Павел Петрович Бажов
Малахитовая шкатулка

   У Настасьи, Степановой-то вдовы, шкатулка малахитова осталась. Со всяким женским прибором. Кольца там, серьги и протча по женскому обряду. Сама Хозяйка Медной горы одарила Степана этой шкатулкой, как он еще жениться собирался.
   Настасья в сиротстве росла, не привыкла к экому-то богатству, да и нешибко любительница была моду выводить. С первых годов, как жили со Степаном, надевывала, конечно, из этой шкатулки. Только не к душе ей пришлось. Наденет кольцо… Ровно как раз впору, не жмет, не скатывается, а пойдет в церкву или в гости куда – замается. Как закованный палец-от, в конце нали посинеет. Серьги навесит – хуже того. Уши так оттянет, что мочки распухнут. А на руку взять – не тяжелее тех, какие Настасья всегда носила. Буски в шесть ли семь рядов только раз и примерила. Как лед кругом шеи-то и не согреваются нисколько. На люди те буски вовсе не показывала. Стыдно было.
   – Ишь, скажут, какая царица в Полевой выискалась!
   Степан тоже не понуждал жену носить из этой шкатулки. Раз даже как-то сказал:
   – Убери-ко куда от греха подальше.
   Настасья и поставила шкатулку в самый нижний сундук, где холсты и протча про запас держат.
   Как Степан умер да камешки у него в мертвой руке оказались, Настасье и причтелось ту шкатулку чужим людям показать. А тот знающий, который про Степановы камешки обсказал, и говорит Настасье потом, как народ схлынул:
   – Ты, гляди, не мотни эту шкатулку за пустяк. Больших тысяч она стоит.
   Он, этот человек-от, ученой был, тоже из вольных. Ране-то в щегарях ходил, да его отстранили: ослабу-де народу дает. Ну, и винцом не брезговал. Тоже добра кабацка затычка был, не тем будь помянут, покойна головушка. А так во всем правильный. Прошенье написать, пробу смыть, знаки оглядеть – все по совести делал, не как иные протчие, абы на полштофа сорвать. Кому-кому, а ему всяк поднесет стаканушку праздничным делом. Так он на нашем заводе и до смерти дожил. Около народа питался.
   Настасья от мужа слыхала, что этот щегарь правильный и в делах смышленый, даром что к винишку пристрастье поимел. Ну, и послушалась его.
   – Ладно, – говорит, – поберегу на черный день. – И поставила шкатулку на старо место.
   Схоронили Степана, сорочины отправили честь честью. Настасья – баба в соку да и с достатком, стали к ней присватываться. А она женщина умная, говорит всем одно:
   – Хоть золотой второй, а все робятам вотчим.
   Ну, отстали по времени.
   Степан хорошее обеспечение семье оставил. Дом справный, лошадь, корова, обзаведенье полное. Настасья баба работящая, робятишки пословные, не охтимнеченьки живут. Год живут, два живут, три живут. Ну, забеднели все ж таки. Где же одной женщине с малолетками хозяйство управить! Тоже ведь и копейку добыть где-то надо. На соль хоть. Тут родня и давай Настасье в уши напевать:
   – Продай шкатулку-то! На что она тебе? Что впусте добру лежать. Все едино и Танюшка, как вырастет, носить не будет. Вон там штучки какие! Только барам да купцам впору покупать. С нашим-то ремьем не наденешь эко место. А люди деньги бы дали. Разоставок тебе.
   Однем словом, наговаривают. И покупатель, как ворон на кости, налетел. Из купцов все. Кто сто рублей дает, кто двести.
   – Робят-де твоих жалеем, по вдовьему положению нисхождение тебе делаем.
   Ну, оболванить ладят бабу, да не на ту попали.
   Настасья хорошо запомнила, что́ ей старый щегарь говорил, не продает за такой пустяк. Тоже и жалко. Как-никак женихово подаренье, мужнина память. А пуще того девчоночка у ней младшенькая слезами улилась, просит:
   – Мамонька, не продавай! Мамонька, не продавай! Лучше я в люди пойду, а тятину памятку побереги.
   От Степана, вишь, осталось трое робятишек-то. Двое парнишечки. Робята как робята, а эта, как говорится, ни в мать, ни в отца. Еще при Степановой бытности, как вовсе маленькая была, на эту девчоночку люди дивовались. Не то что девки-бабы, а и мужики Степану говорили:
   – Не иначе эта у тебя, Степан, из кистей выпала. В кого только зародилась! Сама черненька да басенька, а глазки зелененьки. На наших девчонок будто и вовсе не походит.
   Степан пошутит, бывало:
   – Это не диво, что черненька. Отец-то ведь с малых лет в земле скыркался. А что глазки зеленые – тоже дивить не приходится. Мало ли я малахиту барину Турчанинову набил. Вот памятка мне и осталась.
   Так эту девчоночку Памяткой и звал. «Ну-ка ты, Памятка моя!» И когда случалось ей что покупать, так завсегда голубенького либо зеленого принесет.
   Вот и росла та девчоночка на примете у людей. Ровно и всамделе гарусинка из праздничного пояса выпала – далеко ее видно. И хоть она не шибко к чужим людям ластилась, а всяк ей – Танюшка да Танюшка. Самые завидущие бабешки, и те любовались. Ну, как, – красота! Всякому мило. Одна мать повздыхивала:
   – Красота-то красота, да не наша. Ровно кто подменил мне девчонку.
   По Степану шибко эта девчоночка убивалась. Чисто уревелась вся, с лица похудела, одни глаза остались. Мать и придумала дать Танюшке ту шкатулку малахитову – пущай-де позабавится. Хоть маленькая, а девчоночка, – с малых лет им лестно на себя-то навздевать. Танюшка и занялась разбирать эти штучки. И вот диво – которую примеряет, та и по ней. Мать-то иное и не знала к чему, а эта все знает. Да еще говорит:
   – Мамонька, сколь хорошо тятино-то подаренье! Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да еще кто тебя мягким гладит.
   Настасья сама нашивала, помнит, как у нее пальцы затекали, уши болели, шея не могла согреться. Вот и думает: «Неспроста это. Ой, неспроста!» – да поскорее шкатулку-то опять в сундук. Только Танюшка с той поры нет-нет и запросит:
   – Мамонька, дай поиграть тятиным подареньем!
   Настасья когда и пристрожит, ну, материнско сердце – пожалеет, достанет шкатулку, только накажет:
   – Не изломай чего!
   Потом, когда подросла Танюшка, она и сама стала шкатулку доставать. Уедет мать со старшими парнишечками на покос или еще куда, Танюшка останется домовничать. Сперва, конечно, управит, что мать наказывала. Ну, чашки-ложки перемыть, скатерку стряхнуть, в избе-сенях веником подмахнуть, куричешкам корму дать, в печке поглядеть. Справит все поскорее, да и за шкатулку. Из верхних-то сундуков к тому времени один остался, да и тот легонький стал. Танюшка сдвинет его на табуреточку, достанет шкатулку и перебирает камешки, любуется, на себя примеряет.
   Раз к ней и забрался хитник. То ли он в ограде спозаранку прихоронился, то ли потом незаметно где пролез, только из суседей никто не видал, чтобы он по улице проходил. Человек незнамый, а по делу видать – кто-то навел его, весь порядок обсказал.
   Как Настасья уехала, Танюшка побегала много-мало по хозяйству и забралась в избу поиграть отцовскими камешками. Надела наголовник, серьги навесила. В это время и пых в избу этот хитник. Танюшка оглянулась – на пороге мужик незнакомый, с топором. И топор-то ихний. В сенках, в уголочке стоял. Только что Танюшка его переставляла, как в сенках мела. Испугалась Танюшка, сидит, как замерла, а мужик сойкнул, топор выронил и обеими руками глаза захватил, как обожгло их. Стонет-кричит:
   – Ой, батюшки, ослеп я! Ой, ослеп! – а сам глаза трет.
   Танюшка видит – неладно с человеком, стала спрашивать:
   – Ты как, дяденька, к нам зашел, пошто топор взял?
   А тот знай стонет да глаза свои трет. Танюшка его и пожалела – зачерпнула ковшик воды, хотела подать, а мужик так и шарахнулся спиной к двери.
   – Ой, не подходи! – Так в сенках и сидел и двери завалил, чтобы Танюшка ненароком не выскочила. Да она нашла ход – выбежала через окошко и к суседям. Ну, пришли. Стали спрашивать, что за человек, каким случаем? Тот промигался маленько, объясняет – проходящий-де, милостинку хотел попросить, да что-то с глазами попритчилось.
   – Как солнцем ударило. Думал – вовсе ослепну. От жары, что ли.
   Про топор и камешки Танюшка суседям не сказала. Те и думают:
   «Пустяшно дело. Может, сама же забыла ворота запереть, вот проходящий и зашел, а тут с ним и случилось что-то. Мало ли бывает».
   До Настасьи все ж таки проходящего не отпустили. Когда она с сыновьями приехала, этот человек ей рассказал, что суседям рассказывал. Настасья видит – все в сохранности, вязаться не стала. Ушел тот человек, и суседи тоже.
   Тогда Танюшка матери и выложила, как дело было. Тут Настасья и поняла, что за шкатулкой приходил, да взять-то ее, видно, не просто. А сама думает:
   «Оберегать-то ее все ж таки покрепче надо».
   Взяла да потихоньку от Танюшки и других робят и зарыла ту шкатулку в голбец.
   Уехали опять все семейные. Танюшка хватилась шкатулки, а ее быть бывало. Горько это показалось Танюшке, а тут вдруг теплом ее опахнуло. Что за штука? Откуда? Огляделась, а из-под полу свет. Танюшка испугалась – не пожар ли? Заглянула в голбец, там в одном уголке свет. Схватила ведро, плеснуть хотела – только ведь огня-то нет и дымом не пахнет. Покопалась в том месте, видит – шкатулка. Открыла, а камни-то ровно еще краше стали. Так и горят разными огоньками, и светло от них, как при солнышке. Танюшка и в избу не потащила шкатулку. Тут в голбце и наигралась досыта.
   Так с той поры и повелось. Мать думает: «Вот хорошо спрятала, никто не знает», – а дочь, как домовничать, так и урвет часок поиграть дорогим отцовским подареньем. Насчет продажи Настасья и говорить родне не давала.
   – По миру впору придет – тогда продам.
   Хоть круто ей приходилось, – а укрепилась. Так еще сколько-то годов перемогались, дальше на поправу пошло. Старшие робята стали зарабатывать маленько, да и Танюшка не сложа руки сидела. Она, слышь-ко, научилась шелками да бисером шить. И так научилась, что самолучшие барские мастерицы руками хлопали – откуда узоры берет, где шелка достает?
   А тоже случаем вышло. Приходит к ним женщина. Небольшого росту, чернявая, в Настасьиных уж годах, а востроглазая и, по всему видать, шмыгало такое, что только держись. На спине котомочка холщовая, в руке черемуховый бадожок, вроде как странница. Просится у Настасьи:
   – Нельзя ли, хозяюшка, у тебя денек-другой отдохнуть? Ноженьки не несут, а идти не близко.
   Настасья сперва подумала, не подослана ли опять за шкатулкой, потом все ж таки пустила.
