Сергей Дышев
Гасильщик

* * *

   И я влип. Сколько раз говорил себе, что благие дела добром не кончаются, расплата неминуема, как звон в ушах после крепкой оплеухи. Била меня жизнь, но мало. Надо еще, да так, чтоб навсегда отшибло охоту сломя голову нестись демонстрировать свои добродетели. Еще Фома Аквинский на этот счет намекал. Дословно не помню. Когда убегаешь, не чувствуя ног, из памяти выветривается.
   Смывался я по всем правилам разведчика-нелегала, то есть по принципу зайца: два подскока прямо, один направо, а потом наоборот. В меня, конечно, стреляли, распугав не только окрестных старушек-торговок, но и отупевшую от созерцания стаю грязных станционных ворон. Разумеется, младший милицейский состав палил честно и добросовестно из всех стволов. Почаще надо заниматься огневой подготовкой. Я уплыл, как жидкая амеба в микроскопном окуляре нетрезвого юнната. То есть вроде меня и не было.
   Но – за мной остался труп. И даже если я оторву и слопаю свои уши, грузный лысоватый человек в кожанке, из-под которой ненавязчиво вдруг закапало вишневым сиропом с приторным запахом крови, все равно будет висеть на мне, пусть даже я проделаю тысячу километров в сторону без сна и на одном дыхании.
   По приказу Родины я убивал в Афганистане. Сначала это мне не нравилось. Против местных бабаев я ничего не имел. Они казались мне забавными аладдинами, бродят босиком, на голове – стометровое полотенце, как начнут разматывать, полжизни пройдет. В общем, классные ребята. А как по горам шастали! Ни один винторогий баран не сравнится!
   Потом кто-то невзначай выстрелил первым. И вот, дружественный еще со времен дедушки Ленина народ превратился во враждебное окружение. Нас стали убивать. И мы тоже обозлились. Природой этой злости была месть.
   Но я отвлекся в самый драматический момент. Девятимиллиметровые свинчатки жужжали над моей незащищенной головой, я перескакивал через рельсы, ощущая их в темноте интуитивно, одно нечаянное падение стоило бы жизни. Меня бы скорее всего убили, а может, ранили.
   Мертвец в кожанке отдыхал на ребрах скамейки. Он застыл в позе человека, утомившегося ожиданием электрички. Эдак закинул голову назад, мрачнее тучи, машину не подали… За пижонство, видно, поплатился. Вот только я тут ни при чем.
   Временно я почувствовал себя счастливчиком. Но только на мгновение. Ощутимо сжималось кольцо, трещали, шипели огромным клубком змей микроладошковые радиостанции, булькали в эфире радостные позывные. Весь этот шквал, на всех полутора десятках частот, я втянул в свою душу, услышав разом все слова и ответы… Одновременно столько цифр и жестких междометий никогда не доводилось слышать.
   Я был загнанным зверем, ничто не могло спасти меня, кроме отлично тренированных ног. Я уходил, не оставляя отпечатков в серых лужах.
   Хорошо, что вовремя успел избавиться от ножа. Жаль только, что руки вымазал в крови.
   И еще жаль себя – пропаду ни за что…
   Я выгадал секунду, чтобы склониться над серостью лужи и отмыть руки от чужой венозной крови, после чего припустил, выкладывая последние силы. Получить ни за что ни про что лет 25 тюрьмы не входило в мои планы.
   …А началось банально. Ко мне подошли двое – худой чернявчик, весь в щетине, даже на лбу, и другой – приплюснутый, еще более щетинистый, но его не разглядел. Они просто сказали: «Эй, парень, нашему приятелю стало плохо, он немножко потерял сознание, сердечник, такие дела… Придержи его, а мы сейчас „Скорую“ вызовем!» И я, незамысловатый товарищ, согласился. Видно, у меня физиономия такая: никому отказать не могу. Прислонили они ко мне своего друга с закрытыми глазами, дотащил я его до скамейки, усадил, если так можно выразиться в отношении бесчувственного тела. Двое ушли, бросив на ходу, что через минуту вернутся. Я запоздало крикнул: «Кто-нибудь один останьтесь!» Но незнакомцы не отреагировали. Тут я стал понемногу соображать, туговато, правда. А что, если эти кореша просто сплавили на меня своего сердечника? Подозрения мои усилились, когда я обнаружил в кармане своего пальто окровавленный нож. Да, уважаемые господа, полез за сигаретами и наткнулся на посторонний предмет. Чуть руку не располосовал. Пока я разглядывал орудие, сердечник пустил из-под куртки струйку. И вот тут-то я окончательно догадался, что парня прирезали. Вместе с этой догадкой раздался крик: «Человека убили!» Да, именно в это мгновение я понял, что влип. Навстречу бежали милиционеры. На ходу они деловито доставали свои пистолеты. «Сматывайся!» – будто кто-то посторонний отдал мне приказ. Я швырнул в сторону нож и рванул со всех ног. Мне, конечно, кричали в спину «Стой!», стреляли, и это придавало мне уверенности в избранных действиях.
   Очухался я на пыльном чердаке. Не знаю, почему провидение вынесло меня именно в это голубиное место, но именно оно спасло меня. Из круглого оконца я отследил траекторию удаляющихся стражей порядка, их государственные ботинки гулко отбарабанили по мостовой – и более своих преследователей я не видел. Это принесло мне временное успокоение, поверьте, я был даже счастлив. Потому как в противном случае сидел бы в наручниках, с вывернутыми назад кистями, с малость набитой рожей и перспективой на долгую отсидку.
   Ах, какой же я дурак! Никогда больше не буду помогать людям! Я, честнейший человек, не обидевший и мухи, стал кровавым преступником, разумеется, в глазах этих милиционеров. Возможно, они хорошие ребята, даже скорее всего хорошие, наверное, им уже попало за то, что они не поймали меня. Но они же не виноваты, они не знали, что я очень крутой профессионал, а на бегу я им просто не успел об этом сообщить.
   Соблюдая меры предосторожности, я спустился по сырой лестнице, вышел на улицу. Навстречу мне блеснула фарами машина. У меня все оборвалось внутри: милиция! Каскад огней на крыше: пиликанье и вой сирены. Как угорелая она промчалась мимо. И слава богу.
   Дворами я дошел до «Полежаевской», нырнул в устье метрополитена. В конце концов, до того как составят мой фоторобот, пройдет определенное время, и я могу чувствовать себя в относительной безопасности.
   В памяти всплыло никчемное имя Аслахан. Так приплюснутый называл своего долговязого товарища.
   Я вышел на «Проспекте Мира», суетливые москвичи уступали мне дорогу – я ведь тот еще амбал. Мастер спорта по многим восточным единоборствам. Спецназ погранвойск – это вам не хухры-мухры. А вообще-то я мирный человек. Люблю «оказывать помощь». И вот сейчас я пересек проспект Мира, глянув на церквушку, мысленно поблагодарил бога, обошел полукружье спорткомплекса, по трамвайным путям почапал вниз. Путь мой, друзья, лежал к зданию тюремного типа, гостинице ЦДРА – временному моему пристанищу. Приехал я в столицу с западных рубежей украинского государства всего лишь с одним чемоданом и сумкой. Все остальное пришлось бросить или раздарить своим бывшим (теперь уже бывшим) сослуживцам – Петренко, Савчуку, Гринюку, Лабуненко и другим. Они остались, я получил документы о разводе и еще кучу каких-то маловразумительных справочек, документиков, проштампованных записочек. После чего мне, как политически неблагонадежному, дали под зад с пожеланием поскорей вытуриваться из Незалежной Республики Украина. Невзирая на мое этнически приемлемое ФИО: Раевский Владимир Иванович. Это я. Без выходного пособия. Без определенного места жительства. Образование – высшее. Без вредных привычек. Без гроша в кармане. Приехал я, как понимаете, устраиваться на работу в российские погранвойска. Теперь эту мысль я могу выбросить подальше.
   Показав гостиничную карточку, я взбежал на третий этаж, швырнул в сумку зубную щетку и мыльницу, туда же сунул военный бушлат, надел джинсы, свитер и черную кожаную куртку. Теперь я ничем не отличался от среднестатистического москвича. Потом я разыскал дежурную, сказал, что уезжаю. Она дотошно проверила, не спер ли я простыни, полотенце, остатки туалетной бумаги, и поинтересовалась, почему я выезжаю до срока. Я не ответил. Меня всегда шокирует, когда демонстративно дают понять, что считают тебя нечистым на руку.
   Не оглянувшись, я вышел, толкнув монолит огромной двери. Холодная бронзовая ручка остудила мою ладонь, сырой ветер ударил в лицо. Шел мокрый мартовский снег. Со стен домов взирали юный президент России Медведев и Владимир Владимирович, с мудрой отеческой улыбкой на устах…
   И только тут я осознал, что мне некуда идти. Домой, во Владик, ехать опасно. Вычислят. Да и денег нет. На вокзале ночевать опасно. Остается только чердак или подвал. Так и сделал. Потянуло меня на окраину. Название станции метро «Красногвардейская» показалось мне достаточно благозвучным, я спустился по эскалатору и через сорок минут был на улице Мусы Джалиля. Вообще-то цель я имел конкретную: дом, где жили академики. Только не те, которые двигают науку, а которые ее вкушают – слушатели военных академий. Однажды я был в этом доме: пригласил старый товарищ по Афгану. Мы выпили водки, помянули погибших друзей. Сейчас Сашка где-то в Таджикистане, на афганской границе. Он бы, конечно, меня спрятал. Даже если бы я и в самом деле пришил того «сердечника». Кровное афганское братство дружбу ставит выше нравственных запретов. Хотя законы дружбы сами по себе – высшая нравственность.
   Подъезд был все таким же грязным и заплеванным, с обязательным ругательством из трех букв на стене. Чердак в доме никогда не закрывался, как бы приглашая бедствующих и одиноких. Чтобы не светиться, я поднялся по темной лестнице на шестнадцатый этаж, ступени шли еще выше, затем – стальная стремянка на крышу. Дальше я не полез, остановился в маленьком закутке. Именно здесь я решил провести ночь в компании с сумкой и чемоданом.
   Неожиданно мой обострившийся за последние часы слух уловил что-то среднее между сопением и посвистыванием. Потом послышалась возня, я мгновенно выудил зажигалку, щелкнул. Неверный ее свет высветил длинноволосое, бородатое существо. Глаза незнакомца смотрели хитро и выжидающе.
   – Не промахнулись ли этажом, любезный?
   – Нет, – буркнул я. – Ты кто такой?
   – Карл Маркс!
   – Очень приятно, тогда я – Энгельс. Фридрих.
   – Зря насмехаетесь, сударь. Не позднее чем завтра утром вы сможете убедиться, что я не погрешил против истины. Меня действительно зовут Карлом Марксом.
   – Похож, – вынужден был сознаться я.
   – Да, мне все об этом говорят, – вздохнул мой неожиданный собеседник.
   – И как вы к этому относитесь? – решил я осторожно прощупать его.
   – Вполне спокойно… Сейчас меня уже давно не трогают, а раньше, – «Маркс» понизил голос, – несколько раз на Лубянку вызывали. Сбрей, говорят, бороду. А то посадим… А я не сбривал. И они отступились. Кагэбэшный генерал даже сказал мне откровенно: «Уважаю мужественных людей. А то эти диссидентствующие хлюпики – чуть прижмешь их, сразу начинают стучать друг на друга…»
   На меня обрушилась информация, которой, увы, я не знал, как распорядиться.
   – Да вы присаживайтесь. Угостить, правда, нечем, но места всем хватит.
   Я не стал кочевряжиться, сел на чемодан и с тоской приготовился к долгим разглагольствованиям своего соседа.
   Однако он молчал. И тогда я решил поинтересоваться:
   – И давно вы здесь живете?
   – Вы имеете в виду в частности или в общем?
   – В частности, – ответил я, чувствуя, что Карл Маркс заманивает меня в ловушку.
   – Это один из моих апартаментов. Зимой я также ночую в подвале. В нем тепло, уютно, правда, иногда крысы беспокоят. Но я приучился не обращать на них внимания. С тех пор, как меня похоронила жена, я стал абсолютным оптимистом. Человек, не имеющий своего дома, подобен кораблю без якоря. Он счастлив, свободен и романтичен.
   – Вы считаете себя умершим? – спросил я романтика.
   – Отнюдь. Это моя бывшая супруга несколько поторопилась. Но я не в обиде. Ее карма практически не подпитывается из Вселенной. Я вовсе не хочу ей зла. Любая агрессия, молодой человек, имеет свойство бумеранга, она возвращается в совершенно неожиданный момент, в совершенно причудливой форме. И лишь обращение к богу способно очистить все уровни вашей души… Но это долгая тема, – прервал себя мой собеседник.
   – Ваша жена хотела вам зла? – спросил я.
   – В принципе, нет. Она совершила убийство по неосторожности, сбила человека. А я не мог допустить и мысли, что моя нежная и хрупкая попадет на тюремные нары. Я взял ее вину на себя. Меня осудили на шесть лет. После этого я ее ни разу не видел.
   – Она даже не просила свидания с вами? – удивился я.
   – Значит, не было такой необходимости. Нельзя принуждать душу к обману. Мы не можем быть полновластными хозяевами своей судьбы, но можем распоряжаться своими поступками. Когда я сел в тюрьму, я почувствовал такое умиротворение, какого никогда не испытывал в жизни. Я понял, что прошел очищение… Моя бывшая супруга продала квартиру и уехала с сыном в Соединенные Штаты. У нее там друг. Обо всем этом узнал мой адвокат, человек, который прямо светится порядочностью. Он стал бороться за меня, как за истину. Благодаря ему через полгода меня выпустили. Но я потерял дом, место в университете, где читал экономику, оно оказалось занятым лучшим другом, и мне предложили прийти позже, но не указав при этом дату… Вот так, любезный мой сосед, я и стал самым свободным человеком. Свободней может быть только покойник. Как сказал мой тезка, правда, не в отношении мертвецов, каждый шаг вперед по пути культуры – это шаг к свободе. А у вас, ради бога, простите за назойливость, проблемы с Уголовным кодексом РФ?
   – Да нет, – уклончиво ответил я. – Поругался с женой, ушел из дому.
   Я уже освоился в темноте и заметил, что сосед иронично усмехнулся.
   – Чтобы вы знали, молодой человек, все мужья идут ночевать в подобных случаях на вокзал. По крайней мере, так было раньше. А вы явно от кого-то скрываетесь, почему и выбрали долгий путь по лестнице.
   «Черт бы побрал этого проницательного бомжа!» – подумал я.
   – Зря вы всуе чертей упоминаете! – вдруг сказал Карл Маркс.
   У меня поползли по спине мурашки: он прочитал мои мысли.
   – А вы не боитесь меня в таком случае? – спросил я холодно.
   – Нет, у вас чистая карма, и вообще, вы мне нравитесь. А в ситуацию, в которой вы оказались, попали чисто случайно и, как я вижу, виновным себя не считаете.
   – Еще бы, – сказал я и поинтересовался: – Вы ясновидец?
   – Ясновидцев как таковых нет. Есть люди, которые способны вторгаться в информационные поля предметов, людей, сущностей… Но это особая и деликатная тема.
   «Послал бог собеседника», – подумал я аккуратно, не зная, радоваться мне или огорчаться.
   Я вытащил из сумки камуфлированный бушлат, постелил на пол, улегся и неожиданно признался:
   – Три часа назад за мной гнались милиционеры. Слава богу, они плохо стреляли. Я бы с такого расстояния замочил наверняка. – И в подробностях рассказал свою нелепую историю, заключив глуповатой фразой: – Хотите верьте, хотите нет.
   – Я верю, – задумчиво отозвался сосед. – Я понимаю, почему вы решили скрыться.
   – Мне ничего не оставалось делать.
   – Если бы вы не бросили нож, а сумели его надежно спрятать, им труднее пришлось бы доказывать вашу вину. А теперь ваши отпечатки пальцев – главная против вас улика.
   – Спасибо, знаю… И поймите, это первая реакция человека, который вытащил из своего кармана окровавленный нож.
   – Безусловно…
   – Безусловно… – передразнил я его. – Интеллигентствующие бомжи, карлы марксы, за какие грехи свалилось все это?
   – Отвечу вам, но не обижайтесь, – очень мудрым голосом изрек мой знакомец.
   Наверное, он сумасшедший.
   Я тоже чокнусь. Мои нервы не железные. В Афгане я по пять суток не спал. После горных рейдов я приходил живой мумией. На мне демонстрировали «расположение мышц на теле мужчины». После того как я отсыпался, отъедался, мой напарник по единоборствам уходил в рейды, а я проводил очередные занятия по рукопашке. Потом возвращался мумиеобразный мой товарищ, и все происходило с точностью до наоборот. То есть я уходил в засады, а друг мой, отоспавшийся, продолжал курс занятий.
   И это была жизнь. Я знал свою цель.
   Кремлевские дедули неторопливо решали проблемы с окончанием афганской эпопеи. Мы тоже хотели ее конца. И знали, что от нас это не зависит, даже если половина моджахедов срочно запросит мира. Другая половина воевала бы с двукратным ожесточением.
   А сейчас судьба предлагает мне стать вольным ветром помоек. Можно даже поменять свою фамилию: например, Никтошенко, Нафигпофиков, Шлямбрус-Подзаборный…
   Бедный мой прапра-Раевский. Блестящий дворянин, герой всех войн эпохи, кумир пиитов, женщин и солдат… А кто я? Капитан с неясным прошлым позорной войны. Человек, которого ищет милиция! А еще мне фигурально дали под зад из самой Незалежной Республики Украина.
   Мне приснился сон. Я, разумеется, в гусарском доломане, у меня закрученные к потолку (а там сияние хрусталя) усищи, я только что высосал полфлакона шампанского, не считая пузыря отборнейшей водчонки (икрой не закусывая), на меня таращатся княгини и княжны, графини и графушечки Волконские, Татищевы, Долгорукие, Толстые (весьма худые), Румянцевы, Оболенские, а также премиленькие чернявки-багратионочки. И я точно помню, что с их папой мы хорошо пропахали не один французский редут. И вот без тени сомнения я выхожу на круг, взор мой пылает, я чувствую, никто не устоит, всех бы красавиц уволок, но, блин, французский этикет не дозволяет, и терплю, сжимая зубы, вывожу на менуэт красавицу Победоносцеву… Я шепчу ей на ухо жаркие непристойности, она жгуче краснеет, но не отталкивает меня. Потому что – этикет… Я все же договариваюсь о рандеву, она еле заметно кивает, и я, блин, просыпаюсь.
   А напротив меня – Карл Маркс собственной персоной. Он говорит-шепчет о тонкостях своего нынешнего бытия, я плохо улавливаю слова… «Все мы отвечаем за грехи в прошлой жизни… Иногда милиция тревожит… забирают… отпускают… палатка… загрузишь… выгрузишь… хлеб насущный…»
   И вновь на меня обрушиваются блеск и шум бала, сверкание бриллиантов на чудных вырезах дамских окружностей… И вновь я герой счастливой войны, и жемчужная щечка жаждет щекотки моих курчавых бакенбард…
   Утро настало – скучное и нелепое. Нас, забывшихся на цементе, разбудило создание с правильными чертами лица. В одной руке она держала ведро, во второй – помело. Она была красива, как только может быть красива дворничиха-женщина.
   – Карл Маркс, – сказала она, – ты меня вынуждаешь!
   – Лидусик! – вдруг запел мой визави. – Ты хорошо выглядишь. Твои добрые глазки соперничают со взором Сикстинской мадонны!..
   – Не надо ля-ля! – оборвала она, видно, уже не новые для нее любвеобильные постулаты. – Сейчас вызову милицию, и будешь им рассказывать свои байки.
   Но видно было: девушке приятны слова нечесаного бомжа. Наверное, в грустной ее жизни редко доводилось слушать добрые слова, тем более – такие сочные восхищения.
   – Ладно! – вскричал мой новый товарищ. – На корабле нашей жизни – подъем!
   Я нехотя встал, меня, конечно, покоробило слово «милиция», я вовсе не разделял игривости Карла Маркса.
   Кстати, я уже и в мыслях стал так называть его. Приклеилось.
   – Пошли на работу! – сказал он и предложил помочь нести сумку.
   Я удивился: тоже мне, свободный люмпен с утра на «пахоту», как завзятый чиновник… Но ничего не сказал. Решил понаблюдать.
   Мы пришли к типовому московскому универсаму, КМ обогнул его стороной, вошли в грязный, захламленный двор.
   – Расплачиваются здесь водкой и колбасой, – пояснил он. – Иногда и пить не хочется, а суют, никуда не денешься. Сейчас Дарья выйдет…
   Он не договорил, потому что вышла крупная женщина, прищурилась, усмехнулась:
   – Ну что, Карлик-Марлик, дружка на подмогу привел? Крепкий, таким полставки платить надо: пальцем шевельнет – и все готово…
   Видно, на моем лице отразилось непонимание, и Дарья тут же успокоила:
   – Клиент не понимает шуток… Не переживайте, мальчики, все будет… Машины приедут через полчаса.
   Она ушла, я сел на чемодан и призадумался.
   – Не горюй! – успокоил меня КМ. – Никто тебя не тронет. Забомжуем, никаких проблем… Ты, кстати, женат?
   – Разведен, – буркнул я.
   – Без комментариев! – резюмировал мой новый знакомый.
   Дневной свет преобразил его. Огромная нечесаная грива, рыжеватая борода, огненный взор – сходство было потрясающее, как будто он только что вышел из трехглавого портрета классиков вечно живого учения.
   – Всю свою сознательную жизнь я занимался экономикой, учил студентов, стал доктором наук, профессором. Я прочитал все книги по экономике и в один прекрасный день понял, что дело моей жизни – химера, что не может быть экономики социализма или капитализма. Экономика есть или ее нет. «По потребностям, по способностям» – все это глупая фантастика. Рынок – вот глобальный закон жизни. Однажды эти крамольные мысли об экономике развитого социализма я, будучи выпивши, высказал коллеге. Он тоже был крепко нетрезв и со слезами и объятиями поддержал меня. Потом мы целый месяц избегали друг друга. Было боязно и тошно. Позже его пригласили читать лекции в Гарвард. Подозреваю, для хохмы…
   Наконец приехал «КамАЗ» с контейнером. Тут же появилась Дарья-хлопотунья, сунула нам по паре рукавиц и отправила на разгрузку. Я не подозревал, что мороженые свиные туши могут быть такими тяжелыми. Мы таскали их целый час, а потом Дарья, задорно сверкая глазами, вынесла две буханки хлеба, круг колбасы, кусок сыра и бутылку водки.
   – Сейчас распечатаем или на вечер? – вежливо спросил Карл Маркс.
   – Не надо оставлять на вечер то, что можно выпить утром, – сказал я, хотя никогда не употреблял раньше двенадцати.
   Просто мне хотелось забыться. Вчерашнему блестящему офицеру-пограничнику, орденоносцу – и одним махом оказаться в бомжах. Никакая психика не вынесет. Вот профессор – это натура. Мужчина! Надо спросить, встречал ли он своих бывших студентов…
   Мы позвали Дарью. Она, оглянувшись, пропустила полстаканчика, отщипнула кусочек хлеба, проглотила торопливо и сказала:
   – Не уходите пока, ребятки. Еще машина придет – с сахаром-песком.
   Она потрепала меня по волосам, вздохнула, видно, хотела меня пожалеть, да побоялась обидеть.
   Дарья предложила взять мой чемодан и закрыть на складе. Я тут же согласился. Один только его неприкаянный вид разрывал душу в лохмотья, напоминал о моем паскудном положении.
   К обеду мы разгрузили вторую машину. Дарья принесла нам по пачке кефира, кусок датского сыра, две банки тушенки, две бутылки пива, которые мы тут же и выпили. Потом мы разгружали фургон с картофелем в сетках. Мы так наловчились, что справились за полчаса, побросав его на конвейер.
   – Ну что вам – деньгами или натурой? – спросила Дарья.
   – Натурой! – сказали мы в один голос, понимая, что продуктами будет выгодней.
   Тем более профессор уже все давно просчитал. Рынок – закон жизни. Ты – мне, я – тебе. Неси дальше – получай больше.
   Мы получили две свои бутылки, килограмм одесской колбасы, пару банок каких-то консервов и двухлитровую бутыль с минералкой на запивку.
   – Что ж ты, непутевый такой, без дому? – спросила она меня на прощание. – Взяла бы к себе, да слишком уж ты молодой.
   – Профессора возьми, – посоветовал я.
   – А ну его! Шибко грамотный. Мне такие не нужны.
   – А я и сам не пойду. Я человек вольный… – гордо ответил он.
   Две ночи подряд на одном месте КМ никогда не ночевал. Это был один из его принципов. Поэтому мы направились в подвал.
   – Очень уютное местечко, – предупредил меня КМ.
   И действительно, подвальчик был что надо: теплый и сырой, как болото для крокодилов. Вдоль стен тянулись кабели, в трубах журчала вода, и у меня появилось ощущение, будто я нахожусь в чреве гигантского организма. Мы присели на корточки, расстелили на газете снедь, профессор достал из своей котомки перочинный ножик, аккуратно разрезал колбасу. Я разлил водку в пластмассовые стаканчики, мы беззвучно чокнулись и выпили. Ни у кого и в мыслях не было произносить тосты. Бомжам не нужны надежды. Они умеют радоваться одному дню и умирают в один день без подготовки.
   – Вот ты профессор, доктор наук, – начал я. – Неужели всю жизнь будешь маяться возле универсама?
   – Буду! – прожевав колбасу, убежденно ответил КМ. – Дело моей жизни потерпело фиаско. Я преподавал мертвую науку. А теперь на своей шкуре постигаю законы рынка. Вместо университета – универсам! Поработал – получил. Товар – деньги – товар. В нашем случае еще проще. Работа – товар – работа… Я искупляю грех.
   – Но ведь ты можешь читать экономику Америки или Швейцарии… – предложил я профессору.
   – Сказал же: искупляю грех!
   Я заметил, что нет в жизни счастья, и снова налил. В этот момент меня потянуло на откровения, я стал рассказывать о своих похождениях в Афганистане, не сильно ударяясь в детали. Поверьте, они были настолько фантастичны, что я не рискнул приводить их профессору. Вам, безмолвный мой читатель, я расскажу о них как-нибудь позже – уж вы-то, искушенный, не посмеете усомниться в моей честности.
   КМ кивал головой и все волновался, что я плохо закусываю одесской колбасой. Право, эта беспризорная мужская чуткость растрогала меня почти до слез. Какое-то время я жевал, а профессор рассказывал о своей поездке за океан, в страну милитаризма и агрессии США. Он тоже старался не приукрашать, видно, для того, чтобы не поранить мой шаткий патриотизм. Но я сказал:
   – Профессор, какие дела! Американцы – мои давние враги по Афгану, можете ругать их смело! Тем более они сейчас наступили на те же грабли…
   КМ обнял меня и сказал, что, несмотря на свое тайное диссидентство, он яро сочувствовал былой афганской эпопее.
   Мы выпили всю водку и очень подружились. Потом незаметно уснули. Утром мы, как исправные служащие, отправились на работу. На заднем дворе универсама назревал опасный конфликт. Дарья не пришла, зато мы увидели четверых жлобов. Они сидели на огуречных бочках, курили и плевались. По внешнему виду они напоминали алконавтов.
   – А вот и Карл Маркс! – воскликнул самый прыщавый из них.
   – Пришел на службу! – вторил другой, с длинными руками и черствым лицом. – Катись колбасой!
   – Вот так сразу? – удивился я некультурному обращению. – Профессор, вы их знаете?
   – Пойдемте от греха подальше! – тихо сказал КМ и торопливо задергал меня за рукав. – Сегодня нам не удастся подзаработать. Это мафия. Они сами будут разгружать…
   А я настроился на работу. Только судьба давала мне крохотный шанс, как тут же бессердечно его отбирала. Жлобам хватило проницательности, чтобы заметить, что я медлю.
   – А тебе, гусь, особое приглашение надо? – нагло поинтересовался прыщавый. – Эй, Маркс, это твой дружбан?
   – Я не гусь, – сказал я.
   – Так почему же такой непонятливый? – Это зашевелился самый крупный из четверых, размером с трехстворчатый шкаф. – Топай отсюда, бомж протухший. Вонючка.
   – Сам ты вонючка, – сказал я, обидевшись.
   КМ отчаянно тормошил мой рукав:
   – Пойдемте, не надо связываться.
   Я продолжал упрямо стоять. Трехстворчатый лениво поднялся, притворно зевнул и враскачку направился ко мне. Подойдя, он ухватил меня за грудки, моя кожаная куртка затрещала. Я сумел вырваться, тут же возле моего уха просвистел кулак. Верзила озадаченно посмотрел на меня и ухватил поперек туловища – меня словно зажали в тисках. «Пусть потешится», – подумал я мимолетно, как человек, привыкший к временной боли и унижениям. Так как руки мои крепко удерживались, я с размаху впечатал свой лоб в носовую часть верзилки. Он тут же ослабил хватку, и я жестоко ударил его под коленку, потом добавил несколько хлестких ударов в голову и прилегающие части тела. А тут и остальные бросились ему на подмогу. Но, честное слово, они только мешали друг другу. Знаем мы эту солидарность алкашей. Они разлетелись у меня в стороны, как треснувший веер. Трехстворчатый рухнул на бочку, разрушив ее до основания. Огурцы разлетелись на сто метров. Собирала их потом вся орехово-борисовская алкашня.
   Карл Маркс жал мне руку и что-то кричал о торжестве справедливости. Но я с негодованием отмел поздравления, потому что так и не разглядел противника.
   Враги ретировались, и поле битвы, а также трудовой деятельности осталось за нами.
   И тут я почувствовал, что меня пристально разглядывает человек в кашемировом пальто. Разгоряченный, я хотел и ему настучать по роже, но он быстро опередил это желание.
   – Спокойно, парень, я не работаю грузчиком.
   – Я догадался…
   – Ты отлично рубишься!
   Я не ответил и отвернулся. Сейчас предложит какую-нибудь гадость. Например, спалить ночью киоск соседа.
   – Могу предложить работенку почище этой.
   – Опрокинуть пару ларьков? – сказал я, кивнув неопределенно в сторону.
   Человек от души рассмеялся:
   – Зачем? Они ведь все мои… А задача простая – охранять мое хозяйство от набегов монголо-татар.
   Я смерил взглядом незнакомца. Глаза его смеялись, губы же сохраняли твердость. Кажется, он был постарше меня. Раздражал его белый шарф, он контрастировал с красным, будто обветренным лицом. Ни за что более мой взгляд не зацепился: средний рост, крепкие плечи, темные волосы с редкой проседью. Человек-стандарт.
   – Только охранять? – спросил я, дождавшись, когда глаза хозяина «точек» потухнут.
   Он пожал плечами:
   – Конечно, а что еще?
   – Ну, замочить кого-нибудь.
   Незнакомец усмехнулся:
   – У тебя извращенные понятия о маркетинге.
   – Только не надо пугать, – буркнул я и почувствовал острое желание согласиться.
   – Для начала тысяча баксов в месяц хватит? – спросил он, чувствуя, что большего не попрошу.
   – У меня товарищ, – заметил я, вспомнив о КМ.
   – А у меня не фонд милосердия. Хочешь – помогай. Уставом малого предприятия не запрещено.
   – Ладно, черт с тобой, – согласился я как можно развязней. – Согласен…
   – Только вот фамильярности уже не надо, – тут же предупредил хозяин.
   Мы сели в новую «девятку», профессор остался за бортом, он жизнерадостно вычесывал бороду, а я чувствовал угрызения совести. Я думал, что мы куда-то поедем, но хозяин и не подумал заводить машину. Он спросил, есть ли у меня какие-нибудь документы, я показал не сданное когда-то удостоверение офицера погранвойск. Его восхитила меленькая предупредительная надпись: «Комитет государственной безопасности СССР». «Раритет!» – оценил он. Пришлось рассказать, что ушел из дружеских вооруженных сил по идейным мотивам, здесь еще не приткнулся. Решил подзаработать на билет до Владивостока, где живет моя мама. Ответ вполне устроил.
   Шеф представился Сашей, сказал, что никаких договоров подписывать не будем, работаем на доверии, расчет в конце месяца «налом». Трудиться пока предстояло в ночную смену – с нуля до восьми часов. Предусмотрены премиальные с дохода. За нарушения дисциплины – «гибкая система штрафов»…
   Сунув двести долларов, он приказал быть сегодня в одиннадцать вечера на инструктаже.
   На эти деньги мы с КМ купили по дешевке пряного лосося, водки и, допив жгучие капли водки, погрузились в споры об античной философии. Профессор, конечно, был непревзойден. Он знал все. Я только блеял и хотел казаться умным. Память у меня великолепная. Я могу привести все дефиниции, прозвучавшие в нашем разговоре, могу заверить, что античность только с виду загадочна. Короче, профессор положил меня на обе лопатки, мне захотелось пойти в кассу и от тоски душевной купить билет на остров Врангеля…
   Я никогда не прогибался. Но, как и обещал, я вышел на дежурство. Меня инструктировали – я кивал, от меня требовали честности – и я грубо напоминал, что я офицер погранвойск, а не лимитная дешевка из Великих Поросюков. Мне сделали первое замечание за спиртной запах изо рта, а я сказал, что трезвенником не был, но и на работе пить привычку не имею.
   Итак, меня оставили, вручив резиновую дубинку, свисток и удостоверение охранника третьей категории. Наверное, это что-то вроде ефрейтора.
   Продуктовые магазинчики, лавки, киоски сияли, внутренняя иллюминация подсвечивала гадкие иностранные бутылки всех сортов. Толстые продавщицы лениво поджидали покупателей. Теперь они должны были стать моими друзьями…
   Прошло время. Не годы, конечно, а дня три. Ночами я слонялся вокруг магазинов, распугивая своим угрюмым видом потенциальных воров. Рэкетнуть меня не пробовали, видно, все было давно улажено и приведено к общему согласию еще до меня. Отсыпался я днем вместе с профессором. Он, добрая душа, помогал мне охранять, а я делился с ним куском хлеба. Иногда и ему удавалось подзаработать. Конкуренты уже не задевали его. Они боялись меня, потому что я, ко всему, занял более высокую социальную ступень.
   Однажды после бессонной ночи я вновь отправился на чердак, где впервые ночевал вместе с профессором. Он пошел на заработки, а я завалился на свой матрас, который купил по дешевке. В отличие от моего товарища, я никак не мог свыкнуться с бомжеванием и твердо решил снять у какой-нибудь старушки уголок. Но в эти планы жизнь внесла коррективы.
   Меня грубо растолкали. Продрав глаза, я увидел двух сержантов милиции.
   – Подъем! – рявкнули мне в ухо.
   Я нехотя встал, подхватил сумку.
   – Пошли с нами.
   Во дворе меня усадили в машину с решеткой. Но прежде чем захлопнулась дверь, я увидел четырех негодяев. Они посасывали пиво из бутылок и откровенно ухмылялись.
   Я все понял и почувствовал, что руки стали липкими, как в тот раз, когда я испачкал их чужой кровью. Повязали!
   В отделении меня обыскали, долго изучали украинский паспорт, просроченное удостоверение, сличали меня с фотографией. Дежурный офицер в чине капитана глянул на меня как на придурка:
   – Не понимаю, ты капитан, а ночуешь как бич.
   «Подбирается к основному вопросу», – подумал я и без энтузиазма начал повествование своей несчастной жизни:
   – Меня уволили на Украине, приехал в Москву искать место. Пока тянули, деньги кончились. Сейчас подзарабатываю, чтобы добраться к матери во Владивосток.
   Капитан покачал головой, на его лбу отпечаталась характерная красная полоса от фуражки. Совсем недавно и у меня была такая отметина, поэтому я почувствовал симпатию к офицеру.
   – Ну, вот как тебя отпустить? Грубо нарушаешь общественный порядок. Сдадим тебя в комендатуру, пусть разбираются.
   – А мы к военным отношения не имеем! – гордо заявил я. – Лучше позвоните в управление кадров погранвойск и скажите, в каком бедственном положении вы меня обнаружили.
   Капитан помялся, стал созваниваться и через некоторое время получил ответ: «Действительно, в журнале зарегистрирован капитан запаса Раевский Владимир Иванович. Находится в распоряжении управления кадров».
   – Сказать им, что ты на лестнице ночуешь? – прикрыв трубку рукой, спросил капитан.
   – Говори, – махнул я рукой. Мне было все равно. Я знал, что со службой все покончено.
   И он сказал. По его лицу я понял, что моя судьба не тронула функционера на другом конце провода. Милиционер положил трубку.
   – Твой вопрос решается… Такого бардака, да еще в погранвойсках, никогда не было, – глубокомысленно изрек он. – Ступай себе на все четыре части света, и чтоб больше я тебя не видел.
   Он протянул мне руку, и я схватил ее как самую дорогую награду. Ведь с самого начала был уверен, что повяжут за тот нелепый станционный случай.
   – Да, кстати, – вдруг остановил капитан, – ты когда в Москву приехал?
   – Семнадцатого марта, – не стал врать я, ведь билетики аккуратно лежали в удостоверении. Я еще надеялся выгадать за них деньги.
   – А в какой гостинице жил? – продолжал как бы невзначай интересоваться дежурный.
   – В ЦДРА.
   – И двадцатого марта там жил?
   – Жил, у меня и квитанция сохранилась, – ответил я и похолодел: именно двадцатого зарезали неизвестного мне мужика, и именно в этот день я досрочно выехал из гостиницы.
   – А ну, покажи!
   Я снова достал бумажник, небрежно улыбаясь, раскрыл его, достал квитанцию, вручил широким жестом. Шансов у меня не оставалось. Ни с того ни с сего выезжаю из оплаченной гостиницы, ночую на чердаках. И юридического образования не надо: все ясно.
   – Оплачено по двадцать четвертое… В этот день ты и выехал, так?
   – Так… – немнущимися губами ответил я.
   – А двадцатого, около восемнадцати часов, ты где был? – продолжал загонять меня в угол милиционер.
   – В номере.
   – И никуда не выходил?
   – Нет. Разве что в продуктовый магазин выскакивал.
   – А что – буфеты не работали?..
   – Там цены дорогие, – буркнул я. – А в чем вопрос?
   – Да так, формальность, – ответил капитан. – Что-то вроде тестирования.
   Больше он меня не задерживал. Я вышел, глубоко вздохнул. Морозный воздух опьянил меня. Я понял, что патрули, которые стреляли по мне, к счастью, разглядели толком лишь мой военный бушлат. А такие по Москве каждый третий бомж носит.
   Я пожалел, что съехал из гостиницы. Может, судьба моя сложилась бы по-иному? Что-то надломилось во мне за эти последние месяцы. Рухнула держава, вслед за ней рассыпался гигант, которому не было равных в мире, – Комитет государственной безопасности. Откуда-то появилась масса пройдох, они вылезли на ключевые посты и готовы были снять штаны, лишь бы угодить американцам и прочим демократическим друзьям.
   Я отказался служить там, где Россию назначают стратегическим противником…
   Я ухожу в услужение мелким буржуям, буду охранять их дерьмовые магазины и ларьки с продуктами и иностранным товаром. Надеюсь, меня не попросят присягать на верность боссу.
   – Где ты пропадал? – сурово встретил меня Саша, сверля нерусскими глазами.
   Сегодня он был в кожаном пальто.
   – В милиции.
   От удивления Саша открыл рот.
   – Какого черта ты там делал?
   – Мне кажется, ты начинаешь хамить.
   – Извини, – не очень любезно произнес он.
   – Меня сдали мерзавцы, которые ошиваются возле гастронома. К сожалению, на те дерьмовые деньги, которые ты мне платишь, я не могу снять квартиру.
   Саша неприязненно посмотрел на меня и сквозь зубы процедил:
   – Ну что ж, в таком случае нам придется расстаться. – Насладившись эффектом (впрочем, я и виду не подал), он продолжил: – Я продаю тебя очень влиятельному человеку. Но если ты будешь много болтать и выражать свои дурацкие эмоции, тебя закопают.
   – А ты не спросил моего желания?
   – В данном случае оно ни к чему, – усмехнулся Саша и похлопал меня по плечу.
   Я тоже его похлопал, а потом помог подняться с земли.

