Аврелий Августин
Исповедь

   Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви
   (ИС 14-404-0359)

   Печатается по изданию:
   Творения блаженного Августина, епископа Иппонийского. Т 7. Ч 1. Киев: Тип. Г. Т. Корчак-Новицкого (б. Давиденко), 1880. Из журнала «Труды Киевской Духовной Академии» за 1866, 1867 и 1868 гг.

Предисловие

   Христианский святой, богослов и философ, блаженный Аврелий Августин родился в 354 году в Тагасте. Его мать Моника была христианкой, а отец язычником. В 370 году родители послали сына учиться в Карфаген. В совершенстве овладев латынью, Августин стал учителем грамматики в Тагасте, затем в Карфагене, а в 383 году уехал преподавать в Рим. Затем друзья помогли ему устроиться преподавателем риторики в Милане. Там в 386 году он после многолетних духовных исканий, внутренней борьбы и пребывания вдали от истинного Бога принял христианство, крестившись у святителя Амвросия Медиоланского. После этого Августин вернулся в Африку, где Валерий, епископ Гиппона, уговорил его остаться при церкви и рукоположил в пресвитеры. С 391 года Августин начал учить и проповедовать в качестве помощника Валерия, а в 395 году стал его преемником. На кафедре епископа Гиппонского Августин преданно служил Африканской Церкви. В 430 году во время осады города испанскими вандалами он скончался.
   Сочинения блаженного Августина пользовались большой популярностью в России издавна. Перевод их на славянский язык имелся уже, по крайней мере, в начале XVI века.
   В книге «Исповедь» Августин раскрывает самые тонкие нюансы своей духовной борьбы, очень искренно описывает свою жизнь и основы своей веры во Христа, к которой он пришел после долгих лет пребывания в секте манихеев, мучительной внутренней борьбы и раздумий в поисках Истины.
   Но помимо собственных исканий в этом труде философа-богослова нашли отражение и его основные идеи, учение. В «Исповеди» блж. Августин много рассуждает о категориях времени и пространства.
   На русский язык «Исповедь» блаженного Августина впервые была переведена в 1787 году проповедником Московской Духовной Академии иеромонахом Агапитом.
   Новый русский перевод «Исповеди» блаженного Августина, который и приводится ниже, был издан при журнале «Труды Киевской Духовной Академии» в 1866–1869 годах. Изданию этому покровительствовала императрица Мария Александровна, супруга императора Александра II. Без изменений оно было переиздано в 1880, 1901 и 1914 годах.
   Киевский переводчик старался как можно ближе держаться латинского подлинника. Он сохранил общие латинские обороты и делал попытки передать даже оригинальные особенности латинского языка блж. Августина. Во многих случаях эти попытки не имели успеха и переводчик в примечаниях приводил подлинный текст и указывал на невозможность сохранить в русском переводе оригинальную особенность речи блж. Августина.
   Стоит еще добавить, что «Исповедь» святого Августина – это не просто его автобиография. Но прежде всего – это богословские размышления святого о себе самом и своих отношениях с личным Богом-Творцом. Поэтому, эта книга будет очень полезна для тех, кто в нашем земном мире искренно ищет истинного Бога, ищет Истину, желает спасти себя от греха и заблуждений века сего, от вечной погибели, желает стать настоящим христианином.
   Андрей Плюснин

Книга первая

После воззвания к Богу блаженный Августин вспоминает о первом времени жизни своей до пятнадцатилетнего возраста. – Сознается в грехах своего младенчества и отрочества. – Говорит, что в эти лета он склонен был ко всяким детским играм и забавам более, чем к занятиям наукой.

Глава 1

Велий еси, Господи, и хвален зело, велия крепость Твоя и разума Твоего несть числа (Пс. 144, 3; 145, 6). И человек, эта малейшая часть создания Твоего, хочет восхвалять Тебя; человек, носящий в себе смертность свою и повсюду заявляющий свидетельство греховности своей и Твоего противления гордым. И этот человек, столь маловажное звено в творении Твоем, дерзает воспевать Тебе хвалу. Но Ты Сам возбуждаешь его к тому, чтобы он находил блаженство в прославлении Тебя, ибо Ты создал нас для Себя, и душа наша дотоле томится, не находя себе покоя, доколе не успокоится в Тебе. Даруй же мне, Господи, уразуметь, не прежде ли должен я призывать Тебя, а потом славить Тебя? И не прежде ли я должен познать Тебя, нежели призывать? И кто призовет Тебя, не зная Тебя? Не зная Тебя, можно призывать иного вместо Тебя. Или, лучше, призывать Тебя, чтобы познать Тебя? Но как призывать того, в кого не уверовали? Или как веровать без проповедующего? (Рим. 10, 14) И восхвалят Господа взыекающие Его. Ибо ищущие только могут обрести Его и обретающие могут славословить Его. Итак, взыщу Тебя, Господи, призывая Тебя, и призову Тебя, веруя в Тебя, ибо Тебя проповедали нам. Призывает Тебя, Господи, вера моя, которую Ты даровал мне, которую Ты вдохнул в меня человеколюбием Сына Твоего, служением Благовестника Твоего.

Глава 2

И как же я призову Бога моего, Бога и Господа моего? Взывая к Нему, я, конечно, стану звать Его в себя самого. А где же место во мне, куда вселился бы в меня Бог мой? Где Бог вселится во мне, Бог, сотворивший небо и землю? Так ли, Господи Боже мой, есть ли действительно что нибудь во мне, что бы могло воспринять Тебя? Сами небо и земля, созданные Тобою, вместе с которыми создал Ты и меня, вмещают ли Тебя? Или, если все сущее не существовало бы без Тебя, то не следует ли из того, что Ты всему сущему должен быть присущ и ничто не может быть чуждо Тебя? И так как я существую в ряду Твоих тварей, то зачем мне и домогаться, чтобы Ты взошел в храмину души моей и водворился в ней, когда я и существовать не мог бы, если бы Ты не был во мне? Я еще не во аде, но Ты и там; и если сойду во ад, Ты – везде, и там, и здесь (см. Пс. 138, 8). Да! меня, не было бы, Боже мой; я вовсе не существовал бы, если бы Ты не был во мне; или – точнее – не существовал бы, если бы не был в Тебе, из Которого все, в Котором все. Так, Господи, так! Куда же я после сего зову Тебя, когда я сам в Тебе? Или откуда Ты придешь ко мне? И куда деваться мне с неба и земли, чтобы оттуда мог снизойти ко мне Бог мой, изрекший: еда небо и землю не Аз наполняю (Иер. 23, 24)?

Глава 3

Итак, вмещают ли Тебя небо и земля, так как Ты наполняешь их? Или, наполняя их, остаешься все-таки невместимым, потому что не всего же Тебя вмещают? И куда изливаешь то, что остается от Тебя, наполняющего небо и землю? Или Тебе, содержащему все, нет нужды содержаться в чем-либо, поелику Ты что наполняешь – содержа наполняешь, нисколько не будучи содержим тем, что наполняешь? Не сосуды, наполняемые Тобою, делают Тебя неизменным и непреложным; сами они хотя разбиваются и сокрушаются, но Ты Сам в Себе не терпишь от того ущерба, нисколько не завися от них. А когда изливаешься на нас свыше, Ты не истощаешься Сам, а восполняешь нас, не ниспадаешь, а восстановляешь, не расточаешь Самого Себя, а собираешь нас – других. Но, наполняя Собою все, всем ли Собою наполняешь все? Или так как твари не могут вмещать Тебя – Творца своего – всецело, не вмещают ли они Тебя по частям? И притом – в одинаковой ли мере все, или в разных размерах порознь, то есть большие – больше, а меньшие – меньше? И поэтому не следует ли предполагать в Тебе части, и притом и большие и меньшие? или Ты везде весь, и ничто Тебя всего – всецело не вмещает?

Глава 4

Что же Ты такое, или кто Ты, Боже мой? что или кто, вопрошаю, как не Господь Бог? Ибо кто Господь, кроме Господа? или кто Бог, кроме Бога нашего? – Высочайший, совершеннейший, могущественнейший, всемогущественнейший, в высшей степени благой и милосердый и в высшей степени правосудный и справедливый, никому недоступный и всему присущий, красота благолепнейшая и великодушие непреоборимое и непостижимость неуловимая, Сам в Себе неизменяемый, а все изменяющий, ни нов, ни стар, никогда не обновляющийся и никогда не стареющийся, а все обновляющий и гордых в неведении состаревающий, и действующий всегда и покоющийся всегда, собирающий и ни в чем не нуждающийся, все носящий и наполняющий и поддерживающий, творящий и питающий и усовершающий, обо всем заботящийся и ни в чем не имеющий недостатка. Ты любишь, но не волнуешься; ревнуешь, но сохраняешь спокойствие; раскаиваешься, и не скорбишь; гневаешься, и не возмущаешься; изменяешь дела, но не переменяешь намерений; воспринимаешь, что обретаешь, никогда ничего не теряя; ни в чем не терпишь нужды и недостатка и всякому приобретению радуешься; чуждый всякого корыстолюбия, а требуешь роста и лихвы. Тебе воздается подобающая честь и слава, чтобы Тебя ублажить и как бы склонить к щедрости; но кто же что имеет, чего бы не воспринял от Тебя? Воздавая, уплачиваешь долги, никому не будучи должен: прощая, оставляешь долги, ничего через это не теряя. Но что все слова мои, о Боже мой, жизнь моя, божественная утеха и радость моя? И горе безмолвствующим о Тебе, когда и многоглаголивые немотствуют.

Глава 5

Кто же подаст мне успокоение в Тебе? Кто доставит мне это утешение, да снидешь и внидешь в душу мою и наполнишь Собою сердце мое, чтобы мне забыть все горе мое и Тебя – единое благо мое, воспринять и возлюбить? Что Ты для меня? Сжалься надо мною, чтобы мне не остаться безгласным, чтобы я мог сказать себе: что я сам для Тебя, что Ты заповедуешь мне любить Тебя, так что если я не стану любить Тебя, то Ты вознегодуешь на меня и поднимешь страшные бедствия? Велики ли или не так велики эти бедствия, если я не стану любить Тебя? Увы мне! Скажи мне, из сострадания Твоего ко мне, Господи Боже мой, что Ты для меня. Скажи душе моей: Я твое спасение. Скажи так, чтобы я услышал. Готово сердце мое и слух ушей моих пред Тобою, Господи; отверзи их и скажи душе моей: Я твое спасение. И побегу в след гласа сего и настигну Тебя. Не укрой от меня лица Твоего: я умру, но да не умру, прежде даже не увижу его.
Тесна храмина души моей, чтобы войти Тебе в нее и поместиться в ней: но ты расширь ее. Вся она – в развалинах: но Ты восстанови и обнови ее. Знаю и сознаюсь, что в ней есть много нечистот, которые могут оскорбить Твой взор; но кто очистить ее? Или к кому иному, кроме Тебя, обращусь и воззову: и от тайных моих (грехопадений) очисти меня, Господи, и от произвольных (грехов) удержи раба Твоего (Пс. 13, 14)? Верую, темже и глаголю (Пс. 115, 1; 2 Кор. 4, 13), Ты знаешь, Господи. Не пред Тобою ли исповедал я грехи мои, Боже мой, изобличая себя в них? И – Ты простил мне неправды мои, оставил нечестие сердца моего (Пс. 31, 5). Не вхожу в суд и состязание с Тобою, потому что Ты – истина; и я не хочу обманывать самого себя, да не солжет себе неправда моя (Пс. 26, 12). Да! не стану препираться и входить в суд с Тобою; ибо ежели на беззакония взирать будешь, Господи, Господи, кто устоит? (Пс. 129, 3).

Глава 6

   При всем том позволь мне, Господи, хотя я – земля и пепел, – позволь и мне возвысить голос пред Твоим милосердием. Позволь мне это, ибо я буду говорить пред милосердием Твоим, а не пред человеком посмеивающимся. Быть может и Ты посмеешься надо мною, но Ты же, сжалившись, и помилосердствуешь обо мне. Ибо что я хочу сказать пред Тобою, Господи Боже мой? – Хочу начать с того, чего я не знаю и не постигаю, откуда я пришел сюда – в эту смертную жизнь, или жизненную смерть, откуда говорю, пришел я сюда. И меня, пришельца, восприняло сострадательное милосердие Твое и затем встретили меня Твои утешения, как слышал я от плотских родителей моих, отца и матери, из которых Ты образовал меня в определенный период времени; ибо я сам ничего этого не помню. Так воскормил меня на первых порах сладостью и утехою молока человеческого Твой Промысл. Не мать моя, не кормилицы мои питали меня сосцами своими, но Ты через них подавал мне – младенцу – пищу детскую, по закону природы, Тобою ей предначертанному, и по богатству щедрот Твоих, которыми Ты облагодетельствовал все твари по мере их потребностей. Ты также давал мне чувствовать и то, чтобы я не желал и не требовал этой пищи более того, сколько Ты подавал ее, и кормившим меня влагал стремление подавать мне то, что Ты им подавал. И они охотно, по естественному побуждению, подавали мне то, что в изобилии получили от Твоих щедрот. Ибо благо мое было вместе и их благом, и хотя ими передавалось мне, но происходило не от них, а только через них совершалось Тобою, так как всякое благо от Тебя исходит, Боже, и от Бога моего – все спасение мое. И я уразумел это уже впоследствии, от Тебя Самого, из тех благодатных даров, какие Ты подаешь нам.
   А в то время я ничего не умел больше, как только сосать грудь матери, покоиться на ее лоне, утешаться ее ласками или же плакать при неприятных ощущениях телесных.
   Потом я стал и улыбаться, сперва во сне, а потом и наяву. Это мне обо мне же рассказывали, и я поверил, потому что тоже самое видел и над другими младенцами, хотя того о себе не помню. И вот мало-помалу начал я различать окружающие меня предметы и старался передавать желания свои тем, которые могли бы удовлетворить мне, но не мог, потому что желания мои заключались во мне, а исполнители их вне меня, и ни одним чувством своим, ни каким чутьем не могли проникнуть в душу мою. Мне оставалось пользоваться разными телодвижениями и звуками голоса, как некоторыми знаками, соответствующими моим желаниям, и я делал знаки, какие только мог; но и эти знаки были бедны и маловыразительны, так что оказывались неудовлетворительными. И когда желаниям моим не удовлетворяли, или потому что не понимали меня, или потому что боялись повредить мне через исполнение моих желаний, я приходил в негодование и досадовал на старших себя, не подчинявшихся мне, не зависящих от меня, не слушающихся меня, и сам себя наказывал за то плачем. Таковы вообще дети-младенцы, сколько я мог узнать это из наблюдения над ними, и сам я был таков же; в этом те же не умещие говорить и не сознающие себя младенцы более уверяют меня, нежели сколько могли уверить меня многоречивые и сознавшие себя мои воспитатели.
   И вот младенчество мое давно уже умерло для меня, а я все еще пока живу. Ты же, Господи, всегда живешь, и ничто не умирает в Тебе, потому что Ты всегда существуешь от начала веков и прежде всего, когда бы что ни существовало, и Ты – Бог и Владыка всего, сотворенного Тобою; у Тебя конечные причины всего преходящего, в Тебе непреложные начала всего изменяемого, и все, само по себе временное и само по себе неуяснимое, находит для себя в Тебе и у Тебя и вечную жизнь, и всегдашнее успокоение. Скажи же мне, припадающему к стопам Твоим и умоляющему Тебя, Боже мой, скажи, по милосердию Своему к недостойному рабу Твоему, скажи мне: предшествовал ли младенчеству моему какой-либо другой возраст жизни моей, для меня уже не существующий, или этот возраст ограничивался только тем состоянием, какое провел я в утробе матери моей? Ибо и об этом состоянии, проведенном мною в матерней утробе, сообщено мне некоторое понятие, да и сам я видел беременных женщин. Что же перед тем было со мною, Радость моя, Утеха моя, Боже мой, был ли я до того где-нибудь или чем-нибудь? И нет у меня никого, кто бы сказал мне что-нибудь на это: ни отец, ни мать, ни опыт над другими, ни память моя не могут дать мне ответа. О, не посмевайся надо мною, когда я спрашиваю об этом, Ты, заповедующий мне Тебя, Бога, славить и хвалить за все то, что познал я, и Тебя Господа исповедовать.
   Исповедую Тебя и Тебе исповедуюсь, Господи Боже мой, Владыко неба и земли, хвалу Тебе воздавая и за то первобытное состояние мое, какое предшествовало младенчеству, и за самое младенчество мое, чего я не помню, но относительно чего дал Ты возможность человеку делать догадки и заключения из наблюдений над другими и о себе, и верить о себе многому на основании свидетельств кормилиц и нянек. Ибо я существовал и жил тогда еще, хотя знаков для выражения и сообщения другим чувств и ощущений бытия своего и жизни своей стал искать уже под конец младенчества. И откуда такое оживотворенное существо могло произойти, как не от Тебя, Господи? Есть ли и может ли быть такой художник, который бы сам себя сотворил? Или можно ли представить себе другую конечную причину нашего бытия и нашей жизни, кроме Тебя, Господи, как Творца и Зиждителя нашего, Которому нераздельно присущи бытие и жизнь, так как Ты Сам – высочайшее бытие и высочайшая жизнь? Ты – Всевышний и не изменяешься. Для Тебя настоящий день никогда не проходит, хотя он и в Тебе проходит, потому что и это все в Тебе; иначе не было бы для него путей прохождения, если бы Ты не содержал его в Себе. И поелику лета Твои не оскудевают (Пс. 101, 28), то эти лета Твои – не всегдашний ли, один и тот же непрерывный день? И сколько уже дней наших и предков наших протекло через этот Твой никогда и ни в чем не изменяющийся – всегда настоящий день, и из него или в нем получили видоизменения, как бы они ни видоизменялись, а сколько и еще пройдет их в разных видоизменениях, каковы бы эти изменения ни были, Ты всегда и неизменно один и тот же (там же); и все наше прошедшее и все наше будущее у Тебя совершается в вечнонастоящем. Что за беда, если кто и не поймет слов моих? Довольно для него, если он скажет: что это значит? Пусть удовольствуется и этим, а вместе с тем пусть возжелает лучше не ища находить Тебя, нежели ища не находить Тебя.

Глава 7

Услышь меня, Господи! Горе грехам человеческим! И это говорит человек, и Ты милосердствуешь о нем, потому что Ты сотворил его, греха же не сотворил в нем. Кто же изобразит мне младенчество мое и расскажет о грехах его? Ибо кто чист от греха перед Тобою? – Никто, ни даже младенец, хотя бы и один день жития его был на земле. Кто передаст мне это? Неужели какой-нибудь теперешний маленький ребенок, в котором я вижу то, чего не припоминаю о себе? Итак, в чем же я тогда погрешил или чем? Не грешил ли я тем, когда разевал рот и жадно ловил им сосцы матери с плачем? Ибо если бы я теперь стал делать это, разевая таким же образом рот свой, конечно, не на сосцы, а на соответствующую возрасту моему пищу, то надо мною стали бы смеяться, и я точно подвергнулся бы справедливым укоризнам. Следовательно, я делал тогда то, что заслуживало порицание; но так как я не понимал этого и не мог понимать, то и не было причины, да и незаконно было бы по принятым в обычае правилам ставить мне это в вину, ибо от подобных поступков мы освобождаемся и отчуждаемся уже с возрастом. Но я не видел, чтобы человек в полном уме, очищая дом от сора, вместе с сором выбрасывал и добрые вещи. Неужели же, по самому времени младенчества, неукоризненны и невинны были (чтобы не сказать добры) и эти поступки. Так, например, со слезами требовать чего-нибудь вредного, сердиться и досадовать на неподвластных себе, на старших себя, даже на родителей своих и других, имеющих уже смысл и разум, за то, что они не слушаются младенческих причуд, царапаясь и кусаясь, стараться по мере сил вредить за то, что не выполняют вредоносных требований. Нельзя упрекать и винить младенцев за слабость и немощь их членов, но их душевные свойства подлежат упрекам. Я видел сам завистливого ребенка: он еще не говорил, а между тем бросал взгляды на своего молочного брата с какою-то злобною горечью, досадою и бледностью. Кто этого не знает? Говорят, что матери-кормилицы замаливат в этом случае грехи свои и отмаливают такие недостатки в своих детях, не знаю только какими средствами. Разве и это – невинность, когда видишь, что у грудей матери, при обилии и совершенном достатке молока, один ребенок не терпит при себе другого, равно нуждающегося в этой пище и питающегося только ею. Конечно, на все это смотрят ласково и терпеливо, не потому, чтобы это было дело маловажное и ничего не значило, а потому, что с течением времени это должно пройти. И с этим, пожалуй, нельзя не соглашаться; но при всем том нельзя и не следует смотреть на это равнодушно, когда вслед затем, при дальнейшем возрасте ребенка, все подобные недостатки замечаются, не одобряются, преследуются.
Итак, Господи и Боже мой, давший жизнь младенцу и облекший его в тело, одаренное всеми чувствами, какие только мы видим в себе, Ты составил его из разных членов, дал ему прекрасный вид и для самосохранения его внедрил в него все стремления, все наклонности существа одушевленного, – Ты заповедуешь мне славить, исповедовать и воспевать имя Твое, Вышний; ибо Ты – Бог всемогущий и всеблагой, хотя бы Ты и одно это соделал, чего никто другой не может сделать, кроме Тебя одного, как высочайшего Художника, Который даешь и образ, и красоту, и строй всему по Своим законам. И этот впрочем возраст, Господи, который я прожил бессознательно, но о котором я знаю по вере из рассказов другпх и заключаю из наблюдения над другими младенцами, хотя все подобные сведения имеют значительную долю верности и точности, и этот возраст с грустью и неохотно причисляю к этой жизни моей, которою я живу в этом мире. Ибо сколько могу судить по темным и неуловимым воспоминаниям об этом возрасте, а еще более по совершенному отсутствию памятования о нем, я сравниваю его с состоянием пребывания моего в утробе матери. И если я уже в беззаконии зачат есмь и во гресех роди мя маши моя, то все-таки дерзаю вопрошать Тебя, Боже мой, где я – раб Твой, Господи, где или когда был я невинным? Но в тоже время и оставляю это время, о котором дерзнул я вопросить Тебя. Да и какое мне отношение к нему, когда нет у меня о нем никаких воспоминаний, никаких следов?

Глава 8

Поступая далее, не из младенчества ли перешел я в отрочество; или – вернее, не само ли отрочество наступило для меня и заступило место младенчества? Но и младенчество не оставило меня, ибо куда ему деваться, и однако же его уже не было. Я перестал уже быть младенцем, не умеющим еще говорить, но стал уже отроком, приобретшим и дар слова. И я помню это, даже имею ясное представление о том, каким образом выучился я говорить. Меня не учили тому старшие меня так, чтобы показывали слова в каком-нибудь определенном порядке учения, как это делали впоследствии, уча меня азбуке и сочетанию букв, но я сам умом своим, дарованным мне Тобою, Боже мой, заучивал все это с помощью памяти, потому что не имел возможности выразить чувства души моей ни плачем, ни криком, ни разными телодвижениями, не мог без помощи слова передать свои желания другим, в ожидании себе от них удовлетворения. Дело было так: когда одни называли какую-нибудь вещь словом и по этому слову другие обращались к той вещи, я замечал и удерживал в памяти, что этим словом называли ту именно вещь, на которую указывали тем же словом. А что это так, очевидным становилось для меня из самих телодвижений их при этом, как естественного и общего всем народам языка, посредством которого выражается в лице, глазах, в звуке голоса и всяких движениях тела состояние души при ее желании или нежелании чего-нибудь. Так, слыша часто в разговорах одни и те же слова, при одинаковой их обстановке, я мало-помалу научился понимать их значение, и посредством этих слов, как имеющих определенное значение, доступным языком стал выражать свою волю. И сими-то знаками я выражал уже свои мысли и менялся ими с теми, среди которых жил; потом – далее – вступил в бурное общество жизни человеческой, все еще завися от власти родителей и воли старших.

Глава 9

Боже, Боже мой! Каких бедствий и посмеяний не испытал я там, когда мне – мальчику – поставляли единственным правилом жизни слушаться наставлений, чтобы в этом мире сделаться славным, успеть в науках и особенно отличиться в искусстве красноречия, служащим к приобретению миских почестей и богатств! С этой целью и отдали меня в школу для изучения наук, пользы которых я, несчастный, не понимал; а между тем, когда ленился, за учением меня секли. Так это уже водится исстари, и многие еще до нас, жившие такою жизнью, проложили эти скорбные пути, по которым и нам досталось проходить, с умножением труда и болезни у сынов Адамовых. Встретили впрочем мы людей, обращающихся к Тебе, Господи, и научились от них чувствовать и мыслить о Тебе, сколько могли, как о некоем Великом Существе, – именно, что Ты можешь, и не являясь чувствам нашим, выслушивать нас и помогать нам. И я, как мальчик еще, стал искать и просить у Тебя помощи, заступничества, убежища, призывая Тебя; я преодолевал все трудности детского языка моего; я просил, я молил Тебя, как ребенок, со свойственным ему чувством умиления, чтобы меня не секли и в школе. И когда Ты не внимал моим мольбам (что однако же не вело меня к безумию), старшие и сами даже родители, которые конечно не желали мне зла, смеялись надо мною, когда меня наказывали, что меня в те минуты еще более убивало и оставляло в душе моей самое тяжелое и грустное чувство.
Господи! Есть ли столь великие души, до того мужественные, такою пламенною любовью к Тебе привязанные, есть ли, говорю, такие великие характеры, такие возвышенные личности, которые из совершенной преданности к Тебе ни во что вменяли бы и козлы, и когти, и всякого рода орудия мучений, презирая сами мучения, об избавлении от которых со страхом умоляют Тебя повсюду, и с равнодушием относились к тем, которые страшатся таковых мук, подобно тому, как родители наши бывают равнодушны к мучениям, которым подвергаются дети их от учителей? И мы не менее боялись этих мучений и не менее молили Тебя об избавлении нас от сего; а между тем грешили, не прилагая того старания по своим занятиям ни в писании, ни в чтении, ни в размышлении, какого требовали от нас. У меня не было недостатка ни в памяти, ни в уме, которыми благоволил Ты, Господи, наделить меня щедро, по моему возрасту; но я любил игры и был за то наказываем теми, которые сами тоже делали. Но забавы старших называются делом, а детские игры, когда они случаются, преследуются ими; и бедных детей никто не жалеет, будут ли они мальчики, или девочки, или те и другие. Разве кто из здравомыслящих судей одобрит, например, хоть бы этот поступок надо мною, когда меня наказали за то, что я играл в мяч, будучи мальчиком, и эта игра помешала мне скорее выучить урок, над которым с отвращением я посмеялся бы только, будучи в совершенном возрасте, или тот же здравомыслящий судья разве не скажет, что тот самый, который наказывал меня, не менее, если не более, был виноват, когда в каком-нибудь ученом споре, оставаясь побежденным от своего соперника, более мучился завистью и досадою, нежели я, оставаясь побежденным от своего товарища в искусстве играть в мяч.

Глава 10

И однако же я грешил, Господи Боже, Творец и Промыслитель всего в мире, но грешников только Промыслитель. Господи Боже мой! Грешил я, поступая вопреки правилам и повелениям родителей и учителей. Ибо впоследствии я мог получить пользу от всего того, чему они хотели выучить меня, с какою бы целью они меня ни учили. Но я, не избирая лучшего, был непослушен и, увлекаясь играми, любил кичливые победы в состязаниях и раздражал в себе слух вымышленными рассказами, и чем сильнее они возбуждали меня, тем с большим любопытством стремился я на зрелища и на игры старших себя, так высоко ценимые в свете, что отличаются на этих играх и зрелищах, в сознании собственного достоинства, все почти желают того же и детям своим; а между тем охотно дозволяют сечь детей, если на них отвлекаются они от той науки, которая впоследствии дала бы им возможность блистать в свете. Виждь это, Господи, воззри на нас милосердно, избавь нас, уже обратившихся к Тебе и не призывающих Тебя; избавь и тех, которые еще не обратились к Тебе и не призывают Тебя, да обратятся и призовут, и избавишь их.

Глава 11

   Слышал я, будучи еще отроком, о жизни вечной, обещанной нам, по человеколюбию Господа Бога нашего, в уничиженном состоянии снизшедшего к нашей гордыне, и еще от утробы матери моей, которая много надеялась на Тебя, я знаменовался крестом Его и вкушал соль Его -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Ты видел, Господи, как я, будучи еще ребенком, однажды вдруг заболел затвердением желудка, так что едва не умер было от воспаления. Ты видел, Боже мой, ибо Ты и тогда был хранителем моим, с каким расположением души, с какою верою просил я у благочестивой матери моей и у общей нашей матери – Святой Церкви Твоей – крещения во Христа Твоего, Бога и Господа моего. И смущенная мать моя, по плоти, еще сильнее желавшая чистым сердцем, по вере в Тебя, родить меня для вечного спасения, уже спешила с заботливостью приготовить все, чтобы я омылся и освятился спасительным таинством, исповедуя Тебя, Господи Иисусе, во оставление грехов; как вдруг я выздоровел. Таким образом очищение мое было отложено; как будто нужно было, чтобы я еще сквернился в жизни; так как очевидно, что виновность в осквернении грехами была бы больше и опаснее после купели крещения. Итак, я уже веровал, как и мать моя, и весь дом наш, кроме одного отца, который однако не превозмог во мне силы матерней любви и не мог помешать мне уверовать во Христа, в Которого он еще не веровал. И мать моя заботилась о том, чтобы Ты, Боже мой, был мне Отцом, более нежели он, в чем Ты и помог ей превозмочь мужа, которому впрочем она усердно служила, потому что и в этом она повиновалась Твоему велению.
   Желал бы знать, Боже мой, молю Тебя, если только Тебе угодно это, с какою целью отсрочено было мое крещение: ко благу ли моему, мне как бы послаблены были узы греха, или не послаблены? Еще и теперь часто от многих слышится: оставь его, пусть делает, что хочет, он еще не крещен; однако же относительно здоровья тела мы не говорим: оставь его, пусть покрывается язвами, он еще не выздоровел. Не лучше ли было бы, если бы я скорее исцелился, благодаря заботливости приближенных ко мне и моей собственной, чтобы воспринятое спасение души моей, Тобою дарованное, безопасно было под покровом твоим? Да, лучше! Но мать моя предвидела, сколько и какие волны искушений грозили мне по выходе из детства; и она лучше хотела, чтобы эти волны наводнили землю, еще грубую, и в ней же сокрушилась, а не тот образ, в который эта персть должна была затем облечься и который и должен был потом воспринять.

Глава 12

Невзирая однако же на то, я в детстве своем, за которое не столько боялся, сколько за юношеский возраст, не любил учиться и досадовал, когда меня принуждали к тому; при всем том меня все-таки заставляли учиться, и благо для меня это было, но я нехорошо поступал, учась только по принуждению. И всякий, кто делает что-либо неохотно, по одному принуждению, нехорошо делает, хотя бы то, что он делает, и доброе дело было. Да и те, которые делали мне насилие, нехорошо поступали; но благо в этом для меня зависело от Тебя, Боже мой. Ибо они, заставляя меня учиться, ничего не имели в виду, кроме удовлетворения ненасытимым желаниям богатства и славы. Ты же, у кого и волосы на голове нашей все сочтены (см. Мф. 10, 30), погрешности и заблуждения понуждавших меня учиться обращал в мою пользу, а мое отвращение от учения, непокорность и ослушание учителям вменял мне же в наказание, которого я заслуживал тем, что не хотел учиться, и своим ослушанием, – такой маленький мальчик и такой грешник! Таким образом из того, что другие делали в отношении ко мне нехорошего, Ты извлекал для меня пользу; а за то, в чем я сам грешил, делал праведное мне же возмездие. Ибо Ты заповедал и постановил правилом, и так оно бывает, чтобы всякий беспорядок в жизни носил в себе соответственное наказание.

Глава 13

   Но от чего ненавидел я греческий язык, которому меня учили с малолетства, я и до сих пор не могу себе объяснить надлежащим образом. Я весьма любил латинский язык, но не то в нем, чему учат первые учители, а то, чему учат так называемые грамматеи (grammatici). Ибо и эти первые (латинские) начатки учения, когда учат нас читать и писать, и считать, были для меня не менее тягостны и сопровождались наказаниями, подобно всякой греческой грамотности. От чего же и это, как не от греха и суетности жизни, потому что я был плоть, был ветер, который блуждает и не возвращается? Но это первоначальное учение, как более близкое, более верное и определенное, которое и подавало мне всегдашнюю пищу, так что я всегда имею возможность с охотою и прочитать, что нахожу в письменности, и сам написать, что захочу, конечно, лучше тех наук, по которым заставляли меня, обременяя память, заучить странствования или похождения (errores) какого-нибудь Энея, оставляя в забвении собственные заблуждения (errores) мои, и оплакивать смерть Дидоны, убившей себя из любви, между тем как я несчастнейший, убивая себя подобными занятиями, сам умирал и, не чувствуя того, удалялся от Тебя, Боже, – жизнь моя.
   И что может быть жалостнее несчастного, самого себя не жалеющего, плачущего над смертью Дидоны, умершей от любви к Энею, а не оплакивающего своей смерти, проистекающей от недостатка любви к Тебе, Боже, свету сердца моего, духовной пище души моей, животворной силе ума моего и внутренней тайне помышления моего? Между тем, я не любил Тебя и нечествовал вдали от Тебя, и когда я нечествовал, то отовсюду одобрительные отзывы слышались: браво, браво! Ибо приятельская дружба мира сего есть нечестие в удалении от Тебя; и эти возгласы: браво, браво! произносятся с тем, чтобы ими одних ободрить, а других укорить, и я не плакал об этом, а плакал о Дидоне, умершей и в могилу сошедшей от меча, сам подвергаясь неизвестной, сокрытой от меня Тобою будущности, оставив Тебя, и – как земля в землю обращаясь; и если бы мне воспретили это чтение, то я печалился бы, не прочитав того, о чем плакал. А между тем, такое безумие считается наукою почетнее и плодотворнее той, по которой я выучился читать и писать.
   Но теперь, Боже мой, истина Твоя да воззовет в душе моей и скажет мне: не так, не так; первое из вышесказанных учение всеконечно лучше. Ибо ныне же я скорее готов забыть странствования Энея и все подобное тому, нежели забыть – читать и писать. Правда, на дверях школ грамматиков висят занавески, но они служат не столько почетным символом таинственности, сколько покровом заблуждения. Пусть не восстают против меня учители, которых я уже не боюсь, когда я исповедуюсь Тебе, Боже мой, во всем, что сознает душа моя, а успокаиваюсь в обличении злых путей моих, чтобы возлюбить благие пути Твои. Пусть не восстают против меня продавцы и покупатели грамматик, они не устоят против истины; ибо если я предложу им вопрос: правда ли то, что поэт рассказывает о прибытии когда-то Энея в Карфаген, то малоученые отвечают, что они не знают, а многоученые даже отвергнут справедливость этого. Но если спрошу: какими буквами пишется имя Энея, то на это все учившиеся грамоте в один голос, как сущую правду, ответят мне: пишется так и по тем правилам, как согласились и постановили между собою люди в изображении этих знаков. Притом, если бы я спросил, что для каждого из нас в этой жизни было бы более выгодно: забыть ли читать и писать или забыть эти поэтические вымыслы, то кто затруднился бы в ответе на это, если только, не потеряв памяти, сознает себя совершенно? Итак, я грешил в детском возрасте, когда этим пустым занятиям давал предпочтение в любви своей перед теми предметами, которые полезнее, – вернее, последние ненавидел, а первые любил. Само даже повторение хоть бы этих слов: один да один – два, два и два – четыре, – эта постоянная песня нестерпима была для меня; а какой-нибудь деревянный конь, наполненный вооруженными воинами, осада и пожар Трои, сама тень Креузы, – эти зрелища суетности – служили для меня призрачным наслаждением.

Глава 14

Но от чего же ненавидел я саму грамотность греческую, подобные дела воспевающую? Ибо Гомер весьма искусен в составлении таких рассказов и, несмотря на пустоту их, весьма приятен; а при всем том он мне в детстве моем не нравился. Думаю, что и для греческих отроков – тоже самое Вергилий, когда их заставляют изучать его также, как меня заставляли изучать Гомера. Очевидно, что трудность, именно, одна трудность в изучении чужестранного языка, как бы желчью, отравляла для меня всю приятность греческую в баснословных рассказах. Я не понимал там ни одного слова, а меня заставляли знать то суровыми угрозами, то наказаниями. Было же время, когда я в младенчестве также ничего не знал из латинских слов; однако же через наблюдения и замечания выучился им и стал понимать без всякого страха и мучения, среди ласк кормилиц моих, шуток – забавлявших меня и удовольствий – игравших со мною, выучился тому, без всяких карательных понуждений, будучи побуждаем к тому собственным сердцем. Мне нужно было выражать свои чувства, а это было невозможно без заучивания кое-каких слов, но не от учителей, а из живых разговоров, посредством которых и я передавал другим то, что чувствовал. А из этого само собою открывается, что для приобретения и усвоения таких познаний гораздо действительнее свободная любознательность, нежели боязливая и запуганная принужденность. Но и этой свободы порывы сдерживаются строгою необходимостью по законам Твоим, Боже, Твоим законам, сильным и мощным, которые, начиная от розги учителей до мученических пыток, всюду примешивают спасительную горечь, возвращающую нас к Тебе от пагубных удовольствий, удалявших нас от Тебя.

Глава 15

Услыши, Боже, молитву мою, да не изнеможет душа моя под пестунством Твоим; и я не престану исповедовать перед Тобою и славить неизреченное Твое ко мне милосердие, которое явил Ты мне, изведя меня от всех пребеззаконных путей моих; превыше всех тех обольщений, которыми я увлекался; и я возлюблю Тебя всем существом моим и предамся Тебе всецело, и Ты избавишь меня от всякого искушения навсегда. Ибо Ты, Господи, Ты – Царь мой и Бог мой, Тебе и должно служить все, чему только выучился я полезному в детстве своем, – Тебе должно служить все, что и говорю, и пишу, и читаю, и считаю, так как Ты, когда я занимался чем-нибудь суетным, вразумлял меня и прощал мне мое грешное удовольствие при этих суетных занятиях. Много и полезного вынес я из отроческого учения, а много и такого, что относится уже к предметам превыше суетных: в этом и состоит безопасность пути для отроков.

Глава 16

   Но – увы! Кто устоит перед силой нравов и обычаев человеческих? Она, вечно властвуя, постоянно увлекает детей Евы в море великое и страшное, где едва спасаются и на кораблях. Не этою ли силою и я увлеченный читал о Юпитере и громовержце, и прелюбодее? И как то и другое несовместимо, то придумано оно, конечно, для того, чтобы действительному любодеянию иметь опору для подражания, прикрываясь мнимым авторитетом громовержца. И чей трезвенный слух из призванных учителей не оскорбится, слушая человека – своего собрата, когда он во всеуслышание говорит: «Все это выдумал Гомер, и свойства человеческие приписал богам; но я лучше хотел бы, чтобы свойства божеские были приписываемы нам» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Но вернее можно сказать, что это выдумал скорее он сам, приписывая в тоже время людям порочным свойства божественные, чтобы пороки не считались пороками, и чтобы всякий, кто ни делал бы их, казался подражающим не людям грешным, но богам небожителям.
   А между тем в тебя, адский водоворот, стремятся сыны человеческие и платят еще за твою науку; притом смотрят на это, как на великое дело, так что все это совершается публично, в открытых местах, под покровительством законов, обеспечивающих учителей наградами и постоянным содержанием. Указывая на все это, с гордостью говорят: здесь изучается искусство слова, здесь приобретается красноречие, столь необходимое для убеждения и взаимного объяснения. Да, действительно, мы не понимали бы этих слов: золотой дождь, недра, высота сводов небесных и тому подобные выражения, какие начертаны там, если бы Теренций не вывел на сцену порочного юношу, который, рассматривая какую-то написанную на стене картину (изображавшую, как Юпитер нисшел в недра Данаи каким-то золотым дождем, как он через это соблазнил ее), – представлял при этом себе в Юпитере пример разврата. И смотри же, как этот юноша разжигает в себе похоть, как бы по указанию самого бога. «И какого бога?», – замечает Теренций. «Бога – потрясающего громами своды небесные. И мне ли, человеку пресмыкающемуся на земле, не делать того же? Да, я это сделал, и сделал это тем охотнее» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Конечно, слова эти, по причине своего порочного содержания, не разъясняются, но они внушают смелость к совершению пороков. Я не обвиняю слова, как сосуды избранные и честные, но обвиняю греховный напиток, которым напаяют нас из них безумные учители; и если бы мы не стали пить этого напитка, то они стали бы наказывать нас, не слушая никакого здравого оправдания. А между тем, Боже мой (перед взором Твоим мне можно смело воспоминать об этом), я несчастный охотно, даже с удовольствием изучал все это, и за то называли меня мальчиком, подающим добрые надежды.

Глава 17

Дозволь мне, Боже мой, сказать нечто и об уме моем, – Твоем даре, на какие тратил я его нелепости. Мне часто давали дело, довольно тревожное для души моей, заставляя меня то обещанием наград, то угрозою наказаний произносить слова Юноны, как она гневалась и скорбела, когда не могла отвратить от Италии вождя тевкров (троянцев). Я никогда не слыхал, чтобы Юнона говорила что-нибудь подобное, но мы должны были идти по следам поэтических вымыслов и рассказывать свободною речью то, что поэт говорил стихами. И чем кто сообразнее с положением представляемого лица выражал в себе страсти гнева и скорби, словами точь-в-точь передающими мысли, тем более заслуживал он ободрения и похвал. Что мне из этого, о, истинная жизнь моя, Боже мой, что мне рукоплескали, когда я декламировал, и восхваляли меня перед многими сверстниками и товарищами? Не все ли это дым и ветер? Неужели ничего не было иного, в чем бы можно было мне упражнять свой ум и язык? Хвалы Твои, Господи, хвалы Твои, посредством упражнения в божественном Писании Твоем, могли бы составить наилучшую победу и торжество для души моей, и я не сделался бы через суетные занятия нелепостами постыдною добычею властей воздушных, коим, как духам падшим, приносятся жертвы не одним способом, а многоразлично.

Глава 18

   Что же удивительного, если я по увлечению вдавался в такую суету и удалился от Тебя, Боже мой, когда мне представляли в пример таких людей, которых порицали и осмеивали в то время, как они о делах своих, и не дурных, выражались с примесью варваризмов и солецизмов, а напротив того хвалили и превозносили их, когда о собственных пороках рассказывали изящно и увлекательно, чистою и правильною речью, – и представляли их конечно для того, чтобы в первом случае не подражать, а во втором подражать им? Ты видишь это, Господи, и хранишь молчание, долготерпеливый, и многомилостивый, и истинный. Неужели и всегда будешь хранить такое молчание? И ныне Ты изводишь из сей ужаснейшей бездны душу, ищущую Тебя и жаждущую утешения Твоего, – душу, взывающую к Тебе: внемли, Господи, гласу моему; Тебя призываю, помилуй меня и услыши меня; сердце мое говорит перед Тобою Твое слово: «ищите лица Моего»; и я ищу лица Твоего, Господи (см. Пс. 26, 7, 8; Зах. 13, 9). Ибо от лица Твоего удаляются те, которые пребывают во тьме греховной, и удаление от Тебя, равно как и возвращение к Тебе, измеряется не расстоянием мест и не числом шагов. Так, разве поминаемому в притче сыну Твоему младшему нужны были кони и колесницы или корабли, разве улетал он на крыльях ветра или сам своими ногами совершал путешествие, чтобы в недалекой стороне, живя распутно, расточить часть свою, которую Ты дал ему, когда он удалялся, оставляя Тебя? Мил Ты был ему, когда выделял ему часть его; но стократ милее стал Ты для него, когда он возратился к Тебе в нужде (Лк. 15, 12–32). Поэтому, удаление от лица Твоего состоит именно в похоти страстей, или, что тоже, во тьме греховной.
   Виждь, Господи Боже, виждь и потерпи, что видишь, как тщательно сыны человеческие соблюдают законы букв и слогов, передаваемые им преемственно от их учителей, а принятые от Тебя раз и навсегда неизменные законы вечного спасения оставляют без внимания. Если бы кто из преподающих общепринятые правила звуков произнес, вопреки грамматике, без придыхания первого слога слово: ото вместо homo, то он подвергся бы за это большим преследованиям, чем в том случае, когда бы он, вопреки Твоим заповедям, возненавидел самого человека, будучи человеком. Как будто каждому человеку ненавистнее его противник, чем сама ненависть, и как будто он этою ненавистью больше вредит своему противнику, преследуя его, чем самому себе, питая в сердце своем эту ненависть. И действительно, законы слова не глубже законов совести напечатлены у нас: не делать другим того, чего себе не желаем. О, как Ты неисследим в Своих непостижимых судьбах, Боже единый великий, по непреложному закону Своему, помрачающий карательными ослеплениями противозаконные пожелания наши! Когда человек ищет славы в красноречии, то, предстоя перед судьею, окруженный множеством народа, преследуя неумолимою ненавистью своего соперника, он со всей осторожностью бережется, чтобы не сделать какой-нибудь погрешности в языке -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, а не старается предохранить себя и не страшится, в сумасбродстве и неистовстве, убить собрата своего среди собратов.

Глава 19

Ия, бедный мальчик, стоял уже над самой пропастью подобной нравственности, и школа детского воспитания моего была такова, что я боялся допускать в речи варваризм, а не боялся, погрешая против правильности и чистоты речи, завидовать говорившим правильно и хорошо.
Говорю это и исповедуюсь Тебе, Боже мой, в том, за что меня хвалили те, угодить которым было тогда моею единственною честью. Ибо я не видел той бездны нечестия, в которую низринут был вдали от Тебя. Было ли что хуже меня в этом отношении (чем даже возбуждал я зависть к себе), когда из привязанности к разным играм и увеселительным забавам, из пристрастия к театрам и зрелищам с томительным желанием подражать им я нередко обманывал и надзирателя свего, и учителей, и самих родителей, употребляя на то всякую ложь? Я даже воровал из родительской кладовой или со стола, то для удовлетворения склонности к лакомству, то для того, чтобы поделиться с другими детьми, которые за то допускали меня к своим играм, разделяя их со мною. И в этих играх, побуждаемый суетным желанием первенства, я часто пускался на хитрости и даже обман для одержания побед. А между тем в других ничего я так не ненавидел, ничего так не преследовал, как подобные поступки; если же сам в них попадался, то всегда больше упорствовал, нежели уступал, и это ли невинность детская? Нет, Господи, нет; молю Тебя, Боже мой! Ибо все то, что выносится у нас в детстве из-под опеки надзирателей и учителей, переходит потом к правителям и царям, и от орехов и мячиков, и воробьев переносится к золоту, поместьям, рабам; то есть все пороки детства переходят на последующие затем возрасты – в соответствующем изменении, точно также, как и детские розги заменяются впоследствии более суровыми наказаниями. Итак, Царю наш, Ты только выражение смирения одобрил в возрасте, когда сказал: таковых есть Царство Небесное (Мф. 19, 14)

Глава 20

При всем том, приношу Тебе, Господи, благодарение, Тебе, Всевышнему и Всеблагому Творцу и Правителю вселенной, Тебе, Богу нашему, хотя бы Тебе благоугодно было, чтобы мое существоваше продолжилось не далее детства. Ибо я и тогда существовал, жил и сознавал свое бытие, заботясь о своем самосохранении, как образе таинственнейшей Единицы, от Которой я произошел; охранял по внутреннему влечению целость чувств моих и в самых малых вещах и в размышлении о них услаждался истиною. Я не хотел обманываться или подвергаться обманам, память у меня была хороша, в речи своей я старался соблюдать изящество, в дружбе находил удовольствие, избегал уныния, не терпел отчуждения и невежества. Чему же не надивиться и чему не нахвалиться в таком одушевленном и оживотворенном существе? Но все это – дары Бога моего; ничего я не дал сам себе; и все это – добро, и все это – я. Итак, благ Тот, Кто создал меня, Сам Он – благо мое, и я в восторге перед Ним от этих благ, которыми пользовался, быв еще мальчиком. Тем только грешил я, что не в Нем Самом, а в себе и в других тварях Его искал удовольствий, всего высокого и изящного, всякой правды и истины; и таким образом впадал в томление и крушение, в смятение и замешательство, в ошибки и заблуждения. Благодарю Тебя, Сладость моя, и слава моя, и упование мое, Боже мой; еще и еще благодарю Тебя за дары Твои, только сохрани их мне. И таким образом соблюдешь Ты меня, и дары, которые Ты мне даровал, умножатся и усовершатся во мне, и сам я пребуду с Тобою; ибо я вот и бытие мое – от Тебя.

Книга вторая

В этой книге блаженный Августин переходит к следующему возрасту и с тяжелым чувством вспоминает о первом виде юношества, то есть о шестнадцатом годе жизни своей, проведенном в родительском доме, после школьных занятий, в баловстве и удовлетворении прихотям. Вслед затем строго и беспощадно осуждает он себя за такое поведение и особенно за ту кражу, которую производил он в то время со своими приятелями.

Глава 1

Хочу теперь припомнить прошлые мои грехопадения и растление души моей, не с тем, чтобы любоваться ими, но чтобы тем более возлюбить мне Тебя, Боже мой. Вспоминая о путях нечестия своего и с горьким чувством размышляя об этом времени жизни своей, я делаю это именно из желания тем крепче возлюбить Тебя, чтобы Ты сделался предметом любви моей, любви необманчивой, неисчерпаемой и неизменчивой, и чтобы Ты собрал меня, растерзанного и разбросанного по частям, воедино, после того, как я, удалившись от Тебя одного, исчезал в рассеянии. Было время в юности моей, когда я сгорал от снедающего меня адского пламени плотских похотей и погрязал в тине тайных любовных похождений; и лицо мое иссохло; и весь я мерзок стал перед Тобою, любуясь только собою и стараясь нравиться любившим меня.

Глава 2

   Ив чем же находил я удовольствие, как не во взаимной любви – в том, чтобы любить и быть любиму? Но в этой любви не доставало между любящими душами той меры или сдержанности (modus), которую дает светлый взгляд и доброе направление дружелюбия; напротив того, в первые же годы юности моей – этого самого кипучего родника нечистых плотских вожделений – поднялась во мне буря страстей и омрачила ими сердце мое до того, что я не отличал светозарной чистоты любви от мрачной нечистоты похотения. То и другое волновалось и перемешивалось во мне в беспорядке, увлекая слабый возраст по стремнинам страстей и погружая его в бездну пороков. Гнев Твой тяготел на мне, Господи, но я не замечал и не понимал этого. Я как бы оглох от звука цепей бренности моей и не хотел прислушиваться к ним; это было уже наказание за гордость души моей; и я дальше и дальше удалялся от Тебя, а Ты не останавливал меня; даже постыдными делами своими, на которые был я слишком падок, не стыдился гордиться, как подвигами какими-нибудь, стараясь превзойти других позорным удальством, потому только, что им восхищались в кругу своевольного юношества, а Ты всё молчал. О глупый и пошлый восторг! О бессмысленное удовольствие! И Ты все это терпел тогда, как бы не обращая внимания, а я удалялся от Тебя все дальше и дальше, повсюду посевая для себя пагубные семена болезней и огорчений, гордясь самым отвержением и бессилием своим.
   И в ком мне можно было найти тогда человека, который бы принял во мне участие и вывел меня из этого бедственного положения, обратил скоропреходящие удовольствия мои во благо мне и положил конец их обольстительной силе, направив бурные волны возраста моего к берегу супружеской жизни? Здесь нашли бы они себе безопасную пристань (если без того не могли успокоиться), удовлетворяясь целью чадорождения, как предписывает закон Твой, Господи, по которому Сам Ты через нас творишь и образуешь преходящие поколения смертных, силен будучи с кротостью и терпением очистить нас от всяких беспорядков, не имеющих места в вертограде Твоем? Ибо всемогущество Твое – недалеко от нас, хотя мы и удалились от Тебя. О если бы я по крайней мере внял глубже гласу грома Твоего небесного: но таковые (т. е. вступающие в брак) будут иметь скорби по плоти, а мне вас жаль, и хорошо человеку не касаться женщины, и неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене (1 Кор. 7, 1, 28, 32–34). О если бы я выслушал эти слова с большею внимательностью и заботливостью, и, сделавшись скопцом для Царства Небесного (Мф. 10, 19, 12), с большим счастьем ожидал бы объятий Твоих!
   Но я, несчастный, сгорал огнем страстей в удалении от Тебя, попрал все Твои законы и не избежал за то праведных наказаний Твоих; и кто из смертных не испытывает этого? Ибо Ты всегда сопровождал меня и милосердием Своим, и строгостью Своею, и все законопреступные удовольствия мои растворял самыми горькими последствиями и какою-то неизъяснимою досадою, заставляя тем самым меня искать удовольствий безупречных; и где бы я мог найти такие удовольствия, нигде не находил их, кроме Тебя, Господи, кроме Тебя, Который созидаешь труд на повеление (Пс. 93, 20), поражаешь и исцеляешь, мертвишь и живишь (Втор. 32, 39; 1 Цар 2, 6), чтобы нам не умереть в отчуждении от Тебя. И где же я был и как долго скитался вдали от истинных утешений дома Твоего? В течение всего шестнадцатого года жизни моей сумасбродство и бешенство плотских похотей, извиняемых бесстыдством и беспутством человеческим, но воспрещаемых законом Твоим, обладало мною, и я совершенно предавался им. Домашние и ближние мои не заботились извлечь меня из этой бездны посредством супружства: они заботились только о том, чтобы я успевал как можно более в науке красноречия и сделался великим оратором.

Глава 3

   Ив этом-то именно году прекратились школьные занятия мои. По возращении моем из Мадавра – соседнего города, где положено уже было начало моему путешествию для изучения словесных наук и красноречия, – делались в доме моем приготовления к дальнейшему путешествию из Карфагена, не столько по достаткам и средствам довольно бедного отца моего, гражданина города Тагаста, сколько по его сильному желанию и твердой воле. И кому я это рассказываю? Конечно, не Тебе, Боже мой, но перед Тобою говорю об этом роду моему, роду человеческому, рассказываю я о родительских издержках и заботах для моего образования. К чему и для чего рассказываю? К тому и для того, конечно, чтобы всем и каждому, кто бы ни прочел эти строки, лучше поразмыслить, о чем наиболее должны мы взывать к Тебе, Боже, и чего просить у Тебя, и Ты чему более внимаешь, как не душе, исповедующей Тебя и исповедующейся Тебе, и живущей по вере в Тебя? Кто не превозносил тогда похвалами отца моего за то, что он ничего не щадил для образования сына, несмотря на ограниченность состояния своего и отдаленность моего путешествия, тогда как многие из сограждан его, гораздо более достаточных, не заботились столько о детях своих? Между тем тот же отец мой нисколько не обращал внимания на мое нравственное состояние и чистоту моего поведения, не заботился о том, чтобы я преуспевал в духовной жизни для Тебя; он желал одного только, чтоб я был красноречив, хотя бы оставался без всякого понятия о Тебе, Боже, едином истинном и благом Владыке нивы твоей -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

– души моей.
   На шестнадцатом году, как уже было выше сказано, когда я находился в родительском доме и оставался по домашним обстоятельствам в совершенной праздности, оставив вовсе и школьные занятия, терния похотей покрыли главу мою и не было у меня руки, охраняющей от них. Даже сам отец мой, видя меня в публичных банях достигшим возмужалости, в поре к деторождению, и в тоже время замечая во мне пылкость юношескую, любовался этим и как бы заранее восхищался уже будущим потомством, о чем с восторгом говорил и матери моей; это было не что иное, как состояние опьянения, в котором мир сей, забыв Творца своего, вместо Тебя возлюбил тварь Твою, и, оставив духовное питие святых велений Твоих, погрузился в бездну плотских похотей греховной воли своей. Но Ты в сердце матери положил уже основание храму Своему и начало святому жилищу Твоему. Я был еще в числе оглашенных, и притом с недавнего времени. Поэтому мать моя объята была благоговейным страхом и трепетом; и так как я не был еще в числе верующих, то она боялась за меня, чтобы я не пошел по путям стропотным, по которым ходят отвращающиеся от лица Твоего.
   Увы мне! И я дерзаю говорить, что Ты, Боже мой, безмолвствовал, когда я удалялся от Тебя более и более. Правда ли, будто Ты безмолвствовал в отношении ко мне? А чьи же это были слова, как не Твои, слова через посредство матери моей, верной рабы Твоей, этот голос, который доходил от Тебя до ушей моих? Но и этот голос не проникал в мое сердце, и я не внимал ему. Мать моя желала и с особенною заботливостью внушала мне наедине, как припоминаю себе, чтобы я не любодействовал; в особенности же – чтобы удалялся от прелюбодеяния с замужними женщинами. Но эти внушения и советы матери казались мне женскою слабостью и я стыдился следовать им. Между тем это был голос Твой, а я не замечал и не понимал этого; я думал, что эти слова не от Тебя исходят, что она говорит их от себя, тогда как они исходили ко мне через нее именно от Тебя, и в лице ее – сын ее, сын рабы Твоей, раб Твой – уничижал Тебя. Но я всего этого не понимал и стремглав бросался на всякое дурное дело с таким ослеплением, что среди сверстников, с хвастовством рассказывавших о своих дурных поступках, как о каких-нибудь подвигах, и тем более гордившихся ими, чем они были постыднее, мне становилось стыдно, если я отставал от них, так что в этом обществе приходилось краснеть не за пороки, а за добродетель, и потому я пускался на подобные дела не только по пристрастию к ним, но и по соревнованию к удальству и отличию. Что постыднее порока? А я, чтобы избежать стыда, делался порочнее; если же не представлялось мне случая перещеголять приятелей распутством, то я выдумывал то, чего вовсе не бывало со мною, чтобы не показаться в виду других тем презреннее, чем на деле был невиннее, и чтобы непорочности не сочли за пошлость.
   Вот с какими спутниками ходил я по путям вавилонским и валялся в грязных нечистотах, как бы в душистых травах и благовонных мазях. А в самой середине этого омута, в котором погрязал я, попирал меня невидимый враг и увлекал меня, потому что я был уклонен в увлечение. И мать моя по плоти, убегавшая из среды Вавилона и только следившая по окраинам его, хотя и увещевала меня к целомудрию, но с другой стороны старалась устроить мою судьбу согласно с желаниями своего мужа, считала вредным и опасным для моей будущности узами супружеской любви смирить и обуздать порывы страстей моих, если уже нельзя было вовсе устранить их. Она боялась, чтобы надежды, подаваемые мною, не были разрушены ранним супружеством; не те надежды, которые возлагала она на Тебя в будущем веке, а надежды на мое в сем веке образование, какое видеть во мне чрезмерно желали и отец и мать: отец, который о Тебе почти ничего не думал, а обо мне ничего, кроме суетного; и мать, которая не только не считала светское образование препятствием к познанию Тебя, но даже полагала, что оно послужит немалому к тому пособием. Так сужу я, припоминая, сколько могу, образ мыслей моих родителей. Таким образом дозволялись мне разного рода удовольствия без всякой сдержанности, разнуздывались во мне различные страсти, и на всем этом ложился мрак, закрывавший от меня, Боже мой, свет истины Твоей; тогда беззаконие и нечестие мое выступало наружу, подобно маслу на поверхности воды.

Глава 4

Закон Твой, Господи, и закон, написанный в сердцах наших, голос которого не в силах заглушить и неправда, конечно, преследует и наказывает воровство. Ибо какой вор равнодушно терпит подобного себе вора? Даже богач не терпит вора, доведенного к тому нищетою.
А я воровал не от бедности, не от крайности, а из презрения к правде и по пристрастию к неправде. Я пускался в воровство таких вещей, каких у меня и гораздо лучших было слишком много. Я воровал не для того, чтобы пользоваться кражею, а находил удовольствие в самом воровстве и грехе. Так, в соседстве с нашим виноградником было дерево груша, вся покрытая плодами, но ни по виду своему, ни по вкусу плодов непривлекательная. И вот я с подобными себе негодными мальчиками отправился туда с тем, чтобы стряхнуть эту грушу и обобрать с нее плоды среди глубокой ночи, а до того времени мы по своему гибельному обычаю шлялись и тешились по улицам и площадям; из чужого сада мы притащили огромную ношу груш, но не воспользовались ими для собственного желудка, а большею частью выбросили их свиньям, хотя кое-что и сами поели; а между тем мы делали это с удовольствием; и чем более что воспрещалось нам, тем более к тому именно мы и стремились. Вот каково сердце мое, Боже, вот каково сердце мое, над которым Ты сжалился и умилосердился, когда оно было на краю пропасти. Пусть же теперь это самое сердце исповедается перед Тобою, чего оно искало в том, чтобы быть мне злым без всякого основания (gratis) и чтобы злобе моей не было иной причины, кроме самого зла, иначе сказать, чтобы быть злым для самого зла. Ужасно и отвратительно зло, и однако же я его возлюбил, я сам возлюбил свою погибель: я возлюбил свои недостатки, свои слабости, свое падение; не предмет своих увлечений, пристрастий, падений, говорю я, нет, а сами слабости свои, само падение, сам грех, во мне живущий, возлюбил я; нечиста же душа моя и греховна, ниспала она с тверди Твоей небесной в эту юдоль изгнания, если услаждается не столько греховными предметами, сколько самим грехом.

Глава 5

   Есть своего рода прелесть в прекрасных телах, и в золоте, и в серебре, и во всем тому подобном; для осязания плотского всего приятнее гармония частей; есть и для других чувств соответственно приятные свойства тел. Есть привлекательность и во временных почестях и правах силы и власти, от чего и рождается властолюбие; но ради всего этого не должно удаляться от Тебя, Господи, ни уклоняться от закона Твоего. И жизнь наша, которою мы живем здесь, имеет своего рода заманчивую прелесть по своей собственной красоте и возможности наслаждаться всею земною красотою. Само дружество человеческое, как союз любви, дорого и мило по взаимному единодушию. Но ради всех этих прелестей земных допускается грех, когда при неумеренном стремлении к ним, – как будто бы лучше их ничего не было, – забываются высокие и лучшие блага, – Ты, Господи Боже наш, и истина Твоя и закон Твой. Конечно, и в земных предметах находятся свои удовольствия, но они не могут равняться с Тобою, Боже мой, сотворившим все; ибо в Тебе только одном услаждается праведник, и Ты один составляешь отраду правых сердцем.
   Когда спрашивается, по какому побуждению совершено преступление, то предполагается, что оно возможно только или из желания достигнуть так называемых земных благ, или из страха потерять их. Конечно, и эти блага прекрасны и имеют свою цену, но не следует их предпочитать другим благам, высшим и благотворнейшим. Положим, кто нибудь совершил убийство. По каким побуждениям? Или по любви к подруге ближнего своего, или по желанию воспользоваться его богатством, или по нищете, вынуждавшей грабить, чтобы было чем жить, или из опасения от него каких-либо неприятностей, или из мщения за обиду. Неужели кто-нибудь совершил бы убийство без всякой причины, находя удовольствие в самом убийстве? Кто этому поверит? Даже и тот безумный и крайне жестокий человек, о котором говорят, что он был зол и жесток почти без всяких побудительных к тому причин (gratuito potius), сделался таким не без причины, как сказано о нем же: «чтобы от досуга не окостенела рука и не оцепенела душа» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. От чего же это? Почему так? Оттого и потому, чтобы путем злодеяния завладеть Римом, достигнуть высших почестей, захватить в свои руки власть, обеспечить свое состояние и таким образом избавиться от преследования законов и выйти из тех затруднительных обстоятельств, в которые он поставлен был и семейным положением своим, и сознанием преступлений своих против общественного порядка. Поэтому и сам Катилина все зло делал, конечно, не из любви к самому злу, а по другим побуждениям, которые заставляли его делать это.

Глава 6

   Что же я, окаянный, полюбил в тебе, о постыдное воровство мое, о гнусный поступок мой, совершенный мною ночью на шестнадцатом году моей жизни? Как воровство, ты ничего не представляло собою привлекательного; не было ли в тебе какой-нибудь особенной тайной прелести, заслуживающей упоминания? Прекрасны были плоды, которые мы воровали, потому что они были творение Твое, Источник всякой красоты и Творец всего, Боже благой, Боже – высочайшее благо, истинное благо мое: прекрасны были эти плоды; но не они были привлекательны для окаянной души моей. У меня было много своих гораздо лучших плодов, а чужие рвал я только для того, чтобы нарвать и, нарвав, выбросил их, наслаждаясь затем одним беззаконием, которым досыта восхищался. Если же и отведал их, то само воровство служило им приправой и делало их для меня вкуснее. И теперь, Господи Боже мой, я доискиваюсь того, какое удовольствие я мог находить в этом воровстве; ищу и ничего не нахожу. Не говорю уже о том наслаждении, какое мы находим в мудрости и справедливости, тут не было ничего приятного ни для мысли, ни для воспоминания, ни для чувств, ни для физической жизни; не было тут ни привлекательности для взоров, какою очаровывает нас красота светил на тверди небесной или земля и море со всеми их взаимно сменяющими друг друга явлениями; не было тут и той обманчивой и приятной прелести, какая свойственна порокам.
   Так и гордость стремится к высоте, подражая Тебе, Боже; ибо Ты один – над всем и превыше всего. И честолюбие чего домогается, как не почестей и славы, так как Ты один досточтимый перед всем и препрославленный во веки? И суровая строгость властей требует, чтобы их боялись; кого же более всего надлежит боятяся, как не одного Бога, из-под власти Коего никто и ничто не может быть изъято ни в каком случае? И ласки влюбленных ждут взаимности, но ничего нет и не может быть выше Твоей любви, и с другой стороны, ничего не может быть и нет спасительнее, как любить Твою истину, всякий ум превосходящую, и Твою благость, ни с чем несравнимую. И любопытство как будто сходно с любознательностью и жаждет все постигнуть, тогда как перед Твоим всеведением ничто от Тебя не сокрыто. Даже неведение и юродство являются в виде простоты и невинности; а что прямее и непритворнее Тебя, или что незлобивее и неповиннее Тебя, тогда как коварство и злоба, по суду Твоему, сами себе враждебны и сами в себе носят наказание? И праздность как бы покоя и мира ищет; какой же покой и какой мир вернее и надежнее, как не в Тебе, Господи? Роскошь любит окружать себя обилием во всем и ни в чем не видеть недостатка; а в Тебе совершенная полнота и совершенное довольство. Расточительность прикрывается щедростью; но Податель всех благ щедродаровитейший – Ты. Скупость желает всем завладеть; и Ты владеешь всем. Зависть соревнует превосходству; а что превосходнее Тебя? Гнев ищет мщения; чья же месть правосуднее Твоей? Страх тревожит нас при всякой неожиданности и внезапности ударов, направленных на то, что мы любим, заставляя нас остерегаться опасностей и заботиться о безопасности; у Тебя же какая неожиданность, какая внезапность? Или кто отнимает у Тебя то, что Ты любишь? Или где, если не у Тебя, самая верная безопасность? Печаль сокрушает нас при потере тех предметов, в которых мы привыкли находить удовольствие; не от того ли это, что и нам не хотелось бы испытывать никаких потерь, подобно тому, как и Ты их не испытываешь?
   Так любодействует душа человеческая, отвращаясь от Тебя, ища вне Тебя того, что в совершенной чистоте может быть найдено только по возвращении к Тебе. Превратно подражают Тебе все уклонявшиеся от Тебя и возносящиеся перед Тобою. Но подражая Тебе и таким образом, они тем самым свидетельствуют, что Ты – Творец всякой твари, и потому ничто не может стать вне всякого отношения к Тебе. Итак, что же мне нравилось в воровстве? И в чем я подражал при этом Господу моему, хотя погрешительно и превратно? Быть может, мне хотелось нарушать закон по крайней мере хитростью, если нельзя было силою, быть может, подобно пленнику, я являл вид ложной свободы, безнаказанно совершая то, что не было позволено, – как бы с каким-то призрачным всемогуществом. Я был тот раб, который бежит от Господа своего и гоняется за тенью. О растление, о чудовищность и уродливость жизни, о глубина смерти! Возможно ли позволять себе то, что не дозволено, ради того только, что это не дозволено?

Глава 7

Что воздам я Господу за то, что душа моя не приходит в ужас и трепет при всех этих воспоминаниях? Возлюблю Тебя, Господи, и возблагодарю, и исповедаюсь имени Твоему за то, что Ты простил мне столько злых и беззаконных дел моих. По благодати Своей и милосердию Своему Ты разрешил меня от грехов моих, так что они не существуют уже для меня. По благодати Своей Ты сохранил меня и от многих других прегрешений, которым остался я непричастен; ибо чего я не мог бы сделать, полюбив зло, для одного зла, без всяких даже сторонних побуждений? И все это, говорю я, прощено мне, и то, что я согрешал по своей воле, и то, до чего Ты не допустил меня. И кто из нас смертных, проникнутый сознанием своих слабостей и своего безумия, осмелится приписывать своим силам свою чистоту, непорочность, свою праведность, с тем, чтобы через то иметь менее побуждения любить Тебя, как бы менее необходимым для нас становилось тогда милосердие Твое, в силу которого прощаешь Ты грехи обратившимся к Тебе и оправдываешь их перед Собою правдою Своею? Даже и тот, кто по зову Твоему, последовав Твоему гласу, избежал всего того, что прочтет обо мне в этой исповеди моей, даже и тот человек не может не признать, что Тот же врач, Который исцелил меня больного, предохранил и его от всякой болезни, или, вернее, от многих болезней, и потому самому столько же, да еще и более, возлюбит Тебя, видя, что Тот, Кто освободил меня от таких тяжестей греховных, Тот Самый не допустил и его до испытания таковых тяжестей.

Глава 8

И какую пользу принесли мне, достойному сожаления, те поступки, воспоминание о которых заставляет меня краснеть, в особенности то воровство, в котором я полюбил само воровство? Именно – воровство, и ничего более, так как и само оно в себе есть ничто, и потому самому достойнее сожаления. И однако же один я не совершил бы воровства; так по крайней мере уверяет меня мое воспоминание; да, один я никогда не сделал бы этого. Стало быть, мне приятно было в этом деле и сообщество участников в воровстве. Мне нравилось не столько само воровство, сколько нечто иное; именно – нечто иное, потому что воровство само в себе – ничто -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Что же в самом деле правильнее и вернее? И кто вразумит меня, если не Тот, Кто озаряет светом Своим сердце мое и разгоняет тьму его? И что навело меня на мысль – предаться размышлению об этом, задавать себе вопросы и искать решения их? Если бы я в то время любил плоды, которые воровал, и желал насладиться ими, то я мог бы и один совершить такое беззаконие, для достижения своего личного удовольствия, без участия и возбуждения сообщников. Но так как я не находил в этих плодах удовольствия для себя, то все удовольствие мое заключалось во взаимном сообществе и одобрении участников преступления.

Глава 9

Что это было за расположение души? Конечно, оно было в высшей степени достойно осуждения; и горе мне было, что я имел его. Но что же однако это было? Грехопадения свои кто разумеет? (см. Пс. 18, 13)? Мы смеялись и в душе радовались тому, что обманывали тех, которые не считали нас такими проказниками и вовсе не желали видеть в нас каких-либо пороков. От чего же впрочем находил я удовольствие в совершении воровства не одному, а в товариществе? Не от того ли, что одному не так удобно и не так охотно вдоволь посмеяться? Правда, что одному себе смеяться не приходится; бывают однако с нами случаи, что мы и наедине, когда вовсе никого с нами не бывает, иногда не можем удержаться от смеха, и это бывает с нами тогда, когда что-нибудь представляется или чувствам или душе чрезвычайно смешным. Но я все-таки не решился бы один на воровство и всеконечно не произвел бы его один. Свидетелем тому перед Тобою, Боже мой, служит живое воспоминание души моей. Один я не совершил бы этого воровства, в котором источник удовольствия был не предмет, а само действие воровства; не сделал бы, говорю, потому что во мне вовсе не было к тому желания, и я не сделал бы его один. О пагубное товарищество, о необъяснимое увлечение ума и непонятное обольщение сердца – желание вредить и причинять урон другому из-за одних шуток и забав, без всякой собственной пользы и без всякого побуждения к какой-либо мести, а просто-напросто, как говорится: пойдем, подебоширим; и стыдно становится не быть бесстыдным.

Глава 10

И кто распутает все эти узлы, все эти извилины, все эти запутанности путей неправды и беззакония, так трудных к разгадке? Отвратительны они; и я не хочу более углубляться в них, не хочу более останавливать на них взора своего. К Тебе стремлюсь и Тебя жажду, Правда и Святость Вечная, в благолепнейшей красоте чистейшей светлости и неисчерпаемого довольства. Покой у Тебя ничем не возмутим, и жизнь у Тебя безмятежна. Кто входит в дом Твой, тот входит в радость Господа своего (Мф. 22, 21, 23), и тогда нечего ему уже бояться, и благо ему будет у Благого. Уклонился я от путей Твоих и пошел по распутиям, Боже мой; отошел от Тебя в страну далече, подобно евангельскому юноше блудному, и блуждал там вдали от Тебя в юности моей; оставив дом отеческий, я скитался в стране отчуждения и лишения (см. Лк. 14, 11–32).

Книга третья

Воспоминание о семнадцатом, восемнадцатом и девятнацатом годах того же возраста (юношеского), проведенных в Карфагене, где, доканчивая свое образование, Августин увлекся в дела лобострастия и впал в ересь манихеев. – Ясный взгляд Августина на погрешности и нелепости манихеев. – Матерние о нем слезы и свыше последовавший ответ о его обращении.

Глава 1

Я прибыл в Карфаген; и стали обуревать меня пагубные страсти преступной любви.
Еще не предавался я этой любви, но она уже гнездилась во мне, и я не любил открытых к тому путей. Я искал предметов любви, потому что любил любить; прямой и законный путь любви был мне противен. У меня был внутренний глад пиши духовной, – Тебя Самого, Боже мой; но я томился не тем гладом, алкал не этой пищи нетленной: не оттого, чтобы не имел в ней нужды, – но по причине своей крайней пагубной суетности. Больна была душа моя, и, покрытая струнами, она жалким образом устремилась к внешнему миру в надежде утолить жгучую боль при соприкосновении с чувственными предметами. Но если бы эти предметы не имели души, они могли бы быть любимы. Любить и быть любиму было для меня приятно, особенно если к этому присоединялось и чувственное наслаждение. Животворное чувство любви я осквернял нечистотами похоти, к ясному блеску любви я примешивал адский огонь сладострастия, и несмотря на такое бесчестие и позор, я гордился и восхищался этим, в оспеплении суетности представляя себя человеком изящным и светским. Словом, я пустился стремглав в любовные похождения, которых так жаждал, и совершенно был пленен ими. Милосердный Боже мой! Какою горькою и вместе спасительною желчью растворял Ты для меня эти пагубные удовольствия мои! Чего я не испытал? Я испытал и любовь и взаимность, и прелесть наслаждения, и радостное скрепление гибельной связи, а вслед затем и подозрение, и страх, и гнев и ссору, и жгучие розги ревности.

Глава 2

   Меня увлекали еще театральные зрелища, полные картинами из моей бедственной жизни и горючими материалами, разжигавшими пламень страстей моих; и театр сделался любимым местом моих удовольствий, а обольщение – мнимою потребностью души и сердца. Что это значит, что человек любит сочувствовать представляемым в театре печальным и трагическим событиям, тогда как сам не желал бы терпеть их? И при всем том зритель выражает свое участие в этой скорби, и сама скорбь доставляет ему удовольствие. Не жалкое ли это сумасбродство? Конечно, всего более трогается чужими скорбями тот, кто сам испытывал подобные скорби; и тогда как собственные действия обыкновенно называются состраданием, сочувствие к чужим бедствиям называется состраданием. Но, скажите, пожалуйста, какое же может быть сострадание по отношению к действиям вымышленным – сценическим? Зритель нисколько не вызывается здесь ни помочь, а только сочувствует, и тем лучше для актера, чем более возбуждает он соболезнования в зрителе; если при представлении несчастий или неудач давноминувших или вымышленных зритель не чувствует соболезнования, то уходит из театра с ропотом и неудовольствием; если же зритель тронут, то со вниманием и радостью проливает слезы.
   Стало быть, мы любим и скорби и слезы. Правда, всякий человек скорее желает радоваться, нежели плакать. Но если никому не хочется страдать, то быть может желательно бывает по крайней мере сострадать? И так как сострадание не обходится без скорби, то по этой-то самой причине любим мы и скорби; отсюда-то и проистекает жизненное начало дружества. Но к чему ведет, к чему клонится такое сострадание? Неужели оно должно исчезнуть в этом кипучем потоке бурных страстей, куда низвергается самопроизвольно, уклоняясь и отвращаясь от света небесного? Неужели же отвергнуть сострадание? Вовсе нет. Мы можем и должны иногда любить скорби. Но берегись сочувствовать худому, душа моя, находящаяся под покровом Бога своего, Бога отцов наших, и препетаго, и превозносимого во веки (Дан. 3, 52–56), берегись сочувствовать худому. Я и теперь сострадаю, но не так, как тогда я в театрах сочувствовал восторгам влюбленных, когда они утопали в позорных наслаждениях; а когда они разлучались или теряли друг друга, то из сострадания к ним сам печалился и сокрушался; и в том и в другом случае я находил удовольствие, хотя все это была одна мечта и выдумка театральная. Ныне же я более сострадаю и соболезную о том, кто полагает свое наслаждение в порочной жизни, нежели о том, кто терпит как бы удары от лишения пагубных удовольствий и от потери мнимого и жалкого счастья. Такое сострадание, конечно, истиннее и справедливее; но оно не доставляет удовольствий, подобно состраданию, испытываемому на театральных зрелищах. Хотя человек, сострадающий несчастью ближнего, конечно, заслуживает похвалы за свое любвеобилие; но в глубине души, по чувству истинного милосердия, он, без сомнения, желал бы, чтобы вовсе не было предметов для его сострадания. Если бы существовала злобная благость (что немыслимо), то в таком только случае и можно было бы представить себе, что существо истинно сострадательное может желать несчастных существ, как предметов для своего сострадания. Итак, есть скорбь достойная похвалы, но нет скорби достойной любви. Только Ты, Господи Боже, любишь души наши и сострадаешь им несравненно чище, выше, святее, чем мы, потому что Тебя не тревожит никакая скорбь, никакая печаль. Но кто может возвыситься до этого?
   А я, несчастный, любил тогда печалиться и скорбеть, искал предметов, возбуждавших таковые чувства, и при виде чужих бедствий, вымышленных и фальшивых, мне всего более нравились те действия актеров, которые извлекали у меня слезы. И что удивительного, если я – несчастная, заблудшая овца, отбившаяся от стада Твоего и уклонившаяся от Твоего надзора, бросался куда ни попало? При этом постигали меня те любовные печали, которые впрочем неглубоко потрясали меня, потому что я не желал испытывать на деле таких приключений, на какие любил засматриваться в театре; театральные представления только поверхностно, так сказать, чесали мой слух и мое вообрашение, а затем, как и после царапания ногтями, само собою следовало воспаление опухолей, гниение и страшное разложение. И что это за жизнь моя была, Боже мой?

Глава 3

   Но неизменное милосердие Твое не отступало от меня. Великим беззакониям предавался я, святотатственным любопытством оскверняя святыню Твою; оставляя Тебя, я увлекался диавольским наваждением к служению нечистым силам, принося им и нечистые жертвы от злых дел своих; но Ты все-таки вразумлял меня Своими наказаниями! Я дерзал даже во время торжественных празднеств в стенах храма Твоего осквернять себя нечистыми помыслами о плотских вожделениях и заниматься такими делами, которые убивают и тело и душу, коих плоды – смерть: и за то Ты карал меня тяжкими наказаниями. Но эти наказания Твои ничего не значат в сравнении с преступлениями моими, о Ты – неизреченное милосердие мое, Боже мой, убежище мое от тех страшных губителей, среди которых блуждал я, предавшись им всецело, далеко уклонившись от Тебя, возлюбив пути свои, а не Твои, возлюбив свободу ложную!
   И сами науки словесные, пользовавшиеся особенным почетом и имевшие свое приложение при тяжбах в судебных местах, преподавались так превратно, что в них лукавство предпочиталось добросовестности. Так велико было ослепление людей, хваставшихся даже своею слепотою. Я был уже юношею совершеннолетним в школе ритора, да и мнения о себе был высокого, и не чужд был напыщенной гордости; но, при всем том, Ты знаешь, Господи, я вел себя довольно сдержанно и вовсе не позволял себе тех извращений, какие производили бессовестные извратители (eversores) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, среди которых я жил; я неспособен был к такому бесстыдству. Я обращался с ними и пользовался иногда их дружбою, но дела их, т. е. извращения, всегда были мне чужды, я гнушался словоизвержениями, которыми они с наглым бесстыдством преследовали застенчивую скромность неопытных, приводя их в душевное смущение своим нахальством, и тем услаждали свою злохудожную душу. Такими поступками своими риторы совершенно уподоблялись демонам. И это название их «извратители» (eversores) вполне соответствовало их делам. Ясно, что они сами были прежде извращены злыми духами – этими лживыми и лукавыми обольстителями, втайне насмехавшимися над ними, точно также, как и эти сами риторы, в свою очередь, с такою же лживостью и насмешливостью совращают других людей.

Глава 4

Среди этих учителей, будучи еще юным и неопытным, я изучал сочинение о красноречии, в котором желал отличиться с целью предосудительною и пустою, имея в виду одну пленявшую меня суетность человеческую. Следуя заведенному уже порядку обучения, я дошел до одной книги Цицерона, красноречивому языку которого почти все так много удивляются, хотя уму и сердцу – не столько. Но эта книга его содержит в себе убеждение или побуждение к любомудрию и называется Гортензий (Hortensius). И эта-то книга изменила расположение души моей; и в отношении к Тебе Самому, Господи, я почувствовал перемену и в молитвенных прошениях, и в желаниях, и в обетах. Вдруг, если не вовсе изчезли во мне, то по крайней мере потеряли свою силу все суетные надежды, и я, опытом изведав их пустоту и получив отвращение от прежних пустых занятий своих, со всею сердечною горячностью возжелал вечной мудрости, и стал помышлять о том, чтобы восстать и возвратиться к Тебе. Итак, эту книгу обратил я в свою пользу, только не для усовершенствования себя в красноречии, чего желала мать моя и за что сама платила деньги (так как это было на девятнадцатом году возраста моего, уже по смерти отца, последовавшей за два года пред тем), да и не учила меня книга эта красноречию, а руководствовала к тому, что заключала в себе по своему содержанию.
Как возжелал я, Боже мой, как возжелал я тогда воспарить к Тебе от этой земли; между тем я не знал, что Ты со мною сделаешь! У Тебя привитает мудрость. Любовь же к мудрости называется по-гречески φιλοσοφια (любомудрие), и к этому-то любомудрию завлекло меня так сильно вышеозначенное сочинение. Есть люди, которые прельщают философией, прикрывая этим величественным, лестным и почетным именем свои погрешности; и почти все такие ложные философы замечаются и указываются в этой книге; и тут-то становится ясным то спасительное предостережение Св. Духа Твоего, которое через доброго и верного раба Твоего преподано нам: смотрите, сказано, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира сего, а не по Христу, ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно (Кол. 2, 8, 9). И несмотря на то, что мне эти слова апостольские не были еще тогда известны, как Ты Сам знаешь, свет моей души – меня однако же собственно то порадовало в сочинении Цицерона, что содержание его зажгло во мне непреодолимое желание полюбить не ту или другую секту, но саму мудрость, какова бы она ни была, поискать ее, обрести, воспринять и крепко-накрепко держаться ее: одно только смущало и сокрушаю меня в этом пламенном желании моем – это то, что я не нашел там имени Иисуса Христа. А это имя по милосердию Твоему, Господи, это имя Спасителя моего, Сына Твоего, я научился любить и соблюдать в сердце своем с самого раннего детства, под руководством благочестивой матери моей, передававшей мне эту любовь вместе с молоком своим, которым кормила меня; и все, что не было запечатлено этим именем, как бы ни было само в себе истинно, полно учености и справедливости, не увлекало меня всецело.

Глава 5

Таким образом, я решился обратиться к Священному Писанию, чтобы ближе познакомиться с ним. Но скоро я увидел, что оно непостижимо для гордых умов и недоступно для юношей; оно в одно и тоже время и просто и возвышенно, а по местам покрыто завесою таинственности; и я не мог приноровиться к нему. Я не думал так, как теперь говорю, когда приступал к чтению Писания; на первый раз оно показалось мне не заслуживающим сравнения с прекрасными сочинениями Туллия (Цицерона) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Цицерон был так изящен, красноречив; а Писание, говорю, так просто, положительно, и, казалось мне, даже грубо. Не умея проникать в глубину его возвышенного смысла, я не находил в нем для себя удовлетворительной пищи. Мне не нравилась внешняя оболочка языка его, а внутреннее содержание его было непостижимо для ума моего. Между тем, Священное Писание было такого свойства, что познание его и любовь к нему могли возрастать вместе с возрастом младенцев (см. Лк. 2, 40, 52); но мне хотелось быть смиренным, и, будучи напыщен высокомерием мудрых и разумных (Мф. 11, 25; Мк. 10, 15; Лк. 10, 21), я думал о себе очень много и смотрел на себя свысока.

Глава 6

Жажда истины, не познанной в источнике ее, заставила меня обратиться к философам, и я обратился к этим людям, тщеславившимся сумасбродством, людям слишком плотским и многоглаголивым, в устах коих были растянуты диавольские сети из смешения складов имени Твоего и Господа Иисуса Христа и Утешителя нашего Духа Святого. Эти имена не сходили с уст их, но оставались только на языке и разносились в одних звуках, а сердце их пусто было и далеко от истины. Они распевали только о философии и часто повторяли мне: истина, истина! Но этой истины не было у них, а преподавали одну ложь, не о Тебе только – истой Истине, но и об элементах мира сего – творения Твоего, тогда как и здраво рассуждающих о сем предмете философов я должен был бы пренебречь перед любовью Твоею, Отец мой всеблагой, Источник всякой красоты и высочайшая Красота. О Истина, Истина! Как глубоко вздыхала душа моя по Тебе и как искренно стремился к Тебе дух мой всякий раз, когда они толковали мне о Тебе на словах или в огромных книгах на различные лады! И все это походило на те блюда, в которых мне – алчущему и жаждущему – подносили вместо Тебя солнце и луну и другие прекрасные творения Твои; но это были творения Твои, а не Ты Сам, и притом – не первые творения. Ибо этим материальным творениям Твоим, хотя светозарным и сияющим на тверди небесной, предшествовали духовные творения Твои. Но я и не этих творений, а Тебя Самой, Тебя, Истина вечная, в которой нет изменения и ни тени перемены (Иак. 1, 17), алкал и жаждал; между тем, мне предлагали в этих блюдах большею частью мечты и призраки, не заключавшие в себе никакой действительности. Меня кормили баснями о небе и звездах, о солнце, о луне и т. п., вместо коих лучше уже было бы любить само солнце, саму луну, по крайней мере, для глаз истинных и необманчивых, нежели эти лживые фантастические призраки, обольщающие только душу. Впрочем, так как я о Тебе помышлял и Тебя искал, то воспринимал то, что мне сообщалось; только все, восприемлемое мною, не удовлетворяло меня, потому что составлялось не из тех стихий, которые могли бы насытить душу мою Тобою: эти фантастические мудрования, эти пустые вымыслы не давали мне о Тебе никакого понятия, так что я не столько питался, сколько истощался. Пища во сне весьма похожа на пищу в бодрственном состоянии; но ею не питаются спящие, потому что пребывают во сне. А эти фантазмы даже никакого сходства не имели с Тобою, как я вижу теперь, познав Тебя; это были призрачные ложные дела, не имевшие той верности и несомненности, какую имеют истинные дела, те, которые мы видим плотскими глазами, как земные, так и небесные: мы уверяемся в реальности их наравне с животными четвероногими и летающими; и эти тела реальнее для нас в действительности, чем рисуемые воображением. Но даже предметы, представляемые в воображении, имеют более реальности, нежели составляемые фантазиек), но не существующие на деле, великие и беспредельные призраки, которыми я тогда питался, но не насыщался. Между тем Ты, предмет любви моей, без Которого я не могу быть твердым, не составляешь тел, видимых и невидимых нами на тверди небесной. Ты создал эти тела, но у Тебя есть создания более совершенные. Сколько же далек Ты от фантастических призраков моих, или – правильнее, сколь далеки эти призраки мои от Тебя, – эти фантазмы о телах, которым на деле нет никакого соответствия! В сравнении с этим фантастическим мистицизмом, конечно, реальнее как представления о телах, действительно существующих, так и сами тела эти, хотя все это – не Ты, даже и не душа, составляющая жизнь тел. Конечно, жизнь тел лучше и реальнее самих тел. А Ты составляешь жизнь душ, жизнь жизней, которая живет сама в себе, и не изменяешься, жизнь души моей.
Где же Ты был тогда и в какой дали от меня, Боже мой? Долго на стране далекой блуждал я, в отчуждении от Тебя, живя распутно, и питался рожками от свиней, которых пас (см. Лк. 15, 15, 16). Стократ лучше басенки и рассказы грамматеев и стихотворцев, нежели эти опутывающие сети! Учение и стихотворения (поэтов) и Медея летающая сноснее каких-нибудь пяти элементов, уродливо подделанных под пять каких-то пещер темничных, никогда не существовавших и только убивающих легко вверяющихся этим сумасбродным вымыслам. В учении и стихотворениях поэтов еще нахожу долю истины, а летающую Медею хотя и восхвалял, но не признавал ее за действительность, и если доводилось слышать, что ей воспевали похвалы и другие, то я все-таки не верил ее существованию; между тем всем этим сумасбродствам, о которых сейчас говорено было, верил. О горе мне, горе! До какой степени ниспал я и какими путями низринулся в эту бездну ада! И все это от того, что я, страдая и истаивая от незнания истины, искал Тебя, Боже мой (в чем исповедуюсь перед Тобою, сжалившимся надо мною прежде, нежели я исповедал Тебя), искал Тебя не по смыслу разума, коим Ты благоволил отличить меня от животных, но по влечению плоти. Ты же был глубже моей глубины и выше моей высоты. Я столкнулся с оною женою безумною и предерзкою, о которой упоминается в Принтах Соломоновых, седящею на седалище, при дверях дома своего на стогнах, и призывающею мимоходящих: иже есть от вас безумнейший, да уклонится ко мне, и лишенным разума повелеваю, глаголющи: хлебам сокровенным в сладость прикоснитеся, и воду татьбы сладкую пийте (Притч. 9, 13–17). И она-то уловила меня, блуждавшего вне дома своего и предавшегося плотским похотям, в которых я погрязал, будучи опутан сетями ее.

Глава 7

   Яне знал, в чем состоит истина; как бы стрелой пронзали меня глупые обольстители, спрашивая: откуда зло? Ограничивается ли Бог телесными очертаниями и есть ли у Него волосы и ногти? Можно ли считать праведниками тех, которые имели в одно и тоже время много жен, убивали людей, приносили в жертву животных? Я приходил в смущение при таких вопросах, не зная, что отвечать на них; и, удаляясь от истины, думал, что вступаю на путь ее. Я не знал тогда, что зло есть не что иное, как отрицание добра, или – говоря правильнее – зла, как сущности какой-нибудь, вовсе нет. И откуда мне было знать это, когда я созерцал телесными очами физические тела, а умом – фантазмы? Не знал и того, что Бог есть дух, не имеющий членов, растяженных в длину и ширину, и не ограниченный пространством: в пространстве часть меньше целого, а если пространство бесконечно, то каждая определенная часть меньше всего бесконечного, которое и не может быть везде всецело; но не таков дух, не таков Бог. Не знал я также и того, каким именно свойством мы уподобляемся Богу, вследствие чего Писание правильно называет нас созданными по образу Божию (Быт. 1, 27).
   Не знал я также и того, в чем состоит истинная внутренняя праведность, определяемая не обычаем, но правосуднейшим законом всемогущего Бога, изменяющая внешнюю форму свою в различных странах и в разные времена, сообразно с местными и временными условиями, но остающаяся в сущности всегда и везде неизменною, – та внутренняя правда, в силу которой были праведниками Авраам, и Исаак, и Иаков, и Моисей, и Давид, и все прославлены Богом. Но есть невежды, которые осуждают этих патриархов и многое в жизни их порицают. Эти судьи судят по своему времени и по-своему измеряют всеобщую нравственность рода человеческого меркою своей нравственности. Они подобны в этом случае человеку, не знающему употребления платья, который вздумал бы на голову надеть сапоги, а на ноги шлем, и стал бы сердиться, что выходит что-то неладно; или купцу, который, при запрещении торговли с утра до полудня, по случаю какого-нибудь праздника, стал бы досадовать, что ему не дозволяют выставлять в это время на продажу товаров, тогда как после обеда до самого вечера не препятствуют этому; или человеку, который, видя, что в одном и том же доме буфетчику и официанту не позволяется делать руками того, что не запрещается всякому другому рабу, и что позволяется делать после обеда то, что запрещается за обедом, стал бы осуждать все это и утверждать, что в одном и том же доме, в одном и том же семействе не должно быть никакого различия, а все для всех должно быть одинаково обязательно или необязательно. Таковы все те, которые выражают свое негодование, когда слышат и говорят, что то самое, что в прежние времена дозволялось праведникам, в нынешнее время не дозволяется, – жалуются, что одним Бог заповедует одно, а другим другое, смотря по обстоятельствам, тогда как и те и другие служили и служат одной и той же правде. А между тем теже порицатели видят, что у одного и того же хозяина, в одно и тоже время, в одном и том же доме, одно дело дается одному, а другое другому члену семейства; видят также, что иногда что-нибудь издавна введенное в употребление через час выводится из употребления; что в одном углу терпится и даже признается законным то, что в другом совершенно справедливо изгоняется и преследуется. Неужели правосудие само в себе так непостоянно и так переменчиво? Конечно нет. Но времена, через которые оно проходит, текут неодинаково, ибо это – времена, таково их свойство. А люди, при кратковременности земной жизни своей, не обладают способностью проникать в дух предшествующих веков и других народов и сопоставлять этот дух с духом настоящего времени, которое переживают сами. Их близорукий взгляд может видеть только то, что в известном обществе, или в известный день, или в известной семье прилично каждому члену, или моменту, или лицу, – но не далее. И насколько они раболепствуют настоящему времени, настолько же соблазняются при созерцании времен давно минувших.
   Тогда я не знал и не понимал этого; отовсюду бросались мне в глаза примеры, которые могли бы разъяснить дело, но я был слеп. Я упражнялся в сочинении стихов, но мне нельзя было употреблять в них стопы по произволу, а приспособительно к различным размерам (метрам), по правилам самой метрики (ars metrica), даже в одном и том же стихе нельзя было употреблять всюду одну и ту же стопу. Между тем само искусство стихосложения не терпело дисгармонии, но стремилось к совершеннейшей гармонии. Но я не мог догадаться, что праведность, которой послужили мужи благочестивые и святые, несравненно превосходнее и возвышеннее совмещает в себе единство и разнообразие, будучи едина в своей сущности и для каждого века представляя свойственное ему гармоническое сочетание. И в ослеплении своем осуждал я и порицал благочестивых праотцов, не только проводивших свое настоящее сообразно повелению и внушению Самого Бога, но и по откровению Того же Бога предвозвестивших нам будущее.

