Дмитрий Казаков
Высшая раса

Немного о реальности, или вместо предисловия

   Этот роман был написан в самом начале двадцать первого века из чувства протеста. Тогда писать на тему нацизма в фантастике вдруг стало модно, и один за другим стали появляться тексты, в которых мускулистые белобрысые красавчики в изящной эсэсовской форме спасали мир.
   Вот это-то меня и зацепило.
   Гитлеровец – главный герой! Каково? И как оному положено – силен, умен, обаятелен, благороден и отважен.
   Авторы изо всех сил старались передать читателю образ «хорошего фашиста» и весьма в этом преуспели. При чтении невольно появляются мысли: «А не так уж эти «белокурые бестии» были плохи», «А может, зря мы их так?»
   Достаточно странная позиция для людей, чьи предки с этими самыми «бестиями» сражались, и не просто сражались, а победили. И не просто так победили, а ценой гибели многих миллионов.
   И как же они, победители, показаны в романах на фашистскую тему? По большому счету – никак. Большинство из авторов, писавших на нацистскую тему, о существовании Советского Союза и его солдат скромно умалчивают. Действие происходит в Западной Европе или в Африке, где «истинные арийцы» совершают подвиги, спасая мир. А Восточный фронт нацистской Германии, где люди ежедневно гибнут сотнями и тысячами, он вроде бы где-то есть, но в стороне, и вообще – не очень важен.
   Точно так же мельком говорится о тех «изобретениях» Третьего Рейха, которые могли бы повредить образу «благородных сверхчеловеков». Вроде есть концлагеря, да непонятно где. Может, и убивают людей только за то, что в их жилах течет еврейская кровь, но про это – ни слова…
   Такую позицию я принять не могу, хотя прекрасно осознаю все черное очарование гитлеровской идеологии. Да, в этой книге есть нацисты, среди них имеются смелые, умные, в наличии умелые военачальники и опытные бойцы.
   Но главными героями, с которыми отождествляет себя читатель, кому он вольно или невольно будет подражать, они не станут. Никогда и ни за что. По каким причинам – тут, мне кажется, пояснять не нужно.
   Советские солдаты, о чьем подвиге иногда стыдятся вспоминать, являются главными героями романа. Этой книгой я попытался восстановить допущенную в их отношении несправедливость.
   Надеюсь, в какой-то степени мне это удалось.

   Посвящается всем, кто сражался против фашизма.
   И отдельно – моему деду, Савкину Михаилу Алексеевичу

Глава 1

   Тот, кто видит в национал-социализме только социально-политическое явление, не понимает в нем ровным счетом ничего.
Адольф Гитлер, 1933

   Верхняя Австрия, окраина города Линц,
   казармы американского гарнизона.
   24 июля 1945 года, 4:35 – 5:05
   Австрийская ночь пахла цветами. Ветер приносил пряные и сладкие ароматы с горных лугов, и это лишний раз напоминало о том, что война закончилась. Дым и вонь пороха остались в прошлом.
   Были еще, конечно, где-то далеко на востоке упорные самураи, что из последних сил цеплялись за осколки былого могущества. Дерутся с ними янки и русские. Но японцы не в счет. Здесь, в Европе, безумный зверь фашизма сдох почти три месяца назад, раздавленный сапогами союзников.
   Джонни Сигал, родившийся в Оклахоме и бурями мировой войны занесенный в Европу, вздохнул поглубже и в очередной раз огляделся. И снова убедился, что вокруг пусто и тихо.
   – Э-хе-хе, – сказал он и зевнул.
   «Нет ничего скучнее участи часового, – подумал Джонни. – Особенно в том случае, если никакой реальной опасности быть не может. А взяться ей здесь, в бывшем Остмарке, просто неоткуда».
   Джонни вздохнул, в неизвестно какой раз поправил висевший на плече автомат. Взгляд его невольно двинулся к корпусам казарм, где преспокойно дрыхли собратья по оружию.
   В годы войны здесь базировались части вермахта, прибывавшие с Восточного фронта на отдых и переформирование. В том, как были построены здания, угадывалась немецкая страсть к тяжеловесности и аккуратности.
   Что-то зашуршало в кустах напротив ворот. Джонни потянул с плеча автомат, и взгляд его стал пристальным, серьезным.
   Шорох повторился, на этот раз уже по эту сторону забора. Сигал даже не успел развернуться, как страшной силы удар обрушился ему на затылок. Последнее, что он, валясь, успел рассмотреть, был звездно-полосатый флаг, реявший в начавшем светлеть небе…

   Темные фигуры перепрыгивали двухметровый, украшенный колючей проволокой забор с такой легкостью, словно перешагивали невысокий штакетник. В предутреннем сумраке движения их смазывались, но казалось, что двигаются они невероятно быстро.
   В тот момент, когда от одной из казарм разнеслась частая дробь очереди, свершилось невозможное – фигуры стали двигаться вдвое быстрее. Солдат, поднявший тревогу, не успел удивиться. Человек, в которого он стрелял, необычным движением поднырнул под очередь и спустя мгновение оказался рядом. Защититься американец не смог…
   Нападавшие сновали по базе быстро и бесшумно, как призрачные порождения ночи. Они прекрасно знали расположение зданий и времени не теряли. Большая часть казарм была захвачена в одно мгновение. Трещали крепкие вроде бы двери, и вылетали замки. Тем, кто спал за ними, оставалось только поднять руки.
   Американские солдаты, успевшие взять оружие и выбежать из казарм, падали под очередями, заливая асфальт темной жидкостью из пробитых пулями тел, либо попадали под сокрушительные удары прикладов.
   Серьезного сопротивления оказать не смог никто. Все завершилось слишком быстро. Несколько очередей, гранатных разрывов – и над казармами повисла настороженная тишина. Молчали мертвые, безмолвны были захватчики, и даже те американские солдаты, которые не успели покинуть казармы, не рисковали вздрагивать под дулами направленных на них автоматов. Словно овцы, они жались друг к другу и никак не могли понять, что такое тут происходит.
   Атаковавшие сошлись на плацу. В свете набиравшего силу утра стали различимы их лица, жесткие и суровые, будто выкованные из стали; глаза – одинаково светлые и холодные, как небо над Альпами, и форма – серая, будто волчья шерсть. Проклятая форма войск СС [1 - Черное обмундирование, хорошо знакомое по фильму «Семнадцать мгновений весны», к концу войны ассоциировалось с понятием «тыловая крыса». Боевые части СС носили одежду серого цвета.].
   – Каковы потери? – спросил на чистейшем немецком с берлинским произношением один из людей в сером мундире, тот, у которого на петлицах красовались дубовые листья штандартенфюрера [2 - Соответствует армейскому званию полковника.], а на правом плече – серебряный шеврон ветерана НСДАП.
   – Нет! – отозвались трое его подчиненных со знаками отличия штурмбаннфюреров [3 - Соответствует майору.].
   – Двое раненых, – добавил один из них тоном ниже.
   – Хорошо, – кивнул штандартенфюрер. – А у янки?
   После доклада командиров штурмовых групп стало ясно, что убитых американцев около пятидесяти и еще более шестисот человек захвачено в плен. Победителям досталось почти два десятка танков «Шерман», несколько бронетранспортеров и большое количество автомобилей.
   – Всех согнать в одно здание, – холодно велел штандартенфюрер. – Человеческий материал нам еще пригодится. Да, и еще, – он взял паузу и посмотрел вверх. – Снимите эту портянку, что болтается на флагштоке…

   Джонни Сигал, рядовой американской армии, очнулся от ударов по щекам. Открыв глаза, он решил, что попал в кошмарный сон. Над ним склонилась фигура в серой, хорошо знакомой форме.
   Ее Джонни за год в Европе видел не раз и намертво запомнил, что тот, кто носит ее, – беспощадный враг.
   – Быстро, – сказал мужчина в эсэсовском мундире, слегка коверкая английскую речь. – Быстро!
   Джонни, еще недавно стоявший на часах, продолжал тупо таращиться на человека в сером. Тот, решив не тратить слов, попросту пнул американца по коленке. Сигал взвыл от боли, вскочил, и тут ему под ребра уперся ствол оружия.
   Скосив глаза, рядовой увидел штурмовую винтовку знакомого образца, и ее вид и осязаемая материальность стали последним доводом в пользу того, что происходящее вокруг – не сон.
   Понукаемый конвоиром, Джонни двинулся через плац. Затылок немилосердно ломило, и он никак не мог сосредоточиться, чтобы попытаться понять – что же все-таки случилось?
   Ворота были распахнуты. По территории базы деловито шагали эсэсовцы, и не измученные и подавленные, какими их привыкли видеть в последние месяцы войны, а сильные, уверенные в себе и чисто выбритые.
   Один из офицеров что-то делал около флагштока. Когда медленно, рывками, к небу поползло черное знамя с алой свастикой, Джонни понял, что случилось. Он просто сошел с ума – и это все объясняло…
   С диким хохотом он повалился на землю, царапая ее скрюченными пальцами. Затем развернулся на спину и принялся смеяться, не слыша окриков конвоира. Эсэсовец поступил с безумцем так, как положено по законам рейха. Рявкнула штурмовая винтовка, и уроженец Оклахомы застыл в нелепой позе, уставившись в небо остекленевшими глазами. На лице его замерла радостная улыбка.
   – Сам сделал его падалью, сам и убирай, – равнодушно приказал проходивший мимо оберштурмфюрер [4 - Старший лейтенант.].
   Конвоиру оставалось лишь взять под козырек.
   Солнце взошло, и первые его лучи осветили странную картину. Американские солдаты рыли в австрийской земле братскую могилу для погибших ночью товарищей.

   Верхняя Австрия,
   лагерь немецких военнопленных
   около города Вельс.
   24 июля 1945 года, 4:35 – 5:25
   Три штурмовых группы проникли на территорию лагеря с разных сторон.
   Ошеломленная охрана почти не оказала сопротивления.
   Люди в эсэсовской форме разоружили немногочисленных часовых. Связанных американцев усадили рядком, и вскоре к ним присоединились сослуживцы, ночевавшие в казарме. Заспанные, они ошеломленно моргали и с ужасом смотрели на тех, кто взял их в плен.
   Когда с охраной было покончено, ворота лагеря открылись, и в него въехал помятый серый «Виллис». Водитель, здоровенный громила, вылез и распахнул заднюю дверцу. Из машины выбрался средних лет худощавый эсэсовец в плетеных погонах бригаденфюрера [5 - Соответствует генерал-майору.].
   Он помог выйти спутнику, совсем пожилому человеку. На его плечах мышиная форма смотрелась как на вешалке, а знаки отличия бригаденфюрера выглядели ненужным украшением.
   Несмотря на одинаковый чин, младший относился к пожилому с подчеркнутым почтением. Повинуясь его приказам, забегали рядовые и офицеры, и ожили размещенные американцами по всему лагерю громкоговорители.
   В серых утренних сумерках громкоговорители чихнули, и затем из них полилась музыка Вагнера. «Полет Валькирий» на максимальной громкости поплыл над спавшим лагерем, заставляя пленных солдат просыпаться.
   Вагнер сменился «Хорстом Весселем» [6 - Гимн НСДАП (1930–1945). Официальное название – нем. «Horst Wessel Lied».], и тут вскочили с коек и самые ленивые.
   Солдаты начали выбираться из палаток, лагерь заполнился оглядывавшимися людьми в форме СС с содранными знаками отличия. Глазам их предстала удивительная картина. Конвоиры, которые, в принципе, не так уж плохо обращались с немцами, сидели связанные, как свиньи перед закланием. А у ворот лагеря, ровно, как на параде, выстроилась шеренга эсэсовцев во главе с двумя генералами.
   В лагере содержались люди из разных частей, но те из них, кто в последний год войны служил в третьей танковой дивизии СС «Мертвая голова», узнали в одном из них Хельмута Беккера, командира дивизии. На груди его блестели высшие награды Рейха.
   Над лагерем понеслись удивленные крики. Солдаты, не понимавшие, что происходит, все же приветствовали бывшего командира.
   Беккер властным жестом воздел руку, призывая к тишине, и толпа смолкла. И тут неожиданно заговорил второй бригаденфюрер, полный носатый старик, стоявший рядом с бывшим командиром дивизии.
   Выглядел он дряхлым и слабым, но глаза его горели энергией.
   – Солдаты! – сказал старик, и голос его оказался неожиданно звонок и чист. – Настал великий день. Тот день, когда враги, решившие, что повергли Третий Рейх во прах, будут жестоко наказаны. Тысячелетняя империя восстанет из пепла, словно феникс, и сметет орды, пришедшие с востока и запада!
   Толпа молчала. За два с половиной месяца, прошедших с момента капитуляции, большая часть солдат успела отойти от поражения. Но воевать заново, причем против заведомо сильнейшего врага, не хотел никто.
   Но оратора это не смутило. Он продолжил:
   – Все мы помним, что первый рейх – Священная Римская империя германской нации – почти девятьсот лет объединявший арийцев, рухнул под ударами Наполеона. Второй рейх был основан Отто фон Бисмарком и просуществовал до восемнадцатого года, когда враги навязали нам позорный Веймарский мир! В прошлом мы терпели поражения, но у наших предков не было того, что есть у нас – истинно арийского духа и учения! Предки наши пребывали во тьме, мы же вышли на свет!
   Толпа зашевелилась, и что-то с ней произошло. Только что равнодушная и даже противившаяся оратору, она вдруг обрела интерес к его словам. Глаза немецких солдат заблестели, в них появилось внимание, смешанное с обреченностью. Так, наверное, змея смотрит на дудочку факира и не может отвести взгляд.
   – Наши предки сражались с врагами во льдах, и только неугасимый огонь арийской веры и сохраняемая чистота расы помогли им выстоять! – оратор понизил голос, и толпа в едином порыве подалась вперед. – Так будем же достойны их! Я верю, что в ваших сердцах горит нордическое пламя! И пусть фюрер мертв, главное – живо семя германской расы, той расы, что призвана владычествовать над остальными народами!
   Старик замолчал. Он тяжело дышал, бока его вздымались.
   – Хайль! – выкрикнул Беккер, не давая паузе затянуться.
   – Зиг хайль! – проревели бывшие пленные.
   Клич, который американские, английские и советские солдаты сделали, казалось, мертвым навсегда, оказался живым.
   – Воины СС, – сказал Беккер, и его голос оказался самым обыкновенным, – с сегодняшнего дня вы включаетесь в беспощадную борьбу с врагами нашей расы, с существами, мнящими себя людьми. Вы вновь призваны на войну. В этой новой войне мы не будем повторять ошибок, которые совершили те, кто привел Третий Рейх к краху и погубил фюрера. Поэтому вам сейчас предстоит пройти проверку чистоты крови. По сравнению с известной вам процедурой она значительно упрощена, и за несколько часов мы управимся. Не волнуйтесь и вставайте в очередь.
   – А если я не хочу участвовать в этой войне? – крикнул кто-то из солдат.
   Толпа возбужденно загудела.
   – Тогда сделай два шага вперед, – сказал Беккер холодно. Рядовой со злыми черными глазами вышел из рядов и с вызовом глянул на офицеров. – Циклер… огонь!
   Рявкнула винтовка в руках одного из офицеров, и не желавший воевать солдат упал наземь.
   – Еще пацифисты есть? – спросил Беккер. – Вижу, что нет.
   Солдаты принялись толкаться, выстраиваясь в длинную колонну. Беккер повернулся к соседу:
   – Как вы, товарищ Карл? – спросил он, титулуя старика в традициях внутреннего круга СС. – Справитесь?
   – Ничего, – ответил старик, в котором те, кто служил в окружении рейхсфюрера до тридцать девятого года, узнали бы Карла Марию Виллигута, которому англичане дали некогда прозвище «Распутин Гиммлера». – Силенки, конечно, у меня не те. Но как-нибудь. Помещение подготовили?
   Младший из бригаденфюреров махнул рукой, и подбежавший шарфюрер [7 - Старший сержант.] доложил:
   – Комната коменданта готова!
   Виллигут подошел к «Виллису», и по его знаку из машины выбрались двое в форме врачей СС. Каждый из них держал в руке небольшой черный чемоданчик. Третий такой же оказался в руках Виллигута, и в сопровождении Беккера все трое направились к зданию, над которым все еще продолжал виться американский флаг.

   Нижняя Австрия, контрольный
   пункт Советской Армии на дороге Линц – Вена.
   24 июля 1945 года, 10:53–11:09
   Шум мотора возник на пустынной дороге и заметался среди холмов, порождая причудливое эхо. Солдаты на контрольном пункте недоуменно переглянулись и начали чесать в затылках.
   Машины с запада в последние дни появлялись очень редко. Вчерашние союзники, чьи войска стоят на западе, вели себя странно и временами – откровенно недружелюбно.
   Один из бойцов перевесил автомат на грудь и встал у шлагбаума, а второй отправился будить лейтенанта, спавшего в домике поста. Храп прервался, и лейтенант, зевая во весь рот и демонстрируя миру великолепный набор зубов, появился на дороге в тот момент, когда из-за поворота, поднимая клубы пыли, вылетел джип.
   Колеса с ревом царапнули обочину, и водитель с заметным трудом выровнял машину.
   – Что он, пьяный, что ли? – спросил солдат, покосившись на командира.
   – Разберемся, – ответил лейтенант и натянул на голову фуражку, намереваясь принять максимально официальный вид.
   Джип приблизился и сбросил скорость лишь перед самым шлагбаумом. Машина вильнула и резко встала. Водитель, чей силуэт был виден через запыленное стекло, замер в странной позе, упав на руль. Загудел и смолк клаксон.
   – А ну-ка, посмотрим. – Лейтенант поднырнул под шлагбаум и направился к машине. Один из солдат последовал за ним, а второй остался у поста, держа автомат на изготовку и зорко глядя по сторонам. Два с половиной месяца мира не смогли уничтожить привычек, приобретенных за годы боев.
   Человек в машине приподнялся, и на советских солдат глянули полные боли глаза.
   На левой скуле американца был синяк, а на светлой форме с незнакомыми знаками отличия темнели пятна крови. С изумлением лейтенант понял, что представитель союзной американской армии ранен в грудь.
   – Nazi, – сказал американец и закашлялся, тяжело, надрывно. С уголка рта потянулась к подбородку алая струйка.
   – Nazi, – пробормотал он вновь и рухнул на руки лейтенанта, успевшего распахнуть дверцу джипа.
   – Вот черт! – сказал тот. – Где он тут нацистов нашел? Их же всех перебили!
   – Да, но американец ранен, – резонно возразил рядовой, помогая командиру вытащить союзника из машины.
   Оказавшись на земле, тот вновь пришел в себя.
   – They come… – прохрипел он. – Nazi… Nazi…
   – Что он несет? – с любопытством спросил рядовой, глядя на командира.
   – Я плохо знаю их язык, – смутился лейтенант. – Но, похоже, что какие-то нацисты напали на них.
   – Nazi… – прошептал еще раз американец, и глаза его закрылись.
   – Связь со штабом, быстро! – рявкнул лейтенант, оглядываясь в сторону поста. – А двое – ко мне! Уложите союзника куда-нибудь!
   Лейтенант оставил раненого на попечение подчиненных, а сам бросился к зданию.
   Вскоре изнутри полетели реплики:
   – Говорит лейтенант Кучко! На пост прибыл на автомашине раненый офицер армии США! Говорит, что на них напали фашисты.
   – Никак нет, товарищ капитан, я не пьян и в своем уме.
   – Есть доставить немедленно!
   Из домика выскочили солдаты, затарахтел мотор трофейного немецкого мотоцикла «Цюндапп».
   Спустя пять минут смертельно раненный, но пока еще дышащий американец лежал в коляске. Сержант Погрядкин, умеющий обращаться с мотоциклом, сидел в седле и выслушивал наставления лейтенанта.
   – Вопросы есть? – закончил инструктаж Кучко.
   – Нет.
   – Выполняйте.
   – Есть!
   Сержант махнул рукой товарищам, мотоцикл недовольно чихнул и скрылся за поворотом. Некоторое время слышалось тарахтение мотора, затем стихло, и над постом повисла тишина, почти такая же, что и полчаса назад.
   Но напряженными были лица солдат, и сиротливо стоял у шлагбаума джип, на сиденье которого остались неопрятные бурые пятна.

   Верхняя Австрия,
   лагерь немецких военнопленных
   около города Вельс.
   24 июля 1945 года, 11:35–11:47
   Виллигут едва не падал со стула от усталости. Лицо его было попросту серым, и отличный бразильский кофе, обнаруженный на складах американцев, он пил крупными глотками, словно вульгарную бурду из желудей.
   Беккер стоял рядом, невозмутимый, как статуя, и ждал.
   Он заговорил только в тот момент, когда пожилой бригаденфюрер, десять минут назад закончивший многочасовой напряженный труд, отставил чашку.
   – Благодарю за хорошую работу, товарищ, – произнес он, склонив голову. – Почти пятьсот человек. И вам спасибо, герр Шульц и герр Хагер, – последовал поклон в сторону эсэсовских врачей. Те безмолвно поклонились в ответ.
   – Да, это было непросто, – усмехнулся Виллигут, вытирая рот платком. – Пятьсот человек. Это с ума сойти!
   – И чем можно объяснить столь низкий результат? – спросил Беккер. – Всего одна пятая отборных солдат СС обладают достаточно чистой кровью, чтобы пройти Посвящение. Вы не находите это странным?
   – Ничуть, – Виллигут вновь усмехнулся. – Это доказывает, что система проверки чистоты крови, которая существовала в Третьем Рейхе, несовершенна. Именно по этой причине он и погиб. Кроме того, вспомните, сколько народов проходило по территории Германии за последние три тысячи лет, и не все из них были арийцами. Так что это все естественно.
   – Что же, определенная логика в ваших словах есть, – задумчиво проговорил бывший командир дивизии «Мертвая голова». – Но что будем делать с теми, кто не прошел проверку?
   – Странные вопросы вы задаете, товарищ Хельмут, – «Распутин Гиммлера» смотрел жестко, улыбка его куда-то подевалась. – Пушечное мясо нам очень нужно. Кто-то должен водить грузовики, рыть окопы и заниматься прочей ерундой? Так что и обычным солдатам место найдется.
   – Да, верно, – кивнул Беккер, но на лице его не отразилось никаких эмоций.
   – Я бы выпил еще кофе, – пробормотал Виллигут в пространство, но тут же замолк, прислушиваясь.
   Нарастал, приближаясь, шум моторов.
   – А вот и грузовики, – заметил Беккер. – Сейчас повезем тех, кого отобрали, в замок.
   – Очень хорошо, – Виллигут с кряхтением поднялся. – Пожалуй, мы отправимся с вами.
   Без излишней суеты офицеры покинули помещение. В знойной голубой высоте не было уродливого сплетения звезд и полос. Там горделиво реяло черно-бело-красное знамя Третьего Рейха.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военная комендатура Советской Армии.
   24 июля 1945 года, 17:21–18:00
   В здании комендатуры было душно. Совсем не австрийская жара стояла над Веной, напоминая о знойном приволжском лете. Но как далеко оно, то лето, и сколько еще до него возвращаться…
   Петр вздохнул, прогнал сторонние мысли и четким строевым шагом вошел в кабинет военного коменданта Вены.
   – Товарищ генерал-лейтенант, капитан Радлов по вашему приказанию прибыл! – отчеканил он, приложив руку к фуражке.
   О причинах вызова Петр, занимавший в гарнизонной разведке довольно скромный пост, мог только гадать.
   – Присаживайтесь, капитан, – ответил генерал-лейтенант Благодатов мягко. На круглом его лице появилась улыбка, чуть более теплая, чем обычно, давая знающему человеку понять, что командир, прошедший Отечественную войну от первого до последнего дня, доволен. Генерал относился к Радлову с симпатией, хотя никому, даже самому себе, в этом не признался бы.
   Петр сел.
   Генерал принялся ходить по кабинету, и на лице его сквозь обычную спокойную уверенность проступала непонятная нерешительность. Ее не было на этом лице ни в первые страшные дни войны, ни на Курской дуге, ни при штурме Будапешта.
   А вот теперь появилась.
   Заметив ее, Петр ощутил, что удивлен.
   Наконец Благодатов перестал мерить шагами не такой уж большой кабинет и заговорил:
   – Товарищ капитан, извольте выслушать приказ, – тут голос бывшего заместителя командира пятьдесят седьмой армии дал трещину. – Но сначала я должен сообщить вам некоторую информацию.
   Петр продолжал сидеть молча, удивление становилось все сильнее.
   – Случилось нечто странное, – проговорил генерал-лейтенант и криво усмехнулся. – На наш пост, тот, который по дороге на Линц, приехал раненый американский офицер на джипе. Пока не потерял сознание, успел сказать про нападение нацистов.
   – Что? – не выдержал Петр. – Каких нацистов? Не может быть!
   – И я так думаю, – комендант вновь принялся ходить, и сапоги его глухо стучали по обтянутому зеленым ковром полу. – Но офицер армии США, прибывший к нам, судя по всему, с американского контрольно-пропускного пункта, – такой факт, от которого просто так не отмахнешься.
   – А нет возможности расспросить американца?
   – Пока его привезли, он умер, – Благодатов вздохнул, лицо его помрачнело. – Так что он больше ничего не расскажет. Мы попытались связаться с американским командованием по телефону, но связи с Западной Австрией нет, словно кто-то уничтожил провода. Есть, конечно, возможность, что это провокация, но зачем она нужна – непонятно. О том, что случилось, я доложил Коневу [8 - В июле 1945 года – верховный комиссар по Австрии и глава Центральной группировки войск СССР в Европе.]. Он приказал провести разведку.
   – Неясно еще, почему этот американец к нам поехал, а не к своим, на север или запад? – с недоумением спросил Петр. – Может, все же провокация?
   – Вполне вероятно, – кивнул комендант. – Да только не похоже. Если действительно напали немцы, то они как раз все дороги перекрыли. Кроме той, что на восток. Никто не мог знать, что янки бросится к нам за помощью.
   Наступила пауза. Капитан переваривал полученную информацию, а генерал смотрел в окно, на свежую июльскую зелень, из которой доносилось счастливое птичье пение. За деревьями шумела Рингштрассе, а под окнами кто-то громко матерился, поминая матушку некоего сержанта.
   Но даже это не портило мирного настроя.
   – Но это все теория, – Благодатов отвернулся от окна, и лицо его стало жестким, решительным. – А практика в том, что для проведения разведывательных мероприятий привлекается ваша разведгруппа, товарищ капитан!
   – Но я не успею собрать разведгруппу сегодня, – сказал Петр.
   – Никто тебя не торопит, – пожал плечами комендант. – На подготовку есть ночь. Двинетесь на рассвете. Дорогу на Линц ты ведь знаешь?
   – Так точно, – ответил капитан. – Ездил туда в начале июня, когда союзники нам фашистских прихвостней – белоказаков выдавали.
   – Двигайтесь осторожно, стреляйте только в случае нападения, – Благодатов говорил спокойно, но в голосе его чувствовалось напряжение. – Не мне тебя учить. Но будь готов к тому, что произошло недоразумение и никаких фашистов ты не встретишь. И тогда тебе придется разбираться с союзниками.
   – Ясно, – Петр кивнул. – Разберусь.
   – Сам знаешь, что отношения у нас с ними сейчас не очень, да и конференция в Берлине идет [9 - Имеется в виду Потсдамская конференция, которая началась 17 июля.]. Так что будь максимально осторожен. Если что выйдет не так, американцы сразу раструбят об этом на всю Европу, и мы с тобой можем угодить под трибунал. Это пугает меня больше, чем вероятное появление шайки недобитых фрицев. Задача ясна?
   Петр встал, понимая, что разговор окончен.
   – Так точно, товарищ генерал-лейтенант!
   – Машины вам дадут, я уже распорядился. Так что – выполняйте!
   – Есть!
   Козырнув, капитан Петр Радлов покинул кабинет коменданта.

   Нижняя Австрия, контрольный
   пункт Советской Армии на дороге Линц – Вена.
   25 июля 1945 года, 7:43 – 7:55
   Шлагбаум поднимался невыносимо медленно. Солдат, тянувший за веревку, двигался, точно сонная муха, и Петру, который ночью практически не спал, хотелось прикрикнуть на него.
   Роса блестела на траве, и утренний холодок заставлял забыть о том, что вчерашний день был очень жарким. Но Альпы рядом, и на юго-западе видны вершины, сверкающие в лучах восходящего солнца.
   Их холодное дыхание здесь, в Австрии, ощущается почти всегда.
   Грузовик, в кабине которого сидел Радлов, взревел мотором и переполз за шлагбаум, попав таким образом из советской зоны оккупации в американскую. Капитан слышал, что союзники предлагали разделить и Вену на зоны ответственности, как это было сделано в Берлине. Но пока до этого дело не дошло.
   Петр крикнул шоферу, приказывая остановиться.
   Радлов выскочил из машины и, разминая на ходу затекшие ноги, двинулся к джипу, который солдаты с поста вытолкали к обочине. На сиденье темнели хорошо знакомые бурые кляксы, один из бортов американской машины был располосован очередью. Пахло от джипа почему-то гарью.
   Из кузова грузовика выпрыгнул лейтенант Михайлин, двинулся вслед за командиром. «ППШ» на его могучей фигуре смотрелся, как игрушка, и капитан всегда изумлялся, как ловко лейтенант с ним обращается.
   – Что скажешь, Миша? – спросил он, ковыряя пальцем дырку в желто-зеленом металле борта.
   – А чего скажу, – прогудел Михайлин, присаживаясь на корточки. – Свежее отверстие. Пулемет или автомат какой.
   – Значит, по этой машине стреляли? – спросил капитан задумчиво.
   – Ага, так и есть, – вздохнул лейтенант. – Похоже, что какие-то фашистские недобитки спустились с гор. Там ведь целую дивизию можно спрятать, если запасы жратвы имеются.
   – Так чего же тогда американцы сами с ними не справились? – спросил Петр. Привычка размышлять вслух в компании Михайлина появилась давно, еще на Курской дуге, когда тот был ниже званием, да и сам Петр не носил погон капитана. Частенько эти беседы приводили к неожиданным выводам и нестандартным решениям.
   – А вот это непонятно, – лейтенант озадаченно почесал в затылке, а на лице его отразилось недоумение. – Хотя из американцев какие вояки? Их под Арденнами чуть приложили, они и драпали почти до Парижа.
   – Все равно, что-то здесь не так, – покачал головой Петр. – Ладно, поехали…
   Капитан махнул рукой солдатам у поста и поспешил к грузовику. Судя по карте, на машине можно будет одолеть еще десяток километров. Дальше придется топать на своих двоих.
   Тихо и аккуратно, чтобы ни в коем случае не потревожить союзников.

   Нижняя Австрия, дорога Линц – Вена,
   окрестности города Амштеттен.
   25 июля 1945 года, 10:15–10:45
   Усиленная разведгруппа численностью в полтора десятка человек шагала по обочине. Справа серела великолепная дорога, одна из тех, что были построены по всему рейху в годы правления Гитлера. Дорога извивалась, а по сторонам виднелись холмы, поросшие негустым лесом.
   Ветер доносил запах листвы. Пейзаж дышал миром и покоем.
   Остался позади контрольно-пропускной пост американцев со следами недавнего боя. Отстрелянные гильзы, следы от патронов и автомобилей. На янки действительно напали и истребили – быстро и безжалостно. Вот только кто?
   Петр не тратил время на бесплодные размышления. Он вел группу и внимательно следил за ориентирами, и когда дорога начала загибаться вправо, на север, скомандовал «Стой!».
   Радлов развернулся к солдатам, похожим на близнецов в одинаково полинявших под дождями и солнцем гимнастерках и пилотках без знаков различия. Бойцы собрались вокруг командира, доставшего планшет с картой.
   – Всем – внимание, – сказал Петр громко. – Проводим предварительную разведку ситуации в городе, что лежит километром западнее, – палец капитана поелозил по карте, отмечая место. – Туда мы пойдем вдвоем, я и Сергеев. Остальные – прикрывают. Огонь открывать только в самом крайнем случае, при непосредственной угрозе жизни. Все ясно?
   – Так точно, товарищ капитан! – хором ответили бойцы.
   Петр отдал автомат Михайлину, переоделся в гражданскую одежду. Точно так же поступил и идущий с ним боец.
   В темных брюках и светлых рубахах они походили на обычных австрияков. Разве что те не носят в карманах пистолеты.
   – Готов? – спросил Петр у Сергеева – сухощавого белобрысого бойца.
   – Готов, – ответил тот, и они пошли.
   Под ногами шелестела трава, над головой шуршали листья. Буки и дубы стояли толстые, мощные, словно коричневые морщинистые утесы. Вокруг них царил мощный аромат желудей, и их блестящие тельца во множестве лежали на земле.
   Из леса выбрались на дорогу и уже вдвоем отправились к городу.
   Вскоре стала видна восточная окраина Амштеттена. И вид ее радовал глаз. Над аккуратными одинаковыми домиками с красными крышами висели обычные звуки мирной жизни – тарахтел трактор, мычали коровы. По улицам двигались люди. Не было заметно никаких признаков беспокойства.
   – Вроде тихо, – сказал Сергеев.
   – Ладно, посмотрим поближе, что значит эта тишина, – пробормотал Петр, и они зашагали к городу.
   Руку Радлов держал в кармане, на пистолете, и очень внимательно смотрел по сторонам.
   Когда они с Сергеевым оказались на пустынной улочке, под прикрытием домов, капитан облегченно вздохнул. Петр огляделся, а затем попросту подошел к двери одного из домов и постучал. Открыли ему сразу. На пороге появилась молодая розовощекая женщина в скромном синем платье.
   – Добрый день, – поздоровался капитан.
   – Здравствуйте, – отозвалась хозяйка несколько изумленно. – Что вам угодно?
   – Не будет ли у вас воды? А то сами видите, какая жара. Идем с самого утра, и жажда такая, что сил нет.
   Женщина скрылась, затем появилась опять, с небольшим кувшином в руках.
   Петр сделал несколько глотков, затем отдал кувшин Сергееву.
   – Спасибо, – кивнул капитан. – Как у вас тут дела?
   – А ничего, все тихо, – улыбнулась молодая австриячка. – А вы что забыли в нашем захолустье?
   – Идем на запад, к родственникам, – он говорил спокойно, расслабленно, а мозг в это время работал, анализируя поступающую информацию: звуки, выражение лица открывшей дверь женщины…
   Несмотря на это, Радлов отметил, что у собеседницы очень привлекательная фигура, яркие голубые глаза и золотистые волосы.
   – А на контрольно-пропускном пункте нас не встретили, как обещали, – сказал он, – да и пост сам словно куда-то делся. Вы не знаете, что случилось?
   – Нет, не знаю, – женщина помотала головой, и на лице ее появилась кокетливая улыбка. – Но вчера, говорят, у поста стрельба была. А у нас тихо, даже ведь американских солдат нет.
   Сожаление послышалось в ее голосе. Петр его вполне понимал. Хоть американцы, чужаки, так и все равно – молодые и сильные мужчины. Таких сейчас в Австрии, да и в Германии, среди местных не сыскать.
   – Как вас зовут? – повинуясь неясному импульсу, спросил Петр.
   – Эльза, – ответила женщина. – Может, зайдете?
   – Спасибо, – сказал он со вздохом. – Но мы должны идти. Всего хорошего.
   – До свидания, – сказала женщина ему в спину. Петр ощущал ее взгляд, и от него ползли горячие мурашки.
   Капитан с рядовым без происшествий вернулись к своим, и разведгруппа зашагала дальше.
   Амштеттен обходили, укрываясь в лесу. Петр шагал во главе солдат и ощущал, что им владеют двоякие чувства.
   С одной стороны – разведка должна быть скрытной. А с другой – так привык, что можно проехать по центральной улице, чтобы жители улыбались, дети что-то радостно кричали, а мужчины вежливо снимали шляпы. Как еще весной, когда в каждом городе, австрийском, чешском или югославском, советских солдат встречали цветами…

   Верхняя Австрия,
   дорога Линц – Вена – замок Шаунберг.
   25 июля 1945 года, 11:29–13:52
   – И как ты думаешь, кто там стрелял? – спросил Петр у Михайлина.
   Разведчики сидели в тени огромного дуба и обедали. Солнце палило, и даже в тени листвы было жарко.
   – А говорили, что у фрицев в горах какие-то специальные части спрятаны. Вроде как последняя надежда Гитлера, – степенно ответил лейтенант.
   – Может быть, – Петр улыбнулся. – Да только это маловероятно. Но даже если это так, на что они рассчитывают? Единственный шанс для немцев – американцам сдаться. Те, как я слышал, хорошо с пленными фашистами обходятся, даже оружие не отбирают.
   – У, союзнички, – скривился Михайлин. – Толку от них! Просидели всю войну в Америке своей, а как поняли, что мы и без них справимся, примчались. Тьфу! Говорить противно.
   – Это ты точно сказал, – усмехнулся Петр и привстал, собираясь позвать радиста. Пришло время связаться со штабом.
   Но не успел капитан открыть рот, как с ближайшего холма, там, где должен был быть один из постов, донесся грохот выстрела. Разведчики, только что расслабленно возлежавшие на травке, повскакали на ноги.
   – Залечь! – скомандовал Радлов, и тут уловил шорох за спиной.
   Начал поворачиваться, но в голове что-то словно взорвалось…

   Очнувшись, Петр не сразу понял, где находится: он сидел в неудобной позе, и что-то мешало двигаться. До слуха доносились стоны. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит, прислоненный к стволу дуба, а, подергав руками, понял, что связан. Стонал сидевший рядом боец.
   По другую сторону от капитана обнаружился Михайлин с огромным синяком на левой скуле. Серые глаза лейтенанта выражали безмерное удивление, и вообще он казался ошарашенным.
   – Ты жив, капитан? – спросил лейтенант.
   – Не уверен, – кривясь, отозвался Петр. Болело все тело, и особенно – затылок. – А ты чего какой ошалелый?
   – Да так, – пожал могучими плечами Михайлин. – Просто никогда не видел, чтобы люди так быстро двигались.
   – Какие люди?
   – Да фрицы эти, – лейтенант мотнул головой, и только тут капитан обратил внимание на замершего неподалеку часового в серой форме СС. Больше эсэсовцев видно не было.
   – И что они?
   – А то, что они от пуль уклонялись. Словно от кирпичей, – проговорил Михайлин, и в словах его прозвучало потрясение. – И не успели мы очухаться, а они уже рядом. Я в одного выстрелил, да не попал. Представляешь, командир?
   – Ничего себе, – Петр покачал головой.
   Чтобы Михайлин промахнулся – такие случаи за войну можно было пересчитать по пальцам одной руки.
   – И треснул он меня так, что я на ногах не устоял, – тон лейтенанта сделался печальным. – Старею, видать.
   Михайлин был первым кулачным бойцом дивизии, и повалить его смог бы только настоящий силач.
   Донеслась немецкая речь, и перед пленными появились трое офицеров. Выглядели они до странности одинаковыми, словно братья. Светлые холодные глаза и неподвижные, точно замороженные, лица. Окантовка фуражек, к удивлению разведчиков, оказалась темно-зеленой, словно у кадровых офицерских частей, которые были расформированы еще в сорок втором. Опознавательных знаков, говорящих о принадлежности к части, на форме не имелось вовсе, а сами мундиры были новенькими, только со склада.
   Некоторое время офицеры без особого интереса разглядывали пленников, затем старший, с тремя звездами и двумя полосами на петлице [10 - Знаки отличия оберштурмфюрера.], сказал:
   – Что же, арманы [11 - Каста правителей и жрецов древних германцев, термин предложен Гвидо фон Листом.] хотели узнать о русских. Теперь у них есть у кого спросить.
   Двое младших офицеров улыбнулись.
   Подбежал солдат и вскинул руку в нацистском приветствии:
   – Машина будет через полчаса, герр оберштурмфюрер!
   – Хорошо, – кивнул тот. – Вы пока свободны. А вы, Генрих, – он повернулся к соседу, – выдайте пленным лопаты, пусть захоронят своих мертвых. Нечего оставлять падаль.
   – Есть, – склонил голову Генрих.
   Двое офицеров ушли, а третий принялся отдавать приказы. Из-за машины появилось около десятка автоматчиков. Под дулами «МП-43» пленным развязали руки и выдали короткие саперные лопаты.
   Генрих, со знаками отличия унтерштурмфюрера [12 - Лейтенанта.], принялся жестами объяснять пленным, что им надо делать. До выразительности южных народов, что могут обходиться вообще без слов, ему было далеко.
   – Не трудитесь, – прервал мучения немецкого офицера Петр. – Я понял, чего вы хотите.
   – О, вы знаете немецкий? – Генрих посмотрел на русского с удивлением, словно на говорящую обезьяну. – Это хорошо. Тогда за работу.
   Погибло не так много народу, как ожидал капитан. Всего трое. Остальные попали в плен. Но мучительно больно было хоронить тех, с кем ты вчера еще разговаривал и сидел за одним столом. Тех, кто погиб, когда война уже давно закончилась. Петр скрипел зубами, мрачнел и думал, что с большим удовольствием швырнул бы лопату в лицо ближайшему конвоиру.
   Один из солдат не выдержал. С яростным ревом он бросился на немца. Тот увернулся от лопаты, с непостижимой быстротой ударил бунтовщика прикладом. Хлопнул выстрел, и у похоронной команды прибавилось работы.
   Тела засыпали землей, разведчикам вновь связали руки и повели к лежавшей в паре километров на север дороге. Когда они вышли к серой широкой ленте, раздался рев мотора, и из-за пригорка вынырнул трехосный американский «Студебеккер». Шурша колесами по асфальту, он развернулся, и пленных начали загонять в открытый кузов. Когда загрузили всех, туда же забрались несколько немцев.
   Машина тронулась.
   Кузов немилосердно болтало, и пленников, лишенных возможности держаться, бросало друг на друга. На лицах немцев, что созерцали эту картину, не отражалось ни беспокойства, ни улыбки.
   Проехали Иннс и свернули на север. Затем справа показался Дунай, и некоторое время грузовик ехал в компании с одной из самых длинных рек Европы. При подъезде к Линцу навстречу попалась колонна из нескольких танков, на которых поверх американских опознавательных знаков были намалеваны черные свастики. Проводив направлявшиеся на восток «Шерманы» удивленным взглядом, Петр вынужден был признать, что положение очень серьезное. Похоже, американская оккупационная администрация потеряла контроль над значительной территорией.
   К удивлению капитана, машина миновала Линц без остановки. Мелькнула и пропала стоящая на горе церковь с двумя башенками – опознавательный знак города, а «Студебеккер» с сердитым гудением повернул на запад, в сторону Вельса.
   Через полчаса последовал еще поворот, на этот раз на северо-запад, и под колесами вместо асфальта оказался обычный грунт. Замелькали по сторонам поросшие лиственным лесом холмы, и вонь выхлопов смешалась с ароматом сырой земли.
   После примерно часа тряски из-за холмов показались мощные башни, а затем стало видно и их основание – могучий замок, выстроенный, похоже, еще в те времена, когда через эти места проходили крестоносцы.
   На добрый десяток метров возносились замшелые, но вовсе не казавшиеся дряхлыми стены. Мрачно смотрели узкие бойницы. У ворот стояли солдаты СС в касках и с оружием, над центральной башней величественно реяло алое знамя с белым кругом в центре, внутри которого словно бежала черная свастика.
   Заскрипели открываемые ворота, пахнуло жаром от нагревшихся на солнце стальных створок. Колеса грузовика зашуршали, и распахнувшиеся ворота замка проглотили машину с плененными разведчиками.

Глава 2

   Сегодня рождается новая вера – миф крови. Соединив веру и кровь, мы отстаиваем божественную природу человека, его целостность. Нордическая кровь и есть та материя, которая должна заменить и преодолеть все старые таинства.
Альфред Розенберг, 1930

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   25 июля 1945 года, 13:55–14:10
   Пахло во дворе замка камнем. Трава, некогда росшая тут, судя по всему, была вытоптана совсем недавно. Обширное пространство между стенами и собственно замком было почти пусто, лишь слева у стены виднелось нечто вроде гаража. На стенах сверкали каски часовых.
   Пленников выгрузили из машины и построили в ряд. Сопровождавший их офицер, тот самый унтерштурмфюрер Генрих, поспешил к одному из входов в центральное здание. Хлопнула дверь, и он скрылся в недрах здания, представлявшего собой воплощенный в реальность кошмар архитектора.
   Служившая основой башня, темная и угрюмая, словно горелый пень высотой в несколько десятков метров, возведена была, скорее всего, вместе со стенами. За прошедшие столетия многочисленные хозяева замка постоянно к ней что-то пристраивали. Левое крыло носило на себе отпечаток позднего Средневековья, правое – говорило о временах Возрождения.
   Петр пригляделся и понял, что толстые стены главной башни с трудом удалось бы пробить и из пушки. А ведь наверняка, как в любом уважающем себя замке, тут должны быть и подземелья, и секретный ход, ведущий далеко в сторону.
   Вновь хлопнула дверь, и перед пленниками появился Генрих. Вместе с ним пришел офицер более высокого ранга. Лицо его было морщинистым, как печеное яблоко, но фигура – плотной и мускулистой, словно у борца. Он смотрел на пленников с интересом и явно был доволен.
   – Очень хорошо, – сказал новый офицер, закончив беглый осмотр. – Мы хотели получить информацию о войсках русских. Теперь добыть ее – дело техники. Спасибо вам.
   – Хайль! – вскинул руку унтерштурмфюрер.
   – Сейчас возвращайтесь к своему подразделению, – продолжил старший офицер. – И передайте мою благодарность оберштурмфюреру Баллеру. Пусть продолжает выполнение возложенной на него задачи.
   Генрих козырнул и побежал к машине. Мотор зарычал, и «Студебеккер», оставляя вонючий хвост выхлопа, выехал с замкового двора.
   Пожилой нацист еще раз осмотрел пленников и махнул рукой солдатам:
   – В подвал номер пять.
   Петра грубо толкнули в спину, хриплый голос над ухом рявкнул «Шнель!».
   Оставалось только переставлять ноги и стараться не упасть.
   Разведчиков повели куда-то в сторону левого крыла. В его торце обнаружилась небольшая дверца, охраняемая парой часовых. Затем последовал длинный извилистый коридор, закончившийся, судя по сырости и прохладе, в старой башне. Здесь свернули в совершенно незаметный закуток, где отперли еще одну дверь – стальную, тяжелую. За ней начался спуск по крутой винтовой лестнице.
   На одном из поворотов Петр поскользнулся и рассадил коленку о камни. Зашипел сквозь зубы.
   Внизу лестницы оказалась площадка, освещенная тусклой лампочкой. Пахло тут мышами. За столом сидели двое нацистов в черной форме с нашивками сержантов. При появлении пленников они вскочили.
   – В пятый, – сказал офицер, возглавлявший конвой.
   Один из черных кивнул и принялся открывать огромным ключом замок, запиравший решетчатую дверь. Пока упрямый механизм скрежетал и стонал, не желая поддаваться, Петр успел рассмотреть, что закрытых решетками выходов здесь пять, плюс еще лестница наверх, по которой и привели пленников.
   Дверь открылась, и разведчиков повели по совершенно темному коридору. Издалека доносилось едва слышное шуршание, и было очень сыро. Влага оседала на лицах противным скользким налетом, и стереть ее не было никакой возможности.
   Наконец шедший впереди солдат остановился и поднял фонарь повыше. Тот же сержант, что открывал предыдущую дверь, возник рядом с ним и загрохотал огромным засовом. Массивная стальная дверь со страшным скрипом открылась, и в коридор пахнуло запахом нечистот.
   Понукаемые пинками, пленники один за другим проходили в дверь. Когда настала очередь Петра, его ударили столь сильно, что он пробежал несколько шагов и, не устояв на ногах, упал. Как выяснилось, лицом прямо в стену. Перед глазами вспыхнули искры, а лоб, казалось, треснул.
   Чертыхнувшись, капитан со стоном повалился на сырой и холодный пол.

   Зальцбургерланд, город Зальцбург,
   штаб американских войск в Австрии.
   25 июля 1945 года, 14:21–14:45
   Очереди безжалостно полосовали здание штаба снаружи и изнутри, слышались разрывы гранат, яростные вопли. Ответная стрельба звучала все тише. Генерал Паттон, недавно мнивший себя хозяином северо-западной части Австрии, пребывал в полном расстройстве.
   Его неприятности начались с того, что вчера прервалась связь с комендатурами Линца и Вельса. Затем появилась информация о каких-то немецких частях, нападающих на американцев. Как любой здравомыслящий человек, генерал Паттон не поверил в подобную чушь.
   И за это поплатился. Когда утром в штабе раздался звонок и взволнованный офицер с военной базы в Бергхейме, северном пригороде Зальцбурга, сообщил о том, что их атакуют, генерал, прошедший высадку в Нормандии, Арденны и Рурскую операцию, растерялся. Пока решал, что делать, связь с базой прервалась, а вскоре отряды эсэсовцев заметили и в самом городе.
   Посланные им навстречу части были быстро разбиты.
   Как сказал один из немногих выживших, американские солдаты не стали стрелять по танкам «Шерман». Когда те появились на фланге, пехотинцы приняли их за свои. А боевые машины спокойно подъехали вплотную и в два залпа разметали позицию оборонявшихся. И почти сразу последовала стремительная лобовая атака.
   И очень много солдат сорок пятого пехотного полка США стали трупами.
   Выживший говорил что-то о сверхъестественной скорости нападавших и точности их стрельбы. Паттон тогда отмахнулся от этих слов, приняв за фантазии испуганного солдата. К полудню генерал оказался заперт в штабе, а под рукой у него осталось несколько сот бойцов, не понимавших, что происходит, и поэтому сильно деморализованных.
   Вскоре наблюдатель доложил о том, что на юго-западе видны клубы дыма и с той стороны доносится грохот взрывов. «Аэродром, – в ужасе подумал генерал. – Эти сволочи добрались до аэродрома!»
   И почти сразу начался обстрел. Нацисты били по зданию штаба из всего, что у них было, – из пулеметов, танковых орудий. Слышался визг падавших мин и глухие хлопки разрывов.
   После двадцатиминутной артподготовки штурмующие пошли в атаку. Как-то очень быстро смяли первую линию обороны и теперь потихоньку подбирались к самому Патону. Тот сидел в кабинете, под большим портретом Трумэна, и никак не мог понять, что ему делать? Как оказалось, обороняться солдаты США, привыкшие наступать на более слабого противника, умеют не очень хорошо.
   Что-то тяжко ухнуло в коридоре, и раздались крики. Еще удар, и дверь с треском рухнула внутрь.
   Генерал дернулся и неловко полез рукой в кобуру.
   В коридоре грохали сапоги, слышалась чужая речь. Паттон торопился, опасаясь не успеть, но проклятый пистолет не желал вылезать. Словно неожиданно оброс уступами и углами, которыми нарочно цеплялся за скрипевшую кожу.
   В дверном проеме появились люди в серой форме. Передний держал в руках пулемет «МГ», легко, словно перышко, хотя весу в том больше сотни фунтов [13 - 33 килограмма.]. Мундир немца был забрызган багровым, а глаза, прозрачные, словно вода горного ручья, смотрели жестко.
   Но генерал не стал ждать, пока враг что-либо предпримет. Он неловко вставил ствол пистолета в рот и нажал на спусковой крючок.
   Разочарованных возгласов он уже не услышал.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военный комиссариат
   Советской Армии по Австрии.
   25 июля 1945 года, 16:53–17:11
   – Разрешите доложить, товарищ маршал!
   – Разрешаю, – ответил Конев несколько удивленно. Уж очень серьезное лицо было у генерал-лейтенанта Благодатова. Напряженное и даже немного испуганное. И это казалось странным.
   – Садись, Алексей Васильевич, – добавил маршал. – Что стряслось-то?
   – Связь с разведгруппой, отправленной в район Амштеттена, потеряна, – мрачно сказал комендант Вены, присаживаясь на самый краешек стула.
   – Когда? – маршал Конев, освободитель Праги, дважды Герой Советского Союза, откинулся на спинку кресла и с интересом посмотрел на подчиненного.
   – Три часа назад, – сказал генерал-лейтенант.
   – Выходит, что они погибли или захвачены в плен? – широкое волевое лицо маршала стало хмурым.
   – Так точно, – кивнул генерал.
   – Такой результат разведки – тоже результат, – сказал Конев. – Надеюсь, что приказ об усилении караульной службы на границе отдан?
   – Так точно.
   Маршал огладил себя по гладкой и блестящей, словно бильярдный шар, голове.
   – Похоже, что у американцев крупные неприятности, – тон коммиссара был угрюм. – И эта конференция в Потсдаме так некстати! Союзники давят на нас, требуя восстановления самостоятельной Германии, и отношения наши с американцами сейчас совсем не те, что в мае. И лезть в их зону оккупации очень не хочется.
   Благодатов молчал, давая командиру возможность выговориться. Круглые очки его блестели, не давая увидеть глаза.
   – Ладно, – сказал маршал после некоторого размышления. – Сегодня надо провести авиаразведку. На Венском аэродроме есть разведывательные самолеты, так что организуйте. О результатах – немедленно доложить. Задача ясна?
   – Так точно! – генерал встал. – Разрешите идти?
   – Идите.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   25 июля 1945 года, 19:22–19:58
   Петр дремал, пытаясь хоть как-то восстановить силы. Лежать на вонючем и холодном полу было противно, так что приходилось сидеть, привалившись к стене. В этой позе Радлов провел не один час. Проснулся, когда раздался громкий скрип. Дверь открылась, и из-за нее в подземелье ударил свет, показавшийся после тьмы до невозможности ярким.
   Кое-кто из пленников застонал.
   Вошли двое солдат и офицер с фонарем.
   – Кто здесь командир? – спросил старший нацист на хорошем русском. Ответом было угрюмое молчание.
   – Ладно, – проговорил эсэсовец, водя фонарем по лицам разведчиков. – Тогда я буду убивать вас по одному, пока командир не отыщется.
   Он вытащил из кобуры «вальтер» и медленно поднял руку.
   – Я командир, – сказал Петр хмуро и встал. Ушибленное колено отозвалось болью, и он едва не свалился.
   – Очень хорошо, – офицер спрятал пистолет. – Следуйте за мной.
   Капитан выбрался в коридор, и его затхлый сырой воздух показался свежим по сравнению с ароматами подвала, где держали пленников. Добрались до островка света с дубовым столом, но наверх подниматься не стали. Грохнула отпираемая решетка, и под ногами зашуршали камни другого коридора. Тут было гораздо суше, откуда-то издалека доносился глухой гул.
   В свете фонарей по сторонам проплывали массивные двери, одна за другой.
   У пятой по счету конвой остановился. Дверь бесшумно открылась, и пленника ввели в большую, площадью метров в двадцать, комнату. У одной из стен стояло стальное кресло с зажимами для головы, рук и ног. Напротив него располагался целый ряд сидений, намного комфортабельнее первого. Пахло, к удивлению капитана, лавандой. Но сквозь цветочный аромат пробивались гораздо менее приятные запахи – крови, пота, рвоты…
   Радлову развязали руки, затем втиснули в кресло, на запястьях и щиколотках защелкнулись холодные зажимы. Лента из толстой кожи обвилась вокруг лба. Теперь разведчик не мог пошевелиться.
   Солдаты отошли и встали у стены, офицер расположился рядом с пленником. В дверь вошел тот самый морщинистый, что встречал грузовик во дворе. Теперь Петр разглядел, что на его мундире знаки отличия бригаденфюрера. За ним мягким шагом скользнул невысокий человечек в странных одеждах, похожих на женские. Ростом он был Радлову до подбородка, а на раскосом смуглом лице застыла какая-то неживая улыбка.
   – Хайль! – вскинул руку офицер, приведший пленника. – Все готово для допроса!
   – Начинайте, – устало махнул рукой морщинистый и уселся в одно из мягких кресел.
   Узкоглазый подошел к Петру и встал немного сбоку, а офицер обратился к пленнику по-русски:
   – Нас интересует количество и расположение войск в Вене и окрестностях, наличие танков и самолетов, фамилии командиров и комиссаров. Отвечай лучше сам, иначе тебе будет очень плохо.
   Петр молчал.
   Офицер пожал плечами:
   – Хорошо, первый вопрос – твое имя и звание?
   – Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – ответил Петр, чем изрядно удивил допрашивающего.
   – Очень хорошо, – кивнул немец. – Ты – хороший пленник. Второй вопрос – сколько войск сейчас в Вене?
   – Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – проговорил Петр четко.
   Допрашивающий нахмурился:
   – Ты что, большевистская свинья, не понял вопроса? Я спрашиваю, сколько войск в Вене?
   – Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – рявкнул Петр так, что в одном из углов заколыхалась паутина, а морщинистый бригаденфюрер поднял голову и с интересом посмотрел на пленника.
   – Черт подери! Ну, ты сам напросился, – прошипел офицер и, повернувшись к азиату, перешел на язык, совершенно разведчику не знакомый.
   Узкоглазый выслушал, кивнул. Он подошел к Петру спереди, поднял руки. Черные глаза влажно блеснули, и пальцы, жесткие, как сучки, коснулись висков пленника. Радлов ощутил нажатие, и тут же в голове словно разорвалась граната. По стенкам черепа изнутри ударило с такой силой, что показалось – еще миг, и кости не выдержат, треснут.
   Глаза заволокла багровая пелена, и легкие отказались впускать в себя воздух.
   Сквозь бьющие в ушах разрывы снарядов тяжелого калибра и плещущуюся за веками боль Петр слышал разговор:
   – Отойдите, герр Лочи, – сказал, судя по голосу, морщинистый. – Мне не видно!
   – Вы же знаете, он не понимает по-нашему, – отозвался офицер.
   – Так переведите! А то я боюсь пропустить зрелище.
   Боль отступала, но очень медленно и неохотно. Петр судорожно дышал, закрыв глаза и впившись пальцами в подлокотники. Когда сумел поднять веки, на лице бригаденфюрера увидел откровенное удовольствие. Азиат все так же равнодушно улыбался.
   – Ты понял, что с тобой будет, если не станешь отвечать? – спросил допрашивающий офицер. – Повторяю вопрос – сколько русских войск в Вене?
   – Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – прохрипел Петр, ухитрившись при этом издевательски ухмыльнуться.
   – Свинья! – Кулак офицера, затянутый в перчатку, пришел в соприкосновение с челюстью Петра. Было больно, но после предшествующих мучений – вполне терпимо.
   – Спокойнее, герр Хольтц, – сказал морщинистый. – Пусть наш тибетский друг попробует еще что-нибудь.
   Вновь зазвучала незнакомая речь. Петр закрыл глаза, готовясь к боли.
   Пальцы-сучки на этот раз коснулись шеи. Последовал ряд нажатий, и позвоночник словно вспыхнул. Яростное жжение распространилось по всей его длине, от копчика до затылка, проникло во внутренности, где заполыхал настоящий пожар.
   Петр изо всех сил сдерживал крик, что рвался через горло, как птица из ловушки. Руки и ноги дергались, а полоса на лбу впивалась в кожу, говоря о том, как напряжена шея. Будь путы менее прочными, пленник наверняка разорвал бы их.
   На этот раз боль не проходила дольше. Когда Петр смог открыть глаза, чувствовал себя так, словно его долго и беспощадно били. Болезненные ощущения остались почти в каждом органе…
   Лица нацистов сквозь пелену боли казались неправдоподобно большими и какими-то плоскими, словно блины.
   – Ну что, будешь отвечать, русская сволочь? – каркающим голосом произнес один из блинов.
   Петр улыбнулся и ответил как можно громче:
   – Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия!
   Следующего прикосновения он не ощутил, просто мир вокруг исчез, а тело бросило в черный океан боли. Его волны причудливо швыряли то, что осталось от капитана Красной Армии, и в ушах безостановочно звенел чей-то вопль, похожий на вой.
   Океан отступил в тот миг, когда Петр понял, что кричит сам. Затем силы кончились, и крик перешел в сиплый хрип. Если бы не полоса кожи вокруг лба, то капитан, скорее всего, бился бы головой о спинку сиденья, пытаясь заглушить сверхъестественную боль обычной…
   Когда он снова смог соображать, ощутил резь в предплечье. С трудом сфокусировал взгляд и обнаружил, что порезал запястье о железный фиксатор. Кровь текла лениво, словно нехотя, прокладывала темную дорожку на странно белой, будто снег, коже.
   – Отвечай! – донесся голос допрашивавшего.
   – Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – прошептал Петр, но его, похоже, услышали. Последовал удар по лицу. В носу хрустнуло, а по губам побежала горячая соленая струйка.
   Затем грохнула дверь, и в помещении раздались незнакомые голоса:
   – Опять развлекаетесь, Ульрих? – сказал кто-то мягким звучным баритоном.
   – А что, Август, вы против? – ответил морщинистый и, судя по звукам, встал.
   Петр поднял тяжелые, словно свинцовые веки.
   Человек в мундире гауптштурмфюрера [14 - Соответствует капитану.] смотрел на морщинистого генерала без подобострастия, несмотря на разницу в чинах. Эсэсовская форма сидела на подтянутой фигуре очень элегантно, но лицо того, кого назвали «Августом», выглядело страшно – чрезвычайно большой нос, шрамы и нечто бесформенное вместо подбородка.
   Окантовка погон у нового эсэсовца была синей, говоря о принадлежности офицера к касте военных медиков.
   – Нет, я не против, товарищ, – улыбкой гауптштурмфюрер выделил последнее слово, добавив в него изрядную долю иронии. – Но есть ли смысл тратить столько времени на одного упорного пленника, если проще выбрать самого слабого и узнать все от него?
   – Этот – командир, – неохотно кивнул бригаденфюрер. – И знает больше. И, кроме того, мне нравится сам процесс.
   – Но сейчас вам придется прервать развлечения, Ульрих, – с равнодушной улыбкой пожал плечами Август. – Беккер только что прибыл из Зальцбурга. Там полная победа. Через десять минут Фридрих собирает совет арманов. Поспешим.
   – Хорошо, товарищ, – кивнул морщинистый, и на грубом лице его проступило разочарование. Он повернулся к офицеру, ведшему допрос, и бросил: – Отведите его пока назад. Завтра продолжим.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военный комиссариат
   Советской Армии по Австрии.
   25 июля 1945 года, 19:44–20:00
   Конев выглядел утомленным. Глаза не блестели, под ними набрякли мешки. Нелегко руководить группой войск, расположенной в непосредственной близости от союзников, что все чаще ведут себя как враги.
   На разглядывание начальства генерал-лейтенант потратил несколько секунд, а затем по-уставному четко спросил:
   – Разрешите доложить, товарищ маршал?
   – Разрешаю, – кивнул Конев. – Садись, Алексей Васильевич.
   Благодатов сел, по давней привычке – на самый краешек стула. Не ощущая спиной опоры, непроизвольно напрягаешься, и от этого мысли становятся четкими и ясными. А уж если расслабился – пиши пропало, связно мыслить не получится.
   – Обследовав территорию вплоть до Линца, самолеты вернулись. В городе Амштеттен обнаружено пять танков «Шерман», меченных свастиками. На дорогах Линца наблюдается активное движение автотранспорта, а над магистратурой города развевается нацистский флаг.
   – Значит, все же восстание? – маршал потер виски, провел пальцами по векам, массируя уставшие глаза. – Кто бы мог подумать?! Американских частей не заметили?
   – Никак нет, – покачал головой генерал-лейтенант. – Никаких следов.
   – Значит, надо нам помочь союзникам, – на лицо Конева неожиданно выползла хитрая улыбка. – Из состава гарнизона города выделите танковый и стрелковый батальоны. Думаю, этого хватит. Выступление – сегодня же ночью. Задача – занять Линц. Вопросы есть?
   – Никак нет, товарищ маршал, – генерал выдержал паузу. – Все же я не могу понять, почему Радлов ничего не сообщил? Ведь полностью уничтожить отряд разведчиков не так просто. Кто-нибудь да спасся бы.
   – Возможно, потерял твой Радлов бдительность, – мрачно сказал Конев. – Мирная жизнь – она быстро расхолаживает.
   Благодатов лишь вздохнул:
   – Разрешите идти?
   – Разрешаю, – кивнул маршал. – Выполняйте. Приказ будет через час.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   25 июля 1945 года, 20:05–20:24
   Обширное помещение освещалось только свечами, а окна, несмотря на теплый летний вечер, были плотно закрыты черными шторами. В углах копился мрак, и сурово блестели лезвия развешенных на стенах мечей. Пахло пылью и еще чем-то сладковатым.
   – Да славятся Господа Земли, и да пребудет с нами их благословение, – произнес мужчина, сидевший во главе стола.
   Лицо его было плохо видно, и казалось, что оно то удлиняется, то укорачивается в такт колебаниям языков свечей. Блестела выбритая налысо голова, на макушке чернела круглая церемониальная шапочка.
   – Да славятся! – хором повторили еще восемь человек, сидевших по четыре с каждой стороны длинного стола из темного дерева.
   – И чтобы сила их не скудела и вечно пребывала с нами, – проговорил нараспев сидевший во главе, когда-то просто профессор Фридрих Хильшер, ныне – старший из арманов замка Шаунберг. – Пожертвуем им по капле священной арийской крови.
   Он взял лежавший перед ним на столе короткий кинжал, на рукоятке которого золотом был выгравирован знак – прямая линия с отходящей от нее веточкой [15 - Руна Каун, означающая в том числе и расовую чистоту.], а на лезвии – надпись: «Твоя кровь – высшее, что ты имеешь», и уколол острием подушечку большого пальца.
   Темная капля набухла и сорвалась, чтобы спустя мгновение разбиться о поверхность стола. За ней последовали еще восемь товарок. Тьма в углах, казалось, зашевелилась. Из нее полезли отростки, словно щупальца, пытаясь ухватить людей у стола. Напряжение в комнате стало ощутимым, воздух словно нагрелся.
   – Приношение принято, – сказал Хильшер, когда по залу пронеслось веяние свежего воздуха.
   Кинжалы легли на стол, и заговорил тот, кто сидел последним по левую руку от предводителя.
   – Что же, раз все формальности соблюдены, может, перейдем к делу? – сказал он звучным баритоном, и на лице его отобразилась ироническая усмешка.
   – Вы знаете, Август, что это не формальности, – строго остановил его Хильшер. – Без ритуалов мы потеряли бы силу, стали бы обычными людьми.
   – Ладно, ладно, молчу, – примирительно поднял ладони ироничный доктор Хирт, прославившийся некогда составлением коллекции «расово неполноценных» черепов в Страсбургском университете.
   Голос его мало подходил к уродливому, страшному лицу. Не зря в свое время доктора Хирта в СС за глаза прозвали «мертвой головой».
   – Говорите, Хельмут, – кивнул Хильшер.
   – В лагере у Зальцбурга освобождено около трех тысяч человек, – сообщил бригаденфюрер Беккер. – Все они – бывшие солдаты войск СС, дивизий «Адольф Гитлер», «Рейх», «Мертвая голова», «Гогенштауфен» и «Гитлерюгенд». Скорее всего, это все, кто уцелел в данных подразделениях. Кроме того, американцы устроили рядом с лагерем склад военной техники, в котором мы обнаружили пятьдесят танков «Пантера» и «Тигр», три десятка «САУ», находящихся в боеспособном состоянии. Стрелкового оружия и боеприпасов тоже вполне достаточно.
   – Все это очень хорошо, – резким голосом проговорил сидевший напротив Беккера человек. – Но зачем нам танки? Разве в этом наше оружие?
   – Вы правы, товарищ, – примирительно сказал Хильшер. – Но бригаденфюрер Беккер в первую очередь – солдат, и нет смысла его в этом упрекать. Танки нам пригодятся. Но сейчас надо решать иные проблемы, – бывший профессор повернулся к Виллигуту, который сидел, нахохлившись, точно старая ворона: – Сколько у нас блуттеров?
   – Десять, – ответил тот мрачно. – Но что толку? Операторов всего шестеро: я, Ганс, Феликс, Август, а также доктора Шульц и Хагер.
   – Придется вам этой ночью поработать, – мягко сказал Хильшер. – До утра надлежит проверить всех освобожденных воинов СС.
   – Ладно, – проворчал Виллигут, и лицо его помрачнело.
   Работать ночью ему не хотелось, но Карл хорошо понимал, что без тяжелой работы победа не придет.
   – Теперь другой вопрос, – Хильшер перевел взгляд на морщинистого бригаденфюрера, на того, что недавно наблюдал за пытками пленника. – В каком направлении прежде всего надлежит атаковать?
   – Берлин, – пробурчал Ульрих. – Это сердце нашей страны.
   – Далеко, – покачал головой Беккер. – Тогда уж сначала Мюнхен. Родина партии!
   – Нет, только Вена! – визгливо выкрикнул невысокий круглолицый человечек, что до сих пор сидел молча. – Это – центр, откуда наша раса сможет начать восхождение, и без ее захвата наше предприятие обречено на провал!
   – Йорг, там русские, – мягко улыбнулся Виллигут, – а не какие-нибудь янки, и выбить их из Вены будет столь же нелегко, как и взять Москву.
   – Ну и что? – круглолицый резко вскочил. На губах его появилась пена, глаза яростно сверкали. Даже заметная одышка не мешала торопливой речи. – Они – ничто по сравнению с высшей расой, что приходит на смену смешному и глупому человечеству! Мы смешаем их с навозом и легко отобьем Вену – священный город для каждого арийца!
   – Тише, – поднял руку Хильшер, и Йорг Ланц фон Либенфельс, если судить по документам – хозяин замка, послушно сел, пытаясь восстановить дыхание. Против авторитета бывшего профессора он пойти не рискнул. – Доверим же решение судьбе!
   Хильшер извлек из кармана небольшой мешочек темной ткани, внутри которого что-то мягко постукивало. Блеснула золотом вышитая на боку мешочка двойная свастика.
   – Укажите нам путь, Господа Земли! – сильный голос Хильшера улетел к высокому потолку, и в ответ сверху, как показалось, донесся едва слышный шепот. – Куда следовать нам, предвозвестникам новой эпохи, нового человечества?
   Профессор запустил руку в мешочек и очень осторожно извлек оттуда небольшой кусочек дубовой коры. Затаив дыхание, сидевшие за столом наклонились вперед, пытаясь рассмотреть, какую руну выбросила судьба?
   Хильшер перевернул пластинку коры, и на обратной ее стороне обнаружился рисунок – та же молния, что блестела на петлицах эсэсовцев. Когда-то давно ее красили багровым, и теперь казалось, что в узких прорезях плещется кровь.
   – Зиг, – потрясенно пробормотал фон Либенфельс. – Руна победы!
   – А также восхода, – усмехнулся Виллигут.
   – Быть по сему! – прервал комментарии Хильшер. – На восток, на Вену! Хельмут, когда мы будем готовы выступить?
   – Учитывая, что на завтра запланирована отправка специальных групп, то не ранее вечера, – после паузы сказал Беккер. – Да и раньше делать это опасно. Противник, имея превосходство в воздухе, легко уничтожит танки на марше. А атаковать крупный город без боевой техники я отказываюсь.
   – Хорошо, – кивнул Хильшер. Гадание словно истощило его. Глаза потеряли блеск, а голос зазвучал глухо. – Детали обсудим завтра. Есть еще у кого-нибудь что-то, что он желает сообщить совету арманов?
   Ответом была тишина.
   Заскрежетали по полу ножки отодвигаемых стульев. Свечи погасли, и люди один за другим разошлись, оставив зал в полной темноте.
   В ней он и пребудет до следующей встречи.

   Нижняя Австрия,
   окрестности города Амштеттен.
   26 июля 1945 года, 8:27 – 9:59
   Вошедший в город взвод разведки был атакован почти сразу. Донесся треск очередей, и затем все поразительно быстро стихло. Полковник Ковалев глянул на замолчавшую рацию и выругался.
   А затем отдал приказ атаковать. Тридцатьчетверки, лучшие боевые машины войны, заревели моторами и поползли вперед. Рядом с ними, как муравьи в компании с толстыми носатыми жуками, побежали пехотинцы.
   Нападавшие втянулись в пределы городка, не встречая сопротивления. Но когда последняя машина исчезла меж домов, поднялась пальба. Одновременно раздалось несколько разрывов, и сердце полковника екнуло. Подсказало, что что-то там, на узких улочках, совсем не так.

   Передний танк уронил аккуратный забор и выехал на совершенно пустынную улицу, по сторонам которой стояли одинаковые, словно близнецы, дома.
   Но не успел командир танка удивиться отсутствию противника, как в башню ударили сразу два фаустпатрона. В броне образовалось отверстие размером с кулак, и внутренности боевой машины наполнило пламя…
   На танке, шедшем чуть впереди автоматчиков, скрестились два огненных клинка, и он вмиг загорелся, превратившись в чадящий кусок металла. Взрывной волной пехотинцев швырнуло на землю.
   Лишь те, кто был дальше, остались на ногах.
   Второй танк разворотил выстрелом один из домов, в котором была засада. Другой оказался под мощным автоматным огнем. Но особых выгод это не принесло, так как оба строения оказались пусты. Каким образом те, кто применил фаустпатроны, успели покинуть место засады, оставалось непонятным.
   Осторожно обогнув погибшего собрата, танковая колонна тронулась далее. Пехота теперь выдвинулась вперед и принялась осматривать дома. Но всюду царила пустота, даже местные жители куда-то подевались.
   Тем неожиданнее оказалась атака. Сначала послышалась короткая перестрелка на правом фланге, но быстро стихла. Наступавшие не обратили на нее внимания, решив, что фланговое охранение наткнулось на противника. Поскольку просьб о помощи не поступало, то все, скорее всего, закончилось благополучно.
   Но тут вдоль улицы сзади ударили два пулемета, судя по звуку – переделанные авиационные «МГ-151». Неясно было, как противник сумел закинуть в тыл наступавшим станковые махины весом в сорок с лишним килограммов.
   Но советским солдатам, попавшим под огонь, было не до того, чтобы искать ответ на этот вопрос. Пули калибром в двадцать миллиметров буквально выкосили улицу, оставив в живых лишь тех, кто упал или укрылся за корпусом танка. Таких было немало, но все же потери оказались велики. Улица покрылась убитыми и ранеными. Даже сквозь рев моторов пробивались крики и стоны.
   Шедший последним танк развернул башню, но в прицеле никого не обнаружил. Пулеметчики с непостижимой скоростью покинули улицу. Тем не менее тридцатитонная машина поползла назад, поводя пушкой, словно слон – хоботом.
   Гибель ее была быстрой. Выскочившие из-за домов две серые тени одинаковым движением вскинули к плечам палки с утолщением на конце, раздался грохот, и танк, пораженный в башню, потерял боевое значение. А серые тени исчезли так быстро, что пехотинцы не успели открыть по ним огонь.
   – Что за черт, – пробормотал один из солдат, добравшийся до Австрии от самого Сталинграда. – С кем мы воюем-то? Человек не может двигаться так быстро!
   Ответом ему было угрюмое молчание.

   Полковник Ковалев выслушивал доклады с передовой и все больше мрачнел. Потери оказались такими, что впору было подумать, что двум батальонам противостоит полная дивизия СС, укомплектованная опытными солдатами. Не добавляли оптимизма и странные сообщения о том, что солдаты противника двигаются быстрее ветра.
   – Отходить! – отдал приказ полковник, и тут прилетевшая из-за спины пуля угодила точно в рацию.
   Вторая свистнула рядом с головой, и Ковалев поспешно упал. Около него бухались на землю офицеры и солдаты, минометчики суматошно метались меж своих орудий, задравших к небу толстые жерла.
   Обстрел продолжался, и вскоре стало ясно, что противник, пользуясь домами как прикрытием, подобрался почти вплотную. Впервые за долгое-долгое время полковник подумал, что сегодня его часть может потерпеть поражение.

   Последнего приказа Ковалева в Амштеттене не расслышали, но самостоятельно приняли решение отходить. Танки, а их к этому моменту уцелело пятнадцать из двадцати, тяжело ворочались, с грохотом круша строения. Слышался треск ломавшихся деревьев. Матерились пехотинцы, перевязывая товарищей и одновременно пытаясь смотреть по сторонам.
   Кто знает, откуда последует очередной выпад противника?
   А тот атаковал раз за разом, не давая передышки. То и дело из клубов дыма и пыли возникали фигуры в серых мундирах. С изящной стремительностью выходили на огневые рубежи и стреляли, стреляли, стреляли. Фаустпатроны у немцев, к счастью, кончились, но «Панцершреки» [16 - Реактивные противотанковые ружья.] делали свое дело исправно, поражая лишенные маневренности танки. Сами же солдаты с реактивными ружьями перемещались столь быстро, что обстрелять их не всегда успевали даже автоматчики, не говоря о танкистах.
   В один момент пораженными оказались сразу две боевых машины. Сдвоенный взрыв ударил по ушным перепонкам, и сразу немцы пошли в массированную атаку. Среди клубов дыма замелькали серые мундиры, послышался треск автоматов.
   Лишенные командования бойцы не смогли оказать дружного отпора, и бой распался на короткие схватки. В них немцы почему-то имели значительное преимущество. Они несли потери, но совсем небольшие, а советская пехота довольно быстро полегла до последнего человека.
   Два танка, натужно ревя моторами, ухитрились выбраться из окружения. Но с того места, где должен был располагаться резерв и командование, по ним тоже начали стрелять. Хорошо хоть, что только из ручного оружия.
   Командиры танков ринулись на прорыв. Разогнали выстрелами из пушек эсэсовцев, раздавили несколько минометов и с максимальной скоростью понеслись по шоссе, ведущем на восток, к Санкт-Пельтену, и дальше – к Вене.

