Конечно, узнаю́. Это сувенир, который я привез матери с войны.
   – Известно ли вам о существовании копии этого кинжала?
   И снова мэтр Гросье встрепенулся, а Жак его проигнорировал.
   – Насколько я знаю, он единственный в своем роде. Кинжал был изготовлен по моему собственному эскизу.
   Даже судья едва не ахнул, подивившись этой отважной реплике. По правде говоря, казалось, что Жак на всех парах несется навстречу своей незавидной судьбе. Я-то, конечно, понимал, что он вынужден скрывать существование второго кинжала ради спасения Беллы. Пока он считается единственным орудием, девушка, у которой был второй нож для бумаг, останется вне подозрений. Он доблестно защищал женщину, которую когда-то любил – но какой ценой! Я начал осознавать всю грандиозность задачи, которую так легкомысленно поставил перед Пуаро. Оправдания Жака Рено можно добиться, лишь раскрыв истину.
   Мсье Отэ снова заговорил – с особой колючей интонацией в голосе:
   – Мадам Рено сказала, что в ночь убийства этот нож для бумаг лежал на ее туалетном столике. Но мадам Рено – мать! Вас, Рено, это несомненно шокирует, но я считаю, что скорее всего мадам Рено ошиблась, и что, возможно, по чистой случайности вы взяли кинжал с собой в Париж. Вы, конечно, станете опровергать…
   Я видел, как закованные в наручники руки юноши сжались в кулаки. Пот бисеринками усыпал его лоб, когда он с невероятным усилием хрипло заговорил, перебивая мсье Отэ:
   – Я не стану ничего опровергать. Это возможно.
   Мы все были ошеломлены. Мэтр Гросье вскочил, протестуя:
   – Мой клиент пережил сильное нервное напряжение. Прошу отметить в протоколе, что я считаю его неспособным нести полную ответственность за свои слова.
   Следственный судья сердито призвал его к порядку. Казалось, на миг сомнение зародилось и у него. Не слишком ли Жак Рено усердствовал? Судья наклонился к нему и пристально посмотрел в глаза.
   – В полной ли мере вы осознаете, Рено, что, принимая во внимание ответы, которые вы мне дали, у меня нет другого выбора, кроме как осудить вас?
   Бледное лицо Жака вспыхнуло. Он выдержал взгляд.
   – Мсье Отэ, клянусь, я не убивал своего отца.
   Но минутное сомнение следственного судьи улетучилось. Он издал короткий, неприятный смешок.
   – Несомненно, несомненно – они ведь всегда невиновны, наши подсудимые! От уст своих осудишься [9 - От Матфея, 12:37.]. Вы не сказали ни слова в свою защиту. Никакого алиби – лишь клятвенное заверение, которое не обмануло бы и младенца! – что вы невиновны. Вы убили своего отца, Рено – совершили жестокое и трусливое убийство ради денег, которые, как вы думали, перейдут к вам с его смертью. А ваша мать была сообщницей. Безусловно, если рассматривать этот факт в свете того, что она действовала из материнских чувств, правосудие окажет ей снисхождение, которое никак не распространяется на вас. И это справедливо! Ваше преступление ужасно – оно отвратительно и богам, и людям! – Мсье Отэ упивался собой и своей ролью карающей длани, он всецело погрузился в торжественность момента. – Вы убили и должны поплатиться за свой поступок. Я говорю с вами не как человек, а как Правосудие, вечное Правосудие, которому…
   Но тут мсье Отэ прервали – к его величайшему негодованию. Дверь в зал суда внезапно распахнулась.
   – Мсье судья, мсье судья, – проблеял, заикаясь, охранник. – Тут пришла дама, которая говорит… она говорит, что…
   – Кто что говорит? – заорал следственный судья в праведном гневе. – Это крайне неправильно. Я запрещаю – категорически запрещаю это.
   Но гибкая женская фигурка, оттеснив жандарма, проскользнула в зал суда. Дама была вся в черном, длинная вуаль скрывала ее лицо.
   Сердце у меня екнуло. Значит, она все-таки пришла! Все мои усилия были напрасны. Но я не мог не восхититься мужеством, побудившим ее без колебаний совершить этот шаг.
   Она подняла вуаль – и я ахнул. Да, они похожи как две капли воды, но эта девушка была не Синдерелла! С другой стороны, теперь, когда на ней не было затейливого сценического парика, я узнал лицо с фотографии из комнаты Жака Рено.
   – Это вы следственный судья мсье Отэ? – спросила девушка.
   – Да, но я запреща…
   – Мое имя – Белла Дювин. Я хочу сознаться в убийстве мистера Рено.

Глава 26. Я получаю письмо

   Мой друг!
   Когда Вы получите это письмо, Вам уже все будет известно. Никакие мои доводы не смогли остановить Беллу. Она ушла, чтобы сдаться. Я устала бороться с ней.
   Вы узнаете, что я обманула Вас, что за искренность и доверие я отплатила ложью. Возможно, Вы сочтете это непростительным, но, прежде чем навсегда исчезнуть из Вашей жизни, я хочу объяснить, как все было на самом деле. Если бы я знала, что Вы меня простили, мне стало бы намного легче жить. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание – я совершила все это не ради себя.
   Начну с того самого дня, когда мы встретились в поезде по пути из Парижа. Я тогда переживала за Беллу. Она совсем потеряла голову от Жака Рено, готова была целовать землю, по которой он ступал, а когда он вдруг охладел к ней, стал реже писать, она начала догадываться о причине. Белла вообразила, что Жак влюбился в другую девушку, и впоследствии оказалось, что она не ошиблась. Моя сестричка решила рвануть в Мерлинвиль и увидеться с Жаком. Она знала, что я буду против, и улизнула от меня. Когда оказалось, что она не села на экспресс до Кале, я твердо решила без нее в Англию не возвращаться. Меня мучило предчувствие: случится нечто ужасное, если я не вмешаюсь.
   Я дождалась следующего поезда из Парижа. Сестра приехала на этом поезде и твердо вознамерилась немедленно отправиться в Мерлинвиль. Я спорила с ней и всеми силами старалась отговорить ее от этой поездки, но не сумела. Белла была взвинчена и твердо решила поступить по-своему. Что ж, я умыла руки. Я сделала все, что могла! Уже вечерело, Белла уехала в Мерлинвиль, а я пошла в гостиницу, но все же не могла избавиться от ощущения, которое в книжках называют «предчувствием надвигающейся катастрофы».