Глава 8

   Неужели когда-нибудь или где-нибудь считалось неправым и предосудительным любить Бога всем сердцем, и всею душою, и всею мыслью, и любить ближнего как самого себя? Итак, преступления против природы везде и всегда возбуждают отвращение и подлежат наказанию, каковы были преступления жителей Содома. И если бы даже все народы совершали подобные преступления, то все они подлежали бы уголовной вине перед божественным законом, потому что Бог с тем сотворил людей, чтобы им так жить. Тут нарушается тот союз, который должен существовать между нами и Богом, потому что распутством страстей оскверняется та природа, которой Он – Творец. А преступления против нравов человеческих, также должны быть избегаемы, смотря по различию самих нравов, так чтобы взаимный договор государства и народа, утвержденный обычаем или законом, не был нарушаем по прихоти какого-либо гражданина или пришельца. Ибо не терпим всякий член общества, не соответствующий своему обществу. Когда же Сам Бог повелевает что-либо вопреки нравам и договорам человеческим, то эти повеления божественные надлежит исполнять и сообразно содержанию их или восстановить то, что оставлено было, или ввести вновь новые постановления. Если и царь земной имеет право в государстве, им управляемом, давать такие указы и повеления, каких до него да и при нем прежде не было; и если повинуясь ему не нарушают правил взаимного союза государственного, а напротив того, не повинуясь ему, нарушают эти правила, так как главное условие взаимного союза во всяком государстве состоит в пониновении царям и вообще высшей власти, то во сколько более должны мы повиноваться во всем Богу, Царю Небесному, господствующему над всею вселенною и правящему ею, как делом рук Своих, служа Ему с благоговением и все повеления Его исполняя беспрекословно? И как между властями и начальствами в обществах человеческих низшие повинуются высшим и высшие предпочитаются низшим, так и Бог превыше всех и все должно покоряться Ему.
   Обратим внимание на злодеяния, в которых выражается сгремление вредить, то поношением, то насилием или по чувству мщения (так враг вредит врагу), или для достижения каких-либо выгод (так разбойник грабит путешественника), или для избежания зла (так вредят тому, кого бояться), или из зависти (так бедняк старается разрушить благоденствие богача или мастер кого-нибудь дела подкапывается под того, в ком видит себе соперника, или из одного удовольствия потешиться чужою бедой – таковы любители гладиаторских зрелищ или насмешники и пересмешники): вот главные пункты неправды, которые сосредоточиваются в тройственной похоти – плоти, очей и гордости житейской, и выражаются или в одной из них или в двух, или и во всех трех, и таким образом преступная жизнь высказывается против трех и семи предостережений -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, совместно составляющих десятиструнную псалтирь десятословия Твоего, Боже превознесенный и сладчайший. Но какие преступления могут быть против Тебя, когда Ты не подлежишь соблазну и развращению? Или какие могут быть злодеяния против Тебя, когда Тебе ничто не можетъ вредить? Но тем не менее Ты преследуешь и наказываешь преступления, совершаемые в обществах человеческих, потому что, поступая против воли Твоей, люди совершают неправду на душу свою, и солга неправда их себе (Пс. 26, 12). Они или извращают природу свою, которая вышла из рук Твоих такой стройною, или сверх меры пользуются тем, что нам дозволено, и тем сами во зло себе употребляют дары Твои, или позволяют себе и недозволенное, и потому самому пользуются им не иначе, как против природы; и таким образом, упорствуя в своих преступлениях, заносят на Тебя пяту свою и думают прать против рожна; или, разрушая общие связи человеческого общества, дерзко вступают в частные соглашения или распри сообразно личным удовольствиям или неудовольствиям. И вот до чего можно дойти без Тебя, Источник жизни, единственный Творец и Управитель вселенной, под руководством одной гордости нашей, не способной познать истины. А потому и обращение к Тебе возможно под условием смирения, и Ты тогда очищаешь нас от злых привычек, умилостивляешься над грехами исповедующихся Тебе, внемлешь стонам узников и разрешаешь нас от тех цепей, которые мы сами наложили на себя, если только мы не возносим против Тебя рогов ложной свободы, желая больше захватить и опасаясь все потерять, любя свое частное благо более, чем Тебя, общее благо всех.

Глава 9

Но между преступлениями, злодеяниями и многими другими неправдами есть еще грехи у людей на пути к усовершению (peccata proficientium, – как бы болезни развития); люди, здраво рассуждающие, с одной стороны, во имя истинного совершенства, осуждают такие проступки, а с другой – смотрят на них снисходительно и даже одобрительно, но с тем же чувством, как на зеленеющую ниву, от которой можно ожидать плодов. Бывают также дела, подобные только по виду преступлениям и злодеяниям, но в сущности не грешные, потому что творцы их ни Тебя, Господа Бога нашего, не оскорбляют ими, ни взаимных отношений общественных не нарушают. Они согласно с духом времени приобретают кое-что на житейскую пользу, но, неизвестно еще, по любостяжании ли; они подвергаются даже исправительным наказаниям от установленной власти, но, неизвестно еще, за злостные ли умыслы. И много есть таких дел, который по суду человеческому не одобрялись, а на суде Твоем оправданы; и много таких, который на взгляд человеческий заслуживают похвалу, а по свидетельству Твоему осуждаются: ибо иное дело – внешняя сторона факта, а иное дело – дух совершителя и направление известного времени. Когда же Ты неожиданно заповедовал что-либо, что в другое время даже запрещал, как несообразное с обстоятельствами того времени, и наоборот запрещал, что в другое время заповедовал, скрывая от нас в тайне самую причину Своего повеления или запрещения, конечно, не без причины, то в сонме людей, право и верно служащих Тебе, усомнится ли кто в том, что как повеление, так и запрещение Твое должно быть исполнено, хотя бы оно кому-нибудь из нас и не понравилось? И блаженны те люди, которые сознают, что эти повеления и запрещения от Тебя исходят. Такие слуги Твои не только поучают нас, как должно пользоваться настоящим, но и предвозвещают само будущее.

Глава 10

Не зная этого, я издевался над святыми рабами и пророками Твоими. А издеваясь над ними, что делал я, как не сам становился посмешищем перед Тобою, мало-помалу и незаметно дойдя до таких нелепостей, что стал наконец верить, будто смоквы плачут, когда их срывают с дерева, а мать их – смоковница – обливается при этом молочными слезами? И если кто из святых съедал эти смоквы, сорванные не им самим, конечно, но преступным действием других, то, приняв их в утробу свою, отрыгал ангелов, даже частицы самого божества, когда вздыхал и стенал на молитве: каковые частицы верховного и истинного Бога оставались бы заключенными в этих смоквах, если бы избранные святые не освободили их своими зубами и чревом. И я, увы, верил, что милосердие более надлежит оказывать плодам земным, нежели людям, на пользу коих они произрастают. И если алчущий, только не манихей, просил пищи, то подававший ему кусок хлеба считался уголовным преступником, заслуживающим уголовное наказание.

Глава 11

И Ты простер руку Твою с высоты и исторгнул душу мою из бездны покрывавшего ее мрака, когда мать моя, верная раба Твоя, оплакивала меня перед Тобою более, нежели сколько оплакивают матери смерть детей своих. Ибо она видела гибель мою; вера ее в Тебя и вдовновение Твое давали ей разуметь это: и Ты услышал ее, Господи, услышал ее, и не отринул слез ее, которые лились из очей по ланитам и орошали собою землю на всяком месте молитвы ее; Ты услышал ее. Ибо откуда тот сон, которым Ты утешил ее, и она уверилась, что я не погибну, и мы будем жить в доме и разделять трапезу вместе по-прежнему; а то она отказалась уже было иметь общение со мною, отвращаясь с презрением от богохульных заблуждений моих? И действительно. Однажды, после молитвенных слез она заснула и во сне увидела себя стоящею на какой-то деревянной скамейке и подошедшего к ней в светлом образе юношу с веселым и самодовольным видом, тогда как она от печали и горести заливалась слезами! И когда юноша этот спросил ее о причине скорби ее и ежедневных слез, не из любопытства, как это видится, а с участием, чтобы помочь ей, и она ответила ему, что оплакивает погибель сына своего, т. е. мою, то он, чтобы успокоить ее, возразил, что сын ее, т. е. я, с нею, и где она, там и я, и тут же сказал ей оборотиться и посмотреть около себя. Оборотившись назад, она увидела меня подле себя, стоящего на той скамейке. Откуда этот сон, как не от того, что Ты внял слезам и молитвам ее? О ты, всемогущая Благость, равно пекущаяся о всяком из нас, как бы об одном и единственном; и столько же о всех, как и о каждом порознь!
Откуда и то, что когда мать рассказала мне это видение, и когда я спокойно ответил ей: «Что же это значит, что и ты скоро будешь тем же, чем я теперь?», то она тотчас же, нисколько не колеблясь, возразила мне: «Нет, нет, сын мой, не я около тебя явилась, а ты около меня, и мне не сказано, где он, там и ты, но сказано, где ты, там и он; стало быть, чем я теперь, тем будешь и ты». И с тех пор она опять начала разделять со мною трапезу. Признаюсь перед Тобою, Господи (сколько могу припомнить и о чем часто вспоминаю), признаюсь, что этим ответом Твоим в устах неусыпнопопечительной матери моей, нисколько не поколебавшейся вследстие лживой изворотливости моей при изъяснении ее сна и так скоро и зорко постигшей в нем истинный его смысл, которого я решительно не понимал, пока она не объяснила мне его, – признаюсь, что я тогда был тронут этим ответом более, нежели самим сном, который для благочестивой женщины был знаменательным пророчеством и для успокоения тогдашних ее тревог должен был послужить утешительною радостью. Ибо девять почти лет протекло с тех пор, как я погрязал в тине нравственных нечистот и во мраке умственных заблуждений, и если пытался иногда восставать, то только глубже падал, между тем как эта вдовица трезвенная, неукоризненная, благочестивая, каких Ты любишь, сколько великодушная в своем уповании, столько наклонная к слезам и вздохам, не переставала во все время молиться обо мне и в слезах обращаться к Тебе. Однако же, время текло, а я не обращался, и хотя молитвы и вздохи ее восходили к Тебе, но Ты все еще попускал мне оставаться во тьме неведения и под гнетом страстей.

Глава 12

Между тем, Ты готовил другой ответ, обстоятельства которого припоминаю теперь. О многом здесь я умалчиваю, и спешу к тому, что более заставляет меня высказаться перед Тобою, а многого и не помню. Итак, Ты явил другой ответ через священнослужителя Своего, некоего епископа, воспитанного в Церкви и опытного в божественных книгах Твоих. Когда мать моя решилась просить этого епископа, чтобы он удостоил меня своей беседы и вразумил заблудшего, опровергнув мои заблуждения, чтобы отучил от зла и научил добру (ибо он делал это, если ему случалось встречать в ком располоположение к тому), то епископ не согласился на это, с благоразумною конечно осторожностью, сколько я узнал впоследствии и заключаю из его ответа. Он ответил матери, что я еще не способен вразумиться истиною, как недавно приставший к еретикам и некоторыми спорными вопросами своими смутивший уже многих неопытных, завлекши их в ту же ересь, о чем он узнал от моей матери. «Оставь его пока, говорил епископ, в том же положении, в каком он находится, и только молись за него Господу: со временем он сам увидит грубость заблуждения своего, которое и отвергнет, и пошлость нечестия своего, от которого и отстанет». Вместе с сим и как бы в доказательство слов своих, епископ указывал на себя, как на пример подобного обращения, ибо в молодости и он заражен был манихейством; он рассказывал, как еще в детстве совращенной матерью своею отдан был манихеям, как все почти книги их не только перечитал, но и посписывал, как наконец само собою стало ясно ему, без всякого постороннего спора и убеждения, что ничего нет гибельнее этой секты и что от нее всячески надлежит убегать; и таким образом избежал ее и обратился на путь правый. Когда же мать, не успокоившись таким предвещанием, со слезами приступила вновь к опытному старцу и не переставала умолять его, чтобы он призвал меня к себе и мудрою беседою направил на путь истины, тогда епископ, как бы с некоторою досадою на такую докучливость, сказал ей: «Ступай себе; живи, как живется; быть не может, чтобы чадо таких слез погибло». Этот последний ответ вместо огорчения произвел самое отрадное действие на сердце матери моей, как сама она часто вспоминала об этом в беседе со мною: ей казалось, что этот ответ был для ней ответом самого неба.

Книга четвертая

Августин сам сознается со скорбью и стыдом‚ что он в продолжение девяти лет продан был секте манихейской‚ и‚ увлекшись сам‚ увлек и других в ту же ересь‚ а кроме того пристращен был вообще к естественным наукам и в особенности к астрологии. – Вспоминает о чрезмерном огорчении своем‚ по случаю внезапной смерти одного из ближайших друзей‚ и по этому поводу вдается в размышление об истинном и ложном дружестве. – Упоминает и о написанных им на двадцать шестом или двадцать седьмом году сочинениях о прекрасном и приличном‚ и о том‚ как легко и без затруднений понимал он сочинения о свободных науках и искусствах и постигал категории Аристотеля почти на двадцатом году возраста своего.

Глава 1

   В продолжение этого времени около девяти лет, с девятнадцатого по двадцать восьмой год моей жизни, я обольщался сам и обольщал других, увлекался и увлекал других удовольствиями; открыто я был предан так называемым свободным наукам, тайно – ложной религии -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   В одной сфере я был горд, в другой – суеверен, везде суетен. В шуме света я гонялся за людской славою, за театральными рукоплесканиями, за победными песнями и венками и тому подобными безделицами, а также за чувственными удовольствиями; в области ложной религии я мечтал очищаться от мирских нечистот в обществе с так называемыми избранными и святыми, принося с собою разного рода яства для приготовлешя их в кухонной мастерской ангелов и богов-избавителей: да, я следовал этим нелепостям вместе со своими друзьями, со мною же и через меня обольщенными. Пусть смеются надо мною много о себе думающие, счастливо устоявшие и не отпадавшие от Тебя, Боже мой, а я не перестану исповедовать Тебе позор мой ради славы Твоей. Позволь же мне, молю Тебя, и даруй мне припомнить теперь все прежние грехопадения мои и принести Тебе жертву хвалы. Что я сам по себе без Тебя, как не путник идущий и вождь, ведущий прямо к погибели? А во дни своего благоденствия что я, как не дитя, питающееся Твоим молоком и вкушающее Твою нетленную пишу? И что значит каждый человек, предоставленный самому себе? Итак, пусть смеются надо мною сильные и могучие, мы же, слабые и немощные, будем исповедоваться Тебе.

Глава 2

В эти годы я учил уже других риторике, т. е. науке красноречия, я продавал за деньги искусство победоносной болтливости. Ты знаешь, Господи, что я желал образовать в собственном смысле слова добрых учеников; а бесхитростно учил их словесным хитростям не для того, чтобы вредить невинному, а для того, чтобы иногда дать пощаду и виноватому. И Ты видел издалека, Боже, как изнемогала честность и добросовестность моя на этом скользком пути, и как, подобно вылетающим искрам чистого огня среди подавляющего их дыма, пробивалась она во время моего учительства среди моих сообщников, любящих суету и ищущих лжи. В те годы был я в незаконных, скрепляемых только пылкою и безрассудною страстью, связях с одною (женщиною); и эта женщина была у меня одна, я соблюдал ей верность: здесь-то, собственным опытом, мог я узнать, как велика разница между правильным и законным супружеством, заключаемым ради чадородия, и союзом чувственной любви, где дети если и рождаются, то их встречают неохотно, хотя рожденные уже по природе заставляют родивших любить себя.
Припоминаю еще вот что: вздумалось мне выступить на сцену для состязания в волшебных театральных представлениях. И вот явился ко мне какой-то прорицатель (ha-ruspexis), обещая доставить мне победу за приличное вознаграждение, но я отверг эти гнусные чары и с презрением ответил ему, что хотя бы он обещал мне золотой венок бессмертия, то и в таком случае я не дозволил бы умертвить даже мухи ради такого победного венка. Дело в том, что этот прорицатель для своих тайнодействий умерщвлял животных и этими жертвоприношениями, кажется, хотел вызвать мне на помощь благоприятных духов (daemonia). Но и это злочестие отверг я, Боже сердца моего, не по ревности к святости Твоей, ибо я тогда еще не научился любить Тебя: я умел тогда думать только о предметах чувственной любви. А преданная тленным вещам душа не любодействует ли в отчуждении от Тебя, вверяясь обманам и гоняя ветры? Конечно я не мог допустить, чтобы за меня приносили жертву демонам, хотя сам приносил им жертвы своим суеверием. И что иное значит здесь гонять ветры (Ос. 12, 1), как не за этими падшими духами гоняться: то есть, пребывая в заблуждении, служить для них предметом забавы и посмеяния?

Глава 3

   Яне покидал обманчивых бесед с обманщиками – астрологами, которых называют математиками -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

: конечно, при этом не вызывалось духов и не приносилось им жертв, между тем, истинная христианская религия отвергает и осуждает и это. Благо есть исповедоваться Тебе, Господи, и взывать: помилуй меня, исцели душу мою, согрешил я пред Тобою (Ис. 40, 5). Благо есть – не употреблять во зло милосердия Твоего для умножения грехопадений, но всегда помнить слова Господни: вот, ты выздоровел, не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже (Ин. 5, 14). И все это спасение стараются уничтожить вышеозначенные лжеучители, когда говорят: «По указанию самого неба ты неизбежно должен грешить: и Венера так поступает, и Сатурн, и Марс».
   А это на обыкновенном языке значит, что человек остается прав – эта плоть и кровь, это тление и прах; а вся вина падает на Творца и Распорядителя неба и звезд. И кто же этот Творец и Распорядитель, как не Ты, Боже наш, высочайшая любовь и правда, Который воздаешь каждому по делам его (Мф. 16, 27) и сердца сокрушенного и смиренного не отвергаешь (Ис. 50, 19).
   В то время был один опытный и знаменитый врач, муж проницательного ума -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, который, занимая должность консула, собственноручно возложил победный венок на больную мою голову, но не как врач. Болезнь, какою я страдал, могла найти врачевание только в Тебе – Целитель душ и телес, Который противишься гордым, смиренным же даешь благодать. Не Ты ли в лице этого старца посетил меня и соблаговолил исцелить душу мою? Так как я сделался домашним его другом и всегдашним собеседником (беседы же наши по своей простоте и откровенности были приятны, а по содержанию – занимательны и важны), то он, узнав из разговоров моих, что я предан был учению астрологов и любил заниматься их сочинениями, стал с дружескою искренностью и отеческой любовью убеждать меня, чтобы я оставил эти басни обманщиков и не терял попусту времени на такие занятия, суетность которых он изведал собственным опытом, и советовал мне употреблять дар Божий на занятия полезные и необходимые. Старец рассказывал мне, что он сам изучал астрологию, думая в первые годы жизни принять ее за средство к содержанию себя, и что если он понимал Гиппократа, то конечно в состоянии был понимать и это учение; однако же впоследствии он оставил астрологию и обратился к медицине, по той причине, что нашел ту науку ложною и обманчивую, и, как честный человек, не захотел жить обманом на счет других. «А ты, продолжал старец, обращаясь ко мне, занимаешься преподаванием красноречия, чем и добываешь пропитание; за эти же пустяки принимаешься по своей охоте, а не по требованию обстоятельств; так поверь же в этом случае мне, так как я нарочито изучал астрологию, надеясь единственно от нее иметь впоследствии средства к жизни». Когда же я спросил его: «Если астрология обманчива, отчего же многие предсказания этой науки сбываются», то он отвечал мне, как мог, именно, что это делается силою судьбы, на все в природе имеющей влияние. Если иногда случается, что прорицатель сходится не только в мыслях, но и в образе выражения с каким-нибудь поэтом, вовсе ему неизвестным, так что бессознательно как бы повторяет текст из его страниц, то нечему также удивляться, если душа человеческая, по непонятному для нее внушению, бессознательно и непроизвольно (non arte, sed sorte) изрекает нечто, сходное с обстоятельствами вопрошающего.
   И это событие в жизни моей, это близкое знакомство с таким мужем, каков был опытный и престарелый врач (Виндициан), конечно, было делом Твоего промышления обо мне. Ты наметил в памяти моей те убеждения, до которых я впоследствии дошел самостоятельно. А тогда ни этот врач, ни любезнейший мой Небридий, человек молодой, но весьма честный и благоразумный, который смеялся над астрологическими прорицаниями, не могли убедить меня оставить эту пустую науку, потому что на меня сильно действовал авторитет учителей, а между тем дотоле не находил я несомненных доказательств, что предсказания астрологов, даже справедливые, изрекаются ими случайно, а не по разумному наблюдению над звездами -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 4

   В эти же годы, возвратившись из Карфагена в Тагаст – на свою родину – и начав преподавание в этом городе -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, вскоре приобрел я там себе любезнейшего друга и товарища по занятиям и сверстника по летам цветущей юности. Вместе мы росли, вместе ходили в школу и вместе развивались. Но он не был для меня, да и не мог еще быть тогда истинным другом, потому что истинными друзьями могутъ быть только люди прилепляющиеся к Тебе и пребывающие в Тебе, будучи связуемы любовью, излитою в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 5, 5). При всем том его дружба была для меня очень дорога по причина нашей взаимной горячности и по сходству в образе мыслей. И этого-то юношу, еще не утвердившегося совершенно в вере, я отвратил от истинной веры к суеверным и погибельным басням, из-за которых оплакивала меня мать моя. Уже в душе своей друг мой заблуждался также, как и я; и я не мог жить без него. И вот Ты, преследующий бегущих от Тебя, Бог мщения и вместе источник милосердия, обращающий нас к Себе непостижимыми для нас путями, – вот Ты изымаешь моего друга из сей жизни, после нашей едва однолетней дружбы, – дорогой для меня более всего в тогдашней жизни.
   Но кто исчислит чудные дела Твои, Господи, даже в опытах только своей собственной жизни? Что Ты тогда сделал со мною, Боже мой, и сколь неисследима бездна судеб Твоих? Друг мой, занемогши лихорадкою, долго лежал без чувств в предсмертном поту, и когда стали отчаиваться в его жизни, то крестили его в бессознательном состоянии. Я об этом не заботился, будучи уверен, что душа его держится моих внушений, оставаясь чужда тому, что совершалось над бессознательным телом. Между тем, случилось совсем иначе: мой друг пришел в себя, стал поправляться и наконец выздоровел. Тотчас, как только нашел я возможность поговорить с ним (а нашел я эту возможность очень скоро, потому что не отходил от него и мы были почти неразлучны), я вздумал было перед ним посмеяться, в полной уверенности, что и он сам вместе со мною станет смеяться над тем крещением, которое совершали над ним и которое он принимал в совершенном беспамятстве и без всякого самосознания, а между тем твердили ему и сам он твердил, что принял крещение. Но он, пораженный словами моими, отнесся ко мне при этом очень враждебно и с удивительною твердостью и настойчивостью просил меня прекратить этот разговор, если желаю остаться его другом. Пораженный в свою очередь и смущенный такою со стороны его неожиданностью, я отложил все свои рассуждения по этому вопросу до времени полного выздоровления больного, думая возобновить с ним этот разговор впоследствии, когда он совершенно оправится после своей болезни. Но он был восхищен Тобою от безумия моего, чтобы у Тебя спастись к моему утешению; через несколько дней, в отсутствие мое, у него возобновились лихорадочные припадки, и он умер -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Этот скорбный удар сокрушил мое сердце; куда ни обращал я взор свой, везде представлялась мне смерть. И отчизна стала для меня в тягость, и дом отеческий – дивным несчастьем; все предметы моего прежнего общения с другом теперь – без него – стали для меня предметом невыразимого мучения. Везде глаза мои искали друга, но не находили, ибо его не существовало уже для меня; и все места сделались для меня скучны и ненавистны, потому что его не было там, и никто не мог уже сказать мне: «Вот, он придет», как это бывало прежде, при жизни его, во время отсутствия. Я сам для себя обратился в великую притчу и стал вопрошать душу свою: Векую прискорбна еси, душа моя, и векую смущавши мя? И она не знала, что отвечать мне. Хотя я и говорил ей: уповай на Бога (Пс. 41, 6), но она неохотно повиновалась: потому что тот друг, которого она так любила и потеряла, был действительнее и лучше того призрачного понятия, уповать на которое ей повелевалось -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Одни слезы служили теперь для меня утешением и вместо друга моего были отрадою души моей.

Глава 5

Но теперь, Господи, все это прошло, рана моя от времени залечилась. Позволь приблизить слух сердца моего к устам Твоим и услышать от Тебя, как сущей Истины, от чего это слезы так сладостны и так утешительны для несчастных. Или Ты, хотя и вездесущ, далеко устранишь от Себя наши бедствия? Ты пребываешь Сам в Себе, а мы вращаемся в сфере испытаний. И однако же, если бы наши стенания не раздавались перед слухом Твоим, то мы оставались бы совершенно безнадежны. Отчего же горесть жизни дает сладкие плоды, отчего мы находим утешение, когда стонем и плачем, воздыхаем и сетуя скорбим? Быть может потому, что мы надеемся быть услышанными от Тебя? Это так по отношению к молитвам, потому что в них выражается желание быть услышанными. Но неужели тоже самое можно сказать о моем тогдашнем плаче об утраченном друге? Я и надежды не питал, чтобы он ожил, в слезах своих не выражал и желания этого, а только скорбел и плакал. Меня постигло несчастье, вместе с тем оставила меня и радость моя. А может быть и слезы сами в себе горьки и только радуют нас потому, что нам наскучили уже предметы, сначала бывшие источником наслаждения, а потом брошенные нами?

Глава 6

   К чему же я распространяюсь об этом? Не время теперь сетований и жалоб, а исповеди перед Тобою. Несчастен был я, несчастна и всякая душа, окованная пристрасием к смертным предметам, терзается она, когда теряет их, и чувствует, как бедна была и тогда, когда обладала ими. В таком состоянии находился я в то время и плакал горько-горько, и в горечи скорби этой находил для себя успокоение. Так несчастен был я, и все-таки печальная жизнь моя была для меня дороже моего дорогого друга. Ибо хотя бы я и желал изменить свою жизнь, но не согласился бы потерять ее, чтобы спасти друга. Не знаю даже, согласился ли бы я ради друга на такую жертву, о какой повествуют про Ореста и Пилада (если только это не выдумка), которые лучше пожелали умереть вместе, нежели жить одному без другого, считая для себя жизнь в разлуке хуже смерти. Но во мне запало какое-то чувство, совершенно противоположное: как тяжела стала для меня жизнь и как ни скучал я ею, но не менее того страшна была для меня и смерть. Нисколько не сомневаюсь, что чем более любил я своего друга, тем более ненавидел смерть, похитившую его у меня, и страшился ее, как лютейшего врага: мне так и представлялось, что она готова истребить всех людей, если не пощадила этого человека. Таких был я мыслей, действительно, помню, как теперь. Вот душа моя и сердце мое, Боже мой; вот глубочайшие мои расположения, сколько помню: виждь, надежда моя, упование мое, чаяние мое, – Ты, Который очищаешь меня от нечистот такого настроения, направляя взоры мои на путь правый, к Тебе ведущий, и исторгая из сетей ноги мои (см. Пс. 24, 15). Да, я удивлялся в то время тому, как это прочие смертные остались в живых, после того, как умер друг мой, которого я любил так, как будто ему никогда не следовало умирать; а еще более дивился тому, как это я остался жив после его смерти, я, который был его двойником (qui illi alter eram). Прекрасно выразился один из поэтов о друге своем, назвав его дражайшею половиною души своей -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Я так и думал, что душа моя и душа его составляли одну душу в двух телах; потому-то и жизнь была для меня в тягость, так как не хотелось мне жить половиною жизни, и смерти страшился, в надежде как-нибудь (forte) избегнуть смерти, чтобы и друг мой, столько мною любимый, не умер всецело -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 7

Обезумив, не умеющее любить людей по-людски! О глупость человеческая, не знающая меры участия в страданиях человеческих, как это испытал я тогда на себе! Я страдал, вздыхал и стенал, проливал слезы, был постоянно в беспокойстве и тревоге; не было у меня ни покоя, ни благоразумия. Я носился с измученною и истерзанною душою своею и не знал, куда деваться с нею: сама она нигде не находила себе места. Ни прохладные и благоухающия рощи, ни увеселительные зрелища, ни пение и музыка, ни изысканные пиршества, ни удовольствия чувственной любви, ни книги и сочинения, – ничто не помогало душе моей, ни в чем не находила она успокоения. Все тревожило ее, сам даже свет; все в нем было неумолимо и ненавистно, кроме стонов и слез. Только в них одних находила она утешение. Все прочее, к чему ни обращалась она, ложилось на меня тяжелым гнетом. Я знал, что за исцелением и облегчением надлежало обратиться к Тебе, Господи; знал, но не обращался и не мог обратиться, всего более потому, что не имел о Тебе твердого и основательного понятия, когда рассуждал о Тебе, Ты был для меня тогда не тем, чем Ты есть на самом деле, а призрачною мечтою, и заблуждение мое было для меня тогда богом моим. Если я силился вывести душу свою на путь, ведущий к Тебе, в надежде обрести наконец мирное и безмятежное пристанище, то под гнетом суетных мечтаний и заблуждений изнемогала и падала она, и снова увлекала меня в такое несчастное положение, в котором мне нельзя было ни оставаться, ни выйти из него. Ибо куда дух мой уйдет от духа моего? Куда уйду я сам от себя? Куда пойду, где бы не встретиться с собою? Однако же, я бежал из отечества, ибо глаза мои менее искали друга там, где не превыкли видеть его; и я удалился из города Тагаста в Карфаген.

Глава 8

Но время не даром течет и не бесследно проходит для наших чуств; оно творит в душе чудные дела. Так текло и проходило оно со дня на день, а между тем напечатлевало во мне другие образы и другие воспоминания, восстановляя мало-помалу и прежние роды увеселений, коим уступало сокрушавшее меня чувство скорби, но вместе с тем подступали и другие причины печалей и скорбей. Ибо отчего они овладели мною с такою силою, как не от того, что я слишком приучил душу свою к свету, пристрастился к зрелищам и к вещам смертным, как бы к бессмертным? Особенно одушевляли и развлекали меня утехи и забавы других приятелей моих, вместе с коими любовь моя обращалась к тем предметам, которые возлюбил я вместо Тебя; это была страшная мечта и продолжительный обман и душа моя обольщалась и развращалась среди пагубного общества приятелей. А между тем эта мечта не умирала для меня, когда умирал кто-либо из моих приятелей, но оставалась после них. Было в этом обществе еще кое-что, увлекавшее душу мою, например, вместе мы беседовали и шутили при взаимных услужливостях, вместе читали сладкоречивые книги, вместе пустословили, воздавали взаимно дружеские почести, допускали иногда разногласия без ненависти в таком роде, как человек иногда рассуждает сам с собою, с тем, чтобы достигнуть еще большего согласия; или взаимно учили и учились, сожалели об оставляющих наше общество, радовались о вновь прибывающих к нам. – Все эти и сим подобные действия, проистекающие от взаимного расположения, выражавшиеся и в лице, и в словах, и в глазах, и бесчисленными самыми приятными и обязательными движениями, производили такое впечатление, что члены дружеского общества, подобно воску от огня, таяли и сливались как бы в одно тело и одну Душу.

Глава 9

Такова взаимная расположенность друзей, простирающаяся до того, что каждый по совести считает себя неправым, если не отвечает любовью на любовь, не требуя ничего со своей стороны, кроме взаимного сочувствия. Отсюда плач о смерти друга и мрачная печаль, и вместо сладости сочувствия горесть осиротевшего сердца, и от потери жизни умирающих смерть живущих. Блажен, кто любит Тебя, кто любит и ближнего в Тебе и врага ради Тебя. Тот не теряет близких своему сердцу, для кого дороги все ради Того, Кто никогда не перестает существовать, но вечно пребывает. И кто же это, как не Ты, Боже наш, Бог, сотворивший небо и землю и наполнивший их, Который тем и сотворил их, что наполняешь их? Тебя никто не теряет, кроме того, кто сам удаляется от Тебя; а кто удаляется от Тебя, куда стремится или куда бежит, как не от Твоей кротости к Твоему же гневу? Не везде ли встречает он закон Твой в наказании своем? И закон Твой – истина, и истина – Ты.

Глава 10

Боже Сил! обрати ны, и просвети лице Tвoe, и спасемся (Пс. 79, 8). По каким бы путям душа человеческая ни устремилась, кроме пути, ведущего к Тебе, все другие пути ведут ее к печалям; и хотя предметы пристрастия человеческого прекрасны сами в себе как творения Твои, но без Тебя они не поведут душу к Тебе. Все они являются и исчезают, рождаются и умирают, и, появляясь на свет, как бы начинают свое бытие, растут и усовершаются, усовершаясь состариваются, а, состариваясь, умирают и разрушаются; не все состариваются, но все умирают; и все они ничего бы не значили сами по себе, если бы не заимствовали значения своего от Тебя. Когда они появляются и силятся заявить свое существование, то чем скорее растут и усовершаются, тем быстрее спешат к прекращению бытия своего – такова уж их норма, таковы условия их существования. Ибо Ты настолько сообщил им даров Своих, насколько они могли вместить их, не составляя собою целого, а будучи только частями целого, так что все они только в совокупности своей со всею преемственностью своею представляют целое, т. е. все, или вселенную, которой они суть части. Тоже самое бывает и с речью нашею, выражаемою словами. Речь не выходила бы у нас полною, если бы одно слово, прозвучав частью складов своих, не замирало после того, чтобы дать место другому. Да восхвалит же Тебя душа моя за все творение Твое, Тебя, Боже и Творче всего сущего; но да не останавливается она на одном творении, погружаясь в него всецело, всеми чувствами своими. Ибо все в мире сем не вечно, а пагубная привязанность ко всему преходящему терзает душу нашу, которой врождено стремиться к жизни и наслаждаться любимыми предметами. Здесь же не на чем ей остановиться для успокоения своего, потому что все непостоянно и скоротечно, и кто телесным чувством понимает скоротечное, или, поймав, может удержать его? Тупо и медленно для этого телесное чувство по самой своей природе. Оно пригодно для того, для чего и дано, но недостаточно для того, чтобы удержать преходящее от положенного начала до положенного конца. Ибо в слове Твоем, коим все сотворено, читаем и поучаемся: до сего дойдеши, и не прейдеши (Иов. 38, 11; Пс. 103, 9).

Глава 11

Перестань же, душа моя, суетиться, чтобы не заглохло в тебе чутье сердца твоего от тревоги сует твоих. Внемли и ты: Само Слово зовет тебя на путь обращения, и там найдешь ты место успокоения ничем не возмутимого, где нет насильственного перерыва для любви, доколе только существует она. Вот твари: одни преходят, другие приходят, сменяя друг друга, и всеми частями своими составляют дольний мир сей. А куда пойду я, о том говорит слово Божие. Тут утверди стан свой: здесь остановись с полным доверием и расположись со всем достоянием твоим, душа моя, после того, как ты уже испытала ложь и обманы других путей. Вот истина, что только есть у тебя истинного, и ничего не потеряешь; и все ошибки твои исправятся, и болезни исцелятся, и все прошедшее твое преобразуется, и явится в новом свете, и не будет в разладе с тобою и все, с чем ты разлучаешься здесь на время, не оставит тебя навсегда; не останется с тобою, и пребудет у сущего и пребывающего во веки Бога.
И к чему тебе следовать превратным внушениям плоти? Пусть лучше она обратится и последует за тобою. Все чувства плотские прикасаются только к частностям; и ты не знаешь целого, коего они суть части; и однако же, эти частности доставляют тебе удовольствие. Но если бы чувство плоти твоей способно было постигать целое и не представлялся бы для тебя наказанием нормальный образ бытия вселенной, то ты сама пожелала бы, чтобы миновалось все существующее в настоящем, чтобы тем более получить тебе удовольствие во всецелом. Нечто подобное мы испытываем по отношению к речи нашей, воспринимаемой слухом посредством телесного же чувства: тебе конечно неприятна была бы остановка на складах, ты скорее желаешь, перелетев от одних к другим, выслушать всю речь. Так и во всем совокупность частей, из коих слагается целое, если только ты можешь возвыситься до созерцания всецелого совершенства, несравненно приятнее тех же самых частей того же самого целого, при их совершенствах, взятых порознь, а не вместе. Но без всякого сравнения выше и совершеннее всего этого Сам Художник, Который все сотворил, и Этот-то Художник есть Бог наш; Он не сменяется уже никем и ничем, так как и преемника Ему нет.

Глава 12

|сли ты любуешься телами, то восхвали за 1них Бога – Творца их, и перенесись любовью своею к Самому Художнику, чтобы тебе не разочароваться в том, что тебе нравится. Если тебя восхищают души, то люби их в Боге, ибо и они сами по себе не имеют прочного бытия, а все постоянство их в Боге; иначе они погибли бы бесследно. Люби их ради Бога, влеки их к Нему вместе с собою, кого только можешь, и тверди им: «Его возлюбим, Его возлюбим. Он все сотворил и близок к нам. Не думайте, что Он создал твари и удалился; нет; все сотворенное Им пребывает в Нем. Вот, где истина, вот, где мудрость. Он присущ сердцу нашему; но сердца наши уклонились от Него. Опомнитесь, вероломные сердцем, и обратитесь к создавшему вас. Держитесь Его, и устоите; возложите упование ваше на Него, и обретете покой. Куда стремитесь по путям стропотным? Куда стремитесь? Благо, любимое вами, от Него исходит: если оно ведет к Нему, то это благо спасительно; но если незаконно будете любить это благо, оставив виновника его, то оно по закону возмездия обратится вам в пагубу. К чему же вам доселе еще блуждать по путям трудным и неудобопроходимым? Нет там успокоения, где вы его ищите. Ищете его, но не там, где ищете. Вы ищете блаженной жизни в области смерти; нет ее там. Да и каким образом может быть блаженная жизнь там, где и самой-то жизни нет? И вот снизошла к нам эта Жизнь Сама, и претерпела смерть нашу, и умертвила ее преизбытком жизни Своей, и возгремела во всеуслышанье, призывая нас возвратиться к Нему – Жизнодавцу, в то лоно, откуда Он явился к нам, в первобытную девственную утробу, где сочеталась с Ним человеческая телесная и смертная природа наша, чтобы не остаться ей навсегда смертною; оттуда явился Он как жених, выходящий из чертога своего, с восторгом, как исполин, вступающий на путь свой (см. Пс. 18, 6). Он не опоздал, но поспешил вовремя, вопия словом, делами, смертью, жизнью, сошествием и восшествием, вопия, чтобы мы все возвратились к Нему. Он сокрылся от глаз наших, чтобы мы обратились к собственной душе и там нашли бы Его. Ибо Он и удалился от нас, и в тоже время пребывает с нами. Не восхотел долго оставаться среди нас, но и не оставил нас. Он удалился туда, где и всегда был, так как мир чрез Него произошел; и в мире сем был (см. Ин. 1, 10), и в мир сей пришел спасти грешников (см. 1 Тим. 1, 15). Да исповедуется Ему душа моя и да исцелит Он ее, так как она согрешила перед Ним (см. Пс. 40, 5). Сыны человеческие! Доколе же пребудете тяжкосерды (см. Пс. 4, 3)? Неужели и после сошествия к вам жизни не хотите вознестись и жить? Впрочем, куда же вам вознестись, когда вы и без того уже с высоты смотрите и подъемлете на небеса уста свои? Снизойдите, чтобы вознестись, и вознестись к Богу. Ибо вы пали, возносясь против Него». Скажи людям все это, душа моя, чтобы они плакали во юдоли плача и рыдания, и таким образом влеки их вместе с собою к Богу; Духом Божиим будут проникнуты слова твои, если ты скажешь их, пылая огнем любви.

Глава 13

Я ничего этого не знал тогда, и любил красоту дольнего мира, и стремился в бездну преисподней, и говорил друзьям своим: не прекрасно ли все, что мы любим? Что же такое прекрасное? И что такое красота? Что прельщает и влечет нас к тому, что мы любим? Если бы в любимых нами предметах не было красоты и изящества, то они не могли бы привлекать нас к себе. Я наблюдал и замечал, что в делах есть нечто прекрасное (pulchrum) само в себе, как нечто цельное, и есть нечто пригодное (aptum), привлекательное только потому, что соответствует целому и удачно приспособлено к нему, как, например, члены тела по отношению к целому организму, или башмак по отношению к ноге, и тому подобное. И это размышление гнездилось в глубине души моей, и я написал книги о прекрасном и пригодном (de pulchro et apto), кажется, две или три. Тебе известно это, Боже, я же забыл. Этих книг нет теперь у меня, где-то затерялись, сам не знаю каким образом -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 14

   Что же побудило меня, Господи Боже мой, писать об этом предмете именно к Гиерию -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, некоему оратору римскому, с которым я лично не был знаком, но любил его, потому что он славился своею ученостью, и мне приходилось слыхать его изречения, которые нравились мне? А более я любил его потому, что любили его другие: ему удивлялись и превозносили его похвалами, в особенности за то, что он, будучи сириянин, отлично изучил наперед греческое красноречие, а потом выказал изумительные успехи и в красноречии римском, быв притом весьма сведущ в знании предметов, относящихся к любомудрию. Хвалят человека, – и он заочно делается предметом любви. Неужели язык хвалящего передает эту любовь сердцу слушающего? Нет, это не так; но от любви одного возжигается любовь в другом. Хвалимый, тогда становится предметом любви, когда видно, что похвалы исходят не от льстивого сердца, то есть когда хвалящий любит хвалимого.
   Так любил я тогда людей по суду людскому, но не по суду Твоему, Боже мой, неложному. Но от чего любовь, какую я питал к Гиерию, была не такова, какою пользуется какой-нибудь возница или любимый народом фокусник, но гораздо серьезнее, так что и сам я пожелал бы себе такой любви? Но ни за что не пожелал бы я себе той славы или той любви, какою пользуются актеры и фокусники, хвалимые и любимые мною самим; напротив того, я предпочел бы оставаться вовсе в неизвестности, нежели пользоваться такою известностью, и скорее согласился бы подвергнуться ненависти, нежели удовлетворился бы такою любовью. На чем же основывается такое разграничение различных родов любви в одной и той же душе? От чего же любишь в другом то, чего не потерпел бы в себе, хотя каждый из нас – одинаково человек? Как хороший конь служит предметом любви, хотя конечно никто не захотел бы превратиться в коня, так тоже самое должно сказать о комедианте, который одинаков с нами по природе. Итак, в человеке ли я люблю то, чего не терплю в себе, будучи человеком? Велика и неизмерима глубина сам человек, коего впрочем и волосы сочтены у Тебя, Господи, и ни один из них не падает без воли Твоей; но и волосы человека удобоисчислимее, чем те стремления и сердечные побуждения его, которые так многоразличны.
   Но этот ритор принадлежал к числу людей, столько любимых мною, что я сам бы желал быть таким же; между тем, я был объят гордостью, увлекался всяким ветром и руководство Твоего промысла было для меня сокрыто. И почему я знаю и почему с уверенностью исповедаюсь Тебе, что я его любил, побуждаемый более любовью его хвалителей, нежели теми делами, за которые его хвалили? Потому что если бы те же самые, которые хвалили его, рассказывая о нем тоже самое, стали отзываться о нем не с похвалами, а с презрением, то не возбудили бы во мне расположения к нему. И таким образом, в существе своем, ни дела не изменились бы, ни человек не переменился бы, а только слова рассказчиков произвели бы иное действие. Вот как непрочно положение души, еще не утвердившейся в истине. Она кружится то там, то сям, подобно звуку, носящемуся в воздухе, и свет для нее закрывается облаком, и истины не видит она. Пример тому перед нами. Я представлял себе сочинение свое чем-то необыкновенным и очень заботился о том, чтобы труд мой дошел до сведения вышеупомянутого мужа. Мне весьма хотелось, чтобы он одобрил мой труд, напротив того, не имея опоры в Тебе, я сокрушался от одной мысли, если мое сочинение ему не понравится. И при всем том я восхищался сочинением своим о прекрасном и приличном, по поводу коего послал к Гиерию, любовался своим взглядом на предмет и удивлялся сам себе, не получая никакого одобрительного отзыва.

Глава 15

   Но я еще провидел тогда, что основание и сущность этого заключается в Твоем творчестве, о Всемогущий, творяй чудеса един (Пс. 71, 18): моя мысль занята была только чувственными образами и это прекрасное само в себе, а равно и приличное, состоящее в приспособлении к чему-нибудь, я определял, различал, постраивал и проводил по образцам, заимствованным из мира чувственного. Я обращался и к природе духа, но ложные понятия, какие имел я о духовных предметах, препятствовали мне видеть истину. Сама сила истины бросалась в глаза, но я обращался с трепетным умом от бестелесных предметов к очертаниям, краскам и громадным величинам. Но так как всего этого не мог я усматривать в духовной природе, то пришел к тому заключению, что и души своей не могу я видеть. Любя в добродетели мир, а в пороке ненавидя раздор, я замечал в первом единство, а в последнем – какое-то раздвоение. И в этом единстве представлялась мне душа разумная, обладающая истиною и высочайшим благом, а в раздвоении неразумной жизни я, несчастный, воображал, не знаю, какое-то существо (substantiam), с присущим ему началом зла, которое не только имеет бытие, но и обладает полнотою жизни, а между тем происходит не от Тебя, Боже мой, тогда как Ты – Творец всего. И это единство назвал я Монадою (Monas – единица), как разум или дух, у которого нет пола; а раздвоение – Диадою (Dyas – двоица), выражающеюся враждой в злодеяниях и похотью в преступлениях, – и сам не понимал слов своих. Ибо я тогда не знал и не думал, что как зло не есть какое-нибудь живое начало или существо (substantia), так и сама душа наша не есть высочайшее и неизменяемое благо -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   И как злодеяния являются следствием порочного и бурного состояния вожделевательной силы души, а преступления ведут свое начало от неумеренной наклонности души к чувственным удовольствиям, так заблуждения и ложные понятия оскверняют жизнь при дурном направлении разумной силы души; а она такова и была у меня в то время, когда я не знал еще, что ее необходимо просветить иным светом, чтобы она познала истину, от которой уклонилась, сделавшись не способна сама собою познать ее. Ибо Ты возжигаешь светильник мой, Господи; Ты, Боже мой, просвещаешь тьму мою (Пс. 17, 29); и от полноты Твоей все мы приняли и благодать на благодать (Ин. 1, 16). И Ты – Свет истинный, Который просвещаешь всякого человека, приходящего в мир (Ин. 1, 9), у Которого нет изменения и ни тени перемены (Иак 1, 17).
   Но я стремился к Тебе и при всем стремлении своем был отталкиваем от Тебя, от жизни к смерти, ибо Ты гордым противишься. А что может быть высокомернее того безумия, с каким мне вздумалось воображать, что я по природе тоже, что и Ты? Я видел себя изменяемым, и эта изменяемость была для меня так ясна и несомненна, что я всячески старался о приобретении мудрости, чтобы из худшего сделаться лучшим, но в тоже время гордость заставила меня лучше вообразить Тебя изменяемым, чем оставаться при той мысли, что я не тоже, что Ты. Итак, я сам себе ставил преграды к познанию Тебя, и Ты противился жестоковыйной гордыне моей: я строил образы телесные, и, будучи плоть, – плоть и обличал в себе, и как ветер, который уходит и не возвращается, не возвращался к Тебе (см. Пс. 27, 39); переходя от одной мысли к другой, я заблуждал среди представлений о том, чего нет ни в Тебе, ни во мне, ни в окружающей меня природе; и эти представления не Твоею истиною создавались для меня, а измышлялись моею же суетностью из области мира телесного. Тогда я говорил вновь обращающимся к Тебе, младенчествующим еще христианам, согражданам своим, которые чуждались меня и не признавали уже своим, не давая впрочем того заметить мне, – говорил им, как болтун и пустомеля: отчего это душа, созданная Богом, впадает в заблуждения, удаляясь от истины? Мне не хотелось сказать прямо: отчего это погрешает Бот? И я готов был скорее утверждать, что Твоя неизменяемая субстанция по необходимости погрешает, нежели признать, что моя изменяемая субстанция произвольно уклонилась от истинного пути и что заблуждения ее служат для нее наказанием.
   Мне было лет двадцать шесть или семь около того, когда я писал эти книги (о прекрасном и приличном), перебирая в уме своем чувственные призраки, заглушавшие слух сердца моего; я рапрягал слух свой, чтобы, размышляя о прекрасном и приличном, внимать сокровенной Твоей гармонии и мелодии, вожделенная истина, чтобы, предстоя и внимая Тебе, радостью радоваться, слыша голос Жениха (см. Ин. 3, 29); но тщетно голос заблуждения моего увлекал меня от Тебя в противоположную сторону и я всею тяжестью гордости своей падал все глубже и глубже. Слуху моему Ты не давал радости и веселия и кости мои не могли воспрянуть, не быв уничижены Тобою (см. Пс. 50, 10).

Глава 16

   Какую пользу доставили мне попавшиеся мне в руки, на двадцатом почти году жизни, Аристотелевы так называемые десять категорий, о которых с такою гордостью отзывался учитель мой, ритор карфагенский, и другие ученые. С непонятною жадностью бросился я на эти книги, как на что-то чрезвычайное, сверхъестественное, божественное и перечитал и уразумел их сам собою. И когда вступил я в рассуждение об этих категориях с людьми, говорившими, что их можно выразуметь и уяснить себе только с помощью ученейших и самых искусных руководителей, и притом не на словах только, но и при посредстве разных знаков (фигур), на пыли начертываемых -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, то и от этих собеседников услышал то, что сам собою узнал из непосредственного чтения. Мне все было ясно и понятно, когда речь шла о субстанциях, как, например, о человеке; и о частнейших определениях, какова, например, фигура человека; каков рост, сколько ног; и родство, чей брат; или где находится; или когда родился; или стоит ли, сидит ли; или обут ли, вооружен ли; в действительном ли состоянии; или в страдательном положении; и вообще все бесчисленные определения содержатся в этих девяти для примера нами приведенных видах или в самом роде (десятой или, правильнее, первой из десяти категорий) субстанции.
   Приносили ли мне какую-нибудь пользу все эти категории? Нет. Они были даже вредны. Ибо я и о Тебе, Боже мой, непостижимо для нас простом и неизменяемом Существе, также рассуждал, думая постигнуть всё по этим десяти предикатам; я силился и Тебя обнять своим умом и подчинить ему, думая, что и Ты определяешься величиною или красотою Своею, которая в Тебе, как в субъекте, содержится точно также, как и в каком-нибудь теле; тогда как Твое величие и Твое великолепие – в Тебе Самом или, лучше, Ты Сам, а величина и красота тела не от самого тела зависит, так как с изменением их оно все-таки не перестает быть телом. Познания мои о Тебе ложны были, да и не могли быть истинными; они были вымыслы моего скудоумия, моего убожества, а не действительное отображение Твоего вседовольства, Твоего всеблаженства. И как Ты заповедал, так и сбылось со мною: земля возрастила мне терния и волчцы, так что с усиленным трудом мог я добывать себе хлеб мой (см. Быт. 3, 17–19).
   Какую пользу мне доставило и то, что я около того же времени, сам собою, без всякой посторонней помощи, перечитал все сочинения о так называемых свободных науках и искусствах, какие только имел возможность читать, перечитал и не затруднялся в понимании их, несмотря на то, что в то время порабощен был служению постыдных страстей? Я находил в этом чтении удовольствие и наслаждение, но не постигал, откуда проистекала верность истин, в них заключавшихся. Я подобен был человеку, стоящему спиною к свету и ко всему им освещаемому; поэтому и зрение мое, которым я созерцал освещаемое, не освещаясь светом, оставалось в тени и мраке. А все то, что я без особенного труда, даже без всякого почти руководства, так легко и удобно понимал и в свободных науках красноречия и философии, и в искусствах музыки и поэзии, и в измерениях математических, – все это и всякое знание исходит от Тебя, Господи Боже мой, потому что понятливость ума и проницательность взгляда есть Твой дар; но я иначе думал и приносил жертву не Тебе. Таким образом, все это служило мне не столько на пользу, сколько во вред; потому что я представлял себя полным обладателем лучшей части существа моего и бодрость души своей не для Тебя хранил; но от Тебя удалялся на страну далекую, чтобы там расточать достояние свое на распутные прихоти и блудные (in meretrices cupiditates) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

(Лк. 15, 12, 13, 30).
   Да могло ли принести мне пользу и доброе дело, если я пользовался им не надлежащим образом? Я не думал, чтобы эти науки и искусства с трудом доставались даже умам даровитым и усидчивым любителям их, и тогда только уверился в этом, когда вступил с ними в рассуждение о научных предметах, стараясь выяснить их для себя и для своих собеседников; я увидел, что лучшими из них оказались те, которые быстрее, удобопонятливее и проницательнее следовали за моими объяснениями.
   Что наконец пользы мне из того, что я вообразил себе, будто Ты, истинный Господи Боже мой, состоишь из светлого и беспредельного тела, а я составляю частицу этого тела? Сумасбродство безмерное! Но так было со мною. И я не стыжусь, Боже мой, исповедаться перед Тобою в этом, взывая к Тебе о помиловании меня, не устыдившись тогда проповедовать людям такие нелепости и изрыгать богохульство против Тебя. Итак, какую пользу доставлял мне тогда ум мой, столь гибкий по отношению к наукам, без помощи всякого учителя понимавший самые неудобопонятные книги, но нелепо и со святотатственным нечестием погрешавший в учении благочестия? И напротив, чем вреден был для младенцев Твоих более тупой ум, если они далеко не уклонялись от Тебя, если они в недрах Церкви Твоей в безопасности оперялись, питались здравою верою и окрылялись любовью к Тебе? О Господи, Боже наш, под кровом крыл Твоих уповаем обрести безопасность свою (см. Пс. 35, 8; 16, 8; Руфь 2, 12); будь же нам заступником и покровителем и руководи нас! Ты не оставляешь и не оставишь нас Своим наказанием (вразумлением) от детства даже до старости: Аз есмь… Аз сотворих, и Аз понесу, Аз подъиму, и Аз спасу вы (Ис. 46, 3, 4; Пс. 70, 17, 18); ибо крепость наша и утверждение наше тогда только крепки и тверды, когда они в Тебе, а без Тебя они у нас слабы и непрочны. Благо наше исключительно в Тебе и все несчастье наше именно в удалении от Тебя. Обрати же нас к Себе, Господи, и мы обратимся к Тебе, с тем, чтобы никогда уже нам не возвращаться от Тебя вспять, так как все благо наше и счастье у Тебя или, лучше, Ты Сам; и нам нечего опасаться, что нам некуда и не к кому будет обратиться по смерти, потому что тогда дом наш – вечность Твоя нескончаемая.

Книга пятая

Двадцать девятый год жизни блаж. Августина: в это время он уверяется в невежестве Фавста-манихея и отлагает надежду найти что-нибудь доброе в секте манихейской; вместе с этим оставляет и Карфаген и отправляется в Рим‚ где преподает риторику; оттуда вызывается в Медиолан для преподавания той же науки; и здесь‚ обратившись к святителю Амвросию‚ при содействии его‚ начинает отрезвляться от своих заблуждений и помышлять о совершенном отречении от манихейства и о присоединении к Православию.

Глава 1

Прими жертву исповеди моей от уст моих, которые Ты создал исповедаться имени Твоему; исцели все кости мои, и скажут: Господи! кто подобен Тебе? (Пс. 34, 10). Исповедь человеческая не открывает Тебе что-нибудь новое, потому что от очей Твоих не укроется сердце замкнутое и руки Твоей не отталкивает жестокость человеческая. Ты смягчаешь ее то милостями, то наказанием, и несть, иже укрыется теплоты Твоей (Пс. 18, 6, 7). Да восхвалит же Тебя душа моя, чтобы возлюбить Тебя, и да исповест перед Тобою милости Твои, чтобы восхвалить Тебя. Все создания Твои неумолкаемо воздают Тебе хвалы, – люди – своими устами, обращенными к Тебе, остальные твари устами созерцающих их, так что пробуждается усыпленная душа наша, смотря на эти твари, Тобою созданные, и, восходя от них к Тебе, дивному их Творцу и Зиждителю: и в этом заключается возрождение и истинная крепость наша.

Глава 2

Пусть бегут от Тебя нечестивцы: Ты видишь их и различаешь эти тени и призраки; и в тоже время все у Тебя прекрасно, одни они составляют позор и безобразие. И чем они могли бы повредить Тебе? Или обесславить владычество Твое, от неба до преисподних праведное и безукоризненное? Куда им бежать от лица Твоего? Или сокрыться от Тебя, чтобы не видеть Тебя, видящего их, и в ослеплении своем оскорблять Тебя, всему Тобою созданному присущего. Оскорбляя Тебя неправедно, они сами получают за то праведное наказание: уклоняясь от милосердия Твоего, попадая праведному суду Твоему и становясь жертвою собственного ожесточения. Они не знают, что Ты воздесущ и не ограничиваешься каким-либо пространством и присущ даже тем, которые удаляются от Тебя. Итак, этим нечестивцам самим надлежит обратиться и взыскать Тебя; ибо не Ты оставил создание Свое, а они уклонились от Творца своего. Пусть они обратятся и взыщут Тебя; Ты же всегда готов на их зов, будучи присущ сердцу их, сердцу людей, исповедающихся Тебе, обращающихся к Тебе и оплакивающих в объятиях Твоих пагубные заблуждения прежних путей своих. Ты охотно отираешь слезы их, а они еще более плачут, и, плача, радуются, потому что Ты, Господи, не то, что подобный нам человек – плоть и кровь; но Ты, Владыка, и Творец, и Спаситель, и Утешитель их. Где же я был тогда, когда искал Тебя? Ты был передо мною, а я удалился и от самого себя; я не находил себя, тем более не мог найти Тебя.

Глава 3

   Расскажу теперь, перед лицом Бога моего, о замечательном двадцать девятом годе -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

жизни моей. В то время прибыл в Карфаген известный епископ манихейский по имени Фавст, этот могучий ловец диавольский, который многих уловлял своим увлекательным красноречием. Хотя я и одобрял его красноречие, но старался вместе с тем вникать в сущность самих предметов, которые жаждал познать; я обращал внимание не столько на оболочку речи его, сколько на само содержание его сведений, на качество той пищи, которую предлагал мне этот пресловутый мудрец манихейский – Фавст. О нем носилась молва и меня предупреждали, что он был весьма сведущ во всех благородных науках и особенно в свободных образованный. Так как я много перечитал философских сочинений и затвердил их основные положения, то кое-что из них я стал сравнивать с теми вымыслами маниейскими, которые предлагались мне во всем обилии. И что же? Мне показалось более заслуживающим внимания и вероятия перед учением манихейским то, чему учили эти философы, которые толико возмогоша видети, что возмогли уразуметь век (sacculum – этот мир с его преходящими творениями), хотя Самого Творца и Владыку сих не обрели (Прем. 13, 9). Ибо Ты велик и высок над всем и всеми, Господи, и на смиренных призираешь; на горделивых же издалека смотришь (см. Пс. 9; 96, 9; 113, 4–6; 134, 5). Ты доступен только для сокрушенных и смиренных сердцем; смиренным только даешь благодать Свою, а гордым противишься (см. Иак. 4, 6; Пс. 137, 6). Ты для гордых непостижим, хотя бы они, при пытливой любознательности своей, сосчитали звезды и песок, измерили планетные сферы и исследовали пути светил небесных.
   Все это исследуют они природным умом своим, который Ты даровал им, многие сделаны ими открытия. Так, они предсказали вперед на многие годы затмения солнца и луны и не обманулись в вычислениях своих; как предсказано ими, так и сбылось; они определили нам правила и законы, руководствуясь которыми мы знаем наперед, в какой год, и в какой месяц года, и в какой день месяца, и в какой час дня, и как велико будет затмение луны или солнца – и сбывается по писаному. Люди, не посвященные в эти тайны, удивляются и приходят в изумление; а имеющие ясные познания об этом и знакомые с наукою о звездном небе восхищаются, приходят в восторг и впадают в высокомерную кичливость. Но по своей преступной гордости, отступая и удаляясь от Твоего света, хотя предусматривают задолго будущее затмение солнца, но в настоящем не видят собственные потемнения. А все это от того, что не с благоговением, не со страхом Божиим, не с должным благочестием испытуют, откуда они получили этот ум, коим все познают и исследуют. И обретая Тебя, как Творца, не вверяются Твоему хранительному о тварях промыслу; но, пересоздав себя по-своему, перестают жить для Тебя и подобно птицам небесным возлетают горе, подобно рыбам морским, преходящим стези морей, пытливо исследуют бездны, и подобно травоядным животным наслаждаются тучными пажитями, так что Ты, Боже, – огонь поядающий, сокрушаешь смертные их заботы, воссозидая их к бессмертию.
   Но они не познали истинного пути, не познали Слова Твоего, коим Ты сотворил всё – и то, что составляет предмет их вычислений и их самих, углубляющихся в эти вычисления, и тот ум, посредством которого они выводят свои вычисления, и те самые выводы, или законы, Тобою же предуставленные, над уяснением коих трудятся; и разуму Твоему нет числа (Пс. 146, 5). Сам же Единородный (Христос Иисус) соделался для нас премудростью от Бога, и праведностью, и освящением (см. 1 Кор. 1, 30); и, будучи Богом, соделался для нас же человеком (см. 1 Тим. 2, 5), называя Себя любимым именем Сына Человеческого (во многих местах у евангелистов), и заповедал давать дань кесарю (см. Мф. 22, 21). Не познали они сего пути, коим надлежало им нисходить от своей гордыни к Его смирению, чтобы через Него вознестись к Нему. Не познали они сего пути, считая себя превыше звезд и думая о себе, что они также светлы и чисты, как звезды; и вот ниспали на землю и омрачилось неразумное их сердце. Много оии говорят истинного о творении, но самой Истины – Творца тварей – не обретают, потому что не благочестно взыскуют Его, а если и обретают, то, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих и омрачились в сердцах своих: называя себя мудрыми, обезумели, приписав себе то, что Тебе принадлежит, и в совершенном ослеплении дерзают даже приписывать Тебе то, что собственно принадлежит им, то есть свою ложь усвояют Тебе, сущей Истине, и славу нетленного Бога изменяют в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся; и таким образом переменяют истину Твою в ложь, поклоняются и служат твари, а не Творцу (см. Рим. 1, 21–25).
   Много однако же истинного по природе узнал я от философов и находил у них удовлетворительные объяснения относительно чисел и времен года, и самого положения звезд; все это сравнивал я со словами сумасбродного Манихея, который премного об этих предметах писал и болтал. Но я не находил у него сколько-нибудь удовлетворяющих объяснений ни для так называемых солнцестояний или солнцеповоротов, во время которых бывают один раз самые большие дни и самые меньшие ночи, а в другой раз, наоборот, самые меньшие дни и самые большие ночи, ни для среднего между этим времени, когда бывают дни и ночи равны между собою, т. е. так называемых равноденствий, ни для затмений светил, ни вообще относительно всех подобных тому вопросов, которые так удовлетворительно разрешаются в сочинениях философов. Здесь, так сказать, против воли убеждался силою философских доводов; а там в этих несвязных и невежественных вымыслах манихейских, проверенных имевшимся уже у меня запасом познаний, я не мог прийти ни к какому убеждению, кроме того положительного заключения, что учение манихейское, по своей неосторожности, далеко не похоже на учение мыслящих философов.

Глава 4

Неужели же тот, кто обогатился подобными знаниями, тем самым приятен и угоден Тебе, Господи Боже, источник всякой истины? О, несчастен тот человек, который все это знает, но Тебя не знает; напротив того, блажен тот, кто Тебя знает, хотя бы ничего этого не знал! А кто и Тебя и все это познал, тот еще блаженнее, но не вследствие богатства своих знаний, а потому только, что Тебя знает, если, познавая Тебя, прославляет Тебя, как Бога, принося Тебе благодарение, и не вдается в суету своих помышлений. Так, кто сознательно владеет плодовитым деревом и с благодарностью к Тебе, как к Творцу, пользуется его плодами, тот хотя бы и не знал того, насколько локтей возвышается оно над поверхностью земли, насколько углубляется внутрь земли, бесспорно блаженнее того, кто знает его меру и может перечислить все ветви его, но не владеет им и не познал Творца его, чтобы возлюбить Его. Тоже должно сказать и о верующих сынах Божиих, коим предоставлен весь мир с его богатствами (см. Притч. 17, 6), так что они, ничего не имея, всем обладают (см. 2 Кор. 6, 10), пребывая в Тебе, Коему всё служит. Нужды нет, если они не знают даже и того, что такое полярные круги. Безрассудно сомневаться в том, что эти сыны Божии несравненно блаженнее сынов человеческих, которые хлопочут об измерении неба, исчислении звезд, взвешивании стихий, а не заботятся о познании Тебя, Который расположил все мерою и числом и весом (Прем. 11, 21).

Глава 5

Но кому нужен какой-нибудь манихей, рассуждающий о том, без познания чего можно познать благочестие? Ты Сам сказал человеку: се благочестие есть премудрость (Иов. 28, 28), которую можно и не познать при всех научных познаниях; а кто и в научных познаниях не тверд, и, несмотря на это, бесстыдно принимает на себя звание учителя, для того эта премудрость и вовсе недоступна. Ибо проповедание научных позваний, хотя бы они и заключали в себе истину, есть суета мирская; а благочестие состоит в исповедании Тебя и поклонении Тебе. Поэтому еретики эти, уклонившиеся от истинного пути, так много распространяясь о посторонних для них предметах, в которых не имеют твердых познаний, быв уличены в невежестве своем знатоками науки, тем самым несомненно изобличают себя в подобном же невежестве и по отношению к таинственным предметам религиозного знания и подрывают всякое к себе доверие. А между тем они так высокомерны и самоуверенны, что, по их мнению, Дух Святой, Утешитель, Учитель и Руководитель всех верующих в Тебя, лично пребывает в них во всей полноте. Поэтому, когда уличают манихеев в неверности и даже ложности высказываемого ими учения о небе и звездах, о движении солнца и луны – не говоря уже о том, что все это и не относится к религии-то, святотатственная дерзость их простирается до того, что они, проповедуя о том, чего сами не понимают, и притом проповедуя ложь, тем не менее с сумасбродною суетностью гордости все действия свои решаются приписывать личности божественной, в них будто бы пребывающей.
Когда я слышу кого-либо из собратов христиан, ошибающегося в суждениях своих о научных предметах, то я терпеливо и снисходительно смотрю на него и не считаю даже для него вредным, если он, положим, и не знает чего-нибудь о свойствах каких-либо творений, но в тоже время о Тебе, Господи, Творце вселенной, не мыслит ничего недостойного и не верит тому. А вредно ему будет то, если он вообразит себе, что научные познания составляют неотъемлемую принадлежность учения о благочестии и станет упорно утверждать то, в чем сам не тверд и чего даже вовсе не понимает. Подобная слабость может быть терпима в младенчествующем возрасте верующих, доколе они питаются еще молоком матери, а не твердою пищею; когда же новый человек в них приходит в мужа совершенна, тогда они уже вовсе не должны колебаться и увлекаться всяким ветром учения (см. 1 Пет. 2, 2; 1 Кор. 3, 2; 14, 20; Еф. 4, 13, 14, 24). Но кто выдает себя за учителя, вождя и руководителя для тех, которые вверяются его родительству, и с дерзкою решимостью требует от своих последователей, чтобы они признавали его не за обыкновенного человека, но за Духа Твоего Святого, и в тоже время по своему безумию и сумасбродству допускает нелепые вымыслы с очевидною ложью, в которых тут же и обличается, – такой учитель не призванный, но инуде влазяй, согласитесь, не заслуживает ли всякого презрения, а со стороны последователей своих совершенного отречения от него и его лживого учения? Я даже не мог представить себе отчетливо, как можно было из слов манихея (Фавста) изъяснить преемство большей и меньшей продолжительности дней и ночей, саму даже преемственность дня и ночи, ущербы и затмения светил и другие тому подобные предметы, о которых я читал в различных книгах; а если бы, положим, и можно было, то все-таки нельзя было мне быть уверенным, так ли это на самом деле, или не так; между тем, я должен был подчиняться его авторитету по религиозному чувству веры в его святость.

Глава 6

В продолжение целых почти девяти лет, проведенных мною среди томлений и колебаний душевных под влиянием этих людей (манихеев), я ждал и не мог дождаться прибытия этого всеми превозносимого Фавста. Ибо другие манихеи, с которыми вступал я в состязания по предлагаемым мною вопросам о спорных предметах, но от которых не мог получить надлежащих решений, указывали мне на Фавста, как на такого мудреца, с прибытием которого, при свидании и личном собеседовании с ним, все вопросы весьма легко и самым удовлетворительным образом разрешатся для меня, и не только предложенные мною вопросы, но я всякие другие; о чем бы ни спросил я, все разъяснит Фавст и на все даст положительные ответы. И вот он явился наконец и на первый раз показался мне человеком приятным и ласковым, с даром слова увлекательным, так что, рассуждая и о тех предметах, о которых другие говорят речью простою и обыкновенною, он старался быть сладкоречивым до того, что вдавался в болтливую и суесловную напыщенность. Но удовлетворил ли моей жажде любознательности этот, столь приветливый и благопристойный муж, удовлетворил ли этот знаменитый учитель потребности моей в познании самих предметов и притом предметов существенных. Много наслушался я от Фавста рассказов об этих предметах, но сами предметы не представлялись мне лучшими и более истинными вследствие увлекательных и красноречивых рассказов; даже сама размышлявшая о них душа не казалась мне от того умнее, что представлявшее вывеску ей лицо было благовидно и выражалось витиевато. Те же, которые мне рекомендовали и восхваляли Фавста, были плохие судьи и не могли давать надлежащей оценки вещам: они считали его разумным и мудрым потому только, что он увлекал их своим красноречием. Между тем, я знал и таких людей, которые не доверяли даже истине и с подозрением смотрели на нее, если она являлась в наряде слова богатом и роскошном. Но Ты, Боже мой, искусил уже меня дивными и непостижимыми путями; а тому, что Ты именно искусил и вразумил меня, я верю потому, что истина существует, и что нет иного учителя истины, кроме Тебя, где бы и как бы она ни проявлялась. Ты внушил мне, что как красноречие не может служить ручательством за истину, так и простота слова не должна служить уликою во лжи; и наоборот, как истина не зависит от простоты речи, так и ложь – от красоты речи. Истина и ложь, или мудрость знания и невежество заблуждения – это тоже, говоря сравнительно, что пища полезная и пища вредная; а язык красноречивый и не красноречивый – тоже, что сосуды изысканные – городские и простые – деревенские: и в тех и в других сосудах равно может быть предлагаема пища и того и другого рода.
Страстное желание мое, доходившее до жадности, с каким я в продолжение скольких лет ожидал этого человека, конечно, услаждалось и увлекалось патетическими и восторженными разглагольствованиями; я пленялся речью этого человека, так удачно умевшего облекать отвлеченные мысли в наружные формы слова. Я восхищался им вместе с другими и более других хвалил и превозносил его. Но для меня прискорбно было то, что в кругу слушателей я не мог вступить с ним в разговор и предложить ему свои вопросы, которые томили и беспокоили меня, не мог побеседовать о них откровенно и взаимно поменяться с ним суждениями. Когда же представилась для меня к тому возможность, и я улучил время войти с ним в дружескую беседу, так что мы могли уже взаимно сообщать друг другу свои мысли, и когда затем предложены были мною разные вопросы, которые давно уже занимали меня, то я прежде всего заметил, что этот человек не имеет познаний в свободных науках и почти не знаком с ними, за исключением грамматики, и то по заведенному уже и обычному порядку. Но так как он читал некоторые речи Туллия Цицерона и очень немногие из сочинений Сенеки, да притом кое-какие из художественных творений поэтов и произведений своей секты, впрочем, такие только, которые написаны по-латыни языком красноречивым, и так как к тому же присоединялось ежедневное упражнение в разглагольствовании, то ничего тут не могло быть удивительного, если в нем развилась в высшей степени способность к краснобайству, которое становилось у него тем заманчивее и увлекательнее, что приправлялось некоторым остроумием, растворялось приветливостью и вежливостью, а сверх того поддерживалось величавою и благовидною от природы осанкою. Так ли все это, как я припоминаю теперь, Господи Боже мой, Ты, перед Которым открыта совесть моя? От Тебя не утаится сердце мое и воспоминание мое не укроется от Тебя; ибо Ты Сам руководил меня тогда неисповедимыми путями Промысла Твоего и обратил наконец взор мой на нелепые заблуждения мои, выставив их мне на лицо с тем, чтобы я ощутил и возненавидел их.

Глава 7

Да! После того, как этот представитель манихейства достаточно заявил передо мною свое невежество в тех науках, в которых воображали его по преимуществу сведущим, я стал уже отчаиваться в том, чтобы он мог мне разрешить те вопросы, которые занимали меня; между тем, он мог бы достигнуть истины благочестия и познать ее, несмотря на свое невежество в науках, если бы только не был манихеем. Ибо книги манихейского учения наполнены нескончаемыми баснями о небе и звездах, о солнце и луне: я не мог даже и подумать, чтобы Фавст в состоянии был основательно разъяснить все это; мне желательно было знать, есть ли какое соотношение между манихейским учением и тем, что я вычитал о том же предмете из других книг, и где более вероятности, если не положительной достоверности. И когда я предложил этот вопрос на обсуждение и решение Фавста, то он с благоразумною и непритворною скромностью отозвался, что такой вопрос не по силам для него, и что поэтому он не решается входить в рассуждение об этом предмете. Очевидно, что он чувствовал в этом случае совершенное бессилие свое, но и не постыдился сознаться в том; он не был из числа тех говорунов, с какими мне доводилось встречаться, которые готовы были учительным тоном наговорить кучу слов о подобных предметах и ничего не сказать о деле. Его нельзя было упрекнуть в бессовестности: совесть его была, если не безукоризненна в отношении к Тебе, то и не заслуживала положительных упреков в отношении к нему самому. Нельзя сказать и того, чтобы он был совершенный невежда; ему делает честь то, что он не хотел безрассудно вдаваться в споры о таких предметах, которые превышали его силы, и я за это особенно уважал и ценил его. По-моему, сдержанная скромность и сознание в своем незнании лучше кичливой заносчивости и притязаний на знание. Таким и являлся мне Фавст при всех вопросах, более трудных и утонченных.
Итак, когда вся надежда моя на познания от учения манихейского рушилась и мне ничего не оставалось ожидать от прочих учителей этой секты, после того как и сам именитый представитель оной оказался несостоятельным в разрешении многих из вопросов, занимавших меня, тогда я стал заниматься с Фавстом, по его усильному желанию, теми науками, какие преподавал тогда юношеству в Карфагене в качестве ритора: мы занимались с ним или тем, что он желал услышать от меня, или тем, что сам я находил более пригодным для него по его восприимчивости. А все предположения мои, осуществления которых думал я достигнуть в среде этой секты, вконец расстроились после того, как я покороче познакомился с этим человеком и узнал его поближе. Впрочем, я не оставлял еще тогда совершенно этой секты: я решился довольствоваться пока тем положением, в какое поставлен был уже самими обстоятельствами, доколе не представится что-нибудь лучшее. Таким образом тот самый Фавст, который многих безвыходно увлекал в сети своих заблуждений, облегчил мне выход из этих сетей, в которые попался было и я, положив тому начало бессознательно и конечно вопреки своему желанию. Так десница Твоя, Боже мой, в сокровенных путях Промысла Твоего, не оставляла меня, а материнская любовь родительницы моей, денно и ночно проливавшей горячие слезы в теплых молитвах своих обо мне, тем самым приносила Тебе за меня умилостивительную жерву; и Ты творил надо мною чудные дела. Ты сотворил все это, Боже мой, потому что от Господа стопы человеку исправляются, и пути его восхощет зело (Пс. 36, 23). Да и кто иной может подать спасение, кроме Твоей десницы, воссозидающей то, что Ты сотворил?

Глава 8

   Итак, в путях Промысла Твоего обо мне положено было, чтобы я задумал отправиться в Рим и заняться там преподаванием тех же предметов, какие преподавал в Карфагене. Откуда родилась у меня эта мысль? Не умолчу и об этом поведать Тебе, ибо и тут я должен усматривать и прославлять всю глубину Твоих сокровенных путей и всегдашнее Твое отеческое о нас промышление. Отправился я в Рим не потому, чтобы имел там в виду болышие выгоды и большие почести, как уверяли меня подававшие к тому совет друзья мои, чем и сам я конечно не пренебрегал в то время, но главным образом и почти исключительно побудило меня к перемене места то обстоятельство, что там, т. е. в Риме, как слышал я, воспитание юношества шло спокойнее и правильнее, и в школьной дисциплине больше было порядка и строгости, так что никто не мог входить в школу без ведома учителя, а допускались только те, которые имели от него дозволение. Напротив того, в Карфагене школьники отличались чрезмерным своевольством, доходившим до безобразия. Самовольно и без разбора вторгались они в школы с бесстыдством и наглостью, подобно горячечным и неистовствующим нарушали порядок, вводимый учителем между учениками для лучших успехов в науках. Много делали школьники оскорблений самых грубых, за которые надлежало бы преследовать их судебным порядком, если бы обычай не покровительствовал им; и тем гибельнее для них было то, что они смотрели на свои поступки, как на нечто позволительное, тогда как по Твоему вечному закону эти поступки никогда не могут быть позволительными, и считали их не подлежащими наказанию, тогда как наказывались за них самим ослеплением своим и гораздо более страдали, нежели действовали. Таким образом, сделавшись учителем, я должен был смотреть сквозь пальцы на такое поведение школьников, которое мне не нравилось и которого я избегал, будучи учеником -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

: это-то и заставило меня переменить место своего пребывания и перейти туда, где, по свидетельству очевидцев, подобных беспорядков не совершалось. Ты же, Господи, прибежище мое и доля моя на земле живых (Пс. 90, 2; 141, 6), при такой перемене местопребывания моего, имел в виду душевное спасение мое: с этой целью Ты оттолкнул меня от Карфагена и привлекал к Риму, – и все это делал Ты через людей, любивших только временную жизнь, но не помышлявших о жизни бессмертной, вечной, и оттого вращавшихся в суете суетств; для исправления путей моих Ты воспользовался и этими людьми и моею переменчивостью в мыслях и действовал с непостижимою для нас сокровенностью. Ибо и те, которые возмущали покой мой, были помрачены страшным сумасбродством; и те, которые манили меня к чему-то иному, помышляли о земной только суете. Что же касается до меня, то сам я, когда тяготило меня действительное горе на одном месте, проникался ненавистью к этому месту и стремился в другое, гоняясь за призраком счастья.
   Но существенная причина, по которой я должен был оставить одно место и идти в другое, была известна только Тебе, Господи; Ты не открывал этого ни мне, ни даже матери моей, которая неутешно плакала при отъезде моем и провожала меня до самого моря. И когда она упорно удерживала меня
   здесь, так что решилась или возвратить меня назад, или следовать за мною, то я обманул ее. Я притворился, что не могу оставить друга моего, доколе он, с наступлением попутного ветра, не отплывет; решившись солгать перед матерью (и какою матерью!), я ушел. И это Ты допустил из милосердия Твоего ко мне и матери моей, охраняя меня, преисполненного всяких нечистот, со дня плавания моего по водам морским до дня омовения моего от этих нечистот водою благодати Твоей в купели св. крещения; тем самым, по совершении сего таинства, Ты прекратил и потоки матерних слез, коими она ежедневно орошала землю при молитвах за меня перед Тобою. Так как мать моя не хотела без меня возвратиться домой и ни на минуту не решилась оставлять меня, то я едва убедил ее провести наступавшую ночь в ближайшем к кораблю нашему доме блаженной памяти Киприана. Между тем, в ту же ночь сам тайно уехал, а она осталась в слезах и молитве -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. О чем же она молилась, чего просила у Тебя, Боже мой, с какою скорбью оплакивая меня? Не о том ли, чтобы Ты воспрепятствовал моему плаванию и не разлучал ее со мною? Но Ты судил иначе, Ты не внял тому, чего она просила в то время, творил со мною то, к чему стремились всегдашние ее желания. Подул ветер, понатужил паруса корабля, и берег скрылся от взоров наших. На следующее утро, узнав об отъезде моем, мать от печали пришла в такое расстройство, что с жалобными стонами и воплями непрестанно обращалась к Тебе в негодовании на меня; но Ты не внимал ей, ибо Ты и меня исторгал из омута страстей моих с тем, чтобы навсегда положить им конец, и ее вразумлял праведным наказанием скорбей за ее плотское пожелание. Она любила, как мать, видеть меня всегда перед собою, но любовь ее на этот раз превышала меру: она не знала, какую радость готовишь Ты ей из моего отсутствия. Не знала; поэтому плакала и рыдала, и этим обличала и в себе наследственное достояние Евы – в печалях и воздыханиях иметь то, что рождала в болезнях (см. Быт. 3, 16; 4, 1). Впрочем, принеся жалобу перед Тобою на мой обман и жестокий поступок с нею, она снова обратилась к Тебе с теми же мольбами за меня, как и прежде, и возвратилась в дом одна, а я был уже на пути в Рим.

Глава 9

   Между тем, вскоре постигает меня тяжелая болезнь. Я находился уже на пути к праотцам, неся с собою все зло, какое совершил и против Тебя, и против себя, и против других, множество тяжких грехов моих, кроме первородного греха, от которого все мы умираем в Адаме. Ибо ничего Ты мне не простил, ни от чего не оправдал во Христе, не убил Он во мне на кресте Своем той вражды, в которую поставили меня грехи мои в отношении к Тебе. Да и как мог Он убить ее на кресте воображаемом только, а не действительном, посредством вымыслов и мечтаний, как я тогда думал и верил? Насколько ложною и невероятною представлялась мне смерть плоти Его, настолько истинною и несомненною была смерть души моей; и как действительна была смерть плоти Его, так фантастична и призрачна была жизнь души моей, которая не верила тому. И когда лихорадочные припадки мои стали усиливаться так, что со мною делалось хуже и хуже, то я стоял уже на пути погибели. Куда мне следовало бы идти, если бы я в то время отошел из сего мира, как не в геенну на адские мучения за свои дела, по непреложной истине Твоих уставов? Между тем мать моя ничего этого не знала, а только молилась за меня вдали от меня. Ты же, Вездесущий, и ее выслушал и меня помиловал на тех различных местах, где мы находились; телесные силы мои восстановились, но окаянная душа моя все еще оставалась больна и нуждалась в исцелении. Ибо и во время столь опасной болезни своей я не желал спасительного крещения Твоего; видно лучше был я в детстве, когда при подобных обстоятельствах настоятельно требовал себе от благочестивой матери св. крещения, как о том упомянуто уже мною в этой исповеди -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Но я вырос на позор себе, в безумии своем издаваясь над средствами Твоего врачевания; дважды мог я умереть в таком душевном состоянии, но Ты не допустил меня до этого. Если бы сердце матери моей поражено было таким ударом, то она не перенесла бы его. Как горячо она любила меня, насколько предпочитала духовное мое возрождение рождению плотскому, как усердно заботилась о моем вероучении, – я не могу вполне высказать всего этого!
   Не могу и представить себе, как перенесла бы она такой удар, если бы моя преждевременная смерть поразила любящую душу ее. Куда девалось бы столько слез и молитв, частых и почти беспрерывных? Им негде было быть, как только у Тебя; ибо все они к Тебе воссылались. И неужели Ты, Боже всякого милосердия, отринул бы сердце сокрушенное и смиренное вдовицы чистой и трезвенной, часто подававшей милостыни, покорно служившей святым Твоим, ни одного дня не оставлявшей жертвенника Твоего без приношения, двукратно в день, утром и вечером, посещавшей церковь Твою, не для старушечьих рассказов и суетной болтовни, но для того, чтобы слушать слово Твое и молиться Тебе? Неужели Ты, украсив ее Своими благодатными дарами, пренебрег бы слезы ее, коими она просила у Тебя не золота и серебра или какого-нибудь тленного блага, а спасения души сыну своему? О нет, нет, Господи! Ты никогда не оставлял ее, всегда внимал ей и отворил то, чему надлежало быть по предуставленному порядку Твоего предопределения. Быть не могло, чтобы она обманулась в тех видениях и ответах Твоих, о которых я рассказал выше -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, и других, запечатленных молчанием и хранимых в преданной Тебе душе ее: в непрестанных молитвах ее вышеупомянутые видения служили для нее как бы залогом и рукоприкладством (chirographum) со стороны Твоей в неложности ее надежды. По бесконечному милосердию Своему Ты благоволишь даже в обещаниях Своих быть должником тех, коим Сам прощаешь все долги.

Глава 10

   Итак, Ты воздвиг меня от этой болезни и сохранил жизнь сыну рабы Твоей, в то время пока только телесную, чтобы впоследствии даровать мне жизнь лучшую, духовную, вечную. Между тем, и в Риме я завязал знакомство с этими пустосвятами, обманщиками: я не только принадлежал к слушателям, в числе коих был и тот манихей, в доме которого я остановился, проболел и наконец выздоровел, но имел доступ даже и к так называемым избранным (electi). Мне все грезилось учение этих лгунов, что когда мы грешим, то это не мы грешим, а грешит в нас, не знаю, какая-то другая природа; моей гордости нравилось слагать вину с себя на что-то другое; и когда я делал какое-нибудь зло, то не признавал себя виновным, чтобы Ты исцелил душу мою, согрешившую перед Тобою, но любил извинять ее и обвинять, не знаю, что-то другое, что во мне было и не составляло меня. На самом же деле я представлял собою целое, а нечестие мое разделяло меня против меня; и тем хуже было для меня, что я не считал себя грешником, и Ты, Всемогущий Боже, вопреки Твоему всемогуществу, являлся как бы побежденным во мне к моей погибели, а не я – Тобою ко спасению моему -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Итак, Ты еще не полагал, Господи, хранения устном моим, и двери ограждения о устпнах моих, да не уклонится сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех, с человеки делающими беззаконие, и посему-то я до сих пор еще входил в общение со избранными их (Пс. 140, 3, 4).
   Но, потеряв наконец всякую надежду на какой-либо успех в ложном учении манихеев, я стал уже относиться холодно и даже с пренебрежением к тому, чем прежде думал удовлетворяться за отсутствием чего-нибудь лучшего. Я стал думать, что едва ли не умнее всех были те философы, которые во всем сомневались, утверждая, что человек не может постигнуть иетины. Этих философов называют академиками. И я соглашался с ними, хотя детали учения их и не постигал; так, по крайней мере, чувствовал я себя тогда -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Тут открыто стал я сдерживать доверчивость хозяина своего к тем вымыслам, какими наполнялись книги манихейские и которым он вполне верил. При всем том, я более сближался с манихеями, чем с другими обитателями Рима – не манихеями. И хотя я уже не защищал манихейской ереси с прежним жаром и воодушевлением, однако близкое знакомство мое с манихеями, наполнявшими Рим, охладило во мне ревность к изысканию истины, особенно после того, как я, предубежденный манихеями, уже не надеялся найти ее в Церкви Твоей Православной, Господи неба и земли, Творец веего видимого и невидимого. Тем не менее все-таки казалось мне недостойным и постыдным верить, чтобы Ты, также как и мы, был человекообразен и ограничивался телесными очертаниями членов. Между тем, главная и едва ли не единственная причина заблуждения моего в том именно и состояла, что я, рассуждая о Боге моем, мыслил о Нем не иначе, как под условиями телесности, и никак не мог освободиться от чувственных понятий и представлений, потому что ничего не мог представить себе в другом виде.
   И воображаемую мною субстанццю зла представлял я также облеченною в некоторое вещество мрачное и безобразное, или более грубую материю, как земля, или более тонкую, как воздух; злое существо, или этот злой дух (mens maligna), представлялось имеющим влияние на все в мире. Но по благоговейному чувству я не мог допустить, чтобы Ты, благой Боже, сотворил злое существо; поэтому лучшим казалось мне допустить две субстанции, взаимно от вечности противоположные, т. е. два вечных начала добра и зла, с тем различием (кроме существенной противоположности), что субстанцию добрую я представлял себе неограниченною и бесконечною, а субстанцио злую – конечною и ограниченною. И из этого-то пагубного заблуждения проистекли все другие. Так, когда я старался перейти в православную веру, то не мог, потому что не такова была православная вера по моему идеалу. На мой взгляд казалось более благочестивым думать о Тебе, Боже мой, внемлющий гласу вопля моего, что Ты, хотя и имеешь против Себя массу зла, но неограничен во всех других отношениях, нежели представлять Тебя всецело ограниченным в воплощении. Мне казалось лучше верить, что Ты не сотворил никакого зла, – зла, которое я представлял себе не только какою-то субстанцией), но притом вещественною, так как и саму мысленую силу я считал не чем иным, как тончайшею материей, могущей проникать всюду, – я хотел лучше ограничивать область Твоей творческой деятельности, нежели думать, что природа зла, как я понимал ее тогда, от Тебя происходит. Самого даже Спасителя нашего, Единородного Твоего, Которого Ты ниспослал нам для спасения нашего, представлял я себе не иначе, как протяжением или излиянием от массы светообразнейшего вещества Твоего; и не мог я подумать о Нем иначе, руководясь только своим суетным воображением. И такому естеству Его родиться от Марии Девы не иначе возможно было, полагал я, как только во плоти. Приобщиться же плоти и не оскверниться, – я не мог себе этого и представить и считал делом немыслимым. Поэтому я опасался верить рождению Его по плоти, чтобы не быть принужденным верить осквернению Его плоти. Теперь бесплотные Силы Твои кротко и с любовью усмехнутся надо мною, когда прочтут эту исповедь; но я таков был на самом деле.

Глава 11

После того я был убежден, что трудно бороться против манихеев, когда они что-либо порицают в Твоих Писаниях; но иногда у меня раздражалось желание проверить беспристрастно все спорные места с кем-либо из знатоков в Писаниях и узнать мысли об этом людей более меня сведущих. Так, еще в Карфагене меня занимали публичные беседы и прения некоего Гелпидия против манихеев; он высказывал такие суждения о Писаниях, что трудно было манихеям устоять против него, и ответы их казались мне слабыми. Правда, ответы манихеев были уклончивы и вообще они избегали публичных споров и давали ответы большею частью наедине; причем обыкновенно говорили, что Писания Нового Завета повреждены теми, которые хотели привить закон иудейский к вере христианской, а между тем сами никогда не ссылались на неповрежденные экземпляры. Но материальный мир сей и его чувственые формы, от которых я и в мыслях своих никак не мог отрешиться, до того подавил дух мой, что, задыхаясь под ними, я не мог уже дышать чистым воздухом животворной истины Твоей.

Глава 12

   Итак, я решился приступить к тому делу, для которого прибыл в Рим, и стал заниматься преподаванием риторики, начав с того, что на первый раз стали собираться у меня в доме некоторые знакомые мне слушатели; в это самое время узнаю я, что в Риме водятся другие беспорядки, каких я не испытывал в Африке. Конечно, тех извращений (eversiones) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

в училищных порядках, какие допускались в Карфагене распутными юношами, в Риме не было -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Но за то здесь нередко случается, – стали говорить мне, – что многие молодые слушатели, чтобы не платить учителю за право слушания, вдруг сговариваются между собою и переходят к другому учителю; это уже своего рода изменники, которые для денег готовы жертвовать справедливостью, для которых деньги дороже честности. Возненавидела таких учеников душа моя, хотя не совершенною ненавистью; быть может еще более возненавидел бы я их, если бы и мне пришлось потерпеть от них тоже, что и другим учителям. Во всяком случае бесчестны те люди, заблуждающиеся вдали от Тебя, и постыдны дела их, когда они позволяют себе так легкомысленно издеватся над другими из гнусного корыстолюбия, которое, доставляя им временную выгоду, пятнает их навсегда; когда гоняются за скоропреходящей суетою мирской, а оставляют Тебя во веки пребывающего, призывающего к Себе отпадших и прощающего грехи возвращающейся к Тебе блудодействующей душе человеческой. И теперь я ненавижу таких испорченных и негодных людей, но в тоже время готов и возлюбить их, если только они исправятся и поставят себя так, чтобы изучаемая ими наука ценилась выше вознаграждения, вручаемого учителям, а превыше всякой науки воздавалась честь и слава Тебе, Боже, как вечному началу истины, неисчерпаемому источнику добра и подателю мира безмятежного; тогда же я более не терпел их злобы, из любви к себе, нежели из любви к Тебе желал им исправления.

Глава 13

Между тем, в это время явились в Рим из Медиолана к префекту римскому нарочитые послы с просьбою указать им хорошего наставника в красноречии, снабдив его и открытым патентом (impertita evectione publica) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Тогда я сам начал стараться воспользоваться этим случаем, чтобы избавиться от учеников римских, неблагодарных к своим учителям; для получения желаемого места хлопотал я даже через тех самых манихеев, в суемудрии и лжемудрии погрязавших, от которых мне решительно уже хотелось отстать; а того и не знали мы, ни я, ни они, что тогдашний префект города Симмах уже дал ответ, в котором именно меня рекомендовал к отправлению в Медиолан. Таким образом я и отправился туда. Прибыв в этот город, я представился прежде всего Амвросию, епископу Медиоланскому, известному в числе знаменитых мужей целому миру, тому просвещенному и благочестивому святителю Твоему, красноречивые уста коего подавали в то время вдоволь алчущим пищу Твою духовную, жаждущим питие Твое духовное, и страждущим елей радости. Ты вел меня к нему, Боже мой, без моего сознания, для того, чтоб он привел меня к Тебе с моим сознанием. Отечески принял меня этот человек Божий и с пастырскою любовью отозвался о моем странствовании, чем и внушил мне к себе любовь и доверенность. На первый раз я смотрел на него, как на человека только приветливого и благорасположенного ко мне, ничего не ожидая от него, как благовестителя истины, так как я не надеялся уже найти ее в Церкви Твоей. Вскоре однако же стал я слушать поучения его к народу; но все внимание мое здесь ограничилось тем, что я как бы испытывал только силу ораторского его таланта, – действительно ли витийство его соответствовало той славе, какая о нем гремела, и таков ли он был на самом деле, не ниже ли и не выше ли того, как о нем говорили: мне казалось как бы решенным уже делом, что истины никто сказать не может, тем более епископ православный; и потому я, слушая его, обращал внимание не столько на сущность дела, сколько на оболочку его, не на содержание и смысл слушаемых проповедей, а на слова. И я восхищался приятностью и сладостью речи в устах Амвросия: в ней конечно высказывалось более образованности и учености, но не видно было той живости и увлекательности, какою отличалась речь Фавста по своей внешности. За то не было никакого сравнения между ними в отношении к содержанию самих предметов: Фавст, как зараженный лжеучением манихейским, и сам заблуждался, и других вводил в заблуждения; Амвросий же, как истинный христианин, и сам исповедовал здравое и спасительное учение, и других учил истинному пути спасения. И хотя грешники, каким и я был тогда, далеко отстоят от спасения; однако же я, слушая этого великого святителя, стал мало-помалу приближаться к своему спасению, сам не замечая того: вместе со словами невольно проникала в душу и сама истина, так что я становился к ней все ближе и ближе.