Глава 3

   Мы, национал-социалисты… приостановим миграцию немцев на юг и запад и обратим наши взоры на земли, расположенные на востоке… Говоря сегодня о жизненном пространстве в Европе, мы в основном можем иметь в виду лишь Россию и ее вассальные пограничные государства. Сама судьба указывает нам этот путь.
Адольф Гитлер, 1923

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   26 июля 1945 года, 11:03–12:57
   Ночь в подземелье была страшной.
   Спать, лежа на холодном сыром полу, никто не рискнул. Пришлось отдыхать, сидя у стены, тесно прижавшись друг к другу. Так получалось немного теплее. Для естественных потребностей предназначалась дыра в полу, обнаруженная в одном из углов. Со связанными руками спускать штаны было неудобно, и приходилось пользоваться помощью товарищей. Пить пленникам не давали, и к утру их начала мучить жажда.
   Петр уснуть не смог. После допроса болели все внутренности, хотя синяки, да и то не особенно большие, остались только на лице. Но стонала, жалуясь на судьбу, печень, ныли почки, в животе не проходила резь, в сердце время от времени точно вонзались раскаленные иголочки.
   Новый день, судя по ощущениям, давно наступил, но в подземелье оставалось все так же темно.
   Потом раздались приглушенные шаги и открылась дверь. Выяснилось, что пленникам принесли воду. Сержант-тюремщик, сопровождаемый двумя автоматчиками, поставил грязный тазик на пол и отступил, надеясь полюбоваться, как русские скопом кинутся к воде, пихая и отталкивая боевых товарищей. Но немца ждало разочарование.
   – Подходить по списку и не толкаться! – скомандовал Петр. – И по три глотка! Ахметгалиев – вперед!
   Низенький татарин проворно поднялся и засеменил к тазику. За ним вставал идущий следующим по списку Борисов. Петр знал своих солдат и верил, что у них хватит терпения и стойкости.
   – Черт подери! – выругался нацист, не получив желаемого удовольствия, и покинул подвал. Вновь стало темно. Слышались лишь шаги, нетерпеливое дыхание, а затем легкий всплеск, когда очередной солдат припадал к воде.
   Петр помнил список разведчиков наизусть и выкрикивал фамилии вслух.
   Сам подошел к воде последним.
   Тазик пах отвратительно. Скорее всего, ранее из него поили свиней. Но на вкус вода была слаще тех изысканных напитков, что подают в лучших ресторанах. На долю капитана досталось всего два глотка.
   К удивлению пленников, спустя примерно полчаса в коридоре вновь раздались шаги. Дверь заскрипела, и на пороге появился давешний тюремщик, угодливо вьющийся вокруг полного старика в погонах бригаденфюрера. В руках пожилой держал небольшой черный чемоданчик.
   – Проходите, герр Виллигут, – бормотал тюремщик, извиваясь всем телом. – Тут не очень чисто…
   – Ничего, это не важно, – сказал старик и перешагнул порог.
   Вслед за бригаденфюрером в помещение проникли трое автоматчиков с фонарями. Последним вошел тот самый Август, что вчера прервал допрос Петра. На лице его читалась усталость, но на губах блуждала усмешка, что вполне подошла бы Мефистофелю.
   – Так вы, доктор, думаете, что блуттер сломался? – поинтересовался бригаденфюрер, продолжая, судя по всему, начатый ранее разговор.
   – Вне всяких сомнений, – усмехнулся Август. – Если при исследовании чернявого низкорослого солдата из вспомогательных частей дивизии «Гитлерюгенд», добровольцы в которую набирались неизвестно где [17 - В Бельгии.], он говорит мне, что передо мной ариец, то я имею право усомниться в работоспособности прибора.
   – Конечно, – кивнул Виллигут, усаживаясь на принесенный одним из охранников стул. Чемодан на его коленях щелкнул запорами и послушно открылся, словно рот перед дантистом. – Сейчас посмотрим.
   Пару минут бригаденфюрер молча возился во внутренностях чемодана, чем-то щелкал, удовлетворенно ворча. Август молча стоял рядом, иногда без любопытства поглядывая на пленников.
   – Так, – сказал Виллигут после паузы. – Теперь нужен подопытный. Ну-ка посветите!
   Охранники послушно подняли фонари, освещая лица пленников. Те щурились от яркого сияния, пытались спрятать лица.
   – Вон тот подойдет, – ткнул бригаденфюрер пальцем, острым и тонким, как карандаш, в раскосого крепыша Ахметгалиева.
   Двое охранников шагнули вперед и вздернули пленника на ноги. Тот сопротивлялся, но удар в живот решил дело. Обмякшего, словно тряпичная кукла, Ахметгалиева подтащили к сидевшему эсэсовцу.
   – Так, мне нужна его рука.
   Пленнику быстро сняли с запястий веревку. Спустя миг его ладонь, направляемая руками автоматчика, скрылась за крышкой чемодана.
   Все немцы смотрели в этот миг на бригаденфюрера, и не воспользоваться моментом было глупо.
   Петр подтолкнул локтем Михайлина. Кивком головы показал ему на единственного незанятого охранника. Сержанта, состоявшего при тюрьме, капитан в расчет не брал. Всем известно, что подобные субъекты – сплошь трусы. Сам же он хотел броситься на Августа, надеясь, что товарищи не подведут и сладят с остальными.
   Ахметгалиев слабо охнул, и Петр рванулся вперед. Еще не отошедшее от вчерашних пыток тело повиновалось плохо, но разведчик подавил сопротивление мышц и суставов. Он вложил в бросок остаток сил и всю злость на врага.
   Блеснули удивлением глаза Августа, казавшиеся в полутьме фиолетовыми. Капитан всем телом обрушился на немца. Вместе с ним рухнул на пол. Больно ударился плечом о пол. Но не успел Петр даже зашипеть, как оказался вздернут вверх, словно нашкодивший котенок.
   Он висел в воздухе, пытаясь понять, что произошло. И с изумлением осознавал, что его, весящего почти восемьдесят килограмм, держит в одной руке охранник…
   И как немец среагировал столь быстро?
   Михайлин, силач, легко одолевавший в схватке двоих, а то и троих, находился в еще более жалком положении. Колено охранника покоилось на его затылке, а сам великан лежал, вдавленный в пол.
   Попытка бунта была пресечена в зародыше.
   – Поднимайтесь, гауптштурмфюрер, – послышался спокойный голос Виллигута. – Это существо ничего вам не сломало?
   – Нет, – брезгливо ответил Август. – Но я весь в грязи, и воняет от меня, скорее всего, дерьмом!
   – Ничего, мыло, слава Вотану, в Шаунберге в достатке, – бригаденфюрер хохотнул. – Идите сюда, Август, посмотрите на результат. А вы, – тут Виллигут повернулся к охране, – положите этих тварей на прежнее место.
   Петр ощутил, что летит, и в испуге сжался, ожидая удара.
   Упал, однако, на мягкое. Кто-то зашипел, кто-то выругался, а капитан поспешно отполз на свободное место.
   – Вот, видите, все как положено, – говорил тем временем Виллигут. – Давайте еще кого-нибудь.
   Последовала возня и слабые стоны. Ахметгалиева, судя по всему, вернули на место тем же способом.
   – Кого, герр Виллигут? – подобострастно спросил тюремщик.
   – А давай вот этого, строптивого, – со смешком сказал Август. – Посмотрим, что он из себя представляет.
   Петра грубо ухватили за руки и потащили к бригаденфюреру.
   Спустя миг Радлов был развязан, но какую-то выгоду из этого вряд ли смог бы извлечь. Руки сдавили словно стальными тисками, и сопротивляться не было никакой возможности.
   Зато теперь он мог видеть внутренности чемоданчика. Крышка выглядела обычной, только была исписана странными остроконечными символами. Но зато полость целиком закрывала черная пластина. В ее верхней части шел ряд попарно расположенных колесиков с цифрами, поставленных на ребро, словно в цифровом замке.
   Всего их было восемь, отметки в каждой паре стояли на нуле. Рядом с каждой из них находилась буква. В середине пластины горделиво расположилась выемка с иглой в центре. В самом низу торчала большая черная кнопка.
   – Что же, приступим, – деловито сказал Виллигут.
   Руку Петра потащили вперед, и указательный палец буквально насадили на иголку. Боли почти не было. Затем палец сдавили, и тут-то укол начал саднить. Ладонь пленника грубо отдернули в сторону, и на кончике иглы осталась висеть маленькая капелька крови, матово блестевшая в свете фонарей.
   Некоторое время она оставалась на месте, словно раздумывая, что делать, а затем скользнула вниз, размазавшись по телу иглы.
   Внутри чемоданчика что-то щелкнуло, затем едва слышно загудело. Виллигут удовлетворенно кивнул, и тотчас начали вертеться некоторые из колесиков с цифрами. Правое колесико в каждой паре, как понял Петр, означало единицы, а левое – десятки.
   Чем дальше крутились колесики, тем больше округлялись глаза бригаденфюрера. Когда же гудение стихло и колесики замерли, то на лице его отобразилось самое чистое, прямо-таки детское, недоумение.
   – Этого не может быть! – сказал он, потирая лоб.
   Гауптштурмфюрер, нагнувшийся, чтобы лучше видеть результат, проговорил со смешком:
   – Да, похоже, эта штука все же не работает!
   – Не мо… – начал Виллигут каким-то низким голосом, и голос прервался, перешел в хрип.
   Взглянув на пожилого эсэсовца, Петр обомлел. Тело немца сотрясали корчи, глаза бешено сверкали, а лицо корежило судорогой. Когда бригаденфюрер вновь заговорил, то голос был совсем другой, не тот, что раньше.
   – Я вижу, – прохрипел Виллигут, в то время как Август ухватил его за плечи, не давая упасть со стула. Один из охранников подхватил прибор, и вовремя. Еще миг – тот свалился бы на пол. – Это город, большой город… В пламени! Вот, вот…
   Щелкнули застежки закрывшегося чемоданчика, и это помогло припадочному немного прийти в себя. Он перестал биться. Но взгляд, направленный в потолок, пугал неподвижностью, а губы двигались словно сами по себе, порождая глухой голос:
   – Да, это Рим… Вот мраморные дворцы, вот Капитолий! Всюду кровь… Я слышу лязг оружия… Сражаются, они сражаются! Воины, чьи кудри блистают благородным золотом… Они врываются в дома, легко убивают изнеженных римлян… А ведет их…
   Тут тело старика выгнуло дугой. Гауптштурмфюрер отлетел в сторону, а Виллигут оказался на ногах. Горящий взгляд уперся прямо в Петра, а поднятый палец казался острым, словно копье. Еще миг, и ударит, прямо в горло…
   – Он! – крикнул бригаденфюрер, указывая на капитана. – Их ведет он!
   Крик, казалось, исчерпал все силы бесноватого. Глаза его закрылись, ноги стали подкашиваться, и, не подскочи тюремный сержант, старик точно упал бы. А так Виллигута усадили на стул, и он довольно быстро пришел в себя.
   – Ничего себе, – сказал Август, и в словах его чувствовалось потрясение. – Кто бы мог подумать?
   Он посмотрел на Петра, и тот ощутил в этом взгляде какой-то странный интерес, смешанный с уважением.
   – Хотя череп, безусловно, арийский, – после недолгого осмотра продолжил гауптштурмфюрер. – Как я сразу не заметил?
   – Такое трудно заметить, – прокашлявшись, слабым голосом проговорил бригаденфюрер. – Как в черве рассмотреть бога? Почти невозможно!
   – Так ты думаешь, что это сам Аларих [18 - Вождь вестготов, которые первыми из варваров взяли и разграбили Рим.]? – В голосе Августа слышалось сомнение, жить которому, похоже, оставалось недолго.
   – Несомненно, – кивнул пожилой эсэсовец, поднимаясь со стула. – Великий вождь, первым доказавший, что германцы сильнее Рима. Так что с прибором все в порядке.
   – Похоже на то, – без особого желания согласился гауптштурмфюрер.
   – Ладно, – Виллигут закряхтел, чуть не в первый раз показывая, что устал. – Надо будет поговорить с ним наверху, в более комфортных условиях.
   Последовал кивок охранникам и приказ:
   – Берите его. Но осторожно, без членовредительства.
   Капитана подняли и понесли. Затих позади удивленный ропот товарищей. Лязгнула запертая дверь, и мимо поплыли стенки коридора. Петр успевал только шевелить ногами, время от времени касаясь ими пола, с такой скоростью его тащили. Загрохотали ступеньки винтовой лестницы, и подвал остался внизу. Пленника повели, точнее, поволокли через переплетение коридоров и лестниц. Скоро он совершенно потерял направление. Пришел в себя лишь в большой комнате, когда его усадили на стул. Руки так и не связали.
   Сквозь открытое окно врывался восхитительно свежий воздух. В первые мгновения Петр просто дышал, освобождая легкие от смрада подземелья. Мелькнула мысль о побеге, но быстро пропала. За окном виднелся лишь самый верх замковой стены, да еще небо. Судя по высоте, прыжок закончится лишь тем, что он сломает себе ноги.
   Отдышавшись, разведчик осмотрелся. Одну из стен занимал огромный книжный шкаф. Корешки некоторых книг были чудовищной толщины, другие фолианты выглядели очень древними. Пахло в помещении старой бумагой.
   Сбоку от окна стоял массивный письменный стол, изготовленный, скорее всего, в прошлом веке, когда делали прочно, на столетия. За ним располагалось кресло с высокой спинкой.
   Послышался шум шагов, и вошел Виллигут. Вслед за ним появились двое охранников, тех же самых, что были в подземелье. Один из них тащил сверток.
   – Я знаю, что вы говорите по-немецки, – сказал бригаденфюрер, усаживаясь в кресло.
   – Да, – мрачно буркнул Петр.
   – Хорошо, – Виллигут удовлетворенно кивнул. – Вам принесли одежду, так что переодевайтесь. А то сейчас от вас слишком пахнет.
   И немец сморщил нос. Капитан развернул сверток, положенный ему на колени. Там оказалась ослепительно белая форма унтерштурмфюрера тридцать седьмой кавалерийской дивизии СС «Лютцов».
   – Я не буду это носить, – проговорил Петр решительно, и одежда полетела на пол.
   – Зря, – печально вздохнул Виллигут. – Гражданской одежды у нас все равно почти нет. Есть еще черная форма, имеется серая, и в большом количестве. Но ее я вам даже и не предлагаю. Одевайте это.
   – А вот вы стали бы носить форму Советской Армии? – спросил Петр воинственно.
   – Да, – кивнул старый эсэсовец. – Если бы не было иного выбора. Не в форме дело. Вот если бы на мне не было этого мундира, разве бы вы отнеслись ко мне по-другому?
   – Ну, скорее да, – поколебавшись, ответил Петр.
   – Эх, сильно вас изуродовало большевистское воспитание! – Виллигут укоризненно покачал головой, словно дедушка, слегка осудивший любимого внука. – Надо смотреть на внутреннюю сущность, а не на внешнюю оболочку. Можете содрать нашивки и погоны, если они так мешают.
   Петр угрюмо набычился:
   – Не буду! И зачем вы, вообще, меня сюда притащили? Уж лучше в подвале, но с товарищами, чем здесь, с вами!
   – Ладно, – довольно легко согласился Виллигут. – Не хотите одеваться – ваше дело. А цель вашего освобождения я объясню позже. Сейчас же позвольте представиться. Я – Карл Виллигут.
   – Ну-ну, – хмыкнул Петр.
   Но бригаденфюрер не обратил на скепсис никакого внимания.
   – Вы ведь родом из Прибалтики? – спросил он.
   – Нет, – ответил Петр уверенно. – Я с Поволжья.
   – Хм, странно, – бригаденфюрер нахмурился, но тут же на его лице возникла довольная улыбка. – Там ведь была республика немцев, если не ошибаюсь?
   – Была, – кивнул капитан, не очень понимая, к чему клонит нацист.
   Дальние предки Радлова вроде и в самом деле были из колонистов, во времена Екатерины Второй приехавших осваивать дикий край. Но какое это имеет значение?
   – Так вот, вы по крови – немец, ариец, если хотите, – Виллигут говорил терпеливо и спокойно, как учитель в классе для умственно неполноценных детей. – И имя ваше должно звучать как Петер Радлофф.
   – Ну уж нет, – замотал головой Петр. – Я – советский человек, а уж кто по крови – это неважно.
   – Это как раз важно, – бригаденфюрер устало вздохнул, досадуя на непонятливость собеседника. – Все же еврейские комиссары забили вам мозги своими бреднями! Помните тот прибор, которым я вас обследовал в подземелье?
   – Конечно.
   – Так вот, это блуттер [19 - От нем. Blut – кровь.], изобретение профессора Хильшера. Он позволяет с высокой точностью определять, кто человек по крови, – Виллигут вновь улыбнулся.
   – Это какой-то бред, – уверенно сказал Петр, не ощущая все же особой убежденности. – Это невозможно!
   – Все возможно, – лицо старика стало серьезным, – когда за дело берется наука, вооруженная истинно прогрессивным арийским подходом к проблеме и не замутненная еврейскими предрассудками. Сейчас я все объясню. В свое время доктор Бруно Шультц, гауптштурмфюрер нашего Ордена [20 - СС, по идее основателей, – рыцарский орден, наследник традиций тамплиеров и Тевтонского ордена.], создал шкалу для оценки кандидатов в СС с точки зрения их расовой чистоты. Он выделил пять групп: чисто нордическую, преобладающе нордическую, или же фалическую, группу, группу с гармонической смесью обоих рас с легкой примесью альпийской, динарской и средиземноморской крови. В четвертую группу он выделил гибридов с преобладанием восточной крови, а в пятую – метисов неевропейского происхождения. Понятно, что использовать эту классификацию из-за ее расплывчатости при создании прибора было невозможно. Пластомер доктора Роберта Бюргера-Вилингена [21 - Реально существовавший инструмент для определения расовой чистоты посредством измерений параметров черепа.] слишком неудобен в обращении. Профессор Хильшер предложил свою методику. Он выделил восемь типов крови, что может течь в жилах современного европейца: арийскую, балтскую, романскую, кельтскую, славянскую, угорскую, тюркскую и еврейскую.
   – И что? – спросил Петр. Голова его от большого объема бессмысленных сведений, потребленных натощак, непомерно раздулась, и логику бригаденфюрера он улавливал с большим трудом.
   – А то, что прибор показывает, сколько процентов какой крови находится в том или ином человеке. Таким образом, мы получаем научно обоснованную возможность узнать, кто является арийцем, а кто – нет.
   – И зачем?
   – Как? – Седые брови Виллигута взлетели почти к волосам. – Это коренной вопрос! В практике СС использовалась длиннющая процедура бумажной проверки всех предков человека с тысяча восьмисотого года для рядовых, и с тысяча шестьсот пятидесятого – для офицеров. Она занимала очень много времени, да и не могла дать полной гарантии. А с появлением блуттера все эти трудности преодолены!
   – Почему же прибор так и не нашел применения? – Петру все труднее было следить за нитью разговора. Кружилась голова, болели мускулы. Сказывались пытки и усталость.
   – Во-первых, слишком поздно он оказался изобретен. Действующая модель появилась в январе сорок пятого, – бригаденфюрер вздохнул. – А во-вторых, многие из руководителей Рейха оказались бы после проверки не столь чистокровными арийцами, как им хотелось бы. Поэтому нашему изобретению не дали хода.
   – И что показал ваш прибор относительно меня? – собственные слова громом отдавались в ушах, хотя на самом деле капитан говорил очень тихо.
   Но Виллигут его услышал.
   – Девяносто пять процентов германской крови! – с трепетом произнес он. – И пять – славянской. Мы было решили, что блуттер барахлит, но…
   Комната мягко закружилась перед глазами Петра, и спустя мгновение он ощутил правым боком легкий удар. Где-то в глубине разума понял, что упал на пол, но ему было совершенно все равно.
   Его приподняли, несколько раз стукнули по щекам. Сознание слегка прояснилось, но Петр по-прежнему ничего не видел. Голос Виллигута доносился откуда-то издалека, как из соседней комнаты, и в нем чувствовалось искреннее сожаление:
   – Как нехорошо! Вам ведь надо отдохнуть и поесть! А я замучил вас разговорами!
   Не успел разведчик удивиться заботливости фашистов, как его подняли и понесли. Сквозь туман проступили покачивавшиеся по сторонам стены. Затем навалилась новая волна слабости и погасила последние мысли.
   Всю оставшуюся дорогу эсэсовцы тащили полностью бессознательное тело.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военный комиссариат
   Советской Армии по Австрии.
   26 июля 1945 года, 14:03–14:15
   – Из сводного отряда, направленного в Линц, уцелели всего два танка, – в словах Благодатова звучала горечь поражения, неизвестная советским офицерам и солдатам очень давно.
   Конев нахмурился.
   – Как такое могло случиться? – спросил он.
   – Похоже, что масштабы восстания гораздо больше, чем мы предполагали, – ответил комендант Вены.
   – Значит, американцы, в нарушение договоренностей, сохраняли немецкие части в боевой готовности, за что и поплатились, – по лбу маршала причудливыми волнами покатились морщины. – А нам расхлебывать! Какими силами располагает комендатура?
   – В гарнизоне – две стрелковые дивизии, – глаза Благодатова сурово блестели за стеклами очков, и вид его был далек от обычного благодушного, – и танковый батальон… был. На аэродроме – звено истребительной авиации, звено бомбардировочной авиации и разведывательные самолеты.
   – Придется пока обходиться этим, – маршал огладил лысину. – Я сегодня созвонюсь с Жуковым [22 - В июле сорок пятого – главком Вооруженных сил СССР в Германии.] и, если что, позже вызову из Праги еще две дивизии. Надеюсь, что этого хватит. Ваша задача, товарищ генерал – подготовиться к отражению возможного наступления с запада. Все ясно?
   – Так точно, – ответил генерал-лейтенант.
   – Тогда выполняйте.

   Штирия, окрестности города Айзенэрц,
   пост на границе английской зоны оккупации.
   26 июля 1945 года, 14:39–14:51
   Стоявший на посту «Томми» [23 - Прозвище солдат английской армии.] лениво жевал жвачку и на шагавшего по дороге человека не глядел. Зачем? Опасности ждать не от кого, а рассмотреть очередного аборигена, идущего из американской зоны, чтобы навестить родню, всегда успеет…
   Краем глаза отметил необычный покрой одежды подходящего, а когда повернул голову, тот был уже рядом. Спокойное лицо, отсутствие оружия и эсэсовский мундир, незаношенный, словно только со склада.
   «Томми» успел лишь удивиться. Но на то, чтобы поднять оружие или закричать, времени ему не хватило. Человек в серой форме атаковал стремительно, словно кобра. Мгновение – и шея незадачливого солдата оказалась сломана.
   Эсэсовец деловито поднял упавший автомат «СТЭН». Шагнул внутрь поста, спустя мгновение там дробно разнеслась очередь. Затем еще одна, потом все стихло.
   Человек в сером мундире вышел из здания и помахал рукой в сторону небольшой рощицы на севере. Оттуда появились пять обвешанных оружием силуэтов. Быстро, бегом, они преодолели открытое пространство и оказались у стен поста.
   – Ты выиграл, Фриц! – сказал один из вновь прибывших с досадой. Он тяжело дышал и распространял сильный запах пота. Не лучше выглядели остальные. Без ущерба переносил жару лишь тот, кто в одиночку расправился с англичанами.
   – Да, – склонил он голову.
   – Теперь поход по заведениям Граца за мой счет, как и договаривались, – уныло проговорил проигравший. – И как ты только сумел его заморочить?
   – А никак, – лениво отозвался Фриц. – Точный расчет и знание психологии. Но не время болтать. Надо спрятать трупы. Быстро за дело!

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   25 июля 1945 года, 15:00–15:31
   – Солдаты! – Визгливый голос фон Либенфельса отражался от стен замка и казался громче, чем был на самом деле. Эсэсовцы, одетые в гражданскую одежду и выстроенные в семь коротких колонн – всего сорок девять человек, слушали внимательно.
   Оперативные группы уходили на задания, и арманы решили, что нельзя отпустить их без напутственной речи.
   – Солдаты! – повторил фон Либенфельс. – Вы – авангард арийского возрождения. В ваших руках – будущее нашей нации! Пусть ваша кровь повелевает вами, а боги, хранители германского семени, покровительствуют вам! Если ваша задача будет выполнена успешно, то противник, поработивший немецкие земли, будет обезглавлен и лишен возможности сопротивляться. Наши братья по всему Рейху поднимут голову и придут к нам на помощь! Да, пока нас мало, но британцы сохранили в Северной Германии в целости и сохранности группу «Норд». А там – сто тысяч солдат! Представляете, что будет, если все они примут Посвящение?
   Фон Либенфельс кривил душой. Пройти Посвящение все не смогут, в лучшем случае – треть. Кроме того, диверсионный удар по аэродромам – тактический ход, он позволит всего лишь свести на нет преимущество противника в воздухе. На несколько дней, и не более того. Но ради великой цели можно и соврать.
   – Будьте достойны славы предков, Зигфрида, Фридриха Барбароссы и фюрера, – продолжил он. – Идите и не останавливайтесь ни перед чем! Хайль!
   – Зиг хайль! – пять десятков рук одновременно взлетели в древнем приветствии, и глаза солдат заблестели.
   Фон Либенфельс кивнул, почувствовал, как навалилась одышка, досаждавшая в последние годы все чаще.
   Оперативные группы покидали двор замка.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   25 июля 1945 года, 16:22–17:29
   Проснувшись, Петр понял, что находится в незнакомом помещении. Лежал на мягкой кровати, голова была пустой и гулкой, словно опорожненная кастрюля, а уши ловили плеск воды.
   С некоторым усилием Радлов сел. Рядом с кроватью обнаружился столик, на нем – тарелка с едой: хлеб, сыр, зелень. Запахи коснулись ноздрей, и желудок принялся грызть ребра, словно обезумевший узник – стены камеры.
   Но Петр сдержал желание, ел аккуратно, неторопливо. Затем отхлебнул из небольшого кувшинчика. В нем оказалось молоко, жирное, деревенское.
   Сил прибавилось, кровь побежала по жилам немного веселее.
   После этого разведчик осмотрел помещение более внимательно. Комната небольшая, два на три метра, зато дверь – очень массивная. На узком окне – частая решетка, а из-за нее доносится тот самый плеск.
   Петр встал и, держась за стену, подобрался к оконному проему. За решеткой блеснула голубизной довольно широкая, но все же гораздо ýже родной Волги, река. Вниз до нее было более пятнадцати метров. Скорее всего, капитан находился в одной из башен замка. Отсюда хорошо просматривался противоположный берег – желтая полоска пляжа, кудрявая зелень кустов…
   Вздохнув, Радлов отошел. О свободе пока можно только мечтать.
   Дверь слегка скрипнула и приоткрылась. В полутьме за ней блеснула каска солдата, последовал короткий внимательный взгляд, и эсэсовец, на миг заглянувший к пленнику, исчез. Вскоре в помещении появился Виллигут. Выглядел он гораздо лучше, чем несколько часов назад, а кожа его потеряла серый налет усталости.
   Вслед за бригаденфюрером вошли двое охранников.
   – Я вижу, вы отдохнули, – заметил офицер СС, потом глянул на опустевшую тарелку. – И поели. Это хорошо.
   – Да, – ответил Петр твердо и сел на кровать.
   – Тогда, – бригаденфюрер выдернул из-под стола простой деревянный стул и сел на него, – продолжим нашу беседу.
   – Не вижу в разговорах никакого смысла.
   – А я вижу, – мягко усмехнулся эсэсовец. – Мы, насколько я помню, остановились на том, что я сообщил вам о вашей арийской крови?
   – Было такое, – разведчик мрачно кивнул.
   – Так вот, учитывая ваше происхождение из России, в которой, как известно, с двадцать четвертого года осуществляется программа расового смешения…
   – Что? – Петр не пытался скрыть изумления. – Что за бред?
   – Это правда, которую Сталин, естественно, скрывал, – с горестным видом покачал головой Виллигут. – Программа смешанных браков с целью преобладания монголоидного, тюркского элемента, проводится планомерно уже более двух десятков лет. Доказательства этого были у «Аненэрбе» [24 - «Наследие предков»; полное название – «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков», сначала отдельная организация, позже – подразделение СС, занимавшееся «научными» изысканиями.], но где теперь ее архивы?
   – Э… – только и смог сказать Петр.
   – Ваши девяносто пять процентов германской крови и всего пять – славянской позволили бы вам получить аненшайн [25 - Ahnenschein – свидетельство о происхождении, документ, удостоверяющий истинно арийское происхождение его владельца.] Рейха без всяких проволочек, – тут бригаденфюрер улыбнулся. Скорее всего, он пошутил. Но для советского человека его юмор оказался непонятен, а солдаты у двери как застыли статуями с самого появления, так и не дрогнули теперь.
   Поняв, что шутка не удалась, Виллигут нахмурился.
   – Что же, – сказал он. – Я несколько отклонился. Продолжим. Но ваш результат – пустяк. На том бы я и согласился с доктором Августом Хиртом, что блуттер сломан, но у меня было Видение!
   – Что, простите? – поинтересовался капитан, скептически приподняв брови.
   – Видение, – ответил старый нацист спокойно. – И я понял, что в прошлой жизни вы были великим вождем германцев Аларихом. Тем самым, который взял и разрушил развращенный Рим. Отомстил ему за все унижения, что римляне причинили арийцам!
   – То есть как? – Петр растерялся. Столь откровенного бреда он не слышал никогда. – В какой прошлой жизни?
   – Душа бессмертна, – проникновенно сказал Виллигут, – и переносится из тела в тело. Та душа, что ныне ваша, некогда двигала готом Аларихом.
   – Вы серьезно в это верите? – Петр ощущал рвавшийся наружу смех, пытался его сдержать, в результате издавал звуки, похожие на курлыканье. – Тогда вы точно все тут сумасшедшие!
   – Это не вопрос веры, – отмахнулся бригаденфюрер, не обращая внимания на поведение собеседника. – Это вопрос восприятия. Я вижу мир именно таким, а вот ваше восприятие изуродовано чудовищной выдумкой мирового еврейства – марксистской идеологией.
   – Все, что вы говорите про прошлые жизни, про бессмертие – это все чушь! – проговорил капитан, справившись с хохотом. – Как и ваше восстание. На что вы надеетесь? Возродить нацистскую Германию? Да вас же просто раздавят. Одной армии на это хватит, а их у союзников сейчас в Австрии и окрестностях не меньше десятка.
   – Ну и что? – эсэсовец потер подбородок, и глаза его недобро блеснули. – У нас есть оружие, которое опрокинет миллионные армии недочеловеков. У нас есть сверхчеловек!
   – Да ну? – Петр скептически скривил губы. – Очередной бред, как и видения с прошлыми жизнями?
   – Совсем нет, и сейчас я вам это докажу, – Виллигут повернулся к стоявшим у двери солдатам, приказал: – Ганс, отдайте автомат товарищу и подойдите.
   Солдат послушно передал штурмовую винтовку соседу и сделал два шага вперед. Петр недоуменно посмотрел на собеседника.
   – Давайте проведем небольшой эксперимент, – сказал тем временем бригаденфюрер. – Вот, видите, десантный нож. Ганс, дай его сюда.
   Лезвие длиной более тридцати пяти сантиметров блестело и выглядело достаточно грозным. Виллигут держал его неумело. Видно было, что сам он плохо представляет, как обходиться с подобным оружием.
   – Ну да, нож, – кивнул разведчик. – И что?
   – А сейчас я отдам этот нож вам, – с улыбкой сказал офицер СС. – И вы попробуете атаковать меня или Ганса, как вам будет угодно.
   – Вы издеваетесь? – нахмурился Петр. – Тут тесно, и я не в самой лучшей форме. Кроме того, если я преуспею, вы запросто сможете расстрелять меня.
   – Это вряд ли, поскольку шансов на успех у вас нет, – заметил Виллигут. – Ганс, ты готов?
   – Так точно, герр бригаденфюрер! – Лицо солдата было спокойным, в светлых, как зимнее небо, глазах читалась безграничная уверенность в себе.
   – Тогда за дело.
   Виллигут наклонился вперед и положил нож на самый край стола, на расстоянии около метра от Петра. Капитан медленно протянул руку, ребристая рукоятка ткнулась в ладонь.
   Ганс не шелохнулся.
   Нож оказался идеально сбалансирован. Разведчик некоторое время повертел его, оценивая остроту заточки и качество стали. Даже повернулся к окну, чтобы разглядеть фабричную марку. В момент, когда его руки скрылись с глаз немцев, резко развернулся и швырнул оружие.
   Увидел расширившиеся от страха глаза Виллигута. Те глаза, меж которыми должно вонзиться острейшее лезвие, пробить череп и поразить мозг, сосредоточие извращенных фашистских идей…
   Ганс дернулся, фигура его словно смазалась. А затем он оказался стоящим почти вплотную к командиру. В руке солдата очутился нож, пойманный на лету. Острие едва не касалось переносицы бригаденфюрера.
   Тот вздохнул с облегчением, уверенно сказал:
   – Вот видите!
   – Ну и что, – пожал плечами Петр, хотя скорость движения светлоглазого Ганса вызвала непонятное беспокойство. – В цирке я и не такое видывал!
   – Вряд ли, – покачал головой Виллигут. – Поймать брошенный со столь малого расстояния нож не под силу человеку, а вот сверхчеловеку – вполне.
   – Вы так думаете? – изумился разведчик, хотя в этот момент совсем не к месту явились воспоминания: легкость, с которой солдат в подвале держал Радлова, рассказ Михайлина о сверхъестественной скорости нападавших. – Это он-то?
   – Да, он, – кивнул нацист, в голосе его прорезались истерично-торжественные нотки. – И сотни подобных ему. С такими солдатами нам не страшны несметные орды, пришедшие с востока, и те, что приплыли из-за моря. Германские солдаты сбросят иго чужеземцев над Фатерландом. А потом арийская раса получит полагающееся ей по праву превосходство над прочими!
   – Ну да, ну да, – скептически сказал Петр, хотя внутри все сжималось. Что, если придется столкнуться в бою с целой армией столь быстрых воинов, как Ганс? Шансы победить представлялись весьма малыми…
   – И у вас, Петер Радлофф, – Виллигут сделал ударение на имени, – есть шанс избежать участи недочеловеков, что будут либо уничтожены, либо порабощены! Вы имеете чудную возможность оказаться среди победителей, среди тех, кто будет править народами! Вы сами сможете стать сверхчеловеком, получить необычные способности, силу, ловкость, скорость, ум!
   – И что я для этого должен сделать? – с кислой миной спросил разведчик. – Всего лишь предать тех, с кем воевал все эти годы? Плюнуть в лицо Родине, которая меня вырастила и воспитала? Встать под одно знамя с теми, кто убил множество советских людей, кто построил концентрационные лагеря? Никогда!
   – Как жаль, что вы не понимаете, – на лице бригаденфюрера отразилась искренняя досада. – Что же, мы что-нибудь придумаем, чтобы пробудить вашу родовую память.
   – И не старайтесь, – сказал Петр презрительно. – Я не верю в эту самую память.
   – Ничего страшного, – офицер СС встал. – Вы просто не знаете наших методов и всей мощи тех сил, которыми повелевают в этом замке. Что же, отдыхайте. Если что понадобится – обращайтесь к часовому у дверей, вашу просьбу передадут мне.
   Капитан ничего не ответил. Молча смотрел на то, как Виллигут покинул помещение. Вслед за ним вышли и солдаты. В наступившей тишине вновь стал слышен негромкий плеск дунайских волн.

Глава 4

   Сверхчеловек – смысл земли.
   Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!
Фридрих Ницше, 1881

   Нижняя Австрия, контрольный пункт
   Советской Армии на дороге Линц – Вена.
   26 июля 1945 года, 18:53–19:19
   Они должны были опробовать в бою новое оружие.
   И этим оружием были они сами, а точнее, их новые, совершенные тела, вместилища духа арийского сверхчеловека.
   Оперативная группа «А» имела приказ добраться до самой Вены. Но по пути – уничтожить контрольно-пропускной пункт, тот самый, к которому выехал раненый американец на джипе.
   Подобраться к посту незаметно не удалось. Скучавший у шлагбаума солдат, конечно, погиб, но за мгновение до смерти успел вскинуть автомат и дать неприцельную очередь по кустам, в которых заметил подозрительное движение. Приказ стрелять без предупреждения поступил час назад, и рядовой действовал в полном соответствии с ним.
   Ему это мало помогло, а вот его товарищам – изрядно.
   Когда оперативная группа пошла в атаку на пост, ее встретили плотным огнем из окон. Конечно, опешившие от подвижности мишеней русские практически не попадали, но план молниеносного нападения все же был сорван.

   Атака не была совсем неожиданной, только уж больно стремительной. Пока солдаты отстреливались, лейтенант Кучко со связистом пытались наладить связь с Веной.
   – Говорит Кучко! – орал лейтенант, вкладывая всю силу голоса в то, чтобы его услышали и поняли. О том, что он сам, скорее всего, обречен, он старался не думать.
   – Слышим вас, – отозвалась черная мембрана рации. – Что там?
   – Нас атакуют, атакуют! – крикнул Кучко, и тут же что-то с грохотом упало на пол позади лейтенанта.
   Рефлексы опытного солдата сработали мгновенно. Командир поста метнулся за низкую тумбу, на которой стояла рация, обхватил голову руками. Рядом с лейтенантом согнулся вопросительным знаком связист.
   Раздался взрыв. Осколки с чавканьем впились в стены, кто-то застонал.
   Кучко выскочил из укрытия и нос к носу столкнулся с эсэсовцем. Не раздумывая, врезал ему кулаком в подбородок. К собственному удивлению, промазал. Рука ахнула в пустоту, по ушам ударил стрекочущий звук, и в низу живота стало отчего-то горячо…

   – Вот тебе и раз! – рядовой пошевелил рукой, сморщился.
   Пистолетная пуля, выпущенная русским солдатом, повредила плечо. А увернуться помешал другой русский, офицер, бесстрашно бросившийся на немца с голыми руками.
   – Еще легко отделались, – буркнул сапер-роттенфюрер [26 - Младший сержант.]. – Я дрался с этими русскими начиная с сорок первого, и они всегда сопротивлялись до последнего.
   – Вечно ты каркаешь, Вильгельм, – сурово сказал гауптштурмфюрер Гаске, командир группы «А». – Теперь мы совсем другие. Рану перевязали? Тогда вперед.
   Бесшумно, словно тени, эсэсовцы исчезли в зарослях. Здание поста осталось стоять сиротливое, с выбитыми стеклами и оспинами от автоматных очередей. От него явственно тянуло гарью.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   26 июля 1945 года, 19:23–20:00
   Жертва кровью была принесена, и поток силы, идущий от Господ Земли, ощутили все арманы.
   Вот только Хильшер почему-то никак не начинал говорить о делах. Сидел мрачный, насупленный, словно филин после неудачной охоты. Прочие арманы не дерзали нарушить молчание, даже доктор Хирт сдерживал бойкий язык.
   – Ладно, – проговорил наконец Хильшер и бросил пронзительный взгляд на Виллигута. – Что у вас, Карл?
   – Один из пленных, захваченных вчера на венской дороге, оказался чистокровным арийцем. – Виллигут излагал факты четко и лаконично, хотя чувствовалось, что удержаться от привычных напыщенных оборотов ему нелегко. – Кроме того, в результате спонтанного ясновидения появилась информация, что в одном из предыдущих воплощений этот человек был королем Аларихом.
   – Тем самым, который разграбил Рим? – перебил соседа фон Либенфельс. Брови его изумленно поднялись.
   – Именно, – кивнул Виллигут. – В настоящий момент пленник содержится отдельно, в достаточно хороших условиях, но под охраной. Еврейско-марксистское мировоззрение пустило в него корни слишком крепко, и на предложение присоединиться к нам он ответил отказом.
   – Все понятно, спасибо, – кивнул Хильшер. – Кто еще видел этого пленника?
   – Я, – звучный баритон Хирта раскатился по темному помещению. Язычки свечей пугливо вздрогнули. – И поначалу решил, что блуттер сломан. Но затем, приглядевшись, определил, что череп его совершенно арийский.
   – Учитывая ваш опыт, трудно подозревать ошибку, – Хильшер обвел собравшихся тяжелым взглядом. – Так что арийское происхождение пленника установлено. Но что с того? Таких, как он, у нас и так много. А вот тот факт, что он, возможно, является инкарнацией великого германского вождя, очень интересен.
   – Что значит – возможно? – спросил Виллигут, и голос его звенел от напряжения. – Вы не верите моему Видению?
   Дар заглядывать в прошлое передавался в роду Карла из поколения в поколение, и у него самого проявился в зрелом возрасте, после Первой мировой.
   – Никто не сомневается в ваших способностях, товарищ, – вмешался в разговор фон Либенфельс. – Но любая информация, полученная таким путем, требует подтверждения.
   – Что же, проверяйте, – скрипнул зубами Виллигут.
   – Прямо сейчас, – уверенно кивнул Хильшер. – Я думаю, Ганс и Феликс этим займутся. А мы не будем им мешать.
   Двое бывших членов общества «Туле» [27 - Оккультная организация, в которой в двадцатые годы состояли Гитлер, Розенберг и Гесс. Именно в ней были выработаны многие идеологические концепции нацизма.], Феликс Дан и Ганс Бюнге, одновременно поднялись.
   Дан взял свечу и направился к небольшому столику в углу помещения. На нем при приближении источника света заблестел хрустальный шар размером с кулак. Бюнге шагнул на открытое пространство, где раскинул руки в стороны и принялся крутиться, все быстрее и быстрее, монотонно напевая себе под нос что-то похожее на молитву.
   Дан поставил свечу сбоку от шара и уставился в его радужные глубины. Бормотание Бюнге стихло, но вращался он с такой скоростью, что казалось – еще мгновение – и взлетит. Но равновесия непостижимым образом не терял. Вокруг него шипел полосуемый ладонями воздух.
   Остальные арманы сидели молча, неподвижные, словно глыбы льда.
   Первым закончил Бюнге. Со сдавленным хрипом он рухнул-таки на пол, но почти сразу встал. Лицо его было перекошенное, покрасневшее. Только с помощью Беккера арман смог добраться до своего места.
   В тот момент, когда под телом Бюнге скрипнул стул, Дан оторвал взгляд от шара. Лицо его за те минуты, что он смотрел в хрустальную сферу, словно похудело, а глаза – ввалились.
   – Что скажете? – спросил Хильшер, когда визионеры немного оправились.
   – Правда, – кивнул Бюнге. По его широкому лицу тек пот. – Голос, что никогда не ошибается, сказал мне, что наш пленник – это Аларих.
   – Правда, – в тон товарищу продолжил Дан. – Я видел миг появления на свет вождя вестготов, а затем – момент рождения этого русского где-то на Волге. Это одна душа.
   – Хорошо, – Хильшер на несколько мгновений задумался. – Теперь осталось решить, как пробудить родовую память, чтобы из русского офицера, зараженного марксизмом, вытащить носителя германской власти. Какие будут соображения?
   – Вариантов немного, – задумчиво проговорил Виллигут. – Провести его через все наши ритуалы. Арийская магия поможет ему вспомнить себя.
   – А если нет? – скептически хмыкнул Хирт.
   – Тогда – только Посвящение, – твердо сказал Виллигут. – Хотя прибегать к нему мне не хотелось бы. Так что оставим его на крайний случай.
   – Ладно, эта проблема закрыта, – кивнул Хильшер. – Теперь вопрос к вам, Йорг, – когда будет готова сыворотка?
   – Все необходимые ритуалы проведены, – фон Либенфельс подобрался. – К трем-четырем утра будет изготовлено около двух сотен порций.
   – Что-то медленно, – проворчал Виллигут.
   – Мы работаем с максимальной скоростью! – Глаза фон Либенфельса сверкнули, в голосе зазвучали гневные нотки. – И пора бы вам, товарищ Карл, научиться уважать чужой труд.
   – Да я… – начал было Виллигут, но его прервали.
   – Тихо! – сказал Хильшер негромко, но так, что спорщики смолкли. – Не время сейчас предаваться раздорам. Если даже лучшие из арийцев будут ссориться, как бабы на рынке, то наша раса точно обречена на вымирание.
   Во взглядах, которыми обменялись арманы, было мало дружелюбия.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   Венский аэродром.
   27 июля 1945 года, 4:07 – 5:45
   Они возникли из ночи, бесшумные, словно кошачьи шаги, и быстрые, как ветер. Охрана аэропорта, не готовая к встрече с таким противником, оказалась уничтожена в считаные мгновения.
   Нападавшие орудовали исключительно холодным оружием и не производили шума. Тихо и планомерно они перебили всех, кто мог им помешать, и тогда настало время для больших тюков, которые оперативная группа «A» тащила почти восемьдесят километров.
   Некоторое время на летном поле и в ангарах наблюдалась целенаправленная активность. Затем она как-то сразу стихла, сменившись тишиной и покоем. Фигуры, пришедшие из тьмы, растворились в предутреннем сумраке.
   А затем рвануло.
   Столбы пыли ударили к светло-голубым, словно недокрашенным, небесам. Град из кусков бетона заколотил по строениям аэродрома, будто каменный подарок неожиданно проснувшегося в сердце Европы вулкана. Гулкий, тяжелый грохот раскатился над холмами и донесся до самой Вены.
   За первым последовала серия более слабых взрывов. Если сначала были изуродованы взлетно-посадочные полосы, то вторая серия – полностью уничтожила находившиеся на аэродроме самолеты. Корчились в огне, умирая, истребители «Як-3» и страшные для врагов «летающие танки» «Ил-2». Клубы черного дыма поднялись над аэродромом, неся запах едкой гари.

   Штирия, город Грац, аэродром.
   27 июля 1945 года, 4:23 – 6:01
   Английские войска появились в Австрии совсем недавно. Лишь после раздела страны на оккупационные зоны, произошедшего девятого июля, когда Великобритания получила Каритнию, Штирию и Южный Тироль. И аэродром в Граце стал главной базой Королевских военно-воздушных сил.
   Сейчас на аэродроме рядком стояли бомбардировщики «Ланкастер» и «Стирлинг», штурмовики «Тайфун» и десантные самолеты «Албемарл». Англичане сосредоточили здесь настолько большие силы, что закрадывалось подозрение, что они готовятся к масштабным воздушным боям.
   Вот только с кем?
   Но с земли аэродром оказался защищен довольно плохо, если не сказать – разгильдяйски. Оперативная группа «C» легко обезвредила охрану и проникла на территорию аэродрома.
   Авиационные бомбы, аккуратно приготовленные англичанами к использованию, послужили немецким саперам в качестве дополнительной взрывчатки. В результате почти часовой работы и последовавших за ней взрывов аэропорт оказался надолго выведен из строя.
   Ударной волной были выбиты окна в ближайших зданиях, а примчавшиеся на место катастрофы войска не обнаружили никаких следов диверсантов.

   Штирия, город Грац,
   штаб военной администрации
   английского сектора.
   27 июля 1945 года, 8:15 – 9:33
   Экстренное совещание по поводу нападения на аэродром было назначено на восемь часов. Но вытащить сонных чиновников и офицеров из кроватей оказалось делом нелегким, и собрались они с пятнадцатиминутным опозданием.
   Но не успел генерал Локхард, командующий Королевскими вооруженными силами в Австрии, сказать хотя бы словечко, как из коридора донеслась стрельба. Спустя мгновение в помещение ворвались вооруженные люди в гражданской одежде.
   Штурмовые винтовки в руках нападавших с грохотом изрыгнули пули, зазвучали стоны и крики. Спустя пять минут все стихло. А налетчики покинули здание, проложив дорогу сквозь строй растерявшейся охраны.
   Как выяснилось позже, убийцы проникли в здание ранним утром через крышу, непостижимым образом забравшись на высоту трех этажей. С тем, что удалось застать в одном месте практически всю военную администрацию, им крупно повезло. В один миг английская зона оккупации оказалась обезглавлена. Из бывших в кабинете большинство погибли сразу. Остальные скончались в тот же день – от тяжелых и многочисленных ран.
   Оперативная группа «D» на сто процентов выполнила поставленную в Шаунберге задачу, в очередной раз доказав преимущество новой, высшей расы над обычными людьми.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военная комендатура Советской Армии.
   27 июля 1945 года, 8:23 – 9:15
   Сержант Усов лежал в коридоре комендатуры за укрытием, сооруженным из письменного стола.
   Предмет мебели, сделанный из плотного дерева, несколько раз спас сержанту жизнь, приняв на себя удары пуль. Хорошо, что противник не имел времени прицеливаться. Та дверь, за которой он засел, хорошо простреливалась с двух точек, и только это спасало от огня неизвестно откуда взявшихся налетчиков. Когда дверь приоткрывалась, то либо Усов, либо кто-то с другой огневой позиции успевали дать очередь по двери, мешая врагу.
   Чужаков в здании комендатуры обнаружили случайно.
   Переводчик Зацек, страдавший бессонницей и, как всегда, пришедший на службу в семь утра, заметил в одном из коридоров промелькнувшую фигуру. Поднял тревогу, а по прибывшему на место караулу был открыт огонь.
   Караульные почти все погибли, но поднятые по тревоге части гарнизона уже окружили здание.
   Вот уж не думал сержант Усов, начинавший войну партизаном в брянских лесах, что в Вене, освобожденной от фашистов, ему придется браться за оружие, и не просто браться – а серьезно воевать.
   Из комнаты справа от Усова доносились стоны – там умирал заместитель коменданта, генерал-майор Николай Григорьевич Травников. Случайная пуля пробила ему живот. Вообще, налетчиков, судя по всему, было не так много, но стреляли они почти без промаха.
   Пахло в коридоре пороховым дымом. На полу, на самых подступах к двери, лежало несколько тел – результат первой, скверно подготовленной попытки уничтожить чужаков. Обошлась она дорого – пятеро убитых и трое раненых. Когда взгляд Усова падал на трупы, то сержант скрипел зубами, ощущая стыд и бессильную ярость. Ну а то, что вооруженные люди сумели проникнуть в охраняемое здание и уже почти полчаса успешно отбивали все атаки, внушало некоторые опасения.
   За спиной бывшего партизана, за углом, находились полтора десятка автоматчиков. Они ждали приказ к атаке.
   Сержант ругнулся сквозь зубы, вспомнив такую-то мать, и в этот момент засевшие в подсобном помещении налетчики пошли на прорыв. Дверь хлопнула, коридор перед Усовым оказался полон стремительно двигавшихся фигур.
   Он не успел ничего подумать, а указательный палец его пришел в движение, привычно дернув спусковой крючок. Треск очереди потонул в грохоте боя. Один из бежавших по коридору упал. Но не успел сержант порадоваться, как ощутил удар по затылку. До гаснущего слуха донесся гулкий хлопок…
   Более он не видел и не слышал ничего.

   Комендант Благодатов отдавал последние приказания перед штурмом, когда сверху, со второго этажа, раздались крики и выстрелы.
   – Они прорываются, прорываются! – гаркнул кто-то, а бой переместился на лестницу и приближался к месту дислокации коменданта.
   – Занять позиции! – успел скомандовать генерал-лейтенант, прежде чем чужаки появились в поле зрения.
   Патроны у диверсантов, судя по всему, были на исходе, поскольку штурмовые винтовки «Штурмгевер» в их руках плевались только одиночными выстрелами, но даже этого было достаточно.
   Прежде чем советские солдаты успели открыть огонь, двое из них упали. Чужаки, которых оказалось всего трое, преодолели почти половину пролета широкой парадной лестницы.
   Но тут на них обрушился мощный шквал огня. Кувыркаясь, полетели гранаты.
   Благодатов видел, как череп одного из немцев превратился под ударами пуль в жуткое месиво. Но человек, вернее, то, что от него осталось, некоторое время продолжало двигаться по инерции. На ступени рухнуло мертвое тело, дергаясь в агонии и заливая зеленую ковровую дорожку багровой жидкостью.
   Другие двое, к удивлению генерал-лейтенанта, прорвались сквозь огневой заслон и гранатные взрывы. Двигаясь так быстро, что иногда глаз не успевал отследить движение, они промчались через помещение.
   Еще одного достали у самой двери. Выгнувшись дугой, тело ударилось о стену и сползло на пол, оставляя на обоях кровавый след. Последний из чужаков сумел выскочить на улицу. Но откуда-то со второго этажа хлопнул выстрел, а затем донеслись радостные возгласы.
   Странное нападение было отбито.

   Когда коменданту доложили о результатах налета, он не поверил своим ушам.
   – Что? – спросил он. – Сколько?
   – Их было пятеро, – мрачно повторил майор, командир комендантского батальона. – И все убиты. Наших погибло тринадцать человек, пятнадцать ранено, а Николай Григорьевич, как говорят врачи, не доживет до вечера.
   – Это невозможно! Бред! – убежденно сказал стоявший тут же полковник Перервин, заместитель коменданта по политической части. – Такие потери, и всего пятеро нападавших! А Травникова жаль…
   – Не верю, – тихо проговорил генерал-лейтенант, и глаза его за круглыми стеклами очков стали на мгновение беспомощными. – Как такое могло случиться? Трупы обыскали?
   – Так точно, – кивнул майор. – Никаких документов, как и следовало ожидать. Одежда гражданская, оружие немецкое, но его сейчас в Австрии полно. Только вот…
   – Что? – спросил Перервин, с удивлением наблюдая за отразившейся на лице майора нерешительностью.
   – Да тут странность есть в этих трупах, – проговорил командир комендантского батальона без всякой уверенности в голосе.
   – Что за странности? – спросил комендант, но мысли его, судя по отсутствующему выражению на лице, были далеко.
   – В теле того, которого свалили последним, нашли двадцать семь пулевых отверстий. Убило его, судя по всему, прямое попадание в голову, а раны в грудь и живот не помешали немцу, как вы видели сами, двигаться очень быстро.
   – Ничего себе! – покачал головой полковник, а Благодатов очнулся от размышлений. Лицо его мгновенно отвердело, стало до озноба серьезным.
   – Ну-ка, пойдем, – сказал он решительно. – Я сам посмотрю, с кем мы воевали.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   27 июля 1945 года, 9:15–10:07
   Проснулся Петр оттого, что его трясли за плечо. Он открыл глаза и в то же мгновение пожалел об этом: около кровати стоял бригаденфюрер Виллигут. За его спиной виднелись двое солдат.
   – Вставайте, Петер, – сказал Виллигут. – Да побыстрее, а то опоздаем.
   – Куда? – Петр вылез из кровати и обнаружил, что его одежду, неосмотрительно снятую на ночь, унесли.
   На стуле лежала все та же белая эсэсовская форма.
   – На утренний ритуал, – ответил бригаденфюрер. – Не пойдете самостоятельно, мы доставим вас силой. Лучше делайте все сами – так будет проще.
   Морщась от отвращения, Петр натянул форму, оказавшуюся точно по размеру. Затем в сопровождении Виллигута и солдат покинул комнату. Последовал спуск на два этажа, затем короткий отрезок пути по двору.
   Ярко светило солнце, обещая очередной жаркий день, бегали группы деловитых солдат в форме СС. За стенами замка, у ворот, рычали грузовики. Пахло бензином и теплым камнем.
   В центральное строение замка их впустили через парадную дверь. Двое часовых козырнули Виллигуту, и открылась прохлада огромного полутемного зала. Здесь стоял резкий, смутно знакомый аромат. Только принюхавшись, Петр понял, что пахнет ладаном, словно в церкви. А иные ассоциации, кроме неприятных, вызвать у комсомольца и атеиста Радлова запах поповских курений не мог.
   Сопровождавшие солдаты остались снаружи, а Петр, ведомый Виллигутом, оказался среди небольшой группы людей. Из знакомых тут были Ульрих, что наблюдал за пытками, и Август, чей приход прервал их.
   – Вы даже не опоздали, – с мягкой улыбкой проговорил пожилой, выбритый наголо мужчина, чьи глаза, казалось, светились в полумраке. Одет он был просто, в гражданское, но чувствовалось, что именно он здесь главный, а не кто-либо из офицеров СС.
   – Тогда, может быть, начнем? – спросил один из эсэсовцев, со знаками отличия обергруппенфюрера [28 - Генерал-полковник.].
   – Конечно, – кивнул мужчина со светившимися глазами.
   Девятеро немцев двинулись к невысокому помосту в дальней от двери части зала. Пол перед ним был застелен ковром, а на самом помосте находился каменный куб, чем-то напоминавший подставку. Сверху, как стол – скатертью, он был накрыт алой парчой, на которой тусклым золотом горели чудные символы.
   Ковер, совершенно черный, оказался украшен серебряными свастиками. Каждый из немцев встал на колени на одну из них. Тот, что со светившимися глазами – ближе всех к возвышению, остальные – дальше. Петру по указке Виллигута тоже пришлось опуститься на довольно холодный пол.
   Повиноваться было неприятно, но сопротивляться – глупо.
   – Профессор Хильшер будет вести ритуал, обращенный к Господам Земли, – шепнул бригаденфюрер пленнику.
   – К кому? – Петр изумленно взглянул на Виллигута.
   – Потом объясню, – махнул тот рукой. – А сейчас – тихо.
   Находившийся ближе всех к возвышению, судя по всему – тот самый, кого назвали Хильшером, заговорил. Произносил слова он на неведомом Петру наречии, и постепенно они слились в песню, необычно мелодичную и притягательную. Она резонировала под сводами черепа, вибрацией отдавалась в мускулах. Заставляла сердце сбиваться с ритма, а легкие – забывать о том, что нужно вдохнуть…
   В один миг Петр непонятно почему облился вонючим потом. По телу прошла волна противной, холодной слабости. Капитан понял, или скорее почувствовал, что песня эта – призыв к кому-то, бесконечно далекому и могучему, неизмеримо превосходящему человека. Не просто призыв, а мольба о возращении, о даровании чего-то, чему нет названия…
   Песня оборвалась, и необычные ощущения исчезли, словно капля воды в костре. Петр глубоко вздохнул и потряс головой. Про себя выругался, думая, что странные переживания плохо совместимы с материалистическим мировоззрением, обязательным для каждого бойца Советской Армии.
   Пока он приходил в себя, Хильшер вновь заговорил. Но на этот раз – на немецком, и слова его были просты и обыденны, как листья подорожника. В кратком призыве просил он Господ Земли даровать удачу арийским воинствам. С ужасом Петр понял, что выступает это самое воинство на Вену, и не далее как сегодня.
   Когда молитва закончилась, Хильшер поднялся и отвесил кубическому камню поясной поклон. Вслед за ним встали и остальные, и каждый не пожалел спины перед покрытым алой скатертью булыжником.
   Петр, повинуясь жестам Хильшера, тоже слегка поклонился, не отрывая глаз от камня. В этот миг ему показалось, что символы, вышитые на покрывале, шевелятся, как странные золотистые насекомые.
   Из помещения Радлов выбрался в некотором потрясении.
   – Вижу, что арийский дух начинает пробуждаться в вас, – радостно сказал Виллигут, снова оказавшийся рядом. За спиной его вновь маячили двое автоматчиков, напоминая о том, что капитан разведки находится в плену, а не в гостях.
   – Вот уж не знаю, – хмыкнул Петр. – А что это за Господа Земли, которым вы… э-э-э, молитесь?
   – Когда арийская кровь блистала чистотой, – торжественно сказал Виллигут, и лицо его стало отрешенным, – они жили среди нас и назывались богами. Мы сами их отдаленные потомки. Но настали времена разврата и порока, чистота крови была потеряна, сам Бальдр распят на кресте, и Господа Земли ушли. Но вновь настанет Золотой Век. Тогда они выйдут из своих убежищ, что скрыты глубоко под землей, и будут вновь править нами!
   – А что за камень, которому кланялись? – продолжал Петр любопытствовать, поняв из вышесказанного, что недобитые эсэсовцы молятся каким-то странным богам, не похожим на христианского или мусульманского.
   – Это пьедестал под Святой Грааль, – мечтательно вздохнул бригаденфюрер. – Он хранился в замке Вевельсбург [29 - Главный замок ордена СС, его сакральный центр. Располагался в Вестфалии.], но зимой нам удалось его вывезти.
   – Пьедестал подо что? – переспросил Петр.
   – Под Святую Чашу, изготовленную самими богами. Из нее пили нибелунги, а последними ее хранителями были катары, – на лице Виллигута появилась удивленная усмешка. Он явно недоумевал, как собеседник может не знать столь простых вещей. – В извращенном еврейском мифе – это чаша, в которую была собрана кровь распятого Христа. А на самом деле – это священный символ, отвечающий психическим силам чистокровной арийской расы.
   – А, понятно, – проговорил Петр без особого оптимизма.
   Но бригаденфюрер счел уместным развить мысль:
   – Отто Ран нашел Грааль еще в тридцатые годы, и сама чаша, скорее всего, попала в лапы Гиммлера. Вот только она не стала служить ему, а наградой Рану стала смерть. Счастье еще, что мне удалось заполучить хотя бы вот это.
   – А зачем тогда этот куб? – полюбопытствовал Петр, чувствуя странный интерес к идеям, излагаемым нацистом. Такой испытывает, наверное, психиатр к высказываниям наиболее «одаренных» своих пациентов.
   – Хоть сама чаша нам и не доступна, – вполне натурально вздохнул Виллигут, – ее постамент обладает великой магической силой. Именно он позволяет нам связываться с Господами Земли и получать от них силу.
   – И вы серьезно в это верите?
   Бригаденфюрер хмыкнул:
   – Как же иначе? Это вы живете с плотной повязкой еврейского марксизма и атеизма на глазах и поэтому не верите в то, что есть солнце на небе.
   – Ну-ну, – Петр скривился, не скрывая пренебрежения. – Ваши бредни о каких-то богах и чашах совсем не похожи на солнце.
   – Это не бредни, – Виллигут демонстрировал поразительное для безумца терпение. – Наши ритуалы действуют, мир под их влиянием меняется. На сотни километров кругом все, имеющие в жилах арийскую кровь, ощущают их влияние.
   – Все равно не верю!
   – Пока ваш дух не проснулся, бесполезно вас убеждать, – вздохнул Виллигут. – А сейчас вас проводят в комнату. Мне пора.
   Последовал безукоризненно вежливый поклон, который Петр хмуро проигнорировал, и бригаденфюрер удалился. Пока пленника вели в отведенное ему помещение, он все гадал и никак не мог понять, чем вызвано столь хорошее к нему отношение?

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военный комиссариат
   Советской Армии по Австрии.
   27 июля 1945 года, 10:55–11:08
   – Как такое могло случиться? – Конев был сердит. Лицо его покраснело, а глаза метали молнии. Даже среди душного запаха городского лета, что доносился из окна, генерал-лейтенанту Благодатову чудился аромат грозы, а маршал напоминал самого Громовержца, грозного Зевса.
   – Караульная служба организована по законам мирного времени, – четко ответил комендант Вены. Он только что доложил об утреннем налете на комендатуру и готов был выдержать маршальский гнев. – Перейти на усиленный режим мы планировали сегодня. Но не успели. Это, несомненно, моя вина. Но и предположить, что недобитые фашисты настолько осмелеют, не мог никто.
   – Это вас не оправдывает, Алексей Васильевич! – резко сказал Конев.
   – А я и не ищу оправданий, – твердо ответил генерал-лейтенант.
   – Это хорошо, – маршал провел рукой по лицу, словно счищая невидимую паутину. – Но все остальное – плохо. И еще аэродром, и все за одну ночь!
   – Да, это серьезный удар, – кивнул Благодатов. – По словам строителей, при нынешней нехватке стройматериалов и транспорта на восстановление взлетно-посадочных полос уйдет не меньше семи дней.
   – Неделя, – покачал головой маршал. – Как много! Но есть новости и похуже. В английском секторе тоже подорвали аэродром, а, кроме того, истребили все военное руководство. Генерал Локхард погиб.
   – Этот тот самый, что ославился еще в англо-бурской войне? – спросил генерал-лейтенант.
   – О мертвых не стоит говорить плохо, – вздохнул Конев и сделал паузу. – Мы имеем дело с удивительно хорошо организованной акцией, которая почти удалась. Но с другой стороны, то, что страдают и союзники, показывает, что происходящее – не провокация со стороны западных буржуазных правительств.
   Дверь кабинета приоткрылась, заглянул секретарь – полный, розовощекий полковник.
   – Товарищ маршал, там…
   – Занят я! – рявкнул командующий Центральной группой войск. – Все позже!
   Секретарь исчез, словно сдутый ураганом, но дверь затворил совершенно бесшумно.
   – Тут еще, товарищ маршал, были некоторые странности, – сказал Благодатов нерешительно. – И они в некоторой степени объясняют большие потери…
   – И какие же?
   – Налетчики стреляли с удивительной меткостью, двигались со скоростью, превосходящей обычные человеческие возможности, и раны их не останавливали.
   – Что же вы, Алексей Васильевич, сказки рассказываете? – Конев изобразил кривую усмешку.
   – Я сам это видел, – твердо сказал комендант. – Кроме того, о чем-то подобном рассказывали танкисты, уцелевшие в Амштеттене.
   – И как вы можете это объяснить?
   – Вы знаете, что фашисты проводили чудовищные эксперименты в своих лагерях. – Благодатов снял очки и принялся протирать стекла извлеченным из кармана платком. – И, возможно, им удалось найти какое-либо химическое вещество, некий суперстимулятор…
   – Да это же бред! – не выдержал Конев.
   – А то, что мы спустя почти три месяца после капитуляции Германии подсчитываем потери – не бред? – Генерал-лейтенант вновь нацепил очки. В увеличенных стеклами серых глазах была тревога.
   – Нечто очень похожее, – кивнул маршал. – Что же, ладно. Я вас жду у себя в двадцать ноль-ноль. Подготовьте соображения об усилении мер безопасности в городе. А теперь – можете идти.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   27 июля 1945 года, 11:55–12:35
   На этот раз Петра побеспокоили незадолго до полудня. Заставили надеть эсэсовскую форму и под конвоем препроводили в тот же зал, что и утром. У самого входа его встретил Виллигут, облаченный в белый балахон с алой свастикой на груди.
   – Проходите, Петер, – сказал бригаденфюрер. – Вам предстоит знаменательное зрелище. Вы увидите ритуал Свастики.
   Вслед за провожатым, своеобразным Вергилием эсэсовского ада, капитан проследовал к помосту с кубическим камнем. Рядом с возвышением обнаружился небольшой столик, уставленный горящими свечами. От него тек характерный запах нагретого воска.
   – Стойте здесь, – указал Виллигут Петру на место рядом со столиком. – Отсюда будет хорошо видно.
   Едва единственный зритель занял указанную позицию, как из глубин зала возникли еще восемь фигур в таких же балахонах, как и Виллигут, только с накинутыми капюшонами.
   По одному они подходили к столу и брали по свече. Последним взял восковый столбик бригаденфюрер и после этого накинул капюшон тоже. На мгновение Петру показалось, что он очутился в глухом средневековом монастыре, в лапах мракобесов из инквизиции. Морок вызвал вполне осязаемое ощущение удушья, но, к счастью, быстро прошел.
   Фигуры в белых балахонах тем временем выстроились, следуя какой-то схеме – один в центре и остальные восемь – попарно по сторонам. Не сразу Петр догадался, что такое построение должно символизировать свастику. Если бы кто посмотрел на немцев сверху, то из огненных точек свечей для него сложился бы угловатый паук нацистского креста.
   Мгновение они стояли неподвижно, а затем зашевелились. Тот, кто стоял в центре, был неподвижен, остальные же с небывалой четкостью, как солдаты на параде, менялись местами по кругу.
   Поначалу это происходило в полной тишине, затем из-под капюшонов донеслось слаженное пение. Монотонные звуки и равномерное движение, от которого Петр не мог оторвать взгляд, подействовали на него гипнотически. Мелькавшие огни свечей слились в единый поток. Показалось, что в громадном полутемном зале действительно вращается пламенная свастика…
   В один миг захотелось присоединиться, самому войти в завораживающий ритм кружения. Подавить это желание Петр смог только немалым усилием воли. А огненный крест продолжал крутиться, и пение становилось все тише и тише.
   Когда оно смолкло, фигуры в белых балахонах застыли, и свечи в их руках потухли одновременно, словно электрические лампочки, управляемые с одного выключателя. Стало тихо и как-то мертво.
   Виллигут подошел, стянул с головы капюшон. Улыбка на его лице была усталая, на лбу блестели капельки пота.
   – Ну, как? – спросил он, внимательно глядя на Петра.
   – Что – как? – довольно невежливо ответил Радлов. – Очередное бессмысленное представление.
   – Почему же? – бригаденфюрер с укоризной посмотрел на собеседника. – Если вы пока не можете осознать его смысл, это совсем не значит, что его нет. Ведь так?
   – Наверное, – равнодушно пожал плечами разведчик. – Но я и не собираюсь разбираться, зачем нужны все эти глупости. Вы только зря тратите время.
   – Я так не думаю. – Виллигут на миг отвлекся, словно прислушался к какому-то тихому звуку. – Подождите, я сейчас подойду.
   Широко и торопливо шагая, он ушел в том же направлении, куда скрылись прочие участники ритуала, и Петр остался один в тишине и темноте. Возникла мысль о побеге, но капитан отогнал ее, справедливо рассудив, что выйти через главный вход ему не дадут, а прочих он и не знает…
   Виллигут вернулся, но без дурацкого балахона, в обычной эсэсовской форме.
   – Что же, пойдемте, – сказал он. – Я покажу вам кое-что, что способно опровергнуть ваше упорное неверие в могущество арийских ритуалов.
   Во дворе замка было жарко. Лучи горячего, почти африканского солнца отражались от каменных стен, создавая своеобразную парилку. Высоко в небесах трещал жаворонок, но в ослепительном сиянии, льющемся сверху, он оставался невидимым.
   У распахнутых замковых ворот обнаружились двое эсэсовских офицеров, а рядом с ними – Хильшер. Виллигут неожиданно направился к этой троице, и Петру, конвоируемому двумя солдатами, ничего не оставалось, как следовать за ним.
   – О всех успехах и неудачах извещайте нас незамедлительно, Хельмут, – говорил Хильшер старшему из офицеров, носившему погоны бригаденфюрера.
   – Не сомневайтесь, – холодно кивнул тот, – что новости будут только хорошие. К сегодняшнему вечеру мы возьмем Санкт-Пельтен, вне всяких сомнений. К завтрашнему – Вену.
   Петра обдало морозом посреди жаркого дня. Безумный замысел, лелеемый немцами, состоял в нападении на столицу Австрии. Пораженный, Радлов на некоторое время отвлекся и пропустил несколько фраз.
   Когда пришел в себя, говорил уже Виллигут:
   – Надеюсь, что офицер, которого вы оставляете для обеспечения безопасности Шаунберга, справится с этой задачей, герр Беккер.
   – Не сомневайтесь, – ответил тот без улыбки. – Штандартенфюрер Курт Янкер, – при этих словах младший из офицеров вытянулся и щелкнул каблуками, – очень хороший офицер. Он прошел Посвящение одним из первых, а в операции по освобождению наших пленных показал себя с лучшей стороны.
   Штандартенфюрер невольно привлек взгляд Петра. Высокий, атлетично сложенный, с совершенно правильными чертами лица, из всех, встреченных в замке, он в наибольшей степени походил на «белокурую бестию». Ганс, сумевший поймать нож на лету, выглядел рядом с Янкером убого.
   – Что же, успеха, – сказал Хильшер.
   Беккер козырнул и быстрым шагом направился к воротам, через которые был виден «Виллис».
   Виллигут тяжко вздохнул и повернулся к Петру:
   – Что же, пойдемте, – сказал он.
   – Куда, позвольте спросить?
   – В самое сердце Шаунберга! – со значением ответил бригаденфюрер. – К месту рождения сверхчеловека.

Глава 5

   …всеми моими помыслами, действиями и жизнью руководили только любовь и преданность моему народу. Они дали мне силу принимать самые трудные решения, которые когда-либо выпадали на долю смертного.
Адольф Гитлер, 1945

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   27 июля 1945 года, 12:42–13:35
   К удивлению Петра, Виллигут двинулся к тому же левому крылу, через которое в свое время вели пленников в подземелье.
   Последовал извилистый путь по коридорам, и бригаденфюрер вывел небольшую группу к глухому, как казалось, тупику. В нише, которой заканчивался коридор, стояли старинные рыцарские доспехи. Металл маслянисто блестел в свете ламп, и казалось, что на невысоком постаменте – не пустая железная оболочка, а необычное существо. Меч рыцаря выглядел подозрительно острым.
   Но Виллигут не проявил к средневековому воину никакого почтения. Он запросто подошел к нему и дернул за металлическую перчатку. Раздался далекий скрежет, и одна из стен ниши ушла в сторону, обнажив узкий проход. За ним обнаружились дверцы обычного лифта.
   – А я все думал, как же вы все сумели укрыться от американцев, – пробормотал Петр, вслед за провожатым протискиваясь в довольно тесную кабинку, где сильно пахло резиной.
   – Тут подземелий, как червяков в гнилом яблоке, – кивнул бригаденфюрер. – Еще со времен Австрийской марки остались. Фон Либенфельс приобрел замок в девятьсот седьмом, так что время обустроить секретные этажи было.
   – И что, оккупационные власти ничего не заподозрили? – спросил Петр.
   – Нет, – Виллигут нажал какую-то кнопку, и лифт с легким скрежетом поехал вниз. – Хозяин замка никогда официально не состоял в СС и НСДАП, и съезжались все нынешние обитатели Шаунберга к нему тайком. Я – после опалы в тридцать девятом, Хильшер, Ганс Бюнге и Феликс Дан – еще раньше. Риск раскрытия существовал лишь весной, когда янки подошли совсем близко, а надо было принять почти сотню человек. Но мы справились. А запасы продовольствия и всего остального создавались здесь годами, еще со времен Австро-Венгрии.
   – Да уж, – мрачно кивнул разведчик.
   Лифт остановился, и один из охранников принялся открывать дверцы.
   В широком коридоре, где они очутились, было довольно прохладно. Это после жары наверху оказалось даже приятно. Освещение давали лампы, подвешенные к потолку через каждые пять метров.
   Виллигут жестом приказал солдатам оставаться у лифта, и далее они шли вдвоем. В стенах время от времени встречались двери, одинаковые, как иголки на сосне. Было тихо, слышался только шорох шагов. Коридор вскоре свернул, и путь загородила решетка из толстых железных прутьев.
   Бригаденфюрер, не сбавляя шага, ткнул рукой куда-то в стену, и преграда бесшумно отошла в сторону. Сразу после нее стал слышен легкий шум, словно от проходящего где-то далеко митинга.
   Лампы с потолка исчезли, но слабый свет, струившийся спереди, помогал двигаться уверенно. Коридор вновь повернул, и стены, словно в испуге, отскочили в стороны. Вслед за Виллигутом Петр вынужден был остановиться.
   Зал был не столь велик, но точные его размеры определить было трудно, так как стены терялись в полумраке. Мощные светильники, сверкание которых показалось Радлову болезненно ярким, висели только над центральным проходом. По сторонам от него все было заставлено койками. Меж ними ходили люди в белых халатах, и со всех сторон несся шум – невнятные стоны, хрипы, ругательства. Время от времени долетали выкрики, полные боли, ярости или страха. В нос лез запах пота, точно они очутились в спортзале.
   Привыкнув к освещению, Петр разглядел, что почти все койки заняты, и понял, что лежавшие на них люди служат источником шума.
   – Здесь рождается сверхчеловек, – с благоговением в голосе прошептал Виллигут.
   – Не самое симпатичное место, – с кислой миной заметил Петр.
   – Не в этом дело, – отмахнулся бригаденфюрер и медленно пошел вперед. – В дальнейшем этот процесс будет проходить в прекрасных дворцах, а пока мы вынуждены прятаться под землю. И разве это не чудо, когда из обычного человеческого существа формируется новое, много лучшее?
   – И каким образом это происходит? – Петр шагал вслед за провожатым, нервно оглядываясь. Подземный зал и обилие людей внушали ему страх. Словно в один миг оказался в каменном веке, а навстречу сейчас выскочит питекантроп с топором…
   – Все дело в сыворотке, – охотно ответил бригаденфюрер, останавливаясь. – Состав ее знаю я, Хильшер, Хирт, ну и еще фон Либенфельс. Сыворотку вводят посредством шприца, и в течение примерно часа происходит трансформация. Человек мечется в бреду, ощущает чудовищную боль и при этом перестает быть человеком. Кости, мускулы и нервы его перестраиваются, обретая новые, необычные свойства. Если волосы его темны – то светлеют, если глаза карие – приобретают благородный нордический цвет. По истечении шестидесяти минут появляется новое существо, вершина арийской расы – сверхчеловек!
   – А при чем тут арийская раса? – на одной из коек рядом кого-то вырвало прямо на пол. Волна кислой вони покатилась по помещению, и Петр невольно скривился. – Ведь если ввести сыворотку азиату или негру, ничего не изменится.
   – Совсем не так. – Виллигут закончил осматривать помещение и повернулся к собеседнику. Глаза его почти светились, а лицо было торжественным. – Если в человеке меньше двух третей арийской крови, сыворотка попросту убьет его. Агония будет долгой и мучительной, а в результате – не блистающий сверхчеловек, а смердящий труп. Это было доказано почти сразу после создания сыворотки. Хирт тогда экспериментировал, вводя ее евреям и прочим недочеловекам.
   – Тогда всегда есть вероятность ввести сыворотку не тому.
   – Конечно, – кивнул бригаденфюрер. – Но для того, чтобы этого избежать, у нас есть блуттеры.
   – Почему же вы не применили сыворотку ранее? – Петр похолодел, представив, что было бы, появись сверхчеловеки среди солдат СС году эдак в сорок втором, когда воевать приходилось на Волге и в пригородах Ленинграда.
   – Исследования велись за счет собственных средств частными лицами, в основном опальными для властей Рейха, – Виллигут помрачнел, в словах его звучало разочарование. – И двигались медленно. «Аненэрбе» нам почти не помогало и в то же время тратило огромные деньги на всякую ерунду. Отдел арийской космогонии организовал десятки экспедиций, послал Эдмунда Кисса в Абиссинию, множество отрядов – на Тибет, группу солдат за каким-то камнем в Сахару – и что толку? На проверку гипотезы полой земли выделили лучшие радары, а нам пожалели какую-то сотню евреев из концлагеря! Работая в условиях нехватки ресурсов, мы смогли создать сыворотку только в марте. Но и тогда фюрер в нее не поверил. Если бы мы успели раньше, война пошла бы по-другому.
   – Наверное, – Петр нервно сглотнул. Невозможная, абсурдная с точки зрения материалистической науки идея обретала реальность, в прямом смысле слова получала плоть. – И все время после поражения вы готовились к реваншу?
   – Да, – бригаденфюрер кивнул, на лице его просияла злобная радость. – В замке было спрятано около сотни солдат и офицеров СС, и многие из них стали первыми сверхлюдьми. А с оружием и боеприпасами нам помогли американцы, что собирали и складировали трофейную военную технику. За что и поплатились!
   К беседующим приблизился один из людей в белых халатах, спросил:
   – Что угодно, герр Виллигут?
   – Ничего, благодарю вас, доктор Хагер, – ответил бригаденфюрер. – Надеюсь, наше присутствие здесь никому не мешает?
   – Нисколько, – доктор растянул тонкие губы в некоем подобии улыбки.
   – Ах да, доктор, – бригаденфюрер словно вспомнил о чем-то очень важном. – Будьте добры, продемонстрируйте товарищу, как выглядит сыворотка.
   На лице Хагера появилось изумленное выражение, но он послушно опустил руку в карман халата.
   – Вот, – сказал он.
   На широкой, костистой ладони лежала обыкновенная медицинская ампула. Внутри находилась бурая, похожая на кровь жидкость, в которой плавали золотистые крапинки.
   – Да… – только и смог сказать Петр.
   – Благодарю вас, доктор, – с улыбкой сказал Виллигут.
   Хагер убрал ампулу и, степенно поклонившись, удалился в ту сторону, где в дальнем конце зала кого-то грузили на носилки.
   – Куда это его? – спросил Петр.
   – На Посвящение, – Виллигут вновь двинулся. – Сейчас вы увидите, что это такое.
   Они пересекли зал и вслед за санитарами, несшими носилки, попали в очередной коридор, уводивший слегка влево. Стены здесь были бетонными, и сильно пахло сыростью.
   Проход оказался коротким, шагов в десять, а за ним открылся зал гораздо меньших размеров. К удивлению Петра, он освещался свечами. Десятки разнообразных подсвечников были расставлены вдоль стен на тянувшемся по периметру уступе. От вони расплавленного стеарина было душно.
   Это помещение занимал ряд каменных саркофагов. Крышку одного из них как раз с грохотом подняли и опустили внутрь человека, принесенного из большего зала. Каменная плита со скрежетом сдвинулась и закупорила отверстие.
   – Зачем это? – поинтересовался Петр у Виллигута, взиравшего на саркофаги с радостным воодушевлением. – Он там не задохнется?
   – Совсем нет, – ответил бригаденфюрер, и в голосе его прозвучали ласковые нотки, как у родителя, наблюдающего за играми родного детища. – После рождения сверхчеловеку надо очень мало кислорода. Того объема, что внутри саркофага, ему хватит на час. А рунная трансформация произойдет, самое большее, за полчаса.
   – Какая трансформация?
   – Рунная, – пояснил Виллигут. – Посмотрите на саркофаг, видите символы?
   Поверхность каменных усыпальниц была усеяна глубокими царапинами, но Радлов изначально не придал им значения, приняв за обычные трещины. Теперь же он пригляделся к ним с новым вниманием.
   – И что это?
   – Руны, – проговорил Виллигут выспренно. – Магические знаки арийского народа, осколки древнего знания.
   Петр фыркнул, но эсэсовец этого не заметил.
   – С помощью рун наши арийские предки повелевали стихиями. Знание о них было утеряно, но Гвидо фон Лист [30 - Австрийский оккультист, в начале двадцатого века создавший т. н. Арманический рунический строй, который впоследствии широко использовался в нацистской мистике.] в начале века вернул нам сокровища предков. Вот смотрите, – бригаденфюрер потянул капитана за рукав к ближайшему саркофагу, и Радлову пришлось повиноваться, – это руна Дорн, – указанный символ представлял палку с приделанной к ней закорючкой, – обозначающая шип смерти, погружение в черное небытие предрождения. Потрогайте ее, она прямо кипит силой!
   Камень оказался на удивление холодным, а края желобков, образовавших символ – острыми. Петр повозил пальцами по руне, но ничего особенного не ощутил. Только уколол руку.
   А Виллигут уже описывал следующий знак:
   – А это руна Ар, символ изначального огня, разрушающего тьму, и в то же время – ариев, избавляющих мир от грязи недочеловеческих рас.
   – Хорошо, я проникся, – поспешно сказал Петр, поняв, что лекция может длиться не один час. Виллигут явно оседлал любимого конька и готов был мчаться на нем в туманные дали.
   – Я несколько увлекся, – с усмешкой проговорил бригаденфюрер. – Но стоит также сказать, что сей зал называется Прибежищем Павлина, поскольку великолепное оперение этой птицы отображает бесконечные возможности созидательного преображения.
   – А первый зал?
   – Он посвящен Черному Ворону, посланнику Грааля, символу судьбы.
   Служители, положив только что принесенного в саркофаг, коротко посовещались и, перейдя к другому каменному сооружению, принялись его открывать.
   – Что, там кто-то созрел? – поинтересовался Петр, из последних сил пытаясь не верить происходящему.
   – Хорошее слово, – одобрительно кивнул Виллигут. – Очень подходящее. Сейчас зародыш сверхчеловека понесут в Зал Лебедя, где происходит непосредственно Посвящение служению своей расе.
   Недвижное тело погрузили на носилки, и Петр с провожатым последовали за носильщиками. Звуки шагов причудливо отражались от стен и порождали глухое многоголосое эхо.
   Идти пришлось недолго. Коридор чуть расширился, превратился в длинный и узкий, словно кишка, зал. У самого входа стояли несколько носилок с «зародышами», готовыми к Посвящению, и очередные носилки добавились к своеобразной «очереди».
   Здесь имелись свечи, и их было даже больше, чем в предыдущем зале. Но воздух оставался свежим, указывая на близкий выход на поверхность или на наличие хорошей вентиляции. Посередине зала, мешая узнать его размеры, висела плотная занавесь, из-за которой доносилось многоголосое бормотание.
   – Что там происходит? – спросил Петр, в то время как служители проскользнули ему за спину и исчезли в том проходе, откуда ранее пришли.
   – Арманы проводят Посвящение, – ответил Виллигут отстраненно. – В первые часы после «рождения» сознание сверхчеловека податливо, словно у ребенка, и он очень хорошо поддается обучению. Посвящение заключается в том, что в мозг закладываются основные принципы расовой арийской доктрины, моральный кодекс и правила поведения, в которые включается беспрекословное повиновение воле арманов. Как бы иначе мы держали этих парней в подчинении?
   – Гипноз? – поинтересовался Петр, решив не обращать внимания на непонятное слово «арман». – А почему прошедших Посвящение не ведут нам навстречу?
   – Их выводят наверх через специальный выход, – ответил бригаденфюрер. – По поводу гипноза могу сказать, что используется не только он, но еще кое-что из секретных арийских техник, которые я не могу описывать человеку, не являющемуся одним из нас.
   – И не собирающемуся становиться! – с отвращением пробормотал Петр.
   Занавес отдернулся, и из-за него вышел невысокий круглолицый человек. Лицо его блестело от пота, а в глазах жила непонятная ярость. Словно он злился на весь мир и только ждал момента, чтобы выплеснуть гнев на окружающих.
   – А, это вы, Карл? – спросил человечек быстро, подходя к одним из носилок. – Прохлаждаетесь?
   – Нет, Йорг, – ответил Виллигут спокойно. – Исполняю поручение, данное мне Фридрихом. Но скоро присоединюсь к вам.
   – Поторопитесь, – проговорил круглолицый, наклоняясь и хлопая лежавший на носилках «зародыш» по щекам. – А то мы уже выбились из сил.
   «Зародыш» словно пробудился ото сна. Взгляд, которым он обвел помещение, был совершенно пуст, словно у безумца, и капитан вздрогнул, встретив его. Повинуясь жестам Йорга, будущий сверхчеловек встал с носилок и покорно последовал за занавес.
   – Нам пора назад, – проговорил бригаденфюрер Петру. – Пойдемте.
   – Кто это был?
   – Йорг Ланц фон Либенфельс, хозяин замка, – рассеянно ответил Виллигут.
   Они миновали коридор, вступили в зал каменных гробов. Затем окунулись в душный аромат набитой рождающимися сверхчеловеками рукотворной пещеры. Всю дорогу Петр ощущал жуткую подавленность. Материалистическая картина мира, впитанная с детства, в школе, укрепленная в университете, готова была рухнуть под напором другой, безумной, но предъявляющей убедительные доказательства собственной правоты…
   Воздух во дворе замка показался обжигающе горячим, но пришлось сделать несколько глотков, чтобы немного прийти в себя. Когда Петра привели в его комнату, впечатления несколько поблекли, и подземное путешествие казалось реальным до жути сном.
   За эту спасительную мысль пленник и решил держаться.

