Ольга Степнова
Моя шоколадная беби

Пролог. Год 1992

   Она проснулась первой. Откинула простыню и в немощном утреннем свете стала рассматривать свое голое тело. Кэт верила в чудодейственную силу любви, и каждый раз после ночных безумств пыталась удостовериться в своей еще более увеличившейся прелести. Она осталась довольна осмотром: ноги матово блестели длинной бесконечностью, живот дразнил упругостью, а грудь... вообще-то, могла бы быть и побольше, но, слава Богу, он не любит излишеств. Она скосила глаза: Сытов спал.
   – Ни-ки-та! – шепотом позвала Кэт. Нет, это смешно – будить шепотом Сытова.
   Она улыбнулась. Какая у него белая кожа! А может, то, чем она мучилась двадцать лет – это счастье? Может, не согреши ее неведомая московская мамаша с таким же неведомым мавром, была бы она не шоколадной Кэт, а рыжей веснушчатой Катькой. И суперменистый Сытов, пресыщенный женским вниманием, преуспевающий и холодный, не обалдел бы тогда на улице Горького от ее кофейной загадочности и не поплелся бы за ней, как завороженный. Она дотронулась до его светлых, почти белых волос.
   Утро набирало силу. Стали видны бревенчатые стены избы и грубая мебель. В углу белела печка, которая, когда ее топили, превращалась в преисподнюю, и Кэт хохотала, подбрасывая дрова, чувствуя себя черным чертом-палачом. Господи, как хорошо! Они одни, наконец, и вместе. А еще вчера их душила Москва.
   Сытов позвонил ей на работу, в детский сад. Когда Даша, тоже нянечка, крикнула: «Кать, тебя!» – она испугалась. Он никогда не звонил на работу, только в общежитие.
   – Ты? – выдохнула она, потому что звонить ей кроме него было некому во всем белом свете.
   – Бэби, – загудел его бас, от которого у нее подгибались привычно колени и начинало ныть в животе, – у меня маленькая неприятность, которая для нас может обернуться большой приятностью. Умерла моя грэндмазе, неродная.
   – Кто умер? – задрожала Кэт голосом.
   – Баба Шура, бэби! Короче, хоронить некому. Через час жду тебя на нашем месте. Три часа езды, небольшая формальность с погребением и вечный рай в избушке на курьих ножках. У меня отпуск на три дня. Ферштейн?
   – Ага! – Кэт положила трубку и заплакала. Она всегда немного плакала, если кто-то умирал. Вот жила в избушке баба Шура, брэнд... нет, мэндвазе, и вчера умерла. А хоронить некому, кроме неродного Сытова. Если Кэт умрет, ее тоже будет некому хоронить, кроме Сытова. Сытов скажет: «Моя бэби умерла», а плакать он не умеет.
   Ей дали отпуск на три дня, хотя заведующая, когда Кэт сказала: «Баба Шура умерла», и пояснила, что это ее неродная бабушка, посмотрела на нее так, будто у Кэт выросли не просто рога, а рога замысловатой формы. Если бы эта толстая тетя не была здесь самой главной, Кэт показала бы ей язык. Пусть убедилась бы, что в отличие от кожи, он у нее такой же, как у людей, у которых есть бабушки.
   А потом была дорога, несущаяся им навстречу с такой скоростью, что Кэт визжала, закрывала глаза, затихала, но потом открывала и снова визжала. Сытов водил так, что на неровностях они взлетали и летели еще долго под визг шоколадной бэби.
   Баба Шура лежала в маленьком, будто детском, гробике – своем последнем пристанище, которое показывало, как мало ей нужно было при жизни, а в смерти еще меньше. Кэт поливала ее горячими слезами, пока Сытов не накрыл гроб крышкой и не стал заколачивать. Ветер обжигал холодной влагой лицо и раздувал полы ее плаща, когда последняя порция земли прикрыла маленькую могилку, и Сытов стал распрямлять свою могучую спину. Кэт темнела ногами в осеннем месиве непогоды.
   – Ноги, Кэт, твои ноги, – он пополз губами от колена выше, ее плащ закрыл его с головой. Кэт мгновенно налилась жгучим желанием, знакомо запламенела изнутри и стала расплавляться в осеннюю грязь.
   Перед глазами поплыл могильный крест.
   – Нет, Сытов! Нет! – истошно заорала она, извернулась в грязи и побежала к машине. Никита, отряхивая на ходу джинсы, поплелся за ней.
   Избушка-развалюшка принадлежала теперь Сытову. Она стояла на отшибе поселка, как будто нечаянно оброненная. Никита смеялся над таким нежданным наследством, ходил вокруг нее и кричал:
   – Смотри, бэби, сейчас я ее уроню! – Сильным круглым плечом он толкнул избушку. Кэт захохотала, закинув стрижено-кудрявую голову. Он подбежал, поймал ее хохочущий рот губами и потащил в дом. Кэт забилась специально, она любила, когда он ломал ее тонкое тело, она зверела, кусалась, рычала, смеялась и взметалась в конвульсиях бесчисленно, пока Сытов – здоровый, сильный, огромный Сытов – не отваливался в полном бессилии, тяжело переводя дух, и не умирал на час как мужчина. Кэт не понимала, как можно устать от любви. И сейчас, в час мертвого Сытова, она чертом понеслась за дровами, потому что огонь в печке погас, Сытов умер, а ее темное тело не хотело остывать.
//-- * * * --//
   – Ни-ки-та! – позвала она снова, навалившись на него. Никита просыпался долго и тяжело: мычал, мотал головой. Кэт зацеловывала его, пока он не открыл глаза и не сел.
   – Ну и уморила же ты меня вчера, Кэт, – он едва успел погладить ее бедро, как она голая уже носилась по дому смерчем, улаживая свои утренние дела. Он оделся, взял ее халат, изловчась, поймал им Кэт.
   – Слушай, мне не нужна сопливая бэби, ну-ка одевайся!
   Старый закопченный чайник запыхтел на печке, Кэт в стаканы насыпала кофе из банки:
   – Смотри, – сказала она, наливая туда кипяток, – это я! А это ты, – показала на банку с молоком. Налила молоко в кофе и захохотала: – А это мы с тобой!
   – Кэт, я не пью кофе с молоком, зачем ты это сделала?!!
   Кэт надулась.
   – Ну ладно, если это ты и я, я буду пить. Смотри, – он закрыл глаза и стал пить, изображая шутовское удовольствие. Кэт расцвела.
   За окном опять пошел дождь. О стекло терлась кленовая ветка, уже облетевшая и беспомощная перед осенним ненастьем. Никита не любил дождь, но теперь, в избушке, рядом с Кэт, он его не раздражал и не угнетал. Наоборот, веселила несуразность картины: российская непогода, бревенчатые стены, печь с полатями, и темнокожая девушка белозубо смеется рядом с ним.
   Сытов знал толк в женщинах. В свои тридцать два он был холост, свободен, и относился к общению с прекрасным полом, как к своеобразному виду спорта со своими правилами и техникой безопасности. Кэт поставила с ног на голову всю привычность его существования. Во-первых, она уже год была его единственной женщиной (только в кошмарном сне могло привидеться, что после Кэт он с кем-то, или вместо Кэт он с кем-то!). Во-вторых, он умер бы со смеху, скажи ему кто-нибудь раньше, что девочка из детдома, белая ворона, подкидыш с темной кожей, ставшая нянечкой в детском саду, будет так долго его бессменной пассией. Сытов любил женщин с интеллектуальными достоинствами, причем, выше средних. И если бы в тот день не сломалась его машина, и не брел бы он как простой смертный из редакции домой, никогда бы он так и не попробовал этот кофе с молоком.
   Кэт с ногами забралась на кровать, стала раскачиваться на продавленной сетке, тряся по-цыгански плечами, болтая грудями.
   – Эй, бэби, не делай так, дай набраться сил! – попросил Никита.
   Кэт притормозила сетку и вдруг увидела в углу полочку, а на полочке маленькую иконку. Вчера она ее не разглядела.
   Кэт сняла иконку и заворожено уставилась на лик святого. Сытов увидел, как из-за иконы вывалился сложенный вчетверо тетрадный лист. «Странно, – подумал он, – откуда у неграмотной бабки тетрадный лист?» Никита развернул его и рассмеялся: там был нарисован маленький домик, из трубы дымок, деревце у окошка, и стоял автограф бабы Шуры, пожелавший удостоверить свое авторство – маленький крестик прямо под деревцем.
   – Наскальная живопись. Возрождение жанра. – Сытов пришпандорил картинку над кроватью. Кэт захлопала в ладоши. Она не все понимала, что говорит Сытов, но он всегда поступал так, как поступила бы она, и это приводило ее в восторг.
//-- * * * --//
   Кэт, когда была маленькой, думала, что больна какой-то болезнью.
   У всех детей была светлая кожа, а у нее цвета густого какао, которое давали в детдоме только по праздникам. А волосы ее всегда брили, иначе они стояли стальными пружинами, не пропуская в себя ни одну расческу. Кэт совсем бы не страдала от этого, если бы маленькие, злые, белые дети не пытались вечно расправиться с нею. Ее лупили, отбирали игрушки, сначала звали «бабой ягой», а потом «черномазой». Кэт привыкла к такому обращению, но забитой не стала: кровь неведомого мавра привнесла в нее такой жизнерадостный темперамент, что с лихвой хватило бы на всех белых в столице нашей родины. Однажды, по детдомовскому телевизору она увидела негра.
   – А-а-а! – дико закричала она. – А-а-а! Ха-ха-ха! Черномазый! Он тоже черномазый! Смотрите все! – Она так бесилась, что воспитателям пришлось связать ее и вызвать врача со шприцем. Но когда тот пришел, Кэт уже лежала, счастливо успокоенная, перетянутая простынями, как младенец.
   В двенадцать лет ее первый раз погладили по голове. Погладил пожилой воспитатель, Федор Палыч, от которого всегда пахло как от ватки, которой трут попу, перед тем как поставить укол. Кэт изумленно вскинула на него глаза: она не знала, что человек может погладить человека, и очень удивилась этому. Федор Палыч открыл пустую комнату для занятий, завел туда Кэт. Там он снова погладил ее по голове, снял платье, потом трусики. Кэт испугалась, но не заплакала даже тогда, когда штука, которую он вытащил из своих расстегнутых штанов, прожгла ее мучительной болью. Он дал ей апельсин и приказал никому ничего не рассказывать. Она съела апельсин вместе с кожурой, потому что не знала, что его надо чистить.
//-- * * * --//
   Сытов потянулся. В Москве он заматывался журналистскими делами и мечтал о тихой провинции и безделье, в провинции же начинал сходить с ума на второй день. Правда, сейчас с ним Кэт, а это совсем другое дело.
   Их встречи были очень проблематичны: домой он привести ее не мог – у мамы слабое сердце, а отец, хоть и строил из себя железного, но от бэби бы точно попал в реанимацию. Аристократичные родители Никиты очень болезненно подходили к вопросу продолжения рода и вечно сводили его с разными породистыми кошками. Никита иногда удостаивал некоторых своим кратковременным половым участием. Они шли к нему в постель покорно, будто его блистательные телевизионные репортажи давали им право на эту покорность. Нет, Кэт не смотрела телевизор, но она отдалась бурно, как молодое животное, и Сытов понял, какой преснятиной он до сих пор питался. Но приходилось болтаться по чужим квартирам, и три дня в избушке были просто подарком.
   Сытов взял ведро и пошел за водой. Кэт увязалась было за ним, но он цыкнул, и она послушной кошкой прыгнула на кровать.
   Колонка была далеко. Никита бутсами месил грязь и, увязая, про себя матерился. У колонки он увидел скопление мужиков. Они были с ведрами, бидонами, канистрами, стоявшими на тележках. Все смирно ждали своей очереди. Сытов пристроился в конце.
   – Похоронили бабку-то? – спросил его замухрышистый мужик в рваной женской кофте. Сытов кивнул.
   – Да-а, померла бабка! Тихо так, никто и не слыхал. А до того такая веселая была, в магазине бабам хвасталась, что родственник у ней какой-то отыскался, гостил два дня. А как он уехал, так она и померла!
   Сытов удивился. У бабы Шуры не было никого кроме Сытова-старшего, которого в войну она мальчишкой как-то там спасла. Никита не любил все эти душещипательные истории и никогда подробностями не интересовался. Баба Шура была одна, как перст, и приезжали к ней только Сытов-младший или Сытов-старший – затаривали московской провизией. Она всегда охала и причитала при виде импортных консервов, а вчера Сытов обнаружил в подполе целый склад нетронутых баночек. Сытов не стал расспрашивать мужика о последних бабкиных днях: ну померла бабка, с кем не бывает в девяносто с лишним лет.
   Подошла его очередь, он набрал полные ведра воды и поволокся обратно. Господи, как бабка-то носила?! В последнее время они с отцом навещали ее все реже и реже: отец болел, у Сытова вечные командировки, а когда появилась Кэт... все так уплотнилось, что вставить бабу Шуру в расписание почти не удавалось. В последнее время только деньги и переводил.
   Навстречу ему попались деревенские девки. Они обалдели от фирмача Сытова, и Сытов поймал себя на том, что ему нравится производить впечатление даже на деревенских девок.
   А вот Кэт тогда, в первый раз, посмотрела сквозь Сытова. Идет такая чудо-дива и смотрит сквозь него. Она темнела кожей на московской улице, напоминая об апельсиновых рощах, жарком солнце и набедренных повязках. Он шел за ней долго, рассматривал: такую прелесть он еще не видел. На ней было платье фабрики «Большевичка». «Хиппует», – подумал Сытов, в один прыжок нагнал ее и остановил за локоть.
   – Девушка свободна сегодня вечером? – на хорошем английском спросил он. – Может, посидим где-нибудь?
   – Чего-чего?! – вылупила она глаза.
   Сытов долго хохотал, а она терпеливо ждала, когда этот белый медведь скажет что-нибудь по-человечески.
   – Как тебя зовут?
   – Катя.
   Сытов опять затрясся от смеха.
   – Наверное, и фамилия Иванова?!
   Она еще больше вылупилась и кивнула:
   – Катя Ивановна Иванова. Откуда вам знать?!
   – Русская квартеронка [1 - квартеронка – женщина, у которой 1/4 негритянской крови], – резюмировал он.
   – Я не квартирантка, я в общаге живу, – надула она губы.
//-- * * * --//
   Сытов подходил к избушке. Она виднелась сквозь влажную рябь дождя: покосившаяся развалюшка, дымок из трубы, чахлый клен под окном.
   Сытов остановился.
   Домик, дымок, деревце, под деревцем крест...
   Сытов, расплескивая воду, понесся к избе. Ополовиненные ведра кинул у крыльца, одним прыжком очутился у клена. Земля вокруг дерева была взрыхленная – то ли дождем, то ли... Он руками, по-собачьи стал рыть землю, задыхаясь от бешеного сердца.
   «До революции-то я у графьев прислугой ходила...», – вспомнил Сытов бабкины откровения, к которым никогда не прислушивался. Кретин Сытов, раздолбай, пока трахался, другие «родственнички» объявились. Он понесся в сени за лопатой. Краем глаза увидел, как в окно вытаращилась, открыв от удивления рот, Кэт.
   Кэт очень удивилась, увидев в окно несущегося в фейерверке водяных брызг Сытова. Сытов бегал только на тренировках. А так он или ходил, или ездил на машине. Кэт подумала, что он с разбегу хочет вступить с ней в обычную любовную схватку, и даже изготовилась к прыжку. Но Сытов отбросил ведра и стал руками рыть землю с безумными глазами. Кэт обиделась: такие бурные эмоции и без ее участия! Все лучшее в ее жизни было связано с Сытовым. От первый назвал ее Кэт (до этого она была «черномазой Катькой»); с ним впервые проехалась на машине, которая была в сто раз красивее, чем у толстых дядек; с ним впервые она познала бешеное безумие от мужской силы и плоти, поняла, что Сытов дал узнать ей вкус чего-то более сладкого, чем тот апельсин, который подарил ей, пахнущий ваткой Федор Палыч. Она не любила только Сытова телевизионного – там, в ящике, он был чужой, общедоступный, и иногда с ним появлялись безумно красивые белые женщины.
   Сытов пришел к ней как-то в общагу. Припарковал «Мерседес» у помойки. Тетя Валя на вахте впала в коматозное состояние, увидев в нем «того самого Сытова», а когда он проходил мимо, стояла по стойке «смирно», хотя ее задача была не пропускать к девушкам ни одного мужчины. Сытов притащил шампанское, коньяк, много разных заморских баночек. У Кэт был день рождения. Вернее, когда он был на самом деле, Кэт не знала, его придумали воспитатели в детдоме. Сытов долго уговаривал ее пойти в этот день в ресторан, но она уперлась: в ресторане нет кровати, надо чинно сидеть... И она упросила соседку Ленку погулять вечерок, подарив ей кожаную юбку, которую Сытов привез Кэт из Италии в самом начале их связи.
   Сытов в дорогом костюме заполнил собой все пространство маленькой комнатки.
   – Иди сюда, бэби, я буду дарить тебе подарок! – Он извлек из свертка бирюзовое чудо. Платье он увидел в валютном магазине и сразу понял – оно только для Кэт. Кэт завизжала, стала сдирать с себя все, даже трусики, и встала перед ним, торча сосками. Он натянул на нее платье, оно было сшито узким чулком, впереди глухо закрытое и с вырезом на спине, упирающимся в ягодицы.
   – Я тебе нравлюсь, Сытов?! – прошептала она.
   Он присел и губами прижался там, где заканчивался вырез. Они сцепились изнуряющее долго, и он зажимал ей рот, боясь, что все это сейчас кончится нарядом милиции, вызванным соседями. Кровать они все же сломали, и Сытов долго потом возился, налаживая общаговскую рухлядь.
   – Никита, спой мне песенку, – попросила Кэт, когда они, так и не пившие шампанского и не дотронувшиеся до еды, лежали рядом. Кэт притащила Ленкину гитару и сунула ее полумертвому Сытову.
   – Какую? – промычал он.
   – А про меня.
   – Бэби, песенку про тебя еще не придумали.
   – Придумали-придумали! «Выходила на берег Катюша!»
   – Э, нет, бэби, эту песенку тебе пусть краснознаменный хор поет.
   – Ну, Сытов!
   – Ладно, бэби, слушай! – И он запел, на ходу сочиняя слова и музыку:

     – В стране апельсиновых грез
     Живет шоколадная бэби.
     Она затоскует до слез,
     Услышав про белых медведей...

//-- * * * --//
   Сытов копал. Он перепахал уже все пространство перед домом и понял, что ничего не найдет. Бабка-дура, небось, завернула «это» в тряпицу и зарыла под деревом, и чтобы не забыть, нарисовала картинку с крестиком. Он зашел в избу, сорвал картинку со стены и уставился на нее, усевшись рядом с Кэт.
   – Никита, хочешь, теперь я покопаю? – жалобно спросила Кэт.
   Она привыкла ничего не понимать в его делах.
   Никита молчал. Когда возникали трудности, он становился как танк. Надо искать «родственника». Интересно, что за клад закопала бабка? Скорее всего, это драгоценности. Отец говорил, что во время войны они с бабкой чудом не голодали. Она откуда-то всегда приносила кусок, а Сытов-старший никогда не интересовался, где она брала хлеб и консервы. Он просто отдавал ей потом всю жизнь свой сыновний долг – деньгами, вниманием, продуктами, чем мог, одним словом...
   Мужика в рваной кофте Никита нашел быстро. Тот почему-то испугался и на напористые сытовские вопросы отвечал:
   – Не, не знаю, ниче не знаю. Бабы говорили, а я ниче не знаю. Иди к Попелыхе, она, может, че скажет, а я ниче...
   Сытов понял, что действовать нужно осторожнее, он для них «мужик из ящика» – московский и непонятный. На воротах у Попелыхи было накарябано «Осторожно, злая собака». Сытов толкнул калитку, злая собака беззлобно тявкнула пару раз и беззлобно завиляла непородистым хвостом. Попелыха, жившая одна, обрадовалась возможности потрепаться и рассказ про «родственника» начала было с того, что к Нюрке-кляче, ...е старой, вчера опять приходил тот ...рь Гриша, и... а еще вчера мужик утоп мордой в ведре самогона, и... Сытов профессионально обстолбил Попелыхе тему, она смирилась:
   – Был мужик. Когда приехал, откуда, никто не знает. Бабка радостная ходила, мужика того Лешей называла. Он два дня побыл и уехал.
   – Куда?
   – А никто не знает. Васька наш говорил, что утром рано видел, как он на попутку садился в сторону Кусково.
   – Как он выглядел?
   – Да я один раз его видела, вечером поздно. Лет тридцать пять, говнистый такой...
   – Рост?
   – Да тебе по плечо будет. Куртка на нем старая была, шапка.
   – На лицо какой?
   – А никакой, только щурится всегда.
   Сытов понимал, что искать «никакого, говнистого» Лешу, уехавшего на попутке в сторону Кусково смешно. Сытов не знал, что ищет и кого ищет. Но его уже понесло. Сложности его возбуждали, и внутри заработал мотор, всегда толкавший Сытова только вперед.
//-- * * * --//
   Кэт сидела с ногами на кровати. За окном темнело, а Сытов все не приходил. Куда он умчался? «Сытов, – звала она про себя, – ну скорее приходи, скорее!» Уже через два дня на работу, и видеться придется снова урывками.
   Вообще-то, Кэт садик любила. Ее сначала нигде не брали на работу, но нянечек в садиках всегда не хватало.
   – Посмотрим, – сказала заведующая, – если дети пугаться не будут.
   Дети ее не пугались. Кэт позволила им обследовать себя на цвет, на запах, на ощупь. Они это делали с удовольствием, потому что Кэт была какая-то не такая. В сон-час, когда, прикрикнув на непослушных, чтобы те засыпали, воспитатели удалялись, Кэт слушала за дверями веселую возню. Сначала она только подглядывала в щелку, потом стала тихонько к ним пробираться и принимать участие в веселье.
   – Только шепотом, – предупреждала она.
   Они устраивали беззвучные пантомимы, шепотом пели песни и хохотали в подушки. Однажды Кэт попалась. Заведующая вызвала ее к себе и, брезгливо отворачиваясь в сторону, сказала:
   – Иванова, я тебя уволю. У тебя сознание на уровне морской свинки. Тебя дети Катькой зовут! Тебя же близко к ним подпускать нельзя!
   Кэт молчала. Она мысленно пририсовала заведующей поросячий пяточек, ушки, хвостик пружинкой, и заулыбалась.
   – Ты чего лыбишься, дура! – заорала та. – Вон отсюда!
   Кэт не уволили, но теперь она все больше торчала на кухне. Однажды услышала, как в запретное время в щелку ее шепотом зовут дети:
   – Кать! Ну, Кать! Ну, иди сюда!
   Кэт показала в сторону двери язык, там прыснули хором, скорее утыкаясь в подушки.
//-- * * * --//
   – Кэт, – сказал Сытов, заходя, наконец, в избушку, – рано утром мы поедем по важному делу. Не дуйся, бэби. Так надо.
   Они забылись недолгим сном рядом, без любви и без страсти, как давние супруги. Кэт повздыхала тихонько и успокоилась.
   Затемно Сытов вышел греть машину, а Кэт, с трудом раздирая глаза, дрожа от холода, натянула джинсы. Сытов закинул часть бабкиных консервов в багажник, и они тронулись.
   Определенного плана действий у Сытова не было. Он полагался на свою безошибочную реакцию в конкретных обстоятельствах. Чем малодоступнее была цель, тем больше разжигала она его энергию. Острые ощущения он любил, и если их не было, сам таких искал.
   У Кэт слипались глаза. Но заснуть она не могла себе позволить. С тех пор как Сытов посадил ее в машину, она познала наркотик быстрой езды. Всем своим страстным существом она принимала участие в этом действе: садилась только на переднее сиденье и ни одна мышца ее тела никогда не расслаблялась. Она летела вперед с машиной, принимая в этом почти физическое участие.
   В Кусково они произвели впечатление приземлившегося НЛО. Сытов долго мотался по грязной жиже улиц, пугая местных жителей серебристым «Мерседесом» и темнокожей бэби. Мужики и бабы тупо мотали головами, уставившись на Кэт, похоже, не воспринимая смысл Сытовских вопросов.
   Тогда он запер Кэт в машине и пошел один. Ему повезло неожиданно и сразу. Толстая продавщица в магазине, где продавалось все – от трусов до соли, – закивала уверенно:
   – Три дня назад приходил мужик, ага. Первый раз его видела. Ага, лет тридцать пять, невзрачный, в куртке, в шапке. Купил вина бутылку, чай. Я почему запомнила: ну, не местный во-первых, а когда расплачивался, смотрю, татуировка у него на пальце, – она захихикала, – распятие вроде... Иди к Торгашихе, он с ее мужиком разговаривал, может, они че знают.
   Наконец-то Сытов взял след. Он подошел к машине радостный, крикнул:
   – Я фартовый, бэби!
   Кэт опять ничего не поняла, но заулыбалась, потому что улыбался Сытов.
   Торгашиху они прождали до вечера.
//-- * * * --//
   В четыре года Никите подарили пупса. До этого всегда дарили заводные машины и пистолеты, а тут вдруг – пупса. Правда, пупс был непростой. Он был темный, как шоколадка, с веселыми глазами, очень кудрявый и почти голый – в одной только набедренной повязке. Никита любил пупса втайне, потому что мальчишкам в куклы играть стыдно. Он его использовал только в качестве пассажира заводных машин. Но однажды на его машину наехала машина его друга по имени Март, и пупс свалился на ковер.
   – Все, – сказал Март, – автомобильная катастлофа. Он лазбился.
   Пришлось пупса похоронить. Они закопали его в землю во дворе и поставили крестик из прутьев. Когда Март ушел, Сытов поплакал маленько над могилкой.
   Торгашиха оказалась таким же местным информбюро, как и Попелыха, но с политическим уклоном. В Сытове она сразу же признала «того самого», из телевизора.
   – Что творится! – запричитала она. – Что творится! В стране бардак! Как мы раньше жили! Как жили! А этот твой – шабашник он, их тут человек пять понаехало, свинарник строят. Ты посмотри, раньше порядок какой был, при Брежневе. Все работали, не ленились. А сейчас языком ля-ля-ля! Митинги, митинги... в жопу такое правительство, в жопу! Ельцин страну распустил... так и передай.
   – Я передам, – пообещал Сытов.
   – А к свинарнику недалеко ехать. Они там в вагончике живут. Пьют все больше. Ведь раньше ж, смотри, разве так пили? А теперь кооператоры-хераторы, ворюги-бездельники...
   Сытов ретировался, но она напирала на него мощной тушей до самых ворот:
   – Сажать всех! Сажать или сдохнем! Все!
//-- * * * --//
   Кэт любила ровную дорогу и скорость. А они уже час плутали по каким-то ухабам и жуткой грязи. Сытов стал чужой, как по телеку, с заострившимся лицом. Он в темноте искал какой-то свинарник, путался в дорогах, бурчал что-то под нос. Кэт захотелось или опять в избушку, или уж в Москву.
   Наконец, они в расступившемся пролеске увидели вагончик, в нем слабый свет. Сытов просветлел лицом. Он остановил машину довольно далеко от вагончика.
   – Бэби, посиди недолго, я сейчас. – Он чмокнул Кэт в щеку. Она заулыбалась, сразу забыла про избушку и Москву, обхватила его шею руками:
   – Сытов, ну Сы-ытов!
   – Потом бэби, потом, – он силой разорвал кольцо ее рук, вышел из машины.
   – Бэби, бэби, – передразнила его Кэт и опять загрустила.
   Сытов вошел в вагончик. Он чуть не задохнулся от смрада: пелена табачного дыма, винный перегар, запах застарелых старых носков и еще чего-то, отчего рвотный спазм сжал горло. Сытов огляделся. Двое мужиков, торча грязными пятками, лежали на животе, на груде тряпья, бывшей, видимо, постелью. Двое других сидели за столом, еще не сломленные, и из граненых стаканов наливались красным дешевым вином.
   – Че те, б... мужик? Надо че? А? – спросил Сытова сидевший к нему лицом то ли лысый, то ли лобастый. Сытов обошел лежащих, глянув на их руки, посмотрел на руки пьющих – татуировок не было.
   – Где Лешка? – спросил он.
   – Лешка? – выпялился лобастый. – А ... его знает. Как вчера ушел утром, так и нет до сих пор. Вещи вроде тут все оставил, – мужик кивнул на небольшой чемодан в углу. – Придет, куда на ... без вещей денется!
   Сытов секунду колебался. Затем быстро прошел в угол, взял чемодан и вышел из вагончика.
   – Э-эй, мужик! – услышал он пьяный вой, закрывая за собой дверь.
   Сытов не побежал. Он спокойно, даже размеренно пошел к машине. Когда услышал за спиной возню пьяных ног, развернулся, коротко и не очень сильно ударил сначала одного, потом другого. Они упали. Лобастый тяжело поднялся и, размазывая по лицу кровь, поволокся обратно к вагончику, помогая себе руками от земли. Другой так и остался лежать, не двигаясь. Сытов пошел, пружиня мышцами – чемодан был тяжелый.
//-- * * * --//
   Кэт вышла из машины по нужде и залезла в кусты. Она поцарапала о ветки руки, лицо, даже попу.
   «Придет Сытов, пожалеет», – подумала она и тут увидела Сытова со спины.
   С каким-то чемоданом он уже подходил к машине. Сытова нагонял страшный мужик с головой, похожей на огромную, голую шишку. В руках у мужика было... Эта штука, из которой по телеку...
   – А-а-а! – истошно закричала Кэт, и в нечеловечески длинном прыжке к Сытову налетела на выстрел.
   Сытов услышал не выстрел. Он услышал, как кричит Кэт, и ринулся на крик. Она, согнувшись пополам, приземлилась на бок. Лобастый, отбросив обрез, кинулся бежать. Сытов оторвал ее руки от живота, ощутив под ладонями кровавое месиво.
   – Сейчас, Кэт, – он содрал куртку, потом рубашку, стал перевязывать ей живот, отрывая от сорочки длинные лоскуты. Она морщилась как ребенок от боли.
   – Все, Сытов, не надо, – попросила она, закрывая глаза.
   Сытов почувствовал дикий, животный страх. Первый раз в жизни.
   – Кэт! – заорал он. Она спокойно открыла глаза. – Не умирай, бэби, – тихо попросил Сытов и заплакал.
   – А я думала, ты не умеешь плакать, – улыбнулась Кэт и улетела в небытие.
//-- * * * --//
   «... да был ли клад-то?»
   Сытов сидел в грязи и держал на руках Кэт.
   «... погнался за химерой».
   Сытов прижался к Кэт лицом.
   « ... а может, „родственник“ был родственником, а домик с крестиком – наивным бабкиным рисунком?»
   Он встал и понес Кэт к машине.
   «... теперь всем станет известно о его связи с темнокожей детдомовской девочкой, завистливые коллеги начнут смаковать подробности его провинциального приключения, обсуждать степень его вины».
   Он остановился и попытался нащупать у нее пульс.
   – Она все равно умерла, – громко сказал Сытов самому себе. – Она умерла, а мне еще жить да жить.
   Он опустил Кэт на холодную землю.
   – Извини, бэби, – прошептал он и побежал к машине. На пути ему попался чемодан, который он прихватил из вагончика. Он отчаянно пнул его, тот раскрылся, и из убогого чрева вывалились грязные рубашки, носки, еще какое-то тряпье и бутылки, много пустых бутылок.
//-- * * * --//
   Сытов гнал машину. Гнал с космической скоростью. Он уверял себя, что хочет разбиться. Но его реакции были до автоматизма точны и безошибочны. Мыслей не было, чувств не было, и чтобы не сойти с ума он вслух начал петь, на ходу сочиняя стихи и музыку:

     – В стране апельсиновых грез
     Живет шоколадная бэби,
     Она затоскует до слез,
     Услышав про белых медведей.
     Не плачь, моя бэби,
     Я белых медведей
     К тебе приведу,
     Я белых медведей
     У ног своей бэби
     Навек приручу.
     И будет пасти моя бэби,
     Белое стадо медведей...

//-- * * * --//
   На следующий день он вышел в эфир.

Глава первая. Тринадцать лет спустя

   «К красному цвету
   очень подходит
   черный цвет.
   Она была в красном платье.
   Ей подошел брюнет».
Марат Шериф