Глава 14

   Когда я таким образом старался внимать не тому, чему учил он (Амвросий), но – как учил (ибо я уже решительно отчаялся было найти путь к Тебе, Боже мой, и потому бесполезным считал заботиться о том), тогда вместе со словами, которые мне нравились, проникали в душу мою и сами предметы речи, о которых я не заботился. Да иначе и быть не могло. Таким образом, открывая сердце для красноречия его, я в тоже время стал ощущать в душе своей более и более силу истины. И прежде всего мне представилось, что дело само за себя может постоять, то есть, что вера кафолическая, которую прежде я считал беззащитной против возражений манихейских, может бороться против них с честью; особенно стал я сознавать это в то время, когда многие трудные места (aenigmata) Ветхого Завета, особенно представленные в образах, одно за другим разрешались для меня проповедником; эти-то образы и убивали меня духовно, когда я понимал их буквально. Прослушав объяснение многих таких мест из книг Ветхого Завета, я стал уже упрекать себя за свое прежнее отчаяние и начал выходить из того безнадежного положения, в котором находился доселе, касательно достоинства закона и пророков, то есть я перестал уже верить, что порицателям Писания ничего нельзя противопоставить равносильного. Впрочем, это еще не значило, чтобы я решился уже принять кафолическую веру; она могла иметь ученых толкователей и защитников своих, которые в состоянии говорить много и разумно против возражений на нее, но отсюда еще не следовало, чтобы нужно было осуждать то, чего я держался, ибо доказательства и с той и с другой стороны могли быть равносильны. Таким образом, я не считал уже православной веры побежденною, но и не признанал еще ее победительницею.
   С этого-то времени я стал напрягать все силы ума, чтобы найти непреложные доказательства против лживости манихейской и утвердиться в православном учении решительно победою над манихеями. И если бы я мог тогда правильно понимать субстанции духа, то все ухищрения манихейские тотчас разрешились бы в прах и я не медля выбросил бы из головы своей все эти вымыслы и нелепости: но я не мог еще достигнуть этого. Впрочем, что касается до мира чувственного и вообще чувственной природы, то об этом много находил я более вероятного у философов, когда прилежно размышлял сам с собою, читая и сличая их учения. Итак, дело кончилось пока тем, что, сомневаясь во всем, подобно академикам, я решился только оставить манихеев: предпочитая им в период своего скептицизма многих философов, я нисколько не колебался уже совершено отстать от секты манихейской. Но в тоже время и философам, не находя у них спасительного имени Христа, не хотел и не мог я всецело вверить врачевание болезненной души своей. Таким образом, я решился пребывать оглашенным в Православной Церкви, которой вверили меня родители мои и которой принадлежал я с самого детства -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, до тех пор, пока что-нибудь не откроет мне пути верного и несомненного.

Книга шестая

Тридцатый год жизни блаж. Августина. Здесь описывает он, как прибыла к нему в Медиолан мать его, Моника, как сам он, вразумленный поучениями св. Амвросия, более и более признавал истину православного учения, которое манихеи представляли ему в ложном виде; тут же он неодобрительно отзывается о поведении друга своего Алипия и вместе восхваляет добрые качества его; далее изображает, как он, стремясь к лучшей жизни, вступал на разные пути, сам не зная, на чем остановиться; наконец, как, объятый страхом смерти и суда, с каждым днем воспламенялся желанием вступить на путь правый и стоял, так сказать, накануне своего обращения.

Глава 1

Упование мое от юности моей, как Ты оставил меня и куда удалился? Не Ты ли сотворил меня и отличил от четвероногих и летающих по воздуху? Ты создал меня мудрее других, а я ходил во тьме по путям скользким и опасным, ища Тебя вне себя и не обретая Бога сердца моего; я переплывал бездны моря и все оставался без надежды найти где-либо истину. И вот в это время прибыла ко мне мать моя, непоколебимая в благочестии своем, следовавшая за мною повсюду, и по суше и по водам, и во всех опасных случаях возлагавшая все упование на Тебя. Она на море в опасное время ободряла даже кормчих, которые в такую пору обыкновенно сами успокаивают неопытных плавателей; она уверяла о благополучном достижении пристани, потому что Ты уверил ее в том посредством видения. И что же? По прибытии своем в Медиолан она застала меня в крайней безнадежности познать истину. А когда услышала от меня, что я уже не манихей, хотя еще и не православный христанин, то не показала при этом особенного удивления, как будто это для нее не было неожиданностью, а только, возрадовавшись, усугубила молитвы свои ко Господу о всецелом обращении моем. Она лучше меня понимала, что для меня должен последовать выход из этого критического положения, и спокойно ожидала, что будет дальше; она оплакивала меня перед Тобою, как умершего для настоящей жизни, но требующего восстания для жизни будущей, и мысленно как бы выносила меня на одре погребальном, чтобы Ты сказал сыну вдовицы: юноше, тебе глаголю, востани, чтобы он ожил, стал говорить и чтобы Ты отдал его матери его (см. Лк. 7, 12–15). Итак, когда она узнала о том, что я хотя и не познал еще истины, но зато перестал уже следовать и манихейским заблуждениям, то сердце ее трепетало от радости; она не страшилась уже за будущую судьбу мою: она вполне уже была уверена, что все остальное довершишь Ты надо мною, по Своему неложному обещанию; и потому с глубочайшим смирением и совершенною преданностью воле Твоей, – (в ответ на мои слова, что я уже не манихей, хотя еще и не православный христианин), – одушевленная верою во Христа, сказала мне, что она дотоле не умрет, пока не увидит меня верным сыном Православной Церкви -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Так говорила она мне. А перед Тобою, источник всякого милосердия, она проливала обильные слезы и возносила усердные молитвы, чтобы Ты поспешил со Своею помощью, разогнав тьму мою и просветив светом своим мое неразумие. Она чаще и чаще прибегала к Церкви, и к представителю ее, самому Амвросию, за источником воды, текущей в жизнь вечную (Ин. 4, 14). На этого мужа она смотрела, как на ангела Божия, и от него она узнала, что я нахожусь хотя и в трудном положении, но спасительном для меня, как бы на переходе от болезни к выздоровлению, в таком состоянии, какое врачи называют кризисом, когда больные переживают самые тяжкие минуты при переломе болезни от упадка к приращению сил. Мать моя была вполне уверена, что я переживаю именно такой кризис.

Глава 2

   По обычаю африканских церквей мать моя и здесь во дни поминовения святых делала приношения во храмы для общей трапезы из разных яств, хлеба и вина. Однажды, когда она явилась с такими приношениями, ее остановил привратник храма и сказал, что епископ запретил такие приношения; тогда она так благоговейно и послушно покорилась этому распоряжению, что нельзя было не подивиться -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

ее уступчивости -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. В ней не было пристрастия к вину, которое могло бы помрачить ее душу и поселить в ней отвращение к истине, как это нередко случается со многими мужчинами и женщинами, для которых похвала воздержанию и трезвости также нестерпима, как пьяницам противно питье вина с водою. Напротив того, когда мать моя приносила к храму корзину с праздничными яствами и напитками, то все почти оставляла для общей трапезы и раздачи неимущим, а если и оставляла что-нибудь себе, то разве самую малость, и то разделяла с близкими своими трезвенно и благоговейно, поскольку желала не сытости плоти, но только исполнения благочестивого долга. Когда же узнала, что знаменитый пастырь и учитель благочестия запретил даже людям трезвенным устроять в храмах общественные трапезы, чтобы отнять всякий повод к пиршествам, бывшим предметом злоупотребления для людей невоздержанных и напоминавшим собою суеверные обычаи язычества, то она беспрекословно покорилась воле святителя и вместо корзины полной земными плодами стала приносить на память мучеников сердце, полное чистейшими обетами, так что и неимущим, по мере сил, творила подаяние и вместе достойно чтила общение Тела Господа (communicatio Dominici Corporis) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, подражая страданиям Которого и св. мученики были закланы и увенчаны. Однако же, мне кажется, Господи Боже мой, и я убежден в том, что мать моя не так легко отстала бы от этого неправильного обычая, если бы запретил его кто-либо другой, а не Амвросий, которому она была чрезвычайно предана за его содействие моему спасению; а ее любил и уважал Амвросий за ее примерноблагочестивую жизнь, которую она проводила в добрых делах и в неусыпном посещении Церкви Божией с горящим духом. Вот почему Амвросий часто при свидании со мною не мог удержаться, чтобы не приветствовать меня с тем, что я имел такую мать; а того и не знал, что сын этой матери во всем сомневался и вовсе не думал, чтобы можно было найти путь жизни.

Глава 3

Мой дух был напряжен в изыскании истины и мучительно томился различными недоумениями, но я все еще не обращался к Тебе за помощью с теплою молитвою и сердцем сокрушенным. На самого Амвросия смотрел я, по обычаю мира сего, как на любимца счастья, о котором слава гремела повсюду, которого уважали сильные земли; только безбрачие его казалось мне тяжелым. Но его возвышенных упований и искушений, его внутренней борьбы и его утешения в горестях и возвышенных радостей, которыми Ты, Господи, питал душу его, я не только не изведал еще, но и представить себе ясно не мог. Равным образом и он не знал моих душевных потрясений, не видел пропасти моей гибели. Между тем, сблизиться с ним надлежащим образом, при всем желании моем, не мог я, потому что он был постоянно обременен множеством разнородных сношений с разными лицами, нуждавшимися в его помощи. А большой остаток свободного времени он употреблял для укрепления тела отдыхом или души чтением. Во время чтения глаза его пробегали по страницам, душа размышляла, а уста безмолвствовали. Входя к нему свободно во всякое время (ибо двери дома его для всех были открыты и докладывать о приходе посетителей не было обычая), мы всегда заставали его за чтением, и, просидев довольно времени в молчании, удалялись, не смея нарушать его самоуглубленных занятий. Мы догадывались, что ему после хлопот по разным делам в остальное время, необходимое для восстановления душевных сил, не хотелось уже ничем развлекаться; быть может он опасался, что при чтении вслух ему придется затруднить себя неизбежным объяснением для слушателей мест темных или вопросов запутанных, для чего потребовалось бы немало времени; быть может он предпочитал читать про себя по причине слабости голоса, который у него скоро уставал. Впрочем, по каким бы побуждениям Амвросий ни делал это, побуждения его не могли быть дурными.
Как бы то ни было, но я не имел возможности беседовать с этим божественным святителем Твоим о моих задушевных вопросах; мне приходилось только случайно слышать от него кое-что. Страстные порывы мои требовали немалого досуга у того, перед кем хотел я раскрыть душу свою, а этого-то досуга и не находил я у него. Мне оставалось только слушать его в храме по воскресным и праздничным дням, право правящего перед народом слово Твоей истины; слушая его с особенным вниманием, я более и более убеждался, что все узлы коварной клеветы, сплетаемые лжеучителями против божественных книг, могут быть распутаны. А когда слово проповедника коснулось однажды сотворения человека по образу и подобию Божию, тогда я увидел, что духовные чада Твои, возрожденные в Кафолической Церкви благодатью Твоею, мыслят о Боге своем не как о существе ограниченном и материальном, но как о духовном. И хотя я тогда даже приблизительным образом не мог еще себе представить, в чем состоит существо духа (spirituals substantia), но зато, стыдясь, радовался, что я доселе, враждуя столько лет против Церкви, враждовал собственно не против кафолической веры, а против грубых вымыслов, выдаваемых клеветою за учение христианское. И я до того был безрассуден и нечестив, что позволял себе с порицанием отзываться о том, о чем не давал себе труда рассудить и испытать. А Ты, великий Боже, в вышних живый и на смиренныя призирали, никому недоступный и всему присущий, бесконечностью Которого устраняются стесняющие нас формы пространства и времени, в Ком духовность не ограничивается телесностью, – Ты, будучи Сам беспределен и бестелесен, хотя сотворил человека ограниченным, но сотворил его по образу Своему.

Глава 4

Не зная еще, в чем состоит образ Твой, стал я настоятельно доискиваться, чему должно верить, и каждый раз смиренно вопрошал себя, так ли должно верить? Но я не знал, на чем остановиться, и эта душевная заботливость моя тем более снедала меня, чем более стыдился я своих прежних заблуждений, когда меня долго дурачили обещанием положительных истин, а я с ребяческою ветренностью много болтал о разных нелепостях, принимая их за истину. А что все это была сущая ложь, в том я удостоверился впоследствии. Можно было впрочем видеть и тогда, что все нелепые вымыслы, принимаемые мною за истину, не имели характера истины, равно как и все обвинения мои против Церкви были слепы и бессмысленны, ибо я, не зная положительного церковного вероучения, обвинял ее в том, чему она вовсе не учила. Я стоял на распутии, готовясь вступить на путь правый, и я радовался, Боже мой, что Церковь единая, как тело верующих в Единородного Твоего (corpus Unici Tui), в Которой я в младенчестве запечатлен наименованием христианина, не вдавалась в ребяческие бредни; что ее здравое учение не заключало Тебя – Творца всего видимого и невидимого – в пределы, хотя огромные, но все же отовсюду ограниченные, – в образе членов человеческих.
Я радовался и тому, что при чтении Писаний Ветхого Завета закон и пророки не представлялись уже мне так несовершенными и даже нелепыми, как прежде, когда я хулил святых Твоих, хотя образ их мыслей и жизни на самом деле был совсем не таков, как я воображал. Св. Амвросий часто повторял в беседах к народу: писъмя (буква) убивает, а дух животворит (2 Кор. 3, 6), и с жадностью внимая объяснению этих слов, я стал убеждаться, что они составляют как бы ключ к правильному уразумению того, что служило для меня камнем претыкания. Это апостольское начало объяснения Ветхого Завета снимало покров заблуждения с очей моих, и только горкий опыт прежних обольщений заставлял меня быть крайне осторожным. Мне хотелось быть также уверенным относительно предметов, не подлежащих моим чувствам, как я уверен был в том, что семь и три составляют десять. Я не так был безрассуден, чтобы сомневаться в подобных познаниях, и мне хотелось с такою же точностью постигнуть и другие предметы, не только вещественные, удаленные от чувств моих, но и духовные, о которых я мыслил не духовно, а чувственно. От такого недуга я мог найти врачевство только в вере, которая, очистив душу, могла направить и мысль к истине Твоей, всегда пребывающей и никогда не изменяющейся. Но как больной, потерпев от худого врача, боится вверить себя и хорошему, так было тогда и со мною: болезненное состояние души моей могло быть исцелено только верою; но я боялся верить, чтобы не принять ложь за истину, и противился врачеванию. Да! Я противился всемогуществу Твоему, противился Тебе Самому, тогда как Ты и даровал против всех болезней спасительное врачевство в вере, сообщив ей в лице верующих чудную силу.

Глава 5

Впрочем, отдавая преимущество православному учению, я стал уже постигать, что Церковь Православная, требуя веры там, где неприложимы никакие доказательства, поступает гораздо основательнее, нежели манихеи, которые безрассудно обещают во всем положительные знания, но затем, не в состоянии будучи выполнить своего обещания, сами же заставляют верить, только во имя своего авторитета, таким нелепым бредням, что здравый разум не только отказывается доказывать, а положительно отвергает их. Когда Ты, всеблагой и премилосердный Господи, настроил так душу мою, когда я стал размышлять, как много принимал я на веру такого, чего вовсе не видал, опираясь только на свидетельство других, например, сколь многому верил в истории народов, мест и городов, сколько доверял друзьям, врачам, как вообще считал обязанностью верить людям, ибо без этой веры не могло бы существовать и само человеческое общество, как непоколебимо верил в свое происхождение от известных родителей, чего не мог бы конечно знать, не поверив по слуху, – когда таким образом размышлял я, то через такое размышление Ты убедил меня в том, что подлежат осуждению не те, которые верят божественным книгам, но те, которые не верят им, тогда как книги эти, по Твоему же премудрому устроению, имеют всеобщий авторитет. Ты внушил мне, что не должно слушаться тех, которые стали бы говорить: откуда известно, что эти книги преподаны роду человеческому по внушению единого истинного Бога и самой истины? Тем более я должен был верить Твоим божественным книгам, что никакие разногласия философов не могли заставить меня отречься от верования в бытие Твое, а равно и в Твой божественный Промысл над судьбами человеческими.
Я верил этому иногда тверже, иногда слабее, но всегда верил и тому, что Ты существуешь, и тому, что Ты промышляешь о нас; хотя в тоже время оставался в неведении как о сущности Твоего естества (de substantia tua), так и о ведущем к Тебе пути. Поэтому, сознавая слабость в достижении истины собственным умом, даже светлым и чуждым предрассудков, и чувствуя потребность в высшем авторитете Священного Писания, я стал положительно верить, что Ты не предоставил бы этому Писанию столь высокого и всеобщего авторитета, если бы не желал, чтобы мы посредством его веровали в Тебя. Сами несообразности, соблазнявшие меня в Писании, после того как я услышал правдоподобные объяснения многих из них, стали казаться мне возвышенными таинствами, и по этому самому божественное Писание Твое являлось мне тем более авторитетным, что оно с одной стороны было доступно для всех, а с другой по глубине сокровенного смысла сохраняло печать таинственности. Одних привлекало к себе своею общедоступностью, а других приближало к себе, занимая их ум возвышенностью своего смысла; и во всяком случае приобретало себе более последователей, чем сколько могло бы быть без совмещения этих двух качеств – общедоступности и таинственности. Так размышлял я и Ты внушал мне подобные мысли; воссылал к Тебе тяжелые вздохи – и Ты выслушивал меня, обуреваем был волнами – и Ты был моим кормчим, шел по широкому пути века сего, но Ты не оставлял меня.

Глава 6

   Я гонялся за почестями, увлекался корыстолюбием, жаждал чувственной любви; но Ты посмеивался над всем этим. Обурываемый страстями, я был в самом горестном положении, но Ты являл ко мне Свою любовь и милость, не дозволяя мне предаваться наслаждениям, которые более и более удаляли меня от Тебя. Виждь сердце мое, Господи, благоволивший, чтобы я вспомнил об этом и исповедался перед Тобою. Да прилепится к Тебе душа моя, которую Ты исторг из сетей смерти, опутавших меня с ног до головы. О, в каком бедственном состоянии находилась она! А Ты еще более растравлял раны ее, с тою благою целью, чтобы она, бросив наконец все земное, обратилась к Тебе, Который выше всего и без Которого все – ничто, и обрела в Тебе спасительное для себя исцеление. О, как я беден был и каким неожиданным случаем дал Ты мне почувствовать бедность мою! Случай этот был следующий. В тот самый день, когда я готовился к произнесению похвального слова императору -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, где, по совету знатоков красноречия, много употреблено было мною лести и лжи, и когда душа моя, задыхаясь от заботы среди убийственных дум, металась во все стороны, как в лихорадке, – в это время, проходя по одной улице медиоланской, увидел я бедняка-нищего, который удивил меня своим довольным видом, шутливостью и веселостью. Я вздохнул, и, обратившись к друзьям своим, сказал: как мы несчастны! Сколько мы переносим печалей, ничем не оставаясь довольными собственно от своего неблагоразумия! Все наши учения, – говорил я, живо чувствуя гнет собственного своего положения, – все сокрушающие нас заботы направлены к тому, чтобы достигнуть невозмутимого довольства; и, увы, этот нищий предвосхитил у нас то блаженство, которого мы, быть может, никогда не достигнем. И этого-то блаженства, которое нищий купил на свои копеечные подаяния, я тщетно домогался и правыми и неправими, но всегда для меня бедственными, путями, – тщетно домогался, чтобы порадовало наконец меня хотя временное счастье. Правда, что радость и довольство нищего не были истинны и безупречны, но мои искательства и домогательства были тем более лживы и нечисты. По крайней мере, он радовался своему довольству, а я страдал от недовольства; он наслаждался спокойствием, а я не выходил из тревоги. И если бы кто захотел узнать от меня, в каком состоянии согласился бы я лучше быть, в радости или в трепете, то я конечно предпочел бы радость; и опять, если бы спросили меня, чем лучше пожелал бы я быть, этим ли нищим, или тем самим, чем был я в то время, то я предпочел бы остаться сам собою, несмотря на всю тревожность своего состояния. Но справедлив ли и основателен ли был бы такой выбор мой? Я не имел права предпочитать себя нищему только за то, что я был умнее и ученее его: мой ум и моя ученость не давали мне радости; они служили мне только для того, чтобы нравиться людям, – не для того, чтобы учить их, а для того только, чтобы угождать им. И вот почему Ты жезлом вразумления Твоего сокрушал кости мои (см. Пс. 50, 6).
   Итак, пусть не смущают души моей те, которые говорят: «Все дело в том, в чем кто поставляет свою радость и довольство. Этот нищий находил свое веселие и довольство в вине, а ты искал и желал найти его в славе». Какой славе, Господи? – той, которая не от Тебя и не в Тебе! И как веселие нищего не составляло истинной радости, так и эта слава не могла быть истинною славою; а потому и душа моя не находила в ней для себя удовлетворения. Только нищий для своего пьянства ограничивался ближайшею ночью, не помышляя о том, что будет дальше; а я непрестанно утопал в чувственных удовольствиях со своею возлюбленною (наложницею, concubina), и ночью и днем, и во сне и наяву, и мыслью и делом желая, чтобы эти удовольствия никогда не прекращались; и долго-долго они продолжались! Разница между истинным довольством и довольством мнимым, полагаю, также безмерно велика, как безмерно велика разность между радостью и упованием от веры и радость надежды суетной; но при всем том между нами, то есть между упомянутым нищим и мною самим, в суетных стремлениях наших все-таки была и в то время разница. Он был счастливее меня не только потому, что его жизнь была весела и беззаботна, тогда как меня среди постоянных беспокойств ничто не радовало, но и потому еще, что он на выпрошенные деньги приобретал для себя вино, которое было для него источником веселия, а я лестью и ложью домогался суетной славы, питая в себе гордость и честолюбие, которые не давали мне покоя. Много говорил я тогда со своими друзьями на эту тему, делая большею частью применение к себе, и находил себя в худом положении, сетуя и скорбя, я усугублял только свое горе. И если счастье улыбалось иногда мне, то я неохотно ловил его, потому что оно улетало от меня прежде, нежели приходилось воспользоваться им.

Глава 7

   При разговорах об этом предмете с близкими друзьями мы сочувствовали друг другу; с наибольшею же откровенностью рассуждал я об этом с Алипием и Небридием. Алипий происходил из того же вольного города, откуда и я, от первостепенных граждан того города -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, летами был он моложе меня. Он учился у меня, сперва в нашем же городе, где я в первый раз стал учить, а потом в Карфагене; весьма любил меня за то, что я показался ему добрым и сведущим, и я также любил его за его прекрасные качества, коими щедро наделен он был от природы и которые раскрывались в нем не по летам. Но в пучине нравов и обычаев карфагенских, где господствовали суетные зрелища, он увлекся народными играми, пристрастившись более всего к тем из них, которые совершались в цирке. И когда он обуреваем был этою нечеловеческою, а зверскою страстью, а я занимался преподаванием красноречия в публичной школе, в то время ему приходилось еще слушать меня, как учителя, и пользоваться моими наставлениями, по некоторой вражде, бывшей между мною и его отцом. Узнав о том, что он сильно пристрастился к зрелищам, с опасностью для себя, я очень скорбел и беспокоился, что столько добрых надежд может в нем погибнуть, если только они не погибли уже безвозвратно. При всем том у меня не было возможности сдержать его ни ласками дружбы, ни властью учителя. Я думал, что он заодно с отцом враждует против меня; между тем он вовсе не разделял этой домашней вражды. Не обращая внимания на мои неприятности с его отцом, он стал изредка посещать меня и мою аудиторию.
   Но мне как-то не приходилось (а более я не решался) завести с ним речь о том, чтобы он безрассудным пристрастием своим к суетным зрелищам не погубил в себе прекрасных дарований. Ты же, Господи, Который держишь кормило правления над всем созданным Тобою и печешься обо всем, не забыл будущего между чадами Церкви Своей первосвященника и совершителя таинств Твоих, а чтобы наглядно показать, что обращение его зависело именно от Тебя, Ты совершил его хотя и через меня, но без моего в том сознания. Однажды, когда я сидел, по обычаю, на своем месте в аудитории, окруженный учениками, вдруг является Алипий, кланяется, садится и со вниманием слушает то, о чем шла речь, а на этот раз чтение шло у нас по рукописи, и по содержанию предмета мне пришлось заговорить об играх цирка, причем я строго и беспощадно осмеивал тех, которые до безумия пристращаются к играм; мое поучительное наставление до того поразило Алипия, что он видимо тронут был чтением и оно воздействовало над ним – Ты свидетель, Боже наш, тому, что я не имел при этом в виду Алипия; Тебе известно, что я и не думал даже в то время об исцелении его от этой страсти. Но он, придя в себя, был уверен, что слова мои в этом чтении были направлены именно против него. И что в другом поселило бы затаенное негодование против меня, то в честном юноше возбудило явное негодование на самого себя и утвердило в нем еще большую любовь ко мне. Давным-давно уже Ты изрек и заключил в письмена Свои слова: обличай премудра, и возлюбит тя (Притч. 9, 8). Но я не обличал его, а Ты Сам, употребляя во благо всё, и знание и незнание, путями, Тебя одному известными (а пути Твои праведны), из мыслей и слов моих собрал ему на голову горящие уголья, чтобы ими возжечь потухавший в нем дух благой надежды (см. Рим. 12, 20; Притч. 25, 22, 23), исцелить и воскресить его. И кто не восхвалит и не прославит Тебя, Господи, разве тот только, кто отвратит взор свой от бесконечных щедрот милосердия Твоего, которое я исповедую перед Тобою от всей глубины души моей. Алипий наш вышел из той бездны, в которую добровольно ввергался, ослепляемый бедственным и жалким -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

удовольствием: обуздав себя мужественным воздержанием, он совершенно отказался от грубых и диких удовольствий грязного цирка и с того времени более не посещал его. Затем у враждовавшего против меня отца его выпросил дозволение ходить на публичные лекции мои: отец согласился и дозволил ему посещать мою аудиторию. Таким образом, начав слушать меня, он впал вместе со мною в ересь манихейства, прельстившись строгостью воздержания, которым манихеи тщеславились только, на самом же деле вовсе не были таковы, а между тем он и не подозревал этого. Воздержание было у них не что иное, как хитрая ловушка, которою они уловляли прекрасные, но простые и неопытные души, не способные еще вознестись до высоты истинной добродетели, а между тем способные увлечься наружною благовидностью обманчивого притворства.

Глава 8

Между тем, Алипий, не оставляя путешествия по чужим краям, восхваляемого его родителями, еще прежде меня отправился в Рим для изучения юриспруденции, но там же, при неимоверной страсти жителей к гладиаторским играм, и сам увлекся ими в неимоверной степени. Сперва он питал отвращение от этих зрелищ, но следующее происшествие произвело в нем странный переворот. Однажды случилось ему встретиться с друзьями и товарищами, возвращавшимися с обеда, которые, несмотря на его сопротивление, употребив дружеское насилие, потащили его в амфитеатр, где совершались среди белого дня самые жестокие, убийственные, кровавые представления. «Тело мое, говорит Алипий, вы можете дотащить до амфитеатра и усадить там, но неужели думаете вы, что тоже можете сделать и с душою моею и с глазами моими, направив внимание мое и взор мой на это зрелище? Я буду там телом, но душою и чувствами не буду, и таким образом одержу победу и над вами и над вашими зрелищами». Выслушав эти слова, товарищи все-таки притащили его с собою, как бы желая испытать, действительно ли он будет верен своим словам. Когда они вошли в амфитеатр и заняли места, какие пришлось, то все уже кипело самыми страшными и зверскими увеселениями. Алипий, закрыв глаза, решился в душе не принимать никакого участия в этих бесчеловечных забавах; о, если бы он заградил и сам слух! Вдруг раздался удар и поднявшийся со всех сторон между зрителями крик достиг и до его слуха. Увлеченный любопытством, несмотря на свою решимость не принимать участия ни в чем, что бы там не происходило, Алипий открыл глаза. В эту минуту, увлекшись страшным зрелищем, он был поражен в душе тяжелее, нежели получивший рану борец, на которого ему захотелось взглянуть, и в падении своем он достойнее был сожаления, нежели тот несчастный, который лежал перед зрителями и возбудил собою неистовый крик, достигший и до души Алипия через слух и заставивший его открыть глаза. Так поражен и низвержен был Алипий, явивший в себе при этом не столько благоразумного мужества, сколько безрассудной отваги, и тем более выказавший свою слабость, чем более полагался на себя, тогда как ему надлежало всю надежду возложить на Тебя. Как только он увидел кровь человеческую, то и сам сделался кровожадным: он не отвратил уже взора своего от ужасного зрелища, но вперил его неподвижно; он бессознательно упивался этим бешенством, услаждался яростью борцов, приходил в опьянение от кровавых удовольствий. Он стал не похож на себя, не похож на того, каким пришел сюда; он смешался с толпою, в которую попал, сделавшись одним из множества зрителей и достойным сообщником тех, которые завлекли его туда. Да что говорить много? Смотрел наравне с другими зрителями, рукоплескал, кричал, выходил из себя и вынес оттуда с собою затаенное колючее жало, которое непрестанно мучило и гнало его туда же, не только вместе с теми, которые в первый раз завлекли его, но даже во главе их, увлекая с собою и других. Несмотря на это, Ты исторг его и оттуда Своею всесильною и всеблагою десницею, вразумив его, что непрочна надежда наша на самих себя, и что все упование свое мы должны возлагать на Тебя. Это последовало нескоро, между тем, воспоминание об этом событии слагалось в его душе, как залог предстоявшего уврачевания.

Глава 9

   Такое же значение имело для него еще следующее событие. В то время как он еще слушал меня в Карфагене и однажды среди дня на большой площади обдумывал то, что предлежало ему произносить, как это обыкновенно делают школьники, то, по допущению Твоему, его схватили, как вора, уличные сторожа. Думаю, что Ты, Господи Боже наш, допустил случиться этому потому, что Тебе угодно было заранее дать урок сему мужу, имевшему впоследствии зянять в церковной иерархии немаловажное место -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, в том, как трудно человеку судить человека и как легко при расследовании причин поддаться безрассудному легковерию. Дело было так: Алипий наш прохаживался один перед трибуналом (судебным местом) со своими дощечками и стилем'', как в то самое время другой молодой человек, из числа школьников, действительный вор, подойдя к свинцовой решетке, выдававшейся на улицу перед банкирским домом, стал тесать свинец топором, который принес он с собою под полой. Алипий ничего этого не заметил. Когда же бывшие за решеткой банкирские приказчики услышали стук топора, то засуетились и выслали нарочитых на улицу, чтобы схватить вора, если он им попадется. Но вор, заметив это, убежал, бросив топор на месте, из опасения, чтобы с ним не задержали его. Алипий же, не видя, как вор зашел сюда, приметил только, что он уходит отсюда и притом с поспешностью. Любопытство подстрекнуло его узнать тому причину, и он взошел на террасу перед самой решеткой; но увидев здесь топор, поднял его и стал размышлять, сам недоумевая, что бы это значило. В то время подоспели на место и посланные. Застав Алипия одного с топором в руках, на стук которого были вызваны, они тотчас схватили его и потащили. Сторожа, весь двор, все бывшие на площади сбежались и окружили его; все радовались и гордились тем, что поймали вора на месте преотупления, и уже вели его, чтобы предать в руки правосудия.
   Но тем и кончилось его искушение. Ибо в это время Ты, Господи, один бывший свидетелем его невинности, поспешил к нему на помощь. Когда вели его, чтобы отдать под стражу, а может быть и на казнь, то встретился городской архитектор, непосредственно наблюдавший за публичными зданиями. Ведшие Алипия обрадовались этой встрече, потому что архитектор естественно мог заподозрить его в покраже и тех вещей, которые прежде пропадали с площади, и таким образом попасть на след воровства. Но архитектор часто видел Алипия в доме одного сенатора, куда был вхож. Узнав тотчас Алипия, он подошел к нему, взял его за руку, и высвободив из толпы, расспросил о причине такого странного случая. Выслушав, в чем дело, он обратился к поднявшей тревогу толпе и велел следовать за собою. Между тем, они проходили около дома того молодого человека, который был действительными вором. В это время стоял у ворот мальчик, который был вместе со своим господином на площади и был еще так мал, что легко мог открыть все дело, нисколько не опасаясь дурных от того последствий для своего господина. Алипий тотчас узнал его и сообщил потихоньку архитектору, который, подойдя к мальчику и показав ему топор, спросил его: «Не знаешь ли ты, чей это топор»? Мальчик, увидев топор, нисколько не медля, ответил: «Это наш топор»! Затем при дальнейших расспросах открыл все остальное. Таким образом вина преступления пала на этот дом; вся толпа, торжествовавшая уже над несчастным приключением Алипия, была смущена, пристыжена, посрамлена; а этот человек, будущий истолкователь благодатного слова Твоего и судья по многим делам Церкви Твоей, вышел после этого приключения с большим запасом мудрости и опытности.

Глава 10

   Алипия я застал уже в Риме, где он привязался ко мне еще с большею любовью и отправился даже вместе со мною в Медиолан, частью не желая расставаться со мною, а частью надеясь там воспользоваться плодами от приобретенных им познаний в законоведении, которое он изучал в Риме, следуя более воле родителей, нежели собственной наклонности. Он три раза уже занимал общественные должности, удивляя своим бескорытием сослуживцев своих, предпочитавших золото и серебро честности, а еще более сам удивляясь возможности такого предпочтения. Его честность подвергалась испытанию не только приманками, но и страхом. В Риме занимал он должность товарища при главном казначее, имевшем наблюдение над сбором доходов со всей Италии. В то время был один могущественный сенатор, имевший страшное влияние на многих, – на одних благодеяниями, а на других страхом. По привычке, чтобы все перед ним преклонялось, он захотел дозволить себе одно дело, какое именно, не помню, только такое, которое не дозволялось по законам. Алипий воспротивился тому. Ему предложены были сперва подарки, но он отверг их с презрением; потом стали делать угрозы, но он и над ними посмеялся. Все дивились необыкновенному явлению столь твердой и великой души, которая не желала дружбы и не устрашилась вражды такого человека, который имел в руках бесчисленные средства благодетельствовать друзьям и вредить врагам. Сам главный казначей, у коего Алипий был помощником, хотя и не сочувствовал притязаниям сенатора, но и не осмеливался открыто противиться им, и всю вину слагал на Алипия, говоря, что он один решительно говорит против воли сенатора, хотя бы со стороны казначейства и последовало согласие. Обстоятельство это побуждало Алипия переменить род службы и заняться составлением уложения законов, с жалованьем за труды от казны. Но посоветовавшись с опытными юристами, он рассудил остаться при том же роде занятий, будучи убежден, что правосудие, которое обуздывает неправды, благопотребнее могущественной власти, которая допускает их. Конечно, это маловажно; но кто верен в малом, тот и во многом верен, а неверный в малом и во многом не верен. И слова, вышедшие из уст истины Твоей, никогда не останутся тщетны: если вы в неправедном богатстве не были верны, то кто поверит вам истинное, и если в чужом не были верны, кто даст вам ваше (Лк. 16, 10–12). Таков был в то время мой Алипий, который так горячо любил меня, и также, как и я, был в нерешимости, какой нам лучше избрать образ жизни.
   Что касается до Небридия, то и он, оставив свое отечество, смежное с Карфагеном, и сам Карфаген, в котором очень часто проживал, оставив значительное имение отцовское, состоявшее в полях и деревенском хозяйстве, оставив родной дом и мать свою, которая не последовала за ним -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, прибыл в Медиолан, по тому единственному побуждению, чтобы вместе со мною жить и стремиться с пламенным рвением к достижению истины и мудрости. И он, ища блаженной жизни, но не находя ее, подобно мне воздыхал в душе своей; и он же, ломая голову над трудными вопросами, но не удовлетворяясь решением их, колебался в мыслях и недоумевал, также как и я. Мы были три страдальца, равно злополучные, вместе оплакивавшие свое горе, в ожидании, что Ты, Боже наш, ниспослешь алчущим и жаждущим пищу и питие во время благоприятное -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. И когда мы в этих горестях, коими милосердие Твое отрезвляло и вразумляло нас среди суетных кружений мирских, углублялись в конечные причины своих страданий, то нас ничто не утешало и все будущее закрывалось от нас мраком неизвестности. Мы отвращались от этого и при вздохах и стенаниях возвышали голос: доколе это будет продолжаться? И, увы, мы часто повторяли эти слова; но, повторяя их, не изменяли своего образа жизни: нам ничего не представлялось верного, за что бы мы могли ухватиться, оставив то, чем уже руководились.

Глава 11

   Я находился в болезненном недоумении, проходя мысленно прошедшее, с девятнадцатого года жизни моей, – с той поры, когда я почувствовал в себе горячую любовь к мудрости, предположив, по достижении ее, отказаться от всех тщетных надежд суетных удовольствий и обманчивых сумасбродств! И вот тридцатый уже год жил я на свете, а все-таки оставался в том же безвыходном положении, стремясь к наслаждениям гибнущими предметами, которые каждый раз убегали от меня, унося с собою и как бы разрывая по частям и меня самого, разрушали, а не созидали счастье мое, между тем как я все твердил себе: «Завтра найду то благо, которого ищу. Вот истина, достигаемая мудростью, откроется для меня во всей очевидности и будет достоянием моим навсегда. Вот-вот явится Фавст, и все мои сомнения, все недоумения – прочь; все станет для меня ясно». И затем: «О, великие мужи академики! Неужели нельзя найти верного руководства в образе жизни? Не думаю. Поищем только поприлежнее, удалив от себя всякое уныние и отчаяние. Вот и то, что прежде казалось мне нелепостью в священных книгах, теперь не представляет уже для меня никакой несообразности; подобные места в св. книгах можно понимать, не оскорбляя общего смысла и притом благочестно. Итак, остановлюсь и твердо буду стоять на том пути, на котором родители мои утвердили мои стопы еще в детстве моем, доколе не отыщу и не осяжу очевидной истины. Но где мне искать ее? И когда искать? У Амвросия нет досужного времени, чтобы выслушивать меня; а у меня недостает времени на то, чтобы заняться чтением. Да и где найти сами книги? Откуда и как приобрести их? Кто пособит нам в этом? Распорядимся же, как должно, временем, соблюдем некоторые часы для спасения души. И луч надежды озарил уже нас. Вера кафолическая не учит тому, что мы приписывали ей и в чем обвиняли ее по своему сумасбродному невежеству; учители ее считают нечестием допускать замкнутость Божества в образе тела человеческого, и мы колеблемся еще, медлим, не решаемся постучаться, чтобы нам отворили дверь, а с тем открылось и уяснилось все прочее! Толцыте, сказано, и отверзется вам (Мф. 7, 7). Конечно, до полудня мы должны заниматься с учениками, но что же дедаем мы в остальные часы? Почему не посвящаем их на это столь важное дело? Достает же у нас времени для свидания с друзьями и приятелями, для посещения лиц высших, в покровительстве коих имеем надобность; находим возможность приготовлять за плату разные записки для учеников; не отказываемся давать себе отдых и для восстановления сил, и телесных и душевных, от усиленного напряжения!
   О, умерим же все это, ограничим себя в этих суетных требованиях, если уже без них нельзя обойтись; употребим сколько возможно более старания и сил к изысканию истины, предадимся ей всецело для достижения ее. Жизнь эта бедственна, время смерти неизвестно. Что, если она постигнет нас внезапно, в каком состоянии отойдем мы отсюда? И где вознаградим то, что опустим здесь по нерадению? Не скорее ли подвергнемся праведному наказанию за свое нерадение? Или быть может смерть вместе с сознанием пресечет и все заботы? Вот о чем нужно призадуматься, но да не будет с нами этого (т. е. или уничтожения по смерти, или печального посмертного раскаяния)! Быть не может, чтобы вера христианская с таким авторитетом распространилась по всему миру, если бы она не была истинна. Быть не может, чтобы столько дивных дел совершалось свыше, независимо от нас, но ради нас, если бы со смертью тела прекращалась и жизнь души. Итак, что же медлим оставить суетные надежды на этот мир и предаться совершенно тому, чтобы искать Бога и жизни блаженной? Но не спеши. И блага мира сего также имеют свою приятность; они тоже доставляют немало наслаждений: расстаться с ними не так легко, а возвращаться к ним опять – и стыдно и бесчестно. И вот много ли стоит обождать, чтобы получить почетное и значительное место? И чего больше тогда желать? У нас есть много влиятельных и сильных друзей для того, чтобы доставить нам (и я постараюсь об этом) даже и начальническое место по службе; а затем изберу себе и жену с богатым приданым, чтобы не было затруднения в содержании нашем, и тем ограничатся желания мои. Многие великие мужи, вполне заслуживающие подражания, не находили же препятствия в супружестве для ученых занятий и любви к мудрости».
   Между тем как я размышлял сам с собою таким образом и разные думы толпились в душе моей, волнуя и бросая ее бедную попеременно в разные стороны, время незаметно проходило, а я все медлил со своим обращением к Тебе, Господи, и со дня на день отлагал жить в Тебе, не переставая каждодневно умирать в самом себе. Стремясь к блаженной жизни, я с робостью и нерешительностью подступал к ее местопребыванию: ища ее, я в тоже время и убегал от нее. Для меня представлялось слишком большим несчастьем остаться без ласк и нежностей женских. Я и не помышлял о том, что благость Твоего милосердия может подать врачевство к исцелению этой слабости. У меня не было еще подобных опытов и я думал, что воздержание зависит от наших собственных сил, о коих не имел тогда надлежащего понятия. Моя безрассудность до того простиралась, что я не познал слов Писания: яко не инако одержу, аще не Бог даст (Прем. 8, 21). И Ты непременно даровал бы мне это воздержание, Господи, если бы стоны и воздыхания моего сердца не переставали восходить и доходить до Твоего слуха и если бы я во всех своих заботах с твердою верою положился на Тебя.

Глава 12

В это время Алипий мой употреблял со своей стороны все усилия, чтобы отклонить меня от вступления в супружеские связи, ссылаясь более всего на то, что если я решусь на это, то нам никоим образом нельзя будет жить вместе так спокойно и беззаботно, как мы давно уже желаем того, чтобы согласно со своими мечтами всецело предаться любомудрию. Алипий вел жизнь тогда самую целомудренную, так что мы удивлялись ему, зная, что в первые годы юности он начал было предаваться чувственным удовольствиям; но вскоре он с раскаянием отказался от них. Со своей стороны я представлял ему примеры великих мужей, которые и в супружеском состоянии были ревнителями мудрости, чтителями Бога и в дружестве хранили верность и взаимную любовь. Но я далек был от них: будучи обложен немощами плоти и порабощен греховным удовольствиям, я влачил наложеннные на меня оковы и свыкся с ними до того, что боялся уже освобождения от них, боялся даже послабления их; я отвергал благие советы друга, коими он как бы растравлял раны мои; я уподоблялся тому узнику, который, привыкнув к своему заключению, отвергает руку, изводящую его из темницы. Мало того, я даже служил орудием древнего змия-искусителя для обольщения самого Алипия – этот исконный враг через меня и мои внушения сплетал и расставлял ему по пути хитрые сети, чтобы завлечь его.
Так, когда друг мой Алипий, питая ко мне немалое уважение за мой ум и мои познания, выразил однажды в дружеской беседе со мною крайнее недоумение, отчего я так пристрастился к плотским удовольствиям, что, несмотря на все наши споры, положительно не соглашался вести жизнь безбрачную, то, видя его недоумение и в то же время оправдывая перед ним себя, я стал высказывать ему, как велико различие между удовольствиями мимолетными и скрытными, которые он испытал, которые им давным-давно забыты и прошли для него бесследно, и наслаждениями моими, с которыми я, так сказать, сдружился. Я прибавил, что если бы эти интимные связи мои скрепились честным и законным именем брака, тогда бы он не имел даже права удивляться, отчего я не мог отказаться от этой очаровательной жизни. Тогда и сам Алипий начал выражать свою расположенность к супружеству, впрочем, не по влечению к чувственным удовольствиям, а по желанию испытать то, чего еще не испытывал. Он при этом говорил мне, что хочет узнать, в чем это состоят те наслаждения, без которых жизнь его (а он доволен был своею безбрачною жизнью и высоко ценил ее) представлялась другим не жизнью, а наказанием. Таким образом, будучи сам свободен от порабощения, он удивлялся моему рабству, а удивляясь ему, захотел проверить его собственным опытом, не подозревая того, что через испытание может и сам подвергнуться тому же, чему изумлялся во мне. Это значило тоже, что творить завет (вступать в договор) с адом и с смертию сложение (Ис. 28, 15); а любяй бедство (опасность), внидет в не (Сир. 3, 25). Между тем, ни Алипий, ни я, – никто из нас не преследовал надлежащим образом той прекрасной цели в супружской жизни, которая существенно состоит в чадородии и воспитании детей и домостроительстве, а смотрели на это слегка и как бы поверхностно: я, как порабощенный уже, большею частью предавался прельщениям плотских удовольствий, которые только терзали мою душу, но не насыщали ее; а его увлекало в тоже рабство непонятное удивление моему порабощению: оба мы далеки были от истинной цели супружества. В таком состоянии находились мы до тех пор, пока Ты, великий Боже, никогда не оставляющий Своего создания, сжалился наконец над бедными и подал нам руку помощи чудными и непостижимыми путями.

Глава 13

В это время стали настоятельно хлопотать о том, чтобы я женился. И я сделал уже было предложение невесте, и она дала мне на то свое согласие. Об этом более всего хлопотала мать моя, надеясь, что супружеское состояние скорее расположит меня к принятию спасительного крещения, приближение которого со дня на день она с радостью предусматривала, будучи уверена, что желания ее и Твои обещания вполне оправдаются на мне. Когда же она и сама по себе и по моему предложению ежедневно стала обращаться к Тебе с пламенною молитвою, прося, от всей души, чтобы Ты открыл ей в видении что-нибудь о предполагаемом супружестве моем, то Ты не соблаговолил ни разу выразить ей ясной на то воли Своей. Ей представлялись только суетные образы мечтаний, к чему располагало ее напряженное состояние духа и мыслей об этом предмете, и она рассказывала мне о снах своих не с таким доверием к ним, как о тех видениях, в которых Ты ясно высказывал ей Свою волю, но как о смутных и беспорядочных представлениях, которые не могли обратить на себя ее внимания и на которые она не полагалась. Она говорила, что сознает по какому-то внутреннему чутью, которого не в состоянии объяснить, различие между Твоими откровениями и обыкновенными сновидениями своего воображения. Несмотря однако же на то, мы не переставали хлопотать о моей женитьбе. Но так как невеста моя была до того молода, что ей недоставало около двух лет до законного времени для вступления в супружество, а между тем она нравилась нам, то мы решились обождать и отложили женитьбу до того времени, пока не выйдут ей законные на то лета.

Глава 14

После этого обстоятельства, рассуждая с друзьями своими (коих у меня было довольно) о трудностях и тягостях человеческой жизни, помышляя о лучшем образе ее и желая осуществить его, мы почти уже решились было удалиться от шумных и тревожных условий жизни общественной и жить на досуге беззаботно. Для этого мы предположили составить между собою общежитие, так чтобы ни у кого не было отдельной собственности, а все было общее, словно в одном доме и в одной семье. И нам казалось, что для составления такого общества достаточно десяти человек, только бы в этом числе находились люди зажиточные, в особенности же соотечественник наш Романиан -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, который с самого детства моего питал ко мне необыкновенную любовь и благорасположенность и в тоже время по своим важным делам имел доступ ко двору царскому наравне с придворными. Этот муж принимал живое участие в нашем деле и много содействовал ему своим авторитетом и богатством. Мы согдасились ежегодно избирать из среды нас же по два домоправителя, вроде экономов, которые бы управляли всеми делами хозяйства, так чтобы все прочие оставались свободны от этих забот, распоряжаясь спокойно своим временем по своим делам. Но когда дело дошло у нас до того, согласны ли будут на это наши жены, коих многие из нас уже имели, а я готовился иметь, то все эти предположения наши, как ни казались нам прекрасными и благодетельными, рушились и были вконец отвергнуты. Тогда мы снова обратились к вздохам и опять стали ходить по путям века, широким и избитым, так как многи мысли в сердце мужа; совет же Господень в век пребывает (Притч. XIX, 21; Пс. ХХХII, 10. 11). Ив этом-то совете Твоем разрушались наши предначертания, и Ты готовил нам Свои, давая пищу во благовремении, отверзая руку Твою и насыщая все живущее, по желанию (Пс. 144, 15, 16).

Глава 15

Между тем грехи мои умножались. По удалении наложницы моей, как главного препятствия к предстоявшему супружеству, сердцу моему, свыкшемуся уже с нею и пристрастившемуся к преступной любви, нанесена была самая тяжелая и чувствительная рана. Моя наложница возвратилась в Африку, оставив мне сына, незаконно прижитого с нею, и тут же дала мне обет перед Тобою, Господи, что она другого мужа не познает. А я, несчастный, не имел воли и мужества последовать примеру даже слабой женщины. Не имея терпения дожидаться в продолжении двух лет имевшейся уже в виду и можно сказать помолвленной невесты, будущей законной жены своей, и будучи не столько чтителем супружества, сколько рабом плотского сладострастия, я вскоре помыслил себе другую, конечно, не в качестве жены, а в качестве наложницы по-прежнему, с тем чтобы продолжать прежний недуг души моей. Пагубная рана моя, причиненная мне разрывом с прежнею подругою, не исцелялась, но расстраивалась; после сильной и жгучей боли рана эта истлевала и затаивалась, по-видимому казалась слабее, а в существе своем была для меня опаснее и безнадежнее.

Глава 16

Тебе хвала, Тебе слава, Господи, источник всякого милосердия. Чем бедственнее становилось состояние мое, тем ближе и ближе давал Ты мне чувствовать присутствие Свое. Ты простирал каждый раз ко мне десницу Свою, чтобы извести меня из бездны греховной и омыть от нечистот ее, но я все еще не постигал того. Ничто не останавливало меня на широком пути плотских удовольствий, ведущих прямо в глубину зол, ничто не отклоняло меня от них и не избавляло от их гибельных последствий: только страх смерти и будущего суда Твоего, только один этот страх служил для меня некоторым обузданием; ибо страх этот, несмотря на различные о том мнения, никогда не оставлял меня. И когда я рассуждал с друзьями своими, Алипием и Небридием, о конечных причинах добра и зла, то высказывался перед ними, что Эпикур, по моему мнению, был бы прав на этот раз в своих суждениях, и я не мог бы не согласиться с ним, если бы не был уверен, что душа не умирает вместе с телом, что она и по смерти сохраняет жизнь, и притом так, что в будущем веке продолжает жить сообразно со своими заслугами в настоящем, чего Эпикур не допускал. И в самом деле, говорил я друзьям, что если бы мы были здесь бессмертны и в жизни своей ничего не испытывали, кроме чувственных удовольствий, без всякого опасения лишиться их когда-нибудь, неужели не были бы мы блаженны? И чего бы нам недоставало тогда для нашего блаженства? Но я не постигал, что в этом-то и заключалось все мое несчастье, что я, слишком предавшись чувственным удовольствиям, не способен уже был к чистым и непорочным наслаждениям и к восприятию той истины, правды и красоты пренебесной, которые доступны только для созерцания и чувства духовного, но не плотского. И я, в своем безумии и к своему горю, не разбирал, откуда проистекает та сладость, которую доставляли мне беседы с друзьями о предметах самых постыдных; я никак не мог вообразить себе, как можно быть счастливым без этих друзей, без пылкости чувственных пожеланий, без пресыщения плотскими удовольствиями. И я любил друзей своих бескорыстно и взаимно был любим ими, и всему этому предан был всею душою. О пагубные и гибельные пути наши! Горе той душе, которая дерзает помышлять и ласкает себя надеждою, что удалившись от Тебя, Боже мой, она найдет что-нибудь лучшее Тебя! Тщетно бросается она во все стороны, тщетно блуждает по всем распутиям; нигде не находит она желаемого, повсюду встречая одни томления и огорчения. В Тебе одном, Боже наш, все успокоение наше. И вот Ты являешься к нам на помощь, выводишь нас из этих распутий, по которым мы блуждаем, наводишь нас на Свой путь правый, утешаешь и ободряешь нас, взывая к нам: не унывайте! Вперед! Я вас вынесу на плечах!

Книга седьмая

Блаж. Августин описывает в этой книге тридцать первый год своей жизни – начало своей возмужалости: по его словам доселе его облегала страшная тьма неведения; заблуждения о естестве божественном и о происхождении зла все еще продолжались‚ несмотря на напряженные усилия ума его освободиться от них; наконец он достигает правильного понятия о Боге‚ но все еще не может правильно мудрствовать о Господе Иисусе Христе.

Глава 1

   Уже окончилась моя юность злополучная и бедственная, и я вступал в возмужалый возраст (ibam in juventutem) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, но с возрастом лет я как будто возрастал и в суетных заблуждениях. Хотя не мог я никакого существа (substantia) представлять себе иначе, как под формой чувственного воззрения; но Тебя, Боже мой, я не представлял в образе тела человеческого. С тех пор, как я вкусил начаток мудрости, я всегда уже избегал человекообразных о Тебе представлений и радовался, что находил тоже самое в веровании духовной нашей матери – Кафолической Церкви. Но я не имел еще положительного понятия о
   Тебе; я все-таки не видел еще, что Ты такое Сам в Себе и чем Тебя я должен представлять себе. И я употребил все усилия познать Тебя, как будто человек, и притом столь окаянный, как я, мог постигнуть Высочайшего, Единого и Истинного Бога. Между тем я верил, что Ты не подвержен повреждению или ущербу и всегда неизменяем.
   И в самом деле, не зная тому ни причины, ни доводов, я однако был вполне убежден, что невредимое, нетленное и неизменяемое бесспорно совершеннее того, что может потерпеть повреждение, насилие или изменение. Сердце мое сильно восстало против всех моих фантасмагорий, и этим голосом сердца я старался заглушить смущавшую мой ум разноголосицу нечистых представлений. Но лишь только я разгонял этот хаос, как он снова облегал душу мою, закрывая от нее истину своим мраком. Таким образом и Твое естество нетленное и неизменяемое, поставляемое мною выше всего подвергающегося повреждению, насилию или изменению, я принужден был представлять себе, если и не в форме тела человеческого, то по крайней мере чем-то телесным, проникающим все части всего мира и простирающимся в бесконечные пространства. Дело в том, что я ничего не мог представить себе вне пространства; всякий предмет, не наполняющий собою определенные места, исчезал в моем понятии, представляясь ничем, даже не пустотою, а совершенно ничем; точно также не мог я представить себе, что по устранении из тела, из занимаемого им места, остается одно место, чуждое всякого материального содержания, – из земли, и воды, и воздуха, и тверди небесной; для моей мысли совершенно не существовало беспредметное или пустое пространство -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Огрубев сердцем от погружения в чувственность, я не понимал сам себя. Все, что не подчинялось условиям пространства, казалось мне не имеющим никакого бытия. Мое сердце останавливалось на образах того, формы чего представлялись моим глазам; и я не постигал даже того, что мой ум, который творил образы предметов, по этому самому уже должен был чем-нибудь отличаться от них и быть выше их, если обладал такою способностью творчества. Итак, я представлял Тебя, Боже мой, жизнь жизни моей, субстанциею беспредельною, проницающею всю массу мира и простирающеюся за пределы его повсюду, без границ до бесконечности, так что Ты наполняешь Собою и землю, и небо, и всё, – и всё это определяется и заканчивается Тобою, Ты же – ничем. Как воздух, окружающий нашу землю, не препятствует солнцу проникать его своими лучами, не уничтожая его, но наполняя его собою всецело, точно также я представлял себе, что и Ты Своею субстанциею насквозь проходишь не только небо, и воздух, и море, но и саму землю, проницая все части их, как великие, так и малые, и наполняешь их Твоим присутствием, управляя всем, Тобою сотворенным, непостижимым для нас влиянием и на внешнее и на внутреннее состояние управляемого Тобою. Так я судил, потому что думать иначе мне казалось нелепостью. При таком воззрении, большее протяжение массы должно заключать в себе большую часть Твоей субстанции, а меньшее – меньшую; и все твари будут тогда наполнены Тобою так, что в теле, положим, слона больше будет Тебя, нежели в теле воробья, насколько первый больше последнего: субстанция Твоя будет тогда представляться как бы раздробленною на различные части всего мира и Ты будешь присущ всем им соразмерно их величине. А между тем Ты, Господи Боже наш, совсем не таков, как я представлял Тебя. Но Ты не озарил еще светом Своим моей тьмы.

Глава 2

Для меня, Господи, против обольщенных обманщиков (манихеев), – этих болтунов, в сущности немых, потому что из уст их никогда не исходит слово Твое, довольно было того, что возражал против них еще Небридий, когда мы жили в Карфагене, и чем мы, слушавшие его, были поражены. Он спросил: «Какое зло могли бы причинить Тебе какие-нибудь существа темные и злые, которых манихеи обыкновенно противополагали Тебе под именем злого начала, если бы Ты не соблаговолил вступить с ними в борьбу?» Если бы манихеи отвечали, что злые существа могли бы причинить Тебе вред; то отсюда само собою будет вытекать заключение, что Ты подвержен повреждению, а следовательно изменению. Если же манихеи скажут, что злое начало бессильно вредит Тебе, то незачем и бороться с ним, и притом так, чтобы часть Тебя Самого или отрасль Твоей же субстанции, смешавшись с этими темными силами, не от Тебя произошедшими, через это потерпела такое повреждение, что из состояния блаженства перешла бы в состояние падения и возымела потребность в Твоей помощи для возвращения в первобытное состояние, и эта частица или отрасль субстанции Твоей есть душа наша, на помощь которой, после ее порабощения, повреждения и осквернения, надлежало явиться Твоему вечному, свободному, чистому и непорочному Слову, и притом подвергшись такой же тленности по причине воспринятого того же естества. Итак, если, по признанию манихеев, субстанция Твоя, в чем бы она ни состояла, неизменяема, то предлагаемая ими история борьбы своей со злым началом выйдет совершенно несообразною; если же Ты, по их мнению, изменяем, то это само в себе сущая ложь и нелепость. Этого достаточно было для меня, Господи, чтобы вконец отвергнуть лжеучение манихеев, под тяжелым гнетом коего так долго томилась душа моя, ибо из вышепредложенной дилеммы они не имели для себя никакого исхода, не посрамив себя во всяком случае святотатственным нечестием за то, что дерзали мыслить и проповедовать о Тебе такие нелепости.

Глава 3

Но хотя я был твердо убежден, что Ты, Господи Боже наш, Единый Истинный Боже, сотворивший не только души наши, но и тела, и все сущее в мире, не подлежишь ни повреждению, ни насилию, ни изменяемости, несмотря на это, я не имел еще ясного понятия о том, откуда происходит зло Но откуда бы оно ни происходило, только я хорошо сознавал, что искать начало его надлежит так, чтобы через это не уклониться в лукавство допущением в Тебе неизменяемом какого бы то ни было изменения и из-за этого чтобы самому не принять на себя вины зла. Итак, я стал искать начало зла с полною уверенностью, что в учении манихеев, с коими я не имел уже никакого общения, не мог я найти и на этот раз истины; ибо мне известно было, что они в этом вопросе, по своей злости и коварству, скорее готовы допустить в Твоей субстанции изменяемость и дать злому началу восторжествовать над Тобою, нежели признать за собою вину зла.
Я всемерно старался уразуметь, когда мне говорили, что свободная воля наша служит виною того зла, которое мы творим, а правое дело Твое – виною тому злу, что мы терпим бедствия за совершенное нами зло; но при всем моем старании не мог я выяснять себе этого предмета. Чем более углублялся в него я своим умом, тем более впадал в бездну недоумений; и чем усильнее старался высвободиться из этой бездны, тем глубже и глубже погружался в нее. Одно только уяснялось для меня, что я столько же сознавал в себе свою волю, сколько сознавал свое существование. Итак, когда я чего-нибудь желал или не желал, то я совершенно был уверен, что это желание или нежелание происходило от меня, а не от кого-либо другого; а из этого заключал, что в этом и надлежало искать вину моей греховности. Что же касается до того, что я делал не сам собою, а поневоле, то в этом и представлял себя не столько действующим, сколько страждущим, так что считал это для себя не виною, а наказанием, и при мысли о Твоем правосудии мирился с этим наказанием и не считал его несправедливым. Но вслед за тем я снова говорил: а кто же сотворил меня? Не Господь ли Бог мой, Который не только благ, но и сама благость? Откуда же во мне наклонность воли ко злу и уклонение той же воли от добра, коими оправдываются налагаемые на меня правосудием Твоим наказания? Кто вложил в меня, кто привил к моему сердцу эту отрасль горького растения, когда я весь – создание сладчайшего Бога моего? Если виновник тому диавол, то откуда сам диавол? Если наконец и сам он по своей превратной воле из доброго ангела сделался духом злобы, то откуда и в него привзошла эта злая воля, по которой он стал диаволом, когда ангелы вообще сотворены добрыми Всеблагим Творцом? Эти и подобные им размышления снова подавляли и сокрушали меня, но я не доходил до той бездны заблуждения, где нет памятования о Тебе и где никто уже не славит Тебя (см. Пс. 6, 6; Ис. 38, 18), где за лучшее признают видеть вину зла в Тебе, только бы не в себе.

Глава 4

Я старался разъяснить для себя все недоумения с тою же отчетливостью, с какою сознавал, что не подлежащее повреждению, тлению, изменению лучше того, что подлежит этим несовершенствам, и потому-то я признал в Тебе, Господи, каков бы Ты ни был в существе Своем, эти совершенства: неповреждаемость, нетление, неизменяемость. Ибо ум человеческий никогда не мог и не может представить себе что-либо лучшее Тебя – высочайшего и всесовершеннейшего блага. Поелику же для меня было в высшей степени несомненно и неоспоримо, что неизменяемое и неповреждаемое выше изменяемого и причастного повреждению, то представление о чем-нибудь лучшем Тебя, Боже мой, могло бы родиться у меня только при том условии, если бы Ты не был неизменяем и чужд повреждения. Но, утвердившись в признании Твоей неизменяемости, я должен был из этого исходного начала перейти к исследованию и того, откуда происходит само повреждение, которое никоим образом не может коснуться и изменить Твоей субстанции. Да и как, в самом деле, повреждение могло бы нарушить неприкосновенность Господа нашего? Нельзя допустить этого ни со стороны хотения Твоего, Боже, ни со стороны какой-нибудь необходимости, ни со стороны какой-либо случайности. Со стороны Твоего хотения Божественного не может быть этого потому, что Ты же Сам Бог, и все то, чего Ты желаешь, есть благо, и Сам Ты благо; а потерпеть повреждение – это уже не благо, а зло. И никакая необходимость не может принудить Тебя, против воли Твоей, к чему бы то ни было, потому что Божественная воля и Божественное всемогущество равны в существе Божества, и если бы в Боге одно что-либо превышало другое, тогда бы Он был и больше и меньше Самого Себя. Не может наконец иметь места здесь и случайность, потому что Тебе все известно, и ничего не может случиться для Тебя неожиданного, и то только может быть, что Тебе известно. Но к чему и распространяться в доказательствах того, что субстанция Божества должна быть неизменяема и недоступна никакому повреждению или оскудению, когда без того Бог не был бы Богом?

Глава 5

Я искал, откуда происходит зло, но исследования мои были неудачны. Я представлял себе всё творение: с одной стороны, то, что в нем можем видеть, как то: землю, воду, воздух, звезды, растения, животные смертные и проч.; с другой, то, что в нем ускользает от нашего взора, например, твердь неба, ангелов и вообще горние существа духовные, хотя и эти существа воображение мое размещало по местам, в определенном пространстве, как бы вещественные. Я представлял себе одну огромную массу всего творения Твоего, различавшуюся только разрядами тел, включая сюда и тела действительные, и субстанции духовные, на которые смотрел я, как на вещественные. Всю эту огромную массу, конечно, не в тех размерах, каковы они на самом деле, чего я и знать не мог, а в тех, в каких рисовало мне ее воображение мое, представлял я не иначе, как со всех сторон ограниченною. Тебя же, Господи, я представлял отовсюду объемлющим и проникающим эту массу, а вместе с тем и безграничным. Так, если бы существовало беспредельное море, везде и повсюду одно море, а в этом море находилась огромная, но определенной величины губка, то эта губка, во всех частях своих, вся непременно обнималась бы и проникалась водами этого моря – вот так я представлял себе и Твое конечное творение, которое, подобно этой губке, обнимается и наполняется Тобою бесконечным. В таком именно отношении представлялось мне творение к Творцу своему; и я после того сам с собою размышлял так: «Вот Бог, и вот Его творения; и Он конечно благ и беспредельно превосходнее и совершеннее Своих творений. Но так как Он благ, то и творение Его, как произведение Благого, должно быть все добро; и Он объемлет и наполняет Собою все творения Свои. Где же зло? Откуда и каким образом вошло оно в мир? Где корень и семя его? Или его совсем нет? Отчего же мы боимся и убегаем того, чего нет? А если боимся напрасно, то сама эта боязнь, конечно, есть уже зло, которое попусту мучает и терзает сердце наше, и тем более в этом страхе зла, чем менее в нем действительности, которой однако же боимся, как химеры какой-нибудь, Поэтому, или зло действительно существует, которого мы и боимся; или его вовсе нет, а только представляется оно в одном химеричном страхе нашем. Впрочем, как бы то ни было, только я все-таки спрашиваю: откуда это зло, когда Бог, все сотворивший, благ, и потому все, что ни сотворил Он, все – добро? Правда, что всякое произведение ниже своего художника, но это не мешает и художнику и произведениям его быть прекрасными; художник стоит только выше своего произведения: Творец, Бог, есть высочайшее благо, и творение Его тоже добро в меньшей степени, но во всяком случае и Творец и все дела Его добро зело (Быт. 1, 31; Сир. 39, 21). Где же источник или начало зла? Не могло ли статься так, что еще до творения существовала какая-нибудь злая материя, из которой Творец творил мир, но при образовании из нее мира все-таки осталась в ней закваска зла, не превращенная в добро? Но для чего допущено и это? Неужели у Всемогущего Творца недостало могущества преобразовать эту материю всецело, так, чтобы в ней ничего не оставалось злого? Да и что побуждало Его, так сказать, пользоваться этою матернею при Своем творении? Почему бы всемогуществу Его лучше вовсе не уничтожить ее? Неужели эта материя могла существовать против Его воли? Если существование ее вечно, то отчего в продолжение неисчетных веков Он предоставлял ей оставаться в прежнем состоянии и только по истечении столь долгого времени приступил к творению из нее? А если у Него также от вечности предопределено было явить Свое всемогущество в творении, то почему бы силою того же всемогущества не разрушить было окончательно тогда же этой злой материи и таким образом оставаться Самому независимым, истинным, высочайшим и бесконечным Благом? Если же Он находил нужным употребить в дело и материю при творении, то не лучше ли было на место злой материи по уничтожении ее образовать материю добрую и творить из нее? В противном случае, если бы Он не мог обойтись при творении без той материи, которая существовала сама по себе и не была Его произведением, то нельзя было бы приписать Ему всемогущества». Такие тревожные мысли волновали бедную душу мою, когда она изнемогала от мучительной тоски, наводимой страхом смерти без познания истины. Только вера Кафолической Церкви в Иисуса Христа, Сына Твоего и нашего Спасителя, твердо и непоколебимо пребывала в моем сердце. Конечно, вера моя во многом еще была несовершенна, влаясь и колеблясь вне православного учения; но зато она никогда не оставляла меня и со дня на день все больше и больше укреплялась.

Глава 6

   В это время я бросил уже заниматься лживыми предсказаниями и нелепыми сумасбродствами математиков (т. е. астрологов) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Здесь вижу я новое доказательство промысла Твоего обо мне и новый повод исповедать перед Тобою, Господи Боже мой, от всей глубины души моей Твое милосердие ко мне. И здесь я признаю Твою вседействующую руку, которая сокрушила мое упорство и разоряла мое помрачение. Ибо кто может избавить нас от смертоносных заблуждений, кроме Тебя одного, Господи, в Ком жизнь никогда не умирает, чья мудрость просвещает других, сама не нуждаясь в просвещении от кого-либо, Кто всем управляет в мире до дрожащего на деревьях листа? Да, я долго упорствовал в ослеплении своем. Помню, как я противился еще прежде всем убеждениям мудрого старца Виндициана и юного Небридия, который, несмотря на свою молодость, обладал удивительным умом». Первый из них со старческою опытностью уверял меня, а последний, хотя и не с такою уверенностью, но зато часто повторял мне, – оба твердили они, что нет никакого искусства и науки для предсказания будущего, а если гадания людские иногда сбываются, то это делается силою судьбы, на все в природе имеющей влияние, и нечему тут удивляться, если из многого что-либо и сбывается. Потому что подобные вещи совершаются без всякого сознания самих прорицателей, которые только случайно наталкиваются на них в своих прорицаниях -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   И вот Ты свел меня с одним человеком, впоследствии другом моим, имевшим притязание на звание математика (астролога), который хотя и не имел ни особенных дарований, ни познаний в этом отношении, но был, как я заметил, страстным любителем астрологических бредней. Он и знал кое-что по этой части, как сам говорил, по преемству от отца, но не обращал внимания на то, что могло бы послужить ему к опровержению подобных суетных и сумасбродных знаний. Этот человек, по имени Фирмин, подучил благородное воспитание и имел отличный дар слова. Однажды, когда он советовался со мною, как с ближайшим другом, о некоторых делах своих, на которые он возлагал большие надежды в мире сем, и с гордостью спросил меня, какого я мнения о предсказаниях астрологов вообще и в частности о его гороскопе -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, то я сказал ему, что не отвергаю тех догадок и предположений, которые ему представлялись. Но в тоже время, начиная уже соглашаться с мнением Небридия -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

об астрологических предсказаниях, присовокупил, что я почти убежден в том, что эти предсказания суетны и смешны. Тогда Фирмин стал рассказывать мне, какой отец его был великий знаток в астрологии и необыкновенный любитель астрологических книг, что он имел одного друга, который не менее его был предан астрологии, и что оба они до того простерли свои исследования, что делали наблюдения даже над бессловесными животными, в доме у них рождавшимися, замечая сами минуты их рождения и соответствующее тому времени положение неба, и таким образом собирали опыты для своей науки, чтобы через повторение оных обогатить эту науку большими и большими познаниями. И при этом рассказал следующий случай, слышанный им от самого отца. В то время, когда мать Фирмина была им беременна, одна из невольниц друга его отца тоже была беременна, что не могло укрыться от взоров ее господина, который в тоже время со всею пытливостью делал наблюдения и над своими собаками, когда суки щенились. С приближением времени рождения оба они наблюдали, один над своею женою, а другой над своею невольницею, стараясь со всею точностью определить и заметить не только дни и часы, но и сами минуты разрешения их от бремени; случилось так, что обе родильницы родили в одно и тоже время. Таким образом оба наблюдателя должны были наметить одни и те же созвездия, как соотвествовавшие одному и тому же времени, обоим новорожденным, один сыну своему, а другой рабу своему. Притом, когда наступило время родов, наблюдатели согласились между собою иметь взаимное сношение, уведомляя друг друга о том, что в доме каждого будет происходить; для сего держали они нарочитых рабов, через которых могли бы тотчас же известить один другого о новорождении, коль скоро родильницы разрешатся от бремени; все это не составляло для них большого затруднения, потому что они жили совершенно согласно между собою и ни в чем не терпели недостатка. А так как, по замечанию Фирмина, посланные с обеих сторон гонцы, по разрешении родильниц, встретились между собою на равных от домов расстояниях, т. е. на половине своего пути, и явились таким же образом на местах посылки со всею точностью в одно и тоже время, то наблюдавшим за положением в то время неба и соответствующими тому времени созвездиями не было возможности погрешить в этом случае, то есть допустить какую-либо разность, ни во времени этих двух рождений, ни в соответствующих тому времени созвездиях. Между тем Фирмин, родившись между своими согражданами в знаменитом фамильном доме, был счастливцем мира сего, утопая в богатстве и пользуясь почестями, а этот раб, напротив того, по свидетельству самого Фирмина, знавшего его коротко, безвыходно находился в рабстве у своих господ, не видя своей участи никакого облегчения.
   Когда я выслушал со вниманием эти рассказы, которым не мог не верить, так как это рассказывал человек, которому отказывать в доверии своем не имел я никаких причин, то продолжавшаяся еще во мне борьба с предубеждениями к астрологии, от которых нелегко мне было освободиться, окончательно порешилась, и я с этого времени положительно стал отвергать всякое учение астрологов. И первее всего старался я отвлечь от суетного пристрастия к астрологии самого Фирмина. Отвечая на вышепредложенный им вопрос, я представлял ему, что для того, чтобы предсказания о его судьбе, по его гороскопу, были верны, прорицателю непременно надо знать, что он родился от знатных родителей и от богатой фамилии, надо предвидеть и то, что он получит хорошее воспитание. Равным образом, если бы и этот раб, рожденный под одним и тем же созвездием, попросил от меня отзыва о своем гороскопе, то я и ему ответил бы тоже, что для верности предсказания и в сем случае непременно нужно знать при этом его низкое происхождение, рабское состояние, прозревать и все другие обстоятельства судьбы его, совершенно не сходной с обстоятельствами судьбы самого Фирмина. Таким образом, наблюдая одни и те же знаки небесные и в том и в другом случае, чтобы сказать по ним истину, как для одного гороскопа, так и другого, я должен говорить о них вещи совершенно различные, вопреки наблюдениям; а если скажу одно и то же (как и следовало бы по тождеству знаков), то в словах моих будет заключаться и ложь. Поэтому со всесомненностью надлежит заключить, продолжал я, что если предсказания астрологов, положим, и сбываются, то они сбываются не потому, что их предсказала наука, а по судьбе самих событий; а если эти предсказания не оправдываются, то не оправдываются они опять не вследствие заблуждения науки, а по распоряжению той же судьбы.
   Затем, рассуждая сам с собою об этом предмете и желая окончательно опровергнуть всякие возражения со стороны тех безумцев, которые, занимаясь астрологиею, как промыслом, могут на рассказ Фирмина заметить мне, что он мог обмануть меня, или сам быть обманут отцом своим, я перешел вниманием своим к наблюдениям над близнецами, коих рождение большею частью непосредственно следует одно за другим, так что малый промежуток времени между их рождениями, какую бы силу ему ни приписывали, почти неуловим для наблюдений и не может быть отмечен особыми знаками небесными, которые наблюдавший небо астролог должен бы заметить для большей точности своих предсказаний. И в этом случае предсказания астролога не будут верны. Видя одни и те же знаки, отмеченные им при наблюдении, он должен в предсказаниях своих говорить одно и тоже и о судьбе Исава, и о судьба Иакова, между тем как их судьбы не одинаковы. Итак, скажет ли он одно и тоже, скажет тут и ложь; а чтобы сказать правду, он должен говорить разные вещи, несмотря на то, что при наблюдении видит одни и те же знаки. Следовательно, истина предсказаний зависит не от суетной астрологической науки, а от непреложной судьбы. И Ты, Господи, высочайший и правосуднейший Правитель вселенной, действуешь непостижимыми для нас путями, без ведома и вопрошающих, и ответствующих, так что если кто вопрошает о своей судьбе, то сообразно со своими внутренними заслугами получает такой, а не иной ответ из глубины праведного суда Твоего, которому человек не может возразить: что это? или: к чему это? Да, не может, не может, потом что он человек.

Глава 7

Итак, Ты, Господи, при Своем всесильном содействии разрешил меня от этих уз; но я снова стал доискиваться причины, откуда зло, и не находил выхода из этого лабиринта. Однако же, несмотря на всю бурю мыслей, волновавших мою душу, Ты не допустил ее поколебаться в той вере, которая никогда не оставляла меня и относительно бытия Твоего, и относительно неизменяемости субстанции Твоей, и относительно Твоего промысла о мире и суда над ним, и относительно того, что во Христе Иисусе, Сыне Твоем и Господе нашем, и в Святом Писании (за которое ручается нам авторитет Твоей Кафолической Церкви), ведущему нас к Нему, Ты открыл нам путь к спасению и дверь в жизнь вечную, которая последует за смертью нашею. Утвердившись в этих спасительных истинах, в которых ничто уже не могло поколебать меня, я еще с большим беспокойством погружался в размышление о происхождении зла. О, какие мучения терзали душу мою при рождавшихся в ней различных о том мыслях! Сколько воздыханий исторгалось из нее при этом, Боже мой! И все это восходило до слуха Троего, всему Ты внимал; но я не постигал этого. Наконец, когда в глубочайшем уединении я сосредоточил все усилия к разрешению неразрешимого для меня вопроса, то таившиеся в душе моей терзания как бы проторглись из нее в столь громких рыданиях, что они вознеслись к престолу милосердия Твоего; тогда только понял я, что Тебе одному известны были все страдания мои, коих не мог знать вполне никто из окружавших меня. Да и много ли могли знать даже самые приближенные друзья мои из одних разговоров со мною? Как могли они постигнуть ту бурю, которая потрясла мою душу, когда для уяснения этого состояния недостало бы времени и сами слова мои оказались бы бессильными? А до Тебя, Господи, доходили все рыкания от терзания сердца моего, и все желания мои были пред Тобою; но света очей моих не было со мною (Пс. 37, 9-11). Этот свет скрывался внутри меня, а я метался вне себя: он не заключался в пространстве, а я устремлялся только к тому, что заключалось в пространстве; и потому-то я не находил места для успокоения и ничто не могло удовлетворить меня до того, чтобы я мог наконец сказать: «Вот, я вполне доволен!» Вся же причина моего душевного томления заключается в том, что я был выше того, около чего вращался, и ниже Тебя, от Которого отвращался, тогда как все благо мое зависело от подчинения моего Тебе, подобно тому как Ты подчинил мне все созданное Тобою и низшее меня. И в этом состояла золотая середина, определявшая прямой путь к спасению моему; я должен был сохранять дарованный Тобою мне при творении образ Твой, так чтобы служа Тебе, как Творцу своему, господствовать над прочею тварью, подчиненною мне. Но когда я с гордостью вознес руки свои на Тебя, пред Господом Вседержителем своим ожесточил выю, пошел против Него укоризною в толщи хребта щита своего (Иов. 40, 25, 26), то все твари, бывшие ниже меня, стали выше меня и вместо подчинения моему господству сами поработили меня, не давая мне никакого послабления. Отовсюду одни за другими они толпились в моих глазах, и когда я хотел отвлечься от них и углубиться в самого себя, то неотвязно представлялись мыслям моим в образах своих, которые, казалось, так и твердили мне: «Куда ты это уходишь от нас, жалкий и негодный». Вот до чего дошли последствия язвы моей, после того как Ты смирил яко язвена гордаго (Пс. 88, 11); и гордость моя держала меня, как узника, вдали от Тебя, Боже мой, подобно тому, как сильная опухоль лица держала иногда как бы в осаде глаза мои, не давая мне возможности взглянуть на свет Божий.

Глава 8

Но Ты, Господи, пребывая вовеки, не вечно гневаешься на нас; Ты умилосердился над прахом и пеплом ничтожества моего, соблаговолив обновить меня, отступившего от образа Твоего. Ты сокровенными побуждениями действовал на меня, при всем нетерпении, до тех пор, пока наконец внутренний свет Твой не озарил меня верным познанием Тебя. И при этом непостижимом врачевстве Твоем, путями спасительных для меня скорбей, гордыня духа моего все более смирялась, а взгляд ума моего, дотоле помраченный, со дня на день становился светлее и разумнее.

Глава 9

   И прежде всего, желая показать мне, как Ты противишься гордым, а смиренным даешь благодать (см. 1 Пет. 5, 5), и сколь велико милосердие Твое в указании человеку пути смирения, когда Слово Твое соделалось плотью и обитало среди человеков (см. Ин. 1, 14), Ты позаботился, Господи, через одного человека, необычайно гордого платоника, познакомить меня с некоторыми книгами неоплатонической школы, переведенными с греческого языка на латинский. В этих книгах я вычитал многие истины (Св. Писания), хотя выраженные не теми словами, но заключающие в себе в разнообразных видоизменениях тот самый смысл. Так, например, что «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и это Слово было Бог; что Оно было в начале у Бога; что все произошло чрез Него, и без Него ничто не произошло, что произошло; что все, что ни произошло, имеет жизнь в Нем, и жизнь эта есть свет человеков; что свет во тьме светит, но тьма не объяла его -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. И хотя душа человеческая свидетельствует о свете, но сама она не есть свет, и что Слово Божие, Сам Бог, есть истинный Свет, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир сей; что это самое Слово-Бог и было в мире, что мир через Него произошел, и что этот мир не познал Его» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Но следующих слов: «что это Слово-Бог пришел к Своим, и свои Его не приняли, а тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, – этих слов не находил я там.
   Равным образом читал я в этих книгах: что «Слово-Бог не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родился» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Но что «Слово это стало плотью и обитало с нами» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, – этого не читал я там. Находил я также во многих местах этих книг в разных видоизменениях: что «Сын, будучи образом Отца, не почитал хищением быть равным Богу» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; потому что это естественно. Но тщетно искал я следующих затем слов: что «Он уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам, и по виду став как человек»; что «Он смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной»; что «за то и Бог превознес Его (воскресив из мертвых) и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всяк язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. И то находил я там, что «Единородный Сын Твой, Боже наш, прежде всех времен и превыше всех времен неизменно пребывает Тебе совечен, и что от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, чтобы достигнуть нам блаженства, и что через сообщение нам пребывающей в Нем вечной, мудрости и мы обновляемся и становимся мудрыми». А что «Он в определенное время умер за нечестивых» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, и что «Ты Сына Своего (Единородного) не пощадил, но предал Его за всех нас» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, – того не находил.
   Все это утаил Ты от мудрых и разумных и открыл то младенцам (см. Мф. 11, 25; Пс. 8, 3; 1 Кор, 1, 21), чтобы обратились к Нему все труждающиеся и обремененные и обрели в Нем покой; ибо Он кроток и смирен сердцем (Мф. 11, 28, 29), наставляет смиренных на истину и научает кротких путям Своим, видя смирение наше и труд наш, и прощает все грехи наши (см. Пс. 24, 9, 18). А те, которые, гордясь высокою мудростью ума своего, не внимают Его словам: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим (Мф. 11, 29), те и разумеюще Бога, не яко Бога славят или благодарят, но ходят в суете ума своего, помрачена смыслом, в окаменении сердец своих: глаголющеся быти мудры, объюродевают (Рим. 1, 21, 22; Еф. 4, 17, 18).
   Читал я еще там, как у этих мудрецов величие Твое, Боже наш, посрамлено и обесчещено различными кумирами, как они славу нетленного Бога изменили в образ подобный тленному человеку, птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся (Рим. 1, 23). Я видел там снедь египетскую -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, за которую Исав отдал Иакову первенство свое (Быт 25, 33), то есть как народ Твой – первенец Твой, воспоминая о мясах египетских и возвращаясь мыслями своими в Египет, стал поклоняться вместо Тебя, Творца и Благодетеля своего, твари четвероногого животного, уничижив и себя и образ Твой в лице своем перед изображением тельца, ядущаго траву (Исх. 32, 1–6; Пс. 105, 19, 20).
   Вот что вычитал я в этих книгах, но не прельстился гибельными яствами. Тебе угодно было, Господи, снять поношение уничижения с Иакова, да послужит больший меньшему (см. Рим. 9, 13); и Ты призвал язычников к наследию своему. И я обратился к Тебе из язычников и при этом обращении я позаботился взять то злато и серебро, которое Ты заповедал народу Своему отобрать у египтян и преукрасить им себя (см. Исх. 3, 22; 12, 35, 36), так как это злато и серебро – символ вечной мудрости – принадлежит Тебе, где бы оно ни находилось. Поэтому-то Ты и сказал афинянам, через апостола Своего, что Тобою живем, и движемся, и существуем, как бы повторяя слова тех же мудрецов (см. Деян. 17, 28). И вот откуда всё, что есть лучшего в их книгах! Таким образом, делая из них выбор, я воспользовался тем, что находил драгоценным для себя, оставив идолов египтянам, которые им служили, принося в жертву и злато мудрости Твоей, так что заменили истину Божию ложью, стали поклоняться твари вместо Творца и боготворить ее (см. Рим. 1, 25).

Глава 10

Прочитав эти книги, я убедился, что надобно отрешиться от чувственности окружающих меня предметов и войти во внутреннюю храмину души своей; и я вошел в нее при Твоем содействии. Я вошел и узрел там внутренним оком души своей, хотя близоруким, тот вечный и неизменяемый свет, который превыше ее взора, превыше ее самой; не тот обыкновенный свет, который поражает наши телесные очи, ни всякий другой, ему подобный, как бы он ни был чуден, блистателен, необъятен, но свет совершенно иной природы. Он представлялся мне выше моей души не в том смысле, в каком говорится, что масло выше воды или небо выше земли; нет; он был для меня превыше души моей потому, что он-то и сотворил меня, а я ниже его потому, что я сотворен им. И кто познал истину, тот познал и этот свет; а кто познал этот свет, тот познал и вечность. Любовь же одна только может постигнуть всё это. О истина вечная! О любовь истинная! О драгоценная и достолюбезная вечность! Это Ты, Боже мой, к Которому я воздыхаю денно и нощно. И как только стал я познавать Тебя, Ты просветил меня настолько, что я мог уже видеть, что созерцаемый мною духовный свет существовал и прежде меня; сотворенный для того, чтобы созерцать его. Но Ты поразил слабый взор мой величием света Своего и лучезарным сиянием его, так что я затрепетал разом и от любви, и от страха; я увидел, как далеко отстою от Тебя, и мне казалось, будто слышу голос Твой, с высоты вещающий ко мне: «Я есмь хлеб для созревших возрастом; возрастай и снеси Меня; но не ты Меня обратишь в себя, как пищу в плоть свою, а ты в Меня обратишься». Тут уразумел я, что Ты во обличениих о беззаконии наказал еси человека и истаял еси яко паучину душу мою (Пс. 38, 12), и подумал сам в себе: неужели же истина есть тоже, что ничто, или что то же, нет истины, когда я не вижу ее осязательно ни в каком пространстве, ни в опредленном, ни в неопределенном? Но Ты воззвал издали: напротив, Аз есмь Сый (Исх. 3, 14), и Аз есмь путь и истина и живот (Ин. 14, 6). И я слышал Твой голос, в глубине души, так что не было уже места во мне ни малейшему сомнению; и я скорее мог усомниться в своем бытии, нежели в бытии этой истины, которая от создания мира творенми помышляема видима есть, и присносущная сила Твоя и Божество (Рим. 1, 20; Пс. 18, 1).

Глава 11

Я мысленно обратил взор свой и на другие предметы, которые ниже Тебя, и увидел, что о них нельзя сказать ни того, что они существуют, ни того, что они не существуют: они существуют потому, что получили свое бытие от Тебя; не существуют потому, что они – не то, что Ты. Ибо то только действительно существует, что пребывает неизменно. И мне прилеплятися Богови благо есть (Пс. 72, 28); потому что если я не пребуду в Нем, то не буду иметь возможности существовать и в самом себе. Он же, пребывающи в Себе, вся обновляет (Прем. 7, 27). Так, Господи! Ты мой Бог, яко благих моих не требуеши, и нет мне блага кроме Тебя (Пс. 15, 2).

Глава 12

Уяснилось для меня и то, что все существа, подверженные порче, не могут быть ни совершенно благими, ни совершенно злыми. Если бы они были совершенно благими, то не подлежали бы порче; если бы были совершенно злыми, то нечему в них было бы портиться. Порча вредна, а вред состоит в уменьшении добра. Итак, одно из двух: или порча не вредна, что немыслимо; или, что несомненно и очевидно, существа подвергающиеся повреждению лишаются через это некоторого добра. Если же они лишатся всего добра, то вовсе перестанут существовать, ибо дальнейшее их существование, соединенное с невозможностью большего повреждения, будет уже некоторым улучшением, потому что они не подлежат уже порче. И можно ли представить себе что-либо уродливее того предположения, что с потерею всего доброго можно сделаться через это совершеннее? Итак, коль скоро существа лишились бы всего доброго, то вместе с тем перестали бы и существовать; если же они существуют, и доколе существуют, то они добры; итак, всё, что ни существует, есть добро. А зло, начала коего я доискивался, не есть какая-либо сущность (substantia); иначе это зло, будучи субстанциею, было бы добро. Эта субстанция или вовсе не подлежала бы повреждению, и в таком случае было бы абсолютное добро; или подлежала бы порче, чего также не могло бы быть, если бы в ней не было чего-нибудь доброго. Таким образом я уже ясно видел, что все творения Твои добры и что нет субстанций, которые не были бы сотворены Тобою. Все создал Ты, хотя не в одинаковой степени совершенства; но каждое из творений Твоих само в себе добро, а все вместе в высшей степени добры; ибо вся дела Твои, Господи Боже наш, вся, елика сотворил еси, добра зело (Быт. 1, 31; Сир. 39, 21, 40).

Глава 13

Зла нет ни в Тебе, ни во всем творении Твоем, потому что нет какой-либо чуждой субстанции, которая могла бы поколебать и нарушить установленный Тобою порядок. Злом нам представляется иногда относительное несовершенство тварей, находящихся между собою в дисгармонии; но те же самые творения, будучи поставлены в другое соотношение, образуют собою гармонию, и потому уже они добры, и независимо от сего они добры сами в себе. Все то, что кажется нам как бы в разлад между собою, очень хорошо приспособлено к низшей части вселенной, к нашей земле, над которой небо, соответствуя ей, бывает облачно и даже бурно. Тем не менее я не должен говорить: «Да не будет так; пусть будет иначе!» Ибо хотя бы я ничего не видел, кроме этих кажущихся несогласий, и конечно пожелал бы лучшего, но при всем том я обязан был бы за нее славить и величать Тебя: и драконы (змеи крылатые) и все бездны, огонь и град, снег и туман и дух бурен, творящие слово Твое; горы и все холмы, дерева плодоносные и все кедры; звери и все скоты, гады пресмыкающиеся и пернатые птицы; цари земли и все народы, князи и все судьи земные; юноши и девы, старцы и отроки, – всё в один голос славит и величает имя Твое. А когда помышляю, что и на небе славят и величают Тебя, Боже наш, все ангелы Твои и вещества Твои; солнце и луна, все звезды и все светила; небеса небес и воды превыше небес, – всё и там единогласно славословит имя Твое (см. Пс. 148, 1-14), то не желаю уже более ничего лучшего, потому что обнимаю взором своим все пространство творения Твоего; и здравым смыслом сужу так, что творения высшие лучше низших, а все вместе взятые еще лучше и самых лучших, рассматриваемых в отдельности.

Глава 14

О, как безумны те, которые, не удовлетворяясь творениями Твоими, Боже мой, дерзают хулить что-либо в них! Увы! Таков был и я, когда порицал многое в творениях Твоих! Но так как душа моя не простирала своей дерзости до того, чтобы хулить Тебя Самого, то и не решалась признавать Тебя Творцом того, что ей не нравилось. И отсюда впала она в заблуждение дуализма, допустив две субстанции, как два друг другу противоположных начала. Но и на том не могла успокоиться, погружаясь в суетные и нелепые мечты. Поступая далее, она создала себе бога, наполняющего собою все места в беспредельном пространстве, вообразила, что таков именно Ты. И поместила этот призрак в сердце своем и соделалась храмом идола своего, мерзостным для Тебя. Но когда Ты пригрел главу невежды и отвратил очи мои от мучительной суеты нелепых мудрований, тогда я почувствовал некоторое успокоение, и безумие мое как бы заснуло. Я пробудился в Тебе, Господи, и увидел, что Ты действительно беспределен; но эта беспредельность Твоя совсем не такова, какою я представлял ее себе доселе, и это ведение проистекало уже не от плоти и не от крови.

Глава 15

Затем обратил я взор и на прочие предметы и увидел, что все обязано своим существованием Тебе и все ограничивается Тобою, но не по отношению к пространству, а потому тленно, что Ты все содержишь десницею Своею и истиною Своею; и все истинно, поколику существует, и только то ложно, что имеет мечтательное бытие. Уразумел и то, что все сотворенное соответствует не только своему месту, но и времени пребывания, что Ты, будучи один вечен, не по истечении бесчисленных веков стал творить, а творишь и от вечности, и что все времена – и прошедшие, и грядущие – не могли бы иметь ни начала, ни конца своего, если бы Твое вечное всемогущество не выразилось в Твоем творчестве.

Глава 16

Я познал на опыте, что нечему удивляться, если пища, которая для здоровых составляет удовольствие, для больных, у которых вкус испорчен, кажется горькою и неприятною; и один и тот же свет, который для здоровых глаз служит наслаждением, для глаз больных бывает нестерпим. Таким же образом и правда Твоя, Господи, не нравится грешникам (iniquis). Тем более не понравится им какая-нибудь ехидна (змея) или червяк, тогда как и эти твари Твои добры, потому что и они, по своему достоинству, помещены Тобою в низших разрядах творений, где место и нечестивым, которые обезобразили в себе образ Твой; между тем как люди благочестивые чем более стараются уподобляться Тебе, тем на высшие и высшие восходят ступени в приближении к Тебе. И тут-то я задал себе вопрос: что же такое греховность (iniquitas)? В чем она состоит? И решил, что это не есть какая-либо субстанция, а есть уклонение развращенной воли существ от Тебя, Господи, Существа высочайшего и совершеннейшего, и ниспадение их с высоты первобытного совершенства своего, Тобою им дарованного, в бездну своего несовершенства, где вне Тебя и независимо от Тебя мечтают они утвердить свою гордыню и в животе своем извергают утробу свою (Сир. 10, 10) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 17

Я от радости удивлялся сам себе, что стал уже любить Тебя, а не пустой призрак вместо Тебя. Но я еще не мог неуклонно пребывать в любви к Богу моему: я то возносился к Тебе в созерцании Твоей божественной красоты, то внезапно низвергался от Тебя долу и с болезненным стоном погружался в прежнее состояние свое, подавляемый тяжестью порабощавших меня чувственных привычек плоти и крови. Несмотря на то, у меня сохранялось воспоминание о Тебе (ибо Ты всегда был присущ мне) и я нисколько не сомневался уже, что есть Существо, с которым я должен был войти в самое тесное общение, но, к прискорбию моему, я не в состоянии еще был так тесно соединиться с Ним: тело бо тленное отягощает душу, и земное жилище обременяет ум многопопечителен (Прем. 9, 15). Я вполе был уверен, что невидимая Твоя от создания мира творенми помышляема видима суть, и присносущная сила Твоя и Божество (Рим. 1, 20). И действительно, когда я доискивался, на чем основываются одобрительные отзывы мои о красоте тел, небесных или земных, и что вообще руководит меня давать решительные приговоры о подлежащих изменениям предметах, например, это должно быть так, а то не так, – когда я старался разъяснить себе само основание, почему так сужу, то дошел до того, что над своим умом, тоже подверженным изменению, находил неизменную и вечную истину. И доходил я до того постепенно: я восходил от тел к душе чувственной, которая посредством телесных чувств ощущает внешний чувственный мир, а отсюда – к ее внутренней силе, которой внешние ощущения приносят весть о внешнем мире, насколько может вместить это душа животных; затем еще выше и выше возносился к мыслящей и разумной силе, которая уже судит о полученных ею впечатлениях. Наконец, мой разум, также изменяющийся, сознавая, что все неизменное лучше изменяющегося, отрешался в мышлении своем от привычных образов и призраков, и стремился найти истинный свет, чтобы с помощью его познать само бытие неизменяющееся; иначе, если бы он не в состоянии был сколько-нибудь познать его, то никоим образом не мог бы с полною уверенностью предпочитать его всему изменяющемуся. Так я разумною силою души своей достигал и достиг этого бытия верховного в минуты трепетного воззрения (in ictu trepidantis aspectus). И тогда-то я уразумел, как Твое невидимое Существо становится видимым в творении Твоем. Но слабый взор мой все еще не мог выдерживать величия Твоего света, так что я, ниспадая с этой высоты в обычное состояние свое, ничего не выносил с собою, кроме приятного воспоминания, при котором как бы желал насладиться хотя запахом той пищи, которой не мог вкушать.