   – Места не жалко. Не пролежишь, поди, и с собой не унесешь. Только вот кусок-от у нас сиротский. Утром – лучок с кваском, вечером квасок с лучком, вся и перемена. Отощать не боишься, так милости просим, живи сколь надо.
   А странница уж бадожок свой поставила, котомку на припечье положила и обуточки снимает. Настасье это не по нраву пришлось, а смолчала.
   «Ишь неочесливая! Приветить ее не успели, а она нако – обутки сняла и котомку развязала».
   Женщина и верно котомочку расстегнула и пальцем манит к себе Танюшку:
   – Иди-ко, дитятко, погляди на мое рукоделье. Коли поглянется, и тебя выучу… Видать, цепкий глазок-от на это будет!
   Танюшка подошла, а женщина и подает ей ширинку маленькую, концы шелком шиты. И такой-то, слышь-ко, жаркий узор на той ширинке, что ровно в избе светлее и теплее стало.
   Танюшка так глазами и впилась, а женщина посмеивается.
   – Поглянулось, знать, доченька, мое рукодельице? Хочешь – выучу?
   – Хочу, – говорит.
   Настасья так и взъелась:
   – И думать забудь! Соли купить не на что, а ты придумала шелками шить! Припасы-то, поди-ко, денег стоят.
   – Про то не беспокойся, хозяюшка, – говорит странница. – Будет понятие у доченьки – будут и припасы. За твою хлеб-соль оставлю ей – надолго хватит. А дальше сама увидишь. За наше-то мастерство денежки платят. Не даром работу отдаем. Кусок имеем.
   Тут Настасье уступить пришлось.
   – Коли припасов уделишь, так о чем не поучиться. Пущай поучится, сколь понятия хватит. Спасибо тебе скажу.
   Вот эта женщина и занялась Танюшку учить. Скорехонько Танюшка все переняла, будто раньше которое знала. Да вот еще что. Танюшка не то что к чужим, к своим неласковая была, а к этой женщине так и льнет, так и льнет. Настасья скоса запоглядывала:
   «Нашла себе новую родню. К матери не подойдет, а к бродяжке прилипла!»
   А та еще ровно дразнит, все Танюшку дитятком да доченькой зовет, а крещеное имя ни разочку не помянула. Танюшка видит, что мать в обиде, а не может себя сдержать. До того, слышь-ко, вверилась этой женщине, что ведь сказала ей про шкатулку-то!
   – Есть, – говорит, – у нас дорогая тятина памятка – шкатулка малахитова. Вот где каменья! Век бы на них глядела.
   – Мне покажешь, доченька? – спрашивает женщина.
   Танюшка даже не подумала, что это неладно.
   – Покажу, – говорит, – когда дома никого из семейных не будет.
   Как вывернулся такой часок, Танюшка и позвала ту женщину в голбец. Достала Танюшка шкатулку, показывает, а женщина поглядела маленько, да и говорит:
   – Надень-ко на себя – виднее будет.
   Ну, Танюшка, – не того слова, – стала надевать, а та знай похваливает.
   – Ладно, доченька, ладно! Капельку только поправить надо.
   Подошла поближе, да и давай пальцем в камешки тыкать. Который заденет – тот и загорится по-другому. Танюшке иное видно, иное – нет. После этого женщина и говорит:
   – Встань-ко, доченька, пряменько.
   Танюшка встала, а женщина и давай ее потихоньку гладить по волосам, по спине. Всю огладила, а сама наставляет:
   – Заставлю тебя повернуться, так ты, смотри, на меня не оглядывайся. Вперед гляди, примечай, что будет, а ничего не говори. Ну, поворачивайся!
   Повернулась Танюшка – перед ней помещение, какого она отродясь не видывала. Не то церква, не то что. Потолки высоченные на столбах из чистого малахиту. Стены тоже в рост человека малахитом выложены, а по верхнему карнизу малахитовый узор прошел. Прямо перед Танюшкой, как вот в зеркале, стоит красавица, про каких только в сказках сказывают. Волосы, как ночь, а глаза зеленые. И вся-то она изукрашена дорогими каменьями, а платье на ней из зеленого бархату с переливом. И так это платье сшито, как вот у цариц на картинках. На чем только держится. Со стыда бы наши заводские сгорели на людях такое надеть, а эта зеленоглазая стоит себе спокойнешенько, будто так и надо. Народу в том помещенье полно. По-господски одеты, и все в золоте да заслугах. У кого спереду навешано, у кого сзади нашито, а у кого и со всех сторон. Видать, самое вышнее начальство. И бабы ихние тут же. Тоже голоруки, гологруды, каменьями увешаны. Только где им до зеленоглазой! Ни одна в подметки не годится.
   В ряд с зеленоглазой какой-то белобрысенький. Глаза враскос, уши пенечками, как есть заяц. А одежа на нем – уму помраченье. Этому золота-то мало показалось, так он, слышь-ко, на обую камни насадил. Да такие сильные, что, может, в десять лет один такой найдут. Сразу видать – заводчик это. Лопочет тот заяц зеленоглазой-то, а она хоть бы бровью повела, будто его вовсе нет.
   Танюшка глядит на эту барыню, дивится на нее и только тут заметила:
   – Ведь каменья-то на ней тятины! – сойкала Танюшка, и ничего не стало.
   А женщина та посмеивается:
   – Не доглядела, доченька! Не тужи, по времени доглядишь.
   Танюшка, конечно, доспрашивается – где это такое помещенье?
   – А это, – говорит, – царский дворец. Та самая палата, коя здешним малахитом изукрашена. Твой покойный отец его добывал-то.
   – А это кто в тятиных уборах и какой это с ней заяц?
   – Ну, этого не скажу, сама скоро узнаешь.
   В тот же день, как пришла Настасья домой, эта женщина собираться в дорогу стала. Поклонилась низенько хозяйке, подала Танюшке узелок с шелками да бисером, потом достала пуговку махонькую. То ли она из стекла, то ли из дурмашка на простую грань обделана. Подает ее Танюшке, да и говорит:
   – Прими-ко, доченька, от меня памятку. Как что забудешь по работе либо трудный случай подойдет, погляди на эту пуговку. Тут тебе ответ и будет.
   Сказала так-то и ушла. Только ее и видели.
   С той вот поры Танюшка и стала мастерицей, а уж в годы входить стала, вовсе невестой глядит. Заводские парни о Настасьины окошки глаза обмозолили, а подступить к Танюшке боятся. Вишь, неласковая она, невеселая, да и за крепостного где же вольная пойдет. Кому охота петлю надевать?
   В барском доме тоже проведали про Танюшку из-за мастерства-то ее. Подсылать к ней стали. Лакея помоложе да поладнее оденут по-господски, часы с цепкой дадут и пошлют к Танюшке, будто за делом каким. Думают, не обзарится ли девка на экого молодца. Тогда ее обратать можно. Толку все ж таки не выходило. Скажет Танюшка что по делу, а другие разговоры того лакея безо внимания. Надоест, так еще надсмешку подстроит:
   – Ступай-ко, любезный, ступай! Ждут ведь. Боятся, поди, как бы у тебя часы потом не изошли и цепка не помедела. Вишь, без привычки-то как ты их мозолишь.
   Ну, лакею или другому барскому служке эти слова, как собаке кипяток. Бежит как ошпаренный, фырчит про себя:
   – Разве это девка? Статуй каменный, зеленоглазый! Такую ли найдем!
   Фырчит так-то, а самого уж захлестнуло. Которого пошлют, забыть не может Танюшкину красоту. Как привороженного к тому месту тянет – хоть мимо пройти, в окошко поглядеть. По праздникам чуть не всему заводскому холостяжнику дело на той улице. Дорогу у самых окошек проторили, а Танюшка и не глядит.
   Суседки уж стали Настасью корить:
   – Что это у тебя Татьяна шибко высоко себя повела? Подружек у ней нет, на парней глядеть не хочет. Царевича-королевича ждет аль в Христовы невесты ладится?
   Настасья на эти покоры только вздыхает:
   – Ой, бабоньки, и сама не ведаю. И так-то у меня девка мудреная была, а колдунья эта проходящая вконец ее извела. Станешь ей говорить, а она уставится на свою колдовскую пуговку – и молчит. Так бы и выбросила эту проклятую пуговку, да по делу она ей на пользу. Как шелка переменить или что, так в пуговку и глядит. Казала и мне, да у меня, видно, глаза тупы стали, не вижу. Налупила бы девку, да, вишь, она у нас старательница. Почитай, ее работой только и живем. Думаю-думаю так-то, да и зареву. Ну, тогда она скажет: «Мамонька, ведь знаю я, что тут моей судьбы нет. То никого и не привечаю и на игрища не хожу. Что зря людей в тоску вгонять? А что под окошком сижу, так работа моя того требует. За что на меня приходишь? Что я худого сделала?» Вот и ответь ей!
   Ну, жить все ж таки ладно стали. Танюшкино рукоделье на моду пошло. Не то что в заводе аль в нашем городе, по другим местам про него узнали, заказы посылают и деньги платят немалые. Доброму мужику впору столько-то заробить. Только тут беда их и пристигла – пожар случился. А ночью дело было. Пригон, завозня, лошадь, корова, снасть всяка – все сгорело. С тем только и остались, в чем выскочили. Шкатулку, однако, Настасья выхватила, успела-таки. На другой день говорит:
   – Видно, край пришел – придется продать шкатулку.
   Сыновья в один голос:
   – Продавай, мамонька. Не продешеви только.
   Танюшка украдкой на пуговку поглядела, а там зеленоглазая маячит – пущай продают. Горько стало Танюшке, а что поделаешь? Все равно уйдет отцова памятка этой зеленоглазой. Вздохнула и говорит:
   – Продавать так продавать. – И даже не стала на прощанье те камни глядеть. И то сказать – у суседей приютились, где тут раскладываться.
   Придумали так – продать-то, а купцы уж тут как тут. Кто, может, сам и поджог-от подстроил, чтобы шкатулкой завладеть. Тоже ведь народишко-то – ноготок, доцарапается! Видят – робята подросли – больше дают. Пятьсот там, семьсот, один до тысячи дошел. По заводу деньги немалые, можно на их обзавестись. Ну, Настасья запросила все ж таки две тысячи. Ходят, значит, к ней, рядятся. Накидывают помаленьку, а сами друг от друга таятся, сговориться меж собой не могут. Вишь, кусок-от такой – ни одному отступиться неохота. Пока они так-то ходили, в Полевую и приехал новый приказчик.
   Когда ведь они – приказчики-то – подолгу сидят, а в те годы им какой-то перевод случился. Душно́го козла, который при Степане был, старый барин на Крылатовско за вонь отставил. Потом был Жареной Зад. Рабочие его на болванку посадили. Тут заступил Северьян Убойца. Этого опять Хозяйка Медной горы в пусту породу перекинула. Там еще двое ли, трое каких-то были, а потом и приехал этот.
   Он, сказывают, из чужестранных земель был, на всяких языках будто говорил, а по-русски похуже. Чисто-то выговаривал одно – пороть. Свысока так, с растяжкой – па-роть. О какой недостаче ему заговорят, одно кричит: пароть! Его Паротей и прозвали.
   На деле этот Паротя не шибко худой был. Он хоть кричал, а вовсе народ на пожарну не гонял. Тамошним охлестышам вовсе и дела не стало. Вздохнул маленько народ при этом Пароте.