   Настал новый день, а Белла не вернулась. Мы сговорились на определенный час, но она не сдержала обещания и в гостинице так и не появилась. Я места себе не находила. А потом вечерние газеты принесли страшную новость.
   Кошмар просто! Конечно, я не была уверена – но боялась, боялась ужасно. Я вообразила, что Белла встретилась с папашей Рено и рассказала ему об их отношениях с Жаком, а он оскорбил ее или что-то в этом роде. Мы с ней обе страшно вспыльчивы.
   А потом в газетах напечатали об иностранных убийцах в масках, и у меня отлегло от сердца. Но все равно я тревожилась за Беллу – ведь на встречу со мной она так и не явилась.
   На следующее утро я так сильно распереживалась, что решила увидеть все собственными глазами и сделать, что смогу. И сразу же столкнулась с Вами. Дальше Вы сами все знаете… Увидев мертвого человека, так похожего на Жака, да еще в шикарном плаще Жака, я все поняла! И тут же был тот приметный кинжальчик для бумаг – злодейская штучка! – который Жак подарил Белле! Десять против одного, что она оставила на нем свои отпечатки. Я не надеюсь, что смогу объяснить Вам тот беспомощный ужас, который я испытала в ту минуту. Ясно было одно: я обязана забрать этот кинжал, он должен исчезнуть с лица земли до того, как все узнают о пропаже. Я притворилась, что потеряла сознание, и пока вы бегали за водой, украла нож и спрятала в складках платья.
   Я сказала вам, что поселилась в гостинице «Дю Фар», а на самом деле, разумеется, уехала прямиком в Кале, а оттуда вернулась в Англию первым же пароходом. На полпути я бросила чертов кинжальчик в море. И только тогда почувствовала, что снова могу вздохнуть полной грудью.
   Белла ждала меня в нашей лондонской квартирке. Вид у нее был – краше в гроб кладут. Я сказала, что все позади и она в полной безопасности. А сестрица моя уставилась на меня, да как расхохочется! Она смеялась… смеялась… это было душераздирающее зрелище! Я чувствовала, что самое верное сейчас – с головой погрузиться в работу. Она бы свихнулась, если бы начала задумываться о том, что сотворила. К счастью, нам тут же подвернулся ангажемент.
   А потом, в тот злополучный вечер, я увидела Вас и Вашего друга, и поняла, что Вы нас выследили. Я пришла в бешенство. Вы что-то заподозрили, иначе не стали бы нас преследовать. Мне нужно было знать правду, пусть даже самую страшную, поэтому я пошла за Вами. Я была в отчаянии. Но стоило мне с Вами заговорить, стало ясно, что Вы подозреваете не Беллу, а меня! Во всяком случае меня Вы считали Беллой – ведь это я украла кинжал.
   Как жаль, мой дорогой, что в тот момент Вы не могли прочитать мои мысли… тогда Вы, может быть, простили бы меня… Я была так напугана, я запуталась, меня охватило отчаяние… Но я четко поняла одно – вы сделаете все, чтобы меня спасти. Но я не знала, стали бы Вы спасать мою Беллу… Я рассудила, что скорее всего – не стали бы, ведь вам она никто. И так рисковать я не могла! Поймите, мы же близняшки – я все сделаю ради нее. Поэтому я продолжала лгать. Я чувствовала себя мерзавкой, до сих пор чувствую. Что еще сказать? Я обязана была довериться Вам… Если бы я только могла…
   Как только в газетах появилась новость, что Жака Рено арестовали, все рухнуло. Белла не стала дожидаться, как будут развиваться события…
   Я очень устала… не могу больше писать…

   Она хотела подписаться «Синдерелла», но зачеркнула слово и поставила имя: «Далси Дювин».
   Это письмо – выцветшее, усыпанное кляксами, нацарапанное корявым почерком – я храню по сей день.
   Пуаро находился рядом, когда я его читал. Листки выпали у меня из рук, и я беспомощно посмотрел на него.
   – А вы все это время знали, что это – та, другая?
   – Да, мой друг.
   – Почему вы мне не сказали?
   – Во-первых, я не мог поверить, что вы могли так обознаться. Вы же видели фотографию! Сестры очень похожи, но их, безусловно, можно различить.
   – А как же светлые волосы?
   – Сценический парик, который надевался ради пикантного контраста. Мыслимое ли дело, чтобы у одной из близняшек были светлые волосы, а у другой – темные?
   – Почему вы не сказали мне об этом еще в тот вечер? Когда мы были в Ковентри?!
   – Вы тогда действовали слишком уж прямолинейно и самонадеянно, мон ами, – сухо заметил Пуаро. – Вы не дали мне ни малейшего шанса.
   – Но после?
   – Ах, после! Ну, во-первых, меня больно ранило то, что вы утратили веру в меня. А во-вторых, я хотел посмотреть, выдержит ли ваша… ваше чувство испытание временем. То есть, подлинная ли это любовь, или просто мимолетное увлечение. Мне не следовало так надолго оставлять вас в заблуждении.
   Я кивнул. В голосе моего друга звучала искренняя забота, так что я не смог затаить на него обиду. Взглянув на листки письма, разлетевшиеся по полу, я порывисто собрал их и протянул ему:
   – Прочтите это, прошу вас!
   Пуаро читал в глубоком молчании, а потом посмотрел на меня.
   – Чем вы так сильно встревожены, Гастингс?
   Это было что-то новое в настроении моего друга. Его насмешливая манера куда-то улетучилась. И без особого труда как-то все само собой сказалось:
   – Она не пишет… не пишет… ну… любит она меня или нет!
   Пуаро протянул мне листки.
   – Гастингс, думаю, вы ошибаетесь.
   – Но в чем? – вскричал я, подавшись вперед.
   Пуаро улыбнулся.
   – В каждой строчке своего письма, мон ами, она говорит вам о своей любви.
   – Но как мне ее отыскать? На конверте нет обратного адреса. Только французская марка – и все.
   – Не отчаивайтесь! Доверьте это папе Пуаро. Дайте мне всего пять минуточек, и я смогу отыскать ее для вас!

Глава 27. Рассказ Жака Рено

   – Поздравляю, мсье Жак, – сказал Пуаро, тепло пожимая юноше руку.
   Молодой Рено пришел к нам как только его освободили – перед отъездом в Мерлинвиль, где он собирался воссоединиться с Мартой и ее матерью. Его сопровождал Стонор. Искренняя радость бывшего секретаря Рено-старшего резко контрастировала с горестным видом Жака. Юноша явно пребывал на грани срыва. Пусть зловещая тень приговора перестала витать над ним – от обвинения в отцеубийстве он избавился дорогой ценой. Он скорбно усмехнулся и сказал, обращаясь к Пуаро:
   – Я прошел через это, чтобы спасти ее, и все напрасно!