Глава 18

Посему я искал пути более надежного к общению с Тобою, но нигде не находил, пока не обратился с верою и любовью к единому посреднику (ходатаю) между Богом и человеками, Человеку Христу Иисусу (1 Тим. 2, 5), сущему над всем Богу, благословенному во веки (Рим. 9, 5), – Тому, Который взывает и глаголет: Аз есмь путь и истина и живот (Ин. 14, 6), Который соединил с плотью ту пищу, к восприятию которой я был не способен; ибо Слово Твое стало плотью (Ин. 1, 14), чтобы вечная мудрость Твоя, которою Ты всё создал, сделалась для нас, как детей, также доступною, как доступна молочная пища для младенцев. Да, я искал этого пути, но не вдруг нашел его, даже в лице Иисуса Христа, потому что, будучи сам смирен (уничижен), я никак не мог понять в Нем, как Господе моем, Его глубочайшего смирения -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, не постигал и того, чему могло поучать нас таковое Его уничижение. Ибо Слово Твое, Твоя вечная истина, возвышаясь в горнем мире над всеми творениями Твоими, возводит к Себе преклоняющихся перед Ним; а в мире дольнем, создав Себе смиренную храмину из нашей бренной персти, низводит долу оставивших Тебя гордых людей, чтобы воссоединить их с Собою, исцеляя их жестокосердие и питая в них любовь, чтобы они, отложив свое самообольщение, при непосредственном созерцании нисшедшего до нашей слабости Божества, облекшегося в одежду нашей плоти, сами восчувствовали всю тяжесть своей слабости и в изнеможении своем поверглись перед Сим Богочеловеком, Который, восставая Сам, восстановит вместе с Собою и нас.

Глава 19

Да! Я иных был мыслей о лице Христа, Господа моего; я думал о Нем, как о человеке, одаренном только особенною мудростью, с Которым никто не может сравниться, и тем более потому, что Он, чудесно родившись от Девы, божественною заботливостью Своею о нас, казалось, заслуживал полное доверие к Себе и Своему учению, и мог Своим примером внушить нам презрение к временным благам для достижения вечно-блаженного бессмертия. Но что за тайна заключалась в словах: Слово плоть быстъ, того я и предполагать даже не мог. Читая в Писаниях, как Он ел и пил, радовался и печалился, как разговаривал и обращался с людьми, я думал, что Слово Твое, приняв плоть, соединилось вместе с тем с человеческою душою и человеческим духом (cum anima et mente humana). Так должен думать всякий, кто знает неизменяемость Слова Твоего, относительно которой я уже нисколько не сомневался. Ибо иметь по произволу телесное движение или телесный покой; или в одно время находиться в одном состоянии душевном, а в другое – в другом; или же высказывать посредством каких бы то ни было знаков душевные ощущения и мысли разумные, иногда же по обстоятельствам промолчать о них – все это показывает изменяемость души и духа (animse et mentis). Если бы это рассказывалось о Христе ложно, тогда была бы опасность признать ложью все, что ни говорится о Нем, и в Св. Писаниях не оставалось бы никакой опоры роду человеческому для спасительной веры. Но так как несомненно, что все повествуемое в Св. Писании истинно, то я признал во Христе не только тело человека, или с телом одну душу без духа (aut cum corpore sine mente animam), но всего целостного человека, как он есть; и я думал, что этот человек выше всех нас, не по личности Истины воплощенной (non person Veritatis), но но некоторому особенному превосходству человеческой природы и по чрезвычайному обилию мудрости. Алипий же разумел, напротив, что по учению Кафолической Церкви воплощение Бога надобно понимать так, что во Христе кроме Божества и плоти нет ни души человеческой, ни духа человеческого (ut praeter Deum et carnem non esset in Christo nec anima nec mens humana); но так как он был в тоже время убежден, что многие действия, повествуемые о Нем в Писании, не могут быть приложимы к Нему, не допустив в Нем вполне и души животной, общей нам с низшими тварями мира вещественного, и духа разумного, общего нам с творениями высшими мира духовного (sine Vitali et rationali creature), то есть не допустив в Нем и человеческой души и человеческого духа (sine anima ut mente humana) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, то это обстоятельство и удерживало его от принятия христианской веры. Впрочем, он вскоре убедился, что это заблуждение принадлежит не Кафолической Христианской Церкви, а еретикам-аполлинаристам, и потому тотчас с радостью присоединился к православной вере. Что же касается до меня, то я, признаюсь, несколько позже Алипия уразумел насколько истинное учение Кафолической Церкви разнится от лжеучения Фотина в понимании этих слов: и Слово плоть бысть (Ин. 1, 14). И тогда я увидел, что лжемудрования лжеучителей служат только к большему уяснению положительного понимания церковных догматов веры и к возвышению достоинства здравого ее учения. Подобает бо и ересем в вас быта, да искрении явлени бывают в вас (1 Кор. 11, 19).

Глава 20

Чтение сочинений Платоников навело меня на мысль – искать истины превыше мира чувственного, и я устремил взор свой в мир сверхчувственный, постигая, что невидимая твоя, творенми помышляема, видима суть (Рим. 1, 20); но будучи поражен видением Твоего света, я отшатнулся назад и почувствовал, что истина Твоя все еще недоступна для меня. Я уверен был, что Ты существуешь и что Существо Твое бесконечно и все содержит в своей воле, а не в пространстве, как некое ограниченное или даже безграничное вместилище; что Ты один в истинном смысле существуешь, потому что Ты только один существуешь всегда и неизменно; что все прочее от Тебя происходит и не имеет иного основания своему существованию – во всем этом я твердо был уверен, но еще не мог возвыситься до того, чтобы достигнуть блаженного общения с Тобою; я любил обо всем этом разглагольствовать, гордясь своими познаниями, как знаток дела, а между тем все эти познания мои, если бы не нашел я во Христе Спасителе нашем пути, ведущего нас к Тебе, привели бы меня только к погибели -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Уже хотел я слыть мудрецом, нося в самом себе наказание за свою гордость, и, изнемогая под тяжестью бедствий, я не оплакивал их, а напыщался своим горделивым мудрованием. И в самом деле, где была та любовь, которая созидает на основании смирения, то есть на Самом Христе Иисусе? И каким образом могли научить меня этой любви подобные сочинения (Платоников)? Думаю, что Ты, Господи, для Того именно и доступил меня познакомиться с этими сочинениями прежде, чем стал я углубляться в Твои Писания, чтобы дать мне возможность заметить, какое впечатление произведут они на меня, и чтобы затем, когда чтение Твоих Писаний соделает меня из надменного и гордого кротким и смиренным и когда заботливая десница Твоя коснется меня и исцелит раны мои, мог я опытно познать то различие, какое существует между высокомерною дерзостью философа, надеющегося на свои собственные силы, и смиренномудрием верующего, исповедающего свою нищету, – между теми, которые видят предмет, к которому должно стремиться, но не видят к нему пути, и теми, которые знают и цель своих стремлений и путь, приводящий их в блаженное отечество, не для того только, чтобы издали смотреть на него, но чтобы поселиться в нем навсегда. Ибо, если бы я сперва наставлен был на путь истины чтением Твоего Св. Писания, из которого познал бы и возлюбил бы Тебя, а потом уже познакомился с этими сочинениями (Платоников), то может быть они поколебали бы меня в основании веры и благочестия или, если бы даже я, положим, и устоял на спасительном основании Божественного Слова Твоего, при всем том могла бы еще родиться у меня мысль, что и без Твоих Божественных книг можно достигнуть того же самого при помощи книг подобных Платоникам любомудров.

Глава 21

Итак, после того я весь предался чтению Божественных Писаний Твоих, по внушению Самого Духа Твоего нам преподанных, и с благоговением углублялся в них, особенно в писания апостола Павла, тогда все те затруднения и кажущиеся противоречия в Писаниях сами собою разрешались. Все мне представлялось в них теперь в виде благочестном, и я любил радоваться этому с трепетом. Я увидел, что все то, что я там (у философов) находил истинного, содержится и здесь, в священных книгах, но с тою разностью, что здесь все высказывается, как дар Твоей благодати, дабы тот, кто видит Твою истину, не хвалился сам собою, как будто от Тебя не получал, не только того, что видит, но и самой возможности и способности видеть; ибо что он имеет, чего бы не получил (1 Кор. 4, 7), и чтобы он признавал, что дар боговедения не только исходит именно от Тебя, Который всегда Тойжде еси (Пс. 101, 28), но и есть врачующая сила, которой человек должен держаться, чтобы не отпасть от Тебя навсегда, и чтобы тот, кто не может еще видеть Тебя издали, не переставал идти этим путем, которым непременно дойдет туда, где узрит Тебя и достигнет блаженного общения с Тобою. Ибо хотя человек и соуслаждается закону Божию по внутреннему человеку, но что сделает он с иным законом во удах его, противувоюющим закону ума его и пленяющим его закону греховному, сущему во удех его (Рим. 7, 22, 23)? Только Ты, Господи, праведен еси, мы же согрешихом и беззаконновахом, отступивше от Тебе, и рука Твоя отяготела над нами, и мы праведным судом Твоим преданы в руки врага (Дан. 3, 27–32), древнего грешника – князя смерти, который, сам не устояв в истине (см. Ин. 8, 44), и нашу волю подчинил воле своей, соделав и ее такою же отступницею от истины Твоей. Что делать этому окаянному (несчастному) человеку? Кто избавит его от тела смерти сея, если не Твоя благодать Иисусом Христом, Господом нашим (Рим. 7, 24, 25), Которого Ты родил прежде век и создал (стяжал) в начале путей Своих (см. Притч. 8, 22–25), в Котором князь мира сего ничего не нашел достойного смерти (см. Ин. 14, 30), но умертвил Его, чем истреблено рукописание, которое было против нас, и пригвождено Им ко кресту (см. Кол. 2, 14)? А сего-то мы и не находим в книгах филсофов. На страницах этих горделивых любомудров не встречаем мы никаких следов веры и благочестия: нет здесь слез покаянного исповедания, нет Жертвы Твоей – духа сокрушенного и сердца смиренного (см. Пс. 50, 19); не слышится отсюда голос чудодейственного домостроительства Твоего о спасении народа Твоего, о новом Граде Твоем, приготовленном как невеста жениху своему (см. Анок. 21, 1–3), о залоге Святого Духа Твоего (см. 2 Кор. 5, 5), о таинственной Чаше нашего искупления (см. Лк. 22, 20, 1 Кор 11, 23–26). Никто из философов не произносит слов псалмопевца: не Богу ли повинется душа моя? не от Него ли спасение мое? Так! О, Бог мой и Спас мой. твердыня моя и защита моя; не поколеблюсь более (Пс. 61, 2, 3). Никто там не внимает гласу Призывающего: приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные (Мф. 11, 28). Эти гордые мудрецы пренебрегают поучаться от Того, Кто кроток и смирен сердцем (Мф. 11, 29). Ты же, Господи, утаил сие от мудрых и разумных, и открыл то младенцем (Мф. 11, 25). И какое различие между теми, которые с пустынной вершины горы взирают на мирное отечество, но не имеют возможности найти к нему дороги, напрасно изнуряя себя по окольным извилинам, где вокруг беглецы и переметчики под начальством своего князя – льва и дракона – подстерегают и преследуют их, и – теми, которые идут туда прямым путем, под защитою служебных сил (curia) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Царя Небесного, – путем царским, где не смеют показываться эти враги, как изменники, оставившие небесное воинство, боясь и убегая его, как смертной казни. В такие размышления погружался я, когда читал меньшаго из апостолов Твоих (как сам он называет себя (1 Кор. 15, 9; Еф. 3, 8); и чем более углублялся я в дивные пути и чудные дела Твоего Промысла, тем более обнимал меня благоговейный трепет удивления.

Книга восьмая

В этой книге блаж. Августин изображает один из лучших периодов своей жизни, именно, тридцать второй год, за которым непосредственно следует год его обращения и крещения. Беседа с ним Симплициана и особенно Симплицианов рассказ о замечательном обращении Викторина и рассказ Понтициана перед ним и другом его Алипием о жизни Антония Египетского и обращении двух царедворцев подымают в Августине чрезвычайную борьбу между плотью и духом. А по внушению свыше и как бы божественному мановению чтение апостола Павла производит в нем внезапную перемену, так что с ним последовало совершенное обращение к Богу.

Глава 1

Господи, Боже мой! В состоянии ли я воскресить в памяти своей все милости Твои, излитые на меня, возблагодарить Тебя за них! О, да проникнутся кости мои до мозгов любовью к Тебе и да рекут они: Господи! кто подобен Тебе (Пс. 34, 10)? Ты разреши меня от оков моих, Тебе пожру жертву хвалы (Пс. 115, 7, 8; Евр. 13, 15). Возвещу о том, как Ты расторг мои узы; и все поклонявшиеся Тебе, узнав об этом, воскликнут: благословен еси, Господи Боже наш, препетый и превозносимый во веки, и на небе и на земле, и благословено имя Твое, велие и чудное, препетное и превозносимое во веки (Дан. 3, 52)! Слова Твои напечатлевались в глубине души моей, и Ты спасал меня, ограждая и охраняя отовсюду. Я вполне был уверен в Твоей вечной жизни, хотя прозревал в нее, якоже зерцалом в гадании (1 Кор. 13, 12); еще более убежден был я в самостоятельной неизменяемости существа Твоего, от которого зависят все другие существа: мне оставалось желать только более и более укрепиться в познании Тебя. Между тем, непостоянство мира сего отражалось и на моей жизни; и я являлся вдающимся и колеблющимся; мне надлежало очистить себя от ветхаго кваса, чтобы быть новым смешением, не в квасе злобы и лукавства, но в безквасии чистоты и истины (1 Кор. 5, 6–8). Я с радостью желал вступить на тот спасительный путь, который есть Сам Спаситель Иисус Христос; но я все еще отступал от этого пути, страшась его трудностей. Тогда Ты внушил мне мысль обратиться к Симплициану, на которого я смотрел, как на одного из верных рабов Твоих, и в котором видимо была благодать Твоя. Я слышал, что он от юности всецело посвятил себя на служение Тебе. В то время он достигал уже глубокой старости, и я представлял его себе, от долголетнего последования пути Твоему, в высшей степени многоопытным, как оно было и на самом деле. Я имел в виду раскрыть перед ним всего себя и в особенности настоящее тревожное состояние свое, чтобы он указал мне путь, неуклонно ведущий к Тебе. Я видел, что в Церкви Твоей, состоящей из множества членов, одни шли тем путем, а другие – другим. Мне наскучил уже мой образ жизни по вкусу мира сего, даже сильно тяготил меня, когда утихавшие страсти честолюбия и корыстолюбия переставали поддерживать меня в перенесении этого тягостного и несносного ига, да все почти временные удовольствия не восхищали уже меня в той степени, как блаженство Твое о благолепие дома Твоего, который я возлюбил (см. Пс. 25, 8). Только наслаждения плотской любви упорно приковывали меня к себе (adliuc tenaciter colligatkr ex femina). Надобно сказать, что апостол не запрещал мне вступать в супружество, хотя в тоже время давал совет верным избирать состояние более совершенное, желая, чтобы все люди были, как и он (см. 1 Кор. 7). Но я так был немощен, что избирал то, что более потворствовало моей слабости; а поэтому и действия мои были слабы и нерешительны. Я сознавал, что брачные связи влекут за собою бесчисленное множество бедствий, которых мне хотелось избегнуть, а между тем неукротимая страстность неотразимо увлекала меня к этим связям. Узнал я от самой Истины, что есть скопцы, оскопившие сами себя ради дарения небесного; но таже Истина тут же прибавляет: могий вместити да вместит (Мф. 19, 12). Суетни убо еси человецы, в нихже обретается неведение о Бозе, и от видимых благ не возмогоша уразумети Сущаго (Прем. 13, 1). Но я уже освободился от такого суетного помрачения; я перешел уже ту бездну, которая отделяла меня от Тебя, Боже мой! Опираясь на свидетельство творения Твоего (как пути естественного богопознания) и Писаний Твоих (как пути откровенного богопознания), я обрел Тебя – Творца и Зиждителя нашего, и Слово Твое, Которым Ты все сотворил (и падших нас искупил), и Святого Духа Твоего (Коим Ты все освятил и оживотворил), – Тебя, Единого Бога (во Святой Троице). Есть нечестивцы, которые хотя и познали Бога, но не прославили Его как Бога и не возблагодарили, а осуетились в умствованиях своих и омрачилось несмысленное их сердце (см. Рим. 1, 21). В этот разряд людей и я попал, но десница Твоя восприняла меня (см. Пс. 17, 36), и, исторгнув из этой бездны, Ты направил меня на путь спасения, поведав человеку: се благочестие есть премудрость (Иов. 28, 28), и: не буди мудр о себе (Притч. 3, 7; Рим. 12, 6), глаголющеся бо быти мудри, объюродеша (Рим. 1, 22) И я нашел уже ту драгоценную жемчужину, которую должен был купить, по Твоему слову, ценою всех благ моих, не щадя ничего, что имел (см. Мф. 13, 46); но я еще колебался.

Глава 2

   Итак, я обратился в Симплициану, духовному отцу самого святителя Амвросия, который любил его именно как отца -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Я раскрыл перед ним всю душу свою. И когда рассказал ему, что я читал некоторые сочинения платоников в латинском переводе Викторина, бывшего учителя красноречия в Риме и потом христианина, то этот старец Божий с живым участием привествовал меня, радуясь, что мне попались в руки не сочинения других философов, исполненные лжи и обмана по стихиям мира сего (см. Кол. 2, 8), а сочинения платоников, которые во всяком случае знакомят с Богом и Его Словом. После того, чтобы возбудить во мне смирение Христово, это сокровище, утаенное от мудрых и разумных и открытое младенцам (см. Мф. 11, 25), он повел речь о вышеупомянутом Викторине, с которым весьма близко знаком был, когда жил в Риме. И я не могу, Господи, умолчать об этом рассказе, ибо из него открываются чудные дела Твоей благости, за которые люди непрестанно должны благословлять Тебя. Симплициан рассказывал мне, как Викторин, этот ученейший муж, который перечитал, разобрал, оценил столько произведений философских, образовал столько знаменитых сенаторов и за свои блистательные успехи в деле общественного воспитания удостоился от сограждан на форуме римском статуи (высшая почесть по мнению сынов века сего), тот, который до глубокой старости поклонялся идолам и сам участвовал в нечестивых и богомерских обрядах языческого богослужения (нужно заметить, что в то время все почти высшее общество римское предавалось язычеству с таким исступлением, что увлекало за собою и весь народ преклоняться перед чудовщным каким-нибудь истуканом Анубиса лающего (Anubem latratorem, т. е. перед Анубисом с собачьею головою) и всякого рода подобными ему чудовищами, которые будто бы вели когда-то борьбу с Нептуном, Венерою и Минервою -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, и были побеждены; весь Рим торжествовал над ними победу и в тоже время приносил им благодарственные моления и жертвы), – каким образом, говорю, этот старец Викторин, столько лет защищавший с такою силою красноречия мерзостное богослужение языческое и состарившийся в этом культе, не устыдился после того содедаться рабом Христа Твоего и погрузиться, подобно младенцу, в купель св. крещения Твоего, подчинив выю свою игу смирения и укротив гордыню свою позором креста.
   Боже Великий! Ты, Который преклонил небеса Твои, чтобы сойти к нам; прикасался горам, и они дымились (см. Пс. 143, 5); поведай нам, каким путем вошел Ты в сердце этого человека? Викторин, по рассказу Симплициана, стал читать Священное Писание и все христианские сочинения, какие только мог достать, размышляя о них самым тщательным образом, и затем, обратившись к Симплициану, сказал ему наедине, как другу: «Знаешь ли, что я стал уже христианином?» – «Не поверю я этому, – отвечал ему Симплициан, – и дотоле не признаю тебя христианином, доколе не увижу тебя в Церкви Христовой». Викторин, шутя, сказал: «Неужто сцена делает христианином?» – и не переставал повторять свои слова, что он уже христианин; и как Симплициан все тоже отвечал ему, так Викторин не переменял своей шутливой остроты. Симплициан опасался оскорблять своих знакомых-вельмож, гордых идолопоклонников, которые, вознесшись на высоту величия в этом Вавилоне, подобно кедрам ливанским, коим Господь Бог попускал еще выситься и не сокрушал их (см. Пс. 28, 5; 36, 35), могли с этой высоты мстить ему за то, и потому он всемерно старался, чтобы не навлечь на себя их немилости. Но Викторин, утвердившись в чтении божественного Писания и в размышлении о нем, убоялся, чтобы Христос не отрекся его самого перед Отцом Своим небесным и святыми ангелами, если он убоится исповедать Его перед человеками и отречется от Него (см. Мф. 10, 31–33; Лк. 9, 26; 12, 8, 9). Он представлял себя тяжким преступником, если постыдится достопсклоняемой тайны смирения Слова Твоего, тогда как не стыдился доселе святотатственных историй демонских, являясь гордым ревнителем их. Устыдившись собственной слабости и пылая ревностью за истину, Викторин тотчас же, нисколько не колеблясь, поспешил к Симплициану и вдруг говорит ему: «Пойдем в церковь, я решился быть христианином». Симплициан, пораженный такою внезапностью, немедлено отправился с ним. Как только наставили его в главных правилах веры, тотчас и нарекли ему имя для возрождения св. крещением. Трудно описать то удивление, коим поражен был Рим, и ту радость, с какою торжествовала Церковь. Гордые язычники смотрели и досадовали, скрежетали зубами своими и истаевали (см. Пс. 111, 10); раб же Твой, Господи, возлагал всю надежду свою на Тебя и не обращался более к лживым и безумным суетностям.
   Затем наступил час исповедания веры, которое, по заведенному в Риме обычаю, произносилось приступавшими к благодати св. крещения наизусть в словах точных и определенных, по установленной форме, притом громко, во всеуслышанье, с места возвышенного, в присутствии верующих. Викторину пресвитеры предложили совершить обряд этого таинства скромнее, без особенной торжественности (что дозволялось желающим), в тех видах, чтобы избежать смятения, могущего произойти при большом стечении народа; но он лучше захотел торжественно исповедать перед собранием всего верующего народа спасительное учение, нежели как бы прятаться со своими убеждениями. Он хорошо сознавал, что в учении, преподававшемся в его школе красноречия, не было спасения; однако же он преподавал его открыто. Отчего же было ему бояться перед мирным стадом верующих в Тебя исповедать учение Слова Твоего, – тому, кто не боялся проповедовать учение свое толпе людей буйных? Лишь только взошел он на амвон для прочтения исповедания веры, как все знавшие его (а кто его не знал?) воскликнули от радости, повторяя между собою имя его наперерыв: «Викторин! Викторин!», – так что возгласы всех слились в один общий гул. И как неожиданное появление его произвело в присутствовавших внезапный восторг, так и голос его, раздавшийся при чтении исповедания веры, мгновенно заставил всех утихнуть и хранить глубочайшую тишину, чтобы выслушать его исповедание. Он произес исповедание свое, как должно, с полным убеждением и чистосердечною совестью. В эти минуты все желали восхитить и увлечь его с собою, дав ему место в собственном сердце; и на самом деле все манили его туда разными движениями и знаками любви и радости. Таковы были чувства и выражения их к Викторину в присутствовавших при крещении его.

Глава 3

   Всеблагий Боже! Отчего это человек при спасении души погибавшей и отчаянной, или вышедшей из опасности, более радуется, нежели при меньшей опасности, когда надежда на спасение не изменяет? И Сам Ты, Отец милосердия, не больше ли радуешься об одном кающемся грешнике, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии? Точно также и мы с особенным удовольствием слушаем, когда нам рассказывают о радости ангелов при виде доброго пастыря, обретшего заблудшую овцу и несущего ее домой на своих раменах; или о радости некоей жены, вместе с соседками и подругами ее, нашедшей потерянную ею драхму и внесшей ее в Твою сокровищницу; и когда читаем в Писании Твоем о меньшем в дому Твоем сыне: яко мертв бе, и оживе; изгибл бе, и обретеся, то обливаемся слезами умиления от радости и веселия в доме Твоем (см. Лк. 15). И Тебя всегда радует святая любовь Твоя к нам и святым ангелам Твоим, ибо Ты всегда один и Тот же, и все перемены наши не имеют места в Тебе, так как все наше прошедшее и все наше будущее в видении Твоем всегда настоящее и всегда одинаково.
   Отчего же это душа наша более испытывает радости, когда вновь находит потерянные любимые ею предметы, нежели при постоянном ими обладании? А это такая истина, которую подтверждает и собственный опыт каждого, и примеры других. Так полководец-победитель торжествует свою победу, но одержал ли бы он ее, если бы не вступал в бой? А чем более подвергается он опасности в сражении, тем более, конечно, и радости в триумфе. Мореходцев застигает буря на море и угрожает им кораблекрушением; все бледнеют и приходят в ужас от страха, но небо проясняется и волны утихают; какая радость должна последовать затем, и конечно тем большая, чем более было опасности. Близкий и дорогой для нас человек заболевает, пульс его предвещает скорую кончину, все желающие ему выздоровления скорбят; между тем, ему становится лучше, и хотя наш больной далеко еще не пришел в прежнее состояние здоровья, но мы радуемся о нем столько, сколько не радовались прежде, когда он был совершенно здоров. Мало того, мы сами даже ищем подобных удовольствий и охотно приобретаем их ценою предварительных лишений. Так, хорошо поесть и хорошо попить, это – ежедневное наслаждение наше, но мы достигаем его только путем воздержания, если предварительно возбудим в себе голод и жажду. И пьяницы любят соленое и кислое, возбуждающее жажду, от утоления которой питием получают удовольствие. Не от того ли вошло в обычай и то, что и помолвленных невест не вдруг после помолвки отдают женихам, чтобы мужья более ценили своих жен, за которыми долго ухаживали и воздыхали, будучи женихами?
   Так бывает и в удовольствиях низких и постыдных, и в утешениях невинных и законных, и в любви самой чистой и непорочной; тоже самое и в указанной нами евангельской причте о блудном сыне, который был мертв и ожил, пропадал и нашелся, так что в доме Отца его небесного после сего стали веселиться о нем более, нежели о старшем брате его, пребывавшем в доме отцовском безотлучно: так бывает повсюду и во всем; тем большие испытываем радости, чем большие предшествуют им печали, без печалей мы не знали бы цены и радостям. Откуда же происходит это, Господи Боже мой? И между тем как Ты Сам по Себе служишь для Себя источником вечной радости, между тем как многие из творений Твоих наслаждаются от Тебя и близ Тебя долею неизменной радости, сколько вместить могут; отчего человек, Твоих же рук творение, с окружающею его средою, находится в постоянной борьбе между счастьем и несчастьем и скорбями? Видно, такова уж воля Твоя и таковы Твои законы, чтобы здесь на земле все от высот неба до преисподних земли, от начала веков до скончания их, от ангела до червяка, от первого момента жизни, сообщенного нашей природе, до последнего, чтобы все здесь творения Твои и все роды благ их были распределены по своим местам и временам, сообразно свойствам самих творений. О, как Ты высок и недосягаем в высоте Своего творчества, и как непостижим по глубине Своего творческого могущества! И однако же Ты никуда не удаляешься от нас, а мы с трудом последуем за Тобою.

Глава 4

О, Господи, спаси же нас! О, Господи, поспеши же к нам на помощь! (Пс. 117, 25); воззови и оживотвори нас; яви Свое могущество и преклони нас; возжги в нас любовь к Себе, чтобы мы ощутили сладость Твою, и мы возлюбим Тебя, и полетим к Тебе на крыльях. Сколько обратилось к Тебе таких, которые более Викторина ослеплены своими заблуждениями, но, просветившись светом истины Твоей, уверовали в Тебя, и Ты дал им власть быть чадами Божиими (см. Ин. 1, 9, 12)! Но чем менее их обращение бывает известно миру, тем менее и радуются о них даже те, которые знают их. Напротив, чем более распространяется слава о них, тем более бывает при взаимном торжестве радости у всех и каждого, тем более и другие побуждаются ко спасению, смотря на эти примеры, как на передовых путеводителей своих, которые при этом и сами тем более радуются, и за себя и за других. Но да не подумает кто-либо, что в скинии Твоей богатые и знатные предпочитаются бедным и уничиженным, ибо Ты Сам, Боже наш, избрал немощное мира, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира сего и уничиженное, и ничего не значущее избрал, чтобы упразднить значущее (см. 1 Кор. 1, 27, 28). И однако же тот самый из апостолов Твоих, слова которого только что привели мы, сам назвавший себя меньшим из них, после того как проконсул Павел смирил свою гордость, уверовал учению Господню в устах Савла и преклонился под благое иго Христа Твоего, сделавшись последователем Вышнего Царя вселенной (см. Деян. 13, 7-12), сам переменил прежнее свое имя Савла на имя Павла в память блистательной победы -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, в лице этого вельможи-язычника, над исконным врагом нашего спасения. Ибо победа над врагом бывает тем значителнее, чем лучшие отнимаются у него средства для борьбы, а такие средства находит этот враг наиболее в гордости знатных и сильных. Итак, чем тяжелее воспоминание о том, что душа Викторина была для диавола, как неприступная крепость, и язык Викторинов – как меч обоюдоострый, поражавший столь многих несчастных, тем более мы, верные сыны Твои, должны радоваться, когда Царь и Господь наш связал сильного и отнял у него его сосуды (см. Мф. 12, 29); потом, очистив и освятив, соделал их сосудами в честь Твою, потребными Владыке на всякое дело благое (см. 2 Тим. 2, 21).

Глава 5

   Выслушав от старца Твоего Симплициана рассказ об обращении Викторина, я возгорел желанием последовать его примеру. С этою именно целью святой муж и предложил мне свой рассказ. Но когда он присовокупил, что вскоре затем Викторин, вследствие указа императора Юлиана, коим воспрещалось христианам преподавание наук и в том числе красноречия, решился лучше сложить с себя звание учителя, нежели изменить Твоему Слову, Боже мой, коим творишь Ты и языки младенцев красноречивыми (Прем. 10, 21), то этот человек показался мне на сей раз более счастливым, нежели смелым, потому что ему представился удобный случай отрешиться от подавлявших его мирских занятий и посвятить себя на служение Тебе одному. О, как желал и я достигнуть этого счастья, только не по сторонним побуждениям, а по собственной воле. А воля моя, к несчастью, была в то время не столько во власти моей, сколько во власти врага моего, в руках у которого я находился, как пленник в цепях у тирана. Ибо развращение воли моей породило страсти; страсти же, когда им потакают, обращаться в навык, а навык, когда ему не противодействуют, становится необходимостью и как бы второю природою. Вот из каких звеньев состояли те узы (поэтому я и назвал их цепями), коими связал меня враг мой. Между тем, во мне родилась новая воля – служить Тебе бескорыстно и наслаждться Тобою, Боже мой, как единственным источником истинных наслаждений. Но это воля была еще так слаба, что не могла победить той воли, которая уже господствовала во мне и утвердилась от долговременного навыка. Таким образом, две воли боролись во мне, ветхая и новая, плотская и духовная, и в этой борьбе раздиралась душа моя.
   Собственным опытом дознал я то, как плоть похотствует на дух, дух же на плоть (Гал. 5, 17). Между тем я, служивший поприщем борьбы, был один и тот же; но все же меня больше было на стороне того, что я одобрял, нежели на стороне того, что я осуждал; в первом случае я действовал вполне свободно, а в последнем действовал хотя тот же я, но уже по принуждению, являясь более страждущим, нежели действующим. Впрочем, и греховный навык зависел от меня же; по своей же воле дошел я до того, чтобы делать то, чего не хотелось мне делать. И может ли кто, да и в праве ли жаловаться, когда за преступлениями грешника следуют и праведные наказания? У меня не было никаких извинений. Я не мог сказать, что потому именно доселе не отрешился от мира и не последовал Тебе, что не знаю истины; нет, истину я познал, но, привязанный к земле, отказывался воинствовать для Тебя, и столько же боялся освободиться от всех препятствий к тому, сколько надлежит бояться самих препятствий.
   Да! Находясь под гнетущим бременем мира сего, я находил в этом даже некоторое наслаждение, подобно тому, как нечто подобное бывает с нами во сне; сами мысли мои, коими пытался я возноситься к Тебе, были подобны усилиям тех, которые желают проснуться, но, одолеваемые спячкой, снова погружаются в сон. И как никто из нас не пожелал бы вечно спать и по общему суждению бодрствование лучше сна, несмотря на то, мы часто, особенно после усталости, желаем продолжить приятный для нас покой и охотно предаемся ему, хотя наступило уже урочное время для бодрствования, и нам самим не хотелось бы проводить его в праздности и неге; точно также я уверен был и в том, что несравненно лучше для меня предаться влечению Твоей любви, нежели поддаваться обольщениям своих страстей; но я одобрял одно, а следовал другому, дозволяя врагу своему налагать на меня оковы и пленяясь ими. Я ничего не мог сказать в оправдание свое, слыша Твои слова, сказанные апостолом Твоим: возстани спяй и воскресни от мертвых и светит тя Христос (Еф. 5, 14). Убежденный Твоею истиною, которою Ты отовсюду просвещал меня, и проникнутый ее очевидностью, я действительно ничего не мог сказать Тебе в ответ, кроме вялых и бессвязных слов, подобных тем, какие нередко произносим сквозь сон: «Сейчас: погоди маленько»! Но это «сейчас» отлагалось на долгий час; и этому минутному «маленько» не видно было конца -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Тщетно я услаждался законом Твоим по внутреннему человеку, когда иной закон в членах моих (в плоти моей) противоборствовал закону ума моего и делал меня пленником закона греховного, находившегося в членах моих (во мне самом). Ибо закон греха не есть ли наши сроднившиеся с нами привычки, которые увлекают и порабощают в нас и ум наш? И хотя это порабощение тягостно и ненавистно для нас (внутреннего человека нашего), но не есть ли это праведное возмездие правосудия Твоего за то, что мы по своей доброй воле поддаемся этому рабству? О, бедный я человек! Кто избавит меня от тела смерти сея, если не благодать Твоя, Боже мой, Иисусом Христом, Господом нашим (Рим. 7, 22–25)?

Глава 6

   Поведаю же перед Тобою во славу имени Твоего, Боже мой, прибежище мое, Избавитель мой, как Ты спас меня, расторгнув узы пленивших меня плотских вожделений и мирских сует. Я не переставал предаваться гибельным делам, убивавшим душу мою, и каждый раз обращался к Тебе со вздохами; в тоже время посещал я и церковь Твою, сколько дозволяли мне обременявшие нас мирские дела мои. В это время находился при мне Алипий, не занимая общественной должности, которую он три раза уже проходил в качестве опытного юриста, получившего образование в Риме -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, но оставаясь в ожидании поступить опять на такую же должность, если представится случай; нечто подобное бывало и со мною по отношению к занимаемой мною кафедре красноречия. Что касается до Небридия, то он согласился, по нашему дружескому предложению, быть у задушевного друга нашего, Верекунда, гражданина медиоланского, учителя грамматики (обучавшего правильно и разумно читать и писать), в качестве помощника, так как Верекунд крайне нуждался в помощнике и по праву дружбы настоятельно требовал его из среды нас. Небридий в этом случае не искал собственных выгод, потому что при своих педагогических способностях он всюду мог бы устроиться с большею для себя выгодою; но уступил общим просьбам, как друг любезнейший и благороднейший. Притом в этом случае он избегал сношений с людьми великими в глазах мира сего, где мог встречать всякое стеснение для своей свободы; а между тем он всегда дорожил ею и желал иметь сколько можно более досуга для чтения и размышления о всем, что относится к мудрости.
   В один день, когда Небридий наш по какому-то делу находился в отсутствии, а оставались мы с Алипием дома только вдвоем, вдруг является к нам Понтициан, один из наших африканских земляков, занимавший при царском дворе весьма почетное место. Мы не знали, зачем он пришел. Как бы то ни было, только мы уселись и стали разговаривать. Между тем, Понтициан случайно увидел на игорном столике, стоявшем перед нами, лежавшую на нем книгу; он берет ее, раскрывает и сверх всякого ожидания видит в руках своих книгу апостола Павла. Это его чрезвычайно поразило; он ожидал, что в его руках какая-нибудь из тех книг, которые относятся к моему суетному ремеслу ораторскому. Тогда он, взглянув на меня с приятною улыбкою и выразив свое удивление, приветствовал меня с сочувствием радости, что так неожиданно нашел у меня эту и эту именно настольную книгу. Это был человек-христианин, глубоко верующий и всецело преданный своей вере; как он часто перед Тобою, Боже наш, повергался в святых храмах Твоих и возносил к Тебе свои молитвы многопродолжительные и многосодержательные. Когда я объявил ему, что я занимаюсь Св. Писанием серьезно и со всем усердием, то он завел с нами речь об Антонии, о египетском отшельнике, коего имя славилось между верными поклонниками Твоими, а мы доселе ничего не знали о нем. Когда же Понтициан узнал о таком невежестве нашем, то он остановился на этом рассказе, стараясь познакомить нас невежд с этим великим человеком и внушить к нему уважение, и удивляясь, что мы до сих пор ничего не слышали о нем. Мы изумлялись, слушая рассказы Понтициана о чудесах Твоей благодати, заверенных самыми положительными свидетельствами и совершившихся так недавно, только что не на глазах наших, в недрах истинной веры Православной Кафолической Церкви. Все удивлялись – и мы, слыша рассказы о таких великих делах, и сам Понтициан, узнав, что мы услышали обо всем этом в первый только раз.
   Затем, после рассказа о жизни Великого Антония, перешел Понтициан в своей беседе к общежитиям монастырским, оплодотворившим бесплодные пустыни, и к уединенной их жизни, своим благоуханием возносившейся к Тебе, о чем мы тоже ничего не знали. Мы не знали даже, что в самом Медиолане, где жили мы, существовал за городом монастырь, коего обитатели-отшельники, под руководительством Амвросия, жили вместе многочисленною братиею, как одна святая земля. Понтициан продолжал свои рассказы и не прерывал своей задушевной беседы, а мы со своей стороны со всем вниманием слушали его. Тогда он, в заключение, рассказал нам об одном событии, которого сам был очевидцем и участником. Рассказ этот следующего содержания. Однажды, находясь при свите придворной, он, т. е. Понтициан, и трое его товарищей из той же свиты, после обеда, когда император находился на зрелище увеселительных игр в цирке, отправились гулять в загородную рощу. Это было в Трире (apud Treviros), но когда именно, не помню. Там, разделившись попарно, как случилось, они стали прохаживаться: Понтициан с одним из трех товарищей своих особо, а остальные два тоже особо. Случилось, что другие два вовсе потеряли их из вида; а, заблудившись, зашли в одну хижину, где жило несколько отшельников, нищих духом, каковых есть Царство Небесное (Мф. 5, 3), и там нашли они книгу, в которой описана была жизнь Антония. Один из них стал читать эту книгу, читая, начал удивляться тому, что содержалось в ней, а затем воспламеняться желанием к подражанию такой жизни, и тут же решился оставить служение миру и посвятить себя на служение Тебе. Оба они были из числа тех, коих называютъ поверенными по делах (agentes in rebus). Тогда, объятый святою любовью и почувствовав пробуждение совести, вознегодовал он сам на себя, вдруг устремил глаза на товарища, своего и сказал ему: «Скажи мне, прошу тебя, к чему мы стремимся среди всех этих забот, которые снедают нас? Чего стараемся достигнуть? Ради чего мы ратуем? Можем ли мы, живя во дворце, надеяться чего-нибудь большего, кроме того, что можем сделаться приближенными (amici) к владыке дворца и нас самих? И на что там можно положиться, что бы не подвергалось переменчивости и опасностям? И через какой ряд опасностей достигается это счастье, которое подвержено бывает еще большей опасности? И скоро ли и надолго ли оно достигается? А сделаться другом Божиим (amicus Dei) – как мало стоит мне труда! Стоит только пожелать – ив тоже время делаюсь им навсегда». Он говорил эти слова товарищу своему, будучи весь взволнован мыслями о перерождении себя в новую жизнь, и, окончив их, опять обратил взор свой на те страницы, на которых остановился, и продолжал чтение. В это время, когда он читал жизнь Антония, Ты Сам, Господи, перерождал его внутренно, разрешая от всего, что привязывало к этому миру, и соделал его тем, чем он неожиданно явился; Ты один только мог произвести в нем такую внезапную перемену и направить его на путь правый. Ибо во время этого кратковременного чтения, когда он размышлял и колебался в нерешимости, что ему предпринять, вдруг он ощутил в себе эту перемену, которая вела его к лучшему. Выбор одного из двух путей был решен мгновенно, и, увидев себя Твоим последователем, тут же обратился к своему товарищу и сказал ему: «Дело покончено, я оставлю все мирские надежды наши и посвящаю себя на служение Богу, и с этой поры, с этого места начинаю служить Ему: тебе же, если не угодно последовать моему примеру, – не противоречь мне». Но тот отвечал, что не отстанет от своего товарища в столь славной победе и очевидном триумфе. И с этих пор оба они, всецело предавшись Тебе, Боже мой, вместе стали созидать ту таинственую башню (turiim) спасения своего, о которой говорится в евангельском слове Твоем, с достаточными средствами для того, чтобы отрешиться от всего мирского и последовать за Тобою, и таким образом довершить то, что начали (см. Лк. 14, 25–26). Между тем, Понтициан с товарищем своим (третьим из них), прохаживавшиеся по роще отдельно от них, ища их повсюду, подошли и к этой хижине, и, найдя их там, напомнили им, что пора уже возвращаться домой, потому что день склонялся к вечеру. Но они, рассказав им о случившемся с ними обстоятельстве, задержавшем их, и о произошедшей с ними окончательной перемене в образе мыслей, просили не смущать и не тревожить их своими прекословиями, если самим не угодно присоединиться к ним. У тех же не достало еще в то время решимости последовать их примеру и оставить прежний образ жизни; они, как говорил сам Понтициан, оплакивали только себя, с благоговением поздравляли их и сорадовались им, поручали себя их молитвам; сами же, быв еще привязаны к земле, возвратились во дворец, оставив их в той же хижине иноческой, где обратившиеся к Тебе, Господи, возносились уже и умом и сердцем от земли на небо. И оба они имели невест, думая вести жизнь супружескую; и обе молодые невесты, услышав о такой решимости женихов своих, сами, подражая их примеру, посвятили себя девственной жизни.

Глава 7

   Вот что рассказывал нам Понтициан.
   Между тем, Ты, Господи Боже мой, направлял в тоже время взоры мои на самого меня, и, когда я старался отвратить их от себя, Ты против воли моей заставлял меня тем более всматриваться в себя. Ты ставил меня лицом к лицу перед самим собою, чтобы мне видеть, как я был безобразен, уродлив, гнусен, мерзок, отвратителен. И я увидел это, и ужаснулся, и сам не знал, куда бежать от себя. Я пытался всячески отвлечь от себя взор свой куда-нибудь во время этих рассказов, но Ты не переставать наталкивать его на меня самого, представляя глазам моим ярче и ярче образ греховности моей, с тем, чтобы я познал и возненавидел его. И я познал всю греховность свою, но, как лицемер, притворялся, и обольщал себя, и забывался.
   В то время более возбуждали во мне любовь к себе те счастливцы, о коих я слышал, что они всецело предавалась Твоей целительной силе; тем отвратительнее сам я казался в собственных глазах, сравнивая себя с ними. Меня тяготила мысль, что почти уже около двенадцати лет уплыло вместе со мною с тех пор, как на девятнадцатом году жизни чтение «Гортензия» Цицеронова в первый раз возбудило во мне любовь к мудрости, а я все не решался отказаться от земных удовольствий, откладывая решимость свою со дня на день, и не заботился об обретении той мудрости Твоей небесной, которой не только обретение, но и само искание дороже всех сокровищ и царств земных и тленных удовольствий мира сего. О, как окаянен я был, окаяннее всех смертных, а еще в юности моей просил Тебя даровать мне целомудренную чистоту, взывая к Тебе: «Даруй мне чистоту сердца и непорочность воздержания», – но не спешил. Я как бы боялся, чтобы Ты не внял тотчас же моей просьбе и не исцелил меня слишком скоро от недуга моих похотей, коими хотел я прежде пресытиться, а потом уже расстаться с ними. И я шел по превратным путям святотатственного заблуждения, по какому-то странному предубеждению предпочитая их пути верному, на который не решался благоговейно вступить, а напротив того относился к нему как-то враждебно в упорном ослеплении.
   И отлагая со дня на день отречение свое от мира, чтобы последовать Тебе одному, я искал оправдания для себя в том, что будто бы доселе не находил пути верного, на котором бы мог утвердить стопы свои. Наконец настала пора, когда должен был я увидеть себя во всей наготе своей, и – встрепенулась совесть моя со своими упреками: «Где же теперь, – заговорила она во мне, – где теперь оправдания твои? Не ты ли твердил постоянно, что только незнание истины не позволяет тебе сложить с себя бремя сует? Вот теперь ты познал истину, а между тем этой ноши, которая приковывает тебя к земле, доселе не сбрасываешь, тогда как другие, не сокрушавшие себя, подобно тебе, разными исследованиями и не проводившие, так как ты, в спорах и умствованиях более десяти лет, свободнее, решительнее и мужественнее парят на доблестных крыльях своих к небу». Такие мысли терзали душу мою и приводили мою совесть в ужасное смятение во время рассказов Понтициановых. Наконец он, окончив свою беседу с нами, или, лучше, свои сказания, и сделав дело, за которым приходил, удалился от нас. Тогда я, уединившись, какой не поднимал бури против самого себя? Каких доводов, каких убеждений не предлагал я душе своей, чтобы она решилась следовать за Тобою? Чем я не истязывал ее? Чем не бичевал? Ни в чем не давал ей поблажки! Но она еще сопротивлялась, отказывалась, только уже не оправдывалась более. Все мои доказательства и убеждения истощились и остались безуспешны: оставалось только безмолвное трепетанье; я боялся, как смерти, всякого ограничения своих пагубных привычек, от которых в тоже время истаевал и умирал.

Глава 8

Тогда в страшной борьбе с самим собою, во внутренней храмине души моей, изменившись в лице и встревоженный духом, я вдруг подхожу к Алипию с тревожными словами: «Что это мы делаем? – взываю я к нему, – чего ждем? что слышал ты? Восстают невежды и предвосхищают небо, а мы с тобою со всеми холодными и безжизненными знаниями своими погрязаем в плоти и крови! Неужели постыдимся последовать их примеру из-за того, что они предварили нас? Но не постыднее ли для нас вовсе не следовать хотя бы то и по следам их?» Я сказал ему еще несколько подобных слов, каких – сам не помню; потом, волнуемый борьбою мыслей и чувств, оставил его; пораженный удивлением, он только смотрел на меня и молчал. И действительно, я был тогда в необыкновенном волнении, и речь моя же похожа на обыкновенный разговор. Состояние духа моего выражали более члены моего тела – лоб, щеки, глаза, также – цвета лица, изменение голоса, нежели сами слова, произносимые мною в то время. При нашей квартире был небольшой сад; им мы пользовались, также как и целым домом; потому что хозяин наш сам не жил в доме и всё отдал в наше распоряжение. В этот сад я и удалился среди душевного смятения своего, как в такое место, где никто не мог помешать мне, пока не пройдет моя борьба, исход которой, конечно, виден был Тебе, Боже мой, но я его не видел. Между тем, исступление мое было для меня спасительно и смертельная тоска действовала на меня животворно: я сознавал свое бедственное положение, но не мог видеть, что оно служило для меня переходом к лучшему. Итак, я пошел в сад; Алипий следовал за мною шаг за шагом, не скрываясь от меня; да и можно ли было ему оставить меня в таком состоянии? Мы уселись сколько можно подальше от дома. Я смущался духом, выходил из себя, горячился, негодуя на свою чувственность, что по причине ее доселе не вошел в общение с Тобою, Боже мой, тогда как все кости мои возвещали о том, что мне должно войти в союз с Тобою, и превозносили до небес блаженство такого общения. И для достижения этого общения с Тобою не было и нет нужды ни в кораблях, ни в колесницах, ни даже в нескольких шагах, которые нужно было сделать нам, чтобы пройти небольшое расстояние, отделявшее дом наш от места, где мы сидели. Достижение же Тебя зависит исключительно от одной воли, но воли твердой, а не слабой, положительной и неизменной, а не двуличной и шаткой, которая готова преклоняться то на ту, то на другую сторону, смотря по тому, где перевес в борьбе.
Во время смятений своей нерешимости я делал много таких движений, какие делает человек, стремящийся к чему-нибудь, но не находящий в себе достаточных сил, как бы его члены были или отсечены, или связаны, или поражены болезнью. Я рвал на себе волосы, бил себя по лицу, сжав руки между пальцев, охватывал свои колени, и – все это делал я, потому что было у мена на то хотение. Конечно, мог бы я хотеть, и при всем хотении своем не мог бы я сделать этого, если бы члены мои не повиновались мне. Делал я много такого в таких случаях, где хотеть и действовать были для меня вещи различные. С другой стороны, не делал много такого, чего желал несравненно более, и где хотение и действование были для меня безразличны, так как желание мое было равносильно исполнению, тем более, что в самом хотении заключалось и побуждение к приведению его в действие. В настоящем случае действие было для меня тоже, что и хотение, и хотение – тоже, что действие; и при всем том столь страшное происходило во мне разногласие между желаниями и поступками. Тело мое охотнее покорялось низшей воле души моей, по мановению которой двигались члены его, – тело охотнее покорялось душе, нежели душа сама себе в исполнении высшей воли своей, в одной и той же субстанции моей, тогда как казалось достаточно было бы одного хотения для того, чтобы воля привела его в действие.

Глава 9

И что это за странное явление? Откуда оно, зачем и какая тому причина? Да осветит милосердие Твое; быть может, на эти вопросы найду ответы в сокровенной тайне бедствий человеческих, как горестных наказаний сынов Адама. Откуда же это явление? И зачем оно? Дух управляет телом, и оно беспрекословно повинуется ему; дух управляет самим собою, и сам сопротивляется своим же распоряжениям. Дух требует, чтобы рука двигалась, и она покоряется ему, как раба; и дух есть дух – субстанция духовная, а рука есть тело – субстанция материальная. Дух решается на какое-нибудь желание, требуя исполнения, и распоряжение его касается его же самого, а не другого кого-нибудь; и тот же самый дух не исполняет своего приказания. Еще раз спрашиваю, откуда это происходит, и где скрывается причина столь странного противоречия? Дух требует исполнения своих пожеланий от самого себя; он не требовал бы того, если бы не желал; и требования его остаются без исполнения. Но это значит то, что он не вполне желает; а оттого и сами предложения его являются не вполне обязательными. Они настолько действительны, насколько действительны сами желания, и несостоятельность первых зависит от несостоятельности последних, ибо здесь воля управляется сама собою без всякого постороннего влияния. И как она не вполне собою управляет (non plena imperat), а как бы раздвояется, то и в распоряжениях своих не вполне оказывается состоятельною. И в самом деле, если бы она была вполне сосредоточенна (si plena esset), а не раздвоилась, то не было бы нужды и в управлении ее действиями, потому что они имели бы уже определенное направление. Поэтому нет никакой странности в желании нашем, с одной стороны, и в нежелании нашем же, с другой стороны: это болезнь души и всего существа нашего, состоящая в том, что мы по своей поврежденности и греховности как бы раздвояемся, прилежа одною стороною к добру, а другою стороною ко злу (Рим. 7, 14–25). Таким образом, выходит у нас две воли, из коих ни та, ни другая в отдельности не составляют всей, т. е. полной и совершенной воли нашей, так что чего недостает в одной, то есть в другой, и что есть в одной, того нет в другой; в этой-то видимой борьбе между добром и злом и состоит воля наша.

Глава 10

   Но да исчезнут от лица Твоего, Боже, как исчезает всякое суесловие лжеучителей, те, которые, видя две воли в борьбе духа нашего, утверждают, что в нем существуют два духовных начала, противоположных естества: одно доброе, а другое злое -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Питая такие нечестивые мысли, они сами признают себя злыми; между тем, могли бы быть добрыми, если бы отказались от этих мыслей и покорились истине, как говорит им о том апостол Твой: бысте иногда тма, ныне же свет о Господе, якоже чада света ходите (Еф. 5, 8). Ибо они, возжелав быть светом, но не о Господе, а сами в себе, и вообразив себе, что природа нашей души есть одно и тоже, что Бог, стали тьмою, и тьмою тем более мрачною, чем более удаляла их наглая гордость от Тебя, Света истинного, Который просвещает всякаго человека, приходящаго в мир (Ин. 1, 9). Размыслите, что вы говорите, и устыдитесь; приступите к Нему, этому свету, и просветитеся и лица ваша не постыдятся (Пс. 33, 6). Когда я размышлял сам с собою о том, чтобы решиться наконец посвятить себя на служение Господу Богу моему, и когда я долго боролся сам с собою, то это был я тот же самый, в котором проявлялось хотение, и я тот же самый, в котором проявлялось нехотение: это был, конечно, один и тот же человек, я, а не кто-либо другой во мне. Только воля моя боролась между хотением и нехотением, не преклоняясь в действовании своем вполне ни на ту, ни на другую сторону. В этом выражалась борьба моя с самим собою, и я как бы раздвоился в самом себе. И это раздвоение происходило во мне против моей воли, но нисколько не выражало во мне чуждого мне какого-нибудь начала (natnram mentis alienae), а только в этом видно было мне то наказание, которому я подвергался. И потому не я уже делал то, но живущий во мне грех (см. Рим. 7, 17, 20); а это и есть наказание за произвольно содеянный грех, которого я сделался участником, как потомок Адама.
   Итак, что же? Если допустить в нас столько противоположных начал (tot contrariae naturae), сколько бывает в нас противоборствующих воль (т. е. хотений и нехотений), то окажется их не два, а больше. Так, если бы кто из манихеев, колеблясь в нерешимости, куда ему идти, на зрелище ли или в собрание их, спросил их же, куда ему лучше идти, то они конечно не преминули бы заметить ему: «Вот тебе два начала: одно злое, которое влечет в худую сторону, а другое доброе, которое ведет в хорошую. Иначе, чем объяснить это колебание взаимно себе противодействующих волей?» А я скажу, что оба эти начала злы: как то, которое влечет на зрелище, так и то, которое ведет в манихейское сборище; а равно злы и обе воли, последующие этим началам. Они же уверены, что то только начало и та воля добры, которые ведут к ним. Пусть будет и так. Спрошу же и я их в свою очередь: что, если бы кто из нас, находясь в подобных обстоятельствах, стал недоумевать при двух различных побуждениях, куда ему пойти, в церковь ли нашу, или в театр, – что они ответили бы на это? Не затруднились ли бы в своем ответе? Ибо они или должны согласиться, на что конечно не согласятся, что идти в церковь нашу побуждает человека добрая воля, по убеждению всех, исповедающих свою веру и держащихся ее учения; или должны признать в одной и той же субстанции человека два злых начала и вместе две злые воли находящиеся в борьбе. Таким образом, они должны отказаться от своего учения о существовании в природе двух противоположных начал: одного доброго, а другого злого, и признать его ложным; и обратиться к той беспрекословной истине, что в человеке, при определении себя к чему-нибудь, действует одна душа, движимая разными пожеланиями (diversis voluntatibus).
   Пусть же они, замечая в человеке внутреннюю борьбу двух воль, перестанут твердить нам, что это есть борьба двух различных субстанций, от двух противоположных начал: одной доброй, а другой злой. Ты, Боже Истинный, посрамляешь их; истина Твоя обличает и опровергает их суетные мудрования, показывая, какое множество худых пожеланий (не то, что две злые воли) может волновать душу нашу. И в самом деле, не так ли бывает, когда человек совещается сам с собою, как погубить ему врага своего, оружием ли или посредством яда; ограбить чужое добро у того ли или у другого, если нельзя напасть вдруг на обоих; промотать ли имение свое на удовольствия, предавшись роскоши, или сделаться скупцом и копить деньги, чтобы удовлетворить своему корыстолюбию; в цирк ли пойти или в театр, если представления в них бывают в одно и тоже время; к этим предположениям, взятым по два, присовокупляю и третье, не решиться ли на воровство в чужом доме, если представляется к тому случай; прибавлю и четвертое, не учинить ли прелюбодейство, если и это подходит, – и все эти замыслы толпятся в одно и тоже время и обуревают душу человека, хотя всего вместе нельзя привести в исполнение, и душа его разрывается в борьбе между этим четверным числом побуждений, да и мало ли может быть их среди неисчислимого множества предметов, возбуждающих нечистые пожелания? И однако же манихеи не допускают такого множества различных начал, как субстанции. Тоже должно сказать и о добрых пожеланиях. Так, если я спрошу их (манихеев же): доброе ли дело – услаждаться чтением апостола (Павла), доброе ли дело – находить удовольствие в трезвенно-умном и благоговейном пении псалмов, доброе ли дело – заниматься изъяснением Евангелия, то они ответят, что все это конечно дело доброе. А что, если бы все это совместно подействовало на душу нашу так, что мы возжелали бы в одно и тоже время насладиться всеми этими благами? Ясно, что в нас проявились бы различные пожелания, вроде соревнования, пока не определился бы выбор между ними. И все эти пожелания – пожелания добрые; однако же душа наша должна на этот раз подвергнуться такой же борьбе между этими пожеланиями, пока не последует выбор, на котором воля, доселе разделявшаяся, так сказать, вся не сосредоточится. Так точно бывает с нами и тогда, когда любовь к благам вечным возвышает нас к небу, а удовольствия благ временных привязывают нас к земле: тут душа наша, одна и та же, в желаниях своих как бы разделяясь надвое, ни того, ни другого вполне не желает всею волею своею. И оттого-то она так тяжко мучается и не находит себе покоя, когда по убеждению в одном предпочитает одно другому, а по привязанности к другому не находит в себе сил пожертвовать последним для первого.

Глава 11

   Вот отчего я теперь томился более, нежели от тех уз, которыми связан был и которые старался всеми силами расторгнуть, доколе они значительно не ослабели, так что я видимо стал избавляться от них, хотя все еще не совершенно избавился. И Ты, Господи, не переставал преследовать меня Своею строгостью, которая была для меня милосердием Твоим; Ты усугублял во мне чувства страха и стыда, пробуждал во мне совесть мою и тревожил ее, как бы из опасения, чтобы я не прекратил своей борьбы, приближавшейся уже к совершенной победе, и чтобы узы мои не превратились в оковы, из которых не было бы уже для меня выхода. Я говорил сам к себе в глубине души моей: «Вот конец, вот-вот предел моим страданиям; и я должен наконец совершенно обратиться к Тебе, Боже мой!» И с этими словами я был уже на пути к Тебе. Я видел себя почти у пристани к своей цели; и хотя не достигал еще ее, но и не возвращался уже вспять, а с новыми силами стремился вперед; еще немного и я – там. Но, увы! Я еще остановился на самом, так сказать, пороге к истинной жизни, не решаясь умертвить в себе все то, что составляет истинную смерть. Старые привычки мои ко злу еще отозвались во мне в последний раз, отталкивая меня от добра, с которым я еще не свыкся, и та минута, в которую я должен был весь измениться, чем ближе подступала, тем в больший повергла меня трепет и смятение. Но я нисколько уже не поддавался назад и не отступал ни на шаг; я только медлил в нерешимости.
   Меня останавливали крайнее сумасбродство и крайняя суетность – эти старинные подруги мои; они не переставали действовать более всего на бренную и немощную плоть мою и нашептывать мне подобные следующим любезности: «И ты нас покидаешь! И с этой минуты мы должны расстаться с тобою навеки! И с этой поры тебе нельзя уже будет более наслаждаться такими-то и такими-то благами, и – навсегда!» И что они рисовали моему воображению под этими словами: «Такими-то и такими-то благами»? Какие предметы и в каких образах пробуждали они в моей душе, Боже мой? О, да изгладит воспоминания о них милосердие Твое из души раба Твоего и да избавит меня от них! Как они мерзки! Как отвратительны! Я не внимал уже им и наполовину того, как я слушался их прежде, они потеряли уже надо мною силу свою. Не смея явно выступать против меня, они только перешептывались позади меня и как бы из-за угла негодовали на меня, и, видя меня, отвергающего их, они как бы украдкой издевались надо мною, чтобы заставить меня хоть оглянуться на них. Так они задерживали меня на пути моем. И когда я медлил избавиться от них и разделаться с ними окончательно, чтобы мне беспрепятственно идти туда, куда я видел уже призвание свое, то мне еще послышался голос со стороны застаревшей привязанности моей к этим подругам, – голос, который, обращаясь ко мне, как бы вторил им: «И ты воображаешь себе, что можешь обойтись без них?»
   Но и этот голос не имел уже никакого влияния на меня. Оттуда, куда теперь устремлены были взоры мои, но на что я так долго не решался, предо мною открывалась во всем величии своем чистая и непорочная добродетель воздержания, со светлою, но скромною и спокойною, улыбкою. Она предстала передо мною с самыми нежными и чистыми убеждениими и ободрениями, чтобы я решался на дело своего призвания, нимало не колеблясь и нисколько не отлагая его; она являлась с распростертыми руками, всегда готовыми восприять и успокоить меня. Она представляла глазам моим целые сонмы дивных примеров для подражания. Я видел там, вокруг нее, множество мужей и жен всякого возраста, и отроков и отроковиц, и пожилых вдов и юных девственниц, достигавших в девстве своем глубокой старости; и во всех этих святых душах целомудренное воздержание не оставалось бесплодно, но в соединении с Тобою, Господи, оно служило неиссякаемым источником всяких радостей небесных. И эта высокая добродетель, со святою улыбкою ободрявшая меня, обратилась ко мне и как бы так вещала: «Ну, что, неужели ты не мог подражать им? Да разве все они (isti et istae), думаешь ты, сами собою достигали этого, а не о Господе Боге своем? Господь Бог их даровал им эту силу во мне. Чего же ты ждешь и ни на что не решаешься? Повергнись в Его объятия; не бойся, Он не допустит тебя пасть; предайся Ему всецело и с полною уверенностью, не опасаясь ничего, и Он тебя воспримет, исцелит и спасет». Это так подействовало на меня, что я устыдился внимать более жужжанию сумасбродств и суетностей, которые только задерживали меня в нерешимости. Тогда добродетель воздержания, казалось, снова воодушевляла меня и как бы говорила: «Не слушай более нечистого голоса своей греховной плоти, преданной земле; этим ты и убьешь ее. Она поведает тебе глумления (delectationes – удовольствия), но не закон Господа Бога Твоего» (Пс. 118, 85). Вот что происходило тогда в глубине души моей – это была решительная борьба меня самого с самим собою. Алипий все это время находился при мне и никуда не отходил от меня; он все молчал, выжидая, чем разрешится необыкновенное потрясение мое.

Глава 12

   Когда таким образом глубокое размышление о таившихся в глубине души бедствиях моих подвело их под общий итог и представило взору моему всю тяжесть их и все несчастье мое, тогда поднялась во мне страшная буря, готовая разразиться обильным потоком слез. Чтобы дать свободу вполне излиться слезам и неразлучным спутникам их – вздохам и стонам, я встал и отошел от Алипия. Я счел нужным уединиться, чтобы вдоволь наплакаться, и потому удалился от него на расстояние, достаточное для того, чтобы присутствие его не стесняло меня. Таково было положение мое, и он понял его. Ибо когда я приподнялся и произнес несколько слов (какие это слова были, не помню, помню только то, что эти слова сказаны были мною сквозь слезы), и затем оставил его, то он в крайнем изумлении и с места не двинулся и остался там, где мы сидели вместе. А я, ища уединения, подошел к одной смоковнице, и, повергшись под нею на землю, сам не знаю каким образом, дал полную волю слезам моим и залился ими. Это была жертва, приятная Тебе, Боже мой! И, обратившись к Тебе, я изливал пред Тобою душу свою, если не в этих словах, то в этом смысле: и Ты, Господи, доколе? доколе, Господи, прогневаешися до конца? не помяни беззаконий наших премногих! (Пс. 6, 4; 78, 5, 8). Да, я весь был проникнут такими мыслями и чувствованиями, и плачевным голосом взывал: «До каких пор, до каких пор, все завтра и завтра? Почему же не сейчас? Почему не ныне, не теперь конец моим неправдам, моему непотребству?»
   В то время, когда я произвосил подобные слова, выражая ими свои мысли и чувства, и плакал горьким плачем от сокрушенного сердца моего, вдруг послышался мне из соседнего дома голос, похожий на голос детский, мальчика или девочки, произносивший нараспев и повторявший такие слова: «Возьми и читай, возьми и читай!» (toile, lege; toile, lege!). Мгновенно изменившись в лице, я стал внимательно прислушиваться и размышлять, чей бы это был голос, не распевают ли так дети при играх своих; но, припоминая разные детские припевы, я не находил между ними ничего подобного. Удержавшись от слез, я встал в той уверенности, что этому нет иного объяснения, кроме того, что мне свыше повелевается взять Священное Писание (codicem) и читать, что в нем откроется. Я вспомнил при этом, что тоже слышал и об Антоние, как и он, придя однажды в церковь на чтение евангельских слов: иди, продаждъ имение твое, и даждъ нищим; и имети имаши сокровище на небеси, и гряди в след Мене (Мф. 19, 21), – принял их за глас к нему Божий, и
   тотчас обратился к Тебе. Итак, я поспешно возвратился на то место, где сидел Алипий, ибо там оставил я свою книгу (codicem) апостола (Павла), когда удалился оттуда. Схватил эту книгу, раскрыл ее тут же, и молча прочитал то место, на котором прежде всего остановились глаза мои; вот оно: якоже во дни благообразно да ходите, не козлогласовании и пианствы, не любодеянии и студодеянии, не рвением и завистию, но облецытеся Господем нашим Иисусом Христом, и плоти угодия не творите в похоти (Рим. 13, 13, 14). Далее я не хотел и не имел нужды читать. Ибо как только прочел я это место и смысл этих слов вконец потряс мою душу, то необыкновенный свет озарил меня, внушил мне мир и спокойствие духа и разогнал всю тьму облегавших меня доселе сомнений.
   Тогда, заложив на прочитанном мною месте палец или наметив это место другим каким знаком, я закрыл книгу и с видом совершенного спокойствия возвестил другу своему Алипию о том, что со мною произошло. Что в душе его в то время происходило, – не знал я, но он не замедлил открыться передо мною. Он пожелал видеть то место, которое я читал; я ему указал. Прочитав его сам, он прочел и следующий затем стих, которого я не читал
   и не знал, что далее за прочитанным мною следует; а следовало вот что: изнемогающаго же в вере, приемлите, не в сомнении помышлений (там же 14, 1). Эти последние слова он приложил к себе, о чем откровенно и объявил мне, и так же выразил в себе твердость и решимость, что тотчас же и без всякого колебания присоединился ко мне в богоугодном и благочестивом предприятии, которое совершенно соответствовало и его доброму нравственному настроению, которым он издавна много превосходил меня. Возвратившись оттуда домой, мы поведали обо всем благочестивой матери моей Монике. Она – в восторге. Когда рассказал я затем ей, как все это совершилось, то она торжествовала и восхищалась от радости и счастья, благословила нас, и сердцем и устами, – Тебя, Который в нас силою можешь творить несравненно, чего мы просим или о чем помышляем – о, как она благословляла Тебя, видя, что исполнились наконец надо мною ее желания, услышаны молитвы, сбылись пророческие надежды ее, осуществлением своим с избытком вознаградившие все ее слезы и стоны. Ибо с этого времени последовало со мною совершенное обращение к Тебе, так что я, решительно переменив образ жизни, отказался навсегда и от супружества и от всех надежд земных, став твердою ногою на той почве веры, на которой она видела меня за столько лет перед этим по Твоему откровению -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   И ты обратил плач ее в радость (см. Пс. 29, 12), которая превзошла все ее чаяния и самые желания, – радость, которая была для нее вожделеннее и чище той, какой она искала и ожидала от меня в потомстве по плоти -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Книга девятая

Намерение блаж. Августина оставить вовсе занятия публичного преподавателя риторики, но не прежде, как по наступлении приближавшихся дней собирания винограда (tetnpus feriarura vindetnialiutn). – Уединение его на это время – на даче (villa) друга своего Верекунда, и затем крещение. – Добродетели и смерть матери его Моники, скончавшейся вскоре после его крещения, в лют же самый год, то есть на тридцать третьем году жизни Августина (в 387 г. по Р. X.)

Глава 1

Tlocnodu! аз раб Твой, и сын рабыни Твоея: J. растерзал еси узы моя; Тебе пожру хвалу, и (во) имя Господне призову (Пс. 115, 7, 8). Да прославит Тебя сердце мое и уста мои, и вся кости моя да рекут: Господи! кто подобен Тебе (Пс. 34, 10)? Так да взывают они, а Ты отвещай мне и рцы душе моей: спасение твое есмь Аз (Пс. 34, 3). Но кто я и что я? Есть ли зло, которого бы я не сделал или не сказал, или по крайней мере не пожелал? Ты же, Господи, благ и милосерд; Ты зрел всю глубину моего падения и могущественною десницею Своею извел меня из бездны, в которую я низринулся было, как в могилу. Я перестал желать того, чего желал прежде, а стал желать угодного Тебе. Где же была до сего времени и откуда из какой непостижимой глубины явилась моя свободная воля, посредством которой я преклонил выю свою под Твое благое иго и рамена свои под Твое легкое бремя (Мф. 11, 30), Иисусе Христе, Спасителю и Искупителю мой? О сколь сладостно для меня вдруг стало отрешиться от суетных удовольствий, которым я доселе предавался! И как прежде одна мысль отказаться от них наводила на меня страх, так теперь решимость оставить их на самом деле переполнила меня радостью. Ибо Ты Сам, истинная и высочайшая сладость, Ты Сам изгнал их от меня и заступил их место, Ты сладчайший паче всяких сладостей, но не для плоти и крови; светлейший паче всякого света, но сокровеннейший более всякой тайны; высочайший превыше всякого величия и недоступный для высокомерных. Душа моя была уже свободна от мучительных злоб честолюбия и корыстолюбия и от проказы грубых и нечистых похотей; я блаженствовал, погружаясь в теснейшее общение с Тобою, слава моя, сокровище мое, спасение мое, Господи Боже мой!

Глава 2

   Тогда я счел за лучшее, перед лицом Твоим, без шума оставить служение свое на торжище суетной болтливости, чтобы ученики мои, помышляя не о законе и не о мире Твоем, но о безумной лжи и сутяжничествах (bella forensia), не покупали из уст моих орудия для своей неистовой страсти. И так как до дней собирания винограда (т. е. до вакаций), к счастью, осталось уже очень немного дней, то я решился не оставлять своих занятий до вакаций, а затем уже, по закрытии учения, оставить учительство красноречия навсегда, чтобы, получив искупление от Тебя, не сделаться снова продажным рабом. Таково было намерение мое, предпринятое перед лицом Твоим, но людям неизвестное, кроме некоторых доверенных лиц. Между нами было условлено никому не сообщать этого, хотя Ты дал нам, изведенным из юдоли плачевной (Пс. 83, 6, 7) и воспевшим песнь степеней, стрелы изощрены и углие огненное против языка льстива (Пс. 119, 2–4; Притч. 25, 23), который под видом совета благого строит зло и снедает ближних, как любимую пищу.
   Ты уязвил нас любовью Своею и слова Твои внедрились в сердцах наших; а примеры служителей Твоих, которых Ты извел из тьмы в свет, из смерти в жизнь, озарив и воодушив нас, расторгли в нас оцепенение, приковывавшее нас к земле, и увлекали нас так сильно, что вольный противоречивый дух языка льстивого только воспламенял, но не охлаждал нас. Но так как ради имени Твоего, которое Ты святишь на земле, наше предприятие, конечно, встретило бы немало похвал, то, не дождавшись близкой вакации, в виду всех отказаться от публичной должности казалось мне делом заносчивым и не чуждым тщеславия. Такая поспешность возбудила бы много разнообразных толков на мой счет. И что пользы было бы для меня, если бы доброе намерение мое подверглось пересудам?
   В продолжение этого лета от чрезмерных учебных занятий заболела у меня грудь, так что я тяжело стал дышать; видно было, что у меня поражены легкие, сам голос мой потерял свою звучность и силу; сначала я беспокоился, видя, что мне приходится по необходимости или вовсе отказаться от учительской должности, или по крайней мере оставить ее на время до поправления здоровья. Но когда во мне явилось решительное желание оставить учительство, чтобы посвятить себя всецело Тебе, Господи, то я даже порадовался, как Тебе известно, Боже мой, своей болезни, находя в ней для себя достаточное извинение перед родителями, которые ради блага своих детей никогда не согласились бы отпустить меня -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Радуясь этому, я провел остальное время до вакации терпеливо; не помню, сколько именно оставалось дней, но кажется дней около двадцати, только мне тяжело было пережить их: у меня не было уже тех побуждений, какие прежде помогали мне переносить труд учительства; и если бы место их не заступило терпение, то я был бы подавлен этою тяжестью. Может быть, кто-нибудь из рабов Твоих, моих братьев, обвинит меня за то, что, решившись вполне служить Тебе, я позволил себе еще хоть несколько часов сидеть на кафедре лжи. Не стану защищаться. Но Ты, премилосердый Господи, не простил ли мне и этого греха, вместе с другими страшными и смертными грехами, и не омыл ли всех их в священной купели возрождения.

Глава 3

   Верекунд -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

сильно скорбел, что не мог участвовать в нашем счастьи. Супружеские узы не дозволяли ему присоединиться к нам. Он еще не был христианином, хотя жену имел христианку, но она-то главным образом и удерживала его от того пути, который мы предприняли; а между тем он говорил, что желает быть христианином не иначе, как под тем условием, которого в тоже время не мог исполнить. Впрочем, он с особенным дружелюбием предложил нам помещение на своей даче на время нашего там (т. е в Милане) пребывания. Ты, Господи, воздаждь ему за это в воскресение праведных, и Ты воздал уже ему часть его. После нашего отъезда, когда мы были уже в Риме, заболев, он сделался христианином и отошел из жизни сей верующим в Тебя. Ты умилосердился не только над ним, но и над нами, чтобы мы не страдали от невыносимой скорби, вспоминая о редкой приверженности к нам друга и не имея возможности считать его в числе членов Твоей Церкви. Благодарение Тебе, Боже наш, мы – Твои: в этом уверяют нас Твои убеждения и утешения; верный Своим обещаниям, Ты воздашь Верекунду за оказанное нам гостеприимство в доме его кассициакумском, где мы упокоились в Тебе от треволнений мира сего, воздаждь ему радостями и наслаждениями вечноцветущего рая Твоего, простив ему грехи его еще на земле, поселишь и утвердишь его на горе Своей святой, где стоят вечные скинии, горе тучной, горе Божией, юже благоволи Бог жити в ней (Пс. 67, 16, 17).
   Да, в то время Верекунд скорбел; Небридий же сорадовался нам. Ибо хотя и он не был еще христианином и впал было даже в опаснейшее заблуждение, считая плоть вечной Истины – Сына Твоего – призраком, или мечтою; однако же, освободившись от этого заблуждения, хотя он еще не был посвящен в таинства Церкви, но был самым ревностным исследователем истины. Вскоре после нашего обращения и возрождения Твоим крещением, он сделался верующим членом Церкви Твоей, и по возвращении в Африку послужил Тебе в безукоризненной чистоте и воздержании, обратив в христианство и весь дом свой; тогда Ты разрешил и его от уз тела, и он живет теперь в лоне Авраамовом (Лк. 16, 22). Что бы ни разумелось под этим словом: лоно -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, он там ляжет – мой Небридий, мой нужный друг, Тобою, Господи, искупленный, и из раба ставший Твоим сыном; там живет он. Ибо какое другое место могло быть назначено для его прекрасной души? Там живет он, в том месте, о котором он много раз расспрашивал меня, задавая такие вопросы, на которые я по своей неопытности не мог отвечать ему. Он уже не склоняет больше своего слуха к устам моим, но, припав устами своего духа к Твоему источнику и утоляя жажду свою, пьет мудрость, пребывая в бесконечном блаженстве. И я не думаю, чтобы он, упиваясь ею, мог забыть меня; ибо и Ты, Господи, Ты, Который составляешь его питие, памятуешь о нас. Так жили мы в невозмущаемой дружбе: и Верекунда утешал, убеждая его последовать нам, оставаясь верным своим супружеским обетам, и от Небридия ожидал, что он вот-вот последует за нами, так как он уже стоял на пути к обращению. Наконец, настал день, которого я ждал с нетерпением, день освобождения от тяготивших меня служебных занятий, и я мог воспеть от полноты души: Тебе рече сердце мое: Господа взыщу, взыска Тебе лице мое, лица Твоею, Господи, взыщу (Пс. 26, 8).

Глава 4

   Настал день, когда я должен был на самом деле освободиться от должности учителя красноречия, от которой еще прежде отрешился в мыслях своих. Так и сделалось. Ты избавил язык мой от того, от чего освободил уже сердце мое; и я, в радостном восторге прославляя Тебя, отправился со всеми своими -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

на дачу Верекунда, о котором только что говорили мы. В чем состояли там литературные занятия мои, которые конечно посвящены были на служение Тебе, но в которых еще отзывалась надутость школы, – об этом свидетельствуют сочинения -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, содержащие в себе беседы с находившимися рядом друзьями моими и с самим собою перед Тобою, и переписка с отсутствующим Небридием. У меня не достало бы времени, если бы я стал перечислять все Твои благодеяния, дарованные нам в то время, и я спешу к более выдающимся из них. Воспоминания мои приводят меня ко мне самому, и мне сладостно, Господи, исповедать перед Тобою, какими неведомыми путями сокрушал Ты гордыню мою, уничижал горы и холмы моих заносчивых мыслей, выравнивал то, что во мне было жестко; как Ты Алипия, близкого друга моему сердцу, покорил имени Единородного Твоего, Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, – тому имени, которому он прежде не хотел даже давать места при наших литературных занятиях, ибо ему (Алипию) больше нравился запах пышных кедров гимназических, Господом сокрушенных, чем смиренных злаков церковных, спасительных против яда змей.
   Какую хвалу благодарения возносил я к Тебе, Боже мой, когда читал псалмы Давида, эти исполненные веры и благочестия сладкозвучные песни, изгоняющие всякую гордость духа! Я читал их на досуге, в уединении, не искусившись еще в истинной любви к Тебе, будучи только оглашенным (catechumenus), вместе с Алипием, бывшим тоже в числе оглашенных, тогда как мать моя, находившаяся тут же с нами, укрепляла нас своею женственною ласкою, мужески твердою верою, старческою опытностью, материнскою любовью и христианским благочестием. Как я прославлял Тебя в этих хвалебных песнях, как они восторгали меня к Тебе и как я горел желанием возвестить их, если бы только мог, всему миру, чтобы смирить гордость и высокомерие человеческого рода! Впрочем, они итак поются по всей земле и никто не может укрыться от Твоего света. Я сильно негодовал против манихеев и глубоко сожалел о том, что они не знали этой тайны, этого спасительного средства, и в ослеплении своем упорно отвергали это врачевство, которое могло бы исцелить их. Я желал бы только, чтобы они были на то время, без моего ведома, вблизи меня и чтобы они взглянули на лицо мое и послышали голос мой, когда я в тихий, уединенный час читал четвертый псалом. Внегда призвати ми, взывал я, услыша мя Бог правды моея; в скорби распространил мя еси, ущедри мя, Господи, и услыши молитву мою (Пс. 4, 2). Я желал, чтобы манихеи услышали меня, быв и сами уверены в том, что я не предполагаю их присутствия, чтобы не подумали, что сказанное мною в этих словах сказано ради них. Я конечно не говорил бы этих слов, и притом с таким вырашением, если бы знал, что манихеи меня видят и слышат; да и они сами, услышав от меня такие слова и подозревая, что я знаю об их присутствии, не поверили бы, что я произносил слова псалма с самим собою перед Тобою в уединенной молитве и откровенном излиянии души моей.
   Я трепетал, объятый священным страхом, и вместе горел надеждою блаженной радости на Твое милосердие, Отец всяких щедрот. И все это живо выражалось в чертах лица моего и в словах уст моих, когда Твой благой Дух обращался к нам, с нежностью вещая: сынове человечестии, доколе тяжкосердии, векую любите суету, и ищете лжи (Пс. 4, 3)? А я предпочел суету и искал лжи. И Ты, Господи, уже возвеличил святого Твоего (см. Пс. 4, 4), воскресив Его из мертвых (Гал. 1, 1) и посадив одесную Себя (Мк. 16, 19), чтобы послать нам с высоты Своей обещанного Утешителя Духа истины (Ин. 14, 16, 17, 26; 15, 26; 16, 5, 7, 13), и Он уже помазал Его (см. Деян. 2, 1–4), но я еще не знал. Он послал Его, потому что был уже прославлен воскресением из мертвых и вознесением на небо. Дотоле же Дух Святой не был дарован, потому что Иисус не был еще прославлен (см. Ин. 7, 39). И поэтому-то взывал пророк: доколе тяжко-сердии, векую любите суету, и ищете лжи! и уведите, яко удиви (возвеличил уже) Господь преподобного Своего (святого Своего) (Пс. 4, 3, 4). Он взывает: доколе? взывает: уведите, познайте! А я столь долго в неведении своем любил суету и гонялся за ложью; поэтому с трепетом внял я этим словам псалма, зная, что они обращены именно к таким, каков был и я. Ибо в тех вымыслах, которые я считал за истину, была одна только ложь и суета. Живая и глубокая скорбь моих воспоминаний исторгала из глубины души моей и из уст моих горестные и поразительные вопли. О, если бы услышали их те, которые и доселе любят суету и ищут лжи! Быть может, они смутились бы и отстали бы от суеты и лжи, и воззвали бы к Тебе, и Ты услышал бы их; ибо Тот умер за нас действительною смертью плоти, Кто ходатайствует за нас перед Тобою.
   Далее, в том же псалме читал я еще: гневайтеся, и не согрешайте (Пс. 4, 5). И как я был тронут этим, Боже мой, – я, который уже научился гневаться на себя за свое прошедшее, чтобы впредь не грешить, – гневаться праведно, потому что не иная какая-либо темная природа грешила во мне, как говорят те (манихеи), которые не гневаются на себя и собирают себе гнев в день гнева и откровения праведного суда Твоего (Рим. 2, 5). Блага мои не принадлежали уже к чувственному миру, и я не искал их уже плотскими очами под этим солнцем. Ибо те, которые ищут своих радостей во внешних предметах, легко становятся суетными и рассеиваются в видимом и временном, образы которого только манят алчную их душу, но не насыщают ее. О, если бы истощенные голодом они воскликнули: кто явит нам истинные блага (Пс. 4, 7)? И мы воспели бы, а они выслушали бы слова псалма: знаменася на нас свет лица Твоего, Господи (там же). Мы сами не составляем света, просвещающего всякого человека, приходящего в мир (см. Ин. 1, 9), но освещаемся Тобою, чтобы, выйдя из тьмы, в которую погрузились, сделаться нам светом о Тебе (см. Еф. 5, 8). О, если бы заблуждающиеся люди видели внутренний вечный свет, в который я уже прозревал и досадовал, что не мог показать им его! О, если бы они, удалившись от Тебя, обратились ко мне и сказали: кто явит нам истинные блага! Ибо только тогда, когда начал я гневаться на себя во внутренней клети души своей, когда начал я сокрушаться о себе и приносить в жертву ветхого человека своего, возлагая на Тебя всю надежду возрождения своего, – только тогда стал я упоеваться сладостию Твоею, и Ты дал мне веселие Твое в сердце моем (Пс. 4, 8). И потому-то я пришел в восторг, читая слова псалма, звучащие вне меня, и слыша отголосок их в глубине души своей; я не желал уже богатиться земными благами, поглощая временное и сам поглощаясь им, так как я обрел в Твоей вечной простоте иную пшеницу, иное вино, иной елей (там же), – блага, несравненно совершеннейшие земных.
   При чтении следующего стиха я воззвал громким голосом из глубины души: о, в мире, о, в Тебе Самом! Что же такое? усну и почию (Пс. 4, 9)! Ибо кто станет против нас, когда сбудется слово написанное: пожерта бысть смерть победою (1 Кор. 15, 54; Ис. 25, 8)? И Ты Тот Самый Сый, Который никогда не изменяешься, и в Тебе покой и отдохновение от всех трудов и забот, потому что нет иного, подобного Тебе, и ни к чему не послужит приобретение всего того, что не Ты; яко Ты, Господи, един (singulariter) на упование вселил мя еси (Пс. 4, 9). Я читал Давидовы псалмы, и горел духом, и не знал, чем подействовать на глухих и мертвых людей, к числу коих принадлежал некогда и я, слепой и ожесточенный хулитель Твоих Писаний, освещенных Твоим светом и сладких, как нектар небесный.
   Припоминать ли мне обо всем, что происходило в продолжение этих дней моего уединенного отдохновения? Да и в состоянии ли я вспомнить все? Но я не забыл и не умолчу как о чувствительном для меня наказании гнева Твоего, так и о дивной и быстрой помощи милосердия Твоего. В это время Ты посетил меня зубною болью; и когда эта болезнь до того усилилась, что я не мог говорить, мне пришло на мысль попросить приближенных моих общею молитвою помолиться за меня перед Тобою, Боже всякого спасения. Я написал содержание своей просительной молитвы на дощечке навощенной и вручил им для прочтения, потому что сам не мог читать. Как только преклонили мы колени на молитву, болезнь тотчас прошла. Ах, да какая болезнь! И как внезапно исчезла она! Признаюсь, Господи мой, Боже мой, я ужаснулся, ибо ничего подобного не испытывал я от юности моей. И я признал в этом случае чудодейственное мановение воли Твоей и, проникнутый живою верою, в радости благословлял имя Твое, но тем сильнее беспокоился о грехах моего прошедшего, прощение которых не было еще запечатлено крещением Твоим.

Глава 5

По окончании вакации я отказался от учительской должности, предоставляя медиоланцам позаботиться о приискании для своих детей другого торгаша словами: частью потому, что я уже решился совершенно посвятить себя на служение Тебе, а частью потому, что вследствие слабости дыхания и боли в груди я не мог далее продолжать школьных занятий. Вместе с тем я написал к достоуважаемому епископу Твоему, мужу святому, Амвросию, письмо, в котором изобразил ему как прежние заблуждения свои, так и настоящее расположение души своей, и просил у него совета и указания, что преимущественно должен я читать из книг Св. Писания для лучшего приготовления к достойному принятию столь великой благости Твоей. Он посоветовал мне читать пророка Исаию, и я думаю, на том основании, что этот пророк с особенною ясностью предсказал о призвании язычников. Но я при самом начале чтения не понял пророка и, считая всю эту книгу слегка трудною для себя, отложил чтение ее до того времени, когда поближе познакомлюсь с божественным Писанием и приобрету в нем более навыка и опытности.

Глава 6

   Когда наступило время мне вступить в Церковь верующих, тогда мы оставили жизнь на даче и возвратились в Медиолан (Милан). Алипий также захотел вместе со мною возродиться в Тебе; и он исполнен был глубокого смирения, без которого принятие таинств Твоих недоступно; он с такою строгостью усмирял плоть свою, что босой ходил по горам Италии. Мы присоединили к себе и малолетнего Адеодата, плотского сына грехов моих. Ты, Господи, наделил его прекрасными качествами. Ему было около пятнадцати лет, а умом своим он превосходил старых и ученых мужей. Исповедую перед Тобою дары Твои, Господи Боже мой, Творец всемогущий, украшающий то, что обезображено нами; ибо кроме греха этого юноша ничем не был обязан мне; а если мы и старались воспитывать его в законе Твоем, то это Ты внушил нам, а не кто другой: исповедую перед Тобою дары Твои. Есть одно в числе моих творений, которое озаглавливается так: «Об Учителе» (de Magistro) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   В этом сочинении мой сын беседует со мною. Ты знаешь, что все мысли, которые там влагаю я в уста собеседнику своему, принадлежат ему, хотя ему был тогда шестнадцатый только год. Много и другого, еще более достойного удивления, находил я в нем. В какой-то священный трепет приводит меня необыкновенный ум его; а от кого, если не от Тебя, исходили эти чудные дарования? Рано восхитил Ты его от мира сего, но я вспоминаю о нем с совершенным спокойствием, не страшась ни за его детство, ни за его юность, ни за всю жизнь его. Мы присоединили его к себе, как сотоварища своего в Твоей благости, чтобы воспитать его в Твоем законе; вместе мы крестились, и наша прошедшая жизнь более не тревожила нас. В эти дни я не мог насытиться дивною сладостью размышления о неисследимой глубине совета Твоего относительно спасения рода человеческого. О, сколько я пролил слез умиления, когда слушал гимны и песни, воспеваемые во славу Твою, как глубоко потрясали меня голоса Твоей сладкозвучной Церкви! В то время, когда эти сладкозвучные голоса пленяли мой слух, истина чистою струею проникала в мое сердце, огонь благочестия воспалял мою душу! Слезы лились обильно и мне сладко было от них.

Глава 7

Недавно, при необыкновенном единодушном усердии верующих, введено в употребление медиоланскою Церковью пение этих утешительных и назидательных гимнов. Именно, год или немного больше протекло, как Иустина, мать малолетнего императора Валентиниана, обольщенная ересью ариан, преследовала служителя Твоего Амвросия. Благочестивый народ проводил ночи в церкви, готовый умереть с епископом своим, верным слугою Твоим. Там была и мать моя, раба Твоя, одна из первых принимавшая участие в заботах, неусыпном бдении и молитве. Мы, хотя еще не согретые в то время теплотою Духа Твоего, не оставались однако равнодушными зрителями тревог жителей города. В это-то время введено было пение гимнов и псалмов, по примеру восточных церквей, и в медаиоланской Церкви, чтобы народ не падал духом среди скорбей и тягостных испытаний; и с того времени доселе сохраняется этот обычай, и почти все церкви Твои на земном шаре последовали этому примеру.
Тогда Ты открыл первосвященнику Твоему (Амвросию) в видении место, где покоились тела двух мучеников Твоих, Протасия и Гервасия, которые Ты в продолжение стольких лет хранил нетленными в месте сокровенном, чтобы извлечь их во время благопотребное для обуздания ярости женщины, сидевшей на престоле. Когда мощи, быв найдены и открыты, с подобающим торжеством перенесены были в базилику Амвросия, то не только многие, мучимые нечистыми духами, исцелялись, так что сами духи злые, оставляя их, исповедовали дивное во святых могущество Твое, но и один из жителей Милана, всем известный в городе, бывший в продолжение многих лет слепым, чудесно прозрел. Слыша молву о необыкновенной радости народа, он спросил о причине этой радости, и, узнав о том, тотчас вскочил и просил своего вожатого привести его ко гробу, где положены были тела угодников Божиих. Будучи приведен туда, он испросил позволение прикоснуться платком своим к раке святых Твоих, смерть коих так дорога перед Тобою (см. Пс. 115, 6), и после того, коль скоро приложил этот платок к глазам своим, они тотчас у него отверзлись. Слух об этом распространился далеко, слава Твоя прогремела повсюду, и душа неистовой гонительницы хотя через это сама не исцелилась верою, однако прекратила гонение на других. Благодарю Тебя, Боже мой, что Ты привел мне на память исповедать событие, которое, несмотря на его величие, я опустил было из вида. Между тем и тогда как вопя мира Твоего благоухала паче всех аромат (Песн. 1, 2), мы не спешили к Тебе; и потому-то я так горько плакал при пении Твоих хвалебных песней, я, тот самый, который столько воздыхал по Тебе, восприняв в себя божественного Духа Твоего, сколько может вместить его человеческая храмина.

Глава 8

   О Ты, вселяющий единомысленныя в дом (Пс. 67, 7), Ты присоединил к нам и Эводия, человека молодого, из отечественного нашего города. Быв поверенным по делам (agens in rebus) при царском дворе, он принял крещение прежде, чем мы обратились к Тебе, и после крещения оставил царскую службу, чтобы всецело предаться служению Тебе -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Мы находились вместе и хотели жить вместе в священном союзе. Мы искали места, где бы могли служить Тебе с большею пользою, и предприняли обратное путешествие в Африку. Но когда прибыли мы в Ост на Тибре, мать моя скончалась тут -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. О многом я умалчиваю, потому что многое спешу сократить. Прими мою исповедь и мою благодарность, Боже мой, за неисчетные благодеяния Твои, хотя я и умалчиваю о многих из них. Но не умолчу о том, чем переполнена душа моя, – не умолчу о той рабе Твоей, представившей Тебе столько залогов своей верности, которой я обязан вдвойне жизнью, потому что она рождала меня: и плотски для временной жизни и духовно для жизни вечной. Говоря впрочем о ее благодеяниях, я прославляю Твои к ней дары; ибо она не сама создала и не сама воспитала себя. Ты создал ее, и ни отец, ни мать не знали, что выйдет из нее. И воспитание получила она в страхе Твоем, через обучение и наставление Христа (помазанного) Твоего, под руководительством Единородного Сына Твоего, в верующем доме, принадлежавшем Твоей Церкви. Что касается до ее воспитания, она приписывала его не столько заботливости матери своей, сколько старушке какой-то – служанке, которая нянчила еще отца ее, нося его на своей спине (dorso), как обыкновенно носят маленьких детей взрослые девушки. Вследствие этого и кроме того ради своей старости и за неукоризненность своих нравов она пользовалась в христианском доме большим уважением от господ своих. Ей вверили они надзор и за дочерьми своими, за которыми она смотрела с большим вниманием и особенною заботливостью, употребляя, где нужно, при обуздании их святую строгость, а при обучении благоразумную разборчивость. Так, например, кроме определенных часов, когда им за столом с родителями предлагалась очень умеренная пища, она не позволяла им пить ничего, даже воды, хотя бы они чувствовали жажду, чтобы этим предохранить их от худой привычки, и говорила при этом следующие мудрые слова: «Теперь вы пьете воду, потому что не имеете еще в своем распоряжении вина; но когда выйдете замуж и сделаетесь хозяйками кладовых и погребов, тогда вода не так уже будет вам нравиться, а привычка пить ее между тем у вас останется». Этою предупредительностью наставления и силою своего влияния она обуздывала невоздержание в юности и через перенесение жажды приучала девочек к нравственной сдержанности, так что они и не желали того, что было неприлично.
   И однако же мать моя, эта раба Твоя, как сама она рассказывала мне, сыну своему, допустила в себе слабость, мало-помалу и незаметно пристрастившись к вину. Дело было так. Когда родители ее, по обычаю, посылали ее, как девушку скромную и трезвую, в погреб за вином, то она, налив его из бочки в сосуд, прежде чем выливала из сосуда в бутылку сама отведывала этого напитка понемножку, не имея к нему от природы расположенности. Она делала это не по пристрастию к пьянству, а по увлечению молодости, которая в свою пору вообще бывает более или менее разгульна и требует в этом возрасте от старших сдержки и обуздания. Но так как к вину немногому ежедневно подбавлялось понемногу и так как тот, кто пренебрегает малым, мало-помалу впадает в большее (см. Сир. 19, 1), то мать моя нажила, наконец, такую привычку, что стала выпивать вина по целым стаканам. Где же была тогда эта прозорливая старуха и куда девались все ее предостережения и запрещения? И что могло помочь этой тайной болезни греха, если бы не подоспела Твоя, Господи, бодрствующая над нами и врачующая нас сила? Отец и мать, и воспитатели моей матери не знали ее проступков, как будто бы находились вдали; но Ты был всегда присущ ей, – Ты, создавший ее, Ты, Который призываешь всех нас к Себе и творишь благое ко спасению душ даже посредством людей испорченных, превратных (per homines praeposteros -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

). Что же сделал Ты, Боже мой, для нее? Как Ты уврачевал ее? Не Ты ли извлек из уст другого лица укорительное слово, как некий острый, но спасительный нож, и одним ударом рассек этот гнойный нарыв, залечил и саму рану? Так, когда служанка, ходившая с нею обыкновенно в погреб, вступила со своею молодою госпожою в спор, как это случается наедине, то, упрекнув ее в этом пороке, она с наглою язвительностью назвала свою госпожу пьяницею (meribibula). Затронутая этим горьким оскорблением, мать моя сознала свой порок, почувствовала к нему отвращение, и, осудив этот грех сама в себе, тотчас отвергла его. Так друзья ласкательствами своими часто вредят нам, напротив того, враги злобным коварством своим иногда бывают для нас спасительны. Но Ты воздаешь людям не по тому, что Ты через них делаешь, а по тому, чего они домогались. И эта служанка во гневе имела в виду только уязвить молодую госпожу свою, а не исправить ее, и притом наедине: или потому, что нашлось удобное к тому место и время, или потому, что сама опасалась за себя, что так долго не обнаруживала этой тайны. Но Ты, Господи, управляющий всем и на небе и на земле, Своею мудростью заставляя служить Твоим целям и стремления неправды, извлекая порядок из беспорядка, Ты болезнью одной души исцелил болезнь другой, давая вместе с тем заметить, что никто не должен приписывать своей силе, если словом его исправляется другой, хотя бы и действительно имел в виду исправить его.