   Она проснулась первой.
   Откинула простыню и стала рассматривать свое голое тело.
   Она осталась довольна осмотром: длинные ноги, высокая грудь, плоский, упругий живот. Живот, правда, портил шрам. Он имел странную форму с рваными краями, и бледно розовым цветом сильно выделялся на темной коже. След от ранения. Шрам давней любви. Катерина усмехнулась. В целом, она была довольна осмотром: только темнокожие женщины имеют такую совершенную гармонию пропорций, такой первобытный тонус мышц и такую неунывающую душу. Шрам – ерунда. Это даже шикарно. Партнеров в постели он интригует, они все задают один и тот же до безобразия пошлый вопрос:
   – Тебя кесарили?
   – Ага, – усмехалась Катерина, – калибром семь шестьдесят два.
   Мужики шалели от такого ответа и спешно начинали демонстрировать недюжие мужские способности. Огнестрел в наше время – круто. Он вызывает не жалость, а уважение.
   Катерина скосила глаза: рядом спал безмятежно красавчик-брюнет, и она не очень хорошо помнила его имя – то ли Игорь, то ли Дима. Нет, Игорь был вчера, значит, этот – Дима. Или Дима был вчера?.. Сколько раз она клялась себе, что будет тщательнее запоминать имена тех, с кем ложиться в постель!
   Катерина вскочила и побежала к велотренажеру. Она всегда вставала легко и как первую необходимость ощущала не желание умыться или глотнуть кофе, а острую потребность подвигаться – выплеснуть накопившуюся за время долгого сна энергию.
   Она закрутила педали сразу в бешеном темпе, потому что не понимала, что отдохнувшее тело нужно разогревать постепенно. Катерина любила утро, любила эти два часа до работы: можно заниматься собой и только собой. Примерять перед зеркалом многочисленные наряды, краситься, слушать музыку, плескаться под душем, курить, да, курить, хоть она и бросила. Потом ей надоедало заниматься собой, и она забывала про это до следующего утра.
   Парень на широкой кровати проснулся от шума педалей.
   – Зюзик, охота грузиться в такую рань?! – сонно выдал он незатейливый текст.
   Зюзик? Похоже, красавчик тоже не помнит ее имя. Как там, в старой шутке? Постель не повод для знакомства.
   – Хорош шуршать, – пробормотал брюнет. – Ну что ты, как белка в колесе, лапами сучишь?
   – Вставай! – Катерина вихрем налетела на него и сорвала шелково-упакованное одеяло. – Поднимайся, одевайся, умывайся и растворяйся. Можешь выпить кофе, я разрешаю.
   – Ну зю-узик, – пробормотал то ли Игорь, то ли Дима и тут же заснул, раскинувшись на спине. Катя порассматривала его молодое тело. Бугры мышц, легкая поросль на груди, сильные ноги и... ну, в общем, она не ошиблась, притащив к себе с презентации именно эту особь мужского пола. Да, лицо... Но в лицо она старалась особо не всматриваться. Главное, чтобы был брюнет.
   Она с силой ущипнула юношу за упругий бок. Он подлетел, сел, и ошарашено уставился на Катерину.
   – Так бушуют африканские страсти? – продемонстрировал он остроумие.
   – Нет, это свирепствует здравый смысл. Мой муж вот-вот вернется из командировки. Будет лучше, если он не найдет в своей постели тебя. – Она вдруг вспомнила, что зовут его Алик.
   – Врешь, – ухмыльнулся не Дима, не Игорь. – У тебя нет никакого мужа. – Он встал, пружинисто походил по спальне, уселся на тренажер и лениво надавил на педали. – У тебя нет мужа, нет детей, нет тетушек, дядюшек, бабушек, дедушек. По-моему, у тебя нет даже полного набора соседей, так как ты отхапала шикарный пентхауз с видом на...
   – Я тебя прощаю, – оборвала его Катерина.
   – Ты меня – что?! – Он перестал крутить педали и замер, став похожим на картинку из журнала – тщательно срежиссированную, с наведенным лоском. Катерина пару секунд им профессионально полюбовалась.
   – Про-ща-ю, – спокойно повторила она. – Ты молоденький, глупенький жеребчик. Ты даже не знаешь, как называется то, на что открывается вид из моего окна.
   – Хочешь меня обидеть? – Он подналег на педали медленно и вальяжно. – Не получится. Я поживу у тебя пару деньков, зюзик.
   Он не спрашивал. Он утверждал. Катерину это развеселило. Сколько ему – двадцать три? Двадцать пять? Он уверен, что возраст и внешность – его козырная карта. Кажется, он из модельного агентства «Кино», именно оно обслуживало вчерашнюю презентацию. Катерина сама договаривалась с холеной, амбициозной директрисой, которая пообещала «шикарных девушек» и «стильных юношей». Как всегда, к концу вечеринки Катерина почувствовала, что не может одна возвращаться в свою пусть и шикарную, но пустую квартиру на вожделенном последнем шестнадцатом этаже с видом на... черт, да как же это там называется?
   Вернуться домой не одной и ни разу не повториться – это для Катерины был спорт. Если человек в твоем доме появляется дважды – это уже «отношения», если только однажды – развлечение. Раз и навсегда Катерина исключила из своей жизни «отношения».
   Она выцепила наметанным глазом из толпы «стильных юношей» самого смуглого, самого высокого, самого стильного. Они наспех представились, наспех выпили у барной стойки легкомысленно-разноцветный, но очень крепкий коктейль, наспех договорились, что встретятся внизу, у Катерининого «Мустанга». Все как обычно.
   «Секс» – очень емкое слово. И очень плоское. Сначала кажется, что весь мир валится к твоим ногам, потом глянешь – а это дешевая безделушка. Впрочем, Катя этим давно не грузилась. Она занесла секс в графу «развлечения», решив для себя навсегда все морально-нравственные проблемы с ним связанные.
   – Свари кофеек, зюзик, – стильный юноша поднажал на педали. У него было идеальное тело и хорошо продуманная небрежность во всем – в жестах, выражениях, даже в легкой щетине на щеках.
   – Проваливай, – Катя схватила шелковый халат, закуталась в него, обозначив этим, что ночное равноправие голых тел закончилось. – Проваливай, проваливай! Ты что, возомнил, что у нас связь? Или хуже того – роман? Нет, братец, это маленькое приключение. Развлечение, понимаешь?! Я прекрасно провела с тобой время, надеюсь, ты тоже. Мерси. До свидания, Алик!
   Он соскочил с тренажера, откопал в кресле, художественно заваленном вещами, белесые джинсы, рубашку-сеточку, быстро оделся и пошел к двери с выражением лица, которое можно было обозначить как глубочайшее оскорбление. Катерина внезапно ощутила внутренний дискомфорт: может, это то, что называют угрызением совести?
   – Слушай, – она помчалась за ним в коридор, – я не хотела тебя обидеть! – Из недр сумки она выхватила кошелек, из кошелька сто долларов. – Возьми вот, на проезд, на кофеек, на...
   Глубочайшее оскорбление на лице Алика так резко сменилось на величайшее изумление, что показалось, будто с лица свалилась одна маска, а под ней оказалась другая.
   – Ну, извини, – Катерина убрала бумажку обратно в кошелек. Черт, как сложно с этими «стильными юношами».
   – Спасибо, Катерина Ивановна. Теперь я буду знать, сколько стою, как «приключение». Кстати, меня зовут Игорь.
   Он ловко справился с замком, мелькнул широкой спиной и помчался вниз по ступенькам.
   Катерина Ивановна?! Так ее называют только сотрудники-подчиненые.
   – Стой! – заорала Катя, свесившись в лестничный пролет. Но он был блестящий бегун – его уже след простыл. Сколько ему? Двадцать три? Возраст и внешность его козырная карта, немудрено такого перепутать с моделью. Черт. И стоит он уж никак не сотню долларов за ночь.
   – Надеюсь, парень, ты не из моего отдела, – пробормотала Катерина, продолжая висеть на перилах и всматриваться в бездонную пропасть пролета.
//-- * * * --//
   Она выбрала красное платье. Красное – потому что в Катином представлении это был цвет удачи, цвет радости, это был ЕЁ цвет. А еще – потому что все платья в ее гардеробе были красные. Ну, или почти все. Затесались случайно парочка белых, купленных в состоянии жесточайшего депресняка. Она выбрала платье, где полы взахлест набегали одна на другую. При каждом движении они разлетались, заставляя длинные, темные ноги мелькать и дразнить среднестатистического московского обывателя.
   День набирал обороты в заведенном порядке. Кофе, пятнадцать минут перед зеркалом – только с таким цветом кожи можно позволить себе дискотечно-блестящие тени и оранжевую помаду. Да, оранжевую, потому что повторять на губах цвет платья провинциально и пошло.
   Выскочив из лифта на первом этаже, она как всегда повстречала Майкла. Как всегда, Майкл попросил двадцать рублей, и как всегда, Катерина дала. Трудно отказать человеку, который смотрит на тебя как на богиню. А что для богини двадцать рублей?! Майклу было шестнадцать, его родители пропадали где-то в Африке, зарабатывая на жизнь, а бабушка, на чьем попечении он остался, держала парня в таких финансовых тисках, что до школы ему приходилось шагать две остановки пешком, вместо того, чтобы проехать их на автобусе. Так, во всяком случае, он уверял.
   – Кать, я заработаю и отдам, – прошептал Майкл, засунув две десятки в карман. Он ослепительно улыбнулся улыбкой «хорошего мальчика» и умчался, хлопнув парадной дверью.
   – Ох, Катерина Ивановна, – вздохнула громко Верка-лифтерша в своем «аквариуме», – и зачем вы пацана деньгами снабжаете? Ведь ни на что хорошее не потратит! Пиво, курево, не дай бог, наркотики!
   – Что ты, Вера, какие наркотики? Он до школы доехать не может, бабка денег не дает, говорит, ногами добежишь!
   – Какая школа, Катерина Ивановна! – лифтерша хлопнула себя короткими ручками по толстым бокам. – Да июнь месяц на дворе! Каникулы давно!
   Катерина рассмеялась и побежала к двери.
   – Эй, – закричала вслед Верка, – а это парень смуглявый не от тебя сегодня выходил? Потерял он кое-что...
   – Что?! – Катерина вприпрыжку вернулась к «аквариуму». – Что потерял?
   – Да вот, – Верка пухлой рукой просунула в окошко черную лайковую перчатку.
   – Перчатка? – удивилась Катерина.
   – Вот и я говорю, июнь месяц на дворе. Зачем твоему... хахалю перчатки?
   – Это не его, – Катерина решительно впихнула перчатку обратно в застекленное пространство.
   – Нет, его!
   – Нет, не его.
   – Да его, его! – Верка покраснела от обиды и вытолкнула перчатку наружу. – Я же не слепая, и не сумасшедшая! Он по лестнице как метеор пронесся, а из штанов у него, из джинсов то есть, вывалилось это ... изделие.
   Катерина пожала плечами, закинула перчатку в сумочку и пошла к двери.
   – Эй, Катерина Ивановна, – не унималась Верка, – вы этим своим ... хахалям скажите, что у нас дом приличный, лифты работают, а то где это видано, шестнадцать этажей козлом скакать! Пусть даже и вниз...
   «Мустанг» завелся с пол-оборота, как и полагается заводиться спортивным машинам. Он был хоть и старенький, но «Мустанг»! А еще он был восхитительно красного цвета!
   На пробки в дороге было потрачено положенных полтора часа. Вынужденные простои Катерина переживала тяжко: елозила за рулем, постукивала по нему кулаками, и даже пританцовывала сидя, если по радио звучала подходящая музыка. Сегодня, как на зло, в эфире попадалось одно занудство. Катерина, потерзав приемник, выключила его, еще на один слой накрасила ресницы и губы, посигналила громко – просто так, чтобы спустить пар, прочитала по губам водителей, сидящих в соседних машинах «идиотка» и «дура».
   В общем, все как всегда: тихой сапой добралась до работы, пообещав себе, что завтра непременно попробует доехать сюда на метро.
   Секретарша Алла стрельнула на нее подведенным глазом, в глазу читалась насмешка – опять в красном! Алла стояла на стуле и поливала цветы на высоком шкафу. Она очень жалела, что шеф у нее не мужчина. Любой мужик бы сейчас обалдел от ее изгибов, подчеркнутых одеждой и позой. Катерина же скользнула по ней равнодушно-веселым взглядом, и Алла почувствовала себя бледной молью.
   – Катерина Ивановна, звонили из центра наружной рекламы, из компании «Олдис», из группы «ГФ», из журнала «Образ», из...
   Алла была хорошей секретаршей, она не только записывала, но и наизусть помнила, кто звонил.
   – Спасибо, Алла. Я опять опоздала. Пробки!
   Катерина открыла свой кабинет, прошла к столу, отшвырнув сумку в кресло.
   – Кофе, Алла! Умоляю!
   Алла усмехнулась. Катерина Ивановна, как всегда, не приказывает, не просит, а умоляет, позволяя чувствовать себя не секретаршей, а благодетельницей.
   – Кофе? – как обычно переспросила Алла. Начинался хорошо заученный утренний диалог. Жаль, что Катерина Ивановна не стройный молодой мулат, который не знает, куда деть свой темперамент. Впрочем, она и так не знает, куда его деть.
   – Ну... или чай... Стой! Нет, кофе!
   – Катерина Ивановна, вы говорили, вам врач сказал...
   – Сказал. Кофе вымывает калий из организма. Столько, сколько я пью, его пить нельзя.
   – Вот видите! Чай, – отрезала Алла, крутанулась на каблуках и пошла шагом караульного к двери.
   – Кофе! – шарахнула Катерина кулаком по столу.
   – Врач!
   – Господи, – взмолилась опять Катерина, – ты бы видела этого врача! Маленький, тощенький, синенький, мешки под глазами, пузыри на коленках! По-моему, он просто позавидовал моему цветущему виду и решил подпортить мне жизнь. Заявил про спайки в бронхах, плохие анализы, запретил пить кофе и курить. Кофе! И побыстрее. – Катерина достала из ящика стола сигареты и закурила, вдыхая дым с жадным удовольствием.
   Алла кивнула, зацокала каблуками, но у двери остановилась.
   – Катерина Ивановна, а пузыри на коленках – это от чего?
   Катерина с трудом поняла, о чем она и рассмеялась:
   – А пузыри, Алла, это от сидячей жизни. Все пузыри всегда от сидячей жизни, а не от вредных привычек!
   Крепкий кофе пьянил как коньяк. Вторая сигарета навеяла мысли об отпуске: пора бы осуществить давнюю мечту и скататься в Египет. Пять лет работы без продыха – такого не стоит ни одна, даже самая любимая работа.
   Очень насущным на данный момент было бы организовать совещание сотрудников отдела креативных разработок, который Катерина возглавляла, но... Какое-то беспокойство поселилось в душе, какой-то сверлящий дискомфорт – как когда оденешь неудобные туфли и понять не можешь, что это обувь трет, а не жизнь пошла под откос.
   Катерина любила свою работу. Рекламное агентство с названием, больше подходящим для мужского журнала – «Андрей», стало в большей степени домом, чем квартира на шестнадцатом этаже. Абсолютного счастья заниматься любимым делом за хорошие деньги ничего и никогда не нарушало. И вдруг – страх перед необходимостью собрать совещание. Катерина честно, и для порядка вслух задала себе вопрос: «Почему?» Подумала, снова закурила и также вслух ответила:
   – Чертова перчатка!
   Среди сотрудников обязательно окажется новенький. Он усмехнется еле заметно, вальяжно откинется на спинку стула, и в глазах его она прочитает «зюзик». Отвратительная привычка у генерального пополнять штат молодежью примерно раз в полгода. Отвратительная привычка у Катерины – не запоминать мужских лиц. Она вытряхнула из сумки содержимое и из развала косметики, ключей и документов вытянула перчатку. Черная. Кожаная. Но самое странное – весьма потасканная. Такой предмет не к лицу «стильному юноше», да еще в жарком июне месяце. Это не его перчатка. Катерина отшвырнула ее в мусорную корзину, и она органично вписалась в антураж из мятых бумаг. Старым вещам – путь на помойку. Она ткнула пальцем в кнопку селектора:
   – Алла, в одиннадцать всех ко мне! Совещание.
   – Хорошо, Катерина Ивановна, – пропела Алла, – всех приглашу.
   Это «всех приглашу» Катерину добило.
   – К черту все совещания! Алла, зайди ко мне!
   – Хорошо, Катерина Ивановна, – Алла тоном сумела показать, что осуждает такую непоследовательность. Она вошла в кабинет, еще договаривая селекторную фразу.
   – Алла, ты все про всех знаешь.
   – Ну, не все и не про всех, Катерина Ивановна!
   – Высокий, смуглый, черноволосый парень, недавно устроился к нам на работу, зовут Игорь... черт, или Дима – кто он?
   – Что значит – кто?..
   – Это значит, кем и в каком отделе он числится, и как давно устроился.
   – Так Игорь, или Дима?
   – Игорь.
   Алла поморщила идеальный нос.
   – Игоря в нашем агентстве нет.
   – Нет?
   – Нет.
   – Черт. А Дима? Высокий, смуглый, черноволосый. Устроился совсем недавно.
   – Дим в агентстве четверо. Но все они невысокие, не смуглые, не черноволосые и работают очень давно.
   – Ну да, ну да, не высокие, не смуглые, и действительно работают очень давно, – Катерина носком туфли задвинула корзину с мусором поглубже под стол и полюбовалась своей длинной ногой в разрезе платья.
   Жаль, что у нее секретарша, а не секретарь, и он не сходит с ума по ее темному, сильному телу.
   – А ты ничего не путаешь?
   – Катерина Ивановна, если бы у нас появился высокий, черноволосый парень, даже в качестве сантехника или электрика, я бы заметила.
   – Да уж, ты бы заметила.
   – Что вы имеете в виду?
   – А ты – что?..
   – В мои обязанности входит знать всех сотрудников нашего агентства.
   – Ну вот, я то же самое и говорю!
   – Совещание собирать? – сухо осведомилась Алла и Катерина подумала, что она очень плохой начальник, раз секретарша позволяет себе такой тон.
   – К черту все совещания. Я ухожу в отпуск. И уезжаю в Египет.
   – А как же...
   – Я не отдыхала пять лет. У меня спайки в бронхах и плохие анализы.
   – А...
   – Вызови Верещагина, я передам ему дела.
   – Но...
   – И учти, я использую отпуск за все пять лет. Так что вы уж тут... притирайтесь.
   – Катерина Ивановна!
   – Креативным директором сможет быть даже кретин. Это тебе не бухгалтерия. Верещагин справится.
   – Генеральный вас не отпустит!
   Катерина расхохоталась. Она хохотала долго, не стесняясь показывать две идеальной формы подковы из белых ровных зубов.
   Ну вот, а Андрей Андреевич уверял ее, что про их отношения уже судачит все агентство. Но раз даже Алла, которая знает все и про всех, считает, что генеральный может ее не отпустить, значит, их конспиративным маневрам можно поставить пять.
   – Генеральный меня отпустит. Готовь заявление.
   Алла развернулась и чересчур прямой спиной дала понять, что не одобряет Катерину Ивановну за бабские капризы и непоследовательность.
//-- * * * --//
   Генеральный, увидев заявление Катерины, схватился за голову.
   – Солнце! – заорал он. – Без ножа режешь! Какой отпуск?! Через неделю «Олдису» сдавать план рекламной кампании, нужно провести массу презентаций, какой отпуск, солнце?!
   – Я передам дела Верещагину, он справится. – Катерина присела на подоконник, задрала подол и стала рассматривать свою коленку.
   Андрей Андреевич приложил руку к тому месту, где по идее должно биться сердце, но у него начинался упругий, круглый живот. Морщась, он потер это место, и было непонятно, что его беспокоит: сердце или желудок. Он погримасничал вдоволь, изображая, как чужие капризы сводят его в могилу, потом подскочил к Катерине и одернул на ней подол. Коленка скрылась под красным шелком.
   – Верещагин – кретин и никудышный организатор! У него нет пространственного мышления, нет абстрактного мышления, у него нет вообще никакого мышления!
   – Хорошо, выдвигай свою кандидатуру! – Катерина подтянула подол к бедру и помахала ногой почти у его носа.
   – Ты!!! Ты, Солнце, незаменимый, талантливый креативщик! Ты умный организатор и отличный руководитель! – Он снова потер то ли сердце, то ли живот и занавесил Катеринину ногу, стараясь на нее не смотреть.
   – Ну, хорошо! – Катерина встала и потянулась, закинув руки над головой. – Ладно, Андрей Андреич, буду пахать, как негра!
   – Ну, Солнце! Хочешь, осенью, после ноябрьских праздников, отпущу тебя на два месяца?!
   – После ноябрьских – это зима, – с притворной тоской сказала Катерина и присела на край директорского стола.
   – Зима – не зима, поедешь в теплые страны, – генеральный уселся в свое кресло и вперился взглядом в Катеринины коленки. Коленки были хороши – блестящие, темные, с горчинкой на вкус, как настоящий шоколад. Он знал. Сегодня вторник, мой день, подумал он, а вслух сказал:
   – Я заскочу вечером в девять, как обычно.
   – Не получится, – усмехнулась Катерина и потрепала его по блестящей лысинке. – Не получится, пупсик. Мне нужен отпуск и масса свободного времени, чтобы заняться собой. А в девять у меня уже не будет сил ни на что, я очень устала.
   Генеральный вновь подивился тому, какую власть имеет над ним эта темнокожая женщина. Как только он видит ее, сердце дает сбой, проваливается куда-то в желудок, бухает там, как молот, мешает дышать и мешает думать. Пахнет от нее чем-то особенным, белые бабы так не пахнут. Если не выполнить сейчас ее просьбу, он лишится трех дней в неделю – его дней, которые он ничем не сможет заменить, как наркоман ничем не может заменить героин. И она это знает, стерва. Еще эта стерва знает, что без работы она не останется, потому что талантливых рекламщиков не так много, как трендят об этом сами рекламщики, а то, что модно сейчас называть «креативом», и вообще немногим доступно.
   Андрей Андреевич пощупал снова то место, где молотило сердце, прикинул все «за» и «против», вздохнул тяжело и сказал:
   – Ладно, Катерина Ивановна, будет тебе отпуск. За все пять лет. Но сегодня мой день! – Он рывком задрал красный подол и вцепился губами в темную кожу. Катерина заулыбалась, глядя как солнце бликует на ровной поверхности лысины. Она знала, лысина пахнет шампунем, табаком, и каким-то китайским лекарством, которое он регулярно втирал, в надежде, что вновь обретет шевелюру.
   Секс – такая безделица, ломаный грош, и если этим грошом можно платить за разрешение больших и маленьких своих проблем, да с удовольствием!
   Без проблем. От нее не убудет.
   Отпуск! Катерина влетела в свой кабинет, быстренько вызвала Верещагина и потратила полчаса на инструктаж. Юный Верещагин смутился, удивился, но кресло ее занял с видимым удовольствием.
   Отпуск!! Катерина с трудом удержалась, чтобы не попрыгать к двери на одной ноге.
   – Катерина Ивановна, – окликнул ее Верещагин, – это ваше?
   Ей очень не хотелось задерживаться, но пришлось оглянуться. Верещагин довольно брезгливо, двумя пальцами, держал черную перчатку.
   – За компьютером лежала, – объяснил он.
   Катерина вернулась, заглянула под стол – мусора не было. Пока она была у генерального, Любаша сделала уборку. Перчатка показалась ей достаточно «приличной», чтобы отправить ее на помойку. Любаша часто так делала – вытаскивала из корзины «приличные», на ее взгляд, вещи и водворяла Катерине на стол. Катерина сначала возмущалась, но потом перестала, поняв, что люди, пережившие войну, никогда не смогут выбросить чашку с отбитым краем, или «почти целую» ручку. Катерина попросила Любу забирать «приличные» вещи домой, но та гордо заявила, что ей «чужого не надо» и продолжала складировать за компьютером разный мусор.
   – Вот привязалась! – засмеялась Катя, имея в виду перчатку, а не Любашу.
   Она сунула перчатку в сумку, решив, что выбросит ее по дороге в урну.
   Отпуск!!! Катерина все же не удержалась и поскакала по лестнице на одной ноге, благо, в курилке никого не было. На выходе она запуталась в турникете-вертушке, больно ударилась ногой о железные трубы, засмеялась и сделала еще одну попытку проскользнуть между металлическими «зубами».
   Краем глаза она вдруг заметила в будке охранника: смуглая кожа, темные волосы.
   – Так ты охранник! – рассмеялась Катерина, наклонив к окошку кудрявую голову. – А откуда ты знаешь мое отчество?
   – Помилуй, зюзик! – он в улыбке показал безупречные зубы. – Да ты каждый день мне пропуск под нос суешь! Да и на празднике тебя вчера все Катериниванили!
   – А какого черта ты на презентации делал?
   – Так ваш главный распорядился дополнительную охрану в штатском в зал запустить. В виду сложной криминогенной обстановки и многолюдности мероприятия. Охранял я там, Катерина Ивановна!
   – Ясно. И на старуху бывает...
   – Ты не старуха, зюзик. Умыла ты меня баксами-то! Я потом пожалел, что не взял. Взыграла вдруг гордая грузинская кровь.
   Катерина вздохнула. Паника отменялась. Он оказался не ее сотрудник, не ее подчиненный. Можно было не дрейфить и собирать совещание. Можно было не торопиться с отпуском. Зимой в Египте даже лучше, ведь летом в Африке от жары можно сдохнуть даже с черной кожей.
   Катерина отрыла в сумке перчатку и сунула в окошко.
   – Ты кое-что у меня потерял.
   Парень помял пальцами старую кожу и выкинул перчатку наружу.
   – Я не ношу летом перчатки, зюзик! Ищи среди тех, кому плачено баксами, а я с голыми руками на дело хожу и с чистыми помыслами. – Он захохотал, довольный своим остроумием.
   – Не смей называть меня зюзик. Эта перчатка твоя, она вывалилась из твоих штанов, когда ты катапультировался с шестнадцатого этажа. Лифтерша видела.
   – Слушай, – обрадовался вдруг юноша с гордой грузинской кровью, – а ведь и правда в штанине что-то болталось! Но эта перчатка не моя, зю... Катерина Ивановна! Мои джинсы в кресле лежали, а там много чего валялось. Легкий беспорядок только украшает жилище одинокой женщины. Наверное, ее забыл кто-то из твоих... бывших, а она в мою штанину завалилась. И потом, – он выхватил перчатку из рук Катерины, – размерчик-то не мой!
   Перчатка действительно была ему мала. Она застряла на его руке, образовав перепонки между пальцами.
   Катерина вздохнула тяжко и в который раз твердо решила: пора завязывать со случайными связями. Запихнув в сумку перчатку, она протиснулась сквозь вертушку.
   – Эй, так я зайду вечерком. Бесплатно! – Он не спрашивал, он утверждал.
   – Ты съеденный кусок. Отвянь и забудь, – крикнула Катерина уже из-за дверей.
   Отпуск. Она завела машину. Что теперь делать? Что нужно делать в отпуске одинокой, молодой, умной и небедной женщине, которая не умеет отдыхать?
   Впрочем, однажды она была вынуждена бездельничать. Только вспоминать об этом тяжело, неприятно и больно. Так больно, что душит за горло отвратительный спазм, а в глазах появляются слезы.
   Там был белый потолок, синие стены, железная кровать и белье, которое постоянно пачкалось кровью, сколько бы перевязок ей не делали. Она очень надеялась тогда, что умрет, и даже крикнула как-то врачу, или кто он там был – в халате, шапочке и повязке, – чтобы он не мешал умирать, а врач, или кто он там был, заорал:
   – Заткнись, дура! Ты не имеешь права сдохнуть после того, что мы для тебя сделали! Да все отделение из-за тебя не спит, не ест, дома не бывает! Все, кто может, кровь сдает! Ты не имеешь человеческого права! – Он проорал все это и неожиданно погладил ее по голове. Катя тогда вдруг подумала, что голова, наверное, грязная и неприятная на ощупь. Это была первая мысль не о смерти, а о жизни. Больше она никогда не говорила вслух, что хотела бы умереть, но думала об этом постоянно. Особенно после того, как другой врач, тоже в шапочке и повязке, ища глазами что-то на потолке, сказал, что у нее никогда не будет детей. Катерина тогда не очень хорошо поняла, что он имеет в виду, и тоже стала рассматривать потолок, удивляясь тому, что там можно рассматривать. А когда поняла... жизнь кончилась второй раз. Первый раз она кончилась, когда Катерина поняла, что лежит, истекая кровью в редком лесочке, среди пожухлой травы, на холодной земле, а Сытов, ее Сытов, сел в машину, нажал на газ и уехал.
   Жизнь кончилась, а тело начало выздоравливать. Как все вокруг радовались! Врач, другой врач, завотделением, медсестры и даже санитарка, которая таскала судно и протирала тумбочку марлевой тряпочкой. На Катерину приходили смотреть врачи из других отделений:
   – Надо же, совсем девочка! Негритяночка! Ранение, несовместимое с жизнью! И выжила! А ведь у нас в районной больнице ни оборудования, ни хороших лекарств! Сколько дали тому шабашнику, который стрелял? Пятнадцать?! Надо же! Казнить таких надо!
   Катерина вовсе не была согласна, что казнить таких надо. Выстрелить в человека с пьяных глаз – не самый большой грех. Самый большой грех... но и за это казнить не надо. Ведь выжила же она, девочка, негритяночка, вот только детей...
   Она стала много плакать, как только смогла плакать. К ней даже пригласили еще какого-то врача, который тихим голосом расспрашивал про детдомовское детство и заставлял рисовать какие-то картинки. А потом она вдруг успокоилась. Она простила, постаралась все забыть, а на тонкую субстанцию, которую принято называть «душой», навесила большой амбарный замок. Нет, десять амбарных замков.
   Шут с ними, с детьми. В жизни есть много других радостей.
//-- * * * --//
   Свой личный праздник – два месяца безделья, Катерина решила отпраздновать в кафе. Первый шаг в познании полной свободы – завалиться утром в кафе, и в то время, когда остальные потребляют в офисах растворимый суррогат, заказать себе чашку эспрессо.
   – У нас большой выбор: латэ, мачиато, каппучино, – заученно защебетала вышколенная девушка, от юности которой у Катерины почему-то зарябило в глазах и появилось чувство снисхождения. Может, это и есть материнское чувство?
   – Я никогда не пью кофе с молоком, – Катерина постаралась помягче сказать фразу, которую всегда говорила резко.
   – Извините, – почему-то покраснела девушка, будто обязана была знать, что очаровательные темнокожие женщины в красных платьях и с оранжевыми губами никогда не закажут себе латэ. – Эспрессо?.. – неуверенно спросила она, боясь снова попасть впросак.
   – Двойной, – кивнула Катерина, отметив, что у девушки акриловые ногти с нелепым рисунком и слишком худые ноги.
   Нет, это не есть материнское чувство.
   В кафе никого не было. Только на неком подобии застекленного подиума, за дальним столиком маячил одинокий господин. Катерина достала зеркальце и, делая вид, что красит губы, стала ловить его отражение.
   Для буднего летнего утра господин был неподобающим образом одет. Темный костюм, белая рубашка, вместо галстука – бабочка. Катерина хмыкнула, и помада неровно легла на губы, которые и без помады были хороши – четкий контур, объем, который никак не нуждался в модном нынче увеличении. Губы были хороши, и Катерина стала пальцами стирать помаду, заинтересовав этим действием господина. Она видела в зеркальце, как он смотрит на нее через застекление, и знала: он прилип к ней глазами надолго, она ему нравится в своем красном платье, со своей темной кожей, роскошными губами и оранжевыми пальцами. Она – восхитительное зрелище для господина, по какой-то причине нацепившего с утра бабочку. Катя взяла салфетку и стала стирать помаду с рук, вспомнив почему-то любимое выражение их штатного фотографа, которым он сопровождал любую съемку. «Эротичнее!» – кричал всегда Алексей, и было трудно понять, что он имеет в виду.
   Девушка принесла кофе, и Катерина задумалась, не заказать ли коктейль. Ведь лето. Отпуск. Она выглядит как Наоми Кэмпбелл на обложке журнала. Нет, лучше. Эротичнее! Пока она раздумывала, девушка, мелькнув ножками-спичками исчезла. Вот если бы у Кати была дочка, она бы ей объяснила, как одеваться так, чтобы превратить недостатки в достоинства. Но у Кати никогда не будет дочки и пора перестать прикидывать на себя чужой наряд – шкуру мамочки.
   Говорят, есть два типа женщин – мать и Клеопатра. Матери пестуют свое потомство, Клеопатры сводят с ума мужчин. Говорят, что эти качества вместе не уживаются. Быть Клеопатрой Катерине нравилось, и только чистое любопытство заставляло ее иногда думать о том, что чувствуют и как живут «мамашки».
   Они не носят маленьких сумочек, где только зеркальце, помада и пудреница. Они таскают сумищи, бока которых трещат от напора продуктов, и не всегда они прут эту ношу лишь до машины. Частенько они спускаются с нею в метро, поднимаются на высокие этажи. Они маются с неудобными колясками на московских улицах, где ничего для этих колясок не приспособлено, они плохо накрашены, у них беспокойные, тревожные лица, которые трудно назвать счастливыми. «Трудно», – каждый раз убеждала себя Катерина, при случае старавшаяся заглянуть в чужую коляску.
   – Мадам любит горький кофе? Кофе без сахара, молока, и даже без минеральной воды? – Он произнес это по-английски и был в этом неоригинален. Попробовал хотя бы французский. Впрочем, он мог и не знать французского.
   – Мадам любит, мадам любит, – пробормотала Катерина тоже по-английски, потому что так и не выучила французского.
   Она знала, он стоит у нее за спиной в темном костюме, белой рубашке и бабочке, невесть откуда приземлившейся с утра на дорогой прикид. У него черные волосы, профиль полководца, и возраст, позволяющий думать об опыте, такте и хорошем достатке.
   – Разрешите составить компанию?.. – это было плоско, совсем не подходило к бабочке, но Катерина кивнула.
   – Валяйте, – без церемоний, на русском сказала она.
   – О? – удивился он. – Вы учились в России?
   – Нет более российского продукта, чем я, – засмеялась Катя. – Цвет кожи только подтверждает это. У всех истинно русских есть свой прадедушка Ганнибал.
   Он сел напротив и вежливо рассмеялся, давая понять, что оценил ее шутку. Вверху, над его головой, был закреплен телевизор, и в отличие от других таких заведений, он был настроен не на музыкальный канал, а на информационный. Шли новости, и какой-то дядька, очень похожий на подсевшего господина, витиевато рассуждал о налогообложении. Катерина мысленно пририсовала дядьке бабочку вместо галстука. Получилось смешно – бабочка не шла к гневным рассуждениям о налогах. Катерина рассмеялась.
   – Слушайте, так вас и зовут-то, наверное, Таня?! – продолжал быть плоским господин.
   – Мы знакомимся? – Катерина перестала улыбаться и пожалела, что спровоцировала этот инцидент.
   – Вы разрешили составить вам компанию, – вежливо напомнил господин.
   – Катерина Ивановна.
   – Роберт. Тоже Иванович.
   Кофе показался излишне горьким, утро не таким уж и солнечным, а господин, при ближайшем рассмотрении оказался изрядно посечен молью: седые виски, костюмчику сезона три, бабочка – глупый фарс.
   «Ты ездишь на старой „Мазде“ с правым рулем, у тебя бэушный мобильник, растолстевшая жена, и дети, которые сосут кровь, – поставила диагноз Катерина. – Наверное, ты отправил жену в подмосковный санаторий, а сам решил взять от жизни то, что тебе полагается. И тут – я. Наоми Кэмпбелл. Нет, лучше. Катерина Ивановна».
   Телевизор над его головой мерцал, и ведущий выдал нарочито многозначительно:
   – А теперь криминальные новости.
   Катерина никогда не смотрела телевизор. Голубой экран представлял основную угрозу ее легкой и беззаботной жизни. Только там она могла увидеть человека, при виде которого могло остановиться ее сердце... Она надеялась, что только там.
   – Катенька, я закажу вам коктейль?
   – Спасибо, но я за рулем.
   Третьим собеседником оказался телевизор.
   – Трое преступников вчера вечером совершили дерзкое ограбление центрального отделения «Приватбанка».
   – Хорошо, тогда пирожное «Антре».
   – Большое спасибо, но сладкое с утра – это лишнее.
   – Как сообщает РИА «Новости» со ссылкой на источник в правоохранительных органах, трое неизвестных вошли в помещение банка и, угрожая пистолетом, сковали наручниками троих сотрудников банка и охранника.
   – Вашей фигуре ничего не грозит! Попробуйте! Я сам привез рецепт из Италии!
   – Вы?!
   – Затем преступники потребовали от них открыть сейф. Однако служащие отказались подчиниться налетчикам.
   – Я лично езжу по всемирно известным кондитерским и собираю рецепты. Вам не повредят ни взбитые сливки, ни шоколадный крем! Мои девочки научились отлично готовить «Антре». Лучше чем в Риме!
   – Ваши девочки?
   – Тогда неизвестные стали сами искать ключи от сейфа, и тут между ними возникла ссора.
   – Мои! Это мое кафе!
   – Ваше?!
   – Ну да. – Он был доволен произведенным эффектом.
   – Один из грабителей выстрелил в сотрудницу банка.
   – Давайте ваше римское пирожное, Роберт, тоже Иванович!
   – Галочка, нам «Антре»!
   Не такой уж у него и потрепанный вид. Седые виски – импозантны, бабочка – прихоть небедного, костюмчик тянет на тысячу баксов.
   – Другой нападавший попытался остановить расправу над служащими, но сам получил от своих подельников пулю в живот.
   Девочка Галочка принесла пирожное, при виде которого Катерина почувствовала тошноту и головокружение.
   «Пулю в живот».
   – Я не похож на хозяина кафе? – вкрадчиво поинтересовался Роберт Иванович. Он явно кокетничал и ждал комплимента.
   – Не очень.
   – И на кого же я похож?
   – На дирижера. Вам подошел бы фрак, симфонический оркестр и бурные аплодисменты.
   – Ха-ха. У вас нестандартное видение.
   – Тем и живу. Ха-ха.
   – Кушайте, кушайте. Я угощаю.
   – Раненая женщина, несмотря на то, что была в наручниках, сумела нажать тревожную кнопку. Нападавшие, опасаясь задержания, стали уходить, и тут раненый грабитель предложил им забрать сейф с собой.
   – Ваша жена тоже работает в этом кафе?
   – Я вдовец.
   – Отлично! Трое детей?
   – Вы кушайте, кушайте. Взрослый сын, живет за границей, устроен.
   – Да вы лакомый кусочек, Роберт Иванович!
   – Вы тоже, Катерина Ивановна!
   – Преступники схватили сейф и успели покинуть банк до прибытия группы задержания.
   – «Лакомый кусочек» – отличное название для кафе. Дарю, Роберт Иванович! Ведь у вас сеть таких заведений?
   – Сеть, Катерина Ивановна, сеть! Я обязательно воспользуюсь чудесным названием, но назову им не кафе, а пирожное. Фирменное! У него будет вкус кофе, молока и цитруса. А вы, конечно, модель?
   – Свидетелям удалось запомнить машину преступников. Грабители скрылись на автомобиле УАЗ без номеров. Был объявлен план «Перехват».
   – Была, Роберт Иванович. Была, но обнаружились другие таланты.
   – Какие, если не секрет?
   – Нестандартное видение, как вы изволили заметить. Я креативщик, и, говорят, талантливый.
   – Машину обнаружили недалеко от МКАД. Бандиты успели скрыться вместе с сейфом, скорее всего, их поджидал другой автомобиль. Но удалось задержать грабителя, который получил ранение в живот. По какой-то причине сообщники не взяли его с собой, оставив в бессознательном состоянии истекать кровью у брошенного УАЗика.
   – Разведены?
   – Отличное пирожное! Вы не зря съездили в Рим.
   – Значит, замужем.
   – Не отгадаете. Не замужем. И не разведена.
   Он искусно изобразил удивление: приподнял брови, чуть округлил глаза.
   – Гражданский брак?
   – Тоже нет.
   – В поиске?
   – В свободном полете.
   Ее ответ ему понравился больше, чем все его версии.
   – Преступник был доставлен в больницу и прооперирован. Он был без сознания, и его не успели допросить. Утром произошло непредвиденное...
   – Давайте встретимся вечером у меня. Я покажу вам жилище вдовца.
   – Тише!
   – Придя в себя, бандит оглушил охранника, дежурившего у палаты, завладел его оружием, формой, и беспрепятственно покинул больницу. Врачи заявляют, что не понимают...
   – Катенька, мне нравится ваш легкий нрав, выше чувство юмора, мне нравится ваше красное платье...
   – Тс-с-с!!!
   – ... не понимают, как человек с таким ранением, после глубокого наркоза, мог сбежать, и заявляют, что преступник не мог далеко уйти.
   – ... а еще мне нравится, что ваш прадедушка – Ганнибал.
   – А мне Роберт Иванович, очень нравится, что вы вдовец, что вам принадлежит сеть таких замечательных кафе, что у вас всего один сын, да и тот за границей...
   – Смотрите-ка, какой красавец, а каких дел натворил! – уставившись в телевизор, произнес вдруг Роберт Иванович с легкой отцовской укоризной.
   – Внимание, ведется розыск! Личность преступника установлена, им оказался Матушкин Матвей Арсеньевич, семьдесят пятого года рождения, уроженец города Краснокаменска Читинской области, на вид двадцать пять – тридцать лет, рост средний, лицо овальное, волосы светлые, глаза голубые, нос прямой. Особые приметы: шрам после только что перенесенной операции на брюшной полости. Преступник вооружен и очень опасен, может носить милицейскую форму. Всем, кому известно место его нахождения, просьба сообщить по телефонам...
   – А еще мне нравится ваш возраст, – сказала Катерина, рассматривая лицо на экране.
   – Учтите, дирижеры долго живут! – засмеялся Роберт Иванович.
   – Что?..
   Лицо было до невозможности голливудским, со всеми необходимыми для этого чертами, пропорциями, волевым подбородком, легкой небритостью, насмешливым взглядом, откинутыми назад светлыми волосами. Полный набор киношных банальностей во внешности одного московского гангстера.
   – Я уверен, что этот вечер мы должны провести вместе. Эй, вам нравится этот парень?!
   – Ненавижу блондинов. Они безвольные, тусклые, беспринципные, скользкие люди. Вот этот – бандит. Так он даже не смог как следует грабануть банк!
   – Значит, мне показалось.
   – Конечно, мы проведем этот вечер вместе. У меня отпуск. И я совсем не знаю, что с ним делать. Вот моя визитка, позвоните мне на мобильный часиков в пять, будет ясно, как нам состыковаться. До свидания, Роберт Иванович!
   – До свидания, Катерина Ивановна!
   Она схватила сумку и яркой птицей выпорхнула из стеклянных дверей кафе. Во всяком случае, ей хотелось так думать, что – «яркой птицей».
   Кажется, ему не понравилось слово «состыковаться». С мужиками в возрасте опыта и достатка нужно осторожнее подбирать выражения.
//-- * * * --//
   Про Египет Катерина забыла. Москва оказалась полна приятных сюрпризов и неожиданностей. Просто на Москву у Катерины никогда не хватало времени.
   Во-первых, магазины. Она устроила себе такой масштабный шопинг, что впечатления от Египта – бледный мираж и пустая трата денег на удовлетворение своих дурацких амбиций.
   Ах, Египет! Да к черту.
   Ах, родной диван, куча сэкономленных денег, время, не потраченное на перелеты, здоровье, не подвергшееся резкой перемене климата, а главное – лица! Родные московские рожи, быдло и «аристократы», но все – свои.
   Катерина их любила.
   Во-вторых, Роберт Иванович оказался душкой. Не бедный, не зануда, не жмот. Изменив своему правилу, Катерина стала встречаться с ним каждый вечер.
   Три дня пролетели, как в сказке. Днем – изобилие витрин, проблемы выбора, треск кассовых аппаратов, и бесконечные пробки на дорогах, которые абсолютно не раздражали, потому что некуда было спешить. Вечером...
   Роберт брал в руки дирижерскую палочку, которая с его деньгами и связями превращалась в волшебную. Мадам давно не была в ночном клубе? Легко. Самый дорогой, элитный, можно сказать. Театральная премьера? Я не любитель, но ради вас, Катерина Ивановна, готов поскучать в первом ряду. На четвертый день Катерина поняла, что дневная суета и ночная кутерьма ее достали, ей хочется уютного вечера при свечах, ужина на двоих и семейного секса без кульбитов.
   – Расслабься, – засмеялась Катерина, когда Роберт Иванович попытался изобразить нечто новенькое в постели. – Расслабься и не пытайся мне понравиться. Представь, что мы прожили лет двадцать.
   – Хотел бы я прожить с тобой двадцать лет! – Мечтательность в его голосе заставила Катерину подумать, что говорит он всерьез.
   – Ты был несчастлив с женой? – осторожно поинтересовалась она.
   – Да нет, – пожал плечами Роберт Иванович, – в принципе, счастлив. В принципе, счастлив.
   – Счастья «в принципе» не бывает.
   Он засмеялся, уткнулся ей носом в затылок. От него всегда хорошо и дорого пахло, тело его было, что называется, «хорошо сохранным», и у Катерины ни разу не возникло ощущения, что она нашла себе «папика».
   – Какая ты тонкая натура, – прошептал он. – Все-то ты понимаешь. Только ты не права, счастье может быть разным. Оно, как лампочка, может гореть с мощностью в двести ватт, а может и в сорок. Тихая, ровная жизнь без страстей и потрясений – это тоже счастье. Наверное.
   Катерина кивнула. Ему лучше знать. Он дольше жил и больше видел.
   Она вскочила с кровати и, чуть не опрокинув столик с вином и фруктами, побежала к двери.
   – Ты куда?
   – Пойду, осмотрю твою квартиру. Ты мне тут так ничего и не показал!
   Она видела, как он усмехнулся и остался лежать в кровати, показывая этим полное к ней доверие.
   – Мне подходит, – заявила Катерина, вернувшись. – Сколько тут, триста шестьдесят квадратов? Пять комнат, евроремонт, хороший район. Мне подходит. Давай дружить!
   – Давай. Если хочешь, оставайся тут жить. – Он рывком повалил ее на кровать. – Ты права, есть вещи, которые не измеряются мощностью. Но понял я это только с тобой. Жить нужно на полную катушку. Ну почему я понял это только с тобой?!! У меня все всегда было: семья, достаток, работа, пара любовниц для удовлетворения мужского тщеславия, но никогда не щемило так сердце и не захватывало так дух...
   Роберт выдохся, устал и запутался. Катерину это развеселило.
   – Здесь принято говорить «ты настоящая», – подсказала она.
   – Да, настоящая. Немножко циничная, но настоящая. – Он встал и пошел к бару за сигаретами. У него были тонковатые ноги, чуть больше чем нужно покатые плечи, и, кажется, плешь на затылке, тщательно замаскированная зачесанными назад волосами. И все-таки, он был не «папик». При всех его деньгах и возрасте, думалось почему-то о беззащитности и старомодной порядочности. Он закурил, закашлялся, затушил сигарету после двух затяжек и сказал:
   – Впереди выходные. Давай проведем их вместе.
   – Да мы и так вместе!
   – Нет, совсем вместе. С утра до вечера, с вечера до утра. У меня есть домик в деревне, так, ничего особенного, но там речка, березовый лес, закаты как на картинке и воздух... который хочется есть. Поехали!
   – В деревню?!
   – В деревню!
   – И туалет на улице?
   – Да, черт возьми, на улице. Но зато там есть баня!
   – Баня?..
   – Баня. Ее нужно топить березовыми чурками, и когда они горят, то запах как в детстве, не запах даже, а дух...
   – В моем детстве никто не топил баню березовыми чурками.
   – Я про тебя совсем ничего не знаю. Кто твои родители? Они живы?
   Катерина перевернулась на живот и уткнулась носом в подушку. Она давно убедила себя в том, что вопрос о родителях ее так же мало волнует, как и вопрос о детях.
   – Какие к черту родители, – буркнула она. – Меня зачали в групповом сексе. Разве не видно?
   – Извини, если я...
   – Ой, да ладно. Разве я похожа на человека, которого нужно жалеть?
   – Ни в коем случае. Так как насчет выходных?
   – Баня так баня. Чурки так чурки. Надеюсь, Роберт Иванович, мы не помрем от тоски в березовой чаще у речки, любуясь красивым закатом.
   – Не помрем, Катерина Ивановна. Я все для этого сделаю. – Он вернулся в кровать, чтобы продемонстрировать нежность, чуткость и понимание. А может, он на самом деле таким и был – нежным, чутким и понимающим?..
   На ночь она не осталась. Роберт уговаривал ее долго, но она нашла аргумент:
   – Понимаешь, мне нужно хорошенько собраться. Вся эта пасторальная история требует особой экипировки. Сарафанчики там, косметика специальная, мелочи всякие, ведь туалет-то на улице!
   – Ну хорошо, хорошо, – он закрыл ей рот рукой и трогательно поцеловал в затылок. – Набери побольше милых женских мелочей. Я совсем забыл, что это такое. Я был не очень счастлив с женой и только сейчас это...
   – До свидания, Роберт Иванович!
   – До свидания, Катерина Ивановна!
//-- * * * --//
   Верка-лифтерша тормознула ее у лифта.
   – Катерина Ивановна! – крикнула она из «аквариума», – а вас тут искали!
   – Кто? – не оборачиваясь, спросила Катерина.
   – Ой! – всполошилась вдруг Верка так, что выскочила из своего стеклянного убежища. – Ой! Похоже, ваш родственник!
   – Мой – кто?! – От удивления Катерина открыла рот и упустила лифт.
   – Ну не коллега, это точно, – затараторила Верка. – И не хахаль, тоже точно. Я же знаю, каких вы мужчин предпочитаете! Я с Зойкой из второй квартиры на шоколадку поспорила! Она говорит хахаль, а я говорю – родственник!
   – Хватит чушь пороть, говори, кто приходил!
   – Негр!
   Катерина расхохоталась.
   – Тебе не померещилось?
   Верка перекрестила размашисто необъятную грудь.
   – Никак нет! – перешла вдруг она на армейский язык.
   – Да говори толком! – рассердилась Катерина и снова нажала на кнопку вызова лифта.
   – Пришел, значит, вечером, часиков в восемь. Я думала сначала, что бандит ворвался, черный чулок на голову натянул. А он подходит и говорит: «Здластвуте, я к Кателина Илалова, ис ста сестнадцать клалтила». Я ни фига не поняла, только тут Зойка из второй квартиры шла, его как увидела в дорогом костюме, с перстнями на пальцах, так сразу подскочила. Я, говорит, вместо нее! Он заулыбался и говорит: «Луский баба, сплосной юмол. Только я хотел Кателина Илалова». Ну, я объяснила, что нет тебя, и будешь когда неизвестно. Зойка тут выступила, что ты вообще редко дома бываешь, но я сказала, что очень даже бываешь, и спросила, что передать.
   – И что передать?
   – Он сказал: «Ошень личный дел». Сказал, что придет завтра.
   – О господи, – вздохнула Катерина, – ну и загадки ты мне подкидываешь. То перчатка! То негр! С ума можно сойти.
   – Кать!
   – Ну что еще?
   – А познакомишь?
   – С кем?
   – С негром. Страсть, как он мне понравился!
   – Луский баба, сплосной юмол! Я разберусь сначала, что он за гусь, а уж потом решу с кем его знакомить, с тобой или с Зойкой. Так ей и передай.
   Бесшумный лифт вознес ее на шестнадцатый этаж.
//-- * * * --//
   Субботним, солнечным утром Катерина с кожаным чемоданчиком спустилась вниз. У подъезда ее поджидал Роберт Иванович на огромном пикапе «Форд Рейнджер».
   – Машина без комментариев, – вздохнула Катерина. – Сколько их у тебя? До сих пор мы ездили на «Лексусе».
   – Еще есть «Сааб». Черный. Тебе подходит?
   – Йес! – крикнула Катерина и была тут же наказана за бурный восторг.
   Подбежал Майкл и произнес коронную фразу:
   – Кать, дай сорок рублей, мне до школы доехать надо.
   – Сорок? – удивилась Катерина. – Отчего сегодня двойной тариф? В крутую тачку сажусь?
   – Меня бабка в другую школу перевела, – заканючил Майкл, пряча хитрые глаза. – К черту на кулички ехать.
   – Ты меня совсем за дуру-то не держи, – всерьез разозлилась Катя. – Июнь месяц, какая школа?!
   – Кать, я заработаю и отдам!
   – Нет! – Катерина топнула ногой. – А вдруг ты на наркотики тратишь?
   – Какие наркотики, Кать! Я что, похож на глюколова? – Майкл вытаращил в праведном гневе глаза, закатал рукава и повертел у нее перед носом худыми мальчишескими руками с голубыми прожилками чистых вен. – Дай сорок рублей!
   – Нет!
   – Я тебе завтра вечером отдам!
   – Нет!
   – Ну, тогда я не отдам тебе завтра вечером сорок рублей!
   Катерина захохотала, достала кошелек и протянула Майклу полтинник. Роберт Иванович тоже заулыбался, вытащил из кармана мятые десятки и сунул их Майклу.
   – Держи, парень! И мне отдашь, чтоб не обидно было.
   Дорога летела навстречу, и не было в жизни ничего лучше на скорости поглощаемых километров. Роберт водил уверенно и легко – без юношеского выпендрежа, но и без излишней возрастной осторожности. Катерина разулась и вывесила ноги в окно. «Для обдува», – объяснила она. Встречные машины приветственно сигналили, выражая восторг шоколадным лодыжкам и розовым пяткам.
   – А как называется райское место, где мы будем сливаться с природой? – спросила она после двух часов беспрерывной езды.
   – Волынчиково, – ответил Роберт, смеясь. – Эй, что-то не так?!
   Он увидел, как лицо Катерины превратилось в застывшую экзотическую маску.
   – Что-то не так?
   Все не так. Все к черту. Отдых безнадежно испорчен. Душу будут терзать гнусные воспоминания, и никакие амбарные замки не спасут. Какая же дура она, что не сразу спросила, в какой деревне находится дом. Но Роберт в этом не виноват, и нельзя его делать заложником своего испорченного настроения.
   – Все отлично, Роберт Иванович! – Катерина втянула ноги в салон и втиснула их в босоножки. – Кажется, дождь собирается.
   – Абсолютно чистое небо! – отрапортовал Роберт, и тише добавил:
   – Это у тебя на душе кошки скребут.
   Чуткий, нежный, и понимающий.
   Катерина натянула улыбку.
   – Все нормально, Роберт Иванович! Полный вперед!
   – Полный! – Он вжал педаль газа в пол, и они понеслись, рискуя взлететь.
   Дом оказался домищем, а с прилагавшейся к нему территорией тянул на усадьбу. Черепичная крыша, бревенчатые стены, ситцевые занавески на окнах, цветные половички, и печка – чудо, а не печка, беленая, с полатями, с поддувалом, чугунными заслонками и дверцей. А еще там была кровать с сеткой и шариками на спинке. Только в старых деревенских домах еще остались такие кровати с блестящими металлическими шариками. Катерина в детдоме всегда их свинчивала и прятала под подушкой, в надежде заиметь свои личные игрушки. Но воспитатель шарики находила, называла Катерину воровкой и лишала ее сладкого на три дня. Катерина шарики опять свинчивала, опять прятала, и опять не пила компот, который и сладким-то никогда не был.
   Она плюхнулась на кровать, застеленную простеньким покрывалом, и покачалась на сетке, как в детстве.
   – Тебе нравится? – спросил Роберт, разгружая на столе сумку с продуктами.
   Катерина выглянула в окно. Палисадник зарос черемухой, а между двойными оконными рамами, которые так и не убрали с зимы, лежала вата, на ней – яркие гроздья красной рябины.
   – Рай для миллионера, – вздохнула Катя. – И петухи по утрам?
   – Много петухов!
   – Кто же за всем этим смотрит?
   – Парамоновна, соседка. Я приплачиваю ей за пригляд, да за уборку дома.
   – Пойду, познакомлюсь с удобствами.
   Трава в огороде, несмотря на июнь, возвышалась в рост, и Катерина с трудом отыскала деревянную уборную. Крючка на трухлявой двери не оказалось, пришлось придерживать ее рукой.
   Рай для миллионера!
   Она выбралась наружу, обжигая ноги крапивой, и огляделась. Где находится красавец-дом Роберта Ивановича относительно избушки-развалюшки Сытова, Катерина понятия не имела. Когда они на внушительном «Рейнджере» проезжали по пыльным деревенским улицам, Катя ее так и не увидела. Да может, и деревня не та? Не очень-то она хорошо помнит название той деревушки, где померла бабка у Сытова. Так... что-то похожее.
   Метрах в десяти от себя Катерина увидела вдруг огромный красный мак. Она удивилась его неестественным размерам, и только когда мак зашевелился, поняла, что это безумной расцветки ткань, которая обтягивает умопомрачительных размеров зад. Какая-то баба, в традиционной позе огородника что-то быстро рвала и резво метала себе в подол.
   – На чужом огороде и крапива слаще? – громко крикнула Катерина.
   Баба вздрогнула, как вулкан перед извержением, и обернулась. Звук, который она издала, вспугнул всех окрестных птиц. Из подола, выпавшего из рук, градом посыпались красные ягоды.
   Катерине стало обидно до слез. Конечно, она понимала, что увидеть в запущенном соседском огороде на фоне полуразвалившегося сортира, негритянку в трусах и лифчике – большое потрясение. Но все же она не черт с рогами, чтобы при виде нее так орать! Не выдержав, она показала бабе язык. Баба внезапно заглохла, захлопнув рот.
   – Я вас узнала, – вдруг сказала она.
   – Да ну? – удивилась Катерина.
   – Вы Селена Конго. – Баба вытерла красные, натруженные руки о цветастый подол.
   – Ну...
   – Вас Роберт Иванович привез, – баба страдала такой быстрой речью, что Катерина не только не могла слово вставить, но и с трудом успевала понять, что она говорит. – Я знала, знала, что наш Роберт себе необыкновенную женщину найдет, знаменитую женщину, замечательную, нестандартную женщину...
   – Но...
   – ... а Нюрка-то, Нюрка-чумичка, всем трендит, что не женится он никогда, будет по Ирине своей сохнуть, а Роберт-то, Роберт-то, знаменитость такую привез, ой, да вся деревня на ушах ходить будет, ой, да в жизни-то вы какая красотка, оказывается ящик-то старит, толстит, и добавляет стервозности, так бабам и передам, а Нюрка-то, Нюрка-чумичка, и не поверит, что, Селеночка, вы в огороде...
   – Послушайте...
   – ...стоите тут в одних трусиках, а я-то дура, заорала как оглашенная, тут клубника ранняя дикарем растет, все равно ее никто не рвет, так чего добру пропадать, а крапива, Селеночка, тут и правда, сладкая...
   – Катя, – ради спортивного интереса попробовала Катерина вставить слово.
   – ...а ящик-то не только старит, толстит, но и имена меняет, я знаю, автограф называется...
   – Псевдоним.
   – ...ой, да, точно, а бабы-то, бабы не поверят, что вы тут в огороде, в трусиках, ой, а как же вы подъехали, что я и не заметила, ведь я за домом-то столько лет приглядываю...
   Катерина вдруг поняла, что выход из этого кошмара один – удрать. Она развернулась и, подгоняемая свирепой крапивой со спринтерской скоростью помчалась к дому.
   – Ой, никто и не поверит... – неслось ей радостно вслед.
//-- * * * --//
   Полдня они провели на речке. Роберт Иванович не обманул: был там и березовый лес, и воздух, который хотелось жевать, и солнце жарило не хуже египетского. Природа старалась вовсю. И Роберт Иванович старался вовсю. Катерине было не скучно. И некогда было думать о том, та ли это деревня.
   Вроде не та.
   Вечером они накрыли на стол. Соорудили салатики из привезенных овощей, нарезали колбасы, сыра, разлили по бокалам вино и уселись друг против друга. На Роберте был простой трикотажный джемпер и джинсы, на Катерине длинный сарафан с открытыми плечами. Если бы не свечи в старых простых подсвечниках, идиллия смахивала бы на семейную.
   – Ты не жалеешь, что решила поехать со мной? – Он накрыл ее руку своей. Рука была теплой и мягкой. Чересчур теплой, и чересчур мягкой.
   – Нет, – Катерина освободила руку лишь для того, чтобы самой положить ее сверху. – Мне хорошо! Спокойно, весело, и очень... свободно.
   Он улыбнулся.
   – Я счастлив. На все шестьсот ватт.
   – И я.
   Она была искренна. Ей так казалось, что, в принципе, она счастлива.
   – Я хорошо отдохнула сегодня.
   – И загорела, – засмеялся он.
   – И загорела, – захохотала она.
   – У меня есть серьезный разговор к тебе. – Роберт налил вина почему-то только себе и залпом выпил его. Сердце у Катерины противно защемило, меньше всего она была готова к серьезным разговорам.
   – Вот, – Роберт Иванович протянул ей на ладони маленькую бархатную коробочку и клешни, прихватившие сердце, разжались.
   – Что там? – спросила Катерина, точно зная, что там. Но она решила придерживаться принятого в таких случаях сценария, и поэтому опять повторила удивленно:
   – Что это?!
   Он свободной рукой открыл коробочку, на темном бархате лежало кольцо с камнем такой величины, что Катерина решила, что это не бриллиант. В гранях его билось пламя миллиона свечей, и сердце сжалось опять, только на этот раз нежно и благодарно.
   – Надеюсь, ты понимаешь, что это значит. – Голос его дрожал.
   – Что?..
   Нужно придерживаться сценария, нужно хоть раз в жизни сыграть в эту игру, нужно, чтобы он сказал вслух то, что должен сказать...
   – Я предлагаю тебе руку и сердце. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты согласна?.. Вернее, вам это подходит, Катерина Ивановна?
   «А почему бы и нет?» – уколола шальная мысль.
   Он добрый, порядочный, щедрый, не такой уж и старый, а главное – его вряд ли потянет испытать еще раз чувство отцовства.
   А почему бы и нет?!!
   Если колечко окажется впору, она скажет «да».
   Кольцо обхватило безымянный палец так, будто они были созданы друг для друга – длинный, темный Катеринин палец и этот прозрачный камень, закованный в темное золото. Только сейчас Катерина рассмотрела, что золотая оправа – это фигурка ящерицы, а камень – все-таки чистой воды бриллиант! – ящерица зажала в пасти.
   – Да! Мне это подходит, Роберт Иванович! Я стану вашей женой, если вас не смущает цвет моей кожи, мой буйный нрав и мое темное прошлое.
   – Не смущает, Катерина Ивановна.
   Он вышел из-за стола, подошел к ней, они длинно поцеловались, а потом просто стояли долго, обнявшись, слушая, как сердца стучат в унисон.
   А почему бы и нет, думала Катерина. Она имеет право на незапертую душу, на открытое сердце, на эту любовь. Ведь, в принципе, она его любит.
   ... А потом была баня. Пока он топил ее, Катерина стелила постель: взбивала перину, месила кулаками подушки, тянула белую простынь – чтоб ни морщинки.
   – Ты знаешь, – сказал он, когда они рядом сидели на лавке, с трудом различая друг друга из-за плотной завесы пара, – вся деревня судачит о моей женитьбе. По-моему, они осведомлены об этом больше, чем я.
   – Это тебе Паровозовна насвистела? Или Нюрка-чумичка?
   – Точно, Парамоновна, – засмеялся Роберт. – Только почему-то она зовет тебя Селеночкой.
   – Знаю. Твоя соседка ворует клубнику в твоем огороде. Я поймала ее на месте преступления, и она вдруг решила, что я телезвезда. Разубедить ее я не смогла. Звезда так звезда. Конго так Конго. Мне даже приятно.
   – Представляешь, она говорит, что когда-то, очень давно, в деревню уже приезжала темнокожая девушка.
   – И что?.. – Катерине расхотелось вдруг париться, расхотелось шутить, ей даже расхотелось выходить замуж.
   – Да нет, ничего. Она крутила роман с внуком какой-то местной бабки, тоже телеведущим, но кажется, у них ничего не вышло.
   – Не вышло?.. – Пар показался удушливым, захотелось на свежий воздух, захотелось на себя вылить ведро холодной воды.
   – Нет. Представляешь, он женился потом на женщине гораздо старше себя и очень богатой...
   – Замолчи!
   – Почему?
   – Да черт побери тебя, твоих бабушек, твою деревню, и все эти сплетни!
   Она выскочила в предбанник.
   – Стой! – Он настиг ее там, схватил в охапку, но она выкрутилась и выбежала во двор. – Стой!!! – Он снова поймал Катерину, прижал за плечи к себе.
   – Этой девушкой была ты?!
   – Что?!!
   – Ты!
   Они сцепились в нелепой схватке, Катерина непременно хотела вырваться и убежать. Куда она рванет ночью голой в деревне, она не думала.
   – Я знаю, это была ты!
   Он оказался гораздо сильнее нее, несмотря на свой возраст, несмотря на ее помешательство, придавшее ей сил. И Катерина сдалась. Она расслабилась в его руках и даже подумала о том, что, наверное, эта схватка со стороны выглядит очень смешной: темное тело ночью не разглядеть, и было похоже, что Роберт борется сам с собой.
   – С чего ты взял, что это была я?
   – Ты очень расстроилась, когда узнала, как называется место, куда мы едем.
   – Тебе показалось.
   – Нет. Я полюбил тебя в том числе и за то, что притворяться ты не умеешь. Иногда хочешь, но не умеешь.
   – Ладно, сдаюсь. Это и правда была я. Можно, не буду вдаваться в подробности? Ты говорил, что темное прошлое тебя не смущает.
   – Я принимаю все, что тебя касается таким, каково оно есть. И не надо вдаваться в подробности. Извини, что заставил тебя волноваться.
   – Это ты извини за истерику. Не передумал увидеть меня в роли жены?
   – Хочу этого еще больше.
   Они стояли, обнявшись, и Катя улыбнулась, подумав, что со стороны, похоже, наверное, будто он обнимает темноту.
   – Хочу этого еще больше, – зачем-то повторил Роберт, разжал объятия и схватился за сердце.
   – Тебе плохо? – испугалась Катерина.
   – Кажется, да. – Прижав руки к груди, Роберт Иванович добрался до крыльца и сел, привалившись к перилам. Даже в темноте было видно, что лицо его заливает синюшная бледность.
   – Скорая! – заорала Катерина, будто в деревне врача можно было вызвать громким криком.
   – Какая к черту «Скорая», в этой дыре, – прошептал Роберт и, кажется, потерял сознание, потому что закрыл глаза и, откинувшись на спину, упал на прохладные доски крыльца. Зрелище получилось леденящим душу: человек, за которого она на полном серьезе собралась выйти замуж, белел в темноте голым, безжизненным телом. Катерина осталась наедине с неизвестностью и этой жутью, которая сдавила горло, не давая даже заорать. Нужно найти пульс, чтобы понять, жив он, или... Пульс на запястье, или на шее. Все-таки, нужно было рвануть в Египет, вид пирамид больше подходит для отпуска. Что теперь делать?..
   Хоть бы это была другая деревня! Все несчастья с ней происходят именно здесь.
   Запястье было теплым, пульс частым и неуверенным. Роберт Иванович зашевелился, попытался сесть, но снова схватился за грудь и откинулся на спину.
   – Тут на соседней улице аптечный киоск, – прошептал он. – Надеюсь, он круглосуточный. Сбегай, купи нитроглицерин, он поможет.
   Катерина метнулась к калитке.
   – Оденься! – шепотом крикнул Роберт, и Катерина помчалась в дом. Перескочив через Роберта, она решила, что нехорошо его оставлять лежать на крыльце. Она схватила его подмышки и попыталась затащить в сени, но Роберт оказался неподъемным. Катя опустила тело на пол и зарыдала.
   Лучше бы пирамиды, чем это замужество. И, кстати, кольцо маловато, она просто не смогла его снять, поэтому и сказала «да». Слезы градом катились из глаз и падали на бледное лицо Роберта.
   – Не плачь, Катенька, – еле слышно прошептал он. – Оставь меня здесь и сходи за лекарством. Со мной ничего не случится, такое уже бывало. Только быстрей принеси таблетки!
   Катерина забежала в дом, но там вспомнила, что сарафан остался в предбаннике. Где находится выключатель, она не знала, а найти в темноте другую одежду она не могла. Тогда Катерина сдернула покрывало с кровати, завернулась в него, как в сари, и выбежала на улицу. Она помчалась наугад, потому что Роберт так и не сказал точно, где находится эта аптека. Мелкие камешки кололи босые ноги, улицу не освещал ни один фонарь. Было безумно страшно, но не от темноты, а от того, что Роберт может умереть, так и не дождавшись от нее помощи. Внезапно пошел мелкий холодный дождь и Катерину заколотил озноб. На секунду остановившись, она перемотала покрывало так, чтобы оно закрывало голову.
   Киоск она отыскала быстро. Он притулился к одному из домов, являясь, наверное, бизнесом хозяина этого дома. На киоске была даже световая вывеска, но буквы «а» дружно перегорели, и надпись читалась как «ПТЕК».
   Наклонившись к окошечку, Катерина вдруг вспомнила, что ни копейки денег с собой не взяла.
   – Миленькая, – проскулила она, обращаясь к спящей девахе в далеко не белом халате. – Миленькая, я деньги забыла, а Роберту плохо совсем...
   Деваха открыла глаза, вздрогнула, увидев Катерину и, достав из обувной коробки мятые купюры, пихнула их Катерине в нос.
   – Бери! Все бери!
   – Миленькая, мне нитроглицерин и еще что-нибудь от сердца...
   – Все забирай, только меня не трожь! – Девица не голосила, она просто глухо бубнила, но столько неподдельного ужаса было в ее глазах, что Катерина искренне расстроилась. Аптекарша начала сметать с полок все лекарства подряд и выбрасывать их в окошко. Катя не стала убеждать ее в том, что она не грабительница; было некогда, да и просто не было сил. А еще до слез стало обидно, что лицо с темной кожей в этой чертовой деревухе непременно воспринимается как кошмар. Ведь сказала же она: «Миленькая, я деньги забыла!», а не «Гони бабки, дура!»
   Обида смешалась со злостью, и Катерина, подняв подол своего одеяния, без разбора сложила туда все лекарства. Она потом во всем разберется и за все расплатится. А сейчас нужно успеть. Она развернулась и помчалась в обратном направлении, услышав, как девица заголосила вдруг «Грабят!!!»
   Катерина побежала быстрее. Сейчас главное – спасти Роберта.
   «Спускайте собак!» – послышался крик за спиной. Не прошло и секунды, как сзади раздался заливистый лай и топот, принадлежать который мог только огромным, сильным, свирепым псам. Катерина вдруг вспомнила, что Сытов – большой знаток и любитель собак, утверждал, что ни один человек никогда не сможет убежать даже от самой маленькой шавки.
   Это было уже невозможно, но Катерина побежала еще быстрее. Дождь усилился и молотил в лицо холодными, сильными струями.
   Она отчетливо слышала, как за спиной тяжело дышат собаки. Она даже странным образом видела их – трех огромных, величиной с телят, кобелей с вывалившимися языками. В том, что это кобели, Катерина почему-то не сомневалась. Бежать дальше прямо не имело никакого смысла, псы наступали на пятки, и ее бесславный конец был вопросом ближайшей минуты. В том, что собаки ее непременно сожрут, а не просто покусают, Катерина почему-то тоже не сомневалась. Сбоку тянулся деревянный забор. Сила, которую принято называть неведомой, заботливой рукой подкинула Катерину и перенесла через высокое ограждение, будто она выполняла пустяковый прыжок через козла на уроке физкультуры.
   За забором неожиданно оказалось поле. Катерина понеслась по нему, воодушевленная бескрайним простором. Лай собак остался далеко за забором, и Катя вдруг ощутила такую эйфорию, что захотелось взлететь.
   Она забыла про Роберта, забыла, куда и зачем бежит.
   Она еще долго бежала, а потом шла быстрым шагом; деревня тянулась где-то сбоку, одиночные дома были разбросаны в беспорядке. Катерина вдруг поняла, что положение ее чудовищно – она безнадежно, бесповоротно заблудилась. Она заблудилась, а Роберт Иванович умер, так и не дождавшись таблеток. Еще Катя обнаружила, что каким-то чудом не растеряла лекарств, так и тащит их в подоле.
   Дождь прекратился, но небо было затянуто тучами, и темень стояла такая, что не видно ни черта. Поэтому когда перед ней возник дом, она усмотрела в этом нечто мистическое. Только что было поле, и вдруг – дом. Она обошла вокруг – домишко перекосился, почти провалился под землю, окна его были наглухо заколочены, и было понятно, что миллион лет в этом жилище никто не живет. Оно доживало свой срок, умирало тяжело и мучительно, разлагалось, превращаясь во вселенскую пыль. Рядом с домиком, тоже от старости, помирало дерево. Листвы на нем почти не было, а та, что была, почему-то совсем не шевелилась от ветра. Может, она была прошлогодней?..
   Клен, подумала Катерина. Чахлый клен и избушка-развалюшка, будто случайно оброненная на отшибе. Клен, наверное, умер недавно, и не от старости, а от тоски.
   – Ну, здравствуй, – сказала она ему, погладила по сухой шершавой коре, и, решив, что раз окончательно спятила, то может продолжить свой монолог. – Ну, здравствуй. Вот мы и встретились. Помнишь ту осень? Баба Шура умерла, а Сытов решил, что ей было что прятать. Он рыл землю, как бешеный пес, потом он погнался за кем-то, он верил, что поймает удачу за хвост. Он говорил: «Я фартовый, бэби!» Меня убили тогда, а он убежал. Ну, здравствуй! Спроси меня, простила ли я? Не знаю. Мне кажется, что простила. Мне кажется, что простила! Только, наверное – нет, раз Богу было угодно пригнать меня снова сюда, упереть носом в эту избушку и заставить с тобой разговаривать. Наверное, нет! Что ты на это скажешь? Что раз все так случилось, мне надо зайти в этот дом, все заново пережить, подумать, и сбросить с себя этот груз, а сбросить, значит – простить?! Хорошо, я зайду. Я пробуду там до утра. Ведь Роберту уже не помочь.
   Катерина как зомби подошла к покосившейся двери. Надежда, что дверь будет заперта, оказалась напрасной. Дверь отворилась бесшумно, будто была свежесмазанной. Катерина шагнула в темные, тесные сени.
   Там, пригнувшись в низком дверном проеме, стоял... Сытов. Темень была не помеха, чтобы разглядеть в его глазах ужас.
   – Ну, здравствуй, – сказала Катя.

Глава вторая

   «Да если б не было печали,
   печаль бы черти накачали,
   они бы так на нас напали,
   что мы отбились бы едва ли».
Марат Шериф