   Итак, меня продали. Фирма находилась на одной из свежевосстановленных в названии улиц в центре. На стене висела бронзовая табличка: «Акционерное общество закрытого типа „ИМПЕРИЯ“.
   Перед смотринами вертлявый молодой человек, которого я толком не разглядел, предупредил, что вопросы Вячеславу Викторовичу задавать нельзя. Все, что необходимо, сказал он, тебе объяснят. Надо только слушать и отвечать, когда спрашивает хозяин.
   – Тем не менее у меня будут вопросы, – сказал я.
   Вертлявый поморщился.
   – Я тебя предупредил!
   – Я тебя тоже…
   Мой новый хозяин, Вячеслав Викторович, плотный человек в свободного покроя кремовом костюме, под которым скрывалось пузырчатое брюхо, выглядел лет на пятьдесят. На огромной его лысине доживали век черные волосы с проседью, кустистые брови выдавали жесткий характер. Разговаривал он негромко, но энергично, нажимая на глаголы. Несмотря на грузность, Вячеслав Викторович отличался непоседливостью, и молчаливые охранники в кожанках запоздало лавировали своими телами, угадывая каждое движение драгоценного туловища босса. Так его никто не называл, лишь я, и то мысленно.
   Вячеслав Викторович стоял на алой ковровой дорожке и беседовал с миловидной женщиной лет сорока. Почти через равные промежутки он раскатисто хохотал, женщина вынужденно улыбалась.
   Саша стоял рядом со мной и почему-то нервничал.
   Наконец босс отпустил женщину и повернулся к нам. Саша побледнел.
   – А, это ты, – сказал босс, как будто только что увидел Сашу. – В следующий раз объективной причиной станет запланированный переход в мир иной. Надеюсь, ты понимаешь меня, Альхен. Подселение сделаем по всем правилам.
   Из этого монолога я ни черта не понял и стал внимательно следить за ушами моего бывшего хозяина. Интересное дело: сам бледный, а уши бордовые.
   – А-а, это твой украинский пограничник? – спросил босс уже другим тоном и насмешливо глянул на меня снизу. – Совсем плохи дела у соседей…
   – Меня уволили как политически неблагонадежного. За пророссийские настроения.
   Он пригласил меня в кабинет, предложил сесть в фиолетовое кресло, я утонул в нем по самые уши. Босс прыгнул в кресло и стал еще выше.
   Мне показалось, что хозяин нажал тайную кнопочку под столом.
   Появилась миниатюрная блондинка с тугим хвостом на затылке и маленькими восковыми ушками. Глаза ее рассмотреть не успел. Она старалась быть подчеркнуто красивой.
   – Две рюмки коньяку, – сказал Вячеслав Викторович.
   Девушка едва заметно кивнула, вышла и через мгновение вернулась, будто поднос у нее стоял за дверью. Она поставила рюмки с жидкостью и скромно удалилась, с достоинством покачивая бедрами. „Это единственное, что ты можешь себе здесь позволить“, – подумал я.
   – Вы Россию любите? – вдруг поинтересовался Вячеслав Викторович.
   – Люблю, конечно, это моя родина… – Я пожал плечами.
   Вячеслав Викторович неожиданно помрачнел.
   – Пигментированная сволочь, дали ему в руки страну, государство… Деды и прадеды собирали Россию, каждый квадратный метр кровью поливали, все разбазарил за пять лет. Талант! Дебила посадить на руководство – и то меньше вреда было бы. Нет человека в Отечестве. Ждали долго молодого – получили сатану подкаблучную. Чем хуже – тем лучше. А эти последние – взялись исправить, проспали страну, а потом танками вылечить собрались. Я ведь знаю, как якобсоны и швондеры машинами водку свозили к Белому дому, последние деньги отдавали, чувствовали, что момент или – или. В мутной водичке, при любой власти, лишь бы урвать… Обдурили русского дурака. Купили на сладкое слово „свобода“. И вот теперь задача: куда эту свободу присобачить, чтобы не так грустно с ней было. Слава богу, хоть Путин порядок навел… – Давай! – Он порывисто схватил рюмку, мы чокнулись. – Ты думаешь, наверное, что я мошенник, хапуга, христопродавец, у которого вместо совести калькулятор? Ну, честно, так и думаешь?
   – Я никак не думаю… – ответил я в растрепанных чувствах.
   – Расскажи о себе, – потребовал он.
   – Не знаю, что вы хотите услышать. Погранучилище, границы Союза, там и сям. Ничего интересного. Афганистан. Спецназ погранвойск. Украина… И конец фильма.
   – Ты был в Афгане? – Глаза моего собеседника загорелись. – Значит, „афганец“… Это меняет дело. Уважаю ребят, которые побывали там. Честные, смелые… Те, кто видел смерть, очистили душу.
   – Мы выходили последними, после генерала Громова.
   – Я знаю, погранцы еще в двадцатых числах подчищали… Я был в Афгане в числе первых. Кабул… Кандагар… Гиришк… Джелалабад… Не был там? Городишко так себе, помойка двухэтажная, а какой дворец!
   – Был, – ответил я. – Там овальный бассейн, как старинное зеркало.
   – Совершенно верно, овальный! – обрадовался Вячеслав Викторович и мечтательно прикрыл глаза. – Король Захир-шах построил. Сказка тысяча первой ночи! Я там год был советником. Потом сложная лихорадка, потерял двадцать кило весу… Комиссовали. До сих пор Афган снится. У нас много ребят-„афганцев“. Я думаю, у нас тебе понравится. Система… – Он грустно заглянул мне в глаза и сказал: – И она уже сильней каждого из нас.
   И тут я, как и обещал, задал вопрос:
   – Ваша система питается человечиной?
   – У тебя крепкие кулаки. Но это вовсе не значит, что ты можешь дожить до седых волос или, скажем, до облысения. Ты симпатичный малый. Но отныне ты должен быть внимательным.
   Мне показалось, что его черные глаза прочитали мою душу. Несомненно, у этого человека была масса обаяния.
   – У тебя конфликтов с правоохранительными органами не было? – вдруг спросил он.
   – Были, – признался я неожиданно для себя и как на духу рассказал свою печальную историю.
   Вячеслав Викторович внимательно выслушал меня, уточнил детали и успокоил:
   – Не бойся, я в обиду тебя не дам. В конце концов, любому дураку ясно, что тебе не было резона убивать того бедолагу. Ведь так? Ты его раньше никогда не видел?
   – Никогда.
   – Подставили тебя, конечно, крупно. Ничего, в следующий раз будешь умнее. А кто они были?
   – „Элкаэны“…
   – Кто? – переспросил Вячеслав Викторович.
   – Лица кавказской национальности.
   – Понятно. Я думаю, у тебя будет возможность рассчитаться с ними.
   В душе моей, граждане, поселилась тугая печаль. Я бы мог, конечно, удрать на первом же товарняке, но непомерное любопытство и отсутствие денег, которые, как я понял, в Москве не достанет только ленивый, остановило меня от этого шага. Сейчас вы подумаете, что я поступил весьма опрометчиво, и будете правы. Но пока я и вы этого, разумеется, не знаем.
   – Ты будешь разъездным громилой, – сказал Вячеслав Викторович и, увидев, как у меня вытянулось лицо, пояснил: – Не переживай, никакой уголовщины. – Он кинул на край стола ключи. – Красный „жигуль“ во дворе, потом оформим доверенность.
   Затем вертлявый отвел меня в кабинет шефа службы безопасности.
   – Бастилин Юрий Иванович, – назвал себя огромный хмуролицый верзила. На верхней губе его белел тонкий шрам, а нос был приплюснутым, из чего я сделал вывод, что мой новый шеф занимался боксом.
   – В пограничниках служил, офицер? – без предисловий начал он.
   Я молча кивнул, пытаясь догадаться, чем занимался этот битюг в недавнем прошлом.
   – Значит, о дисциплине понятие имеешь. Предупреждаю: будешь болтать лишнее, вести двойную игру, своевольничать – закончиться может весьма плачевно. – Бастилин открыл сейф, достал конверт, протянул мне: – Здесь деньги. Приоденься поприличней, не жмоться, должен быть красивым и умным. Это тебе не граница.
   – А при чем тут граница?
   – Я так сказал. Пойдешь, пропишешь глазки, перекантуешься эту ночь здесь, а сейчас свободен. Завтра к девяти утра в новом костюме – как штык. Вопросы есть?
   Вопросов у меня не было. Вместо магазина я поехал на „Красногвардейскую“. Возле гастронома околачивались обормоты. Денег на пиво у них не было, поэтому глаза их заплыли похмельным салом.
   Профессора я нашел в гастрономе. Он сидел у окна и оцепенело смотрел, как падает снег. Я шлепнул его по плечу, он обрадовался и сразу заметил перемены в моей судьбе, хотя я еще не приобрел себе нового прикида.
   – Вижу, ты забираешься выше… Смотри поаккуратней. Твоя внутренняя аура вошла в соприкосновение с чем-то черным. Будь осторожным.
   Я пообещал. Потом мы выпили пива, и я заставил профессора взять у меня немного денег. Он отказывался, потом согласился – в долг. Я забрал у Дарьи свою сумку и чемодан, и мы с грустью расстались, пообещав друг другу встретиться на следующей неделе.
   В магазине „Руслан“ на Садовом кольце я купил себе синий костюм, который должен был выгодно оттенять мое пожелтевшее за последнее время лицо. Отметив в зеркале легкую небритость, я пожелал себе успеха и решил поужинать в ресторане. Свой выбор, вдруг заностальгировав, я остановил на „Тарасе Бульбе“…
   У входа меня радушно встретил таджик в украинском национальном костюме, широченных шароварах и соломенной шляпе. Я ему сказал: „Салам алейкум!“ Но он, не поддавшись на провокацию, заученно ответил: „Здоровеньки булы!“
   Я заказал у приветливой узбечки в вышитой украинской сорочке, с косой, уложенной колбаской на голове, борщ, „Немировку“ с перцем, половину утки, всякие закуски, селедку, холодец и жбан квасу. Сало тут давали бесплатно, в приложении к горилке.
   „Почему они не боятся, что я сбегу, не отработав задатка?“ – подумал я о своих новых хозяевах. И тут мне показалось, что чей-то скользкий взгляд блуждает у меня за спиной. Я уронил коробок спичек и, наклонившись за ним, уселся другим боком. Возле входа стоял парень в сером костюме и равнодушно пускал кольца дыма к потолку. К нему вышла девушка, он взял ее под руку и провел к столику в противоположном углу зала. На меня они даже не посмотрели. „Чепуха“, – раздражаясь на свои страхи, подумал я… В зале сидели еще три кавказца, они безуспешно бомбардировали шампанским соседний столик, где томно болтали две юные блондинки. К бутылкам они не притрагивались, но и не отправляли обратно. Еще были иностранцы – пожилые и тихие туристы, озабоченные поиском экзотики.
   И я, благословив себя (ибо никто другой это не сделал бы), стал предаваться чревоугодию, понимая, что вряд ли меня когда-нибудь еще занесет на Украину. Выпив бутылку „Немировки“, я перешел на чистейший украинский язык и затребовал „ще горилки та скоромных вареников“. Узбекская украинка растерялась, затеребила ленточки на головушке, ее монисто задребезжало, зазвенело, она растерянно развела руками. „Ее тезаурус не адекватен реципиенту“, – подумалось мне в этой ситуации. Кто не в курсе – эту лабуду на первом курсе журфака того же МГУ сообщают преподы на первой же лекции очумевшим от счастья поступления студентам. Это означает: „Не умничай там, где тебя не поймут“.
   Вместо украинской узбечки появился тяжелый дядя, в европейском костюме, но с расшитой рубахой. На его лысой макушке мокро прилип оселедец – волосяной хвостик. Я понял, что это переводчик. Он устало вытер пот на макушке – о ужас! – оселедец оторвался. Я успел его подхватить уже у самого пола.
   – Дякую! – без тени смущения сказал он и, ловко выхватив у меня оселедец, тут же пришлепнул его обратно на макушку. – Добрий вечир! У пана е бажання?
   – Е бажання! Скоромных вареников хочу.
   – Скоромных вареников? Будь ласка!
   – А ще хочу, шоб воны до моего рта сами скакали, як жабы.
   – Як Пузатому Пацюку на хуторе близ Диканьки?
   – Ото саме.
   – Зульфия, Зинка! – позвал он самую симпатичную официантку.
   Она тут же покорно появилась перед ним.
   – Ты помнишь, как у вашего народа кормят пловом самых выдатных гостей?
   – А як же, помню, даже памъятаю, Остап Никифорович.
   – О! Вже розумиешь. Точно також ты должна нагодувать варениками нашего гостя из Украины.
   – Для меня це величезна честь, Остап Никифорович.
   И тут я понял, что дело приняло нешуточный оборот. Щепотки плова, отправляемые ловким броском в рот толстого бая – это еще цветочки… Но как мне в рот будут метать увесистые вареники! Если ушлая узбечка ловка, то мне надо будет лишь вовремя открывать рот и не подавиться. А ежели у нее рука крива, то мне, как псу, надо будет ловить на лету. Хорошенькое занятие для отставного пограничника.
   Таз с варениками не заставил себя долго ждать. Видно, сей продукт был всегда наготове.
   – Оцэ е справжня украинскька йижа! – провозгласил Остап – уже больше для заинтересовавшихся посетителей.
   У зарубежных пенсионеров просто вспыхнули глаза. Они подозвали свою официантку и жестами попросили принести то же самое. Та с радостью кивнула и побежала выполнять заказ.
   И ось тут для меня (сам напросился) наступил час „х“. На букву „Х“. Самый старший украинский узбек из недр кухонного таинства с пальцами бывшего пианиста (мытыми ли?!), поклонившись, глазами спросил, готов ли я по обычаю их предков получить высшую степень почитания?
   На ответ мне оставалось не более пяти секунд.
   – Готов!
   Тут же меня облачили в узбекский халат (прости господи, сначала он показался больничным).
   Тут появились еще другие участники, которых еще не видел.
   Я понял, почему меня облачили в не совсем новый халат.
   – Где Зульфия? – воскликнул я. Больше некому было довериться; понимая, что украинские вареники каким-то образом, может, по узбекскому сценарию, должны улететь в мою утробу, я еще надеялся на внезапное чудо.
   Халат узбекский (подозрения не обманули меня) начал превращаться в смирительную рубашку; это открытие поразило меня, я дернулся, как кокон, взрывающийся бабочкой-порхуньей. Клочья материала андижанской ткацкой фабрики разлетелись в стороны. Два невзрачных участника, не виданных ранее, исчезли.
   Пропал куда-то, как испарился, и таз с варениками.
   Спустя некоторое время, позднее, побывав еще во многих переделках, мне так и не удалось понять, чего хотели от меня эти два фигуранта.
   А вареники, по совету Остапа, который появился как ни в чем не бывало, предложено было откушать из рук гарной дивчины. И тут же под трели соловья из репродуктора она и выплыла, полненькая, пышногрудая, губки – нераспустившийся бутончик розы. Лучезарно улыбнувшись, она сообщила, что ее звать Олеся. И это уж точно была Олеся, настоящая, украинская, без имитации. В ручечках она держала горячий глечик, обернутый рушничком. Олеся ловко уселась мне на колени, поерзала, устроившись поудобней, взяла ложку со стола и начала меня потчевать.
   Вот то были справжние скоромные вареники: с требухой, печеночкой, грибами, картошкой! Маленький хитрожопый пельмень в сметане со шкварками катался, ни глаз, ни ушей, ни шеи, а вся Украина почитает его за национальный символ. Трезубец и рядом не ржавел.
   Это было настоящее украинское „кино“, которое я так ждал.
   Как только вареники закончились, Олеся протерла мне рот вышитой салфеткой, я тут же попытался приникнуть к ее жарким устам, но Олеся с неожиданной для ее пышности быстротой выпорхнула с моих коленей и была вне досягаемости…
   Может, мне не хватало романтичной галантности и надо было вовремя предложить шепотком продолжить вечер в уединении с французским вином и моим предупредительным ухаживанием… А наутро кислое похмелье…
   Я щедро расплатился с Олесей и спустился вниз. Безобразно улыбающийся человек у входа предложил мне выпить из бутыли (по форме напоминавшей надутый водой презерватив) некий „посошок“. Серая жидкость отдавала хреном. Я отдал за это удовольствие 100 рублей.

   Наутро на моей новой „службе“ мне сказали: „Бомбить пойдем“. Я виду не подал, спросил только: на бомбардировщиках вылетаем или используем 120-миллиметровый миномет?
   Меня тут же познакомили с Вераксой. Чернявый худосок с почти смуглым лицом назвался Джоном. Я рассмеялся, потому что нос у субъекта был верхневолжским.
   Джон сказал:
   – Кент, я посмотрю тебя в деле.
   Я не стал спрашивать о ближайших функциональных обязанностях.
   Джон выехал на своем „Мерседесе“, я – на „жигуле“. Так сказал Бастилин. „Мерс“ выпаривал дорогу, я еле поспевал за ним, ни черта не зная, на какую авантюру несусь с покорностью юного мерина.
   Остановились у „Желтой Лошади“, заведения ресторанного типа с вывеской, естественно, на английском: „Yellow Horse“.
   – Входим, делаем незначительный заказ, а потом – кукарачу, – сказал Веракса. Он побледнел и из смуглеца превратился в серо-пепельную куклу.
   Джон вошел, резко отворив дверь. У него была шаркающая походка, поэтому нас сразу услышали. Подбежал юный официант и предложил освободить нас от верхней одежды.
   Веракса замешкался, нервно сунул руку в карман. Это не укрылось от официанта, и Джон тут же вытащил руку наружу. Последние сомнения у присутствующих рассеялись: посетитель прибыл с пистолетом.
   – Мы ненадолго, к директору… – быстро сказал Веракса и поправил кепку.
   Официант испарился, и тут вместо директора появились два плоскорылых жлоба. Веракса побледнел, как кефирная бутылка, вырвал из кармана пистолет и заорал дурным голосом:
   – На пол, все на пол!
   Верзилки изумились и аккуратно улеглись между столами. Видно было, что они парни тренированные и понятливые.
   – А ты чего стоишь? – закричал на меня Веракса. – Бери стул и бросай в витрину.
   Как будто эти обязанности были записаны в контракте.
   Я выбрал стул и бросил его. Витрина рухнула. Верзилки вздохнули.
   – Еще что? – спросил я печально.
   – Тащи сюда директора!
   Я пошел по коридору, открыл дверь. Директор, жестколицый карапуз, таращился на меня с нескрываемой злобой. В руке он держал телефонную трубку.
   – Доброе утро, – сказал я. – Вовсе не собираемся причинить вам вред. Пройдите, пожалуйста, в зал.
   От такого обращения директора затошнило. Наверное, он подумал, что я изощренный садист.
   Веракса сказал ему:
   – Ты, борзушник петушиный, ты чо понтуешься, хочешь свои лупетки в стакане увидеть?
   Карапуз догадался, о чем речь, и обильно вспотел. Я тоже понял, узреть свои глаза в стакане – это было сильно…
   Директор сильно вспотел, потом-таки спросил:
   – Сколько?
   – Как всегда – десять процентов плюс еще сто пятьдесят штрафных. Приползешь лично с конвертом, завтра.
   – У меня нет таких денег…
   – Это твои проблемы.
   И Веракса, освоившись, поднял стул и бросил его в стойку бара. Но не задел ни одной бутылки.
   Мы выскочили на улицу и тут же напоролись на ментов. Веракса, оттолкнув одного из них, рванул в сторону, а на меня сразу тупорыло уставились два ствола. Через мгновение я был в наручниках, меня обыскали, затолкали в „Волгу“ и повезли, братцы, повезли. Сукин сын Веракса растворился в московских закоулках, я же приготовился к самому худшему. Сержант, боксерская рожа с расплющенным в пятак носом, сел за руль, а офицер, не теряя времени, тут же приступил к допросу:
   – Кто тебя послал? Ну, говори, урод! Как твоя фамилия, имя? Адрес?
   – Миклухо-Маклай, – невесело ответил я.
   Старший лейтенант крепко саданул меня в печень, потом легонько двинул в челюсть.
   – На кого работаешь, собака?
   Офицер пытливо заглянул мне в глаза, и я увидел на дне его души бесшабашное веселье и равнодушие. Уши у него были особенные – сверху заостренные, и мочки почти отсутствовали. „У таких людей что-то не в порядке, – мельком подумал я. – То ли с совестью, то ли с психикой… Захотят – убьют“.
   – Зачем стекла бил? Деньги вымогал, подонок? Вот такие, как ты, убивают на корню свободное предпринимательство!
   – И препятствуют курсу нашего правительства на поддержку малого и среднего бизнеса, – поддакнул сержант.
   – Кто твой кореш? Говори фамилию, быстрым бегом!
   Я получил очередную тычку и предпочел отмолчаться.
   – Ничего, сейчас привезем в отделение, сразу запоешь! – успокоил меня старший лейтенант.
   На его честном лице золотозубо сверкнула ухмылка.
   Мы кружили по московским улицам и переулкам. Нельзя сказать, что столица мне не нравилась. После заповедной пограничной глуши на Западном Буге Москва подавляла и озадачивала. Я жадно впитывал городской ландшафт, прекрасно понимая, что эти короткие впечатления – немногое, что мне осталось на вольной жизни. Возможно, меня расстреляют. Старлей по-прежнему донимал вопросами, лениво подталкивал кулаком, вяло действуя по методу: сразу нагнать холоду, чтобы клиент раскололся. Но я молчал. В такой ситуации лучше помалкивать. Никто меня, дурака, не спасет, а погубит только язык. И я держался, хотя все происходящее казалось каким-то кошмарным видением. За какие-то полмесяца меня дважды крупно подставили. По-черному. Видно, каким-то негодяям очень нужно было засадить меня за решетку и свалить на мою бедную голову преступные делишки лишенных совести московских парней.
   Машина зачихала и остановилась. Мы забрались на какие-то окраины. Сержант открыл капот и стал ковыряться. Я попросил у офицера сигарету. Он великодушно усмехнулся, полез в карман, и тут я воспользовался своим единственным шансом. Кольцо наручников точно впечаталось в его переносицу. В следующее мгновение я выхватил пистолет из кобуры, зубами оттянул затвор, выскочил из машины. Сержант выпрямился. На его лице отчетливо проступило недоумение.
   – Пистолет – на землю! Двумя пальчиками.
   Милиционер попытался сыграть рубаху-парня:
   – Ну, ты чего, парень, ведь мы все свои!
   – Ну!
   Пистолет упал на землю.
   – А теперь, сержант, слушай очень внимательно. Сейчас ты возьмешь ключик и очень быстро откроешь эти браслеты. Ведь ты понятливый парень, у тебя умное лицо…
   Сержант оказался толковым парнем, вытащил из кармана ключ, я положил руки на капот, упер в него рукоять пистолета и направил его прямо в нос милиционера.
   – Стреляю тут же, без промаха, – пришлось заботливо предупредить.
   Через мгновение мои руки обрели свободу. Я оттолкнул сержанта, поднял второй пистолет, вытолкал наружу офицера, который уже пришел в себя, прыгнул за руль и резко рванул с места, успев заметить изумленные лица моих недавних попутчиков. Наверное, их накажут по служебной линии…
   Машина была без милицейских надписей, видно, оперативная, поэтому я решил немного проехаться с ветерком. Как раз и улица хорошо называлась – Свободы. Возле „Сходненской“ я решил не играть с судьбой, остановился. Оба пистолета сунул в бардачок. Закрыв машину на ключ, бросил его под днище и неторопливо нырнул в утробу метрополитена… Тут вспомнил, что не вытер отпечатки пальцев с руля, и рванул по ступенькам наверх. Машина ждала меня, зеленая, как крокодил, и вовсю улыбалась решеткой радиатора. Ничего не оставалось делать, полез доставать закинутый ключ. Выудив связку и еще не разогнувшись, неожиданно увидел у своего носа пару крепких „омоновских“ ботинок. Подняв глаза, увидел, вы правильно догадались, постового милиционера, который и в дождь, и в стужу, и днем, и ночью не дает покоя таким мерзавцам, как я…
   – Какие-то проблемы, браток? – спросил он меня очень участливо.
   – Да вот, что-то глушитель стучит, – ответил я не менее дружелюбно. – Как бы не отломался.
   Милиционер посочувствовал и отошел. У меня даже на душе потеплело: есть же отличные ребята в милиции. Протерев руль, быстро захлопнул дверцу, опять закрыл ее, а ключи на этот раз незаметно уронил в ближайшую урну.
   Голубой вагон нес меня по черному тоннелю, сверху гигантской пульсирующей амебой распласталась Москва. Я закрыл лицо мятой газетой, сделав вид, что читаю. У меня начался синдром преследования. Странно, что до сих пор меня не пристрелили при попытке к побегу, не посадили в СИЗО с видом на ближайшее десятилетие.
   Возвратиться к боссу – и надеяться на яркую, как свеча, жизнь? Уйти в никуда, стать на неопределенное время бомжем, а потом вернуться во Владивосток к матери и сказать, что нищ, как бесхвостая мышь.
   И тут я вспомнил про Валеру Скокова. Он выручал меня в Афганистане, потом судьба нас развела, я попал на Украину, он – в контрразведку, затем генерал-„афганец“ забрал его на Лубянку. На проходной мне не сказали ничего утешительного. Отутюженный прапорщик отрубил по-уставному, что знать ничего не знает и ему не положено. Хорошо, что по „09“ мне сообщили телефон дежурного офицера. И тот уже внял моей просьбе и отыскал номер Скокова.
   Он сам поднял трубку, послышался знакомый голос.
   – Валера, это я.
   – Володя?! Ты где?
   Через три минуты он был внизу, в сером костюме, при галстуке; мы крепко обнялись: не виделись с самого Афгана. Он не изменился, все тот же упрямый подбородок, пристальный, изучающий взгляд, брови вразлет, аккуратная щеточка черных усов. Я начал рассказывать о своих злоключениях, но Валера меня остановил:
   – Давай не здесь.
   Он сходил за пальто, и мы окунулись в вымороженную темноту московских улиц. Валера оглянулся, повел меня за угол, там мы сели в метро, проехали две остановки и, выйдя наружу, очутились у входа в кафе. Столик по молчаливому согласию заняли угловой, взяли бутылку вина и пару салатов.
   – Ну, как жизнь в „конторе“?
   – Все, слава богу, вернулось на круги своя… – задумчиво ответил Валера. – А лет пятнадцать назад – все рушилось. Откуда-то столько негодяев повыползало, всем до усрачки хотелось что-то разоблачить или покаяться, штаны снять и голым задом попросить прощения у всего демократического мира, чтобы приняли нас в свой „дом“. Во время путча 1991 года я был в „наружке“, у Белого дома. А потом нашлись кореша, которые заложили меня новым хозяевам. Еле успел уничтожить документы по секретным операциям в Афганистане. Мой нынешний шеф тогда попросил вывезти и сохранить. Дома обыск делали, меня раз десять к прокурору таскали… А сейчас, спасибо ВВП, возвращаем исходные позиции. Погранвойска вернули под крышу ФСБ… Ну а ты как?
   Валера выслушал мою печальную историю, призадумался.
   – Вижу, тебя на уголовщину потянуло… Два таких крупных залета… В старые добрые времена ты давно бы сидел в кутузке, а сейчас такой бардак, что запросто можешь разгуливать по Москве, на Лубянку наведываться. А чем промышляют твои новые хозяева?
   – Я толком не разобрался… Владеют сетью торговых предприятий, ресторанов, есть свой банк. Четкая иерархия. Предупредили о железной дисциплине, – ответил я.
   – Чтобы получить информацию о коммерческих структурах, нужен обоснованный запрос. А по всем прикидкам в этой структуре, где тебе ломоть хлеба дают, заправляют уголовники.
   – Я вижу, ты стал серьезным парнем, – не удержался я.
   – Не время дурака валять. Страна балансирует на грани, чтобы не свалиться в очередной экономический кризис, дефолт. Ты хоть понимаешь это немного?
   – Немного понимаю. Ты извини, я ведь не работаю в аналитических центрах ФСБ, а из погранвойск Украины меня вытурили как потенциального шпиона. В родной же Российской Федерации всем почему-то хочется посадить меня за решетку. Мне нужно было скрыться. На ноже мои отпечатки… И вообще, я здесь никому не нужен.
   – Я могу тебе помочь восстановиться, – предложил Валера.
   – Не надо.
   – Жаль, что ты, офицер, связался с бандитами, крушишь витрины в ресторане, как „шестерка“ из дворового рэкета. – Он заговорил раздраженно.
   – Я не „шестерка“, и постарайся это запомнить. А то, что я расколотил витрину, так это трудности моего босса. Они между собой разберутся.
   – Ты – пограничник, а сядешь в тюрьму вместе с уголовниками. Если до этого не пристукнут.
   Возникла мертвая пауза, после которой встают и расходятся в разные стороны или начинают драку.
   – Тебя надо спасать, – мрачно заметил Валера. – Ты сделал потрясающе много ошибок. На кой черт ты рассказал, как тебя подставили с трупом и ты скрывался от милиции? А с виду умный…
   Меня всегда бесил его наставительный тон, особенно сейчас. Легче всего давать советы, когда имеешь крышу над головой, надежное и престижное место в „конторе“. А ведь он даже не спросил, как моя семья, жена… В моей душе полный хаос. Когда я корячился в Афгане, жена мне изменила, мы развелись, дочку она забрала с собой… Я стал еще более одиноким, чем в лейтенантскую юность.
   – Пошел ты к черту, – сказал я.
   Валерка улыбнулся и опустил глаза.
   – Не сердись, старик, я понимаю, что тебе плохо… Семья развалилась, ты одинок.
   – Откуда ты знаешь? – вырвалось у меня.
   – Знаю… И не забывай, что у тебя есть друг.
   Он протянул мне руку, и я с чувством пожал ее. На глазах у меня выступили слезы. Моя нервная система стала ни к черту.
   Хорошо, когда друзья это понимают.
   За дружбу мы и выпили.
   Порешили, что я вернусь на старое место, расскажу боссу о всех перипетиях последних часов, а также буду держать Валеру в курсе всех событий.
   – У тебя свой интерес? – спросил я.
   – Не упрощай нашу дружбу, – сказал он, и я понял, что это вовсе не высокопарные слова.
   Переночевал я у Валерки. Они снимали однокомнатную квартиру в Солнцеве. С его женой Верой я был знаком с училищных времен. Черноокая, ласковая, как котенок, она просияла улыбкой, когда мы появились за полночь, повисла у Валерки на шее, чмокнула меня в щеку и потащила за стол.
   – Мы трезвые и голодные, – объявил с порога Валерка.
   И Вера мгновенно соорудила ужин, мы выпили бутылку „Каберне“, вспомнили училищные годы и улеглись спать. Засыпая, я тихо позавидовал семейному счастью друга, красавице жене, губки которой, казалось, все время сложены для поцелуя.
   Утром я отправился в „Империю“. Накануне была оттепель, ночью же мороз прихватил снежную кашу, и теперь ледяные бугры с треском рушились под моими ногами. Я шел к боссу и понимал, что все глубже засовываю свою голову в пасть неведомому животному.
   У входа маячили мальчики в коротких пальто. Они проводили меня заинтересованными взглядами, и тут же я услышал, как один из них по радиостанции доложил:
   – Резвый в офисе!
   Я глянул на свое отражение в медной табличке на стене, оно меня вполне устроило. В холле меня задержал охранник, но, узнав, равнодушно махнул рукой – „проходи“.
   И вновь за спиной я услышал приглушенный голос:
   – Резвый поднимается наверх!
   Наверное, уважаемый читатель, ты вспомнил бессмертные кадры, как штандартенфюрер СС Штирлиц шел коридорами Главупра имперской безопасности прямо к папе Мюллеру. Именно об этом вспомнил и я.
   На третьем этаже мне преградили дорогу два амбала. Здесь коридор разветвлялся, в конце его промелькнул человек с заклеенной переносицей. Он развернулся на полном ходу, будто позабыл весьма важную штуковину и поторопился возвратиться. Этот человек не то что встревожил меня, но вселил в душу неудобство: он показался мне знакомым. Но я тут же забыл о нем, потому что из-за спин охранников выглянул жердеобразный мужчинка – вихляющийся секретарь из приемной.
   – Нельзя! – закричал он пронзительно, будто я собирался совершить тягчайшее преступление. – Без вызова ни в коем случае нельзя!
   Дурачок сыграл свою жалкую роль. На самом деле, меня пристально сопровождали и с нетерпением ждали.
   Через четыре с половиной минуты меня подтолкнули в кабинет Вячеслава Викторовича.
   Седой джентльмен с интересом глянул на меня и спросил:
   – Ты на кого работаешь, нахаленок?
   – На себя, – ответил я туманно.
   – Рассказывай, что натворил…
   – Бил стекла по распоряжению Вераксы. – Я пожал плечами. – Потом он смылся, а меня повязали.
   – А ты не знаешь, почему тебя повязали? – быстро спросил босс.
   – Меня подставили… Вы, видно, думали, что я сейчас лежу на нарах? Неожиданный поворот, не правда ли? – с сарказмом сказал я. – Только я не понимаю, зачем эти штучки? Может, для того, чтобы свалить на меня грязное дельце и закатать на полную катушку – под проникновенные разговоры про афганское братство, про взаимовыручку…
   – Заткнись, пожалуйста! – попросил Вячеслав Викторович и почесал макушку. – Никто тебя не хотел сдавать. Где машина?
   – Моя, то есть ваша?
   – Ментовская „Волга“ где, ухарь? – Босс вышел из себя. – Кинуть всех захотел?
   – У метро „Сходненская“.
   – Ключи! – резко произнес он и протянул руку.
   – Ключи я выбросил в урну… – пробормотал я. – Не носить же при себе компромат!
   – Идиоты!
   Последнее явно относилось не ко мне. Он нажал кнопку переговорного устройства.
   – Слушаю, шеф! – раздался голос вихляющегося секретаря.
   – Скажи этому идиоту, что машина стоит у метро „Сходненская“…
   – Простите, шеф, я не понял, какому именно идиоту.
   – Ну, тому самому… Какой выход из метро? – повернулся он ко мне.
   – Э-э, – стал вспоминать я, – если ехать к центру, то – последний вагон.
   – Слышал? Там урна, в ней ключи. Так и передай. Пусть немедленно выезжает и забирает.
   Потом Вячеслав Викторович пристально посмотрел на меня, покрутил в ухе пальцем и сказал:
   – Я все знаю. И не вздумай меня обманывать. Пистолеты где?
   – В машине, в бардачке…
   Он неожиданно протянул мне руку. Мы обменялись церемонным рукопожатием.
   Потом я попал в заботливые руки Бастилина. Он хмуро оглядел меня с ног до головы, покачал головой и дал ключ от квартиры, в которой мне предстояло жить.
   – Улица хорошая, 1905 года. Рядом Ваганьковское кладбище. Но там только по блату хоронят. Так что на него особо и не рассчитывай.
   – Время покажет, – ответил я уклончиво.
   Бастилин потрепал меня по плечу. Глаза его не улыбались.
   – Осмотришься, в квартире все есть, мебель и прочее… А к четырнадцати часам чтоб был здесь.
   Я сел в „свой“ „жигуль“ и поехал „домой“, прекрасно сознавая эфемерность полученных благ.
   Однокомнатная квартира находилась на третьем этаже. Здесь действительно имелось все для проживания: диван, столик, стенка с набором посуды. Единственное, чего здесь не было, и это, пожалуй, основное – жилого духа. Каждый дом имеет свои запахи, и по ним сразу определяешь, чувствуешь не только хозяев, но и тайную духовную структуру. Поэтому мне важно было знать, кто жил в этих стенах, какое биополе оставил, возможно, злое, разрушающее…
   Я присел на диван, забыв снять обувь у входа. На алый ковер с ботинок натекла серая водица. Потом я прошел на кухню, здесь тоже стояла стандартная мебель, грязный чайник на столе и два окурка на подоконнике, один со следами помады. Я открыл окно, свежий ветер упруго ворвался, словно желая очистить мои мысли.
   Я отчетливо понял, что прежний жилец – уже не жилец.