   Нижняя Австрия,
   город Санкт-Пельтен.
   27 июля 1945 года, 17:33–18:57
   Бригаденфюрер Беккер слушал донесения подчиненных с непроницаемым лицом, но на душе его царила радость. Город был взят после получасового боя практически без потерь. Важный в стратегическом отношении пункт почти с сорока тысячами жителей захватили и водрузили над ним знамя Рейха.
   Те, кто вздумал защищаться, оказались убиты. Правда, удивительным стало то, что в городе практически не было гарнизона. Мысль о том, что его, возможно, эвакуировали, не надеясь отстоять Санкт-Пельтен, слегка портила триумф бригаденфюрера, но он не давал ей особенно разгуляться.
   Да и какая, собственно говоря, разница, где уничтожать противника?
   – Хорошо, – кивнул Беккер, когда последний из офицеров закончил доклад. – Сейчас позаботьтесь о размещении вверенных вам подразделений на отдых. На Вену выступим под утро. И, кроме того, наверняка в городе остались наши люди. Попробуйте связаться с ними. Если найдете кого – сразу ко мне.
   Для размещения самого Беккера выбрали здание магистрата в центре города.
   Офицеры дружно рявкнули «Хайль!» и один за другим вышли. Проворный ординарец позаботился об ужине, и вскоре бригаденфюрер наслаждался свиными сосисками и хорошим пивом. Первый успех новой, победоносной войны стоило отметить.
   Едва он покончил с ужином, как в дверь постучали.
   – Да! – крикнул Беккер. – Заходите.
   – Герр бригаденфюрер, штандартенфюрер Циклер просится к вам, – доложил, открыв дверь, ординарец, выполнявший также обязанности секретаря.
   – Пусть проходит, – кивнул Беккер.
   После еды он пребывал в благодушном настроении и готов был встретиться с кем угодно, не то что с штандартенфюрером.
   – Хайль! – Циклер, двухметровый детина, прозванный еще на Восточном фронте Великаном, появился в дверях.
   Бригаденфюрер лениво ответил на приветствие и спросил:
   – Что там у вас?
   – Согласно вашему приказу я привел к вам человека, который… – В отличие от физических, умственными способностями Циклер не блистал, и даже Посвящение не много его изменило. Речь его всегда была запутана, и Беккер, который быстро все понял, позволил себе прервать штандартенфюрера.
   – Спасибо, – проговорил он поспешно. – Пусть войдет.
   В комнате появился низкорослый человечек, мявший в руках черную шляпу. Вид он имел потрепанный, а голубые глаза возбужденно блестели на загорелом лице. Пах человечек тестом.
   – Здравствуйте, герр офицер, – проговорил он, низко кланяясь, и тут же, заметив, как нос бригаденфюрера сморщился, поспешно начал оправдываться. – Пекарь я, герр офицер. В обществе друзей СС [31 - Реально существовавшая организация, в которую мог вступить каждый гражданин Рейха арийского происхождения.] состою с сорокового года. Взносы платил всегда, и никогда…
   – Стойте, – прервал его Беккер. – Ваша биография мне не интересна. Сможете рассказать о том, кто из жителей города сотрудничал с коммунистами? Имена, фамилии, адреса, а также – родственники.
   – Конечно, герр офицер, – человечек закивал, глазки его сделались масляными. – Я всегда знал, что все вернется. Я…
   – Надиктуйте список моему ординарцу, – бригаденфюрер безжалостно прервал верноподданнические излияния пекаря. – А вы, герр Ве… Циклер, позаботьтесь, чтобы преступники из этого списка через полчаса были собраны на центральной площади.
   Огромная ручища ухватила друга СС за плечо, и Циклер буквально выволок пытавшегося кланяться человечка из комнаты. Некоторое время из-за двери доносилось приглушенное бормотание, затем стало тихо.
   Бригаденфюрер отдыхал, откинувшись в кресле.
   Когда примерно спустя полчаса вежливый стук нарушил полудрему, Беккер преобразился мгновенно. Он стал собран и бодр, словно принял холодный душ.
   – Что, Йенс? – спросил бригаденфюрер заглянувшего в комнату ординарца.
   – Штандартенфюрер Циклер докладывает, что все готово, – ответил тот.
   – Я сейчас, – кивнул Беккер.
   Поднявшись с кресла, он надел фуражку. Посмотрелся в зеркало, проверяя, как она сидит, и вышел из кабинета. Когда явился на центральную площадь, обнаружил, что свежий ветер, налетевший с Альп и сбивший жуткую жару, принес сладкий аромат луговой травы.
   Посреди площади, под взглядами охранников сбившись в кучу, стояло около трех десятков человек. Вид у них у всех был испуганный и недоумевающий. И это не казалось странным. Вряд ли кто из обитателей Санкт-Пельтена ожидал вновь увидеть солдат СС с оружием в руках.
   – Это все? – спросил Беккер у Циклера.
   – Так точно, – ответил тот. – Несколько человек успели сбежать.
   – Ладно, обойдемся без них, – бригаденфюрер задумчиво посмотрел на приспешников коммунистов, что сбились в стадо, словно бараны. На миг он действительно ощутил себя пастухом рядом со стадом овец. Пастырем, чья задача – уничтожить паршивых, пока они не заразили остальных.
   – Расстрелять всех, – сказал Беккер спокойно. – Сейчас и здесь. Трупы родственникам не давать убирать до утра. Жители Санкт-Пельтена должны очень хорошо запомнить этот урок. Выполняйте!
   – Есть! – Циклер козырнул и зычным голосом принялся отдавать приказы автоматчикам.
   Предателей, явно не веривших в собственную скорую гибель, выстроили в линию. Один из них закричал что-то, но его утихомирили хорошим ударом приклада. Застрекотали автоматы.
   Беккер равнодушно смотрел, как пули впиваются в тела. Как предатели дергаются и падают на булыжную мостовую. Крики звучали пронзительно и жалобно, но мало трогали бригаденфюрера.
   Когда стрельба стихла, где-то рядом, может быть, за углом, закричала, запричитала женщина. Следом послышался детский плач. Не обращая внимания на раздражающий звук, бригаденфюрер повернулся к солдатам.
   – Еще раз напоминаю – падаль должна лежать здесь до самого нашего ухода, до утра! – сказал он.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   27 июля 1945 года, 22:13–23:57
   Целый день Петра не беспокоили, и он даже решил, что его оставили в покое. Съедал приносимую пищу, а остальное время лежал на кровати и пытался выдумать способ побега. Надо удрать, чтобы доложить обо всем, что здесь творится, командованию, но щелочки для бегства пока видно не было.
   Увиденное в подземельях тяготило рассудок, смущало дух полной несовместимостью со здравым смыслом. Но в реальности того, что ему показали, капитан не сомневался. Глупо затевать такой спектакль ради демонстрации его одному человеку, и кому – обычному, пусть даже и опытному разведчику.
   Надежды избежать неприятного общества нацистов рухнули вместе с появлением Виллигута. Бригаденфюрер пришел, когда начали сгущаться сумерки и противоположный берег реки скрылся в легком тумане. Петр начал подумывать, что можно лечь спать. Но старый немец без стука возник в дверях, и на физиономии его, несколько усталой, сияла жизнерадостная улыбка.
   – Добрый вечер, Петер, – сказал он. – Собирайтесь.
   – Куда? – вяло ответил Радлов. – Я уже насмотрелся на ваши ритуалы.
   – Еще не на все, – покачал головой Виллигут. – Нас ждут.
   В коридорах замка было тихо и темно, около дверей стояли часовые, неподвижные и бесстрастные, точно статуи. Петра вывели во двор, казавшийся огромной чашей, в которую залит полумрак.
   К удивлению капитана, повели его совсем другим путем. Через правое крыло Радлова вывели на узкую винтовую лестницу, чьи ступеньки грохотали под ногами. Подъем казался нескончаемым, и когда в квадрате люка наверху проглянуло черное, как кожа негра, небо, испещренное оспинами звезд, он вздохнул с облегчением.
   В лицо ударил ветер, пахнущий листвой и цветами. Петр огляделся и обнаружил себя на небольшой площадке, окруженной зубцами. Судя по всему, пленника привели на самый верх центральной башни замка.
   В старые времена здесь, скорее всего, стоял стражник, призванный наблюдать за окрестностями. Сейчас же мир внизу был темен и почти невидим, вместо облаченного в доспехи дальнозоркого воина на площадке стояли высокопоставленные эсэсовцы.
   Охранники остались на лестнице.
   Виллигут жестами показал Петру встать к самому парапету, и, когда тот выполнил указание, ритуал начался. Послышался удар, и во мраке засияла оранжевая искра. Кто-то с необычайным искусством высек огонь.
   От искры занялось пламя, которое распалось на огни факелов, и в их неверном свете стали видны лица фашистов, жесткие, сосредоточенные, исполненные сознания важности и необходимости происходящего.
   Факелы не гасли, несмотря на ветер, и Радлов подумал, что они пропитаны каким-то горючим составом. Их носители выстроились в линию, и тут Петр насчитал, что их восемь. Отсутствовал бригаденфюрер Беккер, поведший войска на Вену.
   От этой мысли стало тошно. Петр мрачно сглотнул, глядя, как стоявший первым немец подошел к северному краю башни и принялся рисовать в воздухе причудливые фигуры. Пламя оставляло след во тьме, словно быстро испарявшаяся краска на черном бархате, и некоторые из символов Петр узнал. То были руны, про которые Виллигут рассказывал днем.
   Когда первый нацист закончил, на его место встал второй и в точности повторил все движения. В это время начавший ритуал перешел к восточной стороне башни, и вновь факел в его руках принялся безжалостно полосовать ночь.
   Так они двигались по кругу, перемещаясь по ходу солнца, и когда первый, а им оказался Хильшер, повернулся лицом к западу и прошел рядом с Петром, то капитан почувствовал аромат горячей смолы.
   Лицо бывшего профессора было отрешенным, а в глазах пылало оранжевое пламя факела.
   Размахивание огнем на все четыре стороны завершилось, и участники ритуала выстроились кругом, обратив факелы внутрь. Петру они в это мгновение показались рыцарями, склонившими мечи в общей клятве.
   Но клятвы не последовало. Над башней по-прежнему царило молчание, нарушаемое только лишь свистом ветра, треском пламени да уханьем совы в дальнем лесу. А факелы неожиданно опустились ниже, и вспыхнула пламенем невидимая ранее странная плоская поленница.
   Дрова пылали, огонь высовывал вверх багровые жадные языки, словно надеясь облизать склонившиеся над ним лица. Немцы стояли недвижно, словно нелепые статуи, раскрашенные в разные оттенки черного, серого и алого.
   Но что-то совсем непонятное началось, когда костер прогорел и осталась россыпь углей, переливавшихся во мраке завораживающим сиянием, словно огромный клад золота и драгоценностей. Участники ритуала разулись и один за другим, ничуть не боясь ожогов, принялись ходить по раскаленной поверхности!
   Петр с трудом сдержал изумленный крик.
   Угли под ногами ходоков крошились, теряли сияние, превращаясь в невидимую черную пыль. Постепенно площадка погружалась во мрак, и вскоре стало совсем темно. Лишь моргали слабыми глазками звезды, а на востоке высунулся из-за леса край лунного диска, грозя вскоре выйти и облить мир серебристым сиянием.
   К ошарашенному Петру подошел обутый, судя по стуку сапог, Виллигут и спросил с загадочной улыбкой:
   – Ну как?
   – Совершенно непонятно, – преодолевая окостенение губ, ответил Петр. – Что все это значит? И как можно ходить по угольям?
   – Вы пребываете во мраке невежества, – начал бригаденфюрер, по обыкновению, напыщенно, – не ведая истинно арийской доктрины «Вель» [32 - Сокращенное от нем. Welteislehre – Учение о мировом льде.]! Именно она помогает нам находить силы для борьбы, для поддержания плоти и духа.
   – И что это за доктрина?
   – Великий открыватель «Вель» Ганс Гербигер объяснил нам, что любое движение во Вселенной порождается вечной борьбой между льдом и огнем, между силами отталкивания и притяжения. Эта борьба, меняющееся напряжение между противоположными полюсами бытия, вечная война в небе, являющаяся законом планет, царит также и на Земле над живой материей и определяет историю человечества. Именно она, а не вымышленные евреем Марксом законы…
   Петр слушал с неослабным вниманием. Логика в сказанном была, но какая-то неправильная, извращенная, вызывающая страх и отвращение. А Виллигут продолжил:
   – Опровергая бредни еврейской астрономии и космогонии, профессор Гербигер открыл, что некогда в бесконечной пустоте космоса покоилось огромное тело с высокой температурой, в миллионы раз больше нашего теперешнего солнца. И однажды оно столкнулось с гигантской планетой, состоявшей из скопления космического льда. Эта масса льда глубоко проникла в сверхсолнце. В течение сотен тысяч лет ничего не происходило. Но потом водяные пары произвели чудовищный по силе взрыв! Часть осколков льда была отброшена так далеко, что затерялась в холодном пространстве, – бригаденфюрер говорил, все более увлекаясь. – Другие либо упали на центральное тело, либо образовали планеты нашей системы. Первоначально их было тридцать. И все они состоят изо льда. Только Земля не была полностью охвачена холодом – и в ней продолжается борьба между льдом и огнем. Кроме этих осколков и солнца, в космосе нет ничего.
   – Как же, а звезды? – не выдержал Петр и взмахом руки указал на небо. – Вот же они!
   – Вы слишком легковерны, – на лице Виллигута появилась снисходительная улыбка. – На самом деле все не так, как твердят зараженные еврейской заразой ученые. На расстоянии втрое большем, чем от Солнца до Нептуна, находится огромное ледяное кольцо. Официальные астрономы упрямо называют его Млечным Путем, но на самом деле ничего этого нет, а фотографии отдельных звезд являются подделкой.
   – Но это же бред! – возразил Петр. – Зачем нужен такой обман?
   – Недочеловеки боятся возвращения господства высшей нордической расы, арийцев, – бригаденфюрер яростно потряс кулаками. – Они идут на любую фальсификацию, лишь бы помешать возрождению германского духа! Готовы совершить все, лишь бы не дать людям осознать истинное положение дел. А таковое осознание только и пробуждает арийский дух!
   – Да уж, – пробормотал Петр, поняв, что спорить с сумасшедшим бесполезно.
   А Виллигут вещал так, будто стоял на кафедре перед тысячей слушателей:
   – Все планеты системы, к которой принадлежит и наша Земля, повинуются двум силам: первоначальной центробежной силе взрыва и гравитации, притягивающей планеты к самой большой массе, расположенной по соседству. Эти две силы не равны. Сила начального взрыва уменьшается, потому что пространство не пусто – в нем есть некое вещество, состоящее из водяных паров. Таким образом, начальная центробежная сила последовательно уменьшается, тогда как гравитация постоянна. Вот почему каждая планета приближается к другой, более массивной и более близкой планете, притягивающей ее. Рано или поздно каждая планета упадет на ближайшую, а вся система кончит тем, что, обледенев, рухнет на Солнце. Произойдет новый взрыв, и все начнется сначала. Лед и пламень, отталкивание и притяжение вечно борются во Вселенной. Эта борьба определяет жизнь, смерть и вечное возрождение космоса!
   Нарисованная безумным немцем картина дышала грозной красотой, могучей поэтикой. И она выглядела куда более привлекательной, чем основанные на высшей математике и откровенно скучные рассуждения астрофизиков.
   Понятно, что арийские «голубоглазые бестии», жаждавшие власти над миром, и не только политической, но и духовной, поверили в нее. С ужасом Петр осознал, что такая картина мира гораздо более понятна простому человеку, чем основанная на науке. Сам собой родился вопрос:
   – Так что, Луна когда-нибудь тоже рухнет на Землю?
   – Конечно, – с радостной усмешкой ответил Виллигут. – Ведь это не первый спутник, что озаряет ночи нашего мира. Эта Луна совсем новая, она появилась на небе двенадцать тысяч лет назад.
   – А что было до этого?
   – Долгий период темных ночей, время без спутника. А до него – эра предыдущей Луны. Четыре геологические эпохи связаны с приходом четырех лун. Во время приближения очередного спутника наступает период, длящийся несколько сот тысяч лет, когда новая Луна вращается вокруг Земли на расстоянии четырех-шести земных радиусов. Когда спутник подходит вплотную, наступает период гигантизма. В конце первичной эпохи – огромные растения, колоссальные насекомые. Завершение вторичной – динозавры, тридцатиметровые животные и первые люди.
   – Люди – так давно? Откуда они взялись? – Петр пытался постичь логику рассказа, но казалось, что какие-то аспекты постоянно ускользают, пропадают во мраке, мешая осознать целостную картину.
   – Во время приближения Луны начинаются мутации, и первый человек появился из чрева животных в силу мутаций. Это были наши духовные предки, и жили они от пятисот до девятисот лет. Общественное устройство в те далекие времена строилось по подобию того, которое было у гигантских насекомых первичной эпохи.
   – Это умозрительное заключение?
   – Нет, археологические раскопки, проведенные «Аненэрбе» в Южной Америке, открыли нам города того периода, – замахал руками бригаденфюрер. – Расположенные высоко в горах морские порты говорят о том, что море тогда стояло очень высоко в силу высокой мощи лунного притяжения. А наши эмиссары в Тибете видели тела первопредков, сохраненные в специальной пещере!
   – И что же с ними случилось? – поинтересовался Петр. – Вымерли?
   – Нет, – Виллигут не заметил иронии в словах собеседника. – Взрыв второй Луны поставил точку в истории этой цивилизации. Когда появилась третья Луна, сформировались обычные люди – меньше ростом, менее разумные. Это были наши настоящие предки. Но и великаны, сумевшие пережить катаклизм, еще существовали. Они-то и передали первым ариям старинные знания, и они стали для наших пращуров кем-то вроде богов. Пользуясь советами великанов, новые люди создали два могущественных государства, две Атлантиды; одну – в Арктике, где тогда было тепло, другую – в Северной Атлантике.
   – Я думал, что Атлантида – миф.
   Это заявление заставило бригаденфюрера мягко улыбнуться. Некоторое время он качал головой.
   – Ничего себе, – сказал Виллигут после паузы. – Марксизм – это миф, равно как и какой-нибудь психоанализ. А в Атлантиду должен верить любой человек, проникшийся арийским духом. Всем известно, что она погибла в тот момент, когда Земля приобрела четвертый спутник, нашу теперешнюю Луну. В результате этого произошла очередная катастрофа. Земной шар приобрел нынешнюю форму – сплюснутый у полюсов эллипсоид. Северные и южные моря стеклись к экваториальному поясу. Атлантическая цивилизация исчезла за одну ночь. Наступили долгие сумерки, длящиеся до сих пор, время господства недочеловеческих рас, полуразумных животных!
   – И сколько нам еще осталось под этой Луной, по вашему мнению?
   – Я не знаком с точными вычислениями Гербигера и его учеников, – Виллигут развел руками. – Но мне кажется, что они говорили о сотнях тысяч лет. В течение нескольких десятков тысячелетий расстояние от одной планеты до другой будет казаться неизменным. Но мало-помалу, с течением лет, Луна приблизится. Сила гравитации, влияющая на Землю, будет увеличиваться. Воды земных океанов поднимутся, покрывая сушу, затапливая тропики и окружив высочайшие горы. Живые существа увеличатся. Появятся новые животные, растения и люди-гиганты. Затем, еще более приблизившись, Луна взорвется и превратится в огромное кольцо из скал, льда, воды и газа. Кольцо это обрушится на Землю, и наступит Апокалипсис, предсказанный Иоанном Богословом. Пережить его дано только самым лучшим, сильным, избранным. Именно к выживанию мы и должны готовить человечество, ведь если оно останется слабым, как сейчас, то погибнет. Но есть вариант избежать катаклизма!
   – Какой же? – Петр ощутил утомление.
   Тело не нуждалось в отдыхе, но забастовал мозг, надорванный обилием обрушенных на него невероятных сведений.
   – Если мы сможем стать равными богам, Господам Земли, – бригаденфюрер на миг застыл, словно прислушиваясь, – то сможем вызвать их из подземных убежищ и заставить помочь нам удержать спутник от падения!
   – Это как?
   – С помощью магической силы, именуемой од, управлять которой могут только посвященные, – вздохнул Виллигут. – Мы сами, как арманы, обладаем контролем над ней в незначительной степени.
   – Все это занимательно, – проговорил Петр, с трудом ворочая затекшей шеей, – но я несколько устал.
   За время разговора луна целиком выползла из-за горизонта, явив белесый лик, если верить нацистам, состоящий изо льда. Словно в подтверждение этого тезиса, с восходом ночного светила похолодало.
   – Конечно, – улыбнулся Виллигут несколько виновато. – Ритуал Огня и Льда дает очень много сил, и я совсем забыл, что вы его не проходили. Пойдемте, я провожу вас до комнаты.
   Весь обратный путь Петр преодолел без единой мысли в голове. Он механически переставлял ноги и старался не уронить зудевшую изнутри голову. Попав в комнату, снял внушавшую отвращение одежду и заснул, едва голова коснулась подушки.

Глава 6

   Каждое государство нуждается в элите, и в Германии такая элита – эсэсовцы. Но СС может действовать эффективно только в том случае, если его члены соответствуют современным социальным требованиям, имеют военный дух, получили подлинное германское воспитание, обладают благородной внешностью и отобраны по расовому признаку.
Генрих Гиммлер, 1936

   Бавария, город Мюнхен,
   Мюнхенский аэродром.
   28 июля 1945 года, 4:03 – 5:12
   Американская оккупационная администрация, конечно же, знала об имеющих место на юге, в Австрии, волнениях. Но никаких приказов не поступало, и безопасность аэродрома обеспечивалась так же, как и раньше, то есть по законам мирного времени. Система охраны, надо отдать ей должное, была основательно продумана, и отряду диверсантов-людей, что вздумали бы проникнуть на взлетно-посадочные полосы или же в здание диспетчерской, пришлось бы изрядно попотеть.
   Но дело было в том, что существа, угрожавшие аэродрому, не были в прямом смысле слова людьми. Как можно назвать человеком создание, рвущее руками колючую проволоку, способное преодолеть стометровку за четыре секунды и протащить груз в сто килограмм от Вены до Мюнхена без сна и отдыха?
   Часовые внешнего пояса ничего не заметили, в том числе и тот, который погиб первым. Занервничали они лишь в тот момент, когда в пять часов утра никто не пришел им на смену. Сменщики были перерезаны в здании караулки. В соседнем строении погибли все офицеры.
   Оперативная группа «E» действовала быстро и решительно.
   Саперы почти за час упорного труда заминировали все, что было возможно, а учитывая большую площадь аэродрома, цели выбирать надо было с исключительной точностью.
   Те, кто прикрывал работу взрывников, попутно уничтожали тех из часовых, что решились вернуться к казармам, оставив пост. Те же, кто проявил выдержку, оставались в неведении до самого последнего момента.
   Взрывы раздались одновременно. Башня пункта управления полетами, что обычно торчала над ВПП безобразным грибом, исчезла в клубах дыма. Земля дернулась, словно человек, ощутивший укол, и до уцелевших к этому моменту часовых донесся мощный гул. Взрывная волна швырнула их на землю.
   Оперативная группа в этот момент уходила на юго-восток.
   Ее командир, гауптштурмфюрер Больтке, улыбался. Задача была выполнена на сто процентов…

   Нижняя Австрия,
   город Санкт-Пельтен.
   28 июля 1945 года, 4:45 – 5:01
   Предрассветный сумрак полнился скрежетом двигателей. Солдаты, чуть очумелые по поводу раннего часа, но вполне проснувшиеся, сновали по улицам, занимали места в танках или грузовиках. Пахло бензином и машинным маслом.
   Бригаденфюрер Беккер наблюдал за происходившей суетой молча. Все необходимые распоряжения он уже отдал и мог только смотреть, как тяжеловесный зверь военного отряда расправляет мускулы, готовясь к прыжку.
   Приятные чувства у командира вызывало то, что кроме людей в отряд входило около трех сотен существ, которые к человеческому роду уже не относились, хотя внешне мало отличались от соратников. Слово «сверхчеловек» Беккеру не нравилось, а другого пока не придумали.
   Сверхлюди были выделены в отдельный отряд, и на них бригаденфюрер возлагал особые надежды. На них, а также на танки. Их под его началом имелось предостаточно. «Шерманы», отобранные у самоуверенных хозяев, «Пантеры» и «Тигры», до мая служившие Рейху и лишь недавно освобожденные из позорного плена.
   – Машина готова, герр бригаденфюрер, – доложил подбежавший ординарец, прервав размышления командира.
   – Хорошо, едем, – коротко кивнул Беккер.
   Решительным шагом он двинулся к фырчавшему «Виллису». Пришло время покорять Вену.

   Бавария,
   лагерь немецких военнопленных
   около города Поинг.
   28 июля 1945 года, 5:34 – 7:47
   Странные мысли начали мучить оберстгруппенфюрера [33 - Генерал армии, высший чин в войсках СС.] Йозефа Дитриха примерно с середины июля. Вернулась решимость, уверенность в себе. Без видимых причин появилось и окрепло желание сбежать из лагеря.
   О том, что ждет его впереди, останься он в плену, генерал, командовавший в годы войны одной из айнзацгрупп [34 - Специальные подразделения СС, занимавшиеся уничтожением отдельных категорий населения (в первую очередь евреев) на оккупированных территориях.], не сомневался. Скорый суд союзников и беспощадный приговор. И ранее Дитрих ничего не предпринимал лишь по той причине, что просто не видел перспектив.
   Теперь же из ниоткуда явилось странное убеждение, усиленное неявными слухами, что где-то в Австрии возник центр сопротивления, и армии союзников потеряли контроль над значительными территориями. Уверенность внушала болтовня американских солдат, которые говорили о сверхоружии, что помогало небольшим отрядам немцев одерживать победы над численно превосходящим их врагом.
   Отношение к военнопленным в самом большом в Южной Германии лагере было не самое плохое. Немецким солдатам и офицерам позволили сохранить форму и знаки отличия. Свободу передвижения днем внутри лагеря не ограничивали, кормили хорошо, по субботам показывали кино.
   Так что Дитрих надеялся встретить к идее побега самое холодное отношение. Но, к его удивлению, уставшие было от войны офицеры вермахта, а также частей СС поддержали его.
   Благодаря тому, что сообщение с солдатскими бараками было свободным, удалось узнать настроение нижних чинов. А оно за какую-то пару недель разительным образом переменилось. Совсем недавно апатичные и равнодушные, рядовые вдруг загорелись идеей реванша.
   В считаные дни созрел план восстания. Энергии и ума оберстгруппенфюрера хватило на то, чтобы организовать бывших офицеров дивизий СС «Викинг», «Норд» и «Гец фон Берлихинген», которых в лагере было достаточно. Остальным предстояло сыграть роль статистов.
   В ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое в некоторых бараках лагеря заключенные не спали.
   Ранним утром, за полтора часа до побудки, зевавший у одного из бараков часовой с изумлением услышал скрип двери. Но появившееся в дверном проеме лицо было сонным. А когда немец на ломаном английском попросил закурить, то сомнения американца сразу же рассеялись.
   Он полез в карман и спустя мгновение ощутил сильный удар по голове. Череп американца оказался крепок, и сознания солдат не потерял, лишь впал в оцепенение. Еще успел увидеть, как с лица того немца, что попросил закурить, сонливость исчезла, будто крупинка сахара в кипятке. Затем был еще удар, после которого стало темно…
   Оглядев неподвижное тело, просивший закурить Дитрих досадливо усмехнулся:
   – Черт возьми! Проклятые янки, голова – как каска!
   – Так точно, герр оберстгруппенфюрер, – кивнул офицер, ранее служивший у Скорцени [35 - Отто Скорцени, оберштурмбаннфюрер СС, командир частей специального назначения.]. Именно он, выбравшись через крышу, подошел к незадачливому часовому сзади.
   – Не ори, не на параде, – буркнул Йозеф Дитрих, аккуратно обходя поверженного рядового. – Свяжи его лучше да забери автомат.
   Вслед за оберстгруппенфюрером из барака начали выходить эсэсовцы. Лица их были суровы и сосредоточенны, в глазах блестела готовность убивать. От соседнего барака долетел условный свист – там тоже все прошло по плану.
   Дитрих довольно хмыкнул, но в тот же момент над лагерем разнеслась автоматная очередь. Кто-то из немцев ошибся, и американский солдат, умирая, успел нажать на курок.
   Оберстгруппенфюрер выругался и принялся выкрикивать команды в полный голос. Повинуясь ему, пленные офицеры и солдаты побежали к казармам охраны. Оттуда начали стрелять. Несколько десятков человек было убито сразу, но это не остановило пленных, которые действовали как берсеркеры, впавшие в боевое безумие.
   Вооруженные немцы атаковали ворота. Несколько минут продолжалась перестрелка, в течение которой охрана была уничтожена. Загодя подпорченная телефонная линия не дала американцам возможности вызвать подкрепление.
   Арсенал трофейного оружия располагался рядом с лагерем, как любезно объясняли сами американцы, «для возможной борьбы с русскими», и подчиненные Дитриха захватили его без боя.
   Генерал первым вошел в широкий и длинный ангар, где витал запах оружейной смазки, и на морщинистом лице появилась довольная улыбка. Блестящие тела пистолетов-пулеметов и штурмовых винтовок внушали уверенность, штабелями громоздились ящики с патронами.
   После подсчетов выяснилось, что оружия хватит, чтобы снарядить три тысячи солдат. Предпочтение было отдано эсэсовцам. Солдатам вермахта оберстгруппенфюрер в краткой речи разрешил идти на все четыре стороны. В глубине души он понимал, что использует их в качестве отвлекающей цели для американцев, и жалел о том, что не сможет вывести всех.
   Но обстоятельства таковы, что спастись должны только лучшие, а именно – эсэсовцы.
   В половине седьмого утра его отряд появился на территории Поинга. Звуки из лагеря, расположенного на некотором удалении от городка, сюда не долетали, и жители пребывали в неведении.
   При виде марширующей по дороге колонны эсэсовцев в глазах обитателей городка появлялся ужас. С максимальной скоростью они исчезали в домах. Одна за другой хлопали закрываемые двери.
   Дитриха все это не смущало. Ему нужны были автомашины, и к ним – бензин. Три грузовика с ничтожным запасом горючего, которые удалось захватить в лагере, мало на что годились.
   Но одна из женщин сама выбежала навстречу солдатам, и на ее лице была самая настоящая радость.
   – Зиг хайль! – крикнула она, вздергивая руку в нацистском приветствии. – Я знала! Знала!
   От воплей оберстгруппенфюрер поморщился, но и только. Нежданная поклонница идей фюрера избавила его от поисков информатора. Женщина выложила все, что знала о городских властях.
   – Спасибо, фрау, – сказал Дитрих. – Родина не забудет вашу помощь.
   И они отправились дальше.
   Не успевший удрать бургомистр извивался от страха, ожидая, что за сотрудничество с американцами явившиеся словно из ада фашисты расстреляют его. Но от градоначальника потребовали автомобилей. Он, вздохнув с облегчением, начал говорить. Надеялся спасти свою шкуру. Зря.
   К половине восьмого Дитрих погрузил пятьсот человек в машины, и автоколонна, ревя моторами, понеслась на восток. Остальным придется добираться пешком, пробивая путь с оружием в руках.
   Дорогу в двести семьдесят километров до Линца, где, по слухам, находился центр восстания, сам оберстгруппенфюрер надеялся преодолеть к вечеру. О взрыве аэропорта в Мюнхене он ничего не знал, но чутье старого вояки настойчиво шептало, что налета с воздуха можно не опасаться.

   Нижняя Австрия,
   западная окраина города Вена.
   28 июля 1945 года, 9:08 – 9:45
   Окоп был вырыт наспех, и сержант Усов чувствовал себя в нем неудобно.
   Если бы не приобретенная за два года привычка сражаться в сложных условиях брянских чащоб и болот, то он наверняка ощущал бы себя вообще мерзостно. А так – лишь морщился время от времени, когда очередной снаряд рвался в непосредственной близости от окопа, и смертоносные осколки начинали с ядовитым шипением полосовать землю.
   Готовиться к обороне начали вчера, вскоре после полудня. К земляным работам были привлечены все бойцы гарнизона, даже Усов, у которого после утреннего боя осталась на затылке здоровенная шишка. Враг, не желая тратить на сержанта патрон, попросту ударил его прикладом.
   С диагнозом «легкое сотрясение мозга» и заключением командира «ничего, и с дырой в черепе воевали!» он вернулся в строй. И до самого вечера командовал солдатами, что под жарким, как будто не австрийским солнцем разделись, подставляя лучам светила спины и плечи. К концу работы многие обгорели и начали облезать белесыми лохмотьями, словно меняющие шкуру ужи. Сержант лишь благодаря бинтам на голове уберегся от солнечного удара, но все равно досадовал на командование, непонятно зачем приказавшее подрывать корни Венского леса.
   Рано утром из умиравшего под лучами восходящего светила тумана донесся рык танковых моторов. Пришла команда приготовиться к обороне. Солдаты заняли положенные места, засуетились артиллеристы около хоботастых стальных чудовищ, замаскированных ветками и цельными кустами.
   С удивлением увидел сержант странные, незнакомые танки, идущие в первых рядах наступающих. До сих пор ему не приходилось сталкиваться с американскими машинами.
   Но на долгое изумление времени не было. Жерла танковых пушек все, словно по команде, выплюнули огонь, и со всех сторон начали рваться снаряды. В ответ грянула противотанковая артиллерия. Один из танков сразу задымил, а остальные, не ожидавшие организованного отпора, принялись отползать. По пути они огрызались смертоносными плевками, и даже в столь скоротечном бою не обошлось без жертв. В одном отделении Усова убито было двое и ранено трое бойцов.
   Тогда, час назад, сержант думал, что на этом все и закончится. Что наглецы, посмевшие возмечтать о реванше, не осмелятся атаковать еще раз. Он не без интереса проводил взглядом ладную фигурку медсестры, одной из тех, что явилась за ранеными, после чего закурил, наслаждаясь тишиной. Даже нывшая словно дуплистый зуб голова не мешала отдыху…
   Идиллию нарушил противник, начав новую атаку. Немцы, судя по всему, кроме танков, привели к Вене и несколько десятков «САУ». Со свистом рухнули на позиции советских войск первые снаряды, и на протяжении пятнадцати минут обстрел не прекращался.
   Один из снарядов воющим джинном ворвался в окоп совсем недалеко от Усова. В выкопанной в земле щели не осталось живых, а почва вокруг окрасилась красным.
   Тяжелой артиллерии в гарнизоне Вены не было, и поэтому отвечал немцам лишь дивизион самоходных артиллерийских установок. Но их было только шестнадцать, и серьезной поддержкой они стать не могли.
   Обстрел закончился резко, словно кто-то нажал кнопку, отключив все пушки. И вновь полезли в атаку танки.
   – По местам! – гаркнул Усов. Голос его после говора орудий показался до жалости слабым. Но солдаты послушно зашевелились, отряхивая с пилоток и гимнастерок землю.
   Вместе с танками в этот раз шла пехота. Треск очередей вплетался меж ударов орудий, создавая звуковое полотно боя.
   Атакующим ответили пулеметы, отрыгнули убийственные для бронированных ползучих монстров подарки противотанковые орудия.
   Вскоре стало ясно, что отделение Усова оказалось на острие вражеского удара. Чуть левее пролегала дорога от Линца, и именно по ней противник намеревался провести войска через Тиргартен [36 - Парк на западной окраине Вены, фактически – часть Венского леса (Винервальда).] непосредственно к Вене.
   Танки и пехота противника упрямо шли вперед, несмотря на плотный огонь. Немцев, казалось, не смущали потери. Они сражались так, словно их гнало нечто более сильное, чем простой страх смерти и желание победить.
   В окопе, где находился Усов, росли потери. Без стона рухнул на дно пулеметчик с аккуратной дыркой во лбу. Сержант поспешно подскочил, ухватился за теплое тело «СГ-43», кивнул второму номеру. Потекла лента, и тело пулемета задергалось в ладонях, словно эту боевую машинку распирала ярость.
   Сквозь щель прицела хорошо было видно, как падают фигуры в серых мундирах, вошедшие в соприкосновение с темной нитью, тянувшейся от пулеметного дула. Сержант испытал досаду, когда очередь прошла по туше танка. Броне «Тигра» пули калибра 7,62 не страшны.
   Усов повел ствол дальше, и тут случилось такое, отчего бывалый партизан едва не помянул вслух бога, нарушив тем самым кодекс поведения строителя коммунизма. Немец, который должен быть перерублен пулями пополам, с непостижимой быстротой согнулся, пропустил очередь над собой, а затем вновь распрямился.
   Лейтенант дернулся, послав несколько десятков пуль в небеса, а когда выровнял ствол, то немцы начали отступать. Дав напоследок еще одну очередь по врагам, Усов вытер со лба пот и решился закурить.
   После некоторых размышлений пришел к выводу, что произошедшее – не что иное, как случайность. Ну, наклонился боец зачем-то. На войне и не такого навидался, взять хотя бы тот случай еще под Брянском, когда пуля, пробив каску, попросту отскочила от крепкого солдатского лба…
   Дым папиросы лениво уползал к небесам, сердце лейтенанта, во время боя бившееся со страшной скоростью, потихоньку успокаивалось, а над Тиргартеном воцарялась мирная тишина.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   28 июля 1945 года, 9:53–10:46
   Виллигут, как всегда, появился в комнате Петра без стука.
   Лицо его было усталое, на нем резко проявились признаки возраста, которые ранее были почти не видны. Обозначились морщины, проступили вены на шее, что за одну ночь стала дряблой. Во всех движениях бригаденфюрера чувствовалась слабость.
   – Доброе утро, Петер, – проговорил бригаденфюрер, дыша тяжело, словно вытащенная на берег рыба.
   Капитан не ответил. Он угрюмо спросил, продолжая лежать на кровати:
   – Что, опять на ритуалы поведете?
   – Нет, – покачал головой Виллигут. – Вас решено допустить на совещание арманов.
   Петр не знал точного смысла чудного слова, но из разговоров успел понять, что так в замке называют фашистских главарей. Понимая, что спорить нет смысла, а из услышанного на совещании можно будет многое узнать, он поднялся.
   Они выбрались из комнаты и в сопровождении конвойных двинулись по коридорам и лестницам Шаунберга. Прошли двор, уже начинавший нагреваться. Еще несколько шагов – и за спиной закрылись двери главного зала.
   Но на этот раз бригаденфюрер повел Петра дальше. Они оставили позади помост с кубическим камнем, которому Виллигут отвесил церемонный поклон. А потом нырнули в спрятанную за драпировкой дверь.
   За ней оказался короткий коридор без окон, со стенами из необработанного камня. Пахло здесь мышами, а свет давала лишь свеча, которую Виллигут вытащил из кармана штанов.
   Коридор закончился дверью, помеченной огромной, нарисованной золотом, руной Ар. Открылась она бесшумно. Пахнуло застоявшимся воздухом помещения, где очень давно не открывались окна. Капитан переступил порог и оказался в широкой и короткой зале, на одной из стен которой висели большие картины.
   Тут стояла полная тишина, и она рождала ощущение тонкого, непонятного, но в то же время сладостного страха…
   Петр вздрогнул, когда Виллигут резко повернулся к нему.
   Сам собой выскочил нервный вопрос:
   – Что?
   Тон походил на кудахтанье, и Радлов устыдился собственного поведения.
   Но бригаденфюрер словно ничего не услышал.
   – Всем, кто приходит сюда впервые, – сказал он, – должны быть показаны картины, отражающие дух арийского учения. Следуйте за мной.
   Как марионетка за кукловодом, разведчик двинулся за провожатым. А тот подошел к первой из картин и поднял свечу выше. Пламя вырвало из мрака насыщенное контрастными цветами изображение: темно-фиолетовая бездна, плывущий в ней шар ослепительно оранжевого пламени, и слева от него – исполинская, вполовину огненного шара, глыба голубого, играющего огоньками льда.
   Картина, нарисованная с необычайным искусством, странным образом привлекала взгляд. Когда Петр смог отвести глаза, ощутил, что вспотел, словно после тяжелой работы.
   – Вы видели рождение нашего мира, огонь и лед в их первоначальном виде, – нараспев проговорил Виллигут и направился к следующей картине.
   На ней оказался пейзаж.
   Необычные деревья, похожие на хвощи-переростки, заснеженные горы на горизонте и двое человеческих существ. Назвать их «людьми» не поворачивался язык – золотая кожа, идеальное сложение и раскосые глаза на треугольных лицах подошли бы скорее гостям с Марса. Мужчина и женщина были одеты в набедренные повязки, а изображенный рядом древний ящер позволял судить о размерах тел.
   И они потрясали!
   Золотокожие существа мало уступали в росте тираннозавру. При этом они не выглядели длинными и нескладными. Художник смог передать рельеф мускулатуры и непринужденную грацию движений.
   – Кто это рисовал? – спросил Петр, облизав пересохшие губы.
   – Феликс Дан, один из арманов, – ответил Виллигут. – Это первая раса, изначальные носители разума, появившиеся на нашей планете много веков назад, еще под первой Луной. Пойдемте дальше.
   Петр ощутил, что третью картину он хочет видеть. Испытал почти физиологическое желание, вроде жажды или голода. Пожелал вырвать из рук бригаденфюрера свечу и самому броситься вперед.
   С трудом капитан сдержал почти животный позыв.
   Третье полотно изображало пустынную, унылую равнину. Серо-коричневый пейзаж внушал тоску. На черном небе, усеянном редкими звездами, царила огромная алая Луна. Она почти впятеро превышала размером привычный спутник и ощутимо давила.
   Нависала тяжелым шаром, готовым вот-вот рухнуть на землю.
   В багровом свете, льющемся сверху, лицом друг к другу на фоне холмов стояли две пары существ. Двое – знакомые золотокожие гиганты, на этот раз одетые в меховые накидки. И напротив них – люди, высокие и статные. Волосы их серебрились в лунном свете, почти сливаясь с белой кожей, а черты лица были подчеркнуто резкими. В руках светловолосые держали оружие – тяжелые копья с каменными наконечниками.
   – Встреча наших предков, родившихся во времена низкой луны, с гигантами, – проговорил Виллигут. – Пойдемте дальше.
   Четвертое по счету изображение оказалось панорамой города, показанного с большой высоты. Скопление зданий самой разной архитектуры разрезалось на одинаковые сегменты каналами с чистой голубой водой. Каналы сходились в озеро, в центре которого словно плыл остров-дворец. Белоснежные колоннады, начинавшиеся от самой воды, напомнили Древнюю Грецию, а стрельчатые, невесомые башни – готику.
   Все вместе производило впечатление изящества и легкости, некой нереальности.
   – Атлантида, – сказал Виллигут, и в голосе его послышалась грусть. – Потерянный рай наших предков. Город этот Платон назвал Посейдонисом, истинное его имя нам неизвестно.
   Петр промолчал. Язык словно ссохся, превратившись в полоску сухого песка во рту. Сердце бухало в груди гулко и тяжело, как огромный колокол, и одолевали противоречивые чувства. Хотелось стоять, созерцая полные грозной красоты и магической притягательности картины. Но первоначальный страх никуда не делся, скребся остренькими коготками где-то в глубине души. И он-то кричал о том, что нужно как можно скорее убраться отсюда, от этих картин и странных рассказов…
   Следующая картина возбудила странное чувство омерзения. Показанная на ней комната была убрана с роскошью, достойной Креза. Стены покрывали тканные золотом занавеси, повсюду стояли беломраморные статуи, отдаленно похожие на греческие.
   Посреди покоя, на огромном ложе, возлежал одетый в золотистые одежды мужчина. Лицо его дышало негой и довольством, а в руке он держал чашу, инкрустированную алыми и зелеными драгоценными камнями.
   Рядом с ложем на четвереньках, соблазнительно изгибаясь, стояла обнаженная женщина. Черные ее волосы блистающим водопадом падали на изящные плечи, грудь вызывающе топорщилась, и даже кожа, непривычного серо-синего цвета, не портила впечатления невозможной, бьющей по глазам, привлекательности. От нее словно исходил призыв к соитию, неслышный, но необоримо могучий…
   – Грехопадение, – сурово прокомментировал Виллигут, и рука его, державшая свечу, дрогнула. – Наши предки согрешили со зверьми, породив низшие расы.
   Стараясь не вдумываться в смысл сказанного, Петр с усилием оторвал глаза от соблазнительной фигурки. С ужасом представил, что было бы, встреть он синекожую женщину в жизни.
   Шестое полотно было батальным. Громадная битва растянулась до самого горизонта, где терялась в дымке. Но на переднем плане бойцы были прорисованы отчетливо, с какой-то болезненной детальностью.
   С одной стороны – высокие, могучего сложения воины с длинными прямыми мечами и в сверкающих панцирях, все как на подбор – светловолосые. С другой – орда смуглокожих лохматых существ, вооруженных кривыми клинками. Фигуры сражавшихся переплетались, образуя черно-белую мозаику, так что определить, кто одолевает, не было возможности.
   – Недочеловеки расплодились во множестве, – у этого изображения Виллигут был более многословен, чем ранее, – и начали войну с нашими предками. Она не затихает уже тысячи лет…
   Седьмая картина была последней в ряду. По желтой пустыне под белесым, каким-то мертвенным небом, мчались несколько рыцарей. Вопреки реалистичности, художник одел их в полный доспех. Полоскались на ветру белые накидки с алым крестом, сверкали наручи и шлемы.
   Дорога – коричневая лента на теле пустыни – уходила за горизонт, мимо скал болезненного оранжевого цвета. Над дорогой, у самого горизонта, висела в воздухе, распространяя приятное глазу голубоватое мерцание, серебряная чаша.
   – Тамплиеры, взыскующие Грааля, – пояснил Виллигут и добавил: – Реликвия ариев была похищена евреями и укрыта в Палестине. Истинной задачей нордического по своей сути Ордена Храма было возвращение чаши в Германию.
   Петр не ответил ничего, это полотно подействовало на него слабее предыдущих. Сердце успокоилось и лишь сладостно вздрагивало, когда в мозгу мелькали фрагменты увиденных картин.
   – Теперь вперед, – проговорил бригаденфюрер.
   Колебавшийся при движении язычок свечи осветил очередную дверь, из темного дерева, с ручкой в виде когтистой лапы неведомого зверя.
   Пройдя дверь, они очутились на небольшом возвышении, с которого вели широкие, покрытые ковром, ступеньки. Дальше протянулся длинный и узкий, словно штык, стол. На нем горели свечи, позволяя различать контуры сидевших за ним людей. Петр насчитал семь человек.
   Здесь, судя по всему, были окна, но их скрывали плотные многослойные занавеси, не пропускавшие света. Потолок терялся во мраке, помещение заполнял сладковатый, мерзкий аромат.
   Пока разведчик осматривался, его провожатый поприветствовал сидевших за столом немцев.
   Ответил ему, судя по голосу, Хильшер:
   – Проходите и садитесь, – сказал он властно. – Ожидание наше и так было долгим.
   Петр послушно опустился на указанный стул. Он показался жестким и неудобным, а полумрак неизвестно почему действовал угнетающе. В один миг капитану почудилось, что за одним столом с ним сидят не живые люди из плоти и крови, а кровожадные существа, столь же мало похожие на человека, как муха на лебедя.
   Наваждение пропало, когда вновь заговорил Хильшер.
   – Да славятся Господа Земли, и да пребудет с нами их благословение, – сказал он. За этой фразой последовал жуткий, словно вернувший языческие века, ритуал, связанный с пролитием крови.
   Петр, за время пребывания в замке успевший наглядеться всякого, наблюдал за ним с некоторым отупением. По-видимому, мозг, перегруженный впечатлениями, отказался как-то реагировать.
   Легли на стол маленькие изящные кинжалы, только что отведавшие крови хозяев, и ритуал закончился.
   – Хорошо, – выспренно проговорил Хильшер, и по лицу его скользнула довольная улыбка. – Товарищ Беккер ведет войска к Вене, и засевшие там коммунисты вскоре будут разгромлены.
   Петр с трудом сдержал смех. Две стрелковые дивизии – около пятнадцати тысяч человек, размещенные в столице Австрии, легко отобьют атаку немногочисленной армии нацистов, и никакие «сверхчеловеки» тут не помогут.
   Хильшер же продолжал в том же духе:
   – Мощь нашего оружия заставит врагов, осмелившихся вторгнуться на территорию Рейха, убраться восвояси. И сейчас нам надлежит поговорить о том, что в первую очередь осуществить на освобожденных территориях.
   – Можно сразу конкретное предложение? – раздался звучный баритон Августа Хирта, который сегодня нацепил на мундир награды времен Первой мировой войны – Железный крест второй степени и Серебряный крест фронтовика.
   – Говори.
   – Надо восстановить Маутхаузен! [37 - Концентрационный лагерь неподалеку от Линца.] – решительно заявил Хирт.
   – Что, доктор, не терпится вернуться к коллекционированию еврейских черепов? – с иронией спросил человек с аристократически правильным лицом, сидевший напротив Петра.
   – Я говорю очень серьезно! – Глаза Хирта сверкнули, уродливое лицо перекосилось. – Наверняка на территории, попавшей под нашу власть, находится множество недочеловеков, и самые страшные из них – евреи! Оставлять их в живых нельзя! Именно из-за того, что окончательное решение еврейского вопроса так и не было достигнуто, Рейх и пришел к катастрофе!
   В голосе доктора звучала фанатичная убежденность в собственной правоте. Его поддержал круглолицый, невысокий человек, в котором Петр узнал фон Либенфельса.
   – Да! – почти крикнул он. – Уничтожим евреев! Концлагерь нужен!
   – Тише, товарищи, – с неудовольствием пробормотал Хильшер. – В принципе вы правы, признаю. Но у нас на данный момент нет ресурсов для того, чтобы воссоздать Маутхаузен. Практически нет подготовленных сотрудников для него, нет охранников и времени на восстановление хозяйства лагеря.
   – Но ведь надо что-то делать! – горячо воскликнул круглолицый.
   – Да, Йорг, вы правы, – покачал головой Хильшер и повернулся к человеку с аристократическим лицом: – Скажите, Феликс, как идет подготовка младших арманов?
   – Десять человек уже готовы, – ответил тот. – Они обучены работе с блуттерами, и можно потихоньку привлекать их к участию в Посвящениях. А то мы все очень устали.
   – Хорошо, – Хильшер кивнул и обратился к сидевшему рядом морщинистому бригаденфюреру, тому самому, который когда-то, очень давно по внутренним часам, издевался над Радловым: – А что у вас, Ульрих? Сколько блуттеров удалось сделать?
   – Пять, – отозвался морщинистый.
   – Вот и выход, – Хильшер обвел всех взглядом, на миг задержав глаза на Петре. В темных зрачках мелькнуло недовольство. – Половину новичков с блуттерами пристроим к тотальной проверке жителей освобожденных районов, а остальные пусть помогают при Посвящении.
   – Ну и что? – спросил Виллигут, и сомнение послышалось в его голосе. – Определим мы скрытых евреев, и что дальше?
   – Десяток автоматчиков, приданных к группе проверки, решат вопросы, – ответил Хильшер. – Будем расстреливать тварей прямо на месте, а убирают тушки пусть пленные американцы.
   И тут Петр не выдержал. Чувствуя, что совершает глупость, но будучи не в силах себя сдержать, он вскочил и почти закричал:
   – Как вы так можете? Они же люди, такие же, как и вы!
   Восемь пар глаз обратились на него. В них капитан, к собственному ужасу, прочел в основном жалость, подобную той, что испытывают к человеку, в силу нехватки образования или умственной отсталости не понимающему очевидных вещей.
   – Спокойнее, – сказал Хильшер. – Не стоит кричать. Боюсь, что вы еще находитесь в плену предрассудков, которые евреи вам и навязали. Арийская наука пришла к выводу, что евреи людьми не являются.
   – Да как же так?! – Петр продолжал упорно стоять. Ярость, кипевшая в сердце, не давала вернуться на стул. – Они внешне мало чем отличаются от вас, у них такая же красная кровь, те же мышцы и кости! А вы хотите их уничтожать, словно крыс?
   – Они… – начал было Хильшер, но его прервал фон Либенфельс.
   – Эти твари хуже крыс! – фанатично блестя глазами, выплюнул он. – Как бы вы отнеслись к крысам, которые выдавали бы себя за людей, занимали их место в городах и деревнях? Издевались бы над людьми, богатели бы на их труде? Пытались бы управлять людьми?
   – Они… – попробовал возразить Петр, но его возглас потонул в громкой речи оппонента:
   – Они развращают людей, закрывают для них дорогу к свободе! – орал низенький арман, брызгая слюной. – Они заперли арийскую расу в темницу расового смешения! Если не уничтожить разумных крыс сейчас, то они заполонят землю, захватят все жизненное пространство! Поэтому мы видим только один выход – убивать, беспощадно уничтожать недочеловеков, очищая землю для настоящих людей!
   – Блестяще сказано, – Хильшер кивнул с одобрением и взглянул на Петра. – Надеюсь, вы все поняли?
   – Вы все сумасшедшие! – проговорил Петр, садясь. – Полностью ненормальные…
   – Боюсь, что дело обстоит как раз наоборот, – мягко проговорил Хильшер. – Некоторая несообразность мышления имеется у вас. Но мы вас не виним. Вы выросли под жестким прессом чуждой нордическому духу философии равенства, и она сильно изуродовала ваш рассудок.
   Радлов обхватил голову руками, мечтая только об одном – проснуться.
   На плечо его легла рука, и голос Виллигута произнес:
   – Пойдемте, Петер. Вы, скорее всего, еще не готовы увидеть ослепительный свет истинно арийского взгляда на мир.
   Словно пьяный, шатаясь, Петр встал из-за стола и двинулся за Виллигутом. Глаз не поднимал, упершись взглядом в пол. Проплыли ступеньки, затем потянулся коричневый паркет зала с картинами.
   На выходе из здания бригаденфюрер мягко сказал:
   – Вас проводят в комнату. И постарайтесь все же принять истинную картину мира. Я понимаю, сделать это трудно. Но хотя бы попробуйте.
   Петр промолчал, и сам, опережая конвойных, зашагал по знакомому уже пути.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военный комиссариат
   Советской Армии по Австрии.
   28 июля 1945 года, 11:50–12:21
   Бургомистр Вены, Теодор Кернер, выглядел совсем не так, как положено отставному генералу. Сутулый и худощавый, он напоминал отставного учителя. Смотрелся обманчиво мягким, а характер, прочнее стального клинка, проявлял редко.
   Это генерал-лейтенант Благодатов за время совместной с Кернером работы осознал хорошо.
   – Рад видеть вас, господин бургомистр, – сказал он, поклонившись.
   – Я вас тоже, товарищ комендант, – не менее любезно отозвался Кернер, хотя лицо его было мрачным.
   Встретились они в приемной у маршала Конева, и мрачность бургомистра можно было легко понять. Неизвестно откуда возникли вроде бы окончательно уничтоженные нацисты и осмелились подступить к самым стенам Вены.
   – Прошу вас, – сказал секретарь маршала, открывая дверь.
   В кабинете Конева пахло кофе, а за распахнутым по случаю зноя окном шумела Вена. Сам маршал выглядел усталым, а на лбу его застыли морщины.
   – Добрый день, товарищи, – сказал он сухо. – Присаживайтесь.
   Благодатов опустился на стул, как всегда – на самый краешек. Углом глаза заметил, что и Кернер напряжен, словно струна.
   – А ну-ка докладывайте, товарищ генерал, – Конев бросил выразительный взгляд на Благодатова, и тот понял, что должен говорить откровенно, ничего не скрывая от австрийца. Немецким генерал-лейтенант владел блестяще, равно как и маршал.
   – Слушаюсь, – ответил он на языке Гегеля и Гете. – Сегодня в восемь ноль пять с направления Линц – Санкт-Пельтен наши части, занимающие позиции в Хадерсдорфе [38 - Район на западе Вены.] и Тиргартене, были атакованы. Предположительно – бунтовщиками из солдат и офицеров СС. В результате полуторачасового боя противник был отброшен, его попытка прорваться к Вене провалилась.
   – Каковы потери сторон? – поинтересовался Конев.
   – Противник использовал при атаке танки, нам удалось подбить семь штук, из них пять – американских моделей. Потери в живой силе оценить трудно, – Благодатов рапортовал спокойно, словно докладывал о результатах дивизионных учений. – С нашей стороны – уничтожено десять противотанковых орудий, убито около полутора сотен человек, около трехсот – ранено.
   – Так много? – потрясение обозначилось на лице Кернера. – Я думал, это небольшая банда. Сколько же нацистов?
   – Исходя из их огневой мощи, можно сделать вывод – не менее пяти десятков танков и «САУ» и двух тысяч пехотинцев.
   – Насколько мне известно, в городе Вена расквартированы две дивизии, – бургомистр немного успокоился, но в словах его время от времени проскальзывало изумление. – Почему же вы сами их не атакуете?
   – Наши дивизии – стрелковые, – ответил маршал. – В них наберется полтора десятка легких танков. А против «Тигров» они совершенно бесполезны. Будем пока обороняться.
   – В любом случае, мы имеем дело с крупным восстанием, – проговорил Кернер после некоторого раздумья. – И возникло оно, насколько я понял, на американской территории. Что предпринимают союзники?
   – Я говорил сегодня с маршалом Жуковым, – ответил Конев, и лицо его помрачнело. – Он сейчас в Потсдаме. Вопрос о восстании обсуждался там, но и Трумэн и Эттли [39 - Премьер-министр Великобритании, с 28 июля сменивший на этом посту Уинстона Черчилля.] ведут себя очень неопределенно. По сведениям нашей разведки, американцы и англичане даже выпускают военнопленных из лагерей, позволяя им соединиться с восставшими. И это в тот момент, когда диверсантами уничтожен аэродром в Мюнхене!
   – Но погибло довольно много солдат союзников! – изумленно покачал головой Благодатов. – И генерал Локхард.
   – Что генерал! – маршал презрительно прищурился. – Он был героем еще бурской войны, а в этой мало чем прославился. Буржуазные правительства, как я думаю, готовы пожертвовать не одним генералом, лишь бы вооружить недобитых фашистов против советских войск.
   – Вполне вероятно, – мрачно вздохнул Кернер. – В какой срок вы надеетесь отбросить немцев от города?
   – Как только подойдут части, которые я вызвал из Праги, – ответил Конев. – Но хотелось бы обсудить другой вопрос. Немцы, по некоторым сведениям, обладают специально подготовленными солдатами, которые способны будут проникнуть в Вену и причинить нам уже этой ночью немалые неприятности. Товарищ генерал-лейтенант, расскажите, что вы можете предложить для повышения уровня безопасности в городе?

Глава 7

   Объективная наука есть изобретение вредное, она – тотем упадка.
Ганс Гербигер, 1925

   Верхняя Австрия,
   окрестности города Эффердинг.
   28 июля 1945 года, 16:15–16:57
   После дня, проведенного в жаркой кабине грузовика, оберстгруппенфюрер Дитрих чувствовал себя отвратительно. Болела голова, по-старчески ломило суставы. Хорошего настроения не добавляло и то странное обстоятельство, что на пути через половину Баварии никакие американские войска не помешали движению беглецов. Это заставляло Дитриха подозревать янки в неясной пока, но грандиозной подлости. В некоторые моменты он даже начинал раскаиваться в решении бежать из лагеря, где было так спокойно…
   Но сомнения развеялись в тот момент, когда передний грузовик, американский «Студебеккер», миновал указатель, сообщивший, что до Эффердинга осталось пять километров. Сразу за поворотом после указателя обнаружились несколько мотоциклистов. Оберстгруппенфюрер едва не закричал от радости, увидев вооруженных людей в милой сердцу форме, украшенной сдвоенными молниями.
   Один из них лениво поднял руку, призывая машину остановиться. В движениях его сквозила такая уверенность, будто солдат знал, что люди, сидевшие в тяжелом грузовике, не смогут повредить ему.
   Дитрих приказал шоферу затормозить, а сам с удовольствием оторвал зад от нагревшегося за день и не очень удобного, если честно признаться, сиденья. Когда оберстгруппенфюрер спрыгнул на землю, то споткнулся и едва не упал.
   Пришлось облегчить душу ругательством.
   В глазах солдата при виде трех звездочек на погонах не мелькнуло ни малейшего удивления. Он индифферентно окинул взором офицера и выбросил руку в греющем душу приветствии:
   – Зиг хайль!
   – Хайль, – ответил Дитрих.
   – Герр оберстгруппенфюрер, – сказал солдат. Дитрих разглядел на его форме знаки отличия шарфюрера. – Должен спросить у вас, кто вы такие и куда следуете?
   – Мы из лагеря в Поинге, – ответил Дитрих медленно. – А следуем в Линц, на соединение с теми частями, что, по слухам, продолжают борьбу за свободу германского народа.
   – Я должен вам верить? – шарфюрер поднял странные, какие-то белесоватые глаза, и боевому генералу вдруг стало страшно.
   – Да, – нервно сглотнув, ответил он. – Я – Зепп [40 - Прозвище, под которым Йозеф Дитрих был известен в войсках.] Дитрих. Кто-либо из ваших командиров должен меня знать.
   – Я вас тоже знаю, – сказал шарфюрер серьезно. – Поэтому не сомневаюсь в ваших словах.
   – Что все это значит? – спросил оберстгруппенфюрер, и усталость вкупе с непонятным страхом выразились потоком нервных, почти истеричных, фраз. – Странно вы встречаете гостей! Вздумай американцы пройти по этому пути, они бы запросто застали вас врасплох!
   – Совсем не так, – ответил шарфюрер без улыбки. – Ваша автоколонна была замечена сразу после Пассау. То, что сидящие в машинах люди носят форму СС, мы узнали немногим позже. Все дороги, идущие из Баварии, контролируются. Если где-либо появятся войска США, они будут встречены совсем по-другому.
   – Хорошо, я верю, – покачал головой Дитрих. – А…
   – Мне приказано встретить вас, – прервал шарфюрер попытку оберстгруппенфюрера задать новый вопрос, – и проводить туда, где вам все объяснят.
   – Хорошо, – хмуро кивнул Дитрих.
   – Чуть дальше дорога заминирована, так что следуйте точно за мотоциклами, – сказал шарфюрер и двинулся к своим солдатам.
   Дитрих мрачно кивнул и полез в машину.
   Уверенность в себе странных типов, что встретили его в Австрии, внушала некоторые опасения.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   28 июля 1945 года, 17:33–17:55
   К удивлению Дитриха, думавшего, что цель поездки – Линц, мотоциклисты свернули на север, не доезжая даже до Эффердинга. Под колесами грузовиков вместо ровного шоссе оказалась щетинившаяся колдобинами и ямами грунтовка.
   В кабину затягивало пыль, которая противно скрипела на зубах и оседала на коже, вызывая раздражающий зуд.
   Замок появился из-за поворота, огромный, словно усевшийся на берегу Дуная дракон. Исполинскими чешуйчатыми боками поднялись стены, а башни казались многочисленными головами чудовища.
   У подъемного моста мотоциклы остановились. Дитрих выпрыгнул из кабины, и рядом с ним оказался все тот же шарфюрер.
   – Герр оберстгруппенфюрер, – сказал он. – Идите за мной.
   – А мои люди? – набычившись, довольно резко спросил Дитрих. – Что с ними?
   – Они подождут здесь, – спокойно ответил шарфюрер. – В Шаунберг войдете только вы.
   – Это название замка?
   – Так точно!
   Дитрих задрал голову, рассматривая древнее укрепление. Над ним, в пылавшей жаром голубой высоте, шевелилось знамя со свастикой. Привычный символ наполнил сердце решимостью.
   – Хорошо, – сказал оберстгруппенфюрер и повернулся к машинам: – Ждите меня, ребята, я скоро вернусь! – рявкнул он так, чтобы его хорошо слышали во всех грузовиках. – За старшего в мое отсутствие – Фишер!
   Загрохотали открываемые ворота, из-за них хлынула волна жара. Среди каменных стен сегодня не нашлось места прохладе. Солдаты у ворот отдали Дитриху честь, так что у того потеплело на душе.
   Словно вернулись старые добрые времена, когда они победителями шли по Европе и фюрер был еще жив…
   Во дворе замка гостя ждали. Девять человек выстроились в ряд, и лица некоторых из них выглядели смутно знакомыми.
   – Хайль! – выбросил руку сопровождавший Дитриха шарфюрер.
   – Зиг хайль, – ответил один из встречавших, лысый, широкоплечий, с властным лицом. – Вы свободны.
   Шарфюрер исчез, и оберстгруппенфюрер остался один напротив девяти человек, многие из которых были в форме СС. Но узнать никого Дитрих не мог, мешало, скорее всего, утомление, а может быть, глубоко засевшее убеждение, что этих людей не должно быть среди живых…
   – Ну? – оберстгруппенфюрер первым не выдержал тишины. – Так и будем молчать?
   – Почему же? – усмехнулся все тот же человек. – Мы рады видеть вас, герр Дитрих, в замке Шаунберг.
   – А кто вы, собственно, такие? – спросил оберстгруппенфюрер невежливо.
   – Последний обломок Рейха, – проговорил другой, невысокий и круглолицый, как и первый – в гражданском, – сражающийся за свободу германского народа! За идеи арийской расы!
   – Неужели вы не узнаете меня, Зепп? – сделал шаг вперед еще один, в погонах бригаденфюрера.
   – Ульрих Граф? – Дитрих ощутил замешательство. – Это вы? Как такое возможно?
   Одного из основателей НСДАП и участника Пивного путча оберстгруппенфюрер считал либо мертвым, либо находящимся в плену.
   – Я, – кивнул тот с улыбкой. – Из тех, кого вы знаете, тут еще Карл Филер и бригаденфюрер Беккер, но он в войсках.
   – Еще вы можете помнить меня, – вмешался в разговор пожилой бригаденфюрер.
   Дитриху пришлось некоторое время вглядываться, прежде чем смутная догадка о том, кто перед ним, возникла в голове. Слишком давно, более шести лет генерал не видел этого человека.
   – Вайстор? Виллигут? Не может быть! – воскликнул он.
   – Все может, – с улыбкой сказал Граф. – Вы еще в этом убедитесь.
   – Я рад вас видеть, господа, – проговорил Дитрих, и тут мысли его свернули в несколько другое русло. – Но кто у вас главный?
   – Я, – сказал уверенно тот, кто заговорил первым. – Мое имя – Фридрих Хильшер.
   – Я вас не знаю, – пожал плечами оберстгруппенфюрер. – И чин ваш мне тоже неизвестен. Может быть, настало время сменить командующего?
   – Прекратите, Зепп! – сказал резко Граф. – Профессор Хильшер – тот, кто сделал наше восстание возможным! Без него нам пришлось бы покориться…
   – Да ну? – усмехнулся Дитрих. Пробудившаяся жажда власти, желание отдавать приказы, реализовать которое в лагере было невозможно, толкнуло оберстгруппенфюрера на необдуманные речи. – На нем нет мундира рейхсфюрера СС, и поэтому не вижу смысла подчиняться.
   – И зря, – Хильшер улыбнулся, без малейшего страха, хищно и открыто. – Любой должен повиноваться верховному арману.
   – У меня за спиной пять сотен человек, которых я вывел из американского плена! – заявил Дитрих громко, решив игнорировать непонятный термин. – И по моему приказу, или если вы не выпустите меня отсюда, они мигом возьмут штурмом эту средневековую развалину…
   – У меня на стенах тридцать сверхчеловек, – мягко проговорил Хильшер, делая упор на последнем слове, и оберстгруппенфюрер не решился его прервать. – Так что у вас нет ни малейших шансов. Только стоит ли нам грызться, словно паукам в банке?
   – Что вы имеете в виду? – Дитрих облизал пересохшие губы и прокашлялся, пытаясь вернуть силу голосу, – под словом «сверхчеловек»?
   – То, что подразумевал под ним фюрер, пока был жив, – ответил Хильшер спокойно.
   – Но фюрер мертв! – прервал собеседника оберстгруппенфюрер. – За что вы мне предложите сражаться теперь?
   – Что фюрер? – недобро усмехнулся Хильшер. – Он был лишь фигурой в игре, правила в которой определяем мы. И мы предлагаем вам сражаться за свободу германского народа, за новую эпоху, за мир сверхчеловека!
   – Какого сверхчеловека? – Голос Дитриха звучал истерично, но ему было на это наплевать. – Всем понятно, что это сказка!
   Стоявший крайним в ряду офицер в мундире штандартенфюрера как-то странно улыбнулся, а Хильшер ответил спокойно:
   – Отнюдь. Это не сказка, а существо высшей расы, что должно прийти на смену человеку. Курт, будьте добры…
   – Да, – штандартенфюрер сделал шаг вперед.
   – Продемонстрируйте нам свои возможности.
   – Хорошо, – кивнул Курт, и взгляд его холодных, словно промороженных глаз остановился на Дитрихе. – Выстрелите в меня, герр оберстгруппенфюрер.
   – Что? – вытаращился Дитрих. – Вы сошли с ума?
   – Нет, – серьезно покачал головой штандартенфюрер. – Я отойду на десяток шагов, встану напротив стены, а вы стреляйте. Я вижу у вас в кобуре пистолет, вот и используйте его…
   В полном смущении, чувствуя себя участником идиотского представления и злясь от этого, Дитрих расстегнул кобуру. Ладонь сомкнулась на шероховатой рукоятке «вальтера», привычно клацнул затвор.
   – Не бойтесь, – сказал успокаивающе Курт, заметив нерешительность оберстгруппенфюрера.
   Тот обозлился и, почти не целясь, навскидку, выстрелил. Пуля с лязгом ударилась о камни стены, пройдя через то место, где только что стоял штандартенфюрер, а Дитрих с ужасом ощутил, что его горло находится в смертельном захвате.
   Руки, крепкие, словно из металла, обхватывали шею так, что небольшого движения хватило бы, чтобы отправить оберстгруппенфюрера на тот свет. И пистолет здесь ничем бы не помог.
   Захват исчез, и спустя миг штандартенфюрер вновь стоял на своем месте в ряду встречающих. Он даже не вспотел.
   – О, – только и смог сказать Дитрих, пытаясь засунуть пистолет в кобуру и промахиваясь из-за того, что руки тряслись. Злоба исчезла, сменившись недоумением пополам с почти священным ужасом. – Вы сделали это?
   – Да, я, – скромно кивнул Хильшер.
   – Тогда… тогда я подчиняюсь, – упрямый «вальтер» наконец попал куда надо, а его хозяин немного оправился от потрясения. – Хайль!
   – Зиг хайль! – ответил Хильшер, поднимая руку, и в глазах его зажглись огоньки торжества.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   28 июля 1945 года, 22:00–23:47
   Двор замка освещался факелами. Оранжевое пламя дергалось на ветру, но упорно не умирало. Лица рядовых, державших факелы, казались высеченными из мрамора, а глаза – мертвыми стеклянными шариками.
   Дитрих, которому удалось немного поспать, чувствовал себя тем не менее усталым.
   Слишком много всего произошло за сегодняшний день. Размеренная жизнь в лагере сменилась долгой и утомительной дорогой, а безусловное лидерство – подчиненным положением. Это оказалось наиболее болезненным, но умом оберстгруппенфюрер понимал, что другого пути нет и что только те, кто создал сверхчеловека, смогут спасти Германию и вернуть Рейху величие, растоптанное ордами русских…
   Солдат, которых он привел из Баварии, обследовали с помощью каких-то приборов, и большую часть отправили в Линц. На вопросы Дитриха о судьбе остальных, он получил от Хильшера ответ, что им предстоит стать сверхлюдьми…
   Самому оберстгруппенфюреру профессор обещал посвящение в арманы, причем сегодня же вечером. Больше вопросов Дитрих решил не задавать, хотя они так и вертелись на языке.
   После отдыха, что показался слишком коротким, оберстгруппенфюрера разбудил Виллигут. Увидев его, Дитрих невольно вспомнил, сколько ужасных и нелепых слухов об этом человеке, по неясным причинам уволенном из СС, ходило среди офицеров.
   Никто точно не знал, чем занимается генерал, известный под фамилией Вайстор, и чем он добился расположения Гиммлера.
   Но Виллигут вовсе не собирался оправдывать страшную репутацию. Очень любезно он объяснил оберстгруппенфюреру, что ему сейчас предстоит, и повел во двор замка, где и началась церемония.
   Пока она напоминала посвящение в члены СС, которое Дитрих проходил очень давно. Привычное внушало уверенность, хотя странные одеяния Хильшера и двух его помощников – белые плащи с алыми крестами – вызывали неясное беспокойство…
   Солдаты с факелами образовывали круг, в центре которого стоял невысокий помост, обтянутый черной тканью. На ней серебром были вышиты многочисленные руны. Дитрих, хотя ему и приходилось участвовать в ритуалах СС, плохо разбирался в символике, и знаки показались ему совсем незнакомыми.
   На помосте стоял Хильшер в белом одеянии, а по сторонам от него – еще двое: маленький круглолицый и высокий, с тонкими, аристократичными чертами лица. В руках он держал длинный прямой меч. У коротышки в ладонях была чаша, из которой время от времени вырывались языки пламени.
   Виллигут занял место позади Дитриха и подсказывал ему, как себя вести. Поначалу пришлось просто стоять, в то время как Хильшер исполнял длинную песню на непонятном языке. Оберстгруппенфюрер заскучал, и в этот момент бывший профессор прервался и зычным голосом обратился к нему:
   – Готовы ли вы посвятить жизнь служению германскому народу?
   – Готов, – прошептал Виллигут из-за спины, и Дитрих, ощущая себя марионеткой на веревочках, повторил:
   – Готов!
   – Пылает ли в душе вашей пламя сильнейшее, чем огонь костров? – Этот вопрос показался оберстгруппенфюреру бессмысленным.
   – Пылает!
   Дитрих сказал все, что от него ждали, и получил несильный, но ощутимый тычок в спину. В недоумении обернулся и встретился с взглядом Виллигута. Тот жестом показал, что пора двигаться вперед, к помосту.
   Хильшер смотрел на генерала, и в глазах его извивалось и плясало пламя факелов.
   – Погрузите руки в огонь, – сказал он громко, – чтобы они очистились от скверны прошлого!
   Оберстгруппенфюрер заколебался, и Виллигут зашипел из-за спины:
   – Не бойтесь! Это не больно!
   Выругавшись про себя, Дитрих опустил ладони в поднесенную коротышкой чашу. Хотя лицо вполне отчетливо ощущало идущий от пламени жар, рукам не было больно. По коже словно скользили потоки прохладного воздуха.
   В полном смятении оберстгруппенфюрер стоял и не знал, что думать. По лицу его градом катился пот, сердце сжималось в ужасе от предчувствия момента, когда волшебство исчезнет и огонь начнет жечь руки.
   Но жидкость в чаше, скорее всего масло, неожиданно покрылась темной пленкой, и пламя потухло.
   – Свершилось! – возгласил Хильшер, внимательно наблюдавший за процессом. – Наш брат готов к Посвящению!
   Дитрих, повинуясь настойчивому жесту Виллигута, опустился на колени. В этом неудобном положении он выслушал длиннейшее перечисление прав и обязанностей армана, иначе – жреца-правителя. Большая часть списка, по мнению оберстгруппенфюрера, была уместна в веке эдак в десятом, среди диких германцев, но никак не сейчас. Но мысль эту он благоразумно держал при себе.
   Хильшер замолк, и Дитрих, стоявший с опущенной головой, ощутил плечом холодное прикосновение. В дело вступил третий из посвящавших, тот, что держал меч.
   Повинуясь подсказкам из-за спины, оберстгруппенфюрер повторил присягу армана:
   – Клянусь вам, Господа Земли, что буду верным и храбрым, во всем буду подчиняться вашей воле и воле верховного армана, не буду иметь зависти к товарищам и силы положу на очищение земли от грязи недочеловеков.
   Слегка уставший Дитрих поднялся с колен, надеясь, что на этом все окончится. Но надеждам не суждено было сбыться. Пришлось идти вслед за Хильшером и его подручными, облаченными в плащи, украшенные алыми крестами. За спиной негромко шаркал Виллигут.
   Солдаты гасили факелы, опуская их в приготовленные бочки с водой, и меж древних стен разносилось шипение умирающего пламени. Двор Шаунберга потихоньку погружался во мрак.
   Когда под ногами оказались ступеньки лестницы, ведущие в главную башню замка, Дитрих ощутил странную опустошенность. Мысли и чувства, до этого момента изрядно его беспокоившие, пропали, и на душе стало легко. Генерал механически переставлял руки и ноги, следовал указаниям, и все происходящее воспринимал как само собой разумеющуюся необходимость.
   В большом зале, куда привели оберстгруппенфюрера, оказалось довольно светло от большого количества свечей. Плащеносцы куда-то исчезли, зато рядом появился Виллигут с небольшим черным чемоданчиком. Он попросил Дитриха уколоть палец о маленькое острие, и генерал покорно поднял ладонь.
   Боли он не ощутил, лишь завороженно смотрел, как крутятся колесики.
   Виллигут удовлетворенно кивнул и со скрежетом закрыл чемоданчик.
   В помещении обряды оказались еще нуднее, чем во дворе. Чем-то они напомнили Дитриху то, что происходило раз в год в Вевельсбурге. Но там все было гораздо короче и заканчивалось попойкой.
   Здесь же он простоял на холодном полу на коленях не один час, прежде чем ему разрешили подняться. Кубический предмет, вокруг которого творилось священнодействие, скрылся во мраке, и Дитриха повели в полной темноте, аккуратно поддерживая под локти с двух сторон.
   Дорогу он не запомнил. Врезалось в память только, что ехали на лифте куда-то вниз. При этом в душе генерала родилось вялое изумление: откуда лифт в таком старом здании?
   Потом было путешествие по душным и низким коридорам. Навалилась усталость, и Дитрих едва шагал. Его практически тащили. Последовал провал в памяти, и очнулся он на узкой койке, похожей на больничную. Над головой был серый грязный потолок. Пахло как в больнице; в воздухе витали запахи человеческих выделений и остро ощущался аромат нашатыря.
   В мякоть левой руки вонзилось нечто острое. Дитрих нашел силы поднять голову и обнаружил, что человек в белом халате вводит ему в предплечье жидкость из довольно большого шприца.
   – Что п-происходит? – спросил оберстгруппенфюрер заплетающимся языком.
   – Всего лишь Посвящение, – ответил человек в белом халате и очень мягко улыбнулся.
   В то же мгновение на тело навалилась боль. Она обнаружила себя сразу везде, от пальцев ног до макушки. Задернула перед глазами темный занавес и выдавила через горло громкий крик. Но голосовые связки были поражены судорогой, и вместо вопля получился невнятный всхлип…
   На мгновение боль ослабела, а затем навалилась вновь, яростно вгрызаясь в каждую клеточку, в каждый орган.

   – Так будет намного лучше, – сказал Хильшер, глядя на бьющееся в корчах тело оберстгруппенфюрера Йозефа Дитриха. – Он всегда был через меру непредсказуем и своеволен. Даже фюрер не мог с ним справиться.
   – Истинная правда, – кивнул Виллигут. – И он будет первым арманом, прошедшим еще и через Посвящение.
   – Да, арманом-сверхчеловеком, – на лбу профессора обозначились морщины. – В то время как мы всего лишь люди.
   Дитрих перестал дергаться, затем судорожным движением повернулся на бок, и его вырвало на пол.
   – Да, – Виллигут нервно сглотнул. – Может, нам уйти? Все равно до собственно Посвящения еще долго.
   – Конечно, – кивнул Хильшер и вдруг взглянул на Виллигута прямо. – А что с тем русским?
   Взгляд верховного армана был остр, и бригаденфюрер почувствовал себя очень неуютно.
   – Боюсь, я ошибался, – проговорил он. – Еврейские комиссары слишком долго и сильно промывали ему мозги, и даже созерцание наших ритуалов не смогло пробудить в Петере арийского духа…
   – Тогда Посвящение? – спросил Хильшер.
   – Иного пути нет, – кивнул Виллигут. – Завтра вечером. Раньше не сможем. Все будет занято солдатами Дитриха.
   – Да, работы предстоит много, – покачал головой Хильшер. – Но пару часов мы сможем поспать. Не будем упускать этой возможности, товарищ.
   Они двинулись к лифту. Подземный зал, полный сверхчеловеческих зародышей, остался позади.

   Нижняя Австрия,
   западная окраина города Вена.
   29 июля 1945 года, 00:27 – 1:25
   Над Веной раскинулась бесподобно красивая ночь. Тысячами разноцветных глаз смотрело на землю небо, и приятной прохладой, полной запахов желудей, тянуло из глубин Венского леса.
   Сержант Усов курил в окопе, рассеянно созерцая окрестности, и размышлял о жуткой несправедливости, из-за которой на его родине, в Брянске, ночи почему-то никогда не бывали столь чарующими.
   «Вот ведь гады! – думал сержант. – Буржуазные империалисты, а досталась им такая красивая и благодатная земля! А нам, представителям передовой общественной формации, – болота да буераки!»
   От избытка чувств он даже сплюнул на дно окопа, и в этот момент с того места, где должен был находиться часовой, донесся сдавленный всхлип. Усов прислушался, но все было тихо.
   После дневного боя войска не отвели в город, а оставили на боевых позициях. До вечера удалось углубить окопы, превратив линию обороны в нечто реальное, способное выдержать даже серьезный натиск. На случай ночных вылазок со стороны противника расставили часовых.
   Сержант потянул из кобуры пистолет, и в тот же момент какая-то тень на миг заслонила звезды.
   – Тревога! – заорал Усов, выдергивая пистолет.
   Выстрелить он не успел, что-то тяжелое ударило под дых, и сержант рухнул на колени, пытаясь вспомнить, как надо дышать. Мимо кто-то пробежал, и почти сразу началась стрельба.
   Понимая, что в окопе меньше всего шансов уцелеть, сержант, цепляясь пальцами за бруствер, сумел выбраться из траншеи и, хватая воздух ртом, словно выловленный карась, повалился на землю.
   С той стороны, где находился взвод, неслась беспорядочная стрельба. Затем глухо ухнула граната. Воздух наполнился шипением разлетавшихся осколков. На счастье Усова, бруствер надежно прикрыл его.
   Последовал еще один разрыв, и стрельба стихла. Кто-то пробежал по окопу, но сержанта не заметил. Почти сразу треск выстрелов раздался из расположения соседнего батальона. Под аккомпанемент очередей сержант перевернулся на живот и ползком, стараясь не выдавать себя, двинулся туда, где должны были быть солдаты его взвода.
   Наткнувшись на ход сообщения, ухнул в него вниз головой, словно ныряльщик – в воду. Некоторое время полежал на дне траншеи. Начали мерзнуть руки, и неизвестно отчего навалилась дрожь. Колотьем в затылке напомнила о себе травма головы.
   Шипя сквозь зубы от боли, сержант приподнялся и пополз дальше. Когда ладонями уперся во что-то мокрое, то невольно сглотнул. Запах крови неожиданно явился из темноты, вызвав сильную тошноту.
   В свете звезд видно было довольно плохо, но через несколько минут осмотра Усов понял, что все его парни мертвы. Под красивым небом Австрии погибли те, кто уцелел в страшных сражениях Великой Отечественной.
   Осознав, что остался один, сержант яростно заскрипел зубами. Горло его судорожно сжалось, захотелось выматериться, но сил на ругательства не было. Обессиленный, Усов привалился спиной к стенке окопа и некоторое время просидел, ничего не видя и не слыша вокруг.
   Вокруг царила мирная тишина, словно и не было никакого нападения. Шелестел ветерок в листве.
   Усов еще раз прислушался, после чего на ощупь отыскал чей-то автомат и пошел на юг, туда, где должен находиться штаб батальона. Шагал медленно, пригнувшись, и подолгу всматривался в подозрительные места.
   Но нападавшие сгинули, словно призраки, и вокруг было тихо и пусто.
   Он еще дважды натыкался на трупы, постепенно понимая, к собственному ужасу, что в эту ночь оказалась истреблена вся рота. Подробностей рассмотреть не мог, но, к большому своему удивлению, сержант не нашел ни единого тела нападавших. А ведь даже при самой внезапной и удачной атаке потери неизбежны. Словно пришедшие из тьмы немцы были неуязвимы…
   Он проходил один окоп за другим, и паника все росла. В один миг возникла мысль, что фрицы перебили всех. Но сомнения и страх развеял грубый голос, сказавший откуда-то из темноты:
   – Стой, кто идет?
   – Сержант Усов, третья рота.
   В лицо ему ударил луч фонарика, некоторое время ползал по фигуре, затем погас.
   – Иди вперед, – велел тот же голос, но теперь в нем появилось дружелюбие. – Только медленно. При первом же резком движении стреляем.
   Сержант послушно зашагал в сторону деревьев, от которых доносились приказы. Едва ступил под их тень, из мрака сгустились две фигуры, а под ребра уперся ствол автомата.
   – Вы чего? – спросил Усов зло. – Или думаете, что я фриц переодетый?
   – Ничего мы не думаем, – буркнул другой голос, мощный бас, в котором звучали истерические нотки. – Только выполняем приказ. Иди давай.
   Одна из фигур растворилась во тьме, а вторая осталась где-то за спиной. Следуя приказам нервного баса, сержант спустился в неглубокий овражек, поросший орешником. Идти было неудобно, ветви норовили ударить в лицо, добраться до глаз, а кочки словно лезли под ноги, заставляя спотыкаться.
   Когда из кустов навстречу выступили двое, Усов с трудом сдержал какой-то детский испуг. Злоба, гнев и горечь клубились в груди, заставляя дергаться, и сохранять спокойствие удавалось с немалым трудом.
   – Кто таков? – спросил конвоира один из встречавших. В голосе его звучали командные интонации.
   – Назвался сержантом Усовым, товарищ капитан, – ответил сопровождающий.
   – А ну-ка посвети.
   В лицо ударил свет, заставив сержанта ослепнуть.
   – Да, это он, – послышался откуда-то из-за безжалостного сияния голос. – Возвращайся на пост.
   – Есть!
   Фонарик погас, и на глаза опустилась успокаивающая тьма.
   – Что-то народ какой-то нервный, товарищ капитан! – заметил Усов, массируя веки. Автомат, который у него никто не удосужился отобрать, оттягивал плечо, мешая одной из рук свободно двигаться.
   – Слишком много людей погибло, – со вздохом ответил капитан. – Штаб, слава богу, нападению не подвергся. Иди за мной.
   И они зашагали дальше во тьму.
   Штаб – большая палатка, разместился по другую сторону оврага, на поляне. Вокруг него сновали людские тени, слышались команды и ругательства. Лесные запахи мешались с вонью пота и крови.
   – Пойдем к комбату, доложишь, – сказал капитан и, пройдя мимо часовых, с шуршанием откинул полог палатки. На траву упал тусклый свет керосиновой лампы.
   Комбат выслушал рассказ о том, что третья рота, судя по всему, уничтожена полностью, довольно рассеянно. Похоже, что это не стало для него новостью.
   – Вы не ранены, сержант? – спросил он, когда Усов замолчал.
   – Никак нет, – вытянулся тот.
   – Тогда поступаете в распоряжение капитана Томина.
   – Есть!
   Спустя полчаса сержант в компании полутора десятков бойцов во главе с капитаном миновали давешний пост, с которого им на пару голосов пожелали удачи. И отправились по траншеям к дороге, что перерезает лес почти по центру, отделяя позиции второго батальона от третьего.
   Около дороги было тихо. Несколько раз натыкались на мертвые тела. Некоторая часть солдат и офицеров была убита холодным оружием, а рана на горле нашлась у всех.
   – Добивали, гады, – сказал Томин, со злостью сплевывая. – Как они ухитрились подкрасться незаметно?
   Осмотрели несколько пушек. Все они оказались безнадежно испорчены. Помимо того, что были украдены затворы и прицелы, неведомая сила слегка искривила стволы, сделав орудия непригодными к стрельбе. О том, с помощью каких инструментов это было сделано, оставалось только гадать.
   С содроганием сердца миновал Усов позиции своего отделения – вдруг отыщется кто оглушенный?
   Но надеждам не суждено было сбыться.
   Когда под ногами вместо мягкой травы оказался асфальт автобана, разведчики приободрились. И словно кнутом по обнаженной спине, хлестнул по их нервам грохот очереди.
   Трассирующие пули прилетели с противоположной стороны дороги и прошли неточно, чуть левее; невидимый стрелок бил на звук.
   – Ложись! – рявкнул Томин, и Усов упал, обдирая локти.
   Грянула вторая очередь, затем смолкла, словно автомат подавился.
   – Эй, вы что – наши? – донесся несмелый выкрик.
   – Конечно! – ответил Томин. – Мать вашу, совсем озверели!
   Последующую нецензурную тираду капитана на той стороне дороге выслушали молча, а потом ответили:
   – Теперь видим, что наши! Идите сюда.
   Усов поднялся с асфальта, кряхтя, словно древний маразматик.
   Руки и ноги тряслись. Хотелось лечь и уснуть. О чем-то беседовали командиры встретившихся подразделений, и, даже не вслушиваясь в смысл их разговора, сержант понимал, что о сне придется надолго забыть.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военная комендатура Советской Армии.
   29 июля 1945 года, 0:45 – 1:35
   Генерал-лейтенант Благодатов проснулся от того, что его потрясли за плечо.
   – Что такое? – спросил он, поднимая голову. Спал, точнее, дремал, комендант Вены на рабочем столе, просто опустив голову на руки. Заработался допоздна, и сам не заметил, как усталость смежила веки.
   – Атака немцев, Алексей Васильевич, – ответил полковник Перервин. – Только что сообщили с передовой.
   – Что, наступление? – с изумлением спросил генерал-лейтенант, протирая очки. Нелюбовь немцев к ночным операциям была широко известна, и то, что они столь резко изменили привычкам, казалось очень необычным.
   – Нет, – покачал головой полковник. – Сообщают, что атакован всего один батальон. Нападение было очень быстрым, а потом стрельба стихла.
   – Что, наши отбились?
   – Нет, не похоже, – на лице Перервина появилось мрачное выражение.
   – Вы думаете, Иван Александрович, что это прорыв в город диверсионной группы? Отряда солдат, одурманенных химическими стимуляторами? Вроде тех, которых мы тут видели? – Благодатов вскочил из-за стола и бросился к двери.
   – Скорее всего, – полковник кивнул и последовал за командиром в коридор.
   – Но они же могли пройти тихо! Зачем им шум?
   – Чтобы посеять панику, – пожал плечами на ходу Перервин. – Напугать бойцов. Я думаю, что потери на передовой были очень велики.
   – И первая цель у диверсантов – мы, – Благодатов свернул на лестницу, ведущую на первый этаж, и тут же остановился.
   – Позвоните в комиссариат, Коневу, – бросил он, повернувшись к Перервину. Лицо коменданта, обычно мягкое и спокойное, сейчас словно отвердело, глаза смотрели цепко. – Пусть готовятся к обороне и поднимают те части, что в городе. На электростанцию и прочие объекты. А я позабочусь о нашей безопасности.
   – Есть! – ответил подполковник, и Благодатов остался один.
   На первом этаже его встретил дежурный офицер.
   – Батальон – в ружье! – скомандовал ему генерал-лейтенант. – Занять круговую оборону!
   После первого нападения диверсантов охрану комендатуры усилили до полного батальона, раньше было одно название. Под казармы приспособили стоящее рядом здание. Дежурный схватил трубку телефона, и спустя пять минут ночь наполнилась грохотом сапог и лязгом затворов.
   Солдаты вбегали в дом и, как муравьи по своему жилищу, разбегались по этажам. Учитывая необычные возможности противника, необходимо было защитить каждое окно.
   Здание комендатуры, оплот мирной власти в Вене с самого апреля, в течение десяти минут ощетинилось стрелковым оружием, словно линкор – жерлами пушек. Пулеметчики заняли позицию на крыше.
   Первые выстрелы прозвучали в тот момент, когда майор – командир комендантского батальона – доложил генерал-лейтенанту, что здание готово к обороне.
   Очередь прошла по фасаду, за ней еще одна. Со стен посыпалась штукатурка, и тут ответили обороняющиеся. Шум мгновенно достиг такой величины, что разговаривать стало невозможно. Майор вместе с Благодатовым бросились на второй этаж, к наблюдательному пункту.
   Отсюда была видна темная Вена, освещаемая лишь потоками трассирующих пуль. Они необычайно плавно текли во мраке, выхватывая из него отдельные части зданий, улицы, а также темные стремительные фигуры, приближавшиеся с запада.
   Немцы наступали по одному из радиальных переулков, выходящих на Рингштрассе, но пока их наступление удавалось сдерживать обычным плотным огнем. Противник тоже стрелял, но его огневая мощь была гораздо слабее.
   За домами что-то мощно рявкнуло, и раздался свист падавшей мины. Комендант едва успел лечь, как по ушам ударил грохот разрыва. Мина упала близко, рядом с комендатурой, но прочное старое здание выдержало удар.
   – Из минометов бьют, гады! – крикнул подбежавший Перервин. – Вот бы сейчас на вылазку!
   – Нельзя, – рассудительно ответил комбат. – Мы же не знаем, сколько их?
   – Кстати, связь с передовой прервалась, – сказал полковник мрачно.
   – Надо бы восстановить, – пробурчал Благодатов в ответ, и в этот момент звуки боя донеслись с задней стороны дома и, как ни странно, с крыши. Словно враги, перелетев по воздуху, неведомым образом попали туда.
   Воздух вновь наполнился свистом мины, и на этот раз она попала в стену, вызвав сотрясение всего здания.
   – Майор, берите резерв! – крикнул Благодатов. – Помогите тем, кому труднее…
   Комбат бросился к двери, и тут на крыше разорвалась граната, за ней вторая.
   – Вот черт, плохо дело, – сказал Перервин. – Уходить бы надо.
   – Куда? – спросил генерал-лейтенант зло. – Да и не оставлю я своих солдат!
   – Есть выход, – торопливо зашептал полковник. – Через подвалы. Мне наш переводчик показывал. Оставаться здесь на верную смерть – глупо.
   Миномет стрелять перестал, боясь попасть по своим, зато немцы бросились в лобовую атаку. Пользуясь тем, что пулеметы стихли, они одним броском преодолели Рингштрассе и залегли за невысокой оградкой перед комендатурой. Их можно было бы достать с третьего этажа, но там уже вовсю грохотали автоматы.
   Спустя мгновение в воздух взвились несколько десятков одинаковых маленьких предметов. Благодатов не сразу понял, что это, а когда осознал, то рухнул на пол и закрыл голову руками.
   Гранаты, брошенные до невозможности точно и метко, влетели в окна первого и второго этажей. Они упали на пол и почти одновременно взорвались. Дом наполнился грохотом и криками раненых и умирающих.
   По ушам словно ударило тугим кулаком, кислый запах пороха коснулся ноздрей коменданта, и в тот же момент что-то тяжелое обрушилось ему на спину. Несколько мгновений генерал-лейтенант пытался понять, что это, но потом не выдержал и потерял сознание.