   – Не подходи! – заорал Сытов не своим голосом. – Не подходи, чума проклятая!
   Голос был не его, да и выразился бы в прежние времена он по-другому.
   Сытов сделал шаг назад, в тесную комнатушку.
   Наверное, нужно было развернуться и снова попытаться удрать, но Катерина вдруг свято уверовала, что все, что происходит этой ночью, срежиссировано всевышней рукой.
   Она шагнула за Сытовым в комнату.
   – Не подходи! – Он наткнулся на железную кровать, упал на нее и совершенно по-детски замахал перед собой руками, словно отгоняя видение.
   – Никита...
   – Сгинь, нечисть! Не по мою душу... – Внезапно в руке у Сытова появился пистолет. Вернее, в темноте Катерина, конечно, не разглядела, что именно выхватил он из-под подушки, но она была твердо уверена – так держат только оружие.
   – Ты хочешь убить меня еще раз, Никита? – засмеялась Катя. Ей действительно стало вдруг весело.
   – Привидения должны знать имена тех, с кем общаются!
   – Что ты имеешь в виду?
   – Меня зовут не Никита!
   – Черт!
   – Не поминай всуе...
   – Черт!
   – Изыди...
   Этот тип не блистал интеллектом. Этот тип был не Сытов. Этот тип мог запросто убить ее второй раз.
   Всевышняя рука пошутила или ошиблась. Скорее всего, пошутила. И этот разговор с дубом, то есть с кленом, из трагического и судьбоносного, стал фарсом.
   Все стало фарсом.
   – Не стреляйте, пожалуйста! – жалобно попросила Катя того, кто не мог быть Сытовым: уж очень простецки он выражал свои нехитрые мысли.
   – Сгинь!
   – Не бойтесь, я живой человек. Просто я заблудилась, меня затравили собаками, я побежала и...
   – И болтала там, под окном: «Меня убили, а он убежал...»!
   – Ой, это старая история, она больше смешная, чем страшная...
   Раздался щелчок, от испуга Катерина присела, но щелчок оказался не выстрелом. Это зажглась зажигалка. Он подошел к ней близко, и пламя осветило ее лицо. Огонь бился у щеки, обжигал, трепетал, и норовил погаснуть.
   – А-а-а!!! – завизжал тот, кто, будь замысел судьбы посерьезней, мог оказаться Сытовым. – А-а-а! – орал он, и, забыв, что вооружен, опять отшатнулся к кровати.
   – То есть на прекрасную незнакомку я не тяну? – спросила его Катерина, согласившись, что судьба имеет право на шутку.
   – Тянешь. Еще как тянешь! – Кажется, он застучал зубами от страха, и Катерине стало обидно до слез. Конечно, светлое покрывало вполне может сойти за саван, а темная кожа за несвежий вид, но все равно стало обидно до слез.
   – Слышь, припадочный, – завела она с подвыванием, – пистолет тебе не поможет. Можешь палить в меня сколько угодно. Я умерла тринадцать лет назад и с тех пор маюсь, ищу себе душу для опытов...
   – Для опытов я не гожусь! – заорал человек, не пожелавший быть Сытовым.
   – Почему? – искренне удивилась Катя, забыв про тон привидения.
   – У меня нет души! Я отстой, гад, бандит!
   – Ой, мне такие подходят!
   Он почему-то заглох, перестав подавать признаки жизни. Катерина нащупала на полу зажигалку, которую он уронил, крутанула колесико и поднесла голубое пламя к его лицу.
   Тип лежал на кровати без сознания, и его исхудавшая физиономия здорово смахивала на лик покойника. От него исходила такая волна жара, что Катерина невольно протянула руку и потрогала его лоб. Лоб оказался неправдоподобно горячим. Катерина глазами нашла иконку в углу комнатушки и перекрестилась.
   – Извини, – сказала она, подняв глаза к потолку. – Я поняла, никто и не думал шутить. Раз я оказалась тут с ворохом этих лекарств, никто и не думал шутить!
   – Господи, – простонал вдруг не Сытов. – Господи, она еще будет меня лечить!
   – Я не с тобой разговариваю! – рявкнула Катерина и выкрутила у него из слабой руки пистолет.
   – И я не с тобой, – простонал он.
   На старом, покосившемся столике Катерина обнаружила две свечи. Она вывалила лекарства на стол и зажгла старые свечки, которые потрещали, упрямясь, но все же разгорелись желтым, неуверенным пламенем.
   – Вот так-то лучше, – сказала она.
   – Хуже, – снова простонал он. – Тебя слишком здорово видно. Сколько лет назад, ты говоришь, померла?
   – Тринадцать.
   – Надо же! А ведь совсем целенькая, только потемнела немножко.
   – Ладно, хватит валять дурака. Я негритянка, а не привидение. Негритянка, слышал про такое?!!
   – Умереть, не встать! Негритянка, которая сдохла тридцать лет назад!..
   – Заткнись!
   – Которая пришла ко мне в саване, притащила пилюли, поболтала сначала с деревом, потом с Господом, а потом потребовала мою душу для опытов... Слушай, может, я просто чокнулся?.. От переживаний?! Ха-ха! – Он попытался заржать, но схватился за живот, согнулся и сморщился от боли.
   – Осторожнее, – усмехнулась Катя. – Швы разойдутся.
   Он затих, долго молчал, а потом спросил осторожно:
   – А откуда ты знаешь про швы?
   – Мундирчик маловат, да и штанишки коротки...
   Он все-таки заржал, держась за живот и согнувшись:
   – Зато пистолетик впору! – Он осекся, заметив, что пистолет уже не в его руке, а в ее. Все-таки высокая температура здорово туманила его мозги.
   Катерина поиграла оружием так, как видела это в кино. Пользоваться этой штукой она не умела, да и категорически не хотела.
   – Что ты еще обо мне знаешь? – спросил он, задохнувшись. Наверное, сердце его выделывало кренделя.
   – Многое. Знаю, как страшно получить пулю в живот. Сначала это не больно, будто просто кто-то сильно толкнул. Потом начинает жечь горло, и пить хочется так, что начинаешь плакать и слизывать слезы. Только слезы соленые и пить хочется еще больше. Затем становится жарко, но ненадолго. Почти сразу начинает колотить озноб, да такой, что кажется, будто весь мир трясется вместе с тобой. А потом становится тихо. И очень спокойно. Но мерзкие люди в белых халатах не дают насладиться этим спокойствием. Они все время что-то делают и мешают умереть. А умереть очень хочется, и не столько от боли, сколько от обиды, что тебя бросили как ненужную вещь те, кому верил больше, чем себе. Еще я знаю, что когда не умрешь, жить хочется еще больше.
   Я знаю, что у тебя редкое имя Матвей, смешная фамилия Матушкин, знаю, что ты грабил банк, словил пулю в брюхо от своих же дружков, сбежал из больницы, оглушив охранника, раздев и обезоружив его. Я не знаю, как ты добрался сюда, но ты прячешься здесь, потому что эта избушка стоит в стороне от деревни. Ты отвратительный тип, и я не возьму твою душу на опыты!
   – Все говорит за то, что ты – потусторонняя телка. Правда, колечко у тебя неслабое для привидения! Каратов тридцать будет брюлик. Такие только с аукционов продают. Наверное, все-таки ты живая! Что, побежишь меня сдавать?
   – Не знаю. Наверное, не побегу. Я просто понятия не имею, куда бежать. Я действительно заблудилась и не смогла донести лекарства до человека, которого очень люблю.
   – Старого хрена прихватило от бурного секса? Сердце или спина?
   – Он не старый.
   Он снова заржал, схватившись рукой за живот.
   – Зуб даю, ему за шестьдесят. Такие брюлики телкам начинают дарить, когда уже совсем нечем крыть.
   Катерина не стала противиться своему желанию и от души залепила ему пощечину. Его голова беспомощно дернулась назад, будто была головой тряпичной, дешевой куклы. Он откинулся на подушку, закрыл глаза и, кажется, снова потерял сознание. Катерина вдруг явственно поняла, что больше всего на свете ей надоели эти плохо освещенные мужские лица без признаков жизни. Она присела на продавленную сетку кровати и уставилась на бледную физиономию. Так и есть: до невозможности голливудское лицо со всеми необходимыми для этого чертами и пропорциями, только легкая небритость превратилась в недельную щетину, щеки сильно запали, а почти белые волосы слиплись неопрятными прядями и падают на мокрый от испарины лоб. От него так несло жаром, что Катерине тоже стало вдруг жарко, будто в избушке растопили наконец старую, полуразвалившуюся печку. Она расстегнула на нем милицейский китель, узкий ему в плечах, с рукавами, не доходящими до запястий. Так и есть: на животе грязные от крови бинты, и запах... Она знала, как пахнут такие бинты.
   Внезапно железные руки схватили ее. Катерина дернулась, но силы в руках было немеренно, и она почувствовала себя бабочкой, которую вот-вот насадят на иголку, поместят под стекло, и будут хвастаться потом редким экземпляром. Про пистолет в своей руке она начисто забыла. Бледное лицо оставалось бесстрастным, не подавая никаких признаков жизни, а руки нагло и по-хозяйски обшарили всю ее, забравшись под покрывало.
   Про пистолет она начисто забыла.
   Такие хозяйские это были руки.
   – А ты и правда живая, – открыл он глаза. – Тепленькая, гладенькая и без хвоста.
   – Зато ты скоро сдохнешь. – Катерина смогла отпихнуть его руки только потому, что они сами этого пожелали. – У тебя температура градусов сорок. Тебе нужно в больницу.
   – У меня в жизни не было негритянки! Давай меняться: ты мне на опыты свое клевое тело, а я тебе – свою незрелую душу.
   – Сейчас я пойду в деревню, найду телефон и позвоню...
   – Все-таки ты меня сдашь!
   – Спасу. У тебя кровотечение.
   Он закрыл глаза и опять стал похож на красивого молодого покойника.
   Катерина шагнула к двери.
   – Слушай, – подал он голос, – ответь мне на один вопрос. Ответь и иди.
   – Ну?..
   – А почему ты решила спасать меня, а не своего папика? Ведь ему вроде тоже нехорошо?
   Катерина поднесла свою руку к глазам. В гранях бриллианта играло пламя свечей. Этих свечей в отражении было значительно меньше, чем в большом доме Роберта. Их можно было даже пересчитать.
   – Раз, два, три, четыре, пять... – сказала вслух Катерина. – Шесть. Всего шесть. Не знаю. Честно, не знаю. Может, все-таки, я иду тебя не спасать, а сдавать?..
   – Может быть. Жаль, что тебя не загрызли собаки.
   – Не скажи. Вот вылечишься, отсидишь, и еще скажешь мне спасибо.
   – А откуда ты все про меня знаешь?
   – Ты стал героем криминальных новостей. Твою физиономию показывают чаще, чем лицо президента. Но это уже второй вопрос, а ты обещал один.
   – Ладно, катись.
   Но Катерина ни шага не сделала в темные и сырые сени.
   Она подошла к покосившемуся деревянному столику, на котором стояли свечи, и стала перебирать лекарства, пытаясь в скудном свете прочитать их названия.
   «Почему-то я его совсем не боюсь, – лихорадочными очередями стали атаковать ее странные мысли. – Может, потому что пистолет у меня? Может, потому, что он совсем слабый? А может, потому, что в банковскую барышню стрелял не он, а он даже наоборот, вроде как за нее заступался? А может, потому, что темных деревенских улиц я боюсь гораздо больше, чем тяжело больного, беспомощного бандита? Роберту, наверное, уже не помочь, а находиться наедине с мертвым несостоявшимся мужем намного страшнее, чем с чуть живым гангстером? Впрочем, от сердечного приступа не всегда умирают. А может, я его не боюсь... потому что у него такие хозяйские, наглые руки?..»
   – Тебе повезло, – пробормотала Катя. – Тебе повезло. Во-первых, я понятия не имею, куда мне идти. Во-вторых, тут есть антибиотики и бинты. С ума можно сойти – ни валидола, ни нитроглицерина нет, а «Бисептол» и бинты есть...
   – Впечатление такое, что ты грабанула аптечный киоск, и только теперь рассмотрела, чего там нахапала.
   – Да, в некотором смысле мы коллеги.
   – Умереть, не встать! Забраться к черту на рога, спрятаться в этой землянке, чтобы однажды ночью ко мне приперлась негра в саване, все мне про меня рассказала и заявила, что она еще и моя коллега. Все-таки ты темная личность. Во всех смыслах.
   – Ты не ел всю неделю?
   – И как до тебя доперло?
   – В твоем положении это даже к лучшему. Нельзя есть, что попало, когда вырезали пару метров кишок. Представляешь, тут есть даже гематоген. Если его хорошенько запить, то для послеоперационного периода вполне... Кстати, а что ты пьешь?
   – Там бочка у дома, в ней до фига дождевой воды.
   – Ужас.
   – Нужно говорить: «Умереть, не встать».
   – Кому это нужно?
   – Нам. Ведь мы ищем общий язык? Кстати, мне нужно знать, как тебя зовут.
   – Вот этого тебе знать совершенно не нужно.
   – Ладно. Я буду звать тебя... негрила.
   – Да хоть черножопой. Мне плевать.
   Катерина на печке нашла жестяной ковшик, в нем было немного воды, наверное, той, из бочки. Она поднесла горсть таблеток и ковшик к его губам.
   – Пей.
   – Не буду.
   – Пей! – Губы у него были потрескавшиеся и очень сухие. Такие губы чем больше облизываешь, тем суше они становятся, трескаются и болят. Катерина знала: как только жар спадет, сухость уйдет, можно будет нормально говорить, улыбаться, глотать.
   – Если ты не выпьешь антибиотик, то будешь мучительно умирать от заражения крови или чего-то вроде того. Я в этом не очень хорошо разбираюсь.
   – А если выпью, буду лет двадцать гнить в тюряге. Нет, негрила, я выбираю первое.
   – Пей!
   – Да кто ты такая?! – Эти слова он проорал, попытавшись подняться и выбить ковш и таблетки у нее из рук. Катерина, с трудом увернувшись, удержала все это и отставила на стол.
   – А-а, знаю, негрила, тебя подослал Сизый, чтобы ты меня отравила! – Он опять попытался привстать, но сил у него не хватило, и он упал на древнюю подушку в несвежей, цветастой наволочке. – Они пронюхали, где я прячусь, и подослали тебя с колесами. Ведь они думали, что я коньки отбросил после ограбления, и выпихнули меня из машины, когда пересаживались к Сизому в тачку. А я-то выжил... сбежал... боятся они...
   – Ну, что ж, – сказала весело Катерина, взяла со стола пистолет и прицелилась ему в лоб. – Раз я от Сизого, и пришла тебя убивать, то...
   – Ладно, негрила, давай таблетки!
   Катя быстренько поменяла оружие на ковшик с водой и лекарства. Пока он пил, она смотрела, как острый кадык ходит по его горлу вверх-вниз, вверх-вниз.
   «Почему я его не боюсь?» – снова вернулась не новая мысль.
   Он выхлебал воду, проглотил таблетки и откинулся не на подушку, а на потрескавшуюся от старости беленую стену.
   – А еще Сизый сказал, чтобы я сделала тебе перевязку. Сейчас схожу за водой, вскипячу, тут где-то была керосинка, и перемотаю твое брюхо свежими бинтами. А там выживай, как хочешь.
   – И ты не пойдешь в ментовку?..
   – Наверное, нет. С этим домом меня кое-что связывает...
   – Я понял, негрила.
   – Меня зовут Катя. – Все-таки, проняла ее эта «негрила».
   – Катей можно звать толстую, рыжую, веснушчатую деваху. Тебя зовут Кэт.
   – Еще раз назовешь меня Кэт, я выпущу в тебя всю обойму.
   – Кэт, Кэт, Кэт и еще раз Кэт! Ну, стреляй! Кэт! Кэт или негрила! Третьего не дано!
   Третьего не дано.
   Она развернулась и пошла за водой. Ей удалось раскочегарить старую керосинку и вскипятить дождевую воду.
   – Спускай штаны, буду тренироваться в милосердии. Никогда не делала перевязок.
   Он послушно расстегнул ремень милицейских брюк. Живот у него был бледный, впалый, и никак не походил на живот голливудского героя. Катерина размочила заскорузлые от крови бинты и осторожно сняла повязку.
   – Красиво, – сказала она, рассмотрев уродливый шов, сквозь нитки которого сочилась кровь. – И как с таким брюхом тебе удалось так далеко забраться?
   – Ха! Все тебе расскажи.
   – Я на твои вопросы отвечала прилежно.
   – Ладно, Кэт. Я благодарный. Откровенность за откровенность. Только не беги с этим в криминальные новости. Ты вообще с этим никуда не беги. А то Сизый тебя...
   – Долго воду толчешь.
   – Ну, в общем, я парень ловкий. И смелый, и умный, и сильный. Когда из больницы выбрался, там во дворе грузовик стоял, смотрю, номера Московской области. Ну, я подтянулся, и в кузов. Правда, чуть обратно не сиганул – в кузове гроб стоял, кто-то видно покойника из морга забрал. Потом мне все по барабану стало, потому что я отрубился, а когда очнулся, уже темно было и на кочках трясло. Выглянул, вижу – периферия. То есть, то, что мне нужно. Только грузовик чуть притормозил, я спрыгнул на ходу. Хорошо, в этой деревне ни одного фонаря нет. Выпрыгнул я и пошел. Куда, зачем, не знал. Думал, сдохну, так на свободе. – Он говорил, задыхаясь, из последних сил. Но Катерина не стала его останавливать. Она твердо решила получить плату сполна за свои откровения и свое милосердие.
   – Так на свободе. Выбрался я из деревухи, хотел в лес уйти, а тут поле да поле... И вдруг хибара эта заброшенная, несчастная, погибающая, такая же, как и я. Замок сбил, а тут – и кровать, и подушка, и керосинка. Я так понял – это мне последний подарок судьбы. Оказалось, что не последний. Последний – это ты, Кэт, Кэт, Кэт. Ну, как тебе мой сериал?
   – Умереть, не встать.
//-- * * * --//
   Роберт пришел в себя, когда какой-то ранний петух проорал свой незатейливый клич. Он очнулся на ступенях крыльца, и первое, что почувствовал – холод и страх. Было уже светло: июньские ночи короткие, и небо, хоть и хмурилось после дождя, но все же светлело, с каждой секундой поддаваясь настойчивому рассвету. Ступеньки, на которых он лежал, были мокрыми и холодными. Настолько холодными, насколько может выстудить дождливая летняя ночь теплое дерево.
   Роберт Иванович открыл глаза, посмотрел на светлеющее небо, на мокрые плети плюща, обвивающие перила крыльца, увидел распахнутую дверь бани и... все вспомнил.
   – Катя! – крикнул он. Или ему показалось, что крикнул, а на самом деле, он только бесшумно подвигал губами?..
   Боль, поселившаяся в груди, осталась, но теперь она была приглушенной, давала двигаться и дышать. Роберт Иванович осторожно приподнялся и сел.
   – Катя! – на этот раз действительно крикнул он. – Катерина!
   В ответ ему раздалась разноголосая петушиная перекличка.
   – Катя! – придерживаясь за перила, он с трудом поднялся и зашел в дом.
   Катерины не было ни в тесной кухоньке, ни в просторной комнате, ни в огромных сенях. Когда он потерял сознание, была ночь. Была ночь, они парились в бане, потом выскочили во двор, и его так взволновало ее отчаяние и ее тайна, что сердце...
   Он сходил в баню, забрал одежду – свою и Катеринин красный сарафан.
   «Аптека!» – вспомнил он. Она пошла в аптеку, чтобы купить для него лекарства.
   Почему она не оделась? Боль в груди прошла, но почему-то стало жечь в горле.
   Она не оделась, не взяла денег, выскочила на темную улицу, даже толком не зная, где находится этот чертов аптечный киоск.
   Если с ней что-нибудь случится, он себе этого никогда не простит. Как не простил себе того, что случилось с Ирочкой.
   Роберт Иванович оделся. Джемперочек и джинсы. Он специально купил их, сменив свой высмеянный Катериной «дирижерский» имидж на более демократичный. Демократичный, а не молодежный. Роберт искренне полагал, что молодиться – это очень дурной тон.
   Жжение в горле не проходило, а только усиливалось, но это была ерунда по сравнению с той болью, которая пригвоздила его ночью к ступеням крыльца. Он подошел к деревянной бочке, стоявшей у дома; туда с крыши во время дождя по специальному желобку стекала вода. Роберт умылся прямо оттуда, и, не удержавшись, хлебнул пару глотков невкусной, с привкусом затхлого дерева воды. Это было негигиенично, но захотелось почему-то именно этой, дождевой воды из старой, трухлявой бочки. Жжение из горла спустилось в пищевод, а оттуда трусливо удрало в желудок.
   – Вот так-то, – пригрозил ему Роберт Иванович и встряхнулся по-собачьи, чтобы доказать себе, что есть еще порох...
   Он вышел на улицу и огляделся, прикинув, в каком направлении лучше начать свои поиски. Он не простит себе... Ведь он только нашел ее: с искренней, светлой душой, и пленительным, темным телом. Она прикидывается «плохой девочкой» лишь для того, чтобы никто не смог ее обидеть. У нее какая-то личная тайна, но у кого их нет, этих личных тайн. И зачем он попытался содрать замок с ее тайного архива? Она сорвалась, а его сердце не выдержало ее отчаяния. Только она умела так горячо горевать, так бурно радоваться, так плохо лицемерить и так неумело скрывать свои шрамы. Если все кончится благополучно, если он найдет ее живую и невредимую, то он не будет больше от нее ничего скрывать. Пусть она, если хочет, скрывает, а он не будет.
   Деревня еще не проснулась. Хоть и говорят, что сельские жители встают ни свет ни заря, признаков жизни не было ни в одном дворе. Впрочем, в июне светает рано, и сейчас, наверное, нет и пяти утра. Роберт шел по дороге, размолоченной ночным дождем, и не был уверен, что идет в правильном направлении. Но сидеть на месте и ждать, было невозможно. Он себе не простит.
   Странно, что у него прихватило сердце. Он никогда на него не жаловался. У него совсем другие проблемы со здоровьем, совсем другие... При чем тут сердце? Он вдруг резко остановился: черт, а ведь в машине есть аптечка, и ни к чему было отсылать Катерину в темноту деревенских улиц.
   Внезапно он принял решение. Он не будет, как полоумный шататься по улицам, он вернется к дому, сядет в машину и поедет в местное отделение милиции. Ведь есть же здесь хоть какое-нибудь отделение милиции!
   Роберт развернулся и пошел в обратном направлении. Толкнул калитку, зашел в дом...
   У стола, на котором стояли остатки вчерашнего пиршества, сидела Катерина. Она горестно сложила кудрявую голову на сцепленные руки и, кажется, плакала. Или не плакала, а только хотела заплакать.
   – Господи, ты живой, – подняла она на него глаза. – Какое счастье! – Глаза были сухие, все-таки, она не успела заплакать.
   Роберт подошел к ней, поднял за плечи и прижал к себе.
   – Нет, счастье, это что с тобой ничего не случилось! Тебя никто не обидел?!
   – Что ты, меня невозможно обидеть. – Она все-таки заплакала, но беззвучно и без обычной в таких случаях мимики: просто лицо ее вдруг смочил невидимый дождь. – Я так и не принесла лекарства! Я заблудилась. И только когда рассвело, пошла искать этот дом. Нашла его по черепичной крыше, в деревне совсем нет черепичных крыш! Я вернулась огородами, представляешь? На мне места живого нет от крапивы! – Она рассмеялась, кулаками утирая крупные слезы.
   – Черт с ними, с лекарствами! Все прошло без следа. У меня никогда не болело сердце. Говорят, что радость – такое же потрясение для организма, как и горе. А тут ты согласилась стать моей женой! Будем считать это приступом счастья.
   – Будем считать.
   – Все будет хорошо Катерина Ивановна!
   – Все будет просто отлично, Роберт Иванович!
   Он крепче прижал ее к себе и потерся щекой о жесткие волосы, которые почему-то пахли старой и нежилой избой.
   Он не будет ничего от нее скрывать. Он все расскажет, но потом. Потом, когда загрудинная боль совсем пройдет.
//-- * * * --//
   Она гнала машину навстречу Москве, навстречу привычной жизни и знакомым обстоятельствам.
   Роберта за руль она не пустила, хоть он и делал вид, что абсолютно здоров. Катерину не обманули его заверения: она видела, что он бледен, что его мучают одышка и слабость.
   – Дай мне слово, что как только мы приедем в Москву, ты первым делом пойдешь к врачу. Мне не нужен полудохлый муж.
   – Торжественно клянусь, – заверил ее Роберт Иванович, и она сделал вид, что поверила.
   Катерина скосила глаза: Роберт притворялся, что следит за дорогой, но ей казалось, что какие-то мысли терзают его. Заострившийся профиль, бледные щеки – он не похож на счастливого человека, собравшегося отпраздновать собственную свадьбу.
   Из деревни они уехали только к вечеру, и весь день он то и дело спрашивал ее:
   – Ты не передумала?
   – Не дождешься! – отвечала она, и каждый раз он целовал ее волосы.
   Она не передумала. Она станет его женой, если даже возникнет реальная перспектива превратиться в его сиделку. Потому что никто и никогда не относился к ней так серьезно. Никто не звал замуж после недельного знакомства. Ее вообще никто и никогда не звал замуж.
   А еще она станет сиделкой, потому что чувство вины переполняет ее так, что не осталось места никаким другим чувствам. Она скрыла от Роберта, где провела эту ночь. Ну не нашла в себе силы сказать, что спасала бандита, которого ищет вся московская милиция. Что делала ему перевязку, поила лекарствами, и так искренне жалела, как только может жалеть человек другого очень больного человека.
   Правда, она призналась Роберту, что «грабанула» аптеку и еле убежала от своры собак, но сказала, что лекарства потеряла, и до рассвета просидела в чужом огороде. Роберт целовал ее в затылок, называл «бедной девочкой». Он сходил в аптеку и расплатился с хозяином за причиненный ущерб. А потом, в полдень, он заснул на той самой кровати с шишечками. Катерина прилегла рядом, но задремать не смогла. Как только она закрывала глаза, ей виделся бледный высокий лоб со слипшимися белыми волосами, впалые щеки со светлой недельной щетиной и изуродованный шрамом живот с сочащейся кровью через грубые нитки. Катерина не смогла задремать. А, может, все-таки, она заснула, и все остальные события ей приснились?
   Она опять покосилась на Роберта. Скорее всего, он и правда следит за дорогой, и никакие такие мысли не терзают его.
   – Значит, ты все-таки передумала! – мрачно констатировал он, с особым усердием всматриваясь в летящий навстречу голубой асфальт.
   – Господи, да с чего ты взял! – от досады Катерина хлопнула по рулю ладонями, и топнула ногой. – Ну с чего ты взял!
   – Ты сняла мое кольцо, – тихо сказал Роберт, не отрывая глаз от дороги.
   Катерина поднесла левую руку к глазам. Кольца на пальце не было.
   Лучше бы она получила еще одну пулю в живот.
   Кольца на пальце не было, будто его не было никогда. Бриллиант в тридцать каратов, зажатый в пасти золотой ящерицы, исчез, а она даже не заметила этого. Не заметила, потому что рука без кольца была привычней, чем с ним.
   Катерина с трудом удержалась от того, чтобы не ударить по тормозам и не развернуть машину в обратном направлении. Какое тут к черту чувство вины! Не вины, а винищи. Да она носки будет Роберту стирать и шнурки гладить, если он не передумает взять ее в жены.
   Значит, ей не приснилось. И теперь нужно выпутаться, выкрутиться, обмануть Роберта так, чтобы он поверил.
   – Миленький, я сняла кольцо, положила в коробочку и упаковала вместе с вещами. Понимаешь, это вещь такой ценности, что невольно привлекает внимание. Представляешь, если вдруг нас остановит гаишник, а я выйду с бриллиантом в тридцать каратов, который можно купить только на аукционе! Да они с нас три шкуры сдерут. Найдут, к чему прикопаться, чтобы содрать невиданный штраф.
   – Не знал, что ты так хорошо понимаешь в камнях. – Кажется, он поверил. Во всяком случае, перестал неотрывно смотреть на дорогу и посмотрел наконец на нее. – Катенька, ты не должна думать ни о каких деньгах. Это мои проблемы. Обещай, что как только мы приедем домой, ты сразу же наденешь кольцо.
   – Обещаю.
   Никто и никогда не говорил ей: «Это мои проблемы».
   Как только они приедут в Москву, она найдет предлог, чтобы остаться одной. Она возьмет свой «Мустанг» и рванет обратно в деревню Волынчиково. В чемодане, среди вещей, у нее есть пистолет. Катерина не оставила его Матвею, как он ни умолял. Она возьмет оружие, вернется в избушку и заберет кольцо. Заберет или убьет голливудского выродка. Третьего не дано.
   Нужно быть абсолютно беспринципной идиоткой, чтобы убеждать себя, будто ей в грезах привиделось, что пока Роберт спал, она села в его машину, заехала в деревенский магазин, купила там хлеб, консервы, супы в пакетах и соки. А потом, нажав на газ, по бездорожью, через поле, добралась до старой избушки. В дневном свете избушка утратила свой мистический ореол, превратившись в просто заброшенное жилище с заколоченными окнами. Да и сухой клен под окном не вызывал желания поделиться сокровенными мыслями.
   Матвей лежал на продавленной сетке и смотрел, как Катерина выгружает из пакета продукты на стол.
   Они не сказали друг другу ни слова. Он не удивился ее появлению, только улыбался, и это было видно даже в сумраке старых стен. Когда последняя баночка была выложена на стол, Катя вдруг подумала, что ни в коем случае не должна была этого делать. Лечить его и кормить. Спасать, одним словом. Она должна была найти местное отделение милиции, – ведь есть же здесь хоть какое-нибудь отделение милиции! – и донести, доложить, где скрывается Матвей Матушкин. И получить благодарность от этой самой милиции. А, может, даже и вознаграждение. Наверное, еще не поздно это сделать.
   Катерина развернулась и пошла к двери. Железная рука схватила ее руку. Схватила и потянула в койку. Сопротивляться было бессмысленно – за долю секунды Катерина успела убедить себя в этом. Секс – такая безделица, а когда еще представится случай так близко пообщаться с настоящим бандитом?! Это происходит не с ней. Просто она смотрит кино, где главную роль исполняет ее точная копия. Интересное, захватывающее кино, где отсутствие всякой морали и есть основная мораль.
   – Осторожнее, шов разойдется, – шептала она.
   – Пусть разойдется. После такого можно и сдохнуть, – шептал он единственно верный ответ.
   Потом было бегство без слов.
   Он попросил:
   – Кэт, верни пушку. Мне нужна она лишь для того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Если выхода больше не будет.
   Она замотала отрицательно головой и выскочила из дома.
   Потом она долго сидела в машине, положив на руль голову, и твердила про себя по слогам: «Проститутка, шлюха и дрянь». Секс – не безделица, жизнь – не кино, а отсутствие всякой морали не есть основная мораль. Глупая, похотливая кошка.
   Если бы она не убивалась так по поводу своей нравственности, а просто бы отряхнулась как обычно, и стала жить дальше, то сразу заметила бы, что ящерица с безымянного пальца испарилась. Ускользнула, мелькнув золотым хвостом. Матвей Матушкин оказался певцом своего дела. Даже со вспоротым животом, даже страстно занимаясь любовью, он оставался грабителем.
   Злость, обида, раскаяние, смешались в такой ядреный коктейль, что Катерина, втопив педаль газа в пол, вдруг длинно, витиевато и грязно выругалась.
   – Что?!.. – округлил глаза Роберт, забыв про кольцо и дорогу.
   – Ой, извини! Отголоски непутевого детства. Я знаю много плохих слов, но не очень хорошо понимаю их значение. – Имиджем «бедной девочки» она дорожила и не хотела его терять. – Я... кажется, дома забыла выключить утюг! – Она еще прибавила скорость.
   – Катенька, если квартира сгорела, бог с ней, я куплю тебе две других! Не стоит из-за этого гнать по встречной и рисковать своей драгоценной жизнью.
   Катерина сделала над собой усилие и сбавила скорость.
   «Я куплю тебе две других!»
   Она будет гладить ему шнурки.
   – Утюг жалко, – пошутила Катя. Роберт не стал обещать ей два утюга, он сдержанно улыбнулся, давая понять, что оценил ее шутку.
   Москва встретила их теплым дождем, мокрым асфальтом, и привычными пробками, которые после зловещей пустоты и тишины деревенских улиц показались милыми сердцу признаками цивилизации.
   У своего дома Катерина сумела убедить Роберта, что ей необходимо провести эту ночь одной. Роберт Иванович не сопротивлялся особо, сказал только: «Я тебя умоляю, приезжай утром ко мне. А то я умру от тоски».
   Катерина взяла с заднего сиденья свой чемоданчик, вышла из машины и... попала под «обстрел» затаившегося у подъезда Майкла.
   – Кать, дай десять рублей!
   Избитую версию про «ключ от квартиры» она не успела озвучить. Из машины по пояс высунулся Роберт Иванович.
   – Сударь, вас мало пороли! – с нажимом на «мало», сказал он.
   – Меня ваще не пороли, – с энтузиазмом уточнил Майкл. – Некому, да и некогда. Я – дитя улицы, – почти хвастливо завил он. – Но с задатками. Кать, дай десять рублей и я скажу тебе то, чего ты не знаешь, но хотела бы знать.
   – С задатками, – согласилась Катерина. – Три!
   – Чего три?
   – Рубля три. И ты говоришь то, чего я не знаю. – Она достала из сумки горсть мелочи и ссыпала ее в протянутую ладонь.
   – Ну, на три тогда и скажу, – ухмыльнулся Майкл. – Шмонать надо свою машину. Особенно если это пикап. – Майкл развернулся и побежал в глубь двора, мелькая в сгустившихся сумерках светлыми рэперскими штанами.
   – Что он имел в виду? – растерялась Катя, оглядывая «Рейнджер».
   – Понятия не имею, – пожал плечами Роберт. – Не бери в голову. Очень запущенный мальчик. Ты не передумала остаться здесь на ночь?
   – Утюг, – жалобно напомнила Катя. – Выключу утюг и навсегда распрощаюсь с холостяцкой жизнью! Дай мне эту ночку!
   – Даю, – рассмеялся Роберт. – Утром жду тебя у себя. До встречи, Катерина Ивановна!
   – До скорой, – поцеловала она его в сухие, прохладные губы.
   Верки-лифтерши в «аквариуме» не оказалось. Это было так удивительно, что Катерина даже попыталась через стекло заглянуть под стол. За все время, которое она прожила в этом доме, не было ни дня, чтобы Верка не вышла на свой боевой пост. Жила она тут же, на первом этаже, работу свою любила и очень ей дорожила. Это даже и не работа ее была, а призвание – сидеть в застекленном пространстве и наблюдать: кто, с кем, с чем, в чем, как, куда и откуда. Представить, что Верка пропустит такое захватывающее зрелище, как возвращение Катерины домой с «отдыхаловки», было невозможно.
   Катерина ткнула кнопку вызова лифта. Лифт не приехал. В шахте не произошло никакого движения, указывающего на то, что в шахте этот самый лифт есть.
   – Верка! – крикнула Катерина. – Ве-ера! – Она позвонила в единственную дверь на первом этаже и дверь немедленно открылась.
   На пороге стояла Верка. Ее внушительное тело прикрывало полупрозрачное платье, здорово смахивающее на парашют. Верка в нем походила на конкурсантку, борющуюся за звание первой толстушки мира. У Верки были алые губы. У Верки блестели глаза. От Верки несло алкоголем. Ни в чем таком раньше Верка замечена не была.
   И лифт не работал.
   Все вместе это было так удивительно, что Катерина забыла вдруг про все свои горести.
   – Лифт не работает, – сказала она, пытаясь поймать взгляд Веркиных бегающих глаз.
   – Ой, Катерина Ивановна, ой! – Кажется, Верка ничего не услышала.
   – Лифт не работает!
   – Ой! А Найоб уже ушел!
   – Кто ушел?!
   – Найоб. – Верка пьяно икнула. – Он то ли дядя ваш, то ли брат, то ли... я ни бум-бум по-англицки.
   – Надеюсь, не папа. Не хотелось бы быть Катериной Найобовной.
   – Ой, не папа! Он вашего возраста. Посол он.
   – Куда?
   – Не пошел, а посол. Посол Йенехбайской республики... очень крохотное государство на юге... юге... ахрифенского материка.
   – Африканского.
   – Ну да, ахрифенского. У меня акцент, – подумав, сообщила Верка.
   – А что у тебя делал посол Йенехбайской республики, который мне то ли дядя, то ли брат, скажи пожалуйста?
   – Вас искал.
   – Нашел?
   – Нет. – Верка вдруг очень отчетливо покраснела. – Не нашел. Вас у меня не было, вы же знаете.
   – Лифт не работает! – проорала Катерина Верке в лицо. Она поняла, наконец, что Верка в стельку пьяна. – Лифт не ра-бо-та-ет!
   Верка завела руку назад и проверила застежку своего лифчика.
   – Боратает, – возразила она.
   – Так, давай по порядку. И без акцента. – Катерина попыталась взять себя в руки. – Меня опять искал негр?
   – Найоб, – опять возразила Верка.
   – Он сказал тебе, что ему от меня нужно?
   – Почему не сказал? Сказал. «Ошень личный дел».
   – Значит, не сказал. Это он тебя напоил?
   – Я не пью, – от возмущения Верка снова икнула и еще больше покраснела. – Мы только присугубили.
   – Пригубили?
   – Ага. Русский водка с йенехбайской национальной нахлебкой... наливкой.
   – Страшное дело, – пробормотала Катерина. Она вдруг поняла, что ей придется тащиться на шестнадцатый этаж пешком, и обойтись без этого никак нельзя – ключи от «Мустанга» лежали в квартире.
   – Только Зойке ничего не говори, – попросила жалобно Верка и опять проверила застежку на лифчике. – Про Найоба.
   – Ужас. – Катерина развернулась и потащилась вверх по лестнице.
   На десятом этаже, она выдохлась, присела на свой чемоданчик и вслух громко сказала:
   – Это тебе за распутство, Катерина Найобовна!
   Она не знала, что расплата еще впереди.
//-- * * * --//
   В избушке никого не было.
   Катерина гнала на «Мустанге» под двести километров, на трассе не осталось ни одной машины, которую бы она не оставила позади, она домчалась до деревухи за три часа, бросила машину в пролеске – потому что «Мустанг» не джип, уселся бы брюхом на первой же кочке. Она все это сделала, а избушка оказалась пуста, как прошлогоднее гнездо.
   На столе стояли нетронутые коробки, баночки и пакеты, валялись лекарства. Подушка была примята, а ветхое одеяло комом свалилось на пол. В избушке не было никого. Можно было не зажигать свечку и не метаться с ней из сеней в комнату, из комнаты в сени, заглядывая под стол, под кровать, под колченогую лавочку, и даже за печку. Напрасно она размахивала пистолетом и, угрожая кому-то невидимому, орала: «Мерзавец! Ты ответишь за все!» Наконец она от бессилия что-то сделала такое с пистолетом, что он дернулся, громыхнул, по стене что-то чиркнуло и просвистело где-то у виска. Кажется, это называется «рикошет».
   Кажется, так.
   – Не хватало еще застрелиться, – вслух сказала себе Катерина. Разговоры с самой собой стали входить у нее в привычку. – Я придумаю что-нибудь. Ничего, я что-нибудь придумаю. Жизнь только налаживается. Скоро у меня будет муж, а, может, даже и брат. Найоб. – Она утерла горячие слезы, которые, оказывается, градом катились от глаз к подбородку. – Я что-нибудь придумаю!
   Она выскочила из избушки и побежала к машине, как гончая, взявшая след. Запоздало мелькнула гадкая мысль, что неплохо бы было подпалить эту избу, и этот клен, чтобы у них больше не было шансов испортить ей жизнь.
   До Москвы она долетела за два с половиной часа. Зато к своему пентхаузу ползла почти тридцать минут. Каждый этаж дарил ей массу эмоций: от злости на себя и весь мир в целом, до слезливой жалости, опять же к себе и ко всему миру в целом. Она не спала почти сутки, она валилась с ног от усталости, и когда ключ наконец повернулся в замке, в голове крутилась одна только глупая фраза: «Лучше переспать, чем недоспать». Катерина сделала над собой усилие, чтобы не произнести эту фразу вслух.
   Она включила свет в коридоре и посмотрела на настенные часы. У нее есть часа три, чтобы отдохнуть, прежде чем она поедет к Роберту. Катерина вдруг приняла простое и гениальное решение: она не будет ничего придумывать, не будет выкручиваться, не будет врать. Она расскажет Роберту правду. А он уж путь думает, нужна ему Катерина такая, какая она есть, или не нужна.
   Скорее всего, нужна.
   Но сначала она сделает одно дело. Катерина шагнула в темную спальню, на ощупь нашла телефон и также на ощупь набрала короткую комбинацию цифр.
   – Милиция? – зачем-то уточнила она и, получив положительный ответ, сказала безучастным голосом человека, не спавшего почти сутки: – Я знаю, где скрывается Матвей Матушкин.
   – Где? – вяло поинтересовались на том конце провода.
   Внезапно свет залепил глаза. Катерина заорала как резаная, а когда зрение восстановилось...
   – У меня, – тихо сказала она, повесив трубку, – у меня! – Перед ней, в дверях спальни стоял Матвей Матушкин. Он был бледный, худой, но вполне пригодный для жизни и дальнейших «подвигов». На нем по-прежнему красовался куцый милицейский мундирчик.
   – Я думал, что между нами...
   Катерина завизжала. Она визжала долго и от души: сжав кулаки, закрыв глаза. Она никогда в жизни так не визжала. Когда разлепила веки – он по-прежнему стоял в дверном проеме, только уши зажал руками.
   – Как?.. Где?.. Почему?.. Ну?.. А?.. – Катерина вспомнила, что пистолет в сумке, а сумка на полке в прихожей.
   – Не понял вопроса, – усмехнулся Матушкин.
   – Принеси мне, пожалуйста, сумку. У меня там... пи... па...
   – Памперсы что ли?
   – Нет... пилюли.
   Он сходил, принес сумку, достал из нее пистолет. На что она рассчитывала?..
   – И правда, пи-па! – расхохотался Матвей Матушкин.
   Катерина прокляла свою тупость, снова зажмурилась и приготовилась к смерти, но он сделал вдруг совершенно невероятную вещь: вложил ей оружие в онемевшие пальцы.
   – Ну, теперь ты меня не боишься?
   – Руки вверх, подонок! – Она попыталась вспомнить, что нужно сделать для того, чтобы эта штука выстрелила, но не вспомнила. – Руки вверх!
   – Нужно говорить: «Грабли на затылок»! – Он захохотал и с размаху плюхнулся на ее широкую кровать, на ее атласное покрывало, на ее роскошную подушку величиной с письменный стол. – А мне казалось, что между нами вполне солнечные отношения! Что ты меня не боишься. У тебя в руках пушка, под носом телефон. Ты можешь меня пристрелить, можешь вызвать ментов. А можешь сделать и то и другое. Ну?.. – Он закинул руки за голову и расправил грудь, изображая мишень.
   – Ты украл кольцо, – Катерина прицелилась туда, где на синем кителе блестела пуговица и поняла, что выстрелить будет проблематично именно из-за того, что на нем милицейская форма. Разве сможет она продырявить одежду неведомого лейтенанта?
   – Не украл! – Он поднял вверх указательный палец как учитель начальных классов. Длинный палец вполне подошел бы профессиональному пианисту, впрочем, говорят, у воров музыкальные руки. – Не украл! Оно свалилось с тебя во время бурного секса.
   – Врешь! Она не могло свалиться.
   – Ну хорошо, не свалилось. Я взял его на время, чтобы получше рассмотреть.
   – Верни кольцо!
   – Тебе нужно спросить, как я сюда попал.
   – Верни, или я пристрелю тебя!
   – Это очень не просто – убить человека.
   – Ты бандит, ты забрался в мою квартиру, ты обокрал меня! Неужели ты думаешь, что если я тебя пристрелю, мне что-нибудь за это будет?
   – Я не о наказании.
   – Кольцо!
   – Ты путаешь карты! Спроси, как я попал сюда!
   – Я?.. Путаю карты?.. Ты хочешь, мерзавец, сыграть со мной в какую-то гнусную игру. Ты забавляешься, я вижу. – Катерина внезапно успокоилась, присела на край кровати и положила пистолет рядом. Она решила дать понять подонку, что первый шок прошел, что она и не думает его бояться. Она прекрасно владеет и собой, и ситуацией. Только бы голос не дрожал.
   Синий атлас покрывала и темная сталь оружия диссонировали, но при этом составляли такую притягательную картинку, что Катерина пожалела невольно, что не может щелкнуть фотоаппаратом. Впрочем, на атласе все будет хорошо смотреться – и роза, и кирпич, и даже залетный гангстер. Раз он здесь, он отдаст кольцо. – Ты забавляешься, и напрасно! Думаешь, если затащил меня в койку, то имеешь надо мной какую-то власть? Для меня это ничего не значит. Я развлеклась. У тебя никогда не было темнокожей женщины, а я никогда не спала с бандитом. Я развлеклась!
   – Господи, да чего ж ты так орешь-то? Я совсем не настаиваю, чтобы стать твоим мужем.
   – Умник! Скотина! Козел. Ты думаешь, что умнее всех? «Спроси как я попал сюда! Спроси как я попал сюда!» Ты попал сюда до идиотизма просто. Пока я «медитировала» там, за рулем, у избушки, ты залез в кузов пикапа, прикрылся чехлом, и отлично выспался за время дороги до Москвы. Я идиотка! Говорил же мне Майкл: «Нужно лучше шмонать свою машину!» Я идиотка. Когда мы приехали, ты выбрался незаметно, благо уже стемнело, а ты ловкий, как уличный кот. Выбрался и наверняка слышал мой разговор с Майклом. Майкл видел тебя. Ты выпытал у него потом, где я живу, и пока я ездила в деревуху, вскрыл мою квартиру. Верки на посту не было – тебе повезло. Только чем ты расплатился с Майклом? Вряд ли он рассказал, где находится моя квартира, просто так.
   – В кителе был бумажник, в нем деньги и лотерейные билеты. Я отдал парню все. Он далеко пойдет. А замки у тебя – дрянь, сразу видно, что нет мужской руки! Разве можно на такую крутую хату ставить простой английский замок?
   – Зачем ты приперся? Думаешь, я буду тебя скрывать, кормить и лечить?
   – Вот теперь ты должна спросить про кольцо.
   – Не смей указывать мне на то, что я должна! – заорала Катерина так, как никогда не орала. Но взяла себя в руки и почти тихо спросила: – Зачем ты приперся?
   – Отдать кольцо. Я не крал его, а просто взял на время, чтобы получше рассмотреть. Необычная больно вещица.
   – Ты издеваешься?
   Он вдруг бесшумно, мягко, стремительно вскочил и пересел в кресло напротив. В ее плетеное кресло-качалку, которое она долго, любовно и мучительно выбирала, и в котором никто никогда не сидел кроме нее.
   Ни один уличный кот не проделал бы этот маневр с такой ловкостью.
   А еще пистолет исчез с синего атласа. Его не было и в его руках, он сложил их на подлокотники и вальяжно качнулся, будто пробуя на вкус это занятие богачей и бездельников – болтаться в кресле, у которого вместо ножек полозья.
   Ловкий парень. Быстро поправился. Умеет незаметно содрать украшение, может почти на подножке машины невидимкой проехать сотни километров, не боится позировать перед дулом заряженной «пушки», легко вскрывает любые замки. Вот только банк грабануть не очень-то получилось.
   – Банк грабануть не очень-то получилось, – усмехнулась Катерина ему в лицо. «Плохие мальчики» не любят, когда их тыкают носом в то, что не все плохие дела им под силу.
   – Необычная больно вещица, – проигнорировал он ее шпильку.
   – Будет лучше, если ты вернешь кольцо.
   – Для кого лучше?
   – Для тебя тоже.
   Нужно было быть полной дурой, чтобы выпустить из рук пистолет.
   – Да ты не расслышала, бэби! Я и пришел, чтобы отдать это кольцо тебе. Держи! – Он выкинул руку вперед, будто бы бросив ей что-то. Катерина на уловку попалась – метнулась, вытянув руки, чтобы поймать это «что-то», и чуть не свалилась с кровати, схватив пустоту.
   Он расхохотался, и она опять пожалела, что так глупо упустила оружие.
   – Ублюдок, – сказала Катя и попрочнее уселась на скользкое покрывало.
   – Ну зачем ты так?
   – Что теперь я должна?
   Матвей еще раз качнулся в кресле, и еще, потом встал, подошел к окну.
   – У тебя шикарная хата с видом на Храм Михаила Архангела. Не думал, что с таким приданым можно польститься на старого перечника.
   – Замолчи!
   – Очень темная эта история.
   – Что?!
   – Очень темная. – Он стоял в черном проеме окна, к ней спиной. Катерина схватила телефонную трубку и набрала 02. Шансов не было никаких, но терпение ее лопнуло. Пусть лучше он разрядит в нее пистолет, чем она будет плясать под его дудку.
   – Выслушай меня. – Он стал вдруг другим: усталым, покладистым, будто прожил с нею сто лет и точно знал каким нужно стать, чтобы она успокоилась и перестала злиться. Катерина нажала отбой и решила, что звонить сейчас необязательно. Он подошел и сел перед ней на корточки.
   – Держи, – Матвей взял ее руку и вложил в ладонь кольцо. – Держи.
   В кулаке Катерина ощутила теплое золото и твердые грани бриллианта.
   – А откуда ты знаешь, как называется то, на что открывается вид из моего окна? – зачем-то спросила она.
   – Да кто же этого не знает, – сказал он, оставаясь усталым и покладистым.
   Не глядя, Катерина стала одевать кольцо на палец, но оно не одевалось почему-то, было странным и плоским, оно и кольцом-то не было. Катерина с ужасом уставилась на то, что держала в руке. Золотая ящерица держала в пасти огромный бриллиант, все правильно. Только это было не кольцо. Это была брошь. Катерина ущипнула себя за щеку в надежде проснуться.
   – Если это шутка, то неудачная, – тихо сказала она просто потому, что нужно было что-то сказать.
   – Я предупреждал – очень темная это история.
   – Говори! – закричала она. – Говори, что все это значит!
   – Я и пытаюсь. Говорю же тебе, что кольцо не украл, а взял на время, чтобы рассмотреть получше. Больно они похожи, эти цацки! – Матвей Матушкин сделал жест фокусника и в его руке блеснул еще один бриллиант, который зажала в пасти еще одна ящерица. На этот раз это было кольцо.
   Катерина опять ущипнула себя.
   – Ты мазохистка, бэби? Лучше потрогай меня, проверь – я настоящий!
   Как последняя дура, она протянула руку к нему, провела по белым волосам, по бледной щеке, пощупала не очень чистые пальцы, которые сжимали золотую ящерицу.
   – Тепленький, гладенький, и без хвоста, – припомнила вдруг она.
   Он захохотал, взял ее руку и сам надел на безымянный палец кольцо.
   – Понимаешь, бэби...
   – Не смей называть меня «бэби»!
   – Согласен, это избито и пошло, но так хочется называть тебя «бэби»! А я привык делать то, что мне хочется. Так вот, скверная это история – твое кольцо и моя брошь. Ты, кстати, не хочешь узнать, откуда она у меня?
   – Спер где-нибудь! – хмыкнула Катя. Ей до жути надоела эта история, и даже объяснений никаких не хотелось.
   – Спер?! И это спер?!! – Откуда-то из-за пазухи он выдернул ветхий кожаный мешочек, дернув за шнурок, развязал его и вытряс на синий атлас безумное количество бус, ожерелий, серег, колец, кулонов и еще чего-то, на что смотреть было невозможно, потому что все это ослепляло, било в глаза, и сильно напрягало.
   – И это спер?!! – с победой в голосе повторил Матвей.
   – И это спер, – подтвердила Катя и подальше отодвинулась от неприлично сверкающей россыпи.
   – Ну, бэби, тебя кто-то здорово в жизни обидел, раз ты видишь во всем криминал!
   – И это говоришь мне ты?
   – Я, бэби. Это говорю тебе я. И потом, если бы я это спер, то зачем бы я притащил это тебе?
   – Не знаю. И зачем ты притащил это мне?
   – Понимаешь, ты как-то замешана в этом деле. И мне вдруг стало дико интересно – как. Ты тогда болтала там с тополем...
   – С кленом.
   – Ну да. Я понял, что тебя и эту избушку связывает какая-то мутная история.
   – Тебя это не касается.
   – Касается. Старый дружище дуб...
   – Клен.
   – Клен... тоже умеет разговаривать. Он наболтал мне, что парень, который был вместе с тобой тринадцать лет назад, что-то искал.
   – Откуда ты это знаешь?!! – Катерина не хотела срываться на крик, но оказалось, что она сама себе неподвластна.
   – Да не ори ты так, – перешел он на шепот. – Ты сама бормотала той ночью, я слышал: « Баба Шура умерла, а Сытов решил, что ей было что прятать. Он рыл землю как бешеный пес, потом погнался за кем-то, он верил, что поймает удачу за хвост». У меня феноменальная память, бэби! Я подумал, что он не должен был быть идиотом, этот твой Сытов, и когда ты ушла, решил кое-что проверить. Там над кроватью висел старый, пожелтевший листок. Примитивный рисунок – избушка, деревце, крестик.
   – Да?.. Он до сих пор там висит?
   – Я просто связал твои слова с этими каракулями и понял одну вещь.
   – Какую? – Катерине так захотелось спать, что стало плевать на все сокровища мира.
   – Он не там копал, этот твой Сытов!
   – Как не там? Почему не там?
   – Он копал под акацией!
   – Кленом!
   – Ну да. А на листочке что нарисовано?
   – Что?
   – Смотри. – Он порылся в кармане кителя и вытащил пожелтевший тетрадный лист со знакомой Катерине картинкой, смотреть на которую ей совсем не хотелось. Но Матвей сунул листок ей под нос и нервным пальцем профессионального воришки ткнул в крестик.
   – Смотри, ведь он не совсем под деревом стоит.
   – По мне так под деревом.
   – Нет, бэби. Он стоит на расстоянии шести клеток от дерева! Листочек-то в клетку! Ты что в детстве никогда не читала про кладоискателей?
   – Я в детстве мало читала. Что это значит?
   – То, что от дерева нужно отсчитать шесть шагов.
   – Судя по всему, ты отсчитал, – без энтузиазма констатировала Катерина. Ей так хотелось спать, что сознание мутилось, и язык еле ворочался.
   – Как видишь, Кэт! – Он подцепил рукой украшения, и они бессовестной роскошью заструились у него между пальцами. Катерина постаралась на них не смотреть. Вся эта история затягивала ее как топкое болото, и совсем не было сил сопротивляться. Вот если бы ей удалось поспать часик, она бы придумала что-нибудь, чтобы жизнь вошла в привычное русло, чтобы тип с дурацким именем Матвей исчез с ее горизонта вместе с этими опасными цацками.
   Черт ее дернул согласиться поехать с Робертом в эту деревню! Или причина не в этом? Наверное, причина в ней, а не в обстоятельствах, впрочем, так не бывает, что обстоятельства ни при чем. Или бывает? Небезызвестная Скарлетт говорила себе: «Подумаю об этом завтра», Катерину жизнь научила говорить себе: «Не буду думать об этом!»
   – Не буду, – подтвердила вслух Катя.
   – Будешь. Слушай меня. – Матушкин обладал, похоже, не только телепатическими способностями, но и гипнотическими, потому что Катерина и правда стала очень внимательно слушать.
   – Там, в сенях, стояли две старые лопаты. Когда ты ушла на рассвете в тот первый раз, я взял лопату, вышел во двор и отсчитал от дерева шесть шагов в том направлении, которое можно было понять по рисунку. На этом месте стояла бочка. Старая, трухлявая бочка с дождевой водой. Я сдвинул ее и начал копать. Вырыл яму глубиной в метр, сломал две лопаты, но ничего не нашел. Я было решил, что там ничего нет, что бабка просто сбрендила на старости лет и начала рисовать. Но я упорный, бэби! – Матвей вскочил и заходил по спальне от стены к стене. В его движениях было много грации, но еще больше было безумства, которое всегда дает эйфория. – Я упорный! Я стал рыть землю руками!
   – Швы! – почему-то вспомнила вдруг Катерина, будто была старой мамочкой непутевого сына и в любых обстоятельствах заботилась только о здоровье любимого чада.
   – Черт с ними, со швами! – закричал Матвей, продолжая мерить шагами просторную спальню. – Такой шанс выдается раз в жизни. Я рыл землю руками. Она была паршивая, эта земля: твердая, глинистая, липкая, и почему-то очень вонючая. Первым я нашел череп.
   – Что?..
   – Череп с дыркой во лбу. – Он остановился как вкопанный, выхватил из сверкающей кучи какое-то сложное, трехрядное ожерелье и нацепил его на себя, щелкнув на шее замочком. Катерина подумала вдруг, что шея у такого «героя» могла бы быть и помощнее. Но впрочем – ничего, вполне подходящая шея.
   – Такие дырки оставляют пули и только пули, – продолжил он. – Потом были остальные кости – много косточек, весь скелет, целенький, хоть сейчас в кабинет анатомии! А на груди у него металлический ящик.
   – Ларчик, – поправила Катерина.
   – Замок на ящике был ерундовый, я сбил его камнем, открыл, там кожаный мешочек... Кэт, я пожалел того парня, как его – Сытов? Он оказался дурак. Я закопал скелет, вернул на место бочку, перебрал эти цацки, нашел брошку-ящерицу и вспомнил твое кольцо. Потом пришла ты с едой, и я потихоньку содрал с тебя кольцо, чтобы сравнить. Видишь, я не ошибся, эти ящерки – сестры. И кто-то получил за них пулю в лоб. Очень мутная эта история, очень странная эта избушка и очень непростая эта баба Шура.
   – Плевать, – решила вдруг все для себя Катерина. – Мне на все это наплевать. Хочешь, забирай себе все и проваливай. Я никому ничего не скажу, заберу себе только кольцо.
   – У тебя с мозгами беда. Как тебе может быть наплевать, если ты собираешься жить с человеком, у которого, скорее всего, рыльце в пуху и руки в крови? Откуда у него это кольцо?
   – Роберт богатый человек. Мало ли что там когда-то случилось! Наверное, его обокрали, и у него осталось только это кольцо.
   – Не думаю, что все так просто.
   – Какая тебе разница? Тебе ли искать истину и рассуждать у кого руки в пуху, а у кого рыло в крови!
   – Наоборот, – буркнул помрачневший Матвей.
   – Наоборот, – кивнула Катя. – Сути это не меняет. А суть в том, что сам ты – человек, портрет которого висит на каждом углу с надписью «Особо опасен». Я не понимаю, зачем ты пришел сюда, зачем мне все рассказал, да еще пытаешься вывести кого-то на чистую воду. Подумаешь, череп с дыркой! Да я сама из-за этих сокровищ словила пулю в живот и чуть не отправилась на тот свет. Забирай все и проваливай...
   Он посмотрел на нее очень странно – будто не видел, подошел к велотренажеру, залез на него и с натугой подналег на педали. Он так и забыл сфокусировать взгляд, и зрелище получилось нелепым: бледный, патлатый тип в лейтенантских погонах, с бриллиантовым ожерельем на шее, занимается физкультурой, устремив бессмысленный взгляд в пространство.
   – Швы! – снова пискнула Катерина, будто больше всего на свете ей было дело до его швов.
   – Значит, ты говоришь, тебе на все плевать! – крикнул он весело, наращивая темп вращения педалей. – И на меня и на сокровища?
   – Уходи.
   – А вдруг твой Роберт – убийца?
   – Уходи.
   – А вдруг баба Шура – мокрушница?
   – Уходи.
   – А вдруг...
   – Проваливай!
   – Ну, нет! – Он спрыгнул с тренажера, подошел к ней, схватил за плечи и потряс, как трясут неразумного человека, пытаясь вразумить его. – Не для того нас сводила судьба, чтобы ты капризной рукой рисовала свои сюжеты!
   – Судьба?! Капризной рукой?! Рисовала сюжеты?! Ого, сколько пафоса и как образно! А я думала, ты одноклеточный!
   – Да, я одноклеточный, – он повалил ее на кровать, на синий атлас, на россыпь невиданных драгоценностей, и Катерина почему-то не сделала ни малейшего усилия, чтобы оттолкнуть его от себя.
   Сон как рукой сняло. Черт знает, сколько привлекательности в этих «плохих парнях». Черт знает, куда девается здравый смысл.
   От него почему-то пахло хвоей и радостью, хотя должно было пахнуть грязным телом и неприятностями. Он стащил с нее платье, она расстегнула на нем милицейский китель. Во внутреннем кармане обнаружился пистолет, и это показалось Катерине очень забавным...
//-- * * * --//
   – В постели с врагом, – простонала Катя, когда все закончилось.
   – Я не враг, – прошептал Матвей и накинул на нее какие-то бусы, кажется, это был белый жемчуг. – Я не враг, и мы фантастически богаты!
   – Мы – Матвей Матушкин?
   – Мы – это ты и я. У нас обоих вспороты животы, у нас у обоих есть тайна, и нас намертво связывают эти бриллианты. К черту твоего Роберта! Давай уедем на твою историческую родину!
   – Представляешь, я понятия не имею, где она!
   – А мы придумаем. Главное, чтобы там были огромные пальмы, синий океан, безоблачное небо, бунгало на двоих и...
   – Главное, чтобы там не было твоих портретов с надписью «Особо опасен».
   Он расхохотался и нацепил на нее немыслимые сережки, от тяжести которых заболели уши. А потом диадему – сверкающую, как настоящая корона.
   – Значит, ты согласна. – Он не спрашивал, он утверждал.
   – Нет.
   Он не услышал.
   – Из всего этого мы продадим самую малость, только чтобы хватило на мои документы, дорогу и дом на берегу океана. Остальное – твое. Ты будешь ходить в маленькой юбочке из пальмовых листьев и в бриллиантах. Я дарю их тебе.
   – Нет.
   – Мы будем лопать кокосы, удить рыбу, любить друг друга, дразнить судьбу, выбираясь на яхте в шторм, а еще ты будешь ревновать меня к местным туземкам, таким же темненьким, гладеньким, стройненьким, в юбочках из пальмовых листьев.
   – Нет.
   – Ты не представляешь, как «да»!
   Он нацепил ей на шею еще что-то тяжелое, блестящее и холодное, будто сделанное изо льда.
   – Нет. – Катерина перевернулась на живот, нащупала между подушек прохладную сталь пистолета и подумала вдруг, что Алексей, их штатный фотограф, полжизни отдал бы за такой кадр. Она – темнокожая, голая, по-африкански буйно-кудрявая, усыпанная бриллиантами и жемчугом. Он – ослепительно белый, с порочным красивым лицом, с повязкой чуть ниже талии, а между ними – оружие. ТТ, наверное, или Макаров. Жизнь – самый умелый постановщик кадров, самый непредсказуемый режиссер...
   – Нет, – засыпая, пробормотала Катя. Последнее, что она видела – его смеющийся серый глаз.
   – Нужно говорить «да», – одними губами сказал Матвей, но Катерина его уже не услышала.
   Ей приснился Сытов. Он трепал ее по затылку, хмурился, и сердито говорил «Дрянь». Катерина пыталась уклониться от его руки, но не могла, и рука с затылка переместилась на ее горло. «Дрянь!» Он стал срывать с нее диадему, сережки, бусы, ожерелье изо льда... «Дрянь! Это мои бриллианты!» – закричал Сытов, но это был уже не Сытов, а Роберт Иванович, он шарил по ее телу, искал ниточку на животе, чтобы потянуть за нее, чтобы шов разошелся, и чтобы Катино нутро стало доступно его рукам. «Дрянь, ты не смеешь ревновать его к темнокожим туземкам!» – крикнул Роберт Иванович. Но это был уже не Роберт Иванович, а скелет с дыркой во лбу, и не скелет, а ящерица, которая дико вращала глазами и искала, что бы схватить своей пастью, потому что свой камень она потеряла.
   Катерина открыла глаза и увидела над собой небесно-голубой потолок. Она специально заказала себе именно голубой потолок, чтобы никогда и ничто в этой квартире не напоминало ей белую больничную безнадежность. Еще она попросила нарисовать на потолке облака и летящую стаю птиц. Это было пошло, но зато есть, во что упереться взглядом, когда открываешь глаза.
   Сегодня все было бы как всегда, если бы... если бы вокруг не валялись ювелирные изделия, стоимость которых было страшно представить, а рядом не сопел голливудский блондин, от вида которого почему-то тоскливо и жалостливо сжалось сердце. Он лежал на боку, подтянув к подбородку колени, улыбался во сне и совсем не тянул на злодея.
   Катерина вскочила с кровати, по привычке шагнув к тренажеру, но остановилась и глазами нашла часы. Было девять утра – время, в которое она обещала появиться у Роберта.
   – Вставай! – она тряхнула Матвея за голое плечо. Он пробормотал «Есть, товарищ генерал-майор!» и натянул на голову одеяло, оставив голыми длинные, узкие, совсем не суперменские ступни. Высказывание про генерал-майора слегка озадачило Катерину, но она тут же решила, что парень грезит армейскими подвигами, тогда как в жизни обходится криминальными.
   Будить его она больше не стала. Сам проснется. Катерина сняла с себя диадему, бусы и ожерелье, в которых заснула. Вот только сережки ей очень понравились. Так понравились, что она решила их не снимать. Пусть останутся у нее в ушах – виноградные грозди бриллиантов. В конце концов, она имеет на них полное моральное право.
   Кофе она решила не пить. И в душ не пошла. Сегодня все не так, как всегда. Она поедет к Роберту и скажет, что будет верна ему по гроб своей жизни. Или его жизни? Она останется у него навсегда, а эту квартиру сдаст за бешеные деньги какому-нибудь иностранцу, может быть даже Найобу – послу неизвестной республики.
   Катерина взяла листок бумаги, тот самый, с рисунком бабы Шуры, и написала на нем: «Проваливай. Проваливай! Проваливай!!! Мне не нужны никакие сокровища. Мне не нужен ты. Я никогда не стану тебя ни к кому ревновать, не буду удить с тобой рыбу, не буду маяться с тобой в одном бунгало на берегу океана. Проваливай. Я никому ничего про тебя не скажу. Лечись, скрывайся, продавай бриллианты, уезжай из страны и будь осторожен. Проваливай!» Она подумала немного и дописала: « Кофе на полке, еда в холодильнике, душ в ванной, в шкафу найдешь какую-нибудь одежду. Дверь просто захлопнешь». Что еще? Да, пистолет. Катерина откопала его в сбившемся одеяле и... спрятала в мусорном ведре. Неоригинально, конечно, но больше в голову ничего не пришло. Что еще? Да, пожалуй, она прихватит еще вон то ожерелье, которое холодит как лед. Имеет полное право. Катерина запихала его в сумку. В своей жизни она всегда найдет место роскоши.
   Катерина выбрала самое лучшее, самое красное платье. Даже не покрутившись перед зеркалом, она зачем-то перекрестилась и вышла из квартиры. По привычке припустила с лестницы бегом, но на двенадцатом этаже обнаружила, что лифт заработал. Она добросовестно им воспользовалась и благополучно добралась до первого этажа.
   Первым она увидела Майкла. Он бочком подошел к ней и шепотом, показавшимся Катерине раскатистым криком, сказал:
   – Кать, полтинник, и я буду молчать о том, кто скрывается в твоей поднебесной фатере.
   Катерина молча достала сотню и сунула бумажку ему прямо в карман широких штанов. Майкл юркнул в парадную дверь и растворился в утренней суете улиц.
   Вторым впечатлением был «аквариум». Вместо привычных габаритов Верки, заполнявших его почти полностью, там восседала, оставляя много пустого пространства, Зойка из второй квартиры. Она была бы красавица, если бы не полный рот золотых зубов. И возраст ее позволял еще на что-то надеяться, и род занятий – бухгалтер – пророчил вполне приличные перспективы, но жизнь у нее не ладилась. Небедный муж сначала запил, а потом и вовсе ушел, оставив, правда, квартиру. Детей бог не дал, а на работе ее то и дело подсиживали более молодые и пронырливые сослуживицы – так, во всяком случае, утверждала тучная Верка. Но Зойка не теряла оптимизма, пошла на какие-то суперкурсы по повышению квалификации, и все ждала своего принца и своих детей, взирая на мир с золотой улыбкой.
   – Кать, – крикнула она, – утро доброе!
   – Доброе? – вопросом ответила Катерина.
   – Солнце светит, птички поют, и лето все впереди! Что еще для счастья надо?!
   – Ну, про птичек это ты загнула, – улыбнулась Катерина, стараясь быть такой, как всегда и не очень торопиться на выход. Она вежливо остановилась у будки и склонилась к окошечку.
   – Вовсе нет. Как к жизни относишься, такая она и есть. Если хочешь услышать в городском шуме пение птиц, то обязательно услышишь. Даже если их нет. Ты, Катерина Ивановна, сегодня потрясающе выглядишь. На миллион долларов! Сережки у тебя – отпад. Как из Алмазного Фонда.
   – А где Вера? – попыталась перевести разговор на другую тему Катерина.
   – А загуляла она, попросила меня подменить ее на полдня. Братан к ней из Калуги приехал, посидели они вчера по-семейному, водки попили. Кать, а я замуж, кажется, выхожу! – Зойка счастливо заблестела золотыми зубами и вплотную притиснулась к окошку.
   – Да ну?
   – Ну да. За твоего соотечественника. Он, кстати, тебя уже не первый раз разыскивает, но никак не может застать. Передать ничего не хочет, «ошень личный дел», говорит.
   – Да ну? – Катерине пришлось еще ниже заговорщицки наклониться к окошку, хотя меньше всего ей было дела до чужих сплетен, а еще меньше – до своих соотечественников. Идеей отыскать своих родственников она переболела очень давно.
   – Он опять тебя не застал, и, представляешь, запал на меня, – горячо зашептала Зойка ей в ухо. – В гости напросился, вином угостил, ну и ... то да се... Увезу, говорит, тебя в «жаркий стран»! Он фантастический! Синий как баклажан, щедрый, веселый, зовет меня «Зойка моя»! Он посол от какого-то королевства.
   – Может, республики?
   – Нет, королевства!
   – А зовут его как?
   – Его фантастически здорово и очень неприлично зовут! Так в «Звездных войнах», ой нет, в «Матрице» звали какую-то бабу! Найоби!
   – Наш пострел везде поспел. Господи, как у вас все тут запутано, – пробормотала Катерина и достала из сумки визитку.
   – Зоя, если он еще придет, передай ему мои телефоны, пусть звонит.
   Катерина двинулась к выходу, в надежде, что поток новостей для нее иссяк.
   – Кать, – вдогонку крикнула Зойка, – только ты Верке ничего не говори! Про Найоби!
   – Не скажу, – вздохнула Катерина.
   Всю дорогу до дома Роберта Катерина старалась не думать о том, что произошло этой ночью. Не думать, не анализировать, не вспоминать. Но даже разудалая музыка, гремевшая во всю мощь стоваттных колонок, не смогла свернуть ее мысли с неправильного пути.
   Зачем она это сделала? Почему второй раз наступила на те же грабли? Как опять оказалась в одной постели с ублюдком? И самое главное – почему с таким удовольствием и без стыда вспоминает об этом?..
   Где-то она читала недавно, что у киношников появился новый термин – «химия». Это когда между актерами возникает нечто, отчего игра становится слаженной и блестящей. Может, у нее с Матвеем «химия»? Они разыграли какие-то роли и так увлеклись, что не могут остановиться?
   Она газанула и чуть не влетела в квадратный зад УАЗика, который при ближайшем рассмотрении оказался «Гелендевагеном». Катерина ойкнула, крутанула руль влево и вылетела на встречную. Из окна джипа высунулась физиономия, сильно похожая на мультипликационного Шрэка. Шрэк улыбнулся, показав полный рот золотых зубов, и сокрушенно покачал головой, буравя Катерину маленькими круглыми глазками. Кажется, ему было искренне жаль, что Катерина не припечатала его роскошный зад, и что ей не пришлось продавать квартиру, чтобы уладить с ним все вопросы, которые у него непременно бы возникли.
   Катерина показала ему язык. Шрэк исчез в тонированном нутре джипа, а она подумала, что сегодня день золотых улыбок. Что заставляет людей делать себе золотые зубы? Уж лучше совсем без них. Мысли благополучно уплыли в безопасное русло, но ненадолго.
   Откуда у Роберта кольцо-ящерица? Как он связан с бабой Шурой и ее сокровищами? Кто и почему убил человека, которого захоронили вместе с драгоценностями? Почему его закопали, как последнюю собаку, водрузив вместо памятника бочку с водой? И, наконец, чьи это бриллианты и как они могли оказаться в палисаднике бабы Шуры, черт побери?!!
   «Какая тебе разница, – попыталась урезонить себя Катерина. – Ты уже за все сполна получила. И пулю в живот, и сережки с ожерельем, холодным как лед, и ... Матвея Матушкина, с которым у тебя „химия“ – слаженная игра двух актеров, заигравшихся в своих импровизациях на тему „барышня и хулиган“. Только лучше быть честной с собой. Блуд это, Катерина Ивановна! Блуд, а никакая не „химия“.
   У дома Роберта она без труда нашла место для парковки. Дом был из «особенных», элитных – со шлагбаумом, будкой с охранником, и удобными парковочными площадками. У Катерины имелся пропуск, но показывать его не было никакой нужды, так как охранник всегда и так махал ей рукой «Проезжай!», давая этим понять, что ее трудно с кем-нибудь перепутать.
   Он и сейчас махнул рукой «Проезжай!», и у Катерины вдруг екнуло сердце. На сей раз этот жест означал – за шлагбаумом новая жизнь, назад пути нет. Она переедет жить сюда, а свой пентхауз сдаст иностранцам. Нужно только определиться с ценой. Вот работу она не бросит. Без работы она захиреет, заскучает, сойдет с ума. Совсем забыла сказать об этом Роберту. Катерина поднесла к глазам руку и порассматривала ящерицу. Все-таки, нужно было прихватить еще ее сестричку-брошку. Она обязательно задаст пару вопросов Роберту насчет происхождения этого кольца.
   У дверей квартиры Роберта Ивановича топталась какая-то тетка. Она беспрерывно топила кнопку звонка и тихонько поругивалась под нос. На тетке был синий спортивный костюм, кроссовки, и она здорово смахивала на тренера по легкой атлетике – жилистая, сухая, с волевым лицом и излишне целеустремленным взглядом.
   – А вот и вы! – воскликнула тетка, увидев Катерину. – Очень кстати! Я знаю, вы подруга Роберта Ивановича. Он затопил мою квартиру и почему-то не открывает. Может, вышел куда-нибудь, а кран не закрыл? Мой ремонт ему обойдется в копеечку и будет лучше, если побыстрее устранить причину аварии. У вас случайно нет ключа от квартиры? – Тетка, пожалуй, была не тренером, а бывшим руководящим работником, слишком уж специфическим тоном она разговаривала. Тоном, который всегда вызывал у Катерины желание показать язык.
   – Случайно есть, – ответила Катерина тетке, но открывать квартиру не поторопилась. – А вы уверены, что вас затопил именно Роберт Иванович?
   – За кого вы меня принимаете? – вздернула подбородок тетка. – Я что, похожа на невменяемую?
   – В общем-то нет, но мало ли... – Катерина вставила ключ в замок.
   – Вы мне хамите, – жестко сказала тетка, проходя за Катериной в просторный холл.
   – Пока еще нет. Постойте-ка, пожалуйста, в коридоре, а я проверю все краны. Роберт! – крикнула она. – Роберт, ты где?! – Квартира была настолько большая, что дала уверенное эхо, но Роберт никак не откликнулся.
   – Странно, – пробормотала Катерина, увидев, что ботинки его стоят в прихожей, а джинсовая курточка, в которой он ходил в последнее время, висит на вешалке. – Роберт!
   В ванной и правда шумела вода. Катерина дернула дверь, она открылась, и поток воды вяло плеснулся в ноги, как плещутся волны о берег в ясный, безветренный день. От неожиданности Катерина отпрыгнула назад и вскрикнула. На крик прибежала спортивная тетка, хлюпая по ручейку кроссовками.
   – Ну вот, а вы тут рассуждаете о моей вменяемости! – высокомерно заявила она, шагнула в ванную и вдруг завизжала. Это так не подходило к ее спортивно-руководящему имиджу, что Катерина даже засмеялась. Ну забыл человек закрыть кран, чего ж орать-то? Смеясь, она зашла в огромную ванную, почти по щиколотку оказавшись в теплой воде. Черный кафель давал ощущение мрачной роскоши, и эта роскошь никак не вязалась с бледным, безжизненным телом, безвольно полулежавшим в низкой, треугольной ванной, больше смахивающей на бассейн.
   – Роберт! – крикнула Катерина, хотя точно была уверена, что «это» не может быть Робертом. – Роберт Иванович!
   Тетка перестала визжать, и тишина была бы убийственной, если бы не бодрый плеск текущей из крана воды. Роберт напоминал большую резиновую куклу, у которой слегка подспустили воздух и она потеряла тонус, упругость и товарный вид. Голова свесилась на грудь, глаза полузакрыты, а руки плавали в толще воды, словно медузы. Он спиной запечатал боковое сливное отверстие, потому и переполнилась ванна.
   – Скорую! – прошептала Катерина, нащупала в сумке мобильник и быстро набрала ноль три. – Сердечный приступ! – заорала она в трубку.
   – Помилуйте, дамочка, – отмерла вдруг спортивная тетка, – какой же это сердечный приступ, если у него в голове дырка? Это убийство и нужно звонить в милицию.
   Катерина нажала отбой и посмотрела Роберта. У него на лбу действительно что-то такое было – необычное, непривычное, режущее глаз. Катерина не могла на это смотреть, но заставила себя и увидела – это дырка, запечатанная черной запекшейся кровью. Струйка этой крови, такой же черной, спускалась вниз, к подбородку, и там замерла как вкопанная, даже не капнув воду. Что-то такое Катерина слышала о повышенной свертываемости крови...
   Тетка закатала рукав спортивной куртки, бесстрашно запустила руку в воду и поймала там запястье Роберта Ивановича.
   – Мертв, – вздохнула она. – Мертвее только Гарик из шестнадцатой квартиры. Но его грохнули неделю назад и уже похоронили. Господи, никак не могу привыкнуть, что в этом доме один другого круче и два раза в месяц кого-нибудь обязательно дырявят наемные убийцы. Дамочка, а кто же мне ремонт-то оплачивать будет? – всполошилась тетка. Она вполне очухалась, и к ней вернулись здравые мысли. – Кто платить-то будет? Кто?!! У меня ремонт на бешеную тучу долларов, телевизор в ванной залило, цветы искусственные!
   – Телевизор? Цветы? – Катерина не могла удивляться, но удивилась.
   А кому же она будет гладить шнурки?..
   – Да, черт побери, цветы, телевизор, кушеточка-антик, столик ценных пород дуба и старинные часы с кукушкой, которые стоят сейчас бешеную тучу долларов!!!
   – С кукушкой?..
   – И потолок в разводах! Трупная водичка – бр-р! Да я всю ванную теперь переделывать должна!
   – Переделывать...
   Чьей же она будет сиделкой?..
   – Дамочка, а ведь вы его почти жена. Мне Люся из тринадцатой говорила. Вот вы мне и заплатите!
   – Заплачу, – кивнула Катерина и заплакала.
   – Хватит сопли на кулак мотать, – тетка вырвала у нее из рук мобильный и очень быстро и грамотно вызвала милицию. Похоже, у нее были навыки в таком деле, а милиции было не в первой выезжать по этому адресу, потому что разговор получился кратким и лаконичным.
   – А ведь я вас сегодня уже здесь видела, – вдруг сказала тетка, щуря сверлящие глаза и поправляя рукой короткую челочку.
   – Меня? Здесь?
   Черный кафель давил на глаза, контрастировал с белой ванной, тело в которой – шутка, муляж, оно не может быть правдой. Сейчас есть специальные магазины, где продают такие «шутки»: отрезанные руки, отрубленные головы, кровавые кляксы и даже наклейки пулевых ранений. Кто-то купил в таком магазине целого Роберта и засунул его ванну, а настоящий Роберт сидит на кухне, посмеивается и пьет кофе.
   Катерина пошла на кухню.
   – Да, милочка, я видела, как рано утром вы поднимались по лестнице, я как раз шла гулять собаку. На вас была легкомысленная широкополая, красная шляпа!
   На кухне никого не было. Роберт не пил там кофе. Его и в спальне не было, пустая, разобранная кровать демонстрировала свое пустое нутро, и было почему-то стыдно смотреть туда.
   Кому она будет верна по гроб жизни?..
   Соседка тащилась за ней по пятам.
   – Вы меня с кем-то спутали! – крикнула Катерина, хотя тетка стояла рядом и с мерзким любопытством бездельника-обывателя рассматривала беззащитные белые простыни и стыдливую подушку, сохранившую примятость.
   – Ха-ха-ха! – вдруг весело рассмеялась тетка, и Катерина вдруг снова поверила, что все это шутка. Роберт, наверное, сидит у тетки в квартире, они сговорились, решили ее разыграть. – Ха-ха-ха! – хохотала тетка. – Неужели вы думаете, что вас можно с кем-нибудь перепутать?!!
//-- * * * --//
   – Значит, вы утверждаете, что не приходили в семь тридцать утра в квартиру господина Пригожина?
   Оказывается, фамилия Роберта была Пригожин.
   – Утверждаю.
   – Где вы были в это время?
   – Дома. Спала.
   – Кто-нибудь может это подтвердить?
   Это мог подтвердить Матвей Матушкин, но сказать об этом Катя не могла.
   – Я живу одна. Этого никто не может подтвердить. Впрочем, в половине десятого меня видел... – тут она подумала, что про Майкла тоже не стоит говорить, – меня видела Зоя из второй квартиры. Она сидела на месте лифтерши, и мы с ней долго беседовали.
   – Ну, – усмехнулся следователь, и с чрезмерным усердием стал перекладывать какие-то бумаги на столе, – ну, это вы хорошо придумали! Да, Зоя Арнольдовна подтвердила, что разговаривала с вами в девять тридцать, но она так же сказала, что на пост заступила в девять, а до этого будка была пуста. Пуста! – Он грохнул кулаком по только что передислоцированным бумагам. Кулачок был маленький, ненатруженный, без обручального кольца.
   – И создается впечатление, Катерина Ивановна, что вы специально остановились поболтать с лифтершей, чтобы она подтвердила в случае чего...
   – Это вам Зойка сказала, что – специально?
   – Нет, это я вам говорю.
   Это был уже второй допрос и, кажется, он слово в слово повторял первый. Ночь Катерина провела в изоляторе временного содержания, на деревянных нарах и не было обстоятельства, более сломившего ее, чем отвратительные, жирные клопы, которые искусали ее с головы до ног. Катерина не смогла сдержаться, наклонилась, и с наслаждением почесала левую ногу. Потом правую. Потом плечо под тонкой тканью красного платья. Платье она не снимала на ночь, и оно странно и дико пахло несчастьем, тюрьмой и еще чем-то, – кровью что ли? – потому что на теле были места, расчесанные в кровь.
   – Вас видели три человека в доме, где жил Пригожин. Все в своих показаниях утверждают, что это было примерно с семи до семи тридцати утра – время, когда наступила смерть Роберта Ивановича. Охранник утверждает, что вы пришли пешком. На вас было красное платье и красная широкополая шляпа.
   – Честно говоря, я бы менее приметно оделась, если бы пошла на такое «дело»...
   – Честно говоря, вас трудно с кем-нибудь перепутать. Вы понимаете, о чем я говорю. – Следователь усмехнулся и надел жуткие очки в роговой оправе со стеклами без диоптрий. Следователь был юный, рьяный, с каким-то мудреным именем и ушами, которые в размахе достигали... «Ведь бывает же размах крыльев, – подумала Катерина, – значит, бывает и размах ушей». Ей было необходимо о чем-нибудь таком думать, чтобы не сойти с ума.
   – Вас трудно с кем-нибудь перепутать и это главный аргумент для следствия. Давайте рассмотрим другие аргументы.
   – Давайте, – без энтузиазма кивнула Катерина, оттянула ворот платья и с ожесточением почесала грудь. Следователь чиркнул взглядом по ее шоколадным выпуклостям и панически перевел глаза на потолок.
   «Придурок. Мог бы уставиться в свои бумаги. А ведь я ему очень нравлюсь, – подумала Катерина, потому что необходимо было думать о чем-то таком. – А очки он напяливает, чтобы хоть как-то усерьезнить свою простецкую физиономию. Глупый, избитый прием. Начитался классики про земских врачей?»...
   – Перестаньте чесаться, – буркнул следователь и действительно перевел взгляд с потолка на бумаги.
   – Ваши клопы...
   – Они не мои. Так вот, квартиру не вскрывали, пришел кто-то свой. Свой настолько, что Пригожин допустил его в ванную, где он был, в чем мать родила. Оружие валялось на полу в ванной, и отпечатков на нем не обнаружено. А в вашей сумке, которую изъяли, найдена мужская перчатка. Одна! Зачем молодой женщине летом таскать в сумке мужскую перчатку? Вывод один – чтобы не оставлять отпечатков на оружии!
   – Господи, – что-то лопнуло внутри Катерины, и слезы хлынули градом. Платье намокло на груди и даже почему-то на коленях, такой силы это были слезы. Они не хлынули вчера, когда ее задержали по подозрению в убийстве, а сегодня почему-то хлынули. – Господи, да эту чертову перчатку я две недели таскаю в сумке и забываю выбросить! Она... – Тут Катерина поняла, что трудно будет объяснить, как перчатка у нее оказалась. – Понимаете, я женщина одинокая... очень свободных нравов. Ко мне приходят... приходили мужчины. Кто-то забыл перчатку еще весной в моем кресле и... Спросите у Верки-лифтерши, у охранника нашего агентства Игоря, у моего зама Верещагина, у Любаши-уборщицы, наконец, спросите! Они видели, они знают, как перчатка попала в мою сумку! Я просто забыла ее выбросить! Ну, вы же знаете, что творится у женщин в сумках! Ну, это все знают! – Она вдруг с тоской подумала, что он может этого и не знать. – Спросите их, слышите?!!
   – Спрошу, – кивнул следователь. – Но есть еще много обстоятельств...
   Вот с этого момента начинался новый допрос. Вчера все закончилось на перчатке.
   – Мотив! – Он уставился на нее через стекла очков, в которых явно не было никаких диоптрий.
   – Да, мотив! – Катерина вдруг успокоилась, вытерла слезы и улыбнулась. – Какой у меня может быть мотив? Никакого! Я собиралась замуж за этого человека, я его... любила. Уж если бы был мне резон убивать его, так только после свадьбы!
   – Каким-то образом вы узнали о завещании. – Юнец стащил с носа очки, давая понять ей, что плевать ему, что он лопоухий, прыщавый, маленький, хлипкий, с тоненькими девчоночьими пальчиками, что никогда и ни на кого он не производит должного впечатления. Плевать, потому что несмотря на молодость, он блестящий профессионал и у него всегда есть козырная карта.
   – О каком еще завещании?
   – Три дня назад Пригожин составил завещание, в котором все свое имущество – недвижимость, деньги, машины, бизнес, – завещал вам.
   – Мне?!!
   – Вам, не придуривайтесь. У Пригожина был рак, его дни были сочтены. Видимо, Роберт Иванович опасался, что не доживет до бракосочетания, и решил таким образом отблагодарить вас за счастье своих последних дней.
   – Не может быть. Этого быть не может. Какой рак... у него сердце...
   – Да, экспертиза показала, что буквально на днях он перенес обширный инфаркт, но к делу это не относится. Завещание...
   – Я не знала ни о каком завещании! Он ничего не говорил мне!
   – Послушайте, – он встал, распрямился во весь свой невнушительный рост, облокотился кулачками о стол, и слегка наклонился к ней, – послушайте, у вас действительно репутация дамы очень свободных нравов. Я узнавал. Ваших связей не перечесть... Молодые, не очень, и совсем старики. Особенно старики. Вы специализировались на них! Откуда у вас роскошная квартира на шестнадцатом этаже в элитном доме на проспекте Вернадского?!
   – Боже мой, – прошептала Катя, и щуплый следователь показался ей огромным, киношным монстром. – Боже мой, да это все знают. Я была еще очень молодой, меня полюбил Негласов Юрий Петрович, и я его... нам было хорошо вместе, но у него была семья, да и относился он ко мне больше как к дочери. Юра купил мне квартиру, дал возможность получить образование, я ведь из детдома, у меня не было ни средств, ни родни. Юра был мне больше, чем любовником. Он умер от инсульта, когда я училась на пятом курсе. Я никогда этого не скрывала. Да, он подарил мне квартиру! Да, на его деньги я закончила институт и смогла найти хорошую работу! При чем здесь «специализировалась»?!
   – Посмотрите сюда, – девчоночьим пальчиком следователь постучал по столу, где невесть откуда появился диктофон. – Посмотрите и послушайте. – Он нажал серебристую клавишу и звонкий, веселый голос, в котором Катя узнала свой, крикнул на весь кабинет: «Мне это подходит! Сколько тут – триста шестьдесят квадратов? Пять комнат, евроремонт, хороший район, мне подходит! Давай дружить!» «Давай! Если хочешь, оставайся тут жить...» – ответил голос Роберта, и пальчик снова ткнул кнопку, остановив запись.
   – Ну что, вы будете и сейчас отрицать свои меркантильные интересы в связях с пожилыми мужчинами? По-моему, в этом деле все очень прозрачно. Каким-то образом вы узнаете, что Пригожин заблаговременно все отписал вам. А может, и сами уговорами склоняете его к этому. А потом решаете поторопить его на тот свет.
   – Простите, начальник, а как вас зовут?
   – Март Маркович Карманов, – поклонился юнец. – К вашим услугам, – зачем-то язвительно добавил он.
   – Март Маркович, откуда у вас это?.. – Катерина указала на диктофон.
   – Эту пленку, Катерина Ивановна, мы обнаружили в квартире Пригожина, как, впрочем, и диктофон. По какой-то причине Роберт Иванович решил записать свой разговор с вами. Может, все-таки он не очень вам доверял?
   Катерина расправила плечи и одернула платье на коленках. Она не будет больше отвечать на вопросы. Она не будет больше чесаться и плакать.
   Она будет бороться.
   – Я требую адвоката. Причем того, которого я скажу. У меня есть средства на первоклассную защиту.
   – Кто бы сомневался, – усмехнулся юнец и нажал под столом какую-то кнопку.

