Александр Сивинских
Имя нам – легион

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

   – Разнесу деревню дрыном
   до последнего венца!
   – Ты не пой военных песен,
   не расстраивай отца!
Частушка

   Признаюсь, с самого начала имел я к этому избраннику народа, владельцу заво-дов, газет, пароходов, самолетов и прочего дорогостоящего добра очень нехорошие чувства. Очень. С подобным эмоциональным настроем не в телохранители, а только в киллеры бесплатные идти.
   Когда же я его, поганца, живьем увидел… Словами тут делу не поможешь, нету таких слов, чтобы мои чувства описать. Ну, у меня нету. Этакий жирный коротышка неопрятный: все пальцы в шерсти и перстнях, головешка наоборот плешивая, а уж харя – чисто блин масляный, такая же плоская и лоснящаяся. Аскер Мамедович Аскеров. Личность известная, уважаемый человек в высоких кругах. В баньку собрался, дарагой. Девки с ним, аж целых три штуки, поголовно в блондинок крашеные. Коньяк, закусь и прочие атрибуты полусветской жизни городской элиты – в достаточном количестве. Он, значит, гулять будет, а я оберегать его от народных масс и сподвижников.
   В общем-то, я бы, наверное, не обратил внимания ни на его внешность, ни на девок – повидал таковских во всяких видах – и стерег бы Аскеровский гигиенический процесс не хуже пса цепного… если из-за дежурства этого внепланового не пролетел бы с давно намеченной вечеринкой. И сколько угодно можно убеждать себя, что Аске-ров тут совершенно ни при чем, раз уж Никола прихворнул, что гневаться грешно, а вот поди ж ты – один черт кулаки чешутся шею депутатскую намылить докрасна. Без мыла. А девкам продажным – задницы надрать. Ремнем. У меня для такого дела как раз подходящий – из натуральной буйволовой кожи. “Ливайс”, фирменный.
   Ну, приехали в баньку загородную. Лес, речка, заборчик – не бетонный, а чугун-ный, под Каслинское литье. Шестерки сразу забегали, коробки таскаючи, мы с напар-никами все окрест обнюхали, внутри пошарили, приглашаем: «Все чисто, мил человек, иди, парься!»
   Вывалился он из своей «Вольвы», девки за ним. Мы, как раньше договорились, рабочие зоны занимаем. Мне выпало при входе работать. И то благо, до конца помывки рожу противную видеть не придется.
   Бдю. Скучаю. Час прошел, другой проходит. Депутат продолжает широко отды-хать, о чем меня перманентно извещает задорный женский визг. Щекочет он их, что ли? “Щекотун, блин!” – хохотнул я. И сразу снова приуныл. Вспомнил, что кабы не он, так и мне бы нашлось, чем сейчас с девчонками заняться. Со своими, понятно, не с этими, прости их, Господи…
   И только я приготовился пустить из глаза горькую слезу обиды, как на улицу одна из тех ночных бабочек выпорхнула. Покурить. Слово за слово, разговорились. Я бдительности стараюсь не терять, за то мне и платят. Но трудно нести службу по уста-ву, когда рядом красотка полураздетая в шубке короткой на аппетитное тело, вполне вероятно голенькое; а принципал – в свою очередь гад, каких мало. И которого ни одна баня в мире уже не отмоет.
   Да ему это и ни к чему.
   Жанна, как представилась девчонка, блондинкой оказалась натуральной, на это дело глаз у меня наметан. К великому моему изумлению, не обделена она была и кое-какими мозгами и даже чувством юмора. Вдобавок выяснилось, что она – выпускница той же Alma mater, что и я. Случится же такое! Как все-таки тесен мир… (Кажется, это еще до меня наблюдательные люди заметили.)
   Признаюсь, размяк.
   И совсем мне стало не до караула, когда, приблизив ко мне горячее лицо и водя нежно ноготками по рельефной груди моей, начала Жанна намекать, что я – как раз тот самый славный парень, с которым она готова и невинность потерять, и даже на Аскера положить. С прибором. Прямо тут. Надоели мол, ей до чертиков желеобразные пузаны. И что мои стальные мышцы приласкать – самое ее заветное желание с детсадовских еще времен.
   И далее в том же духе.
   Я зубы скалю, но чувствую, слова ее на благодатную почву падают.
   Только одно меня, некурящего, и удерживало от злостного нарушения всех и всяческих правил да предписаний охранной службы – то, что от нее табачищем здорово припахивало. Но и этот редут готов был уже сдаться на милость победителя, когда…
   – Нет, блин, этот господин Аскеров точно задумал стать моим личным врагом! – заорал я в лицо высунувшейся из предбанника серенькой личности депутатского рефе-рента, пригласившей меня на срочную аудиенцию «ки шефу».
   – Не имею права, понял! – добавил я и демонстративно отвернулся.
   Жанна с безразличным видом прикуривала сигаретку, делая вид, что совершен-но со мной не знакома. «Все-таки боится», – понял я и выказал не меньшую индиффе-рентность к хорошенькой блондинке, уставившись сквозь стеклянные двери на осен-нюю хмарь. Вместо сигареты я кинул в рот ментоловый леденец.
   Референт обругал меня нехорошо по-своему, упоминая мою «баши», которая неоднократно кем-то «сичмэ». Исчез он прежде, чем я успел рассказать ему, где видел недавно его родственников, и что такое занятное делал там с ними многочисленный крупный рогатый скот, грязные ослы и линялые вшивые верблюды.
   В ожидании второй серии (а что она обязательно последует, сомнений не было), я припоминал кое-какие тюркские выражения, способные стать в горных местах при-чиной затяжной клановой войны. Меня от этих мест, к счастью, отделяли многие сотни километров, и я готов был рискнуть.
   Рисковать, однако, не пришлось. Скоро на месте приемного сына всех племен-ных ишаков губернии появился Юра по прозвищу Долото, наш старшенький. Он торо-пливо затолкал в карман штанов что-то, напоминающее денежку, и мотнул мне голо-вой:
   – Ты это, того… под мою ответственность.
   Я нехотя потащился во влажную жару предбанника.
   Аскер Мамедович возлежал на широком топчане, мало-мало прикрывшись мах-ровым полотенцем с журавлями (или цаплями?) и Фудзиямой. От жары его блин по-крылся обильным потом и показался мне еще менее привлекательным, чем раньше.
   – Иэ, ты пачэму не слюшаешь старших, да? Иэ, сказали «иды», надо пабегом па-бежать. – Он щелкнул пальцами, и референт подскочил ко мне, протягивая ключи от машины. – Хател, тебе, панимаешь, каньяк-маньяк угощать, а щас нэ хачу! Иды, да, на рынок Заречный поедь. Тофика Муртазова найди, зелень-мелень возьми, сюда вези. Пабегом давай! – взвился он, видя, что я не реагирую. – Пабегом, гаварю, пока не пас-тавил тибе раком и не изделал питухом!
   – Плохой ты, дядька, психолог. И как только таких тупиц в депутаты берут? – преувеличенно спокойным тоном поинтересовался я. – Потому что был бы хорошим, заткнулся бы на половине своей безрассудной речи. И в рыло бы не получил. Ну а те-перь уж поздно, пришло время камешки собирать!
   Я быстро метнулся вперед, схватил его за маленькие крепкие ушки и пару раз приложил мордой об колено. За спиной задвигались. Я обернулся, поводя стволом «Макарова» от Юры к референту и обратно. Серегу, третьего бодигарда, я не боялся, он патрулировал периметр бани и внутри появиться не мог. По крайней мере, пока не под-нимется стрельба. А она не поднимется: Долото на пару с братом копытных сноровисто занимали положение лежа на полу с заложенными за голову руками. Вот что значит опыт, и объяснять ничего не понадобилось! Юра, ясное дело, видывал, как я стреляю, и решил просто не нарываться. Референт же, видимо, был сам по себе человеком умным и осторожным.
   Чего не скажешь о его шефе.
   Аскер Мамедович, беспрестанно ругаясь на двух и более языках и отплевываясь выбитыми зубами, поднимался с пола, сжимая в волосатом кулачке красивый блестя-щий кинжал. Хорошая вещица. Вероятно, им разделывали баранов и врагов еще депу-татские предки, настолько кинжал был настоящим. Прадеды-то, может и сумели бы вспороть мне брюхо или горло, но, увы, у их цивилизованного потомка сноровка была не та. Резать колбасу и резать людей – вещи абсолютно разные. Не знаю, успел ли во-инственный депутат понять это, прежде чем снова рухнул на пол, картинно раскидав руки и непристойно – ноги. Блин его стал выглядеть совсем богато, густо украшенный красной икрой разбрызгавшейся крови.
   Я брезгливо набросил полотенчико на шерстяные чресла. Немного полюбовался гравировкой перекочевавшего ко мне оружия настоящих джигитов. Признаюсь, едва удержался от мародерства.
   – Ты чё, Капрал, гребанулся? – подал голос залежавшийся в неудобной позе Юра. – Ты чё – кретин? Не втыкаешься, на кого залупился?
   Я весело подмигнул блондиночкам, бесстрастно плескавшимся в бассейне. При-ставив палец к губам, прошептал: «Тсс!» Блондиночки слаженно кивнули. Затем по-добрался с наиболее безопасного направления к заботливому Долоту, опасному своим рукопашным мастерством. Постучал его слегка по бритому затылку стволом пистолета и менторским тоном сообщил:
   – Иные, может, и зовут меня Капралом – так это мои друзья. Ты, Юра, мне те-перь уже не друг. Я тебя больше и знать-то не хочу. Доставь мне удовольствие, Юра, обращайся ко мне в дальнейшем по имени-отчеству. Отчество моё, если помнишь, Ар-тамонович. Иначе я стукну тебя по голове и очень больно.
   Юра доставить мне удовольствие не захотел и решил лучше промолчать.
   Только пыхтел недовольно.
   Я осторожненько собрал все оружие (у референта оказался «Вальтер ПП», а у Долота – «Макаров» и электрошокер) и средства связи. Разрядил пистолеты и шокер, полюбовался еще раз на кинжал и булькнул скопом в бассейн, под ноги девочкам. По-том посоветовал мужчинам «не шутковать» и с достоинством пятясь, покинул поле боя.
   Жанна все еще курила. Она обернулась на звук запираемой мною двери в «апар-таменты» и сделала неуверенную попытку к сближению. По лицу ее почему-то бежали слезы. Я отрицательно покачал головой. Потом запихал в парилку ничего не понимаю-щего банщика, подпер дверь крепким с виду деревянным креслом и вышел на свежий воздух.
   На зов брелока автомобильных ключей отозвалась красная «Хонда» референта. Я забрался на место водителя, завел двигатель и посигналил.
   Серега не заставил долго ждать.
   – Увольняюсь, – кротко объяснил я ему, вручая казенный ПМ с заклиненным двумя ломаными спичками затвором. Затем газанул и с пробуксовкой рванул с места, оставив позади спокойную жизнь, а может и жизнь вообще…

   Водитель из меня никудышный. “Чайник”. Гроза пешеходов. К счастью, их было немного на улицах в этот поздний час.
   Автомобиль остановил в квартале от институтского общежития.
   Дело в том, что телохранителем я только подрабатываю. Подрабатывал, то есть, до сегодняшнего инцидента. Вообще-то я инженер-конструктор в престижном еще не-давно и полудохлом нынче Императрицынском НИИ тяжелой прокатки. Молодой спе-циалист. Надежда, стало быть, отечественной металлургии.
   Сначала моя научная карьера складывалось, как будто, неплохо.
   В этом самом ИНИИТП, куда я устроился после института с громким званием «инженер-механик», встретили меня более чем радушно. Сходу приняли в подотдел зубчатых и обгонных муфт, положили умеренно приемлемый для недавнего студента оклад и обласкали местом в чистеньком и уютном общежитии. Однако сразу предупре-дили, что блюминги и слябинги сейчас мало кому нужны даже задарма, а поэтому, если я желаю достойной моего высокого образования жизни, придется подрабатывать где-нибудь еще.
   Я, признаться, ленив. И достаточно неприхотлив – после студенчества-то. А еще, как выяснилось несколько позднее, безумно наивен. Лучше потерплю, решил я, чем сверх нормы горбатиться. А вечерами буду лаборанток в общаге тискать да в спортзал ходить – мышцы накачивать.
   Терпел я эдак, терпел, месяца три, не меньше, а потом и без того поджарый мой живот окончательно подвело. И спортивные тренажеры тут ни при чем. Голодно, дя-денька, голодно… Да и лаборантки предпочитают, оказывается, сперва выпить шампан-ского, покушать шоколада и фруктов, а уж только после этого подставлять прелести под ищущие человеческого тепла руки. В пристойный тренажерный зал и подавно бес-платно не пускают…
   Н-да… Присел я как-то перед своим кульманом и пригорюнился, вперив в чис-тый лист ватмана невидящий взгляд. Начальник группы, многомудрый пятидесятипя-тилетний к.т.н. Вадим Петрович, видя такое дело, похлопал меня по поникшим плечам и предложил не дурить, а попробовать себя в роли консультанта по интимным круже-вам:
   – И ходить далеко не надо, и дамы будут в явном восторге от такого мальчика, ма-о-денького да кудрявенького.
   Почему он вспомнил про кружева, спросите? Как же, весь первый этаж НИИ от-дан был по причине общего безденежья в аренду двум шикарным салонам: компьютер-ному и дамского белья. Что, понятно, служило благодатной почвой для не иссякающего потока однообразных шуточек.
   Я решил, что черт чем только не шутит, и отправился вниз. Пытать счастья.
   На дамский салон решительности у меня, конечно, не хватило, но в компьютер-ную лавку я завернул, ведомый мнением о себе, как о неплохом знатоке представлен-ного там товара.
   Прилизанный молодой человек с глянцевым бэджем на кармане белоснежной рубашки, оглядев меня с ног до головы и обратно, радостно затряс головой.
   – Великолепно, юноша! Вы чрезвычайно верно поступили, обратившись именно к нам! Идемте, я представлю вас управляющему. Если вы ему понравитесь, а так скорее всего и будет, то отдел кадров вот здесь, а костюмерная – здесь, – сообщил доверитель-но прилизанный.
   При чем тут костюмерная, я понял только в кабинете компьютерного босса.
   Думаю, правда, сам он одевался преимущественно в соседнем салоне.
   Вылетев, как ошпаренный, из его неумеренно ласковых объятий на волю, я пу-лей промчался через все местное подразделение Содома, вытирая носовым платком за-лапанные престарелым геем ладони и отмечая боковым зрением то, на что не обратил внимания раньше. Среди персонала не было ни одной девушки…
   Еще с месяц я толкался там да сям, но безрезультатно.
   И пришлось мне, горемычному, двинуть туда, куда двигать хотелось меньше всего. Но где ждали таких как я удальцов, богатых боевым армейским опытом, с рас-простертыми объятиями. По крайней мере, я подыскал фирму, согласную на совмеще-ние моей инженерной деятельности с работой, предоставленной ею. Без заметного ущерба для обеих. Называлась фирма частным охранным агентством «Булат». Стерег я, ночь через две, небольшую лавочку, наживающуюся на ночных любителях горячих блюд от хорошей кухни.
   Тем и жил. До сего несчастливого дня.
   Подменил Николу, называется!

   Ручки мои уже здорово дрожали, а место, грубо называемое “очком”, выполняло рефлекторное движение «жим-жим». Я забросил ключи в ближайшую сливную решет-ку и крадучись двинулся к месту обитания молодых специалистов ИНИИТП. Сегодня я по своей дурости пренебрег одним из главных спецназовских правил выживания: «Не суй голову туда, откуда не сможешь ее высунуть». Пока эту пустую баклагу еще не прижало окончательно, нужно было «ложиться на тюфяки». Рвать когти, одним словом. И чем дальше, тем лучше.
   Вариантов, к счастью, было целых два, и я пытался спокойно взвесить каждый из них.
   Можно махнуть в черт-те где лежащее, глухое и забытое властями лет десять на-зад село Шайтанкулово, в котором живет и трудится новый башкирский фермер, а мой школьный корешок Асхат. Надобно только иметь чуточку везения с электричками, по-путками и постами милиции.
   Можно сгинуть на пасеке у дядьки Прохора. Для этого придется где-нибудь раз-добыть надувную лодку, так как плавать через не больно-то узкие лесные речки голы-шом в октябре дано далеко не всем.
   «Ну, ладно, – пошел я на компромисс. – Для начала главное – удрать из города, а там видно будет».
   Трудное решение было принято, и я несколько расслабился.
   Вот тут-то и выскользнули из ближайшего подъезда три недобрых молодца со знакомыми лицами. Пока я колесил по городу, пытаясь не нарваться на дорожный пат-руль, мои недавние антагонисты выбрались, как видно, из баньки и настучали на меня в «Булат». Судя по тому, что не в государственные органы, меня собирались или сильно уродовать, или убивать.
   Вел террористическую группу мой постоянный спарринг-партнер Никитка, ост-роумно прозванный Кожемякой. Других бойцов я даже по прозвищам не знал. Видать специально набирали тех, кто со мной знаком лишь шапочно – за исключением Никит-ки. Ну, с ним все было понятно. Уязвленное самолюбие. Кожемяка слишком часто страдал от невозможности порвать мне шкуру в тренировочных и аттестационных схватках. Силы хватало, а ума… Решил, значит, поквитаться.
   У всех троих в руках были милицейские дубинки, и ухо надо было держать вос-тро.
   Мы закружились по скупо освещенному далеким фонарем двору. Я, как того требовала тактика, держался крайнего варнака, старательно уходя от остальных. Мсти-тели за депутатскую честь тактике, видимо, не обучались, потому добросовестно бега-ли по выстраиваемой мною траектории. Она-то и завела двух безымянных героев за детскую избу на курьих ногах, оставив меня наедине с запыхавшимся Никитой. Пусть совсем ненадолго, но мне хватило и этого. Как одолеть Кожемяку, я отлично знал. И всего через мгновение от души вогнал отнятую дубинку в верхнюю треть его накачан-ного пресса. Дубинка оказалась гораздо тверже. Кожемяка завалился на пожухлую осеннюю травку и собачьи экскременты, безрезультатно хватая ртом холодный воздух. Минут десять на него можно было не обращать внимания.
   Дальше дело пошло веселей. Я по мере сил отмахивался все той же дубинкой от супостатов, пытаясь снова завести их на выгодный мне ландшафт.
   Удача не повернулась ко мне спиной. В отличие от одного из нападавших. Он неловко ступил на обломок кирпича и, пытаясь не упасть, подставил под удар голову. Я зевать не стал, приложился от души. Жаль, перестарался. Кожемякова дубинка по не-понятной причине выскользнула из пальцев налимом. Я остался безоружным.
   Последний вояка, играя в кинобоевик, отбросил благородно свой “анальгин” и пошел на меня пригнувшись и покачиваясь на полусогнутых ногах. Цену его благород-ству я понял, когда он филигранным движением выхватил, будто из воздуха, нож-бабочку, одновременно раскрывая его в боевое положение.
   Я почти обрадовался. Паренек, конечно, забавлялся в жизни ножичком, это было заметно. Но меня-то обучал владению холодным оружием и приемам защиты против бойца, вооруженного ножом, капитан Пивоваров! Да и многолетняя практика забоя скота в родной кержацкой деревне, где мальчишки с десяти лет приобщаются к этому непростому ремеслу, тоже кое-чего стоила. Я подался вперед, на самый клинок, однако в последний момент, когда противник уже торжествовал победу, повернулся вполобо-рота, одновременно захватывая его руку…
   Отнятым ножом я кровожадно «пописал» обе его кисти. На долгую память. По-сле чего милосердно оглушил страдальца ударом кулака по темечку. Раны я оставил неглубокие, небось кровью не истечет. Зато будет в другой раз думать, прежде чем хва-таться за острые железки с целью членовредительства.
   Несмотря на блестящую викторию, триумфатором я себя не чувствовал. Да, драчка на время закончилась, но!.. Что дальше?

   Когда я подошел к общаговскому порогу, адреналин продолжал кипеть в моло-децких жилах. Поэтому я без излишних раздумий врезал по корпусу вставшему у меня на пути статному дяденьке. Врезал, да не попал… Зато дяденька очень умело и болез-ненно скрутил меня как ягненка и оттащил за выступ высокого крылечка.
   Захват был так изумительно хорош, что я совершенно расслабился, не желая сворачивать себе шею и ломать руку.
   Дяденька, показав боевой опыт, на мою хитрую уловку не поддался, и давление наоборот усилил. А потом удивительно звучным и красивым голосом предложил мне успокоится, заявив, что сам он «не с этими громилами». Я покорно пообещал в надежде на его честность и трофейную «бабочку» в рукаве.
   – Филипп, – с неуловимым акцентом сказал он, отпуская меня и одновременно ломая крылышки отнятому стальному насекомому. – Я вижу, вы попали в очень непри-ятную ситуацию. Боюсь, что ваших бойцовских навыков надолго не хватит. Да и ни к чему они станут, когда за вас возьмутся не эти смешные любители, а специалисты из ОМОНА. Как вы думаете, Филипп?
   Вопрос был риторическим.
   Ответа я не знал, но, чтобы не оставлять слово за ним, заученно выдал:
   – Иные, может, и зовут меня Филиппом, так это мои друзья и знакомые. Вы, дя-дя, мне не друг. Интересно, откуда вы вообще меня знаете? Я что-то не припомню, что-бы нас друг другу представляли. Поэтому, будьте добры, обращайтесь ко мне по име-ни-отчеству. Отчество мое Артамонович.
   Мужик задумчиво дослушал до конца и спросил:
   – Филипп Артамонович, можно, я все-таки стану звать вас как-нибудь попроще? Фил, например? Это ближе к моим речевым традициям и значительно короче…
   Окинув его взглядом (речевые традиции, ишь ты!) и оценив разницу в возрасте, я нехотя согласился.
   – Хорошо, пусть будет Фил.
   – Замечательно! Я – Игорь Игоревич. Фил, вы не ответили на мой вопрос отно-сительно ваших дальнейших планов. – Он вопросительно уставился на меня, совер-шенно не мигая.
   Мне, конечно, хотелось узнать, почему, собственно, я должен ему каяться “от-носительно дальнейших планов”. И звать его, явно нерусского мена, Игорем Игореви-чем. Но времени на пикировку, скорее всего, уже не оставалось.
   Так что спросил я совсем о другом:
   – А что вы предлагаете?

   Нищему собраться – только подпоясаться.
   Пока я кидал в спортивную сумку белье и прочую мелочь, Игорь Игоревич стоял у двери, бубня что-то в крошечный мобильник и немигающим взглядом вперившись в малость напуганного Димку – моего соседа по комнате. Димка старательно отводил от него глаза и шепотом выспрашивал меня, интересуясь «куда тебя понесло на ночь гля-дя с этим психом»?
   Я признался честно:
   – Димон, я свалял огромного дурака. За мной началась охота, и я сматываю удочки. Советую и тебе покинуть комнату. Отправляйся к своей Ксюше. Прямо сейчас и двигай. А то придут за мной, не найдут… Как думаешь, на ком захотят выместить злобу?
   – На том, кто под руку подвернется, – сообразил Димка.
   – Умничка, – похвалил я. – Не дай Бог, сломают тебе что-нибудь. Рёбра, к при-меру. Ногу тоже могут. Или шею, типун мне на язык. – Я взялся за блокнот, наскоро набросал несколько строчек. – Вот тебе записочка, отправишь моим папе-маме. Да не вздумай проболтаться, куда я свалил на самом деле.
   – А куда ты свалил на самом деле? – Димка начал поспешно натягивать «выход-ные» штаны с наглаженными стрелками. Любопытства, понятно, не утратил.
   – В иностранный легион, Димуля!
   Прозвучало мое признание так весомо, что парнище, скакавший на одной ноге, с другой, продетой в штанину, закачался и рухнул на кровать.
   – Ты гонишь… – затянул недоверчивый сокамерник.
   Я кивнул в направлении двери, на каменную глыбу Игоря Игоревича. Димка оценил выражение его морды и приумолк.
   – Жди открытки с видами Африки. – Я покрутил в руках старенькие комнатные тапочки и с сожалением бросил под койку. – Будь здоров, Димка. Будь ты здоров, черт старый!
   – И тебе того же!
   Мы крепко обнялись. Забросив сумку за спину, я шагнул к дверям.

   На улице нас уже ждал старенький микроавтобус «УАЗ». Сквозь облупившуюся серую краску проглядывали красные кресты. Да и окна, забранные матово-белым стек-лом, не оставляли сомнения в том, что машина некогда принадлежала «Скорой помо-щи».
   Игорь Игоревич забрался на место по соседству с водителем, радушно предло-жив мне весь остальной салон. Должно быть, потому что в нем было довольно про-хладно и неуютно. Трубчатая конструкция на месте, где прежде располагалась кушетка для «лежачих» пациентов да пара обтянутых вытертым дерматином сидений по бокам – вот и вся роскошь, полагающаяся рейнджеру-новобранцу.
   Каркас бывшей кушетки я отверг сходу и выбрал левый стульчик. На мой взгляд, он был чуть менее продавленным. Затем я постучал в окошечко, отделяющее салон от кабины. Обернувшемуся водителю изобразил этакого бравого машиниста па-ровоза, подергав с дурашливым видом свисающие с потолка останки какой-то меди-цинской системы, и прокричав: «Ту-ту!» Я изо всех сил пытался убедить себя в собст-венной готовности к предстоящим африканским приключениям.
   Получалось почему-то плохо…
   «УАЗ» дернулся и покатил, рывками наращивая скорость. Водитель был нику-дышный, вроде меня, но машина вела себя на удивление хорошо, даром что древняя. Ни тебе скрежетания при переключении передач, ни бешеного рева дырявой выхлоп-ной трубы.
   Игорь Игоревич вставил в потрепанную автомагнитолу кассету и прибавил громкости. «По дороге разочарований снова, очарованный, пройду. Разум полон смут-ных ожиданий, сердце чует новую беду», – ворвался в кабину знакомый голос.
   Знал он, что ли, Игорь Игоревич этот, мои музыкальные пристрастия?
   – Сердце чует новую беду, – пробормотал я. Крайне символично.
   Сквозь матовые боковые окна, как и сквозь заднее, не было видно вообще ниче-го. Пришлось тянуть шею, выглядывать в лобовое стекло. Мои попутчики-наниматели были люди плечистые, но кое-что увидеть все-таки удалось. Оказывается, мы уже вы-ехали за город, вдобавок свернули на какой-то проселок. Вдоль дороги тянулись тоск-ливые заросли сухой полыни и чертополоха, освещаемыми «дальним» светом фар. Иногда промелькивали встречные машины. Однако вскоре и эта роскошь стала недос-тупна. Пошел снег, да такой густой, что казалось, будто я смотрю не на дорогу, а в эк-ран черно-белого телевизора, потерявшего настройку. Полынь была значительно живо-писнее. Встречное движение тоже почти прекратилось.
   Я устроился поудобнее (удивительно, но это мне вполне удалось) и задремал…
   Проснулся оттого, что мы остановились. Или потому что выспался? Когда толь-ко успел?
   В окошечки проникал яркий свет. Я взглянул на часы – и огорчился. Китайская штамповка, служившая мне верой и даже некоторой правдой на протяжении добрых семи лет, впервые меня подвела. Дисплей был мертвенно пуст. И это после того, как я всего месяц назад поставил новую батарейку, да не барахло какое-нибудь, а «Варту»!
   С первой же рейнджерской получки куплю себе хорошие часы.
   Я приблизил губы к запястью и прорычал злорадно в стекло:
   – Ме-ха-нические!
   Пока новых часов не было, и я прислушался к своему организму. Организм сиг-нализировал, что времени прошло уже достаточно много. Даже очень много – я чувст-вовал себя настолько бодро, словно проспал часов десять. Мочевой пузырь, кстати, из-вещал примерно о том же. Но не могли же мы за десять часов ни разу не остановиться? А я бы это сразу заметил и проснулся. Как, наверное, любой на моем месте – кроме, разве что, вдрызг пьяного.
   И почему конечности мои не затекли и зад не отсижен?
   Я снова постучал в окошечко, отделяющее салон от кабины. Доброхоты с той стороны задернули его плотненькой занавесочкой. Верно, чтобы не мешали моему бо-гатырскому сну фары встречных транспортных средств.
   Занавесочка отодвинулась, я обалдел.
   Наш «УАЗ» стоял перед громадными, теряющимися за пределами обозримой области, воротами. Ворота были насыщенного зеленого цвета и почему-то казались слегка изогнутыми – как если бы были частью огромной полусферы. Кроме того, стоя-ла самая настоящая ночь (это после десяти-то часов, прошедших в пути!), а свет, про-никающий через матовые окошечки, принадлежал невидимым, но угадываемым осве-тительным приборам. Чрезвычайно мощным осветительным приборам.
   Шофер, открывший мне глаза на мир, откинулся в своем анатомическом кресле и со вкусом потянулся, широко зевая. Притомился, значит, родимый.
   Игорь Игоревич разговаривал через приоткрытую дверь с привратником.
   Я прислушался, прислушался… ПРИСЛУШАЛСЯ – и ни черта не понял. Ниче-гошеньки!
   «Заспанные» было сомнения вновь полезли наружу: язык был незнакомым. Лад-но бы просто иностранным (я, в общем-то, даже и ждал, скажем, французского, хоть и не так рано); нет же – совершенно нездешним! Предложения были совсем короткими, одно-два слова, не более, а затем – долгая-долгая пауза. Но не это главное. Само по-строение слов лишало меня малейшего шанса вспомнить что-либо подобное. Начина-лось все с певучего гласного звука, тянущегося куда-то в поднебесную высь, и вдруг резко обрывалось дробью рассыпанных по металлу хрустальных шариков, шаров и ша-рищ. Шары скакали так долго, что не у всякого оперного Паваротти хватило бы дыха-ния вытянуть. А тут – на тебе: обычные мужички с улицы, разве что широкогрудые.
   Привратник, впрочем, был очень хорош. Особенной, киношно-спецназовской статью: мышцы так и перли наружу, грозя разорвать облегающее трико того же цвета, что и ворота. На роже, и без того бандитской, красовался глубокий и страшноватый шрам, стягивающий левый глаз едва не до подбородка. Что там у него было на ногах, я не видел, а вот на бритой башке лихо сидел со вкусом и знанием заломленный берет ярко-малинового цвета без каких-либо знаков различия.
   Тут мочевой пузырь меня доконал, и я бросился наружу, оставив прочее на по-том.
   Боковая дверь, через которую я влезал, оказалась на замке (и когда только успе-ли запереть, на ходу, что ли?), ручки изнутри не было, и я бросился к задней. Благо-словляя внутренние запоры, которые всегда готовы выпустить человека в пику наруж-ным, вывалился на дорогу и метнулся к колесу. Всякий знает, что в дороге по-другому нельзя – удачи не будет. Отведенное в подобной ситуации законами Мерфи & Podlosty время повозился с молнией и прочими заслонами, одолел наконец… и чуть было не за-был, зачем я собственно, тут пристроился.
   Мне открылась последняя деталь, подводящая черту под картиной, начатой чу-довищными воротами с их стражем и его непонятным языком.
   Через весь обозримый небосвод сверкающей серебром дорогой струилось нечто.
   Представьте Млечный Путь, сияющий в десятки раз ярче, нежели обычно. Моих зачаточных познаний в астрономии хватило только на то, чтобы сопоставить грандиоз-ную серебряно-туманную полосу с кольцами Сатурна.
   Удовлетворившись этим объяснением, я наконец-то расслабился…

ГЛАВА 2

   Мы закрыли глаза
   И далекий придумали остров.
   Мы придумали ветер и себе имена.
Эдмунд Шклярский

   Я неторопливо застегивал штаны и, глубоко дыша, для одоления волнения, та-ращился на разрезающие небо кольца. Кольца были красивы… Мало того: они были прекрасны! Случись сюда угодить земному поэту из когорты романтиков, еще неиз-вестно, загоревал бы он об утраченной Луне, или нет.
   В чувство меня привело увесистое похлопывание по плечу. Я моргнул и опустил глаза. Рядом возвышался привратник и дружелюбно улыбался. Его изуродованный глаз при этом чуточку подергивался.
   – Что, боец, нравится наши декорации? – пробасил он. – Уверен, они много лучше тех, что приготовили тебе в родных краях обиженные «земляки» Аскерова.
   Ишь ты, какой осведомленный! Впрочем, возразить было нечего. «Земляки» и впрямь могли поместить меня в такие декорации, что сливай воду.
   Я натянуто улыбнулся и выдавил:
   – Поживем – увидим.
   Мне, несмотря на красоту и великолепие небес, было плохо. Тоскливо мне было. Я ждал совершенно иного и не был готов к такому повороту событий. Впору было трезво подумать о собственном психическом здоровье и месте, где я оказался.
   Место вполне могло быть банальной «дуркой».
   Первым делом я решил получше изучить «санитара».
   Не могу сказать, что увиденное сильно меня обрадовало или хотя бы успокоило: могучий торс титанического атлета опирался на две металлические стойки, заменяю-щие ему – от середины бедра и ниже – ноги. Он даже не пытался их скрывать, вороне-ный костяк был прикрыт широкими шортами лишь в месте крепления к живой плоти. На поясе полутерминатора висело нечто, отдаленно напоминающее компактную ра-цию. На левом предплечье, с внутренней стороны, непонятным образом закрепленный, притаился внушительного вида пистолет.
   Устройство оружия было мне незнакомо, но в том, что это именно оружие, со-мневаться не приходилось. Иной разум пришел к идентичным земной конструкторской мысли выводам в отношении формы и дизайна средств уничтожения. Решающую роль в этом играла, скорее всего, телесная оболочка иносапиенсов, неотличимая от земной.
   «Хр-р!» – захрипел я, прерывисто вздохнул, покачнулся и закатил глаза. На сей раз не для того, чтобы любоваться звездным небом, а чтобы симулировать сильнейший эпилептический припадок. Авось сжалятся пришельцы над неполноценным рекрутом, да и отправят от греха домой. На фоне громил с железными ногами Аскер вдруг пока-зался милым и приятным толстячком. Пусть несколько раздражительным, но своим же. Зачем только я с ним поссорился?
   Чело привратника омрачилось. Видимо, сострадание было не чуждо этому пред-ставителю милитаристских кругов иного мира, и неполадки в организме диковатого рекрута больно поранили его душу. Точно так же рачительный хозяин ночей не спит над прихворнувшим поросеночком. Растимым, сами понимаете, для чего. Гигант кат-нул новую «горсть хрустальных шаров» в направлении «УАЗа». Из машины поспешно вывалился Игорь Игоревич. В руке он сжимал блестящий инструмент, похожий на про-тивоестественный гибрид ветеринарного шприца и ручной дрели. Я тотчас сообразил, что перестарался с лицедейством, но было уже слишком поздно. Игорь Игоревич без всяких там экивоков засадил мне в руку жгучую, словно концентрированная кислота, инъекцию какой-то гадости чертовски немалого объема. Прямо сквозь рукава косухи и свитера под нею.
   Подложив под голову подушку от автомобильного сидения, пришельцы остави-ли меня в покое. Не боялись, видать, что я захлебнусь слюной или прикушу язык. А может, только того и ждали? Дела… Я тихонечко лежал и с интересом прислушивался к себе – скоро ли начнется трупное окоченение?
   Окоченение наступать не спешило, и я успокоился. Поразительно быстро успо-коился и уже через минуту сильно удивлялся своей недавней выходке.
   «А чего ты, вообще-то, ждал?.. – спросил я себя. – Африканской саванны и охо-ты на львов? Никто тебе не обещал, что ты попадешь прямиком на сафари. Ах, тебе обещали иностранный легион вдали от родины? Ну, так получи инопланетный. Куда уж дальше! Возможно ли подобное толкование событий? Вполне. Отчего бы какой-нибудь внеземной расе не создать своего иностранного легиона? Чтобы в схватках за вселенское господство не марать руки, отмытые веками гуманизма до чистого розового цвета. Склонные к насилию рекруты из более отсталых и кровожадных племен – самый благодатный полуфабрикат для формирования наемной армии. Можно даже предста-вить себя социологом с вот такой башкой и сформулировать некий общественный за-кон. Скажем: “Чем выше уровень развития цивилизации, тем больше она нуждается в наемниках для отправления низкогуманных, но необходимых для выживания социума, потребностей”. Вовсе, по-моему, неплохо».
   Размышляя так, я попутно изучал окрестности и находил немало причин для своего дальнейшего изумления.
   Предугаданная полусфера таковой и оказалась. Огромная, трудно представимого диаметра, она поднималась округлой монолитной стеной, загораживающей полнеба. К единственным в обозримой части воротам, вполне, кажется, герметично отделяющим содержимое от окружающего мира, вела светящаяся широкая дорога. На дороге стоял нелепый в этаком контексте облезлый «УАЗ», отчего-то чрезвычайно мало похожий на средство межзвездного сообщения. Вокруг дороги, полусферы и горстки человекооб-разных расстилалась бескрайняя степь середины лета. С густой высокой травой, вол-нующейся от ветерка и таинственно, маняще отблескивающей в свете небесного дива.
   Удовлетворенные тем, что внезапно одолевшая новобранца падучая с успехом побеждена, пришельцы (а вернее, хозяева) продолжили дружескую беседу. Она час-тенько прерывалась раскатами вполне человеческого смеха.
   Не исключаю, что смеялись как раз надо мной.
   Я встал, стряхнул налипший сор, подобрался к ним поближе и принялся разгля-дывать крепление оружия на корнеобразной ручище инопланетного калеки. Гигант скоро заметил мое любопытство и, широко улыбнувшись, продемонстрировал принцип действия. Процесс впечатлял: пистолет оказывался в руке практически мгновенно, так же мгновенно возвращаясь на место. Я восхищенно покивал головой, но не забыл на-помнить себе, что старина Гаррисон придумал похожую оружейную систему лет сорок назад. А то и больше. И не запатентовал ее, оказывается, совершенно напрасно. Сгре-бал бы сейчас галактические кредиты прямо лопатой и в ус не дул.
   Новоявленный «медведь – липовые ноги» тем временем снял с пояса прибор, похожий на рацию, и потыкал в клавиши скрюченным толстым пальцем. Створки ворот мягко скользнули в стороны и вверх. Кусок сферы, скрывавшийся под ними, покрылся светящимся узором ядовито-желтого цвета с горчичными пятнами, начал таять, утон-чился до черной прозрачности и лопнул, как брюхо протухшего хариуса.
   Эстетика прободения желудка. Бр-р! Силовые поля, ребята, штука, оказывается, мало аппетитная. Не зря, значит, входную мембрану спрятали за обычными дверьми.
   Чтобы привратника не тошнило.
   Игорь Игоревич предложил мне занять место в «УАЗе», я тяжко вздохнул и по-лез в тесные недра ободранного межгалактического крейсера. Автомобиль задергался, фыркнул, скакнул и неуверенно поехал, спотыкаясь на каждом метре.
   Изнутри купол был прозрачным. «УАЗ» медленно катил по светящейся дороге к голубоватым огонькам, все яснее различимым вдали.
   Я просунул голову в кабину и бодро поинтересовался, будут ли еще неожидан-ные сюрпризы. А главное, когда же мне растолкуют, наконец, что к чему. И, если уж на то пошло, любопытно было бы узнать вдобавок, где мы находимся.
   Игорь Игоревич повернулся вполоборота и заметил, что язвительность моя без-основательна. Скажи он правду сразу, я, чего доброго, принял бы его за придурка и де-ла с ним иметь не стал бы. («Само собой!» – подумал я.) Сейчас же все на мази, мы – там, где надо, можно расслабиться, ибо жизнь продолжается. А как бы дело сложилось дома, на Земле, еще вилами по воде…
   Закончив краткую речь, Игорь Игоревич глубокомысленно замолчал.
   Водитель, похоже, вообще не знал простой человеческой речи или был нем. Или соблюдал субординацию.
   Посему я вполне уяснил, что объяснения будут даны в том объеме и в то время, которые сочтет необходимым мое новое командование. Мне оставалось только грустно вздохнуть и повалиться на свое вытертое креслице.
   Огоньки приблизились и оказались фонарями на столбах – точными копиями обычных городских фонарей. Они освещали два ряда небольших приземистых строе-ний, которые я принял за казармы. Возле одного дома машина остановилась. Игорь Игоревич вылез первым. Я подхватил сумку и спрыгнул на стриженую травку, отде-ляющую дорогу от широкого дощатого деревянного тротуара. Тротуар вызывал мое искреннее восхищение: таких уж лет десять и в деревнях-то не сыщешь.
   Ведомый все так же глубокомысленно молчащим Игорем Игоревичем, я вошел в приют безродных и бездомных наемников.
   Дневальных, дежурных и прочего обязательного для земной казармы служивого люда вроде «молодых», трудолюбиво «пидарасящих взлетку», не наблюдалось. На пу-шистом ковре, закрывшем весь пол тонущего в полумраке коридора, лежала лохматая собачонка. Беспородная, но чистенькая и ухоженная. Она подняла на нас мутный спро-сонья взгляд, лениво повиляла коротеньким хвостишкой и заснула опять.
   – Это Бобик, наш талисман, – сообщил наконец-то обретший страсть к общению Игорь Игоревич. – А это ваша комната. – Он распахнул передо мной одну из десятка однообразных дверей, выходящих в коридор. – Отдыхайте. Завтра получите все объяс-нения, униформу, аванс и возможность позвонить домой. До встречи!
   На этом его коммуникативная страсть стремительно угасла.
   Он повернулся и, завывая протяжно под нос что-то вроде колыбельной для дитя-людоеда, отбыл.
   Я оглядел комнату. Ничего себе казарма, имеющая подобные апартаменты для каждого служивого! Из небольшой прихожей открывался вид на два отсека. Один не мог являться ничем иным, кроме спальни, ибо кровать в нем стояла прямо-таки вызы-вающе, маняще двуспальная. Другой был чем-то вроде кабинета. Книги на полках и уютное с виду кресло перед невысоким столиком. Лампа под зеленым абажуром. Обал-деть! Еще в прихожей была узенькая дверка, ведущая, как оказалось, в совмещенный санузел.
   Номерок, конечно, не королевский люкс, но жить можно. В общежитии комната была много хуже, и ее еще приходилось делить с Димкой. А он ужасно храпит во сне. И любит оглушительный «трэш-металл». И не любит производить уборку. Впрочем, Ксюша у него очень даже ничего…
   Я расстегнул сумку, собираясь заняться размещение вещей… но ограничился тем, что достал «мыльно-брильные» принадлежности, и опустил пакет на тумбочку. Недавно славно выспавшийся в машине, я с удивлением почувствовал новые позывы к тому, чтобы, вспоминая армейский жаргон, «придавить на массу». Приняв сонливость за последствия успокоительного укола, я не стал ей противиться. Предки, кои мудры по определению, завещали нам, что утро завсегда мудренее вечера, а тем более ночи.
   Их мнение следовало уважить.

   Проснулся я раненько. В просторное окно еще видны были побледневшие коль-ца, но густая чернота инопланетной ночи уже сменилась серенькой рассветной мутью.
   На посвежевшую голову славно думалось, и я с удивлением начал вспоминать бурные события прошлого вечера. Что-то в них меня настораживало. Прежде я всегда считал себя выдержанным человеком, имел даже некоторое время прозвище «Флегма тормознутая» и теперь не мог понять: какого, извините, хрена меня потянуло на безрас-судные подвиги?
   В душу начали мало-помалу закрадываться нехорошие подозрения. «Игорь Иго-ревич» знал, как меня зовут. Он знал, где и когда меня ждать. Он знал, что я здорово влип… Он знал такое, что знать мог лишь в одном случае – в случае, если все мои не-приятности были заранее продуманы и умело спровоцированы. И уж, наверное, лука-вые провокаторы осознавали, что жертва в конце концов обо всем догадается… Осозна-вали, но не придали тому никакого значения. Вот вам и права личности!
   Я попробовал воспротивиться произволу, вскочил с кровати, но кровь не клоко-тала, и разум возмущенный не кипел. Обескураженный очевидной нелепостью собст-венного поведения, я глубоко погрузился в самоанализ. И вскоре пришел к выводу, что крошечный авантюрист, дремлющий обычно где-то на задворках моего подсознания, очнулся от спячки и с радостным смехом потирает истосковавшиеся по бродяжьему посоху ладошки.
   «Э-эх, будьте вы прокляты, пришельцы подлые! Изучили вы меня действитель-но хорошо», – пробормотал я и отправился совершать утренний туалет.
   Поплескавшись вволю, вытерся захваченным из дому полотенцем, совершив тем самым маленький акт мести «пришельцам». Ибо в ванной присутствовало махровое, белоснежное, пушистое и вообще роскошное, казенное. Перед большим зеркалом, вму-рованным в стену прихожей, принял атлетическую позу «двойной бицепс спереди», ос-калился в агрессивной улыбке. Отметил недостаточный объем икроножных мышц, но успокоился отчетливым рельефом пресса. Прорычал: «Больше харизмы, мужчина!» и угрожающе выбросил напряженно сжатые «кошачьими лапами» кисти своему отраже-нию в лицо.
   Отражение в ужасе отпрянуло.
   Я демонически расхохотался и пошел одеваться.
   Для задуманной прогулки натянул любимые «бермуды», вырезанные в свое вре-мя из армейских х/б бриджей. Бриджи, в количестве двух пар, я спер на военных сбо-рах, венчавших курс институтской военной подготовки, и до сих пор то хвалю себя за это, то презираю. В пару к шортам подобрал любимую же белую майку с провоцирую-щей алой надписью «DO IT!» и вышел в коридор.
   Кудлатого талисмана Бобика нигде не было видно. Других живых существ тоже.
   Я наугад поскребся в ближайшую дверь. В ответ из динамика, разинувшего над нею свою решетчатую пасть, послышался грозный рык. Был он схож с рыком саблезу-бого тигра в годы, когда сии хищники еще вольготно владели Землей и людей не вос-принимали иначе, чем как легкую, но калорийную пищу. Правда, здесь можно было уловить кое-что осмысленное:
   – Я три дня на полигоне, все вопросы к Бородачу! Сколько можно повторять?
   Рык был настолько знаком, что я даже вздрогнул от неожиданности. (Впрочем, это могло произойти от громкости и резкости звука.) Так умел рычать только один че-ловек на всем белом свете. И человек этот был первым, кого бы я хотел видеть рядом с собой в любой сложной ситуации. И ему здесь было самое место, если я хоть что-нибудь знаю о нем. А я знаю о нем почти все, потому что человек этот – мой кровный (так уж получилось, во мне действительно бежит около литра его крови) брат. И друг. И… впрочем, не будем разводить сантименты.
   Я распахнул дверь без колебаний, готовый к ответу перед местным законом за несанкционированное проникновение в частное жилище.
   Последние сомнения исчезли, когда на прикроватной тумбочке обнаружилось черно-белое фото с мятыми уголками, но в деревянной рамке: два пограничника в вы-горевшей форме стоят, обнявшись за плечи, на фоне бесконечных гор.
   У меня в сумке лежало точно такое же.
   Одним из солдат был я, а вторым он – обладатель рыка, бешеный (временами) бык, питерский армянин в четвертом поколении, Генрик Саркисян.

   Игорь Игоревич застал меня на месте преступления, я колом торчал посреди комнаты с идиотской улыбкой во всю морду и фотографией в руках. Он одобрительно проворчал «вот и славно» и за ручку отвел меня в местный «красный уголок», неболь-шой овальный зал с удобными сиденьями и глубокой прямоугольной нишей в одной из стен.
   Когда я уселся в предложенное кресло, лицом к нише, Игорь Игоревич остался стоять. Он сочувственно поинтересовался, удобно ли мне. Пришлось сознаться, что да, вполне. Удовлетворенный ответом, он затеял манипуляции с красивой плоской коро-бочкой. Коробочка была прилажена на конец тонкого блестящего уса, вертикально тор-чащего из пола. И мелодично попискивала.
   Действия его незамедлительно принесли плоды. Свет стал заметно приглушен-ней (оконные стекла потемнели), в нише сгустилась тьма. Среди тьмы медленно разго-рались звездочки, эстетично обрамляющие знакомое каждому ребенку изображение Земли. Моей родной Земли, безо всяких «наворотов» вроде пижонских колец.
   Земля неторопливо вращалась.
   – Это ваша планета, – констатировал очевидное Игорь Игоревич. – А сейчас приготовьтесь. Увидите ту, где мы находимся сейчас…
   Вынырнувшая из-за планеты Луна вдруг вздрогнула и вспухла облаком разнока-либерных обломков. Спустя несколько мгновений Землю окружали бесформенные, но вполне предсказуемые, будущие кольца.
   – Сколько нам осталось ждать? – Голос мой предательски дрогнул.
   А чей бы не дрогнул? Разрушение спутника не останется без последствий для земной цивилизации, ежу понятно! Катастрофических последствий.
   – Не знаю. Возможно, вечность. Эта реконструкция отражает событие, произо-шедшее около полутора миллионов лет назад в здешней планетной системе, а не в зем-ной. По-видимому, в результате грандиозного эксперимента цивилизации, условно на-зываемой нами Предтечи. Других следов Предтеч нами пока не обнаружено, но и эти весьма впечатляющи, не так ли?
   Я пожал плечами. Почему сразу Предтечи? Автограф они свой оставили, что ли?
   Игорь Игоревич понял мое недоверчивое молчание верно.
   – Сомнений нет. Дело в том, что каждый обломок спутника – от самого микро-скопического до наибольшего – покрыт фантастически прочной светоотражающей пленкой. Слой амальгамы порядка нескольких молекул, но она практически не разру-шаема.
   – Зачем? – выдохнул я. – Покрыто – зачем?
   – Полагаю, для красоты. Вы же видели, как сверкает! Впрочем, считается, что Предтечи были негуманоидной цивилизацией, поэтому ход их размышлений не подда-ется анализу. Ну, не стану более утомлять вас гипотезами, хоть и интересными, но мало относящимися к предмету сегодняшнего разговора, – торопливо проговорил мой пре-дусмотрительный собеседник, заметив, что я наполняюсь неуместным любопытством. – Словом, Фил, мы не в мрачной глубине космоса, за многие десятки световых лет от вашей родины, а буквально рядышком.
   – В параллельном измерении? – тут же проявил я поразившую меня самого до-гадливость.
   – Можно сказать и так. В параллельном. А то и в последующем или предшест-вующем вашему. Смотря, откуда вести отсчет. С геометрией и топологией, сами пони-маете, не все однозначно… Так что мы земляки в некотором роде, – сделал вывод Игорь Игоревич. – И даже, кажется, близкие родственники. Но наша цивилизация, назовем ее условно терранской, давно умеет совершать межпространственные переходы, – пото-ропился он расставить надлежащие акценты.
   Вероятно, ему хотелось избежать слюнявого братства народов, к которому я, по его мнению, стал после вводной лекции склонен.
   – Чем шкурно и пользуется, – не удержался съязвить я.
   – Шкурно? – удивился Игорь Игоревич, – а… а, пожалуй, вы правы, Фил! Речь действительно идет, образно выражаясь, о нашей драгоценной шкуре. Ее, знаете ли, с недавнего времени появились желающие попортить. До некоторых пор мы тем только и занимались, что с романтически горящими глазами путешествовали по доступным… хм, параллельным планетам. Наслаждались нетронутой природой, такой похожей и та-кой разной. А ужасались почти единственно вашему, кровавому и жестокому миру. И знать мы не знали, и ведать не ведали, что откуда-то из невообразимо отдаленных про-странств несется навстречу нам дикий и страшный разумный вал – голодный и поэтому непримиримый. К счастью, вставшая у нас на пути орда довольно слабо технически развита. Примерно на уровне раннего средневековья Земли или Терры. Но это с лихвой покрывается избыточной ее биологической массой и агрессивностью. Их миллиарды, и они оставляют после себя пустыню. Смотрите, Фил! – воскликнул он с надрывом, со-всем уж переигрывая. И без того в его словах ощущался избыток поэзии. Интересно, такую модель поведения в разговоре со мной ему посоветовал психолог или он по соб-ственной инициативе лицедействует?
   Между тем картина в нише замутилась, поплыла и сменилась. Перед нами лежа-ла симпатичная полянка, окруженная со всех сторон пышной растительностью. Вдруг в зеленой стене раскрылся проход, прорезанный невидимым инструментом. В проход тут же выпрыгнуло занятное существо розовато-мраморной окраски. Существо, более все-го похожее на крупного рака, присело на четырех ножках и навело на нас громоздкое металлическое устройство. Ясно, совершенно ясно было, что эта несуразная железяка – оружие: вроде пищали с внушительным дисковым магазином. Пищаль рявкнула, плю-ясь во все стороны огнем и дымом, а камера, снимавшая это безобразие, зашаталась, опрокидываясь, и уставилась треснувшим объективом в яркое небо. Мраморный стре-лок навис над нею, потрясая оружием и клешнями, которыми вспорол давеча лианы. Он еще некоторое время бурно радовался точному выстрелу, а потом замер.
   – Первые кадры, запечатлевшие нашего противника, – прокомментировал Игорь Игоревич. – Получены четыре года назад. Исследователь-орнитолог, снимавший на од-ной из самых отдаленных доступных планет интересное поведение полисемьи тамош-них воробьев, погиб… Накопитель с записью нашел его напарник. Более везучий, на-верное – временно отлучался к пункту перехода, поэтому не пострадал. Он был скорее труслив, нежели любопытен, и мгновенно ушел, бросив научное оборудование, захва-тив лишь этот диск. Будь тогда на нашем месте земляне, с вашим обширным военным опытом и нюхом на потенциальную опасность, все сложилось бы, разумеется, совер-шенно иначе. Но на Терре больше восторженных и далеких от трезвого восприятия действительности оптимистов, чем реалистов. На встречу с «братьями по разуму» от-правилась целая делегация. От нее не осталось и записи…
   – И все-таки мобилизация проведена не была, – вклинился я со своей догадкой в трагическую, хоть и кратковременную, паузу.
   – Не была, – с тяжелым вздохом согласился Игорь Игоревич. – Какая, к черту, мобилизация, ведь вооруженная вражда цивилизаций – глубоко аморальна и даже пре-ступна!.. Парламентеры гибли пачками, а оборонительных действий, даже самых про-стых, не предпринималось. Тогда-то и вышли на арену много десятилетий, столетий даже осмеиваемые и презираемые терранским просвещенным обществом «псы войны» со своей готовностью к любым мерам. К мерам, негодным с точки зрения общества, но единственно верным в создавшейся ситуации.
   – То есть вы, – сказал я.
   – Мы. Мы создали сеть аванпостов. Надежно укрепленных военно-технических баз, расквартированных на планете, разумно близко примыкающей к миру первой встречи с противником. Базы организованы так, чтобы иметь возможность скорого дос-тупа в заданные точки сопредельных пространств. Точки привязаны к выходам из меж-пространственных тоннелей, доступных «ракам». Мы создали агентурную сеть на Зем-ле и обеспечили себя опытными и достаточно образованными наемными солдатами. (Я кивком поблагодарил за комплимент.) Мы даже взяли себе земные псевдонимы, забыв данные нам при рождении имена. Отрезая тем самым пути возвращения в наш беззу-бый Эдем – до победы… или до смерти. Нас было крайне мало, но мы были полны ре-шимости остановить агрессора…
   Я аж уши развесил. Такого замечательного плакатного слога мне не приходи-лось слышать никогда. Но попутно и призадумался. По речам Игоря Игоревича выхо-дило, что до его прекрасной родины слаборазвитым розовым тварям еще топать да то-пать. Отчего же они вдруг агрессорами стали? Или загодя назначать врагов – это стиль всех “ястребов”, независимо от происхождения?
   Однако, вспомнив науку о чужом монастыре и его уставе, вслух высказывать свое сомнение пока не стал. Спросил только:
   – А как же молодежь? В таких случаях самое первое дело вербовать в сторонни-ки молодых да непоседливых. Гормоны – они ж великое подспорье в политике!
   Игорь Игоревич расцвел, благородно не обратив внимания на дурно припахи-вающую подоплеку вопроса.
   – Да, движение «Новая молодежь в защиту Отчизны» – главный наш корень в родной почве. Оно питает нас не только перспективными учеными и материальными средствами, но и свежим дыханием грядущего! Жаль только, что лишь малая часть ак-тивистов движения имеет мужество взять в руки оружие. Но Легион не теряет надеж-ды… Мы, кажется, отвлеклись. – Игорь Игоревич снова сменил картинку. – Это недав-няя съемка того места, которое вы видели только что.
   Он даже поморщился, глядя на то, что я сперва принял за огромную, невырази-мо отвратительную помойку.
   – Да уж, воробьи, наверное, никогда больше не смогут создать здесь не только полисемей, но даже ма-а-аленьких влюбленных парочек, – пробормотал я под нос, же-лая хоть чуть-чуть разрядить абсолютно переставшую нравиться атмосферу пропаган-дистского митинга.
   Игорю Игоревичу мой комментарий, похоже, не пришелся по вкусу.
   – Прекратите ерничать, – устало сказал он, – Ваши глупые шуточки неуместны перед лицом подлинной трагедии. Поймите, это не рекламный ролик Greenpeas и не фильм ужасов. Подумайте, что будет, если эти зверушки доберутся до вашей родины? В отличие от землян, они умеют совершать межпространственные переходы. Пусть только по немногим, имеющимся с основания вселенной каналам, но вы-то не умеете и этого! Прежде, чем сумеете разобраться, что к чему, и перекрыть «ракам» доступ, они натворят такого… Кстати, один из каналов открывается в неполном десятке километров от вашей, Фил, родной деревни. Именно через него мы и привезли вас сюда. Спросите себя, готовы ли вы отдать свою четырехлетнюю племянницу в клешни полуразумных чудовищ?!
   Я хлопал глазами и по-рыбьи разевал рот. Не дождавшись ответа на последний вопрос, Игорь Игоревич так же экспрессивно продолжал:
   – Видели оружие в его руках? Исходя из самых завышенных оценок «рачьего» интеллекта, невозможно представить, что это – творение убогой цивилизации члени-стоногих. Догадываетесь, откуда оно может быть родом?.. Да, да, они уже встречались с более развитой, чем сами, культурой. Надолго ли она их задержала? Бог весть… Воз-можно, ее остатки еще тлеют последними угольками, производя для «раков» вооруже-ния. Вы, Фил, хотите, чтобы ваша мама сверлила стволы для их автоматов, расплачива-ясь трудом за жизнь детей и внуков и кусок хлеба?
   – Вы хорошо изучили меня, но плохо мою маму, – угрюмо пробурчал я. – Она уж скорей в партизаны уйдет.
   – Простите, я разволновался, – незамедлительно покаялся воинственный сын племени прекраснодушных романтиков. – По счастливому стечению обстоятельств, земному человечеству пока ничего не грозит. Земля, если так можно выразится, “при-крыта” нашим миром, куда мы врагов не допустим. Ни при каких обстоятельствах. Между прочим, – оживился он, – «совы совсем не то, чем кажутся!» И «раки» – отнюдь не раки, а довольно примитивно устроенные грызуны. Яйцекладущие, хоть и млекопи-тающие. Сейчас, сейчас… – Он резво забарабанил пальцами по клавишам. – Я вам по-кажу одного такого красавца поближе. Ага, вот!
   Сменив мертвый мир, нашему вниманию предстал вскрытый яйцекладущий бобр, разбросавший по белому препараторскому столу многочисленные конечности.
   – Кстати, в Легионе принято называть их онзанами. Научное название имеет тот же корень, но звучит труднопроизносимо даже для меня. Обратите внимание, Фил, как интересно и необычно двигалась эволюция этих существ. Костного скелета не сущест-вует, его заменяет сверхпрочная кутикула из хитина. В яйцеобразной груди, под при-крытием основной брони, сосредоточены все важнейшие органы: дыхания, кровообра-щения, кроветворения. В нее же утапливается нежная круглая голова, сидящая на гиб-кой гусеницеобразной шее. Внешнему миру подставляется лишь прочный купол ма-кушки, глаза на коротких стебельках да хлыстообразные «усы», являющиеся одновре-менно обонятельными и слуховыми органами. Потеря части «усов» организму не страшна. Регенерация происходит чрезвычайно быстро, причем даже самый малый ос-тавшийся обломок с успехом выполняет весь объем функций. Глаза тоже могут втяги-ваться в защитные углубления панциря и прикрываться твердыми, но вполне прозрач-ными веками…
   Он проворно метался возле голограммы вскрытой твари, влезая время от време-ни указующим перстом в самые глубины рачьей требухи. Очевидно, для пущей нагляд-ности. Я слушал не без интереса; что там – с огромным любопытством. Надо же, на-сколько занятная штука эволюция!
   – По бокам корпуса – пара чрезвычайно мощных двуветвистых клешней, пред-назначенных для срезания и измельчения целлюлозы, основного элемента питания. Их можно сравнить с комбайном, объединяющим кусачки, миксер и наждачный круг. Процесс измельчения идет непрерывно.
   Игорь Игоревич потер ладони, показывая, как именно идет процесс.
   – Слабо ферментированная труха время от времени передается в рот. А вот зу-бов у онзанов практически нет. За исключением разве что жесткой терки, покрываю-щей внутреннюю полость клешней. Но самое главное, самое невероятное!.. Руки. Руки, Фил! Короткие пятипалые ручки с противостоящим пальцем. Они могут быть спрятаны под прикрытием все тех же клешней, из одной пазухи с которыми выходят. Четыре но-ги крепятся в нижней части головогруди, почти так же, как у земных насекомых. Име-ют сводчатые ступни и позволяют существу двигаться, располагая тело либо парал-лельно земле, либо под довольно крутым углом к ней, что используется для лучшего обзора. И пребыстро двигаться! Органы пищеварения находятся в толстом четырехсег-ментном абдомене – брюшке скорее пчелином, чем рачьем, – вместе со ртом, половыми органами и органами выделения отходов. Потеря абдомена хоть и смертельна для «ра-ка», но не приводит к мгновенной гибели. Наблюдались особи, жившие без него до двенадцати суток, почти без утраты основных реакций. Пищеварительный тракт – са-мая отсталая часть организма, с чрезвычайно низким КПД. Это и гонит онзанов на за-воевание все новых и новых жизненных пространств, наполненных пищей. Это же, по-видимому, стало в древности причиной развития мозга. Когда перед видом возникла перспектива вымирания от недостатка питания, мозг заработал в полную силу. Сейчас-то они потребляют любую органику, используя предварительную искусственную фер-ментацию. Видели бы вы, дорогой Фил, их бродильные котлы – более мерзкого зрели-ща трудно себе даже представить! Имеется также речь, примитивная, но удивительно красивая и певучая. Ее органы, в виде множества тонких мускульных лепестков, нахо-дятся в глубине дыхательных отверстий и размещены в подмышечных впадинах. По-скольку отверстий два, а мускулатура лепестков достаточно нежна, голоса «раков» зву-чат просто божественно! Размножаются они катастрофическими темпами: при благо-приятном пищевом фоне каждая самка после трехмесячной беременности откладывает от семи до десяти яиц. Новорожденные онзаны очаровательны: мягкие и пушистые – ну, чисто розовые котята-цыплята. Первыми твердеют клешни, и самка прекращает кормление молоком. Четыре года детеныши активно питаются, одновременно теряя иг-рушечную шерстку и приобретая прочнейший панцирь. До наступления половой зрело-сти из каждого помета доживает четыре-шесть особей. Это происходит в начале пятого года жизни; вес онзана к тому времени в среднем достигает восьмидесяти килограммов при длине тела около полутора метров. Продолжительность «рачьего» существования невелика, лет двадцать. Но сколько за двадцать лет каждый из них наплодит потомст-ва? А сколько сожрёт органики, при низком-то усвоении ее питательной части?
   Глаза Игоря Игоревича блестели, он казался попавшим в родную стихию, и не похоже было, чтобы собирался в ближайшие часы закругляться.
   «Однако лекция затягивается», – подумал я. Любознательность любознательно-стью, однако мне вовсе не улыбалось провести еще час-другой, изучая на голодный желудок особенности строения внутренних органов яйцекладущих грызунов.
   И я пошел на коварный выпад. Стоило Игорю Игоревичу примолкнуть на се-кундочку, переводя сбившееся от научного азарта дыхание, как я невинно поинтересо-вался:
   – Игорь Игоревич, извините мое праздное любопытство, а кем вы были до вой-ны?
   Удар был силен и пришелся ниже пояса.
   Игорь Игоревич поник и, опустив глаза, нервно забарабанил пальцами по краю пульта. Потом выхватил из внутреннего кармана початую сигару, прикурил, уставился на меня своим немигающим взглядом и сказал хрипло:
   – Я был тем орнитологом, вторым.

ГЛАВА 3

   Рука, полная силы, может
   сделать больше, чем целый
   мешок, набитый нравами.
Макс Штирнер

   Завтрак оказался замечательным: половина цыпленка-гриль, внушительная пор-ция отварного риса, салат из свежих овощей и полулитровая кружка душистого земля-ничного йогурта. Сок, чудесный апельсиновый сок в запотевшем стеклянном кувшине без труда мог утолить жажду и у египетской мумии периода первой династии.
   – Если вам хочется чего-то еще, скажите Клавочке, – посоветовал Игорь Игоре-вич Филиппу, когда тот, отдуваясь (перестарался-таки, пожадничал!), отвалился на вы-сокую спинку необычайно удобного стула.
   Клавочка, приятная полная женщина с добрыми, как у многих поварих, глазами, улыбнулась Филиппу из-за чистенькой стойки. Приглашая продолжить трапезу, качну-ла кудрявой головой в кружевном крахмальном колпаке. Он, притворно изобразив ужас, замахал руками и закатил глаза: «Что вы, что вы, хозяюшка, куда же еще-то?!»
   Хозяюшка, кажется, всерьез огорчилась отказом. Филипп почувствовал угрызе-ния совести и ухватил румяное яблочко из глубокой соломенной корзинки, стоящей на столе. Захрумкал, брызжа прохладным соком. Вкуснотища!
   Игорь Игоревич безразлично поглощал капустный салат, один только капустный салат с зеленым луком и оливковым маслом, хоть и в совершенно потрясающих коли-чествах. Запивал чистой водой.
   «Вегетарианец, значится, или пост блюдет», – подумал с уважением Филипп. Сам он никогда бы так не смог. Точно. Проверено.
   Он покрутил головой.
   В небольшой столовой было пустовато. Пара вполне земных парней, того же примерно, что и Филипп, возраста, похожих, как близнецы и одетых в темно-зеленую униформу, попивала парящий напиток и с любопытством поглядывала в сторону но-вичка. Филипп кивнул им приветственно. Близнецы заулыбались в ответ, но подойти знакомиться не спешили. Игорь Игоревич, наверное, пугал не только Димку.
   Вышеозначенный родитель ужаса прервал между тем на мгновение завтрак, из-влек из внутреннего кармана тоненькую стопку бумажных или похожих на таковые листов и подтолкнул к Филиппу.
   – Простите, Фил, я чертовски проголодался и поем еще немного. А вы можете пока ознакомиться с контрактом. Если условия вас удовлетворят, распишетесь. Вот пе-ро. – Он протянул охмуряемому рекруту солидно, очень солидно выглядящий «Пар-кер».
   – Там кровь?! – прошептал Филипп восторженно.
   – Нет, но если желаете… – Игорь Игоревич пожал плечами. – Во время медицин-ского обследования у вас возьмут немного. После проведения анализа попросим, меди-ки, думаю, уступят нам пару миллилитров. – Он наконец мигнул и расцвел вампирской улыбкой, глядя на ошарашенного Капралова.
   – Обойдусь, чего уж там, – сказал тот и углубился в изучение контракта.
   Контракт выглядел вполне приемлемо: ни тебе подводных камней, допускаю-щих разночтения, ни запутанно-многозначительных отступлений, склонных обернуться в самый неподходящий момент своей противоположностью. Нанимаемый обязуется выполнять приказы, наниматель – платить за выполнение. Срок службы – тысяча зем-ных суток. Отсчет начинается с момента подписания. Оплата – двести пятьдесят тысяч евро. («Ого!» – подумал Филипп.) В случае гибели нанимаемого лица вся сумма, плюс двадцать процентов, переходят наследникам (указать наследников). В случае ранений, повлекших за собой ухудшение здоровья, срок контракта сокращается. Лечение – пол-ное, всестороннее, включающее реабилитацию – производится за счет нанимателя. Проценты вознаграждения (сверх основной суммы) – уточняются. Контракт разрывает-ся без компенсации в случае предательства, невыполнения приказа, дезертирства. По окончании контракта легионеру предоставляются любые документы и гражданство любой страны. Подписи, печати…
   Все чин чином.
   «А ведь убивать придется, – подумал Филипп. – Хорошо, если только «раков». Готов ли ты к этому, Филипп Артамонович? Генка Саркисян не стал бы воевать за гнусное дело, это факт. Но вдруг он изменился? В жизни всякое случается. Хотя нет, наверное. Фотографию, вон, сохранил ведь… Давай, решайся, парень! Работа черна, за-то денежка бела!»
   Он вздохнул поглубже… и расписался, запоздало соображая: «Ну, а откажись я, тогда что?.. Плазменный разряд в башку?»
   Потолок не рухнул, а Игорь Игоревич не набросился на него с возмущенным: «Как смеешь сидеть, солдат, в присутствии офицера?!» Он меланхолично продолжал хрустеть витаминным своим овощем, лишь кивком головы продемонстрировав, что за-метил решительный шаг, совершенный Капраловым.
   Ребятки за дальним столиком однообразно показали новоиспеченному легионе-ру в знак одобрения большие пальцы и неспешно удалились.
   «Надеюсь, – подумал Филипп, – они не были подсадками, генерирующими в но-вичках заряд оптимизма…»
   Игорь Игоревич выпил еще стакан воды, отделил один экземпляр контракта для Филиппа, собрал оставшиеся листы в аккуратную стопочку и убрал в бездонный внут-ренний карман.
   – Можете задавать вопросы. – Он доверху наполнил стакан пузырящейся кри-стальной жидкостью из сифона и поднес к губам.
   – А мамку на присягу пустят? – живо полюбопытствовал верный себе Филипп.
   Игорь Игоревич от неожиданности поперхнулся водой и пораженно уставился на него.
   Здоровенный детинушка, пышущий силой и обаянием, с густыми каштановыми волосами до плеч и очень юным лицом, с мягкой, но вполне мужественной линией подбородка, соболиными бровями, румянцем во всю щеку, смеющимися серыми глаза-ми и серебряным кольцом в ухе, терпеливо ждал ответа на свой идиотский вопрос. Его плутовато-дурашливая непреходящая полуулыбка и манера певуче говорить слегка «окая» и употребляя не всегда верно ударения могли бы принадлежать деревенскому простачку. Как и огромные руки с узловатыми пальцами, короткими крепкими ногтями и жилистыми загорелыми предплечьями. Да вот только простачком Филипп как раз не был. Игорь Игоревич знал об этом превосходно. Лучше, чем кто бы то ни было.
   Агенты, работавшие со сбором информации, давали характеристики скорее об-ратные…
   Валов Вадим, 59 лет, начальник группы, ИНИИТП. «Филипп? “Кулаки пудовые, голова кудрявая, слава богу, что еще пока что не дырявая!” Песня. Он же и поет, час-тенько… Бабы его любят!.. Язык без костей. Да, болтун, я это и имел в виду. Нет, ин-женер он как раз неплохой. Что там, хороший, цепкий инженер».
   Пивоваров Павел, 41 год, военный пенсионер. «Капралов – солдат от Бога. Чутье на опасность просто отменное. Выдержка. И стреляет… Глаз – ватерпас! И надежный. Но трепло-о… К этому я долго привыкнуть не мог. То хочется ему рот заткнуть, а то уши – себе. Поет еще здорово».
   Савченко Никита, 24 года, охранник. «Капрал? Капрал – это черт! Никому не говорил, а вам скажу: он же меня в любом спарринге, как щенка, бьет! А я его на 30 ки-лограммов тяжелее, понятно?! Со мной Долото в спарринг идти опасается, у меня удар – центнер с лихуем! А он только ржет. И к Маре моей подкатывал, кобелина… Не-ет, я его все равно порву, пса!»
   Надкорытов Дмитрий, 30 лет, инженер, сосед по общежитию. «Ха, супермен, везунчик. А с девчонками он, знаете как! И ведь ни одна на него не в обиде. Казанова!.. Я свою Ксюху с ним наедине ни за какие ковриги бы не оставил, хоть она меня и лю-бит. Почему? Говорю же, везунчик, особенно с женщинами. И поет, как Орфей. И мышцы, ого-го!»
   Сафиуллина Анжелика, 28 лет, владелица тренажерного зала “FLEX-2000”. «Сложение превосходное, пропорции – находка, мускулатура сухая: ярко выраженный мезоморф. Силовая выносливость нечеловеческая. Не был бы ленив, стал бы чемпио-ном. По бодибилдингу, конечно! Ах, вас это интересует в последнюю очередь!.. Что же в первую? Понимаю. Да, мы были вместе. Недолго. О, Фил, – это нечто! Глаза его, во-лосы, голос, пластика… а красив! И, все-таки хорошо, что мы расстались. С ним было восхитительно, но – непосильно. Детства в нем много, что ли?.. Нет, не объяснить. И вообще, пойдите к черту с такими вопросами!»
   Капралова Полина, 53 года, мать. «Чуть какая обида – в слезы; нюня в детстве был страшный! Но заметьте, только от обиды, от жалости; от боли или страха никогда. Теперь-то вырос, конечно, однако подозреваю, мягкость эта в нем осталась. А куда ей деться? Никто этого, конечно, не знает. Ну, ему и не к лицу слабость свою показывать. Еще бы: мышцы, медаль, ранение – мужик! Дрался мальчишкой часто, в драках тоже не ревел. Весь в синяках придет, губы разбиты – как оладьи, сам смеется. Везло ему все-гда, это точно. С девочками вот только нехорошо себя ведет. Знаете, какая его любимая частушка? “Я гуляю, как собака, только без ошейника. Не бросайтесь вы, девчата, под меня, мошенника!” Поет он здорово. И на баяне… Стреляет лучше меня, а я ведь мастер спорта по биатлону, до сих пор еще могу кое-что».
   Капралов Артамон, 57 лет, отец. «Горжусь, а что? Он истинный Капралов, сильный, умный, красивый. Совсем как я, ха-ха-ха! Девок зело любит… А девки – его! Работящий, но – в меру, в меру… Независимый, побеждать обожает, но не лидер, нет. В рыбалке ему везет всегда, зато охоту недолюбливает. Зверушек ему жалко. Минусы его тоже фамильные. Хвастун, высоты боится, если какое горе, “слезки на колесках”. Ну, да это мужику не зазорно. Богатыри вон, былинные, витязи разные тоже плакали час-тенько».
   И еще десятки предельно откровенных характеристик, данных Капралову родст-венниками и знакомыми, впоследствии забывшими об этом, разумеется, напрочь. И сотни часов наблюдений и анализы, и тесты, и “прогонка” результатов через компью-тер. И, наконец, вывод о пригодности кандидатуры Капралова. «Условно-положительный».
   Условно…
   «Не свалял ли я дурака, вербуя этого субчика в Легион?» – подумал вдруг Игорь Игоревич.
   – На присягу? – хмуро переспросил он. – Что вы имеете в ви… а, вон оно что! Шутить изволите. Нет. Присяги не будет. Обойдемся контрактом. Вы же наемник, при-выкайте, – жестко проговорил он. Но, заметив, как опасливо подобрался Филипп в от-вет на перемену тона, явил благодушную улыбку: – Что еще, мой любознательный друг? Валяйте, спрашивайте, я же вижу: у вас целый ворох “почему?” накопился.
   Филипп молчал. «Мальчишка, – корил он себя, – поставили тебя на место, так тебе и надо. Контракт подписал, субординацию изволь соблюдать. Значит, шутки в сторону». Он сказал:
   – Растолкуйте вы мне подоходчивей, господин офицер, как все-таки выглядит наш мир в продвинутом терранском представлении? Если это не военная тайна, конеч-но.
   – Да какая там тайна! – удивился Игорь Игоревич. – Барахло ваш «Мир», барах-ло и рухлядь, как вам только было не совестно людей на него посылать?
   Он насладился мгновенным замешательством и растерянностью собеседника (ничья, один – один!) и продолжил:
   – Ну, а если серьезно, то выглядит все примерно так… – он замялся. – На словах, понимаете, трудно, я не настолько хорошо владею русскоязычной научной терминоло-гией… Фильм тоже не готов. Вы меня простите, Фил, если я предельно утрирую для на-глядности?
   Филипп поспешно закивал.
   Игорь Игоревич выхватил сигару, но не раскурил, а принялся ловко, точно фо-кусник, крутить между пальцами. Сигара мелькала, рисуя замкнутую и перекрученную линию: указательный – средний, средний – безымянный, безымянный – мизинец. На-зад. В стакане с недопитой водой лопались пузырьки. Клавочка с точностью автомата рубила широким сверкающим ножом салат. Посерьезневший Филипп сосредоточенно ожидал раскрытия секретов природы.
   – Оставим пока в стороне сложные структуры мироздания, такие, как “верти-кальные кальки” или совсем уж экзотические э-э-э… “эйдетические сингулярности” и не будем покидать плоскости планетарной эклиптики с ее трехмерным пространством и преимущественно однонаправленным временем, хорошо? – спросил Игорь Игоревич.
   Филипп кивком подтвердил, что да, хорошо, и сказал:
   – Эйдетические сингулярности – это круто! Пусть непонятно, зато круто. Это, Игорь Игоревич, впечатляет! Спишете потом слова на бумажку, а? Буду перед девуш-ками эрудицией щеголять.
   – Да будет вам, – смутился Игорь Игоревич; даже сигару выронил. – Это же чис-тейшей воды катахреза, если разобраться. Я ее ради красного словца, знаете ли… – признался он. – Не боитесь, что найдутся образованные девушки, которые над вами по-тешаться за нее будут?
   – Во-во, «катахрезу» тоже напишите, – сказал Филипп, поднимая сигару с пола и подавая собеседнику. – А с девушками я уж как-нибудь разберусь.
   – Ладно. – Игорь Игоревич снова посерьезнел. – Итак, наличие множественно-сти последовательных (или параллельных, если хотите) миров примем, как данность. Обитатели всякого мира, если он обитаем, локализованы в потоке планетарного време-ни и о соседних пространствах чаще всего не подозревают.
   Игорь Игоревич говорил монотонно, без выражения. Было заметно, что ему скучновато рассказывать прописные истины человеку любопытному, но не подготов-ленному к полноценному их восприятию.
   – Причем отдельные миры-планеты – домены не только соприкасаются, но и пе-ресекаются, взаимопроникают, а возможно, и вообще «занимают одно и то же место». Разделены они… ну, скажем, пространственно-временными сдвигами. Так будет почти верно. Границы между доменами чрезвычайно тонки и проницаемы, в чем вы уже име-ли счастье убедиться… Вдобавок плоть мироздания полна всевозможных образований: каверн, вздутий, лакун. Пронизана прихотливо переплетающимися тоннелями, соеди-няющими подчас весьма удаленные друг от друга домены. Часть этих образований и есть пресловутые каналы, связывающие миры. А также торный путь онзанов… Так вот, органы чувств земного человека не способны замечать межпространственных каналов вовсе. Органы чувств онзанов замечают лишь самые крупные каналы, соединяющие малую часть миров. Мы же умеем находить проходы между большинством соседних, разделенных буквально микроскопическими сдвигами. В чем, признаюсь, главная за-слуга замечательных приборов, первые модели которых относятся еще к позапрошлому веку Терры. И не только находить, но и пробивать, ежели такая нужда появляется.
   Игорь Игоревич зажег спичку и в подтверждение своих слов ткнул ею в ломтик сыра. Затем, от той же спички, прикурил. Дыра в результате “пробоя” получилась весь-ма впечатляющая, с оплавленными и закопченными краями.
   – Дым столбом, – похвалил Филипп. – “Зеленые” Терры, должно быть, в панике?
   – Как обычно, – сказал Игорь Игоревич, пожав монументальным плечом. – Как и везде… Но не будем о грустном. “Дыма”, то бишь, возмущений – минимум, – заверил он, пуская красивые голубые кольца. – Функция, выражающая количество и порядок флуктуаций, при разумно малых значениях квазиплощади сечения канала, стремится к нулю. Главная проблема, конечно, энергия. Энергия. Всегда ее не хватает, а уходит – уйма. Выход? Стараемся не тратить попусту имеющиеся запасы и пользуемся пробоем только в экстренных случаях. Вас, вероятно, интересует источник? Ничего экзотиче-ского. Мирный атом, дорогой Фил, грандиозная сила, если использовать с умом. Вам не мешает то, что я курю? – озаботился он внезапно.
   – Мешает, – с некоторым вызовом сказал Филипп.
   – Так я и думал, – печально сказал Игорь Игоревич и выпустил целую вереницу дымных колец, одно крупнее другого. – Мне, право, неловко. Отвратительная привычка и крайне вредная. Но чертовски приятная, поверьте. Ни за что не брошу! – Он словно продолжал привычный спор с кем-то. – Нет, ни за что… Простите, я отвлекся. Первая наша встреча с онзанами произошла в домене +162. Число обозначает количество стан-дартных межпространственных переходов от нулевой точки.
   – Очевидно, от Терры? – предположил Филипп.
   – Верно. Сейчас они захватили четыре домена и докатились до рубежа +158. Ба-за, где мы с вами сейчас находимся, располагается на плюс сто пятьдесят шестом. На-деюсь и верю, что дальше онзаны не пройдут.
   – Но пасаран! – с пылом поддержал его Филипп.
   – Именно но и именно пасаран, – легко согласился Игорь Игоревич. – Самое любопытное, а для нас крайне удачное, то, что онзаны движутся с обескураживающей прямолинейностью. Точно машины. Поступательно, по прямой, не пытаясь совершать обходов или хитрить как-нибудь еще. Хотя возможности такие у них, в общем, сущест-вуют. Есть подозрение, их что-то или кто-то ограничивает. А возможно, даже искус-ственно и весьма искусно направляет.
   – Кукловоды, типа? По-моему, отдает паранойей, – заметил Филипп.
   – Отдавало бы, если б не одно но. Дело в том, что передвижения между домена-ми ограничены и для Терры. В нескольких переходах за Землей, которая в свою оче-редь имеет номер минус восемь, все каналы кем-то закупорены. Пробой границы не-возможен, попытки приводят к необратимым поломкам оборудования. Во всяком слу-чае, попытки на сегодняшнем уровне энерговооруженности Терры. Простите, Легиона. Терру этот район, называемый «Зоной недоступности», не интересует совершенно. Мы же думаем, что его сооружение – дело рук цивилизации. Вполне возможно, сверхциви-лизации. Выяснить точно пока не представляется возможным.
   – Пусть так, – сказал Филипп. – Оставим небожителей. Вернемся к титанам. За-чем вам нужна тривиальная пехота из земных солдат? Не оператором же тактического, а тем более, стратегического своего супероружия вы меня сделаете? И почему бы вам не решить все проблемы именно с его помощью? Хлоп ядерный заряд – и блюдо гото-во: “раки, запеченные в собственном панцире”!
   – Никто нам не позволит швыряться ядерными бомбами. И в первую очередь, мы не позволим этого себе сами! – воскликнул Игорь Игоревич, живописно погрозив Филиппу сигарой. – В каждом из терран с рождения живет императив гуманности! И второе, радиоактивная пустыня взамен гниющей помойки? Кому это надо? Во всяком случае, не нам. Мы лишь «выдавливаем» противника назад с помощью несколько мо-дернизированных перфораторов, аппаратов, формирующих штольни – рукотворные ка-налы между мирами. Цель наемной пехоты – так называемая зачистка. Вас, дружище, наняли добивать одиночек, разбросанных флуктуациями, создающимися при действии перфоратора. Добивать в исходном мире, том, из которого их выбили. И в нескольких прилежащих, куда их может закинуть искривлением метрики пространства.
   «Минуту назад флуктуации вроде как стремились к нулю», – напомнил себе Фи-липп.
   – Добивать… – протянул он. – Не жестковато ли, для носителей-то императива гуманности?
   – Не вам нас судить! – вспылил вдруг Игорь Игоревич. – Отчего человечество без тени сомнения уничтожает саранчу, колорадских жуков, черт-те кого, сотни видов так называемых «вредителей»? Сорную траву с поля вон! Безмозглые насекомые даже не догадываются, что мешают вам. Крысы и волки, возможно, подозревают о чем-то подобном, прячутся, убегают, но и это не спасает их. У них отсутствует разум? Довод небесспорный. Кроме того, имеются жертвы и среди вполне разумных, более того, еди-ноутробных братьев! Американские индейцы стояли на пути европейских первопосе-ленцев. Они были хозяевами, но пришельцы были сильнее. Где сейчас остатки гордых краснокожих людей? Спиваются в резервациях. Человек всегда уничтожал тех, кто претендует хотя бы на часть его будущего, хотя бы на мизерную часть благополучия его детей! Запомните Фил, это верно и для вас: космические войны в любой форме – неизбежны, ибо звездные расы вынуждены будут заступить друг другу дорогу. Осо-бенно, если они будут идентичны биологически. Когда перед вами встает вопрос: жизнь вашего ребенка или жизнь пришельца, любого пришельца, вы выберете всегда только одно. Иначе и быть не может! Закон сохранения популяции, инстинкт самосо-хранения – назовите, как хотите, только помните: это не дано перешагнуть никому. «А как же самоубийцы?» – говорите вы? (Филипп не говорил ничего, смятый ураганным напором терранина.) Но на суицид идут уставшие от жизни люди, а таких не было, нет, и не будет на передовой освоения новых пространств. Там всегда герои. Только герои! И они нажмут на спусковой крючок, когда встречный разум заявит о своем праве на будущее – вопреки праву на будущее их детей. Даже если это «вопреки» будет только в их головах. Помните, Фил, вы цинично шутили о печальной участи воробьиных поли-семей? Стоило мне намекнуть, что ваши племянница и мать могут разделить их судьбу, как вам стало не до шуток… Великие гуманисты ошибались. Мира без войн не будет никогда. Тот, кто первый положит оружие – погибнет. Или, если сумеет отгородиться от прочей вселенной, утопит себя и своих потомков в трясине мещанства. Что сейчас и происходит с терранским обществом. Когда у нас вывалились зубы, мозги впали в спячку. Сотни лет мы топчемся на месте, перетирая уже разжеванную до потери вкуса кашицу. Никаких гениальных прозрений. Никаких гениальных произведений искусст-ва. Никаких ярких личностей. Подлинная красота заменена приторно-слащавой краси-востью. Война всех против каждого кончилась, но на поле прошедшего сражения – только смердящие трупы. Некому идти вперед… Интенданты, дезертиры, да тяжелора-неные – вот те, кто остался. Раненые – это мы, «псы войны», и мы умираем. Интендан-ты… дезертиры… они считают, что смогут договориться с любым, что обладают таким даром. Да, им по силам купить мир, но лишь у себе подобных. Онзаны не подобны им, это жадные дикари и они выжгут, вытопчут на своем пути все, что не смогут сунуть в заплечную сумку или сожрать! Их не интересуют наши ценности, они до них еще не доросли, они их даже не видят! Или не желают видеть. Что им ценности культуры? Са-мо человечество – человечество, как таковое, как биологический вид – ничто для них! Доказательства? Сколько угодно! Только зачем вам отвлеченные сведения из терран-ской истории, пусть и новейшей? Хотите еще один пример из земной? Может быть, вы читали Алексиса де Торквиля, Фил?
   Филипп кивнул.
   – Было дело, баловался. «Демократия в Америке» довольно модная вещь в сту-денческих кругах.
   – Вот и превосходно! Вспомните, что Торквиль писал об американских индей-цах: «Они не просто не хотят приспосабливаться к нашим нравам, но дорожат своей дикостью как отличительным знаком своей расы и отталкивают цивилизацию не столь-ко из ненависти к ней, сколько из страха стать похожими на европейцев». И это те же люди, одна плоть и кровь! Что говорить о онзанах… Да, древний Рим и древний Китай ассимилировали в себя кочевников. И древняя Русь, собственно тоже. Но в нашем-то случае ассимиляция невозможна принципиально! И поэтому мы не собираемся торго-ваться. В конце концов, мы правы, потому что право на самозащиту – священное право всякого живого организма или сообщества! В этом смысл нашей жизни и борьбы, это клятва на знамени Легиона! Она жестока, но она справедлива, Фил, и мы не отступим от нее, пока не победим или не погибнем!
   Он замолчал. Филипп выждал некоторое время и осторожно заметил:
   – У вас превосходная память на цитаты. Что же касается тезисов… Только не обижайтесь. Эмоционально и крайне сумбурно. И очень похоже на прокламацию.
   – По большей части это и есть прокламация. Я участвовал в ее написании, – ска-зал Игорь Игоревич и, отложив сигару, спокойно продолжил жевать свою капусту. – Можете пока позвонить домой. – Он протянул Капралову небольшой мобильник скромного дизайна. – Код межгорода не нужен. – Он улыбнулся. – Только номер або-нента.
   Филипп набрал пять знакомых цифр.
   В трубке мелодично забулькало, и раздался нежный детский голосок:
   – Говорите. Вас внимательно слушают!.. – Племяшка была как всегда предельно серьезна.
   – Машенька, дитятко, будь любезна, позови бабулю. – Филипп почувствовал, что помимо воли расплывается в умильной улыбке.
   – Ой, дядюшка Филя! А бабули нет, она Жданку доит. Деда дровишки колет, а мама с папой в баньку ушли, – уточнила девочка свое главенствующее в доме без взрослых положение.
   – Тогда позови деду, – попросил Филипп, решив, что дровишки подождут, а Жданка – едва ли.
   Пока племяшка бегала выполнять поручение любимого дядюшки, Филипп гнев-но шипел. «Ну и зятек у нас! Старый немощный тесть машет колуном, а он в это время парит свою Оленьку… Прелюбодей ненасытный!»
   Потом до него дошло, что помимо зятя-прелюбодея у немощного старичка, вя-жущего и сегодня гвозди морскими узлами, имеется еще сын-лоботряс, в двадцать пять лет никак еще не наигравшийся в «войнушку». А зять, слава тебе, Господи, водит Оль-ку через день, да каждый день в баню не в силу супружеской обязанности, а от великой любви. Зря, что ли, Машенька вышла такой умницей да красавицей?
   Наконец в трубке послышались звуки хлопнувшей двери и торопливых шагов. Запыхавшийся немного отец спросил радостно:
   – Филька, ты, что ли? Здорово! Чо ты там наделал?
   – Ничего. – Удивление далось Филиппу относительно легко.
   – Какого тогда лешего участковый у нас с самого утра толкётся? Говорит, ты де-путата чуть не убил. И телохранителей его, едва не до десятка, изуродовал. Врет он, что ли? Как дело-то было?
   – Ах, вот ты о чем, – «сообразил» Филипп. – Знаешь, батя, меня институт по об-мену опытом на три года в Италию направил, на фирму «Марчегалья». Как лучшего молодого специалиста. Ну, я в ночь перед отъездом и не удержался, дал пару раз в рыло одному гудозвону. Откуда мне было знать, что он депутат? И что те бугаи, которые во-круг крутились, его телохранители? Полезли – получили. Все по твоей науке!
   Батя хмыкнул с сомнением.
   – Ну, ладно. А тебя из Италии-то твоей прямиком в каталажку не увезут?
   – Руки коротки! Депутат этот сам под статьей ходит. Куда ему за границу со-ваться. – Филипп почувствовал, что начинает терять почву под ногами, и резко сменил тему. – Слушай, отец! Я аванс скоро получу, переведу на Ольгин счет в банке, она зна-ет. Пускай не все на тряпки тратит, половина ваша.
   Он хотел сказать еще о многом, но батя буркнул: «Опять участковый прётся, по-звони потом, если сможешь», – и положил трубку.
   Филиппу стало грустно. Тысяча дней, это ж почти три года! Машка уже в школу пойдет…
   Игорь Игоревич тактично кашлянул.
   «Дипломат! – вспыхнул Филипп. – Носитель гуманности! Подставлять мою буйную головушку под гнев сильных мира нашего – это ли не вершина человеколюбия и нравственности?»
   – Можете перевести аванс на счет моего банка? – не слишком дружелюбно спросил он вероломного работодателя. – Сколько там?
   – Переведем, куда скажете. Только… Большинство наших новичков часть денег используют для приобретения всяких мелочей. Личного оружия, например. Может, и вы желаете?
   Филипп встрепенулся.
   – И вы позволяете носить это оружие при себе?
   – В пределах базы только в тире да на полигоне. Ну а на заданиях – само собой!
   «Велик ли аванс? – судорожно начал соображать Капралов. – Хватит ли на то, что я действительно желал бы купить?»
   – Аванс десять тысяч, – успокоил его проницательный змей-искуситель. – Дик-туйте, я запишу. Или вам нужно время, чтобы подумать?
   – Нет! – быстро выпалил Филипп. – Пишите: «Универсальный боевой нож» фирмы «Рэндол» или аналог. Автоматический пистолет USP фирмы «Хеклер и Кох» – двенадцатизарядный, сорок пятого калибра. Плюс три магазина и тысячу штук патро-нов. И – гулять, так гулять! – семь пар шелковых «боксеров» серо-жемчужного цвета от Кельвина Кляйна! Сорок восьмого размера. Да, еще хорошие механические часы и флакон «Богарта», – спохватился он, – мой почти опустел.
   – Часы вам здесь выдадут… «Боксеры» – это что? – поинтересовался закончив-ший писать Игорь Игоревич.
   – Трусы, – сказал Филипп, – знаете, с ширинкой, такие…
   – А, – усмехнулся Игорь Игоревич, – с ширинкой! Это, конечно, здорово! Вооб-ще-то мы полностью обеспечиваем легионеров нательным бельем. Хоть, конечно, и не шелковым. Оружием тоже обеспечиваем, но почему-то все считают своим долгом обза-вестись дополнительным. Даже меня заразили. – Он вытащил из-за пазухи девятимил-лиметровую красотку «Беретта Кугуар». – Как мне взбрело в голову обзавестись этой штукой, до сих пор не понимаю. Я же в боевых действиях практически не участвую.
   – Право на владение оружием – священное право всякого мужчины, – столь лю-бимым Игорем Игоревичем лозунговым стилем заявил Филипп. – А почему у вас не такой пистолет, как у того дядьки со шрамом и протезами?
   – Слишком велик и тяжел. Да и нельзя мне с таким на Землю являться. Пони-маете, почему?
   – Вестимо. Кстати, о Земле, – оживился Филипп, – не подскажете, где это в ок-рестностях моей Петуховки из мира в мир шмыгнуть можно? И часто ли открыта вол-шебная дверца?
   – Кажется, у местных жителей это место называется «Крутеньким ложком», – сообщил Игорь Игоревич. – А канал, как и все естественные, открывается и закрывает-ся время от времени. Причем без сколько-нибудь научно выводимой систематичности. Между прочим, открытие канала сопровождается сильнейшим инфразвуковым ударом. Да и последующий звуковой фон не настраивает на прогулки поблизости. Так что «волшебная дверца» умеет держать любопытных на расстоянии.
   – Поня-атно… – протянул Филипп. – Действительно, где и быть межпространст-венному каналу, как не в Крутеньком? Самый нехороший лог изо всего набора пога-ных.
   …Так уж исторически сложилось, что бесчисленные поколения юных петухов-цев таскаются в Крутенький ложок испытывать собственную отвагу. Некоторым везет – они ничего там не видят. Ходят потом, понятно, гоголем. Филиппу, например, в свое время повезло. Ходил. Гоголем. Другим не везет – они что-то видят. И чувствуют. Что? Да ничего, говорят, особенного. Клочок тумана на дне, фигуры какие-то колеблющие-ся… И до кончиков пальцев на ногах пробирающее ощущение жути и желание немед-ленно бежать. Бежать, чтобы больше никогда не возвращаться. А смелость испытать, говорят они, можно ведь и в другой раз. И где-нибудь в другом месте. На полночном кладбище, например.
   И еще с логом этим связана одна правдивая история. И надо сказать, что, при-нимая во внимание наличие «волшебной дверцы», выглядит она не такой уж фанта-стичной.
   Дело было в тридцатые годы. Три брата-акробата (а может, гимнаста) по фами-лии Теплых (пламенные комсомольцы, ворошиловские стрелки, осоавиахимовцы и т. д. и т. п.), решили, как последовательные материалисты-безбожники, раз и навсегда раз-венчать «поповские сказки» об ужасах Крутенького. Снарядили они для того научную экспедицию в «плохое» место, сзывали желающих да к счастью не нашли. Плюнули героические пролетарии на трусливых земляков и отправились одни, распевая Интер-национал и неся на палке приговоренное к сожжению в глубине пресловутого лога чу-чело мироеда-пузана. Или попа-мракобеса. Ночью отправились, разумеется. И сгинули в Крутеньком без следа. Многодневные поиски результата не дали. Пришлось по то-гдашней традиции свалить всю вину на волков и врагов народа. Неизвестно, как с вра-гами, а волков в тот год действительно было очень много. Постреляли их под горячую руку без счета… Врагов, кстати, постреляли не меньше. Так-то вот.
   Понятен и выбор средства доставки к входу в канал. «УАЗ» ведь не только мало-заметен, он еще и проходимостью отличается просто исключительной, куда там до него многим крутым внедорожникам! А в задний салон очень легко подпустить толику газку дурманящего, и – вперед! Без страха перед автоинспекцией и упреков от прикорнувше-го пассажира. Ловко!
   – Послушайте, Игорь Игоревич, – сказал Филипп. – Может, напрасно вы мне столько разных разностей рассказали? Вдруг я, когда закончится контракт, захочу эти-ми знаниями неприемлемо для Легиона воспользоваться? Разболтаю о нем, например, компетентным органам. Им-то положено к сумасшедшим прислушиваться. Или среди легионеров выживают немногие? Или… – напрягся он, – никто?!
   – А почему вы думаете, Фил, что, вернувшись домой, не станете вспоминать эти три года именно как служебную командировку на фирму «Марчегалья»? – спросил Игорь Игоревич невинно.