Глава 8

   В этой войне нет места компромиссам, возможна только или победа, или гибель. Если немецкий народ не справится со своими задачами, он погибнет.
Адольф Гитлер, 1923

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   29 июля 1945 года, 2:33 – 3:56
   Гром грохотал практически беспрерывно, точно в небесах проводили артподготовку перед крупномасштабным наступлением. Молнии, длинные и ветвистые, словно рога оленя, полосовали небо. Дождь безжалостно хлестал по стенам замка, создавая впечатление, что у него в планах – потоп.
   Гроза началась сразу, ничем не дав знать о своем приближении, словно ее включили прямо над замком. Петр проснулся с первым раскатом грома. Прозвучавший в небе грохот заставил Радлова рефлекторно спрыгнуть с кровати и начать одеваться.
   Лишь осознав, что одежда какого-то непривычного покроя, он вспомнил, что находится не под бомбардировкой. С ругательством отшвырнул эсэсовскую форму и уставился в окно.
   В тот же момент из-за спины, со стороны главной башни замка, донеслось такое громыхание, словно обрушилась гора. Каменное тело крепости сотрясла дрожь, и со двора долетели испуганные вопли.
   Подойдя к двери, Петр прислушался. В коридоре стояла тишина, но там должен был находиться часовой.
   – Все сюда! Ко мне! – закричали во дворе. – Немедленно! Все!
   Часовой обнаружил свое присутствие возгласом «Черт побери!». Затем послышался удалявшийся топот.
   Не веря удаче, Петр бросился к окну. Он давно подметил, что решетка не так прочна и при соответствующем усилии через нее удастся пробраться. Другой вопрос – что сделать это быстро и без шума не получится. Распахнул окно. В лицо ударил поток ледяной воды. Обрадованный тем, что его впустили, ветер начал трепать волосы, зашуршали разложенные на столе бумаги.
   Петр мгновенно промок, а прут, за который он ухватился, оказался холодным, как сосулька. Преодолевая желание выругаться, капитан потянул его нижний край на себя. Мышцы заныли от напряжения, и прут с отвратительным скрежетом начал выходить из расшатавшегося паза.
   Гром продолжал греметь, и даже если охранник вернулся из отлучки, то он все равно ничего бы не услышал.
   Молния ударила неподалеку от замка, осветив ощетинившийся бурунами Дунай и трясущиеся под ударами дождя и ветра деревья. В испуге Петр дернул сильнее, и нижний край прута вылетел, едва не пропоров разведчику живот.
   С невнятным проклятьем он перехватился руками за соседний. С этим пришлось повозиться немного дольше. Несмотря на дождь и ветер, Петр сначала согрелся, а потом и вспотел, но довел дело до конца.
   В углу решетки образовалось отверстие сантиметров тридцать в высоту и сорок в ширину. На то, чтобы вытащить третий прут, сил не хватило, и Петр некоторое время отдыхал, привалившись к стене.
   Затем вновь подошел к двери, но там все было тихо. Зато со двора замка продолжали доноситься крики. В них звучали злость и раздражение. Гадать, чем так озабочены хозяева Шаунберга, Петр не стал и после краткой передышки нацепил белую эсэсовскую форму (не бежать же голым?) и двинулся к окну.
   Гроза, пришедшая после длительной жары, свирепствовала с неослабевающей силой. Молнии не стали реже, а гром – тише. Даже потоки воды, извергавшиеся из низких черных небес, не ослабили напора.
   Осторожно, стараясь не зацепиться, Петр просунул голову в подготовленное отверстие. Связанную из постельных принадлежностей веревку он заранее привязал к решетке. Когда развернулся лицом вверх, то словно оказался под настоящим душем. Холодная вода стекала по шее под мундир, ползла ледяными струйками по животу.
   Уцепившись за скользкие прутья, Радлов принялся подтягиваться, потихоньку продевая тело сквозь решетку, как толстая белая гусеница, пытающаяся пролезть через небольшое отверстие.
   Плечи удалось продернуть легко, вслед за ним прошла и грудная клетка, а пропихивая ноги, он как-то неудачно повернулся и в результате зацепился штаниной. Пришлось подаваться назад, чтобы не оставить на решетке изрядный кусок брюк.
   В этот момент сквозь шум дождя Петр расслышал в коридоре голоса. Сердце мгновенно застучало в панике, а горло сдавил спазм страха – никак пришли проверить пленника?
   Судорожно дернувшись, он вылетел из решетки как пробка из бутылки и повис на руках. Ветер мгновенно подхватил лишенное опоры тело и предпринял попытку оторвать его. В один миг пальцы начали поддаваться, но Петр ухитрился уцепиться ногами за импровизированную веревку.
   Рукам стало легче.
   В коридоре вновь наступила тишина, испуг прошел, и разведчик начал спускаться. Руки ободрал в первые же мгновения, и теперь на мокрых простынях оставались багровые отпечатки, сразу смываемые дождем. Ладони горели, словно от сильного ожога, и хвататься было настоящей пыткой.
   Матерясь вполголоса, он потихоньку полз вниз. Перед глазами проплывала покрытая шрамами и выбоинами стена, похожая на кожу переболевшего оспой великана. Удары грома заставляли вздрагивать, а молнии, казалось, били прямо в тело.
   Когда Петр спустился метра на три, очередной огненный клинок распорол небеса, а вслед за ним на мир обрушился сокрушительный грохот. Человечество еще не выдумало пушку такого калибра, чтобы стреляла столь оглушающе…
   Сквозь небесный шум Петр услышал сверху треск. Не успев испугаться, вздернул подбородок, и в этот момент импровизированная веревка, до конца которой все равно оставалось не больше метра, лопнула. В тщетной попытке удержаться разведчик ухватился за стену.
   Последующим рывком ему едва не оторвало кисть.
   Во время падения Петр сумел сгруппироваться и, приземлившись, перекатился. Получил мокрой тряпкой по лбу и некоторое время лежал, осознавая, что себе повредил.
   Ноги, принявшие на себя основной удар, не болели, в остальных частях тела все вроде тоже было в порядке. Но когда капитан попытался встать, то лодыжки пронзила острая боль.
   Проклиная все на свете, Радлов некоторое время просто полз, стремясь как можно быстрее уйти от замка. По ночам его комнату могли проверять – предыдущие ночи он спал, а не изучал привычки охранников.
   Щегольские белые брюки во время ползанья оказались безнадежно испорчены, но беглеца это нисколько не занимало. На четвереньках он преодолел десятка полтора метров, пока не укрылся под ветвями кустарника. Не сказать, что здесь было суше. Просто не так донимал ветер, а сам разведчик оказался прикрыт от возможного взгляда со стен замка.
   Отдохнув, спустился по откосу к самому берегу, где вошел в реку. Вода Дуная после ледяного дождя и ветра показалась даже теплой, а плыть было гораздо легче, чем идти.
   В свое время Петр переплывал Волгу и навыков хорошего пловца не растерял. Но покорять Дунай, рискуя получить в голову молнию, он не собирался. Плыл потихоньку вдоль берега вниз по течению. В ту сторону, где километров через пятьдесят должен быть Линц. Немцам и в голову не придет, что беглец выбрал такой путь, и собаки, даже самые чуткие, не смогут взять след.
   Он равномерно двигал конечностями, преодолевая метр за метром, гроза потихоньку слабела, откатываясь на север. Оставался за спиной, на скале над Дунаем, замок Шаунберг, средоточие чудовищных и пугающих чудес, невозможных с точки зрения здравомыслящего человека.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военная комендатура Советской Армии.
   29 июля 1945 года, 4:07 – 4:29
   Генерал-лейтенант Благодатов очнулся от того, что чихнул. Зуд в носу не проходил, и он чихнул еще раз и только затем открыл глаза. Над головой обнаружился серый потолок. Под спину, судя по ощущениям, была подстелена шинель, а второй шинелью комендант был накрыт. Ноздри щипал запах каменной пыли. Такой бывает при разрушении старых домов, когда целые клубы такой пыли взвиваются в воздух.
   В голове была гулкая пустота, и каждая попытка пошевелиться отдавалась в затылке ноющей болью. Не обращая на нее внимания, генерал-лейтенант приподнялся и, опершись на локти, принялся осматриваться.
   Он лежал на кровати в караульном помещении, расположенном у самого входа в комендатуру. На месте окна зиял огромный пролом, сквозь который вместе с прохладным воздухом вливался свет раннего утра.
   В дверь, привлеченный, судя по всему, шумом, заглянул полковник Перервин. Красивое лицо его было перекошено болью, а голову стягивал бинт.
   – А, вы очнулись, Алексей Васильевич, – сказал Перервин сиплым голосом. – Как вы себя чувствуете?
   – Ничего, – ответил Благодатов и ухитрился сесть. Без очков он видел плохо, но привычных стекляшек под рукой не оказалось.
   – Треснули они, – правильно истолковав ищущий взгляд коменданта, покачал головой главный политрук Вены, – когда мы вас вытаскивали.
   – Откуда? – спросил генерал-лейтенант, недоуменно морщась. Воспоминания оканчивались на взрыве.
   – А шкаф на вас упал, – пояснил полковник, выуживая из портсигара папиросу и чиркая спичкой. – Когда граната в соседней комнате рванула.
   – А атаку мы отбили? – спросил Благодатов, с благодарным кивком принимая подожженную папиросу.
   Первая же затяжка вернула ясность мысли, позволила вновь ощутить себя живым и более-менее целым.
   – Нет, – ответил Перервин, также затягиваясь. – Они ворвались в здание. Но тут, на наше счастье, подошли части гарнизона, и немцы вынуждены были убраться. Стрельба тут стояла – кошмар.
   – А вообще в городе – что? – поинтересовался генерал-лейтенант, выискивая, куда бы деть бычок. Махнув рукой, бросил его прямо на засыпанный кусками стекла и дерева пол.
   – Плохо в городе, – с вздохом отозвался полковник. – Немцы лишили нас связи и электричества. Нападениям подверглись комиссариат Конева, а также резиденция правительства Австрии.
   – Доктор Реннер? [41 - С мая 1945 года глава правительства Австрии.] – быстро спросил комендант.
   – Жив, – ответил Перервин. – И бургомистр тоже. На пять, кстати, назначено совещание у Конева.
   – А сейчас сколько? – генерал-лейтенант опустил ноги на пол. Под ботинками что-то противно хрустнуло.
   – Половина доходит, – подполковник тоже встал. – Машина есть, так что не опоздаем. Может, врачу вас еще раз посмотреть?
   – Не надо, – тяжело ответил Благодатов и, морщась от боли в спине, двинулся к дверному проему.

   Нижняя Австрия, семь километров
   к западу от Вены, деревня Пургшталль.
   29 июля 1945 года, 4:23 – 4:41
   Несмотря на проведенную в бою ночь штандартенфюрер Циклер не выглядел уставшим. Бригаденфюрер Беккер смотрел на него со смесью восхищения и ужаса. Чудовищная выносливость и сила сверхлюдей пугали его, пусть даже качества эти в принципе не могли быть обращены против командира.
   – Докладывайте, – велел он штандартенфюреру. Разговор происходил во дворе дома, который Беккер вчера выбрал под штаб. На улице было довольно прохладно, зато не так одолевала сонливость.
   – Есть, – Циклер убрал руку от пилотки и монотонным, скучным голосом принялся рассказывать: – В результате ночной атаки на позиции противника поставленное задание выполнено почти полностью. На оборонительном рубеже русских выведено из строя около двух десятков противотанковых пушек, уничтожено более тысячи человек личного состава.
   – Хорошо, – кивнул бригаденфюрер. – Теперь атаковать будет легче. А что в городе?
   – Там наши успехи меньше, – ответил Циклер. – Удалось взять штурмом комендатуру, но ее практически сразу отбили. Противник смог быстро подтянуть резервы, и нападения на правительство и комиссариат провалились. Еще мы лишили город электричества.
   – Ясно, – Беккер посмотрел на подчиненного с подчеркнутой суровостью. – Позор невыполненного приказа смоете с себя кровью в бою. До шести – время на отдых, а в шесть пятнадцать начинаем наступление. Да, и каковы наши потери?
   – Два десятка убитых.
   «Неплохой размен, – подумал Беккер. – Если бы еще сверхлюдей можно было печь как пирожки…»
   – Хорошо, идите.
   Штандартенфюрер отдал честь и, повернувшись, будто на параде, двинулся к выходу со двора.
   Беккер вздохнул и отправился внутрь штаба, где его ждал ординарец и сотни дел, которые нужно сделать до рассвета.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военный комиссариат
   Советской Армии по Австрии.
   29 июля 1945 года, 5:00 – 5:43
   – Прошу садиться, товарищи, – маршал Конев был угрюм, в движениях его сквозила легкая заторможенность, как у любого невыспавшегося человека.
   Гости, приглашенные в кабинет верховного комиссара в столь ранний час, присели на стулья. Генерал-лейтенант Благодатов окинул взглядом соседей: доктор Реннер мрачен и угрюм, бургомистр Кернер выглядит сутулым более, чем обычно. На лицах командиров гарнизонных дивизий – спокойная деловитость.
   К ним маршал и обратился в первую очередь:
   – Доложите о потерях.
   После пятиминутного доклада стало ясно, что в боях на оборонительном рубеже и в самом городе погибло около двух тысяч воинов, и это при очень незначительных потерях со стороны немцев.
   – Что у вас, товарищ генерал-лейтенант? – поинтересовался еще более помрачневший маршал, повернувшись к коменданту.
   – Почти полностью уничтожен комендантский батальон, – сказал генерал-лейтенант. – Погибли многие из работников комендатуры. Всего – около шестисот человек. Почти сотня – пропавших без вести, но это по всему городу.
   Выслушав сообщение Кернера о том, что разрушены электростанция и телефонная станция, маршал, к ужасу Благодатова, побагровел еще больше. Затем с могучим выдохом, что делал бы честь любому киту, откинулся на спинку стула.
   – Ну и дела, товарищи! – сказал он сердито. – Похоже, что мы не в состоянии защитить себя! Кто объяснит, по какой причине это случилось?
   Все молчали. Конев скривился, словно на язык ему попал уксус.
   – Значит, так, – сказал он. – Довожу до вашего сведения, что приказом Верховного Главнокомандования, который подписан в полночь, создана Особая Австрийская группа войск, командиром которой назначен я, а заместителем – генерал-лейтенант Благодатов. И в связи со сложившейся обстановкой приказываю. Вам, товарищи, – маршал повернулся к австрийцам, – срочная эвакуация. На левый берег Дуная. Немедленно. Машины выделит комендатура. К полудню все должно быть закончено.
   Бургомистр Вены и глава правительства Австрийской Республики синхронно кивнули, а генерал-лейтенант чертыхнулся про себя, предвкушая огромное количество работы. Напомнила о себе ушибленная спина, так что Благодатов на несколько секунд потерял нить беседы. Когда вновь прислушался, то Конев обращался к комдивам:
   – …не должны прорваться к Вене! – как раз закончил он фразу и обратился к коменданту: – А вам, товарищ генерал-лейтенант, еще одно задание. Нам необходимо подготовить мост к взрыву.
   – Есть! – ответил Благодатов, хотя испытал сильное удивление. В апреле, во время взятия Вены советскими войсками, из всех мостов, связывающих берега Дуная, сохранился только один. Восстановить прочие пока так и не удалось.
   – Вполне вероятно, – проговорил маршал, заметив изумление подчиненного, и слова его падали тяжко, будто огромные авиабомбы, – что нам придется отойти на левый берег и взорвать мост за собой.
   – Что? – В глазах Кернера сверкнула ярость. – Вы хотите отдать недобитым наци большую часть Вены?
   – Да, это возможно, – очень спокойно ответил маршал, и лицо его окаменело. – Обороняться через реку будет проще, широкая водная преграда позволит нивелировать некоторое преимущество противника. И я уверен, что австрийский народ нас поймет.
   – А венцы? – спросил Кернер, распрямляясь. – Вы оставите тех, кто работал с вами, на смерть?
   – Не думаю, что мы уходим из города надолго, – Конев огладил лысину. – Мне трудно принимать это решение, но допустить таких потерь, что были сегодня ночью, я не могу. Почти целый полк, вы понимаете?
   – Понимаю, – сказал Кернер тихо и как-то сразу сгорбился. – Но на этот раз наци уничтожат Вену… Что не вышло у них в апреле, может получиться сейчас…
   – Мы постараемся удерживать оборону как можно дольше, – проговорил маршал. – Может быть, до самого вечера. Если это удастся – эвакуируем население с правого берега. Большее – не в наших силах. Есть вопросы? Тогда выполняйте!

   Нижняя Австрия,
   западная окраина города Вена.
   29 июля 1945 года, 6:14 – 7:43
   Поспать сержанту Усову так и не удалось.
   После разведывательного рейда, в котором едва не случилось перестрелки со своими, пришлось срочно восстанавливать линию обороны. Взводы занимали позиции, отведенные для рот, и ожидали нападения немцев. Но его не было, зато со стороны города раздавалась стрельба и грохот взрывов.
   Потом все стихло, но спустя полчаса обнаружилось, что немецкими диверсантами, судя по всему, возвращавшимися из Вены, начисто вырезан еще один взвод. Выстрелить не успел никто.
   Командиры организовали круговую оборону, заставив бойцов и офицеров находиться на ногах до самого рассвета. В результате к шести утра, когда из Вены начали подтягиваться свежие части, Усов оказался в состоянии физического и морального ступора.
   Глаза бывшего партизана не желали закрываться, хотя чесались так, словно в них насыпали песка. Тело одеревенело, а рассудок выкинул белый флаг. Сержант продолжал сидеть в отведенном ему окопе, обозревая пространство перед собой, а в голове не было никаких мыслей. Там царили восхитительная пустота и ясность.
   Когда из утреннего тумана родился низкий рычащий звук, Усов не сразу осознал, что происходит. Только когда начали падать снаряды и засвистели пули, он понял, что враг, по всей видимости, атакует.
   Что-то кричал из соседней траншеи командир роты, а сержант все пребывал в оцепенении, словно лягушка под холодным взглядом ужа.
   Вернул его к реальности близкий разрыв снаряда. Взрывная волна ударила по ушам, и заныла голова, напоминая о недавнем сотрясении. Сержант вцепился в автомат, как тонущий в спасательный круг, и принялся стрелять.
   Атака последовала в те точки, где ночью были испорчены пушки и истреблены солдаты. Немецкие танки шли плотными клиньями, поддерживаемые пехотой. Огонь наступающих был столь силен, так что вести ответную стрельбу удавалось с большим трудом.
   В один миг Усов обнаружил, что исполинская туша танка находится в пяти метрах от окопа. Сержант схватил гранату, выдернул чеку. Но бросок его пропал зря. Проклятая бессонница сделала свое дело, и стальной цилиндр, призванный пробить отверстие в шкуре бронированного монстра, пролетел мимо.
   «Тигр» загудел мотором, его пушка плюнула огнем куда-то за спину Усову. Спасаясь от гусениц, лейтенант бросился на дно окопа.
   Над ним грохотало и лязгало, на спину сыпалась земля, от запаха сырой почвы тошнило, но он лежал, всеми фибрами души желая сродниться с чуждой уроженцу Брянска австрийской землей, стать с ней единым целым.
   Танк уполз, но Усов не спешил вставать. Интуиция, не раз спасавшая его еще во времена боев в партизанском отряде, прямо-таки кричала: «Не шевелись!» Повинуясь ее настойчивому голосу, сержант притворился трупом и не пожалел об этом решении, когда буквально над головой раздалась немецкая речь.
   Застрекотали автоматы, но быстро стихли.
   В наступившем безмолвии сержант полежал еще некоторое время, потом рискнул открыть глаза. Прямо перед лицом толстый розовый червяк неторопливо полз куда-то, и не было ему никакого дела до войны.
   Усов на мгновение даже позавидовал червяку, но затем встал. Земля липла к коленям и ладоням, словно женщина, не желавшая отпускать хорошего любовника. Когда сержант распрямился, со спины съехала небольшая лавина земли, мелкие катышки скользнули под воротник, там зачесалось.
   Не обращая внимания на неудобства, Усов подобрал автомат и осторожно выглянул из окопа. На поле боя ничего не двигалось, лишь ветер носил пороховой запах, и шелестели листья покалеченных снарядами деревьев Тиргартена.
   Второй раз за сутки сержант оказался единственным выжившим на участке немецкой атаки. Но мысль о собственной удачливости почему-то совсем не обрадовала. Накатила сонливость.
   Преодолевая инерцию ставшего очень тяжелым тела, сержант выбрался из окопа и зашагал на восток, в ту сторону, куда укатилась линия боя. Оттуда доносились отдельные выстрелы.
   Несколько раз он натыкался на трупы, одиножды прошел мимо чадящего танка, ставшего хорошей мишенью для противотанкового ружья. Пройдя примерно с километр, выбрался из лесной зоны и оказался в районе Вены, носящем название Баумгартен.
   Здесь было тихо, бой, судя по всему, шел севернее, в районе главной магистрали, ведущей с запада к центру города. На улицах было непривычно пусто, жители, имеющие в большинстве своем опыт проживания в условиях городских боев, прятались по подвалам.
   Морщась от боли в голове, Усов сориентировался и переулками поспешил на северо-восток, туда, где должны находиться резервы и командование.

   Верхняя Австрия, берег Дуная
   к северо-западу от города Линц.
   29 июля 1945 года, 7:07 – 7:25
   Солнце взошло, и стало немного теплее. Но зато проснулся голод. Петр уже полчаса как выбрался из воды, и, нацепив мокрую форму, пробирался вдоль берега, надеясь рано или поздно добраться до Линца.
   Сырая одежда неприятно липла к телу, да и выглядела грязной и помятой, так что смотрелся Радлов типичным босяком. В ботинках хлюпало, а мышцы полнила свинцовая усталость.
   Берег повернул, и глазам разведчика предстали несколько небольших лодок, заботливо вытащенных на берег и перевернутых. Чуть выше, там, где желтый песок переходил в зеленую траву, возвышался сарайчик.
   Петр подошел к одной из лодок и приподнял вонявшую рыбой легкую посудину. Под ней, как он и ожидал, обнаружились весла.
   – Руки подними! – послышался из-за спины хриплый баритон. – И повернись. Дергаться не вздумай, а то выстрелю.
   Коря себя за неосторожность и невнимательность, капитан медленно развернулся.
   На него пронзительными голубыми глазами смотрел жилистый дед. Белоснежные волосы и борода торчали вокруг его головы, словно пух одуванчика. Но все легкомыслие портрета перечеркивала двустволка, направленная Петру в живот. Появился старик, скорее всего, из-за сарая.
   – Воровать вздумал? – щербато оскалившись, спросил австриец. – И ты, вообще, кто такой?
   – Я русский, – ответил Радлов.
   – Да ну? – усмехнулся старик, но во взгляде его появилось сомнение. – А форма-то на тебе вроде как не русская. Знакомая, я бы сказал, форма.
   – Я был в плену, – ответил Петр, стараясь удержать неимоверно тяжелые руки над головой. – И сбежал. В той одежде, которую удалось добыть. Неужели вы думаете, что эсэсовский офицер в мокрой форме будет ранним утром шарить под вашими лодками? Да если ему чего-то от вас понадобится, то он просто пристрелит вас, да и возьмет все…
   Столь длинная тирада истощила силы Петра, и он замолк, ощущая, как ходят бока под мундиром, а руки, предательски дрожа, опускаются ниже.
   – Да, похоже на правду, – старик с новым интересом посмотрел на странного человека, но двустволку не убрал.
   – Я устал, хочу спать и есть, – проговорил Петр, ощущая, что еще миг, и он упадет, бесформенным кулем рухнет на землю. – Помогите мне, пожалуйста.
   – Меня зовут Фридрих, – дед опустил оружие и, подскочив, подхватил шатнувшегося разведчика. Плечо австрийца оказалось твердым, а сам он пах рыбой, точно так же, как и его лодка.
   – Спасибо, – прошептал Петр, пытаясь устоять на ногах.
   – Ничего, сейчас пойдем ко мне, – проговорил Фридрих с натугой, практически волоча разведчика вверх по склону. – Там поспишь и поешь. Хоть говоришь ты по-нашему очень хорошо, легкий акцент тебя выдает. Я его наслушался еще в пятнадцатом году, когда лагерь русских военнопленных охранял. Ох, славное было время…
   Под болтовню старика, распространявшегося о своих подвигах в Мировой войне, которым позавидовал бы сам солдат Швейк, они поднялись по склону. За ним обнаружился домик, окруженный хозяйственными постройками.
   – Вот здесь я и живу, – оптимистично сказал Фридрих.
   Но Петр уже мало чего видел. На уши обрушился жужжащий гул, а перед глазами заклубился непонятно откуда взявшийся туман. Разведчик ощущал лишь, что его куда-то ведут. В нос ударил сильный запах сена, затем под спиной зашуршало…
   – Ну, спи, – сказал хриплый голос, и капитан Радлов провалился в серую пучину сновидений.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   29 июля 1945 года, 8:15 – 8:27
   – Что значит – сбежал? – Карл Мария Виллигут ощутил холод в животе, и сонливость, одолевавшая его после напряженной ночи, мгновенно испарилась, растаяла сигаретным дымом в начинавшем нагреваться воздухе.
   – Как всегда, в восемь утра охранник проверил комнату, – сказал командир караула, в глазах которого стояло странное для сверхчеловека выражение растерянности. – И она оказалась пуста. Нижний край оконной решетки выдернут, а на нем болтается обрывок смотанной из белья веревки.
   – Как такое могло произойти! – бригаденфюрер кричал, его распирала самая настоящая ярость. Похожие ощущения, наверное, испытывает биолог, поймавший редчайшее животное и по собственной глупости упустивший его.
   – Охранник покидал пост. На десять минут, – ответил офицер. – В тот момент, когда молния ударила в башню. Тогда один из арманов принялся звать на помощь, и не исполнить этот приказ рядовой не мог.
   – За десять минут он не успел бы выломать решетку! – рявкнул Виллигут, думая, что с беспрекословным повиновением приказам, заложенным в голову сверхчеловекам, они чуток перемудрили.
   Иногда умение мыслить гибко важнее преданности и исполнительности.
   – Так точно, герр бригаденфюрер, но гром грохотал так, что охранник ничего не мог слышать.
   – Проклятье! – Виллигут чувствовал, что лицо его нервно кривится, но ничего не мог поделать. – Возьмите собак и всем вашим отделением пойдите по следам беглеца! Он мне нужен!
   Офицер исчез, а Виллигут облегчил душу крепким ругательством.
   Впервые с начала восстания что-то пошло не по плану, и сердца на миг коснулось очень холодное и неприятное предчувствие общей неудачи. Точно такое же, что посетило полковника австрийской армии Виллигута в семнадцатом году, после провала операции на итальянском фронте…
   Вспоминать о тех временах не хотелось, и бригаденфюрер выругался еще раз.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   военная комендатура Советской Армии.
   29 июля 1945 года, 9:18 – 9:23
   – Что? – Во взгляде коменданта было нечто такое, что заставило офицера инженерных войск вздрогнуть.
   – Товарищ генерал-лейтенант, мост заминирован, взорвать его можно будет за пять минут, – доложил он.
   – Хорошо, – устало кивнул генерал-лейтенант. – Будьте наготове.
   – Есть!
   – Идите!
   Офицер отдал честь и исчез, а Благодатов вернулся к тому, чем занимался до появления офицера – процессом эвакуации. Связь приходилось держать через полевые рации. Нормально работать мешал шум боя, третий час нараставший на западе. Немцы, несмотря на отчаянное сопротивление частей гарнизона, напористо двигались вперед. Оборонявшиеся несли огромные потери, и всем уже было понятно, что правый берег не удержать.
   – Пятый! Вызываю пятого! – прокричал связист и повернул потемневшее от напряжения лицо к коменданту: – Отвечают, Алексей Васильевич.
   – Слышим вас, первый, – проговорил динамик знакомым голосом.
   – Направляйтесь к Новому Хофбургу [42 - Бывший императорский дворец, в сорок пятом – местопребывание правительства Австрии.], – крикнул генерал-лейтенант. – Ваша – первая очередь эвакуации! Там вас ждут!
   – Вас понял, – отозвался командир пятой автоколонны и отключился.
   Генерал-лейтенант утер пот со лба и потянулся к графину с водой, но тот оказался пуст.
   Но не успел комендант возмутиться, как радист вновь позвал его.
   – Алексей Васильевич, вызывают, – проговорил он.
   Тяжко вздохнув, Благодатов поставил жалобно звякнувший графин и бросился к рации.

   Верхняя Австрия, берег Дуная
   к северо-западу от города Линц.
   29 июля 1945 года, 11:47–12:24
   Солнечный луч уткнулся в глаз, словно норовя залезть под веко, и Петр вынужден был проснуться. Отвернул лицо, уходя от неприятного горячего прикосновения, но сон, точно испуганная птица, уже упорхнул. Несколько мгновений капитан вспоминал, где находится, а затем подскочил на ложе из сена, словно подброшенный пружиной – вдруг Фридрих донес?
   Но вокруг все было тихо и мирно, не наблюдалось никаких следов предательства вроде веревок на руках и ногах. Отогнав подозрения, Петр потянулся и решил, что спал достаточно.
   Отдохнув, капитан почувствовал себя значительно лучше. Эсэсовская форма просохла, но зато на нее налипло сено, и он стал похож на плохо ощипанную птицу. Попытки отряхнуться ни к чему не привели, и, махнув рукой на внешний вид, Радлов выбрался с сеновала.
   На улице царил теплый, но не жаркий день. Солнце выпаривало из земли влагу и заливало мир ярким светом. Борода и волосы Фридриха, что занимался починкой древней рыбацкой сети, под лучами светила сверкали, будто отлитые из серебра.
   – Что, проснулся? – спросил старик, добродушно щерясь.
   – Да, – ответил Петр, сдерживая зевок.
   – Я тебе одежду подобрал, – Фридрих кивнул на аккуратно сложенные на лавке вещи. – Старье, конечно, но все одно лучше, чем мундир наци.
   Петр благодарно кивнул и принялся переодеваться. Вскоре он оказался обряжен, словно средней руки австрийский крестьянин. Одежда была хоть и поношенной, но зато сухой и удобной.
   – А эту погань в отхожее место снеси, – проговорил Фридрих, увидев, что капитан не знает, куда деть облепленную соломой форму.
   Ком некогда бывшей белой материи утонул в нечистотах. Когда же Петр вернулся во двор, то хозяин ждал его на пороге дома.
   – Пойдем, поешь, – сказал он. – А то вид у тебя больно заморенный.
   Пахло в доме все той же рыбой и еще – дегтем. Пожилая женщина – по всей видимости, хозяйка, – молча кивнула в ответ на приветствие Петра. На столе обнаружилась уха в глубоких тарелках и грубый черный хлеб. Но голодному разведчику было не до разносолов. Он мгновенно проглотил суп, обглодал рыбу и едва удержался от того, чтобы не сгрызть кости.
   Фридрих с улыбкой наблюдал за гостем. Когда тот поел, сказал:
   – Ну, вот и славно. Теперь ты сыт и одет. Большим помочь я тебе вряд ли смогу, а оставаться у нас тебе опасно.
   – Это я понимаю, да и надо мне спешить, – серьезно кивнул Петр. – Спасибо за все.
   – В Линце у меня есть племянник, – проговорил Фридрих задумчиво. – Кёнигштрассе, дом семь. Он автомеханик, и в его мастерской наверняка найдется годный в дело мотоцикл. Если ты скажешь, что пришел от Фридриха Штирнера, то мотоцикл этот станет твоим. Зовут племянника Герхард Цандер.
   – Спасибо, – в полном ошеломлении пробормотал Петр. – Вы очень мне помогли…
   – Ерунда, – отмахнулся Фридрих, вставая. – Это вы здорово помогли Австрии, сняв с нашей головы наци. И если у меня есть возможность отдать вам, русским, хоть часть долга, я ее использую.
   Они вышли во двор.
   – Иди вдоль реки, – пожимая гостю руку, сказал Штирнер. – Так меньше вероятность кого-либо встретить.
   Петр махнул гостеприимному старику рукой и зашагал в указанном направлении. Дом рыбака вскоре скрылся из виду, и потянулась совершенно безлюдная местность. По левую руку серебрился Дунай, по правую – высились поросшие кустарником холмы.
   В листве пели птицы, плескали набегающие на берег волны, и совершенно мирным выглядело голубое небо.

   Нижняя Австрия, город Вена, берег Дуная.
   29 июля 1945 года, 12:31–12:45
   Последнюю гранату сержант Усов использовал полчаса назад и лишь отстреливался, экономя патроны. С каждой минутой он отчетливее сознавал, что всем им – ему и еще двум десяткам солдат из разных частей придется погибнуть здесь, на берегу Дуная, заваленном остовами старых кораблей и пахнущем ржавым железом.
   От моста, единственного пути отхода на другой берег, они были надежно отрезаны, и немцы не торопились, выжидая, когда у русских закончатся патроны. Фрицы зажали горстку бойцов за корпусом старой баржи и не давали им высунуться.
   Со стороны моста слышалась стрельба. Там продолжали драться, отступая, основные силы Венского гарнизона, почти полностью уничтоженного в течение всего лишь суток. Уничтоженного даже скорее не физически, а морально. Солдаты, привыкшие побеждать, были ошеломлены легкостью, с которой враг убивал их в ночной темноте и при свете дня.
   Тем, кто столкнулся с немцами днем, пришлось даже хуже.
   Солдаты Венского гарнизона не боялись реального противника, равного им по возможностям. Но как сражаться с тем, кто может кидать гранаты на сотню метров с потрясающей точностью, бегает в два раза быстрее братьев Знаменских [43 - Знаменитые советские бегуны второй половины 30-х годов.] и стреляет великолепно, словно опытный сибирский охотник?
   Почти все, в первый раз столкнувшись с подобными возможностями противника, испытывали невольный шок и на некоторое время терялись, отказываясь верить своим глазам. И это, чаще всего, оказывалось причиной того, что недоверчивые бойцы быстро расставались с жизнью.
   К счастью, суперсолдат у немцев оказалось не так много, но пока удалось в этом разобраться, немцы дошли почти до Гюртеля [44 - «Пояс» – полоса улиц, прилегающая к Дунайскому каналу и полукольцом опоясывающая старую часть города. Внутри Гюртеля находится Рингштрассе, таким же полукольцом охватывающая т. н. Внутренний город.]. Там ценой огромных потерь их удалось задержать, но всего лишь на несколько часов.
   Правый берег Дуная был потерян. И не признать это было бы глупостью.
   Немцы прекратили стрелять, и до окруженных солдат долетел полный сознания собственного превосходства голос:
   – Здавайтесь! Ми сохраним вам жизнь!
   В выкриках этих звучала насмешка, и у Усова они вызвали странную ярость, похожую на бешенство попавшего в ловушку зверька, что скорее откусит себе лапу, чем покорится судьбе. Судя по лицам соратников сержанта, они испытывали схожие чувства.
   – Хрен вам! – крикнул Усов так громко и злобно, что сам поразился. – Лучше сами сдавайтесь!
   Он хотел добавить еще что-то обидное, но смолк, пораженный странным звуком, пришедшим со стороны реки – тарахтением мотора. Не успел сержант повернуться, как где-то на воде глухо ударила пушка, и почти сразу выше по берегу, где размещались немцы, раздался взрыв.
   – Ура! – завопил кто-то рядом. – Наши!
   Усов повернулся к реке, и сердце его подскочило от радости. Волоча за собой шлейф дыма из трубы, к берегу подходил бронекатер Дунайской военной флотилии.
   Еще раз ударила с него пушка, а затем с борта закричали:
   – Плывите сюда! Мы вас прикроем!
   Под стрекотание бортовых пулеметов солдаты, еще десять минут назад считавшие себя обреченными, ринулись к воде. Она оказалось теплой, и плыть было приятно. Немцы, придавленные к земле огнем, не стреляли по уходившим. Берег молчал, словно всех прибил первый же пушечный выстрел.
   Когда Усов, мокрый, будто выдра, взобрался на борт судна, с юго-востока донесся приглушенный раскат, словно чихнул великан. В полном смятении лейтенант посмотрел в ту сторону. На том месте, где был мост, геройски спасенный от уничтожения в апреле, поднималось громадное облако пыли. Сквозь него проглядывали какие-то шатающиеся колонны.
   Когда пыль рассеялась, катер был на середине Дуная и шел к левому берегу. На месте моста остались сиротливо торчать несколько опор, а вода под ними потемнела от грязи.
   – Вот фрицы проклятые! – сказал кто-то.
   Усову от такого зрелища захотелось плакать. В полном изнеможении он улегся прямо на палубу и закрыл глаза.

Глава 9

   Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам? Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он – эта молния, он – это безумие!
Фридрих Ницше, 1881

   Верхняя Австрия, город Линц.
   29 июля 1945 года, 15:13–17:23
   Петр, следуя за изгибом берега, вошел в город с северо-запада. И почти мгновенно заблудился в узких кривых улочках пригорода. Дома здесь были старыми и грязными, люди выглядели оборванными и голодными.
   А когда капитан обратился к старику, сидевшему перед домом на лавке – узнать дорогу на Кёнигштрассе, то был поражен реакцией. Австриец пугливо взглянул на него и сжался, словно ожидая удара. Коротко пробормотав, что искомую улицу надлежит искать в юго-восточной части города, пожилой житель Линца затих, вперив взгляд в землю. Чужак внушал ему явный ужас.
   Пожав плечами, Петр зашагал в указанном направлении.
   Дома постепенно становились лучше, а улицы – прямее и шире, но с каждым шагом все сильнее ощущалась висевшая над городом атмосфера страха. Прохожие были крайне немногочисленны, в их движениях сквозила нервозность. Глаза всех без исключения были опущены. Даже собаки выглядели побитыми, а двухголовая церковь на горе смотрелась зловеще.
   Когда Петр вышел из узкого проулка на довольно широкую улицу и прочитал на доме напротив надпись «Цигейсштрассе, 13», то до него донесся крик: «Стой!»
   Радлов медленно повернул голову и метрах в двадцати обнаружил несколько фигур в серых мундирах. В руках немцев были автоматы, и направлялся патруль явно к одинокому прохожему.
   Петр очень аккуратно шагнул назад и что есть духу припустил в ту сторону, откуда только что пришел. Сердце заколотилось, как бешеное, и в голове появился вопрос: «Успели из замка сообщить сюда обо мне или это обычный патруль?»
   Искать ответ на практике совсем не хотелось.
   Из-за спины слышались раздраженные крики, затем раздался выстрел. Пуля с визгом ударилась о мостовую и унеслась в небеса. Разведчик поспешно метнулся в развалины, некогда бывшие домом, и притаился там, несмотря на невыносимо сильный запах кошачьей мочи.
   Через несколько мгновений показались эсэсовцы. Они тяжело топали сапогами и выглядели заморенными жарой и такими же серыми, как и их форма.
   Остановившись в нескольких метрах от беглеца, немцы принялись переговариваться, дыша, как запаленные лошади. Петр наблюдал за патрульными сквозь щель в кирпичах и только радовался, что службу в Линце несут обычные люди, а не переделанные в Шаунберге сверхчеловеки.
   – Проклятые австрияки! – сказал один из патрульных, снимая каску и обнажая редкие сальные волосы. – И чего они от нас бегают?
   – Отвыкли, – прохрипел другой, тощий дылда. Третий что-то буркнул. Оставшиеся двое молчали, восстанавливая дыхание.
   – И куда вот он делся? – спросил первый, судя по всему – командир. Знаки различия на его погонах капитан рассмотреть не смог.
   – Да какая разница? – сказал дылда, вытирая лицо рукой. – Не будешь же ты искать сбежавшего оборванца в этих руинах?
   И он ткнул как раз в том направлении, где прятался Петр. На миг тому показалось, что длинный мосластый палец смотрит прямо в глаз, словно пистолетное дуло. Захотелось пригнуться.
   – Не буду, – командир нацепил каску. – Не думаю, что это шпион янки или русских, ради которого стоит тратить силы. Обычный перепуганный горожанин, решивший, что мы немедленно поставим его к стенке.
   – И то верно, – поддержал его тощий. – Пойдем назад, а то тут такая вонь!
   Дождавшись, когда стихнут голоса, Петр выбрался из убежища.
   Дальше он шел с удвоенной осторожностью. В центре города улицы были чище, а дома – богаче.
   Прежде чем выйти на Кёнигштрассе, оказавшуюся чрезвычайно длинной, капитан некоторое время наблюдал за ней сквозь дырку в заборе. Когда совсем решился перелезть через него, то из-за угла выехал небольшой грузовичок, над бортами которого покачивались головы солдат.
   Петр замер, стараясь даже не дышать. Грузовик остановился метрах в десяти левее разведчика, напротив небольшого особнячка, некогда бывшего розовым, а теперь – грязно-серого. Из кузова выпрыгнуло около двух десятков солдат СС, а из кабины появился офицер с хорошо знакомым Петру черным чемоданчиком в руке.
   Офицер постучал в дверь особнячка, и в тот момент, когда ему открыли, подъехала вторая машина – длинный крытый фургон. Из нее не вышел никто, хотя было видно, как блестит каска солдата, сидевшего рядом с шофером.
   Офицер вежливо козырнул, а затем он и еще несколько рядовых вошли в дом. Остальные цепью разошлись вокруг особнячка. Петр сглотнул пересохшим горлом, догадываясь, что они предупреждают возможный побег и собираются кого-то ловить.
   Но ситуация разрядилась неожиданно мирно. Дверь с лязгом открылась, из нее один за другим вышли солдаты. Последним появился офицер с вежливой улыбкой на холодном лице. Он что-то сказал в дверной проем, приложил руку к козырьку, и мерзко заскрежетал задвигаемый засов.
   Повинуясь жестам офицера, обе машины проехали несколько метров дальше по улице и встали рядом со следующим домом – трехэтажным зданием с аркой подворотни. Дверь в него находилась прямо напротив убежища разведчика. Вновь побежали солдаты, перекрывая возможные направления бегства, а офицер на этот раз вошел без стука.
   Спустя пять минут дверь скрипнула, и на улицу выскочил маленький, бедно одетый мальчишка. Темные волосы непокорно топорщились, в глазах был страх. При виде солдат паренек вскрикнул и припустил бежать.
   – Стоять! – крик хлестнул по мальчишке, словно кнут по лошади, и маленький житель Линца прибавил ходу.
   Но убежать не смог. Крайний из эсэсовцев настиг его невероятным по резкости рывком. Фигура солдата на миг смазалась, чтобы через мгновение возникнуть в другом месте. Поднятый за воротник мальчишка извивался, как червяк, но ноги его не доставали до земли и лишь бессильно скребли воздух.
   Радлов ощутил, что сердце его словно сжала стальная рука.
   Перед ним были сверхчеловеки, а для них догнать даже самого шустрого беглеца – не проблема. Насчет слуха и обоняния Посвященных Виллигут ничего не говорил, но капитан замер за забором, стараясь не шуметь и даже не пахнуть.
   Вопреки опасениям, эсэсовец не стал паренька бить. Он просто подтащил его к машине, бросил на мостовую и сказал голосом, лишенным эмоций:
   – Сиди здесь!
   Мальчишка закрыл голову руками и так, сжавшись, и просидел до того момента, когда из двери трехэтажки не возник офицер. Солдаты, шедшие за ним, вывели на улицу семерых гражданских.
   Все они, и мужчины и женщины, были очевидно напуганы.
   – Кто это? – спросил офицер, заметив мальчишку. – Беглец?
   Выслушав доклад, он удовлетворенно кивнул и сказал:
   – Ладно, проверим его прямо здесь.
   Черный чемоданчик блуттера с чмоканием раскрылся, явив жадную до крови пасть, а двое солдат подтащили мальчишку, который до последнего момента молча боролся, надеясь вырваться из рук мужчин.
   – Так, очень хорошо, – проговорил офицер, когда парень слабо охнул, ощутив укол.
   – К остальным его, и постройте их вдоль того забора, – поднялась рука в черной перчатке. Солдаты, действуя прикладами, принялись перегонять людей на новое место, словно пастухи – стадо.
   – Что происходит, господин офицер? – ломающимся голосом спросил один из австрийцев, высокий старик благородного вида. – Вы не имеете права!
   – Происходит окончательное решение еврейского вопроса [45 - «Endlösung» – официальное название политики геноцида по отношению к евреям, проводившейся в Германии в 1933–1945 гг.], – лениво ответил офицер, закрывая чемоданчик, – новыми методами и средствами.
   – Но я ведь не еврей! – возмутился старик, поставленный вместе с прочими в ряд вдоль того забора, за которым прятался Петр. Разведчик ругался про себя, кляня фрицев. – Вы что, не помните законов Рейха о мишлинге? [46 - Нем. mischlinge – смешанные. Люди с небольшой примесью еврейской крови. Считались полноправными гражданами нацистского государства и не подвергались гонениям на евреев.]
   – Все помню, – отозвался нацист. – Но сейчас новые времена, и законы иные. А по ним нужно уничтожать всех евреев.
   – Но я не еврей! – повторил старик упрямо.
   – Блуттер не может врать, – офицер зевнул и лениво поглядел на часы. – Сорок семь процентов еврейской крови – это много, и существа с таким ее содержанием должны быть безжалостно уничтожены.
   – Но это безобразие! – горячо возразил старик. – Я профессор Флейшнер, я человек известный…
   – Вы не человек, – с равнодушной улыбкой проговорил офицер. – Огонь!
   Петр не успел моргнуть, так внезапно раздалась команда. Грохот выстрелов оглушил капитана.
   На Кёнигштрассе все было закончено. Восемь тел лежали на дороге, и ни одной дырки не появилось в заборе. Выкормыши профессора Хильшера стреляли одиночными, навскидку. Без промаха.
   – Густав! – крикнул офицер, с удовлетворением на лице осматривая убитых. – Выпускай янки!
   Из второй машины донеслись голоса, и на Кёнигштрассе появились оборванные, изможденные люди. С удивлением Петр узнал на их плечах грязные мундиры армии США. Повинуясь резким окрикам эсэсовцев, американцы принялись затаскивать трупы в фургон.
   Еще час Радлов сидел за забором, в то время как страшная команда уничтожения проверяла дом за домом. Последовали новые расстрелы, столь же быстрые и безжалостные. И вновь тела были погружены в фургон.
   Затем солдаты, повинуясь команде офицера, забрались в кузов, и машины уехали, оставив запах автомобильного выхлопа и несколько бурых пятен на брусчатке в тех местах, где лежали тела.
   Подавляя желание бежать со всех ног, Петр перелез через жалобно скрипевший забор.
   Нужный дом, обветшалое здание цвета гранита, с цокольным этажом и двумя над ним, обнаружился далеко от места расстрела. Около двери висели звонки и потемневшие от времени металлические пластинки с именами. Висевшая в самом низу, примерно на уровне груди, гласила: «Герхард Цандер. Автомастерская».
   Петр нажал черную кнопку, похожую на собачий нос. Звон раздался, к его удивлению, где-то внизу. Ответа не последовало, лишь откуда-то с крыши с карканьем появилась ворона и принялась кружить над Петром, будто самолет-разведчик.
   Он позвонил еще. На этот раз за дверью послышались шаги, и мощный голос с подозрением спросил:
   – Чего надо?
   – Я от Фридриха Штирнера, и мне нужна ваша помощь, – проговорил Петр быстро.
   – Да ну? – изумились за дверью, вслед за чем послышалось клацанье отпираемого замка. – Старикан еще жив?
   – Вполне, – ответил разведчик, созерцая могучего мужчину, который открыл ему дверь. Он почти доставал рыжей макушкой притолоку, а шириной плеч поспорил бы с лейтенантом Михайлиным. Глаза Цандера были зелеными, словно малахит, а пахло от здоровяка крепким табаком.
   – Заходите, – сказал он, поворачиваясь, и тут Петр разглядел, что у гиганта не хватает левой руки. Вместо нее торчала культя длиной сантиметров в тридцать, завернутая рукавом синей блузы. – Только не забудьте закрыть дверь.
   «Похоже, что это увечье и спасло Цандера от участия в войне», – думал Петр, вслед за автомехаником спускаясь по полутемной лестнице. Спуск скоро кончился, и они оказались в просторном помещении, оборудованном как самая настоящая мастерская. Здесь находился верстак, тиски, целый набор станков и груды различных деталей, такие большие, что под ними можно было спрятать танк. В дальнем конце помещения угадывались ворота, ведущие, скорее всего, во двор, и достаточно большие, чтобы в них проехала машина.
   – Раньше я ремонтировал автомобили, – сказал Цандер, заметив взгляд гостя. – А сейчас промышляю мелким ремонтом. В последние годы все ходят пешком, кроме особо важных господ, у которых свои механики.
   Он извлек трубку, набил ее, держа во рту, и по мастерской поплыли клубы табачного дыма.
   – Так чем, по мнению дяди, я могу вам помочь? – спросил великан, усаживаясь на табурет и пододвигая гостю другой.
   – Герр Штирнер сказал, что у вас может быть мотоцикл, – осторожно сказал Петр.
   – Интересная мысль, – улыбнулся автомеханик. – И даже если он у меня есть, почему я должен вам его отдать?
   – Потому, что я русский и мне нужно как можно быстрее вернуться к своим, – просто ответил Петр.
   – Да, дела, – Герхард опустил могучую руку с трубкой и странно улыбнулся. – Дядя определенно сошел с ума. Я должен помогать одному из тех, благодаря кому лишился руки.
   Петр с удивлением посмотрел на собеседника.
   – Я служил в семнадцатой армии, – нехотя сказал автомеханик. – И в первый же день войны, на границе, мне оторвало руку. С тех пор я больше не могу и не хочу сражаться.
   Наступила тишина. Цандер курил, и глаза его блестели, отражая свет, льющийся из закопченных окошечек у обеих стен. Мастерская, судя по всему, занимала большую часть цокольного этажа.
   – И я также не хочу, чтобы другим приходилось воевать, – автомеханик повернулся и принялся выколачивать трубку в старое ведро. Голос его звучал глухо и тоскливо. – Поэтому помогу вам.
   – Очень хорошо, – с облегчением в голосе сказал Петр.
   – Я дам вам мотоцикл, – Герхард продолжал говорить, словно не слыша собеседника, – и помогу выбраться из города. Но вечером. А сейчас – давайте поедим.
   Он взглянул на Петра, и в малахитовой глубине глаз искалеченного войной австрийца была искренняя симпатия.

   Нижняя Австрия, город Вена.
   29 июля 1945 года, 20:17–20:29
   Город пах войной.
   Пожары вытянули к небу длинные пушистые хвосты и наполнили воздух гарью. От нее першило во рту и постоянно хотелось пить. Чувствовал себя бригаденфюрер Беккер в этой обстановке неважно. В отличие от командира, солдаты, стоявшие перед ним, казались свежими и бодрыми. И это несмотря на то, что они не спали почти сутки. Не в первый раз бригаденфюрер позавидовал исключительной выносливости Посвященных и остро пожалел, что сам таковым не является.
   – Воины СС, – сказал он, – вы хорошо сражались сегодня.
   – Хайль! – в десять глоток ответили ему, а взлетевшие в едином безукоризненном движении руки почему-то вызвали у Беккера раздражение. Наверное, он слишком устал.
   – Вольно, – бросил бригаденфюрер почти сердито. – Не на параде. Вы бились идеально, повторяю, но сражение еще не закончено.
   На лицах сверхчеловеков было написано искреннее внимание, делавшее беспощадных убийц похожими на детей, увлеченных занятной игрой.
   – Да, – Беккер усилием воли отогнал глупую мысль. – К русским, что трусливо бежали на левый берег Дуная, вскоре могут подойти подкрепления. Допустить этого нельзя.
   Зашуршала расстеленная на столе карта. Кабинет советского коменданта Вены сохранился просто чудом, и Беккер вот уже пятый час был его хозяином. Карты, правда, были свои. Русские уехали в спешке, но все более-менее важное и нужное все же успели прихватить.
   – Подойдите, – сказал Беккер мрачно. Солдаты послушно сдвинулись на шаг вперед. Бригаденфюрер знал, что они способны читать карту вверх ногами, и нескольких минут им хватит для того, чтобы запомнить ее полностью.
   – Вот здесь мост, – показал он. – Находится он на небольшом притоке Дуная, в десяти километрах на север от Вены. Только этой дорогой русские способны быстро подвезти из Чехии свежие дивизии. Задача – до трех ночи уничтожить мост. Особенности рельефа в этом месте таковы, что восстановить разрушенное будет очень непросто. Задача ясна?
   – Так точно, герр бригаденфюрер, – ответил старший группы, некогда служивший у Беккера еще в «Мертвой голове». – Разрешите идти?
   – Да, – кивнул Беккер. – Надеюсь, что вы выполните задание успешно.
   Ответом ему было девять недоуменных взглядов.

   Верхняя Австрия,
   город Линц – дорога Линц – Вена.
   30 июля 1945 года, 00:25–01:23
   Большую часть времени, что Петр провел в автомастерской, он банальнейшим образом спал. Предстояла еще одна бессонная ночь, и разведчик хотел отдохнуть впрок, благо время было.
   Когда хозяин разбудил его, за окнами стояла полная темень, а помещение силилась осветить керосиновая лампа, похожая на больного светляка.
   – Просыпайся, – проговорил Цандер, осторожно тряся гостя за плечо. – Полночь уже. Нам пора.
   – Сейчас, – ответил Петр и яростно зевнул. Несмотря на то что верстак был ложем жестким и непривычным, капитан чувствовал себя отдохнувшим. Того же самого он, к сожалению, не мог сказать про разум. Тот пребывал в неком дремотном оцепенении, мысли двигались вяло.
   Тем не менее Радлов поднялся и принялся внимательно слушать Герхарда, который вкратце обрисовал план действий, не забывая при этом отравлять воздух табачным дымом.
   – До границы города я тебя провожу, – говорил автомеханик. – Мотоцикл будешь катить, ни в коем случае не включая мотор.
   – А патрули?
   – Немцев в Линце не так много, и я думаю, что они перекрывают только главные улицы, – последовала новая затяжка, и некоторое время Цандер молчал. – А я выведу тебя на мало кому известную дорогу. Она идет на юг параллельно автобану и соединяется с ним лишь через пять километров.
   – На сколько хватит бензина?
   – Я залил все, что есть, – вздохнул автомеханик. – Пойдем, а то упустим самую тьму. И помни, что на мосту через Энс наверняка есть пост. Будь там осторожен.
   – Хорошо, – кивнул Петр.
   Ворота открылись без звука, и из угла мастерской был извлечен лишенный коляски «Цюндапп». Петр ухватился за руль и вытолкал тяжелую машину по наклонной эстакаде на прохладный воздух ночи.
   Небо было чистым, лишь кое-где звезды прятались за бесформенными простынями облаков. В восточной половине темной чаши висела луна, похожая на обгрызенное по краю белое яблоко.
   Взглянув на нее, Цандер нахмурился и покачал головой.
   Шли сначала прямо на восток, затем свернули на юг. Мотоцикл катил легко, и вес его почти не чувствовался. В окнах не горело ни единого огонька. Висела почти полная тишина. Лишь откуда-то издалека долетал рев моторов, перемежавшийся отдельными выстрелами.
   Город закончился внезапно, словно его обрезали ножом. Дома остались позади, а впереди оказалось нечто темное, слегка шелестящее – лес. В него уходила едва различимая лента дороги.
   – Тебе прямо, – сказал Герхард. – Развилок тут нет, так что не заблудишься.
   – Спасибо за помощь, – ответил Петр, пожимая широкую ладонь. – Без тебя и твоего дяди я бы погиб.
   – Да ладно, – смутился великан и так стиснул Петру руку, что тот едва сдержал крик. – Счастливо. Как все кончится, заходи в гости.
   – Обязательно, – кивнул разведчик, садясь в седло. Затрещал мотор, и свет фары вырвал из мрака небольшой кусок мира – узкую щель в сплошной стене деревьев.
   Петр отпустил сцепление, колеса завертелись, и «Цюндапп» рванул вперед, словно брошенный из пращи камень. Слишком сильно капитан не разгонялся, но его основательно трясло, а глаза приходилось напрягать, чтобы не пропустить очередной поворот или яму. Стволы мелькали по сторонам, запах леса сменился бензиновым угаром, а ветви норовили ухватить седока за волосы.
   Но лес быстро кончился, и потянулось поле. Тут дорога расширилась, стала ровнее, а ноздри защекотал запах разрыхленной почвы. Один раз из-под колес метнулось нечто серое, и Петр едва удержался от инстинктивного желания затормозить.
   Выезд на асфальт ознаменовался небольшой горкой. Перевалив ее, Петр свернул налево и добавил хода. Ветер засвистел в ушах, а душу охватило пьянящее ощущение скорости.
   Когда впереди обнаружились огоньки, Радлов слишком поздно понял, что это, скорее всего, пост, и там его уже наверняка услышали. Вопреки разумной мысли остановиться и приглушить мотор, он, наоборот, добавил скорости.
   Огоньки выросли и превратились в несколько фонарей рядом с приземистым сооружением. Проезд перекрывал полосатый шлагбаум, рядом с которым угадывалась фигура постового. Тускло блестела во тьме каска.
   – Стой! – донесся возглас, но Петр не обратил на него внимания, он уже нацелился на узкую щель между будкой и шлагбаумом.
   – Идиот! – завопил солдат, явно не желавший быть раздавленным, и довольно шустро отскочил в сторону.
   Капитан ощутил боком едва не задевшую его балку шлагбаума, и под колесами загрохотали доски моста. Когда уже решил, что все, прорвался, ушей достиг некий звук, заставивший разведчика вздрогнуть – глухие равномерные удары.
   Радлов обернулся и увидел, почему постовой не попытался выстрелить в спину. По мосту, догоняя мотоцикл, мчался полуодетый человек. Руки его равномерно двигались, а ноги мелькали с такой быстротой, что сливались в туманное пятно.
   Петр ощутил, как сердце ушло в пятки, а на лице мгновенно выступил вонючий холодный пот. Ставшие скользкими руки едва не выпустили руль. Почти чувствуя, как стальные пальцы хватают его и сдергивают с седла, он прибавил скорости.
   Внутри мотоцикла что-то хрустнуло, он задребезжал, как разладившаяся швейная машинка.
   Когда мост кончился, Радлов нашел в себе силы обернуться еще раз. Сверхчеловек именно в этот момент прыгнул, надеясь в броске достать уходящую машину. Тело его пружиной взвилось в воздух. Разведчик, замерев, смотрел, как приближается оскаленное лицо с бешено горевшими глазами. Несмотря на темноту, капитан видел все совершенно отчетливо.
   А может, ему помогал страх, дорисовывая недостающие детали…
   Лишь когда ноги сверхчеловека с деревянным стуком ударились о дорогу в метре позади мотоцикла, а руки бессильно загребли воздух, капитан нашел в себе силы повернуть голову вперед. И тут же вынужден был поворачивать, уходя от колдобины.
   Раздраженные вопли стихли позади, а Петр все никак не мог продышаться, выгоняя из груди склизкий комок страха. Дорога лежала впереди, отсвечивая чешуей асфальта, и до самого Амштеттена на ней не должно было быть никаких препятствий.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   30 июля 1945 года, 1:20 – 1:43
   Виллигута разбудили среди ночи. Просыпался он с большим трудом. Тело казалось свинцовым, а веки никак не желали подниматься. Но когда бригаденфюрер смог открыть глаза, то удивление само выдернуло его из кровати – рядом с ней стоял штандартенфюрер Янкер.
   – Что случилось? – вопрос сам вырвался из горла.
   – Ничего, – ответил Янкер. – Просто герр Хильшер попросил меня разбудить всех арманов и пригласить на встречу.
   Бормоча проклятья на готском языке, знание которого Виллигут раздобыл из полувидений-полуснов о германском прошлом, он натянул на себя одежду. Вслед за штандартенфюрером вышел в коридор.
   В проходах замка было холодно, и ветер завывал за стенами, подобно стае голодных волков. Преодолевая сопротивление не желавших гнуться суставов, бригаденфюрер спустился во двор и сотню раз пройденным путем, мимо подставки Грааля, мимо картин, прошел в святая святых Шаунберга.
   Все уже были здесь, и все, за исключением Хильшера и фон Либенфельса, буквально лучившихся энергией, выглядели сонными. Хотя нет, оберстгруппенфюрер Дитрих, недавно прошедший Посвящение, смотрелся бодро. Но с него и спрос совсем другой, как с того, кто стал сверхчеловеком…
   – Садитесь, товарищи, – пригласил Хильшер и потер руки. Бывшего профессора явно одолевало нетерпение вроде того, что бывает у мальчишки, желающего похвастаться новой игрушкой перед приятелями.
   – И что, мы не будем соблюдать обычные формальности? – раздался полный иронии голос доктора Хирта. – Не будем взывать к Господам Земли?
   – Нет, – твердо сказал Хильшер. – Они и так явили нам благость, и нет смысла обращаться к ним.
   – Тем лучше, – пробурчал Ульрих Граф. – Быстрее закончим.
   – Боюсь, что вы неверно понимаете ситуацию, – очень мягко и вместе с тем свирепо улыбнулся Хильшер. – Это не конец, это начало новой эры!
   – Переходите же к делу! – не выдержал Виллигут, подумав, что склонностью к пустой болтовне истинный хозяин замка напоминает Гиммлера. Тот любил длинные и выспренные речи ни о чем.
   – Вы правы, – не стал спорить верховный арман. – Все вы знаете, сколь длителен и сложен процесс превращения человека в высшее существо. Более четырех часов мы тратим на то, чтобы из единственной куколки вылупилась бабочка сверхчеловека.
   По залу пронесся общий гул. Процесс Посвящения мало того, что отнимал большое количество времени, так еще и забирал массу сил у тех, кто помогал его осуществлению.
   – Но теперь, – улыбка Хильшера стала нестерпимо яркой и торжественной, словно у кинозвезды, – это все позади! Буквально час назад мы с Йоргом, – последовал кивок в сторону фон Либенфельса, – закончили апробирование совершенно нового варианта Посвящения. При его использовании время трансформации уменьшается в четыре раза и составляет всего час.
   – Каким образом вам удалось этого достичь? – спросил Хирт. – Ведь ни один из этапов из процедуры выкинуть нельзя.
   – Вы совершенно правы, – склонил голову Хильшер. – Но нам удалось добиться того, что их все можно будет осуществлять одновременно.
   – Таким образом, – сухим, каким-то деревянным голосом, проговорил Дитрих, – мы можем получать новых воинов в четыре раза быстрее. Так?
   – Совершенно верно! – многозначительно поднял палец верховный арман. – На настоящий момент у нас достаточно кандидатов на трансформацию. Их превращение может быть ограничено только объемом произведенной сыворотки, которой у нас даже в избытке.
   – Что же, – доктор Хирт прищурился, словно школьник, готовящий пакость приятелю. – Теперь мы им всем покажем!
   Взгляд доктора просиял довольством, а страшное лицо исказила радостно-хищная усмешка.
   – Но хотелось бы узнать подробности, – сказал Виллигут. – Сама по себе эта новость могла и подождать до утра.
   – Конечно. Сейчас все расскажу, – Хильшер кивнул. – Итак, слушайте…

   Нижняя Австрия,
   мост через реку Дерра к северу от Вены.
   30 июля 1945 года, 2:57 – 3:18
   Ночь была тиха, а прохладный ветер не давал часовым задремать.
   Охрана моста в связи с восстанием на юге велась по усиленной форме, и безопасность огромного сооружения обеспечивала рота автоматчиков. Не все из них, конечно, находились на боевых постах, но подходы к охраняемому объекту были надежно перекрыты. Тут ждали идущие с севера, из Чехословакии, составы с войсками.
   И первый из них появился из тьмы, дав о себе знать протяжным гудком и стуком колес. Ни один из часовых к этому моменту не передал сигнала тревоги, ни один не заметил ничего подозрительного.
   Поезд въехал на мост, добрался до его середины, и в этот момент ночь осветилась. Страшный грохот ударил по ушам часовых, а быки моста, толстые и надежные, начали разваливаться – один за другим.
   Над рекой понесся скрежет ломающегося железа, и мост медленно, словно во сне, начал рушиться. Первыми коснулись воды сорвавшиеся с платформ тяжелые танки, вслед за ними – состав. И последним, заставив реку вскипеть, а землю – вздрогнуть, рухнул сам мост.
   Те из часовых, что остались в живых, могли только смотреть на реку, превратившуюся в груду бетона и железа, медленно размываемую течением.

   Нижняя Австрия, город Амштеттен.
   30 июля 1945 года, 5:44 – 8:53
   Мотоцикл Петр бросил около трех часов ночи. Кончился бензин, и «Цюндапп» нашел успокоение в густых кустах. Разведчик спрятал машину так, чтобы с дороги ее не было видно, и двинулся дальше пешком.
   Ночь была прохладной, но ходьба согревала. К восходу солнца Петр прошел достаточно, но зато ноги начали гудеть. За это время он никого не встретил, шоссе выглядело пустынным, словно сердцевина Каракумов.
   Когда солнце высунулось из-за горизонта, в кронах деревьев по сторонам от дороги начали петь птицы. Под аккомпанемент их трелей разведчик вышел к Амштеттену, тому самому городку, с которого несколько дней назад началась неудачная разведывательная операция.
   Первой мыслью было обойти город стороной, но сил было мало, и капитан принял решение, за которое сам бы себя отдал под трибунал – идти напрямик. Причиной такого выбора стала мысль, что у безумцев из замка Шаунберг не так уж много войск и на такой маленький город их наверняка не хватит.
   Редкие прохожие на улицах бросали на чужака недоуменные взгляды, но этим все и ограничивалось. Никаких следов эсэсовцев в Амштеттене не наблюдалось, но, когда Петр миновал центральную городскую площадь, украшенную причудливой башенкой с часами, с запада донесся ровный гул моторов.
   Радлов остановился и прислушался, а когда понял, что звук нарастает, свернул в один из боковых переулков. Некоторое время шел быстрым шагом, а затем перешел на бег. И едва не сшиб какую-то женщину.
   Сумел затормозить в последний момент. Пригляделся к австрийке и понял, что ее лицо кажется знакомым.
   В голубых глазах жительницы Амштеттена тоже мелькнуло нечто вроде узнавания. Мгновение она смотрела прямо в лицо мужчине, затем смутилась и опустила глаза. И тут Петр вспомнил.
   – Эльза? – спросил он. – Это вы?
   – Да, – ответила она робко. – Что вы здесь делаете?
   – Бегу от нацистов, – ответил он спокойно, и тут вновь уловил рев автомобильных моторов, причем совсем недалеко. – Попадаться им на глаза мне очень не хочется. Вы не поможете мне?
   Сомнение овладело Эльзой лишь на миг. Она решительно тряхнула золотистыми кудрями и сказала твердо:
   – Пойдемте, я спрячу вас. Они не смогут вас найти.
   Петр последовал за ней, оглядываясь и думая, что в случае чего драться придется кулаками.
   Они дошли до дома Эльзы. Скрипнула, впуская гостя, обшарпанная и какая-то кривая дверь. Повернув вслед за хозяйкой, разведчик оказался в темном и коротком коридоре. Еще одна дверь – и они вошли в просторное помещение кухни. Разглядывать его у Петра не было времени, Эльза указала на квадратный люк в полу, украшенный большим металлическим кольцом, и сказала:
   – Сюда.
   – А ваши домашние? – спросил Радлов, с натугой поднимая люк. Из открывшегося отверстия пахнуло холодом.
   – Я сейчас живу одна, – ответила женщина. – Дети в деревне. Из наших – никто не скажет, что я увела вас. Когда будет можно, я вас выпущу.
   Петр спустился по шатающейся под ногами лестнице, и его обволокли запахи сырой земли и картошки. Люк вверху опустился, и разведчика охватила темнота.

   То время, что капитан просидел в погребе, показалось ему вечностью. Тьма немного рассеялась, и глазам предстал полумрак обширного подвала. Было тихо, лишь в углу что-то шуршало и скреблось, скорее всего, мышь.
   К тому моменту, когда наверху послышались легкие шаги, Петр ощущал, что насквозь пропах сырой землей.
   – Они уехали, – донесся приглушенный голос Эльзы. – Можете вылезать.
   После тьмы подвала свет, хлынувший из отверстия люка, показался до боли ярким, и Петр вынужден был прикрыть глаза. Выбирался и опускал крышку люка он практически на ощупь.
   Когда поднял веки, то хозяйка стояла рядом, и неожиданно Петр осознал, до чего она привлекательна. Подумал, что неплохо бы подкатить к ней, пригласить в кино… Эх, где оно, то кино?
   Эльза словно угадала его мысли и вновь опустила глаза.
   – Пойдемте на кухню, – сказала она. – Я вас накормлю.
   Кухня не могла похвастаться размерами, из радиоприемника доносилось женское пение. Мелодия была знакомой – одна из песен Эдит Пиаф, молодой французской певицы.
   Тут носа коснулся аромат жарящейся яичницы, и капитан понял, что на самом деле зверски хочет есть.
   – Вы – просто чудо, – сказал он, думая, что никогда не произносил комплимента настолько искренне.
   Эльза смутилась уже в третий раз за утро.

Глава 10

   Сегодня мировая история должна быть написана заново!
Альфред Розенберг, 1930

   Нижняя Австрия,
   окрестности города Ибс.
   30 июля 1945 года, 12:13–13:11
   Привычка к дальним пешим переходам, приобретенная за годы в разведке, в очередной раз выручила Петра. Ноги гудели, а от не совсем подходившей обуви на пятке появилась мозоль, но капитан упорно шагал вперед, с холма на холм, по направлению к Дунаю.
   Идею добраться до Вены по реке ему подсказала Эльза. Она даже назвала адрес в Ибсе, небольшом речном порту, по которому проживал ее бывший свекор, всю жизнь проведший на реке. Правда, пятнадцать километров от Амштеттена до Ибса разведчику пришлось преодолеть на своих двоих. Избегая дорог, ориентируясь лишь по положению солнца.
   Он взял немного левее и вышел на пустынный берег Дуная. Могучая река отражала бирюзу неба и была величаво спокойна, напомнив Петру родную Волгу. При воспоминании о доме Радлов скрипнул зубами и ускорил шаг.
   Город показался из-за поворота реки, чистенький и маленький. Суда, прилепившиеся к причалу, казались утлыми серыми лодчонками.
   Двигаясь так, чтобы постоянно укрываться за кустами, Петр подобрался почти к самым причалам. Только после этого вновь рискнул выйти к берегу. Отсюда хорошо смог разглядеть фигуру часового на крайнем дебаркадере.
   Капитан отступил и, обойдя по широкой дуге территорию порта, направился в сторону жилых районов. Квартал, где жили речники, нашел сразу – он начинался от самого порта, и висел над ним какой-то странный, особенный запах – то ли несвежей рыбы, то ли мокрой ткани.
   Чужак в районе, живущем своей, замкнутой жизнью, в мирное время вызвал бы подозрение и повышенное внимание, но в этот день на улицах не было никого. Ибс словно посетило моровое поветрие.
   Когда Петр постучал в калитку, за которой виднелся маленький домик с крышей из листового железа, то из глубин двора появилась большая овчарка. Она не рычала и не лаяла, лишь приоткрыла пасть, обнажив желтые двухсантиметровые клыки. Петр хмыкнул, даже отступил на шаг.
   – Сидеть, Ганс, – раздался сильный, резкий голос, и собака, как-то непокорно вильнув задом, все же уселась на желтую пыльную землю.
   Перед разведчиком оказался пожилой, но крепкий мужчина в полинялой рубашке защитного цвета и таких же брюках. Темные глаза смотрели сурово, а серебристая щетина на подбородке казалась металлической.
   – Чем могу быть вам полезен? – спросил он.
   – Герр Клаус, – чувствуя смущение, начал Петр. – Я от Эльзы…
   – Да? – поднял бровь старик. – Заходите.
   Он с грохотом отпер калитку, и Петр шагнул во двор. Овчарка поднялась, из зубастой пасти донеслось недружелюбное ворчание.
   – Место, Ганс! – рявкнул хозяин дома так, что разведчик едва не присел.
   Собака с недовольным видом закрыла пасть и потрусила куда-то за дом.
   – Так что вам угодно? – спросил старик, поворачиваясь к гостю.
   – Мне очень нужно добраться по реке как можно дальше на восток, – твердо сказал разведчик, глядя прямо в карие, цвета крепкого чая, глаза.
   – Это невозможно, – ни тени удивления не появилось на лице свекра Эльзы. – Причал охраняется. И вообще, зачем вам на восток?
   – Мне очень надо в Вену, – проговорил Петр. – Я думаю, советское военное командование будет вам очень благодарно и компенсирует возможные затраты.
   – Ну и дела, Эльза связалась с русской разведкой! – и старик захохотал, весело и открыто. Петру оставалось только молчать и ждать.
   Когда хозяин дома отсмеялся, то лицо его стало серьезным, а глаза колючими.
   – Вы уже слышали, что причалы охраняются? – спросил он. – Но если вам удастся обезвредить охрану, то я готов рискнуть. Мой катер заправлен, и в принципе, на ходу, так что – почему нет?
   – Сколько там часовых?
   – По-моему, двое, по одному на каждом из концов, – деловито ответил старик и неожиданно протянул руку. – Зови меня просто Клаус.
   – Ясно, – кивнул разведчик, пожимая мозолистую ладонь. – Петр.
   – Так будет лучше, – улыбнулся Клаус. – Ну что, сможешь избавиться от часовых?
   – Сколько времени нужно на то, чтобы отойти от причала и выйти за пределы видимости?
   – Отшвартоваться можно и за пять минут, – старик поскреб в затылке. – А разогнаться и отойти – еще десять-пятнадцать.
   – Я справлюсь. Легче было бы, конечно, сделать все ночью, но ждать столько я не могу. Вы готовы отправиться прямо сейчас? – Петр ощутил прошедшую по телу дрожь нетерпения.
   – Почему нет? – Клаус на мгновение задумался. – Только оденусь и возьму чего-нибудь из еды. Ганса я тоже не могу оставить. Так что дай мне полчаса на сборы. Посиди пока тут.
   – Хорошо, – кивнул Петр и уселся на небольшую скамеечку под ветвями акации.
   Над головой колыхались ветви, запах листвы навевал умиротворенность.

   Нижняя Австрия, город Вена.
   30 июля 1945 года, 13:57–14:26
   – Хайль! – приветствие застало бригаденфюрера Беккера врасплох.
   Бывший командир «Мертвой головы» устроился в бывшем кабинете коменданта Вены и изучал доносы, поступившие к настоящему моменту. В бумажках обнаружилось много интересного, и Беккер настолько увлекся, что даже прозевал появление в кабинете гостя. Когда возглас нарушил тишину, то в душе проклюнулось недовольство пополам с недоумением – кто посмел побеспокоить?
   – Хайль! – лениво ответил бригаденфюрер, поднимая голову.
   С порога кабинета на него смотрел Йорг фон Либенфельс, весь круглый и обманчиво похожий на пожилого булочника. Портили впечатление горевшие безумным пламенем глаза.
   Беккер поспешно встал.
   – Рад видеть вас, товарищ, – сказал он, воздевая руку. В формальной иерархии арманов фон Либенфельс стоял не выше бригаденфюрера, но реальная его власть, учитывая положение хозяина Шаунберга, места, где сам Беккер спасся от комиссаров, была гораздо больше.
   – И я рад, – кивнул фон Либенфельс без улыбки. – Вижу, что вы неплохо устроились.
   – Вполне, – ответил Беккер, жестом предлагая гостю сесть. – Вот, просматриваю донесения от наших друзей.
   – Хорошее дело, – одобрил фон Либенфельс, садясь. В руках у него обнаружилась тонкая кожаная папка с застежкой в виде руны Лебен [47 - Данная руна была эмблемой «Аненэрбе».]. – Но всю Вену вы освободить не смогли, так ведь?
   – Да, – Беккер напрягся. На мгновение его охватили подозрения, что фон Либенфельс прислан ему на смену. Такая мелочь, как отсутствие боевого опыта, не смутила бы верховного армана. – Русские дрались как бешеные и успели взорвать единственный мост. Но мы нанесли им большой урон.
   – Я думаю, что вы сделали все, что могли, – во взгляде гостя из Шаунберга не было гнева или раздражения, и бригаденфюрер несколько успокоился. – Но теперь настало время для других дел.
   – Для каких же? – Беккер позволил себе иронично улыбнуться.
   – Для очень важных, – фон Либенфельс не принял шутливого тона. Щелкнула застежка на папке, и на свет явилось несколько листков. – Для очищения города, для превращения его в истинный центр нордического мира!
   – От предателей? – уточнил бригаденфюрер. – Это уже выполняется, создана зондеркоманда…
   – Само собой, – прервал собеседника владелец замка Шаунберг. – Я говорю о другом. Вена, как истинно арийский город, средоточие духа германской нации, должна быть сейчас же очищена от всех построек, созданных руками недочеловеков.
   – Что? – на мгновение Беккер не поверил своим ушам. – Здания? Но ведь люди опаснее…
   – Такие мысли допустимы только для испорченного еврейской заразой человека! – фон Либенфельс вскочил. Глаза его пылали, рот кривился. – Люди? Что они – тлен и прах под сапогами арийских воинов! Расстрелять десяток тысяч предателей – дело нехитрое, гораздо сложнее уничтожить дух Содома, торжествующий в Вене. Сокрушить уродливые архитектурные творения, созданные представителями низших рас! Пока в святом городе есть хоть одно такое здание, мы обречены жить в вони, образуемой порчей удумов, пагатов и базиатов! [48 - Названия рас недочеловеков, по фон Либенфельсу.] Мы сможем обрести истинную арийскую духовность, только если сумеем одолеть дикость зверолюдей, замаскированную под архитектуру! Это ад, геенна вокруг нас, которая нуждается в уничтожении!
   Фон Либенфельса трясло, он вынужден был опереться руками о стол. На губах оратора пузырилась пена, и выглядел он самым настоящим эпилептиком…
   Приступ закончился так же внезапно, как и начался. Фон Либенфельс повалился на стул, хватая ртом воздух, а Беккер поспешно сказал, наливая воды в стакан:
   – Да, конечно, с этим нельзя не согласиться.
   Стакан был опустошен в два глотка. Эмиссар из Шаунберга немного успокоился.
   – Вот список зданий, которые должны быть разрушены в первую очередь, – сказал он, подавая Беккеру вынутые из папки листки. – Мы подготовили его на утренней медитации совета арманов. Поскольку тянуть время нельзя, я лично поспешил доставить его к вам, в Вену.
   – Ценю вашу заботу, – сказал бригаденфюрер, стараясь, чтобы в словах его не было иронии, взял листки и погрузился в чтение. Первая строка списка вызвала у него удивленное восклицание:
   – Собор Святого Стефана? [49 - Самый знаменитый и большой собор Вены, освящен в 1147 г.] – Беккер ощутил, как брови его поднимаются к волосам. – Так ведь венцы нас возненавидят, если мы причиним ему вред!
   – Думайте о будущем! О великом арийском золотом веке! – зло прохрипел фон Либенфельс. – Ради него можно пойти на все, даже на то, чтобы перетерпеть ненависть ограниченных людишек!
   Просмотрев весь список, в котором значились помимо прочего церковь Санкт-Мария-ам-Гештаде, здание парламента, ратуша, музей истории искусств и естественно-исторический музей, больница Штейнхоф – все довольно известные памятники архитектуры, Беккер хмыкнул.
   – Непросто будет воплотить планы в жизнь, – почесав в затылке, сказал он. – Понадобится огромное количество взрывчатки, да и вот опытных саперов – не так много.
   – Это сейчас самая важная задача! – чеканя каждое слово, сказал фон Либенфельс. – Привлеките солдат, танки, что угодно, но все эти здания должны быть стерты с лица земли в течение недели!
   – Ладно, – Беккер ощутил хорошую спортивную злость, что всегда возникала у него перед выполнением трудной задачи. – Я справлюсь. Совет арманов не будет разочарован.
   – Надеюсь, – очень тихо сказал фон Либенфельс, и на круглом его лице появилась зловещая усмешка.

   Нижняя Австрия,
   река Дунай чуть восточнее города Ибс.
   30 июля 1945 года, 14:37–14:45
   Петр стоял на носу небольшого суденышка, что шустро двигалось на северо-восток, следуя течению Дуная. Свежий речной ветер омывал лицо. Равномерно шумел старенький дизель, Клаус стоял у штурвала, уверенно держа его в мозолистых ладонях. Даже овчарка Ганс, привыкшая к тому, что на борту есть чужак, перестала скалиться и рычать, и улеглась на привычном месте у ног хозяина.
   Увести катер от охраняемой пристани оказалось много проще, чем думалось сначала. Часовой был только один, и тот практически дремал на посту. Петр подкрался к нему сзади и оглушил.
   Связанного немца спрятал в кустах, а сам поспешил к катеру Клауса.
   Старик возился там, отвязывая швартовы. Через десять минут на катере со странным для речной посудины названием «Адриатика» заработал двигатель, труба выплюнула облако черного дыма, и берег потихоньку начал удаляться.
   Но только когда Ибс скрылся за поворотом реки, Петр, который все это время был напряжен, как тетива лука, немного расслабился.
   – Что заскучал? – поинтересовался Клаус, смачно сплевывая за борт.
   – Да так, задумался, – ответил Петр, поворачиваясь к хозяину суденышка. – Пытаюсь догадаться, почему ваш катер носит такое имя.
   – Это старая история, – речник улыбнулся. В серой штормовке и фуражке с кокардой он выглядел строго и сурово настолько, что вполне смотрелся как командир крейсера, а то и линкора. – Суденышко это было построено аж в восемнадцатом году для разведывательных операций Австро-венгерского флота на Адриатическом море. В бою ему, правда, побывать не удалось, но название осталось.
   – Такое маленькое, – не поверил Петр. – И для моря?
   – Зато быстрое, – вздохнул старик. – Больше двадцати узлов [50 - Тридцать семь километров в час.], и это после тридцати лет службы. Да там, на Адриатике, в шхерах, скорость и маневренность значат куда больше размеров.
   – Ясно, – разведчик окинул взглядом холмистый, поросший лесом берег и спросил: – Сколько нам до Вены чапать?
   – Если все будет нормально, то часов пять, – ответил Клаус рассудительно. – Боюсь я за двигатель, правда. Но тут ничего не поделаешь. Остановить нас могут разве что в Кремсе, но это еще не скоро.
   Петр почесал в затылке и принялся смотреть на воду.
   По ней бежала мелкая рябь, смываемая, да и то лишь на некоторое время, волнами, которые создавал нос катера. С близкого расстояния Дунай не выглядел столь голубым, как издалека. Вода слегка отливала бурым, словно сталь, чуть тронутая ржавчиной.