   – Едва ли вы могли ожидать, что девушка согласится пожертвовать вашей жизнью ради собственного спасения, – сухо заметил Стонор. – Узнав, что вам грозит гильотина, она уже не могла молчать.
   – Бог мой! Да вы добровольно чуть не взошли на эшафот! – прибавил Пуаро, лукаво подмигнув. – Еще немного, и мэтр Гросье умер бы от злости, и безвременная его кончина была бы на вашей совести.
   – Экий благонамеренный олух, – сказал Жак. – Он доставил мне немало беспокойства – я никак не мог убедить его держаться моей линии. Но боже мой, что будет с Беллой?!
   – На вашем месте я бы не терзался понапрасну, – сказал Пуаро. – Суды во Франции, как правило, очень снисходительны к юным красавицам, одержимым страстью. Смышленый адвокат отыщет целую гору смягчающих обстоятельств. Вас они представят не в самом благоприятном свете…
   – Да мне все равно. Понимаете, мсье Пуаро, ведь в убийстве отца отчасти есть и моя вина. Если бы не я, не мои отношения с этой девушкой, он по сей день был бы жив и здоров. А еще моя проклятая невнимательность – ведь это я надел не тот плащ! Я не могу избавиться от чувства, что несу ответственность за его гибель. Оно будет мучить меня всегда!
   – Нет, нет, – попытался я его утешить.
   – Конечно, я с ужасом думаю о том, что Белла убила моего отца, – продолжил Жак. – Но я так постыдно обошелся с ней. Когда я встретил Марту и понял, что совершил ошибку, я должен был сразу же написать и честно признаться Белле во всем. Но я так боялся скандала, боялся, что о нем узнает Марта и подумает, что наши отношения с Беллой были чем-то бо́льшим, а не просто… Да, я был трусом и надеялся, что все само собой как-то уладится. Просто плыл по течению, не осознавая, что бедная Белла совершенно потеряла голову. Если бы она заколола меня, как намеревалась, я получил бы по заслугам. И то, как она сейчас явилась с повинной – отважный поступок. Знаете, я бы все выдержал – до самого конца.
   Он помолчал немного, а потом резко свернул на другую тему.
   – Меня терзает один вопрос: зачем отец бродил в нижнем белье и моем плаще в такое позднее время? Я предполагаю, что он ускользнул от иностранных бандитов и мама ошиблась, думая, что те пришли в два часа ночи. Или… или, может, она все это придумала? То есть, мама ведь не могла подумать… не могла подумать, что… что это был я?
   Пуаро быстро успокоил его:
   – Нет-нет, мсье Жак. На этот счет не переживайте и не бойтесь. А что до всего прочего, на днях я смогу предоставить вам объяснения. Это дело довольно любопытное. Но расскажите во всех подробностях, что именно случилось в тот роковой вечер?
   – Да рассказывать особенно нечего. Я приехал из Шербура, как я и говорил, чтобы повидаться с Мартой перед отплытием на другой конец света. Поезд опоздал, и я решил сократить путь через поле для гольфа. Оттуда я без труда мог попасть на территорию виллы «Маргарита». Я подошел уже совсем близко, когда…
   Жак замолчал и нервно сглотнул.
   – И что же?
   – Я услышал ужасный крик. Негромкий – не то вздох, не то сдавленный стон – но у меня внутри все похолодело. Я замер, не в силах сдвинуться с места. А затем вышел из-за живой изгороди. Сияла яркая луна, освещая могилу и фигуру, лежавшую ничком с кинжалом в спине. А потом… а потом… я поднял глаза и увидел Беллу. Она смотрела на меня будто я призрак – наверное, сначала она так и подумала, потому что на лице ее застыло выражение крайнего ужаса. Она вскрикнула и бросилась бежать.
   Он сделал паузу, пытаясь унять эмоции.
   – А что потом? – мягко спросил Пуаро.
   – Я даже не знаю. Какое-то время я стоял там и просто пялился в никуда. И вдруг осознал, что лучше мне убраться как можно скорее. Мне даже в голову не пришло, что меня могут заподозрить, но я боялся, что придется свидетельствовать против Беллы. Как я и рассказывал, я пошел пешком в Сент-Бове и нанял автомобиль, который отвез меня назад в Шербур.
   В дверь постучали, вошел посыльный и отдал Стонору телеграмму. Он торопливо вскрыл ее. А затем стремительно встал.
   – Миссис Рено пришла в себя, – сообщил Стонор.
   – Ах! – Пуаро тоже вскочил на ноги. – Мы сейчас же едем в Мерлинвиль!
   И мы отправились со всей поспешностью. По настоянию Жака, Гэбриэл Стонор согласился остаться и сделать все, что только возможно, для облегчения участи Беллы Дювин. Пуаро, Жак Рено и я воспользовались машиной Рено.
   Спустя сорок минут мы уже были на месте. Когда мы проезжали мимо виллы «Маргарита», Жак Рено просительно взглянул на Пуаро.
   – Не могли бы вы пойти вперед и подготовить маму. Расскажите, что я свободен, а я…
   – А вы тем временем сообщите эту новость мадемуазель Марте лично? – продолжил его мысль Пуаро и подмигнул. – Да, конечно, я и сам как раз хотел предложить вам это.
   Жак Рено не стал терять ни минуты. Он остановил машину, выпрыгнул из нее и побежал по дорожке к дверям. А мы поехали дальше, на виллу «Женевьева».
   – Пуаро, помните тот первый день, когда мы приехали сюда и узнали новость об убийстве мсье Рено? – спросил я.
   – Ах да, в самом деле. И не так уж давно. Но сколько всего произошло с тех пор – особенно с вами, мон ами!
   – Пуаро, а вы уже пытались искать Бе… то есть Далси?
   – Спокойствие, Гастингс. Я все устрою.
   – Что-то вы не особенно торопитесь, – пробурчал я.
   Пуаро перевел разговор на другую тему.
   – Конец – делу венец, – напыщенно произнес он и позвонил в дверь. – И, что касается этого дела, конец крайне неудовлетворительный.
   – Да уж, конечно, – вздохнул я.