ГЛАВА 4

   Я был здоров, здоров как бык,
   Здоров как два быка, —
   Любому встречному в час пик
   Я мог намять бока.
Владимир Высоцкий

   Полусфера силового поля, покрывающего базу, оказалась не настолько велика, как почудилось мне ночью, с перепуга. Метров четыреста в диаметре, может, меньше. Прозрачная, зеленоватая, блики гуляют, тоже зеленоватые. По всему ее периметру, че-рез равные промежутки, торчали высокие черные кочки, похожие формой на суточные грибы-боровики – штук с дюжину. «Станции натяжения поля», – пояснил Игорь Игоре-вич.
   Территория базы была сплошь засажена кустарником – сирень, черемуха, виш-ня, можжевельник. Кусты низкие, аккуратно подстриженные. Травка жемчужная, тоже подстриженная. Тишина, моторы боевых машин не ревут. Птички свистят. Ветра нет, тепло. Зеленоватое – сквозь поле – солнце не слепит глаз.
   Мы направлялись к отдельно стоящему строению, немного менее приземистому, чем прочие. У него имелся второй этаж, мансарда и пристрой в виде внушительного, метров десяти в диаметре и десяти-пятнадцати в высоту стеклянного фужера, перевер-нутого граненой ножкой вверх.
   Тоже, небось, какая-нибудь станция, решил я.
   – Это офицерский корпус, – сказал Игорь Игоревич, когда мы подошли к дому с мансардой. – В нем вы пройдете своеобразную призывную медкомиссию.
   – Что же там у меня будут своеобразно исследовать? – зябко поежившись, поин-тересовался я. Ненавижу медкомиссии.
   – Практически все, физиологию, антропометрию, ритмы мозга…
   – Странно, – удивился я. – Почему сейчас? Лошадь позади телеги. Контракт-то уже подписан. А вдруг я окажусь негоден?
   – По моим сведениям, вы вполне здоровы. А если и обнаружатся какие-либо мелкие неполадки, наши лекари быстро и надежно избавят вас от них.
   – Безболезненно, надеюсь? – спросил я, не на шутку обеспокоившись. Быстро и надежно у лекарей получается только зубы выдирать.
   – Вполне! – уверил Игорь Игоревич.

   Не сказал бы, что офицеры жили более комфортно, чем рядовой состав. Те же ковровые дорожки на полу, те же деревянные панели на стенах, тот же слабый аромат цветов и свежести.
   Медицинская часть располагалась на втором этаже.
   Белоснежный холл приютил очень молодую и симпатичную девчушку-блондиночку в очень коротеньком белоснежном халате, открывающем очень стройные и загорелые ножки. Заливисто смеясь, девушка ползала по полу на коленях и играла с нашим старым знакомым Бобиком, абсолютно, по-моему, септическим.
   – Осторожнее, ради бога! – взмолился я. – У него могут быть блохи! Куда смот-рит руководство? – обратился я уже к Игорю Игоревичу. – Девушка обязательно долж-на пройти курс техники безопасности при общении с земными собаками! По счастли-вой случайности вы имеете первоклассного кинолога в моем лице. Рад буду предло-жить свои услуги!
   Девушка поднялась с колен и звонко спросила:
   – Это и есть вновь прибывший? Как вас зовут, мсье кинолог?
   – Для вас, мадемуазель, Филиппом! – Я склонил голову, стараясь, чтобы велико-лепные мои волосы рассыпались вокруг нее наиболее выгодно и стильно.
   Кажется, это мне вполне удалось, потому что девушка отреагировала восхищен-ным:
   – Превосходные волосы, Филипп! Интересно, нет ли в них каких-нибудь парази-тов? Игорь Игоревич, вы не станете возражать, если мы эту излишнюю роскошь сейчас удалим?
   Игорь Игоревич, взглянув на мое исказившееся от бескрайнего ужаса лицо, доб-родушно промолвил:
   – Ну-ну, Вероника, не будьте такой суровой! Думаю, можно обойтись и без это-го. Фил, познакомьтесь с Вероникой Владимировной. Она наш главный эскулап, ангел-хранитель нашего здоровья! Подчас, знаете ли, бывает весьма грозна. Но, к счастью, недолго.
   – Понимаю, – проблеял я, все еще полный тревоги за свою каштановую красу и гордость. – Милосердие – главное оружие врача… – Я умоляюще посмотрел в огромные голубые глаза Вероники Владимировны. – Не так ли?..
   Девушка улыбнулась:
   – Конечно, так. Раздевайтесь, Филипп. Донага! – уточнила она твердо.
   Насколько эстетично выглядит абсолютно голый мужчина? Если он, конечно, не античный бог и не статуя. В большинстве случаев на этот вопрос можно ответить прак-тически без слов: ха-ха-ха! Сняв одежду, я сейчас же почувствовал, как все мои безуко-ризненно пропорциональные с точки зрения классических идеалов мышцы стремитель-но дрябнут, сморщиваются и прекращают существование. Зато на передний план побе-доносно выплыл некий, обычно весьма малозаметный орган. Я стыдливо пытался при-крыть его руками, но все равно казалось, что он настойчиво пытается вынырнуть из-за преграды, как бы заявляя гордо: «Вот он я! Полюбуйтесь! Каков молодец?!»
   Игорь Игоревич смущенно кашлянул и сказал:
   – Думаю, я здесь больше не нужен. Буду ждать вас внизу, Фил.
   И спасся бегством. Наверное, представил себя на моем месте.
   Вероника поправила высокий чепец и распахнула передо мной стеклянную дверь:
   – Прошу! Входите-входите, не бойтесь. Обещаю, кудри ваши останутся целы!
   Как же мне хотелось в тот миг, чтобы они не только остались целы, но и момен-тально удлинились до колен!
   Следующий удар подстерегал меня возле зловещего сооружения, чертовски на-поминающего дорогой гроб. Вероника Владимировна откинула его полупрозрачную, ровным глянцем отсвечивающую крышку и скомандовала:
   – Полезайте внутрь! Ложитесь на спину. Руки по швам, ладонями вверх. Глаза не закрывать, рот широко открыть!
   «О, поза музейного экспоната! Не забуду тебя до конца дней своих», – подумал я и, жарко покраснев, принял требуемое положение.
   Крышка захлопнулась.
   В глаза сверкнуло, в отверстия дунуло, в ушах зазвенело, а зубы заныли. Все те-ло нестерпимо зачесалось, правую ягодицу что-то больно кольнуло. Захотелось пук-нуть и чихнуть. Чтобы я случайно не удержался от того или другого, мышцы живота получили легкий, но действенный электрический удар, а в носу запершило…
   Напоследок я обильно вспотел.
   Из «гроба» вылезал, простите за каламбур, таким, что краше в гроб кладут. Я потупил глаза и дрожащим голосом спросил:
   – Что дальше? Дыба?
   – Можете одеваться, – смилостивилась очаровательная повергательница муж-ской гордости в прах. – Погодите-ка. – Она ловко приклеила к моей уколотой заднице кусочек пластыря.
   В шортах и майке я почувствовал себя совсем другим человеком – таким, чье имя звучит более или менее гордо. При виде смеющегося лица Вероники гордости по-убавилось.
   – Итак? – спросил я. – Неужели годен?
   – По всем статьям, – сказала она. – Даже зубы здоровые! Вот уж редкость, так редкость!
   – Могу гвозди рвать, – похвастался я. – Вам не нужно? – Я завертел головой в поисках торчащих шляпок.
   – Нет! – засмеялась она. – Жалобы какие-нибудь имеете? Плохой сон? Плохой аппетит? Жидкий стул? Частые запоры?
   – Есть одна, – сказал я и сделал озабоченное лицо. – Время от времени начинают по мне бегать какие-то животные. Мелкие такие, то с хоботками, то с рожками. Я и на-звание знаю, специально в медицинской энциклопедии смотрел! Насилу, правда, за-помнил: «Делириумы» какие-то, «тременс»… Не поможете ли избавиться?
   – Для нашей медицины нет ничего невозможного, – заявила Вероника Владими-ровна. – Слушайте и запоминайте! Перво-наперво – ежедневная трехразовая клизма. Затем касторовое масло. Перорально, сорок миллилитров за один прием, так же трижды в день. Ну… и инъекции витаминов группы «Б» внутримышечно. Очень, знаете ли, спо-собствует! Назначаем? – Она вопросительно и строго посмотрела на меня.
   – Пожалуй, не стоит. Подумаешь, чертики-слоники… Не извольте беспокоиться, сам справлюсь! – бодро пообещал я и поспешно ретировался под ее заливистый хохот.
   Игорь Игоревич дымил своей чудовищной сигарой и улыбался каким-то мыс-лям. Если не ошибаюсь, я даже знал, каким именно.
   – Куда теперь? – спросил я.
   Он разогнал рукой голубое облачко табачного дыма.
   – На склад, за обмундированием и амуницией. Вы еще не проголодались?
   – Нет, а вы?
   – А я бы чего-нибудь съел… Ну, да это подождет. Идемте!
   «С капусты-то, пожалуй, много не набегаешь», – подумал я и зашагал за ним следом.
   – Вам понравилась Вероника Владимировна? – спросил он меня вдруг.
   – Очень! – сознался я. – У вас все женщины такие прелестные?
   – Пожалуй… Большинство, я думаю.
   – Интересно, как они относятся к нам, представителям отсталых народностей? – словно бы в пространство, задумчиво спросил я.
   – С огромным интересом!
   – Исследовательским?
   – Не только… Между прочим, Вероника – лишь наполовину терранка. Отец у нее был русским. Но она вам не по зубам, Фил, – поспешил проявить заботливость Игорь Игоревич. – Об нее уже многие эти самые зубы сломали. Предостерегаю по-дружески.
   «Ой-ей-ей! – понял я его. – Значит, и ваши обломочки, Игорь Игоревич, там ва-ляются. И пенёчки-корешки, оставшиеся в деснах, еще побаливают».
   Вслух же я только промычал невразумительно. Пусть как хочет, так и понимает.

   Каптерка была как каптерка. Точь-в-точь, как у нас на заставе. Везде бирочки, таблички, порядок и, вроде, даже запах гуталина. Каптенармус, тот и вовсе был родным братом всех старшин и прапорщиков, встреченных мною на жизненном пути. Как он корчился, бедняга, когда выдавал мне штатный набор! Словно со своим расставался, с последним!
   И понять его было можно. Столько вещей для одного служивого, наверное, и в самой распоследней Буржуинии не полагалось.
   Связка белья. Связка носков. Два комплекта зеленого трико. Первый – повсе-дневный, однотонный, второй – камуфляжной расцветки, полевой. Берет, не малино-вый, правда, такой еще заслужить надо, а пятнисто-зеленый. Ботиночки типа «хаген» или, по-простому «говнодавы» – со шнуровкой по колено и ло-мо-вой подошвой. Ра-нец. («Спальник – внутри», – буркнул каптенармус.) Ремни разные, фляжки-фонарики. Тесак в ножнах, весьма смахивающий на «Бобр». Шлем с прозрачным забралом. Ка-кая-то штуковина, похожая на крошечный микрокалькулятор с прочной крышкой и ре-мешками для крепления на руке. Комбинезон вроде бронежилета со стегаными штана-ми. А напоследок – широкий чешуйчатый браслет.
   – Личный, – пояснил «старшина». – Зайдешь в санчасть, там перепишут на него все твои медицинские характеристики. Носи на правой руке, не снимая. Будет по чему опознать, если, ядрёна, башку оторвет.
   Успокоил, значит. А если, ядрёна, руку тоже оторвёт?..
   Я сгреб все в кучу, притянул ремнями к ранцу и забросил на плечо. Тюк полу-чился не только объемный, но и тяжеленький.
   – Когда смена белья? – деловито поинтересовался я.
   – Какая такая смена? Что, я тебе, ядрёна, еще и подштанники переодевать дол-жен?! – поразился каптенармус, и без того смертельно опечаленный безвозвратной раз-лукой со шмотками.
   – В ванной комнате есть специальная корзина, туда и бросайте по мере загрязне-ния, – прошептал мне Игорь Игоревич, подталкивая к выходу. – Чистые вещи вам бу-дут приносить по пятницам.
   На улице он вздохнул с облегчением:
   – Не люблю я здесь бывать! Осуждаете?
   – Да вы что? Как можно? – вполне искренне удивился я его вопросу.
   – Спасибо, Фил! – так же искренне поблагодарил он. – Ничего не могу с собой поделать. Столько лет пытаюсь привыкнуть – и никак!
   – Зажуём это дело? – спросил я. – Лучше способа нет, вы уж поверьте!
   – Зажуём! – согласился он. – Только сперва зайдем в казарму, вам следует пере-одеться.
   По пути я мял пальцами ткань трико. Толстая, словно драп, очень мягкая и глад-кая. Скорей подходящая для зимы, а не для здешних парниковых условий. Вопрос лич-ного комфорта и теплового баланса в одежде меня порядком озаботил. Я не преминул полюбопытствовать, не жарко ли солдатикам разгуливать в такой форме:
   – Вы вот, гляжу, не носите, – сказал я Игорю Игоревичу.
   – Я не ношу потому что не положено, – молвил он. – Я же лицо наполовину гра-жданское, административный работник, так сказать… Кроме того, большую часть вре-мени провожу на Земле. А жарко не будет, бросьте волноваться. Материал, из которого изготовлены предметы одежды и обувь, имеет самые высокие показатели по любым параметрам. Это вообще-то даже и не ткань в общепринятом, «мануфактурном» значе-нии. Скорей сложный комплекс из натуральных и синтетических волокон, с кордом из металлопластовой нити и капиллярным каркасом поддержки искусственного микро-климата. Подобное трико – весьма популярная одежда среди наших ученых-натуралистов и разнообразных любителей экстремальных видов отдыха. Альпинистов, спелеотуристов и прочих покорителей природы. Уверен, понравится и вам.
   – Надеюсь, понравится, – сказал я.

   Трико пришлось мне впору. Вторая кожа! Комфортно и удобно. Ботиночки были и вовсе превыше всяких похвал. Легкие, мягкие – несмотря на то, что в подошву зало-жена металлическая пластина, что я сразу разглядел опытным глазом. Спал бы в них, не снимая.
   Я собрал волосы в хвост, нахлобучил берет, выдвинул нижнюю челюсть вперед, глянул на себя в зеркало… и остался доволен. «Дикий гусь!» Можно в кино сниматься. Еще бы ружжо пострашнее, да «лесной» грим на рожу.
   Повертел браслет. Карманов на форме не было и я, недолго думая, застегнул его на правом запястье, как старшина велел. Он словно врос в руку. Вот и славненько! «Микрокалькулятор» я приладил на левом запястье – взамен сдохших часов.
   «Теперь провожу Игоря Игоревича на кормежку, а сам в санчасть, к Верочке!» – решил я и воодушевленно запел «окрасился месяц багрянцем». Добравшись до «…давно я тебя поджидал», понял, что выдвинутая челюсть здорово мешает полноцен-ному исполнению и умолк. Все равно дальше – грустный финал, ну его к лешему!
   Возле входа в столовую я предельно страдальческим голосом охнул и энергично застучал себя по лбу ладонью:
   – Как же я мог забыть? Игорь Игоревич, простите вы меня, изувера, Христа ра-ди! Я же должен еще браслетик зарегистрировать. Где была моя скудоумная голова раньше? Ну да не беда, я сейчас, быстренько! – И бросился бежать.
   Игорь Игоревич дернулся вдогонку. Но живо сообразил, что никуда не годится такому представительному мужчине и административному работнику носиться за хит-рым солдатиком всему гарнизону на потеху, – и махнул рукой.
   Был бы на его месте я, так бы рявкнул, что хитрец в штаны бы напустил и обез-ножел в момент!
   К счастью орнитологи, даже бывшие, люди сдержанные…

   Вероника Владимировна меня не ждала. Это я понял сразу, стоило взбежать по пологой лестнице к ее вотчине.
   «Вот тебе и неприступная крепость», – растерянно подумал я.
   Она чрезвычайно нежно ворковала с Бобиком-вторым – двухметровым рыжим красавцем, с довольно, по-моему, глупым лицом. То есть у Бобика лицо было глупым, а не у Вероники. От счастья, по-видимому: девушка-то сидела у него на коленях. Спиной к входу, а значит и ко мне.
   Интересно, сохранил бы, держа ее в объятиях, интеллектуальный вид я сам?
   При виде нежданного гостя бравый Казанова выпучил бесцветные свои глазонь-ки и стал выглядеть еще смешнее.
   – Привет, боец! – сказал я ему. – Веронику Владимировну не видел?
   Бобик разинул пасть, но не нашелся, что ответить. А ведь видел ее, мерзавец, только что видел!
   Зато нашлась Вероника. Она спорхнула с его коленей и удивленно, но не рас-серженно, а с милой улыбкой, спросила:
   – А, кинолог! Вы на процедуры? Решились-таки?!
   Я пал на одно колено и проникновенно выдохнул:
   – Из ваших рук – хоть чашу с ядом! Но клизму никогда!
   – Это еще кто такой? – пробасил очнувшийся верзила. – Почему не на занятиях?
   По тону я понял, что Бобик имеет какое-никакое командирское звание. Очень некстати.
   – Новобранец! Рядовой Капралов! – отрапортовал я и лихо щелкнул каблуками. – Знакомлюсь с расположением части и прохожу комиссии. Здесь по приказу старши-ны, чтобы заклеймить личный браслет. Разрешите выполнять?
   Рыжий замялся. Хотелось ему, понятно, вздрючить меня по всем статьям. Но близость прекрасной возлюбленной сделала его мягким и великодушным.
   – Разрешаю, рядовой. Только быстро!
   – Ну, это уж не от меня зависит. – Я протянул браслет Веронике, галантно скло-нив голову. – Не затруднит?
   – Нет. – Она вдруг совершенно очаровательно порозовела. – Я сейчас!
   И скрылась за дверью, где находился «пыточный гроб».
   – Откуда родом, рядовой? – без интереса спросил Бобик, равнодушно глядя сквозь меня.
   – Петуховские мы, – с готовностью откликнулся я. – Слыхал небось?
   Он окончательно похоронил меня среди непримечательных сереньких лично-стей, не стоящих его внимания.
   – Ни разу. Дыра, наверное, жуткая?
   – Для тебя – наверное, – согласился я. – Для меня нет. Кому как…
   – «Для Вас», – поправил он. – Обращайтесь ко мне на «вы», рядовой!
   «Физиогномика – великая наука, – подумал я. – Глупое лицо лучше штампа в медицинской карточке. Что в нем нашла Вероника? Разве что рост?»
   – Простите, господин генерал, не разглядел нашивок!
   – Сержант, – великодушно сообщил он. – И не господин, а мастер. К старшим по званию следует обращаться «мастер». Мастер сержант, мастер лейтенант, мастер капи-тан и так далее. Понятно, рядовой?
   – Яволь, мастер сержант! – гаркнул я, тараща глаза и вытягиваясь в струнку. – Спасибо за науку, мастер сержант!
   – Ничего-ничего, рядовой, это всего лишь мой долг. Кстати, если вам предложат выбор взвода, предлагаю свой. У меня как раз имеется вакансия во второй четверке. – Он хлопнул меня по плечу. – И мне нравятся простые деревенские парни. Они всегда надежны и исполнительны. Подстричься, конечно, придется обязательно. Не так ли, Вероника?
   У возвратившейся Вероники были свои соображения по поводу моей простоты, и она промолчала. Протянула браслет.
   – Желаю удачи, Филипп!
   Я повернулся и зашагал вниз по лестнице, не спросив разрешения убыть у гроз-ного мастера сержанта. Надоело придуриваться перед откровенным дуболомом.
   Он крякнул возмущенно и прокричал мне вслед:
   – Запомните, рядовой: взвод сержанта Боба!
   – Боба?! – Я расхохотался.

   Игорь Игоревич поджидал меня у дверей столовой. Неужели успел насытиться? Или аппетит пропал от моего недвусмысленного маневра?
   – Знаете, Фил, я должен срочно отбыть. К счастью, все формальности законче-ны, я со спокойным сердцем передам вас непосредственному начальнику. Я заочно внес вас в штат взвода, которым командует сержант Саркисян. Думаю, вы не будете возражать. Кажется, вы знакомы?
   – Против? Конечно же, не буду! – обрадовался я. – Правда, меня еще приглашал сержант Боб…
   – А, Боб, – отозвался Игорь Игоревич. – Не думаю, что вам будет интересно во взводе материально-технического снабжения.
   Я согласно кивнул. «Меня в обозные? Слуга покорный!»
   – Тогда идемте в спортивный зал. Самого Саркисяна сейчас нет, но его замести-тель, ефрейтор Бородач, должен быть там.

   Спортзал выглядел на миллион долларов! Столько оборудования мог себе по-зволить разве что знаменитый калифорнийский «GOLD'S GYM».
   А простор!
   А свет!
   А воздух! М-м-мм!
   – Ну, что ж, до свидания, Фил! – Игорь Игоревич крепко пожал мне руку. – На-деюсь, мы еще встретимся. Ни пуха, как говорится, ни пера!
   – К черту-дьяволу! – отозвался я.
   Он вздохнул, зачем-то одернул свой безукоризненный пиджак и ушел, раскури-вая новую сигару. Мавр сделал свое дело…
   Занимающихся в зале было не густо. Парочка взмыленных рукопашников, оди-наковых с лица, неутомимо тузила друг друга в квадрате боксерского ринга. Несколько человек деловито нагружали платформу для жима ногами совершенно потрясающим количеством «блинов». Да в дальнем углу прыгал на скакалочке жилистый паренек.
   Среди «качков» своим ростом и габаритами выделялся один, заросший косма-тым волосом по самые глаза. Его, вполне, по-моему, небезосновательно, я и принял за Бородача. Пока я пробирался через бурелом тренажеров, здоровяк успел пристроиться под гору железа, нагроможденного специально для него. К моему изумлению, наверх вдобавок к «блинам» запрыгнул нехлипкий молодой человек, устроился поудобнее и скомандовал:
   – Давай!
   Бородатый гигант громогласно ухнул и выпрямил ноги. Платформа подпрыгну-ла! Потом еще и еще. Я насчитал двадцать повторений – и это с весом, никак не мень-шим, чем четыреста килограммов!
   «Стероиды, – подумал я, – и в страшных количествах. Как поживает твоя пече-ночка, дружок?»
   Человек-домкрат выполз из-под груза и заявил:
   – Мало! Накинь еще полтинник!
   Напарники бросились «накидывать», а я бочком-бочком подошел к нему.
   – Бог в помощь!
   – Пока сам справляюсь, – спокойно заверил он, искоса взглянув на меня.
   «Гляди, грыжу не заработай», – подумал я и осведомился:
   – Ты, наверное, Бородач?
   Он хохотнул:
   – Еще один обознался! Нет, братишка, ошибочка вышла.
   – Что, Паха, опять тебя за Бородача приняли? – поинтересовался один из «груз-чиков». Тот, что гарцевал на платформе во время рекордных жимов.
   – Ну, блин! И, главное, блин, никак не пойму из-за чего? – Здоровяк ласково по-гладил свою взлохмаченную наличную растительность. – Бородач – вон! – Паха пока-зал на жилистого малого, обосновавшегося в дальнем углу.
   Я кивнул и направился к нему.
   Парень был не так молод, как казалось издали. За тридцать, думаю, ему перева-лило отнюдь не вчера. Абсолютно лысый, с чисто выбритым лицом и «гитлеровскими» усиками, с множеством цветных татуировок, густо обвивших обнаженные руки и торс. Он расположился между двумя стульями в глубочайшем продольном шпагате – задни-ца его почти касалась пола. Татуировки отличались великолепным качеством исполне-ния и изображали исключительно геральдических хищных птиц. От родимой двухголо-вой до мотоциклетной «харлам-давыдовской». Присутствовал даже нацистский орел, правда, подвергнутый некоторой цензуре. Вместо свастики сжимал он своими когти-стыми лапами ухмыляющийся череп в косо нахлобученной рогатой каске.
   Глаза татуированного орнитофила были закрыты, лицо дышало умиротворенно-стью, а руки чертили в воздухе красивые фигуры замысловатых «ката».
   – Вы Бородач? – спросил я почтительно. Командир, как-никак.
   Один глаз, опушенный длинными, девическими ресницами, приоткрылся и уста-вился на меня.
   – Мы Бородач. – Глаз закрылся снова. – Но мы здесь один, можно без «вы».
   Ага, нос не задирает. Уже кое-что. Спросить бы, почему бороды нет? Так ведь, наверное, об этом его любой и всякий при знакомстве спрашивает. А выступать в роли «такого-же-как-все», признаюсь, не по мне.
   – А я – новенький! Рядовой Капралов. Нынешним утром зачислен в ваш взвод.
   – Ясно, – сказал он, не открывая на этот раз даже одного глаза. – Добро пожало-вать, рядовой Капралов!
   Бородач перестал размахивать руками и, наклонившись вперед, уперся ими в пол. Затем громко выдохнул и одним махом выбросил тело вертикально вверх. Легко прошел на руках несколько метров, обогнув стоящего столбом «рядового Капралова», и опустился на ноги где-то за моей спиной.
   Я обернулся. Бородач как раз закладывал одну из ног себе за шею. Глаза его бы-ли по-прежнему закрыты.
   – Готовишься к гастролям? – полюбопытствовал я.
   – Готовлюсь, – с готовностью согласился он. – «Гуттаперчевый мальчик», слы-хал, небось? – Он снова приоткрыл глаз.
   – Вау! Возьмешь меня коверным? – загорелся я.
   – Сперва посмотреть надобно, что ты умеешь. Ну-ка, упади смешно, – скоман-довал он, меняя «заплечную» ногу.
   Падать не хотелось. Тем паче, падать смешно. Бородач оценил заминку по-своему:
   – Не умеешь. Посмотрим тогда, что умеешь…
   Не успел я носом шмыгнуть, как он оказался рядом и нанес три быстрых удара. Прямиком в жизненно важные точки моего любимого организма. Два я отбил, а третий так и вовсе попытался перехватить с переводом на «болевой». Не скажу, правда, что это мне удалось. Бородач скользнул змеей и оказался у меня за спиной, в не очень удобной для меня позиции – с рукой, заломленной до самого затылка. Заломленная ру-ка была, увы, моей. Я громко охнул. Продолжение схватки грозило вылиться в позор-ный для меня спектакль. С ползанием по полу и слезными мольбами о пощаде.
   Пора было менять экспозицию.
   Я предельным усилием воли дистанцировался от болевых ощущений, сосредо-точив для этого внутренний взор на пупке, и врезал пяткой по подъему стопы Бородача.
   На мне были новенькие ботинки, а он, бедняга, был босиком.
   Рука ощутила прежнюю свободу, а слух утешил звук громкого вскрика, знаме-нующего точность и силу попадания. Жаль, продолжение было не столь приятным – мое правое ухо приласкал тяжелый удар, от которого я покатился кувырком. Откатив-шись на достаточное расстояние, живо вскочил. И вовремя! Бородач был тут как тут и свирепо топтал ногой участок капронового татами, на котором я только что валялся.
   Начала собираться публика.
   – Надери ему задницу, Бородач! – крикнул кто-то азартным и довольно тонким голосом.
   Я на всякий случай голос запомнил. Пригодится.
   Бородач хищно крался вокруг меня, выбирая момент, чтобы сделать что-нибудь плохое. Задницу надрать, например. Я держался настороже. Он вдруг остановился.
   – Ладно, хватит! Вижу, ты парень не дурак, так что за коверного сойдешь. Беру! – Он протянул руку для дружеского пожатия.
   «С такими ловкачами мы знакомы», – подумал я и осторожно подал свою.
   «Предчувствия его не обманули!» Бородач крепко схватил меня за кисть и дер-нул к себе – лицом на выброшенный локоть. Если бы я этого не ожидал, нос мой стал бы в тот же миг гораздо менее красивым, чем прежде. А так, я лишь еще сильнее уско-рился и врезался крепкими костями лба в район его ключиц. Очень славно врезался! Что-то где-то хрустнуло.
   Бородач от удара грохнулся навзничь, увлекая меня за собой.
   Мы лежали на теплом деревянном полу, как два брата-близнеца в люльке – бок о бок – и улыбались.
   «Нечасто в наше время встретишь парня, который так здорово умеет врезать по уху», – думал я.
   «Да уж!» – думал, наверное, Бородач. Он спросил:
   – Как звать-то тебя по-человечески, рядовой Капралов?
   – Иные, – затянул я свою излюбленную песенку, – зовут меня…
   – Филька! Капрал, так твою растак, ты ли это?! – взревели оглушительно, сотря-сая мироздание до самых основ, армянско-иерихонские трубы.
   С полигона вернулся Генка Саркисян.

ГЛАВА 5

   Что это были за люди? Только не члены
   общества трезвости. Конечно, среди них
   есть поджигатели, грабители и убийцы, —
   да разве нужно что-нибудь лучшее для
   войны? Не подлежит сомнению, что эти
   люди хорошо знают свое ремесло.
Ганс Гейнц Эверс

   Основная группа участников марш-броска скрылась вдали. «Надо же, как резво бегают, архаровцы наемные!» – досадливо поразился Филипп. Семипудовый Мелкий, и тот обогнал его сразу, да так припустил, что скоро совершенно пропал из виду. «Сте-роиды, – еще раз напомнил Капралов себе. – Пусть он и здоровяк, зато потенциальный инвалид. И наверняка абсолютный импотент». Увы, легче от этих мыслей не стало. Привычка к постоянному существованию в роли “самого-самого”, лучшего из лучших – скверная, оказывается, штука. Особливо в случае, когда нежданно обнаруживаешь, что тащишься в арьергарде, что вынужден глотать пыль прошедшей колонны и пачкать ноги конскими яблоками. И что женщины, бросавшие на плечи героев цветы, а к ногам – свою честь, давно уже разошлись по домам. Этак можно и нервический срыв зарабо-тать.
   Выход? Выход один – догнать и перегнать мер-р-рзавцев!
   Воодушевленный Филипп резко увеличил скорость. Однако через пару сотен метров выяснилось, что долго такого темпа не потянуть. Пришлось благоразумно вер-нулся к прежнему.
   А ведь заявлял же капитан Пивоваров: «Ноги, Капралов! Ноги и спина, а не би-цепсы и трицепсы делают походную жизнь солдата более легкой. Насколько это воз-можно, разумеется. Бицепсы хороши для пляжа и девочек. Для гор, «броника» и пуле-мета с полным боезапасом они только во вред. Сатана явился на Землю, приняв облик «тренера чемпионов» Джо Уайдера, и ты с радостью бросился к нему в кабалу. Оду-майся, Капралов! Одумайся, пока не поздно!»
   Кажется, уже поздно…
   Одиночество чертовски угнетает. Особенно, если оно сопряжено с нелюбимой, монотонной и тяжелой работой. Например, с бегом «на десятку» в полном обмундиро-вании. Чтобы не упасть духом, нужно было срочно чем-то занять голову. Песенку, на-пример, спеть. Без начала и конца, взяв за образец творчество народов Севера. Или ре-чевку завести, в темпе бега. «Раз-два, три-четыре; три-четыре, раз-два! Кто бежит? Я бегу! Бойко двигаю ногу!»
   Можно также прокрутить в памяти наиболее благостные события личной жизни. Скажем, вечером вчерашнего дня было немало приятных моментов. А это как раз и ре-комендуется настоятельно – повторное переживание положительных эмоций.
   «Помнишь, девочка, гуляли мы в саду…»

   Первым делом, после маловразумительных криков радости, Генрик потащил Филиппа в столовую. Похоже, Легион поголовно был заражен страшным вирусом об-жорства. Эпидемия булемии, не иначе!
   Следом потянулась компания, занимавшаяся в спортзале.
   – Знакомьтесь, – предложил спортсменам Генрик, – это мой армейский друг, Филипп Капралов. Целых полтора года, пользуясь должностным неравенством, безза-стенчиво командовал мною. Теперь сержант я, и он заранее проливает горючие слезы. Проливаешь, так? – насупился он грозно.
   Филипп не без драматизма шмыгнул носом:
   – Именно так! Горе мое велико, могучий горбоносый вождь.
   – Отлично. Предостерегаю, друзья, у него чрезмерно раздутое самомнение, и он любит, чтобы его величали по отчеству. Верно, Капрал? – Генрик крепко хватил Фи-липпа по спине.
   – А то?! – согласился Филипп. – Кто ж не любит? Вот и Карнеги писал…
   – Писал, точно. Так вот. Пользуясь законным правом сюзерена, приказываю: звать вышеназванного гордеца, кому как понравится. При малейших возражениях – драть за уши! Особо чадолюбивые и милосердные могут просить об этом своего сер-жанта. Возражения?
   Он грозно взглянул на Филиппа.
   – Никак нет, мастер сержант! Не извольте сомневаться, буду рад любой кличке, – отчеканил Филипп и тут же попросил другим тоном: – Кончай, Генка. Вдруг люди подумают, что я и в самом деле несносный моральный урод? А ведь я хороший!
   – Совсем забыл, – добавил Генрик, – он еще и патологический хвастун. За что и люблю! Знакомься, Капрал, это мой взвод. Маловат, конечно – с тобой всего две пол-ных четверки, – но так уж здесь принято. Начнем, пожалуй, с руководства. Вот этот лысый фюрер – Бородач. Мой заместитель, ефрейтор.
   – Мы уже знакомы, – отозвался Бородач.
   – Этого тщедушного карлика с мохнатым лицом зовут Павлом Мелким.
   – Рад, – сказал лохматый здоровяк и едва не сломал Филиппу кисть, сжав, как слесарными тисками. После чего, не переставая широко улыбаться, пояснил: – Мелкий – это фамилие такое.
   – Сан и Дан. Утверждают, что братья.
   Чрезвычайно серьезные близнецы-боксеры по очереди подали Филиппу крепкие руки. «Александр». «Данила». Капралов, разумеется, тут же перепутал, кто из них кто. Впрочем, на груди у каждого легионера присутствовала табличка с именем.
   – Наум, – чернокудрый хазарин, специалист по объездке диких тренажеров, на-звался сам.
   – Рабинович?! – ляпнул неожиданно для себя Филипп.
   – Хуже, – понурил голову Наум. – Значительно хуже. Березовский.
   Паша Мелкий, помрачневший было и побагровевший после выходки Филиппа, облегченно расхохотался. Отсмеявшись, предупредил:
   – В другой раз, парень, следи за языком получше. Еще раз такое себе позволишь, закопаю! Уяснил?
   – Вполне. Прости, – сказал Филипп Науму. – Ей-богу, пошутить хотел, и только-то.
   Тот примирительно махнул рукой:
   – Не бери в голову!
   – Вольдемар, – голос последнего из наемников, изящного, чрезвычайно подвиж-ного белокурого красавчика был негромким и по-мальчишески хрипловатым. – Но я предпочитаю, чтобы меня звали Волком. – Он с вызовом взглянул на Филиппа. – В противном случае, бывает, обижаюсь.
   – Волк – страшный человек, – зашумели сразу все. – Хорошо, что он редко на кого обижается.
   «Страшный человек, значит…» Филипп прищурился.
   Теперь он знал, кто призывал Бородача к расправе над его задницей.

   После потрясающе богатого обеда, перемежаемого обычными солдатскими шу-точками и незлобивыми матерками, взвод двинулся в казарму.
   – Сиеста, – важно объяснил Генрик.
   – О-бал-деть! – захлопал глазами Филипп. – Уж не на курорт ли я попал?
   – После обеда нагружаться – заворот кишок схлопочешь! Зачем Большим Брать-ям легионеры с больным брюхом? – с откровенным недоумением спросил сержант.
   Действительно, зачем?
   – Постой-постой! – спохватился Филипп, – Большие Братья, говоришь… Это вы так инопланетчиков зовете?
   – Ну да, а как же их еще звать? Терране? Пытались, не прижилось. А так – и уважительно, и традиции соблюдены.
   Сиеста тянулась часа три, и все это время друзья предавались воспоминаниям. Ностальгировали чуть не до слез. Филипп откровенно любовался на такого же, как прежде, чудесно усатого, волосатого, горбоносого, громогласного, широкогрудого и большерукого армянина. По которому, честно говоря, очень соскучился.
   А как Саркисян говорил… М-м-м, заслушаешься! Национальное красноречие на-кладывалось на почти неуловимый акцент и вкусно выписываемые детали. Напор гор-ных рек и крепость столетнего коньяка. Громыхание сходящей лавины и соль армян-ского радио.
   Важным Филиппу показалось вот что – занесло Генрика в Легион вследствие жутко любопытного нагромождения случайностей. Непреднамеренного, разумеется.
   И пованивало от его злоключений чем-то поразительно Филиппу знакомым…
   А было так:
   – Поехал я, понимаешь, столицу Родины проведать. Арбат там, Горбушка, то да се… Третьяковка… Малый туристский набор, в общем. Вечерком завернул в кино. Фильм кончился, я на вокзал отправился. Стою в метро, поезд поджидаю. Рядом де-вушка красивая. Я, сам понимаешь, грудь развернул и хвост распушил. Пою. Она сме-ется, но не гонит. «Хороший знак!» – говорю я себе, и хвост еще краше разворачиваю, и грудь еще выразительнее округляю. Тут подходят два сержантика милицейских, явно под газом. Само собой, документы давай, чурка черножопая, сумку выворачивай. А са-ми уже браслеты достают. Я сумку открыл, паспорт достал, говорю им: «Обратите внимание на прописку, граждане: свой я, питерский! И не чечен злой, что примеча-тельно, а армянин добрый». Им, само собой, по борозде: «Не вякай, носатый, тебя ни-кто не спрашивает!» А чтобы понятней мне было, что не спрашивают, дубинкой под ребра заехали. Девушка пыталась вступиться за меня, так менты ее сучкой обругали и пообещали всяких неприятностей. Агрессивно так пообещали! Я за девушку, конечно, обиделся. Взбеленился, рожи им начистил, пистолетики отобрал. А вот рации забыл. Да хоть бы и не забыл, что в метро телефона не найдется? Они, козе понятно, большой вой устроили в эфире. Если бы не счастливое появление Игоря Игоревича – с которым ты, как понимаю, тоже знаком, – крышка бы мне была обеспечена железная. Возможно, даже оцинкованная… Дальше ясно. В Легион, раз-два, левой. Родителям написал, что нашел отличную работу в парижском армянском журнале «Севани». Не знаю, есть ли такой? Они не поверили, конечно… Все равно открытки шлю, деньги перевожу.
   «Девушка? Снова девушка? Занятно! Уж не моя ли Жанна побывала в роли при-манки?» – подумал Филипп и поспешил поделиться с Генриком озарением. Описав, на-сколько хватило красноречия, прекрасную блондинку.
   – Вах! – восхитился Гена. – За такую принцессу не жалко и трех депутатов изу-вечить! До полной стерильности. Чтобы не плодились более. Нет, моя хоть и тоже хо-роша была, но совсем другая. Черненькая, худенькая. Татарочка, похоже.
   – Может, совпадение… – засомневался Филипп.
   – Не «может, совпадение», а «определенно, совпадение!». Как у тебя только мысли поворачиваются о девушках плохо думать? Ай-ай-ай! А еще мужчина!..
   Да уж, Генрик всегда был джентльменом в самом возвышенном, идеальном смысле слова.
   – Ну, не знаю… – сказал Филипп неуверенно и задвинул свои сомнения в отда-ленный и тихий уголок сознания. До поры, до времени.

   По окончании сиесты Генрик выудил из тумбочки загадочного вида коробочку, оказавшуюся коммуникатором, и скомандовал в нее:
   – Личному составу взвода! К вечерним занятиям приступить! Бородач, ты, как всегда, старший. Тема занятий: «Отработка десантирования в воду». Наша машина, как всегда, «четверка». Водила, как всегда, Петруха Меньшиков. Я сегодня с вами не по-еду.
   – Как всегда, – съязвил из коммуникатора чей-то голос.
   – Я поведу новичка в арсенал! – назидательно сказал Генрик.
   Захлопали двери.
   – Отдельные оружейные комнаты в расположении взводов не положены, – разъ-яснил Генрик Филиппу. – Может, это и правильно. Братьям видней.
   Доступ в арсенал оберегался серьезно. Хмурый дежурный, пара кошмарных со-бачек вроде кавказцев-переростков, куча следящей аппаратуры. Стальные двери от-крылись при одновременном «наложении рук» на кодовые замки дежурным и Генри-ком.
   – Наша инициатива, – сообщил Саркисян. – У Братьев тут раньше разве что ов-цы не паслись.
   Оставив позади настороженных собак и неразговорчивого дежурного, вошли в хранилище. Филипп восхищенно присвистнул.
   В шкафах за прозрачными дверями стояли внушительные орудия убийства. Пре-красные эстетически, совершенные эргономически. «Зализанные» формы, никаких вы-ступающих частей, за исключением пистолетных рукояток и объемистых коробчатых магазинов. Крупный, по всей видимости, калибр.
   – «Дракон». Штурмовой карабин калибра 13,55 миллиметров! – с пафосом пред-ставил оружие Генрик. – Боеприпас – оперенный биметаллический (железо-вольфрам) снаряд, выбрасываемый скользящим электромагнитным полем со скоростью тысяча восемьсот пятьдесят метров в секунду. Наиболее эффективная прицельная дальность – до пятисот метров. Прицел – электронно-оптический, с увеличением плавающей крат-ности и лазерным целеуказателем. Предусмотрена работа совместно со сканером, реги-стрирующим движение, тепло, звук и даже определенный тип феромонов. Сканер, встроенный в шлем, корректируется двумя системами слежения: спутниковой космиче-ской и многоуровневой атмосферной. Называется СКАМСС. В памяти «Дракона» мо-жет храниться до двух десятков зарегистрированных целей одновременно. Основной тип снаряда – кумулятивный. Вполне способен пробить лобовую броню легкого танка или бронетранспортера.
   – Тутошнего?
   – Земного. Существуют и специальные снаряды, по сути – ракеты с твердотоп-ливным движителем и встроенным процессором. При корректировке СКАМСС на по-лутора километрах попадёт в копейку! Грязь, песок, вода и прочие пакости карабину не страшны. Дульный срез постоянно заперт направленным вовне силовым полем какой-то там векторной природы. Батарея практически вечная – до тысячи пятисот выстрелов без подзарядки! Крайне низкий уровень шума! Почти полное отсутствие отдачи! Безу-пречная защита от постороннего доступа. Каждый карабин имеет индивидуального владельца, в чужих руках становясь не более чем шестикилограммовой дубиной. Обра-ти внимание на ремень. Придумавшие его ребята имеют чертовски умные головы и большой боевой опыт. На практике с «Драконом» можно управляться одной рукой – начиная от ведения огня и кончая перезарядкой. Незанятой конечностью при этом хоть пуп чеши, хоть письмо пиши, хоть мастурбируй!
   – Гена, онанизм, по слухам, приводит к сумасшествию. Особенно в условиях со-временного быстротекущего боя. Надеюсь, тебе это известно? – вскользь заметил Фи-липп, откровенно любуясь «Драконами».
   – Ага, и еще шерсть на ладонях растет, и зрение катастрофически ухудшается… Все мне известно. Но речь сейчас не о том. «Дракон» – лучшее оружие, какое я держал когда-либо в руках. Серьезно!
   – Ну, так дай же, мучитель, и мне насладиться… э-э-э… тактильным соитием с этим иноземным чудом! – Филипп умоляюще глянул на друга.
   – Легко.
   Генрик распахнул один из шкафов, обозначенный табличкой «Взвод 4. Ответст-венный сержант Саркисян» и с некоторым усилием вынул крайний карабин из захва-тов. Филиппу показалось, что захваты потянулись следом, как живые.
   – Давай браслет!
   Браслет он вогнал торцевой гранью пряжки в узкий паз между рукояткой и пре-дохранительной скобой спускового крючка. Чешуйчатая полоса поерзала туда-сюда, карабин загудел негромко, а потом выплюнул браслет обратно. Генрик отсоединил ма-газин и со словами: «Вот и все. Считай, приручил дракона» протянул «Дракона» сияю-щему Филиппу.
   Капралов с трепетом принял великолепного зверя в руки.
   Коричнево-зеленый монолитный корпус карабина был теплым и как бы подат-ливым, как бы слегка прогибающимся под пальцами. На долю миллиметра, не более. Приятное ощущение. В глубине приклада, просвечивая сквозь полупрозрачный мате-риал, горела капля света.
   – Это индикатор заряда, – пояснил Генрик. – Если огонек станет ярко-алым, зна-чит батарея села. Однако, находясь в шкафах, батареи постоянно подзаряжаются. Кро-ме того, на операции выдаются запасные. Замена – дело двух секунд. Хочешь попробо-вать?
   – Знамо дело, – сказал Филипп. – Я вообще все хочу попробовать. Сам знаешь, к оружию у меня непреходящая любовь.
   – Тогда действуй.
   Повертев в руках карабин, Филипп обнаружил с внутренней стороны приклада довольно глубокую впадину, имеющую на дне кнопку. Кнопку прикрывала предохра-нительная скоба. Магазин был отсоединен, ничего опасного произойти не могло, по-этому он без раздумий сместил скобу вбок и нажал на кнопку. Плавно, словно кассета из видеомагнитофона, из торца приклада вынырнул параллелепипед размером с сига-ретную пачку.
   Филипп ухватился за его шершавые от мелкой насечки бока и уверенно потянул. Параллелепипед, для порядка поупиравшись мгновение, подался.
   – Неплохо получилось, – похвалил Генрик.
   Батарея, в отличие от карабина, была холодной, почти ледяной и довольно уве-систой. Обратно «Дракон» всосал ее, как гурман моллюска.
   Филипп накинул ремень, примерился и коротким движением руки забросил ка-рабин за спину. Оружие перекочевало туда с удивительной быстротой, не болтаясь и не колотя по затылку, локтям, плечам. Обратно карабин переместился еще скорее, стоило всего лишь повести плечом. Вещь!
   Едва не облизав карабин, обнюхав его и огладив, Филипп пришел к выводу, что «Дракон» на порядок круче всего, из чего ему приходилось стрелять. На порядок, а то и на два! Тяжеловат, это есть. И все равно, Филиппу просто не хотелось выпускать его из рук. Маньяк прикоснулся к предмету вожделения.
   – Гена! – взвыл он. – Когда идем пробовать?
   – Прямо сейчас. Держи! – Генрик протянул магазин.
   Патроны больше всего походили на маленьких кальмаров с плотно сжатыми щупальцами и толстенькими каплевидными брюшками.
   Филипп загнал тяжелый, граммов около семисот, магазин в приемник, перевел рычажок предохранителя в положение «походное», и воины Легиона отправились в тир.

   – Боекомплект магазина – тридцать два снаряда. «Дракон» рассчитан только на одиночный или полуавтоматический огонь. Последний – с темпом два выстрела в се-кунду, – рассказывал по пути к тиру Генрик. – При той возможности наведения на цель, которая имеется, большая скорострельность просто не требуется. Практически каждый выстрел знаменуется попаданием. Зато расход боеприпасов, резко возрастающий при автоматическом огне, сводится к минимуму.
   «Был, ох был у Больших Братьев военный опыт. Обширный и совсем недавний. Сколько бы они не заявляли об обратном, – подумал Филипп. – Встретить бы Игоря Игоревича сейчас!»
   Для стрельбы в тире по понятным причинам снаряды полагались не боевые, а учебные, заполненные яркой голубой краской.
   – Передвигаться только на отрезке рубежа ведения огня, – предупредил круг-ленький, жизнерадостный сержант, начальник тира. – За желтую полосу не заступать! Понято, салага?
   – Так йопть, дедка! – уронил небрежно Филипп.
   Тир воспроизводил участок хвойного, заваленного буреломом леса. Филипп по-правил очки, заменяющие прицельную оптику шлемного щитка, присел на корточки и замер.
   Из-под толстой суковатой валежины прямо на него выметнулась темная фигура. «Пап», – выдохнул «Дракон» еле слышно, и на стремительной четырехногой торпеде появилось яркое лазурное пятно.
   – Мишень поражена, рана смертельная, – прокомментировал невидимый наблю-датель.
   «Так-то», – подумал Капралов и двинулся вдоль разрешенной границы. В глу-бине леса что-то задвигалось. Он выстрелил опять. Снова попадание! «Пошла потеха!», – обрадовался Филипп.
   И потеха пошла.
   Объемные, подвижные чучела онзанов выскакивали из самых неожиданных мест, перемещались, уклонялись, едва ли не «качали маятник». Давно уже Филипп не получал такого удовольствия от несерьезной, в общем, стрельбы. Особенно интересно стало, когда лазерный прицел «отказал» и пришлось палить по старинке, пользуясь обычным диоптрическим.
   – Ты еще на полигоне не бывал, – многозначительно заметил Генрик в ответ на его восторги.
   Все мишени до единой Филипп завалил с первого выстрела, уложившись в «от-личное» время. Похвалы от Генрика и начальника тира он воспринял, как должное. С таким-то, дескать, ружьем, да мазать?!
   Почти с болью оставив ставшего родным «Дракона» в арсенале, поскуливая «Куда опять?.. Давай, Ген, лучше еще постреляем», он потащился за Саркисяном.
   – Перетопчешься. Боеприпасов на тебя не напастись. Да и закусить надобно, – сказал Генрик, похлопав себя по нижней трети весьма нехилого торса. – Пора, брат, по-ра!
   – Опять закусывать! Да сколько можно жрать, скажи на милость? – Изумлению Филиппа не было предела. – Куда в тебя влезает?
   – Погоди, паренек, пройдет день-два, сам станешь первым объедалой взвода, – меланхолично отреагировал Генрик.
   – Сомневаюсь. Но спорить со старшим по званию, разумеется, не стану. Ибо грядущее сокрыто для меня мраком, за коим всякое быть может. А пока, если не возра-жаешь, я навещу санчасть. Есть там, знаешь ли, одна девочка… Славная такая, свет-ленькая… В свете твоего трагического опыта это посещение, мне кажется, самое на-сущное дело. Именно это, а вовсе не прием пищи.
   – Какого трагического опыта? – Генрик от изумления даже придержал на мгно-вение свой размашистый бег к вожделенной кормушке.
   – С мастурбацией, – прошептал ему Филипп в самое ухо. – От которой шерсть на ладонях.
   Генрик фыркнул и пихнул его в бок.
   – Шутник, ха-ха. Ох, и оторвет Бобсон хозяйство твое беспокойное! Он, знаешь ли, Веронику уже полгода обхаживает. Всех переплюнул. Терпеливый…
   В голосе Генрика Филиппу почудился намек на разочарование.
   – И тебя переплюнул?
   – И меня. Ты ведь не думаешь, что я мог пройти мимо нее без единой попытки склонить к близкой дружбе? Некоторое время даже надежда какая-то появилась – это когда она ко мне на колени стала забираться. Потом выяснилось, что у Больших Брать-ев и их прекрасных сестер представления об интимности несколько отличаются от на-ших. Посадка на колени, к сожалению, не значит ничего. Вот так-то, господин Жуан!
   – Ты, значит, попытался, а мне нельзя? Друг, называется! Иди уж, компенсируй свое фиаско калориями!

   Вероника на этот раз была одна: ни собаки, ни начальника обоза.
   Филипп сходу ударился во все тяжкие: врал, хвастался, осыпал ее комплимента-ми и стихами. Бросал под ноги цветы, сорванные по пути, сетовал на судьбу, не свед-шую их раньше, и радовался шансу, выпавшему им сейчас.
   Он играл мышцами и мёл кудрями.
   Он острил, падал на колени и говорил пылко.
   Возможно, он несколько переигрывал (а возможно, и изрядно), но результат был налицо: Вероника зацепилась! Такое замечается сразу, особенно, если есть кое-какой опыт. Поэтому Филипп ничуть не удивился, когда она первая потянулась к нему губа-ми. Поцелуй, к сожалению, получился не слишком страстным. Вероника ловко уклони-лась от его страждущего рта и мимолетно чмокнула в щечку.
   – Тебе пора, Филипп. До встречи!
   – С нетерпением буду ее ждать! – блистая очами, воскликнул преисполненный любовного энтузиазма волокита.
   – Я тоже…
   От этих слов ястребиные крылья взметнулись за мускулистыми плечами Филип-па, и он вихрем полетел восвояси, оглашая окрестности клекотом торжества.
   Победоносен!..

   Незадолго до отбоя заявился старшина.
   «Подштанники менять?» – едва не спросил Филипп.
   Старшина подозрительно осмотрел обстановку кубрика, повреждений казенного имущества не обнаружил и опустил на пол средних размеров картонную коробку, гро-мыхнувшую железом.
   – Таскай вам, безруким, ядрёна… Прими заказ.
   – Какой заказ? – не понял Капралов.
   – Открой, узнаешь. Наберут, ядрёна, деревянных… – посетовал старшина на во-пиющую бестолковость солдата.
   В коробке плотненько устроились «цинк» с патронами, здоровенный пистолет и нож в глубокой кобуре из свиной кожи.
   Действительно, заказ.
   «И как я о нем забыл?» – удивился Филипп. Он взялся за ухватистую рукоятку ножа, покрытую тканью со специальной, «прилипающей» к ладони, пропиткой и потя-нул. «Ш-ш-ш», – сказал нож и показал свой великолепный, сверкающий клинок. А вот это уже минус. Товарный вид, несомненно, важен, только такая красота в боевой об-становке совсем ни к чему – враз демаскирует.
   Тем не менее, нож был очень хорош.
   – Где расписаться? – Филиппу хотелось поскорее избавиться от недружелюбно-го старшины и всласть побаловаться замечательным оружием.
   – Тут, – буркнул старшина и выложил перед Филиппом толстую амбарную кни-гу, обернутую клеенкой.

   Уверенный, что Генрик еще не спит, Филипп сгреб свои приобретения в охапку и помчался хвастаться. Глядя на его счастливое лицо, Саркисян иронично усмехнулся, отложил нож («Я в этом ни бум-бум»), пощелкал затвором пистолета и сообщил:
   – Бесполезная трата денег. Простая пуля онзана не возьмет. Скользнет по панци-рю и гуд бай! Разве в башку попадешь…
   – Что же делать? – расстроился Филипп.
   – Есть один вариант. Сходи к слесарю, может, заменит боеприпас на подкали-берный. Вот только… человек он тяжелый. Насквозь советский. Бывший инженер из технической лаборатории при какой-то конторе вроде КГБ. Взорвал он кого-то важно-го, прежде чем здесь оказался, или еще что – доподлинно неизвестно. Да никто и не су-ется выяснять. Главное – ручки у старика золотые и котелок варит. Братские умники из исследовательского центра не гнушаются к нему на поклон ходить. Если понравишься, блоху для тебя подкует. Ну а если нет… не обессудь. Зовут его Сергеем Даниловичем. Я тебя к нему провожу. Он как раз любит по ночам в своих железках ковыряться. Серьгу только сними, да волосы под берет спрячь.

   Невысокий, щупленький Сергей Данилович стоял возле верстака и напряженно терзал «драчёвым» напильником что-то металлическое. Железяка скрипела и стонала. У Филиппа сразу заныли зубы. Он поморщился и громко сказал:
   – Здравствуйте, Сергей Данилович!
   – Спасибо, и тебе того же! Кто таков? – Слесарь перестал измываться над безот-ветным металлом. – Новенький?
   – Так точно! Рядовой Капралов.
   – В какой взвод зачислен?
   – К Саркисяну.
   – К Саркисяну, говоришь? Это хорошо. Генрик парень стоящий. – Сергей Дани-лович вытер руки тряпицей и закурил папиросу. – Ты, сынок, должно быть, пришел оружие показать, что на аванец свой купил? Прав я?
   – Ага.
   – То-то, дядя Сережа редко ошибается! Ну, показывай.
   Филипп протянул ему вороненую двенадцатимиллиметровую гордость.
   Слесаря перекосило.
   – Что это? «Хеклер и Кох»? Вот же, блин! И этот говном буржуйским разжил-ся… Ты что, милый, боевиков обсмотрелся? На фига тебе это уродство?
   Сергей Данилович брезгливо взял пистолет за ствол двумя пальцами и заглянул в ствол.
   – В журнале видел, – пробормотал Филипп, – вот и загорелось. Калибр там, на-дежность…
   – Загорелось ему… Ишь ты, какой легковоспламеняющийся. Порох! В комсомо-ле состоял?
   – Не успел. – Филиппу жутко не хотелось углубляться в политические дискус-сии. – Пули бы к нему, Сергей Данилович, неплохо подкалиберные, а то говорят…
   – Поучи, поучи меня, тупорылого, – фыркнул слесарь.
   Мгновенно взмокнув, Филипп умолк.
   Сергей Данилович ловко раскидал «Хеклера» по частям и принялся скоблить щечку затвора надфилем, ворча под нос: «Хорошо, гад, закалили, буржуи».
   – Патроны давай! – сказал он и похлопал он ладонью по верстаку.
   Филипп выложил четыре коробки патронов.
   – Это что, все? Нет? Сколько же у тебя всего?
   – Тысяча штук.
   – Ладно, эти так и быть снаряжу для серьезных дел. Тренироваться обычными будешь. Свободен!
   – У меня еще нож, – пробормотал Филипп, доставая из сумки «Рэндол». – Гов-но?
   Сергей Данилович довольно гоготнул:
   – Соображаешь! На глазах умнеешь. Говно, естественно… Ишь, как блястит!
   Он оторвал от рулона, повешенного на проволочной рамке, бумажное полотен-це. Провел по нему лезвием, держа полотенце за уголок. В воздухе запорхала тонкая полоска бумаги.
   – Добро, хоть вострый. Раньше-то пользоваться приходилось? Или только ка-рандаши точил да огурчики нарезал?
   – Приходилось. – Филипп пожал плечом. – Клинок затемнить вас не затруднит?
   – Клинок затемнить, говоришь? Умница! Еще что?
   – Ножны. Лучше на предплечье.
   – Наручные ножны? Ну, совсем молодец! Дай-ка руку! – Слесарь сноровисто обмерил Филиппу предплечье. – Дня через два заходи, будут готовы. Темляк делать, или так не выронишь?
   – Не выроню.
   – Обратно молодец!.. Если только не хвастун.
   – Сергей Данилович, – замялся Филипп, – скажите… Сумеете вы сделать так, чтобы нож прямо в кисть выскакивал?
   – Выскакивал?! Ну, блин, ты даешь! – Слесарь хохотнул. – Сумею, не сомневай-ся. И выскакивать будет, и выпрыгивать. Пальцы только, знай, береги. Все, иди, па-рень! – махнул он рукой.
   – Спасибо, Сергей Данилович! До свидания!
   Тот не ответил.

   Заснул Филипп мгновенно, как всегда.
   Снились ему объятия Вероники и злобные онзаны. Чудовища пытались отнять у него девушку и уволочь в клубящийся ядовито-желтыми испарениями Крутенький ло-жок. Филипп палил в онзанов из «Дракона» и они взрывались, предварительно укориз-ненно покачав головами. Головы у них были точь-в-точь расписные пасхальные яйца – только огромные, с нарисованными лицами. Разбитыми в кровь лицами Аскера Маме-довича.
   Разбудила его негромкая музыка. «Вставай, проклятьем заклейменный…»
   Остроумцы! Для Сергея Даниловича, что ли старались?
   Филипп быстро привел себя в порядок и выглянул в коридор.
   По коридору неспешно прохаживался, заложив руки за спину, Волк-Вольдемар, с головы до ног увешанный оружием и амуницией. Только шлем держал в руке. Он за-думчиво посмотрел на Филиппа и сообщил:
   – Сейчас будет марш-бросок. На десять километров. В полном боевом. Давай-ка, помогу собраться.
   Он ловко подогнал прямо на Филиппе ремни, попутно не без высокомерия, но кратко и доходчиво объясняя, что куда и как.
   Филипп попрыгал. Все сидело плотно, хоть и не туго. Тесак и фляга по заднице не колотили, ранец по спине не елозил, шлем вокруг головы не вертелся и на глаза не сползал.
   Филипп поблагодарил Волка и следом за ним отправился в арсенал.
   Личный состав взвода был уже там. Никто, тем не менее, не заворчал и по за-гривку опоздавшему «салаге» не съездил. Вот они, преимущества наемной армии!
   Филипп повесил «Дракона» на грудь и засвистел. Непроизвольно получился все тот же «Интернационал»…

   До ворот легионеры добрались быстрым шагом.
   Безногий привратник Сильвер (Джон, очевидно, подумал Филипп) пожелал им счастливого пути, и они стартовали.
   Филипп поначалу намеревался бежать без шлема, но Генрик проявил непре-клонность:
   – Привыкай, брат. В бою он едва ли не важнее оружия. К твоему сведению, шлем содержит не только сканер, но и системы ночного и дальновидения, переговорное устройство, широкополосный транслятор сигнала «я свой», воздушный фильтр и само-ликвидатор.
   Господи боже! Так вот что имел в виду каптерщик! «Будет по чему опознать, когда башку оторвет…»
   – Боюсь, Гена, – признался Филипп, – самоликвидатор – это лишнее. Я не впол-не готов решиться на такой, заведомо в одну сторону, путь.
   – Не думаю, – ответил на это Генрик в том же тоне, – что ты будешь колебаться, сорвать ли чеку, когда (и если) попадешь в лапы онзанам. В лучшем случае они броса-ют пленных в бродильный чан. Живьем. В худшем – сначала проводят множество му-чительных не то экспериментов, не то пыток, а уж затем бросают в чан.
   Филипп отмахнулся фигой.
   – Чур меня, чур!
   От белой дороги в сторону уходил проселок. Гравий, пыль, выбоины. Полени-лись, господа Большие Братья, асфальт положить. Или не захотели. Лететь сломя голо-ву по такому чуду дорожного строительства Филиппу вовсе не улыбалось. Он притор-мозил. Остальным же – хоть бы хны: запылили, затопали и убежали. Оставили, бедня-гу, одного среди чужих пространств.
   …В спину Филиппу что-то уперлось. Угловатое, твердое – и точно под лопатку. Интересно, что? Он не припоминал ничего похожего. Может, фонарик? Или Волк ради смеха засунул незаметно в ранец кирпич? Остановиться, разве, поглядеть? Остановить-ся, присесть, прилечь… нет уж, дудки! Если душа трудиться обязана, то тело – вдвойне!
   «Раз-два, три-четыре», – забормотал он. Теплые воспоминания закончились, а конца дистанции, напротив, видно не было. «Три-четыре, раз-два. Кто бежит? Наш Капрал. Что так медленно? Устал!»
   Чертов кирпич, похоже, разделился наподобие амебы, и второй параллелепипед устремился к другой лопатке, бороздя отвратительными неровными углами по хребту.
   Вдобавок становилось жарковато. И хотя трико поглощало пот с прежней интен-сивностью, обдувало тело прохладным воздухом, щекотно скользящим от ворота к щи-колоткам, былой комфорт пропал без следа. Левый ботинок совершенно внезапно стал натирать большой палец и пятку. «Хеклер» оказался чрезвычайно тяжелым и негаба-ритным, зачем только надо было брать его с собой? Карабин при каждом шаге бил по ребрам.
   Откуда-то явились сотни голодных кровососущих и принялись искать местечко, где бы подкрепиться. Филипп поспешно опустил забрало шлема и включил принуди-тельный обдув, случайно запустив еще и сканер. По прозрачному щитку тут же замета-лись оранжевые контуры засеченных движущихся объектов: птиц, мелких зверьков и все тех же комаров. Настройкой сканера на минимальный размер целей, похоже, никто до Филиппа не занимался. Он попытался выключить умный прибор. Контуры, увы, лишь вспыхнули ярче, зато обдув полностью прекратился. Пот тут же выступил по всему лицу, будто ждал. Филипп, гнусно ругаясь, откинул забрало.
   Комарики возликовали.
   Каменистый проселок пошел под уклон. Посеяло мелким дождичком. Вот, зна-чит, почему гнус лютует! К счастью, впереди, на самом пределе видимости, показались человеческие существа.
   Четвертый взвод в полном составе, за исключением малохольного, тихобеглого новобранца, валялся на травке, под прозрачным пологом, растянутом между трех сосен. Филипп прибавил ходу.
   Наконец открылось долгожданное второе дыхание, жаль поздновато. Перед са-мым финишем, отмеченным лежащими по сторонам дороги булыжниками, под ногу ему попался вертлявый и скользкий камешек. Филипп активно замахал руками, но не удержался-таки – и воспарил. В этот стремительный миг полета перед его взором про-мелькнули отнюдь не главные моменты короткой, но бурной биографии, а изумленные лица сослуживцев, вскочивших с земли приветствовать криками и свистом его финиш-ный спурт. Филипп грустно улыбнулся и вернулся с небес на землю, грохоча снаряже-нием и сдирая кожу на ладонях.
   Подбежал Генрик.
   – Как ты, жив?
   Филипп с сомнением вздохнул и простонал:
   – Там он умер, бедный Филя, совершенно обессиля, где обрыв над бездной крут; там его и закопали, и на камне написали, что ему ботинки жали, но теперь уже не жмут.
   – Совершенно обессиля… Грандиозно! Надо обязательно запомнить! – улыбка не в меру литературно образованного армянина показалась Филиппу блудливой и издева-тельской.
   – Критиковать легко, – заявил он. – Критики, между прочим, поголовно неудав-шиеся писатели и поэты. Вы компенсируете творческую импотенцию своеобразным суррогатом насилия над более одаренными личностями.
   – Эк ты завернул! Сразил наповал. Значит, ни Мережковским, ни Писаревым мне уже не быть. – Генрик огорченно махнул рукой. – Ладно, переживу. Не жмут, гово-ришь, ботинки-то?
   – Пока лежу, нет. Но вставать страшно!.. Надеюсь, за нами прибудет машина?
   – Увы тебе, мой бедный одаренный друг! Обратно – тоже бегом. Отдыхай! Пять минут мы еще подождем, так и быть.
   – Эй, эй, постой, как бегом? – Голос Филиппа враз окреп и приобрел возмущен-ные интонации. – Мне Волк сказал «на десять километров», не на двадцать!
   – Тебя же предупреждали, Волк – страшный человек. Особенно для новичков. А как он бегать любит!.. Ладно, черт с тобой, подождем… ну, восемь минут. Пожуй пока!
   Генрик бросил на грудь Капралову твердый брусочек в яркой упаковке.
   – Шоколадка?
   – Прессованные сухофрукты, обогащенные витаминами и аминокислотами. Во-да-то есть?
   – Угум.
   Филипп уже набил рот, и разговаривать внятно не мог.

ГЛАВА 6

   Фиолетовая кошка
   Фиолетовую мышку
   Посадила спозаранку
   В фиолетовую банку.
Лора Майуайф

   Как я дотащился обратно – это для отдельного рассказа тема. Рассказа трагиче-ского, унылого, постыдного и смешного одновременно. Ребята сначала почти несли меня на себе. «Лучше здесь пристрелите!» – хотелось вскричать истерично, с грохотом падая в пыль. Я хромал, сжав зубы, и молчал.
   Километра через два такого вот мучительного, грешно сказать, бега разглядел я впереди нечто, матушке-природе откровенно чужеродное. Урбанизмус какой-то. Пред-мет отдаленно напоминал одну из половинок рассеченной надвое – с вершины до осно-вания – восьмигранной пирамиды. Удивительный агрегат был довольно крупен и рас-крашен в маскировочные цвета. Он висел невысоко над дорогой, обратив к земле слег-ка отвислое серебристо-голубое пузо, а к небу – четыре бугристые грани. Вместо ост-рой вершины пирамида имела округлую кабину недвусмысленно фаллической формы. Изумительно похожую на прототип даже цветом.
   Рядом с машиной сидел на корточках небритый мужичок с ноготок и смолил ци-гарку.
   Четвертый взвод радостно загомонил: «Петруха, избавитель ты наш!» – и вза-пуски помчался к средству передвижения. Ничем иным удивительный предмет быть, по-моему, не мог.
   Петруха, не выпуская цигарку изо рта, улыбался, морща маленькое, сплюснутое в горизонтальной плоскости личико, и смешной скороговоркой отвечал:
   – С вас компот, лоботрясы! Я сегодня на целых четыреста метров дистанцию вашу хренову сократил. Только куратору ни гу-гу, добро?!
   – Добро! – орали довольные солдатики и взбегали по широкому пандусу в недра чрезвычайно кстати объявившегося транспорта.
   – Признавайся, дядька, ты знал, что он будет здесь? – гневно возвысив голос, спросил я Генрика.
   – Точно, – осклабился сержант-инсинуатор. – Знал. Петруха всегда транспортер загодя подгоняет. Ни разу еще ждать не пришлось.
   Я схватил его за плечо, повернул к себе и от всей души гаркнул в радостную усатую харю… Н-да, вспоминать совестно, что я тогда гаркнул.
   Он перестал улыбаться, свирепо взглянул на меня, вырвал руку и пошел быст-рым шагом к транспортеру.
   Потом я, конечно, попросил у него прощения. Он попыхтел-попыхтел, да и про-стил. Доброй он все-таки души человек, мой Генка, – отходчивой души, незлобивой.
   «Фаллоплан» домчался до базы минут за пять.
   Водитель, Петруха Меньшиков, балагурил всю дорогу, то и дело отрываясь от штурвала и поглядывая на нас. Мне все время подмигивал. А я сидел, прижатый стра-ховочным корсетом к удобному сиденью, тупо изучал пачку запасных обойм для кара-бина, которая терла мне спину во время марш-броска, и страдал. Мало мне испытанно-го унижения, так еще и жрать хотелось, как проклятому, свеженькие мозоли болели, а мозги неотвязно терзала мысль:
   «Почему, почему, скажите на милость, ребята так конкретно меня «сделали»? Как ребенка малолетнего. Как древнего хрыча, затесавшегося в компанию олимпий-ских чемпионов. Почему?»
   Ответа не было.
   Пришвартовав транспортер прямо к порогу казармы, Петруха ещё раз напомнил про компот, и машина бесшумно отплыла прочь.
   – Сперва в столовую или в санчасть? – поинтересовался ехидно Генрик, когда я закончил плескаться под душем и выполз в коридор.
   – Жрать! Жрать, хавать, рубать, метать… ну, и так далее! – стреляя голодными глазами в поисках чего-либо съедобного (хотя бы Бобика) воскликнул я. – Мозоли по-дождут.
   – А Вероника?
   – Надеюсь, подождет и она, – сказал я. – Если не хочет быть съеденной заживо.

   После завтрака Генрик торжественно преподнес мне маленькую бесцветную пастилку:
   – Загружайся, братишка!
   – Хотелось бы прежде узнать, братишка, какова природа сего замечательного продукта, – спросил я, с подозрением изучая грушевидную капсулу.
   – «Полижинакс» это, – пошловато сострил Мелкий.
   – Гормоны?.. – воспротивился я, глядя, с каким азартом сгреб этот подопытный кролик биохимии свою порцию дьявольского зелья. – В задницу их!
   – Не, «Полижинакс» не в задницу, – снова пошутил Мелкий, топорща бороду в непристойной ухмылке.
   – Даже не предлагай, – отгораживаясь от подозрительной фармакопеи растопы-ренной пятерней, сказал я Саркисяну. – В моем нежном возрасте травиться всяческой гадостью совсем не годится. Да и для импотенции я еще слишком молод.
   – Помилуй, Капрал, какие такие гормоны-мормоны? – вполне искренне удивил-ся Генрик. – Павлуша, а ты помолчи ты, охальник!
   Мелкий, приготовившийся сказать еще какую-то пакость, загоготал, щедро брызжа отравленной «Полижинаксом» слюной.
   Генка тем временем разводил передо мною пропаганду, живописуя, какая заме-чательная штука эта «сома».
   – Сома, ага, – буркнул я. – Должно быть, прямые поставки из Валгаллы.
   Генка на мой сарказм не обратил внимания. Он токовал. И адаптогеном, дескать, является сома и стимулятором. И метаболизм ускоряет, и шлаки выводит, и даже раны врачует. Неделька приема – глядь, ты уж супермен: химизм обменных процессов изме-нится кардинально. Нервные сигналы вдвое мощнее станут и впятеро быстрее по ней-ронам побегут. Реакция, следовательно, возрастет и выносливость тоже. А еще сила, и способность организма к регенерации. Совершенно безопасная штука и крайне полез-ная для выживания в бою. Глотай ее, значит, любой и всякий без боязни! А что скоп-цом в итоге не станешь и рак не заработаешь, так это он, Генка, клятвенно обещает и даже божится. Землю горстями есть готов – вот как о моем благе печется!
   – Благими пожеланиями вымощена дорога в ад, – срезонерствовал я и сунул пастилку за отворот рукава, решив вначале справиться у Вероники, насколько безопа-сен этот «адаптоген».
   – Ну, а теперь пора лечить раны.
   Я поднялся из-за стола, с сожалением поглядывая на десерт из взбитых сливок и черешни, к которому как раз приступали счастливые обладатели безразмерных желуд-ков.
   – Полчаса тебе сроку. Потом подбегай к арсеналу, – посоветовал мне мастер сержант, облизывая ложку.

   «Фужер» возле офицерского корпуса гудел и содрогался, точно работающий на полных оборотах гусеничный трактор. Я с опаской обошел его стороной. Черт знает, что за штука такая и чего от нее можно ждать?
   Вероника прилаживала к лохматой шее Бобика-первого пышный розовый бант. Увидев мое лицо, исполненное невыносимого страдания, она хлопнула пса по спине, отгоняя, и испуганно спросила:
   – Что с тобой?
   – Рана, – простонал я, валясь ей под ноги. – Боюсь, смертельная. Вероника, пом-ни: я… я обожал тебя!
   Она, конечно же, сразу раскусила безыскусную игру и ухватила меня за ушко:
   – Перестань сейчас же! Я, между прочим, на службе. Да и ты тоже. Выкладывай, что случилось?
   С таинственным видом я прошептал:
   – Меня хотят отравить! Подсунули яд под видом витаминов. Но мне удалось пе-рехитрить злодеев. – Я показал ей капсулу. – Возьмешь на экспертизу? Мы вместе рас-кроем заговор и получим по ордену!
   – Филипп! Прошу тебя еще раз, перестань дурачиться! Это действительно свое-образный стимулятор. Причем не только безопасный, но и крайне полезный. Знаешь, у меня есть небольшой запас… – Вероника выдвинула ящик стола и достала картонную коробку без надписи, – …похожего снадобья. Только это изготовлено по особой рецеп-туре, специально для офицеров. «Сома активированная». Тебе я, пожалуй, дам упаков-ку. За красивые глаза. Пользуйся! Принимай каждый раз по капсуле после еды и об ус-талости забудешь навсегда. Может быть, тебя даже назовут Филиппом Неутомимым!
   – И в любви? – тихо спросил я, посмотрев ей в глаза.
   – В любви особенно, – ответила она, ничуть не смутившись прямолинейного на-мека.
   С некоторым даже вызовом ответила.
   На каждую из моих отвратительного вида сорванных мозолей она выдавила по облачку пены из флакона, усеянного непонятными надписями. Ранки сначала защипа-ло, потом пена опала и покрыла кожу блестящей пленкой.
   – К вечеру заживет, – пообещала Вероника. – Можешь обуваться.
   – Как же обуваться? Вдруг снова сорву? – забеспокоился я.
   – И не пытайся, ничего не выйдет. Ну, беги.
   Она запустила пальцы мне в волосы и ласково их взъерошила.
   – Вечером увидимся, – почти утвердительно сказал я.
   – Увидимся. Непременно.
   Я спустился почти до первого этажа, когда вспомнил о трясущемся «фужере». Быстро взбежал обратно и спросил:
   – Вероника, радость моя, будь любезна, развей сомнения. Чего там эта беда стеклянная вибрирует? Ну, та, которая вроде рюмки?
   Она нахмурилась, соображая, что я имею в виду под названием «эта беда вроде рюмки», потом просветлела лицом и сообщила:
   – Опять кто-то ассенизационную систему в аварийном режиме гоняет. Боб, на-верное. Все волнуется, потянет ли канализация увеличение загрузки, если штат базы вдруг вырастет. Смешной он!..

   Все развлекались в тире, а я сидел в учебном классе и под руководством Наума Березовского изучал устройство шлема. «Наумко научит», – утверждает старорусская присказка, указывающая на широкую просветительскую работу, проводимую послан-никами Хазарского каганата в древней Руси. Как говорится, минули века… Что измени-лось?
   Наум больше показывал, чем рассказывал. Моторная, якобы, память важнее. Может оно и так.
   Сканер мы совместными усилиями откалибровали, частоту связи настроили, микрофон и наушники по голове моей подогнали. На микрофон (венчающая пружин-ный усик матово-черная горошина на уровне рта) я косился с опаской. Если его ску-сить, немедленно сработает взрывной заряд самоликвидатора, эквивалентный десяти унциям пластита. Хватит не только на то, чтобы владельцу череп разнесло, но и на то, чтобы он при этом нескольких врагов с собой прихватил.
   – Наум, – спросил я, заранее вибрируя, – а бывали случаи, когда взрыв происхо-дил непреднамеренно?
   – Нет, – сказал он, потом выдержал многозначительную длинную паузу и доба-вил: – Но будут.
   – Шуточки у вас, мастер инструктор… – вздрогнул я. – Страшноватые какие-то шуточки.
   – Зато долго не забываются, – добродушно улыбнулся он.
   Когда Наум решил, что я могу обращаться со шлемом не хуже прочих, мы от-правились в столовую. По обоюдному согласию. Сома взялась за мой организм, уско-ряя, как обещано, течение обменных процессов до космических скоростей – и я про-никся безусловной важностью многоразового питания.
   Предсказание Генрика начало сбываться: я почувствовал себя Проглотом.
   Именно так, с заглавной буквы.

   – Сегодня у взвода запланированы тактические учения с боевой стрельбой, – сказал мне после обеда Саркисян, – но я могу тебе предложить кое-что поинтереснее. И поопасней. Хочешь?
   – Конечно, хочу! – воскликнул я. – Мы пойдем в разведку?
   – Откуда ты это узнал? – Генрик покосился на меня с подозрением. – Я же ни-кому еще не говорил.
   – Телепатия, – веско сказал я. – Телепатия и прямая связь с мировым биоинфор-мационным полем, дарованная мне, как будущему мессии, свыше! Армагеддон грядет! Вставай же под мои знамена, человечек!
   – Трепло! – сказал облегченно Генрик. – Слушай вводную. Братья собираются снова засылать дипломатов к онзанам. Вроде, нашли ставку рачьего главнокомандую-щего. Так, по крайней мере, они думают. Делегация будет мирная. Поэтому желатель-но, чтобы она миновала охранные кордоны и разъезды онзанов стороной, прямиком выйдя к начальству. База начальства расположена в долине, окруженной сложным для преодоления горным кольцом. Скалы, ледники, оползни, ветры – все тридцать три удо-вольствия. Вдобавок онзаны стерегут немногочисленные проходы в этой гряде с боль-шим старанием. Так вот, есть там какая-то странная пещера, пронизывающая горы на-сквозь. И не охраняется она почему-то. «Шмель», летающий миниробот с видеокаме-рой, нашел эту пещеру, пролетел почти до конца, передал изображение выхода и про-пал. И второй пропал. И третий тоже. Больше «Шмелей» не посылали, но заинтересо-ванность Братьев в этом пути осталась. Сейчас предложили мне наведаться туда и по-смотреть, что к чему. На абсолютно добровольных началах. За вознаграждение, разу-меется. Я согласился. Составишь компанию?
   – С превеликим удовольствием, – сказал я.
   – Вот и славненько, – обрадовался Генрик. – Тогда прямо сейчас – отбой. Пошли отсыпаться. Вечером разбужу.

   Прежде, чем улечься, я мельком просмотрел библиотеку в кабинете. Выбор книг мне, признаться, не понравился. Первую половину изданий составляли многочислен-ные «Боевые роботы» и прочий «Battle Тech». Вторую – грандиозная подборка совре-менных российских детективов. «Крутой пацан против ментов». Так. «Очень крутой пацан против ментов, козлов, мафии и просто крутого пацана в придачу». Так-так. «Пацан, гораздо более крутой, чем прочие, против всех-всех-всех, но исключительно за правое дело»…
   Я вздрогнул и, прихватив чудом заплывшую в этот омут экстремального мили-таризма «Войну миров», с позором бежал.
   В спину мне хохотали, лязгая гусеницами, не знающие пощады стальные бойцы будущего и значительно переплюнувшие их по части непобедимости современные оте-чественные ратоборцы.
   Любопытно, кто здесь жил до меня? И еще, куда он делся, этот бывший жилец? Дембельнулся? Или гробанулся? Жуть! А вдруг я сплю в кровати покойничка? Ма-мо-чки родныя! Караул!
   Заснул я, разумеется, легко и беззаботно.