   Нижняя Австрия,
   река Дунай западнее города Кремс.
   30 июля 1945 года, 19:19–19:39
   Интуиция не подвела старого речника. Двигатель катера на третьем часу работы надсадно кашлянул, а затем застучал, будто больное сердце. Клаус выругался, помянув черта и его бабушку, и бросился в моторный отсек, оставив у руля Петра.
   Разведчик держал штурвал осторожно, словно хрупкий прибор. Водить корабли ему ранее не приходилось.
   Стук вскоре стих, но вместе с ним замолк и двигатель. Когда хозяин катера появился на палубе, то лицо его было мрачнее тучи.
   – Все, – сказал он и сплюнул за борт. – Готово. Дальше только с помощью самой реки.
   С этого момента прошло два часа. Течение Дуная неторопливо несло кораблик мимо зеленых холмов, на которых селения встречались очень редко. Клаус возился в моторном отсеке, надеясь исправить повреждения, а Петр освоился у штурвала, легко удерживая катер на фарватере.
   Мир дышал спокойствием и безмятежностью. Лениво плескала вода, шумел ветер, перетаскивая по небу облака, похожие на февральские сугробы, и даже звук работающего мотора, донесшийся снизу по течению, не взволновал Петра. Чувство опасности заставил проснуться только вынырнувший из-за мыса стремительный серый силуэт.
   На носу чужого корабля торчала пушка.
   – Эй, Клаус! – крикнул Петр и в этот же момент разглядел на приближающейся посудине флаг.
   Сердце дернулось и едва не выскочило через горло. Хотелось вопить и прыгать: на корме бронекатера вился на ветру бело-синий флаг с красной звездой и серпом и молотом на белой части.
   – Наши, – прошептал Петр. – Наши.
   – Что такое? – спросил хозяин «Адриатики», появившись на палубе.
   Но разведчик не ответил. Он молча стоял и смотрел, как катер Дунайской флотилии, более чем троекратно превосходящий суденышко Клауса по размерам, подходит все ближе.
   – Кто такие? – раздался крик с носа бронекатера.
   – Капитан Радлов! – заорал в ответ Петр. – Венский гарнизон, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия!
   – Да ну? – удивились на бронекатере. – Вена отсюда далеко, а дивизия эта, как мы слышали, почти вся полегла, защищая город…
   Петр ощутил, что его словно ударили по голове чем-то тяжелым. Перед глазами поплыли темные пятна, по телу прокатилась волна слабости. Неужели сгинули все, с кем довелось пережить так много? Не раз уцелевшие в безнадежной ситуации, выжившие там, где выжить просто нельзя…
   – Я говорю правду, – с трудом ответил Радлов. – Пусть обо мне доложат коменданту Благодатову.
   – Мы сами знаем, что делать! – был ответ. Бронекатер подошел вплотную, и с него на палубу «Адриатики» соскочили несколько солдат морской пехоты. Металл загрохотал под их тяжелыми ботинками.
   Морпехи взяли на прицел Петра и Клауса, а голос с бронекатера велел:
   – Забирайтесь к нам. Там разберемся.
   Петр поднял голову. Его собеседник, что стоял у поручня, был немолод.
   – Возьмите этот катер на буксир, – сказал разведчик, глядя прямо в глаза командиру бронекатера. – Его хозяин помог мне выбраться с занятой фашистами территории, и катер – его единственное имущество.
   На лице офицера на миг мелькнуло сомнение, но быстро исчезло.
   – Ладно, – кивнул он, потом хмыкнул и покачал головой. – Забирайтесь к нам.
   Пока Петр перелезал с одной посудины на другую, матросы сноровисто закрепили буксировочный трос. Клаус, следуя за капитаном, тихо ругался. Ганс яростно скалил зубы.
   Один из матросов остался у штурвала, остальные взобрались на бронекатер, и лестницу быстро смотали. Корабль Дунайской речной флотилии заложил дугу, вода за бортами сердито забурлила. Потом ход выровнялся, и они взяли курс на восток.
   – Доставим вас к командованию, – сказал командир бронекатера, оказавшийся невысоким, на полголовы ниже Петра, – пусть оно разбирается, что тут да как.
   Разведчик кивнул и отвернулся. Радость встречи улетучилась, осталась ноющая горечь, появившаяся в сердце после известия о том, что немцы атаковали Вену. Не было желания даже узнать, как точно обстоят дела в столице Австрии и каких дел натворили добравшиеся туда недобитые эсэсовцы…

   Восточная Германия, город Потсдам.
   30 июля 1945 года, 20:15–20:42
   Дворец Цецилиенхоф – единственное здание в юго-западном пригороде Берлина, Потсдаме, оставшееся неповрежденным после штурма столицы Германии советскими войсками. Именно по этой причине оно было выбрано для проведения конференции о послевоенном устройстве Европы.
   За обеспечение безопасности союзных делегаций отвечал непосредственно маршал Жуков, главнокомандующий группировкой советских войск в Германии. После получения из Австрии тревожной информации о действиях нацистских диверсантов он велел удвоить численность охраны.
   Преодолевшая более пятисот километров оперативная группа «G» столкнулась в Потсдаме с хорошо организованной системой охраны. В ней можно было найти слабые места, но только после долговременного изучения. Времени и ресурсов на это у оперативной группы не было, и командир ее, гауптштурмфюрер Шмидт, принял решение о прямой атаке.
   Когда захваченная буквально час назад машина, ревя мотором, понеслась на ворота дворца, русские солдаты, их охранявшие, не растерялись и открыли огонь. Грузовик тем не менее врезался в ворота и взорвался.
   Покинувшие кузов за мгновение до взрыва девятеро сверхчеловеков, пользуясь всеми преимуществами собственных тел, ворвались на территорию дворцового комплекса.
   Добежать до главного здания смогли только трое, остальных скосил плотный огонь из пулеметов. Один за другим падали выкормыши подземелий Шаунберга на землю и умирали – тяжело, натужно.
   Трое выживших сумели попасть внутрь здания, где учинили настоящее побоище среди охраны. Но, несмотря на почти пять десятков погибших советских солдат, усилия оперативной группы пошли прахом – до Верховных Главнокомандующих ей добраться не удалось.

   Западная Германия, Гессен,
   город Франкфурт-на-Майне.
   30 июля 1945 года, 20:51–21:27
   Штаб генерала Эйзенхауэра, командующего американскими экспедиционными силами, находился в здании концерна «И. Г. Фарбениндустри». Производственные мощности этого, да и других крупных предприятий, не были разрушены во время опустошительных бомбежек. Хитрые американцы заранее рассчитали, что промышленность Германии удастся прибрать к рукам.
   Оперативная группа «H» проникла на охраняемую территорию с удивительной легкостью. Для этого были использованы неведомо как оказавшиеся в Шаунберге карты подземных коммуникаций Франкфуртского промышленного района.
   Вот только при выходе на поверхность немцам не повезло – они почти сразу столкнулись с патрулем. Тот был немедленно уничтожен, но далее оперативная группа действовала в условиях постоянного цейтнота, зная о том, что пропажа пяти рядовых и сержанта рано или поздно будет обнаружена.
   Последний из солдат патруля был убит не сразу, а после допроса. Он рассказал все о расположении штаба, о том, где живут офицеры, размещенные в коттеджах для инженеров предприятия.
   Заминировав штаб, оперативная группа атаковала коттеджи. На счастье генерала Эйзенхауэра, он в этот день отсутствовал, находясь в экспедиционной поездке. Но прежде чем опергруппа была истреблена, ее солдаты успели убить всех, кто оказался в зоне атаки.
   А спустя десять минут после того, как на территории завода «И. Г. Фарбениндустри» затих последний выстрел, здание штаба дрогнуло и с глухим гулом рухнуло, похоронив под обломками штабную документацию и еще несколько десятков человек.
   Несмотря на оперативность в тушении пожара, спасти не удалось почти ничего.

   Нижняя Австрия,
   город Вена, левый берег Дуная.
   30 июля 1945 года, 22:06–23:37
   Бронекатер, миновав излучину Дуная, повернул на юго-восток. Глазам предстала Вена, и, увидев ее, Петр сжал борт с такой силой, что металл под пальцами, казалось, прогнулся. Безупречно красивый в мирные дни город вновь стал таким, как в апреле – пораженным чумой войны.
   На юге, над правым берегом, словно ифриты из арабской сказки, поднимались веретенообразные столбы дыма. Мост, недавно соединявший берега, исчез, на его месте сиротливо торчали останки опор.
   – Вот зараза, – сказал Радлов. – Проклятые фрицы. Что же они так, а?
   До сих пор Петр не сознавал, насколько ему полюбилась Вена, город дивной и легкой архитектуры, в иные моменты более звучной, чем любая музыка. Чуть ли не каждое здание столицы Австрии было шедевром, и при этом очарование любой из улиц или площадей было особым, не похожим на другие. Город состоял из сотен оттенков красоты, был воплощением самого понятия «прекрасное», и видеть его покрытым лишаями ран было почти физически больно…
   – Давно это случилось? – спросил разведчик у командира катера, стараясь, чтобы его голос звучал ровно.
   – Что? – не понял речник.
   – Нападение немцев, – хмуро пояснил Петр. – Когда они напали?
   – Вроде как вчера ночью, – пожал плечами командир катера. После обмена радиограммами со штабом флотилии, из которой поступил приказ срочно доставить капитана Радлова в Вену, отношение его к пленнику переменилось с холодно-подозрительного на спокойно-доброжелательное. – Много наших там осталось.
   Последовал кивок в сторону правого берега.
   – Они сумели дойти до реки?
   – Да, и очень быстро, – командир снял фуражку, огладил седые волосы и вновь водрузил головной убор на место. – И наши саперы взорвали мост. Я как раз подобрал тут группу солдат и шел через Дунай, когда рвануло… Понятно, что это по необходимости, а все равно жалко.
   Петр так и стоял, разглядывая город, над которым потихоньку сгущалась тьма. Затем с причала бронекатер осветили прожекторами, и правый берег сразу пропал, растворился во мраке.

   Штаб особой группы войск, в который разведчика привезли прямо с причала, располагался в небольшом особняке в районе Штадлау. Встретил Петра бывший комендант, генерал-лейтенант Благодатов. На круглом лице его, усталом и осунувшемся, была написана искренняя, откровенная радость.
   – Вот уж не ждал, что ты вернешься! – сказал он, обнимая разведчика. – Думал, все – погиб капитан!
   – Нет, живой, товарищ генерал, – пробурчал Петр, чувствуя, что смущенно краснеет.
   – Пойдем ко мне в кабинет, – сказал генерал-лейтенант и, повернув голову к полковнику Перервину, который также присутствовал при встрече, добавил: – Иван Александрович, будьте добры, распорядитесь насчет чая.
   Спустя десять минут Петр сидел в кабинете коменданта и пил горячий крепкий чай, сладкий до вязкости. Генерал-лейтенант взирал на разведчика почти с отеческой нежностью.
   – Сейчас прибудет Конев, – сказал комендант, когда Петр звякнул подстаканником о стол. – И ты нам все-все расскажешь. Думаю, что от добытых тобой сведений многое будет зависеть.
   Дверь открылось, и в помещение шагнул маршал – собранный, сильный, суровый. Офицеры поднялись.
   – Добрый вечер, товарищи, – проговорил Конев, занимая единственный свободный стул. – Можете садиться.
   Петр впервые видел легендарного полководца вблизи, и тот произвел на него ошеломляющее впечатление. В каждом жесте и слове маршала чувствовалась спокойная уверенность в собственных силах. Воля, привыкшая встречать сопротивление и одолевать его, ломать собственной исполинской силой. Только такие люди, выкованные из материала крепче стали, могли остановить фашистов в сорок первом, когда они рвались к Москве, а затем разгромить и гнать до самого Берлина…
   – Докладывайте, товарищ генерал-лейтенант, – приказал Конев, нарушив ход мысли Петра.
   – Это капитан Радлов, – поспешно сказал генерал-лейтенант. – Был отправлен мной в разведку в район Линца двадцать пятого июля, связь с группой прервалась в тот же день. Я вам докладывал об этом. Сегодня взят на борт бронекатером Дунайской флотилии в районе Кремса.
   – Вот значит, как… – Конев бросил на Петра острый взгляд. – Очень интересно. И где вы провели пять дней, товарищ капитан?
   – В плену, товарищ маршал, – ответил Петр. – В замке Шаунберг, что находится на Дунае, чуть выше города Линц.
   – В замке? – На лице командующего Центральной группой войск отразилось искреннее недоумение. – Вы не ошиблись?
   – Никак нет, товарищ маршал, – глядя прямо в светлые и холодные глаза Конева, проговорил Радлов. – Наша группа была захвачена в плен у города Иннс, после чего на автомашинах нас доставили в замок.
   – Так что, центр нацистского мятежа расположен в Шаунберге? – поинтересовался комендант.
   – Так точно, – склонил голову капитан. – Именно в этом замке находится штаб восстания.
   – Докладывайте подробно, – приказал Конев, и глаза его сверкнули.
   – Есть, – сказал Петр твердо.
   Рассказ не занял много времени. Капитан сообщил о том, что в восстании участвуют специально подготовленные части, но умолчал о сыворотке, понимая, что после упоминания о сверхчеловеках его ждет в лучшем случае беседа с психиатром. Ни словечка не сказал о приборе под названием блуттер, о безумных идеях, владеющих умами эсэсовцев, о странных и мрачных ритуалах, что проводятся в замке.
   – Все ясно, – вздохнул генерал-лейтенант, когда Петр закончил. – Непросто будет покончить с ними.
   – Полностью согласен с вами, – мрачно кивнул маршал. – А кто возглавляет восстание?
   – Некто профессор Фридрих Хильшер, товарищ маршал, – сказал Петр. – Со мной лично общался также человек в погонах бригаденфюрера по имени Карл Мария Виллигут.
   – Совершенно неизвестные люди, – некоторая растерянность отразилась на лице Конева. – Среди высших чинов СС, если мне не изменяет память, людей с этими фамилиями вроде не было.
   – А из военных – бригаденфюрер Беккер, – потерев лоб, добавил Радлов.
   – Вот это уже интересно, – очнулся от задумчивости бывший комендант.
   Они с маршалом переглянулись, и Конев сказал:
   – Благодарю вас, товарищ капитан. Вы выполнили свой долг. Идите, отдыхайте. Форму вам выдадут новую, взамен этого…
   – Разрешите вопрос, товарищ генерал-лейтенант, – сказал Петр, вызвав недоуменный взгляд маршала. – А что с Клаусом, с тем человеком, которого подобрали со мной?
   Конев недоуменно посмотрел на Благодатова, и комендант поспешно ответил:
   – Катер его мы пришвартовали пока, жилье нашли. Соответствующие приказы я отдал. Все будет в порядке. Не беспокойтесь, капитан. Идите!
   Петр покинул кабинет генерал-лейтенанта в полном смущении. Несмотря на похвалу командования, чувствовал он себя отвратительно. Сердце терзало смутное чувство вины за то, что ушел, оставив своих солдат на растерзание фашистам…

   Нижняя Австрия,
   город Вена, правый берег Дуная.
   31 июля 1945 года, 8:37 – 9:23
   – Ну и высокий же он, – бригаденфюрер Беккер вынужден был придержать фуражку. Иначе головной убор с «мертвой головой» непременно бы свалился, когда бригаденфюрер пытался рассмотреть верхушку Восточной башни собора Святого Стефана, что терялась в сером утреннем небе.
   – Сто тридцать шесть метров, – подсказал штандартенфюрер Циклер.
   – Да, – покачал головой бригаденфюрер. – Знаю. С крыши Святого Стефана видна вся Европа [51 - Венская пословица.]. Когда он упадет, шуму будет очень много.
   – Все же, наверное, стоило расстрелять его из танков, – задумчиво сказал Циклер. – Ведь взрывчатки уйдет очень много.
   – Из танков мы бы стреляли по нему неделю, – ответил Беккер твердо. – Столько времени у нас нет. Еврейская зараза должна быть стерта с лица земли как можно быстрее!
   – А точно ли это строили евреи? – штандартенфюрер тоже задрал голову. – Вроде как земли германские, да и фюрер любил рисовать этот собор, насколько я знаю.
   – Фюрер во многом ошибался, – голос бригаденфюрера был мрачен. – И поэтому он потерпел поражение. Не будем повторять ошибок этого великого, но всего лишь – человека. Вы видели, Циклер, какие рисунки находятся на лестнице внутри этого собора? Ну, на той, что ведет к кафедре?
   – Никак нет, герр бригаденфюрер.
   – А я видел, – Беккер сморщился и с отвращением сплюнул. – Лягушки и ящерицы – мерзость!
   – И что? – штандартенфюрер явно не понимал. На лице его застыло задумчиво-недоуменное выражение.
   – А то, что это символы недочеловеческих рас, – бригаденфюрер ощутил, что злится, но не мог понять причину, и это злило еще больше, – чья участь – ползать по земле, словно ящерицам, и ютиться в сырости и грязи, как лягушкам! Такие изображения они применяли всегда, чтобы досадить германцам, исказить величие их духа!
   – А, тогда понятно, – Циклер кивнул, но без особой убежденности.
   – Все закончено, герр бригаденфюрер, – доложил подбежавший сапер.
   – Хорошо, ждите моего сигнала, – Беккер величаво кивнул, и сапер исчез, словно растворился в воздухе.
   Он почему-то медлил отдать приказ и никак не мог понять, почему обычная решительность оставила его. В бою Хельмут Беккер не боялся ничего, благодаря чему и прошел путь от рядового рейхсвера до генерал-майора войск СС, получил Золотой и Рыцарский кресты. Но громада собора давила на рассудок, заставляя колебаться и сомневаться в правильности выбранного решения.
   – И все же он красив, – проговорил штандартенфюрер. – Даже немного жаль.
   Беккер хотел одернуть подчиненного, но смолк, пораженный догадкой – ему тоже было жаль собор Святого Стефана, и именно поэтому он никак не мог отдать приказ. Подобное настроение было недопустимо для офицера СС, и бригаденфюрер ощутил растерянность и тревогу.
   – А это что? – спросил Циклер, показывая на круги и разной длины полосы, выбитые прямо на наружной стене, невысоко над землей.
   – Когда-то здесь был рынок, – услышал Беккер свой голос, словно доносившийся откуда-то издалека. – А на стене – меры для ткани и хлебов. Ткани отмерялись по длине, и любой покупатель мог потом подойти и проверить, а не обсчитал ли его торговец. И хлеб нельзя было печь меньше положенного диаметра…
   На мгновение бригаденфюрер замолчал. Только преодолев внутренний протест, смог заговорить вновь.
   – Быстрее прочь отсюда, Циклер, – прохрипел он. – Еврейская магия начинает действовать и на нас. Скорее!
   Они поспешно отошли от стен обреченного здания, пересекли улицу и свернули в небольшой проулок. Спустя десять минут заняли места на наблюдательном пункте, что разместился на безопасном расстоянии от собора.
   – Начинайте, – сказал Беккер и поднес к глазам бинокль. Странное наваждение прошло не полностью, и вид стройной башни, возносящейся к небесам, вызвал почти физическую боль.
   Земля вздрогнула, и до ушей долетел гул, глухой и низкий. Восточная башня Святого Стефана дернулась и начала крениться. На мгновение сравнялась по наклону с Пизанской, а потом завалилась набок, с возрастающей скоростью устремляясь вниз. Навстречу ей рвануло огромное облако пыли.
   Земля вздрогнула еще раз, словно бьющийся в агонии человек. Удар потряс, казалось, весь город. Бригаденфюрер был вынужден отпустить бинокль и опереться за стену, чтобы удержаться на ногах.
   Облако пыли поднялось выше и принялось увеличиваться. Оно напоминало странный гриб-дождевик, растущий чудовищно быстро и постоянно меняющий форму. После первого звукового удара треск и грохот гибнувшего здания воспринимались только в качестве фона.
   – Неплохо, – сказал бригаденфюрер. – Подождем еще десять минут, а потом сходим и посмотрим.
   Когда Беккер в сопровождении Циклера прибыл к собору, вид горы обломков, поднимавшейся выше третьего этажа, заставил его на мгновение онеметь. Подбежал гауптштурмфюрер-сапер, лицо его было грязным, словно он во время взрыва ползал по земле.
   – Все получилось, герр бригаденфюрер, – проговорил сапер, сверкнув улыбкой, особенно белозубой на фоне чумазого лица. – Правда, остался кусок Восточной башни, высотой метров в тридцать, но это, я думаю, мелочи…
   – Ни в коем случае, – оборвал подчиненного Беккер, может быть, даже с излишней резкостью. – Собор должен быть уничтожен полностью, превращен в груду хлама. И только после этого можно будет переходить к следующему объекту. Если вам нужны танки, я дам вам их.
   – Слушаюсь, герр бригаденфюрер, – сапер вытянулся, приложил руку к фуражке с черным кантом [52 - Цвет инженерных частей СС.].
   – Хорошо, что вы меня понимаете, – холодно кивнул Беккер. – Сколько зданий пострадало в результате взрыва?
   – Примерно четыре десятка, – отрапортовал гауптштурмфюрер.
   – Хорошо, – Беккер и зевнул. Дало знать о себе недосыпание.
   Сапер отдал честь, развернулся и убежал куда-то в клубы пыли.
   – Великое дело никогда не бывает простым, – напыщенно сказал бригаденфюрер Циклеру, чувствуя, что успокаивает, прежде всего, себя, и двинулся в ту сторону, где его ждала машина.
   В здании комендатуры надо будет позавтракать, после чего будет возможность час-другой поспать, чтобы с новыми силами приступить к очищению Вены от еврейско-большевистской заразы.

Глава 11

   Превыше всего я требую, чтобы правительство и народ максимально защищали расовые законы и беспощадно противостояли отравителю всех наций – международному еврейству.
Адольф Гитлер, 1945

   Нижняя Австрия,
   город Вена, левый берег Дуная.
   31 июля 1945 года, 9:35–10:44
   В сон ворвался тихий гул, словно от разыгравшейся за окном свирепой вьюги. Петр беспокойно заворочался и открыл глаза. В одно мгновение осознал, что находится он в тех местах, где вьюга бывает раз в пять лет, и уж точно – не в июле.
   Спал Радлов в маленькой комнатушке в здании штаба, переоборудованной под караулку. Другого места для ночлега вчера по позднему времени искать не стали, да и капитану было все равно.
   За несколько дней, что здесь находились солдаты, помещение пропахло табачным дымом так, что казалось, что кто-то постоянно курит в углу. Но крепкому сну Петра это не помешало. Не повредила ему и некоторая суета, неизбежно царящая в любом караульном помещении. Оказавшись на кровати, Радлов просто провалился в черную бездну, и вновь осознать себя ему помог тот самый загадочный гул…
   На стуле рядом с кроватью разведчик обнаружил новенький комплект капитанской формы, а на полу – сапоги. Несмотря на то что одежда довольно неуютно колола тело и вызывала некоторую неловкость, Петр с радостью в нее облачился. Ходить в штатском было гораздо неприятнее.
   Скрипя сапогами и поминутно одергивая мундир, он вышел в коридор, и только в этот момент обратил внимание на довольно громкие крики во дворе. Страха в голосах не было, лишь удивление.
   Гадая, что могло произойти, он бросился в конец коридора, к окну, выходившему на юго-запад, выглянул и обомлел. По ту сторону Дуная, где-то на Рингштрассе, поднималось к небу облако пыли, словно от взрыва исполинской силы.
   Радлов невольно поднял глаза к небу, ожидая увидеть там дальний бомбардировщик или иной самолет, с которого была сброшена бомба. Но небосвод над Веной был чист, и безмятежно плыли в голубизне ватные комья облаков.
   Посмотрев на город еще раз, Петр внезапно осознал, что в привычном пейзаже чего-то не хватает. Некоторое время ленивый со сна разум отказывался осознать случившееся, но когда понимание пришло, капитан едва не задохнулся от возмущения и гнева – исчез шпиль собора Святого Стефана…
   Не оставалось сомнений, что нацисты уничтожили его. Одно было непонятным – зачем? Для чего им понадобилось рушить древнее святилище? Петр отвернулся от окна и медленно побрел по коридору.
   – Капитан Радлов? – прозвучавший вопрос выбил разведчика из задумчивости, словно городошная бита – фигуру из чурок.
   В нескольких шагах стоял невысокий офицер. Погоны майора были на его плечах, тело выглядело мускулистым и плотным, глаза – синими и внимательными. Во взгляде, обращенном на Петра, читался вопрос.
   – Так точно, товарищ майор, – ответил разведчик.
   – Я – майор Косенков, с сегодняшнего дня – ваш командир, – пояснил незнакомый офицер, поведя рукой. – Приказ о вашем зачислении в специальную разведывательную группу уже готов.
   – Разрешите узнать…
   – Не разрешаю, – спокойно, но очень уверенно сказал майор. – Вы все узнаете на совещании, которое начнется, – тут Косенков взглянул на наручные часы, – через пять минут. Следуйте за мной.
   Петр поспешил за старшим офицером, впервые ощутив, что непозволительно долго спал. Накопившаяся усталость заставила провести на койке время, которое разумнее было потратить на утренний туалет и завтрак.
   В кабинет коменданта он вошел голодный и, как никогда, стесняющийся щетины на щеках. Последний раз брился еще в Шаунберге, в плену, где ему однажды утром принесли горячую воду. В последующие дни не было возможности привести себя в порядок, а вчера – просто не хватило времени.
   – Проходите товарищи, садитесь, – генерал-лейтенант Благодатов улыбнулся и указал на расставленные к приходу гостей стулья. На освобожденном от всех предметов столе были расстелены несколько карт.
   На одном из стульев сидел долговязый чернявый капитан. Он поднялся, приветствуя вошедших, а Петру протянул руку:
   – Томин.
   Петр пожал узкую и холодную ладонь, ответил коротко:
   – Радлов.
   Стул оказался неудобным, на таком если и захочешь – не расслабишься.
   Генерал-лейтенант осмотрел молчавших офицеров, и взгляд его за круглыми стеклами очков казался холодным и неподвижным, словно у рептилии. Обычного благодушия в глазах не было.
   – Товарищи офицеры, – сказал Благодатов. – Вы можете задавать вопросы и прерывать меня, не спрашивая разрешения. Вам предстоит исключительно опасное и сложное дело – рейд в тыл врага.
   Сердце Петра подскочило, словно испуганная мышь, и застучало чуть быстрее. Только что вернулся из тыла – и опять туда? Может быть, удастся выручить оставшихся в Шаунберге товарищей?
   – Майор Косенков назначается командиром специальной группы, – продолжал тем временем комендант. – А капитан Радлов и капитан Томин – его заместителями. Капитан Радлов побывал в тех местах, куда вам надлежит отправиться, и в некоторой степени знает местность.
   Петр ощутил першение в горле, и только оно помешало ему откровенно сказать о том, что из всей местности он знает разве что замок Шаунберг да дорогу от Линца на Ибс.
   – Задача вашей группы, общая численность которой будет чуть менее ста пятидесяти человек, – атаковать и уничтожить гарнизон замка Шаунберг, – генерал-лейтенант ткнул в точку на карте. – А вместе с ним – командование группировки противника.
   – Насколько велик гарнизон, товарищ генерал? – поинтересовался майор.
   – По оценкам капитана Радлова, – Благодатов бросил на Петра быстрый испытующий взгляд, – не более пяти десятков солдат. А капитан – опытный разведчик, его цифрам можно верить.
   – Позвольте напомнить, товарищ генерал-лейтенант, – сказал Петр спокойно, – что, вероятнее всего, это пятьдесят великолепно подготовленных солдат, каждый из которых стоит многих обычных бойцов. Штурмовать замок имеет смысл только при десятикратном превосходстве.
   Косенков с неприкрытым изумлением воззрился на Петра. Томин, похоже, принял участие в недавних боях за Вену и успел столкнуться со сверхлюдьми. В его взгляде удивления не было.
   – Странные вещи вы говорите, товарищ капитан, – заметил свежеиспеченный командир.
   – Вы, товарищ майор, просто еще не в курсе, – мягко остановил Косенкова Благодатов. – Противник использует солдат, подобных берсеркерам из скандинавских легенд. Они одурманены химическими стимуляторами, поэтому сильнее, выносливее и быстрее обычных бойцов, но, конечно, не настолько, как сказал товарищ Радлов. При первом столкновении с ними мы понесли значительные потери, но теперь мы знаем о возможностях противника, и у него не будет психологического преимущества.
   – Понимаю, – кивнул майор. – Но почему не уничтожить замок с воздуха?
   – Под ним обширные подземелья, которые нельзя разбомбить, – ответил генерал-лейтенант. – Кроме того – это ведь американский сектор оккупации, и бомбить его значит дать союзникам серьезнейший повод для протестов. Так что мы выбрали тихий вариант действий.
   – Способ доставки группы? – вмешался в разговор Томин.
   – По воде, – Благодатов вновь склонился над картой. – Быстроходные катера Дунайской флотилии высадят вас чуть восточнее Линца. Оставшиеся примерно сорок километров вам придется проделать пешком.
   – Когда планируется выступление? – поинтересовался Петр.
   Желание вступить в спор, доказать свою правоту в вопросе о том, что могут солдаты из Шаунберга, сменилось холодным безразличием. Капитан Радлов прекрасно понимал, что авантюра обречена на неудачу, и хорошо осознавал, что предотвратить ее он не сможет.
   – В двадцать три ноль-ноль, – ответил генерал-лейтенант. – На подготовку у вас чуть более двенадцати часов. Вы, товарищ капитан, – комендант посмотрел в сторону Петра, – от подготовительных мероприятий освобождаетесь. Вам надлежит прибыть к зданию штаба в двадцать ноль-ноль.
   – Есть, – кивнул Радлов, догадываясь, что ему просто дали время на отдых.
   – Вам же, товарищи офицеры, – Благодатов посмотрел поочередно на Косенкова и Томина, – придется хорошо поработать. План мероприятий у вас имеется, так что можете приступать. По всем вопросам – сразу ко мне. Задача ясна?
   Загрохотали отодвигаемые стулья.
   – Товарищ генерал-лейтенант, – сказал Петр. – Разрешите вопрос?
   – Разрешаю, – Благодатов поднял голову от бумаг.
   – Что взорвали немцы на том берегу? Неужели собор Святого Стефана?
   Лицо бывшего коменданта словно посерело, глаза посуровели.
   – Да, – проговорил он. – По нашим сведениям, они приступили к систематическому уничтожению памятников архитектуры. Наверное, понимают, что город им все равно не удержать, и стремятся как можно больше напакостить. Ничем иным подобное поведение объяснить невозможно.
   «Возможно, – подумал Радлов. – Если учесть, что командуют недобитыми эсэсовцами безумцы».
   – И что? – спросил он. – Мы ничего не можем сделать?
   – Выполняйте СВОЙ приказ, товарищ капитан, – сказал Благодатов устало. – А мы со своей стороны постараемся сделать все возможное, чтобы архитектурные чудеса Вены – достояние австрийского народа, да и всего мира – были спасены…

   Нижняя Австрия,
   город Вена, правый берег Дуная.
   31 июля 1945 года, 13:56–14:02
   – Пестзойле – Чумная колонна, – задумчиво сказал штандартенфюрер Циклер, разглядывая причудливое сооружение на перекрестке.
   – Именно, – кивнул Беккер. – По официальной версии, возведена в честь избавления города от чумы. На самом же деле болезнь, и это не имеет сомнения, наслали еврейские колдуны. И, празднуя свою победу, то есть смерть сотен и тысяч людей германской, высшей расы, они воздвигли этого урода.
   – Да уж, – протянул Циклер. – Одно хорошо, что разрушить колонну будет гораздо проще, чем собор. Там пришлось повозиться.
   При воспоминании о соборе Святого Стефана Беккер сморщился. Почти три часа после первого взрыва ушло на то, чтобы добить старое здание. Святилище упорно не желало превращаться в бесформенные развалины, и понадобились усилия саперов и даже танкистов, чтобы закончить дело.
   – Мы избавляем город от уродливых лишаев, – проговорил бригаденфюрер, ощущая крепнущую убежденность в собственной правоте. – От пошлых болезней. Будущая столица арийского мира должна быть построена заново, на месте, свободном от грязных наслоений прошлого.
   – Да, кстати, – штандартенфюрер оживился, – почему бы не обрушить колонну с помощью обычного троса? Привязать к танку и потянуть!
   – Нельзя! – ответил Беккер. – Еврейская магия может быть сокрушена только силой арийского оружия.
   Он резко смолк и махнул рукой. Офицер, торчавший из танкового люка, мгновенно исчез. «Тигр» ожил, внутри его чего-то заворчало, его мощное орудие выплюнуло пламя. Колонна дернулась, в стороны полетели куски мрамора и позолоты.
   Прозвучал еще один выстрел, и сооружение, не соответствовавшее нордическим представлениям о прекрасном, рухнуло. Заскрежетали камни, где-то за домами в панике залаяла собака.
   – Вот и все, – сказал Беккер, почти не слыша себя после выстрелов. – Теперь – ратуша.
   Пыль над могилой собора Святого Стефана давно развеялась, но солнце все равно почему-то светило как через туманную пелену.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   левый берег Дуная.
   31 июля 1945 года, 14:10–14:27
   – Сержант Болидзе! – Голос майора Косенкова разносился по двору, и со всех сторон ему вторило эхо. Для формирования специальной группе выделили огромный двор старой больницы, некогда засаженный тополями. От них к настоящему моменту остались только пеньки и валявшиеся на земле куски стволов. Остальное еще зимой сожгли в печах венцы.
   – Я, – из строя выступил широкоплечий низкорослый и очень носатый грузин. Блеснули острые, проницательные глаза.
   – Опыт разведывательных операций? – поинтересовался майор.
   Петр, сходивший в баню и побрившийся, стоял позади него, хотя вполне мог бы отдыхать. Но желание познакомиться с будущими соратниками оказалось сильнее, чем усталость.
   – Двадцать взятых «языков», – ответил Болидзе почти без акцента.
   – Очень хорошо, – кивнул Косенков и сделал какую-то пометку в списке. – Встаньте в строй.
   Откуда-то из-за крыш, с юга, докатился грохот пушечных выстрелов. Петр вздохнул, помрачнел, пришла мысль о том, что исчадия Шаунберга разносят по камешку очередное архитектурное чудо…
   – Рядовой Волков! – майор на звуки не отвлекся, а продолжил вызывать бойцов по одному. Здесь собрались лучшие разведчики и диверсанты, которых только смог отыскать Благодатов. Все они были заново обмундированы и вооружены, и командир знакомился с ними, желая узнать достоинства каждого.
   – Я, – шаг вперед сделал среднего роста парень с совершенно круглым, простецким лицом.
   На миг мысли Петра унеслись к Томину, занимавшемуся в данный момент погрузкой боеприпасов и прочего, что понадобится в рейде, на десантные катера.
   Майор о чем-то спросил солдата, получил ответ, и когда Радлов вновь прислушался, вызывал следующего.
   – Рядовой Волиньш!
   Из строя вышел типичный уроженец прибалтийских болот – высокий и нескладный, с жесткими чертами лица и светлыми глазами. Двигался он мягко, точно сытая кошка, а руки его выглядели достаточно толстыми, чтобы гнуть подковы.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   31 июля 1945 года, 16:08–16:51
   – Да славятся Господа Земли, и да пребудет с нами их благословение, – произнес Хильшер с обычной мрачной торжественностью.
   – Да славятся! – повторил Карл Мария Виллигут вместе с остальными арманами.
   Как всегда во время ритуала, душой его владела странная темная радость, счастье служения высшей, надчеловеческой силе, что преследует цели, лежащие далеко за гранями обыденного понимания. Ощущение это давало бригаденфюреру силы, и хотя он сам боялся себе в этом признаться, ритуалы стали для него чем-то вроде наркотика. Без них он начинал вспоминать о собственном возрасте и о болячках, неразрывно с ним связанных.
   – И чтобы сила их не скудела и вечно пребывала с нами, – нараспев проговорил верховный арман, – пожертвуем им по капле священной арийской крови.
   Виллигут взял лежавший на столе короткий кинжал с острым лезвием. Укола, как обычно, не почувствовал. Крови выдавил ровно столько, сколько необходимо. Когда маслянистая капля коснулась темной поверхности стола, бригаденфюрер ощутил, как по телу пробежала волна приятного тепла.
   – Приношение принято, – сказал Хильшер, тепло исчезло, сменившись бодрящей прохладой. Словно во внутренности закачали воздух, только что доставленный с альпийских вершин.
   Верховный арман с улыбкой оглядел сидевших за столом коллег, но взгляд его был холоден, как небо Антарктиды.
   – Хорошо, – проговорил он медленно, словно собираясь с мыслями. – Судя по рунам, что выпали при гадании, товарищ Беккер начал выполнять задачу, переданную ему Йоргом. А как дела у вас, Йозеф?
   – Очистка города от нечеловеческих элементов идет хорошими темпами, – проговорил оберстгруппенфюрер Дитрих. – За два дня выявлено и ликвидировано более двух тысяч существ, имеющих примеси еврейской крови.
   – Хорошо, – кивнул Хильшер. – Вы отлично справляетесь, но боюсь, что нам придется привлечь вас для другой задачи.
   – Для какой же?
   – Разведка сообщает, что в Баварии концентрируются американские войска, – верховный арман не выглядел встревоженным, в голосе его звучала безграничная уверенность в собственных силах. – И ваш военный опыт, оберстгруппенфюрер, пригодится нам для того, чтобы отразить возможное выступление.
   – Я готов, – кивнул Дитрих. На его застывшем, словно маска, лице не отражалось ничего. Он согласился бы даже в том случае, если бы Хильшер отправил его завоевывать Луну.
   Как и любой сверхчеловек, оберстгруппенфюрер был запрограммирован на безусловное повиновение арманам.
   – Тогда всю работу по очистке освобожденных территорий вы, Карл, возьмете на себя, – Хильшер повернулся к Филеру.
   – Как вам угодно, – сказал тот резко, не скрывая недовольства.
   Виллигут вполне понимал бывшего рехсляйтера. Проблема стояла исключительно сложная, и, чтобы решить ее, силы и упорство понадобятся воистину сверхчеловеческие.
   – Кроме того, вам ставится дополнительная задача, – Хильшер сделал паузу, и Карл Филер напрягся. – Отобрать тех жителей Линца, что смогут пройти Посвящение. Всех пришедших с Йозефом мы обработали, а новые солдаты нам необходимы.
   – Боюсь, что в одиночку я не справлюсь, – покачал головой Филер. – Мне понадобится помощь. Предлагаю сформировать специальную вербовочную команду во главе…
   – С бригаденфюрером Виллигутом, – закончил верховный арман и пристально глянул Карлу Марии в глаза.
   Виллигут бестрепетно выдержал этот взгляд и ответил без поспешности, сохраняя достоинство:
   – Я всегда рад помочь.
   – Хорошо, – Хильшер улыбнулся. – Я…
   Что он хотел сказать, так и осталось неизвестным. Мерную речь верховного армана нарушил эмоциональный выкрик фон Либенфельса. Хозяин Шаунберга до сих пор казался дремлющим и в этот момент неожиданно проснулся.
   – Прошу слова, прошу слова! – воскликнул он.
   – Э, пожалуйста, – на лице Хильшера отразились попеременно удивление и гнев, сменившиеся холодным выражением самоконтроля. – Говорите.
   Фон Либенфельс вскочил. Глаза его, как обычно, сверкали, а руками хозяин замка размахивал, будто уроженец острова Сицилия.
   – Да, наша сыворотка великолепна! – торопливо сказал он. – Она позволяет развить до предела заложенные в человеческом теле возможности – силу, выносливость, быстроту. Но стоит еще и помнить, что мы являемся потомками тех, кого привыкли звать богами! Многие столетия назад они существовали как наиболее ранняя и высшая форма жизни! Мы поняли, что…
   – Это нам известно, – послышался насмешливый голос доктора Хирта. – Но что из того? Боги выродились и исчезли.
   Фон Либенфельса буквально затрясло. Лицо его задергалось, изо рта полетела слюна. Несмотря на отталкивающую картину, исключительно трудно было его не слушать. Рваный, истеричный ритм речи притягивал внимание и в то же время усыплял рассудок. Виллигут и сам был хорошим оратором, но в очередной раз поразился мастерству коллеги-армана.
   – Да, выродились! – прокричал фон Либенфельс. – Но стоит помнить о том, что все их божественные способности происходили от обладания особенными чувственными органами, предназначенными для восприятия и передачи электрических сигналов! Именно эти органы наделяли их обладателей мощной способностью к телепатии и психокинезу! Мы потомки богов, – фон Либенфельс вещал, размахивая руками, – и чудесные органы атрофировались в рудиментарные гипофизарную и шишковидную железы, которые есть у каждого арийца!
   – И у неарийца тоже, – пробурчал доктор Хирт так, чтобы оратор его не услышал. – Я еврейских мозгов на всю жизнь насмотрелся.
   – Но! Но! – продолжал кричать хозяин Шаунберга. – Наша великая задача – вернуть эти способности арийцам как ближайшим наследникам божественного племени! И для этого нужна будет новая сыворотка, суперсыворотка, способная сверхчеловека превратить в бога!
   – И вы предлагаете начать изыскания по ее созданию? – уточнил Хильшер, нахмурив лоб. – Прямо сейчас?
   – Да! – яростно воскликнул фон Либенфельс. – Я немедленно готов приступить к работе. Только мне понадобится помощь доктора Хирта и ваша, вне всякого сомнения.
   – Хорошо, – верховный арман обвел присутствующих взглядом. – Если кто-то имеет сказать что-либо против предложения товарища Йорга, прошу вас.
   – Эта идея кажется мне совершенно безумной, – подал голос Феликс Дан, обычно молчавший на собраниях арманов. – Попытка вернуть божественное величие посредством сыворотки не может окончиться не чем иным, как провалом. Не лучше ли сосредоточить все усилия на создании новых солдат-сверхчеловеков? Ведь вскоре русские и их союзники обрушатся на нас всей мощью.
   – Вы не правы, Феликс. И не заставляйте меня думать, что вам подошла бы роба с нашивкой «В» [53 - От нем. «Blid» – дурак. Робы с такими нашивками носили слабоумные узники концлагерей.], – проговорил Ульрих Граф хриплым, словно у певца-шансонье, голосом. – Те твари, которые бегут перед нашими воинами, не отважатся атаковать. Но завоевывать весь мир обычными средствами будет слишком долго. Но если нам удастся получить бога, то мы сметем с лица земли еврейскую заразу большевизма и либерализма одним махом, в короткий срок!
   – Товарищ Ульрих совершенно прав, – Хильшер многозначительно кивнул. – Нет смысла застревать на муравьиной возне. Мы возьмемся за сотворение суперсыворотки и создадим ее. Арийский дух должен постоянно воспарять к новым высотам, мы обязаны творить дела, воистину достойные богов! Иначе так и рискуем навечно остаться просто людьми…

   Нижняя Австрия, город Вена,
   правый берег Дуная.
   31 июля 1945 года, 17:11–17:29
   Здание ратуши возвышалось прямо перед ними, обманчиво легкое, стройное. Гордо смотрели в небо пять остроконечных башен. Высокие стрельчатые окна казались глазами странного огромного существа. Часы на главной башне показывали точное время.
   Беккер сверил их со своим наручным хронометром швейцарского производства и не нашел расхождения.
   – Жить ей осталось не больше получаса, – сказал Циклер.
   – Именно, – кивнул Беккер. – Но я чувствую, как с каждым уничтоженным творением еврейских чернокнижников в городе становится легче дышать. Раньше не замечал того, что эти строения мне мешают, а вот теперь…
   – Да, мудрость арманов велика, – с благоговением проговорил штандартенфюрер. – Они сумели распознать коварное воздействие, скрытое в безобидных на первый взгляд зданиях!
   Бригаденфюрер промолчал. Вместо ответа повернулся и пошел прочь от здания. За спиной слышался стук сапог Циклера. На каждых три шага командира приходилось два его – сказывалась большая разница в росте.
   – Взрывайте, – отдал Беккер приказ саперам, которые выглядели неимоверно усталыми, словно все, уничтоженное за сегодняшний день, им приходилось разрушать голыми руками.
   Взрыв ударил по ушам, словно гигантские ладони. Ратуша подскочила, затрясла башенками, будто умирающее животное – лапами, а затем грузно рухнула сама в себя. Грохот и скрежет покатились в стороны.
   – Да, в древние времена строили крепче, – сказал Беккер философски. – Собор было уничтожить сложнее.
   – Просто это здание меньше, – пожал плечами Циклер.
   – Может, и так, – пожал плечами бригаденфюрер. – Пойдемте, штандартенфюрер. Следующий объект будет ликвидирован только завтра.
   Не торопясь, они направились к стоявшей в стороне машине.
   Под ногами хрустела каменная крошка, а с юга на город накатывались, обещая дождь, сизые облака.

   Верхняя Австрия, город Линц.
   31 июля 1945 года, 18:45–19:36
   От Шаунберга до столицы Верхней Австрии всего около пятидесяти километров, но Виллигуту этот путь показался вечностью. В кабине грузовика сильно пахло бензином, а на каждой колдобине пассажира подбрасывало так, что он едва не стукался головой о низкий потолок. Оставалось утешаться тем, что солдатам в кузове приходилось еще хуже.
   Когда грузовик, за которым следовали еще два, въехал в город, бригаденфюрер ощущал себя совершенно разбитым. Ныл копчик, бензиновое амбре вызвало сильную головную боль.
   Но пришлось преодолеть себя и сосредоточиться. Из портфеля Виллигут достал пачку бумаги – отчеты о проверке жителей города Линц на расовую чистоту. Чтение составляло некоторую трудность, но бригаденфюрер довольно быстро сумел освоиться с плясавшими перед глазами буквами и сказал шоферу:
   – На Фридлерштрассе.
   На этой улице, если верить информации офицеров, проводивших тотальную проверку горожан блуттерами, жило несколько мужчин, благодаря высокому проценту арийской крови способных пережить введение сыворотки.
   Когда грузовик, заскрипев тормозами, остановился, Виллигут вздохнул с облегчением и покинул кабину.
   В городе недавно шел дождь, и пахло на Фридлерштрассе мокрым асфальтом. Беззаботно чирикали воробьи, напоминая о том, что для них не существует войны. Вот только улица при появлении людей в форме СС опустела.
   На стук в нужную квартиру открыл представительный мужчина лет пятидесяти. Объемистое чрево выдавало в нем любителя пива, и дышал австриец с громким присвистом, словно прохудившиеся мехи. Маленькие бесцветные глазки смотрели злобно.
   – Что вам угодно? – поинтересовался он без особенного дружелюбия, с хрустом почесывая живот. – Нас же уже всех проверили?
   – Господин Херманн?
   – Ну да, – буркнул пузан. – И что?
   – Мы оказываем вам великую честь, – сказал Виллигут. – Вам предоставляется возможность послужить своему народу на поле боя.
   – Что? – толстяк скрежещуще рассмеялся. – Какое поле боя? У меня астма, меня в армию не брали никогда.
   – Ваши болезни не помешают, – улыбнулся бригаденфюрер. – Один укол, и вы от них избавитесь. Навсегда. Станете вновь молодым и сильным.
   – Вы точно это обещаете? – В глазах Херманна зажглось неверие, смешанное с надеждой.
   – Слово офицера, – сказал Виллигут.
   – Хорошо, я иду, – толстяк поспешно кивнул, и лицо его исказила хитрая улыбка. Он явно надеялся, что, получив силу и здоровье, сбежит от эсэсовских добродетелей.
   «Как же, рано обрадовался, – думал бригаденфюрер, спускаясь по лестнице вслед за кандидатом в сверхчеловеки. – После Посвящения ты и думать забудешь о неподчинении. А твоя сила и ловкость будут служить только нам, точнее – всему германскому народу».
   Следующий кандидат оказался пятнадцатилетним юнцом. Он открыл дверь, и прыщи на его коже стали багровыми от ужаса, когда молодой человек увидел офицера СС.
   – Йозеф Штрудер? – успел спросить Виллигут, но тут вместе с запахом вареной капусты появилась мать отрока. Отодвинув чадо в сторону, она сурово поинтересовалась:
   – Зачем явились?
   – Нам нужен ваш сын, фрау, – вежливо сказал бригаденфюрер, хотя понял, что без принуждения здесь обойтись не удастся.
   – Не отдам! – взвизгнула женщина, заслонив отступившего в глубь квартиры паренька собой. – Он мой!
   – Ваш сын послужит великому делу возрождения Рейха, – напыщенно проговорил Виллигут, давая знак солдатам.
   – Да пошел он к чертям, этот… ай!
   Из уважения к арийской крови фрау просто отодвинули в сторону, а молодого человека очень аккуратно схватили и быстро связали. Спустя пару минут он покидал квартиру, пребывая в горизонтальном положении на плечах солдат.
   Виллигут развернулся, чтобы последовать за подчиненными, но тут мамаша вцепилась ему в рукав.
   – Герр офицер, герр офицер, – послышался плаксивый голос. – Отпустите моего Фрица! Я что угодно для вас сделаю, только отпустите его…
   – Не могу, – очень спокойно ответил бригаденфюрер, освобождая рукав. – Я выполняю свой долг.
   Он зашагал вниз по лестнице, а женщина побежала за ним по грязным ступенькам, и голос ее не смолкал ни на мгновение.
   – Ну что вам мой мальчик? – причитала она. – Он же слабый… Отпустите, отпустите его… Йози, мой Йози… Как я без него? Герр офицер, проявите жалость к бедной матери… у меня же больше нет никого!
   Когда Виллигут забирался в кабину грузовика, в кузов которого погрузили связанного мальчишку, она попыталась поцеловать сапог бригаденфюрера. Но арман отстранился и сказал с максимальной твердостью:
   – Спокойнее, фрау. Вашему сыну выпала великая судьба – сражаться за светлое будущее арийской расы! Я бы на вашем месте гордился!
   – Что за надоедливое существо! – бросил он шоферу, когда грузовик сдвинулся с места.
   Тот кивнул и принялся сосредоточенно крутить руль.
   Судя по крикам, некоторое время женщина бежала за машиной, затем вопли стихли. Виллигут высунулся в окошко. Когда грузовик повернул, ему стала видна фигура, лежавшая на сыром асфальте.

   Нижняя Австрия,
   город Вена, левый берег Дуная.
   31 июля 1945 года, 22:57–23:30
   Прокатившаяся над Веной гроза унеслась к северу, оставив арьергард из туч – на небе, и мелкий дождь на земле. Шуршащим пологом он навис над рекой, скрыв противоположный берег. Помимо неудобств, такая погода имела и неоспоримое преимущество – позволяла не очень сильно беспокоиться о маскировке.
   Петр, защищенный от дождя плащ-палаткой, стоял на причале в компании Косенкова и Томина. Майор нервно курил, пытаясь уберечь папиросу от сырости, и на лице его, слегка подсвеченном, отражалось волнение. Ждали Конева, который хотел лично проводить солдат на боевое задание.
   Сам же Петр был спокоен, как каменная глыба. Предстоящий рейд совсем его не волновал. Мерзкая погода, наилучшим образом подходившая для диверсий, скорее даже поднимала настроение. А нервозность майора была капитану совершенно непонятна.
   Косенков выругался и отшвырнул сигарету. В тот момент, когда точка оранжевого пламени с шипением погасла, коснувшись мокрых досок, до слуха офицеров донесся рев автомобильного мотора.
   Сквозь пелену дождя пробился тусклый свет фар, и они, не сговариваясь, двинулись машине навстречу. Под ногами чавкали лужи, и даже плащ-палатка не до конца спасала от сырости.
   Щелкнула дверь, и маршал Конев выбрался из машины. Он ответил на приветствие офицеров и с властными нотками в голосе спросил:
   – Ну, где солдаты?
   – Ждут вас, – ответил Косенков. – Прошу сюда.
   В сыром мраке здание, бывшее до войны складом, высилось загадочным монолитом. По причине затемнения из окон не пробивалось ни единого луча света. Изнутри доносились взрывы хохота и гул разговоров, тянуло табачным дымом.
   Когда Конев распахнул дверь, все мгновенно стихло. Диверсанты, в зеленых маскхалатах, похожие, как близнецы, вытянулись перед начальством по стойке «смирно».
   – Вольно, – окинув бойцов взглядом, сказал маршал. – Я не задержу вас надолго, но несколько слов все же скажу.
   Он помолчал, собираясь с мыслями. В тусклом свете ламп лицо Конева казалось желтым, словно у больного желтухой. Под глазами залегли тени усталости, глаза мрачно блестели.
   – Солдаты, – начал маршал, – все мы думали, что война закончилась еще в мае, когда были разгромлены гитлеровские полчища. Но мы ошиблись. Злобная гадина фашизма вновь поднимает голову, намереваясь вонзить ядовитые зубы в шею освобожденных народов Европы! Да, после почти трех месяцев мира непросто воевать, трудно заставить себя вновь рисковать. Но это необходимо! Вновь горят дома, гибнут люди, все вы видели сегодняшнее злодейство нацистов – уничтожение собора Святого Стефана. Пользуясь достижениями немецких ученых, подлый враг тщится восстановить господство над свободолюбивой Австрией! Все наши силы брошены сейчас на борьбу с врагом, но успех в значительной степени зависит от вас. Именно вашему отряду выпала наиболее почетная и сложная задача – ударить врага в самое сердце, поразить центр мятежа. И я надеюсь, что в этот трудный час, в противостоянии с противником, превосходящим вас, вы сможете проявить все лучшие черты советского солдата. Пусть кричат нацисты, что вырастили сверхчеловека! Он – ничто по сравнению с нами, советскими людьми! Кто еще способен на такое мужество, на такие подвиги? Никто. Я верю в то, что стойкость, упорство и вера в победу помогут вам беспощадно поразить врага и успешно выполнить задачу!
   Конев вновь замолчал, обвел бойцов взглядом, в котором светилась почти отеческая доброта.
   – Удачи вам, – проговорил он. – И возвращайтесь с победой, обязательно возвращайтесь.
   Маршал повернулся к Косенкову, бросил устало:
   – Начинайте погрузку!
   – Есть! – козырнул тот и рявкнул: – Первый взвод – за мной!
   Второй взвод вывел во мрак Томин, третий – Петр. Когда проходил мимо маршала, тот кивнул капитану и ободряюще улыбнулся.
   Пятьдесят метров пути по сырому причалу, и из мрака выступил приземистый силуэт бронекатера. Пушка в танковой башне, пулеметы и достаточное количество пространства на палубе, чтобы разместить пять десятков солдат.
   Сходни под ногами скрипели и качались, вызывая сомнения в собственной крепости. Но командир бронекатера встретил Петра улыбкой, как старого знакомого, хотя первый раз они увиделись чуть более суток назад, на фарватере Дуная.
   – Все на борту? – спросил командир.
   – Все, – ответил Петр.
   – Тогда отдать швартовы.
   Из тьмы позади донесся шум пенящейся воды – на самом тихом ходу отчаливали другие катера. Задрожала под ногами палуба, за кормой принялся месить воду винт.
   Когда с прошедшего мимо катера мигнули фонарем – следуйте за нами, кораблик слегка вздрогнул и начал сдвигаться влево. Берег потихоньку отплывал назад. Через пару минут он превратился в черное пятно, а затем вообще исчез. Предстояло почти двести километров пути по реке, на которой только фарватер очищен от мин.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   1 августа 1945 года, 1:35 – 1:59
   В подземелье было холодно.
   Виллигут ощутил озноб, еще только спускаясь в лифте, а затем он все усиливался, пока не превратился в настоящую дрожь. Некоторое время бригаденфюрер с ней боролся, а затем прекратил, позволив телу расслабиться.
   В первый момент волной накатило тепло. Но ожидаемого комфорта оно не принесло. Толща скалы над головой, казалось, давила, и хотелось наверх. Но интерес гнал Виллигута вперед.
   В комнате лабораторного отсека его встретил фон Либенфельс. Он сидел на стуле и читал какую-то рукопись. Лампочка горела ярко, но, несмотря на это, буквы на страницах выглядели похожими на насекомых. Виллигут даже на миг удивился – и почему они не разбегаются?
   Наваждение, вызванное, должно быть, усталостью, сгинуло вместе с первыми словами фон Либенфельса.
   – Что, пришли полюбоваться на нашу работу? – поинтересовался хозяин замка, отложив рукопись на стол. Листы протестующе зашуршали, словно не желая лежать без дела.
   – Совершенно верно, – Виллигут ощутил, как губы его растягиваются, формируя улыбку. – Интересно посмотреть, что вы сделали с человеческим материалом, что я вам привез.
   – Большую часть его у меня забрали, – сказал фон Либенфельс, вставая. Пахло от него кофе, а на медицинском халате были заметны темные пятна, – для обработки традиционным методом. Приходится вести исследования с тем, что есть. Пойдемте.
   Дверь, около которой стояли двое охранников, открылась, впуская арманов собственно в лабораторию. Здесь было темно, витал сильный запах реактивов. Фон Либенфельс щелкнул выключателем, и свет нескольких ламп озарил помещение.
   Тут стояли десять коек и стол, похожий на операционный. Вдоль стен блестели стекла шкафов, наполненных разнообразными медицинскими принадлежностями.
   – Вот они! – фон Либенфельс потер руки, а во взгляде его, обращенном на людей, пристегнутых к койкам широкими ремнями, отразился хищный интерес. Такой бывает у энтомолога при виде занятной бабочки, насаженной на булавку.
   Первый из подопытных был мертв. Лицо его чудовищно раздулось и посинело, язык вывалился.
   – Что, неудача? – спросил Виллигут, разглядывая труп.
   – Да, – сокрушенно покачал головой фон Либенфельс. – Неверно подобранное сочетание рун.
   На табличке, привешенной к шее покойника, была изображена сложная комбинация из рунических знаков.
   – И много у вас таких неудач? – поинтересовался бригаденфюрер, разглядывая следующую койку. На ней лежал тот самый толстяк, что страдал астмой. Сейчас его дыхания не было слышно, а лицо подергивалось, словно ему снились страшные сны.
   – Трое, – ответил фон Либенфельс. – Еще трое, скорее всего, умрут к утру. Остальные – пока непонятно. Мы ввели всем им одну разновидность сыворотки, и изменили только трансформирующие руны. Если эта серия будет провальной, то понадобится еще десяток подопытных.
   – Уж постарайтесь, чтобы она была успешной, – сказал Виллигут с улыбкой. – А то мне опять придется ехать в Линц.
   Ответом ему стал искренний, раскатистый смех.

Глава 12

   …арийцы Центральной Европы – все тевтонские народы, включая немцев – осознав Принцип Диады, развивали духовное и физическое как неделимые и равные категории – и таким образом сохранили не только этническую индивидуальность, но и свободу в целом. Владея обеими из указанных категорий, они могли удерживать и сохранить свою подлинную арийскую касту Арманов как священнический класс, в отличие от других остальных народов земли.
Гвидо фон Лист, 1908

   Верхняя Австрия, берег Дуная примерно
   в пятнадцати километрах ниже города Линц.
   1 августа 1945 года, 5:12 – 5:47
   Над Дунаем висел серый утренний туман, плотный, словно мешковина. Плескалась вода о борта, да легкий шум доносился чуть спереди и справа по борту – там высаживались на берег первый и второй взводы. Птицы, обычно приветствующие приближавшийся восход дружным пением, молчали. Туман тоже действовал им на нервы.
   Осталась позади бессонная ночь, проведенная на палубе, под дождем. Он стих только полчаса назад, и бойцам, чтобы никто не простудился, пришлось выдать по сто фронтовых грамм.
   Петр выпил бы и сам, но, не желая притуплять чувства, отказался. Будучи трезвым, Радлов мучился праздным беспокойством – а вдруг вышла ошибка с координатами и там, за туманом, – не пустынный лесистый берег, а поселок или город? Пусть даже без немецкого гарнизона; длинные языки не остановить…
   Тяжелая рука опустилась Петру на плечо, заставив его вздрогнуть. Он обернулся и оказался нос к носу с командиром бронекатера.
   – Сейчас будем высаживаться, – сказал тот тихо. – Я подойду к берегу, как смогу близко. Ну а дальше вам придется прыгать в воду.
   – А глубина какая? – поинтересовался Петр.
   – Метр, может, чуть больше, – ответил командир бронекатера и отправился в сторону рубки, что проглядывала сквозь туман.
   Катер вздрогнул и на самом малом ходу двинулся вперед. Спустя мгновение судно сотряс мягкий толчок – днище вошло в соприкосновение с речным дном.
   – Солдаты, – скомандовал Петр, стараясь особенно не орать. – По отделениям, через нос, покинуть корабль. Оружие держать над головой!
   Солдаты по трое-четверо проходили мимо капитана, а он внимательно разглядывал их лица, пытаясь уловить настроение. Диверсанты один за другим скрывались за бортом, откуда доносились громкие всплески, словно била хвостом по воде крупная рыба.
   Когда Петр остался на палубе один, к нему вновь подошел командир бронекатера.
   – Возвращайтесь, – сказал он, пожимая разведчику руку. – Мы ведь не придем за вами без сигнала. И я надеюсь, что вы его подадите.
   – Обязательно, – ответил Петр.
   Он спрыгнул с борта, подняв автомат как можно выше. Вода Дуная оказалась неожиданно холодной, и когда она хлынула в сапоги, Радлов раздраженно зашипел.
   Ноги мгновенно погрузились во что-то мягкое, скорее всего – в песок. Чтобы не провалиться глубже, Петр торопливо побрел вперед, к берегу. Катер за спиной заурчал двигателем и канул в туман.
   Когда под сапогами зашуршала трава, Петр с облегчением вздохнул и тут оказался схвачен за руку появившимся из тумана Томиным.
   – Пойдем, – сказал тот торопливо. – Косенков зовет.
   Булькая водой в сапогах и ощущая себя так, будто нацепил на ноги пару ведер, Петр последовал за Томиным. Майор встретил их, сидя на поваленном дереве с расстеленной на коленях картой.
   Светлые усы его блестели, обильно смоченные туманом.
   – Присаживайтесь, товарищи, – сказал он и широким жестом указал на места рядом с собой.
   Петр с сомнением покосился на склизкий от влаги ствол, но ослушаться командира не решился. Сел и сразу пожалел об этом – штаны на заднице очень быстро пропитались водой, и седалище стало мерзнуть.
   Косенков тем временем принялся излагать подробности будущего перехода.
   – Мы сейчас находимся вот здесь, – толстый палец майора, похожий на белую сосиску, ткнул в точку на карте в небольшой излучине Дуная. – Замок, по сведениям товарища капитана, расположен примерно тут…
   Палец майора совершил изрядный скачок на запад, миновал кружок с надписью «Linz». Остановился в самой середине пустынного района, отмеченного однообразной штриховкой «леса».
   – Так точно, – кивнул Петр. – Примерно в этом районе. Где-то к северо-востоку от Эффердинга.
   – Расчетная дальность перехода – пятьдесят километров, – Косенков задумчиво оглядел подчиненных. – Это много часов непрерывной ходьбы. На позицию для переправы нам надлежит прибыть не позднее полуночи, чтобы форсировать Дунай в ночное время.
   – Так точно, товарищ майор, – сказал капитан Томин и почесал щеку. – Разрешите вопрос?
   Косенков вопросительно поднял брови.
   – Нельзя ли было высадить нас на другой стороне реки?
   – По южному берегу мы бы не прошли, – спокойно ответил майор. – Он заселен в пять раз более плотно – деревня на деревне, дорога на дороге. А здесь у нас только одно серьезное препятствие – железная дорога Линц – Фрейштадт. Да и то, скорее всего, недействующая. Но перейдем к делу. Вы, товарищ капитан, – и Косенков посмотрел но Петра, – возглавите передовой дозор, а вы, – последовал взгляд в сторону Томина, – арьергард. Боковое охранение на моей совести. Следовать строго вдоль береговой линии, по возможности – через участки леса и кустарников. Задача ясна?
   – Так точно, – хором ответили капитаны.
   – Тогда выполняйте.
   Петр поднялся, при этом штаны радостно чмокнули, расставаясь с сырой древесиной. С востока, словно по сигналу, начало пробиваться пока еще робкое желтое зарево, ветер нес запахи листвы.
   Начинался новый день.

   Верхняя Австрия,
   дорога Пассау – Эффердинг.
   1 августа 1945 года, 5:23 – 5:55
   Дитрих давно не чувствовал себя таким молодым и сильным.
   Словно вернулись славные двадцатые годы, когда Зепп был личным охранником великого Гитлера.
   Как всегда при мыслях о вожде, нахлынула ярость. В свое время Зепп поклялся отомстить тем, кто сгубил фюрера, но пока не было возможности ее исполнить. Тогда владевшие им чувства были сильными и яркими, но сейчас, после Посвящения, они выглядели бледно и как-то слабо.
   В этот раз оберстгруппенфюрер успокоился буквально через минуту.
   Сейчас у него имелась другая задача. Дитрих мог бы сам и не идти в рейд, возложив исполнение на подчиненных, но оберстгруппенфюрер хотел проверить новые возможности тела в серьезном деле, в настоящей схватке.
   Американские войска вошли на территорию Австрии вчерашним вечером, но двигаться вперед ночью не стали, заняв всего лишь несколько приграничных городов.
   Всю ночь неутомимые разведчики Дитриха собирали информацию, используя для этого пленных. Брать их из часовых и даже офицеров оказалось легче легкого. К четырем часам утра оберстгруппенфюрер точно знал, где размещены американские танки, где – командиры и штабы.
   Утренняя операция должна была стать блистательным завершением недолгой, но тщательной подготовки. Вероятность провала Дитрих даже не рассматривал. Как может сорваться план, разработанный и осуществляемый представителями высшей расы?
   Он еще раз посмотрел на часы; минутная стрелка касалась стилизованной под готику цифры «6». Когда она встала строго вертикально, оберстгруппенфюрер вскочил и бросился вперед. За спиной послышался тихий топот – подчиненные последовали за командиром.
   Точно в этот час по всей линии от Пассау до Зальцбурга оперативные группы, составленные из сверхлюдей, должны были атаковать американские части. Дитрих не сомневался, что они выполнят приказ. Исполинскому механизированному дракону, протянувшему хищные лапы с запада, следовало отрубить голову и когти именно этим утром.
   И это будет сделано.
   Часовой был снят еще пятнадцать минут назад, и оперативная группа без помех проникла в расположение американской части. Большая часть солдат свернула туда, где за домами виднелись тяжелые туши «Першингов» и «Шерманов». Остальных Дитрих повел к домам, занятым офицерами.
   Они миновали легкий бронеавтомобиль «Грейхаунд». Один из бойцов на бегу бросил в приоткрытый люк гранату. Железная болванка брякнула обо что-то и взорвалась с жутким грохотом. Обернувшийся оберстгруппенфюрер увидел, как легкую восьмимиллиметровую броню буквально вспучило.
   И в этот момент поднялась суматоха.
   Часовой, охранявший двухэтажный домик штаба, успел поднять оружие, но кто-то снял его короткой очередью. Когда же оберстгруппенфюрер добежал до порога, из двери начали выбегать солдаты. В глазах их была паника, а «Томпсоны» в руках дергались, точно припадочные.
   Дитрих легко, используя возможности преображенного Посвящением тела, ушел от очереди и ударил оказавшегося рядом американца ребром ладони по шее. Хрустнули позвонки, и мертвый солдат мешком осел на землю, а оберстгруппенфюрер оказался в коридоре.
   И тут же упал, чтобы увернуться от выстрела. Судя по выкрику, прилетевшему из-за спины, кто-то из соратников сделать этого не успел. Падая, Дитрих нажал на спусковой крючок. Штурмовая винтовка «StG-44» – творение Гуго Шмайссера, забилась в его руках, спешно выплевывая содержимое стального брюха. Фигуры, видневшиеся в конце коридора, принялись дергаться и падать.
   Перекатившись, оберстгруппенфюрер вскочил и резким движением сменил магазин. Из-за спины его, чтобы не снижать скорость групповой атаки, выскочили двое и понеслись вперед, словно нападающие волки.
   Дитрих же принялся методично вышибать двери, проверяя помещения на первом этаже. В первой комнате обнаружился спертый воздух, свидетельствующий о том, что здесь спали несколько человек; но сейчас тут было пусто.
   В другом помещении возле рации оказался перепуганный радист. Одной рукой он держал пистолет, а другой – крутил верньеры, пытаясь наладить связь. Оберстгруппенфюрер навел ствол на белобрысый затылок и, прежде чем американец успел что-либо сообразить, нажал курок. Раздался грохот выстрела, и то, что осталось от радиста, рухнуло под стол, а рацию запятнали багрово-серые брызги…
   Оскалившись, Дитрих побежал дальше. Он чувствовал себя львом среди овец, быстрым, сильным и смертоносным.
   На втором этаже рванула граната, затем еще одна. С улицы донеслись беспорядочные вопли. Завелся и сразу смолк мотор, заглушенный мощным взрывом. С лестницы сбежал штандартенфюрер Янкер. Красивое лицо его было в крови, голубые глаза хищно сверкали. Комендант замка Шаунберг лично попросил об участии в операции, и оберстгруппенфюрер не смог ему отказать.
   – Там все, – выпалил Янкер, вытирая рукавом лицо. После этого стало заметно, что шальная пуля задела лоб штандартенфюрера, оставив на нем длинную и неглубокую царапину.
   – Отлично, – кивнул Дитрих. – Тогда отходим.
   Он развернулся и побежал к входной двери, перепрыгивая через лежавшие тела. На миг остановился только около убитого в серой эсэсовской форме. Пуля попала бойцу СС в лоб, и живучесть сверхчеловека ничем не помогла ему.
   На улице воняло дымом и горелой плотью, издалека доносились автоматные очереди.
   – Где?.. – начал вопрос Дитрих, повернувшись к следовавшему за ним Янкеру, но смолк, когда до слуха его донесся топот многих ног и клацанье затворов.
   – Ложись! – рявкнул оберстгруппенфюрер и упал, поворачиваясь в сторону угла здания.
   Из-за него высыпали американские солдаты.
   Их было довольно много – должно быть, пленный не все знал о дислокации своих, или сумел умолчать, несмотря на усиленный допрос. Но рассуждать в этот момент было некогда. Дитрих поймал в прицел фигуры в коричнево-зеленой форме и нажал на спуск.
   Над ухом трещала винтовка Янкера, и американские солдаты падали один за другим. Затем со второго этажа ударили автоматы тех солдат СС, что задержались в здании. За спиной оберстгруппенфюрера ожил пулеметчик, и двадцатимиллиметровые пули станкового «МГ» довершили разгром.
   Лишь поднявшись с земли, Дитрих обратил внимание на боль в левом плече. Скосив глаза, обнаружил на мундире кровь.
   – Вы ранены, герр оберстгруппенфюрер? – спросил Янкер, внимательно глядя на командира.
   – Ерунда, – Дитрих махнул рукой и скривился от боли. – До замка потерплю. Но нам пора отходить. Собирайте группу.
   Спустя десять минут они ушли на восток, оставив позади более двух сотен трупов и несколько десятков поврежденных боевых машин. Некоторые из них продолжали чадить, наполняя воздух жирной копотью.

   Нижняя Австрия,
   город Вена, правый берег Дуная.
   1 августа 1945 года, 8:04 – 8:49
   Катер мягко ткнулся носом в берег, и сержант Усов, покрепче ухватив автомат, спрыгнул в темную воду. За ним с плеском и гоготом последовало отделение, которым сержант командовал со вчерашнего вечера.
   Справа и слева приставали остальные корабли десанта – тральщики, патрульные и минометные катера. Дунайская флотилия дала все, что у нее нашлось на участке реки выше Будапешта.
   Откуда-то слева донеслись выстрелы, ударила пушка. Похоже, что один из десантных отрядов столкнулся с противником.
   Не обращая внимания на идущий в стороне бой, отряд, выполняющий обязанности передового дозора, двигался на юго-запад. Они должны были захватить кварталы между собственно Дунаем и Дунайским каналом и по возможности – занять мосты через канал.
   Немцев встретили где-то на половине пути. Из-за угла здания с тяжелым ворчанием выполз «Королевский тигр». Длинная пушка делала его похожим на странного зеленого слона, вот только хоботные звери не умеют плеваться смертоносной металлической слюной. Неповоротливая машина с низкой проходимостью, но с толстой броней и мощным оружием, танк этот был очень опасен в городе.
   Не дожидаясь выстрела, Усов бросился ничком на землю.
   Чудовищной силы взрыв ударил в самом центре улицы, и те из бойцов, кто оказался недостаточно проворен, полетели в стороны, сбитые кулаком взрывной волны. «Тигр» заворочал башней, пытаясь поймать что-то в прицел, и в то же время застрекотали два его пулемета, подметая улицу от всего живого.
   Бойцы Усова, да и сам сержант поспешно отползали.
   – Гранаты готовь! – донесся откуда-то сзади крик командира роты.
   Крик потонул в грохоте очередного разрыва. Усову в этот момент удалось шмыгнуть в узкий проулок, благодаря чему он избежал осколков. Кувыркаясь, полетела первая граната, но расстояние оказалось слишком большим.
   Извиваясь, точно змеи, вперед поползли самые ловкие из бойцов, надеясь подойти на нужное расстояние и пропороть броню стального зверя одним точным, удачным броском.
   Танк потихоньку двигался назад. Его экипаж понимал, что станет легкой добычей без поддержки пехоты. Но немцы подойти не успели. Со стороны Дуная ударила пушка, затем еще раз.
   Ввязываться в перестрелку, понимая, что противотанковые пушки не ходят по одной, экипаж «Королевского тигра» не стал. Тяжелая машина торопливо поползла назад, время от времени отстреливаясь.
   Бойцы поспешно выбирались из укрытий. Мостовая была украшена воронками, тут и там лежали тела погибших солдат. При их виде лица живых суровели, а в глазах появлялась хорошо знакомая врагам отчаянная решимость. С таким настроем русский солдат способен на многое…
   Добравшись до моста, танк остановился. Но тут выстрелы неожиданно раздались с реки. «Тигр» получил попадание в бок, затем еще одно. Принялся разворачиваться, чтобы прикрыться от огня, и тут очередной снаряд разбил гусеницу.
   Заскрежетали по асфальту отлетевшие траки.
   – Вперед! – крикнул Усов.
   Но не успели они одолеть и половины расстояния до танка, как люк «Королевского тигра» распахнулся, и из чрева боевой машины начали выбираться танкисты в характерных черных куртках.
   Словно обитатели развороченного муравейника, пятеро немцев скользнули по броне и бросились бежать через мост. Один почти сразу получил пулю из автомата в спину и упал, нелепо раскинув руки. Затем погибли еще трое и только один оказался достаточно быстр для того, чтобы выжить.
   Выскочив на набережную, сержант бросил взгляд на реку. Там, словно всплывшие щуки, покачивались на волнах бронекатера. Танковые башни на их палубах заставили немцев бежать.
   Усов помахал в сторону кораблей. С палубы ближайшего бронекатера ему ответили. Заметив, что пушка на борту катера поворачивается к другому берегу, лейтенант посмотрел в ту же сторону.
   На набережную, к основанию моста выползали два немецких танка в сопровождении пехотинцев. Начинался настоящий бой.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   1 августа 1945 года, 10:15–10:28
   День висел над замком не по-летнему хмурый. Плыли облака, из которых то и дело, как с прохудившейся крыши, начинало капать. Порывами налетал ветер, пронзительный и холодный, словно примчавшийся прямо с северного полюса.
   Несмотря на непогоду, бригаденфюрер Виллигут пребывал в отличном расположении духа. И это при том, что сегодня ему предстояла еще одна утомительная поездка за живым материалом для сверхчеловеков – на этот раз в Зальцбург. Задача осложнялась тем, что в этом городе тотальной зачистки населения от недочеловеческих элементов не проводилось, и предполагалось на месте решать, кого – в Шаунберг на Посвящение, а кого – на расстрел.
   В помощь Виллигуту, учитывая объем работ, выделили Ганса Бюнге и практически все свободные автомашины. Готовый к отбытию автокараван ждал командира за воротами замка, но бригаденфюрер позволил себе немного задержаться.
   Когда он вышел на замковый двор, то нашел там штандартенфюрера Янкера. Тот с брезгливой гримасой разглядывал выстроенных в рядок свежих сверхчеловеков. На лбу коменданта замка красовалась свежая царапина, но следов боли не было на правильном, точно у статуи, лице.
   – Доброе утро, штандартенфюрер, – поздоровался Виллигут. – Никак, ходили сегодня в бой?
   – Так точно, герр бригаденфюрер, – отозвался Янкер. – Мы хорошо вмазали янки.
   – Что же, достойное дело, – Виллигут назидательно покачал головой. – Я слышал, что оберстгруппенфюрер Дитрих получил рану?
   – Несерьезную, – спокойно ответил штандартенфюрер, бросив на собеседника взгляд, полный недоумения – и чего это «штатскому» бригаденфюреру интересоваться боевыми делами? – Учитывая повышенную скорость заживления ран, он полностью излечится за несколько дней.
   – Я смотрю, вы недовольны? – поинтересовался Виллигут, кивнув в сторону новичков. – И чем же?
   Сверхчеловеки, прошедшие Посвящение только сегодня ночью, слушали разговор офицеров. На лицах у всех них было одинаковое выражение – отрешенного равнодушия. Словно у манекенов. Были здесь и те, кто вчера был сильно болен, древние старики и совсем юнцы. Белесые, словно выгоревшие волосы и обесцвеченные глаза указывали на тех, кто в процессе ариизации лишился темного пигмента.
   – И не спрашивайте, герр бригаденфюрер, – Янкер слегка скривился и даже махнул рукой. Обычно штандартенфюрер был скуп на слова и жесты, и нынешнее его поведение нельзя было объяснить не чем иным, как усталостью. – Раньше все было просто, никого не надо было ничему учить. Сразу после Посвящения солдаты СС готовы к сражению. А эти – гражданские, они даже не знают, с какого конца за винтовку браться. Более того, не знают, что такое винтовка вообще.
   – Что же, – Виллигут усмехнулся. – Это, конечно, не очень хорошо. Но положительная сторона ситуации в том, что они отлично готовы физически, и на обучение у вас уйдет много меньше времени, чем с обычными новобранцами.
   – Бесспорно, герр бригаденфюрер, – вежливо согласился Янкер. – Но я все же предпочту отправить их в наш гарнизон в Линце. Там их быстро всему научат. Дам в провожатые одного из офицеров, и пусть бегут до города. За пару часов доберутся.
   Виллигут рассмеялся, и тут за спиной его раздался скрип открываемой двери.
   – О, как хорошо! – прозвучал голос фон Либенфельса. – Вы еще не уехали, Карл!
   – И чего же в этом хорошего? – Виллигут развернулся к коллеге-арману. Тот был в том же халате, и пятен от кофе на нем даже прибавилось.
   – А то, что у меня будет к вам просьба.
   – Что же, я всегда к вашим услугам, товарищ, – бригаденфюрер склонился в полушутливом поклоне.
   – Привезите мне из Зальцбурга пару десятков женщин с германской кровью, желательно – молодых и красивых. Лучше девственниц, – фон Либенфельс говорил торопливо, словно боялся, что собеседник сейчас сорвется с места и исчезнет. – И столько же детей.
   – Зачем?
   – Для дальнейших исследований, – хозяин замка потер руки, будто торговец в предвкушении барыша. – Надо выяснить, как сыворотка влияет на женский и детский организмы. Ну и еще кое-что, по мелочи…
   – Ладно, привезу, – кивнул Виллигут. – С самой чистой арийской кровью.
   Из-за ворот замка донесся длинный автомобильный гудок. Бюнге надоело ждать, и он решил поторопить товарища.
   – Мне пора, – Виллигут кивнул собеседникам и заспешил к воротам.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   правый берег Дуная.
   1 августа 1945 года, 11:11–11:37
   Руки сержанта Усова дрожали от усталости, ныл ушибленный бок, а гимнастерка на спине успела промокнуть и высохнуть несколько раз. В горле першило от порохового дыма, а поднимать автомат и стрелять становилось все тяжелее.
   Рота держала оборону на Йозефплатц – одном из участков Рингштрассе. Венский Старый город был полностью занят во время утренней атаки, но дальше прорваться не удалось. Ошеломляющее впечатление на солдат произвела груда обломков там, где еще вчера возвышался собор Святого Стефана.
   Зрелище разрушенного здания придало бойцам сил и злости, и они несколько часов сдерживали атаки немецких частей. Те активно использовали танки, но наводившие ужас «сверхчеловеки» в бой пока не вступали.
   С полчаса назад обстрел с немецкой стороны немного затих. И тут же пришла весть, что саперы заканчивают наведение понтонного моста, по которому на помощь будут переброшены танки и подкрепление. Но пока в тылу все было тихо.
   Чуть правее и спереди от позиции роты, через площадь, возвышался Хофбург – бывший императорский дворец. Сейчас некогда красивое здание было покрыто оспинами от пуль и шрамами от снарядов. В нем засели нацисты и вели из окон прицельный огонь, ну а советским бойцам приходилось стрелять в ответ.
   Пользуясь наступившим затишьем, Усов отполз в тыл, и там, за обломком стены, похожим на костяшку домино, поставленную на ребро, закурил. Самокрутка обжигала пальцы, но от едкого дыма чуть расслаблялись мышцы и прояснялась голова.
   Но не успел сержант докурить, как с передовой донесся треск очередей. Со свистом пролетели над головой несколько снарядов, выпущенных, скорее всего, из «САУ», и сержант поспешил обратно на позицию.
   Немцы вновь шли в атаку. Ползли бронированные туши тяжелых танков, несколько остовов которых дымилось на Йозефплатц, серыми тенями следовала за боевыми машинами пехота.
   Что-то зло закричал командир батареи противотанковых пушек, чьи позиции чуть правее, и сразу же с грохотом начали стрелять орудия. Их из всей батареи уцелело только два.
   – Огонь! – распорядился командир взвода, и Усов поднял автомат.
   Фигурка в сером мгновенно соскочила с мушки, словно ощутив, что в нее готовятся стрелять. Сержант попытался вновь поймать немца на прицел, но тот перемещался слишком быстро.
   Сглотнув пересохшим горлом, он дал очередь веером, надеясь, что хотя бы одна из пуль найдет путь к сердцу врага. Нацисты, судя по всему, перегруппировались и начали серьезную атаку.
   По сторонам грохотали автоматы, чуть более басовито, словно шмель среди пчел, голосил пулемет. Усов стрелял, и отдача болезненно сотрясала плечо. На мгновение отвлекся, чтобы сменить магазин, и тут чудовищной силы удар поднял его в воздух и швырнул назад…
   Он упал на что-то твердое, ударился затылком, но сознания не потерял и даже удивился этому. Перед глазами плавали цветные пятна, а в ушах грохотал прибой, но руками продолжал ощущать гладкость приклада, а спиной – шероховатость поверхности, на которой лежал.
   Автоматически вставил новый магазин, и это простое, сотни раз повторенное движение, помогло прийти в себя. Сквозь цветной туман стали проступать очертания развалин вокруг, а через шум крови в ушах – грохот боя…
   Прямо перед сержантом, похоже, разорвался танковый снаряд, и Усов только чудом остался жив. Слышал, правда, плохо, как через толстый слой ваты, и боль перекатывалась в голове, намекая на контузию.
   Усов сумел приподняться, его вырвало, после чего стало несколько легче. С неимоверным трудом он встал и поднял автомат, который стал весить почти центнер.
   Кто-то подхватил сержанта сбоку под руку. Повернувшись, Усов обнаружил солдата. Тот шевелил губами, и с немалым трудом бывший партизан смог уловить смысл сказанного.
   – Вас контузило, товарищ сержант? – спросил солдат.
   – Я в порядке, – ответил Усов, преодолевая судорожное подергивание мышц правой руки. Себя он более-менее слышал, а вот голос рядового звучал как отдаленный шепот.
   – На позицию, – прохрипел Усов. – Возвращайся на позицию.
   Солдат с некоторым недоверием посмотрел на него и явно хотел что-то сказать. Но не успел, что-то взорвалось рядом, и рядовой, чье лицо судорожно исказилось, рухнул. В самом центре его спины, чуть ниже лопаток, расплывалось кровавое пятно.
   – Отходим! – долетел чей-то отчаянный крик. Судя по всему, слух понемногу возвращался к сержанту. – Нас обошли справа!
   – Стоять, – сказал Усов, пытаясь сообразить, где право, а где лево. – Ни с места, трусы!
   По сторонам оказались люди, и сержанта, подхватив под руки, повлекли за собой. Забыв о намерении остановить солдат, он бежал с остальными, постоянно ожидая, что ноги не выдержат, и он рухнет на асфальт, под накатывающиеся гусеницы немецкого танка.
   Он не заметил, как они миновали центр Старого города, где на улице, ведущей к мосту, навстречу показались танки «Т-34». Он лишь ощутил, что вокруг радостно кричат и, подняв лицо, смутно удивился, увидев на расстоянии полуметра бронированную башню.
   И только после этого сержант Усов позволил себе потерять сознание.