   Бастилин сказал, что едем на стрелку делать предъяву Корифану. Все было ясно как божий день: ребята готовили побоище.
   – Где мой гранатомет? – спросил я и пожалел.
   К счастью, Бастилин отказал мне в этой благодати.
   Тут появился откуда-то Веракса, фальшиво изумился, бросился чуть ли не с объятиями. Я не стал рассказывать ему, как ушел от милиции. А он и не спрашивал, видно, здесь излишняя любознательность считалась дурным тоном.
   Выехали на четырех машинах. Всю дорогу Бастилин молчал. Мы с Вераксой тоже помалкивали. От него воняло козлом, но приходилось терпеть.
   Мы пересекли МКАД и рванули на север, потом дорога увлекла нас в лес, возможно, мы сами избрали ее.
   Наконец первая машина остановилась, все неторопливо вышли, стандартные крепкие мальчики двадцати – двадцати пяти лет с бритыми затылками, в кожаных куртках, со стальными взглядами верных псов. И я, господа, от них ничем не отличался. Возможно, считал себя умнее.
   Уже темнело. Зимний лес неуютный – кладбище мертвых деревьев. Снегу – по колено, и я сразу черпанул его своими модельными туфлями. Наши голоса растревожили ворон, и они стали лениво и зловеще покрикивать на нас с черных ветвей. Эти гадкие твари имеют поразительный дар дурного предчувствия.
   Бастилин приказал притоптать снег, чтобы можно было с удобством принять гостей.
   Наши оппоненты приехали на трех иномарках. Не стану описывать их лица – такие же наглые и жующие, как и наши. Может, еще наглей. Поздоровались только руководители: Бастилин и высокий краснолицый человек в плотной серой куртке с капюшоном. Мой шеф достал из кармана карту Москвы, расстелил ее на снегу. И сразу же началась задушевная беседа.
   Нас было пятнадцать. Их – тринадцать. Характерные вздутости курток не оставляли сомнений, что наши друзья приехали не с пустыми руками. Две команды молча рассредоточились за спинами своих шефов. „Что они предпочтут: игру ума или демонстрацию мускулов?“ – всплыла в голове идиотская фраза.
   Напротив меня стоял уверенный в себе дебил с автоматом типа „Кедр“ под мышкой. Это было видно даже по физиономии моего вероятного противника. А я не имел и перочинного ножика, поэтому заскучал. „Влип, Володя… Посмотрим, как ты выпутаешься из этой истории“, – сказал сам себе с грустью.
   А наши боссы стали покрикивать, шуршать междометиями. Карта Москвы с рубежами влияния полетела в сторону, слышались крепкие деловые выражения: „Точку“ с наездом пробили… Не надо много брать на себя – ведь можно и не выпрямиться… Не бери на понт!.. Я не пугаю, я рекомендую не жадничать и быстрым бегом рассчитаться…»
   Тут неожиданно повисла мерзкая тишина – предвестница еще более мерзких последствий. Я остро почувствовал свою никчемность и ненужность: чужие люди, чужие интересы, и я примеривал на свои плечи чужую судьбу.
   – У нас своя свадьба, у вас – своя, – глухо сказал человек в дубленке.
   – Хорошо, – неожиданно согласился Бастилин. – Надо учитывать и ваши интересы. Давайте обсудим наши вопросы в следующий раз.
   Он шагнул назад, а я вздохнул облегченно. Но на выдохе поперхнулся. Мои новые друзья, как по команде, выхватили «пушки» и автоматы… Шквал выстрелов, очередей, крики, визг, обезумевшие глаза сраженных насмерть. Внезапно я увидел напротив автомат, его черный хоботок, как замедленный кошмар, выползал из-под полы, это была смерть, неожиданная и нелепая… Земля не спасла бы – и тогда я прыгнул, и – страшно долгий полет навстречу пуле… Мы повалились на снег, над ухом рвался, грохотал в бессмысленной ярости автомат. Мой противник пытался вырваться, оружие все стреляло, взрывая снег, кажется, шипел раскаленный ствол. Я ударил в шею – и он отключился. Над ухом кто-то стонал… Я встал – рядом корчился раненый. В сумеречном лесу кровь на снегу – черная.
   И только потом я стал различать звуки.
   Все это происходило не со мной. Не я приехал в черный лес на чужой машине, не в меня пытались стрелять ни за что ни про что, и этого парня с вытянутым родимым пятном на подбородке не я вырубил ударом в шею.
   Кто-то выстрелил за моей спиной. Пуля снесла верхушку черепа, и раненый смолк. Все тринадцать лежали на снегу…
   – Вы с честью погибли за интересы… – пробормотал я.
   Двое наших стали добивать раненых контрольными выстрелами. Это было жутко и страшно. Те, кто стрелял, радовались, что не их «контролируют». Восторг! Я хотел кричать, но знал, что не в силах никого остановить, что не успею схватить автомат, как схвачу пулю. Именно здесь это произойдет быстро и легко.
   – Классно ты его свалил! – похвалил меня Веракса.
   Он держал дымящийся пистолет. Ему нравилось добивать.
   – Не трать пули, – сказал я, – я ему свернул шею. Он уже на пути к Всевышнему.
   Кажется, Веракса не поверил, и я резким ударом выбил оружие у него из рук, поднял и небрежно вручил. После этого он поверил.
   А Бастилин подошел к поверженному противнику, который лежал, раскинув руки в луже крови. Ему досталось больше всех: голова и грудь были изуродованы до неузнаваемости.
   – Жадина-говядина… – задумчиво пробормотал Бастилин.
   С нашей стороны тоже были потери: двое убитых и трое раненых, которых наскоро перевязали, используя автомобильные аптечки. Перед тем как уехать, подожгли иномарки, собрали оружие, погрузили в багажники наших мертвецов.
   – Повезешь ребят на подселение, – сказал Бастилин.
   Я попросил растолковать.
   – Перед Кольцевой дорогой кладбище. Директор живет на улице Топольной, будем проезжать мимо, покажу. Он предупрежден. Дашь ему эту записочку…
   Бастилин вырвал листок из блокнота и написал: «И. Г.! Как договаривались».
   Он остановился, затормозили и остальные машины.
   – Шеф, Репа помер, – сообщил Веракса.
   – Значит, троих, – вздохнул Бастилин. – Нельзя бросать тела своих ребят. Они должны быть преданы земле.
   Кто-то за моей спиной мрачно усмехнулся. Мертвецов загрузили в мою машину, третий продолжал путешествие в багажнике. В пригороде Бастилин приказал притормозить и показал дом. Потом пересел в другой автомобиль.
   Дверь мне открыл неопрятный толстячок, спросил, от кого я пришел.
   – Мне нужен И. Г., – сказал я.
   – Заходи. И. Г. – это я.
   Он взял записку и спросил:
   – Сколько?
   – О деньгах речь не шла, – замявшись, ответил я.
   Толстяк вздохнул, бросил досадно:
   – Я о жмуриках…
   – Трое…
   Он еще раз вздохнул, пробормотал:
   – Я на всякий случай пять приготовил…
   В мою машину садиться он отказался, сел в свой желтый «Рено», покатил впереди. Я – за ним. На кладбище И. Г. нашел сторожа, тот был изрядно пьян. Директор ворчливо предупредил его о неполном служебном соответствии, приказал захватить лопату.
   – Я – сейчас, – заверил сизолицый и прямо на глазах преобразился, в глазах появился характерный блеск, в движениях – точность профессионала, лопату он нес как виолончель.
   – Езжай прямо, потом налево до березы, – сказал директор.
   И мой катафалк тронулся по скорбному маршруту. Стояла уже непроглядная темь, фары выхватывали подмерзшую дорогу, белое поле, металлические завитушки крестов. Пять ям чернели зевами. В три из них мы спустили на веревках тела убитых.
   Директор вздохнул:
   – Пусть земля вам будет прахом, мальчики… Дурьи вы головы! – И, повернувшись ко мне, грустно сообщил: – Завтра в эти могилы улягутся законные владельцы, так сказать, официальные… Харитон, присыпь тела несчастных.
   Сизолицый прикрыл тела прессованными древоплитами, мы бросили по горсти земли, и могильщик стал сбрасывать грунт вниз.
   – Смотри, чтоб плиты не были видны, – предупредил директор.
   Я вернулся глубокой ночью и до утра не мог уснуть, потом открыл бутылку водки и выпил ее в три приема, запивая водой из-под крана…
   В офис приехал к одиннадцати часам, проспав не более трех часов. Мне показалось, что я никому не нужен. Но – ошибся. Сразу попался на глаза Вячеславу Викторовичу, который стремительно бежал впереди охраны.
   – А-а, привет! – сказал он жизнерадостно, потрепав по плечу как старого знакомого, однако руки не подал. – Как дела? Вникаем?
   – Не во что вникать! – хмуро ответил я.
   – Вот как? – изумился он. – Зайдешь ко мне через полчаса.
   Бастилин сиял чистотой, выбритым лицом и белоснежной рубашкой. У него было отличное настроение. Я тут же получил две тысячи долларов.
   – Подселил? – спросил он.
   – Да…
   – Жалко ребят. Реакция плохая. Профессиональное мастерство не на высоте. У них было два ковбоя: полторы секунды на выстрел. Они вот и подстрелили наших… Ладно, иди отдыхай…
   Но я дождался Вячеслава Викторовича.
   – Чем же вы недовольны, молодой человек? – спросил он, пропуская меня в кабинет и вышагивая следом.
   – Бестолковостью операции, – ответил я, чувствуя свою нарождающуюся бандитскую правоту.
   – Говори… – поощрил босс.
   – А тут все ясно. Потеряли трех человек…
   – Ближе к делу. Что предлагаешь конкретно? – резко перебил хозяин.
   – Делается элементарная засада. Выбирается местность с оврагом, канавой. Противник приезжает на место стрелки, мальчики обследуют ближайшие окрестности, начинаются разборки. Тут скрытно выдвигается огневая группа. По сигналу старшего все падают на землю, доставая оружие, а группа расстреливает врага… Еще вариант. Минируется лесная дорога. Противник уезжает первым и подрывается на радиоуправляемых минах. Можно прицепить незаметно магнитные мины на машины. Надо вести разведку, влезать в радиоволну противника и отдавать от имени их шефа нужные нам команды…
   Он выслушал меня, открыл сейф, вытащил оттуда конверт с пачкой долларов и протянул мне.
   – Я уже получил.
   Босс продолжал держать деньги. Пришлось взять, раз руководство настаивает. В конверте было еще три тысячи долларов. Вот только как придется отрабатывать?
   Потом я сел в машину и долго сидел, размышляя: «Пропить деньги сразу. Принести их в милицию с покаянием… Позвонить Валерке и испросить совета». Но все эти варианты оказались несбыточными.
   По дороге домой я купил две бутылки красного вина и, жестоко нарушая правила, выпил одну из них прямо в машине, на глазах изумленных москвичей. Они ведь не знали, что я только вернулся из «боя».
   Голова у меня просветлела, и вдруг, как вспышка, пришло озарение. Я вспомнил лицо человека с заклеенным носом. Это был тот самый офицер милиции, который со смешиночками заковал меня в ручные кандалы… После этого открытия в моей голове снова произошло затемнение. Все перепуталось. Ноги стали головой и поскакали, весело тюкая темечком.
   Возле родного подъезда на меня обрушилась еще одна неожиданность. Точнее, рухнула, сходя со ступенек, одна миловидная особа. Произошло это быстро, не очень изящно, она растянулась на земле и застонала от боли. Я тут же выскочил из машины, помог девушке подняться.
   – Боже, что делать, я пропала! – пропищала она, оглядев испачканную дубленку.
   – Вы здесь живете? – спросил я.
   – Если бы здесь… – с надрывом ответила она. – Подруги не оказалось дома.
   – Если не возражаете, можно подняться ко мне, – предложил я.
   Она с сомнением оглядела меня, сделала губы бантиком и поставила условие:
   – Только поклянитесь, что не дотронетесь до меня и пальцем!
   – Клянусь! – легкомысленно сказал я.
   Закрыв машину, я предложил незнакомке опереться на мое плечо, и она поскакала на одной ноге: «тык-тык-тык». Но впереди был лестничный пролет, и «тык-тык» уже не получался. Я смело подхватил ее на руки, она обвила рукой мою шею, и вот в таком прижатом состоянии мы добрались до лифта. Волосы незнакомки касались моей маловыбритой щеки, между ними пролетали крохотные искорки, которые мучительно жалили меня. Я терпеливо переносил эти маленькие уколы судьбы, а также перенес в лифт девушку.
   Кажется, ее смутила неприбранная кровать: всю ночь я судорожно ворочался, и простыни завернулись жгутом. А впечатление было, будто здесь свершился подряд десяток таинств. Поэтому я скомкал белье в кулак и забросил за шкаф. Девушка усмехнулась.
   – Сразу видно – холостяцкая квартирка, – сделала она мне комплимент.
   – Сейчас я протру вашу дубленку, – сказал я, не рискуя осматривать пострадавшую ножку.
   – Только осторожней, она боится влаги, – предупредила меня девушка.
   – Я вас понял, все будет, как в лучшей химчистке города, – жизнерадостно заверил я.
   Потом, как в дешевых романах, я сделал девушке предложение выпить вина.
   – Вы бы хоть поинтересовались, что с моей ногой! – обиженно воскликнула она. – Вы так торопитесь: вы – алкоголик?
   Я молча встал на колени, расстегнул «молнию» на сапоге. Непривычно было видеть в такой близи стройную коленку, еще более стройную и аппетитную ляжечку, которая укрывалась за тесемкой короткой юбчонки. «Как эти бабы только не мерзнут?» – подумалось мне.
   – Где болит?
   – У меня, кажется, перелом! – произнесла она жалобно и показала на основание лодыжки.
   – Ерунда! Небольшой вывих. До свадьбы заживет, – заверил я, как можно равнодушней ощупав ножку.
   – Мне не нужна свадьба. Мне нужна здоровая нога. Немедленно везите меня в больницу. Это перелом!
   – Поехали! – сказал я печально. – Уж я-то насмотрелся в своей жизни переломов и знаю, как они выглядят.
   – Правда? – с надеждой спросила девушка. – Вы не обманываете, может, вы хотите использовать мою беспомощность?
   – Да, в корыстных целях. Например, сварить из вас целую ванну супа и месяц питаться им.
   – Не смешно! – скривилась моя незнакомка. – Может, вы потрудитесь снять с меня второй сапог? Или вы считаете, что дама может находиться и в одном сапоге?
   – Самое главное, чтоб человек был хорошим, – сказал я, стаскивая второй сапог.
   Хорошее начало. Сама требует, чтоб ее раздели.
   – Вы переполнены избитыми выражениями… Долго вы будете ходить за своим вином?
   – Оно в машине.
   – Постарайтесь быстрей. Мне страшно одной в этой квартире.
   Я принес вино. Девушка стояла уже в сапогах и дубленке.
   – Мне пора. Проводите меня до выхода.
   – Вы зря торопитесь. Утихнет боль, и я отвезу вас домой.
   – Нет, – непреклонно ответила она. – Если вы джентльмен, по-простому – мужик, то должны уступить даме. Пожалуйста, прошу вас, – произнесла она, почти плача.
   Я молча довел ее до лифта.
   – Заглянете к подруге?
   – Нет!
   Я вновь взял незнакомку на руки, и вновь ее черные волосы вошли в электрическое соприкосновение с моей глупой головой. Женщины не выносят меня более получаса. Они эксплуатируют меня, а потом говорят «гуд бай!». Отвезу ее на другой конец Москвы, в какое-нибудь Чертаново-на-Куличках, вернусь и залягу спать, как медведь в берлоге.
   К счастью, она жила неподалеку, на Новикова-Прибоя. А дальше, за мостом, зеленым частоколом возвышалась сосновая роща, я понял, что там было окультуренное место, наверное, парк, и были еще гладкие белоснежные поля с темными проталинами. Река здесь виляла хвостом, отдыхала в плавном своем течении, чтобы потом вновь стремглав понести свои воды, на которых, урча, загребают винтами бездельники-корабли.
   Моя уличная королева приказала остановиться на улице морского волка, которому судьба предписала вместо штормовых невзгод тихое течение столичной реки по имени Москва. Возможно, в последние минуты нелепой старости пожилой писатель-маринист и порадовался бы такой славе. Я же посчитал это кощунством.
   Как верный друг всех женщин мира, я донес мою уличную леди до самой двери, на моих же руках она откупорила свою квартиру, я внес живое тело, имея смешное намерение слегка уронить. Знаете, когда по всем статьям облом, хочется самоутвердиться в какой-нибудь веселой пакости. Например, при полной тишине объявить полулюбимой девушке, что ты – полуизлеченный наркоман. И что через полчаса возникнет небезызвестная ломка. И начнется самое интересное.
   Я возбудился от переполнивших меня гадостей. Я знал, девчонка давно насмехается надо мной. Как только за мной захлопнется ее жалкая дверь, она будет хохотать как припадочная, потом по телефону вызовет своего дрюльчатого шакала, и они, слегка вспотев, будут еще раз подхохатывать над Вовиком из погранспецназа.
   Но все было не так. Я гордо внес тело, положил его на красивый диван и, услышав вздох, побежал к дверям. Как-то не сильно хотелось услышать: «Большое вам спасибо!»
   Меня остановили криком. Я с силой захлопнул за собой дверь, и чем дальше от нее отбегал, тем сильнее звучал за моей спиной девичий крик. «Ага, хочешь обвинить в изнасиловании! – отвечал я мысленно. – Я искушен, очень искушен! Не выйдет, киса!»
   Когда она распахнула дверь, я уже преодолел три этажа.
   – Эй, чокнутый! – услышал я сверху. – Неужели я так надоела, что ты не можешь по-человечески попрощаться?
   Я выдавил: «У-у-уххх!» – и поплелся наверх.
   Она твердо стояла на ногах, подбоченясь, сознавая свою силу и неотразимость. Когда женщина возвращается на свою территорию, она становится властной, уверенной и стократно желанной. Кого стены лечат, а кого – увечат. Это я о мужской воле, о среднестатистическом русском мужичке, который, вырвавшись из непреходящих обстоятельств и попав в благоухающий однокомнатный женский рай с вытачками и вышивками, икебаной и макраме, становится послушным козленком, жаждущим ласки, сюсюканья на хрустящей наволочке, смачных поцелуев, неторопливой любви и сытого сна.
   Но всего этого я не хотел. Хотя бы потому, что уже три года не носил семейных маек.
   И не собирался в этот вечер исполнить генетическую и природную функцию спасения человечества. И если я, потомок героя войны восемьсот двенадцатого года Раевского, и задумывался о продолжении рода, то уж не с этой вертихвосткой, которая выкрала из моего отдыха уже четыре часа.
   – Что – ножка не болит? – спросил я хмуро, поднявшись на ее этаж.
   – Сердце болит! – пропела она и резко закончила фразу: – Когда ни с того ни с сего получаешь пощечину.
   – Уж не я ли отвесил ее вам, леди?
   Она оставила дверь открытой. Точнее, не совсем открытой, а почти закрытой. А так как не бывает почти закрытых дверей, то я открыл ее – как бы нехотя. Я понял, что для пущей верности нам по крайней мере еще надо попрощаться.
   – Обычно мужчины в этой ситуации намекают о кофе… – лениво произнесла она. (А ведь мы даже не познакомились!)
   – В постель… – еще более лениво отозвался я, решив, что имею право на голос.
   – Вы меня извините, – вдруг переменила тон хозяйка, – у меня на самом деле болит нога, вы проходите, пожалуйста, я так благодарна вам, я вела себя как идиотка…
   И я сменил гнев на милость. Просто промолчал и снял обувь. Хозяйка сидела на стуле у входа в комнату, в сапогах, мини-юбка смялась в гармошку – усталая молодка, несчастная, подвернувшая ногу и надеющаяся волею этого случая найти себе якорную пристань. Даже не испросив моего благоволения.
   Она ловко нагнулась, молниеносным движением расстегнула сапоги, сбросила их на пол; тут же потекла водица – хлопья серого снега таяли на глазах.
   Моя душа примерного домочадца не вынесла, я подхватил ее сапожки и вынес в прихожую. После этого я мог сделать две вещи: обуться и уйти или же выдержать паузу (то есть замереть в ожидании) и посмотреть, что будет дальше.
   – Проходите, – кротко сказала она, – извините за беспорядок…
   Беспорядка не было. Вводная часть соответствовала правилам приличия приема незапланированного гостя.
   И согласно этикету, я тут же похвалил гнездышко, впрочем, вовсе не собираясь в нем задерживаться. В иной раз – быть может. Но в эту ночь я почти не спал. На моих глазах расстреляли шестнадцать живых душ. Для меня никогда кровь людская не была водицей. Даже в Афгане. Там – особенно. Ведь самой малости могло не хватить, чтобы перестать чувствовать грань, скатиться в простого ликвидатора, запрограммированного на месть за Колю, Юру, Алексея, Петьку… И вся эта злоба неожиданно становится причиной и смыслом твоей жизни. Вырваться из круга невозможно. Только смерть останавливает. К счастью, судьба, провидение оставляли таких людей навеки в Афганистане. Они подсознательно искали смерти, они были обречены на самоуничтожение. Те, кто возвращался живым, тоже кончали быстро, как ворованный аммонит, который подорвали, не предупредив…
   Только сейчас я почувствовал отупляющую усталость. В Афгане я видел смерть во всех ее обличьях, но там была идея, под нее можно было убивать и умирать.
   Этой ночью я стал шакалом, кровавым соучастником зла; погибшие пацаны глупо расплатились за грязные деньги своих хозяев и за скоропалительные мечты вырваться в князи. Они получили свое, а их сверстники и дальше будут расплачиваться, потому что идет вторая волна передела все того же народного достояния. Ничего нового не создано. Появились поднакопившие силу «обделенные при дележе». И тысячи заводов, фабрик, предприятий, организаций, всяческие ВПК, ТЭК, АЭС, ГЭС, ГСМ, ООО, ЗАО, ОТО, АТУ и другие бессмысленные трибуквия, – полетят под молот аукциона, а за ним – и жизнь, и смерть, и безумная любовь… За эти деньги можно все отдать…
   – Я сегодня очень устал, – сказал я без всякого притворства; и чтоб хозяйка не восприняла мои слова как посягательство на ее дурацкие подушки, тут же обрезал: – Пока! Мне пора, мой друг, пора!
   Она вскочила с необычайной резвостью:
   – Я не могу вас так отпустить. По крайней мере, вы должны поужинать. И никаких возражений.
   Но я так устал, глаза будто медом заплыли – сладким, тягучим, от которого влекло в липкую дрему… Я пошатнулся на стойком стуле – чуть не рухнул.
   Меня поддержала только вера в справедливость. Во всемирном масштабе.
   – Что я должен делать? – спросил я пожухлым, как ноябрьский лист, голосом.
   Ответа не почувствовал. Помню, какая-то ладошка потянула меня за руку, я очутился на комбинированном диване, превратившемся в кровать… Мне приказали лечь.
   «Ляжьте!»
   Что я и сделал с большим удовольствием, не имея сил поправить: «Лягте». Нервная система категорично сказала: «Спи!»
   Потом меня что-то подбросило. Я вскочил в кромешной тьме: ни звука, ни шороха. В моей голове что-то звонко лопнуло, вокруг же была тишина, я сразу ее оценил. В сознании отчетливо всплыла поляна в лесу. От этих видений – красное и белое – мне, видно, не избавиться за всю оставшуюся жизнь… Подо мной прогибалась мягкая поверхность дивана. Ремень туго стягивал живот, я рывком расслабил его, потом взглядом нашел занавешенное окно. Очухавшись, я понял, что ноги мои укрыты одеялом.
   Хозяйка исчезла. «Почему ты не улеглась рядом?» – с тупым безразличием подумал я, поднялся, прошел на кухню. Там пустынно отсвечивал блестящий чайник. Я взял его, тряхнул, чтоб забулькало, глотнул из носика.
   «Уйти сквозь глухую ночь?»
   И я снова рухнул на диван.
   Утром я обнаружил записку: «Будешь уходить – захлопни дверь. Светлана».
   И я захлопнул ее, в надежде больше никогда не открывать.
   В офисе Бастилин придирчиво осмотрел меня и спросил, где я ночевал. Я честно сказал, что у дамы. Он удовлетворенно кивнул, предупредив, чтобы впредь не выключал мобильный телефон. Проторчав весь день на охране, я хотел навестить странную деву Светлану, но шеф предложил остаться на ночное дежурство. Пришлось уступить. Напарник, прыщавый мальчик Лева, полночи говорил о шмотках и ресторанах, чем наскучил до омерзения, а потом предложил оставшуюся часть ночи поочередно поспать. Я с удовольствием отправил его на диван, на котором он продрых до рассвета. Утром шеф сказал, что я могу отдыхать. Так я и сделал. А во второй половине дня почувствовал неудержимое желание увидеть Свету. По совету Бастилина я отвез машину на техстанцию, где мне пообещали поставить противоугонное устройство, а сам поехал на метро. Девушки и молодые женщины посматривали на меня, видно, примеривая к себе – обыкновенный житейский фрейдизм, я тоже примеривал. Настоящие москвички не отводят взгляда, как, скажем, милашки из азиатской глубинки. Но Света была особенной девушкой. Ее таинственность же можно было сравнить с ведомством, в котором работал Валера Скоков. В лучшем смысле. И если пойти в сравнениях дальше, то я многое бы отдал и благодарил бы бога, если б сорвал хоть одну из семи печатей ее таинства.
   Я без труда нашел ее дом и квартиру, букет роз полыхал в моей руке, в пакете лежали коллекционное шампанское и банальная коробка с конфетами. Может быть, эта внешняя показная банальность и расставит сразу точки над «i», и если нас не случайно свела судьба, то и банальное может быть воспринято как возвышенное.
   Где же только ты перетерпела ночь, голубушка? На меня нахлынула горячая волна. Наверное, опасалась меня…
   А если ее нет дома! Неплохое разрешение подобной ситуации.
   Я утопил кнопку звонка, дверь приоткрылась. Выглянула Светлана, в коротком алом халате, с распущенными волосами. Досадливое недоумение.
   – Молодой человек, без приглашения к дамам не являются! – сразу убила она фразой прописного этикета.
   Рассчитывал, глупый щенок, на экспромт и бурю восторга. И получил по носу. Но еще более ощутимый сюрприз прозвучал басом из прикроватного пространства:
   – Света, кто там?
   Я глухо зарычал, раздумывая, ввязаться ли в драку, пересилил себя, развернулся по-солдатски, утопил кнопку лифта.
   От ярости мне хотелось разбить шампанское о стену, высыпать конфеты на асфальт и жестоко втоптать их, размазать в сладкую пленку, а сверху посыпать розовыми лепестками.
   Но навстречу шла печальная юная девушка, и я подарил ей этот букет. Она машинально взяла и, кажется, очень долго стояла со счастливой улыбкой. Потому что я сказал ей:
   – Ты самая красивая…
   Конфеты я отнес в песочницу. Но не закопал… Там играли дети, ждали тепло, когда все оттает, и можно будет строить всякие песочные выдумки.
   Они обрадовались, и этим я, конечно, приблизил весну. Шампанское выпил сам. Проглотил, не поперхнувшись, зато потом выпустил из ноздрей целый кубометр углекислоты. Бутылку аккуратно положил в урну.
   Потом я поехал искать Карла Маркса. Но Дарья сказала, что КМ уже четыре дня как бесследно исчез. А потом появились двое грузчиков и печально сообщили, что Карл Маркс умер от переохлаждения, и «санитарка» увезла его в морг. У меня подкосились ноги. Я остро почувствовал, что виновен в смерти своего товарища, и понял, что мне будет не хватать его в этом огромном чужом городе. Почему судьба несправедлива к самым честным, талантливым, порядочным? Его предала жена, ни за что сидел в тюрьме, лишился дома, сына… И умер, никому не нужный, как бездомная собака… Мне захотелось напиться, но я сдержался. Нет ничего хуже одинокого пьянства.
   Я тоже никому не нужен. От меня отвернулась девушка, в квартире которой я провел всю ночь и впервые за долгие месяцы, а может, и годы почувствовал умиротворение, тепло и отрешение. Я никогда так сладко не высыпался, как на ее воздушном диване. Ведь самое важное для человека – это иметь уголок, где можешь спокойно забыться, не опасаясь, что тебя разбудят пинком в живот. Меня выгнали – и все оборвалось. Погиб друг по несчастью Карл Маркс. Валере звонить я опасался, потому что он как человек госбезопасности обязан был привести меня к общему знаменателю. А моих новых друзей в «Империи» занимало, похоже, одно – как бы втянуть меня в еще более гнусную историю.
   И хорошо, что в тот вечер я не поехал к Скокову.
   Утром возле офиса я увидел Светлану.
   – Ты как здесь? – спросил я более чем мрачно.
   – Тебя повидать пришла, – ответила она, как будто была чем-то мне обязана.
   – Как ты нашла меня?
   – По номеру машины вычислила… У меня знакомые в ГИБДД.
   – Машина не на мое имя записана, – заметил я. Голова соображала хорошо.
   Она замялась.
   – А на чье?
   – Сам не знаю… Да и, кажется, я так и не успел назвать себя…
   – Поэтому я тебя и нашла… Машина принадлежит вашей фирме. А теперь, кстати, мог бы и представиться.
   – Саша, – сказал я.
   – Очень приятно, – произнесла она и почему-то скептически глянула на меня.
   – То есть Володя, – тут же поправился я.
   – Это своеобразный юмор? – Она посмотрела на меня уничтожающе.
   На меня такие взгляды не действуют. Проверка слуха. Жесткий прессинг, тест на коммуникабельность. Попробуйте, если вас тут же не пошлют к черту.
   – Чего пришла? – спросил я как можно мягче: спасибо, помню, как меня турнула…
   Светлана решила не обижаться. Она включилась в извечную игру по перетягиванию каната. Причем этим канатом были исключительно мои нервы. И дело не в том, что кто-то должен первым уступить, признать свою неправоту. Главное – предвидеть дальнейший ход событий, когда можно нанести решающее поражение, а затем уже до конца диктовать свою волю. Так я думал в тот момент и считал себя очень умным.
   Конечно, я ошибался.
   У женщин много прекрасных качеств. Одно из них – вовремя показать себя жертвой. Если это ей удается, считайте, что вы пропали. Вы сами тут же становитесь жертвой, причем жертвой наглой, агрессивной, беспощадной, бездушной и абсолютно нечуткой к вашей избраннице. И это только начало. Впереди – выстругивание дощечки из бревна (догадываетесь, о ком речь?). Потом идет нивелирование – и вот вы уже тонкая спичка, маленькая и глупая, и не подозревающая об этом. Но на самом деле все это так, чистая правда, которую можно, конечно, и не любить.
   – Ты невнимательный. Я ведь уже сказала: тебя повидать, – кротко сообщила она.
   Конечно, конечно, не далее как вчера ваши мысли имели противоположное направление. Хотелось спросить, почему же своего прикроватного борова не привела.
   Но сдержался. Какое мне дело до чужой личной жизни?
   – Это был мой двоюродный брат.
   – Мне как-то все равно.
   – Если бы было все равно, ты бы вчера не приходил. Хочешь, чтоб я извинилась перед тобой?
   «Нет, не хочу. Даже если женщина извинилась, в душе она все равно будет считать себя правой. Поэтому лучше прослыть незлопамятным. Себе на пользу…»
   – Да что ты, Светочка, – неожиданно оттаял я. Прекрасная ложь лучше горькой правды. – Я сам виноват – приперся без приглашения. Ведь ты даже не знала моего имени…
   – Я хотела тебя поблагодарить за… за то, что ты меня не бросил… Возился со мной, слушал мои дерзости. Поверь, все это было от боли и страха. Ведь я не знала, что ты окажешься таким милым и безобидным медвежонком…
   Она замолчала, и я понял, что буду последним ослом, если не возьму инициативу в свои руки.
   – Ты сегодня свободна вечером?
   – Да…
   Мы встретились в маленьком ресторанчике «Охотничий». Светочка упросила не делать жестов и посидеть в маленьком уютном месте. Она сама предложила его. Так мы и порешили. В маленьком предбанничке висела табличка, которая мне очень понравилась: «Воины-интернационалисты обслуживаются вне очереди».
   Но очередь отсутствовала. В теплом полумраке ресторанчика было уютно и хорошо, пахло деревом и жареным мясом. Мы прошли в свет настольной лампы, сели за дубовый столик. Через некоторое время подошел официант, изящно склонился и деловито улыбнулся:
   – Добрый вечер! Что будем заказывать?
   Мы взяли бутылку коньяка и шампанское, грибную закуску, жареных перепелов, а также, по совету официанта, жаркое из лосятины. После морозной прогулки коньяк шел очень хорошо. Света тоже выпила со мной на равных. Я сказал ей, что мне нравится, когда женщина пьет. Особенно, когда это любимая женщина. Есть особое удовольствие в том, чтобы напиться с любимым человеком, повеселиться, наделать кучу смешных глупостей…
   Света с интересом глянула на меня, но ничего не сказала. Ей необычайно шли черные волосы, они, конечно, были природными, просто я не представлял ее, скажем, блондинкой. А еще поражали ее глаза: на свету – темно-зеленые, а в полумраке – угольно-черные. Все эти длинные, как гирлянды сосисок, мысли проскользнули в одно мгновение. Вообще я мыслю очень быстро и насыщенно. Обычно у всех мысли рождаются утомительно долго, вылезают медленно, как фарш сквозь дырочки мясорубки. У меня же – мгновенно, вспышке подобно.
   Она достала из сумочки ментоловые сигареты, я торопливо и вместе с тем изящно щелкнул зажигалкой. В этом кратком действе – законченная режиссура. Томное желание женщины получить маленькое удовольствие от сигареты, и готовность мужчины безупречно услужить. Сигарета – это великий контактер, она сближает, она полна внутренней эротики.
   Я положил ладонь на ее руку, теплую и полупрозрачную. Света доверительно шевельнула пальчиками.
   – Ты правда не сердишься на меня? Мой двоюродный брат – ужасный человек. Он почему-то ревнует меня ко всем мужчинам, и обязательно бы испортил тебе настроение.
   – Я ему тоже мог кое-что испортить…
   Я сцепил свои крепкие пальцы и притворно нахмурился.
   – Я верю тебе, поэтому… И давай не будем на эту дурацкую тему…
   – Давай. Твоя ножка уже не болит?
   – Нет. – Она вытянула ее, я наклонился, подхватил за лодыжку, снял туфельку и поцеловал кончики пальцев, испытав веселое, хмельное возбуждение.
   – Ты с ума сошел! Здесь же люди! – опешила она и жгуче покраснела.
   – Пусть видят и завидуют! – решительно ответил я, вытащил ментоловую сигарету, закурил, но Света ловко выхватила ее у меня и потушила в пепельнице.
   – Мужчинам нельзя такие сигареты.
   – Тогда давай выпьем за твою ножку! – предложил я.
   – А я что – одноногая?
   – Двуногая. Но мы выпьем за ту ножку, благодаря которой мы познакомились.
   Я еще хотел выпить из ее туфельки, но Света не позволила, потому что так делают на свадьбах нетрезвые гусары.
   – А нам и без свадьбы хорошо, – сказал я и полез под стол надевать туфельку.
   Мы выпили за это «хорошо».
   – Здесь так уютно, как на дне теплой лагуны, – сказала она и подсела поближе, чтобы я не смог дотянуться до кончиков пальцев ее ноги.
   Но я сказал, что все равно буду целовать эти нежные штучки. Света подвинулась еще ближе и прошептала:
   – Я чуть не задохнулась, когда ты сделал это. Такое чувство, будто ты меня раздеваешь…
   А я ответил, что, целуя женщине ноги, боготворишь ее и возвышаешься сам, ибо снимаешь глупые запреты. И я стал доказывать, что женские ножки надо целовать всегда на светских приемах, при знакомстве, вместо привычных поцелуев руки.
   – Мне нравится эта идея, – призналась Света. – Мы начнем первыми!
   – Прямо сейчас!
   Я опустился на колено и припал к ее изящной коленке. Если у женщины прекрасные ноги – она уже совершенство.
   За соседним столом зааплодировали. Светочка протянула ко мне руки, привлекла к себе, и мы поцеловались.
   Аплодисменты продолжались. Я выпрямился и, осчастливленный, сел на место. Надо мной сердитой кучей возвышался грузный человек с бабочкой. Бабочка не могла сделать его легковесней, и оттого он предпочитал твердые устои.
   – Молодой человек, надо соблюдать нравственные приличия…
   – На ваших глазах рождаются новые нормы этикета, – сумбурно ответил я.
   За соседним столом раздались выкрики и возгласы в нашу поддержку. Там сидели юные хмельные капитаны с красными лицами.
   – Кайфолом!
   – Ты полюби сначала, а потом указывай!
   – Официант! От нашего стола влюбленным пять бутылок шампанского!
   Грузный неслышно испарился, влекомый нагрудной бабочкой. Видно, она была сильна.
   Пять бутылок шампанского истекали холодными слезами. Мы затащили четырех капитанов за наш стол. Ветераны Чечни знали толк в загуле. Они очень обрадовались, узнав, что я тоже вояка-афганец. Потом мы стоя пили за «присутствующую здесь даму» и уже намеревались целовать ей ножку, но Света со смехом отказалась. Она испугалась, что умрет от щекотки. Все капитаны были с усами. Лишь я сбрил усы, когда спешно покидал гостиницу.
   Мы пили третий тост – за тех, кто не вернулся, ругали всех продажных тварей, которые державу погубили… Ребятки учились в Военном университете, и я, как отставной капитан, полюбил их, как родных. Они все очень правильно понимали и не собирались уходить в коммерцию. Я им рассказал про свою судьбу, сделав многочисленные сокращения. Они сказали почти в один голос:
   – Володька, ты мужчина. Только не продавай душу своим новым боссам.
   – Среди них тоже есть «афганцы», – сказал я, вспомнив одутловатое лицо Вячеслава Викторовича и то, как поймал его на вранье с овальным бассейном в джелалабадском дворце Захир-шаха. Бассейн там был прямоугольным…
   Мне стало грустно.
   – У тебя пробежала тень по лицу, – сказала Света. – Я тоже буду грустить…
   Мне вдруг пришла в голову худая мысль, что наша встреча – случайный эпизод, пьяный, несерьезный и ни к чему не обязывающий экспромт. А ведь я смог убедиться, насколько она непредсказуема, неизвестно, как сложатся наши отношения завтра, да и через час после ухода из ресторана, когда свежий воздух отрезвит и нагонит тоску.
   Нам не хотелось уходить из ресторана. Но нас очень вежливо попросили…
   Капитаны купили с собой на дорогу бутылку и отправились в семьи. А мы пошли пешком по Тверской, распевая песню: «We all live in the Yellow Sub– marine, Yellow Submarine…» А потом – украинский вариант, которому меня научили на последней заставе: «Мы живемо в Жовтому Човни, Жовтому Човни…» Люди озирались, а нам становилось еще веселее от их вытянутых до неприличия лиц.
   Шел крупный мохнатый снег, наверное, последний в эту весну, разноцветные огни освещали его, но снежинки все равно оставались белыми. Разгоряченные, мы шли медленно, наверное, Светлане тоже не хотелось, чтобы этот вечер кончался. Дворник сгребал лопатой снег, а бездомный кобель, ошалев от холода, бросался то на лопату, то на этот свалявшийся снег и хватал его зубами. Мы рассмеялись. Люди торопились в теплые квартиры, окоченевшие парочки мечтали о сладком уголке для двоих, где можно было бы заняться юношеской любовью – всерьез и надолго, как говаривал классик марксизма.
   А мы со Светкой, вполне серьезные и взрослые люди, имели по квартире. Ее горячая ладошка доверчиво покоилась в моей руке, мы шагали в ногу, а мне мечталось, чтобы улица не кончалась и мы шли долго-долго, не спрашивая друг у друга, куда идем и зачем…
   – Ты меня проводишь? – спросила она.
   – Я так и поступаю… – Голос меня выдал.
   – А почему мы закручинились?
   Мы спустились в трубу метрополитена, и голубой вагон, раскачиваясь, как запоздавший гуляка, с лихим воем утащил нас в черную нору. Не помню, как мы вышли, потом ехали в промерзшем троллейбусе, пустом и оттого казавшемся грустным и усталым. Мы пожалели его, помахав и водителю.
   Снег безмолвно и, как казалось, торжественно падал с небес, попадал за шиворот, заставляя все время ежиться.
   – Почему ты не рассказал мне о своей работе? Ведь для мужчин – это главное, – вдруг спросила Света.
   – Главное для мужчины – это счастье обладания женщиной. Все остальное – вторично, – изрек я, совершенно не покривив душой.
   – Врешь ты все! – сказала Светка и показала мне язык. – Все вы, мужчины, профессиональные обманщики!
   – Моя работа, как бы это выразиться поточнее, дурацкая, сволочная и подлая… – Почему-то мне захотелось выговориться, но я вовремя одумался: ведь после откровений я тут же потерял бы ее. Кто захочет иметь отношения с уголовником?
   – Почему ты не бросишь ее?
   – Потому что у меня другой нет, потому что я – никто, у меня больная, одинокая мать, которой я должен помогать, и из этого круга пока не вырваться. Во Владике – безработица, там своих офицеров хватает… Таких, как я, – пруд пруди… Теперь вот с тобой познакомился – ну, как теперь уезжать?
   Света посмотрела на меня особенным взглядом, как делала только она, – мягким, понимающим, но ничего не обещающим.
   – А почему подлая?
   – Потому что подлецов много, и сам постепенно становишься таким же… Ты лучше о своей работе расскажи.
   – Придет время – и ты все узнаешь… Побежали! – вдруг весело крикнула она, подхватила меня за руку, и мы помчались, как молодые волчата, которые вышли на ночную охоту, чтобы размять упругие тела.
   Мы очутились в лесу и, не сговариваясь, упали спинами в огромный сугроб. Нас тут же обволокла тихая морозная тишина, ветер шевелил небесные кроны гигантских сосен, и мощные стволы отзывались скрипом.
   – У меня замерзли руки!
   Я тут же принялся отогревать их своим дыханием, мне стало беспричинно весело, даже не столько весело, как легко и просто, когда не нужно ни о чем задумываться, когда весь мир – это ты и твоя девушка, которую нашел в огромном городе и она волнует тебя каждым взглядом, движением и словом. В общем, это и есть счастье, когда вдруг почувствовал, что самый обыкновенный день ты никогда не забудешь…
   – Тебе не холодно? – спросил я.
   – У меня шуба, как у Деда Мороза!
   Она приподнялась и легла на мою грудь. На фоне серого неба я видел силуэт, выбившиеся волосы из-под шапочки, и лишь угадывался блеск ее глаз.
   – Классно здесь, правда? – прошептала она. – Я люблю ночной лес, он страшный и пугающий, особенно зимой. Иногда глухой ночью я пробираюсь в эти места, дрожу от страха и холода и долго брожу, но не по тропинкам, а через кусты, по глубокому снегу.
   – А потом превращаешься в ведьму?
   – Правильно. Откуда ты узнал? Это и есть моя работа… Но сегодня я не буду превращаться. Для того чтобы это случилось, надо обязательно испытать страх и холод. А с тобой мне не страшно и тепло!
   И она буквально впилась в мои губы, кажется, я даже почувствовал кровь, у меня закружилась голова. Чобы не улететь, я обхватил ее, чувствуя сквозь шубу, как трепещет ее тело. Потом она откинула голову и улыбнулась как-то виновато…
   Мы долго еще лежали, говоря всякую чепуху, которая в другом месте и в другое время была бы скучной и глупой, а сейчас имела смысл и значение.
   Счастье – это Время, о котором вспоминаешь после того, как оно уходит.
   Мы вышли к реке, белое поле льда скрывало ее утекающие воды. В черных ветвях печально кричала ворона.
   – Чего она каркает? – спросила Света.
   – Сыру хочет.
   Мы оставили птицу в одиночестве; пройдя долгий путь по мосту, молчаливой дороге, пришли в себя возле дома.
   Возле подъезда нас осветила машина. Светлана вздрогнула и инстинктивно прижалась ко мне.
   – Не бойся! – успокоил я.
   От «Мерседеса» отделились две тени и материализовались рядом со мной.
   – Светуня! – сказала тень крепким басом уверенного в себе человека. – Позднехонько гуляешь, киса! А это кто? – Парень небрежно кивнул в мою сторону. – Новый хахаль? Пользуешься ситуацией!
   – Что тебе надо? – резко спросила Света.
   Я почувствовал, как она дрожит.
   – Все надо! – отозвался второй.
   Я решил не выдержать.
   – Все надо, говоришь? Можно и получить!
   – Володя, я прошу тебя, не заводись, пойдем! – Она потянула меня в подъезд.
   Тени расступились, одна из них явственно хмыкнула. Потом мы услышали, как хлопнули дверцы, и машина уехала.
   – Спасибо, что провел. – Света произнесла это устало и, как мне показалось, даже равнодушно.
   – Кто это были?
   – Так называемые знакомые. Вроде твоих подлецов. Давай не будем о них…
   – Давай, – охотно согласился я.
   Мало ли подонков бродит по земле, так что ж, и жизни не радоваться?
   Я расстегнул ее шубку, сразу почувствовал гибкую талию, она подалась ко мне, протянув губы для поцелуя. Мои руки непроизвольно опустились ниже, под юбочку-полоску, эластичный шорох колготок, я прижал ее крепче, чувствуя, что никаких сил не хватит, чтобы оторваться от ее тела. Света завиляла бедрами, пытаясь сбросить мои руки, которые становились все смелее, наконец она все же оторвалась от моих губ, отстранилась, оправила юбку и погрозила мне пальчиком:
   – Так нехорошо.
   А я совсем притуманился и, кажется, наговорил лишнего. Точно помню, что предложил: «Давай останемся в одной коже!» Черт его знает, откуда я взял эту фразу?
   Света усмехнулась, покачала головой, но не отрицательно, а иронично и укоризненно. Вот вы все и испортили, молодой человек…
   Она поцеловала меня коротким прощальным поцелуем и слегка подтолкнула к двери.
   – Доедешь на частнике?
   – Конечно…
   Я выскочил на улицу, ощущая на своих губах вкус ее поцелуев… Вытащил отключенный телефон, посмотрел время: пятнадцать минут третьего. Все петухи уже досматривали последние сны. Дорога была пустынна, как после бомбежки. Сравнение неудачное, но в такую минуту не до словесных изысков. Хотелось спать, хоть голову отруби! В душе моей шевельнулась обида: могла бы и пустить, хотя бы на коврик. Тем более уже раз ночевал! И где же она пропадала в ту ночь? Но я решил не мучить себя раздумьями и бодро зашагал по дороге. Прямо-таки по-солдатски. Красавец с ударением на последнем слоге.
   Я шел, оглядываясь. Наконец вдали вспыхнул свет фар. Остановился, стал призывно махать. Машина стремительно приближалась, и я уже предвкушал, как плюхнусь на сиденье… Отскочил в последнее мгновение. «Мерседес» резко затормозил, из него вышли две уже знакомые тени – по походке узнал.
   – Ты, сучок, кажется, нам что-то обещал? – раздался наглый голос.
   Я не ответил. В таких случаях надо сосредоточиваться для первого удара, а не растекаться в угрозах и виртуозной ругани.
   – Ну, иди-ка сюда!
   «Вахлаки! – понял я. – Много говорят».
   Я продолжал стоять на месте.
   – Что, уже язык отнялся? А был такой разговорчивый!
   Один из них держал трубу, второй демонстративно сунул руку в карман.
   Первый удар я нанес расчетливо и точно, успев увернуться от железяки, затем с разворотом ногой сбил с ног второго. Выстрел прозвучал ошеломляюще громко, я успел перехватить руку с пистолетом, вывернул ее с хрустом. Пистолет отлетел в сторону, враг – на землю. В следующий миг развернулся навстречу второму, еле успел уклониться. Удар пришелся по плечу, я мгновенно присел, смягчив удар, тут же труба была в моих руках. Но я пропустил крепкий удар в левый глаз. Это было мое единственное упущение. В заключение встречи поработал ногами – успокоил барахтающегося стрелка, а его напарнику «вернул» трубу, резко ткнув ею в солнечное сплетение. Его тут же и «спополамило». Поднял пистолет, стряхнул грязь. Хотел выбросить, да передумал: для военного завоеванное оружие – законный трофей.
   Пришла было люмпеновская мысль сокрушить трубой стекла «Мерседеса» цвета свежей зелени. Но не стал. Машина с женским именем Мерседес не виновата, что ей приходится возить всяких двуногих уродов. Правда, вытащил ключи и забросил подальше в кусты. На тот случай, если им опять в эту ночь захочется сшибить меня с пути-дороги.
   Вскоре удалось поймать частника. Он подвез до самого дома, заметив заплывший глаз, посочувствовал и взял за проезд по-божески.
   В эту ночь я так и не сомкнул глаз.
   Негодяи, с которыми я дрался, могут вернуться к Светке и отыграться на ней. Сообразил я это слишком поздно и не в том месте.
   Жизнь моя превратилась в сплошные вопросы и загадки. Путь, на который я ступил, все более уводил меня в сумеречную зону, где я не мог просчитать наперед и десяти шагов – впереди клубился туман. Я – слепой в этом мегаполисе, и лишь чувствую, что невидимые силы пристально следят за мной, играют мною, смеются, когда я хорохорюсь и демонстрирую независимость.
   Подлое зеркало отразило все недавние удовольствия и развлечения. Развлечением можно считать было последующую «битву на троих». На меня смотрел малознакомый человек, чем-то отдаленно похожий на моего гипотетического (несуществующего) спившегося старшего братика. Это лицо под тройным лезвием бритвы делало отвратительные ужимки.
   Наскоро побрившись, я прыгнул в машину. Преимущество мужчины средних лет в том, что он может брать здоровье взаймы, разумеется, у самого себя, только более позднего возраста. В старости, вероятно, придется сожалеть, что был непомерно расточителен, не берег родной организм… Но до нее доживают не все. Особенно такие раздолбаи, как я.
   Эти мысли приходили от недосыпа.
   Прямо с порога меня направили к Вячеславу Викторовичу. Босс посмотрел и укоризненно покачал головой. Этакий папашка-доброхот.
   – Где тебя носило?
   – Я подрался… Ко мне пристали какие-то крутые мальчики. Они хотели меня сбить «Мерседесом».
   – Просто так пристали?
   – Нет, я провожал девушку, а они начали намекать грязно…
   – И все? – уточнил Вячеслав Викторович.
   «Что он имеет в виду? – лихорадочно стал соображать я. – Неужели он знает про пистолет?»
   – Я отнял у них пистолет. Вот он! – И выложил на стол прохладный «макаров».
   – Вот с этого надо было и начинать! – рявкнул на меня босс. – Мальчишка! Ввязываешься в нелепые истории, ведешь разгульный образ жизни… В коллективе ведешь себя особняком. Пора привыкать к высокому положению. Тебе платят хорошие деньги. Ты должен помнить о репутации фирмы. В Японии сотрудники работают на корпорацию всю жизнь, до самой пенсии. Это для них малая родина. Я бы хотел, – Вячеслав Викторович понизил голос, – чтобы «Империя» стала для тебя матерью. Это очень важно. – Он вдруг перешел на «вы». – Помните, с чего мы начали нашу первую беседу? Я спросил, любите ли вы родину? Я, конечно, имел в виду Россию. Вы ведь по взглядам державник?
   Я кивнул головой.
   – Естественно, офицер-пограничник иным быть не может. Чувство границы – одно из проявлений менталитета подлинного державника… За время службы в нашей фирме у вас, вероятно, накопилось много вопросов. Насколько я знаю, вы нелюбопытны. Чтобы не ввергать вас в долгие сомнения, скажу сразу, что скоро на все вопросы вы получите ответы, причем будете удовлетворены. Поверьте, я знаю людей, особенно представителей афганского братства. Дело, за которое мы стоим, – это спасение Отечества. У нас много врагов, они знают нашу силу; и наша борьба с ними, вы, наверное, сумели убедиться, бескомпромиссна и жестока. Поэтому нам нужны такие крепкие парни, как вы.
   – Избавьте только от «мокрухи», – попросил я.
   – Это вас касаться не будет, – подчеркнуто резко заметил босс и пристально глянул на меня.
   Я понял, что сейчас последует нечто важное. Но Вячеслав Викторович меня, прямо скажем, разочаровал.
   – Я хотел бы вас попросить конфиденциально присматривать за Ванькой Вераксой.
   – За Джоном?
   – Да.
   – А в каком смысле? – решил уточнить я.
   – Не придуривайся, Резвый!
   – Резвый – это кто?
   – Ты, а кто же!
   – Лошадиная фамилия…
   – Лошади – тоже люди… В общем, будешь докладывать мне обо всех нарушениях, странностях с его стороны. Понял? Ты же бывший пограничник, чего тебе рассказывать?
   – Да нет, тут особый талант нужен. Я в этом деле не мастак… Уж лучше пусть он за мной последит, – поспешно отказался я.
   – А я и без тебя найду, кого поставить над тобой. Можешь идти. Бастилин даст тебе еще одно задание…
   Бастилин тоже внимательно осмотрел меня, видно, заинтриговало мое опухшее лицо. Очень душевные люди работают здесь. Хоть бы кто-нибудь по-простому высказал сочувствие. Вот оно, капиталистическое естество: человек человеку волк и не брат.
   Сегодня мне вновь дали понять, что я попал в серьезное учреждение. Бастилин собрал нас, то есть меня, Вераксу, прыщавого Леву, хмурого усача с плешью и – простоватого увальня, в котором я тут же признал «сержанта милиции», задержавшего меня после памятного рэкета в ресторане.
   – А где старлей? – спросил я.
   «Сержант» сделал глупое лицо и спросил, какого старлея я имею в виду.
   – А вот придуриваться тебе не идет: и без того вид туповатый.
   «Сержант» что-то буркнул и отвернулся.
   Бастилин привел в комнату человека, в котором без труда угадывалась военная выправка. Бесстрастное выражение на лице, пронизывающий взгляд, резко очерченные скулы, мешки под глазами. «Наверняка подполковник или полковник», – определил я.
   Гость поздоровался и без предисловий начал:
   – Я прочту вам несколько лекций специального курса. Слушать прошу внимательно, записей не вести, все вопросы в конце. Первая лекция – «Оперативная работа, ее задачи, назначение и общие принципы». Затем вы много чего узнаете о принципах сбора и анализа информации, способах добывания данных, наружном наблюдении, о способах его ведения. У нас будут и практические занятия, например, по выявлению наружного наблюдения… Некоторые из вас, посмотрев кучу «боевиков», считают себя вполне способными вести «наружку» или, наоборот, выявить такое наблюдение за вами. Советую всем тут же выкинуть всю эту чушь из головы. Потому что… – Полковник сделал многозначительную паузу. – К настоящей разведке это не имеет никакого отношения. Простейший вопрос. – Он вдруг ткнул в мою сторону пальцем. – Опишите портрет вот этого человека.
   Я проследил за движением пальца. Он остановился на «сержанте».
   Черт побери, ведь я недавно это делал! Ну, что ж, дам полковнику прочувствовать, что такое спецназ.
   – Пусть он встанет! – командным голосом произнес я и, продолжая сидеть, стал чеканить, как строки из боевого приказа, устава или других зажигающих документов: – Возраст – около двадцати пяти лет. Пол, как видим, мужской. Национальность – предположительно русский. Рост средний. Телосложение – коренастое, типичный увалень, походка – враскоряку. Жировые отложения на животе – по причине неумеренного употребления пива. Голова небольшая, яйцевидная, скошенный затылок, лицо квадратное. Волосы светлые, стриженые. Лоб присутствует, скошен к затылку. Брови косовнутренние, треугольные. Глаза круглые, черные и выпуклые, ресницы короткие. Нос крупный, опущенный, примятый. Контур спинки носа вогнутый. Рот большой, губы еще больше. Наблюдаются зубы из желтого металла – два передних. Прикус неправильный. Подбородок широкий, лопатообразный. Уши крупные, оттопыренные, красные, в профиль – пельменеобразные…
   – Достаточно! – перебил меня полковник. – Предмет вы знаете, служили в органах?
   – Я еще про Х-образные ноги не сказал, – с сожалением заметил я. – А вот в органах, увы, не служил…
   Полковник назначил меня старшим учебной группы.