Глава 9

   Воспитанная в целомудрии и воздержании, более Тобою подчиненная родителям, чем родителями Тебе, по достижении зрелого возраста быв выдана замуж, она служила мужу своему, как господину, и старалась приобрести его Тебе, проповедуя ему Тебя своими добрыми нравами, которыми Ты украсил ее и тем внушил ему к ней любовь и уважение. Неверность супруга она переносила с таким великодушием, что никогда не заводила с ним и речи о том, чтобы не возбудить взаимной вражды. Она надеялась, что Твое милосердие подаст ему и веру и целомудрие. Между тем, он, несмотря на свою к ней расположенность, был вместе с тем вспыльчив и раздражителен. Зная это, она умела не противоречить гневному мужу ни делом, ни словом. Но когда он приходил в себя и успокаивался, тогда она, находя удобное время, представляла ему неосновательность его действий, если он действительно без причины выходил из себя, давая ему тут же сознавать и чувствовать это. Случалось, что когда многие женщины, мужья которых были даже более мягкого характера, не могли скрыть на обезображенном лице следов дурного обращения с ними своих мужей и в дружеской беседе с подругами порицали супругов своих, то мать моя более обвиняла их язык, и в штуку, несерьезно, напоминала им, что они с того времени, как выслушали прочитанный им договор, называемый брачным контрактом (tabulae matrimoniales), должны смотреть на него, как на акт закрепления своего, а на себя, как на рабынь; поэтому не должны забывать своего положения и подчиняться своим владыкам, а не выходить из повиновения им. Когда же эти женщины, зная, как вспыльчив и раздражителен был ее муж, много удивлялись тому, что никогда не видели и не слышали, чтобы Патриций -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

бил свою жену или же чтобы между ними происходил домашний раздор, и откровенно спрашивали ее о причине такого необыкновенного явления, то она сообщила им свои правила и свой образ действия, как о том я только что рассказывал, и советовала им следовать ее примеру, и которые следовали ее совету, благодарили ее потом, испытав благодетельные последствия оного; а те, которые не слушались, подвергались тому же, чему и прежде.
   Свекровь ее, которая сначала возбуждена была против нее ложными наговорами негодных служанок, также полюбила ее за ее кротость и предупредительность, всегдашнюю покорность и ласковость, так что она сама открывала наедине своему сыну злоязычные нашептыванья служанок, коими нарушался домашний мир между ею и невесткою, и требовала для них справедливых наказаний. И когда Патриций, исполняя волю матери, для водворения порядка и благочиния (disciplina) между слугами и для утверждения внутреннего между членами дома мира по настоянию своей матери наказывал виновных, то она тут же приговаривала, что так будет поступлено со всяким, кто вздумает наушничать ей что-нибудь против ее невестки. С тех пор никто не осмеливался на подобные дерзости злоязычных наветов; и они (свекровь и невестка) жили между собою в примерном согласии и дружелюбии.
   Боже мой, неистощимый в милосердии Своем! Ты даровал еще этой верной рабе Твоей, в утробе которой благоволил образовать меня, и такой великий дар, что она при всяком раздоре старалась, где только могла, устроять мир, так что если одна из враждующих сторон в отсутствии другой с горечью и желчью высказывалась перед ней об отсутствующем враждебном лице, то мать моя никогда при этом не позволяла себе говорить об отсутствующей стороне ничего другого, кроме того, что могло служить к примирению. Это могло бы показаться маловажным, если бы я, к прискорбию, не видел множества лиц, которые вследствии какой-то страшной заразы греховной, поражающей род человеческий, находят удовольствие в том, когда им приходится не только передавать врагам то, что говорят одни про других, но и к тому, что действительно сказано, прибавлять еще, чего вовсе не было сказано; между тем как, напротив, для благородного человека мало должно быть того, чтобы только не возбуждать злыми речами вражды между людьми и не увеличивать ее, а для него гораздо важнее должно быть то, чтобы и умиротворять всякую вражду благими речами между ближними. Мать моя такова и была, наученная Тобою внутренним учителем в школе сердца.
   Наконец, она приобрела Тебе и мужа своего под конец его временной жизни, и с того времени, как он сделался христианином, она уже не оплакивала в нем его прежних проступков. Она также служила Твоим служителям! Всякий из них, кто знал ее, много прославлял, много чтил, много любил Тебя в ней, потому что в сердце ее признавал Твое присутствие, – там, где духовные плоды были свидетелями священного общения ее с Богом. Она была единому мужу жена (1 Тим. 3, 2; 5,
   9); родителям своим взаимно воздавала за их любовь такою же любовью, такою за все их благодеяния признательностью (см. Мф. 15, 4; Исх. 20, 12; Втор. 5, 16; 1 Тим. 5, 1–5); домом своим управляла благочестно (см. 1 Тим. 3, 4, 5); свидетельство о добрых делах повсюду следовало за нею (см. 1 Тим. 3, 4, 5; 4,
   10) и каждый раз она снова в болезнях раждала их, когда видела удаляющимися от Тебя (см. Гал. 4, 19). И в заключении о всех нас, Господи, рабах -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Твоих (этим дорогим именем Ты почтил нас, дозволив нам так именоваться по дару милосердия Твоего), когда мы, перед ее кончиною, после благодатного крещения Твоего, соединенные верою и любовью в Тебе, все жили вместе, – она заботилась с материнскою нежностью и служила нам с дочерней любовью.

Глава 10

   Когда приближался день ее разлучения с сею жизнью, – день, известный Тебе, но не нам, – случилось, конечно, не без Твоего сокровенного Промысла, что мы с нею одни находились в комнате, наклонившись к окну и устремив взор на видевшийся в дворе занимаемого нами дома сад. Это было в Остии на Тибре, где мы остановились, и, отдохнув от утомительного и долгого путешествия, готовились к дальнейшему плаванию. Там, вдали от шума мирского, с невыразимою сладостью вступили мы между собою в беседу, никем и ничем не возмущаемую. Забывая задняя и простираясь в предняя (Флп. 3, 13), перед лицом истины, олицетворяющейся в Тебе, мы старались постигнуть то блаженство святых Твоих, которое уготовано им Тобою в будущей жизни вечной, чего ни око не видело, ни ухо не слышало, ни на сердце человеку не приходило (см. 1 Кор. 2, 9). С жадностью припадали мы устами сердца своего к небесным водам источника Твоего, яко у Тебе источник живота (Пс. 35, 10), дабы, утолив жажду по мере нашей приемлемости, хотя как-нибудь и сколько-нибудь представить себе эту столь же великую тайну.
   Когда в беседе своей дошли мы до того, что никакая чувственная радость, как бы она ни была увлекательна, не только не может сравниться, но даже не идет в сравнение с блаженством той жизни, тогда мы, возгорев еще большим желанием постигнуть ее блаженство, перебирали один за другим все чувственные предметы. Мы представляли себе небо, откуда солнце, луна и звезды разливают свет свой на землю, и удивлялись делам рук Твоих; потом перешли к душам своим, а от них устремились далее, возносясь выше и выше, чтобы коснуться той области неиссякаемой полноты блаженства, где Ты пасешь (питаешь) Израиля Своего вечною пищею истины и где обитает сама мудрость, которою все существует, и прошедшее и будущее, между тем как существование ее ни от кого и ни от чего не зависит, а существует она так, как существовала и будет существовать всегда, где для нее, лучше сказать, нет ни прошедшего, ни будущего, а существует безусловное бытие, потому что она вечна, а все то, что называется прошедшим и будущим, не вечно. И между тем, рассуждая таким образом об этой мудрости и усильно стремясь постигнуть ее и насладиться ею, мы, при всем напряжении сил наших, слегка только касались ее; мы возносились духом, но все попытки наши были не более, как слабыми начатками восхищения, так что сами в себе воздыхали, всыновления чающе (Рим. 8, 23), и возвращались к звукам уст своих, в которых слово наше имеет и начало, и конец. И какое же сравнение слова нашего со Словом Твоим, Господом нашим, пребывающим в Себе, никогда не стареясь, и вся обновляющим (Прем. 7, 27)?
   Поэтому мы продолжали беседу свою так: «Если бы умолкло смятение плоти и крови, если бы прошли образы земли и вод, и воздуха, замолкли и небеса и сама душа достигла внутреннего безмолвия, возвышаясь над собою и превыше себя, если бы исчезли эти сновидения и грезы, замолк всякий язык, прекратились всякие символы, устранилось все преходящее, если бы человек отрешился от всего этого (ибо все это, к чему бы человек ни обратился, проповедует и твердит ему: не мы сами сотворили себя, а Той сотвори нас, Кто пребывает во веки (Пс. 99, 3, 5); если бы все это замолкло и мы стали бы внимать только Тому, Кто сотворил всё, и Он один заговорил, не посредством голоса творений, а непосредственно Сам от Себя, так чтобы мы могли услышать Его собственное слово, не в языке плоти, не в голосе ангела, не в громе облаков, не в притчах и гаданиях, но Его Самого, Которого мы во всем этом любим, – могли слышать Его Самого без всякого посредничества, подобно тому, как мы теперь возносимся духом и в минуты трепетного воззрения соприкасаемся вечной мудрости над всем почивающей; и если бы это внимание божественному гласу не переставало продолжаться без всякой примеси чуждых представлений и одно чистое вдохновение увлекало созерцателя, погружая его во внутреннейшую радость блаженства этой жизни, которую мы видим ныне, якоже зерцалом в гадании и разумеваем отчасти, начатой только духа имуще, и сами в себе воздыхаем, всыновления чающе (1 Ин. 3, 2; Рим. 8, 23; 1 Кор. 13, 12), то не осуществились ли бы тогда, говорили мы, слова Господа нашего: вниди в радость Господа Твоего (Мф. 25, 21)? И когда же это настанет? Не тогда ли, когда все мы воскреснем, но, увы, не все изменимся для блаженства той жизни?» (1 Кор. 15, 51–53).
   Такую беседу вели мы между собою, хотя не в такой форме и не в таких словах; и Тебе известно, Господи, что в тот же самый день, когда мы таким образом беседовали и среди этих бесед мир сей со всеми его удовольствиями терял для нас всю свою прелесть, тогда мать моя обратилась ко мне и сказала: «Сын мой! Что касается до меня, то в этой жизни нет более наслаждений для меня. Я не вижу, что мне еще делать здесь и для чего оставаться здесь, когда все уже кончилось для меня в мире сем? Одно только оставалось, что удерживало меня несколько в этой жизни: это постоянное желание мое увидеть тебя православным христианином прежде своей смерти. Щедро наградил меня Господь мой и Бог мой этим благом, даровав мне по Своей благодати видеть тебя отрешившимся от порабощения миру сему и посвятившим себя всецело на служение Ему. Что же мне более делать здесь и для чего долее оставаться здесь?»

Глава 11

   Что я отвечал матери на эти слова ее, не помню хорошо. Между тем, не успело пройти и пяти дней или около того после этой беседы, как вдруг она заболела лихорадкой. Во время этой болезни, в один день, она ослабела и стала забываться. Мы поспешили к ней и окружили ее, и она вскоре пришла в себя; но увидев нас вокруг себя, взглянув на меня и на брата моего -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, она спросила нас испытующим голосом: «Где я была?» Потом, заметив глубокую скорбь нашу и смущение, прибавила: «Вот где погребите вы мать свою». Я молчал и старался только удержаться от слез; но брат мой кое-что стал и при этом говорить, как бы высказываясь, что лучше было бы умирать на родной земле, а не в чужой стороне. Она приняла эти слова с заметным неудовольствием, посмотрев на него с укорительным видом, и, обратившись потом ко мне, сказала: «Слышишь, что он говорит!», и вслед за тем продолжала к обоим нам: «Похороните мое тело где-нибудь, не заботьтесь о нем много; я об одном только прошу вас: поминайте меня у алтаря Господня, где бы вы ни были». Высказав волю свою в этих словах, она замолкла и видимо боролась с усилившеюся болезнью.
   Я же, размышляя о дарах Твоих, незримый Боже, живый во свете неприступнем, Егоже никтоже видел есть от человек, ниже видети может (Ин. 1, 18; 1 Тим. 6, 16; Исх. 33, 20), которые Ты ниспосылаешь в сердца верующих и которые производят дивные плоды, утешался и благодарил Тебя за Твои благодеяния. Я припоминал при этом, с какою заботливостью мать моя всегда помышляла о своем погребении, как желала она, чтобы ее могила была подле могилы супруга, и какие делала относящиеся к тому приготовления. Так как они жили между собою очень дружно, то ей хотелось (таково уж сердце человеческое, пока оно не проникнется вполне любовью божественною) не разлучаться и по смерти, чтобы о ней говорили, как она счастлива, что и отдаленные заморские путешествия не воспрепятствовали бренным остаткам ее покоиться подле мужа, так что прах обоих супругов покрывается одною и тою же родною землею. Но с какого времени это суетное желание, благодаря обилию благодати Твоей, перестало занимать ее сердце, – этого я не знал; я только удивлялся и радовался, услышав от нее об этом, хотя уже из разговора нашего у окна, когда она сказала: «Что же мне более делать здесь?», ясно видно было, что для нее все равно было тогда умирать, где бы ни пришлось, в отечестве ли или на чужбине. Я слышал впрочем и после того, как она однажды с некоторыми друзьями моими во время пребывания нашего в Остии, в отсутствие мое, с материнскою откровенностью и с глубоким убеждением беседовала о суетности сей жизни и о благих задатках смерти, – и когда они, удивляясь необыкновенному мужеству этой простодушной женщины, каким Ты наделил ее, спрашивали, не страшно ли ей оставить свое тело так далеко от отечества, то она отвечала: «От Бога ничто не далеко; и нечего нам бояться, чтобы в конце веков, в общее воскресение, трудно было Ему собрать наши кости». Таким образом, эта благочестивая и праведная душа разрешилась от тела, в девятый день своей болезни, на пятьдесят шестом году ее жизни и тридцать третьем году жизни моей -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 12

   Я закрыл ей глаза; невыразимая печаль переполнила душу мою до того, что она готова была излить свою скорбь в потоках слез; но я внимал голосу рассудка, и глаза мои как бы поглощали слезы; от такой борьбы я сильно страдал. Лишь только испустила она последний вздох, как Адеодат мой страшно зарыдал, словно ребенок, так что все мы едва могли успокоить его. Тут и сам я при виде детских слез юноши, подобно ребенку, готов был зарыдать; только сила воли и рассудка, подкрепленные благодатною верою, удержала меня, чтобы навзрыв не зарыдать. Ибо мы считали неприличным сопровождать эти похороны неуместными воплями и стонами, какими оплакивают умирающих, видя их бедственное положение, а может быть и вечную смерть. А ее смерть не была для нее несчастьем; нет, она и не умирала, а только переходила от жизни временной к жизни вечной. В этом уверяли нас вся жизнь ее прошедшая, живая вера в жизнь будущую и весь образ ее поведения.
   Откуда же проистекала внутренняя скорбь, подавлявшая мое сердце, как не от внезапной разлуки с матерью и прекращение дорогого и милого общения ее с нами? Я находил только утешение, вспоминая, как во время последней болезни, тронутая моими заботами, она называла меня своим добрым и почтительным сыном и с материнскою любовью повторяла, что она никогда не слышала от меня ни одного грубого и неприятного слова. Но что значило мое сыновнее почтение к ней в сравнении с ее материнскими заботами обо мне, Боже мой и Творче наш? И так как я со смертью ее лишался всего этого, то душа моя сильно поражена была этим ударом, и жизнь моя, которая сливалась в одно с ее жизнью, представлялась мне как бы раздвоенною пополам.
   После того, когда успокоили мы Адеодата моего, Эводий взял Псалтирь и начал петь псалом, а мы все вторили ему: милость и суд воспою Тебе, Господи (Пс. 100, 1). Услышав это, многие благочестивые мужи и жены, особенно вдовицы, собрались к нам; и между тем как одни, обязанные, по обычаю, заботиться о похоронах, делали свое дело, я занимался беседою, как требовало приличие, других, которые тоже считали неприличным оставлять меня одного в таком горе. Эта беседа о предметах, соответствующих моему положению, как целительный бальзам Твоей истины успокаивала мою растерзанную душу, горесть которой известна была только Тебе, а не тем, которые внимательно слушали меня, а сами в себе думали, что я не чувствую никакой скорби. Но будучи один перед Тобою, когда никто не мог быть свидетелем тяжкой моей скорби, я упрекал себя за неуместную слабость своей чувствительности и силился преодолеть прилив горести. Она на минуту уступала моим усилиям, а потом снова вторгалась с такою же силою, хотя без слез и изменения в лице; но я вполне чувствовал, что происходило в душе моей. Я сильно негодовал на себя за свою чувствительность, хотя это было в порядке вещей и согласно с требованиями природы, и потому к одной скорби прилагал другую скорбь, и таким образом вдвойне страдал.
   Тело было вынесено, мы проводили его и воротились назад без слез. Даже во время молитв, которые мы воссылали к Тебе, когда приносили за нее умилостивительную жертву искупления нашего, у самого гроба, перед опущением тела ее в могилу, по благочестивому обычаю, – даже и в то время я воздерживался от слез. Между тем, в продолжение целого дня глубокая печаль не переставала тяготить мою душу и я в смущении душевном просил Тебя, сколько мог, чтобы Ты облегчил мне эту скорбь. Но на то не было Твоей воли; Тебе угодно было, как я полагаю, этим тяжелым опытом напомнить мне, как сильны узы житейских привычек даже и для духа, который уже питается нелживым словом. Мне пришло тогда на мысль (как дело полезное) пойти в баню, ибо я слышал, что баня (balnese, balnea, balnearia) получила от греков свое название (balneum) от того, что она имеет свойство прогонять печаль души -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. И в этом признаюсь перед Твоим милосердием, Отец сирот, что я пошел в баню помыться, но и оттуда вышел таким же, каким и вошел туда, и баня не облегчила грусти моего сердца. После того я уснул, и, проснувшись, нашел себя гораздо в лучшем состоянии: скорбь моя значительно утихла. Тогда я, лежа на постели своей один, припомнил поразительно верные стихи святителя Твоего Амвросия из воспетого им Тебе гимна:
   О Ты – Творец Твселенной, Зиждитель неба и земли, Кто силой сокровенной Дню чудный свет даришь, внемли! И ночи сон глубокий, Чтоб чрез покой все оживить На новый труд высокий,
   И мысли свет и грусти тишь пролить -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Но потом перед душою моею снова предстал образ смиренной рабы Твоей, так внезапно оставившей нас; мне опять живо воображалось ее благочестивое хождение перед Тобою, ее боголюбезное, любвеобильное, самое нужное и кроткое обхождение с нами, и мне сладко было плакать перед очами Твоими о ней и за нее, о себе самом и за себя самого. И я дал полную волю слезам, которые доселе сдерживал, чтобы они лились, сколько угодно, только бы успокоить ими свою встревоженную душу, и они действительно послужили для нее облегчением, потому что их видел Ты, а не кто-либо из людей, могущих различно перетолковывать их. И ныне, Господи, исповедаю это перед Тобою и заношу эту исповедь мою в письмена. Пусть читают, кто хочет, и пусть толкуют, кто как хочет. Если же кто-либо сочтет непростительным для меня, что я несколько часов поплакал над матерью своею, которую своими очами видел уже умершею, матерью, которая обо мне столько лет плакала, чтобы увидеть меня живущим перед Твоими очами: о! пусть не насмехается надо мною; пусть лучше сам, если сердце его полно любви, восплачет о грехах моих перед Тобою, Господи Боже наш, Отцом всех братьев о Христе Твоем.

Глава 13

   Исцелившись от раны, которая нанесена была сердцу моему плотью и кровью, я изливаю теперь перед Тобою, Боже наш, за эту же рабу Твою иные слезы, – слезы, исторгавшиеся из моего потрясенного духа, при размышлении об опасностях всякой души, умирающей во Адаме (1 Кор. 15, 22). Хотя она ожила во Христе (там же), но не будучи еще разрешена от уз плоти, жила так, что имя Твое прославлялось и верою, и жизнью ее; однако я не решаюсь утверждать, чтобы после того, как Ты возродил ее крещением, не выходило из уст ее ни одного слова, противного заповедям Твоим. А Словом Твоим – вечною Истиною – сказано: кто скажет брату своему: уроде (безумный), повинен есть геенне огненной (см. Мф. 5, 23). И горе человеку, самому безукоризненному в жизни своей, если Ты станешь судить его без милосердия. Только то, что Ты сколько строг на суде Своем, столько же и благ в милостях Своих, подает нам надежду с верою, что Ты милостив будешь к немощам нашим. А кто может выставлять перед Тобою свои заслуги, хотя бы и действительные, и что такое будут эти заслуги, как не дары Твои? О если бы люди познали себя как людей, и хвалящийся хвалился о Господе! (см. 1 Кор. 1, 31; 2 Кор. 10, 17).
   Итак, оставляя на этот раз добрые дела матери моей, за которые с утешением приношу Тебе благодарение, теперь о прощении ее грехов молю Тебя; услышь меня, Боже сердца моего, хвала Ты моя, жизнь Ты моя, услышь Ты меня ради Того, Кто умер за нас на кресте (паче же и воскрес), чтобы исцелить нас от язв наших -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и, сидя одесную Тебя, непрестанно ходатайствует за нас (см. Рим. 8, 34). Я знаю, что она исполняла дела мидосердия и что от сердца прощала долги должникам своим; прости ей и Ты долги ее (см. Мф. 8, 12), если она допустила их в продолжение многих лет после благодати крещения. Прости, Господи, прости, умоляю Тебя, и не вниди в суд с рабою Твоею (Пс. 142, 2). Да восхвалится (восторжествует) милость на суде (Иак. 2, 13), ибо слова Твои истинны, и Ты обещал милостивым помилование и прощающим прощение (см. Мф. 5, 7; 6, 14), и все это Твои дары, Боже, Который милуешь, егоже аще помилуешь, и щедришь, егоже аще ущедришь (Исх. 33, 19; Рим. 9, 15).
   И я верую, что Ты уже исполнил то, о чем я прошу Тебя; но да будет Тебе, Господи, приятная и добровольная жертва уст моих (см. Пс. 118, 108). Ибо с приближением дня ее смерти она не помышляла ни о том, чтобы тело ее было погребено с пышностью, ни о том, чтобы оно набальзамировано было благовонными ароматами (мазями); не домогалась и блестящего памятника, и о том не заботилась, чтобы бренные останки ее были перенесены на землю отечественную – в гробницу фамильную; ничего такого и тому подобного не поручила нам и не требовала от нас; одного только желала и просила она от нашей любви, чтобы мы поминали ее перед жертвенником Твоим, которого она никогда не оставляла, но каждодневно совершала у него Тебе службу. Она ведала, что там, на этом жертвеннике, приносится и верующим усвояется божественная Жертва, которою истреблено рукописание, еже бе сопротивно нам (Кол. 2, 14), и побежден враг, который неусыпно ведет счет всем грехам нашим, ища только того, в чем бы обвинить нас перед судом Твоим, но не обретает ничего в том (см. Ин. 14, 30), в Ком дарована нам победа (см. 1 Кор. 15, 57). Кто же может воздать Ему и чем за пролитую Им неповинную кровь? Кто в состоянии возвратить Ему ту цену, которою Он искупил нас и исхитит нас из рук Его? С этой неисповедимою тайною нашего искупления душа рабы Твоей связана была узами непоколебимой веры. Никто не мог бы похитить ее из-под Твоей защиты. Ни рыкающий лев своею силою, ни незримый дракон своею хитростью не в состоянии были разлучить ее от Тебя. Она не стала бы говорить, что и не чувствует за собою никакой вины, чтобы не быть изобличенною хитрым обвинителем, но ответили бы, что все ее долги отпущены ей Тем, Кому никто не в силах воздать той жертвы, какую Он неповинно, по одной любви Своей, не будучи Сам должником, принес за нас.
   Да покоится же она в мире с супругом своим, до которого и после которого она никого другого не знала, кому она служила в совершенном послушании, принося плод и Тебе в терпении (Лк. 8, 15), чтобы и его приобрести Тебе. Внуши, Господи Боже мой, внуши и рабам Твоим – моим собратам, и сынам Твоим – которые выше меня настолько, насколько господин выше раба, коим служу я душою, и словом, и делом, и своими письменными трудами, – внуши им всем и каждому, чтобы они каждый раз, когда будут читать эти строки мои, поминали у алтаря Твоего рабу Твою Моннику -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

неразлучно с бывшим ее супругом Патрицием, через посредство плоти коих, как персти земной (Быт. 2, 7; 1 Кор. 15, 45–47), даровал Ты мне бытие и жизнь непостижимым для меня образом. О, пусть поминают читатели мои благочестно родных моих в преходящем веке сем и братьев моих, которые стали чадами Твоими в недрах матери – Св. Церкви Твоей Кафолической, и сограждан моих в вечном (небесном) Иерусалиме, куда устремлено странствование народа Твоего от исхода до возврата его. Таким образом при посредстве моей исповеди последняя воля родильницы моей будет исполнена более в молитвах многих лиц, чем в одних молитвах моих.

Книга десятая

В этой книге блаженный Августин наконец исследует и открыто признается‚ не каков он был прежде‚ но каков в настоящее время. Он старается показать Бога‚ Которого любит‚ и‚ проходя через различные роды вещей‚ далее останавливается на изумительной поистине способности памяти и радуется‚ что в своей памяти находит Бога. Вникает в свои дела‚ чувствования и стремления с точки зрения тройной похоти – плоти‚ очес и гордости житейской. Признает Господа Христа единым посредником Бога и человеков‚ и верует в исцеление всех недугов своей души Его силою.

Глава 1

Да познаю Тебя, Господи, Сердцеведче мой; да познаю, якоже и познан есмь (1 Кор. 13, Сила души моей, вселись в нее и уподобь ее Тебе, чтобы она стала чиста и непорочна перед Тобою (см. Еф. 5, 27). Вот надежда моя; этою надеждою дышет слово мое; в ней нахожу я истинную радость свою. А все прочее в этой жизни тем менее достойно сожаления, чем более служит предметом жалости, и наоборот тем сильнее должно вызывать слезы, чем менее дает нам поводов сокрушаться. Ты же возлюбил еси правду, ибо делающий ее грядет к свету (см. Пс. 1, 6; Ин. 3, 21). Я хочу совершить дело правды, сердцем моим исповедуясь перед Тобою и писанием моим заявляя то же перед многими свидетелями.

Глава 2

Было ли бы что-нибудь во мне тайною для Тебя, если бы даже я не хотел исповедаться Тебе, Господи, когда очам Твоим открыты глубины помышлений человеческих? Я мог бы скрыть Тебя от себя, а не сам от Тебя скрыться. А теперь, когда вопль мой служит свидетелем моего недовольства собою, Ты склоняешься ко мне и становишься предметом моей самой искренней и пламенной любви, чтобы я устыдился и отвергся себя и избрал Тебя и в Тебе одном нашел источник примирения и с собою, и с Тобою. Итак, Господи, Тебе известно каков я и я сказал, зачем я исповедаюсь Тебе. Я исповедаюсь не словами и звуками чувственными, но и словами душевными и воплем помышлений, которому внемлет ухо Твое. Если я худ, то исповедоваться Тебе значит разочаровываться в себе; если же я благочестив, то исповедоваться Тебе значит не приписывать своих добродетелей самому себе, ибо Ты, Господи, благословляешь праведного (см. Пс. 5, 13), но Ты же наперед оправдываешь его от нечестия его (см. Рим. 4, 5). Так исповедание мое перед лицом Твоим и безмолвно, и громозвучно. Оно безмолвно, ибо совершается без шума; оно громозвучно, ибо гремит любовью. Я говорю людям только ту истину, которую Ты наперед уже слышал от меня, а Ты слышал от меня только то, что Сам наперед внушил мне.

Глава 3

Что мне в том, если люди услышат мои признания? Разве они могут исцелить все недуги мои? Они любят узнавать чужую жизнь, но не хотят исправлять свою собственную. Зачем хотят слышать от меня, каков я – те, которые не желают выслушать от Тебя, каковы они? Слыша признания мои, откуда узнают они, правду ли я говорю, ибо никто из людей не знает, что делается в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем (см. 1 Кор. 2, 11)? Если же они слышат от Тебя о себе, то не могут сказать: «Господь глаголет неправду». Ибо слышать от Тебя о себе не все ли равно, что внимать голосу собственного сознания? Но кто, внимая голосу собственного сознания, говорит: «Неправда», не обманывает ли в этом случае сам себя? Но так как любовь всему веру емлет (1 Кор. 13, 7), особенно по отношению к тем, которых она соединяет воедино, то я, Господи, исповедаюсь Тебе в слух людей, которым не могу доказать правдивость моих признаний; но слушающие меня с любовью верят мне.
Но Ты, мой сердечный Врач, скажи мне, с какою пользою я буду делать свои признания. Пусть исповедь моих прежних беззаконий, которые Ты прикрыл и простил мне, чтобы наделить меня блаженством в Тебе (см. Пс. 31, 1, 2), возродив душу мою верою и таинством Твоим, пусть эта исповедь побудит сердце читающих и слушающих не предаваться отчаянию в сознании собственного безмумия, но бодрствовать в любви к милосердию Твоему и в радости от благодати Твоей, подкрепляющей всякого немощного, который при посредстве ее сознает свою немощь. И добродетельным людям приятно слышать о своих прошедших беззакониях, не потому приятно, что это были беззакония, но потому, что они были, а теперь их нет. Но отчего, Господи мой, Коему ежедневно исповедуется совесть моя, успокаивающаяся более надеждою на Твое милосердие, чем на свою непорочность, отчего, скажи мне, перед людьми посредством письмен я исповедаюсь Тебе, не каков я был, но каков я теперь? Пользу тех признаний я видел и сознал. Но каков теперь, вот в самое время исповеди моей, об этом хотят знать многие лично знакомые со мною или по крайней мере слышавшие что-нибудь обо мне, но их слуху недоступно сердце мое, каково бы оно ни было. Они хотят слышать исповедь о моей внутренней жизни, которая недоступна ни глазу, ни уху, ни уму их, но очевидно они хотят все-таки верить моей исцоведи, хотя не могут знать: правду ли я говорю? Любовь, делающая их добрыми, подсказывает им, что я не лгу в признаниях своих: сама любовь их веру емлет мне.

Глава 4

   Но для чего желают они знать обо мне?
   Может быть они хотят сорадоваться мне, слыша, как я, по благодати Твоей, приближаюсь к Тебе, или молиться о мне, слыша, как много препятствует мне в этом греховность моя: для таких людей я готов делать свои признания. Ибо немало пользы, Господи Боже мой, если многие возблагодарят Тебя за меня и будут молиться перед Тобою обо мне. А душа брата моего любит во мне то, что, по учению Твоему, достойно любви, и оплакивает то, что достойно плача по слову Твоему. Только дух братьев поступает так, а не дух сынов чуждых, коих уста глаголют суету и десница их десница неправды (Пс. 143, 8). Но дух братний, одобряя меня, радуется обо мне, осуждая меня, сокрушается обо мне, потому что в том и в другом случае любит меня. Для таких людей делаю свои признания; пусть они порадуются о том, что во мне есть доброго, воздохнут о моих злодеяниях. Добро во мне – Твой дар, от Тебя исходящий; зло во мне – мое преступление, Тобою осуждаемое. Пусть братья мои порадуются обо мне и вздохнут обо мне: и гимн, и плач из сердец братьев пусть восходят перед лицом Твоим, как кадило благоуханное (см. Апок. 8, 3). Ты же, Господи, приемля фимиам святого храма Твоего, призри на меня по великому милосердию Твоему, ради имени Твоего, и, продолжая благое промышление Твое обо мне, истребляй несовершенства мои.
   Такова польза исповеди не о моем прошедшем, но о моем настоящем, которую я приношу не перед Тобою только, в таинственном восторге с трепетом и в тайном сокрушении с надеждою, но и перед сынами человеческими, верующими, сообщниками в радости моей и соучастниками в моей смертности перед согражданами и сопутниками моими в жизни моей. Они слуги Твои, братья мои, которых Ты благоволил усыновить Себе и повелел мне служить им, как господам, если хочу благодатью Твоею жить с Тобою. И Слово Твое было бы недостаточно для меня, если бы только предписало заповеди, но не предшествовало Своим примером. И я исполняю повеление Твое и словом и делом под кровом крыл Твоих, конечно с великою опасностью, успокаиваясь только тем, что душа моя сокрыта под крылами Твоими и моя немощь Тебе известна. Я мал и ничтожен, но вечно жив Отец мой и может сохранить меня. Кто произвел меня, Тот и сохраняет меня. Ты Сам – все мое сокровище, Ты, всемогущий, всегда со мною пребываешь, и прежде даже, когда меня еще не было. Итак, возвещу же тем, кому Ты велишь мне служить, не каков я был, а каков я теперь. Но прежде времени не буду судить о себе сам (см. 1 Кор. 4, 3): пусть послушают меня.

Глава 5

Ты же, Господи, судишь меня, ибо никто из людей не знает, что есть в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем (см. 1 Кор. 2, 11), но есть нечто в человеке, чего не знает и сам дух человеческий, живущий в нем, а Ты, Господи, создавший человека, знаешь всё. И я, хотя уничижаю себя перед лицом Твоим и почитаю себя землею и пеплом, однако знаю о Тебе нечто такое, чего не знаю о себе. Конечно, теперь мы видим Тебя, якоже зерцалом в гадании и еще не лицом к лицу (см. 1 Кор. 13, 12), и притом, пока я удаляюсь от Тебя, я бываю ближе к себе, чем к Тебе, – все-таки я знаю о Тебе, что Ты не можешь согрешать, а о себе не знаю, каким искушениям могу противиться и каким не могу. Так как Ты верен Своим обещаниям, то есть надежда, что Ты не будешь искушать нас выше сил наших, но вместе с искушением дашь и ослабу, чтобы мы могли снести его. Итак, я исповедаюсь Тебе и в том, что о себе знаю, и в том, чего не знаю. Ибо и то, что я знаю о себе, знаю только при помощи Твоего света, и чего не знаю о себе, дотоле не знаю, пока не воссияет во тме свет твой, и тма моя будет яко полудне пред взором Твоим (Ис. 58, 10).

Глава 6

   Не с сомнением, но по твердому убеждению люблю Тебя, Господи! Ты коснулся словом Твоим сердца моего – и оно возлюбило Тебя. И земля, и небо, и всё, что есть в них, отовсюду внушают мне любить Тебя и непрестанно убеждают к тому всех людей, во еже быти им безответным (Рим. 1, 20). Но ты тем более помилуешь, егоже аще помилуешь, и ущедришь, егоже аще ущедришь (Исх. 33, 19; Рим. 9, 15), хотя небо и земля глухим возвещают хвалы Твои. Что же именно люблю я в Тебе? Не телесную красоту, не временную славу, не блеск света, которым Ты услаждаешь глаз мой, не нежные мелодии всевозможных напевов, не приятный запах цветов и ароматов, не манну и мед, и не тела, доступные плотским объятиям. Не это люблю я, любя Бога моего, и все-таки люблю какой-то свет, и какой-то голос, и какой-то запах, и какую-то пищу, и какой-то предмет объятий, когда люблю Бога моего, свет, голос, пищу, благоухание и предмет объятий для внутреннего человека моего. В Боге сияет для душ людей что-то не пространственное и звучит что-то не измеряемое временем, благоухает что-то не разносящееся в воздухе и насыщает нечто такое, чем нельзя пресытиться, и объемлется необъятное. Вот что люблю я, любя Бога моего.
   Но что же такое Бог мой? Я вопросил землю, и она сказала: «Это не я»; и все находящееся на земле повторило тоже самое. Я спросил море и бездну и все живые существа, обитающие там, и они ответили: «Не мы Бог твой; ищи выше нас!» Я спросил ветры воздушные, и воздух со всеми обитателями своими сказал мне: «Заблуждается Анаксимен: не я Бог». Я вопросил небо, солнце, луну и звезды, – и они ответили: «Не мы Бог, Которого ты ищешь». И я сказал всему, что подлежит телесным чувствам моим: «Вы сказали мне о Боге моем, что вы не боги, скажите же мне о Нем что-нибудь!» И воскликнули громким гласом: Той сотвори нас, а не мы (Пс. 43, 3). Моим вопросом было мое пытливое око; их ответом служил их вид. И я обратился сам к себе с вопросом: «Кто ты?» и ответил: «Человек!» Вот я состою из тела и души: одно наружи, другая внутри. В чем же из них, в теле или в душе, я должен искать Бога моего, Которого я искал уже внешними чувствами от земли до неба, куда только мог послать своих гонцов – взоры глаз моих? Конечно, внутренняя часть существа моего лучше внешней. Духу, как председателю и судье, телесные чувства возвестили все ответы неба и земли и всего того, что находится в них, – ответы такого содержания: «Не мы Бог, но Он сотворил нас»; внутренний человек познал это при помощи внешнего человека, – я – внутренний человек – познал это, я – дух – при посредстве чувства телесного. Я вопросил вселенную о Боге и она ответила мне: «Не я Бог твой, но Он сотворил меня».
   Не для всех ли существ со здоровыми чувственными органами представляется та же картина вселенной? Почему же не всем говорит она то же самое? И большие и малые животные видят вселенную, но не могут вопрошать ее, потому что у них нет разума, обсуждающего то, что возвещают чувства, – не могут вопрошать природу, так чтобы невидимые свойства Божии, открывающиеся в созданиях, стали видимыми (Рим. 1, 20). Что же касается до людей, то хотя они одарены на то таковым судьею – разумом, но по чрезмерному увлечению и пристрастию к тварям не могут судить о них надлежащим образом. Твари возвещают о свойствах Божиих не вопрошающим только, но вместе и обсуживающим; они не переменяют своего голоса, т. е. своего вида, с тем чтобы одному казаться так, а другому иначе; но являясь всем в одном и том же виде, природа их для одного нема, а для другого красноречива; можно даже сказать, что она красноречива для всех, но понимают ее только те, которые сличают ее отвне слышимый голос с вещанием истины, внутри обитающей. А истина говорит мне: «Не есть Бог твой ни небо, ни земля, ни что-либо телесное. Об этом говорит сама природа сих вещей видящему их. Это масса, в которой часть менее целого. Конечно, ты, душа, гораздо лучше, потому что ты образуешь массу тела твоего, вдохновляя его жизнь, которую не в состоянии доставить телу ничто материальное. А Бог твой для тебя есть жизнь жизни твоей».

Глава 7

Итак, что же люблю я, когда люблю Бога моего? Кто Он, превосходящий самые возвышенные силы души моей? Посредством самой души своей буду восходить к Нему. Я оставлю без внимания жизненную силу души моей, посредством которой я связан с телом и наполняю его жизнь. Не этою силою я найду Бога моего, ибо в таком случае нашли бы Его и конь и меск, имже несть разума (Пс. 31, 9), ибо этою же силою оживляются также и их тела. Есть другая сила, не только оживляющая, но и дающая способность ощущать телу моему, которое мне создал Господь, – эта сила повелевает глазу не слышать и уху не видеть, но каждому органу делать свое дело, так что через их разнообразную деятельность действую один я – дух. Оставлю без внимания и эту силу, потому что и ее также имеют и конь и лошак, также обладающие телесными чувствами.

Глава 8

   Пропускаю и эту силу моей природы, восходя постепенно к создавшему меня.
   Вхожу в поля и обширные владения памяти – сокровищницы бесчисленных представлений о всякого рода вещах, постигаемых чувствами. Там сокрыто также и все, что мы думаем, расширяя, или сокращая, или видоизменяя воспроизводимое чувствами; там находится и все, вверенное памяти, чего еще не поглотило и не похоронило забвение. Когда я обращаюсь к памяти и вызываю представления, каких мне хочется, то некоторые представления являются тотчас, другие отыскиваются более долгое время и как будто вынимаются из каких-то дальних ящиков, вырываются не в черед, когда ищешь чего-либо другого, и выскакивают вперед, как бы говоря: не мы ли это? – и я отстраняю их рукою сердца моего из моего воспоминания до тех пор, пока не найдется то, что нужно мне. Иные представления по мере вызова выдвигаются легко и в непрерывном порядке: предыдущее отступает на задний план по мере появления последующего, и, отступая, скрывается, чтобы снова появиться, когда пожелаю. Так бывает, когда рассказываю что-нибудь по памяти.
   В памяти сохраняются раздельно и по родам все впечатления, которые проникли туда каждое своим путем, например, свет и все цвета и формы тел через глаза; все роды звуков – через уши; запах через ноздри; всевозможные ощущения вкуса – через рот, – и через общее телесное чувство все жесткое или мягкое, теплое или холодное, гладкое или шероховатое, тяжелое или легкое, снаружи или внутри тела. Все это принимает для хранения и в случае нужды для обратной выдачи обширная кладовая памяти с ее таинственными и необъяснимыми каморами; все впечатления вносятся в нее каждое своим входом и складываются в ней. Не сами вещи входят в область памяти, а только образы вещей представляются рассудку при воспоминании о них. Но кто скажет, как возникают эти образы того, что было воспринято чувствами и сокрыто в глубине души? Ибо, даже находясь в темноте и среди безмолвия, я, если хочу, воспроизвожу в памяти цвета; различаю цвета белый и черный и другие, какие угодно. Не слышатся звуки и не мешают мне, когда я припоминаю что-либо виденное глазами, – хотя и звуки в то же время находятся в памяти, но пребывают особо, как будто сложенные где-нибудь в отдельном месте. Но если мне угодно, я воспроизвожу и звуки – и они тотчас же возникают в моем представлении. Не шевеля языком, не напрягая горла, я пою, что хочу, и представления о цветах, в то же время существующие в памяти, не смешиваются и не путаются, когда открывается другая сокровищница впечатлений слуха. Таким образом я вспоминаю, если угодно, и все прочее, что приносится и складывается в памяти и через другие чувства. Запах лилий я отличаю от благоухания виолей, не обоняя его; мед отличаю от виноградного варенья; мягкое – от грубого, ни до чего не дотрогисаясь и ничего не пробуя, – по одному воспоминанию я предпочитаю то или другое. Вот что совершаю я, погрузившись сам в себя, в безграничные владения моей памяти. Там представляются мне и небо, и земля, и море со всем, что я могу ощутить в них, исключая того, что я забыл. Там я вижу себя самого и вспоминаю, что, где и когда я делал и какое при этом имел настроение духа. Там все, что я или сам испытал или принял на веру от других. С помощью этого-то богатства образов вещей, или испытанных или принятых на веру, на основании собственного опыта, я сам присочиняю к данным уже образам все новые и новые образы, и на основании этих образов я представляю будущие действия, и приключения, и надежды, и думаю о всем этом, как о настоящем. «Я сделаю то или другое (говорю я сам к себе в безграничной области духа моего, полной столь многими и равнообразными образами вещей), отсюда будет следовать то или иное. О если бы случилось то или то! Да отвратит Бог то или это!» Я говорю это сам с собою, и когда говорю, возникают образы того, о чем я говорю, из этой же сокровищницы памяти; и я конечно не говорил бы ничего подобного, если бы не возникало в памяти соответственных представлений.
   Велика сила памяти, Боже мой, велика чрезмерно, глубина безмерная и бездонная! – Кто достиг до дна ее? И эта сила находится в душе моей, принадлежит к природе моей. Я сам не знаю вполне, что я. Итак, мой дух недостаточен, чтобы постигнуть себя самого. Где же он, если не постигает сам себя? Неужели вне себя, а не в самом себе? Как же он не постигает себя? При этом меня поражает величайшее удивление и изумление объемлет меня. Люди идут удивляться высоте гор, и огромным волнам моря, и величайшим водопадам, и безбрежности океана, и течению звезд, а не обращают внимания на себя самих, не удивляются, что, говоря обо всем этом я не имел перед глазами ни гор, ни морей и проч.; но не сказал бы ни о горах, ни о волнах, ни о реках, ни о звездах, которые я видел, ни об океане, о котором слышал, если бы в своей памяти не представлял все эти предметы в столь же огромных размерах, каковы они в действительности. Но не сами предметы не поглотил я своими взорами, не сами они остались во мне, а только образы их. И я знал, какое впечатление и каким телесным чувством сообщено мне.

Глава 9

Но не только предметы природы содержит в себе неизмеримая сила моей памяти – здесь находится все то, что еще не забыто из свободных наук, как бы в самом глубочайшем месте, которое даже не может быть названо местом; я владею не только образами, но и самими предметами наук. Ибо понятие о литературе и об искусстве словопрения, и о различных исследованиях и другие познания хранятся в моей памяти не как образы только предметов, оставшихся вне меня, которые произвели на меня впечатление и исчезли, подобно звуку, который, прозвучав в ухе, оставил в памяти представление о том, как он звучал, когда уже не звучит, или подобно запаху, который, разливаясь в воздухе, производит благоухание и дает памяти представление о себе, производимое воспоминанием, или подобно пище, которая, находясь в желудке, конечно уже не услаждает нашего вкуса, и однако в памяти представляется имеющею вкус, или подобно чему-либо другому, что ощущается при телесном прикосновении и оставляет по себе воспоминание после своего удаления. Очевидно, что не сами вещи проникают в память, но одни образы их воспринимаются с чудною быстротою, складываются как бы в чудных кладовых и чудным образом воспроизводятся при воспоминании.

Глава 10

Когда же я слышу, что есть три рода вопросов: существует ли? что существует? и в каком виде существует? я удерживаю образы тех звуков, из которых составлены эти слова, и знаю, что они раздались в ушах и уже исчезли. Но самих вещей, которые означаются этими звуками, я не воспринял каким-либо телесным чувством и не видел нигде вне моего духа, и в памяти я скрыл не их образцы, но их самих; а откуда они явились ко мне, пусть скажут, если могут. Пересматриваю все пути чувственного восприятия и не нахожу, каким из них вошли вышеуказанные представления. Глаза говорят: «Если эти представления имеют цвет, то мы возвестили о них». Уши объявляют: «Если они звучат, то мы дали знать о них». Ноздри говорят: «Если они имели запах, то прошли через нас». Чувство вкуса также говорит: «Если они не имели вкус, то не расспрашивай о них у меня». Осязание объявляет: «Если они не материальны, то не подлежат моему прикосновению, а следовательно и ощущению». Откуда же и как эти представления вошли в память мою? Не знаю, каким образом, потому что, изучая их, я не верил чужому сознанию, но сам сознавал их, и утверждал их истинность, и вверил памяти, чтобы вызвать их, когда заблагорассудится. Эти представления были присущи мне и прежде изучения, только не приходили на память. Иначе где же они были, или почему, услышав о них, тотчас же я узнал их и сказал: да, правда, если не потому, что они уже были в памяти, только так далеко и сокровенно, как бы в самых глубоких пещерах, что если бы учитель не извлек их на первый план, то я может быть и не додумался бы до них?

Глава 11

Поэтому-то мы и признаем, что изучать то, что дано нам не в образах чувственного восприятия, но созерцается без образов, как бы само в себе внутри нас, значит не более, как размышлением как бы разбирать то, что и прежде содержалось в памяти разбросанно и без порядка, так, чтобы представления, заброшенные в глуши, являлись как бы на ладони и легко попадались на взгляд. И как много содержится в памяти предствлений, которые мы уже нашли в ней и, как я сказал, выложили как бы на ладони, а мы говорим, что это мы изучили и узнали. Если я не забочусь по временам воспроизводить эти представления, то они снова погружаются в глубь и как бы проваливаются в какие-то отдаленные пещеры, откуда опять (ибо для них нет иной области) мы должны извлекать их как бы вновь и принуждать их снова дойти до нашего сознания (cogenda rursus, ut sciri possiut), и снова собирать как бы из какого-нибудь рассеяния, отчего и происходит слово cogitare – размышлять. Ибо слова cogo и cogito находятся в таком же отношении, как и слова ago и agito, facio и factito. Но дух присвоил себе это слово так, что cogitare собственно говорится не о чем-нибудь, что собирается в ином месте, но о том, что принуждается (cogitur) дойти до сознания в нашем духе.

Глава 12

Таким же образом память содержит бесчисленные законы и комбинации чисел и измерений, которые не воспринимаются каким-либо телесным чувством, потому что они не имеют ни цвета, ни звука, ни запаха, ни вкуса и не подлежат осязанию. Я слышал звуки слов, которыми условно обозначаются числа и измерения, но эти звуки не одно и тоже, что числа и измерения. По-гречески названия чисел и измерений такие, по-латыни – другие, но сами числа и измерения не принадлежат ни латинскому, ни греческому, ни какому бы то ни было другому языку. Я видел геометрически изящные линии, тончайшие, как нити паутины, но они не суть образы тех нитей, о которых дает мне знать телесное зрение. Их знает каждый без всякого чувственного ощущения, единственно по внутреннему представлению. Я конечно ощущал числа всеми чувственными органами, посредством которых совершал исчисление, но числа отличны от исчисляемых предметов, они не суть только отобразы их и поэтому-то существуют по преимуществу (т. е. самостоятельно). Пусть смеется над словами моими, кто не сознает их правды, а я пожалею о том, кто смеется надо мною.

Глава 13

Все вышеупомянутые представления я удерживаю в своей памяти, помню даже и то, как я изучил их. Я слышал также многие противные им совершенно ложные суждения и помню их, и хотя они ложны, но что я помню их, это правда – и я помню также и то, что я делал различие между истинными и ложными суждениями. Я вижу, что теперь я иначе полагаю различие между истинным и ложным, чем прежде, во время моих частых размышлений. Следовательно, я помню и свои прежние размышления; также если и в настоящее время что-нибудь различаю и понимаю, то сохраняю это в памяти, чтобы вспомнить после, что я понял теперь. Следовательно, я помню, запоминал ли я что-нибудь; равно и впоследствии, если буду вспоминать о том, о чем я мог вспомнить теперь, то и этим я обязан буду силе памяти.

Глава 14

Даже мои душевные волнения хранит та же память, но не как существуют они в самом духе во время действия страсти, а совершенно другим образом, соответственно свойству памяти. Ибо, не будучи радостен, я вспоминаю о своих прежних радостях; не будучи печален – о прежних печалях; без страха помню, что я некогда испытывал ужас; бесстрастно вспоминаю о своих прежних страстных увлечениях. Наоборот, иногда, полный веселия, я припоминаю о моих печалях и во время грусти – о радостях. Еще неудивительно, если мы вспоминаем о телесных ощущениях, потому что дух имеет совершенно иную природу, чем тело. Неудивительно, когда я с удовольствием вспоминаю о прошедшей телесной болезни. Но если сама память принадлежит к области духа, если мы, приказывая кому-нибудь твердо помнить о чем-либо, говорим: «Смотри, держи у себя на уме», – если, забывая о чем-нибудь, говорим: «Не пришло на ум», или: «Вышло из ума», – если мы отождествляем при этом саму память с умом или духом (animus), – если это так, то отчего же я с радостью вспоминаю о прошедшей печали; дух ощущает радость, а в памяти содержится печальное, отчего дух радуется, когда в нем есть радость, а память не печальна, когда в ней есть печаль? Может быть память не принадлежит к области духа? Но кто может сказать это? Следовательно, память есть как бы желудок души, а огорчения и радости подобны горьким и сладким яствам. Переходя в область памяти, как бы в желудок, впечатления сохраняются там, но уже не дают ощущения сладости или горечи. Смешно сравнение памяти с желудком, но оно не совсем несообразно.
Но вот, когда я говорю, что существуют четыре рода душевных волнений: пожелание, радость, страх и печаль, и излагаю их дальнейшие определения и подразделения по родам и видам, я нахожу все это в своей памяти и изношу оттуда. Однако, вспоминая об этих волнениях душевных, я не испытываю ни одного из них: и прежде нежели я вспоминал о них, они были в памяти; поэтому я и мог извлечь их оттуда через воспоминание. Следовательно, как из желудка возвращается пища посредством жвачки, так из памяти различные представления – через воспоминание. Почему же во рту рассуждающий, то есть припоминающий, не ощущает сладости радости или горечи печали? Может быть, только в этом случае наше сравнение памяти с желудком оказывается несостоятельным? Ибо кто стал бы охотно вести разговор о тяжелых ощущениях, если бы всякий раз при упоминания о печали или страхе мы должны были бы бояться или печалиться? Однако мы не говорили бы о душевных волнениях, если бы в своей памяти не находили не только звуки имен, соответственные образам воспринятых ощущений, но и сами понятия о таких явлениях, которые не переданы нам никаким чувственным опытом. Сам дух, пережив и перечувствовав свои страсти, передал их памяти, или – лучше сказать – она сама сохранила и удержала понятие о них.

Глава 15

Но кто скажет, с помощью образов или нет, память хранит понятие о душевных волнениях? Я говорю о камне, говорю о солнце, когда сами предметы не присущи моим чувствам; но образы их существуют в моей памяти. Я говорю о телесной боли, когда у меня ничего не болит; но если бы в моей памяти не было образа боли, то я не знал бы, что говорю, и не различал бы боли от удовольствия. Я говорю о телесном здоровье, когда я здоров, само здоровье присуще мне; но если бы в моей памяти не было образа здоровья, то я не вспомнил бы, что значит звук этого слова. Больные при упоминании о здоровье не знали бы, о чем идет речь, если бы силою памяти не удерживался образ того, чего уже нет в теле. Я говорю о числах – ив памяти моей являются не образы их, но они сами. Я говорю об образе солнца – и оно является в памяти моей; я припоминаю не образ образа, а само солнце; оно само присуще моему воспоминанию. Я говорю о памяти – и сознаю, о чем говорю. А где это сознание, как не в самой памяти? Неужели же память присуща себе через свой образ, а не сама собою?

Глава 16

Даже, когда я говорю о забвении, и сознаю, о чем говорю, – как бы я сознавал, если бы не помнил? Я говорю не о звуке имени, но о самом обозначаемом явлении; и если бы я забыл о нем, то я не мог бы знать, что значит звук. Итак, когда я помню о памяти, то передо мною является память сама в себе; когда же я помню о забвении, то передо мною являются сразу и память, и забвение: память, посредством которой я помню, забвение, о котором помню. Но что такое забвение, как не отсутствие памяти? Каким же образом я могу помнить то, что исключает собою память? Мы удерживаем в памяти то, что помним; если бы мы не помнили забвения, то услышав это слово, не знали бы, что оно значит; следовательно, памятью удерживается забвение. Таким образом есть в памяти то, что своим присутствием исключает собою память. Не ясно ли отсюда, что забвение присуще памяти не само в себе, но посредством своего образа? Если бы оно было присуще само в себе, то мы не вспоминали бы, а забывали бы. О, кто разъяснит это? Кто поймет, как это бывает?
Я, Господи, тружусь разъяснить это, тружусь сам в себе; я сам для себя сделался почвою неудобною, возделываемою в поте лица. Не пространства небесные исследую я теперь, не расстояния звездные измеряю; не основания земли ищу – я сам помню, я – дух. Не так удивительно, если от меня далеко то, что не я. Но что ближе ко мне меня самого? Но вот сила памяти моей не постигается мною, тогда как я сам себя не могу назвать без нее. Что я скажу в объяснение того, что я помню забвение? Скажу ли, что в моей памяти нет того, о чем я помню? Или скажу, что для того и присуще моей памяти забвение, чтобы я не забывал? Но и то и другое в высшей степени нелепо. Что же третье? Под каким условием я могу сказать, что в моей памяти содержится только образ воспоминаемого забвения, а не само забвение? Как я скажу это, когда всякий образ, напечетлеваемый в памяти, предварительно требует для себя подлинника, с которого снят образ? Так, я помню о Карфагене и о всех местах, где бывал; так, запоминаю лица виденных мною людей, данные прочих чувств, а также здоровье или болезнь всего тела. Когда сами предметы стоят передо мною, память заимствует от них образы, так что я могу сообразить и припомнить их, когда самих предметов уже нет передо мною. Таким образом, если содержится в памяти не само забвение, а только образ его, оно во всяком случае должно быть присуще памяти, чтобы было с чего снять образ. А если сомнение было присуще памяти, то каким образом оно могло напечатлевать в памяти свой образ, когда, по самому понятию своему, оно разрушает и то, что напечатлено? И однако, как бы то ни было, существует это явление, непонятное и неизъяснимое, и я сам убежден, что помню забвение, которым разрушается запоминаемое мною.

Глава 17

Великая сила памяти, о Боже мой, приводит в какой-то ужас ее глубокое и неизъяснимое многообразие; и это дух мой, и это я сам. Что же такое я, Боже мой? Какова моя природа? Разнообразная, многосложная и в высшей степени неизмеримая жизнь. Вот бесчисленные поля, и пещеры, и ущелья моей памяти, неисчетно полные бесчисленными родами вещей, образы ли то вещей, каковы по отношению к памяти все тела; или сами вещи, каковы – предметы наук; или какие-то понятия или наблюдения, каковы – душевные волнения, которые удерживаются в памяти и тогда, когда дух не терпит их, хотя все содержимое в памяти есть и в духе. По этим областям памяти я протекаю и пролетаю; сюда я проникаю, сколько могу, и конца нет никогда; такова сила памяти, такова сила жизни в человеке, живущем смертною жизнью! Что же я буду делать с моей истинной жизнью, о Боже мой? Пройду мимо и эту сторону моей жизни, которая называется памятью, чтобы стремиться к Тебе, сладкий Свете! Что скажешь мне? Вот я, восходящий путем духа моего к Тебе, пребывающему выше меня. Пройду и ту силу мою, которая называется памятью, желая коснугься Тебя, где это возможно, и прилепиться к Тебе, отколе это возможно. Имеют память и скоты, и птицы, иначе они не искали бы своих логовищ и гнезд и многого другого, к чему привыкают, да и привыкать они не могли бы без помощи памяти. Пройду мимо и память, чтобы достигнуть Того, Кто отличил меня от четвероногих и сделал мудрее птиц небесных. Пройду мимо и памяти; и где найду Тебя, истинно благая и безмятежная сладость, и где Тебя найду? Если найду Тебя вне моей памяти, то не буду помнить о Тебе. А как же найду Тебя, если не буду помнить о Тебе?

Глава 18

Потеряла женщина драхму и искала ее со светильником (см. Лк. 15, 8), и если бы не помнила о ней, то не искала бы ее. А когда нашла драхму, то узнала ли бы, она ли эта самая, если бы не помнила о ней? Я помню, что многое потерянное я искал и находил. Я знаю, что когда я спрашивал о потерянной вещи и мне говорили: может быть это? или: не это ли? то я до тех пор говорил: «не то», пока мне не подавали то, чего я искал. И если бы я не помнил, что потерял, то и когда мне подали бы потерянную вещь, я не нашел бы ее, потому что не узнал бы. И всегда так бывает, когда мы ищем и находим что-нибудь потерянное. Когда пропадает что-нибудь с глаз, а не из памяти, например, какой-нибудь видимый предмет, то внутри остается образ его и предмет отыскивается, пока снова не попадется на взгляд. И когда найдется, то узнается по сличению со своим внутренним образом. Мы не говорим, что находим потерянное, если не узнали его; и не можем узнать, если не помним; но предмет пропал только с глаз, а остался в памяти.

Глава 19

Что же если сама память потеряет что-нибудь, как бывает, когда мы забываем что-нибудь и ищем припомнить? Где мы можем искать, как не в самой памяти? И там, если одно представление попадется вместо другого, мы отвергаем его, пока не попадется то, чего мы ищем, и когда попадется, мы говорим: вот это самое, чего мы не сказали бы, если бы не узнали, а не узнали бы, если бы не вспомнили. Но ведь мы забыли. Или не все ускользнуло из памяти, но одна часть оставалась, а другая отыскивалась, потому что память чувствовала, что не все в ней соединено, что она привыкла сочетавать вместе, и как бы потеряв привычный член и хромая требовала возвращения недостающего? Так, если попадется на глаза или на мысль знакомый человек и мы припоминаем его забытое имя, то всякое другое припоминаемое имя не вяжется, потому что нам непривычно мыслить его в сочетании с этим человеком, и дотоле отвергается, пока не представится настоящее имя, при появлении которого мы тотчас замечаем привычную связь представлений и успокаиваемся, и откуда представится настоящее имя, как не из памяти? Когда и другой кто напомнит нам это имя, все-таки оно оттуда же. Мы принимаем то имя не на веру, как что-нибудь новое, но припоминая удостоверяемся в его подлинности. Если бы оно совершенно изгладилось из духа, то не вспомнили бы его и при словах другого. Мы не совсем еще забыли то, о забвении чего помним. Мы не могли бы искать, как потерянное, то, о чем совершенно забыли.

Глава 20

Как же я ищу Тебя, Господи? Когда ищу Бога моего, то ищу блаженной жизни. Взыщу Тебя, да жива будет душа моя. Ибо тело мое оживляется душою моею, а душа моя – Тобою. Как же я ищу блаженной жизни? Если я не имею ее, пока не скажу: довольно (satest), то тогда только могу сказать это, как я ищу ее. Через воспоминание ли, как будто я ее забыл, или через безотчетную жажду знания, как будто я так забыл ее, что не осталось и следов? Не все ли желают блаженной жизни, и нет ни одного не желающего ее? Откуда же они узнали ее, что так желают ее? Где они видели ее, что так полюбили ее? Конечно, мы имеем ее каким бы то ни было образом. Иное дело, когда блажен обладающий блаженною жизнью; а есть и такие, которые блаженны надеждою. Конечно, эти последние не в такой степени обладают блаженною жизнью, как первые, которые блаженствуют самим делом, но все-таки и они лучше тех, которые не блаженствуют ни делом, ни надеждою. Но если бы и эти люди были совершенно чужды блаженной жизни, то и они не желали бы ее так, что их желание стоит вне всякого сомнения. Не знаю, как они узнали и какое понятие имеют о ней, и существуют ли следы ее в памяти: если существуют, то мы некогда были блаженны; каждый ли в отдельности, или в лице того человека, который первый согрешил, в котором все мы умерли и благодаря которому мы все рождаемся с болезнью, – об этом я теперь не поднимаю вопроса; я спрашиваю только: есть ли в памяти блаженная жизнь? Ибо мы не любили бы ее, если бы не знали. Мы слышим слово: блаженная жизнь и все признаемся, что желаем ее достигнуть; но ведь не звук же пленяет нас. Ибо когда грек слышит ее латинское название, он не испытывает никакого удовольствия, потому что не знает, что было сказано; а в нас возбуждается радость, также как и в нем, если бы он слышал греческое название, потому что сама вещь, к обладанию коей стремятся и греки и римляне, не заключается ни в греческих, ни в латинских, ни в каких бы то ни было других речениях человеческих. Таким образом, все знают ее, и если бы можно было вдруг всем предложить вопрос: «Хотят ли они быть счастливыми?», – без всякого сомнения все отвечали бы: «Хотим». А этого не могло бы быть, если бы сама вещь, которая носит название блаженной жизни, не существовала в воспоминании.

Глава 21

Так ли удерживаем в памяти представления блаженной жизни, как сохраняем воспоминание о Карфагене тот, кто его видел? Нет. Потому что блаженная жизнь не может быть созерцаема глазами, так как она не есть что-либо материальное. Может быть она хранится в памяти, подобно числам? Нет. Потому что, кто имеет понятие о численных величинах, тот не стремится при этом к обладанию ими; но если мы имеем понятие о жизни блаженной, то вместе с тем мы любим ее и стремимся обладать ею, чтобы быть счастливыми. Может быть мы также сохраняем воспоминание о жизни блаженной, как о красноречии? Нет. Потому что, хотя, услышав это слово, вспомнят о его значении и некрасноречивые и многие пожелают приобрести красноречие, откуда очевидно, что понятие о нем находится в их сознании; однако они внимают витийству других и наслаждаются им только при посредстве телесных чувств и сами желают быть красноречивыми (конечно без внешнего опыта они не пленялись бы красноречием, а следовательно и сами не желали бы быть красноречивыми). Но блаженную жизнь мы испытываем не посредством наблюдения над другими с помощью какого бы то ни было телесного чувства. Может быть мы также вспоминаем о жизни блаженной, как о радости? Может быть так. Ибо свою радость я припоминаю, когда бываю печален; точно также о жизни блаженной я помышляю, будучи несчастным. Радостное волнение свое я никаким телесным чувством не видел, не слышал, не обонял, не вкушал, не осязал; но я испытал его в глубине души своей во время радости, и представление о ней стало присуще моему воспоминанию, так что я вспоминаю о ней то с отвращением, то с желанием, что зависит от различия тех предметов, которые, по моему воспоминанию, доставляли мне удовольствие. Было время, что во мне возбуждали радость и постыдные вещи, о чем я теперь вспоминаю с отвращением и омерзением. Иногда же моя радость вызывалась добрыми и честными возбуждениями, о которых я вспоминаю с желанием и снова увлечься ими, но так как их нет, поэтому прежнюю радость я вспоминаю с печалью. Где же и когда я наслаждался блаженною жизнью, что вспоминаю о ней, и люблю ее, и стремлюсь к ней? Не только я один или немногие, подобные мне, но все вообще мы, люди, жаждем быть счастливыми. Если бы мы не имели ясного сознания о блаженстве, мы не стремились бы к нему с таким непреодолимым желанием. Но что такое значит, что если мы обратимся к двум лицам с вопросом – желают ли они служить на военной службе, то может случиться, что один из них изъявит желание, а другой скажет: не хочу, если же мы у них же спросим – хотят ли они быть счастливыми, то и тот и другой тотчас же без всякого колебания ответит, что они стремятся к этому, и не по другому какому побуждению один соглашается идти на войну, а другой нет, а единственно из желания наслаждаться счастьем? Может быть один находит удовольствие в том, а другой – в другом, но все согласно утверждают, что они стремятся быть счастливыми, точно также как единогласно утвердительно отвечали бы на вопросы желают ли они радоваться; и саму радость называют блаженною жизнью. Если один находит удовольствие в том, другой – в другом, то все-таки все стремятся к одному – к радости. Это есть душевное состояние, которое всякий непременно испытывал; поэтому представление о ней возникает в памяти, когда слышится слово – блаженная жизнь.

Глава 22

Да не будет, Господи, да не будет в сердце раба Твоего, исповедающегося Тебе, да не будет, чтобы я считал себя блаженным, радуясь какою бы то ни было радостью. Ибо несть радоватися нечестивым (Исх. 48, 22), но только тем, которые бескорыстно чтут Тебя, которых радость – Ты Сам. И сама блаженная жизнь в том и состоит, чтобы радоваться Тобою, о Тебе, ради Тебя; это подлинно блаженная жизнь – и другой нет. Кто думает, что есть иная блаженная жизнь, те ищут иной, а не единой истинной радости. Но все-таки их воля не может отказаться от какой бы то ни было радости.

Глава 23

Следовательно, несправедливо, что все желают быть блаженными, поелику не хотящие радоваться о Тебе, единая блаженная жизнь, не желают блаженной жизни. А не все ли стремятся к блаженству? Но так как плоть похотствует на дух, и дух на плоть (Гал. 5, 17), да не еже хотят, сие творят, то люди впадают в то, что могут, и довольны тем, поелику чего не могут, того не так сильно желают, чтобы превозмочь. Я спрашиваю у всех, об истине или о лжи они лучше желают радоваться? Разумеется, все отвечают, что желают радоваться об истине; точно также так без всякого раздумья говорят, что желают быть блаженными. Блаженная жизнь есть радость об истине. Это радость о Тебе, ибо Ты Истина (см. Ин. 14, 6), Бог просвещение мое, и спасение лица моего (см. Пс. 26, 1) Бог мой. Все хотят этой блаженной жизни, все хотят радоваться об истине. Я знаю многих, которые хотели бы обмануть, но никто не хочет быть обманутым. Итак, где люди узнали блаженную жизнь, как не там, где узнали истину? Они любят и истину, ибо не хотят быть обманутыми. И если они любят блаженную жизнь, которая есть не что иное, как радость об истине, то они любят и истину, которую не любили бы, если бы в их памяти не было некоторого представления о ней. Почему же они не радуются об истине? Почему они не блаженны? Потому что увлекаются другими делами, которые более могут сделать их несчастными, чем сколько может осчастливить их слабое воспоминание об истине. Еще мало свет есть в человецех, пусть они ходят, пусть ходят, да тьма их не объимет (Ин. 12, 35).
Если же люди любят блаженную жизнь, которая есть не что иное, как радость об истине, то почему же истина возбуждает против себя ненависть, и человек Твой, проповедующий истину, делается врагом людей? Не потому ли, что они сначала избирают для себя любимый предмет, а потом желают, чтобы их любимый предмет был истиною: и так как не хотят обманываться, то не хотят поверить, что они обманулись? Они ненавидят истину из-за того предмета, который любят вместо истины. Они любят светлую истину, но не терпят ее резких обличений. Не желая обманываться и желая обмануть, они любят истину, которая открывается сама в себе, и ненавидят ее, когда она раскрывает им их самих. За то истина и накажет тех, которые не желают откровенно стать перед судом ее она откроет их против их желания, а сама не откроется им. Так дух человеческий, слепой и бессильный, постыдный и презренный, хочет скрыться, а сам не желает, чтобы от него было что-нибудь сокрыто. В наказание за это он сам не может скрыться от истины, а истина скрывается от него. Однако, будучи столь окаянен, дух человеческий желает лучше радоваться об истинном, чем о ложном. Блажен он будет, если, отбросив всякий груз мирской суеты, будет радоваться о единой истине, ради которой все истинно.

Глава 24

Вот сколько я прошел в своей памяти, ища Тебя, Господи, и не нашел Тебя вне ее.
Если я нашел в своей памяти нечто о Тебе, то я помню вместе с тем, от Кого научился сему. Я не забыл Тебя, от Кого научился. Где я нашел истину, там нашел и Бога моего, саму истину, и не забыл, от Кого научился ей. Ты, давший мне познать Тебя, пребываешь в памяти моей; там я нахожу Тебя, когда вспоминаю о Тебе и услаждаюсь Тобою. Вот святая утеха моя, которую Ты, по милосердою Своему, даровал мне, призрев на мое окаянство.

Глава 25

Но где Ты пребываешь в памяти моей, Господи, где Ты пребываешь там? Где там место покоя Твоего? Какое святилище создал Ты Себе? Ты удостоил память мою тем, что пребываешь в ней, но я желаю знать, в какой части ее Ты пребываешь. Вспоминая о Тебе, я проследил части памяти, общие у меня со зверями, но там среди образов вещей телесных не нашел Тебя; я перешел к тем частям памяти, где сохраняются волнения души моей, но и там не нашел Тебя. Я вступил в само обиталище души моей, находящееся в памяти, ибо дух помнит о себе, но и там не было Тебя, ибо Ты не образ телесный и не волнение существа живущего, кавовы радость, печаль, желание, страх, память, забвение и тому подобное; Ты и не сам дух, ибо Ты Господь Бог духа, и все движения душевные изменяются, а Ты неизменно пребываешь выше всего, и Ты благоволил обитать в памяти моей, даруя мне знать о Тебе, и зачем же я спрашиваю, в каком месте ее Ты обитаешь, как будто там и в самом деле есть места? Всеконечно Ты обитаешь там, если я помню о Тебе, даровавшем мне знать Тебя, и нахожу Тебя в памяти, вспоминая о Тебе.

Глава 26

Итак, где же я нашел Тебя, чтобы познать Тебя? Ибо Ты не был в памяти моей, прежде чем я познал Тебя. Где же я мог познать тебя, как не в Тебе Самом выше меня? Нельзя сказать где; нет пространства, мы отступаем и приближаемся – и нет пространства. Всюду, о Истина, Ты присущ всем мудрствующим о Тебе и вместе даешь ответ всем мудствующим неправо. Ты ясно отвечаешь, но не все ясно слышат. Все мудрствуют сообразно со своими желаниями, но выслушивают не всегда сообразное со своими желаниями. Лучший служитель Твой тот, кто старается не о том, чтобы услышать от Тебя сообразное со своими желаниями, но сам стремится сообразовать волю свою с тем, что услышит от Тебя.

Глава 27

Поздно я возлюбил Тебя, красота столь древняя и столь новая! Поздно я возлюбил Тебя! Вот, Ты был внутри, а я вне; и там искал Тебя, и безобразно врывался в Твои прекрасные творения. Ты был со мною, а я не был с Тобою. Далеко меня держали от Тебя те предметы, которые без Тебя вовсе не могли бы существовать. Ты воззвал, и возопил, и расторг мою глухоту. Ты озарил, и воссиял, и прогнал мою слепоту. Ты дунул, и воспринял дух, и дышу Тебе. Чувство вкуса пробудилось во мне – ия алчу и жажду; Ты коснулся меня – ия возгорелся желанием твоего мира.

Глава 28

Когда прилеплюсь к Тебе, отрешившись всецело от себя самого, то чужды мне будут труд и печаль, и жива будет душа моя, вся полная Тобою. Ибо и ныне кого Ты наполняешь, Того облегчаешь; и так как я не полон Тобою, то служу бременем для себя самого. Мои достойные плача утехи ведут борьбу с радостотворными скорбями, и на чьей стороне будет победа, не знаю. Увы мне! Господи, помилуй меня! Увы мне! Вот, я не скрываю ран моих. Ты врач, а я больной: Ты милосерд, а я требую милосердия. Не искушение ли житие человека на земли (Иов. 7, 1)? Кому приятны горести и беспокойства? Ты повелеваешь терпеть их, но не любить. Никто не любит того, от чего терпит, хотя и любит терпеть. Если даже и радуется своему терпению, все-таки желает, чтобы лучше не было предмета, вызывающего на терпение. Среди бедствий я желаю счастья; среди счастья – боюсь бедствий. Где же золотая середина, на которой жизнь человеческая не была бы искушением? Горе в счастье века сего, сугубое горе, от боязни превратностей и от развращающих душу утех. Горе в бедствиях века сего, сугубое и многократное горе – по причине жажды счастья. И так как несчастье само в себе горестно и сокрушает терпение, то не искушение ли жизнь человека на земле без всякого промежутка?

Глава 29

Вся надежда моя в беспредельном милосердии Твоем. Дай силу исполнить то, что повелеваешь, и повелевай, что хочешь. Ты нам предписываешь воздержание. Познав же, сказал некто, яко не инако одержу, аще не Бог даст; и сие же бе разума, еже ведети, чия есть благодать (Прем. 8, 21). Воздержанием мы соединяемся и собираемся воедино, от чего мы разошлись врозь. Ибо Тебя менее любит тот, кто любит что-нибудь вместе с Тобою, но не ради Тебя. О любовь, которая всегда горишь и никогда не погасаешь! Любовь, Боже мой, возжги меня! Ты предписываешь воздержание; дай силы выполнить, что предписываешь, и предписывай, что хочешь!

Глава 30

Ты предписываешь воздерживаться от похоти плотской, похоти очес и гордости житейской (1 Ин. 2, 16), Ты запрещаешь разврат, и хотя допускаешь супружество, но призываешь к безбрачию, как к лучшему состоянию. И по Твоей благодати я достиг безбрачия еще прежде, нежели сделался строителем тайн Твоих. Но еще живут в памяти моей, о которой я так много говорил, образы привычных предметов, бессильные во время бодрствования, но во время сна увлекающие меня не только к чувственному услаждению, но даже к сочувствию и как бы к самому делу. И так сильна иллюзия образа в душе моей и в теле моем, что призрачные явления во время сна увлекают меня к тому, к чему не могли бы увлечь действительные явления во время бодрствования. Неужели, Господи Боже мой, тогда я бываю не я? Но как велика разница между мною и мною, между тем моментом, когда во время сна я увлекаюсь чувственными образами, и тем временем бодрствования, когда я отвращаюсь от них. Где же бывает тогда разум, который так убедительно говорит во время бодрствования? Ведь действительные предметы не возбуждают моей чувственности. Неужели вместе с глазами смыкается и разум? Неужели и он засыпает вместе с телесными чувствами? И отчего часто даже во сне мы противился увлечениям, и, помня свою решимость и оставаясь ей верными, не поддаемся никаким приманкам? И однако такова разница между сном и бодрствованием, что даже поддавшись обольщениям во сне, мы, пробуждаясь, снова приобретаем спокойствие совести и из самой разницы в самосознании убеждаемся, что мы не сделали того, совершение чего заставило бы нас раскаиваться.
Неужели, Боже всемогущий, Твоя рука не может исцелить всех недугов души и преизобилующею благодатью Твоею изгладить похотливые движения моих сновидений? Ты умножишь, Господи, более и более во мне дары Твои, так что душа моя, избавившись от сети пожеланий, будет следовать за мною к Тебе, не будет враждебна себе, и даже в сновидениях не только не будет увлекаться плотскими образами до излияния семени, но ни сколько-нибудь сочувствовать им. Ибо погасить совершенно стремления страстей, насколько они зависят от нашего произвола даже при целомудренном настроении спящего, не только в сей жизни, но и в настоящем моем возрасте нетрудно для Тебя, Всесильный, могущаго вся творити по преизбыточествию, ихже просим или разумеем (Еф. 3, 20). А каков я теперь доселе в этой области моих грехопадений, это я высказал Тебе, Всеблагой мой Господи, радуясь с трепетом (см. Пс. 2, 11) о Твоих дарах, какие Ты излил на меня, и оплакивая свои несовершенства, в надежде, что Ты довершишь на мне милости Твои до полного примирения с Тобою внутреннего и внешнего существа моего, когда пожерта будет смерть победою (1 Кор. 15, 54).

Глава 31

   Есть еще злоба дня, и – о если бы она довлела ему! Мы возобновляем ежедневно разрушающееся тело наше пищею и питьем, доколе Ты не упразднишь чрево и брашна, насытишь меня чудным насыщением, и тленное сие облечешь вечным нетлением (см. 1 Кор. 15, 53). Но теперь мне приятна необходимость питаться, и против этого удовольствия я веду борьбу, чтобы не увлечься им; я ежедневно подвизаюсь в постах, довольно часто порабощая тело мое (см. 1 Кор. 9, 27), и мои болезни уступают место удовольствию. Ибо голод и жажда суть в некотором роде болезни; они жгут и как лихорадка умерщвляют, если не придет на помощь врачевство пищи. Но так как пища готова, то вследствие насыщения дарами Твоими, в которых и земля, и вода, и небо служат нашей немощи, – бедствие превращается в удовольствие.
   Ты научил меня, чтобы как к лекарствам, так и к пище я приступал с умеренностью. Но когда я перехожу от тягостного голода к приятному насыщению, то при этом переходе меня подстерегает зловредное сладострастие. Ибо сам переход составляет удовольствие, и таков неизбежно переход к тому, к чему влечет необходимость. И хотя здоровье служит побудительною причиною питания и питья, но тут же как бы по пятам присоединяется опасное удовольствие, и даже часто старается забежать вперед, чтобы из-за удовольствия совершалось то, чего я желаю и что считаю полезным ради здоровья. Но у здоровья и у удовольствия не одна мера; что достаточно для здоровья, того мало для удовольствия. Часто не разберешь, необходимая ли забота о теле требует еще поддержки или хочет себе жертв ложная жажда удовольствий. Этою-то неопределенностью пользуется несчастная душа и здесь приготовляет себе основание для извинения, радуясь, что не совсем ясно, чего довольно для поддержки здоровья, дабы под предлогом сохранения здоровья совершить мрачное служение похоти. Я ежедневно стараюсь противиться этим искушениям и призываю десницу Твою для спасения моего и обращаюсь к Тебе с пламенною мольбою, ибо сам не могу в этом случае иметь верного суждения.
   Я слышу глас Бога моего, заповедующего: да не отягчаются сердца ваша объядением и пианством (Лк. 21, 34). Пьянство далеко от меня; по милости Твоей да не приблизится ко мне. Объядение же еще иногда подкрадывается к рабу Твоему; по милости Твоей да удалится от меня. Никто не может быть воздержанным, если Ты не даруешь этого. Многое Ты даешь нам по нашим молитвам; и если мы получаем что-либо доброе прежде молитвы – получаем от Тебя, и получаем для того, чтобы сознать это впоследствии. Я никогда не был пьяницею, но я знал пьяниц, которых Ты сделал трезвыми. Итак, по милости Твоей и чуждые порока не были ему причастны, и, предавшись ему, отстали от него, и наконец и те, и другие сознали в Тебе правителя своей жизни. Я слышал еще другой глас Твой: в след похотей твоих не ходи и от похотений твоих возбраняйся (Сир. 18, 30). Я слышал и этот много любимый мною глас из сокровищницы Твоей: ниже аще ямы, избыточествуем; ниже аще не ямы, лишаемся (1 Кор. 6, 8), т. е. ни первое меня не осчастливит, ни последнее не сделает несчастным. Слышал и иной глас: аз навыкох, в нихже есмь, довлеет быти; вем… и избыточествовати, и лишатися. Вся могу о укрепляющем мя (Флп. 4, 11–13). Вот воин небесных воинств, а не прах, как мы. Но помяни, Господи, яко персть есмы, и из персти создал Ты человека (см. Пс. 102, 14; Быт. 3, 19), и он погиб, и обретеся (Лк. 15, 32). И говоривший вышеприведенные слова (св. ап. Павел) не сам по себе возмог, и он был прах, и по Твоему вдохновению произнес следующие любимые мои слова: вся могу о укрепляющем мя. Укрепи меня, да возмогу. Дай, что Ты предписываешь, и предписывай, что хочешь. А Павел исповедует, что принял от Тебя, и хвалясь о Господе хвалится (см. 1 Кор. 1, 30, 31). Я слышал и друга, просящего о том, что желает получить. Отврати от мене, говорит он, чрева похоть (Сир. 23, 6). Отсюда видно, святой мой Боже, что если исполняются Твои повеления, то не иначе, как по Твоему содействию.
   Ты научил меня, благой Отче, что вся чиста чистым, но зло человеку претыканием ядущему (Рим. 14, 20), и что всякое создание Твое добро и ничтоже отметно, со благодарением приемлемо (1 Тим. 4, 4), и что брашно нас не поставляет пред Богом (1 Кор. 8, 8), и что никтоже нас да осуждает о ядении и о питии (Кор. 2, 16), и что ядый неядущаго да не укоряет, и неядый ядущаго да не осуждает (Рим. 14, 3). Я усвоил это, благодарю Тебя, восхваляю Тебя, Боже мой, учитель мой, гремящий в уши мои, просвещающие сердце мое, избавь меня от всякого искушения. Не боюсь я нечистоты, но нечистоты похоти. Я знаю, что Ною было позволено вкушать всякий род мяса, который годится в пищу (см. Быт. 9, 2–3); что Илия питался пищею ворона (см. 3 Цар. 17, 6); что Иоанн, одаренный чудным воздержанием, не был осквернен акридами, т. е. животными, употребляемыми в пищу (см. Мф. 3, 4). С другой стороны, я знаю, что Исав был прельщен желанием чечевицы (см. Быт. 25, 34), что Давид за жажду воды порицал сам себя (см. 2 Цар. 23, 15–17) и что Царь наш был искушаем не мясом, но хлебом (см. Мф. 4, 3). И народ в пустыне заслужил гнев Божий не за то, что желал мяса, но за то, что, желая пищи, возроптал на Бога (см. Чис. 11).
   Посреди этих искушений я ежедневно борюсь против страсти к объядению и многопитию; здесь я не могу раз и навсегда решиться на окончательное воздержание, как это возможно было для меня относительно сожития с женщинами. Поэтому в деле насыщения бразды обуздания нужно держать с умеренным послаблением и сдерживанием. Кто тот человек, Господи, который бы в этом случае не выступил сколько-нибудь за пределы необходимости? Кто бы он ни был, он велик: да возвеличит имя Твое. Но я не таков; я человек-грешник; но и я величаю имя Твое, и да ходатайствует перед Тобою о моих прегрешениях (см. Рим. 7, 34) Тот, Кто победил мир (см. Ин. 16, 33), считающий меня в числе немощных членов тела Своего, ибо и несоделанное мною видеста очи Твои и в книзе Твоей еси напишутся (Пс. 88, 16).

Глава 32

Приманки благоуханий я не слишком боюсь. Когда их нет, я не ищу; когда есть, не отвергаю; всегда готов обойтись без них. Так мне кажется; может быть, я ошибаюсь. Ибо это глубокая тьма, в которой скрывается присущая мне моя способность; так что дух мой, вопрошая сам себя о своих силах, не легко считает себя вправе давать сам себе веру; потому что и присущее в нем по большей части скрыто, пока не обнаружится опытом. И никто в сей жизни, которая вся называется искушением (см. Иов. 7, 1), не может не опасаться, как бы ему, успев сделаться из худшего лучшим, не сделаться опять из лучшего худшим. Одна надежда, одно заверение, одно твердое обеспечение – это Твое милосердие.

Глава 33

Наслаждения слуха довольно крепко меня связали и порабощали, но Ты разрешал в освободил меня. Теперь при звуках, одушевляемых Твоими словами, когда они поются приятным и искусным голосом, признаюсь, я несколько услаждаюсь; но не так, чтобы я не мог оторваться от них, если хочу. Но достигая ко мне вместе со священными изречениями, их оживляющими, звуки духовных песней ищут в сердце моем известного места, и едва ли я даю им надлежащее. Иногда, мне кажется, я чту эти звуки более надлежащего, замечая, что при одних и тех же священных словах сердца наши более возжигаются огнем благочестия, когда эти слова поются так, чем если бы они пелись иначе; и все наши душевные движения по своему различию имеют соответственные выражения в голосе и пении, возбуждая по какой-то таинственной симпатии те же ощущения в душе слушателя. Но чувственное удовольствие, которому не следует давать преобладания над умом, часто обманывает меня, когда не следует терпеливо за усвоением смысла песнопений, но старается ворваться наперед и как бы вести за собою то, ради чего только и могло быть допущено. В этом случае я грешу бессознательно, но сознаю свой грех впоследствии.
А иногда, чрезмерно остерегаясь увлечений музыкальностью, я грешу в этом отношении излишнею суровостью, так что очень нередко я готов удалить от ушей своих всякую мелодию приятных песнопений, наполняющих Псалтирь Давидову, и даже церковных; мне кажется гораздо безопаснее образ действий александрийского епископа Афанасия, о котором, помнится, часто мне рассказывали, что он приказывал произносить псалмы с таким умеренным колебанием в голосе, что оно более походило на чтение, чем на пение. Но когда я припоминаю слезы, которые я проливал при песнопениях Церкви Твоей с начала моего обращения к вере, когда замечаю, что и теперь я трогаюсь не самим пением, но предметами песнопений, когда они поются чистым голосом и с приличнейшею модуляциею, то снова сознаю всю пользу этого учреждения. Таким образом, я колеблюсь между опасением удовольствия и опытом пользы; и более склоняюсь, не выдавая впрочем своего суждения за непогрешительное, к тому, чтобы одобрить в Церкви обычай пения, дабы через наслаждения слуха немощный дух восторгался к чувству благочестия. Однако, когда мне случается более увлечься пением, чем предметом песнопения, то я со скорбью сознаю свой грех и тогда желал бы лучше не слышать певца. Вот в каком я положении; плачьте за меня вы, которые делаете нечто доброе внутри себя, откуда исходят дела, и вы, которые не делаете доброго, вас не тронут мои признания. Ты же, Господи Боже мой, услышь, призри и виждь, и помилуй, и исцели меня, Ты, видящий, что я сам для себя стал загадкою, и в этом состоит моя слабость.

Глава 34

   О похоти очей моих телесных остается мне сказать в этих признаниях, которые пусть будут выслушаны ушами храма Твоего, ушами братскими и благочестивыми – и затем мы закончим рассуждение об искушениях похоти плоти, которые и доселе тревожат меня воздыхающаго и в жилище свое небесное облещися желающаго (2 Кор. 5, 2). Прекрасные и разнообразные формы, блестящие и приятные цвета – вот что любят глаза. Да не содержат душу мою под своею властью впечатления зрения; да содержит ее Бог, сотворивший все видимое, добро зело, ибо Он есть благо мое, а не видимые вещи. Впечатления зрения объемлют меня во все дни бодрствующего, и нет мне от них покоя, как бывает покой от звуков пения, иногда от всех во время молчания. Ибо и сама царица цветов – свет, проникающий все, созерцаемое нами, – где бы я ни был днем, многообразными преломлениями лучей ласкает мой взор, даже когда я занят чем-нибудь другим, не обращая на это внимания. Тем не менее влияние света так сильно, что если внезапно свет ислезает, мы ищем его с усердием и сокрушаемся при долгом его отсутствии.
   О свет, виденный Тобою, когда он с замкнутыми глазами учил сына своего пути жизни и непреткновенною ногою предшествовал ему по стези любви (см. Тов. 4 и 7)! О свет, виденный отягченными и закрытыми от старости очами Исаака, когда он сподобился, не узнав сыновей, благословить их, а узнать их, благословив (см. Быт. 17)! О свет, виденный Иаковом, когда он, при глубокой старости своей, восхищенный взорами далеко в будущее, светоносным сердцем озарял в сыновьях своих имеющие быть племена грядущего народа, – и на внуков своих от Иосифа налагал таинственно перекрещенные руки, не как отец предполагал, но как сам он располагал (см. Быт. 48 и 49)! Это свет сам в себе, свет единый, и едино суть все, которые видят и любят его. А этот телесный свет, о котором я говорил, приманчивый и опасный своею сладостью, услаждает временную жизнь слепым любителям ее. А есть те, которые умеют хвалить Тебя, Боже, Творче всего, и за сам свет и возносят его в гимне Твоем, но не уносятся им во сне своем: таким желаю быть и я. Я противлюсь обольщениям очей, да не совратятся стопы мои, шествующие по пути Твоему; и возвожу к Тебе невидимые очи, да изведешь из пропасти нозе мои (Пс. 24, 15). Ты исторгнешь их оттуда, иначе они втянутся трясиною. Ты не перестаешь исторгать их, тотда как я продолжаю часто погрязать в рассеянных всюду трясинах; ибо не воздремлет, ниже уснет храняй Израиля (Пс. 120, 4).
   Как бесконечно много придумали люди для приманки очей с помощью различных искусств и художеств, в одеждах, обуви, сосудах и тому подобных изделиях, также в живописи и различных изваяниях, в вещах, далеко выходящих за пределы умеренного и необходимого употребления и благочестивого знаменования; вне себя они следили за предметами своего творчества, внутри себя оставляли своего Творца, и забывали, на что сотворены. А я, Боже мой, красота моя, и при созерцании прекрасных дел рук человеческих пою Тебе гимн и посвящаю хвалу Освятителю моему; ибо красота, устрояемая по предначертаниям души художественными руками, происходит от той красоты, которая превыше всего и к которой воздыхает душа моя день и ночь. Но творцы и любители наружной красоты находят здесь повод к похвале, но не повод к назиданию. Он тут же, но люди не видят его, да и не идут далее и державу свою к Тебе сохранят (Пс. 58, 10), не растрачивая ее в рассеянных удовольствиях. И я, говорящий и рассуждающий так, тоже погрязаю среди этих прекрасных предметов; но Ты исторгаешь меня, Господи, исторгаешь меня, яко милость Твоя пред очима моими есть (Пс. 25, 3). Ибо и я увлекаюсь жалостным образом, и Ты исторгаешь меня милосердно, иногда так, что я и не чувствую этого, если не зашел еще в глубину пристрастия, иногда с болью, если я погряз глубоко.

Глава 35

   Есть еще вид искушения, несравненно более опасный. Кроме похоти плоти, которая состоит в полном удовлетворении всех чувств и страстей и предаваясь которой погибают все удаляющиеся от Тебя, Господи, есть еще в нашей душе от телесных чувств какое-то пустое желание не только получать приятные ощущения телом, но и испытать все через тело, – какая-то суетная страсть любопытства, украшающаяся именем знания и мудрости. Так как эта страсть состоит в стремлении к чтению, а глаза преимущественно перед всеми другими чувствами служат орудиями познания, то она в слове Божием названа похотию очес (1 Ин. 2, 16). Видеть — собственно дело глаз. – Но мы пользуемся этим словом и для остальных чувств, если речь идет о познании. Мы не говорим: послушай, что это темнеет, или: понюхай, как блестит, или: отведай, как искрится, или: дотронься, как это сияет. Но обо всем этом мы дозволяем себе употреблять слово погляди. Мы не только говорим: погляди, как светло, о чем могут дать знать только глаза, но и говорим также: смотри, как звучит; гляди, как пахнет; гляди, как вкусно; смотри, как твердо. Потому все наблюдения чувств называются, как сказано, похотью очес, так как дело созерцания, которое преимущественно принадлежит глазам, усвояют себе по аналогии и прочие чувства, когда наблюдают что-либо для знания.
   Из этого становится очевиднее различие между обнаружениями во внешних чувствах – похоти плотской и похоти очес. Похоть плоти гоняется за красивым, благозвучным, сладким, вкусным, мягким. Похоть же очес стремится испытать даже противоположные ощущения – не для того, чтобы подвергнуть себя неудовольствию, но по любопытству и страсти к знанию. Как, например, может побудить похоть плоти к рассматриванию истерзанного трупа, которого боишься, – и все-таки, туда где лежит труп, сбегаются толпы народа, чтобы возбудить в себе ужас и сожаление.
   Даже боятся, что увидят этот труп во сне, как будто кто принуждал их смотреть наяву или привлекал какой нибудь слух о его красоте. Тоже самое и относительно других чувств, что проследить было бы долго. Вследствие такой болезни – любопытства – и на зрелищах представляются разные чудеса. Отсюда является стремление к познанию тайн природы (которая вне нас); это знание не приносит никакой пользы, да люди ничего и не ищут в нем кроме знания. Из того же стремления к извращенному знанию получили свое начало искусства магиков. Даже в религии самой, по тому же побуждению, испытывают Бога, когда требуют знамений и чудес не для спасения кого-нибудь, но единственно из любопытства.
   В этом безграничном лесу, полном засад и опасностей, я уже минул многое и сделался ко многому равнодушен, благодаря Твоей благодатной помощи, Боже спасения моего; но все-таки, когда ежедневную жизнь нашу окружает столь много предметов, возбуждающих любопытство, как осмелюсь я сказать, что ни один из них не возбудит во мне внимания и увлечения пустым любопытством. Конечно, меня уже не увлекут театральные зрелища, я не стараюсь узнать течения звезд, мой дух не вопрошает тени умерших, для меня отвратительны все святотатственные тайны. Какими хитрыми способами ни внушает мне враг просить какого-нибудь знамения от Тебя, Господи Боже мой, Коему я обязан служить в простоте и смирении; но клянусь Тебе именем нашего Царя и Иерусалимом небесным, отечеством простоты и святости, что как в настоящее время далека от меня эта мысль, так далека она и еще далее от меня пребудет и навсегда. Если же я прошу Тебя о спасении кого-либо, то к этой просьбе я имею совершенно иное побуждение, и Ты, соделывающий по желанию Своему, охотно даруешь и будешь внушать мне желание следовать Тебе, что бы Ты ни творил.
   Но кто исчислит, какое огромное число презренных, ничтожных предметов искушают ежедневно наше любопытство и как часто мы падаем? Не всегда ли мы, как бы не желая оскорблять слабых, сначала равнодушно обращаем внимание на бессмысленные разговоры, а потом мало-помалу с охотою прислушиваваемся к ним? Я уже не хожу в цирк смотреть на погоню собаки за зайцем, но если на поле случайно встречаю такое зрелище, – оно неодолимо отвлекает меня от самых глубоких дум и завлекает собою; я не побегу в сторону за бегущим животным, но все-таки слежу за ним с сердечным любопытством. И если Ты, обнажив передо мною мою немощь, не внушишь мне скоро – или от видимого зрелища обратиться с какою-либо мыслью к Тебе, или совершенно презреть и оставить его без внимания, то я смотрю на него бессмысленно и тупо. Точно также, когда я сижу дома, разве не отвлекает часто мое внимание ящерица, ловящая мух, или паук, затягивающий попадающихся мух в свою пряжу? И в этих малых насекомых не проявляется ли действие той же самой творческой силы? Итак, буду хвалить Тебя, чудный Творец и Устроитель всех вещей, но не буду чрезмерно устремлять на них свое внимание. – Иное дело встать скоро, иное – вовсе не падать, а такими падениями полна моя жизнь и единственная надежда моя – неисчерпаемое богатство милосердия Твоего. Ибо когда наше сердце полно такого рода предметами и заключает в себе бесчисленное множество суетного, то и молитвы наши от этого часто прерываются и смущаются. И когда мы перед лицом Твоим взываем воплем сердца к слуху Твоему, – столь святое дело нарушается неизвестно откуда привходящими совершенно пустыми помыслами.