   Тут, вишь, штука-то в чем. Старый барин к той поре вовсе утлый стал, еле ногами перебирал. Он и придумал сына женить на какой-то там графине ли, что ли. Ну, а у этого молодого барина была полюбовница, и он к ей большую приверженность имел. Как делу быть? Неловко все ж таки. Что новые сватовья скажут? Вот старый барин и стал сговаривать ту женщину – сынову-то полюбовницу – за музыканта. У барина же этот музыкант служил. Робятишек на музыках обучал и так разговору чужестранному, как ведется по ихнему положению.
   – Чем, – говорит, – тебе так-то жить на худой славе, выходи-ко ты замуж. Приданым тебя оделю, а мужа приказчиком в Полевую пошлю. Там дело направлено, пущай только построже народ держит. Хватит, поди, на это толку, что хоть и музыкант. А ты с ним лучше лучшего проживешь в Полевой-то. Первый человек, можно сказать, будешь. Почет тебе, уважение от всякого. Чем плохо?
   Бабочка сговорная оказалась. То ли она в рассорке с молодым барином была, то ли хитрость поимела.
   – Давно, – говорит, – об этом мечтанье имела, да сказать не насмелилась.
   Ну, музыкант, конечно, сперва уперся:
   – Не желаю, – шибко про нее худа слава, потаскуха вроде.
   Только барин – старичонко хитрой. Недаром заводы нажил. Живо обломал этого музыканта. Припугнул чем, али улестил, либо подпоил – ихнее дело, только вскорости свадьбу справили, и молодые поехали в Полевую. Так вот Паротя и появился в нашем заводе. Недолго только прожил, а так – что зря говорить – человек не вредный. Потом, как Полторы Хари вместо его заступил – из своих заводских, так жалели даже этого Паротю.
   Приехал с женой Паротя как раз в ту пору, как купцы Настасью обхаживали. Паротина баба тоже видная была. Белая да румяная – однем словом, полюбовница. Небось худу-то бы не взял барин. Тоже, поди, выбирал! Вот эта Паротина жена и прослышала – шкатулку продают. «Дай-ко, – думает, – посмотрю, может, всамделе стоящее что». Живехонько срядилась и прикатила к Настасье. Им ведь лошадки-то заводские завсегда готовы!
   – Ну-ко, – говорит, – милая, покажи, какие-такие камешки продаешь?
   Настасья достала шкатулку, показывает. У Паротиной бабы и глаза забегали. Она, слышь-ко, в Сам-Петербурхе воспитывалась, в заграницах разных с молодым барином бывала, толк в этих нарядах имела. «Что же это, – думает, – такое? У самой царицы эдаких украшениев нет, а тут на-ко – в Полевой, у погорельцев! Как бы только не сорвалась покупочка».
   – Сколько, – спрашивает, – просишь?
   Настасья говорит:
   – Две бы тысячи охота взять.
   Барыня порядилась для прилику, да и говорит:
   – Ну, милая, собирайся! Поедем ко мне со шкатулкой. Там деньги сполна получишь.
   Настасья, однако, на это не подалась.
   – У нас, – говорит, – такого обычая нет, чтобы хлеб за брюхом ходил. Принесешь деньги – шкатулка твоя.
   Барыня видит – вон какая женщина, – живо скрутилась за деньгами, а сама наказывает:
   – Ты уж, милая, не продавай шкатулку.
   Настасья отвечает:
   – Это будь в надежде. От своего слова не отопрусь. До вечера ждать буду, а дальше моя воля.
   Уехала Паротина жена, а купцы-то и набежали все разом. Они, вишь, следили. Спрашивают:
   – Ну, как?
   – Запродала, – отвечает Настасья.
   – За сколь?
   – За две, как назначила.
   – Что ты, – кричат, – ума решилась али что? В чужие руки отдаешь, а своим отказываешь! – И давай-ко цену набавлять.
   Ну, Настасья на эту удочку не клюнула.
   – Это, – говорит, – вам привышно дело в словах вертеться, а мне не доводилось. Обнадежила женщину, и разговору конец!
   Паротина баба крутехонько обернулась. Привезла деньги, передала из ручки в ручку, подхватила шкатулку и айда домой. Только на порог, а навстречу Танюшка. Она, вишь, куда-то ходила, и вся эта продажа без нее была. Видит – барыня какая-то и со шкатулкой. Уставилась на нее Танюшка – дескать, не та ведь, какую тогда видела. А Паротина жена пуще того воззрилась.
   – Что за наваждение? Чья такая? – спрашивает.
   – Дочерью люди зовут, – отвечает Настасья. – Самая как есть наследница шкатулки-то, кою ты купила. Не продала бы, кабы не край пришел. С малолетства любила этими уборами играть. Играет да нахваливает – как-де от них тепло да хорошо. Да что об этом говорить! Что с возу пало – то пропало!
   – Напрасно, милая, так думаешь, – говорит Паротина баба. – Найду я местичко этим каменьям. – А про себя думает: «Хорошо, что эта зеленоглазая силы своей не чует. Покажись такая в Сам-Петербурхе, царями бы вертела. Надо – мой-то дурачок Турчанинов ее не увидал».
   С тем и разошлись.
   Паротина жена, как приехала домой, похвасталась:
   – Теперь, друг любезный, я не то что тобой, и Турчаниновым не понуждаюсь. Чуть что – до свиданья! Уеду в Сам-Петербурх либо, того лучше, в заграницу, продам шкатулочку и таких-то мужей, как ты, две дюжины куплю, коли надобность случится.
   Похвасталась, а показать на себе новокупку все ж таки охота. Ну, как – женщина! Подбежала к зеркалу и первым делом наголовник пристроила. – Ой, ой, что такое! – Терпенья нет – крутит и дерет волосы-то. Еле выпростала. А неймется. Серьги надела – чуть мочки не разорвало. Палец в перстень сунула – заковало, еле с мылом стащила. Муж посмеивается: не таким, видно, носить!
   А она думает: «Что за штука? Надо в город ехать, мастеру показать. Подгонит как надо, только бы камни не подменил».
   Сказано – сделано. На другой день с утра укатила. На заводской-то тройке ведь недалеко. Узнала, какой самый надежный мастер, – и к нему. Мастер старый-престарый, а по своему делу дока. Оглядел шкатулку, спрашивает, у кого куплено. Барыня рассказала, что знала. Оглядел еще раз мастер шкатулку, а на камни и не взглянул даже.
   – Не возьмусь, – говорит, – что хошь давайте. Не здешних это мастеров работа. Нам несподручно с ними тягаться.
   Барыня, конечно, не поняла, в чем тут закорючка, фыркнула и побежала к другим мастерам. Только все как сговорились: оглядят шкатулку, полюбуются, а на камни не смотрят и от работы наотрез отказываются. Барыня тогда на хитрости пошла, говорит, что эту шкатулку из Сам-Петербурху привезла. Там всё и делали. Ну, мастер, которому она это плела, только рассмеялся.
   – Знаю, – говорит, – в каком месте шкатулка делана, и про мастера много наслышан. Тягаться с ним всем нашим не по плечу. На одного кого тот мастер подгоняет, другому не подойдет, что хошь делай.
   Барыня и тут не поняла всего-то, только то и уразумела – неладно дело, боятся кого-то мастера. Припомнила, что старая хозяйка сказывала, будто дочь любила эти уборы на себя надевать.
   «Не по этой ли зеленоглазой подгонялись? Вот беда-то!»
   Потом опять переводит в уме:
   «Да мне-то что! Продам какой ни есть богатой дуре. Пущай мается, а денежки у меня будут!» С этим и уехала в Полевую.
   Приехала, а там новость: весточку получили – старый барин приказал долго жить. Хитренько с Паротей-то он устроил, а смерть его перехитрила – взяла и стукнула. Сына так и не успел женить, и он теперь полным хозяином стал. Через малое время Паротина жена получила писемышко. Так и так, моя любезная, по вешней воде приеду на заводах показаться и тебя увезу, а музыканта твоего куда-нибудь законопатим. Паротя про это как-то узнал, шум-крик поднял. Обидно, вишь, ему перед народом-то. Как-никак приказчик, а тут вон что – жену отбирают. Сильно выпивать стал. Со служащими, конечно. Они рады стараться на даровщинку-то. Вот раз пировали. Кто-то из этих запивох и похвастай:
   – Выросла-де у нас в заводе красавица, другую такую не скоро сыщешь.
   Паротя и спрашивает:
   – Чья такая? В котором месте живет?
   Ну, ему рассказали и про шкатулку помянули – в этой-де семье ваша жена шкатулку покупала.
   Паротя и говорит:
   – Поглядеть бы.
   А у запивох и заделье нашлось:
   – Хоть сейчас пойдем – освидетельствовать, ладно ли они новую избу поставили. Семья, хоть из вольных, а на заводской земле живут. В случае чего и прижать можно.
   Пошли двое ли, трое с этим Паротей. Цепь притащили, давай промер делать, не зарезалась ли Настасья в чужую усадьбу, выходят ли вершки меж столбами. Подыскиваются, однем словом. Потом заходят в избу, а Танюшка как раз одна была. Глянул на нее Паротя и слова потерял. Ну, ни в каких землях такой красоты не видывал. Стоит как дурак, а она сидит – помалкивает, будто ее дело не касается. Потом отошел малость Паротя, стал спрашивать:
   – Что поделываете?
   Танюшка говорит:
   – По заказу шью, – и работу свою показала.
   – Мне, – говорит Паротя, – можно заказ сделать?
   – Отчего же нет, коли в цене сойдемся.
   – Можете, – спрашивает опять Паротя, – мне с себя патрет шелками вышить?
   Танюшка потихоньку на пуговку поглядела, а там зеленоглазая ей знак подает – бери-де заказ! – и на себя пальцем указывает. Танюшка и отвечает:
   – Свой патрет не буду, а есть у меня на примете женщина одна в дорогих каменьях, в царицыном платье, эту вышить могу. Только недешево будет стоить такая работа.
   – Об этом, – говорит, – не сумлевайтесь, хоть сто, хоть двести рублей заплачу, лишь бы сходственность с вами была.
   – В лице, – отвечает, – сходственность будет, а одежа другая.
   Срядились за сто рублей. Танюшка и срок назначила – через месяц. Только Паротя нет-нет и забежит, будто о заказе узнать, а у самого вовсе не то на уме. Тоже обахмурило его, а Танюшка ровно и вовсе не замечает. Скажет два-три слова, и весь разговор. Запивохи-то Паротины подсмеиваться над ним стали:
   – Тут-де не отломится. Зря сапоги треплешь!
   Ну, вот, вышила Танюшка тот патрет. Глядит Паротя – фу ты, боже мой! да ведь это она самая и есть, одежой да каменьями изукрашенная! Подает, конечно, три сотенных билета, только Танюшка два-то не взяла.
   – Не привышны, – говорит, – мы подарки-то принимать. Трудами кормимся.
   Прибежал Паротя домой, любуется на патрет, а от жены впотай держит. Пировать меньше стал, в заводское дело вникать мало-мало начал.
   Весной приехал на заводы молодой барин. В Полевую прикатил. Народ согнали, молебен отслужили, и потом в господском доме тонцы-звонцы пошли. Народу тоже две бочки вина выкатили – помянуть старого, проздравить нового барина. Затравку, значит, сделали. На это все Турчаниновы мастера были. Как зальешь господскую чарку десятком своих, так и невесть какой праздник покажется, а на поверку выйдет – последние копейки умыл и вовсе ни к чему. На другой день народ на работу, а в господском дому опять пировля. Да так и пошло. Поспят сколько да опять за гулянку. Ну, там, на лодках катаются, на лошадях в лес ездят, на музыках бренчат, да мало ли. А Паротя все время пьяной. Нарочно к нему барин самых залихватских питухов поставил – накачивай-де до отказу! Ну, те и стараются новому барину подслужиться.