   Когда стемнело, вместе с Вераксой поехали снимать коробочки. Что это такое, я не знал, но надеялся со временем выведать, может, даже в эту ночь. Я сидел за рулем, а Джон, бездельничая, стал рассказывать историю своей замечательной жизни. В бархатном детстве он успел отсидеть несколько лет в колонии для несовершеннолетних за грабежи и разбои. Потом торговал ночным пивом. Киоски тогда закрывались в десять, а мужики к этому часу только к «лакировке» приступали. Заранее закупленное в магазине пиво шло бойко и доходно.
   – Потом киоски стали работать круглосуточно, все поняли выгоду, а мы с корешами сменили профессию: стали бомбить ларьки. Приходишь под вечер, а то и днем. Стучишь в дверь: «Открой, парень, халява есть, срочно ящик водки толкнуть надо по дешевке: через твое окошко не влазит!» Открывает, а мы тут его с игрушечным пистолетом на понт. Гони выручку! А он, лох отмороженный, все тебе отдает. Блин, простые деньги, только когти рвать надо, пока кодла не соберется… Хорошо шли дела, поднялся на высшую касту – как питон выполз. Тут телки-метелки пошли, в натуре, тусовки-мусовки… Кабаки, рестораны, шмотье-мотье.
   Веракса заболтался, и мы проскочили первую точку. Поэтому пришлось сделать круг, чтобы возвратиться назад. Остановились мы возле черной, может, так показалось в полумраке, вывески с незапоминаемой надписью, что-то вроде «Альфаснабтрестбанккредитотлично». Веракса вышел из машины, подошел к дереву у входа, оглянулся, привстал на цыпочки, дотянулся до дупла, заткнутого смятой бумагой, вытащил ее, а затем – коробочку. В машине он открыл ее, вытащил флэш-карту, вставил другую и поменял батарейку.
   – Что это? – спросил я, хотя уже все понял.
   – А ты не знаешь? – удивился Веракса. – Это электронное ухо… Запоминай места, будешь сам ездить. Дело простое, главное, чтобы никто не засек, как ты шастаешь туда-сюда с коробочками. Вставляешь свежие батарейки, кассеты, а записанные волокешь к аналитикам. Не позднее трех ночи. А они к девяти должны подготовить справки: развернутую – для Бастилина, краткую – для Вячеслава Викторовича… Теперь давай на Тверскую!
   Я послушно свернул, потом за казино «Шангри-Ла» мы свернули еще раз, потом еще. Очутились во дворе перед глухой каменной стеной. Веракса уверенно вытащил из нее кирпич, затем – коробку и вновь проделал те же самые манипуляции.
   – А там что? – кивнул я в сторону стены.
   – А хрен его знает, тебе сильно надо? Лично мне – по барабану! И тебе не советую уши разминать. А то вместе с ними и голову отрежут…
   – Это точно, – поддакнул я, вдруг подумав, что Веракса, несомненно, получил аналогичное задание от босса присматривать за мной.
   После третьей точки Веракса предложил выпить и достал из сумки бутылку водки и кусок сервелата. Я отказался.
   – Боишься на ментов нарваться? Откупимся… А я децал водочки возьму на грудь.
   – Чего? – не понял я.
   – Децал – слегка.
   – А-а, в Закарпатье говорят «деци», сто граммов.
   Вот так всю ночь я и обогащался. К полтретьему мы были в конторе и вручили флэшки и использованные батарейки плюгавому очкарику, которого вызвал охранник. Дальше порога нас не пустили – не положено по инструкции. И мы с Вераксой разъехались по домам.
   До двенадцати я отсыпался, а когда приехал в офис, сразу угодил на очередное занятие. Полковник обучал нас организации и способам наружного наблюдения. Он показывал, как надо изменять походку, голос, внешность. Неожиданно «сержанту» стало весело, особенно когда наш инструктор пошел враскоряку. Полковник отреагировал молниеносно:
   – Встать! Пятьдесят отжиманий от пола.
   «Сержант» недоуменно поднялся.
   – Живо! – прикрикнул полковник и приказал мне делать подсчет.
   Мне это было нетрудно. Смешливый сдох на сороковом…
   С тех пор никто не позволил себе даже пикнуть.
   Каждый из нас теперь носил с собой парик, накладные усы и бороду.