   Зальцбургерланд, город Зальцбург.
   1 августа 1945 года, 13:15–13:37
   – Я думаю, что пиво здесь неплохое, – заметил Виллигут, отхлебывая из кружки темный, пахнущий хмелем напиток.
   – Именно так, – отозвался Ганс Бюнге, отправляя в рот очередную сосиску.
   Прервав тяжкий труд, арманы обедали в одном из заведений Зальцбурга, что сохранилось, несмотря на прошедшие за последние полгода две смены городской власти. Правда, американцы заняли Западную Австрию без боя, а изгнаны были после короткого сопротивления. Длительных сражений Зальцбургерланд не видел, скорее всего, со времен Наполеона.
   – Что еще желаете? – угодливо изогнув спину, подскочил хозяин. Глаза его блестели от страха, он уже знал, что в городе начались проверки, и боялся, очень боялся. Лебезя, он надеялся получить поблажку. И совершенно зря. Если в крови ресторатора обнаружится нечистая примесь, то никакие заслуги, пусть даже перед самим фюрером, не спасут его. Нет на земле места недочеловекам!
   – Если возможно, то кровяных колбасок, – Виллигут выразительно посмотрел на опустевшее блюдо, на котором полчаса назад лежала горка красно-коричневых пахучих цилиндриков.
   – Минутку подождите, – хозяин мгновенно исчез.
   Когда Виллигут выбрался из ресторана, то ощущал себя непомерно раздувшимся, словно уж, проглотивший очень крупную лягушку. Одолевало желание забраться в какой-нибудь тихий уголок и прикорнуть на пару часов.
   Но чувство долга взяло верх.
   – Что же, Ганс, пойдемте, посмотрим на тех, кого нам отобрали, – с вздохом сказал бригаденфюрер.
   Они миновали аллею, сплошь засаженную старыми тополями, и вышли к зданию, которое ранее было американской, а ныне стало нацистской комендатурой. На флагштоке без сил обвис флаг со свастикой, а у дверей скучали двое автоматчиков.
   Пахло в помещениях комендатуры почему-то пивом, словно комендант и его подручные задались целью открыть здесь распивочный зал. После посещения ресторана аромат напитка не казался Виллигуту особо приятным, и когда арманы шли по коридорам, с лица бригаденфюрера не сходила брезгливая гримаса.
   Перед комнатой, в которой держали отобранных для транспортировки в Шаунберг детей, стоял часовой, а изнутри не доносилось ни звука.
   – Тут находится наше будущее, заря арийской цивилизации, – напыщенно проговорил Виллигут, берясь за дверную ручку.
   «Будущее арийской цивилизации» в числе двух десятков подростков от десяти до четырнадцати лет сидело на длинной лавке вдоль стены, и в глазах его был только страх. Именно он заставил детей молчать, хотя в обычных условиях в подобной компании стоял бы неумолчный гвалт.
   – Да, хороши, – прокомментировал бригаденфюрер впечатление. – Телосложение у всех вполне арийское, да и чистота крови, судя по цвету глаз и волос, соответствующая.
   – У всех содержание арийской крови не менее девяноста процентов, герр бригаденфюрер, – почтительно подсказал сопровождающий офицер.
   – Очень хорошо, – кивнул Виллигут и медленно пошел вдоль лавки, поочередно вглядываясь каждому мальчишке в глаза.
   Обойдя всех, он повернулся к офицеру:
   – Первого, восьмого и семнадцатого – расстрелять, остальных грузите в машину.
   – Почему именно этих? – поинтересовался Бюнге. – Вроде бы они ничем от других не отличаются.
   – Все просто, – бригаденфюрер позволил себе улыбнуться. – На них – американские куртки. Эти молодые люди заражены тлетворным влиянием еврейского либерализма, и тут даже чисто арийское происхождение не может послужить противоядием. Вспомните хотя бы капитана Радлова…
   Они вышли из помещения, а за их спинами в этот момент кто-то заорал:
   – Не-ет! Я не хочу умирать! Мамочка!
   Вопль оборвался, словно его обрезали.
   В следующем помещении собрали женщин.
   – Настоящие валькирии! – сказал Виллигут еще от двери.
   Действительно, большинство из женщин были рослыми и хорошо сложенными блондинками, подобно дочерям Одина. Верхом и с оружием в руках они смотрелись бы очень красиво.
   – Кому из вас довелось рожать? – спросил Виллигут. – Поднимите руки.
   Словно первоклассницы-переростки, потянули руки пятеро – примерно одна четверть от общего числа.
   – А кто еще не потерял девственность? – этот вопрос заставил многих женщин смущенно опустить глаза. Руки подняли еще пятеро.
   – Какое растление нравов, – проговорил бригаденфюрер, повернувшись к Бюнге. Глаза Виллигута горели негодованием, в голосе слышался искренний гнев. – Германские женщины растрачивают свою плодоносную силу неизвестно на что!
   – Все верно, – вздохнул Бюнге. – Просто ужасно. Когда мы освободим арийские земли и завоюем достаточно жизненного пространства на востоке, то надо будет реализовать идею фон Либенфельса о полигамии для арийских мужчин.
   – Обязательно, – кивнул бригаденфюрер и, повернувшись к женщинам, строго скомандовал: – А ну, покажите зубы!
   Он внимательнейшим образом осмотрел рот каждой из женщин и остался доволен.
   – Забирайте их, – бросил он сопровождающему офицеру. – Напоминаю, что при перевозке – никаких оскорблений и приставаний со стороны солдат. Вы везете наше ценнейшее достояние. Вы поняли?
   – Так точно! – кивнул офицер, буравя начальство преданным взором.
   В коридоре, куда Бюнге и Виллигут вышли, им пришлось посторониться, чтобы пропустить солдат.
   – Зубы, – сказал бригаденфюрер задумчиво, – вернейший способ оценить здоровье человека. А матери сверхчеловеков должны быть здоровыми и сильными…
   Женщин повели мимо. Впереди колонны шествовали несколько солдат, за ними покорно брели пленницы, бросая по сторонам затравленные взгляды. Позади всех шагали еще двое автоматчиков.
   – Что же, первую половину задачи мы выполнили, – сказал Виллигут. – Товарищ Йорг будет доволен. Пришло время помочь тем, кто работает с населением.
   Бюнге молча кивнул, и они отправились к выходу из пропахшей пивом комендатуры. Во дворе солдаты помогали женщинам забраться в кузов «Студебеккера», но происходило это без обычных в такой ситуации сальных шуточек и хохота, слышались лишь отрывистые команды.
   С соблюдением приказов у сверхчеловеков проблем не было.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   правый берег Дуная.
   1 августа 1945 года, 12:56–13:22
   – Сержант, ты с ума сошел? Нам приказали эвакуировать раненых! – глаза командира роты горели злым огнем, а сорванный голос звучал нервно. – Ты контужен и соображаешь хуже пьяницы!
   – Я отказываюсь покинуть позиции, товарищ капитан! – ответил Усов упрямо. – Офицеров осталось мало, а подкреплений мы вряд ли дождемся. Надо держаться, ну а потом…
   Соображал он и в самом деле не очень хорошо, иногда терял нить собственной мысли и сбивался. И еще зверски болела голова, и боль в ней странным образом вызывала тошноту. Разговаривали они в подвале полуразрушенного дома на Шулерштрассе, по которой проходила новая линия обороны.
   Подошедшим танкам удалось остановить прорыв эсэсовцев, но отбросить их назад сил не нашлось. Йозефплатц осталась в руках фашистов.
   – Я отдам тебя под трибунал за неподчинение приказу! – заявил капитан. Лицо его было грязным, как у шахтера, а щетина говорила о том, что бритва давно не касалась подбородка офицера.
   – Можете, – согласился Усов, полный решимости бороться до конца. – Вот только гадов проклятых побьем, и тогда отдавайте меня под трибунал.
   – Да, сержант, – проговорил капитан устало. – Может быть, мне расстрелять тебя на месте?
   – Не нужно, – тут наступил небольшой провал в мыслях. Голова закружилась, и Усов приложил все силы, чтобы остаться на ногах. – Разрешите вопрос, товарищ капитан? Почему больше не подходят подкрепления?
   – Не по чему. Удалось навести понтонный мост, – махнул рукой командир роты. – Но вражеские диверсанты его взорвали. Вот саперы пытаются восстановить переправу, но пока безуспешно. Тебя бы, паразита контуженого, на катере перевезли. А ты артачишься, точно мальчишка!
   – Понятно, – головокружение отступило, оставив слабость и липкую пленку испарины на коже. – Только я не мальчишка, я не первый год воюю и знаю, когда могу драться, а когда нет. Разрешите идти?
   – Иди, – капитан нахмурился. – Эх, надо бы тебя еще раз по маковке тюкнуть и в тыл отправить.
   – Есть! – кивнул Усов, решивший не обращать внимания на замечание командира, и поспешил к выходу из подвала. Под ногами хрустели осколки, а сквозь пробоины в стенах и бесформенные дыры, некогда бывшие окнами, падало достаточно света, чтобы видеть, куда ставишь ногу.
   Над развалинами висела тишина – предвестник приближающейся бури.

Глава 13

   Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели. Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.
Фридрих Ницше, 1889

   Нижняя Австрия, город Вена,
   правый берег Дуная.
   1 августа 1945 года, 13:36–14:45
   Избежать потери сознания Усову не удалось. Он повалился наземь, не успев даже покинуть подвала, в котором разговаривал с командиром. А когда пришел в себя, то понял, что остаться на передовой ему не позволят.
   И поэтому сержант не спорил, когда его в сопровождении медсестры и еще двоих раненых отправили в тыл. Он шел как в тумане, а когда огляделся, то набережная Франца-Иосифа осталась позади, и небольшая группа пересекала Мариенбрюк. За ограждением моста синел Дунай, а чуть левее покачивались на волнах два бронекатера Дунайской флотилии.
   Усова одолевала тоска, с каждым шагом становившаяся все сильней. Он ощущал себя предателем, в разгар боя бросившим товарищей. Ну, упал в обморок, ну и что? Так способен воевать-то…
   В полном расстройстве он бросил взгляд на реку, желая посмотреть на бдящие бронекатера. Но увиденное там смыло мелкие личные заботы, словно паводок – хилые мостки. Не помня себя, сержант заорал:
   – Тревога!
   На узкой палубе кипел бой. Не звучали выстрелы – экипажу корабля пришлось сойтись с противником врукопашную. Было видно, как полуголые фигуры одна за другой появляются из воды и взбираются на борт. Солнце блестело на лезвиях ножей…
   На другом катере врага не было, и там уже заметили неладное. Заметались по палубе матросы. Но сопротивление было сломлено. Несколько тел в черной форме полетели в воду, и сине-белый флаг оказался безжалостно сорван.
   – Уходите! – крикнул Усов спутникам и сдернул с плеча автомат. Чтобы стрелять точнее, прислонился к перилам. Металл приятно холодил тело, помогал бороться с болью и слабостью.
   Шаги за спиной начали удаляться, а сержант поймал на мушку палубу бронекатера и нажал на спусковой крючок.
   Очередь прошла слишком высоко и вреда никому не причинила. Но фашисты ее услышали и заметались, ища спасения от выстрелов. К удивлению сержанта, некоторые из них попрыгали в воду, словно чудовищные лягушки.
   Громыхнула пушка на втором катере, и взрывом разворотило один из бортов. Застрекотали пулеметы. Усов хрипло рассмеялся и дал еще одну очередь. На этот раз – прямо по палубе.
   Не успел порадоваться успеху, как второй бронекатер выстрелил еще, разбив рубку. Но после этого пушка почему-то замолкла.
   Сержант поглядел в ее сторону и остолбенел. Немцы, что прыгнули в воду, вовсе не прятались от пуль! Проплыв под водой более сорока метров, они выскочили из-под речной глади и ринулись на штурм второго катера.
   Первый тем временем начал потихоньку тонуть. Появился крен влево, и суденышко, дымя горевшей рубкой, медленно погружалось. Захватчики, понимая, что спасти бронекатер не удастся, начали покидать палубу.
   Выругавшись, Усов с трудом отлепился от перил и заспешил через мост. Он понимал, что немцы не ограничатся диверсиями на реке, наверняка высадятся на другом берегу, чтобы отрезать оборонявшиеся южнее части от основных сил.
   На набережную, навстречу сержанту с гулом и грохотом выбрался танк. Из люка «Т-34» по пояс возвышался командир, и во взгляде его, обращенном на пехотинца, было удивление.
   – Там, – просипел Усов. – Они захватили катер….
   Танкист кивнул, крикнул чего-то вниз, в недра машины. Заворчав, словно огромный медведь, «Т-34» пополз вдоль берега.
   Сержанта оставили силы, и он сел прямо на мостовую, способный лишь следить за происходившим на реке. Один бронекатер затонул, а схватка на втором закончилась. Там хозяйничали немцы.
   Но использовать захваченное судно они не успели. Танковый снаряд, посланный с убийственной точностью, легко пробил предназначенную для защиты от пуль и осколков броню катера и поразил машинное отделение. В недрах судна раздался взрыв, и к небу поднялся шлейф черного, густеющего дыма.
   Диверсанты и на этот раз, не дожидаясь гибели катера, начали прыгать в Дунай. Заголосил танковый пулемет, и для некоторых из немцев прыжок стал последним.
   Командир танка повернулся к Усову и показал большой палец. Сержант помахал в ответ и удивился, насколько тяжела его собственная рука.
   – Кто такой? – неожиданный вопрос заставил Усова вздрогнуть.
   Он повернул голову и обнаружил, что окружен автоматчиками. Спрашивал, судя по всему, усатый майор сурового вида.
   – Сержант Усов, – забубнил бывший партизан, пытаясь встать на ноги. – Приказом…
   – Все ясно, – майор поморщился. – Можете не продолжать – контузия. Только не кричите так, ушам больно.
   Он что-то сказал солдатам, и те, рассредоточившись вдоль берега, начали поливать водную гладь очередями. Усов же повернулся и, повесив автомат на плечо, понуро зашагал на север, в сторону Дуная.
   Он успел пройти пару кварталов, когда стрельба позади вдруг возобновилась с удвоенной силой. Затем что-то рвануло, мощно и радостно, словно снаряд попал в канистру с бензином. Звуки боя, в отличие от человеческой речи, уши улавливали отлично, вот только грохот отдавался внутри головы.
   Когда Усов вышел к реке, то не поверил глазам – и здесь шла схватка. На мгновение он даже подумал, что одурманенная контузией голова отдала ногам неверный приказ, и те привели его обратно к Дунайскому каналу.
   Сомнения рассеял вид понтонного моста, точнее – его остатков, болтавшихся у самого берега. Сражение и здесь происходило на воде. Похоже, нацистам удалось захватить один из бронекатеров, и они использовали его для атаки на мост. Выполнивший задачу корабль горел, обстреливаемый сразу с трех сторон. А суда Дунайской флотилии безжалостно добивали его.
   Смотреть на баталию не хотелось. Сержант просто сел, или скорее рухнул, на землю у самой воды и закрыл глаза.
   В нос настойчиво лезли запахи дыма и горелого железа. Несмотря на шум боя, Усова неудержимо клонило ко сну, и он уже ощутил, как его закачало, понесло на волнах дремоты, когда кто-то жестоко потряс за плечо…
   – Очнись, сержант! – кричал кто-то рядом, но Усов не мог его видеть.
   Лишь когда он догадался поднять с лица каску, обнаружил рядом незнакомого рядового.
   – Так и будешь лежать? – спросил тот сердито. – Перебирайся на катер.
   Встать сержанту удалось, лишь опершись руками о землю. Мимо пробегали какие-то люди. Среди них мелькнуло лицо усатого майора.
   – А что случилось? – спросил Усов, ковыляя вслед за рядовым.
   – Побили нас, – ответил тот, помогая сержанту взобраться на палубу. – Фрицы прорвались через канал, и те наши, что остались в Старом городе, окружены. Так что плоховаты дела.
   По сторонам грузились другие катера, на берегу усиливался рев танковых моторов.
   Бронекатер задрожал корпусом и отошел от берега. Начал разворачиваться, и вода под килем недовольно зашумела. Усов тупо смотрел, как высыпавшие на берег автоматчики в серой форме обстреливают не успевшие отплыть катера.
   Грохнула пушка за спиной, и на берегу к небу поднялся черный фонтан земли, выброшенной взрывом. Немцы, что оказались рядом с ним, попадали, как игрушечные солдатики, вырезанные из бумаги.
   Бронекатера поспешно отчаливали, ведя огонь из пушек и пулеметов. Берег затянуло дымом, и когда в нем появились серые исполинские тени, то сержант не сразу понял, что это танки.
   «Тигры» выползали на берег один за другим, и вокруг катера начали рваться снаряды. Водяные столбы вздымались к небесам, и все, кто находился на палубе, быстро промокли. В этот момент катер развернулся к берегу кормой, и в дело вступила вторая пушка.
   Немецкие танкисты опять промазали, и Усова окатило очередной порцией дунайской воды. Понимая, что броня катера не выдержит первого же прямого попадания, а доплыть до берега он все равно не сможет, сержант лег на палубу, ожидая смерти.
   Высоко и в то же время рядом – протяни руку и коснешься – виднелось хмурое, закрытое какими-то пятнистыми облаками, небо.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   1 августа 1945 года, 16:22–16:31
   – Вот он, проклятый, – сказал Петр, отодвигая густо усаженную клейкими листочками ветку ивняка. При виде замка, в котором довелось столько испытать, и где томились до сих пор в плену – он сильно на это надеялся! – товарищи, капитан Радлов испытал болезненную тупую злость.
   Шаунберг горделиво возвышался над рекой, словно явившееся из страшной сказки обиталище злобного волшебника. Темными были его стены, а внизу, в дунайской воде, виднелась точная копия замка, перевернутая вверх ногами. Над ней, так же как и над оригиналом, распластала крылья черная отвратительная свастика.
   – Да, серьезное строение, – хмыкнул майор Косенков. – Ваши оценки, товарищ капитан, были точны. Взять его с нахрапу не выйдет.
   – Это ясно, – горестно вздохнул Петр.
   Пеший отрезок пути они преодолели без трудностей. Попавшийся хутор обошли стороной, а больше никаких селений в этой местности и не было. Патрулей на этом берегу немцы не держали, не опасаясь нападения.
   – Ладно, нечего пялиться, – сказал Косенков. – А то глянет в эту сторону кто из сверхчеловеков и рассмотрит через реку наши явно антифашистские рожи. И прощай секретность!
   К своеобразному юмору майора Петр успел привыкнуть и в ответ промолчал.
   И они направились туда, где скрытый в лесу, среди запахов нагретой коры и желудей, ожидал их отряд.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   правый берег Дуная.
   1 августа 1945 года, 18:06–18:17
   Бригаденфюрер Беккер был зол. На себя, на окружающих, на весь мир. Внешне это проявлялось в раздражительности по пустякам и мелочной придирчивости. Даже любимый кофе, сваренный ординарцем, не помогал.
   – Проклятые русские! – говорил Беккер, прихлебывая напиток, пахнувший, словно кожа южноамериканской девушки. – И зачем они затеяли эту атаку?
   – Чтобы выбить нас из Вены, – прямодушно ответил штандартенфюрер Циклер. Именно его бригаденфюрер выбрал в качестве собеседника и не отпускал, давая излиться собственному раздражению.
   – Такими силами? – хмыкнул Беккер, со стуком опуская чашечку на блюдце. – Сомневаюсь! Скорее, им просто не понравилось, что мы взорвали этот дурацкий собор…
   – А какое им до него дело? – искреннее изумление отразилось на лице Циклера. – Это же австрийский собор, а не русский?
   – Вот и я не понимаю! – бригаденфюрер вновь взял чашечку, поднес ко рту. – Но мы понесли серьезные потери, и главное – впустую ушел целый день! Ни одного здания из тех, что намечены к разрушению, мы даже пальцем сегодня не коснулись!
   – Возьмемся за дело завтра, – сказал Циклер. – День раньше, день позже – какая здесь разница? Или, может быть, проведем диверсионную акцию против кораблей русских, чтобы избавиться от их господства на реке? Как вы думаете, герр бригаденфюрер?
   – Думаю, что это глупое предложение, – резко ответил Беккер. Кофе явно горчил, и даже сахар не спасал положения, делая напиток просто пресным. – Что нам эти мелкие кораблики? Их уничтожить – дело одного вечера, даже нескольких часов. А здания – это серьезно, и взяться за них завтра мы не сможем. День уйдет на то, чтобы дать отдых частям и восстановить порядок. Проклятые русские! Жаль, что в сорок первом у нас не хватило сил уничтожить их окончательно!
   – Полностью с вами согласен, – вздохнул штандартенфюрер, откровенно тяготившийся разговором. – И, кстати, вы решили, что делать с пленными?
   – А сколько их? – неожиданный поворот темы несколько сбил Беккера с толку.
   – Да человек сто, – ответил Циклер. – Держим их пока в одном из подвалов.
   – Так, – бригаденфюрер ненадолго задумался. – Я думаю, что зрелище расстрела развлечет меня. Идите, Циклер, и распорядитесь. Минут через двадцать я подойду.

   Нижняя Австрия,
   город Вена, левый берег Дуная.
   1 августа 1945 года, 20:23–20:48
   – Что невесел, Алексей Васильевич? – Конев появился в кабинете, и в небольшой в общем-то комнате сразу стало тесно.
   – Здравия желаю, товарищ маршал. А для радости нет особенных причин, – генерал-лейтенант Благодатов сделал попытку встать, но Конев остановил его нетерпеливым жестом, и его заместитель по особой группе войск остался сидеть. – Немцы нас побили, всего за полдня наш десант сбросили. Потери велики. И самое позорное дело – почти два батальона в мешке остались. Что с ними эсэсовцы сделали – даже больно представить…
   – Что-то ты разнылся, Алексей Васильевич, – маршал нахмурился. – Или первый день на войне? Что в плен наши попали – то, конечно, ничего хорошего. Но вздохами и рыданием делу не поможешь. Ты мне лучше скажи – план обороны берега у тебя готов?
   – Так точно, – вздохнул генерал-лейтенант и добавил: – Да понимаю я все, только смириться не могу… Вроде бы все, раздавили мы фашистов, а они – как тараканы, вновь из каждой щели лезут!
   – Ничего, скоро мы на этих насекомых дуст найдем, – Конев улыбнулся. – Части подтягиваются для удара, план освобождения Вены одобрен самим Верховным. Пара денечков, и все, закончится их время.
   – Так что, поступил приказ на использование авиации? – оживившись, спросил Благодатов.
   – Вену я сам бомбить не хочу, – махнул рукой Конев. – А то больше разрушений причиним, чем немцы. А по Верхней Австрии – нельзя, американцы в Потсдаме на дыбы встали. Наша зона оккупации, мол! Сами разберемся!
   – И что, разберутся?
   – Сомневаюсь, – на широком лице маршала появилась презрительная усмешка. – Хотя по данным разведки, нападение на штаб Эйзенхауэра сильно разозлило янки, их части стали концентрироваться в Баварии. Посмотрим, чем все это закончится…
   – Посмотрим, – покачал головой генерал-лейтенант.
   – Ладно, оставим союзников их собственной совести, – Конев посерьезнел, глаза его стали суровыми. – Лучше покажи ты мне еще раз, Алексей Васильевич, как ты предлагаешь для атаки части развернуть…
   Сердито, словно не желая разворачиваться, зашуршал на столе подробный план Вены. Генерал и маршал склонились над ним, начали обмениваться короткими деловыми фразами.
   За стеной трещала пишущая машинка, и полз откуда-то запах папиросного дыма.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   2 августа 1945 года, 0:01 – 4:29
   Облака висели над миром, как громадное стеганое одеяло, покрытое изрядными дырами. Взошедший где-то на четверть небосклона ущербный месяц смотрелся бледным пятном света, но иногда ухитрялся высунуть в прореху желтый морщинистый лик. Дунай неторопливо бежал на восток, время от времени ощупывая берег волной.
   Место для переправы диверсанты выбрали километра на три выше замка, в том месте, где река сужалась до ста пятидесяти метров, а за узкой полосой кустов поднимался высокий, обрывистый берег.
   Вязать плоты начали сразу, и к темноте вязанки бревен были готовы. Они лежали недалеко от берега, как дремлющие в траве выводки сросшихся боками змей. В ожидании приказа выступать бойцы занимались своими делами – кто проверял оружие, кто курил, кто ужинал. Американская тушенка, полученная по ленд-лизу, пользовалась у солдат большой популярностью.
   Петр и сам недавно поел, и волоконца мяса застряли между зубами и теперь раздражали десны. Пришлось вытащить спичку и при помощи ножа превратить ее в самодельную зубочистку.
   Он как раз возился с последним кусочком тушенки, что упорно не желал вылезать, попав в какую-то особенно хитрую ямку, когда подошел Томин.
   – Пора, – сказал он. – Поднимай своих.
   Петр кивнул и встал.
   – Все за мной, – скомандовал Петр, и солдаты принялись торопливо вскакивать. Окурки и консервные банки полетели в специально вырытую яму, которую быстро прикрыли дерном, а взвод в полном составе оказался у плотов. Именно ему предстоит первым форсировать Дунай.
   Вместе с остальными капитан вцепился в шершавую кору, и тяжеленный плот подскочил, словно обретя способность летать. На миг застыл, а затем двинулся к реке. Послышалось тяжелое дыхание солдат.
   Вокруг сапог заплескалась вода, охлаждая разгоряченные мышцы, и почти сразу Петр скомандовал:
   – Опускай!
   С мягким чавканьем плот опустили в воду. Справа и слева на реку легли его собратья, общим числом два, каждый примерно на двадцать человек. Для оружия и вещмешков в центре каждого плота соорудили специальную платформу.
   Некоторое время бревна толкали, затем вода полилась за голенища, и солдаты начали запрыгивать на ставшие мокрыми и скользкими бревна. Петр заскочил последним и, чтобы не свалиться, лег на плот животом.
   Саперные лопатки, используемые вместо весел, погружались в воду почти без плеска. Берег, оставшийся позади, темнел зубчатой стеной, а противоположный ощутимо смещался вправо, но, казалось, совсем не приближался.
   Выглянувший из-за облаков месяц бросил на воду горсть серебристых бликов. Петр сумел разглядеть лица бойцов, суровые и сосредоточенные, как у тех, кто сидит на веслах, так и у тех, кто пока отдыхает, держа наизготовку автоматы.
   Наползли новые тучи, черные и мохнатые, и месяц, к облегчению диверсантов, исчез. Плот дернуло, да так сильно, что Петр едва не полетел в воду – веревка, привязывавшая плот к одному из деревьев на левом берегу, была выбрана до конца.
   Ниже самодельное плавсредство теперь не снесет, а до противоположного берега привязи хватит с запасом.
   Петр и сам сел погрести, несмотря на протесты солдат. Скользкая рукоятка словно норовила выскользнуть из пальцев, а вода казалась необычайно плотной. Но вскоре капитан разгребся, и холод, так донимавший до этого, с позором бежал.
   Когда до берега осталось метров десять, солдаты начали прыгать в воду. Несколько пар крепких рук вцепились в край плота, и все – больше можно не грести. Петр подхватил автомат и, лавируя между товарищей, выскочил на сушу.
   Солдаты, не спрашивая приказов, действовали по заранее согласованному плану. Часть взвода рассыпалась по берегу, окружая место высадки кольцом. Другие, шагая по пояс в воде, подтаскивали плот к тому месту, где росло достаточно толстое дерево. Веревку, другим концом привязанную к плоту, обмотали вокруг ствола, превратив обычный плот в настоящий паром.
   Еще два плота проворно присоединили к первому, и вскоре все они, увлекаемые сразу тремя веревками, уплыли в мокрую тьму.
   Петр вместе с несколькими солдатами лежал на пологом бугорке возле дерева, сжав в руках автомат и вслушиваясь в ночную тишь. Во все стороны ушли счетверенные дозоры, но кто знает, с кем им придется столкнуться в темени приречных зарослей?
   Мягко шуршал ветер в ветвях, плескали волны. Месяц окончательно пропал, словно умер, и разглядеть что-либо дальше собственного носа было исключительно трудно. Земля холодила тело сквозь гимнастерку, в ноздри настойчиво лез запах мокрой травы, напоминая о том, что еще совсем недавно шел дождь…
   Во мраке впереди обозначилось движение, колыхнулись ветви.
   – Свои, товарищ капитан, – донесся приглушенный голос.
   – Докладывайте! – приказал Петр.
   – Добрались до самого верха, – доложил солдат. – Там все чисто.
   – Хорошо, – капитан кивнул. – Возвращайтесь в дозор.
   Солдат исчез. За ним почти одновременно появились еще двое, с докладами от командиров групп, что разведали берег выше и ниже по течению. И там и там, как и ожидалось, не обнаружили никаких следов человека.
   Забурлила вода, и к берегу подкатил следующий рейс составленного из плотов парома. Тихо, что не расслышать и с десяти метров, с него начали высаживаться бойцы второй роты.
   Во главе их прибыл капитан Томин. Глаза его возбужденно блестели во мраке, а в голосе слышалось волнение.
   – Ну все, теперь главное – дойти, – сказал он, плюхаясь на землю рядом с Петром.
   Тот лишь хмыкнул.
   После переправы, несмотря на небольшое расстояние, шли вниз по течению почти час. Дорога оказалась трудна из-за Дуная, петлявшего, словно бегущий от собак заяц. Приходилось то подниматься на скалистые кручи, то спускаться в глубокие овраги.
   Замок вынырнул из тьмы сразу, весь целиком, словно его только что поставили над шумящей внизу рекой. Отряд остановился, а командиры принялись совещаться, укрывшись в неглубокой лощине и под плащ-палаткой подсвечивая карту фонариком.
   После того как разведчики, отправленные обследовать замок, вернулись и доложили обстановку, майор Косенков погрустнел.
   – Да, это крепкий орешек, – сказал он, поглаживая пшеничные усы. Глаза командира отряда в полумраке казались черными, словно у цыгана. – Стены – по восемь метров! Надо же!
   – А вы чего ждали, товарищ майор? – несколько сварливо ответил Петр. – Что фрицы свое главное убежище огородят палисадником из прутиков? Будь у нас осадные машины, которыми в Средние века пользовались, мы бы эту штуку взяли вмиг. Так ведь нет ничего.
   – Остается единственный вариант, – проговорил задумчиво капитан Томин, оторвавшись от плана Шаунберга, нарисованного по рассказам Петра и немного поправленного по донесениям разведчиков. – Атаковать несколькими группами.
   – Но это самоубийство! – запротестовал Петр, но Косенков выразительно посмотрел на него.
   – Говорите, товарищ капитан, – повернулся он в сторону Томина. – Мы вас внимательно слушаем.
   – Проникнуть в замок через ворота – невозможно, – тот задумчиво почесал подбородок, за время похода покрывшийся черной и жесткой на вид щетиной. – Толщина у них такая, что выстрел из пушки выдержат, а подобраться незаметно не получится. Лезть через стену – учитывая часовых – не вариант. Необходимо их отвлечь.
   – Что вы предлагаете конкретно? – остановил разговорившегося Томина командир отряда.
   – Можно сделать так, – и Томин в пять минут изложил план. Даже настроенный критично Петр вынужден был признать, что вариант атаки не так и плох и может, при некотором везении, увенчаться успехом.
   Одна группа, вооруженная всем имеющимся тяжелым оружием, имитирует атаку на ворота. Пока немцы разбираются что к чему и стягивают силы туда, вторая группа взрывает участок стены где-нибудь напротив реки. Резервы немцев кидаются туда, и в этот момент последняя группа без шума забирается на стену напротив ворот, благо веревок с крюками в отряде достаточно. Удар в тыл наверняка повергнет противника в панику, ну а численное превосходство должно решить дело.
   Затем решили, кому какую группу вести. Томин был отправлен командовать бойцами, что пойдут на ворота. Взрывать стену отрядили старшего из саперов лейтенанта Сиркисяна, а Косенкову и Петру выпало идти с основным отрядом.
   – Сверим часы, товарищи, – сказал Косенков, поднимая руку.
   Стрелки его командирского хронометра слегка светились во мраке.
   – Три сорок пять, – сказал с легким кавказским акцентом Сиркисян.
   – И на моих, – кивнул майор.
   – А у меня – сорок семь, – с сожалением покачал головой Томин.
   – Подведи, – сурово проговорил майор. – Верные часы всегда у начальства.
   Некоторое время ждали, пока Томин поправит стрелки, затем майор хлопнул каждого из командиров групп по плечу:
   – Ну, удачи вам, товарищи. Надеюсь, свидимся.
   Томин молча кивнул и исчез во мраке. В другую сторону ушел лейтенант. А Петр с Косенковым остались.
   Вместе с солдатами они лежали в густом кустарнике, ожидая времени атаки. Начало накрапывать, и капли шлепали по ветвям и листьям, насыщая воздух противной сыростью.
   – Что же они там, – сказал Косенков, поглядев в очередной раз на часы. – Ведь время…
   И, словно по команде, началась стрельба. Грохот пулеметных очередей и хлопки бронебойных ружей прикатились с той стороны, откуда и надо – от ворот. Потерь этим обстрелом врагу особенных нанести не планировали, а вот шуметь отряд Томина должен был как можно громче.
   Со стен замка донеслись крики на чужом языке, топот. Когда в пение пулеметов вплелись лающие голоса немецких штурмовых винтовок, слева, из-за стен Шаунберга, поднялась на миг ослепительная вспышка, и ударил гром, почти настоящий. Вслед за ним раздался треск, словно с рельс сошел вагон, набитый кирпичами и, кувыркаясь по склону, высыпал содержимое на бетонную площадку.
   – Вперед! – крикнул майор, понимая, что немцам сейчас не до того, чтобы прислушиваться к тому, что творится под западной стеной замка.
   Петр вскочил и скорее ощутил, чем увидел, как рядом поднимаются стремительные черные силуэты солдат. Наткнулся лбом на ветку, и та, успевшая намокнуть, щедро оросила водой лицо.
   Чертыхнувшись, Петр побежал к стене. Под ногами чавкала сырая земля, а от ворот Шаунберга по-прежнему доносилась стрельба. Стена вырастала впереди, ужасно огромная, словно гора.
   На миг возникло ощущение, что взобраться на нее просто невозможно.
   Что-то заскрежетало по камню, затем еще и еще. Самые ловкие и сильные солдаты забрасывали наверх веревки с крюками, рассчитывая, что удастся зацепиться.
   – Есть! – донесся справа приглушенный выкрик, и, словно эхом, слева ему ответили с отчетливым грузинским акцентом: – Эсть!
   Петр терпеливо ждал. Первые, взобравшиеся на стену, должны скинуть веревочные лестницы. Если, конечно, наверху их не встретят немцы.
   Казалось, прошла целая вечность, пока сверху с легким шорохом не упала лестница, едва не ударив Радлова по голове.
   – Ну, я полез, – сказал он сгрудившимся за спиной солдатам.
   Висевший на плече автомат ощутимо тянул к земле, а сапоги весили, казалось, много больше тонны каждый. Стена пахла старым камнем, и запах этот казался почему-то неприятен, должно быть, навевал воспоминания о подземельях этого самого замка, в которых Петру довелось побывать…
   Веревка больно врезалась в руки, а лестница опасно раскачивалась. Матеря про себя ни в чем не повинных строителей, соорудивших столь высокую стену, Петр из последних сил подтянулся, протиснулся между зубцами и рухнул плашмя, словно выброшенный на берег кит…
   – Что с вами, товарищ капитан? – донесся откуда-то сверху участливый голос.
   – Старею, видать, – ответил Петр и с некоторым трудом сел.
   Ранее ему не доводилось бывать на стенах замка, и открывшееся зрелище было для капитана внове. За зубцами оказалось нечто вроде дорожки, со стороны двора прикрытой невысокой оградой. Слева дорожка упиралась в башню, в дверь, около которой уже возились саперы, а справа уходила в полумрак. Впереди был двор, чернела задняя часть центрального комплекса зданий замка. Все до единого окна были темными. Похоже, фрицы соблюдали светомаскировку.
   Солдаты один за другим взбирались на стену, и к моменту, когда меж зубцов возникло потное лицо Косенкова, Петр пришел в себя. Послал десяток автоматчиков направо – мало ли какому дурному немцу вздумается пройти по стене?
   Громыхнул взрыв, перекрыв на мгновение стрекот очередей, все еще доносящийся от ворот, и советские солдаты ворвались в башню. Повел их майор, оставив Петра прикрывать тыл.
   Стрельбы поначалу не было, потом раздалось несколько одиночных выстрелов, но когда Петр появился в башне, там все оказалось закончено. В почти полной тьме не было видно, чьи трупы лежат на узкой лестнице, но хотелось верить, что это – враги.
   А затем под ногами очутились камни замкового двора, и в душе Петра проснулась, подавив остальные чувства, сильная, холодная злость. Именно здесь он испытал самую страшную боль в жизни, тут находятся в плену его боевые товарищи. В одно мгновение он ощутил, как трясутся руки.
   Смирить злость не составило труда, а когда на мушке появились первые немцы, все стало совсем просто.
   Отряд Косенкова скрылся за углом. Минутой позже эсэсовцы, посланные в тыл нападавшим, обежали здание с другой стороны. Необходимость встретить их как следует выпала небольшой группе солдат, во главе которой стоял Радлов.
   – Огонь! – рявкнул он, сам подивившись своей ярости, и дернул спусковой крючок автомата.
   Приказ был выполнен как надо, и поток пуль хлынул в направлении немцев, полетели гранаты. Эсэсовцев было немного, всего около десятка, и окажись это обычные солдаты, то они все погибли бы в первый же момент. Но черные фигуры заметались с такой скоростью, что перестали быть видны.
   Застрекотали штурмовые винтовки. Петр плюхнулся на камни, больно ударившись локтем. По сторонам падали солдаты, но немцы стреляли исключительно точно, раздались первые стоны. Над полем боя поплыл запах крови.
   – Гранат не жалеть! – крикнул Петр. – Огонь!
   По сторонам свистели пули, но темнота все же мешала немцам стрелять, или же капитан Радлов, некогда почетный гость Шаунберга, оказался от этих пуль заколдован. В любом случае, в него ни попало ни одной.
   Понимая, что их перестреляют, немцы бросились вперед, надеясь сойтись с врагом врукопашную.
   Прямо перед капитаном из мрака сгустилась темная фигура.
   Петр, не целясь, дал короткую очередь, и почти десяток пуль с глухим чавканьем вошли в тело эсэсовца. Мгновение тот стоял, словно еще не веря, что смерть пришла к нему, к сверхчеловеку, точно так же, как приходит к обыкновенным людям, а затем упал плашмя.
   Крутился водоворот рукопашной схватки. Слышались выкрики и тяжелое хрипение, сменявшееся стонами и ударами. Время от времени кто-то успевал выстрелить, но редко – слишком высока была вероятность, что в темноте попадешь в своего.
   В момент, когда все стихло, Петр даже не поверил, что им удалось победить.
   – Вы здесь, товарищ капитан? – спросил кто-то из темноты.
   – Здесь, – отозвался Петр, вытирая пот с лица.
   – Тут рядовой Смирнов умирает, просит вас подойти.
   – Хорошо, – Петр направился за бойцом, но тот, не пройдя и трех шагов, отступил в сторону.
   Рядовому Смирнову оторвало руку, и не миной, снарядом или осколком, что, в общем, привычно, а просто схватили и оторвали. Сделавший это немец лежал рядом и мертвой в прямом смысле хваткой держал оторванную конечность.
   – Что такое? – спросил Петр, опускаясь на колени.
   – Товарищ капитан, матери передайте, – прошептал Смирнов, совсем молодой парень с широким, типично крестьянским лицом. – В деревню Тепелево, что под Горьким… Что я… что я…
   Он вздохнул и замер. Лицо Смирнова застыло, и на нем появилось тихое, отрешенное выражение.
   – Все, – сказал кто-то.
   – Да, – Петр поднялся. – Отмучился.
   Пересчитав бойцов, он обнаружил, что из почти трех десятков в живых осталось всего семь человек, из них трое – раненых.
   – Что будем делать, товарищ капитан? – спросил тот самый Болидзе, что запомнился Петру еще в Вене.
   – Выполнять боевую задачу, – жестко ответил Петр. – Прикрывать тыл атакующей группы. Других приказов пока не поступало.
   Он прислушался. Бой шел там, где-то за замком, но звуки его приближались.
   Не успел Петр обдумать, что это означает, как из-за угла выбежали несколько человек. Двое из них тащили плащ-палатку, в которой кто-то лежал.
   – Кого несете? – крикнул Петр бегущим. – Кто дал приказ отступать?!
   – Я тут, – голос Косенкова настолько исказила боль, что Петр в первый момент не узнал его.
   – Вы, товарищ майор? – спросил он, подходя.
   – Ранили меня, – сказал Косенков. Лицо его белело в темноте, словно мрамор, а глаза были темны, как выбитые окна.
   – Как там? – спросил Петр.
   Майор промолчал, видимо, потерял сознание. Вместо него ответил один из солдат.
   – Страх один, – сказал он, и в голосе бойца слышался неподдельный ужас. – Надо уходить, пока всех не поубивали.
   – Молчать! – рявкнул Радлов, но тут из-за угла появились еще человек десять солдат. Отстреливаясь на ходу, они бежали так, что Петр с холодком понял: все, за ними – никого, и эти люди – последние, кто выжил.
   Времени на размышления, как сумели немцы перебить остальных и что случилось с группой Томина, не было.
   – К башне! – распорядился Петр, беря командование в свои руки. – Вы, с майором, вперед. Остальные – прикрывают.
   Дружным огнем удалось остановить немцев, выскочивших было из-за угла. Потери у хозяев замка должны быть достаточно большими, если Петр хоть чего-то понимал в военном деле.
   На стену диверсантам удалось забраться без потерь. Но немцы, понявшие, что рискуют упустить русских, начали яростный обстрел. Группа прикрытия, оставленная у входа в башню, отвечала, но толку от этого было мало.
   – Есть кто? – крикнул Петр вниз.
   – Эсть, – ответила темнота голосом лейтенанта Сиркисяна.
   Саперы, как и было запланировано, ждали у лестниц.
   – Принимайте майора! – крикнул Петр.
   На двух веревках спустили плащ-палатку с завернутым в нее Косенковым, и бойцы начали спуск. Петр уже хотел отозвать группу прикрытия, когда выстрелы донеслись справа. Первая же пуля заставила одного из солдат захрипеть и беззвучно рухнуть на камень. Вторая прошла над головой у Радлова.
   Понимая, что надо спасать хоть кого-то, Петр скомандовал:
   – Все вниз! – и сам скользнул по веревке.
   То, что содрал с ладоней всю кожу, он не заметил. Лишь на мгновение удивился возникшей боли.
   – Уходим, – сказал Радлов, когда подошвы ударились о землю.
   – А остальные? – спросил Сиркисян, показывая наверх, на стену.
   – Им уже не помочь.
   Жалкие остатки специальной разведывательной группы бегом отступали на запад, вдоль берега Дуная. На бегу, стреляя назад, во тьму, Петр отдал приказ присыпать следы «кайенской смесью» [54 - Махорка и перец.].
   Немцы били вслед, но как-то вяло. Сил для преследования у хозяев Шаунберга, судя по всему, не было.

Глава 14

   Это прекрасный объект бытия – человеко-бог арийской расы. Он станет центром вселенной, предметом культовых почестей и всеобщего поклонения.
Адольф Гитлер, 1933

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   2 августа 1945 года, 7:40 – 8:16
   На лице Хильшера была написана ярость, сквозь которую просвечивал страх. Обычно величественный, верховный арман походил сейчас на мясника, из лавки которого стащили баранью ногу.
   Виллигут на мгновение устыдился собственных мыслей.
   – Как вы могли это допустить? – кричал Хильшер на штандартенфюрера Янкера. – Как?
   Разговор происходил в зале для совещаний арманов. И уже то, что верховный арман пригласил туда Янкера, говорил о том, насколько он вне себя.
   – Не в моих силах уследить за всем, что происходит вокруг замка, – спокойно ответил штандартенфюрер, и Виллигут в какой раз изумился его по-настоящему сверхчеловеческой выдержке. В ночном бою Янкер получил рану, и левая рука его висела на перевязи, но на лице коменданта замка не было ни малейшего следа боли. – Атаку мы отбили, так в чем же претензии?
   – В том, что она могла состояться вообще! – рявкнул Хильшер и не сдержался, вскочил.
   Лицо его было багровым, губы тряслись.
   – Чтобы устранить вероятность подобных диверсий, необходимо отбросить русских куда-нибудь за Карпаты, – сказал штандартенфюрер, и в словах его Виллигуту почудилась ирония.
   – Это будет сделано, и в ближайшее время! – Хильшер сел обратно и закашлялся, словно больной туберкулезом. – Но вы позволили врагу ворваться в Шаунберг, а это – недопустимо! И Ульрих погиб…
   Ульрих Граф, один из героев «Пивного путча» и личный друг Гитлера, принял участие в ночном бою. Не будучи сверхчеловеком, от пули он увернуться не сумел. Виллигут не любил покойного за излишнюю жестокость и грубость, но все же тот был товарищем, соратником по великому делу…
   Вот именно – был. Сегодня для него выроют могилу, и на этом все закончится.
   – Сколько у нас убитых? – спросил Хильшер. Он немного успокоился, и багрянец ярости сполз с его лица.
   – Тридцать семь человек, и восемь раненых.
   – То есть из всего гарнизона остались целыми пятеро? – Глаза оберстгруппенфюрера Дитриха, сидевшего по правую руку от верховного армана, округлились.
   – Так точно, – склонил голову Янкер.
   – А каковы потери противника? – неожиданно для себя спросил Виллигут. Он в этот момент был готов делать что угодно, только бы действовать, а не вести этот тягостный разговор.
   – Сто двадцать семь, – штандартенфюрер на миг заколебался, словно не зная, как назвать солдат противника, – существ…
   – Но кое-кто из русских сумел уйти? – Брови на лице Дитриха взлетели вверх. – Не так ли?
   – Совершенно точно, герр оберстгруппенфюрер, – не стал отпираться комендант замка. – Не больше десяти. Они не представляют опасности.
   – Может быть, послать за ними погоню? – не отставал Дитрих.
   – Боюсь, что это невозможно, – Янкер позволил себе улыбнуться. – Собаки не возьмут след. Кроме того, просто некого отправить, а к тому моменту, когда мы сможем подготовить группу преследования, они уйдут далеко. Их наверняка ждут на реке.
   – Так вы думаете, они не опасны? – подал голос Феликс Дан. – Они не смогут отважиться на еще одно нападение?
   – Это исключено, – штандартенфюрер покачал головой. – Потери у русских диверсантов столь велики, что им остается только бежать до самой Сибири.
   – Ладно, идите, – махнул рукой Хильшер. – К полудню подойдут части из Линца. Проследите за тем, чтобы ремонтные работы шли как можно быстрее. Надо восстановить стену.
   – Есть, – и Янкер исчез. Некоторое время слышался стук его шагов, потом все стихло.
   – Что, товарищи, – верховный арман обвел помещение тяжелым взглядом, – в штаны наложили?
   – Именно, – усмехнулся фон Либенфельс. – Все, причем. И я, и вы тоже.
   – Трудно спорить, – Хильшер усмехнулся. – Я и не буду. Все показали себя не с лучшей стороны. И теперь мы должны сделать все, чтобы подобное не повторилось!
   Эхо от последнего возгласа пошло гулять по углам, стряхивая пыль с драпировок и оглаживая висящие на стене клинки.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   2 августа 1945 года, 7:40 – 8:16
   – Да будет земля ему пухом, – сказал Петр.
   Могилу для майора Косенкова они вырыли недалеко от берега, километрах в пятнадцати от Шаунберга. Но сначала было безумное бегство и постоянное ожидание выстрела в спину.
   Петр настолько устал, что ему стало все равно, есть позади немцы или нет. Он велел остановиться и похоронить майора. Немцы, если захотят догнать маленький отряд, в любом случае это сделают, и смысла загонять себя нет.
   Они остановились и выкопали могилу. Место для привала нашли чуть ниже по течению, в седловине меж холмов, посреди не по-европейски густого ельника. Костерок дымил, булькала вода в котелке, тек от него запах гречневой каши, а выжившие солдаты специальной группы приходили в себя. Всего уцелело двадцать два человека – в полном составе группа Сиркисяна, несколько тех, кто шел в основном отряде. Из подчиненных Томина не было никого.
   Петр спрашивал бойцов об их судьбе, но никто ничего не знал.
   Удалось выяснить, что стрельба за воротами к моменту атаки группы Косенкова стихла, так что немцам не пришлось сражаться на две стороны. А это, скорее всего, означало, что Томин со своими людьми погиб.
   Самое страшное – отряд остался без радиосвязи. Рацию, что была в группе Томина, они потеряли, а запасную, которую нес один из солдат в отряде Сиркисяна, разбило пулями, когда отряд уходил от стен замка.
   Петр выставил охранение, хотя понимал, что для сверхчеловека оно все равно, что для слона – забор, не препятствие и даже не помеха. Но усталость была такой сильной, что даже смерть от эсэсовской пули не казалась страшной.
   Сам капитан не получил ни единой раны, но вообще пострадавших было много. Раны, правда, были легкие, и уцелевший санинструктор клялся, что идти и даже воевать смогут все, причем без особого ущерба для здоровья.
   Импровизированные похороны закончились. Петр лежал прямо на плащ-палатке, не обращая внимания на холод, и смотрел вверх, на шевелившиеся на фоне сине-серого неба темно-зеленые еловые лапы. Их равномерное покачивание усыпляло, и капитан уже начал задремывать, когда рядовой Болидзе, исполнявший обязанности повара, сказал:
   – Каша готова.
   Поднявшись, Петр полез в мешок за ложкой. К костру стягивались бойцы. За ночь они все словно постарели на несколько лет. Лица некоторых украшали ссадины и синяки, у одного солдата было оторвано ухо, и голову его охватывала пока еще белая и чистая повязка.
   Ели неохотно. Мешала даже не столько усталость, сколько осознание своего поражения. Солдаты Советской Армии в последние два с половиной года в основном побеждали и от разгромов успели отвыкнуть.
   Каша, обильно сдобренная тушенкой, совершенно не лезла в рот, и после нескольких глотков Петр отложил ложку. Дождался, когда закончат есть солдаты, и только после этого заговорил.
   – Так. Товарищи бойцы, – сказал он громко, как на митинге, и два десятка усталых, осунувшихся лиц повернулись к Радлову, – в настоящий момент, как старший по званию, я являюсь командиром специальной группы.
   – Так нет больше группы, – сказал кто-то тихо.
   – Нет, есть! – ответил Петр. – Пока жив хоть один боец из группы, она считается существующей.
   Он помолчал, ожидая возражений. Но солдаты безмолвствовали.
   – Мы не выполнили боевую задачу, возложенную на нас командованием, – продолжил Радлов, стараясь, чтобы его голос звучал твердо и уверенно. – И вернуться сейчас означает – опозориться.
   – Но что мы еще можем сдэлать? – спросил лейтенант Сиркисян. – Опять пойти на штурм замка? Когда нас стало в дэсять раз меньше? И нэмцы за нами навэрняка идут.
   – Если бы шли, давно бы догнали, – отрезал Петр. Он знал, что может приказать солдатам, и они вынуждены будут послушаться. Но он хотел убедить бойцов, чтобы они сами согласились с его предложением, и, вместо того чтобы одернуть упрямого армянина, холодно спросил: – Что же вы предлагаете, товарищ лейтенант?
   – Уходить, – Сиркисян мотнул головой, обозначая движение куда-то на северо-восток. – Перэправиться чэрез Дунай, и…
   – А потом прийти к товарищу Благодатову и сказать, – прервал лейтенанта Петр, – извините, мы тут не выполнили ваше задание.
   – Но согласитэсь, товарищ капитан, атаковать Шаунберг таким отрядом – глупо! – Лицо Сиркисяна стало злым, темные глаза яростно блеснули.
   – Совершенно верно, – Радлов кивнул. – Но если бы мы в этой войне действовали всегда по разуму, давно бы под немцем оказались. Вы все видели, с кем нам пришлось сражаться в замке?
   – Конечно, – сказали сразу несколько человек, а боец с оторванным ухом добавил гулким басом:
   – Сущие дьяволы!
   – Они сильнее, быстрее и ловчее нас, – Петр покачал головой. – И делают их такими в этом самом Шаунберге. Если не уничтожить замок, то скоро вся немецкая армия будет состоять из таких вот дьяволов! И тогда никакие танки, пушки и самолеты не помогут их победить!
   Капитан говорил с горячей убежденностью, и на лицах бойцов появлялось недоумение.
   Они начали переглядываться, руки потянулись к затылкам.
   – Ну хорошо, – сказал Болидзе. – Говорите вы, товарищ капитан, верно. Но что мы можем сделать для уничтожения замка? Ведь нас мало, а фрицы наверняка охрану усилят.
   – Это ясно, – Петр вздохнул с облегчением. Раз начали спрашивать про детали, значит – в целом согласны. – Но мы должны помнить, что Шаунберг – средневековый замок, а в каждом подобном строении обязательно должен быть подземный ход. Единственный наш шанс – отыскать таковой и через него проникнуть в подземелья замка.
   – А дальше?
   – У нас много взрывчатки? – вопросом ответил Петр, вглядываясь в лицо Сиркисяна, старшего над саперами.
   – Не очень, но достаточно, – ответил тот все еще мрачно, но было видно, что лейтенант задумался над предложением командира.
   – Заложим мину и взорвем все к чертовой матери! – капитан решительно, словно разделываясь с невидимым противником, рубанул ладонью воздух.
   – А если немцы охраняют этот подземный ход? – поинтересовался Болидзе.
   – Тогда наша затея обречена на неудачу, – пожал плечами Петр. – Но попробовать можно. Замок старый, подземелья там огромные, и о каком-нибудь отнорке, сооруженном веке эдак в пятнадцатом, нынешние хозяева могут и не знать. Так что – попытаемся, а не выйдет – тогда и подумаем о возвращении. Вопросы?
   Солдаты молчали.
   – Тогда ладно, – Петр обвел подчиненных взглядом, отмечая, кто насколько устал. – До полудня – отдыхаем, а потом составим план поиска. Смена охранения производится каждые полтора часа, начиная с нынешнего момента.
   У костра появились бойцы, смененные с поста. Жадно набросились на кашу, а Петр все сидел, задумчиво глядя в багровеющие угли. Он понимал, что шансов найти подземный ход – меньше, чем при попытке подбить ласточку из рогатки, но все же не хотел отступать от своей затеи.
   Шаунберг должен быть уничтожен, и ради этого капитан отдал бы многое.
   А если при этом еще удастся спасти сидящих в подземелье товарищей…

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   2 августа 1945 года, 16:44–17:22
   Целый день над замком стоял шум. С грохотом растаскивали обломки, офицеры подгоняли работавших криками, и все это сливалось в дикую какофонию, создававшую ощущение постоянного дискомфорта.
   Чтобы спастись от него, Виллигут, который на сегодня был свободен от работы на Посвящении, по собственной инициативе спустился в подземелье. Ноги сами понесли его в сторону лаборатории фон Либенфельса.
   Хозяин обнаружился внутри. В компании с доктором Хиртом он пил кофе. Глаза обоих подозрительно блестели, в воздухе витал аромат чего-то откровенно химического.
   – О, садитесь, бригаденфюрер, – сказал фон Либенфельс и хихикнул.
   Виллигут пододвинул стул и сел.
   – Что, наркотиками балуетесь? – спросил он с брезгливой миной.
   Виллигут всегда отрицательно относился к использованию дурманящих веществ, к чему некоторые офицеры СС, и даже подразделения целиком, имели склонность.
   – Как можно, – отозвался Хирт, и голос его прозвучал особенно резко. – Чуть-чуть морфия для снятия страха, и все…
   Доктор явно врал насчет морфия, но разоблачать его у бригаденфюрера не было желания.
   – Точно Хильшер сказал – в штаны наложили, – Виллигут проговорил это без улыбки, но собеседники его на пару зашлись дурашливым, совершенно детским смехом.
   Фон Либенфельс хохотал так, что из глаз у него потекли слезы. Он вытирал их рукавом халата, и все никак не мог остановиться.
   – Ой, умора, – прошептал хозяин замка, часто дыша. – Нет, это просто невыносимо.
   – Все бы вам веселиться, – сморщился Виллигут. – Лучше расскажите, какие у вас результаты?
   – Результаты? – переспросил фон Либенфельс. – Много лучше. Из третьей серии подопытных умерли, не приходя в себя, всего трое. Двое очнулись, и один даже сумел выполнить задание по чтению мыслей. После чего – тоже умер.
   Смешливое настроение вновь овладело экспериментатором, и он был вынужден зажать себе рот, чтобы не расхохотаться.
   Хирт, глядя на фон Либенфельса, тоже предпринимал титанические попытки остаться серьезным. Лицо его, и так безобразное, морщилось и кривилось, и выглядело это довольно жутко.
   – А пятый? – спросил Виллигут, стремясь прервать неловкую паузу.
   – Стал сверхчеловеком, но без каких-либо особенных отличий, – вздохнул фон Либенфельс. – Разве что спирт в воду может превращать, да оно нам без надобности…
   Любители «морфия» вновь зашлись в приступе хохота. Когда закончили смеяться, фон Либенфельс поднялся и сказал:
   – Пойдемте, герр бригаденфюрер, посмотрим на кое-что интересное, – он подмигнул Хирту, и тот с трудом сдержал смех. – Вы привезли мне нужных людей из Зальцбурга, и вы заслужили награду.
   – И какую?
   – О, увидите!
   Вслед за фон Либенфельсом они вышли в коридор и, к удивлению бригаденфюрера, вернулись к лифту. Пока ехали в пахнувшей почему-то йодом кабинке, фон Либенфельс рассказывал о том, как он вводил сыворотку женщинам и детям.
   – Мелкота сразу умирает, – горько вздыхал хозяин Шаунберга. – Те, кому меньше четырнадцати. Те, что постарше – нормально. А на женский организм сыворотка действует как-то слабо. Из пяти подопытных ни одна не умерла, но после Посвящения они стали лишь немного выносливее и быстрее. Того оглушающего эффекта, что с мужчинами, не вышло.
   – Так куда вы меня ведете? – не выдержал наконец Виллигут.
   – В питомник.
   – Куда? – бригаденфюрер на мгновение решил, что фон Либенфельс, всегда отличавшийся психической нестабильностью, окончательно сошел с ума.
   – В питомник по выведению арийских детей, – спокойно ответил фон Либенфельс. Он уверенно шагал, ведя гостя в верхние этажи левого крыла. Эту часть замка бригаденфюрер, несмотря на долгие годы жизни в Шаунберге, знал плохо. – Помните «Лебенсборн», проект Гиммлера? Там, конечно, было много всякой чепухи, но кое-что интересное в нем имелось. И мы решили его позаимствовать.
   – Еще бы мне не помнить, – буркнул бригаденфюрер, вспоминая о родильных и детских домах, предназначенных для появления на свет и воспитания детей с чистой арийской кровью.
   – Проходите, – фон Либенфельс распахнул дверь, пропуская гостя вперед. – Это наблюдательная комната. Нам суждено увидеть процесс воспроизводства. Тоже опыт, выражаясь научным языком.
   Комната была невелика, на левой стене помещения имелось что-то вроде большого окна. Напротив него были установлены несколько кресел, а за стеклом виднелась другая комната, с широкой кроватью посередине.
   – Присаживайтесь, – услышал Виллигут голос фон Либенфельса. – Сейчас время очередного сеанса.
   Бригаденфюрер сел, и кресло оказалось на удивление мягким и удобным.
   За стеклом тем временем началось движение. Двое человек в белых халатах ввели обнаженную женщину. Она явно была испугана, но изо всех сил старалась скрыть страх. Сопровождавшие отпустили ее, и она села на кровать, полным беззащитности движением прикрыв руками лоно.
   Блики от яркой лампы бегали по маслянистой коже на полной груди, по плоскому животу, запутывались в светлых волосах.
   Когда люди в халатах вышли, женщина облегченно вздохнула. Затем повернула голову и посмотрела, как Виллигуту показалось, прямо на него, а потом машинальным жестом поправила волосы.
   – Она нас не видит? – спросил бригаденфюрер, облизывая пересохшие губы.
   Женщина была очень красива, и на миг он забыл о собственном возрасте.
   – С той стороны зеркало, – ответил фон Либенфельс, а в комнате появился мужчина в форме войск СС, с четырьмя полосками роттенфюрера в петлицах.
   Женщина испуганно отпрянула, а мужчина, не обращая на нее внимания, начал раздеваться.
   – Арнольд Штрунг, – сказал фон Либенфельс. – Один из первых сверхчеловеков, процент германской крови – более девяноста.
   – И в чем будет состоять эксперимент? – спросил Виллигут, хотя догадывался, что именно ему собираются показать.
   – Хотим изучить свойства спермы прошедших Посвящение мужчин, ну и заодно посмотреть, унаследуют ли дети сверхчеловеков их свойства. Очень интересная проблема, как мне кажется.
   Штрунг полностью разоблачился.
   Он был худ и не отличался могучим сложением, но Виллигут знал, что в этом тощем теле скрыта сила большая, чем в нескольких атлетах.
   Роттенфюрер что-то сказал женщине, отчего та покраснела и отчаянно замотала головой.
   – Да, похоже, что пропаганда идеи, что рожать от членов СС – почетно, не нашла отклика в ее сердце, – сказал фон Либенфельс со смешком.
   Штрунг не стал медлить. Он действовал с быстротой и ловкостью обезьяны. Поймал женщину за руки и повалил на кровать. Прижал к обтянутой белой простыней поверхности и навалился на нее. Женщина, похоже, решила не сопротивляться, и через некоторое время роттенфюрер ритмично задвигался, словно машина.
   Костистая задница его равномерно дергалась, а женские ноги, торчавшие по сторонам от нее, судорожно шевелились.
   – Да, занятное зрелище, – проговорил Виллигут, с трудом отводя взгляд.
   – Женщинам нелегко, – философски заметил фон Либенфельс. – Этим парням тяжело сдерживать свою силу. Один в порыве страсти вчера переломал партнерше ребра. Пришлось ее пристрелить…
   – Какая неудача, – покачал головой бригаденфюрер и вновь посмотрел за стекло. Там все оставалось без изменений. – Будь я помоложе, тоже был бы не против поучаствовать в такой игре.
   – Увы, мы с вами слишком стары, – грустно усмехнулся фон Либенфельс. – Мы – прошлое, а вот они – будущее.
   – А какие эксперименты вы планируете в дальнейшем?
   Фон Либенфельс замялся, потом сказал нерешительно:
   – Планов много, но вряд ли их удастся воплотить в ближайшее время.
   – Могу вам кое-чего порекомендовать, – Виллигут улыбнулся.
   – И что же?
   – Как только мы освободим всю землю Рейха, то можно будет возродить ритуалы, связанные с кладбищами.
   – Это какие? – из-за стекла донесся стон, почти вопль, такой громкий, что его было слышно даже через стену.
   – Ей понравилось, – ухмыльнулся бригаденфюрер и продолжил, повернувшись к фон Либенфельсу: – Ритуалы по обретению германского духа на кладбищах. Когда совокупление эсэсовца с его женщиной происходит на могиле, и душа арийского воина воплощается в зачинающегося при этом ребенка.
   – Да, это интересно, – хозяин замка Шаунберг довольно потер руки. – Надо будет об этом подумать.
   – Только тут годятся не любые кладбища, – добавил Виллигут. – Лишь те, на которых нет расово неполноценных останков, еврейских или цыганских. В «Аненэрбе» вроде бы была методика проверки кладбищ, но она пропала вместе с архивами.
   – Ничего, – фон Либенфельс улыбнулся, и глаза его блеснули. – Вот отобьем Альтан [55 - Замок в Нижней Силезии, в котором содержался архив «Аненэрбе». Попал в руки советских войск в сорок пятом году.] и восстановим методику!
   – Обязательно, – кивнул Виллигут.
   Женщина за стеклом испустила еще один протяжный стон, после чего затихла.

   Нижняя Австрия,
   город Вена, левый берег Дуная.
   2 августа 1945 года, 17:10–17:27
   Телефон работать не желал. Благодатов, который должен был поговорить с одной из районных комендатур, в ярости швырнул замолчавшую на полуслове трубку на рычаги, и в этот момент в кабинет генерал-лейтенанта ворвался маршал Конев. Лицо его было красным, ноздри нервно подергивались.
   – Что с вами, товарищ маршал? – вставая, поинтересовался Благодатов.
   – А, чертовы янки! – ответил Конев, садясь на стул с такой яростью, что тот заскрипел. – Союзники, называется!
   – Что произошло, товарищ маршал? – генерал-лейтенант сел, продолжая недоумевать, что же такого могло случиться, чтобы вывести из себя обычно спокойного командующего Центральной группой войск.
   – Я только что говорил с Жуковым, – ответил Конев, снимая фуражку и укладывая ее на стол. Лысина маршала блестела, будто полированная. – По данным разведки, американцы остановили свои войска в Баварии. Что-то там такое случилось, что вынудило их прервать наступление…
   – Так что теперь, план нашей операции меняется? – поинтересовался Благодатов, наливая в стакан воды и протягивая маршалу.
   – Спасибо. – Конев жадно выпил воду, достал из кармана синий клетчатый платок и обтер лицо. – Ничего не меняется. Наступаем сегодня ночью, как и планировалось. Только на помощь с юга и запада теперь рассчитывать не приходится. Ну да ничего, сами управимся. А у вас все готово?
   – Так точно, – генерал-лейтенант кивнул. – Войска готовы к атаке. Только дайте приказ.
   – Хорошо, – маршал поднялся. – Пойду я тогда. Надо поспать, а то ночью на это времени точно не будет. Жду вас у себя, Алексей Васильевич, в двадцать один ноль-ноль.
   – Есть, – Благодатов встал, провожая командира.
   Конев вышел, а генерал-лейтенант вернулся к телефону, надеясь оживить упрямый аппарат.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   2 августа 1945 года, 17:35–18:01
   Когда Виллигут с фон Либенфельсом вышли во двор замка, то застали там довольно странную картину. Ворота были открыты, а в них, мягко шурша колесами, въезжал джип. На заднем сиденье сидел надменный офицер армии США.
   По сторонам от него располагались двое офицеров СС.
   На мгновение фон Либенфельс замер, а затем повернулся к Виллигуту. На круглом лице было выражение крайнего недоумения.
   – И что это?
   – Похоже, что парламентер, – бригаденфюрер пожал плечами, – и с ним будет разговаривать, вероятнее всего, Хильшер. Где они, интересно, его взяли?
   Старший из конвойных офицеров услышал вопрос.
   – Машина задержана в районе Пассау, герр бригаденфюрер, – отрапортовал он. – Направлялась в Линц.
   – Ясно, – Виллигут и фон Либенфельс синхронно кивнули.
   Хлопнула дверь, и на землю двора ступил верховный арман. Он выглядел до неприличия обыденным и штатским, хотя даже военная форма не сделала бы фигуру бывшего профессора более величественной.
   Американский офицер поднялся и с недоумением посмотрел на Хильшера.
   – Вы тот, с кем я буду вести переговоры? – спросил он по-немецки с режущим слух акцентом.
   – Да, – Хильшер кивнул и криво улыбнулся.
   – Я ожидал, – американец огляделся по сторонам с некоторой растерянностью, и взгляд его на мгновение задержался на Виллигуте, бывшем в генеральской форме, – что восстанием командует кто-то из офицеров…
   – Руководит освобождением германских земель от оккупации верховный арман, – появляясь из-за спины Хильшера, с напором заявил оберстгруппенфюрер Дитрих. – Но если вам угодно видеть офицера, то я к вашим услугам. Уж мою фотографию вам обязаны были показать.
   – Да, я знаю вас, – американец кивнул. – Тогда, может быть, пройдем туда, где я смогу изложить предложения американского командования?
   – Говорить мы будем здесь, – сказал Хильшер тихо, но очень уверенно. – У меня нет тайн от товарищей. Кстати, сообщите нам, кто вы и кто именно вас прислал? А то вдруг вы представляете какого-нибудь командира дивизии, что возомнил себя великим дипломатом…
   – Я – полковник Джонсон, – офицер оскорбленно выпрямился, испепелив взглядом верховного армана. – И представляю здесь генерала Эйзенхауэра, главнокомандующего американскими экспедиционными силами в Европе.
   – Ишь, заливает, – шепнул фон Либенфельс Виллигуту. – Грудь выпятил, как петух перед курицами.
   – Точно, – кивнул бригаденфюрер. Он испытывал нечто вроде жалости к американскому офицеру, явно не понимавшему, куда он попал и с кем собирается договариваться.
   – Если вы хотите беседовать во дворе, – продолжил тем временем Джонсон, – то как вам будет угодно.
   – Так что хотел передать нам генерал Эйзенхауэр? – поинтересовался Дитрих, с насмешкой глядя на полковника.
   – Американское командование предлагает вам заключить перемирие на следующих условиях, – американец читал, как по бумажке, не запинаясь, и в речи его звучала твердая уверенность, что все слушающие внимают ему с почтением и трепетом. – На территории Западной Австрии создается суверенное государство под протекторатом Соединенных Штатов Америки. Оно получает возможность иметь собственные вооруженные силы, для чего с севера Германии через зоны оккупации будет пропущена группа немецких войск численностью до пятидесяти тысяч человек, а квалифицированные офицерские кадры будут освобождены из лагерей военнопленных. Американское командование обязуется помогать суверенному государству в борьбе с коммунистической угрозой…
   – Постойте, полковник, – прервал разошедшегося Джонсона Хильшер. – Прежде чем решить, что вам ответить, мы должны провести небольшую проверку.
   Американец удивленно замолчал, а верховный арман посмотрел назад, и взгляд его зацепился за Виллигута.
   – Герр бригаденфюрер, – сказал Хильшер. – Проверьте господина полковника на чистоту крови.
   Повинуясь жесту Дитриха, двое солдат ухватили американца под руки, отчего тот нервно вздрогнул. Появился доктор Хагер, видимо, предупрежденный заранее, с черным чемоданчиком блуттера.
   Виллигут распахнул крышку прибора.
   Американец возмущенно закричал:
   – Что вы делаете!? Особа посланника защищена от насилия по всем законам международного права!
   – Если вы не поняли, то нам глубоко плевать на международное право, – Дитрих свирепо оскалился. – Мы несем миру более высокое право – арийское!
   Палец полковника был аккуратно наколот на иглу, багровая капля скатилась в углубление, и колесики индикаторов пришли в движение.
   – Все готово, – сказал Виллигут, разворачивая чемоданчик так, чтобы результаты были видны Хильшеру.
   – Да! – На лице верховного армана появилось выражение величайшего презрения. – Американское командование хочет вести с нами переговоры, и присылает человека, у которого двадцать восемь процентов еврейской крови! Занятно.
   Лицо полковника исказил страх. Джонсон задергался, но солдаты держали крепко. У них хватило бы сил на пятерых таких, как американский офицер.
   – Мы не будем вести с вами переговоры, – теперь Хильшер говорил холодно. – Потому что с животными переговоров не ведут, как бы ни походило их блеяние на осмысленную человеческую речь. Убейте его, и шофера тоже.
   – Но вы же не справитесь с русскими без нас! – крикнул Джонсон, делая последнюю попытку спастись. – Они раздавят вас, как клопов!
   – Справимся, – улыбнулся Дитрих, доставая пистолет. – Отпустите его.
   Солдаты послушно отошли в стороны. Американец стоял, ничего не понимая. Нижняя челюсть его прыгала, по лицу разливалась мертвенная бледность.
   – Я дам вам шанс, – оберстгруппенфюрер поводил стволом «Вальтера» справа налево, заставляя парламентера дергаться всякий раз, когда дуло совмещалось с его телом. – Бегите к воротам. У вас десять секунд форы. Потом я начинаю стрелять. Сумеете добежать до ворот – вас отпустят, нет – сами понимаете…
   Не дожидаясь разрешения, американец сорвался с места. Бежал он хорошо, красиво, а Дитрих считал, и звук его голоса гулко отражался от стен:
   – Айн, цвай, драй…
   На счете «десять» оберстгруппенфюрер небрежным движением вскинул пистолет и выстрелил. Полковник Джонсон подскочил на бегу, словно раненый олень. Затем упал и более уже не двигался.
   – Блестящий выстрел, – сказал Хильшер и, развернувшись, скрылся в замке.
   – Уберите труп, – сказал оберстгруппенфюрер солдатам. – Шофера тоже убейте, а машину – в гараж.
   Солдаты бросились выполнять приказание, а Виллигут, все еще с чемоданчиком блуттера в руках, зашагал вслед за Дитрихом. На шесть часов было назначено очередное собрание арманов, и опаздывать не хотелось.

   Нижняя Австрия, город Вена,
   левый берег Дуная.
   2 августа 1945 года, 18:28–18:46
   Сержант Усов отдыхал. После ужина он сидел на лавочке около здания, в котором располагалась часть, и лениво курил, пуская дым в облачные небеса. В животе ощущалась приятная тяжесть, и настроение у сержанта было отменным.
   Несмотря на контузию, он отказался отправляться в тыл и настоял на том, чтобы остаться в части. Контузило его, к счастью, не сильно. Глухота прошла, и кроме головных болей повреждение ничем о себе не напоминало.
   Осмотревший Усова врач обозвал его «везунчиком» и велел по возможности не делать резких движений.
   – Хорошо, – сказал тогда сержант. – В бой пойду, буду бежать медленно и плавно.
   Врач не улыбнулся, только фыркнул:
   – Еще один такой, с гонором! – И Усов вернулся в изрядно поредевший полк, что стал для него своим совсем недавно, четыре дня назад.
   Он бросил окурок в поставленное для этого ведро и собрался уходить, когда к нему подсел совсем молодой лейтенант, командир взвода в их роте. Он был розовый, пухлощекий и какой-то искусственный, словно кукольный.
   – Угощайтесь, – сказал лейтенант, протягивая портсигар с трофейными сигаретами «Каро».
   – Да я уже, – начал было Усов, но, бросив взгляд на офицера, предложенную сигарету взял. Правда, курить не стал, вертел в пальцах, словно игрушку. Лейтенант неумело чиркнул спичкой. Дым от сигарет пошел ароматный, непривычно мягкий после махорочного смрада.
   – Вот, завтра в бой пойдем, – сказал юноша, сделав несколько затяжек.
   – Наверняка, – осторожно ответил сержант.
   – Да нет – точно, – махнул рукой лейтенантик. – Войска сосредотачивают для наступления.
   – И чего, волнуетесь? – поинтересовался Усов, так и не решившись зажечь сигарету.
   – Конечно, – вздохнул юноша. – Это мой первый бой. Училище я только зимой закончил, а в действующую армию попал в конце апреля. Так, пару раз обстреляли, и все.
   – Ну и хорошо, – бросил Усов. – В войне нет ничего героического, как воображают мальчишки. Боль, слезы, кровь и пот – вот что такое война.
   – Я знаю, – вновь вздохнул лейтенантик и, не докурив, швырнул сигарету в ведро. – Но все равно, как-то… А вы давно на войне?
   Резкая смена темы сбила Усова с толку.
   – Давно, – сказал он неохотно. – Как фашисты в Брянск пришли, так, почитай, с тех пор… Все воюю, воюю. Скорее бы домой.
   – А вот если предложат мир с немцами заключить и вас домой отпустят – согласитесь?
   – Нет! – резко ответил Усов. – Пока хоть одна нацистская сволочь по земле ходит – никакого мира! Они у меня сестру убили, – добавил он после паузы. – Изнасиловали ввосьмером, а потом сапогами забили.
   – А у меня – брата, – печально сказал юноша. – Он на границе служил, в Карелии. Там и остался. Я вот хотел за него отомстить…
   – Завтра будет шанс! – усмехнулся Усов, поднимаясь.
   Солнце, будто желая присоединиться к невеселому разговору, высунулось из облаков. Над Веной распростерся веер призрачно-желтых неярких лучей, похожих на огромную руку, материнским жестом прикрывшую крошечных людей.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   2 августа 1945 года, 20:37–20:55
   За день ноги капитана Радлова устали так, что стало казаться, что они отделенные от тела каменные придатки, которые необходимо переставлять для того, чтобы передвигаться. Бойцы группы тащились позади, такие же измученные, как и командир. Утомление в первую очередь проявлялось в тяжелом, угрюмом молчании, в отсутствии привычных шуток и разговоров.
   Они пробирались вдоль берега Дуная к тому месту, где вчера устроили стоянку. Немцы, вопреки ожиданиям, не послали за группой преследователей. Они даже не особенно усилили охрану замка, так что обследовать его пустынные окрестности было не сложно даже днем.
   Петр рассудил, что выход из подземного тоннеля, если таковой существует, должен располагаться там, где его не видно со стен Шаунберга, с одной стороны, и не очень далеко от замка – с другой. Вряд ли под силу было средневековым строителям прорыть ход более километра длиной.
   Наиболее серьезно раненные охраняли лагерь, а разбитый на несколько групп отряд обшаривал овраги и заросли. Вот только толку от поисков пока не было никакого. Бойцы обнаружили несколько пещер, да только все они явно были природными и заканчивались тупиками.
   На том месте, где должен был стоять секрет, из кустов выглянул солдат с оторванным ухом, весь обвешанный для камуфляжа веточками. Петр кивнул, и солдат спрятался, исчез за переплетением ветвей.
   Несколько бойцов из вернувшейся раньше группы Сиркисяна спали. Сам лейтенант сидел, глядя в одну точку, на коленях его стояла открытая банка тушенки. Из нее поднятым шлагбаумом торчала ложка.
   – Ну как? – спросил Петр, сбрасывая с плеч вещмешок и автомат. Как всегда в первые мгновения после избавления от груза, тело окрылила обманчивая легкость.
   – Что? – лейтенант очнулся и некоторое время непонимающе смотрел на командира. Затем Сиркисян осознал происходящее и ответил: – Совсэм никак. Ничиго нэ нашли. Ну и дэла!
   От расстройства его акцент звучал сильнее обычного.
   – Завтра продолжим, – сказал Петр, снимая сапоги и разматывая портянки.
   От них шла жуткая вонь, но сил на то, чтобы пойти к воде и постирать, не было.
   – Зачэм это? – лейтенант махнул рукой. – Все равно ничиго не найдем.
   – Отставить разговорчики! – Радлов понимал Сиркисяна и все равно не мог допустить расхолаживающих разговоров. – Вы, товарищ лейтенант, член партии и позволяете себе такое!
   Лейтенант сморщил лицо и, вспомнив о еде, потянулся к ложке. В банке что-то чавкнуло, и оттуда появился волокнистый коричневый кусок мяса, покрытый слоем жира. Лейтенант осмотрел его и отправил в рот.
   – Обязательно найдем, – сказал Петр, убеждая не столько Сиркисяна и солдат, сколько себя. – Если сами не найдем, то немца какого поймаем и спросим. Кто будет паниковать – расстреляю на месте как дезертира!
   Он обвел солдат взглядом. Те опускали глаза и старались не смотреть на командира, явно опасаясь попасть под горячую руку. Но уверенности и оптимизма на их лицах не было.

Глава 15

   Наша главная цель – вести исследования в местах проявления арийского духа! Наша главная цель – исследовать места действий и наследование германской расы! Все пятьдесят институтов, которые находятся в ведении СС, будут проводить эту благородную работу на благо нашей нации, на благо наших детей и внуков, которым суждено жить в век чудесной и благородной расовой гармонии.
Генрих Гиммлер, 1934

   Нижняя Австрия,
   город Вена, правый берег Дуная.
   3 августа 1945 года, 9:01 – 9:26
   Над городом нависло серое, скучное небо. Лил мелкий дождь, и свистел холодный, пронизывающий ветер. Бригаденфюрер Беккер морщился всякий раз, когда капли, минуя широкий зонт, попадали ему на лицо.
   Погода бригаденфюреру не нравилась, и настроение его было отвратительным.
   Но в таком состоянии имелись и преимущества. Будучи не в духе, было много легче выполнять тяжелую задачу, возложенную советом арманов. Ту задачу, выполнить которую важнее, чем просто убить тысячу-другую русских.
   Пришел час очередного здания, несущего в себе семена еврейского магического искусства, а именно – венского парламента. Оно смотрелось великолепно даже на столь невыигрышном фоне, как сегодняшнее небо. Этого бригаденфюрер не мог не признать. Величественно возносились к небу стройные колонны, высился фасад, подходивший для храма кого-либо из олимпийских божеств.
   Сжимала копье немножко попорченная пулями, но все равно великолепная богиня Афина. Распахнула крылья на ее ладони готовая сорваться с руки Ника-Победа. Фигуры на фронтоне были плохо различимы, да Беккер особенно в них и не вглядывался, полагая, что там тоже изображен какой-то сюжет из древнегреческой мифологии.
   Грузно топая, словно слон, к Беккеру подошел штандартенфюрер Циклер.
   Бригаденфюрер так и не отпускал его от себя, сделав кем-то вроде персонального телохранителя. Штандартенфюреру это не особенно нравилось, но ослушаться приказов армана он не мог, даже представить себе попытку ослушания не сумел бы.
   – Как там саперы? – поинтересовался Беккер, не поднимая головы.
   Он знал, что минирование будет закончено не ранее чем через час, но все равно задал этот вопрос.
   – Работают, – гулко вздохнул Циклер. – Не ленятся. И зачем мы так рано приехали?
   На этот вопрос бригаденфюрер не смог бы ответить при всем желании. Какое-то непонятное чувство заставило его покинуть теплое и сухое помещение и выйти на улицу.
   – Была такая необходимость, – сказал Беккер, зная по опыту, что любые сомнения подчиненных в действиях командира нужно развеивать сразу. Иначе такие мысли могут привести к непредсказуемым последствиям. – Присутствие армана необходимо, чтобы заключенное в здании недочеловеческое колдовство не могло повлиять на наших солдат.
   – Ага, – Циклер кивнул, вполне удовлетворившись даже таким объяснением.
   В проулке за спиной родился треск мотоцикла. Звук работающего мотора усилился, потом стих где-то рядом. Беккер не обернулся, а вот Циклер не удержался – посмотрел назад.
   – Ого, офицер, – сказал он. – С охраной разговаривает. Ну и вид у него, изрядно ошарашенный…
   Приехавшего на мотоцикле офицера, судя по всему, пропустили, и по мостовой затопали сапоги.
   – Герр бригаденфюрер, позвольте обратиться, – прозвучал молодой, звонкий голос.
   – Позволяю, – Беккер обернулся.
   Перед ним стоял совсем юный оберштурмфюрер, и глаза его, серые, как дождевые тучи над Веной, светились преданностью.
   – Донесение от штурмбаннфюрера Хинге, – щелкнув каблуками, выпалил оберштурмфюрер. – С запада к Вене приближаются советские танки.
   – Что? – в первый момент Беккер не поверил ушам. С запада – советские танки?
   – Они замечены в десяти километрах от города, – сказал молодой офицер. – Идут на Вену.
   – Значит, большевики атаковали через Кремс, – задумчиво промолвил бригаденфюрер, заставляя себя смириться с мыслью, что разбитые русские, получившие позавчера хороший урок, осмелились напасть вновь. – Циклер, – бросил он, оборачиваясь к штандартенфюреру. – Проследите за тем, чтобы минирование было окончено, но без меня не взрывайте. А я пока в Тиргартен – организовать оборону.
   – Вот тебе и раз, – сказал Циклер, глядя на то, как командир усаживается в автомобиль.
   Небо, словно отвечая ему, выплюнуло новую порцию влаги. Взвыл ветер, и по мостовым и крышам Вены застучал по настоящему сильный, не по-летнему холодный дождь.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   3 августа 1945 года, 10:22–11:07
   Сорока кружилась над головой и орала, словно рыночная торговка, обиженная покупателем. Мелькало черно-белое оперение, и даже сырая погода не мешала птице выражать негодование.
   Надоедливая тварь привязалась к группе капитана Радлова час назад, почти в тот же момент, когда разведчики вошли в квадрат, на сегодня выбранный для поисков. Отпугнуть ее не удалось.
   Они обшаривали овраг за оврагом, лес за лесом, и даже плащ-палатки не спасали от сырости. Дождь лил не переставая, с середины ночи, и ветви при любом прикосновении щедро делились с людьми влагой.
   Сейчас группа отдыхала, собравшись около огромного древнего дуба, где было немного посуше. Сорока умостилась в ветвях и, сверкая бусинками глаз, продолжала выкрикивать птичьи ругательства.
   – Пальнуть бы в нее, – высказался рядовой Болидзе, с ненавистью глядя на нарядную птицу.
   – Ага, и немцам сообщить, что кто-то с оружием вокруг их логова бродит, – лениво отозвался Петр. Он жевал травинку и предавался мрачным размышлениям, стараясь, чтобы пессимизм не отразился на лице.
   – Так она на нас немцев и наведет! – сказал другой солдат, узкоглазый и смуглый. Фамилия его была Моносов, а родом, как знал капитан, был он откуда-то из сибирской тайги.
   – Нет, не наведет, – покачал головой капитан. – Сверхчеловеки эти не привыкли по сторонам смотреть да на всякие мелочи, вроде сорок, внимание обращать. Гордые шибко.
   – А, ну-ну, – презрительно хмыкнул узкоглазый солдат, считавший умение замечать мелочи признаком настоящего человека.
   – Ладно, пойдем, – сказал Петр, поднимаясь.
   Земля под ним чавкнула, а на плащ-палатке, на которой сидел, наверняка остался грязный след.
   Он раздвинул резко пахнущие ветви какого-то кустарника и пошел вперед, стараясь как можно меньше шуметь. Вряд ли фрицы сунутся в лес в такую погоду, но кто знает, что взбредет в сумасшедшие арийские головы?
   Вступили в небольшую лощину, сплошь заросшую орешником. Одним концом она уходила в лес, а другим – выбиралась на дорогу, идущую из Шаунберга на юг, в сторону Эффердинга. В тот момент, когда сапог капитана ступил на влажный коричневый грунт на обочине, со стороны замка донесся шум мотора.
   Приближалась машина, и судя по тональности двигателя – легковая.
   – Засаду устроим, – сказал за спиной Болидзе, и отчаянное желание боя слышалось в его возгласе.
   – Посмотрим, – отозвался Петр. – Ты и еще трое – на ту сторону. Стрелять только после меня. Ясно?
   – Так точно, – бойцы, растопырив грязно-зеленые «крылья» плащ-палаток, перебежали дорогу и скрылись в зарослях.
   Гул мотора стал громче. Показался черный «Опель», смотревшийся неестественно нарядным на фоне мокрых зарослей и грязной дороги. Решив, что вряд ли в такой машине везут рядовых солдат, Петр поднял автомат к плечу. Отдача сотрясла тело, раздался свист пробитой покрышки.
   С другой стороны дороги открыли огонь Болидзе со товарищи. Капитан увидел, как паутина очередей тянется к машине. «Опель» вздрогнул и начал разворачиваться, словно собираясь лечь набок, подставив под пули брюхо. Во все стороны полетела жидкая грязь, донеслись испуганные крики…
   Но за рулем сидел, судя по всему, опытный водитель. Он сумел сбросить скорость и не перевернуться. Черная глыба «Опеля» замерла на самом краю дороги, упершись носом в траву. Дверцы распахнулись, и под дождь выскочили несколько эсэсовцев со штурмовыми винтовками.
   Быстрота движений подсказала Петру, что перед ним – сверхчеловеки.
   Вместо того чтобы броситься в лес и уйти, как поступил бы любой на их месте, они ринулись в атаку на засаду. Штурмовые винтовки послали перед собой веер пуль, а немцы, низко пригибаясь, бросились туда, где сидел Болидзе.
   – Огонь! – скомандовал Петр и дернул спусковой крючок.
   Стрельба продолжалась всего несколько секунд и быстро стихла. Немцы, поняв, что выбрали самоубийственную тактику, попадали на дорогу, и Радлов надеялся, что хоть кто-то из них убит.
   За дорогой кто-то громко стонал, там явно зацепило одного из бойцов.
   – Вот сволочи, – буркнул Петр, и рука его сама нащупала на поясе «лимонку».
   Он сорвал кольцо, выждал, сколько мог, зная, что малейшим шансом швырнуть гранату назад любой из эсэсовцев воспользуется гораздо лучше, чем обычный солдат, и бросил «лимонку».
   Затем уткнулся лицом в сырую и холодную землю. Громыхнул взрыв. Прошелестели над головой осколки, и Петр, крикнув во всю мощь легких «Вперед!», выскочил на дорогу.
   Но сражаться оказалось не с кем. Эсэсовцев было всего трое. Одного положили автоматной очередью, а двум другим сильно досталось от гранаты.
   – Посмотрите, что в машине, – приказал Радлов бойцам, а сам перевел автомат на стрельбу одиночными.
   Он не верил немцам и знал, что сверхчеловеки гораздо более живучи, чем обычные люди. Его «ППШ» рявкнул три раза. Только после этого капитан полностью уверился в том, что одержал победу в маленьком, но от этого не менее тяжелом бою.
   – Товарищ капитан, тут фриц! – крикнули от машины.
   – Подождите, – махнул он рукой и двинулся на другую сторону дороги, где скрывалась вторая часть засады.
   – Вот, Болидзе убили, – сказал Моносов, тяжко вздохнув.
   Пуля попала грузину в горло, и в течение нескольких минут он просто истек кровью. На лице солдата застыло удивленное выражение, будто в последний момент перед смертью он увидел нечто прекрасное, неземное…
   – Ясно, – Петр стащил с головы пилотку. – Понесем с собой. Соорудите пока носилки.
   Он выбрался на дорогу и только в этот момент разглядел немца, которого бойцы вытащили из обездвиженного «Опеля».
   – Ничего себе, – на лицо сама собой выползла нехорошая улыбка. – Какая удача! Нам в руки попалась птица высокого полета…
   – Уберите руки, грязные аффлинги! [56 - От нем. affe – обезьяна, одно из названий низших рас.] – В руках солдат дергался, пытаясь вырваться, не кто иной, как Йорг фон Либенфельс, один из арманов замка Шаунберг. – Я вам покажу, мерзкие твари!
   – Кто это, товарищ капитан? – спросил один из солдат, разглядывая неказистого пленника в мешковато сидевшем коричневом костюме. – На эсэсовца вроде не похож…
   – О нет, бери выше, – сказал Петр. – Это один из главнейших в замке, один из тех, кто создал сверхчеловеков.
   В этот момент глаза фон Либенфельса вспыхнули, словно фары. Он впился взглядом в Радлова, явно узнав бывшего пленника.
   – Ах, это ты, бешеная русская свинья? – прошипел хозяин замка Шаунберг. – Вот как ты платишь за то, что мы сохранили тебе жизнь? Мы хотели сделать тебя равным нам, одним из бойцов великого арийского войска, а ты привел банду недочеловеков под наши стены?
   – Спокойнее, герр Йорг, – сказал Петр, перейдя на немецкую речь. – Если вы еще не поняли, то мы взяли вас в плен и можем убить в любой момент, и никакие сверхчеловеки и Господа Земли вам не помогут.
   – Святотатец! – фон Либенфельс не послушался и продолжал орать, брызгая слюной. – Ты, рожденный, чтобы…
   – Успокойте его, – приказал Петр, не слушая дальнейших воплей безумца.
   Раздался глухой удар, и фон Либенфельс без сознания обвис на руках солдат.
   – Вот теперь хорошо, – Петр удовлетворенно кивнул. – Свяжите его и не забудьте кляп. А я пока займусь машиной.
   Солдаты, имевшие богатый опыт транспортировки пленников, шустро спеленали фон Либенфельса, в рот воткнули кляп. А чтобы не выплюнул, зафиксировали его при помощи бинта.
   Связанный арман был унесен в кусты, и капитан остался на дороге один. Дождь немного приутих и лишь едва слышно шуршал в кустах. Молчавшие во время непогоды птицы начали потихоньку петь, а вверху, в облаках, появились разрывы.
   Петр еще раз осмотрел машину, затем снял с пояса тяжелую противотанковую гранату. Не оставлять следов – первая заповедь разведчика, и капитан намеревался выполнить ее и здесь.
   Грохнул мощный взрыв, с ревом поднялось над обломками «Опеля» оранжевое пламя, а птицы, напуганные взрывом, смолкли. Петр еще раз осмотрел дорогу, но ничего случайно оброненного или забытого не нашел и нырнул в кусты, где его ожидали бойцы.
   Им предстояла трудная задача – более десяти километров протащить по оврагам и чащобам погибшего товарища и связанного пленника. С учетом того, что почти у всех были раны, путь обещал быть непростым.
   – Вперед, – Петр еще раз оглядел свое воинство и ободряюще улыбнулся. – Держитесь, ребята!
   Солдаты угрюмо молчали.