Глава третья

   «Уехал брат, смеется враг,
   а ты уже почти привык,
   что неудачен каждый шаг
   и все пути – в один тупик;
   и жадной струйкою песка
   текут из рук твои дела;
   а та, которую искал, —
   уже ушла».
тоже Марат Шериф

   Сытов гнал машину. Он уверял себя, что хочет разбиться. Но его реакции были до автоматизма точны и безошибочны. Мыслей не было, чувств не было... Как это, черт побери, называется?
   Кризис среднего возраста?
   В приемнике играл джаз, и какофония звуков здорово соответствовала состоянию его души.
   Или это называется седина в бороду – бес в ребро?
   Кризис или бес? Бес или кризис?
   Девка, которую он вчера потащил в ресторан, к концу пиршества широко зевнула и выдала:
   – Мне с вами скучно. Мне с вами спать хочется.
   У девки все было, как полагается: ноги-ходули, глаза-блюдца, волосы до задницы и интеллект лягушонка. Нужно было рассмеяться весело и отправить девушку веселиться к сверстникам в бар или на дискотеку, но Сытов вдруг рассвирепел. Он рассвирепел так, что ладони вспотели, а пульс переселился в висок.
   – Сама-то поняла, что сказала? – прошипел он девке, и девка, еще больше округлив свои «блюдца», вполне искренне удивилась:
   – А че я такого-растакого сказала? Призналась честно, что скучаю с вами. Я не шалава там какая-нибудь, чтоб за ужин в постель ложиться. Я только если мне человек нравится.
   – Не шалава? – заорал Сытов так, что за соседними столиками притихли. – Не шалава?! – Как последняя баба-истеричка он выплеснул вино из своего бокала девке в лицо. Девка завизжала, прибежал охранник и Сытов долго и мрачно объяснял потом ему, что просто повздорил со своей девушкой. Девка испарилась, исчезла, ее и след простыл. О ее существовании напоминало только винное пятно на скатерти, да в панике отброшенный стул.
   Сытов извинился: «sorry, sorry», сунул охраннику купюру неопознанного достоинства и заказал себе «вспотевший» графин водки. Он так и сказал «вспотевший графин» – наверное, у девки научился так «блестяще» выражать свои мысли.
   Бес это или кризис?.. Один хрен – возрастное. Когда тебе за сорок, диагноз один – возраст.
   Сытов вышел на встречку. Светофор, мигнув желтым, дал устойчивый красный свет, и колонна машин дисциплинированно замерла, обозначив свое послушание вереницею красных «стопов». Сытов обошел колонну слева, еще притопил педаль газа, вылетел на перекресток и благополучно его миновал. К сожалению, никакой грузовик не попался на его пути, не прилетел ему в бочину и не размазал сытовский «мерс» так, что и подушки безопасности бы не спасли. «Он всегда хотел быть первым», – так, кажется, называлось это в какой-то социальной рекламе, где холеный господин жал на газ дорогим ботинком, пролетал на красный свет, и в результате от господина оставалось только колесо на дороге и две красных гвоздички. Наверное, он плохо водил, тот парень. Сытов водил лучше и поэтому не мог разбиться.
   Утром он как всегда пришел на работу. Пришел раздраженный, потому что вот уже неделю сидел на диете, согласно которой на завтрак мог съесть только вареное яйцо и выпить чай без сахара. Лишние килограммы появились недавно, жить, в общем-то, не мешали, но вечерами, возвращаясь из душа, Сытов вдруг стал ловить на себе насмешливые взгляды Лики. В ее глазах он читал примерно следующее: «Да, парень, ты совсем распустился. Я старше тебя на десять лет, а посмотри на меня!» Лика была светская львица – бассейн, массаж, тренажеры, и никакой пластики. Так она, во всяком случае, утверждала. В пятьдесят один ей давали тридцать, и это была единственная цель ее жизни – сногсшибательно выглядеть. Сытов уже начал и толстеть и стареть, а Лика все блистала точеной фигурой, розовой кожей и капризами шестнадцатилетней девочки. Это она подсунула Сытову глупый глянцевый журнал с новомодной белковой диетой, и Сытов послушно давился теперь по утрам вареными яйцами, которые терпеть не мог. Сегодня ситуация осложнилась тем, что во время завтрака, в кухонном телевизоре заполошная девица, возомнившая себя кулинаркой, в демократичных джинсах, с демократичным хвостиком на затылке, на вполне демократичной кухне портила отличную семгу, засыпая ее диким количеством специй. Было ясно, конечно, что рекламодатель отвалил немалую сумму за то, чтобы народ смотрел как лучшие люди страны – девица к ним несомненно принадлежала! – потребляют сушеный укроп, кориандр, имбирь, и перец известной марки. Это было ясно, но здравый смысл бунтовал. Сытов выключил телевизор, выбросил недоеденное яйцо в мусорное ведро и уехал на работу в крайнем раздражении. Едва переступил порог, как секретарша объявила, что Сытова ждет генеральный. Секретарша была новенькой, Сытовым еще не окученной, поэтому чересчур сразу начинала говорить о делах. Сытов решил, что откладывать больше нельзя, сегодня он ею займется. Он развернулся и пошел к генеральному.
   Генеральный был тоже новый и тоже еще не окученный. Борьба за власть на популярном телеканале оказалась долгой, изнурительной и «кровопролитной». Многие головы полетели, многие «лучшие люди» ушли. Известные всей стране тележурналисты и телеведущие, не выдержав склок, дрязг, прессинга, а также пресловутой «смены политики» теперь работали в других телекомпаниях. Особенно всех доконало то, что генеральным директором стал слишком молодой, слишком амбициозный и не слишком умный человек. Тех, кто не ушел сам, «ушло» новое начальство – «смена политики»! Сытов был горд, что оказался в числе немногих, кто удержался на плаву, и кого не коснулись «чистки». Он так и остался директором редакции информационных программ и даже тешил себя надеждами на некое повышение и расширение полномочий – ну, например, его кандидатура вполне может рассматриваться на место зама генерального, руководителя общественно-политического вещания.
   – Присаживайтесь, – кивнул генеральный. Он был так похож на своего знаменитого папу, что Сытов всегда контролировал себя, чтобы не дай бог не назвать его папиным именем. Дети знаменитых родителей очень не любят, когда им напоминают, чьи они дети.
   – Утро доброе, Валерий Сергеевич! – Сытов позволил себе лучезарную улыбку, позволил себе сесть не на стул, а в кресло, и даже рискнул закинуть нога на ногу. Неплохо было бы, если бы генеральный кликнул своей секретарше о двух чашечках кофе. Сытов непременно выпил бы сладкий, с лимоном. К черту вареные яйца и чай без сахара.
   Но генеральный не кликнул. Он уселся за свой необъятный стол, на котором можно бы было сыграть партию в бильярд или на худой конец – в теннис, сцепил пухлые ручки в замок и, вздохнув, произнес:
   – Никита Андреевич, я прекрасно помню те времена, когда вы были блестящим тележурналистом.
   Сытов решил, что это комплимент, улыбнулся еще лучезарнее, еще вольготнее раскинулся в кресле и даже позволил себе поболтать на пальце брелок с ключами от машины, которые зачем-то притащил с собой.
   – Я помню ваши незаурядные репортажи, – генеральный замялся, будто затрудняясь сказать, что он еще помнит про Сытова. – А вы не хотели бы снова познать все прелести жизни известного, публичного человека? – Генеральный расцепил свои пальчики и сыграл на столе что-то бравурное.
   – Что, простите?.. – не понял Сытов, вернее, боясь понять.
   – Я говорю, что думаю, вы будете больше на своем месте, если станете...
   – Репортером?.. – с нескрываемым ужасом спросил Сытов, чувствуя, как ладони становятся мокрыми, а щеки горячими.
   – Нет, ну зачем же! – воскликнул генеральный и даже улыбнулся. – Из этой шкурки вы выросли. Да, выросли, да и возраст... А вот ведущим новостного блока...
   – Ведущим, – эхом повторил Сытов, все еще не веря в происходящее.
   Он удержался во время лавины, которая смела все и вся, и вдруг пошел ко дну, когда вокруг установилась тишь да благодать. А он-то мечтал о повышении...
   Нужно было «держать лицо», нужно было, чтобы ни один мускул не дрогнул на физиономии, но губы у Сытова затряслись, и он против своей воли произнес:
   – То есть как директор редакции информационных программ я не на своем месте?!
   Генеральный опять сцепил пальчики, посмотрел тоскливо в окно и сказал:
   – Вы же понимаете. Вы все понимаете. У канала новая политика и в рамках...
   Уж как Сытов прогибался, как зады лизал, чтобы «соответствовать» и поддерживать эту «новую политику»! Все оказалось без толку. Ведущий новостей! Это не шаг назад. Это полет в пропасть. Говорящая голова. Говорящая за тех, кто эту самую политику строит. Впрочем, девки снова начнут узнавать на улицах. Нужно кивнуть. Улыбнуться, кивнуть, и приступать к обязанностям, согласно штатному расписанию. Но Сытова вдруг бес толкнул в ребро.
   – Сергей Васильевич! – Черт, он все же назвал генерального именем его знаменитого папы. – Валерий Сергеевич! Я очень ценю, что меня не просто выставляют за дверь, а предлагают вполне достойно продолжить работать. Я премного благодарен. Вы даже не представляете как. – Генеральный уставился на него в упор водянистыми глазками, и Сытов осекся. Он хотел еще многое сказать – например, то, что политика подтягивания на руководящие должности «своих» людей вовсе не новая, а очень даже старая. Он хотел это сказать, но не сказал, потому что взгляд генерального пронял его до печенок. Сытов сник, стух, и внезапно дико захотел есть. В конце концов, когда девки узнают на улицах – это приятно.
   – Я согласен, – кивнул Сытов. – Я, конечно, согласен. Я, если честно, очень даже не против всех прелестей жизни известного, публичного человека.
   Только... можно мне как-нибудь поделикатнее, что ли, приступить к новым обязанностям?.. Ну, например, сначала в отпуск сходить? Я пять лет в отпуске не был.
   Генеральный вдруг громко захохотал. Это было так неожиданно и так ему не шло, что Сытов решил: ну все, придется искать новую работу, лизать новые задницы, вникать в другую «новую политику».
   – Валяйте, – прохохотавшись сказал генеральный, – валяйте в свой отпуск. Вредно так долго не отдыхать. А вернетесь и... милости просим. Я думаю, вас еще помнят зрители, помнят и любят. Ей-богу, вы будете на своем месте!
   Сытов вышел от генерального, насвистывая. Он ловил на себе вопросительные взгляды коллег и ни в коем случае не хотел выглядеть подавленным. Он зашел в буфет, съел там огромный кекс с изюмом и запил его сладким кофе.
   ... Сытов гнал машину и уверял себя, что хочет разбиться. Он нарушал, подрезал, играл в «шахматиста», мечась из ряда в ряд, и поминутно вылетал на встречную, мечтая поймать лобовой удар. Вернее, убеждал себя, что мечтает об этом. На самом деле он виртуозно уходил от встречных машин, до миллиметра точно ощущая габариты своего «мерса» и легко справляясь с его управлением. Ему сигналили, мигали, и, судя по губам, отчаянно материли.
   Отпуск. Виданное ли дело, он вернется домой в десять утра, и будет шататься по комнатам, не зная, куда себя деть.
   «Мне с вами скучно. Мне с вами спать хочется!»
   Нужно взять путевку в какую-нибудь экзотическую страну. Туда, где можно перешагнуть через экватор, и где темнокожие женщины не привыкли одеваться. Отпуск! Он в детстве мечтал перешагнуть через экватор. Детство прошло, а мечта так и не стала казаться глупой.
   Вдруг слева его обошел какой-то лихач. Боковым зрением Сытов увидел, что это красный «Мустанг» годов эдак девяностых, а за рулем темнокожая женщина в красном платье. Только темнокожая баба смогла обставить его на дороге, когда он был на пределе, когда другие водители испуганно расступались, прижимались к обочине, следуя верному правилу: «Дай дорогу дураку». Сытов нагнал «Мустанг», сел на хвост, но шоколадная баба в красном не ушла вправо и не прибавила скорость. Сытов мигнул фарами – результат тот же. Она шла с выбранной ею скоростью, по выбранной ею полосе и не собиралась сдавать позиций перед каким-то «подкрученным» «мерсом». Сытов посигналил, почти прилип к ее бамперу, и в этот момент «стопы» «Мустанга» внезапно мигнули. Сытов резко дал по тормозам, чтоб не врезаться. Сзади его дружно обругали разноголосыми сигналами. Вот стерва – наказала, подставилась. Гадина, все сегодня против него.
   Слева была разделительная полоса. Перескочив через бордюр и взметнув облачко пыли, Сытов пошел вровень с «Мустангом», пытаясь сквозь слабую тонировку получше рассмотреть мулатку.
   Хороша, породиста, с норовом. На него даже не посмотрела. «Жуть, как похожа на Катьку», – подумал вдруг Сытов. Он даже так не подумал, а будто ему кто-то это сказал. Сытов даже голос услышал: насмешливый такой голос, не женский, не мужской. «Жуть, как на Катьку похожа!»
   «Катька была простушка, – возразил Сытов голосу. – Простушка, глупышка, покладистая и преданная, как собачонка. А у этой стиль, шарм, норов. Стрижечка баксов на триста, колечко на пальце неслабое, машина в тон платью. Кэт в ее возрасте была бы не такая. Как жалко, что она так нелепо погибла. Ничто так не жалко как Кэт».
   Он обошел «Мустанг», дал резко по тормозам – в отместку, и оторвался. На светофоре «Мустанг» нагнал его, обошел, разогнался немеренно и чуть не вписался в «Гелендеваген». Вильнул испуганно влево, уходя от удара. Сытов злорадно хмыкнул. Ему расхотелось умирать. Ему захотелось жить.
   Отпуск!!! Вот приедет сейчас домой, плюхнется в ванну, выкурит сигарету, потом обзвонит турагентства и выберет себе подходящий маршрут. Лику оставит дома. Он вообще не скажет ей, что у него отпуск, сошлется на творческую командировку.
   Он погонял еще по городу, поторчал в пробках, заехал в какой-то магазин и накупил массу ненужных «отпускных» вещей – шорты, майки, солнцезащитные очки, какие-то спреи и кремы для загара. Апофеозом этого шоппинга стала шляпа с загнутыми по бокам полями и заломом посередине. Сытов содрал шляпу прямо с манекена, надел на себя, и под хихиканье продавщиц рассчитался за нее. Она оказалась безобразно дорогой, эта шляпа, она не вязалась с его офисным видом, и именно поэтому Сытов ее не снял. Так и поехал домой – голова ковбоя, тело клерка.
   «Проезжайте», – махнул Сытову охранник и Сытов поймал его удивленный взгляд. Никогда в жизни Сытов не возвращался домой в десять утра. Никогда в жизни не позволял себе в одежде ничего, кроме консервативных костюмов и классических джинсов. Сытов сдвинул шляпу на затылок, приложил два пальца к виску, шутливо отдавая честь, и проехал мимо шлагбаума.
   Как он гордился, когда купил квартиру в этом доме! Охраняемая территория, многозначительный шлагбаум, камеры наблюдения, свой ключ от лифта у каждого жильца и больше двухсот квадратов жилой площади делали его жизнь более значительной и позволяли причислять себя к элите.
   На парковочной площадке у дома Сытов вдруг заметил красный «Мустанг». Он голову мог дать на отсечение, это та самая машина, с которой он бодался на дороге, и за рулем которой сидела точная копия повзрослевшей Катьки. Сытов хмыкнул под нос и припомнил, что в последние две недели частенько видел «Мустанг» у дома. Наверное, шоколадная баба навещает какого-нибудь его соседа. «Москва – деревня, – подумал Сытов. – Весь мир – деревня. Не разминуться».
   Он поставил машину в гараж и, насвистывая, направился домой.
   Сытов не стал пользоваться лифтом, он решил, что съеденный в буфете кекс должен быть компенсирован бегом трусцой на пятый этаж. Бежать он, конечно, не побежал – просто пошел быстрым шагом, стараясь максимально напрягать мышцы. На третьем он плюнул на мышцы, сбавил темп и ощутил легкий голод. Одна из дверей на площадке была приоткрыта, в квартире слышались возбужденные женские голоса. Сытов постоял немного, послушал. Бабы о чем-то спорили, слов было не разобрать.
   Здесь жил пожилой господин, он был одинок, поэтому Сытов удивился такому засилью женщин в его квартире. Он постоял еще, услышал вдруг отчетливо: «Неужели вы думаете, что вас можно с кем-нибудь перепутать!» и пошел дальше.
//-- * * * --//
   Замок почему-то оказался закрыт на пол-оборота. Сытов удивился, зашел в квартиру, потоптался немножко в прихожей у зеркала, рассматривая свое отражение в шляпе. Отражение ему не понравилось – слишком потным и красным оказалось лицо. Сейчас он переоденется в джинсы, легкую майку и попробует жить, как простой обыватель в долгожданном отпуске. В спальне послышалась какая-то суматошная возня, и Сытов опять удивился. Лика в это время посещала или бассейн, или массаж; она не принадлежала к дамочкам, которые спят до двенадцати. Она ежечасно и ежеминутно вела изнурительную борьбу с возрастом. Лика могла это делать прямо на рабочем месте, так как была хозяйкой нескольких салонов красоты.
   Гардероб был в спальне, и Сытов пошел туда, чтобы переодеться, а вовсе не потому, что ему померещились там какие-то звуки. Он пинком открыл дверь, хотя не имел привычки открывать двери пинками. Он открыл дверь и замер на пороге.
   На огромной кровати сидела жена и пыталась сделать сразу три дела: нащупать ногой шлепку на высоком каблуке, одной рукой застегнуть бюстгальтер, а другой – натянуть одеяло на чью-то патлатую голову. Поняв, что успела справиться только с одним – скрыть чужие кудри под черным шелком пододеяльника, она вдруг весело рассмеялась и, взлохматив холеной рукой рыжую стрижечку, сказала:
   – Черт побери, Кит! Ты никогда не приходил так рано с работы.
   Сытов почувствовал, как затылок под шляпой сначала вспотел, потом зачесался, затем неожиданно заболел. В голову полез креатив о целебных свойствах рогов молодого оленя.
   – Кит, что за вид?! Откуда сомбреро?! – в Ликином голосе появились скандальные нотки, и если немедленно не взять инициативу в свои руки, то мигом можно оказаться во всем виноватым.
   Сытов шагнул к кровати и сдернул черное одеяло. Бледный юноша уставился на него голубыми глазами. Сытов внимательно, изучающее его порассматривал: бицепсы, трицепсы, пресс, легкий загар, и возраст... тот самый, когда кажется, что все уже в жизни познал. Само собой, на парне ничего не было, кроме легкой поросли на груди.
   Сытов схватил пацана за горло и начал душить. Пацан засучил ногами и захрипел.
   – Кит! – заорала Лика. – Кит, это вовсе не то, что ты подумал!
   – Да? А что я подумал? – Сытов невольно ослабил хватку. Пацан вывернулся и побежал к двери. Сытов перехватил его за плечи и швырнул на туалетный столик. Грохот раздался страшный, потому что ничто в доме не было так укомплектовано звенящими и бьющимися мелочами, как Ликин туалетный столик. Юноша спиной протаранил батарею духов, кремов, помад, и впечатался в трельяж, створки которого немедленно сложились. Зеркало пошло трещинами, но не посыпалось.
   – Это мой массажист! – завизжала Лика.
   – Отлично! – воскликнул Сытов и ударил юношу в челюсть. Он вдруг почувствовал кураж и веселье. Просто отлично, что все так сложилось, просто отлично, что в его спальне нашелся такой замечательный мальчик для битья. Он ему сейчас и за отпуск, и за генерального, и за девку, которой с ним скучно, и за темнокожую бабу, которая с норовом и которая так похожа на Катьку, но не Катька...
   Парню вдруг надоело быть жертвой, и он довольно ощутимо лягнул Сытова между ног. Сытов согнулся, но устоял. От веселого бешенства почему-то стало кисло во рту. Он сорвал с себя шляпу, поймал ею физиономию парня и начал давить ее с таким остервенением, словно пытался отправить на тот свет не конкретно этого юношу, а все свои неудачи.
   – Кит! – заорала Лика, выхватила из огромной вазы букет роз и выплеснула на Сытова вонючую осклизлую воду. От неожиданности Сытов юношу отпустил, и тот ринулся в коридор. Сытов успел ногой достать его голый зад.
   Парень благополучно нашел входную дверь, без проблем справился с замком и выскочил на площадку. Сытов сгреб какие-то шмотки с кресла, догнал парня и швырнул ему вещи в спину.
   – Оденься, сынок!
   – Спасибо, папа! – огрызнулся юнец, на лету схватил тряпки и, прикрываясь ими, сиганул вниз по лестнице.
   – Ты отдал ему мой комбидрес и чулки, – плаксиво сообщила Сытову жена, когда он вернулся.
   Сытов пошел в ванную и тщательно вымыл руки. Пиджак был мокрый и вонял цветочной водой. Сытов вдруг полностью разделся и залез под душ. Решение было спонтанным и удивило его самого.
   – Кит, ты можешь мне не поверить, но это, и правда, был массажист. – В ванную зашла Лика. Она наконец накинула на себя короткий халатик, а на голову зачем-то водрузила Сытовскую многострадальную шляпу.
   – Верю, – апатично сказал Сытов, подставляя душу лицо. Сильные струи молотили его по щекам, приводили в сознание.
   – Ты так говоришь, будто тебе все равно, – вздернулась Лика.
   – Когда все равно, морду объекту не бьют.
   – У меня сложилось впечатление, что ты избил его не из-за меня, а... из-за себя. Что он просто попался тебе под руку. У тебя проблемы?
   – С чего ты взяла?
   – Шляпа! – она кокетливо надвинула ковбойский прикид на глаза. – Купить эту шляпу тебя могли заставить только из ряда вон выходящие обстоятельства.
   – О, господи, какие мы проницательные. – Апатия поселилась надежно, и Сытов не мог с ней справиться, не мог ни разозлиться, ни развеселиться.
   – Тебя бросила твоя девушка?
   – М-м-м... – промычало за Сытова равнодушие.
   – На работе проблемы?
   – М-м-м...
   – Брюшко не сгоняется?
   Только баба, с которой прожил тринадцать лет, знает, как справиться с твоим равнодушием.
   – Сука! Это ты положила в нашу кровать малолетнего недоноска!
   – Уже лучше, – кивнула Лика.
   – У тебя климакс по расписанию, и ты носишься со своим добром, проверяя, кто еще клюнет... – Сытов направил струю воды на жену.
   – Просто отлично! – заорала она и выбежала из ванной. Сытов понял, что умрет, если не даст ей по морде. Он выскочил из душа и помчался за ней.
   – Кит, это, и правда, был массажист! Он массажировал, массажировал, ну и увлекся. Я не смогла справиться с ситуацией! – Лика, придерживая шляпу на голове, носилась вокруг огромного стола в гостиной, а голый Сытов бегал за ней.
   – Сука ты! Дрянь! Но все равно спасибо, что считаешь нужным оправдываться! – Он понял, что догнать тренированную Лику, которая большую часть времени проводила в тренажерных залах, ему не удастся, и, чтобы спустить пар, грохнул об пол какую-то длинную вазу ярко лимонного цвета с замысловатым орнаментом. Брызги желтого стекла разлетелись по полу.
   – Скотина, – Лика остановилась, как вкопанная. Чертова шляпа ей очень шла. – Эту вазу мне привезли из Каира. Она стоит пару твоих зарплат. Дешевле было подставить тебе свое личико! – Она попинала осколки, смахнула воображаемую слезу и пошла на кухню, виляя отличной попой.
   Сытов поплелся за ней. По дороге завернул в спальню, нашел свой халат и закутался в него.
   – Кофе?
   – Кофе.
   Она начала колдовать над туркой грациозно и многозначительно. Сегодня все было дико и непривычно. Может, именно так рушится жизнь?.. Отпуск, шляпа, призрак Кэт, мордобой, душ, каирская ваза, кофе, и пританцовывающая жена после секса с другим?
   – Кит, по законам жанра ты должен сейчас спросить, почему мы не родили ребенка. – Лика поставила перед ним крошечную чашечку и налила в нее густой черный кофе.
   – По законам жанра ты должна заявить, что я женился не на тебе, а на деньгах и положении твоего папы, – буркнул Сытов и глотнул отвратительно горький кофе.
   – И то и другое немножко правда, – вздохнула Лика. Она так и не сняла шляпу, подчеркивая этим, что ломает комедию.
   – Ты берегла фигуру.
   – А ты хотел только денег и славы.
   – Получается, мы чужие люди и у меня нет права тебя ревновать.
   – Нет, не получается. Ничто так не сближает, как маленькие личные подлости. Каждый из нас жил для себя, и каждый позволял другому это делать. Я рада, что ты приревновал меня, Кит.
   – А я-то как рад!
   – Почему ты купил эту шляпу?
   – Генеральный заявил, что я буду на своем месте, если стану ведущим. Я... выпросил отпуск и купил себе шляпу.
   – Ты не должен был покупать эту шляпу. Ты должен был хлопнуть дверью и написать заявление об уходе.
   – Всегда-то ты знаешь, что я должен! – заорал Сытов, подскочил, перелил содержимое чашечки в нормальную кружку, разбавил водой из чайника и намешал туда шесть ложек сахара. Вот теперь он будет пить это с удовольствием.
   – Смотри, не стань неудачником, – усмехнулась Лика, блестя темно-карим глазом из-под надвинутой на лоб шляпы.
   Просто удивительно, как ей шла эта шляпа. Впрочем, ей все удивительно шло, какую бы нелепую шмотку она на себя не напялила. Она все умела носить с умыслом, удовольствием и кокетством. И ситуацией она умела вертеть, и людьми. Все у нее получалось неожиданно, остроумно, и обязательно в ее пользу.
   – Смотри, не стань неудачником, – передразнил Сытов ее голос и ее интонацию. – Смотри не стань... Да я сто лет уже неудачник! – заорал он. – Разве ты не заметила?! Меня все всегда переигрывают. Я всегда пляшу под чужую дудку! Неудачник – это не тот, кто чего-то там не достиг, а тот, кто всю жизнь делает не то, что хочет! Ты будешь смеяться, но в детстве я хорошо танцевал. Ты просто не представляешь, как я бредил классическим танцем! Мать отдала меня в балетную школу – так просто, для общего развития! – а потом спохватилась. Ужас, кошмар, мальчик чересчур увлекся и собирается посвятить этому жизнь! – Сытов неожиданно легко и высоко подпрыгнул, сделав ногами в воздухе два удара друг о друга. Лика округлила удивленно глаза и вежливо похлопала в ладоши.
   – Да, представляешь, я мечтал танцевать в Большом, а мой папа готовил мне теплое местечко на телевидении! Папы уже пять лет, как нет в живых, а я все сражаюсь в этом гадюшнике за место под солнцем! Другие папы, более могущественные и более живые, усаживают своих сынков в руководящие кресла. А мне... предлагают стать говорящей головой. – Сытов содрал с Лики шляпу и надел на себя. С взлохмаченной рыжей стрижкой Лика стала выглядеть еще лучше, и это совсем добило Сытова. Почему ее не берут ни возраст, ни неприятности? Он сделал вдруг еще один давно забытый балетный пируэт – крутанулся на одной ноге вокруг своей оси. Лика снова похлопала в ладоши.
   – Ты права, я должен был, наверное, хлопнуть дверью и написать заявление об уходе. Но я всегда делаю не то, что хочу. Я неудачник. Я и на тебе женился не то, чтобы из-за денег. Да лучше бы из-за денег я на тебе женился! Это было бы честнее – ну, хочет человек поправить свое благосостояние выгодным браком! Просто и по-человечески понятно. Не-ет! Моя мама очень-очень захотела, чтобы я женился именно на тебе! Ты светская львица, ты вхожа туда, куда не каждый вхож, у тебя связи, знакомства, у тебя шарм, вкус, папа – крутой чиновник, и ты как раз в очередной раз развелась. Матушке показалось, что ты мне нравишься. Впрочем, ты мне и правда нравилась, но это... не то... совсем... из-за чего женятся. Я потерял тогда очень близкого человека. И не просто потерял, я... как подлец потерял свою девушку. Я практически убил ее! Знаешь, какая она была? – Сытов сделал новое па: прыжок с поворотом, и так как вес его был далеко не балетный, посуда на кухне жалобно зазвенела. – Знаешь?! – Лика отрицательно замотала головой, еще больше разлохматив свою живописную прическу. Она включилась в молчаливую пантомиму, и Сытов вдруг подумал, что если бы не Катька, то о такой бабе можно было бы только мечтать.
   – Она была темнокожей! Темнокожей девчонкой из детдома! Знаешь, это сейчас этим никого не удивишь, а тогда... тогда это был шок. Темнокожая девчонка по имени Катька. Она была чистая, честная, она умела любить меня не за то, что я известная телевизионная личность. Черт, я так и не успел признаться ей, что бредил балетом. Она бы меня поняла. Она бы не стала смеяться! Господи, да плясал бы я сейчас в кордебалете и растил темнокожих детей, если бы... если бы не был таким неудачником! – Сытов со всего маха, всем весом плюхнулся на стул.
   – Хорошо, что ты мне все это рассказал, – тихо сказала Лика.
   – Ну да, ну да, ты тонкая, чуткая, понимающая. У тебя шарм, вкус, такт и образование, – пробормотал Сытов, глядя в пол. – А моя Катька была нянечкой в детсаду. Ее дети любили. Представляешь?!
   – Кит, я позвоню Ирине, чтобы она пришла сегодня пораньше и убрала разгром в спальне.
   – Ты знаешь, я должен поехать на то место, где ее потерял и... найти ее могилу.
   – Я скажу ей, что поскользнулась, стала падать, ударилась о зеркало и разбила его...
   – Ведь должны же были местные жители где-то похоронить ее. Я поеду туда и узнаю, все узнаю, что произошло потом...
   – Не надо чтобы прислуга знала о том, какие страсти творились здесь...
   – Местные жители должны помнить эту историю... Не каждый день в деревне погибает темнокожая девушка...
   – Еще я скажу Ирине, чтобы она отнесла в химчистку твой костюм, который я облила.
   – И каирскую вазу.
   – Что?!
   – Пусть твоя долбаная Ирина попробует склеить каирскую вазу!
   Сытов захохотал от души, во всю глотку, во всю пасть, во все горло.
   Лика смотрела на него испуганно, а ведь ничто и никогда не пугало Лику.
   Сытов подумал вдруг, что не бес это и не кризис.
   Это наказание.
//-- * * * --//
   «Мы не баре, ой не баре», – напевал он себе под нос, сам наводя порядок в спальне. Он подмел, прибрал, застелил, и даже вытер пыль, хотя не знал, как это делается. Разбитое зеркало он упаковал в старое покрывало и решил вынести его на улицу, поставить около мусорного контейнера.
   – Кит, я знаю отличного психоаналитика, – жалобно протянула Лика у него за спиной.
   – Вот и сходи к нему, – огрызнулся Сытов. – Надеюсь, он постарше твоего массажиста.
   – Кит...
   Сытов хлопнул входной дверью и пошел на улицу, чтобы выбросить зеркало. Дверь мусоропровода оказалась открытой, и контейнер со всеми своими неприглядными внутренностями был на виду. Сытов закинул зеркало на груду мусора и уже развернулся, чтобы уйти, но взгляд зацепился за что-то необычное. Как заправский бомж, Сытов копнул мусор и вытащил на свет полиэтиленовый пакет, из которого торчали поля роскошной красной шляпы. Сытов шляпу вытащил и рассмеялся. Мистика какая-то. Шляпы преследуют его сегодня, как бездомные собаки, ищущие хозяина. Шляпа была абсолютно новая и стоила явно немалых денег. Сытов надел ее на себя. В пакете оказалось еще и платье. Тоже красное, тоже новое. Настолько новое, что сзади, на горловине, болтался пластмассовый обломок шпильки для магазинной этикетки.
   Что-то в этом наборчике ему не понравилось. Что-то насторожило. Шляпа? Или то, что платье было пронзительно красным? Он вспомнил темнокожую бабу и красный «Мустанг». Оглянулся – машина стояла там, где стояла.
   Сытов, не снимая шляпы, зашел в подъезд. Пакет с платьем он зачем-то прихватил с собой. Позади он услышал визг милицейской сирены. «Опять кого-нибудь грохнули в этом чертовом супердоме», – вяло подумал он и шагнул в лифт.
//-- * * * --//
   Сытов не купил путевку в экзотическую страну. Он первый раз в жизни сделал то, что хотел: поехал в Кусково искать могилу Кэт. Почему он решил, что эта могила должна быть, он не знал, но так и представлял ее себе – холмик, крест и надпись «Неизвестная темнокожая девушка». Он нарвет полевых цветов и скажет «Прости»...
   Лика тактично молчала, когда он собирал сумку – карта, галеты, фляжка с коньяком, сок, средство от комаров, шорты, черная майка и... зачем-то спрей для загара, ведь не зря же он его покупал.
   – Кит, – сказала она, когда Сытов босыми ногами уже ловил сандалеты на пороге, – Кит, хочешь, мы организуем благотворительный фонд помощи темнокожим детям Москвы и Московской области? Брось эту дурацкую затею, не надо никуда ездить. Я придумала, как надавить на генерального! Хочешь, мы пойдем вместе в студию бального танца? Хочешь...
   – Иди к черту, – буркнул Сытов и захлопнул за собой дверь.
//-- * * * --//
   Вагончика на месте не оказалось.
   «Тринадцать лет прошло, – напомнил себе Сытов. – Тринадцать лет прошло, и было бы странно, если бы временное жилище шабашников осталось на своем месте». Сытов отхлебнул из фляжки коньяк. Он пять часов провел за рулем, и в деревенской глуши считал себя вправе пить алкоголь. Иначе он просто не справится.
   Жара стояла невыносимая. Какой-то настырный шмель кружил перед носом, и Сытов раздраженно махнул на него рукой. Шмель отлетел и, сменив тональность своей монотонной песни, завис над каким-то синим цветочком на длинном стебле. «Василек это или не василек?» – подумал Сытов.
   Вот пролесок, где он оставил тогда машину. Вон тот кустик, из-за которого выскочила Катька и животом налетела на пулю. Вот место, где, корчась от боли, она упала и пыталась улыбнуться Сытову, чтобы не напугать его.
   Сытов еще отхлебнул из фляжки и прошел немного вперед, продираясь сквозь довольно высокую, острую как бритва, траву. А вот место, где он опустил Кэт на землю, потому что она умерла. Здесь было очень много этих синих цветочков. Васильки это или не васильки?
   Сытов вздохнул полной грудью душный, горячий воздух. Очень правильно, что он сюда приехал. Нельзя было продолжать жить с чувством вины. Сытов пошел к машине и сел за руль. Он отлично знал, что нужно делать дальше.
   ...Подходящая кандидатура нашлась быстро. Она бегала вокруг заброшенного колодца на окраине Кускова и озабоченно заглядывала внутрь, свешиваясь в темную преисподнюю почти по пояс.
   – Эй, – крикнул Сытов кандидатуре, – поговорить надо!
   – А мне не надо, – огрызнулся запойного вида мужик, у которого поверх старых кальсон был надет женский цветастый халат. Вид мужичка давал надежду на то, что в Кусково он проживает давно и за полтинник расскажет все, о чем судачили местные кумушки в последние двадцать лет.
   Сытов нащупал в кармане джинсов бумажник и вышел из «мерса».
   – Батя, ответь мне на пару вопросов и получишь сто русских рублей.
   – К едреней Фене твои вопросы, и к той же Фене твои рубли! – Мужик перегнулся через сруб колодца, оставив Сытову на обозрение свою цветасто-ситцевую задницу.
   – Эй! – крикнул Сытов. – А баксы тебя устроят?
   Нужно было срочно сменить «кандидатуру», но у Сытова вдруг взыграл давно забытый журналистский азарт – разговорить неразговорчивого.
   – К едреней Фене твои баксы, – гулко раздалось из колодца.
   – А что ты там ищешь? – Сытов решил принять участие в проблеме собеседника.
   – Езжай своей дорогой, – беззлобно посоветовал мужик, выныривая из темноты на солнце и сильно щурясь. Он был точно алкаш – оплывшее лицо, мешки под глазами, отвисшие синюшные губехи. Точно алкаш, но деньгами почему-то не брал.
   – Может, тебе бутылку купить, батя? – спросил Сытов и тоже заглянул в колодец. В глаза ударила кромешная темень, в нос – затхлый запах ила.
   – Я не пью. Разве не видно? – гордо заявил мужик и отпихнул Сытова от колодца.
   – Видно, – согласился Сытов. Алкоголем от мужика действительно не пахло. – А что ты там потерял? – Мужик проигнорировал вопрос и снова свесился в колодец. Колодец был старый, заброшенный, вертящаяся ручка была сломана – никчемный был колодец. Разве что только утопиться.
   Сытов за шиворот выдернул мужика из темного жерла и рявкнул:
   – Стоять! У тебя что, суицидные намерения?
   Мужик, вылупив глаза, замер, и заорал вдруг на Сытова:
   – А ты че, бляха-муха, психоаналитик что ли?
   Сытов опешил от такой просвещенности и неожиданно брякнул:
   – Не, бляха-муха, я не психоаналитик. Мне он самому не помешает.
   Мужик открыл рот, закрыл, опять открыл, но так ничего и не сказал.
   – У меня, батя, очень личное дело. И очень мужское. Я к бабам с ним никак не могу, так как нужна полная конфиденциальность. Сохранение тайны. А ты – подходящая кандидатура. Я вижу.
   – К едреней Фене твою конфиденциальность, – пробормотал мужик, сел на траву и свесил буйную голову между колен. – А почему это я подходящая кандидатура? – вдруг поинтересовался он и в глазах его появился искренний интерес. Сытов схватился за соломинку:
   – Ты не пьешь, – загнул он палец на руке. – Деньги просто так не берешь, – загнул он другой палец. – Ты образованный. Знаешь, что такое психоаналитик, конфиденциальность и... кандидатура.
   – Кто, – буркнул мужик.
   – Что?
   – Психоаналитик и кандидатура – это кто, а не что.
   – Вот видишь, – похвалил Сытов, – ты мне подходишь.
   – Ну, задавай вопросы, – кивнул мужик.
   – Тринадцать лет назад в этой деревне была убита девушка.
   – Ха. Тут каждый божий день кто-нибудь кого-нибудь убивает. Дикий народ! Пьют.
   – Не перебивай. Девушка была убита из ружья одним из шабашников, которые строили тут неподалеку свинарник. И это была не обычная девушка, она была... темнокожей.
   – Ну?!
   – Вот и ну. Я хотел бы знать... где ее похоронили. Где могила?
   Мужик встал с земли, отряхнул заскорузлые, грубые руки и опять заглянул в колодец.
   – Где могила? – крикнул Сытов в колодец, и гулкое, страшное эхо повторило его вопрос.
   – Слушай, парень, – вынырнул мужик, – а ты случайно не тот тип, который девку эту сюда привез? Он ведь тоже на иномарке был. Наши бабы видели. Только твой конь черный, а тот серебристый был.
   – Нет, я не тот парень. – Сытов испугался.
   – Смотри, а то статья сто двадцать пять Уголовного кодекса Российской Федерации. Оставление человека в смертельной опасности. До одного года лишения свободы.
   – Нет, я не тот парень, – Сытов надвинул поглубже на глаза свою ковбойскую шляпу. – Почему оставление? Почему в опасности? Она умерла, я знаю. Где могила? Ведь где-то здесь ее похоронили.
   – Не хоронили ее, – нырнул мужик, оставив Сытову свой зад.
   – Скажи, что ты там потерял? – заорал Сытов и тоже повторил надоевший маневр, оказавшись вниз головой в темном тоннеле. Он забыл придержать шляпу, и она свалилась вниз, мелькнув ковбойскими, дорогими полями.
   – Вот, бляха-муха! Это ты теперь потерял! – вынырнул мужик. – Шляпа-то, небось, дорогая. Я такую в столице видел, четыреста баксов стоила.
   – Триста пятьдесят.
   – Вот. Здрасьте вам. Теперь мои пельмешки еще и шляпой накрыло.
   – Какие такие пельмешки?! – пробормотал Сытов и снова свесился в колодец.
   – Холодильник у меня дома накрылся. Подпол картошкой забит, а погреб в процессе строительства. Вот я в колодец-то свои запасы и спустил, вместо холодильника. Ведерко привязал к веревочке, сложил в него пельмешки, молоко, масло. Эх, бляха муха! Веревку-то в руках не удержал! Упала веревка. Вот и думаю теперь как задачу решить. Баба моя меня не поймет.
   – Удочка у тебя есть?
   – Гениально! – радостно подпрыгнул мужик. – Гениально! Что-нибудь да на крючок поймаю! Может быть даже веревку! А девку твою не хоронил никто. Живая она была.
   – Ты что-то путаешь. Вспомни, девушка была темнокожей.
   – Ничего я не путаю. Именно потому, что девушка была темнокожей. Ее Степаниха нашла, в траве. Испугалась, смерть как. Говорят, потом ее всей больницей районной выхаживали, кровь сдавали. Девка московской оказалась, и звали ее Катька. Думали, помрет, только выжила она, выкарабкалась, и в Москву уехала. Шабашнику тому пятнадцать лет дали, а парня, который ее привез и помирать бросил, так и не нашли.
   Сытов развернулся и побежал к машине. Он мчался, уносил ноги, улепетывал, будто за ним гналась стая голодных волков. Если бы было возможно, он выпрыгнул бы из собственной шкуры и побежал впереди себя, оставив этого гнусного, ничтожного, тяжеловесного типа далеко позади. Паника хлестала его по пяткам. Паника, страх, и дикий ужас. Статья сто двадцать пятая, до одного года лишения свободы. Кэт не умерла тогда. Он ошибся, свалял дурака. Совершил преступление.
   – Эй, ты мне баксы обещал! – послышалось сзади.
   Сытов вдруг подумал, что этим бегством он выдает себя с головой. Он остановился, обернулся и, стараясь казаться спокойным, крикнул в ответ:
   – У едреней Фени заберешь свои баксы!
//-- * * * --//
   Сытов рванул с места не сразу, как его подмывало. Он очень не хотел, чтобы его бегство выглядело как... бегство. Сытов сидел в салоне, тупо глядя в зеркало заднего вида. Он заметил, как мужик куда-то торопливо пошел, почти побежал, наверное, за удочкой.
   Больше всего Сытов сейчас жалел, что бросил курить. Он достал из кармана маленькую плоскую фляжку и отхлебнул из нее коньяку. Подумал, и отхлебнул еще. Иначе он не справится.
   Он привык, что Катька умерла, а теперь придется привыкать к тому, что она жива. Придется привыкать, что он не просто негодяй, он – преступник. Сытов залпом допил свой коньяк и решил, что несмотря ни на что, нужно продолжать жить.
   Это здорово, что она осталась жива. Скорее всего, уже замужем и нарожала детей. А он... он, действительно, наверное, сходит к психоаналитику, помирится с Ликой и, может... усыновит ребенка. Баба Шура всегда говорила, что нет такого греха, который нельзя было бы искупить.
   Сытов завел мотор и поехал тихонечко через пролесок, по пыльной, плохо накатанной дороге. Вдалеке вдруг заметил знакомый, цветастый халат. Мужичок бежал в обратном направлении с длинной удочкой в руках. Сытов улыбнулся. Нужно продолжать жить. Где-то в бардачке валялся дорогой цифровой фотоаппарат. Он достал его, подождал, когда мужик закинет удочку в старый колодец, и сфотографировал забавную картинку.
   Когда-нибудь он повеселит друзей. Когда они у него будут. Ведь нужно же как-то продолжать жить!
//-- * * * --//
   Наверное, алкоголь ударил в голову, потому что на обратном пути Сытов решил завернуть в Волынчиково, навестить могилу бабы Шуры и ее избушку.
   Могилу он отыскал с трудом: она заросла травой, крест провалился, перекосился, так как земля просела, и некому было этой проблемой заняться. Сытов подумал, что обязательно закажет роскошный памятник, может быть, даже построит часовенку. А пока он нарвал в лесу каких-то цветочков – желтых, синих, пронзительно оранжевых (про них Катька говорила «огоньки») и закидал ими то место, где была могила.
   К избушке он подъехал по бездорожью со стороны поля, не заезжая в деревню, чтобы не вызывать излишнего любопытства местных жителей.
   Замок был сбит, дверь открыта. Это не очень удивило Сытова. Прошло столько лет, а он ни разу не приезжал сюда. Наверняка в деревне есть свои бомжи. Несмотря на то, что солнце палило во всю, в избушке было прохладно. Наверное, потому что ставни были закрыты. Сытов со стороны сеней открыл одно окно, с трудом отодрав заржавевшие крючки. Лишившись поддержки, створки ставен перекосились, и Сытов так и оставил их висеть набекрень. Наглый дневной свет залил убогое нутро избушки. Сытов сделал шаг в комнату, присвистнул и замер.
   Возле старой продавленной кровати валялись окровавленные бинты. На покосившемся некрашеном столике были вперемешку навалены лекарства, бинты и продукты: соки, хлеб, еще какие-то пачки и пакеты. Там же стояли две оплавленный свечки и ржавый ковшик с несвежей водой на дне. В воздухе витал дух болезни, страдания, внезапного бегства и... любви на скорую руку. Грязные простыни, подушка и ветхое одеяло были так сбиты, как в одиночку их не собьешь. Для этого нужна страсть и немножко безумия.
   «Ну и вертеп», – усмехнулся про себя Сытов.
   Листочек с рисунком, висевший над старой кроватью, исчез.
   – Ну и вертеп, – повторил Сытов, на этот раз уже вслух.
   На полу лежали какие-то «корочки». Сытов поднял и раскрыл красную книжицу. Это было удостоверение младшего лейтенанта милиции Белова Максима Викторовича. С фотографии смотрел чернявый молодой парень.
   Сытов сунул удостоверение в карман. Приедет в Москву, сдаст в милицию. Пусть растяпа Белов получит свои документы назад. Нужно спешить делать добрые дела, ведь нет такого греха, который нельзя было бы искупить. Он вышел на улицу и, щурясь от яркого солнца, стал обходить покосившийся дом.
   ...Старая бочка с дождевой водой стояла странно криво на странно взрыхленной земле. Сытов голову мог дать на отсечение – здесь кто-то недавно копал. Вот место, куда землю бросали, а потом перекидали обратно. Рядом валялись две сломанные лопаты. Сытов свалил бочку набок, откатил в сторону, и начал копать ржавым обрубком лопаты.
   Когда он наткнулся на череп, он даже не испугался и ничуть не удивился. В черепе была дырка – от пулевого, и это тоже почему-то показалось ему неудивительным. Там были и другие косточки, а еще металлический ящик – пустой, со сбитым замком. Сытов расхохотался, схватился за голову и сам себе сказал: «Идиот!»
   Кто-то его обскакал. Недавно, на днях, судя по свежей земле. Клад все-таки был. Сытов быстренько закопал находки, перекатил обратно старую бочку и водрузил ее памятником на «могилку».
   Мысли метались как зайцы: серые вперемешку с белыми.
   Нужно забыть про эту историю, слишком много несчастий она принесла. Кто-то завладел его кладом, и пусть. Не надо пытаться вернуть сокровища. Жил без них, проживет и дальше!
   Непременно нужно найти этого милицейского хмыря – Белова Максима Викторовича. Сытов найдет способ надавить на него и заполучить то, что принадлежит ему по праву.
   Чьи это кости? Фу, какая грязная эта история. Бабка была непростая. Убийца?! Бред.
   Нужно плюнуть на все это. Нет, сначала обязательно найти ублюдка младшего лейтенанта.
   Сытов подошел к старому дереву. Клен это или осина?.. Баба Шура всегда говорила, что это дерево должно умереть вместе с ней.
   – Здорово, дружище, – Сытов похлопал по сухому шершавому стволу. – Засох? Засох. И правильно сделал. Жизнь – не такая уж прекрасная штука.
//-- * * * --//
   Он очнулся, когда было уже темно. Слабак оказался Сытов, не вынес «открытий», сгонял в ближайший магазин, купил дешевой водки и напился как свинья. Он не побрезговал даже свалиться на грязно-мятую постель, хранившую следы чужой похоти и чужих неприятностей. Он не заснул, а потерял сознание. И не напился, а сошел с ума. «Это разные вещи», – сказал себе Сытов и поискал в темноте на ощупь пакет с соком. Его мучила жажда и какой-то душевный трепет – может, угрызения совести? Он вскрыл пакет, выпил весь сок, и понял, что не душевный это трепет, а телесный зуд – просто очень хочется в туалет. Голова сильно кружилась, и первой мыслью было воспользоваться ковшиком вместо горшка. Но взыграла вдруг пьяная гордость: как это он, Сытов, словно последний плебей будет мочиться там, где спит! Шатаясь, он вышел во двор и вдохнул посвежевший ночной воздух. Повинуясь какой-то глупой, чрезмерной воспитанности, он ушел подальше от дома, и там, в чистом поле, решил свои проблемы. Земля ходила ходуном под ногами, когда он возвращался в дом. Что-то его насторожило, когда он шагнул в избушку, но пьяные мозги не успели понять – что. И только когда в низком дверном проеме метнулась странная, дикая тень, Сытов понял: дверь он оставлял открытой, а когда заходил, она была закрыта. От неожиданности Сытов заорал как последняя истеричная баба и отшатнулся назад. Его нагнал мощный удар в челюсть. Боли он не почувствовал – алкоголь свое дело сделал. Идея защищаться даже не пришла ему в голову, зато он успел страстно обратиться к Богу с просьбой оставить ему его никчемную жизнь. Он отлетел в сени, ударился обо что-то спиной и стал сползать вниз. Именно в этот момент грохнул выстрел. Сытов решил – это все, конец. Наказание оказалось гораздо суровее, чем он думал. Он увидел, как силуэт выскочил за дверь, а потом потерял сознание.
   Когда оно вернулось, Сытов решил, что прошло много времени. Но в воздухе по прежнему пахло порохом, а темень ни на йоту не разрядилась рассветом. Значит, он просто на мгновение отключился.
   Сытов пальцами, буквально по миллиметру ощупал себя – ни крови, ни боли. Кажется, он даже не ранен. Он попытался подняться и без труда сделал это. Он жив, на нем ни царапины. Стало так радостно, что захотелось сплясать. ...Кто сказал, что ему расхотелось жить?!
   Машина была на месте, недалеко от дома. Он плюхнулся за руль, завел движок и помчался в Москву. Ничего, что он пьяный, его реакции до автоматизма точны. Ничего, что он пьяный, остатков сознания ему достаточно, чтобы понять: в дом приходил тот милицейский ублюдок, чье удостоверение лежит у него в кармане. Наверное, он догадался, где потерял свои корочки и решил за ними вернуться. Стрелял с перепугу, а, может, сознательно, чтобы не оставить свидетелей своих поисково-копательных работ. Ну ничего, он приедет с Москву и вплотную займется этим типом Беловым.
   На МКАДе его остановил гаишник. Сытов готов был к разборкам, освидетельствованию на алкоголь и даже лишению водительских прав, но неожиданно для себя сунул под нос гаишнику красные ментовские корочки, на которых красовалась надпись «МВД Российской Федерации». Он не подумал, что сойти за молодого брюнета ему будет затруднительно. Но гаишник кивнул и не стал раскрывать удостоверение.
   – Пьяный? – спросил он, принюхиваясь.
   – Не-е, – замычал Сытов, – с дачи еду, клубнику полол.
   – Ночью?
   – А что? Много клубники, устал очень.
   – А фингал откуда?
   – Фингал?.. – фантазия у Сытова иссякла и он сделал над собой усилие, чтобы что-нибудь придумать. – Так я это... девок клубникой называю. С одной из них меня муж застукал...
   – А-а, – хохотнул гаишник. – Хорошо живешь, коллега! И «мерс» тебе, и дача, и девки, и мордобой! Проезжай! – махнул он полосатым жезлом.
//-- * * * --//
   Домой Сытов приехал, когда было уже светло. Шесть утра – самое время прошмыгнуть незамеченным, но шагнув через порог, Сытов заметил, что на кухне горит свет. Он потоптался в прихожей – разулся, посмотрел на себя в зеркало. Скула рассечена, фингал такой выразительный, будто не настоящий. Такие фингалы рисуют опытные гримеры. Сытов оскалил улыбку, получилось здорово – настоящий мужик. Одежда была грязная и воняло от нее – жуть как воняло! Мужик должен быть свиреп, вонюч и могуч, говорила баба Шура.
   Лика курила на кухне. Все бы ничего, но она в жизни никогда не курила – слишком берегла себя. Судя по ее бледному лицу и сизой завесе дыма, делала она это давно, правда, неумело. Просто гоняла губами дым, не затягиваясь. Лика внимательно посмотрела на Сытова, сделала попытку затянуться и серьезно закашлялась.
   – Здорово, что ты без массажиста! – шутовски обрадовался Сытов.
   – Его теперь сюда калачом не заманишь, – отшутилась в ответ жена.
   Сытов сел рядом с ней и тоже закурил. В затяг, с удовольствием. Протрезвевшая голова среагировала на никотин новым головокружением. Они сидели минут пятнадцать и молча курили одну сигарету за другой, пока те не закончились.
   Когда пачка оказалась пустой, Лика подошла к Сытову, обняла за плечи и стала качать. Никто никогда не качал Сытова даже в младенчестве, говорили, что он был очень спокойным ребенком.
   – Ты что-нибудь мне расскажешь? – спросила она.
   – Не знаю. Пока не знаю.
   Лика кивнула.
   – Там, в спальне, я нашла какой-то пакет, а в нем шикарную красную шляпу и отличное красное платье. Абсолютно новые. Недешевые шмотки.
   – На помойке нашел, представляешь? – улыбнулся Сытов. – И зачем-то притащил домой. Зачем? Может, потому что новые? Нет, потому что красные. – Он засмеялся и головой прижался к Ликиной груди. Злые языки болтали, что у нее сплошной силикон, но Сытову было плевать. Мягко, спокойно, уютно. Захотелось спать.
   – Не будешь мне ничего рассказывать?
   – Я подлец.
   – Ну, это не новость. Все подлецы. В той или иной мере.
   – Я трус.
   – Это называется осторожность.
   – Я преступник!
   – Ну и ладно, – легко согласилась Лика и поцеловала его в синяк. – Я тебя отмажу.

Глава четвертая

   «Вот и гуси летят косяком...
   Об одном я тебя умоляю:
   похрусти париком,
   угости молоком,
   не кури босиком, дорогая».
опять Марат Шериф