   На следующий день я получил новое задание.
   – Поедешь на видеосъемку, – сказал мне Бастилин. – Только не на «Жигулях», возьмешь «Мерседес». На нем уходить лучше.
   Оператор, человек с проплешиной и обсосанными усами, за всю поездку не проронил ни слова, назвал только адрес. Мы остановились на оживленной улице. Напротив возвышался огромный серый дом, который буквально рябил от различных вывесок.
   Плешивый приоткрыл окно, установил на заднем сиденье картонную коробку, на нее поставил сумку с многочисленными «молниями». На меня он так и не глянул, я был вроде как нанятый извозчик. Около получаса он скрытно снимал выходивший из дверей народец, потом, не повернув головы, будто рядом было пустое место, небрежно бросил:
   – На базу!
   Я достал сигарету и закурил. Не терплю хамов.
   – Ты что, не понял, шофер! Дуй в офис!
   Он впервые с изумлением посмотрел на меня.
   – Во-первых, я не шофер. Во-вторых, тебя, кажется, в детстве не научили вежливости.
   И мой пассажир буквально взвился. Есть люди, которые мгновенно приходят в неописуемую ярость. Смею заметить, все они – урожденные хамы. На генетическом уровне.
   – Ах ты, сявка! – услышал я за спиной продолжение. – Срочную съемку морозишь!
   И тут же я получил тычок в затылок. Вот этого я уже вытерпеть не смог. Неторопливо выйдя из машины, вытащил за ухо представителя приблатненной технической интеллигенции, коротким толчком распластал на асфальте. Если бы в здании напротив знали, что это передрались их конкуренты, вероятно, тоже схватили бы видеокамеры и залепили своими телами все окна.
   Но я не стал издеваться над лысым, швырнул его обратно на сиденье и резко рванул с места. В этот раз я побил все рекорды скорости по городу Москве. Мне надо было выкипеть до конца.
   Оператор, конечно, тут же меня заложил.
   – Что там произошло у вас? – жестко спросил Бастилин, постукивая пальцами по крышке стола.
   Я ответил, что поучил немного вежливости.
   – Если бы ты его вывел из строя, парень, твои дела были бы никудышными. Даже дрянными… Подумай над этими словами.
   Я пообещал.
   Вечером случайно услышал оброненную Бастилиным фразу. Я, пардон, выходил из туалета, а он стоял на пороге кабинета босса. О чем был разговор, я, конечно, не знал.
   – Резвый пока на третьей стадии… – сказал он.
   Услышав свою кличку, я непроизвольно попятился.
   Что сказал Вячеслав Викторович, я не расслышал. Возможно, ничего. Он всегда говорил загадочно, неясными намеками. Бастилин прошел в туалет, а я поспешно включил кран.
   Он метнул на меня короткий взгляд, но ничего не сказал.
   Через полчаса я забыл свою «третью стадию». Позвонила Света и сказала, чтобы я срочно приехал. Голос ее показался мне тревожным и испуганным.
   – Что случилось? – быстро спросил я.
   Но она сказала, что по телефону ответить не может.
   Я попрощался с Бастилиным, с прыщавым напарником Левой и поехал к девушке. Всю дорогу меня разбирали нехорошие предчувствия, я догадывался, что ее страхи связаны с ночными негодяями. Я обгонял неторопливые туши троллейбусов и автобусов, выходил на левую полосу, соревнуясь с крутыми москвичами на иномарках, еле разошелся с «гаишной» машиной, которая, как угорелая, неслась навстречу. Но я угорал быстрее. Моя девушка была в опасности, и я должен ее спасти.
   Выручить из беды друга – это честь, спасти девушку – это уже удовольствие. Так думал я, лихорадочно выкручивая влево, вправо руль, разбрызгивая веером лужи, улетая от бешеных взглядов облитых пешеходов.
   Прыгая через ступени, как огромная мускулистая блоха, я влетел на третий этаж, позвонил, приготовившись к бою.
   Она открыла, мы порывисто бросились друг к другу, я задохнулся от волнения, что-то пытаясь сказать… Наконец Света мягко отстранилась, тщательно закрыла дверь и повесила цепочку. Меня эти предосторожности насмешили, но я промолчал, уселся на диване, твердо решив, что непременно и сразу развею все страхи, разберусь с обидчиками, чем заслужу любовь моего черноволосого лягушонка. Все же я работаю в серьезной конторе.
   Ее руки очутились в моих, но я не почувствовал движения взаимности, пальчики ее были холодны, будто она ждала меня на балконе.
   – Ну, что случилось? – небрежно спросил я.
   Вместо ответа Света протянула мне стодолларовую бумажку, на которой поперек черным фломастером было начертано следующее: «Срок уплаты наступил. Счетчик перегорел».
   Я недоуменно посмотрел на девушку, потом снова на купюру.
   – Фальшивая, – заметил я, – на цветном ксероксе катанули… Несерьезные ребята. Шутнички… И ты испугалась?
   – Володя, ты не понимаешь, это очень серьезно! – Ее голос дрогнул. – Это отмороженные, с холодильника…
   – Ты задолжала им деньги?
   – Не я, – вздохнула она.
   – Так в чем же дело? Рэкет, что ли? Скажи кто, головы поотрываем…
   Я почувствовал облегчение. Конечно, гнусное дело – просрочивать уплату долгов. Если ты лишился крупных денег, взятых взаймы, твоя жизнь превращается в сплошную пытку, как стадия ломки у наркомана: мечешься и знаешь, что дальше будет только хуже.
   – Это не рэкет. Помнишь, ты приходил, а у меня тогда был двоюродный брат?
   – Помню, – буркнул я. – Мне его голос сразу не понравился…
   – С того дня Павел исчез. А он должен очень крупную сумму денег в валюте.
   – Это те уроды, которых я откантовал?
   – Ты с ними дрался? – Света вскинула на меня свои печальные зеленые глаза. Они выражали страх…
   В этот короткий миг я понял, что душу готов отдать, чтобы моя любовь улыбнулась, а печаль отлетела, как чешуйки почек, лопнувших от движения юного листка.
   – Пришлось их немного помять. Они пытались сбить меня машиной. Такое не прощается.
   – Это кошмар! Марат и особо – клюнутый… – Света заплакала. – Теперь он преследует меня и требует, чтобы я вернула деньги или сказала, где мой брат. А я не знаю, где он. Почему я должна за него отвечать?
   – Ты не должна отвечать за его долги… Если ты не имеешь никакого отношения к этим деньгам… А если – да, дело серьезней. Это раньше долги прощались. Червонец до получки, сотню на мебель… Сколько он задолжал?
   – Пятьдесят тысяч долларов и еще восемь накрутили.
   Я ничего не сказал. Мне было все ясно. Такой суммы хватит, чтобы должнику и его ближайшему окружению жизнь превратить в ад, с беспрестанными угрозами, побоями, пытками, издевательствами.
   Света посмотрела на меня мокрыми глазами. Может быть, она ждала, что я сейчас отправлюсь их избивать и приговаривать что-то вроде: «Еще раз покуситесь на мою Свету – и вам больше не жить на земле!»
   – Тебе надо временно скрыться, – сказал я, отчетливо сознавая, что девушка уже сама подумывает об этом.
   – Куда я поеду?! – раздраженно спросила она.
   – Ты хочешь, чтобы тебе сделали три степени устрашения? А за ней – и четвертую, раз ты не сможешь сказать, куда слинял твой мерзкий братец, который так ловко тебя подставил.
   Я уже начал кое-что понимать.
   – Собирайся. И живо!
   Света не стала ничего больше спрашивать, бросилась к шкафам. На пол полетели целлофановые пакеты с бельем, откуда-то на столе появилась гора косметики: коробочки, пузырьки, тюбики, подушечки и прочая канитель. Я молча наблюдал за Светой, она носилась по комнате, исчезала на пару мгновений в ванной, оттуда несла новые предметы макияжа и раскрасок. Наконец посредине комнаты появилась огромная бело-сине-красная сумка.
   – Поторопись! – сказал я.
   – А? – не поняла она, подняв на меня зареванные глаза.
   – Собирайся живее. Не на Северный полюс собираешься.
   – А куда мы едем?
   Я не успел ответить. В прихожей оглушительно заверещал звонок. Света вздрогнула и с ужасом посмотрела на меня. Я чертыхнулся.
   – Ты кого-то ждешь?
   – Нет! Это они, отмороженные…
   На цыпочках я подошел к двери, хорошо, в прихожей не горел свет, осторожно посмотрел в глазок. Но – никого не увидел. «Знаю я ваши дешевые уловки!» – подумал я и вернулся в комнату.
   Света вопросительно посмотрела на меня. Ругаться было бесполезно. Конечно, они знали, что Света дома. Окошки светились. Суду все ясно.
   – Иди, выгляни с балкона.
   Я потушил свет. Пусть думают, что девушка хитрит.
   Она осторожно пробралась, долго смотрела в темноту, потом сказала:
   – С этой стороны никого.
   Все ясно. Ждут со стороны подъезда. Потирают руки от удовольствия.
   – Что? – с надеждой спросила Света.
   Слава богу, она уже перестала плакать. Плачущую женщину можно вынести не более десяти минут. Затем у мужчины начинаются обвальное угнетение нервной системы, клаустрофобия, ускоренное отложение солей в позвоночнике, почках, желчном и мочевом пузырях.
   – Уходим, – сказал я буднично. Как будто нам что-то наскучило и мы решили прогуляться. – Иди, еще раз выгляни с балкона.
   Света послушно выглянула.
   – Никого.
   – Одевайся!
   – Они ушли?
   Я промолчал. Хорошая она девчонка, но лучше бы не задавала вопросов. Света надела свою роскошную шубу. Мне стало дурно. Я решительно снял ее, открыл балконную дверь и выбросил вниз.
   – Ты сошел с ума, – печально прошептала она.
   Я промолчал, подтолкнул девушку к двери, потом сорвал простыни, скрутил их жгутом, привязал к перилам балкона, навесил на себя сумку, перелез на наружную сторону и, удерживаясь на руках, спустился на нижний балкон. Хвала тому, кто придумал низкие потолки! Потом я подстраховал Светочку. Молодчина, не испугалась и, самое главное, молчала.
   За занавесками протекала чья-то мирная жизнь. Мерцал телевизор, слышались реплики телесериальных героев. Их комментировал ироничный мужской голос, явно, глава семейства. А за стеклом балкона, в трех метрах от жильцов квартиры, достигла кульминации, яростного накала другая, реальная и бестолковая жизнь. Такая, что не приведи кому господь…
   Таким же образом мы спустились на очередной балкон, а оттуда до земли было рукой подать, вернее, ногой достать. И, подхватив шубейку, побежали по земле быстрым бегом, не помышляя о машине, оставленной у подъезда. Долгими переулками и дворами мы пробрались к троллейбусной остановке, прыгнули в 20-й номер троллейбуса, и он, равнодушный, покатил нас к центру.
   – Ты единственный, кто есть у меня на этой планете, – сказала Света, и в этот момент ее слова не были напыщенными или неискренними.
   Она дрожала от холода и страха, ей хотелось покоя в маленьком уголочке многоэтажного бруска жилого дома, комнатушке за дверью, про которую никто не знает, ей хотелось раствориться в многомиллионном городе. Но за каким мерцающим сквозь пургу окном вас поймут, откроют дверь, пропустят в дом, предложат чаю, подогреют ужин и не будут ждать пытливо, пока вы его торопливо проглотите…
   Я обнял беглянку, и мы молча ехали, ерзая от дрожи на задубевшем дерматине сиденья.
   Ночной мороз нарисовал на окне невиданные папоротники и пальмы, переплетенные лианы, цветы счастливой красоты. А может, это наше живое дыхание помогло ему, опьянило, и грезы родили фантазии дальних миров?
   Я поцеловал ее в холодную, как морозное яблочко, щечку. Света улыбнулась одними глазами, и я понял, что на душе у нее посветлело и нет причин убиваться.
   Сделай женщину хоть чуть-чуть счастливей и поймешь, что все остальное, чем ты занимался, – ерунда и суета.
   Прошло всего лишь полчаса… Мы не могли ехать бесконечно, прижавшись друг к другу, странники без цели и сожалений, счастливые тем, что могут согревать друг друга в пустынной коробке троллейбуса, устало крякающего на выбоинах московских мостовых.
   Я подал ей руку, мы спустились на холодную землю и пошли пешком. Где-то под нами реактивным самолетом пронеслась подземная электричка. У нее были свои пассажиры и свои беды.
   Это только кажется, что нас возят по земле и под землей металлические конструкции. На самом деле они живые, с характером и устают побольше нас. Надо только прислушаться, когда за полночь в одиночестве едешь куда-то, и ты услышишь в вагоне нашептывания, кряхтенье, стоны и даже тихий плач. Надо только прислушаться.
   Мы помахали рукой троллейбусу, он мигнул нам красным огоньком, ему было приятно, что мы не забыли попрощаться с ним.
   Как жаль, что он увез невозвратимые минуты.
   Мы шли по мосту. Здесь крепко задувало, колючий снег заставлял нас щуриться, хорошо, что внизу мы видели голубые огни железной дороги. Они ориентировали нас, чтобы мы не свалились с моста.
   Я не любил свою квартиру, мне не принадлежащую. Мой сгинувший предшественник никогда не возвратится сюда в живой плоти. Возможно, я тоже вскоре буду прилетать в нее, сизой тенью колыхаться над полом, шевеля углями-глазами.
   Меня не угнетало то, что придется спать на полу. Светка ляжет на диване, а я не буду претендовать… Повизгивая от радости, она ворвалась в квартиру. Вслед за ней ввалился и я. Тут же с нас натекла холодная лужа. Света решительно бросилась на нее с тряпкой, которой у меня отродясь не было. В мгновение лужи не стало. Все это напоминало легкую мистифицикацию.
   – Мы будем пить горячее красное вино? – донеслось из кухни.
   Я опечалился, потому что мне не хотелось выходить на улицу. Но тут послышался отличительный звон, я поторопился на звук. Конечно, две бутылки стояли на подоконнике, про которые я напрочь забыл.
   Возможно, эта квартира знала и более счастливые времена. И, разумеется, здесь часто звучал слегка нетрезвый женский смех.
   Так продлим же те былые веселые дни и не станем досрочно хлюпать!
   – Ты позволишь мне разобраться с вещами? – спросила она так серьезно, что мне захотелось расхохотаться.
   – Конечно, располагайся так, как тебе удобно.
   Пока подогревалось вино, я нарезал остатки колбасы, сыра, открыл консервы с мясом и баклажанной икрой. Все это должно было скрасить странность вечера.
   С подносом в руках и намеком на изыск вошел в комнату и – чуть не выронил его. Все свободное пространство было завалено тряпьем: платьицами, поддевочками, колготками, трусиками, лифчиками, рубашонками, кофточками. В отдельной куче лежала косметика.
   Света стояла на коленках и что-то искала. Она мельком глянула на меня и пробормотала:
   – Куда-то делся, проклятый…
   – Что-то потерялось? – поинтересовался я.
   Можете себе представить пуританина-холостяка, вдруг попавшего в подобное изобилие женского исподнего.
   – Ну, что стоишь? Помоги мне!
   Я поставил поднос на стол, поднял нечто завернутое в целлофан и положил на диван.
   – Ну что ты делаешь! Ты же все перепутаешь! – Света сокрушенно всплеснула руками.
   Как будто в этом хаосе был порядок.
   – Лучше возьми косметику и отнеси в ванную комнату.
   Пахучие флакончики, разноцветные тюбики, блестящие коробочки и цилиндрики помады и прочая канитель заняли всю полочку на зеркале, остальное положил на стиральную машину. Так как больше мне ничего не доверили, я расставил пузырьки и тюбики по ранжиру, как солдатиков. Светка заглянула, усмехнулась, сказала, что завтра разложит все как надо.
   Я вновь подогрел вино, и, когда вошел в комнату, вещи были собраны, на диване лежал фиолетовый халат, полотенчико и что-то еще, спрятанное под ним.
   Мы уселись на диван и стали пить вино. Оно обжигало, от него по всему тело сразу пошло тепло, будто внутри заполыхал маленький костерок. Неожиданно наши коленки соприкоснулись, хотя мы сидели на разных концах дивана. Я даже не успел заметить, кто это первый приблизился. Наверное, я. Мы ели ложками икру и смеялись над обманутыми врагами.
   – И пусть они ломают дверь! – сказала Света. – Я никогда не храню деньги в квартире.
   – Я тоже, только у меня их просто нет.
   Света вдруг помрачнела.
   – Ты сегодня спас меня, и я должна как-то расплатиться с тобой?
   – Должна. Один воздушный поцелуй. Можно два.
   – Самое печальное, что это тупик, – еще более грустно сказала она. – Ты вытащил меня из горшочка и временно положил на газетку, чтобы пересадить в другое место. Но у тебя нет такого места. И теперь я или усохну, или вынуждена буду возвратиться в свой горшок. И продолжение кошмара!
   – Живи у меня! – предложил я, смутно надеясь привязать к себе женщину, холодные рассуждения которой действовали на меня, как ворвавшийся ледяной ветер. Я захлопну форточку, закрою двери и проглочу ключи… Но разве удержишь эту сумасбродку?
   – И сколько прикажешь тут жить?
   – До тех пор, пока не скажут: «Приказал долго жить!» – усмехнулся я.
   – Вот уж спасибо за такую перспективу.
   – Больше ничего предложить не могу. Вы, женщины, безжалостны. Скажешь «Оставайся навсегда» – и получишь словесную оплеуху или насмешку. Вы весьма цените и лелеете свою любовь к мужчине, но можете походя проткнуть каблучком влюбленное сердце, лежащее у ваших ног. Привилегия слабого пола: мстить одному за то, что недостойна другого.
   – У тебя убитое самолюбие…
   – У меня был знакомый, который в компаниях любил как бы в шутку говорить, что у него «гигантское самолюбие». Наверное, думал, что это очень тонко. А один раз его очередная подружка на это сказала, что лучше было бы ему иметь кое-что другое гигантское…
   – Так какую же вы плату хотите?
   – Нарываешься на конфликт, чтоб был повод выскочить в одной юбчонке-рубашонке на улицу, пробежать три квартала, затем позволить догнать себя и, смилостивившись, гордо вернуться.
   Я налил вино в стаканы, молча протянул ей. Она взяла, вздохнула.
   – Мужчина всегда ищет возможность получить от женщины компенсацию за свой труд, услуги, помощь. Помогая же мужчине, лицо мужского пола делает это ради дальнейших выгод или же из чувства дружбы. А женщина в святое понятие бескорыстной дружбы не допускается – как, скажем, в мужской клуб или в монастырь… Вы можете разыгрывать благородство, пылко возиться у наших колен, воровать цветы с клумбы, выполнять самые сумасбродные наши идеи, но все это лишь для достижения цели и удовлетворения мужского самолюбия. Даже ваш половой инстинкт уступает ему, он в подчинении, на втором плане. Важно одержать победу, не правда ли?
   – Ты феминистка. – Я постарался придать голосу крайнюю степень разочарования. – Как жаль… А я-то думал, что ты самая классная девчонка, без идиотских завихрений, которыми страдают уродины и лесбиянки.
   Светлана пропустила мои слова мимо ушей, она буквально съежилась в комок, даже ноги поджала. Маленький котенок, которого подобрали на улице, напоили молочком, но он еще не отошел, ерошит шерстку, шипит и пробует царапаться.
   Я представил, что она стоит у пропасти: задувает ветер, внизу могильный холод притягивает, словно змеиный зрачок… Я придвинулся к ней, но только коснулся ее волос, как она отшатнулась и гневно бросила:
   – Подожди, успеешь!
   Я молча ушел на кухню, выкурил сигарету, открыл вторую бутылку, вернулся в комнату…
   Глаза ее блестели от слез, как могут блестеть лишь от горя или счастья. Счастья не было.
   Она отвернулась, и, когда вновь посмотрела на меня, глаза ее стали колючими, как снег, задувавший на мосту.
   Настроение моей гостьи менялось, будто смерч, который взметался к небу и возвращался с утроенной силой.
   Она неожиданно предложила:
   – Давай выпьем за то, чтобы не было подлости.
   Я пожал плечами, при чем тут подлость, и кого надо иметь в виду… И выпил.
   Часы перевалили за полночь, в соседнем доме поочередно гасли огни, я рассеянно наблюдал за беспорядочным отходом ко сну жителей моей улицы. Впрочем, беспорядочным был я, со своими случайными связями, нелепыми историями… А в многоэтажке, наоборот, все упорядоченно, благообразно. «Устаканено».
   Тихим голосом Света стала рассказывать, как наивной девочкой приехала из города Львова поступать в Москву, во ВГИК. Какой-то придурок сумел убедить ее, что у нее просто талант перевоплощения и взрывчатая, эмоциональная и артистичная натура. В Москве у Светы одиноко жила родная тетя. Женщина согласилась взять девушку к себе.
   – Конечно, я не поступила… Наивная дурочка, думала, войду, прочитаю монолог, стихи, спою, и они рты пооткрывают… Куда там! Все вокруг – блатные, самодовольные, один на другого глазом не глянет. А тут простушка с Украины… Стала ходить на массовки, платили там мизер, а времени уходило много. Плюнула я на свою артистическую карьеру, пошла продавать цветы. Но недолго, кавказцы замучили, каждый день одно и то же: пойдем в ресторан, хочешь, любой подарок сделаю… Липкие, мерзкие, и каждая свинья думает: раз я у него работаю, так должна спать с ним. Потом в киоске устроилась. Тоже недолго, просто забодали… Прости, что я так выражаюсь. Нахваталась… Была девочкой вежливой, умненькой, отличницей, музыкальную школу закончила по классу фортепиано… Так вот перебивалась целый год, спасибо, тетя поддерживала. Потом поступила в университет, на отделение английской филологии. Училась, делала платные переводы, потом репетиторством занималась… Два года шло все неплохо. А потом тетя умерла. У нее был диабет, затем рак… Угасла за один месяц. Через три дня после похорон приехал ее сын, правда, неродной, из Штатов. Сходил на могилу, потом говорит мне: «Светка, я продал квартиру. Делай выводы. Завтра сюда придет новый хозяин».
   – Тот самый двоюродный брат? – спросил я.
   – Да… Павел. Потом умер мой отец. Они с матерью были в разводе, разделили квартиру. После отца его однокомнатную квартиру во Львове занял мой родной брат со своей семьей. Там я никому не нужна была. Пошла в университетское общежитие, девчонки пристроили. Потом написала заявление, дали официальную койку. Радости-то сколько! Но недолго музыка играла. С тетей жизнь была упорядоченной, кормилась я практически за ее счет. А тут стала голодать. Репетиторство закончилось, на мои объявления никто не откликался, с переводами тоже пошли перебои…
   Света судорожно вздохнула, я погладил ее волосы, она вдруг благодарно потерлась щекой о мою руку, подвинулась ко мне.
   – Вот видишь, ты меня уже почти приручил, как кошку приблудную…
   – И что было дальше? – спросил я, чувствуя, что Света подбирается к самым тягостным воспоминаниям своей жизни.
   – Потом неожиданно на горизонте появился Павел. Он вернулся из Америки, что-то у него не ладилось, основал в Москве свою фирму. Совместное предприятие. Сам нашел меня, долго говорил, что чувствует большую вину, хочет загладить, в общем, предложил место секретарши «со знанием английского языка», с окладом в 380 долларов в месяц. Одно лишь условие: я должна была оставить университет. А я уже и сама об этом подумывала. С моими-то данными прозябать, когда вокруг такие блестящие возможности открываются. Капитализм наступил со всеми своими загнивающими прелестями!.. И я согласилась! Поначалу все шло хорошо. Щебечешь на трех языках по телефону, у меня еще знание французского, на презентации ездишь, братец парадный прикид мне выдал, правда, сразу же после выездов запирал одежду в свой шкаф. Чтоб я по ресторанам в нем не шлялась. Капиталист русского пошиба, жмот и куркуль. Потому и прогорел… Я ему всегда говорила: ты экономишь на спичках, а теряешь миллион… Павел мне целых два месяца не платил, даже сам у меня занимал. Ушла в другую фирму, потом в третью. Они же растут, как грибы. Все эти АО-однодневки фантазиями не отличались: замысловатое название, печать с фирменным знаком и секретарша в приемной с длиннющими ногами и знанием английского языка. И во всех случаях предполагался постельный вариант с доплатой. Поэтому я долго не задерживалась. Как только новый директор понимал, что со мной облом, ненавязчиво предлагал найти другое место. Так вот я и порхала…
   Мы сидели в неуютной, пустынной квартире, под ярко горящей люстрой. За серыми пыльными занавесками давно угасли огни. Многоэтажка заснула, ворочаясь и причмокивая во сне. Света замолчала, потом попросила разрешения переодеться в халат. Я, конечно, разрешил, извинившись, что не предложил это раньше. Послышался шум воды, она принимала душ. «Разумеется, – подумал я, – в этом нет никаких эротических приготовлений. Люди должны мыться перед сном».
   Пока она плескалась, я подошел к окну. Стояла глухая ночь, и навалившаяся тишина, черный дом напротив вдруг навеяли ощущение мистической нереальности происходящего. Только шум воды напоминал, что в чужой этой квартире находится странная гостья, которая уже измочалила мою душу, бедное мое сердце. И если я скажу ей об этом, она не поверит, скажет, прекрати, мы же серьезные люди! И ты, и я приехали покорять Москву, а не плодить детей по чужим углам… И она будет права… Неосторожно рожденное чадо лишит нас не только денег, но и дальнейших надежд… И за что ее любить? За то, что она так же одинока, а в зеленых глазах, на самом дне ее души, плескалось море тайной печали и отрешения. Пара волков, бездомные авантюристы, мечтающие не о теплом логове – о вечном движении, безустанном беге вдогонку за Судьбой…
   Она вошла посвежевшая, на ходу запахнула лиловый халатик, еле достающий до колен, тряхнула короткими волосами, блеснув брызгами. Прикосновение воды преображает любую женщину: сочная желанность кожи, капельки воды на волосах, наспех вытертая, влажная спина, упругая грудь, пряно пахнущие подмышки. Впрочем, гостья вовсе и не собиралась сбрасывать одежду, чтобы я мог блуждающим глазом продолжить описание женских прелестей.
   Я тоже поплелся в ванную, заметив, что в этот час мы похожи на сомнамбул. Вода обрушила на меня свою свежесть, и вместе с ее потоками ушли, всосались в сточное отверстие моя хандра и вялость.
   …В комнате было темно. И правильно: мы совершенно зря изнурялись потолочным светом. Говорить «за жизнь» лучше всего в полумраке: не видишь ненужную мимику собеседника.
   – Расскажи мне о себе! – попросила она из темноты.
   Она свернулась на диване калачиком: то ли котеночком, то ли удавчиком. Хорошо, что в комнате было тепло.
   Я глянул на часы: мама родная! Полчетвертого! Правда, еще не светало…
   – Давай я тебе постелю, – предложил я. – Мы выключим свет, и я буду рассказывать, пока не заснем.
   – Давай, – согласилась Света и зевнула, смущенно прикрылась ладошкой. – Ой!
   Я разложил диван, постелил простыни и прочее. Одну подушку дал гостье, вторую кинул на пол, туда же бросил бушлат, куртку, лег, укрылся диванным покрывалом… Светкины глаза продолжали блестеть: она вела наблюдение за мной. Ага, самый пикантный момент: мужчина и женщина отходят ко сну, и между ними нет и двух метров, правда, разделяет еще полметра в высоту…
   – Ну, рассказывай, – сказала она томно, глаза ее продолжали блестеть. Природу этого явления я не понимал.
   И я вкратце рассказал то, что не представляет никакого интереса, добавив, что жизнь – это исправление ошибок, своих или чужих. Разницы особой нет.
   – Вот и все! – заключил я и добавил: – Спокойной ночи!
   – Я ничего не поняла! – вдруг раздался недовольный голос.
   – А что тут непонятного? Жизнь моя проста, как веник. Теряешь потихоньку прутики, худеешь, и, в конце концов, остается одна веревочка – как напоминание о том, что пора удавиться.
   – Какой-то ты глупый! Я просто не поняла, почему ты не поцеловал меня?
   – О, я не хотел осквернять наши чистые отношения! Ты могла бы плохо обо мне подумать, как только бы я навис над тобой, – куртуазно разъяснил я. На последних словах голос предательски дрогнул.
   От Светланы это не укрылось, видно, и с ней что-то происходило, потому что голос ее совершенно изменился:
   – Ну, и не надо.
   Я повернулся на другой бок и решил уснуть. Но не тут-то было! Сердце вдруг ни с того ни с сего заходило ходуном, будто я выпил пару флаконов горячительного; жестокие эротические видения стали преследовать меня, как одинокого путника стая бродячих собак. И оставалось только поднять крепкую палку и разделаться по всем правилам… На мгновения я проваливался в короткий сон и опять – будто тонул в омуте. От одной мысли, что рядом лежит девушка, моя тайная страсть и предел мечтаний, мне становилось жарко. Я взопрел, как бык на корриде, хотя лишь ворочался с боку на бок. Я скинул рубашку и потихоньку вылез из джинсов. Лег одетым – боялся замерзнуть…
   Я чувствовал, что она не спала. Человек не может долго притворяться спящим. Для этого нужно слишком большое напряжение. Притворщик быстро устанет и потом уже заснет. А может, ее всегда целовала перед сном мама, и это для нее не только ритуал, но и необходимое условие для сна? Но теперь поздно, момент упущен.
   Липкую, медовую полудрему взорвало дикое животное, яростно набросившееся на меня. Обожгло ее голое тело, бездумное мое упрямство смело ураганом, в мгновение снизошла мудрость богов, ее стон вырвался из груди… Мы провалились в бездну… Она разрывала меня на куски, изгибалась, гладкой змеей скользила по мне, я чувствовал ее всю – губы, упругие полушария грудей, трепетные соски, и снова горячие губы. Она не знала границ моего трепещущего тела, будто лишенного кожи. Сила, независимая от меня, вот-вот должна была извергнуться, взорвать меня, лишить разума, бросить бездыханного к ее ногам, груди, пряному треугольнику, засасывающему без следа – как у дальних бермудских берегов. Она извивалась на мне, мы были словно обезумевшие всадники яростного поединка…
   Кажется, она сказала: «я улетаю»… Жар внезапно исчез из моего тела, вытек, это был не холод… Мы были готовы выпить друг друга до последней капли. В любви нет пределов, красных флажков и запрещающих огней. Мы стали единым целым – сдвоенным сердцем, пронзенным стрелой, как выкалывают на теле в неискренних чувствах. Мы были мокрыми и голыми, как рабы на рисовых плантациях, в какое-то мгновение мы оба подумали об этом и одновременно высказали вслух. Потом она говорила, что настоящее счастье – это прижиматься к моему расслабленному животу, чувствовать его влажное тепло, рассматривать извилинки на моей ладони и думать о вечном блаженстве… Странно, что я подумал о том же самом… Я знал, что в эти мгновения она готова на все, чтобы сказка черной ночи не кончалась, чтобы мы вновь устало сплелись в объятиях и, зажигаясь друг от друга, как две искры в непогасшем костре, занялись делом – любовью для двоих.
   Утром я поцеловал спящую красавицу, она что-то пробормотала, не в силах открыть глаза. Я чувствовал себя опустошенным, умиротворенным и удивительно легким, просто воздушным, почти парил над землей.
   Знакомый троллейбус вывез меня к Светкиному дому. Машина стояла как вкопанная, и даже колеса не исчезли. И добропорядочным гражданином поехал на работу.

   Любимый начальник Бастилин глянул на меня укоризненно. Он понял, чем я занимался всю ночь, и, не теряя времени, показал маленькую коробочку, открыл с многозначительным видом. На дне покоилась маленькая круглая финтифлюшка с хвостиком. Ни дать ни взять – механический головастик.
   – Что это? – спросил он таким тоном, будто только что выудил эту вещичку из моего кармана.
   – Что-то противозачаточное? – классно пошутил я. Хотя прекрасно все понял.
   – Это – «жучок», или, как называют милицейские спецы, «жучила». Прилепишь его в кабинете генерального директора. Вот адрес. – Он показал мне бумажку, на которой значились улица в районе Чистых прудов, номер дома, этаж и кабинет.
   – А как я это смогу? – Моему удивлению не было пределов. – Меня и на порог могут не пустить.
   – Другие могут, и ты сможешь. А то слишком щепетильный.
   Юрий Иванович на моих глазах сжег бумажку, отчего мне сразу захотелось оглядеться по сторонам. Я так и сделал. Когда я повернулся к шефу, его уже не было. Лишь в пепельнице на высокой ножке осыпалась прахом записка-задание, а в кармане пиджака топорщилась коробочка. Я открыл ее и внимательно рассмотрел. «Таракашку» можно присобачить и жвачкой.
   Когда жизнь подкидывает мне подобные сюрпризы, я никогда не теряюсь, наоборот, моя голова становится ясной, как после стакана чистой водки, а поступки – правильными и инициативными.
   Я пошел в секретариат, попросил у девушки Люси любое деловое письмо, которое пришло к нам, закрыл другим листком все, кроме знака фирмы в углу, снял ксерокопию. Таким образом я получил чистый бланк некоего АООТ «Ярило». Разницы не было. Потом, за вторую шоколадку выудив из стопки еще одно письмо, старательно переписал текст, начав его, разумеется, с обращения к интересующему нас генеральному директору Г. И. Харбедия. В нем речь шла о каких-то бартерных поставках, обналичке и прочей канители. Письмо станет путеводной нитью в кабинет директора, где мне предписано было оставить симпатюлю-«клопика»…
   Я надел костюм цвета кипящей волны, затем в магазине спорттоваров купил большой кулек с теннисными шариками и направился, как говорят менты, в адрес. «Жучила» верным другом лежал в боковом кармане, норовя вытащить наружу усик.
   Первый этаж я преодолел с подчеркнутым раздражением. Юный привратник почуял за мной силу конфиденциальной важности, красная папка, которая торчала у меня под мышкой, убедила его, что я – важная птица. Но я вовсе не вспорхнул, как пернатый, а поднялся на второй этаж с солидностью гиппопотама в галстуке. Там я наткнулся на жесткую оборонительную линию в лице безупречной блондинки с равнодушными, как рюмки, глазами. Я еще не успел открыть рта, как она королевским жестом указала мне на стул. Я кивнул с благодарностью, но садиться не стал. Конечно, можно было засадить «жучка» где-нибудь в районе длинных ее ног, но посчитал, что эта задача ниже моего уровня. В конце концов, это даже увлекательно: выполнить мой план именно так, как я наметил.
   С самым невинным видом я протянул холеной девушке три теннисных шарика. Она, конечно, машинально взяла их и только потом посмотрела на меня. Как на идиота. Такой гостинчик ей преподносили впервые.
   – Вы кто? – удосужилась спросить она. – Вы записывались на прием? И зачем мне эти шарики?
   – Я хотел вас пригласить на игру в теннис.
   – Я играю в большой теннис и в баскетбол, – строго внесла ясность секретарша и встала. Оказывается, до этого сидела.
   – Насчет меня звонили по закрытому коду, – построил я замысловатую фразу, надеясь, что куда-то вывезет. Девушка явно не клевала на комплименты тех, кто ей не платит в твердой валюте. Она улыбалась только шефу.
   Мне тоже нужен был шеф, которому я тоже хотел улыбнуться. Тут зазвонил телефон, секретарша, лениво оттопырив пальчик, сняла трубку. Лицо ее приобрело твердокаменное выражение.
   – Попытайтесь четко сформулировать свою мысль и перезвоните… У нас деловое учреждение, мы боремся за каждую секунду. Ну, что вы говорите… Да… Нет… У нас капиталистическое соревнование! – отрезала она и победно положила трубку.
   Я с восхищением посмотрел на блондинку и сказал:
   – А вы мне нравитесь! Честное слово, я бы взял вас к себе. Скажите честно, сколько вам платят? Я вам дам в три раза больше!
   Это выражение надо было видеть. Сначала девица уничтожающе глянула на меня, хищно открыла рот, обнажив крепкие зубки, затем, когда смысл слов окончательно дошел до нее, рот непроизвольно закрылся, в глазах появился характерный блеск.
   Я уже сидел, положив ногу на ногу, выражение моего лица было суровым, строгим и державным. В эту минуту я символизировал одного из тех, на ком держится финансовая мощь страны.
   – Подождите минут десять! – властно сказал я. – Потом поговорим.
   После этих слов я неторопливо встал и открыл двойные двери.
   Момент был упущен. Баскетболистка с тоской проводила мою спину. А я уже пролетел десять метров коврового пространства, держа под мышкой бумажный куль с шариками и красную папку в вытянутой руке.
   – Рад приветствовать! – вскричал я. – Наконец, черт побери, Геннадий Ираклиевич, наши отношения войдут в деловую фазу.
   Сытый человек сдержанно посмотрел на меня сквозь очки в золотой оправе, глаза его исчезли: так сильно он сощурился, желая поскорей узнать меня. Это не удалось.
   – Что-то я… – начал Ираклиевич, неуверенно принимая папку и вяло пожимая мою руку.
   Но я уже излучал предупредительное понимание его забывчивости, и директор нехотя углубился в бумаги. В этот момент из пакета и посыпались шарики, они весело запрыгали по огромному кабинету, радуясь неожиданной свободе в солидном и респектабельном месте.
   Директор Гена, разумеется, скривился, будто один из шариков попал ему в горло, я тут же успокоил моего нового друга, мол, не беда, по-отечески похлопал по плечу и предложил вместе пособирать шарики. Он почему-то обиделся. А я стал на карачки, полез под его стол, вытащил из нагрудного кармана «жучка» и прилепил его под крышкой стола с помощью жвачки «дирол без сахара», которую вот уже пятнадцать минут разминал во рту. После чего пожелал «клопику» успехов в работе и принялся собирать шарики. Тут с другой стороны стола мелькнуло что-то желтое. Оказывается, Ираклиевич вызвал секретаршу, чтобы она помогла собирать эти дурацкие шарики. Под столом мы с ней познакомились поближе. Назвалась она Ларисой, а я, естественно, Володей, подмигнул, шепнул, что все помню и вскоре дам о себе знать. Потом по ее инициативе мы два раза поцеловались.
   Наружу мы выбрались раскрасневшиеся, довольные собой, с шариками в руках. Директор встретил нас косым взглядом. Он молча протянул два шарика (как раз по числу поцелуев с секретаршей), буркнул:
   – Оставьте бумаги, я изучу…
   Этого мне только и надо было.
   – Реквизиты указаны! – весело сказал я и распрощался.
   Лариска хотела поцеловать меня на дорожку, но я ловко увернулся, заметив, что у нас скоро будет предостаточно времени…