   Паротя хоть пьяной, а чует, к чему дело клонится. Ему перед гостями неловко. Он и говорит за столом, при всех:
   – Это мне безо внимания, что барин Турчанинов хочет у меня жену увезти. Пущай повезет! Мне такую не надо. У меня вот кто есть! – Да и достает из кармана тот шелковый патрет. Все так и ахнули, а Паротина баба и рот закрыть не может. Барин тоже въелся глазами-то. Любопытно ему стало.
   – Кто такая? – спрашивает.
   Паротя знай похохатывает:
   – Полон стол золота насыпь – и то не скажу!
   Ну, а как не скажешь, коли заводские сразу Танюшку признали. Один перед другим стараются – барину объясняют. Паротина баба руками-ногами:
   – Что вы! Что вы! Околесицу этаку городите! Откуда у заводской девки платье такое да еще каменья дорогие? А патрет этот муж из-за границы привез. Еще до свадьбы мне показывал. Теперь с пьяных-то глаз мало ли что сплетет. Себя скоро помнить не будет. Ишь опух весь!
   Паротя видит, что жене шибко не мило, он и давай чехвостить:
   – Страмина ты, страмина! Что ты косоплетки плетешь, барину в глаза песком бросашь! Какой я тебе патрет показывал? Здесь мне его шили. Та самая девушка, про которую они вон говорят. Насчет платья – лгать не буду – не знаю. Платье какое хошь надеть можно. А камни у них были. Теперь у тебя в шкапу заперты. Сама же их купила за две тысячи, да надеть не смогла. Видно, не подходит корове черкасско седло. Весь завод про покупку-то знает!
   Барин как услышал про камни, так сейчас же:
   – Ну-ко, покажи!
   Он, слышь-ко, малоумненький был, мотоватый. Однем словом, наследник. К камням-то сильное пристрастие имел. Щегольнуть ему было нечем, – как говорится, ни росту, ни голосу, – так хоть каменьями. Где ни прослышит про хороший камень, сейчас купить ладится. И толк в камнях знал, даром что не шибко умный.
   Паротина баба видит – делать нечего, – принесла шкатулку. Барин взглянул и сразу:
   – Сколько?
   Та и бухнула вовсе неслыханно. Барин рядиться. На половине сошлись, и заемную бумагу барин подписал: не было, вишь, денег-то с собой. Поставил барин перед собой шкатулку на стол, да и говорит:
   – Позовите-ко эту девку, про которую разговор.
   Сбегали за Танюшкой. Она ничего, сразу пошла, – думала, заказ какой большой. Приходит в комнату, а там народу полно и посредине тот самый заяц, которого она тогда видела. Перед этим зайцем шкатулка – отцово подаренье. Танюшка сразу признала барина и спрашивает:
   – Зачем звали?
   Барин и слова сказать не может. Уставился на нее, да и все. Потом все ж таки нашел разговор:
   – Ваши камни?
   – Были наши, теперь вон ихние, – и показала на Паротину жену.
   – Мои теперь, – похвалился барин.
   – Это дело ваше.
   – А хошь, подарю обратно?
   – Отдаривать нечем.
   – Ну, а примерить на себя ты их можешь? Взглянуть мне охота, как эти камни на человеке придутся.
   – Это, – отвечает Танюшка, – можно.
   Взяла шкатулку, разобрала уборы, – привычно дело, и живо их к месту пристроила. Барин глядит и только ахает. Ах да ах, больше и речей нет. Танюшка постояла в уборе-то и спрашивает:
   – Поглядели? Будет? Мне ведь не от простой поры тут стоять – работа есть.
   Барин тут при всех и говорит:
   – Выходи за меня замуж. Согласна?
   Танюшка только усмехнулась:
   – Не под стать бы ровно барину такое говорить. – Сняла уборы и ушла. Только барин не отстает. На другой день свататься приехал. Просит-молит Настасью-то: отдай за меня дочь.
   Настасья говорит:
   – Я с нее воли не снимаю, как она хочет, а по-моему – будто не подходит.
   Танюшка слушала-слушала, да и молвит:
   – Вот что, не то… Слышала я, будто в царском дворце есть палата, малахитом тятиной добычи обделанная. Вот если ты в этой палате царицу мне покажешь – тогда выйду за тебя замуж.
   Барин, конечно, на все согласен. Сейчас же в Сам-Петербурх стал собираться и Танюшку с собой зовет – лошадей, говорит, тебе предоставлю. А Танюшка отвечает:
   – По нашему-то обряду и к венцу на жениховых лошадях невеста не ездит, а мы ведь еще никто. Потом уж об этом говорить будем, как ты свое обещанье выполнишь.
   – Когда же, – спрашивает, – ты в Сам-Петербурхе будешь?
   – К Покрову, – говорит, – непременно буду. Об этом не сумлевайся, а пока уезжай отсюда.
   Барин уехал, Паротину жену, конечно, не взял, не глядит даже на нее. Как домой в Сам-Петербурх-от приехал, давай по всему городу славить про камни и про свою невесту. Многим шкатулку-то показывал. Ну, сильно залюбопытствовали невесту посмотреть. К осеням-то барин квартиру Танюшке приготовил, платьев всяких навез, обую, а она весточку и прислала, – тут она, живет у такой-то вдовы на самой окраине.
   Барин, конечно, сейчас же туда:
   – Что вы! Мысленное ли дело тут проживать? Квартерка приготовлена, первый сорт!
   А Танюшка отвечает:
   – Мне и тут хорошо.
   Слух про каменья да турчаниновску невесту и до царицы дошел. Она и говорит:
   – Пущай-ко Турчанинов покажет мне свою невесту. Что-то много про нее врут.
   Барин к Танюшке, – дескать, приготовиться надо. Наряд такой сшить, чтобы во дворец можно, камни из малахитовой шкатулки надеть. Танюшка отвечает:
   – О наряде не твоя печаль, а камни возьму на подержанье. Да смотри не вздумай за мной лошадей посылать. На своих буду. Жди только меня у крылечка, во дворце-то.
   Барин думает, – откуда у ней лошади? где платье дворцовское? – а спрашивать все ж таки не насмелился.
   Вот стали во дворец собираться. На лошадях все подъезжают, в шелках да бархатах. Турчанинов-барин спозаранку у крыльца вертится – невесту свою поджидает. Другим тоже любопытно на нее поглядеть, – тут же остановились. А Танюшка надела каменья, подвязалась платочком по-заводски, шубейку свою накинула и идет себе потихонечку. Ну, народ – откуда такая? – валом за ней валит. Подошла Танюшка ко дворцу, а царские лакеи не пущают – не дозволено, говорят, заводским-то. Турчанинов-барин издаля Танюшку завидел, только ему перед своими-то стыдно, что его невеста пешком, да еще в экой шубейке, он взял да и спрятался. Танюшка тут распахнула шубейку, лакеи глядят – платье-то! У царицы такого нет! – сразу пустили.
   А как Танюшка сняла платочек да шубейку, все кругом сахнули:
   – Чья такая? Каких земель царица?
   А барин Турчанинов тут как тут.
   – Моя невеста, – говорит.
   Танюшка эдак строго на него поглядела:
   – Это еще вперед поглядим! Пошто ты меня обманул – у крылечка не дождался?
   Барин туда-сюда, – оплошка-де вышла. Извини, пожалуйста.
   Пошли они в палаты царские, куда было велено. Глядит Танюшка – не то место. Еще строже спросила Турчанинова-барина:
   – Это еще что за обман? Сказано тебе, что в той палате, которая малахитом тятиной работы обделана! – И пошла по дворцу-то, как дома. А сенаторы, генералы и протчи за ней.
   – Что, дескать, такое? Видно, туда велено.
   Народу набралось полным-полно, и все глаз с Танюшки не сводят, а она стала к самой малахитовой стенке и ждет. Турчанинов, конечно, тут же. Лопочет ей, что ведь неладно, не в этом помещенье царица дожидаться велела. А Танюшка стоит спокойнешенько, хоть бы бровью повела, будто барина вовсе нет.
   Царица вышла в комнату-то, куда назначено. Глядит – никого нет. Царицыны наушницы и доводят – турчаниновска невеста всех в малахитову палату увела. Царица поворчала, конечно, – что за самовольство! Запотопывала ногами-то. Осердилась, значит, маленько. Приходит царица в палату малахитову. Все ей кланяются, а Танюшка стоит – не шевельнется.
   Царица и кричит:
   – Ну-ко, показывайте мне эту самовольницу – турчаниновску невесту!
   Танюшка это услышала, вовсе брови свела, говорит барину:
   – Это еще что придумал! Я велела мне царицу показать, а ты подстроил меня ей показывать. Опять обман! Видеть тебя больше не хочу! Получи свои камни!
   С этим словом прислонилась к стенке малахитовой и растаяла. Только и осталось, что на стенке камни сверкают, как прилипли к тем местам, где голова была, шея, руки.
   Все, конечно, перепугались, а царица в беспамятстве на пол брякнула. Засуетились, поднимать стали. Потом, когда суматоха поулеглась, приятели и говорят Турчанинову:
   – Подбери хоть камни-то! Живо разворуют. Не како-нибудь место – дворец! Тут цену знают!
   Турчанинов и давай хватать те каменья. Какой схватит, тот у него и свернется в капельку. Ина капля чистая, как вот слеза, ина желтая, а то опять, как кровь, густая. Так ничего и не собрал. Глядит – на полу пуговка валяется. Из бутылочного стекла, на простую грань. Вовсе пустяковая. С горя он и схватил ее. Только взял в руку, а в этой пуговке, как в большом зеркале, зеленоглазая красавица в малахитовом платье, вся дорогими каменьями изукрашенная, хохочет-заливается:
   – Эх ты, полоумный косой заяц? Тебе ли меня взять! Разве ты мне пара?
   Барин после этого и последний умишко потерял, а пуговку не бросил. Нет-нет и поглядит в нее, а там все одно: стоит зеленоглазая, хохочет и обидные слова говорит. С горя барин давай-ко пировать, долгов наделал, чуть при нем наши-то заводы с молотка не пошли.
   А Паротя, как его отстранили, по кабакам пошел. До ремков пропился, а патрет тот шелковый берег. Куда этот патрет потом девался – никому не известно.
   Не поживилась и Паротина жена; поди-ко, получи по заемной бумаге, коли все железо и медь заложены!
   Про Танюшку с той поры в нашем заводе ни слуху ни духу. Как не было.
   Погоревала, конечно, Настасья, да тоже не от силы. Танюшка-то, вишь, хоть радетельница для семьи была, а все Настасье как чужая.
   И то сказать, парни у Настасьи к тому времени выросли. Женились оба. Внучата пошли. Народу в избе густенько стало. Знай поворачивайся – за тем догляди, другому подай… До скуки ли тут!
   Холостяжник – тот дольше не забывал. Все под Настасьиными окошками топтался. Поджидали, не появится ли у окошечка Танюшка, да так и не дождались.
   Потом, конечно, оженились, а нет-нет и помянут:
   – Вот-де какая у нас в заводе девка была! Другой такой в жизни не увидишь.
   Да еще после этого случаю заметочка вышла. Сказывали, будто Хозяйка Медной горы двоиться стала: сразу двух девиц в малахитовых платьях люди видали.