   Вроде все вокруг было как прежде: лето, жара, пробки на дорогах, дети во дворе, бабушки на лавочках. «Мустанг» слопал бензина литров на пять больше, чем ему полагалось. Прошло всего трое суток, а будто пару лет пролетело. Все вроде было, как прежде, да не все.
   Жара стояла такая, что радиатор закипел, и Катерина позорно пополнила ряды машин с задранными капотами, стоявших на обочине. Она проторчала там минут пятнадцать, пока движок остыл, и только после этого добралась до дома.
   Дети у дома не играли в песочнице, а носились друг за другом с игрушечными автоматами.
   – Дети! – закричала с лавочки одна из бабуль. – Не играйте в войну! Гробов и так не хватает! А ведь гробы из дерева делаются. А деревья дают кислород!
   Ход ее мыслей так поразил Катерину, что она замерла, выходя из машины.
   – Доброго здравьичка! – крикнула Кате та же бабушка. – С возвращеньицем! – Катерина кивнула и сделала вывод, что всему двору известно, откуда она вернулась.
   Из подъезда вылетел Майкл. Катерина сунула руку в сумочку, нащупала там купюру, но Майкл с такой скоростью сиганул за угол дома, что она даже не успела вынуть деньги. Все знают, откуда она вернулась... Даже Майкл боится или брезгует брать с нее мзду. Все было вокруг, как прежде, да все не так...
   Прошмыгнуть незамеченной к лифту Катерине не удалось.
   – Вернулась, Катерина Ивановна! Ура, поздравляю! – радостно крикнула Верка из своего «аквариума».
   Катя со вздохом остановилась у окошечка, и хотя сил совсем не было, приветливо улыбнулась.
   – Спасибо, Вера. Я знаю, что ты для меня сделала...
   – Ой, да ничего такого, Катерина Ивановна! Я только следователю этому всю правду рассказала про перчатку ту странную, как она из штанов того хмыря выпала...
   – Вер, что это с тобой? – удивить Катерину после трех суток, проведенных в изоляторе, было трудно, но она удивилась. И не столько петушиной раскраске лифтерши – синие пряди в волосах, фиолетовые веки и красные губы, сколько...
   – Пирсинг это, – покраснела Верка под толстым слоем румян и поочередно потрогала колечко в носу, клипсу на подбородке, и какую-то висюльку, продетую в бровь. – А ведь все-таки вас отпустили! – победно потрясла Верка пухлым кулачком над головой.
   – За недостаточностью улик, – кивнула Катя и без стеснения, с остервенением, почесала одну коленку, потом другую, потом шею и голову. – Господи, да сутки теперь из душа не вылезу! – улыбнулась она. – Отмоюсь добела!
   Верка покачала понимающе головой и проявила осведомленность:
   – Под подписку о невыезде отпустили?
   – Как полагается, – снова кивнула Катя. – Пока идет следствие.
   – Это же надо чего удумать! Вы – и убийца! Да мы с Зойкой тут за тебя...
   – Спасибо, Вера! Ты не представляешь, как вы мне помогли! – Слезливая благодарность вдруг так одолела Катерину, что она утерла повлажневшие глаза. Господи, ну хоть бы была у нее какая-нибудь задушевная подружка, которой можно бы было выплеснуть все свои горести! Но подружки у нее не было, и почему-то Верка вдруг показалась самым близким человеком.
   – Вер, ты представляешь, меня спасли люди, которые меня знали и окружали! Вы с Зойкой, Любаша-уборщица, Верещагин, мой зам... Все рассказали про эту чертову перчатку. Андрей Андреич, директор агентства, дал мне такую характеристику!.. Только хмырь этот, Дима-охранник, или Игорь, испугался, сказал, что знать ничего не знает ни про какую перчатку.
   – Вот гад!
   – А еще меня спас Лазарь Соломонович, адвокат. Его Андрей Андреич прислал.
   – Ну, если Лазарь Соломонович!
   – Ты его знаешь?
   – Нет, но человек с таким именем должен быть очень хорошим адвокатом! – Верка потрогала висюльку в брови. – Это ж надо удумать, вы – и убийца! Да никто в нашем подъезде не поверил!
   – Три человека подтвердили, что видели, как я заходила рано утром в тот дом. В том числе и охранник! Пропуск он не спросил, так как меня ни с кем не перепутаешь. Говорит, что на мне якобы была красная шляпа. Ты видела когда-нибудь, чтобы я носила шляпы?
   – Вас и зимой-то шапку не заставишь одеть! Я так тому следаку и сказала! Это кто-то же под вас гуталином вымазался!! Ой, извините...
   – Ничего. Сегодня ототрусь мочалкой добела!
   – Это что ж, в том доме-то нет никакой консьержки что ли, или лифтерши? Вот от моего глаза бы ничего не утаилось, я бы сразу ту гадину в шляпе раскусила!
   – Там консьержка в декрет ушла, представляешь?
   – Ой.
   – Что?
   – Нет, ничего.
   – Но там есть камеры наблюдения! Они-то меня и спасли! Адвокат скрупулезно записи рассмотрел, увеличил и...
   – Ну?..
   – Шляпа лицо скрывала. Фигура, рост, цвет кожи похожи, да... но... шея!
   – Что?!
   – Кадык был на шее! Мужик это был!
   – Ой!
   – Вот тебе и «ой». И как это создание в шляпе выходило из дома – никто не видел! И на камерах этого нет! Идиоту понятно, что, переодевшись, он свое дело черное сделал, от шмоток избавился, грим с себя стер и свалил. – Катерина снова почесала шею, руки, плечи, лицо, и даже потерлась боком о прозрачную будку. – Как шелудивая корова, – прокомментировала она. Но Верка ее не услышала, она фиолетово-размалеванными очами бессмысленно уставилась в пространство.
   – Вер, а зачем тебе... пирсинг?
   – А что? Моему парню нравится!
   – Найоби?
   – Кать, ты только не пугайся, но тут такое ЧП приключилось...
   – Господи, что еще?.. – Сердце екнуло, провалилось, и весь чес прошел без следа.
   – Твоя домработница избила моего Наойба. Он теперь в больнице в гипсе лежит.
   – Моя – кто?..
   – Ну, дама эта, Марина, которую ты наняла, чтоб хозяйство вести!
   Катерина набрала в грудь воздух, чтобы заорать, что нет у нее никакого хозяйства, и, следовательно, никакой такой дамы нет, чтобы его вести. Она набрала воздух и вдруг сказала:
   – А-а! Ну, да! Черт возьми, Найоби на нее в милицию заявил?
   – Что ты, – замахала руками Верка. – Он ее простил и даже похвалил! Он, понимаешь, к тебе поднялся, в дверь позвонил, а она его за грабителя приняла. Дверь открыла и отметелила! Чума, а не баба!
   – Слава богу!
   – Что?
   – Пока, Верка. Я в ванну, мыться добела! – Катерина шагнула к лифту.
   Верка вздохнула, по-старушачьи перекрестила Катерину и потрогала колечко в носу.
   – Кать!
   – Ну? – Наверное, у Верки тоже было негусто с подругами, потому что она вдруг выдала:
   – Кать, я, наверное, скоро тоже ... того...
   – Что?
   – Как консьержка.
   – В смысле?
   – В декрет!
   – Ой!
   – Вот те и «ой»! – гордо заявила Верка. – И не спрашивай, кто отец. Не скажу.
   – Не спрошу, – засмеялась Катя, хотя еще утром была уверена, что смеяться не сможет уже никогда в жизни.
   – Только Зойке не говори! – прокричала вслед Верка.
//-- * * * --//
   Она ключом нашарила замочную скважину и подумала вдруг, что очень боится заходить в квартиру. С чего она взяла, что такой мерзавец, как Матушкин, послушается ее приказа и покинет квартиру?.. Или нет, вдруг он действительно ушел, а в доме хозяйничает неведомая Марина?
   Она повернула ключ, но дверь изнутри удержала цепочка.
   – Эй, прислуга! – крикнула Катя и, прислонившись ухом к образовавшейся щели, послушала тишину. Было слышно только, как тикают настенные часы в коридоре.
   – Эй! Мат-Мат! – неожиданно для себя выдала она производную от имени и фамилии Матушкина и затрезвонила в звонок.
   Женственно прикрываясь халатиком, в прихожую выскочила миловидная блондинка. Увидев в щель Катерину, она жеманно ойкнула, грациозно вкрутилась в халатик, и откинула цепочку с двери.
   – Ты кто?! – вылупила Катерина глаза. У блондинки были шикарные волосы цвета спелого абрикоса, макияж «а ля Мэрилин Монро» и образцовый педикюр на ногах. Педикюр Катерину добил. – Ты кто? – повторила она и уставилась на аккуратную грудь традиционного третьего номера, обтянутую синим халатиком.
   – Дед Пихто, – буркнула блондинка голосом Матушкина и походоном матроса на палубе пошла на кухню.
   – Ты... ты... – задохнулась Катя и, не разуваясь, помчалась за ним... за ней. – Ты... Я сказала тебе – проваливай!
   – Да? – Дама с педикюром помешала что-то поварешкой в кастрюле. – Ты этого не говорила!
   – Я написала записку!
   – Какую записку? – блондинка задрала красиво нарисованные брови вверх.
   Катерина поняла, что эту игру она проиграла, и почему-то почувствовала облегчение.
   Она не одна в большой квартире на поднебесье, и это главное.
   – Где ты научился так краситься?!
   – В плохих компаниях, разумеется. Хочешь супчику с фрикадельками?
   – Черт, но почему...
   – От тебя воняет отвратно. Иди в душ, дорогая!
   – Почему ты решил...
   – Не чешись и не садись в грязном платье на стул. В ванную, в ванную, бэби! – Скандально-визгливые интонации у него здорово получались, и Катерина послушно попятилась к двери ванной.
   – Где ты взял эти волосы? Откуда бюст и синий халат?!
   – Все лежало в твоем шкафу. Ты же сама написала: «в шкафу найдешь какую-нибудь одежду». Там была только женская одежда, бэби! Халатик совершенно новый. Тебе его подарили, наверное, а ты засунула подарок подальше, потому что синий цвет тебе не идет. Парик лежал в самом дальнем углу, грязный и неухоженный. Я отстирал его, причесал. Вспомни, наверняка ты купила его в приступе острого любопытства увидеть себя блондинкой! Такой приступ бывает хоть раз в жизни у каждой бабы, даже у темнокожей!
   – Все-таки ты прочитал записку!
   – Какую записку? – Он засмеялся, соблазнительно приоткрыв алый рот. – Грудь я тоже нашел в шкафу. Видимо, ты одно время маялась иллюзией, что твои прелести слишком малы, накупила лифчиков с поролоном, а они отлично держат формы, даже если их нет! – Мэрилин Монро пальцем надавила на выпуклость, поролон с шумом вдавился, замер неприличной воронкой, и нехотя распрямился, образовав правильной формы вулкан.
   Катерина молча развернулась, зашла в ванную, быстро разделась и запинала грязное платье в угол. Больше она его никогда не оденет. Впрочем, теперь у нее есть домработница, пусть постирает и заберет себе.
   Она залезла под душ – просто не было сил ждать, пока ванна наполнится. Тело болело от грязи, укусов, расчесов, усталости. Сколько, интересно, нужно стоять под проточной водой, чтобы этот запах ушел?
   Дверь ванной открылась, на пороге стояла Мэрилин Монро.
   – Выйди.
   – Нет.
   – Да.
   – Фиг! Где еще такое увидишь?!
   – Тогда закрой рот.
   – Надо же, мы так с тобой кувыркались, а всю тебя я увидел впервые.
   – Заткнись и постирай мое платье.
   – Хорошо, госпожа! – Он подобрал платье с пола, сунул в стиральную машину и безошибочно нажал нужные кнопки. Машина тихонько заурчала.
   – Освоился, – усмехнулась Катерина.
   – Еще бы. Приятно пожить в комфорте.
   – Почему ты не спрашиваешь, где я была? – Катерина, намылив мочалку, стала тереть плечи и грудь.
   – В тюрьме. Это знают даже дворовые кошки.
   Катерина начала так драить живот, словно это была грязная сковородка. Клочья пены попали на лицо Мэрилин Монро. Матушкин смахнул их со лба и кончиками пальцев так потрогал накрашенные ресницы, словно этот жест был у него в крови.
   – Это знают даже дворовые кошки, – повторил он. – Здесь был обыск!
   – Где?
   – Здесь. Как я понял, искали какую-то шляпу. Как я понял, твоего Роберта замочили. Как я понял, подозревают тебя! Что я тебе говорил?! Очень темная это история.
   – Черт! – Катерина отшвырнула мочалку, села на край ванны и разрыдалась.
   Матушкин мочалку подобрал и начал тереть ей спину. Чем громче она рыдала, тем сильнее он тер. Чтобы он не содрал с нее кожу, Катерина затихла. И зачем-то залпом, запоем, выложила ему все: про то, как обнаружила мертвого Роберта, как ее видели в шляпе, про завещание, про диктофон, про юнца с дурацким именем Март, про очки без диоптрий, про Лазаря Соломоновича, про камеры наблюдения, про кадык и про омерзительных клопов.
   – Хочешь супчику с фрикадельками? – спросила Монро голосом Матушкина.
   – Где ты взял фрикадельки?
   – Слепил из фарша.
   – Где ты взял фарш?
   – Купил в магазине. Ты написала: «еда в холодильнике», но там не было никакой еды. Только макароны в пачках. Зачем хранить в холодильнике макароны в пачках?
   – Ну, нужно же там что-то хранить, – засмеялась Катя, размазывая по лицу слезы вперемешку с водой. Это было здорово – сидеть в ванной с Мэрилин и обсуждать, как по-дурацки она строит свой быт. – И вообще, где ты взял деньги?
   – В шкафу! Под бельем! – захохотал Матвей, как будто Мэрилин могла так громко и так заливисто гоготать. Он поймал Катерину полотенцем, стал вытирать, и Катерина подумала вдруг, что таким он ей очень нравится – с педикюром, алыми губами, накрашенными ресницами, грудями-вулканчиками, и в хорошо простиранном парике. Ей нравится, что только она знает, какой он... без лифчика.
   – Халат! – приказала она.
   – Сейчас, госпожа! – он сносился куда-то и притащил легкий, короткий халатик.
   – Давай свои фрикадельки! – Катерина пошлепала на кухню, ощутив, что смыла с себя не меньше двух килограммов грязи.
   Он начал наливать суп, ловко орудуя поварешкой, но она закапризничала, надулась и попросила одни фрикадельки. Послушно и молча он выловил все до одной, горкой сложил их в тарелку и поставил перед Катериной. Она поедала вкусные мясные шарики и думала: пусть бандит, зато умеет готовить.
   – Давай поговорим о делах, – нарушил, наконец, он молчание.
   – Нет.
   – Да. Ты должна спросить, почему при обыске не нашли клад.
   – Мне интереснее, зачем ты избил Найоби.
   – Черномазого, что ли?! Так он попросил Кателила Илаловна, а когда я сказал, что ты в каталажке, он... полез мне под юбку! Я с ним не стал церемониться. Кажется, у него перлом ключицы. Козел он! Черномазый козел.
   – Ты рассуждаешь, как барышня.
   – Он что тебе – родственник?
   – А почему клад не нашли?
   – Слушай, он такой фиолетовый! Совсем на тебя не похож.
   – Клад не нашли, потому что...
   – Потому что искали шляпу! Я бросил цацки тебе на комод, и они никого не заинтересовали. Наверное, подумали – это твоя бижутерия! – Он снова захохотал так, как совсем не могла хохотать Монро.
   – Дай молока! – попросила Катя.
   – А с чего ты взяла, что оно есть?
   – Но ты же ходил в магазин!
   – Я люблю колу и пиво.
   – У тебя на роже написано, что мимо молочного ты не пройдешь.
   Матушкин открыл холодильник, вытащил колу, плеснул ей в стакан.
   – Твое мнение не всегда верно, – прокомментировал он.
   Катерина встала, вылила колу в раковину, заглянула в холодильник и достала оттуда пакет молока.
   – Всегда, – сказала она, выпив целый стакан и улыбнувшись молочными усиками. – Тринадцать лет не пила молоко, а в каталажке только о нем и мечтала. – Она пошлепала в спальню босиком, в коротком халатике, с мокрыми волосами, ощущая легкость в отмытом теле. Стоило просидеть трое суток в тюрьме, чтобы понять, как замечательны такие простые вещи, как душ, молоко из пакета, фрикадельки из супа и ... своя домработница – свеженькая, как персик, красивая как Мэрилин, и почти послушная.
   Она включила музыкальный центр, и голос Верки Сердючки обрушился на нее во всю мощь огромных колонок. Никогда Катерина не увлекалась попсой, но тут вдруг ритм незатейливой песенки совпал с ее бесшабашным настроением, и она заплясала странный аборигенский танец, мельком поглядывая на себя в зеркало.
   – А я не знаю почему, но ты мне нравишься... – пела Верка.
   – Откуда Сердючка? – крикнула Катя, переорав колонки.
   – Лифтерша дала погонять! Она сказала, нужно развеяться, не грузиться, и все рассосется само собой. В смысле, ты вернешься из тюрьмы, и я не потеряю работу! Мне нравится, что ты называешь меня Мат-Мат!
   – И понимаю, что сама я не красавица... – вступила Сердючка.
   – Тебе нужно побриться! – крикнула Катя.
   – Да?!
   – Обязательно!
   – У нас ни будущего нет пока, ни прошлого... – Верка гнула свое.
   – Лифтерша пообещала мне телефон хорошего эндокринолога! Говорит – курс таблеток и борода не будет расти!
   – Но ты увидишь и поймешь, что я хорошая...
   Мат-Мат тоже пустился в пляс, и у него это здорово получилось. Он кривлялся, скакал, орал в унисон незатейливый текст:
   – И сердце рвалось, рвалось из груди... А правда, не ты грохнула Роберта? – пропел он, точно попав в мотив песни.
   Катерина с размаху плюхнулась на кровать.
   – Тук, тук, тук, стучит сердечко, тук, тук, тук...
   – Ты тоже считаешь, что я «специализировалась» на старичках?!
   – Я считаю, что ты здорово вляпалась! – Он за руку сдернул ее с кровати, поймал в охапку и закружил по комнате.
   – Я так устала от разлук, что кругом голова...
   – А знаешь, когда меня арестовали по подозрению в убийстве, то изъяли сумку и сделали опись всего, что там находилось. Там было ожерелье, которое ты на меня нацепил! Малахольный Март Маркович за него зацепился и очень просил не врать, что это дешевая бижутерия.
   – Ситуация ай, ситуация ой... – завела новую песню Сердючка.
   – Что ты ему сказала? – перекричал ее Мат-Мат.
   – Что Роберт Иванович подарил, разумеется!
   – Умница. Где оно?
   – В сумке. Мне все вернули. А сережки я даже в изоляторе не снимала.
   – А если в жизни твоей черна полоса, то будет в жизни твоей и бела полоса...
   – Теперь ты богачка! Говоришь, старикан все тебе отписал?..
   – Слышать не хочу об этом! – Катерина попыталась вырваться из его рук, но он умудрился силой заставить ее танцевать.
   – А в душе моей стон, а в глазах твоих боль...
   – Это ты пока не хочешь!
   – Ты что, не понимаешь, что кто-то хочет меня уничтожить? Посадить за решетку?!
   – Он не знает, что у тебя есть я, и я – «особо опасен»! – Мат-Мат отплясывал, высоко задирая напедикюренные ноги.
   – Знать после дождичка всегда солнышко буват... – подтвердила его оптимизм Сердючка.
   – Веселитесь? – переорал Верку какой-то другой голос. Катерина и Мат-Мат замерли как вкопанные, в нелепой позе, в обнимку. – Веселитесь? А я слышу, музыка гремит, дверь нараспашку! – На пороге спальни стояла и улыбалась во весь свой златозубый рот веселая Зойка. На ней было отчаянное мини, невероятные каблуки и немыслимое украшение на шее, напоминающее металлическое блюдце. Зойка вся светилась и бликовала – и зубами, и блюдцем, и голыми коленками. – Вернулись, Катерина Иванна? Так я и знала!
   Мат-Мат отлепился от Катерины и выключил музыку.
   – Да вы не стесняйтесь, – засмеялась Зойка. – Я женщина современная и вполне одобряю нетрадиционную ориентацию! Мариночка, как вы относитесь к тому, чтобы немного подработать и у меня? Два раза в неделю помыть полы и приготовить поесть? Я заплачу неплохо.
   – Неплохо? – женственно переспросил Мат-Мат. Нагнувшись, он полюбовался на свое отражение в Зойкином блюдце и поправил прическу.
   – Да, – засветилась Зойка, – у меня есть средства! Дело в том, что как только мой Найоби выйдет из больницы, он поселится у меня. Вы понимаете, он привык жить на широкую ногу, и прислуга просто необходима. Мариночка ему очень понравилась, он готов оплачивать ее услуги.
   – Я согласен, – хихикнул Матвей мужским вариантом голоса.
   – Нет! Она не будет! – заорала Катя.
   – Да почему, бэби? – Мат-Мат звонко шлепнул ее по заду и стянул с головы парик. Зойка ойкнула и попятилась.
   – Идиот, – шепнула Катерина Мат-Мату.
   – Да я все равно не брит, – отмахнулся от нее Мат-Мат и небрежно надел парик набекрень. – Я согласен! – крикнул он Зойке.
   – Ой! – Зойка развернулась и побежала, стуча каблуками.
   – Вот тебе и ой, – буркнула Катерина. – Ты же женщина современная!
   – Дверь закрывать надо! – жалобно пискнула Зойка с лестницы.
   – В твой огород камень, – сказала Катерина Мат-Мату, цепляя на дверь цепочку и запирая ее на замок. – Хреновая из тебя горничная!
   – Хреновая, – согласился он, сграбастал ее в охапку и потащил обратно в спальню.
//-- * * * --//
   Она не проснулась, а очнулась. Открыла глаза, а над ней – облака и птицы. Как здорово, что она распорядилась разрисовать потолок! Сразу ясно, что ты не в тюремной камере и не в больнице. А остальное – ерунда, с остальным она справится.
   – Эй, Мат-Мат! – крикнула Катерина, но ответа не дождалась. Судя по стрелкам часов, она проспала не больше двадцати минут – поддалась чистоте и уюту своей постели, усталости, измученности и... тому, что Матвей надумал ее баюкать.
   Ей было смешно сначала, когда он ее раздел, уложил, объяснил, что он не горничная Марина, а нормальный Мат-Мат и в этом есть существенная разница. Что он три дня терпел, терпел, пока она мылась в душе, пока лопала фрикадельки, пока пила молоко, пока отплясывала под Сердючку, пока Зойка несла всякую чушь и слепила его своим блюдцем на шее, но больше он терпеть не может, не хочет и не будет...
   Она прошептала: «Шов разойдется», а он заорал, что у него сейчас вообще абсолютно все разойдется, что он лопнет по швам, если...
   Когда все закончилось, он положил ее голову себе на плечо, сказал, что он снова Марина, пропел «баю-бай», еще раз пропел, и еще. И даже покачал, как ребенка. Катерина вырубилась, позорно заснула, утратив контроль над ситуацией.
   Она вдруг подумала, что он мог уйти. Совсем уйти. Ведь тыкала же она ему постоянно этой запиской, где с настырностью истерички три раза написала «Проваливай!».
   – Мат-Мат! – заорала она, вскочила и понеслась по квартире.
   В кухне его не было, в зале не было, только в ванной горел свет. Она на цыпочках подкралась к двери и прислушалась.
   – Слышь, Федорыч, – не своим, тихим голосом говорил Матвей, – ты на меня не дави. Я за это дело взялся, я его и закончу.
   Катерина испугалась, что в квартире находится еще и неведомый Федорыч, но потом поняла, что Мат-Мат разговаривает по телефону.
   – Нужно будет, отвечу, – тоном резидента сказал в ванной Матушкин. – Но это дело мое! Нормально у меня со здоровьем. И с головой нормально. Я их зацепил, я их и возьму. Это мое дело и я доведу его до конца! – заорал он так, что Катерина отпрыгнула от двери.
   Она потихоньку вернулась в спальню, легла и попыталась себя убедить, что ничего не слышала. Размышлять, что за делишки пытается провернуть Мат-Мат, пользуясь ее квартирой и телефоном, у нее не было сил. Она посчитала птичек на потолке, хотя точно знала, что их там десять, посчитала и облака, хотя была абсолютно уверена, что их ровно пять штук. «А можно ли считать облака штуками?» – тут же задала она себе глупый вопрос, и так же глупо себе ответила: «Ну не килограммами же их считать!»
   – Подъем, бэби! – закричал из коридора Мат-Мат. – Ты просила разбудить тебя в пятнадцать ноль-ноль! У тебя, кажется, церемония коронации!
   Он возник на пороге бодрый, веселый, без тени раздражения, которое почудилось Кате в его голосе три минуты назад. Он был чисто выбрит, умыт, без парика и поролоновых грудок, но в синем халатике и с педикюром.
   – У меня церемония кремации, – равнодушно поправила его Катерина. – И я не могу на нее не пойти. Я должна проститься с Робертом.
   – Я понимаю, – кивнул Матвей, и вся его шутовская веселость куда-то пропала. Катерина порассматривала его тонкий профиль и решила – ему бы белогвардейца играть, у которого и дворянская кровь, и идея, и состояние, и гонор, и образование... А еще она подумала, пусть бандит, пусть у него и «дело», и Федорыч, лишь бы он не ушел сейчас, не закрыл за собой дверь, и она не осталась одна в этой большой квартире.
   – Я понимаю, – повторил он тише. – Только подумай о том, что твоего Роберта кто-то убил. Убил так, чтобы подставить тебя. Но тебя отпустили! Как ты думаешь, тебе ничего не грозит?!
   Катя пожала плечами, открыла шкаф и стала выбирать платье.
   – Я думаю, нет, – пробормотала она. – Кому я нужна?.. Представляешь, у меня нет черного платья. А что ты имеешь в виду?
   – Только то, что ты открыто таскаешь на себе цацки, которые стоят как весь бюджет Украины.
   – Почему Украины?!
   – Сними кольцо и сережки, вытащи ожерелье из сумки.
   – Нет.
   – Сними. Не дразни гусей, бэби. Еще непонятно, какое отношение они имеют к убийству, ведь...
   – Никакого! Черт, у меня вообще нет ничего черного!
   – Одевай красное. Это тоже цвет траура.
   – Где? На Украине?
   – Почему на Украине?..
   – Слушай, не держи меня за идиотку! Я прекрасно понимаю все возможные причинно-следственные связи в этом гнусном, грязном деле. И я не собираюсь быть бессловесной, покорной жертвой. Я собираюсь решить эту задачку сама! От ментов ничего не дождешься. А уж тем более от этого... Марта Марковича. Я вычислю гада, который решил подставить меня. Я в том числе и для этого иду на церемонию. И для этого не снимаю цацки. Вполне возможно, что убийца придет на кремацию, вполне возможно, он как-то выдаст себя, вполне возможно, что я что-то услышу или замечу! И найду убийцу Роберта!
   – Ого!
   – Я хочу спровоцировать его на действия!
   – Ого-го!
   – И я надену красное платье!
   – Ого-го-го-го!
   – И пусть меня принимают за гражданку Украины!
   Мат-Мат сел на кровать, похлопал себя по карманам халата, достал пачку сигарет и закурил. Сигареты были темные, длинные, дамские. Катерина посмотрела на его бордовые ногти на ногах, понюхала дым, и решила, что курить она не хочет. После изолятора ей хотелось чистоты, уюта и свежего воздуха.
   – Мне было с тобой хорошо, – зачем-то сказала она, просунув голову в вырез платья.
   – И мне было здорово, бэби, – сказал Мат-Мат, щурясь от дыма. – И будет еще не раз.
   – Значит, ты не уйдешь? – Она потянула платье за подол и оно, словно вторая кожа облепило ее, неприлично обтянув все нюансы ее голого тела. – Не уйдешь?
   – В твоем голосе я слышу надежду.
   – Слышь, что угодно. Ты не уйдешь?
   – Я бы ушел. Но кто же будет вести хозяйство?..
//-- * * * --//
   В траурном зале было много народу. По одинаково грустным лицам, обилию дорогих букетов и атмосфере всеобщей скорби, Катерина поняла, что Роберт Иванович был человек действительно хороший, и смерть его вызвала у очень многих людей чувство невосполнимой утраты. Дамы и господа были очень состоятельны – темные наряды, лица без косметики, отсутствие вычурных украшений не могли скрыть этого. Катерина и представить не смогла, что среди этих благородных, породистых лиц может быть и лицо убийцы. Она бросила это бесполезное занятие – всматриваться в лица пришедших, прислушиваться к их тихим разговорам. Она в своем красном платье почувствовала себя куртизанкой среди монашенок, но как ни странно, не поймала на себе ни одного осуждающего взгляда. Катя спиной прижалась к стене, протиснулась поближе к гробу, увидела, что он закрыт и вдруг громко, навзрыд разрыдалась. Это было так неожиданно для нее самой, что она подумала: все, пропала, сейчас все эти благородные тети и дяди осудят ее показное горе, начнут насмешливо переглядываться, брезгливо и презрительно смотреть на нее. Но ничего подобного не произошло, кто-то наоборот подхватил ее сочувственно под локоток и сказал на ухо: «Тихо, тихо!» Гроб вдруг поехал куда-то на полозьях, скрылся за черной шторкой. Катерина затихла и поняла, что опоздала безнадежно, что церемония уже подходит к концу – все слова сказаны, слезы пролиты, и гроб уехал в страшную топку, и там его будет терзать огонь, превращая в пепел и прах... Она схватила подхватившую ее руку и сильно сжала чьи-то холодные пальцы.
   – Господи, – прошептала она, – ну неужели нельзя было похоронить его по-человечески?! Зачем эта печка?
   – Папа всегда говорил, что хотел бы быть кремированным. Я увезу его с собой в Америку, – негромко сказал ей голос на ухо.
   – Папа?! – вскинула Катерина глаза. – Папа?! – Ее словно ушатом холодной воды окатило. Перед ней стоял Роберт, помолодевший на двадцать лет. На нем были безумно широкие шорты кирпичного цвета, белая майка с изображением Эйфелевой башни и бейсболка козырьком назад, которую он почему-то не снял, находясь на этом скорбном мероприятии. У него были пронзительные, насмешливые серые глаза, легкий акцент – не акцент даже, а погрешности в ударениях, – и не очень скорбящий вид.
   – Меня зовут Мартин, – на ухо зашептал он Кате и потянул ее к выходу за локоть. – Я сын Роберта Ивановича. Он мне писал про вас, и я вас сразу узнал! Вас невозможно не узнать! – Он тихонько засмеялся, прикрыв рот рукой, видимо для того, чтобы своим хорошим настроением не шокировать публику. – Ведь вы же Катя?
   Толпа уже потянулась к выходу: все было чинно, прилично, деликатно, и с надрывающей душу искренней скорбностью.
   – Я Катя, – сказала Катя, и как ей показалось – неприлично громко сказала. – Я Катя, – тише повторила она. – Неужели он вам про меня написал?
   – Да, незадолго до смерти. Вы на машине? Подождите меня, я хотел бы с вами поговорить.
   Она прождала его почти два часа. Немного сместив ударение, он сказал: «Сейчас!» и исчез в здании крематория. Катерина промаялась все это время, борясь с двумя противоречивыми желаниями: броситься вслед за Мартином и потихоньку улизнуть домой.
   Он появился, неся в руках какой-то горшок. Катерина и обрадовалась, и испугалась. О чем они будут говорить? Откуда он взялся и почему так безоблачно весел? Может, именно он пристрелил любимого папочку, узнав, что у него молодая любовница?.. Все-таки нужно было удрать домой.
   «Нет, – сказала она сама себе, – ведь я решила во всем разобраться».
   – Папины друзья и коллеги решили собраться на поминки в одном из его кафе, – сказал Мартин, передав Катерине странный горшок и усаживаясь на пассажирское сиденье. – А я сослался на то, что у меня скоро самолет. Давайте заедем в другое кафе, где нас никто не знает, и посидим там часок. – Он очень странно ставил ударения в словах – как будто бы между гласными, если такое возможно.
   – Давайте, – кивнула Катерина, рассматривая белых ангелочков, барельефом изображенных на керамическом горшочке. Она поставила его на колени. – Что это? – спросила она Мартина.
   – Все, что осталось от папы, – с грустной улыбкой ответил он. – Это урна, которую я увезу с собой.
   – Нет! – заорала Катя и попыталась выскочить из машины, бросив руль.
   – Ну что же вы! – Мартин, подхватив горшочек, удержал ее за руку и укоризненно покачал головой. Он поставил горшок сначала себе на колени, потом подумал и убрал его в ноги. – Не бойтесь! Это всего лишь прах. Я кучу денег отвалил за то, чтобы мне выдали его именно сегодня, а не через сутки, как полагается. В России странное отношение к смерти. Почему-то все страшно пугаются всей этой атрибутики.
   – А вы в Америке ее страшно любите? – стуча зубами от внезапного озноба, спросила Катя.
   – Нет, ну зачем же так буквально! Просто смерть – это часть жизни, и там у нас принято относиться к этому весьма спокойно. Мы не гнушаемся подумать заранее, где и как будем похоронены, прикупить себе место на кладбище. Мы не считаем лишним написать завещание и отдать распоряжения родственникам, даже будучи в молодом возрасте. Это нормально!
   – Нет, это ненормально. – Катерина повернула голову и посмотрела на его четкий, благородный профиль. Наверное, Роберт был таким же подтянутым и жизнерадостным в его возрасте. – Это цинично и очень самонадеянно – быть со смертью накоротке, – продолжила она. – Жизнь это жизнь, а смерть это смерть. Одно не может быть частью другого. Это придумали американские кинематографисты, чтобы доказать миру продвинутость своих взглядов. И вообще – врете вы все! Вы тоже боитесь всего, что связано со смертью. Просто у вас стало модно бравировать тем, что уже прикупили себе место на кладбище и подумали о завещании. В Москве сейчас модно держать шиншилл вместо кошек, а у вас – покупать место на погосте!
   – Черт возьми, а может вы и правы! – засмеялся Мартин, взял на колени урну и нежно погладил ее. – Может, вы правы, но это так удобно и ... круто – легко относиться к смерти.
   – Неужели вам совсем не жалко отца?..
   – Приехали, – Мартин снова умудрился поставить ударение между гласными.
//-- * * * --//
   – Неужели вам совсем не жалко отца? – повторила Катерина вопрос, когда они устроились за столиком в уютном, полутемном подвальчике, где не осталось даже воспоминания о душной жаре и ярком солнечном свете. На стенах из темного кирпича горели бра, имитируя живой огонь, и висели медвежьи шкуры с оскалившимися мордами. Деревянные столы, вместо стульев – лавки. Льняные скатерти, и в подсвечниках свечи с трепещущим пламенем, грозящим вот-вот погаснуть от случайного сквозняка.
   Мартин оставил без ответа вопрос Катерины. Он поставил урну на стол и сказал:
   – Я закажу ланч на троих. Это будут такие поминки, о которых папа мог только мечтать!
   Катерина не стала больше дискутировать на тему жизни и смерти, она села подальше от горшка с ангелочками и приступила к делу:
   – Вы хотели о чем-то поговорить со мной.
   Мартин обстоятельно сделал заказ и только тогда ответил:
   – Я хотел расставить все точки над «i». Я знаю, что вас задерживали по подозрению в убийстве моего отца. Так вот, я хочу, чтобы вы знали: я думаю, это абсолютная чушь. Абсолютная!
   – Спасибо, что вы так думаете, – пожала плечами Катя, – но если это абсолютная чушь, то нет смысла об этом и говорить.
   – Нет смысла, – пробормотал растерянно Мартин, – нет смысла... – У Катерины возникло ощущение, что он разочарован ее реакцией, что, наверное, он ждал бурной и слезливой благодарности за то, что он так думает.
   – Мартин, – Катерина сделала глоток минералки, чтобы слова не застревали в глотке. – Мартин, – она вытянула руку и стала говорить, держа ладонь над урной, – клянусь вам, что для меня эта история не менее загадочная, чем для всех остальных! Я понятия не имею, кто и за что убил вашего отца, откуда этот человек знал меня и почему решил инсценировать убийство как моих рук дело. Убийца нацепил красное платье! Это чудовищная история, и я намерена в ней разобраться.
   – Правда?! – Мартин так искренне обрадовался, что Катерине показалось, что он не прочь заплатить ей за услуги детектива.
   – В этом деле очень много неприятных для меня моментов. Осталось впечатление, что сам Роберт хотел меня подставить.
   – Папа?!! Вы с ума сошли! – Мартин снял с головы бейсболку и надел ее на урну.
   – Роберт незадолго до смерти написал завещание, в котором все свое имущество и даже бизнес отписал мне!
   – Знаю. Он сообщил мне об этом. Я уважаю волю отца и не имею никаких претензий. Я достаточно богатый человек, мне ничего не нужно. А других наследников у отца нет. Мы с папой активно переписывались по электронной почте, и он писал, что вы чудесный человек с изломанной судьбой. Он хотел остаток жизни провести с вами, и все, что нажил, оставить вам. Он писал мне, что хотел бы стать вам и мужем и отцом.
   – У него был рак?
   – Да, он оперировался, прошел курс химиотерапии, болезнь вроде бы отступила, но последнее обследование показало, что метастазы...
   – Он ничего не сказал мне об этом!
   – Он не хотел вас пугать и расстраивать. Вы могли ему отказать, а он этого бы не пережил. Он решил, что искупит свою маленькую ложь, переписав на вас все имущество.
   – Из-за этого я чуть не угодила в тюрьму!
   Мартин развел руками, и этот жест можно было истолковать как «ну, он же хотел как лучше!» Принесли вино, закуски, и Мартин, подняв бокал, залпом выпил его до дна.
   – Диктофон! – шепотом выкрикнула Катерина. Они в подвальчике были одни, но ей показалось, что даже медвежьи шкуры напряглись от любопытства. – Он записывал на диктофон наши беседы! Это чуть не погубило меня!
   – Бред! Этого быть не может! Отец никогда бы не стал этого делать!
   – Он это сделал. Меня приперли этой записью к стенке. Я в шутку сказала, что квартира Роберта мне подходит. Только запись не передает, что это была шутка!
   Мартин руками разломил жареную куропатку, вгрызся отменными зубами в золотистое мясо и начал увлеченно жевать.
   – У меня впечатление, Катя, что вы обижены на весь белый свет!
   – Нет! – крикнула Катерина, наплевав на любопытные медвежьи уши. Больше всего на свете она боялась, что ее заподозрят в озлобленности. Нет ничего отвратительнее человека, притащившего во взрослую жизнь свои детские комплексы – недолюбленность, недокормленность и прочие «недо».
   – Мне очень жаль, что у вас осталось чувство обиды на папу. – Он снова поднял бокал, чокнулся с урной и выпил до дна. Катерине вдруг стало так стыдно, что она почувствовала озноб. А, может, в этом подвале чересчур усердствуют кондиционеры?..
   – Знаете, Мартин, Роберт был такой хороший человек, что я боялась в это поверить. Наверное, я и сейчас боюсь. Я была его недостойна. Глядя на вас, я начинаю верить, что человек с деньгами может быть честен и благороден... В общем, простите меня! Я искренне собиралась прожить с Робертом все отведенное нам время. Я хотела любить его, ухаживать за ним, быть ему верной. Эти чертовы обстоятельства, действительно, ожесточили меня, и я наговорила глупостей. Я верю, что все, что он делал, было для моего блага, и спасибо вам, что вы верите мне.
   – Она извинилась, папа! – сказал Мартин урне, снова чокнулся с ней и выпил полный бокал вина.
   – Я найду человека, который убил его! – горячо воскликнула Катя, покосившись на медвежью морду.
   Мартин захохотал. Он отодвинул от себя тарелку, откинулся на спинку деревянной лавки и громко, от души хохотал.
   – Бросьте вы это! Что за любовь у русских играть в сыщиков?! Пусть этим занимаются профессионалы. Папе уже ничем не помочь. Если честно, то я даже рад, что он погиб от выстрела в лоб, а не мучился, заживо пожираемый страшной болезнью. Не делайте страшное лицо! Я думаю, он сказал бы то же самое. Бросьте вы это. Папе уже ничем не помочь. Живите, наслаждайтесь своей молодостью, красотой и богатством! У папы хорошо отлаженный бизнес, талантливые и честные управляющие, вам не придется ничего делать, только получать свою прибыль.
   – Мне ничего не нужно! – пискнула Катя и ей показалось, что медвежья морда ехидно ухмыльнулась и подмигнула стеклянным глазом.
   – Да ладно вам, – отмахнулся Мартин, придвинул к себе тарелку и начал уплетать овощи. – Я хорошо обеспеченный человек. Все ваше, уважьте папашу! И знаете что, вместо того, чтобы кричать, что вы найдете убийцу, подумайте лучше о своей безопасности. Ведь раз вас выпустили из тюрьмы, у убийцы будет большой соблазн продырявить вам голову!
   Катерина поняла вдруг, что напрасно теряет драгоценное время.
   – Скажите, вам знакомо это кольцо?! – Она протянула руку, и бриллиант сверкнул, поймав отражение всех источников света в этом подвале.
   – Конечно, – кивнул Мартин, не прерывая трапезы. – Это кольцо фамильное. Оно принадлежало моей прабабушке, бабушке, потом моей маме, а когда мама погибла, отец хотел передать его моей жене, но...
   – Но?!
   – Встретил вас. С этим кольцом связана целая история! – Мартин, наконец, перестал жевать – то ли наелся, то ли история ему очень нравилась, и он хотел с удовольствием ее рассказать.
   – Целая история! Мои предки по линии отца принадлежали к очень богатому дворянскому роду. Прабабка, Альбина Ильинична, коллекционировала антикварные ювелирные изделия. Часть коллекции она получила по наследству от своей бабки, но основную часть украшений приобретала сама в течение почти всей жизни, пока не грянула революция. До сих пор непонятно, почему мои предки не удрали за границу, когда в России грянул красный террор. У них были для этого все возможности! В семье поговаривали даже о неком квасном патриотизме. Не знаю...
   Только старинные изделия русских ювелиров до сих пор очень ценятся на русских торгах Кристи и Сотби. Они ведь отличаются очень высоким качеством и отменной ручной работой. Посмотрите внимательно – у вашего кольца особый цвет старого золота, с патиной. Дореволюционные украшения изготавливались из золота, имеющего иную пробу, чем современный металл. И, кстати, ваш русский рынок антикварных ювелирных украшений достаточно беден по сравнению с зарубежным. Очень многие украшения переплавлялись под влиянием моды, многие в годы войны обменивались на хлеб. Поэтому, сами понимаете, ваше кольцо... Кстати, оно уникально еще и тем, что выполнено не в традициях той, дореволюционной моды. Ящерица – это был кич! Модерн! Тогда были популярны цветочные веточки и прочая растительная тематика. К сожалению, я не знаю, чьей фирмы эта работа. В России их было тогда немного, но среди них была знаменитая фирма Фаберже, а также не менее знаменитые фирмы Болина и братьев Грачевых, Морозова и Павла Овчинникова, Сазикова и Ивана Хлебникова. Они все обладали почетным статусом поставщиков двора Его Имераторского Величества. А, может, это была работа какой-нибудь маленькой мастерской или артели, или просто отдельного талантливого автора. В России их было немало. Моя прабабка собрала потрясающую коллекцию! Говорят, колечко было не одиноко, существовали еще и серьги-ящерицы с такими же огромными бриллиантами! Да чего там только не было! Сапфировые броши, кольца с рубинами и бирюзой в обрамлении бриллиантов, потрясающие браслеты с цепочками, на которых болтались миниатюрные пасхальные яйца – чисто русский прибамбас, фантастические серьги «малинка», собранные из одинаковых по размеру камней. Вот ваши гроздья очень похожи дизайном... но это же современная подделка! Да, еще там была диадема, которую венчал крест с бриллиантами и турмалином. Сейчас бы все это стоило баснословных денег!!! Но... когда коллекция достигла внушительных размеров, грянула революция! Все ценности нужно было сдать государству, иначе можно было загреметь в тюрьму. Конечно, Альбина Ильинична не помчалась сломя голову сдавать драгоценности Стране Советов. Она решила их надежно припрятать. Но не успела. Ее обокрали! Банально обворовали! Восемнадцатый год, разгул преступности, царские тюрьмы распустили, и на свободе оказалась масса опасных и опытных преступников! Бабкину квартиру в центре Москвы вскрыли, сейф тоже, и уволокли с собой тяжелый кованый сундучок, приготовленный для захоронки. От отчаяния бабка взяла да и заявила в новоиспеченные правоохранительные органы о краже ценностей, которые она якобы собиралась сдать государству. Она даже подробный список и рисунки украшений предоставила, думала, раз себе не сберегла, так пусть хоть бандитам не достанется. А органы возьми, да и выйди на след грабителя – знаменитого медвежатника по фамилии Бурабон. Его еще при царском режиме посадили, а при советской власти отпустили. В общем, выйти-то на его след вышли, а найти не смогли. Он как сквозь землю провалился... А с ним и бабкины драгоценности. Только ящерица сохранилась, потому что на руке у бабки была, она ее как обручальное кольцо носила и каким-то чудом пронесла через все революционные бури и прочие невзгоды.
   – Как сквозь землю провалился... – повторила Катерина ключевую фразу. Вот сейчас она должна сказать Мартину, что сундучок с уникальной коллекцией его бабки нашелся. И что именно под землей. И что серьги в ее ушах совсем не современная подделка... и что...
   – Не снимайте эту ящерицу никогда! – с жаром воскликнул Мартин.
   – Почему?! – Катерина взяла бокал с вином и пригубила чуть-чуть. Вино показалось кислым и отдавало плесенью. А, может, близость урны нарушило ее вкусовые ощущения? Пожалуй, она бы не отказалась иметь в своем репертуаре небрежно-панибратские отношения со смертью. Повторив маневр Мартина, Катерина неуверенно чокнулась с керамическими ангелочками и одним глотком допила вино. А, может, это вкус не плесени, а праха?.. Она снова почувствовала озноб.
   – Вы чудесная женщина! Отец не преувеличивал в своих письмах. Не снимайте это кольцо, потому что несчастья начинают происходить с его обладательницей в тот момент, когда она хоть на минуту снимет его. Моя прабабка внезапно умерла от инсульта, когда сняла ящерицу, чтобы почистить ее специальным раствором. Бабка непостижимым образом вывалилась из окна, когда сняла колечко, чтобы намазать руки кремом, а мама... – он покосился на оскаленную медвежью морду, будто тоже опасался, что она подслушивает его, – а мама три года назад нелепо погибла под колесами автомобиля. Отец внезапно заболел ангиной, лежал с высокой температурой, приехала «Скорая», выписала лекарства, и мама вызвалась поздно вечером сбегать в круглосуточную аптеку. Отец не отпускал ее, говорил, что не помрет без таблеток, но она засмеялась, сняла кольцо, сказала, что теперь для грабителей неинтересна, и ушла. Пьяный водитель грузовика сбил ее насмерть. Папа винил себя в ее гибели. А я заметил одну закономерность: стоит только хозяйке на минуту расстаться с ящерицей, она мстит.
   – Мартин, боюсь, что... драгоценности вашей бабушки...
   Подошел официант и начал убирать посуду со стола.
   – Для меня отношения моих родителей всегда останутся примером! Они очень любили друг друга, берегли и почти никогда не ссорились. Кажется, такие простые, банальные слова, но, скажите, про многих ли это можно сказать?! А ведь, знаете, у них довольно долго не было детей. Настолько долго, что они решились усыновить ребенка – пятилетнего мальчика. А через четыре года родился я.
   – Вы не единственный сын Роберта?!!
   – Увы, единственный. Артем вырос отъявленным негодяем. Дурная наследственность! В одиннадцать он начал воровать, в шестнадцать попался на разбойном ограблении. Отец с трудом добился для него минимального, условного наказания, – деньги и знакомства сделали свое дело. Но в восемнадцать Артем убил человека. С дружками залез в чужую квартиру, а квартира была на сигнализации. Охрана успела приехать раньше, чем они скрылись. Милиция обычно не опасается квартирных воров, как правило, воры никогда не применяют оружие. Но наш Темка выстрелил в капитана милиции. И, несмотря на то, что на том был бронежилет, убил его – слишком с близкого расстояния стрелял. Удрать ему, конечно, не удалось, его взяли и впаяли на полную катушку – восемнадцать лет строгого режима! Отец не стал больше помогать ему, а мама сказала, что сына у нее нет. Они очень переживали и, в конце концов, все же стали слать ему посылки на зону, но вскоре пришло письмо, что Артем Пригожин погиб. Его зарезал сокамерник. По-моему, родители испытали облегчение. Так что сын я все же единственный!
   – Грустная история. Мартин, кажется, драгоценности вашей семьи...
   За спиной у Мартина возник официант. Мартин рассчитался, вложив купюру в твердые ресторанные корочки.
   – ... они...
   – Что?! – Мартин обвел взглядом стол. Подсвечники, в них горящие свечи, льняные салфетки, чистые пепельницы (Катерина так и не рискнула курить), подставка со специями... – Что вы сказали?
   – Мои серьги совсем не подделка!
   – Папа! – заорал вдруг Мартин не своим голосом, сделав правильно ударение. – Где папа?!!
   Катерина посмотрела на стол. Подсвечники, льняные салфетки... Урны не было!
   – Бегите скорее на кухню! – крикнула она Мартину. – Скорее! Кажется, урну приняли за грязную посуду! Бегите, пока ее не помыли!!!
   Сшибая столы и лавки, Мартин помчался в подсобные помещения.
   А Катя подумала, что никогда при жизни не закажет себе место на кладбище.
   Лучше она заведет шиншиллу!
//-- * * * --//
   Сумерки сгустились над городом. Оказывается, в кафе они просидели долго. Наступило время, когда фонари еще не зажглись, но солнце уже скрылось за крышами, и очертания людей, машин и домов стали размытыми. Катерина с наслаждением вдохнула посвежевший вечерний воздух, села в машину и закурила. Она собиралась довезти Мартина до квартиры Роберта, откуда он в полночь должен был выехать в аэропорт, а потом поехать домой.
   Что она будет делать со свалившимся наследством?
   Куда девать клад? Отдать Мартину?
   Наверное, Мат-Мату это не понравится, и он будет отчасти прав: это его заслуга в том, что ценности найдены...
   Господи, как легко, как просто она раньше жила! Если бы только она не взяла этот чертов отпуск! Нет, если бы не эта гадкая перчатка! И откуда она взялась?! Жизнь сделала такой крутой поворот, что ее чуть не вышибло из седла. Дверь открылась, из кафе вышел Мартин. Бейсболка, кирпичные шорты, Эйфелева башня на груди, керамическая урна в руках – типичный благополучный американский парень. Он чуть-чуть улыбался, видимо был очень доволен, что урна нашлась.
   Катерина отбросила сигарету и завела движок. Он заработал тихо и ровно, словно давая понять, что три года назад она не ошиблась в выборе машины. Хоть он и лопает лишний бензин, зато не подводит...
   И тут случилась странная вещь.
   Урна в руках у Мартина вдруг раскололась. Она брызнула фейерверком мелких осколков, из нее вывалилась и попрыгала по асфальту какая-то капсула. Мартин упал на четвереньки и попытался поймать эту капсулу.
   – Мартин! – крикнула Катя, выскочила из машины и бросилась к нему.
   – Ложись! – заорал Мартин, и сам распластался на асфальте. Его команды послушалась парочка пешеходов, проходившая мимо. Они резво улеглись на асфальт и зачем-то закрыли руками головы. Катерина тоже упала на землю и тоже прикрыла руками голову – раз все кругом делают это, значит, так надо. Почти одновременно с этим дерево, которое находилось рядом с ней, обдало ее градом мелких, колючих щепок. Катерина решила – это какое-то стихийное бедствие и поползла под близрастущий кустарник.
   – Стреляют! – крикнул кто-то негромко и очень испуганно.
   – Долбанная страна! – заорал мужской голос.
   – Мой самолет в полночь, – послышался голос Мартина. – Если меня убьют, я опоздаю!
   – Блин, а у меня экзамен завтра по уголовному праву РФ, я уже взятку дал! Грохнут – пропадут деньги! – плаксиво пожаловался юношеский голос.
   – Долбанная страна! Террор, беспредел и самоуправство!
   Катя почувствовала на зубах землю. О чем они говорят? Никаких выстрелов она не слышала.
   – С глушителем палили, – пояснила ее сомнения реплика мужика, который возмущался террором. – Эй, гляньте все!
   И тут, перекрыв обычный уличный шум, действительно раздался выстрел.
   Катерина оторвала голову от земли и посмотрела туда, куда смотрели все лежащие. Какой-то патлатый тип бежал со всех ног, ловко лавируя между движущимися машинами. Сумерки и быстрота, с которой он двигался, не позволяли рассмотреть его, но было заметно, что он запущенно бородат, длинноволос, и, несмотря на вечер, в темных очках. Зато вторую личность, мчавшуюся за ним по пятам, было видно отлично. Яркая блондинка с отличной фигурой – длинноногая, в светлой узкой юбке, с тонкой талией и такой резвостью в движениях, что если б не машины, которые то и дело громко сигналя, преграждали ей путь, она без труда догнала бы патлатого. У блондинки в руках был пистолет, и она лихо пальнула в воздух. Патлатый тип обернулся и бесприцельно выстрелил в сторону бабы. Его пистолет отработал без звука, и Катерина поняла, что именно из этого оружия стреляли в Мартина. Блондинка резво пригнулась, демонстрируя навыки тренированного бойца, и пуля чиркнула по капоту какой-то машины, которая резко остановилась, клюнув носом, как голодная курица. В нее сзади с визгом тормозов вписалась другая машина, а баба, упав на одно колено, открыла огонь на поражение, стреляя с двух рук.
   «Не играйте в войну, гробов и так не хватает», – вспомнила вдруг Катерина.
   – Семейная драма, – сказал кто-то за спиной у Кати.
   Бородатый тип живой и невредимый нырнул в подземный переход. Блондинка не стала продолжать преследование, она нырнула в старенький «Москвич», стоявший на обочине, и машина, нарушив все правила и проигнорировав сигналы светофоров, скрылась из вида.
   – Мат-Мат! – прошептала Катерина, встала на четвереньки и огляделась. Люди вокруг поднимались с земли, отряхивались и тренировались в остроумии. Граждане успели привыкнуть, что перестрелка – вполне рядовое событие для московских улиц. Никому и в голову не пришло позвонить в милицию, жив – и ладно, нужно побыстрей уносить ноги.
   – Вам знакомы эти люди? – около Кати тоже на четвереньках стоял Мартин.
   – Почему вы так решили?
   – Вы так смотрели...
   – Вам показалось.
   – Папа! – Мартин вдруг уселся на землю и схватился руками за голову. – Если бы не папа, меня бы убили!
   – Вы ранены? – Катерина заметила кровь у него на предплечье.
   – Да ерунда, царапина. Тот бородатый тип выскочил из-за дерева и пальнул прямо в меня. Если бы не урна... Папа! Его застрелили второй раз, понимаете?!.. – Мартин вдруг пополз в кусты, повозился там, словно бродячий пес, и вылез с коричневой капсулой в руке. Катерина сидела на земле, прислонившись спиной к дереву. Внутри назревала истерика, и она делала все возможное, чтобы не дать ей увидеть свет. В блондинке она узнала Монро, в Монро она узнала Матушкина. Это был ее Мат-Мат, с которым ей всего несколько часов назад было по-семейному тихо, уютно, спокойно и не одиноко. А теперь она не могла понять, как он оказался здесь. Может, он преследовал своего Федорыча? Тогда при чем здесь Мартин и урна?..
   – Она прострелена! – Мартин потряс перед Катериной капсулой, на которой действительно красовалась аккуратная дырка. – Как минимум половины папы тут нет! – Мартин сел рядом с Катериной и опять схватился за голову. Кажется, то обстоятельство, что часть праха рассыпалось через пулевое отверстие, огорчило его больше, чем сама смерть отца.
   – Не отчаивайтесь! – Катя взяла его за руку. – На то он и прах, чтобы быть развеянным. Я думаю, Роберт был бы доволен, что ... таким образом спас вам жизнь. Не хотите обратиться в милицию?
   – В милицию?! Вы с ума сошли. Только кретин станет обращаться в этой стране в милицию. Что я им покажу? Это? – Он потряс простреленной капсулой. – Или это? – Он поднял окровавленный локоть. – Нет, у меня самолет в полночь и это самое радикальное средство от всех неприятностей!
//-- * * * --//
   – А ведь знаете, та красивая девушка меня спасла, – сказал Мартин в машине. – Когда бородатый в меня пальнул, она вскочила со скамейки, подбежала к нему и сильно толкнула в спину. Поэтому второй выстрел бородача пошел вверх, по деревьям, и никто из прохожих не пострадал.
   Катерина промолчала. Она сосредоточенно вела машину, она очень боялась, что приключения этого вечера еще не закончились. Мартин держал простреленную капсулу вертикально на коленях и время от времени поглаживал ее.
   – Хорошая девушка, – мечтательно произнес он. – Я бы на такой женился.
   – Я думала, вы женаты.
   – Женат, конечно. Но разве это мешает мечтать?
   Катерина кивнула, давая понять, что не против такого свободомыслия. Она все решала для себя важный вопрос: сказать Мартину про найденный клад или нет? Сказать – проблем не оберешься, не сказать – совесть замучает...
   – Вы думаете, это случайность? – спросил Мартин.
   – Что, Мартин?
   – То, что в меня стреляли?
   – Я думаю, нет. Я думаю, вам побыстрее нужно попасть в ваш самолет. Я думаю, что в вас стрелял тот, кто убил Роберта.
   – Его же баба убила!
   – Нет, переодетый мужик. Вы не в курсе? На видеозаписи это хорошо видно. Благодаря этому меня и отпустили.
   – Выходит, мы видели убийцу?
   Катерина пожала плечами и прибавила газу.
   – А, может, это был случайный прохожий, решивший пострелять по горшкам? – спросил Мартин. Он поежился и снова нежно погладил капсулу. – Ведь вряд ли нормальный преступник будет палить в открытую, когда его видит куча народу!
   – Может быть.
   – В любом случае, вам следует быть осторожной, Катя.
   – Возможно, – она поняла его мысль. Говорить или не говорить про клад? Если говорить, то нужно рассказать и про скелет, и про дырку в черепе, и про бабу Шуру, и про шрам на ее животе...
   «Нет!»
   Оказалось, что она крикнула это вслух.
   – Да, – неправильно понял ее Мартин. – Если какой-то тип по непонятной причине сначала убил моего отца, потом покушался на меня, то следующей можете быть вы.
   – Потому что я наследница?
   – Да черт его знает, почему! Вы думаете, я понимаю, что происходит? В бизнесе у папы не было проблем, не было злобных конкурентов, не было врагов! Скорее всего, это какие-то личные разборки, но... почему? Не понимаю. У отца от меня не было тайн. Не было! О неприятностях я бы узнал первым! – Он стукнул кулаком по панели.
   «Еще немного и мы приедем, – подумала Катерина. – Говорить ему или не говорить?»
   – Скажите, Мартин, а вы уже заказали себе место на кладбище?
   – Что?!!
   – Ну... вы же сами говорили, что у вас это принято...
   – Господи, Катя, даже если и заказал, я туда не тороплюсь!
   – Вот и я говорю, понт это чистой воды – место на кладбище! – фыркнула Катя и остановилась у знакомого шлагбаума. Дальше она не поедет. Не сможет. Пока.
   Мартин вышел из машины.
   – До свидания, Катя. Хотя, наверное, прощайте. Вряд ли будете в наших краях.
   – Стойте! – крикнула Катерина. Она быстро достала из сумки ожерелье и вытащила из ушей серьги.
   – Возьмите, – протянула она их Мартину. – Это мой подарок вашей жене!
   – Спасибо, – кивнул он. – Это очень дорогие вещи, я вижу. Спасибо. Черт, Моей жене будет приятно.
   – Прощайте, – Катерина нажала на газ, и густые сумерки почти скрыли силуэт Мартина, когда он крикнул ей в след:
   – Никогда не снимайте кольцо!
//-- * * * --//
   Конечно, она поехала домой. Она боялась ехать туда, и ей стало поднадоедать это чувство, но больше ей было некуда ехать.
   – Эй, Майкл! – крикнула она, заметив широкие светлые штаны в темноте двора. – Почему ты меня избегаешь? Я готова расстаться с сотней! – Она зазывно замахала сумочкой, но Майкл скрылся за углом соседнего дома с проворностью молодого животного, спасающегося бегством от опытного хищника. Катерина пожала плечами. Пожалуй, ей даже интересно узнать, что произошло с Майклом. Она шагнула в подъезд.
   – Вер!
   Сначала «аквариум» показался Катерине пустым. Она подошла ближе и увидела, что Верка лежит на своем вахтерском столике и всхлипывает. – Вер, что случилось?
   – Сука Зойка!
   – Да что случилось-то?
   – Найоб переезжает к ней жить! – Верка взвыла в голос, и Катерина почувствовала вдруг личную ответственность за поведение своего соотечественника, а, может, даже и родственника.
   – Он же в больнице со сломанной ключицей! – удивилась она.
   – Да, в больнице! А Зойка его чемодан к себе притартала! У-у-у! – завыла Верка, и ее пирсинг на перекошенном страданием лице показался Катерине следами каких-то чудовищных пыток.
   – Вер, а может, тебе показалось, что это его чемодан?
   – Как показалось, когда она его у меня забрала?!
   – И ты... отдала?
   – А что? Я женщина гордая, мужиков за штаны не хватаю. Она пришла и паспорт показала – там печать о браке с моим Найобом стоит. Дай, говорит, чемодан, я, говорит, знаю, что он у тебя пасется, а никакой не брат из Калуги, я, говорит, теперь его законная жена! Я ей чемоданом по роже так заехала, что он теперь всю жизнь ей на пластику работать будет!
   – Ой!
   – Не ой! Они теперь в одной больнице лежат, у Зойки нос сломан. А мне штраф за хулиганство! Я женщина гордая, пусть этот баклажан теперь этой рыжей стервой подавится! Это она его на зубы золотые поймала. Не мужик, а металлоискатель какой-то. Чем больше на бабе железа, тем она ему интереснее! – Верка потрогала висюльку в брови. – Когда расписаться успели? Он от меня только по своим йенехбайским делам отлучался.
   – А как же ребенок?
   – А что? Выращу! – Верка погладила себя по животу и перестала всхлипывать. – Тебя же кто-то вырастил!
   Катерина кивнула и не стала сообщать Верке, кто и как ее «вырастил».
   – Держись, Верка! Жизнь подкидывает много не очень приятных сюрпризов. Кстати, ты не знаешь, почему Майкл перестал клянчить деньги?
   – А он перестал?!
   – Да, и старается побыстрее скрыться из виду.
   – Так его бабка твою Марину попросила натаскать Майкла по математике.
   – По математике?!!
   – Да, она тут хвасталась, что у нее диплом с отличием.
   – Диплом?!! И что, она... подтягивает?
   – Да. Два часа в день. Сто баксов урок. Парня не узнать, шелковый стал. Курить перестал, пиво не пьет, хороших манер прибавилось и никакого шкодства в глазах. Прячет он их, глаза-то! Как незамужняя мусульманка. Что у нее за методы?
   Сравнение рассмешило Катю, и она прыснула в кулак, чтобы не обидеть своим весельем растрепанную, зареванную Верку.
   Лифт, наконец, приехал.
   – Пока! – Катерина махнула Верке рукой.
   – Эй! Кать!
   – Что еще? – Катерина придержала двери ногой.
   – А Маринка-то твоя... того...
   – Что?!
   – Мужик она, однако, переодетый!
   – Это еще почему? – Сердце у Катерины упало в пятки, да там и осталось.
   – Так кадык у нее!!! Ты ж сама говорила – верный признак! А еще у нее больно ноги волосатые, руки узловатые и голос хрипловатый.
   – Педикюр! – крикнула Катя.
   – Что – педикюр?
   – Ни один переодетый мужик не догадается накрасить ногти на ногах!
   – Догадается! – крикнула в ответ Верка. – А вот кадык шарфиком прикрыть никогда не допрет! Ты там поосторожнее, Кать! Может, у тебя какой аферист пригрелся! Проверь его!
   – Как?!!
   – Ну... есть еще верные признаки кроме кадыка... Железные!
   – Да я не то, чтобы спец, – попыталась отшутиться Катя.
   – А ты ко мне его! – хохотнула Верка, забыв про свою несчастную любовь.
//-- * * * --//
   Два часа Катерина слонялась по темной квартире со свечкой в руке. Едва она переступила порог, свет во всем доме погас. Случилась какая-то авария, чего жильцы в этом доме не помнили со дня своего заселения. В подъезде посуетились, поперекрикивались и успокоились, разбредясь по темным квартирам ждать, когда приедет аварийная служба и устранит короткое замыкание. Катерина порадовалась, что успела воспользоваться лифтом и тут же испугалась, потому что, несмотря на темень, было понятно – Мат-Мата в квартире нет.
   – Эй! – негромко позвала Катя, и пустые комнаты гулко отразили ее испуганный голос. Она нашла на ощупь свечу в серванте, зажгла ее зажигалкой, которую всегда таскала в сумке и пошла по комнатам, в надежде, что Матвей молчит, решив пошутить.
   Но в квартире и правда никого не было. Катерина прошла в спальню – драгоценности так и лежали, небрежно разбросанные по комоду, и почему-то именно это убедило ее в том, что он не ушел насовсем. Она посмотрела в окно: вид открывался шикарный на... она опять забыла, как это называется. Нужно спросить у Мат-Мата, написать на бумажке и приколоть к шторе. Кстати, откуда он это знает? Кажется, он не москвич, а ... уроженец какого-то там Кислокаменска, какой-то странной Читинской области. Откуда у него диплом с отличием? Врет? Тогда почему Майкл стал шелковый? Катерина почувствовала себя такой одинокой, какой не чувствовала даже в детстве, в детдоме. Она сегодня опять чуть-чуть не погибла. Она не знает ничего о человеке, который самым диким, непостижимым образом стал ей так близок, что она... она... пожалуй согласна сорвать один, нет два замка с того, что принято называть...
   Это отвратительная глупость, но это свершившийся факт – она боится потерять Мат-Мата, боится, что он уйдет по своим бандитским делам, бросив ее в этом поднебесном одиночестве, где самолетов летает больше, чем птиц. К горлу подкрались слезы, именно к горлу, а не к глазам, они скопились там комом и не давали дышать. Завтра она узнает, в какой больнице лежит Найоби, купит фруктов и сходит к нему. Может, он и правда какой-нибудь ее родственник, может, расскажет что-нибудь о ее веселых, любвеобильных фиолетовых предках, о ее жаркой, гостеприимной родной стране...
   Дверь в коридоре хлопнула. Катерина рванулась к ней так, что свеча, дрогнув пламенем, чуть не погасла. В коридоре кто-то шумно и тяжело дышал.
   – Скотина! – сказала Катя темноте, потому что свеча все же погасла, пока она бежала.
   – Я спас тебя, бэби! – возмущенно сказала темнота задыхающимся голосом Мат-Мата. – Тебя и этого американского плейбоя в красных штанишках.
   – Где ты до сих пор шлялся?! – Катерина на ощупь нашла на полочке сумку, в ней зажигалку, и снова зажгла свечу.
   – Это семейный скандал?
   – Что ты так дышишь?! Обработал по дороге пару скучающих одиноких соседок?
   – Бэби! – возмутился Мат-Мат. Он сидел на полу, прислонившись спиной к входной двери все в том же облике Мэрилин Монро. – Ты чокнулась от переживаний! Я, конечно, спортивный парень, но пешая прогулка на шестнадцатый этаж и у меня вызовет одышку! Лифт не работает! Слушай, а ты никак ревнуешь?
   – Откуда у тебя диплом с отличием?!! – заорала Катя и топнула ногой.
   Матушкин загоготал так, что пламя у свечки завибрировало, затрепетало, продемонстрировав, какая нежная это стихия – огонь, по сравнению с темпераментом и невоспитанностью этого накрашенного мужлана.
   Он прохохотал ровно столько, сколько положено по законам драматургии, чтобы сцена не получилась затянутой. За это время Катерина успела успокоиться и почувствовать себя полной дурой.
   – Слушай, бэби, ты как всегда, неправильно формулируешь вопрос. Я буду отвечать на то, что ты действительно хочешь спросить. Когда ты ушла, я решил, что мне будет жаль тебя потерять. Я к тебе уже... привык, и потом, ты теперь такая богатая ляля, что глупо тратить время на поиски других вариантов. Так вот, я одел твою юбку, твои босоножки, и нанял частника, чтобы следить за тобой. Да я чуть не сдох от скуки и духоты, пока ждал тебя у крематория! Как ты понимаешь, в ржавом «Москвиче» не может быть кондиционера. Но это было полбеды. Старый хрен от нечего делать начал лапать мои коленки, и пока я объяснял ему, что не стоит этого делать, я пропустил момент, когда появился этот бородатый, патлатый хрен. Кажется, он вышел из крематория вместе со всеми, а может, и нет! Зато я заметил, что он не пошел в микроавтобус, который повез людей на поминки, а устроился в тени на скамейке и стал следить за тем, как ты маялась там, в машине, поджидая этого чудика с Пизанской башней на хилой груди.
   – Эйфелевой.
   – Пизанской.
   – Эйфелевой!
   – Ну, значит, у него сколиоз! Когда америкоз появился с горшком в руках и уселся в твою машину, бородатый козел занервничал и стал ловить такси. Чтобы облегчить свою задачу, я велел водителю подсадить его к нам. Бородатый сначала отказался, увидев меня, но времени у него было мало, он сунул водиле сто баксов и велел следовать за красным «Мустангом». Водитель офонарел от таких денег и блестяще справился с задачей – в пробках висеть на хвосте не так уж и сложно. Я сидел впереди, на пассажирском сиденье, и все время поправлял грим, чтобы в зеркало получше рассмотреть бородатую рожу. Но это было трудно: гад специально нацепил темные очки, да и борода наверняка покупная. У кафе он отпустил машину, но я дал водиле денег и попросил еще немного поторчать в моем обществе. Водила оказался не против и снова начал лапать меня за коленки. Бэби, я такого из-за тебя натерпелся! Пока вы торчали в этой кафешке, я чуть невинность не потерял! Пришлось лояльно отнестись к вольностям шоферюги, потому что он мне был еще очень нужен. Я попросил перепарковать машину подальше, чтобы патлатый не мог нас увидеть. Он уселся недалеко от кафе и прикрылся газетой. Я сначала думал, что у него денег с собой нет, чтобы за вами в кафе спуститься, а потом понял – он просто светиться не хотел. Кафешка дорогая, элитная, там в такое время народу всегда мало. В общем, время шло и шло. Я уже из «Москвича» вышел, хотел его за грудки с лавки приподнять и напрямую спросить, что ему от вас нужно. Но тут из кафе вышла ты. Он руку в карман сунул, и очень мне это не понравилось. Я к нему подбежал и попросил сигаретку. Он задергался, но сигарету дал. А я рядом с ним плюхнулся на лавку и начал клеиться! Но патлатый гад со мной знакомиться не хотел, бурчал: «Отвали!» да «отвали!» А потом америкоз с горшком вышел. Мой герой вскочил вдруг, побежал и выстрелил. Тут ты из машины выскочила, я к нему рванул и в спину его толкнул... Второй выстрел снял стружку с деревьев. Остальное ты видела. Бородатый бросился удирать, я за ним. Если бы не моя узкая юбка, он бы не ушел!
   – Откуда у тебя пистолет?!
   – Ты что, сбрендила, бэби? Ты же сама его в мусор сунула! Или ты думала, что я вынесу его на помойку?! Мой «макарыч» всегда в моей дамской сумочке! – Он помахал старой Катерининой сумкой, о существовании которой она и не помнила. Где он ее откопал?
   – Ты хорошо запомнил его?
   – Я рад, бэби, что ты стала вменяемой и стала задавать вопросы по существу. Нет, мне будет трудно его узнать. Я свалял дурака и не попытался отодрать у него бороду, сорвать парик, а заодно и темные очки. Вся эта бутафория была плохого качества, но сделала свое дело. Я бы гнилую тыкву не поставил на то, что смогу узнать этого человека. Рост средний, телосложение хлипкое, одежонка стандартная. Вот только...
   – Что?!
   – Наколку я у него заметил. На среднем пальце правой руки – крест.
   – Негусто.
   – Густо, бэби, густо. Ты жива, америкоз твой жив, разве это не результат моих героических подвигов? Ты вот говоришь, где я шлялся, а я этого чудика с прахом папаши до аэропорта довозил, все на том же ржавом «Москвиче». Это чтобы с ним ничего не случилось. Жуть, сколько я бабок отвалил водиле за свои неформальные задания! А чудик меня целовал на прощанье в губы, просил телефон и обещал вернуться. Скажи мне спасибо и поцелуй!
   – Не дождешься! – Катя прикрыла дрожащее пламя рукой и загадала: если погаснет – жизнь прахом, нет – она выйдет из этой передряги с гордо поднятой головой.
   Мат-Мат наконец отдышался, поднялся, и наощупь поплелся в спальню.
   – Господи, как тяжела бабская доля! Мне на завтра назначено три свидания, меня пригласили на кастинг в какую-то телепрограмму, меня бабы пилят ненавидящим взглядом, а мужики норовят подсадить в автобус!
   Катерина пошла за ним, бережно прикрывая язычок пламени, дающий слабый, дрожащий свет. В спальне Мат-Мат начал с таким ожесточением скидывать себя одежду, будто она его жгла. Оставшись в одних трусах, он сорвал парик, взял с комода какой-то флакончик, безошибочно отыскал ватные диски и стал стирать грим.
   – Да ты кокетка, – усмехнулась Катя. – Хвастаешься тем, что пользуешься успехом!
   – Ты должна спросить, что нам делать дальше. – Он закончил с гримом и плюхнулся на кровать, поверх атласного покрывала. Его белое тело в темноте казалось еще белее, а шрам на животе приобрел лиловатый оттенок.
   – Нам?! – заорала вдруг Катерина так, что у пламени не осталось шансов выжить. Оно наклонилось, забилось, и почти сдалось, но Катерина выходила его какими-то страстными манипуляциями, смысл которых был непонятен ей самой. – Нам?! – шепотом повторила она. – Понимаешь, Мат-Мат, понятие «мы» вряд ли существует! Кто ты такой? Бандит, которого ищет вся московская милиция? Кто такая я? Детдомовская девочка, чудом выжившая в одной передряге и через много лет вляпавшаяся в другую? Не скрою, я очень одинокий и, может, даже озлобленный человек. Но это не значит, что я брошусь тебе на шею, и буду делать все так, как ты захочешь! Спасибо, конечно, что ты спас мне жизнь, но...
   – Кэт, а что случилось со светом?
   – Авария! – взревела Катерина так, будто это слово было самым страшным ругательством. – Ты что тупой?! Мне действительно интересно знать, откуда ты можешь знать математику! И не смей мне указывать на то, что мне следовало бы у тебя...
   И тут вспыхнул свет. Он ослепил, отрезвил и дал надежду на счастливое будущее.
   Матвей встал, подошел к Катерине и забрал у нее свечу.
   – Не дуй! – заорала Катя и он, так и не дунув на пламя, поставил свечу на комод.
   – Пойдем спать, бэби. – Он потянул ее в кровать. – Пойдем! Завтра ты расскажешь мне все-все про тебя, а я тебе все-все про меня. А сейчас нужно спать, потому что утро вечера мудренее, но темнокожие детдомовские девочки не знают об этом, потому что никто и никогда не читал им сказок. Спать!
   – Как... спать? А свет? Куда мы денем свет?
   – Выключим!
   – Ну, нет! Я так рада, что его дали...
   – Тогда пойдем покатаемся в лифте. Мне было очень обидно идти пешком на такой высокий этаж.
   – Пойдем. Только свечу...
   – Оставлю. Мы будем кататься вверх-вниз, а она будет гореть в честь... чего ты там на нее загадала?..
   – Все-все я скажу тебе завтра.
   Он кивнул и быстренько влез в синий халатик. И надел парик. И накрасил губы.
   – Кадык! – засмеялась Катя.
   – Что?!
   – Переодевшись в женщину, ни один мужик не допрет спрятать кадык! Наша Верка тебя раскусила.
   – Дорогая, – сказал Мат-Мат грудным голосом, – «у каждого свои недостатки!» Кажется, так?
//-- * * * --//
   Мир сузился до тесной кабинки. Они прокатались в лифте почти до утра. Они целовались, конечно, и Катерина вся перемазалась помадой Мат-Мата.
   Когда они вернулись в квартиру, рассвет настойчиво лез во все окна. На комоде горела свеча. Она догорела до основания, и было совсем непонятно, как она может еще гореть.