   Разбудил меня какой-то шум, шуршание какое-то, пыхтение и бормотание. Я с трудом продрал глаза. Голова была – как ватой набита. Вот так всегда! Лучше днем и не спать вовсе.
   А шум, между прочим, исходил от каптенармуса, копающегося в моем ранце.
   – Ну, как, – спросил я его вполголоса, – недозволенные вложения присутствуют?
   Он вздрогнул от неожиданности и вдруг пошутил:
   – Присутствуют, ядрена! Я сам их только что туда вложил.
   – И что именно? Наркотики? Валюту? Произведения искусства, составляющие национальное достояние? – заинтересовался я.
   – Сам потом узнаешь.
   – Потом – это при обыске, что ли?
   – Ну да, ядрена, при обыске. Онзаны его тебе устроят на границе, когда контра-банду выискивать начнут. Так что будь осторожен, шпиён! Не попадайся! – Он расчув-ствовался и хлопнул меня по плечу.
   – Постараюсь, – пообещал я.

   – До входа в канал вас доставит транспортер, – напутствовал нас черноусый кра-савец Семен Семенович. Начальник штаба базы, чем-то неуловимо похожий на моего старого знакомца Игоря Игоревича. – Дальше придется поработать ножками. Ворошить раньше времени тамошний муравейник не след, так что постарайтесь обойтись без стрельбы. Вешки бросайте метров через двадцать. Когда увидите лагерь, ставьте маяк и сразу назад. Никакой самодеятельности. Запомните, ваша сегодняшняя операция к за-дачам Легиона не имеет ни малейшего отношения. Работаете на гражданскую контору. Но план, тем не менее, разработан нами, и с дипкорпусом заранее согласован. Отступи-те от него, гражданские предъявят Легиону иск. Возможно, часть его придется возме-щать вам, из собственных гонораров. Выполните в точности – получите премию и увольнение на сорок восемь часов. Желаю удачи!
   Я на минутку забежал в санчасть и с грустью поведал Веронике о изменении планов и невозможности встретиться, как хотелось, вечером. Служба!
   – Я принесу тебе тамошних цветов, – пообещал я. – Самых красивых и души-стых!
   – Цветов?
   Она отвернулась. («Уж не слезы ли прячет?» – заподозрил я.)
   – Не нужны мне цветы, – сказала она вполголоса. – Сам вернись!

   – Транспортер подгоню через двенадцать часов, – пообещал Меньшиков. – Вер-нетесь раньше, можете подождать. Не успеете, подожду я.
   – За двенадцать можем и не успеть, – с сомнением сказал Генрик. – Но ты все равно жди. Мы и без того набегаемся, чтобы потом еще до базы пешком топать.
   Все это я слышал краем уха, пока разглядывал устье межпространственного ка-нала. Или штольни. Или червоточины. Оказывается, если смотреть на него невоору-женным взглядом, то не видишь ничего, кроме сгустка тумана. Если же запустить с на-ручного пульта программу, зашитую в биоэлектронные мозги шлема, то на щитке об-рисуется прелюбопытная картинка.
   Я откинул бронированную крышку, защищающую пульт управления, и набрал нужную комбинацию. По забралу точно кто-то влажной тряпочкой провел. Вечерний серенький полумрак рассеялся, а на месте клочка тумана возникла глянцевая смолисто-черная капля, окантованная золотым абрисом. Она словно стекала с распушенной вер-хушки перфоратора, – клонящегося к земле телескопического шеста – никак не умея сорваться и даже коснуться земли. Только пульсировала еле заметно да окутывалась время от времени иглистой бахромой энергетических разрядов. Размером капля была с хорошие гаражные ворота, и от нее пахло. Не скажу, что пахло противно, но – неприят-но.
   Смертного ужаса перед ней я не ощущал. От инфразвука меня надежно защища-ла униформа со шлемом.
   Генрик вошел в червоточину первым, вызвав целый взрыв черных брызг, почти сразу упавших обратно на ее поверхность. И это – параллельно земле, вопреки закону тяготения! Я зажмурился и, опасливо вытянув руки вперед, шагнул тоже. Сделал всле-пую два шага, потом меня встряхнуло – так, что зубы клацнули… а потом кто-то бесце-ремонно ухватился за мои запястья и дернул вперед.
   Я открыл глаза.
   Это был Генрик. Он улыбнулся и сказал:
   – Слезай, барин! Приехали!

   Было еще темно – последние предутренние часы. Штольня вывела нас в глубо-кий и сырой овраг, утопающий в зарослях высокорослого лабазника. Густой медовый дух пробудил воспоминания о родных лесах, сенокосе и сладком травяном чае. Я сглотнул слюну и скользнул между стеблей. Стебли качнулись, крошечные белые лепе-стки осыпали мою голову и плечи ароматной порошей…
   Овраг спускался к неширокой речушке, почти ручью. Противоположный берег, насколько хватало глаз, был ровным, точно стол. Редкие и низкие кусты едва выступа-ли над богатым разнотравьем.
   Генрик осторожно ступил в воду. Перебрался, покрутил головой и показал рукой «теперь ты». Я без единого всплеска форсировал сравнительно глубокий, до середины бедра, и довольно холодный (это чувствовалось даже через комбинезон) ручей, вска-рабкался на глинистый берег, и мы двинулись дальше.
   Начальник штаба говорил, что до горной гряды, скрывающей в недрах лаз, при-дется идти километров семь-восемь. Местность открытая, но пустынная. Опасность быть обнаруженными мала, но присутствует. Онзаны, как сторожа, достаточно беспеч-ны, но целиком полагаться на это не стоит. Слишком много было «но»…
   По всему пути Генрик ронял сантиметровые дротики радиовешек, а я вдавливал их в землю каблуком. Когда подобрались к скалам вплотную, рассвет даже не думал заниматься. В свете луны и звезд скалы казались темно-фиолетовыми, заляпанными черными пятнами вьющейся растительности. Поплутав немного, наконец-то обнаружи-ли искомую пещеру. Жутковатый черный провал, отмеченный низким каменным ко-зырьком, так и дышал холодом.
   Генрик пригнулся и бесстрашно нырнул под мрачные своды.
   Я для чего-то набрал в грудь побольше воздуха, задержал дыхание и последовал за ним.

   Ход постепенно сужался.
   Скоро нам пришлось опуститься на четвереньки, а затем и на животы. Я полз, старательно вжимаясь в гладкий, словно полированный, камень. Сверху вроде тоже было гладко, но я все равно опасался зацепиться за что-нибудь ранцем или карабином. Раньше я никогда не страдал клаустрофобией и даже думал иногда, что это просто вы-думка популяризаторов психологии и киносценаристов. Но перевоплощение в земляно-го червя и долгое пребывание в его шкуре сыграли свою зловещую шутку и со мной. Я начал задыхаться. Не хочется даже думать, каково было Генрику, в полтора раза более широкому, чем я, с его почетной ролью «первопроползца».
   Наконец он торжествующе взревел и нырнул куда-то вниз. Я из последних сил ускорился, колотя ободранными локтями и коленями по скользкому камню, и оказался у выхода из осточертевшего тоннеля.
   Предо мною простиралась довольно широкая полость. Дальний край ее терялся в зеленоватом мерцании, рожденном системой ночного видения. Я идиотски хихикнул и вывалился кулем на простор, преодолев десятисантиметровый уступ, которым окан-чивался лаз.
   Вскочив и жизнерадостно показав комуто невидимому выставленный средний палец, я подошел к вглядывающемуся в даль Генрику. От избытка чувств хлопнул его по гулкой спине и с радостной озабоченностью спросил, нет ли у него желания вер-нуться, чтобы «попресмыкаться» еще?
   Генрик, однако, моей щенячьей радости не понял и приказал немедленно за-ткнуться. Я заткнулся, но решил отыграться при первой же возможности. Он тем вре-менем закончил рекогносцировку. По-видимому, удовлетворился ею, и все так же мол-ча двинулся вперед.

   Я напоследок обернулся.
   Узкая дыра лаза напоминала нечто срамное.
   Крякнув неодобрительно, я побежал догонять товарища.

   Полость медленно, но постоянно расширялась.
   Генрик дернул меня за рукав:
   – Слушай, Капрал, тебе не кажется, что мы шагаем внутри здоровенной бутыл-ки? Глянь, какие стены ровные и гладкие, з-заразы, аж жуть!
   Мне казалось, и я согласно закивал. Бутылка не бутылка, но что-то вроде того. Штоф, скажем. Я мрачно продекламировал: «Попал в бутылку таракан. А вылезти не смог. От злости бедный таракан в бутылке занемог. Он сдох в начале января, прижав усы к затылку. Кто часто сердится, тот зря не должен лезть в бутылку!»
   Генрик пригладил свои флибустьерские усы и обиженно сказал:
   – Сам ты таракан! И когда здесь январь – тоже неизвестно. Нескоро еще, судя по растительности.
   – «…После этих слов командира в мрачном подземелье снова повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь отзвуком шагов да шуршанием чьих-то невидимых крыль-ев», – проговорил я с подвываниями. – «И невдомек было отважным разведчикам, что по их следу спешат уже неутомимые гончие смерти».
   – Что это ты несешь? – удивился Генрик. – От темноты крыша поехала?
   – От нее, Гена, проклятой. А паче того от тишины. Ты, я помню, раньше был не в пример разговорчивей.
   – Мы не на посиделках. О чем говорить-то?
   – О-о! Меня, Гена, занимает сейчас множество вопросов – как глобального ха-рактера, так и попроще. Найти бы того, кто ответит хоть на главные…
   – О смысле жизни, что ли?
   – Да нет, – сказал я. – И поважнее найдутся.
   – Ну?! И какие же?
   – Почему – Бородач? – прорвалось из глубины души наболевшее. – Почему это-го твоего черта лысого, ефрейтора этого твоего адольфоподобного, зовут Бородачом? Он же, гад, до синевы бреется.
   – Ах, вот оно что! – расхохотался Генрик. – Как же, причина есть. Слушай, коли интересно. Он, понимаешь, был крутым байкером, Бородач наш. Имелась у него борода по пояс, заплетенная в две тугие косы, и был чумовой навороченный байк. Собственно-ручно собранный из трофейного, времен Великой Отечественной, мотоцикла «BMW» и движка от «горбатого» «Запорожца». Как говорится, история Бородача стара, как мир. Не поделил женщину с еще более крутым парнем. Бородач, желая расставить все точки над буквами, вызвал парня на дуэль. Грохнул. Сообщество байкеров результата дуэли не признало. Вернее не признало оснований для ее проведения: «телка» была «левой». Из-за такой мочить своего – тяжкий грех. Бородачу объявили вендетту. Вендетта полу-чилась односторонней. Бородач убил еще троих, а перекалечил – без счета. Заглянув-шие к нему вербовщики Легиона застали его за увлекательным занятием, он мастерил жилет из тротила – собирался подорваться вместе с мотоциклом и большой партией бывших приятелей. По прибытии в Легион бороду уничтожал с изощренным мазохиз-мом. Убив онзана, отрезал по сантиметру от одной из кос – в шахматном порядке. Ос-татки сбрил лишь тогда, когда заплетать стало больше нечего. А кличка прижилась.
   – Еще одна! – возликовал я, останавливаясь. – Гена, ты понимаешь, еще одна де-вушка! Ну, блин, Братишки дают! Всех одинаково подловили. А ты говорил «не может быть».
   – Совпадение, наверное…
   Он помялся. Я скалил зубы и с вызовом смотрел ему в лицо. Он крякнул.
   – Самому тошно от таких мыслей, хоть ты не береди душу.
   – И станет легче, – подытожил я. – Экий ты у нас, Гена, страус. Головку спрятал, проблемы исчезли. Ловко!
   Он начал бешено вращать глазами:
   – То я таракан, то страус, кем еще назовешь? Обезьяной? – Генрик заколотил кулаками по ребрам и взревел: – Слушать меня, бандерлоги! Бе-е-егом марш!
   И первый затопал во все нарастающем темпе.
   Я бросился вдогонку.
   С километр мы напряженно держали максимальную скорость, заглушая грохо-том башмаков тонкий голосок сомнения. «Штоф» был поистине исполинским, до по-толка теперь не достал бы и чемпион мира по прыжкам шестом, а «донышко» все не появлялось. Хотелось надеяться, что мы путешествовали все же не по бутылке Клейна.
   – Привал, – выдохнул, наконец, Генрик.
   Я повалился на пол, закинул ноги на мешок с палаткой. Гена медленно ходил взад-вперед, восстанавливая дыхание. Потом остановился подле меня.
   – Боец, слушай мой приказ! Приказываю выставить вокруг лагеря боевое охра-нение. Распорядок дежурства следующий: первая смена – рядовой Капралов. Вторая смена – рядовой Капралов. Третья – сержант Саркисян… Разговорчики! – гаркнул он, видя, что я собираюсь возмутиться.
   Я отправился в охранение, а он занял мое место рядом с мешком и закрыл глаза.
   Поскольку трасса, подлежащая патрулированию, оговорена не была, я решил, что командир полагается на мою собственную разумную инициативу. Руководствуясь ею, я и совершал обход. Тридцать шагов вдоль стены в одну сторону, поворот через ле-вое плечо, шесть-восемь шагов прямо, новый поворот и возвращение к “лагерю” вдоль другой стены. Минуя безмятежно отдыхающего Саркисяна, я демонстративно погля-дывал на часы, громогласно вздыхал и… шагал мимо. Генка глаз не открывал, прики-дываясь, что страданий моих не замечает. Стеная и проклиная судьбу бесправного сол-дата, я отпечатывал добросовестно тридцать шагов в другую сторону и возвращался.
   Когда, по моим часам, две смены уже прошли, и я с чистой совестью и сознани-ем честно выполненного долга вернулся в «лагерь», этот негодяй крепко спал. Небри-тое его лицо искажала обиженная гримаса, и мне стало жаль его будить. Я засвистел мотивчик про пулю-дуру, что вошла меж глаз на закате дня, и двинул дежурить даль-ше.
   Прошло еще полчаса. Лицо моего сурового командира разгладилось, он сладко посапывал. Я ухватился за ремень его карабина и легонько потянул. Подействовало безотказно – Генка вскочил и принялся грозно водить стволом “Дракона” из стороны в сторону. Не обнаружив противников, вопросительно и недовольно уставился на меня.
   – Прости, начальник, но по-другому тебя ведь не разбудишь, – сказал я. – Рапор-тую: за время несения службы абсолютно никаких происшествий не случилось! Так что поблагодари бойца за безукоризненно выполненный долг и пожелай ему долгого сна и нескорого приятного пробуждения.
   – Желаю! – миролюбиво согласился Гена, уже посмотревший на часы и оценив-ший мое поистине великодушное долготерпение.
   Заснул я мгновенно. Проснулся, кажется, тоже.
   Генрик был деловит:
   – Пятнадцать минут тебе на оправку и завтрак. Пора идти дальше. Время не ждет…
   Через шестнадцать минут мы в ногу шагали, горланя «Дорогую мою столицу», любимую маршевую песню прапорщика Садыкова, нашего армейского старшины. Я значительно реже, чем прежде, оглядывался назад. Если за три часа ни одного супоста-та в нашем тылу не появилось, то странно было ждать их нападения сейчас.
   – Ген, – фамильярно обратился я к сержанту, поправляя раздутый ранец. – Ска-жи-ка, братец, почему палатка, которую я честно пру все это время, такая объемистая и тяжелая? Неужели Большие Братья не умеют делать что-нибудь более компактное?
   – Отлично умеют, – успокоил он меня. – Это, понимаешь, не совсем палатка. Вернее не палатка вовсе, а генератор силовой сферы. После включения образуется че-тырехместный “колпак” – уменьшенное подобие купола базы. Неприступный, уютный, с автономной системой поддержки жизнедеятельности и “повадками” хамелеона. В це-лях маскировки, понимаешь? Под защитой колпака можно хоть в эпицентре атомного взрыва «пульку» расписывать – во, как! Замечательная вещь.
   – Так какого дьявола мы несли боевые дежурства и спали на камне?! – возму-тился я, останавливаясь.
   – Хотелось тебя наказать, – прищурился усатый самодур. – Шучу, шучу.
   Он замахал руками, прочтя в моих глазах слова, которые родились уже, но еще не выстроились в приемлемую последовательность.
   – Представь, просыпаемся мы с тобой под колпаком, потягиваемся, глаза проти-раем… Ба! вокруг купола – почетный караул из отборных онзанов. «Спите спокойно, дорогие товарищи. Да будет камень вам периной!»
   – Зачем мы тогда этот генератор вообще взяли с собой? – обескуражено спросил я.
   Но ответа не дождался. Военная тайна!

   «Донышко штофа» мы заметили издали. За пределами пещеры начался день, и лучи встающего солнца проникали внутрь, разгоняя надоевший мрак. Мы снова пова-лились на пол и двинулись дальше по-пластунски. С приближением выхода обзор рас-ширялся, зато скорость передвижения падала. Для укрепрайона лучшего места, чем появившееся перед нами, трудно было представить. Метров семьдесят за устьем пеще-ры выглядели совершенно, непотребно голыми. Каменистая почва кое-где лишь была украшена сухими щеточками чахлых травинок. Дальше высились громады обомшелых валунов, проглядывающих сквозь густую растительность. Сиди себе, значит, за таким камешком и кури, пока бедолага-противник из пещеры не появится. А уж как появит-ся…
   – Что-то неохота мне дальше ползти, – признался я. – Что-то не тянет меня туда ползти. Как бы не получилось, что нас там ждут-пождут и облизываются.
   – А вот мы сейчас проверим, – сказал Генрик, – ждут ли? И крепкие ли у тех охотничков нервы, если ждут? Готовь сканер, позиция – «все виды движения».
   Я заработал с настройкой прибора, а он принялся рыться в ранце. Наконец обна-ружил что-то, хихикнул эдак гаденько и вытащил на свет божий надувную sex-подружку в прозрачном пакете.
   – О! – возликовал я, – самое время успокоить нервы. Кто первый? Можно, я?
   – Остынь, животное. Ее задача – провокация, и только.
   – Эх, Гена, – вздохнул я, – грубый ты человек! Грубый и бессердечный! Такую кралю под пули посылаешь!
   Через несколько минут краля была готова к провокации. Раскидав в стороны ро-зовые руки, она стояла, прикрученная несколькими мотками медицинского пластыря к платформе, принципиально предназначенной для бережной транспортировки тяжело-раненых. Прежде платформа ехала на наших многострадальных горбах – в виде жест-ко-упругих каркасов походных ранцев. Отстегнутые, разложенные и соединенные, кар-касы образовали слабо вогнутый «матрасик» трехсантиметровой толщины и более чем достаточной даже для рыжего Боба длины и ширины. Осталось лишь выдвинуть из скрытых пробками гнезд полуоси, надеть на них свернутые в спираль ступицы колес с “памятью формы” и надуть баллоны. Химические патроны, выделяющие достаточное количество газа, входят в комплект. Транспортер, способный принять на шесть своих ведущих колес груз весом до двухсот килограммов, готов к работе. Трехступенчатый движок размером с кулак питается от стандартной батареи “Дракона”.
   И мы еще топали пешком?!
   Гена суеверно перекрестился, включил передачу и замер с выставленным вперед карабином. Я последовал его примеру.
   Большеротая утешительница одиноких мужчин помчалась на хорошей скорости в лапы к судьбе. Перед самым выходом она, словно налетев на что-то, содрогнулась своим аппетитным телом и начала похотливо раскачиваться. Страстные движения дли-лись и длились, словно резиновая барышня специально старалась выманить побольше падких на дармовщинку сластолюбцев.
   Старания ее, однако, не завершались ничем.
   – Гена, признайся, что ты с ней сделал? – прошептал я удивленно.
   – Сам не пойму, – ответил Гена. – Пойдем, посмотрим?
   Факт, что стрельба не началась в первый же момент представления, говорил о том, что засады нет. Мы осторожно двинулись к нашей обольстительнице. Причина ее странного поведения скоро стала понятна. Платформа, трудолюбиво буксуя всеми ше-стью колесами, пыталась взобраться на невидимую преграду. Приподнявшись на сан-тиметр-другой, колеса срывались, и кукла получала новый импульс к «фрикциям».
   Я ткнул в пространство стволом карабина. Ствол звякнул, как если бы встретил толстый лист металла. Я развернул карабин и стукнул посильнее, прикладом. Результат был прежним. Сам воздух на нашем пути превратился в прочную стену, невидимую, но вполне материальную, и не желал возвращаться к нормальным параметрам.
   Хотя кто знает, какие параметры следует здесь считать нормальными?
   Забросив карабин за спину, я осторожно потрогал преграду рукой, отмахнув-шись от предостерегающе вякнувшего Генрика. Рука скользнула по гладкой поверхно-сти, маслянистой и прохладной на ощупь. Я повел ладонью смелее, намереваясь оты-скать проход или хотя бы небольшое отверстие. Не нашел, конечно.
   «Теперь понятно, почему онзаны не караулят этот лаз», – подумал я, оглянулся на Генрика и, ругаясь, отпрыгнул в сторону. Этот идиот наводил на невидимую стену карабин с явным желанием решить все вопросы одним движением пальца.
   – Сдурел?! Бревно усатое! Мы ж не знаем, что это за хренотень! А ну как от нее срикошетит? Мигом мозги вышибет! Тебе-то, само собой, это не грозит, а каково мне?
   – А… – безразлично махнул он рукой. – И тебе они без пользы, раз не можешь понять, чем я занимаюсь.
   – Отчего же не могу? Могу, – промямлил я. – Могу-могу!
   До меня запоздало дошло, что лазерный дальномер вполне может сыграть роль своеобразного щупа и определить, существует ли преграда во плоти. Или же она – не что иное, как наш совокупный глюк.
   Догадку стоило проверить самому…

   Мы отошли метров на десять, и Генрик пальнул в точку, где, по его мнению, стенка была наименее толстой. С оттяжкой хлопнуло, глухой отзвук разрыва ушел в глубь пещеры, и в воздухе распух яркий пузырь. Свечение разлилось довольно широко по ставшему видимым «донышку». Его цвет менялся в зависимости от расстояния до эпицентра попадания. Запахло горелым волосом.
   – Органика? – спросил я, поведя носом.
   – Так, выходит.
   Генрик двинулся к радужному пятну, переливающемуся в метре от пола.
   Я поспешил следом.
   Через прожженное отверстие, в которое при желании можно было просунуть ку-лак, дунуло свежим воздухом. Я осторожно поскреб ножом кромки. Они были еще мяг-кими и от них потянулись за лезвием тонкие прозрачные нити. Я поднес нож к глазам. Нити быстро затвердели и топорщились хрустальным ежиком с длинными иглами. Я стукнул ножом об подошву, и иглы отвалились. Интересно, что за материал? И главное, кто и зачем замуровал выход из «бутылки» таким необычным образом?
   Намного менее любопытный (или более практичный) Гена недолго ломал над этим голову. Сунул в отверстие пиропатрон и скомандовал:
   – Отбегай!
   Я не заставил себя уговаривать.

   Мы сидели, прислонившись спинами к стене пещеры, жевали батончики пище-вых концентратов и спорили. Я склонялся к мысли, что вся «бутылка» – это внутренняя полость раковины исполинской местной улитки. Мои доводы казались мне вполне убе-дительными: гладкие стенки пещеры, ее симметричная форма и, главное – «донышко»! Многие земные улитки на время засушливого сезона запечатывают выход прозрачной пленкой, сохраняющей влагу внутри до возвращения благоприятной поры.
   Но и Генины возражения были довольно весомы. Чем могла кормиться много-километровая улитка, хоть бы и в благоприятную пору, и куда она подевалась сейчас? А пыль, грязь, потеки разные? Нету их на пленке «донышка»! Отталкивает она их? По-глощает? Что? Не слышу! А коэффициент преломления света в ней же?
   – Ноль! – орал Гена, – а может и меньше! Что значит «не бывает»? Есть многое, Горацио, что не доступно!.. Мало ли чего ты не знаешь? Мерзкий слизняк, штампую-щий за здорово живешь материалы, каких не имеют и Большие Братья? Да ты совсем безумен, зольдат!..
   Дика и неукротима горская экспрессия!
   Сам он склонялся к пошлой версии древних суперцивилизаций. Мне не хотелось даже спрашивать, находимся ли мы в недрах окаменевшего за сотни эпох звездолета, или все-таки в храме, посвященном неведомым богам? Когда армянское упрямство ме-ня окончательно вывело из себя, я не без ехидцы сказал:
   – Черт с тобой, пусть будут атланты или лемурийцы! Пусть будут Предтечи Больших Братьев. Ладно. Меня вот что больше интересует: зачем тебе, друг мой Ген-рик, в боевом походе искусственная вагина? Ужель, славный мой Генрик, пресловутая кавказская страстность и впрямь так велика? И как давно, бедный мой маньяк, пользу-ешься ты отвратным этим суррогатом взамен возвышенного полового контакта с живой женщиной?
   – Э, что, не видел, она в упаковке была? – У Генрика от возмущения прорезался акцент. – Стану я еще…
   Он не нашелся что сказать, пыхтел, рокотал, и я помог:
   – Руки марать…
   – Да, правильно! Руки! Это и не моя вообще кукла, я ее тогда, в Москве, когда меня менты прижали, земляку одному в подарок купил! Шутка такая была, понял?
   – Конечно! Конечно, понял! – Я приложил руки к сердцу и закивал головой. – С тех пор ты с ней и не расстаешься. Вдруг земляк где встретится? То-то похохочете!
   Гена сник.
   – Ну, как мне ее в казарме оставлять? Представь, зайдет кто-нибудь…
   – Уборщица… – подсказал я, продолжая потешаться.
   – Да, уборщица зайдет, а у меня эта мерзавка в тумбочке. Потом не отмоешься!
   – Так ты ее все два года в ранце и таскаешь? – посочувствовал я.
   Он вздохнул:
   – Выбросить-то жалко!
   – Не расстраивайся, – утешил я его. – Помогла же она нам сегодня. Может, еще разок-другой на что-нибудь сгодится…
   Я не удержался и прыснул, вспомнив основное ее предназначение.
   – Пойду, погляжу, не остыл ли расплав, – сказал Генрик, вряд ли успокоенный моими словами.
   – Пора, – сообщил он, когда вернулся. – Еще горячо, но пройти уже можно, нога не вязнет.
   Я вздохнул. Мое предложение «покататься немного на тележке» понимания со стороны руководства не встретило. По лесу-де, платформа не пройдет.
   А попытаться-то нельзя, что ли? Тащи ее сейчас! Эх!..
   Мы забросили за спину упакованные ранее вещи, проверили оружейные обоймы и заряд батарей и зашагали навстречу героическим свершениям.

ГЛАВА 7

   Вот Новый год пришел. Порядки новые.
   Колючей проволокой наш лагерь обнесен.
   И все глядят на нас глаза суровые,
   И каждый знает, что на гибель обречен…
Песня заключенных

   Птички щебетали, солнышко сияло. Легионеры не видели вокруг ровным счетом ничего такого, что хоть отдаленно напоминало бы показанные Филиппу Игорем Игоре-вичем кошмарные пейзажи с загубленных онзанами планет. Должно быть, командова-ние ракообразных захватчиков предпочитало жить в приличных условиях.
   Как и любое другое.
   Генрик, тем не менее, бдительности не терял. Останавливался часто, крутил го-ловой из стороны в сторону, сканируя окрестности на предмет рачьего «амбре». Фи-липпу было приказано поступать так же, а ещё держать язычок болтливый за зубами, ушки – на макушке. Тот терпеливо поступал и держал, понимая, что стоит ему рассла-биться, как неприятности тут как тут, живо нагрянут.
   Заросли вокруг были не то чтобы густые, но какие-то несуразные, преодолению поддающиеся с трудом. Гигантские кусты дикой смородины перемежались сосновыми рощицами. По земле вилась трава наподобие высокого и чертовски липучего душисто-го горошка. И повсюду громоздились вросшие в землю гладкие булыжники – от ма-леньких, размером с кулак, до здоровенных – с хорошую избу. Были они выбелены до-ждями, изорваны трещинами и покрыты изумрудными нашлепками лишайников.
   Красиво было вокруг, ничего не скажешь, а главное, летучие, кровососущие тва-ри отсутствовали совершенно. Так, гудели какие-то жучки, но в атаку не бросались. Один ударился Филиппу в щиток, сложил крылышки и начал ползать кругами. Жучок не мешал, и стряхивать его Филипп не стал, решив: пусть себе ползает, все-таки здесь хозяин он, а не мы. Жук был черно-желтый, полосатый, мохнатый и напоминал не то шершня, не то шмеля.
   «Шмеля?! – Филипп чуть не заорал. – Черт! Черт, черт и черт! А где же “Шме-ли”? Генрик говорил, что Братья посылали на обследование лаза-“штофа” трех роботов. Так ведь мы не обнаружили ни одного. Мы даже останков их не нашли. А на гладком полу пещеры любая мелочь бросилась бы в глаза. Ну, допустим, не пролетели они пе-щеру насквозь потому, что о “донышко” разбились; останки-то куда подевались?»
   Филипп прижал подбородком клавишу шлемофона и сказал:
   – Мастер сержант! Разрешите обратиться?
   – Чего тебе? В туалет захотел?
   – Нет. То есть да, но не в этом дело. Гена, а ведь «Шмелей» мы не нашли.
   Генрик остановился. Повернулся к Филиппу и открыл рот. Не сказав ни слова, закрыл и поджал губы. Сел на камешек, похлопал ладонью рядом.
   – «Шмели» оборудованы самоликвидаторами, – пробормотал Саркисян задум-чиво. – Так же, как и любое сложное оборудование Братьев, имеющее хотя бы незначи-тельный шанс попасть в неподходящие руки. Роботы, понятно, сгорели без следа, по-этому мы их и не нашли. Проблема заключается в другом: что их заставило привести заряды в действие? Не столкновение же с прозрачной стенкой? Онзанам «шмелей» не взять, это уже проверено. – Он покачал головой. – Что мы с тобой проглядели, а, Кап-рал?
   – Или кого, – уточнил Филипп. – Гена, а ведь оно могло и нас изловить. Поду-мать только, Гена, оно же, наверное, всю дорогу по пещере за нами кралось! Ползло, облизывалось, и думало: «Вон того, толстенького усатенького сержанта я на первое сожру, а того вон дьявольски красивого, идеально сложенного рядового – на второе!»
   – Смейся, смейся! Посмотрю, что ты запоешь, когда мы обратно возвращаться будем, – проскрипел Генрик. – Красивенький!.. Ладно, пока замнем, двигаем дальше. С пожирателями роботов потом разбираться будем.
   Далеко уйти не довелось. Скоро смородиновые кусты стали мельчать, сосны во-все перестали попадаться, и перед ними открылся вид на лагерь онзанов.
   Лагерь располагался в самом центре не слишком крупного и не слишком древне-го метеоритного кратера. Время еще не успело сгладить вывороченный колоссальным взрывом кольцевой гребень. Подобно настоящей крепостной стене гребень окружал расчищенную и выровненную площадку размером со стадион. В дополнение к естест-венной преграде площадка была обнесена забором из самой настоящей колючей прово-локи – с частыми длинными трехрогими шипами. С первого взгляда было понятно, для кого эта проволока натянута. Вернее, против кого. Потому что лагерь был наполнен преимущественно не онзанами, а человекообразными существами. Худенькими черно-лицыми людьми, одетыми в синие балахоны и подпоясанные канареечно-желтыми ре-мешками.
   Слева дымили двумя высокими трубами приземистые строения фабричного ви-да; каменные, с широкими, окрашенными в серый цвет воротами. Ворота были распах-нуты, из них выползал чумазый паровозик, тянущий несколько платформ, заваленных мотками свеженькой «колючки».
   В дальнем от легионеров конце лагеря парили грязно-зеленые лужи, вероятно, те самые страшные ферментационные баки. Вокруг луж неторопливо прохаживались че-ловечки-«повара» с лицами, обмотанными синими же тряпками. Никто, между прочим, их не погонял, никто за ними не присматривал.
   Участок между заводиком и «кухней» заполняли аккуратные рубленые избушки. Крыши домов были покрыты железом, а в длинных и узких окнах, прорезанных не вер-тикально и не горизонтально, а наискосок, поблескивали стекла.
   Центральную часть лагеря украшало большое горбатое строение, чрезвычайно похожее на древесное корневище, вылезшее из земли. Вероятно, то был искомый штаб онзанов. Возле штаба грелось на солнышке штук пять ракообразных тварей, среди ко-торых затесался почему-то и один «синий» человек. Онзаны активно размахивали уса-ми, а человечек – не менее энергично – руками.
   Вся правая половина лагеря оставалась девственно голой. Там тренировались в боевом искусстве членистоногие солдаты. Закапывались в грунт, подымая тучи пыли, потом резко, словно выброшенные мощной пружиной, взмывали в воздух и, стреми-тельно пробежав десяток метров, стреляли из грохочущих пищалей по «ростовым» мишеням. Мишени довольно примитивно изображали легионеров с растопыренными руками и большущими круглыми головами.
   Действовали онзаны, надо признать, великолепно. Видимо, бойцы представляли собой отборную гвардию. Охрана ставки главнокомандующего, как-никак.
   Душераздирающих картин, вроде расчлененных трупов или крестов, украшен-ных распятыми рабами, не наблюдалось. Филиппу вдруг пришла в голову крамольная мысль: что, если онзаны вовсе не поработители, а союзники «синих балахонов»? И на-столько эта мысль показалась ему здравой, что не он стал пока выставлять ее на пле-бисцит, а запомнил и поместил в укромный уголок мозга. Присовокупив к имеющейся уже там стопочке компромата на Больших Братьев.
   До поры, опять же, до времени.
   – Да у них тут прямо братство народов какое-то! – озвучил его тайные измыш-ления умненький Гена. – Что же это творится-то, товарищи? Где немилосердный гено-цид?
   – Ну, ты об этом не меня спрашивай, – отозвался Филипп и замолчал. В конце концов, сколько можно этого упертого армянина к работе собственной башкой подтал-кивать! Пускай сам попрактикуется.
   Не дождавшись ответа, Генрик взялся за дело, ради которого, собственно, ле-гионеры пробирались за тридевять земель. Вывернул из земли камешек, высыпал в ям-ку оставшиеся вешки, после чего аккуратно приладил камень на место. Извлек из на-бедренного кармана маяк, замаскированный под кривой невзрачный сучок, и сунул в глубину смородинового куста. Придирчиво оглядел тайник. Одобрительно крякнул и, извиваясь, ужом, пополз назад.
   Следом пополз и Филипп.

   Обратно они двигались быстро, времени на обдумывание и обсуждение увиден-ного не было. Приходилось под ноги поглядывать да по сторонам. Остановились толь-ко возле открытого участка, что лежал перед входом в «штоф».
   – Опять девчонку первую запустим? – спросил Филипп.
   Саркисян, видимо, принял решение заранее.
   – Нет, на этот раз сам пойду. А ты прикрывай.
   Он рывком преодолел опасный участок, влетел в пещеру и упал на поблески-вающий пол. Филипп выждал пару минут и побежал. Бежал, а в голове билась недобрая мысль: «Ох, и врежусь я сейчас в стенку-невидимку! Да лбом! Звону будет…»
   Удивительное дело, не врезался!
   – Поищем «Шмелей»? – спросил он, ободренный неожиданным везением.
   – Некогда, – сказал заспешивший вдруг Генрик. – Будем считать, что их птички склевали.
   Каких он имел в виду птичек, было не ясно. В пещере и плесени-то не водилось. Но спорить с командиром по уставу не положено. Филипп с легкой душой подчинился. В принципе, они свое дело сделали, тропинку проторили, а уж остальное их не каса-лось. Да и страшновато Филиппу отчего-то сделалось под сенью «бутылочных» сводов. Вспомнилось им же самим неуместно рассказанное стихотворение про таракана, кото-рый «вылезти не смог». Он зацепил языком горошину микрофона (она же – «пускач» самоликвидатора), подтянул поближе к губам и предложил:
   – Тогда ходу?
   – Ходу! – отозвался Генрик, и они припустили!
   Дали настоящего стрекача, чего уж там скрывать.

   Уже в овраге, когда показалась смоляная капля горловины канала, Филиппу пришла в голову отличная идея.
   – Погоди-ка, – попросил он Генрика. – Можно, я травки нарву?
   – Рви, натуралист. А зачем она тебе?
   – Чай сварю. Закачаешься!
   Филипп принялся обламывать пушистые метелки лабазника.
   Запах стоял… непередаваемый! Филипп набил цветами свободный карман на бедре, сунул несколько стеблей за поясной ремень и с улыбкой сказал:
   – Вот теперь, Гена, я знаю, что побывал здесь не напрасно.
   – Рад за тебя, – проговорил сержант. – В канал на этот раз ты иди первым. Не боишься?
   – Выдумаешь тоже! – сказал расхрабрившийся Филипп. – Мы, Капраловы, нико-гда, ничего и никого не боялись! Кроме жен и высоты. А я, к счастью, еще не женат.

   Петруха Меньшиков прибыл загодя. Лежал на откинутом пандусе «фаллоплана» закрыв глаза, пускал в небо колечки табачного дыма, и слушал плеер.
   Филипп тихонько подкрался к водителю, сорвал длинную травинку и пощекотал у него в носу. Петруха, не раскрывая глаз, отмахнулся рукой. Филипп пощекотал опять. Петруха замахал руками шибче. На подмогу Филиппу пришел Генрик с колоском ко-выля. Петруха не вынес наглости приставучих «насекомых» и вскочил.
   Увидел лазутчиков, расцвел и протараторил:
   – Удачно сходили? Молодцы! А у нас тут полный бардак. Рыжий Бобсон гонял сантехнику на полных оборотах, а она возьми, да и сдохни! На оправку сейчас в степь бегаем. Сильвер потешается!.. Велит, чтоб кучи подальше валили, а то ему в «подобной атмосфере» существовать «не комфортно». Прикол!.. Ну, к отбою обещали починить. Ген, – сменил он тему, – если тебе за эту вылазку «увал» дадут, ты мне коньячку ар-мянского привези, добро? Я его беда как уважаю.
   – По рукам, – сказал Генрик. – Полетели.

   В штабное здание они направились вместе, только Генрик – к Семену Семено-вичу, доложить о выполнении задания, а Филипп – к Веронике.
   Выбрал наименее помятые цветочки, отер дорожную пыль с лица и взбежал по знакомой лестнице.
   В санчасти находился, помимо Вероники, рыжий сержант Боб. На этот раз, к счастью, не лапал ее веснушчатыми ручонками, а смирно сидел на кушетке и загляды-вал ей в глаза. И как-то у него так получалось, что, будучи на добрых тридцать санти-метров выше девушки, глядел все равно снизу вверх. Грустно так глядел.
   И не было для Филиппа большего удовольствия, чем грусть эту его видеть.
   – Привет медикам и ассенизаторам! – с порога подсыпал он соли на кровоточа-щую рану Боба. – Пролетали мы сейчас за оградой, так не поверите, мух – тучи! Навер-ное, со всей округи слетелись. И только я, знаете, хотел у Меньшикова спросить, не ва-реньем ли тут намазано, как вдруг чую: нет, не вареньем. Не вареньем! Сквозь герме-тическую, броневую обшивку почуял, можете себе представить?! А кто, спрашивается, виноват? Мастер сержант, долго еще нам такое безобразие выносить?
   Вероника напряженно пыталась удержаться от смеха, а Боб враз пошел красны-ми пятнами и вскочил.
   – Рядовой! – вскипел он. – Что вы себе позволяете? Что вам здесь нужно? У вас что, есть какое-то дело к Веронике Владимировне?
   – А вы как думали? Конечно. Вот, лекарственные растения принес. Прошу!
   Пав на одно колено, Филипп протянул Веронике букетик лабазника. Она взяла невзрачные, но медово-душистые цветы, зарылась в них лицом, посмотрела на Филип-па и сказала:
   – Спасибо!
   А потом уронила букет на стол и бросилась к нему. Обвила шею руками, всхлипнула, поцеловала в губы – сильно, нежно, откровенно, и засмеялась сквозь сле-зы:
   – Филипп, ты жив, жив!
   Сцена эта оказалась настолько неожиданной, что Филипп совершенно растерял-ся. То, что для него не выходило за пределы приятного, волнующего, но всего лишь флирта, для нее было, значит, всерьез? Господи, влюбить в себя инопланетную девуш-ку, и как? – походя, мимолетно отпустив несколько комплиментов!
   Боб, тот и вовсе был ошарашен – стоял, выпучив глаза, и шумно дышал.
   Филипп гладил Веронику по мягким волосам и понемногу начинал вздрагивать. Возбуждение девушки было так велико, что передавалось ему буквально физически – с каждым ее вздохом, с каждым прикосновением. Словно жар.
   Боб опомнился наконец и запинаясь, сухо спросил:
   – Так мне… что, уйти?
   – Да! Тебе – уйти! – сказал Филипп. – Тебе сейчас надо не просто уйти, а сги-нуть без следа, сержант. Испариться.
   Раздавленный горем Боб точно не расслышал этих слов. Стоял и ждал.
   Дождался. Вероника обернулась к нему и сказала:
   – Уходи, Боб. Так будет лучше. И… и не приходи больше. Совсем.
   Честно признаться, Филиппу было его жаль. Полгода, по словам Генрика, он трепетал перед этой девушкой, боготворил ее, ловил каждую улыбку, каждый взгляд… И вот теперь, когда едва-едва перед ним забрезжил свет взаимности, появился сопер-ник. Наглый, самоуверенный; красивый, что греха таить. Появился и разрушил его хру-стальный замок. За три дня всего.
   Вдребезги.
   Ушел Боб тихо и незаметно – как растаял. А Вероника положила руки Филиппу на плечи и предложила:
   – Идем ко мне?..
   Неужели нашелся бы мужчина, который ей отказал?

   Он рисовал пальцем фигурки на гибкой загорелой спине, стараясь также непре-менно использовать и волнительную территорию пониже, а она угадывала:
   – Бабочка? Нет? Значит цветок! А это, наверное, кролик или зайчик. Нет? Поче-му тогда уши длинные? Ах, ослик!.. Вон оно что!.. То есть ты считаешь, что на мне можно осликов рисовать? Каков нахал!.. Ну, я тебе сейчас задам!
   И она задала! Вулкан! Никакой нежности, никакой пощады – ни к себе, ни к партнеру. Одна дикая чувственность. Нельзя сказать, что Филипп выступал в роли без-ропотной жертвы, однако и считать себя укротителем оснований у него тоже не было…
   – …Ты уходишь? – спросила она сонно (было уже за полночь). – Почему?
   Как сказать влюбленной в тебя женщине, желанной, но нелюбимой (тобою же настойчиво перед этим убеждаемой, и убежденной, наконец, в обратном), что пришла усталость. Не физическая, нет – психическая? Как объяснить, что усталость эта – от ее присутствия в личном твоем пространстве? Какой идиот может на такое безумие ре-шиться? И как в таком случае солгать?
   – Служба! Мало ли что… – сказал Филипп, вложив в интонацию предельное ко-личество огорчения. – Простишь?..
   Вероника чуть-чуть приоткрыла глаза, улыбнулась ласково и послала ему воз-душный поцелуй.
   – Уж постараюсь. Но провожать не пойду, хорошо?
   – Спи. – Он поцеловал ее волосы. – Спи…

   В комнате его ждала записка от Генрика.
   «Ты, котяра! Можешь скакать до потолка. Нам дали все, что обещали: и уволь-нительную на сорок восемь часов каждому (с 12.00 завтрашнего дня), и по пять косарей отпускных. Я лично буду загорать во Флориде, а ты? Думай, время есть. Спать утром можешь, сколько влезет (тебе, кажется мне почему-то, это не повредит), но в указанный срок изволь прибыть к штабу. В “гражданке”. Оставляю также любопытный документ. Ознакомься, если будешь в силах. Скучно, но полезно».
   Филипп разделся, забрался под одеяло и, решив, что вполне в силах еще немного пободрствовать, взялся за бумаги.
   Документом оказалась копия штатного расписания «Отдельной военно-технической базы № 18». Именно так официально именовалась организация, приютив-шая Филиппа. Рукописные пояснения об этом и прочем были сделаны явно рукой Ген-рика.
   «Что ж, – подумал Филипп, – знать штатное расписание воинской части, которая будет родной целых три года, безусловно, необходимо».
   Во главе базы № 18 стоял привычный тандем: командир части (в звании капита-на) и начальник штаба (капитан же). Часть насчитывала шесть полевых взводов по во-семь человек. Каждым взводом руководил сержант-наемник. Ради порядка и грамотно-го обращения со сложной военной техникой каждый взвод курировался лейтенантом из терран (батал-куратором). В общем-то, батал-кураторы присоединялись к взводам только на время непосредственно боевых действий. Незаполненные ячейки должностей говорили о том, что при необходимости (читай – полномасштабная война) каждый взвод может доукомплектовываться до численности в сорок человек. И тогда часть превратится в нормальную, очень мощную и мобильную десантную роту.
   Из вспомогательных структур присутствовали: взвод материально-технического снабжения (командир сержант Бобков) и взвод боевых машин, состоящий из одного штабного мини-транспортера и двенадцати БТДиОП. Под этим громоздким и трудно-произносимым названием скрывались «фаллопланы» – Боевые Транспортеры Десанта и Огневой Поддержки. Каждая машина несла «личный» номер взвода. Оставшиеся три машины (№№ 10, 11, 12) использовались по мере надобности и являлись скорее учебно-боевыми, нежели чисто боевыми.
   Медицинское, вещевое и продовольственное обеспечение базы осуществлялось за счет наполовину гражданских структур. Не вполне ясным было, по контракту или на добровольной основе работали там «цивильные». Штатное расписание об этом умалчи-вало.
   Наособицу стоял научно-технический центр. Похоже, государства (или государ-ство?) Больших Братьев не желали иметь на Терре даже намека на существование Ле-гиона. Поэтому научно-технический центры пришлось разместить под сенью баз. В штат НТЦ входили два десятка ведущих исследователей, десяток лаборантов и непо-стоянное, колеблющееся в зависимости от потребностей, число инженеров и техников.
   И, наконец, совершенно независимой, но грандиозной фигурой возвышался над базой № 18 безногий колосс Сильвер. «Страж Врат». Именно так, не больше и не мень-ше! Он не подчинялся ни «бате» – командиру части, ни начальнику штаба, только глав-кому Легиона, с которым имел личную линию связи. Но взаимодействовал, естествен-но, как с военными, так и с учеными.
   («Серый кардинал?» – было приписано на полях рукой Генрика.)
   Больше штатное расписание ничего полезного не содержало. Зато имелся инте-ресный момент: вместо полных имен, отчеств и фамилий напротив должностей чего только не было написано! И клички, и фамилии, и даже номера! Большие Братья имели неизменные имена-отчества. Командира базы, «батю», величали Степаном Степанови-чем. Начальника штаба – Семеном Семеновичем. Батал-куратора четвертого взвода – Анатолием Анатольевичем. Вечно недовольного жизнью «старшину», каптенарм-куратора взвода материально-технического снабжения, Осипом Осиповичем. Прочие Иваны Ивановичи имелись в изобилии…
   «Царство торжествующей анонимности!» – сонно подумал Филипп и смежил очи.

   «Большинство спортсменов, серьезных, хочу уточнить сразу, спортсменов – ма-зохисты. Или идиоты. Да, пожалуй, так, полнейшие кретины!» Эта мысль пришла Фи-липпу в голову, когда он утром следующего дня «качал пресс» на наклонной доске, и число повторений перевалило уже за пятый десяток. Доска стояла почти вертикально. Мышцы нестерпимо жгло, сердце гулко колотилось где-то между ушами, а недавняя улыбка превосходства над окружающими превратилась в неподдающуюся сознатель-ному изменению гримасу. Однако упражнение следовало закончить.
   Филипп с шумом выдохнул и согнулся в пояснице: пятьдесят шесть! Но разо-гнуться не сумел. Кто-то крепко и недружелюбно схватил его за волосы. Филипп при-открыл глаз и ужаснулся: надо ним склонялась гневная, крайне решительно настроен-ная личность. Кажется, на избиение. И, кажется, на избиение именно его.
   Рыжий Бобсон собственной персоной.
   – Слезай, покойник, – процедил он. – Гробовщик пришел. Буду тебя хоронить.
   – У меня контракт только начался, – заявил Филипп.
   – Ерунда. Все равно калекой ты будешь никому не нужен, – сообщил Бобсон. – Слезай, говорю, сволочь!
   Филипп послушно вытащил ноги из-под мягких валиков и опустил их на пол. Боб, не отпуская волос, сказал «ага, молодец» и приложился огромным веснушчатым кулачищем к его челюсти. Сердце Филиппа рухнуло в живот, в глазах потемнело, ноги подкосились. Он замотал головой. Когда зрение восстановилось, стало понятно, что он сидит на полу и опирается растопыренными руками о канаты, опоясывающие ринг.
   Боб снова навис над ним, сказал деловито «сейчас повторим», сгреб его за груд-ки и рывком поставил на ноги.
   Повторения Филипп отнюдь не жаждал, поэтому резко вскинул руки вверх, од-новременно поворачиваясь к Бобу спиной. Майка треснула, одна пройма лопнула со-вершенно, зато контакт с соперником был разорван. Филипп врезал локтем ему в жи-вот, потом присел, крутнулся на носке и правым «крюком» ударил в пах, оказавшийся прочти точно напротив лица. Подлый трюк, но ему было не до сантиментов. Сержант начал первый и тоже не блистал благородством манер. Филипп всего лишь защищался.
   Боб раскрыл рот, сдавленно охнул, да так и замер, не имея ни желания, ни воз-можности продолжать схватку.
   – Часть вторая. Возвращение живых мертвецов, – сказал Филипп и круговым ударом ноги поверг противника на пол.
   Пока Филипп раздумывал, добить ли рыжего неприятеля грифом от штанги прямо сейчас или чуть позже, подскочили Мелкий с Наумом Березовским. Больше в спортзале ко времени корриды никого не оставалось. Одни фанатики мышечной массы.
   – Капрал, – негромко позвал Филиппа Мелкий. – Слушай, оставь его, а? Кто нам станет продукты на полигон возить, если ты его уработаешь до гипса?
   Филипп хмыкнул, но гриф не выпустил.
   – И кто Веронике цветы дарить будет, когда ты ее бросишь? – спросил Наум. – А ведь ты ее бросишь, Фил. Добры молодцы вроде тебя народ в сердечных делах больно уж ненадежный.
   – Чего? – возмутился Филипп. – Ты что несешь, придурок? Национальная рас-положенность к психоанализу пробудилась? Так я тебя о консультации не просил. Не пошел бы ты с нею куда подальше?!
   – Я тебя предупреждал, гад! – взревел Мелкий, бросаясь в атаку.
   Тут следует отвлечься и кое-что разъяснить. Наум Березовский и Павел Мелкий дружили с детства. С самого раннего. Учились в одном классе, сидели за одной партой и на пару колотили недоумков, имеющих претензии к национальности Наума. Затем их дорожки разошлись. Березовский продолжил учебу в медицинском университете, а Мелкий, проваливший вузовские вступительные экзамены, загремел в армию. Свела их судьба лишь через восемь лет. Мелкий к тому времени служил оперативником в уго-ловном розыске. Буквально чудом ему удалось вычислить и взять сексуального манья-ка, “специализирующегося” на детях. Разумеется, адвокат извращенца потребовал пси-хиатрического освидетельствования подзащитного. В состав комиссии вошел и моло-дой, но очень яркий специалист по фамилии Березовский. Комиссия большинством го-лосов заключила, что обследуемый – тяжело больной человек, нуждающийся в уходе и лечении. Частное определение, вынесенное Наумом, считавшим, что маньяк – ловкий симулянт, суд во внимание не принял. Старые друзья погоревали-погоревали, да и ре-шили восстановить справедливость самостоятельно. Тем более что “больной”, удиви-тельно быстро пошедший на поправку, вскоре оказался на свободе. Негодяй их методов не пережил; скрыть же рукотворность его смерти по ряду причин не вышло. От право-судия друзей схоронил Легион…
   …Мелкий зарычал и бросился в атаку. Наум остановил его, примирительно заго-ворил:
   – Фил, дружище, прошу, брось антисемита из себя строить. Не настолько ты ду-рак, как я понимаю. А что касается моего «диагноза»… Поверь, он имеет под собою не только серьезную базу, которую я, как дипломированный врач-психиатр, вполне спосо-бен возвести при первом же взгляде на тебя. Но и собственный обширный в этом деле опыт.
   – Да, Капрал, – ворчливо подтвердил медленно остывающий Мелкий, – Наум много девок попортил, пока сюда не загремел. Я сам ему за это не раз морду бивал.
   – Все равно дело не твое, – хрипло сказал Филипп Березовскому, бросил гриф и ушел. На душе было гадко.

ГЛАВА 8

   Как на улице узкой
   Меня треснули доской.
   Что за мать твою ети?
   Нельзя по улице пройти!
Частушка

   УАЗ остановился напротив нашего дома, я спрыгнул на мокрый растрескавший-ся асфальт и помахал рукой водителю. Хороший он все-таки парень, этот Паоло. Хоть и молчун.
   Петуховку заливал дождь. Холодный октябрьский дождь – с порывистым вет-ром, обрывающим последние, тяжелые и мокрые листья с тополей, и полнейшей бес-просветностью на небе. Пока я, петляя, чтобы не утонуть в безбрежной луже, отде-ляющей дорогу от тротуара, добежал до ворот, джинсы промокли насквозь. Кожаная куртка и бейсболка пока держались.
   Мне, разумеется, такая погода была на руку. Участковый сидит дома и до окон-чания дождя носа на улицу не покажет. Его сейчас из квартиры только пожар выгонит. Уж я-то нашего Матроса хорошо знаю.
   Придется самому его навестить ближе к ночи.
   А в Риме сейчас благодать! Или в Милане? Или все-таки в Риме? Вот, дьябло, забыл откуда прилетел! Фирму «Марчегалья» помню… нет, и ее толком не помню! Пе-релёт… перелёт тоже не помню! Кажется, проспал я весь перелет и даже во встречаю-щую машину шел, поминутно спотыкаясь и опираясь на плечо улыбчивого Паоло.
   А что я отлично помню, так это прекрасную мою итальянскую возлюбленную Веронику и ее прощальную пушечную пощечину.
   «Подлец! Жаль не прикончил тебя Боб! Проваливай, и чтобы духу твоего рядом со мной не было!»
   Она почему-то вообразила, что преподнесенный мною накануне букет содержал лошадиную дозу убойно-действенного русского афродизиака. И что упала она в мои объятия, прогнала своего давнего и честного рыжего воздыхателя, любила меня ночь напролет со всей безумной средиземноморской страстью – именно поэтому.
   Возразить мне было нечего.
   Да и не ждала она моих возражений, а ждала моего скорейшего исчезновения. Желательно, вследствие скоропостижной, но мучительной кончины. Потому что мало мне было ее, бедняжку, соблазнить! Я еще и кипящего праведным гневом Боба, что явился за поруганную честь невесты отомстить, крепко измордовал. Грубый, дикий, отвратительный зверь!
   «Дрянной ты человечишка, Капралов! Да и чего другого от тебя ждать, от рус-ского медведя?!» – восклицала прекрасная Вероника, свирепо жестикулируя.
   Или не было про медведя? Что с моей памятью происходит, интересно? «Вот от сих до сих помню, а дальше – как отрезало!»
   Марфа учуяла меня издалека. Стоило войти во двор, как она бросилась мне под ноги, визжа от запредельного счастья. Я присел, ухватил ее, ласково трепля, за лохма-тую шерсть по бокам шеи и безропотно выдержал миллион восторженных собачьих поцелуев. Вот всегда она так, словно я с того света вернулся. «Два существа в этом ми-ре любят мужчину по-настоящему: мать и собака».
   Как я и предполагал, вся семья была дома. Во-первых, суббота, а во-вторых – ненастье. Мама вязала, а остальные, сидя на полу, резались в детское лото «Соседи по планете». Папаня, похоже, без всяких перспектив проигрывал, потому что, увидев ме-ня, радостно заорал:
   – Кончай игру, братчики-матросики, макаронник приехал!
   И смешал карточки.
   Мама бросила вязание, Машенька завизжала, и началось! Вопросы и поцелуи сыпались со всех сторон. Племяшка карабкалась на руки, батя и зять Антоха гулко хлопали меня по свободным участкам тела, кто-то ощутимо щипал… в общем, нераз-бериха стояла полнейшая. Наконец я взмолился:
   – Есть хочу! Накормят меня в этом доме свежим хлебом и молоком или нет?!
   На женщин такие мольбы действуют безотказно. Давление резко ослабло, и поч-ти одновременно на кухне загремела посуда. Поразительная скорость! Я и раньше по-дозревал, что у нас в избе установлен телепортер.
   – Надолго приехал? – спросил батя.
   – Нет, послезавтра надо возвращаться.
   – Жалко… Антоха, ты баню затопил?
   – Закрыл давно, – отозвался зять. – Скоро выстоится, идти можно будет.
   – Ну, Филька, значит, готовься! – Отец кровожадно облизнулся. – Ох, я тебя се-годня и напарю!
   – Вот к чему-чему, а к этому я всегда готов!
   До отвала натрескавшись вкусными домашними харчами, я растянулся на полу и блаженно закрыл глаза. Поваляюсь часок, схожу в баньку, еще поваляюсь, а потом и Матроса навещу. Надо же у него узнать, у служивого, кто дал приказ на мой розыск – официальные органы или «Булат»? Потому как, если милиция или безопасность, то это серьезно. Они не остановятся и перед тем, чтобы с итальянскими коллегами связаться. А если это личная Аскера Мамедовича инициатива, то все намного проще. За три года моей командировки ой как многое может измениться. Никто про меня и не вспомнит через три-то года. Особенно, если я никому из главных действующих лиц недавней тра-гикомедии с мордобоем глаза мозолить не стану.
   Ко мне подсела Ольга. Щелкнула пальцем по носу и спросила:
   – Лежишь?..
   – Лежу, – не стал я прекословить старшей сестре.
   – Слушай, а как там… в Италии?
   Это «в Италии» она почти пропела.
   – Там, сестренка, сейчас тепло!.. – так же пропел я в ответ. – Фрукты, мороже-ное, девчонки загорелые… Пицца, лазанья, кьянти… Фонтаны… Папа римский. Колизей, кошки, голуби. Феличита!
   – Признавайся, язык учишь? – немедленно подключилась к перекрестному до-просу строгая моя мама.
   – А как же! – с поддельным воодушевлением отозвался я.
   – Ну-ка, ну-ка, продемонстрируй, – засомневалась (и не без оснований) она.
   Я поднапрягся и выдал:
   – Аморе, рогацци! Аморе, аморе и еще раз аморе!
   – То-то я и вижу, что одно только «аморе», – усмехнулась мама. – Аж почернел весь. Никак, успел уже итальяночку подцепить?
   – Эх, мама, напрасно вы так о своем сыне думаете, – шутливо возмутился я. – Он же сурьезно робить на Апеннины откомандирован! Штудии, понимаешь, превосходить, а не шуры-муры гулеванить!
   – Фи-иилька, – протянула она. – Ботало ты! «Робить сурьезно!» Что, я тебя не знаю? Только, поди, на девок и глядишь. Ты хоть нам оттудова сноху не привези.
   – Да что угодно он тебе «оттудова» привезет, только не сноху, – вмешалась Оль-га. – Дождешься от него, пожалуй, снохи. Скорей дядька Прохор пчел своих бросит…
   – Завелись, – пробурчал батя. – Парню только двадцать четыре, он еще пожить не успел, а вы ему уже всю плешь переели со своей женитьбой. Пусть погуляет!
   – Двадцать пять, – поправила его последняя, молчавшая до сих пор, представи-тельница женской половины семьи, Машенька. – А гулять сейчас плохо. Дождичек на улице!..

   Батя, натянув до самых глаз лыжную шапочку, возвышался надо мною, как гора, и немилосердно стегал сразу двумя здоровенными березовыми вениками. Я по давно заведенной традиции блаженно кряхтел и изредка охал. Ибо банное наслаждение срод-ни изощренному самоистязанию. В коем, как известно, бесчисленные поколения юро-дивых находили огромное наслаждение. Чем я хуже их? Тем, что телом чище?
   – Сына, – позвал меня удивленно батя, – а куда шрам девался?
   Я приподнялся на локте и уставился на правое бедро. Там, где еще недавно рас-кидывал кособокую свою паутинку беловатый паучок-многоножка, отмечавший затя-нувшуюся дырку от осколка, блестел пот, курчавились волоски, и розовела гладкая распаренная кожа. Больше ничего. Шрама как не бывало.
   – Рассосался, – небрежно ответил я. – Римские экстрасенсы поспособствовали. Пара сеансов и все! Волшебная сила биологической энергии, секреты тибетских мона-хов, тертый коготь тигра, растворенный в желчи беременной змеи и прочие волхова-ния. Ну, а если честно, – сказал я, глядя на отцову недоверчивую физиономию, – хрен его знает! Если бы не ты, я бы, может, еще полгода ничего не заметил. А так, ну пропал и ладно!
   – Темнишь ты, Филька, чего-то. Не одно у тебя, так другое. Депутат этот битый, командировка за границу. Денег вдруг появилось много. Ольга говорит, слишком даже много. Оно, конечно, дело твое, но смотри, если в какую некрасивую историю влип-нешь, я тебе… – Он не придумал, чем меня можно запугать и скомандовал: – А сейчас дергай с полка!
   Я не заставил себя уговаривать.
   Вынести влажное пекло со стремительными перемещениями обжигающего воз-духа от каждого взмаха веника, в которое превращает отец парное пространство, я не был в силах никогда. В детстве обычно просто отлеживался на полу или отсиживался в предбаннике. А он, похожий на бога-громовержца (или демона, что тоже недалеко от истины), ухая и хохоча будто филин, бушевал в своем мрачном (лампочка в бане сла-бовата, а оконце – не больше почтовой марки) поднебесье. Лет с шестнадцати и до сей поры я стоически превозмогаю дезертирские позывы организма на лавке. Если так пой-дет дальше, то годам к сорока, возможно, смогу разделить с отцом это его вулканиче-ское действо.
   Хотя не уверен. Совсем не уверен!
   Что же касается шрама… Кажется, потчевала меня Вероника в целях повышения кое-какой специфической производительности подозрительными таблеточками. От них еще аппетит улучшается. Уж не они ли причиной?
   И, кстати, что у нас сегодня на ужин?

   Под прикрытием темноты и непогоды я крался к пятиэтажке, в которой находи-лась квартира петуховского участкового милиционера. Моими спутницами были сля-коть, осторожность и подозрительность. Других тварей, за исключением нескольких мокрых воробьев да пьяненького, смутно знакомого мужичонки, окружающая среда не содержала. Пьяненький, перекосившись, сидел на завалинке. Дождь его не мочил, и он тихонько пел для себя, воробьев и хлябей небесных унылую песню про безрадостную жизнь бродяги. На мое появление певец отреагировал агрессивным возвышением голо-са:
   – «А брат мой давно уж в Сибири, давно кандалами гремит!»
   – Искренне тебе сочувствую, зёма, – сказал я, но он уже опять повесил буйну голову. Одновременно уменьшилась и громкость звучания.
   Перед дверью Матроса я просушил носовым платком руки и только потом по-звонил. О, святая деревенская доверчивость! Он открыл, даже не спросив, кого принес-ла нелегкая в такой поздний час, в такую собачью пору. А ведь кому как не ему надо быть осмотрительным в наше неспокойное время!
   Я шагнул в тесную прихожую, указательный и средний пальцы правой руки во-ткнул ему в ноздри, приподнял слегка и сказал приветливо:
   – Салют, Джузеппе! Искал меня?
   Он смешно забился, вцепившись в мое запястье обеими руками. Не то пытался провести давно забытый в отсутствие постоянных тренировок болевой прием, не то просто ослабить захват.
   Я приподнял руку повыше – так, чтобы ему пришлось встать на носочки.
   – Надеюсь, ты не при исполнении? Не хотелось бы вступать в конфликт с вла-стью. Светлана дома? – спросил я и, не дожидаясь ответа, крикнул в сторону гостиной: – Светик! Золотце, ты где? Иди, поцелуй итальянского гостя, дорогого синьора Фелип-по!
   – Нету ее, – прошипел Джузеппе. Он же Матрос, он же Евгений Федорович Ко-новалов, лейтенант милиции, петуховский участковый. – У родителей она. Отпусти, Капрал, больно же!
   – Шалить не станешь?
   Он простонал, что нет, мол, не станет, и я ему поверил. Матрос – парень чест-ный.
   – Идем в зал, – буркнул он.
   Вытирая пальцы, я пропустил его вперед и двинулся следом. В комнате царил полумрак. Напротив телевизора, демонстрирующего многоплановый и замысловатый коитус (не прилагая усилий можно было разобрать только некоторые части обнажен-ных тел), разместились старенькое кресло и журнальный столик. Столик украшала на-половину опорожненная двухлитровая бутылка с пивом. Рядом стояла эмалированная мисочка с луковыми крекерами.
   – Да ты, Джузеппе, устроился с комфортом! – позавидовал я. – Что, разве Светик сегодня не вернется?
   – Нет. Тесть прихворнул. Говори, зачем пришел?
   – Неужели еще не догадался? Порнушку, ясное дело, посмотреть. У меня, сам знаешь, родители строгие, староверы! Пивка, само собой, тоже не откажусь дернуть. Холодное? – Я приложился к бутыли. – О, в самый раз! Ты присаживайся, Матрос, чего там. Садись, смотри телевизор, расслабляйся. День у тебя был, наверное, тяжелый. Ка-кая будет ночь – тоже пока не ясно. – Я махнул рукой в сторону экрана. – А люди-то, глянь, как активно умеют время проводить. Поневоле от зависти заплачешь! И нет им никакого дела до пьяных дебоширов, подростков-алкоголиков и беглых преступников, поднявших руку на областных законодателей. Ишь, как двигаются! Акробаты!
   – Ты, Капрал, тоже можешь отсюда двигаться. Активно. В ритме «латино».
   – Перке, камарадо? – спросил я, как истинный представитель означеных латино-сов. – Разве нашей доблестной милиции не полагается меня арестовать? Лови момент, видишь, преступник сам тебе в руки прет!
   – Не полагается. Потерпевший забрал заявление. Ты больше не в розыске. Мо-жешь не прятаться. Ты ведь приходил об этом узнать? Ну, узнал, так вали!
   – Сейчас свалю, – успокоил я его. – Только по телефону позвоню.
   Он, как будто, разволновался, хотел вскочить, но сдержался.
   Я поднял телефонный справочник и, перевернув корешком вверх, провел паль-цем по обрезам страниц. Из справочника выпорхнул белый прямоугольник. Визитная карточка. Золото и глянец. «Аскеров Аскер Мамедович, депутат Государственной Ду-мы». Номера телефонов, адрес электронной почты. А ниже, наспех, от руки, шариковой ручкой, еще один номер. Хорошо знакомый мне номер телефона, и пояснение: «“Бу-лат”, частное охранное предприятие. Спросить Зайцева».
   – Джузеппе, да ты хват! – сказал я, пряча визитку в карман. – Злоупотребляешь служебным положением? Как не стыдно? Сколько они тебе заплатили, вероломный? Тридцатчик?
   – Тоже мне, Христос нашелся, – парировал Матрос. – Не твое дело. Ты знаешь, какая у меня зарплата?
   – Не знаю, и знать не желаю. Давай обойдемся без жалоб на тяготы жизни. Через два дня я отбуду, и ты им позвонишь. Раньше не надо, даже если запомнил номер. На-поминать о юношеской дружбе не стану, зато вместе с визиткой Антоха тебе передаст сотню баксов. После моего отъезда, разумеется. Хватит сотняги? Тогда бывай!
   – Забей ее себе, – напутствовал меня Матрос.
   Я не стал уточнять, куда он предлагает ее забить. Знаю я его! Обязательно ска-жет какую-нибудь гадость. Да и чего от него ждать? Мент кондовый, провинциальный. Где ему культуры-то набраться?

   Воодушевленный несомненной удачей, я спешил домой, почти не замечая дож-дя. Когда проходил мимо давешнего певца каторжных невзгод, он распрямился, и я на-конец узнал его. Хребёт.
   Во время учебы в начальных классах не было у нас, школьной мелюзги, врага страшнее. Длинный, худой, вечно грязный второгодник, он неизменно стерег нас в лю-бых точках, где мы могли появиться с деньгами. У кинотеатра, у буфета, иной раз про-сто в туалете. Деньги ему следовало отдавать сразу и все, иначе ослушника ждали по-бои, «пытки» и прочие унижения. Он не трогал лишь тех, у кого были могучие защит-ники – старшие братья, приятели. Однажды мы, бедолаги, заступников не имеющие, собрались изрядной толпой, зарядились гневными речами и отправились мстить. При виде его ужасной фигуры и гнилозубой угрожающей улыбки большинство мстителей разбежалось. Остались лишь я, Матрос да Асхат. В кровавой схватке, ценой изорванной одежды и фингалов, мы купили себе независимость. Многие из бежавших платили дань до самого окончания школы…
   Хребет мутно посмотрел на меня и, кажется, узнал.
   – Капралов, кореш, мать-перемать, д-дай папироску!
   – Не дам, – сказал я.
   – Ну п-пшел тогда! Мне люди дадут. И курева дадут, и водки дадут. Уже давали, и еще дадут. А бабу я сам найду, понял?! – Он разошелся. – Сам л-любую бабу здесь возьму, если захочу, понял? Но я не хочу, понял? Я курить хочу, понял? Дай папироску, а? – Он стал затихать. – Дашь, чо-то скажу. Про тебя, Капрал, с-скажу.
   Надо бы мне было прислушаться к его бормотанию. Но я побрезговал. Подвела меня гордыня.
   – Я тебе, Хребтина, не Капрал. Это я для друзей Капрал. А тебе я другом нико-гда не был. Я тебе всегда морду бил. И сейчас бы набил за матерки твои, да мараться не хочу. А курить вредно, – сказал я, отворачиваясь.
   Он засмеялся – словно больной щенок закашлялся.

   К исходу второго дня, проведенного в почти абсолютном растительном безде-лье, я занимался тем, что рассказывал племяннице придумываемую на ходу сказку. Сказка была о смелой девочке Маше, добрых говорящих зверях, их королеве – мудрой собаке Марфе – и отвратительных ракообразных чудовищах.
   Ольга с Антохой в обнимку сострадали телевизионным мытарствам американ-ских студентов, тщетно пытавшихся спастись от неистребимого маньяка, вооруженного стальным крюком. Мама поднялась на второй этаж, в спальню, и там читала, а отец ушел кормить своих ненаглядных овец.
   В окно постучали.
   Я как раз добрался до прямого столкновения сказочного добра и зла, поэтому прерываться не пожелал. Кровавый крючкотворец остался один на один с главной ге-роиней, и наблюдатели, с содроганием ожидающие развязки, не отреагировали вовсе.
   Дождь все еще лил не прекращаясь, так что я вовсе не удивился, когда некоторое время спустя припозднившийся посетитель забарабанил по стеклу вновь. Уже раздра-женно. Пришлось мне повесить в предгрозовом воздухе волшебной страны огнедыша-щего дракона, восклицающего: «Остановитесь, безумцы!» – и поглядеть, кому не си-дится дома в такую слякоть.
   Не сиделось Хребту. Я махнул рукой, мол, заползай во двор, извинился перед племянницей и пошел его встречать. Чтобы Марфа не порвала сердечного на фашист-ский знак.
   – Курить не дам, – предупредил я его сразу.
   – И ладно, – смиренно согласился он и тотчас заканючил: – Слушай, Филипп, ты же городской, образованный, пойдем ко мне, я тебе иконы покажу. У меня их много – матка шибко верующая была. Может, купишь которые? Матка перед смертью велела попу отдать, дак мне жалко. А ты найдешь богатого мужика в городе и тоже продашь. Подороже.
   От него несло перегаром, глазенки лихорадочно поблескивали. Видно было, что мается он страшно, что держится из последних сил. Ему срочно надо было опохмелить-ся. А может, добавить.
   – Подожди, – сказал я, – деньги возьму.
   Всю дорогу Хребет возбужденно тараторил в предвкушении скорой поживы и последующего «разговения», а я пытался сообразить, обрадуется ли бабушка, если я ей презентую такой подарок? Или заставит в церковь отнести? Наконец, изрядно промок-нув, мы добрались до его избы. Изба у него была хорошая – большая, обшитая лакиро-ванной рейкой, крытая оцинкованным железом. Но запущенная: после смерти родите-лей Хребет ни разу, наверное, даже окон не помыл.
   – Вот и пришли, – сказал он и вдруг пронзительно свистнул.
   Я с любопытством посмотрел на него и добродушно предостерег:
   – Не свисти, зёма, – денег не будет.
   Он нагловато ухмыльнулся.
   В это время ворота дома распахнулись, и из них вышел Долото.
   Юра Долото собственной персоной.
   Следом за ним выскользнул Убеев. Инструктор по стрельбе «Булата», престаре-лый, но очень бойкий калмык. Он был вдесятеро опаснее Юры. Он был опаснее любого громилы из тех, что могли бы оказаться в роли моего противника. И даже всех одно-временно. Потому что стрелял быстро и без промаха. На его согнутом крючком су-хоньком пальчике висел спортивный малокалиберный пистолет. Оружие не слишком эффектное, но крайне эффективное. Насколько мне известно, многие из мировых спец-служб имеют штатное оружие как раз скромного двадцать второго калибра. Как и лик-видаторы-профессионалы.
   Фамилия его теперь, на фоне этого пистолета, представлялась довольно дву-смысленной и страшненькой.
   – Руки за голову, и медленно на колени, – скомандовал Юра. – Очень медленно, братан. Очень!
   Я подчинился. Хребет тем временем вихляясь, потирая ладошки и пританцовы-вая от нетерпения, заорал:
   – Ой, мужики, не могу больше, выпить хочу! Где моя злодеечка? Чо вылупи-лись? Обещали – наливайте.
   Никто ему наливать, понятно, не бросился. Никто даже не посмотрел на него. А вылупились они на меня, не решаясь пока приблизиться. Только Убеев отмахнулся от него лениво, как от мухи.
   Хребет начал закипать. Никогда он не отличался терпением и благоразумием.
   – Вы чо, мужики, зажали, да? Положить решили на меня? – Он принялся с не-приятным хрустом сжимать растопыренные угрожающе узловатые пальцы. – Свое тре-бую, не чужое!
   – Стой, где стоишь, ты, пьянь! – занервничал Юра. – Потерпи минуту, ну!
   – Хер тебе, козел! Я уже задолбался ждать. Гони выпивку, сука, – взвыл без-мозглый Хребет и бросился на обманщиков.
   Щелкнул выстрел (нет, не был Убеев профессионалом, не те нервы). Хребет взвизгнул и споткнулся, а я, шлепнувшись с размаху на тротуар, пополз во всю прыть за поворот. Дом Хребта был угловым. Падающее тело бывшего школьного тирана спасло меня по меньшей мере от трех свинцовых пулек. За углом я вскочил на ноги и бросился к ближайшему забору.
   Я успел сделать лишь один шаг.
   Непроницаемая темнота, скрывшая дальнейший путь, плеснулась к глазным яб-локам от затылка. Чем меня по нему огрели, я, естественно, не разглядел.

   Очнулся я почти сразу, но все равно слишком поздно. Казалось, что на затылке тлеет, обжигая черепушку, небольшая головня. Перед потерявшими настройку резко-сти глазами расплывались мокрые разводы на досках, которыми был вымощен хреб-товский двор. Доски были плохо оструганы, шершавая поверхность неприятно колола щеку. В завернутые за спину руки больно врезался холодный твердый металл наручни-ков. (Как драматично прозорлив был Хребет, царство ему небесное, распевая вчерась про гром кандалов!) Сверху больше не капало – но не оттого, что дождь прекратился, а оттого, что двор был крытым.
   Неярко светила грязная лампочка над входом в сени. И лиходеи в мокрой «ко-же» склонялись молча надо мной. Нечестные лиходеи, бессовестно нападающие на жертву со спины.
   Молчали они недолго.
   Судя по прорезавшимся голосам, их было трое. И были они нешуточно озабоче-ны. Юра уныло вопрошал к Убееву, куда же теперь он, Убеев, прикажет пристроить трупака? Меткий стрелок визгливо ответствовал, что это дело не его. Он свое дело сде-лал. И не его, Убеева, беда, что местные пьяницы сами прыгают под пули.
   – Бросить его в погреб, да и вся недолга, – посоветовал сиплым голосом незна-комый мне третий. Удачливый охотник за моей головой, по-видимому.
   – А мент? – спросил его Юра. – Мент же сразу допрет, откуда у трупака свинец в башке и брюхе.
   – Менту еще бабок сунуть, пускай молчит, – проявил сообразительность Убеев.
   – Сколько ты ему сунешь? Жмурик – это тебе не телефонный звонок. За него сотней не расплатишься. У тебя есть лишняя штука? А две? И у меня нету. Да мент и не возьмет. Он, волчара, хоть за звонок бабки взял, а ведь не позвонил. Позвонил-то этот, которого ты грохнул. Мать-перемать-перемать! Ладно, – решил наконец Долото. – За-берем с собой, выбросим по дороге где-нибудь. А с ментом пусть шеф разбирается. Сходите в дом, найдите, во что жмура замотать.
   Двое ушли, а Долото остался. Запиликал мобильником.
   – Подъезжай, – сказал он кому-то. – Какое, в задницу, «нормально»! Калмык, урод, мужика подстрелил. Нет, не Капрала. Ну, давай по-быстрому. Ага, ждем.
   – Юра, – позвал я, пытаясь приподняться (при этом головня на затылке весело разгорелась костерком боли). – Блин, Юра, вы взбесились, что ли? Зачем стреляли-то?
   – Оклемался? Быстро ты. Не сердись, Капралов, я к тебе ничего личного не имею. Работа, понимаешь? Велено тебя взять, и все тут. Кровь из носу. Желательно, из твоего. А с калмыка еще спросят. Ему надо было только пугалом поработать. А он со-рвался, маразматик. Теперь, если не выкрутимся, придется ему крайним быть. Сдадут его, как пить дать.
   – Это уж как водится, – согласился я. – Мертвяку от этого, само собой, полегча-ет.
   – Тебе-то что за забота? Он, кстати, и вложил тебя. За пять пузырей всего. Соба-ке – собачья смерть. Ты еще благодарить калмыка должен.
   – В другой раз, если не возражаешь. Заодно и того поблагодарю, кто мне по башке врезал. Если шанс представится.
   Я повернул голову, положив на доски другую щеку.
   – Юра, а что вы, собственно, так преданно шестерите на Аскера? Сам он, понят-но, восточный человек, ему по закону гор мстить положено. «Булат» тут каким боком замазан?
   – Как – каким? – изумился Юра. – «Булат» частное предприятие. У всякой част-ной собственности есть хозяин. В нашем случае это – ветеран войны в Афганистане, депутат и известный предприниматель господин Аскеров. Неужели ты не знал?
   Мне оставалось только вздохнуть. Не знал, дурак.
   На улице зашуршали шины, мяукнул сигнал. Юра распахнул дверь. Вплотную к воротам стояла синяя «Газель». Бесшумно отъехала в сторону мокро поблескивающая дверца, и из машины послышался приглушенный голос:
   – Заноси!
   – Вставай, – сказал Долото. – И не дергайся, ради бога. Просто влезай и садись, куда велят.
   Я медленно подтянул колени к груди и попытался встать. Голова закружилась, и я снова чуть не потерял сознание.
   – Помоги, – попросил я.
   Юра сгреб меня за шкирку, довольно легко поставил на ноги. Не отпуская, про-водил до автобуса и подсадил в темный салон. Навстречу протянулись руки, меня вта-щили внутрь, дверца скользнула, закрываясь, и машина тронулась, быстро набирая скорость.
   Что за притча? Я пошатнулся и, пытаясь удержать равновесие, шагнул вперед. Нога наткнулась на мягкое. Тело? Чье?
   – Вы в порядке, Фил? – раздался над ухом знакомый оперный бас. – Мы немного опоздали, простите.
   – Игорь Игоревич? – неуверенно спросил я. – Это вы?.. Это действительно вы?
   – Это действительно я.
   Он расстегнул наручники.
   – Черт, то-то я никак не мог толком Италию вспомнить. Халтурно работаете, господа гипнотизеры! Куда это годится?
   – Да, вы правы. Поверхностная гипноиндукция качеством не отличается, – со-гласился Игорь Игоревич. – И наше безыскусное мошенничество с итальянскими вос-поминаниями, увы, не вполне удалось. Но вы не расстраивайтесь, в следующий раз копнем пашню глубже, засеем качественнее, без спешки, – сообщил он доверительно. – А вы? Мы же предупреждали вас, Фил, о возможных проблемах. Предлагали ехать на курорт. Ваш приятель Генрик, не зная забот, плещется сейчас в теплом океане, пьет ле-дяной дайкири и ласкает знойных мулаток. Вы же не только успели заработать здоро-венную шишку, но и послужили причиной человеческой смерти. И это всего за не-сколько часов. У вас своеобразный талант, Фил!
   Он был прав. Но не это меня беспокоило сейчас больше всего.
   – Куда мы едем?
   – На базу Легиона, естественно. Или вы предпочитаете резиденцию Аскерова?
   – Поворачивайте. Да побыстрее, черт вас дери! Эти молодцы, не исключаю, со злости помчатся ко мне домой.

   Когда микроавтобус вдруг сорвался с места и скрылся из виду, Долото испытал чувство, родственное страху. И было от чего! В тылу у Капрала, оказывается, имелись сообщники. Хорошо, если всего лишь местная рисковая шпана. Но исходить в таких делах всегда следует из худшего.
   Долото, опасливо озираясь, попятился в глубину двора, где и присел на корточ-ки в тени поленницы. «А что в нашем случае худшее? – размышлял он. – То, что Аскер, по слухам, встал на скользкую тропу противостояния с гормашевскими. Открытых столкновений пока не было, но с чего-то ведь партии начинаются? Е2-Е4. И надеяться, что именно ты пробьешься в дамки или ферзи – по меньшей мере глупо. А, скорее все-го, смертельно опасно. От пешек ничего не зависит, чего бы они о себе не думали. И даже от королей. Особенно, когда игроки режутся «в Чапаева». И если Капрал – фигура гормашевская, причем осознающая расстановку сил (в отличие от меня, используемого Аскером «в темную»), то немедленно рвать когти – самое умное. Рвать когти, уволь-няться из «Булата» и, желательно, «теряться». Надолго».
   И Юра тихонько, ничего не говоря напарникам, выскользнул из двора, обтерши на прощание платочком кованое кольцо, заменявшее покойнику дверную ручку. Зачем оставлять свои «пальчики» судэкспертам, которые, надо полагать, скоро подъедут? Не спеша, но ходко он направился к автобусной остановке. Если расписание не измени-лось, то через полчаса будет последний рейсовый на Сарацын. (Юра всегда старался разузнать побольше о месте проведения охранных мероприятий. Привычка и на этот раз оказалась нелишней.)
   На его беду, остановка лежала в той же части поселка, что и мой дом. Как раз напротив, через дорогу.
   А Убеев и Третий (я так и не узнал, кто именно) в это время занимались откро-венным мародерством. Хребет не соврал об иконах. Забывшие и думать о поисках де-рюжки, «булатовцы» шумно ссорясь, делили бесценные, восемнадцатого века сокро-вища хребтовской фамилии. Кое-как разобравшись, они стянули грязное покрывало с составленных горкой сундуков и, радостно переговариваясь, вывалились во двор.
   Двор встретил их тишиной и безлюдьем. Не считать же труп за человека, а шуршание дождя по крыше – шумом? Третий, как более осторожный, хоть и молодой, скоренько «захотел в сортир» и юркнул в сторону огорода. Убеев, подняв пистолет стволом вверх, выглянул на улицу. Стремительный рубящий удар, нанесенный Паоло по его запястью, мгновенно переломил плечелучевую кость. Широкая ладонь закрыла Убееву рот, не давая завизжать от боли, а в лицо брызнула струйка легко испаряющей-ся жидкости со слабым ароматом ландышей.
   Старый снайпер погрузился в беспамятство.
   Третий прошмыгнул мимо сортира и открыл низенькую дверцу в огород. Тем-нота… Он выдохнул и, половчее ухватив продолговатый кожаный мешочек с песком, вышел под дождь. Именно этим путем он проник давеча за угол, где и притаился на за-валинке, страхуя операцию от возможного побега прыткого Филипка. В тот раз все прошло гладко. Филипок получил мешком по темечку, гарантируя Третьему премию. Плюс две иконы.
   Третий улыбнулся. И вдруг неведомая сила развернула его, поставив лицом к здоровенному мужику в дорогом плаще. Мужик наклонил породистый лоб и резко дер-нул Третьего на себя. Крякнули хрящи в носу, Третий осел на раскисшую грядку. Глаза у него закатились, а из-за пазухи вывалились две потемневшие доски с изображениями христианских святых. Святые угодники укоризненно смотрели на мародера, но тому было уже все равно. Сознание его раздробилось на мелкие, не связанные между собой кусочки.
   Игорь Игоревич занес Третьего под крышу, рокотнул что-то водителю. Тот вы-волок из «Газели» благоухающего ландышем и абсолютно индифферентного к проис-ходящему Никиту Кожемяку, пристроил в непринужденной позе рядом со скрюченным Хребтом. Игорь Игоревич достал из внутреннего кармана крошечную мобилу, набрал номер, спросил: «Лейтенант Коновалов?» Удовлетворенный положительным ответом, сказал: «Будьте любезны, подойдите к дому такому-то по улице такой-то. Здесь у вас вооруженное нападение с целью грабежа. Имеется труп хозяина. К счастью, грабители не поделили добро, и в драке получили тяжелые травмы. Сейчас они, некоторым обра-зом, в обмороке. Поспешите, пожалуйста!»
   На закономерный вопрос «кто говорит?» Игорь Игоревич скромно ответил: «Прохожий».

   Но прежде, чем десант Больших Братьев занялся работой по пресечению проти-воправной деятельности банды охотников за культурными ценностями, я был высажен у родного порога. Шишка уже перестала пламенно напоминать о себе, и я чувствовал, что способен на многое. Многого, однако, пока не требовалось. Судя по спокойствию Марфы, чужих в доме не было.
   – Если не возражаете, мы посмотрим, что к чему во вражьем стане, – сказал Игорь Игоревич. – Постараемся исправить ваши ошибки или хотя бы ликвидировать нежелательные последствия. А вы оставайтесь здесь. Успокойте родителей, скажите, что вынуждены сократить отпуск…
   – Это известие их, конечно, успокоит, – согласился я. – Игорь Игоревич, скажи-те, разве вмешательство в земные дела вас не пугает?
   – Волков бояться… Да и помощь местному правосудию, без сомнения, явится благородным жестом с нашей стороны. Не волнуйтесь, Фил, не в первый раз нам при-ходится совать нос (и руки тоже) в ваши выгребные ямы. Занимайтесь спокойно семь-ей, а нам предоставьте остальное. Будьте уверены, наши головы не пострадают. Держи-те на всякий случай. – Он протянул мне свою «Беретту». – Постарайтесь быть благора-зумным.
   «Газель» сорвалась с места, а я прислонился к толстому резному столбу отече-ских ворот. Ждать пришлось недолго. Долото вывернул из-за угла, покрутил головой и уверенным шагом направился к автобусной остановке. Он был один.
   «Какой умненький Юра, – подумал я, – и как быстро соображает! И никаких те-бе принципов. Никаких тебе: «Сам погибай, а товарища выручай!» Запахло жареным – пора драпать. Безупречный ход мыслей! Почти».
   Беспринципный умник Юра достиг, между тем, стилизованной под старину хо-ромины и, обогнув, скрылся за ней. Осторожный, змей! Только бы не вляпался там во что. Я перехватил пистолет в левую руку, сунул в карман и поспешил на теплую встре-чу с недавним коллегой. В целях маскировки я пристроился к шумной компании под-выпивших петуховцев, провожающих нагруженного сумками потомка на учебу в го-род. Выходные для него закончились.
   Для меня, увы, тоже.
   – Пожурчать есть желающие? – громко осведомился я у новых друзей, едва доб-равшись до остановки. – Нету? Жалко. Ну, тогда я один.
   Долото в предвкушении встречи с аборигеном пытался изобразить из себя тако-го же страдальца мочевыводящих путей. Стоял, повернувшись лицом к стене, и совер-шал руками некие движения в области гульфика.
   – Сколько не тряси, последняя все равно в трусы, – огорчил я его и навел «Бе-ретту» на обслуживаемый орган. – Давно не виделись. Успел уже, наверное, соскучить-ся? Хватит копошиться, потом застегнешь. Положи руки на стену. Молодец.
   Я подошел и пинком заставил его раздвинуть ноги пошире.
   Он молчал. Соображал, стану ли я его «мочить» прямо сейчас, при свидетелях.
   – А если это мои сообщники? – припугнул я.
   Они очень кстати грянули в этот момент с веселым остервенением: «Охуе… Ох, уехал мой любимый…» – под аккомпанемент двух звонких, но расстроенных гитар. И никого, надо думать, кроме себя уже не слышали. И было это мне, конечно, на руку.
   Я мотнул головой:
   – Слышишь? Шумовая завеса – что надо! Эх, Юра, забрался ты сдуру, можно сказать, в самый серпентарий. И выбраться из него живым будет теперь для тебя оч-чень проблематично. Ты не думай, против тебя лично я тоже ничего не имею. Ровным счетом. Но отпустить после всего, что произошло, просто не вправе. По закону жанра. И первым делом ты, котик, схлопочешь по башке. Долг, знаешь ли, платежом красен. Потом – отправишься в участок. Ну а дальше, как повезет. Сколько годков за разбой положено, не помнишь?
   – Кончай болтать, – окрысился он. – Лучше уж бей скорее.
   – Как скажешь. – Я коротко замахнулся.
   – Погодите, Фил, – раздался голос Игоря Игоревича. – Мне, кажется, найдется, что предложить Юрию.
   Я облегченно вздохнул. Признаться, рука моя на поверженного антагониста по-дымалась с трудом, а опуститься – смогла бы? Не уверен.

ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1

   Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,
   К небесам удивленные морды задрав:
   Либо с неба возмездье на нас пролилось,
   Либо света конец – и в мозгах перекос, –
   Только били нас в рост из железных стрекоз.
Владимир Высоцкий

   Я первый вбежал по упруго поддающемуся под ногами пандусу и повалился в свое кресло. Поерзал, устраиваясь удобнее, вогнал «Дракона» в фиксаторы и задвинул страховочный корсет. Мягкие дуги и валики корсета прижали колени, плечи, грудь; в лицо ударила струя прохладного свежего воздуха.
   Первое боевое задание! А ведь месяца еще не прошло с того дня, когда был под-писан контракт. Чтоб унять возбуждение, я не нашел иного способа, кроме проверки действия наручных ножен. Да уж, Сергей Данилович постарался! Стоило мне согнуть кисть до щелчка предохранителя и развернуть ее наружу, как захваты на запястье ра-зошлись, и нож мгновенно выдвинулся вперед, остановившись точно напротив ладони. Я сжал рукоятку и повернул кисть обратно, высвободив клинок из тесного паза между подпружиненными щечками. Хитрая система рычагов немедленно вернулась в исход-ное положение.
   – Хорош баловаться! – цыкнул на меня Генрик. – Убирай железяку, пока кого-нибудь не поранил!
   Я недоуменно пожал плечами и повторил те же процедуры. Ножны выдвину-лись, «Рэндол» практически без усилия вошел в паз, и конструкция вновь сложилась, разместившись вдоль предплечья. Я потряс кистью, согнул руку в локте, изобразил ап-перкот в голову и отдачу воинской чести. Нож абсолютно не мешал.
   – Готовы? Через двадцать секунд стартуем, – раздался звучный голос Анатолия Анатольевича. Батал-куратора нашего взвода и, соответственно, представителя группы военно-технической поддержки Легиона. – Отсчет пошел.
   Я сдвинул лицевой щиток до уровня переносицы и оскалился: «Бей жукогла-зых!»
   Транспортер, мягко взревев, приподнялся над землей и полетел вдоль белой до-роги. Ворота были распахнуты. Через блистер кабины я разглядел дядьку Сильвера, машущего нам своим беретом. Мы все замахали ему в ответ. Он, разумеется, этого не видел, но знал об этом наверняка.
   Как только полусфера базы осталась позади, скорость машины существенно воз-росла. В наушниках щелкнуло, и чистый голос Генрика сказал мне прямо в ухо:
   – Капрал! Если хочешь посмотреть, как будем проходить штольню, включи оп-тику.
   – Уже, – отозвался я и снова уставился вперед.
   Прямо по курсу транспортера, словно гигантский неправильный цветок, распус-тившийся на изогнутой телескопической мачте перфоратора, висела в полутора метрах над землей пузатая черная клякса со светящейся золотой каймой. Чем ближе мы подле-тали, тем ярче сияла кайма. Наконец клякса заслонила собою все, и транспортер ныр-нул в черноту – как в воду. Заклубились миллионы серебристых пузырьков, нас трях-нуло несколько раз. Секунда – и мы вынырнули в чужом мире.
   Под низким хмурым небом расстилалась равнина: гладкая, без сколько-нибудь заметных неровностей рельефа. Равнину сплошь покрывала буроватая стелющаяся рас-тительность. Лишь кое-где на ней виднелись проплешины, присыпанные блестящим белым песком. Из центра проплешин торчали «усы» многометровых «бамбуков». Это ждали своего часа боевые перфораторы.
   Навстречу нам летела редкая снежная крупа. Одним словом, был этот кусок па-раллельного мира чем-то вроде тундры.
   Мелькнул табунок животных. Завидев вереницу транспортеров, они не броси-лись бежать, а легли – и тотчас исчезли, слившись с растительностью. «Интересно, – подумал я. – Прячутся. Похоже, что зверушки знакомы с воздушными хищниками. Вот бы посмотреть на такого орлика!»
   Наш транспортер пошел на посадку неподалеку от одного из перфораторов. Другие – разошлись широким полукругом, преимущественно вправо от нас. Мы, таким образом, оказались почти на самом левом фланге.
   – Капрал, держись возле меня, – сказал Генрик и совсем другим, откровенно «командным» голосом рявкнул: – Взвод! Земля!
   Корсеты откинулись, щелкнув замками, и мы выскочили наружу. Транспортер взмыл и завис на высоте метров десяти-пятнадцати над нашими головами. Легионеры развернулись цепью и залегли в жесткое переплетение красноватых веточек с тверды-ми, мелкими, как у брусники, листочками.
   – Капрал, оптику еще не выключил? – спросил Генрик.
   – Нет.
   – Ну, тогда смотри. Триста – триста пятьдесят метров от нас, направление юго-запад. Видишь нору? Сейчас крысы посыплются.
   Я развернулся к югу. Нора – «клякса» канала, была значительно крупнее той, через которую мы с Генриком ходили на разведку. Даже крупнее той, через которую прибыли сюда транспортеры. Не искусственное творение перфоратора, а природное образование. Золотой бахромой она была не богата, и цвет побледнее – скорее темно-серый, чем черный. Одним из «потеков» она касалась земли; в месте соприкосновения клубился пар.
   «Ага, пошли, родимые», – сухо сказал кто-то.
   Из канала начали выпрыгивать розовые фигуры онзанов. Сразу, едва ступив на землю, они разбегались в стороны, приседали, выставив вперед длинные стволы пища-лей и поводя усами. Я с удивлением заметил, что цвет их панцирей начал меняться – темнел, приобретая окраску окружающей растительности.
   – В прятки решили поиграть, – сказал Генрик. – Ладно. Все равно. – И скоман-довал: – Четвертый взвод! Сканеры – на тепло и феромоны!
   Тем временем прибывали основные силы онзанов. Они выплескивались из раз-дутого чрева «кляксы» колышущеюся, многоногой мраморной массой – раз, другой… десятый. Действовали они очень слаженно, подчиняясь или командам, или заранее об-говоренному плану. Первыми двигались авангардные, совсем уже изменившие окраску, онзаны: подымались из зарослей, быстро перебегали на несколько метров вперед, снова опускались. Затем маневр повторяли первая волна прибывших, потом вторая, третья и все последующие. За считанные минуты они преодолели большую часть разделявшего нас расстояния. До прямого – лоб в лоб – столкновения осталось теперь метров сорок-пятьдесят, не больше.
   Легионеры не особо прятались. Часть залегла, но большинство, подобно мне, стояли на одном колене, вскинув карабины к плечу.
   – Страшно, Капралов? – с ехидцей спросил меня кто-то, кажется, Волк.
   – Непонятно, – отозвался я. – Что за представление? Психическая атака? Неуже-ли они не видят нас? А транспортеры?
   – Видят, конечно, – включился в переговоры Наум. – Только как опасность не воспринимают. Наверное, не приходилось еще сталкиваться. А средств массовой ин-формации у них пока нет. Вот и прут напролом.
   – Ну, сейчас мы им устроим! – с явным удовольствием воскликнул Волк.
   В этот самый момент все и началось.
   «Бамбуки» боевых перфораторов вдруг задрожали, заныли тонко, наклонились в сторону рачьего войска и метнули с макушек ветвистые грязно-зеленые разряды. Раз-ряды впились в почву, охватывая скопление онзанов кольцом, сплелись в сетчатую стену с ячеями неправильной формы, запульсировали ритмично. Раздался громкий звук, похожий на вздох, и огромный участок тундры встал на дыбы, завернулся испо-линским куском брошенной в огонь бересты и покатился к входу в канал: сминаясь, роняя комья земли, обрывки растительности и что-то еще – бесформенное, неприятное, мокрое. Транспортеры ринулись вслед, поливая оголенную почву слепящими, как сва-рочная дуга, струями пламени.
   Я сглотнул и закрыл глаза. Это ужасное избиение напомнило мне почему-то ста-рые художественные фильмы о войне, в которых десятки нацистских самолетов совер-шенно безнаказанно истребляли колонны вооруженных только трехлинейками совет-ских солдат. И другие, более новые, документальные – о войне во Вьетнаме: с ковро-выми бомбардировками, потоками напалма и облаками «оранжада».
   Ветер донёс до нас огромные пластины жирной копоти. Одна прилипла к моему рукаву, ее мохнатый краешек шевелился точно живой. Я принялся оттирать ее перчат-кой, но только размазал. Пятно походило на раздавленное насекомое. Почудился даже скверный запах, исходящий от него. Дьявольщина! Мне вдруг здорово поплохело.
   Я откинул забрало, и меня вырвало.
   – Закрой щиток, придурок! – зло сказал Генрик. – Блевать потом будешь. Если захочешь, я тебе даже компанию составлю, а сейчас вперед! – Он врезал мне ботинком под зад. – Вперед, Капралов, или я за себя не ручаюсь!
   Я сплюнул, вытер рот тыльной стороной перчатки и опустил прозрачную броню. Транспортеры уже висели неподвижно. Проход исчез, заваленный огромной горой па-рящей земли с торчащими белесоватыми волосами корней. Легионеры медленно двига-лись, обходя распаханное пятно со всех сторон.
   – Единичные онзаны могли остаться среди кустарника. Смотри в оба. Они, если заметят тебя первыми, жеманничать не станут. А убойная сила пищалей – тонны две, не меньше. Броня, конечно, спасет, но кости будут переломаны, как пить дать! – сказал Генрик уже гораздо более миролюбиво.
   – Есть смотреть в оба, мастер сержант! – отозвался я и двинулся вперед.
   Шагать по проволочному, хаотично перекрученному кустарнику было нелегко. Значительную часть времени я уделял не поискам уцелевших врагов, а непростой зада-че удержаться в вертикальном положении. Поэтому встреча с первым настоящим, жи-вым (вернее, полуживым) онзаном стала для меня полной неожиданностью.
   Я едва не уткнулся в него носом.
   Он дернулся, хотел убежать, но запутался в тенетах «брусники» и замер. Клеш-ней у него уже не было. На их месте болтались трубчатые обломки с торчащими из рваных краев ярко-красными клочками мышц и сухожилий. Корявые ручки онзана бы-ли прижаты к телу, короткие узловатые пальцы судорожно сжимались и разжимались, он с присвистом кашлял – должно быть, стонал. Из четырех ног сохранилось только три, брюшко было изуродовано, наполовину оторвано, и только панцирь не пострадал. Так, грязь да пара царапин.
   Он повернул в мою сторону улиточьи рожки, на концах которых мелко моргали морщинистыми веками слезящиеся глазки.
   Его надо было убить.
   Его просто необходимо было пристрелить – хотя бы из сострадания, мучается же, наверное, страшно! А я не мог. Меня опять начало тошнить. Я, оказывается, отвык от вида разорванной войною плоти, отвык совершенно.
   – Эй, Капрал, ты не заснул? – раздался веселый голос Волка. – Пленных не бе-рем, знаешь это?
   Я утвердительно кивнул.
   – Ну, так стреляй! Хули сопли развесил?!
   Я мотнул головой, на сей раз отрицательно. Молча. Знал, если открою рот, про-полощет наверняка. А я не хотел блевать сейчас. Перед кем угодно, только не перед Волком.
   – Как знаешь. Тогда я сам.
   Он подошел к онзану вплотную, шутовски помахал ему ручкой, упер ствол в се-редину розово-зеленой груди и выстрелил.
   Онзана отбросило, и он рухнул в кустарник, задрав вверх конечности, которые почему-то так и остались торчать, не падая. Мы отошли уже далеко, а ножки все еще не поникли и подергивались конвульсивно, словно отбиваясь от кусачих летающих насе-комых.
   Мое внимание привлекло слабое шевеление слева. Сканер феромонов онзана не улавливал, только тепло. Я осторожно двинулся туда, полюбопытствовать, и вскоре сделался очевидцем местной трагедии. Не менее кровавой, чем разыгранная нами, но полностью к ней, нашей, безразличной.
   Мускулистое, покрытое плотной пятнистой шерстью животное величиной со средних размеров собаку наслаждалось свежей дичиной. У хищника были две когти-стые лапы, которыми оно прижимало жертву к плоскому камню и сложенные веером кожистые крылья, также покрытые короткой бурой шерсткой. Услышав мои шаги, оно обернулось и угрожающе зашипело. Черт, подумал я не без восхищения, какой велико-лепный уродец!
   Более отвратительную морду трудно было представить. Собственно, морды, как таковой не имелось – только пасть, сходная с кошмарными пастями глубоководных океанских рыб, которой оканчивалась длинная толстая шея. Шея была в складках, а выдающиеся вперед шилообразные изогнутые зубы – два сверху и три снизу – в следах зубного камня.
   Я замер.
   Скотина успокоилась и продолжила трапезу. Вырывала из тела добычи изряд-ные куски мяса, и, дергаясь, прогоняла их по пищеводу. Горло при этом вздувалось, складки на нем натягивались. Распознать внешность добычи уже не представлялось возможным: «птичка» поработала на славу.
   – Опаньки! – послышалось сзади. – Ни хера себе! А ну-ка, Капралов, отойди, я его сейчас грохну.
   И тут на меня нашло. Злость какая-то. Злость на радостно-возбужденного, гото-вого стрелять во все живое Волка. Я обернулся и сказал тихо:
   – Только попробуй!
   – И что будет? – ядовито спросил Волк. – Руки мне вырвешь?
   Я не ответил. Он тоже замолчал, только улыбался снисходительно. Через минуту улыбка его стала жесткой, а в глазах появилось что-то вроде ненависти.
   Я напрягся, ожидая взрыва.
   – Волк, Капрал, что там у вас? – послышался в шлемофоне раздраженный во-прос Генрика. – А ну, прекращайте! Забыли, где находитесь?
   Волк перестал, наконец, улыбаться и, процедив: «Ладно, потом поговорим», бы-стро пошел в сторону братской могилы рачьих сил вторжения.
   И вот тут-то выскочил еще один онзан, живой и здоровый, с ружьем.
   Я чисто автоматически поместил алую точку прицела в центр высветившегося на забрале контура и плавно спустил курок. (Это я говорю так: «спустил курок», на са-мом же деле, какой может быть курок у «Дракона»?)
   У онзана реакция тоже была – дай бог! Он пальнул одновременно со мной, а может даже раньше. Длиннющая очередь перехлестнула Волка снизу доверху, ушла в небо и погасла. Волк, как онзан давеча, полетел в кусты. Я побежал к нему, истошно крича в микрофон на аварийной частоте: «Транспорт срочно на мой пеленг, здесь ране-ный!» и размахивая руками.
   Транспорт спикировал, мы с Анатолием Анатольевичем втащили расслабленное тело Волка внутрь. Батал-куратор немедленно вогнал ему в шею, между шлемом и гор-ловиной трико, ствол инъектора. Нажал раз, другой, Волк дернулся, вскрикнул и обмяк. Крови на нем видно не было. Анатолий Анатольевич сказал: «Жить будет. Посиди пока с ним, подержи».
   Пандус поднялся, транспортер взмыл в воздух.
   Торопливо, боясь не успеть, я начал снимать с Волка шлем. Черт его знает, что ему может прийти в голову, когда очнется в следующий раз. Возьмет, да прикусит усик микрофона. Тогда: «бах!» – и голова Волка испарится во вспышке самоликвидатора. Угробив вдобавок транспортер вместе с экипажем. И со мною, разумеется, в первую очередь.
   Наконец я управился с хитрой застежкой и отбросил опасный предмет подаль-ше.
   По лицу Волка струился обильный пот. Кожа рдела неровными пятнами, рот раскрылся, и из него вырывалось хриплое дыхание. Не найдя в десантном отсеке ниче-го, что бы можно было подсунуть ему под голову, я принялся за ранец. Осторожно вы-тащил из-под тела, расстегнул, достал надувной спальный кокон, дернул кольцо ини-циализации. Раздалось характерное шипение, спальник развернулся, надуваясь. Я по-дождал, пока он примет нужную форму, переложил Волка на мягкую поверхность. По-том снял с раненого остатки амуниции, запихнул ранец со шлемом под кресло и уселся рядом, на пол.
   Двигатели транспортера негромко гудели, корпус иногда вздрагивал по неясным для меня причинам, а в остальном – тишь да гладь. Можно было пройти ближе к каби-не и посмотреть на побоище сверху, да только мне не хотелось.
   Я поставил карабин на предохранитель и закрыл глаза, откинувшись назад, к чьему-то креслу. Всего двадцать минут назад я с восторгом ожидал начала молодецкой потехи, видел себя героем-снайпером, рисующим звездочки по числу уничтоженных врагов на прикладе «Дракона» и уж, конечно, не допускал мысли о собственной тошно-те и нерешительности. А сейчас… Ребята выполняли за меня работу, на которую я под-писался совершенно сознательно, а я валялся как лось, рядом с человеком, пострадав-шим именно из-за моей нерасторопности.
   «В тире, небось, не тормозил», – сказал я себе сердито, поднялся на ноги и по-шел в кабину.
   Анатолий Анатольевич сидел, уткнув лицо в намордник пушечного прицела, а Петруха забрался на кресло с ногами и азартно орал скороговоркой что-то вроде бей-бей, не жалей!
   – Что там? – спросил я у него.
   Он вздрогнул от неожиданности, а потом поманил рукой, иди мол, сюда, побли-же.
   – Ну, блин, потеха! Бородач, придурок, в своем репертуаре. На кулачках с онза-ном машется! Он всегда так делает, – добавил Меньшиков с прежним восторгом.
   Я протиснулся между креслами и вытянул шею.
   Транспортер висел в трех метрах над землей. Внизу, в круге из десятка легионе-ров, шла самая удивительная рукопашная схватка, какую мне приходилось когда-либо наблюдать. Бородач, зажав в каждой руке по штатному тесаку, легко танцевал вокруг крупного малоподвижного онзана, нанося ему быстрые рубящие удары по ногам. Не-поворотливость онзана объяснялась многочисленными порезами, которые уже успел сделать на его конечностях Бородач. Ракообразный солдат размахивал одной клешней (другая бессильно свисала вдоль тела) и бестолково хлестал усами. Вдруг Бородач не-ловко качнулся, видимо, споткнувшись. Онзан бросился вперед, метя достать уцелев-шей клешней открывшуюся шею. Эти несколько шагов оказались для него последними. Бородач покатился по земле, сразу вскочил, оказавшись за спиной у противника. Зажал здоровую клешню под мышкой, тесаком, будто консервным ножом, подковырнул бро-невую «шапочку» макушки онзана и погрузил широкое лезвие в приоткрывшуюся по-лоску мягкой ткани.
   Наблюдающие зааплодировали. Петруха от радости заорал не своим голосом, а я хлопнул батал-куратора по спине и сказал:
   – Высадите меня.
   Он посмотрел удивленно.
   – Зачем? Здесь все кончено. Взвод направляется на зачистку третьего ареала. Так что, если раненый не нуждается больше в вашей помощи, займите свое место.

   Волка погрузили в «девятку» – обозный транспортер, вместе с еще одним легко-раненым легионером. Тот все рвался «отправиться с ребятами», и Бобсону пришлось применить силу, чтобы обуздать воинственного парнишку. Рыжий верзила обнял буяна за плечи и, легко подняв в воздух, начал говорить что-то успокоительное. Кажется, жи-вописал, как ласково будет за ним ухаживать красавица Вероника. Парнишка недолго подергал ногами, и затих, смирившись.
   «Девятка» развернулась с небольшим креном и быстро пошла к входу в канал, ведущий домой, на базу.

   Мы сидели по своим местам молча, только Бородач весело насвистывал, проти-рая промасленной ветошкой лезвие тесака.
   – Капрал, – прервал молчание Генрик, – что вы там с Вовкой не поделили?
   – У нас разные подходы к проблеме контакта человека с окружающей средой, – отозвался я сердито.
   – Другого времени не нашлось?
   – Нет.
   – Мудаки, блин! – ругнулся он, а потом добавил кое-что по-армянски.
   Я не ответил, хоть и все понял.
   Транспортер остановился напротив пучка щетины, украшающей макушку бли-жайшего перфоратора. Анатолий Анатольевич высунулся из пилотской кабины и объя-вил:
   – Повторяю для тех, кто не в курсе. Наш ареал – третий. Там сейчас глубокий снег. Действовать будем с воздуха. Тем не менее, к десантированию будьте готовы, включайте обогрев костюмов. Сканеры лучше настроить на тепло – так мы онзанов да-же под сугробами разглядим. Площадь зачистки обычная, три гектара. Раненых во взводе, надеюсь, не прибавится.
   Он занял свое кресло, надвинул на лицо маску и погрузил руки до локтя в недра пульта. Над перфоратором воздух задрожал, замутился, вспух волнистым серовато-желтым облачком. Транспортер нырнул в пробитую штольню.
   Для зрения, не вооруженного спецтехникой, пространство за оболочкой транс-портера казалось непроглядным туманом. Снова хорошенько тряхнуло, и мы вылетели в ослепительную белизну и синеву.
   Тундра, та же тундра. Только на этот раз она была как огромное заснеженное озеро.
   Транспортер медленно закружился над равниной, точно хищная птица, высмат-ривающая поживу. Вот цепочка следов, принадлежащих, по-видимому, паре мелких копытных. Вот бугорок, из которого торчит краешек зеленой ветки – карликовое де-ревце, не потерявшее листьев. Вот взбитый и истоптанный кем-то участок…
   В середину этого участка и ударил плазменный разряд корабельной пушки, ис-парив разрывом внушительный объем снега. Когда пар осел, мгновенно обратившись ледяной крупой, взгляду предстали сразу три трупа онзанов. Они скорчились, перепле-тясь конечностями, на обугленных стволиках кустарника. Словно обнимались. Рядом валялась пищаль, блестели осколки стекла. Зачем рачьи первопроходцы брали с собой стеклянные, мало подходящие для подобных вылазок предметы, оставалось непонятно.
   Транспортер, не задерживаясь, продолжил раскручивать «часовую» спираль. Последствия «выпадения» в этот мир осколков армии вторжения попадались все чаще. Простыня девственного снега была грубо вспахана глубокими бороздами, засыпана кусками дерна. Кое-где снег будто растопило потоками горячего воздуха. Еще четыре участка обстреляла наша пушка, и еще шесть чужеродных для здешней тундры трупов остались на выжженных пятнах.
   Потом затаившиеся под снегом враги встречаться перестали, и транспортер по-летел в обратном направлении, с каждым витком уменьшая радиус облета. Еще один выстрел, еще одна головешка. Наконец спираль сошлась к геометрическому центру. Мы опустились на снег.
   – Попробуем на живца? – спросил Генрик у куратора.
   – Попробуем, – подумав, ответил тот.
   «А кто будет живцом?» – задал я себе риторический вопрос.
   Мне выпало прочесать участок «сто метров в направлении ориентира номер один». Ориентиром выступал почти неразличимый холмик.
   Что ж, подумал я, придется очень постараться, чтобы выдержать верный азимут. Эх, лыжи бы охотничьи! А то ведь придется пешком брести по сугробам, и не знаю, какой из меня при этом будет боец. Живец – да, живец будет хороший!
   – Почему не продолжить облет на транспортере? – поинтересовался я у батал-куратора. – Все-таки сверху виднее. Да и безопаснее.
   – Онзаны, – объяснил Анатолий Анатольевич, закуривая, – в случае опасности легко впадают в подобие анабиоза. Химические процессы в организме замедляются, температура падает, окраска тела приобретает идеальный для маскировки оттенок. Отыскать такой полутруп практически невозможно. Но одна реакция у них почему-то все-таки остается. Реакция на живого человека. Стоит приблизиться к такой вот «дох-лой» твари, как она мигом оживает. К счастью, разогреть организм сразу до полной ак-тивности онзаны не успевают. Однако шевелиться и даже агрессивно действовать на-чинают все равно. Тут-то их и бери, тепленьких! Так что, чем больше вы будете барах-таться в сугробах, тем выше шансы на пробуждение возможных скрытников. Задача ясна? Тогда вперед!
   Мои сослуживцы уже успели отползти – кто на десяток метров, а кто и больше. Я погреб нагонять упущенное за разговором время.
   Семь человек – семь кривоватых дорожек-лепестков, отходящих от зеленого венчика транспортера. Семь обманчиво беззащитных живцов, а на деле – стальных бле-сен, снабженных коваными тройниками, брели по снегу в ожидании щучьего нападе-ния. Нападения, заранее обреченного на неудачу.
   Слева дважды грохнуло. На выстрел «Дракона» звук не походил, и я повернулся посмотреть, в чем дело. Генрик опускал АГБ, автоматический гранатомет Барышева – личное оружие, по традиции Легиона приобретенное на аванс. Грозная машинка этот АГБ. Очнувшегося и высунувшегося онзана две попавшие в него гранаты разнесли в клочья. Останки бедолаги разбросало на площади в несколько квадратных метров. Но таскать подобное смертоносное чудо вдобавок к «Дракону» – надо иметь стальной за-гривок! Как у Генрика или Павлуши Мелкого, который тоже владел подобной монст-руозною игрушкой.
   А мне – и моя хороша. Я забросил карабин за спину и извлек пистолет из кобуры на правом бедре.
   «Больше на глаза не показывайся, пока не подстрижешься и серьгу из уха не вы-нешь, – сказал вчера Сергей Данилович, швырнув мне патроны, снаряженные подкали-берными пулями. – Срамота глядеть! Чисто педик!»
   И черт с ним. Подстригаться я не собирался.
   Я снял «Хеклера» с предохранителя и взвел курок.
   Дойдя до конца обговоренной трассы, сделал тридцать шагов на запад, как было приказано, и повернул к транспортеру. Лепесток дорожки обретал некоторую закон-ченность очертаний. Онзаны на живца по фамилии Капралов почему-то не реагирова-ли. Видимо, не было их на этом маршруте. И не придется мне испытать реальную дей-ственность пистолета, а жаль! Лучше бы знать его возможности заранее, опробовав в достаточно спокойной обстановке борьбы с заторможенными врагами.
   Анатолий Анатольевич и Петруха спокойно курили, не без комфорта размес-тившись на надутом спальнике рядом с «фаллопланом». Петруха что-то сказал, Анато-лий Анатольевич кивнул, пилот скрылся в транспортере. Куратор откинулся и, навер-ное, прикрыл блаженно глаза…
   Поэтому он не видел, как из сугроба поднялся, пошатываясь, белоснежный, с золотисто-розовым отливом – под цвет снега – онзан. Онзан широко размахнулся и бросил в сторону транспортера увесистый предмет, стеклянно блеснувший на солнце. Заметил я это мельком, потому что одна нога неожиданно провалилась в скрытую под снегом яму, и я нырнул лицом в сугроб. Когда выпрямился, предмет еще летел, тяжело вращаясь и оставляя черный дымный след. Я понял вдруг, что это бутылка.
   Еще не соображая, что может в ней находиться, я открыл стрельбу. Лишь третья пуля достигла цели. Брызнули осколки, на месте бутылки образовался желтый шар ог-ня. Воспламенившийся «молотов-коктейль» плеснулся на транспортер, на снег, на Ана-толия Анатольевича. Куратору досталась лишь небольшая часть горючей жидкости, но его одежда, волосы и инстинктивно вскинутые к лицу руки мигом загорелись. Он упал на снег и начал кататься, завывая от боли.
   Онзан между тем поджигал запал следующей бутылки. Я перевел огонь на него. Первая пуля бросила его на колени, но не заставила выпустить ни бутылки, ни тлеюще-го запала. Вторая – убила наповал. Страшная огненная граната оказалась погребенной под его телом. Через секунду бутылка разорвалась, скрыв труп огнеметчика в ревущем пламени.
   К счастью для батал-куратора, Петруха находился поблизости, не растерялся и быстро залил Анатолия Анатольевича пеной из огнетушителя. Транспортер, снабжен-ный системами пожаротушения, погасил себя сам.
   Барахтаясь в глубоком снегу, я бросился на помощь. Петруха садил в Анатолия Анатольевича инъекции прямо очередями. Главное, чтобы раненый не умер от болево-го шока; с последствиями передозировки, буде появятся, врачи разберутся.
   Куратор был без сознания, воняло сгоревшими горюче-смазочными материала-ми и паленым волосом. И еще горелым мясом.
   – Что делать? – спросил я.
   – Помоги внести. Да осторожней ты, ради бога! – заорал он, когда я запутался ногой в опаленных останках спальника и едва не упал.
   Собрались остальные, матерились страшными голосами и проклинали рачью подлость.
   – Быстро в машину! – скомандовал Генрик.

   На том и закончилось мое первое боевое задание.
   В активе: два врага убито. В пассиве: два товарища ранено. На моих глазах. При желании можно винить в этом себя. Не успел, не сумел, и так далее. Напялить вретище (или рубище?), обмотаться цепями, колючей проволокой и ползти на карачках в Иеру-салим, замаливать. Но я не стану. Какой смысл? Ничего уже не изменить.
   Я невидяще смотрел сквозь обожженного куратора, которого Наум густо обма-зывал пузырящимся эпитель-гелем, и в голове крутилась мыслишка: «Не меня, слава богу, не меня!» Крепенькая такая мыслишка, цепкая. И шла она из самой моей глубо-кой глубины, из самого естества. Хотел я ее к ногтю, да не тут-то было – ерзала, под-лая, не давалась. Кривлялась: «Где тебе? Ловишь, а ведь поймать-то и не желаешь. Хо-чешь знать, почему? Скажу, раз мужества не находишь признаться. Помнишь, как Эпиктет на человека ругался? Душонка, обремененная трупом. Только того не учел мудрец, что не трупом обременена душонка человечья – телом. Труп, он же куда стре-мится? К земле поближе; к корешкам, к червячкам. К смерти. А тело? Живое, сочное, кровушка горячая бурлит. Упирается ручками да ножками – как Лутынюшка из сказки. И никак его в печку, в могилку, то есть, не засунешь. Не желает оно тлеть. Не желает, и все тут! Есть оно желает, пить, оправлять половые потребности. Владычествовать, по возможности. Вот и получается, что тело наше очень даже продуктивно может с ду-шонкой бороться. И побеждать. “Не меня, и зашибись!” Противно? Это, братец, только видимость одна, что противно. Томление духа. Мираж, если угодно. А реальность – вот она. Жестокая, материалистическая; плотская. Торжествует: жив! Подождут черви… И нету человека, который бы в такой слабости замечен не был. Сын божий, и тот возопил, дескать, чаша сия да минует. А ты кто?»
   Я крякнул. Тело, значит? Торжество материи? А ну-ка…
   «Рэндол» в два счета оказался наизготовку. Р-раз! Поперек левого запястья легла алая полоса, вспухла, растеклась тонкими струйками. Кровь капнула на пол. Я смотрел на нее и улыбался. Голос плоти захлебнулся испуганным визгом: «Идиот!» – и пропал. Распластанная кожа поползла, как затяжка на капроновых женских чулках. Кровь уда-рила фонтаном.
   Я вздрогнул, открыл глаза и посмотрел на руки. Руки были все еще в перчатках – целые и здоровые. Нож покойно лежал в кобуре. Я перевел дыхание и повертел голо-вой.
   Паша Мелкий, вытянув губы трубочкой, устремил ироничный взгляд на Генри-ка. Тот стучал себе кулаком то по ляжкам, то по голове, и самозабвенно вполголоса ру-гался. Наум, сидя на полу, осторожно поддерживал голову Анатолия Анатольевича, похожую на огромный клубок пены. Бородач меланхолично протирал тесак. Сан и Дан, кажется, дремали.
   Навстречу транспортеру несся зеленый пузырь базы.

ГЛАВА 2

   Угрюмо здесь, в сырых подземных кельях;
   Но весело тревожить сон темниц,
   Перекликаться с эхом в подземельях
   И видеть небо из бойниц!
Иван Бунин

   По возвращении они первым делом сдали опаленного войной куратора с рук на руки Веронике. Вероника была серьезна и деловита. В сторону Филиппа она даже не посмотрела.
   Филипп ни черта не понимал. То есть, он отлично понимал, что сейчас Веронике не до него. Но неприязнь (и чуть ли не ненависть) началась на другой же день после их первой, великолепной ночи любви. Обвинения Вероники в вероломном использовании Филиппом возбуждающих веществ, подтолкнувших ее к той ночи, были, мягко говоря, странны. Потому что: первое. Как на самого Филиппа, так и на Генрика заросли (джунгли, ядрена! – а не полуувядший тощенький букетик) «лабазника» не оказали ни малейшего действия. Возражением первому пункту могут служить факты различия в физиологии между мужчиной и женщиной вообще. А также между мужчиной земным и женщиной наполовину иной – в частности.
   Предположим, что такие факты имеются.
   Тогда гораздо более значительным выглядит пункт второй. В момент обостре-ния у Вероники полового инстинкта возле нее присутствовало два человека! Не один-единственный похотливый самец Филипп, а – два. Включая кристально честного рыца-ря Боба. Кого выбрала одурманенная парами «фито-экстази» жертва смазливого раз-вратника? Увы, именно его – развратника, чтоб ему пусто было. А почему? Не потому ли, что питала к нему более глубокие чувства, нежели к благородному сердцем и (до-пустим) помыслами рыцарю и джентльмену? Очень даже может быть. В чем тогда де-ло? «Покровы сорваны, да здравствует любовь!» – не так ли? Ан, нет, не так.
   Хоть смейся (и ты – пошляк!), хоть плачь (и ты – лицемер!).
   Грустно. «…И капли грустного дождя струиться будут по стеклу – моя любовь беззвучно плачет, уходя…»

   Затем, восемь дней подряд они тренировались, тренировались, тренировались.
   Сиеста была отменена.
   Вольница была отменена.
   Казарма – столовая – полигон. О завороте кишок никто уже не вспоминал. Беги, ползи, стреляй! Две капсулы сомы, фляга воды, полкило концентратов. И снова: беги, ползи, стреляй! Плыви. «Взво-од! Броня!! Взво-од! Земля!! Бегом, мать вашу! Живее! Еще живее! Еще!!!»
   Генрик был – сам дьявол: небрит, черен, зол. Батал-куратора взводу еще не на-шли, и Саркисян отдувался за двоих. Небезуспешно и очень продуктивно. Ведомый его когтистой лапой и луженой глоткой, взвод неуклонно становился дьявольской коман-дой. Сплоченной, быстрой, злой. Сильной. И – чувствующей свою силу.
   Филиппу приходилось нелегко. Филипп решил не просто догнать бывалых бой-цов, но перегнать их всех. Стать лучшим. А это требовало полной, подчас запредель-ной, отдачи. Однако он умел, если надо, быть собранным и делать дело. Волк лежал в лазарете со сломанными ребрами и ключицей, поэтому не представлялось возможным выяснить ответ на «вопрос номер раз» – кто нынче бегает (бегал бы) быстрее? Волк? Филипп? Сам Филипп думал, что он. Сослуживцы соглашались: пожалуй.
   Филипп вписал себе первое очко.
   Бородач был рядом, и во всякую свободную минуту Филипп вызывал его «побо-даться». К исходу четвертого дня счет побед был равным. К исходу шестого Филипп стал недостижим. (Второе очко.) Бородача это не смущало, и он снова и снова шел на спарринг. И проигрывал. Бородач взял в напарники одного из близнецов. Вдвоем они отметелили Филиппа так, что лучше бы и не вспоминать. Зато перед ним появилась но-вая ступенька, и на нее следовало взобраться. Трудно? Тем интереснее.
   В снайперском искусстве равных Филиппу не было с самого начала.
   Еще труднее приходилось Юре Долоту, которым доукомплектовали четвертый взвод, вырвав новобранца из загребущих лап Боба. Юрой заменили Волка – пока тот не поправится. А скорее всего, насовсем. Потому что Юра вписался. Он был молчалив и тверд. Он работал на пределе, но не ныл и не сдавался. Он хотел быть наравне. Пусть не лучше других, но наравне.
   Может быть странно, но Филипп как-то незаметно сошелся с ним. Генрика вела, заполнив до краев, идея, и места для дружбы в нем уже не осталось.
   Филипп же не мог, по свойству характера, оставаться в вакууме общения. Ему требовалось над кем-то подшучивать, получать сдачи, говорить об отвлеченных мате-риях. Ему подошел бы для этой цели, наверное, певец черного юмора Наум. Но Наум настолько прочно был спаян с Пашей Мелким, что отыскать между ними зазор, в кото-рый удалось бы втиснуться, не удавалось.
   А Юра… Немногословен, конечно, зато и не обидчив. Да и привела их в Легион – рука об руку – одна, в общем-то, история. Дурацкая, кстати.
   От Юры Филипп узнал, что Аскер сначала решил замять дело с банным сраже-нием. Забрал заявление из милиции, заявив, что обидчика Аллах покарает. Но не про-шло и суток, как вдруг снова воспылал жаждой отмщения и даже велел создать подраз-деление быстрого реагирования. Про Аллаха депутат высокомерно забыл. Зафрахтовать петуховского участкового, пару глазастых бомжей (или подростков) и «доставить, да?» наглеца пред его ясные очи требовалось как можно скорее. С какой он лавки перед этим свалился, терялся в догадках весь «Булат».
   Но премия была объявлена немалая, а работа есть работа.
   Участковый промолчал (кто ж знал, что он друг Филиппу?), зато позвонил ал-каш. Группа быстрого реагирования выехала на задержание. Продолжение Филипп знал и сам. Что до Юры, так он даже рад был сегодня сравнительно счастливому за-вершению облавы. Особенно для него самого.

   И наступил день девятый.
   Они успели только перекусить на скорую руку после утреннего марш-броска. В приказном порядке их желудки загрузили десятком капсул сомы, пополнили и увели-чили боезапас, а вместо «Драконов» выдали укороченные, похожие на пистолеты-пулеметы с утолщенными стволами, «Фениксы».
   «Фениксов» прежде не видывали даже ветераны, чей контракт приближался к завершению. Оружие выдавалось прямо из транспортера, не принадлежащего базе и украшенного замысловатой эмблемой, наводящей на мысли о Каббале или алхимии.
   Поступило также распоряжение оставить на базе все барахло. В целях уменьше-ния габаритов. При себе иметь: аптечку, флягу с водой, фонарь, тесак.
   Их ждали подземелья. Кротовые норы.
   Четвертый взвод взамен так и не найденного батал-куратора возглавили самим «батей» – командиром базы.
   Легион двинули в бой.

   Около полугода назад на том же плацдарме, где Филипп прошел огненное кре-щение, онзаны уже пытались вторгнуться в пределы, объявленные для них запретными. И получили, разумеется, по первое число. Только что-то не заладилось у Братьев с тех-никой. Вместо того чтобы вышвырнуть онзанов куда положено, перфораторы развеяли их очень и очень широко по соседним доменам. Или глубоко – тут уж как разобраться. С мелкими группками захватчиков было покончено сравнительно быстро. Но одна – огромная (несколько сотен особей), вооруженная до зубов группировка, состоящая преимущественно из бойцов авангарда, заняла оборону в мире, на принятом в Легионе жаргоне именуемом «трещиной».
   Ирония судьбы: не будь над онзанами проведена операция выдавливания, они никогда бы в «трещину» не попали. Этого мира для них просто не существовало. Как не существует для земного человечества параллельных миров вообще. Но перфораторы расшатали, растянули ткань, из которой «сплетено» мироздание, и онзаны угодили в прореху. В «трещину» между ареалами три и четыре. Следует отметить: миры, опреде-ляемые Братьями, как «ареалы зачистки», также онзанам недоступны. Это, собственно, те же «трещины». После удара перфораторов основная часть рачьей армады, плотно упакованная в живую струю, с огромной скоростью выстреливается по межпространст-венному каналу в домен, откуда начиналось вторжение. Но по пути часть онзанов «проваливается» в «трещины», иначе говоря, ареалы зачистки. Их шесть, по числу взводов. Точнее – взводов на базах шесть как раз поэтому.
   А тут, совершенно неожиданно, возникла седьмая «трещина». Братья этой не-предусмотренной прорехи сразу не заметили. Прочесали по привычке шесть расчетных ареалов, отстреляли неудачников и успокоились.
   «Трещина» благополучно затянулась. Членистоногие пионеры расползлись по открывшемуся им неожиданно Эдему, набивая желудки сочной местной растительно-стью. И оказалась сия земля гораздо более привлекательной, нежели та негостеприим-ная тундра, ощерившаяся огнем и смертью, куда вели их рачьи Колумбы первоначаль-но. Первыми обнаружили пионеров «шмели», во множестве шныряющие везде, куда только может дотянуться длинная Братская рука.
   Онзаны к тому времени уже успели крепко обосноваться на новом месте. Самки вовсю откладывали яйца (они специально идут в поход беременными), а самцы рыли норы. Окружающая среда словно нарочно была создана в помощь строителям. Низкие корявые деревца, похожие на японских уродцев бонсаи, крепко и густо сплетались кор-нями, лежащими в верхних слоях почвы. Пробившись без особого напряжения сил че-рез живую плетенку трехметровой толщины, первопроходцы обнаружили еще один та-кой же пласт. Только корни были уже отмершими. Тем не менее, плетенка держала стены и потолки хорошо. А укрепленная толстым слоем засохших фекалий – просто превосходно. И могла при крайней нужде служить онзанам пищей, подобно сухарям.
   Перед Легионом, таким образом, встала непростая задача: переквалифициро-ваться в диггеров. Причем путь лежал в чужие катакомбы, где обитали не безмозглые крысы-гиганты, а закаленные и неплохо вооруженные разумные бойцы, готовые сра-жаться до последнего.

   «Что за беда? Ведь покинуть этот мир онзанам не удастся до скончания веков. Пускай плодятся. А там, глядишь, пройдет тысяча-другая лет, и передохнут самостоя-тельно в судорогах новой демографической катастрофы», – думал Филипп, сидя в ут-робе транспортера, мчащегося к разинутой пасти канала. Думать-то думал, а только мнение его никого не интересовало.
   Время разговоров и полемик закончилось. Когда говорят пушки… и так далее.
   В «трещине» стояла ранняя осень. Приземистые деревца оделись в яркие наря-ды. Землю покрывали опавшие листья и гниющие плоды. Повсюду беззаботно шныря-ли жирные зверушки. Ползали, прыгали, бегали и летали потрясающие массы насеко-мых.
   Под этим пестрым, шевелящимся ковром норы онзанов не могла разглядеть и хваленая СКАМСС. В том, что она была развернута, сомневаться не приходилось: в не-бе гроздьями висели пузатые дирижабли и аэростаты, «шмели» носились гудящими об-лаками, а транспортеров насчитывалось много больше, чем числилось по штату за ба-зой № 18.
   Входы в обнаруженные жилые норы были отмечены не только флажками на длинных прутьях, но и некими грозного вида устройствами. Как выяснилось, это были компрессоры для нагнетания в тоннели отравляющих газов.
   «Батя» выстроил четвертый взвод возле транспортера и обратился с речью:
   – Легионеры! – с грозным воодушевлением сказал он. – Нас ждет сегодня не од-на из тех занятных прогулок со стрельбой, к которым вы уже привыкли, а чертовски опасная кампания. Под землей нам воевать еще не приходилось. Не стану утверждать, что мы сумели выкурить из нор всех тварей поголовно. Газ – на то и газ, чтобы быть летучим. Он рассеивается, его поглощают стенки тоннелей. Кроме того, всем вам из-вестно, как необыкновенно живучи онзаны. Известно вам и то, что они вдвое более жи-вучи в состоянии летаргии. К сожалению, не могу обещать, что живыми вернутся все из вас. Но я твердо обещаю, что контракт Легионом будет выполнен до конца. Погиб-шие будут преданы родной земле, а заслуженное жалованье – вручено наследникам в полном объеме. – Он внушительно покачал головой и повторил: – В полном объеме! У каждого из вас в шлеме имеется маяк – это вам известно. Поэтому потерявшихся в под-земельях не будет. При необходимости мы перероем здесь все, до последней песчинки, в поисках любого из вас. Помните это и не теряйте присутствия духа. Сейчас сержант разобьет вас на двойки, и вы приступите к выполнению задания. Газ в тоннели будет подаваться постоянно. Стало быть, открывать забрала и снимать перчатки не советую. Время на операцию – два часа. Затем, если потребуется, перерыв на обед и отдых. Да-лее – по обстоятельствам. Ну… – завершил он, – …кто верит в Бога – с Богом! Кто не верит – тому удачи!
   Поскольку новичком, не нюхавшим пороха, на сей раз был Долото, Генрик по-шел с ним. Филиппу в напарники достался Бородач. Сан и Дан составили третью пару, а Мелкий с Березовским – четвертую.
   – Первый час в авангарде я, – сказал Бородач. – Второй ты. Вопросы?
   Вопросов у Филиппа не было.
   – Тогда – в преисподнюю!
   Нора полого уходила вниз. Стены, пол и потолок были обмазаны шелушащейся зеленой коркой, похожей на высохшую речную тину. Впрочем, шелушился только са-мый верхний слой засохшего кала, а под ним начинался твердый как дерево и удиви-тельно прочный волокнистый пласт необыкновенной «штукатурки». Филиппу с вели-ким трудом удалось проковырять в нем лишь крошечное отверстие, хоть он и орудовал тесаком со всем старанием. Бородач терпеливо ждал окончания изыскательских работ. Ему тоже было небезынтересно, можно ли в дальнейшем надеяться на безопасность шахты.
   Удовлетворенно решив, что на столь прочную облицовку можно положиться, напарники поползли дальше. Именно поползли – на четвереньках. Выпрямиться в пол-ный рост размеры шахты не позволяли.
   Скоро им открылось первое помещение, где можно было встать.
   Помещение формой походило на неровный эллипсоид, сравнительно низкий – менее двух метров. Филипп почти упирался макушкой шлема в потолок. Большая ось эллипсоида совпадала с направлением тоннеля, имея длину семь метров; меньшая, пер-пендикулярная – четыре метра двадцать сантиметров (по сообщению системы лазерно-го прицеливания).
   По-видимому, у онзанов располагался здесь склад продуктов. Или отхожее ме-сто. Вдоль стен громоздились неровные штабеля «коровьих лепешек», которые могли быть как измельченной и спрессованной растительностью пополам с сушеными фрук-тами (консервы на зиму), так и обезвоженным дерьмом.
   По запаху назначение продукта определить было невозможно. И не только из-за присутствия боевых отравляющих веществ. Например, запах силоса – любимого коро-вами травяного корма, может показаться неподготовленному человеку намного более шокирующим, чем запах собственно коровьего навоза. Вид, кстати, тоже.
   Так вот, на вид припасы онзанов выглядели абсолютно неаппетитно.
   – Захватим по сувениру? – предложил Филипп.
   – На обратном пути, если не возражаешь, – согласился Бородач и пинком от-швырнул с дороги бугристую пластину величиной с хорошую сковороду. Пластина врезалась в ближайший штабель, вызвав небольшой оползень.
   – Ну, это я не подумав сде… – начал добродушно журить себя Бородач, однако на полуслове прервался. Развалившаяся груда обнажила глянцевый бок розоватого панциря. Легионеры разом вскинули «Фениксы. Онзан, впрочем, не подавал признаков жизни.
   – Спишь на посту, салага? – Бородач тронул его легонько стволом. – Или помер?
   Не дождавшись ответа, наподдал ногой по панцирю и отпрыгнул.
   Онзан медленно вывалился в неширокий проход, где его почти погребли под со-бой сотни лепешек, обвалившихся следом.
   – Дохлый, – разочарованно сказал Филипп. – Надо бы контрольный выстрел… Ты как, произведешь? Нет? Я тоже не хочу, видно же, что дохлый.
   – Этот – пожалуй. А вдруг тут еще есть? Живые.
   – Предлагаешь устроить раскопки?
   – А куда деваться, – вздохнул Бородач. – Работа наша такая – разгребать, что другие навалили.
   Минут пять они, сопя, барахтались в завалах разнокалиберной буроватой «стряпни». К счастью, на волчьи капканы клешней не наткнулся ни один. Но нервы по-истрепали себе изрядно.
   После такой «археологии» тесный лаз тоннеля, куда они с трудом сумели про-тиснуться (лепешки в результате поисков равномерно распределились по всей камере, и, разумеется, часть их попала в коридоры), показался уютным и почти родным. Они поползли дальше. И доползли до развилки. Два рукава тоннеля уходили вправо и впе-ред. Третий, почти вертикальный, влево и вниз.
   – Если где и сохранились живые существа, то внизу, – сказал Бородач. – Согла-сен?
   – Это смотря, насколько братский дезодорант тяжелее воздуха, – немного усом-нился Филипп.
   – Был бы тяжелее намного, компрессоры бы не понадобились, – резонно заметил Бородач. – Поэтому: в недра! – И нырнул безрассудно головою вниз.
   Филипп лег на живот и не спеша пополз следом.
   Наклонная часть коридора завершилась еще одним, на сей раз двурогим, раз-ветвлением. Продолжая двигаться в соответствии с классическим правилом «левой стены», они попали в тупичок, даже не укрепленный замазкой. Видимо, был это недо-строенный ход. Пришлось вернуться к развилке и заглянуть во второй лаз. Разглядеть ничего не удалось – лаз круто изгибался в паре метров от входа. Это настораживало. Все прежние тоннели были более-менее прямолинейные.
   – Твое мнение? – спросил Бородач.
   – Там что-то есть. А, возможно, и кто-нибудь. Или что-то было. Придется лезть.
   – Придется, – нехотя согласился Бородач. – Держим дистанцию.
   Он змеей скользнул за поворот.
   Филипп сосчитал до пяти, напружинился и прыгнул в кривую кишку лаза. Успел заметить, как Бородач еще раз повернул, и почти сразу захлопали выстрелы «Феникса». До второго изгиба Филипп добрался за считанные секунды, однако врагов в живых уже не застал.
   И слава богу.
   Потому что врагами, окопавшимися в объемистой полости, были не грозные солдаты, взращенные для схваток и смерти, а онзаны-подростки. Или самки. Размером почти вдвое меньшие, чем взрослые самцы, они вповалку лежали среди корзин, запол-ненных вертикально стоящими, гладкими бело-розовыми предметами. Предметы, вне всякого сомнения, являлись яйцами онзанов. Подстреленные наседки, числом четыре, еще бились, опрокидывая корзины и давя драгоценное содержимое.
   Бородач стоял, сгорбившись, и сухо покашливал. Никогда прежде за ним такого кашля Филипп не замечал. Он подошел и похлопал Бородача по плечу.
   – Баба била-била – не разбила, – сообщил Бородач. – И дед не разбил. А вот мышка – хоть бы хрен. Надо бы тут прибрать, что ли?
   – Я все сделаю, – сказал Филипп.
   – Ага, давай, – облегченно сказал Бородач и удалился.
   Филипп достал из набедренного кармана пиропатрон – сплюснутый цилиндр размером с огурец – установил таймер на три секунды и нажал кнопку. Бросил пиропа-трон в центр инкубатора и поспешил удрать.
   Ровно через три секунды пиропатрон лопнул, разбрасывая вокруг огненный дождь, в потоках которого с успехом плавятся металлы, камни и бесследно сгорает лю-бая органика.
   Выждав несколько минут, Филипп вернулся. Двигаясь в густом дыму практиче-ски на ощупь («ночное» зрение шлема пришлось отключить – слишком ярок свет горя-щего напалма), бросил в клокочущий расплав огнетушитель взрывного действия. При-менять его в ограниченном пространстве норы было довольно рискованно, но необхо-димо – пожар мог распространиться непредвиденно широко.
   Онзанов пожар этот, пожалуй, выкурил бы на поверхность много эффективнее, чем даже кубические километры ядовитых газов. Не сразу, конечно, но зато наверняка. Только вот… Что ждало при таком раскладе мир кривых деревьев и жирных плодожо-рок? Надо полагать, мир этот еще долго корчился бы от ожогов, рожденных негасимым подземным огнем. Так горят на Земле торфяники. Иногда годами; то, кажется, затухая, то злобно разгораясь вновь.
   Огнетушитель взорвался облаком инертных газов и струями антиоксидантов. В грудь Филиппу ударил тугой поток ледяного ветра. Филипп удовлетворенно кивнул, стряхнул с плеч хлопья пепла, кусочки отвалившейся при взрыве «штукатурки» и уб-рался от спаленного инкубатора.
   – Пропусти-ка, – сказал Филипп сидящему поперек развилки Бородачу. – Будем считать, что час прошел.
   – Сжег? – сухо спросил Бородач, подтягивая колени к груди.
   – Дотла, – сказал Филипп. – Ты готов?
   – Всегда, – с отвращением в голосе ответил Бородач.

   Штурмовать практически отвесную трубу, ведущую к первой развилке, им при-шлось по очереди. Сначала Филипп взобрался на плечи Бородачу, что позволило закре-питься в шахте, а затем полез вверх. Раскорячившись, упираясь в стенки спиной и но-гами, а руками – цепляясь и толкаясь. К счастью, стены были шероховатыми и бугри-стыми. Тем не менее, перевалившись наконец через горловину лаза, он первым делом отдышался. Увы, хлебнуть водички в шлеме не представлялось возможным. «Какой был прок брать флягу вообще? – подумал он. – Или Легион ждет еще вторая серия ба-талий, наземная?»
   Вооружившись тесаком, Филипп начал долбить пол. Когда отверстие приобрело, наконец, требуемые размеры, размотал шнур с рукоятки тесака и опустил в лаз. Резьбо-вая пробка, закрывающая обычно полую рукоятку мачете, поскакала по неровностям шахты, увлекая шнур за собой. Имеющихся пяти метров Бородачу должно хватить вполне, даже с запасом.
   Филипп уперся ногами в стены и обхватил воткнутый в дыру до самой кресто-вины тесак. Шнур подергался и натянулся. Зазвенел. Тесак рванулся из рук, но Филипп держал крепко. Через несколько секунд появился Бородач. Филипп одной рукой заце-пил его за шкирку, вытянул из ямы. Бородач встряхнул кисти, потер ладони друг о дру-га и сказал:
   – Блин!
   – Аналогично, – сказал Филипп и принялся сматывать шнур.
   Потом были бесконечные лабиринты коридоров, развилок и складов продоволь-ствия. Однажды они наткнулись на спальную комнату. Тщательно сплетенные корзины содержали на этот раз не яйца, а сухую траву и веточки. Онзаны были, очевидно, не-прихотливы в быту. В одной корзине обнаружился мертвый хозяин. Он лежал на спине, поджав многочисленные конечности, а из криво разошедшегося отверстия в обмякшем “хвосте” – то ли рта, то ли ануса – сочилась зеленая жижа. Еще на теле присутствовали маслянисто-синие вздутые пятна. Отравляющие вещества поработали над бедолагой как надо.
   Филипп накрыл его пустой корзиной и тихонечко зачем-то перекрестил.
   Второй час подходил к исходу; было решено возвращаться. Бородач с усилием вогнал в низкий потолок заусеницу радиовешки. Маршрут останется записанным в па-мяти носимых компов, но подстраховка не вредила еще никому.
   Обратно двигались сравнительно быстро. Маршрут знакомый, ответвления го-лову не дурят и врагов ждать неоткуда. Поэтому к длинной автоматной очереди, при-шедшей из завала лепешек – того, самого еще первого, – они оказались решительно не готовы. К счастью, онзан палил наугад, ориентируясь, скорее всего, на звук.
   Зря, выходит, не сделали они контрольный выстрел, ой зря!
   С противным жужжанием тяжелые, плохо откалиброванные пули распороли «штукатурку» над головами легионеров. Посыпалась труха.
   Филипп так же наугад выпустил заряд в место, где, по «предположению» скане-ра, находилась ухоронка стрелка. Не попал. В ответ раздалась новая очередь. Впрочем, Филипп ее не услышал. Пуля, адресованная ему, обогнала звук выстрела. Она всего лишь вскользь чиркнула по шлему, уйдя затем в потолок, но и этого оказалась доста-точно. Филиппу показалось, что в лоб ему заехали кувалдой. Или мешочком с песком. Голова запрокинулась назад, хрустнули позвонки, в глазах поплыли, слоясь, абстракт-ные картинки. Конечности подкосились, и он уткнулся грудью в пол.
   Бородач, не теряя времени, оперся локтями на его выпяченный зад и хладно-кровно повел огонь. Сдвоенный выстрел, смещение ствола, и – новый сдвоенный вы-стрел. Он управился четырьмя очередями.
   Собственно, помог ему в этом сам онзан. Не то у него кончились боеприпасы, не то мозги, отравленные газом, отказали напрочь, но он вдруг вылетел из укрытия, рас-положенного вплотную к дальней оконечности хранилища, и бросился наутек. Он как раз вбежал в коридор, когда пули нагнали его. Онзан взбрыкнул словно норовистый жеребец, встал на дыбы, ударился верхушкой панциря в край «дверного проема», да так и застрял.
   Бородач помахал над стволом «Феникса» рукой, якобы разгоняя пороховой дым, и хлопнул Филиппа по оттопыренному седалищу.
   – Эй, напарник, подъем! – Через показную бодрость тона сквозила нешуточная озабоченность. – Как самочувствие?
   Филипп, держась руками за гудящую голову (казалось: шлем – огромный цер-ковный колокол, а голова – его язык), распрямился и сообщил:
   – За-ши-бись!
   – Молодца! – похвалил повеселевший Бородач. – До поверхности добраться сможешь?
   – Думаю, смогу. – Филипп посмотрел в сторону выхода. – Если ты затычку ско-вырнешь.
   – В два счета, – успокоил его Бородач и побрел, раздвигая завалы лепешек.
   Филипп, спотыкаясь, заковылял следом.
   Освободить проход оказалось не так-то просто. Онзан застрял намертво и не сдвигался ни взад, ни вперед. Бородач возмущенно пыхтел и мощно дергал его за тор-чащую ногу. Нога хрустела и поддавалась. Онзан – нет.
   Филипп, наблюдавший за бесплодными попытками Бородача ликвидировать по-смертную подлянку супротивника, вдруг рассмеялся.
   – Что такое? – насторожился Бородач.
   – Ерунда… вспомнил кое-что.
   – Ну, так порадуй старика!
   – Анекдот по поводу. Пошли два мужика на медведя. Один – бывалый таежник, другой – горожанин, чайник. Добрались до берлоги. Дитя природы взял здоровенную дрыну и давай ею лесному хозяину в жопу тыкать. Медведь взбеленился, и на них. Они бежать. Горожанин бежит и думает: «А какого, собственно, такого-этакого, мы удира-ем?» Развернулся, да ка-а-а-к даст дуплетом! Два «жакана» двенадцатого калибра – не шутка. Мишка сразу кони задвинул. Чайник ходит гоголем. А бывалый ему и говорит: «Ты, однако, совсем плохо делал. Надо было, однако, до самой заимки бежать. Кто сейчас, однако, эту тушу до дому тащить будет?..»
   – Ха-ха, – сказал Бородач. – Пациент изволил шутить. Значит, жить еще некото-рое время будет. Анекдот не без бороды, следовательно, долговременная память тоже в норме. Бывалое «дитя природы» в нашем случае, надо полагать, ты? (Филипп расплыл-ся в самодовольной улыбке.) Ага, ясно, можно было и не спрашивать. За «чайника», однако, спасибо. Учту, однако.
   Он принялся ковырять онзана ножом. А «дитя природы» Филипп блаженно рас-тянулся на перине из онзанских припасов. Или отбросов.
   Разницы, в принципе, никакой…

   Поверхность встретила их суетой и беспорядком. Бардаком. Стало понятно, по-чему так приземисты местные деревья, и для чего им столь разветвленная корневая система. Здесь, оказывается, правили бал ураганы. Очевидно, они были столь же при-вычны здесь, как дожди в Питере или солнце на Кавказе.
   Привычны для аборигенов, разумеется.
   Чужакам же пришлось несладко. Стихия разметала дирижабли, повалила ком-прессоры, закидав их кучами мусора, вырвала и унесла флажки-указатели. Досталось и людям. Кое-кто демонстрировал свеженькие повязки, чьи-то конечности упаковывали в жесткий лубок. Начальственные Братья нервно орали на терран-спецов, «не обеспе-чивших». Спецы лениво отбрехивались.
   «СКАМСС не имеет отношения к метеорологии», – должно быть, говорили они.
   Грязные легионеры, только что выбравшиеся на поверхность, нетерпеливо вер-тели головами в поисках обещанной кормежки.
   Филипп с Бородачом присоединились к своим. Четвертый взвод потерь не имел. Рейнджеры жадно глотали воду и грызли пересованные сухофрукты, предоставленные запасливым Меньшиковым. Он возбужденно живописал прошедшую бурю:
   – Транспортер трясется, как старая дева в мужской бане, в лобешник говно вся-кое летит, на всех частотах командирский мат не по-русски… «Ну, – думаю, – абзац! Если сейчас мужики из нор полезут, калек будет – до хрена и больше». Только успел так подумать, а ветер и стих. Минут пять всего бушевал. Ох, и поотскребал я потом грязь с блистера. Весь ведь залепило! Смотреть неохота было. Да вы кушайте, кушайте, – всполошился он, заметив, что Мелкий прячет последний батончик в карман, про за-пас. – У меня еще есть. Много. Горячего сейчас долго не будет. Гаврики Бобсона как раз заканчивали термосы выгружать, когда налетело. Вся жратва, понятно, разлилась.
   Мелкий тут же разорвал упаковку и задвигал могучими челюстями.
   – А мы детенышей видели, – сказал он, расправившись с брикетом. – Они как меховые игрушки. Я, мужики, чуть не заревел, ей-богу! Хоть и мерзкие твари из них получаются, а все равно жалко. Все мертвые. На хрена вот так делать? – обернулся он к Генрику. – Что за война такая – с ребятишками? Козлы мы все!..
   Генрик не ответил. Он неторопливо жевал, и глаза его были пустыми.

   С ревом начали прибывать грузовые транспортеры. Они приземлялись, распола-гаясь по огромной окружности, и возле них тут же закипала работа.
   Командир базы распорядился выстроить Легион. Прихрамывая, неся на лице пе-чать забот и усталости, он вышел к подчиненным, и оперся на боковину опрокинутого бурей компрессора. Рядом с ним замер, широко расставив длинные ноги, хмурый на-чальник штаба.
   – Легионеры! – прогромыхал «батя». – Нами три часа назад была начата – и чер-товски профессионально! – великолепно разработанная начальником штаба нашей базы (благодарный кивок Семену Семеновичу) акция возмездия…
   Он начал говорить вполне ясно и твердо, но с каждым словом речь его станови-лась все более и более эмоциональной, а артикуляция – все менее и менее разборчивой. Не знай Филипп, что Большие Братья питают стойкое и неодолимое отвращение ко всем видам наркотических веществ (за исключением табака), он бы решил, что «батя» здорово перебрал. Но! Как для подавляющего большинства землян омерзительна сама мысль о каннибализме, так для терран страшна мысль о применении воздействующих на психику веществ. Терру заселяла цивилизация абстинентов.
   Филипп терялся в догадках.
   Причина же стремительного «окосения» командира была проста и находилась прямо под его боком, причем в самом прямом смысле. Из емкости, спаренной с ком-прессором, что служил «бате» опорой, тонюсенькой струйкой стравливался газ. Смер-тельный для онзанов, газ был сравнительно безвреден для здоровья человека, но мозги мутил – любо-дорого!
   – …не занятная прогулка со стрельбой, как кажется некоторым горе-воякам из генштаба! – Степан Степанович презрительно мотнул головой в сторону, где, видимо, и окопались названные недоумки. – И не карательная экспедиция, как предательски заяв-ляют опасные личности, к Легиону ни малейшего отношения не имеющие. К сожале-нию, эти люди давно и успешно пользуются мягкосердечием… э-э… не важно кого. Мы блестяще провели первую часть операции, и не наша вина, что завершать ее – не нам. Не нам! Дьявольщина! Она вообще не будет завершена! Руководство решило закапсу-лировать оккупированный противником район. Знаю, вам тяжело будет это слышать, мои герои, но оставшихся в живых онзанов оставят жить и далее. Им даже позволено будет продолжать свой никчемный род. Но уничтожить этот поистине райский край… – Он величественно повел рукой над разоренными ураганом окрестностями. – …целиком им все же не удастся. Да, расход энергии на поддержание капсулы будет велик. Неоп-равданно велик! – Командир снова обратил яростный взор в сторону расточительных горе-вояк и гневно возвысил голос: – Но кое-кто готов пойти и на это! Да, мне, как и вам, горько бросать дело незавершенным. Но я, как и вы, строго соблюдаю воинскую дисциплину и чертову субординацию. За мужество и верность контракту объявляю вам, мои солдаты, благодарность. На базе вас ждет двухдневный отдых и даже кое-какие развлечения. Надеюсь, они немного скрасят боль, принесенную вам неожиданным от-ступлением. Но прежде мы еще послужим в роли боевого охранения. Пока идет монтаж энергоузлов капсулы. Еще пару часов у вас будет возможность вышибить дух из онза-нов, ежели эти членистоногие трусы вдруг появятся из своих зловонных нор. По маши-нам, герои!
   Вздох облегчения пронесся по рядам рейнджеров.
   Отцы-командиры, должно быть, приняли его за вздох разочарования. «Батя» поднял левую руку над головой и сжал кулак – то ли приветствуя героев, то ли грозя врагам и наивным генштабистам, попавшим под влияние ренегатов. Начштаба похло-пал его по плечу.
   Послышались громкие слова команд. Легионеры заспешили к своим транспор-терам.
   «Батя» поник и бессильно опустился на пожухлую траву. Голова у него гудела, мысли (непривычно сумбурные) – путались и скакали, а тело казалось только что про-пущенным через камнедробилку. Он застонал, и его вырвало. Семен Семенович, почу-яв неладное, вызвал штабной транспортер, и через минуту здоровью отравленного га-зом «бати» больше ничего не угрожало.

   Транспортер четвертого взвода, окончательно оставшегося без куратора, метался от одного монтажного участка к другому. Все плацкарты были уже заняты. Взводов шестнадцатой базы для этого было явно маловато. По-видимому, в охранении также участвовали легионеры, привлеченные со стороны.
   Наконец им удалось пристроиться к только что опустившемуся транспортеру строителей.
   Попытка выяснить, какую площадь займет монтажный участок, закончилась впустую. Братья-инженеры не бельмеса не соображали ни по-русски, ни по-армянски, ни по-английски. Так же неведомы были им иврит (Березовский и сам знал его едва-едва), французский (близнецы плюс Генрик) и гремучая смесь из смеси нецензурных и общеупотребительных словечек полудюжины языков тюркской группы, на которой пытался объясниться с ними Филипп.
   Монтажники жизнерадостно улыбались и красиво рокотали одну и ту же фразу. Обозначала она, как нетрудно догадаться, «не понимаем». Потерявший терпение Ген-рик с самым доброжелательным выражением на лице послал их по матушке (они за-улыбались еще шире) и сказал:
   – Так, мужики, принимаю решение единолично. Остановимся здесь. Линия обо-роны – дуга. Сперва разойдемся с запасом, потом видно будет. Петруха, ты секи свер-ху. Связь не отключать. Забрала не поднимать. Не спать. Оправиться сейчас. Разведу вас сам. Все.

   Филипп скучал… В самом начале бдения он устроил обмен впечатлениями о прошедшей операции с личным составом взвода, но суровый сержант быстро прервал «пустой треп». И вот сейчас приходилось тупо изучать территорию, откуда грозил предполагаемой атакой злокозненный противник. Обещанная командованием «пара ча-сов» явно затягивалась. Дело у монтажников двигалось споро, грибовидный энергети-ческий узел рос прямо на глазах и к исходу второго часа выглядел вполне завершен-ным… Но рядом терране заложили фундамент еще одного. Дополнительные два часа караула были гарантированы.
   Начинало медленно смеркаться.
   Снова просыпалось привычное уже чувство голода. Этому способствовали и ок-ружающие пейзажи. Выбравшиеся после урагана из укромных местечек представители местной фауны с аппетитом закусывали опавшими фруктами и друг другом.
   Филипп не без гастрономического интереса следил за упитанным зверьком, по-хожим на морскую свинку с вытянутым усатым рыльцем. Неповоротливый зверек го-нялся за лиловой двадцатисантиметровой многоножкой, которая без труда успевала ус-кользнуть из-под самого его носа каждый раз, когда он разевал розовый ротик в пред-вкушении ужина. Наконец зверьку надоело играть в догонялки и он с неожиданным проворством прыгнул на добычу. Пролетев добрых полтора метра, «морская свинка» шлепнулась в кучу сухой травы, накрыв собою многоножку. Через секунду зверек при-ступил к трапезе…
   Филипп снова приуныл. Глупая жирная тварь набьет сейчас брюхо и завалится дрыхнуть, а ему еще куковать да куковать! Он поднял увесистый обломок ветки и швырнул в чавкающую зверушку. Узловатая палка попала ей точно в пушистый зад. Зверушка взвизгнула и шмыгнула под травяную кучу, но тут же вылетела назад и стремглав бросилась прочь.
   Куча зашевелилась. Из-под нее перло что-то крупное.
   Филипп хлопнулся на живот.
   Выпрыгнувший (как они все-таки быстры!) онзан был прямо гигантом. Вместо обычной пищали он сжимал в руках толстенную трубу с раструбами по обоим концам. Филипп не стал ждать, пока онзан выберет для своего фаустпатрона мишень, и выстре-лил. Расстояние между ними было смешное – какой-нибудь десяток метров. Действие кумулятивной пули «Феникса» на организм врага Филипп рассмотрел более чем отчет-ливо.
   Пуля настигла онзана, когда тот находился в прыжке. На панцире лопнул яркий огненный нарыв. В тот же момент огромное давление, созданное потоком раскаленных газов, выдавило из бронированного корпуса макушку испепеленной головы, потеки ки-пящих физиологических жидкостей и обрывки мышечных тканей и сухожилий. На землю грохнулась выжженная оболочка. Только конечности еще продолжали дергать-ся. Труба, вмиг оставшаяся без хозяина, откатилась в сторону.
   Над головой Филиппа загудели двигатели. Второй онзан не успел высунуть и усов. Разряд плазменной пушки транспортера выжег нору вместе со всеми раками-диверсантами на глубину в несколько метров. Филипп метнул в яму цилиндр огнету-шителя, дождался фонтана пара, выброшенного сработавшим взрывателем, и спрыгнул вниз.
   Под ногами противно хрустели обугленные остатки панцирей, стенки норы осы-пались, но Филипп честно прополз до первого хранилища (планировка нор была, по-видимому, однотипной). Там пальнул несколько раз наугад, вызвав грандиозные раз-рушения среди штабелей лепешек, и с чистой совестью и немалым облегчением вер-нулся. Отошел от ямы и сказал:
   – Петруха, как ты считаешь, зарыть эту воронку можно?
   – Не фиг делать! – твердо заверил его Меньшиков.
   Транспортер накренился и боковой гранью воткнулся в землю. Пронзительно засвистели турбины. Машина углубилась в почву и медленно поползла к яме. Внуши-тельная гора дерна, увеличиваясь, волной двигалась перед нею.
   – Стоп! – скомандовал Филипп, когда вход в нору оказался засыпанным.
   Транспортер приподнялся над поверхностью завала и несколько раз проутюжил кучу полукруглым днищем.
   – Хорош? – спросил Меньшиков.
   – Лепота! – похвалил работу Филипп.
   – По другому не умеем, – хохотнул довольный Петруха.

   Подстегнутые зрелищем близкой схватки, поднадзорные Братишки забегали за-метно быстрее. Результат не замедлил проявиться. Прибывшие последними, они за-вершили работу в числе первых. И тут же, не дожидаясь торжественного пуска, отбы-ли.
   О четвертом взводе наконец вспомнили и облагодетельствовали горячим ужи-ном и дальнейшими распоряжениями. Личному составу следовало погрузиться в транс-портер, а транспортеру занять указанное местоположение. Дождавшись включения ус-тановок, им предписывалось прибыть в точку выхода из капсулы (которая была купо-лом, подобным тому, что украшал базу) и уже оттуда выдвинуться в расположение час-ти.
   – Предположительное время включения периметра – двадцать три сорок, – со-общил начальник штаба. – Сверим часы. Двадцать два пятьдесят восемь. Превосходно. Вольно.
   Пуск состоялся точно по графику. Об этом поведали пьяно заплясавшие и разма-завшиеся вдруг изображения звезд на возникшем силовом куполе, да хриплый скрежет трущихся, смещающихся пластов почвы внутри капсулы.
   Онзаны навеки остались в застенке, а Легион отбыл на базу – наслаждаться обещанным отдыхом и «кое-какими развлечениями»…

ГЛАВА 3

   Нам бы стали наливать —
   мы бы стали выпивать!
Народная мудрость

   Обещанные командиром развлечения заключались в предоставлении полнейшей свободы, обширной программе зрелищных (хоть и не дублированных) трехмерных фильмов о живой природе различных миров и в море разливанном превосходного пива.
   Надо ли говорить о том, что фильмов никто не смотрел?
   А о том, что навеселе был даже Бобик?
   Наш взвод, прихватив пару бочонков пенного счастья (литров на тридцать каж-дый), выбрался за пределы купола и шумно отмечал… что-то шумно отмечал. Кажется, с выходными совпал чей-то день рождения. Или день рождения чьей-то былой подруги. К исходу первого бочонка о заявленной дате не помнил, наверное, и сам заявитель. Да и бог с ней, с датой! Жизнь – праздник, ребята, когда вокруг столько друзей и пива.
   – Будут девки! – с жаром убеждал нас Меньшиков. – Будут такие девки, каких вы, смерды, в жизни не видывали. И не увидите уж больше никогда. Лучшие из луч-ших. Привезут их, к слову, с самого Дальнего Востока. Из Сингапура их привезут или из Гонконга. Чтобы мы, по простоте душевной, не выболтали им никаких тайн. Вдоба-вок их обдурят наркотой, и будут они поэтому – огонь!
   – Батальоны просят огня! – заорал тут же Наум.
   – Именно так! – согласился с ним Петруха. – Это абсолютно точные сведения. Откуда я их узнал? Да вам, братцы, лучше бы и не спрашивать. А то поплохеет с изум-ления-то. Вот-вот, глотайте пивко и предвкушайте.
   Мы глотали и предвкушали. Потом кого-то взволновал важнейший вопрос. Хва-тит ли девок всем? Петруха заявил, что хватит всем, да еще и останется. Так как коман-диры, в отличие от вопрошающего, не дураки, а мужики с соображением.
   – И с воображением! – подхватил я. – Китаяночки… да под кайфом… да по три штуки на брата – во, блин, у людей фантазия не бедная!
   – А пиво они отчего-то не пьют, – огорчился Мелкий.
   – Кто, китаянки?
   – Да нет, Братья.
   – Один хрен, Братья – мужики что надо, – сообщили хором близнецы и провоз-гласили: – Хлебнем же за них!
   Выпить за Братьев никто не отказался. Но потом сама собой вспыхнула неболь-шая дискуссия: а стоило ли за них пить? Не переходя в рукоприкладство, дискуссия ти-хо умерла, так как Петруха не унимался и продолжал разжигать в нас похоть рассказа-ми о том, как однажды «залюбел» негритянку. Она, конечно, курва, наградила его «французским насморком», но он не в претензии. Ибо негритянка, ребята – это вещь!
   – Вещь в себе, – подняв палец, объявил искушенный в экзотике (после недавнего флоридского отдыха) Генрик.
   – Пошляк, – хором сказали близнецы и предложили: – А не хлебнуть ли нам за негритянок?!
   – И за китаянок! – добавил я.
   – Не гони, торопыга, – возмущенно сказали братья.
   – Не буду, – согласно качнул я головой.
   За негритянок хлебнули все. Потом за китаянок. Потом Петруха заорал:
   – Вон, вон их везут!
   Но везли вряд ли «их». Над дорогой проскользнул штабной транспортер, в кото-ром лишь при очень большом желании можно поместить десяток совершеннолетних девиц. Ну, китаянок – десятка полтора. Уложив плотненько в поленницу.
   – Облом, – хором сказали близнецы и добавили: – Хлебнем за жизнь без обло-мов!
   Близнецов опять поддержали все.
   Потом мне захотелось петь. Я встал и, разведя широко руки (так всегда делают телевизионные певцы в косоворотках), затянул «Шумел камыш». Кто-то подхватил, кто-то нет, но в целом получилось неплохо. Хотя можно было и лучше. Под гармошеч-ку. Но ее с нами не было.
   – А кто мне скажет, где моя гармошечка? – спросил я строго у притихшего слу-живого люда.
   – Да, где твоя гармошечка? – ехидно спросил служивый люд у меня. – Ну-ка, быстро за ней! Умрем ведь с тоски, пока девок дождемся.
   – Гена, ты проводишь своего старого забывчивого друга за гармошечкой? – по-интересовался я. – Только надо быстро. Быстро-быстро-быстро. Бегом!
   – Всепре… Всенепе… О-бя-за-тельно, – элегантно выкрутился из предательских тенет русского языка находчивый армянин.
   Да, пиво у Братьев было крепкое! Кроме того, я заметил, как Меньшиков подли-вал в бочонки что-то прозрачное, знакомо булькающее. Интересно, имеют ли терране представление о том, что иные технические жидкости можно пить?
   Сперва мы бежали. Быстро-быстро-быстро. Но почва из-под ног убегала гораздо быстрее. Подняв заливисто хохочущего Генрика с дороги в четвертый или пятый раз, я сказал:
   – Можем мы, наконец, товарищ и мастер сержант, хотя бы в выходной день не бегать? Ходить. Да не просто ходить, а вразвалочку так, вальяжно, как… как гуси?.. Как жирные неторопливые гуси, которых зарежут только осенью и которым поэтому со-вершенно некуда спешить?
   – Можем, – крайне резко кивнув, заверил меня Генрик. – Имеем полное право. Да мы просто обязаны сегодня ходить вразвалочку и вальяжно. Именно как гуси. Гуси-лебеди.
   – Гуси-лебеди летели, в жопе яицца звенели! – обрадовался я. – У нас звенят?
   – Вовсю. Аж уши глохнут. Вывод: срочно нужны девки!
   – Или гармонь, – добавил я. – Ударим аккордом по пошлому звону!
   – Ударим, – миролюбиво согласился он после секундного раздумья.
   Целиком занятые этими высокоинтеллектуальными беседами, мы незаметно приблизились к воротам.
   Ворота стояли нараспашку. Сильвер голышом валялся поодаль на травке и ды-мил роскошной трубкой «Данхилл». Трубка была не абы какая, но с пятью точками. Блестящие, как радиаторная решетка «Ролс-Ройса» протезы, казалось, вырастали прямо из культяпок. Рядом валялся Игорь Игоревич в цветастых трусах и тоже дымил, только сигарой. Мускулатура у него была – дай бог каждому! Не такая выдающаяся, как у Сильвера, но зато гораздо более сухая – ни грамма жира.
   Дымящие гиганты лениво переговаривались.
   Мы, соорудив на лицах полнейшую непроницаемость, относительно твердо прошагали мимо.
   – Эгей, мужчины! Хорошо отдыхается? – спросил вдогонку Сильвер.
   Мы разом повернулись и удовлетворенно кивнули.
   Сильвер показал нам большой палец, похожий на коленвал гусеничного тракто-ра, и повалился обратно в траву.

   По базе шатались полуодетые легионеры, имеющие только довольные морды. Из одной казармы слышался отличный баритон, который под неплохой гитарный дуэт задушевно выводил «Hotel California».
   Я немедленно подхватил. Допеть мне, увы, не дали…
   Посреди дороги, широко расставив длинные ноги, стоял, покачиваясь, мой бла-городный соперник Бобсон, и рыжая его макушка упиралась в небосвод. Длинный, гус-то заляпанный веснушками нос Бобсона украшали замечательные зеркальные очки. Отраженное от них солнце нестерпимо жгло мои наглые зенки, залитые пивом под са-мую завязку.
   Я благоразумно прищурился и обогнул Бобсона слева.
   Генрик обогнул его справа.
   Затем мы опять сомкнули ряды и двинулись дальше. Бобсон развернулся и при-нялся испепелять зеркальным взглядом мой затылок. С расстоянием мощь лучей ору-жия возмездия как будто не ослабевала, а даже увеличивалась. Я не вынес страшной муки и обернулся.
   – Пощади, о суровейший! – взвыл я. – Не было у меня с ней ничего! Совершен-но. Клянусь своей треуголкой!
   Боб презрительно сплюнул в мою сторону, а Генрик ткнул локтем в бок:
   – Капрал, ну-ка, кончай издеваться над страдальцем. Ишь, остряк нашелся. Не смешно, между прочим.
   – Да и мне, Гена, не до смеху, – признался я. – Без вины же виноватым оказался! А тут еще этот, – я мотнул головой на рыжего василиска, – красавец. Лыцарь конопато-го образа, блин… Хлебнем за рыцарство?
   – Хлебнем, – сказал Генрик и снял с пояса флягу.

   Баян я привез из дому, и каждый вечер играл «для души». Никто до сих пор не-довольства моими концертами не выразил, и я тешил себя мыслью, что играю хорошо. Возможно, конечно, что ребята имели крепкие нервы и неимоверное терпение. Или стены в казарме отлично изолировали звук.
   Как бы то ни было, но сейчас баян ждали. Как из печки пирога. Это ласкало мое самолюбие, и без того раздувшееся от влитого в него пива. Поэтому я любил сейчас весь свет. А больше всех любил Генрика. Старого, доброго друга… Спасшего мне ко-гда-то жизнь. Отдавшего мне свою кровь! Чтобы отметить пламенное это чувство, я обхватил его за плечи и крепко к себе прижал.
   – Похоже на намек, – сказал он. – Твоя любовь сменила цвет, э?
   – Иди ты! – возмутился я. – Извращенец. Кровосмешением я не занимаюсь. Осо-бенно в предвкушении советско-китайской дружбы. Кста-а-тти… Кто это там тусуется возле казармы?
   – Вах! – выдохнул Генрик. – А китаянки бывают блондинками?
   – Что? – рассеянно спросил я.
   В голове моей трепыхалась возбужденно-удовлетворенная мысль: «А ведь я, ка-жется, знаком с этой девушкой! И я, кажется, был все-таки прав кое в чем…»
   Конечно, я был с ней знаком.
   Может быть тогда, в шубке, я и не вполне рассмотрел ее фигуру, но волосы… осанка… манера держать сигарету… Это была, несомненно, она! Жанна. Путаночка, приехавшая с Аскером и разбудившая во мне кровожадного зверя. Быка, с пеной на морде разносящего в щепы все вокруг.
   И, конечно, я был прав – Братья не гнушаются «подставлять» устраивающих их кандидатов в легионеры. Подлавливать самым древним и самым действенным спосо-бом. «На живца», ребята, клюют не только онзаны. Особенно на такого.
   Генрик пускал пузыри, облизывался, снова пускал пузыри, бил копытом, и во-обще – рвался в атаку. Бешеный стук его горячего, любвеобильного сердца я слышал совершенно отчетливо.
   И потому бессовестно решил использовать его в роли тарана. Все равно он в тот момент ни черта не соображал. Девица стояла к нам спиной, привалившись плечом к дверному косяку казармы четвертого взвода, и нас пока не видела. То есть позиция для стремительного штурма была идеальной.
   – Гена, – зашептал я ему на ухо, – есть идея! Гляди, она же, профурсетка этакая («Но-но, выбирай выражения», – погрозил мне пальчиком джентльмен Гена.), совер-шенно бесстыже военную форму напялила.
   Женщина, действительно, была в новеньком легионерском трико, соблазнитель-но обтягивающим ее весьма шикарное тело. Под трико, готов спорить на всю свою мужскую силу, более ничего обнаружить не удалось бы, хоть ты тресни. Ничегошень-ки.
   – Непорядок, Гена! (Гена нахмурился.) Но нам он на руку. (Гена заметно про-светлел.) Сейчас мы делаем так. Незаметно к ней подкрадываемся, и ты громко коман-дуешь, мол, смирно, солдат. Она, естественно, в трансе, делает лужицу и падает в об-морок.
   – Лужица – это слишком, – засомневался великодушный Гена.
   – Согласен, – сказал я. «Нет, не согласен, лужица – самое то! Лужица настоя-тельно рекомендуется!» – завопил злопамятный мститель во мне, но я его игнорировал. – Лужица нам ни к чему. Значит, она просто падает в обморок. Ты ее ловишь и несешь к себе в кубрик. Бережно кладешь на кровать и преклоняешь рядом колени. Я волоку гармошечку и играю «Вставай, страна огромная!» Она медленно приходит в себя. Я на-чинаю прочувствованно играть мелодию из фильма «Эммануэль». Она открывает глаза, полные печали и страсти, и видит твой романтический и мужественный облик. Она снова в трансе. («Делает лужицу!» – злорадно и непристойно заржал пошляк-мститель внутри меня.) Гремят фанфары, она тянет к тебе нежные руки и жадные губы, а я про-ворно исчезаю. Растворяюсь. Через пять минут четвертый взвод дружно хлебает пиво за вашу связь, подобную колоссальному водовороту. Этакому Мальстрёму из двух яро-стных либидо. Я играю «Эх, раз, еще раз, еще много-много раз!» Многоголосый хор дружно подхватывает… Каково?
   – Отлично! – похвалил мой план Гена. – Так что я, говоришь, должен делать?
   Разумеется, на его невнимательность я ничуть не обиделся.
   Передвигаться бесшумно нас научил капитан Пивоваров. И наука эта нами не забылась. Учитывая булькающее в животах пиво и молотящее, как паровой копер, сердце Генрика, к Жанне мы подкрались на «отлично». Замерли, любуясь плавными изгибами фигуры. Генрик медленно, но глубоко вдохнул…
   – Смирр-рр-на, солдат!!!
   Акустический удар едва не повалил меня на землю. Травы пригнулись, и чере-пица на крыше задребезжала. Гитарный дуэт испуганно смолк на верхнем «До». Где-то тонко, но пронзительно завыл кудлатый четвероногий малыш Бобик. Амальгама очков сержанта Бобкова навек замутилась. Возможно, завыл и он.
   Лужицы растеклись под десятками ног…
   Жанна, как ни в чем не бывало, отправила щелчком длиннющий окурок точне-хонько в урну. Неспешно обернулась, отбросила густую прядь золотистых волос с ли-ца. Высокомерно искривила красивые губы и спокойно спросила:
   – В чем дело, сержант?
   Сержант, однако, потерял дар речи. Он вытянулся во фрунт и застыл с идиот-ским выражением на лице. «Подчиненному должно глядеть на начальника лихо и дур-ковато», – вспомнилось мне. Вспомнилось и только. Лихость куда-то запропала, а я окостенел с вполне дурковатой улыбкой на устах. В четырех сантиметрах над отчетли-во выпирающим сквозь тонкую ткань левым соском Жанны клубилась черным и багро-вым пятиугольная голограмма. Голограмма, изображающая разрыв тридцатифунтового фугаса. Нашивка батал-куратора…
   – В чем дело, сержант? – повторила она, и раз Генрик не реагировал, перевела взгляд на меня. – Рядовой?..
   – Рядовой Капралов, мастер батал-куратор! Должно быть, вам это известно, ма-дам?
   – Я не спрашиваю вашей фамилии, рядовой. Я спрашиваю, что за представле-ние? Вы рассчитывали меня ошеломить, не так ли? Можете полагать, что вам это уда-лось. Потому что пахнет от вас воистину отвратительно. Что вы добавляли в пиво?
   – Не могу знать, мадам. Вероятно, этиловый спирт. Но… Думаю, о добавках че-го-либо возбуждающего – скажем, к духам и табаку – вы знаете намного больше моего. Примеры нужны?
   Я, кажется, приходил в себя.
   – Не стоит обращаться ко мне «мадам», рядовой. Тем более не стоит изображать невинного ягненка. Это, по меньшей мере, смешно.
   – А по большей? – не сдавался я.
   – А по большей – недостойно мужчины. Каковым вы себя, несомненно, считае-те.
   – Разумеется, ошибочно?
   – Не исключено.
   – Благодарю.
   Она не удостоила меня продолжением пикировки и повернулась к Генрику.
   – Вы уже в состоянии следить за беседой, сержант?
   Он кивнул и сказал хриплым шепотом:
   – Более-менее.
   – Отлично. Я ваш новый батал-куратор. Мне бы хотелось познакомиться с взво-дом. Сделать это прямо сейчас – реально?
   – Личный состав э… отдыхает… э… мастер лейтенант.
   – Тем лучше, – кивнула она. – Ничто так не сближает людей, как совместная по-пойка.
   – Но не все могут пить, – сунулся я.
   – Вижу, – сказала она, смерив меня пренебрежительным взглядом. – Иные уме-ют лишь напиваться.
   Я не нашелся, что ответить.