   На другой день Бастилин вызвал меня, вручил конверт с пятьюстами долларами и, усмехнувшись, сказал:
   – После твоего ухода Харбедия минут десять крыл тебя матом, а потом вызвал секретаршу. Девушке по твоей милости пришлось тут же отработать. Толстяк сопел как насос…
   Я рассмеялся, поняв, что деньги получил, конечно, не за эту часть «прослушки».
   Вечером я проехал по лучшим столичным магазинам, набил до упора сумку продуктами (половину из них пришлось выбросить, так как они издавали запахи химического концерна), а с остальными приехал к Светлане. Мы устроили маленький пир. Захмелев, я почувствовал себя закоренелым семьянином, стал называть Светку женой. Она грустно улыбалась, как ребенок, которого только что простили за двойку. Я пытался развеселить ее, рассказывал о своей работе, потом – бесчисленные армейские анекдоты и были. Света едва улыбалась, порой взгляд ее туманился, она ускользала. Меня это печалило, и я налегал на спиртное. Света пила мартини, в который я подкладывал кусочки льда. Очень приятно напиваться в обществе девушки, пока она не начнет раздваиваться… То есть раздеваться. В душе я радовался, что у нее случилась такая беда: теперь она надолго останется со мной. Нежданно она стала частью моей жизни: когда держу ее за руку, пытаясь прочесть ее мысли в мерцании глаз, когда целую ее податливые губы, которые так неожиданно становятся жадными. Я буду держать ее на коленях и молчать, вдыхая аромат распущенных волос, приподымая их, чтобы поцеловать ее ушко…
   – Отвези меня домой! – вдруг сказала она, отстранившись от меня после очередного поцелуя.
   Я изумленно посмотрел на Светлану, в первое мгновение подумав, что ослышался; попытался поймать ее взгляд, но она смотрела в сторону, нахмурила лобик, растрепанная прядь свисала до сердитых губ.
   – Зачем? Что случилось?
   – Мне пора…
   – Я тебе надоел? – мрачно спросил я.
   – Нет… Сколько можно здесь отсиживаться? Месяц, год, всю жизнь?
   – Я бы только мечтал об этом…
   – Это ты сейчас так говоришь. А через месяц скажешь, чтобы я собрала манатки и исчезла.
   – Не скажу, потому что я люблю тебя.
   – Не надо разбрасываться словами.
   – Я могу доказать чем хочешь!
   Я встал на колени, обнял ее холодные ноги.
   Она устало опустила ладони на мои руки, я не выпускал ее, она порывисто вздохнула.
   – Володечка, милый, я чувствую, что нам лучше сегодня расстаться. Поверь, так надо… Кроме того, у меня есть некоторые дела…
   – Какие? – тут же спросил я.
   Она не ответила, взъерошила мои волосы, как делала когда-то моя мама. И я, конечно, почувствовал себя несчастным мальчиком, которого одолели его детские неприятности. Я положил ей голову на колени, безумство очередной ночи отменялось, поэтому непроизвольно тянул время, надеясь хоть на мимолетный ее порыв. Как быстро все закончилось. Еще полчаса назад я был счастлив и нетерпелив, как марафонец перед стартом, готовый к подвигам и наслаждениям во имя любви. Я ждал этого часа, когда логика нашего вечера естественно перерастет в более интимные ласки, когда мы скинем одежды и вновь страстно и неистово бросимся друг к другу.
   И вдруг меня лишили сладкой конфетки, которая таяла в моих жарких руках.
   Света решительно поднялась.
   – Неужели вот так и уйдешь? – с негодованием воскликнул я.
   Какой же я глупец! Женщина всегда знает, чего хочет мужчина. И чем решительней намеки, тем они глупее. И тем смешнее выглядит сладострастник.
   – Нет, не так, – ответила моя Светочка. – Ты меня проводишь. Только, ради бога, не садись за руль.
   Мы оделись и вышли на улицу. Падали снежинки, искрились, кружились в свете фонарей, как мошки, опускались на наши лица и тут же таяли, превращаясь в экологически чистые слезы.
   – Она уходила навсегда, а его глаза наполнялись слезьми, – пробормотал я.
   – Почему слезьми? – спросила Света.
   – Чтоб над ним смеялись, – ответил я.
   – А вон и троллейбус…
   Разумеется, это приехал наш старый друг, и номер на его боку был старый, как и вся наша жизнь – 2008. Он подождал нас, не захлопнул перед носом входную дверь и, после того, как мы уселись на холодный дерматин кресла, тронулся в путь, поскрипывая, как старичок, который разговаривает сам с собой.
   В молчании мы проехали до Светкиной остановки, я несколько раз пытался начать разговор, но, глянув на мою подружку, передумывал. Когда нечего сказать, молчание – лучший способ ничего не испортить. Я понимал, что никакие мои усилия, ухищрения, слова не заставят Свету хотя бы просто рассмеяться, и сказал ей об этом. Она едва улыбнулась, но не ответила.
   Говорят, что мужчина познает тайну женщины после ночи, проведенной с ней. Это так, но есть тип женщин, для которых это правило неприемлемо. Светлана стала для меня еще более загадочной и таинственной: иногда она казалась искушенной сердцеедкой, а иногда – безрассудной, взбалмошной девчонкой. Но ее выдавал взгляд – ироничный, понимающий, как будто она что-то хотела сказать, да всякий раз останавливала себя, зная наперед, что не поймут…
   Мы без приключений поднялись на третий этаж, я вошел первым в темную комнату. Балкон был распахнут настежь, в квартире стояла уличная температура, под дверью намело снегу.
   – Этого следовало ожидать, – сказал я, закрывая балкон.
   Света ничего не ответила, принесла веник, совок и ведро, быстро смела снег.
   – Ты здесь простудишься. Поехали обратно, – предложил я.
   – Нет, я останусь.
   – Тогда тебе не обойтись без грелки в человеческий рост.
   Она склонила голову набок и вымученно глянула на меня.
   – Володя, не обижайся, но я хочу побыть одна… Не бойся, ничего со мной не случится.
   Если человек не понимает таких взглядов, он – законченный зануда.
   Я снял трубку.
   – Имей в виду, телефон не работает. Хочешь, я проверю линию?
   – Не надо. Все равно порвут. Обойдусь мобильником.
   Я не стал настаивать. Если женщина захотела, она все равно поступит по-своему, даже если заведомо будет знать, что не права.
   Не буду навязчивым.
   И вообще, спецназ погранвойск не капитулирует, он уходит в глубокий тыл, чтобы появиться и овладеть противником с совершенно неожиданной стороны. В этом его сила.
   Получив холодный поцелуй (чуть ли не в лобик) и бросив вожделенный взгляд на диван, я спросил более чем изящно:
   – Скажи честно, Светочка, я тебя затрахал?
   – Фу, какой ужас! И этот человек говорит о любви…
   И она буквально вытолкала меня за дверь. Мне захотелось расхохотаться дурным и безнадежным смехом, но я напоследок выкрикнул:
   – Я так и не записал твой телефон!
   – Он все равно не работает! – послышалось из-за двери. – Спокойной ночи, Володя…
   – А сотовый?
   Она не ответила. Последний раз меня так выталкивали из женского студенческого общежития, когда я был курсантом-третьекурсником. Тогда тоже все шло как по маслу. И казалось, что вот-вот наступит вожделенный решающий момент, но – тщетно, и все потому, что я был слишком решительным. А так нельзя.
   Дверь захлопнулась. Я вышел на улицу. Снег иссяк, пошел дождь, превратившись на асфальте в некое подобие грязной геркулесовой каши. Так сказать, приятного аппетита всем любителям овсянки.
   Глухая тоска навалилась на меня. Комплекс Жюльена Сореля, придуманный мной самим, уничтожал меня, как лопнувшая в желудке капсула с серной кислотой. В чужом городе я находил друзей и так же скоро их терял. Карл Маркс, бедолага, ты замерз в подворотне. И брезгливые сержанты погрузили тебя и с трудом пристроили в захудалом морге, где половина таких же, как и ты, невостребованных бродяг… В последнее время я только теряю. Может, именно за это мне платят деньги – за то, что я научился безболезненно или безропотно оставлять?.. Кажется, я слегка выписывал кренделя, потому что возле меня остановилась милицейская машина.
   – Эй, парень, далеко собрался? – спросил выглянувший сержант.
   – Домой, – ответил я грустно.
   – Чего ж так поздно? – снова задал он вопрос, видно, пытаясь определить, к какой категории правонарушителей меня отнести.
   – Девчонка выгнала, – поведал я свою тоску.
   – Бывает, – сочувственно согласился сержант. – Может, подвезти?
   – Подвезите, – сказал я.
   В машине было тепло и уютно. По-свойски трещала радиостанция: где-то сперли машину, а на улице Усиевича оказывал сопротивление ночной дебошир.
   – Я себе дал зарок не жениться до тридцати, – сообщил водитель, прикуривая потухшую сигарету и освещая желтые усы.
   А второй посоветовал мне:
   – Не торопись жениться – дурное дело нехитрое.
   – Знаю, ребята, – я внес ясность. – Было дело…
   – Понятно…
   Я поблагодарил ребят и почапал в свою – не свою квартиру. Хотя мне так хотелось зарядиться с мужиками на всю ночь, мотать сырые километры, мчаться под желтыми головками фонарей, подспудно желая неожиданных развлечений.
   И тут я подумал о Валерке Скокове. Странные у нас отношения… Впрочем, незачем обманывать себя. По грудам арматуры, вывороченных булыжников, бочек, скамеек я перелез на другую сторону. Проще говоря, перешел на ту сторону баррикады. Хотя сам я так не считал. Но если б начистоту рассказал о своих делишках Валерке, он навсегда бы распростился со мной, обозвав на прощание непотребными словами…
   И все же я решил позвонить Скокову. Какая-то сила удержала меня сделать это по мобильнику, я подошел к телефону-автомату, набрал номер и сразу услышал глуховатый Валеркин голос.
   – Это я… Извини, что разбудил.
   – Я не спал. Работаю.
   – Я хотел бы поговорить с тобой. Но не по телефону.
   – Приезжай.
   – Прямо сейчас?
   – Да, – коротко ответил он и положил трубку.
   В наших отношениях появилась зависимость.
   Я прыгнул в метро, и минут через сорок был у Валеры. Он коротко пожал мне руку, не выразив при этом эмоций. Семья уже спала, мы уединились на кухне. На меня вдруг накатило желание исповедоваться: Валерка был и остается моим другом. Но правда, которую он должен услышать, могла жестко, как ударом меча, навсегда разъединить нас. Он офицер ФСБ, и этим все сказано.
   Но я все же рискнул. Мы пили жидкий чай, я говорил, он слушал, сначала молча, потом встал, кажется, что-то хотел сказать: брови сошлись на переносице…
   Он многое узнал в эту ночь: о тайных съемах информации у конкурирующих фирм, «жучках», видеосъемке, спецподготовке…
   – Всю эту вашу кухню молодых акул капитализма я знаю лучше тебя, Вова, – сказал он нарочито медленно. – Но я знаю и другое: ты влип туда, откуда обратной дороги нет. В лучшем случае ты попадешь за решетку.
   – Ты мне уже об этом говорил…
   – Не видишь дальше ста шагов по маршруту, по которому тебя запускают. Вляпался в самое опасное дело! Тебя допустили, между прочим, в святая святых – контрразведку, а так как ты человек со стороны, без связей в Москве, пришлый, срок твоей службы недолгий. Когда переполнишься информацией, вроде тазика, который стоит под капающим краном, тебя выльют в отхожее место. И поверь, даже ФСБ не найдет твоих следов.
   – Служба в ФСБ тебя несколько деформировала, – заметил я, впрочем, не имея никакого желания ввязываться в драку.
   Валера посмотрел на меня с сожалением. Меня просто взбесил этот взгляд. Но я постарался сдержать себя.
   – Если бы ты знал то, что знаю я, впрочем, не только я – все это лежит на поверхности… – Он не договорил.
   А я воспользовался паузой и перешел в наступление. Возможно, в чем-то я был не прав.
   – Я не знаю, почему вы, интеллектуальные ребята из службы безопасности, не видите, что прошлое рухнуло и продолжает сыпаться. Оглянитесь: молодые светлые головы переворачивают экономику, они хотят быть хозяевами, на пользу России, и не только в ФСБ любят Родину-маму… А вы узурпировали патриотизм и считаете, что только вашим способом можно любить. Первое, что спросил мой шеф меня, люблю ли я Родину. У вас это спрашивают или сразу ставят задачи вылавливать тех, кто рассказывает анекдоты про президента? Кстати, за это еще не сажают? А то у меня есть свеженький анекдотик на эту тему.
   Валерка сдвинул брови к переносице, сжал кулаки, желваки ходили на его скулах, кажется, дело шло к драке. Я провоцировал, мне было интересно, я отстаивал свою позицию, другого выхода не было – или я уже не верил бы самому себе.
   – Да, мы делаем бизнес, делаем по всем правилам, которые давно приняты во всем мире, – запальчиво продолжал я. – Мы обслуживаем свою команду, как вы обслуживаете команду, которая сейчас заправляет у руля. Питерцы уйдут – будете служить другой команде.
   – Заткнись! – вдруг тихо оборвал меня Валерка. – Мы не служим команде. Наша система – это государство, которое служит государству. Ты пигмей, который стоит по колено в луже и думает, что перед ним открылся океан. Наша система, как огромный мозг, знает все, и нет таких тайн, которые нам неведомы. Даже я, капитан, это знаю не хуже, чем полковник. И поверь мне, все эти ваши криминальные фирмы – это катапульты, стенобитные машины, всасывающие воронки. Через них исчезает без следа все, что представляет хоть какую-нибудь ценность… Самое страшное – все просчитано, этот поезд не снижает темп, несмотря на многолетние попытки борьбы с коррупцией. И если мы не остановим его, он до конца разрушит государство. Да, нашу «контору» ненавидят во всем мире – за нашу возродившуюся силу. И если мы не подрубим всю так называемую олигархическую верхушку – сожрут нас, и страна рухнет на колени, потом – на спину…
   – Да куда там… Одного Ходорковского посадили, а столько шума. Остальные – жируют… Слушай, Валера, давай лучше про баб. Тоска берет от таких разговоров.
   – Ты всегда был легкомысленным.
   – А ты такой молодой и такой занудливый. Будущее принадлежит молодежи…
   Скоков без связи заметил:
   – А в нашей системе друг на друга стучать стали без продыху. Аж грохот стоит…
   Минут пять мы молчали, и я представлял студеную черную воду, тихий коварный треск льдины, разлом, косая трещина, разверзающаяся, словно зев чудовища, мы на разных половинах, ветер, задувающий слепой снежной крошкой, и два обломка, удаляющихся друг от друга… Вспомнилось, как он спасал меня в Афганистане. Только бы он не припоминал об этом. Это было последнее, что еще связывало нас.
   – У тебя есть выход, о котором я тебе уже говорил. Ты станешь нашим информатором в тайных криминально-коммерческих структурах. Ты будешь получать задания, поставлять сведения…
   – А вы будете их систематизировать и делать обобщающие выводы о крахе всего и вся… – закончил я мысль. – Потом потребуется еще один путч, и все станет нормальным, так?
   – А ведь когда-то мы с тобой впервые летели в Афган, – с укором произнес Скоков, – много спорили и соглашались, но никогда не упрощали дело, которым занимались. Неужели тебя так быстро купили? Что, в контракте было оговорено – меньше думать и рассуждать?
   – Тебе хочется меня оскорбить? Ты на верном пути. Только знай, в стукачи к вам не пойду. Предавать свою команду не собираюсь. Ваша высокоинтеллектуальная возня напоминает собачью свадьбу: много лая и шума, а суть в том, что Тобик Жучку придавил. Пора менять рельсы и колеса тоже, ребята. Со стрелочниками договоримся!
   С этими словами я встал и вышел в коридор, молча оделся. Валерка появился, когда я уже переступал порог.
   – Не измени себе! – сказал он на прощание.
   Я не ответил.
   Пошел он к черту. Поумнел… Аналитик. Сидят в стакане и думают, что вокруг – увеличительное стекло, каждая человечья букашка как на ладони, все видим и все знаем.
   Утром вместе с Бастилиным отправились к шефу. Бастилин импонировал мне постоянно невозмутимым видом. Мне очень хотелось узнать, чем он занимался в прошлом, но все как-то не удавалось. Легче такой вопрос было задать Вячеславу Викторовичу.
   Но неожиданно биографию пришлось рассказывать самому. На это нудное занятие ушло почти два часа. Мои собеседники интересовались моим покойным папой, мамочкой, ныне здравствующей, брошенной родимым сыном, переулками, по которым я слонялся, будучи троечником средней школы № 6. Потом они выспрашивали о погранзаставах, на которых я служил, причем интерес был подозрительно пристальным, и я простодушно спросил:
   – Собираетесь закинуть гонца? По-моему, сейчас проще по туристической визе…
   Мои начальники расхохотались, я тоже посмеялся, чтобы не получилось, что потешаются надо мной. Вроде мы все вместе радуемся неожиданной шутке.
   Менее всего их интересовал Афганистан. Впрочем, заинтересовали мои рассказы о спецподготовке, которую я прошел в закрытом лагере. Ведь я был немножко диверсант.
   Особенно понравилось им, что я могу профессионально «нахимичить» самым подлым образом, так, что и пожарные не понадобятся. Тут почему-то всплыл перед глазами Валера, и красная лампочка замигала, вроде как напоминание: застегнись, товарищ. В смысле – закрой рот.
   – Но подрывать я ничего не буду, у меня подписка, – предупредил я.
   Мои лучшие друзья опять расхохотались. Я воздержался.
   – Нет, ничего такого от вас не потребуется. Наш коллега готов заподозрить нас в страшном криминале, – сказал Вячеслав Викторович и обменялся ироничным взглядом с Бастилиным. – Просто мы хотим немножко ближе узнать вас. Ведь мы даже не просили вас написать автобиографию, не поинтересовались вашим партстажем…
   – Тут все о’кей, – поспешил заверить я. – Партвзносы уплачены, и штампики есть.
   – Вот и славно, – похвалил Вячеслав Викторович. – Все там были…
   Он сказал таким тоном, каким произносят: «Все там будем…»
   – Нас интересует ваше оперативное мышление, способность быстро принимать решения в критических ситуациях, – деловито продолжил шеф. – Мы должны знать, сможете ли вы оценивать, анализировать обстановку, уметь вычленять главное, делать выводы, быть тонким психологом… То есть мы хотим предложить вам работу, несколько отличную от охранной. Мы знаем, что вы профессионал… – похвалил меня Вячеслав Викторович. – Поэтому доверим вам работу на объекте, прямо скажем, государственной важности. И пусть вас не смущает, что мы – частная фирма. Вся Америка держится на частной собственности, но никто не упрекнет американцев в отсутствии патриотизма. Вы согласны?
   Я не счел нужным отрицать. Хотя мне до лампочки американский патриотизм вместе с их пижамным флагом.
   Шеф задумался и продолжил:
   – Сейчас многие «афганские» организации, и ветеранов Чечни тоже, разрозненны, переругались на политике, кто за красных, кто за опасных. А люди с экономическим мышлением давно навели контакты. «Афганцам» легче понять друг друга, солидарность позволяет строить джентльменские отношения, ведь наши коммерческие структуры имеют льготный налоговый режим… Но это одна сторона. Другая лежит в плоскости геополитики, стратегии державы. У России никогда не было и не будет друзей. Кажется, еще Екатерина II сказала. Нашим правителям удалось приостановить развал. А если Россия рухнет – под обломками погибнет весь мир. Надо что-то делать, и прямо сейчас.
   Вячеслав Викторович достал платок и порывисто вытер лицо, потом нажал скрытую кнопку.
   Впорхнула секретарша, глупенькая и предупредительная. Вышколенно заморгала, раздвинула рот до ушей. На все это ушло три секунды.
   – Принеси чаю и что-нибудь выпить, – нетерпеливо произнес хозяин кабинета, будто девица явилась без вызова.
   Она мгновенно исполнила пожелание шефа и удалилась.
   – Наш лучший генофонд – ученые, политологи, обществоведы, культурная элита – продолжает валом катить на Запад. Скоро одни швондеры останутся. – Шеф почти кричал. – Ну как их остановить, на цепь посадить? Все равно сбегут. Платить надо по-человечески! Я не знаю, кому это выгодно – в трубу загонять науку, а потом за бешеные деньги закупать наши же технологии, разработки за рубежом. Ну не абсурд ли?
   Вместо ответа я вздохнул. Прав был Вячеслав Викторович. Крыл по всем статьям и по делу. Но об этом каждый второй пьяный говорит на перекрестке.
   – Вы согласны со мной? – напористо спросил шеф и сам разлил коньяк в крохотные рюмочки.
   Бастилин всем своим видом выражал солидарность. С него можно было писать фрагмент картины «Буржуи всех стран, соединяйтесь!».
   – Безусловно, но что от этого изменится? – спросил я, не понимая, для чего вдруг понадобился этот политчас.
   – А вот сейчас переходим к главному. Несколько коммерческих организаций, для краткости и точности ради назовем их патриотическими (сейчас вы все поймете), объединили свои денежные средства для создания Фонда поддержки и оптимизации научного прогресса. Звучит несколько непонятно, но суть в том, чтобы кормить наших ученых русским хлебом, а не американским или немецким. Причем кормить хорошо, чтобы не помышляли о Западе. Это первое, что мы делаем. Кстати, пришло время рассказать об акции в лесу, свидетелем которой, разумеется, вы не были. Те люди занимались вербовкой научных кадров и отправкой их за рубеж. То есть банальной перекачкой мозгов. Мы предупреждали, взывали к гражданской совести, но для подонков такие категории не существуют. Поэтому пришлось применить к ним аналогичные методы. Иначе бы в лесу положили всех моих ребят, и вас, мой дорогой, в том числе… – Он взял рюмку. – Я хочу предложить тост, который всегда произношу в любой ситуации и компании, пусть даже там одни иностранцы-засранцы. Морщатся, гниды, но пьют… За возрождение России!
   Мы выпили.
   – Остальное вы узнаете позже. Мой вам совет – не делать поспешных выводов, кое-что может показаться вам странным. Если будет что-то непонятно – спрашивайте. И самое главное – ни в чем не отступайте от инструкции.
   – Какой? – спросил я расслабленно – слишком долго меня заинтриговывали…
   – Узнаешь, – ответил Бастилин. – Тебе придется выучить ее наизусть…
   Шеф встал, давая понять, что разговор окончен. На сытом лице отразились новые задачи и заботы. Мы с Бастилиным почувствовали себя лишними и немедленно распрощались.
   – И последнее, – сказал за дверью Бастилин. – Ты должен быть нем как рыба. На большие предупреждения у меня просто слов не хватает. С болтунами, сам понимаешь… не церемонятся.
   Мы тут же выехали. Машину вел водитель Юрия Ивановича, я сел впереди, шеф заставил меня надеть черные очки, а сам развалился позади.
   – Запоминай дорогу, – небрежно обронил Бастилин и через минуту захрапел, из чего я сделал вывод, что шеф работал в ночную смену. Мы выехали за город, промчались по Московской кольцевой, потом повернули в сторону Дмитрова. По этой дороге мне не приходилось ездить, но я хорошо изучил карту Подмосковья и, закрыв глаза, мог представить ее воочию. Мы миновали Клязьминское водохранилище, Трудовую, погнали вдоль канала. Потом свернули на проселки, углубились в лес. Меня потянуло в сон, ведь лег спать после четырех, но усилием воли стряхнул дремоту: надо запоминать путь.
   Наконец мы приехали. Передо мной был деревянный трехметровый забор. Он тянулся, исчезая в лесу. Водитель посигналил, в воротах открылось окошко, выглянуло сытое лицо, осклабилось и исчезло. Ворота автоматически отворились, мы тихо въехали.
   От изумления я присвистнул. За зеленым забором скрывался миниатюрный дворец. Трехэтажное здание, увитое плющом, было построено со вкусом: колонны, полукруглые овалы окон, романтичные балкончики, изящная лестница, ведущая к парадным дверям. Невдалеке находились подсобные строения, которые тоже имели элементы оформления: фигурную лепку вдоль крыши, вычурные каменные перила у входа.
   Охранник у ворот куда-то исчез, навстречу выскочил Веракса. Шеф молча поздоровался с ним, потом спросил:
   – Ну как?
   – Все алмазно, шеф! Будут гнать дуру – включим пайку на мизер!
   – Сколько раз говорил, чтобы я больше не слышал этот жаргон! – резко произнес Юрий Иванович.
   Веракса почтительно вытянулся.
   – Заметано, шеф. Базар отфильтрую.
   Он отворил тяжелые двери, пропустив начальника вперед, потом последовал за ним, будто и не заметив меня. «Ладно, – подумал я, – тебе это припомнится».
   Пройдя по ковровым дорожкам, мы очутились в просторном холле, на потолке висела многолапая хрустальная люстра, на стенах – картины в духе раннего импрессионизма, по углам – кожаные диваны, кресла и пепельницы на цаплевидных ножках. Левая дверь была приоткрыта, там виднелся биллиардный стол, а прямо, за стеклянной стеной – оранжерея с фонтаном. Я бы не удивился, если бы сейчас из-за пальм появился павлин, глянул на нас безмозгло и распустил хвост. А вслед за ним прибежал бы всамделишный негр – погонщик птицы и утащил птицу за шею.
   Но вышел странно выбритый человек: голова сверкала белизной, а на щеках высыпала двухдневная щетина. Увидев нас, он растянул рот в улыбке, обнажив, как пишут в акте вскрытия, зубы в коронках из желтого металла. Этот счел нужным поздороваться и со мной.
   – Руслан, – назвался он.
   Разумеется, все это великолепие не ослабило моего внимания. Я насчитал четыре видеоглазка, которые нагло и вызывающе пялились по сторонам.
   По деревянной лестнице мы поднялись на третий этаж. По пути нам попался человек в спортивном костюме. На бандита он не походил – слишком был хлипок, да и очки, скажем прямо, выдавали с головой. Я решил поздороваться, но очкарик даже не посмотрел в мою сторону, отчетливо прошептав слово «собака».
   – Воздерживайся от контактов, – сказал Бастилин, открывая дверь кабинета. – Сейчас я дам тебе инструкцию, которую ты должен выучить назубок.
   Шеф погрузился в кресло, мы с Вераксой сели на деревянную скамью. Видно, она представляла здесь русский стиль. На столе громоздились телефоны и пульт управления связью. «Командный пункт», – подумал я и не ошибся. Юрий Иванович нажал кнопку, послышалось шуршание, стенка поползла в сторону, открыв нишу. С десяток мониторов вспыхнули, представив всю мозаику скрытого царства. Приглядевшись, я понял, что из этого кабинета ведется контроль за ключевыми направлениями и узлами объекта и, разумеется, за охраной. Почти на всех экранах маячили равнодушные физиономии мальчиков в костюмчиках.
   – Гоша совсем заборзел, – ткнул пальцем в монитор Веракса. – Понтовитый стал.
   Охранник сидел в кресле, причем оттуда виднелись только его уши, а ноги он водрузил на журнальный столик.
   Бастилину тоже не понравился Гоша. Он вдавил кнопку в пульт.
   – Постовой номер три! Предупреждение.
   Охранник вскочил как ошпаренный, вытянулся в струнку, повернулся лицом к нам.
   – Виноват, – громко сказал он, чтобы шеф расслышал.
   Но и так было понятно.
   – Разберись с этим «джи ай», – бросил Юрий Иванович в сторону Вераксы.
   – Понял…
   Бастилин протянул листок. На нем значилось: «ИНСТРУКЦИЯ № 17».
   – Читай вслух!
   Я пожал плечами и казенным голосом стал озвучивать. С детства не люблю читать по заказу, а еще больше, когда в меня насильно что-то вдалбливают. Но инструкция оказалась очень любопытным документом. Такого я не встречал. Начало было списано с Устава гарнизонной и караульной служб.
   1. Постовой беспрекословно подчиняется начальнику охраны объекта и его заместителю.
   2. Постовой не имеет права покинуть порученный пост, пока не будет сменен или снят, даже если жизни его угрожает опасность.
   («Браво! – подумал я восторженно. – На старости лет учить обязанности часового…»)
   3. В случае нарушения порядка, предусмотренного Инструкцией № 3, – неповиновения, демонстративного саботажа, актов вандализма и агрессии, добиться их пресечения, не исключая применения силы. Немедленно сообщать о подобных нарушениях начальнику охраны или его заместителю.
   4. При пожаре действовать согласно Инструкции № 19.
   5. Постовому запрещено:
   – вступать в любые контакты с представителями генофонда;
   – принимать и передавать им вещи, записки, продукты и прочее;
   – не допускать выхода представителей генофонда за пределы здания с 23.00 до 7.00 в летнее время и с 20.00 до 9.00 в зимнее время;
   – не допускать выхода представителей генофонда за пределы объекта без специального разрешения начальника охраны или лица, его замещающего…
   Я недоуменно посмотрел на Бастилина.
   – Не думай, это не тюрьма. Ученые – народ взбалмошный, многие способны на импульсивные действия: то в лес ночью приспичит идти, то вдруг на троллейбусе захочется прокатиться. А где ему тут возьмешь троллейбус среди ночи? Усиленная охрана применяется исключительно ради их же безопасности. Они об этом предупреждены, с режимом ознакомлены, дали согласие, заключили договора…
   Бастилин открыл ящик стола и показал красную папку с надписью «Контракты», бросил ее мне. Я не поленился открыть ее. Действительно, она была набита бумагами. Я равнодушно глянул на двойной лист: что-то вроде послужного списка с фотографией в верхнем правом углу. Лицо с мясистым носом показалось мне навязчиво странным. «Святозаров Михаил Александрович… Доктор экономических наук», – успел прочитать я, потому что шеф тут же спрятал папку в стол.
   – Ты был заместителем начальника заставы, постовым тебя ставить не буду, – продолжил Бастилин. – Учитывая твой опыт, поручаю тебе обязанности зама начальника охраны. То есть Вераксы. Тут, Раевский, как на границе: и чужих не пропустить, и чтоб свои не учудили… Изучишь обязанности, систему заграждений, сигнализацию. Все должно быть тебе, в принципе, знакомо. Вникай. А потом, возможно, и жалованье повысим…
   Он дал мне еще одну инструкцию – под номером 6. Из нее я почерпнул, что подчиняюсь начальнику охраны, что должен выявлять нездоровые настроения среди представителей генофонда, не менее десяти раз в сутки (из них два – ночью) проверять охранную деятельность постовых, принимать письменные жалобы и заявления представителей генофонда.
   Итак, я влип в очередную историю. Меня покоробило такое повышение. Что-то вроде зама начальника зоны. Но не отдыха. Я не успел спросить шефа, насколько долго продлится здешнее мое затворничество. Он исчез так же внезапно, как и неожиданно вырастал, словно из-под земли. Я только услышал шум отъезжающего автомобиля.
   Общаться с Вераксой не хотелось. Тем не менее пришлось согласиться и пройти с ним в дежурную комнату. Что делать, раз подписался… Теперь этот пройдоха будет меня учить – спецназовца и пограничника, как охранять объект и огурцеголовых представителей генофонда.
   Прежде чем попасть в комнату дежурного, надо было пройти тамбур, причем вторая дверь открывалась лишь тогда, когда блокировалась первая.
   В комнате сидел лысый Руслан и дымил сигаретой. Он ощерился и всем своим видом выражал бандитское благополучие. Из этого помещения мы прошли в коридор, в конце которого была незаметная дверь. Веракса набрал номерной код, достал ключ, ловко повернул его. Мы вошли в совершенно глухую комнату без окон.
   – Тебе оказано высокое доверие, кореш! Сюда не допускается даже охрана… – сказал он более чем фамильярно и похлопал меня по плечу.
   «Самое время научить вежливости», – подумал я, осматривая помещение. И никто не услышит.
   Но Веракса не договорил, а мне хотелось узнать тайну этой комнаты.
   Здесь тоже находился пульт, еще более объемный, чем у шефа, и компьютер с монитором. Я уселся на диван, всем видом своим стараясь показать равнодушие.
   Джон стал ковыряться, щелкать тумблерами, он закурил, и я заметил, что клубы дыма не застаиваются – здесь работала вентиляция. Пепел сыпался на пульт, Веракса злился, чертыхался, бубнил под нос:
   – Не фурычит, падла заморская…
   Что-то хрустнуло, потом зашуршало, загудело, и, наконец, произошел знакомый уже эффект: на противоположной стене поползла в сторону створка, обнажив с дюжину мониторов… Еще минут двадцать Джон возился, пока не вспыхнул первый экран, а на нем – девственно-чистый лес. Я понял, что это работает камера за воротами дачи. После нескольких попыток Вераксе удалось включить еще два монитора. Я молча следил за его жалкими попытками овладеть техникой и ухмылялся. Он поймал мою усмешку, выпрямился.
   – А ты пижонистый, поц! Дядя учит уму-разуму, старается, а юноша бледный, со взором горящим уже взрослым стал…
   – Ну что же ты так нервничаешь? – спросил я. – Техника сложная, не у всех получается…
   Веракса навис надо мной.
   – Ты, наверное, забыл, кто тут начальник, а кто шестерка? Ну что ты лупетками брызгаешь?
   Он протянул руку к моей щеке, намереваясь, видно, милостиво потрепать… И прежде чем он прикоснулся, я быстро перехватил ее и вывернул ладонью вверх. Веракса вскрикнул, я придавил еще, он заскрипел зубами, но боль оказалась сильнее – я заставил его опуститься на колени, после чего счел необходимым прочесть мораль:
   – Вот твое место, козел. И благодари судьбу, что никто тебя сейчас не видит. И запомни, падаль: пока ты воровал и грабил наших граждан, жрал и пил за счет трудового народа, я ползал под пулями, прикрывал собой границы державы и с удовольствием замочил бы тебя тут же, но мой стойкий гуманизм не позволяет. Поэтому договоримся так: ты не будешь хамить, а я не буду тебя бить.
   С этими словами я отпустил коленопреклоненного, он медленно встал, потряс рукой, потом, не глядя на меня, покачал головой:
   – Зря ты это сделал, Резвый… Крупного косяка запорол… Гадом буду, пожалеешь…
   – Вот видишь, я хотел по-мирному, а ты опять угрожаешь. Думаешь, я забыл, как ты меня ментам подставил?
   – Что ты лепишь, мутила?
   – Я предупредил.
   – Торопливо мазы качаешь, кэп… Ладно, сиди здесь, осваивайся. Хозяин будет спрашивать – я на объекте. Что неясно будет – позвони по телефону. Список на столе…
   Веракса вышел, бросив на меня мертвенный взгляд. Прямо-таки перепугал.
   Бросить все к чертовой матери, выйти в лес, ориентируюсь неплохо, дойти до шоссе и автостопом в Москву. А оттуда – во Владик, к маме. Совсем заждалась моя старушка… Как она там одна, под завывание всех океанских ветров? Последний раз, когда я звонил ей, она плакала, сумбурно говорила о плохих снах, в которых со мной случаются всякие напасти… Знала бы она некоторые подробности моего нынешнего бытия…
   Я принялся изучать установленный в комнате пульт. Он представлял собой огромную панель с многочисленными кнопками. Причем под каждой стояла своя трехзначная цифра. Я выбрал цифру «100», нажал кнопку. Но чуда не произошло. Я продолжил изучение пульта и вскоре нашел тумблеры, которые включают мониторы, – и поочередно включил их. Веракса, уходя, полностью отрубил систему. Все двенадцать экранов тут же замерцали. Теперь я снова решил опробовать кнопки с цифрами, но изображение не появлялось ни на одном. Наконец я разобрался, нашел несколько тумблеров, которые распределяли операции: каждому монитору соответствовал свой набор кнопок с цифрами. Что они обозначали, я пока не знал. Еще полчаса я вникал в систему, пока не догадался набрать аналогичный кнопке цифровой код на небольшом электронном табло. Вспыхнуло изображение. Я увидел комнату, человека, который лежал на постели. Горела лишь настольная лампа, поэтому я не мог разобрать ни черт лица, ни его выражения. Я повторил операцию, набрал «110». И опять видеокамера высветила маленькое помещение, стандартную гостиничную кровать, стол, компьютер, настольную лампу. Правда, еще одна лампа горела под потолком, поэтому я смог внимательно разглядеть мужчину. Он нервно расхаживал по комнате и беспрестанно тер себе то нос, то ухо. Лицо его в это время искажали то саркастическая усмешка, то болезненная гримаса… Он что-то шептал. Я быстро прибавил громкость, но ничего не расслышал, кроме обрывка фразы: «…а кто они, и кто мы…»
   Меня увлекло телевизионное подглядывание. Я «добрался» до второго этажа. Очередное подключение – комнаты № 203 – высветило мужчину, который показался мне знакомым. «Святозаров», – тут же вспомнил я фамилию, прочитанную в контракте из красной папки. Короткий бобрик, крупная голова, высокий лоб – портрет ожил, обыкновенный человек, прихотью судьбы очутившийся в этом престранном месте. Доктор экономических наук… Он сидел за столом, как и большинство представителей творческой элиты, свет настольной лампы резко оттенял черты лица постояльца. Доктор читал научный журнал. «Интересно, сколько ему дали на лапу? – подумал я. – Наверное, побольше, чем мне». Но вскоре подглядывание утомило.
   В одноместных комнатах все было по-армейски стандартно: стол с персональным компьютером, кровать, шкаф, тумбочка, настольная лампа. В спартанской обстановке элита генофонда рождала гениальные идеи. Не знаю, как это получалось без материальной научной базы, библиотек и прочего, что необходимо для фундаментальных исследований. Даже такому профану, как я, это было ясно как божий день. А может, здесь есть специальные лаборатории? Интересно, есть ли у них доступ к Интернету? Я выключил все мониторы и, как на границе, отправился проверять посты. Знал бы я тогда, что уготовит мне судьба.
   – Где Веракса? – спросил у дежурного.
   – У себя…
   Я отправился вдоль периметра. С внутренней стороны на растяжках нависала колючая проволока под напряжением. Наши «умы» могли чувствовать себя в полной безопасности. «Работайте, граждане, на благо родного Отечества!» Двое охранников топтались на морозе и чесали языки. Завидев меня, тут же изобразили движение и пристальный интерес к охраняемому объекту.
   – Поменьше болтайте, – предупредил я, – и не особо надейтесь на проволочное заграждение.
   – Все будет в порядке, шеф! – заверили меня ребятки.
   – Оружие наготове? – спросил я.
   – Обижаешь, шеф!
   И оба небрежно показали под полами курток кобуры с пистолетами.
   Потом я прошел по этажам. На каждом торчал один охранник. Все они были вооружены. Кроме меня. Значило ли это, что Бастилин не доверял мне? Или же он считал, что мне, как матерому спецназовцу, оружие ни к чему?
   Среди глухого леса на секретной даче, где, как выяснилось, в свое время проживал крупнейший партбосс из разряда Политбюро, я чувствовал себя одиноким и нелепым человеком. После обхода завалился спать. Засыпая, вновь вспомнил доктора Святозарова. Странно, но этот никогда не виденный «живьем» человек вызвал смутное беспокойство и неудобство, словно выбившаяся стелька в обуви.
   Утром я, согласно инструкции, присутствовал на завтраке и теперь мог видеть своих подопечных воочию. Они вереницей стекались в большой зал – столовую. Многие лица действительно отличались выразительностью, ослепительно сияли лысины, сверкали импортные очки, другие же физиономии, наспех выбритые, не производили впечатления, и, встреть кого-нибудь из них у пивной бочки, в жизнь бы не догадался, что вижу представителя элиты. Рябой господин с поросячьими глазками застыл на мгновение, смерил меня взглядом и процедил:
   – Коллоиды…
   Это явно относилось ко мне.
   – Не споткнись, одноклеточный! – не остался я в долгу.
   И тут я увидел вчерашнего обитателя номера – доктора Святозарова. Он глянул на меня изумленно – и все смешалось в моей голове, ноги подкосились, я чуть не загремел вниз по лестнице. Ко мне приближался бритый Карл Маркс. Сомнений не было: профессор, живой, невредимый, воскресший, уже простирал ко мне свои объятия.
   Я же сделал «страшные глаза» и отвернулся. Слава богу, профессор все понял. Помойка научила. Кого хочешь научит, даже элитную профессуру. Люди, загремевшие на дно, лучше ориентируются в житейских коллизиях. И если от них отворачиваются знакомые, значит, воспринимать надо так, будто эти знакомые и не существовали.
   Профессор, он же доктор Святозаров – черт побери, какая красивая фамилия, не то что Карл Маркс, унылое карканье – чинно прошествовал в столовую. А я остался с полуоткрытым ртом, лихорадочно прикидывая сложный путь, который прошел мой друг, прежде чем очутиться в этих стенах. Впрочем, нас, бездомных, судьба вряд ли случайно свела именно здесь, в таких разных качествах.
   Но – каждому свое.
   Мне ведь тоже стоило больших усилий не выдать нашего знакомства. Об этом никто не должен знать. Иначе пострадаем оба.
   Откушавши, непризнанные гении гуськом потянулись в камеры. Не многие отважились выглянуть на улицу; шел мокрый снег, было слякотно и мерзко. Профессор прошел мимо меня, скользнув пустым взглядом. Я еле заметно кивнул и тоже пошел завтракать. Кормили хорошо, ведь не родишь светлых мыслей с пустым брюхом…
   В субботу обитателям дачи привозили несколько ящиков спиртного: из расчета по бутылке водки и вина на человека. Нельзя сказать, что представители генофонда отличались склонностью к алкоголизму, но выпивали все, очевидно, спасаясь от приступов зеленой тоски.
   Как раз сегодня была суббота. Приехал микроавтобус, сразу появились добровольцы, ящики с бутылками, сыром, колбасой быстро закинули в столовую. Там уже сдвигались столы. Затем начиналось так называемое веселье. В этот день строго-настрого запрещалось пить охране. В принципе, вообще охранникам запрещалось здесь пить. Как тут за всеми уследишь? Но я решил сделать сегодня исключение. Тем более Веракса взял выходной. Каждому охраннику, один на один, я вручил по бутылке водки, разрешив выпить не более ста пятидесяти граммов. Отказавшихся не нашлось. Я понимал, что рисковал, но ничего не мог поделать с собой.
   Вечером со стороны столовой послышались нестройные голоса. Элита откупорила бутылки. Я включил экран – и словно очутился в центре благородного сборища. Сдвинутые столы были богато сервированы. Большинство представителей генофонда сидели в спортивных костюмах, напоминая пожилых пай-мальчиков, два или три человека были в футболках, а лысый с поросячьими глазками заявился в костюме и галстуке в горошек. Видно, у него от научных изысканий совсем крыша прохудилась. В этот момент он как раз держал речь, пережевывая слова мокрым ротиком. Я сделал наплыв, и причмокивающее лицо заполнило весь экран. Говорил он устало и вальяжно, пересыпая речь ужасными иноземными словами, но с русскими приставками и окончаниями: «маркетинизация», «офшорная зона», «лизинг», «проклиринговать»…
   – Понесло жирняка! – сказал я вслух, и оратор запнулся.
   Разумеется, он меня не слышал, но паузу быстро использовали присутствующие.
   – Кончай трепаться, Ароныч! Мы сегодня отдыхаем!
   Поднялся приличный с виду господин в футболке.
   Он что-то пробормотал тихо, хохотнул, кто-то из сидевших рядом ткнул его в бок.
   – Выпьем, друзья, за товарища Сталина!
   – Всенепременнейшим образом! – закричал другой человек в майке. – А потом я снова попью чаю.
   Видно, они объединялись по интересам.
   Раздался нестройный хрустальный звон, выпили единогласно, точнее, единоутробно, потянулись к закускам.
   – А кто у нас сегодня дежурный по смеху? – спросил человек, который произносил тост.
   – Ароныч, Ароныч! – закричали все.
   Толстяк стал отнекиваться, но его насильно вытолкали из-за стола.
   – Ну, чего? – спросил он.
   – Как – чего? – закричали присутствующие. – Сначала – смех, потом – история.
   Ароныч пожал пухлыми плечиками, разомкнул сальный рот и натужно расхохотался.
   – Еще, еще! – потребовало общество.
   И Ароныч вновь потряс стены смехом, добавив в него немножко резины. Получилось это как «ах-ха-ха-ха-ка-ка».
   – А теперь историю!
   Ароныч задумался, облизал губы, вернув им привычный блеск, и начал:
   – Я хочу вам рассказать, как я впервые поссорился с моей женой Мусей. Мы отдыхали на Черном море в городе Судаке. И я, как и всякий отдыхающий, имел фотоаппарат и постоянно снимал свою Мусю. Однажды мы пошли к старой крепости, отдыхавшие любили там фотографироваться. Я тоже решил сделать несколько снимков. Жена встала у ворот, но неудачно, ее не освещало солнце. Поэтому я сказал ей: «Чуть-чуть в сторону: лицо в тени». Но Муся меня не поняла: «Как это – втяни?» – «Лицо, – повторяю ей, – в тени!» – «Что я – черепаха?» – отвечает она. «Жираф! Доходит долго!» Мусечка тоже не осталась в долгу: «Если ты такой умный, сам и втягивай! Лысиной только не подавись!» Я даже опешил: никогда не слышал от Мусика таких грубостей… В тот день я много снимал ее, но выражение лица на тех снимках было суровое и неприступное, как крепость. Как будто действительно втянула…
   – Нехорошая история! – сказал человек в майке.
   – И совсем не смешная, – поддержал другой господин в майке. – Не засчитывается. Кто за то, чтобы не засчитать Аронычу эту историю, прошу поднять руку!
   Все проголосовали единогласно.
   – А раз не засчитывается, – продолжил второй человек в майке, – по правилам ты должен залезть под стол, три раза промяукать и затем спеть патетическую песню.
   Все это напоминало телеспектакль. Я чуть со стула не упал от хохота, когда толстяк полез под стол и начал там орать кошачьим голосом. А потом он еще запел «Вихри враждебные веют над нами»…
   Наверное, он имел в виду товарищей по застолью.
   Я так увлекся этим зрелищем, что перестал воспринимать его как реальность. Передо мной разворачивалось театральное действо, странные люди играли в чудную, условную жизнь и вряд ли думали сейчас, что кто-то со стороны подглядывает за ними.
   «Ничего себе генофонд! – подумал я. – Что теперь говорить об остальных?»
   Я совершенно забыл, что собирался устроить тайную встречу с профессором. Тут же включил камеру в его комнате. Он что-то печатал на компьютере, но, видно, почувствовав мой взгляд, поднял голову и пристально посмотрел на меня. Мне даже стало не по себе… Знают ли эти люди, что их жизнь контролируется зрачком видеокамеры?
   Я выключил все экраны, вышел в коридор. Из столовой доносились возбужденные голоса, я не стал мешать цивилизованному отдыху, сразу направился в комнату профессора.
   – Господин охранник? – хмуро спросил он.
   Передо мной был совершенно изменившийся человек. Но, видно, на моем лице читалось столько открытости и простодушия, что он не выдержал, встал, мы заключили друг друга в объятия.
   – Мне сказали, что вы погибли от холода, профессор! Как я счастлив, что вы живой!
   – Какая чепуха, дружище, по сравнению с тем, что мы вновь рядом, правда, в разных ипостасях. Я вижу, ты сделал карьеру…
   – Мне эта карьера поперек горла. Но как вы здесь оказались?
   – Мы уже на «вы»? Или в качестве Карла Маркса я был для тебя ближе?
   – Хорошо, тогда я буду называть тебя по имени-отчеству, Михаил Александрович. Никак не могу привыкнуть к твоему новому обличью…
   Мы сели на койку, я огляделся. Глазок видеокамеры маскировался за накладной декоративной решеткой.
   – Попал я сюда по объявлению в газете. Некая фирма «Орион», подозреваю, которая и не существует, приглашала к сотрудничеству ученых, политологов, психологов, экономистов, способных к эвристическому мышлению, выдвижению нестандартных идей. Полный пансион на загородной вилле, хорошие заработки. И я согласился, не зная, что попаду в тюрьму.
   – Разве тут кого-то держат насильно? – осторожно спросил я, хотя давно понял, что порядки, царящие на даче, мягко говоря, очень странные.
   – Мой друг, я не знаю, как тебя инструктировали, но всем нам сразу же объявили, что выход за территорию, ввиду секретности разработок – только по специальному разрешению. Нам говорят, что мы работаем на одно из засекреченных управлений ФСБ. Но это лапша, никто этому не верит.
   – Я и сам долго не мог понять, что к чему. Вячеслав Викторович поручает мне все более деликатные вещи. И это меня тревожит. Потому что я уже слишком много знаю. А он не похож на добрячка. Он похож на ненасытившегося волка. Рассказывал мне о создании фонда поддержки российских ученых, чтоб за рубеж не уезжали… Что здесь за публика? – возбужденно спросил я.
   – Есть одаренные ребята, а есть и просто прохиндеи. Сначала и мне никак не верили, что я настоящий профессор, уточняли в университете, действительно ли, черт побери, был такой, да сгинул куда-то. Особенно их умилило, что я мотал срок. В общем, устроил по всем параметрам.
   – Настоящего Карла Маркса одеть в лохмотья – самый зоркий коммунист не отличил бы его от бича, – не к месту вставил я.
   – И тогда классик тут же пошел бы соединяться с пролетариями.
   – И пролетарками…
   – Ну, вот, значит, привезли меня сюда, выделили комнату, я воспрянул, – продолжил профессор. – Забыл ведь, когда последний раз ночевал по-людски. На чистых простынях, какое блаженство… Горячий душ, регулярное питание. Чтобы понять, насколько это все прекрасно, надо лишиться всех благ… Я сбрил к чертовой матери бороду, коротко постриг волосы. Пардон, но у меня уже начали заводиться блошки… Сначала я не понял, чем мне предстоит заниматься, никто не мог толком объяснить: отслеживай процессы в экономике, делай выводы, обобщения, тенденции. В Интернет доступа нет. Режим секретности! «Хорошо, – говорю им. – Для этого надо хотя бы регулярно изучать прессу». Раз в неделю привозят кипу. Читаю, делаю выписки. Ни черта не могу понять цель своего труда. Познакомился с коллегами. Кое-кто уже по полгода томится. Я по наивности попытался выяснить, зачем нас держат взаперти. Но никто мне не отвечал. Люди хмурились или произносили что-то отвлеченное, например, здесь каждый по личному желанию устраивался. В тот же вечер я почувствовал себя плохо. У меня начался жар, галлюцинации. Меня преследовало чувство необъяснимого страха, тревоги. Причем страх заполз глубоко в душу, выворачивал ее наизнанку, мне казалось, что я вот-вот сойду с ума. Я видел странные тени, в ушах звучали голоса, какие-то крикливые предупреждения, смысл которых никак не мог разобрать. Я мучился всю ночь, утром забылся, проспал завтрак. Постель была совершенно мокрая от пота. Потом появился этот мерзавец Веракса и сказал буквально следующее: «Тебя еще интересует, почему у нас держат взаперти? А ведь объясняли, что для вашей же, дурачки, безопасности. Вы же бесценный генофонд!»
   Передо мной сидел непривычно бритый человек, с которым я делил корку хлеба и бутылку водки, бомжевал, чувствовал себя отверженным и свободным в самой последней крайности… Только сейчас профессора лишили этой свободы, и потому не осталось и следа от философского умиротворения, глаза сверкали тяжелым блеском. Насколько мощная махина Святозаров! Жизнь не подкосила его. Она лишь дала ему крепкого пинка. А всего-то и надо было человеку: чистая койка, одежда и питание. И он снова будет уважать себя…
   – Я все понял, – продолжал Святозаров, – меня накачали галлюциногенами, подавляющими волю, здесь, как и положено в тюрьме, будут пытаться отравить мою душу… Потом мои обязанности конкретизировали: я составлял краткий анализ по основным тенденциям в различных сферах экономики, банковском деле, финансах. Не знаю, кто читал мои справки, впрочем, мне они доставляли удовольствие. Все же какая-то работа. Через некоторое время задачу еще раз уточнили: я должен был анализировать все случаи мошенничества, финансовых нарушений, афер, уголовных преступлений в этих же областях. Что я очень скрупулезно и делал. Мне привозят около пятидесяти наименований различных изданий, я запросил и несколько иностранных… Не так давно меня лицезрел Вячеслав Викторович. Он долго тряс мне руку, интересовался питанием, бытовыми удобствами. Потом мы попили коньячок из микроскопических рюмочек, и генеральный директор попросил меня создать «уникальный», как он выразился, труд. Мне предстояло систематизировать и подробно описать все известные случаи мошенничества, преступлений и нарушений в сфере финансов, банков и экономики, способов быстрого получения и оборота денег. Он узнал, что я специализировался в свое время на экономике капитализма, и предложил тщательно исследовать особенности деятельности российских акционерных обществ, товариществ, фирм и так далее… Он сказал, что эти исследования помогут в борьбе против мошенников, преступников всех мастей. И предупредил, что мою работу очень ждут в правительстве и в правоохранительных органах. Вячеслав думал, что я тут же упаду от удивления. Но я вздохнул и сказал: «Для этого надо держать меня взаперти?» – «Вам все равно некуда ехать. А здесь вас хоть кормят и дают работу во благо Отечества. Работа очень важная и срочная. Отнеситесь к ней серьезно. И еще раз подчеркиваю, меня интересуют механизмы совершения незаконных, впрочем, и законных сделок». Мы распрощались как добрые друзья… А потом я познакомился ближе с Кузьмой Ароновичем Птицеедисом.
   – Это такой лысый и слюнявый? – уточнил я.
   – Да, я читал некоторые его разработки в области экономики развитого социализма. Совершеннейшая чушь. Но суть не в этом. Однажды в нетрезвом состоянии (он, кстати, быстро надирается) он проболтался… Во, уже запели, – прислушавшись, заметил Святозаров. – Такие попойки устраиваются раз в неделю, по субботам. А по воскресеньям иногда привозят даже девочек. Но не всем и не сразу. А за показатели, которые оцениваются по гибкой системе. Бабы здесь – самая дорогая валюта… Так вот, по поводу Птицеедиса. Он однажды сболтнул, как по его предложению в проекте закона о ценных бумагах вычеркнули всего лишь одно слово: ВЕКСЕЛЬ. Давным-давно известное на Руси слово. Почитайте того же Достоевского. При большевиках слово «вексель» не очень-то прижилось. Но в памяти народной осталось: «платим по векселям»!
   – Ну, вычеркнули – и черт с ним…
   – Не понимаешь, мой милый друг, – усмехнулся мой товарищ. (Я вдруг поразился его могучему лбу.) – Выходит закон – и в нем среди ценных бумаг ни слова о векселе. А уже появилась масса акционерных обществ, товариществ с ограниченной ответственностью – это же надо было придумать такие сочетания! И начался массовый сбор денег под лихие проценты. Народ толпами валит, в очередях замерзают, в давке погибают, чтобы быстрей избавиться от своих кровных. А взамен что получают? Век-се-ля! У меня есть образчики договоров таких фирм. Чистая липа! И этих ловких ребят даже посадить нельзя, потому что вексель не является ценной бумагой.
   – Но там же написано обязательство? – не выдержал я. Получалось слишком все просто: толстяк вычеркивает в проекте закона слово, в правительстве это безропотно принимают, а кто-то тут же начинает обманывать честных граждан.
   – Чепуха это! У нас новые рыночные отношения. Ты и хозяин фирмы – частные лица, заключаете между собой договор. Ты получаешь вексель, который внешне красивый, но бесполезный. Государству абсолютно наплевать на ваши непонятные дела. А потом твой «благодетель» смывается вместе с твоими денежками и, разумеется, процентами…
   – Значит, это лысый Ароныч все просчитал?
   – А ты думал, зачем нас тут держат, кормят на халяву, выпить дают?.. Мы… – Михаил Александрович наклонился ко мне и прошептал: – Научный центр нарождающегося гигантского спрута. У этого монстра есть еще и мозговой, точнее, руководящий центр. И я уже догадываюсь, кто входит в него. Это люди, фамилии которых на слуху. Их всех знают и уважают…
   – И кто они?
   – Я пока не могу сказать, потому что не уверен. В этом списке около десяти человек. Это могущественные люди…
   У меня голова шла кругом. Я попал в осиное гнездо, где благопристойные яйцеголовые разрабатывали хитроумные гадости по заказу хозяев. И моих тоже. А может, профессор преувеличивает, а лысый Птицеедис никакого отношения к жульническим поправкам к законопроектам не имеет? Изучение криминального опыта необходимо каждому бизнесмену – чтобы его не прокатили свои же подельники или конкуренты… Я недоверчиво посмотрел на Святозарова. Он тут же уловил и понял мой взгляд.
   – Ты еще ничего не знаешь. Но когда хоть немного вникнешь в те дела, которыми заняты мои так называемые коллеги, ужаснешься. Здесь клоака… Здесь все стучат…
   – Скажи, Михаил Александрович, почему на выпивках здесь произносится тост за Сталина?
   – А-а, уже знаешь… В свое время вождь трудового народа многих ученых арестовал и посадил за колючую проволоку. Называлось это сообщество ученых зэков «шарашкина контора». Сейчас это общеизвестно. А вот о нас никто не знает… Все повторяется, приобретая комедийную форму. Сталин, надо отдать должное, пекся об интересах укрепления страны. А здесь мы озабочены тем, как бы грамотней ее обворовать…
   – Ну и попали мы с тобой, профессор. – Я обхватил голову руками. Хотелось плакать и смеяться. Я увязал все глубже и глубже… Я стал преступником, хотя сам ловил подобных на границе.
   Я люблю тебя, жизнь…
   Мне вряд ли понравится тюремная пайка. Знал бы, что готовит мне судьба в недалеком будущем…
   В смятенных чувствах я покинул профессора и отправился проверять посты. Никто не должен видеть нас двоих. «Мы составим тайную оппозицию», – решил я, и мне сразу стало легче. В конце концов, я никого не убивал, а меня вот пытались, никого не ограбил и во всем всегда старался помогать людям. Они же делали ответные гадости. Примеров – завались…
   Бастилин дал мне три дня отгула. Я тут же помчался к Светлане. Увы, мои худшие предчувствия сбылись. За дверью стояла могильная тишина. Через два часа я снова приехал к ее дому и ждал до позднего вечера, выкурив в машине пачку сигарет. Соседка из квартиры напротив, пристально разглядев меня, сообщила, что Светы уже неделю как нет. А уехала она с какими-то мужиками.
   – Я слышала, как она открыла дверь, потом ушла с ними.
   Светка попала в беду. Она ушла от меня, в этом обреченном порыве было отчаяние и желание обмануть судьбу. Не получилось.
   Я медленно поехал по улицам города-гиганта, который поглотил маленького человечка Светку. Чьи руки посмели прикоснуться к ней, кто насильно увез ее, сделав беспомощной рабыней? Меня передернуло, когда я воочию представил плененную девочку. Грязные шакалы! Я заглядывал в рестораны, кафе, магазины, искал в потоке машин зеленый «мерс»… С таким же успехом мог бы звонить в любую квартиру ближайшего дома.
   Всю ночь я ворочался, так и не заснув. Самое печальное, что я практически ничего не знал о Светлане. Мы жили с ней настоящим днем, редко вспоминали о прошлом, о будущем тоже не заговаривали. Наверное, это привычная для города-мегаполиса ситуация в человеческом общении. Хотя и ненормальная. Я не сомневался, что к исчезновению Светы имели отношение те двое, которых я с пристрастием отколотил. Но где их сейчас искать… Светка все повторяла, что они отмороженные. Черт бы побрал этот жаргон, что она имела в виду: наркоманы ли, беспредельщики без совести и чести, или же просто зомбированные существа, понимающие лишь грубую силу? Я попытался вспомнить все, что она говорила о них про сумму денег, натиканную двоюродному брату Павлику (одно место оторвать ему), но не смог припомнить имена. Снова попытался представить тот безумный вечер, комнату, испуганные глаза Светланы, наш уход через балкон… Отмороженные души, мерзлые глаза. Мозги из-под пресса… Было какое-то имя: то ли Махмуд, то ли Морис, то ли Мамед… В моменты стрессовых ситуаций у меня бывают пробелы в памяти. Особенно на имена, названия, цифры. Но безупречна чувственная память. Я помню до оттенков каждое мгновение. Именно это не дает мне терять бодрость духа. Самоконтроль за чувствами – одна из заповедей спецназа. Но от этого мне сейчас не легче. Где-то в закоулках памяти, на уровне подсознания, остались слова, блеклые отпечатки, которые, возможно, стали бы ключом к поискам. Она что-то бормотала в запальчивости, я же привык в крутых ситуациях меньше слушать других, особенно женщин, а больше распоряжаться.
   Я даже готов был отдать свое сознание на чужеродное вторжение, лишь бы выудить ключевые сведения. Они скользили где-то в маленьких подвальчиках-отсеках моей головы, я улавливал их движение, как можно улавливать чутким слухом шуршание узника в глухом подземелье.
   И тут перед моими глазами возник жизнерадостный облик Карла Маркса, то есть профессора Святозарова. Я вспомнил, как он нежно выуживал из моего стандартного черепа мои же мысли, читал их внимательно, точно и подробно. Вообще, Михаил Александрович – абсолютно непознанная натура, Галактика, Вселенная. Я могу только догадываться, какие толщи знаний скрыты в его головушке. Во мне, увы, он никогда не найдет достойного собеседника. Социалистическая экономика для него была семечками. Человек владел тайнами восточных учений, йоги, медитаций, перевоплощений, он так же легко входил в мои информационные поля, как я, к примеру, мог в шлепанцах поутру заглянуть на кухню. Безусловно, он владел гипнозом. Но никогда не злоупотреблял. Даже в конфликтах с хулиганами. Это я потом понял, что забулдыги с магазинного двора, которых я небеспричинно отметелил, были козявками по сравнению с его могуществом. Он мог превратить их в древообразные предметы. И в таком виде их бы и похоронили, потому что только доктор знал, где «выключатель». Но у феноменальных личностей свой кодекс чести. Нам их не понять…
   Итак, я немедленно решил встретиться с профессором.
   Как я и ожидал, на Закрытую Дачу меня долго не впускали. Потом двери бесшумно отворились, я въехал. Я знал, что дежурил Веракса. Его я и встретил в вестибюле.
   – Пройди к шефу, – бросил он мне, не поздоровавшись.
   Бастилин тоже не поздоровался, кивком указал на стул.
   Я сел, решив, что объясняться по поводу приезда буду после соответствующего вопроса.
   – Зачем приехали? Ведь у вас еще два дня отдыха… – тоном насытившегося крокодила произнес Бастилин.
   Отвечать надо было без паузы. И я, понадеявшись на сверхинтуицию, произнес первое, что родилось в моей голове:
   – Разругался с девчонкой, захотелось куда-то уехать. Решил завернуть сюда… Не прогоните?
   Бастилин пристально глянул на меня и, не меняя выражения лица, сказал:
   – Не верю. Ты не похож на стахановца. В твои годы, имея машину, квартиру и приличный заработок, а также два дня в запасе, не ищут успокоения на нелюбимой работе.
   И я догадался, что Бастилин знает о нашей встрече с профессором, подкоркой почувствовал. Но решил не сдаваться, пока он сам не проявит себя. Я сделал то, что делают двоечники у доски, беспричинно загулявшие мужья и изумленные подчиненные – выразительно пожал плечами. Хотя понимал, что надо быстро и аргументированно отбиваться.
   Но прежде всего – искренность.
   – Кстати, еще более противен мне город. И как бы странно это ни звучало, мне просто хотелось побыть на природе. Даже на нелюбимой работе я рассчитывал на койко-место, поэтому приехал сюда…
   Это прозвучало открытым вызовом. Но Бастилин спросил неожиданное:
   – Зачем вы раздали охране спиртное?
   – Остались излишки, я решил, что не стоит травить генофонд, отдал ребятам. Они что – все с «торпедами»?
   – Трое из них употребили, что категорически запрещено, особенно в субботу… За это вам выговор и штраф, – бесстрастно объявил Бастилин и поднялся, давая понять, что я могу проваливать ко всем чертям.
   Я так и сделал.
   На пороге он меня окликнул:
   – Раевский, вы знаете, чем отличается курдючный баран от обыкновенного?
   Я, конечно, знал, но не сказал об этом.
   И Юрий Иванович тут же просветил:
   – У курдючного барана на хвосте со временем накапливаются жировые отложения. Вот из-за этого под нож он попадает в первую очередь.
   – Вы принимаете меня за барана. Зря, – посетовал я. – Кажется, я не давал для этого поводов.
   – Я не принимаю вас за барана. Речь о неблагоприятных для вас отложениях… Пожалуйста, я не задерживаю вас, – добавил Бастилин почти приветливо. – Да, и советую вам не вступать во внеслужебные контакты с представителями генофонда. Помните о накапливающихся отложениях.
   Я дождался, пока он уедет, прошел в комнату дежурного, похлопав по плечу Руслана, направился дальше, в секретную комнатку. Там сидел Веракса и пил чай. Он глянул на меня волчьими глазами, разлепил рот:
   – Чего приперся?
   – Тоска, дома делать нечего…
   – Девки затрахали или водка надоела? – лениво спросил он, пуская дымные клубы.
   – Все осточертело… – ответил я, думая о том, сколько раз меня продал Джон. – Могу до вечера подежурить за тебя.
   – Давай, – быстро согласился Веракса. – Но это все равно тебе не зачтется.
   – Ладно…
   Только он вышел, я врубил экраны. Джон их не включал, он, как я понял, все время путался в тумблерах. Я тут же высветил комнатушку профессора. По своему обыкновению, он не сидел за столом, а лежал на кровати и смотрел в потолок. Я не мог поймать его взгляд, но сразу почувствовал, что у Михаила Александровича хандра. А возможно, и скрытый саботаж. Не каждого соловья заставишь петь в клетке.
   Не хотелось маячить в коридорах, я прошел в комнату дежурного и приказал:
   – А ну, вызови сюда бездельника из 203-й. Валяется, плюет в потолок…
   – Сюда? – изумился Руслан, блеснув золотой челюстью.
   Генофонду, которых, кстати, для краткости с моей легкой руки стали называть «гениками», категорически запрещалось входить в дежурку, тем более в секретную комнату.
   – Тебе не идет стрижка «ноль». В сочетании с фиксами ты похож на уголовника, а это подрывает престиж нашей любимой фирмы… Геника приведешь к двери. Я с ним буду беседовать на тему личных трудовых показателей.
   Озадаченный Руслик поплелся за профессором, а я следил, как он движется, на серых экранах. Несомненно, здесь круглосуточно ведется видеозапись. Все – под колпаком. На третьем этаже есть пара хитрых комнаток, в которые доступ имеют лишь Бастилин и неприметные личности, которые приезжают в строго определенное время – в десять утра.
   Руслик перестарался. Он с ходу обвинил профессора в безделье, и тот прибыл с тетрадкой. Святозаров с ходу набросился на меня:
   – Я прошу оградить меня от этого хамства. Я пожалуюсь Вячеславу Викторовичу! Этот недоросль с отсутствующими лобными долями поучает меня, как и где я должен работать. У него возник интерес, почему я лежу!
   Профессор грозно потрясал тетрадкой у моего носа, причем все это говорилось без тени притворства, и я почувствовал неловкость.
   – Руслан, – начал втолковывать я недорослю, – научный труд весьма специфичен. Ученый может мыслить в любом положении и любой ситуации. Это непрерывный процесс…
   – Но ведь ты сам сказал мне, – опешил Руслик, – что профессор…
   – Ладно, иди, мы разберемся, – я развернул его и подтолкнул к двери.
   Взяв Святозарова под руку, я повел его в 203-ю.
   – Михаил Александрович, ты должен мне помочь, – сказал я, когда мы уединились.
   Он внимательно выслушал мою историю, задумался.
   – Я хочу, чтобы ты знал: любое вмешательство в подсознание чревато последствиями. И если человек, владеющий гипнозом, недостаточно опытен или он – обыкновенный дилетант, нахватавшийся верхушек, может произойти непоправимое. Это все равно, что доверить хирургический нож на операции мяснику.
   – Но ты же не дилетант? – сказал я.
   Святозаров на это ничего не ответил, приказал:
   – Сядь на стул, выпрями спину, постарайся сосредоточиться на том, что я сейчас буду говорить.
   Он сел напротив, пристально глянул в мои глаза. От этого взгляда у меня мурашки поползли по спине. Он смотрел властно, не мигая, я машинально попробовал сопротивляться, но тут же отбросил эти попытки.
   – Расслабься… Ты спокоен, тебя ничто не тревожит… – стал он ронять тяжелые, подавляющие слова. – Сейчас ты погрузишься в сон, но сознание твое будет воспринимать все мои команды… Как только я досчитаю до трех, ты уснешь… Раз… Два…
   Когда я очнулся, профессор уже стоял, лицо его блестело от пота, а глаза были потухшими. Я поразился: он выглядел таким усталым, будто провел сутки без сна. Пролетело одно мгновение, и все же я чувствовал, что в эти краткие доли секунды что-то произошло, чего уловить я никак не мог.
   – У тебя высокая сопротивляемость, – наконец сказал профессор. – Из твоих бессвязных ответов я сумел выудить имя Марата, который отмороженный, из холодильника…
   – Да, именно о Марате она говорила! – воскликнул я. – А про второго?
   – Была еще странная фраза: Марат и особенно клюнутый…
   – Особенно клюнутый, – повторил я. – Марат – клюнутый… Что это значит? Наркоман, клюнутый?.. Отмороженный, из холодильника… Непонятно… Тяжело? – спросил я переместившегося на кровать профессора.
   – Как будто мешок с цементом на сороковой этаж донес… Но это ерунда. Тяжелее другое…
   – Заточение? – спросил я и рассказал, как подглядывал за ним. – Ты бы как-то не так демонстративно показывал свой саботаж…
   Мой совет вдруг вывел профессора из себя.
   – Ты меня еще учить будешь? Заделался вертухаем! Хоть бы молчал! Контролер…
   – Зря ты так… – обиделся я. – Ты же знаешь, я не из тех…
   – Тяжело видеть, что готовится грандиозная масштабная гнусность и ты не в силах ничего сделать.
   – Ты о чем?
   – Вот чем я занимаюсь! – Святозаров потряс тетрадкой, открыл ее и стал читать: «Наиболее типичные виды мошенничества… По главам, как в инструкции… Использование наличности не по назначению, фальсификация кассовых книг, фальсификация сумм на банковских счетах, подделка чеков, использование поступлений в пенсионные фонды не по назначению, завышенное фактурирование, искусственное вздутие цен, использование подставных поставщиков, мошенничество со страховкой, обналичивание невостребованных чеков, фальсификация часов переработки, оплата труда работников-„подснежников“.» И прочая гадость… Есть еще умельцы по компьютерам: Шош-Гирич, к примеру. Плешивый самоучка, а талант! Любую компьютерную сеть с самой крутой защитой взломает. Разработал схему, как на обыкновенном компьютере через модемную связь проникнуть в компьютерную сеть банков Австрии, Франции и даже США. Сидит здесь, щелкает клавишами и переводит счета из-за океана. Есть тут отдел манипулирования общественным сознанием. Помнишь, с месяц назад наше дражайшее АО «Империя» устроило гражданам бесплатный вход в метро в субботу и воскресенье. Их рекомендации, есть такой доцент-недоучка Смируниткин. Циничен до отвращения. Есть тут, не удивляйся, мокрушный отдел, или, как он официально называется, специальных операций, отделы сокрытия налогов, внешней политики, экономических репрессий. Птицеедис как раз оттуда. Не знаю, первому ли ему пришла в голову эта потрясающе подлая идея… Нет, у него точно голова повернута на одну мерзость. Мне кажется, если проткнуть его облезлый череп, оттуда потечет гной.
   Рассказывая, профессор распалялся и не мог перейти к сути. Я прервал его и попросил быть короче. Мне нельзя было отлучаться надолго.
   – Идея проста, насколько и чудовищна: используя падающий курс доллара, еще раз обрушить рубль. Устроить очередной дефолт. Непростая задачка, особенно когда все уверены, что рубль крепкий, как никогда. И вот теперь, по наущению Птицеедиса, после разрушения «Империи» этими вкладами завладела Большая Десятка и пустила их в оборот. Второй этап – взять под контроль активы Стабилизационного фонда, который бросят на спасение рухнувшей финансовой системы. Часть денег по этому плану конвертируют обратно в валюту, причем не у нас, а за бугром и по самому невыгодному для нас курсу. Главное было – побыстрей получить наличку. Суммы рублей для обмена уйдут миллиардные. Потом, конечно, эти деньги опять хлынут к нам, как плата за стратегические ресурсы, нефть, газ, лес и прочее сырье.
   – Ну, а как они смогут забрать деньги с личных вкладов? Это ведь чистый грабеж! – заметил я. Схема не укладывалась у меня в голове.
   – Правильно – грабеж. Только провернут они его цивилизованно. По старой отработанной схеме: будет объявлено о временном замораживании вкладов в сбербанках. А через три-четыре месяца, когда цены скакнут раза в три, они милостиво разрешат забрать деньги, от которых останутся одни нули. Тем временем все дешевые товары выгребут, цены еще раз подрастут, станут печатать новые образцы дензнаков, обмен купюр сделают в течение трех-четырех дней… В результате опять пострадают самые бедные слои населения…
   – Неужели правительство допустит это? – Я недоверчиво покачал головой.
   Профессор саркастически расхохотался:
   – Вы наивный молодой человек. Где-нибудь на Западе правительство бы и не помышляло о таком грандиозном мошенничестве. У нас же народ экспериментальный, приучен ко всему и прекрасно знает, что не отдаст сам – будет еще хуже. Ты молод, не знаешь, наверное, что такое госзаймы…
   – Знаю, – буркнул я. – На эту дачу надо сбросить пятисоткилограммовую авиабомбу. А потом еще дустом посыпать…
   – Согласен, – вздохнул Святозаров. – Дьявольский генофонд… И революции не будет, потому что все будет сделано тихо и постепенно.
   – Но надо что-то предпринимать! – не выдержал я.
   – Не надо! – перебил профессор. – Уже поздно. Денег давно нет… Есть нули с отломанной палочкой.
   – А что это за Большая Десятка, о которой ты говорил?
   – Это люди, которые владеют энергоносителями, имеют доступ к финансам Стабилизационного фонда, держат под контролем крупнейшие банки страны, диктуя им стратегию финансовой политики.
   – А что это за люди?
   – Возьми карту экономической географии страны, – устало усмехнулся Михаил Александрович. – На ней все написано.
   – Не понял.
   – А что тут не понимать? Мазут Иванович, Газ Степанович, Ваучер Акакиевич… Все по кличкам, как в воровской «малине». Артист, Зеленый, Бригадир, Американец и еще двое, которые в Администрации как бы на вторых ролях… Но эта Десятка – заоблачные высоты, небожители… Наш Вячеслав Викторович – мелкая сошка. Но он выполняет заказ. Закрытая Дача – это маленький пунктик в тайной программе, в которой первым параграфом идет разграбление, а вторым, как следствие, разрушение державы – по американскому сценарию. Трещат кости нашего «сиквистированного» государства. И по иронии судьбы один из червей носит название «Империя». Эти паразиты все просчитали… Они будут по праздникам раздавать народу дешевую водку, бабам – конфетки, а сами эшелонами гнать на Запад, Восток, Юг наши богатства. И я вот тоже вляпался в это дерьмо: обеспечиваю научную основу разграбления. Я пытался бежать, но меня отловили у забора и несколько помяли бока.
   Глаза Святозарова пылали, голос дрожал, он распалился, метался по комнате и, кажется, готов был вцепиться в глотку любому, кто сейчас войдет в комнату.
   – Меня предупредили, что я могу не вернуться даже на помойку, с которой пришел сюда. И грубо сказали, что я жру за их счет, да еще и выказываю недовольство… А ты не задумывался, Володя, какая участь ждет тебя, ведь ты так много знаешь, и в глазах твоих скоро появится фатальный блеск. Про себя я уже не говорю… Всем нам вешают отличную лапшу, обещая высокие гонорары… Некоторых, особо недовольных, отпускают и, чтобы нас успокоить, что те брюзжащие не исчезли с лица земли, предоставляют возможность переговорить по телефону. Но все эти уехавшие становятся, как ты говорил, отмороженными, отвечают невпопад, туговато соображают… Возможно, никак не могут прийти в себя от счастья и высоких гонораров. А может, их воля подавлена психотропными препаратами… Ты должен помочь мне бежать, – сделал он неожиданный вывод.
   И я призадумался.
   – Я сделаю это. Но не сейчас. За мной пристально следят. Мне кажется, что меня готовят к какому-то рискованному и гнусному делу. Потерпи, постарайся побольше набрать информации об этом гнезде.
   Мы распрощались, и я поспешил в секретную комнату.
   – Веракса не приходил? – спросил я тугодума Руслана.
   – Нет, – четко доложил он.
   – Все нормально?
   – Так точно!
   Я открыл комнату, включил мониторы, стал равнодушно «ввергаться в личную жизнь» интеллектуальных рабов. Я решил объявить войну Системе, но еще не знал, с какой стороны подступиться к монстру. У меня есть верный союзник – профессор. Он – голова, он что-нибудь придумает. Я снова хотел подключиться к его комнате, да устыдился.
   Валерка бы обалдел от счастья, если б узнал об антигосударственной организации под названием «Империя».
   Я представил вертолет, он высаживает спецназ в масках, который расстреливает сопротивляющуюся охрану…
   Мои мстительные мечты прервало появление Бастилина, Вераксы и Руслана. Юрий Иванович странно улыбался. Я встал.
   – У меня приятная миссия, – начал он. Веракса и Руслан замерли по стойке «смирно». – Для каждого мужчины особо памятен день, когда ему вручают личное оружие. Это символ принадлежности к своеобразному клану бойцов, воинов, патриотов. Вы, как человек военный, знаете цену оружия. Поэтому я, вручая вам этот пистолет, знаю, что вручаю его в надежные и достойные руки.
   Он принял из рук Вераксы черную коробку, открыл ее. В ней покоился черный «макаров» с коричневыми «щечками». Бастилин протянул коробку. «Не бери!» – подсказало шестое чувство. Я посмотрел на Бастилина и остальных. Они готовы были зааплодировать. Давно не держал в руках пистолета. Наверное, недели две… Я вытащил оружие из коробки, заметив, что образец приспособлен для бесшумной стрельбы – на него можно было навернуть соответствующую насадку. Юрий Иванович горячо пожал мне руку, все захлопали в ладоши. Я положил пистолет на стол, стараясь не выразить своих чувств. Разумеется, дикого восторга я не испытывал.
   И тут в руках моих товарищей по «Империи» я увидел точно такие же пистолеты. Причем все они почему-то были направлены на меня. Мельком я пожалел, что выпустил оружие из рук, и так же мимоходом понял, что пистолет разряжен.
   – Сядь! – приказал Бастилин ледяным голосом. – Что ты делал у Святозарова?
   – Я с ним знаком по помойке! – ответил я бодро, стараясь точно отвешивать каждое слово. – Просто зашел поболтать.
   – О чем? – не давая опомниться, продолжил Бастилин.
   – Так, вспоминали прошлую жизнь, благодарили судьбу, что мы работаем на фирму «Империя».
   – Какие невинные мальчики… Патриоты. – Бастилина перекосило. – Веракса, включай кино.
   Тот на удивление быстро защелкал тумблерами, вспыхнул экран, я увидел комнату профессора, себя, сидящего на стуле, и профессора, нервно расхаживающего по комнате. И дрожащий голос, бесстрастно записанный видеомагнитофоном: «Всем нам вешают отличную лапшу, обещая высокие гонорары… Некоторых, особо недовольных, отпускают и, чтобы нас успокоить, что те брюзжащие не исчезли с лица земли, предоставляют возможность переговорить по телефону. Но все эти уехавшие становятся, как ты говорил, отмороженными, отвечают невпопад, туговато соображают… Возможно, никак не могут прийти в себя от счастья и высоких гонораров. А может, их воля подавлена психотропными препаратами. Ты должен помочь мне бежать…»
   – Останови! – приказал Бастилин.
   Веракса нажал кнопку. Мое лицо на экране застыло с открытым ртом. Да и сам я сейчас выглядел не умнее. Я проиграл, как школьник, как ребенок… А ведь прекрасно знал, что все вокруг нашпиговано аппаратурой прослушивания и слежения.
   – Ну что, ублюдок, расскажи мне, как будешь помогать профессору…
   Я решил не отвечать.
   – К сожалению, Святозаров оказался слишком любопытным. Кстати, о телефонных звонках, о которых говорил бедный профессор… Жалкие представители генофонда беседовали с давным-давно умершими людьми. Один из облезлоголовых, его, кстати, тоже нет уже на свете, изобрел по нашей заявке хитроумную машину – синтезатор человеческих голосов. Я, как видишь, ничего не скрываю, ведь ты интересуешься, отличаешься здоровым любопытством… Так вот, недовольных мы начинаем круглосуточно записывать. Их речь записывается в память, модулируется, учитываются характерные интонации, речевые обороты, слова-паразиты и прочая шелуха. Кроме того, в памяти синтезатора накапливаются тысячи всевозможных вопросов-ответов, что позволяет умненькой машине вести нехитрый телефонный разговор. Можно смоделировать целое послание, речь, сообщение. Загоняется текст, и покойник, точнее, его голос, «оживает», мило беседует, рассказывает последние анекдоты, хихикает… Фантастика, не правда ли? А ведь можно смоделировать речь президента страны, министра обороны, внутренних дел, хоть папы римского… Как видишь, и твой голосок в копилке. Можем позвонить твоей девушке. Кстати, Светлана давным-давно работает на нас. Начинала обычной проституткой, видишь, выбилась в агентессу…
   Этого я вынести не смог, вскочил, будто жаром полыхнуло в голове…
   – Растоптать хотите меня, и вот так подло! Гады, подонки, не верю… – Что еще кричал им, не помню.
   – Сидеть! – рявкнул Бастилин. – А то получишь пулю до срока… Что – не ожидал в такой роли свою Светуню? Неплох момент истины? Думал, умнее всех? Как же, пограничник, спецназовец!.. Я в тебе разочаровался…
   – Я вам не верю! Где вы прячете Светлану?
   – Это не мы прячем, сама влипла… Содержала какого-то мальчишку, влезла вместе с ним в долги, им включили счетчик, пацан смылся… А вот ей пришлось отвечать. Долги – это святое, каждый платит самостоятельно, быстрым бегом. Сумма вшивая, мы, кстати, разобрались с теми ребятами, они оказались во всем правы, и пришлось отдать им Светку на откуп… Джентльменский уговор. И тебе, парень, не надо было связываться с ней.
   Я сник. Как поезд на полном ходу, сошел с рельсов и полетел под откос с грохотом, скрежетом и прочими попутными звуками. Почему я не уехал во Владик? Теперь мне не жить. Такое не прощается. Сколько осталось – минуты, часы? Закопают в глухом лесу, а через десяток лет, при расширении дачного кооператива, откопают «чьи-то кости» в комплекте с дырявой черепухой. Сбежится вся дачная шобла, и кто-нибудь самый мудрый и авторитетный молвит: «Здесь скрыта тайна страшного преступления».
   – Но это еще не все, – насладившись эффектом, продолжил Бастилин. – Веракса!
   «Что еще? – с апатией подумал я. – На кой черт нужна эта болтовня перед расстрелом? Воспитательный момент для двух подчиненных ублюдков…»
   Джон прокрутил пленку до того самого момента, где мы расстались. Дверь закрылась. Я ушел, камера продолжала бесстрастно снимать комнату. Профессор сел на кровать, обхватил голову руками.
   Я покосился на Бастилина.
   – Сейчас, не торопись… – ободрил он меня.
   Вдруг дверь приоткрылась, Святозаров поднял голову, раздался глухой звук «уп!». Потом на пленке пошли хрипящие сполохи, и я увидел профессора, неподвижно лежащего на боку.
   Я закричал, вскочил, но тут же почувствовал страшный удар по голове, от которого все поплыло перед глазами…
   Наручники, профессор, кровь, льющаяся по лицу, прямо на подушку, ползущее пятно, черно-белый экран… Остановившийся кадр, в котором жила лишь вытекающая струя крови из откинутой головы профессора.
   – За что вы убили его? – глухо спросил я.
   – Это не мы убили, – жестко заметил Бастилин. – Это ты убил. Вот этим пистолетом, на нем твои отпечатки. Ты был у профессора, мило беседовал, что зафиксировала пленка, ушел, чтобы обеспечить алиби, а потом вернулся, чтобы хладнокровно убить.
   – Вот так, все просчитали… Только свидетелей нет, – бросил я им.
   – Ошибаешься, – продолжил Бастилин. – Свидетели перед тобой. Мало – еще найдем…
   – Вы не докажете! Мне не было нужды убивать его.
   – Все убийцы так говорят! – умудренно заметил Бастилин.
   Веракса поддакнул. «Он убил», – чутьем понял я.
   – В общем, положение твое – хуже губернаторского, – покачал головой Бастилин. – А ведь за тобой числится еще одно «мокрое дело». И, насколько мне известно, оно не закрыто, милиция активно продолжает поиски. Потом – погром в ресторане, противодействие органам внутренних дел и, наконец, незаконное хранение оружия. В общей сложности – пожизненное заключение. Можешь не сомневаться…
   – Вы хотите выдать меня милиции? – усмехнулся я. – На полном серьезе? Да вас же самих всех пересажают!
   – Глупец, не суди о законе, не зная его… Я же тебе еще в первый день нашего знакомства сказал, что у нас нет никакой уголовщины…
   – Что ты хочешь от меня?
   – Вот это уже теплее! – похвалил Бастилин. – Оставьте нас.
   Веракса и Руслан вышли, а Юрий Иванович укоризненно покачал головой.
   – Я, честно, думал о тебе лучше. Зачем ты связался с этим придурком профессором? Мы очень скоро разочаровались в нем. Он занимался мелким вредительством, все его рекомендации были с изъяном. Спецы это быстро раскусили. А ведь мы его кормили, из дерьма вытащили. Он никому не нужен был, как пассажир без денег, отставший от поезда на глухом полустанке. Но ты же молодой, энергичный парень, спецназовец, «афганец», черт побери, такие, как ты, – нарасхват… Я смотрел, как ты слушал этот бред выжившего из ума кретина. Мы готовили тебя для ответственной работы, а ты… Ну что прикажешь с тобой делать?
   – Если вы считаете свои дела безупречными – отпустите меня на все четыре стороны. И я тут же уеду из Москвы.
   Бастилин рассмеялся, правда, без особого вдохновения.
   – Ну, как же я могу тебя отпустить, мне ведь голову оторвут. И так промашка вышла с тобой. Столько времени потратили, обкатывали. И ведь все проверки прошел, подлец. Даже на бабе не прокололся. Брюзжание по поводу фирмы не в счет. Все недовольны, всем чего-то мало, бухтят по углам. Я это как профессионал хорошо знаю. Сигналы идут… Но ведь ты покусился на святое: на Дело фирмы. Воевать надумал? Тоже мне Рэмбо! Ты помнишь, чем этот фильм кончается? Правильно, против Системы воевать бесполезно…
   После душеспасительной беседы меня под конвоем отвели в глухой темный подвал. Даже наручники не сняли.
   Правда, я сам их снял, когда нащупал на полу ржавый гвоздь…
   Оставили мою проблему до утра, до решения Вячеслава Викторовича. А он интеллигентно предложит пустить меня в распыл. После чего протрет свои золотые очки.
   Всю ночь я, конечно, не спал. А тут еще зазвонил телефон. Я бросился на звук, нащупал на стене трубку – и услышал голос Святозарова:
   – Володя, это ты?
   Я похолодел от ужаса, сдавленно прошептал:
   – Я…
   – Меня попросили сказать тебе, чтобы ты соглашался со всеми условиями, не то они сделают дырку в твоей голове…
   – Ты откуда звонишь? – понимая абсурдность вопроса, спросил я.
   Они разыграли «смерть» профессора или же это галлюцинации?..
   – Не будем об этом. Выполни все рекомендации. У тебя есть ко мне вопросы?
   – Ты помнишь, как тебя звали, когда ты носил бороду? – прокричал я.
   – Не помню! – бесстрастно ответил голос.
   Я в ужасе бросил трубку, представив воочию бестелесного компьютерного призрака…
   Потом снова загрохотал телефон, я услышал женский голос. Он был очень похож на Светкин, но полностью лишен жизненной силы.
   – Володя, ты ничего не знаешь… Ты ошибся во всем. Но тебе помогут…
   – Кто ты? – дрожащим голосом спросил я.
   – Света… Разве ты не узнал? – равнодушно прозвучал ответ.
   Я тихо опустил трубку и вдруг с ужасом понял, что и Светки уже нет на этой земле. Остались только призраки-голоса, безжизненные, нелепые, холодные, как бесконечные компьютерные файлы, смодулированные сумасшедшим ученым. Ныне тоже покойным. Все умрут. Останется безмозгло-правильная речь из вопросов и ответов, которые надо закоротить в синтезаторе, чтобы он сам общался с собой, пока наконец не чокнулся от бесконечной круговерти слов, лишенных живого разума.
   …Я не знаю, сколько прошло времени, ни единый луч не проникал в каменный мешок. Я замерз, как цуцик, и не умер лишь потому, что сильно разозлился на своих врагов. И тут вновь со страшным грохотом ожил телефон. В трубке раздался подлый голос Вераксы:
   – Ты еще не сдох?
   – Это ты или синтезатор?
   – Я, конечно! Ты что – вольтанулся?
   – Не верю… Веракса мертв… Сюда идут звонки с голосами убитых… Все голоса смодулированные. Поэтому я не собираюсь больше общаться. Компьютер, пошел в зад!
   Я швырнул трубку. Она разбилась.
   Потом в лицо ударил яркий луч. Это отворилась дверь. Пришли Бастилин и Веракса. Они удивились свободе моих рук. Я протянул им наручники, и Джон тут же полез в карман за пистолетом. Они пришли покупать меня. А я, как овощ, как мешок с картошкой, ждал своего часа на складе. Интересно, что же они мне предложат? Убить президента России или заразить СПИДом всех любовниц их конкурентов, предварительно подцепив эту болезнь?
   – Выходи! – приказал Бастилин. – Не замерз?
   Мы вернулись в секретную комнату.
   – Теперь ты понял, что с нашей Системой не бороться надо, а служить ей верой и правдой, как государству, как Родине-маме? Ведь мы и есть государство. От нас не уйдешь и не спрячешься, потому что слишком большие силы стоят и над нами, и под нами. Я полагаю, что ты, Раевский, созрел для работы, которая достойна твоих сил, умения и зрелости. Ты боец, я снимаю шапку перед тобой и показываю открытую ладонь. – Он так и сделал и продолжил: – Веракса, спрячь пистолет. Мы все погорячились, пора говорить как мужчина с мужчиной. Володя, ты убивал врагов в Афгане? Убивал, я знаю. Здесь тоже есть враги. И если они не убьют нас…
   – Покороче можно? – перебил я. – Все эти вещи я говорил своим солдатам.
   – Надо убрать одного депутата, – будничным голосом, как будто речь шла о перестановке шкафа, сказал Бастилин.
   – И где? – поинтересовался я. – В зале заседаний, во время голосования, у подъезда или утопить в личной ванне, залив пеной?
   – А вот это будешь решать сам. Выберешь и оружие: снайперскую винтовку, карабин, «АКС», «М-16», «узи», «Кедр» или пистолет любой системы – все это мы тебе предоставим. Если, конечно, ты не выберешь какой-нибудь экзотический способ: отравленной иглой, выпущенной из трубки, ядом, алмазной пылью в чашке кофе… Или через повешение. Систему интересует результат. Выполнишь – получишь пятьдесят тысяч долларов. И можешь проваливать в свой родной Владивосток. Хотя лично я посоветовал бы остаться. Нравишься ты мне…
   Я решил не реагировать на эти дешевые ухищрения.
   Наверное, и сам Бастилин понял, что переборщил с лестью. Он строго глянул на меня, предупредив:
   – У тебя нет другого выхода… Кроме того, мы выясняем адрес твоей мамы. Результат обещали через два дня…
   Самое страшное – это вытерпеть.
   – Я согласен… Как фамилия депутата?
   – Об этом узнаешь позже. Сначала получишь исходные данные об объекте: где он живет, возраст, привычки, семья, круг общения, маршруты движения. Потом представишь мне проект плана операции. И лишь после этого начнется детальная проработка. Как видишь, мы уже успели сделать половину дела. Тебе останется только нажать курок.
   – Я бы охотней согласился на первую половину дела.
   – Ты можешь отказаться. Это будет честней. Но в твоей ситуации лучше так не делать… И имей в виду, что скрыться тебе не удастся.
   Через пару часов я узнал, что депутату тридцать пять лет, он женат, двое детей школьного возраста, живет на улице Чехова, в парламент ездит на своей «Ауди». Курит, почти не пьет. Занимается плаванием и баскетболом. Кандидат технических наук… Чем больше мне рассказывали о нем, тем подробнее я рисовал в своем воображении человека, над которым судьба занесла меч. Честное слово, мне совершенно не хотелось его убивать. Даже за пятьдесят тысяч долларов.
   Вечером меня оставили в покое, заперев для надежности в маленькой комнатушке с душем, туалетом и прочными решетками на окнах. Приглядевшись, я увидел над дверью отверстие, наподобие вентиляционного. Став на стул, заглянул туда и, увидев стеклянный глазок, сердечно помахал рукой. На столе я обнаружил карту Белого дома и окрестностей, а также подробный план улицы Чехова. Мне стало тошно от одного только их вида. Меня подталкивали к пропасти. Я, пограничник, спецназовец, превращался в монстра-киллера. В холодильнике я обнаружил бутылку «Столичной» водки, три бутылки чешского пива, булку, круг колбасы и несколько консервных банок. Мне предлагали напиться. Что я тут же и сделал на радость своим контролерам.
   Проспал я как убитый. Наутро молодой охранник принес мне пакет кефира и пару вареных яиц. Потом появился свеженький Бастилин. Руку он мне не подал, видно, опасаясь, что я могу отреагировать неадекватным образом. И правильно сделал.
   – Ну, как дела? – поинтересовался Бастилин.
   – Два варианта. И оба – на Чехова, возле его дома. Первый. Я встречаю его у машины и говорю, что у меня есть документы, которые его заинтересуют. Я протягиваю пакет, он тянет руку, в этот момент я стреляю. Возможно, если мое лицо внушит доверие, он предложит сесть в машину. Там я его и замочу. Достаточно пистолета… Второй вариант – с крыши, чердака соседнего здания. Он подходит к машине, я стреляю из снайперской винтовки, бросаю ее на месте и сразу ухожу подворотнями. В обоих случаях изменяю внешность, беру запасную куртку.
   Бастилин задумался.
   – Изберем второй вариант. Ты будешь меньше светиться. Винтовку хорошую тебе подберем… С оптическим прицелом.
   Лучше бы он этого не говорил…
   Итак, я практически дал согласие. В случае успеха мне обещали пятьдесят тысяч долларов. Я потребовал, как водится в таких случаях, задаток. Бастилин пообещал пять тысяч.
   Мне показали портрет «клиента». Я сразу узнал его. Этот человек, кажется, возглавлял какую-то подкомиссию по коррупции. Он требовал завести уголовные дела на несколько фирм, занимающихся экспортом сырья… Что ж, убийца не ищет симпатий. Этой профессии противопоказаны нравственные коллизии. Вот чему приходилось учиться – нравственному очищению. В смысле, очищению от всякой нравственности. Деньги решают все. Тем более с ними я смогу выкупить Светлану. При воспоминании о ней у меня сжалось сердце. Даже убийца имеет право на любовь…
   Мы с Вераксой отправились на Чехова. У меня не было удостоверения личности, которое я оставил у Валерки. У Вераксы топорщился карман от пистолета. Я мог бы уйти от него, но что-то удерживало меня от этого шага. Мы вошли в дом, из окна которого я должен был произвести выстрел. Поднялись на последний этаж. Там Веракса довольно скоро открыл отмычкой амбарный замок, мы прошли на чердак. Подъезд депутата располагался как на ладони. До него было не более восьмидесяти метров.
   – Ерунда! – сказал я. – Нечего делать… Тем более здесь отличные подворотни. Несколько шагов – и ты в центре. – И я покровительственно похлопал его по плечу. – А что сам не взялся за это дело? Пятьдесят тысяч баксов на дороге не валяются…
   Веракса отмолчался. А я не преминул добавить:
   – Это тебе не генофонд по камерам отстреливать!
   – Ладно, заткнись! Посмотрим еще… А то понтоваться все могут! – вспылил Веракса.
   Утихнув, он предложил осмотреть и дом депутата. Вскрыли чердачный замок и там. Но позиция была неудобной, чтобы вести прицельный огонь, пришлось бы высовываться далеко наружу.
   На следующее утро меня, с фальшивой бородой и объемной спортивной сумкой, высадили за два квартала до объекта. Поверх кожанки я надел ветровку, пропитанную нашатырем, от нее должен был избавиться после выстрела.
   Неторопливо поднялся на последний этаж, открыл замок, прошел на чердак, подпер дверь изнутри доской, стал собирать винтовку: ствол с затвором, магазин, приклад, оптический прицел, глушитель. На все это ушло две минуты. Оставалось еще четверть часа в резерве. Депутат выходил из дома в девять ноль пять. Я приник к прицелу (спасибо Бастилину!), но интересовал меня не подъезд, а соседний дом, то есть дом депутата. Там, на верхотуре, в смысле, на чердаке, я пытался узреть шевеление. Я находился в тени, и меня вряд ли бы кто разглядел из противоположного окна. Наконец на чердаке я увидел силуэт. Человек осторожно подошел к окну, выглянул и тут же ушел в тень. «Очень хорошо!» – подумал я. Теперь все стало на свои места. Я не предсказатель судьбы, но сейчас наверняка знал, что прозвучать должен не один, а как минимум два выстрела. Может быть, три, но это уже чревато для меня.
   Хорошая винтовка покоилась в моих руках. Но я не торопился. Пусть даже буду рисковать – я должен быть уверен в каждом своем выстреле. Это правило с Афгана. И хоть сердце колотится, чувствуя опасность, не стану стрелять даже на мгновение раньше. Это почерк профессионала.
   Так я себя успокаивал, переводя взгляд с противоположного окна на подъезд.
   Наконец появился депутат. Я быстро и тщательно прицелился и выстрелил в ствол дерева в десяти шагах от него. Возможно, он слышал непонятный треск. И тут же я отскочил – и вовремя! Зазвенело стекло, но я успел сделать главное – выстрелить – и уже на поражение. Осторожно выглянув, увидел лишь торчащий ствол.
   Меня бросило в жар; голова, будто наполненная горячими опилками, все-таки соображала. Я выбросил ненужную винтовку в вентиляционный люк и спустился вниз. Ничего не подозревавший депутат прогревал машину. Я шел навстречу, вдруг он тронулся и немилосердно забрызгал меня грязной водой из лужи. Вот сволочь, какая черная неблагодарность!
   Ноги понесли меня на чердак. Зря, конечно, я рисковал, но ничего не мог поделать. Я должен увериться на все сто.
   Веракса лежал навзничь с дырой в голове. Его винтовка была укреплена в жестком станке. Я пригнулся, приник к прицелу. Джон аккуратно нацелил винтовку в то место, где пару минут назад торчала моя голова. Шансов у меня не было, даже если бы у Вераксы дрогнула рука.
   – Глупый щенок, урка недоученный! – пробормотал я. – Ты хотел обвести вокруг пальца старого спецназовца…
   Мне стало грустно и одновременно гадко. Я закрыл чердак, тихо спустился, стараясь никому не попадаться на глаза, а через пару кварталов избавился от фальшивой бороды… От нее чесалась кожа…
   Так я получил относительную свободу. Уходя, я несколько раз оглянулся, останавливался на время, резко менял направление движения, потом прыгнул на эскалатор, смешался в толпе. Я знал, куда поеду – в холодильник, базу хранения продуктов. Мне нужен был Марат, который отмороженный, и его дружбан… Меня осенило, когда я сидел в подвале, что Клюнутый – это тот самый человек, который взял за горло мою бедную Светку.
   Из всех человеческих пороков самый скверный – жестокость. Меня, отнюдь не слабого человека, можно походя оскорбить, даже унизить, но я никогда не прибегну к оружию насилия, отмщения, изуверства. Жестокость – самый главный порок еще и потому, что часто последствия ее не оставляют путей назад – настолько непоправим итог.
   Я рассчитался с Вераксой сполна за то, что он убил Святозарова, человека, который мог быть моим другом на долгие годы. Даже дураки знают, что дороже всего в нашей жизни – друзья. Это единственное, что не купишь за деньги. Ибо, где начинается расчет, там протухает дружба. Я пристрелил Вераксу потому, что вместо души у него была стая кровавых псов. Он пристрастился к крови, но я оторвал его от источника. Жестокость не может быть возмездием, потому как она – болезнь души. Возмездие – не плод затаенного садизма, это – покаяние на крови.
   Я давно иду по краю жизни; то ли судьба, то ли рок, то ли злые силы хотят меня обесчестить – вынуть душу и растоптать, превратив в бестрепетного негодяя, наподобие почившего Вераксы…
   Мне оставалось рассчитывать лишь на импровизацию, интуицию, везение.
   Человек с примитивным именем Марат должен был ответить на один вопрос: «Где моя девушка Света?» Холодильник находился в пределах десятиминутной езды от Светкиного дома.
   На проходной я железным голосом приказал немедленно вызвать Марата, надеясь, конечно, на удачу:
   – Эй, парень, скажи Марату, что его срочно ожидает Клюнутый.
   Никогда не видел таких исполнительных охранников. Вероятно, мой знакомый его натренировал… Охранник грустно посмотрел на коллегу и сказал, что сейчас приведет.
   Через пять минут появился запыхавшийся Марат. Я сразу узнал его черноокую физиономию. Он стал лихорадочно разыскивать Клюнутого, даже не обратив на меня внимания. Конечно, меня это покоробило, зря, что ли, я валял его в снегу?
   И я решил первым сделать шаг навстречу. А в качестве сатисфакции сразу перехватил его руку пониже локтя и сделал щадящий проворот. Все это дало мне возможность не только задавать вопросы, но и получать на них более или менее исчерпывающие ответы.
   – Где Света, подонок?! – прокричал я в ухо, хорошо зная, что громко произнесенный вопрос не нуждается в повторении.
   Подонок нагло промолчал, и я без помощи транспортира и других измерительных приборов провернул его руку еще на 30 градусов.
   – Не знаю! – гадким голосом отозвался Марат.
   По его скукоженным от боли глазам я понял, что он начал меня узнавать. Чтобы этот процесс ускорился, я добавил еще пять градусов. Марата потянуло к земле. Я помог ему – подсек коленку. И совершил грубую ошибку. Очутившись на земле, в благодатной грязи, мой пленник вырвался и в одно мгновение на четвереньках скрылся из виду.
   Я подивился метаморфозе, но потом успокоил себя: ничего странного в том, что животное тоже иной раз приобретает человеческую личину.
   Я не был членом добровольного союза охотников и рыбных ловцов, к тому же винтовку уронил в вентиляционный колодец (археологи найдут ее через сто лет, когда в обиходе будут лазерные луки и арбалеты). Мои ноги сами зашагали по следу. Охранников я успокоил, подарив пять долларов:
   – Этот человек кровно опозорил мою семью…
   Вопросов не было.
   Интуиция вывела меня в цех (или морозильный склад) под номером три. Я весело зашагал, едва уклоняясь от склизких туш, подвешенных на крючках. Они плыли, как по течению – их тащил механический трос. Я не стал приноравливаться к их движению, стал обгонять розовые ребра и сизые зады. Тут и увидел своего дружка. Марат, будто огромный солитер, укрылся в межреберном пространстве туши быка. Торчали лишь его ботинки, грязные, как и он сам. Я дернул за ногу, но упал лишь ботиночек. Я дернул за вторую – Марат держался. Он вцепился зубами. Пришлось снимать его вместе с тушей и крюком. Он еще пять минут сидел в ней, потом вылез, печально что-то дожевывая.
   Я повторил вопрос, мне было нетрудно.
   Марат сплюнул и сказал, что я плохо кончу, что таких, как я, раздевают догола, слегка моют, а потом отправляют в мясорубку, где в равных пропорциях перемешивают со свининой, бараниной и говядиной.
   Вот после этого, клянусь, что не раньше, я подвесил его за шкирку на крюк. Марат вяло шевелил ногами и продолжал уверять, что не знает никакой Светы.
   Зря он врал. Я отнес его в холодильную камеру, огромную, как Антарктида. И там, вдали от чужих ушей, он начал сознаваться. Марат назвал мне крутой ночной бар, как он выразился, для спецэлиты, и сказал, что Света там каждый вечер исполняет стриптиз. За такую ложь я врезал ему по уху. Марат разъярился и тоже попытался ударить, но промахнулся.
   Тошно мне стало, тошно… Не хотелось верить тому, что понаговорили про девчонку Бастилин, полудурок Марат, но дурное предчувствие все же скользким ужом вползало все глубже в мою душу.
   – Пошли! – сказал я.
   Глаза моей жертвы наполнились ужасом. Звери тоже боятся. И чем чаще посещает их это чувство, тем меньше прорывается в них агрессия. Страх – это лекарство от беспредела и безнаказанности…
   – Я здесь останусь!
   – Как хочешь…
   И я захлопнул дверь Антарктиды, пусть негодный человечишко мерзнет среди торосов, ледяного безмолвия и выстуженных коровьих туш.
   На проходной я сказал:
   – Там в третьем блоке ваш мужик отмораживается. Через часок загляните. Там минус двадцать?
   – Минус тридцать! – соврали они, видно, рассчитывая, что я дам им еще один американский пятерик.
   В моем подсознании осталась мягкая энергия милейшего человека Михаила Александровича Святозарова. Когда его не стало, я почувствовал поразительно живую силу его души. Его голос, глаза жили в моем воображении, они стояли передо мной, как собственная тень в яркую погоду. Мне хорошо было под сенью его живой энергии. Его духовное поле осталось со мной и оберегало меня.
   Я надел патлатый парик, приклеил бороду и поехал спасать Свету. Бар находился в центре, на одной из небольших московских улочек. На входе я увидел до боли знакомого негодяя. Аслахан, или как там его, меня не узнал, да и как признать в патлатом франте с бородкой офицера-пограничника, которого он ловко подставил вместе со своим приплюснутым другом, навесив ни много ни мало – трупешник и, соответственно, расстрельную статью. Он что-то хотел спросить, но я тут же предупредительно рявкнул:
   – Протри чичи, своих не узнаешь? – И сунул ему двадцатидолларовую бумажку.
   Аслахан тут же меня «узнал». В зале было сумрачно. Но я все разглядел – позолоченную сцену, кадушки с растениями, настенные бра под старину, фонтанчик с амуром и прочую гнусность. Я приземлился за столик. Тут же подскочил официант и торжественно протянул меню. Я заказал стакан перцовки, заливное из поросячьих ушей, хрен в сметане и седло барашка в винном соусе.
   – Вам в графине или в граненом?
   – Естественно, в граненом, – ответил я.
   Он так и принес – в хорошо вымытом стакане, сверкающем четырнадцатью гранями. Я тут же осушил его и закусил ушами. Они изящно похрустывали на моих зубах. Приближалось время куража.
   Через час собралась публика. Ее я тут же поделил на две категории: «быки» – молодые мужики с крепкими затылками и плечами, и – «очкарики», интеллигентствующая сволочь. Все их повадки выдавали стопроцентных жуликов и проходимцев, несмотря на шикарные костюмы. И каждый из них что-то из себя корчил. «Стокилотонную бомбу сюда бы», – помечтал я.
   Потом что-то замяукало – на сцену вылез черномазый саксофонист, за ним – гитарист и прочие музыкальные деятели. Они заиграли томные мелодии, ублажая присутствующих негодяев.
   И хоть я был готов к тому, что увижу Свету, все же подсознательно не верил, потому что пришлось бы принять все скопом, всю правду, которую не хотел знать и слышать.
   На сцену вышла пузатая фигура мужского пола и объявила:
   – А теперь, господа, наш коронный номер – стрипактриса несравненная Зизи!
   Какая же мерзость, ребята!
   Она появилась в короткой красной юбке и черной жилетке – одежде, которая существует только для того, чтобы ее тут же снимать. В ярком свете она не видела похотливые физиономии собравшихся гостей, а я, как все, мог наблюдать за каждым движением ее лица. Она безжизненно улыбнулась – наклеенная улыбка скомороха.
   Все сбывалось…
   Оркестрик затрубил сильнее, заметались огни светомузыки, моя Светлана начала извиваться вокруг шеста, изображая то ли страсть, то ли бурю чувств, а может, экспрессии, экзальтации – все одно фальшь и мерзость. Я смотрел на ее накрашенное лицо, хищно подведенные глаза суперобольстительницы… Отлетела в сторону жилетка, упала на пол юбочка. Я почувствовал жуткий стыд, будто меня самого раздевали, но взгляд отвести не смог. Жадные глаза публики облизывали холодную безупречную фигуру. Я вспомнил наши ночи, и не верил, что это она сейчас извивалась в такт музыке в тонком черном лифчике, трусиках-ниточке и чулочках с пояском – непременной униформе стриптизерш.
   …Багровая волна захлестнула меня, я вскочил и, не помня себя, рванулся к сцене. Кажется, кто-то хохотнул мне в спину. Светка уже сняла чулочек. Какие ослепительно белые ноги… Она подняла глаза и вздрогнула.
   – Эй, парень, потом договоришься! Не мешай девочке работать! – послышались голоса.
   Но меня это только раззадорило. Я схватил ее в охапку, совершенно невесомое, холодное, как ледышка, тело. Прихватил также юбчонку, жилетку и снятый чулок. Публика свистела и улюлюкала.
   – Оставь меня, идиот! – простонала она, слабо пытаясь вырваться.
   Я потащил ее за сцену, плечом оттолкнул лысого старикана, полупридушенного «бабочкой».
   – Где твоя одежда? – прорычал я.
   – Прямо…
   Я ногой открыл дверь. В комнате висело зеркало, ослепительно ярко горела лампа.
   – Одевайся!
   Я опустил ее на стул. Светка закрыла лицо руками:
   – Кто тебя просил вмешиваться в мою жизнь? Тебя сейчас убьют.
   И она оказалась почти права.
   В комнату ворвались три негодяя. Первого из них, Аслахана, я отправил в глубокий нокаут, явственно почувствовав, как хрустнула его челюсть. Второй бросился мне под ноги, а это самый коварный прием, тут же я пропустил и мощный удар по голове. Успел запомнить лишь, как сверкнула стальная труба…
   Хорошо, на голове был парик. Очнулся я, лежа на полу, голова раскалывалась, во рту чувствовался вкус крови. Руки мне связали. Я хотел приподняться, но вдруг услышал, что разговор идет обо мне.
   – Я звонил в «Империю», его там тоже разыскивают, сказали, что повадки у него все ментовские.
   Я понял, что Светлане пришлось сказать, где я работаю…
   – Ух, сука, еще и парик надел, бороду приклеил. Точно, мент! – услышал я гнусавый голос и одновременно ощутил удар ногой в бок.
   – Утопить его, как кота… Или отдать «империалистам», пусть сами разбираются со своим паскудником.
   Когда в комнате остался один охранник, я приподнялся, сел в углу.
   – Очухался? – спросил меня верзила с туповатым лицом – тот самый, который бросился мне под ноги. – Хорошо ты урыл нашего, челюсть вдребезги. Вот только зря ты полез на сцену. Дождаться, что ли, не мог?
   Он покачал головой. Добренький попался, чтоб его, а потом в речку спустит, сочувствуя.
   – Я тебя в этом парике и бороде не признал. А потом гляжу – точно ты. Вылитый. Не узнаешь меня?
   – Первый раз вижу… – сказал я и отвернулся.
   – А я вот тебя на всю жизнь запомню. Забыл, что ли, разборку на полянке? Ведь ты знал, что я живой, а не стал добивать… Я это хорошо понял, когда на снежку валялся и ты пистолет выбил у того мурика, который ходил, достреливал наших…
   «Дебил!» – И я вспомнил расстрел в лесу и моего соперника с автоматом.
   – Вот и познакомились! – с фальшивой радостью отозвался я.
   – Ты вот что, парень, слушай внимательно. Тачку твою я отогнал за два квартала, как выйдешь, так налево пройдешь…
   Он вытащил нож, перерезал веревки на моих руках, сунул ключи от машины, выглянул наружу.
   – Давай, мигом!
   – А ты что потом скажешь?
   – Давай, придумаю что-нибудь! Я не привык оставаться в долгу…
   Он подтолкнул меня к выходу, я коротко пожал ему руку, почувствовав ее крепкую силу.
   Машина стояла там, где он и сказал. Я завел, тронулся. Ехать мне было некуда. Покружив по Москве, я остановился у телефона-автомата, набрал номер Валерки.
   – Приезжай! – холодно сказал он, поняв, что я влез в очередную историю.
   Тем не менее он встретил меня так, как будто мы вчера простились.
   – Я чувствовал, что ты сегодня позвонишь.
   Я рассказал все, что знал про Закрытую Дачу. Валерка слушал и хмурился; когда я поведал о том, как убили профессора и как пытались подставить меня, он встал, начал ходить из угла в угол. Умолчал я лишь о том, что исполнил приговор Вераксе. В нашем мире возмездие приходит слишком поздно, если вообще приходит. Ненаказанное зло разрастается, как грязное пятно на воде. Как тут без самообслуживания?
   Наутро мы вместе поехали на Лубянку. Пропуск уже был выписан. Это удивило меня, но я не подал виду.
   Потом Валерка повел меня по красным ковровым дорожкам. Они поглощали звуки наших шагов и сотен других ходивших здесь людей, которые верили в могущество и священную тайну ордена незримых и беспощадных рыцарей. Мы пришли к седовласому генералу, которому я снова рассказал про обитателей Закрытой Дачи.
   – А найдутся люди, которые подтвердят ваши сведения? – спросил он.
   – Конечно, – сказал я и тут же засомневался.
   Михаил Александрович бы подтвердил, а всякая шушера типа Птицеедиса…
   – В такой ситуации доказать преступный умысел весьма трудно, даже при наличии документальных подтверждений – разработок махинаций, афер. А если вся эта ученая рать не согласится признать, что их насильно удерживали?.. Скажем, им хорошо заплатят, откроют настежь ворота, мол, свободны, господа ученые, никто вас не держит… – стал размышлять генерал. – Наука-то обнищала, да и побоятся голос поднять…
   – Но ведь люди исчезали, на моих глазах профессора убили! – не выдержал я.
   – Проблема исчезнувших касается только самих исчезнувших…
   (Потрясающая фраза, не правда ли?)
   – И поверьте, молодой человек, Федеральной службе безопасности, – продолжал свои поучения генерал, – никак нельзя проколоться. Пойдет шум, что мы ведем борьбу со спонсорами науки… Значит, против президентского курса…
   Генерал задал еще несколько уточняющих вопросов и попросил подробно изложить на бумаге все, что я знал о Закрытой Даче. Почему-то мне показалось, что генерал трусоват. О чем я и высказался позже.
   – Ладно, помолчи, – хмуро отозвался Валерий. – Тут такие времена, не знаешь, кто тебя завтра подставит. Слышал, нескольких начальников управлений ФСБ по-быстрому уводили, за экономическую безопасность Родины отвечали… Такие дела воротили, никаким ментовским оборотням и не снилось…
   Валерка нецензурно выругался, что было ему несвойственно.
   – Что собираешься делать? – спросил он.
   – Пойду к Вячеславу Викторовичу и выскажу все, что думаю о нем.
   – Не торопись. Испортишь дело. Я думаю, не позднее, чем завтра, сделаем визит на эту дачу. А вот какие силы за ней стоят… Где ты ночуешь?
   – Не знаю…
   – На свою квартиру не возвращайся. Тебя грохнут. Давай опять ко мне.
   – Хорошо, если не найду другого варианта.
   С Лубянки я отправился в отделение милиции, нашел следователя, который вел дело об убийстве неизвестного на платформе «Беговая».
   Моложавый парень лет тридцати в синем костюме внимательно выслушал меня и сказал с усмешкой:
   – Ну, и болван же ты! Зачем скрывался? А если бы наши лопухи тебя замочили? Тебя никто и не считал виновным. Вот, – он достал папку, – свидетельские показания. Они его зарезали, как только вышли вслед за ним на платформу. Люди из вагона все видели… А тебя мы искали…
   Потом я записал свои показания, нарисовал, как ехать к ресторану без вывески. Следователь, представился он Михаилом, предложил вместе с ним поехать брать Аслахана. Но я отказался.
   – Меня тошнит от этих рож… Да, и еще. По моим сведениям, у него сломана челюсть. Наверное, сейчас лечится…
   – Уж не ты ли сломал? – прозорливо спросил Михаил.
   – История об этом умалчивает, – решил я перестраховаться.
   – Правильно сделал. С этими скотами иначе нельзя. А второй гусь не попадался?
   – Извини, браток, не попадался.
   Следователь дал мне свой телефон, пожал руку на прощание:
   – Вот таких ребят нам не хватает…