Глава пятая

   «Ямщик, не гони лошадей.
   Мне некуда больше спешить.
   Мне некого больше любить,
   Ну, кроме там баб да детей».
снова Марат Шериф

   Март посмотрел на часы. Было без четверти пять. Можно было бы говорить о скором конце рабочего дня, если бы он – этот конец – для него существовал.
   Вся жизнь работа – это про него. Дом – работа, тоже про него. Вообще, про него все, что говорится про замотанных, лишенных личной жизни людей.
   – Через полчаса закрываемся, – напомнила ему служащая архива – серая мышь с дулей из блеклых волос, в самовязанной жилеточке, и очках, стекла которых в диаметре могли соперничать с суповыми тарелками. Разве такой должна быть женщина?
   Март не удостоил ее ни взглядом, ни ответом. Он сложил бумаги в папки и пошел их сдавать. Все, что хотел, он узнал.
   Он вышел из здания архива и оказался в душных объятиях шумного города. Он все-таки устроит себе конец рабочего дня. Сколько, в конце концов, можно? Старший следователь районной прокуратуры тоже имеет право на отдых. Сейчас он сядет в троллейбус и поедет домой.
   Нет, возьмет такси, заедет в кафе и посидит в приятном одиночестве, заказав там... Он понятия не имел, что можно заказать в кафе.
   Главное – все, что хотел, он узнал. Правда, опять же понятия не имел, что с этим делать...
   Март потоптался на остановке, прошел немного вперед и попытался поймать такси. Абсолютно пустые машины с шашечками на крыше и не думали останавливаться на его призывные жесты. Март опустил руку и пошел на остановку. Черт бы побрал его работу, черт бы побрал его внешность пятнадцатилетнего подростка, черт бы побрал его порывы вырваться хоть на миг из занудной обыденности!
   Март шагнул в раскаленный троллейбус, отрыл в кошельке мелочь, а заодно пересчитал всю имеющуюся наличность. Четыреста двадцать пять рублей. Интересно, можно ли посидеть в кафе на четыреста двадцать пять рублей?! Он не знал.
   Зато он знал, что дело, заведенное в девятнадцатом году, под негласным названием «Бурабон» нашло продолжение в наши дни. Он знал, что украшения, украденные у госпожи Пригожиной знаменитым медвежатником Ефимом Ивановичем Бурабоном – нашлись! Причем нашлись у внука Пригожиной – Роберта, который вдруг взял да подарил роскошное ожерелье своей темнокожей возлюбленной. А, может, возлюбленная врет?!
   Какая она, эта Катерина Ивановна Иванова! Вот она – это средство от занудной обыденности! Только очень дорогое, Марту такое не по карману.
   Когда распотрошили ее сумку, делая опись, Март сразу зацепился за это ожерелье. Уж больно запоминающееся оно было – огромное, тяжелое, с прозрачно-мрачными бездушными камнями, глядя на которые думается не об одной загубленной жизни.
   Март хорошо учился и помнил, как на занятиях по уголовному праву они проходили хрестоматийный пример: кражу ювелирной коллекции из сейфа некой Пригожиной. Дело было хрестоматийным, потому что советской милиции удалось блестяще выйти на след преступника, собрать доказательства его причастности, но... преступник так же блестяще скрылся, как будто не существовало ни его, ни этой коллекции.
   Марту запомнилась тогда старая фотография этой Пригожиной, приложенная к делу. Благородная дама с превосходством в глазах. Еще бы его не было, этого превосходства, если на ней красовалась ожерелье с бриллиантами в три ряда, величиной с грецкий орех. Март рассматривал тогда это украшение с вожделением и ненавистью бедного мальчика, который жил, живет, и будет жить в коммуналке с мамой, которая работала, работает, и будет работать билетным кассиром. Он на всю жизнь запомнил эту фотографию, и ожерелье запомнил с одержимостью маньяка, который хочет, хочет, хочет, но не может...
   Поэтому Март сразу узнал это ожерелье. Он тут же задал вопрос Катерине Ивановне, откуда оно у нее, проглотил бредовый ответ о том, что ей его подарил Пригожин, а потом... потом решил съездить в архив МВД и поподробнее ознакомиться с тем странным, загадочным, давно забытым делом.
   Ну, ознакомился. Ну, подтвердил свою догадку о том, что именно то это ожерелье. И что теперь с этим делать? Осчастливить весь белый свет открытием, что бабка Пригожина наврала о краже? Или не наврала? Просто «сработала» в паре с этим Бурабоном, попросив его якобы обокрасть ее, а сама, оставшись при ценной коллекции, отстегнула ему несколько дорогих цацек и помогла сбежать за границу?.. Как изменится его жизнь после этого открытия? Или, как мать говорит: «А что нам с этого будет?»
   Зря он время потратил на этот архив.
   Троллейбус остановился напротив кафе-кондитерской. Март помялся у двери – выходить, не выходить? Там один кусок торта, наверное, стоит все четыреста двадцать пять рублей, которые есть у него в кармане. Завтра не на что будет ехать на работу, придется просить мелочь у матери, а мать спросит: «И за каким хреном нужно было заканчивать этот твой„фак ю“? Чтобы сидеть у меня на шее?!» «Фак ю» – так и только так, называла мама юридический факультет, где учился Март. Она очень хотела, чтобы он выучился на торгового работника.
   А еще в этом кафе шныряют юные официантки в коротких юбчонках, которые будут насмешливо его рассматривать, видя в нем прыщавого бедного мальчика, а не сорокалетнего мужика, обремененного серьезной государственной службой. Мама очень гордилась тем, что он так юно выглядел, и говорила: «Это наследственность». К черту такую наследственность.
   Троллейбус тронулся, Март так и не вышел. За каким фигом ему это кафе? Лучше он купит торт в кулинарии. И попьет чай на кухне. В пять часов вечера на общей кухне обычно никого не бывает – все соседи еще на работе.
   В кулинарии была очередь, а торты в прозрачных коробках поразили его безобразно высокой ценой. Были там и изделия подешевле – в картонных коробках, но Март решил, что ну ее, очередь, и ну его, торт, счастливее от него не станешь. А у бабки Вальки – соседки, пропадает и сахарится от старости варенье в навесном шкафчике. Он возьмет баночку, сдерет бумажечку, перетянутую резиночкой, и наковыряет себе темной, сладкой, сахаристой массы на блюдечко с отбитым краешком (почему-то все блюдечки у них с матерью были с отбитым краешком). И деньги целы будут, и время на очередь не потрачено, и мать не выскажется про «этот его фак ю», и бабке Вальке польза – не пропадет варенье. А обыденность – черт с ней, с обыденностью. Разве можно с такой «наследственностью» бороться с обыденностью? У него разве что паспорт не спрашивают, когда он сигареты покупает. А так – пренебрежительное отношение всех окружающих. Всех. Даже подследственных.
   Он пришел домой. И в пустой кухне наковырял варенья в старое блюдце. И мать еще не пришла с работы, и соседи не путались под ногами – было здорово. Март почувствовал почти счастье, когда выпил горячего чаю, а потом – грусть, а потом скуку, потому что привык в это время работать, а не расслабляться дома. И он не знал, что с ним делать – почти счастьем. Были бы у него друзья, он позвал бы кого-нибудь в гости, была бы у него женщина – он пошел бы в гости к ней, но ни друзей, ни женщины у него не было. Друзей не было, потому что неудачников он не любил, а преуспевающие не очень хотели дружить с ним, женщины не было, потому что ну не существует в природе женщины, которая бы ему понравилась. Вернее, не существовало. До тех пор, пока он не увидел эту Катерину Ивановну.
   Господи, какая она была!
   У нее была тонкая талия, грудь, которая выпирала сильно и непослушно, борясь с тонкой тканью платья. У нее были длинные ноги с тонкими щиколотками и высоким подъемом, шея Нефертити, руки – сильные, нервные, с красивыми пальцами без нелепых длинных ногтей, и розовые, нежные, совсем беззащитные ладони. У нее были буйно-кудрявые волосы, осанка царицы и кожа! Кожа – волшебно-коричневая, неземного, инопланетного оттенка. И нрав у нее был... кроткий у нее был нрав, хотя она упорно хотела доказать обратное.
   Март на допросах даже мысленно потискал ее, поцеловал чуть повыше коленки, где красовался огромный расчесанный волдырь от тюремных клопов, потом усадил ее мысленно на свою кухню, напротив себя в халатике, растрепанную – полюбовался и решил: нет, не для него. Слишком дорого она одета, слишком внутренне свободна и слишком сильно чувствует свою женскую силу. Хоть и кроткая, но не пригнет головы, не вынесет ни его билетно-кассовую маму, ни его самого, обремененного малооплачиваемой государственной службой. Ведь не зря все ее возлюбленные – богатые старички. Хотя... уж он бы отмазал эту Катерину Ивановну, если бы она согласилась на то, чтобы он потискал ее, поцеловал, а потом растрепанную, в халатике усадил напротив себя на своей кухне пить с ним чай с засахаренным вареньем.
   Жаль, что ее пришлось отпустить за недостаточностью улик, жаль, что у него нет возможности часто видеть ее.
   ...Скука смешалась с тоской, которая подогревалась тем, что с минуты на минуту должна была придти мать и начать гундеть про «фак ю», про «наследственность», и особенно про то, что она, наверное, никогда не уйдет на пенсию, а так и помрет в своем Доме культуры за кассовым аппаратом.
   Март встал, помыл блюдце, чашку, вышел в длинный захламленный коридор, скинул там тапки, поймал ногами раздолбанные ботинки и вышел из дома.
   Пожалуй, он сегодня еще поработает.
   Пожалуй, он человек, который отдыхать не умеет.
//-- * * * --//
   Он решил, что съездит все-таки еще раз в тот крутой дом, поговорит с охранником, порасспрашивает соседей. Может, кто-нибудь вспомнит что-нибудь важное про того переодетого типа, вымазанного коричневой краской.
   У шлагбаума Март задержался, чтобы представиться и показать удостоверение охраннику. Он уже успел так сформулировать вопрос, что этот парень в камуфляже наверняка бы почувствовал себя незаменимым помощником доблестных органов, как сзади вдруг загудел трубным басом черный «Мерседес». Охранник ткнул какую-то кнопку, шлагбаум медленно пополз вверх, но черный «мерс» не тронулся с места, продолжая призывно гудеть. Март оглянулся – богатый урод вел себя нагло и шумно. Тонированное стекло плавно опустилось, и огромная белая лапа приветственно замахала Марту. Марта это озадачило. Он терпеть не мог встречаться со своими бывшими подследственными, пусть даже и благодарными.
   – Март! – заорал тип из «мерса». – Март, это ты?!
   Март нехотя направился к «Мерседесу». Дверь резко открылась, и навстречу ему выскочил огромный, немного грузный, светловолосый тип. Март последовательно признал в нем сначала некогда очень популярного телерепортера, потом своего удачливого отличника-одноклассника, затем закадычного друга по игре в песочнице – Никиту Сытова.
   – Ты меня узнаешь?! – Никита радостно ударил Марта по плечу так, что тот отлетел назад, к будке охранника. – Ты меня узнаешь?!!
   – Узнаю, – кивнул Март, не разделяя восторга. Он удивился такой бурной радости Сытова. Близкая дружба их связывала только в самом раннем детстве, когда они играли в одном дворе. Сытовы жили в соседнем доме, в отдельной, роскошной квартире и занимали иную ступень на пресловутой социальной лестнице. Но в раннем детстве это совсем ничего не значит, и они до одури носились вместе, удирали от дома подальше, и тогда их мамаши, наплевав на свой разный статус, носились по окрестностям, выкрикивая их имена. Это потом, уже в школе, Сытов осознал свою избранность. Не то, чтобы он стал избегать Марта, он просто перестал его замечать. Затем Март был свидетелем его блестящей телевизионной карьеры, потом Сытов исчез куда-то с экрана, и вот... встретив Марта, орет от радости, толкает в плечо.
   – Узнаю, – кивнул Март и постарался улыбнуться.
   – Ну, ты даешь! Все одноклассники стали толстыми, лысыми дядьками, а ты таким и остался!
   Для Марта это была больная тема – что он «таким и остался», но он улыбнулся и сказал:
   – И ты... хорошо выглядишь! Ты живешь в этом доме?
   – Живу, черт бы его побрал! Слушай, поехали, посидим где-нибудь! Вспомним наше сопливое детство! Где ты, что ты, как ты?!!
   – Я следователь прокуратуры, расследую убийство, которое произошло в этом доме.
   – Да тут каждые две недели происходит какое-нибудь убийство! Поехали, посидим!
   – Поехали, – решился Март и на всякий случай уточнил: – Ты из второго подъезда?
   – Да, из второго! – захохотал Сытов. – Если я видел убийцу, то опишу его в эксклюзивных подробностях! Поехали!
   – А можно в кафе-кондитерскую? – спросил Март, когда они уселись в машину.
   – Ты сдурел! Там куча мамаш с детьми и влюбленных парочек! Нет, я повезу тебя в очень забойное место!
   – Слушай, у меня денег... четыреста двадцать пять рублей.
   – Вот и забудь про них! Я устраиваю сегодня праздник нашего детства! Это моя плата за то, что я забыл тех, с кем вырос!
//-- * * * --//
   Забойное место оказалось полутемным заведением без названия, с надменным швейцаром, и кабинками в виде шатров. Кабинок Март насчитал всего пять. Они устроились за маленьким уютным столиком и официант – блеклый мальчик, – принес напитки, которые Сытов не заказывал. Может, в этом был какой-то особый шик – приносить то, что заблагорассудится, не спрашивая желания клиента?
   – Это фирменный коктейль «Секс на пляже» – рассмеявшись, объяснил Сытов, словно прочитав мысли Марта. – Его рецепт тут держат в секрете.
   – Никогда не пробовал, – Март поймал губами соломинку.
   – Так приобщайся! – Сытов по-барски махнул рукой.
   Март хотел сказать, что с большим удовольствием съел бы что-нибудь сладкое, но промолчал. Коктейль оказался очень крепким...
   Когда они отстрелялись положенными: «А помнишь?», Март почувствовал, что пол под ним пошел ходуном, а светильники на потолке закружили слаженный хоровод. Он очень редко пил. Практически никогда.
   – Я очень редко пью, – сказал он Сытову.
   – И я редко, – кивнул Сытов.
   Официант принес какую-то невиданную закуску. Март попробовал из всех тарелочек, но так и не понял, что он ест. Его вдруг затопила слезливая волна жалости к себе.
   – Ты знаешь, – сказал он Сытову, – про себя я могу сказать только одно – жизнь прошла мимо.
   Сытов захохотал. Он вообще был странный, этот Сытов. Март помнил его надменным и неприступным, а перед ним вдруг – щедрый, развеселый рубаха-парень.
   – Ты будешь смеяться, – сквозь смех сказал Никита, – но про себя я могу сказать то же самое.
   – Буду, – Марту действительно стало весело, и он рассмеялся. Уж если Сытов считает себя неудачником...
   Сытов не стал вдаваться в подробности, почему он так считает. Они помолчали, пожевали, выпили. Марту показалось, что говорить больше не о чем. Нужно было расспросить Сытова поподробнее о том дне, когда убили Пригожина, может, Сытов припомнит что-нибудь важное, раз уж он оказался соседом?
   – Слушай, – начал Март.
   – Представляешь, – перебил его Сытов, – я в последнее время то и дело влипаю во всякие дурацкие истории. Недавно нашел в своем деревенском доме ментовское удостоверение! Сдал его в милицию и через своего знакомого попытался разузнать, что это за тип такой развлекался в моей избушке. У меня к нему личные счеты. Так оказалось, что мента этого грабанул какой-то опасный преступник. Он огрел лейтенанта Белова по голове, забрал у него документы, одежду, оружие, и сбежал из больницы! Представляешь?! Получается, что этот бандит прятался в моем доме в Волынчиково! Я информацию кому надо слил, в деревню наряд выслали. Не поймали никого, конечно, но место осмотрели, местных жителей расспросили. Я в последнее время то и делаю, что влипаю в дурацкие истории! Кстати, ты женат?
   – Я?! – удивился Март. – Нет. Но... – В голове вдруг мелькнуло выражение «пьяная откровенность», и, будто идя на поводу у этой формулировки, он выдал: – Но, кажется, произошла катастрофа. Я влюбился в подследственную!
   – Ну, это не катастрофа! – рассмеялся Сытов. – Это даже не очень оригинально. Врачи влюбляются в пациенток, педагоги в учениц, а следователи в подследственных! Кажется, этому есть даже какое-то научное объяснение. Это не катастрофа! И что она натворила, твоя возлюбленная?!
   Март решил, что хватит подробностей, но его неожиданно понесло. Ему показалось, что Сытов – тот самый пресловутый случайный попутчик, которому можно все о себе рассказать, а потом ни разу в жизни его не встретить. Наверное, это гадкий коктейль развязал так сильно ему язык.
   – Ее задержали по подозрению в убийстве твоего соседа, старика Пригожина, но потом отпустили за недостаточностью улик. Если бы ты ее видел, то понял бы меня! Она необыкновенная! Жаль, что у меня внешность прыщавого подростка, и особенно жаль, что я ничего не могу предложить ей, кроме комнаты в коммуналке и абсолютно несносной мамы. Жаль! Слушай, а может, бросить к черту эту прокуратуру и попытаться заняться бизнесом? Слушай, может, ты мне подскажешь с чего начать?! Ты же того... типа из тех, кто ... хозяин жизни?
   – Надо же, это что ж за баба, что ты готов в сорок лет начать новую жизнь?
   – Она... – Март подождал, когда официант заменит пустые бокалы на полные, выкинул соломинку и залпом, до дна, выпил густую, крепкую жидкость.
   – «Секс на пляже»! – хихикнул он. – Она экзотическая птичка, которая залетела не на ту территорию. Ей здесь не климат, ей здесь не место! У нее шоколадная кожа, грустные глаза и веселый нрав. Она носит только красные платья и имя, которое ей не идет – Катерина Ивановна Иванова. Я отпустил ее под подписку о невыезде до окончания следствия, но я готов опять ее посадить, лишь бы только видеть почаще... Еще там странная история с ожерельем... Кажется, я на пороге раскрытия очень старого дела. Уж я ее давил, уничтожал вопросами, а она... не сломалась, выпуталась, наняла адвоката! Если бы я только мог предложить ей свою коммуналку и маму! Слушай, а может, не надо в бизнес, может, навесить на нее всех грехов, а потом подождать пока отсидит, и взять ее тепленькую, сломленную и, кстати, богатенькую в коммуналку к маме?! – Март рассмеялся, чувствуя, что выглядит идиотом. Мозги не слушались, язык не повиновался, руки-ноги налились тяжестью и не двигались. Так захотелось спать! Но побледневший вдруг Сытов начал задавать дурацкие вопросы и было легче ответить на них, чем отвязаться от Сытова. Март все ему выложил: и про переодетого в красное мужика, и про убийство Пригожина, и про то, сколько улик было против Катерины Ивановны, и про ожерелье, которое, оказывается не было украдено у бабки Пригожина, и снова про свою маму и коммуналку, и про засахаренное варенье и про еще что-то, он точно не помнил про что...
   Сытов перестал быть рубахой-парнем, он напрягся, осунулся, побелел и расстреливал его своими вопросами, будто это он, а не Март был следователем. «Почему?» – подумал Март и вслух спросил:
   – Почему?!!
   Сытов ничего не ответил. В кабинку ввалились две девки, ростом под потолок и почти без юбок. Сытов спросил его:
   – Будешь? Тут отличные девки!
   Март замотал головой.
   – Мне бы сладенького, – жалобно попросил он. – Можно торт?
   А потом он не помнил.
   Нет, помнил, что стал обладателем прозрачной коробки с тортом. Он куда-то ехал на заднем сиденье машины с этой коробкой, а Сытов жестко его пытал – какой у Катерины Ивановны адрес, какой телефон. И было проще сказать, чем отвязаться от этих вопросов, больно бьющих по пьяным мозгам.
   «Секс на пляже»! А у него, у Марта Карманова, тоже есть свое забойное место и свой фирменный коктейль. «Мама в коммуналке»!
//-- * * * --//
   Сытов доставил Марта по адресу, который с детства знал назубок. Он взвалил бесчувственное легкое тело на плечо и позвонил в хорошо знакомую квартиру два раза – столько, сколько нужно звонить Кармановым. Тетя Зина – так во всяком случае звал ее в детстве Сытов, – открыла быстро, будто ждала за дверью, когда кто-нибудь позвонит. Сытов мельком на нее глянул. Все такая же – маленькая, сухонькая, бледненькая, с глазками, в которых живет недовольство собственной жизнью и зависть к успехам других.
   – Это что? – всплеснула она руками. – Это хто?!
   – Это я, тетя Зина, здрассьте! Принес вот вашего мальчика, – буркнул Сытов и пошел по длинному коридору, в котором, как водится, висели старые ванны, лыжи, и велосипеды.
   – Ох, Никита, ты что ль? Что с оболтусом моим сделал? Напоил?!
   – Напоил, – кивнул Сытов, сгрузил тело на старенький диванчик, порытый совдеповским хлопчатобумажным покрывалом, и на впалый живот Марта поставил коробочку с тортом. – За встречу немного выпили.
   – Немного выпили! – с неописуемым сарказмом воскликнула тетя Зина.
   – Ну, я пошел, – Сытов зачем-то отряхнул руки, повернулся и пошел по длинному коридору в обратном направлении, бороздя носом по велосипедным педалям, детским железным ваннам, и еще чему-то, что вешает бедность на стены.
   – Торт забыл! – заорала вслед тетя Зина. Она не пришла в умильный восторг от встречи с Сытовым.
   – Это вам! – крикнул в ответ Сытов уже от двери.
   – А мы себе сами купим! Ишь, дорохущий какой! С барского плеча?!! Барин нашелся!!!
   Сытов захлопнул дверь.
   И почему он решил, что жизнь не удалась?
   Теперь он знал, что делать. Он не спас Катерину тогда, так поможет теперь. Он не стал ничего говорить Марту про шляпу и платье, потому что точно не знал – будет ли Катерине это на пользу. О своей находке он расскажет сначала ей. И они вместе подумают, что с этим делать дальше.
   Она простит его. Никуда не денется.
   Трясущимся пальцем Сытов набрал номер, который дал ему Март. Была вероятность, что пьяный друг детства чего-нибудь перепутал, но Сытов верил, что ему повезет. Длинные гудки впивались в мозги как остервеневшие пчелы. Что он ей скажет? «Это я – Сытов»?!!
   – Алло? – прозвучал в трубке странный, жеманный голос. Этот голос не мог принадлежать ей.
   – Катерину Ивановну, пожалуйста, – просипел Сытов, стараясь унять бешеное сердце.
   – А кто ее спрашивает? – продолжал жеманиться голос. Было впечатление, что кто-то плохо играет женскую роль.
   – Это... – Сытов замялся. Как представиться? Бывший любовник? Убийца? Спаситель? Как? – Это... – Он так и не смог ничего сказать. Он нажал отбой.
   Наверное, лучше к ней поехать. Когда она увидит его, ему не придется ничего говорить. Зная Катьку, можно быть уверенным, что она его простит. Впрочем, зная бывшую Катьку. Та стервозина, которая бодалась с ним на дороге, неизвестно как себя поведет...
   Нет, он не должен ехать. Вдруг у нее ... муж? Вдруг у нее дети? Сытов вдруг отчетливо понял, что не вынесет вида ни Катькиного мужа, ни Катькиных детей.
   Нет, поедет. У него есть доказательства, которые могут ее или спасти, или погубить. Надо разобраться.
   Он опять схватился за телефон.
   – Лика! – заорал он, включив дворники и фары. Оказывается, уже стемнело, оказывается, пошел дождь. – Лика!!! Ты помнишь те красные шмотки, которые я нашел на помойке?
   – Кит, – заспанным голосом пробормотала Лика, – мы опять играем тонкую мелодраму? Я уже сплю. Я сплю одна. Я не против, если ты присое...
   – Лика! Мне не до твоих идиотских шуток! Скажи, эти шмотки, ты их... не выбросила?
   – Нет, – сообщила плаксиво Лика. – Они напоминают мне о наших новых отношениях. Я их запихала в кладовку и иногда любуюсь на них, чтобы вспомнить то чудесное утро, когда ты рано пришел с работы.
   – Иди! Иди и посмотри на них лейблы! Ты разбираешься в этом! Какая там фирма? Где их могли купить? Кто их мог купить?!!
   – Кто?!
   – Ну да, кто!
   – Ты чокнулся, Сытов! – Она звала его Сытов, когда давала понять, что перестала дурачиться.
   – Лика!
   – Что?
   – Мне это очень нужно.
   – Ты пьян?
   – Нет. Да. Немного. Но это не имеет значения.
   – Будь осторожнее за рулем.
   Сытов вдруг заплакал. Он смотрел, смотрел, как дождь поливает лобовое стекло, и решил, что легче заплакать. Рыдать во время дождя совсем не стыдно и вполне органично даже для такого большого дяди как он.
   – Кит?! – спросила трубка испуганным голосом Лики.
   – Да.
   – Ты... плачешь?
   – Нет. Это дождь идет.
   – Кит, слушай меня. Платье и шляпа от «Провокатто». Я разбираюсь в этом. В городе всего два салона, где могли продаваться такие шмотки. Хозяйка обоих – моя клиентка. Завтра я попытаюсь тебе сказать, кто мог купить эти тряпки. Кит?!
   – Да.
   – Дождь перестал?
   – Да!
   Сытов выключил дворники.
   Дождь и впрямь перестал.
//-- * * * --//
   Представив, что ему придется прожить с этим до утра, Сытов не выдержал. Он перестроился в потоке, свернул на проспект Вернадского и стал разыскивать дом, который назвал ему Март. Конечно, невменяемый следователь мог ошибиться, но Сытов решил рискнуть.
   Дом отыскался быстро. Это было высотное здание, и, подсчитав, Сытов понял, что Кэт живет чуть ли не на последнем этаже.
   Он еще раз набрал ее номер.
   – Алло? – ответил знакомый жеманный голос. Наверное, все-таки Март ошибся. Или наврал.
   Сердце бешено колотилось, Сытов вышел из машины, поднял глаза к небу и перекрестился. Он не знал ни одной молитвы, потому что никогда и ни во что не верил.
   Он увидит ее и встанет на колени. Какой бы она не стала, она его простит.
   В подъезде, у прозрачной будки, крутился белобрысый паренек. Сытов прошел к лифту и дрожащим пальцем ткнул в кнопку вызова.
   – Дядь, вход десять рублей, – сказал пацан и выжидательно уставился на Сытова. Сытов нашарил в кармане мелочь. Платным входом сейчас мало кого удивишь. Получив монету, пацан испарился, будто его и не было. Вместо него у будки возникла толстенная бабища с лицом, обезображенным пирсингом.
   – К кому? – строго спросила она, цепкими глазами рассматривая Сытова.
   – К Катерине Ивановне, в сто шестнадцатую. Я заплатил, – на всякий случай пояснил Сытов.
   – Сколько? – оживилась бабища.
   – Десять рублей, – признался Сытов.
   – Ну и дурак, – ухмыльнулась баба, протискиваясь в тесную прозрачную кабинку. – У нас вход бесплатный. Эх, да кабы я, да с каждого входящего, да по десять рублей! – Она мечтательно закатила глаза. – А Катерина Ивановна спать рано ложится, ты ноги зря не топчи.
   Сердце у Сытова дало сбой. Значит, Март не ошибся, значит, дал правильный адрес. Лифт все не приходил, дрожь в коленках усилилась, ладони вспотели, лоб покрылся испариной. «Ничего, – сказал себе Сытов, – я должен через это пройти. Я расскажу ей все и предложу свою помощь. В конце концов, я намекну ей, что Март костьми ляжет за один ее нежный взгляд и что она может вить из него веревки».
   – Скажите, – обратился он к лифтерше, – а Катерина Ивановна замужем?
   – Катька-то? А ты что, свататься? Так ты зря ноги-то не топчи, она чернявых предпочитает и молодых.
   – Значит, не замужем. – Сытов еще раз ткнул в кнопку вызова.
   – Я этого не говорила! – захохотала бабища и вдруг подалась вся вперед.
   В подъезд вошла рыжая тетка с огромным бланшем на переносице.
   – Шалава! – завопила только что дружелюбная лифтерша.
   – От шалавы слышу, – не зло огрызнулась тетка и пошла по лестнице на второй этаж. Лифтерша вдруг выскочила из своей будки, в два прыжка нагнала рыжую, вцепилась ей в кудри и потащила вниз, тыкая носом в ступеньки.
   – Вот тебе Найоб, Найоб, и еще раз Найоб! – приговаривала она.
   Рыжая молча клевала носом, почти не сопротивляясь.
   Сытов растерялся.
   – Дамы! Дамы! – пробормотал он и попытался оторвать толстую бабу от рыжей. Рыжая укусила его за палец, а толстая двинула по затылку. Сытов отпрыгнул обратно к лифту и судорожно начал тыкать плоскую кнопку.
   – Лифт! – зачем-то позвал он громко.
   Тетки возились и пыхтели в стороне. Рыжая вывернулась, постаралась удрать, но толстая поставила ей подножку. Рыжая упала на четвереньки.
   – Да забирай ты себе этого Найоба! – громко закричала она. – Он в больнице себе педиатра нашел!
   – Ко-го?! – замерла толстая баба.
   – Врачицу детскую, – рыжая уселась на ступеньки и заплакала, тихонько подвывая. – Дли-инная, но-осатая, в ушах слушалка торчи-ит! – навзрыд протянула она.
   – Лифт работает? – громко спросил Сытов.
   – Найоб он и есть Найоб, – выдохнула толстая, уселась рядом с рыжей на ступеньки и схватилась за голову: – Что же это делается-то?!
   – Лифт работает? – заорал Сытов.
   – С утра работал, – отмахнулась та, которая с пирсингом.
   – А у меня от него ребенок будет! – взвыла рыжая.
   – Ты ж бесплодная!
   – Плодная!
   – Знаешь, Зойка, а ведь и у меня от него ребенок будет!!!
   – Найоб – это имя или действие? – попытался пошутить Сытов, направляясь к лестнице.
   – А как ты думаешь?!! – в один голос заорали бабы, отклонившись в разные стороны и давая ему пройти.
   У нужной квартиры он и правда упал на колени. Позвонил и упал – шутка ли, при его комплекции и никудышной физической подготовке, пешком подняться на шестнадцатый этаж. Наверное, он упал от бессилия, впрочем, так полагалось и по сюжету. Это здорово, что он измучен, хорошо, что не может стоять. Сытов услышал, как гремит цепочка, открывается дверь, и в покаянном рывке свесил голову вниз, уставившись в пол.
   – Это я, – сказал он, рассматривая чьи-то бордовые ногти. – Это я, бэби! Прости меня, Кэт. – Тут он понял, что ноги белые, слишком белые. Сытов поднял глаза вверх. На него насмешливо смотрела смазливая блондинка лет тридцати.
   – Мне бы Катю, – сказал, задыхаясь, Сытов, тяжело поднялся с колен и тщательно отряхнул брюки.
   – А что, лифт опять не работает? – поинтересовалась блондинка знакомым ненатурально-сладким голосом.
   – Мне бы Катю, – повторил Сытов.
   – А мне бы домик в Калифорнии и счет в швейцарском банке, – парировала блондинка. Сытов посмотрел ей прямо в глаза, она взгляда не отвела, уставилась на него колюче и жестко.
   – Кэт! – крикнул Сытов и попытался отодвинуть размалеванную дуру. Кто это – подружка? Прислуга? – Кэт!!! – заорал он. Девица оказалась неожиданно сильной. Она не только не отодвинулась, но перехватила руку Сытова железной рукой.
   – Сытов? – спросила она вдруг совсем другим голосом – не жеманным, не сладким, не добрым, и совсем не женским.
   – Откуда ты знаешь? – задохнулся от неожиданности Сытов.
   – Да кто же этого не знает? – ухмыльнулась стерва и с размаху ударила Сытова в глаз. – Это тебе за бэби! – тихо сказала она. Сытов не ожидал нападения, покачнулся, упал, и тут же получил удар ногой под ребра. – А это тебе за Кэт! – прокомментировала накрашенная сука и брезгливо вытерла руку о синий халат.
   – Эй, Мат-Мат! Что за шум? – донесся из глубины квартиры родной Катькин голос.
   – Это соседка, мы ее затопили!
   – Мы?!! – как последний дурак спросил Сытов и резким движением задрал блондинке халат. Она не успела ничего сделать, и Сытов увидел там то, что и ожидал увидеть.
   – И вы подрались? – весело прокричала Кэт. Послышались ее приближающиеся шаги и тот, кого она назвала Мат-Матом, резко захлопнул дверь.
   Сытов захохотал. Он слышал какую-то возню за дверью, какие-то уговоры, угрозы, смех, потом все затихло, а он все хохотал, хохотал, и хохотал. Когда глотка заболела, он замолк и пошел по лестнице вниз, считая вслух этажи.
   Наконец он произнес «первый» и увидел стеклянную будку. Там сидели две женщины – толстая и рыжая, она молча пили прозрачную жидкость из маленьких стопочек.
   – Налейте, бабоньки, – подошел Сытов к окошечку.
   – Драма? – спросила толстая.
   – Трагедия, – поправил Сытов. Толстая протянула ему свою стопку.
   Жидкость оказалась вонючая и некрепкая. Сытов поморщился.
   – Это валерьянка, – объяснила рыжая, с золотыми зубами. – Нам крепче нельзя, мы вынашиваем.
   Сытов кивнул и пошел в машину.
//-- * * * --//
   – Кит, а твои секретные дела не могут обходиться без мордобоя? – Лика с ногами забралась на кровать и приложила к глазу Сытова очередной холодный компресс. Ты опять пришел домой под утро, от тебя опять пахло спиртным и у тебя опять офигенный фингал! Может, плюнуть на все и поехать куда-нибудь к морю?..
   – Который час? – простонал Сытов и попытался найти глазами часы. Левый глаз открыть он не смог. Потрогал рукой – вздрогнул от боли. Как там звали этого размалеванного трансформера в парике? Пат-Пат? Бад-Бад? Господи, до чего докатилась Катька! Но он все равно ее спасет. Даже если она причастна к этому убийству. Именно поэтому он не сказал ничего Марту про найденные вещи. Он должен убедиться сначала, что эта находка не навредит Катьке.
   – Сейчас уже восемь, – пропела Лика и погладила его слипшиеся волосы.
   – Я что, спал всего два часа?!
   – Вечера! Ты спал целый день!
   Сытов откинул ее руку и вскочил. Он подпрыгнул с кровати как мячик, но тут же сел. В голову ударили такие молотки, что удержаться на ногах он не смог.
   – Не делай резких движений, – посоветовала Лика.
   – У меня никогда так не болела голова, – пожаловался Сытов.
   – Просто ты никогда так не напивался, – Лика начала загибать пальцы, – никогда не проводил бессонные ночи, и тебе никогда так часто не били морду.
   – А я что, провел бессонную ночь?
   – Мне ты утром сказал, что до рассвета катался по ночному городу.
   – Я не помню ночной город, – пожаловался Сытов.
   – А кто тебе в глаз дал, помнишь? – с надеждой спросила Лика.
   – Помню. Но не скажу.
   Лика дернула красивыми плечами, взлохматила рыжую стрижечку и пересела к комоду, на котором красовалось роскошное, огромное новое зеркало.
   – Тогда я не скажу тебе то, что узнала про красное платье и шляпу.
   – А ты узнала? – Сытов снова вскочил, и снова кулем упал на кровать.
   – Узнала, – кокетливо протянула Лика и стала делать какие-то манипуляции с лицом: колотить по щекам, щипать подбородок, гладить лоб.
   – Говори!
   – Сначала ты.
   – Говори!
   – Нет, ты! Расскажи, что с тобой происходит. Знаешь ведь, я не любопытна и умею держать язык за зубами!
   Сытов понял вдруг, что терпит поражение, что Лика возьмет сейчас его за горло своими условиями, и ему придется выкручиваться, рассказывать что-то похожее на правду, потому что совсем вранье с ней не пройдет.
   – Я не хочу врать, – тихо и жалобно сказал он. – Помоги мне, пожалуйста! Наверное, я все тебе расскажу, но... позже. – Виски заломило так, что последнюю фразу он сказал со стоном.
   Лика перестала терзать свое лицо и пересела к нему на кровать.
   – Кит, если честно, то мне нравится, каким ты стал в последнее время. Мне нравится, что ты напиваешься и приходишь домой под утро, нравится, что у тебя тайны и синяки под глазами. Ты стал человеком, Кит. И ты мне нравишься больше, чем мой массажист! Слушай меня. Ради тебя я отдала годовой бесплатный абонемент в свои салоны старой грымзе Волчковой – хозяйке магазинов «Ра», где продавались эти красные шмотки. Взамен я попросила ее порасспрашивать своих продавцов, не помнят ли они, кто купил эти вещи. Нам повезло, Кит! Продавцы запомнили эту женщину, ей оказалась постоянная покупательница. Ее там очень хорошо знают, она не пропускает ни одной новой коллекции!
   – Кто это? – заорал Сытов, снова ощутив в висках боль. На этот раз их дробила электродрель.
   – Высокая блондинка лет пятидесяти с приметной родинкой на виске.
   – Это все? – Дрель в голове затихла, сердце замерло, и пришло ощущение, что выстрел сделанный в яблочко, ушел в «молоко».
   – Мало? – усмехнулась Лика, пересела к комоду и намазала руки кремом. – Кит, ну может, скажешь пару слов, зачем тебе это? Это как-то связано с убийством богатого старика в нашем доме?
   – С чего ты взяла?
   – У меня есть мозг, Кит.
   – Ну и гордись своим мозгом! Все равно узнать нам ничего не удалось. Родинку на виске имеют миллион пятидесятилетних блондинок. – Сытов лег на кровать и закрыл подушкой лицо.
   Все-таки жизнь не удалась.
   Лика встала, сняла с него подушку и ехидно сказала:
   – Ты тупой, Кит. Я же сказала, это их постоянная клиентка, а у постоянных клиентов, как правило, берут номер телефона, а то и адрес, чтобы доставлять товар и каталоги домой. Так что пишите, гражданин начальник. Орехово-Давыдовский переулок десять, квартира восемнадцать, Павлова Лидия Васильевна.
   Сытов встал, прислушался к дрели, сверлившей виски, натянул джинсы, рубашку, вытащил из кладовки пакет с красным нарядом и начал обуваться.
   – Ты куда? – спросила Лика.
   – А как ты думаешь?
   – Знала бы, ничего не сказала!
   Сытов подумал – поцеловать ее, или послать к черту?
   – О чем ты думаешь? – спросила Лика.
   – О том, что стал тебе нравиться.
//-- * * * --//
   – Надо же, мое красное платье нашлось! – в который раз удивленно воскликнула дама с родинкой на виске, которую явно считала своим достоинством. Она никак не тянула ни на убийцу, ни на сообщницу – это решение было для Сытова интуитивным, но он ему верил.
   Дама вначале не хотела впускать Сытова в свою квартиру, – свежий фингал сделал его личность нереспектабельной и подозрительной. Но потом она вдруг признала в нем «того самого Сытова», распахнула дверь и даже предложила кофе. И даже строила ему глазки, и даже халат у нее ненароком распахивался, и Сытов отводил глаза, пил тягучий горький кофе из чашечки меньше наперстка и пытал ее уже двадцать минут: ну как ее вещи могли оказаться в мусоропроводе в его доме? Дама всячески затягивала разговор, видимо, для того, чтобы подольше пообщаться с «тем самым Сытовым», и побольше рассказать о себе. Кофе, наконец, кончился, Сытов так и не поддался на ее чары, она вздохнула разочарованно и сказала:
   – Этот наряд я покупала год назад. Одела пару раз и засунула в шкаф. Красный – очень специфический цвет и нужно иметь особый настрой, чтобы носить его. Так вот, недели две назад у меня настрой этот появился, я сунулась в шкаф и...
   – И не нашли ни платья, ни шляпы?
   – Да. Но больше ничего не пропало!
   – Вы живете одна? – Она уже десять раз сообщила, что живет одна, но он все равно спросил. Лидия Васильевна многозначительно склонила голову в утвердительном ответе.
   – Кто мог взять эти вещи?
   – Понятия не имею.
   – У вас есть домработница?
   – А вы правы! – воскликнула Лидия Васильевна, хотела еще налить Сытову кофе, но он жестом остановил ее. – А вы правы! Правда, домработница – громко сказано. Приходит девушка два раза в неделю убирать квартиру. Я рассчитала ее недавно, она сказала, что уезжает домой, куда-то в Саратов. Как раз прошло недели две, я тогда и обнаружила пропажу.
   – Имя, адрес и телефон этой девушки!
   – Да зачем вам это?! Я не в претензии, вещи старые, больше я их не надену! Выбросьте и забудьте! Я думаю, девочка решила, что я ей мало платила, вот и компенсировала...
   – Говорите адрес. Эти шмотки замешаны в одном убийстве. Подозревают очень хорошего человека, который в жизни и так натерпелся.
   – Господи!
   – Имя!
   – Алла. Фамилия Травкина. Отчества я не знаю.
   – Адрес!
   – Да в общем, это и не адрес даже, а так, комната в общежитии. Телефона нет. Подойдет?
   Сытов кивнул, вздохнул облегченно и попросил еще кофе.
//-- * * * --//
   Марту снился сон. Это был даже не сон, а видение – так явственно, реально и многозначительно все происходило. Он бежал по пляжу – белый песок, яркое солнце, полоска синего моря сбоку, – а впереди бежала темнокожая женщина в красном купальнике. Или нет, не в купальнике. Подсознание услужливо ее раздело и получилось, что впереди бежит голая Катерина Ивановна. Иногда она игриво оглядывалась, тормозила, давала Марту приблизиться, но потом снова летела вперед, и не было никакой возможности ее догнать. Ноги вязли в песке, каждое движение давалось с неимоверным усилием, но он все равно бежал. «Догонишь, буду твоя!» – крикнула Катерина Ивановна и прибавила ходу, мелькая длинной темной спиной и розовыми резвыми пятками. Март задохнулся от бешенства и бессилия и вдруг взлетел над землей словно коршун. Он в мгновение настиг Катерину Ивановну, схватил ее подмышки и потащил вверх как пернатый хищник добычу. Катерина Ивановна забилась в его когтях, подняла на него глаза и... оказалась вовсе не Катериной Ивановной. На него смотрела архивная мымра с дулей из блеклых волос, в очках-тарелках, в жилеточке со спущенными петлями. От неожиданности Март вскрикнул и выпустил свою добычу. Мымра упала на белый песок, расстроилась и стала ловить Марта неухоженными, в цыпках, руками.
   – А как же секс? – кричала она. – Пляж есть, а секса нет! Стой!
   Она выщипнула у Марта из хвоста пару перьев и вдруг стала раздеваться. Жилетка и очки полетели в песок, она стояла голая, рыхлая, белая, и махала ручками с шоколадного цвета ладонями.
   – Получил?! – засмеялась она вдруг голосом Катерины Ивановны. – Маленькие люди копят на шинель [2 - Имеется в виду герой повести Н.В.Гоголя «Шинель» Акакий Акакиевич – «маленький человек», который всю жизнь копил деньги на новую шинель.] и жрут халявные торты!
   – При чем тут шинель? – заорал Март и небольно плюхнулся в песок.
   – Ты – ничтожество! – объяснила мымра и побежала, сверкая темными пятками.
   – Ты куда? – крикнул Март и обратился куда-то наверх, кажется, к богу:
   – Как же так?! Пляж есть! А секса нет!!!
//-- * * * --//
   Комендантша в общаге оказалась крепким орешком. Она же выполняла роль вахтера и ни в какую не хотела пропускать Сытова в нужную комнату. Уж он и деньги совал и пытался напомнить, что он небезызвестная личность, но безликая тетка в кримпленовом платье только бубнила:
   – Чужих не пускаю, телевидение не смотрю, взяток не беру. И потом, у тебя под глазом блямба, значит, ты криминогенный элемент!
   Сытов совсем отчаялся, сунул ей под нос останкинский пропуск и заорал:
   – Ну какой же я криминогенный элемент, когда меня вся страна знает!
   Комендантшу это не вразумило.
   – Итить отсюда. Я тебе не вся страна, а отдельно взятая личность.
   Сытов опять попытался всунуть ей доллары.
   – Ну, хорошо, не пойду я в комнату. Ну, просто расскажите мне про эту Травкину, или подскажите, как и где ее найти еще можно. Или сюда позовите!
   – Ах ты гад! – вконец обозлилась вдруг тетка. – Деньгами меня манишь?! Я коммунистка честная!
   – Так бы сразу и сказала, что коммунистка.
   Сытов спрятал баксы, развернулся и ушел.
   Он обошел общагу и увидел, что с торца есть пожарная лестница, а на третьем этаже приоткрыто окно. Был вечер, почти стемнело, и Сытов решил, что в это время суток, да при такой вахтерше, карабкающийся по стенке мужик не вызовет ни у кого удивления. Он сходил к машине, сбросил легкий пиджак, закатал рукава рубашки и полез вверх. Куда-нибудь, да через это окошко он попадет.
   Он попал в туалет. Разумеется, в женский. У зеркала стояла девица фабричного вида и, задрав юбку, поправляла трусики. Сытов закинул ногу на подоконник и вежливо начал:
   – Пожалуйста, не пугайтесь. – Он устал, взмок, и очень боялся упасть с высоты.
   – Да кто ж тебя пугается-то? – Девица не двинулась с места, не одернула юбку, а так и продолжала тянуть вверх крохотные трусики-стринги. – Да кто ж тебя пугается, папусик? Заходи, коли пришел.
   Надежды, что эта деваха в девяностых годах смотрела новостные программы, не было никакой, и Сытов не стал ждать, когда она признает в нем «того самого Сытова».
   – Никита, – представился он.
   – Жоржетта, – тоже вроде как представилась девушка и опустила, наконец, юбку.
   Сытов улыбнулся, дав понять, что оценил юмор и решил: ему повезло, что в общаге такие непугливые девки. Он снова – в который раз! – вытащил из кармана доллары.
   – Только не здесь, – засуетилась девица. У нее были крупные черты лица и крепкосбитое тело. – Пойдем ко мне в комнату.
   – Я по другому вопросу.
   – По другому – в соседней общаге. Там пацанов больше проживает.
   Испорченность этой дряни Сытова поразила, но он постарался быть вежливым.
   – Я заплачу тебе, если ты приведешь сюда Аллу Травкину.
   – Травкину-Муравкину? Так она съехала две недели назад! Все бросила и учухала.
   – Куда?
   – К хахалю.
   – И кто у нас хахаль?
   – Хахаль у нас крутой дядька по имени Робинзон. Старше ее лет на двадцать, но с баблом.
   – Девочка, миленькая, если ты скажешь адрес и нормальное имя этого Робинзона, я дам тебе еще рубликов.
   – Лучше баксиков.
   – Ну?
   – Робинзон крутой. Но с именем и адресом у него какие-то заморочки. Алка его по приколу то Петей, то Колей, то Лешей, то Сашей звала. Говорила, что у таких людей несколько имен, и несколько адресов. Вот только кликуха одна. Робинзон.
   – Не за что баксики отдавать, – гнусным голосом сказал Сытов. – Может, номер мобильного этой Травкиной у тебя есть?
   – Нет, я ей не подруга, да она вообще не с нашего завода. Одной бабе за комнату платила и жила вместо нее. Ни с кем особо тут не корифанилась.
   – Ну, хоть как он выглядел Робинзон этот, видела?! – без всякой надежды воскликнул Сытов. В голове сложились два плюс два и получалось, что переодетый в красное мужик и был этот загадочный Робинзон.
   – А никак. Внешне – говно, а не мужик.
   Что-то очень знакомое показалось Сытову в этой формулировке, но он так и не смог заставить память подсказать ему, что именно связано у него с этим определением.
   – Среднестатистический, – выговорила девка умное слово, – подслеповатенький, щурится всегда. Да, и татуировка у него на среднем пальце не помню какой руки – крест!
   – Уже кое-что, – вздохнул Сытов и отдал ей деньги. – Постой на шухере, я в туалет схожу. – Сытов решил, что за такие деньги он вправе воспользоваться общаговскими удобствами.
   Когда он из кабинки вышел, девки и след простыл. У зеркала стояла другая, такая же крепенькая и простоватая. Почему-то появление Сытова ее тоже не испугало. Сытов подумал, а не проинтервьюировать ли и ее, но решил, что у него денег на всех не хватит, да и нового вряд ли чего узнаешь. Он подошел к подоконнику и вылез в окно.
   Спускаться вниз было почему-то страшнее, чем подниматься. Ладони были потные и скользили по прохладному железу.
   Сытов подумал про себя: «Докатился!», а еще он подумал, что впустую потратил время.
   Робинзон с крестом на среднем пальце неизвестно какой руки, зовут которого то Коля, то Саша, то Толя, то Леша, и у которого нет постоянного адреса – не бог весть какой улов. Травкина – тоже личность мифическая.
   Как это на профессиональном языке называется? Тупик? Нет – «глухарь».
   Паршивый из него сыщик.
   Нужно разговаривать с Катькой.

Глава шестая

   «Я шел, наверное, триста лет
   на свет твоего окна.
   И вот я, вроде, пришел, мой свет.
   Есть ночка у нас одна».
все тот же Марат Шериф

   Они летели вперед, и все было здорово – и гладкая лента асфальта, и сумерки, прохладой сменившие дневную жару, и низко летавшие птицы – к дождю? – и Мат-Мат за рулем с профилем белогвардейца и гримом Мэрилин, и... Все было здорово!
   Катерина призналась самой себе, что счастлива абсолютно, несмотря на то, что абсолютно счастлива она быть не должна.
   – Давай поедем медленно, – попросила она Мат-Мата, – и тогда в Волынчиково мы приедем к рассвету. Сейчас очень рано светает.
   – Я не умею медленно, – сказал Мат-Мат и прибавил газу.
   – И я не умею, – засмеялась Катя.
   – Значит, поедем быстро, – подвел итог разговора Мат-Мат.
   – Сдалось тебе это удостоверение! – попыталась изобразить недовольство и раздражение Катерина. Все-таки она не имеет права быть счастлива, когда Роберт убит, когда она все еще под подозрением, когда она скрывает от правосудия опасного бандита, когда...
   Да пропади оно все пропадом, когда еще жить, если не прямо сейчас? Роберта не вернуть, ее невиновность докажут, а Мат-Мата... Она представила, что сдает Мат-Мата милиции, и от ужаса заорала громче, чем надо:
   – А ты уверен, что потерял документ именно в той избушке?
   – Уверен, бэби. И я должен его забрать!
   – Зачем? Ты что, собираешься вернуть его тому лейтенанту? Не понимаю. Ты очень рискуешь, суя в избушку свой белогвардейский нос!
   – Должен, – повторил упрямо Мат-Мат, и Катерина поняла, что спорить с ним бесполезно.
   Они долго ехали молча. Не ехали, а летели. Уже стало темно, но фары надежно и сильно освещали дорогу.
   – Ты не будешь против, если мы переночуем в твоем доме? – спросил наконец Мат-Мат.
   – В каком это еще «моем» доме? – удивилась Катя.
   – А разве хоромы Роберта в этой деревне принадлежат теперь не тебе?!
   Катерина подпрыгнула на сиденье.
   – Черт!!! Об этом я не подумала.
   – Я подумал. Ты знаешь, где он хранил ключи?
   – Да. На полочке в бане. А ворота заперты на вертушку. Там нечего брать! Вязаные половички на полу, кровать с шишечками, да старые гроздья рябины между рамами. Рай для миллионера! Мат-Мат!
   – Что?!
   – Наверное, я не смогу там находиться с тобой!
   – Это еще почему?
   – Ну... кажется, это называется «кровать еще не остыла».
   – Глупости! Глупости и предрассудки. Живое живым. Мертвое мертвым.
   – Еще один панибрат смерти! Мартин тоже бравировал отсутствием предрассудков.
   – Значит, решено. Мы остановимся в твоем доме.
   – Интересно, что я скажу Парамоновне?..
//-- * * * --//
   Все оказалось легче, чем она думала. Ее не мучили угрызения совести, когда она стелила белье на той самой кровати с шишечками, когда накрывала на стол и зажигала свечку – все как тогда, с Робертом. Она даже затопила баню, вернее, ее затопил Мат-Мат, а она носилась, давала указания, как правильно делать, но он все сделал не так, и парилка стала похожа на ад.
   Живое живым, мертвое мертвым. Философия оказалась удобной, как старые тапочки.
   Когда в парилке Мат-Мат улегся на полку, и Катерина взяла в руки березовый веник, ей в голову пришла дельная мысль. Она сильно хлестнула Мат-Мата по розовым пяткам.
   – Больно, бэби! – заорал он.
   – Свои обещания нужно выполнять! – Катерина изо всех сил хлестанула его по красному заду. – Про себя я все рассказала. И ты обещал рассказать все-все про себя! День прошел, второй, давай, признавайся, как стал бандитом и каких дел натворил!
   – Я был хороший мальчик! – заорал Мат-Мат. – Но обстоятельства!
   – Какие еще «обстоятельства»?!
   – Бэби, я вырос на периферии. Это кошмар – быть отрезанным от мира. Это вредно для психики. Ты знаешь, где Читинская область?
   – Где-то на востоке.
   – «Где-то на востоке»! – передразнил Мат-Мат. – У черта на рогах, а не на востоке! Ближе только чукчи живут. Мои предки были одержимы комсомольскими стройками, вот и укатили, бросив все в Москве, строить город там, где отродясь не селились даже местные жители. Аборигены называли это место «Долиной смерти». Почему? Там месторождение урана, бэби! Но пришли советские парни и построили город. В него без специального пропуска было не попасть. Летал один самолет – развалюха Ан-24, и ходил один поезд по специально построенной ветке. Кругом сопки и безнадега, бэби! Меня воспитывала бабка, и единственной моей мечтой было выбраться из этого города. Это ужас – не любить место, где ты живешь. Родители...
   – Пили?
   – Что ты! Занимались карьерой. Там был горно-химический комбинат, и они сражались за руководящие должности. Ну, как водится, я и отбился от рук. Но классе в девятом моей мечтой стало вырваться из этого городка и закрепиться в Москве. Я подналег на основные предметы, закончил школу с одной только тройкой – по трудовому воспитанию. Кстати, бэби, предупреждаю, что мне легче сварить суп, чем сколотить табуретку. Вести хозяйство меня научила бабка, а вот молотком я попадаю только по пальцам. В общем, окончив школу, я собрал чемоданчик и укатил в Москву.
   – Бросил бабушку?
   – Она к тому времени уже умерла.
   – А в Москве ты кинулся грабить банки!
   – Нет, поступил в технический вуз.
   Катерина так хлестнула его веником, что он заорал:
   – Правда, бэби! МФТИ – это тебе не шутка! Я закончил его, и у меня диплом с отличием! Ты не представляешь, как хочется остаться в столице, когда вырос на урановых рудниках! Я просто обалдел от свободы и перспектив!
   – И подался в разбойники! Сизому понадобился дипломированный специалист?
   – Нет, бэби, это Сизый понадобился мне. – Мат-Мат вдруг резко поднялся, сел, и похлопал себя по голым бокам, словно в поисках пачки сигарет. – Выпусти, жарко! Я не негр, у меня другой температурный режим!
   – И я не негр, – надулась Катя. – Быстрей рассказывай, и вместе выйдем отсюда.
   – Я могу наврать, бэби! – Мат-Мат вытер пот, заливавший глаза.
   – Только посмей. Ты обещал рассказать мне всю правду.
   – Ну, черт с тобой, слушай. После института я устроился на одно производство, и мне дали комнату в общежитии. Чтобы скрасить свои холостяцкие вечера, я стал играть в карты с соседом по комнате. Сначала играли на интерес, потом на деньги. Появилась компания таких же «увлеченных», как мы. Я то проигрывал, то выигрывал, и мне хватало сначала зарплаты, чтобы отдавать свои карточные долги, но... как водится, однажды я проигрался по-крупному. Десять тысяч баксов! Мне таких денег было не заработать. Парень, которому я проиграл, был не из приятных. Он пригрозил мне расправой и включил так называемый «счетчик», когда я вовремя не отдал деньги. Я был почти в панике, когда другой пацан, тоже из нашей компании, предложил мне поучаствовать в одном «дельце». Мне предложили машину и попросили подогнать ее в определенное место, в определенное время. Это потом я узнал, что они грабанули инкассаторскую машину, а я выполнил для них роль шофера. Они приехали в назначенное место на битой «шестерке» с тугим мешком денег, подожгли машину, и уехали на «японке», за рулем которой сидел я.
   В общем, долг я отдал. С процентами. И у меня даже остались еще деньги. Тогда все прошло чисто. И я понял, что значит – не считать копейки. Сизый – тот самый, которому я проиграл – оказался талантливым организатором. У каждого в банде была хорошо отработанная роль. Я к этому времени поменял роль шофера на непосредственного участника операции. Сизый говорил, что никогда не пойдет на «мокрое» дело, потому что люди с удовольствием отдадут чужие деньги в обмен на свою жизнь. Оружие мы брали с собой только для устрашения и подстраховки. Поэтому, когда они начали стрелять в людей, я возмутился, бэби! Грабитель – это одно, убийца – совсем другое! Они пальнули мне в брюхо, но я добрался вместе со всеми до машины. А там потерял сознание. Вырубился так, что они приняли меня за труп. И когда пересаживались в другую машину, бросили меня в УАЗике. Дальше ты знаешь, бэби. Ну, как тебе моя история?!
   Катерина пожала плечами. Бред, а не история. Мат-Мат – инженер, от безденежья подавшийся в гангстеры? Бандит, не лишенный принципов? Человек из провинции, променявший скучную жизнь обывателя на разбойничью романтику?
   «Чушь собачья», – подумала Катерина, но вслух этого не сказала. Вряд ли можно заставить человека говорить правду, если он этого не хочет.
   – Жарко, бэби, – пожаловался Мат-Мат. – Пойдем на улицу!
   – А как тебя звали в детстве? Мотя?
   – Почему Мотя? Бабуля даже маленького звала меня только Матвей Арсеньевич! «Матвей Арсеньевич, на горшок пожалуйте! Матвей Арсеньевич, пойдите спать, пожалуйста!» Друзья меня тоже по имени-отчеству звали. Дать мне прозвище удалось только тебе!
   Катерина рассмеялась. Пожалуй, это была единственная правда из его биографии.
   – Говори, что ты там замутил с Майклом! Какая такая математика?
   – Обыкновенная математика. Я что, дурак, отказываться от заработка? Его бабка мне платит сто долларов за два часа!
   – Кто такой Федорыч?!
   – Что-о?!
   – Я слышала твой разговор с неким Федорычем по телефону! Ты обещал ему довести до конца какое-то дело!
   Мат-Мат вдруг сорвался с полки, промчался мимо Катерины, и, чуть не сбив ее с ног, вылетел во двор.
   – А-а-а!!! – заорал он, кинулся плашмя в холодную сырую траву и начал по ней кататься.
   – А-а-а! – заорал истошный голос со стороны огорода.
   – А-а-а! – с перепугу заорала и Катерина.
   Они замолкли все трое одновременно, уставившись в полутьме друг на друга.
   В предрассветных сумерках Катерина узнала в огромной бабе, стоявшей посреди огорода, Парамоновну.
   – Ах, это вы, Селеночка, – воскликнула Парамоновна с явным облегчением. – А я в туалет пошла, вижу – баня топится, решила посмотреть, кто это тут, что это тут... а это вы, Селеночка... А где Роберт Иванович? А... кто это?..
   Мат-Мат успел нырнуть в баню и натянуть свою юбку.
   Катерина поняла, что врать придется быстро и голышом.
   – Роберт Иванович убит, – быстро сказала она.
   – А-а-а! – истошно откликнулась Парамоновна.
   Мат-Мат выкинул из предбанника красный сарафан. Катя поймала его на лету и наспех напялила задом наперед.
   – Да. И я его наследница.
   – А-а-а?! – сменила интонацию тетка.
   – А это... это... это... следователь! – брякнула вдруг она, указав на Мат-Мата. – Он приехал расследовать обстоятельства жизни и смерти Роберта Ивановича. И вот... захотел помыться!
   – Да, я следователь, – подтвердил Мат-Мат почему-то женским вариантом голоса. Но тут же исправился и басом добавил: – И захотел помыться.
   – О-о-о, – протянула Парамоновна, и было непонятно, что она имеет в виду. – А? – она ткнула пальцем в юбку Мат-Мата.
   – Пройдемте, гражданочка! – казенным голосом приказал Мат-Мат и указал на дверь в дом.
   – Фу-у!!! – обессиленно выдохнула Катерина и потащилась за ними.
   Что делать? Как спасать ситуацию? Они специально приехали в ночь, чтобы не очень светиться в деревне. Она ненадолго задержалась в сенях, стараясь унять дрожь в руках и коленях.
   В комнате она застала странную картину. Мат-Мат мерил шагами расстояние от стенки до стенки, а Парамоновна с видом примерной ученицы сидела на краешке стула. Катерина, стоя у нее за спиной, и обращаясь к Мат-Мату, покрутила у виска пальцем.
   – Катерина Ивановна, выйдите из помещения, у меня допрос!
   От неожиданности Катя кивнула и громко сказала:
   – Как скажете, гражданин начальник!
   Она вышла на улицу, присела на прохладные ступеньки крыльца и захохотала беззвучно, уткнувшись в колени.
   Что принесет новый день?
   Рассвет с каждой минутой набирал силу.
//-- * * * --//
   Через час на крыльце появился Мат-Мат, потирая довольно руки. За минуту до этого из дома вышмыгнула Парамоновна и огородами умчалась к себе.
   – Класс, бэби! Я кое-чего разузнал! И как до тебя доперло обозвать меня следователем?! – В его голосе звучал неприкрытый восторг.
   – Черт, – вдруг вспомнила Катерина, – а ведь у меня подписка о невыезде!
   Мат-Мат недоуменно уставился на нее.
   – А ты не ори на каждом углу о своем выезде, и все будет нормально, – посоветовал он. – Послушай лучше меня. Уж раз так приключилось, бэби, что я следователь, то... я использовал эту возможность. Ну, порасспрашивал для порядка сначала про Роберта твоего. Она сказала, что представить не может, что кто-то мог Роберта убить. Он был удивительно неконфликтным, щедрым и добрым человеком. Я спросил, не знает ли она человека с татуировкой – крестом на пальце, она сказала, не знает. Подтвердила, что был у Роберта сын приемный, но в тюрьме погиб, про жену Ирину рассказала, про Мартина-солнышко тепло отзывалась. Когда я понял, что ничего нового она не расскажет, то перевел разговор на бабу Шуру.
   – Бабу Шуру?!
   – Ну да. Есть же какая-то связь между бабкой твоего Сытова и семьей Пригожиных! И кому как не деревенским кумушкам о ней знать! Но, бэби, она ничего такого не знает! Она поклялась, что Пригожины и бабка никогда не общались.
   – Чему же ты радуешься?
   – Ближайшая и единственная подружка бабы Шуры жива!
   – Этого быть не может! Столько не живут.
   – Живут, бэби! Некоторые отдельно взятые бабули живут! Они просто забыли, в каком году родились, и поэтому не в курсе, что пора помирать. У этой прозвище Черепаха Тортилла, она не помнит, что было вчера, но отлично воспроизведет события октября семнадцатого года!
   – События октября семнадцатого года кто угодно отлично воспроизведет, – буркнула Катя. – Нам бы попозже! Ты уверен, что бабка не в глубоком маразме и сможет что-нибудь рассказать?
   – Уверен! Нам должно повезти. Зовут ее Матрена, фамилия Лушкова, живет... в общем, я знаю как дойти. Вперед, бэби! – Он сдернул Катерину с крыльца.
   – Вперед, – неуверенно сказала Катя и снова попыталась сесть на ступеньки.
   – Ты что, бэби, не веришь в успех мероприятия?
   – Да черт его знает, во что я верю. Пожалуй, это и правда единственная возможность докопаться до истины. Только одень штаны, там, в доме, остались кое-какие вещи Роберта.
//-- * * * --//
   Домик оказался точной копией избушки бабы Шуры. Он тоже стоял на окраине, тоже почти врос в землю, опасно перекосился, и около него тоже росло чахлое деревце.
   – Сейчас очень рано, бабка, наверное, спит, и мы напугаем ее, – сказала Катерина Мат-Мату.
   – Брось, бэби. – Мат-Мат пригнулся и заглянул в мутное маленькое оконце. – Для древних старушек не существует ни ночи, ни дня. Они совсем по другому чувствуют время.
   – Откуда ты знаешь? – шепотом поинтересовалась Катя. – Откуда?
   – Читал. – Он толкнул полусгнившую дверь, и волна затхлого запаха ударила в нос. Они прошли через сени, заваленные каким-то хламом. В маленькую, жарко натопленную комнатенку Катерина шагнула первая. Там, у печки, сидела старуха и смотрела на пляшущий огонь. Она опиралась на кочергу, положив на сцепленные руки маленькое, сморщенное, коричневое личико. Волос у нее совсем не было, и ее голова напоминала большое яйцо. Наверное, старуха и правда как-то по особому воспринимала время, потому что прошла почти минута, прежде чем она подняла выцветшие глаза и уставилась на Катерину. Катерине стало страшно и захотелось удрать.
   – О! Явилась, смертушка! Долгонько шла! – воскликнула старуха вполне чистым голосом и с хорошей дикцией.
   – Я не смертушка, – обиделась Катерина. Из-за ее спины вышел Мат-Мат.
   – Ой! Две смертушки! – хихикнула бабка и кочергой помешала угли в печке. Несмотря на теплую ночь, в доме было так сильно натоплено, что Катерина вся взмокла, словно опять очутилась в парной. Она огляделась: лавка, деревянный лежак и скамейка вдоль стенки составляли всю обстановку избушки. Не было даже столика, какая-то посуда стояла прямо на полу. Судя по замоченным в тазике тряпкам, древняя бабка умудрялась сама вести свое нехитрое хозяйство.
   – И я не смертушка! – объявил громко Мат-Мат. – Мы, бабуля, пришли расспросить вас о житье-бытье.
   Бабка шумно вздохнула:
   – Значит, не время еще убираться!
   – Не время, – Мат-Мат уселся на длинную скамейку, Катерина осторожно присела рядом.
   – А зачем вам мое житье-бытье? – резонно поинтересовалась бабка и опять очень ловко поворошила кочергой угли в топке.
   – А мы журналисты, пишем о долгожителях! – бодро соврал Мат-Мат. – Вы Матрена?
   – Я? Матильда! Матреной меня деревенские лохи кличут.
   – Отлично! Матильда, дадите нам интервью?
   – А почему девка черная?
   – У нее папа негр.
   – А почему у тебя ногти на ногах крашеные? – Бабка кочергой указала на открытые сандалеты Мат-Мата. – Педрила, что ли?
   – Нет, – растерялся Мат-Мат.
   – Не ври. Раз журналюги, значит – богема, а раз богема, значит – педрила. Кокаин нюхаешь?
   – Нет, – еще больше опешил Мат-Мат.
   – Жаль, я думала, угостишь. – Бабка дотянулась до какой-то коробочки, зажала пальцем-крючком ноздрю и с наслаждением вдохнула содержимое коробки. – Вот, табаком обхожусь. Сама на огороде рощу. Может, все-таки у тебя кока есть?
   – Нет!
   – Ты мне из города рассыпухи [3 - Рассыпуха – жаргонное, просторечное название кокаина] привези, а я тебе расскажу, что хошь. И не надо наводящих вопросов про долголетие. Обещаешь?
   – Обязательно привезу! – горячо заверил Мат-Мат.
   – Не наври. А то я в последний раз в девяносто втором белую пыль нюхала. Парень такой странный приезжал, коки дал, да как про Шурку услыхал, к ней и убежал.
   – К кому?! – в голос заорали Катерина и Мат-Мат.
   – К Шурке, подруганке моей. Да померла она давно! Как тот парень уехал, так и померла на следующий день.
   – Вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее! – попросил Мат-Мат. – Что за парень, откуда приезжал, что расспрашивал, почему к Шурке побежал?!! Обещаю, нет, клянусь, доставить вам сюда с посыльным первосортный кокаин!
   Бабка снова нюхнула из коробочки, помолчала, задержав дыхание, и стола рассказывать.
   – А что, у меня тайн нет, а те, чьи тайны я хранила, давно уж на том свете, так что слушайте. С Шуркой дружили мы всю жизнь и никогда не ссорились. Ее беды – мои беды, ее радость – моя радость. Она всю жизнь тута прожила, но по молодости в Москву на заработки ездила, прислугой у богатых ходила. А потом большевики к власти пришли, и ездить она перестала. В деревне осела, огородом жила. Замуж вышла за Петра, золото, а не мужик был: не пил, не бил, не гулял, работал как конь, все в дом тащил. Только Шурка в Москве-то себе полюбовника завела, и вроде расстались они, но тот вдруг чувствами к ней воспылал и стал сюда наезжать. И у Шурки вдруг башку снесло, стала она при таком муже гулять! Люблю, говорит, сил нет, и остановиться не могу! А тот чумовой мужик был, при царском режиме за кражи сидел, а при Советской власти его вроде как отпустили, а, может, и сам удрал. Звали его Ефим Иванович Бу... ба... ра... тьфу, старая стала!
   – Бурабон! – подскочила со скамейки Катерина.
   – Точно, девка, Бурабон! Любовь была у них сумасшедшая. Шурка от своего мужа убегала и они с любовничком здесь, в моей хате встречались. Вот. А потом... жуткая произошла история. Стала Шурка мне вдруг говорить, что скоро от Петра своего уйдет, и уедут они с Ефимом за границу. Что будут они жить счастливо и очень богато. Говорила, что у Ефима баснословные деньги скоро появятся и ей плевать, где он их взял, хоть и украл. У новой власти грех не красть, говорила она. У них даже день отъезда назначен был! И вот как-то вечером прибегает ко мне Шурка, плачет, орет, в истерике бьется. Еле ее отпоила, чтобы говорить смогла. А она твердит только: «Убил, убил!» Кто убил, кого убил? Ничего я понять не смогла, догадалась только, что один из ее мужиков другого порешил. Взяла я Шурку под мышки, на ноги поставила, говорю, пойдем к тебе, разберемся, что к чему. Она:
   – Не-ет! – заорала, и в обморок хлопнулась. Да так хлопнулась, что головой о скамейку ударилась. Я ее на кровать перетащила и потопала к ней на хату.
   Прихожу, дверь в избу открыта. Я у порога потопталась, «Петр!» кричу. Молчок, никто не отвечает. Захожу – пустая изба! Никого! Я на улицу, в огород, тоже никого. Тогда догадалась в палисадничек заглянуть. Темно уже было, но то, что увидела, никогда не забуду. Недалеко от клена яма вырыта глубокая, а у ямы человек с лопатой в руках лежит. Я к нему, смотрю, Петр это, Шуркин муж. А в яме, в яме, детоньки мои, Ефим лежал и дырка у него в башке огроменная, прямо на лбу! Страшно мне стало, я Петра за плечи трясу, а он мычит что-то. Кое-как поняла, что плохо ему с сердцем стало. Он старше Шурки-то лет на двадцать был! Я говорю ему: «Ты Ефима убил?» А он: «Давно знал, что гуляла она с кем-то, да все поймать не мог. А тут пришел домой, а они милуются, обнимаются. На меня смотрят и с усмешечкой говорят, что уедут вместе далеко-далеко, начнут новую счастливую жизнь! Я в морду этому отродью дал, а он, бандит, пистолет выхватил. Шурка испугалась и на руке у него повисла. Я пистолет выбил, схватил и выстрелил. Хорошо Шурка убежала, я бы и ее...» И тут глаза он закатил, Петр-то, и помер. Сижу я в огороде одна-одинешенька, среди двух трупов, и не знаю, что мне делать! Взяла лопату, стала яму с Бурабоном землей закидывать и тут Шурка прибегает. Я ее успокоила, сказала, что все умерли, нужно к этому привыкнуть и жить как-то дальше. Сказала, что она еще молодая, свою жизнь устроит, и счастье свое найдет. Шурка вдруг успокоилась, стала тихой, сбегала в дом, притащила какой-то ящик железный и в могилу его к Ефиму опустила. Это его, говорит, вещички. Счастья не принесли, с ним пришли, с ним и уйдут. Мне без него, говорит, ничего не нужно! Я теперь тут до смерти куковать буду, рядом с могилкой любимого. Он моя единственная любовь и никто мне в жизни больше не нужен.
   Закопали мы Бурабона, а Петра на следующий день, как полагается, с почестями, всей деревней похоронили. Только на поминках Шурка не по нему плакала. – Бабка опять понюхала табак и замолчала. Мат-Мат смотрел на нее и молчал. Катерине показалось, что история его потрясла. – Шурка так всю жизнь одна и прожила, – продолжила бабка. – Мальчика-сиротку только перед войной одного приютила, Сытов его фамилия была, и души в нем не чаяла. Да и умом чуть тронулась. Все казалось ей, что клен, который у нее под окном растет, это Ефим Иванович ее дорогой. Все разговаривала с ним. В дождь: «Что пригорюнился, любимый?» спрашивала, а в ясный день: «Здравствуй, свет мой ясный! Любишь ты меня?» И по стволу его гладит, гладит... Говорила, что Ефим Иванович в один день с ней помрет.
   – И вы все это рассказали в девяносто втором какому-то парню? – хрипло спросил Мат-Мат.
   – Как же все? – строго спросила бабка. – Какой ты парень, туповатый! Шурка-то тогда еще жива была! Не могла я все ее тайны раскрывать. Это сейчас у нас год... какой? Три тысячи...
   – Две тысячи, – поправил Мат-Мат.
   – Эх, черт, рано растрепала! Ну, да ладно, все равно быльем поросло. А парень тот хороший был, только странный. Пришел, говорит: «Дай, бабулька, воды, а то так пить хочется, что переночевать негде». Я его в дом завела, напоила, накормила, и тут он – бац! – белую пыль достал. А я к ней еще в третьем году пристрастилась.
   – Восемьсот? – вдруг проявила любопытство Катя.
   – Что?
   – Тысяча восемьсот третьем году?
   – Нет, девка, ты меня не старь! Девятьсот третьем! Я ведь дворянская дочка была, да рано сиротой осталась. Родители мои разорились, померли, а я... ну, это другая история.
   – Другая, – согласился Мат-Мат. – Парень тот...
   – Стали мы с ним коку нюхать и про жизнь говорить. Он Лешей назвался, сказал, что любовь у него несчастная, вот он подальше от нее и удрал. Шабашит тут неподалеку, а в Волынчиково заехал, чтобы в родных краях побывать, он вроде как в юности тут бывал. Ну, слово за слово, разговорились, я похвалила его за то, что бабу он свою в покое оставил и добиваться ее насильно не стал. Возьми, да расскажи, как моя подружка закадычная полюбила бандита Бурабона, да счастья у нее не получилось, потому что муж ее любовничка из его же пистолета и убил. Он как это имя – Бурабон услышал, так подпрыгнул аж! Побелел и давай меня пытать, где Шурка живет! Я, говорит, ейный родственник дальний, только никто об этом не знает. Я-то по дурости и правда решила – родственник. Рассказала, как до нее добраться. Бабы потом говорили, что и правда Шурка довольная в магазин за вином прибегала, хвасталась, родственник отыскался. А на следующий день померла вдруг она. А Лешка тот исчез, испарился. Я было неладное заподозрила, но сказали потом, что медики подтвердили, будто сердце у нее бурной радости не вынесло.
   – Как он выглядел, Лешка этот? – задохнувшись, спросила Катя.
   – А никак, – бабка кочергой помешала тлеющие угли. – Никак не выглядел. Телогрейка, шапка, а так – ни внешности, ни возраста. Крест у него только на среднем пальце был – распятие!
   – Черт! – подскочил со скамейки Мат-Мат.
   – Он! – заорала Катя. – Это он в нас с Мартином...
   – Так что, говорите, долголетие вас интересует? – хитро поинтересовалась бабка.
   – Нет, уже не интересует! Здоровья вам, бабушка Матильда! – Мат-Мат раскланялся, словно стоял на сцене, перед благодарными зрителями. – Обязательно пришлю вам отменной рассыпухи!
   – Не наври! – погрозила бабка пальцем-крючком.
//-- * * * --//
   После жаркой избы на улице показалось прохладно.
   – И зачем она летом так топит? – спросила Катерина совсем не о том, о чем хотела спросить.
   – Старые люди всегда мерзнут, – пробормотал нравоучительно Мат-Мат.
   – Откуда ты знаешь?
   – Читал!
   Они шли пролеском, чтобы сократить путь до избушки бабы Шуры. Уже орали петухи, но деревня еще спала.
   – Ну, как тебя история? – задал свой любимый вопрос Мат-Мат.
   – Я ничего не поняла, – пожаловалась Катя. Эйфория от «открытия» прошла, на смену ей пришла мрачная уверенность, что никогда им не найти этого Лешу, не понять кто он такой, и зачем все это делает.
   – Кто он такой?! Зачем все это делает?! Откуда знает про Бурабона?! Значит, он и про клад знает?! Почему в нас стрелял?! – Катерина сломала какую-то ветку и яростно начала отмахиваться от мошкары.
   Мат-Мат шел широкими шагами, она еле поспевала за ним.
   – Ты должна спросить, бэби, отчего померла баба Шура. Я думаю, этот Леша наврал, что он ее родственник. Бабка растаяла, сбегала за вином, и после распития бутылочки он стал пытать ее, куда Бурабон спрятал ворованные драгоценности. Он же понимал – кому, как ни любовнице, с которой Бурабон собирался бежать за границу, об этом знать! Много ли старому человеку надо?! Баба Шура поняла, что он что-то знает про ее тайну, разволновалась и умерла. А перед смертью для Сытовых нарисовала картинку. Скорее всего, Леша не видел этого рисунка. А Сытов оказался дурак. Но во всей этой истории мне нравится другое!
   – Что? – Катерина уже еле ноги тащила. Она поймала локоть Мат-Мата и повисла у него на руке. – Что тебе нравится в этой истории?
   – Сокровища принадлежали бабке Пригожина?
   – Да!
   – Ты – наследница Роберта?
   – Да!
   – Значит – они твои! И козел Сытов здесь ни при чем! Ух, как я тебя люблю, бэби!
   – Гад ты! Бандит! – Катерина бросила его руку и пошла вперед. – Хочешь примазаться к моим деньгам?!
   – Хочу! Ой, как хочу, бэби! Ты, кстати, мне сразу понравилась!
   – То-то ты от испуга чуть не описался!
   – Ну не описался же! Только сознание потерял! Мы будем жить с тобой долго и счастливо!
   – Только сначала ты отсидишь за свои подвиги.
   – Может, и отсижу, – хитро улыбнулся Мат-Мат, из чего Катерина сделала вывод, что сидеть он не собирается.
   Когда избушка бабы Шуры наконец показалась вдалеке, Катерина спросила:
   – Интересно, а почему мы не на машине?
   – Я как-то об этом не подумал!
   – И я.
   Чем ближе они приближались к дому, тем было понятнее – там что-то не так. Дверь болталась открытой и ее трепал слабый утренний ветер. Окно в сенях... Они прибавили шагу, потом побежали. Оконное стекло было испорчено дыркой, от которой в разные стороны разбегались тонкие лучики трещин.
   – Стреляли, – ошарашено объявил Мат-Мат.
   – Пойдем отсюда, – потянула его за рукав Катерина, но он вырвался и забежал в комнату.
   – Ну ни фига себе! – присвистнул оттуда Мат-Мат.
   Катерина шагнула за ним, с чувством, будто прыгала с вышки, а внизу был асфальт.
   – Здорово тут кто-то повеселился! – Мат-Мат осмотрел разгром и похлопал себя по бокам в поисках пачки сигарет. Стол, табуретка, кровать были перевернуты, лекарства разбросаны, белье на полу, в углу валялись пустые бутылки водки.
   – Сок, который ты мне приносила, кто-то выпил! – удивился он и закурил.
   – Дай мне, – попросила Катя, и он отдал ей прикуренную сигарету.
   Некоторое время они молча курили, синхронно пуская дым.
   Потом Мат-Мат тщательно перерыл все вещи, обследовал пол.
   – Удостоверения здесь нет. Кто-то его забрал, – хмуро сообщил он Катерине и выглянул в окошко. – Смотри, бочка стоит не так, и лопаты разбросаны! Кто-то копал здесь после меня! Копал, стрелял, и пил водку!
   Катерина, не затушив окурок, бросила его в постельный ворох, валявшийся на полу.
   – Пойдем отсюда, – попросила он Мат-Мата и потянула его за рукав.
   – Нет, бэби, постой...
   Она смотрела, как медленно от ее окурка начинает тлеть одеяло.
   – Пойдем! – уже пахло дымом, и слабо, но настойчиво, сквозь тление, пробивались первые искры огня.
   – Что это? – Мат-Мат уставился на одеяло и замахнулся ногой, чтобы затоптать зарождающееся пламя.
   – Не смей! – завизжала вдруг Катерина. Она зарыдала, затопала ногами, и замотала головой, сжав кулаки. – Не смей!!!
   Никогда в жизни у нее не было возможности закатить полноценную истерику. Даже в детстве, когда любой ребенок пробует воем, слезами и битьем о пол показать свою власть над родителями. У нее просто не было родителей.
   Это была ее премьера.
   Она требовала, чтобы этот дом был сожжен дотла, и больше никогда не вмешивался в ее жизнь. Она так и сказала зачем-то:
   – Это премьера.
   – Да, ладно, бэби, – пробормотал Мат-Мат. – Хорошо! Успокойся. Пусть будет по-твоему! У меня тоже дебют – я никогда не пускал красного петуха! – Он проделал какие-то странные манипуляции, и огонь разгорелся уверенно, затрещал, лопая старое одеяло, как оголодавший пес кусок свежего мяса.
   – Бежим! – Мат-Мат сдернул Катерину с места, и они помчались, держась за руки, через поле, по которому она мчалась когда-то одна, удирая от своры собак.
   – Стой! – Она захотела убедиться, что огонь не передумает и сделает до конца свое дело. Они остановились, и, тяжело дыша, стали смотреть, как огонь набирает силу, как клубы черного дыма поднимаются вверх, как занимается пламенем старый, засохший клен.
   – Бурабон горит! – крикнула Катерина.
   – Ефим Иванович почил, – констатировал факт Мат-Мат.
   – Пожар! – заорал кто-то со стороны деревни, и послышался разноголосый собачий лай.
   Катерина с Мат-Матом опять помчались, и не помчались, а полетели, потому что земля была не под ногами, а далеко внизу, рядом же – облака и птицы. Приступ счастья опять захватил Катеринино сердце, и не отпускал его, пока она не уткнулась носом в ворота своего дома.
   – Здорово, что мы были не на машине! – запыхавшись, сказала Катя.
   – Когда еще полетаешь, – понял ее Мат-Мат.
   Ее никто никогда так не понимал, и Катерина расхохоталась. Она хохотала, когда они открывали калитку, хохотала, когда вошли в дом, хохотала, пока он не заткнул ее поцелуем, пробормотав, что некоторые черномазые девчонки очень запросто сходят с ума, если их вовремя не поцеловать.
   Поцелуй прервал телефонный звонок.
   Мобильный трещал где-то в глубине сумки.
   – Алло! – неохотно ответила Катерина. – Что?! – Она уставилась на Мат-Мата. – Это тебя! Это Майкл!
   Мат-Мат взял трубку и поговорил отрывистыми «да-да».
   – Нам надо срочно вернуться домой, – сообщил он Катерине, нажав на отбой.
   – Срочно? Так распорядился твой Майкл?! Откуда он знает мой телефон?!
   – Бэби, нам нужно уехать. Я потом тебе все объясню! – Он стал другим – чужим и колючим, достал свои женские шмотки, парик, переоделся и быстро накрасился.
   – Что, Майкл не может решить задачку по математике? – К горлу подкрались обида и слезы. Ее опять используют в темную. Она опять не понимает, что происходит. Как тогда, с Сытовым, тринадцать лет назад. – Что происходит? – заорала она. – Или вы теперь с Майклом банда?!! Ведь он прекрасно знает, кто ты! Не думай, что я полная дура. Он видел, как ты выскочил тогда из пикапа, он сказал тебе, в какой квартире я проживаю, он пытался наутро меня шантажировать тем, что знает, кого я скрываю! Ты ввязал мальчишку в свои дела?! Используешь как связного? Что происходит?!!
   Мат-Мат собирал вещи молча, и это был совсем другой Мат-Мат: не дурашливый, не понимающий, не потакающий ее глупым капризам. Это не с ним она летела над полем, не с ним расправлялась с Ефимом Ивановичем Бурабоном в обличье старого клена, не с ним целовалась так, что губам было больно.
   Весь обратный путь они ехали молча. Катерина решила твердо – марионеткой в чужих руках она больше не будет. Черт с ним, с этим Мат-Матом, она расплатится с ним парой цацек, пронумерует, и занесет в длинный список в графу «развлечение».
   Лифт не работал.
   Стеклянная будка была пуста.
   Они потащились наверх, соревнуясь в молчании.
   – Больше ты сюда не придешь, – сказала Катерина, едва они шагнули в квартиру.
   Мат-Мат зачем-то проверил все комнаты, открывая двери, прошел на второй этаж, в гостиную, видимо, тоже проверил, спустился и молча стал обуваться.
   – Больше ты сюда не придешь! – крикнула Катерина и вытрясла из его дамской сумочки ключи от своей квартиры.
   – Еще как приду, бэби, – усмехнулся Мат-Мат. – Закройся, никуда не ходи и никого не впускай до моего появления! Помни, ты наверняка желанная мишень для парня с Иисусом на среднем пальце.
   – Я позвоню ноль два и расскажу, в каком обличье ты разгуливаешь по городу! Я расскажу, что ты вовлекаешь несовершеннолетних в свои преступления! И про Сизого расскажу, и про уран, и про Краснокаменск Читинской области! И про Федорыча расскажу!
   – Вот про Федорыча не надо! – жестом остановил ее Мат-Мат. – Помни, бэби, до моего появления ты должна быть исключительно осторожна. Никуда не ходи. Ложись лучше спать, у тебя была бессонная ночь.
   – Ты больше сюда не придешь!
   – Ты обалдеешь, когда увидишь меня. Это будет сюрприз. И еще, бэби, мне придется взять твою машину!
   – Нет!!! – Она кинулась к дверям, но он уже успел схватить ключи от машины и выскочить на лестницу.
   – Учти! – Она свесилась через перила. – Через пять минут всей милиции будут известны номера моей машины! Далеко не уйдешь!
   – Ты мне сразу понравилась, бэби!
   От бешенства Катерину трясло. Она пошла в спальню. Нет, надо сначала в душ. Она встанет под сильные струи воды и смоет с себя все прошлое. Потом позвонит ноль два и сообщит номера своего «Мустанга». А потом наберет Марта Карманова и сообщит, что убийца Роберта, скорее всего мужик по имени Леша с татуировкой на пальце. Пусть прокуратура работает, а то ей надоело быть невыездной. Она теперь фантастически богата, свободна и ни от кого не зависит. Она может даже бросить работу!
   Катерина подергала краны – горячей воды не оказалось.
   – Да что за дом! – закричала она и топнула ногой. – Лифт не работает, воды нет! К черту из этой страны! Спрошу у Найоба, где моя родина, и уеду! – Она разрыдалась и встала под ледяную воду.
   До телефона она не дошла. «Посплю маленько», – подумала Катерина и пошла в спальню. Глянула на разобранную кровать и пулей вылетела в коридор. Больше никогда она не ляжет там, где была с Мат-Матом.
   Она закрыла дверь спальни на ключ. По какой-то дурацкой прихоти Катерина распорядилась во все двери своей квартиры врезать замки. Наверное, потому, что в детдоме двери комнат невозможно было запереть. Она закрыла дверь спальни на ключ и потащилась в гостиную, на второй этаж. Там она вышла на террасу – главную гордость ее квартиры. Терраса опоясывала гостиную с трех сторон, создавала умопомрачительное ощущение пространства и высоты, позволяла любоваться на город с поднебесья, дышать свежим воздухом и чувствовать себя исключительной. Катерина любила здесь летом лежать в шезлонге, пить кофе и мечтать. Но сейчас она подошла к перилам и швырнула ключ вниз. Замки, которыми она заперла свое прошлое, должны быть заперты, а ключи выброшены.
   То, чего она больше всего боялась – произошло.
   Она осталась одна.
   Мат-Мат не загремит больше на кухне кастрюлями, не заворчит, что она в обуви проходит в дом, что стряхивает пепел мимо пепельницы, а вещи швыряет в кресло.
   Она обязательно позвонит в милицию.
   Вот только выспится и позвонит.
   Катерина прилегла на короткий диванчик, было неудобно, но наплевать.
   Она замурует дверь в спальню. Нет, она просто уедет туда, где пальмы растут сорняками...
   Ей приснился красный петух. На нем сверкало трехрядное ожерелье, а гребешком служила роскошная диадема. Петух топтался на месте и пытался что-то сказать.
   – Ку-ка-ре-ку! – подсказала ему Катерина, но петух проявил своеволие и выкрикнул:
   – Бу-ра-бон!