   Нижняя Австрия, город Вена.
   3 августа 1945 года, 12:25–13:00
   Сержант Усов вступил на палубу бронекатера, и его мгновенно одолели мрачные воспоминания. Совсем недавно контуженого сержанта именно на такой посудине увозили с берега, на котором остались умирать его друзья и соратники. Позади тогда было поражение, впереди – муки совести…
   И хотя теперь все было совсем по-иному, на несколько минут Усов испытал неприятные ощущения.
   Морок схлынул, когда десант высадился на берег, на том же самом месте, где и в прошлый раз. Но на острове, зажатом между Дунаем и Дунайским каналом, на этот раз наступавшие не встретили сопротивления. Сапоги советских солдат прогрохотали по мостовой, но ни одного выстрела сделано не было.
   В бой пришлось вступить на мосту, том самом, с которого Усов палил по захваченному немцами катеру. Теперь на другой его стороне находилась батарея семидесятипятимиллиметровых пушек, прикрытая отрядом пехоты.
   Немцы открыли огонь на поражение, едва увидев солдат противника. Командир взвода едва успел дать команду «Ложись», и вокруг начали рваться снаряды. Бойцы рассредоточились, используя в качестве укрытия развалины зданий, обрушившиеся деревья, парапет набережной.
   В воздухе свистели осколки, снаряды рыли новые воронки в многострадальных венских улицах. Раненых с каждой минутой становилось все больше, появились и первые потери, а никаких реальных возможностей для того, чтобы пересечь мост, Усов не видел.
   Немцы сделали выводы из уроков прошлого боя.
   Когда на реке появились бронекатера, сержант воспрянул духом. Установленные на судах Дунайской военной флотилии орудия вступили в перестрелку с немецкой батареей, и столбы разрывов стали подниматься на другом берегу.
   – Вперед! – разнесся над пехотинцами мощный голос командира батальона, и Усов первым вскочил, показывая пример подчиненным.
   На бегу дала знать о себе контузия.
   В голове что-то ухало и подпрыгивало, словно туда засунули набитую песком камеру от волейбольного мяча. Но сержант упорно бежал по мосту, и боль помогала забыть страх смерти. По сторонам топали ногами товарищи, а немецкие позиции приближались до ужаса медленно.
   К атаковавшим потянулись черные нитки автоматных очередей – вступили в дело прикрывавшие батарею солдаты. Усов сам нажал на спусковой крючок, посылая навстречу летящей смерти свою.
   Пули счастливо миновали сержанта, но рядом кто-то тоненько вскрикнул. Усов обернулся и увидел того самого молодого лейтенанта, с которым беседовал вчерашним вечером.
   У него по гимнастерке расплывалось кровавое пятно, а на лице застыло яростное и одновременно недоуменное выражение.
   «Вот и не успел отомстить! – подумал сержант, перепрыгивая тела солдат, попавших под немецкие пули. – Ну ничего, я за него!»
   Он дал еще одну очередь, пули с цоканьем прошлись по пушечному щиту, высекая искорки. Само орудие грохнуло, подпрыгнуло, на конце дула на мгновение показался алый огонек, но смертоносный снаряд улетел куда-то за спину Усову, туда, где бежали основные силы атакующих.
   Так уж получилось, что все, кто оказался впереди сержанта или рядом с ним, были убиты или ранены, и он стал первым, кто ворвался на вражеские позиции. Навстречу ему выскочил немецкий офицер.
   Глаза вытаращены, рот раззявлен, на голове – пропитавшаяся кровью повязка. Он вскинул пистолет, но Усов успел первым – пули с чмоканьем погрузились в тело эсэсовца, и тот упал, так и не выстрелив.
   – Ура-а-а! – слитный крик долетел из-за спины сержанта, и на немцев обрушилась волна советских солдат.
   Началась рукопашная. Враги, которых было гораздо меньше, сражались отчаянно. Усов увидел, как один из них, обезоруженный, вцепился в противника зубами и, получив несколько ранений, продолжал бороться.
   Над полем боя пахло кровью и пороховой гарью. С моста сходили новые и новые отряды, и сопротивление немцев было сломлено довольно быстро. Но в плен не сдалось ни единого человека. Все нашли смерть на той позиции, которую им было приказано защищать.
   – Что же это с гансами? – спросил у Усова один из его солдат, когда батальон, потерявший почти треть состава, строился на берегу. – Не кричат они «Гитлер капут» больше, как год и два назад!
   – Осмелели, сволочи, – ответил сержант, оглядывая поредевший взвод. – Но ничего, мы с них и эту, последнюю, спесь собьем!

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   3 августа 1945 года, 12:43–13:04
   – Как такое могло получиться? – профессор Хильшер воздевал к невидимому во тьме потолку руки и яростно сверкал глазами. – Один из арманов пропадает под стенами замка, и никто не может сказать, кто его похитил?
   Сгоревший остов от «Опеля» нашли полчаса назад, после чего по тревоге был поднят гарнизон Шаунберга. Но диверсию совершили, судя по всему, опытные люди, и следов не нашли. Даже гильзы оказались собраны.
   – Это янки, – глухо сказал оберстгруппенфюрер Дитрих. – Они заслали свою разведгруппу, и она случайно наткнулась на фон Либенфельса.
   – Сильно сомневаюсь, – вмешался в разговор Виллигут. – Вчера прислали предложение о перемирии, а сегодня – диверсионную группу? Как-то не вяжется.
   – Но это абсурд! – заявил доктор Хирт с ироничной улыбкой. – Опять русские? Вторая группа в течение нескольких дней? Не верится что-то…
   – Может быть, местные? – предположил неуверенно Феликс Дан. – Из движения Сопротивления.
   – Тут такого и не было никогда, – скривившись, пробурчал Дитрих. – Это вам не Вена, где каждый второй рабочий – либо еврей, либо коммунист. В этих местах народ спокойный, тихий, послушный.
   – Ладно, – Хильшер неожиданно успокоился, во взгляде его появилась решимость. – Чего толку гадать, попробуем лучше отыскать нашего товарища особыми методами. Вы, Карл, – верховный арман посмотрел на Виллигута, – постарайтесь пробудить дар ясного видения, я воспользуюсь рунами, а господа Дан и Бюнге тоже не откажутся, как я думаю, привести в действие подвластные им силы?
   Бывшие члены общества «Туле» одновременно кивнули и принялись выбираться из-за стола. Одному предстояло бдение у хрустального шара, другому – пророческий экстаз, путь к которому лежит через придуманное дервишами верчение тела.
   Хильшер зашуршал мешочком с рунами.
   Виллигут опустил веки. Конечно, хорошо бы воспользоваться каким-либо средством, что стимулирует провидческие способности. Хотя бы отваром из мухоморов, но до того ли сейчас? Придется рассчитывать только на свои силы.
   Бригаденфюрер вздохнул и сосредоточился на ощущении холода в позвоночнике. Привыкшее к подобным упражнениям сознание поочередно отключало органы чувств. Исчезли звуки, затем пропали тактильные ощущения. Виллигут перестал ощущать тело, и вскоре от него как будто остался только череп с торчащим из него и погруженным нижним концом в лед позвоночником.
   Вокруг простиралась угольно-черная, без искорки, пустота.
   Осторожно, не торопясь, бригаденфюрер подвинул ощущение холода в голову, словно вдвигая стержень в коробку. В один миг щекочущее прикосновение дошло до макушки, и череп лопнул, будто разлетевшись на тысячу осколков.
   Последовала вспышка боли, и тьму под веками сменил свет. Тысячи разноцветных картин, наполненных звуками и запахами, обрушились на Виллигута, беззвучно призывая: «Посмотри меня, меня!»
   Теперь главное – не поддаться этому хаотическому напору, проложить путь через бушующую стихию образов туда, где находится нужная информация.
   «Йорг Ланц фон Либенфельс», – прошептал бригаденфюрер и постарался удержать это слово в сознании. Круговерть образов вокруг него, повинуясь неслышному приказу, начала выстраиваться в огромную трубу. Когда она сформировалась, Виллигута потащило по ней.
   Он летел, разгоняясь, картинки по сторонам слились в круговерть разноцветных пятен.
   Когда казалось, что еще миг, и его разорвет на куски, движение прекратилось. Виллигута словно внесло в одну из картин. Он увидел белые стены древнего строения, похожего на монастырь. Над ним плыл хор колоколов, и по вымощенным белыми же плитами дорожкам шествовали монахи в коричневых рясах.
   Один из них шел прямо на бригаденфюрера, и в нем Виллигут с трудом узнал фон Либенфельса, помолодевшего на несколько десятков лет. Лицо его было целеустремленным, губы плотно сжаты.
   Бригаденфюрер испытал легкое раздражение. Ясновидение, которое невозможно контролировать, подбросило ему картинку из далекого прошлого – из времен, когда фон Либенфельс был известен как брат Георг, член одного из цистерианских аббатств рядом с Веной.
   Чтобы уйти от этого видения, совершенно бесполезного в настоящий момент, Виллигут мысленно стер картинку и вызвал новую. Ему пришлось сделать это несколько раз, перескакивая все ближе к настоящему по временной линии. После нового смаргивания он оказался в лесу, обычном дубовом перелеске, каких много в окрестностях Шаунберга.
   Орали птицы, шелестела над головой листва, окрашивая падавший сверху дневной свет в зеленоватые оттенки. А прямо перед ясновидящим стоял, держа в руках кургузый пистолет-пулемет, не кто иной, как Петер Радлофф, воплощение самого Алариха. Бывший гость замка Шаунберг, сбежавший от радушия арманов. Он был в запачканной и сырой форме Советской Армии, а лицо капитана выглядело усталым и осунувшимся.
   Радлофф настороженно осмотрелся, словно почуяв рядом с собой ясновидца, после чего пошел куда-то налево. Вслед за ним двинулись солдаты, несущие связанного человека. Виллигут не сомневался, кого именно.
   Бригаденфюрер сделал усилие, стремясь вернуться к реальности, и по ушам ударил гул крови. В одно мгновение Виллигут ощутил свое тело, тяжелое, как мешок с цементом.
   Одежда на нем была мокрой, и ноздри терзал запах едкого пота. Когда открыл глаза, то даже мягкий свет, даваемый свечами, показался ослепительно резким. Бригаденфюрер прищурился и, лишь когда резь под веками отступила, рискнул осмотреться. Похоже, что он закончил последним.
   Бюнге и Дан сидели на своих местах, причем первый вытирал с лица пот, а второй выглядел бледным почти до прозрачности.
   – Ну что? – спросил Хильшер, и голос его показался Виллигуту мерзким карканьем.
   – Ничего, – ответил Ганс Бюнге. На широком его лице было непривычное растерянное выражение. – Словно товарищ Йорг пропал совсем из нашего мира. Как будто он мертв. Это странно…
   – Феликс? – верховный арман взглянул на Дана.
   – Мне кажется, что фон Либенфельс жив, – пожал плечами тот, – и находится в руках каких-то солдат.
   Хильшер без слов посмотрел на Виллигута, и тот коротко рассказал о видении. Новость вызвала среди арманов возбужденный гул.
   – Что за пленник? – поинтересовался Дитрих, подозрительно сузив глаза. – Почему я о нем ничего не знаю?
   – Это было еще до вашего появления здесь, оберстгруппенфюрер, – ответил Хильшер и повернулся к Виллигуту: – Вам, Карл, я что-то не очень верю в этот раз. Что похитителями командует тот самый человек – маловероятно…
   – Ваше право, – ответил бригаденфюрер, ощущая легкую обиду. – А что сказали руны?
   – Что наш товарищ жив, – верховный арман усмехнулся. – И что он находится на юго-востоке от замка.
   – То есть вниз по Дунаю? – поинтересовался Дитрих.
   – Да, – Хильшер кивнул. – И именно вам, оберстгруппенфюрер, надлежит организовать поиски и до вечера освободить фон Либенфельса из лап грязных недочеловеков.

   Нижняя Австрия,
   город Вена, правый берег Дуная.
   3 августа 1945 года, 13:14–13:38
   Звуки боя доносились со всех сторон. Канонада с запада, от Тиргартена, стала уже привычной – русские войска, не считаясь с потерями, который час ломали там немецкую оборону. А вот стрельба на северо-востоке, со стороны Дуная, появилась недавно и очень не понравилась бригаденфюреру Беккеру.
   И он совсем не удивился, когда пришло сообщение, что русские высадили десант. Преодолевая сопротивление слабого заслона, оставленного в Старом городе, рванулись на соединение со своими частями, пришедшими с запада.
   Получив эту новость, Беккер помрачнел. Но нельзя было сказать, чтобы он совсем не приготовился к такому развитию событий. Просто противник действовал слишком быстро и решительно, не оставляя времени для маневра.
   Крикнув в телефонную трубку «Циклера ко мне!», бригаденфюрер начал спешно переодеваться. Когда штандартенфюрер появился в бывшем кабинете коменданта, то не сдержался и удивленно заморгал.
   Командир был облачен в серо-зеленую форму частей вермахта без всяких знаков различия.
   – Хайль! – вскинул Циклер руку и спросил, не удержавшись: – А зачем это?
   – Чтобы меня не могли опознать, – отозвался Беккер, застегивая ремень. – Твои готовы?
   – Так точно.
   Бригаденфюрер еще час назад приказал вывести из боя всех сверхчеловеков, оставив на позициях обычных солдат. Циклер тогда не очень понял смысл приказа, но исполнил его без сомнений. Командир – он всегда лучше знает, что делать.
   – Направление прорыва – на северо-запад, через Залмансдорф, – сказал Беккер. – Будем уходить.
   – Вы хотите оставить Вену? – Глаза Циклера округлились, брови взлетели к самым волосам. – Отдать ее коммунистам?
   – Да, – бригаденфюрер кивнул. Глаза его светились холодным огнем. – Сил защищать ее у нас все равно не хватит. Но не позднее чем через неделю мы вновь возьмем город, со свежими войсками.
   – Мда, – штандартенфюрер замялся. Решение командира выбило его из равновесия. – А те, кто сражался с нами, обычные солдаты, что с ними?
   – Ничего, – Беккер пожал плечами. – Им суждено пасть здесь, ради окончательного торжества Рейха. Не стоит их жалеть, все равно они – бракованные экземпляры, неспособные пройти через Посвящение.
   – Ладно, – Циклер кивнул. – Но вы, герр бригаденфюрер, выдержите ли вы дорогу с нами? Ведь придется передвигаться быстро, очень быстро…
   – Ничего, как-нибудь, – голос Беккера не дрожал, в нем ощущалась железная решимость. – В крайнем случае – вы меня понесете. Устраивает вас такой вариант?
   – Вполне, герр бригаденфюрер.
   – Тогда идемте.
   Простучала под ногами лестница бывшей советской комендатуры, офицеры вышли на улицу. С запада несся рев и грохот, словно там ворочался огромный сердитый зверь. Ветер приносил кислый запах разорвавшихся снарядов.
   Несколько сотен сверхлюдей встретили Беккера лесом вскинутых рук и дружным выкриком:
   – Хайль!
   – Зиг хайль! – ответил он и, повернувшись к Циклеру, бросил: – Распоряжайтесь.
   Здесь были те, кто выжил при штурме города. Прошедших Посвящение осталось немного, и только их бригаденфюрер Беккер надеялся спасти, вывести к замку Шаунберг.
   Повинуясь приказам Циклера, отряд разбился на несколько неравных по численности групп. Одна из них после короткого совещания двинулась на северо-запад, еще две исчезли в паутине улиц в других направлениях.
   – Герр бригаденфюрер, – сказал Циклер, подходя к Беккеру. – Ваша личная охрана.
   Двое огромных, за два метра, эсэсовцев смотрели на бригаденфюрера с откровенным обожанием. Они были похожи, словно близнецы, и даже двигались одинаково, обманчиво мягко и легко, скрывая исполинскую силу.
   – Отвечаете головой, – повернувшись к ним, с напором проговорил штандартенфюрер. – Если надо, то понесете на руках!
   – Есть! – солдаты синхронно кивнули, и Беккеру на мгновение показалось, что рядом с ним одно двутелое существо.
   – Вперед! – гаркнул Циклер, и они побежали. Пока не очень быстро, в походном темпе.
   Беккер не зря гордился своей формой. Несмотря на сорок три года, он хорошо бегал и легко выдерживал заданный темп. Под ногами хрустели обломки, рядом легко и бесшумно, словно серые призраки, неслись охранники. Дома Рингштрассе проплывали мимо, почти все – побитые выстрелами.
   Беглецы свернули на Лихтенштейнштрассе, что идет параллельно Дунаю. Тут звуки боя стали слышнее. Повинуясь указанию лидера, отряд прибавил шагу. Далеко впереди из-за крыш виднелись отроги Винервальда, покрытые густой зеленью.
   Стрельба неожиданно донеслась спереди, авангард уходившей на прорыв группы столкнулся с русскими. Но она быстро стихла, и метров через сто основной отряд, в середине которого бежал Беккер, миновал небольшую площадь, на которой лежали десятка полтора тел в советской военной форме.
   Теперь дорога шла в гору, и, чтобы придерживаться направления, приходилось петлять по узким проулкам. Из одного такого, грохоча гусеницами, наперерез отряду выползли несколько тяжелых танков «ИС-2».
   Увидев их, Беккер подумал, что на этот страшный аргумент войны вермахт так и не смог найти контрдоводов…
   Вслед за танками посыпались пехотинцы.
   Авангард и боковое охранение явно упустили этот отряд, и танки, рыча моторами, ползли прямо на эсэсовский отряд. На миг бригаденфюрер растерялся, но зычный крик Циклера «Ложись!» словно швырнул его на асфальт.
   Застрекотали автоматы.
   Пользуясь преимуществом в скорости и меткости, сверхчеловеки быстро оттеснили советских пехотинцев, и «ИС-2» оказались в одиночестве. Но командиры танков не сразу это поняли…
   Ухнула пушка одного из танков, и позади Беккера разлетелся на обломки дом.
   По спине прошло горячее дыхание ударной волны. Но второй раз выстрелить танк не успел. На его башне оказался Циклер. Вцепившись в закрытый люк, он напрягся, раздался жуткий треск, и стальной диск, вырванный с мясом, полетел в сторону. Штандартенфюрер бросил внутрь танка гранату и проворно отскочил в сторону. В башне «ИС-2» что-то бухнуло, из щелей повалил дым.
   Словно слепая, боевая машина повернула на ближайший дом и зарылась в него носом, утробно воя. Вой стих, грохнули еще два взрыва – солдаты Циклера повторили маневр командира, и с советским танковым отрядом оказалось покончено.
   Беккера буквально подхватили под руки, и они побежали дальше. Циклер несколько раз менял направление, и бригаденфюрер мог наблюдать следы прокатившегося недавно по Вене сражения. Северную дорогу на Клостернербург тоже прикрывали, и именно по ней шли только что уничтоженные танки. До своей смерти они успели собрать немалую жатву. На их пути остались покореженные и горящие остовы «Тигров» и «Пантер», запах гари и жженого металла, и трупы, очень много трупов в знакомой серой форме.
   Глядя на все это, Беккер сжимал зубы от злости.
   По узкому мостику перешли ручей, с журчанием бегущий с горы Кахленберг к Дунаю, и вокруг зашумели деревья Венского леса. Внизу и позади осталась Вена, тысячи разноцветных крыш, узор улиц, площадей, переулков, лента Дуная и островерхие шпили соборов. Дымы пожаров смотрелись уродливыми серыми лишаями.
   Они бежали, не снижая скорости. Телохранители Беккера, несмотря на то что были почти в два раза массивнее его, дышали легко и ровно, в то время как бригаденфюрер начал задыхаться.
   Но он упорно переставлял ноги, подгоняемый мыслью о том, что теперь все будет хорошо, что им обязательно удастся прорваться к Шаунбергу, туда, где ждет помощь.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   3 августа 1945 года, 13:35–14:12
   Сил у Петра оказалось меньше, чем он думал поначалу. К тому моменту, когда небольшой отряд дошел до стоянки, капитан был готов рухнуть хоть на твердые камни, лишь бы унять боль в ногах. Но подобной роскоши командир часто бывает лишен. Вот и в этот раз – пришлось отдавать распоряжения насчет обеда, смены постов, и прочего, прочего, прочего…
   О пленнике вспомнил после того, как поел. С тяжелым вздохом Петр отогнал мысль о сне и велел привести пойманного немца.
   Фон Либенфельс все это время пролежал связанным под одной из елей, и костюм его, еще недавно чистый, изрядно запачкался. Глаза пленника яростно сверкали, а ноздри бешено раздувались, свидетельствуя не о самом лучшем настроении.
   – Выньте кляп, – приказал Петр. Он намеренно решил проводить допрос на глазах у всех, чтобы лишний раз показать, что всецело доверяет своим людям.
   – Свиньи! – прошипел фон Либенфельс яростно, едва раскрыв рот. – Грязные животные! Вы поплатитесь!
   Почти все из солдат знали немецкий язык, да и догадаться о смысле выкриков было несложно, и над поляной пронесся слитный гогот.
   – Ишь, с гонором фриц-то! – усмехнулся кто-то из солдат.
   – Герр Йорг, – сказал Петр спокойно. – Нам нужна информация насчет подземных проходов, ведущих в ваш замок. Я намерен получить ее тем или иным способом. Для вас будет лучше быть откровенным, а то мне придется прибегнуть к не самым гуманным методам воздействия.
   – Никогда! – фон Либенфельс попробовал плюнуть в сторону Радлова, но рот подвел хозяина, и слюна повисла на штанине армана белесым потеком. – Никогда я вам ничего не скажу! Вы ничего от меня не добьетесь! Свиньи!
   – А если подумать? – Петр улыбнулся. – Если вы все расскажете нам, то я сохраню вам жизнь. Конечно, вы будете отданы под суд…
   – Что? – фон Либенфельс рассмеялся. – Кто посмеет судить меня? Вы, жалкие черви? Да вы достойны только лизать прах у моих сапог!
   – Заткните ему рот, – Петр махнул рукой. Он понял, что понадобится длинный допрос, а к нему капитан не был в этот момент готов ни физически, ни душевно.
   Фон Либенфельсу вставили кляп. Петр, велев разбудить его при появлении группы лейтенанта Сиркисяна, улегся на расстеленную плащ-палатку. Некоторое время созерцал небо, похожее на серую ткань с голубыми прорехами, а затем сам не заметил, как уснул.

Глава 16

   Все усилия и жертвы германского народа в этой войне так велики, что я даже не могу допустить мысли, что они были напрасны. Нашей целью по-прежнему должно оставаться приобретение для германского народа территорий на Востоке.
Адольф Гитлер, 1945

   Нижняя Австрия,
   город Вена, правый берег Дуная.
   3 августа 1945 года, 15:01–15:29
   Над Веной висела приятная для слуха тишина. Словно привлеченное безмолвием, выглянуло солнце и за пять минут заставило забыть о холодном ветре и дожде, что царили утром.
   Солдаты на улицах стягивали гимнастерки, подставляя загорелые тела лучам светила. От мокрых мостовых, поглощая запахи пожарища, поднимался пар.
   Генерал-лейтенант Благодатов, выйдя из машины, шагал по Рингштрассе, с болью в сердце рассматривая разрушенные, покрытые шрамами и увечьями здания. Труды трех с лишним месяцев, начавшиеся двенадцатого апреля созданием военной комендатуры в Вене, пошли прахом. Все, что было восстановлено, немцы опять превратили в развалины.
   За спиной слышался стук сапог полковника Перервина. Лицо его было мрачным, а левая рука висела на перевязи. Заместитель коменданта по политической части утром вел солдат в атаку, и пуля раздробила ему локоть.
   – А здание-то наше не пострадало, – нарушил он молчание первым. – Видать, тут главный немец и сидел… Этот, как его, Беккер.
   – Похоже, – вздохнул Благодатов без особенного облегчения, разглядывая дом, на котором не так давно красовалось знамя из алого шелка. Теперь на фасаде висел черно-белый орел Рейха, в жалкой попытке удержаться цепляясь крыльями за карниз.
   – Снимите эту гадость немедленно, – приказал генерал-лейтенант одному из офицеров, а сам, не задерживаясь, прошел в здание.
   Под ногами захрустели осколки. Немцы, судя по всему, вставили новые стекла, но они не выдержали близкого разрыва мины. Морщась от скрежещущего звука, Благодатов поднялся по лестнице и прошел в свой старый кабинет. Здесь витал приторный запах, дух немецкого одеколона.
   – Фу, как навоняли! – сказал Перервин, входя вслед за командиром.
   В одном из шкафов генерал-лейтенант к своему удивлению обнаружил полный комплект полевой формы бригаденфюрера войск СС. Не хватало только наград.
   – Ничего себе! – усмехнулся Благодатов. – Это, никак, прежний хозяин оставил! В чем же он удирал, интересно? В подштанниках?
   – Переоделся, скорее всего, – полковник подошел к окну, поправил перевязь. – И ушел с той группой без знаков различия, которая прорвалась на северо-запад. Эх, не удалось нам их прихватить!
   – Да, – генерал-лейтенант уселся в кресло, всей душой ощущая, что за несколько дней оно успело стать чужим, даже немного неудобным.
   – Да там были одни «сверхчеловеки», – Перервин зло оскалился. – Каждый из них танка стоит. Еще навозимся с ними….
   Словно верный пес, дождавшийся хозяина, затявкал на столе телефон. Благодатов снял трубку:
   – Слушаю! Что? Через полчаса зайдите!
   – Вот чудеса, – проговорил он, опуская трубку на рычаги. – Связь работает.
   – Чудес целая куча, – охотно отозвался полковник. – Вон хоть то, что немцы не успели парламент взорвать. Бригаденфюрер тот, видать, приказ просто не успел отдать, а потом не до того стало. А уж взрывчатки туда напихали – несколько грузовиков. И не пожалели ведь.
   – Ну и что, разминируют? – спросил Благодатов, хотя по лицу его было видно, что мысли коменданта где-то далеко.
   – Да, – Перервин кивнул, затем лицо его исказила странная гримаса, рот приоткрылся, а глаза зажмурились.
   – Что с вами, Иван Александрович?
   – Зевота замучила, – отозвался тот. – Всю ночь на ногах. Поспать бы.
   – Нет уж, – жестко сказал генерал-лейтенант, и глаза его за стеклами очков сверкнули. – Спать нам с вами теперь не скоро придется. Вся Вена, от Флорисдорфа до Зиммеринга и от Венского леса до Лоблау – в наших руках, и нам придется позаботиться о том, чтобы в ней был порядок! Сегодня же мы должны наладить патрулирование улиц, перевезти на старые места администрацию бургомистра и правительство Австрии и начать разборку завалов. А к завтрашнему вечеру все двадцать шесть районных комендатур должны работать.
   – Да, тут не отдохнешь, – на лице полковника появилось унылое выражение.
   – Вот именно! – генерал-лейтенант величественным жестом поднял руку.
   Будто дожидавшийся этого момента телефон зазвонил опять, на этот раз – резко и требовательно, словно намекая тем самым, что беспокоит кто-то из начальства. Прервав выразительное движение на середине, комендант Вены потянулся к аппарату.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   3 августа 1945 года, 18:18–19:48
   Проснулся Петр сам. Вопреки приказу командира, его никто не стал будить, хотя до слуха капитана долетал гортанный голос лейтенанта Сиркисяна. «Вот черти заботливые! – подумал Радлов, растирая руками лицо. – Отдохнуть дали!»
   Несмотря на такие мысли, желания сердиться на солдат не было. Несколько часов сна освежили капитана. В голове ощущалась прохладная ясность вместо привычной в последние дни неподъемной тяжести.
   Петр подошел к костру и был встречен хитрыми ухмылками и запахом готовящейся ухи. В котелке булькало аппетитное варево, из него время от времени всплывал то плавник, то рыбья голова с выпученными глазами.
   – Уж мы не стали вас будить, – сказал Моносов. – Больно сладко вы спали.
   – В следующий раз – под трибунал, – сказал Петр не слишком убедительно. – А рыбы кто добыл?
   – Я, – сказал опять сибиряк и потянулся ложкой к котелку – помешать. – А чего без дела сидеть? Тут рыба сама на крючок насаживается. Мелкая, правда, не то что у нас, на Енисее…
   Моносов вздохнул, и в глазах его на мгновение мелькнула тоска.
   – Молодец, – сказал Радлов и повернулся к командиру саперов: – Докладывайте, товарищ лейтенант.
   – Нэ о чэм, товарищ капитан, – Сиркисян сморщился и махнул рукой. – Ничэго нэ нашли.
   Петр сокрушенно покачал головой, но в этот момент в мерное шуршание древесных крон вплелся новый звук. Он заставил Радлова на мгновение забыть о собственных делах.
   – Самолет? – спросил кто-то с удивлением.
   Басистое гудение приближалось с запада, и когда силуэт летающей машины показался на фоне облаков, Петр сразу понял – не наш. Не было в самолете хищной красоты советской боевой техники, не имелось жестокого очарования птиц люфтваффе. Было лишь что-то самодовольное, уверенное в себе и наглое до последней степени.
   – Не наш, – разочарованно протянул кто-то, а лейтенант предположил:
   – Амэриканский!
   Символов на крыльях рассмотреть не удалось, да и самолет, скорее всего – разведывательный, ушел на юго-восток, в сторону Линца.
   – Уха готова, – заявил Моносов, когда гудение авиационного мотора затихло вдалеке.
   Солдаты задвигались, в руках появились ложки.
   – Приведите пленника, – велел Петр. – Накормим его… перед допросом.
   Двое солдат привели фон Либенфельса. Лицо его было мрачным, под глазами набрякли синевой мешки.
   – Не хотите ли поесть? – преувеличенно вежливо спросил Радлов, указывая ложкой на котелок с ухой. Солдаты загоготали.
   – И не надейтесь! – с истовой ненавистью выдохнул хозяин замка Шаунберг. – Не притронусь к вашей пище, даже если мне придется грызть камни и глодать ветки!
   – Это почему же? – поинтересовался Петр, поднося ко рту ложку.
   Несмотря на отсутствие специй, уха пахла одуряюще, и образовавшейся слюной капитан едва не захлебнулся.
   – Стали бы вы есть что-либо, приготовленное свиньями? – вопросом ответил пленник. – Я – не стану!
   – Как угодно, – пожал плечами Петр и жестом велел конвоирам не уводить пленника.
   Котелок быстро опустел, и ложки заскребли по дну. С немалым сожалением Радлов оторвался от трапезы и вновь посмотрел на фон Либенфельса. Тот сидел нахохлившийся, в помятом костюме до странности похожий на сельского учителя откуда-нибудь с юга России.
   – Ну что, герр Йорг, приступим к допросу, – сказал Петр, и солдаты мгновенно замолчали.
   – Можете спрашивать все, что угодно, – с высокомерным презрением бросил немец. – Я вам не отвечу.
   – Ответите, – спокойно улыбнулся Радлов. – Пусть мне даже придется прибегнуть к малоприятным для вас действиям.
   – Это вам просто так не пройдет! – фон Либенфельс постарался вскочить, но конвоиры удержали на месте. Глаза пленника сверкали, а орал он противнее, чем давешняя сорока. – Касаясь грязными лапами меня, вы, гнусные потомки монголов, только приближаете час своей гибели! И она будет страшна!
   Он поперхнулся собственным криком, задышал часто-часто.
   – И при чем тут монголы? – спросил Сиркисян, с выражением крайнего недоумения на лице почесывая нос. – И я тоже – их потомок?
   На языке Гете уроженец Кавказа говорил с чудовищным акцентом, но фон Либенфельс его понял.
   – О вы, погрязшие в невежестве, не ведающие о семи расах! – завопил он, словно сержант на новобранцев. – Немедленно снимите с меня путы, а то участь ваша будет такой, что вы позавидуете мертвым!
   Но не ожидая, что грязные «аффлинги» выполнят приказ, представитель «высшей расы» без логической смычки перескочил на милые его сердцу потусторонние материи. Говорил он с воодушевлением, словно преподаватель, читающий лекцию по любимому предмету:
   – Семь рас развились во времена господства Атлантиды! Рмоахалы, тлаватли, тольтеки, туранцы, арийцы, аккадцы и монголы. И потомками последних являются все представители недочеловеческих племен – евреи, негры и славяне!
   – Это он нас в родственники к неграм записал, товарищ капитан? – спросил Моносов.
   – Да, – кивнул Петр. – Этот… – сказать «человек» язык не повернулся, – эсэсовец считает нас всех обезьянами и только себя – разумным.
   Повернувшись к пленнику, спросил холодно:
   – А что вы там толковали про Атлантиду, герр Йорг? Неужто про ту самую, о которой писал Платон?
   – Да! – Глаза фон Либенфельса округлились, сделав его похожим на сову. – Но Платон был не совсем чистый ариец, и к истинным тайнам его не допустили! На самом деле атланты были чародеями, прямыми потомками богов! Источником магических сил был их эфирный организм, распространявшийся далеко за пределы физического тела. Они умели разговаривать с растениями, и те росли быстрее. Они умели разговаривать с дикими зверями, и хищники становились кроткими, как овечки. Они умели с помощью слова навлекать ужасные катастрофы на врагов и с его силой излечивать больных!
   – Красиво плэтет, – с уважением сказал Сиркисян. – Ему бы книжки писать, фантастические, как Бэляеву.
   – Я думаю, он и писал, – усмехнулся Петр. – Только не фантастику.
   – Вожди Атлантиды были земными божествами, которым поклонялись их подданные, подчиняясь любому их приказу беспрекословно! Они обучали народ наукам, искусствам, законам и религии, технологиям изготовления инструментов и вождению воздушных кораблей. Им были также известны законы, управляющие созданием новых рас. Они избирали учеников среди самых способных жителей Атлантиды и отправляли их в изолированные центры обучения. Там неофиты развивали в себе качества, необходимые для создания новой расы! – продолжал вещать фон Либенфельс, и голос его звучал зло и грозно. В очередной раз поразился Петр могучей силе убеждения, с которой впервые столкнулся в Виллигуте. Подумал о том, каков же был Гитлер, если его присные способны на такое?
   – Так что же погубило их? – спросил кто-то из разведчиков на таком хорошем немецком, что Петр невольно удивился.
   Лицо пленного армана исказилось, некоторое время он с безмолвной яростью смотрел куда-то в небеса, а когда заговорил, то слова его буквально дышали ненавистью.
   – Их смела новая раса! Сверхлюди выродились, смешав кровь с животными. И разрушительное пламя, происходившее от магических действий вырождавшихся народов Атлантиды, могло быть потушено только появлением высшей способности – способности мыслить. Именно такая способность явилась наследием, оставленным атлантами новой расе – арийской! – В этот момент рассказчик едва не задохнулся от благоговения. – Новая раса зародилась в горных районах на крайнем севере Атлантиды, где климат очень суров. Только постепенно, из поколения в поколение, тело приобрело достаточную прочность, чтобы сопротивляться силам Зла, и человек мог почувствовать, как в нем пробуждается осознание индивидуального «Я»! Тех, кому предстояло стать во главе новой расы, по старой традиции готовили в специальных центрах обучения, расположенных высоко в горах. Там царила жесточайшая дисциплина. Будущих лидеров наставляли, что все происходящее в земном мире управляется невидимыми небесными силами, и они должны беззаветно служить этим силам. Их также учили – и это было весьма важным – почитать и охранять чистоту крови, побеждать страсти и эгоистические желания!
   Диверсанты, в достаточной степени понимавшие немецкий язык, сидели словно зачарованные. Подобные лица капитан Радлов видел у солдат, слушающих сказки или байки, рассказываемые обычно кем-то из пожилых бойцов. Особенно много их знали уроженцы Урала или Севера, где еще хорошо помнили сказы о Хозяйке Медной горы и былины про Илью Муромца…
   Сейчас им открывалась новая сказка, яростная, красочная и жестокая, поражающая эпичностью и масштабностью. Рожденная не столетиями спокойного мирного труда, как на Руси, а несколькими десятилетиями исступленного экстаза сотни талантливых безумцев.
   – В это же время на юге Атлантиды властители тех рас, кому было суждено выродиться и погибнуть, забеспокоились: они поняли опасность, какую несет им развитие нового народа, и объявили ему войну! – Глаза фон Либенфельса полыхнули, и, несмотря на то что он был связан, на миг в кургузой фигуре проступило величие. – Арийцам предстояло сражаться с существами гигантского роста, сверхчеловеческой силы и причудливых форм тела. Арийцы противопоставили им разум и способность к импровизации, которые в конечном итоге доказали превосходство над магическим оружием противника! И они победили!
   – Все это очень хорошо, герр Йорг, – сказал Радлов, и его собственный голос показался капитану грубым и скрипучим. – Но боюсь, что время древних преданий закончилось. Перейдем к делам более насущным.
   Вокруг ворочались, словно очнувшись ото сна, солдаты. На лицах их читалось удивление, а в глазах стояло разочарованное выражение. Словно дали прикоснуться к чудесному, а потом безжалостно от него оторвали…
   Фон Либенфельс скептически нахмурился, глаза его сузились.
   – Повторяю вопрос, что я задавал вам несколько часов назад, – Петру стало неожиданно трудно говорить, как будто губы и язык свело судорогой. Взгляд пленного армана внушал беспокойство. – Что вы знаете о подземных проходах, ведущих в замок Шаунберг?
   – Ничего, – фон Либенфельс пожал плечами, а на лице его вновь появилась презрительная мина.
   – Не верю, – капитан Радлов потряс головой и ощутил, как глупый морок сползает с него, как снег с пригорка весной. – Вы ведь приобретали этот замок в свое время? Остальные арманы появились позже…
   – Ничего я вам не скажу, – ухмыльнулся пленник и отвернулся.
   – Очень жаль, – проговорил капитан скучным голосом и велел солдатам: – Поднимите его.
   Радлов встал и сделал шаг к пленнику, одновременно разминая кисти. Суставы потрескивали, а по пальцам разливалось тепло.
   – Я очень не люблю эту часть работы разведчика, – сказал Петр прямо в лицо немцу. – Но ради того, чтобы моя страна жила в мире, я выполню ее, и сделаю это сам, чтобы никто из моих солдат потом не мучился угрызениями совести.
   Он коротко, без замаха, ударил фон Либенфельса в подбородок. Голова того дернулась, изо рта вырвался сдавленный хрип.
   – Вы палач, – сплевывая кровь, пробурчал арман. Глаза его светились ненавистью.
   – Нет, – покачал головой Петр. – В отличие от ваших приятелей, я не испытываю от этого удовольствия. Я просто хочу знать, где расположен подземный ход, ведущий в замок. Ну?
   – Нет!
   Еще удар. Костяшки пальцев заныли – похоже, разведчик не рассчитал силы.
   Фон Либенфельс оскалился и плюнул в лицо Радлову. Тот увернулся. Третий удар заставил немца потерять сознание. Пленник обвис на руках державших его солдат, из угла рта потянулась к земле струйка кровавой слюны.
   Петр ощущал, как от ярости раздуваются ноздри, а сердце колотится с частотой мотора. Весь мир исчез, осталось только это круглое, до омерзения презрительное лицо.
   – Товарищ капитан, – кто-то тронул его за рукав. Радлов оглянулся, с некоторым трудом сфокусировал взгляд и понял, что за руку его держит лейтенант Сиркисян.
   – Что? – изо рта вырвалось нечто похожее на волчье завывание. Лейтенант с изумлением посмотрел на командира.
   – Можэт, ни стоит его бить? – сказал он. – Есть же другиэ способы… Нэ будэм уподобляться фашистам.
   – У нас нет средств для допроса, – ответил Петр жестко. – Будь у нас спирт, я бы его напоил допьяна. Но ведь нет ничего, и каждый час работает на них. Кто знает, чего смогут изобрести безумцы в этом замке?
   – Я понимаю, товарищ капитан, – пробормотал Сиркисян. – Но…
   – Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, – сказал Петр. – Когда я побывал в Шаунберге, ко мне применили гораздо более изощренные методы допроса. А вы, как я вижу, давно не работали с пленными. Это всего лишь средство получить нужные нам сведения, и не более того.
   – Ну да, – буркнул лейтенант и отошел, поняв, видимо, что спорить с капитаном бессмысленно.
   Когда Петр повернулся к пленнику, тот пришел в себя. Но в светлых глазах его, под белесыми мохнатыми ресницами, не было страха и даже боли. Из зрачков фон Либенфельса на Радлова смотрело презрение, пренебрежение высшего существа к низшему, к тому, кто способен причинить страдание, но встать вровень – никогда…
   – Ну что, будете говорить? – спросил Петр, заранее зная ответ.
   – Свиньи! – пленный арман закрыл глаза.
   Видно было, что бить его можно сколько угодно, все равно он не сдастся и не заговорит.
   – Привяжите его к дереву, вон к тому, – сказал капитан конвоирам, потирая ноющий кулак. В груди остывала, точно покрывающаяся коркой лава, ярость. – Рот заткните. Спать и пить не давайте. Сами меняйтесь каждые три часа. Если захочет говорить – зовите меня. Все ясно?
   – Пойдем, фюрер недоделанный, – сказал один из солдат, а второй принялся деловито запихивать фон Либенфельсу в рот кляп.
   Когда Петр сел, к нему подошел Сиркисян. Лицо сапера было спокойно, лишь слегка поджатые губы выдавали недовольство.
   – А эсли он и завтра нэ заговорит? – спросил лейтенант. – Что тогда?
   – Завтра – последний день поисков в любом случае, – ответил Петр устало. – Если пленник не сообщит нужные сведения или мы сами ничего не найдем, то завтра в ночь будем уходить.
   Кто-то радостно вздохнул за спиной, предвкушая скорый путь к своим, но на душе у Петра было исключительно мрачно.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   3 августа 1945 года,
   23:24 – 4 августа 1945 года, 0:59
   После вечернего ритуала на башне Виллигут, вопреки обыкновению, ощутил не прилив сил, а мерзкую, липкую слабость. Облака к ночи разошлись окончательно, и нависающее над головой небо, покрытое тысячами звезд, внушало бригаденфюреру необъяснимое беспокойство.
   Подойдя к ограждению башни, он попытался отдышаться, но свежий вечерний воздух отдавал смрадом паленой щетины.
   – Вы в порядке, товарищ? – поинтересовался Хильшер, неслышно подходя сзади.
   – Нет, – честно ответил Виллигут, разворачиваясь. – Что-то со мной не так…
   – Хм-м, – верховный арман, глаза которого чуть заметно светились во мраке, некоторое время разглядывал бригаденфюрера, а затем сказал: – Кажется, вы переутомились. Пойдемте со мной, я попробую помочь.
   Словно сомнамбула, двинулся Виллигут за верховным арманом. В себя пришел только в главном зале для церемоний, возле кубического алтаря. Здесь было полутемно и тихо, витал слабый аромат сгоревших свечей.
   Пока он оглядывался, Хильшер притащил откуда-то стул и предложил с вполне искренним участием:
   – Присаживайтесь, бригаденфюрер, и закройте глаза.
   – Что вы собираетесь делать? – спросил Виллигут, опускаясь на холодное и жесткое сиденье.
   – Немного привести вас в порядок, – усмехнулся верховный арман. – Небольшая энергетическая встряска вам не повредит. А потом приглашаю вас ко мне, попить чаю. Надеюсь, вы не откажетесь?
   – Ни в коем случае.
   Виллигут сидел с опущенными веками, но слух и прочие ощущения подсказывали, что Хильшер что-то делает. Слышались тихие шаги, кожа затылка и лица чувствовала легкие дуновения воздуха, словно от проходящих рядом рук.
   На макушке родилось ощущение тепла. Словно жидкость, оно потекло вниз, окутывая череп тонкой пленкой и помимо воли хозяина заставляя мышцы расслабляться. Лишь в этот момент Виллигут ощутил, насколько он напряжен.
   Тепло окутало голову, мгновение копилось где-то под подбородком, а затем, словно прорвав плотину, ринулось вниз, скачком объяв шею и область до середины груди. Когда охватило все тело, Виллигут на мгновение потерял ощущение собственного веса. Он словно парил, подобно невесомому семени одуванчика, будто снежинка, подхваченная ураганом…
   – Вот и все, – донесся голос Хильшера, и тяжесть вернулась. – Можете открывать глаза.
   Верховный арман стоял рядом, довольно потирая руки. Он походил на врача, только что проведшего успешную операцию, и для полного сходства не хватало только белого халата.
   – Пойдемте, – сказал Хильшер, делая широкий жест.
   В комнатах истинного хозяина замка Шаунберг Виллигут был не впервые, но на чай его ранее не приглашали. Хильшер принес чашки с прозрачно-зеленым, почти желтым, напитком и, заметив удивление на лице гостя, пояснил:
   – Это от наших тибетских друзей… Такой чай положено пить с маслом, мукой и солью, но я предпочитаю так – даже без сахара. Отменно проясняет голову и придает сил.
   Напиток пах сильно и горько, почти как полынь, и вкус его тоже был непривычен. Похоже на бергамот, но в то же время чуждо, словно настой из лиан, что готовят шаманы какого-нибудь африканского племени…
   – Что же надломило вас до такой степени? – поинтересовался верховный арман, когда чай был выпит.
   – Дурные предчувствия, – ответил Виллигут. – С Веной, насколько я знаю, потеряна связь. Захвачен и до сих пор не освобожден наш соратник фон Либенфельс… Все это мне очень не нравится.
   – Вену мы потеряли, это я знаю, – сказал Хильшер спокойно, словно подтвердил потерю старой, ненужной шляпы.
   – Что? – Виллигут позволил себе недоуменную улыбку. – И вы так спокойно об этом говорите?
   – Да, потому что мы выиграли время, и жемчужина германских земель, будущая столица арийской империи, скоро вновь будет в наших руках.
   – Каким же образом?
   – Несмотря на отсутствие Йорга, я продолжил его эксперименты, – верховный арман победно улыбнулся. – Не все, конечно. Те, которые связаны с размножением, пришлось пока отложить. Не до того нам сейчас. Я сосредоточил внимание на создании суперсыворотки и достиг определенных успехов.
   – Каких же? – Виллигут ощутил, что собеседник не преувеличивает свои достижения, и вслед за тем – прилив доверия к Хильшеру.
   В этот миг он беспрекословно признавал его лидерство, которое в иные моменты казалось «Распутину Гитлера» случайным.
   – Последняя серия подопытных осталась в живых полностью, – верховный арман сделал паузу, явно наслаждаясь собственным триумфом, пусть даже перед единственным слушателем. – И двое из нее, прошедших Посвящение, могут передвигать предметы силой мысли, правда, пока легкие, не тяжелее стакана.
   – Потрясающе! – ахнул Виллигут. – И когда вы рассчитываете достигнуть полного успеха?
   – Направление движения определено исключительно точно, так что мне понадобится не более трех дней. По истечении их орды недочеловеков столкнутся с самым совершенным оружием в истории мироздания! С человекобогом арийской расы! Что все их танки, пушки и самолеты по сравнению с божественной мощью?
   – Да, это верно, – Виллигут ощущал себя окрыленным. Пошатнувшаяся после неудачи с пленным русским вера в конечный успех обрела новое дыхание. – Это и вправду потрясает!
   – Заболтались мы с вами, – Хильшер поднялся. – Идите, занимайтесь своими делами и за фон Либенфельса не переживайте. Дитрих разыщет его, даже если придется перевернуть всю Верхнюю Австрию! Спокойной ночи, бригаденфюрер.
   – Спокойной ночи.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   4 августа 1945 года, 4:46 – 5:00
   Петр проснулся от холода. Костер на ночь не оставляли, боясь этим выдать себя, а морозец на австрийские земли в это утро заглянул явно откуда-то с севера.
   Небо было уже серое, предрассветное, на востоке занималась желтая заря, но звезды еще сияли во всем великолепии. Меж древесных крон виднелся ковш, известный каждому школьнику под названием Большая Медведица.
   Поняв, что заснуть все равно не получится, капитан выбрался из-под плащ-палатки. Так стало еще холоднее, по телу пробежала ледяная волна, а изо рта вырывалось облачко пара.
   Солдатам холод не мешал. Сразу с нескольких сторон доносился сочный храп.
   Усмехнувшись про себя, капитан двинулся туда, где должен находиться пленник – проверить, как выполняется приказ. В том, что не спят те, кто охраняет подходы к лагерю, он не сомневался, а вот стража фон Либенфельса внушала некоторые опасения…
   У дерева, к которому привязали пленника, было пусто. Висели какие-то обрывки, а рядом сидел и беспардонно дрых часовой!
   – Встать! – рявкнул Петр так, что парня подбросило почти на метр. Он оглянулся, схватился за автомат, да так и замер с раскрытым ртом, уставившись на дерево. В глазах солдата стоял ужас.
   – Подъем! – крик пронесся над лагерем, словно полночь над погостом. Зашевелились неподвижные доныне фигуры, послышались зевки и утробное кряхтенье.
   – Давно спишь? – поинтересовался Петр. Лицо бойца от осознания совершенного промаха стало серым.
   – Никак нет, – ответил он, судорожно дергая кадыком. – Я сменился в четыре…
   Петр посмотрел на часы. Судя по времени, фон Либенфельс не мог уйти далеко. Капитан обернулся, выискивая кого-то среди просыпающихся разведчиков. За спиной его бормотал проштрафившийся часовой:
   – Товарищ капитан! Он так смотрел… смотрел так. Я не мог отвести взгляда… и пошевелиться не мог, а потом уснул!
   В голосе этом было искреннее горе и настоящее раскаяние, но Петру было не до него.
   – Что такоэ? – спросил подскочивший Сиркисян, закрывая рот ладонью.
   – Пленник сбежал, – коротко ответил Петр и, заметив среди солдат невозмутимое лицо с узкими глазами, крикнул: – Эй, Моносов, подойди!
   Рядовой вытянулся перед командиром, лихо отдал честь.
   – Ты у нас лучший следопыт? – спросил Петр, строго глядя на сибиряка. – Сможешь по следам определить, куда немец пошел?
   – Обижаете, товарищ капитан, – в темных глазах мелькнули смешливые искорки. – Разрешите приступить?
   Радлов кивнул, и выходец из сибирских лесов направился к дереву. Некоторое время походил вокруг него, почти упершись в землю носом, словно охотничья собака.
   – Перетер веревку, гад, – заметил он, поднимая обрывки пут. Оставалось только удивляться, как пленник, не особенно сильный на вид, так легко от них избавился. – Шустрым оказался, сволочь.
   – Туда он пошел, – сказал наконец следопыт. – На север.
   – Что? – Петр не поверил, что пленник настолько плохо ориентируется на местности, чтобы двинуться в противоположную от замка сторону.
   – Ну да, – несколько недоуменно посмотрел на капитана Моносов.
   – За ним! – приказал Петр и сдернул с плеча автомат. – Еще двое со мной, остальным – ждать здесь.
   Они пошли, почти побежали, меж деревьев. Вел быстрый и юркий, словно белка, сибиряк, за спиной слегка шуршали ветвями не проснувшиеся окончательно разведчики.
   След вывел к Дунаю и пошел по самой кромке берега. Под ногами захрустел песок. От воды тянуло холодом, и над самой речной поверхностью плыл легкий туман. Река была спокойной.
   – Стоп, а это что? – спросил Радлов, указывая на плывущий метрах в десяти от берега темный бугорок.
   – Да это человек, – ответил Моносов, присмотревшись.
   – А, черт! – Петр рванул с плеча автомат, швырнул в руки все еще ничего не понимающих солдат.
   Вода в первый момент показалась обжигающе холодной. Капитан судорожно выдохнул и изо всех сил поплыл, зная, что только движение способно согреть пловца. Ухватился за мокрый воротник вчера еще вполне приличного костюма и потащил тело недавнего пленника к берегу. До него было не так далеко, но намокшая одежда и сапоги тянули на дно, и совершенно не вовремя начались судороги в ногах.
   Отплевываясь и фыркая, словно тюлень, выполз Радлов на мелководье, и тут его подхватили под руки. Тело фон Либенфельса подняли и вытащили на берег. Руки и ноги немца бессильно свисали, лицо было синюшно-белым.
   – Ух, какой холодный, – озадаченно сказал один из солдат. – Никак, помер…
   – Не может быть! – прохрипел Петр, поднимаясь на ноги. – Оживить его! Искусственное дыхание, срочно….
   Но все попытки оживить фон Либенфельса оказались бесполезны. Труп оставался трупом, безо всяких следов дыхания и сердцебиения.
   – Как? – вопрошал Петр, в отчаянии воздевая руки к небу. – Как можно здесь утонуть? Он что, совсем плавать не умел? А как тогда умудрился в воду попасть?
   – Я думаю, – сказал осторожно Моносов, – что он убил себя сам.
   – Да ну?
   – Фриц этот был хоть и сумасшедший, но не придурок, – с серьезным видом сказал солдат, и Петр не нашелся, что возразить. – Он понял, что не выдержит и все нам расскажет, а сбежать силенок не хватит. Вот и утопил сам себя. Отошел как мог далеко, влез в воду, и все.
   – Но это невозможно!
   – Почему? – Моносов вздохнул. – Только для этого надо очень сильную волю иметь, а она у вражины этого, судя по всему, была.
   Петр поднял голову и почти с яростью посмотрел на армана, таким вот решительным образом ускользнувшего от допроса. На мертвом лице, казалось, застыла пренебрежительная усмешка.
   – И что тэпэрь? – подошел лейтенант Сиркисян.
   – Как и решили! – ответил Петр зло. – Будем искать! До вечера. Что нам еще остается?
   Над Дунаем потихоньку наступало утро.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   4 августа 1945 года, 7:19 – 7:35
   Бригаденфюрер Беккер чувствовал себя так, словно проскакал на лошади от французского Бреста до Урала. В седле при этом он успел посидеть и полежать всеми частями тела. Так что пульсирующая, дергающая боль прочно поселилась не только в ягодицах и ногах, но и в животе, груди, голове и даже руках.
   Бежать наравне со сверхчеловеками он, конечно, не смог, и почти сразу после того, как Вена осталась позади, его понесли. Сделать носилки не догадались, и он ехал, привязанный к спине, попеременно то на одном, то на другом из своих телохранителей.
   Закончилось это после того, как он потерял сознание. Произошло это ближе к вечеру, в безымянном лесу где-то к западу от Санкт-Пельтена. Бригаденфюрера уложили на землю и поливали водой до тех пор, пока он не открыл глаза.
   Но и тогда его губы прошептали «Вперед!».
   С этого момента его несли вдвоем, тащили, словно куль с овощами. Сознание время от времени мутилось, спасая хозяина от мук, и позже Беккер с трудом мог вспомнить места, по которым они пробегали.
   Несколько раз делали краткие остановки. Столкновений с советскими войсками удалось избежать.
   Мало какой человек выдержит восемнадцать часов непрерывного бега. Но те, кто стремились в замок Шаунберг, людьми не были. Словно машины, не требующие топлива и запасных частей, не знающие отдыха, они пересекли Нижнюю Австрию и почти половину Верхней.
   День сменился ночью, которая быстро пришла к концу, оставив после себя прохладу. Когда на небеса вышло, улыбаясь желто-розовыми губами, утро, стали видны стены и башни замка, ставшего для всех них настоящим домом.
   – Герр бригаденфюрер! – Беккер ощутил, что его ставят на ноги. – Герр бригаденфюрер!
   – Да, – ответил он, поднимая веки.
   Перед ним обнаружилось встревоженное и сильно похудевшее лицо Циклера.
   Даже сверхчеловекам тяжело дался этот переход.
   – Герр бригаденфюрер, мы прибыли, – сказал штандартенфюрер.
   Беккер огляделся, и взгляд его уперся в знакомые ворота, на которых виднелись следы от пуль.
   – Здесь был бой? – удивленно спросил он.
   – Похоже на то, – согласился Циклер. – Но до этого ли сейчас? Подойдите к командиру караула. Он говорит, что ночью имеет право впустить только армана.
   Караульный офицер сначала в изумлении вытаращился, увидев человека в форме вермахта, но когда узнал Беккера, то лихо и молодцевато вскинул руку.
   – Зиг хайль!
   – Хайль, – устало отозвался бригаденфюрер. – Впустите нас.
   Калитка открылась, как показалось ему, со страшным скрежетом. Беккер вошел во двор, огляделся.
   И сам не заметил, как вновь потерял сознание.

Глава 17

   Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью. Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка. В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.
Фридрих Ницше, 1881

   Нижняя Австрия, город Вена.
   4 августа 1945 года, 8:22 – 8:43
   Всю ночь генерал-лейтенант Благодатов не спал. Работоспособность поддерживал крепким чаем. К утру напиток стал отдавать дегтем. Последний стакан так и остался стоять недопитым, и жидкость в нем плескалась темно-бурая, почти черная.
   Когда дверь кабинета бесшумно распахнулась и на пороге возник маршал Конев, генерал-лейтенант в первый момент решил, что от недосыпа начались видения. Маршал должен был находиться в штабе, руководить подготовкой наступательной операции, а совсем не в комендатуре.
   – Доброе утро, Алексей Васильевич, – сказал Конев, и только после этого Благодатов окончательно поверил, что происходящее – не сон.
   Он с усилием потянулся, заставив затекшую спину распрямиться, а позвонки – хрустнуть.
   – Доброе утро, товарищ маршал.
   Конев сел, на лице его было рассеянное, не очень понятное выражение – словно ждал он чего-то, и одновременно очень волновался за то, чего ждал.
   Загадка разрешилась со следующим же вопросом.
   – Что там от Косенкова слышно? – поинтересовался маршал и бросил на коменданта полный любопытства взгляд.
   – Связь так и не восстановлена, – ответил генерал-лейтенант мрачно.
   – Значит, группа Косенкова погибла целиком, – Конев вздохнул. – Жаль. План не удался. Выходит, нам придется уничтожать логово фашистских главарей по-другому.
   – Не стоило их посылать, – буркнул Благодатов. – Ведь был же капитан Радлов против, а мы ему не поверили…
   – Что толку теперь сокрушаться? – маршал махнул рукой и встал. – Да, кстати, я ночью разговаривал с Жуковым. Верховный разрешил вводить войска в сектора оккупации союзников и использовать там авиацию.
   – Теперь покажем фрицам, товарищ маршал? – генерал-лейтенант тоже поднялся, провожая гостя.
   – Обязательно покажем, – кивнул Конев и вышел.

   Нижняя Австрия,
   дорога Вена – Линц
   4 августа 1945 года, 10:53–12:25
   Остался позади Санкт-Пельтен, а машины продолжали неторопливо ползти на запад. По сторонам были зеленые, поросшие лесом холмы, над ними – синее небо с пришлепнутым для обогрева кругляшом солнца.
   Машины равномерно рычали, иногда кузов, в котором сидели солдаты, окутывало ядовито пахнущее облако выхлопа. Но в остальном все было слишком хорошо и покойно, и сержанту Усову хотелось спать.
   Их везли на бой, туда, где немцы сумели остановить прорыв советских танковых и пехотных частей. Сил для атаки с ходу у наступавших войск не хватило, и теперь к линии фронта подтягивались те, кто задержался в Вене.
   Автоколонна повернула, и из расположенного сразу за поворотом лесочка потянулась к передней машине тонкая огненная линия. Стремительно прянула в кабину черная полоска, и по ушам ударило оглушительным разрывом.
   «Фаустпатрон», – подумал Усов, а тело его, за годы боев научившееся выживать, само начало действовать. Он выскочил из кузова. Ударила в пятки земля, сержант перекатился и упал в канаву. Нащупал спусковой крючок и принялся стрелять по той роще, откуда был выстрел.
   За спиной что-то орали солдаты. Затем грохнул еще один взрыв. Шершавая горячая ладонь взрывной волны едва не сорвала пилотку. Обернувшись, бывший партизан увидел, что подожжена еще одна машина – последняя в колонне.
   В темной зелени леса появлялись и быстро пропадали серые фигуры, откуда-то с другой стороны дороги ударил пулемет, судя по звуку – немецкий.
   Усов стрелял, скупо и нечасто, стараясь бить наверняка, и его примеру следовали солдаты, оказавшиеся рядом. Офицеры куда-то подевались, и сержант невольно оказался в роли командира.
   Горели почти все машины. Смрадный дым и запах раскаленного железа тек над полем боя, мешаясь с кислым ароматом пороха.
   Рычащий звук, прикатившийся с востока, со стороны Вены, заставил Усова обернуться. Он пригляделся и не сдержал крика.
   – Наши, наши! – вопил он, не стесняясь какой-то детской, совсем не солдатской радости.
   По дороге, шевеля длинными толстыми хоботами, катили несколько тяжелых танков. Танкисты сразу разобрались в ситуации, и мощный голос пушек легко перекрыл суетливую стрекотню стрелкового оружия.
   Немцы, поняв, что победы им не видать, исчезли, растворились за холмами, словно их и не было. Грохнула брошенная впопыхах граната, ушла в небо последняя очередь, и все стихло.
   Усов поднялся и, отряхивая гимнастерку, направился к ближайшему танку.
   – Спасибо, друзья! – сказал он высунувшемуся из люка чумазому офицеру-танкисту.
   – Да не за что, – ответил тут, блеснув белоснежными зубами. – Где ваши офицеры?
   – Да не знаю, – пожал плечами сержант. – Сами потеряли.
   К ним постепенно подтягивались солдаты, и вскоре появился командир батальона, перепачканный так, словно прятался в норке дождевого червя. Усов отошел, а комбат затеял с танкистами разговор.
   Затем был сеанс связи со штабом.
   Результатом его стало то, что батальон двинулся дальше пешком, а впереди и сзади поползли, прикрывая пехоту от нового нападения, танки. В середине колонны тащились уцелевшие машины, которые пришлось отдать для раненых. За одной из них, подпрыгивая, катила батальонная кухня. «Без еды точно не останемся», – шутили бойцы.
   Миновали примерно километр, и по левую руку открылся небольшой поселок, одетый в светлую зелень садов. В первый момент лейтенант не понял, что в нем не так, а когда осознал, то помрачнел и отвел взгляд.
   В домах не было ни одного целого окна. Недавно здесь кипел бой, и бой страшный…
   На окраине поселка обнаружились другие части полка, и батальону было приказано разместиться рядом. Отделению Усова выпал для расквартировки здоровенный дом, судя по всему, брошенный хозяевами.
   Окна зияли проломами, словно слепые глаза, а крыша местами осыпалась, и куски черепицы валялись по двору, будто облетевшие раньше срока огромные листья…
   – Есть кто-нибудь? – спросил сержант, толкая дверь.
   – Нет тут никого, – сказал один из бойцов. – О, а это кто такой?
   Бывший партизан не успел обернуться, как от улицы донесся сильный, смутно знакомый голос:
   – Усов здесь?
   – Тут я, – ответил сержант.
   За забором стоял серьезный младший сержант, насколько помнилось – из штаба полка.
   – Следуйте за мной, товарищ сержант, – сказал он. – Вас товарищ полковник вызывает.
   Усов пожал плечами и направился за провожатым.
   Они миновали неширокую площадь, на которой уродливым памятником застыл подбитый «Т-34». У одного из домов лежали трупы погибших в поселке немцев, сваленные в серую кучу.
   Штаб полка разместился в двухэтажном особняке, почти не пострадавшем во время боя. Стены здания были канареечно-желтыми, на окнах вился плющ.
   На крыльце Усову попался майор Ищенко, нервный смуглый хохол, начальник штаба полка.
   – Что, потрепали вас? – спросил он, глядя на сержанта черными, словно сливы, глазами.
   – Так точно, – ответил Усов.
   – Вот гады! – воскликнул майор и остервенело сжал кулаки. – В открытую биться у них силенок маловато, так они исподтишка, из засад! Шестое нападение за сегодня! Как резервы подтягивать будем – не знаю!
   Ищенко словно жаловался, но такая уж у него была манера разговора. Спасло Усова то, что начштаба быстро закончил разговор.
   – Иди уж, тебя ждут, – сказал он.
   Внутри дома было прохладно, и витал запах пролитых чернил.
   Полковник встретил подчиненного приветливо.
   – Добрый день, сержант, – сказал он, поднимая голову от карты. Глаза полковника оказались красными, словно он натер их руками, а редкие волосы лежали беспорядочно, как макароны на тарелке.
   – Товарищ полковник, сержант Усов по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал Усов, судорожно вспоминая, что после стычки с эсэсовцами так и не успел привести себя в порядок и хотя бы умыться.
   Но полковника, судя по всему, внешность подчиненного мало интересовала.
   – Хочу вас поздравить, сержант, – сказал он. – Решением командования полка за личное мужество, проявленное во время боев за Вену, вы представлены к награждению медалью «За отвагу». Награждение проведем, как только позволят обстоятельства.
   – Спасибо, – пролепетал Усов не по-уставному, ощущая, как заплетается язык, а застучавшее сердце делается таким огромным, что едва убирается в груди. От вызова к начальству он ожидал чего угодно, но только не этого.
   – Не за что, – ответил полковник. – Можете идти.
   – Есть!
   Словно пуля из ствола, вылетел сержант из командирского особнячка.
   «Вот здорово, – думал он, шагая к расположению взвода. – Хе-хе. Вторая медаль «За отвагу». Вместе с орденом Богдана Хмельницкого и медалью «Партизану» четыре награды будет. Не стыдно домой вернуться…»
   В пыли возились воробьи, над австрийским поселком плыл запах щей; батальонный повар, воспользовавшись затишьем, варил обед.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   4 августа 1945 года, 13:06–13:18
   Капитаном Радловым владело глухое отчаяние. Он прекрасно понимал, что фон Либенфельс был, скорее всего, последним шансом превратить провальную операцию в успешную. После его смерти осталось вернуться и принять вину за неудачу на себя. Ведь кто, как не старший из оставшихся в живых офицеров, должен нести ответственность?
   Но внешне Радлов оставался таким же спокойным и уверенным в себе, и его группа обшаривала очередной квадрат прилегавшей к Шаунбергу территории. В этот раз они были около самого замка.
   От внимания немцев разведчиков прикрывал высокий, поросший кустарником косогор. Лениво шелестели, набегая на берег, стальные волны Дуная, а солдаты упорно, метр за метром, обшаривали берег. Найти тут, на хорошо просматриваемом с реки месте, подземный ход Петр не надеялся, но поиска не прекращал. Чтобы потом докладывать командованию о том, что сделал все возможное, с чистым сердцем.
   Когда справа, посреди бурого глинистого склона, открылась полоса зелени, он не обратил на нее внимания. Кусты, воспользовавшись небольшой ложбинкой, спускались здесь гораздо ниже, чем в других местах.
   Так бы и прошли мимо, если бы не шустрый Моносов.
   – Разрешите посмотреть, товарищ капитан? – спросил он.
   – Иди, – равнодушно ответил Петр.
   Солдат скользнул по склону. Зашуршали раздвигаемые ветви, и спустя мгновение он вернулся.
   – Да тут дыра, товарищ капитан, – сказал боец.
   Радлов поспешно полез вверх.
   Среди зелени обнаружилась ровная, словно вытоптанная площадка, а прямо над ней – круглый ход примерно метра полтора в диаметре. Пахло из него сырой землей и гнилыми досками.
   Петр прошел вглубь, ощущая под ногами совсем не мягкую почву, а что-то твердое. Скорее всего, там были заплывшие от старости камни, некогда устилавшие дно подземного прохода. Пройдя метров десять, он понял, что коридор, хоть и по дуге, ведет к замку. Здесь, в отличие от поверхности, было прохладно.
   – Возвращаемся, – сказал Петр, выйдя обратно на свет.
   Он ощущал, как губы его, вне зависимости от желания, растягиваются в широкой улыбке. Они нашли, отыскали ход, что ведет прямо в логово проклятого врага! И теперь проберутся в Шаунберг, чтобы показать его чванливым хозяевам, что стоят их речи про «высшую расу».
   Когда они шли назад, из ослепительно синего, словно незабудка, неба родилось мощное, басовитое гудение. С востока шли самолеты, и их серебристые тела блестели в солнечном свете.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   4 августа 1945 года, 13:18–13:33
   Когда первые бомбы упали на Шаунберг, Виллигут был у себя. Свирепый грохот резанул по ушам, и только после этого бригаденфюрер понял, что значит тот гул, который он слышал в последние пять минут.
   Виллигут никогда не участвовал в боях, и под бомбежкой бывать ему не доводилось. Поэтому вид вставшей на дыбы земли во дворе замка заставил бригаденфюрера вздрогнуть. Он ощутил, как трясутся руки, и только напряжением воли смог прекратить эту постыдную дрожь.
   Стараясь не слышать свиста падающих бомб и ощущая, как стекает по спине холодный пот, он спустился по лестнице и медленно, не оскверняя торопливостью достоинства армана, направился к одному из входов в подземелье.
   Стены замка вздрагивали, откуда-то доносились резкие команды.
   В убежище, специально оборудованном для таких случаев, Виллигут застал совет арманов в полном составе. В помещении витал кислый аромат страха, свет лампы делал кожу собравшихся неестественно желтой. На большинстве лиц читалась растерянность, Дитрих был спокоен, а Хильшер ярился и потрясал кулаками.
   – Проклятые русские! – кричал он, ноздри его раздувались, а рот некрасиво кривился. – Они явно используют аэродромы в Чехии, откуда авиация способна добраться до нас! Вот свиньи!
   – Какая разница, откуда летят эти самолеты? – спросил Дан. Лицо его было бледным, но в остальном он оставался совершенно спокойным. – Вопрос в том, что нам с ними делать и как спасти замок от разрушения?
   – А ничего мы с ними не сделаем, – пожал плечами Дитрих. – Зенитной артиллерии в Шаунберге нет. Остается ждать и молиться, чтобы разрушения были не столь серьезны. Что еще?
   – А вот тут вы не правы, Йозеф, – сказал Хильшер и очень неприятно усмехнулся. – Мы можем сделать многое. Все в круг, товарищи.
   Арманы послушно, словно дети по указанию воспитателя, уселись кружком. Сверху прикатился громовой удар, стены и потолок слегка вздрогнули.
   – Вы надеетесь остановить это? – Дитрих поднял палец, и брови его изумленно выгнулись.
   – Молчите, оберстгруппенфюрер, – в голосе Хильшера слышалась сдерживаемая ярость. – И садитесь к нам!
   Скрипнул стул под тяжестью непокорного генерала, и прозвучала команда:
   – Всем повторять за мной!
   Верховный арман затянул гимн-обращение к Господам Земли, призыв явиться на помощь в трудный час и отвести вражеское оружие.
   Виллигут повторял слова механически, закрыв глаза. Он прекрасно понимал, чего хочет Хильшер, но разум, напуганный мощью бомб, отказывался поверить в то, что вполне реальные самолеты можно остановить с помощью сверхъестественных существ.
   Песнопение тянулось, словно ленточный червь. Сверху доносились глухие разрывы, с потолка начала осыпаться побелка. Виллигут ощутил ее почти невесомое прикосновение ко лбу и волосам.
   Призыв закончился, и бригаденфюрер открыл глаза. Хильшер, подняв правую руку к потолку, быстро рисовал в воздухе руны, одну за другой. Виллигут успел лишь сосчитать, сколько их было – восемь, но не уловил общего смысла заклинания, когда верховный арман сделал движение, словно толкая что-то вверх…
   Лицо Хильшера блестело от пота, а ярость в глазах сменило тусклое выражение усталости.
   – Вот и все, – сказал он.
   Наверху царила тишина. Не было слышно больше звуков бомбардировки. Словно советские самолеты, повинуясь рунной магии, исчезли, распались на части.
   – Идите, Август, посмотрите, что там, – властно сказал Карл Филер.
   – Почему я? – взвился доктор Хирт.
   – Вы самый младший, – улыбнулся Хильшер. – Идите.
   Скривившись так, словно его заставили есть мацу, Хирт поднялся и вышел. Но не прошло и пяти минут, как хлопнула дверь, и доктор появился вновь, в сопровождении штандартенфюрера Янкера.
   – Они улетели, – сказал комендант замка Шаунберг. – Можно подниматься.
   – Все сработало! – победно улыбнулся верховный арман. – Теперь русские свиньи не смогут бомбить нас!
   Разрушения оказались не так велики, как можно было ожидать. Несколько воронок, похожих на большие норки муравьиных львов, во дворе, упавшая башня да поврежденное левое крыло центрального здания. Убито было десятка полтора солдат, из тех, кто не успел укрыться в первые мгновения.
   – Да, крепко строили наши предки, – сказал Виллигут с благоговением, поглаживая стену с хорошо видным следом от большого осколка. – Через сотни лет после создания замок на многое способен.
   – Воистину так! – ответил бригаденфюрер Беккер, и глаза на его худом лице фанатично сверкнули.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг – замок Шаунберг.
   4 августа 1945 года,
   22:31 – 5 августа 1945 года, 3:52
   Погода начала меняться в середине дня. Самолеты, бомбившие замок, как-то быстро улетели, и словно на смену им с севера нагнало серых туч. Они обложили небосвод, погребя солнце под пухлыми полупрозрачными телами. Над Дунаем повис тревожный сумрак, мир окутала тишина.
   К вечеру следы стоянки маленького отряда были уничтожены. Кострище забросано землей, мусор зарыт, нарубленный лапник раскидан по зарослям. Внимательный глаз, конечно, определит, что здесь были люди, но для остатков специальной разведывательной группы это, скорее всего, будет уже не важно.
   Перед самым выступлением Петр собрал солдат.
   – Я понимаю, что многие из вас ранены, – сказал он. – И вести с собой тех, кто не чувствует сил, я не могу. Кто хочет, может остаться у входа в подземелье и дожидаться нашего возвращения.
   – Нет уж, товарищ капитан, – сказал тот боец, у которого было оторвано ухо. – Хотите нас дезертирами сделать? Мы все с вами пойдем, товарищей не бросим! Верно я говорю, братцы?
   – Верно! Никто не останется! – загудели бойцы.
   – Хорошо, – сказал Радлов. – Но предупреждаю, вероятность того, что мы вернемся, очень невелика.
   – Ну и что? – спросил лейтенант Сиркисян. – Это жэ война? Мы сюда нэ для того шли, чтобы выжить, а чтобы побэдить!
   Они двинулись. Солнце уже зашло, сумрак сгустился, и ветви то и дело норовили, выскочив из темноты, ударить когтистыми пальцами в лицо, в глаза. По лесу тек вечерний запах хвои, где-то далеко агукал филин.
   – Нэ рано? – Петра, идущего первым, догнал Сиркисян.
   – В самый раз, – отозвался капитан. – У них как раз скоро ночной ритуал, на котором будут присутствовать все главари.
   Спустились к самому берегу. Справа оказалась стена обрыва, слева – маслянисто сверкающая, неподвижная вода. Под ногами похрустывал песок, плескалась ниже по течению рыба.
   – Здесь? – спросил Петр шепотом, заметив кудрявую поросль, хорошо видную на фоне неба.
   – Тут, – отозвался Моносов, нашедший проход. – Я точно помню.
   Когда дыра рукотворной пещеры обнаружилась там, где ей положено быть, Петр вздохнул с облегчением. Он понимал, что опасения его беспочвенны, но избавиться от мысли, что безумные немцы, засевшие в средневековом замке и замыслившие покорить целый мир, способны на такой фокус, как перетаскивание подземных ходов, не мог…
   Оказавшись под землей, Радлов зажег фонарик. Желтый круг заплясал на бугристых, неровных стенах, низком потолке, вырвал из тьмы уходившее в недра чрево прохода. Судя по всему, им давно не пользовались. Петр искренне надеялся, что про потайной выход из замка забыли много лет назад, когда он стал не нужен.
   Шли цепочкой, не торопясь.
   Ноздри забивал сильный запах гнили. Глухо разносилось в тишине дыхание, мягко чавкала под сапогами земля. Когда ход чуть свернул влево и начал уходить вглубь, Радлов остановился.
   – Сиркисян! – позвал он.
   – Да, товарищ капитан? – лейтенант протиснулся меж бойцами и подошел к командиру.
   – Заложите здесь небольшую мину.
   – Разрэшите вопрос? Зачэм? – Глаза сапера недоуменно сверкнули. – До замка вродэ еще далэко?
   – На случай отступления, – коротко пояснил Петр. – Чтобы взорвать проход за собой и не дать немцам нас преследовать. Пока они там вспомнят, куда этот ход ведет. Задача ясна?
   – Так точно, товарищ капитан, – кивнул Сиркисян и принялся шепотом подзывать подчиненных.
   Несколько минут саперы совещались, вставши в тесный кружок. Остальным солдатам Петр приказал пройти шагов на двадцать вперед, чтобы не мешали.
   Для закладки мины в стене, сразу за поворотом, выкопали небольшое углубление. Величину заряда и длину запала лейтенант отмерял сам. Лицо его было напряженным, на выдающемся кавказском носу блестели капельки пота.
   – Ну, вот и всэ, – сказал Сиркисян, утирая лоб. – Длина шнура на три минуты. За этот срок лучшэ всэго выскочить на поверхность. Кто нэ успээт – того взрывной волной можэт поврэдить.
   – Все ясно, – Петр еще раз пригляделся к повороту, точно запоминая место закладки мины. – Вперед.
   Ход пошел вниз, и сразу стало душно. От близких почвенных вод поднимались испарения, и казалось, что шагаешь по странному болоту, прихотью судьбы замкнутому в земляную трубу.
   Потом проход изогнулся, словно червь-переросток, и принялся неторопливо подниматься. Сырость исчезла, по левую руку обнаружилась скала, которую строителям в стародавние времена пришлось обходить. Матово поблескивавшая, серая, она тянулась и тянулась, оставляя впечатление чудовищно мощной и огромной массы.
   По расчетам Петра, они были почти под замком.
   Некоторое время капитан колебался, решая, оставить ли фонарик, позволяющий находить дорогу, или выключить, чтобы уменьшить риск обнаружения? Но, вспомнив, что охрана из сверхлюдей, если она существует, запросто услышит диверсантов раньше, чем увидит, махнул на свет рукой.
   Под ногами вместо земли появились отесанные ступени, и идти стало легче. Обнаружив впереди поворот, Петр вскинул руку, приказывая отряду остановиться. Осторожно высунул голову из-за угла.
   Короткий коридор, совершенно прямой, оканчивался массивной стальной дверью. Злобно глянул на пришельца ширококрылый орел – символ Третьего Рейха. Помимо него, Петр успел рассмотреть на двери кучу значков, которые Виллигут называл рунами. Они текли причудливыми рядами, переплетаясь и образуя сложную фигуру, опоясывавшую изображение птицы.
   Радлов погасил фонарик и некоторое время прислушивался. Капала где-то вдалеке вода, но впереди, за входом в Шаунберг, было тихо.
   – Всем стоять, – сказал капитан шепотом и, скрадывая шаги, направился к двери.
   Стальное ее тело было холодно, а сквозь щели у косяка пробивался тусклый свет, заметный лишь благодаря тому, что разведчики находились в полной темноте. Ощупав дверь, Петр понял, что замок, скорее всего – навесной, находится с другой стороны и что очевидно – заперт.
   – Проклятье, – сказал он, вернувшись к своим. – Там дверь. Я-то думал, тут все подготовлено для бегства, открыто, а они закрыли. У, аккуратисты чертовы!
   – Нэужели придется взрывать? – гулко спросил Сиркисян, и в голосе его Петр уловил сомнение.
   – Это будет слишком громко, – заявил один из солдат, протискиваясь вперед. – Дайте-ка, я взгляну на эту дверь. До войны я строителем был, много всяких дверей перевидал.
   По белеющей во тьме перевязке Петр понял, что это тот самый, с оторванным ухом. Солдат споро ощупал дверь, почти уткнувшись в нее носом, потом присел и, судя по всему, осмотрел пол.
   – Порядок, – сказал он, вернувшись к товарищам. – Петли проржавели совсем и хорошего удара не выдержат.
   – Было бы еще, чем ударить, – философски изрек Петр, но солдат с повязкой, уже все для себя решивший, авторитетно заявил:
   – А топор-то у нас точно есть. Дайте мне его!
   – Погоди, – остановил его Радлов. – А ты подумал о том, что на грохот от твоих ударов немцы со всего замка сбегутся?
   – Да, – солдат с хрустом почесал в затылке.
   – Может, ее отжать? – подал из мрака голос кто-то неузнанный.
   – Хорошая мысль, – вздохнул Петр. – Ладно, попробуем ее потихоньку выломать. Двое работают, остальные держат автоматы на изготовку. У кого топоры?
   Двое солдат, несших инструменты, выдвинулись вперед, а остальные сгрудились позади. Петр, ощущая, как гимнастерка на спине намокает от пота, снял автомат с плеча. Грозная тяжесть в руке придала уверенности, но где-то в глубине души все равно прятался страх, гадкий и липкий, словно мокрица…
   От двери доносился скрежет, будто огромные крысы скреблись там, пытаясь прогрызть преграду. Затем что-то упало, и голос, отмеченный характерным волжским оканьем, прошептал:
   – Твою мать!
   – Отставить разговорчики! – рявкнул Петр как мог тихо, и работа возобновилась.
   На мгновение наступила тишина, затем послышалось натужное, сиплое дыхание. Его перекрыл громкий скрежет, словно кто-то водил куском железа по камню. Петр ощутил, как кости черепа вибрируют от этого звука, а в ушах рождается тупая, мучительная боль.
   Щель справа от двери начала потихоньку расширяться.
   – Давай, родимая! – прохрипел кто-то, а второй голос, искаженный до неузнаваемости, попросил:
   – Помогите, братцы!
   Зашуршали в полутьме ноги – кто-то бросился помогать, а кто-то – к отверстию, надеясь увидеть, что происходит в коридоре.
   – Там пусто! – донесся торжествующий шепот Моносова.
   Еще пара минут сопения и скрежета, и дверь, державшаяся теперь только на замке, была прислонена к стенке. Солдаты шумно отдувались, помещение наполнилось запахом крепкого мужского пота.
   Радлов поспешно шагнул вперед и бок о бок с узкоглазым следопытом очутился в коридоре. Здесь оказалось полутемно, а на полу лежал толстый слой пыли, показывавший, что местом этим давно никто не интересовался. Слева темнела стена тупика, а свет приходил справа, с той стороны, где коридор резко сворачивал, скрывая дальнейший путь.
   При каждом шаге под ногами что-то скрипело. Петр невольно позавидовал Моносову, передвигавшемуся столь же бесшумно, как и в родном лесу.
   За поворотом открылась короткая лестница, у основания которой и горела тусклая лампа, буквально заросшая пылью. Подъем насчитывал всего десяток ступеней, а наверху имелась еще одна дверь.
   С замиранием сердца Петр слегка толкнул ее и понял, что она не заперта. Он оглянулся. Лица солдат были решительны, недружелюбно блестели дула автоматов.
   – Ну, вперед. За родину, – проговорил капитан.
   Дверь со скрипом отворилась, и Петр шагнул за нее. Он сразу узнал место, где оказался. Ему доводилось бывать здесь, когда Виллигут демонстрировал гостю процесс «изготовления» сверхчеловеков, красиво названный Посвящением. Тогда пленник не обратил внимания на неприметную дверь, выкрашенную серой краской, так что она почти сливалась со стеной.
   Напротив обнаружилась еще одна, столь же неприметная дверь. Петр сделал два шага вперед, боковым зрением отметив, что разведчики рассыпались по коридору, и рванул ручку на себя.
   Открывшееся помещение походило на медицинский кабинет. Застекленные шкафы у стен, стол с мощной лампой, две плотных фигуры в мышиного цвета мундирах с молниями в петлицах…
   Помогло разведчикам то, что часовые не ожидали появления врага и не были готовы сражаться. Петр уловил в глазах одного из них, прозрачных, словно родниковая вода, немое изумление и нажал на спусковой крючок.
   Грохот автоматов, как всегда в закрытом помещении, резанул по ушам. Немцев швырнуло на стену, со звоном посыпались осколки стекла.
   Охранники сползли на пол и затихли, оставив на стене алые потеки, и только после этого Петр перестал дергать спусковой крючок. В подземелье воцарилась ватная, давящая тишина, и отголоски страха гуляли по мышцам нервной дрожью.
   – Едва не попались, – прокомментировал кто-то за спиной, а Радлов уже шел вперед. Лаборатория заканчивалась дверью, и то, что за ней, тоже стоило проверить. Ведь что-то же эсэсовцы охраняли?
   Петр открыл дверь. За спиной разведчики деловито обыскивали мертвых немцев. Выжить с раздробленным черепом не сможет даже сверхчеловек – в этом капитан Радлов был уверен.
   За охраняемой дверью оказалась обычная больничная палата, разве что без окон. Два ряда коек, неподвижные фигуры на них, покрытые снежно-белыми простынями, и горький запах лекарств, хорошо знакомый каждому, побывавшему в госпитале. Тут, правда, аромат был чужой, странный, но суть от этого не менялась.
   – Убейте их всех, – сказал Петр, обводя рукой помещение.
   Вошедшие вслед за командиром солдаты недоуменно заворчали.
   – Как можно? – спросил один из них. – Это же раненые…
   – Нет, – Петр покачал головой, попытался улыбнуться, но получился лишь оскал. – Это будущие сверхчеловеки. А этих тварей лучше убивать в зародышевом состоянии.
   Он вышел, всем телом ощущая, как трещат в помещении, похожем на больничную палату, одиночные выстрелы. Пока выбрался в коридор, насчитал их десять штук. Ну а за дверью капитана встретил возбужденный Сиркисян.
   – Все готово для минирования, – доложил он. – Правда, строили тут очэнь крэпко, так что только пэрэходы завалим.
   – И то ладно, – кивнул Петр. – Действуйте. Десять человек в ту сторону, – он показал туда, где коридор вел к лифту. – Там выход наверх, могут быть гости. Еще пятеро со мной.
   Они прошли не более десяти метров, когда коридор повернул, стены разошлись, образовав зал, который Петру уже довелось однажды видеть. Здесь, судя по всему, не слышали стрельбы или не придали значения странным звукам.
   Как и в прошлый визит Радлова, многие койки были заняты, а меж ними неторопливо ходили люди в белых халатах.
   – Что это? – спросил один из солдат с потрясением в голосе.
   – Это – логово сверхчеловеков, – жестко сказал Петр, поднимая автомат. Один из врачей направился к ним, и на лице его было недоуменное выражение. Немец не опознал появившихся в зале людей, но, с другой стороны, не смог поверить, что это могут быть чужаки.
   Пронесшаяся над полом очередь сняла все его сомнения. Доктор Хагер, а это был именно он, успел испугаться, после чего упал на пол с расползавшимся по снежно-белому халату багровым пятном. Вслед за командиром начали стрелять и остальные диверсанты. Зал наполнился воплями и стонами раненых.
   – Не жалейте никого, – сказал Петр. – Если не убить их сейчас, то потом они убьют нас.
   С другого конца зала донесся хлопок пистолетного выстрела, и один из солдат захрипел, хватаясь за пробитое пулей горло. Стукнул об пол автомат, а вслед за ним без шума упало тело.
   – Отходим! – крикнул Петр, выпуская очередь в том направлении, откуда был выстрел.
   Заворачивая за угол, он швырнул в зал гранату. Там грохнуло, и по коридору потянуло дымом.
   Они успели вернуться вовремя. Наверху уже прознали о том, что творится в подземелье, и на лестнице появились эсэсовские солдаты. Но пока их натиск удалось сдержать.
   – Все готово, товарищ капитан! – заорал Сиркисян, стараясь перекричать треск очередей.
   – Подпаливайте, и уходим! – рявкнул в ответ Петр и закричал, привлекая внимание тех, кто вел бой, сдерживая фашистов: – Уходим!
   На бетонном полу там уже лежало несколько тел. На призыв капитана никто не отозвался; скорее всего, не услышали.
   Ругаясь на чем свет стоит, Петр бросился вперед. От лифтовой шахты прилетело нечто маленькое и черное, ударилось о стену и взорвалось, швырнув в стороны десятки убийственных осколков.
   Как его не задело, Петр так и не смог понять. В отчаянии он застыл на месте, глядя, как умирают его солдаты. Так бы и стоял, наверное, дожидаясь немцев, но мелькнула мысль, что надо спасать выживших, и Радлов поспешно развернулся. Одним из последних вбежал в спасительную дверь.
   Мелькала впереди спина в зеленой гимнастерке с большим пятном пота посредине. Ступеньки качались под ногами, словно норовя уронить, и автомат оттягивал правую руку.
   – Быстрее, быстрее! – орал Петр и сам ускорял шаг.
   Затем за спиной что-то грохнуло, но тихо, несильно, и бежавший впереди обернулся, показав носатое, смуглое лицо:
   – О чэрт! – сказал он, и полные губы досадливо искривились. – Не всэ сработало!
   Только тут Петр окончательно пришел в себя и осознал, что бегут они по подземному переходу, а сзади, скорее всего – немцы. Сиркисян на мгновение задержался у небольшой ниши, что-то делал там, шептал по-армянски, а затем они вновь помчались вперед, выжимая из мускулов остатки сил…
   Нечто похожее на мощный выдох родилось за спиной. Жгучее дыхание коснулось затылка Петра, а затем был удар невообразимой силы. Он швырнул капитана Радлова вперед, и тот потерял сознание.