1938 г. [1 - Сказы датируются по первой публикации.]

Объяснение отдельных слов, понятий и выражений, встречающихся в сказах

   Азов, Азов-гора– на Среднем Урале, километрах в 70 к ю.-з. от Свердловска, высота 564 метра. Гора покрыта лесом; на вершине большой камень, с которого хорошо видны окрестности (километров на 25–30). В горе есть пещера с обвалившимся входом. В XVII столетии здесь, мимо Азова, шла «тропа», по которой проходили «пересылки воевод» из Туринска на Уфу, через Катайский острог.
   Азов-горы клады. – По большой дороге на Сибирь шло много «беглых», которые, «сбившись в ватаги», становились «вольными людьми». Эти «вольные люди» нередко нападали на «воеводские пересылки и на купеческие обозы». В сказах об Азов-горе говорилось, что «вольные люди» сторожили дорогу с двух вершин: Азова и Думной горы, устраивая здесь своего роду ловушку. Пропустят обоз или отряд мимо одной горы и огнями дадут знать на другую, чтобы там готовились к нападению, а сами заходят с тыла. Захваченное складывалось в пещере Азов-горы.
   Были сказы и другого варианта – о «главном богатстве», которое находится в той же Азов-горе.
   Основанием для сказов этого варианта послужило, вероятно, то, что на равнине у Азова были открыты первые в этом крае медные рудники (Полевской и Гумешевский) и залежи белого мрамора. По речкам, текущим от Азова, нашли первые в этом районе золотые россыпи, здесь же стали потом добывать медистый и сернистый колчедан.
   Азовка-девка, Азовка. – Во всех вариантах сказов о кладах Азов-горы неизменно фигурирует девка Азовка – без имени и указания ее национальности, лишь с неопределенным намеком: «из не наших людей».
   В одних сказах она изображается страшилищем огромного роста и непомерной силы. Сторожит она клады очень ревностно: «Лучше собаки хорошей, и почуткая страсть – никого близко не подпустит». В других сказах девка Азовка – то жена атамана, то заложница, прикованная цепями, то слуга тайной силы.
   Айда, айда-ко– от татарского. Употреблялось в заводском быту довольно часто в различном значении: 1) иди, подойди; 2) пойдем, пойдемте; 3) пошел, пошли. «Айда сюда», «Ну, айда, ребята, домой!», «Свалил воз – и айда домой».
   Артуть – ртуть. Артуть-девка– подвижная, быстрая.
   Ашать (башкирское) – есть, принимать пищу.

   Бадог– старинная мера – полсажени (106 см); употреблялась как ходовая мерка при строительных работах и называлось прав́илом. «У плотинного одна орудия – отвес да прав́ило».
   Бадожок– дорожный посох, палка.
   Байка– колыбельная песня, с речитативом.
   Балодка– одноручный молот.
   Банок– банк.
   Баской, побаще– красивый, пригожий; красивее, лучше.
   Бассенький, – ая– красивенький, – ая.
   Бельмень– не понимает, не говорит.
   Бергал– переделка немецкого бергауэр (горный рабочий). Сказителем это слово употреблялось в смысле старший рабочий, которому подчинялась группа подростков-каталей.
   Беспелюха– неряха, разиня, рохля.
   Блазнить– казаться, мерещиться; поблазнило – показалось, почудилось, привиделось.
   Блёнда, блёндочка– рудничная лампа.
   Богатимый– богатый, богатейший.
   Болботать– бормотать, невнятно говорить.
   Большину брать– взять верх, победить, стать верховодом.
   Братцы-хватцы из Шатальной волости – присловье для обозначения вороватых бродяг (шатаются по разным местам и хватают что под руку попадет).

   Васькина гора– недалеко от Кунгурского села, в километрах 35 от Свердловска к ю.-з.
   Ватага, ватажка– группа, артель, отряд.
   Взамок– способ борьбы, когда борцы, охватив друг друга, нажимают при борьбе на позвоночник противника.
   Взвалехнуться– беспорядочно, не вовремя ложиться; ложиться без толку, как попало.
   Взыск будет– придется отвечать в случае невыполнения.
   Винну бочку держали– под предлогом бесплатной выдачи водки рабочим беспошлинно торговали водкой.
   Виток или цветок– самородная медь в виде узловатых соединений.
   Витушка– род калача со сплетенными в средине концами.
   В леготку– легко, свободно, без труда, безопасно.
   Вожгаться– биться над чем-нибудь, упорно и длительно трудиться.
   Впотай– тайно, скрытно от всех.
   Вразнос– открытыми разработками.
   Всамделе– в самом деле, действительно.
   Вспучить– поднять, сделать полнее, богаче.
   Вы́ходить– вылечить, поставить на ноги.

   Галиться– издеваться, мучить с издевкой.
   Гаметь– шуметь, кричать.
   Гинуть– гибнуть, погибать.
   Глядельце– разлом горы, глубокая промоина, выворотень от упавшего дерева – место, где видно напластование горных пород.
   Голбец– подполье; рундук около печки, где делается ход в подполье, обычно зовется голбчик.
   Голк– шум, гул, отзвук.
   Гольян– болото на водоразделе между речками Исетской и Чусовской системы, которые здесь близко сходятся.
   Гоношить– готовить.
   Гора– медный рудник (см. Гумешки).
   Город– без названия, всегда имелся в виду один – Екатеринбург.
   Горный щит– по-настоящему Горный Щит, к ю.-з. от Екатеринбурга. В прошлом был крепостцой, построенной для защиты дороги на Полевской завод от нападения башкир. В Горном Щиту обычно останавливались «медные караваны». Даже в девяностых годах прошлого столетия полевские возчики железа и других грузов обычно ночевали в Горном Щиту. В какой-то мере это было тоже отголоском старины.
   Грабастенький– от грабастать, загребать, захватывать, отнимать, грабить; грабитель, захватчик, вороватый.
   Грань– см. заводская грань.
   Гумешки (от старинного слова «гуменце» – невысокий пологий холм) – Гумешевский рудник. Медная гора, или просто Гора – вблизи Полевского завода. Одно из наиболее полно описанных мест со следами древних разработок, богатейшее месторождение углекислой меди (малахита). Открытые в 1702 г. крестьянами-рудознатцами два гуменца по речке Полевой начали разрабатываться позднее. Одно гуменце (Полевской рудник), около которого Генниным в 1727 г. был построен медеплавильный завод, не оправдало возлагавшихся на него надежд; второе (Гумешевский рудник) свыше сотни лет приносило владельцам заводов баснословные барыши. О размере этих барышей можно судить хотя бы по таким цифрам. Заводская цена пуда меди была 3 р. 50 к., казенная цена, по которой сдавалась медь, – 8 руб., и были годы, когда выплавка меди доходила до 48 000 пудов. Понятно поэтому, что такие влиятельные при царском дворе люди, как Строгановы, пытались «оттягать Гумешки», и еще более понятно, какой жуткой подземной каторгой для рабочих была эта медная гора Турчаниновых.
   По приведенным в «Летописи» В. Шишко сведениям, в Гумешках добывались малахит, медная лазурь, медная зелень, медный колчедан, красная медная руда, медь самородная кристаллами в форме октаэдров, брошантит, фольбортит, фосфорохальцит, халькотрихит, элит.