Глава седьмая

   «Когда не осень, но дожди
   недалеки,
   когда кругом одни вожди
   и дураки,
   и впору возраст называть
   «вторая треть» —
   еще не поздно что-то знать
   или уметь».
по-прежнему Марат Шериф

   Сытов сидел на кухне и давился вареным яйцом. Он даже чай заварил не черный, а зеленый, чтобы получить негатива на полную катушку. Он всю ночь терзал телефон, пытаясь дозвониться до Катьки, но никто не брал трубку, даже тот размалеванный урод, плохо играющий женщину.
   Идти туда не имело смысла.
   Раз трубку никто не берет, значит, дома никого нет – логично рассудил Сытов.
   Он доел одно яйцо и начал чистить второе. Скорлупа отделялась с кусками белка, и это раздражало Сытова даже больше, чем то, как вареный желток застревал в глотке. В конце концов, он психанул и пульнул недочищенное яйцо в раковину. Оно громко шмякнулось о нержавейку, треснуло, и совсем потеряло съедобный вид.
   Это не утро. Это конец жизни какой-то.
   На шум пришла Лика. На ней было что-то безумно розовое, прозрачное, и чрезвычайно соблазнительное.
   – Не понимаю, зачем швыряться яйцами, – сонно сказала она и налила себе кофе. – Там в холодильнике есть булочки, шоколад и копченая колбаса. Я купила.
   – Ты?!! – Сытов захлебнулся зеленым чаем и закашлялся.
   Заставить Лику купить булочки, шоколад и копченую колбасу можно было только под угрозой расстрела. Она похлопала его спине.
   – Да, Кит, я решила к тебе подмазаться. Через твой капризный желудок. Что, не очень оригинально?
   – Спасибо. Но я все-таки хочу похудеть. – Он достал из раковины яйцо и снова начал ковырять скорлупу.
   – Хочешь, вместе поедим булочки с шоколадом и колбасой, Кит?
   – Нет. Такой жертвы я не приму.
   Они молча позавтракали.
   – Я на работу. – Лика встала и сложила посуду в мойку.
   Сытов взял телефонную трубку и набрал заученную комбинацию цифр. Никого. Он нажал на отбой.
   – Кому ты все время звонишь?
   – Не скажу.
   – Чтобы не врать?
   – Да.
   – А я знаю! Ты звонишь своей темнокожей девчонке. Скорее всего, это так, потому что весь дом болтает, что старичка в нашем подъезде убила какая-то негритянка по имени Катерина, которая всегда ходила только в красных платьях. Но вроде ее отпустили, потому что...
   – Не знал, что ты собираешь сплетни!
   – Я не собираю сплетни, Кит, я сопоставляю факты. Почему ты мрачнее тучи? У тебя ничего не получилось с этим красным платьем? Ты не узнал, что хотел? Ты не знаешь, как помочь этой Катерине? Зашел в тупик? Расскажи, Кит! – Она опять уселась за стол и уставилась на него карими глазами с выражением умной собаки.
   – Черт бы побрал твою проницательность! – Сытов грохнул чашку с чаем о стол. Он так и не осилил это жутко полезное зеленое пойло с запахом банного веника и садовых клопов. – Да, я зашел в тупик! Красные тряпки у мадам Павловой украла ее домработница по имени Алла Травкина. Травкина испарилась со своего постоянного места жительства, якобы переехав к любовнику. А любовник у нас, кстати, очень подозрительный тип! Вполне даже тянет на гнусного убийцу. Но! Он не имеет ни имени, ни адреса, ни... даже внешности! У него есть только дурацкая кличка Робинзон и татуировка на среднем пальце – крест.
   – Кит! Это уже многое!
   – И что ты предлагаешь с этим делать?
   – Что-что! Робинзон – не самое избитое прозвище. Если когда-то, где-то он засветился в криминале, его должны знать! Сиди дома, я тебе перезвоню. – Она встала и ушла в спальню, где, судя по звукам, стала переодеваться.
   Сытов почувствовал себя уязвленным.
   – У тебя, что есть доступ к оперативной информации? – крикнул он.
   – Один очень крутой криминальный «авторитет» водит свою подружку в мои салоны на массаж и прочие процедуры! Пожалуй, я бы предложила ей годовой бесплатный абонемент за...
   – Кто он?!! – заорал Сытов, в два прыжка очутился в спальне и затряс за плечи свою жену. – Кто?! Ты с ним спишь?!
   – Ты спятил, Кит! – Лика вывернулась из его рук и плюхнулась на кровать. На ней были голубенькие брючки и шлепки на шпильке, выполнявшие роль тапочек. – Я с ним не сплю, не ем, и даже не пью. Я его даже практически не вижу. Но вполне могу попросить об одной услуге. Кажется, тебе нужно завязывать с диетой, а то с мозгами у тебя стало не очень...
   – А у тебя очень!
   – Тебе нужно лопать побольше жиров и углеводов, Кит. Будешь толстым, добрым и умным.
   Сытов промолчал. Наверное, он и впрямь выглядит дураком, но он очень привык за последнюю неделю идти на поводу у своих импульсов и говорить то, что первым приходит на ум.
   – Сиди дома, я позвоню в течение дня. – Лика натянула голубой пиджачок, потрясающе выгодно подчеркивающий фигуру, и пошла в коридор.
   – Кит! – крикнула она от двери.
   – Что?
   – Говорят, эта негритянка очень красивая!
   – Это правда!
   – Кит!
   – Ну что?
   – А когда ты спасешь ее, и она с благодарностью простит тебе все, что между вами когда-то произошло, ты... уйдешь от меня?
   – Не знаю.
//-- * * * --//
   А он и правда не знал, что сделает, если Катька простит его.
   Сытов закрыл глаза и представил себе ее новую: дерзкую, взрослую и потрясающе красивую – в красном платье, на красном «Мустанге».
   Наверное, на животе у нее шрам.
   Наверное, она стала жестче, умнее, циничнее.
   Он примет ее любую.
   Что-то там Март говорил, что она любит обрабатывать богатеньких старичков. Эх, если бы Март только знал, что Катька имеет на это право! И это право – добиваться любыми путями своей выгоды, любой ценой выживать, – дал ей он, Сытов, когда бросил умирать на сухой осенней траве.
   Нет, конечно, он знал, как поведет себя, если Катька его простит. Он бросит свою жизнь к ее темным ногам, и пусть она распоряжается ей как хочет. Лике придется с этим смириться.
   Сытов не заметил, как заснул. Все-таки, он совершенно не умел находиться в отпуске.
   Его разбудил телефонный звонок. Он проснулся и с ужасом понял, что уже вечер.
   – Лика! – заорал он, но Лика не отзывалась.
   Телефон назойливо пиликал.
   – Алло! – крикнул он в трубку.
   – Кит! Ты что там, с беговой дорожки не слезаешь? – удивилась Лика его сбившемуся дыханию.
   – Я спал. Ты меня разбудила.
   – Я все узнала, Кит!
   – Что?
   – Про этого твоего Робинзона!
   – Говори!
   – Только один человек может носить такую кличку – Алексей Викторович Антонов. В криминальном мире он хорошо известен как волк-одиночка, потому и получил такое прозвище – Робинзон. Одно время он занимался тем, что ездил по городам, открывал фирмы-однодневки и собирал с населения взносы под якобы строящиеся квартиры. В последний момент он исчезал вместе с деньгами. Естественно, он бегал, менял адреса, паспорта, имена, но пару раз все же попался на своих аферах и сидел, но недолго, выходил по амнистии. Сейчас он осел в Москве, чем живет, неизвестно, где – тоже неизвестно, но иногда появляется в клубе «Графские развалины», играет в рулетку. У него действительно татуировка на среднем пальце, у него действительно очень неприметная, незапоминающаяся внешность!
   И тут Сытова словно кувалдой по голове огрели.
   Или это называется правильным словом – «озарение»? Он подскочил с кровати, головой влетел в абажур торшера, и, потеряв равновесие, рухнул опять на кровать в оранжевом, тканевом колпаке. Он взвыл от собственной тупости, тупости, тупости!
   – Кит, что за шум? – заорала трубка Ликиным голосом. – Эй!
   Сытов снял с головы абажур, пристроил его на торшер и треснул себя кулаком по голове.
   – Эй, Кит! Я тебе помогла? Это стоило мне двух годовых абонементов в мои салоны! Еще немножко таких расследований, и я разорюсь!
   – Идиот! – сам себе сказал Сытов.
   Он жил этим столько лет, он столько раз прокручивал ситуацию, поломавшую его жизнь чувством вины, и вдруг, когда услышал слова, рефреном звучавшие в его голове годами – забыл их!
   «А никакой! – сказала тринадцать лет назад в Волынчиково Попелыха, когда он решил расспросить ее про родственника, приезжавшего к бабе Шуре. – Никакой! Говнистый такой, щурится только все время».
   «Да, приходил мужик, лет тридцать пять, – сказала тогда продавщица в сельском магазине, – невзрачный такой, и татуировка у него на пальце была, распятие вроде...»
   «Среднестатистический, – сказала девка в общаге, описывая этого Робинзона. – Внешне – говно, а не мужик. Подслеповатенький, щурится всегда. Татуировка у него на среднем пальце – крест!»
   Идиот, Сытов, мучился, вспоминая, что напоминали ему девкины слова!
   Таких совпадений быть не может.
   – Кит! – кричал телефонная трубка. – Где ты?
   – Извини, – пробормотал Сытов в трубку и нажал на отбой.
   Теперь у него есть, с чем идти к Катьке. И с чем идти к Марту. Пусть Март работает, расследует, какая связь между тем шабашником Лешей, нагрянувшим к его бабке новоявленным родственником и этим Алексеем Викторовичем Антоновым, решившим вырядиться под Катьку. Так и быть, чтобы спасти Катьку, он расскажет Марту ту давнюю историю. Так и быть, понесет наказание, если таковое ему полагается.
   Он схватил телефон и снова набрал Катерину. Ему снова никто не ответил.
   Сытов натянул джинсы и выбрал почему-то яркую, гавайскую рубаху, которую как-то привезла ему Лика из отпуска, чтобы разнообразить его консервативный гардероб.
   Одевшись, он опять схватил телефон и набрал домашний номер Марта, который знал еще с детства. Опять послышались гудки, буравящие мозг, и опять никакого ответа.
   Сытов заметался по комнате. Что делать? Куда бежать? Сидеть дома с таким «открытием» он не мог. Нужно подумать, какой шаг будет верным.
   Он побежал на кухню, открыл холодильник, нашел там палку копченой колбасы, отмахнул здоровый кусок и попеременно стал откусывать с наслаждением то от него, то от огромной сдобной булки. Надо действительно лопать больше жиров и углеводов! Он запил трапезу глотком коньяка прямо из бутылки и утер рот рукой широким, размашистым жестом – от локтя к запястью. С каких это пор он не стесняет себя ни в словах, ни в жестах?..
   Колбаса с булкой сделали свое дело: он принял твердое решение.
   Сейчас он поедет к Катьке. Даже если ее нет дома, он сядет под дверью, и будет сидеть до тех пор, пока она не придет. Переодетому гаду в парике, который вертится вокруг нее, он набьет морду. Такая сволочь не может быть его соперником. Интересно, откуда тот знает, что он – Сытов? Ведь спросил же он: «Сытов?». Значит, Катька рассказывала ему про свою давнюю любовь. Значит, Катька помнит его, а может даже еще и любит? Она увидит его, узнает, что он для нее сделал за эти дни и... простит. Она поцелует его своими теплыми, по-негритянски пухлыми родными губами и они поженятся.
   И нарожают темнокожих детей. И он уйдет с опостылевшего телевидения и устроится... в Большой театр! Рабочим сцены. Катька теперь богатая – проживут!!!
   Он нацепил ботинки и выскочил за дверь. Где-то в глубине квартиры надрывался телефон. Наверное, Лика пыталась до него дозвониться.
//-- * * * --//
   Голова болела так, что в глазах то вспыхивали, то гасли яркие пятна странных конфигураций. Иногда пятен было сразу несколько, и они складывались в причудливые картинки, подобные тем, которые Март рассматривал в детстве, крутя перед глазом игрушку «Калейдоскоп».
   Голова начала болеть в то похмельное утро, когда он очнулся после устроенного Сытовым «праздника детства» и продолжала болеть уже двое суток, не сдаваясь ни таблеткам аспирина, ни холодным компрессам, ни массажу, который делала мать, приговаривая:
   – В нашей семье алкоголиков не было! И разгильдяев в нашей семье тоже не было!
   Март каждый раз открывал рот, чтобы возразить, что старший следователь прокуратуры не может быть ни алкоголиком, ни разгильдяем, но каждый раз закрывал его, так ничего и не сказав. Он понимал: будь он хоть генеральным прокурором, для матушки он был и останется непутевым сыночком, выбравшим неправильный вуз.
   День он провел на работе, так и не сдвинувшись с места в этом дрянном Пригожинском деле. Март вызвал к себе и долго пытал охранника элитного дома, где проживал теперь Сытов. Как мог человек в красном беспрепятственно проникнуть в дом?! Охранник бычился, хмурился и бурчал:
   – Я в который раз говорю, не спрашивал я у Катерины Ивановны пропуск никогда! Во-первых, ее ни с кем не спутаешь, она... негра, и ходит все время в красном, во-вторых, стеснялась она и шкерилась, видно, неудобно ей было, что к такому пожилому человеку бегает. Вот я лишний раз ее и не смущал! Мне за корректность тоже платят. А тут вижу – идет, шляпой лицо прикрывает. Удивился, что не на машине, но пропустил ее. Вот и все. Вина моя есть, но небольшая.
   – Войти-то вошел тот тип в красном, а вышел как? Видел?
   – Не видел, – в сотый раз отвечал охранник.
   – Значит, он где-то переоделся, краску с себя темную смыл, тряпки куда-то запрятал, и спокойненько вышел?! – терял терпение Март.
   – Никто чужой в тот день не заходил и не выходил, на камере это прекрасно видно, – терял терпение и охранник.
   – Значит, что, кто-то «свой»? – психовал Март. – Чушь! Весь дом опрошен, все приличные люди, у всех отличные алиби! Чушь! И потом, куда могли деться эти красные тряпки? Шляпу за батарею в подъезде не заткнешь!
   – Да, блин, гражданин начальник, если в мусоропровод шмотки засунуть, то никто не найдет! Машина вечером приедет и заберет! Никто ничего и не заметит!
   – Да, блин, не заметит, – вынужден был согласиться Март. – А ты что, предлагаешь мне по помойкам Москвы самому побегать, шляпу поискать?
   – Не, блин, не предлагаю, – испугался охранник. – Отпускайте меня! Я и так чуть работы из-за этого убийства не лишился, штраф за невнимательность заплатил! Отпускайте, начальник! Кто еще за такие деньги туда работать сутки через двое пойдет?
   – Такие же уроды и пойдут, – буркнул Март и подмахнул ему пропуск.
   Голова пульсировала острой болью, перед глазами из ярких вспышек складывался причудливый калейдоскоп.
   «Ничего не получается, – подумал Март. – Я маленький, ничтожный человечек! Мой удел – халявный тортик и архивная девица в жилетке. Вот пойду сегодня в архив и назначу ей свидание на своей коммунальной кухне. Такая придет! Это тебе не Катерина Ивановна. У нее под юбкой, наверное, толстые розовые панталоны. Как там говорится? Богову богово, а кесарю кесарево».
   В архив он не пошел, конечно. Приехал домой, взял в аптечке копеечный аспирин, и на кухне, на подоконнике, нашел заветную трехлитровую банку с желтой жидкостью, которую бабка Валька загадочно называла «гриб». Март очень любил этот сладкий напиток, и в детстве частенько отпивал прямо из банки, не спросив разрешения у бабки. Он и сейчас воровато оглянулся и плеснул себе в чашечку этой вкуснятины. Запил таблетку, пошел в комнату и включил телевизор. Включил, пощелкал каналами, и с раздражением выключил. Везде показывали красивую жизнь.
   Голова все болела. Он прилег на древний диванчик и положил на лицо подушку с глупым, вышитым попугаем на наволочке.
   Как он ненавидел свою жизнь! Этот «гриб» в банке, этот «висяк» с красными шмотками, эту подушку с какаду, пахнувшую старым жилищем и плесенью. А особенно он ненавидел звук ключа, поворачивающегося в замке комнаты. Этот звук означал – мама пришла.
   Вот и сейчас, вместо того, чтобы задремать, он ждет напряженно, когда же она придет. Март откинул подушку и вскочил. Нет, так больше жить нельзя! Он пойдет сейчас... он пойдет к Катерине Ивановне! Он припрет ее к стенке вопросами, на которые она не сможет ответить, он пригрозит ей тюрьмой и намекнет, что только он сможет ее спасти. Она испугается. Они будут одни в ее большой элитной квартире, и ей ничего не останется, как полностью положиться на него. Март уговорит ее, и не просто уговорит, он докажет, что им необходимо быть вместе.
   И тогда эта жизнь кончится.
   Он оделся, обулся, и через длинный, скучный, дрянной коридор вышел из прошлой жизни.
   В комнате трещал телефон, но он решил, что больше здесь не живет.
//-- * * * --//
   Катерина проснулась, потому что выспалась. Она открыла глаза, не обнаружила на потолке привычных облаков и птиц, и все вспомнила. За окном уже были сумерки, значит, она проспала весь день.
   Где-то далеко трещал телефон, он и раньше трещал, она слышала это сквозь сон. Катя встала, начала искать трубку, спустилась вниз по лестнице и обнаружила, что телефон звенит в спальне. Если Катерине не изменяла память, и если это был не дурной сон, то спальню она заперла, а ключ выбросила с шестнадцатого этажа. Катерина подергала дверь – так и есть. Замок на двери стоял просто отличный, ничем не отжать. Пойти поискать ключ?
   Катерина натянула сарафан, надела тапочки и вышла в подъезд. В конце концов, в спальне остался не только телефон, там еще и шкаф-купе, а в нем все ее вещи. Она не стала запирать входную дверь на ключ, только прикрыла ее, потому что какому грабителю придет на ум грабить пентхауз на шестнадцатом этаже, когда лифт не работает?!
   Она понеслась вниз, перескакивая ступеньки.
   – Эй, Кать! – крикнула Верка из своей будки, но Катерина отмахнулась от нее и выскочила на улицу.
   «Мустанга», и правда, не было на привычном парковочном месте. Катерина вздохнула и поплелась в маленький скверик, где в траве мог затеряться ключ. Она села на корточки и шаря по мокрой траве руками, медленно стала продвигаться вперед.
   – Эй, Кать, чего ищем? – раздалось за спиной.
   Катерина подняла голову и увидела Майкла, сидевшего неподалеку на лавочке.
   – Ты?! – удивилась она. – А где твой взрослый наставник?
   – Какой наставник? – Майкл старательно расширил глаза, изобразив удивление.
   – Который зовется Мариной, который якобы подтягивает тебя по математике, для которого ты выполняешь какие-то поручения и которому ты звонишь на мой мобильный телефон, сообщая о каких-то «срочных» делах! Где?! Я все знаю, Майкл! Учти, тебе уже пятнадцать, и уголовная ответственность уже наступила!
   – За что?! – от возмущения Майкл вскочил со скамейки. – За что, тетя Катя? – Ни разу в жизни он не называл ее «тетей». Майкл добавил плаксивости к голосу и продолжил:
   – Маринка со мной таблицу умножения учит! Я ее с третьего класса никак запомнить не могу, а у нее... эта, как ее... «методика»! А позвонил я только затем, что бабка меня утром в квартире случайно закрыла, а сама до вечера умотала. А у Маринки ключ имеется, как у... гувернантки! Вот я и попросил ее побыстрей приехать, открыть и ключ мне отдать. Кому охота летом в квартире париться? И потом, вдруг пожар, а я закрыт?
   Майкл так отчаянно возмущался, что Катерина засомневалась в своей правоте.
   – «Методика», говоришь? Сколько будет трижды восемь?
   – Восемьдесят три, – не моргнув, отрапортовал Майкл.
   – Два тебе с минусом, – отрезала Катя. Она и сама не помнила, сколько будет трижды восемь, но точно знала, что не восемьдесят три. – Знаешь, чем отличается человек от обезьяны? Умением складно врать! Твоя история глупая. Когда мы с Мат... Мариной приехали, она не кинулась открывать твою дверь. Марина срочно сгреблась, взяла мою машину и уехала!
   – Кать, а что ты там ищешь? – Майкл не умел врать, зато знал, как увести разговор в другое русло.
   Ключа нигде не было. Катерина встала, отряхнула от земли руки и пошла в подъезд.
   – И не смей больше клянчить у меня деньги! – не оборачиваясь, крикнула она.
   – А я не клянчу, я взимаю, – огрызнулся Майкл.
   – Эй, Кать, ты чего как угорелая в тапках носишься? – заорала в подъезде Верка и грудью преградила ей дорогу. – К тебе гость, кажись!
   – Какой еще гость?
   Меньше всего Катерине хотелось беседовать сейчас с Веркой и принимать гостей.
   – Да мужик какой-то! Сказал, что наверх ему. Я допросить не успела, он быстро в лифт скакнул.
   – А что, лифт работает? – удивилась Катя.
   – А чего ему не работать? У нас приличный дом и я тут не просто так сижу.
   – Да уж, не просто так, – хмыкнула Катя.
   Лифт и правда без проблем доставил ее на этаж.
   Но на площадке никого не было. А так как квартира была на площадке одна, то Катерина решила, что Верка насчет гостя ошиблась.
   Она толкнула незапертую дверь и шагнула в темный коридор.
//-- * * * --//
   Темный коридор показался недружелюбным и незнакомо пахнущим.
   Катерина закрыла дверь на замок и нащупала выключатель. Точечные светильники вспыхнули под потолком, освещая знакомое, обжитое пространство. Катерина увидела себя в зеркале растрепанную, заполошную, со сползшей с плеча лямкой сарафана и показала отражению язык. Отражение ответило тем же, только вместо веселой рожицы отдарилось злобной гримасой. Она вздохнула, пригладила волосы, поправила сарафанную лямку и пошла на второй этаж, в гостиную.
   Короткий кожаный диванчик еще хранил следы ее тела. Катерина плюхнулась на него и первый раз в жизни пожалела, что у нее нет телевизора.
   Ну, прихоть такая с ней приключилась, когда она обставляла квартиру! Побоялась, что включит как-нибудь одиноким вечером голубой экран, а там – ее разлюбимый Сытов. «Все равно разобью», – подумала тогда Катя и купила себе самый навороченный музыкальный центр. А потом еще один. Один она поставила в спальню, другой в гостиную, и была весьма довольна организацией своего досуга.
   Она взяла пульт и включила своего музыкального дружка, который помогал ей и в радостях и в горестях. Музыка обрушилась со всех сторон, как Ниагарский водопад – мощно и отрезвляюще.
   Все-таки нужно позвонить в милицию. Или не нужно? Телефон заперт в спальне, но ведь есть же еще и мобильный.
   Она откинулась на мягкую спинку, стала закидывать руки за голову и одновременно с этим поняла – сзади кто-то есть.
   Этот кто-то незнакомо пахнет, нечисто, прерывисто дышит, и ничего хорошего ждать от него нельзя. Она успела проклясть себя за то, что пошла на поводу у моды и поставила диван не к стенке, а посреди комнаты. Катерина почувствовала, как остановилось дыхание, перестало биться сердце, а голова стремительно дернулась в повороте назад, но ее, эту бедную голову что-то остановило. Перед глазами стремительно пролетела петля, царапнула нос, и затянулась на шее удавкой. Дышать стало трудно, потом невозможно, а мерзкий хрип показал чужим, потому что она – Катерина Ивановна, хрипеть так не могла.
   «Пока!» – сказала мысленно Катя белому свету и даже порадовалась, что помрет под любимые «Времена года». Но удавка вдруг чуть ослабла, Катя судорожно хлебнула воздуха и услышала гадкий шепот, который, перекрывая аккорды Вивальди, спросил:
   – Ну что, Катерина Ивановна, со здравым смыслом у вас беда? Двери не запираем? Никого не боимся?
   Мозг подкинул Катерине идею, что это тот самый гость, которого не успела допросить Верка.
   – Ты кто? – как смогла, спросила Катерина «гостя». Согласные давались с большим трудом, чем гласные. – Вор?! Очень глупо. Тебя видело полподъезда!
   – Одна толстая тетка – не полподъезда, – возразил шепот. – И потом, разве грабители обращаются к жертвам по имени-отчеству?
   – Вроде не обращаются, впрочем, меня никогда не грабили, и я не знаю подробностей. – Она попыталась разжать петлю руками, но та предупреждающе затянулась, снова перекрыв кислород.
   – Я не вор. Я пришел забрать то, что по праву принадлежит мне, – шепот смердел возле уха запахом незалеченных зубов, обжигал температурным дыханием, от которого шевелились волосы на виске, и не давал никаких шансов на то, что его обладатель не имеет диагноза «шизофрения». – Я пришел взять свое! – повторил шепот.
   – Забирай, что хочешь, и проваливай, – Катерина вдруг обнаружила, что вполне сносно научилась говорить с перетянутым горлом.
   – Что хочешь! – заорал в голос «гость». – Что хочешь! Ты думаешь, я пришел за пачкой долларов, которую ты прячешь в белье, или за бэушной бытовой техникой?!
   – Мне трудно думать в таком положении, – призналась Катя, тихо радуясь, тому, что он вступил в переговоры, и не спешит ее задушить.
   – Дай руку, – миролюбиво попросил «гость», будто чашку чая предложил выпить.
   Выбора у нее не было, и она послушно протянула руку назад. На руке щелкнуло кольцо наручника, он потянул ее с дивана к стене, и второе кольцо защелкнул на трубе отопления. Катерина без сил опустилась на пол.
   «Не очень оригинально», – подумала она, представив себя со стороны, прикованной к батарее, потом подняла глаза и уставилась на своего незваного «гостя».
   Неколоритный оказался злодейчик.
   Быть задушенной этим дядькой, похожим на замухрышистого бухгалтера непроцветающего госучреждения, было бы обидно. Средний рост, средний вес, лицо, лишенное красок, глазки без выражения и окраски, даже волосы не имели цвета. Только руки...
   В сильных узловатых руках он сжимал резиновый шнур, а на среднем пальце правой руки красовалось филигранно исполненное распятие.
   Все оказалось просто. Все встало на свои места. Катерина почему-то испытала облегчение.
   – Вы Леша? – спросила она.
   Он уселся напротив нее на диван и стал постукивать резиновой петлей о подлокотник.
   «Вжик-вжик», – говорила петля.
   «Вжик-вжик».
   В углу, за диваном валялся какой-то потрепанный рюкзачок, наверное, оттуда он доставал свои страшные инструменты.
   – Я Леша, – кивнул «бухгалтер» и поправился: – В том числе Леша. Вам не кажется странным, что я пытаюсь представиться?
   – А вам не кажется странным, что я знаю, как вас зовут? – Катерина плохо себе представляла, зачем затеяла перепалку, наверное, чтобы просто потянуть время.
   – Нет, – усмехнулся он. – Наверное, вы тоже зря не теряли время. Жаль, что я дал вам эту возможность.
   Катерине вдруг пришла мысль, что если Мат-Мат вернется, как обещал, то не сможет попасть в квартиру – она забрала у него ключи.
   – Отдайте мне то, что вам не принадлежит, и я подумаю, сохранить ли вам жизнь.
   Катерина сделала над собой усилие, чтобы подумать. Чтобы очень хорошо подумать. Единственное, что ей не принадлежало в этой квартире – это драгоценности, которые лежали на комоде в спальне в кожаном мешочке. Вернее, они, конечно, ей принадлежали, но знала об этом только она и Мат-Мат.
   Этот Леша тринадцать лет назад ублажал бабушку Матильду кокаином в Волынчиково, этот Леша откуда-то знал, кто такой Бурабон, этот Леша знал про украденные у Пригожиных украшения и пытал бабу Шуру, где они могут быть спрятаны. Этот Леша стрелял в Мартина и в нее, и, скорее всего, этот же Леша и есть мужик, который переоделся в красные шмотки и испачкался темным гримом, чтобы подозрение в убийстве бедного Роберта пало на нее.
   Этот Леша убийца. Все. Больше на ум ничего не шло. Нет! Откуда он может знать, что украшения найдены и находятся у нее?!!
   – Я не знаю, о чем идет речь, – Катерина сыграла искренность, но он не поверил.
   – Ну, тогда вы зря признались, что знаете то, что я Леша.
   Он был до невозможности прав.
   А еще – пока он не знает, где цацки, у нее есть возможность пожить, пусть и прикованной к батарее.
   – А кто же вы, как не Леша! – Катерина постаралась весело рассмеяться. Нужно использовать еще один шансик и потянуть время. – Мои коллеги частенько пользуются услугами фирмы «Агентство развлечений»! Розыгрыши, приколы, понимаете?! Они нанимают «киллеров», заказывают инсценировки убийств, грабежей, обысков, сцены супружеских измен, и прочие будоражащие нервы события. Это очень весело! Масса острых ощущений. Всех уже разыграли, а меня нет. Ходят слухи, что самого клевого «убийцу» в агентстве зовут Леша. Он дорого стоит и отлично работает. Так вы Леша?!
   Что-то в его блеклых глазах мелькнуло такое, что Катерина подумала – все, конец. Она не умерла тогда в жухлой сырой траве, так умрет сейчас в своей роскошной квартире.
   – Сука, – сказал «бухгалтер». – Черномазая шлюха.
   «Вжик-вжик», – подтвердила петля. А Вивальди захлебнулся надрывными скрипками.
   – Не ври мне, – не потерял мысль злодейчик. – Агентство, розыгрыши, приколы... чушь! Говори, где брюлики! Или мне разгромить квартиру?
   – Что?!
   Он подошел к ней и хлестнул резиновым шлангом по щеке. Катя дернулась, но повторила:
   – Что?!
   И тогда он начал громить квартиру.
   Вывернул нутро серванта, смахнув на пол гору посуды. Из рюкзачка достал нож и начал резать кожаные подушки дивана. Потом вспорол кресло.
   Катерина зажмурилась.
   Вивальди гремел, надрывались скрипки, и все это смахивало на сцену из фильма ужасов.
   Если отдать ему драгоценности, убьет он ее или нет?
   Проверять не хотелось.
   «Мат-Мат!» – мысленно позвала Катерина. «Мат-Мат!» – как молитву повторила она.
   Когда она открыла глаза, в гостиной никого не было. Грохот раздавался внизу, со стороны кухни.
   Черт ее дернул купить квартиру на такой верхотуре! Соседей ни сбоку, ни сверху, а нижние летом всегда уезжают на дачу. Катерина подергала руку – наручник был не игрушечный. Свободной рукой она не смогла дотянуться даже до пульта, чтобы выключить эту музыку. Она так мечтала о квартире, где пустого пространства будет больше, чем мебели, и теперь у нее под рукой только это пространство. Ничего подходящего ни для самообороны, ни для ... В фильмах в последнюю секунду страдающей героине всегда приходит на ум спасительное решение.
   «Мат-Мат!» – только это и приходило на ум.
   Грохот на кухне усилился. Потом на мгновение все затихло, и раздались приближающиеся шаги. Он возник со стороны лестницы – убийца без особых примет.
   – Почему спальня закрыта? – спросил он и сильно прищурился. – Где ключ?
   Он подошел и снова хлестнул ее по щеке резиновым шлангом-удавкой.
   «Вжик», – равнодушно сказала петля и отлично сделала свое дело: кожа на щеке лопнула, и теплая струйка крови потекла вниз, к подбородку, на шею.
   И тут в дверь позвонили.
   Этот звонок означал или спасение или смерть.
//-- * * * --//
   Сытов не стал даже пытаться вызвать лифт.
   Он кивнул толстой бабе в «аквариуме» как старой знакомой и обреченно потопал по лестнице на верхний этаж.
   – Худеем? – крикнула баба вдогонку, но Сытов не удостоил ее ответом, боясь снова ввязаться в гинекологические подробности ее трудной лифтерской жизни.
   На седьмом он сделал передышку.
   И на десятом присел на ступеньку.
   Тринадцатый встретил его тусклой лампочкой и он, не стесняясь, встал на четвереньки. До шестнадцатого дошел, помогая себе руками, – как обезьяна, отметив, что здесь на удивление чистый пол.
   Из-за заветной двери слышалась музыка. Играло что-то до боли знакомое, но Сытов не мог вспомнить, что. Он встал на ноги, придерживаясь за стенку, и так, перебирая руками, добрался до кнопки звонка. Он припечатал эту кнопку с остервенением, будто вся его жизнь зависела от того, насколько громко он позвонит.
   Музыка за дверью все играла и играла, будоража никудышную память. Что это? Чайковский? Моцарт? Шопен? Дверь никто не открыл. От охватившей его досады Сытов пнул дверь ногой. Потом еще раз, и снова. Но ничего не произошло. Никто не вылетел с воплями: «Что за козел?»
   Сытов готов был к чему угодно. Он не будет больше ловить ворон, не даст себя ударить, не позволит закрыть перед носом дверь. Он развернулся к двери спиной и начал равномерно и сильно долбить упругую обивку ногой.
   Дверь лифта внезапно открылась, и на площадку вышел Март Маркович Карманов.
   Сытов замер с занесенной для удара ногой.
   – Ты?! – спросили хором они друг друга. – Ты?!
   И помолчали, переваривая увиденное.
   – А что, лифт работает? – отмер первым Сытов.
   – А чего бы ему не работать? – удивился Март. – Дом вроде не старый...
   – Вот и езжай на нем вниз, – посоветовал Сытов, продолжив свое важное дело – бить в дверь ногой.
   – Не понял, – нахмурился Март. – Что здесь такое происходит?
   – Пришел к любимой женщине, а она не открывает. Слушает Верди, – пояснил Сытов.
   – Вообще-то, это моя любимая женщина, – еще больше нахмурил Март детское личико. – И моя подследственная!
   – Забудь, что она подследственная. У меня есть доказательства, что она невиновна.
   – У те-бя?! – по слогам спросил Март.
   – Езжай в свою прокуратуру, – попросил его Сытов, продолжая бить дверь ногой. – У меня к ней очень личное дело. Мне с ней поговорить надо. А потом мы приедем к тебе на... допрос.
   И тут Март сделал совершенно невероятную вещь.
   Он высоко подпрыгнул и залепил Сытову звонкую пощечину.
   – Ты для этого тогда меня напоил?! – пискнул он. – Чтобы выпытать адрес Катерины Ивановны?!
   Сытова били на этом месте уже второй раз. Сытов встал покрепче на обе ноги, приподнял Марта за обшлага джинсовой курточки и потряс. От души так потряс, словно попытался вытрясти из него все мысли о Катерине Ивановне.
   Март молчал, и голова у него тряслась, как у тряпичной куклы. Это было жалкое зрелище, и Сытов сжалился, наконец: поставил его на ноги, одернул на нем джинсовочку.
   – Катька – это мое, – сказал он тихо. – Я ее знаю сто лет, и ты не представляешь, как много в жизни у меня связано с ней. Ты абсолютно здесь не при чем! И поил я тебя от души. Знаешь, что-то в этой квартире не так! Я стучу уже пять минут, музыка гремит, и никто не открывает. Что советует в таких случаях правосудие?..
   «Правосудие» с вызовом посмотрело на Сытова, по своему одернуло воротничок на курточке, и со всего маха долбануло маленькой ножкой в дверь.
   – Ясно, – пробормотал Сытов, – правосудие как все!
   Он снова нажал на звонок.
   – Слушай, я начинаю беспокоиться, – Сытов достал мобильный и набрал набивший оскомину Катькин номер. – Никто не подходит, – сообщил он Марту. – Никто не подходит уже почти сутки! И эта музыка... этот Верди...
   – Гайдн, Никита. Это Гайдн! Тебе ли не знать! Все это действительно странно. Дай сюда, – Март забрал у Сытова телефон и послушал длинные гудки. – Черт! Сутки, говоришь?
   Март разбежался и ударил в дверь плечом. Сытов, одобрительно кивнув, отстранил его, рассудив, что с его цыплячьим весом заниматься этим делом бессмысленно. Разбежавшись, он сам вписался в дверь стокилограммовой тушей. Дверь и не думала поддаваться, но Сытов решил, что доведет это дело до конца.
   Музыка вдруг стихла, и через пару секунд голос диктора новостной радиопрограммы произнес: «Московское время двадцать два часа».
   Сытов опять разбежался. Второму его удару дверь поддалась на удивление легко. Кто-то открыл замок за секунду до того, как плечо коснулось обивки. Сытов влетел в коридор, ударился о зеркало, висевшее на противоположной стене, и оно пошло перед глазами паутиной знакомых трещин.
   «Дурная примета», – подумал Сытов, и тут голова его взорвалась.
   «Меня убили, – была последняя мысль. – Наконец-то меня убили!»
//-- * * * --//
   Звонок трещал и трещал, а струйка крови стекала на подбородок и капала на красный сарафан. Щека совсем не болела, Вивальди пьянил и не давал потерять сознание. Оставалась маленькая надежда спастись. Оставался маленький шанс, что ей все это снится.
   Сейчас она проснется, пересчитает птичек на потолке, потом облака, потом попросит у Мат-Мата кофе, потом сигарету, а потом, хохоча, расскажет свой жуткий сон.
   Звонок замолчал, послышались глухие удары в дверь.
   Злодейчик стоял посреди гостиной, и в его глазах метнулось беспокойство. Метнулось и пропало – зря Катерина надеялась, что его здравый смысл победит, что он быстренько отстегнет ее от батареи, спрячет удавку в рюкзак, и, улыбнувшись, сообщит, что он все-таки тот самый Леша – лучший киллер из «Агентства развлечений».
   – Кто это? – спросил он и снова сильно прищурился.
   – Не знаю, – Катя вытерла кровь свободной рукой. – Может, соседка за солью, а может... моя домработница вернулась.
   – Это тот переодетый урод, который гонялся за мной с пукалкой по проспекту? – засмеялся злодейчик. – Я сразу его раскусил! Он все время бил себя по карманам в поисках сигарет! Ногти на ногах накрасил, а по карманам хлопает! Разве бабы так делают? – Он опять рассмеялся, показав гниловатые зубы.
   Удары внизу усилились.
   – Это Мат-Мат, – сказала Катерина больше самой себе. – Он просто так не уйдет.
   – Где ключ от спальни? – Он подошел к ней и снова хлестнул по щеке.
   – Вы мне не поверите, – она слизнула кровь с губ, – но ключ я выбросила в окно. У меня личная драма и я решила, что в спальню больше не зайду. Я не знаю, какие брюлики вы тут ищете, но дверь ломать не советую. Впрочем, ломайте, тот, кто стучится, быстрее придет мне на помощь.
   – Не знаешь, о каких брюликах я говорю? – Он подошел к ней, разжал ее руку и содрал с пальца золотую ящерицу. – Вот она! А еще у нее были сестрички-сережки! А еще...
   Вивальди вдруг стих, диск закончился. Он схватил пульт, неумело потыкал кнопки, настроил на какую-то новостную волну и голос диктора произнес: «Московское время двадцать два часа». Он усмехнулся, что-то решил про себя, вытащил из рюкзочка пистолет и пошел вниз.
   – Мат-Мат! – заорала Катя. – У него пистолет!
   Или ей показалось, что заорала, а на самом деле она прошептала?
   Выстрела не последовало, зато раздался сильный грохот и звук падающего тела.
   Катерина закрыла глаза.
   – В эфире новости нашего города, – объявила радиоведущая и забормотала что-то мэрии, форумах, фестивалях, конкурсах и пробках на дорогах. Мирное бормотание радио почему-то добавляло жути к происходящему.
   Катерина услышала шаги на лестнице.
   – Да к вам гости косяками прут! – воскликнул веселый голос «бухгалтера». – Вот уж не ожидал, Катерина Ивановна!
   Катерина открыла глаза и увидела картину, которая правдой быть не могла.
   Злодейчик ввел в гостиную тщедушного человечка, заломив ему руки назад. В человечке Катя признала... Марта Марковича Карманова.
   – Ой! – прошептала Катя и дернулась на своем наручнике как рыба на леске. – Ой-ей-ей! – добавила она почти радостно, потому что погибать вместе со следователем было гораздо приятней, чем в одиночку.
   – А там еще один в коридоре лежит, – поведал «бухгалтер». – Здоровенный такой, как медведь! Я его по башке пистолетом треснул. Может, он и помер, но я его связал на всякий случай.
   «Здоровенный, значит, не Мат-Мат», – с облегчением подумала Катерина.
   Радиоведущая завела о погоде. Она пообещала на завтра жаркий день, отсутствие осадков и ветра, а также низкое давление.
   Март Маркович выглядел очень испуганным. Сопротивляться он и не думал. Злодейчик подвел его к стулу в стиле модерн с гнутой металлической спинкой, усадил, и свободной рукой выдернул из портьеры длинный шелковый шнур, дергая за который Катерина открывала и закрывала шторы. Шнуром он очень быстро и очень ловко примотал следователя к стулу.
   Катерине вдруг стало обидно до слез. Вместо героя-спасителя судьба подкинула ей тщедушного, трусливого следака, который никогда не держал оружия в своих тонких пальчиках, который умел только задавать дурацкие вопросы в своем теплом кабинете, да бумагу марать.
   – Кто это? – кивнул «бухгалтер» на Марта Марковича.
   – Следователь прокуратуры, – со злорадством сказала Катя.
   – Да, я следователь, – дернулся в своих путах Март Маркович.
   – Да-а?! – удивился злодейчик. – Врете. А чего ж он такой... беспонтовый-то? – Он обстукал его карманы, пошарил за пазухой. – Ни оружия, ни удостоверения! Врете.
   – Я по личному делу, – пискнул Март Маркович.
   – Он по вашему личному делу, – попыталась пригрозить Катерина, но «бухгалтер» ее не слушал, он шарил в своем рюкзачке.
   Заиграла тревожная музыка и мужской безразличный голос по радио произнес:
   – Итак, в эфире криминальные новости.
   Это было смешно и грустно: сидеть прикованной к батарее в компании со связанным следователем и слушать криминальные новости. Злодейчик ничего не боялся, похоже, он был совершенно уверен, что сделает свое дело и уйдет безнаказанным. Он вытащил из рюкзака... гранату и выдернул чеку.
   Март Маркович сильно зажмурился и отъехал вместе со стулом назад.
   Катерине стало стыдно бояться. Лучше умереть, чем бояться так, как боится этот мальчик-уродец.
   – Гад! – крикнула она «бухгалтеру» и попыталась пинком достать его зад.
   – Осторожнее, барышня! – заржал тот. – Взлетим на воздух все вместе! Хорошо, если сразу голову оторвет, а если ручки-ножки? – Он подтянул легкий стеклянный столик к стулу с привязанным Мартом Марковичем. Осторожно пристроил на столик гранату, и прижал какой-то рычаг сбоку гранаты толстым томиком детектива, который Катерина мусолила вечерами от нечего делать.
   – Сидите тихо, господа! – воскликнул «бухгалтер». – Лапами не сучите! Если книжка сдвинется, вас разорвет на куски. А я пойду проведаю второго гостя. – Он исчез, мелькнув на лестнице узкой спиной.
   Катерина затаила дыхание. Март Маркович, кажется, тоже перестал дышать.
   – Сегодня была обезврежена банда вооруженных грабителей, долгое время безнаказанно грабившая банки и инкассаторские машины, – пробормотало радио мужским безразличным голосом. Почему-то именно криминальные новости принято сообщать таким безразличным, бесстрастным голосом.
   – Март Маркович, – позвала Катерина, и следователь разомкнул зажмуренные глаза. Катя призналась себе, что ей даже приятно видеть его привязанным к стулу, беспомощным и испуганным. – Март Маркович, какого черта вы приперлись ко мне?! Почему не вызвали на допрос?
   Март Маркович был бледен до синевы. Он покосился на гранату и одними губами, почти без звука произнес:
   – Я, видите ли, по личному делу, Катерина Ивановна.
   – По личному?!
   – Операция была блестяще проведена сотрудниками уголовного розыска совместно с работниками спецслужб, с применением средств малой авиации, – вклинилось радио.
   – Да, Катерина Ивановна. Я пришел к вам, чтобы сказать, что я вас, видите ли, того, как говорится ... люблю.
   – Если бы не умелая, хорошо организованная и слаженная работа этих двух ведомств, неизвестно, сколько бы еще натворила банда своих черных дел, – пробубнило радио.
   – Это шутка? – Катя попыталась улыбнуться, но не смогла – щека сильно распухла.
   – Нет! – горячо прошептал Март Маркович и опять покосился на столик. – Какие к черту тут шутки рядом с этой... гранатой!
   – Простите, а кто же с вами пришел? Мама?
   – Боже! При чем тут мама?!
   – Ах да, там здоровенный мужик!
   – Итак, сегодня в восемнадцать часов по московскому времени, организованная группа преступников, известная правоохранительным органам как «банда Сизого» предприняла попытку очередного налета на банк «Правобережный».
   – Этот здоровенный мужик уверял меня, что знает вас очень давно, и что вы очень много для него значите!
   – Заткнитесь! – во весь голос попросила его Катерина, Март Маркович вздрогнул, замолк, и уставился на гранату.
   – Как обычно, бандиты вошли в помещение банка к концу рабочего дня, когда посетителей уже не было. Они без труда справились с охранниками, приковав их и сотрудников банка наручниками к тяжелым столам. Одна из сотрудниц сказала грабителям, как открыть сейф. Грабители быстро покидали наличность в мешки, выбежали из здания и скрылись на иномарке.
   – Катерина Ивановна, – прошептал Март Маркович, – ответьте мне только на один единственный вопрос: вы будете моей?!
   – Я сейчас не могу, – пробормотала Катя. – Я прикована к батарее, а вы связаны и взрывоопасны. – Лишать надежды этого мальчика было опасно. Кто знает, как он поведет себя, если упадет духом?
   – Значит, будете! – обрадовался Март Маркович и даже чуть-чуть приосанился. – Тогда скажите мне, кто этот тип, который меня связал?
   – Помолчите минуточку, – взмолилась Катя и подергала руку в наручнике, будто надеясь, что замок сам по себе мог открыться. – Помолчите!
   – В результате подготовительной спецоперации, проведенной незадолго до ограбления, место, где бандиты должны были по своему обыкновению пересесть в другую машину, было хорошо известно оперативникам. Там преступников поджидала засада.
   – Катерина Ивановна! – как сквозь вату услышала Катерина горячечный шепот следователя.
   – Завязалась перестрелка, в результате которой два бандита из пятерых были убиты, и ранен один оперативный работник.
   – Не-ет!!! – заорала Катя.
   – Тише! Я вас умоляю! – перепугался Март Маркович. – Мы же взорвемся! А ведь у нас все впереди!
   – Оставшимся бандитам все же удалось пересесть в джип, поджидавший их в условленном месте. Началось преследование, в котором был задействован вертолет. Результат операции – просто блестящий. Банда Сизого взята с поличным, серия грабежей, будоражившая город своей безнаказанностью, наконец-то пресечена. А теперь послушайте, какой курьезный случай произошел в юго-западном районе столицы...
   – Это конец, – прошептала Катя.
   – Не отчаивайтесь, Катерина Ивановна, – зашептал Март Маркович, – мы обязательно выкрутимся из этой истории. Этот гад за все ответит! Если я правильно понял, это тот самый тип, который переоделся в красное, чтобы подставить вас? Это он убил Пригожина! Что он от вас хочет?!
   – Это конец, – повторила Катя.
   – Это начало! Я так... так рад, что все так получилось! Я даже этой гранате рад! – Он опять опасливо покосился на столик. – Если бы не эта граната, вы никогда бы не согласились... Я, конечно, не очень удачная партия, но... я человек хороший, а вы человек... богатый.
   – Это конец, – опять повторила Катя и сильно топнула ногой в надежде, что граната взорвется.
   Наверное, она плохо топнула. Март Маркович зажмурился, но граната не взорвалась.
   Зато на лестнице раздался топот и в гостиную вошел огромный белый мужик, которого вел под прицелом в спину «бухгалтер». Он тыкал его пистолетом чуть пониже лопаток и улыбался.
   Мужик показался Катерине знаком. Если бы он был выше, стройнее и симпатичнее, если бы на нем не была одета яркая, цветастая, глупая, гавайская рубаха, он был бы похож на Сытова.
   – Кэт! – крикнул мужик. – Кэт!!!
   – Кто это? – спросил «бухгалтер», ткнув мужика пистолетом в бок.
   – Не знаю, – пожала плечами Катя. – Я первый раз его вижу!
   – Ну вот, – загоготал «бухгалтер», – а ты говорил, здесь твоя женщина и ты готов умереть за нее. Ну? – Он снова ткнул его пистолетом. – Ты кто?!
   – Кэт! Прости меня! – Мужик, похожий на Сытова, грохнулся на колени и лбом ударился в пол, застыв в позе намаза.
   Катерина равнодушно отметила, что руки у мужика связаны сзади резиновым шлангом-удавкой, а на затылке, пробиваясь сквозь белые волосы, возвышается огромная лиловая шишка.
   Наверное, это все-таки Сытов.
   Он растолстел, постарел, утратил свой лоск и стал совсем не тем Сытовым, которого она знала.
   Наверное, это все-таки Сытов, но ей наплевать.
   Скорее бы все это закончилось – хорошо или плохо, плохо или хорошо. Лучше бы плохо, потому что Мат-Мат все равно погиб в перестрелке. Нет, лучше бы хорошо, потому что вдруг он все-таки жив и ему некому будет возить передачи на зону.
   – Слушай, – веселился «бухгалтер», – а пожалуй, ты со своим весом гиппопотама сослужишь мне добрую службу. – Он сильно пнул Сытова в бок. Сытов хрюкнул, повалился на бок, но удержался, и, оторвавшись от пола, посмотрел на Катерину глазами раненого медведя. – Ты выбьешь для меня дверь а спальне! – захохотал «бухгалтер». Он снова пнул Сытова, но тот удар выдержал, тяжело поднялся с колен и почему-то тщательно осмотрел свои джинсы.
   Катерина усмехнулась. Без всякого сомнения – это Сытов. Только он мог позаботиться о чистоте брюк, стоя под дулом пистолета.
   – Я готов умереть за тебя, бэби!
   – Не надо, Сытов. Я не хочу, чтобы из-за меня умирали.
   «Бухгалтер» с интересом на них посмотрел.
   – Так все-таки, господа, вы знакомы! И, кажется, очень давно не виделись. Но...
   – Ты сможешь простить меня, Кэт?
   Как он попал сюда? Как сказать ему, что ей не нужно его раскаянье, что ей все равно?
   – Ничего не было, Сытов! Все сгорело. Красный петух, понимаешь?! – Она засмеялась.
   – Кэт, я брошу свою жизнь к твоим ногам. Я уйду с телевидения, я начну все с начала, я буду свободен, я буду только твоим!
   – Катерина Ивановна уже согласилась жить со мной! – пискнул со своего стула-модерн Март Маркович.
   – Кэт!
   – Мне не нужна твоя жизнь, Сытов. И ты мне не нужен.
   – Кэт!
   – Катерина Ивановна согласилась...
   – У-у-у! Да у вас тут любовный треугольник! Забавно. Но времени мало. Вниз, боров! Ты должен высадить дверь.
   – Я никуда не пойду! Кэт!
   – Сытов, делай то, что он говорит, и не дергайся, на столе граната!
   – Кэт! Мы же любим друг друга!
   – Сытов, – захохотала Катя, – ты же слышал, я согласилась жить с Мартом Марковичем!!! Умоляю тебя, выбей дверь, ну что тебе стоит! Пусть этот ублюдок заберет все, что захочет!
   «Бухгалтер» ткнул его в бок пистолетом, Сытов сморщился, как ребенок, которому сделали больно, и который силится не заплакать. Он развернулся, ссутулился и начал спускаться.
   – Сытов! – крикнула Катя. – Ты ни в чем не виноват, Сытов! Ты же думал, что я умерла. Живое живым, мертвое мертвым!
   По радио заиграла веселая музычка. В других квартирах под нее, наверное, пекли вкусные пироги.
//-- * * * --//
   Дверь оказалась крепкой. Сытов разбежался и снова ударил ее плечом. Косяк затрещал, но выдержал. Предстоял последний, решающий удар. Эх, если бы только у него не были связаны руки! Он бы в последний момент отвернул от двери и всей своей стодвадцатикилограммовой тушей навалился бы на этого хлипкого Алексея Викторовича Антонова. Он не успел бы выстрелить. Сытов бы выхватил у него пистолет.
   Антонов стоял со стороны кухни и контролировал все его действия, держа на прицеле.
   Все это напоминало дурной сон, причем, с жуткого похмелья, потому что после удара очень болела голова. Все было дико, страшно, нелепо, и даже немножко смешно: Катька с рассеченной щекой, прикованная к батарее, Март, привязанный к стулу, граната на столе, он сам со связанными руками, этот Антонов с пистолетом, нацеленным на него, а особенно то, что Катька собирается жить с Мартом Марковичем.
   Он проснется и обязательно расскажет сон Лике. Лика посмеется и процитирует Ахматову, что «ничего нет скучнее чужих снов и чужого блуда».
   Сытов отошел подальше от двери, чтобы получше разбежаться.
   – Слышь, Робинзон, а что, ключом воспользоваться нельзя? – спросил вдруг Сытов. Спросил просто так, чтобы не быть пешкой, чтобы этот гад знал, что он тоже полноправный участник этой истории, а не слюнтяй, которого можно вырубить ударом по голове.
   – Ух ты! – деланно восхитился Робинзон. – Да ты тут типа в курсе всего?! Ну что ж, ты первый в очереди на тот свет. Уж извини! – Он поиграл пистолетом и приказал: – Вышибай дверь!
   Сытов понял, что глупо было раскрывать карты перед врагом. Сейчас он сделает свое дело, и его пристрелят в Катерининой спальне.
   Он разбежался и вложил в удар все отчаяние. Косяк затрещал, дверь распахнулась. Сытов влетел в спальню и, увидев, что снова летит в зеркало, упал на колени и поехал по скользкому полу, по пути схватившись за кресло-качалку. Он отметил, что это очень хорошее, дорогое кресло и что у Катьки отменный вкус.
   В спальне зажегся свет. Тип, по прозвищу Робинзон кинулся к комоду. Он так алчно и страстно схватил какой-то мешочек, что Сытов подумал – сейчас он ничего не видит и не слышит. У урода трясутся от нетерпения пальцы, а пистолет он положил на атласное покрывало. Если бы только не были связаны руки! Сытов вцепился бы в это тонкое горло, насладился бы хрипами и конвульсиями, он выдержал бы все до конца, пока тело бы не обмякло. Потом он пошел бы и кинул его к Катькиным ногам, как кидали, наверное, первобытные мужики трупы врагов к ногам своих женщин.
   Сытов попробовал на крепость резинку, стягивавшую руки. Она больно врезалась в запястья.
   Робинзон, наконец, развязал кожаный мешок и вытряхнул на кровать миллион сверкающих искр.
   – Есть! – заорал он. – Есть! Наконец-то они мои! – Он схватил эти искры в пригоршню и уткнулся в них лицом.
   «У меня связаны руки, зато свободны ноги, – подумал Сытов. – У меня сто двадцать килограммов, а у него, наверное, нет и семидесяти».
   Он долго думал, потому что Робинзон оторвал лицо от сокровищ, ссыпал их на кровать, и взял пистолет.
   – Извини, – сказал он и прицелился Сытову в лоб. – Ты сам виноват.
   Терять было нечего. Сытов со всех сил толкнул кресло-качалку ему в ноги и одновременно с тем, как он выстрелил – пригнулся. Сытов сделал это так ловко, будто всю жизнь репетировал этот трюк. Пуля просвистела над ухом настолько рядом, что волосы шевельнулись, и щека ощутила тепло. Кресло оказалось довольно тяжелым и ударило Робинзона в пах. Секунды хватило Сытову, чтобы вскочить на ноги и успеть до второго выстрела со всего маха пнуть Робинзона по руке, сжимавшей пистолет. А потом снова пнуть – в солнечное сплетение, и еще – в челюсть, так, что голова дернулась на тонкой шее, и в позвонках что-то хрустнуло, Робинзон захрипел, закатил глаза и затих.
   – Все, – сказал Сытов вслух. – Я сделал это. Я сделал это! – заорал он во всю глотку. – Кэт! Я убил его! У-уби-ил! – Он пропел последнее слово.
   Робинзон лежал на полу, и не было никаких сомнений, что после таких ударов он мертв.
   – А все потому, – как безумный прошептал Сытов, – что у меня отличных сто двадцать килограммов живого веса! Как здорово, что на яйцах я так и не похудел!
   Пистолет валялся у стенки, но не было никакой возможности его поднять. Сытов резво и весело, как футболист, ведущий мяч, отфутболил оружие на кухню, под шкаф.
   – Сытов! – услышал он сверху слабый Катькин голос. – Сытов, ты жив? Что там случилось?
   – Я убил его! – Сытов в два прыжка преодолел лестницу. – Я сломал ему шею!
   – Осторожнее, – зашептал Март, – здесь граната.
   – Граната, – вспомнил Сытов, – граната... А что с ней делать?
   – Обезвреживать, – прошептала Катька.
   – Как?!
   Сытов никогда не обезвреживал гранаты.
   – Сначала нужно развязать тебе руки, – посоветовал Март. – Подойди к Катерине Ивановне, у нее одна рука совершенно свободна.
   – Точно! – Сытов спиной подошел к Катьке и она, повозившись немного, свободной рукой и зубами развязала резиновый жгут.
   Руки болели и отказывались слушаться. Сытов пошевелил занемевшими пальцами.
   – Хорошо! – сказал он и поцеловал Катьку в рассеченную щеку.
   Она не отстранилась, она просто опустила глаза.
   – Катерина Ивановна, между прочим, заявила о своем согласии жить со мной, – подал голос Март.
   – Сытов, ну вспомни военное дело! Ну чему-то же тебя учили на военной кафедре!
   – Нужно осторожно придержав за кольцо, вернуть чеку на прежнее место, – проявил осведомленность Март.
   Сытов все сделал, как он сказал – придержал и вернул. И никогда в жизни он не был так осторожен. Потом он размотал Марта. И только потом начал возиться с наручниками. Март прыгал рядом, помогал советами, и даже достал откуда-то маленький перочинный ножик.
   – Как ты очутился тут, Сытов? – Катька заглянула к нему в глаза, и он выдержал ее долгий, до нутра пробирающий взгляд.
   – Я пришел к тебе жить.
   Наручник не поддавался. Перекрывая бормотание радио, со стороны окна возник какой-то нарастающий шум.
   – Жить?! – Катя слегка отстранилась, наверное, чтобы лучше видеть его. – Жить?!!
   Шум нарастал и вселял беспокойство. Сытов стал ковырять замок быстрее.
   – Катерина Ивановна дала согласие... И, кстати, Никита, кажется, ты превысил меры самообороны. – Март путался под ногами как настырная кошка.
   – Превысил?! – заорал Сытов. – Превысил?!! Я сейчас примотаю тебя снова к стулу, вставлю в зубы гранату, и скажу, что так и было! Хочешь?!!
   – Нет!
   Шум за окном стал абсолютно невыносимым, мелькнула какая-то тень.
   – Что это? – спросила Катя и оглянулась на окно, за которым находилась терраса. От бессилия Сытов вцепился в наручники зубами.
   Март метнулся к окну и из-за шторы с опаской выглянул на улицу.
   – Что это, Сытов? – зашептала Катька. – Я боюсь, я устала бояться! Выключи это радио! – заорала она. Сытов нашел пульт и щелкнул кнопкой, хотя из-за рева никакого радио не было слышно. – Что там, Март?! – крикнул он.
   – Вертолет, – ошарашено произнес Март и попятился от окна.
   – Брось меня, Сытов! – Катька заплакала, размазывая по лицу слезы и кровь. – Убегай, спасайся!
   – Ну, нет, один раз я тебя уже бросил...
   – Вертолет! – заорал Март и отпрыгнул на середину комнаты. – Там... там кто-то спускается по веревочной лестнице!
   Сытов бросил наручники, отскочил к столику, схватил гранату и встал в позу, которую видел в фильмах про Великую Отечественную войну.
   – И за каким чертом ты купила пентхауз? – пробормотал он.
   – Чтобы было поменьше соседей, – вжавшись в стенку, ответила Катька.
   Дверь террасы открылась, и в гостиную вошел человек.
   Он был среднего роста, стройный, светловолосый, с голубыми глазами, в синих джинсах и черной рубашке.
   В руках человек держал... куклу. У куклы были платиновые, кудрявые волосы, огромные глаза с нереально длинными ресницами, и очень пышная юбка.
   Где-то этого человека Сытов уже видел.
   – Федорыч! – крикнул человек в сторону вертолета, и махнул рукой. – Все нормально, я приземлился!
   – Федорыч?! – пробормотала Катька и, кажется, хлопнулась в обморок, потому что сползла по стене на пол и закрыла глаза.
   – Бэби, – удивленно обводя глазами комнату, сказал человек, – меня не было всего ничего, а ты навела полный дом мужиков! Ты в наручниках?! Садо-мазо?!! Парни, я буду вас бить. Особенно вас, Сытов!
   Сытов вдруг понял, что его геройство совсем никому не нужно. Стало пусто и отвратительно грустно. Он опустил руку с гранатой и позволил парню дать себе в глаз.
//-- * * * --//
   Катерина очнулась от грохота.
   Сытов лежал на распоротых диванных подушках и держался за глаз. В другой руке он сжимал гранату.
   – Какой гадкий, бездарный муляж! – Мат-Мат выхватил у него гранату и отшвырнул в угол комнаты.
   Все пригнулись, прикрыв головы руками. Мат-Мат ухмыльнулся и подошел к Катерине.
   – Это тебе, бэби! – Он протянул ей куклу и неуловимым движением снял с нее наручники.
   – Что это?!
   – Кукла, бэби! У тебя же никогда в жизни не было куклы! – Он вернулся к Сытову и, заглянув ему в глаза, спросил: – Вот ты, козел, хоть раз догадался подарить Катьке куклу?!
   – Нет, – честно признался Сытов.
   – Вообще-то, Катерина Ивановна собралась жить со мной, – неуверенно подал голос Март Маркович.
   – И что это тут за бардак? – Мат-Мат обвел взглядом разгромленную гостиную. – Парень, ты кто? – он схватил за шиворот Марта Марковича.
   – Я следователь! – заорал Март Маркович, попытавшись вывернуться. – И я тут живу!
   Мат-Мат оторвал его от пола и показал Катерине, как показывают новорожденных котят.
   – Кэт, кто еще здесь живет, кроме этого следователя и господина Сытова с фальшивой гранатой?!
   – Там... – смогла выдавить из себя Катерина, – там... тот Леша с татуировкой на пальце... Сытов его, убил, сломал, кажется, шею...
   Мат-Мат метнулся по лестнице вниз. За ним побежал Сытов. Март Маркович замкнул процессию, как мышка-норушка логично завершает любую цепочку сильных и смелых.
   Катерина на негнущихся ногах сначала пошла, потом побежала за всеми.
   Дверной проем в спальне щерился сломанным косяком. Катерина внезапно подумала, что новый ремонт она сделает, исключив все двери с замками.
   Первым в спальню ворвался Мат-Мат.
   За ним, заполнив собой много пространства, ввалился Сытов.
   Март Маркович прошмыгнул между ними и всплеснул тонкими ручками.
   – Где убиенный? – строго спросил Мат-Мат Сытова. – Где мешок?!! – заорал он и бросился вон из квартиры. За ним в заведенном порядке помчались Сытов и Март Маркович.
   Старый кожаный мешочек с драгоценностями бабки Пригожина больше не лежал на комоде.
   – Ты плохо убил его, Сытов! – крикнула Катерина вдогонку и тоже побежала за всеми, прижав к груди свою первую в жизни куклу.
   На площадке никого не было. Сытов и Март Маркович кинулись вниз по лестнице. Мат-Мат, резко остановившись, ткнул кнопку вызова лифта.
   Двери распахнулись сразу, как будто только и ждали, когда кто-нибудь нажмет кнопку.
   Мат-Мат зашел первым, Катерина впрыгнула в лифт прежде, чем двери захлопнулись.
   – Ну здравствуй, бэби! – сказал Мат-Мат и звонко чмокнул ее в рассеченную щеку. – Кажется, ты натворила глупостей.
   – А ты угнал вертолет?!!
   – Ты мне льстишь, бэби!
   – Банду Сизого взяли! Двое убиты, остальных повязали! А ты... ты с Федорычем угнал вертолет!
   – Бэби, должен тебе признаться, что я... не совсем тот, за кого ты меня принимаешь...
   – Конечно! – крикнула Катерина. – Ну, конечно, не тот! – Она сильно топнула ногой.
   Лифт вздрогнул и встал.
   – Эй! – заорал Мат-Мат и заколотил в дверь кулаками. – Эй!!! – Он стал пальцем тыкать аварийную кнопку, но никто не ответил по громкой связи. Лифт замер как вкопанный.
   – Мы застряли, – сообщил Мат-Мат Катерине.
   – Ну и ладно, – кивнула Катя, – что еще ждать от этого лифта?
   – Черт! – опять заорал Мат-Мат. – Уйдет!
   – Не уйдет, – успокоила его Катерина. – Сытов сделает все, чтобы прослыть героем.
   – Там драгоценности!
   – Черт с ними. Я должна знать кто ты такой. И кто такой Федорыч!
   – Ладно, – Мат-Мат сполз по стенке и сел на корточки. – Наверное, судьба заперла нас здесь, чтобы я объяснился. Я не... особо опасный, бэби. Я особо полезный. Взять банду Сизого можно было только одним путем – внедриться, став полноправным ее членом. Они были ловкие, гады, и умные, а главное – действовали в сговоре с нечистоплотными охранниками банков и инкассаторов. Думаешь, почему им так долго все сходило с рук? Понять это можно было, лишь став участником банды! Им просто давали грабить! А они потом делились с подельниками. Я, бэби, как, может для тебя это не прискорбно, совсем не романтический грабитель. Я абсолютно приземленный замкомандира спецгруппы УФСБ по Москве и Московской области! Я действительно проиграл Сизому в карты большую сумму денег, ну и... сам предложил отработать какими-либо услугами. У них тогда не было хорошего водителя, и за меня зацепились. Только благодаря мне выяснилось, что служба безопасности в некоторых банках весьма продажная структура. Я специально тогда предложил им захватить сейф с деньгами с собой, чтобы брать их с поличным. Если бы они не начали стрелять в людей, все было бы чисто, но я не выдержал, заступился, и получил пулю в живот. Потом была больница. Федорыч – мой начальник распорядился отстранить меня от операции. Я не мог этого допустить. Короче, проявил самоуправство, огрел охранника и удрал. Как говорит Федорыч, «натворил дел». Я действительно вырубился в том грузовике, в кузове которого выбрался из больницы. А очнулся в какой-то деревне. Я решил отсидеться, набраться сил, я решил, что взять банду Сизого – дело моей чести. Я рассчитывал оклематься и держать его под прицелом. Я знал все их места обитания, привычки, способы передвижения, я понимал логику их преступлений! И я очень хотел сделать свою работу до конца. А за удостоверением я рванул в деревню, потому что меня совесть замучила – хотел милицейскому парню документ вернуть и оружие, в органах за их утерю по головке не погладят, даже если тебя и по башке при этом огрели.
   – Врешь! Ты бандит. Ты был объявлен в розыск!
   – Бэби! ФСБ и МВД – разные ведомства! Одно не всегда в курсе того, что делает другое!
   – Майкл, – прошептала Катя. – Но при чем тут Майкл и таблица умножения?!
   – Шустрый пацан. Далеко пойдет. Я не мог упустить возможность использовать его хитрость, изворотливость, умение незамеченным прошмыгнуть куда хочешь! И потом, я действительно иногда занимался с ним математикой! И платил ему за помощь деньгами его же бабки! По-моему, это справедливо. Он проделал много работы. Собственно, он и выведал, когда Сизый собирается вновь на дело, какой банк собирается грабануть, а главное – в каком месте пересесть в другую машину. Он просто подслушивал! В общаге, где Сизый для отвода глаз имел комнатенку, очень тонкие стены и двери. За карточной игрой члены банды иногда обсуждали свои дела. Утром Майкл позвонил мне и сообщил, что случайно подслушал, что на вечер назначена операция. Вот я и сорвался, уж извини, бэби!
   – Значит, ты не Мат-Мат, – Катерина вдруг разрыдалась и уткнулась носом в светлые волосы куклы. – Ты не Мат-Мат! Лучше бы меня сегодня убили! Ты все наврал! Периферия, Читинская область, сопки, уран, бабушка, «Матвей Арсеньевич на горшок, пожалуйте!» Как ты мог такое наврать?!! Ты не Мат-Мат!!!
   – Все правда! – Он встал с корточек и отстранил куклу от ее лица. – Бэби, я самый что ни на есть настоящий Мат-Мат! Матвей Арсеньевич Матушкин. Сопки, уран, диплом с отличием, бабушка и горшок – все это правда! Все!!! Ты полюбила меня бандитом, неужели не сможешь полюбить меня особо полезным для общества?
   – А кто сказал, что я тебя полюбила? – заорала Катя. – Я просто с тобой спала!
   – Черт! – в ответ заорал Мат-Мат. – Ты не можешь меня ни в чем упрекать! Я рисковал! Я старался! Я красился каждое утро, носил женские шмотки, прячась от своих же, я варил супы, вытирал пыль и ходил в магазины! Как только я сделал свою работу, я попросил Федорыча прямо на вертолете доставить меня к тебе! Ты не можешь меня упрекать! – Он топнул ногой, этот новый Мат-Мат. Он так сильно топнул, что лифт дернулся и поехал.
   Они уставились друг на друга и засмеялись.
   – Теперь я знаю, как управлять этим лифтом, – сказал Мат-Мат.
//-- * * * --//
   Сытов бежал по лестнице вниз.
   Он даже не попробовал вызвать лифт, поэтому удивился, когда Катерина с тем парнем прыгнули в кабину и поехали вниз.
   «Ничего, – подумал он, – я все равно успею первым!»
   Где-то сзади семенил Март. Он что-то кричал, но Сытов не мог разобрать что.
   «Все равно я догоню его первым! Догоню и снова убью!»
   Этажи пролетали один за другим. Девятый, шестой, четвертый, второй...
   – Первый, – вслух сказал Сытов, когда увидел стеклянную будку.
   Март безнадежно отстал, его шагов не было слышно. У будки стояла знакомая толстая тетка с пирсингом в самых нежных участках лица, и какой-то негр с рыжим кожаным чемоданом.
   Сытов успел удивиться – таких фиолетовых негров он ни разу в жизни не видел.
   – Где? – крикнул Сытов странной парочке. – Где мужик никакой, никудышный, говнистый? Где?!!
   – Во двор побежал, – пробормотала испуганная лифтерша.
   – Во двел, во двел! Тям! Тям! – закивал негр и махнул чемоданом на дверь.
   Сытов выбежал на темную улицу. Фонари, конечно, горели, но это не делало улицу менее темной. Он резко остановился. Как глупо все вышло. Куда бежать?
   – Эй, дядь! – раздалось сбоку.
   Сытов обернулся и увидел знакомого белобрысого пацана, взимавшего с него в прошлый раз плату за вход в этот дом. – Дядь, вы не этого ищете? – Пацан указал на темную «девятку», стоявшую не на стоянке, а прямо на газоне у подъезда. «Девятка» чихала, дергалась, стараясь завестись, но глохла и снова чихала.
   – Дядь, я ему свеклу в глушак засунул! – хвастливо заявил пацан. – Хорошая свекла на помойке валялась, чего добру пропадать? Этот урод машину прямо на газон поставил, а на газоне моя бабка анютины глазки выращивает, просто не надышится на них! Этот гад выскочил, как угорелый, из подъезда и в машину! У нас дом приличный, так люди не носятся, на газонах не паркуются. И денег он не дал ни за вход, ни за выход!
   – Молодец! – хлопнул Сытов по затылку мальчишку и одним прыжком очутился у «девятки».
   Водительская дверь оказалась закрыта. «Девятка» снова панически чихнула, дернулась, и заглохла. Сытов встал в пол оборота, и ногой, со всей силы ударил в боковое стекло. С тихим шумом стекло ссыпалось в салон, словно это был град маленьких леденцов.
   За рулем сидел он – Алексей Викторович Антонов. Его левая рука лежала на руле, а правая терзала ключ зажигания. Он отпрянул от Сытова в глубь салона, и Сытов с огромным удовлетворением отметил, что в его глазах метнулось замешательство и страх. Это было новое ощущение – что его, Сытова, боятся. Это придало сил, причем, невиданных, которых он в себе и не подозревал. Сытов рыбкой, через окно, влетел в салон – снаружи остались только ноги. Он поймал руками тонкое горло и сжал его изо всех сил. Под пальцами дергался, трепетал кадык, послышались хрипы, но Сытов решил, что на этот раз он убьет его до конца – надежно и безвозвратно. Чтобы никогда в его жизни не возник больше человек с неприметной внешностью и крестом на пальце.
   Кто-то дергал его сзади за ноги.
   Катькин голос звучал в отдалении: «Сы-ытов!»
   Пассажирская дверь открылась, и кто-то очень сильный вырвал у него добычу. Тонкое горло выскользнуло из рук, словно скользкая рыба.
   Наверное, он отключился, потому что очнулся на лавочке.
   Неподалеку толпились какие-то люди. Справившись с дурнотой, он присмотрелся и увидел Катьку. Она стояла напротив него и улыбалась, в одной руке сжимая безумно-красивую куклу, в другой – тот самый мешочек из старой, потертой кожи. Она выглядела абсолютно счастливой, и Сытов отчетливо понял, что не имеет к ее счастью никакого отношения.
   Ну почему, почему, ни разу не пришла ему мысль подарить Катьке куклу?
   Робинзон лежал возле «девятки» на животе, руки у него были схвачены сзади наручниками. Рядом с ним стоял тот парень – «вертолетчик», как назвал его про себя Сытов, – и названивал куда-то по мобильному телефону. Март сидел рядом, на скамейке, и, сложив ручки лодочкой между колен, раскачивался вперед-назад, вперед-назад.
   И еще там был какой-то народ: толстая тетка, рыжая тетка, негр с чемоданом, пацан в широченных штанах... Они гомонили, ровно и монотонно, как будто бы на другом языке: Сытов не мог разобрать ни слова. Впрочем, пару слов он все-таки разобрал «милицию уже вызвали».
   Триумфа не получилось. Он опять его «плохо» убил, а сам хлопнулся в обморок, как малокровная барышня. Теперь герой – вон тот «вертолетчик», который с деловым видом треплется с кем-то по телефону и по-хозяйски зыркает на его Катьку. И наручники-то он догадался с собой захватить!
   Сытов чуть не завыл от досады. Он тоже сложил ладони лодочкой, втиснул их между коленями и стал раскачиваться как Март – вперед-назад, вперед-назад.
   – Ты молодец, Сытов! – громко сказала Катька и подошла к лавочке, прижимая к груди куклу и мешок. – Если бы не ты... он бы ушел! – Она осторожно присела на краешек, будто опасаясь садиться близко к нему.
   Они помолчали.
   – И вы молодец, Март Маркович, – тихо сказала Катька.
   Сытов захохотал.
   – Это вон кто у нас молодец! – показал он пальцем на белобрысого парня в широких штанах. – Он засунул ему в глушак отличную свеклу за то, что тот отказался платить деньги за вход! И «вертолетчик» твой молодец, – добавил он тише.
   – Все молодцы, – улыбнулась Катька.
   – Эй, бэби, что ты там делаешь? – «Вертолетчик» оторвался от своего телефона и махнул Катьке рукой. – Иди сюда, ты должна быть рядом со мной!
   – Почему он говорит тебе, что ты должна? – Сытов перестал раскачиваться, и Март, сбившись с ритма, тоже замер.
   – Просто он лучше знает, что мне нужно, – гордо ответила Катька.
   – Да он вообще кто? – Сытов повысил голос.
   – У-у, лучше не спрашивай, – засмеялась Катька, встала и пошла к своему «вертолетчику».
   Где-то он этого гада видел.
   У Сытова оставалась еще одна козырная карта. Он все-таки должен стать героем этого дня, несмотря на то, что не спускался по веревочной лестнице с неба, несмотря на то, что «плохо» убил и то, что хлопнулся в обморок.
   Он тяжело поднялся и подошел к распростертому на асфальте телу.
   – Господа! – крикнул он, словно вышел на сцену и обращался к многочисленной публике. – Господа! Я знаю кто этот человек! Я все знаю!
   – Да? – с издевкой спросил «вертолетчик». – И кто же?
   – Мат-Мат, помолчи! – дернула его за рукав Катька.
   Так вот, где он его видел! Значит, это тот самый Мат-Мат, с глазками, с губками, титьками, педикюром, и в парике. Значит, тихими семейными вечерами он переодевается бабой и шастает по квартире, путаясь в шелковых полах халата, а утром выходит на террасу и улетает на вертолете по каким-то важным делам, чтобы к ночи прилететь с подарками.
   Да уж, куда ему, Сытову!
   – Март! – позвал он. – Иди сюда, тебе это будет интересно! Разрешите представить всем – Март, мой лучший друг детства, а по совместительству – следователь прокуратуры! Так уж совпало, что он расследует дело... Катькино дело. – Сытов пнул человека, лежащего на асфальте. Он не испытывал к нему снисхождения победителя. Он испытывал только досаду.
   Сегодня он работает клоуном. И рубашку он надел клоунскую.
   Вот и зрители подтянулись, обступили его плотным кольцом.
   Итак, его номер!
   – Это – Алексей Викторович Антонов! В криминальном мире известен под прозвищем Робинзон. Темная личность! Я проделал немало работы, чтобы установить кто он такой. Можно даже сказать, что я полжизни шел по следу этого человека...
   Мат-Мат громко присвистнул, Катька удивленно округлила глаза.
   – Да. Когда-то этот человек сломал мою жизнь, но это другая история. А тогда, в день убийства моего соседа Пригожина, я пошел выносить мусор. И в мусоропроводе обнаружил странный пакет. Из него торчали красные вещи – платье и шляпа. Мне показалось странным, что красивый, новый и дорогой наряд валяется на помойке. Сам не знаю зачем, я взял этот пакет домой.
   А потом вдруг узнал, что в убийстве соседа подозревают молодую темнокожую женщину в красном по имени Катерина. Одному богу известно, что я пережил, когда я понял, что это та самая Катя... та самая Кэт... которую я любил всю жизнь, и которую считал погибшей! И тогда я решил, что сам попробую докопаться до истины. Потому что был абсолютно уверен, что убить она не могла. Потому что нет более светлой и чистой души...
   – Эй, Сытов, давай без лирики, – гадко усмехнулся Мат-Мат.
   – Без лирики? Ладно, без лирики. А без лирики я попытался установить, кто на самом деле хозяин этих вещей. И так как вещи оказались довольно редкой, малоизвестной фирмы, то сделал это довольно быстро.
   – Теперь мне ясно, Сытов, зачем ты поил меня в своем забойном месте! – прошипел Март.
   – Я поил тебя от души! Это был «праздник детства»! Да, кое-что ты мне рассказал, ну и что?! Что, зря мы с тобой строили вместе замки в песочнице?! Зря рыли в снегу пещеры и удирали подальше от дома, играя в знаменитых путешественников?! Просто я захотел узнать все раньше, чем ты! Я хотел быть уверенным – то, что я узнаю, или что мог бы узнать ты – Катьке ни в коем случае не навредит! Что это наоборот стопроцентно ее оправдает! И я узнал! Платье и шляпа принадлежали Павловой Лидии Васильевне. Она купила их год назад в салоне «Ра», одела пару раз и забыла. А две недели назад обнаружила пропажу вещей. По всему выходило, что тряпки украла ее домработница Алла Травкина, которая уволилась от нее примерно в то же самое время. Я не смог разыскать эту Травкину, она съехала со своего места жительства, переехала к любовнику. Но я поговорил с ее соседкой по общежитию и выяснил, что любовник у нее – интересная личность! Без имени, возраста, адреса и даже без внешности! Один только отличительный признак – крест на пальце. Но оказалось, что отсутствие внешности – самая что ни на есть особая примета. Да, и еще эта кликуха – Робинзон! Не самая избитая, согласитесь. По всему выходило, что Травкина для него выкрала красный наряд. По своим каналам я узнал его настоящее имя, я знаю, чем он занимался, а еще я абсолютно уверен, что это он убил старика Пригожина. Это он тринадцать лет назад приезжал к моей бабе Шуре в деревню, представился родственником, и вынюхивал что-то. Это за ним я погнался, чтобы выяснить... Кэт, я пришел сегодня к тебе, чтобы сказать, что вычислил его, знаю, кто он, что доказательства у меня на руках, но опоздал, он был уже у тебя. Кэт, я все это сделал ради тебя.
   – Спасибо, Сытов! – Катя подошла к нему, поднялась на цыпочки и поцеловала. Так чмокают ведущие церемоний награждаемых, когда вручают им какой-нибудь приз.
   Мат-Мат усмехнулся, и Март вдруг тоже усмехнулся.
   – То, что ты наболтал тут, нужно еще доказать, – сказал друг его детства.
   – И ты это сделаешь! – заорал Сытов и опять пожалел, что надел эту дурацкую, цветную рубашку. – Я проделал за тебя массу работы!
   – Ты скрыл от следствия важные факты и улики! И я буду делать то, что считаю нужным, а не то, что ты мне скажешь! – Март выпучил глаза и пошел на него грудью, как маленький бойцовский петушок. – И не надо тут вспоминать наши снежные пещеры!
   – Господа, господа, – Мат-Мат придержал Марта рукой и встал между ними как миротворец – насмешливый и снисходительный. – Не надо ссориться! – Он даже похлопал Марта по плечу и Сытова тоже хотел похлопать, но Сытов отшатнулся. – Ты молодец, конечно, Сытов, но раз уж тут пошла такая пьянка, и мы все отмечаем свои заслуги перед Катериной Ивановной, то вынужден объявить, что я тоже не сидел, сложа руки. Я тоже кое-что выяснил!
   – Да кто ты такой, «вертолетчик»?! – Сытов пошел на него грудью как большой бойцовский петух, и Март рядом пошел, они вместе, как в детстве объединились против чужака из соседнего двора, который зашел на их территорию и покусился на песочные замки. Толпа вокруг замерла: выдохнула и забыла вздохнуть. Только обладатель рыжего чемодана воскликнул:
   – Драк плех! Больнис, гипс, глоб, морг, все-е!!!
   – Кто я такой говоришь? – «Вертолетчик» выхватил из-за пазухи какое-то удостоверение и сунул его Сытову под нос. Сытов успел только разглядеть слова «Федеральная служба безопасности» и его пыл сразу пропал.
   Он опять оказался в дураках. Да еще в этой рубашке.
   Март тоже остановился, сник, и стал похож на школьника, вызванного на педсовет.
   Белобрысый пацан в штанах-парашютах громко заржал. Робинзон на земле дернулся в попытке вскочить на ноги, но Мат-Мат поставил ему на спину ногу. И почему он, Сытов, не догадался вот так поставить на спину ногу, прежде чем произносить свою речь?
   – Так вот, – продолжил Мат-Мат, – я тоже кое-что разузнал. И как вы понимаете, у меня было гораздо больше возможностей, чем у вас. Этот человек, господин Сытов, никакой не Алексей Викторович Антонов. То есть, конечно, это одно из его имен, и кличка его действительно Робинзон, но на самом деле зовут этого гаврика совершенно иначе. Зовут его – Артем Робертович Пригожин! Это приемный сын Роберта Ивановича Пригожина.
   – Этого не может быть! – закричала Катька. – Он погиб в тюрьме много лет назад! Это все знают! Есть письмо из тюрьмы, справка о смерти...
   – Нет, он не погиб. Понимаешь, бэби, проанализировав все факты этой истории, я пришел к выводу, что единственным общим звеном во всем происходящем может быть только какой-нибудь родственник господина Пригожина. Но кроме Мартина, положительного во всех отношениях и ни в чем не нуждающегося, у Роберта никого не было! Тогда я подумал, а действительно ли погиб его непутевый приемный сын Артем, о котором ты мне рассказывала.
   Я нашел тюремного врача, который выдавал справку о его смерти. Наши ребята с ним поработали, и врач признался, что он не один раз проделывал эту шутку – выдавал живых за мертвых, помогая сбежать из тюрьмы. Пригожина действительно пырнул ножом сокамерник, но рана была не опасная. Попав на больничную койку, Пригожин вступает в сговор с врачом, тот ставит ему укол рамитара и выдает за умершего. Препарат угнетает дыхание, обездвиживает, и Пригожина благополучно отправляют в морг, прикрепив к ногам бирку. Врач выписывает справку о смерти, а ночью перевешивает табличку с живого Пригожина на другой труп. Хоронят совсем другого человека. Родители от непутевого сына отказались, поэтому хоронят лже-Пригожина на тюремном кладбище. Пригожин удирает из тюрьмы, обещая щедро расплатиться с врачом. Этот врач не первый и не последний раз проделывал такие штуки, но не расплатился с ним только Артем. Да, господин Пригожин? – Он носком ботинка поддел подбородок Робинзона. – А мы сейчас посмотрим, есть ли у него справа на спине шрам от удара ножом! – Мат-Мат задрал на Робинзоне рубашку, и Сытов в свете уличного фонаря различил на пояснице белый рубец. Сытов вдруг подумал, что если бы тот сокамерник ударил тогда посильнее, то ничего бы этого не произошло.
   – Больнис, глоб, морг, – прошептал невидимый в темноте человек с рыжим чемоданом. – Ошень плех! Ну сто я вам говолил! – Толстая тетка с пирсингом ткнула его локтем в бок и он замолчал.
   – Пригожин много чем потом занимался в своей новой жизни, – продолжил Мат-Мат. Но больше всего на свете его волновали две вещи – исчезнувшие на заре революции драгоценности его бабки и деньги его папы. Он выждал много времени: когда его младший брат вырастет, выучится, и уедет в Америку, когда умрет мать, и, наконец, когда смертельно заболеет отец. После смети отца, вероятно, Артем Робертович собирался «ожить» и предъявить права на наследство. Но отец все не умирал и не умирал, более того, он вдруг завел молодую любовницу и собрался на ней жениться. Это был сильный удар по планам Пригожина-младшего. Это могло означать только то, что отец, будучи человеком благородным и безнадежно больным, мог завещать все имущество, бизнес и деньги своей жене. Я точно не знаю, но вполне вероятно, что сынуля открылся Роберту Ивановичу. Ведь не зря же тот совершенно внезапно, не дождавшись свадьбы, переписывает все, что имеет на Катерину Ивановну. Только объявившийся сынок этого, похоже, не знает. Он решает убить папашу. Причем убить так, чтобы подозрения пали на его любовницу. Этим он убивал двух зайцев – и папа, наконец, на том свете, и претендентка на его деньги в тюрьме. Артем переодевается, мажется темной краской, видоизменяет фигуру, и топает ранним утром к папочке. Рост у него Катькин, телосложение вполне корректируется всякими лифчиками и накладками. То что, Роберт за три дня до смерти уже написал завещание, сыграло против Катерины Ивановны, но ты этого тогда не знал, да, герой?!
   – Диктофон! – подала голос Катерина. – Кто записывал наши разговоры?
   – Кто-кто! Знаешь, как звали домработницу Роберта?!
   – Нет, я никогда не видела ее. Я даже не знала, что она существует!
   – Алла Травкина! Артем с ней сошелся три года назад и угадал в ней родственную душу. Девица подрабатывала уборкой квартир, жила в комнате заводского общежития, и готова была на многое, чтобы хоть как-то зацепиться в Москве. Она устраивала Артема своей непритязательностью и ему пришла мысль использовать ее в своих целях. Она устроилась к Роберту, чтобы быть в курсе всех его дел. Это она рассказала Артему, что отец завел молодую любовницу, что у них очень близкие отношения, и что, скорее всего, они поженятся. Это она, уходя, оставляла включенным диктофон где-нибудь недалеко от кровати, да, господин следователь?
   – Да, – кивнул Март, – диктофон нашли вместе с ароматическими травами в холщовом мешочке, висевшем у изголовья кровати.
   – Это она рассказала своему Робинзону о привычках Катерины Ивановны, о ее манере носить только красные дорогие вещи. Пригожин решил убить отца до того, как он женится. Он только забыл шарфиком прикрыть свой острый кадык. Это и спасло Катерину Ивановну. Я в одном согласен с Сытовым: работайте, господин следователь! Расследуйте, допрашивайте, доказывайте! Большую часть работы за вас сделали!
   – Я поняла! – воскликнула Катька. – Я поняла, откуда этот Леша-Артем знал про Бурабона! Это же история его семьи! Когда он в деревне случайно разговорился с Матильдой, он понял, куда и как пропал Бурабон! Только откуда он узнал, что клад оказался у нас?!
   – Какая Матильда? Какой Бурабон? И как клад оказался у вас?! – пробормотал обескураженный Сытов.
   – Говорил тебе, бэби, – ухмыльнулся Мат-Мат, – не таскай в ушах раритетные сережки! Этот хмырь крутился где-то рядом, когда кремировали отца. Он понял, что тебя выпустили из тюрьмы, и видимо, с большим изумлением признал в твоих серьгах цацки бабки Пригожиной. Ведь в семье хранились фотографии украшений, описания, и рисунки. Он понял, что драгоценности найдены и они у тебя. Да, герой?! Он запаниковал. Он даже попытался убить Мартина, а заодно, для гарантии грохнуть и тебя. Потом, правда, он одумался, и решил, что тебя нельзя убивать, пока он не заполучит фамильные драгоценности. Мало ли куда ты их спрятала. Он решил поторговаться с тобой: клад в обмен на твою жизнь. Ты, конечно, отдала бы клад. Но он все равно убил бы тебя, бэби! Начав убивать, трудно остановиться. Тем более, он скорее всего уже знал, что Роберт отписал все тебе.
   – Какой Бурабон? Какая Матильда? – опять пробормотал Сытов. – Почему клад у вас?
   – Мы нашли его, Сытов! Ты за ним погнался тогда, тринадцать лет назад? – Катерина потрясла перед его носом ветхим кожаным мешочком. – Извини, но он мой, так как я единственная наследница Роберта! Извини, я сожгла твой дом в Волынчиково. И Бурабона я тоже сожгла!
   – Ничего не понимаю. – Сытов и правда мало что понимал. Он потер виски и признался вдруг самому себе, что и не хочет ничего понимать.
   – Я тебе потом все объясню, – сказала Катька. – Ты должен все знать.
   – В меня недавно кто-то стрелял в моем доме в Волынчиково, – сообщил Сытов.
   – Он, кто же еще, – указал на Робинзона Мат-Мат. – Пистолетов у него как перчаток. Наверное, захотел навестить жилище бабы Шуры, нашел там разгром и перекопанный палисадник. С досады пальнул в то, что зашевелилось.
   Где-то вдалеке послышался визг милицейской сирены.
   – Мисилисия! – прошептал обладатель рыжего чемодана.
   – Так что расследуйте и доказывайте, господин следователь! – Мат-Мат похлопал Марта по плечу и Март съежился от этого панибратского жеста.
   Три милицейские машины затормозили у подъезда. Сытов удивился, зачем так много машин на одного уже связанного преступника. Толпа расступилась, давая дорогу людям в погонах.
   – Косьпода! Косьпода! – заорал вдруг обладатель рыжего чемодана. – Я не усьпель сказать одна важный стуку! Меня выгналь из этого дома, а я так не усьпель сказать, зачем сюда приходиль! Вы – Кателила Илаловна! – обратился он к Катерине.
   – А вы никак тот самый Найоб! – воскликнула Катька.
   Люди в погонах уже подняли с земли Робинзона, но, видно, не все еще было сказано не этой импровизированной сцене и все замерли, уставившись на нового «оратора».
   – Восе-то, это ошень личный дел! Но рас посла такая пьянка, я щас бистро-бистро все сказу, а то опять не успеваю и меня заново побьют. Знасит, я посоль. В смысле посоль, а не посоль, представляй тут государство Ватумонапа. Холосый ошень государство на юге Африка в течение реки Лимпопо. У нас там быль давно Йенехбайский республик, но совершился переворот и народ избраль король, потому что это исторически правильный и верный король. Именяли его Марримба Ньяма Ункулункулу Мбондо. И быль у него один жен и одна всего получился детка – Марримба Йопхохо Ункулункулу Мбондо. И вот король возьми и умер. И детка заболель и умер. И жен от горя заболель, и перед умер собраль всех и говорить, что уж раз все умер, то она должен открыть большой секретный тайн. У Марримба Ньяма Ункулункулу Мбондо есть еще один детка. В Моськве. Незаконнонагуленный, безбракорожденный! Наш король нагуляль, когда в Моськве учился у Патриса Лумумбы. Наших много в Моськве у Патриса Лумумбы учился и много тут деток наших безброкорожденных! Но детка король – особенный! И жен сказаль, что нужен лучший сыщик, и поискать ту детку, чтобы по наследству власти передать, а не кому угодно. У нас ошень разбогатый королевств! Ошень! Нефть, алмаз, золото, титан энд алюминий, энд найобиевый руд!
   – Ниобиевые руды! – строго поправил Мат-Мат.
   – Да, в честь них меня назвали Мулунго Найоби Ункулункулу Мпопо Зул! Лучсий в мире сыщик нашел, что детка короля – это Кателила Илаловна! Вы должны взять корон и править королевств! Вы королев Ватумонапа – Марримба Кателила Илаловна Ункулункулу Мбондо!!! Ватумонапа ждет вас с алмаз, нефть, золото энд найобиевый руд! Холосо, что я сказаль наконец, а то меня выгоняль отсюд ваши женщин. – Он помахал в воздухе рыжим чемоданом.
   Сытов почувствовал, что сейчас сойдет с ума. Наверное, все это почувствовали, потому что его окружали абсолютно одинаковые лица с приоткрытыми ртами и выпученными глазами. Только Март медленно съехал вниз по стволу дерева и сел на землю, обхватив руками голову.
   – Ты что-нибудь понял? – спросила Катька Мат-Мата.
   – Только то, что ты – детка короля и должна править страной, где алмазов, нефти, золота и прочих богатств как грязи, – сказал Мат-Мат. – Ты мне сразу понравилась, бэби! Может, станешь моей женой?! Подумать только – река Лимпопо!
   – Парни, – спросил молодой лейтенант, а кого брать-то? Вы случайно не ошиблись, вам не психиатрическую?
   Робинзон вдруг рванулся в милицейских объятиях, вырвался и побежал. Март, сидевший под деревом, меланхолично поставил ему подножку. Менты наконец все правильно поняли, схватили и повели Робинзона в машину.
   – Кать, дай тыщу рублей! – прогундосил белобрысый пацан. – Если б не я...
   – Кольцо! – заорала Катька. – Он забрал у меня ящерицу!
   Мат-Мат в два прыжка очутился у милицейской машины, повозился в салоне, вернулся вразвалку и одел Катьке на палец кольцо причудливой формы с большим прозрачным камнем.
   – Все тебе мало, бэби! Могла бы парням на пивко колечко оставить!
   – Его нельзя снимать, – засмеялась Катька. Или заплакала. Сытов не понял. Он развернулся и пошел от этой толпы. Пошел в свою прежнюю жизнь, а куда ему было деваться?
   Надо же, Катька – королева, а он – шут гороховый! Как он раньше об этом не догадался? Еще тогда, тринадцать лет назад?! Подумать только – река Лимпопо!!!
   Навстречу ему шла какая-то баба. Он вышла из одной из тех трех машин, которые Сытов принял за милицейские. Баба была в неудобной очень узкой юбке и на огромных каблуках. Она шла мелкими шажками, частила, чтобы не упасть на своих ходулях. Сытов поравнялся с ней, прошел мимо, но она запуталась у него под ногами, мешая пройти. Он отодвинул ее рукой и пошел по направлению к метро. Где-то на стоянке у дома болтался его «Мерседес», но ему почему-то хотелось непременно в метро. Баба побежала следом как собачонка.
   – Кит! – она зашла сбоку и заглянула ему в глаза.
   – Ну? – Сытов прибавил шагу.
   – Кит, ты только не думай, что я за тобой следила. Просто одна моя клиентка живет тут неподалеку и видела... ну, я ей дала бесплатный абонемент и она сказала... ну, Ки-ит!
   – Что?
   – У тебя новый фингал?
   – Вроде новый.
   – Кит!
   – Ну что?! Только не спрашивай как у меня дела и не проси тебе все рассказать!
   – Нет, Кит! Я так рада, что ты наконец-то надел эту рубашку!
//-- * * * --//
   Шикарная жизнь отменялась. Отменялась роскошная квартира, темпераментная красавица-жена, а также минимальное общение с мамой.
   На троллейбусе на работу, на троллейбусе с работы, «гриб» в банке, попугай на подушке, на всех каналах – красивая жизнь, а своя собственная – мимо, мимо, мимо... Бабка вчера на остановке сказала:
   – Мальчик, уступи место.
   Он уступил. Он не стал трясти у нее перед носом удостоверением и объяснять, что он очень даже не «мальчик».
   Правда, архив его почему-то тревожил. Настоятельно хотелось туда пойти и назначить той мымре свидание. Хотелось еще раз доказать себе, что «кесарю кесарево».
   В Пригожинском деле он поставил триумфальную точку. Или нет, восклицательный знак. Он все расследовал, доказал, всех допросил, и даже получил признательные показания от обвиняемого. Он даже испытал гордость, когда вызвал к себе Катерину Ивановну, Сытова, и этого, как его по батюшке и по матушке – Матвея Матушкина, работника специальных государственных служб!
   Они пришли все.
   Сытов – отстраненный, далекий, в черном костюме, белой рубашке с галстуком, в каких в гроб кладут.
   Катерина Ивановна и работник этот жались друг к другу, постоянно хихикали, не давая Марту сосредоточиться и продемонстрировать им свою значимость.
   – Осенью состоится суд, – объявил Март. – Я вас считаю своими друзьями и хочу рассказать все, как было. – Он вдруг подумал, что и вправду мог бы считать их своими друзьями, а почему бы и нет? Очень даже новое ощущение – считать сразу нескольких чужих тебе людей своими друзьями. В этом есть некое благородство.
   – Артем Робертович Пригожин признался в том, что убил своего отца, – начал Март.
   – Ну что я вам говорил! – дурашливо всплеснул руками Матушкин. Катерина Ивановна хихикнула и теснее прижалась к нему.
   Ну нет, пожалуй, его он считать своим другом не будет!
   – Артем Робертович действительно давно взял на прицел своего папочку с его процветающим бизнесом, деньгами, роскошной квартирой и даже домом в деревне. Но объявляться сынок не спешил, он понимал, что Роберт Иванович вряд ли ему обрадуется, вряд ли кинется покрывать его криминальные подвиги и помогать материально. Поэтому приемный сын Пригожина наблюдал и выжидал. Первой его победой был отъезд младшего брата в Америку на постоянное место жительства. Мартин женился там на миллионерше, ни в чем не нуждался и ни на что не претендовал – все имущество Роберта для него просто мелочь. Вторая награда его терпению – гибель матери под колесами автомобиля. Когда отец остался один, Артем воспрял духом. Он пристроил к нему домработницей свою любовницу. Та и сообщила ему, что Роберт Иванович тяжело и, скорее всего, смертельно болен. Никакого криминала – оставалось только ждать.
   – И как же он собирался объявить себя наследником? У него другое имя, криминальное прошлое, побег из тюрьмы? – спросила Катерина Ивановна.
   – Видите ли, Катерина Ивановна, Артем Робертович очень странный, непоследовательный и не очень образованный человек. Он считал, что с папиными деньгами, стабильным бизнесом и новым социальным положением ему ничего не грозит. Он собирался доказать, что он сын Пригожина, предъявив свои отпечатки пальцев, которые, естественно, хранились в базах правоохранительных органов. Удивительно, что в свои последующие отсидки он не попался на этих отпечатках, и никто не заметил, что Алексей Викторович Антонов и умерший в тюремной больнице Пригожин – одно и то же лицо. В общем, ему оставалось только ждать, но отец не только не умирал, но вдруг собрался жениться. Я допросил эту Травкину, ее тоже ждет суд, именно она сообщила любовничку, что Роберт Иванович завел себе пассию и готовится к свадьбе. Это был крах всех планов Пригожина-младшего. Он подговаривает Травкину раздобыть ему дорогой красный наряд. Сначала он планирует вырядить в него Аллу, но та наотрез отказывается стрелять в хозяина. Помогать, пожалуйста, а стрелять, никогда! Времени нет, и Пригожин-младший решает сам прикинуться Катериной Ивановной. Он покупает коробку театрального грима, и, переодевшись и вымазав открытые участки тела темно-коричневой краской, рано утром приходит к отцу. Пропуск у него не спрашивают по понятным причинам. Ключ от квартиры ему дает Травкина. Роберт Иванович принимал ванну. Он услышал шаги, решил, что это Катерина Ивановна и крикнул: «Катенька, заходи!» Зашла «Катенька» и выстрелила ему прямо в лоб. За секунду до смерти Роберт Иванович понял, кто в него стреляет, и крикнул: «Будь проклят ты, гад! Все равно тебе ничего не достанется!» Дело в том, что Роберт за три дна до смерти написал то самое завещание, и вовсе не потому, как вы, Матвей, утверждали, что Артем раскрылся отцу, а потому, что боялся, что болезнь подкосит его раньше, чем он успеет жениться. Врачи отвели ему очень мало времени, и он чувствовал себя очень виноватым перед Катериной Ивановной за этот бурный роман.
   Выстрелив в отца, Артем бросил оружие в ванной, зачем – он сам не может сказать. Просто наслушался в новостях, что профессионалы всегда бросают оружие на месте преступления. Стрелял он в перчатке, которую взял на полке в прихожей. Потом перчатку снял, положил на место, закрыл дверь на ключ, вышел на лестницу и в закутке за мусоропроводом нашел оставленный для него Травкиной пакет с замызганной рабочей одеждой. Там он переоделся, положил красные вещи в пакет и выбросил в мусоропровод, а сам в рабочей робе, кепке с длинным козырьком вышел из дома. Он даже не стер с себя темный грим и не переодел женские туфли, длинные штанины почти скрывали красную обувь сорокового размера, которую с трудом нашла ему Травкина. Кто приглядывается к рабочим? Во дворе давно строится роскошная детская площадка, и никто не обратил внимания на рабочего, который потолкался около этой площадки, а потом покинул территорию дома, легко перемахнув через забор. Ну вот, в общем и все. То, что он пытался убить на поминках Мартина и Катерину Ивановну, только подтверждает, что он не очень умный и последовательный человек. Он действительно по сережкам, которые были на Катерине Ивановне, догадался, что семейные драгоценности найдены. Наверное, и Мартин догадался, но не подал виду.
   – Зачем он стрелял в меня в моем доме в Волынчиково? – хмуро спросил Сытов.
   – Он не в тебя стрелял. Матушкин правильно сказал, он выстрелил в то, что зашевелилось. А приехал он туда затем, чтобы убедиться, что именно там найдены драгоценности. Он увидел перерытую землю, сломанные лопаты, сдвинутую бочку, он пришел в отчаяние от того, что сам не догадался перерыть все вокруг дома. Ну, а про Бурабона вы знаете лучше меня. Старое дело наконец-то закрыто.
   – Ну и ладненько! – Матушкин хлопнул себя по коленкам и встал. Они с Катериной Ивановной опять захихикали и, прижавшись друг к другу, бочком выскользнули за дверь, даже не поблагодарив его, Марта, за совершенно необязательное посвящение их во все детали этого дела.
   – Вот тебе, батенька, и Бурабон! – вздохнул Сытов и тоже засобирался.
   – Сытов, Сытов! – Март вдруг испугался, что и Сытов вот так же уйдет – без благодарности, не попрощавшись, и он останется совсем один, потащится на свою остановку и будет ждать там в толпе свой троллейбус. – Сытов, а давай снова забабахаем «праздник детства»! Я приглашаю. Мне, представляешь, премию дали за раскрытие архивного дела Бурабона. У меня денег в кошельке, счас... две тысячи двести двадцать восемь рублей! Поехали, а?!
   – Поехали, – кивнул Сытов. – Только, чур, забойное место выбираю я.
   – Ладно, – обрадовался Март. – Только, чур, без «Секса на пляже»! Я от него косею и выдаю все служебные тайны.