   Вечером ноги понесли меня к Свете, в ее квартиру на улице Новикова-Прибоя. Но сначала я решил позвонить Валере.
   – Где ты шляешься? – грубо спросил он. Я даже опешил. – Мы же договорились, что ты позвонишь в пять.
   – Сейчас только четыре! – ответил я, глянув на часы.
   – Срочно приезжай.
   Я не стал задавать лишних вопросов.
   – Едем брать Закрытую Дачу, – сказал Скоков вместо приветствия и подвел к плотному мужику в кожанке. Тот назвал себя по имени и отчеству и показал на джип «ВМW». Мы сели вместе с Валерой. За нами отправились еще три машины, потом по пути пристроился автобус с занавешенными окнами, а у Кольцевой дороги присоединился бронетранспортер.
   Я почувствовал легкую дрожь – азартную предвестницу доброго дела.
   В темноте мы проскочили поворот, поэтому пришлось возвращаться. Но я тут был ни при чем. План операции детально проработали на карте… Наша машина заняла место во главе колонны, мы поскакали по заснеженной лесной дороге. Фары высвечивали причудливые изгибы ветвей в снежном погребении, монолиты корабельных сосен, привычно устремленных в звездную даль неба.
   Мы остановились у ворот, вышли из машин, из автобуса посыпали упругие ребята в бронежилетах под камуфляжными комбинезонами, крепкогрудые, в зеленых касках-сферах, они стали окружать забор по периметру.
   Старший подошел к воротам, произнес, будто вслух подумал:
   – Крушить будем или сами откроют?
   Он надел тонкую перчатку и постучал в ворота.
   – Открывайте, вы окружены спецподразделением ФСБ!
   Через минуту послышался ответ из-за забора:
   – Сейчас, я доложу руководству!
   – Добром не хотят, – сказал руководитель операции. – Скажи им в мегафон.
   Валера рявкнул:
   – Сейчас будем таранить ворота!
   Тут раздался голос Бастилина:
   – Вы не имеете права, это частное предприятие.
   – У нас ордер на обыск!
   Ворота тут же открылись. Первым въехал бронетранспортер, за ним – легковые машины. Ребята мгновенно вычислили охрану, профессионально заломили руки, отобрали оружие. Бастилина не тронули. Эту яркую сцену я наблюдал из автомашины. Мне порекомендовали не «светиться», и я охотно согласился.
   Как позже выяснилось, на Закрытой Даче сегодня было поощрительное спецмероприятие – женский день. Для отличившихся привезли ограниченный контингент любвеобильных женщин и, разумеется, вино и фрукты.
   Представители генофонда яростно возмущались по поводу испорченного праздника, не осознав еще, что пришел конец их странного бытия – заточения.
   Бастилина и всю его команду задержали, прихватили и нескольких постояльцев Закрытой Дачи. Остальных переписали – «бросили на произвол судьбы»…