   – Вы относитесь к этому с большой долей сентиментальности, Гастингс. Я же совсем не таков. Будем надеяться на снисходительность суда к мадемуазель Белле. В конце концов, Жак Рено не может жениться на двух девушках сразу. Я выступаю с позиции профессионала. Это не то обычное, хорошо организованное преступление, которое обожают все детективы. Мизансцена, задуманная Жоржем Конно, была, разумеется, превосходна, но вот развязка – увы! Мужчина убит случайно в порыве женской страсти – ах, конечно, какой тут может быть метод или порядок?
   Я расхохотался над оригинальным объяснением Пуаро. Мой смех прервала Франсуаза, открывшая парадную дверь.
   Пуаро объяснил, что должен немедленно увидеться с миссис Рено, и старая экономка проводила его наверх. Я остался в гостиной. Вскоре Пуаро вернулся, и вид у него был необычайно мрачный.
   – Вуаля, Гастингс! Громы небесные, впереди нас ждут бури и шквалы!
   – Что вы имеете в виду?
   – Просто не верится, – задумчиво произнес Пуаро. – Но женщины очень непредсказуемы.
   – Смотрите, вон Жак и Марта Добрей, – воскликнул я, глядя в окно.
   Пуаро выбежал из комнаты и встретил юную пару на крыльце.
   – Не входите, мсье Жак. Так будет лучше. Ваша матушка очень расстроена.
   – Знаю, знаю, – сказал Жак Рено. – Я должен сейчас же подняться к ней.
   – Говорю вам, не стоит. Лучше не ходите.
   – Но мы с Мартой…
   – В любом случае не берите с собой мадемуазель. Ступайте, если не можете удержаться, но будет мудро с вашей стороны взять меня в качестве сопровождающего.
   И тут с верхней площадки лестницы послышался голос, который заставил всех нас застыть на месте.
   – Благодарю вас за ваши старания, мсье Пуаро, но я желаю объясниться.
   Мы все потрясенно уставились на миссис Рено с перебинтованной головой. Она спускалась по ступеням, опираясь на руку Леони. Девушка-француженка со слезами уговаривала хозяйку вернуться в постель.
   – Мадам, вы себя убьете. Это против всех предписаний доктора.
   Но миссис Рено была непреклонна.
   – Мама! – бросился ей навстречу Жак. Но она жестом остановила его.
   – Я больше тебе не мать! А ты мне не сын! С этого дня и с этого часа я от тебя отрекаюсь.
   – Мама! – крикнул бедный парень, совершенно ошарашенный.
   На миг показалось, что боль в его голосе заставила ее заколебаться. Пуаро сделал умиротворяющий жест, но миссис Рено уже овладела собой.
   – Кровь твоего отца на твоих руках. Его смерть на твоей совести. Ты презрел его, бросил ему вызов из-за этой девушки, ты бессердечно обошелся с прежней возлюбленной – и этим погубил отца. Прочь из моего дома. Завтра я позабочусь о том, чтобы ты не получил ни гроша из отцовских денег. Пробивай себе дорогу в жизни как знаешь, вместе с дочерью злейшего врага твоего родителя!
   И медленно, содрогаясь от мук, она поплелась по ступеням.
   Этот внезапный драматический монолог всех нас застал врасплох. Жак Рено, и без того измученный пережитыми испытаниями, покачнулся и чуть не упал. Мы с Пуаро бросились к нему на подмогу.
   – Он совсем плох, – прошептал Пуаро Марте. – Куда бы нам его отвести?
   – Домой! На виллу «Маргарита». Мы с мамой выходим его. Бедный мой Жак!
   Мы сопроводили юношу на виллу «Маргарита», где он безвольно сполз в кресло в полуобморочном состоянии. Пуаро коснулся его лба и пощупал пульс.
   – У него жар. Сказалось длительное напряжение. И это потрясение стало последней каплей. Уложите его в постель, а мы с Гастингсом пошлем за доктором.
   Вскоре явился врач и предположил, что у молодого человека нервный припадок. Покой и надлежащий уход помогут восстановиться, но если горячка не утихнет, это чревато воспалением мозга. Доктор рекомендовал, чтобы ночью у постели больного кто-то постоянно дежурил.
   Мы сделали все, что было в наших силах и оставили Жака на попечение Марты и ее матери, а сами отправились в город. Ужин мы пропустили, и оба порядком проголодались. Первый же попавшийся на пути ресторанчик утешил нас отличным омлетом, за которым последовал такой же превосходный антрекот.
   – А теперь пора на ночлег, – сказал Пуаро, когда мы допили свой черный кофе. – Нас ждет старый добрый отель «Де Бан».
   Без дальнейших промедлений мы направили свои стопы туда. Да, господа могут устроиться в двух отличных комнатах с видом на море, ответили нам. А потом Пуаро задал вопрос, который здорово меня удивил:
   – Скажите, английская леди мисс Робинсон уже прибыла в отель?
   – Да, мсье, она в маленьком салоне.
   – А!
   – Пуаро! – крикнул я, еле поспевая за моим другом, припустившим по коридору. – Помилуйте, кто такая эта мисс Робинсон?
   Пуаро улыбнулся мне лучезарно и ласково.
   – Я таким образом устраиваю ваше семейное счастье, Гастингс.
   – Но, я же…
   – Ба! Да неужто вы хотели, чтобы я раструбил на весь Мерлинвиль фамилию Дювин? – Пуаро дружески подтолкнул меня, и я шагнул через порог салона.
   И конечно же, навстречу нам поднялась Синдерелла. Я взял обе ее ручки в свои. Мои глаза поведали все остальное.
   Пуаро вежливо кашлянул.
   – Мез анфан – дети мои! – сказал он. – Сейчас у нас нет времени на сантименты. Впереди много работы. Мадемуазель, удалось ли вам исполнить мою просьбу?
   Вместо ответа Синдерелла вынула из сумки какой-то бумажный сверток и молча отдала его Пуаро. Тот снял обертку. Я остолбенел – тот самый кинжал из аэропланного троса, который должен покоиться на морском дне!
   Просто поразительно, с какой неохотой женщины расстаются с компрометирующими предметами и бумагами!
   – Тре бьен, дитя мое, – похвалил ее Пуаро. – Вы меня порадовали. Теперь ступайте отдыхать. А нам с Гастингсом надо еще кое-что сделать. Вы увидите его поутру.
   – Куда вы? – спросила девушка, глаза у нее снова стали как блюдца.
   – Вот утром и узнаете.
   – Куда вы, туда и я. Я иду с вами.
   – Но, мадемуазель…
   – Я с вами, и точка.
   Пуаро понял, что дальше спорить бесполезно. Он сдался.