Глава 36

Неужели мы, видя, что Ты благоволил изменить нас, будем оставлять это без внимания или полагать надежду свою в чем-либо ином, кроме милосердия Твоего? Ты знаешь, в какой мере Ты изменил меня, – Ты, Который первоначально исцеляешь меня от господствующей надо мною страсти, чтобы потом очистить все остальные беззакония мои, исцелить все недуги мои, избавить от истления живот мой, венчать меня милостью и щедротами, исполнить во благих желание мое (см. Пс. 102, 3–5), так как Ты подавил мою гордость страхом Твоим и подклонил выю мою под иго Твое. Ныне несу его, и легко оно для меня, потому что Ты так обещал и сделал (см. Мф. 11, 30). Действительно, это было так, и я не сознавал этого, когда боялся подчиниться игу Твоему. Но поведай мне, Господи, – Ты, Который один господствуешь, не воздымаясь, потому что один Ты истинный господин, не имеющий над собою владыки, – поведай мне, удалились ли от меня искушения третьего рода и могут ли они оставить меня когда-либо в этой жизни? Желать пользоваться любовью и уважением от людей – единственно потому, что при этом является какая-то радость, которая впрочем не может быть названа радостью, – это пустая жизнь и гнусное тщеславие. Отсюда по большей части происходит то, что к Тебе не питают любви и не боятся Тебя чистосердечно. Поэтому Ты гордым противишься, смиренным же даешь благодать (1 Пет. 5, 5); гремят громы Твои над гордынею века сего и колеблются основания гор. И так как некоторые звания в человеческом обществе необходимо пользуются любовью в почтением, то враг истинного спасения нашего, повсюду расставляя сети, побуждает нас: скорей, скорей, чтобы мы, жадно собирая почести, незаметным образом делались его пленниками, и, удаляясь от истины Твоей – спасения нашего, предавались человеческим обольщениям и находили большее удовольствие в людской любви и почтительности, не ради Тебя, но вместо Тебя. Таким образом делает нас своими сообщниками, не по общению любви, но по участию в наказании тот, кто решился поставить престол свой на севере (Ис. 14, 13–15), чтобы люди во мраке и хладе служили ему, превратно и дерзко посягавшему на Твое величие. Мы же, Господи, малое стадо Твое (Лк. 12, 82), – Ты обладай нами. Распростри крылья – и укроемся под ними. Ты наша слава, да будем любимы ради Тебя и в нас да будет чтимо Слово Твое. Кто желает похвал от людей, когда Ты его осуждаешь, не найдет ни защиты у людей на суде Твоем, ни спасения при осуждении от Тебя. Но если грешник порицается в похотях души своей, а праведник восхваляется за тот дар, который Ты дал ему (Пс. 10, 23), между тем более рад бывает тому, что его хвалят, чем тому, что он обладает даром, который приобретает ему похвалу, даже и тогда, когда Ты порицаешь его, он старается приобретать похвалу, то конечно лучше уже тот, кто похвалил, чем тот, кто получил похвалу; потому что тому приятен дар Божий, а этому гораздо более приятен дар человеческий, чем Божий.

Глава 37

   Ежедневно мы подвергаемся искушениям, Господи, каждую минуту подлежим испытанию. Мнение людей – наше ежедневное горнило. Ты заповедуешь нам воздержанность и в этом: даруй же, что предписываешь, и предписывай, что хочешь. Тебе известны воздыхания сердца моего об этом и слезы очей моих к Тебе. Ибо я с трудом разумею, становлюсь ли я чище от этой язвы, и весьма опасаюсь тайных грехопадений (см. Пс. 18, 13), которые известны очам Твоим, но не моим. При каких-нибудь других искушениях я имею возможность сознавать себя, но при искушениях тщеславия – почти никакой. Ибо я сознаю, насколько я приобрел сил для обуздания моего духа от похоти плоти и от стремления к ненужным знаниям (от похоти очей), когда лишаю сам себя предметов этих страстей или когда их нет; потому что тогда я делаю себе вопрос, – насколько тяжело мне обходиться без них. Предметы, служащие для удовлетворения какой-нибудь из этих трех страстей, или двух из них, или всех, если дух не может дать себе отчета, точно ли равнодушен он к ним, могут быть отдалены для самосознательной проверки себя. Но чтобы лишиться похвалы и испытать, насколько мы можем снести это лишение, неужели мы должны вести худую жизнь, столь развратную и бесчеловечную чтобы всякий, кто нас знает, нас презирал? Что нелепее можно выдумать или сказать? А если похвала обыкновенно сопровождает и должна сопровождать добрую жизнь и добрые дела, то разве не должно столько же желать спутницы, сколько самой доброй жизни? Но пока я не лишился известного предмета, я не могу почувствовать, с тягостью или равнодушно перенесу его лишение.
   В чем же, Господи, признаюсь Тебе, говоря об этом предмете искушения? В чем, если не в том, что похвалы мне доставляют удовольствие, но не столько похвалы, сколько сама добродетель? Ибо если бы мне предложили – или, будучи злым и заблуждающимся во всем, получать похвалы от всех, или, будучи постоянным и твердым в добродетели, быть всеми осуждаемым, – очевидно, что бы я избрал. Даже не пожелал бы похвалы из чужих уст, умножая свою радость о сделанном добром деле. Вот я сознаю, что не только такая похвала увеличивает мою радость, но и поношение уменьшает ее. И когда меня возмущает моя слабость, то вместе с тем представляется и оправдание ей; какого рода это оправдание – Ты знаешь, Боже мой – но меня оно делает нерешительным. Так как Ты предписал нам не только воздержание, т. е. к чему мы не должны пристращаться, но вместе и справедливость, т. е. куда мы должны обращать любовь, и Тебе благоугодно, чтобы мы любили не только Тебя, но вместе и близкого нашего, то мне часто кажется, что я радуюсь о преуспеянии ближнего в добре, когда радуюсь, что он одобряет признанное добрым, – и наоборот, мне кажется, что я сожалею о несовершенстве ближнего, когда слышу, что он порицает то, что неизвестно ему или то, что хорошо. Поэтому-то я недоволен иногда, когда меня хвалят, если хвалят во мне то, что мне самому не нравится, или мои ничтожные и малозначащие добродетели ценят гораздо выше, чем они того заслуживают. Но с другой стороны, почему я знаю, не проистекает ли мое неудовольствие от того, что мне горестно видеть своего хвалителя смотрящим на меня с другой точки зрения, чем я сам? А в этом случае мною движет не забота о пользе ближнего, но то обстоятельство, что добродетели мои, которые нравятся мне, еще более делаются приятными, когда нравятся и другим. Я некоторым образом не сознаю похвал, если сам не одобряю своего поведения, когда, например, хвалят то, что мне не нравится, или слишком прославляют то, что мне не так нравится. Неужели из этого следует, что я не знаю сам себя?
   Из Твоего примера, о Истина (правый Боже), я вижу что я должен обращать внимание на похвалы не ради себя, но ради пользы ближнего. Так ли я поступаю – не знаю. В этом я известен себе менее, чем Тебе. Умоляю Тебя, Боже мой, открой мне меня самого, чтобы я исповедался своим братьям, которые будут воссылать молитвы о мне, какие язвы я увижу в себе. После этого я еще тщательнее изучал бы себя.
   Если я, слушая похвалы себе, имею в виду пользу ближнего, то почему я менее возмущаюсь, когда несправедливо поносят кого-нибудь другого, чем когда поносят меня? Почему я более уязвляюсь оскорблениями, направленными против меня, чем оскорлениями, которые в моем присутствия также несправедливо наносятся кому-либо другому? Или и этого я не знаю? Неужели остается сказать, что я обманываю сам себя и не делаю перед Тобою правды ни сердцем, ни языком своим? Болезнь эту, Господи, далеко сотвори от меня, да не будут уста мои для меня елеем грешника, намащающим главу мою (Пс. 140, 5).

Глава 38

Я беден и ничтожен – и гораздо лучше, если я с сердечным сожалением разочаровываюсь в себе и ищу милосердия Твоего, доколе мои немощи не будут исцелены и пока я не достигну мира, которого не знает око гордых. Слова, нами произносимые, и дела наши, известные другим, подпадают вследствие любви к славе опаснейшему искушению. Наша любовь к славе для собственного превозношения собирает случайно высказанные о нас мнения, и, когда я сам себя обвиняю, находит повод гордиться даже самим самоукорением; часто человек тщеславится собственным презрением к тщеславию; таким образом, он не достоин похвалы за свое презрение к славе, потому что не презирает ее, когда в душе хвалит сам себя.

Глава 39

Точно также в душе нашей есть еще иное зло, принадлежащее к тому же роду искушений; в нем погрязают те, которые о себе много думают и любятся собою; хотя другие не одобряют или даже порицают их, но они и не заботятся заслуживать одобрения у других. Но таковые люди, довольствуясь только собою, тем более не могут быть угодны Тебе, не только потому, что не имея добродетелей хвалятся как бы имеющие их, но еще и потому, что Твоими дарами хвалятся как своими собственными, или как приобретенными личною заслугою, или признавая эти дары ниспосланными по благодати, не сорадуются общему благу, а только завидуют в том другим. Ты видишь смятение сердца моего во всех этих и подобных затруднениях и опасностях, и раны мои от этого все более и более исцеляются Тобою, и я чувствую, что они становятся все легче и легче.

Глава 40

Где Ты не сопутствовала мне, о Истина, научая, чего остерегаться и чего желать, когда я предствлял на суд Твой то, что мог созерцать? Я разъяснил внешний мир теми чувствами, каким он доступен, я подверг наблюдению жизнь собственного тела и сами чувства свои. Отселе я перешел в сокровища своей памяти, обширные пространства, полные чудными и вычисленными богатствами, и созерцал их, и убоялся, и не мог ничего рассмотреть без Тебя, но все это было – не Ты. И не сам я выдумал все, что есть в памяти, пересмотрев все и постаравшись разобрать и оценить все по достоинству: иное воспринял я от внешних чувств, иное, соединенное с собою, подверг наблюдению внутреннего чувства, сами чувства я подверг рассмотрению и анализу, и уже в обширных владениях памяти иное пропускал мимо, иное сохранял, иное выбрасывал. Но ни сам я при этом действии, ни способность моя, с помощью которой я совершал это, не были Ты, ибо Ты – свет пребывающий, перед которым я рассматривал всё: существует ли, что существует, какой цены достойно и слышал Твои вразумления и повеления. Я часто это делаю; я нахожу в этом удовольствие, к которому возвращаюсь всякий раз, когда могу освободиться от необходимых занятий. И ни в чем этом, что я пересматриваю при свете Твоих вразумлений, я не нахожу безопасного места для души своей, кроме Тебя, в Котором собираются мои рассеянные помыслы, чтобы ничто, находящееся во мне, не удалялось от Тебя. Иногда Ты ввергаешь меня в великое и необычное и неизреченно сладкое внутреннее состояние, и если бы оно утвердилось во мне, я не знаю, что это за блаженная жизнь была бы. Но я опять ниспадаю во внешний мир, оттягиваемый к нему тягостным балластом, и поглощаюсь обычными впечатлениями, и удерживаюсь в них, и много плачу, но много удерживаюсь. Такова тягостная сила привычки! В одной сфере я могу быть, но не хочу; в другой хочу, но не могу; несчастен я отовсюду.

Глава 41

Вот я рассмотрел немощи грехов моих в тройной похоти и признал десницу Твою для спасения моего. Я узрел свет Твой уязвленным сердцем и, будучи поражен им, возопил: кто возможет здесь? Отвержен есмь от лица очию Твоею (Пс. 30, 23). Ты – Истина, над всем царствующая, а я по жадности своей хотел не лишиться Тебя, но вместе с Тобою обладать и ложью; так как никто не захотел бы до того быть ложным, чтобы и самому не знать, в чем состоит истина. И таким образом я потерял Тебя, поелику Ты не благоволишь обитать вместе с ложью.

Глава 42

К кому же обращусь я для примирения с Тобою? Быть может к ангелам? С какою молитвою? С какими таинствами? Многие, как я слышу, стараясь возвратиться к Тебе и не имея к тому возможности собственными силами, покушались обратиться к ангелам, прониклись желанием любопытных видений и оказались достойными иллюзий. Возгордившись, они искали Тебя в надутом учении, более выставляя грудь, чем бия в перси свои, и соответственно настроению сердца своего привлекли к себе сообщников и участников в своей гордости силы воздушные (см. Еф. 2, 2), которыми прельщены были через магию, ища посредника для своего очищения, но его не было. Ибо то был диавол, преобразующийся в ангела светла (2 Кор. 11, 14). Он много поблажал гордой плоти, потому что сам не обладал плотским телом. Эти люди были грешники и смертные, а Ты – Господь, с Которым они хотели гордо примириться, бессмертен и без греха. Посредник же между Богом и людьми (см. 1 Тим. 2, 5) должен был иметь нечто, подобное Богу, нечто, подобное людям; иначе, будучи во всем подобен людям, был бы далек от Бога, и наоборот, будучи во всем подобен Богу, был бы далек от людей, и таким образом не был бы посредником. А лживый тот посредник, в обманах которого гордость его, по тайным судьбам Твоим принимает праведное наказание, имеет одно общее с людьми, то есть грех; хочет казаться имеющим нечто общее и с Богом, так как облеченный смертным телом выдает себя за бессмертного. Но поелику оброцы греха – смерть (Рим. 6, 22), то и в этом случае он имеет то общее с людьми, что вместе осудится на смерть.

Глава 43

   Истинный Посредник, Которого Твое сокровенное милосердие предназначило для людей смиренных и Которого Ты послал, чтобы из Его примера мы научились самому смирению, Этот Посредник Бога и человеков – человек Христос Иисус – явился между подлежащими смерти грешниками и бессмертною Правдою. Смертен как люди, праведен как Бог. Так как награда праведности есть жизнь и мир, то Он праведностью Своею, свойственною Ему как Богу, упразднил для грешников, стремящихся к праведности, смерть, – смерть, которой Он Сам благоволил приобщиться вместе с ними. Он был известен древним святым, так что они спаслись верою в Его будущие страдания, подобно тому как мы спасаемся верою в Его прошедшие страдания. Он был посредником только как человек; как Слово, Он не занимал середины, так как Он был равен Богу, был Бог, у Бога и вместе с Духом Святым был единый Бог. Отче благой! Как крепко Ты полюбил нас, Ты не пощадил Сына Твоего Единородного, но за всех нас нечестивых предал Его (Рим. 8, 32). Как крепко Он возлюбил нас! За нас Он, не считавший хищением быть равными Тебе, послушлив был даже до смерти, смерти же крестныя (Флп. 2, 6–8). Он один свободный среди мертвых (см. Пс. 87, 6), имеющий власть положити душу свою и власть паки прияти ю (Ин. 10, 18). Он за нас предстал Тебе победителем и жертвою – победителем, потому что был жертвою за нас; Он предстал перед Тобою первосвященником и жертвою, первосвященником, потому что был жертвою. Он из рабов сделал нас Твоими детьми, и, будучи рожден Тобою, послужил нам. Поистине в Нем получает силу мое упование, потому что Ты исцеляешь все недуги мои через Того, Кто возседает одесную Тебя и ходатайствует о нас (Рим. 8, 34); иначе я впал бы в отчаяние. Ибо многочисленны и велики недуги мои, но еще безграничнее целебная сила Твоя. Мы могли бы думать, что Слово Твое далеко от общения с нами, что Оно не заботится о нас, если бы Оно не было плотью и не обитало в нас.
   Будучи устрашен моими прегрешениями и крайним бессилием моим, я пришел в такое смущение, что стал думать о бегстве в пустыню, но Ты запретил мне это и подкрепил меня, говоря: Христос за всех умре, да живущий не ктому себе живут, но умершему за них (2 Кор. 5, 15). Вот, Господи, я вверяю себя попечению Твоему, пусть я буду жить и уразумею чудеса от закона Твоего (Пс. 118, 18). Ты знаешь неопытность мою и бессилие мое: научи меня и исцели меня. Единородный Сын Твой, в Немже суть вся сокровища
   премудрости и разума сокровенна (Кол. 2, 3), искупил меня кровью Своею. Пусть не смеются надо мною гордые; я знаю цену мою, и вкушаю и пью и причащаюсь ее, и, окаянный, желаю насытиться ею, среди тех, которые ядят и насыщаются, и восхвалят Господа взыскающии Его (Пс. 21, 27).

Книга одиннадцатая

В заключение блаж. Августин, после исповеди своей, доведенной им до своего обращения и крещения, имея в виду постоянно славу Божию, как бы в засвидетельствование как собственного бессилия, так и свыше дарованного ему просвещения в познании Священного Писания, или той любви, с какою он был предан этому Писанию по дару божественному и священному долгу своему, пытается в последних трех книгах (11–13) изъяснить начальные слова бытописателя о миро творении: в начале сотворил Бог небо и землю… до слов: и почил в день седьмой от всех дел Своих. И в этой книге прежде всего объясняет слова: в начале сотворил Бог небо и землю. Здесь встречается он с богохульствующими противниками, которые возражают: что же делал Бог прежде, нежели сотворил небо и землю? И откуда пришло Ему на мысль творить то, чего не творил прежде? Занимаясь опровержением их возражений, блаж. Августин сам вдается в пространное и утонченное рассуждение о времени -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 1

Неужели Ты, Господи, обладая вечностью, Тебе одному свойственною, не имеющую ни начала, ни конца, но всегда сущую, не ведаешь того, что я Тебе сказываю, или на время только видишь то, что совершается во времени? Для чего же я рассказываю Тебе о столь многих предметах? Конечно не для того, чтобы Ты через меня узнал их; но для возбуждения любви к Тебе в себе, а равно и в тех, которые будут читать эти строки – чтобы всем нам взывать: велий Господь, и хвален зело, и величию Его несть конца (Пс. 164, 3)! Я сказал уже и еще скажу: из любви к любви Твоей я делаю это. И в самом деле. Мы не перестаем молиться, хотя Сама Истина ясно говорит нам: знает Отец, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него (Мф. 6, 8). Следовательно, исповедуя перед Тобою всю глубину бедствий наших и всю высоту милосердия Твоего к нам, мы заявляем любовь нашу к Тебе, чтобы Ты довершил начатое Тобою дело избавления нашего так, чтобы выйти наконец из несчастного положения своего и соделаться блаженными в Тебе; ибо Ты призвал нас быть нищими духом и кроткими, и плачущими, и алчущими, и жаждущими правды, и милостивыми, и чистыми сердцем, и миротворцами (Мф. 5, 3–9). Вот как много наговорил я Тебе, что мог и чего пожелал; потому что Ты прежде благоизволил, чтобы мы исповедались Тебе, Господу Богу нашему, яко благ Ты, яко в век милость Твоя (Пс. 117, 1)

Глава 2

   Но достанет ли у меня сил и времени языком, подобным трости книжника скорописца (Пс. 69, 2), возвестить все советы Твои, и все угрозы Твои, и утешения, и те пути, которыми Ты привел меня на столь великое дело – проповедовать слово Твое и благовестить тайны домостроительства Твоего людям, уверовавшим в Тебя? И если я в состоянии буду исполнить возложенный на меня долг по званию своему, то те драгоценные минуты, которые употребляю я на это дело, будут служить наилучшим выражением любви моей к Тебе. И я издавна горю желанием размышлять о законе Твоем и поучаться в нем, исповедуя перед Тобою свое в нем ведение и неведение и не скрывая от других начатков Твоего просвещения и остатков моего помрачения, доколе мой мрак не осветится светом Твоим и слабость моя не утвердится Твоею крепостью; тем более теперь не стану употреблять на что-нибудь другое часов, остающихся у меня досужными от необходимых забот о поддержании сил тела и духа, от исполнения общественных обязанностей, лежащих на каждом из нас, и взаимных услуг, хотя необязательных, но обычных в общежитии.
   Господи Боже мой, умилосердись надо мною, услыши молитву мою, вонми гласу моления моего (Пс. 2, 2; 5, 3): ибо желание сердца моего я не одним собою ограничиваю, но по той же любви хочу быть полезным и для братий моих; и Ты видишь, что это действительно так. Пожру же Тебе жертву служения и умом и словом своим, и Ты даруй мне принести Тебе эту жертву, яко нищ и убог есмь аз (Пс. 85, 1), Ты же богатяй во всех призывающих Тебя (Рим. 10, 12), промышляющий о создании Своем без возмущения собственного покоя. Огради от всякого заблуждения и всякой лжи и ум мой, и язык мой. Да будут целомудренны, чисты и непорочны любимые занятия мои писаниями Твоими; да не погрешу в них и сам я, и других да не введу в заблуждение своими ошибками. Внемли душе моей и услышь из глубины ее вопль мой к Тебе, Господи Боже мой, Свете, отверзающий очи слепым, и Крепосте, воздвигающая немощных, чтобы вслед затем сделаться для них светом видящих и крепостью сильных. Ибо если Ты и в этом состоянии нашем отвратишь от нас слух Свой, то к кому воззовем о помощи? Твой есть день, и Твоя есть нощь (Пс. 73, 16): времена и лета – во власти Твоей (Деян. 1, 7). Удели же мне благопотребного времени столько, сколько необходимо его на размышление о сокровенных путях закона Твоего, и не затворяй врат перед толкущими любителями истины. Не напрасно же благоугодно было Тебе допустить в законе Твоем столько таинственных мест, которые можно уподобить дремучим дубравам; и эти дубравы не имеют ли своих ланей, укрывающихся в них и тут же испытующих, гуляющих и пасущихся на этих пажитях, отдыхающих и пережевывающих принятую ими пищу? О, Господи, проведи же меня по этим сокровенным местам и даруй мне уразуметь их: ибо слово Твое есть радование сердца моего; оно для меня превыше всех удовольствий. Не откажи мне в том, что я так люблю; ибо я люблю, и любовь эта есть Твой дар. Не оставь Своих даров бесплодными, и не отринь алчущего и жаждущего у Тебя злака Твоего и росы Твоей. Я же исповем перед Тобою всё, что обрету в книгах Твоих, еже услышати ми глас хвалы Твоея, погружаясь в неисчерпаемое познание Тебя, и поведати чудеса Твоя (Пс. 25, 7) в законе Твоем, от начала, когда Ты сотворил небо и землю, до преддверия нескончаемого Царствия с Тобою в святом граде Твоем.
   Владыко и Господи, сжалься надо мною и внемли гласу желаний моих! Тебе известно и я уверен в том, что желания мои проистекают не от земных побуждений: ни злато, ни серебро, ни камни драгоценные, ни пышность одежд, ни почести и властолюбие, ни удовольствия плоти, ни бесчисленность нужд, о которых вопиет тело наше, во все продолжение земного странствования нашего – ничто подобное не составляет предмета желаний моих, ибо все это прилагается нам, если только мы ищем Царствия Божия и правды (Мф. 6, 33). Виждь же, Господи, Боже мой, откуда проистекают желания мои! Поведаша мне законопреступницы глумления (delectations, удовольствия), но не яко закон Твой, Господи (Пс. 118, 85). Вот откуда истекают желания мои! Призри и виждь, Отец мой Небесный, и одобри их; и Ты соблаговолишь, по Своему милосердию, даровать мне благодать Свою, и я обрящу ее у Тебя, чтобы врата святилища словес Твоих, содержащихся в святых письменах Твоих, отверзлись для меня, толкущего в них. Умоляю Тебя о сем именем Господа нашего Иисуса Христа, Сына Твоего, Мужа десницы Твоей (Пс. 70, 18), Сына Человеческого, этого Посредника между Богом и человеком (1 Тим. 2, 5), через Которого Ты обрел нас, не искавших Тебя, обрел, чтобы мы затем обрели Тебя; умоляю именем Слова Твоего, Которым Ты сотворил всё (см. Ин. 1, 3), а в заключение и нас, именем Единородного Твоего, через Которого Ты усыновил Себе верующих в Тебя (см. Рим. 8, 14–16), а в том числе и меня – умоляю Тебя именем Того, Который восседает одесную Тебя (Мк. 16, 19; Пс. 109, 1) и ходатайствует за нас перед Тобою, в Немже сокрыты все сокровища премудрости и разума (Кол. 2, 3). Его-то я ищу в книгах Твоих. Моисей и пророки писали о Нем. Об этом Он Сам говорит: о Мне бо той (Моисей) писа, и перед тем: исследуйте Писания… а они свидетельствуют о Мне (Ин. 5, 39. 46); и Его слова суть слова Самой Истины.

Глава 3

Итак, даруй мне слух и смысл, Господи мой и Боже мой, чтобы я мог уразуметь, каким образом в начале сотворил Ты небо и землю (Быт. 1, 1). Моисей оставил нам описание этого миротворения, но после того отошел от нас и переселился отселе от Тебя к Тебе же -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, и его нет более с нами. О, если бы он был здесь со мною, то я обратился бы к нему, просил бы его, умолял бы его именем Твоим, чтобы он раскрыл и разъяснил мне эту тайну; я весь обратился бы в слух и с жадностью внимал бы исходящим из уст его словам. И однако же, если бы он заговорил ко мне по-еврейски, то напрасно затрагивал бы мой слух и нисколько этим не возбудил бы моего мышления; а если бы стал говорить по-латыни, то я понимал бы его и знал бы содержание речи. Но по чему узнал бы я, действительно ли в словах его заключается истина? А если и это узнал бы, то от него ли узнал бы? Конечно, нет! Сама истина, во глубине души сокровенная, не нуждающаяся ни в органе языка, ни в самом языке, ни еврейском, ни греческом, ни латинском, ни в каком-либо ином варварском, сама истина, в мышлении моем живущая (in domicilio cogitationis), без звука голоса уверила бы меня, что он говорит истину, и я, нисколько не колеблясь, поверил бы словам этого человека, движимого Духом Твоим (2 Пет. 1, 21), говоря сам себе: правду он говорит. Но так как я не могу спросить у Моисея уяснения тайны миротворения, историю которого оставил он нам, то обращусь к Тебе, высочайшая Истина, к Тебе, Господу Богу моему, просветившему Моисея и вразумившему его передать нам в Писании эти глаголы, коих мы не в состоянии разрешить сами собою, так как всяко пророчество книжное по своему сказанию не бывает (2 Пет. 1, 20) – к Тебе обращаюсь и Тебя умоляю, пощади меня, грешника: Моисею, верному рабу Твоему, даровал Ты благодать описать миротворение, а мне окажи милость – уразуметь это бытописание.

Глава 4

Мы видим, что небо и земля существуют: они сами за себя громко проповедуют, что сотворены, потому что подлежат переменам. А то, что существует, не будучи сотворено, не заключает в себе ничего, кроме постоянного и неизменного, потому что в области несотворенного ничто не может ни прибавиться, ни убавиться, ни измениться. Он свидетельствует также, что мы и сами себя не сотворили и не могли сотворить. «Мы существуем, – сказывал он нам, – потому что сотворены. Нас не было до нашего бытия. Как же мы могли сами себя сотворить?» И голос их есть очевидная истина. Итак, Ты, Господи, сотворил их и дал им бытие. Они прекрасны, потому что Ты Сам красота; они добра зело (Быт. 1, 31), потому что Ты Сам благость (Мф. 19, 17); они существуют, потому что Ты – Сый (Исх. 3, 14; Ап. 1, 8). Но в них нет ни красоты, ни доброты, ни бытия в такой полноте, в какой все это обретается в Тебе, Творце их, так что в сравнении с Тобою они суть только отблеск или отражение Твоих совершенств. Мы постигаем это и благодарим Тебя за это. И при всем том знание наше в сравнении с Твоим знанием есть неведение.

Глава 5

Вначале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1, 1). Как же Ты сотворил их? И какие средства, какие приготовления, какой механизм употребил Ты для этого громадного дела? Конечно, Ты действовал не как человек-художник, который образует какую-нибудь вещь из вещи же (тело из тела), по своему разумению, имея возможность дать ей такую форму, какую указывают ему соображения его ума. Откуда же душа этого художника могла получить такую способность, как не от Тебя, сотворившего ее? Притом, он дает форму материи уже существующей, чтобы произвести из нее другую вещь, по своему усмотрению; для сего он употребляет то землю, то камень, то дерево, то золото и другие тому подобные предметы. Откуда же и эти предметы получили бы свое бытие, если бы Ты не сотворил их? Этот художник-человек всем обязан Тебе: Ты устроил его тело так, что оно посредством разных членов совершает разные действия, а чтобы эти члены были способны к деятельности, Ты вдунул в телесный состав его душу живую (Быт. 2, 7), которая движет и управляет ими; Ты доставил ему и материал для художественных работ; Ты даровал ему и способность ума, чтобы постигать тайны искусства и наперед обнимать мыслью то, что предполагает он произвести; Ты же наделил его и телесными чувствами, которые служат ему проводником между телесною и духовною его природою, так что его мир телесный и мир духовный находятся у него при посредстве этих чувств в общении – душа в своих действиях сносится с телом для выполнения их, а тело в своих действиях сносится с душою для проверки и оценки присущею ей истиною, хорошо ли последовало выполнение. Все это свидетельствует, что Ты – Творец всего. Но как Ты творишь все это? Как сотворил Ты, всемогущий Боже, небо и землю? Конечно, не на небе и не на земле творил Ты небо и землю; ни в воздушных странах, ни в глубинах морских, потому что и воздух и вода принадлежат к небу и земле: не могло это совершиться нигде и в целом мире, чтобы мир творился в мире, потому что мира не было до сотворения его, и он никак не мог быть поприщем своего творения (quia non erat ubi fieret antequam fieret). He было ли у Тебя под руками какой-нибудь материи, из которой мог Ты сотворить небо и землю? Но откуда взялась бы эта материя, не созданная Тобою, а между тем послужившая материалом для Твоего творчества? Допущением такой материи неизбежно ограничивалось бы Твое всемогущество. А если Ты Сам предварительно сотворил для этого материю, то мы должны допустить одно из двух: или, что эта материя произведена Тобою из чего-нибудь прежде данного, что также не согласно со всемогуществом Твоим; или, что Ты сотворил эту материю, или же просто без нее – небо и землю, из ничего, по одному всемогущему слову. Что же выходит из этого, как не то, что до творения Твоего ничего не было, кроме Тебя, и что все существующее зависит от Твоего бытия? Итак, словом Господним небо и земля утвердишася, и духом уст Его вся сила их: яко Той рече, и быша; Той повеле, и создашася (Пс. 32, 6, 9; Быт. 1, 1-30; 2, 1) – и Ты Словом Своим всё сотворил (Ин. 1, 3).

Глава 6

Но в чем состояло это слово Твое, коим Ты творил мир, в чем оно выражалось? Неужели оно походило на голос, слышанный некогда с неба: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение (Мф. 3, 17; 17, 5)? Не думаю! Этот голос похож был на голос обыкновенной речи нашей, голос переходящий, имеющий начало и конец. Звуки складов его также преемственно появлялись и исчезали, один за другим, второй за первым, третий за вторым, и так далее до последнего, сменного молчанием и тишиною. Ясно, что этот голос был временным действием твари, служившей для выполнения вечной воли Твоей. И эти на время раздавшиеся слова Твои передавались посредством слуха внешнего (телесного) душе разумной, которой слух внуренний (духовный) воспринимал их, относя к вечному слову Твоему.
Сравнивая эти слова, временно звучавшие, с вечным в безмолвной тишине Словом Твоим (cum aeterno in silentio verbo tuo), душа так рассуждала: «нет, эти слова и Слово Твое – не одно и то же; между ними бесконечное различие. Те слова далеко ниже меня; их даже нельзя назвать существующими, потому что они так мимолетны, что тут же исчезают (fugiunt et pereunt); Слово же Господа моего беспредельно выше меня и пребывает во веки». Итак, если акт миротворения совершался через посредство слова членораздельного, требующего и голоса для произношения, и времени для последовательной передачи звуков, и таким образом творил Ты небо и землю, то значит еще до появления неба и земли должно было уже существовать какое-нибудь подобное творение, посредством которого могло быть выражаемо такое слово. Но до сотворения неба и земли не было никакой твари; а если бы и было что-нибудь подобное, то, конечно, не при помощи мимолетного слова Ты создал бы мимолетное слово, через посредство которого повелел бы быть небу и земле; и это ни от кого не могло произойти, как только от Тебя. Что же это было за слово Твое, – опять вступаю невольно с тем же вопросом, – что это было за слово, долженствующее служить органом высочайшей воли Твоей, когда творил Ты эту тварь?

Глава 7

Словами бытописателя о миротворении и размышлением о них Ты призываешь нас к уразумению Того неизреченного Слова Твоего, Которое искони обитает в Тебе, Боге, и Само есть Бог (см. Ин. 1, 1), Тобою от вечности изрекаемое, Которым все от вечности изрекается (см. Ин. 1, 3), в Котором нет никакой преемственности, нет ни начала, ни конца, а всё вместе и всегда; иначе в Божестве допустим время и перемену на место присущей Ему вечности и неизменяемости. Я постигаю это, Боже мой, постигаю и благодарю Тебя; и всякий, кто не закрывает очей своих от света непреложной истины, уразумеет и возблагодарит Тебя. Видим, Господи, видим и ведаем, что всякий переход от бытия к небытию есть исчезновение (смерть) того, что было, и переход от небытия к бытию есть появление (рождение) того, чего не было. Но в Твоем Слове нет подобного перехождения, нет ни исчезновения (смерти), ни появления (рождения); потому что Оно бессмертно и вечно. И потому посредством Слова Своего, Которое Тебе совечно, что Ты ни изрекаешь, изрекаешь в один и вечный момент (simuli et sempiterne), и все приемлет бытие, что возвышаешь Ты этим Словом из небытия в бытие. Так одно Слово Твое достаточно для миротворения, хотя все творения Твои, создаваемые таким образом, являются не вдруг, а постепенно, и не от вечности, а во времени.

Глава 8

Как же это так, скажи мне, умоляю Тебя, Господи Боже мой? Кажется, и ясно; но выразить это не нахожу слов. Одно только могу сказать, что все это начинает и перестает существовать; тогда начинает и перестает существовать, когда это нужно по определениям Ума вечного, Которому нет ни начала, ни конца. Этот-то Ум и есть Слово Твое; Оно-то и Начаток всего, яко глагола нам (Ин. 8, 25). Слово Это, воплотившись, благовествует нам в Евангелии; Его учение было доступно и для внешних чувств человека; Им все призывалось уверовать в Него, взыскать Его внутри самих себя и обрести Его в лице вечной Истины, которой един Он, благой Учитель, учит всех учеников Своих. В этом Слове слышу я глас Твой, Господи, вещающий мне, что того только слова относятся к нам, кто назидает нас; а кто не назидает нас, того слова к нам не относятся, сколько бы ни говорил. Кто же более может нас назидать, как не Истина непреложная? И если мы от творений мира видимого восходим к невидимому и от подлежащего изменениям – к истине непреложной, то стоя, так сказать, перед Истиною воплощенною и внимая Ей, мы учимся у самого источника истины и радостно радуемся, слыша голос Жениха, как други Его (Ин. 3, 29), возвращаясь к вечному началу, откуда мы и произошли. И это вечное, неизменное и непреложное Начало и есть Слово Твое, без Которого мы, как без путеводной звезды, заблудившись, не могли бы возвратиться к своему началу. Возвращаемся же от заблуждений мы не иначе, как через познание истины; а чтобы нам познать эту истину непреложную, этот Учитель учит нас ей, как Начало истины и Слово истины.

Глава 9

На сем-то Начале сотворил Ты, Боже, небо и землю, дивным образом говоря и действуя: и это Начало есть Слово Твое, Сын Твой, Твоя крепость, Твоя премудрость, Твоя истина. О! кто в состоянии постигнуть высоту этого творения? И чей язык может высказать его? Что же это за сила поражает мой ум и потрясает мое сердце, без боли, так что я прихожу в трепет и стремлюсь к ней неудержимо? Прихожу в трепет, сознавая, как я далек от нее; стремлюсь неудержимо, видя в себе отблеск и образ той силы, поражающей и потрясающей меня. Это – Премудрость, да, это Сама Премудрость озаряет меня, разгоняя тьму, каждый раз облегающую меня, когда я удаляюсь от этого света; в этом состоянии нищеты крепость моя до того изнемогает, что я не в силах соблюсти собственного блага, доколе Ты, Господи, многомилостивый ко всем неправдам моим, Сам не исцелишь немощей моих. И Ты избавишь от истления живот мой, увенчаешь меня милостью и щедротами, исполняешь во благих желание мое; тогда обновится юность моя, яко юность орля (Пс. 102, 3–5), упованием бо спасохомся, и, надеясь на обетования Твои, в терпении ожидаем исполнения их (Рим. 8, 24–25). Имеющий уши да слышит Твой глас, внутри нас вопиющий; я же, внимая Твоему пророческому слову (2 Пет. 1, 19), его же словами воззову: как величественны дела Твои, Господи; вся премудростью сотворил еси (Пс. 103, 24)! И эта Премудрость есть Начало, и на этом Начале сотворил Ты небо и землю.

Глава 10

Итак, не слишком ли уже заняты древностью своего происхождения те, которые говорят нам: «Что же делал Бог до сотворения Им неба и земли? Если Он оставался в праздности и совершенном покое, то почему не остался в таком же состоянии и навсегда? Если же в Боге произошло новое какое-либо движение и новое произволение создать то, чего прежде не творил, то как согласить с непреложною Его вечностью появление этой воли, которой до того времени в Нем не было? Воля Божия присуща Богу и предваряет всякое творение; никакого творения не могло бы быть, если бы не предшествовала воля Творца. Воля Божия принадлежит к самой сущности (substantia) божественной. А допустив в субстанции Божией что-нибудь случайно привходящее, чего прежде не было, нельзя назвать ее в истинном смысле вечной субстанциею. Если же наконец была от вечности воля Божия сотворить небо и землю, то отчего же творение Его вечно?

Глава 11

Как же далеки они еще до истины! Говорящие так не постигают Тебя, Премудрости Божественной, озаряющей светом Своим сотворенные Ею умы; они не понимают, как дела Твои совершаются в Тебе и через Тебя, а между тем силятся постигнуть непостижимое, мудрствуя о вечном. Но их душа, являясь среди изменяющейся преемственности вещей, между прошедшим и будущим, теряется в суетности своих помыслов. И кто может поставить себя хотя на минуту в такое состояние, чтобы проникнуться всеобъемлющею светлостью этой неизменяющейся вечности (semper statis aeternitatis) и сравнить ее с временами, не имеющими никакого постоянства (cumtemporibus nunquam santibus), коих отблеск есть не что иное, как перемеживающееся и непрестанно изменяющееся мерцание, а затем видеть, какое бесконечное различие между временем и вечностью? Продолжительность времени не иначе составляется, как из преемственной последовательности различных мгновений, которые не могут проходить совместно: в вечности же, напротив, нет подобного прохождения, а все сосредотачивается в настоящем как бы на лицо, тогда как никакое время в целом его составе нельзя назвать настоящим. Все прошедшее наше слагается из будущего и все будущее наше зависит от прошедшего; все же прошедшее и все будущее творится из настоящего, всегда сущего, для которого нет ни прошедшего, ни будущего, что мы называем вечностью. И кто в состоянии уразуметь и истолковать, как вечность (aeternitas), неизменно пребывающая в настоящем (stans), для которой нет ни будущего, ни прошедшего (пес futura, пес praeterita), творит между тем времена и будущие и прошедшие? Неужели мое перо или мой язык в силах слабым словом разрешить эту великую задачу?

Глава 12

Какое же мне дать ответ вопрошающим меня: «Что делал Бог прежде сотворения Им неба и земли?» Не стану отвечать им так, как отвечал некогда, сказывают, один хитрец, отделавшись шуткою от трудности непосильного вопроса. «Бог угрожал, – гласил ответ, – вечными муками тем, которые дерзают испытывать глубины непостижимых тайн». Иное дело рассуждать, а иное издеваться: нет, я не хочу так отвечать. Я скорее сознался бы, что не знаю, чем стал бы прибегать к едким остротам, чтобы надменно посмеяться над предлагающим трудные вопросы и отделаться уклончивым ответом. Итак, я утвердительно говорю, что Ты, Господи Боже наш, один Творец вселенной; и если по именем неба и земли разумеются все твари, Тобою созданные, то я смело утверждаю, что до сотворения неба и земли Бог не производил ничего; иначе, в чем бы состояли Его дела, как не в творении? О, если бы я знал все, что нужно мне знать, так же ясно, как то, что прежде сотворения мира не было мира!

Глава 13

Но если кто, увлекаясь летучим воображением, блуждает мыслью по беспредельным пространствам времен, как бы предшествующих творению, и удивляется, как это Бог всемогущий, Вседержитель, Творец всего, высочайший Архитектор неба и земли, в продолжение бесчисленных веков вечности оставался в бездействии, прежде нежели приступил к этому громадному и величественному творению, то пусть обуздает свое воображение, пусть отрезвит свой ум и рассудит здраво, сколь неосновательно и суетно его удивление. И в самом деле, как могли протекать бесчисленные века до творения, если Ты еще не сотворил их, будучи Творец и Зиждитель всех веков? Или какие времена могли быть, которых Ты не творил? Или как они могли проходить, когда их вовсе не было? Так как Ты Творец и времен, то как говорят те, которые допускают какое-то время до сотворения неба и земли, что Ты в это время, прежде творения, ничего не делал? Кто же мог сотворить время, если не Ты? И как могло оно существовать и совершать свое прохождение прежде сотворения своего? А как прежде сотворения неба и земли не было и времени, то у места ли вопрос, что Ты делал тогда? Без времени немыслимо и тогда.
Да и не предваряешь Ты времени временем, иначе не все времена предварял бы. Но Ты предшествуешь всем временам прошедшим безначальною вечностью Своею, всегда присущею Тебе, и ею же переживаешь все времена будущие, которые лишь только наступают, тотчас же обращаются в прошедшие, между тем как Ты Тойжде еси, и лета Твоя не оскудевают (Пс. 101, 28). Лета Твои не приходят и не преходят подобно нашим, которые сменяются одни другими, до тех пор, пока все не пройдут. Лета Твои неизменны (stant), потому что все они совместны и современны (quoniam simul stant); и так как нет у них ни прошедшего, ни будущего, кроме одного настоящего, то они и не сменяются одни другими: наши же лета тогда только получают свою полноту, когда все истощатся, т. е. когда их не будет уже (nostril autem omnes erunt, cum omnes non erunt). Лета Твои, Господи, яко день един (2 Пет. 3, 8; Пс. 89, 5); и день Твой не слагается из разных частей (dies tuus non quotidie), потому что он не заступает места вчерашнего дня и не уступает его дню завтрашнему, но всегда есть нынешний, теперешний, настоящий (sed hodie); и этот вечно настоящий день Твой или всегдашнее Твое ныне (dies tuus hodiernus) и есть Твоя вечность. Поэтому-то Ты и сказал Тому, Кого родил совечного Себе: Сыне Мой еси Ты, Аз днесь (ныне) родих Тя (Пс. 2, 7; Евр. 1, 5). Все времена Ты сотворил, и Ты превыше всех времен; и до сотворения их, конечно, не было никакого времени.

Глава 14

Итак, не было такого времени (это только обманчивое представление), не было того времени, когда Ты оставался бы в бездействии, потому что и само время есть Твое же произведение. И нет времени Тебе совечного, потому что Ты пребываешь всегда Один и Тот же неизменно; а время перестало бы быть временем, если бы изменилось. Что же такое время? Кто не затруднится изъяснить это и притом в немногих и ясных словах? А между тем, что обыкновеннее бывает у нас предметом разговора, как не время! И мы, конечно, понимаем, когда говорим о нем или слышим от других. Что такое, еще раз повторяю, что такое время? Пока никто меня о том не спрашивает, я понимаю, нисколько не затрудняясь; но как скоро хочу дать ответ об этом, я становлюсь совершенно в тупик. Между тем, вполне сознаю, что если бы ничего не приходило, то не было бы прошедшего, и если бы ничего не проходило, то не было бы будущего, и если бы ничего не было действительно сущетвующего, то не было бы и настоящего времени. Но в чем состоит сущность первых двух времен, т. е. прошедшего и будущего, когда и прошедшего уже нет, и будущего еще нет? Что же касается до настоящего, то если бы оно всегда оставалось настоящим и никогда не переходило из будущего в прошедшее, тогда оно не было бы временем, а вечностью. А если настоящее остается действительным временем при том только условии, что через него переходит будущее в прошедшее, то как мы можем приписать ему действительную сущность, основывая ее на том, чего нет? Разве в том только отношении, что оно постоянно стремится к небытию, каждое мгновение переставая существовать -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 15

   Между тем, мы говорим: это долгое время, это короткое время, и выражаемся так только о прошедшем и будущем. Так, например, прошедшее время за сто лет назад (ante, прежде) называем долгим; таким же образом и будущее за сто лет вперед (post, после) считаем долгим же; а коротким как прошедшее, так и будущее, положим, за десять дней назад или вперед. Но как же выходит у нас долгим или коротким то, чего не существует? Ибо как прошедшего нет уже, так и будущего нет еще. Значит, мы не точно выражаемся, когда говорим о прошедшем и будущем, что оно долговременно или кратковременно, а должны мы выражаться о прошедшем: оно было таково, а о будущем же: оно будет таково. О, Господи мой и Боже мой, Светоподатель Ты мой! Не посмеется ли и здесь Истина Твоя над человеком? И в самом деле, от чего, положим, зависела продолжительность прошедшего времени? Неужели от него самого, не существующего уже? Не скорее ли от него настоящего, существовавшего когда-то? Ибо тогда оно могло быть продолжительным, когда существовал предмет, его наполнявший: когда же не стало предмета, тогда не стало и самого времени, и прошедшее, как не существовавшее уже, само по себе не могло быть ни долгим, ни коротким. Итак, не верно и то выражение наше о времени прошедшем: оно было продолжительно, потому что предмет, наполнявший время и дававший ему свойство продолжительности, прошел уже и затем оно представляется как бы бессодержательным. Надлежало бы, кажется, выразиться так: прошедшее время было продолжительно, когда было настоящим; так как оно (прошедшее) могло быть таким только в своем настоящем. Ибо это настоящее до обращения в прошедшее действительно существовало в связи с существовавшим предметом его, и потому могло продолжаться более или менее; когда же прекратилось существование предмета, тогда и оно не могло уже иметь никакого продолжения, а должно было отойти на задний план, переходя в прошедшее, где нет для него никакого предмета бытия.
   Теперь посмотрим, душа моя, может ли и настоящее время иметь какую-либо продолжительность, ибо тебе дана способность измерять его продолжение (moras). Что мне на это скажешь? Сто лет текущего века составляют ли продолжительность настоящего времени? Но обрати внимание на то, можно ли сто лет назвать настоящим. В то время, когда первый год века совершает свой оборот (agitur), он один на самом деле есть настоящий, а все остальные девяносто девять впереди принадлежат будущему и потому не существуют еще; если же идет второй, то первый становится уже прошедшим, другой за ним делается настоящим, а все прочие остаются будущими; и так далее, каждый из средних веков этого сотенного числа лет, делаясь настоящим, будет иметь одни за собою прошедшими, а другие перед собою будущими, доколе последний из них не станет настоящим, а все остальные обратятся в прошедшее. И потому сто лет не могут быть настоящими все вместе. Затем обрати внимание и на то, можно ли даже эти годы, порознь взятые, можно ли даже каждый текущий год назвать настоящим во всей целости его? И в году также текущий месяц есть настоящий, а все другое по отношению к нему – или прошедшее, или будущее. А потому и год в своем течении не весь настоящий, ибо слагается из двенадцати месяцев, из коих только текущий, поочередно, бывает настоящим. Да и самый текущий месяц нельзя назвать настоящим во всем его продолжении, ибо он состоит из некоторого числа дней, следующих один за другим: эти дни, казалось бы, составляют в природе настоящую продолжительность времени, ибо только сменяют друг друга преемственно, сохраняя свою самостоятельность.
   Анализируя таким образом понятие о настоящем времени и переходя от столетия к годам, от годов к месяцам, от месяцев к дням, мы едва могли остановиться на продолжительности одного дня. Но рассмотрим повнимательнее и сам день (так называемые сутки) от восхождения до захождения и от захождения до восхождения солнца. Можно ли прохождение и этих суток назвать настоящим временем? Все это продолжение времени делим мы на двадцать четыре часа, из коих одни принадлежат собственно дню, а другие ночи; в отношении к каждому часу все прочие суть или будущее, или прошедшее. Что же скажем мы теперь о самом дне? Да и часы, на которые мы делим его, еще подразделяются на малейшие частицы и частички, которые так быстро пролетают, что трудно и заметить их; и всё, что уже улетучилось из них, принадлежит прошедшему, а что еще остается – к будущему. Итак, если можно представить себе самое кратчайшее время, которое не могло бы уже делиться ни на какие самомалейшие части, то это только неуловимые, так сказать, мгновения (momenta) можно бы назвать временем настоящим. Но эти мгновения перелетают из будущего в прошедшее с такой быстротою, что мы не имеем малейшей возможности уловить в них какое-либо продолжение (ut nulla morula extendatur); ибо если бы они имели какую-либо продолжимость, то подлежали бы делению на прошедшее и будущее. Таким образом и в настоящем тоже нет никакой продолжительности (spatium, протяжения). Где же искать нам времени, которое могли бы назвать самостоятельно – продолжительным? Не в будущем ли? Но мы и не говорим о нем, что оно продолжается, потому что его нет еще, а говорим, что оно будет продолжаться. Когда же это будет? По крайней мере, доколе оно будет оставаться в своем будущем, дотоле в нем не может быть продолжительности, потому что, не имея еще бытия, оно не может иметь и продолжения. Да и тогда, когда оно из будущего своего, не имевшего еще бытия, перейдет в настоящее, получив в нем бытие, а следовательно и возможность продолжимости, и тогда не надобно забывать того, что сказано выше о времени настоящем, которое само за себя громко вопиет, что и оно не может иметь никакой продолжимости.

Глава 16

При всем том мы видим и чувствуем, Господи, протяженность времени и сравниваем их между собою. Мы говорим, что одни из них более, а другие менее продолжительны. Измеряем даже и судим, во сколько раз одно время долее или кратче другого, и говорим: это вдвое или втрое длиннее, а это в два или в три раза короче, или продолжительнее другого. Но мы измеряем так времена только текущие (praetereunta tempora), которые, так сказать, испытываем и ощущаем при измерении их, прошедшее же время, которого нет уже, или будущее, которого нет еще в действительности, кто может измерять? Разве кто для смеха или в шутку скажет, что можно измерять то, чего нет. Итак, можно измерять время только текущее (cum praeterit), а не прошедшее, равно как и будущее, которых нет в действительности, не могут подлежат наблюдению и измерению.

Глава 17

Говоря все это о времени, я ничего не утверждаю, а только доискиваюсь истины и пытаюсь узнать ее. Руководи же мною, Отец мой, Господи мой и Боже мой, и будь путеводною звездою рабу Твоему. По крайней мере, я не могу остановиться на этих выводах своих. И действительно, найдется ли кто-нибудь, кто бы стал уверять меня, что нет на самом деле тех времен, как учили нас тому в детстве и как мы сами твердили то же другим детям – прошедшего, настоящего и будущего, а только настоящее, как имеющее свою деятельность, существует, прошедшее же и будущее, как не имеющие действительности, не существуют? Не скажут ли мне, что и эти времена, прошедшее и будущее, так же существуют; только одно из них (будущее), переходя в настоящее, приходит непостижимо для нас откуда-то (ex aliquot procedit occulto), а другое (прошедшее), переходя из настоящего в свое прошедшее, отходит непостижимо для нас куда-то (in aliquid recedit occultum) – подобно морским приливам и отливам? И в самом деле, как могли, например, пророки, которые предсказывали будущее, видеть это будущее, если оно не существует и видеть его нельзя. И опять, те которые рассказывают нам о прошедшем, не могли бы рассказать о нем, как о действительно существовавшем, если бы оно в душе их не представлялось таковым; как же оно могло представиться им, если бы вовсе не существовало? Итак, надобно полагать, что и прошедшее, и будущее время также существует, хотя непостижимым для нас образом.

Глава 18

   Позволь же, Господи, продолжить свое полное недоумений размышление; только, надежда Ты моя, не попусти мне при этом напряжении мысли удалиться от истины или впасть в заблуждение. Если будущее и прошедшее действительно существуют, то я желал бы знать, где они существуют. Если это для меня непостижимо, то я, по крайней мере, постигаю то, что где бы они ни существовали, там уже они составляют не будущее и не прошедшее, а настоящее. Ибо если бы они и там составляли будущее и прошедшее, то одного из них еще не было бы, а другого уже не было бы там. Итак, где бы ни существовало то, что существует, не иначе может оно существовать, как только в настоящем. Так, когда мы рассказываем или слушаем о каких-нибудь достоверных и действительных предметах минувших, то представляются памятью не сами предметы, которых нет уже, но их образы, выражаемые в словах – образы, остающиеся в душе нашей, как следы чувственного восприятия. Детство мое, например, которое давно уже прошло для меня, принадлежит к прошедшему времени, потому что его нет уже, но образ его, когда о нем вспоминаю и рассказываю, созерцаю в настоящее время, потому что он доселе существует в моей памяти и моем воображении. Так ли бывает и при прорицании будущего, что в душе прорицателей предчувствуются образы тех самых предметов, о которых они предсказывают, но которых нет еще – образы, как присущие их мысли предметы? Тут я исповедуюсь перед Тобою, Господи, в совершенном неведении своем. Знаю только то, что и мы часто предразмышляем о будущих действиях (т. е. обдумываем их) и что это предразмышление есть в то же время действие настоящее, само же дело, о котором размышляем, впереди, его нет еще, потому что оно принадлежит к будущему. И не прежде это дело осуществится у нас, пока не начнем приводить в исполнение свои предположения: тогда только оно получит свое бытие, так как с того только времени, преставая быть будущим, делается оно настоящим.
   Как бы, впрочем, ни совершалось это таинственное предчувствование будущего, только несомненно то, что ничего нельзя предвидеть, чего не существует. А что существует, то не есть будущее, а есть настоящее. Итак, когда говорят о прозорливцах, что они предвидят, предусматривают, наперед видят будущее, то здесь в их видении точнее разумеется не столько сам предмет предсказываемого будущего, которого еще нет, сколько признаки или причины, существующие уже налицо и дающие знать о будущем: и потому эти признаки или причины составляют для них не будущее, а настоящее, по коему и предсказывается будущее через умозаключение. Да и сами понятия о будущем, полученные таким образом, уже созерцаются пророками при их предсказаниях, как настоящие. Приведем пример из бесчисленного множества предметов, могущих служить тому пояснением. Я вижу зарю и предвещаю приближающийся восход солнца.
   То, что я вижу, есть настоящее, а что предвещаю, то принадлежит будущему: я разумеваю не солнце, которое не перестает существовать, а появление его на горизонте, где его не видно еще. И самого восхождения солнца я не мог бы предсказать, если бы образ его не был присущ моей мысли, как он присущ мне и теперь, когда я говорю об этом. Но ни заря, предвестница солнца, которую я вижу на небе, не составляет самого восхождения солнца, ни тем более тот образ, который на-чертывается о нем в душе моей: и то, и другое своею присущею мне действительностью приводят только меня к предсказанию приближающегося явления. Итак, будущее существует только в возможности; а если в возможности только, то его нет на самом деле; а если нет на самом деле, то и предвидеть его невозможно, но предсказать будущее возможно из настоящего, потому что настоящее существует уже и потому подлежит наблюдению.

Глава 19

Каким же образом, Творец Ты мой, Творец всей твари, каким образом открываешь
Ты уму человеческому то, чего еще нет и чего он видеть не может, но что имеет быть – каким образом открываешь Ты человеку будущее? Ибо пророки Твои, Тобою наученные (см. 1 Пет. 1, 10; 2 Пет. 1, 21), пророчествовали о будущем. Каким образом, еще раз повторяю, открываешь Ты человеку будущее, Ты, для Которого нет будущего; или, лучше сказать, открываешь ему это будущее в настоящем (через настоящее), когда он все-таки не может видеть того, чего нет? Чудно для меня видение Твое; высоко не постигаю его (см. Пс. 138, 6)! Только при Твоем сверхъестественном свете возможно это для меня, если Ты озаришь им бедную душу мою, Светодавче наш!

Глава 20

Теперь ясно становится для меня, что ни будущего, ни прошедшего не существует и что не точно выражаются о трех временах, когда говорят: прошедшее, настоящее и будущее; а было бы точнее, кажется, выражаться так: настоящее прошедшего, настоящее будущего. Только в душе нашей есть соответствующие тому три формы восприятия, а не где-нибудь ин де (т. е. в предметной деятельности). Так, для настоящего прошедших предметов есть у нас память, или воспоминание (memoria); для настоящего настоящих предметов есть у нас взгляд, воззрение, созерцание (intuitus); а для настоящего будущих предметов есть у нас чаяние, упование, надежда (exspectatio). Говоря таким образом, я не затрудняюсь в понимании тройственности времени, оно становится тогда для меня ясным и я призываю его тройственность. Пусть даже говорят, по принятому уже, хотя не точному, употреболению, что три времени: прошедшее, настоящее и будущее; пусть употребляют эти выражения, как технические; я ничуть не стану противоречить, а тем более упрекать кого-либо в том; пусть только при разговорах верно понимают, что будущего не следует принимать за существующее уже (jam esse), а равно и прошедшего не следует принимать доселе существующим (adhuc esse). И мы вообще о немногих предметах говорим с надлежащею точностью (proprie), а большею частью, особенно там, где слово наше оказывается бессильным, выражаемся не только не точно, но даже неправильно (improrie); при всем том это не мешает нам понимать друг друга.

Глава 21

   Немного выше -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

сказал я, что мы измеряем времена проходящие (praetereuntia tempora), так что можем говорить о них: это вдвое длиннее, а это в два раза короче, или продолжительность одного равна продолжительности другого, и обозначать тому подобные отношения между различными частями продолжающегося времени. И там же сказано нами, что только текущие времена можно таким образом измерять, но не прошедшее или будущее. И если бы кто-либо спросил меня: откуда ты это знаешь? то я ответил бы ему: знаю, потому что мы их измеряем, а того, что не существует, не можем измерять, прошедшее же и будущее не существуют. Но каким же образом измеряем мы текущее время, когда оно не имеет для нас продолжительности (spatium, протяжения) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

? Оно подлежит нашему наблюдению и измерению только в тех неуловимых для нас мгновениях (momenta), в которых совершается его прохождение -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; когда же улетит, тогда не можем уже его измерить, потому что нечего измерять. И когда измеряем мы это время, то откуда оно приходит к нам? Каким путем проходит? И куда отходит от нас? Откуда приходит, если не из будущего? Каким путем проходит, как не через настоящее? Куда отходит, если не в прошедшее? Таким образом, оно исходит из того, что не имеет еще бытия; переходит через то, что само не имеет протяжения; уходит туда, где нет уже бытия. Между тем, мы измеряем время в его течении (in spatio, в протяжении). И когда говорим: продолжительность одного равна продолжительности другого, или же выражаем тому подобные отношения времени, то этим означаем не что иное, как различные протяжения измеряемых нами времен (spatial temporum). В каком же протяжении измеряем мы проходящее время? В будущем ли, откуда оно приходит к нам? Но того, чего нет еще, мы не можем измерять. В настоящем ли, через которое переходит? Но как измерять то, что само не имеет протяжения и для нас неуловимо? В прошедшем ли, куда оно отходит от нас? Но и того, чего нет уже, мы тоже не можем измерить.

Глава 22

Душа моя горит желанием проникнуть эту необходимую для нее тайну и разрешить себе эти загадочные вопросы. О, Господи мой и Боже мой, преблагой и премилосердный Отец, утоли жажду раба Твоего! Именем Иисуса Христа умоляю Тебя, не отринь мольбы моей и даруй мне уяснить себе эти явления, с одной стороны, самые обыкновенные, но, вместе с тем, не только не понятные для нас, айв существе своем непостижимые; даруй мне по Своему милосердию разъяснить себе эти недоумения при свете Твоем, озаряющем ум мой, хотя и слабый, но в образе и подобии Твоем (Быт. 1, 26–27). Господи! И к кому мне обратиться с этими вопросами, перед кем исповедать благонадежное свое неведение, как не перед Тобою, Кому не может наскучить пламенное желание мое, влекущее меня с такою силою к уразумению Твоих Писаний? Даруй же мне то, что я люблю; ибо я люблю, и эту самую любовь Ты даровал мне. Даруй, Отец мой, Ты, Который поистине ведаешь даяния блага даяти чадом Своим (Мф. 7, 11); даруй мне то, о чем я стал размышлять с жаждою познания, и я не перестану трудиться мыслью (Пс. 122, 16) над этим дотоле, доколе Ты не соблаговолишь открыть мне Христом, именем сего Святого святых, умоляю Тебя; никто не станет, думаю, осуждать меня за то. И я веровах, темже (в силу этой веры) и возглаголах (Пс. 115, 1; 2 Кор. 4, 13). Это надежда моя, которою я живу, чтобы насладиться созерцанием Господа моего. Се пяди (veteres – ветхие, старческие, самые долговременные) положил еси дни моя, в нихже семьдесят лет, аще же в силах, семьдесят лет; а много лет сто число дней человеку, так мало лет в день века (Пс. 38, 6; 89, 10; Сир. 18, 8) – се пяди положил еси дни моя, и все они проходят; но как проходят, того я не постигаю. У нас постоянно на языке слова: время и время (tempus et tempus), времена и времена (tempora et tempora). Так мы спрашиваем иногда: сколько времени продолжал он говорить? Сколько времени употребил он на это дело? А иногда с удивлением восклицаем: сколько времени прошло, как я с ним не виделся! Или замечаем, что долгий слог требует для произношения своего вдвое больше времени сравнительно со слогом коротким, на который требуется для этого половина только или вдвое меньше времени -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Так мы говорим другим и тоже слышим от других, и понимаем друг друга. Кажется, ничего нет яснее и обыкновеннее; а между тем, в сущности нет ничего непонятнее и сокровеннее и более возвышающего на размышления.

Глава 23

Я слышал от одного ученого, что наши времена суть не что иное, как движения планет, солнца, луны и звезд, а не годовые обороты наши (et nil annui). Но если так, то отчего не принять за времена и движение тел? Неужто, если бы вдруг прекратилось движение тел небесных, а кружилось колесо горшечника, неужто не было бы никакого времени, коим могли бы мы измерять обороты этого колеса, говоря, что такие-то равномерно совершаются в одинаковое время, а такие-то в более или менее продолжительное время, смотря по различной скорости или медленности движения колеса? Или, говоря таким образом, не подчинялись ли бы и мы сами в речи своей условиям времени, и в наших словах не было бы одних слогов долгих и других коротких, из которых первые потребовали бы от нас более, а другие менее времени для своего произношения? Боже наш! Даруй человеку через сравнение малых предметов с великими переходить и в понимании от малого к великому. Я знаю, как и в Писании о миротворении сказано, что звезды и светила на тверди небесной сотворены освещати землю и разлучати между днем и между нощию и поставлены в знамения и во времена, и во дни, и в лета (Быт. 1, 14–16). Да, я знаю это, и поэтому не сказал, что круговой оборот колеса горшечникова составляет то, что называется днем; равно как и вышеупомянутый мудрец не отрицал соотношения между движением тел небесных и временем, а напротив утверждал это, когда говорил, что время есть не что иное, как движение этих тел.
Что касается до меня, то я желаю познать сущность времени, как способа к измерению движения тел, вследствие чего мы и говорим, например, что одно движение вдвое продолжительнее или короче другого. И я доискиваюсь этого. Днем называем мы не одно только продолжение пребывания солнца над горизонтом, отделяющее день от ночи, но все время кругообращения солнца от его восхождения до восхождения. Мы говорим: столько-то дней прошло, не отделяя от дней и следовавших за ними ночей. Поелику же полный состав дня (сутки) определяется движением солнца, и притом полным кругооборотом его, то я хочу знать, что именно составляет день: самое ли движение солнца или продолжительность этого движения, или и то и другое вместе. Но если бы день наш зависел от одного движения солнца, тогда он мог бы продолжаться не более часа, если бы солнце совершало суточный оборот в столь короткое время. А если бы день наш зависел от одной продолжительности солнечного движения, то, при ускоренном движении солнечных оборотов, для полноты суток надлежало бы солнцу совершить двадцать четыре оборота. Если же допустить и то и другое вместе, то ни в том, ни в другом случае не выйдет того, что мы называем днем, будет ли солнце совершать свой оборот в один час, а затем в течение остального времени, от рассвета до рассвета оставаться в покое, или же будет продолжать свое движение ускоренными оборотами. Итак, я буду лучше спрашивать не о том, что такое сам в себе так называемый день, а о том, что такое в существе своем время, с помощью коего измеряя течение солнца, могли бы мы сказать, что оно пробегало бы свой суточный оборот вдвое скорее обыкновенного, если бы совершало его в продолжение двенадцати часов. И сравнивая между собою эти различные времена, мы могли бы утверждать, что одно из них вдвое долее другого, и, наоборот, заключать, что скорость движения солнца находится в обратном отношении ко времени. Таким образом, пусть не говорят мне, что время есть не что иное, как движение тел небесных. Ибо когда и Иисус Навин остановил солнце, при помощи Божией, чтобы довершить победу над врагами, то солнце прекратило свое движение, время же не прекращало своего течения, потому что эта брань была довершена именно в продолжение того времени, которого недоставало в этот день, но которое необходимо было для окончания битвы (см. Нав. 10, 12–14). Теперь я вижу, что время есть действительное какое-то протяжение (certa quaedam distantio). Но вижу ли я это на самом деле? He есть ли это одно представление в уме моем? Ты один уяснишь мне это, и Свет и Истина.

Глава 24

Итак, повелеваешь ли мне, Боже мой, согласиться с теми, которые утверждают, что время есть не что иное, как движение тел? Нет, Ты от меня не требуешь этого: согласно Твоему внушению, я понимаю хорошо, что все тела движутся во времени; но чтобы движение тел составляло само время, этого я не понимаю, ни Ты мне не внушаешь. И в самом деле, когда тело движется, то я измеряю движение его, от начала до конца, не иначе, как при посредстве времени. И если я не вижу ни начала, ни конца этому движению, а только его продолжение, то я не могу измерять его во всей целости; могу только измерить часть его, именно то движение, которое совершается на моих глазах и имеет по отношению ко мне свое начало и свой конец. А если что вижу давным-давно, то об этом большею частью говорю неопределенно, что одно уже долгое время существует, но не говорю, сколько именно; если иногда и говорю сколько, то говорю сравнительно, сопостовляя с другим предметом: это столько же, сколько и то, или вдвое долее того, и т. п. Но когда нам известно пространство, откуда начинается и где кончается движение движущегося тела – если, например, это тело двигается в находящемся у нас под руками токарном станке, – тогда мы имеем возможность определить, во сколько совершилось или имеет совершиться все это движение от начала до конца, или же от одного места до другого. И так как измеряемое движение и то, чем оно измеряется, суть вещи различные, то кто не поймет, чему приличнее название времени? Даже в том случае, если тела иногда движутся то скорее, то медленнее, а иногда остаются в покое – и тогда время служит нам для измерения продолжительности не только движения их, но и покоя, и мы говорим: это тело столько же времени оставалось в покое, сколько находилось и в движении, или вдвое-втрое долее в покое, чем в движении, и т. п. Итак, движение тел не есть время.

Глава 25

И еще исповемся Тебе, Господи, что я не знаю доселе, что такое время; и, несмотря на то, я сознаю, что когда говорю о времени, то говорю во времени, и что давно уже говорю об этом времени, и что это самое давно есть не что иное, как продолжение (тога) того же времени. Каким же образом я знаю это, когда не знаю, что такое время? Быть может, я не умею только выразить то, что знаю? О, как я беден, что не в состоянии даже различить, что знаю и чего не знаю (qui nescio saltern quid nesciam)! Боже мой! Ты зришь, что я не лгу перед Тобою; уста мои изрекают то, что чувствует душа. Ты просветиши светильник мой, Господи Боже мой, Ты просветиши тьму мою (Пс. 17, 29).

Глава 26

Не будет ли в устах моих истины, которую душа моя исповедует перед Тобою, если я скажу утвердительно, что я измеряю и само время? Но так ли я измеряю его, Боже мой, и что в нем я измеряю, сам не знаю. Движение тел я измеряю временем; как же после того могу сказать, что я не измеряю самого времени? Да и мог ли бы я измерять движение тел, если бы не измерял самого времени, в котором совершается это движение? Как же мы измеряем это время? Не так ли, как измеряем протяженность пространства, то есть меньшею мерою времени большую продолжительность его, подобно тому, как длиною локтя определяем длину какого-нибудь бревна и тому подобных предметов? Кажется, так же протяжением краткого слога мы измеряем протяжение слога долгого, и говорим, что долгий слог дольше короткого. Так же определяем меру (spatium) какого-нибудь стихотворения мерою стихов, меру стихов – мерою стоп, меру стоп – мерою слогов и протяжение долгих слогов – протяжением слогов коротких. Но при этом мы имеем в виду не пространство страниц, на которых все это помещается (ибо это значило бы измерять место, а не время), а прохождение через живой голос произносимых слов. Мы говорим: это стихотворение длинно, потому что состоит из многих стихов; эти стихи длинны, потому что слагаются из многих стоп; эти стопы длинны, потому что в них много слогов; наконец, этот слог длинен, потому что для произношения его нужно вдвое больше времени, чем для слога короткого. Между тем, и это не дает еще нам верного понятия об измерении времени, ибо и на короткий стих можно употребить более времени, когда станем произносить его медленнее, нежели на стих длинный, когда произносим его скорее. То же самое может быть и с целым стихотворением, и со стопами, и с слогами. Поэтому-то я и решился утверждать, что время есть действительное какое-то протяжение. Но в чем заключается это протяжение и где оно находится, не постигаю, если только оно есть неотъемлемое представление ума нашего. И в самом деле, что я измеряю, Боже мой, когда говорю или неопределенно: «это время продолжительнее того», или даже определенно: «это время вдвое продолжительнее того»? Я не сомневаюсь в том, что измеряю время, но это время, которое я измеряю, не есть ни будущее, потому что его нет еще; ни настоящее, потому что оно не имеет для нас протяжения; ни прошедшее, потому что его нет уже. Что же такое я измеряю? Не времена ли проходящие (praetereuntia tempora), только не прошедшие (praeterita)? Так я утверждал и выше -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 27

   Употреби, душа моя, все свое усилие: Сам Бог будет нам помощником, яко Той сотворил нас, а не мы сами себя (Пс. 119, 3). Следи, откуда исходит истина. Предположи, что раздается голос от какого-нибудь тела: он начинает звучать, звучит и звучит, потом затихает и наступает тишина; и голос этот прошел, и нет его более. До того времени, пока он не раздался, звук его принадлежит времени будущему и не мог быть измеряем, потому что его еще не было; и теперь нельзя его измерить, потому что его нет уже, так как он принадлежит времени прошедшему. Этот звук тогда только и можно было измерять, когда он звучал, потому что в то время он существовал, как предмет, который мог быть измеряем. Но и тогда в нем ничего не было постоянно пребывающего: он то появлялся, то исчезал (ibat et praeteribat). Не потому ли самому и можно было измерять его, так как этим перемежающимся появлением и исчезновением его обозначалось некое протяжение времени, подлежащее измерению, тогда как настоящее, по неуловимости своих мгновений, не имеет для нас никакого протяжения? Если же это так, то предположим, что вот раздался другой голос, что он звучит и звучит не переставая. Измерим же его, пока звучит, потому что когда перестанет звучать, то его не будет уже, и нам нельзя будет измерять его; измерим же его с точностью и определим его продолжительность. Но он все продолжает звучать, и мы не можем измерять его, не имея в виду начала и конца. Ибо мы измеряем продолжение времени так же, как и протяжение пространства, имея в виду промежуток между началом и концом. Поэтому и голос, звук которого еще не достиг своего конца, нельзя измерить и сказать, что он протяжением своим равен другому, или в половину его, или вдвое его, и т. п. Но с другой стороны, когда он прекратится, тогда его уже не будет, и нам нечего будет измерять. Каким же образом возможно измерение его? А между тем мы измеряем времена; но не те, которых нет еще, ни те, которых нет уже, ни те, которые не имеют для нас никакого протяжения, ни те, которые не имеют своих пределов по началу и концу, и не будущие, и не прошедшие, и не настоящие, ни даже те, которые в мгновениях своих проходят (praetereuntia); и при всем том мы сознательно измеряем времена.
   Возьмем, например, хоть бы этот стишок: Deus Creator omnium из всепетого Тебе святителем Твоим Амвросием гимна, отрывок которого приведен нами в двенадцатой главе девятой книги нашей «Исповеди». Этот стих состоит из восьми слогов, которые попеременно чередуются то краткими, то долгими. Четыре предыдущие слога нечетные суть короткие, именно: первый, третий, пятый и седьмой; а четыре последующие четные – долгие, именно: второй, четвертый, шестой и восьмой. Первые, т. е. короткие, по отношению к долгим суть однократные (simplae), а последние, или долгие, по отношению к коротким суть двукратные (duplae), по мере времени произношения тех и других, так что на произношение долгого слога употребляется вдвое времени, чем на произношение слога короткого. Таким образом я и произношу эти слоги и уверяюсь в том свидетельством собственного слуха, и для меня становится несомненным, что я измеряю долгий слог коротким и что первый звучит в устах моих вдвое протяжнее последнего. Но так как они произносятся один после другого, сначала короткий, а затем долгий, то каким образом могу я определить отношение короткого слога к долгому, когда долгий не прежде начинает звучать в устах моих, как по прекращении короткого? Да и сам долгий слог подлежит измерению не во время произношения, а после него, потому что доколе звуку нет конца, до тех пор нельзя составить определенного понятия и о продолжимости его. А как скоро звук прекращается, то и нет его уже более (fininio est praeteritio). Что же после этого могу я измерять? Где краткий слог, который должен служить мерою? Где и долгий, который подлежит измерению? Оба они прозвучали, и затем улетели: они прошли – и нет их уже. Между тем, я измеряю их и на основании свидетельства собственных чувств с уверенностью утверждаю, что по протяжению, т. е. по времени произношения этих слогов, одни из них на половину короче, а другие – вдвое длиннее. И я не мог бы этого сказать о них, если бы они не закончили своего течения. Что же отсюда следует? То, что я измеряю на сами слоги в их произношении, а оставшийся о том образ в душе моей, сохраняющийся в памяти.
   Итак в тебе, душа моя, измеряю я времена, и ты не круши меня требованием уяснить эту тайну, и не томи себя различными недоумениями. Да, еще раз повторяю, в тебе измеряю я времена; и когда измеряю их, то измеряю не сами предметы, которые проходили и прошли уже безвозвратно, а те впечатления, которые они произвели на тебя: когда сами предметы прошли и не стало их, впечатления остались в тебе, и их-то я измеряю, как присущие мне образы, измеряя времена. Если же не так, если и это неверно, то или времена имеют самобытное существование, или я не времена измеряю. Но что же это значит, что мы измеряем само молчание, безмолвие, тишину и выражаемся хоть бы так: «Они больше молчали, нежели говорили; безмолвие одного столько же продолжалось, сколько болтливость другого, продолжительная тишина сменилась внезапным шумом»? Не обращаемся ли мы тогда мысленно к представлению о каком-нибудь звуке, чтобы сравнительно с ним сказать и о промежутках молчания, подвергая и их измерению времени? Иногда, не открывая рта, мы читаем про себя стихи какого-нибудь поэта, обращаем внимание на размер их и наблюдаем при этом меру времени, как бы мы читали их вслух. Положим, что кто-нибудь захотел бы испытать, сколь долго может он выдержать непрерывное протяжение голоса – в таком случае он мог бы определить это время для себя молча, предварительным в мысли своей выдержанным опытом, а потом уже, вверив свой вывод памяти, приняться за выполнение своего намерения: он возвысил бы свой голос, который, начав звучать, звучал бы непрерывно до определенного заранее срока. Итак голос звучит (sonat) от начала до конца своего, или, точнее сказать, звучал и еще будет звучать (sonuit et sonabit): ибо звуку, бесспорно, принадлежит только прошедшее и будущее, потому что тех звуков, которые прозвучали, нет уже, а тех из них, которые имеют звучать, нет еще. Таким-то образом совершается нами измерение времени; постоянное напряжение души нашей переводит свое будущее в свое прошедшее, доколе будущее не истощится совершенно и не обратится всецело в прошедшее.

Глава 28

Но каким образом будущее, которое не осуществилось еще, может сокращаться и истощаться? Или каким образом прошедшее, которое не существует уже, может расти и увеличиваться? Разве благодаря тому, что в душе нашей замечаются три акта действования: ожидание (exspectatio, тоже, что чаяние, упование, надежда), внимание (attentio, тоже, что взгляд, воззрение, созерцание, intuitus) и память, или воспоминание (memoria), так что предмет нашего ожидания, делаясь предметом нашего внимания, переходит в предмет нашей памяти. Нет сомнения, что будущее еще не существует; однако же, в душе нашей есть ожидание будущего. Никто не станет отвергать и того, что прошедшее уже не существует, однако же, в душе нашей есть воспоминание прошедшего. Наконец, нельзя не согласиться и с тем, что настоящее не имеет протяжения (spatium), потому что оно проходит для нас неуловимо (in puncto praeterit), как неделимое; но внимание души нашей останавливается на нем, посредством чего будущее переходит в прошедшее. Поэтому не время будущее длинно, которого нет еще, но длинно будущее в ожидании его; равным образом не время прошедшее длинно, которого нет уже, но длинно прошедшее по воспоминанию о нем.
Так я намереваюсь, положим, пропеть известный мне гимн, который знаю наизусть. Прежде нежели начну его, я весь обращусь при этом в ожидание. Но когда начну, тогда пропетое мною, переходя в прошедшее, принадлежит уже моей памяти, так что жизнь моя при этом действии разлагается на память по отношению к тому, что пропето, и ожидание по отношению к тому, что остается петь, а внимание всегда присуще мне, служа к переходу будущего в прошедшее. И чем далее продолжается действие мое, тем более ожидание сокращается, а воспоминание возрастает, доколе первое не истощится совершенно и не обратится всецело в последнее. И что говорится о целом гимне, то можно приложить и ко всем его частям и даже к каждому из слогов. Тоже самое можно применить и к действиям более положительным, по отношению к коим этот гимн служит только краткою частичкою; и к целой жизни человека, коего все действия суть части ее; наконец, и к целым векам сынов человеческих, коих разные поколения и единичные жизни составляют части одного целого.

Глава 29

И сама жизнь моя что такое была доселе, как не постоянное рассеяние (distentio)?
Но так как милосердие Твое, Боже мой, лучше всякой жизни, то десница Твоя восприяла меня (Пс. 62, 4, 9), в лице Спасителя моего, Иисуса Христа, Сына Человеческого, Которого Ты поставил Посредником между Собою одним и нами человеками многими, из коих каждый расторгается еще в самом себе множеством предметов, порабощающих нас. Ты воспринял меня, Господи, чтобы мне познать и постигнуть Тебя через Того, Имже и познан есмь; чтобы, оставив пути прежних дней, Тебе следовать одному, и, задняя (praeteterita, прошедшее) забывая, в предняя же (quae ante sunt, что впереди нас) простирался (не с рассеянными мечтами о том будущем, которое здесь еще пройдет в свое время, но с сосредоточенным вниманием к той будущности, которой там не будет уже конца), стремиться к почести вышняго звания (Флп. 3, 12–14; 1 Кор. 13, 12), еже услышати ми глас хвалы Твоея и зрети ми безначальную и нескончаемую красоту Твою, ни приходящую, ни преходящую (Пс. 25, 7; 26, 4). А здесь живот мой в болезни и лета моя в воздыханиях (Пс. 30, 11); единственное утешение мое – в Тебе одном, Отец мой, Ты вечен, Господи Боже мой, а я подлежу преемственности времен, коих сущность и распорядок непостижимы для меня. Мысли мои – эта, так сказать, утроба души моей – болезненно раздирается тревожною переменчивостью этих времен, и я в этом смятении не успокоюсь дотоле, доколе жизнь моя огнем любви Твоей, как в горниле, искушаемая и очищаемая, не погрузится всецело в объятия Твои, и я соединюсь с Тобою.

Глава 30

Тогда я пребуду в Тебе и не поколеблюсь в истине Твоей, непреложной и неизменной, в том образе своем, по которому Ты создал меня (см. Быт. 1, 26; 5, 1). Тогда не станут более смущать меня суетные вопросы людей, более любопытных, нежели здравомыслящих, которые, за свое дерзновение праведно испытывая недуг ума, вопрошают: «Что же делал Бог до сотворения Им неба и земли? И откуда пришло Ему на мысль приступить к творению, тогда как прежде ничего не творил?» Творче и Вседержителю! Вразуми их и даруй им здраво мыслить о том, о чем говорят; даруй им познать, что слово прежде непреложимо там, где нет времени, и сами слова их, что «Ты прежде ничего не творил», не имеют иного значения, кроме того, что творение Твое не во времени. Да уразумеют они, что никакого времени не могло быть прежде творения, а с творением явились и сами времена. Пусть же перестанут пустословить, а лучше размышляют о том, чтобы, простираясь в передняя (quae ante sunt), познать и постигнуть Тебя (Флп. 3, 10, 12–13), Который будучи предвечным Творцом всех времен и всего существующего, предваряешь все времена и превыше всего, так что ничего Тебе не совечно, ни времена, ни твари, хотя бы даже предположить, что какая-нибудь из них и превыше времен -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 31

О глубина богатства и премудрости и разума Твоего, Господи Боже мой! Как непостижимы судьбы Твои, и не исследуемы пути Твои (Рим. 11, 33) и как еще более удалили меня от Тебя последствия губительных грехопадений моих! О, умоляю Тебя, исцели слепотствующие очи души моей, и я возрадуюсь свету Твоему! Если бы нашелся ум, обладающий столь огромными сведениями и прозорливостью, что все прошедшее и будущее было бы ему так известно, как мне известен состав одного гимна, который я знаю на память от слова до слова, то такой ум крайне поразил бы нас своею чрезвычайностью, так как все века, и протекшие и грядущие, со всеми событиями, в них совершавшимися и имеющими совершиться, были бы раскрыты перед ним и как бы присущи его мысли, точно так же, как для меня, когда я пою этот гимн, все ясно до такой степени, что в каждый момент вижу, что и сколько пропето мною из него от начала и что и сколько остается петь до конца. Но и такое знание всегда будущего и прошедшего недостойно Тебя и не свойственно Тебе, как Творцу вселенной высочайшему, Творцу душ и телес. Образ Твоего ведения бесконечно разнится от нашего и для нас дивен и непостижим. И в самом деле, все действия души нашей ораничиваются временем настоящего, прошедшего и будущего, так что если из нас, положим, один поет или читает, а другие слушают, то внимание (attentio) наше при этом (будем ли петь, или читать, или слушать), сосредотачиваясь на настоящем, в то же время развлекается и как бы раздвояется еще между ожиданием (ezspectatio) будущего и воспоминанием (memoria) о прошедшем -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Но в Тебе, Творче разумов, ничего подобного не может быть, потому что Ты, будучи истинно вечен, вечно пребываешь неизменяемым. Как Ты в начале знал небо и землю без всякого изменения ведения Своего, точно так же и сотворил в начале небо и землю без всякого ограничения действования Своего. Кто постигает это, да исповестся Тебе и прославит Тебя; и кто не в силах уразуметь этого, тоже да исповестся Тебе и воздаст Тебе славу. О, как Ты величественен! И кто может подняться до высоты Твоего величия? А между тем Ты благоволишь обитать в сердцах сокрушенных и смиренных, ибо Ты возводишь низверженныя (erigis elisos, восстанавливаешь согбенных) (Пс. 165, 8), и ничто не может уничижить их, потому что величие их в Тебе.

Книга двенадцатая

В этой книге блаженный Августин продолжает изъяснение того же стиха, что и в предыдущей: в начале сотворил Бог небо и землю, и следующих за ним, имеющих ближайшее к нему отношение. Здесь он высказывает свое мнение, что под словом «небо» надобно разуметь вообще мир существ духовных (мир горний), непрестанно созерцающих и славящих Бога, а под словом «землю» понимать первоначальную материю, не имевшую ни вида, ни образа, из которой затем получили свое образование существа мира вещественного (мир дольний), являясь не вдруг, а постепенно, и не от вечности, а во времени. Впрочем, тут же разъясняет, что не следует отвергать и других мнений, а напротив того в Св. Писании, при глубине смысла, могут быть допускаемы различные толкования.

Глава 1

Дух мой, возбуждаемый словами Святого Писания Твоего, Господи, изнемогает от борьбы мыслей, волнующих его среди этой бедственной жизни моей: поэтому большею частью и происходит то, что у человека бывает меньше мыслей, чем слов; он истощается в словах, чтобы отыскать истину; но он более ищет, чем обретает ее, и рука толкущего более изнемогает, нежели воспринимает. Но мы имеем обетования Твои, Господи! И кто может отнять их у нас? Если Бог за нас, кто против нас? (Рим. 8, 31) Просите, – сказал Он нам, – и дастся вам; ищите и обрящете; толцыте, и отверзется (Мф. 7, 7–8). Вот Твои обетования, Господи; и кто может опасаться обмана, когда обещает нам Сама Истина?

Глава 2

Смиренное слово мое исповедует перед величием Твоим, что Ты сотворил небо и землю; что это небо, которое я вижу над собою, и эта земля, которую я попираю своими ногами, от которой взята и та персть, в которую Ты облек мою душу (Быт. 2, 7), Тобою сотворены. Но где же то небо небесе, Господи, о котором говорится у псалмопевца и пророков: небо небесе Господеви, землю же даде сыновом человеческим (Пс. 113, 24; Втор. 10, 14; 3 Цар. 8, 27)? Где то небо, которого мы не видим, перед которым и для которого всё, что мы видим, есть земля, как подножие ног Его (Ис. 66, 1; Деян. 7, 49)? Ибо всё видимое небо, для которого земля наша служит как бы подножием, как ни прекрасно, с ней счетным множеством содержащихся в нем тел небесных, но и это небо земли нашей по отношению к тому невидимому небу небес есть то же, что земля в отношении к небу своему. И мы не погрешим, если скажем, что оба эти великие творения, видимые нами, можно назвать землею по отношению к тому невидимому для нас небу, которое служит престолом Господу, а не сынам человеческим.

Глава 3

И эта земля была невидима и неустроенна (Быт. 1, 2). И я не знаю, что это за глубина бездны, покрытой тьмою, где не было никакого света. Точно это был какой-то хаос, в котором ничего нельзя различать, потому что земля эта не имела еще никакого вида и устройства. Вот почему и сказано, что тьма была верху бездны (там же); а эта тьма что такое могла выражать, как не отсутствие света? И где он мог бы проявить свое присутствие, если бы существовал, как не на поверхности ее, облегая и освещая ее своими лучами? А как света еще не было, то присутствие тьмы и выражало собою отсутствие света. Таким образом, тьма была вверху бездны, потому что света не было там; подобно тому, как царствует тишина и безмолвие там, где не слышно никакого звука и никакого шума… И что означают тут это безмолвие и эта тишина, как не отсутствие всякого звука и шума? Не Ты ли это, Господи, внушил такие мысли душе моей, которые она исповедует перед Тобою? Не Ты ли, Господи, Сам вразумляешь меня в том, что ничего не было, ни цвета (color), ни вида (figura), ни тела, ни духа, дотоле, пока Ты не устроил и не привел в порядок эту безобразную материю (informem materiam), не имевшую ни вида, ни образа, из которой Ты впоследствии образовал все творения мира вещественного? Однако же, это не было вовсе ничто, а было что-то безобразное (quaedam informitas), без всякого вида и образа.

Глава 4

Как же надлежало назвать эту первобытную материю, чтобы она могла быть понятна сколько-нибудь и для простого смысла, как не общеупотребительным каким-нибудь наименованием? И что можно найти во всем мире лучшего для приблизительного выражения того, в чем нет никакого вида и образа, как не землю и бездну? Ибо он по низшему положению своему в ряду творений менее всего отличается этим и много уступает в сем отношении всем прочим высшим творениям,
более и более светлым и прекрасным. Как же поэтому не согласиться, что для выражения этой безобразности материи (informitas materiae), каковою Ты создал ее первоначально (не имевшую ни вида, ни образа), но из которой Ты образовал затем столь чудный и дивный по красоте Свой мир, а вместе и для сообщения людям понятия о таковой материи нельзя лучше прибрать слов, как сказать: земля же была невидима и неустроенна (Быт. 1, 2)?

Глава 5

Но при этом мысль наша пытается узнать, что такое эта материя для чувств наших, и мысль сама себе дает на то такой ответ: «эта материя не есть предмет умственный, как жизнь или правда, потому что она составляет вещество тел, подлежащих чувствам, но вместе с тем она не есть и предмет, подлежащий чувствам, потому что в ней, как невидимой и неустроенной (без вида и образа), нет ничего, что могло бы действовать на чувства и быть ими воспринимаемо». В таком случае не значит ли, что разум человеческий, при подобном рассуждении о первобытной материи, становится в такое положение, что знание его обращается в незнание, и незнание становится знанием, или, что то же, знание его равняется незнанию (vel nosse ignorando, vel ignorare noscendo)?

Глава 6

Да, Господи Боже мой! Если уже исповедовать мне перед Тобою и устно и письменно всё, чему Ты научил меня об этой (первобытной) материи, название которой слышал я и прежде, но которой не понимал, как и те (манихеи), которые говорили мне о ней, то я сознаюсь, что я представлял ее себе в бесконечно различных образах и потому представлял не ее. Дух мой на этот раз превращал порядок вещей и строил себе отвратительные и ужасные образы, но все же образы. И это-то называл я безобразным (informe), не потому, впрочем, чтобы оно не имело образа, а потому, что представлялось мне в таком образе, в каком оно, если бы видимо явилось, оттолкнуло бы мои чувства и поразило бы ужасом слабость всякого человека, как нечто чудовищное и химерическое. То, что я представлял себе, было не столько безобразно, сколько безобразно, не по отсутствию всякого образа, а по сравнению с образами благовидными; и разум мой, не успокаиваясь на этом, требовал от меня, чтобы я отвлекался мыслью от всякой образности и совершенно отрешился от нее, если хочу представить себе вполне безобразность этой материи; но я не мог достигнуть того. Для моего понятия доступнее было полагать, что без всякой формы ничего не существует, чем представлять себе что-то среднее между облачением в форму и ничтожеством, а следовательно ни то, ни другое, а что-то и не имеющее формы (бесформенное) и имеющее быть (не ничтожество). Наконец дух мой перестал пытать о том свое воображение, которое ничего не представляло мне, кроме образов тел, облеченных в действительные формы, и которое меняло и разнообразило их по своему произволу; я обратил взор свой на сами тела и стал вникать поглубже в их изменяемость, по которой они перестают быть тем, чем были, и начинают быть тем, чем не были. Я догадывался, что этот переход из формы в форму совершается при посредстве совершенного ничтожества (per informe quiddam, non per omnino nihil). Но я желал знать, а не догадываться только. И если бы я стал исповедоваться перед Тобою и устно и письменно во всем, что относится к этой задаче, какими путями шел я к разрешению ее и как Ты вразумлял и просвещал меня при уяснении оной, то у кого достало бы терпения слушать или читать меня? При всем том душа моя не перестанет ублажать Тебя, воздавая Тебе честь и славу, и за то, что исповедал, и за то, что не исповедал – за все благодеяния Твои, несмотря на то, что я о многом умалчиваю. И действительно, я стал познавать, что изменяемость вещей изменяемых сама по себе делает их способными к восприятию всяких форм, в которых они видоизменяются. Но что же такое эта изменяемость? Дух ли? Тело ли? Или сочетание того и другого вместе? Если бы можно было сказать, что ничто есть что-то, а что-то есть, что вместе и не есть, что возможно смешение бытия и небытия, то я сказал бы тоже и об этой изменяемости. Впрочем, как бы то ни было, только надобно же допустить, что в первобытной материи, не имевшей ни вида, ни образа, было что-то, что делало ее способною к восприятию этих образов видимых и благоустроенных, в которые облечены творения мира, нами видимого.

Глава 7

И откуда эта материя могла произойти, в чем бы ни заключалась сущность ее, как не от Тебя, Боже мой, от Которого и все существующее получило свое бытие? Но между этою матернею и Тобою нет никакого сравнения; она настолько отстоит от Тебя, сколько не походит на Тебя, и разность отдаленности этой не может быть измеряема никаким расстоянием мест. Итак Ты, Господи, Который не изменяешься никак и никогда, но всегда пребываешь Один и Тот же, свят, свят, свят, Господь Бог Вседержитель (Пс. 101, 26–28; Ис. 6, 3; Анок. 4, 8), – Ты сотворил эту материю и все существующее из ничего, сотворил на непреложном Начале Своем, Которое в Тебе, на вечной Премудрости Твоей, Которую Ты родил из Себя. Да, Ты сотворил небо и землю из ничего, а не из Себя – из Своего существа (de substantia tua); иначе творение Твое равнялось бы Единородному (Сыну) Твоему, а через то и Тебе Самому, а никаким образом не могло быть, чтобы то, что не из Твоей сущности произошло, равно было Тебе, да, кроме Тебя, ничего и не было, из чего бы Ты мог творить их, Боже, Единый в Своей троичности и Троичный в Своем единстве. Так, Ты сотворил из ничего это небо и эту землю, нечто великое и нечто малое: ибо Ты, по Своему беспредельному могуществу и по Своей беспредельной благости, вызвал из ничтожества в бытие творения всякого рода и вида, и дела Твоя вся добра зело (Быт. 1, 31; Сир. 39, 21) – от созданий этого величественного неба до созданий этой маленькой земли. Ты один существовал, и кроме Тебя ничего не было, когда Ты творил небо и землю, эти два создания; одно, ближе подходящее к Тебе, а другое, ближе подходящее к ничтожеству (unum prope te, alterum prope nihil) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, так что первое ничего не имело выше себя, кроме Тебя, а последнее – ничего ниже себя, кроме ничтожества (unum, quo superius tu esset, alterum, quo inferius nihil esset).