   Первая встреча четвертого взвода с новым командиром прошла более чем не-принужденно. Сперва, как и следовало ожидать, появление Жанны (Василисы Василь-евны в кураторской ипостаси) было встречено плотоядным нечленораздельным ревом и залихватским свистом. Потом – гробовым молчанием и слабой вибрацией. Затем – одобрительным гулом: она извлекла из заплечной сумки три литровых бутылки «Абсо-люта» и несколько увесистых пластин копченого палтуса в вакуумной упаковке.
   Последующее многократное вздымание бокалов «за знакомство» привело сис-тему в состояние устойчивого равновесия.
   Я тихонечко сидел поодаль, цедил пивко и наблюдал.
   Жанна (то бишь, Василиса) держалась уверенно, как истинная атаманша. Позво-ляла обращаться к себе по имени (хотя и на «вы») и выпивала наравне со всеми, прак-тически не закусывая. Должно быть, опыт, приобретенный ею при исполнении роли российской проститутки, позволял подняться над вековыми традициями предков-абстинентов. Или опуститься относительно традиций. Или же обойти их.
   Не могу сказать, что она заделалась душой компании или, положим, ее гласом. Но то, что она стала неотъемлемой ее частью – это было несомненно. Я и раньше заме-чал подобных людей. Сидит себе тихонечко, выпивает. Благожелательно выслушивает пьяный треп собутыльников; уместно, хоть и редко, шутит. Ни с кем не конфликтует. Казалось бы, уйдет, никто и не заметит. Ан нет! Замечают все. Если уж продолжать аналогии с человеческим организмом, то занимает наш герой (а ныне – героиня) место, скажем, почки. Или того краше – яичка. Вроде и жить без одной (одного) вполне мож-но, и снаружи отсутствие сих органов практически незаметно, а только как-то неуютно.
   Так же и тут. Вошла, чертова баба, в коллектив. Органично вошла.
   Не обошлось, между прочим, и без маленького урока. Разудалый хлопец Мелкий «невзначай» положил руку ей на талию. Она отреагировала без истерик: просто взяла, да и убрала могучую кисть. Только по лицу Павлушиному, внезапно ставшему напря-женным, можно было догадаться, что взяла она руку не просто. Таким становится лицо человека, у которого где-то внутри затаился источник пронзительной боли. И стоит лишь неудачно шевельнуться, как боль вспыхнет с новой силой. Поэтому шевелиться не хочется – ни в настоящий момент, ни впредь. Мелкий и не шевелился, а когда Васи-лиса отпустила его, бережно прижал шаловливую ручонку к животу.
   Василиса дружелюбно улыбнулась ему, на что он ответил, вымученно оскалив ровные зубы. Наверное, тоже пытался улыбнуться.
   Все, кому следовало этот урок видеть, его увидели. И оценили. Наум грустно вздохнул, а менее сдержанный Петруха радостно всхрапнул: «Ё-ё!» Озвучивая, как мне кажется, немудреную мысль: «А ведь на его месте мог бы оказаться и я».
   Заминка вышла непродолжительной и скоро забылась. Постарались близнецы, успешно справляющиеся с ролью двухголового тамады. Мы выпили за слабый пол, взаимопонимание между ним и полом сильным, и за дембель. Потом питие покатилось своим чередом. Василиса хладнокровно выслушивала солоноватые солдафонские шу-точки, терпеливо сносила осторожные похлопывания по плечу и умеренно изображала своего парня.
   А я стремительно трезвел. Никакого желания трезветь у меня не было, но орга-низм имел, видимо, на то свои резоны. Я извинился перед ребятами, посетовал на вне-запно накатившую сонливость и отвалил.
   О гармошечке, к счастью, никто не вспомнил.
   Компанию мне тоже никто не составил.
   К счастью.

   Орлеанская дева догнала меня совсем скоро и молча пошла рядом. От нее пахло сладко и незнакомо – во всяком случае, не пивом и не водкой.
   Я не выдержал и первый нарушил молчание:
   – Не пора ли расставить акценты, мастер лейтенант? Или позволите по старой памяти звать вас Жанной?
   – Согласна, выяснить, кто есть кто, нам не помешает. А вот подпольные псевдо-нимы больше ни к чему. Так же, как и панибратство. Мы с вами состоим в четко опре-деленных уставом и контрактом служебных отношениях. Давайте ими и ограничимся. Обвинения в подзуживании вас к чему бы то ни было, я отвергаю сходу. Это не более чем ваши собственные домыслы. Разумеется, мы следим за потенциальными кандида-тами в легионеры, заочно прошедшими ряд тестов и получившими в результате высо-кие баллы. В случае с вами конфликтная ситуация с последующим физическим столк-новением легко просчитывалась. Я сочла возможным лично наблюдать развитие про-цесса. К тому же плотность кандидатов на единицу объема, если позволите применить подобный термин, была прямо-таки рекордной. Не только вы, Филипп, но еще и Юрий Долото. Не будь там меня, вы все равно бы сорвались. Только последствия этого срыва, вероятнее всего, оказались бы намного более трагичными. Для вас, Филипп. Согласны?
   – Допустим, – я не сдавался. – Но как вы объясните тогдашние свои нежные взгляды, нежные жесты. Прерывистое дыхание и недвусмысленные намеки на возмож-ный интим? Глубоким вхождением в роль?
   – Требовать у женщины объяснения этому? Как нетактично, – притворно вздох-нула она. – А вам не приходило в голову, что обычные дамские штучки при виде кра-сивого и мужественного молодого человека – это не что иное, как проявление женской природы? Своего рода инстинкт? К тому же я была несколько во хмелю… – в голосе ее послышалось что-то вроде игривости.
   Я остановился.
   – Как сейчас?
   Василиса нахмурилась.
   – Сейчас я в форме.
   – Но форму легко снять, мадам, – сказал я вполголоса. Признаюсь, сам не ожи-дал от себя такой прямолинейности. – Готова ли ты, милочка, наконец сдержать данное когда-то обещание? Я, между прочим, принял его тогда за чистую монету.
   Она весело расхохоталась. Похоже было, что мое предложение по-настоящему ее позабавило.
   – Ну нет! Во всяком случае не сейчас. Завести интрижку с подчиненным? Кап-ралов, ради всего святого! Увольте меня от этой пошлости!
   – Виноват, мастер лейтенант, – сказал я четко. – Я был отвратительно неучтив с вами, мастер лейтенант. Больше не повторится, мастер лейтенант. Разрешите идти про-должать отдых, мастер лейтенант?
   – Идите, конечно, – сказала она с удивлением в голосе.

   Я принял душ, натянул роскошные жемчужно-серые шелковые трусы и пова-лился на кровать.
   Лучше всего, решил я, отнестись к происшедшему как можно более индиффе-рентно. То есть: у нас появился новый куратор. Дьявольски красивая женщина, но нам – солдатне дешевой, наемной – не ровня. Поэтому видеть в ней командира – необходи-мо; не замечать в ней женщину – необходимо вдвойне. Ибо всяк сверчок знай свой шесток, а гусь свинье не товарищ. Также не рекомендуется лезть не в свои сани, осо-бенно со свиным рылом, да в калашном ряду. Ага! А поскольку данный порядок вещей дан нам свыше, то и психовать нечего.
   И вообще, лучшее средство от любых солдатских неприятностей, по словам не-забвенного прапорщика Садыкова, бег в противогазе. На второе место он великодушно помещал гильотину, на третье – здоровый крепкий сон.
   Что вы выбираете, рядовой? Сон?! Вот как? А никто, собственно, и не сомневал-ся… Покойной ночи. Пусть приснится дом родной, баба с пышною… Впрочем, дома родного, пожалуй, достаточно.

   Разбудили меня тяжелые удары в дверь и радостный вой волчьей стаи, взявшей след раненого оленя. Я с трудом продрал шары и поплелся отпирать. Должно быть, ре-бятки вспомнили-таки об обещанном концерте. Вот некстати!
   Распахнув дверь, я тут же в ужасе толкнул ее обратно. Или я еще сплю, соколи-ки, или одно из двух!
   За дверью, кроме безумно счастливых легионерских рож, маячило до дюжины смазливых раскосых мордашек. Улыбающихся.
   Трепло Петруха в этот раз не соврал.
   На сладенькое прибыли китаянки…

ГЛАВА 4

   И так сладко рядить победу,
   Словно девушку, в жемчуга,
   Проходя по дымному следу
   Отступающего врага.
Николай Гумилев

   Сектор просматривался отлично.
   Филипп не зря старался, придирчиво выбирая место для огневой точки. От вер-шины холма, где он обосновался в окопе полного профиля, до грязноватой дороги, по которой погонят навстречу судьбе онзанов, простирался пологий открытый участок. На нем торчали невысокие холмики муравейников и несколько полусгнивших пеньков. Пеньки носили следы топора. К высохшему стволу одинокого дерева с отвалившейся корой и обрубленными сучьями стояли связанные лыковой веревкой жерди.
   Жерди были разобранным на зиму стожаром, а участок с пеньками – сенокос-ным угодьем. Не самым, наверное, лучшим, но зато достаточно большим.
   За спиной Филиппа трепетали листочками толстенные осины, целая роща древ-них красивых деревьев.
   На сей раз задача, поставленная перед Легионом, была далека от абстрактной защиты долговременных интересов Терры. Онзаны намеревались вторгнуться в мир, уже населенный разумными существами. Людьми. Жители страны, называемой ими Онуиса Дабаг, полные генетические двойники землян, находились в самом начале пути к вершинам цивилизации. Сколько-нибудь значительными городами Дабаг похвастать-ся пока не мог, а примитивное земледелие осуществлялось родоплеменными община-ми.
   Под пятой негуманоидных агрессоров закат культуры дабагцев был делом пред-решенным. Откупиться чем-либо не представлялось возможным, а сопротивление от-лаженной военной машине онзанов только растянуло бы агонию.
   Очевидно, так все и было бы… если б не своевременное пришествие спасителей в лице Легиона Больших Братьев.
   План рачьего вторжения в Дабаг своей простотой и оригинальностью мог пора-довать и весьма искушенного стратега. Онзаны наконец-то продемонстрировали, что многолетняя война пошла на пользу их ратной мысли. Ими готовилась к осуществле-нию необычная атака – через несколько каналов одновременно. Вероятно, онзаны про-вели и кое-какую разведку. Каналы были выбраны лишь те, выходы из которых макси-мально близко прилегали к населенным пунктам Дабага. Тут явно не обошлось без глу-бокого анализа. Защищая аборигенов, Легион не решится разворачивать полный ком-плекс перфораторов.
   На счастье генштаба Легиона (а более того – на счастье аборигенов), онзаны не ведали, что каждый их шаг тщательно отслеживается. И что на свете давным-давно су-ществует комплекс мероприятий, называемых эвакуацией.
   Благополучно заснувшие жители нескольких земледельческих общин вместе со скотом, запасами продовольствия и домашним скарбом были вывезены в безопасные районы; зато оккупантов ждал неприятный сюрприз. Командование Легиона решило преподать обнаглевшему противнику жестокий урок.
   Силы вторжения подлежали полной ликвидации.

   Бойцы восемнадцатой базы заняли участок неподалеку от убогой деревеньки, состоящей из десятка обмазанных глиной домишек. Некоторое время назад Филипп за-глянул в этот бесплатный музей под открытым небом.
   – На полчаса, не больше, – напутствовала его Василиса.
   – Обернусь за пятнадцать минут, – твердо уверил строгую кураторшу Филипп.
   Справедливости ради следует отметить, что более всего им руководила не любо-знательность, а некоторый меркантильный интерес. Решил прихватить на память пару-тройку сувениров. Мародером он себя не считал. Деревеньке-то один черт – каюк! Од-нако единственным его приобретением оказалась расколотая тростниковая дудочка. Не считая массы впечатлений.
   Стены домишек, изготовленных дабагцами из двух слоев плетеных панелей, вы-глядели вполне основательно. Пустота между панелями была заполнена просушенной и тщательно размельченной древесной корой. Эта своеобразная термоизоляция с задачей сбережения тепла справлялась, должно быть, не так уж плохо. Крыши домов покрыва-лись берестой, а окна затягивались чем-то вроде бычьего пузыря. Плетеные двери, об-шитые шкурами, висели на ременных петлях. Застеленные соломой земляные полы во-все не казались грязными, а скудная деревянная мебель радовала глаз пропорциональ-ностью. В хижинах присутствовали глинобитные очаги, но до сооружения дымовых труб дабагцы еще не додумались. Домашний скот аборигенов жил тут же – бок о бок с хозяевами. Для него в хижинах были отгорожены небольшие закутки возле входа. Над деревней витал крепкий дух конюшни.
   Строить дома из древесных стволов дабагцам не позволяло, должно быть, какое-то табу. Как иначе объяснить убогие мазанки в непосредственной близости от векового леса? А о том, что туземцы превосходно знакомы с плотницким мастерством, говорило капище на окраине деревни. Посреди внушительной треугольной площадки, огорожен-ной тыном из толстенных бревен высотой Филиппу по пояс, возвышалась рубленая башня о трех стенах. Ни окон, ни дверей у башни не было, за исключением узких гори-зонтальных прорезей в каждой из стен. Прорези находились под самой шатрообразной крышей, крытой потемневшей от времени и дождей дранкой. Чтобы забраться в эти от-душины, даже кошке пришлось бы немало потрудиться. Башня была высотой метров десять – двенадцать. Обратив широкие деревянные спины к стенам, вокруг башни стояли дабагские идолы, числом три. Идолы имели внешность подчеркнуто мужест-венную. Бритые головы, орлиные глазищи, мечущие молнии. Носы картошкой, бороды лопатой и гипертрофированные гениталии, замершие в грозной готовности к бою. Все остальные детали тел и лиц были вырезаны лишь схематично. Смотрели истуканы под-черкнуто в небеса. Над крышей башни на длинном металлическом шпиле вращался флюгер в виде рыбы с длинным телом.
   Никаких жертвоприношений Филипп на капище не разглядел, за исключением высохших цветочных веночков, надетых на фаллосы кумиров.
   Деревня стояла на длинном мысу с высокими обрывистыми берегами. Мыс оги-бала полноводная река. Горловина межпространственного канала, выбранного онзана-ми на роль военно-транспортной дороги, «висела» в воздухе – в полутора метрах над крышей одной из хижин. Не лучшее место для выброса любого десанта, а уж десанта онзанов – особенно.
   Дело в том, что глубокая вода являлась одной из немногих преград, преодоле-вать которую они не умели. Мало того, онзаны испытывали прямо-таки суеверный страх перед водой. И их можно было понять. Онзан, неосмотрительно забредший в во-ду до нижнего среза дыхательных отверстий, сразу же тонул. Мускулатура деревенела, трахеи судорожно сжимались, бедолага помимо воли впадал в летаргический сон. И погружался на дно. Сколь ни долго мог оставаться его организм в спячке, а предел все-таки существовал. Полностью исчерпав внутренние резервы, онзан умирал, не приходя в себя. («Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца! С клешнями, с усищами!»)
   Следовательно, путь для первого рывка рачьего войска оставался один-единственный – посуху. Узкий-преузкий путь.
   Нетрудно догадаться, что именно там их и поджидали великолепно оборудован-ные позиции Легиона.

   Слева от Филиппа находился окоп Сана, а справа – Генрика. Над головой, бес-шумно скользя среди раскидистых ветвей осин, барражировала «четверка». Там, при-щурившись и кривовато улыбаясь в намордник прицела, нетерпеливо сжимала пульт плазменной пушки лейтенант Василиса.
   Нетерпеливо. Да, именно так. Лейтенанту Василисе были несвойственны при-вычные для общества терран сантименты. Она не только с удовольствием употребляла запрещенное неофициальным табу спиртное, но и с не меньшим удовольствием унич-тожала онзанов. А доведись – и людей бы, наверное, тоже. Пресловутый императив гу-манности был для нее пустым звуком. Более азартного убийцы Филипп в жизни не встречал, даже среди многочисленных петуховских охотников.
   Ей были подвластны любые виды оружия. От холодного и собственных рук (превосходящих по эффективности любой нож) до сложнейших систем Братьев, бази-рующихся на транспортерах. О легком стрелковом не стоит и говорить.
   По выносливости она не уступала мужчинам, а по реакции – вдвое превосходила большинство наемников. Когда она, повязав голову черной, расписанной козлиными черепами банданой, неслась во время марш-бросков впереди взвода, мало кто помнил о ее точеной груди и аппетитных бедрах. Дух у солдат захватывало по другой причине – от недостатка воздуха в легких. Бывший куратор, Анатолий Анатольевич, выглядел по сравнению с ней изнеженным пуделем рядом с дикой волчицей.
   И все-таки женская ее суть давала о себе знать. Подводил высокий певучий го-лос. Что ж, она нашла остроумнейший выход, приучив взвод пользоваться преимуще-ственно жестами и свистом. Свистела она в два пальца, притом великолепно. Шлем она не носила никогда, обходясь ларингофоном и наушниками, но от подчиненных требо-вала неукоснительного соблюдения формы одежды.
   Четвертый взвод подчинялся ей со щенячьим восторгом. Беспрекословно.
   Филипп вздохнул. Он изо всех сил пытался удержаться от захватившего сослу-живцев почти религиозного почитания Василисы. Но все чаще и чаще ловил себя на экстатическом размахивании хвостом при малейшем проявлении одобрения с ее сторо-ны. Нужно было что-то делать. Чертовка заслуживала, конечно, самых высоких оценок как командир и воин. Но совершенно не годилась на роль его, Филиппа, дрессировщи-цы. Такой женщины просто не должно существовать в природе, считал он всегда. Не-ужели у правила этого появилось исключение? Большей катастрофой для его самолю-бия могла стать разве что утрата органов, символизирующих мужское достоинство.
   От невеселых мыслей его отвлек пронзительный звук в наушниках. Василиса коротко свистнула, предупреждая о наступлении «времени Ч».
   Четвертый взвод окопался в самой глубине плацдарма, на наиболее вероятном маршруте бегства остатков рачьего десанта. Основные силы десанта должны быть уничтожены первым эшелоном Легиона. А раз так, то за развитием дебюта Филипп мог только наблюдать издали. Он и наблюдал.
   Представление было не из проходных.
   Когда на обломки рассыпавшейся от соударения с тысячами тел хижины – той, что оказалась под горловиной червоточины – спрыгнул последний онзан, в небо подня-лись замаскированные до поры до времени транспортеры. «Четверка» вынырнула из-за крон столетних осин и хищно устремилась туда же.
   С транспортеров ударили плазменные пушки. Деревня вспыхнула – сразу в де-сятке мест.
   Онзаны, не ожидавшие подобного оборота дел, заметались. Часть неудачников бросилась назад, к входу в червоточину. Однако допрыгнуть до ее близкого, казалось бы, жерла стало вдруг проблемой. Онзаны остервенело пихались, без разбору орудуя клешнями. В панике карабкались друг на друга, палили из пищалей в товарищей, став-ших внезапно главной преградой к спасению – но гибли один за другим, не успев ныр-нуть в спасительный позолоченный мрак. Для снайперов восемнадцатой базы, воору-женных дальнобойными «Драконами» не могло отыскаться более легкой добычи.
   Главная масса онзанов бросилась прочь из деревни. Вперед, вперед – на опера-тивный простор! Уж там-то покажем мягкотелым, почем фунт лиха! Однако и этим смельчакам не слишком везло: куда ни сунься, натыкались они на жгуты плазменных разрядов да на страшное зрелище свинцовых вод безбрежной, как само небытие, реки.
   Наконец кто-то из онзанов, не потерявших остатков самообладания, обнаружил выход на «большую землю». Остатки сил вторжения бросились на первую линию око-пов Легиона, топча тела рухнувших товарищей.
   Окопы встретили их менее наглядной, чем ревущие струи плазмы, но от этого ничуть не менее страшной смертью. Хлопанье «Драконов», выплевывающих кило-граммы металла, слилось в хриплый клекот.
   Транспортеры продолжали методичный обстрел деревни.
   Количество онзанов, мчащихся на передовые позиции легионеров, стремительно уменьшалось. Всего несколько десятков, возможно, до сотни бегунов поравнялось с окопами. И лишь считанные единицы преодолели укрепленную полосу. Часть наиболее отчаянных головорезов спрыгнула на плечи легионеров, намереваясь подороже продать жизнь. В окопах тут же закипели ожесточенные схватки. Часть полегла от выстрелов в упор.
   Преодолевшие фортификационную полосу членистоногие воины, крайне немно-гие, устремились в сторону хоть и не близкого, но сулящего спасение леса.
   Прямиком в лапы к четвертому взводу.
   Филипп сразу выбрал для себя двоих. У одного на спине болтались гранатомет и сумка с боеприпасами. Другой размахивал двумя пузатыми бутылками с «молотовским коктейлем», только чудом не уничтожившими хозяина в аду горящей деревни. Воз-можно, он вылупился в рубашке. Филипп собирался это проверить.
   Он тщательно прицелился и мягко нажал спуск.
   Счастливчик кувыркнулся, пробороздил по жесткой стерне и затих. И то сказать, какая рубашка в яйце? Филипп перевел прицел на следующего. Но, оказывается, кто-то из ребят его уже опередил. Гранатометчик бился, уткнувшись передней частью корпуса в муравейник. Сумка отлетела в сторону и раскрылась, демонстрируя матовые цилинд-ры запасных гранат. Закопченная труба фаустпатрона торчала из-под агонизирующего тела.
   Парочка последних живых онзанов дергалась в сетке, сброшенной на них с вер-нувшейся «четверки». Сеть неумолимо сжималась, упаковывая пленников в бесфор-менный кокон. Кокон вознесся на оранжевом канате в воздух и повис, раскачиваясь, под брюхом транспортера. Пленённым врагам предстояло бесславное возвращение на родину. Именно они должны были известить главное рачье командование: увы, мы вновь разбиты, притом наголову.
   Операция продолжалась не более пятнадцати минут и завершилась плановым успехом, еще раз продемонстрировав полнейшее военное превосходство Легиона над отсталым во всех смыслах супостатом.
   Бойцы покидали окопы, перешучиваясь и хвастливо подсчитывая количество застреленных тварей. Рукопашная схватка также не принесла онзанам успеха. Не было даже сколько-нибудь серьезно раненных.
   Деревня догорала.
   Филипп одним махом выпрыгнул на бруствер и потянулся. Присел несколько раз, разгоняя кровь, забросил привычным движением карабин за спину и двинулся к взводному транспортеру.
   Лейтенант Василиса стояла около сетки с онзанами и мелодично курлыкала на их языке. Объясняла, что если кто к нам с мечом – тому по зубам. Однозначно. Попом-ните, мол, и детям своим завещайте! Подавленные молниеносным разгромом, непри-ятельские солдаты безмолвствовали. Василиса на прощание свистнула с переливом и махнула Петрухе рукой.
   Транспортер поднялся над полем боя и, заложив красивый пируэт, направился к входу в канал. Пожар там уже потушили. Строители, предусмотрительно скрывавшиеся во время операции поодаль, быстрыми темпами сооружали вокруг входа в канал вну-шительный саркофаг, призванный навсегда отсечь онзанам доступ в Онуиса Дабаг.
   По-видимому, уродливая гора пластокерамики послужит также и многим поко-лениям аборигенов. Например, как предмет поклонения. Их-то дорогие идолы сгорели вместе с деревней, не оставив после себя и головешек.
   «Любопытно, – думал Филипп, – как поступят Братья с жилищами дабагцев? Будут воссоздавать с точностью до молекулы? Вряд ли… Поставят палатки? Тоже ма-ловероятно. И захотят ли еще местные жители вернуться на родное пепелище, носящее явные следы сражения сверхъестественных существ?»
   Между тем транспортер с болтающимися в сетке онзанами вернулся назад.
   «Должно быть, что-то не готово», – решил Филипп.
   Меньшиков, развлекаясь, кружил над позициями четвертого взвода. Пленникам от этого было сильно не по себе – они протяжно выли, замолкая каждый раз, когда стремительно надвигающаяся земля или достаточно толстые ветви деревьев грозили оборвать ниточку счастливо и неожиданно спасенной жизни.
   Василиса прижала пальцами лепестки лорингафона к лебединой шее и сказала:
   – Достаточно, Меньшиков.
   – Есть, мастер лейтенант, – отозвался веселый голос, и транспортер сразу оста-новился.
   В ту же секунду громко рвануло. К транспортеру устремился нещадно дымящий пороховым двигателем снаряд. Подстреленный гранатометчик – тот, что лежал возле муравейника и был всеми наивно принят за убитого – дождался звездного часа. Он не рискнул извлечь фаустпатрон из-под своего тела, опасаясь обнаружить намерения раньше времени. И произвел последний в жизни выстрел отлично сознавая, что обрека-ет себя на страшную смерть. Закрученный бешеным штопором выхлоп разорвал героя пополам. Но жертвенность его была напрасна. Меньшиков лишь едва-едва сдал транс-портер вбок, и ракета ушла в крону близкого дерева. Ударившись об одну из ветвей, ракета взорвалась. Осколки хлестнули по листьям, пробарабанили по корпусу транс-портера и распороли сетку с онзанами.
   Неизвестно, сколько осколков досталось пленникам. Вывалившись из тесного узилища, они отнюдь не оцепенели в растерянности, а бросились со всех ног в лес.
   Филипп тотчас помчался вдогонку. Скоро с ним поравнялась Василиса.
   – Где они?
   Вопрос насущный – на четырех ногах онзаны двигались по меньшей мере в пол-тора раза быстрее людей. А по смешанному лесу с густым подлеском и грудами валеж-ника, пожалуй, вдвое. Обтекаемые формы рачьих тел и низкий «клиренс» тоже лили водицу вовсе не на легионерскую мельницу. Словом, беглецы пропали.
   – Там, – твердо сказал Филипп и показал рукой. – Там, точно.
   – Видел?
   – Нет. Для того чтобы знать, видеть не обязательно. Кто-то из них ранен. Может и оба. Глядите, кровь.
   Крови было много. К темно-красным каплям примешивались зеленоватые вклю-чения.
   – Наверное, в желудок попало, – со знанием дела сказал Филипп.
   – Это для них не смертельно, – с сожалением в голосе покачала головой Васили-са.
   – Тем не менее. Вряд ли осколок в брюхе придаст раненому сил. Возможно, вто-рой его вообще бросит. Или добьет. Эх, собаку бы! Марфа, где ты? Ау!
   – Обойдемся без Марфы. Сканер нюхом обладает ничуть не худшим.
   – Хотелось бы надеяться.
   Их нагнали Генрик и Долото.
   – Облаву разворачивают. Над лесом пошли транспортеры. Пока ничего.
   – Ерунда, найдем, – сказал Филипп. – Мы с вами и найдем.
   Василиса посмотрела на него с интересом.
   – Ну, значит, ты и веди, следопыт. Раз так в себе уверен. Найдешь беглецов пер-вый – заработаешь поощрение.
   – А если не найду?
   – Ремня получишь, – оскалился Генрик.
   – Точно, – подтвердила Василиса, – ремня. Пряжкой по гузну, чтобы не хвалился понапрасну.
   – Пряжкой… что ж, хорошо, я согласен.

   Количество крови на траве и листьях увеличивалось. Хороший признак. Значит, ранение даже опаснее, чем считал Филипп. Кроме того, появились и другие кровавые отметины: более яркие, с пузырьками, словно от слюны. Похоже, у кого-то из пресле-дуемых открылась новая рана. И похоже на сей раз задето легкое.
   Скоро легионеры наткнулись на след недавней лежки. Да, силы онзанов катаст-рофически таяли.
   – Не пойму, – сказала Василиса, – почему они побежали? Я же им вполне доход-чиво объяснила, что гарантирую возвращение домой. И что насилия над ними никто творить не будет. Контузило их, что ли? Или настолько тупы? Или не поверили?
   Филипп улыбнулся.
   – А они как раз поверили. И ничуть они не тупы. Генрик, дружище, ты историю лучше знаешь. Напомни мастеру лейтенанту, что там полагалось в средние века для гонца, принесшего плохую весть? Расставание с башкой или напротив, встреча с ко-лом?
   – Это уж как повезет. Могли и свинца в глотку залить.
   – Вот как? Действительно тогда непонятно, чего бы им домой не поспешить?
   – Эрудиты. Остроумцы. Содрогаюсь от смеха, – сухо сказала Василиса.
   – И я, – подхватил подхалимски Долото, но осекся под ее гневным взглядом.
   Лес, по которому двигались легионеры, был практически неотличим от того, что окружал Петуховку. Филипп чувствовал себя в нем превосходно. Те же деревья, те же травы, кусты, папоротники. Та же сырость. Как в августе.
   Он вдыхал знакомые запахи, нежно прикасался пальцами к деревьям, ловко ук-лонялся от многочисленных паучьих тенет, залепивших лица его спутников, и вообще – наслаждался. Вместо обременительного для его чувства справедливости уничтожения беззащитных онзанов (допотопное оружие – не в счет) он получил настоящую охоту. А когда преследование закончится, самому можно ведь и не стрелять. Желающие найдут-ся. Вон, как горят азартом глазищи Василисы! И штатный кураторский пистолет не раз уже перекочевывал из кобуры в ее ладонь и обратно. Интересно, разрешит она Генрику воспользоваться метателем сети? Или нет?
   Инстинктом прирожденного охотника, отточенным почти двумя десятилетиями практики, Филипп чувствовал, что дичь где-то рядом. Дело даже не в том, что анализа-тор сканера начал выдавать проценты, весьма близкие к единице. И не в том, что пятна, почти уже лужицы крови на ощупь стали почти горячими. Нет, совсем не в том. Он просто знал. И еще – ему казалось почему-то, что их могут опередить. Только кто?
   Скоро он узнал и это…
   До слуха легионеров донесся вдруг пронзительный человеческий крик, сменив-шийся гневным ревом и серией глухих ударов.
   – Быстрее!
   Василиса помчалась, почти не разбирая дороги, но тут же споткнулась и полете-ла в высокий папоротник. Ее подняли. Она яростно вырвалась.
   – Не быстрее, а осторожнее, – рискуя нарваться на затрещину, поправил Фи-липп. – Там не наши! Аборигены.
   Легионеры подобрались к большому кусту малинника, скрывающему от их глаз картину происходящего. С максимальной осторожностью углубились в густые заросли. Ползком преодолели и увидели…
   Два кряжистых мужика в долгополых рубахах, подпоясанных лыком, в высоких меховых колпаках и в лаптях, проворно рубили неподвижную темную тушу. Широкие топоры на длинных топорищах так и мелькали в умелых руках, с мокрым хрустом пре-вращая труп онзана в нечто невообразимое. Третий мужик, бледный, в окровавленной одежде, сосредоточенно обматывал тряпицей руку, помогая себе зубами.
   – «Идут мужики и несут топоры, что-то страшное будет», – процитировал шепо-том Филипп. – Вострые у них, однако, топорики! Неужели медными или даже бронзо-выми можно так онзана искрошить? Чудеса!
   – Второй где? – прошипела Василиса. – Ты мне второго найди, Капралов, или задницей ты не отделаешься!
   – Он здесь. Спрятался. Погодим, пока лесорубы натешатся. А там и спеленаем его, сердечного.
   – Где здесь?
   – Не скажу. А то вы, мастер лейтенант, устроите, не дай бог, сеанс показатель-ных стрельб. Мужичков напугаете или, чего хуже, вынудите их и за нас взяться. А я не тороплюсь превратиться в кусок сочной вырезки. Лучше уж пусть коснется моей зад-ницы ваш ремень…
   – Заткнись, – погрозил ему кулаком Генрик. – Простите его, мастер лейтенант, на него опять болтливость нашла. Такой человек.
   – Ботало я, – подтвердил Филипп. – Так меня мама называет.
   Юра Долото, лежащий рядом с Филиппом, повинуясь жесту сержанта, врезал Капралову локтем в бок. Филипп охнул и заткнулся.
   Наконец мужички притомились тяпать. Тот, что постарше, имеющий клочкова-тую бородищу до середины груди, что-то сказал, и экзекуция прекратилась. Аборигены обтерли лезвия травой, заткнули топоры за пояс. Подошли к товарищу, старший спро-сил его о самочувствии (о чем же еще?). Молодой побежал в лес и скоро вернулся, ведя безрогого быка, впряженного в волокушу. Бык был широкогруд и крепконог, поджар как мраморный дог и столь же изысканно пятнист. Его длинная горбоносая морда с от-висшими складчатыми брылами казалась бы печальной. Если бы не полыхающие из-под костистых надбровных дуг глубоко-черные глаза. Нет, этот одр был вовсе не так прост, каким казался с первого взгляда. На волокуше было нагружено изрядно дрови-шек, порубленных на метровые чурбаки.
   Дрова столкнули. На их место навалили веток, затащили расчлененное тело он-зана и предложили прилечь раненому. Тот отрицательно помотал головой. Молодой абориген собрал в платок остатки снеди (видать, лесорубы как раз кушали, когда на них вылетело неизвестное чудовище) и подхватил топор искалеченного. Троица неторопли-во удалилась, погоняя быка тяжелыми тумаками. Бык шагал гордо, лишь изредка всхрапывал. За все время лесорубами было сказано не более десятка слов.
   «Молчаливый народец, – подумал с одобрением Филипп, – и крайне психически устойчивый. Словно каждый день с монстрами сражаются».
   Игнорируя гневные взгляды кураторши, он выждал достаточно времени, чтобы быть уверенным, что лесорубы больше не вернутся, и показал:
   – Там.
   «Там» оказалось в аккурат за спиной. На самой границе малинника.
   Возмущению не было предела. «И ты молчал? А если бы он нам пятки подре-зал?!» И даже: «Говнюк ты после этого, Капрал!» Филипп скромно улыбался. Все было под контролем.
   Устав ругаться, Генрик сверился с показаниями сканера, кивнул и навел на не-приметный холмик метатель сети. Василиса встала на одно колено, оперлась на другое локтем руки, держащей пистолет, трижды выстрелила. Пули легли вплотную к холми-ку.
   Затаившийся онзан не выдержал.
   В стороны полетели мелкие сучки и комки дерна. Взвилась увлекаемая четырь-мя грузилами сеть. Накрыла беглеца прочной, хоть и тонкой паутиной. Онзана выво-локли на полянку, служившую недавно плахой для его собрата. Василиса вызвала транспортер.
   – Как насчет поощрения мастер лейтенант? – поинтересовался Филипп. – Все-таки будет? Или нет?
   Василиса призадумалась, нахмурив брови. Каждый истолковал ее молчание по-своему.
   – Будит, будит! Шашлик ис типе будит! – зловеще заржал Генрик.
   Долото, подтверждая слова сержанта, провел большим пальцем по горлу. Выпу-чил глаза, вывалил изо рта язык и захрипел.
   – На себе-то бы не показывал, – предостерег его Филипп. – Плохая примета.
   Долото тотчас поперхнулся слюной и закашлялся.
   – Вот-вот! – расцвел Филипп. – Что я говорил!
   Наконец Василиса приняла решение.
   – Слушай, Капралов, ты же нас, по сути, под удар подставлял. Не западло еще и поощрения за это требовать? Нет?!! У тебя вообще совесть на плечах есть?
   – Откуда? – удивился Филипп. – У меня там волосы лежат.
   Василиса, прищурившись, оглядела его с ног до головы и под возмущенный вой Саркисяна и Долота вынесла окончательный вердикт:
   – Увольнение на сутки к Рождеству. И стандартные командировочные сверху.
   Филипп довольно улыбнулся и прищелкнул пальцами.
   Вскоре над их головами, тихонечко подвывая турбинами, завис вызванный транспортер. Василиса щелчком ногтя по мочке включила клипсу-наушник, прижала бобышки ларингофона к шее и принялась командовать. Транспортер спикировал, пан-дус откинулся. Следопыты поволокли тяжелый сверток с онзаном внутрь. Василиса по-торапливала, подталкивала и, похоже, едва сдерживалась, чтобы не отвесить кому-нибудь пинка.
   – Что за спешка, мастер лейтенант? – спросил ее Филипп.
   – У соседей что-то неладно, – бросила она. – Кажется, часть онзанов прорвалась сквозь оцепление и скрылась в лесах. А там оказался не эвакуированный хутор. Люди.
   – Ого, – сказал Филипп.

ГЛАВА 5

   Думы мои – сумерки,
   Думы – пролет окна.
   Душу мою мутную
   Вылакали почти до дна.
   Что ж, пейте, гуляйте, вороны,
   Нынче ваш день…
Константин Кинчев

   Хутор освобождали не мы, а настоящие мастаки ножа и пистолета с глушите-лем, чья антитеррористическая квалификация более подходила к возникшей ситуации. Французы, а может быть, израильтяне. В общем, там проблем было не так уж и много. Братья мигом приволокли свою химическую станцию и принялись обдувать абориген-ские избенки газом, даже не разбираясь, есть ли там онзаны на самом деле. Ну, а нас развернутой цепью двинули прочесывать сырые леса Онуиса Дабаг.
   В целях безопасности звенья цепи были двойными.
   – Между прочим, – сказал я Генке, когда первый час бесплодной пока операции “Трал” перевалил за середину, – онзаны не так уж и велики по сравнению с земными ракообразными. Размах клешней паучьего краба, выловленного у берегов Японии, дос-тигал трех тысяч шестисот девяноста миллиметров. Что в переводе на общеупотреби-тельный язык значит три метра семьдесят сантиметров без малого. Но самым крово-жадным хищником мирового океана является вовсе не он. И даже не белая акула, чья злобность и человеконенавистничество сильно преувеличены, а синеперый тунец. С неистовой яростью набрасываются синеперые тунцы на косяки рыб и разрывают на части в десятки раз больше рыб, чем могут съесть. В свою очередь мясо тунца по при-чине низкой жирности и высокого содержания белка – ценный диетический продукт. Излюбленная пища заграничных культуристов в период “сушки” мускулатуры перед соревнованиями.
   – Общение с тобой всегда было полезным в познавательном плане, – похвалил меня Саркисян. – Ты что, волнуешься, любимчик начальственный? Ишь, языком-то за-чесал.
   Я не стал отпираться. Волнуюсь… Да я вообще боялся, честно признаться! Не онзанов, нет. Аборигенов с топорами. Выскочит такой удалец, тяпнет по шее, и вся не-долга. Не станешь же от них отстреливаться. Я очень живо представил эту картину, с окровавленным топором и отъятой головой, и спросил:
   – Гена, как думаешь – ты сам, без оглядки на бытующие суеверия, – после смер-ти будет чего-нибудь?
   – Нет, – сказал он, – ничего не будет. По крайней мере, для тебя сегодняшнего. А тот, кто после тебя останется, не будет иметь с тобой ничего общего. Ты для него – только оболочка, скорлупа. Может, тюрьма, а может забытый сон о тюрьме. Он о тебе и знать не будет.
   – А память, духовный опыт, знания, наконец? Закон сохранения информации никто не отменял! – страстно возразил я. Очень уж мне не хотелось становиться сбро-шенной кучкой изношенной одежды для какого-то грядущего существа. Я даже почув-ствовал, что начинаю испытывать к нему что-то вроде неприязни.
   – Информация говоришь? Возможно, она и сохранится. Но уже в совершенно другом виде. Скажем, трансформируется в физическое тело пост-Филиппа. Много ты помнишь о себе – внутриутробном? И даже так: о себе – как части матери? Отца? Ни хрена! А ведь в момент зачатия тоже был, по большому счету, не существом еще – концентрированной информацией… Тот, кто вылупится из тебя, вообще будет принад-лежать другому миру, если хочешь знать.
   – Ага, у него будут крылышки и лютня, он будет порхать среди облаков и петь псалмы, – съязвил я. – Нету, Генка, конструктивности в твоем ответе, зря спросил.
   – Зря, – легко согласился он. – Я всякую мистику посмертную на дух не перено-шу. И тебе забивать ею голову годков этак до семидесяти не советовал бы. Вот врежем дуба, тогда и узнаем все в лучшем виде. А чтобы не обрести этот последний опыт раньше времени, ты не в высь горнюю взор пытливый устремляй, но в юдоль земную. Вон там, возле сухого дерева, что видишь?
   – Труп, – сказал я.
   Мы подскочили к телу одновременно с соседним звеном. Наум в поисках пульса пробежался по окровавленной шее аборигена пальцами и сказал ошеломленно:
   – Да он живой!

   Главной неожиданностью, которую преподнес нам туземец, оказалась вовсе не его феноменальная живучесть. Он был, по всей видимости, воином! Не пахарем, охот-ником или кузнецом, взявшимся за оружие по необходимости, а профессионалом. Это в примитивном-то обществе! Поверить было трудно, однако пришлось. Аргументы ока-зались весомыми. Доспехи из толстой кожи на упругом каркасе из материала вроде ки-тового уса, густо усеянные чеканными металлическими бляхами. Обнаруженное непо-далеку верховое животное, знакомый нам пятнистый бык с бешеным взглядом, под броней из костяных пластин. И, наконец, оружие.
   Оружие вызвало у нас тихий восторг и шумное недоумение. Большие Братья что-то проглядели, – сообщало оно всем своим совершенным видом. Это было что-то вроде кайла или ледоруба на метровой рукоятке, обмотанной сыромятным ремешком. Более длинный клинок кайла – трехгранный как стилет, несколько искривленный и очень острый – походил на хищный птичий клюв. Другой – с плоским, закругленным словно у пешни концом, тоже бритвенно-острым, идеально подошел бы для вскрытия онзанских броневых макушек. Бело-голубой материал, из которого было сделано бое-вое навершие секиры, не носил следов механической обработки. Скорее всего, его изго-товили методом прессования из металлического (а то и сверхпрочного керамического) порошка.
   Налицо было вмешательство сторонних, высокотехнологических сил, неизвест-ных Терре.
   Прибывшая на наш зов Василиса первым делом разогнала всех, за исключением Березовского, оказывающего первую доврачебную помощь, и принялась наговаривать в ларингофон, попутно обшаривая раненого дабагца. Найденные анахронизмы (или, если угодно, артефакты) она складывала в свой ранец.
   Четвертый взвод, руководствуясь ее приказом, отставил на время прочесывание и бродил окрест. Судя по вопросам, которыми нас забросали по линии связи соседи слева и справа, их тоже тормознули, не объяснив толком причин.
   Первым заголосил Павлуша Мелкий, потом подхватили близнецы, а потом взре-вели и мы с Генриком. Да уж, дабагский ратник, прежде чем свалиться под дерево, ус-пел потешить удаль молодецкую, ничего не скажешь. Всего мы насчитали шесть дох-лых онзанов, а один был еще частично жив, и Бородач добил его из карабина.
   У всех трупов в качестве смертельной раны присутствовала всего одна неболь-шая, но глубокая дырочка от трехгранного острия кайла. Входное отверстие находи-лось ровнехонько между панцирем и броневой «шапочкой».
   У каждого, повторяю, одна!
   Р-раз – и каюк! Высший пилотаж! И, по-видимому, огромный опыт. Нижние части тел онзанов, изуродованные до крайности, определенно побывали в контакте со страшными копытами быка. Подкованными, кстати, тоже отнюдь не в доисторической деревенской кузне.
   Сопоставив факты, даже ваш покорный слуга оказался способен прийти к выво-ду, что онзаны и дабагцы – давнишние знакомцы. Причем у туземцев имеются могуще-ственные, хоть и не слишком афиширующие себя союзники.
   То же, очевидно, пришло в голову Веронике. Она приказала собрать трупы в ку-чу, выставить возле них пост; остальным перекуривать и ждать дальнейших указаний. Сама вела радиопереговоры на все более высоких тонах. И, кажется, даже грязно руга-лась по-своему. Тон был именно такой, не ошибешься.
   А у меня, видимо, сгорел последний адреналин, потому что начался крутейший отходняк. Мышцы ослабли, на душе сделалось муторно.
   – Между прочим, – сказал я, взирая на растерзанные останки онзанов, – цветок раффлезия, самый крупный цветок в мире, достигающий метра в диаметре и выглядя-щий как куча разлагающегося мяса, пахнет падалью. Запах привлекает к нему насеко-мых-опылителей. Или вот еще о падали… – Мне показалось, что к рукам пристали ош-метки окровавленной рачьей плоти. Я принялся тереть их травой, поливая из фляги. – Послушай, Генка: «Кончилось побоище, падаль – пища воронам; тыщи гениталиев, ор-ды рук и ног. Поглядел на мерзость я, что гниёт по сторонам, окатил бензинчиком, плюнул – и поджёг…»
   Заслышав довольно громкую декламацию, начал подтягиваться личный состав. Окончила ругаться и подошла Василиса. Весьма кстати, промелькнула у меня злорад-ная мыслишка. Богатырь из стихотворения, победивший иноземную рать привычным для русских витязей оружием, как раз собрался предаться релаксации: «Приустал я, молодец (дуб, чай, не пушиночка), пал в траву душистую, в сладкие овсы. Глядь, ко мне лебёдушкой – давняя блондиночка. Улыбнулась скромненько… и сняла трусы. Опустился занавес. Неча пялить зеночки, как пыхтит-старается бойкий молодец между разведённыя девичьи коленочки. Трах пошёл нешуточный. Сказочке конец…»
   Давняя блондиночка вспыхнула как маков цвет. Вот уж, кажется, от кого не ожидал. Я сделал вид, что ничего не заметил, и спросил заржавшую публику:
   – Правда, здорово? Сам сочинил. «Былина о сильномогучем витязе Еруслане Ла-заревиче и заморской девке-распутнице Монике». Вы прослушали только финал. Не могу рассказать былину полностью, потому что не все помню. Но кратенько, если ин-тересуетесь, постараюсь. Вообще-то произведение эпический размах имеет. – Меня, чувствовал я, понесло. – Там в начале Еруслан тащится на пляже, травку покуривает, пивко потягивает, короче, полная Джамайка. Вдруг подбегает красотка завидных угодьев. «Зубки жемчуговые, глазки голубые, щёчки – словно персики, губки – алый мак. Талия осиная, косы золотые…», – и начинает стыдить витязя. «Ты, – говорит, – ле-жишь на солнышке, аж дымится задница, а на Русь надвинулась страшная беда! Стерва иноземная – Моника-развратница, что грешила с Клинтоном, движется сюда! Окружа-ют Монику разные отбросы – курвецы педрильные, факари ослов. Некрофилы мерзкие, старцы-фаллососы, хакеры да ниггеры… в общем, нету слов! А сама-то блудница, Мо-ника-шалава…»
   – З-зат-ткнис-с-сь!!! – жутким заикающимся и шипящим одновременно шепотом сказал Генрик и занес над моей головой кулак. – Или врежу!
   – Молчите, проклятые книги, – с печальным достоинством сказал я, отмечая краем глаза прибытие штабного транспортера. – Пошел ты, Гена, понял, цензор хренов. Не нравится – не слушай, а врать не мешай. Так вот, значит, а сама-то блудница, Мони-ка-шалава…
   Он врезал.

   Единственный способ одолеть мою словесную диарею – отвесить доброго леща. Это знает Генка, знаю и я, поэтому стараюсь не обижаться. Однако, обижайся не оби-жайся, а гуля на лбу, оставшаяся от применения кардинального средства, побаливала все равно. Она-то и отвлекала меня от суеты, происходящей вокруг.
   Суета же стояла страшная. Легион вовсю готовился к драпу из Онуиса Дабаг и наспех подчищал следы. Севшие в лужу Большие Братья судорожно кумекали, удастся ли проникнуть в здешние секреты. По крайней мере, целые выводки “шмелей” уже гу-дели, разминая крылышки перед массированным шпионским нашествием на планету.
   А онзанов, упущенных Легионом, разыскали и оприходовали дабагские всадни-ки с «ледорубами». Они появились невесть откуда и сразу в ошеломительных количе-ствах. Онзанов быстренько согнали на открытое место. Там туземцы с ними и покончи-ли, деловито и точно орудуя своим чужим оружием.
   Мы наблюдали за сражением, будучи уже на базе. Велась прямая трансляция. Боевые быки кружились и плясали, трубно мыча. Дружинники слаженно пели грозную боевую песнь под рокот боевых барабанов и завывание боевых рожков. Через три чет-верти часа от оккупантов осталось только воспоминание. Победители предались обильным возлияниям, а быков отпустили пастись. Быки паслись среди поверженных врагов. Я с ужасом понял, почему их глаза все время чудились мне такими злобными.
   Быки оказались плотоядными.

   Я валялся на кровати, широко разбросав голые руки и ноги. «Война миров» была заложена на странице, где шустрые английские собаки уже растаскивают куски мерт-вых марсиан по Лондону, а мир стоит на пороге нового, страшного века. Мне не спа-лось, хоть и однозначно бодрствующим себя назвать я бы тоже не решился. В какой-то странной, знобяще-холодной, сумеречной зоне болтался, не протекая никуда, поток моего сознания. Как цветок в полынье.
   Меня мучили сомнения.
   По потолку скользили бледные пятна отраженного света лунных колец. Зер-кальной поверхностью служило колоссальное надувное корыто с чистейшей аэрируе-мой водой, где плавали золотые карпы. Корыто стояло под окном и называлось мини-бассейном. Предназначалось оно для «психической релаксации» – созерцания серебра воздушных пузырьков и золота рыбьих тел.
   Я же, варвар, в нем купался.
   «Сходить, окунуться разок, что ли?» – подумалось мне. Нет, не хочется. К тому же не особенно и жарко. Не жарко, устал как собака, плотно поужинал, книгу почитал. Отчего же не идет сон? Кажется, впервые в жизни. Глупо.
   Глупо? Конечно. (Цветок сознания резко перебросило в следующую прорубь и начало колотить о ледовые стенки.) Все глупо. А глупее всего война эта непонятная. Зачем Братьям земные наемники, скажите на милость? Хорошо, пока тактика онзанов примитивна: скопом, со шмотками, с бабами, с развернутыми знаменами и шашками наголо переть на рожон, мы еще можем сгодиться. Как «живцы» в ареалах зачистки. Как исполнители контрольных выстрелов по недобитым перфораторами онзанам. Как живые мизерикорды широкого профиля. Ну а что дальше?
   Дальше-то что?
   Дойдет же когда-то наконец до туповатых членистоногих, что можно и по-другому голодную экспансию развивать. Когда поползут они не дурными толпами, не-делю собирающимися подле входа в червоточину, а поодиночке да небольшими груп-пами. Да без явного предварительного обнаружения намерений… Когда начнут вдруг выскакивать, как чертики из табакерки в самых неожиданных местах. Когда уже не ус-ледишь: кто? где? сколько? и когда? – зачем мы тогда станем нужны? Сидеть у каж-дого прохода в дозоре? Палить во все, что движется? Глупо.
   Глупо, бесперспективно, ненужно! Значительно проще и надежней оборудовать горловины штолен боевыми станциями (лучше автоматическими) да и громить прямой наводкой всякого, кто сунется на расстояние уверенного поражения.
   Не милосердно? Жестоко?
   Чушь! Чушь и надувательство все эти байки о «милосердном» оттеснении онза-нов. Во-первых, куда их оттесняют? И, во-вторых, многие ли из них остаются в живых после наших «гуманных» операций? «Точечные ракетно-бомбовые удары, практически не поражающие мирного населения», – это и мы проходили. И до сих пор проходим. И долго, наверное, еще будем. И цену этому вранью отлично знаем.
   Разве можно назвать милосердным изгнание голодных толп переселенцев (ка-кие, к черту, интервенты!) на вытоптанные, бесплодные, предельно оскудевшие терри-тории? Там же больше жрать нечего! Неужели не ясно, что голод, эпидемии, отчаяние, отсутствие какого бы то ни было просвета в будущем, уничтожают их намного эффек-тивнее и мучительнее, чем плазменные пушки?
   Или с глаз долой – из сердца вон?
   А сегодняшнее побоище при дабагской деревне? Братья оскалили зубы, и оказа-лось, что клыки их остры, а желудки вполне терпимы к живому мясу. И ни слезинки. Чай, не крокодилы. Да и перед кем комедию ломать. Перед кем? Наемники, они ж ре-бята свойские. Даже обрадовались, что позволено наконец-то наподдать зловредам, спасая братьев по крови и плоти. И не только обрадовались – любопытствовать осто-рожно начали. Дескать, не пора ли и дальше эдак-то решительно воевать? Может быть, пришло время отказаться от полумер, проблемы нашествия онзанов определенно не решающих? Если неразумный враг не сдается заведомо сильнейшим, то судьба его, простите, какова?..
   – Sic! – вскричал я, соскочив с кровати, набросив простынку на манер римской тоги и задрав к потолку указательный палец.
   Вот оно! Кажется, у клубочка обнаружился-таки хвостик. Попробуем потянуть? Да отчего бы нет!
   Нам помазали губы кровью, и вкус ее нам понравился. Мы уже ждем продолже-ния. «Это как наркотик, – откровенничал мой сосед по общежитию Димка о сексе, ко-торым буквально одержим. – Стоит раз попробовать, потом не остановишься!»
   А кровь? Что секс рядом с нею? Смешная забава для юнцов и юниц…
   Мне стало жарко.
   Я выбежал из казармы и хлопнулся плашмя в бассейн. Карпы заметались. Про-хладная вода хоть и остудила тело, но мозги продолжали кипеть. Мысли налезали друг на друга, пытаясь пробиться в первый ряд.
   Хищник, отведавший человечины, становится людоедом. Аксиома. Солдат, прошедший войну, остается солдатом навсегда. И это – аксиома тоже. Остается солда-том и до самой смерти ждет, когда его снова позовут в бой. Или не ждет, а уходит сам. Противник найдется. Беспременно найдется…
   Дома, на Земле, мы ждали. Может как я, не сознаваясь в этом перед собою, но – ждали. Тут-то и появились агенты Больших Братьев и поманили нас войной. Напитали войной. И мы уже не хотим останавливаться. Мы уже не можем остановиться. Дайте нам врага! Дозу! Дозу!!!
   – Зараза! – Я в ярости хлопнул ладонью по воде.
   Звук получился такой, что я вздрогнул и с опаской уставился на расходящиеся волны – не начнут ли всплывать кверху пузом контуженые карпы. Не мог я также сбра-сывать со счета реальную перспективу получить от сослуживцев урок о правилах доб-рососедского общежития.
   Карпы не всплыли. Зато открылось окно. Всклоченный Генрик, протирая воло-сатыми кулачищами глаза, недовольно спросил:
   – Рыбу глушишь, браконьер?
   – Вроде того, – сказал я, чувствуя по достаточно миролюбивому тону, что удаст-ся отделаться без травм. – Прости, Гена, задумался.
   – Что, серьезно? – изумился он. – Да ладно, не расстраивайся. Все мы этим по-роком время от времени страдаем. Даже, веришь ли, я. Для чего ж волну-то гнать? Не-ужто так все плохо?
   – Плохо, Генка! – сознался я. – Хреново, чего жеманничать.
   – Ну, так заходи, обсудим, – сказал он. – Зачем в одиночку маяться…

   Я скопом вывалил на него весь ворох подозрений и догадок. Сбивался, переска-кивал с одного на другое, шипел, не находя слов. Выглядел я, наверное, не лучшим об-разом: параноик в мокрых трусах.
   Он внимательно выслушал меня, а когда я начал повторяться, остановил:
   – Погоди, я понял. Ты обвиняешь Братьев. Но в чем? В подлоге? В обмане? В тщательно скрываемой кровожадности? А им это надо? Ты сам подписал контракт, где обязался беспрекословно выполнять приказы. Разве там была хоть строчка о великоду-шии легионера к врагу? Мало ли что тебе наплел Игорь Игоревич по поводу терранско-го мягкого сердца… Откровенностями он тебя потчевал в частном порядке. Так не булькай и будь признателен. Значит, держит не за боевого робота, а за более-менее мыслящее существо. Что-то я не помню, чтобы с нами в российской армии советова-лись по поводу решения национальной военной доктрины… И, не забывай, Капрал, главного! Онзаны действительно вооруженными вторгаются в чужие миры, и миро-любием это не пахнет. Они действительно уничтожают эти миры не хуже библейской саранчи. И уже пройденных ими миров действительно колоссально много. И, черт тебя дери, движутся они в сторону Земли! Нашей Земли, на-шей, тупая твоя башка!
   – Хорошо, – покачал я головой, не желая сдаваться. – Совершенно верно, спо-рить не буду. Онзаны несут погибель всему живому и оставляют за собой пустыню. А почему? Да потому что от бескормицы бегут. Что совсем другой коленкор, нежели им-перативная агрессивность. А еще, может, – вбросил я в привычный расклад новый, приберегаемый как раз для такого момента козырь, – может, они из концлагерей дра-пают! Из тех, в которые заточили их Братья-терране. Тогда, когда поняли, что сущест-ва, имеющие дар ходить между мирами, могут сделаться реальной проблемой через сотню-другую лет. Проблемой для их безмятежного благополучия. Кто там из голова-стых людей поведал нам, что война – продолжение политики другими средствами? Клаузевиц, что ли? Может, он сам был эмиссаром Больших Братьев на Земле? Фами-лия-то какая, а?
   – Но делегации, Капрал! – замахал пальцем Генрик, которому тоже поднимать лапки и пасовать – хоть бы и перед козырями – нож острый. – Но переговоры, гибель послов! Терра на самом деле пытается решить вопрос полюбовно. Это что, по-твоему, представления, состряпанные специально для нас? Фальшивки для поднятия военного духа? Липа для боевых листков?
   – Генрик, славный ты мой! Поверь, дурить головы уместно не только отстранен-ным от достоверной информации наемникам. Разве лгать собственному народу – при-вилегия одних лишь земных правительств? Ты из какой страны сюда попал? Неужто не знаешь, как черное оборачивается белым, промахи – достижениями, а поражения – по-бедами? «Слушайте, братья и сестры! Пришла беда, откуда не ждали. Отечеству грозит гибель от лап кровожадных супостатов-нелюдей! Засучим же рукава и окоротим мон-стров в едином порыве священной ярости!..» Ложь для терран привычна. Так же, как подлоги. Нас-то с тобой, братец, на девчонок поймали. И Бородача. И многих других. Хочешь, завтра ребят расспросим, какими ветрами их в Легион занесло? Да только де-вяносто процентов ответов и так знаем.
   Генрик помрачнел.
   – Ошибаешься, Капрал, не на девочек нас изловили. На нашу собственную жес-токость. Девочки – фигня, антураж. Нас даже не ловят, а лишь отслеживают. Лезем-то в сети мы сами. Зацепится такой гаврик, рванет рубаху на груди, разбушуется – значит их человек. С таким не только онзанов, кого угодно в лапшу порубишь. Без проблем.
   – То-то и оно, что в лапшу, – веско сказал я. – А теперь представь ход мыслей Больших Братьев при виде человека, уродующего в метро поддатых сержантиков. Итак, Генрик Саркисян нападает на представителей государственного аппарата, всего лишь исправляющих прямой долг. Смотрим, анализируем. Тестостерона у парня много? О, да! Галочка. И адреналина? Вторая галочка. Боевой опыт присутствует тоже, а тормоза слабоваты? Третья галочка, с восклицательным знаком. Замечательно. Берем. Ну, а окажется у него злобности, положим, недостаточно – добавим. Пастилки эти – сома их хренова, – что это на самом деле, Гена? Да, все как обещано. И скорость реакции уве-личивается – любо-дорого, и силушки становится – хоть отбавляй. И царапины за день заживают. Вот только что она еще меняет в нашем организме помимо метаболизма? Звереем же на глазах! Я на первой операции как институтка изнеженная блевал, а сей-час? Почти никаких эмоций не осталось. Адаптация говоришь? Так-то оно так, но больно уж быстро я адаптировался. А другие – те, что давно лямку тянут. Бородач со своими тесаками; Волк с болезненной жаждой давить, давить, давить гадов; даже ты, Генка!..
   – А я-то с чем? – окрысился он.
   – Да с гранатометом твоим кошмарным. Нравится же тебе, когда от онзанов ош-метки летят, а? Нравится, вижу…
   – Ну, тут ты меня подловил, дядька, – обескуражено признался он. – Н-да, брат, и возразить-то нечего. Как же это я так? Неужели и впрямь заметно?
   – Заметно, Генка, – сказал я безжалостно.
   Он матерно выругался и раздраженно разрубил волосатым кулачищем воздух.
   – Прости, это я не тебе. Вырвалось. Знаешь, а ведь тебе почти удалось меня ра-зозлить, – с удивлением признался он. – И даже настроить против Братьев. Зачем, дядь-ка? Требую объяснений.
   – Почти? – сказал я язвительно. – Интересно было бы посмотреть, как ты злишь-ся всерьез… Издалека, разумеется. А объяснений у меня нет, – соврал я.
   – Как же, как же! Знаю я тебя. Разве стал бы ты понапрасну воду мутить? Ну, в чем конкретно виновны Братья?
   – Хорошо, – сказал я, довольный результатом подготовительного этапа, – слу-шай. Версия первая: нас к чему-то готовят. И вся эта туфта, которой нас потчуют – ис-ключительно для отвода глаз. Главным образом не наших даже – кто мы такие, чтобы на нас столько сил угрохать? – а глаз широкой терранской общественности. Понимаешь зачем?
   – Предположим, – сказал Генрик осторожно. – Но озвучивать твои бредовые из-мышления не хочу. Сам отдувайся.
   – Ладно. Сколько угодно. Так вот, мы – будущая ударная сила в борьбе за власть. Жупел мы; кнут и бронированный кулак. Насколько трудно наемника, привык-шего стрелять в кого попало, бросить на штурм Кремля, Рейхстага или как там еще Терры? Молчишь! Тыкву скребешь! То-то! Скреби шибче! Учти, убивать, возможно, никого не придется. Серьезного сопротивления попросту не будет. Так, выбьем десяток зубов, переломаем парочку конечностей, рявкнем матом. Единственно в целях устра-шения. Дел – на считанные часы. А потом, когда антинародная клика будет низложена и распределена по застенкам и стадионам, главком Легиона, опершись на наши широ-кие плечи, объявит по всем информационным каналам: «Радуйся вольный народ Терры, ликуй! Кучки предателей, толкавших тебя в рабство членистоногим дикарям, более не существует! Отныне вся власть перешла в руки истинных патриотов и радетелей за мир. А посему объявляются чрезвычайное положение – раз и всеобщая мобилизация для борьбы с врагами – внешними и внутренними, – два. Да здравствует свобода! И еще, очевидно: “Положим за нее головы!”» Помнится, бывший терранский орнитолог Игорь Игоревич жаловался мне, что общество их замерло, погрузившись в мещанство. «Никаких гениальных прозрений, никаких гениальных творений. Красота умирает, подмененная слащавой красивостью!» – лил он горючие слезы. Так ведь противоядие давно найдено. «В страдании и трагедии люди создали красоту; надо их глубже погру-зить в страдание и трагедию, чтобы удержать в людях чувство красоты». Узнаёшь кри-стальное сверкание мысли? Правильно, старина Ницше собственной персоной. И ведь погрузят, чего там! Ради благого дела чем угодно пожертвуешь…
   Я выдохся и замолчал.
   – Страшновато, – признался Генрик. – Поэтому я сейчас попробую тебя опро-вергнуть. Думается мне, если бы Братьям нужны были агрессивные кретины для штур-ма Терранского правительства, они набрали бы как раз кретинов. И бросили бы их в бой сразу, наградив шикарным авансом и пообещав, в случае победы, еще больше. Так нет же, они почему-то отобрали людей с приличным образованием и высокими прин-ципами. Тебя, меня, Березовского, Бородача, близнецов…
   – Волка, – вкрадчиво подсказал я в надежде смутить его, и осклабился. С клыков моих капал яд.
   – Волка в особенности, – сказал, ничуть не смущенный, Генка. – Да будет тебе известно, безжалостный наемник, скрывающийся под кличкой “Волк” – доктор истори-ческих наук Вольдемар Евгеньевич Кашеваров. Интеллигент и умница, блестяще защи-тивший диссертацию в двадцать шесть лет. В двадцать шесть!
   «Сколько же ему сейчас? – подумал я удивленно. – Выглядит-то – максимум на двадцать. Нет, не зря говорят, что маленькая собачка до старости щенок. Волчонок, то есть».
   – Тема диссертации, – продолжал расхваливать Генрик таланты своего солдата, – нашествие Батыя на Русь и культурно-политические последствия Ига. Соображаешь, сколь трудно сегодня сделать на этом докторскую? Учти, не в модной манере превоз-несения животворного импульса, подтолкнувшего сонное славянство к рассвету и объ-единению. А в рамках классических представлений. С подробным, очень злым и остро-умным анализом всех ляпсусов, которыми жонглируют популярные современные шар-латаны от истории. Понимаешь теперь, почему он к онзанам так враждебен?
   Я сказал, что да, теперь понимаю. Но проникнуться к Волку любовью или там добрыми товарищескими чувствами, один черт, не смогу.
   Генрик, понятно, огорчился.
   – Ну и дурак, – сказал он. – Ладно, только учти, я ваше паучье противостояние так просто все равно не оставлю. Вы у меня еще облобызаетесь, голубчики, уливаясь слезами восторга от долгожданного примирения. Но это потом. Сейчас я продолжу о Легионе, а ты постарайся не перебивать. Посмотри, в каких условиях мы здесь нахо-димся – парадиз, да и только. Зачем? Если бы тебя, меня, кого угодно, хотели надежно превратить в потерявших человеческий облик мерзавцев и подонков, мы бы жили по уши в холоде, дерьме, вшах и коросте. Жрали бы наполовину проваренную перловку с полусырым непотрошеным минтаем. А запивали холодным дрянным чаем без сахара, зато со вкусом комбижира. И клейстер из плесневелого картофельного крахмала с до-бавлением брома – от утренней стоячки – называли бы киселем. И радовались ему, как беспризорник мороженому. И озверели бы гарантированно. Десятикратно. А ты спишь на крахмальном белье и досыта кушаешь с серебра взбитые сливки и прочую гастроно-мию. Понимаешь, Капрал, люди с таким отношением к близким, как Братья, попросту не могут быть жестокими. Даже если ты прав, и они поворотят штыки против своих, уверен, не прольется и капли крови. Все будет чинно-благородно. А, да что там… – Он махнул рукой. – Но ты, кажется, говорил «первое»? Тогда что «второе»?
   – Второе… – Я прекратил расхаживать по комнате, взгромоздился с ногами на кровать и уселся по-турецки. – Второе – что-то вроде смягченного варианта первого. Легион и его бурная деятельность – отвлекающий маневр. Базы, война, шумиха с деле-гациями… Демонстрируется судорожная активность, страх, ксенофобия. Недальновид-ность. Что, казалось бы, проще следующего решения проблемы – побросать воинства онзанов в необитаемые «трещины»? Пущай себе плутают там до скончания веков. Вы-браться-то все равно не сумеют! И гражданское правительство Братьев с радостью по-шло бы на сотрудничество. Да что там правительство! Само человечество Терры все силы и средства отдало бы, чтобы остановить отвратительную для их менталитета бой-ню. Почему никому и в голову не пришла эта мысль? Не потому ли, что малая война маскирует подготовку к войне большой?
   – С кем? – хлопнул глазами Генрик. – С Землей что ли?
   – Нужна им Земля, когда она уже давно под их властью, – сказал я.
   – Ну, не знаю, – пожал плечами Генрик.
   Я почесал грудь, живот, поправил мимоходом еще кое-какое специфическое хо-зяйство и продолжил:
   – Не знаешь!.. Простая ты душа. Ладно, отложим пока Землю. Я над этим, при-знаться, еще не думал толком. Правильнее сказать, не думал вообще. Ляпнул навскид-ку. Да и с большой войной, наверное, загнул. Скорее уж пытаются Братья под шумок тихой сапой пробраться туда, куда их не пускают. Представь, насколько удобно скрыть под колпаком любой базы Легиона платформу с перфоратором нового поколения, предназначенного для бурения сверхглубоких скважин.
   – Каких скважин? – не понял Генрик.
   – В глубь «Зоны недоступности», – пояснил я терпеливо. – Той, что огорожена непроходимым для терран барьером.
   – Нас, значит, в дверь, а мы, соответственно, в окно… – сказал Генрик не без удивления. – Свежо. Однако здорово отдает антропоцентризмом. – Он погрозил мне пальцем: – Ответь-ка, мистер Делай Как Я, что Братьям в «Зоне» нужно? Не пускают, следовательно, и соваться не стоит. Представляешь, какие там чудовища разума обита-ют, если сами терране для них – дети малые.
   – Надо же, – искренне изумился я, – какой ты, Гена, законопослушный гражда-нин, оказывается!.. Диву даюсь, как только сюда-то попал. В этот рассадник отпетой шпаны, патологических неслухов и прочих плохишей? «Что им там делать?» – пере-дразнил я его. – Так ведь интересно же! Сказку о Синей Бороде помнишь? Да таких сказок в мире – вагон и маленькая тележка. Возьми хоть бы тех же Адама с Евой… Лю-бопытство вообще присуще приматам, ничего с этим не поделаешь. Как лезли под «кирпич», так и будем лезть, как заплывали за буйки, так и будем заплывать. И не на-пугают нас ни удары по носу, ни зрелище гниющих и обезображенных трупов неудач-ников. То же и Братья, наверное. Есть же у нас с ними общее в этом вопросе…
   – Известное дело! – повеселел Генрик. – Знаешь, Капрал, версия, действительно, занятная. И, что немаловажно, достаточно человечная. Лучше уж бить стекла в киос-ках, отвлекая милицейское внимание, пока старшие кореша сейфы буржуев потрошат, чем военную хунту поддерживать. А уж Госдуму Терры я расстреливать ни за какие коврижки не стану. Будь она хоть трижды реакционной.
   – Вот и договорились. Вместе не станем. – Я протяжно зевнул, да так широко, что перестарался, челюсть перекосила судорога. После двухминутных мучений вправил и сказал, стараясь открывать рот уже осмотрительнее: – Так какое наше окончательное резюме?
   – Ты полоумный паникер, – сказал Генрик. – Это главное, это не подлежит ника-кому сомнению, да ты в этом и не сомневаешься.
   Я с блудливой гримасой затряс головой, подтверждая, что действительно не со-мневаюсь.
   – Правда же о войне, во всем ее страшном великолепии, яснее для нас не станет. Сколько бы мы ни напрягали наши маленькие мозги. Надо полагать, отчасти ты в своих догадках прав. Там царапнул, тут мазнул, о чем-то сообразил, что-то домыслил. Но – отчасти! Хотя бы потому, что нами видима лишь та крошечная часть картины, которую нам показали. Которую мы способны понять и принять. Которая нам, наемникам, необ-ходима и достаточна. Хотя бы потому, что цели и приоритеты всякой войны, особенно затяжной, в ходе ее меняются кардинально. Меняются вместе с людьми, войну развя-завшими и войну ведущими. Сегодняшние Большие Братья – далеко не те, которых я встретил в день прибытия, год назад. И уж тем более не те, что начинали создавать Ле-гион. Им сейчас чудовищно трудно, намного труднее, чем всем нам вместе взятым. По-пытайся их понять. Но завтра, завтра. На свежую голову! – воскликнул он, заметив, что я принимаюсь морщить лоб и плотоядно облизывать губы в предвкушении следующего раунда дебатов. – Завтра, договорились?
   – Завтра? – с сомнением сказал я.
   – Ага. Хочешь, дам тебе мягкую игрушку, чтобы заснуть было легче? – вкрадчи-во прошептал он и потянулся к тумбочке.
   Я не без ужаса отказался. Помню я эту его «мягкую игрушку». Розовая такая, упругая, безотказная и немногословная. Имеющая щедрый рот и кое-что еще…
   – А проспишься, – продолжал он увещевать, – и полночные бредни покажутся утречком настолько нелепыми, что ты приползешь на четвереньках просить прощения за то… – Генрик возвысил голос до чрезвычайно грозного рыка. – …Что к чертям со-бачьим перебил у меня весь сон! Только не знаю, захочу ли я тебя простить после ночи без отдохновения. На которую я теперь со стопроцентной гарантией обречен!
   Он впечатляюще пошевелил усами.
   – О-о-ох, зато я-то как сейчас усну спокойно, Генка! – сказал я, блаженно щу-рясь (но от зевка дальновидно воздержался). – И все благодаря тебе, дорогой мой на-званный брательник. Спасибо, дружище, что позволил душу излить.
   – Ну, понятно, – притворно вздохнул он. – Без меня, как без помойного ведра.
   – Ты что под помоями подразумеваешь, охальник! – негодующе возопил я и метнул в него подушку.

ГЛАВА 6

   «У злых людей нет песен».
   – Отчего же у русских есть песни?
Фридрих Ницше

   – Ну уж нет! – сказал Долото. – Я их туда не гнал. Сами полезли, увязли в дерь-ме этом по уши, а как вытаскивать, так дядя. Здорово живем! Не, не пойду. И вообще, я же к Бобу через день возвращаюсь. Волка своего зовите.
   Долото был последним, к кому Генрик и Филипп обратились с предложением составить компанию для новой вылазки к штабу онзанов. И отнюдь не первым, отка-завшимся от него. Один лишь фаталист Бородач без раздумий согласился помочь бес-толковым терранам-дипломатам, еще одна миролюбивая миссия которых с треском, судя по всему, провалилась. Во всяком случае, никаких вестей от группы парламенте-ров, ушедшей неделю назад по дорожке, разведанной Капраловым и Саркисяном, не поступило. Ни слуху, ни духу. Скорее всего, их уже не было в живых. Выяснить это наверняка не представлялось возможным. «Шмели», как и прежде, пропадали без сле-да, а на вызовы по спецсвязи миссионеры не отзывались.
   Василиса здорово поругалась с начальством по поводу использования именно ее подчиненных в заведомо опаснейшей операции, и примчалась в казарму злющая до-нельзя. Пригласив Филиппа с Генриком в «Красный уголок», выпалила:
   – Так, красавцы. Предупреждаю сразу, я абсолютно не согласна с тем, что мне предстоит сейчас сказать. Тем не менее. Вас настоятельно приглашают сунуть башку в петлю… То есть сделать вылазку в расположение врага. Вы, будто бы, уже бывали там ранее и даже небезуспешно. Это правда?
   – Правда, – сказал Генрик.
   Филипп только кивнул.
   – Дорогу помните? Хорошо. Зачем ходили, тоже помните? Ну так вот, эти слюн-тяи из «Корпуса мира», чье задание вы выполняли, не вернулись. А уходили, между прочим, по вашим следам. Угадайте, что мне сказали в штабе, когда я спросила, кто их должен оттуда вытаскивать?
   – Саркисян и Капралов? – с радостным изумлением спросил Филипп.
   – Не понимаю, что вас так развеселило, – вскипела Василиса. – Да, именно Сар-кисян и именно Капралов. Разумеется, вы вправе отказаться. Более того, мне бы крайне хотелось, чтобы вы отказались. Мне не нравится, когда мои солдаты встревают в по-дозрительные авантюры, чреватые непредвиденными последствиями. Особенно, если я не могу их проконтролировать, – отчеканила она, глядя Филиппу в глаза.
   – Так пойдемте с нами, – простодушно предложил он.
   – Следует понимать, что вы, Капралов, уже готовы к совершению этой глупо-сти?
   – О, да. Особенно, если мне будет обещано такое же вознаграждение, как в про-шлый раз. Я, мастер лейтенант, не отказался бы в ближайшее время расслабиться где-нибудь в теплых краях. Надоело, знаете ли, поминутно видеть одни солдатские морды. Море, пальмы и девочки топлесс – вот тот незамысловатый набор радостей жизни, ко-торый мне более по душе. А вам? Пойдемте с нами! – повторил он.
   – Идти с вами я не имею права. И желания тоже не имею. К тому же девочки то-плесс меня мало интересуют. Саркисян? Каков ваш ответ?
   – Я пойду, конечно. Гражданские ваши ребятишки, может и слюнтяи, и все та-кое, но спасать их шкуру – наш прямой долг. Как-никак мы тоже виноваты в их неуда-че. Пусть и косвенно.
   Василиса пробурчала себе под нос несколько энергичных фраз на родном языке, шумно выдохнула и сказала:
   – Так я и думала. Рада, что не ошиблась в вас. Саркисян, разрешаю пригласить кого-нибудь еще. Агитируйте. У Капралова это хорошо получается. Пусть вас будет хотя бы четверо. Но не более.
   Однако четвертого найти не удалось. Даже вернувшийся в строй Волк, узнав предварительный план операции, отказался:
   – Вот если бы со стрельбой и взрывами, тогда другое дело. А шнырять по-тараканьи – благодарю! Я уж лучше на полигон…
   – Выступаете завтра в полдень, – сообщила легионерам Василиса, когда они явились для напутствий и инструктажей. – Пока разрешаю отдыхать. Одно условие. Ваших пьяных рож личный состав видеть не должен. Расслабляйтесь на природе. С Сильвером я договорилась, выпустит без вопросов. Осип Осипович тоже в курсе. За-начки ваши он уже приготовил, забирайте. Отбой – в час, не позднее. Подъем – в де-вять. Брысь!

   Филипп нес на плече баян, а Генрик и Бородач волокли сумку с припасами. В сумке время от времени позвякивало. Все трое при этом облизывались и заговорщицки переглядывались.
   «Ох, и погуляем, – говорили их довольные физиономии. – Ох, и оторвемся!»
   «Ахтамар» семьдесят девятого года был, безусловно, великолепен. Особенно под «гусарский бутерброд» – ломтик сыра между двумя долькам лимона. Собственно, коллекционный коньяк был бы хорош и без «гусарского бутерброда». И вообще без че-го бы то ни было.
   По первой выпили и закусили молча, соглашаясь с немногословным тостом Ген-рика: «За успех предприятия!» Посидели, наслаждаясь переливами волшебного теп-ла по телу. Хитро улыбнулись друг другу, перемигнулись заблестевшими глазками, и повторили. Поцокали языками, покивали понимающе, косясь на бутылку.
   – Черчилль был совсем не дурак, – выразил общее мнение Бородач.
   Генрик расцвел, гордясь тем, что армянский коньяк предпочитают исключи-тельно не дураки. Филипп добавил меду:
   – Не иначе, в нем имелась толика армянской крови. Особенно, если судить по хитроумию, – уточнил он.
   – А что, – кивнул Генрик, – пожалуй. Только… возникает закономерный вопрос. Отчего такой видный мужчина не носил усов?
   – Ара, это же элементарно! Маскировка, ара. Как иначе управлять англичанами? – удивился Бородач.
   – Ох уж этот английский снобизм, – покивал Филипп. – Им бы нашего сержанта в премьер-министры…
   – Меня-то зачем? – спросил, медленно раздуваясь от счастья, претендент на высшую британскую власть.
   – Ну… – протянул Филипп, мучительно ища ответ. – Ну, влить горячей крови в их рыбьи сердца и горячего семени… не будем уточнять, куда.
   – А, – сказал Генрик. – Понятно. В Великобритании премьер-министр совмещает широко известную деятельность с деятельностью, от общественности тщательно скры-ваемой. В частности, с донорской. Оч-чень любопытный факт, и крайне заманчивое предложение. Буду думать.
   – Вот так государственные секреты становятся достоянием гласности, – про-комментировал Бородач, разливая драгоценную жидкость по емкостям. – И-и-и, вздрогнули!
   Выпили, вздрогнули, зажмурились блаженно. Еще посудачили о пустяках. Вспомнили старые анекдоты, блеснувшие в коньячном свете небывалыми гранями. Смеялись над ними, хохотали, ржали, как безумные – аж до упаду. Падать было легко и не больно. «Ахтамар» способствовал. Но как-то, до обидного внезапно, закончился.
   – В этот самый момент и вышел на поляну, слегка покачиваясь и дымя титани-ческой «козьей ножкой», бритоголовый ефрейтор, сжимающий в руках волшебный со-суд замысловатой формы, – возвестил Саркисян.
   Бородач вышел, улыбчиво кланяясь. Волшебный сосуд замысловатой формы оказался удлиненной бутылкой «Белого Аиста».
   – Тираспольский, – гордо сказал он, сковыривая пробку. – Я, между прочим, от-туда родом.
   «Белый Аист» взмахнул крылами, закачал поднявшимся ветром солдатские го-ловушки. Улыбки стали шире. Приднестровский коньяк был безоговорочно признан главенствующим над молдавским.
   – И все-таки «Суворов» гораздо круче, – с видом знатока разглагольствовал Бо-родач. – Гораздо! Когда вернемся с победой, привезу из увольнения именно его. И гори они огнем, премиальные! Вот тогда оцените.
   – Да мы и этот ценим, – гудел Генрик, разливая по новой. – Поверь трехтыс-сячелетнему опыту армянского народа. Твой «Аист» – птица что надо.
   – Слов нету, – соглашался Филипп, бодро опорожняя стаканчик. – Белый прямо таки монстр!
   В рот попало далеко не все. Было жаль, но как-то не слишком. Он промокнул подбородок платком и полез в сумку. «Мы, чай, тоже не лаптем щи хлебаем».
   – Вот она, родимая, – Филипп потряс над головой плоской фляжкой из нержа-вейки. – Чудо уральских лесов. Слеза Хозяйки Медной горы. Струя Великого Полоза. Ржаная. Самогонка. На. Кедровых. Орехах. Шестьдесят шесть оборотов. Одна капля валит с ног медведя. Две – лося. Три скотине не дают – смертельно! Желающие испро-бовать найдутся?..
   «Аист», оказывается, уже улетел (за младенчиками, пошутил Генрик, вызвав приступ гомерического хохота), и желающие, разумеется, нашлись.
   – Мы, между прочим, и не терялись, – сообщили они.
   – Что медведь, – говорил Бородач, прихлебывая «кедровку», словно десертное вино, – что лось – все едино. Мелюзга. Вы слонов поили?
   – От чего же, милок, мамонты-то вымерли? – воскликнул Филипп.
   – Эх, суровый народ эти уральцы, – покивали в такт сержант и ефрейтор. – Та-ких гигантов вусмерть споили.
   – А закусывать надо было, – пробормотал Филипп, остервенело жуя огненную бастурму, – закусывать!..

   Надвигалась ночь, и они разожгли костер. Удивительно, но никто при этом не опалил бровей или чубов. Потом сидели, нанизав на прутики кусочки домашнего сви-ного окорока, выставленного Филиппом на закусь к «струе полоза», и подогревали их над огнем.
   – Спеть, что ли? – спросил Филипп.
   – Спой, конечно, – ответили ему. – Давно пора.
   Для затравки он спел «Эй, ямщик, поворачивай к черту!». Слушателям понрави-лось. Они одобрительно заорали и принялись с силой хлопать ладонями по коленкам. Филипп, в целях развития успеха, выдал: «Пуля-дура вошла меж глаз мне на закате дня. Какое дело мне до вас, а вам до меня». На ресницах растроганных наемников повисли скупые мужские слезы. Ободренный адекватной реакцией друзей, Филипп почувство-вал себя едва ли не мессией, ведущим схватку за заблудшие души с Врагом человече-ским, и прорыдал «Враги сожгли родную хату».
   – Давай теперь что-нибудь повеселей, – попросил пригорюнившийся Генрик. – Стыдоба смотреть на себя – сопли до полу!
   Филипп подумал и дал: «Вот лежу я молодец под Сарынь-горою».
   Носы шмыгали и глаза влажно блестели. Молодец, лежавший под Сарынь-горою, звался Стенька Разин, груди ему придавили крышкой гробовою, руки его скова-ли медные замки. Он ожидал Суда, терзаемый змеями, и его было по-человечески жал-ко.
   – Изувер! – воскликнули с надрывом слушатели. – Не трави душу, поганец! Мы ж тебя по-человечески просим: не трави!
   – Ладно, успокойтесь, – отмахнулся изувер-поганец и спел, гикая, присвистывая и притопывая, «Только пуля казака во степи догонит», вызвав взрыв оваций и криков «Браво!». Железо следовало ковать, и Филипп спел про солдатика на привале, коего «замучила тоска, он стрельнул себя и больше ни при чем».
   Слезы снова брызнули потоками, и носы захлюпали. Чрезвычайно трогательная получилась сцена. Бородач, громко высморкавшись, предложил срочно – да что там, незамедлительно! – накатить.
   – И то верно, – согласился Генрик, – помянем солдатика-самострельщика.
   Помянули. Филипп растянул меха.
   – Не этот ли стон у вас песней зовется? – раздалось у Филиппа за спиной, когда он завел следующую “жалестливую” композицию. – Отставить моральное разложение! Это что еще за пятая колонна в тылах моего взвода? Саботаж изволите устраивать, ря-довой?
   Василиса крепко ухватила Филиппа за волосы и немного помотала его послуш-ную голову из стороны в сторону.
   – Хоронит, гад, раньше времени, – поддержал командира личный состав. – Ни-какого слада с ним нету. Хоть морду бей!
   – Мордобоя нам еще не хватало, – возмутился Филипп. – «То не пой, это не иг-рай!» Вот, блин, молодцы! Друзья, называется! Сами тогда и музицируйте, раз я не хо-рош.
   – В самом деле, – неожиданно согласилась с ним Василиса, – не стреляйте в гармониста. Он играет, что умеет.
   И опустилась на бревнышко рядом с Филиппом.
   – Продолжай, – приободрила она.
   – А волосья драть боле не станете?
   – Постараюсь.
   Филипп раздумывал недолго. «Поплачь о нем, пока он живой. Люби его таким, каков он есть…» Когда песня закончилась, Василиса вздохнула и посмотрела на него как-то по-новому. Вернее, по-прежнему. Так, как в памятный вечер их банного знаком-ства.
   Филипп шумно сглотнул.
   Он передал баян Бородачу (тот принялся наигрывать частушки на шести кноп-ках), а сам легонько обхватил Василису за плечи. Она не возражала. Филипп наклонил к ней голову – как бы невзначай. Василиса искоса глянула на него и усмехнулась кра-ешком красивого рта. Филипп приободрился.
   «А что, – подумал он, – не так страшен куратор, как его эмблема! К тому же один раз я уже вызвал у нее игривые чувства. Не испытать ли судьбу повторно? Чем я, собственно, рискую? Ну, сломает мне Василиса руку. Ерунда. Поваляюсь недельку в госпитале и буду как новенький. Глядишь, еще и отношения с Вероникой восстановлю. Тоже неплохо. А уж в случае удачи…» – он едва сдержался, чтобы не облизнуться.
   – Выпьете, мастер лейтенант? – вполне к месту предложил Генрик.
   – Отчего бы нет? – улыбнулась Василиса. – Только с вас кавказский тост, сер-жант.
   – Отчего бы нет! – расцвел Генрик, подавая ей пластиковую крышку от фляги, полную до краев «кедровкой». – До дна! – уточнил он.
   – Непременно до дна, – пожала плечиком Василиса (Филипп ощутил плавное движение крепких мускулов под тонкой тканью). – Ждем тост.
   Генрик встал, поднял руку с наполненным стаканчиком, отвел под прямым уг-лом локоть и, поигрывая бровями и педалируя акцент, начал:
   – Жила высоко в горах прекрасная девушка. Царица. И не было желанней невес-ты на всем Кавказе. Многие юноши и мужчины желали взять ее в жены, но никому это не удавалось. Дело в том, что замок царицы стоял на высокой скале, отделяющей вож-деленную девственницу от всего мира. И замуж она готова была выйти лишь за того удальца, который сможет перепрыгнуть бездонную пропасть на своем скакуне. О, сколько великих воинов сгинуло на дне той пропасти! Вороны до сих пор пируют на их костях. Но однажды на белом карабахском жеребце прискакал покорять жестокую кра-савицу молодой армянин. Был он высок, строен и усат. На руке его сидел белый сокол, а по следу его мчался, стелясь по земле, белый борзой пес. Юноша затрубил в позла-щенный рог белого архара, которого добыл лично, и сбросил с плеч шкуру снежного барса, которого одолел голыми руками. Сердце красавицы на миг сбилось с ритма. Но она скоро овладела собой и махнула платком. Как вихрь понесся белый скакун, как молния понесся белый сокол, как стрела понесся белый пес. Страшный обвал сорвался в бездонную пропасть, когда юноша на коне и пес, и сокол благополучно опустились у стен неприступного замка. Царица же побледнела, хлопнула в ладоши и приказала на-чальнику стражи звенящим, как булат, голосом: «В пропасть их!» Пораженный юноша даже не сопротивлялся, лишь спросил: «За что?» – «А за компанию!» – ответила бес-сердечная красавица… Так выпьем же и мы за нашу компанию, друзья мои!
   – Вах! – заорали Филипп и Бородач, а Василиса громко засвистала:
   – За компанию, так нас и разэдак!
   «Кедровочка» выплеснулась в пересохшие от волнения за судьбу гордого армя-нина глотки.
   – Повторить! Требую немедленно повторить! – оживленно предложил Филипп.
   – Тост? – удивился Генрик, польщенный триумфом.
   – Да нет же! – воскликнул Капралов. – Возлияние повторить. Ибо такой тост достоин неоднократного омовения.
   – С удовольствием, – согласилась Василиса.
   Филиппу только того было и надо.

   Отсветы пламени плясали на потемневшем лесу, на телах легионеров. Тихонько попискивал баян под не слишком умелыми пальцами Бородача. Мелодично стрекотали какие-то твари – не то птицы, не то насекомые, не то лягушки. И Филиппу стало ясно: пора!
   Он придвинулся вплотную к Василисе и спустил руку с утомительной привязи военного этикета. Рука загуляла широко. Филиппу вовсе не показалось удивительным, что путь ее, пролегший сперва по спине и талии очаровательной лейтенантши, завер-шился, в конце концов, на мягкой округлости бедра. Бедро, вне всякого сомнения, вы-глядело наиболее логичным финалом волнующей прогулки.
   Впрочем…
   Рука скользнула вверх. В тот миг, когда он собрался приблизить губы к очарова-тельному ушку, чтобы предложить уединенную беседу, небо и земля предательски по-менялись местами, промелькнув перед его глазами с воистину крейсерской скоростью.
   Алкоголь сыграл с Филиппом скверную шутку. Расслабившись в предвкушении плотских утех, он просто не успел сгруппироваться и грохнулся оземь, как подрублен-ный дуб – во всю длину. Василиса отпустила захват и, гордо подняв голову, скрылась во мраке. Обиделась.
   Филипп потряс головой, приходя в себя. И напрасно! В мозгу всколыхнулось облако противной мути.
   – Дай-ка, – похлопал он по лаковому боку баяна.
   Бородач отдал инструмент без охоты, но и без единого слова.
   Филипп с остервенением растянул меха:

     – Что ты ежишься, корежишься,
     Пощупать не даешь?
     Будешь ежиться, корежиться, –
     Нещупана уйдешь!