   – Тогда идемте, мадемуазель. Но развлечений не обещаю. Да и вообще ничего особенного не должно случиться.
   Девушка промолчала.
   Мы вышли через двадцать минут. Было уже довольно темно. Вечер неуклонно надвигался. Пуаро повел нас в направлении виллы «Женевьева». Но когда мы достигли виллы «Маргарита», он остановился.
   – Я должен убедиться, что с Жаком Рено все в порядке. Пойдемте со мной, Гастингс. А мадемуазель пускай лучше побудет снаружи. Мадам Добрей может сказать что-нибудь неприятное для ее чувств.
   Мы открыли щеколду на калитке и пошли по дорожке. Когда мы огибали дом, я придержал Пуаро, кивнув на окно во втором этаже. На фоне занавески четко выделялся профиль Марты Добрей.
   – Ага! – сказал Пуаро. – Сдается мне, это и есть та самая комната, где мы найдем Жака Рено.
   Мадам Добрей открыла нам. Она рассказала, что Жак пока в том же состоянии, но, возможно, ему захочется повидать нас. Она проводила нас в спальню наверху. Марта Добрей вышивала при свете лампы у ночного столика. Завидев нас, она приложила палец к губам.
   Жак Рено забылся тревожным, горячечным сном, лицо его пылало, голова металась туда-сюда на подушке.
   – За доктором посылали? – шепотом спросил Пуаро.
   – Пока еще нет. Он спит – благодарение Богу уже и за это. Маман приготовила ему отвар.
   Марта вновь склонилась над пяльцами, а мы на цыпочках вышли из комнаты в сопровождении мадам Добрей. Теперь, когда я знал её прошлое, эта женщина стала вдвое загадочнее для меня. Она стояла, потупив взор, и непостижимая улыбка играла у нее на губах. И внезапно я содрогнулся, словно жуткая ядовитая змея развернула передо мной прекрасные узорчатые кольца.
   – Надеюсь, мы не потревожили вас, мадам, – вежливо сказал Пуаро, когда мы покидали виллу «Маргарита».
   – Вовсе нет, мсье.
   – Кстати, – спохватился Пуаро, будто припомнив что-то. – Мистер Стонор ведь сейчас не в Мерлинвиле?
   Я не понял, в чем дело. Пуаро несвойственно задавать бессмысленные вопросы.
   Мадам Добрей ответила довольно сдержанно.
   – Мне об этом не известно.
   – Он беседовал с мадам Рено?
   – Откуда мне об этом знать, мсье?
   – И то правда, – сказал Пуаро. – Я подумал, может, вы видели, как он приходил или уходил, вот и все. Доброй ночи, мадам.
   – А почему… – заикнулся я.
   – Никаких «почему», Гастингс. Потерпите.
   Мы вернулись к калитке, где нас ждала Синдерелла, и поспешили на виллу «Женевьева». Пуаро оглянулся на светящееся окошко и силуэт Марты, склонившейся над рукоделием.
   – Теперь он под неусыпной охраной, – пробормотал мой друг.
   Когда мы пришли на виллу «Женевьева», Пуаро велел нам спрятаться за кустами по левую сторону от аллеи, где мы могли наслаждаться видом, но были полностью невидимы сами. Вилла погрузилась в темноту. Домочадцы, скорее всего, уже видели седьмой сон. А мы затаились под окном спальни миссис Рено. Именно с этого приоткрытого окна не сводил глаз Пуаро, а я, в свою очередь, пристально наблюдал за ним.
   – Что будем делать? – прошептал я.
   – Держать ухо востро.
   – Но…
   – Пусть пройдет час, а может быть и два, однако что-то должно случи…
   Его слова прервал протяжный, пронзительный вопль:
   – Помогите!
   Вспыхнул свет во втором этаже правого крыла. Крик доносился оттуда. И тут же мы увидели два силуэта, сцепившиеся в яростной схватке.
   – Проклятье! – закричал Пуаро. – Она, наверное, сменила комнату!
   Он бросился к крыльцу и забарабанил в парадную дверь. Потом подбежал к дереву на цветочной клумбе, и полез по нему с ловкостью кошки. Я стал карабкаться следом, а мой друг тем временем уже одним прыжком перемахнул через подоконник. Поглядев через плечо, я увидел на соседней ветке Далси.
   – Будьте осторожны! – воскликнул я.
   – Пусть ваша бабушка осторожничает! – огрызнулась девушка. – Для меня это детская забава.
   Пуаро пробежал через комнату и навалился на дверь, ведущую в коридор.
   – Заперта на засов снаружи, – прорычал он. – Выломать ее быстро не получится.
   Крики о помощи звучали уже заметно глуше. Я видел отчаяние в глазах Пуаро, мы вдвоем навалились на дверь.
   От окна послышался голос Синдереллы – спокойный и бесстрастный.
   – Времени в обрез, думаю, только я смогу хоть что-нибудь сделать.
   Не успел я даже рукой пошевелить, чтобы удержать ее, как она, казалось, выпрыгнула куда-то в пространство. С ужасом я увидел, как Синдерелла, перебирая руками по карнизу под крышей, рывками пробирается к освещенному окну.
   – Боже милостивый! Она убьется! – вскрикнул я.
   – Гастингс, вы забыли – она же профессиональная акробатка! Это просто промысел божий, что она сегодня увязалась за нами. Остается молиться, чтобы она успела. Ах!
   Крик невероятного ужаса раздался, когда девушка исчезла за окном в правом крыле. А потом послышался чистый, звонкий голос Синдереллы:
   – Нет, не дергайся! Я держу тебя, и у меня стальная хватка.
   В тот же миг Франсуаза отперла нашу темницу и появилась на пороге с опасливым выражением лица. Пуаро бесцеремонно отпихнул ее и побежал к дальней двери, у которой взволнованно топтались остальные служанки.
   – Заперто изнутри, мсье!
   Из комнаты послышался тяжелый удар, будто что-то упало. Минуту-другую спустя ключ в замке щелкнул и дверь распахнулась. Синдерелла, бледная, как мел, жестом позвала нас внутрь.
   – Она цела? – встревоженно спросил Пуаро.
   – Да, я подоспела вовремя. Она уже обессилела.
   Миссис Рено полулежала на кровати и хватала ртом воздух, пытаясь сделать глубокий вдох.
   – Меня чуть не задушили, – сдавленно прохрипела она.
   Девушка подняла что-то с пола и передала Пуаро. Это была свернутая лестница из шелкового шнура – тонкого, но очень прочного.