   Дача, заводская дача– территория, находившаяся в пользовании Сысертского горного округа (см. Сысертские заводы).
   Девка на выданье– в возрасте невесты.
   Дивно, дивненько– много, многонько.
   Диомид– динамит.
   Добренькое– хорошее, дорогое, ценное.
   Дознаться маяками– узнать с помощью знаков, мимикой.
   Дозорный– старший по караулам; контролер.
   Долина́– длина; долино́й, в долину́ – длиной, в длину.
   Долить– одолевать; долить приняла – стала одолевать.
   Доступить– добыть, достать, найти.
   Доходить– узнавать, разузнавать, исследовать.
   Думная гора– в черте Полевского завода, со скалистым спуском к реке. В пору сказителя этот спуск был виден частично, так как с этой стороны находились в течение столетия шлаковые отвалы медеплавильного и доменного производства.

   Елань, еланка– травянистая поляна в лесу (вероятно, от башкирского jalan – поляна, голое место).
   Ельничная– одна из речек, впадающих в Полевской пруд.
   Емко– сильно.

   Жженопятики– прозвище рабочих кричного производства и вообще горячих цехов, где ходили обычно в валеной обуви с подвязанными внизу деревяшками-колодками.
   Жидко место– слабый.
   Жоркий– тот, кто много ест и пьет; в сказе – много пьет водки.
   Жужелка– название мелких самородков золота.

   Забедно– обидно.
   Завидки– зависть; завидки взяли – стало завидно.
   Заводская грань– линия, отделявшая территорию одного заводского округа от другого. Чаще всего «грань проходила» по речкам и кряжам, по лесу отмечалась особой просекой, на открытом месте – межевыми столбами. За нашей гранью – на территории другого заводского округа, другого владельца.
   Завозня– род надворной постройки с широким входом, чтобы можно было завозить туда на хранение телеги, сани и пр.
   За́все– постоянно.
   За всяко просто– попросту.
   Заделье– предлог.
   Зазнамо– знаючи, заведомо, в точности зная.
   Зазорина– видная из вырезов или прорезей материя другого цвета.
   Заневолю– невольно, поневоле.
   Заплот– забор из жердей или бревен (однорезки), плотно уложенных между столбами; заплотина – снятая с забора жердь или однорезка.
   Зарукавье– браслет.
   Запон, запончик– фартук, фартучек.
   Заскать– засучить.
   Застукать– поймать, застать врасплох.
   Заступить– поступить вместо кого-нибудь.
   Званья не останется– не будет, и следа не останется.
   Звосиять– сверкнуть.
   Здвиженье– осенний праздник 27(14) сентября.
   Земляная кошка– мифическое существо, живущее в земле. Иногда «показывает свои огненные уши».
   Змеевка– дочь Полоза. Мифическое существо, одна из «тайных сил». Ей приписывалось свойство проходить сквозь камень, оставляя после себя золотой след (золото в кварце).
   Змеиный праздник– 25(12) сентября.
   Знат– знает.
   Знатко, незнатно– заметно, незаметно.
   Знатье бы– если бы знать.
   Золотник– старая мера аптекарского веса – 4,1 грамма.
   Зорить– зорко смотреть, высматривать.
   Зюзелька, Зюзельское болото, Зюзельский рудник– речка, одна из притоков речки Полевой, Чусовской системы. Здесь на заболоченной низине, покрытой лесом, в прошлом была разработка золотоносных песков. В настоящее время на Зюзельском месторождении большой рабочий поселок со школами, больницей, рабочим клубом; связан автобусной линией с Полевским криолитовым заводом.

   Изварначиться– превратиться в негодяев (варнаков), испортиться, разложиться.
   Изготовиться– приготовиться.
   Изоброченный– нанятый на срок по договору.
   Изоброчить– нанять по договору (оброку), законтрактовать.
   Изробиться– выбиться из сил от непосильной работы, потерять силу, стать инвалидом.
   Из пору изойти– устать до предела.
   Изумруд медный– диоптаз. Встречался ли этот редкий камень в Гумешевском руднике, точных сведений нет. Возможно, что основанием для упоминания о нем послужила находка других разновидностей этого драгоценного камня.
   Исхитриться– ухитриться.
   И то– в смысле утвердительного наречия: так, да.

   Казна– употребляется это слово не только в смысле – государственные средства, но и как владельческие по отношению к отдельным рабочим. «Сперва старатели добывали тут, потом за казну перевели» – стали разрабатывать от владельца.
   Как счастье поищет– как удастся.
   Калым– выкуп за невесту (у башкир).
   Каменка– банная печь, с грудой камней сверху, на них плещут воду, «подают пар».
   Карнахарь– одна из бытовавших еще в девяностых годах переделок немецких технических названий. Вероятно, от гармахерского горна, на котором производилась очистка меди.
   К душе– по душе, по мысли, по нраву.
   Кого до́ходя– всякого, каждого.
   Колтовчиха– Колтовская, одна из дочерей первого владельца заводов. Эта Колтовская одно время занимала среди промотавшихся наследников первое место и фактически была «главной барыней».
   Коробчишечко– уменьшительное от коробок – плетенка, экипаж из плетеных ивовых прутьев.
   Королек– самородная медь кристаллами; вероятно, название перешло как перевод бытовавшего слова «кених». «Зерна, называемые кених, взвеся записать… а по окончании года медные кенихи объявлять в обер-берг-амт» (Из инструкции Геннина).
   Косоплетки плести– сплетничать.
   Кош– войлочная палатка особого устройства.
   Кразелиты– хризолиты.
   Красненькое– виноградное вино.
   Красногорка– Красногорский рудник вблизи горы Красной, у Чусовой, километрах в 15 от Полевского завода. В пору сказителя это был заброшенный железный рудник, теперь там ведутся мощные разработки.
   Крепость– крепостная пора, крепостничество.
   Крица– расплавленная в особой печи (кричном горне) глыба, которая неоднократной проковкой под тяжелыми вододействующими молотами (кричными) сначала освобождалась от шлака, потом под этими же молотами формировалась в «дощатое» или «брусчатое» железо.
   Кричная, крична, кричня– отделение завода, где находились кричные горны и вододействующие молоты для проковки криц; крична употреблялась и в смысле – рабочие кричного отделения. «Крична с горой повздорили» – рабочие кричного отделения поспорили с шахтерами.
   Кричный мастер– этим словом не только определялась профессия, но и атлетическое сложение и большая физическая сила. Кричный подмастерье был всегда синонимом молодого сильного человека, которого ставили к опытному, но уже старому мастеру, потерявшему силу.
   Крылатовско– один из золотых рудников вблизи Кунгурского села.
   К чему гласит– куда ведет, направляется.
   Кышкаться– возиться, биться.

   Ласкобай– ласково говорящий, внешне приветливый, сладкий говорун.
   Лестно на себя навздевать– любить наряжаться.
   Листвянка– лиственница.

   Марков камень– гора формы огромного голого камня, находится почти в средине между заводами восточной и западной группы б. Сысертского округа.
   Мараковать– понимать.
   Мертвяк– мертвец; иногда только потерявший сознание. «Сколько часов мертвяком лежал».
   Местичко– место.
   Мешат– мешает.
   Милостина– милостыня, сбор кусочков, подаянье.
   Мода была– такой был обычай, так привыкли.
   Моду выводить– модничать, наряжаться.
   Мошенство– мошенничество, жульничество, обман.
   Мрамор, Мраморский завод– в 40 километрах к ю.-з. от Екатеринбурга (население поселка занималось исключительно камнерезным делом, главным образом обработкой мрамора, змеевика, яшмы).
   Мудровать– придумывать необыкновенное, дурачить кого-нибудь, ставить в трудное положение.
   Мурзинка, Mурзинское– село (в прошлом слобода, крепость). Одно из древнейших на Урале. Здесь впервые в России в 1668–1669 гг. братья Тумашевы нашли «цветные каменья в горах, хрустали белые, фатисы малиновые, и юги зеленые, и тунпасы желтые».
   По обилию и разнообразию драгоценных камней Мурзинское месторождение является одним из самых замечательных в мире.
   Здесь добывались аквамарины, аметисты, бериллы, топазы, тяжеловесы, турмалины розовые, малиновые, черные, зеленые, бурые, сапфиры, рубины и другие разновидности корунда.
   Мягкий камень– тальк.

   Навидячу– на глазах, быстро.
   Надсада– надрыв, повреждение организма от чрезмерного напряжения при работе.
   Назгал, назгального (от галиться – насмехаться, издеваться) – на смех, издевательски, с издевкой.
   На кривой аршин– неправильно, по неверной мерке.
   На ладан дышит– близок к смерти, скоро умрет.
   Нали– даже.
   Намятыш– крепкий, сильный, плотный, как туго намятое тесто.
   Нареченная– невеста.
   На славе были– широко известны.
   Наставать– наставлять, учить, следить за поступками.
   Натаскаться– найти.
   На хлеб не сходится– не стоит работы.
   Находить– походить, иметь сходство. «На отца находит по волосам-то».
   Не ахти какой, неахтительный– несложный, недорогой, простой.
   Не́вдолге– вскоре.
   Неженатик– холостой, парень. «У неженатиков разговор вышел – друг дружке рожи покарябали».
   Некорыстный– нестоящий, плохой.
   Неминуче дело– неизбежное.
   Немудрящее– немудренькое, плохонькое, малостоящее.
   Не оказывать– не показывать.
   Не от простой поры– некогда, нет времени.
   Не охтимнеченьки живут– без затруднений.
   Не по ноздре– не по нраву, неприятно.
   Не сладко поилось– не удалось жить спокойно и сытно, как было: «что-то не сладко сношеньке у нас поелось – ушла».
   Не стояли(ребята) – не выживали, не оставались в живых, умирали в детстве.
   Не тем будь помянут, покойна головушка– присловье, когда об умершем вспоминали что-нибудь отрицательное.
   Не того слова– сейчас, немедленно, без возражений.
   Не утыхаючи, без утыху– не переставая.
   Нокоток– ноготок.
   Нюхалка, наушник– заводской сыщик, шпион.
   Нязя– река, приток Уфы.
   Нязи– лесостепь, по долине реки Нязи, по направлению к Нязепетровскому заводу. Эта лесостепь часто упоминалась в быту Полевского завода.