Эпилог
Прошло восемь месяцев.

   «Padam... padam... padam...
Напев Эдит Пиаф.

   Padam... padam... padam...
   Кто весел, тот и прав».
незаменимый Марат Шериф

   Катерина сидела на кухне и рассматривала за окном небо. Облаков было – раз, два, три, четыре, пять. Вчера в это время было всего три.
   «Будем считать это утро пасмурным», – подумала она и улыбнулась.
   Есть совсем не хотелось, потому что тошнило. Или нет, тошнило от того, что очень хотелось есть. Проблему эту было невозможно решить. Есть или не есть? Она потянулась за сигаретой.
   – Тебе нельзя, – из-за спины вдруг возник Мат-Мат и сильно шлепнул ее по руке.
   – Немножко можно, – возразила она. – Чуть-чуть никотина просто необходимо любому организму.
   – Взрослому организму, – поднял палец вверх Мат-Мат. – А у тебя внутри еще один организмик – ма-аленький такой организмешник, и ему этот никотин на фиг не нужен, он ему только навредит!
   – Не навредит! – заныла Катя.
   – Навредит.
   – Не навредит!
   – Навредит.
   – Если бы я знала, что ты станешь таким занудой, я никогда не вышла бы за тебя замуж.
   Зануда был чисто выбрит, от него пахло парфюмом, и он был привычно закутан в шелковый синий халатик.
   – Ну хоть ты покури, а я понюхаю! – взмолилась Катя.
   – Нет! – Мат-Мат топнул босой ногой, открыл крышку кастрюли и с наслаждением понюхал дымок. – Тебе нужно поесть. Я с утра сварил отличный супец!
   – Меня тошнит. Меня все время тошнит.
   – Тебя тошнит, а пацана не тошнит. Он есть просит. Слышишь, он пищит: «Ма-ма! Су-па! Су-па!»
   – Он пищит: «Ку-рить! Ку-рить!» – Катерина тоже топнула ногой.
   – Слушай, так может, ему героинчику сразу?..
   – При чем тут героинчик? – опешила Катерина. – И вообще, никто еще не сказал, что это пацан.
   – Ну, никто еще и не сказал, что это девка. Так, ваше величество, как вас там, – Мат-Мат отцепил с холодильника примагниченную бумажку и прочитал: – Марримба Катерина Ивановна Ункулункулу Мбондо, чего вам наковырять из супчика?
   – А что там есть?
   – Там есть фасоль, морковка, маленькие, хорошенькие кусочки мяса, немножко лука...
   – Во, давай вареного лука, пацанчик обрадуется.
   Мат-Мат посмотрел на нее сочувственно и ложкой стал вылавливать на тарелку вареный лук.
   – Ты не передумаешь? – на всякий случай спросил он.
   – Нет. Или сигарета, или вареный лук. От всего другого меня тошнит.
   Мат-Мат вздохнул, поставил перед ней тарелку, налил себе суп и сел рядом завтракать.
   – Только идиоты завтракают супом, – сказала Катя, цепляя вилкой и с аппетитом поедая лук.
   – А мы и есть идиоты. У нас нефть, газ, золото, алмазы, алюминий, титан, и эта... как ее ниобиевая руда. А мы до сих пор торчим в холодной Москве.
   – Вот рожу и поедем, – с набитым ртом ответила Катерина. – Покажу им маленького наследника. А пока и тут дел хватает. У тебя работа, у меня – дела. С этой сетью кафе дел невпроворот! Управляющие все делают неправильно. Они неправильно строят рекламную политику, неправильно подбирают и обучают персонал, они неправильно считают и расходуют деньги! И потом, я не могу сейчас просто так бросить агентство! Верещагин тупой! Из него креативщик, как из меня... Дездемона! Андреич рыдает и плачет, просит Верещагина подучить, передать ему, так сказать, опыт. Ну разве можно научить креативу?! Разве можно передать собственные мозги?! Верещагин пыхтит, старается, боится потерять это место. А если я его брошу, он точно его потеряет! Я учу его ловить идеи из космоса. Вот дали задание обозвать джинсовый магазин и придумать ему логотип. Какой только дряни они там в отделе не напридумывали! И «Поднебесный ковбой», и «Солнечная долина», и «Джинсовый рай»! Вот как бы ты обозвал джинсовый магазин?
   – «Лимпопо», – пробурчал Мат-Мат, шумно хлебая суп.
   – Точно! – заорала Катерина и бросилась к телефону.
   – А логотип, – вслед ей заорал Мат-Мат, – гнилой лимон в шляпе!
   – Андрей Андреич! – крикнула Катерина в трубку. – Это я, Ункулункулу Мбондо! Хорошо, что узнал! Значит так, магазин называем «Лимпопо», а логотип – гнилой, нет, просто лимон в шляпе! Да, я гений! Да, креативу научить невозможно! Да, еще минимум пять месяцев я вас не брошу! Что?! Разбежался с женой? Что так на старости лет? Ой, после стольких лет жизни! Зануда?! Мой тоже зануда. Курить не дает и кормит вареным луком. Да ты что? Так и сказала, что ты лысый козел, который ее не ценит? Нет, ну мой до такого пока не докатился. С перчатки все началось? – Катерина плюхнулась со всего маха на стул. – Какой еще перчатки? Ты потерял подаренные ею перчатки? Одну?! Прошлой весной? А какая она была? Черная, кожаная, очень даже не новая. Слушай, какая мелочная у тебя женщина. – Покосившись на Мат-Мата, Катерина нырнула с трубкой в спальню. – Слушай, Андреич, твоя долбаная перчатка находится у меня. Если бы не она... я не взяла бы тогда отпуск, не попала бы в передрягу, не ждала бы сейчас ребенка, и... у тебя бы не было этого шикарного названия магазина – «Лимпопо»! Приезжай, забирай свой трофей и мирись с женой. Если человек дорожит твоим отношением к своим подаркам, с этим человеком нельзя разбегаться! Все. Целую тебя в твою роскошную лысину. Пока.
   Она вышла из спальни с видом нашкодившей девочки.
   Мат-Мат мыл на кухне посуду.
   – Что, шушукаемся с начальством? – спросил он, оттирая намыленной губкой тарелку.
   – Но ты же шепчешься со своим Федорычем в ванной по телефону практически каждый вечер!
   – Сравнила! – фыркнул Мат-Мат. – То Федорыч, а то Андреич! Кстати, если бы не Федорыч, фиг бы бабушка Матильда получала раз в месяц свою любимую «белую пыль». Где это видано, чтобы по распоряжению генерала-майора «рассыпуху» по адресу доставляли? Проникся мужик!
   – Вот и Андреич проникся! Хочет быть крестным папой нашему пацану.
   – Боже упаси! – Мат-Мат чуть не грохнул тарелку. – Боже упаси! Лысый, толстый, старый крестный папа! Ну нет! Крестным папой будет Федорыч!
   – А он не лысый?
   – Нет.
   – Не толстый?
   – Нет.
   – Не старый?
   – Нет!
   – Слышь, познакомь!
   Он замахнулся на нее полотенцем и погнал по комнатам, нагнав, как обычно, в спальне. Она плюхнулась на атласное синее покрывало, и он все же шлепнул ее полотенцем по ляжке. Потом сел рядом и сказал:
   – Я вот все время думаю, бэби, он будет беленький или черненький – наш пацан?
   – Я думаю, беленький, – сказала Катя.
   – А я думаю, черненький, – возразил Мат-Мат.
   – У Зойки родился рыжий, – задумчиво произнесла Катерина.
   – А у Верки как баклажан, – продолжил Мат-Мат.
   – Найоб их, кстати, навещает обеих и платит шикарные алименты. Женщины очень довольны.
   – Тут пол Москвы этим Найобом довольны, – усмехнулся Мат-Мат.
   – Откуда ты знаешь?
   – Знаю. У меня работа такая – все знать.
   – Значит, все-таки черненький, – нахмурилась Катерина.
   – Фига с два! – заорал Мат-Мат. – Беленький! Весь в меня!
   – Врачи говорят, что абсолютно не понимают, как я могла забеременеть.
   – Ха! Врачи. Да что они понимают в этом?!
//-- * * * --//
   – Кит! Ну Кит!
   – Ну что?
   – Ну зачем ты опять купил ей мороженое?! Это четвертое мороженое, которое она ест за сегодня, а ведь нет еще и двух часов дня!
   – Пусть ест! Она никогда раньше не ела мороженого!
   – Пусть есть! – кивнула маленькая кудрявая темнокожая девочка лет четырех.
   – Диатез! Диабет! Диа...
   – ...рея, – подсказал Сытов Лике, которая хлопала себя по бокам руками как глупая курица крыльями. Никогда раньше Сытов не видел, чтобы Лика так хлопала себя по бокам руками.
   Они шли по узкой полоске пляжа, утопая по щиколотку в белом песке. Справа мирно плескалось Красное море, слева возвышались огромные пальмы – самые настоящие пальмы, которые в Египте на каждом углу, которые вечно зеленые, гордые, неприступные, и нереально большие. Было где-то плюс пятнадцать – нормальная температура для африканской зимы. На Сытове были шляпа и шорты, на Лике – шляпа и шорты, и на девочке – шортики и широкополая розовая панамка.
   – Кит, хватит шляться по побережью, пойдем в отель, скоро обед.
   – Пусть ребенок подышит свежим воздухом. Пусть полюбуется на свою историческую родину.
   – Пусть, – повторил ребенок и уронил мороженое в песок.
   – Что она видела в этой сырой, холодной Москве в этом своем вонючем детдоме?! – Сытов остановился и заглянул Лике в глаза, приподняв за края поля ее шляпы.
   – Что? – повторил ребенок его вопрос, поднял из песка мороженое и начал снова его лизать.
   – Кит, а с чего ты взял, что ее родина здесь? Этого никто не знает – где ее родина! – Лика забрала у девочки мороженое и, размахнувшись, бросила его в море. – Катенька, – сказала она, – будешь есть много сладкого, станешь толстой как папа. Пойдем в отель, мама тебе фрукты купила.
   – Пойдем, – пожала плечами девочка, отцепила ручонку от Сытова и сунула ее в Ликину руку.
   Они пошли впереди, Сытов поплелся сзади.
   – Лика!
   – Что?
   – Что за кукла торчит из ее рюкзачка? Я такую не покупал.
   – Я сегодня утром купила ей на базаре.
   – Это пятая кукла за день, а ведь нет еще и двух часов дня!
   – И что?! У ребенка никогда не было кукол!
   – Никогдя не было! – повторила девочка.
   – Ребенок не должен играть в одни только куклы! Он будет односторонне развит!
   – Не будет! – крикнула Лика.
   – Не будеть! – повторила девочка.
   – Катенька, – Сытов перехватил ладошку девочки в свою руку и пошел с ней вперед, – пойдем в отель, папа тебе конструктор купил. Будешь возиться с одними куклами, станешь такой же тряпичницей как твоя мама!
   Отель был пятизвездочный, самый шикарный на побережье – «Шератон Мирамар». Сытов не поскупился, покупая этот тур в Египет. Он хотел, чтобы эта поездка запомнилась на всю жизнь. Как только закончилась вся кутерьма с удочерением, как только все бумаги были подписаны, документы оформлены, и они с Ликой, взявшись за руки и затаив дыхание, пришли в детский дом и навсегда забрали темнокожую, кудрявую Катьку, он помчался в турагентство и купил этот тур.
   – Девочка должна освоиться, привыкнуть к вам, нельзя ее сразу тащить в путешествие! – сказала воспитательница детского дома, узнав о планах Сытовых.
   – Вот и освоится, – сказал Сытов, хватая маленькую Катьку на руки.
   – Вот и привыкнет, – добавила Лика, надевая на Катьку невиданной красоты меховую шапку.
   – Воть и привыкнеть, – повторила Катька. Она всегда за ними все повторяла, выражая полное с ними во всем согласие.
   Через неделю они были уже в Египте.
   – Хорошие девочки к обеду переодеваются, – сказала Лика в номере и вытряхнула из шкафа на кровать с десяток разноцветных маленьких платьиц.
   – Кит, хорошие девочки переодеваются? – уточнила Катька у Сытова.
   – В общем-то да, – кивнул Сытов, и тоже зашел в гардеробную, чтобы переодеться.
   – В общем-то да, – повторила Катька и стянула с себя шортики.
   – И вообще, какой я тебе Кит? – крикнул Сытов из своего отделения. – Не Кит, а папа. Па-па! Повтори.
   – Неть, Кит! – первый раз не захотела повторить Катька.
   – Ну хоть папа Кит, лодно?
   – Если папа, значит – Карло. Неть! Или папа Карло или Кит!
   Лика громко захохотала. За ней так же громко захохотала Катька.
   Сытов вышел из гардеробной. Катька была в розовом платье с оборками, бантиками, рюшками, бусинками... У Сытова в глазах зарябило от Катькиного платья. На Лике был брючный костюм цвета топленого молока, она была причесана, накрашена, будто не тащилась за ним десять минут назад по пляжу раскрасневшаяся и запыхавшаяся. В ушах у нее...
   – Лика! Что у тебя в ушах?!
   – А что, плохо? Тебе не нравится? Вызывающе?
   – Лика, эти сережки... Они как кольцо у Катьки! Золотые ящерицы с бриллиантами в зубах... Ты что... откуда?
   – Кит, я забыла тебе рассказать. Перед отъездом мне позвонила Катерина Ивановна и позвала меня в одно из своих кафе. Мы посидели, поболтали немножко. Выпили кофе, закусили пирожными. Да, а что в этом такого? Я сказала ей, что мы хотим усыновить девочку.
   – Удочерить. Ну зачем ты ей это сказала?! Это очень личное, это наше.
   – Нет, Кит, я не сказала какую девочку! Просто девочку, потому что я... ну, мне поздновато рожать. Тогда Катерина Ивановна вытащила из ушей эти сережки и сказала, пусть у вас будут фамильные драгоценности. От матери к дочери, ну и так далее... Что, плохо? Это очень дорогие, старинные сережки.
   – Старинные, – повторила Катька.
   Сытов тяжело вздохнул.
   – Слушай, а этот галстук к этой рубашке не очень яркий? – спросил он.
   – Пойдем, папа Карло, – засмеялась Лика и потянула его из номера. – Есть хочется, сил нет.
   – Лика, а кто сказал, что тебе поздновато рожать? – закрывая дверь, спросил Сытов.
   – Кто? – задрала голову Катька.
   – Ой, да идите вы! – захихикала Лика.
   Сытов заказал себе суп из морепродуктов. Он терпеть не мог морепродукты, но Лика их очень хвалила, и он заказал. Только бы в этом супе не плавало вареное яйцо. Яйцо там не плавало, но морские гады показались ему не менее омерзительными. Поэтому Сытов очень обрадовался, когда у него зазвонил мобильный телефон. Обрадовался и удивился. Все знали, что он пропадает в Египте, что у него отпуск, что у него ребенок – кому он понадобился? Он отодвинул тарелку с супом, сказал «извини» Лике и вышел из-за стола. В глубине зала стояли низкие диванчики, и Сытов направился туда.
   – Да? – спросил он телефонную трубку.
   – Сытов! – заорала трубка голосом Марта. – Сытов! Отпад!
   – Март, ты, что ли? Что у тебя стряслось?
   – О-о, Сытов! Помнишь, я рассказывал тебе про архивную девушку?
   – Ты все же назначил ей свидание?
   – Да, представляешь, столько месяцев сомневался, наконец, купил тортик и пригласил попить чай на свою коммунальную кухню!
   – И она пришла?
   – Нет, Сытов!!! Она сказала незачем причинять неудобства соседям и позвала меня с тортиком к себе! У нее трешка, Сытов! Треш-ка!!! И она си-ро-та! У нее папа умер, мама умер, бабушка умер, и дедушка давным-давно умер!
   – Ты сам смотри не умри!
   – Нет, Сытов, я теперь очень долго не захочу умирать! Ты просто не представляешь, что это за женщина! Что это за-а-а!
   – Разве ты, Март, не знал, что самые страстные любовницы и хорошие жены – это серые мыши в очках?
   – Нет, Сытов, в том-то и дело, что не знал! Трешка! Сирота! Женюсь! Кстати, когда ты вернешься? Моя Наташка говорит, что новости без тебя невозможно смотреть. Она говорит, что ты лучший ведущий! Она говорит, что все бабы в архиве от тебя без ума! Когда ты вернешься?
   – Еще две недели мои.
   Сытов нажал на отбой и пошел за столик.
   – Она заснула, – пожаловалась Лика и показала на Катьку. – Ела, ела, вдруг ткнулась носом в тарелку и заснула. Кит, мне кажется, что мы замордовали ребенка своим Египтом.
   Сытов осторожно взял Катьку на руки и на цыпочках пошел в номер.
   Лика семенила за ним, стараясь не стучать каблуками.
   Он уложил Катьку в кроватку прямо в платье и тихонько, под нос, запел то, что пел ей каждый раз перед сном:

     – В стране апельсиновых грез,
     Живет шоколадная бэби.
     Она затоскует до слез,
     Услышав про белых медведей...

   – Кит, что ты бормочешь над ней все время, когда она спит?
   – Нет греха, который нельзя искупить, – ответил Сытов и поцеловал Лику в нос.

Ольга Степнова Моя шоколадная беби