   – Чтобы сбежать через окно, пока мы ломились бы в дверь, – сказал Пуаро. – А где… убийца?
   Девушка отошла в сторонку и указала рукой. На полу лежала фигура, складки какой-то черной хламиды упали на лицо, скрывая его.
   – Труп?
   Она кивнула.
   – Думаю, да.
   – Наверное, голова пробита. Ударилась о мраморный подоконник.
   – Но кто это? – спросил я нетерпеливо.
   – Убийца мсье Рено, Гастингс. И несостоявшаяся убийца мадам Рено.
   Ничего не понимая, совершенно сбитый с толку, я опустился на колени и, убрав складки ткани, заглянул в мертвое и прекрасное лицо Марты Добрей!

Глава 28. Конец – делу венец

   Я немного путаюсь в воспоминаниях о дальнейших событиях того вечера. Пуаро, казалось, не слышал моих расспросов. Он был занят тем, что яростно распекал Франсуазу, не сообщившую ему о решении миссис Рено ночевать в другой комнате.
   Я взял моего разгневанного друга за плечо, пытаясь заставить его меня выслушать.
   – Но вы должны были знать, – упрекнул его я. – Вы же сами сегодня днем разговаривали с ней!
   Пуаро соизволил уделить мне толику внимания.
   – Постель мадам Рено перенесли на софу – в среднюю комнату – ее будуар, – проронил он.
   – Но, мсье, – рыдала Франсуаза, – мадам сменила комнату почти сразу же после убийства! Воспоминания – там ей было слишком тягостно ночевать!
   – Так почему же об этом не предупредили меня? – завопил Пуаро, шарахнув кулаком по столу со всей своей первокласснейшей страстью. – Я требую ответа! Почему! Мне! Не! Сообщили?! Вы, старая ослица! Да и молодые, Леони и Дениза не лучше! Троица отпетых дур! Ваша глупость чуть не стоила жизни вашей хозяйке. И если бы не это храброе дитя…
   Он вдруг замолчал и стрелой бросился через всю комнату к девушке, заботливо склонившейся над миссис Рено. Мой друг заключил ее в объятья с такой истинно галльской горячностью, что я даже внутренне поморщился.
   Из состояния ментального тумана меня вывел резкий приказ Пуаро немедленно послать за доктором для миссис Рено. После этого я должен был привести полицию. А потом маленький бельгиец прибавил, к вящему моему возмущению:
   – Не стоит вам возвращаться сюда. Я буду слишком занят, чтобы нянчиться с вами. А мадемуазель пока побудет сиделкой у мадам Рено.
   Я удалился с видом оскорбленного достоинства. Исполнив все поручения, я отправился в гостиницу. Я почти ничего не мог понять из того, что произошло. Все события вечера казались мне невозможными и фантастическими. Ответить на мои вопросы было некому. Никто, похоже, их не слышал. Разозлившись окончательно, я бросился на кровать и уснул совершенно растерянный и опустошенный.
   Разбудил меня солнечный свет, струившийся в открытое окно. Пуаро – опрятный и улыбчивый – сидел у моей постели.
   – Проснулись наконец! Ну и соня же вы, Гастингс! Знаете, что уже почти одиннадцать?
   Я застонал и схватился за голову.
   – Наверное, мне все приснилось, – сказал я. – Слушайте, мне пригрезилось, что мы нашли тело Марты Добрей в спальне миссис Рено, и вы объявили, что она – убийца мистера Рено!
   – Это не сон. Все это чистейшая правда.
   – Но ведь мистера Рено убила Белла Дювин?
   – О, нет, Гастингс, она его не убивала! Она сказала, что убила – да – но только чтобы спасти любимого человека от гильотины.
   – Что?
   – Вспомните рассказ Жака Рено. Они оба оказались на месте преступления в одно и то же время, и каждый из них решил, что другой совершил убийство. Девушка смотрит на Жака в ужасе, и с криком убегает прочь. Но узнав, что его обвиняют в преступлении, не может этого вынести и оговаривает себя, только чтобы спасти его от смерти.
   Пуаро откинулся на спинку стула и соединил кончики пальцев – такой знакомый жест.
   – Это дело не давало мне покоя, – заметил он рассудительно. – Все это время я был убежден, что мы столкнулись с хладнокровным и преднамеренным преступлением, совершенным очень умным злоумышленником, который ловко воспользовался планами самого мсье Рено, чтобы направить полицию по ложному следу. Великий преступник (если вы помните, я уже говорил вам однажды) всегда в высшей степени прост.
   Я кивнул.
   – Так вот, если эта теория верна, то убийца был полностью осведомлен о планах мсье Рено. Это приводит нас к мадам Рено. Но факты никоим образом не подтверждают версию, что она виновна. Есть ли кто-нибудь еще, кто мог бы знать, что они задумали? Да. Из собственных уст Марты Добрей мы получили признание, что она подслушала ссору мсье Рено с бродягой. Если она слышала это, то почему бы ей не услышать все остальное, особенно если мсье и мадам Рено были настолько неосторожны, что обсуждали свои намерения, сидя на той самой скамейке. Вспомните, как легко вы подслушали оттуда разговор Марты и Жака Рено.
   – Но какой может быть мотив у Марты для убийства мистера Рено? – возразил я.
   – Какой мотив? Деньги! Мсье Рено был мультимиллионером и в случае его смерти половина этого огромного состояния перешла бы его сыну (во всяком случае, так думали Марта и Жак). Давайте реконструируем события с точки зрения Марты Добрей.
   Марта Добрей подслушивает беседу Рено и его жены. До сих пор Рено был отличным источником благосостояния для матери и дочери Добрей, но он решил сбежать из-под их ига. Сперва, возможно, Марта хочет просто предотвратить побег. Однако на смену этой идее приходит мысль куда более дерзкая, которая нимало не ужасает истинную дочь Жанны Берольди! В настоящий момент мсье Рено является неумолимой преградой на ее пути к свадьбе с Жаком. Если последний бросит вызов отцу, то будет нищим – а это совершенно не устраивает мадемуазель Марту. На самом деле я сомневаюсь, что она хоть немножко любила Жака Рено. Марта Добрей умела симулировать эмоции, но она такая же холодная и расчетливая особа, как и ее мать. Впрочем, сомневаюсь, что она была полностью уверена в своей власти над чувствами юноши. Она ослепила его и пленила, но будучи далеко от Жака – ведь его отец так легко мог разлучить их – она могла его потерять. А вот если мсье Рено умрет, и Жак унаследует половину всех его миллионов, свадьба состоится немедленно, и в один миг она обретет подлинное богатство – а не жалкие тысячонки, которые удавалось вытягивать из Поля Рено до сих пор. Изворотливый ум мадемуазель Марты рождает замысел простой и стройный. Мсье Рено сам подготовит все обстоятельства собственной смерти, а ей остается только вмешаться в нужный момент и превратить фарс в мрачную реальность. И тут появляется предмет, который неизбежно приводит меня к Марте Добрей – кинжал! Жак Рено заказал три военных сувенира. Один он подарил матери, второй – Белле Дювин. Разве не велика вероятность, что третий достался Марте Добрей?