   Обальчик– пустая порода.
   Обахмурить– овладеть вниманием, поразить.
   Обдуват– обдувает, освежает.
   Обвариться– сильно пожелать, устремиться к чему-нибудь.
   Обережный– телохранитель, ближайший прислужник.
   Обломать– победить, скрутить.
   Обой– куски камня, которые откалываются, отбиваются при первоначальной грубой обработке, при околтывании.
   Оболтать– заговорить, обмануть.
   Оборуженный– вооруженный, с оружием.
   Обраковать– забраковать, признать негодным.
   Обратить– надеть оброть, недоуздок, подчинить себе, обуздать.
   Обсказать– рассказать.
   Обстроил– устроил.
   Обуй– имя сущ. м. р. – обувь.
   Обутки, обуточки– род кожаной обуви; коты.
   Объедь– 1) ядовитые растения, которыми объедается скот; 2) то, что остается от корма, не съедается. «Объеди много в тамошних сенах».
   Огневаться– разгневаться, рассердиться.
   Огневщик– лесной сторож, которого брали на сезон летних пожаров (по стаянии снегов до свежего травостоя, иногда до осенних дождей).
   Ограда– двор (слово «двор» употреблялось лишь в значении семьи, тягловой и оброчной группы, но никогда в смысле загороженного при доме места).
   Одинова– один раз.
   Одно свое– повторяет сказанное, стоит на своем.
   Оклематься– прийти в сознание, начать поправляться.
   Околтать– обтесать камень, придать ему основную форму.
   Омельян Иванович– Пугачев Емельян Иванович.
   Омег, или вех– ядовитое растение Cicuta virosa.
   Омман– обман.
   Оружье– ружье. «Как из оружья стрелено» – прямо.
   Оплести– обмануть.
   Оплетать– в смысле быстро и с особой охотой есть.
   Опупышек– округление, круглый выступ.
   Ослабу давать– снисходительно, терпимо относиться к кому-нибудь, слабо держать.
   Остатный раз– последний раз.
   Осыпь– обвал мелких камней с песком.
   Откать– отброс.
   Отутоветь– отойти, прийти в нормальное состояние.
   Отходить охота– хотелось вылечить, поправить. Поставить на ноги.
   Оха поймать– оказаться в трудном положении и притом неожиданно для себя.
   Охлестыш, охлест, охлестка, схлестанный, хвост, подол, полы– человек грязной репутации, который ничего не стыдится, наглец, обидчик.
   Охота– хочется.
   Охотку стешить– добиться того, что хотелось, остыть. Охтимнеченьки, охтимне (от междометия «охти», выражающего печаль, горе) – горе мне, тяжело. Не охтимнеченьки – без горя, без затруднения, спокойно. «Жизнь досталась охтимнеченьки» – тяжелая, трудная. «Не охтимнеченьки прожили» – свободно, без больших затруднений.
   О чем– почему. «О чем не сделать? – Сделаю». «О чем не спросить, коли надобность».
   Очестливый, очесливый– почтительный, обходительный, вежливый; неочесливый – неучтивый, невежа.

   Папора– папоротник.
   Парун– жаркий день после дождя.
   Парча– ткань с серебряной или золотой ниткой.
   Перебуторивать– перерывать песок, землю, перемывать пески; вероятно, от слова «бутара» – промывальный станок.
   Переоболокчись– переодеться.
   Пескозоб– пескарь.
   Петровки– вторая половина июня и первая половина июля, когда в старое время был так называемый «Петров пост».
   Пехло– доска, посаженная поперек черня, род скребка для перегребания и разборки промываемых песков.
   Пировля– пир, гулянка.
   Пище– пуще, сильнее, больше.
   Пла́вень– примесь к руде, облегчающая плавку, флюс.
   Пле́ха– распутница.
   По времени– с течением времени, через известный промежуток.
   Погалиться– насмехаться, издеваться, измываться.
   Подавывать– неоднократно выдавать понемногу.
   Подбегать стали– стали обращаться.
   Податься– пойти, уйти.
   Под всюе– под всю.
   Поддерново золото– то, что находят в верхних слоях песка – под дерном.
   Поддонить, поддодонить– незаметно подставить, подсунуть.
   Подлеток– подросток (преимущественно о девочках в возрасте от 12 до 16 лет).
   Подлокотник– близкий слуга, доверенный, помощник.
   Подыскиваться– приискивать повод для обвинения.
   Пожарна– она же машина – в сказах упоминается как место, где производилось истязание рабочих. Пожарники фигурируют как палачи.
   Позаочь, позавочь– за глазами, заглазно, в отсутствие заинтересованного.
   Покарябать– побить, поцарапать, окровенить, оставить след. «Кто тебя эдак покарябал?»
   Покорпуснее– плечистее, крупнее, здоровее.
   Покров– старый праздник 14 (1) октября.
   Покучиться– опросить, выпросить.
   Полева́, Полевая– Полевский завод, ныне криолитовый, в 60 километрах к ю.-з. от Екатеринбурга. Строился Генниным как казенный медеплавильный, в 1727 г. одновременно был и железоделательным, со своей домной. С 1873 г. переделочные цеха работали на слитках Северского завода. Плавка меди держалась до конца прошлого столетия и была основной для Полевского завода. Во время, когда слушались сказы, медеплавильное производство умирало, переделочные цеха тоже работали с большими перебоями. В первом десятилетии XX в. здесь был построен один из первых на Урале химических заводов (сернокислотный), который при советской власти был переконструирован и расширен. Ныне здесь организован большой криолитовый завод, около которого развернулся соцгородок. На фоне строительства жалкой деревней кажется теперь старый заводской поселок.
   В пору сказителя еще не было Челябинской железной дороги и завод был вовсе глухим углом. Входил он в состав Сысертского горного округа (см. Сысертские заводы и Гумешки).
   Полер навести– отшлифовать.
   Полоз– большая змея. Среди натуралистов, сколько известно, нет полной договоренности о существовании полоза на Урале, зато у кладоискателей полоз неизменно фигурирует как хранитель золота. В сказах Хмелинина, как обычно, полозу присваиваются человеческие черты.
   Полштоф– старая мера жидкости (0,75 литра).
   Помогчи– помочь.
   Помстилось– почудилось, показалось.
   Помучнеть– побледнеть.
   По насердке– по недоброжелательству, по злобе, из мести.
   Понастовать– понаблюдать, последить.
   Понаторкать– плотно уложить.
   Пониток– верхняя одежда из домотканого сукна (шерсть по льняной основе).
   Понуждаться– не иметь больше надобности в ком-нибудь, не надобно.
   Поправляться житьишком– жить лучше.
   Попущаться– отступить, отступиться.
   Порушать– разрезать хлеб ломтями.
   Посадить козла– остудить, «заморозить» чугун или медь. Отвердевшая в печи масса называлась козлом. Удалить ее было трудно. Часто приходилось переделывать печь.
   Поскакуха– один из действовавших владельческих приисков.
   Поскыркаться– поскрести, поковыряться в земле, порыть.
   Пословный– послушный, кто слушается «по слову», без дополнительных понуканий, окриков.
   Посоветовать– посоветоваться с кем-нибудь. «Посоветовать с ним ладил».
   Постряпенька– домашнее праздничное печенье.
   Посупорствовать– противиться.
   Потишае– потише.
   Похаять– осудить, опорочить.
   Почто– зачем.
   Правиться– направляться, держать направление.
   Пригон– общее название построек для скота (куда пригоняли скот).
   Пригрожать– угрожать, грозить.
   Приказал долго жить– обычное в прошлом присловье при извещении о чьей-нибудь смерти.
   Приказный– заводской конторский служащий. Название это держалось по заводам и в девяностых годах.
   Приказчик– представитель владельца на заводе, главное лицо; впоследствии таких доверенных людей называли по отдельным заводам управителями, а по округам – управляющими.
   Приклад– пожертвование, подарок, вклад (в церковь); на приклад отправил – послал бесплатно, как подарок.
   Прилик– видимость; для прилику – для видимости; ради приличия.
   Припалить– быстро приехать.
   Припёка– прибавка; сбоку припёка – случайно приставшее, постороннее, чужое.
   Припой– медная стружка, которую иногда сдавали неопытным скупщикам за золото.
   Присадить– 1) прикрепить к дереву, металлу; 2) крепко, больно, садко ударить.
   Прискаться– придраться.
   Притча– неожиданный случай, помеха, нежданная беда.
   Приходить на кого-нибудь– обвинять кого-нибудь, винить.
   Прихорониться– укрыться, спрятаться.
   Причтется– придется.
   Пробыгаться– проветриться, освежиться.
   Провинка– ошибка.
   Проворный– сильный (в обычном значении почти не употреблялось в заводском говоре; для понятия «проворный» употреблялись другие слова: развертной, верткий).
   Промяться– пройтись, проходиться.
   Просто было– свободно, легко, без проволочек.
   Профурить, профурять– расшвырять, растратить; фурять – бросать; фурка – род ребячьей пращи, рогатки.
   Пустоплесье– открытое место среди леса.
   Пушить– быстро бросать в кого-нибудь, забрасывать.
   Пущай– пусть.
   Пятисаженные столбы– упоминаемые в сказе «Медной горы Хозяйка», видимо, малахитовые колонны Исаакиевского собора.

   Раделец– от слова «радеть» – кто заботился о них, старался для них.
   Различка– разница.
   Разоставок– то, чем можно разоставить ткань, вставка, клин, лоскут; в переносном смысле – подспорье, прибавок, подмога.
   Расстараться– достать, добыть, найти.
   Растолмачить– перевести, разъяснить.
   Резунцы– растения типа осоки.
   Ремки, ремье– лохмотья, отрепье. Ремками трясти – ходить в плохой одежде, в рваном, в лохмотьях.
   Ро́бить– работать. Основное слово для обозначения этого действия. «Где ро́бил?», «Куда ро́бить?», «Ушел ро́бить».
   Руками хлопали– удивлялись (от жеста).
   Рыкало-зыкало– свирепый, непомерно-строгий, крикун (от рычать и зыкать – хлестать, ударять).
   Рябиновка– речка, приток Чусовой.