Глава 18

   Немцы, ставшие нацией человеческих мутантов, поведут за собой людей к высшим целям, которые были известны посвященным арийской древности, обитавшим в Тибете.
Дитрих Экхарт, 1921

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   5 августа 1945 года, 6:14 – 6:27
   Петр пришел в себя от того, что на лицо ему лилась вода. Некоторое время капитан пытался понять, каким образом ухитрился заснуть под дождем. Затем поток иссяк, и чей-то голос произнес:
   – Ого, кажется, он пошевелился.
   А другой, смутно знакомый, позвал громко:
   – Товарищ капитан! Вы слышитэ нас?
   Радлов попытался открыть глаза, но веки оказались неимоверно тяжелы, словно вместо них поставили бронированные заслонки. Поднять их удалось только со второй попытки.
   – О, смотрит! – радостно провозгласил кто-то, и Петр увидел над собой смуглое лицо с глазами-щелочками.
   Некоторое время он смотрел на это лицо, а затем как-то сразу ощутил свое тело. Понял, что лежит на чем-то холодном, что голова болит, а нос щекочет запах свежей травы.
   – Товарищ капитан! – Смуглое лицо отодвинулось в сторону, и на его месте возникло другое, с большим носом, делавшим его обладателя похожим на орла. У этого глаза были черные и пронзительные.
   – Сиркисян? – попробовал спросить Петр, и, к его удивлению, вопрос прозвучал вполне внятно.
   – Так точно, – радостно ответил заулыбавшийся лейтенант.
   Вспомнив, где он находится, Радлов попытался встать. Мускулы слушались плохо. Казалось, что вместо конечностей к телу привешены мешки с мокрым песком. С немалым трудом удалось заставить их шевелиться.
   Поддерживаемый под спину, он все-таки смог приподняться. Повернул голову, ощущая, как хрустят шейные позвонки.
   В стороны простирался зеленый луг, ограниченный дубняком. Деревья стояли мощные, широко раскинув руки-ветви. Словно отряд великанов, поросших странной изумрудной шерстью, наступал со всех сторон. Впереди, шагах в двадцати, блестела стальная поверхность Дуная.
   – Где мы? – спросил Петр, проводя руками по лицу. Кожа ладоней показалась шершавой, будто наждак.
   – Пять километров вниз по течению от Шаунберга, – бодро отрапортовал Сиркисян. – Время – чуть больше шести часов утра.
   – А где остальные? – спросил Петр, понимая, что на поляне, кроме него, лейтенанта и узкоглазого сибиряка, больше никого нет.
   – Вечная им память, – лицо сапера сразу отвердело, в темных глазах проклюнулась печаль. – Погибли. Кто в замке, а кто и в переходе. Вас, товарищ капитан, взрывной волной слегка зацепило, да и вышвырнуло на поверхность, а все, кто сзади шел, там и остались.
   – Вот как, – Петр ощутил, как сжалось сердце. За две недели он потерял уже вторую группу, а это слишком много даже на войне.
   Моносов вздохнул и снял пилотку. Сиркисян как был без головного убора, так и остался, лишь опустил глаза. В наступившем безмолвии хорошо было слышно, как поет в дубняке соловей.
   Протолкнув в желудок вставший поперек горла горький комок, Петр сказал:
   – Ну что, товарищи, надо нам пробираться к своим.
   Тело слушалось уже лучше, и он сумел встать. Бедра невыносимо болели, но капитан уверенно держался на ногах.
   – Это ясно, – пожал плечами лейтенант.
   – И как можно быстрее, – поддержал товарища сибиряк. – Не втроем же на этот замок опять идти, пусть его черти в ад утащат! Что смогли – сделали, а остальное – не наша вина.
   – Ладно, – сказал Петр. – Пойдем вдоль Дуная, рано или поздно на своих наткнемся. Лучше, конечно, по тому берегу. Но сможем ли переплыть?
   – Мы-то сможэм, – огладил смоляную шевелюру Сиркисян. – А вот вы как, товарищ капитан? Контузило-то вас довольно сильно.
   – Я попробую, – сказал Петр, не чувствуя особой уверенности. – Вот только надо поесть, еще немного отдохнуть, и тогда все у нас получится.
   Восходящее солнце на мгновение выглянуло из-за туч, и река заблестела, словно на ее поверхность высыпали огромное количество серебряной мишуры.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   5 августа 1945 года, 7:41 – 8:12
   – Невозможно! Невозможно! – Перепуганное эхо птицей металось среди стен замка, время от времени затихая. Но Хильшер начинал кричать вновь, и бедной греческой нимфе ничего не оставалось, как опять выскакивать на открытое место.
   – Спокойнее, товарищ, – сказал Йозеф Дитрих, и желваки перекатились на его твердом, словно из стали выкованном лице. – Жалобами горю не поможешь.
   – Я и так спокоен дальше некуда! – резко ответил верховный арман. – Другой на моем месте застрелился бы от отчаяния!
   – А чего, собственно, произошло? – спросил Феликс Дан. – Ну, потеряли мы несколько десятков сверхчеловеков, ну и что? Сотворим новых, и все.
   – Боюсь, что вы не очень хорошо представляете себе масштабы потерь, – на лицо Хильшера, словно змея из-под камня, выползла ядовитая улыбка. – Или не самым лучшим образом понимаете, почему мы разговариваем вне стен специально подготовленного помещения, во дворе, в холоде и сырости.
   Утро и в самом деле выдалось препротивное. Низкие облака плыли, казалось, над самыми вершинами башен Шаунберга, и гадостно шумел пронизывающий северный ветер.
   – Был взрыв, – вступился за друга Ганс Бюнге. – Это мы все знаем, как и то, что залу совещаний причинены были некоторые повреждения.
   – Все верно, – кивнул Хильшер. – Но стоит отметить то, что взрыв был не один, и их могло быть еще больше. Мы должны благодарить солдат, что обезвредили мины, жертвуя своими жизнями.
   – Не надо красивых слов, Фридрих, – сказал Виллигут и сам удивился раздражению, прорезавшемуся в его голосе. – Говорите о деле. Ведь, кроме вас, из арманов ознакомлен с ситуацией разве что Йозеф.
   Дитрих улыбнулся, вкладывая в усмешку все презрение к гражданским, только по недоразумению захватившим власть в замке, а Хильшер чуть слышно вздохнул. По лицу его пробежала судорога сдерживаемого гнева, и верховный арман заговорил, коротко и сухо, словно на официальном выступлении:
   – Ночью в замок проникли диверсанты. Воспользовавшись старым подземным ходом, о котором мы все забыли, они пробрались в подземелья. В результате их действий оказались убиты два десятка посвящаемых, погибли несколько солдат и доктор Хагер. Попытка взорвать замок, как я говорил, провалилась, но несколько взрывов все-таки произошло. Почти полностью уничтожены запасы готовой сыворотки, а это пятьсот порций, – тут Хильшер сделал паузу и оглядел присутствующих. – Но что самое страшное – враги уничтожили все результаты исследований по созданию суперсыворотки. Убиты все подопытные, в пламени сгорели лабораторные записи. Это на самом деле страшно.
   – И что, ничего нельзя восстановить? – поинтересовался Карл Филер, зябко поведя плечами.
   – Только начинать все заново, – верховный арман развел руками. – Иного выхода у нас нет.
   – Как мы теперь остановим русских? – спросил Хирт. Лицо его было бледным, осунувшимся. – Они стоят уже у Линца.
   – Для того чтобы отбросить их, вполне хватит тех солдат, что сейчас имеются в моем распоряжении, – ответил Дитрих. – Я сам выезжаю сейчас к войскам. Мы – сверхчеловеки, и нам нечего бояться грязных славян и монголов. Они будут выбиты из Верхней Австрии и уничтожены.
   – Ваши слова – словно бальзам на рану, оберстгруппенфюрер, – напыщенно проговорил Хильшер. – Отправляйтесь немедленно.
   Дитрих резко вскинул руку и зашагал к воротам замка. Серая генеральская форма сидела на нем как влитая, и Виллигут на мгновение ощутил зависть. На его фигуре мундир всегда выглядел мешком.
   – А нас, товарищи, ждет работа, – голос верховного армана заставил забыть о не самых приятных мыслях. – Надо восстановить запасы сыворотки. Через сорок минут всех попрошу в подземелье. Основной путь перекрыт завалом, так что спускаться придется по запасной лестнице.
   Виллигут поморщился.
   Работать совершенно не хотелось, даже во имя победы арийской идеи.

   Верхняя Австрия, город Линц.
   5 августа 1945 года, 11:23–12:07
   Минометы грохотали, словно десяток груженных листовым железом составов, а орудия полковой артиллерии рычали, как стадо голодных львов.
   Город, лежавший к северу от позиций советских войск, горел. Время от времени из черной пелены дыма, словно из гигантской, менявшей очертания шубы, высовывались алые, хищные языки пламени.
   Немцы, оборонявшие Линц, были обречены. Это сержант Усов, несмотря на отсутствие военного образования, понимал отлично. И понимание это тянуло за собой удивление: если все очевидно, то почему эсэсовцы не сдаются? На что они надеются?
   К тому, что солдаты противника очень быстры и исключительно опасны в ближнем бою, удалось привыкнуть. Сверхчеловеки, ранее внушавшие страх, теперь не вызывали ничего, кроме глухой ненависти.
   Сержант вместе с солдатами сидел в окопах, вырытых сегодняшней ночью, и ждал сигнала к наступлению. Делать было нечего, оставалось только наблюдать, как снаряды различных калибров превращают немецкие позиции в перепаханное поле.
   Лезли в голову разные мысли. Вспоминался черно-белый котенок Вася, оставшийся дома, мечталось о том, как скоро все закончится, и можно будет вернуться в Брянск, может быть, жениться…
   Изумленный возглас из соседнего окопа заставил сержанта вернуться от прекрасных мечтаний к суровой действительности. Он выглянул из-за бруствера и обомлел – по полю, почти неразличимые в своих мундирах, бежали в атаку немцы. Поняли, что, сидя на месте, являются лишь удобной мишенью для артиллерии.
   – К бою! – крикнул сержант.
   Солдаты взвода вряд ли расслышали командира, но каждый из них знал, что делать в такой ситуации. Прекратились разговоры, окурки были аккуратно затушены, а в мозолистых солдатских ладонях мгновенно оказалось оружие.
   На случай немецких контратак было получено распоряжение – без приказа не стрелять. Теперь Усов честно ждал этого приказа, поглядывая в сторону невысокого холма с одинокой березой на вершине, за которым размещался командный пункт батальона. Но там пока ничего не двигалось.
   Несмотря на промозглую погоду, сержант ощутил, что ему стало жарко. По виску сползла раскаленная капля пота, оставляя на коже зудящий след. Усову хотелось крикнуть «Огонь!», но он сдерживался, понимая, что к добру горячность не приведет.
   Сколько их было, солдат и офицеров, на свой страх и риск нарушивших приказы? И почти все они остались остывать от излишней горячности в могилах – в болотах Брянщины, в сухих степях Южной Украины, в мягкой, плодородной земле Венгрии…
   Эсэсовцы тем временем, пользуясь преимуществом своих штурмовых винтовок в дальнобойности, начали стрелять. Очередь прошла рядом с Усовым, пули взрыхлили землю бруствера.
   Кто-то в соседнем окопе громко застонал.
   «Чего они ждут? – спрашивал себя сержант, пытаясь удержать в прицеле шустрые серые фигуры. – Или слишком удивлены немецким наступлением? Хотя чему тут особо удивляться?»
   Словно отвечая ему, ударил станковый пулемет от подножия холма. Его тут же поддержали на других участках, и Усов скомандовал «Огонь!», испытывая при этом неимоверное облегчение. «ППС» ожил в его руках, затрясся трехкилограммовым телом, словно зверь, почуявший добычу, и пули, гонцы, несущие послание от самой смерти, помчались навстречу эсэсовцам.
   Но те не собирались умирать, заплясали в стремительном, почти неуловимом для глаз танце. Они захотели проскользнуть сквозь постоянно перемещавшиеся ячейки сети, сотканной из очередей.
   Не всем это удавалось. Время от времени тот или иной фриц падал и не вставал более. Остальные же, ускользая от пуль и стреляя в ответ, продолжали шагать вперед.
   А потом в ход прошли гранаты. Немцы, пользуясь преимуществом в силе и ловкости, начали швырять убийственные гостинцы более чем с сотни метров.
   Вспоминая слова молитвы, что читала бабушка, Усов упал на дно окопа и всем телом вжался в сырую землю. Один за другим грохнули два взрыва, прошелестело над головой.
   Сержант приподнялся, вновь начал стрелять и не сразу понял, что магазин пуст. Судорожным движением вставил новый, и тут выяснилось, что немцы рядом. На миг лейтенант рассмотрел даже лицо одного из них – потное, круглое, со светлыми, словно из соломы сделанными, усиками.
   Эсэсовец оскалился, поймав взгляд врага, и тут же его швырнуло в сторону. В полете тело перекувыркнулось, а сержант про себя поблагодарил пулеметчика, пославшего очередь именно в эту сторону.
   Усов выстрелил сам, со злой радостью увидел, что еще один фашист рухнул, словно колос под серпом. Но тут пулемет замолк. Оглянувшись, сержант увидел там, где он находился, облако разрыва. У немцев тоже обнаружилась артиллерия, и била она на удивление метко.
   Из окопа слева уже никто не стрелял, и сержант боялся даже думать, что случилось с сидевшими там солдатами. Он продолжал целиться, вспомнил про собственные гранаты. Зашарил рукой на земляной полочке, вырытой специально для них. Швырнул одну, потом вторую.
   Только по тому, что вдруг стало не в кого стрелять, Усов ощутил, что бой кончился. Он устало откинулся на стенку окопа и вытер со лба пот. Руки сами нашарили папиросы, и дым потек в легкие, успокаивая дыхание, заставляя сердце стучать все медленнее…
   Из немцев не побежал ни один. Из тех, кто шел в атаку, никто не повернул назад, все остались уродливыми серыми пятнами на поле.
   Но докурить сержант не успел. Взвилась над позициями красная ракета – сигнал к атаке, и сержант отшвырнул окурок. Руки сами схватили автомат, и окоп остался позади.
   – За мной! – Крик, казалось, разодрал легкие. Из окопов, словно тараканы из щелей, выскакивали солдаты. Не так много их осталось в живых в отделении Усова, но все же вполне достаточно. По сторонам поднимались другие взводы, роты, батальоны. Через оставленные меж окопов проходы, сердито фырча и плюясь снарядами, ползли танки.
   Сердце захолонуло, потрясенное масштабом наступления. Усов больше двух лет провел в партизанах, где сражение ротного масштаба – и то большая редкость, и могучие массированные атаки Советской Армии, в которых участвовали тысячи бойцов и сотни боевых машин, не переставали поражать его, рождая чувство сопричастности чему-то огромному, великому…
   – Ура! Сдохните, уроды! – закричал он, и голос его потонул в сотнях других, родив единый рев идущей в наступление пехоты.
   Вал людей в линялых гимнастерках катился к немецким позициям, и впереди него бежал долженствующий повергнуть врага в страх клич, в котором «За Родину! За Сталина!» смешивалось с обычным матом.
   Но немцы не испугались. Деловито застрочили их пулеметы, уцелевшие после артиллерийского налета, открыли огонь автоматчики.
   Бежал Усов с трудом. Земля под ногами проминалась, сапоги вязли в ней, и вообще сержант, несмотря на душевный подъем, чувствовал себя усталым. Кричать он вскоре уже не смог, а дышал тяжело, обливаясь потом.
   И безнадежно отстал от своих солдат.
   И когда громыхнули несколько гранат, рассыпая веера смертоносных осколков, он уцелел, и пулеметные очереди, скосившие тех, кто шел в первых рядах, его миновали. Усов выскочил к немецким окопам, и тут же слева от сержанта что-то взорвалось. Успел упасть и перекатиться в небольшую воронку от мины.
   Лишь после этого рискнул оглядеться.
   Недалеко, метрах в десяти, горел танк. Свой, отлично знакомый «Т-34». Пушка его бессильно опустилась, а траки не шевелились. При виде мертвой машины в душе родилась злость.
   «Нехорошо тут сидеть», – подумал Усов, и словно пружина подбросила его в воздух. Одним рывком бывший партизан преодолел расстояние до окопов, где наткнулся на немца. Тот был в стальной каске, а мундир его до такой степени изукрасила грязь, что даже цвет ткани нельзя было разобрать.
   Эсэсовец возился с автоматом, видимо, заело затвор. Завидев врага, он оскалился и неожиданно швырнул тяжеленный «СтГ-44». Усов услышал лишь свист воздуха, а затем что-то ударило в живот, породив вспышку боли. Ноги подкосились, и сержант тяжело рухнул наземь.
   Очнулся он, лежа на спине. Пробудь Усов без сознания еще пару секунд – немец успел бы добраться до него. А так – сержант увидел над собой отвратительное грязное лицо и, не задумываясь, начал стрелять.
   Физиономия врага исказилась, а затем куда-то пропала.
   Усов сел, автоматическим движением сменил магазин – предыдущий с перепугу выпустил одной длинной очередью. Убитый эсэсовец лежал рядом, жуткий, оскаленный. Каска, почему-то не тронутая грязью, тускло блестела.
   С некоторым трудом сержант поднялся, вслушался, пытаясь определить, как идет бой. Но грохотало, стреляло и ревело моторами со всех сторон, и по звукам нельзя было определить, что происходит.
   Но приказ был один – наступать, и, следуя ему, Усов спрыгнул в немецкий окоп, низкий, плохо отрытый, и побежал в ту сторону, откуда стрельба доносилась наиболее явственно.
   Пахло в окопе противно, как на помойке. «Фрицем воняет», – подумал сержант, и тут уловил за спиной подозрительный шорох. Он успел обернуться и увидеть высокую фигуру в сером, но чудовищной силы удар обрушился ему на голову.
   Последнее, что бывший партизан Усов услышал в жизни, был странный треск. «Словно хворост хрустит», – успел подумать лейтенант и провалился во тьму…
   Убивший его унтерштурмфюрер СС сказал «Черт подери!», обтер испачканный красно-серой кашицей приклад об одежду русского и побежал туда, где оставались еще живые недочеловеки…

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   5 августа 1945 года, 12:49–13:49
   – Нас вызывают наверх, – сказал Феликс Дан, и на лице его, аристократичном даже в усталости, отразилось недоумение.
   – Странно, – пробормотал Виллигут. – Работа в самом разгаре, а они…
   За последние три с половиной часа арманы провели Посвящение для нескольких десятков сверхчеловеков и планировали не прекращать этого занятия еще как минимум час. И вызов, посланный сверху, и не кем иным, как верховным арманом, оказался полной неожиданностью.
   – Ладно, пойдем, – Дан поднялся, потянулся так, что захрустели суставы.
   Спустя десять минут они оказались во дворе, и тут загадка разрешилась.
   Около ворот, точно так же, как и парой дней ранее, стоял джип. Над ним вился закрепленный на шесте белый флаг, а на заднем сиденье расположился офицер армии Соединенных Штатов.
   – Мне кажется, что все это уже было, – прошептал Дан на ухо Виллигуту. Тому оставалось только кивнуть.
   Арманов на этот раз было, правда, несколько меньше. Ульрих погиб, фон Либенфельс – скорее всего, тоже, Дитрих и Беккер в данный момент были в Линце, с войсками.
   – Добрый день, господа, – проговорил американский офицер, и произношение его не оставляло сомнений – этот человек долго жил в Германии, и скорее всего – в Мюнхене.
   – Может быть, вы выйдете из машины? – не отвечая на приветствие, спросил Хильшер, и автоматчики, повинуясь гневной интонации, навели оружие на американца.
   Не выказав признаков испуга, он легко поднялся и спустя мгновение оказался на земле.
   – Вы тот, с кем я буду говорить? – спросил он Хильшера.
   – Да, – кивнул тот.
   – Очень хорошо, – американец ничуть не смутился. – Я – полковник Хенриксен и представляю здесь американское командование.
   – Мы готовы вас выслушать, – верховный арман сложил руки на груди.
   – Здесь? – По губам Хенриксена скользнула мягкая улыбочка. По всем повадкам он напоминал не военного, а дипломата.
   – Да, – кивнул Хильшер. – И переходите к делу, полковник.
   – Хорошо, – вновь улыбнулся американец. – Во-первых, нас интересует судьба полковника Джонсона, который выехал к вам на переговоры тремя днями ранее.
   – Он погиб, – пожал плечами Хильшер, и Виллигут невольно отметил выдающееся самообладание бывшего профессора.
   – Ладно, – Хенриксен на мгновение помрачнел, а затем лицо его приняло прежнее спокойное выражение. – Тогда перейдем к главному вопросу. Американское командование предлагает вам заключить перемирие.
   – Перемирие? – неожиданно спросил Хирт. – Тот недочеловек, что приезжал до вас, уже…
   – Молчать, гауптштурмфюрер! – скомандовал верховный арман тихо. – Продолжайте, полковник.
   – Условия перемирия будут следующими, – американец говорил мягко, без нажима. – Войска Соединенных Штатов Америки занимают территорию Западной Австрии, вместе с вашими частями преграждая полчищам русских путь на запад. Позднее может быть создано суверенное государство под протекторатом Соединенных Штатов Америки. Американское командование обязывается помогать суверенному государству в борьбе с коммунистической угрозой. Вам гарантируется личная свобода. Возможности для продолжения исследований, которые вы ведете, будут представлены.
   – Я вижу, условия не совсем те, что были ранее, – сказал Виллигут.
   – Так ведь и обстоятельства изменились, – Хенриксен выразительно огляделся, взглядом подчеркивая следы разрушений, причиненных диверсантами и самолетами. – Боюсь, что без нашей помощи вам не сдержать русских.
   – Нам нужно посовещаться, полковник. Обождите в машине, – сказал Хильшер и, повернувшись к парламентеру спиной, направился к остальным арманам.
   – Его надо убить, немедленно! – возбужденно заявил Хирт. – Проверить чистоту крови, а потом убить!
   – Тише, Август, – в голосе Карла Филера была усталость. – Убить – это самое простое решение, и принять его можно в любой момент. Давайте сначала рассмотрим другие варианты.
   – Пойдемте в замок, – проговорил Хильшер. – В зал Грааля. Там и поговорим…
   Около великой арийской святыни витал запах пыльной ткани. Здесь было полутемно и тихо, и Виллигут невольно ощутил, как на него нисходит спокойствие, уверенность в том, что нынешние проблемы – преходящи, мимолетны, как дождевая капля.
   Они уселись кругом, словно для магической церемонии, и верховный арман заговорил неживым, словно механическим, голосом:
   – Я склоняюсь к тому, чтобы довериться американцам. Силы наши подорваны диверсиями, и недочеловеки с востока готовы ворваться в Шаунберг.
   – Невозможно, невозможно! – прошипел Хирт, и лицо его исказилось. – Вас, профессор Хильшер, может быть, и оставят на свободе, а уж меня – точно нет!
   – Я согласен с товарищем, – подал голос Ганс Бюнге, и кивнул Феликс Дан. – Нельзя идти на соглашение с недочеловеками. Этим мы унизим себя и уж точно провалим великую миссию, возложенную на германский народ. Мы предадим память фюрера и всех погибших товарищей.
   – Мы предадим тех, кто сейчас сражается на востоке, отбивая атаки русских, – добавил Виллигут. – И я точно знаю, как отреагировали бы на подобное предложение бригаденфюрер Беккер и оберстгруппенфюрер Дитрих!
   – Не надо говорить за других, – буркнул Карл Филер мрачно. – Но я склоняюсь к тому, чтобы принять предложение американцев. Все же они – на четверть немцы.
   – Так думали Гиммлер и Гесс, – резко сказал Виллигут. – И где они сейчас? Один в Англии, а другой, судя по всему – мертв!
   – Я не могу вам приказывать, – медленно проговорил Хильшер. – К тому же вас большинство, четверо против двоих. Но давайте хотя бы не будем убивать парламентера, оставим себе возможность на самый крайний случай. Мало ли что.
   – Что я слышу? – Хирт прищурился. – Верховный арман сомневается в победе арийского оружия?
   – Нет! – Хильшер поднялся, и глаза его сверкнули. – Я всегда был в ней уверен! Но подстраховаться необходимо, и самая очевидная цель этого шага – протянуть время. Убей мы полковника, американцы начнут наступать немедленно, а оставим в живых – у нас будет время. Ясно?
   Виллигут уловил в словах Хильшера неискренность, но говорить ничего не стал. Раз верховный арман видит необходимость в том, чтобы сохранить полковнику жизнь – так тому и быть, а до союза с янки дело, скорее всего, не дойдет.
   – Это мое окончательное решение! – сказал Хильшер громко. – И обсуждению оно не подлежит!
   На лицах арманов было написано недовольство, но возражать не стал никто.
   Полковник Хенриксен ожидал решения в машине, и на лице его нельзя было прочесть ни малейших следов волнения, словно он приехал не в расположение противника, а в гости к любимой тетушке.
   Завидев появившихся во дворе арманов, полковник спрыгнул на землю. Во взгляде его был вопрос.
   – Господин полковник, – сказал Хильшер холодно. – Мы не смогли прийти к окончательному решению. – Боюсь, что нам понадобится время для обсуждения.
   – Я понимаю, – Хенриксен кивнул. – Но с ответом вам придется приехать к нам. Ваш человек на машине с белым флагом должен быть в Браунау не позднее десяти часов утра завтрашнего дня. Если его не будет, американские войска начинают наступление. Ждать мы не можем. По сведениям разведки, русские уже заняли Штирию и Каринтию и подходят к Линцу.
   Верховный арман улыбнулся:
   – Они будут отброшены. Всего наилучшего, господин полковник.
   – Всего наилучшего.
   Хенриксен поклонился и скользнул на свое место. Джип заурчал и, развернувшись, выехал со двора.

   Верхняя Австрия, город Линц.
   5 августа 1945 года, 15:53–16:37
   Они шли той же дорогой, которую Петру довелось отмерить ногами при выходе из плена. Слева был Дунай, неторопливо бегущий на восток, к Черному морю, справа холмы – тускло-зеленые под серым ненастным небом.
   На горизонте впереди, точно в том месте, где должен находиться Линц, к небу поднимался исполинский шлейф дыма, словно ножка гигантского гриба со шляпкой из облаков. В первое мгновение, когда они его увидели, Сиркисян спросил с удивлением в голосе:
   – Что это там горит?
   – Похоже, что идет сражение, – ответил Петр, и сердце его дернулось от радости. – Наши наступают.
   – Нэ можэт быть, – засомневался лейтенант. – Когда мы отплывали, немцы стояли в Вэне, и так быстро их отбили аж до Линца?
   – Так вся сила фрицев-то – дутая, – значительным голосом сказал Моносов и сам рассмеялся. – Что эти сверхчеловеки могут против самолетов, танков и пушек сделать? Хороши только в ночи разбойничать…
   – И то верно, – кивнул Петр. – Да и спорить смысла нет. Недолго идти-то осталось.
   Дунай повернул к северу, и трое бойцов – остатки специальной разведывательной группы – оказались на холме, откуда хорошо был виден город. Теперь не осталось сомнений – Линц горел. Вот только звуков боя слышно не было, молчали орудия, не вели трескучий разговор автоматы и пулеметы.
   – Тихо что-то, – проговорил с удивлением сибиряк. – Неужели все?
   – Дай-ка бинокль, – обернулся Петр к Сиркисяну. Тот, несмотря на все передряги, сохранил цейсовский трофейный прибор.
   Сильная оптика позволила приблизить город, превратить здания из игрушек в почти нормальные. Сквозь дым виднелись солдаты, колоннами перемещавшиеся по улицам. Неторопливо, словно серо-зеленые черепахи, ползли танки, а над зданием магистратуры находились сразу два флага! Алый, при виде которого защемило сердце, и красно-белое знамя Австрийской Республики.
   – Там наши! – сказал Петр, опуская бинокль. – Похоже, что немцев из Линца вытурили.
   – Почему жэ мы их нэ встрэтили? – спросил Сиркисян. – Ведь им одна дорога – на запад, к замку.
   – Они драпали по шоссе, – ответил Моносов, усмехнувшись. – А мы шли по такой глуши, куда ни один немецкий солдат не сунется.
   – Похожэ на то, – почесав голову, согласился лейтенант.
   Они спустились с холма, и город пропал, скрытый лесом. Осталась только дымовая завеса в небе, с близкого расстояния видимая как несколько десятков серых колонн. Вышли на небольшую дорогу, ведущую на север, к реке.
   За дорогой виднелась средних размеров роща, а за ней, насколько Радлов помнил, должны были начаться пригороды Линца.
   – Стой! – разнесшийся над дорогой голос был резок и полон готовности убивать. Вопрос прозвучал по-немецки, а это значило, что засевший в роще патруль принял их за отбившихся от своих фрицев. Счастье еще, что не начал стрелять сразу. Глупо было бы погибнуть от рук своих.
   Разведчики послушно остановились, но рук никто поднимать не стал.
   – Вы что, ослепли? – спросил Петр резко. – Где вы эсэсовцев с таким оружием видели? И мы на восток идем, а не на запад.
   – Кто вас знает, – ответил голос из рощи, но теперь он звучал по-русски и более спокойно. – За последние две недели такого насмотрелись, что готовы поверить во что угодно. Руки поднимите, а то стрелять будем!
   – Вы что, обалдэли?! – крикнул Сиркисян раздраженно, но Петр остановил его:
   – Молчать, лейтенант! У них приказ, я понимаю…
   – Ладно, не надо, – кусты колыхнулись, и на дорогу вышел человек в форме лейтенанта. Автомат он держал расслабленно, дулом вниз. – Кавказский акцент не подделаешь. Кто вы такие?
   – Капитан Радлов, специальная разведывательная группа, – ответил Петр неохотно. – А вот на акцент вы, лейтенант, зря понадеялись. Я слышал, что в СС специальные части были, из чеченцев сформированные. Вдруг мы из таких?
   – Нет уж, – засмеялся лейтенант, и лицо его от улыбки помолодело лет на десять. – Я до войны на Кавказе служил, так что армянина, – последовал кивок в сторону Сиркисяна, – с чеченцем или ингушем не спутаю.
   – Это хорошо, – кивнул Петр, а из рощи, словно по мановению волшебной палочки, появились еще несколько человек.
   – У нас тут пост, – сказал лейтенант. – И такие сейчас везде стоят. В город я вас пока не пущу, а вот к командиру полка связного отправлю. Побудете какое-то время с нами, а там – как полковник решит.
   – Хорошо, – кивнул Петр, понимая, что спорить бесполезно.
   – Вот и славно, – улыбнулся лейтенант. – Тогда проходите вон туда. Сообразим что-нибудь поесть.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   5 августа 1945 года, 19:24–20:06
   С утра хмурая, погода к вечеру окончательно испортилась. Пошел противный мелкий дождь. Он повис над Дунаем тонкой кисеей, почти скрыв противоположный берег, и сделал мир тусклым, как засиженное мухами стекло.
   Перемену погоды Карл Мария Виллигут обнаружил, выйдя из замковых подземелий. После пяти часов непрерывного труда тело ныло, мысли путались, и прохладная дождевая влага показалась даже приятной. Минут пять бригаденфюрер простоял, не пытаясь укрыться от непогоды, и капли сползали по его лицу.
   Когда начальная острота ощущений прошла, Виллигут опустил взгляд и только тут заметил, что во дворе стоит «Виллис», на котором обычно ездил бригаденфюрер Беккер. А его место сейчас – на востоке, рядом с войсками, что бьются за Линц – город священной памяти фюрера.
   Виллигут ощутил, как внутри зарождается беспокойство. Словно заворочалось в груди суетливое существо, одаренное множеством холодных и острых лапок. Полный дурных предчувствий, он поднялся по ступеням.
   В церемониальном зале царила тишина, и все так же величаво возвышалась подставка Священной Чаши. Сладковатый запах, вечно витавший в зале совещаний, сегодня казался подозрительно похожим на трупный. Здесь не было тихо. Трое горячо спорили, перебивая друг друга.
   При появлении Виллигута разговор смолк.
   – Я не помешал? – поинтересовался он, переводя взгляд с каменно-спокойного лица Хильшера на отстраненно-бесстрастное Беккера и налитое яростью – оберстгруппенфюрера Дитриха.
   – Нет, бригаденфюрер, – ответил верховный арман, интонацией подчеркивая чин вошедшего. – Присоединяйтесь к разговору. Мы как раз решаем, что нам делать дальше.
   – В каком смысле? – поинтересовался Виллигут, пододвигая стул.
   – Русские взяли Линц, – сказал Беккер без всякого выражения, а Дитрих зарычал, словно дикий зверь и ударил кулаками по столу. Крепчайшее дерево затрещало.
   – Спокойнее, – сказал Хильшер с неудовольствием. – Соизмеряйте свою силу, оберстгруппенфюрер!
   – И что же делать? – Виллигут на мгновение ощутил внутри пустоту.
   Все оказалось зря? Все эти годы, потраченные на то, чтобы вернуть Землю во власть высшей расы? И все их идеалы падут, растоптанными сапогами грязных недочеловеков, что пришли из глубин Азии?
   – Вот и мы думаем, что же делать, – кивнул верховный арман, и на лице его обозначилась странная улыбка. – Потери очень велики, а восполнить их почти нечем. Проклятые диверсанты уничтожили слишком большое количество сыворотки.
   – Можно снять все отряды с западного направления, вывести гарнизоны из Зальцбурга и окрестностей! – проговорил Дитрих горячо. Мундир его был порван в нескольких местах, словно генерал СС дрался с тиграми. – Тогда мы сможем остановить русских и отбросить их на восток!
   – Иного выхода нет, – кивнул Беккер.
   Лицо его было серым от усталости, скулы натягивали кожу.
   Виллигут хранил молчание. Он никак не мог понять, как непобедимые войска сверхчеловеков, еще несколько дней назад стоявшие в Вене, оказались разгромлены и отброшены до самого Шаунберга!
   – Я понимаю вас, – кивнул Хильшер, и голос его почти звенел, как натянутая струна. – И думаю, что другого выхода у нас нет. Все войска на юге и западе в вашем распоряжении, Дитрих.
   – Тогда мы пойдем, – сказал тот, поднимаясь. Чуть с задержкой встал Беккер.
   – Хайль! – вскинул руку верховный арман.
   – Зиг хайль! – ответили на приветствие офицеры. Сапоги их простучали по полу галереи, затем хлопнула дверь.
   Виллигут поднялся, ощущая себя униженным так, словно его заставили жить в одном доме с евреями. Но Хильшер не дал ему уйти.
   – Постойте, – сказал он. – Они готовы сражаться до последнего, эти фанатики. Но даже мне ясно, что надо бежать! На запад, к американцам. Они дадут нам возможность возродить Рейх!
   – Я так не считаю, – устало ответил Виллигут. Подумал, что слишком тяжелы были годы войны, слишком много сил ушло на то, чтобы замок стал центром восстания. – И не покину Шаунберг. Если мы потерпим поражение – значит, мир недостоин сверхчеловека.
   Он встал и, не прощаясь, медленно побрел к выходу.

Глава 19

   Если нам не удастся завоевать мир, то мы должны ввергнуть в уничтожение вместе с нами полмира.
Адольф Гитлер, 1941

   Верхняя Австрия, город Линц.
   5 августа 1945 года, 19:55–21:33
   Петр никак не ожидал, что попадет прямо к Коневу.
   Но сообщение о том, что к расположению частей Советской Армии пробился капитан Радлов, дошло до командира полка, потом дивизии. Но и там ничего не знали о специальной разведывательной группе, отправленной пять суток назад из Вены.
   Но как только о ничейном капитане узнали в штабе особой группы войск, где в этот момент находился командующий операцией по уничтожению недобитых фашистов, как все чудесным образом переменилось. В обратном направлении полетел приказ: капитана срочно в штаб!
   Петра и его товарищей запихали в штабной автомобиль и повезли. Ехать, правда, пришлось недолго. Машина миновала воняющий гарью центр города, пересекла реку и оказалась в пригороде под названием Катцбах.
   Этот уголок Линца сражения не затронули, и его выбрали для размещения штаба.
   В небольшом дворе было тесно от автомобилей, пахло бензином. Всюду сновали деловитые люди в чистой новой форме, и Петру после нескольких дней лесной жизни все это показалось непривычным.
   Сопровождавший адъютант провел разведчиков через приемную, открыл черную, обитую кожей дверь.
   – Вы, капитан, проходите, – сказал он, делая приглашающий жест. – А вы, товарищи, посидите пока здесь.
   Петр переступил порог.
   – Товарищ маршал, капитан Радлов по вашему приказанию прибыл! – доложил он, отдав честь.
   – Присаживайтесь, товарищ капитан, – сказал Конев, поднимаясь из-за стола. Сбоку обнаружился генерал-лейтенант Благодатов. Очки его блестели.
   Радлов сел.
   – А теперь – докладывайте!
   Спустя полчаса капитан закончил рассказ. Маршал ни разу не прервал его, а только слушал, время от времени оглаживая широкий лоб.
   – Да, – сказал он, когда капитан замолчал. – Вы не выполнили задание уничтожить штаб противника. Но обвинить троих людей в неудаче группы в полторы сотни – неумно. Парни сделали все, что могли, и на большее человеческих сил не хватило бы. Всех троих представлю к наградам, вас, капитан, к ордену.
   – Служу Советскому Союзу! – по-уставному ответил Петр.
   – А теперь – идите.
   Когда Петр вышел в приемную, вслед за ним проскользнул и Благодатов.
   – Живой, капитан, живой! – сказал тот, и лицо генерала на мгновение осветила живая, теплая улыбка.
   – Так точно! – ответил Радлов.
   – Товарищей – накормить, – указывая на выживших диверсантов, развернулся Благодатов к сопровождающему офицеру. – А нам с товарищем капитаном – чаю.
   Адъютант исчез, словно его унесло ветром. Петр проследовал за генералом в маленький кабинет. Через пять минут туда оказался принесен поднос, на котором исходили паром стаканы, наполненные темно-коричневым напитком, и горкой возвышалось печенье в вазочке.
   Радлов осторожно отхлебнул и едва не обжегся.
   – Своим про награды сам скажешь, – проговорил Благодатов и одним глотком выпил полстакана. – И я готов подписать вам увольнительную в Вену на неделю.
   – Не могу говорить за соратников, – сказал Петр, осторожно отставляя стакан, – но я просил бы приписать меня к действующим частям. Ран у меня нет, и хотелось бы лично участвовать в окончательном разгроме противника. К тому же, в замке все еще в плену мои товарищи. Я надеюсь, что они живы.
   – Уважаю, – генерал допил чай, и в глубине его светлых глаз заблестели веселые искорки. – Отказать в такой просьбе не могу.
   – Спасибо, – сказал Петр, но Благодатов замахал рукой:
   – Не благодари. Пойдем лучше, покажу тебе карту. Что у нас да как.
   Генерал поднялся и перешел к небольшому столику, стоявшему у окна. На улице шел дождь, и свет падал тусклый, серый.
   На столе лежала крупномасштабная карта Австрии. Черными ниточками тянулись дороги, толстой голубой змеей смотрелся Дунай, коричневым лишаем – горы. Карандашом на карте, севернее Эффердинга, была поставлена жирная точка, и рядом мелкими буквочками приписано «Шаунберг».
   – Вот смотри, – сказал генерал и оперся о карту локтем. Стол жалобно заскрипел. – Наши войска будут наступать ночью. Сплошной обороны у немцев все равно нет. Главная же опасность в том, что враги под защиту американцев перебегут, и союзнички их приютят, да еще и обиженными выставят. Пострадали, мол, от коммунистической агрессии! Чтобы этого избежать, одна группа войск наступает по северному берегу Дуная. Их задача – к завтрашнему полудню выйти на границу с Баварией в районе Пассау. Вторая группа наступает на южном направлении. В Вельсе им придется столкнуться с сопротивлением, но их задача – отрезать Шаунберг с запада и как можно быстрее. Часов через пятнадцать замок будет окружен.
   – С точки зрения разведчика, – ответил Петр, – план хорош. Учитывая превосходство в живой силе и технике, есть все шансы его осуществить.
   – Это точно! – усмехнулся Благодатов, и в этот момент дверь открылась. Заглянул встревоженный адъютант.
   – Товарищ генерал, – сказал он поспешно. – Тот немец, он самоубийством жизнь покончил!
   – Что? – подскочил бывший комендант. – Быстро врачей! Радлов, за мной!
   Вслед за генералом капитан выскочил во двор, где офицеры оказались под обстрелом дождевых капель. Пока бежали до соседнего дома, успели промокнуть. Под ногами гнусаво зачавкали лужи.
   В подвале, куда пришлось спуститься, пахло крысами и еще чем-то мерзостным. Лампочка, висевшая над дверью, испускала яркий, режущий глаза свет. Над лежавшим на полу телом в сером мундире склонились двое в белых халатах.
   – Ну что? – спросил Благодатов нетерпеливо.
   – Бесполезно, – сказал один из врачей, поднимаясь. – Он проглотил язык и задохнулся.
   Петр подошел к мертвецу и увидел на широких плечах погоны гауптшарфюрера [57 - Прапорщика.]. Руки пленника были связаны толстыми веревками, а на ногах красовались настоящие кандалы.
   – Вот незадача! – сказал генерал-лейтенант. – Первый сверхчеловек, которого смогли взять в плен, и тот ускользнул.
   – Как удалось его схватить? – поинтересовался Радлов, разглядывая лицо эсэсовца, показавшееся смутно знакомым.
   – Оглушило взрывом, – ответил Благодатов. – Наши его подобрали. Засадили в подвал с самыми толстыми стенами. У двери – трое автоматчиков. А он взял – и вот! Эх-х!
   – А он не мог иначе, – проговорил Петр. – Находиться в плену у недочеловеков – наивысший позор для такого, как он. Даже если бы его сегодня спасли, он бы завтра бросился на охрану, спровоцировав ее на убийство. И путы ему бы не помешали. Эти ублюдки сильны и решительны, как черти.
   – Много вы о них знаете! – сказал зло один из врачей. – Не слишком ли?
   – Не слишком, – жестко ответил Благодатов. – Пойдемте, капитан. Вас и ваших людей надо еще куда-то пристроить.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   6 августа 1945 года, 12:58–13:32
   У Карла Марии Виллигута болела голова. Ныла дергающей, странной болью, словно в самой ее середине обнаружился гнилой зуб, который не вылечить. Ну а вырвать – только вместе с жизнью.
   Боль проснулась в тот момент, когда первый снаряд русских ударил в стены Шаунберга и с грохотом посыпались камни.
   Обстрел не был постоянным, но находиться во дворе, и даже в верхних помещениях, все равно было небезопасно. Арманов эвакуировали в подземелье, и те три часа, что они просидели там, Виллигут провел в странном забытьи. Перед ним роились видения, цветные и яркие, но впервые он не мог понять, что именно видит. Способность осознавать словно отключилась.
   Приказ подняться на поверхность не удивил бригаденфюрера. С тупой покорностью он побрел вслед за товарищами, надеясь лишь, что на свежем воздухе боль в голове стихнет. Как оказалось – напрасно.
   Во дворе замка было тихо. Капал из сизых, как нос пьяницы, туч редкий дождик. Пахло сырой листвой.
   Виллигут ощутил слабое удивление в тот момент, когда Хильшер повел их в главную башню. Но спорить с верховным арманом бригаденфюрер не стал. Послушно поднялся по винтовой лестнице, чтобы оказаться на небольшой площадке, в полной власти дождя.
   Они собрались здесь все, кто остался в совете арманов. И если сравнить с теми, кто начинал восстание почти две недели назад, то не было двоих – фон Либенфельса и Графа, зато появился Дитрих.
   – Зачем вы нас сюда привели? – спросил Феликс Дан, нервно поеживаясь. – Тут же холодно, и убить могут…
   Он с опаской посмотрел на небо, ожидая, что оттуда свалятся смертоносные самолеты русских.
   – Погода нелетная, – с презрительной усмешкой сказал Дитрих. – А то бы нас еще вчера разбомбили.
   – Тише, – прервал оберстгруппенфюрера Хильшер, и глаза его сверкнули. – Мы поднялись сюда, чтобы всем вместе осмотреться и принять решение. Последнее решение.
   – Почему они не стреляют? – спросил вдруг Карл Филер.
   Глаза его бегали, в них стоял страх.
   – Это затишье перед бурей, – ответил спокойно Беккер. – Мы разослали разведчиков. Они вернулись, кроме штандартенфюрера Янкера, и добыли сведения, что начало обстрела назначено на три часа дня. А затем русские пойдут на штурм.
   – Так надо бежать! – почти крикнул Ганс Бюнге. – Они же нас убьют!
   – Куда? – Беккер обвел рукой горизонт. – Мы окружены. На реке – катера, на суше – русские части силой почти в дивизию, танки и пушки. У нас же после ночного боя всего около тысячи бойцов. Остальные отрезаны от замка и, скорее всего, погибли. Мы могли бы попробовать прорваться, но потери при этом были бы слишком велики, а из обычных людей не выжил бы никто.
   – Это ловушка, – сказал Виллигут и подошел к каменному парапету.
   Вытянутые и хищные, словно щуки, лежали на серой глади Дуная русские корабли. На берегу, среди кустов и деревьев, сновали солдаты, деловито ползали танки. Поднимались дымки, скорее всего, от полевых кухонь.
   – Осторожнее! – в один голос выкрикнули Хильшер и Беккер, а бригаденфюрер добавил: – По тем, кто высовывается, русские иногда постреливают.
   Словно подтверждая его слова, о камни ограждения вжикнула пуля. На миг Виллигута окатило волной мутного, животного страха. От него потемнело в глазах, захотелось упасть и сжаться в комок.
   С немалым трудом удалось подавить желание, и на безопасное место бригаденфюрер отошел, соблюдая достоинство.
   – Верховный арман забыл еще один вопрос, – проговорил Виллигут, чувствуя, как на нем останавливаются семь недоуменных взглядов, – в чем причина того, что мы потерпели поражение?
   – Фюрер в последние дни перед смертью все говорил о саботаже, – на губах Дитриха обнаружилась очень странная улыбка. – Но в нашем случае этот вариант исключен.
   – Вне всяких сомнений! – решительно поддержал оберстгруппенфюрера Хильшер. – Слишком далеко, скорее всего, зашло разложение мира, слишком он погряз в еврейской нечистоте, и даже сверхчеловек не в силах его спасти.
   – Не время для сверхчеловека… – вполголоса сказал Виллигут, но его перебил Дан.
   – Я же говорил о том, что мы не в тот момент начинаем! – заявил он. – Из вас всех я один понимаю в астрологии. Виной всему – квадрат Марса в одиннадцатом доме к Меркурию во втором! Именно этот аспект привел к неожиданному уничтожению наших запасов сыворотки…
   – Все не так! – поморщился Бюнге. – Просто мы забыли о благодарственных жертвах за дарованную Господами Земли победу, и боги отвернулись от нас!
   – Теории можно выдвигать какие угодно, – в голосе доктора Хирта не звучало обычной иронии, и это делало его незнакомым, чужим. – Но что предлагает верховный арман?
   Сам доктор выглядел удивительно спокойным, почти отрешенным.
   – Держаться до последнего, – ответил Хильшер. – Вдруг американцы смогут заставить русских покинуть Верхнюю Австрию?
   – Сомнительно, – проворчал Карл Филер.
   – На случай, если положение станет критическим, у нас остается одна возможность – совершить ритуал Врат, впустить в этот мир то, что впускать нельзя.
   – Но мы же при этом погибнем! – громко сказал Феликс Дан.
   – Да, – кивнул верховный арман. В голосе его звучало злобное торжество. – Но и они – тоже.
   – Но ритуал надо проводить около алтаря Грааля, – заметил Бюнге. – А его не перетащишь в подземелье!
   – Стены донжона толсты, – пожал плечами Хильшер. – И выдержат даже прямое попадание снаряда. Ведь после ритуала нам все равно умирать, так что – какая разница?
   – Действительно, какая разница, – пробормотал Виллигут и побрел к чернеющему в полу квадрату люка.
   – Куда вы, бригаденфюрер? – догнал его вопрос Дитриха.
   – В зал церемоний, – ответил Виллигут, не оборачиваясь. – Пора начинать подготовку к открытию Врат.
   Если все, к чему он шел долгие годы, чему он отдавал все силы, рухнуло, то зачем стоять этому миру? Пусть и он обратится в прах вместе с сывороткой, идеями о высшей расе и новой эпохе…
   После площадки на лестнице показалось неожиданно темно, и он спускался почти вслепую, держась за стену. Под ногами жалобно лязгали ступеньки, а сверху доносились возбужденные голоса соратников.

   Верхняя Австрия,
   окрестности замка Шаунберг.
   6 августа 1945 года, 21:58–22:45
   Вид стен и башен замка вызывал у Петра смешанные чувства. С одной стороны, он ненавидел место, в котором испытал величайшую боль в жизни. То место, из-за которого погибло столько хороших товарищей. Но с другой – видеть логово загнанного в угол врага было приятно. Наверное, похожие ощущения испытывали солдаты, шедшие на штурм Берлина – вот он, последний оплот. Взять его, и все, конец войне…
   Ко всему этому дополнялась легкая досада, что не удалось уничтожить Шаунберг и засевших в нем нацистов раньше, а поверх всего лежала решимость идти в бой и сделать в нем все, чтобы победить.
   Находился капитан Радлов в густых зарослях кустарника, у самой воды, где сосредоточилась для атаки штурмовая группа. С Дуная тянуло холодком, и царила настороженная тишина, столь приятная после артобстрела.
   Днем палили по замку бронекатера, с суши – артиллерия и танки, и над миром стоял тяжелый исполинский гул. Видно было, как на стенах Шаунберга появляются выбоины, как откалываются и падают наземь куски камня.
   Но древняя кладка почти везде выдержала.
   Штурм, назначенный поначалу на три тридцать, был отменен. А сейчас, пользуясь прикрытием темноты, под стенами замка орудовали саперы. Время от времени от замка доносились выстрелы и взрывы гранат – немцы обнаруживали очередную группу саперов, которых послали к Шаунбергу не одну и не две.
   Сиркисян и Моносов остались в тылу, а Петра по личной его просьбе маршал включил в одну из штурмовых групп. Бойцы ее сначала смотрели на пришлого капитана с подозрением, но, когда они узнали, что офицер этот чуть не в самом замке побывал, стали относиться к нему с подчеркнутым уважением.
   Петру же было все равно. Он хотел одного – добраться до врага и уничтожить его. А как при этом будут смотреть на него товарищи – разведчика не волновало.
   – Когда же будем наступать? – прошептал солдат, сидевший рядом с капитаном, и тут же тишина исчезла, напуганная чудовищным грохотом.
   Взрыв раскатился над рекой, снопы пламени поднялись около стен замка, который, показалось, шатнулся. Дернулась, словно раненная, центральная башня. Взвилась откуда-то из-за замка, с места, где располагался КП, зеленая ракета, и майор, командир штурмовой группы, злым голосом крикнул: «В бой!»
   Петр подскочил, рванул вперед.
   Они бежали, и высоченные стены, кое-где обвалившиеся, неумолимо приближались. «Как в Средневековье, – мелькнула у Радлова дурацкая мысль. – Только тарана не хватает».
   Петр поднял голову и заметил на стене серые фигурки. Оттуда полетела, кувыркаясь, граната. Капитан успел упасть, и тут же рядом грохнуло, рвануло, опалило. Когда поднялся, солдаты штурмовой группы строчили по стене из автоматов.
   Им отвечал станковый пулемет.
   Пришлось опять залечь.
   – Не давайте им высунуться! – крикнул майор.
   Петр стрелял, выцеливая врага на стенах древнего укрепления. Стены, несмотря на мощный взрыв, большей частью устояли, и оборонявшиеся, пользуясь господствующим положением, отбивали атаки. Они не были ошеломлены и яростно защищали все проломы. Штурм явно захлебывался.
   Петр водил автоматом, стараясь уловить на мушку всякое движение, объявившееся там, на гребне сооружения, построенного много сотен лет назад. Один раз он точно увидел, что попал, и фигурка, нелепо болтая руками и ногами, полетела вниз.
   Капитан свирепо оскалился и сменил магазин.
   Над полем боя поднялась алой кометой сигнальная ракета – команда отбоя.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   6 августа 1945 года, 22:51–23:51
   Стены замка перестали вздрагивать, стихли бившие по ушам звуки боя, и в церемониальном зале появился оберстгруппенфюрер Дитрих. На лице его была злая усмешка, а генеральская фуражка оказалась припорошена землей.
   – Ну что? – спросил Хильшер, поднимаясь с колен. В коленопреклоненном состоянии арманы, за исключением Дитриха и Беккера, провели несколько часов. Результатом их трудов стала начертанная на полу огромная девятилучевая звезда, обильно украшенная рунами и упиравшаяся вершиной в алтарный камень.
   – Штурм отбит, – ответил оберстгруппенфюрер. – Но потери очень велики. Более пятидесяти процентов. Боеприпасы на исходе. Когда они пойдут на второй штурм, то мы продержимся максимум полчаса.
   – Хорошо уже то, что русские не атаковали нас днем, как хотели изначально, и дали нам время на подготовку, – кивнул верховный арман. – Тогда мы начинаем обряд, а вы с бригаденфюрером Беккером должны присоединиться к нам не позже, чем через полчаса. Запомните ваши места.
   Он указал на два нижних луча звезды.
   – Кто из вас встанет на какой – неважно. Имеет значение лишь присутствие в данной точке двух настоящих арийцев. Все поняли?
   – Есть, – Дитрих кивнул. – Через полчаса мы будем тут, что бы там ни творилось.
   – Занимайте места, товарищи, – проговорил Хильшер, и в голосе его прорезалась печаль. – Грустно, что этот мир оказался недостоин очищения сверхчеловеком. Но мы еще вернемся, обязательно!
   – Только в каких временах и обличьях – вот в чем вопрос, – проговорил Феликс Дан, и тонкое лицо его болезненно искривилось.
   – Это неважно, – Виллигут махнул рукой и направился к отведенной ему точке. Место бригаденфюрера находилось в самом центре звезды, где лежала, растопырившись пауком, руна Хагал – символ тотального разрушения. Впереди бригаденфюрера встал сам Хильшер, за которым алел, словно рубин, алтарный камень. По сторонам и чуть впереди, на первых от вершины лучах, расположились Бюнге и Дан. Филер и Хирт стояли чуть сзади.
   – Жаль, что Йорга нет с нами, – вздохнул Дан, и Виллигут его вполне понимал.
   Ритуал рассчитан на девять человек, и арманам пришлось перекраивать его под меньшее число участников. А подобные изменения всегда рискованны, неизвестно, что изменится в результате.
   – Начинаем! – сказал строго Хильшер.
   В церемониальном зале наступила тишина, словно арманы превратились в безгласные, неподвижные статуи. Закрыв глаза, каждый из них старался как можно ярче представить свою часть рунической надписи, которая должна открыть в земные пределы путь врилю, бессмертной космической силе, что вечно беснуется за гранью мира и слабым отголоском которой является жизнь. Прорыв первозданной энергии уничтожит замок, собравшиеся вокруг русские войска и изрядный кусок Австрии. В случае, если удастся открыть Врата полностью, задетой окажется вся Европа…
   Выстроенные в ряд руны перед глазами Виллигута полыхнули холодным голубым светом, и он боковым зрением заметил, как загорелись другие части надписи, за которые отвечают соседи. Ни один человек не способен воспроизвести это руническое заклинание полностью: слишком сложно оно и слишком велика эта мощь, чтобы смог ее сдвинуть с места один человек.
   Руны светились ровно и ярко, давая знать, что первоначальная фаза концентрации достигнута. Вставлен ключ во врата, открывающие путь врилю. Осталось повернуть его и распахнуть створки.
   Хильшер запел. Его голос, тонкий, почти женский, отдавался под сводами зала. Он щекотал кожу и заставлял сердце биться чаще.
   К голосу верховного армана присоединились другие. Лишь Виллигут молчал, его задача иная – удержать ключ в замке, не дать ему выскользнуть. Сохранить перед глазами светящуюся руническую надпись, не позволить ей расплыться на бесформенные световые волокна.
   Пение стало громче, словно обрело собственную волю, но Виллигут почти не слышал его.
   Ввиду нехватки людей он выполнял работу, предназначенную для троих, и делать это было не так-то просто. Пот тек по лицу, мускулы спины болезненно ныли, по позвоночнику пробегали волны корежащей боли…
   Он не услышал, а скорее почувствовал, как подошли Беккер с Дитрихом. Просто вдруг стало чуть легче, словно незримый груз, лежащий на плечах, несколько уменьшился. Руническая надпись перед глазами пульсировала, то наливаясь нестерпимым сиянием, то бледнея почти до полной прозрачности.
   Когда пение стало особенно громким, руны начали перемещаться, переползая с места на место, будто муравьи. Со всех участков надписи собирались они перед Виллигутом, формируя исполинскую фигуру – нечто вроде арки, выстроенной из трех рядов символов.
   Она росла медленно, и постепенно увеличивалось напряжение тела бригаденфюрера. Он ощущал, как судорожно сокращаются все мускулы, и предательская мыслишка о том, что силы уже не те, что в молодости, не замедлила явиться.
   Последняя руна шмыгнула на место, и арка засияла, вспыхнув синевато-аметистовым пламенем. Хор смолк, и остался лишь один голос, вибрирующий, сильный. Голос Хильшера. В один момент он почти сорвался на визг. В ушах Виллигута отдалось тупой болью, и тут же тяжесть исчезла. Перед глазами сверкнуло, и под опущенными веками стало просто темно.
   В первое мгновение потрясенный Виллигут пошатнулся и едва не упал.
   Стали слышны звуки боя. Там, за стенами, рвались гранаты и снаряды, роями метались в воздухе пули, трескуче переговаривались автоматы и пулеметы.
   Но более не происходило ничего.
   Реальность продолжала оставаться незыблемой.
   Ритуал не удался.
   Виллигут поднял веки, удивившись их почти каменной тяжести.
   Прямо перед ним стоял верховный арман, и глаза его были полны чистого, детского удивления. Они вопрошали: «Как же так? Отчего со мной произошла настолько вопиющая несправедливость?»
   – Ничего не вышло, – пробормотал кто-то растерянно.
   Гул взрыва, мощного и сотрясшего пол, перекрыл встревоженные голоса, а когда возможность слышать вернулась, оберстгруппенфюрер Дитрих сказал, очень спокойно:
   – Они взорвали стену. У нас есть не более пятнадцати минут.
   При этих словах с лицом Хильшера произошла разительная метаморфоза. Только что мягкое, словно глина, оно затвердело. Набрякли яростным стальным свечением глаза, хищно вытянулся нос, упрямо обозначились скулы.
   – У всех с собой кинжалы? – спросил верховный арман, не дожидаясь, похоже, ответа. – Ритуалу недоставало одного – человеческой жертвы. Мы добавим к рунам силу священной арийской крови, и уйдем в бессмертие по трупам тех, кто осмелился штурмовать Шаунберг. Товарищи, вы знаете, что делать!
   Виллигут потянулся к поясу, и ладонь сама нашла шершавую рукоять ритуального кинжала, что вручается офицерам СС за особые заслуги. Лезвие блеснуло темным металлом, и серебром полыхнули на нем буквы: «Моя честь – верность!»
   Сбоку раздался глухой стон, а вслед за тем – звук падения тела. Кто-то успел уйти. Поняв это, Виллигут ощутил в сердце холодную пустоту и, чувствуя, что еще миг, и он потеряет решимость, ударил кинжалом в эту самую пустоту, словно надеясь уничтожить ее острой сталью.
   Раздался хруст, затем холод обхватил все тело…
   Того, как разлетелись от взрыва гранаты двери донжона, он уже не увидел и не услышал.

   Верхняя Австрия, замок Шаунберг.
   6 августа 1945 года,
   23:51 – 7 августа 1945 года, 00:44
   Граната сработала точно так, как полагалось. Толстенные створки дернулись, словно их затрясло в столбняке, а затем, решив, что служба окончена, упали внутрь. В поднявшуюся пыль, поливая все перед собой огнем автоматов, ворвались солдаты.
   Но стрельба прекратилась практически сразу.
   Войдя в знакомое помещение, Петр в первый момент удивился: столько тут было народу, и никто не сопротивлялся? Ведь не первой же очередью их положило, в самом деле…
   Но потом он обратил внимание, что тела немцев лежат как-то очень упорядоченно, и, приглядевшись, увидел на полу черную исполинскую раскоряку рисунка.
   – Самоубийство, товарищ капитан, – доложил, подойдя, рослый рыжеусый рядовой. После того как майор, командовавший штурмовой группой, поймал грудью пулю, за старшего остался Радлов. – Ушли от расправы, фрицы клятые.
   – Ушли, – Петр кивнул и с усилием заставил себя опустить автомат, намертво зажатый в судорожно сжатых руках.
   В полутемном зале стоял противный сладковатый аромат, запомнившийся капитану по Шаунбергу, и теперь в нем явственно ощущался привкус тухлятины. Сплюнув, капитан присел и осторожно перевернул ближайший труп.
   Стеклянными, почти белыми глазами смотрел в небо Беккер. Из груди его торчала рукоятка кинжала, а на лице было строгое, спокойное выражение, словно бригаденфюрер умер, находясь на параде.
   Лежавший рядом труп Зеппа Дитриха, наоборот, скалился в безумной ярости. Оберстгруппенфюрер убил себя, перерезав глотку, и пониже белозубой улыбки зияла вторая, отвратительно алая. Кровь, в первые мгновения бившая ключом, теперь едва булькала в горле.
   В самом центре лежал Виллигут. Он упал назад, широко раскинув руки, и его лицо было страшнее всего. На нем застыло великое, всепоглощающее счастье. Петр с ужасом поймал себя на мысли, что многое отдал бы за то, чтобы умереть с такой улыбкой на губах.
   – Зачем это они, товарищ капитан? – спросил кто-то из солдат. – Настолько боялись попасть в плен? Страшились расплаты?
   – Нет, – ответил Петр, поднимаясь с колен. Колени его при этом болезненно хрустнули. – Они не боялись нас. Видите рисунок? – он обвел жестом помещение. – Они верили в магию и надеялись, скорее всего, последним ритуалом нанести нам какой-либо вред…
   – Но не смогли.
   – Надеюсь, что так, – кивнул Петр, и запоздалый ужас того, что вся магия эсэсовцев может оказаться реальной, заставил его вздрогнуть.
   – Товарищ капитан! – донесся от двери звонкий голос.
   – Да, – Петр обернулся и увидел того самого лейтенанта, который несколько дней назад встретил его у Линца.
   – Вы, говорят, точно знаете, где в местных подземельях наши пленные могут быть, – проговорил лейтенант неуверенно. – Там в левом крыле какой-то спуск обнаружили. Может, посмотрите?
   – Иду, – Петр заторопился к выходу.
   Воспоминание о том, что там, внизу, еще могут быть живы товарищи по разведроте, ожгло капитана сильнее плети.
   По двору замка бегали солдаты, куда-то стаскивали убитых эсэсовцев. Пленных не было. Сверхчеловеки дрались до последнего и, будучи раненными, находили силы и время, чтобы покончить с собой. Над Шаунбергом витал кислый аромат пороха, слышались команды и топот сапог по камню.
   Сопровождаемый лейтенантом, Петр поспешно преодолел двор и вошел в низкую дверь левого крыла. Внутри здания тоже были следы боя. В стенах зияли пулевые отверстия, одна из дверей была начисто снесена разрывом. Попадались трупы, в основном в серой эсэсовской форме.
   – Наших вынесли всех, – сказал лейтенант грустно, когда они вступили на ведущую в подземелье лестницу. – И много хороших людей погибло. Ох, как много!
   На нижней площадке, откуда начинались темные, забранные решетками коридоры, офицеров ждали несколько солдат, а рядом с ними лежали три тела. Двое тюремщиков в черной, словно сажа, форме, и еще один, возле которого Петр невольно остановился.
   – Вот еще непонятно кто, – сказал лейтенант недоуменно, почесывая в затылке. – Вылитый китаец, а вместе с немцами…
   – С Тибета он, – ответил Петр, разглядывая смуглое лицо. – Когда наши парни Берлин штурмовали, говорят, много таких желтых за фрицев сражалось. Чуть не целый полк. Тоже, видать, арийцы.
   Лейтенант хмыкнул, солдаты рассмеялись.
   – Ничего смешного, – голос капитана был суров, и веселье мгновенно прекратилось.
   – Нам сюда, – показал Петр на коридор, на первый взгляд ничем не отличавшийся от соседних.
   Забренчали ключи, снятые с пояса одного из тюремщиков, заплясал на стенах свет захваченного предусмотрительным лейтенантом фонарика. В коридоре было тихо, только разносился шум шагов.
   – Вот здесь! – на этот раз с ключами возились дольше. Наконец замок со скрежетом распахнул стальную пасть, и дверь отъехала в сторону.
   Из помещения в коридор хлынула такая волна смрада, что Петра едва не стошнило. Солдаты поспешно закрывали носы ладонями.
   Пахло кровью и нечистотами, и еще – гниющим мясом.
   – Дайте мне фонарик! – сказал Радлов, чувствуя, как трудно становится дышать. Словно легкие набили опилками. Где-то в глубине души чужой, незнакомый голос вопил: «Нет! Этого не может быть!»
   Рука лейтенанта, когда он отдавал фонарик, дрожала.
   Петр вошел, стараясь дышать через рот, разрезал лучом света, желтым и почти осязаемо тяжелым, смрадный мрак подземелья.
   Здесь были трупы. Только трупы. Они лежали вповалку, кто как, и многие начали разлагаться. Предсмертный ужас обезобразил лица разведчиков, недавно живых и полных сил, а пулевые отверстия на телах оплыли, потеряли первоначальную четкость. Кровь запеклась на стенах и полу, превратившись в коричневые уродливые потеки.
   Их просто убили, хладнокровно расстреляли. Всех. Не тратя времени на то, чтобы вывести наверх. Сделали это в момент, когда стало ясно, что от пленников не будет никакой пользы. Судя по степени разложения, случилось это несколько дней назад, может быть, в ту ночь, когда капитан Радлов с товарищами пытался взорвать подземелья Шаунберга.
   – Нет! – Петру казалось, что он кричит, сотрясает воздух с такой силой, что каменные стены сейчас рухнут. Но на самом деле он лишь шептал: – Нет! Нет, нет…
   – Мы опоздали, – сказал за спиной лейтенант, и в голосе его была печаль. Радлов был благодарен ему за эту печаль, но все, что он смог сделать в этот момент, это сказать «Да!» и выйти из подземелья…
   Пришел он в себя наверху, во дворе замка.
   Шел дождь, и капли, текущие по лицу, приносили смутное облегчение.
   Грохот, прокатившийся меж каменных стен, заставил Петра обернуться. Похоже, что ворота сумели открыть только теперь, и в них победителем вступал генерал Благодатов. Шел он пешком, и лицо бывшего коменданта было спокойно. Словно и не было страшных дней в Вене, когда казалось, что все пропало, и не было громадных потерь в сражениях со сверхчеловеками.
   Заметив одиноко стоявшего Радлова, Благодатов неожиданно изменил маршрут.
   – Здравия желаю, товарищ генерал! – Петр постарался скрыть чувства, но, судя по тому, как генерал вдруг нахмурился, сделать это ему не удалось.
   – Вот и все, капитан, – сказал он тяжело.
   – Так точно, – Петр кивнул.
   – Но будет у меня к тебе, капитан, еще задание, – Благодатов на мгновение замолчал, словно собираясь с мыслями. – Ты знаешь, где вход в подземелье. Возьми кого-нибудь, и попробуйте слазить туда. Может быть, что-то да сохранилось. Хотя бы одну ампулу нам того снадобья добыть, что немцев сильными и быстрыми делало…
   – Разрешите выполнять?
   – Выполняйте, – и Благодатов удалился.
   Спускаться в подземелье ему пришлось с тем же самым лейтенантом. Рыцарская рука действовала безотказно, и перед советскими офицерами открылись двери замаскированного лифта.
   – Однако! – сказал лейтенант с восхищением.
   В кабинку влезли вчетвером, остальных пришлось оставить наверху. Лифт, скрипя и хрипя, полз вниз, а Радлов все гадал, выдержит ли механизм, на который за последние дни пришлось так много ударов?
   Но добрались без препятствий. Дверцы распахнулись, и они вышли в коридор. Освещение более не работало, под ногами хрустели осколки и откатывались в стороны гильзы. Тела немцы, судя по всему, унесли.
   – Да тут бой был! – удивился лейтенант. – А ведь мы первые спустились!
   – Это мы тут побывали, – проговорил Петр неохотно.
   Чем дальше они шли, тем сильнее были изуродованы стены. В том месте, где ранее был вход в лабораторию и напротив него – выход к подземному ходу, дорогу преграждал завал. Потолок здесь попросту рухнул, и путь перекрывали толстенные бетонные блоки. Видно было, что строили немцы это подземелье надолго. Вот только попользовались всего ничего.
   – Ну, вот и все, – растерянно сказал лейтенант. – Дальше никак.
   Петр повел фонариком вниз, и тут его внимание привлек предмет продолговатой формы. Густо засыпанный пылью, он лежал у самого края завала и донельзя походил на гильзу. Вот только размеры…
   Он оглянулся. Солдаты лениво смотрели по сторонам, лейтенант занимался тем, что пытался вытащить из обломков штурмовую винтовку. Петр наклонился и поднял предмет.
   У него на ладони лежала ампула. Внутри нее, он знал, плескалась бурая, похожая на кровь жидкость с золотистыми крапинками внутри. Вещество, способное сделать капитана Радлова быстрее, сильнее и в общем-то лучше. А если отдать ученым – создать идеальных солдат столько, что они за полгода покорят все пять континентов, навсегда покончив с капитализмом.
   Петр ярко представил себе это будущее: кровавые бои, бомбардировки, разрушение городов. Сверхлюди, с одной стороны, и ужасающее американское оружие, примененное недавно в Японии, – с другой.
   Очень медленно, контролируя каждое мгновение движения, он опустил ампулу на пол, наступил сапогом. Раздался легкий хруст.
   – Что там такое? – спросил лейтенант.
   – А, раздавил что-то, – ответил Петр небрежно. – Пойдем, чего тут делать? И надо сказать, чтобы больше никто сюда не совался, а то все готово рухнуть.
   – Да, пойдем, – сказал лейтенант, и они ушли, оставив в подземелье мрак и тишину.

Эпилог

   СССР, Москва.
   7 августа 1945 года, 12:00–12:10
   «Сообщение ТАСС»:

   С целью обеспечения безопасности мирного населения Австрийской Республики и для пресечения диверсионных действий со стороны частей немецкой армии, сохранивших боеспособность благодаря попустительству оккупационных властей Соединенных Штатов Америки и Соединенного Королевства Великобритании, войска Советской Армии заняли земли Верхняя Австрия, Каринтия, Штирия и Зальцбургерланд.
   Советское правительство придерживается принципов Потсдамской конференции о создании независимого и суверенного Австрийского государства, но считает невозможным в связи с устраненной не до конца опасностью передать западные и южные земли Австрии под юрисдикцию правительств США, Великобритании и Франции.
   Советское правительство объявляет себя верховным гарантом права австрийского народа на независимость, в связи с чем…

   Тироль, граница Австрии и Швейцарии
   в районе Пфундс – Шульс.
   9 августа 1945 года, 3:44 – 4:01
   По снежному склону шел человек. Внизу в ущелье грохотала река, а рядом с ней, невидимое в ночной тьме, вилось шоссе. Светился огоньком домик пограничного поста.
   Несмотря на то что снег был рыхлым и плохо держал ноги, шагал ночной путник легко и быстро. Одет он был более чем странно – в костюм-тройку старомодного покроя, примерно на размер меньше необходимого. Руки торчали из рукавов, а штанины едва прикрывали щиколотки.
   Это было бы смешно, но всякое веселье пропадало при первом же взгляде на лицо человека в нелепой одежде. Глаза его были холодны, словно лед, и сияла в них голубизна альпийского неба. В правильных чертах лица таилось нечто такое, чего обычному человеку присуще быть не может.
   В руках он держал небольшой кожаный «дипломат».
   Дойдя до того места, где, по его расчетам, начиналась Швейцария, штандартенфюрер Курт Янкер остановился. Минуту постоял, обернулся и бросил взгляд на северо-восток, туда, где под тем же угольно-звездным небом остался замок Шаунберг.
   Несколько минут эсэсовец стоял безмолвно, затем ровную линию губ последнего сверхчеловека исказила болезненная усмешка.
   – Мы еще вернемся. И тогда – посмотрим, – сказал Янкер.
   Он развернулся и исчез во тьме. Продолжала шуметь река, а налетевший ветер прошелся по снегу мягкими лапками, словно ощупывая растворявшуюся в темноте цепочку следов.

Немного о реальности, или Вместо послесловия

   Автор позволил себе достаточно много вольностей в отношении музы истории Клио и, опасаясь мести сей своенравной особы, решил хотя бы в послесловии восстановить истину относительно явлений, изложенных в романе с альтернативной точки зрения.
   Замок Шаунберг, некогда самый большой в Верхней Австрии, к началу двадцатого века представлял собой руины. Строение, которое в тысяча девятьсот седьмом году приобрел Йорг Ланц фон Либенфельс для своего эзотерического общества, носило название Верфенштайн. Этот замок гораздо меньше описанного в романе и располагался несколько дальше от Линца. Автор позволил себе создать некий гибрид из двух замков.
   Собор Святого Стефана, равно как и прочие достопримечательности Вены, уцелели и до сих пор радуют глаз жителей и гостей столицы Австрии. Для разрушения собора понадобилась бы многодневная подготовка, так что описанная в романе процедура – стопроцентный вымысел.
   В июле сорок пятого года Вена была поделена на сектора ответственности, как и Берлин, и в столице Австрии находились французские, американские и английские части. Для простоты изложения этот факт опущен.
   Бомба на Хиросиму была сброшена 6 августа, и на самом деле капитан Радлов о ней ничего знать не мог.
   Заместитель коменданта Вены Николай Григорьевич Травников благополучно вернулся на родину, где преподавал в одной из военных академий Москвы, и скончался своей смертью.
   Иван Александрович Перервин во время службы в комендатуре Вены носил звание подполковника.
   Генерал Джордж Паттон командовал оккупационными войсками США в Баварии, а не в Австрии, и погиб в декабре сорок пятого года в автомобильной катастрофе на одной из дорог Германии.
   Ганс Бюнге и Феликс (на самом деле тоже Ганс) Дан числятся в списках общества «Туле» за тысяча девятьсот тридцать третий год. Об их сотрудничестве с нацистами и дальнейшей судьбе информации нет.
   Фридрих Хильшер часто упоминается в мемуарах времен Третьего Рейха как оккультный вдохновитель «Аненэрбе», но об его участии в повседневной жизни этой организации данных нет. По собственным словам, участвовал в движении Сопротивления. Участвовал в Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля защиты Вольфрама Зиверса, главы «Аненэрбе», после чего пропал из поля зрения историков. Умер в девяностом году.
   Карл Мария Виллигут служил в СС с тридцать третьего по тридцать девятый год под псевдонимом Карл Мария Вайстор и был уволен по состоянию здоровья. В дальнейшем в жизни Рейха не участвовал. Умер в сорок шестом году.
   Йорг Ланц фон Либенфельс (настоящее имя Адольф Йозеф Ланц) в период Рейха официальных постов не занимал и влияния не имел. Умер в пятьдесят четвертом году.
   Хельмут Беккер. В реальности носил очки, но при создании литературного образа эта деталь опущена. В последний период войны командовал Третьей танковой дивизией СС «Мертвая голова», вместе с остатками которой сдался в плен американцам на западе Австрии девятого мая сорок пятого года. Позднее передан Советскому Союзу и после показательного суда осужден на двадцать пять лет заключения. В пятьдесят третьем году казнен в лагере по обвинению в саботаже.
   Ульрих Граф. Личный друг Гитлера, участник Пивного путча. В годы Второй мировой служил в СС. Информации о его смерти нет.
   Карл Филер. Числился в списках общества «Туле». Один из первых членов нацистской партии, участник Пивного путча. Обер-бургомистр Мюнхена. После войны был арестован и в сорок девятом году приговорен к двум годам трудовых лагерей. Умер в шестьдесят девятом году.
   Август Хирт. Руководитель Анатомического института СС в Страсбурге. Работал в Освенциме, где проводил анатомические исследования. Второго августа сорок пятого года покончил с собой.
   Йозеф «Зепп» Дитрих. Один из высших чинов СС, друг Гитлера, долгое время – командир его личной охраны. В сорок пятом году сдался американцам. В сорок шестом предстал перед военным трибуналом США. Осужден на двадцать пять лет, но вышел через десять. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году был осужден германским судом на девятнадцать месяцев. Умер в шестьдесят шестом году.

Дмитрий Казаков Высшая раса