Глава 8

Но это небо небес Ты предназначил Себе, Господи, а эта земля, которую Ты представил сынам человеческим (см. Пс. 113, 24) в обладание их, не была тогда такою, какою мы теперь видим ее и обладаем. Она была еще невидима и неустроенна, и тьма была вверху этой бездны (Быт. 1, 2), потому что над нею не было света, то есть эта тьма более облегала поверхность бездны, нежели проникала в саму бездну. Ибо эта бездна вод, зримых и во глубине своей, по самому составу стихии, имеет некоторый вид света, которым довольствуются по крайней мере рыбы и другие пресмыкающиеся животные, обитающие в этих подземных пучинах и пропастях; а все прочее близко подходило к ничтожеству, потому что не имело еще никакого образа, хотя имело в себе задатки, делавшие эту безобразность способную к восприятию образов. И Ты, Господи, образовал мир сей из этой безобразной материи, которую сотворил Ты из ничего и которая близка была к ничтожеству, так что из этой ничтожной материи образовались столь чудные и дивные творения, которые величием своим не перестают изумлять нас – сынов человеческих. Да, что может быть поразительнее этой тверди небесной, которую Ты основал во второй день после сотворения света (Быт. 1, 3–5) для разделения вод одних от других: между водою, яже бых над твердью, и между водою, яже бых под твердью, сказав: да будет – и бысть тако? И эту твердь назвал Ты небом, но небом этой земли (суши) и этих морей (собрания вод под небесами), которые Ты образовал в третий день (Быт. 1, 6-10; 13), сообщив видимый образ не имевшей вида безобразной материи, сотворенной Тобою прежде всяких дней. Конечно, Ты сотворил и небо прежде всяких дней; но это – небо небес, небо земного неба, о котором и сказано, что Ты вначале сотворил небо и землю. Что же касается до самой земли, которую Ты сотворил, то это была только безобразная материя, так как земля эта была невидима и неустроенна, и тьма была вверху этой бездны: из этой-то земли, невидимой и неустроенной, из этой безобразной и почти ничтожной материи Ты восхотел произвести и произвел бесчисленное множество творений, составляющих мир сей. Творения эти находятся в постоянной видоизменяемости, так что изменяемость эта дает себя чувствовать в мире изменением времен, которые мы наблюдаем и исчисляем; ибо от этой видоизменяемости, которой подлежит все сотворенное, происходят сами времена, когда вещи в своих видах и образах постоянно изменяются и разнообразятся; и это с тех пор, как получили они свое образование из первобытной (земли), не имевшей ни вида, ни образа.

Глава 9

Вот почему Дух – учитель раба Твоего (Моисея), открывая, как Ты в начале сотворил небо и землю, ничего не говорит о временах, умалчивает о днях. Именно: небо небес, которое Ты сотворил в начале, есть мир существ духовных; а они, хотя и не совечны Тебе в Твоей троичности, но, будучи сопричастны Твоей вечности при всегдашнем наслаждении блаженством от созерцания лица Твоего, становятся чуждыми свойственной творению изменяемости; пребывая в Тебе без всякого колебания от самого сотворения своего, они стоят выше всяких перемен; а без перемен нет и преемства времен. И сама земля, как невидимая и неустроенная, эта безобразная материя, тоже почислена не в ряду дней, потому что и там, где нет никакого устройства и никакого распорядка, где нет ни прихождения, ни прехождения, где ничего подобного не бывает, – там тоже не может быть никаких дней и никаких перемен временных, продолжениям коих можно было бы вести счет.

Глава 10

   О Истина, свет души моей! Не попусти, j чтобы мрак неведения моего внушил мне что-либо. Эти временные и скоропреходящие предметы увлекли меня своим потоком, и я омрачился. Но это-то самое, это и заставило меня обратиться к Тебе и возлюбить Тебя. Я впал в заблуждения, уклонившись от истинного пути, но я вспомнил о Тебе. Я слышал глас Твой, доходивший до меня издали, – глас, который звал меня на путь обращения; и я едва внял этому гласу, будучи заглушаем и обуреваем тревожным шумом толпы людей немиролюбивых (per tumultus impacatorum) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   И вот я, наконец, возвращаюсь к Тебе; от жажды, которая палит и сжигает меня, обращаюсь к Тебе – источнику воды живыя (Ин. 4, 10–14). Пусть никто не останавливает меня; я буду пить из сего источника, и вода его оживит меня. Не стану более жить своею жизнью; худо я жил сам собою; я не жил, а постоянно умирал, нося в себе смерть: Ты только можешь оживотворить меня, и я в Тебе только могу обрести жизнь. Сам Ты вещай мне, Господи, и будь путеводителем моим. Я верю и вверился Твоим священным книгам, но в них много таинственного и неудобопостижимого.

Глава 11

   Наконец, Ты открыл мне, Господи, могущественным словом Своим внутреннему слуху моему, что Ты вечен (Рим. 14, 24), един имели бессмертие (1 Тим. 5, 16); ибо Ты не изменяешься ни в образах, ни в движении и воля Твоя не подчиняется переменчивости времен; а та воля, которая видоизменяется один раз так, другой раз иначе, переставая быть тем, чем была, чтобы сделаться тем, чем не была, не есть воля вечная. Это становится для меня ясным при свете Твоем, но да уяснится еще более и более, молю Тебя, чтобы мне при этом откровении пребыть твердым в здравомыслии под кровом крыл Твоих. Равным образом открыл Ты мне, Господи, тем же мощным словом Своим сокровенному слуху моему, что все твари и все существа, которые, конечно, не то, что Ты, и однако же имеют бытие, Тобою сотворены, и только то не от Тебя, что не существует (ничтожество); да еще не от Тебя – уклонение от Тебя воли существ, Тобою сотворенных, – от Тебя, как от своего Творца и Существа Высочайшего; а это хуже всякого ничтожества, потому что уклонение есть преступление, или грех. Но никакой грех чьей бы то ни было воли ни Тебе не вредит, ни порядка не нарушает в царстве владычества Твоего, ни по отношению к высшим, ни по отношению к низшим творениям Твоим. Это ясно для меня при Твоем свете. Молю же Тебя, осеняй меня этим светом более и более, чтобы при Твоем откровении пребыть мне непоколебимым в трезвом здравомыслии под кровом крыл Твоих.
   Ты открыл мне тем же словом Своим, тому же слуху моему еще и то, что и те небожители – существа мира духовного, коих воля сосредоточена вся в Тебе Самом (cujus i.e. creaturae voluntas tu solus es) не совечны Тебе, хотя существа эти, наслаждаясь в Тебе чистейшею и неизменною жизнью, превыше всякой изменяемости. Имея Тебя всегда присущим себе, потому что соединяются с Тобою всею любовью своею, и не нуждаясь ни в будущих ожиданиях, ни в прошедших воспоминаниях, они не испытывают никаких превратностей и не подчиняются преемственности времен. О, как они блаженны, кто бы ни были они, пребывая и соучаствуя в Твоем блаженстве без перерыва – как они блаженны, имея Тебя всегдашним сожителем и просветителем своим! И я не нахожу, чем бы лучше можно было назвать это небо небесе, которое служит престолом Господу (см. Пс. 113, 24; Ис. 66, 1), как не домом Твоим; в нем домочадцы Твои наслаждаются лицезрением Твоим неотлучно, без всякого поползновения отлучиться на страну чужую, будучи связаны неразрывными узами мира и единения со святыми Твоими небожителями, гражданами града Твоего на небесах, превыше нашей тверди небесной.
   Да уразумеет это всякая душа, которая в странствовании своем удалилась на страну чужую, да поймет, если она томится жаждою тех благ, если уже слезы ее сделались для ней хлебом, когда каждый день говорят ей: где Бог твой? Если одного просит она у Господа и того только ищет у Него, чтобы жить ей в дому Его вся дни живота своего (Пс. 61. 3–4, 11; 26, 4). И что такое жизнь ее, если это не Ты? И что такое дни Твои, как не вечность Твоя, дни, которые, подобно летам Твоим, не оскудевают, потому что Ты вечно Тот же (см. Пс. 101, 28). – О, да уразумеет после сего эта душа, по мере сил своих, насколько вечность Твоя превыше всяких времен, если и домочадцы дома Твоего, эти блаженные существа, никогда не удаляющиеся от Тебя на страну чужую, несмотря на то, что не совечны Тебе, но между тем пребывая в Тебе постоянно и неизменно, не испытывают никаких перемен времени. И это ясно для меня при свете Твоем; да усугубится же этот свет во мне, умоляю Тебя, чтобы мне в этом откровении сохранить трезвость ума под кровом крыл Твоих.
   Все это понятно для меня и все это знаю я; одного только здесь не понимаю и не знаю, вот чего: что это за безобразность первобытной материи, и как эта безобразность относится к тем переменам, коим подверглись и которые испытали творения при образовании их из этой материи (земли невидимой и неустроенной)? И кто станет утверждать, кроме водящегося суетными помышлениями сердца своего и мечтами воображения своего, кто за исключением такового стал бы утверждать, что эта безобразность, при отсутствии в ней всякого образа предметного, так чтобы в ней ничего не было, а была бы только одна масса безобразная, служащая матернею предмету для перехода от образа к образу в видоизменениях его, – что эта за безобразность могла бы сама собою проявить перемены времен? Это совершенно невозможно: ибо без разнообразия движений нет и времен; и где нет никаких образов, там не может быть и разнообразия.

Глава 12

После этого размышления, внушенного мне Тобою, Боже мой, насколько Ты Сам пробуждал ум мой и насколько удовлетворял его пытливости, из того, что благоволил Ты открыть мне, я усматриваю, что между творениями Твоими есть два таких, которые не подчиняются временам, хотя ни то, ни другое не совечны Тебе: одно, которое так устроено, что хотя ему, как творению, и свойственна изменяемость, однако оно пребывает неизменно, потому что наслаждается в лицезрении Твоем Твоею вечностью и неизменяемостью без всякого перерыва и без всякой перемены; а другое, которое не имело в себе никакого устройства, что давало бы ему возможность видоизменяться в движении или в неподвижности и подчиняться переменам времен. Но это последнее Ты не оставил в таком неустройстве, ибо Ты сотворил прежде всех дней, в начале, небо и землю, эти два творения, о которых я уже говорил. Земля же была невидима и неустроенна, и тьма вверху бездны (Быт. 1, 2). Этими словами Ты хотел только выразить понятие о безобразности и неустроенности первобытной материи, чтобы исподволь вразумить тех, которые не в состоянии будучи отрешиться от всякой образности, не могут представить себе что-нибудь без всякого вида и образа, и вообще показать, что это есть та самая материя, из которой Ты образовал видимое нами другое небо и эту землю, видимую и устроенную, и эти воды, чистые и прозрачные, и все то, что впоследствии упоминается в частности об устройстве мира сего, и что все это произведено уже не без времени (non sine diebus), а в продолжение определенного числа дней, потому что эти творения такого свойства, что все они, испытывая определенные изменения в движениях и формах своих, тем самым подчиняются и переменам времен.

Глава 13

И вот каких я мыслей, когда внимаю словам Писания Твоего, Боже мой, которое говорит мне: в начале сотвори Бог небо и землю; земля же была невидима и неустроенна и тьма верху бездны (Быт. 1, 2), а между тем ничего не упоминает, в какой день сотворил Ты их. Я думаю так, что здесь под небом разумеется то небо небесе, небо духовное, или мир существ духовных, и свойственно этим существам видение и знание не от части и не по частям, не якоже зерцалом в гадании, и не переменчивое, один раз так, а другой раз иначе, но целостное и всеобъемлющее, в ясном явлении лицом к лицу, всегда одинаковое, полное и совершенное, без всякой изменяемости времен (см. 1 Кор. 13, 9-10, 12); а под землею разумеется та земля, не имевшая ни вида, ни образа, которая служила первоначальною матернею для образования существ мира вещественного, и в этом первобытном состоянии своем она тоже не могла испытывать перемен времен, потому что там не может быть никакого изменения, где нет никакого образа. И по отношению к этим двум творениям, полагаю я, Писание Твое ничего не упоминает о днях, когда говорит: в начале сотвори Бог небо и землю. Одно из них с первого, так сказать, раза получило всю полноту и совершенство своего устройства, а другое на первый раз явилось без всякого почти устройства, как безобразная материя, которая принадлежала еще образованию; первое – это небо, но небо небесе, а последнее – это земля, но земля невидимая и неустроенная. Ибо непосредственно следующие затем слова: земля же была невидима и неустроенна ясно показывают, что здесь разумеется под землею; а когда во второй, затем, день говорится о сотворении тверди, которая названа тут же небом, то этим не менее ясно указывается на то, что это – не то небо, о котором сказано выше, при сотворении которого ничего не упоминается о днях.

Глава 14

Дивная глубина словес Твоих! Мы останавливаемся на поверхности их, как младенцы. Но глубина их, Боже мой, глубина дивная! Нельзя без страха и трепета погружаться в нее взором нашим; но этот страх проистекает от благоговения и трепет – от любви. Нестерпимы для меня те, которые враждебно относятся к этому слову Твоему, и я с болезненным, но праведным негодованием смотрю на них. О, если бы Ты поразил их тем же словом Своим, как мечем обоюду острым (Евр. 4, 12), чтобы они не враждовали против него! Да, я желаю им, чтобы они перестали жить для себя, а жили бы для Тебя. Есть между ними и такие, которые хотя не отрицают этой книги творения (Бытия) и с уважением относятся к ней, но между тем говорят мне: «Дух Божий, Который рабу Своему Моисею внушил написать эти слова, имел в виду дать им не такое значение, какое придаешь им ты; Он не то разумел, что ты говоришь, а то, что мы говорим». Поэтому, я отвечаю им перед Тобою, Боже наш, всеблагой Творец всего и всех; и Ты будь между нами посредником и судиею.

Глава 15

   Неужели вы скажете, что все это ложно, что внушает мне Истина, внушает могущественным словом Своим внутреннему слуху моему о непреложной вечности Творца, открывая, что существо Его отнюдь не подвержено переменам времен и что воля Его такова же, как и существо? Что вследствие этого все Его желания неизменны, совместны, непреложны (velle semel et simul et semper), так что они не повторяются, не переменяются, не входят в борьбу с нежеланиями; иначе такая воля будет изменяема, а все то, что подлежит изменению, не вечно: Бог же наш вечен? Что скажете и о том, что наше ожидание будущего есть созерцание того, что имеет еще совершиться, наша память, или наше воспоминание о прошедшем, есть созерцание того, что уже свершилось, наше внимание к настоящему есть созерцание присущего нам, посредствам которого совершается переход будущего в прошедшее, когда предмет нашего ожидания, делаясь предметом нашего внимания, переходит в предмет нашей памяти – и все это подвержено переменам, постоянно изменяясь; а что переменчиво и непостоянно, то не вечно: Бог же наш вечен?» Сравнивая и соображая это, я нахожу, что Бог мой, как Бог вечный, произвел творение Свое не как бы неожиданно и вновь проявившеюся волею, а волею от вечности в Нем пребывающею, неизменною, что видение Его не подвержено никаким изменениям.
   «Что же скажете вы мне на это, возражатели мои? Станете ли утверждать, что неверно?» – «Нет», – отвечают они. «Что же далее? Не справедливо ли и то, что всякое существо, получившее свое образование из материи, равно как и сама материя, не имевшая образа, но способная к восприятию его, получили свое бытие от одного Того, Кто есть высочайшая Благость, потому что Он есть Высочайшее Существо?» – «И это мы не отвергаем», – говорят они. «Что же за тем? Не отвергаете ли вы того, что есть существа возвышенные, много превышающие нас, которые соединены столь чистою и возвышенною любовью с Богом истинным и истинно вечным, что они не отделяются и не отклоняются от Него, но пребывают в Нем неизменно, наслаждаясь созерцанием Его совершенств, и, хотя они и не совечны Ему, не испытывают никаких перемен, свойственных временному?» Ибо Ты, Господи, любящему Тебя всею крепостью любви, как Ты заповедуешь, открываешь Себя настолько, что составляешь его довольство и блаженство вполне, так что он не подвергается никаким уклонениям от Тебя, но всегда пребывает в Тебе. Из таковых существ состоит этот дом Божий: он не похож ни на нашу землю, ни на наше небо; это есть небо небесе (Пс. 113, 24), – мир существ духовных, сопричастных Твоей вечности; ибо он пребывает во веки без всяких изменений. Ты утвердил его навсегда, на веки и во век века, дал ему устав, от которого он ни в чем не отступит (см. Пс. 168, 6). При всем том, повторяю, он не совечен Тебе, Боже, потому что он не без начала, будучи творением Твоим.
   Правда, что мир этих существ духовных превыше времени, потому что прежде всех создася премудрость (Сир. 1, 4); только эта премудрость не есть Та Премудрость, Которая Тебе, Боже наш, Отцу Своему вполне совечна и соприсносущна, через Которую все сотворено Тобою и на Которой, как непреложном начале, утвердил Ты небо и землю, а, конечно, та премудрость, которая сотворена, то есть мир духовный, коего существа разумные через созерцание Твоего света сами становятся светом, ибо и эти существа называются премудростью, хотя и сотворенною. Но как велико различие между светом освещающим и светом освещаемым, так велика разница между мудростью творящей и мудростью сотворенною; точно так же, как между правдою оправдывающею и правдою, сделавшеюся таковою через оправдание. Так и мы называемся правдою Твоею у одного из богодухновенных писателей Твоих: не ведавшего бо греха, – сказано у него, – по нас грех сотвори, да мы будем правда Божия о Нем (2 Кор. 5, 21). Эта-то Премудрость, сотворенная прежде всего, и составляет мир существ духовных, граждан святого града Твоего, вышняго Иерусалима, иже есть мати всем нам, града свободного и вечного (Гал. 4, 26; Евр. 12, 22) на небесах, и на каких небесах, как не на тех небесах небес, которые хвалят Тебя, и не на том небе небесе, которое служит престолом Твоим (см. Пс. 113, 24; 168, 4; Ис. 66, 1)? И хотя этот мир духовный превыше времени, потому что, будучи сотворен прежде всего, предваряет и сотворение самого времени; несмотря однако же на то, превыше его господствует вечность Самого Творца, от Которого и он через сотворение получил свое начало, если не по времени, которого не было еще, то по условию бытия своего.
   Итак, творения этого мира – от Тебя, Боже наш; но и они совсем не то, что Ты, и существо их совершенно отлично от существа Твоего. Ибо хотя мы и не усматриваем никакого времени ни прежде их, ни в них самих, потому что они всегда наслаждаются лицезрением Твоим и никогда не уклоняются от Тебя, так что они не подвергаются никакому изменению: однако же, в самой природе их, как твари, лежат задатки возможности к изменяемости, вследствие которой они могли бы и омрачаться в познании Тебя, и охладевать в любви к Тебе, если бы они не освещались светом Твоим, никогда не померкающим, не согревались любовью Твоею, никогда не оскудевающею, и не пребывали, яко всегдашнее полудне (Пс. 36, 6). О, дом светозарный и любвеобильный! Как я возлюбил благолепие твое, и место селения славы Господа моего (Пс. 25, 8), Который устроил тебя и обитает в тебе! К тебе направлен и к тебе ведет путь всего странствования моего, и я взываю к Тому, Кто создал тебя, чтобы и меня принял в число Своих домочадцев, так как и я, подобно тебе, Его же творение. Забудих, яко овча погибшее (Пс. 118, 176), но я уповаю, что на раменах Пастыря моего (Лк. 15, 4–6), Того великого Пастыре-начальника, Который един есть Посредник и Ходатай между нами и Тобою (1 Тим. 2, 5), принесен буду к Тебе в дом Твой.
   «Что же скажете вы мне, возражатели мои, с которыми я вел беседу, – вы, которые признаете и Моисея за верного слугу Божиего и книги его за богодухновенные Писания? Но есть ли это дом Божий, конечно, не совечный Богу, но по своему естеству сопричастный вечности Его на небесах, где напрасно ищете перемены времен, потому что вы не найдете их там». Там нет ни пространства, ни времен, ни свойственной им изменяемости, а все благо небожителей этого дома состоит в том, чтобы быть им всегда близ Бога, как говорит псалмопевец: мне же прилеплятися Богови благо есть (Пс. 22, 28). «Да! – говорят они мне, – мы согласны, что это есть дом Божий». – «Что же из всего того, что я исповедал перед Богом, воздавая Ему хвалу от глубины души, – что, наконец, не признаете вы за истину? Быть может, то, что я говорил о первобытной материи, именно, что при ее безобразности не могло быть в ней никакого устройства и никакого порядка, а где не было еще строения и распорядка, там не могло быть и преемственности времен?» При всем том и эта материя (она – почти ничто, насколько не было вовсе ничто), в чем бы сущность ее не состояла, сотворена Тем же Самым, Коим сотворено и все существующее, в каком бы виде ни существовало. «И это, – говорят они, – мы не отрицаем».

Глава 16

Говоря это перед Тобою, Боже мой, я имел в виду тех, которые принимают (по крайней мере, не противоречат) за истину все то, о чем истина Твоя не умолчала передо мною, но открыла внутреннему чувству моему. А с теми, которые упорно отвергают все это, не хочу иметь дела. Пусть шумят, сколько им угодно, и заглушают себя. Я желал бы только убедить их, чтобы они унялись и замолчали, чтобы открыли доступ к себе слову Твоему, ежели не захотели слушать слов моих и оттолкнули меня от себя. Ты же, Господи Боже мой, умоляю Тебя, да не премолчиши от мене (Пс. 27, 1). Возвещай душе моей истину, которую я могу узнать от Тебя одного. Что касается до этих упорствующих безумцев, то я их лучше предоставлю самим себе: пусть возметают пыль к собственному помрачению. А я уединюсь в клеть свою и буду там воспевать Тебе песни любви Твоей среди неизглаголанных воздыханий (Рим. 8, 26) странствования своего, устремляя все взоры мысли своей и все желания сердца своего к горнему Иерусалиму, тому Иерусалиму, который есть и отечество мое и мать моя, и к Тебе, Боже мой, Который царствуешь над ним и управляешь им – к Тебе, Отцу его, Защитнику и Покровителю его, Жениху его, Источнику чистых и нескончаемых утех его, святой и совершенной радости его – к Тебе, Который составляешь Собою все блага его, так как Ты один – истинное и высочайшее благо. И я не перестану воздыхать и устремлять мысли и желания свои к Тебе, и к небесному Иерусалиму Твоему, ко граду живаго Бога (Евр. 12, 22), пока Ты не возмешь всего меня всецело из этого рассеяния и нестроения, пока не водворишь меня в этой миротворной и любвеобильной обители дома Твоего, в месте селения славы Твоея (Пс. 25, 8), где уже начинает витать дух мой и откуда свет всякой истины истекает для меня – пока Ты щедротами милосердия Твоего не претворишь и не утвердишь меня так, чтобы мне вечно пребывать в Тебе, Боже мой! А тем, которые хотя и не отвергают исповеданных мною истин, принимают и высоко ценят вместе с нами священные книги Твои, написанные Моисеем, но вместе с тем и не во всем соглашаются со мною – тем вот что я могу сказать: будь Ты, Боже наш, посредником и судьею между моею исповедью и их возражениями.

Глава 17

   Зти возражатели мои вот что говорят мне: «Хотя все то, что ты говоришь верно и неоспоримо; но Моисей, писавший по вдохновению Духа Святого, в этих словах: в начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1, 1) не так разумел небо и землю, эти два творения, как ты их понимаешь. Под именем неба он не имел в виду мира существ духовных, бесплотных, постоянно созерцающих лицо Божие; и под именем земли не разумел какой-либо безобразной материи». – «Что же такое разумел он под этими словами?» – «То, что и мы разумеем, то самое и Моисей разумел и такое же значение давал этим словам, какое и мы придаем им». – «Что же именно?» – «Под именем неба и земли, – говорят они, – он хотел наперед обозначить вообще и кратко весь этот видимый, чувственный мир, чтобы затем описать подробно и провести по дням всё, относившееся к этому творению, о чем Духу Святому угодно было сообщить. Ибо народ, с которым он имел дело, были люди грубые и плотяные, так что с ними можно было говорить о делах и творениях Божиих видимых, подлежащих чувствам нашим». Впрочем, что касается дальнейших слов: земля же была невидима и неустроенна, и тьма верху бездны (Быт. 1, 2), из которой последовательно, в продолжение известного числа дней, раскрывается образование и устроение всего видимого и открытого пред нами, то они соглашаются, что здесь можно допустить, согласно с моим мнением, понятие и о безобразной материи.
   А что если другой кто скажет, что «под именем неба и земли разумеется здесь та первобытная материя, не имевшая ни вида, ни образа, или первобытный хаос, из которого образован и устроен этот видимый мир со всеми его творениями, а мир в совокупности обыкновенно и называется небом и землею?» Что если и еще кто скажет, что «по этим двум словам небо и земля весьма можно заключить о двух мирах, невидимом и видимом, которым, как нельзя лучше, приличны эти два названия неба и земли, и таким образом представлять себе здесь всю вселенную, которую сотворил Бог, как Творец всемогущий, Премудростью Своею, в Которой лежит начало всему?» Притом всё сотворено не из самого существа Божественного, а из ничего, потому что существо сотворенного совсем не то, что существо Божие, которое совершенно от него отлично, и все твари подвержены большей или меньшей изменяемости, пребывают ли они на деле неизменны, как этот вечный дом Божий (о котором говорено было выше), или претерпевают перемены по своему состоянию, как душа и тело человека. Поэтому в следующих затем словах: земля же была невидима и неустроенна, и тьма верху бездны почему не допустить мысли, что здесь означается общая первобытная материя всего видимого, материя еще без всякого образа, но, конечно, способная к восприятию его, из которой долженствовали произойти небо и земля, эти оба творения, невидимое и видимое, каждое в свойственном ему виде и образе? Только, допуская это, нужно различать, что под землею невидимою и неустроенною значится первобытная материя вещественная, та, какою она была до восприятия своего образа, со свойственною этому образу изменяемостью, а под тьмою верху бездны значится первобытная материя духовная, та, какою была она до восприятия образа своего, до освящения ее Твоею Премудростью и до начертания пределов или ограничения возможностей и для этого образа изменяемости.
   Может, наконец, и еще кто-нибудь сказать, если ему будет угодно, что «при чтении этих слов: в начале сотворил Бог небо и землю под небом и землею надобно разуметь не вполне уже устроенные Творцом и совершенно заключенные природы этих двух миров, невидимого и видимого, а первоначальное только приготовление для них материи, не имевшей еще ни вида, ни образа, но способной к восприятию претворения и образования, так как в ней заключались в смеси, без различия качественности и форм, задатки всего того, что впоследствии так чудно и так прекрасно устроено и что мы называем небом и землею, разумея под небом мир существ духовных, а под землею творения мира вещественного».

Глава 18

О всех этих и тому подобных толкованиях и объяснениях не хочу я вступать в словопрения, потому что такие словопрения ни мало не служат к пользе, а к расстройству слышащих (см. 2 Тим. 2, 14). Мы же знаем, что для назидания и созидания закон добр, если кто законно творит его; цель закона есть любы от чиста сердца и совести благия, и веры нилицемерныя (1 Тим. 1, 5, 8). И Божественный Учитель наш хорошо ведал, на каких двух заповедях весь закон и пророки утверждаются (Мф. 22, 40). Так как слова Моисея могут быть понимаемы и объясняемы различно, без всякого противоречия общим законам истины, то какая беда для меня, когда я с верою и любовью исповедую свои мысли о них перед Тобою, Боже мой, Свет мой, просвещающий внутренние очи сердца моего? Какая беда для меня самого, повторяю, или какой вред для другого кого бы то ни было от того, если я не так думаю, как думает другой, о том, что думал или разумел под этими словами сам бытописатель? Все мы, бесспорно, читая эти слова, стараемся проникнуть и постигнуть тот смысл оных, какой имел в виду сам писатель, и так как мы почитаем его правдолюбивым и любящим истину, с полным к нему доверием, то мы не можем и не дерзаем допустить той мысли, чтобы он имел в виду ввести нас словами своими в заблуждение. Итак, когда каждый из нас старается узнать в Священном Писании тот смысл, какой имел ввиду сам писатель, то что тут худого, если мы усматриваем в нем то, что Ты Сам открываешь нам за истину, будучи Источником света истины для всех, ищущих ее с верою и любовью, хотя бы у священного писателя, которого мы стараемся понять, была и другая мысль, никак не противоречащая истине, но и не совпадающая с нашей мыслью?

Глава 19

Так что истина то, что Ты сотворил небо и землю (Быт. 1, 1), и то истина, что Премудрость Твоя есть Начало, на котором Ты сотворил (см. Пс. 103, 24; Ин. 1, 3). Далее истинно и то, что видимый мир сей состоит из двух великих частей, неба и земли, под именем которых разумеются в совокупности все содержащиеся в них творения, обязанные Тебе бытием своим; и то не противоречит истине, что все в нем изменяемое ведет нас к предположению о сотворении первобытной материи, не имевшей ни вида, ни образа, но способной к восприятию их, из которой и образован подверженный изменению мир сей со всеми существами своими. Верно то, что время не имеет власти над теми сотворенными существами, которые так тесно соединены с вечностью и неизменяемостью Творца своего, что не испытывают никаких перемен, хотя по природе своей подвержены им; верно также, что и в первоначальной материи, которая безобразностью своею близко подходила к ничтожеству, но не была вполне ничтожеством до восприятия ею образования, не могло проявиться никакой изменяемости, а следовательно и преемственности времен. Правда, что источник, из которого происходит всё, может, по некоторому сходству в названиях вещей, принимать и название той самой вещи, которая оттуда произошла; поэтому и первоначальная материя, из которой последовало образование неба и земли, могла быть названа также небом и землею; правда и то, что из всех сотворенных образов ниже всего стоит, по степени совершенства образования, земля и бездна, потому что первобытная материя безобразная и названа землею невидимою и неустроенною, и тьмою верху бездны (Быт. 1, 2). Неоспоримо, наконец, что не только всё, сотворенное из ничего и образованное из материи, но и всё то, что могло быть сотворено и образовано, получило бытие о Тебя, о Которого всё зависит; неоспоримо и то, что и всё, получившее вид и образ из того, что не имело его, само было прежде без вида и образа, пока не получило его.

Глава 20

Из всех этих истин, в которых никто не сомневается, кому даровал Ты постигать их внутренним оком и кто непоколебимо верит, что верный слуга Твой Моисей Духом истины глаголал – из всех этих истин один останавливается на одной, когда читает слова: в начале сотворил Бог небо и землю, именно, останавливается на том, что «Бог Словом Своим, Которое Ему совечно, сотворил два мира существ, мир духовный и мир телесный, или невидивый и видимый». Другой останавливается на другой, когда произносятся те же самые слова: в начале сотворил Бог небо и землю, именно, что «Бог Словом, Которое Ему совечно, сотворил один только этот громадный мир вещественный, со всеми видами и известными нам существами». А иной, прочитав эти слова: в начале сотворил Бог небо и землю, усвояет им такой смысл, что «Бог Словом Своим, Ему совечным, сотворил первоначальную материю для образования из нее только мира вещественного, видимого нами – материю, у которой задатки неба и земли были еще в смеси, без всякого порядка и устройства, и затем уже явились из нее видимое небо и видимая земля этого мира, во всей ее стройности и гармонии. Найдутся и такие, которые разумеют слова: в начале Бог сотворил небо и землю вообще, так: «в самом начале творения не только все сотворенное из ничего и образованное из материи, но и все то, что могло быть сотворено и образовано, получило бытие от Всемогущего Творца и все это разумеется под небом и землею».

Глава 21

Равным образом, что касается до смысла следующих слов, то из всего вероятного и правдоподобного один под этими словами: земля же была невидима и неустроенна, и тьма верху бездны разумеет, что «эта вещественность, которую Бог сотворил, была только безобразная материя, без устройства и без света, и предназначалась для предметов вещественных». Другой в этих же словах: земля же была невидима и неустроенна, и тьма верху бездны видит, что «все то, что названо небом и землею, составляло еще безобразную и темную материю, которая долженствовала служить к образованию из нее неба вещественного и земли вещественной, со всем тем, что в них подлежит нашим чувствам телесным». А иной эти слова: земля же была невидима и неустроенна, и тьма верху бездны понимает так, что «под именем неба и земли разумеется безобразная и мрачная масса, как материя, из которой все получило свое образование – и небо духовное, которое иначе называется небом небесе и земля, т. е. вся природа вещественная, куда относится и само небо вещественное, словом, откуда произошли все творения – и видимые и невидимые». Есть и такие, которые, перечитывая эти слова: земля же была невидима и неустроенна, и тьма верху бездны, скажут, что «Писание под именем неба и земли говорит не о творимой еще материи, но что эта материя была уже готова предварительно; ее и называет Писание землею невидимою и неустроенною, и тьмою над бездною, и из нее, как выше сказано, Бог произвел небо и землю, то есть творения бестелесные и телесные». Иные же на те же слова: земля же была невидима и неустроенна, и тьма верху бездны могут, в свою очередь, сказать, что хотя эта материя, не имевшая ни вида, ни образа, и существовала уже, потому что из нее, как сказано выше в Писании, сотворил Бог небо и землю, но из этой материи создано только целое здание мира вещественного, разделяющегося на две великие части, горнюю (небо или твердь небесную) и дольнюю (землю, то есть сушу и воды) со всеми творениями, в них находящимися и чувствам нашим подлежащими.

Глава 22

Положим, что на эти два последние толкования вздумал бы кто-либо сделать такое возражение: «Если вы не хотите допустить под именем неба и земли первоначальной материи, не имевшей ни вида, ни образа, то вы должны допустить, что было уже что-то в готовности, чего не творил Бог, но что послужило Ему матернею к образованию из нее неба и земли. Да и само Писание ничего не говорит нам о том, чтобы Бог творил какую-нибудь материю, а только можем заключить, что она разумеется под общим наименованием неба и земли или под именем одной земли, когда говорится: в начале сотворил Бог небо и землю, вслед затем: земля же была невидима и неустроенна. И хотя эту материю вам угодно было назвать безобразную, несмотря на то, мы все-таки признаем, что ее сотворил Бог, и признаем на основании тех же вышеприведенных слов: Бог сотворил небо и землю». На это возражение защитники тех двух мнений, которые мы привели под конец, могут в ответ сказать: «Вы ошибаетесь. Мы нисколько не отвергаем, что эта первобытная материя, хоть и без вида и образа, сотворена Богом, от Которого вся, елика сотвори, добра зело (Быт. 1, 31), и как творение, получившее вид и образ, мы признаем более совершенным, так и творение, не получившее вида и образа, а только способность к восприятию их, хотя и считаем менее совершенным, но все-таки, как о творении Божием, говорим о нем, что оно добро. А что в описании Моисеевом дел творения не сказано ясно, чтобы эта первобытная материя, которую мы называем безобразною, т. е. не имевшую вида и образа, была сотворена Богом – в объяснение этого можно представить много других примеров подобного опущения в Писании, как, например, умалчивается о создании херувимов и серафимов (Ис. 6, 2; 36, 16), о которых однако говорится у пророка, или о создании престолов, господств, начал, властей (Кол. 1, 16), которых нарочито перечисляет апостол; а все эти существа, и притом как творения совершеннейшие из мира духовного, бесспорно созданы Богом. И еще: если словами: сотворил небо и землю, по вашему же разумению, обнимается всё творение, то что скажем о водах, над которыми носился Дух Божий (Быт. 1, 2)? Ибо если под наименованием земли разумеются тут же вместе и воды, то как тогда приложить к земле понятие о безобразности материи, то есть каким образом понять, что земля не имела тогда ни вида, ни образа, когда она заключала уже в себе эти воды, в которых открывается для нашего взора столько прозрачности, блеска, чистоты и светлости, близкой к самому свету? Или, если уже так, то отчего не сказано, что Им сотворены были воды? Между тем, эти воды не представляют нам таких недостатков вида и образа, как материя, а, напротив того, удивляют нас своим стройным и величественным течением, своею чистотою и прозрачностью. Или, если они получили такое образование после того, как Бог сказал: да соберется вода, яже под небесем (твердию), в собрание едино… и собрася вода, яже под небесем, в собрания своя… и собрания вод нарече моря (Быт. 1, 9-10), так что это собрание и составляет само образование их, то что сказать о тех водах, которые над твердью (Быт. 7), выше звездного неба? Не получив соответственного образования, они не могли бы занять и столь почетного места; а между тем ничего не сказано, каким образом получили они образование. Итак, бытописание может умалчивать о творении чего-нибудь Богом, но что сотворено Им, в том нисколько не сомневается ни здравая вера, ни здравый смысл. Так, никакой здравомыслящий человек не станет утверждать, чтобы те воды были совечны Богу, опираясь только на то, что хотя в книге Бытия о них упоминается, но не говорится, когда они сотворены. Поэтому, какое мы имеем основание не видеть и не понять, при свете истины, что и та материя первобытная, которая в том же Писании называется землею невидимою и неустроенною, мрачною бездною, сотворена Богом из ничего и потому Ему не совечна, хотя в повествовании бытописателя и не сказано, когда она сотворена?

Глава 23

Выслушав и пересмотрев эти толкования и объяснения, по мере слабого разумения своего (в чем исповедуюсь перед всеведением Твоим, Боже мой), я вижу здесь возможность разногласия с двух сторон, когда благовестники истины Твоей возвещают нам ее под покровом слов: это разногласие, с одной стороны, может касаться истины самих предметов разъясняемых (истина объективная), а, с другой стороны, – может относиться к подлинности смысла или мысли самого писателя об этих предметах (истина субъективная). Ибо иное дело доискиваться истины в рассказе Моисея о самом творении, а иное дело узнавать, что этот верный раб Твой сам разумел и хотел в своем повествовании передать нам, читателям или слушателям. Что касается до первого рода разногласия, то я не хочу иметь никакого общения с теми, которые, считая себя постигающими истину, выдают за истину одну ложь – мечты своего воображения; равным образом и в отношении к последнему роду разногласия чуждаюсь тех, которые в словах Моисея хотят видеть те же мечты и ту же ложь, какие сами проповедуют -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Даруй же мне, Господи, пребыть в единении и радовании о Тебе вместе с теми, которые питаются Твоею истиною на широкой пажити любви; и мы совместно последуем за словами Твоего бытописания и поищем в них, в чем заключается воля Твоя, переданная Тобою нам через служителя Твоего, потому что он сообщил нам ее в этих словах по внушению Твоему.

Глава 24

Но если так много объяснений представляется ищущим с разных сторон истины Твоей в словах тех объяснений, которые хоть и не противоречат одно другому, однако же и не сходны между собою, то кто из нас может быть уверен, что он положительно обретает истину, так, чтобы мог с такою же уверенностью сказать, что эту самую истину имел в виду Моисей и ее-то именно хотел он передать нам в своем повествовании, с какою уверенностью он утверждает, что толкование его не противоречит истине, несмотря на то, так ли думал и Моисей или нет? Вот и я, Боже мой, я – раб Твой, который дал обет принести Тебе жертву исповеди моей в этих записках (in his litteris), умоляю Твое милосердие, даруй мне совершенно исполнить перед Тобою обет мой – вот и я с какою уверенностью говорю, что Ты все видимое и невидимое сотворил Своим предвечным Словом, могу ли я с такою же уверенностью утверждать, что Моисей не имел другой мысли, кроме той же, когда писал эти слова: в начале Бог сотворил небо и землю? Будучи озарен Твоим светом, я вижу истину слов своих в Твоей истине, но чтобы видеть, то ли самое и он (Моисей) мыслил, когда писал это, я не могу прозреть в духе его. Ибо под словом: в начале (in principio) мог он разуметь само начинание творения (ipsum facieendi exordium), а под словами: небо и землю — не вполне устроенную и законченную уже природу творений мира духовного (невидимого) и мира телесного (видимого), а только подготовку для них первоначальной материи, не имевшей еще ни вида, ни образа, но способной к восприятию их. Вижу я и то, что на каждом из тех воззрений, какое бы ни было предъявлено, можно остановиться без оскорбления истины, но какое из них соединял он (Моисей) с теми словами, не вижу я и ничего не могу сказать на этот раз утвердительно, хотя в то же время нисколько не сомневаюсь и вполне уверен, что этот великий муж, какое бы ни соединял он со своими словами воззрение на предмет, из тех ли, какие высказаны нами, или даже из тех, о которых мы и не говорили, во всяком случае прозревал передаваемую нам Тобою истину через него и выразил ее приспособительно к нашим понятиям общего смысла.

Глава 25

   Пусть же никто не досаждает мне докучливыми словами, повторяя одно и то же: «Моисей не то разумел, что ты говоришь, а размел то, что мы говорим». Если бы они, положим, сказали мне: «Откуда ты знаешь, что Моисей такой же смысл усвоял своим словам, какой и ты находишь в них?», – тогда я спокойно и равнодушно перенес бы их замечание, и ответил бы им, быть может, тоже, что и выше высказал -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; а может быть, и более распространился бы, смотря по их настойчивости. Но когда они говорят мне упорно: «Моисей не то говорит, что ты говоришь, а то, что мы говорим», – и при своем мнении не отрицают и моего, признавая непогрешимым и то и другое, что каждый из нас говорит: тогда… о Боже мой, Ты, Который даешь всему жизнь и дыхание и всё, Тобою бо живем и движемся и существуем (Деян. 17, 25, 28), у Которого нет никаких разногласий и несогласий – тогда пролей в сердце мое кротость и снисходительность, чтобы мне терпеливо перенести наглость и бесстыдство этих людей. Они твердят мне это не потому, чтобы имели вдохновение свыше и проникали мысли раба Твоего Моисея, а потому, что заражены гордостью: по своему самолюбию они понимание истины усвояют не столько Моисею, сколько самим себе, и это не потому, чтобы они любили истину, а потому, что свое воззрение ставят на первый план, выше воззрений других. Иначе они одинаково уважали бы мнения и других, если эти мнения не противоречат истине, точно так же, как и я уважаю, что они говорят, когда говорят истину, не потому, что это они говорят, а потому, что говорят истину: истина же, потому что истина, не составляет уже исключительной их собственности. Если же они любят истину ради истины, тогда она равно принадлежит и им, и мне, как общее достояние всех любящих истину. Но если мне прямо и утвердительно говорят, что Моисей совсем не то разумел, что я говорю, а собственно то, что они говорят, тогда это возмущает меня и возбуждает во мне негодование; ибо, хотя бы у них на этот раз и было какое-либо основание так думать о себе и о других, и тогда высказываться так опрометчиво и так безрассудно значит заявлять в себе не знание, а притязание на знание и дерзость, порождаемые не ведением, а гордостью. Поэтому мы должны страшиться праведного суда Твоего, Господи; ибо истина Твоя никому из нас не принадлежит исключительно, ни мне, ни им, ни кому бы то ни было, а всем нам вообще, так как Ты всех нас призываешь к общему участию в наследовании ее и предостерегаешь при этом, чтобы мы не дерзали усвоять ее себе только и, так сказать, закреплять ее за собою только, каждый отдельно; иначе мы будем в опасности утерять истину вовсе, и таким образом остаться в совершенном заблуждении. И в самом деле, всякий, кто себе только присваивает то, что предназначено Тобою для всех, и смотрит, как на свою только собственность, на то, что принадлежит всем, не отделяется ли он тем самым от общего достояния и не ограничивает ли сам себя свойственною ему нищетою? Да, он сам выделяет себя из области истины и стремглав повергается в область лжи и заблуждений; ибо егда глаголет лжу от своих глаголет (Ин. 8, 44).
   Внемли же, праведный Судья, Боже, в Котором вся истина, внемли, что я стану отвечать своему сопернику, внемли, ибо я хочу говорить перед лицом Твоим и перед своими братьями, которые законно творят закон, имея всегда в виду цель его – любовь (1 Тим. 1, 5, 8) – внемли и виждь, если Тебе благоугодно, что я ему скажу. Ответ же мой заключается в следующих братских и миролюбивых словах: «Если мы оба видим истину в твоих словах и оба видим истину в словах моих, то скажи мне, прошу тебя, где и как мы видим это? Конечно, не я в тебе, ни ты во мне не видим мы этого; а оба, и ты, и я, видим мы это в одной высочайшей и неизменяемой истине, которая превыше всех воззрений нашего духа. Если же мы и не думаем спорить о самом свете Господа Бога нашего, который просвещает нас, то зачем нам спорить о мыслях ближнего нашего, которые для нас более скрыты и менее доступны, чем сама неизменная истина? Так, если бы сам Моисей явился и сказал нам: вот что я думал, то мы его мысль не столько видели бы своим умом, сколько верили бы в нее своим сердцем. Итак, никто не мудрствуй сверх того, что написано, и не превозносись один перед другим (см. 1 Кор. 4, 6). Возлюбим же Господа Бога нашего всем сердцем нашим, и всею душою нашею, и всею мыслью нашею, и – ближнего своего, как самих себя (Втор. 6, 5, 18; Мф. 22, 37, 39). И мы не можем не верить, что Моисей во всем, что ни писал в своих книгах и какие мысли ни проводил в них, во всем имел в виду эти две заповеди Господни о любви; иначе мы сделаем Самого Господа лживым, если допустим в духе верного сослужителя (conserve) Его идею, не согласную с тем, чему Сам Он учил. Смотри же теперь, как неблагоразумно, при таком множестве православных и нисколько не противоречащих истине воззрений, какие могут быть выводимы из рассматриваемых нами слов бытописателя, как безрассудно с упорством настаивать на каком-либо из них и утверждать, что так именно думал и Моисей. Этими пагубными словопрениями мы оскорбляем саму любовь, ради которой священный писатель и сообщил нам это сказание о миротворении, коего слова и смысл мы пытаемся изъяснить.

Глава 26

И однако же, Боже мой, Высота моя в моем смирении и Покой мой среди моей усталости, Ты, Который выслушиваешь мою исповедь и прощаешь мне грехопадения, так как заповедовал любить ближнего моего, как самого себя, то могу ли я и помыслить о столь приближенном и доверенном слуге Твоем Моисее, что он менее получил от Тебя даров, нежели сколько я пожелал бы их от Тебя, если бы я родился в то время, в которое он жил, и если бы Тебе благоугодно было поставить меня на его место, чтобы при посредстве моего ума и моего слова – Твоих же даров – начертать эти досточтимые письмена, которым суждено в продолжение стольких веков служить во благо и спасение всем народам и во всем мире своим божественным авторитетом рассеивать и ниспровергать всякие ложные и на разум Божий воздымающиеся учения (2 Кор. 10, 5)? А я желал бы, если бы в то время был Моисеем [ведь все мы сотворены из одной и той же персти, да и что есть человек, если Ты помнишь его (Пс. 8, 5)?], да, я желал бы, если бы тогда был на месте Моисея и если бы мне поручено было Тобою написать книгу Бытия – пожелал бы от Тебя такого дара слова для выражения мыслей, при котором как не способные еще понимать тайну миротворения не могли бы противиться моим словам, по содержанию своему превышающим силу их разумения, так и те, которые в состоянии уже понимать это, на каком бы правом толковании ни останавливались они при здравом воззрении своем могли бы усматривать его и в словах служителя Твоего, согласуясь с его образом воззрения; а если бы еще было так, что одни одно, а другие другое видели в свете истины согласным с ней, то и это заключалось бы в тех же словах и не чуждо было их смыслу.

Глава 27

И необширный источник, если из него вытекает много ручьев, которыми орошаются обширные поля, обильнее каждого из этих потоков, выходящих из него и его же водами напояющих те места, по коим они протекают, так точно и повествование бытописателя Твоего, которое должно служить основным началом для истолкователей миротворения Твоего, в этих простых и немногих словах, подобно неиссякаемому источнику, бьет ключом чистой истины, который, разливаясь на разные протоки, напаяет ими души жаждущих истины, так что каждый из нас может почерпать ее из того протока, который доступнее для него, по мере разумения его. Так одни, читая или слушая те слова бытописания о творении, рассуждают таким образом, что Бог, обладая беспредельным могуществом, как только проявилось в Нем желание, решился, точно так, как поступает человек или другое какое телесное существо – решился сотворить вне Себя и как бы в отдельном от Себя пространстве небо и землю, эти два великие тела, одно вверху, а другое внизу, под которыми разумеются все творения. А когда слушают: рече Бог да будет то, и бысть то, тогда они представляют себе, что эти слова в действительности начинались и оканчивались, во времени звучали и проходили, и по произнесении их тотчас осуществлялось то, что повелением Его вызывалось из небытия в бытие. И о всем они рассуждают таким же образом, человекообразно, под влиянием плотского воззрения, от которого трудно им освободиться. В этих-то простых душах, этих немощных младенцах Твоих, доколе они не отступают от свойственного им образа слова и мышления, не покидают своей детской колыбели, но остаются в ней как бы в материнских объятиях, дотоле спасительная вера насаждается и укрепляется в них благотворно, так что они остаются в полном убеждении, что Бог сотворил все вещи в природе, которые столь дивным разнообразием пленяют и восхищают их. Но, горе тому из них, кто, как бы презирая простоту слов Твоих, не будучи еще подготовлен к высшим воззрениям, вздумал бы прежде времени, при горделивом бессилии своем, оставить эту колыбель, в которой Ты хранишь и воспитываешь его детство. Несчастный! Он падет неизбежно. О, сжалься над ним, Господи Боже мой, спаси его от беды, чтобы этого не оперившегося еще птенца не раздавили мимоходящие ногами своими; пошли ангела Своего, который бы отнес его назад в гнездо, чтобы он оставался там дотоле, пока не оперится и не ощутит в себе достаточных сил к полету.

Глава 28

А другие, для которых слова эти не составляют уже как бы гнезда для колыбели, выше коих они не могли подняться, а служат как бы обширным садом с плодоносными деревьями, в котором они свободно и с удовольствием расхаживают – те, напротив, видят тут, под покровом этих слов, как под покровом листьев древесных, плоды и снимают, и собирают их. Одни вникают, когда читают или слушают эти слова, и видят в них, Боже мой, что Твоя неизменная вечность и присносущность превыше всех времен, и прошедших, и будущих, и что притом в этих временных творениях нет ничего, что не от Тебя бы получило бытие; видят, что воля Твоя так же совечна в Тебе, как Ты Сам вечен, и не подлежит никаким переменам, что в ней ничего не начиналось, чего не было бы в ней прежде, и что Ты сотворил этот мир и все в нем не вследствие вдруг возродившегося или вновь проявившегося хотения, которого в Тебе прежде не было; видят, что Ты даровал всему сотворенному Тобою вид и образ по подобию Своему, не из Своей сущности, но из материи, которая предварительно создана Тобою из ничего, не имела ни вида, ни образа, а только способна была к восприятию их, по подобию Твоему, так что все твари, смотря по тому, сколько каждой из них даровано совершенств, в большей или меньшей мере свидетельствуют о Тебе, как Творце и Первообразе своем; видят, наконец, что вся, елика сотворил Ты, добра зело (Быт. 1, 31) – все создания Твои добры, как те, которые пребывают уже с Тобою в общении, достигнув вечного блаженства, так и те, которые в стремлении еще к этому блаженству, на различном отдалении времен и мест, представляют собою дивную гармонию домостроительства Твоего. Видят они это и радуются о сем в свете истины Твоей, сколько для них доступно здесь.
Из этих последних людей одни, углубляясь в смысл слов: в начале сотворил Бог небо и землю, усматривают в этом начале Премудрость Твою, Начало (Principium) всего, яко и глагола нам (Ин. 8, 25); другие же разумеют здесь под началом (principium) само начинание (exordium) творения, и так понимают это выражение: в начале сотворил Бог, как если бы сказано было: сперва или прежде всего сотворил Он (primo fecit). И из тех, которые в этом начале усматривают Высочайшую Премудрость, через Которую Ты сотворил небо и землю, под небом и землею одни разумеют только первоначальную материю, которая долженствовала служить как бы материалом для образования из него неба и земли; а другие, напротив, видят в том вполне уже образованные и отдельные творения неба и земли; иные же понимают так, что под именем неба обозначаются существа мира духовного, получившие надлежащее образование, а под именем земли только материю для образования из нее существ мира телесного. Что касается до тех, которые под небом и землею разумеют только материю, из которой долженствовали получить свое образование и небо и земля, то и они сами расходятся в своих мнениях: одни относят это к творениям и мира духовного, и мира чувственного (телесного, вещественного); а другие к одному только последнему, разумея под ним всю природу мира материального, то есть и землю и небо видимое, со всею их содержимостью. Равным образом не согласны между собою и те, которые думают, что небом и землею называются устроенные уже и в порядок приведенные творения их; но одни разумеют здесь все творения вообще, и видимые и невидимые, а другие – одни только видимые, то есть и светозарное небо, которое мы зрим над собою, и эту темную землю, на которой мы живем, и все то, что в них содержится.

Глава 29

   Те же, которые слово: в начале сотворил Бог, понимают так, как если бы сказано было: сперва или прежде всего сотворил Он, не могут, конечно, разуметь здесь под небом и землею ничего другого, как первоначальную материю для образования их, то есть всех творений как мира духовного (неба), так и мира чувственного (земли). Ибо если бы они захотели разуметь здесь эти творения уже устроенными и законченными образованием, то всякий вправе спросить их: «Если все это сперва или прежде всего (primo) сотворил Бог, то что делал Он затем или после того (deinceps)?» Конечно, они не надут ничего, на что бы могли указать, если уже все сотворено; а потому самому будут поставлены в необходимость встретиться и с другим вопросом: «Как же это творит Бог сначала или сперва, если Он после того или впоследствии ничего не творил?» А если они утверждают, что Бог первоначально (primo v. imprimis) создал материю, не имевшую еще ни вида, ни образа, а потом уже (postea deinde) творил из нее различные творения, облекая их в разнообразные формы, то в таком объяснении их не будет заключаться никакой нелепости, ежели только они при этом в состоянии различать разные отношения первенства (предварения) к своему предмету, именно: есть первенство вечности и времени, есть первенство выбора и цели, есть первенство начала и происхождения (quid praecedat aeternitate, quid tempore, quid eiectione, quid origine). Так Бог предваряет все Своею вечностью; цвет появляется прежде плода по времени; плод имеет преимущество перед цветом по цели и выбору; голос предшествует пению по своему началу, а пение следует за голосом по своему происхождению. Из этих четырех подразделений крайние два, первое и последнее, самые трудные для нашего уразумения; а средние два – самые удобные. И в самом деле, что может быть для нас труднее и возвышеннее, что может быть необычнее представления и созерцания вечности Твоей, Господи – вечности, которая будучи сама неизменна, творит все изменяемое, и по тому самому удерживает за собою первенство, все предваряя собою? Или кто без затруднения может уловить мыслью своею, как это голос предшествует пению по своему началу, а пение следует за голосом по своему произношению и потому первое удерживает за собою первенство перед последним? Нет никакого сомнения, что пение зависит от образования голоса, и, конечно, то, что еще не получило образования, может существовать до своего образования, но чего нет, тому уже нельзя дать образования -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. В таком смысле голос, как материя, предваряет то, что из нее творится, и потому удерживает за собою первенство перед пением, но отнюдь не как творческая сила, потому что он сам находится в положении страдательном. Нельзя усвоить ему (голосу) этого преимущества и по времени. Ибо звуки голоса не появляются у поющих прежде, отдельно от их пения, без применения и приноравливания к нему, так чтобы после появления их составляли из них правильное и гармоничное пение, с приспособлением и пристроением одного звука к другому, подобно тому как поступают со строевым лесом или каким-нибудь металлом, когда хотят соорудить из него какую-нибудь мебель или какой-нибудь сосуд. Такого рода материал, конечно, предшествует по времени образованию вещей, которые из него производятся, но в пении бывает не так. И действительно, когда поют, то слышится голос пения, но этот голос звучит не прежде пения, в виде еще как бы неустроенном; он не после переходит в гармоническое пение, а совместно с мелодиек) пения. Ибо что прозвучит, как бы оно ни звучало, то тут же и улетает; и из этого не остается ничего, что можно было бы уловить и подвергнуть художественной обработке. Ясно после того, что пение состоит в современном ему гармоническом сочетании звуков явившегося уже голоса; голос составляет для пения как бы материю, которая должна явиться прежде, чтобы из голоса вышло пение. Поэтому-то, как и сказал я выше, материя голоса (голос, как материя) предваряет форму пения (пение, как форму), и голос имеет первенство перед пением, но не как творческая сила его, потому что голос сам по себе есть художественный творец пения, а как страдательная материя, которая подчиняется через посредство тела душе поющего, так что не он (голос) творит, а из него творится пение. Таким образом, голос не имеет первенства перед пением и по времени, потому что пению голос всегда соприсущ, и по выбору, и по цели не имеет он этого преимущества перед ним, потому что одни голоса без мелодии не лучше гармонического пения, а пение и состоит не столько в звуках голоса, сколько в гармоническом сочетании их и мелодии. Остается одно последнее, что голос предваряет пение по своему началу, а пение следует за ним по своему происхождению, и потому голос удерживает первенство над ним; ибо не пение образуется для голоса, а голос образуется для пения.
   Эти примеры пусть послужат нам, по возможности, к уразумению того, как первоначальная материя всех вещей предварительно (primo s. imprimis) сотворена была (она и названа небом и землею, потому что небо и земля из этой материи образованы) и как она не по (первенству) времени предварительно сотворена, так как времена появились с образованием самих вещей, выражая собою их изменяемость, а эта материя чужда была всякого вида и образа и сама является уже во времени совместно с созданными из нее творениями. Трудно, впрочем, об этом предмете поведать (narrari) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

что-нибудь положительное, кроме того, что эта материя как будто по времени имеет первенство, хотя по выбору достоинства она ниже всего стоит и занимает как бы самое последнее место, потому что всё, что имеет вид и образ, конечно, совершеннее того, что само в себе безобразно; при том же, эта самая материя предваряется вечностью Творца, так что она вызвана Им из ничтожества, с тем, чтобы из нее образовать столь прекрасный мир и всё содержащееся в нем.

Глава 30

При таком разнообразии мнений, не противоречащих истине, да примирит их и водворит взаимное согласие Сама Истина, да будет милостив к нам Господь наш, чтобы нам законно пользоваться законом, руководствуясь заповедью взаимной любви, которая есть цель закона (см. 1 Тим. 1, 5, 8; Мф. 22, 37–40). И потому, если бы кто спросил меня, какое из этих мнений имел ввиду Моисей, верный слуга Твой, то я ответил бы ему, что подобные речи не относятся к моей исповеди: в чем я не исповедуюсь перед Тобою, того я не знаю; знаю только, что разность мнений не есть еще противоречие истине, и разные мнения могут быть истинны, за исключением нелепостей, о чем я высказался уже по крайнему разумению своему. В этом разнообразии, а не в противоречии мнений я вижу только немощных еще младенцев, которые подают добрые надежды, потому что при изыскании истины не пугают их слова писателей Твоих, слова, которые по содержанию своему столь возвышенны, но вместе и просты и при своей краткости столь многообъемлющи. Возлюбим же всех, любящих истину, которые в этих словах Твоих ничего не желают видеть и возвещать, кроме истины; возлюбим друг друга, а более всего возлюбим Тебя, Господа Бога нашего, как Источник истины, если мы действительно жаждем истины, а не увлекаемся какими-нибудь суетными побуждениями; возымеем достодолжное уважение к этому служителю Твоему, оставившему нам описание Твоего миротворения, по Твоему вдохновению, и будем веровать, что он писал это по Твоему откровению, и притом имел в виду преимущественно свет истины и спасительную пользу.

Глава 31

Итак, если бы один сказал: «Моисей думал об этом так же, как и я думаю», а другой возразил бы на это: «Нет, он думал так, как я думаю», – то я полагаю, что вполне согласно с священными правилами благочестия и весьма поучительно было бы сделать такое замечание тому и другому: «Почему же не то и другое вместе, если ни то, ни другое не противоречит истине?» А если бы еще и третий или четвертый и вообще кто-либо находил в тех же самых словах что-либо иное, не противоречащее истине, то и в таком случае, почему не допустить, что все это имел в виду боговдохновенный писатель, через которого Бог применял священные письмена Свои к различным степеням понимания многих, которые должны уразумевать в этих письменах одну и ту же истину в различных ее видах? По крайней мере, я без смущения признаюсь от глубины души, что будь я на месте Моисея, я лучше пожелал бы так писать, чтобы в словах моих находили место все воззрения, которые не противоречат истине, нежели усвоить им или закреплять за ними положительно одну мысль верную, отвергая все прочие, хотя бы они не заключали в себе ничего ложного и не были оскорбительны для истины. Поэтому я и не хочу, Боже мой, допускать такое необдуманное предположение, чтобы этот великий муж не удостоился получить от Тебя такого дара. Да, я убежден, что Моисей все это имел в виду, и когда писал, то со словами соединял всё, что мы могли доселе обрести в них истинного и чего еще не могли или не можем пока, но что в них скрывается.

Глава 32

Напоследок, Господи Боже наш, Ты, в Коем мы исповедуем Бога, а не плоть и кровь, если человек и не в силах уразуметь всего, что заключается под покровом этих слов, то быть не может, чтобы утаено было что-нибудь и от Духа Твоего благого, Который наставит меня (deducet me, изведет, направит, выведет меня) на землю праву (на путь правый) (Пс. 142, 10); ведь Ты Сам имел в виду посредством этого писания открыть роду человеческому то, что в нем содержится, дабы мы вместе с этими словами уразумевали и смысл их, хотя бы сам писатель, оставивший нам писание это, соединял словами своими, может быть, и одну только положительную мысль из многих, какие могут содержаться в них. Если это так, то из всех воззрений, какие имеют здесь место, без сомнения, должно иметь преимущество то, какое имел сам священный писатель. Даруй же нам, Господи, разуметь или то, что он разумел, или хотя и другое что, по Твоему усмотрению, только согласное с Твоею истиною, так чтобы мы, во всяком случае, сообщишь ли Ты нам мысль, внушенную Тобою самому Моисею, или под его словами наведешь нас на истинную мысль – чтобы мы во всяком случае питались спасительною пищею, от Тебя исходящею, а не служили игрушкою пагубных заблуждений. Вот как много я в таких немногих словах наговорил Тебе, Господи Боже мой, как много распространился перед Тобою, прости меня, умоляю Тебя! Да и достало ли бы у нас сил, достало ли бы времени и самой жизни на все книги Твои, если бы мы таким образом стали изъяснять их? Пошли же мне, Господи, дар такого слова, которое было бы краткоречивее при исповедании заключающихся в них истин Твоих, а для того удерживай меня более всего на одной положительной истине, Тобою внушаемой, сколько несомненной, столько и благотворной, хотя бы возможны были многоразличные воззрения на предмет. И притом дай мне увериться и успокоиться касательно истины исповедания моего в том, что если в исповедании будет заключаться то самое, что имел в виду и служитель Твой (Моисей), то исповедание мое будет самое верное и самое лучшее, потому что в этом состоит и цель моя, к достижению которой должно быть употреблено со стороны моей все старание; а если что-либо и не будет соответствовать воззрению Твоего служителя, в таком разе это же исповедание мое будет содержать в себе то, что благоугодно будет Твоей Истине внушить мне вместе со словами его, точно так же, как и та же самая Истина внушила и ему то, что благоугодно ей было.

Книга тринадцатая

В сей последней книге блаж. Августин раскрывает‚ что в творении мира и его образовании отражается бесконечная благость Бога Творца; что в первых же словах бытописания Моисеева высказывается о Боге Творце в трех Лицах (о божественной троичности) и в особенности о личных свойствах Духа Святого; а затем всему повествованию о миротворении придает он (Августин) иносказательный (аллегорический и символический смысл)‚ выраженный в применении божественных дел творения к божественным делам попечения о Церкви Божией‚ в которой Бог‚ как высочайший Домостроитель ее‚ никогда не перестает действовать всеми мерами домостроительства Своего для доставления спасения и блаженства роду человеческому.

Глава 1

Тебя призываю, Боже мой, милосердствующий о мне, к Тебе обращаюсь и взываю к Тебе, Кто сотворил меня, и чья любовь не забыла меня, тогда как я забыл было Тебя, Творца своего – Тебя призываю я, Боже мой, прииди и вселися в ны, вселись в душе моей, которую Ты уготовляешь к восприятию Тебя, внушай ей неотразимое стремление познать своего Творца. Не отринь же меня, призывающего Тебя, так как Ты Сам предварил мое призвание, многократно и многообразно возвышая голос Свой, чтобы я мог услышать Тебя, находясь вдали от Тебя, чтобы мог возвратиться к Тебе, удалившись в страну чужую, и в свою очередь призвать Тебя, не перестающего призывать меня самого. И в самом деле, Ты простил мне, Господи, все грехи мои, истребив рукописание, еже бе супротивно нам (Кол. 2, 13–14), чтобы не воздать мне по делам моим, которые удалили меня от Тебя и предварил меня в добрых делах моих, оправдав нас от неправд наших правдою Своею во Христе, да мы будем правда Божия о Нем (2 Кор. 5, 21), чтобы воздать мне по той же благости Своей, по которой и сотворил Ты меня; ибо Ты и до меня был и ничего во мне не имел, что могло бы содействовать дарованию мне бытия, а между тем я существую, и существую по благости Твоей, предварившей и мое бытие и само сотворение меня. И Ты не нуждался во мне, да и ничего во мне нет такого, что могло бы служить побуждением Тебе, Господи и Боже мой. Тебе благоугодно, конечно, служение мое; но это не для того, чтобы я мог в чем-либо помочь Тебе и как бы предохранять Тебя от утомления и усталости, или чтобы не ослабли могущественные силы Твои без моей помощи. И любви Твоей свойственно желать и требовать от меня, как от Своей возлюбленной твари, чтобы я воздавал Тебе божеское почитание и поклонение и дорожил любовью Твоею; но это почитание для Тебя (cultus Dei) не то же, что возделывание для земли (cultus terrae), которая только и приносит плод земледельцу, когда он возделывает ее, а без того она сама остается бесплодною -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Ты же, если требуешь Себе от меня служения и почтения (ut serviam tibi et colam te), то требуешь этого не для Себя, а для моего же блага, от Тебя исходящего, Боже мой – от Тебя, Который и сотворил меня для счастья, для того, чтобы мне блаженствовать в Тебе.

Глава 2

И действительно, все творения Твои произошли от полноты благости Твоей, и Тебе благоугодно было вызвать их из небытия в бытие для того, чтобы проистекающее из миротворения Твоего благо не оставалось без осуществления, хотя Сам Ты нисколько не нуждался в нем; оно зависело от одной Твоей всеблагой и всемогущей воли. Ибо чем заслужили у Тебя небо и земля такую милость, что Ты сотворил их в начале (Быт. 1, 1)? Пусть скажут существа духовные и телесные, сотворенные Твоею Премудростью, чем они заслужили у тебя такое внимание, что при самом начинании творения их, когда они составляли собою одну только еще неустроенную материю, Премудрость Твоя уже была соприсущна ей, – что по мановению и влиянию той же Премудрости, при дальнейшем образовании своем, они, каждое по своему состоянию, занимали беспредельно различные степени совершенства, стремясь к своему Первообразу, – что все затем духовное, и помимо своего образования, превосходнее всего телесного и с образованием, а телесное и без образования лучше ничтожества? А между тем все это могло бы остаться в таком же состоянии первобытного хаоса, без вида и образа, в каком оно явилось в творении сначала, если бы Словом Премудрости Твоей не получило образования по роду и по подобию своему и не было призвано Тобою к единству Твоему, чтобы обо всем, как вышедшем от Тебя одного, высочайшего и всеблагого Творца, мог Ты, наконец, сказать: и се добра зело (Быт. 1, 31). И чем они могли заслужить у Тебя и то даже, чтобы оставаться им хотя бы и в состоянии первобытного хаоса, когда и это не от них, а от Тебя могло зависеть?
Какую заслугу имела перед Тобою материя телесного мира, которую Ты сотворил на низшей ступени невидимою и неустроенною (Быт. 1, 2)? Так как она и того бытия не имела бы, если бы Ты его не даровал ей, то по этому самому, не имея бытия, и не могла она приобрести его у Тебя заслугой. Или какую могли иметь заслугу перед Тобою сами начатки творения мира духовного, которые выразились на такой же ступени, во тьме верху бездны (там же), то есть как бы тьмою над бездною, не представляя собою ни вида, ни образа Твоего? Но и эти начатки, как материя существ духовных, могли остаться теми же начатками, если бы то же Слово Премудрости Твоей не озарило их и не обратило к Тебе, как Творцу своему; а просветившись светом Его, они и сами стали светом, хотя и не равночестным образу Твоего света, но тем не менее подобочестным ему. Ибо как в теле между бытием его вообще и бытием его красоты есть различие, иначе не было бы в нем безобразия, точно так же и в духе надобно различать жизнь его вообще от жизни его разумной; иначе в нем (духе сотворенном) была бы мудрость неизменяемая. Благо же ему (духу) прилеплятися к Тебе выну (см. Пс. 72, 28), чтобы через совращение не лишиться того света, которым он озарен уже через обращение, и не погрузиться снова в жизнь, объятую тьмою бездны. Ибо и мы, будучи по душе созданиями духовными, были некогда в своей жизни тьма (Еф. 5, 8), отпав от Тебя, нашего света, и не перестанем трудиться над разъяснением остатков нашего помрачения до тех пор, пока не соделаемся правдою Твоею, яко горы Божии, заслугами Единородного Твоего, став предметом судеб Твоих, которые – бездна многа (2 Кор. 5, 21; Пс. 35, 7; Рим. 11, 33).

Глава 3

Что же касается до слов, сказанных при самом начале творения: да будет свет, и бысть свет (Быт. 1, 3), то мне кажется, и не без основания, что это относится к тварям духовным, в которых выражалась уже какая бы то ни была жизнь, способная к восприятию этого света для собственного озарения. Но как и до сотворения своего они никакой не имели у Тебя заслуги на такую жизнь, способную к озарению Твоим светом, так и по сотворении своем они ничем со стороны своей не обязывали Тебя к таковому их просвещению. Конечно, Тебе не угодно было, по Твоей благости, оставить их в этом первобытном состоянии, как начинании только творения, не выражавшем еще собою образа Твоего; и Ты, даровав им жизнь, даровал и свет Свой; и они соделались светом Твоим, не по существу своему, а через созерцание освещающего их света и через соединение с ним. Таким образом, они обязаны одной благодати Твоей как жизнью своею, так и блаженством ее, и, изменившись на лучшее, преобразились в такое состояние, которое не подлежит уже никакому изменению, ни на лучшее, ни на худшее, то есть соединились с Тобою единым истинным благом, у Которого нет различия между жизнью и блаженством, но жить и жить блаженно есть одно и тоже, так как Ты составляешь Сам в Себе блаженство.

Глава 4

Итак, чего Тебе могло не доставать для Твоего блаженства, которое Ты Сам в Себе составляешь, хотя бы этих, сотворенных Тобою, существ и не существовало, или хотя бы они оставались и в первоначальном несовершенстве своем? Ты их сотворил не по нужде, но от полноты благости Своей; равно как всё усовершил, привел в порядок и устройство не для восполнения Своего довольства. Конечно, полнота Твоих совершенств требовала совершенства и в творимых Тобою тварях, и Ты усовершал и усовершаешь их, насколько они по состоянию своему способны вместить Твоих даров; но это усовершение их нисколько не служит к усовершению Тебя. Вот почему говорится, что Дух Твой благой ношашеся верху воды (Быт. 1, 2), а не носим был водами, как бы покоясь на них. Ибо когда говорится о ком, что Дух Божий почивает на нем (Ис. 11, 2; 61, 1), то это значит, что Дух упокоивает его в Себе. Воля Твоя, как непреложная и никогда не изменяющаяся, сама в себе всегда достаточная, носилась и не перестает носиться над жизнью, Тобою сотворенною, у которой жить и жить блаженно пока не одно и то же, потому что эта жизнь живет еще среди своего омрачения, а ее назначение обратиться к своему Творцу и там пить досыта воду живу у Самого Источника жизни и во свете Его зреть свет (Ин. 4, 10–14; Пс. 35, 10), и в Нем обретать свое совершенство, свою славу и свое блаженство.

Глава 5

И вот таким образом, как бы в гадании, открывается для меня, Боже мой, Твоя божественная Троица; ибо Ты, Отец, сотворил небо и землю на Том Начале мудрости нашей, Которое есть Премудрость Твоя, от Тебя рожденная, Тебе равночестная и Тебе совечная, то есть сотворил Ты их через Сына Своего. Много мы говорили о небе небесе, о земле невидимой и неустроенной и о тьме верху бездны. Под последними словами мы разумели начатки творения существ духовных. Эти духовные существа и остались бы такими же начатками несовершенными (как материя мира духовного), если бы не получили соответствующего им образования, выразившегося в неуклонном стремлении их к Творцу своему, Который даровал им и начало жизни, если бы эта жизнь их не озарилась светом, никогда непомеркающим, и если бы они (эти существа), при таком усовершении своем, не соделались небожителями не того неба, видимого нами, которому в ряду творений дано место посреди воды, то есть между водою, яже бых под твердью, и между водою, яже бых над твердью, которая (твердь) и названа небом (Быт. 1, 6–8), а – неба небесе (Пс. 113, 24; Втор. 10, 14; 3 Цар. 8, 27) – неба, не видимого нами, которое служит престолом Господу (Ис. 66, 1; Деян. 7, 49). И я постигал уже, с первых слов бытописания, Отца — под именем Бога, как Творца, всё творившего, и Сына — под именем Начала, как Премудрости и Предвечного Слова, через Которое Отец всё творил; а так как вера внушала мне и я веровал, что Бог мой в трех Лицах, то и доискивался в Его божественном Писании божественной Троичности, и вот Дух Твой представляется мне носящимся верху воды. Итак, достопоклоняемая Троица Твоя, Боже мой, Отец и Сын и Дух Святой, выразились в самом творении Твоем.

Глава 6

Но что за причина была, к Тебе обращаюсь, Источник света и истины, рассей облегающую меня тьму, чтобы мне не заблудиться, и скажи мне, умоляю Тебя, именем любви, этой общей матери нашей, – скажи мне, что за причина тому, что в Писании Твоем прежде упомянуто о небе и земле, о массе земной, невидимой и неустроенной, и о тьме вверху бездны, а потом уже сказано о Духе Твоем? Видно нужно было представить Его носящимся над чем-нибудь, но для этого надлежало, к уразумению, упомянуть наперед о том, над чем Он мог носиться. Он не носился ни над Отцом, ни над Сыном, и нельзя было бы с точностью сказать о Нем, что Он носился над чем-нибудь, если бы не было предмета в действительности, над коим Он носился. Поэтому прежде надлежало сказать о том, над чем Ему надлежало носиться, а потом уже о Нем Самом, так как надлежало Его представить носящимся. Почему же надлежало выразиться о Духе не иначе, как представив Его в образе носящегося?

Глава 7

Тут пусть следует, кому по силам, мыслью своею за апостолом Твоим, который в одном месте говорит, что любы Божия излияся в сердца наша Духом Святым, данным нам (Рим. 5, 5), а в другом раскрывает таинственные действия Того же Духа, указывая нам путь этой неизреченной любви и преклоняя колена свои перед Отцом Господа нашего Иисуса Христа ради нас, чтобы нам утвердившись Духом Его, уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, и верою вселиться Христу в сердца наши, дабы нам исполниться всею полнотою Божиею (Еф. 3, 15. 19). И потому-то Дух Божий, через Которого дары божественной благодати изливаются на нас свыше, с самого начала творения представляется носящимся над водами. Кому же поведаю и как поведаю о тяжести страстей наших, влекущих нас долу, в бездонную пропасть, и о возносящей нас горе божественной любви через действие Духа Твоего, Который носился над водами? Кому поведаю и как поведаю о том, что мы «то опускаемся в эту бездну, то поднимаемся над этой бездною»? Ибо на самом деле нет у нас такой бездны, в которую бы мы опускались и над которую бы мы поднимались. Что тут более соответственного и несоответственного? Это страсти наши, это наши нечистые побуждения любви, это повреждение и порча нашего духа: вот что влечет нас в эту бездну через пристрастие к земным попечениям, а святость чистейшей любви Духа Твоего изводит нас из этой преисподней и возводит нас на высоту пренебесную, внушая нам неотразимое стремление к этому безмятежному пристанищу. Таким образом, освобождаясь от этих уз, мы устремляемся к Тебе, Господи, туда, где Дух Твой носится над водами; и мы достигнем этого небесного жилища, когда душа наша пройдет те воды, которые не имеют бытия постоянного (Пс. 123, 5).

Глава 8

Пал ангел, пала и душа человеческая, и – разверзлась перед ними бездна для всей духовной природы, покрытая глубокою тьмою. Там эти существа и оставались бы, если бы Ты с самого начала творения не изрек: да будет свет, вследствие чего и бысть свет, и если бы, озаренные этим светом, духи небесного града Твоего, устояв в повиновении Тебе, не соединились с Тобою навсегда, почивая в Духе Твоем так же неизменно, как Он неизменно носился над всем изменяющимся. Иначе и само небо небесе было бы в себе тьма, а теперь оно свет о Господе (Еф. 5, 8). Да и само томление духа, столь мучительное, когда он уклоняется от Тебя и, лишаясь через это света Твоего, тем самым омрачается, не свидетельствует ли ясно перед каждым из нас о величии духовных творений Твоих, которых ничто низшее Тебя не может успокоить и доставить им истинного блаженства и которые потому и в самих себе не могут найти блаженства? Ибо Ты, Господи Боже наш, просвещаешь тьму нашу (Пс. 17, 29); Ты облекаешь нас светом, яко ризою (Пс. 103, 2), так что и нощь яко день просветится и тьма яко свет (Пс. 133, 12). Я пал и сам собою не в силах восстать. Воздвигни меня Сам Ты! Даруй мне силы подняться и возвратиться к Тебе, с тем чтобы никогда уже не падать! Ибо я люблю Тебя, а если эта любовь моя слаба и недостаточна, то сотвори, да возлюблю Тебя крепче и крепче. У меня нет мерила, чтобы мог я видеть, чего не достает в любви моей для той полноты, при которой жизнь моя могла бы стремиться в объятия Твои, не уклоняясь от Тебя ни на десную, ни на шуюю сторону, доколе не укроюсь навсегда под кровом лица Твоего (см. Пс. 30, 21). Одно только ведаю я, что без Тебя горе мне, не только вне меня, но и во мне самом, что всякое обилие и довольство которое не от Бога и е в Боге, есть для меня нищета и крушение духа.

Глава 9

Но неужели Отец и Сын не носились над водами так же, как говорится о Духе Святом? Если представлять себе это как тело в пространстве, то и о Духе нельзя того сказать; а если разуметь здесь неизменяемое превосходство Божества над всем изменяющимся, то и Отец и Сын и Дух Святой, вся Троица, одинаково носились над водами. Отчего же сказано только о Духе Твоем? От чего же Ему только усвоено? Как будто занимал там местность Тот, Который не ограничивается никаким пространством, но о Котором одном сказано, что Он есть дар Твой (см. Ин. 14, 16. 26; 15, 26; 16, 13; Деян. 2, 4; 1 Кор. 2, 12; 12, 3-11). Этот-то дар Твой есть место нашего успокоения; в нем только обретаем мы полное довольство и наслаждение Тобою; там наш покой, там наше пристанище. Туда любовь возносит нас, а Дух Твой благой изводит уничиженность нашу от врат смерти (Пс. 9, 14) и возводит туда. Таким образом, мир дарован нам благоговением Твоим (Лк. 2, 14). Всякое тело по своей тяжести стремится к своему центру, и эта тяжесть влечет его не то чтобы вниз только, а к месту своему. Так, огонь поднимается кверху, а камень падает вниз. Повинуясь силе тяготения своего, они стремятся занять свои места в средоточиях своих. Или, когда на масло изливают воду, то эти жидкости сперва приходят в брожение, но потом, приходя в спокойное состояние, отделяются: масло поднимается и занимает верхний слой, а вода опускается и занимает нижний слой. И эти тела, повинуясь той же силе тяготения, тоже стремятся занять свои места по своим средоточиям. Так и всё, будучи выведено из своего нормального положения, приходит в беспокойное состояние, и до тех пор не может успокоиться, пока не войдет в нормальное же положение свое. Что касается до меня, то сила моего тяготения заключается в любви моей; силою этой любви стремлюсь я туда, куда она влечет меня. Таков этот Твой дар, который влечет нас не вниз, а вверх: мы горим любовью Твоею и возносимся к Тебе, восходим восхождениями в сердце нашем (Пс. 73, 6), воспеваем песни степеней (Пс. 119–133). Огонь божественной любви Твоей, попадающий в нас всё недостойное Тебя, воспламеняет нас, и мы не даем сна очам нашим и веждам нашим дремания, пока не достигнем горнего Иерусалима, этого места вечного покоя (Пс. 131, 4, 5, 14). О, как я возрадовался, когда сказали мне: в дом Господень пойдем (Пс. 121, 1)! Таково благоволение Твое, Господи, чтобы там утвердить нас навсегда, сосредоточив все желания наши на том, чтобы там пребывать нам вечно.

Глава 10

Блаженны те духи сотворенные, которые не испытывали падения! А и они могли подвергнуться этому состоянию, если бы, по непреложному дару Духа (см. Рим. 11, 20), носящегося над всем, подверженным изменению, они тотчас после их сотворения не были призваны и вознесены на эту высокую степень блаженства, когда Ты, по Своему благоволению, изрек: да будет свет, – и они сами сделались светом. В отношении к нам, человекам, различаются времена, когда мы были и тьма и когда мы сделались светом (см. Еф. 5, 8), но об этих духах сказано только, что они были бы, если бы свет Твой тотчас не озарил их; и сказано так, как будто и они перед тем подлежали изменяемости и были вне света, с тем, чтобы показать начало и уяснить причину, как произошло, что они не пали, но, обратившись к неиссякаемому и присносущному Свету, сами сделались светом. Да постигнет и уразумеет это, кто может; а кто не в состоянии возвыситься до этого понимания, тот пусть просит разума у Тебя. А меня зачем бы затруднять и утруждать столь трудными предметами, как будто я могу быть светом, просвещающим всякого человека, приходящего в мир (Ин. 1, 9)?

Глава 11

   Кто может постигнуть троичность высочайшей и всемогущей божественной Троицы?
   А между тем, кто не говорит о Ней, если только о Ней говорит? Редкая душа понимает, что говорит, когда говорит о Ней. Вступают в споры и прения, между тем как эту тайну можно прозревать только в мире и спокойствии. Я желал бы, чтобы состязающиеся между собою вместо бесполезных словопрений углубились лучше в самих себя и обратили внимание вот на что – на тройственность в самих себе: именно на свое бытие, свой ум и свою волю (vellem, ut cogitarent in seipsis haes tria: esse, nosse, velle). Конечно, эта тройственность наша далеко не то, что троичность божественная и не раскроет нам тайны ее, но я предлагаю это для того, чтобы они через собственное размышление познали и ощутили ближе, как мы далеки от своего Первообраза, что наша тройственность только подобие или образ троичности божественной, и что тайна божественной Троицы может быть постигаема не столько разумом, сколько верою. Так, я существую, познаю и свободное имею произволение: я существую, я тот самый, который познаю и который имею свободную волю; и я же познаю, что существую и волю имею; и я тот же самый, желаю и существовать и познавать. Из этих трех актов, отделяющихся и различающихся между собою, слагается у нас совместно одна и та же жизнь, в которой действия эти выражаются сколько, с одной стороны, неслитно, столько, с другой стороны, и нераздельно. Для кого доступно это, пусть уразумевает; по крайней мере, дело предлагается каждому: пусть вникнет в себя, пусть размыслит внимательно об этом, и, если приподнимется для него завеса этой тайны, пусть уяснит ее и мне. Но если он будет находить в своей тройственности некоторое уяснение для себя и троичности божественной и захочет этим уяснить ее и другим, то пусть не думает, что он постиг уже То Существо, Которое превыше всего изменяемого, Которого и бытие непреложно, и ум непреложен, и воля непреложна. И кто дерзнет утверждать, что ради этой тройственности нашей – и троичность божественная? Или что в каждой Ипостаси триединого Бога заключается эта тройственность, так что каждая Ипостась божественная троична? Или как это высочайшее Существо, будучи непостижимо для нас совмещением в Себе и единичности и множества, по беспредельности и Своего бытия, и Своего ума, и Своей воли, составляет Само в Себе довольство и пребывет неизменно одним и тем же при таком величии единства (copiosa unitatis magnitudine) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

? Кто в состоянии постигнуть это? Чей язык может выразить это? У кого достанет на то дерзновения, чтобы решиться каким ни есть образом снять покрывало с этой тайны?

Глава 12

Вперед, вперед, душе моя; довершай исповедь свою с верою и упованием! Воскликни к Господу Богу Твоему: Свят, Свят, Свят Ты, Господи Боже мой! Во имя Твое крестились мы, во имя Отца и Сына и Святого Духа: во имя Твое, Отца и Сына и Святого Духа крещаем. Ибо у нас и в нас самих сотворил Бог во Христе, Сыне Своем, небо и землю, разумею духовных и плотских чад Церкви Своей. И эта персть наша, из которой мы созданы, прежде нежели получила тот образ учения, которому мы предались (см. Рим. 6, 17), эта земля наша была до того времени невидима и неустроенна и мы погружены были во тьму неведения; Ты вразумлял человека в его беззакониях (см. Пс. 38, 12), и судьбы Твои – бездна многа (Пс. 35, 7). Но как Дух Твой носился над водами (см. Быт. 1, 2), то милосердие Твое не оставило нас в этом бездейственном состоянии, и Ты изрек: да будет свет (Быт. 1, 3). Покайтеся, приближи бо ся Царствие Небесное (Мф. 3, 2). Покайтеся, да будет свет. И когда смутилась в нас душа наша, тогда мы вспомнили о Тебе, Господи, в земле иорданской, на Ермоне, горе Твоей высокой (великой), но для нас малой (см. Пс. 61, 7); и тьма наша стала для нас невыносимою, и мы обратились к Тебе, и бысть свет (Быт. 1, 3). И вот, мы были некогда тьма, а теперь свет о Господе (Еф. 5, 8).

Глава 13

Но пока остаемся мы в своей жизни, до тех пор во свете этом мы ходим верою, а не видением (2 Кор. 5, 7), видим как бы сквозь тусклое стекло, в гадании, а не лицем к лицу (1 Кор. 13, 12). Упованием бо спасохомся. Упование же видимое несть упование; еже бо видит кто, что и уповает (Рим. 8, 24)? Еще бездна бездну призывает, но во гласе хлябий (cataractarum, водопадов) твоих (Пс. 61, 8). И сам апостол, который замечает братии своей: «Не мог я говорить с вами, братия, как с духовными, но как с плотскими, как с младенцами во Христе» (см. 1 Кор. 3, 1), – и сам он о себе говорит, что и он не достиг еще этой высоты, а только задняя забывая, в передняя же простирался, стремится к цели – к почести вышняго звания Божия о Христе Иисусе (Флп. 3, 12–14). Воздыхая под бременем тяжести, душа его томится жаждою к Богу, Богу живому, как лань на источники водные, не переставая взывать с пророком: когда приду и явлюся лицу Божию (Пс. 61, 2–3)? Он сгорает желанием облечься в небесное жилище свое (2 Кор. 5, 2), и, обращаясь к низшим слоям бездны, взывает и к ним: не сообразуйтеся веку сему, но преобразуйтеся обновлением ума вашего, во еже искушати вам (чтобы вам познавать), что есть воля Божия благая и угодная и совершенная (Рим. 12, 2); и в другом месте: не дети бывайте умы, но злобою младенствуйте, умы же совершенны бывайте (1 Кор. 14, 20); и еще: о несмыслении Галате, кто вас прельстил есть не покоритися истине (Гал. 3, 1)? Но это голос не его уже; это голос Твой, голос Духа Твоего, Которого Ты послал с высоты небес (см. Деян. 2, 2–4), через Того, Кто возшел на высоту и открыл неиссякаемый источник (cataractas donorum) даров для человеков (см. Пс. 67, 19; Еф. 4, 7-10), чтобы пролить потоки веселия на святой град Твой (Пс. 65, 5). О сем-то граде, небесном жилище своем, воздыхает этот верный друг Жениха, который (друг) хотя и принял уже от Него (Жениха) начатки Твоего Духа, но не перестает воздыхать в самом себе, всыновления чающе, избавления телу своему (Рим. 7, 23; 2 Кор. 5, 4). Он воздыхает по нему, как по отчизне своей. Будучи членом Церкви, как невесты Христовой, и другом ее Жениха, он снедается ревностью не о себе, а по ним, и об этом граде Божием (см. Ин. 2, 17; 3, 29; Пс. 15, 5; 68, 10), и не своим голосом, а во гласе хлябий (cataractarum) своих призывает и другие бездны, в заботливости своей о них, опасаясь, да не како, якоже змий Еву прельсти лукавством своим, тако истлеют (совратятся) разумы их, уклоняясь от простоты, яже о Христе, Единородном Твоем, Которому мы обручены, как Жениху (см. 2 Кор. 11, 2–3; Ис. 62, 5; Ос. 2, 19–20). Когда же узрим мы этот свет лица Его? Тогда, когда узрим Его, якоже есть, и подобии Ему будем (1 Ин. 3, 2), там, где не будет уже места этим слезам, которые сделались для меня здесь хлебом день и ночь, и где перестанут говорить мне: где есть Бог твой (Пс. 61, 4)?

Глава 14

И я взываю: где Ты, Боже мой, ах! Где Ты? Я успокаиваюсь несколько в Тебе тогда только, когда изливаю перед Тобою душу мою во гласе радования и исповедания среди славословия торжественных празднеств (см. Пс. 61, 1). Но она впадает в уныние, потому что вскоре опять ниспадает в бездну, или, лучше сказать, ощущает и сознает, что не выходит из нее. А вера моя, которую Ты возжег во мне, как светоч среди ночи перед стопами моими, эта вера моя не перестает твердить ей: векую прискорбна еси, душе моя, и векую смущавши мя? Уповай на Бога (Пс. 41, 6; 62, 5), Коего закон (Velbum, Слово) есть светильник ногама твоима и свет стезям твоим (Пс. 118, 105). Уповай и надейся с непоколебимою твердостью, доколе ночь, эта мать нечестия и беззакония (см. 1 Сол. 5, 5), не пройдет, доколе не пройдет гнев Господа. Мы хотя и стали сынами Божиими и чадами света, быв некогда тьма (см. Ин. 1, 12; 1 Ин. 3, 2; Рим. 8, 14–17; Еф. 5, 9), но остатки этой тьмы не перестают гнездиться в мертвенной плоти нашей греха ради (Рим. 8, 10), дондеже дхнет день, и подвигнутся сыны (dones aspiret dies, et removeantur umbrae, Песн. 2, 17; 4, 6), так что свет этого дня рассеет тьму этой ночи навсегда. О, душе моя! Уповай на Бога и ожидай этого великого дня, ибо он не далек. Заутра предстану Ему, и узрит мя, и буду славословить Его вечно (Пс. 5, 34). Да, заутра предстану и узрю спасение лица моего (Пс. 61, 12), узрю Бога моего, Который оживотворит и мертвенные телеса наша живущим Духом Его в нас (Рим. 8, 11), Который с такою благостью и с таким милосердием носился над волнами мрачной бездны нашей, так бедственно обуревающими нас. Этот-то Дух Утешитель и дан нам, как странникам сей жизни, в залог того (2 Кор. 1, 22), что мы уже свет о Господе (Еф. 5, 8), будучи спасены пока в надежде (Рим. 8, 24), и сынове света, и сынове дне, а не ночи, ниже тьмы (1 Сол. 5, 5), чем мы, однако же, были некогда (см. Еф. 5, 8). И Ты один только в этой неизвестности человеческого знания различаешь нас и отделяешь одних от других, Ты, Который один испытуешь сердца наши и называешь свет днем, а тьму нощию (Быт. 1, 5). Да и кто может делать различие и разделение между нами, кроме Тебя? И что имеем мы, чего бы не прияли от Тебя (1 Кор. 4, 7), и не одной ли и той же персти земной все мы созданы, и Ты, Творец наш, не властен ли над Своим брением, от тогожде смешения сотворити ов убо сосуд в честь, ов же не в честь (Быт. 2, 7; Рим. 9, 21)?