   В его пьяном голосе звучала едва ли не детская злость.
   Звезды снова превратились в светлые полоски, а в черепе взорвалась оборони-тельная граната. Жалобно мяукнул баян. Филипп крякнул и попытался сесть. Удалось ему это далеко не с первой попытки.
   – Козел! – яростно сверкнул глазами Генрик. Его волосатые кулачищи, один из которых только что прошелся по челюсти недостаточно обходительного с женщинами товарища, угрожающе раскачивались. – А ну-ка, ты, кобель, марш извиняться! Или я за себя не ручаюсь…
   – Действительно, Фил, как-то неудобно получилось, – подал голос Бородач, – не по-мужски как-то. Иди-ка ты, действительно, отыщи ее…
   – Угу. А когда отыщу, что сделать? На колени перед ней пасть? Руки целовать?
   – Руки, – жестко сказал Генрик. – А не простит, так и ноги. Двигай, герой!
   Герой пожал плечами и двинул.

   Без раздумий он выбрал направление в сторону степи и медленно побрел, томясь от странной двойственности.
   «Черт, угораздило меня сорваться, – думал он. – Певец-частушечник, блин! Гар-монист – лаковы сапожки! Не тебя ли, гармонист, обгадили кошки? И она! Тоже хоро-ша… Сразу надо было все по местам расставить. Чего, простите, прижималась, если не склонна к пролонгации чувств? Играть изволила? А со мной играть не надо! Я, слава богу, не мышонок и не воробей. Даже если она – кошка. Я, может, сам из кошачьей по-роды. (Он улыбнулся.) Лев, только маленький. Карликовый».
   Улыбайся не улыбайся, а на душе было гадко.
   «Унылый вечер, – вспомнил он, – хмель, побои. Неутоленные надежды. В башке бардак, во рту помои, на нас не белые одежды…» Увы, так оно и было.
   Длинная трава, сплетенная ветром, путалась в ногах, и он упал-таки. На одно колено. Поднялся, но не сделал и десятка шагов, как упал опять.
   – Б..дь! – вырвалось у него.
   – Кто? – спросил голос Василисы. – Я?
   – Простите, – съежился Филипп.
   «Как все складывается неважнецки, – подумал он, – беда!»
   – Ничего. Прощаю. Ты же не меня имел в виду, так?
   – Так, – с готовностью согласился он и посетовал: – Трава.
   – Ну да, – сказала она. – Трава. Иди сюда.
   Он все еще не видел ее и осторожно пошел на звук голоса.
   Василиса полусидела, подвернув под себя длинную ногу и опершись на локоть. Лицо ее было запрокинуто к небу, а волосы стекали с плеча, сливаясь со стеблями и пушистыми метелками ковыля. Ковыльные гривки серебристо поблескивали.
   «Опять романтика, – тоскливо подумал Филипп. – Но на этот раз я так просто не куплюсь. Хватит мне зуботычин на сегодня».
   – Садись, – пригласила она.
   – Мы стали на «ты»? – спросил настороженно Филипп. – С чего вдруг?
   – Ну, как же! Ты вполне по-свойски лапал меня совсем недавно, я швыряла тебя через бедро. И что, после этой, до отвращения семейной сцены продолжим делать вид, будто мы чужие друг другу?
   Филипп сел рядом с ней, снял с ее губ сигарету и сказал:
   – А разве мы не чужие? Неужели? Вот сюрприз, так сюрприз! Или у нас сегодня ночь перед Рождеством, и мечты сбываются?
   – Дурак, – сказала Василиса. – Капризный дурак-красавчик. Молчи, мальчишка, или ты все испортишь.
   Филипп замолчал, кроша пальцами табак и не решаясь поцеловать яркие зову-щие губы. Губы смеялись. Их хозяйка знала, что укротить карликового льва проще простого.
   Он отбросил обрывки сигареты, положил ладонь ей на затылок. Запустил паль-цы между ковылем и волосами и притянул губы к себе.
   Она подняла руку и провела по его щеке. Он зашипел от боли и отшатнулся. Ему показалось, что она приложила к лицу раскаленное железо.
   Василиса поморщилась.
   – Больно? Кто это тебя так?
   Филипп сообразил, что она ненароком задела свежую ссадину на скуле.
   – Генрик, должно быть. Хорошо приложился, дружочек. Крепко.
   – Ай-яй-яй, какой негодник, – притворно вздохнула Василиса.
   Ей, сколь ни крута она была, безусловно, нравилось, что мужчины бьют за нее друг другу морды.
   – Да нет, – предпочел не заметить притворства Филипп. – Гена хороший парень. Не то, что некоторые кудрявые кретины. Честь девушки для него – дороже всего.
   – Хороший, – с горечью сказала Василиса. – Конечно, хороший. И Бородач хо-роший, и близнецы. И Наум и Мелкий. И даже надутый Вольдемар и даже простоватый Юра. И даже ты, мой, черт тебя забери, нежданный кавалер. Все! И я, я! – своими ру-ками толкаю вас раз за разом под пули. И я сама, что бы ни говорила тебе прежде, – я сама взорвала твою жизнь, одурманив отравленным табачным дымом и умением навя-зывать свою волю. Отточенным и многократно усиленным умением, практически неиз-вестным на вашей Земле…
   Она болезненно напряглась, прерывисто дышала, впивалась ногтями в его пле-чи. Она казалась сейчас Филиппу слишком, слишком пьяной, почти душевнобольной. Она почти бредила. Она вздрагивала и говорила бессвязно:
   – …Завтра я, наверное, пожалею, что говорила тебе это. А может и не пожалею, но прокляну себя за это – точно. Но сегодня я не могу… – Она внезапно оборвала фразу. – А, к дьяволу! Всё к дьяволу! Пусть. Иди ко мне… и пропади всё пропадом!
   Он снова приник к ее губам. Небо в третий раз пришло в движение. Травы и ве-тер хлестали их, ночные твари трещали все пронзительней, и где-то далеко Генрик с Бородачом орали фальшиво «только шашка казаку во степи жена», а небесные кольца пылали все ярче, пока наконец не расплавились, обливая их горячие трепещущие тела ледяными, жгучими струями росы.

   Василиса затянула шнурок на ботинке, последний раз поправила волосы и ска-зала:
   – Надеюсь, вы вернетесь. Надеюсь, все. Послам все равно каюк, так что не рис-куйте понапрасну. Нас интересуют только живые люди. Поэтому не вздумайте тащить трупы для предания их родной земле. Не будет живых, и ладно. Возвращайтесь налег-ке. Вознаграждение будет выплачено все равно.
   – Языков брать? – спросил лениво Филипп, любуясь на ее точеный профиль.
   – Языков не брать. Трофеев не брать. Сувениров не брать. Брать только выжив-ших парламентеров. Вам ясно, рядовой?
   – О, да, мой лейтенант, – сказал Филипп, нежно проводя рукой по ее руке. – Мне все ясно. Я без ума от вас, мой лейтенант. Вы, мой лейтенант, мастерица не только ко-мандовать. Вы знаете это?
   – У меня обширный опыт, – отрезала она.
   – Хочется думать, что я пополнил его хоть чуть-чуть, – благодушно сказал Фи-липп. – Я так старался…
   Василиса смягчилась.
   – Надеюсь, что старался. Ненавижу халтуру. До завтра!
   – До завтра, – сказал Филипп ей вслед и неспешно двинулся к костру.
   Он был доволен.
   Генрик и Бородач жизнерадостно храпели, раскинувшись возле угасающих уг-лей. Филипп насилу растолкал их. Залив костер древним, как мир, способом, они поплелись на базу, сонно хлопая глазами и выводя охрипшими голосами: «Шумел ка-мыш, деревья гнулись, а ночка темная была».
   Баян немелодично похрюкивал. Наверное, пострадал за грешки хозяина, напо-ровшись при совместном с ним падении на что-нибудь острое. Баян было жаль.
   «Она пришла, его уж нету, его не будет никогда-а…» – печально летело над сте-пью. Филиппу хотелось верить, что слова эти – не о нем. Ему безумно хотелось быть.
   Всегда.

ГЛАВА 7

   Мой пал товарищ, кровь лилася,
   Душа от мщения тряслася
   И пуля смерти понеслася
   Из моего ружья.
Михаил Лермонтов

   Странные выверты времени вконец меня запутали. Давно ли мы побывали здесь в прошлый раз? По-моему, около месяца назад. Как за месяц могло так резко все изме-ниться? Растительность увяла, небо легло на верхушки деревьев, залепило недалекие горы грязными клочьями тяжелых осенних туч; воздух был холоден. Под ногами разъ-езжалось и хлюпало. Растения, обманувшие меня давеча своим изумительным сходст-вом с лабазником, почернели и торчали вверх голыми склизкими прутьями. Одним словом, июль за месяц сменился октябрем.
   Уже здорово вечерело. И ночь не заставила себя ждать.
   Оступившись в очередной раз, я догадался наконец включить «совиные глаза» – систему ночного видения шлема. «Все стало вокруг голубым и зеленым…»
   В наушниках попискивали сигналы радиовешек. Плечи оттягивал немалый груз. Карабин, заброшенный за спину, отсутствием в непосредственной готовности к приме-нению создавал ощущение постыдной обнаженности. Я крайне серьезно наблюдал об-становку, как того требовала от меня тактика авангардного «номера один». «Номером два» был Бородач. Генрик шел замыкающим.
   Скалы приближались. Через «ночную» оптику шлема они выглядели густо-зелеными. Чуть более яркие пятна показывали не остывшие до сих пор (днем, наверное, было солнце) участки выступающих камней, а почти черные – прохладные в любое время расщелины и впадины. Вход в искомую пещеру зиял чернотой Марракотовой бездны.
   Мои полномочия, как впередсмотрящего, на этом заканчивались. Менее других нагруженный Бородач, имеющий, кроме того, некоторый опыт горного туризма, обязан был проверить безопасность доступа в «бутылочное горлышко».
   – Иду, – донесся из наушников его шепот, и мимо меня прошмыгнула гибкая фигура.
   Генрика я не видел – он прикрывал тыл. Пригнувшись, я юркнул за Бородачом.
   Все было спокойно. Слишком спокойно. Мне нестерпимо захотелось чихнуть: аллергия на опасность, не проявившуюся пока, но более чем вероятную. Я сжал нос пальцами, но не удержался и фыркнул. Бородач обернулся, гневно сверкая глянцем за-брала, и тут за его спиной вздыбился, щелкая клешнями, огромный онзан.
   – Сзади!
   Я бросился на выручку, нож уже был в руке, но я не успевал. Не успевал!.. Мне оставалось сделать еще несколько шагов, а клешни уже рушились на Бородача, неот-вратимые, как божья кара.
   Но не таков наш Бородач, чтобы безропотно встретить гибель. К тому же он был атеистом и не верил ни в Бога, ни в его кары. Неуловимым движением он ушел вниз, круговым ударом приклада, точно по волшебству оказавшегося в его руках, подрубил все четыре ноги противника. Онзан тяжело осел на хвост, медленно кренясь вбок.
   Я был уже рядом.
   С маху вогнал клинок в зазор между панцирем и бугорком макушки, повернул острием к центру и резко двинул по дуге, как бы вскрывая консервную банку. Онзан переливчато свистнул, хлестнул меня по забралу жестким хлыстом одного из усов и уронил бессильно верхние конечности. Я отскочил, выдирая нож из содрогающегося тела. Мягко сдвинул рычажок предохранителя карабина, готовый уничтожать напарни-ков зарезанного врага пусть более шумным, но зато более надежным, чем рукопашная схватка способом.
   «Неужели влипли?» – пульсировала нервная мысль.
   Из темноты вынырнул Генрик.
   – Что у вас здесь?.. – рявкнул он и тут же охнул, заметив розовый, в коричнева-то-серых разводах и пятнах, труп. – Быстро уходим!
   Мы ввалились в пещеру, рассредоточились, ощетинившись стволами в трех на-правлениях. Минут десять мы были молчаливы и неподвижны, как окружающие камни. Ничего, однако, не произошло. Ни облавы, ни даже бегства напуганных гибелью това-рища дезертиров. Ни звука. Ни движения.
   – Я впереди, Капрал второй, Бородач – замыкающим. Ходу! – скомандовал Гена, и мы углубились в недра горы.
   Впереди маячила широкая фигура Гены. Сзади раздавался мерный топот Боро-дача, ежесекундно, наверное, ожидающего, что в спину вцепятся и не отпустят больше вражеские клешни. И предстояло еще ползти по «кишке». Своды неуклонно понижа-лись, прижимая нас к полу. Прохватывало сырым сквозняком, ползущим со стороны прожженного в прошлый раз невидимого «донышка».
   И дьявольски першило в носу.
   Я едва сдерживал несвоевременное чихание.
   До слез.

   Пыхтя и почесываясь, я выбрался из отвратительной дыры, отбежал подальше. Меня трясло. Гадость! Гадость, гадость! Вот дыра-то ничуть не изменилась с прошлого раза и все так же напоминала готовый к испражнению анус.
   Генрик, согнувшись, к чему-то прислушивался. Подойдя и встав рядом, я загля-нул ему в лицо. Лица за щитком не было видно.
   – Бородач где-то застрял, – сказал я. На меня снова напала нервная трескотня. – Ненавижу эту дыру! Чистенькая, гладенькая, а ползешь – как в дерьме по уши. Глаза бы мои на нее не глядели. У-у, сволочь!
   Генрик раздраженно отмахнулся. Ну, и ладно. Мне постепенно становилось лег-че. Черт, ботинок развязался. Я присел и принялся стягивать болтающиеся концы шнурков двойным бантом с перехлестом. В этот момент послышался мокрый чавкаю-щий хруст.
   Я мгновенно обернулся, вскидывая «Дракона». Как раз для того, чтобы поспеть к финалу жуткой картины, развернувшейся в нескольких метрах от нас. Главным тра-гическим героем вынужден был стать Бородач. Его руки – одна, сжимающая карабин, другая – мешок со жратвой, – сея кровавые капли, похожие в «ночном» изображении шлема на зеленых светлячков, разлетались в стороны, откушенные и отшвырнутые клешнями стоящего на задних конечностях онзана. Сам Бородач, находящийся в со-стоянии, называемом военной медициной «боевым шоком», сделал по инерции еще шаг. Потом громко всхлипнул и крутнулся, нанеся беспощадный удар подкованным ботинком в высунутую башку членистоногого палача. Башка слетела как яйцо, выпле-скивая на стены полужидкое содержимое. Инерция пронесла Бородача дальше, и он не смог с нею совладать, лишенный возможности балансировать: культи рук были слиш-ком коротки… Противники рухнули друг на друга.
   Не прошло и секунды, как из дыры высунулась следующая тварюга. Я нажал на спусковой крючок.
   Промазать на таком расстоянии невозможно. Скорлупа онзана содрогнулась, и он вывалился из лаза, сухо гремя клешнями. За ним тут же появился следующий, потом еще и еще… Я едва успевал отстреливать свою половину врагов. Четыре ноги позволя-ли им двигаться удивительно проворно, и не знаю, чем бы закончилась схватка, будь дыра пошире. На такой малой арене, при достаточном численном превосходстве онза-нов, победа нашей стороны была бы проблематичной.
   Один из противников метнулся мне в ноги, метя превратить в подобие Стража Врат Сильвера. Я отмахнулся прикладом, отскочил назад и выстрелил, вернее, попы-тался выстрелить, но попытка не удалась. В магазине «Дракона» не осталось зарядов. Не теряя времени на перезарядку, я швырнул карабин в сторону и с двух рук принялся садить пули – по три в каждую тварь – из пистолета. Навязчивый онзан, охотник за моими ногами, получил аж четыре и больше не нападал. Скреб короткими ручками по месту, где привык иметь голову, а ногами – по скользкому от собственной крови полу. Вместо головы ему попадались лишь бесформенные куски разнесенной моими пулями плоти. Я неистово расхохотался и зафутболил агонизирующие останки в сторону, отку-да слышалось чудесное пение его сородичей, идущих в атаку. Кроме ангельских голо-сов онзанов я еще слышал, как рядом громогласно лязгает демонический АГБ Гены, и от этого становилось немного спокойнее.
   Пистолет защелкал затвором впустую – кончился боезапас. Никто больше не пер на меня, и Генка не стрелял уже, но я продолжал нажимать и нажимать спусковой крю-чок, и не мог остановиться.
   Саркисян сжал мое плечо и, сильно тряхнув, гаркнул:
   – Хватит, все уже! Нет никого! Хватит, говорю…
   Я обессилено пал на колени; из глаз хлынули слезы. Генрик, более психически устойчивый, чем я, крадучись двинулся к куче тел. Посмотреть, что с Бородачом. Ему оставалась какая-то пара метров, когда куча с глухим вздохом приподнялась, встряхну-лась и осела, намного более низкая, чем прежде. Бородач, пришедший в сознание, но не ведающий об исходе схватки, привел в действие самоликвидатор.
   Я заколотил кулаками по подвернувшемуся карабину и зарыдал уже в голос, а Гена, подняв руки к потолку, страшным голосом зарычал армянские богохульства в ад-рес бесстрастно взирающего на нас сквозь все времена и пространства всевышнего…

   Я отыскал обе отрезанные руки Бородача и, попросив у его безбожной души прощения, вытащил из мертвых пальцев карабин и мешок. Снял с левого запястья лич-ный браслет. Собственно, карабин нам был не нужен. Более того, был он нам совер-шенно бесполезен, верный лишь своему погибшему хозяину. Я забрал только обойму.
   Генрик в это время стаскивал трупы онзанов в кучу. Я стал помогать. По моим подсчетам, мы угрохали около двух десятков тварей. При той плотности огня, что была нами создана, каждый из членистоногих мертвецов получил никак не меньше трех за-рядов. Чрезвычайно расточительно.
   Груда тел вышла внушительная. Наверх я поместил бренные останки нашего то-варища, а под основание сунул пиропатрон с замедлителем, установленным на самый максимум – тридцать секунд. Мы постояли молча минуту, и я нажал кнопку активато-ра.
   Отключив на время системы ночного видения, чтоб не повредила вспышка пи-ропатрона, подсвечивая путь фонарем, мы быстрым шагом двинулись вперед. За спи-ной беззвучно полыхнуло. Фонарь можно было гасить. Пиропатрон минут пять будет старательно и ярко гореть. Света, отраженного от гладких стен пещеры, нам вполне хватит.

   Последние отблески пламени, сравнимого со звездным, угасли, и мы вновь включили «совиные глаза».
   – Ген, – негромко позвал я, – а ты заметил, что у онзанов не было оружия? И у того, возле входа, которого мы с Бородачом как свинью разделали, тоже ведь не было. Гражданские?
   Генрик пробурчал:
   – Не мое дело!
   Молчание продолжалось недолго.
   – Нам только на руку, что онзаны все еще не пронюхали, откуда явились к ним Братья, – сказал он. – Безоружные твари, угробившие Бородача, не в счет. Они и сами, похоже, не ждали встречи с нами. Наткнулись случайно. Хотели взять живьем, навер-ное. Не учли, скоты, что я в ферментационный чан пока не собираюсь.
   Он с чувством выматерился.
   Я подумал, что и Бородач не собирался, а вышло-то вон как. Гена, наверное, по-думал о том же, и мы вновь замолчали. Я время от времени озирался, хоть и знал, что через ту лужу расплавленного камня, в которую пиропатрон превратил скальную поро-ду, не перебраться еще долго. Никому.

   Выход приближался. Сквозняк усиливался. Что ждало нас за пределами пеще-ры? Будет ли кому подсунуть под наши трупы пиропатрон, если… Нет, об этом лучше не думать. Сейчас уныние может стать главным врагом, пострашней онзанов.
   Генрик тоже знал это. Он с размаху хлопнул меня по спине:
   – Выше нос, солдат. Жизнь не закончилась. Бородач погиб именно так, как хо-тел. Помнишь его пояс из тротила, о котором я тебе рассказывал? И еще – его никто нигде не ждал. А мы… мы просто обязаны вернуться. Хотя бы, потому что тебя ждет Василиса. И родные. И меня ждут. Хотя бы для того, чтобы вручить командованию опознавательный браслет Бородача. И мы вернемся, обещаю. И вытащим тех, за кем идем.
   Он подставил мне сжатый кулак, и я ударил по нему своим.
   – Вернемся.

   Извиваясь ужом, я полз вдоль левой стены пещеры. Сзади громоздился редут из мешков, за которым притаился Генрик, а я был налегке. Только пистолет да наручный нож. Наконец шлем уперся в преграду. Я сперва присел на корточки, а затем поднялся во весь рост. Пробоина находилась где-то правее, и мне ничего не угрожало. Я присло-нился всем телом к «донышку» и принялся размахивать руками, привлекая внимание возможных наблюдателей. Затем врубил внешние динамики шлема на полную гром-кость и заорал надсадно какую-то откровенную чепуху. Кажется, из Чуковского, про раков пучеглазых, что по земле во мраке лазают и про волков, которые бешеные, отчего и воют; или что-то не менее бестолковое.
   Никто меня, кажется, не слышал. Я нарочито медленно двинулся к отверстию, насвистывая и готовясь к рывку. Когда до отверстия оставалось около полуметра, я ус-корился. Бросок получился великолепно. Такого скока я даже не ожидал от себя. Фи-зиологические жидкости, отравленные сомой, только что не вскипели, пропуская нерв-ные импульсы с рекордной скоростью.
   Опомнился я от потрясающего ощущения бега-полета уже в кустах. Площадку перед пещерой – семидесятиметровую площадку, никак не подходящую на роль бего-вой дорожки стадиона, я преодолел не более чем за две с половиной – три секунды.
   И легкость в теле не проходила.
   Пользуясь ею, я прочесал близлежащую территорию, без труда перепрыгивая огромные валуны, вырывая с корнем подозрительные кусты, и ни на миг не останавли-ваясь. Сердце колотилось все быстрее и быстрее, движения становились все стреми-тельнее. Эйфория всемогущества накатывала искрящимися волнами, и волны эти раз за разом становились все выше.
   Кажется, я запел.
   Кажется, я решил сделать все в одиночку.
   Кажется, я отбросил в сторону ненужный пистолет.
   Кажется, я отбросил в сторону ненужный шлем.
   Зачем они мне? Я вижу сквозь ночь. Я слышу сквозь ночь. Ночь окончилась для меня. Для меня настал день. День моего триумфа. Я пройду сейчас семимильными ша-гами до рачьего штаба. Раздавлю к такой-то матери весь их поганый выводок. Спасу из рабства терран, «синих балахонов», и рвану дальше – непобедимый, как Ахилл. И пусть не попадаются мне на пути те, кто хочет жить. Пусть бегут. В спину я не бью.
   Только кто это зовет меня, не переставая? Отстаньте, черти, я сегодня – суперге-рой! А, это он, мой славный Генрик! Отдыхай, дружище, Капрал справится и без тебя. Что со мной? Господи, какой глупый вопрос. Да ничего, дружище, просто я в ударе. У меня все получается, я познал свою истинную силу. Зачем, зачем он протягивает мне инъектор? Я здоровее здорового! Ах, витамины… Что ж, приличная порция витаминов мне, пожалуй, не помешает.
   Инъектор кашлянул.
   Тело обмякло, только лицо все еще мяли судороги. Руки, кажется, растянулись до щиколоток и, наверное, останутся таковыми навсегда. Зачем я вырывал из земли кусты и камни? Язык опух и не помещался во рту. Вероятно, я его немного покусал. Еще болела шея. И очень болела поясница.
   – Я что, не мог выйти из транса? – спросил я у Генрика, сжимающего инъектор, и поморщился. Искусанный язык неприятно мотался, цепляясь за ноющие зубы.
   – Ты меня об этом спрашиваешь? – удивился он. – Да, дядька, ты классно вошел в транс, только не пойму, в какой. Ничего общего с обычным рапидом. И выйти из него не мог. Я уж решил, что ты спятил. Особенно, когда ты принялся орать, будто ты Су-пермен. Рад, что все обошлось.
   – Конгруэнтно, – сказал я и, постанывая, отправился искать разбросанные в бес-памятстве вещи.
   Генрик поспешил на помощь.
   Вообще-то, временный боевой транс или рапид, вызываемый искусственно, не является для нашего брата легионера ничем из ряда вон выходящим. Перестройка фи-зиологии, совершаемая сомой, позволяет творить с собой удивительные вещи. Раз в не-делю в специальном ангаре каждый из нас тренируется максимально эффективно ис-пользовать организм, находясь в «состоянии берсерка». Я, к примеру, без каких-либо неприятных последствий могу за считанные секунды войти в транс, отработать в нем четыре минуты и без посторонней помощи легко выйти из него.
   Ветераны без проблем гоняют в трансе до четверти часа.
   Со стороны зрелище, конечно, жутковатое. Представьте живого человека, кото-рый движется, почти «размазываясь» по немалому объему спецангара, да еще при этом производит сотни разнообразных действий. Начиная от безупречно точной стрельбы из «Дракона» и заканчивая незаметным изъятием купюр из ваших карманов и акробатиче-скими номерами, которые сделали бы честь любому циркачу. Или словно бумагу рвет и гнет миллиметровое листовое железо голыми пальцами, сооружая фигурки из учебника оригами. Или стальные балки корежит. Или… Да мало ли что еще. Всего не перечис-лишь.
   Братья, приобщая меня к тайнам транса впервые, вогнали мне для разгона пол-тора кубика катализатора и одурманили гипноиндуктором. А выводили, поймав в по-лимерную сеть и опять же подколов, только уже релаксантом. За те первые десять се-кунд «сверхчувствия» и «сверхдействия» я понял, что такое быть по-настоящему кру-тым. И мне это жутко понравилось.
   Одного раза оказалось достаточно, чтобы сознание научилось включать и вы-ключать транс самостоятельно. Срок пребывания в рапиде еженедельно и достаточно постепенно увеличивали, одновременно повышая загруженность.
   Так вот, сегодня у меня и в мыслях не было «трансовать». По крайней мере, до такой степени. И никогда еще, сколь ни велика была трансовая нагрузка, я не чувство-вал себя при выходе из рапида так погано. И ни разу у меня в нем не «ехала башня».
   Возможно, я слишком психанул из-за гибели Бородача. Возможно, это была месть обиженного на Генины выражения местного Творца. Как бы то ни было, нужно принять к сведению – во мне что-то разладилось.
   Шлем обнаружился сразу. Его система «свой-чужой» оповещала «я здесь», и Генрик не замедлил этим воспользоваться. Пистолет пришлось извлекать из-под груды вывороченной смородины. Сваленные в довольно аккуратную кучу, кусты были густо заплетены неприятного вида паутиной. Грязно-серые, комковатые, липкие, мокрые лохмотья паутины приставали к рукам и одежде, приводя меня в ярость.
   Генрик задумчиво мял в пальцах обрывок кокона, свисающий с паутины, пока я взгромождал на плечи причитающуюся мне половину груза. Он молчал. Я повесил ка-рабин на грудь, подпрыгнул, подвигал ноющей шеей, и мы тронулись в путь.

   Лес умер. Паутина превратила его в декорацию к фильму ужасов. Коконы, коко-ны, коконы. Миллионы, миллиарды покинутых созревшими хозяевами оболочек. Рва-ная марля, закутанные в нее скрюченные скелеты деревьев, тишина. Я перестал обра-щать внимание на облепившую меня гадость. Меня поглотила монотонность движения. Я почти дремал на ходу. Силы, выпитые безумием транса, восстанавливались крайне медленно.
   Но нельзя было ждать.
   И нельзя было терять времени.
   Времени, которого было в обрез.
   Времени, которое все более приближалось к полуночи, пока мы все более при-ближались к огороженному «колючкой» котловану. К месту, где ждала нас странная работа – искать черную кошку в незнакомом темном доме. И неизвестно было, присут-ствовала ли она в нем вообще. Зато превосходно было известно – в доме жили хозяева, на гостеприимство которых ночным воришкам рассчитывать не приходилось.
   Наконец попискивание вешек в наушниках сменилось басовитой музыкальной фразой маяка. Мы пришли. Генрик повернулся ко мне и сказал, прищурившись и по-глаживая «Дракона» по стволу:
   – В цехах искать пока не станем. Не думаю, что это лучшее место для содержа-ния пленников. Сперва проверим бараки «синих», после – штаб.
   Я кивнул.
   – Шмотки тут оставляем?
   Он призадумался. Бросить палатки и транспортные платформы, чтобы проник-нуть в лагерь налегке, было крайне заманчиво. Но сможем ли мы вернуться за ними? А вдруг придется поспешно рвать когти? И все-таки я бы от лишнего груза избавился. Он решил так же.
   – Оставляем. Если наследим, один черт не до вещичек будет. Бери только аптеч-ки.

   Проволока, изготовленная из низкокачественного металла, лопнула под кусач-ками, практически не сопротивляясь. Я расширил дыру, отогнув концы перерезанных шипастых нитей в стороны, обмотал вокруг столбов. Натянута проволока была еле-еле, ветви бессильно болтались между покосившимися столбами. Для чего вообще сущест-вовала эта преграда? От кого могла защитить? Я бы, признаться, перемахнул через нее, совершенно не задумываясь. Но следовало позаботиться о возможных раненых или обессиленных мучительным пленом Братьях.
   Генрик скатился под горку бесшумным гигантским перекати-полем. Я засколь-зил следом.
   Охрана либо сладко спала, либо не была выставлена вовсе. По крайней мере, мы не заметили ни одного движущегося объекта на всем пространстве лагеря. Только со стороны заводика доносилось шипение пара, стравливаемого дырявыми котлами. Да время от времени принимался стучать от ветра плохо прикрепленный железный лист. Кажется, кто-то еще ходил внутри цехов, наверное, ночной дежурный, но наружу он не показывался. А мы пока не спешили с ним познакомиться.
   Над лагерем висел кислый дух плесени и дрожжей.
   Первый же домишко преподнес неприятный сюрприз: двери оказались накрепко запертыми изнутри. Прижимаясь к стене, я прокрался к окну. Заглянул. Все-таки заме-чательная штука – система ночного видения! Мне открылась довольно уютная комнат-ка с низкими лежанками, на которых безмятежно посапывали трое «синих». Балахоны аккуратно висели на рогатой вешалке, сооруженной из ошкуренного деревца.
   Я с любопытством вгляделся в физиономии спящих. Лица туземцев чисто чело-веческими, пожалуй, не назвал бы никто. Скошенный лоб, украшенный двумя круглы-ми шишками, полное отсутствие подбородка, вытянутые вперед узкие челюсти, тонко-губый рот на пол-лица, крошечный треугольный нос. Про глаза сказать что-либо опре-деленное не представлялось возможным – они были плотно закрыты. Но, кажется, рас-косые, среднего размера, с редкими ресницами. Растительность на лицах спящих отсут-ствовала. Возможно, это был женский барак. Короче говоря, морды как морды, ничего особенного. Таких видишь за день не один десяток. Умные собачьи морды. Только бритые.
   Дверь в соседнее помещение домика напоминала низкую и широкую арку, вплотную прижатую к одной из стен. Странное представление о симметрии…
   «Однако, – отметил я, вспомнив обмазанные дерьмом подземелья онзанов, в ко-торых мне довелось побывать, – рабы живут значительно комфортнее хозяев».
   Второй, третий, четвертый и пятый бараки ничем не отличались от первого. Так же намертво запечатаны были их двери, и так же мирно спали в них тщедушные чело-вечки, умаявшиеся за день. Лишь в шестом наблюдалось некое копошение. Присмот-ревшись, я порозовел. Парочка туземцев совершенно по-человечески и весьма энергич-но занималась продолжением рода. Больше в гнездышке любови никого не было.

   Ряд бараков заканчивался. Я начал нервничать. Неужто придется лезть в самый муравейник? Тут-то и скрипнула дверь. Мы молча повалились наземь. Полуголый гу-маноид, сомнамбулически пошатываясь, брел к дощатой кабинке, без слов признанной нами за нужник. Это был шанс.
   – Возьмем тепленьким, – азартно шепнул я.
   – Придется, – согласился Генрик.
   Мы, хоть и не знали речи аборигенов, надеялись на понятный для всех язык страха. Напуганный в достаточной мере (главное, без перебора) человек почти телепа-тически угадывает, что от него требуют. А уж пугать-то мы, думается, умели.
   Облегчившись, «синий балахон» поспешил к теплой постельке. Он и пикнуть не успел, как я сгреб его сзади. Одной рукой обхватил поперек торса, припечатав к кост-лявым туземным бокам верхние конечности, а ладонью другой прикрыл рот. В два прыжка очутился за сортиром и остановился. Человечек был невысок, и ноги его быст-ро-быстро сучили в воздухе. Словно он был маленьким Муком, бегущим на своих вол-шебных антигравитационных туфлях. И еще он был горяч и знакомо мягок в некоторых местах. Меня вдруг посетило сомнение относительно мужественности его пола. Но тут остренькие зубки, числом никак не меньше полусотни, разом впились в мою ладонь и пальцы. Я сдавленно охнул и встряхнул вероломного пленника, не желающего вести себя, как воспитанная дама. Он притих.
   Генрик, похожий на разгневанного Бармалея, скорчив ужасную гримасу, поднес к носу гуманоида душегубно выглядящий тесак и грозно прошептал:
   – Ты, козел! Будешь запираться, башку отрублю.
   – Гена, – приподнял я брови, – кажись, это баба!
   – По барабану, – отмахнулся он, – не до этикетов. – И для наглядности провел пилой тесака в непосредственной близости от расширенных глаз «языка»: – Чик! И на хрен! Поняла, коза?
   Коза (или все-таки козел?), вне всякого сомнения, поняла. Она придушенно за-мычала и попыталась тряхнуть головой. Уж не знаю, что обозначало это движение на самом деле, но мы восприняли его, как однозначную готовность к сотрудничеству.
   – Умница, – похвалил «синюю» тетку Генрик. – А теперь колись: где вы прячете таких же, как я, дяденек? Таких. Как. Я! – он похлопал себя по груди. – Как он? – Воло-сатая лапа, напугав туземку, опустилась мне на плечо. – Где?
   Генрик повел рукой вокруг. Тетка затрепыхалась. Неужели поняла?
   Я опустил ее на землю, придерживая двумя пальцами за тонкую шею, и не осво-бождая рта. Она едва не повалилась, но в последний момент собралась с силами и ус-тояла. А потом сделала нерешительный шажок. Затем другой.

   Мы остановились перед задней дверью цеха, – дверью-коротышкой, рассчитан-ной на низеньких туземцев. Дверь была металлической и даже окрашенной. Тетка ре-шительно пнула в нее ногой. Грохот раздался почти пушечный.
   – Не балуй, – пригрозил я, подхватывая ее под мышку.
   В цехе послышались шаги. Лязгнул запор. Дверь медленно, тяжело начала от-крываться. Генрик с силой толкнул ее и скрылся внутри. Через секунду выглянул и кивнул, приглашая войти.
   Ночной дежурный смятой куклой валялся на замасленном полу.
   – Лбом треснулся, – с сожалением сказал Генрик. – До крови. Как думаешь, вы-живет?
   Я пожал плечами. Какое мне до него дело, до вертухая?
   Поставленная на ноги провожатая увлекала нас в сторону шипения пара и густо-красных отблесков скрытого в топке огня.
   – Их там что, пытают? – спросил я у нее.
   Она, понятно, не ответила.
   Кочегарка была явно не рассчитана на таких рослых истопников. Двое терран, скорчившись, спали, завернувшись в какое-то тряпье. Третий сидел на кипе дров, за-думчиво глядя в полуоткрытую дверцу топки. Мы вошли и встали, щурясь. После тем-ного цеха полумрак кочегарки больно резанул по глазам. Щитки шлемов мы специаль-но заранее подняли, чтобы забитые до потери чувства реальности пленники случайно не напугались круглоголовых существ без лиц.
   Бодрствующий парламентер, превращенный предприимчивыми онзанами в ко-чегара, с удивлением уставился на увешанных оружием пришельцев.
   – Быстро буди остальных, – сказал ему Генрик. – Пора домой.
   Кочегар, кивнув, принялся торопливо расталкивать спящих товарищей. Просы-пались они неохотно. Однако, поняв в чем дело, широко заулыбались, зарокотали радо-стно и бросились к нам обниматься. Один тут же споткнулся и присел с гримасой боли на чумазом лице. Я оттолкнул проводницу и опустился возле него на колени. Кажется, у него была сломана голень. Я ободряюще похлопал терранина по спине. Достал аптеч-ку, наложил на распухшую ногу шину и вколол болеутоляющее.
   К счастью, в кандалы или колодки заковать их не догадались. И вообще, хотя они, облаченные кое-как в жуткую рванину, выглядели весьма неприглядно, измож-денными я бы их не назвал. Вероятно, кормили их хоть и не до отвала, но достаточно. И вряд ли особо пытали. Сломанную ногу можно было отнести в счет первых мгнове-ний дипломатического контакта.
   – Где остальные? – спросил Генрик. – Вас было пятеро. Пятеро! – Он помахал растопыренными пальцами, а затем согнул два: – А осталось трое.
   Первый терранин закатил глаза, громко вздохнул и изобразил, как нечто тяжелое куда-то бросают. Летят брызги. Тяжелого больше нет. Бросают еще. Осталось трое, – показал он. Из глаз его покатились слезы.
   – Сварили, – ахнул я.
   – Что ж, – сказал Генрик, – значит такая у них судьба. Ну, все, хорош трепаться. Пора делать ноги. Бери раненого.
   Поднатужившись, я взвалил калеку на плечо и зашагал к выходу. Остальные по-спешили за мной. Когда мы были уже возле двери цеха, со стороны покинутой коче-гарки раздалось пронзительное верещание и оглушительный лязг железа по железу.
   Верная холопка извещала членистоногих хозяев о нашем вторжении.
   Я матюгнулся и побежал.

ГЛАВА 8

   Затопили нас волны времен,
   была наша участь – мгновенна.
Александр Блок

   Хромой Брат, при всей своей худобе, весил никак не меньше пяти пудов. Разве что без малого. Бежать с такой ношей на спине – занятие не самое пустяковое. Филипп натужно дышал, чувствуя, как щеки от натуги сползают к подбородку, превращая лицо в уродливую гримасу. А впереди ждал склон кратера – усыпанный мелкой галькой, склонный к оползням. И ограда из «колючки». Перепрыгнуть ее сейчас представлялось несколько проблематичным.
   «К счастью, – думал Филипп, грубовато поправляя живой груз, – в заборе нали-чествует превосходная брешь. Расчудесная такая дыра – всем брешам брешь и всем дырам дыра. Вот о ней и стоит думать. Благо с каждым шагом она все ближе и ближе. А за ней, совсем рядом – мешки, легчайшим движением рук превращаемые в самоход-ную тележку с колесами. Славные такие мешки. О тележке я уж и не говорю. Ага. Сра-зу по прибытии Братья займутся ею, подругой самокатной. Небось, разберутся с родной технологией. А мы с Генкой немного постреляем. Пора уже продемонстрировать онза-нам преимущества лазерного прицела, прибора ночного видения и обороны с позиции, расположенной на главенствующей высоте. Ну, так вот. Когда потери преследователей превысят все мыслимые пределы, они в панике отступят для выработки нового плана действий. И выработают его, разумеется. Но мы к тому времени, дай бог, будем уже далеко… И все-таки лучше было бы, – погоревал он, – уйти без шуму и пыли. Жаль, не врезал я на прощание аборигенке по чану. Сука визгливая. Дворняга».
   В лагере, между тем, нарастала суета. Разгорались все новые и новые огни, за-звучали команды. Свора гончих вот-вот должна была сорваться с цепи.
   Беглецы выбивались из сил, стараясь максимально использовать полученную фору. Генрик, всхрапывая, толкал в спины медлительных по причине недокорма Брать-ев. Те, всхрапывая и оступаясь, карабкались следом за неутомимым легионером, несу-щим их товарища легко, словно годовалого ребенка. Хоть и гораздо бесцеремонней. Филипп тоже всхрапывал. Раненый терранин, как уже говорилось, годовалым ребенком отнюдь не являлся.
   Наконец добрались до вожделенных мешков. Не сговариваясь, пали наземь. Бра-тья, за исключением того, что путешествовал на личном носильщике, дышали со сви-стом. Филипп рванул клапан ранца и швырнул им упакованные в тонкий пластик заго-товки колес. Прикрикнул: «Ну-ка, взялись дружненько!» – а сам пополз назад. Там, метрах в десяти, он приметил отличный камешек. Словно только и поджидающий того, кто приляжет за ним с ружьецом в руках. Неподалеку ворошил листву, устраиваясь, верный друг Генрик.
   Бурлящее вражеское становище и быстро выползающие из него фигурки онза-нов были как на ладони. Филипп раскинул ноги, обмотал локоть ремнем, примостил ложе карабина в ложбинку камня и спокойно сказал про себя: «Бах!» Отдача еле замет-но толкнула в плечо. Первый из будущей гекатомбы розовый труп украсил собою склон.
   «Понеслась…» – почти без эмоций констатировал Филипп.
   Минут через пять его недавние предчувствия начали обретать черты реальности. Онзаны заметно сбросили обороты, поняв, что сдуру можно и сломать – причем все, что угодно. Ломать «это» им, по-видимому, не улыбалось. «Раки» принялись окапы-ваться.
   Генрик расправил сошки гранатомета.
   После первой же короткой очереди, превратившей изрядный участок рачьих по-зиций в брызжущий визжащей каменной крошкой ад, онзаны, наконец, сообразили, что отступление иной раз является не позором, но мудростью. Когда же достаточно твер-дые и даже отчасти организованные отходящие их порядки стали с катастрофической скоростью редеть, они дрогнули.
   Они смешались.
   Они побежали.
   В мгновение ока поле боя опустело.
   – Я поведу сопляков. Надеюсь, они уже готовы. А ты проконтролируй ситуацию, – сказал Генрик. – Вот, держи. – Он бережно поставил возле Филиппа свой ненагляд-ный АГБ. – Только, чур, уговор. С возвратом.
   Решение уйти, оставив в прикрытии друга, далось ему, конечно же, крайне не-легко. Но оно было единственно верным. Филипп это понимал. Он сам решил бы точно так же. И все-таки он был рад, что решать выпало не ему.
   – Даю вам полчаса, – сказал он.
   – Добро, – деловито кивнул Генрик.

   Онзаны полчаса не ждали. Один за другим они покидали лагерь. В лобовую больше не перли. Прижимались к земле, прятались за естественные укрытия, соверша-ли быстрые короткие перебежки. Филипп проворно отлавливал фигурки, заключенные сканером в веселенькую зеленую рамочку, и стрелял. Но их было слишком много, и по-являлись они не так равномерно, как того хотелось. По его подсчетам, не менее трех мерзавцев сгинули без следа. То есть в скором времени могли пожаловать в гости. Ага, вот и четвертый растворился в изуродованном шелкопрядами лесу.
   Возможно, кто-то из них отправился за подкреплением к соседям. Возможно, кто-то, пытаясь обойти его с тыла, обнаружит следы платформы и сообразит, что бег-лецы могли разделиться. Эх, еще один ушел! Бородача, покойничка, сейчас явно не хватало.
   Филипп дал очередь гранатами по «штабу» – просто для острастки. Онзаны не-надолго притаились, зато потом порскнули по многим направлениям одновременно. Некстати кончились заряды в карабине, и еще двое врагов успели куда-то скрыться, по-ка он занимался перезарядкой. Для первых «раков», за которыми не уследил Филипп, время было в самый раз появиться. Что же, он их ждал.
   Б-баум-зз! Что-то тяжелое и не слишком быстрое врезалось в камень рядом с ка-рабином и улетело рикошетом прочь.
   – Пошалите у меня, – проворчал Капралов, разворачиваясь в сторону стрелка.
   Того, однако, не было видно. Филипп провокационно завозился – будто бы пря-чась. Стрелок, убедившись, что ведет огонь в верном направлении, послал длиннющую очередь, способную по его замыслу разом решить все проблемы.
   Так оно и вышло.
   Очередь, как и следовало ожидать, ушла значительно выше, не причинив Фи-липпу ни малейшего урона. Зато горе-снайпер почил со снарядом в неумной башке.
   Проблем у него больше не было.
   И все-таки он свое дело сделал. За краткие секунды дуэли рекордное число ла-зутчиков, на борьбу с которыми у Филиппа не оставалось времени, разбежались по ок-рестностям. Далее оставаться в засаде становилось не только бесполезно, но и попросту опасно.
   Капралов ретировался. Сначала задом, ползком, изображая обычного, безмозг-лого и безопасного речного рака. Затем на четвереньках. А затем уж припустив так, будто за ним гнался сам черт.

   Бежал он не совсем по следам товарищей, а принимая несколько вправо. Так, чтобы не только хоть чуть-чуть запутать погоню, но и отсечь возможных преследовате-лей, заходящих сбоку. Пусть их пока не было заметно, но ведь не вечно будет продол-жаться такая удача. Вряд ли онзаны оставят вторжение на их территорию без достойно-го отмщения. Сообразив, что никто больше не препятствует покидать лагерь, возьмутся за дело всерьез. И тогда…
   Филипп нагнал группу даже несколько позже, чем ожидал. Далеко ушли. Это было просто превосходно. Тележка, на которой сидели спиной друг к другу двое быв-ших пленников, ходко бежала по сосняку, уверенно преодолевая неровности и сминая кусты. Третий терранин, выглядящий несколько бодрее товарищей, трусил рядом.
   Генрик неутомимо шнырял то тут, то там – как хороший охотничий пес, вы-сматривающий притаившуюся дичь. Разница заключалась в том лишь, что дичью был он сам. Филипп перебросился с ним несколькими отрывистыми фразами, вернул одол-женное оружие, и они закружили окрест уже вдвоем.
   «Добраться бы до пещеры поскорее, – думали они, – а там уж пободаемся. Из пещеры с ее чудесной стенкой-невидимкой можно в одиночку сдерживать хоть роту противника. Притом настолько долго, насколько хватит боеприпасов. А пока онзаны перелезут через горную гряду, ой как далеко можно уйти. Глядишь, и выпутаемся!»
   Никто их пока не беспокоил. И тишина…
   Филиппа тишина эта вгоняла в тоску. Изводила, как назойливый ночной комар, что звенит где-то над ухом – и в атаку не идет, и спать не дает. Не к добру была эта ти-шина. Можно, конечно, обманывать себя мыслью, что онзаны – неважные следопыты, никудышные охотники и вообще – придурки. Только зачем?
   По-видимому, перехват должен состояться у самого «донышка». И в этот раз уже не отделаешься надувной куклой. А надо еще вытащить беззащитных союзников, надеющихся на легионеров, точно на волшебников.
   Терране, убаюканные мягким ходом тележки и согревшиеся в теплых накидках, устало прикорнули. А перед тем напичкали себя лекарствами из аптечек, обмотались пластырем, обмазались эпитель-гелем и жадно порубали. Бодрствующий миротворец до сих пор с аппетитом жевал на ходу пищевые концентраты и запивал витаминизиро-ванным тоником.
   Генрик, простая душа, подгреб к нему и попробовал всучить карабин.
   «Это он с дуру», – подумал о сержантской инициативе Филипп и оказался, ко-нечно же, прав. От карабина терранин отпрыгнул, как от змеи. Выронил флягу и аж за-дрожал, сердешный. И затарахтел быстро-быстро, размахивая руками и тряся головен-кой. «Ой, что вы, что вы! Никак невозможно! Совершенно! Решительно! Убивать гад-ко». И тут же покатились горючие слезы.
   Генрик насилу удержался, чтобы не отвесить горе-пацифисту затрещину. Плю-нул, обозвал его не шибко ласково и повелительным жестом поманил ухмыляющегося в кулак Филиппа.
   – Скоро дойдем, – констатировал он очевидный факт. – Сейчас сделаем привал, ты приглядишь за гавриками, а я пошарю возле лаза. Не возникай! – оборвал он готово-го возмутиться Филиппа. – Тебя на рапид пускать, что со стихией заигрывать. Вдруг опять сдвинешься? Лучше уж я сам. Вот если не вернусь, тогда делай что хочешь. А пока я здесь командую. Усвоил?
   – Ну, – неохотно сказал Филипп.
   Саркисян исчез. Еще колыхались паутинные плети, еще кисло пахло горелым пироксилином из ствола АГБ, еще не распрямились примятые хвоинки и травинки, а он уже пропал.
   Капралов обогнал платформу и встал на ее пути. Она ткнулась в выставленный ботинок, едва не сбив Филиппа с ног. Пассажиры качнулись, встрепенулись, просыпа-ясь, и вопросительно уставились на него.
   – Привал. Спрыгивайте. – Он подергал платформу за скругленный, загнутый вверх передний край.
   Наездники вырубили движок, однако слезать не стали, а незамедлительно при-нялись за еду. Пеший терранин, довольно хрюкнув, тут же завалился на бочок, обмо-тался накидкой и засопел.
   – Ну и черт с вами, – сказал Филипп, но вдруг передумал и дернул платформу повторно. – Слезайте, говорю! Ишь, пригрелись. Стрельба начнется, а они тут как тут – заре навстречу…
   – Пуля, она же дура, – оправдывался он несколько секунд спустя, укладывая их рядком в неглубокую ложбинку. (Парень со сломанной ногой выразительно морщился и даже постанывал, второй вел себя ничуть не сознательнее.) – Прилетит шальная, и поминай, как звали.
   Словно в подтверждение его слов загрохотали выстрелы «пищалей», в торопли-вом говоре которых читалась паника стрелявших наугад онзанов. Грохот усиливался. Нетрудно было представить, как ошалевшие членистоногие поливают свинцом вокруг себя, совершенно не понимая, откуда рушится на них смерть. Разглядеть человека «на рапиде» чрезвычайно сложно.
   До Больших Братьев наконец дошло, что к чему, и они вжались в землю, при-крывая головы руками. Филипп, решив, что рисоваться негоже и ему, залег рядом. Ду-ша рвалась Генрику на подмогу. Как он там? Увернуться от пули даже в трансе более чем проблематично.
   Платформа вдруг покачнулась, раздался хлесткий шлепок, и пара передних ко-лес тут же начала опадать, с шипением выпуская воздух. Филипп прочувствованно чер-тыхнулся.
   Пальба понемногу начала стихать.
   Кто-то, свистя, как закипающий чайник, ломился, не разбирая дороги, прямо на Филиппа. Завидев бешено катящееся на четырех ногах розовое яйцо, усатое, хвостатое и при клешнях и резонно рассудив, что это не сержант Саркисян, Филипп влупил бегу-ну заряд в центр панциря. Онзан сбился с аллюра. Ослабевшие ноги заплелись в подо-бие математического знака бесконечности. Движущееся по инерции тело швырнуло прямо на похолодевших от ужаса Братьев. Братья, прыткие, как ящерки, торопливо расползлись в стороны, сдавленно завывая от страха.
   Через минуту наступила тишина. На этот раз безопасная, что подтвердил своим появлением Генрик. Выглядел он не лучшим образом: шумно дышал, раздувая непо-мерную грудь, и истекал обильным потом. Система поглощения влаги, «зашитая» в комбинезоне, с таким наводнением сладить определенно не могла. Однако старалась – пар от Генрика валил густыми клубами, видимыми даже невооруженным зрением.
   – Все чисто, – выдавил он в промежутке между вздохами. – Подъем, охламоны. Погнали по-быстрому…
   – Тележка накрылась, – сообщил Филипп. – Вторую мастерить будем? Нет? Так я и думал. Эй, салаги, – заорал он, по очереди встряхивая Братьев, – хорош нежиться, пора топать.
   Те неохотно поднимались, косясь на труп онзана. Филипп приобнял хроменько-го, перекинув его руку себе через загривок, и поспешил к пещере. Скоро его догнали, а затем и обогнали, остальные миротворцы. Генрик уровнял шаг и пошел рядом.
   – Много тварей в засаде было? – спросил его Филипп.
   – Десятка два. Знаешь, Капрал, они там собрались или дураки совсем, или я не знаю кто. Представляешь, ни одного зверя в пещере. Ни одного! Как можно такую по-зицию не занять? Сидели по кустам да за камнями. Пяток успели даже окопаться по самую маковку, но не ближе, чем в тридцати метрах от входа. Табу у них, что ли такое? Так ведь с обратной-то стороны лезли вчера без раздумий…
   – Не ломай голову, – посоветовал Филипп и протянул шоколадку. – На, пожуй лучше.
   – Спасибо, – сказал Генрик. – Слушай, ты что, все еще не наелся? – раздраженно спросил он скачущего на одной ноге терранина, который тоскливо проводил взглядом батончик. – Сгинь, ненасытный! Капрал, дай ты ему тоже. Видишь – мучается человек.
   – Шиш ему, – буркнул Филипп. – Лопнет скоро. Нехватчик… Дома нарубаешься, понял! – прикрикнул он на обжору.
   Тот понял и сник.

   Возле пещеры смердело. Развороченные внутренности, пороховой дым. Патро-ны пищалей заряжались доисторическим черным порохом – и чад прошедшего побои-ща не успел развеяться в неподвижном предутреннем воздухе. Братья покашливали и брезгливо обходили свеженькие трупы стороной. Филипп с интересом разглядывал по-ле сражения, размышляя, насколько успешно управился бы он сам, выпади ему воевать с онзанами. Однозначного решения не вырисовывалось.
   – Качественно сработано! – похвалил он с завистью.
   Генрик молчаливо возгордился, не показывая, впрочем, виду. Он почти отды-шался и даже казался чуточку посвежевшим.
   В «бутылку» лезли следующим порядком: первый Генрик, за ним – ходячие Бра-тья. Замыкали караван Филипп и хромоножка. Хромоножка, оставшийся без шоколада, совсем заскучал и начал понемногу тормозить движение. Филиппу до того надоело подгонять его, что он снова забросил терранина на плечо и нес как волк барана.
   Не без труда протиснувшись в достопамятную дыру – творение пиропатрона, он напоследок обернулся. Обернулся и помертвел. Дыра зарастала. Со сводов пещеры, со стен, даже из пола сочилась, пузырясь, вязкая желтоватая жидкость. Она вспухала вы-соким пенным валом, выползала толчками наружу, неправильным «жабо» густого инея застывала по краю уменьшающегося на глазах отверстия.
   Кажется, в пене что-то копошилось. Или кто-то.
   Хромоножка разволновался. Он что-то торопливо говорил и чуть ли не пришпо-ривал Филиппа. Филипп опомнился и припустил наутек. Наездник вдруг взвизгнул и двумя рывками сполз со спины.
   В тот же миг Филипп почувствовал, как к его ноге что-то прилипло и потянуло назад. Пока несмело, но крайне настойчиво. Он лягнулся, но оказалось напрасно. Нога увязла сильнее, и ее тут же сильнее потянуло. Терранин душераздирающе заорал за-хлебывающимся голосом. Филипп, не глядя, пальнул назад из «Дракона». Ногу отпус-тило. Брат орал все тоньше и тоньше. Оглядываться жутко не хотелось. Филипп огля-нулся.
   Желтая пена, наполненная изнутри безостановочным скользящим движением (клубок червей, сплетающихся в рыбацкой банке), залепила бедолагу до подбородка. Его рука, торчащая наружу, нелепо моталась, словно он дружелюбно приветствовал ею кого-то.
   Филиппа затрясло. Начала кружиться голова. По телу разливалась болезненная истома. Пена вторично пошла на приступ его конечностей. Пока только конечностей и пока только нижних. Он лениво выстрелил в пузырящееся плоское щупальце. Щупаль-це рывком сократилось, но, утолстившись втрое, опять потекло к нему.
   Появился Генрик, отшвырнул Филиппа за спину и открыл огонь. Первый вы-стрел он адресовал терранину, у которого к этому времени виднелась только верхняя часть лица с неестественно выпученными глазами. Снаряд, снесший полчерепа, пре-вратил голову в кошмарную чашу, наполненную окровавленной плотью. Она тут же скрылась под пузырящейся мерзостью.
   Филипп словно во сне достал из набедренного кармана пиропатрон, активировал с секундным замедлением и швырнул в пену. Ноги подкашивались, а от той, которая побывала в плену щупальца, по телу расползалась зябкая дрожь. Он швырнул еще один патрон, запоздало сообразив, что забыл его активировать.
   Впрочем, это было не важно.
   Почему-то болел живот.
   Генрик почему-то разевал рот абсолютно беззвучно. И бил по щекам абсолютно невесомо. Пены перед Филиппом почему-то уже не было, а был омерзительный, оплав-ленный и скособоченный анус штольни, ведущей к выходу. И по нему надо было полз-ти.
   Под ногами стеклянно хрустела пористая, как пемза, могила Бородача.
   И надо было ползти.
   А исходящие слюной пещерные черви только того и ждали. Впереди. И позади. Везде.
   Недаром онзаны сторонились пещеры. Недаром терялись «шмели». Но почему ловушка пробудилась только сейчас? Что? Я говорю вслух? Разумеется. А почему ты говоришь шепотом? Пивка холодного хватил? Ха-ха-ха! Ладно, ладно, успокойся ты, Генка, я уже ползу. Ведь я – бычий цепень. Ползать по кишкам – мое призвание.

   Филипп пискнул сдавленно и скрючился, совершенно закупорив тесный лаз. В мозгу орудовал чей-то палец – грязный, волосатый, с колючими заусенцами и непре-менно с огромным, неровно обкусанным ногтем. Впрочем, пропал палец так же внезап-но, как и появился. Он, должно быть, зацепил там моток спутанных лишних мыслей и уволок в свое логово. В грязный волосатый кулак.
   В башке отчасти прояснилось.
   Филипп пополз быстрее. «Дьявол, – подумал он, – я за этот поход дважды чуть не свихнулся. И все в одном месте – подле “донышка”. Может быть, там какой-нибудь психофон повышенный или другая какая зараза? А я оказался самой восприимчивой особью из всех? Ох, и повезло, нечего сказать! Не-ет, дайте только вернуться, сразу по-бегу на обследование! Пусть Вероника хоть лопнет от злости, мне до лампочки. “Лечи, – скажу, – и все тут! Долг исполняй”. И будет лечить, как миленькая. А придется – и уточку поменяет…»
   «Тьфу ты, урод, – обругал он себя спустя минуту. – Вероника-то причем? “Уточку” тебе… “Особь восприимчивая!” Угасни, истерик сопливый. О деле думай!»
   Он полз первым. Первым встал на карачки, первым поднялся на ноги. Первым выбрался наружу из проклятой пещеры. Потянулся, не глядя по сторонам, зевнул и вздохнул полной грудью. Впрочем, опасности не было. В противном случае его при-стрелили бы сразу. А остальных немного погодя. Когда выгнал бы их из пещеры голод, жажда или разгневанный вспененный владелец.
   Филипп раскрыл аптечку, вытащил упаковку сомы, всыпал в рот, сколько по-местилось. Проглотил, запив водой из фляги. Организм надо было чистить. Поворотом барабана выбрал на инъекторе нейростимулятор, упер холодный дырчатый носик при-бора в ямку под ухом и нажал на клавишу. Чуть кольнуло. Он нажал на клавишу еще раз. Мир стремительно приобрёл кристальную четкость картинки ЖК-дисплея.
   Сразу захотелось пригнуться опасливо. Мозги восстанавливали способность к адекватному восприятию действительности. Филипп показал знаком, что территория чиста, можно выходить. Не дожидаясь появления спутников, заспешил, припадая на побывавшую в желтой пене ногу, к штольне.

   Генрик включил «пускач».
   Воздух задрожал: на «той стороне» штольни заработал, расшатывая стенку, раз-деляющую миры, перфоратор. В появившийся лаз сперва запустили терран, потом нырнули легионеры.
   Они не видели, как за их спинами зашевелилась земля, как из нее полезли бес-численные сотни онзанов, дождавшихся своего часа. Вероятно, онзаны знали, что штольня приведет их в самое сердце Легиона. Пусть не всех, пусть канал успеют свер-нуть почти сразу, но несколько бойцов (или несколько десятков, или, чем рачий черт не шутит, – сотен?) прорвутся обязательно. И покажут мягкотелым двуногим, где раки зимуют. Шли они, разумеется, на верную гибель.
   Был ли в их языке синоним понятия камикадзе?
   А легионеры, обгоняя бывших пленников, мчались к транспортеру, где улыбался им навстречу Петруха. Смеялись, сбрасывали осточертевшие заплечные мешки. Орали какой-то радостный вздор. Но белая дорога вдруг вздыбилась перед ними до небес, оп-летенная фиолетовой и зеленой, басовито гудящей и искрящей сетью разрядов-молний. В лицо ударил обжигающе-горячий ветер. Ветер нес сухой степной сор, песок, выворо-ченные камни, он сбил людей с ног и опрокинул в вопящую мешанину нечеловеческих тел.
   Перфоратор встряхнулся и притих. Петруха подбежал, бросился грудью на кучу горячей, сырой, парящей земли. Он расшвыривал кучу руками, плюясь, сдирая ногти, сдирая кожу на пальцах и ладонях. Он распинывал пласты дерна, он хрипел и материл-ся. Кажется, он плакал.
   – Поздно, – сказал ему угрюмый Сильвер. – Не повезло им, хвост привели. Не-удачники. Так уже было однажды. Ты лучше забудь о них, Меньшиков.
   Петруха развернулся и с остервенением ударил ногой ему в пах.

ЧАСТЬ 3

ГЛАВА 1

   Снежная равнина, белая луна,
   Саваном покрыта наша сторона.
   И березы в белом плачут по лесам.
   Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?
Сергей Есенин.

   Я купался в теплом Петуховском пруду. К середине июля пруд совсем зарос и походил скорее на болото – плавать было почти негде. А вылезать не хотелось. Поэто-му, выбрав местечко, более-менее свободное от кувшинок и прочей шелухи, я лежал, покачиваясь на волнах, кверху пузом и меланхолично глядел в темнеющее перед гро-зой небо. В небе носились чайки. Любопытные, как сороки, они часто возвращались и закладывали надо мною красивые стремительные виражи. Я искренне надеялся, что во время шумных недавних заплывов между островками осоки не потревожил их гнезд. В противном случае мне грозила беспощадная бомбардировка. В качестве боеприпасов чайки используют жидкое гуано. Впрочем, провинись я перед ними всерьез, экзекуция свершилась бы уже давно.
   Непогода между тем надвигалась.
   «Находиться в воде во время грозы крайне опасно», – резонно подумал я, пере-вернулся на грудь и поплыл к берегу. Берег, однако, не приближался.
   Наверное, потому что я греб только правой рукой. Левая, оказывается, запута-лась в водорослях. Я дернул ею, стремясь порвать холодные стебли, но добился совсем не того, чего ожидал. Из глубины вынырнули две крупные щуки, вцепились в руку ост-рыми кривыми зубами и потянули в разные стороны. Я вскрикнул. Щуки приободри-лись и принялись рвать добычу с еще большим ожесточением, громко рыча и мотая го-ловами.
   Руку жгло страшной болью Высокие волны, поднятые щучьими хвостами, зали-вали лицо. Громыхнул гром. Молния, опровергая законы физики, сверкнула лишь по-сле третьего или четвертого раската. И ударила прямо мне в лоб.
   Я дернулся и пришел в себя. Левую кисть продолжала терзать боль. Вообще-то, болело все тело, но над конечностью лихоманка измывалась с особым старанием. Я ос-торожно повернул голову. Из обрывка рукава торчала корявая головешка, покрытая коркой спекшейся крови. Пульта как не бывало…
   Попытался пошевелить пальцами, сжать кулак, подвигать кистью. Все это мне, в общем-то, удалось, но как-то неважно – слабость в руке была ужасная. Я решился на более активные действия и согнул руку в локте, поднеся к глазам. Увиденное повергло меня в кратковременный шок. Мизинец и половина безымянного пальца отсутствовали напрочь, так же как приличный лоскут кожи на внутренней стороне предплечья. Меня замутило. Я закрыл глаза, но стало только хуже.
   Взревев не своим голосом, матерясь и проклиная все на свете, я рывком вскочил на ноги. Колени сразу подогнулись, в глазах потемнело и поплыло, но каким-то чудом от падения удержаться мне удалось. Отдышавшись, я принялся стаскивать ранец. В ранце была, помнится, аптечка.
   Густо обмазав изуродованную культю эпитель-гелем и обмотав в два слоя пла-стырем, я взялся за ревизию – как себя, так и амуниции и вооружения. За исключением левой руки остальное тело было в норме. Синяки и ссадины на открытых участках ко-жи в расчет не мною принимались.
   Наибольшее облегчение испытал, обнаружив, что уцелела тарелочка генератора мини-сферы. Попробовал запустить… и засвистел по-разбойничьи от радости: вокруг меня мыльным пузырем запульсировала оболочка силового поля. Я поскорее выключил прибор. Энергию следовало экономить.
   С оружием обстояло несколько хуже. Наручный нож был на месте, подающее устройство исправно действовало. (Щелк-щелк – нож в руке; щелк-щелк – в ножнах. Еще раз. И еще. Как по вазелину… Красота!) Пистолет и четыре запасные обоймы к не-му тоже радовали исключительной сохранностью. Тесак потерял законцовку рукоятки (а вместе с нею – все спички, что находились внутри) и шнур, которым рукоятка обма-тывалась. Но главную неприятность преподнес «Дракон». Индикатор заряда светился оранжевым. Еще не красным, но за этим, как я понимал, дело не станет. Запасная бата-рея заставила меня поникнуть еще пуще. Та же история – половина заряда.
   Вдобавок пропажа пульта… Шлем (вот он, на голове, куда ж ему деваться, раз голова цела) без пульта терял все свои чудесные свойства и превращался в обычную пуленепробиваемую каску. Удобную, привычную, но зато и взрывоопасную! Охо-хо…
   Я достал из аптечки пару капсул сомы, проглотил, запил водой из помятой, но уцелевшей фляги. Сунул в рот батончик прессованных сухофруктов. Жрать хотелось как обычно, и это воодушевляло. Стало быть, судьбоносных повреждений требухи внутри меня не было. И то хлеб.
   Перекусывая, огляделся. Неподалеку, справа, над полутораметровым обрывом начинался редкий березовый лес. Слева, метрах в пятидесяти, протекала довольно ши-рокая медлительная река. Я находился на обширном галечном пляже, доходящем почти до самой опушки. Вероятно, в весеннее половодье река катится по нему, но летом ухо-дит в постоянное русло, помиловав на время крайние деревья, – те, чьи корни торчат сейчас из неровной, глинистой стены обрыва.
   Встречный удар Братьев вышвырнул в этот мир не только меня. Вместе со мной прибыло великое множество всякой дряни. Большие и малые шматки дерна с облепив-шей корни черной жирной землей. Куски белой дороги – остроугольные «льдины» толщиной до полуметра. Не будь их, я бы, наверное, сразу смог окинуть взором три гектара вероятного выпадения товарищей по несчастью (приняв себя за центр зоны). И, возможно, обнаружить на этих гектарах либо Генрика, либо парламентеров, либо, на худой конец, онзанов. А сейчас – хоть ау кричи: мусор чертовски мешал обзору. Что ж, волка ноги кормят…
   Я побрел по раскручивающейся спирали, надеясь отыскать все-таки человека. Кому нужен худой конец и онзаны на нем?
   Отыскал…
   Человек лежал, раскинув руки, и нижняя часть его тела была придавлена боль-шим обломком дорожного покрытия. По одежде было понятно, что это не Генрик, но который из дипломатов, оставалось только догадываться. Голова у бедолаги практиче-ски отсутствовала. Я постоял над ним минуту, стянув шлем, и пошел дальше. Похоро-нить его я успею и потом. Дай-то бог, чтобы не в братской могиле.
   Следующий труп лежал наполовину в реке, и его сжатые клешни волновала не-торопливая прозрачная вода. Унести мертвеца она не могла, и я оставил его, как есть. Могила, выходит, будет все-таки братской, международной и межвидовой.
   Больше на пляже и в воде я никого не нашел. Забродить на глубину смысла не было. Если кого и не унесло течением, то я бы увидел, – река отличалась кристальной чистотой. Цепляясь за корни, я полез на обрыв.
   В березовом лесу меня всегда охватывает странное смешанное чувство: то ли восторг, то ли печаль. Так и на этот раз. Хоть лес и не был, оказывается, по-настоящему березовым – струящиеся с ветвей длинные косы украшала вместо мелких зубчатых листочков изумрудная хвоя. В остальном деревья были точь-в-точь березы, бело-ствольные, кудрявые; неудивительно, что я так сперва и решил. Кое-где зеленые кроны прорезали совсем «березовые» ярко-желтые заплатки. Август? Сентябрь?
   Подлесок состоял из кустиков черники, земляники, заячьей капусты и прочей, ведомой и неведомой мне растительной мелочи. В «березняке» было светло и просто-рно, поэтому я почти сразу увидел Генрика. Весь перекошенный, он сидел, прислонив-шись к белому стволу, и пытался поднять одной рукой АГБ. Другая рука была прижата к нижней части груди и животу, и из-под нее сочилась ленивая струйка алой крови.
   – Гена, не стреляй, это Капрал!
   – Не ори, вижу, – сказал он тихо и закрыл глаза. – Аптечка есть? Кольни обезбо-ливающим, а то терпеть больше невмочь.
   Выбрав нужное положение указателя лекарств, я приставил инъектор к Генки-ной шее и дважды нажал на клавишу. Голова Саркисяна откинулась и ударилась о де-рево. Он протяжно сказал «о-оп-па!» и сглотнул.
   – Убери-ка руку, – сказал я. – Ёёё! – вырвалось у меня помимо воли, и я принял-ся спешно вытряхивать содержимое аптечки на траву.
   Рана действительно выглядела страшно. Здоровенный кусок плоти попросту от-сутствовал. Из дыры торчали обломки ребер, а в глубине трепетал какой-то орган, ка-жется, легкое. Без хирургического вмешательства можно было надеяться только на чу-до да на крепость Генкиного организма, под завязку пропитанного сомой. Я выпустил в рану весь флакон регенеранта и наложил корсетную повязку. Гибкая пластина такой повязки может прикрыть пулевую пробоину, сделанную пищалью (в которую с легко-стью влезает два пальца) и, постепенно растворяясь, укореняясь в теле, зарастить рану навсегда. Притом никакой биологической несовместимости: толерантность материала «корсетки» выше, чем у циркония. В аптечке было три комплекта «корсеток» и я, как мог, попытался разместить их на ране. Сверху обмотал «заплату» остатками пластыря.
   – Лежи, – сказал я Генрику, подхватывая его фляжку, – я скоро.
   Набрав в обе фляжки холодной воды из реки, я срезал с мертвого дипломата по-яс с аптечкой (в ней оставалось мало полезного – владелец во время бегства из плена активно бомбил себя всем набором лекарств, который только смог обнаружить), и по-спешил обратно.
   Генрик был без сознания.
   Я опустился перед ним на колени и попросил:
   – Ген, ты только не умирай, ладно?..

   Могилку для терранина и онзана я выкопал тесаком. В лесу, подальше от берега, надеясь, что в ближайшую пару сотен лет река до нее не доберется.
   С плитой, придавившей Большого Брата, пришлось повозиться. Весила она, как мне показалось, чуть не полтонны. Отворотить такую тяжесть, по возможности не ка-леча и без того изуродованное тело, оказалось задачей непростой. Пришлось восполь-зоваться рычагом из ствола «березы».
   Неполный труп дипломата (голова так и не нашлась) я замотал в его же накидку и, холодея от неживой мягкости раздавленного тела, отнес к общей усыпальнице. Он-зана я опустил в нее раньше, решив, что лежать ему надлежит снизу, тогда как челове-ку – сверху. Венец творения, как-никак.
   Постоял я над ними, сказал: «Упокой, Господи, души грешные» да и засыпал рыхлой землей, щедро сдобренной для надежности обломками дороги и галькой. На холмик взгромоздил наибольший булыжник, какой сумел притащить с берега без риска заработать прострел в поясницу. Не без труда выцарапал на нем «Покойтесь с миром» и с облегчением ретировался, утешая себя мыслью, что сделал для мертвых все, что мог.
   Если нас найдут (в чем я ничуть не сомневался), то эксгумировать тела не соста-вит особого труда. А вот оставлять их без присмотра до ночи я не решился. Кто знает, какие твари здесь водятся. Вдруг у них склонность к некрофагии? Незачем им видеть наших покойников.
   На все про все ушло у меня времени не так, чтобы мало. Приближался вечер. Силовая сфера, похожая снаружи на травянистый холмик в полтора метра высотою (замаскировалась, умница), впустила меня, лопнув от макушки до основания. Не знаю, как записывает и хранит она данные о человеческой особи, покинувшей ее, и как опо-знает особь, когда та возвращается, однако ж, факты налицо – опознает. И с доступом всегда все в ажуре – чужаков не пускает, своим всегда рада. При одном условии: своим считается только тот, кто присутствовал внутри сферы при включении. (Как же, как же! – сохранение стартовых параметров состояния, квазиравновесие квазиконтинуума, тра-ли-вали, трали-вали… а впрочем, я в этом деле – полнейшая дубина. Комель. Березо-вый.) Что воодушевляло меня, так это то, что до сих пор сбоев с доступом, говорят, не бывало.
   «Но будут», – сказал бы, наверное, Наум. Посмотрим…
   Генрик лежал в той же позе, в какой я его оставил и, кажется, спал. Дышал он тяжело, со свистом и хрипом. На губах время от времени появлялись розоватые пузы-ри. Я вогнал ему дозу антибиотиков и протер влажным платком лицо. Он не прореаги-ровал. Посмотрев на бледно-рыжий индикатор батареи, питающей генератор поля, я шмыгнул носом и полез наружу. Снова сильно хотелось кушать, а потому от сухого пайка держаться надо было подальше. Слишком уж велик соблазн растерзать его неза-медлительно.
   На прогулку прихватил только пистолет. Его двенадцатимиллиметровая пуля с сердечником из бериллиевой бронзы вышибет дух из какой угодно зверюги размером и живучестью сходной с земным медведем. Думать же, что здесь водятся чудовища по-крупнее косолапого, причин пока не было.
   Я огляделся.
   Кого бы сожрать? Или хотя бы – что? Грибы? Вон, какой красавец боровичок под деревцем растет, загляденье! Сам в рот просится. Нет, миленький ты мой, даже в руки тебя не возьму. Скончаться в мучениях, отравившись местными поганками после того, как выжил чудесным образом в терранской молотилке? Благодарю, но такое со-мнительное удовольствие не для меня.
   Вздорно пищащие пичуги – те, что населяли кроны «берез» – гастрономического интереса тоже пока не представляли. Очень уж малы. Да и как на них охотиться? С «Драконом»? С пистолетом сорок пятого калибра? С копьем? Силки расставлять? А если я не умею? Нет, мне добыча нужна покрупнее. Кабан, скажем. Барсук, скажем. Зайчик и тот, пожалуй, подошел бы на первое время.
   Но дичина нагуливала жирок где-то в другом месте. Я направился к реке.
   Река была полным-полна живности. Какая-то крупная рыбина вроде жереха с упоением лупила хвостом, повергая менее крупных обитателей поверхностных вод в беспамятство и плотоядно затем этим пользуясь. По дну ползали неисчислимые мерз-кого вида личинки, черви и прочая беспозвоночная братия, дружно пожираемая брати-ей позвоночной – выжившими в жерешиной бойне рыбешками. В воздухе гудели, жужжали и стрекотали благополучно отползавшие обязательный срок по дну букашки. Среди прибрежных трав самозабвенно орали квакающие и крякающие земноводные.
   Пораскинув мозгами, я решил, что лягушачьи лапки – самое доступное на на-стоящем этапе робинзонады блюдо. С этими мыслями и устроил большую охоту. Хва-тал крупных, вальяжных квакушек за что попало, и бросал в ранец. Когда мешок ощу-тимо потяжелел, я великодушно оставил будущих царевен и их женихов в покое.
   Через минуту песни возобновились.
   Пока я обдумывал, сидя на теплом камушке, способ наиболее гуманного умер-щвления несчастных земноводных созданий, в заросли лопухов, служащих пристани-щем лягушиной популяции, ворвался мой преемник. Мощное золотистое тело стрелой носилось между сочных стеблей, поднимая ярким хвостовым плавником волну. Прямо акула какая-то! Видимо, не я один решил в этот вечер набить утробу лягушками.
   Я немедля подхватил с берега камень посподручнее и ринулся в атаку. После первого же точного удара в основание черепа «акула» перевернулась кверху пузом.
   Зацепив рыбину пальцами за глаза, я поволок ее на берег.
   Больше всего «акула» походила на тайменя. А может, это и был таймень, только непривычной окраски. Как бы то ни было, едой мы были обеспечен дня на три. Тай-мень весил немногим меньше пуда.
   На радостях я выпустил из ранца всех пленников. Они долго не могли поверить своему счастью и грузно ползали друг по другу, хрипло переговариваясь вполголоса.
   Стемнело. Я развел костер (спички у Генрика сохранились) и принялся масте-рить котелок. Пилой – той, что на тесаке – обрезал верхнюю часть фляги, пробил в сан-тиметре от среза два отверстия и продернул в них тесемку, оторванную от рукава «три-ко». Материал трико, насколько мне известно, не горюч. А рукав… Он все равно урод-ливо лохматился истерзанным обшлагом, постоянно напоминая о печальной судьбе моих пальцев.
   Ушица получилась наваристая. Я слопал ее с огромным аппетитом и с огромной скоростью – даром, что без соли, – напевая с чукотским акцентом: “Котелок поставил и уха варил. Мало-мало кушал, много насерил”.
   Голову тайменя пришлось еще при разделке изрубить на порционные куски, но они все равно за один раз в литровую фляжку не влезли. Поэтому я загрузил котелок повторно, заранее предвкушая, как повторно стану кушать – уже не спеша, тщательно обсасывая каждую косточку.
   Очищенную рыбью тушку я обернул двумя слоями широченных листьев при-брежных лопухов, обмазал глиной, и испек. Другого способа сохранить ее без соли в течение нескольких дней не придумал. Закоптить? Слишком трудоемко.
   С приятным ощущением наполненного живота полез под защиту сферы, неся в самодельном котелке немного теплого бульона. Я, признаться, невеликий знаток пер-вой помощи при ранениях грудной и брюшной полостей. Все мои знания сводились к следующему: постараться остановить кровотечение, обеспечить раненому покой, без промедления доставить раненого в медчасть. Можно ли кормить раненого, когда мед-часть недоступна? Наверное, лишь в том случае, если нет разрывов кишечника и же-лудка. А у Генрика они имеются? Я не знал…
   Поставив котелок на расстоянии вытянутой руки, я лег на спину и стал смотреть сквозь прозрачный изнутри купол на небо. Оказывается, и здесь его разрезали ставшие уже привычными кольца. Наверное, мифические Предтечи в угаре достигнутого всемо-гущества дробили луну, где только могли. Или правильнее сказать «когда только мог-ли»? Тоже, видать, бойкие были ребята. Некому, ой некому было надавать им по ру-чонкам, пакостникам. Куда они, между прочим, сгинули? В космос подались? Закапсу-лировались в «Зоне недоступности»? Вымерли, как атланты? Деградировали до онза-нов? До людей? Вопрос…
   Прерывая мысли-никчемушки, закашлялся Генрик. И кашлял долго. Сипло, мокро, взахлеб. Не приходя в себя, и оттого вдвойне нехорошо. А прекратил – так же внезапно, как и начал. Я обтер ему губы. Платок покраснел. Мне захотелось горько, по-детски расплакаться, стуча кулаками по земле и непристойно ругаясь от бессилия.
   Но я зачем-то сдержался, дурак.

   Новый день не принес никаких перемен. Было тепло и сухо, веял легкий ветерок. Солнышко светило. Природа птичьими голосами радовалась невесть чему, совсем не опечаленная моим беспросветным горюшком.
   Чтобы занять себя, я чистил оружие. Сферу отключил, и Генрик был – весь на виду. С кровавой пеной меж губ, с седой на бритых висках щетиной и с ввалившимися бледно-желтыми щеками. В грязной разорванной и окровавленной одежде. Он до сих пор ни разу не приходил в себя. Это меня пугало.
   Не думаю, что я выглядел лучше, когда он волок меня, бессознательного, с про-стреленной ногой, по пыльной таджикской дороге, поминутно озираясь в попытке раз-глядеть укрывшихся за придорожными камнями духов. Но у него была цель, и была надежда. И в его силах было двигаться к цели.
   Я же сейчас не мог ничего.
   Только ждать…

   …Мы возвращались на заставу с продуктами. ГАЗ-66 – не самая комфортная машина. Особенно, когда сидишь в кузове на расхлябанных откидных скамейках, в ок-ружении коробок с тушенкой и мешков с крупами и вермишелью. Особенно, когда жа-ра адова и пыль, от которых не спасает ни выгоревший тент, ни даже двухлитровая бу-тылка теплой «Фанты» на двоих. Особенно, когда дорога – ухаб на ухабе, и не заснешь.
   Но старшему машины – прапорщику Садыкову, как и водиле Гоше Глыбе, было до нашего комфорта, что до дембеля. Они-то сидели в кабине. Впрочем, и им приходи-лось не сладко.
   Самодельная мина рванула под задним колесом. Место для мины было выбрано с умом: машину поставило на дыбы и сразу швырнуло вбок – под крутой и очень про-тяженный откос. Можно сказать – в пропасть. «Газик» закувыркался, продукты заку-выркались, я, треснувшись обо что-то головой, «поплыл».
   Очнувшись, понял, что остался один. Не потому что меня бросили товарищи. Они все погибли – это мне было совершенно ясно. Машина лежала чуть выше по скло-ну, задрав к желтому небу чадно горящие колеса, и обе дверцы кабины были распахну-ты. Сквозь разбитое лобовое стекло неловко свешивалось красно-черно-зеленое тело Гоши. Отчетливо мертвое. Прапорщик Садыков со страшно измочаленной головой вы-тянулся в струнку, как бы протягивая ко мне маленькие сухонькие ручки, и не дотяги-вался совсем немного. Каких-нибудь полметра. Генки Саркисяна не было видно. На-верное, он лежал где-то вне моего поля зрения.
   А повернуться я не мог. И не только из-за дикой боли, разрывающей правую ляжку. К нам, не спеша, направлялась группа людей в «афганке» песчаного цвета и в тюрбанах. «Вовчики»…
   Я лежал на животе и в ребра мне упирался дорогой, как сама жизнь, АКМ. Мед-ленно, очень медленно я приподнял один бок, втянул живот и половчее ухватил авто-мат. Потом сдвинул флажок предохранителя в положение автоматического огня, по-благодарив мысленно капитана Пивоварова за науку всегда носить оружие взведенным. До мурашек хотелось расслабиться и лечь обратно. Закрыть глаза…
   «Вовчики» громко переговаривались, смеялись и совершенно не прятались. На-верное, спятили от радости. Я подождал, пока они подойдут на расстояние уверенного поражения, и нажал на спусковой крючок. Автомат гавкнул, скобля рычагом затвора по животу. Морду опалило раскаленным выхлопом (срез пламегасителя оказался как раз напротив подбородка – всего в нескольких сантиметрах), зацокали по камням гильзы. Двоих «вовчиков», шедших плечо в плечо, тут же смело.
   И сразу зарокотал тяжелый Генкин ПК (вот откуда его извечная страсть к со-лидному оружию). А я опять потерял сознание.
   Удивительно, но в мясорубке летящей в пропасть машины, поливаемой вдогон-ку из пяти автоматных стволов, Генрик остался практически невредим. Его даже не вы-бросило из кузова. Он отыскал в мешанине продуктов свой пулемет, пристроился на-против дыры в тенте и хладнокровно дождался, пока исламисты подставят себя под огонь. Он не ожидал, что на помощь придет еще кто-то, и приготовился ко всему.
   Двоих «вовчиков» он завалил сразу, а с последним, укрывшимся за камни, долго и опасно перестреливался. Бандит был осторожен, но случайно выставил из-за укрытия каблук дорогого горного ботинка. Английского. Очередь трассеров оторвала экстреми-стскую пятку вместе с половиной ноги. «Вовчик» дернулся и заработал обширную про-боину в груди.
   А потом Генка волок меня семь километров на себе, а впереди было еще трижды по столько, и оружие наше он волок тоже. Я бы, возможно, помер, не дотянув до города (до заставы было значительно дальше), но по дороге ехал УАЗ «юрчиков». «Юрчики» настроены были воинственно, по-русски понимали плохо (или делали вид, что пони-мают плохо), и рвались поглядеть, не осталось ли на месте засады еще немного живых врагов. Им жутко хотелось пострелять.
   Когда Генрику надоело объяснять им, что я скоро загнусь от потери крови, он приставил пулемет к голове водителя и приказал: «В город. Быстро». Воинственность джигитов сразу угасла, и они согласились с тем, что русского солдата надо поскорее в госпиталь.
   В госпитале заявили, что кровопотеря у раненого велика, а у них нет даже плаз-мы. Генрик закатал рукав. «У меня первая группа», – сказал он.
   По итогам боя меня наградили медалью «За отвагу» и десятидневным отпуском на родину. Еще бы, ведь сержант Капралов вел бой тяжелораненым. Причем один из подстреленных бандитов остался жив, оказался разговорчив и сообщил множество ин-тересных сведений о планах сепаратистов.
   Генрику медаль тоже дали, но в отпуске отказали. «Кто будет границу стеречь, если лучшие бойцы по домам разъедутся?» – спросили у начальника заставы, когда тот принялся качать права.
   Дни, затраченные на дорогу, плюсовались к отпуску без ущерба для отпускной декады, поэтому я полетел домой не напрямик, а через Питер. Прожил у Саркисянов сутки и до сих пор помню всю их большую гостеприимную семью.
   Как я посмотрю им в глаза, если Генрик умрет?..

   Шел четвертый день нашего вынужденного отшельничества. Генрик несколько раз приходил в себя, но ничего, кажется, не соображал. Лежал, трепеща ресницами, не-сколько минут, а затем опять нырял в бездну бесчувствия.
   Батареи угасали на глазах. Мне пришло в голову, что в этом мире неподходящие для них физические условия, и я снова развернул сферу, внутри которой условия по определению отличаются от внешних. Помогло. Катастрофическая разрядка прекрати-лась. Но ведь сфера и сама жрала энергию, как крокодил, так что использование мною терранских технологий клонилось к неумолимому исходу.

   Минула неделя. Пальцы мои зажили. Только на концах культяпок топорщились тоненькие бугорки корост, время от времени кажущие прозрачную капельку сукрови-цы. На ошкуренном запястье нежно розовела молоденькая кожица. И сошли синяки.
   А спасатели все не появлялись.
   Лекарства закончились.
   А спасатели все не появлялись.
   И совсем по-летнему полетели однажды ночью мириады бабочек-поденок, по-крывая слабыми беловатыми, рожденными для краткого мига любви тельцами все во-круг. «Как саваном», – подумал я наутро. Испугался своей неразумной мысли, принял-ся суеверно кусать язык – боясь, страшно боясь, что уже опоздал.
   А бабочки, постигшие, наконец, смысл и цель жизни, и сурово наказанные за это, падали, падали, падали…
   И умер Генрик…

ГЛАВА 2

   Ночью, звездной и студеной,
   В тихом сумраке полей —
   Ослепительно-зеленый
   Разрывающийся змей.
Иван Бунин

   Филипп шел вниз по течению реки. Оставаться дальше на проклятом месте, на-поминающем о смерти лучшего друга, ему не хотелось. Ждать спасательную команду он больше не собирался. Сколько можно? Да и нужно ли? Ими, понимал он, хладно-кровно пожертвовали, не пожалев даже соотечественников. А сейчас – списали уже, наверное, в боевые потери. Восполнить которые – раз плюнуть. Вояк, жадных до беше-ных гонораров, обещаемых Большими Братьями, на Земле отыщется немало. Лопатой греби. Так что, «оставь надежду, всяк сюда попавший».
   Он и оставил.
   Могилу для Генрика Филипп сооружал всерьез. Дно укрепил настилом из тон-ких жердей и такой же настил сделал для «потолка», чтобы земля в лицо не сыпалась. Положил тело в спальник, а спальник надул. Вначале спустился в яму сам и затем уж снял импровизированный гроб, обняв, как младенца. Бережно уложил скорбный свер-ток на чисто ошкуренный древесиной настил, выбрался наверх, спустил в могилу «по-толок». Не торопясь, зарыл.
   Потом вкопал тщательно выструганный, собранный «в паз» и скрепленный рыбьим клеем большой старообрядческий крест о трех перекладинах. Вершину креста он покрыл островерхой двускатной крышей из самодельных дощечек и бересты. Хол-мик укрепил дерном, положил на него шлем, генератор сферы и все батареи от караби-на.
   Помолился, удивительно легко вспомнив давнюю, в детстве еще преподанную бабкой науку. А ведь не молился он до того ни разу в жизни. То есть по-настоящему – никогда. Крещенным был – это да, суеверным был, а вот верующим… Разве что услов-но.
   «Надо бы поплакать сейчас, – подумал Филипп отстраненно, запуская генератор. – И выпить водочки».
   Но водки не было, а плакать он больше не мог.