   Я все же решился поехать к Светлане. Без предварительного звонка. Меня раздирали противоречивые желания, я боялся этой встречи, но и хотел ее, убеждая себя, что наши судьбы чудесным образом определятся, как только мы глянем друг другу в глаза.
   – Ты?! – выдохнула она изумленно и окинула меня взглядом, будто увидела выходца с того света.
   Я заметил, что волосы у нее мокрые.
   – Ты одна?
   – Да.
   Она отступила, запахнув халат, и я вошел в комнату.
   Нет, не бросилась Светка на грудь, не расцеловала, не расплакалась… Я остро почувствовал никчемность встречи. Ведь и тогда она не исчезла, ее не украли, ее, послушную, увезли. Просто я стал ненужным.
   – Я уезжаю, пришел попрощаться, – сказал я, пристально глядя ей в глаза.
   Ничто не дрогнуло в ее лице – лишь напряженное ожидание.
   – Скажи мне одно… Тебя… с самого начала приставили ко мне?
   Света опустила голову и еле слышно произнесла:
   – Да…
   – Значит, все было неправда: и твое падение на лестнице, и твоя вывихнутая нога? И все остальное, что было между нами, – тоже притворство, обман, насмешка?
   – Ты не прав, – поторопилась сказать она. – Ты не можешь так говорить… Ты просто не знаешь женщин. Разве нам вместе было плохо?.. Вспомни! Ты замечательный мальчишка, но ты слишком многого от меня хотел. А ведь я тоже имею право на что-то, кроме… твоих прав.
   – Тебе платили деньги?
   – Наверное, как и тебе… Но запомни, Володя, я о тебе ничего дурного не сказала. Честное слово. Хотя они все время выпытывали…
   – Бастилин?
   – Да… И этот, Джон…
   – Теперь мне все равно. И твоя шпионская практика тоже… Мне тебя жаль. Чего тебя потянуло на стриптиз? Неудержимое желание вывернуться наизнанку? Или это своего рода самобичевание, жажда унижения…
   – Какая чушь… Ты действительно не знаешь женщин. Стриптиз для женщины, чтоб ты знал, – это позыв к открытию красоты в самой себе… – Она произнесла эту безнадежную истину и разрыдалась. – Володечка, прости, прости, я виновата перед тобой… Я грешница… Ты замечательный парень, я не стою тебя… Вся жизнь наперекосяк из-за подлеца Павлика…
   – Твоего двоюродного брата? – скривился я, пожалев, что не прибил его в то утро.
   – Он не брат. Хуже… Моя глупая злосчастная любовь.
   И Светка, моя бывшая возлюбленная Светка взахлеб, со слезами, заламыванием рук и прочими изнурениями стала рассказывать о ничтожном, несобранном, бездарном неудачнике Паше. Том самом, который наделал умопомрачительную кучу долгов, а ей, как гражданской жене, пришлось пуститься во все тяжкие, чтоб откупиться… Она рассказывала, как платила за него в ресторанах, как запрещала стрелять сигареты у прохожих, давала ему деньги на взятки преподавателям, чтобы он наконец смог закончить свой автодорожный институт.
   – И что же ты нашла в нем? – резко оборвал я никчемные и жалкие воспоминания.
   – Он такой беззащитный… и нежный…
   Светка всхлипнула, вытерла слезы.
   – Ты помнишь, как мы ехали в выстуженном троллейбусе, шли по улице, падал снег, дворник сгребал его, а бродяга пес бросался на него со свирепым лаем?
   – Помню, – тут же ответила она. – Мы еще смеялись.
   – Да, мы много тогда смеялись… Скажи, а когда мы убегали через балкон, все это тоже было подстроено?
   – Ты с ума сошел…
   – Я знаю. Ты наказала мою любовь. Незаслуженно и жестоко. Точно так же растопчут и твою, поверь моим словам…
   – Уже растоптали…
   Я молча вышел, оставляя ей шанс, хотя искал и ждал его сам.
   Но у моего практичного ангела-хранителя, вероятно, были свои виды на мою московскую любовь.
   Я закрыл дверь. Этот звук, как пощечина, до сих пор стоит в моих ушах.

   …Последних денег мне хватило, чтобы купить авиабилет до Владивостока и позвонить Мише-следователю. Он сказал, что Аслахана взяли, и челюсть у него действительно сломана, а его подельника с месяц назад грохнули, так что теперь Аслахан все валит на покойника. Но лет восемь ему все равно постараются припаять. «Давай к нам!» – предложил он в конце задушевно. Но я отказался. Билет шевелился в моем кармане.
   Позвонил я и Валерке. Он сказал, что с «Империей» – тишина. От представителей генофонда, как и ожидалось, – ни одного заявления по поводу притеснений. Факты убийств не засвидетельствованы. Дело рассыпалось. А концы ведут к немыслимым верхам…
   – К очень немыслимым верхам, – повторил я и поднял вверх указательный палец. Лицо мое, хоть я и не видел его, приобрело глуповатое выражение.
   Настолько ли глупа наша жизнь, что даже у благочестивых граждан поневоле искажаются черты, приобретая признаки вырождения? А может, кто-то специально портит наш генофонд? Поймать бы такого и одно место оторвать…
   Помолчав, Валерка сообщил новость в продолжение моим печальным мыслям:
   – Меня сократили. И моего генерала тоже… Сказали, что мы занимаемся формализмом и начетничеством, наше направление неперспективно.
   – Это из-за «Империи»? – спросил я упавшим голосом.
   – Это из-за крушителей империи.
   Но все равно я почувствовал себя виновным. Валерке трудней, у него семья. Одинокому волку легче пробежать минное поле.
   На ледяном сквозняке аэропорта, в темноте ночи, я вдруг увидел Светкины глаза. Я мысленно пожелал ей счастья. Ведь все, что она делала в последнее время, было полетом наоборот. Она искала выход, блуждала, приходила в отчаяние и соглашалась на новые ошибки. Она считала, что в гигантском лабиринте мегаполиса все пороки оправданны, хотя бы потому, что сам город – средоточие греха, свалка мерзостей, подлости и безумия.
   Я покидал Москву, отнюдь не чувствуя себя победителем. Впрочем, я остался жив, приобрел столичный лоск, опыт работы в бандитских структурах. Теперь я и сам могу стать бандитом. Хотя, как говорил покойный профессор, моя карма чистая. А значит, не надо искать деньги там, где их отсчитывают, невольно оглядываясь на дверь. Интуиция – легкокрылое существо – подсказывала мне, что я еще вернусь в этот город, что судьба вывезет меня, выпишет билет и даст легкий направляющий пинок…
   Но сейчас я летел к маме с надеждой, что ее мудрости и настойчивости хватит, чтобы предостеречь и спасти меня от всех ошибок и напастей.

Сергей Дышев Гасильщик

* * *

Сергей Дышев
Гасильщик