   Таким образом, в итоге возникло четыре пункта обвинения против Марты Добрей:
   Первый: Марта Добрей могла подслушать планы мсье Рено.
   Второй: Марта Добрей была напрямую заинтересована в смерти мсье Рено.
   Третий: Марта Добрей – дочь печально знаменитой мадам Берольди, которая, по моему мнению, была убийцей своего мужа – морально и фактически, хотя, возможно, именно рука Жоржа Конно нанесла роковой удар.
   И четвертый: Марта Добрей была единственным человеком, за исключением Жака Рено, который мог обладать третьим кинжалом.
   Пуаро сделал паузу и откашлялся.
   – Разумеется, узнав о существовании другой девушки – Беллы Дювин, я предположил, что именно она убила мсье Рено. Эта версия мне не понравилось, потому что, как я уже говорил вам, Гастингс, такому эксперту, как я, необходим противник, достойный его клинка. Тем не менее, надо принимать преступника таким, каким он есть, а не таким, каким нам хочется его видеть. Мне казалось не слишком правдоподобным, что Белла Дювин стала бы бродить вокруг виллы с сувенирным кинжалом в руке, однако она могла затаить мысль о мести Жаку Рено. Когда она появилась и призналась в убийстве, казалось, все кончено. Однако – я был неудовлетворен, мон ами. Я был неудовлетворен…
   Я снова дотошно перебрал все имеющиеся факты этого дела и пришел к тому же выводу, что и раньше. Если это не Белла Дювин, то единственный человек, который мог совершить это преступление – Марта Добрей. Но у меня не было ни единого доказательства ее вины!
   А затем вы показали мне письмо от мадемуазель Далси, и я увидел уникальный шанс решить вопрос раз и навсегда. Кинжал, найденный на месте преступления, был украден мадемуазель Далси и брошен в море – поскольку, как она думала, он принадлежал ее сестре. Но если убийство совершила не ее сестра, то кинжал должен быть все еще в пределах досягаемости! Я ни слова не сказал вам, Гастингс (не время было для романтики), но я нашел мадемуазель Далси, рассказал ей столько, сколько посчитал необходимым, и отправил ее поискать нож среди вещей сестры. Вообразите мое ликование, когда она связалась со мно, согласно моим инструкциям назвавшись мисс Робинсон, и сообщила, что драгоценный сувенир при ней!
   Тем временем я предпринял шаги, чтобы заставить мадемуазель Марту действовать открыто. По моим указаниям мадам Рено отвергла своего сына и заявила, что намерена назавтра составить завещание, которое лишит его всякой возможности когда-либо завладеть хоть частью отцовского состояния. Это был отчаянный шаг, но необходимый, и мадам Рено была полностью готова рискнуть – хотя, к сожалению, она также ни словом не обмолвилась о том, что поменяла комнату. Марта Добрей сделала последнюю дерзкую ставку на миллионы Рено – и проиграла!
   – Вот что абсолютно сбивает меня с толку, – сказал я. – Каким образом она проникла в дом незаметно для нас? Это кажется каким-то волшебством. Мы же оставили ее на вилле «Маргарита», а сами пошли прямиком к «Женевьеве» – и все-таки она оказалась там раньше нас!
   – Ах, вот только на вилле «Маргарита» она не осталась. Она вышла через черный ход, пока мы беседовали с ее матерью в прихожей. Вот именно тогда она, как говорят американцы, и «облапошила» Эркюля Пуаро.
   – А как же тень за шторой? Мы же видели ее, когда вышли на дорогу.
   – Ну конечно, к тому времени мадам Добрей уже успела взбежать по лестнице наверх и занять место дочери за столом.
   – Мадам Добрей?
   – Да. Пусть одна уже в летах, а другая молода, одна брюнетка, а вторая – блондинка, но по силуэту за шторой этого не заметно, а в профиль они на редкость похожи. Даже я – трижды дурак – не заподозрил подмены! Я-то думал, что у меня куча времени, что она решится проникнуть на виллу лишь гораздо позже. А она была очень умна, эта прекрасная мадемуазель Марта.
   – И вознамерилась убить миссис Рено.
   – Да. Тогда все состояние перешло бы к сыну. Но это должно было выглядеть как самоубийство, мон ами! Рядом с телом Марты Добрей я нашел ватно-марлевую подушечку, пузырек с хлороформом и шприц, содержащий смертельную дозу морфия. Понимаете? Сначала хлороформ, а когда жертва потеряет сознание – укол! К утро запах хлороформа уже выветрился бы, а шприц лежал бы там, где он якобы выпал из руки мадам Рено. И что сказал бы наш великолепный мсье Отэ? «Бедняжка! А я так и думал! Шок, вызванный радостью, стал для нее последней каплей! Разве не говорил я вам, что буду удивлен, если ее рассудок не повредится после всего пережитого? В общем, дело Рено – самый трагический случай в моей практике!» Однако, все пошло не совсем так, как спланировала мадемуазель Марта. Во-первых, мадам Рено бодрствовала и поджидала ее. Завязалась борьба. Мысль о самоубийстве мадам Рено пришлось отбросить. Но если бы сильным рукам Марты Добрей удалось заставить мадам Рено умолкнуть навсегда, а сама она ускользнула бы через окно по шелковой лестнице, пока мы ломились в запертую дверь дальней комнаты… Если бы преступница оказалась на вилле «Маргарита» к нашему возвращению туда, было бы трудно найти доказательства против нее. Но Марту Добрей переиграли. И это был не Эркюль Пуаро, а маленькая акробатка со железной хваткой.
   Я глубоко задумался, размышляя над этой поразительной историей.
   – Пуаро, а когда вы впервые заподозрили Марту Добрей? Когда она рассказала, что подслушала стычку в саду, стоя за живой изгородью?
   Пуаро улыбнулся.