   Из оружия он взял с собой штатный тесак, пистолет, наручный нож «Рэндол» да саркисяновский гранатомет с полным боекомплектом. Карабин Филипп припрятал под поваленное дерево, решив, что таскать за собой «Дракона», годного ограниченное вре-мя, попросту глупо. Тем более, по мощности и скорострельности АГБ ничуть не хуже.
   Опознавательные браслеты Генрика и Бородача он положил в ранец. Туда же опустил спальный мешок, самодельный котелок, аптечку со скудными остатками пла-стыря и сомы, пищевой НЗ. Флягу и тесак повесил на поясной ремень, пистолет – на законное место на бедре. Обоймы и последний пиропатрон растолкал по карманам. На-цепил на зажившую руку пульт Генрика, непонятно почему до сих пор работающий – правда, только в режимах хронометра и термометра.
   Шлем, приклеив усик микрофона пластырем к подкладке (так спокойнее: мень-ше вероятность случайного подрыва), приторочил к ранцу. На голову натянул берет.
   – Готов? – спросил он себя вполголоса.
   Коротко дернув в ответ плечом: «Вполне», похлопал ладонью по фальшивой травке фальшивого холмика. Попрощался. Сферический склеп на ласку отреагировал жутковато, гостеприимно раскрыв околомогильное нутро.
   Филипп быстро, не оборачиваясь, пошел прочь.

   Двое суток он двигался берегом реки, практически не встречая сколько-нибудь серьезных преград. Впадающие в реку ручейки он переходил вброд, а подтопленные места, вроде стариц, огибал широкой дугой. Спешить было некуда, а потерять направ-ления он не боялся. Реку, даже такую спокойную, слышно издалека. К тому же рельеф был относительно сглаженным.
   Населенных мест, на которые Филипп, по правде, все-таки мечтал наткнуться, не встречалось. Как и прочих признаков цивилизации. Он, тем не менее, старался не терять присутствия духа. Пел во всю глотку песни, спал, когда разморит не по-осеннему теплое солнышко, кушал от пуза жареное мясо лягушек и рыбу.
   Пытался варить чай из приглянувшихся трав. Методом проб и ошибок (все еще помня о лже-лабазнике) Филипп выделил несколько растений, отвары которых были наиболее душистыми и вдобавок не вызывали побочных эффектов нежелательного свойства.
   Впрочем, ошибка в подборе трав и была-то всего одна. Зато какая! Приятно пах-нувшая мятой метелка сизых цветков, вскипяченная в полулитре воды, погрузила его в стойкую трехчасовую галлюцинацию с видениями религиозно-мистического характера.
   К нему, парализованному сладкой истомой, принялись тучами слетаться, спол-заться и сходиться разнообразного вида ангелы и бесы. Крайне настороженно относя-щиеся друг к другу, к Филиппу они относились напротив очень доброжелательно. По-головно, несмотря на кастовую принадлежность. Искренне жалели его, хлопали по плечу. Многозначительно кивая, обещали походатайствовать за душу Генрика перед начальством. На вопросы о собственной судьбе Филиппа отвечали уклончиво, а то и вовсе не отвечали.
   Филипп на них не обижался. Служба, понимал он. Не положено – значит, не по-ложено.
   Уходили видения нехотя, говорили «до скорого» и «пока», намекая на то, что зависимость от галлюциногена крепка и долговременна. Филипп их в этом не разубеж-дал. Однако, окончательно оклемавшись, остатки отвара выплеснул, а котелок промыл и тщательно отдраил песочком. Бредить в здравом уме он больше не собирался. А если это не бред, то все, что сверхъестественные создания сделать для него могли, они уже пообещали сделать. Остальное же зависело только от него самого.

   На пятый день пути впереди показалось нечто, отдаленно похожее на обрушен-ный в реку мост. Филипп ускорил шаги. Через полчаса сомнения исчезли – это был действительно мост, причем целехонький. То, что он издалека принял за обломки, на самом деле оказалось непривычной конструкции «быками». Сам же мост – две тол-стенные прозрачные трубы с тремя продольными металлическими полосами каждая, уверенно пролегал по хребтам «быков» и рушиться вовсе не собирался.
   Почти бегом Филипп приблизился к трубам. Преодолев реку, трубопровод не оканчивался, а убегал хрустальными струнами вдаль, вознесенный на многометровую высоту серыми пирамидальными столбами. Филипп решил, что это – скоростная доро-га, построенная достаточно развитой техногенной культурой.
   Догадка вскоре подтвердилась. В ближней к Филиппу трубе бесшумно возникла длинная темная масса, быстро пронеслась мимо и исчезла. Филипп посмотрел вслед суперпоезду, хмыкнул и сказал вслух:
   – Ого! А попутчиков не берете?
   Не дождавшись ответа, он медленно пошел в сторону, куда умчался транспорт-ный снаряд.

   Вдоль Трассы, как он решил называть прозрачный трубопровод, были высажены рядами высокие красивые деревья с серебристой узкой листвой. Земля под деревьями оказалась ровной как газон, и Филипп легко шагал по этой, несколько одичавшей без постоянного присмотра, аллее. Время от времени он провожал взглядом пролетающие мимо быстроходные составы. Скоро удалось составить примерное расписание движе-ния: три днем и один ночью в каждую из сторон.
   Точную форму поезда разглядеть не представлялось возможным, но Филипп не расстраивался. Рано или поздно он дойдет до «станции» или «переезда», где во всем постарается разобраться.
   Заселена планета была сравнительно редко. А может, так обстояло дело только в этом районе. По крайней мере, никаких наземных дорог, трубопроводов, линий энерго-передач, возделанных полей, а тем паче населенных пунктов Филипп так и не заметил. Не видел он также и каких-либо летающих в атмосфере устройств, а ночью – движу-щихся звездочек искусственных спутников.
   Он никак не мог сообразить, куда, собственно, попал. Филипп ни в коей мере не мнил, что исключительно подробно знаком со всеми освоенными терранами доменами. Но мир, населенный высокоразвитой расой, пусть даже и затерянный в «трещине»? Не может быть, чтобы о нем не знали Большие Братья. Если же знали, почему скрывали его существование от легионеров? Уж не потому ли, что это их собственная родина?!

   Запасенные на пару дней дары реки подходили к концу, однако Филипп был убежден, что с голоду не пропадет. Его достаточно близко подпускали птицы, что склевывали опавшие с деревьев семена. Птицы напоминали бескрылых ворон, разжи-ревших до размеров курицы породы «леггорн». Если он и не пришиб до сих пор не од-ной, то только потому, что не нуждался в лишней пище. С питьем тоже проблем не бы-ло. В поросших жемчужной травой и мхом дренажных придорожных канавах плеска-лась относительно чистая водица, вполне годная для приготовления чая и мясной по-хлебки.
   Однажды, совершенно неожиданно для себя, он снова заварил в котелке дурман-траву и жадно выпил отраву до дна.
   Духи начали прибывать незамедлительно. Здоровались с Филиппом панибрат-ски, звали по имени и демонстрировали сдержанную радость при виде Трассы. Не то чтобы они не одобряли стремления в обитаемые места, нет! Просто не были уверены, что Филиппа ждет там счастье. Говорили они, внезапно включаясь в беседу и так же внезапно умолкая, не прерывая ни на миг плавно текущей совместной речи. Стоило прекратить болтать одному, как подхватывал (по временам даже на середине слова, а то и звука) кто-нибудь следующий.
   На этот раз выделялись среди них и своеобразные лидеры.
   Ангелами руководил прелестный малыш-гермафродит, обладатель огромных серых глаз и бледного лица, грустного светлою иконописной грустью. Его платиновые волосы вились мягкими кудряшками. За спиной то вспыхивала, то гасла бриллиантовая радуга стрекозиных крыльев, трепещущих с мелодичным звуком. Подходящим был и голос херувима – печальный звон серебряного колокольчика.
   Главным антиподом гермафродита выступал огромный черный ротвейлер. Чу-довище, рожденное преисподней явно не для украшения природы. Вместо собачьей морды начальник бесовской команды имел негритянское лицо с поразительно выверну-тыми наружу ноздрями и ослепительно-белыми лошадиными зубами. Верхняя челюсть его, значительно более выдающаяся, чем нижняя, почти не прикрывалась уродливой заячьей губой. Глаза цербера, имеющие желтовато-красные белки и ярко-зеленые вер-тикальные зрачки-щелки, яростно сверкали. Голос его, впрочем, был довольно приятен – этакий бархатный басок опытного обольстителя и погубителя слабых женщин.
   Прочая небесная и инфернальная братия, числом доходящая до двух десятков, изумляла разнообразием фенотипов и полнейшей несхожестью характеров даже в пре-делах каждого из супротивных лагерей. Зачем им это было нужно, знал, наверное, один только Бог. Ну и Сатана, должно быть, знал тоже.
   Мололи какой-то вздор, не то – уговаривая Филиппа совершить самоубийство, не то наоборот – ни при каких обстоятельствах не совершать. Стоило ему задать пря-мой вопрос, что же они предлагают конкретно, духи начали таять, загадочно улыбаясь.
   А Филиппа после этого «сеанса» целые сутки мучил вульгарный понос. Особый, пикантный душок ситуации придавало полнейшее отсутствие в запасах Филиппа туа-летной бумаги…

   Когда кишечные неурядицы закончились, благополучно обойдясь без перерас-тания в дизентерию или другую холеру, Филиппа разобрал страшный и абсолютно здо-ровый легионерский голод. Он набрал полные карманы камней и отправился на охоту.
   Выводок курицеворон не обратил на его приближение ни малейшего внимания. Они деловито рылись в листве, шумно ссорились, дрались, злобно метя крепким клю-вом в глаз сопернику, и даже не сразу заметили гибель одной из товарок. Филипп поди-вился их близорукости и почти пинками отогнал дурех от подбитой метким броском соплеменницы.
   Мясо дичины оказалось жестким, жилистым, совершенно невкусным. Да вдоба-вок припахивало – резко, неприятно – чем-то смутно знакомым и откровенно нелюби-мым Филиппом. Зато призрак голода отступил, так и не показавшись. И желудок, меж-ду прочим, принял подношение весьма благосклонно.
   Подкоптив остатки «леггорна», и тщательно прочистив зубы от застрявших мяс-ных волокон, Филипп отправился в дальнейший путь. На небе наконец-то заклубились дождевые облака. Он ждал ненастья уже давно, утомленный однообразием «бархатно-го» сезона, и обрадовался перемене погоды, как радуются перемене надоевшей, пусть даже и самой вкусной, еды.
   Когда разразился ливень, Филипп, укрыв вещи и одежду под трубой Трассы, го-лышом бегал по быстро возникающим лужам, ловил ртом прохладные струи, любовал-ся на ежесекундно упирающиеся в землю оленьи рога молний и громко хохотал.
   Дождь шел долго.
   Когда он прекратился, Филипп изрядно озяб, покрылся пупырышками гусиной кожи, но был невероятно доволен. Дождь словно положил конец девятидневному трау-ру по Генрику и открыл какие-то невидимые двери в новую жизнь.

   К вечеру ему встретилась еще одна река. Широченная – в километр, не меньше. Но ни судов, ни городка с речным портом – как по ту сторону реки, так и по эту – не наблюдалось. Трасса уходила на противоположный берег.
   Форсировать такую преграду «на ура», саженками, с барахлом в зубах, казалось Филиппу делом, обреченным на гарантированный провал. Плот… Построить его, ко-нечно, недолго, но серьезная река любительских плотов и их пассажиров не любит. В два счета может перевернуть или унести течением в такие края, что и подумать страш-но. Он принял решение, которое напрашивалось с самого начала. В конце концов, мос-ты для того и строят, чтобы соединять берега.
   Однако влезть на трубопровод оказалось не так-то просто. Трубы к опорам кре-пилась только снизу, обходясь без охватывающих хомутов. Филипп побродил возле ближайшей опоры несколько минут и понял, что придется валить дерево.
   Свалить толстое дерево с пышной кроной в одиночку, при помощи тесака, более годного для рубки хвороста, да еще и в нужном направлении – задача очень непростая. К тому же мешал ветерок. Хоть и слабый, но как на беду, противоположный потребно-му. Филипп работал дотемна, не ленясь и почти без перерывов. Намозолил ладони, взопрел и устал, и все-таки уронил лесину как надо.
   Наутро, плотно подзакусив и оправившись, он вскарабкался по дереву на горба-тую спину трубы. Ветер, видно, только того и ждал – окреп, закрутился и набросился на него, толкая то слева, то справа, то под микитки, а то в лоб. Филипп немедленно опустился на четвереньки. Так и полз всю версту – по-паучьи, на карачках. Отдыхал, распластавшись по трубе в позе осьминога, атакующего склянку с заключенной внутри рыбкой.
   Добравшись до вожделенного заречья, он кулём свалился с трубы и не меньше часа отлеживался. Хотелось надеяться, что больше рек не встретится.
   До того, как перед ним возник долгожданный город, Филипп шагал параллельно Трассе еще два дня.

   Прежде самого города он увидел фейерверки. Вернее, отблески фейерверков на фоне ночного неба. Как-то раз он проснулся среди ночи и лежал, глядя на звезды. Ду-мал о чем-то… и вдруг заметил краем глаза, что на юге – там, куда лежал его путь, что-то происходит. Он приподнялся, вглядываясь, и ему показалось, что там, на пределе видимости вспыхнул огонек. И Филипп пошел на этот огонек, полетел, как насекомое, зная в отличие от насекомого, что огонек может больно обжечь.
   Фейерверки, во всей их захватывающей ирреальности, он начал различать лишь через сутки. Сначала нечетко, едва-едва, скорее догадываясь, что это такое, нежели бу-дучи в чем-либо уверенным до конца. Но он шел и шел на юг, и скоро мигающие вспышки стали приобретать какие-то очертания. Шары. Ленты. Волшебные животные и неописуемые фигуры – изменчивые, движущиеся, почти живые. Все это клубилось, перетекало из формы в форму, разбрасывало яркие искры, струи света и гасло, переда-вая свои контуры новым шарам, лентам, животным…
   Красиво это было просто фантастически! Те, кто занимались запуском фейер-верков, любили, наверное, свое дело без памяти. Чем еще объяснить законченность каждой световой композиции и едва ли не физическую боль, связанную со смертью (по-другому язык не поворачивался сказать) каждого огненного творения?
   Филипп, словно гаммельнская крыса за смертоносной дудочкой, пер напролом, не видя ничего на своем пути. Наконец он споткнулся и дальше уже не пошел, присев на траву и впав в полнейшую прострацию.
   Утром он увидел город. Город тоже был красив. Да и чего другого ждать от лю-дей (или иных разумных существ), умеющих так украшать свои ночи? Город был вы-сок, ажурен и светел. Зеленовато-голубые и серебристые тона строений, странная, не-привычная архитектура, близкая к «творчеству» морских губок и кораллов… Филиппу казалось, что перед ним воплотились в явь возвышенные мечтания фантастов-шестидесятников о коммунистическом Городе будущего. И стоял перед этой, вопло-щенной кем-то Мечтой, пыльный, обросший многодневной щетиной, измученный сво-лочной судьбой наемник. Отрыжка нечистого времени. С гранатометом на груди и ли-хорадочным блеском в покрасневших от бессонницы глазах. Опасный. Вполне возмож-но, отталкивающий. Чужой Городу – это уж точно. Абсолютно чужой.
   – А вот мы сейчас вам устроим потеху, – сказал Филипп и начал раздеваться. – Гастроли зоопарка устроим. Передвижного. Только помоемся сперва. И выспимся. А бриться не станем. И оружие снимать да прятать не станем. Для антуражу. Поглядим тогда, каким фейерверком вы нас встретите.
   Ему почему-то хотелось говорить о себе во множественном числе. Как о полно-мочном представителе всего земного человечества.
   В небольшом, тепловатом и грязноватом ручейке, полном головастиков и пия-вок, Филипп прополоскал форму, вымыл волосы и искупался сам. Развесил по кустам вещи на просушку, надул кокон спальника и спокойно, как не спал уже давно, заснул.
   Ничего ему не снилось. Совсем ничего.

   Филипп проспал весь остаток дня и всю ночь. Проснувшись, легко позавтракал, плеснул в лицо водицей из ручейка и натянул влажную от росы одежду. Причесался, шлем приторочил к ранцу, а рукава закатал.
   «Несколько двусмысленно получилось, – подумал он, – ну да ничего, сойдет! Бытие определяет сознание, не так ли? Далеко ли мое бытие отстоит от бытия улыбчи-вых немецких парней начала сороковых? Вот то-то и оно!»
   Он глубоко вдохнул и двинулся к городу.
   «Встречайте меня, – подумал он, – товарищи коммунары!»

ГЛАВА 3

   И люди там тоже особенные, никогда мне еще
   такие не встречались; иной раз всего ночь – и
   вчерашний ребенок становится взрослым,
   разумным и прекрасным созданием. И не то
   чтобы это колдовство, просто никогда еще мне
   такое не встречалось. О, никогда, никогда
   не встречалось.
Кнут Гамсун

   Город начинался исподволь, объявляясь то тут, то там среди густой флоры. Где увитым хмелем и пузатым, как чугунок, домишком. Где асфальтовой, или похожей на асфальтовую, дорожкой. А где и стайкой ребятишек (с виду обычных людей, а не тва-рей, способных вызвать приступ ксенофобии) на велосипедах или роликовых коньках.
   Какого-нибудь большегрузного наземного транспорта и взрослых аборигенов мне пока не встречалось. Высоко над головой скользили бесшумно не похожие ни на что летательные аппараты, но некий, по-видимому, определенный законом уровень вы-соты не пересекали. Я вертел головой и в изумлении посвистывал. Быть может, я опять опился дурмана, и все это мне грезится? Неужели такая благодать может существовать помимо литературных утопий? Не могу не усомниться!
   «Сомневайся, – как бы говорил город, постепенно окружая меня своими нежны-ми сетями. – А я все равно существую. Существую вне твоего сомнения или твоей ве-ры. Вот, гляди, каков!» – и он подбрасывал мне новую приманку. И не то чтобы при-манки эти были столь уж необычными, столь уж фантастическими – нет. Просто имели в себе что-то притягивающее; безоговорочно располагающее. На простеньких деревян-ных скамейках, разбросанных там и сям под фруктовыми деревьями, хотелось посидеть минуточку. На травке, что окружала дорожки, хотелось часок поваляться. В пряничные домишки хотелось непременно заглянуть – хотя бы для того, чтоб пожелать хозяевам доброго утра.
   Я не удержался и сорвал с нагнувшейся до земли ветки ближайшего дерева ян-тарное яблочко. Отгрыз здоровенный кусок кисловато-сладкой хрустящей мякоти и по-валился боком на изумрудный газон.

   Девушку я заметил издалека. Трудно было ее не заметить. Яркая девушка. Жел-тый топ, желто-черные, в продольную полоску шорты, туго обтягивающие бедра, кана-реечно-желтые кроссовки. Каштановые вьющиеся волосы были подвязаны черно-желтым витым шнурком.
   Черный и желтый… Цвета осы. Цвета опасности.
   Формы ее тела тоже напоминали осиные: высокая полная грудь, тонкая талия, тяжелые бедра. И всего в ней было чуть-чуть слишком. Грудь слишком велика, хоть и упруга; талия слишком тонка, хоть и не без мягкой линии живота; бедра слишком ок-руглы, а ноги слишком длинны… Воплощенная сексуальность. Таких девушек любят снимать для мужских журналов, и каждый подобный снимок – всегда попадание в точ-ку. В точку, заведующую мужским вожделением.
   Что же говорить о живой модели?!
   Но эту девушку, наверное, не взяли бы для съемок. Образ ведь создается не только телом, но и состоянием, аурой человека. А она… Она была слишком свежа и… невинна, что ли? И в итоге сексуальность оборачивалась женственностью, на которую хотелось любоваться – и только.
   Она свободно бежала по траве рядом с асфальтовой дорожкой, и все, чему по-ложено у таких красавиц колыхаться – колыхалось. Чересчур густые волосы хлестали ее по круглым плечам, а солнечные лучи, пробивающиеся сквозь полог листвы, рисова-ли на ее несравненном теле желтые кружева. Чем ближе она ко мне подбегала, тем больше нравилась.
   Она улыбалась. Губы у нее были яркими и пухлыми, а на гладких румяных ще-ках играли ямочки. Огромные карие глаза смеялись, и мне захотелось засмеяться вме-сте с ней. И еще, – чтобы она подбежала ко мне.
   Она подбежала и остановилась, продолжая улыбаться и сверкая превосходными зубами. Я вскочил и замер. Девушка оказалась на полголовы выше меня.
   Она протянула руку и провела пальцами по моему подбородку. Пальцы были мягкие и горячие. Во мне всколыхнулась волна легкого возбуждения. Цунами обожа-ния уже зародилось, но на поверхность его разрушительный вал еще не поднялся.
   Почему-то я смутился. Может быть потому, что она слишком пристально изуча-ла меня и, несмотря на ее невинность и свежесть, в глубине глаз скрывалось что-то озорное. Даже, как будто, слегка блудливое.
   Девушка снова провела рукой по моей щеке и вдруг приникла к моему рту сво-им – жарким и сладким ртом. Поцелуй длился вечность. Толчки языка, гладкая твер-дость зубов, искорки в близких, широко распахнутых глазах, приподнятых наружными уголками к вискам… Цунами обожания вспучило океанскую гладь вершиной будущей колоссальной волны. Наконец она отпрянула, улыбнулась – на этот раз несколько ви-новато – и сказала:
   – Капралов? Приглашаю тебя в наш мир. Идем, я покажу твое жилье.
   Произнесено это было по-русски…

   Я тащился за ней – дурак-дураком, увешанный своими смертоносным побря-кушками. Она, впрочем, не обращала на меня внимания, уверенная, что я не отстану. Прохожие, которые стали попадаться навстречу все чаще, так же не обращали на меня внимания. И даже дети, любопытные в отношении окружающего мира не меньше, чем земные, почти не смотрели на невесть откуда вынырнувшее иноземное чудо-юдо. Словно у них каждый день разгуливают по улицам вояки-оборванцы с лицами экзаль-тированных идиотов.
   А в том, что моя восторженная морда не являлась образцовой для существ с раз-витым интеллектом, сомневаться не приходилось. Даже пресловутый чукча, впервые гостящий в столичном городе, мог бы вволю потешиться, наблюдая за моей отвисшей челюстью и беспокойной мимикой. Но ничего поделать с собой я не мог. Все меня по-ражало, и все мне безумно нравилось. Чистота, идеальная чистота улиц (если можно назвать улицами тенистые просторные аллеи, в живописном беспорядке пересекаю-щиеся под неожиданными углами); ажурные мостики над прозрачными ручьями и вы-ложенные мрамором фонтаны там, где ручьев нет. Совершенно лесной запах сладкого, как башкирский мед, воздуха; безупречно вписанные в парковый ландшафт строения. Симпатичные птицы и зверьки, безбоязненно шныряющие вокруг. Ну и люди, разуме-ется, – жители этого нового Эдема, органично дополняющие всеобщее благолепие.
   Мне вдруг страшно захотелось стать их полноправным земляком. Хоть на время. Хоть на недельку. Кормить с руки белок и синиц, плескаться в фонтанах с визжащими молоденькими девчонками, тоненькими, как наяды, и такими же обнаженными. Бесе-довать с благообразными мудрыми стариками о вечном и соревноваться с мускулисты-ми загорелыми атлетами в беге и прыжках. Целоваться вечерами со своей спутницей под свист соловьев…
   Мог ли я на это надеяться?
   – Мадемуазель, – несмело заговорил я. – Позвольте вопросик.
   Девушка-оса обернулась ко мне и поощрительно кивнула:
   – Да ради бога, Капралов. Спрашивайте, что хотите.
   – Ох, не знаю, с чего бы начать… Н-ну, хотя бы так: где это я? (Кажется, за по-следние месяцы этот набор вопросов стал для меня привычным.) И почему вы говорите со мной по-русски? И откуда вы узнали, как меня зовут? И как, кстати, зовут вас?
   – Вы у меня в гостях. Город наш носит имя Фэйр – так же, как вся страна. Ждала я встречи с вами – не с вами конкретно, а с представителем вашей расы – давно, и по-тому успела выучить некоторые земные языки. На всестороннем изучении которых я, собственно, и специализируюсь в своей работе. О том, что это за работа, я расскажу вам после. Имя ваше, а так же воинское звание я прочитала на нагрудной нашивке. А меня можете звать Светланой. Это имя немного непривычно звучит для ушей здешних жителей, но мне оно понравилось и нравится уже около года, и поэтому так зовут меня все мои знакомые. И так зову себя я сама. – Она приостановилась на мгновение и спро-сила: – Вы удовлетворены моими ответами, Капралов?
   – Зовите-ка вы меня лучше Филиппом, – предложил я.
   – Посмотрим, – сказала она и сразу пошла дальше, не дожидаясь, что я скажу еще.
   Мне оставалось только хмыкнуть. Еще одни таинственные наблюдатели за чело-вечеством. И за перипетиями войны Больших Братьев, вероятно, тоже. Иначе откуда им знать о моем появлении именно здесь и именно сегодня? Они, надо полагать, присмат-ривали за мной с самого начала. И не вмешивались, ожидая, что же я сумею (и успею) натворить. И записывали в свои регистрационные журналы результаты наблюдений. «День первый. Появление двух вооруженных особей вида хомо вульгарус. Район появ-ления изолирован. Особи повреждены. Особь номер один демонстрирует нервозность, особь номер два пребывает без сознания. День второй. Особь номер один продолжает нервничать, особь номер два продолжает пребывать без сознания. Отмечено дальней-шее ухудшение ее состояния…»
   И так далее…
   «Черт! – подумал я. – А ведь они, пожалуй, могли спасти Генрика. Однако не спасли. И что теперь? Показать им за это кузькину мать? Газават объявить? Залить кро-вью город?»
   Не скажу, что я начал ощущать направленный в мой адрес злой умысел тузем-цев, но по сторонам стал смотреть настороженней. Однако уже через минуту почувст-вовал себя козлом, которого по незнанию пустили в цветник, и который первым делом нагадил на тропинку, вторым – заорал гнусным голосом, напугав хозяйских детей, а третьим – сожрал самый редкий цветок, обидевшись на то, что его не приводили в этот славный уголок прежде.
   Желая избавиться от возникшей внутренней неловкости и хоть как-нибудь оп-равдаться, хоть чем-то обелиться перед этим чудесным миром, я сказал моей провод-нице первое, что пришло в голову. В голову мне, добрый десяток минут изучающему подробности ее фигуры со стороны весьма привлекательного тыла, не пришло ничего кроме комплимента, достойного нагловатого уличного приставалы:
   – Знаете что, Светлана! А вы мне очень нравитесь!
   – А вы мне не очень, – было ее ответом.
   Вот те на, подумал я. Нравы здесь, однако… Сначала вас целуют взасос, доводя до полного оглупления, а потом мимоходом отшивают…
   Светлана тем временем свернула к дому, похожему на перевернутый вверх тор-машками торт «муравьиная горка». Дом был голубовато-молочного цвета, его обрамля-ли густые заросли рябины с только-только начавшими рыжеть крупными гроздьями ягод.
   – Вот мы и пришли. Первое время, пока не освоитесь, вам придется пожить у меня. У нас вообще-то нет ограничений на место проживания, но думаю, так будет лучше в первую очередь для вас. Не возражаете?
   Я отрицательно помотал головой, потом спохватился, вспомнив, что жесты от-нюдь не всегда выражают одно и то же для разных народов, и сказал:
   – Нет, не возражаю. Но как же вы? Чужак в доме да еще с оружием…
   Про то, что чужак, кстати, не только здоровенный мужик при всех своих мужиц-ких интересах, но вдобавок и не совсем приятный ей тип, я предпочел благоразумно умолчать.
   – Оружие вы уберете подальше, и палить из него, надеюсь, не станете. А комнат в доме предостаточно. Входите. Да входите же, не бойтесь.
   Агрессивно модернистское снаружи, изнутри ее жилище выглядело вполне классически. Правда, для моего взгляда, мало привычного к роскоши королевских апартаментов, и оно не показалось таким уж обычным.
   Стены первой комнаты были отделаны прямоугольными панелями. Каждая об-рамлена резной рамкой темного дерева и обита шелковистой тканью с затейливым цве-точным узором. Мебель, состоящая из низенького столика и четырех просторных кре-сел – исчерна-синих, полупрозрачных и мягко подсвеченных снизу, – занимала не ме-нее половины площади.
   Среди тисненых по шелку цветочков я заметил краем глаза некое скрытое дви-жение и с изумлением признал, что создается оно вышитыми крошечными эльфами, резво порхающими с лепестка на лепесток, стоит только отвести от них прямой взгляд. И, кажется, беспечные малютки занимались не только сбором воображаемого шелково-го нектара, но и легкомысленно предавались кое-каким, вполне «взрослым» забавам. Я стыдливо сменил объект наблюдения.
   Окна и видеоэкраны, если они и были в комнате, скрывались за тяжелыми пор-тьерами. На портьерах, по счастью, узор сохранял пристойность. Редкие шевеления растительного орнамента в расчет можно было не принимать.
   – Здесь вечерняя гостиная, – объяснила Светлана, минуя комнату и устремляясь через массивную дверь в широкий коридор. – Там и там – спальни. Там – ванная и про-чие удобства. Дневная часть дома на втором этаже. Прошу сюда.
   Мы стояли перед закрученной винтом лестницей. Снова темное дерево да еще темный металл благородного красноватого оттенка. Кажется, бронза.
   – Я предлагаю в ваше распоряжение именно второй этаж. Там вы сможете чув-ствовать себя увереннее, не обременяясь случайными контактами со мной и моими гос-тями. У вас также будет возможность покидать дом и возвращаться, когда захотите. На дневной половине имеется отдельный вход, ведущий на балкон и далее в сад. Оттуда же любитель натуральных солнечных ванн может попасть на крышу. Ну как, Капралов, согласны остаться?
   – Еще бы, – сказал я.
   – Замечательно, – сказала она таким искренне веселым тоном, словно обрадова-лась моему согласию на самом деле. – Поднимайтесь, я научу вас пользоваться пище-вым блоком, гардеробом и устройствами индивидуальной гигиены.

   Вот так я и оказался в объемистой теплой ванне, доверху наполненной душистой голубой водой «с пузырькям», как выражается мой дядька Прохор. Тот самый, у кото-рого я собирался укрыться от гнева Аскера. (Господи, как давно это было-то…) Правда, говорит он так не о джакузи, а о недозрелой браге, которую рьяно ненавидит за омерзи-тельный вкус, но которую почему-то продолжает по временам не менее рьяно употреб-лять. Разумеется, когда его возлюбленные пчелы достаточно далеко. Пчелы спиртного не любят. Вообще, он мужик с воображением и даже, возможно, по-своему талантли-вый. Но о его талантах мало кто догадывается за пределами узкого круга друзей и род-ственников. Впрочем, ни сам он, ни его пчелы не имеют больше ни малейшего отноше-ния ни к моей эпопее, ни даже к волшебным «пузырькям».
   Я немного побаловался водоносным краном. Нажмешь рычажок влево – вода бежит теплая, нажмешь вправо – холодная. И чем сильнее жмешь, тем выше или ниже температура воды. Жаль, но как я не бился, особо контрастного обливания не смог дос-тичь в принципе. «Вилка» температурного перепада была жестко ограничена примерно сорока градусами «сверху» и пятнадцатью «снизу». Плюс пятнадцатью, разумеется. И, тем не менее, ванна мне понравилась.
   А еще мне понравился гардероб. Основу его составлял компьютер. Сперва я был отсканирован в жутком темном сундуке, поставленном на попа, а уж потом допущен к процессу моделирования одежды. В какие только наряды я не облачал своего гологра-фического – в полный рост, один к одному – двойника! Конструировать одежду и обувь оказалось донельзя просто, база заготовок была обширнейшей, и я попроказничал от души. Начал с концертного фрака, а закончил плохо выделанными шкурами пятнистой гиены, топорно скрепленными в некоторых местах сухожильями и наброшенными ма-некену на одно плечо. К сожалению, я не сумел нарисовать на голографическом Фи-липпе ритуальных татуировок и безобразных шрамов, полученных в борьбе за эти са-мые шкуры и сухожилья. Для повседневной носки я заказал малый хулиганский набор: широченные, в черно-белую клетку холщовые штаны до середины икр, белую майку-безрукавку с надписью «Пошли вы лугом!» на груди и спине, а еще белые гольфы и полукеды.
   Одежный агрегат все еще ворчал, перерабатывая заказ, когда я, неся в одной ру-ке большую кружку яблочного сока, а в другой – бутерброд с сыром, отправился отмы-вать дорожную грязь.
   Пищевой блок мне, кстати, не понравился.
   Он просто привел меня в полнейший восторг! Одного я не мог понять: где же каталог мясных и рыбных блюд?

   Когда ласковая водица разморила меня до полудремы, я неимоверным напряже-нием воли заставил себя встряхнуться и, моргая, полез из ванны. Обтершись лохматым полотенцем, без следа поглощающим малейшие частицы влаги, прошлепал по тесовому полу к огромному окну и выглянул наружу.
   Там все было распрекрасно.
   Неистребимый дух райской идиллии и прочее благорастворение воздухов сочи-лись ко мне прямо сквозь стекло. Круглощекие, ясноглазые, кудрявые и шумливые ре-бятишки гоняли веселой сворой по кустам малую собачонку, похожую на пекинеса. Их моложавый наставник мило ворковал с улыбчивой дылдой-старухой, похлопывающей по длинному и неплохо сохранившемуся бедру собачьим поводком. Когда я выгляды-вал в окно в прошлый раз, старуха, забросив ногу на ногу, сидела на скамеечке и по-глаживала по ухоженной шерстке свою шавку, развалившуюся рядом. А дядя-воспитатель учил детей ходить на руках.
   Старуха, видимо, почувствовала мой взгляд и помахала мне рукой. Я помахал ей в ответ и поспешно ретировался, стесняясь своей распаренной розовой наготы.
   Ухватив из фарфоровой вазы, стоящей на шестке пищеблока, румяный плод вроде персика и натянув старые, земные еще трусы, я отправился обследовать свои владения.
   Кроме огромного зала с окнами в сад – на детей, старуху и пекинеса, в моем распоряжении оказались: бывший кабинет Светланы (ныне – моя спальня); комната психологической разгрузки (где имелись ванна плюс невообразимый аппарат, считаю-щийся комплексным спортивным тренажером); кухня-столовая, гардероб и сортир. Все это опоясывалось узким кольцевым балконом, с которого начинались две легкие лест-ницы – одна в сад, другая на крышу. На крыше стоял шезлонг под зеленоватым кисей-ным тентом и шипел почти туманный – до того мелкодисперсный, – фонтанчик-шар.
   Отделка дневных помещений была чуть проще, чем ночных. По крайней мере, здесь не блудили на светло-голубых стенах насекомоподобные создания, а занавесок с оживающими растениями не было вовсе. Их заменяли жалюзи из колотого бамбука. В кабинете возвышалось несколько асимметричных резных шкафов с земными книгами. Главенствовала классика – литература, философия. С огромной радостью я обнаружил среди Гегелей и Джойсов великолепное издание «Жизни животных» Брема на русском языке. Точно такое, за хищение которого из школьной библиотеки (а что делать, если официально даже просто прикасаться к нему ученикам запрещалось?) меня жестоко распяли на открытом педсовете лет так двенадцать-пятнадцать тому назад. Мне лишь показалось странным, что Светлана удовлетворилась переводным вариантом – ведь, судя по разноязыким корешкам, она знала не только русский…
   Вообще-то, странностей накопилось немало. Например, меня почему-то до сих пор не посетили представители власти. А ведь уже почти целый день прошел. Затем, как же так получилось, что в этом, не таком уж великом городишке (судя по застройке и площади, виденной мною извне, жителей в нем могло быть от силы тысяч двадцать-тридцать) благополучно жил-поживал и меня поджидал крупный специалист по земной культуре? И, наконец, главное, что меня ждет? Или я так и останусь до скончания дней экземпляром для научного любопытства? Пора бы разобраться, наконец. И чем раньше, тем лучше.
   Я отправился вниз.
   Первый этаж встретил меня интимным полумраком и страстным копошением псевдожизни на драпировках. Светланы нигде не было, зато в подсвеченных креслах восседала парочка худощавых мужчин. Каждый обряжен в просторную белую рубаху с открытым воротом и с легкими золотыми эполетами. Тонковатые ляжки франтов обтя-гивали синие бархатные штаны. На синих замшевых туфлях золотились строгие квад-ратные пряжки; тонюсенькие золотистые цепочки несколькими слоями обвивались во-круг длинных шей и тонких запястий. Они были похожи не то на циркачей, не то на го-лубых.
   Разодетые красавцы вполголоса о чем-то переговаривались – речь их показалась мне крайне похожей на терранскую – и на меня взглянули лишь мельком. Галантно раскланявшись с ними и сложив ручки на коленях, я присел рядышком, готовый к не-медленному заполнению вороха анкет и таможенных деклараций. Я принял мужчин за долгожданных иммиграционных чиновников.
   Они, впрочем, никак не отреагировали на мое появление.
   Я терпеливо ждал. Долго ждал. Потом ждать мне надоело, и я принялся насви-стывать и водить пальцем по столешнице. Раздался противный скрип. Дядьки начали проявлять признаки беспокойства. Я заскрипел громче, потом резко встал и, близко на-клонившись к лицу одного из них, напористо спросил:
   – Ну, и долго мы еще собираемся сопли жевать? Или я должен представиться? Извольте. Капралов Филипп Артамонович, двадцать пять лет, русский. Образование высшее техническое. В последние месяцы, впрочем, работал не по профилю. Солдатст-вовал, так сказать, понемногу. Легионерствовал, так сказать. Здесь временно, проездом. Еще вопросы будут?
   Кажется, я их напугал. Они вскочили и быстро пошли прочь из дому.
   – Эй, – крикнул я, – мужики! Вы куда? Вернитесь! Я же еще оружие и наркотики не сдал…
   Они припустили бежать.

   Скоро пришла Светлана. На мой рассказ о пугливых посетителях она отреагиро-вала веселым смехом и сообщила, что это были ее бывшие коллеги, заглянувшие на огонек. Видимо, они смирно поджидали появления хозяйки, а не странного мальчугана со странными манерами.
   – За кого же они меня приняли? – подумал я вслух.
   – За моего друга, очевидно, – просто сказала она, чем поставила меня в весьма затруднительное положение.
   Что она имела в виду под словом друг?
   – Пойдемте, Филипп, я вас угощу чем-нибудь этаким, – неожиданно пригласила Светлана. – Знаете, у меня сегодня настроение, подходящее для кулинарного творчест-ва. Рискнете отведать его плодов?
   – Только приоденусь, – сказал я.

   Плоды кулинарного творчества имели непривычный вкус и вид, но мне понра-вились.
   – А как насчет вина? – спросил я. – Стакан белого сейчас не помешал бы.
   – Никак, – ответила она. – У нас не принято пить вино.
   – Знакомое табу, – сказал я. – Где-то мне такое уже встречалось.
   – Ничего удивительного, – сказала Светлана. – Ваши бывшие работодатели со-стоят с нами в близком родстве.
   – Вот как? – Не очень-то я и удивился, сказать по правде. – Так значит, это от-сюда поперли Легион за избыточную кровожадность?
   – Нет, не отсюда. Здесь всего лишь одна из старейших и богатейших колоний тех, кого вы зовете?.. – она вопросительно посмотрела на меня.
   – Большими Братьями, – отрапортовал я, – или терранами.
   – Ага, попытаюсь запомнить. Так вот, несколько лет назад, когда метрополия не сумела удержать своих экстремистов от развязывания войны, наши пути разошлись. И, надеюсь, никогда больше не пересекутся. Так что, можете быть покойны, выдача дезер-тиров не состоится.
   – Вряд ли меня можно обвинить в дезертирстве, – покачал я головой. – Я не по-кидал поля боя самовольно и выполнил свой долг до конца. Не моя вина, что он оказал-ся невостребованным.
   – Ну-ну, не обижайтесь, Филипп, – сказала она и потрепала меня по руке. – Я не совсем точно знаю военную терминологию. И заодно уж простите за достаточно гру-бую отповедь на ваше признание симпатии ко мне. Помните, когда мы шли сюда? На самом деле вы мне вполне приятны. Правда-правда.
   – Никаких обид нет и в помине, – заверил я. – Сам виноват. Стоило, понимаешь, девушке слегка прикоснуться ко мне губами, как я сразу возомнил невесть что. Вот ведь дикарский пережиток какой… Н-но все-таки, Светлана, признайтесь, что вас под-вигло на тот поцелуй?
   – Как что? – удивилась она. – Это же национальный русский обычай – целовать-ся при встрече. Или я что-то перепутала?
   – Пожалуй, нет, – хмыкнул я. – Действительно, обычай же…

   Вечер вдвоем закончился довольно неприятно для меня. К Светлане заявились гости – те самые бывшие коллеги в бархатных штанах. И не только. На сей раз они привели с собой еще двоих молодчиков мужского пола – крепкого телосложения, кула-кастых и быстроглазых. Удальцы эти, скорее всего, прихвачены были золотопогонни-ками для защиты от чудаковатого «друга», склонного к прогулкам перед приличной компанией в одном исподнем. И вдобавок – немотивированно агрессивного.
   Светлана убежала с ними, а я остался одиноко куковать над объедками.
   В компанию меня не пригласили. Да я не очень-то и рвался.
   Увы, Светлана вдребезги разбила мои надежды на скорое возвращение домой. Перфораторы в Фэйре были запрещены законом. Природных штолен, ведущих куда мне надо, не имелось вообще. А те, что имелись (куда бы ни вели), были замурованы много прочнее, чем четвертый реактор Чернобыля.
   На мой вопрос, откуда же тогда ее знание земных языков и явно земные книги у нее в доме, она ответила, что моя наблюдательность поразительна. И что лучше бы бы-ло, если бы столь же поразительным было мое благоразумие. Поскольку существуют темы, о которых лучше не только не говорить, но и не знать вовсе.
   – Как же мне об этом не говорить, если это касается меня больше, чем кого бы то ни было на вашей планетке? – начиная раздражаться, спросил я.
   Она посоветовала мне угомониться. Ее несколько удивляло, что я, человек с земным прошлым, совершенно забыл о таких понятиях, как разведка, контрразведка и государственная тайна. И ей было бы весьма любопытно услышать мое мнение о сроке, в течение которого будет существовать государство, позволяющее разным подозри-тельным субъектам совать нос в вотчину институтов, отстаивающих государственную целостность и суверенитет. Особенно, если государство это обрело самостийность со-всем недавно, а процесс протекал не так чтобы гладко. Особенно, если любопытный субъект – пришелец. И стоило бы еще мне запомнить, что тонкая лоботомия здесь, у них, хоть и не приветствуется, но иногда применяется по отношению к особо опасным преступникам. В число которых я вполне могу попасть, если начну шпионить напропа-лую.
   Ну, а вообще-то, мой вопрос рассматривается, идут споры… Да-да, и не нужно кривиться. Вопрос, действительно, рассматривается, и споры, действительно, идут. Это, между прочим, подтверждается тем, что она (разумеется, с санкции той самой мо-гучей организации, в которой, оказывается, служит), говорит сейчас со мной на эту те-му. Вполне откровенно говорит. Но это – первый и последний раз. А я, если хочу мирно дожить до старости, должен забыть, что штольни и множественность миров вообще существуют в природе. Забыть навсегда. Ну а если мне все-таки повезет, и мой вопрос решится положительно, то меня, разумеется, вызовут…
   Зато я, по ее словам, уже сейчас являюсь полноправным гражданином их стра-ны. Сыном, так сказать, полка. Мне осталось лишь выучить язык и определиться с ра-ботой, если я работать захочу. А если не захочу – тоже не беда. Прокормят одного-то лодыря. Глядишь, и перевоспитают. Ну, а если я буду нуждаться в сексуальных контак-тах, то, пожалуйста – она, Светлана, в полном моем распоряжении. Если же у меня дру-гие предпочтения, то нужно просто сказать об этом ей, и мне быстро подыщут требуе-мого партнера. У них тут с этим просто.
   – Спасибо, пока не требуется, – промямлил я.
   – Дело ваше, – сказала она.
   Оружие, как оказалось, я могу оставить себе. Гражданам Фэйра приобретать и хранить его не возбраняется. Другое дело, что никто этим правом давным-давно не пользуется, потому что незачем. Преступность изжита, внешних врагов нет. Охота на животных омерзительна. За тем, чтобы любые эксцессы между людьми умирали еще до зачатия, не перерастая в пальбу, следит Служба этического контроля. И в руках ее та-кие рычаги, рядом с которыми любое оружие – цветочная пыльца (которая не способна, как известно, вызвать ничего, кроме легкой аллергии).
   Она говорила еще о многом – хвалила социальную и физическую безопасность своего общества; убеждала меня, что здесь я проживу жизнь, гораздо более яркую и полнокровную, чем на Земле; обещала долголетие и идеальное здоровье. Предрекала радость отцовства, что-то еще и еще; а я горевал… Я уже тосковал по дому, которого больше никогда не увижу.

   Чтобы не слышать раздражающих взрывов хохота, доносящихся с первого эта-жа, я отправился в сад.
   Вечерело. Детишек не было видно, наверное, отправились по домам. А вот дол-говязая старуха сидела на своей скамеечке и при виде меня замахала рукой: сюда, дес-кать. Я подошел и, вытянувшись перед нею во фрунт, уронил подбородок на грудь:
   – Филипп.
   Старуха растянула тонкие бледно-розовые губы в приветливую улыбку. Лицо ее, довольно приятное, имело черты преимущественно вертикальные; кожу, хоть и в мор-щинах, но не дряблую, а глаза – большие, зелено-коричневые, слегка раскосые и удиви-тельно ясные. Она отработанным жестом опытной светской львицы протянула мне ле-вую руку, украшенную одиноким малахитовым перстнем с крошечным треугольным рубином и, дождавшись, когда я осторожно пожму ее, сказала раскатисто:
   – Кииррей.
   – Весьма рад, – проговорил я.
   Она тоже сказала что-то и согнала пекинеса со скамейки. Намек был вполне по-нятен, и я сел рядом с ней – на расстоянии, которое посчитал достаточным для соблю-дения приличия. Она меня о чем-то спросила, но я развел руками:
   – Увы, бабуся, но я нихт ферштеен по-вашему.
   Бабуся, так и не дождавшись от меня слов более вразумительных, чем эта абра-кадабра, надолго замолчала. Кобелек, покрутившись немного под ногами, полез ко мне на колени. Знакомиться. Я не так чтобы очень обрадовался. Мне больше нравятся серь-езные собаки – пусть не волкодавы, но и не повесы, что шастают по рукам.
   Бабка Кирея, кажется, уловила мое настроение и забрала пекинеса себе.
   – Бууссе, – сказала она, любовно гладя псину по голове. – Бууссе, пам-пам, па-ра-пам.
   Хороший, мол, ты мальчик, Бууссе.
   Ага, значит, так его зовут. Обрастаю знакомствами.
   Опять воцарилось молчание. Я смотрел в небо, ожидая фейерверков, а старуха смотрела на меня. Что ж, я не возражал. Пускай полюбуется. Небось, редко встречала в жизни таких симпатичных дикарей. Кобель ее, кажется, задремал, да и я начал клевать носом. Темнота сгущалась. Наконец я встрепенулся: над головой расцвел первый ог-ненный цветок.
   Из дома Светланы со смехом выбежали люди. Голые. Дамочек стало уже двое, а вот кавалеров так и осталось четверо.
   Меня передернуло. Я зашипел и отвернулся. Признаться, не ожидал, что сексу-альная жизнь Фэйра так насыщенна и безусловна. Наверное, гнев мой был слишком от-кровенен, потому что бабка Кирея с изумлением воззрилась на меня. Странный моло-дой человек, подумала, должно быть, она. Вместо того чтобы разделить веселье со сверстниками, плюется на них и сердится. Откуда занесло к нам такого анахорета, хо-телось бы знать?
   Она проводила умильным взглядом участников оргии, опять скрывшихся в до-ме, и поднялась со скамейки. Погладила меня по голове – совсем, как своего Бууссе, и летящей походкой действующей спортсменки удалилась.
   А я, не желая слушать страстные вздохи разгулявшихся любовников, заночевал на скамейке. Вдруг еще ко мне с ласками полезут?

   Под утро я здорово закоченел. Все тело затекло. Махнув рукой на брезгливость, помчался в дом. Кажется, прелюбодеи спали. Я набрал в ванну горячей воды и бухнул-ся в нее, не снимая трусов. Отогревшись, обтерся полотенцем и забрался в легионер-ский спальный кокон, который развернул прямо на полу кабинета.
   Поворочавшись несколько минут, понял, что заснуть будет не просто. Картина, на которой разгоряченная голая Светлана веселилась в окружении возбужденных му-жиков, не шла у меня из головы. Вот тебе и богиня! Вот тебе и коммунизм. Мало того, что прекрасная девушка-мечта оказалась подсадкой местной контрразведки, так она еще и в моральном плане стояла ой как далеко от идеала, который я начал было звать ее именем. И какое мне дело до того, что у них свальный грех в порядке вещей? Я сам, разумеется, далеко не святой, но… черт, да я же не смогу так жить. И они мне еще предлагают остаться здесь навсегда, стать отцом! Чьим, простите?
   – Господи, ты-то куда смотришь? – возопил я.
   Ответа с небес не донеслось, зато, спустя несколько минут, на пороге комнаты возникла серебристо-коричневая фигура. Я без труда узнал Светлану. На ней были ко-ротенькие трусики-панталончики с кружевными оборочками и едва прикрывающий грудь прозрачный пеньюар. Волосы ее были растрепаны, а в руке бледно светился ноч-ник в форме слоненка.
   – Что случилось? – с беспокойством спросила она.
   – Кошмар приснился, – буркнул я, изучая ее лицо.
   Удивительно, что вчера, при ярком солнечном свете, я так плохо ее разглядел. Никакая она, оказывается, не девушка. Далеко не девушка. Если бы здесь можно было оперировать земными категориями возраста, я бы дал ей сейчас никак не меньше соро-ка. Ну, крепко за тридцать-то, точно. Ухоженная, это да. Тщательно следящая за собой, потрясающе выглядящая даже после бурной ночи, но – не девушка. Женщина. Вполне зрелая. Мадам Мата Хари.
   – Зря вы пришли, Светлана, – сказал я. – Зря. Спокойной ночи.
   И отвернулся к стене.

ГЛАВА 4

   Люблю тебя, булатный мой кинжал,
   Товарищ светлый и холодный.
Михаил Лермонтов

   Филипп чувствовал себя изгоем. Парией. Рабом-варваром среди римских патри-циев и всадников. Преступником из рассказа Силверберга, на лбу у которого горела, пугая граждан, отметина невидимости. Для жителей Фэйра его как будто не существо-вало. В лучшем случае на него просто не обращали внимания. Ловко огибали, если он попадался на пути, или с изумлением вглядывались в лицо, если столкновения мино-вать не удавалось. В худшем – от него бежали.
   Постепенно он свыкся с этим и больше не отчаивался, когда только что хохо-тавшие нимфетки-купальщицы с ужасом кидались врассыпную из хрустальных фонта-нов, едва завидев его. А молодые мамочки превращались в рассерженных кошек, при-крывающих грудью своих малышей и сверкающих на него налившимися первобытной злобой глазами.
   Разумеется, сначала он пытался сделаться своим для них – здоровался, раскла-нивался, лучезарно улыбался, предлагал помощь или общество. Однако в его обществе и помощи никто не нуждался. Никого не радовали его улыбки. Не было человека, по-желавшего ему хотя бы раз доброго утра. Слава богу, его хотя бы не пытались линче-вать или побить камнями.
   Будущее просто не приняло его. Вытолкнуло из себя, словно Филипп имел меньшую плотность, чем оно. Словно он – то-что-никогда-не-тонет.
   На вопрос, почему никто с ним не дружит, Светлана пожимала плечами. Не хо-тят, должно быть – почему же еще?
   Собственно, она да еще бабка Кирея со своим Бууссе оставались единственными его собеседниками. Светлана – та, вероятно, в силу профессиональной необходимости. А Кииррей… Кто ж ее, старую, разберет? С нею Филипп, в общем, и не разговаривал – он прекратил учить язык, как только понял, что общаться ему здесь не с кем, – просто приходил и садился рядышком на все ту же садовую скамейку, согреваясь бескорыст-ным старухиным дружелюбием. Она же гладила кобелька и дремала. А Филипп, послав к черту весь Фэйр вместе с его утопическими чудесами и высокомерием жителей, «ды-шал воздухом» и придумывал кабацкие стишки да частушки, полные ненормативной лексики.
   Он вообразил, что быть вольным поэтом – его призвание, которое он почему-то совершенно игнорировал раньше. Но ведь лучше поздно, чем никогда. Тем более что ковыряться всю жизнь в земле, по примеру рядовых фэйрцев, он не собирался.
   Главным занятием горожан была добыча полезных ископаемых. В основном, редкоземельных элементов. Фэйр, являясь одним из крайних форпостов цивилизации на севере планеты, был городом шахтеров. Скоростные экспрессы периодически уно-сили партии трудящихся в промзону, расположенную сотней километров севернее. Там героические покорители недр, преодолевая страшные лишения, ковали Фэйру процве-тание с помощью тяжелых роботов и автоматизированных роторных комплексов по двенадцать дней кряду. Затем их ждало тридцать суток релаксации под сенью отече-ских лар и пенат. По прошествии четырех периодов труда и отдыха труженики с пол-ным правом получали полугодовой отпуск, проводимый обычно в райских кущах здешней Океании.
   Любопытно, что природные богатства уходили с планеты (без лишнего шума и пыли) именно в метрополию, отношения с которой были твердо разорваны навсегда.
   Впрочем, осуждать или одобрять внешнюю политику новой родины было делом поистине неблагодарным – Филипп это превосходно понимал.
   Печалило Филиппа одно – никто в целом мире, за исключением старушки Киир-рей да ее пушистого песика, не мог насладиться плодами его творчества. Да и те, веро-ятнее всего, ни уха, ни рыла не понимали в русских заветных стихах. Бабка каждый раз бездумно, хоть и поощрительно, кивала в ответ на его громогласные выступления, а Бууссе прятался под скамейку и мочился – скорее всего, от страха. Но, поскольку на других слушателей рассчитывать не приходилось, Филипп довольствовался и этими.

   Однако свой шерсти клок Филипп от Фэйра получил. Ему вернули оторванные пальцы. В лучшем виде вернули. И хотя гладкая розоватая кожица и мягкие, перламут-рово-прозрачные пластиночки ногтей нескоро перестанут бросаться в глаза, Филипп с восторгом встретил их воскресение. Гладил, целовал, сжимал до молоденьких косточек и подергивал, напевая: “С этим братцем в лес ходил, с этим братцем щи варил…”
   Лечебница, где фэйрские Асклепии дарят людям утраченные органы, воображе-ния его не поразила. Дом и дом. Пустоватый, холодный. Врач – пожилой, очень высо-кий и очень сухощавый мужчина с крупными, властными чертами лица и короткой “спортивной” стрижкой – прибытию пациента обрадовался несказанно. Принялся хло-потать вокруг него, похохатывая и неблагозвучно напевая. Звонко хлопал Светлану по попке, щипал за бока, интимно стискивал ей то ручку, то плечико, в общем – времени не терял. Светлана не возражала. Нервничающему Филиппу подумалось даже, что кабы не он, новые знакомцы нашли, чем заняться, незамедлительно.
   Руку, подлежащую восстановлению, через гибкий рукав погрузили во внуши-тельную лохань, наполненную неаппетитной жидкостью. Жидкость была зеленоватой и вязкой, как слизь, текущая из насморочного носа. Стенки лохани, прозрачные до неви-димости, позволяли в подробностях следить за процессом наращивания плоти. Но Фи-липп вынес лишь первые минуты зрелища. Когда кожа на культяпках лопнула вдоль шрамов, и в сопливую жижу выплеснулось клубящееся облачко крови, ему стало не по себе. Он поспешно отвернулся. Для того лишь, чтобы упереться взглядом в тощий зад лекаря, принявшего перед Светланой дугообразную брачную стойку.
   Филипп свистнул, информируя о своем присутствии, но никто на его трель не отреагировал. Бойкий старичок поглаживал Светлане коленки, забираясь с каждым движением все выше. Женщина вполголоса журила его за поспешность, не отвергая, тем не менее, докторских ласк.
   Филипп неодобрительно запыхтел и объявил:
   – Я все вижу.
   Светлана в упор глянула на него, поднялась, взяла врача за пуговицу и повела из комнаты, сказав на прощание:
   – Без нас не вставай.
   – А если я захочу пи-пи? – спросил Филипп у запершейся двери.
   …Вернулись они через час; лица их, довольные и умиротворенные, говорили о достигнутом взаимопонимании. Капралов, промаявшийся весь этот час от безделья (единственным развлечением были недоуменные мысли о том, почему Стражу Врат Сильверу не восстановили в такой же лохани ноги), был зол.
   Злость прошла без следа, когда он увидел великолепные розово-упругие плоды операции. Только волоски на части руки, побывавшей в волшебной купели, пропали начисто.

   После этого случая контакты Филиппа со Светланой свелись до минимума. Ка-ждое утро она приходила позвать его к совместному завтраку и спросить, чем он соби-рается заниматься сегодня днем.
   – Думать, – многозначительно отвечал он обычно.
   – А, – говорила она с пониманием.
   Завтракали они в полном молчании.
   Вечером же, когда она, обряженная в свой вызывающе-эротический наряд, явля-лась пожелать приятных снов и спрашивала, не нуждается ли Филипп в чем-либо еще, он смиренно благодарил за трогательную заботу и отвечал:
   – Как же не нуждаюсь? Очень нуждаюсь, прямо-таки настоятельно. Нужды мои невелики и тебе хорошо известны. В другой раз, милая, захвати с собой штоф водки, шмат сала да наперсток шпанской мушки. Шпанскую мушку – для меня. Остальное – для нас с тобой. Иначе, боюсь, я снова буду абсолютно индифферентен к твоим прелес-тям.
   Она фыркала и уходила. Филипп, коротко хохотнув, засыпал.
   Отношения между ними перешли в какую-то странную фазу отстраненной и ущербной близости. Вероятно, так ведут себя супруги, потерявшие телесный интерес друг к другу, но по привычке живущие вместе. Он все еще не мог видеть в ней просто женщину, а не профессиональную проститутку из контрразведки. Она же, очевидно, относилась к Филиппу лишь как к рядовому объекту оперативной разработки. Вряд ли это ее слишком удручало.
   Впрочем, массовых оргий в своем доме она больше не устраивала. Так – мужи-чок-другой раз в два-три дня. Мелочи, словом.

   Нельзя сказать, что Филипп обленился и погрузился в растительное существова-ние окончательно. Он немилосердно терзал себя на спортивном тренажере, совершал длительные пробежки в полном вооружении, боксировал с «тенью» и стрелял за горо-дом из гранатомета по «курицеворонам».
   Стрельба эта была не только жестоким развлечением, но и насущной необходи-мостью. Организм Филиппа, истощенный вегетарианской диетой Фэйра, остро нуждал-ся в мясе. Конечно, собирать разбросанные разрывами гранат ошметки дичины, поджа-ривать их на костре и пожирать, отплевываясь перьями и острыми осколками, было чистым варварством. Филипп успокаивал себя тем, что даже супермен и культовый ге-рой Штирлиц раз в году, двадцать третьего февраля в память о далекой отчизне упи-вался шнапсом до полного погружения благородною физиономией в салат «Оливье».
   С боевым ножом, наручным «Рэндолом», Филипп больше не расставался. Чтобы надежно скрыть нож от посторонних взглядов, Филипп соорудил в одежном агрегате ярко-алую шелковую косоворотку с широкими длинными рукавами. По вороту, вдоль полы, а также по обшлагам рубаха была вышита мелкотравчатыми цветами-ягодами. С шортами и полукедами косоворотка смотрелась нелепо, поэтому он дополнил костюм полосатыми плисовыми штанами, плетеным пояском и мягкими сафьяновыми сапож-ками. В довершение образа перестал брить бороду. Такой ухарь получился – любо-дорого!
   Он так и не смог заметить за собою слежки, но обманываться на этот счет не хо-тел, понимая: профессионалы наружки не обнаружат себя ни при каких обстоятельст-вах. А при техническом вооружении, которое могли предоставить местным «топтунам» научные мощности Фэйра, так и вообще – никогда.
   Зато он заметил нечто другое. Люди в Фэйре, кажется, очень тонко реагировали на эмоциональное состояние друг друга. Например, встретить унылую рожу в окруже-нии веселых (или наоборот) ему не удалось ни разу. Более того, настроение фэйрцев (и даже, будто бы, внешность) менялось прямо на глазах, приходя в полное соответствие с тем, которое демонстрировал избранный человеком круг общения. Вероятно, именно поэтому печальных личностей на улицах почти не наблюдалось, дети были резвы, но послушны, а Филипп со своей грубой психикой совершенно не воспринимался абори-генами в качестве друга, товарища и брата. Он поделился догадкой со Светланой.
   – Поражаюсь я тебе, Капралов, – сказала Светлана. – С виду, не обижайся, пе-тух-петухом: самовлюбленный, туповатый и ограниченный. Но подобное прозрение… хоть живьем тебя в Дельфы периода античности направляй! Ну да, верно, мы, фэйрцы, как и твои Большие Братья, существа-эмпаты. Добрые и прекрасные. Считанные еди-ницы среди нас лишены этого чудесного дара, позволяющего цивилизации шествовать семимильными шагами по пути эволюции гуманитарной направленности. Эти-то еди-ницы, как ты понимаешь, и охраняют наше распрекрасное общество от разных аберра-ций. Возникающих, к сожалению, время от времени даже в невинном теле Фэйра. Эк-зотов, разумеется, не любят. Ты сполна испытал эту нелюбовь на себе. И не удивитель-но. Что касается лично тебя, Капралов, то ты для среднего фэйрца в эмоциональном плане не человек вовсе. Болван деревянный, жутковатый и до того холодный, что аж оторопь берет.
   – Печально, – подал голос Филипп.
   – Возможно. Зато тебе нет нужды находиться в привычном для нас затяжном сорадовании, сотворчестве или сострадании.
   – Что плохого в постоянной радости?
   – Иногда это бывает чертовски утомительно.
   – Интересно, как ты ухитряешься сочетать паскудную работу с нормальной жиз-нью? Мужики вон как тебя любят! Чуть не роятся. Или они все тоже… того… ущерб-ные?
   – Мощность эм-поля мозга – величина отнюдь не постоянная для всех, – покача-ла из стороны в сторону пальчиком Светлана. – Кто-то из нас эмпат в большей степени, кто-то – в меньшей. Кроме того, имеются искусственные подавители эмоций. Напри-мер, один действует в пределах здания, где расположена моя паскудная контора. Кар-манный экземпляр тоже всегда при мне. Хоть не всегда включен. Иначе нельзя. Подчас холодный разум гораздо важнее самых искренних чувств.
   – Особенно в твоей непростой работе, столь бесконечно необходимой доверчи-вому обществу Фэйра, – язвительно сказал Филипп. – Кстати, позволь-ка. Везде, где есть возможность создавать подавители чего-либо, должны иметься и усилители этого чего-то? А может статься, и модификаторы? Не так ли, Светик ты мой ненаглядный? Регулируете, поди, помаленьку взаимное дружелюбие земляково? Регулируете же, при-знайся…
   – Доведет тебя болтливость до греха, – сказала Светлана, опять качнув пальчи-ком. – Ой, доведет.
   – Если уже не довела, – подумал Филипп вслух.
   Светлана выразительно хлопнула громадными глазищами, хмыкнула и отверну-лась.

   После этого разговора Филипп стал вести себя на улицах Фэйра гораздо осмот-рительнее. Он боялся теперь по неосторожности «наступить на ногу» кому-нибудь сво-ей «ледяной ступней» и причинить тем самым невыразимые страдания. Чаще всего он сторонился детишек, оберегая неокрепшую психику от воздействия троглодитского эм-поля. Но обрекать себя на добровольное затворничество к вящей радости топтунов из контрразведки тоже не собирался. Поэтому прогуливался по городу преимущественно в вечерних сумерках, лишь изредка вспугивая парочки, уединенные по кустам.
   Любви жители Фэйра предавались часто, бурно и, по земным меркам, достаточ-но бессовестно. Филипп постепенно начал привыкать к всеобщему беспутству. А на Светлану так посматривал уже с вполне откровенным интересом. Увы, но ежевечерние визиты к нему она отчего-то прекратила. Он допускал, что ей попросту наскучила шу-точка про сало, водку и шпанскую мушку.
   «Может быть, – подумал он как-то вечером, – стоит спуститься к ней самому?» Идея настолько понравилась, что он тут же почувствовал прилив желания. Филипп на-бычился и принялся сопротивляться. «Я вам не какой-нибудь слабак, – сообщил он за-кипевшим гормонам. – Со мной так просто не сладишь! Я, блин, еще и не такие соблаз-ны преодолевал. Запросто, блин! Легко. Походя. Как два пальца, блин!..»
   Гормоны, еще чуть-чуть побулькав для приличия, сникли.
   Одержав над низкими инстинктами столь впечатляющую и бесспорно чистую победу, Филипп скинул портки и прошествовал в опочивальню. Подбоченившись, по-любовался на свое мускулистое отражение в оконном стекле. Зевнул, наклонился к спальному мешку… а потом сдавленно зарычал и помчался по винтовой лестнице – вниз, вниз, вниз. К ней!
   Однако прежде чем получить желаемое, ему пришлось изгнать с брачной терри-тории соперника. Это не составило для него никакого труда. Утонченный золотопогон-ник торопливо ретировался, стоило Филиппу нависнуть над его тщедушным телом, грозно сдвинуть брови и угрожающе пропыхтеть:
   – А ну, канай отсюда, баклан! Прыжками!
   С любопытством взглянув на разгоряченного победителя, Светлана молча про-следовала в спальню.

   Он был Морским Змеем. Его длинное чешуйчатое тело, мощное и неутомимое, стремительно скользило в толще океанических вод. Алые перья царственной короны вокруг челюстей и на гребне трепетали под плотными, почти резиновыми струями встречных потоков. Он давал семьдесят узлов, если пользоваться флотскими термина-ми, и чувствовал, что это далеко не предел. Он был единственным и бесспорным вла-стителем на сотни миль окрест и десятки миль вглубь. Где-то далеко-далеко отсюда он был еще и человечком – крошечным, беспомощным, плавающим в емкости, заполнен-ной слоистым снотворящим кляром. Человечком, спящим внутри грандиозного иллю-зиона в Парке Развлечений Фэйра, и видящим прекрасный сон о Морском Змее. Но обезьянка осталась так далеко, что даже память о ней казалась чужой, случайно прив-несенной. Змей скоро забыл о смешном человечке по имени Филипп, полагающем, что Господин морей рожден его воображением.
   Он почувствовал, что где-то рядом нарождается новая жизнь. В океане рожде-ние и смерть столь часты, что становятся безразличны для властителя, но сейчас в кру-говорот жизни входил зубатый кит. Фигура, бесспорно, достойная внимания. Роды проходили тяжело. Самочка кашалота была совсем молода и рожала впервые. Она жут-ко стеснялась сначала своей беременности, затем предстоящих родов и опрометчиво избавилась от всякой опеки сородичей. Теперь ее опекали три крупных акулы, меч-тающих полакомиться теплокровной свежатиной. Ее новорожденной дочкой. От их не-далекого присутствия бедная глупенькая роженица едва не теряла сознание.
   Змей превратился в косяк мелкой сельди и охватил зубастых охотников миллио-нами обтекаемых тел. То есть он лишь для акул стал косяком мелкой сельди, тупо сле-дующей за редкой и чудной рыбой – сельдевым королем. Змей любил сельдевых коро-лей за схожесть их облика с его собственным. Акулы поверили обману и не насторожи-лись. Затем он ударил, встопорщив венец алмазных клинков вокруг жабр. Тело самой крупной хищницы стало парой обрубков – вот голова, а вот хвост – разделенных водо-рослями обильно кровоточащего мяса. Останки акулы, извиваясь, опускались вглубь. Товарки, знать не знающие о видовой солидарности, метнулись следом. Змей приказал им преследовать добычу до самого дна, не приближаясь, но и не отставая. Глубина здесь была такой, что об их возвращении не могло быть и речи. Кроме того, там, в глу-бине древний головоногий гигант, чье имя Змею не нравилось, а потому и не запомина-лось, проснулся, испытывал голод и с нетерпением ждал акул к обеду.
   Змей приблизился к кашалотихе, взглянул в доверчивые глаза, трогательно об-веденные макияжем из морских уточек, и растворился в пучине, погладив ее на проща-ние радужным хвостовым оперением. Она была благодарна, немного побаивалась Вла-дыки и по-прежнему смущалась. Ребенок будет здоровым, знал Змей.
   Прошло время. Он был велик, и величие его возрастало. Он владел гаремом в пять отменных молодых гадин, его наследник перенял все его лучшие качества и по-кушался на его место. Он трепал наследника, как мурена ставридку и знал, что так бу-дет еще долго – столько сколько захочет он, Император и Бог.
   А смешному прямоходящему карлику надоело всемогущество океанического властелина. Он оставил Змея и опустился на чистое, чуть присыпанное светлым песком дно прибрежного шельфа. Он стал двустворчатым моллюском. В его однообразном, бессмысленном, если наблюдать со стороны, существовании таилась невыразимая пре-лесть. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох… Сладкая вода сочится через жабры, ос-тавляя на них сладкий слой питательной мелочи. Сладкая истома субъективной непод-вижности раковины приравнивает его к объективной неподвижности вселенной… О, эта страстная в своей бесконечности неподвижность!.. О, эта фригидная в своей непод-вижности бесконечность!.. О, эта томная сексуальность постепенной и запрограммиро-ванной трансформации пола!.. Все проходит. Ему, а затем ей, не было необходимости двигаться. Это вселенная двигалась вокруг него/нее, повинуясь ленивому течению его/ее неповоротливых мыслей. Все проходит мимо. Одно движение мускула-замыкателя – и раковина закрывается, обрекая мир на небытие. Следующее движение – и мир вновь оживает, не ведающий, кому петь осанну за воскресение. Божество же молчаливо и неподвижно. Только жабры неспешно колышутся, раковина утолщается микрон за микроном, да слегка колется песчинка, непонятным образом попавшая в складки мантии. Перламутром ее, перламутром! Вот и не колется уже…
   Налетело, перевернуло. Хрустнуло обломками поросшей паразитами раковины. Гибкий, разумный зверек с простеньким рычажным устройством в передней конечно-сти исполнил грациозный подводный танец, обнаружив крупную жемчужину во вскры-том моллюске. Чья изувеченная плоть кружила тем временем последний, не менее гра-циозный, танец в паре со смертью. Вальсируя, вальсируя, вальсируя на светлый песок шельфа…
   Удачливый ныряльщик не сумел воспользоваться подарком фортуны, и Филипп оставался в его теле недолго. Карминный и голубой и алый катамаран охотника за жемчугом разорвало в клочья десятибалльным шквалом, налетевшим внезапно. Жем-чужина вернулась в океан. Ныряльщик сплясал последнюю, короткую и яростную рум-бу, прежде чем последовать за недавней добычей.
   Шквал понесся вперед, оплодотворенный человеческим сознанием.
   Его жизнь, тысячекратно более короткая, чем жизнь Змея или даже моллюска, была невыразимо более насыщенной. Мортальность была его единственной философи-ей. Он пришел в этот мир, чтобы почти сразу погибнуть и поэтому не щадил никого. Он ломал и терзал и опрокидывал. Он не знал ничего кроме разрушения и, разбитый на сотни струек клыками упирающихся в небеса пирамид, экстатировал так, как никто до него и никто после.
   Тот, кто крался у подножий пирамид, почувствовал прикосновение ветерка, лег-кое как последний выдох жертвы, и довольно скрежетнул жвалами. Он уже видел ее – юную труженицу, самку с атрофированными половыми признаками, затянутую в неж-ный хитин вчерашней куколки. Он знал, куда всадит старый, сточенный почти до обушка, скальпель. Точно между рудиментарными надкрыльями, в главный нервный ганглий. Он проделывал так множество раз, но эта труженица была юбилейной. Шес-тикратно шестижды шестой. Филипп, по сумасшедшему капризу иллюзиона сошедший в беспозвоночного убийцу, не считал число двести шестнадцать круглым, так как нико-гда прежде не имел шести конечностей. Кроме того, он не желал становиться преступ-ником, пусть даже насекомым. Он попытался покинуть сознание маньяка и не сумел. Его воля была ничем рядом с волей безумного трутня. Филипп запаниковал, бросился наружу, царапая стены ментального узилища ногтями, но получил грандиозного пинка, и надолго отключился.
   Тот, кто крался в ночи, должен был вылупиться воином. Он знал это, будучи спеленатой полупрозрачными покровами куколкой, он знал это, будучи еще личинкой. Даже в яйце он знал, что будет убивать. Но переизбыток воинов накладен сообществу, и Разум Выводка поменял его генетическую программу перед последним метаморфо-зом. Он провел в образе куколки лишнюю трехкратную дюжину суток и пришел в мир лекарем. Вместо смерти врагам он дарил жизнь сородичам. Но воин оказался живуч. Он пробуждался еженощно и его оружием становился хирургический скальпель. Выво-док окрестил неуловимого убийцу многосложным именем, звучащим как треск, скре-жет, чирикание и щелчки. Такие звуки, по мнению Филиппа, мог бы издавать гигант-ский страдающий кузнечик, у которого вывихнуто не только плечико, но и мозги вдо-бавок. Имя означало – Жалящий. В том была великая честь и признание неординарно-сти. Рядовые члены Выводка от рождения до утилизации существовали безымянными.
   Жалящий напружинил задние пары конечностей, отогнул вверх брюшко и бро-сился вперед. В тот же момент на него пали многие и многие паутины боевых мизги-рей, а из подземных нор полезли солдаты. Настоящие, полноценные, с необъятными бронированными лбами и угрожающе разинутыми чудовищными жвалами.
   Плебисцит дюжины Выводков подавляющим большинством – одиннадцать час-тей против одной – приговорил его к изгнанию в состояние носферату. Его сознание, и сознание оглушенного Филиппа вместе с ним, заключили в кристаллическую решетку булыжника, состоящего из химически чистого железа, обогащенного никелем, молиб-деном и хромом. Беспилотный зонд унес булыжник в космос и со всем возможным для механизма отвращением выхаркнул вон.
   Медленно вращаясь, камень валился к окраине галактики. Ни жизни не было в нем, ни смерти. Невосполнимость первой уравновешивалась неисчерпаемостью второй. Но все перевешивала асимметрия страдания: он больше не мог убивать…

   Филипп очнулся. Вокруг него суетились какие-то люди, смывали с тела кляр, массировали грудь, живот и икры, кричали друг на друга хорошо поставленными тер-ранскими голосами. Светлана глядела на него с опаской и боялась подойти. Он сплю-нул противный комковатый клубок прямо на переливающуюся клоунскую хламиду ближайшего служителя аттракциона, облизал солоноватые губы и зло сказал:
   – Вы что, суки, творите? Это что, по-вашему – развлечение?!
   Суки сразу замолчали.
   – Капралов, – неожиданно тонко спросила Светлана, – скажи, это ты?
   – Я, – сказал Филипп, – кто же еще.
   Человек в оплеванной одежде что-то промычал вполголоса. Девушка перевела:
   – Как твое самочувствие?
   – Дас ист фантастиш! – гаркнул Филипп. – Так и сообщи этим уродам. Лучше быть не может!
   Любопытный клоун все не унимался.
   – Если тебе дать нож, что ты сделаешь?
   – В задницу вставлю тому, кто выдумал эту дрянь с муравьем-потрошителем. Пошли домой. – Филипп опустил ноги с кушетки.
   Кушетка оказалась неожиданно высокой. Ноги до пола не доставали. Он подался вперед, чтобы встать, и тут же нырнул лицом вниз – жутко закружилась голова.
   – Уйди, сволочь, – оттолкнул он подоспевшего на помощь терранина. Утер кровь с разбитых губ, поднялся, пошатываясь, спросил: – Где моя одежда?
   Принесли одежду.
   – Да не переживай ты, Светка, – говорил он, с трудом натягивая узкие сапоги, – я в порядке. Только голова немного гудит.
   – Дежурные спохватились, когда ты начал биться, словно под электротоком, – рассказывала Светлана, ведя его под ручку. – Обрубили все кабели, а ты в себя не при-ходишь, дергаешься хуже эпилептика. Боялись, кости переломаешь. Из кюветы выло-вили, когда затих. Кляр – какой ни есть, а компенсатор. Объяснить, откуда возникли такие скверные сновидения, не может пока никто, – втолковывала она. – В базе данных Иллюзиона их не было. Неизвестно, были ли они там вообще когда-нибудь. Специали-сты не исключают, что ты находился в свободном плавании по сбойным и удаленным кластерам, тобою же и реанимированным.
   – Намекаешь, что я – затаившийся маньяк? А мои страшненькие бредни в Иллю-зионе – квинтэссенция аномалий, патологий… короче, полная “клиника”?
   Светлана, не проронив ни звука, странно поглядела на него. От возражений или комментариев она воздерживалась.
   – Значит, дело швах, – вздохнул Филипп. – Слушай, Светка, у тебя смиритель-ная рубашка найдется?

ГЛАВА 5

   Одиноко брожу средь толпы я
   И не вижу мне равного в ней…
Игорь Иртеньев

   На «паскудную» свою работу Светлана больше не ходила. Очевидно, оформила служебную командировку. Я же не только обрек бабку Кирею на одиночество, лишив своей богемной компании, но и полностью прекратил сочинять рифмованные скабрез-ности, так милые моему сердцу еще недавно.
   Мы, как всякие новоиспеченные любовники, занимались сексом со вкусом и по-долгу. Полем жарких сражений выступал уже не только дом Светланы, но и весь город – скамейки, лужайки, бассейны фонтанов и русла ручьев. Мы великолепно понимали, что рано или поздно наш союз, основанный единственно на голосе плоти, распадется. Но пока это нимало нас не беспокоило.
   Бывшие бойфренды Светланы время от времени появлялись на горизонте, но всякий раз бывали немилосердно мною изгоняемы. Одного, особо настойчивого ухаже-ра, мне пришлось даже слегка поколотить. Тот, похоже, так и не понял, за что борода-тый молодец в яркой рубахе расквасил ему нос и пребольно пнул остроносым сапожи-щем – не менее чем сорок четвертого размера – точнехонько в копчик.
   Но это было, конечно же, его частной проблемой.
   А неистовый приверженец моногамии, русский мачо Капралов держал уздцы пылающей эрзац-любви в своей крепкой руке. И выпускать их не собирался ни на ми-нуту. Светлану, кажется, это вполне устраивало. Ей, не знавшей прежде, что такое быть рабою мужчины, настоящее обстоятельство казалось экзотическим и возбуждающим. Меня оно тоже не оставляло безучастным. Страсть моя разгоралась.
   Разгоралась также и ревность. Я с подозрением посматривал на каждого, кого любовная паранойя обряжала в одежды соперника. Не раз Светлане приходилось от-таскивать меня от слишком навязчивых мужиков, полагавших себя достойными толики ее внимания. Растащить забияк сразу она успевала не всегда; возможно, не всегда и хо-тела. Поэтому несколько гегемонов Фэйра заработали взамен ожидаемых женских ласк превосходные фингалы и новенькие зубные протезы.

   Проснулся я внезапно. Было еще темно. Светлана тихо посапывала. Одна ее нога лежала поверх моего живота, волосы широко разметались по подушке. Она была пре-красна.
   Я настороженно прислушался. Не зря же мой сон, обычно богатырский, пре-рвался так внезапно. На самом интересном месте. Меня, варвара-гладиатора, воору-женного только стареньким топором, как раз бросили на арену, где уже находилось полдюжины кривоногих узкоглазых дикарей-каннибалов с широкими серпообразными ножами. Дикари выли. Они жаждали моей крови и моего мяса. Я перебрасывал топор с руки на руку и хохотал. «Вон того, нервного, со шрамом на плече, я убью первым, – думал я. – А того вон, с ритуально выбитыми верхними резцами и отвисшим пузом, столь плотоядно изучающего мои окорока, последним».
   Разбудил меня нюх на опасность. Тот, что не подводил никогда. Я осторожно выбрался из-под очаровательного теплого груза и быстро оделся. Выглянул в коридор. Врагов, желающих выпустить мне кишки наяву, в коридоре не было. Я присел на краешек кровати. Сонливость как рукой сняло. Я чувствовал странную агрессивную взвинченность, вызванную недавним сновидением. Мне хотелось действия. Я не отка-зался бы дать сейчас кому-нибудь в рыло. От души дать. Или хотя бы излить кому-нибудь душу.
   Однако Светлану будить, пожалуй, не стоило. Разыскать среди ночи старуху Кииррей тоже казалось проблематичным. Черт! Что же делать?
   Вдобавок мне опять показалось, что в доме есть кто-то еще.
   «Гадство, все оружие наверху», – подумал я, цепляя ножны на руку.
   – Девочка, – потряс я плечо Светланы. – Ну-ка, вставай быстренько!
   – Отстань, Капралов, – пробормотала она, натягивая одеяло. – Ошалел? Ночь на дворе.
   – Вставай! – Я звонко хлопнул ее по обнаженной ягодице.
   Она взвизгнула и сонно отмахнулась.
   – Дурак!
   Дверь с грохотом распахнулась. В тот же миг с сухим хрустом обрушилось во-допадом осколков окно. В комнату полезли какие-то хари. Хари были потными и пере-кошенными, с выпученными глазами, с разинутыми черными пастями и всклоченными волосами. Харь было множество. Принадлежали они голым человекоподобным суще-ствам.
   Светлана в ужасе закричала.
   Я швырнул в нападающих одеяло, схватил женщину за руку и бросился к двери. Одеяло было большим, бросил я его очень удачно, и оно накрыло сразу нескольких на-летчиков. Те, сдавленно ворча и путаясь в тяжелой ткани, принялись выбираться.
   Я поймал первого из освободившихся злодеев за тощую глотку. Под рукой в два толчка дернулся острый кадык. Я с силой толкнул обладателя кадыка на топочущую и вздрагивающую кучу. Куча взвыла и повалилась.
   Выход из комнаты загораживала особь явно женского пола. У нее были объеми-стые молочные железы и слюнявая перекошенная образина. Руки она держала угро-жающе растопыренными. Мощным ударом футбольного вратаря, выбивающего с рук мяч, я лягнул ее в подреберье. Зловещую бабу единым махом вынесло из дверного про-ема.
   Я толкнул в освободившийся проход Светлану, отмахнулся от чьих-то рук и вы-бежал в коридор сам. Под ногами, тоненько поскуливая, копошилась жестоко ушиб-ленная тетка. Кажется, я сломал ей несколько ребер. Светлана, широко раскрыв глаза, со страхом смотрела в сторону гостиной. Я повернулся. На нас неслось нечто бледное, широкое и ощутимо злобное. Я встретил врага локтем снизу, в челюсть. Голова его мотнулась назад, шея хрустнула, и он мешком осел на пол. Я крякнул и потянул Свет-лану за собой – на второй этаж.
   Лестница, к счастью, была свободна. Мы вихрем пронеслись по ней и устреми-лись в кабинет, к оружию. Наперерез бросилась еще одна тварь, но я ловко пропустил ее под рукой и подтолкнул, направляя вниз. Хрупкие перила сломались, тварь кувыр-ком полетела мимо лестницы.
   Первое, что бросилось мне в глаза в кабинете, было отсутствие гранатомета. Та-ким образом, где-то поблизости разгуливал враг, вооруженный чрезвычайно мощным автоматическим оружием. Плохо, очень плохо. Я кинулся к шкафам. Пистолет лежал на месте, за Бремом. Я передернул затвор, щелкнул предохранителем, затем торопливо обернул липучими ремнями кобуры правую ляжку. Сунув в карман запасные обоймы, принялся надевать на окостеневшую Светлану легионерскую броню. В окне замаячила чья-то фигура. Сдвинув предохранитель в боевое положение, я выстрелил, почти не це-лясь. Фигура сгинула.
   – За мной! – приказал я и быстрым шагом направился к балконной двери.
   Светлана не двигалась. Она вцепилась в поясную пряжку брони и пыталась ее расцепить, что-то неразборчиво шепча. Судя по всему, назревала истерика.
   – Этого только не хватало!
   Подбежав к ней, я хлестко смазал раскрытой ладонью по щеке. Щека тут же за-пылала отпечатком пятерни, а Светлана всхлипнула. Я намотал на левую руку ее воло-сы, дернул.
   – Возиться тут с тобой. Пошли, живо! Разведчица хренова…
   Балкон был пуст. Под окном раскорячился труп с простреленной головой. Мы двинулись к лестницам, ведущим на крышу и в сад. Я решил укрыть пока Светлану на верху. Она стала мало-помалу приходить в себя.
   – Лезь! – приказал я, отпуская волосы. – Шевелись!
   – Нельзя, – начала было она, – нельзя их убивать… Филипп, ты не понимаешь!
   – Все понимаю, – отрезал я. – Лезь, сказано!
   «Ага, – думал я, напряженно всматриваясь в сад. – Заведи мне еще сейчас база-ры о ценности человеческой жизни, а я послушаю. А пока слушаю, меня, ухая, будут рвать на лоскутки эти самые «ценные». Ну-ка, ну-ка… Эт-то еще кто там такой бойкий? Никак с пушкой?»
   Я выстрелил два раза подряд. Человек в саду повалился, роняя из рук что-то уд-линенное и металлически блестящее. Светлана, подстегнутая грохотом выстрелов, на-конец полезла куда было велено. Я вскарабкался следом.
   – Ложись. Надень. – Я бросил ей шлем.
   – Не убивай их, Капралов, – снова завела она свою бодягу; торопливо, скорого-воркой, видя, что я уже ухожу. – Не надо, не убивай! Здесь какая-то ошибка, Капра-лов…
   – Врагов убивают, девочка. Это необходимо. Я солдат, я знаю. Либо мы их при-щучим, либо наоборот. Наоборот меня не устраивает.
   – Капралов, они не враги. Этого просто не может быть. Не может! Откуда им взяться?
   – Мне без разницы, – сказал я, стреляя по кронштейнам, крепящим лестницу к карнизу. – Пусть потом прозекторы разбираются, откуда эти твари взялись и кто они такие. Мое дело обеспечить морг работой. Чем я и намерен заняться.
   Я оттолкнул лестницу, проводил ее полет взглядом, потом вернулся к Светлане и крепко поцеловал женщину в соленые губы.
   – Не плачь, славная, не нужно их жалеть. Они начали первые, а я не из тех, кто прощает обиды. Ты, главное, не высовывайся, а сюда им не забраться.
   Я подмигнул ей и шагнул к краю крыши.

   Соскочив на балкон, огляделся. Слева ко мне крался небольшой человечек с бы-стрыми движениями хищного зверька. Я прыгнул ему навстречу, замахиваясь пистоле-том. Он ловко увернулся; вместо его темени рукоятка рассекла воздух. Он тут же вгрызся зубами в мой бок, одновременно шаря цепкими пальцами в паху. Я заорал. От бесконечной жути и боли меня продрал мороз. Позволить противнику лишить себя од-ной из важнейших частей организма я не имел права. Да и ребра мне могли еще приго-диться.
   На сей раз рукоятка пистолета нашла его макушку без труда. Кость мокро хруп-нула. Он сразу же отвалился, и я внезапно понял, почему он был таким маленьким и юрким. Передо мною с раскроенным черепом лежал подросток – мальчишка, почти ре-бенок. Я тронул его за шею, пошарил вздрагивающими пальцами по тонкой коже. Пульс отсутствовал.
   – Так, – сказал я. – Понятно. Дело дрянь, Капрал. Куда же ты смотрел, сука та-кой, когда его мочил?
   Продолжить обвинительную речь не получилось, потому что какой-то чрезвы-чайно сообразительный разбойник послал в меня очередь из моего же АГБ.
   Разрывы разбросало широко, да все мимо. Ближайшая граната шарахнула в сте-ну примерно в метре над головой. Пробила, ушла внутрь и рванула где-то в доме. Какое счастье, что Генрик, светлая ему память, предпочитал для своей базуки бронебойные боеприпасы! Прилети сюда осколочный снаряд, моя башка, фаршированная сталью, уже валилась бы в сад вслед за остальным телом. Может быть, вместе, а может и раз-дельно.
   Однако щепками меня все-таки посекло. Одна впилась в бровь, пробив мягкие ткани насквозь, и я весьма правдоподобно повалился на пол балкончика, живописно обливаясь кровью. Рядом с убитым подростком.
   Пока я выдирал из кожи здоровенную шершавую занозу, стрелок освоился с доставшейся ему смертоносной машинкой, перевел огонь на одиночный и принялся гвоздить по дому в непосредственной близости от меня.
   Пристрелить душегуба не было ни малейшей возможности. Балкон был обнесен по всему периметру сплошным волнообразным бортиком, из которого красиво вырас-тали легкие резные перильца. Бортик, очень удачно для меня вспучившийся полумет-ровым возвышением, служил, конечно, укрытием от головореза, но высунуть сейчас из-за него свой античный нос я не согласился бы ни за какие коврижки.
   Мерзавец продолжал обстрел. Дом содрогался.
   Рухнуло целое прясло перил. В полу, почти перед самым лицом, как по злому волшебству возникла чудовищная дымящаяся дыра. Увы, не настолько большая, чтобы в нее мог нырнуть плечистый мужик вроде меня. Осколки свистели все гуще. «Еще не-сколько секунд, – заметалась паническая мысль, – и этот гад размажет меня по стенке. Похоже, не поверил в мою кончину. Как бы его обдурить?»
   В безумной надежде отвлечь внимание стрелка от своей особы я ухватил тельце пацана под мышки, перевернулся на спину, поджал ноги к груди и резким согласован-ным движением всех четырех конечностей вытолкнул труп вдоль стены.
   Дуракам точно везет. Стрелок купился! Огонь перешел в менее опасную для ме-ня вертикаль. Я перекатился через бок, встал на четвереньки и опрометью бросился вперед.
   Опомнившийся злодей саданул вдогонку, но было уже поздно. Я кувырком ссы-пался по лестнице и шмыгнул в кусты. Там вооружился пистолетом и пополз к грана-тометчику. Он прекратил стрелять, затаился и ждал. Когда, по моим расчетам, до него остались считанные метры, я вскочил и понесся зигзагами вперед, выставив руку с пис-толетом и наугад паля.
   Грохотание «Хеклера» слилось в один оглушительный рев. Кровь из разодран-ной брови заливала мне глаз. Я мчался, ломая кусты и вопил, как сумасшедший: «На, на, на, сука! На, жри, пидар! На, падаль долбаная!»
   Он не отвечал. Лежал мордой вниз и скреб волосатыми ручищами по траве. Мя-систые ноги, торчащие из сбившихся трусов, расписанных овощами да фруктами, по-дергивались.
   Я как коршун налетел на простреленное во многих местах жирное тело и начал с остервенением пинать, грязно ругаясь. Душу отводил. Остановился лишь тогда, когда пребольно звезданул ногой по гранатомету, торчащему из-под его складчатого брюха. На душе чуток полегчало. Не без труда вытащив гранатомет, я проверил магазин. Стало понятно, почему он не выстрелил ни разу мне навстречу. Магазин был пуст.
   Отбросив бесполезный гранатомет в сторону, я заменил опустевшую пистолет-ную обойму и двинулся к дому. Завершать начатое. Под корень изведу, сучье семя! По-помните русский гнев! Если будет чем.