   Сбить народ– созвать, скликать.
   Свышный– привычный; не свышны – не привычны, не в обычае это.
   Сголуба– голубоватый, бледно-голубой.
   Северский завод, Северна– один из заводов Сысертского округа. В прошлом доменное и мартеновское производство (см. Сысертские заводы).
   Северушка– приток Чусовой; впадает в Чусовую километрах в трех от Северского завода.
   Синюха, синюшка– болотный газ.
   Скажи на милость– присловье, в смысле – удивительно даже, удивляться надо.
   Сквозь свитеют– просвечивают.
   Скудаться– хилеть, недомогать, хворать.
   Скыркаться– скрести, скрестись (в земле).
   Слань– вернее стлань, настил по дорогам в заболоченных местах. Увязнуть в болоте такая стлань не давала, но ездить по ней тоже было невозможно.
   Сличье– удобный случай, к сличью пришлось – подошло.
   Слышок, слушок– слух.
   Сметить дело– понять, догадаться.
   Смотник, – ца– сплетник, – ца.
   С находу– приходить на время.
   Сном дела не знать– даже не предполагать.
   Сноровлять, сноровить– содействовать, помогать, сделать кстати, по пути.
   Совестить– стыдить, укорять.
   Сойкнуть– вскрикнуть от испуга, неожиданности (от междометия «ой»).
   Сок– шлак от медеплавильного и доменного производства.
   Соломирский– последний владелец заводов.
   Сопнуть– сдвинуть ногой.
   Сорочины– сороковой день после смерти.
   Спокой– покой.
   Сполоху наделать– переполошить, поднять на ноги, привести в беспокойное состояние.
   Спортить– испортить.
   Справный– исправный, зажиточный; справа – одежда, внешний вид. «Одежонка справная», то есть неплохая. «Справно живут» – зажиточно. «Справа-то у ней немудренькая» – одежонка плохая.
   Спущаться– спускаться.
   Сряжаться– снаряжаться.
   Стара-дорога. – П. А. Словцов в «Историческом обозрении Сибири», изданном в 1838 г., говоря о путях сообщения в период с 1595 по 1662 год, писал: «Была еще летняя тропа для верховой езды, пролегавшая из Туринска, после из Тюмени через Катайский острог на Уфу по западной стороне Урала с пересечкой его подле Азовской горы». Памятником этой старинной дороги надо считать и название горы около Нязепетровского завода – Катайский холм.
   Стары люди. – Может быть, потому, что Полевской завод строился на месте древних рудокопен – «чудских» капаней, здесь были живы рассказы о «старых людях». В этих рассказах «стары люди» изображались по-разному. Одни говорили, что «стары люди» жили в земле, как кроты, а потом засыпали себя, когда в этот край пришли «другие народы»; другие говорили, что «стары люди» брали медь только сверху, а золота вовсе не знали и жили охотой да рыболовством. Предполагалось, что слой земли, на котором жили «стары люди», уже так завален сверху, что до этого слоя приходилось «докапываться». «Докопались до той земли, где стары люди жили, – нет золота. Не на место, видно, угадали».
   Стенбухарь– так назывались рабочие у толчеи, где дробилась пестами руда. Этим рабочим приходилось все время бросать под песты руду – бухать в заградительную стенку.
   Столб-гора– за Северским заводом, со сторожевой вышкой.
   Страмец, страмина– от слова «срамить» (бесчестить, позорить); употреблялось в быту довольно часто в смысле бесстыдник, – ца, бесчестный, – ая. Слова срам, срамить произносились с наращенным “т” – страм.
   Стурять– сдавать, сбывать (поспешно).
   Сугонь– погоня; в сугонь пошли – бросились догонять.
   Сумки надевать– дойти или довести семью до сбора подаяния, до нищенства.
   Сходственность– сходство.
   Счунуться– связаться, сцепиться, заняться с кем-нибудь.
   Сысертские заводы– группа из пяти заводов, принадлежавших на так называемом посессионном праве сначала Турчаниновым, потом Соломирскому. Называлась эта группа Сысертским горным округом.
   В восточной части округа было три железоделательных завода: Сысертский, главный завод округа, Верх-Сысертский (Верхний), Нижне-Сысертский (Ильинский) – все на речке Сысерти Обской водной системы (через Исеть). В западной части округа были заводы: Полевской и Северский на речках Волжской системы (через Чусовую).
   «Заводская дача» – территория округа; составляла 239 707 десятин; по современной мере свыше 2600 кв. километров – 260 000 га.
   Кроме заводских поселков, на территории округа были в восточной части деревни: Кашина, Космакова (Казарина), и села: Абрамовское, Аверинское, Щелкунское; в западной части: Кунгурское, деревня Косой Брод и Полдневское. В прошлом населяли их или крепостные, или «непременно обязанные работники» Турчанинова. После падения крепостничества многие из жителей этих селений занимались тоже исключительно заводскими работами.
   Общая численность населения заводов и поселков, расположенных на территории заводского округа, немногим превышала тридцать две тысячи человек, или двенадцать человек на один кв. километр. Пахотная земля лишь у сельского населения, да и то больше за пределами заводской дачи. Жители заводских поселков пахоты вовсе не имели, и почти вся «заводская дача» была занята лесом, в котором ежегодно вырубали свыше 2400 десятин сплошной рубкой и 7500 десятин – выборочной.
   На территории округа насчитывалось до сорока железных рудников, восемь владельческих золотых рудников и приисков и свыше сотни золотоносных россыпей (разрабатывалось не больше трети); кроме того, добывали тальк, огнеупорную глину, известь, мрамор, хризолиты. Медистые и сернистые колчеданы в пору сказителя не разрабатывались; их считали обальчиком – пустой породой.
   По территории Сысертского округа тогда проходила одна трактовая дорога на Челябинск; железной дороги не было, и западная часть округа была особенно глухой. Расстояние между группами восточной и западной было примерно сорок километров; расстояние между Полевским и Северским – семь километров.
   Общность заводского хозяйства отразилась и в сказах. Особенно часто упоминается Сысерть как главный завод округа, а также Северский и деревня Косой Брод – как ближайшие.
   Таку беду– в смысле сильно, очень. «Суетится, таку беду, хлопочет», то есть очень суетится.
   Тайный купец– скупщик золота.
   Тамга– знак, клеймо.
   Твердой– решительный, с характером.
   Терсут, Терсутское– самое большое болото б. Сысертской заводской дачи.
   То́лкуют, то́лковать– понимают, знают толк в чем-нибудь. «В песках-то он добро то́лкует» – знает золотоносные пески.
   Толмить– твердить, повторять.
   Тонцы-звонцы– танцы, веселье.
   Туе– вин. п. ж. р. от местоимения та; «в туе́ гору, в туе́ дудку».
   Тулаем– толпой.
   Тулово– туловище.
   Турчанинов– владелец заводского округа. В сказах фигурирует обыкновенно первый владелец – «старый барин». По историческим материалам, он действительно уже был стариком, когда выклянчил себе заводы. Был он из купцов, числился «в ранге сухопутного капитана», но не имел дворянского звания, а с ним и права покупать крестьян. Это, однако, не помешало Турчанинову заселить заводы «выведенцами» из северных областей.
   Во время Пугачевского восстания Турчанинов системой обмана, угроз, жестокостей и посулов сумел удержать в повиновении большую часть рабочих и едва ли не один из уральских заводовладельцев не понес материального ущерба по заводам. Екатерина II высоко оценила эту изворотливость Турчанинова и в своей грамоте писала: «За такие похвальные и благородные поступки, особенно учиненные в 1773 и 1774, возвести с рожденными и впредь рождаемыми детьми его и потомками в дворянское достоинство Российской империи».
   Не удивительно, что этот хитрий, ловкий и жестокий старик остался в памяти заводского населения. Что касается остальных Турчаниновых, то к ним, видимо, подходит определение из сказа «Малахитовая шкатулка»: «Однем словом, наследник».
   Туяс, туес, туесок, туесочек– берестяный бурак.

   Угоить– устроить, сделать.
   Удобриться– стать добрым, ласковым (чаще притворно).
   Удумать– придумать, выдумать.
   Ужна– ужин; чужа ужна – кто живет за счет других.
   Укрепа– укрепление; для укрепы – чтобы крепче было.
   Умуется– близко к помешательству; заговаривается.
   Умыл– растратил, пропил.
   Упалить– быстро уехать, ускакать.
   Упредить– предупредить.
   Урево– стадо.
   Уроим, или Ураим (по-башкирски котел) – котловина по реке Нязе, где расположен Нязепетровский завод. Селения, близко подходившие к этой котловине, назывались тоже Ураимом.
   Уставщик– завцеха или передела; на его ответственности было, чтоб продукция выпускалась установленного образца, по уставу.
   Усторонье, наусторонье– в стороне, отдельно от других, на отшибе.
   Утуга– густая толпа.
   Утурить– прогнать, угнать.
   Ухайдакать– уходить, сгубить, убить, истратить, потерять. «Тут в лесу ухайдакали» (убили); «все наследство ухайдакал» (прожил, промотал, истратил); «там, видно, и пестерь свой ухайдакал» (потерял свою суму); «сколь посуды на свадьбе ухайдакали!» (разбили).

   Фаску снять– обточить грань.
   Фунт– старая мера веса, 400 гр.

   Хватовщина– растаскивание второпях, как попало, что под руку подвернулось, что успел схватить.
   Хезнуть– ослабеть, слабеть.
   Хитник– грабитель, вор, хищник.
   Хозяевать– хозяйничать.

   Чести приписывать– похвалить.
   Честно-благородно– по-хорошему, как следует.
   Чирла– яичница, скороспелка, скородумка, глазунья (от звука, который издают выпускаемые на сковородку яйца).
   Что хоти– хотя, хотя бы.
   Чутешный– едва, чуть заметный.

   Шалыганить– праздно шататься, повесничать, бездельничать; в сказе – уклоняться от работы на барина.
   Шварев Ванька– был главным приказчиком Сысертских заводов во время крестьянской войны под предводительством Пугачева.
   Шибко– сильно, очень.
   Ширинка– полотенце; отрезок ткани по всей ее ширине.
   Шмыгало– быстрый, подвижной человек.
   Шнырить– искать.
   Штабеля– большие стопы, строительные материалы.

   Щегарь– штейгер.
   Щелкунская дорога– Челябинский тракт. Названия по ближайшему селу в направлении от Сысерти на Челябинск.

   Яга– шуба из собачьих шкур шерстью наружу; такая же шуба из оленьих, козьих, жеребковых шкур называлась дохой.
   Ясак– подать, дань.
   Яшник, яшничек– ячменный хлеб (ячный).

Павел Петрович Бажов Малахитовая шкатулка

Объяснение отдельных слов, понятий и выражений, встречающихся в сказах

Павел Петрович Бажов
Малахитовая шкатулка