   – Помните, друг мой, тот день, когда мы только приехали в Мерлинвиль? И прекрасную девушку, стоявшую у калитки? Вы спросили, вижу ли я юную богиню, а я ответил, что вижу лишь девушку с тревожными глазами. Так я и воспринимал Марту Добрей с самого начала. Девушка с тревожными глазами! Но о чем она тревожилась? Вовсе не о Жаке Рено, потому что она не знала, что он был в Мерлинвиле минувшим вечером.
   – Кстати, – оживился я. – А как себя чувствует Жак Рено?
   – Гораздо лучше. Он на вилле «Маргарита». Но мадам Добрей исчезла. Ее объявили в розыск.
   – Как вы думаете, она была заодно с дочерью?
   – Этого мы никогда не узнаем. Мадам из тех, кто умеет хранить свои тайны. И я сомневаюсь, что полиции удастся когда-нибудь ее найти.
   – А Жаку Рено… ему сообщили уже?
   – Еще нет.
   – Это будет для него страшным потрясением.
   – Естественно. Однако, знаете, Гастингс, я сомневаюсь, что он на самом деле был серьезно влюблен в Марту. До сих пор мы считали, что Белла Дювин – бесстыдная сирена, а Марта – истинная его любовь. Но я думаю, что если поменять местами определения, то мы окажемся ближе к истине. Марта Добрей была прекрасна. Она решила очаровать Жака, и ей это удалось. Но вспомните, с какой странной неохотой он оттягивал разрыв с прежней возлюбленной. И как он решительно предпочел взойти на эшафот, только бы не выдать Беллу. У меня есть маленькая идея, что когда он узнает правду, то ужаснется и придет в себя – ложное увлечение растает.
   – А что Жиро?
   – С беднягой случился нервный припадок! Ему пришлось вернуться в Париж.
   Мы оба усмехнулись.
   Пуаро оказался сущим пророком. Когда доктор наконец объявил, что Жак Рено достаточно окреп, чтобы узнать правду, именно Пуаро стал ее вестником. Конечно же, потрясение было чрезвычайно сильным. И все-таки Жак оказался гораздо более стойким, чем я предполагал. Материнская преданность и забота помогли ему пережить эти тяжкие дни. Теперь мать и сын были неразлучны.
   Последовало еще одно откровение. Пуаро сообщил миссис Рено, что ему известна их семейная тайна, и посоветовал больше не скрывать от Жака прошлое его отца.
   – Ложь никогда не идет во благо, мадам! Наберитесь храбрости и расскажите сыну обо всем.
   Миссис Рено согласилась, пусть и с тяжелым сердцем, и вскоре Жак узнал, что обожаемый отец на самом деле был беглецом от правосудия. На повисший в воздухе вопрос немедленно ответил Пуаро:
   – Будьте покойны, мсье Жак. Истина и тайна порой идут рука об руку, а я не обязан давать показания. Все это время я действовал не в интересах полицейского расследования, а по просьбе вашего отца. Правосудие его настигло, но никому не нужно знать, что он и Жорж Конно – один и тот же человек.
   Конечно, были в деле всяческие подробности, которые оставались для полиции загадкой, но Пуаро все так растолковал, что постепенно вопросы отпали сами собой.
   Вскоре после нашего возвращения в Лондон я заметил на каминной полке в комнате Пуаро чудесную статуэтку лисьей гончей. В ответ на мой вопросительный взгляд маленький бельгиец кивнул:
   – Да-да! Я получил свои пятьсот франков! Пес восхитителен, не правда ли? Я назвал его Жиро!
   Через несколько дней к нам зашел Жак Рено. Лицо его пылало решимостью.
   – Мсье Пуаро, я пришел попрощаться. Я на днях отплываю в Южную Америку. У отца были обширные интересы на этом континенте, и я собираюсь начать там новую жизнь.
   – Вы отправляетесь в одиночку?
   – Мама поедет со мной. И я предложил Стонору место секретаря. Ему по душе экзотика и кочевая жизнь.
   – А больше вы никого с собой не позовете?
   Жак покраснел.
   – О ком это вы?
   – О девушке, которая любит вас всем сердцем – которая готова была пожертвовать ради вас собственной жизнью.
   – Как я могу ее просить об этом? – пробормотал юноша. – После всего, что произошло, как я могу прийти к ней и… о, какую дурацкую историю мне сочинить для нее?
   – Женщины обладают чудесным даром мастерить гениальные подпорки для подобных историй.
   – Да, но… я вел себя как последний дурак!
   – Как и все мы, каждый в свое время, – философски заметил Пуаро.
   Но лицо Жака окаменело.
   – Есть еще кое-что. Я сын своего отца. Кто захочет выйти за меня замуж, зная прошлое нашей семьи?
   – Как вы сами сказали, вы – сын своего отца. Гастингс подтвердит вам, что я верю в наследственность…
   – Ну, и…
   – Погодите. Я знаю одну женщину, женщину храбрую и выносливую, способную на великую любовь, на самопожертвование…
   Жак поднял глаза. Они были полны слез.
   – Мою маму!
   – Да. Вы такой же сын своей матери, как и сын своего отца. Так что, смело ступайте к мадемуазель Белле. Расскажите ей все. Ничего не утаивайте – и примите храбро все, что будет дальше!
   Жак посмотрел на него нерешительно.
   – Ступайте, пусть она увидит в вас не мальчика, но мужа – мужчину, который, примирившись с неизбежным прошлым и неумолимым настоящим, с радостным нетерпением ожидает прекрасного будущего. Вы оба были готовы отдать жизнь друг за друга.
   А что же капитан Артур Гастингс, скромный летописец этих страниц?
   Ходят слухи, что в дальнейшем он присоединился к чете Рено на заморском ранчо. Но в конце этой истории я предпочитаю вернуться в одно прекрасное утро – в сад виллы «Женевьева».
   – Я не могу называть тебя Белла, потому что это не твое имя. А имя Далси кажется мне чужим. Значит, быть тебе Синдереллой-Золушкой. Золушка вышла замуж за принца, как ты помнишь. Я, конечно, не принц, но…
   Она меня перебила:
   – Конечно, Золушка его предупредила! Понимаешь, она ведь просто не могла пообещать ему, что превратится в принцессу. В конце концов, она была просто крошкой-замарашкой…
   – Настал черед принцу выйти на сцену, – заметил я. – И знаешь, как он поступил?
   – Нет, но ты же мне расскажешь?
   – «“Черт побери!” – воскликнул принц – и поцеловал ее!»
   И слова мои не разошлись с делом.

Агата Кристи Убийство на поле для гольфа