   В гостиной было темно и дымно. Система пожаротушения сипела и плевалась хлопьями пены. В дыму двигалось несколько заляпанных пеной погромщиков. Молча и бессмысленно они крушили, что под руку попадет.
   Давешняя тетка – та, что получила от меня в дверях спальни пинок – оклемалась и ковыряла перочинным ножиком последнее из уцелевших кресел. Коренастый паренек с чудовищными бицепсами и не менее чудовищными дельтами прямо пальцами без ма-лейшего усилия отдирал от стен узорчатые панели. (Эльфы на панелях не обращали на это внимания и продолжали увлеченно демонстрировать картины свального греха.) Третий бандюга, высоченный длинноволосый детина с сонными движениями сомнам-булы, монотонно колошматил столиком об пол. В тот момент, когда я появился в ком-нате, столешница треснула и развалилась на десяток остроугольных осколков.
   На мое появление они отреагировали на удивление быстро. Разом, всей кодлой, троица бросилась на меня, размахивая подручными средствами. Демонстрировать мас-терство в рукопашной схватке я не стал, а попросту, без затей, расстрелял им колени. Стеная, они повалились на пол подобно сбитым кеглям. Но радоваться было рано. Не-смотря на жестокие страдания, разбойники агрессивности не утратили и продолжали активно стремиться к уничтожению врага. Меня то есть.
   Мускулистый крепыш приподнялся на одной руке, а другой, могучей и умелой, послал в мою сторону одну из оборванных загодя панелей. Для того, видать, и старался, гвоздодер хренов. Бешено вращаясь в горизонтальной плоскости и едва не завывая, снаряд стремительно летел мне в голову. Я быстро присел и отклонился в сторону. Па-нель, продемонстрировав принцип «сухого листа», изменила траекторию и спланиро-вала точнехонько в мою многострадальную бровь. У злодейской компании попадание вызвало взрыв восторга. Подсохшая было юшка хлынула с новой силой. Я ойкнул и инстинктивно схватился за глаз.
   Крепыш, воодушевленный успехом, потянулся к треугольному осколку разбитой столешницы. Я поднял пистолет и с яростным криком прострелил ему руку. Потом вспомнил, что аборигены преимущественно левши, и прострелил другую. Новоиспе-ченный калека завертелся ужом, сотрясая дом проклятиями. Тетка неуклюже поползла ко мне, зажав по-пиратски складень в зубах. Я подскочил к ней и пнул ее вторично за эту ночь. На сей раз по отвратной ее злобной физиономии. Сапожок мой был мягок, да нога была тверда. Ножичек отлетел в сторону вместе с обломками зубов. Жало было вырвано. Змея потеряла сознание.
   Ждать, какую гнусность выкинет долговязый лунатик, я не стал и огрел его два-жды пистолетом по волосатой башке, огромной, как пресловутый пивной котел. Оста-вив поле боя за собой, отправился обследовать остальные помещения.
   В спальне, где нам пришлось принять первый вражеский удар, никого не было. Виной тому явилась, видимо, граната пузатого стрелка. В стене зияла дыра, а под одея-лом, так ловко наброшенном мною на наступательные порядки налетчиков, под изо-рванным до неузнаваемости первичного облика лазоревым атласным одеялом вздыма-лось два невысоких бугорка. Ткань поверх бугорков пропиталась кровью. На кровати валялась оторванная по плечо рука.
   Я сглотнул подступивший к горлу комок и спешно покинул страшную комнату.
   В другой спальне, свернувшись калачиком на полу, покойно спал старый чело-век. Руки его, сложенные корабликом, были засунуты между костлявых коленок, ост-рые лопатки топориками проглядывали сквозь тонкую кожу, седые волосы были редки, а обращенная ко мне обширная плешь слегка поблескивала. Осторожно, стараясь не разбудить дедульку, я запер дверь. Не просыпайся, старый, авось уцелеешь.
   Плешивого мафусаила разбудили, должно быть, мои мысли. Поступить он, ра-зумеется, решил по-своему. Я как раз сунулся с ревизией в темный, как клоака доисто-рического пресмыкающегося, сортир, когда старичина обрушил на мою спину шикар-ные каминные часы в тяжелом хрустальном корпусе. Насколько я помнил, часы изо-бражали зубра, роющего бронзовым копытом землю. Оба корпуса выдержали соударе-ние с честью, но мой пострадал, конечно же, значительно сильнее.
   Я брыкнул ногой, словно пугливый конь от укуса шершня.
   Удар пришелся старикашке в промежность. Он согнулся и выронил часы, что уже вдругорядь заносил над головой для нанесения увечий моему израненному орга-низму. Часы врезались ему пиками бычьих рогов в самую середину плеши.
   Он упал.
   Часы упали.
   Один я удержался на ногах. Хоть и не без труда.
   В сортире задвигались.
   После многократного получения травм от развязавших вдруг охоту на меня фэйрцев (или не фэйрцев?) я был сильно не в духе. Чертовы штафирки, практически невооруженные и не имеющие не малейшего представления о воинских искусствах, ду-басили меня – легионера, участника двух войн и почти орденоносца, – как сопливого салажонка! Побитая хрустальным зубром спина болела не дай бог, как; покусанный сбрендившим тинэйджером бок болел тоже сильно; бровь, которую насиловали все, кому не лень, болела не просто сильно, а нестерпимо, да вдобавок обильно кровоточи-ла. Я был в ярости.
   В сортире все еще двигались. Я выстрелил в сторону движения. Пули с отврати-тельным звуком, отчетливо услышанным мною сквозь грохот выстрелов, шлепнулись в мягкое и сочное. Пинком я распахнул двери ванной и влепил направляющемуся ко мне человеку пулю в левое плечо и пулю в правую ляжку. Его бросило, развернув, на рако-вину, и он выронил из рук длинный металлический штырь. Тот еще оказался молодчик. Поделом, значит.
   – Лежи тут, – сказал я ему, забирая штырь, – и не вздумай выходить. Выйдешь – убью.
   Штырем я заблокировал дверь.
   По лестнице на второй этаж я взбирался почти на корточках, приставным гуси-ным шагом, запрокинув голову и подняв над нею сцепленные руки с пистолетом. По-этому летящий в меня внушительный кусок одежного агрегата расстрелял еще в возду-хе. Метатель, которому никак не удавалось оторвать от гардероба другую подходящую для броска деталь, понял тщетность потуг и прыгнул на меня сверху, как охотящаяся рысь. Я прянул вниз. Он не сумел изменить траекторию полета и растянулся передо мною, предварительно пересчитав телом несколько ступенек. Удар о ребра ступеней, похоже, не способствовал повышению его мышечного тонуса. Он приподнял голову, но тут же уронил ее обратно. Голова глухо стукнула о лестницу. Мордой. Так с собою мог поступить только человек, находящийся в глубочайшем нокауте.
   – То-то же, козел, – сказал я мстительно и переступил через него. – Кузнечик, мать твою. Сдохнешь – жалеть не буду.
   Второй этаж пострадал от обстрела гораздо сильнее, чем первый. Огнетушители изрыгали пену уже не скудными клочками, как внизу, а обильным потоком, заливая пол почти по щиколотки. Развороченный кухонный комбайн плевался кипятком и паром. Стену и окна, выходящие в сад, уродовали пробоины. Прочие стены, пол и потолок бы-ли выщерблены и перепачканы копотью. Налетчиков тут или не было вообще, или они очень хорошо прятались. Но прятаться, судя по повадкам тех, с кем я уже успел позна-комиться, было у них не в моде.
   Кто они, интересно, все-таки такие? Расисты? Религиозные экстремисты? Буйно помешанные? Ума не приложу…
   Я заглянул в кабинет. Шкафы были опрокинуты, книги жестоко растерзаны и разбросаны по комнате. «Словно резвилась стая бешеных павианов», – вспомнил я прочитанную где-то фразу. Точно так. Где-то тут мои вещички валялись – спальник, рюкзачок. Целы ли? Я шагнул через порог.
   Из-за крайнего шкафа, лежащего не на фронтоне, как прочие, а на боку, выныр-нула, словно выброшенная пружиной, проворная личность в серо-голубом камуфляже. Камуфлированный вскинул к плечу приклад двуствольного охотничьего ружья. Глубо-ко-черные даже в темноте едва нарождающегося утра, смертоносные кружочки смот-рели прямо мне в глаза. Я прижал подбородок к груди и нырнул на пол. Ружье гавкну-ло. Я вскинул над затылком пистолет, еще не зная, сумею ли выстрелить или выроню его, убитый наповал. Боли я пока не чувствовал. Пистолет дважды дернулся, честно выполняя предназначение почти без моего участия. Я колбаской откатился вбок и за-мер, лежа на спине и направляя зажатое в обеих руках оружие в сторону камуфлиро-ванного.
   Тот безуспешно пытался поднять поникшие стволы бескурковки. Сил у него на это не хватало. Его покачивало. Наконец пальцы его разжались, ружье выпало. Он мед-ленно прижал руки к солнечному сплетению и повалился за шкаф.
   Я опустил пистолет на пол за головой, расслабил руки и закрыл глаза.
   Саднило содранные локти и, кажется, что-то твердое и колючее застряло в тра-пециевидной мышце. «Наверное, дробина, – подумал я безучастно, – а то и картечина». Меня начало знобить. «А ведь чуть не грохнул меня охотничек-то. Маленько же ему не хватило для этого». Я хрипло вздохнул и закашлялся.
   В переносицу мне уперлось нечто железное и холодное, почти ледяное. Формой, кажется, точно такое же, какое я видел вот только что. Восьмерочка. Значок бесконеч-ности. Той, что ждала меня, притаившись, на другом конце стальных стволов. Видимо, мертвец воскрес.
   Кашель мой как отрезало.
   Я открыл глаза.
   Ружье было другое, и человек был другой.
   Она зашла ко мне со стороны головы и стояла сейчас, широко расставив ноги. Один из шнурованных ботиночков рубчатой подошвой надежно прижимал к полу «Хеклера». Эффектная шатенка в годах, близких к возрасту «ягодка опять». Визаж, ма-кияж, камуфляж. Патронташ. Газыри. Стрижка «под мальчика». Серьги капельками – как светящиеся алые запятые. Один глаз прищурен. Другой перечеркнут прицельной планкой великолепного двуствольного штуцера. Нарезного. Калибр миллиметров во-семь. Куркового. Курки взведены. Знаменитые фирмы «Перде» или «Голланд-Голланд» по праву гордились бы таким оружием, и, разумеется, заламывали бы за него крутые бабки с немногочисленных клиентов-миллионеров. И были бы совершенно правы. А клиенты терпеливо стояли бы по несколько лет в очереди, дожидаясь изготовления во-жделенного предмета, и не кудахтали. Слонов таким валить и носорогов. Мне бы такой штуцер.
   «Зачем она целится, дура, когда стволы упираются добыче в лоб?» – подумал я.
   Стареющая Артемида зловеще улыбнулась. Холеный пальчик нежно поглаживал спусковой крючок. Если бы я чуть раньше догадался перейти на рапид, то сейчас эле-гантно отвел бы стволы в сторону и насладился замедленным зрелищем выстрела це-ной не менее чем полсотни баксов.
   Но я не догадался.
   И уже не успеть.
   Жаль.
   Система, любовно сотворенная золотыми ручками Сергея Даниловича для моего «Рэндола», сработала безукоризненно. Нож глубоко вошел дамочке в ямку за коленом. Я рисковал, конечно, – она могла от боли дернуть пальчиком и тогда… Да она просто-напросто обязана была дернуться! Однако у меня не было другого выхода.
   Глаза дамочки широко открылись. Курки понеслись на встречу с капсюлями. Но она, шокированная болью, потеряла-таки одно крошечное мгновение.
   Одно-единственное.
   То, которое было так мне необходимо.
   Траектории движения пули и моей головы разошлись навсегда. Пуля надорвала мне ухо, вылетевшие следом за ней газы опалили кожу, но это были мелочи. Я ковыр-нул ножиком вбок, и дамочка перекосилась, дергая порезанной ногой и голося совсем по-заячьи. Поднявшись на ноги, я отобрал у нее ружье и врезал ей по почкам прикла-дом. Она сомлела. Я снял с нее ремень, связал руки, заломив предварительно за спину, и уложил ее лицом вниз. Чтобы не захлебнулась в пене, подложил под щечку стопку книг.
   – Охотиться на зверей омерзительно, – напомнил я ей одно из основных этиче-ских убеждений Фэйра. – На людей тем паче. Поэтому штуцер я реквизирую. Адье!
   Дядька за шкафом был дохлее дохлого, и ружье у него было похуже, чем у кол-леги по живодерскому пороку. И зарядов не осталось. Засовывая в карман длинные, ед-ва не в четверть, патроны для штуцера, что реквизировал из патронташа и газырей у дамочки, я вышел из кабинета.
   Дом был сравнительно чист от вредителей.
   Пора было браться за сад.

   – Кто мне скажет, скоро ли сюда нагрянут тревожные и аварийные службы? – размышлял я вслух, выглядывая из окна. – Жандармерия, пожарные, служба спасения… кто еще? МЧС? Никакой расторопности. Как у нас, блин. Тормоза…
   На улице к тому времени почти совсем рассвело. Колыхался слоистый туман. Редкие пробудившиеся пташки прочищали глотки и едва-едва лишь начинали чири-кать.
   Простреленная холка отчаянно зудела. И ухо. И спина, которую пободал стек-лянный зверь, и бок… Впрочем, я, кажется, повторяюсь.
   Отчаянно вскрикнула Светлана. Я вылетел на балкон, забросил штуцер за плечо, а пистолет в кобуру, вскочил на уцелевшие перила и прыгнул вверх. Уцепился за кар-низ, подтянулся, забросил на крышу ногу и выбрался сам.
   Перед Светланой стоял широкоплечий узкобедрый мужчина в облегающей чер-ной форме и поигрывал моим же тесаком. (Как же я о нем забыл-то? О тесаке.) Светла-на прижимала к щеке руку, из-под которой сочилась кровь. Эх, говорил я глупой бабе: не снимай шлем, дуреха!
   – Эй ты, ниндзя, – позвал я бандита, доставая пистолет. – Ком цумир! Сюда смотреть! Ваша муттер пришла, звездюлей принесла. Не хотеть ли отведать?
   Он словно не слышал.
   – Брось ножик, гандон! – разозлился я и ткнул стволом в основание крепкого шишковатого затылка.
   Он стремительно, совсем не по-человечески оборотился, и я узнал его. Это был один из тех кулакастых брюнетов, что сопровождали приснопамятным днем моего прибытия в Фэйр доходяг-золотопогонников. В прошлую нашу встречу я был скромен и миролюбив, и для него не нашлось иной работы, кроме партнерства в сексуальной оргии. Не то было сегодня…
   В глазах его читалась твердая решимость беспощадно покончить с неожиданной помехой, а в движениях чувствовалась молниеносность рапида. Я поспешно спустил курок. Его разлетевшиеся мозги могли бы значительно преобразить эстетику пляжного убранства крыши – если бы у меня не кончились патроны.
   Отработанным движением профессионала он выломал из моих пальцев пистолет и отшвырнул его подальше. Хватил мне по лбу «пяткой» рукояти тесака. Я «поплыл». Он содрал с меня штуцер, который последовал за пистолетом, и двинул коленом между ног. Безрезультатно пытаясь втянуть ртом воздух, которого вдруг стало катастрофиче-ски не хватать, я погрузился в боль и сумерки. Он схватил меня одной рукой за расши-тый пояс, другой – за шкирку, подтащил к краю крыши и швырнул вниз.
   Я кулем шмякнулся о балкон и развалился на десятки кусков.
   И каждый из кусков сипло выл от боли.
   Вразнобой.

   Если бы я потерял сознание, то все на этом бы, наверное, и закончилось. Громи-ла прибил бы Светлану, а потом спустился на балкончик и разделал меня, как мясник свиную тушу.
   Но я умудрился-таки поломать его зловещие планы. Не знаю, что мне помогло. Врожденное упрямство? Жажда жизни? Сома Больших Братьев? Не суть важно. Я не только сравнительно быстро очухался, но и нашел в себе силы вызвать наконец долго-жданное состояние боевого транса.
   Стало легко и весело. Энергия переполняла члены. В два прыжка я забрался на крышу. Шершавый черенок ножа ласкал ладонь, прохладная крестовина плотно приле-гала к указательному пальцу; большой палец уютно покоился в специальной выемке на обушке. Острие резало воздух, почти звеня. Я пронзительно свистнул.
   Мой обидчик сидел, развалившись, в шезлонге и что-то поучительно говорил стоящей перед ним на коленях Светлане. Для придания словам большей убедительно-сти он иногда бил ей по голове тесаком. Плашмя.
   Свист, изданный в состоянии рапида, близок к ультразвуку. Но злодей его услы-хал. Он вскочил и почти сразу оказался стоящим напротив меня. Я был ошеломлен. Он ускорился практически мгновенно! И превосходил при этом мои собственные возмож-ности раза в полтора. Жрал, наверное, всю жизнь активированную сому горстями. А то и чем позабористей ширялся. Ага. Боец против овец. Ладно, посмотрим, каков он боец против молодца.
   Я сделал короткий выпад в область сердца. Он легко уклонился и замахал пере-до мною тесаком – слева-направо, справа-налево. Наискосок. Никакой техники, одна дурная сила и бешеный напор. Его ошибка была в том, что он положился на превосход-ство в скорости и не бросил тяжелый тесак еще вначале. Ошибка, непростительная для профи. А он, между прочим, превосходно владел рукопашным боем без оружия, – я это видел. Сломал бы мне шею, и вся недолга. Так ведь нет же. Решил, видать, пофорсить. И облажался…
   Управляться с холодным оружием (а в особенности с оружием, имеющим длин-ный клинок) – не такое простое дело, как думается любителям носить на бедре полу-метровую саблю, украшенную пилой, кровостоками и прочей ерундой. Достаточно ска-зать, что современные боевые ножи, рассчитанные на руку жителя крупного города, в жизни не имевшего ничего общего с мясницким ремеслом, имеют длину всего десять-двенадцать сантиметров. И поверьте – этого вполне хватает. Умение пользоваться длинным кинжалом постепенно уходит в прошлое. А здесь, в Фэйре, уже ушло.
   Я медленно отступал, пугая противника редкими уколами и выбирая подходя-щий момент. Он же наращивал темп и, если так можно выразиться, плотность рубки. Он был похож на чудовищную человекообразную машину, пошедшую вразнос. Рычаги мелькали. Сирена ухала. Фары сверкали.
   Противник был, как и ожидалось мною, левша. Я подловил его руку в крайней «мертвой» точке и легонько ткнул в подмышечную впадину. Он, кажется, сперва не почувствовал каверзной раны и едва не снес мне голову широким обратным махом. А потом движения его руки стали постепенно замедляться и слабеть. Он перебросил те-сак в правую руку, но так было еще хуже. Вдобавок я незамедлительно подрезал и ее.
   Он понял, что проиграл и открыл пасть.
   Не знаю, хотел ли он сказать «Пощады!» или проклясть меня напоследок, и ни-когда теперь уже не узнаю. Всего парой сантиметров бритвенно отточенного острия «Рэндола» я перехватил ему глотку. Кровища выплеснулась темным веером, тянущим-ся по следу моего ножа. Несколько маслянистых капель влетело в фонтан. Жемчужная водяная сфера на долгий-долгий миг окрасилась в розовый цвет.
   Дьявол, ненавижу этот натурализм! Особенно в замедленной прокрутке.
   Я выпал из транса.
   Светлана визжала. Мертвяк валился.
   Фонтан был девственно чист. Я сполоснул в нем нож, обтер клинок о штанину, убрал в кобуру и пошел к женщине, несмело пытаясь улыбнуться.
   – Кровопийца! Убийца! Не подходи ко мне, подонок!
   «Убийца…» Вместо благодарности…
   Самое обидное – она, безусловно, права. Я всего за какие-то полчаса стал убий-цей женщин, детей и стариков. Значительно превысив предел необходимой самооборо-ны. Самооборона… Разве она оправдывает смерть во имя свое? Вопрос, однозначного ответа не имеющий. А я и не оправдываюсь. Что сделано – то сделано.
   «Кровопийца…» Тоже верно. Я действительно напоминал сейчас вампира из ка-бака «Веселые титьки», так живописно показанного человечеству Робертом Родриге-сом. Помните «От заката до рассвета?»
   Но было и одно отличие. Немаловажное, по-моему.
   Кровь на мне была, по преимуществу, моя собственная.
   Вдруг навалилась усталость. Я пожал плечами и вернулся к фонтанчику. Умыть-ся. Напиться.
   «Подонок…» Черт!

   Надо мной неподвижно завис аппарат, похожий на исполинскую бабочку браж-ника. Я запрокинул голову, изучая машину. Брюхо ее выглядело бархатистым и мяг-ким. Полусложенные крылышки подрагивали. На боках белели непонятные руны.
   Любопытствовал я недолго. «Бражник» выставил яйцевод и разродился потока-ми розового киселя, щедро облившего меня сверху донизу. Кисель мгновенно загустел, превратившись в эластичные прозрачные путы. Я немного подергался. Ради спортивно-го интереса. Вязкие пелены позволяли двигаться, но – боже мой! – что это были за движения? Муха, попавшая в мед, была, наверное, резвее меня. Я притих, не пытаясь более освободиться. Какой смысл тягаться с правоохранительными органами? А в том, что это были именно они, я нимало не сомневался.
   Машина сдала вбок и опустилась ниже. Брюхо ее лопнуло, раскатав пологую ковровую дорожку до самых моих ног. На дорожку ступили чьи-то бежевые плетеные туфли.
   – Доброе утро, соколик! – сказала бабка Кирея, выпуская из корзинки на крышу игрушечного своего кобелька Бууссе (он сразу подбежал к трупу и задрал на него ла-пу). – Мы, кажется, вовремя?

ГЛАВА 6

   Но тот, кто двигал, управляя
   Марионетками всех стран, —
   знал, что делал, насылая
   Гуманистический туман:
   Там, в сером и гнилом тумане,
   Увяла плоть и дух погас…
Александр Блок

   Деловитые люди в черном без особых церемоний вытаскивали из дома налетчи-ков, упакованных в такие же розовые облатки, что и Филипп. Их, словно поленья, швыряли во чрево громадного транспортера, отвратительного и зловещего всем своим бугристо-брюхастым видом. Там их, кажется, цепляли за что попало длиннющим баг-ром и утягивали вглубь. Утягиваемые налетчики жалобно верещали, но на это никто не обращал внимания. Мертвые погромщики помалкивали.
   – Видите, Филипп, – сказала Кииррей, провожая взглядом последнего пленника, – мы тоже умеем быть жесткими, когда это требуется. К счастью, в последнее время требуется это не так уж часто. Да, кстати… вас не очень беспокоит этот… м-м-м, кос-тюм? – Она провела пальцем по «резиновому» наряду Филиппа. – Вы уж потерпите, дорогой мой. Обещаю, путы – мера лишь временная, и скоро мы вас от них избавим. Нас ждет долгая беседа в достаточно комфортных условиях, раздача слонов и кое-какие формальности. Прошу! – Она приглашающим жестом повела рукой в сторону «браж-ника». – Самостоятельно справитесь? Или предпочитаете, чтобы вас внесли?
   Филипп потащился вверх по ковровой дорожке, неожиданно твердой, мучитель-но преодолевая сопротивление предохранительной оболочки. «Чтобы внесли…» Дудки! Он предпочитал все делать сам, пока это еще возможно. Кроме того, он опасался, вдруг и в «бражнике» есть свой багор?
   Светлана осталась снаружи. С нею ласково беседовала миловидная пышка неоп-ределимого возраста, к ней же ластился Бууссе, и ее истерика, кажется, пошла на убыль.
   «Люди в черном» действовали быстро и слаженно. Труп с крыши убрали, пятна крови уничтожили с помощью небольшого распылителя, отдаленно напоминающего баллончик для аэрозолей. Дом сразу начали ремонтировать и приводить в порядок. Зе-вак пока не наблюдалось. Должно быть, по причине раннего времени. Спать в Фэйре любили подолгу.
   Внутри летательного аппарата Филиппа окружили заботой и вниманием: встре-тили, проводили к одному из десятка удобных кресел, усадили и накрепко пристегнули. Следом за ним поднялась Кииррей. Вход закрылся.
   – Полетели? – спросила старуха у Филиппа.
   Он рассеянно кивнул.
   – Чудесно. – Кииррей отдала приказание пилоту и, опустившись в кресло по со-седству с Филиппом, поинтересовалась: – Кушать хотите?
   – Хочу, – раскрыл он впервые со времени пленения рот, странным образом не затянутые липкой гадостью. – И, раз уж я все равно преступник, то не откажусь нару-шить еще один закон, сожрав кусок мяса. И запив его водкой.
   – Да какой вы преступник? – удивилась старуха. – Отныне вы, дорогой мой, са-мый что ни есть всамделишный национальный герой. Не удивлюсь, если благодарные горожане еще при жизни отгрохают вам памятник. На каком варианте желаете остано-вить свой строгий выбор? На бюсте? На ростовом? А быть может, на конном?
   – Я бы прежде хотел узнать, в чем состоит мой подвиг, и кто меня на него под-вигнул, – огрызнулся национальный герой. – Ну, ответите?..
   – Безусловно, – отчеканила Кииррей. – Обязательнейшим образом. Вне всякого сомнения. Но чуть позже.
   «Ну да, разумеется, – подумал Филипп, с неприязнью глядя на старуху. – Чуть позже, то есть вообще никогда. Порезал мерзавцев – спасибо. А в чем их мерзость за-ключалась – не моего, значит, убогого ума дело».
   – Ну-ну, не дуйтесь, мальчик мой, – Кииррей читала его мысли без труда. – Ох уж мне этот юношеский максимализм! Никакого терпения. Все им сразу подавай, а иначе они на вас жутко рассердятся. Не спешите. Скушаете вожделенное мясо, выпьете вожделенной водочки, а там и поговорим… И кончено! – отрезала она, видя, что Фи-липп начал кривить губы.

   Трое молчаливых быстрых мужчин отмыли Филиппа от «киселя», крови и грязи. Отняли нож, продезинфицировали и заклеили ранки. Обрядили его в махровый халат, долгополый и неудобный. Подсунули пластиковые тапочки без задников и усадили за накрытый обеденный стол. Исчезли они с проворством бывалых карманников, только что стянувших у лоха богатый бумажник.
   Филипп умял огромный жирный антрекот с гарниром из тушеных овощей и оп-рокинул пару стопочек слабенького пойла, отдаленно смахивающего вкусом и запахом на сильно разведенный технический спирт. Он выпил бы, наверное, еще, но больше не было.
   Закончив трапезу большой чашкой крепкого зеленого чая, он принялся обследо-вать помещение. Комната, в которой он находился (сглаженный шестиугольник семь на пятнадцать шагов, с длинным диваном, изогнувшимся вдоль одной стены и огромным окном на месте другой), была изумительно светла. Из окна открывался вид на город с чертовски немалой высоты. Под ногами подошедшего к прозрачной стене Филиппа на-личествовало метров тридцать совершенно пустого пространства. Комната консолью выдавалась из основного тела здания. Филиппа передернуло, и он поспешно отступил в глубь помещения.
   – Высоты, как погляжу, боитесь. – Кииррей на сей раз явилась без собачонки.
   – Не люблю. – Филипп глянул на нее исподлобья. За ее спиной тенями сновали давешние ловкачи, уничтожая остатки застолья.
   – Напрасно. Жаль, что человеку не дано летать. На высоте так свободно дышит-ся.
   – Только не мне, – сказал Филипп недружелюбно. – Я парень деревенский, при-земленный. Питаю необоримую слабость к запаху навоза и разговорам начистоту. – Он механически прикоснулся к обожженному уху. Ухо, обтянутое скользкой пленочкой регенеранта, здорово зудело. – Поэтому давайте перейдем непосредственно к делу.
   Филипп поборол желание поскрести ожог ногтем и опустил руки по швам.
   «Карманы бы сейчас пришлись кстати», – подумал он. Люди, пленившие его, безусловно, знали о психологической важности карманов. Поэтому в халате их не ока-залось. Как и пояса, за который можно засунуть большие пальцы. Лишь нелепые пер-ламутровые пуговицы, огромные, точно чайные блюдца. Чтобы теребить, если волну-ешься. Он сжал кулаки.
   – Давайте-давайте, – с воодушевлением сказала Кииррей. Она опустилась на ди-ван, приняв излюбленную позу – спина прямая, нога на ногу, на бедре – кисти с пере-плетенными пальцами. – Для того я, собственно, и нахожусь здесь. Будете расспраши-вать или мне начинать рассказывать самой?
   – Сперва я, – сказал Филипп. – Как прикажете вас называть?
   – Кииррей, разумеется, – с некоторым удивлением отозвалась старуха. – Не люблю я этих новомодных штучек со сменой имен каждый год. Если же вас интересует мое звание, то извольте: старший интеллект-координатор. По-русски так, видимо, пра-вильнее всего, – сообщила она, подумав. – Хотя, если без церемоний, можно и просто – координатор.
   – Ну, так вот, госпожа координатор, – прошипел Филипп. – Кто такие эти черти, с которыми я воевал? И почему вы позволили им напасть на нас? Экспериментировали с моей агрессивностью? И как результаты? Удовлетворительные, надо полагать? И…
   – Погодите, Филипп, – прервала его Кииррей повелительным взмахом руки. – Если вы будете орать, не переставая, то я просто не сумею вам ответить. Поверьте, со-стязаться с молодым разъяренным мужчиной в крепости голосовых связок мне никак невозможно. И еще. Бросьте вы, в конце концов, мельтешить у меня перед глазами! Присядьте, прошу вас.
   Филипп набычился, прекратил нервно шлепать по комнате и сел. Дурацкие пу-говицы при этом громко звякнули.
   – Так вот, – продолжила Кииррей. – Если помните, а вы должны это помнить, мы несколько отличаемся от землян нервной организацией. В этом наше превосходство над вами и в этом же наша беда. У нас практически отсутствует преступность, ибо вся-кий потенциальный злодей, пересекаясь своим эм-полем с полями сотен добропоря-дочных и чистых душой сограждан, очень быстро теряет агрессивность. А поскольку хороших людей все-таки гораздо больше, чем плохих – и это не трюизм, поверьте, – стало быть, активный криминал в нашем обществе – редчайшее исключение. Не буду скрывать, свою роль играют так же вариаторы и модификаторы коллективного эм-поля. Полезнейшие устройства, так верно «вычисленные» вами в одном из разговоров с бед-няжкой Светланой.
   – Суг-гестивное законопослушие, – проговорил Филипп, с фальшивым восхи-щением округлив глаза и задирая указательный палец к потолку (дрянное спиртное оказалось довольно забористым, он едва не запутался в заковыристом слове). – Тира-ния добра. Регулируемая любовь. Так, что ли?
   Кииррей кивнула, соглашаясь:
   – Так. Причем весь набор – легким движением пальца. Щелк – и вокруг одни ан-гелы. Если позволите применить земное высказывание, дешево и сердито.
   – А как же свобода воли? – серьезно спросил Филипп, решивший не обращать внимания на показной цинизм старухи. – Не для хранителей нравственных заветов, а для народа?
   – У народа ее никто не отнимал, – сухо сообщила Кииррей. – Нужно – и важно! – понимать, где она заканчивается, и где начинается анархия. Опасная для индивидуу-мов, составляющих социум. Преступная.
   – О, – поднял иронично Филипп брови, – а вы, конечно же, понимаете? Что ж, вам можно позавидовать. Такое понимание дорогого стоит.
   – Мы, конечно же, понимаем, – подтвердила Кииррей. – Завидуйте. Но учтите, одного понимания совершенно недостаточно. Поэтому минимальные поправки, искус-ственно вносимые в колебания коллективного эм-поля, необходимы. Во имя общечело-веческого блага. Других причин нет, уверяю. Удовлетворены?
   Филипп склонил голову и развел руками:
   – Наверное, да… Простите, мадам, но когда разговор заходит о благе всего чело-вечества, я обычно теряюсь. Не по Сеньке, знаете ли, шапка. Однако, поверьте, за народ Фэйра я искренне рад. Хорошо, когда у граждан напрочь отсутствуют криминальные порывы, верно? – Он ехидно осклабился. – Жаль, я не знал этого минувшей ночью…
   – Не огорчайтесь, – сказала старуха. – Знать всё не дано никому. А ваши про-тивники были в некотором роде нелюди. Пожалуй, даже и «черти», как вы их назвали недавно. Удивлены? Представьте, кроме… ну, скажем, «обычной» склонности к пре-ступлениям существует еще и скрытая, носимая индивидуумами, психически нездоро-выми. Этакое «эйцехоре», семя зла. Несчастные инверсанты и сами чаще всего о нем не догадываются – до тех пор, пока оно властно не толкнет их на тропу войны. Самое страшное, что такое проснувшееся безумие уже становится заразным. В нашей истории было немало случаев настоящих эпидемий убийств, грабежей или жестоких половых насилий. Я возглавляю службу, занимающуюся как профилактикой подобных явлений, так и борющуюся с их последствиями. И вы, Филипп, с вашей уникальной психикой, безучастной, едва ли не «мертвой», но столь же неистовой временами, стали для этой службы настоящим открытием. А для носителей «эйцехоре» – полюсом неодолимого притяжения. И они не выдержали. Уничтожить вас стало для них идеей фикс. А катали-затором, запустившим процесс выброса агрессивности именно этой ночью, стал, оче-видно, пик вашего подсознательного стремления к борьбе со смертельной опасностью. Возможно, какое-либо сильное воспоминание. Возможно, какой-либо яркий сон.
   – Выходит, я мало того, что стал приманкой, так и мочил-то кретинов?! – непри-ятно поразился Филипп. – Господи, так они ж за себя не отвечают! Вы-то где были? Надо было их раньше брать, пока они ко мне только подбирались! – Он подавился слюной и закашлялся.
   – Да, надо было! – вспылила старший интеллект-координатор. – За домом, за ва-ми, даже за Светланой была установлена слежка. Не наша вина, что ответственный за надзор сам оказался «инфицированным». Он разрушил все наши системы связи и на-блюдения, убил напарника и отправился помогать «братьям по крови». Мы, признаться, боялись, что не успеем спасти вас. Но вы неплохо справились самостоятельно… – Ки-иррей на мгновение умолкла, вспоминая, должно быть, последствия его самостоятель-ности. – За погибших и раненых себя не казните. Вина полностью ляжет на меня. Мне и отвечать. – Она снова примолкла, как бы задумавшись, стоит ли уточнять для него свою дальнейшую судьбу. Сказала: – Расширенное заседание совета по этическому контролю завтра. Не переживайте, ваше присутствие не требуется.
   Филипп сердито запыхтел и отвернулся. Кииррей, не мигая, глядела на него, выжидая продолжения. Спустя некоторое время он глухо спросил:
   – Что вас ждет?
   – Не знаю. Пожурят. Проклянут. Превознесут. Совет велик, мнений будет мно-жество. В итоге посоветуют уйти на покой, наверное…
   – Посоветуют и только? Ничего себе! – Филипп повернулся и с интересом по-смотрел Кииррей в глаза. – Уйдете?
   – Нет, – твердо сказала Кииррей. – Я выполняла долг. Спасены сотни, если не тысячи жизней. Нет, я не уйду.
   – Так я и думал. А что ждет этих… болезных? Инверсантов. Ну, тех, что выжи-вут?
   – Процедура нейтрализации инверсантов определена законом. Минимально по-требная операция на мозге и специализированная лечебница впоследствии. Других ва-риантов попросту нет.
   – Ну а меня?
   – Вас? – Кииррей просветлела. – Объятия прекрасной Светланы, горы шашлы-ков, ведра водки, вечный почет и уважение со стороны жителей Фэйра…
   – Конная статуя при жизни, – подхватил Филипп.
   – Совершенно верно. Если пожелаете, на подножии высекут ваши стихи. К при-меру, эти: «Катарсис мой! Ты одинок, как ворон, севший на сосну. Пойду домой, ми-лашку с горести за вымя оттяну». А?! По-моему, подходяще.
   Филипп сконфузился. Уши незамедлительно вспыхнули. Он думать не думал, что старуха так хорошо запомнит его хоть и шуточные, но все-таки довольно непри-личные вирши. Да он ведь даже не догадывался, что она их понимает!
   – Стихов не надо, – тихо сказал он и вцепился в пуговицу; опомнился, отпустил. – Ничего не надо. Лучше отпустите меня домой. Пожалуйста.
   Кииррей с состраданием поглядела на него.
   – Это неосуществимо, мой мальчик, – вынесла она страшный приговор. – В пер-вую очередь технически. Разорвав отношения с метрополией, мы лишились не только перфораторов, но и лицензии на их использование. Разумеется, у нас осталось несколь-ко транспортных устройств, предназначенных для экспорта минералов. Но вы должны понимать, Филипп – путешествия через границу по нефтепроводу возможны только в фильмах про Джеймса Бонда. Если позволите, я приведу такой пример: представьте, что какому-то сумасшедшему адмиралу вздумается забрасывать лазутчиков во враже-ский тыл, выстреливая ими из главного калибра своего линкора. Представили? Груст-ные результаты ждут этих шпионов, верно? Так вот, отправка пассажиров при помощи карго-перфоратора выглядит намного бесчеловечнее. Вряд ли вас устроит, дорогой мой, прибытие к месту назначения в виде девяноста килограммов протоплазмы, равно-мерно рассредоточенной по всему объему финишной камеры. По очень немалому объ-ему.
   – Значит – никаких надежд?
   – Надежда умирает последней. Я ли должна говорить это вам? Изречение-то – чисто земное. Возможно, мы восстановим официальные дипломатические контакты с метрополией. Возможно, наши доблестные контрразведчики выловят наконец леген-дарных агентов Легиона, о которых столько говорится последнее время в наших масс-медиа, и мы получим возможность торговаться с его руководством. Да мало ли что! А пока – веселитесь, черт вас возьми! Для вас распахнуты любые двери и открыты все дороги. Забирайте свою Светлану и отправляйтесь путешествовать. У нас есть на что посмотреть, уверяю! Один Парк Иллюзий чего стоит! Ну, а пресытитесь отдыхом, най-дется и работа – в самый раз по вашему широкому плечу. Ко мне уже поступило не-сколько запросов от коллег из других городов. На предмет вашего участия в ликвида-ции скрытых носителей криминального психоза.
   – Че-го? – рявкнул Филипп, вскакивая. – Да вы оборзели! Нашли провокатора! Хрен вам, понятно?! Сами мочите своих придурков, а я – пас! Ясно вам?! И так не от-мыться…
   Кииррей прищурилась. Лицо ее преобразилось и стало неприятно.
   – Не отмыться, говоришь? – каркнула она. – А был ты чистеньким, да? За деньги воевал против дикарей, уничтожал их без разбору и был святее святого, так? Помолчи, я знаю, что ты скажешь, – отмахнулась она в ответ на попытку Филиппа открыть рот. – «Война против захватчиков священна, я защищал человечество, онзаны – суть библей-ская саранча и должны быть повернуты вспять!» И тому подобный словесный мусор. О, небо! – Она картинно воздела руки и закатила глаза в направлении близких в этом бельведере небес. – «Ратью смуглой, ратью дружной мы идем спасать весь мир. Мы идем, и пылью вьюжной тает облако горилл». Да? Бред сивой кобылы, дружок! В нем не хватает только Антихриста. Один лишь болван, совершенно не приученный пользо-ваться собственным мыслительным аппаратом или окончательно одурманенный сомой, может клюнуть на такую галиматью. Раскрой глаза, человек! Тебя! Заставляли! Стре-лять! В би-о-ро-бо-тов! «Ужасающие и безжалостные агрессоры!» Боже ты мой!.. – Кииррей нехорошо рассмеялась. – Слушайте, запоминайте, Филипп, больше вам этого никто не скажет! Метрополия не могла больше мириться с ростом милитаристских на-строений внутри общества и создала, – повторяю: самостоятельно создала отдушину для своих воинствующих дуболомов. Врагов им создала!.. Игрушечных! Материалом стал полуразумный рабочий скот достаточно удаленной от гнездовища человеческих цивилизаций расы собакоголовых сапиенсов. Расы, отмечу, от природы весьма склон-ной к лицедейству. И получившей за роль сообщества вымирающих горемык, порабо-щенных чудовищами, богатые и многочисленные дары. О, спектакль удался на славу! Более того, он зажил своею жизнью, вовлекая в действие все новых и новых персона-жей. То, что было задумано, как выгребная яма где-то на задворках мироздания, в один жуткий миг вспучилось, ожило и раскинуло свои ядовитые щупальца повсюду. Терру начало лихорадить. Список заразных инверсий психики пополнился – родилась болезнь жажды «справедливой» войны. Угрожающе возросла ксенофобия. Дьявольщина, в это никто не верил сперва, пока кресты не запылали, – расизм возник! Запахло настоящей пандемией. Видя, что дело дрянь, мы были вынуждены укрыть Фэйр за «железным за-навесом». Нам не оставалось ничего другого. Мы спасали себя. Судите сами. Вас, Фи-липп, этот тошнотворный спрут коснулся лишь вскользь, но с лихвой хватило и того: вы принялись с упоением избивать младенцев, которые казались вам исчадиями зла…
   – Не надо больше тыкать меня носом в мое дерьмо, – процедил Филипп. – Я все понял. Плохие люди платили мне деньги, чтобы я помогал им всерьез убивать игру-шечных солдатиков, на скорую руку вылепленных из безобидных зверушек. И это, ра-зумеется, безобразие. Полностью с вами согласен. Да и как не согласиться? Но сейчас я благополучно расстался с негодяями и оказался согрет и обласкан людьми воистину замечательными. Хорошие эти люди предлагают мне поработать палачом. А это уже, конечно, подвиг. Казнить-то надо исключительно преступников. Думаете, не откажусь, раз уж все равно деваться некуда? Ошибаетесь, мадам. Больше я здесь пальцем не ше-вельну, пусть меня хоть собаками травят.
   – Да ради Бога, – спокойно сказала Кииррей. – У меня и в мыслях не было при-нуждать вас идти против совести. Я даже довольна, что вы отвергаете дальнейшее слу-жение аппарату насилия. Живите, как знаете. Идите домой, вас проводят. – Она произ-вела пальцами манипуляции с подлокотником дивана, и за стеной тотчас пропел коло-кольчик.
   – Я не могу вернуться к Светлане, – угрюмо сказал Филипп.
   – Почему? А впрочем, дело ваше, не хотите – не возвращайтесь. Кровом и пи-щей мы вас в любом случае обеспечим. До свидания.
   – Прощайте, – сказал Филипп, отпирая дверь.
   – Извините, что не сумела спасти вашего друга, – сказала она Филиппу в спину.
   – Что вы сказали? – встрепенулся он.
   Кииррей кивнула.
   – Знаете, когда вас вынесло на Фэйр, многие горячие головы предлагали покон-чить с вами незамедлительно. В расход – и все. Полемика была весьма оживленной, не обошлось без битья посуды. В результате все стороны остались, конечно же, при своем. Мне едва удалось уговорить сторонников ликвидации хотя бы не спешить. По крайней мере – некоторое время. Они согласились. Невмешательство у нас в почете. Проблемы, очень многие проблемы решаются методом отпущения на самотек. «Все образуется са-мо собой, нужно лишь создать для этого максимально подходящие условия», – говорим мы. Это несколько цинично, зато более чем разумно; чаще всего так и происходит. Может быть, потому что создание «подходящих условий» – древнейшее и любимейшее занятие терран, возведенное в ранг искусства. Для вашего друга эти игры в «будь что будет» кончилось, увы, трагически. Для вас, пожалуй, тоже. Для нас же – лучше неку-да. Сейчас мои противники посрамлены и заискивают предо мною.
   – Зачем вы это мне рассказываете? – сквозь зубы спросил Филипп. – Чтобы сде-лать мне больнее? Чтобы я вас возненавидел? Зачем?
   – Не знаю, – сказала Кииррей. – Наверное, чтобы не оставалось между нами не-договоренностей. Вдруг больше свидеться не придется?
   – Искренне на это надеюсь, – проговорил Филипп.

   Его поселили на окраине города – в маленьком простеньком домике из двух комнат. Он целыми днями лежал на полу, слушая странную здешнюю музыку, напол-ненную чистым протяжным пением без слов. Музыка лилась прямо из стен, стоило включить великолепный универсальный комбайн, сочетающий в себе все мыслимые в быту функции и роли – от кухонных до развлекательных. Питался он крайне редко и, чаще всего, скудно. Иногда он усилием воли заставлял себя подняться и несколько ча-сов с остервенением занимался физическими упражнениями. Но такое случалось с ним все реже.
   Других занятий у него не было.
   Только воспоминания.
   Однажды ему стало невмоготу.
   «Что мне она? – болезненно думал он в ту ночь, тщетно пытаясь заснуть. – Кто она мне? А главное – кто ей – я?» Ту, о ком он думал, звали Светлана. Она была богиня. Она была грешница. А может, ее не было совсем? Может, он ее просто придумал?
   «Кровопийца. Убийца. Подонок», – кто сказал ему это? Кто?
   Филипп выскочил из дому и понесся за город. Надрал дурман-травы, засунул твердые колючие стебли в рот и принялся жевать. Трава была пыльной. Сухой. Было горько и противно.
   Осень вступала в свои права. Дул холодный ветер. Один его порыв, особенно сильный, принес чей-то вздох: «Филипп, сюда!» Он пошел на звук.
   Духи поджидали его, сгруппировавшись вокруг маленького костерка, в котором ярко-лиловым, бело-дымным огнем горели серебряные эманации, отдаленно похожие на неровно слепленные детские снежки. Черти мерзли сильнее и подбирались поближе к огню, ворча и переругиваясь. Ангелы парили поверх – в густом дыму, протирая ку-лачками слезящиеся глаза. Атаманы стояли поодаль. На прибытие Филиппа отреагиро-вали только они.
   Ротвейлер безуспешно старался утаить злорадство, гермафродит не скрывал гру-сти.
   – Мы были правы? – спросили они по-прежнему перебором. – Ты не нашел сча-стья?
   Филипп кивнул.
   – Я страшно виноват. Что мне делать?
   – Твои душевные страдания – уже искупление, – прозвенел херувим. – Молись. Кайся. Не столь важно, кому. Совершенно не важно, как. Искренность чувств – вот главнейшее условие. Постепенно ты сам почувствуешь просветление. Помни, мы с то-бой.
   – Ты ни в чем не виноват, – впервые опроверг спутника пёс. – Наказать следует тех, кто стоял за сценой. И они будут наказаны, поверь мне. Если хочешь сделать это своими руками, только свистни, мы поможем. Они умоются слезами и кровью. До седьмого колена.

   – Нет!.. – отчаянно, с болью воскликнул херувим.
   – Да! – напористо пролаял пёс, роняя пену с толстых алых губ.
   Филипп злобно сплюнул и погрозил им кулаком. Они пропали.
   Падал первый снег.
   «Я должен уйти», – сказал Филипп побелевшей равнине.

ГЛАВА 7

   – Кончим! – вымолвил Мондамин…
Генри Лонгфелло

   Я не взял ничего сверх того, что принадлежало мне по праву. Разве что пару ки-лограммов поваренной соли, моток тонкой прочной нити, десяток швейных игл да «вечную» зажигалку. Чудо-штуцер и патроны к нему я прихватил тоже, отнеся к воен-ным трофеям. А вот гранатомет оставил. Как главный экспонат для музея моего имени. Если таковой вздумают все-таки построить.
   Шел я тем же путем, что привел меня в Фэйр, только в обратном направлении. Негоже оставлять родные могилы без присмотра. Почему я не думал об этом прежде? Вернусь, вырою недалеко от них землянку, перезимую как-нибудь. Зима здесь вряд ли очень лютая. А дальше видно будет. Отшельничество, говорят, располагает к просвет-лению.
   Реку на этот раз преодолел совершенно спокойно. По той же трубе. Даже на чет-вереньки ни разу не опускался. Может быть, потому что ветра не было?
   Первый снег пролежал недолго. Когда он растаял, вернулись солнечные дни, и я шел, раздевшись до пояса, согреваемый лаской позднего бабьего лета, с тоской вспо-миная всех своих женщин. С тоской, но – странно – без вожделения. Я, кажется, всерь-ез уже примерял на себя воображаемый иноческий клобук.

   Могилы сохранились неплохо. Слегка обвалились, конечно же, и крест чуточку наклонился, зато дерн прижился и даже зеленел. Я немного поправил их и взялся за строительство зимовья.
   Копать землянку решил под здоровенным выворотнем. Под тем самым, где спрятал некогда карабин. Выворотень был преогромным, совсем свежим (даже листья-иглы на дереве еще не погибли, хоть и наполовину облетели). А главное, его разлапи-стые корни, под которыми скрывалась довольно глубокая пещера, украшали неболь-шой пологий пригорок – едва ли не самое высокое место в округе. Самое, стало быть, сухое.
   Карабин, между прочим, пребывал на месте.
   Меня поразило, что батареи, оставленные под защитой сферы, совершенно не разрядились. За исключением той, что питала самою сферу, что как раз неудивительно.
   «Создавать условия мы мастера», – вспомнились слова бабки Киреи.
   Мастера, точно. Создатели…
   «Что ж, приберу, наверняка пригодятся еще, – подумал я, снаряжая одной бата-реей «Дракона», а вторую вместе с генератором пряча в ранец. – Если, конечно, про-тивники Кииррей не захотят снова лишить меня энергии. Ну а захотят – флаг им в руки. Ей-богу, не расплачусь».
   Рыбка в реке не перевелась, на самодельную удочку ловилась большая и очень большая, так что проблем с питанием, пусть и однообразным, не предвиделось.
   Копал да строил я споро, прихватывая не только светлого времени, но и темно-ты, и за две с половиной недели управился. Потолок и стены жилища сделал композит-ными. Основу составляли обломки терранской «белой дороги», закрепленные кольями и распорками. Изнутри шел ряд фашин из веток, снаружи все было засыпано землей, полито водой и надежно утрамбовано. На пол сгодился настил из толстого слоя «бере-зового лапника» (подумать только, «березовый лапник»! – абракадабра какая) и сухой мох. Дверь я смастерил приставную – из жердочек и бересты. Окопался кольцевой дре-нажной канавкой.
   Первый же дождь показал, что все сделано правильно – в землянке, несмотря на обилие падающей с небес влаги, оставалось сухо. Было в ней, понятно, темновато, но окошко я посчитал излишней роскошью, к тому же трудно осуществимой материально, и отложил его прорубание до лучших времен. Верный спальник, который так и не су-мели разодрать инверсанты-психопаты из Фэйра (хотя, определенно, пытались), готов был обогреть меня в любую стужу – и я посчитал, что с подготовкой к зимовке в ос-новном покончено.
   Можно было приступать к замаливанию грехов.
   Ан нет, не получалось! Хоть ты тресни. Все эти земные поклоны, коленопрекло-нения и взывания к милости невидимого сверхсущества казались мне смешными и да-же постыдными. Обломался я с покаянием.
   Скит прекратил существование, так и не открывшись…

   Зима подобралась почти незаметно и была мягка, как пушистый котенок. Темпе-ратура держалась чуть ниже нуля, подмораживало как раз настолько, чтобы не таял снег. Река обмерзла только вдоль берегов – хрупким и прозрачным фиолетовым лед-ком. Рыба клевала плохо, должно быть, ушла в глубину; каждая рыболовная вылазка на край припая грозила холодным купанием, следовательно – пневмонией. Пневмония была мне ни к чему, и я забросил удочку до лучших времен.
   Курицевороны подались к югу.
   Я почти голодал.
   Спас меня, ценою собственной жизни, упитанный кабанчик, случайно забред-ший на подконтрольную мне территорию. Впрочем, он был уже довольно серьезно по-ранен каким-то хищником, так что мой выстрел из штуцера просто прервал его муче-ния. Некоторое время я держал избушку на клюшке и даже не спал ночами, ожидая яв-ления охотника на кабанов за своей долей мяса. Но то ли его что-то отвлекло, то ли он сам поплатился жизнью за пристрастие к свинине (видели бы вы кабаньи клыки! – бив-ни, да и только), однако он не пришел. Не очень-то я и расстроился.
   И все-таки, мне было трудно. Одиноко. Пусто. Словечком не с кем перебросить-ся.
   Выручила дурман-трава. Высокие, легко узнаваемые стебли нагло торчали из снега, и мне не составило труда запастись ею впрок. Впрочем, наркотического привы-кания к ней не обнаружилось, даже слабого. Более того, пищеварительный тракт, бурно отвергавший первые опыты с галлюциногеном, смирился и уже не мучил меня тяже-лыми расстройствами. Я понимал, конечно, что беседую сам с собой, ни с кем более, но иллюзия присутствия эфирных гостей была настолько полной, что я махнул рукой на очевидную шизоидность своего поведения и прибегал к дурману все чаще. «Гости» же вели себя пристойно, являлись малыми компаниями, в душу больше не лезли, и мы бе-седовали на отвлеченные темы.
   Иногда я медитировал, глядя на капельку света, почти незаметно пульсирую-щую в глубине приклада карабина. Иногда писал стихи на злобу дня, – столь же непо-требные, как раньше. Иногда бродил по окрестностям, стараясь не удаляться особенно далеко. Свиная туша, хоть и подвешенная к кроне дерева на высоте трех метров, вполне способна привлечь незваных нахлебников.
   Время утекало. Что дальше? Думать об этом не хотелось. Наверное, я просто бо-ялся.

   Мне снился дом. Живой веселый Генрик катал смеющуюся племяшку мою Ма-шеньку на плечах. Отец колол дрова, а мама кормила хлебом Жданку, отгоняя желтым вафельным полотенцем мух и слепней, стремящихся попить коровьей кровушки. От коровы вкусно пахло парным молоком.
   Окно дома было распахнуто, на подоконнике стояли магнитофонные колонки, и звенела напористо, сбиваясь временами, гитара; хрипловатый, не слишком красивый и не совсем музыкальный, но невыразимо славный голос пел:
   «По дороге разочарований снова, очарованный, пройду…»
   Я проснулся в слезах. Песня продолжала звучать. Этого не могло быть. Я выско-чил, как ошпаренный, под морозное синее небо.
   «…поутру, дорогой откровений, – там, где ветер яростен и свеж…»
   Музыка доносилась со стороны реки. Я помчался на звук.
   Посреди заснеженного пляжа стоял до боли знакомый облезлый «УАЗ» с закра-шенными белой краской стеклами. Из распахнутой кабины торчали длинные ноги Пао-ло, и вырывался насмешливый голос бессменного солиста «Воскресения»:

     В лад весне и с осенью в ладу,
     В зыбкий час назначенных свиданий,
     Снова, очарованный, пойду
     По дороге разочарований…

   Рядом с машиной стоял он, первопричина всех моих бед и несчастий; он, знаю-щий меня едва ли не лучше, чем я знаю себя сам; он, любитель неожиданностей и сюр-призов, красавец мужчина, блестящий джентльмен и тонкий остряк. Большой Брат, на-конец.
   Проводник мой по дороге разочарований.
   Игорь Игоревич собственной персоной.
   На нем был шикарный долгополый серо-стальной плащ, такого же цвета шляпа с широкими полями, отглаженные черные брюки и сверкающие лаковые штиблеты. В отведенной руке дымилась кубинская сигара. Он широко улыбался.
   Он еще не знал, что он уже – покойник. Я согнул руку в запястье.
   Щелкнула взведенная пружина. Рычаги мягко сместились. «Рэндол» напрягся внутри своих ножен в ожидании скорой работы.
   Пришла пора сойти с дороги разочарований…
   Я сжал зубы и шагнул вперед…

ЭПИЛОГ

   Товарных размеров (длина 10 см) раки дости-гают примерно за два года. При необходимо-сти раков можно дорастить до очень круп-ных размеров, но они не так вкусны, как 10-сантиметровые.
В. Динец, Е. Ротшильд, “Энциклопедия природы России”

   Щелк! Устрашающе зазубренная клешня сомкнулась в непосредственной близо-сти от носа Филиппа. Он отдернулся, но потом рассмеялся и погрозил обладателю клешни пальцем. Тот заворочался, поднимая быстро оседающую муть, и с достоинст-вом побрел прочь, быстро переставляя суставчатые ножки.
   – Нравится? – пропел приятный голос.
   – Красивый зверек, – согласился Филипп, оборачиваясь.
   Рядом с ним стояла тоненькая девушка в строгом деловом костюме. Несмотря на излишнюю, по мнению Филиппа, официальность одежды, девушка была очарователь-на. Филипп повел плечами и тряхнул головой, поправляя волосы. Он широко улыбнул-ся. Он приосанился и надул грудь. Он скосил глаза на пол, примеряясь, удастся ли пасть на колено в случае чего. Пол был чистым.
   – Cardiosoma arratum, таиландский краб, – сказала девушка. – Строго говоря, ра-кообразные зверями не являются. Позвольте поинтересоваться, – спросила она мягко, но с нажимом, – вы зашли только на аквариум полюбопытствовать, или вас привело дело?
   Филипп решил погодить падать на колени.
   – И по делу тоже, – сказал он. – Но аквариум – уж больно хорош! У вас в нем акулы, часом, не живут? – Он провел рукой по стеклянной стене, за которой бурлила водная жизнь, умело подсвеченная и декорированная. – Вот бы посмотреть.
   – Небольшая кошачья акула имеется в кабинете управляющего, – сказала де-вушка, – а здесь вода пресная. Так какое у вас дело?
   – А он в курсе, что вы его так зовете? – спросил Филипп. – Управляющий?
   – Разумеется, – хладнокровно отреагировала девушка и посмотрела на него в упор. Долго-долго. Так долго, что коренастый охранник в камуфляже с «Клином» под мышкой начал подниматься со стула.
   Филипп понял, что его сейчас могут просто-напросто выставить, и протянул де-вушке цветной глянцевый прямоугольник кредитной карточки.
   – Счет открыт не то в Люксембурге, не то в Монако, не то вовсе в Лихтенштей-не, но мне сказали, что ваш банк работает с такими.
   – Работает, – в голосе девушки появились теплые нотки.
   – Проверьте, пожалуйста, что там у меня накопилось.
   Девушка прошла за прозрачную дверь. Охранник успокоился и вновь развалился на своем сиденье.
   Филипп усмехнулся. Слева аквариум с рыбками и крабами, справа – с кассирами и контролерами. Вопрос для капустника: у кого холодней кровь?
   Строгая девушка подошла к одной из полудюжины работниц и что-то сказала ей, передав тоненькими симпатичными пальчиками кредитку. Работница принялась стучать по клавиатуре компьютера, а строгая девушка занялась бумагами. Через секун-ду работница прекратила стучать и уставилась на экран. Затем на Филиппа. Затем снова на экран. Затем она издала какой-то возглас, отзвук которого донесся даже сквозь бро-невое стекло. Строгая девушка отвлеклась от бумаг, бросила на экран нарочито безраз-личный взгляд, и тут брови ее заметно приподнялись. Филипп, исподтишка погляды-вающий на нее, тут же отвернулся и поискал глазами оранжево-красно-фиолетового Cardiosoma arratumа. Арратум, оказывается, поймал клешней чуть меньшего, чем он сам, сородича и пытался не то перевернуть его вверх тормашками, не то выковырять из панциря. Сородич яростно сопротивлялся.
   – Счет открыт в Швейцарии, и сумма на нем весьма приличная, – сказала де-вушка, возвращая ему карточку. – Весьма. Двести пятьдесят тысяч евро.
   – Серьезно?! – восхитился Филипп. – Не обманули макаронники. А я, признать-ся, им не поверил. Подумаешь, муфту изобрел. Вот, скажите, мадемуазель… – Он по-смотрел на девушку. – Вы бы заплатили за обгонную муфту, хоть бы и самую распре-красную, двести пятьдесят тысяч?
   Девушка пожала плечиком. Отлично это у нее получилось, изящно и не жеманно ничуть.
   – Я совершенно не разбираюсь в муфтах, – сказала она. – Особенно в обгонных. Но зато я совершенно точно знаю, что никто и никогда не отдаст таких денег просто за красивые глаза.
   – Спасибо, – сказал Филипп. – Они что, в самом деле красивые?
   – Да, – сказала девушка, – в самом деле. – И неожиданно добавила: – Скажите, вы действительно хотите посмотреть акулу?
   Филипп кивнул.
   – Пойдемте, – сказала девушка.

   Филипп на ходу осматривал себя и понимал, что дело плохо. Наряд для посеще-ния кабинета управляющего солидным банком был совсем неподходящим. Абсолютно. Ботинки – хоть и начищенные, но откровенно военного образца. Джинсы – довольно поношенные. Свободный свитер бабушкиной вязки порядком вытянулся, а кожаная куртка уже достигла возраста, близкого к пенсионному. «Ох, и попрет нас главный банкир, – подумал он. – Да взашей! И девчонке достанется».
   Когда он увидел секретаря управляющего, то понял, что до банкира им добрать-ся нипочем не удастся. Грозная, как генерал Пиночет в лучшие его годы, широкоплечая матрона при могучих очках и полуметровом шиньоне казалась земным воплощением цербера. Нет, ничего им тут не светило, кроме крупного облома. Он наклонился к де-вушке, еще раз поразившись, какая она крошечная да ладная, и прошептал:
   – Послушайте, может не стоит? К морскому дьяволу ее, акулу! Нас же эта гвар-дейская тетя на лоскутки порвет, когда узнает, ради чего мы занятого человека трево-жим. Да и сам управляющий… выгонит же, ей-богу, выгонит!
   – Не выгонит, – уверенно сказала девушка. – Управляющий – я.

   Звали ее Светлана, а фамилия ее была чудной: Фэйр. Сочетание имени и фами-лии девушки всколыхнули в душе Филиппа какие-то смутные ассоциации, но он не мог понять, какие именно. Отчество у Светланы было подстать – Джорджевна. Папа ее, Джордж Фэйр, крупный английский буржуй, отличался большой любовью к женщи-нам, временами переходящей в сатириаз. Надо отдать ему должное – на возлюбленных своих он неизменно женился, а разводясь, обеспечивал неплохое содержание как быв-шим супругам, так и нажитым в браке с ними детям. При всем при том он до сих пор почему-то не разорился.
   Светлана поведала о шалостях предка-вертопраха без напряжения, подшучивая и посмеиваясь. Похоже, комплекс брошенного ребенка был ей чужд. Образование она получила в Великобритании, состоятельных и влиятельных родственников стараниями папочки у нее было пол-Европы (и пол-Америки в придачу), но она предпочла вернуть-ся в Россию. Она понимала, конечно, что ее нынешний чин – просто синекура, что сама она только украшение, а реальное руководство банком совсем в других руках, но амби-ций у нее и не было. Зато, говорила она, у меня нет проблемы с финансами, масса сво-бодного времени и карт-бланш по части отделки и декорирования банковских помеще-ний. Декор и дизайн – два ее сумасшедших хобби. Аквариумы – ее заслуга и гордость, как и униформа служащих. Как, разве Филипп не обратил внимания на костюмы слу-жащих? Ах, он смотрел только на нее…
   Филипп слушал, попивал замечательный душистый английский чай и любовался то девушкой, то кошачьей акулой. Впрочем, акула была мелковата. Но хищность по-вадки чувствовалась. В Светлане хищности не чувствовалось. Огонь – огонь да, был. Под пеплом. Fire under ashes. Филиппу было хорошо рядом с нею. Ей рядом с ним, ка-жется, тоже.
   Он рассказал ей все. И о нежданной командировке в Италию, и о работе на «Марчегальи», и о злосчастной аварии. Собственно, рассказ его основывался лишь на «показаниях свидетелей». Сам он ни черта не помнил. Врезался головой в лобовое стекло автомобиля, когда автомобиль в свою очередь врезался в опору эстакады на скорости сто десять километров в час. Между прочим, никакие подушки безопасности на такой скорости не избавляют от травм, плохо совместимых с жизнью. Бригада спа-сателей с бензорезом и гидравлическими ножницами выцарапывала пассажиров из рас-плющенного «Фиата» полтора часа, закономерно ожидая найти внутри лишь изуродо-ванные трупы. Он выжил, спасибо тренированному мышечному корсету. И никаких почти следов. Только крошечный шрам на ухе, шрам на лбу под волосами, да не совсем ровно сросшееся седьмое ребро справа. Пустяки. Водителя вообще в клеенчатый ме-шок по частям складывали, а переводчик, что на заднем сидении находился, до сих пор хромает. Кусок кузова, здоровенный и острый, будто боевой кинжал, пробил ему бедро, почти отхватив ногу. А у Филиппа отшибло напрочь память. Словно в скверной «мыльной опере».
   Заговорив про память, он вдруг вспомнил, что на улице его до сих пор дожида-ются господа иностранцы. Окоченели, наверное, бедняги. «Угораздило же меня про них забыть! – подумал он. – Чертова контузия. Нехорошо получилось. Я ж сюда на ми-нуточку заскочил. И уходить совсем не хочется, – вздохнул он огорченно. – Девочка – просто прелесть».
   Филипп попросил у Светланы прощения и со словами: «А как там мои итальян-цы?» выглянул в окно. Итальянцы были ничего себе, в полном порядке. Тот, что по странной прихоти звал себя Игорем Игоревичем, переводчик, все так же стоял возле автомобиля, опираясь на свою потрясающую трость не то китового зуба, не то моржо-вого хрена, и дымил сигарой, как мартеновская печь. Кажется, он даже не переменил позы. Плевать было ему, стальному человеку, на плохо зажившую ногу. Филипп пред-ставил, какого размера железяка торчала недавно из его ляжки, и поежился. Голова стального Игоря Игоревича, непокрытая совершенно, иссекалась снегом, февральский ветер трепал полы его роскошного пальто и концы шелкового кашне, а ему – хоть бы что. Водитель в поле зрения отсутствовал. Сидел, должно быть, в кабине.
   Филипп мгновенно испытал страшные угрызения совести и принялся прощать-ся. Светлана заметно огорчилась. Она проводила его до самого выхода из банка. Возле дверей Филипп замялся. Он не знал, как предложить ей новую встречу. Будь она обыч-ной девчонкой, никаких проблем, разумеется, не возникло бы. Но она же – о-го-го! Миллионщица, небось.
   Он топтался и не решался ни попрощаться, ни попросить свидания. Светлана посмотрела на него и сказала:
   – Да не вибрируйте вы так. Я согласна.
   – Где? – спросил расцветший Филипп, не переставая, однако, вибрировать. – Господи, когда?
   – Сегодня, в восемь. «Садко» знаете?
   – Возле моста? Как же, знаю! Правда, я там ни разу не бывал… наверное, сюр-тук и бабочка обязательны?
   – Пожалуй, – сказала девушка с сомнением.
   – Будет! – воскликнул Филипп.
   – Тогда – до вечера?
   – До вечера!
   Филипп покинул банк, ежесекундно озираясь, и с каждым поворотом головы убеждался, что Светлана ясным взором смотрит ему вслед – сквозь стеклянные двери.

   – Все в порядке? – спросил Игорь Игоревич, гася сигару прямо пальцами.
   «Такого не может быть, – подумал Филипп. – Тысяча градусов, не меньше. Ну, восемьсот. Нет, он не стальной, алмазный он. Богата уникумами планета Земля!»
   – Да, в полном, – ответил Филипп и полез в машину, в очередной раз поражаясь, на какой чудовищной рухляди разъезжают по России представители богатой иностран-ной фирмы.
   УАЗ, не менее чем тридцатилетний, представить только! Скареды, думал он про итальянцев. Сквалыги и скупцы. Вот я, кержак, сын кержака, внук кержака, правнук кержака и кулака, жмот наследственный и неисправимый, разве пожалел бы десять-двадцать тысяч на покупку приличного автомобиля для своих работников? Для несча-стных работников, вынужденных переносить тяготы провинциальной российской жиз-ни? Зимней. Для верных работников, умеющих стоять целый час под снегом без овчин-ного треуха и гасить сигары голыми пальцами. Нет, не пожалел бы! И денег ведь у них до черта, у фирмачей! Мне, какому-то совершенно постороннему типу, отстегнули, ни-чтоже сумняшеся, четверть миллиона! Не пожалели. А соотечественников третируют напропалую. Не понимаю!
   Водитель, Паоло, здоровенный немой итальянец, втянув породистую римскую голову в плечи, невнятно урча, дул из термоса кофе. Кофе, очевидно, успел порядком остыть – Паоло сосал прямиком из колбы, и, кажется, не обжигался. Драный динамик автомобильной магнитолы похрипывал мяукающим бесполым голоском, сообщавшим, что карнавала не будет. Игорь Игоревич возился, пристраивая поудобнее плохо сги-бающуюся ногу. В кабине было тесно, нога не помещалась. Игорь Игоревич был на-стойчив и не сдавался. Кое-как усевшись, он поставил трость с набалдашником в виде птичьей головки между ног и спросил:
   – Фил, скажите правду, вам удобно?
   – Удобно, – солгал Филипп, чувствуя сквозь ледяной дерматин, как впиваются в тело жесткие ребра сиденья.
   Паоло допил кофе и включил передачу. УАЗ выкатил на дорогу, неловко подре-зав новенькую иномарку. Негодующе заверещал клаксон. Паоло не отреагировал. Он был целиком поглощен процессом вождения. Давалось ему это трудом неимоверным. Холодным потом ему это давалось и скрежетом зубовным, поэтому обращать внимание на несущественные детали было ему не с руки. Филипп запоздало спохватился, что за-был обналичить в банке хотя бы пару тысяч на жизнь. «Попросить Игоря Игоревича вернуться?» – без воодушевления подумал он. УАЗ чудом миновал нерегулируемый перекресток, и Филипп понял: нет, ни за что!
   Песня тем временем закончилась, и ди-джей сказал: «Как это ни печально, дру-зья мои, но карнавала, похоже, действительно не будет. Возможно, вы уже знаете, что сегодня погиб известный меценат Аскеров, ежегодно устраивавший в день Святого Ва-лентина бесплатные балы для всех влюбленных на крупнейшей дискотеке нашего го-рода “Папа Карло”. Он был взорван вместе с автомобилем неподалеку от здания, зани-маемого частным охранным агентством “Булат”. Пострадал также охранник. В тяжелом состоянии охранник доставлен в седьмую городскую больницу. Органами дознания ра-зыскивается водитель аскеровского лимузина, скрывшийся с места трагедии. Не ис-ключено, что бомба была заложена именно им. Дело взял под личный контроль губер-натор. Бывший сотрудник Аскерова, работавший у него секретарем-референтом и по-кинувший его всего около месяца назад, сказал в эксклюзивном интервью нашей ра-диостанции, что “шеф слишком уж уповал на свою депутатскую неприкосновенность и совершенно перестал слушать разумные доводы осторожных людей”. С кем конфлик-товал известный депутат и предприниматель, бывший референт предпочел умолчать, ссылаясь на то, что точно не знает и знать не желает. Полное интервью с ним вы смо-жете услышать на волнах нашей радиостанции чуть позже, сейчас оно как раз монтиру-ется. А пока давайте послушаем композицию Константина Никольского “Не уходи, мой друг”. Вместо реквиема».
   – Вы знали его? – спросил Игорь Игоревич.
   – Кто ж его не знал, – сказал Филипп. – Ветеран Афгана, кандидат в губернато-ры. Богатей, наконец. Хороший, вроде, мужик. А лично – нет, конечно, не знал. Не та весовая категория. На что я ему?
   – Отвратительная история, – сказал итальянец. – Где там старушке Сицилии до вас… Зря вы, Фил, не остались на Апеннинах. Мерзнете сейчас, а там, небось, градусов двадцать тепла. И депутатов лет уж тридцать, как не взрывают.
   – Мерзни, мерзни, волчий хвост… – неопределенно сказал Филипп. – Есть такое понятие, РОДИНА, дорогой вы мой Игорь Игоревич! Для кого – розовый цветник, а для кого – деревня, пропахшая навозом. Не могу я там, поймите!
   – Понимаю, – сказал Игорь Игоревич. – Чего уж не понять.
   Больше они не проронили ни слова до самого общежития.

   Филипп раскладывал небогатые пожитки, а итальянцы топтались возле дверей, но пройти в комнату не соглашались. С их обуви натекла уже изрядная лужица. Игорь Игоревич говорил:
   – Все вопросы в институте улажены, но если возникнут какие-то непредвиден-ные проблемы, звоните. Визитка моя у вас есть. Скажите, может быть, вы захотите уво-литься из этого бедного НИИ, Фил? Вы же сейчас достаточно обеспеченный человек… Нет? Ну, в любом случае, если когда-нибудь решите вернуться к нам, милости просим! Примем с радостью.
   Паоло молча кивал, подтверждая, что тоже будет рад. Никудышный он води-тель, подумал Филипп, хорошо, что УАЗ машина медлительная и прочная.
   – Мы пойдем, пожалуй, – сказал Игорь Игоревич. – Вот, возьмите, Фил, это ва-ше. – Он протянул внушительный пакет, завернутый в плотную ткань. – До последнего момента не хотел отдавать. И не отдал бы, если бы не сегодняшнее сообщение о взры-ве.
   – Что это? – спросил Филипп, принимая тяжеленный сверток.
   – Оружие, – сказал Игорь Игоревич. – Ружье, нож, пистолет, патроны. Через та-можню провозили в составе диппочты. Постарайтесь не прибегать без необходимости. Постарайтесь больше вообще не прибегать к оружию, Фил.
   – Да-да, конечно, – сказал Филипп, разрывая пакет нетерпеливыми руками. – Конечно, постараюсь. А почему «больше»? – спросил он, когда до него дошла дву-смысленность последней фразы Игоря Игоревича.
   Но итальянцы уже испарились.
   В пакете находились совершенно фантастические вещи, владельцем которых Филипп не мог представить себя даже во сне. Огромный пистолет сорок пятого калиб-ра, замечательный охотничий нож и разобранный по частям очень, очень дорогой дву-ствольный штуцер. Часть патронов к пистолету была упакована не в стандартные кар-тонные коробочки, а залита прозрачным пластиком – в виде лент по двенадцать штук. Внутри одной ленты – бумажка с каллиграфическим комментарием, выполненным твердой рукой: «Подкалиберные. Помни дядю Сережу, оболтус волосатый!»
   Какой такой дядя Сережа? Зачем нужны бронебойные патроны, когда из такой пушки даже обычными завалить слона – не проблема? И вообще, для чего весь этот ар-сенал? «Что-то моя командировочка подозрительно припахивает, – подумал Филипп. – И, сдается мне, не обгонными муфтами вовсе».

   Для того чтобы не выглядеть за ужином в «Садко» дикарем, следовало при-одеться. Филипп вышел на улицу, чистую и светлую от свежевыпавшего снега, мино-вал несколько дворов и очутился на Главном Проспекте. Очевидным преимуществом общежития (едва ли не единственным) была его близость к культурному (и торговому) центру города. Филипп встал в раздумье. В нем боролись скупец-кержак и сноб-вертопрах. Победил последний, и Капралов направил стопы к магазину FIVE-O`CLOCK, гордо обещающему посетителям: “Одежда из Англии”.
   Впрочем, как оказалось, одежда была пошита все же не на берегах Альбиона, а вовсе даже в Лодзи, но по британским лекалам, на британском оборудовании и из на-стоящей британской мануфактуры. И на том спасибо, решил Филипп. Он еще при вхо-де принялся крутить в пальцах свою «Визу» и тем самым решил вопрос с доброжела-тельностью персонала однозначно положительно. К нему была приставлена вполне симпатичная, хоть и немного грустная «консультант-продавец Долорес Кудряшова», которая порхала вокруг него миленькой бело-черной птичкой и стрекотала, не переста-вая. Девушка ему понравилась. Жаль, ее несколько портил слишком маленький подбо-родок, чуть скошенный назад и – несмотря на общую субтильность печального созда-ния – двойной. Печаль девушки была запрятана глубоко внутри и наружу почти не прорывалась, но Филипп ее ощущал все равно.
   Через полчаса напряженной совместной с Долорес работы над созданием ново-го, ослепительного, но строгого имиджа он осмотрел себя в зеркало и остался доволен.
   В ценники благоразумный Филипп напротив старался не вглядываться.
   Выйдя из магазина с двумя фирменными пакетами “FIVE-O`CLOCK” в руках, он увидел киоск, торгующий живыми цветами и, не раздумывая, купил белую розу с желтовато-розовой каймой на длинном стебле. Вернулся и преподнес розу Долорес. «Все будет отлично, поверьте», – сказал Филипп грустной барышне, широко улыбаясь. Она взяла цветок, руки ее безвольно упали, роза выскользнула, и она горько разрыда-лась. Другие девушки-консультанты тут же увели ее, а охранник посмотрел на Филип-па с плохо скрытой угрозой. Филипп огорчился.
   Когда он уходил, роза продолжала лежать на полу – как напоминание о вечном человеческом одиночестве.

   …Беглецы со всех ног устремились в спасительную щель. Они, наверное, уже почувствовали себя в безопасности, когда ароматная пенная волна накрыла их с голо-вой. Сначала они барахтались, пытались выбраться из липкой пузыристой массы, но безуспешно. Движения их с течением времени становились все более и более вялыми, и наконец они замерли.
   – Вотще! – заорал Димчик. – Вотще, отвратительные создания! Смерть вам! – Он оглушительно улюлюкнул от избытка чувств и закрыл тюбик с муссом для укладки волос колпачком. – Представляешь, у них дыхательные отверстия муссом заклеивают-ся, и – пишите письма! Страш-шная кончина, просто страш-шная! Не хотел бы я на их месте оказаться. А ты?
   – Ответ однозначно отрицательный, – сказал Филипп, который тоже не алкал, чтобы его дыхательные отверстия заклеивала какая-нибудь пенная пакость. – Развел ты, братец, без меня свинарник. Инсектарий, да и только… Тараканы! Подумать толь-ко! Да у тебя, поди, и клопы с блохами отыщутся, если пошарить?
   – Нету клопов, – сказал Димчик убежденно. – И блох тоже нету. А тараканы от соседей приходят, там новеньких каких-то поселили. Ужасных нерях.
   – Сам-то каков? – пробурчал Филипп, пытаясь разобраться с шейным платком. Платок не давался. – Сколько раз ты без меня пол мыл? Что пол… посуду, а? Самоед ты, Димка! Дикарь!
   – Каков лингам, таков и сам, – парировал Димчик заимствованной и немило-сердно перевранной остротою. – Дикарь в жизни бы не допер тараканов муссом поли-вать. Он бы их ловил и пожирал с чавканьем. А я, между прочим, воспользовавшись всей мощью мыслительного аппарата младшего научного сотрудника, смекнул, чем с этакой напастью бороться. Притом без вреда для экологии. Ошибки, конечно, тоже бы-ли… Сначала я их какой-то химией травил, вроде дихлофоса, но они от нее только бод-рее делаются, а я наоборот – болею. Вообще-то, мне Ксения про мусс подсказала, – до-бавил он потом честно. – Ну что ты мотаешь, удавиться решил? Дай-ка сюда, руки твои корявые! – Он быстро и красиво повязал платок. – Колись, толстый, сколько лавандоса за прикид отстегнул?
   Филипп выразительно застонал. Димчик сочувственно потрепал его по плечу.
   – Она красивая?
   Филипп многозначительно закатил глаза.
   – Ну и хват ты, Фил! – восхитился Димчик. – Не успел приехать, а уже девицу-красавицу закадрил, в ресторан ведешь. Или ты ее с собою привез? Оттуда, из Легиона? Небось, отбил в жарком сражении у черномазых шаманов-вудуистов?
   – Из какого Легиона? – изумился Филипп.
   – Из иностранного. Сам же говорил отъезжая, мол, драпаю за кордон, Димчик, потому как дело мое швах.
   – Ха, – сказал Филипп, – а ведь я тебя обманул, братец!..

   Удостоверившись, что Филипп больше не путается в шейном платке, Димчик с таинственным видом исчез. Судя по тому, что он предварительно тщательно выбрился, умастил головушку смертоносным для тараканов муссом и щедро облился позаимство-ванным у Филиппа «Богартом», его ждала милашка Ксения.
   Коротая день до вечера, Филипп включил телевизор. По центральным каналам шли сериалы, а по большинству губернских – новости. Он выбрал новости, отдав пред-почтение программе, где ведущая посмазливее. Растянулся на кровати и приготовился войти в курс местных последних известий.
   Известия в основном вращались вокруг убийства депутата. Было показано место трагедии, обугленный лимузин, выбитые окна охранного предприятия “Булат”. Следо-ватель с затемненным лицом и измененным голосом демонстрировал дрянные фото-графии подозреваемых. По фотографиям их не опознала бы, верно, и родимая матушка. Разыскивались Петр Меньшиков, двадцати шести лет и метра пятидесяти шести росту, беглый водитель Аскерова, и Сергей Данилович Криводолов, шестидесяти одного года, тех же ста пятидесяти шести сантиметров, бывший сотрудник ФСБ. Удивительно, но Филиппу оба человека показались знакомыми. Где и когда могли ему встретиться на жизненном пути малорослые минеры-подрывники, он не помнил. Он уже собирался переключить канал, чтобы послушать что-нибудь музыкальное, когда на экране мельк-нула бородатое лицо дядьки Прохора Капралова. Филипп резко сел. Скрипнули кро-ватные пружины.
   Дядька Прохор самозабвенно рассказывал ахающей и охающей корреспондент-ке, как в глухой уральской чащобе, неподалеку от известного нехорошей известностью Крутенького Ложка, что в окрестностях рабочего поселка Петуховки, встретил замер-зающее в снегах чудовище. Чудовище видом своим напоминало огромного как полуго-довалый теленок рака, розово-мраморного цветом, и стонало жалобно и музыкально. Когда Прохор попытался прикоснуться к нему, чтобы помочь сердешному, рак отмах-нулся клешней, едва не оторвав добросердечному пасечнику голову. Прохор был при топоре и согрешившую клешню вероломному чудовищу срубил махом. Монстр засви-стал разбойничьим посвистом и скатился в нехороший лог. Прохор преследовать его поостерегся, а клешню отрубленную прихватил. Вот она!
   Клешня размерами была не меньше совковой лопаты, двухколенная, хитиновая, с крючками и колючками. Совсем как настоящая. Корреспондентка, повизгивая, трога-ла ее пальчиком. Прохор качал головой и говорил, что считает причиной удивительной и зловещей мутации инфернальные аберрации, имманентные району поганого лога. Эндемические, к счастью. Корреспондентка дивилась Прохоровой эрудиции и предла-гала показать усеченную конечность специалистам. Прохор, придерживаясь фамильной традиции волочиться за всякой юбкой, напропалую подбивал корреспондентке клинья, соглашаясь сдаться на поругание ученым… но – лишь в ее приятной компании. На этом месте оператор благоразумно прервал съемку. Губернские разумники, биологи да зоо-логи, у которых передача пробовала проконсультироваться по поводу сюжета, только посмеивались и предлагали обождать с розыгрышами до первого апреля.
   А Филиппу стало не до смеха. «Гигантские сухопутные раки, ползающие вдали от водоемов и не боящиеся зимы, – думал он, – что за чертовщина! Дядька Прохор, из-вестный пустобрех, мистифицировать может кого угодно и когда угодно… кроме пред-ставителей средств массовой информации. К газетам, телевидению и радио относится он, странный человек, чрезвычайно, не в меру даже, серьезно. И клешня!»
   Филипп вытащил из сумки пистолет, достал обойму и принялся снаряжать бро-небойными патронами, подарком таинственного дяди Сережи. Патроны пощелкивали, становясь на место.
   Завтра же нужно ехать домой, с тревогой думал Филипп.

   На мозаичном панно во всю стену удалой былинный купец с расписными гусля-ми наперевес – тот самый, чьим именем называлось заведение – увеселял подводную публику. Гусли у него были самогуды, да и сам он был парень хоть куда, поэтому пи-рушка получалась на славу. Золотые рыбки водили хороводы, помахивая кружевными платочками, лангусты в косоворотках отплясывали трепака, брюхастые осьминоги вздымали наполненные бокалы – числом не менее шести каждый. А подводный царь с нетрезвым лицом дырявил трезубой острогой утлые парусные суденышки, бессильно болтающиеся в кудрявых волнах Моря-Окияна.
   – На тебя похож, – сказала Светлана. – Бороду бы тебе закудрявленную, и – как вылитый.
   Филипп бросил взгляд на Садко, затем в зеркало, и вынужден был согласиться:
   – Что-то общее есть. Но на Столярова он похож все-таки больше.
   Беседа о нелегкой судьбине великого русского киноактера заняла весь недолгий путь до трапезной. Филипп, возмущенно охая, ахая и активно качая головой, прослу-шал эмоциональный рассказ Светланы о том, как американцы в годы холодной войны обозвали фильм «Садко» «Новым путешествием Синдбада», прежде чем пустить в про-кат. У Филиппа чесался язык сболтнуть, что знает об этом давным-давно, но он сдер-жался – путем невероятных усилий, близких к героическим.
   Зал был невелик, уютен и выдержан в псевдоморском стиле, смело смешавшем предметы разных веков и культур. Под потолком висели модели парусников, чучела рыб и почему-то крокодила. Вдоль стен, убранных обрывками пеньковых канатов и гарпунами, стояли якоря, штурвалы и компасы. Вход завешивали рыбачьи сети, а на огромнейшем спасательном круге, заменявшем эстраду, сверкала надпись кириллицей “ТИТАНИК”.
   – Знаю, знаю, это жутко безвкусно и похоже на декорации к провинциальному спектаклю абсурда, – сказала повинно Светлана. – Зато здесь очень неплохая кухня и редко бывают всякие скоробогатые невежи.
   – А мне нравится, – сказал Филипп. – Гляди, пираньи. Ишь, тоже в морские тва-ри подались. Симпатичные какие! Чем их кормят, любопытно? Подгулявшими посети-телями? Может, поэтому и невеж мало?
   – Определенно, поэтому, – улыбнулась девушка.
   В своем блескучем, тонюсеньком, облегающем коротеньком платьице (без ниче-го, кажется, под ним), она выглядела этакой соблазнительной кошечкой, вышедшей на прогулку. Или на охоту. Никаких украшений она не признавала совершенно – и пра-вильно. Филипп не мог на нее налюбоваться. «Вот повезло дуралею», – думал он, до-вольно щурясь.
   Официант с нарисованной угодливой улыбкой возник как по мановению вол-шебной палочки. Филипп, ожидавший, что тот будет обряжен в клеши, тельняшку и бескозырку или, по крайней мере, в широкий матросский воротник, несколько разоча-ровался. Ничего такого. Бело-черный хлыщ с красной бабочкой. Светлану разносчик блюд, очевидно, хорошо знал и тут же принялся перед нею выгибаться и отплясывать, что твой лангуст с панно.
   «Что-то многовато на сегодня ракообразных. Не пора ли посильно уменьшить их поголовье», – подумал Филипп. Он подцепил официанта пальцем за шлевку отглажен-ных брюк и легонько потянул. Тот булькнул горлом, споткнувшись на половине удиви-тельно длинной фразы, повествующей, сколь «счастливо их заведение, вновь отмечен-ное посещением очаровательной госпожи Фэйр», и едва не упал на спину. Филиппу, разумеется, и в голову не пришло бы изображать из себя невежу, чье отсутствие так ук-рашает «Садко», кабы не щупальца сального взгляда официанта, совершенно недву-смысленно шарящие по декольте и бедрам Светланы.
   – Довольно, довольно, любезный, – сказал Филипп тоном широко гуляющего барчука, одновременно чувствительно наступая официанту на ногу и подмигивая Свет-лане. – Принеси-ка лучше ты нам, любезный, бутылочку сухого «Мартини», медальоны из крабов, коктейль из креветок да фрикасе из омара!..

   январь 1999 – февраль 2000 г.

Александр Сивинских Имя нам – легион

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ЧАСТЬ 3

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ЭПИЛОГ

Александр Сивинских
Имя нам – легион