Глава 15

   Ты изрек: да будет твердь (небо) посреди воды… разлучающи… между водою, яже под твердью, и между водою, яже над твердью: и бысть тако… и проч. (Быт. 1, 6–8)
   Но кто же, если не Ты, утвердил и ту твердь, которая имеет силу и авторитет над нами в божественном Писании Твоем? Ибо твердь небесная, которую мы видим теперь распространенную над собою, наподобие кожи (pellis) или шатра (Пс. 103, 2), свеется некогда, аки свиток (Ис. 34, 4; Анок. 6, 14); а твердь силы Твоего божественного Писания тем более и более утверждается и возвышается, когда смертные, подобные нам, человеки (см. Иак. 5, 17), которых Ты избираешь органами Своими для сообщения нам словес Своих, открывая нам волю Твою, отходят от нас и прилагаются к отцам своим. И Ты ведаешь, Господи, Ты ведаешь, как Ты одел в ризы кожаны (pellibus) первых человеков (Быт. 3, 21), чтобы прикрыть, когда они через грехопадение сделались смертными, телесную их наготу. Вот почему Ты, чтобы покрыть и нравственную наготу нашу, распростер над нами, как кожу (sicutpellem), твердь письменных словес Твоих (firmamentum Libri tui, sermons tuos), которые Ты расточал для нас, вручая нас, через служителей Своих, подобных нам смертных. Да самою смертью этих служителей Твоих глубоко убеждался и широко распространялся авторитет могущественного слова Твоего, которое они проповедовали, так что сила его уподоблятся мечу духовному, обоюду острому: так оно живо и действенно, что проникает до разделения души же и духа, членов же и мозгов, и судит чувствования и помышления сердечные (см. Еф. 6, 17; Евр. 4, 12). Но до такой высоты убедительности своей не достигло бы оно, если бы эти деятели Твои оставались здесь среди нас. И все еще слова о победоносной смерти их не пронеслись повсюду, и небесная твердь божественного слова Твоего не осенила еще всего, до последних пределов земли.
   Даруй же нам, Господи, узреть небеса, дела перст Твоих (Пс. 8, 4), этот свет божественных Писаний Твоих; разгони облака, которые закрывают его от умственного взора нашего. Там, в этом свете, свидетельство Твое, умудряющее младенцы (Пс. 18, 8). Собери же, Боже мой, Себе хвалу из уст младенцев и ссущих (грудных детей), вопреки враждующим против Тебя, дабы сделать безмолвным врага и мятежника (Пс. 8, 3). И мы не знаем других книг, которые бы так уничижали и смиряли гордость противящуюся Твоему примирению и отстаивающую свою греховность. Не знаю, Господи, не знаю иных словес, столь чистых (Пс. 11, 7), которые давали бы мне так сознавать и чувствовать необходимость в исповедании перед Тобою немощей своих, преклоняли бы выю мою под Твое иго благое и пленяли бы всего меня чистейшую любовью к Тебе. Даруй же мне, Отче мой благой, уразуметь Твое божественное слово; даруй мне это, смиренному рабу Твоему; ибо Ты гордым противишься, смиренным же даешь благодать (Притч. 3, 34; Иак. 4, 6; 1 Пет. 5, 5), за что и Единородный Сын Твой славил Тебя перед учениками Своими с радостью: исповедаю Ти ся Отче, Господи небесе и земли, яко утаил еси сия от премудрых и разумных, и открыл еси та младенцем (Лк. 10, 21).
   Есть и другие воды над твердию небесною. Что же это за воды? Думаю, что это духи бессмертные, которые не испытали падения и земного повреждения, но устояли в том состоянии, в какое Ты поставил их. Да восхвалят же они имя Твое, пусть славословят Тебя эти пренебесные жители – ангелы Твои, которые не имеют нужды низводить взоры свои долу, на эту твердь Писаний Твоих, чтобы читая их, познать Слово Твое. Ибо они выну видят лице Твое (Мф. 18, 10) и читают там без посредства слогов, требующих времени, вечные определения высочайшей воли Твоей. Они читают, воспринимают и пленяются всею любовью; они всегда читают, и то, что читают, никогда не проходит (не забывается) у них. Ибо то, что они воспринимают всею любовью своею, составляет саму неизменяемость судеб Твоих. Этот кодекс никогда не закрывался для них и страницы его не свертываются в свиток, потому что Ты Сам составляешь для них эту книгу и пребываешь с ними вовеки, поставив их превыше этой тверди (Писаний Своих) и утвердив ее между ними и немощными жителями поднебесной земли, с тем чтобы и эти земнородные, возведя очи свои горе – к тверди словес Твоих, познавали милосердие Твое, во времени возвещающее им Тебя, Который сотворил и времена. Так, Господи, милость Твоя до небес и истина Твоя до облаков (Пс. 35, 6). Облака проходят, а небо пребывает. И проповедники слова Твоего переходят из сей жизни в другую жизнь; Писание же Твое расширяется и распространяется повсюду над народами до скончания веков. Но и эти небо и земля мимо-идут, словеса же Твоя не мимоидут (Мф. 24, 35), и этот свод небесный свеется, яко свиток (Ис. 34, 4), и эта трава полевая, над которою он распространяется, со всею красотою своею исчезнет, глагол же Твой пребывает во веки (Ис. 60, 6–8; 1 Пет. 1, 24–25). Только мы видим это пока гадательно, как бы под покровом облаков или сквозь зеркало неба, а не как есть на самом деле (см. 1 Кор. 13, 12). Ибо хотя мы и стали теперь возлюбленными чадами Твоими через Единородного Сына Твоего, но еще не открылось, что будем тогда (см. Ин. 1, 12; 1 Ин. 3, 2; Рим. 8, 14–17; Гал. 3, 26). Свет Твой проникает к нам, как заря, сквозь покрывало плоти нашей; Ты привлекаешь к Себе нас милостью, воспламеняя в нас любовь Своею любовью, и мы в след Тебе в воню мира Твоего течем (Песн. 1, 3). Знаем только, что когда откроется это, будем подобна Ему, ибо узрим Его, якоже есть (1 Ин. 3, 2). Даруй же нам, Господи, узреть Тебя и зреть лицо Твое вечно там, если здесь вполне это для нас невозможно.

Глава 16

Но Ты один, Боже мой, знаешь вполне Себя, что Ты и каков Ты в Себе, ибо Ты один неизменяем и в Своем бытии, неизменяем и в Своем ведении, неизменяем и в Своей воле. И бытие Твое неизменяемо и в ведении и в воле, и ведение Твое неизменяемо и в бытии в ведении. И справедливо ли, законно ли было бы перед Тобою, чтобы существо изменяемое, имеющее нужду в освещении, настолько же познало то существо неизменяемое, которое его освещает, насколько оно само знает себя? И потому-то душа моя, яко земля безводная (как суша или жаждущая земля) является перед Тобою (см. Пс. 162, 6), потому что она как не может сама собою осветить себя, так не может сама собою и насытить себя. Яко у Тебе источник живота и во свете Твоем узрим свет (Пс. 35, 1).

Глава 17

   Ты изрек: да соберется вода, яже под небесем, в собрание едино, и да явится суша… и собрася вода, яже под небесем, в собрания своя (моря), и явися суша (земля)… и да произрастит земля былье травное и древо плодовитое, творящее плод: и бысть тако, и проч. (Быт. 1, 9-13).
   Кто же собрал эти горькие воды во едино – этих сынов века сего, которые преследуют одну и ту же цель – земное и временное счастье, ради которого они готовы на все пожертвования, хотя бы с опасностью подвергнуться всяким опасностям и крушениям? Кто, если не Ты, Господи, Который повелел водам, чтобы они собрались в особое место, а суше, чтобы она явилась превыше вод, возносясь жаждою любви к Тебе? Яко Твое есть море, и Ты сотворил е, и сушу руце Твои создаете (Пс. 64, 5); и не горечь вод (сынов века), а собрание их названо морем. И не Ты ли обуздываешь беспорядочные движениях их и полагаешь пределы этому морю: до сего дойдеши и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны Твоя (Иов. 33, 10–11), подчиняя его законам господства Твоего над всем?
   Но есть и такие души, томимые жаждою любви к Тебе и всегда готовые на служение Тебе, с особенною целью разобщенные Тобою от этого бурного моря сынов века сего – есть души, которые Ты сокровенно орошаешь сладостными и спасительными водами, чтобы эта земля благословения Твоего сугубо приносила плод свой – и она приносит его. Повинуясь гласу Господа Бога своего, душа наша творит по роду своему дела милосердия: она любит своих ближних и помогает им в нуждах жизни, нося в себе семя по подобию своему. Сознавая собственную немощь и недостатки, мы сострадаем к немощам и недостаткам других, подобных нам, и стараемся по возможности пособлять им, чтобы облегчить участь своих ближних, точно так же, как и сами желали бы, чтобы и нам сочувствовали таким же образом в подобных обстоятельствах. И это не только в маловажных вещах, подобных былью травному, которое само от себя из земли произрастает, но и в более важных предметах, подобных древу плодовитому, требующему особенных забот и попечений, как то, в делах благотворительности, когда, например, спасаем невинность от обиды, из рук насилия и под защитою закона и правого суда ограждаем безопасность ее своим заступничеством, что для ходатая требует, конечно, немалых усилий и самопожертвований, и в других подобных тому делах.

Глава 18

   Ты изрек: да будут светила на тверди небесной, освещати землю, и разлучати между днем и нощью: и да будут в знамения, и во времена, и во дни, и в лета… И Ты сотворил нам два светила великая: светило великое (большое) в начала дне, и светило меньшее в начала нощи, и звезды… И утвердил их на тверди небесной… владети днем и нощию, и разлучати между светом и между тмою, и проч. (Быт. 1, 14–19).
   Итак, умоляю Тебя, Господи, Который проливаешь в души наши бодрость и силу, да воссияет истина от земли и правда проникнет к нам с небесе (Пс. 84, 12), и да светятся светила между нами на тверди нашей. Пусть у нас раздробляется хлеб алчущим, и нищия безкровная вводятся в дом, пусть нагие одеваются, и от свойственных племене нашего не презираются; пусть у нас разрешается всяк союз неправды, разрушаются обдолжения насильных писаний; пусть отпускаются сокрушенным в свободу, и всякое писание неправедное раздирается (Ис. 58, 6–7). И когда земля сердец наших произрастит столь драгоценные плоды, тогда призри с высоты Своей и на нашу землю, яко и на ней добро: и разверзется и наш свет, воссияет во тьме, яко полудне (Ис. 58, 8-10), и от этих земных плодов добрых дел наших возвысимся к утешительному созерцанию Твоего Слова о жизни пренебесной. Тогда мы явимся, якоже светила в мире (Мф. 5, 14–16; Флп. 2, 15; Притч. 4, 18), утвержденные на тверди Писания Твоего. Ибо здесь-то, в этом Писании, Ты беседуешь с нами и учишь нас, чтобы мы различали духовное от чувственного, как день от ночи, и не смешивали душ, водящихся духом, с душами, поработившимися чувственности. Так, Господи, Ты не один уже, в тайне судеб Твоих, отделяешь свет от тьмы, как это было до сотворения Тобою тверди небесной. Теперь и те, которых Ты сделал причастниками Духа Твоего, по открытии миру Твоей благодати, на основании тверди Писаний Твоих, освещают землю, и разлучают между днем и нощию, и служат в знамения времен; потому что древняя мимоидоше, и – се быша вся нова (2 Кор. 5, 17), и что ныне ближе к нам спасение, нежели егда веровахом, так как нощь прейде, а день приближися (Рим. 13, 11–12), и, лета неведения презирая, Бог ныне повелевает человеком всем всюду покаятися (Деян. 17, 30), и Ты благословиши венец лета благости Твоея (Пс. 64, 12), изводя одних делателей на жатву Свою (Мф. 9, 38), над осеменением которой инии трудишася, а других – на новые посевы (Ин. 4, 35–38), коих жатва есть кончина века (Мф. 13, 39). Таким образом, Ты исполняешь желания наши, благословляешь лета праведника, Господи, и как щитом ограждаешь нас благословением Своим (Пс. 5, 13); Сам же Ты неизменно пребываешь Тойжде, и лета Твоя, которые не оскудевают (Пс. 101, 28), составляют как бы житницу, в которую Ты наши проходящие лета слагаешь. Ибо Ты, по предвечному совету Своему, к нашим благам земным – временным – прилагаешь Свои дары небесные – вечные.
   Дары же различны, но Дух один тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий всё во всех. Комуждо же дается явление Духа на пользу. Овому убо Духом дается слово премудрости, как большее светло, ради тех, которые находят наслаждение в созерцании лучезарного света истины, как утренней зари прекрасного дня. Иному же слово разума, о том же Дусе, как светило меньшее. Другому же вера, тем же Духом; иному же дарование исцелений, о том же Дусе; другому же действия сил (дар чудот-ворения), иному же пророчество, другому же рассуждения духовом (различие духов), иному же роди языков (различные языки), другому же сказания языков (истолкование языков) – и все это подобно звездам на тверди. Вся же сия действует един и тойжде Дух, разделяя властию коемуждо хощет, и все это направляет Он ко благу нашему (1 Кор. 12, 4-11). Но это слово разума – как светило меньшее, силящееся ведением своим обнять все тайны Твои, которые видоизменяются для него с изменением времен, подобно фазам луны – этого ночного светила, равно и все прочие дары, о которых мы упомянули вслед затем, сравнив их со звездами, что такое в сравнении с величием Твоего Слова премудрости – светила величайшего, того солнца, которым обладает обетованный нам и нами чаемый день – что такое, говорю, все это, как не светила только среди сумрачной ночи перед рассветом этого великого дня? Однако же, это необходимо для таких, как те, с которыми и мудрейший служитель Твой не мог говорить, как с духовными, а говорил с ними, как с плотскими, тот самый, который в совершенных (между совершенными) премудрость глаголал (1 Кор. 2, 6; 3, 1). Ибо плотский, или душевный, человек, яко младенец о Христе, млеком питаемый, а не брашном (1 Кор. 3, 2), доколе не укрепится к принятию твердой пищи и не изощрит зрения своего для созерцания солнечного света, чтобы не оставаться ему в совершенном мраке неведения, должен довольствоваться пока светом луны и звезд. Вот о чем Ты беседуешь с нами и чему учишь нас, Боже наш, Высочайшая премудрость, в этой книге тверди Твоей (in Libro tuo, firmament tuo), чтобы через рассматривание дивных творений Твоих могли мы все различать и распознавать, хотя пока еще только в знамениях и во временах, и во днях, и в летах.

Глава 19

Но прежде всего измыйтеся, (и) чисти будите, отъимите лукаства от душ ваших пред очима Моима, престаните от лукавств ваших (Ис. 1, 16), да явится суша, чтобы и вам вознестись, подобно земле, превыше вод. Научитеся добро творити… судите сиру и оправдайте вдовицу (Ис. 1, 17), да произрастит земля сердец ваших и былие травное и древо плодовитое. И приидите, и истяжемся, глаголет Господь (Ис. 1, 18), да явитесь и вы тогда, как светила на тверди небесной, освещающие землю. Некий евангельский богач вопрошал Учителя благого: что сотворю, да живот вечный наследствую? Учитель благой [Которого богач считал за обыкновенного человека и ничего более не видел в Нем; благ же Он потому, что вместе и Бог], Учитель Этот сказал ему в ответ: аще хощеши внити в живот, соблюди заповеди, чтобы избежать горьких плодов злобы и неправды, не убиеши, не прелюбы сотвориши, не украдеши, не лжесвидетельствуеши, да явится суша и да произрастит земля твоя плод почитания и уважения к отцу и матери и любовь к ближнему. Вся сия сохраних от юности моея, – был ответ на то богача, – и что есмь еще не докончал? Но если нива сердца твоего так хороша и доброкачественна, то откуда же на ней столько терния и волчцов? Аще хощеши совершен быта, – сказал ему наконец Господь, – иди, искорени в себе это злокачественное терние волчцов, которое породило в тебе корыстолюбие, иди, продаждъ имение твое и раздай нищим, и душа твоя обогатится плодами нетленными, и ты имети имаши сокровище на небеса — и тогда гряди в след Мене, присоединись к тем избранным, которые внимают словесам премудрости, исходящим из уст Того, Который знает различие между днем и ночью, если хочешь и ты уразуметь это, если хочешь уподобиться светилам на тверди небесной. Притом знай, что это возможно тогда только, когда сердце твое будет там; а сердце твое может быть там только тогда, когда сокровище твое будет там (Мф. 6, 21), как это сказал Тот же Самый Учитель благой. Слышав же слово сие, отъиде богач, скорбя; печаль (забота) века сего и лесть (обольщение) богатства — эти терния бесплодной земли заглушили и подавили в нем семя слова; бе бо имея стяжания многа (Мф. 19, 16–22; 6, 21; 13, 22).
Вы же род избран (1 Пет. 2, 9), немощная мира (1 Кор. 1, 27), идите по следам Его неуклонно, да посрамите крепкая; да будут стопы ваши подобны красным ногам, благовествующих мир, благовествующих благая (Ис. 52, 7; Рим. 10, 15), и вы сами подобны светилам на тверди небесной, различая и разделяя, подобно небесам, поведающим славу Божию (Пс. 18, 2), между светом достигших уже совершенства, но не ангелов, и между тмою младенствующих еще, но не отверженных: да светится свет ваш над всею землею, и день ваш, освещаемый солнцем, да отрыгает дню глагол премудрости, и нощь ваша, озаряемая луною, да возвещает нощи слово разума (Пс. 18, 3). Луна и звезды светят ночью, но ночь не помрачает их, потому что они освещают ее саму, насколько она того требует. И вот когда Бог устроил новозаветную Церковь Свою, тогда (подобно тому как некогда изрек: да будут светила на тверди небесной) бысть внезапу с небесе шум, яко носиму дыханию бурну, и исполни весь дом, идеже бяху сидяще, и явишася им разделъни языцы, яко огненни, сиде же на едином коемждо их (и почили по одному на каждом из них); и исполнишася еси Духа Свята, и начата глаголати иными языки, якоже Дух даяше им провещавати (Деян. 2, 2–4). И вот явились они в мир, якоже светила на тверди небесной, содержа слово жизни (Флп. 2, 15–16). О, благодетельные светильники, о, дивные пламенники, разносите же по всей земле, по всему миру, разливайте повсюду это светозарное слово жизни! Ибо вы есте свет миру, свет, который не должен оставаться под судом (Мф. 5, 14–16). Тот Учитель небесный, Которому вы последовали, уже вознесся от земли на небо: Он вознесет туда же к Себе и вас; и если велий наречется в Царствии Небесном тот, кто научит и сотворит (Флп. 2, 19); то и те, которые послушают его, получат там же свое значение. Темже убо тецыте на предлежащий вам подвиг, да изыдет во всю землю вещание ваше, и в концы вселенныя глаголы ваши (Евр. 12, 1; Рим. 10, 18; Пс. 18, 5).

Глава 20

   Ты изрек: да изведут воды гады душ живых, и птицы, летающие по земли (над землею) по тверди небесней (над твердью небесною)… И Ты сотворил киты великия, и всяку душу животных гадов… И всякую птицу пернату… И благослови я Бог, глаголя: раститеся и множитеся, и проч. (Быт. 1, 20–25).
   Итак, и морям повелел Ты, чтобы воды их произвели гады душ живых (reptilia animarum vivarum, ползающих или пресмыкающихся животных), над чем бы вам было трудиться, благовестники Божии. Ибо вы, изводя (различая и отделяя) честное от недостойного и драгоценное от маловажного, сделались как бы устами Божиими (Иер. 15, 19), через которые снова возвещается: да изведут воды не душу живую, какую земля производит, а гады душ живых, и птицы, летающие над землею под твердью небесною. Сокровенные тайны Твои, Боже, апостольским служением святых Твоих проникли (resperunt, проползли, пробрались) в среду соблазнов мирских, чтобы просветить о имени Твоем народы (gentes, язычников), не ведающие Тебя, возродив их святым крещением Твоим. И на этом поприще совершились великие и чудные дела Твои, подобно тому, как некогда в безднах морских явились киты великия и всяка душа гадов животных; возгремели голоса благовестников Твоих, обтекающих вселенную; словеса их летали над землею под твердью слова Твоего (et voces nuntiorum tuorum volitantes super terram juxta firmamentum Libiri tui), которое повсюду служило им основанием проповеди. И нет языка, нет наречия, на которых не был бы слышен голос их, темже убо всю землю изыде вещание их, и в концы вселенныя глаголы их (Пс. 18, 4–5; Рим. 10, 18), ибо благословение Твое, Господи, раститеся и множиться, почило на них.
   Но правду ли я говорю? Не обманываюсь ли я? Говоря таким образом, не смешиваю ли я предметов этих, не различая и не разделяя ясных и верных о них понятий на тверди небесной от дел плотских под твердью небесною, в волнах морских, где все подвержено постоянным приливам и отливам? Конечно, нет. Эти понятия, или познания, о предметах в мире духовном суть познания совершенные и полные; к ним ничего не прибавляется, когда они переходят от поколения к поколению, точно так же, как и свет премудрости и ведения. Но сами проявления их в мире вещественном обнаруживаются в многоразличных образах, постоянно произрастают одно из другого и таким образом постоянно множатся под Твоим благословением, Боже наш. Этим самым Ты даровал нам утешение в скорбных чувствах наших при виде смерти: Ты даровал духу нашему, который не в состоянии здесь постигнуть вполне вещей, такое свойство, по которому вещи в познании его открывались и высказывались бы в разных видоизменениях и направлениях. Вот что произвели воды, но произвели при содействии слова Твоего. Вот что произвели отчужденные от вечной истины Твоей народы в бедственном состоянии своем, но произвели при содействии Евангелия Твоего. И сами воды производили то; только безжизненная горечь их была причиною того, что происходило то при содействии слова Твоего.
   И все то, что Ты сотворил, прекрасно, по тому самому, что Ты сотворил; Сам же Ты, как сотворивший все это, несказанно прекраснее сотворенного Тобою. И если бы Адам печальным падением своим не удалился бы от Тебя, то не произошел бы от утробы его с такими повреждениями род человеческий, который можно уподобить горьким и соленым водам морским, и по бездне его суемудрия, и по бурливой надменности его, и по непостоянству стремлений его; тогда не было бы нужды среди этих неизмеримых вод – разных народностей и племен – расточать в домостроительстве Твоем столько видимых и невидимых средств через верных служителей Твоих, как органов воли Твоей, и прибегать к таинственности и в словах и в делах. В таком символическом смысле представляются мне эти гады душ живых (reptilia) и птицы, летающие (volatilia) по воздуху. Это люди плоти и крови, люди, погруженные в чувственность и неспособные к воззрениям сверхчувственным (gentes, язычники), на которых можно воздействовать сперва только чувственным образом, чтобы оживотворить их, а затем уже пробудить в них жизнь духовную, способную после таковых начатков и к высшему усовершенствованию.

Глава 21

   Ты изрек: да изведет земля душу живу…
   И Ты сотворил звери земли, скоты по роду их, и вся гады земли и проч. (Быт. 1, 24–25).
   Затем уже, по слову Твоему, производит не бездна вод морских, а отделенная от горечи этих вод земля, и не гады душ живых и птицы, летающие по воздуху, а душу живу. Ибо эта земля не нуждается более в крещении, в котором имеют нужду язычники, как нуждалась она в нем прежде, когда покрывалась водами, не имея иного пути, кроме указанного нам, для того, чтобы войти в Царствие Небесное. Она не требует уже тех необыкновенных и чрезвычайных дел, чтобы произвести в ней веру, о коих сказано Спасителем копернаумскому царедворцу: аще знамений и чудес не видите, не имате веровати (Ин. 4, 48); так как эта земля по своей вере отделена от этих вод морских, горьких по своему неверию, и дар языков служит знамением не для верующих, а для неверующих (1 Кор. 14, 22). И в этом роде пернатых, которых по слову Твоему произвели воды, не нуждается земля, основанная Тобою на водах (Пс. 135, 6). Пошли на нее слово Твое через благовестников Твоих. Мы прославляем дела их, но Ты Сам действуешь в них, чтобы они могли произвести душу живу. Земля же сама производит эту душу живу; ибо земля причиною тому, что на ней действуют души живые, точно так же, как и море было причиною тому, что стали жить в нем гады душ живых и птицы, летающие под твердью небесною. В этих произведениях вод земля не нуждается уже, хотя и питается добываемою из глубины вод рыбою на той трапезе, которую Ты уготовил перед лицом верующих: ибо рыба эта добыта из глубины вод, потому что вода питает сушу. И птицы, несмотря на то, что они по происхождению своему принадлежат к водным животным, плодятся на земле и летают по воздуху между землею и твердью небесною. Это значит, что хотя на проповеди евангельской более всего занимает благовестников Твоих неверие людей, чтобы просветить и обратить их к вере, однако же и уверовавшие не оставляются ими и после того без попечения: об их благосостоянии, как верных чад Твоих, коих они приобретают благовествованием своим, они тем не менее заботятся ежедневно и ежечасно, напутствуя их всякими и советами и благожеланиями, и благословениями. А душа живая, восприявшая начало от земли столь же животворной, споспешествует им (верным) воздерживаться от пристрастия к миру сему, обуздывая в них плотские вожделения, так чтобы и душа их, которая заживо умерла было, когда питалась пространно пагубными удовольствиями мирскими (1 Тим. 5, 6), могла наконец обрести жизнь в Тебе, Господи, в Тебе, Который составляешь и жизнь, и наслаждение для чистых сердцем (Мф. 5, 8).
   Итак, пусть же возделывают служители Твои эту землю благодатную, пусть удобряют ее, но не так, как среди вод неверия, когда они возвещают волю Твою при пособии чудес, таинственных знамений и слов прикровенных, там, где невежество – этот источник всякого удивления – изумляется и ужасается перед непонятными и непостижимыми для него явлениями. Ибо такой доступ к вере более пригоден для сынов Адамовых, забывших Тебя, когда они скрываются от лица Твоего (см. Быт. 3, 8) и погружаются в бездну, покрытую тьмою. Пусть лучше служители Твои возделывают эту землю, как сушу, отделенную от этих вод морских; пусть назидают они верных Твоих, как ниву добрую и словом и делом, так, чтобы в образе жизни своей служили им примером и возбуждали их к подражанию. Тогда, внимая словам служителей Твоих, слушатели их не только будут слушать, но и слушаться, переводя слова на дело: взыщите Господа, и жива будет душа ваша (Пс. 68, 33); да изведет земля душу живу. Не сообразуйтеся веку сему (Рим. 12, 2), но бегайте от него. Убегая его, душа обретает жизнь; а, ища его, она обретает смерть. Воздерживайтесь от надменной гордости, от изнеженных удовольствий роскоши, от лживой мудрости; пусть страсти ваши уподобляются усмиренным зверям диким, ручным животным домашним (ручному скоту домашнему) и змеям безвредным (гадам без яда). Эти животные суть эмблемы душ наших и в аллегорическом смысле представляют различные движения страстей наших: они выражают то надменность гордости нашей, то вожделения похоти плотской, то яд пытливого суемудрия, – словом, все беспорядочные движения души, но души уже мертвой, которая настолько умирает духовно, насколько выражается в ней жизнь душевная; ибо насколько она удаляется от приснотекущего источника жизни и, следовательно, умирает, настолько воспринимает ее мир преходящий, сообщая ей свою плачевную жизнь, с которою она сообразуется, а в этом-то и заключается ее смерть.
   Источник же жизни вечной есть слово Твое, Боже; а слово Твое непреложно; поэтому-то в нем запрещается и обуздывается оное уклонение, когда заповедуется нам: не сообразуйтеся веку сему, да изведет в нас земля сердец наших, орошаемая водою этого источника жизни, душу живу, душу, пребывающую в слове Твоем и преукрашенную доброю нравственностью через подражание последователям Христа Твоего. Вот что означают слова: все по роду их; ибо каждый из нас естественно подражает тому, что сходно и подобно ему. Будите, яко аз, – говорит нам апостол, – зане и аз, якоже вы (Гал. 4, 12). Таким образом пребудут в душе живой и дикие звери наши добры при кротости действий своих, как заповедано нам: в кротости дела твоя препровождай, и всеми возлюблен будеши (Сир. 3, 17); и ручные животные (скоты) будут добры, не увлекаясь избытком и не стесняясь недостатком; ниже бо аще ядят, избыточествуют, ниже аще не ядят, лишаются (1 Кор. 8, 8); гады наши пребудут в нас добры, оставаясь без яда вредоносного, но с мудростью предосторожности (см. Мф. 10, 16), – словом, все страсти наши, обуздываемые под благим и спасительным игом Твоим, послужат нам в борьбе с ними к раскрытию временной природы настолько, насколько это нужно и достаточно для того, чтобы через познание этой природы можно было нам возвыситься к познанию природы вечной (см. Рим. 1, 20). И в самом деле, страсти наши, подобно всем этим животным, сами в себе добры и полезны для нас, когда они подчиняются у нас разуму и когда мы не позволяем им отчуждать себя от Бога и ставить на пути пагубные, которые приводят к смерти.

Глава 22

Ты изрек: сотворим человека по образу нашему и по подобию… И Ты сотворил человека, по образу Божию сотворил его: мужа и жену сотворил их (Быт. 1, 26–27).
Итак, вот когда, Господи Боже наш, Создатель наш, мы обуздаем себя и воздержимся от пристрастия к миру сему, который причиняет нам смерть, порабощая нас в жизнь чувственную, и вот когда душа наша оживотворится в нас жизнью духовною, так что исполнено нами будет слово Твое, сказанное апостолом Твоим: не сообразуйтеся веку сему; при этом исполнится над нами и то, что вслед за этим сказано: но преобразуйтеся обновлением ума вашего (Рим. 12, 2). А это преобразование совершается уже не по своему роду, не через подражание своим собратам, которые стоят по своему усовершению выше нас. Ибо Ты не сказал: «да будет человек по роду своему», но – сотворим человека по образу и по подобию Нашему, чтобы он мог познать, что есть воля Твоя. Посему-то апостол Твой, этот сеятель и благовестник слова Твоего, чтобы чада его, которых он о Христе Иисусе благовествованием родил (1 Кор. 4, 14–15; Гал. 4, 19), не оставались навсегда младенцами, коих нужно питать молоком (1 Кор. 3, 1–2), и как доилице согревать их (1 Сол. 2, 7), или ходить за ними, как няньке, говорит им: преобразуйтеся обновлением ума вашего, во еже искушати вам (чтобы вам через испытание познавать), что есть воля Божия благая и угодная и совершенная (Рим. 12, 2). Да и Сам Ты не говоришь: «да будет человек», но – сотворим человека; и не говоришь также: «по роду его», но – по образу и подобию Нашему. [Таким образом первый человек бысть в душу живу (Быт. 2, 7), а последний в дух животворящ (Рим. 5, 18). Но не прежде духовное, а душевное, а потом же духовное. Первый человек от земли перстен, второй человек Господь с небесе (1 Кор. 15, 45–47). Это значит то, что обновившись духом и разумевая истину Твою, он не нуждается более в том, чтобы учил его подобный ему человек, которому бы он подражал как роду своему; но Ты Сам открываешь ему волю Свою, и он сам непосредственно от Тебя познает, что есть воля Божия благая и угодная и совершенная. Излъю от Духа Моего на всяку плоть (Иоил. 2, 22; Деян. 2, 17); и не имать научити кийждо искренняго своего, и кийждо брата своего, глаголя: познай Господа, яко увидят (познают) Мя от мала до велика (Иер. 31, 34; Евр. 8, 11), и будут еси научены Богом (Ин. 6, 45; Ис. 54, 13), говорит Сам Бог у пророков]. Ты, наконец, даруешь способность прозревать в величайшую тайну троичности Твоей в единстве и единства Твоего в троичности. Потому-то слова Твои, сказанные во множественном числе: сотворим человека, тут же повторены и в единственном числе: и сотвори Бог человека; и также слова: по образу Нашему, повторяются в словах: по образу Божию. Итак, человек обновляется и преобразуется в познание Бога, по образу Создавшего его (Быт. 1, 26–27; Кол. 3, 10), и, соделавшись духовным, востязует вся (судит обо всем), что только может подлежать его суждению, а сам ни от единаго востязуется (а о нем судить никто не может) (1 Кор. 2, 15).

Глава 23

   Ида обладает рыбами морскими и птицами небесными (и зверьми), и скотами, и всею землею, и всеми гады, пресмыкающимися по земли (Быт. 1, 26–28).
   А что человек духовный востязует вся, это значит, что он имеет власть над рыбами морскими, и птицами небесными, и над всеми животными, и ручными и дикими, и над всею землею, и над всеми ползающими и пресмыкающимися по земле. Это производит в нем познание живущаго в нем духа, который открывает ему, яже суть от Духа Божия (1 Кор. 2, 10–16). Иначе человек, в чести сый, пребыл бы не разумен; он приложился бы скотом несмысленным и уподобился им (Пс. 68, 13). Так и в Церкви Твоей, Боже наш, по дарованной Тобою ей благодати и потому, что мы Твое есмы творение, создани во Христе Иисусе на дела благая (Еф. 2, 10), есть и начальствующие по Твоему духу, управляющие подчиненными, и подчиненные по Твоему же духу, повинующиеся начальствующим. [Ибо тот же порядок чиноначалия и чиноподчинения, который установлен Тобою при сотворении человека, – мужского и женского пола (Быт. 1, 27; 3, 16; Мф. 19, 4), Ты перенес и в благодатное домостроительство духовное, хотя в недрах Церкви Твоей нет различия между полом, как сказано: несть мужский пол, ни женский; несть Иудей, ни Еллин; несть раб, ни свободен (Гал. 3, 28)]. И потому все, возрожденные духом, как начальствующие, так и подчиненные, судят обо всем духовно (1 Кор. 2, 12–15). Но власть их суждения о познаниях духовных не простирается за пределы тверди слова (Писания) Твоего; предметы этой области сияют там, подобно звездам, превышая их ум по своей недоступности для них (да и нет им надобности вдаваться в рассуждения о таких предметах, которые не подлежат их ведению); равным образом, не простирают они пытливости своей и в самих книгах Писания Твоего, если встречают в них для себя какие-либо неясности и недоумения; при этом они пленяют разум свой в послушание веры (Рим. 1, 5; 2 Кор. 10, 5) – в послушание тому, что сказано там, будучи вполне уверены, что всё, сказанное в них, хотя бы и неудобопонятно было для нас, истинно и непреложно. Таков должен быть человек духовный и возрожденный в познании Бога, по образу Создавшего его (Кол. 3, 10); он должен быть творцом слова и закона, а не слышателем только и судьею (Иак. 1, 22; 4, 11). Он не вдается в рассуждения и о том, чтобы делать различие между собратами, и говорить об одних, что они духовны, а о других, что они плотские, если они не заявили себя никакими делами, по коим можно было бы узнать их, как всякое древо, доброе и худое, от плода своего познается (Лк. 4, 44), ибо Тебе одному только известно это, Боже наш, и Ты один только знаешь наперед тех и других и еще до творения мира в сокровенном Совете Своем распределил их -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Не судит он, несмотря на свою духовность, и о мятущихся (turbidis) народах мира сего: ибо что ему судить о внешних (1 Кор. 5, 12) – о тех, которые вне Церкви, когда он не знает, кто из них войдет в ограду ее, сделавшись причастником сладостной благодати Твоей, и кто останется за оградою, утопая в горечи безбожного нечестия и отвергая дары Твоей благодати? Вот почему человек, сотворенный Тобою по образу Твоему, не получил власти ни над светилами небесными, ни над самим небом небесе, сокрытым Тобою от нас, ни над днем и ночью, нареченными Тобою еще до устроения неба, ни над собранием вод, или морями; а дана ему власть над рыбами морскими и птицами небесными, и всеми животными, и всею землею, и всеми пресмыкающимися (гады) на земли.
   Это значит, что он рассуждает: и что находит правым, то одобряет, а что не правым, не одобряет – касается ли дело тех торжественных таинств, через которые приобщаются (к Церкви) те, коих милосердие Твое взыскует среди вод многих или того торжественного события, при необычайной ловле рыб (см. Ин. 19, 1-13; Лк. 5, 1-11), в котором предлагается таинственная трапеза, служащая пищею верующей земле, или если касается дело слов и выражений, соответствующих высоте содержания Твоего Писания и как бы носящихся над землею под твердию небесною, когда священнослужители Твои, при изложении и изъяснении божественных истин Твоих, изустно, посредствам живого слова, передают их народу, – когда они как бы облекают сокровенную и неуловимую мысль в наглядные и осязательные формы слововыражений и затем, благословляя и призывая имя Твое, призывают народ отвечать им: «Аминь!». Виною же того, что мы не иначе можем прозревать в область предметов мира духовного, как под покровом чувственных форм, так что нам нужны при этом и слово, и голос, и много подобных тому наружных знаков для облечения невидимого в видимое, – виною же тому тьма бездны, в которую мир сей погружен, и покрывало плоти нашей, в которую дух наш заключен. Так и о птицах небесных, летающих по воздуху (над землею под твердию небесною), хотя сказано: да множитеся на земли, однако же, происхождение их приписывается водам. Наконец, человек духовный судит и о том, что находит правым или неправым и что затем одобряет или не одобряет в делах и поведении верных в щедротах милосердия и подаяния милостыни, как от земли, творящей плод, и о животворной силе души, способной усмирять и укрощать в себе страсти целомудрием, воздержанием, благочестивыми размышлениями – словом, обо всем том, что выражается во внешних действиях, так как он и судит о том, что подлежит исправлению, и о чем он имеет возможность судить.

Глава 24

   Я благослови их Бог, глаголя: раститеся и множитеся, и наполните землю, и господствуйте ею, и проч. (Быт. 1, 22, 28)
   Но что значит это, что за тайна, что Ты благословил только человека, рыб и птиц, а не благословил прочих творений? Вот Ты благословляешь людей, Господи, чтобы они росли и множились, и наполняли землю. Не даешь ли Ты этим нам разуметь здесь чего-нибудь особенного? И в самом деле, почему Ты не благословил также света, который назвал днем, ни тверди небесной, ни светил великих, которые утвердил на тверди освещать землю и разлучать между светом и тьмою и между днем и ночью, ни звезд, ни земли, ни моря? Я сказал бы, Господи Боже наш, что Ты, сотворив нас по образу Своему – я сказал бы, что Ты по этому самому благоволил преподать такой дар благословения исключительно человеку, если бы Ты не благословил также китов и вообще рыб (всяку душу гадов животных), обитающих в водах, чтобы и они росли и множились, и наполняли моря, и птиц, да умножатся на земле. Равным образом, сказал бы я, что это благословение простирается на все роды существ, которые сами из себя преемственным рождением размножаются, если бы я видел, что оно даровано и растениям, и деревьям, и животным земным. Между тем, этого не сказано ни о растениях, ни о деревьях, ни о скотах и зверях и гадах земли: раститеся и множитеся, хотя и эти все творения, точно так же, как и рыбы и птицы, и люди размножаются через преемственное порождение и сохраняют свои роды.
   Что же мне сказать, Боже мой, Свете мой, Истина моя? Неужели эти слова не заключают в себе никакого смысла? Неужели они сказаны без цели? О, конечно, нет, Отче всякой любви! Сохрани же служителя слова Твоего от подобных речей. Если я и не постигаю, что этими словами благоугодно было Тебе выразить, то да уразумеют их лучшие меня, то есть искуснейшие и разумнейшие меня, коим даровал Ты больше света; пусть каждый уразумеет по мере полученной от щедрот Твоих мудрости. А между тем, да будет Тебе приятно и благоугодно по крайней мере смиренное признание мое перед очами Твоими, с каким я исповедую перед Тобою, Боже мой, свою уверенность и свое убеждение, что все то, что сказано Тобою, не без основания сказано так, а не иначе, и не хочу при этом умолчать перед Тобою и о том, на какие мысли навело меня чтение этих слов Твоих. Слова Твои истинны сами в себе; при всем том, я не вижу никакого препятствия понимать их и в смысле иносказательном. Я знаю, что есть предметы, которые понимаются мыслью просто и определенно, а выражаются словом в многоразличных образах чувственных; и наоборот, есть предметы, которые выражаются словом просто и определенно, а понимаются мыслью в многоразличных смыслах переносных. Так, например, что может быть проще заповеди в писании о любви к Богу и ближнему (Мф. 22, 37–40; Втор. 6, 5; Лев. 19, 18)? А как мысль этой заповеди выражается и раскрывается в нем под многоразличными образами, сколько прикровенными, столько и наглядными, на различных языках, и в каждом языке через различные обороты слововыражений и знаковыражений, в каких живописных, иносказательных притчах и аллегориях и знаменательных символах! Так растут и множатся плодотворения вод. Или, что может быть проще этих самых первых слов Писания о творении: в начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1, 1)? А как многоразличен смысл этих слов! И несмотря на относительное различие этих смыслов, каждый из них не стоит в непримиримом противоречии с другими, а может представляться и быть истиною при возможности различных взглядов. Так растут и множатся произведения рода человеческого на земле.
   Итак, если рассуждать о природе вещей в собственном только смысле, устраняя всякий смысл иносказательный (переносный), то слова раститеся и множитеся будут относиться ко всему, что производится из семени. А если мы допускаем смысл иносказательный (что, конечно, имело в виду Писание, не без причины усвоив это благословение одним водяным животным и только человеку на земле), то вместе с ним мы находим умножения (multitudines) и в творениях духовных, и в творениях вещественных, как на небе, так и на земле; находим и в душах праведных, и в душах нечестивых, как в свете, так и во тьме; находим и в священных писателях, через которых дан закон, как на тверди небесной, утвержденной посреди воды и воды; находим и в обществе огорчающих (amaricatium) Тебя народов так, как и в море; находим и в ревности душ благочестивых так, как и на суше; находим в делах милосердия в настоящей жизни так, как и в былии травном, сеющем семя, и в древе плодовитом, творящем плод, емуже семя его в нем; находим и в дарах духовных, служащих для общей пользы, так, как и в светилах небесных; находим и в сильных возбуждениях духа, направленных к ограничению страстей, как и в душе живой. Во всем этом мы находим умножения, плодородие и приращение. Но как раститься и множиться, чтобы одна и та же вещь могла быть выражаема многоразлично и одно и то же выражение могло быть понимаемо многоразлично – этого мы нигде не находим, как только в знаках, чувственно выражаемых, и в предметах, умственно понимаемых. Под чувственными знаками мы подразумеваем произведения вод, потому что эти знаки служат необходимым условием, отчего чувствам подлежащие предметы неисчерпаемо глубоки для выражения; а под предметами умственной деятельности мы разумеем произведения человеческие, так как они суть произведение плодотворности нашего ума. Вот почему, по нашему разумению, сказано Тобою, Господи, этим только двум родам творений: раститеся и множитеся. На это благословение я смотрю, как на дарованную Тобою нам способность и возможность выражать в многоразличных образах одно наше понятие и находить многоразличные смыслы в том, что прикровенно выражено для нас под одним только смыслом. Так наполняются воды в море (мыслей наших), которые приходят в движение не иначе, как от различных значений, приписываемых словам; так наполняется плодотворениями человеческими и земля, которой суша является в стремлениях любви, а господствует над нею разум.

Глава 25

   И рече Бог: се дах вам всяку траву… и всякое древо, еже имать в себе плод… в снедь; и всем зверям… и всем птицам, и всякому гаду… (Быт. 1, 29–30).
   Хочу высказать мысли свои, Господи Боже мой, и о том, на что наводят меня и остающиеся за сим слова Писания о миротворении; и я буду говорить, ничего не опасаясь; ибо буду говорить не от себя, а по Твоему вдохновению, исповедуя заключающуюся в этих словах истину по Твоему соизволению. Я верю, что только от Тебя могу говорить истину, когда Ты мне внушишь ее; так как Ты Сам истина, всяк же человек ложь (Ин. 14, 6; Пс. 115; Рим. 3, 4), и потому егда кто глаголет лжу, от своих глаголет (Ин. 8, 44). Итак, чтобы мне говорить истину, буду говорить от Тебя. И вот Ты дал нам в снедь всякую траву семенную, сеющую семя (возрождающую от семени своего), еже есть верху земли всея (покрывающую всю землю), и всякое древо, еже имать в себе плод Семене семенного (всякие плоды древесные от древ своего семени); и эту пищу не одним нам дал Ты, но и всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому гаду, пресмыкающемуся по земле; рыбам же и китам великим (вообще водяным животным) не представил Ты этого. Мы говорили уже выше, что под плодами земли в иносказательном смысле разумеются дела милосердия, которые в нуждах настоящей жизни, через подание помощи от щедрот плодотворения ее, служат к облегчению участи и утешению ближнего. Таковою плодотворною почвою земли был благочестивый Онисифор, коего дому внушил Ты такую любовь и сострадание к ближнему, что он многократно покоил апостола Твоего Павла, и не стыдился и не страшился уз его, но, придя в Рим, с великим тщанием искал его, и нашел, так что апостол молит Бога, да даст ему обрести милость у Господа в день он; а сколько послужил он ему в Ефесе (см. 2 Тим. 1, 16–18)!..
   Так поступали и такие же приносили плоды в делах милосердия и те братия, которые приходили из Македонии, чтобы помочь скудности и недостаткам того же апостола (см. 2 Кор. 11, 9). А как этот апостол скорбит и соболезнует о тех бесплодных деревьях, которые не приносили ему должных плодов, когда говорит об них: при первом моем ответе (оправдании) никого не было со мною, но все меня оставили, да не вменится им (2 Тим. 4, 16)! И такая помощь кому наиболее должна быть оказываема, как не тем, которые трудятся над духовным образованием человечества, раскрывая перед ним спасительные истины божественных тайн? Да, им принадлежит она, прежде всего, как человекам вообще; затем – как душам живым, представляющим собою примеры для подражания во всяком роде воздержания; наконец – как птицам небесным, потому что, подобно голосу птиц, раздающемуся повсюду на земле, и их вещания и глаголы исходят во всю землю и в концы вселенным (Пс. 18, 5; Рим. 10, 18), низводя повсюду благословения небесные.

Глава 26

   Но этой пищею (плодами милосердия) питаются те только, которые с радостью принимают ее; те же не находят в ней удовольствия, имже бог чрево (Флп. 3, 19). Так и у тех, которые творят дела милосердия, не то составляет плод, что они подают (сама милостыня), а то расположение, с каким они творят это. Из этого я вижу ясно, чему апостол Твой, служивший Тебе, а не чреву своему, радуется – вижу это и сорадуюсь ему всею душою. Апостол Павел принимал то, что прислано было ему филиппийцами через Епафродита на его нужды (см. Флп. 4, 18), и принимал это с радостью: и я вижу, что́ его радовало. А что' радовало его, то и питало его; потому и говорит он во свидетельство истины: возрадовахся о Господе велъми, яко воспомянустпе пещися о мне (что вы снова стали заботиться о мне); «вы и прежде заботились, но вам не благоприятствовали обстоятельства» (Флп. 4, 10). Значит, продолжительная печаль филиппийцев от неблагоприятных обстоятельств как бы иссушала их, так как они не могли, подобно засохшим от бездождия ветвям плодовитого дерева, приносить ему плодов этого доброго дела принятием участия в его нуждах. И вот чему радуется апостол: он радуется не тому, что они оказали ему помощь в его трудных обстоятельствах, а тому радуется, что они снова могут творить дела любви и милосердия.
   А что это так, следующие за тем слова его служат подтверждением тому: Говорю это не потому, – продолжает он, – что нуждаюсь; ибо я научился быть довольным тем, что у меня есть. Умею жить и в скудности, и в изобилии; научился всему и во всем – быть в сытости и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке. Вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе (Флп. 4, 11–13).
   Откуда же проистекает радость твоя, о великий Павел? Что радует тебя, что питает тебя, человек, обновившийся в познании Бога по образу Создавшего тебя (Кол. 3, 10), душе живая, преукрашенная добродетелью столь высокого воздержания, язык велеречивый, коего слово быстрее полета крылатых птиц повсюду возвещает тайны спасения нашего?! Да, таковым душам подобает эта пища. Что же тебя питает? Радость. Но послушаем, что он говорит далее. Впрочем вы поступили хорошо, – говорит он, – приняв участие в моей скорби (Флп. 4, 14). Вот откуда проистекает его радость, вот что его питает: это то, что они доброе дело сделали, а не то, что его скорбь облегчилась при их участии; скорбь того, который с пророком взывает к Тебе: в скорби распространил мя еси (Пс. 4, 2), потому что он научился и в счастье не превозноситься и в нечестии не унывать с Тобою, так как Ты укрепляешь его. Вы знаете, филиппийцы, что в начале благовествования, когда я вышел из Македонии, ни одна церковь не оказала мне участия подаянием и принятием, кроме вас одних; вы и в Фессалонники и раз и два присылали мне на нужды мои (Флп. 4, 15–16). И он радуется теперь, видя их снова возвращающихся к добрым делам благотворительности, утешается ими, как земледелец доброю землею, которая, после неблагоприятной для нее поры, вновь покрывается плодотворною зеленью.
   Но не вытекала ли эта радость из корыстолюбивых видов апостола, так как он, выставляя щедрость филиппийцев, говорит о них, что они часто посылали даяния на удовлетворение нужд его – в требование мое посылаете ми (стих 16)? Не этим ли, может быть, утешается он? Конечно, нет. Откуда же мы знаем это? Он сам дает нам не так разуметь и не так понимать свои слова, когда вслед за тем, как бы в отклонение от себя такого подозрения, прибавляет к ним и следующие слова: говорю же это, не яко ищу даяния, но ищу плода, умножающагося в пользу вашу (стих 17). Ты внушаешь нам, Боже наш, полагать различие между даром и плодом. Дар есть сама вещь, подаваемая ближнему, как милостыня, в которой он нуждается; таковы деньги, пища, питие, одежда, подкровный приют и всякое вспомоществование. А плод есть добрая и чистосердечная воля дателя. Так, благой Учитель наш к словам Своим: приемляй пророка, не напрасно же прибавляет: во имя пророче, и к словам: приемляй праведника, присовокупляет: во имя праведнике; и тут же обещает, что тот мзду пророчу приимет, а тот мзду праведнику приимет. Равным образом, сказав: и иже аще напоит единого от малых сих чашею студены воды токмо, не ограничился этим, но добавил: во имя ученика; и тут же заверяет: аминь глаголю вам, не погубит мзды своея (Мф. 10, 41–42). Во всех сих добрых делах благотворительности дар состоит в принятии пророка, в принятии праведника, в подаянии стакана студеной воды ученику, а плод в том, что эти принятия и это подаяние сотворены во имя пророка, во имя праведника, во имя ученика. Таким плодом благотворения питала пророка Илью вдова сарептская, которая признавала его за человека Божия, и потому самому с таким расположением души принимала и питала его; а то, чем питали его враны в пустыне, было не более как дар благотворения (3 Цар. 17, 6, 15, 23; Лк. 4, 26; 21, 2–4). И в Илье питался пищею не внутренний (духовный) человек его, а внешний (плотский), так как этот только человек мог бы в нем прийти в изнеможение от недостатка пищи.

Глава 27

Поэтому я хочу коснуться еще одного предмета, не чуждого истины, и высказаться перед Тобою, Господи! Когда люди, лишенные ума (idiotae) и при том неверующие [а для того, чтобы обратить их и соделать полезными людьми, необходимо сообщить им начатки тайн веры и о величии чудес ее, образы коих представляем себе в рыбах и китах], — когда эти люди делают пожертвования рабам Твоим (pueros tuos) в их нуждах вещественными подаяниями и вообще помогают им в житейских потребностях, не сознавая, почему они должны это делать и для какой цели, то ни они не питают тех, ни те не питаются от них, потому что ни они не творят своих дел благотворительности со святою и чистосердечною волею, ни те не могут ощущать радости от их даров, не видя в них никакого плода. Ибо душу питает то, что радует ее. И потому-то рыбы и киты не питаются пищею из тех произрастений, которые производит земля, отделенная и разобщенная от горечи морских вод.

Глава 28

Я виде Бог вся, елика сотвори: и се добра зело, и проч. (Быт. 1, 31)
И мы видим это: и се вся добра зело. При всех родах творений Твоих, вызываемых прознь из небытия в бытие, Ты каждое отдельно обозревал и произносил над ним Свой суд одобрительный: и виде Бог, яко добро. Семь таких приговоров насчитал я в Писании Твоем о творениях Твоих; а это восьмой при общем обозрении Твоем всех творений в их совокупности, которым не только подтверждаются все предыдущие, но и возвышаются в целом совершенстве: и се вся елика сотвори добра. В отдельности рассматриваемые, порознь они оказались добрыми; а в совокупности, в одном целом, зело добрыми. Тоже самое можно сказать и о всякой вещи прекрасной. И в самом деле, всякая вещь, из каких бы прекрасных частей составлена ни была, всегда прекраснее и совершеннее является в своем целом, нежели сами части ее, в отдельности взятые, из коих в самом стройном сочетании составляется целое, хотя и эти части сами по себе также прекрасны.

Глава 29

Ия поверял слова Твои, чтобы удостовериться, действительно ли семь или восемь раз останавливался Ты над творениями Своими, как бы обозревая их, и произносил суд Свой над ними одобрительный, находя их удовлетворяющими Тебя, и я видел, что это так, но не находил в Твоем образе воззрения (in tua vision) тех временных актов мышления, из коих мог бы заключить, что Ты столько раз рассматривал и подвергал обсуждению Свои творения, и, не видя в том ничего подобного, воскликнул: «О Господи Боже мой! Неужто Писание Твое подлежит сомнению в истинности, между тем как оно истекло от Тебя же истинного и Самой Истины? Зачем же Ты даешь мне разуметь, что в Твоем воззрении или видении ничего нет свойственного времени, тогда как Писание Твое говорит мне, что Ты осматривал Свои творения и давал им оценку по истечении каждого дня, и, как оказывается при проверке, это повторялось несколько раз?» На это Ты мне ответствуешь и, как Бог, могущественным гласом Своим потрясая внутренний слух раба Твоего и разрешая глухоту мою, взываешь: «О, человек! Не сомневайся, что слова Писания Моего суть слова Мои, не смотря на то, что Писание действительно говорит тебе во времени, а Я говорю тебе вне времени, так как в Слове Моем нет его, потому что Оно совечно Мне. Таким образом, как то, что вы видите Духом Моим, Я вижу Сам, так и то, что вы говорите Тем же Духом Моим, Я говорю Сам, и потому, что вы видите во времени, то Я вижу независимо от времени; равным же образом, о чем вы говорите во времени, о том Я говорю независимо от времени».

Глава 30

Ия внял гласу Твоему, Господи Боже мой, и слово истины Твоей, как роса благодатная, запало в душу мою. Я уразумел и то, как безрассудны те, которые не только не удовлетворяются Твоим миротворением, но и порицают его, когда твердят, что будто многое творил Ты не самостоятельно, а по необходимости, например, устройство неба и расположение на нем светил небесных, будто Ты произвел их не Сам Собою из созданной Тобою же материи, а из материи, существовавшей уже от другого начала, – материи, которую Ты только собрал, привел в порядок и устроил из нее всемирное здание, воздвигнув эту твердыню после победы над врагами, с тем, чтобы этим поставить их на будущее время в невозможность восстать против Тебя; будто многого Ты не только не творил, но и не устроил даже, каковы все плотяные существа и все мельчайшие животные, и все растения, корнями своими утверждающиеся на земле, – и все это происходит будто от иного начала, Тебе враждебного и супротивного, которого Ты не творил, зарождаясь и образуясь в низших слоях мира. Так сумасбродствуют те, у коих взгляд на творения Твои не по Духу Твоему, и потому они не познают Тебя в них -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Глава 31

Что же касается тех, которые смотрят на творения Твои по внушению Духа Твоего, то они видят их так, как Ты видишь их, потому что они через Тебя видят их. Итак, когда они видят, что творения Твои добры, то это потому, что Ты видишь их таковыми; и если что любят потому, что Ты любишь это, то в этом самом они любят Тебя; и все то, что мы любим под внушением Духа Твоего, все это и Ты любишь в нас, как и нас самих. Кто бо весть от человек, – говорит апостол, – яже в человеце, точию дух человека, живущий в нем? Такожде и Божия никтоже весть, точию Дух Божий. Мы же не духа мира сего прияхом, – продолжает он, – но Духа, Иже от Бога, да вемы, яже от Бога дарованная нам (1 Кор. 2, 11–12). Эти слова апостола Павла положительно убеждают меня в том, что действительно никто не знает Божиего, кроме Духа Божия. «Но каким же образом, – скажу от себя, – каким образом можем мы знать и быть уверены, что это даруется нам от Бога?» На это внутренний голос отвечает мне: «Как верно то, что никто не знает Божиего, кроме Духа Божия; так верно и то, что мы приемлем этот дар от Бога по внушению Духа Божия». И в самом деле, если тем, которые Духом Божиим говорили, верно сказано было наперед: не вы бо будете глаголющий, но Дух Святый, глаголяй в вас (Мф. 10, 20; Мк. 13, 11; Лк. 12, 12), то с такою же верностью можно заключать и о тех, которые ведают (познают) Духом Божиим, применяя к ним слова: «Не вы будете ведающими, но Дух Божий, живущий в вас». Равным образом, с такою же верностью можно сказать и о тех, которые видят Духом Божиим, применяя и к ним слова: «Не вы будете видящими, но Дух Божий, живущий в вас». Таким образом всё, что они видят Духом Божиим и находят добрым, всё это видят они не сами собою, а видит в них Бог и признает добрым. Итак, иное дело, когда кто-либо принимает за зло то, что само в себе добро, каковы те безумцы, о которых мы только что говорили; а иное, когда добро принимает человек за добро, как это большею частью людям нравятся Твои творения по своей красоте и доброте, но для которых не Ты составляешь в них предмет их любви, так что они более находят наслаждения в творениях Твоих, нежели в Тебе Самом; и совсем иное, когда человек, смотря на Твои творения и видя их прекрасными, сознает в тоже время, что он видит их так, как Ты видишь их, потому что через Тебя видит их, или, лучше, Ты Сам в нем видишь их, так что Сам Ты, как Творец, становишься для таковых в творениях Своих предметом их любви, и таковая любовь к Тебе, Боже, может вселиться в сердца наши только Духом Святым, данным нам, как и сказано в Писании Твоем: яко любы Божия излияся в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 7, 5). И этим-то Духом Твоим мы видим, что всё добро, что не существует и как бы не существовало, потому что оно от Того, Кто не как-нибудь существует, а существует независимо и самобытно (qui non alioquo modo est, sed quod est, est).

Глава 32

   Благодарим же Тебя, Господи! Мы видим небо и землю, то есть мир горний и мир дольний, иначе, мир существ духовных и существа мира вещественного; и притом видим свет сотворенный и отделенный от тьмы, как украшение всех частей, из которых слагается весь состав миросоздания или куда входят вообще творения Твои. Видим твердь небесную, занимающую место в мироздании между водами над нею, верхними, которые духовны, и водами под нею, нижними, которые вещественны -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, или то воздушное простанство, называемое также небом, где летают птицы небесные между водами, которые образуются от испарений земли, и, поднимаясь вверх в виде облаков, носящихся над нами, снова падают на землю, орошая ее или в виде дождей, при большом сгущении и накоплении облачной влаги, или в виде легкой росы, ночью, даже в безоблачное время, и между водами, которые по своему тяготению совершают течение на земле. Видим величественное зрелище в собрании вод на беспредельных пространствах морей, и землю – сушу, сперва невидимую и неустроенную (безобразную), а потом получившую вид и устройство (образ, или форму, и как бы наряд), чтобы сделаться видимою и стройною, и затем являющуюся способною производить разнообразные травы и деревья. Видим над собою на тверди небесной светила, освещающие землю – большое светило (солнце), во областтъ дне, которое удовлетворяет дню, а меньшее светило (луну) и звезды, во область нощи, которые умеряют темноту ночи (Пс. 135, 7–9), и все дни служат для обозначения и выражения времен. Видим повсюду стихию влажную, производящую, с одной стороны, всякого рода рыб, плавающих в ней, а, с другой, всякого рода птиц пернатых (крылатых), летающих по ней, так как от испарения вод плотность воздуха, в котором они летают, до того сгущается, что дает возможность поддерживать их в полете. Видим, наконец, каким бесчисленным множеством существ земнородных, имеющих душу живу, украшено лицо земли и насколько выше всех их поставляется человек, созданный по образу и по подобию Твоему, – именно этим образом и подобием Твоим, то есть насколько разумностью духовной природы своей превосходит он прочие твари, не обладающие этим божественным даром, и господствует над ними. И как в духовной природе его есть сторона, которая силою разумности господствует и управляет, и есть сторона, которая по своей зависимости должна подчиняться, так и в телесной его природе мы видим, что не муж создан для жены, но жена для мужа (1 Кор. 11, 9;
   Быт. 2, 18, 21–23; 3, 16), которая хотя такую же имеет душу разумную, но, как жена, по своему полу телесному, предназначена повиноваться мужскому полу, подобно тому как всякое душевное побуждение к деятельности подвергается предварительному обсуждению здравого рассудка, чтобы предпринимаемое дело могло быть сделано хорошо и с умением. Мы видим всё это, Господи, видим и познаём, что каждое из творений Твоих порознь – добро, и что вся, елика сотворил Ты, в целом своем – добра зело.

Глава 33

Да восхвалят же Тебя, Господи, дела Твои, чтобы нам возлюбить Тебя; и да возлюбим я, чтобы дела Твои прославили Тебя – все творения Твои, которые во времени имеют свое начало и свой конец, свое восхождение и свое захождение, свой рост и свое умаление, свое относительное превосходство и свои относительные недостатки. Всякая, таким образом, преемственность во времени имеет свое утро и свой вечер, хотя эта изменяемость творений Твоих в одних из них выражается нагляднее, а в других сокровеннее. Ибо Ты все произвел не из самой субстанции Своей, а из ничего по Своему творчеству, и не из какой-либо материи, независимой от Тебя или существовавшей до Тебя, а из материи, совместно, т. е. тогда же сотворенной Тобою, сперва невидимой и неустроенной (безобразной), но вслед затем, без всякого промежутка времени, принявшей вид и образ и явившейся во времени уже, по устройстве самих творений. И конечно, так как иное дело материя неба и земли, которая для образования их требовала формы, а иное дело форма неба и земли, которая для образования их предполагала материю, то Ты первоначальную для того материю сотворил из ничего, а из этой уже материи образовал мир (небо и землю) со всеми его творениями, впрочем, и то и другое совместно, так, что за творением материи непосредственно следовало и творение формы, без всякого промежутка времени (nulla morae intercapedine).

Глава 34

Вникали мы и в смысл иносказательный мироздания Твоего и видели, что как в самом создании, так и в описании оного каждое творение Твое само по себе хорошо и все вместе весьма хороши; что через Твое Слово, через Единородного Твоего, сотворил Ты небо и землю, и что они сотворены прежде всех времен, прежде нежели день и ночь стали чередоваться между собою, потому что они существовали в предвечном предопределении Твоем, небо – как слава, а земля – как тело Церкви Твоей. Но Ты стал проявлять во времени то, что у Тебя существовало от вечности; тогда, с одной стороны, для раскрытия и уяснения сокровенных судеб Твоих, а, с другой, стороны для восстановления падшей природы нашей, которая через грехопадение отпала от Тебя в бездну помрачения – тогда Дух Твой благий стал носиться над нами, подавая нам помощь во время благопотребно; тогда Ты, восставляя падшую природу нашу, оправдал неправды наши Своею праведностью в Единородном Сыне Твоем, не ведевшаго бо греха, по нас грех сотвори, в удовлетворение правосудию Своему, да мы будем правда Божия о Нем (2 Кор. 5, 21); тогда Ты отделил верующих, обратившихся к Тебе с покаянием, от неверных, пребывших в нераскаянии, утвердив авторитет божественных Писаний Твоих между старшими (начальствующими), которые, внимая внушениям Твоим, способны к наставлению других, и младшими (подчиненными), которые, требуя наставления от других, должны слушаться их; и как соединил Ты верных в одно тело, связанных между собою одною душою, так собрал Ты воедино и неверных, чтобы тем более проявилась к этим несчастным святая ревность у верных и открылись перед Тобою дела их милосердия и любви к ним, когда они делятся с нуждающеюся и неимущею братиею и земными благами, чтобы стяжать блага небесные. И тогда-то возжег Ты светильники на тверди небесной, этих светоносных мужей Твоих, которые, содержа в себе слово жизни, могли бы проливать свет богопознания своего и на других, силою тех высоких даров духовных, которыми Ты почтил их перед другими; тогда явил Ты и те таинственные действия и поразительные чудеса, которые употребляются Тобою для вразумления и обращения к Себе народов неверных, и те могущественные глаголы благовестников Твоих, на основании тверди Писаний Твоих, через посредство коих изливаются благословения Твои и на верных. И всё это предызобразил Ты в миротворении. Наконец, Ты даровал верующим средства образовать в себе душу живу через обуздание страстей силою воздержания и затем возобновил (восстановил) в духе ее Свой образ и подобие Свое, так что она, имея и в Тебе чистый образец для своего подражания и оставаясь одному Тебе во всем послушною, не нуждается более ни в авторитете человеческом, ни в примерах других людей, подобных себе, и таким образом подчинил разумные действия ее разуму, озаренному светом ума божественного, подобно тому, как подчинил Ты жену мужу; но несмотря на то, для такого усовершения верных Ты нашел необходимым здесь, на земле, установить в Церкви Своей служителей слова Твоего, которые служили бы в том живыми органами между ними и Тобою; и выразил в том же слове Своем, чтобы этим служителям Твоим те же верные члены Церкви помогали за то в их временных нуждах делами милосердия своего, которые и им самим принесут плод в вечности. Всё это мы видим, Господи, и вся дела Твои добра зело, потому что Ты Сам видишь их в нас, Ты, Который даровал нам Духа, чтобы через Него могли мы видеть их и в них любить Тебя.

Глава 35

Даруй же нам, Господи Боже наш, мир [так как Ты все уже в шесть дней (Быт. 2, 2;. 20, 11; Евр. 6, 4) совершил для нас]; даруй нам мир покоя, мир субботы, субботы вечной, у которой нет уже вечера. Ибо весь этот прекраснейший порядок столь прекрасных творений, по совершении их, должен иметь конец. Все они как имели во времени свое утро, так должны иметь во времени и свой вечер.

Глава 36

Но день седьмой не имеет уже вечера – он бесконечен, потому что Ты освятил его и благословил на вечное субботство (Быт. 2, 3; Евр. 4, 1-10). И слово Твое возвещает нам, что как Ты почил в день седьмой от всех дел Своих, так прекрасно и так дивно сотворенных Тобою, хотя Ты творил их без всякого нарушения покоя Своего, так и мы, по совершении дел наших, которые потому и хороши у нас, что они суть дар Твоей благодати, внидем в покой Твой и успокоимся в Тебе субботствованием вечной жизни (Быт. 2, 3; Евр. 4, 1-10).

Глава 37

Тогда и Ты почиешь в нас так, как теперь действуешь в нас; и этот покой Твой в нас, которым мы будем наслаждаться там, будет подобен делам Твоим, которые Ты совершаешь в нас здесь. И Ты, Господи, как всегда действуешь, так всегда и покоишься; и как всегда покоишься, так всегда и действуешь. Сам Ты не подчиняешься в действиях Своих законам времени: Ты и созерцаешь вне времени, и действуешь вне времени, и покоишься вне времени, и однако творишь и явления временные, и само время, и покой во времени.

Глава 38

Итак, мы видим творения Твои, Господи, потому что они существуют; но они существуют потому, что Ты видишь их; иначе они и мы сами не существовали бы. И мы, поколику они существуют, видим внешнюю их сторону; а поколику они добры, видим внутреннюю их сторону; Ты же видишь их таковыми и тогда, когда они не были еще сотворены, прежде всякого времени, так как мы видим их теперь, когда они получили уже свое бытие во времени. И теперь, когда Ты даровал нам Духа Святаго, и Дух Твой благий наставил нас на путь правый, мы соделались способными творить дела добрые; а было время, когда мы, удалившись от Тебя на сторону далече, не могли творить ничего доброго; Ты же, единый всеблагий Боже, никогда не перестанешь творить добро. И хотя мы, при содействии Твоей благодати, и можем творить и творим добрые дела, но и эти дела наши не вечны; только они, по непреложному слову Твоему, подают нам дерзновение верить и уповать, что и мы некогда войдем в святилище Твоего вечного покоя; Ты же, будучи высочайшее Благо и Сама Благость, не нуждаясь ни в каком благе, наслаждаешься безначальным и бесконечным покоем, ибо покой Твой в Тебе Самом. Но кто из человек уяснит человеку эту неизъяснимую для нас тайну? Какой ангел раскроет ее перед ангелами, или кто из них даст уразуметь ее нам, человекам? Тебя должны мы просить, у Тебя надлежит нам искать, к Тебе должно обратиться и стучать, Владыко и Господи! Только этим будет нам дано, таким только образом отверзется нам (см. Мф. 7, 11). Аминь.

Примечания

    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Древний обычай, по которому оглашенным в день Пасхи давалась освященная соль. 1 Карфаг. соб., прав. 5. У католиков этот обычай соблюдается доныне при крещении.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Цицерон в Тускул. 1.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

В комедии «Евнух». Дейст. III, явлен. 5.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Здесь текст и игра слов подлинника неудобопередаваемы к переводу: cavet, ne per linguae errorem dicat: inter hominibus, et ne per mentis furorem hominem auferat ex hominibus, non cavet; где inter hominibus сказано нарочито против правил грамматики, вместо inter homines, и где выражена игра в самих словах: inter hominibus и hominem auferat ex hominibus, после предварительного повторения слова homo в разных видах.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

И в этом месте у Августина можно видеть любимую им игру слов и странных фраз, неудобопередаваемую и даже вовсе не передаваемую в переводе: dummodo essem disertus (красноречивый), vel desertus (оставленный) potius a culture tua, Deus, qui es unus verus et honus Dominus agri tui… фраза, или выражение, colere agrum значит обработывать поле, возделывать поле.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Саллюстий о войн, катил., глав. 9.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Нужно припомнить, что по учению блж. Августина зло вообще – а, следовательно, и воровство, как частный вид зла, – есть не что иное, как отрицание добра и не имеет в себе никаких положительных предикатов. «Определить зло», – говорит блж. Августин в другом месте, – также невозможно, как невозможно видеть мрак или слышать молчание.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Это название «Eversores – извратители», по замечанию Августина, в существе своем ненавистное и диавольское, звучало какою-то учтивостью и вежливостью, как бы выражало собою какое-нибудь отличие. Hoc enim nomen, – говорит он в самом тексте, – оградив эти слова знаком вместительным, scaevum et biabolicum velut insigne urbanitatis est. Из слов Августина видно, что риторы-извратители были тоже, что и софисты-лжемудрователи, соединявшие философию с красноречием и обучавшие этому искусству других за деньги. Только последние занимались более теорией, а первые – практикою; в сущности же эти риторы и софисты – одно и тоже.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Блж. Августин разумеет здесь манихеев, которые увлекли его тогда в свою ересь.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Здесь число семь, надобно полагать, означает перечисленные выше пункты неправды, а число три — те категории, под которые подведены эти пункты, совокупность чего составляет число десять, приноровленное затем к десятословию и десятиструнному кимвалу.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Из предыдущего и последующего рассказа блж. Августина видно, что эти девять лет, о которых он говорит здесь, проведены им сначала в Карфагене, где он заканчивал свое воспитание, потом в родительском доме, по возвращении из Карфагена в Тагаст, куда он явился, будучи уже заражен манихейством, и наконец – вторично в Карфагене, по оставлении родительского дома, после внезапной смерти одного из ближайших друзей, до замечательного свидания с епископом манихейским Фавстом, после чего Августин стал питать сильное и сознательное недоверие к манихейству и в душе не был уже манихеем. Эти девять лет соответствуют следующим годам жизни блж. Августина: с конца 19 по конец 28 гг., или с начала 20 по начало 29 гг.; а как Августин родился в 354 г. по Р. X., то эти же годы падают на годы от Р. X. 374–383 (см. книг. 5, глав. 3, § 3 и глав. 6, § 10; также жизнь Августина в 8 книгах в изд. Бенедикт, книг. 1, глав. 6, § 4). Окончательное же обращение Августина к православной вере и затем крещение его последовало спустя несколько лет, именно, между 31–33 годами его жизни, т. е. 385–387 годы по Р. X. (см. книг. 5, глав. 7, §§ 12, 13; книг. 9, глав. 11, § 28; у Поссид. жизнь Августина глав. 31 и жизнь Августина в изд. Бенедикт, книг. 2, глав. 7). Обыкновенно 33-й год жизни Августина, или 387 г. по Р. X. признается годом окончательного крещения блж. Августина.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Illos pianos, quos matematicos vocant, consulere non de-sistebam: в некоторых изданиях вместо pianos стоит plane-tarios, т. e. astrologos, которые занимались в древности предсказаниями будущего по звездам; но большею частью удерживается в них слово planus – обманщик, тоже что impostor – лжеучитель. Это название, как известно, прилагаемо было в старину и к математикам, а правильнее к астрологам, и в этом смысле употребляется блж. Августином и в других местах, наир., в 3 книге против академиков, глав. 15.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

По имени Вендициан, как это видно будет из книги 7, глав. 6, § 8, о коем упоминается у Августина и в письме его 138 к Марцеллину, § 3. См. Жизнь Августина в изд. Бенедикт, книг. 1, глав. 8, §§ 1, 3, 4.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Впрочем, хотя Августин и не убеждался доводами противников астрологии, однако же, невольно стал охладевать к фантастическому мистицизму, ожидая только как бы большего для себя вразумления.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

In municipio, quo natus sum, docere coeperem. Municipium – вольный город; так назывались вообще города в провинциях, приписные к Риму, управлявшиеся по своим правам и законам; учил же Августин в Тагасте первоначально грамматике, а потом уже в Карфагене – риторике, т. е. красноречию. См. Поссидий. Жизнь Августина, глав. 1.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Кто был этот друг Августина, об этом блж. Августин не говорит; и никто из жизнеописателей его ничего положительного не говорит об этом, даже никаких догадок не имеем; видно только, что это было лицо замечательное, особенно для Августина.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Блаженный Августин дает разуметь, что тогда, увлеченный манихейством, он не имел правильного и животворного понятия об истинном Боге.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Августин разумеет здесь Горация, который в одной из од, посвященной им своему другу Виргилию, умоляя богов о сохранении его во время путешествия по морю целым и невредимым, выразился так: Reddat incolumen, precor, et serves animae dimidium mae. Книга 1, ода 3.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

В критическом пересмотре своих сочинений, сделанном под конец своей жизни (в 427 г., за 3 года до смерти), блж. Августин делает на это место следующее замечание: «В четвертой книге исповеди моей, говоря о смерти друга своего и о горестях собственной жизни, где представлял я себе, что душа его и душа моя, эти две души некоторым образом слились как бы в одну душу, сказал я: et ideo mihi horror erat vita, quia nolebam dimidius vivere, et ideo forte mori metuebam, ne totus ille moreretur, quem multum amaveram. Эти слова представляют более легкую, игривую и забавную декларацию и декламацию, нежели строгую и основательную исповедь». Потом заключает: «Главная нелепость этого места, как не умеряй ее, состоит в том, что здесь прибавлено слово forte – «быть может, как-нибудь», представляющееся здесь совершенно неуместным. Книг. 2, глав. 6.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Это сочинение блж. Августина de pulchro et apto, как видно, не отыскалось и впоследствии; поэтому не оказывается его и теперь ни в числе творений Августина у издателей его, ни в его пересмотре, или обзоре, сочинений своих (Retractationes).
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

По некоторым изданиям этот Гиерий значится как Ихерий; блж. Августин надписал на книгах своих нечто вроде посвящения ему; но отвечал ли Августину этот Гиерий, или Ихерий, не видно ни из чего, а скорее можно заключить, судя по последним словам этой главы, что вовсе не отвечал ему.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Надобно не забывать, что, по учению блж. Августина, зло вообще есть не что иное, как отрицание добра, и не имеет в себе никаких положительных предикатов. Это замечено нами еще во второй книге, главе 8-й, в примечании. «Определить зло, по словам его, так же невозможно, как невозможно видеть мрак или слышать молчание» и тому подобные отрицания действительности. Поэтому в творениях блж. Августина против ереси манихейской главным образом раскрывается и доказывается та мысль, что зло, существующее в мире, не есть самостоятельное существо (substantia), искони противодействующее Богу, как Высочайшему Добру, вечному Началу и Источнику всякого добра, но это есть или относительное (т. е. в сравнении с самосовершеннейшим Бытием) несовершенство твари, что в собственном смысле и не есть зло, или извращение законов творческих, как действительное зло, и это-то зло противно всякой природе, так как оно есть порча природы, недостаток, уменьшение в бытии, стремление к уничтожению; есть оскудение жизни в уклонении от источника жизни к смерти; есть поэтому грех и наказание за грех; но с уничтожением греха отнято будет и наказание за грех и зла к то му не будет (1 Кор. 15). А душа наша, как и все существующее от Бога, всякое бытие и жизнь, подлежит изменению, и в усовершении своем, поколику человек создан Богом по образу Божию, может только приближаться более или менее к Высочайшему и Неизменяемому Благу, уподобляясь в совершенстве своем Всесовершенному.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

О vix eas (categorias), magistris eruditissimis, non loquentibus tan turn, sed multa in pulvere depingen tibus, in-tellexisse. Pulvis cruditus – пыль мелкая, употреблявшаяся в дело учеными, коею геометры усыпали свои таблицы и на них чертили разные фигуры, также как и на песке.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

В некоторых изданиях meretricias cupiditates; но в других изданиях и манускриптах in meretrices – на блудниц, с блудницами: это слово употреблено Августином, очевидно, по евангельскому тексту, на который своею речью он делает намек.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

С началом этого года совпадает конец тех девяти лет пребывания Августина в манихействе, о которых говорено было в предыдущей книге, как это видно по ходу рассказа.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. книг. 3, глав. 3.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Ilia autem remansit orando et flendo; в манускриптах же и в других изданиях большею частью значится nonmansit, что дает смысл тексту такой: но она все-таки не оставляла меня слезными молитвами своими.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. книг. 1, глав. 11.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. книг. 3, глав. 11 и 12.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

По лжеучению манихейскому допускалось, что в человеке боролась часть божества с природою зла, так как манихеи допускали два вечных начала – добра и зла.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Это была пора чистого скептицизма для Августина. Ум его стал терятся в недоумениях, без надежды найти что-нибудь положительно-истинное и неизменно-твердое. В таком состоянии духа находился он в Риме до перемещения своего в Медиолан и знакомства со святителем Амвросием.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. книг. 3, глав. 10.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. книг. 5, глав. 8.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Evectio – а по другим – diploma – патент, или диплом, который давал доступ для публичного занятия подобных должностей, без чего частному человеку не дозволялось или, по крайней мере, трудно было занимать их; и на это имелись даже постановления.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. книг. 1, глав. 2.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Эти пророческие слова Моники, матери Августиновой, точь-в-точь исполнились: она скончалась через три года после сего, на обратном пути с сыном своим из Медиолана в Африку, в Остии – портовом римском городе при устье Тибра – в 387 году, в сам год крещения Августина, и при том вскоре после крещения его, на 56-м году жизни своей и 38-м году жизни Августина, как это увидим мы в своем месте в 9-й книге этой «Исповеди».
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Ut ipse mirarer; а по другим изданиям miraretur: в первом случае это удивление относится к лицу самого Августина, а в последнем надобно относить его к привратнику, или, пожалуй, и к самому епископу Амвросию, от которого исходило это запрещение.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Замечательно, что этот обычай поминовения усопших устроением так называемых агап, или общественных трапез, в храмах, которые усилился было во всей Африке и проник в другие Христианские Церкви, не только подвергался запрещению со стороны св. Амвросия в церквях медиоланских, но впоследствии и сам блж. Августин, по примеру Амвросия, вооружался против сего обычая. Благодаря стараниям блж. Августина, уничтожены были и в африканских церквях эти агапы, по происхождению древние и благочестивые, но с течением времени обратившиеся в неприличные и неуместные пиршества, наподобие суеверных языческих празднеств, (см. об этом 22-е письмо Августина к Аврелию Карфагенскому и 29-е – к Алипию).
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Communicatio Dominici Corporis, communion sacra, sacra synaxis, mensa divina, coeleste convivium, eplum didinum, soena Domini, hostia divina, corporus ac sanguinis Christi divina misteria, evcharistia и другие подобные выражения, имеющие в латинском языке употребление, дают вообще понятие о Таинстве Евхаристии; это место имеет здесь у блж. Августина значение некоторого соотношения к вышеупомянутым трапезам церковным, или так называемым агапам (agapae), которые он, по примеру св. Амвросия, старался вывести из обычая, желая вместо того привлечь верующих к большему общению в божественной трапезе святой евхаристии, в чем и успел.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Надобно полагать – Валентиниану Младшему. Эта догадка потверждается как самой современностью, так и тем, что Августин, будучи вызван из Рима в Медиолан для преподавания риторики, по свидетельству Поссидия, ближайшего ученика его, оставившего нам краткое, но отчетливое описание его жизни, преподавая там красноречие, принадлежал к свите этого императора (ubi, apud Mediolanum, tunc imperatoris Valentiniani Minoris comitatus fuerat constitutus, cum ibi rhetoricam profitebatur). Vid. Vitam S. Augustini a Possidio descriptam, cap. 1, et. 31; et aliam vitam ejus, quam PP. Benebictini vulgavere prolixiorem in editionibus suis. Lid 2, cap. 4, n. 2. Сам Августин lid. 3, contra Petilian litter, cap. 25, пишет, что он в том городе, по обязанности преподавателя красноречия, говорил похвальное слово в календы января консулу Баутону (Bautoni consuli calendta januariis landem pro sua tunc rhetorica professione recitasse).
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

T. e. Тагаста. Слич. книг. 2, глав. 3, 4, 4, 7.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Qua (fovea) libenter demergebatur et cum miserabili voluptate caecabatur; в некоторых манускриптах: cum mira voluptate caecabatur – непонятным удовольствием ослеплялся.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Алипий был впоследствии епископом на родине Августина, т. е. в г. Тагасте, и даже ранее Августина был рукоположен в этот сан; сам же Августин долго уклонялся от рукоположения в епископы. См. Жизнь и творения блаженного Августина. Киев, 1855, с. 21.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Cum tabulis ас stylo: известно, что в тогдашние времена употреблялись для письма tabula – навощенные дощечки, на которых писали, и stylus – род грифеля, которым писали; у последних нижний конец был остр, им-то и писали, а верхний – широковатый и плоский – употреблялся в том случае, когда при поправке нужно было затирать написанное и на том же месте вновь писать.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Здесь можно видеть намек блж. Августина на беспримерную любовь Моники, матери его, которая повсюду следовала за ним, не оставляя его без своего материнского руководства.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Блж. Августин разумеет здесь самого себя, Алипия и Небридия.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Этот именитый гражданин Тагаста, соотечественник Августина, обладавший огромным богатством и прекрасными качествами души, был постоянным благодетелем его, особенно после смерти отца Августинова. Романиан поддерживал Августина, как молодого человека с великими дарованиями, но оставшегося без материальных средств, в которых и при жизни малосостоятельного отца, а тем более в сиротстве своем, он нуждался и требовал посторонней помощи. См. творение Августина: Contra Academicos v de Academicis. Lib. 2, cap. 2.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Исповедь свою блж. Августин естественно излагает по возрастам: в I книге описывает младенчество и детство (infantiam et pneritiam), и оба эти возраста ограничивает первыми пятнадцатью годами жизни; во II–VI включительно рассматривает юношеский возраст (adolescentiam), с шестнадцатого по тридцатый год жизни; в следующей затем, т. е. настоящей VII книге, приступает к последующему за юношеским возрасту, называя его словом juventus, и этот возраст возмужалости (который у других писателей именуется aetas virilis) начинается у него с тридцать первого года, но на каком году жизни блж. Августин сделал бы переход от этого возраста к возрасту старческому (senectus), не можем ничего сказать, потому что он оканчивает свою исповедь 33-м годом жизни своей, временем крещения и обращения к православной вере в VIII–X книгах; а в последних книгах (XI–XIII) заключаются размышления его на слова бытописателя о творении.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Это так называемое математическое пространство существует только в идее, а в мире вещественном как нет предметов без пространства, так нет и пространства без материи.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Название астрологов прилагаемо было в старину к математикам и, наоборот, а в этом смысле употребляется блж. Августином во многих местах его творений. Слич. Исповедь книг. 4, глав. 3.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

При этом надобно вспомнить прежний рассказ Августина о пристрастии его к астрологии и об увещаниях Виндимиана и Небридия, коими они в дружеских беседах с Августином старались отклонить его от этого пристрастия. См. книг. 4, глав. 3.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Horoscopus, или genethliologia, гороскоп, т. е. предсказание по небесным светилам, или созвездиям (constei-lationes) при рождении о судьбе новорожденного.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Небридий, как человек молодой, убеждая Августина отстать от астрологических бредней и бросить эту пустую науку, отличался в своих убеждениях от Виндимиана, как мужа престарелого и опытного, а потому и в доводах своих более положительного, тем, что просто-напросто осмеивал все прорицания астрологов, как совершенные нелепости. См. там же: кн. 4, гл. 3.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Это место следует снести с первыми словами евангелиста Иоанна 1, 1–5 и также поступать дальше.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Слич. Ин. 1, 9, 10.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Это относится к дальнейшим словам евангелиста Иоанна 1, 11, 12; блж. Августин и далее приводит подобные места.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. Ин. 1, 13.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. там же.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. Флп. 2, 6.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. там же: 2, 7-11.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. Ин. 1, 16.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. Рим. 5, 6.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Там же: 8, 32.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Videlicet Aegiptium cibum. Для лучшего уяснения этого места может служить другое место из Августина же в изъяснении на пс. 46, где он между прочим говорит так: «Усматриваем же, что чечевица (сочиво по слав. Библии, Быт. 25, 30) – leaticula – есть любимая пища египтян, и она у них с избытком водится в Египте; поэтому она и славится под именем александрийской, и доставляется даже в наши страны, так, как бы у нас чечевицы вовсе не водилось. Поэтому Исав, снедаемый вожделением снеди египетской, отдал свое первенство. Так и народ иудейский, о котором сказано: обратились всем сердцем своим к Египту, возжелал некоторым образом чечевицы (сочива) и потерял первенство.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Таким образом из этих глав (9-16) видно, что учение неоплатоников, с которым встретился блж. Августин, послужило ему на пользу. Платоническая философия открыла Августину высший способ представления о Боге, как о высочайшем Уме, высочайшей Силе и высочайшей Любви, как о Существе простейшем и бестелесном, Существе чисто духовном, которое все содержит Своею волею, а не так, как некое безграничное вместилище. После сего Августин начал освобождаться от прежних недоумений своих, и главный вопрос его о происхождении зла решался теперь ясно и удовлетворительно. Зла нет, как особого какого-нибудь жизненного начала (substantia). Это есть только или относительное несовершенство твари – зло мнимое, или отпадение от Бога – зло действительное, но произвольное, а потому самому могущее быть и не быть. На таких рассуждениях стал теперь успокаиваться блж. Августин. Но, возвысившись умосозерцанием своим в понятии о Боге, как Творце и Промыслителе, он далек еще был от истинного понятия о личности Иисуса Христа, как Бога Искупителя, в чем не могло помочь ему учение неоплатонической школы; главное, он не находил там того великого слова, которое составляет основу правой веры, – и Слово плоть бысть, и вселися в ны, о состоянии величия Его еще говорилось там, но о состоянии уничижения и затем прославления Его – ни слова. См. предыдущую 9 главу. Окончательное вразумление и просвещение его свыше верою во Христа Иисуса, Спасителя нашего, Богочеловека, как единого Посредника между Богом и человеком (1 Тим. 2, 3–5), совпадает с совершенным обращением к православной вере и крещением его, вскоре затем последовавшем.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Non tenebam Dominum meum lesum humilis humilem, по смыслу тоже, что, miserabilis miserabilem: будучи сам жалким, я не мог понять в лице Иисуса, Господа моего, такого же жалкого состояния. А можно еще допустить, по течению речи и контексту ее, такое чтение: nondum humilis (su perbus) humilem; и в таком случае смысл выйдет такой: будучи сам горд, я не мог понять в лице Иисуса, Господа моего, Его столь глубокого смирения. Так поступил один из французских переводчиков (Les confessions de saint Augustin par 1’abbe Gabriel A., 1862); но это будет уже отступление от подлинника.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Встречаемые здесь в нескольких местах слова: anima humana et mens humana, переведенные словами: душа человеческая и дух человеческий, имеют во всех этих местах такое значение, что под anima – душа – разумеется жизненное начало, или жизненная сила, существ мира материального, или вещественного; а под mens – дух – разумеется жизненная сила существ бесплотных мира духовного. В таком же смысле употреблено здесь же в одном месте и выражение: sine vitali et rational! creatura, так что слову vitalis – животный – соответствует слово anima, а слову rationalis – разумный – слово mens. А в человеке, как существе духовно-телесном, блж. Августин относит animam humanam, или creaturam vitalem к телесной его природе, а mentem humanam, или creaturam rationalem к духовной его природе. Таким образом, человек представляется у него в ряду творений Божиих, как связь двух миров: вещественного и духовного или видимого и невидимого.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Последние слова в подлиннике замечательны своею игрою: Garriebam plane quasi peritus et nisi in Christo Salvatore nostro viam tuam qua crerem, non peritus, sed periturus essem. Эта игра заключается в словах: peritus и periturus, которые звучат почти одинаково, но в значении своем совершенно расходятся.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Во всех почти изданиях место это читается так: сига coelestis Imperatoris – под охранением, или обеспечением, вождя небесного. В одном только новейшем издании Миня «Patrologiae cufsus completus», по одному манускрипту «in MS. Benigniano» чтение этого места исправлено так: curia coelestis Imperatoris, где слово curia значит двор царский, двор государев, свита. И это чтение, по замечанию издателя, гораздо ближе к тексту; оно удержано и в нашем переводе.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Симплициан, духовный отец Амвросия, был в то время пресвитером медиоланской церкви; потом достойным его преемником; сам Августин писал к нему, как епископу, уже будучи и сам в сане епископа, две книги о разных вопросах, под названием: de diversis quaestionibus. С настояшим рассказом Августина слич. его обозрение или пересмотр своих сочинений (Retractationes). Lib. 11, cap. 1.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. Uirgil. Aeneid. Lib. VIII. w. 698–700.
   Omnigenumque deum monstra, et latrator Anubis, Contra Neptunum et Venerem, contraque Minervam Tela tenen…
   Разного рода чудовищные божества, и Анубис ваятель (с собачьей головою),
   Против Нептуна, Венеры и Минервы.
   Сражаются…
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Это – одно из мнений о том, когда и почему апостол Павел вместо иудейского имени своего Савл стал называться римским именем Павел. Св. Писание не дает нам на этот раз положительных сведений. Естественнее всего думать, казалось бы, что апостол назван Павлом вместо Савла тотчас по обращении своем и крещении, но в Писании нет на то никаких данных, да притом он и после того долго еще назывался тем же именем Савл, и в Церкви Христианской был введен уже впоследствии обычай давать или переменять имена при крещении. Блаженный Августин вместе с Иеронимом думают, что это имя апостол заимствовал себе у обращенного им в христианство проконсула кипрскаго Павла (см. Деян. 13, 7-12). Правда, что писатель книги Деяний Апостольских (обстоятельство действительно замечательное) после повествования об обращении этого проконсула называет апостола исключительно именем Павла, между тем как до того времени постоянно называл его Савлом, и притом во время самого обращения, как бы на переходе от одного к другому, однажды только именует его обоими именами: Савл, иже и Павел. Но не легко верится, чтобы обративший, следовательно, духовный отец, принял имя обращенного им, т. е. имя своего духовного сына; совсем наоборот должно бы быть. Вероятнее поэтому то мнение, по которому апостол, будучи по происхождению римским гражданином (Деян. 22, 27–29), получил это имя еще при рождении своем вместе со своим иудейским именем. И до тех пор, пока он жил между иудеями, и до обращения своего и по обращении на дело проповеди, носил свое иудейское имя Савл; но когда он вступил в сношение с язычниками, сделавшись апостолом языков (см. Деян. 13, 46; 18, 6; 22, 1; 1 Тим. 2, 7; 2 Тим. 11), то с тех пор стал называться своим римским именем Павел, и начало этого как раз совпало с обращением проконсула-язычника Павла. С этого времени имя Павла сделалось собственным его апостольским именем, которым и сам он обозначает всегда свои апостольские послания. Подобное видим мы и в евангелисте Марке. Еврейское имя этого евангелиста было первоначально Иоанн-, так он и называется еще в Деяниях Апостольских (12, 25; 13, 5, 13; 15, 37). Но с 15, 39 Деяний Апостольских он носил уже одно только римское имя Марка. См. Труды Киевской Духовной Академии 1864 г. Т. III. Очерк жизни святого апостола Павла, как введение в его послания.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Yerba lenta et somnolenta: «modo, ecce modo; sine paululrm». Sed «modo et modo» non habebant modum; et «sine paululum» in longum ibat. Это место из числа тех, коих перевод с одного языка на другой, по игривости своей, редко удается. В русском переводе оно приходится под лад подлиннику.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Сл. Книг. VI, глав. 10.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Здесь Августин говорит против манихеев, которые, указывая на борьбу нашего духа, допускали в человеке и вообще в природе два противоположных начала добра и зла, о чем много было говорено в предыдущих книгах.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. кн. III, глав. 11 и 12, и кн. IV, глав. 1.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. кн. VI, глав. 13.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

В подлиннике: qui propter liberos suos me liberum esse uuuquam volebant. Место это, по игре слов, звучащих одинаково, но разных значением, не имеет в переводе той прелести и силы, как в подлиннике. Здесь слово liberi означает дети, а слово liber означает свободный. Удачный перевод подобных мест редко встречается.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Задушевный друг Августина и его друзей, гражданин медиоланский, занимавшийся первоначальным обучением юношества. См. Книг. VIII, глав. 6.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Что разумел Августин под лоном Авраамовым, – это можно видеть у него же из сочинения его «De anima et ejus origine. – О душе и происхождении ее», книг. IV, глав. 16, § 24, где он говорит так: «Под лоном Авраама разумей отдаленное и уединенное место покоя, где почивает Авраам; а называется оно лоном Авраама не потому, чтобы оно принадлежало ему только одному, но потому, что он есть отец всех верующих, коим поставлен в образец для подражания по своей великой вере.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

То есть с матерью своею Моникой, сыном Адеодатом, родным братом Навигием, двоюродными братьями Ластидианом и Рустиком, также другом своим Алипием и соотечественниками и учениками своими Тригетием и Лицентием (из которых последний был сыном Романиана, всегдашнего благодетеля Августина). Об этом Августин ясно говорит в сочинении своем: «De vita beata» («О блаженной жизни»), cap. 1, и. 6. См. также: «Жизнь Августина», изд. Бенедектинцев в 8 кин. Кн. 2, глав. 6 и 8.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Сочинения, о которых здесь упоминает Августин, написанные им до крещения в Кассициакуме, – загородном доме Верекунда, где он готовился ко крещению, исчислены в 1-й книге его собственного обозрения своих сочинений (глав. 1–4). Вот они: contra Academicos vel de Academicis («Против академиков» или «Об академиках»); 2) de vita beata («О блаженной жизни»); 3) de ordine («О порядке»); 4) soliloquia («Самособеседование с самим собою»).
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Оно написано около 389 г., следовательно, после крещения; состоит же из разговоров блж. Августина с сыном своим Адеодатом о том, как приобретаются человеком познания и кто его учит: не через слова, – доказывает он, – от нас звучащие, а через истину, внутри нас учащую, приобретаем мы познания об истине, почему один есть Учитель наш Иисус Христос, вечная Истина.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Может быть, и очень вероятно, что этот Эводий был из числа тех царедворцев, обратившихся в христианство, о которых Понтициан, товарищ их, раз сказал Августину в предыдущей книге VIII, глава 6.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Остия – это портовой римский городок при устье Тибра. Замечательно, что пророчество Моники точь-в-точь исполнилось. Слич. книг. VI, глав. 1.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

В имеющихся у нас под руками изданиях это место читается так: per homines praepositos – посредством людей начальствующих. Но с этим чтением никак нельзя примириться. Вернее и с контекстом совершенно согласно принятое нами чтение, по замечанию Антония Арнольда, который говорит, что надобно читать: per homines perversos или praeposteros.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Муж Моники. См. глав. 13 в этой же книге под конец.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Здесь, судя по контексту, лучше заменить слово: рабах словом сынах (Рим. 8, 14–17; Гал. 4, 4–7).
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Этот брат его назыывался Навигий, и здесь он находился вместе с ними. См. глав. 4 этой же книги, примеч. 1.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Минь в своем издании замечает, что этот счет годов без всякого изменения значится во всех кодексах, как печатных, так и рукописных, а это ручается за целость и неповрежденность этого имеющего свое значение места, в чем сомневался Ц. Бароний, заподозривая это место поврежденным в истории своей.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Bakavsrov от Paksrv, aTtoPaksrv тао avsag – бросать, отбрасывать, рассеивать – грусть, скорбь, печаль.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Вот подлинный текст этих стихов:
   Deus, Creator omnium, Polique rector, vestiens Diem decoro lumine, Noctera sopora gratia: Artus solutos ut quies Reddat laboris usui, Mentesque fessas allevet, Luctusque sol vat auxios.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Замечательно здесь своеобразное выражение блж. Августина, какими он нередко затрудняет читателя, а еще более переводчика: exaudi me per Medicinam vulnerum nostrorum, quae pependit in ligno, et, sedens ad dextram tuam, te inter pellat pro nobis.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Доселе мы писали, как обыкновенно пишется в изданиях сочинений блж. Августина, имя матери его: Моника, через одно и, а в этом месте пишем через два нн, следуя тем же изданиям, под руками у нас имеющимися. В этих же изданиях, в этом самом месте, сделано следующее замечание: «По всему видно, что такое изменение есть подражение древним кодексам, которые чтение слова Манника с двойным нн предпочитают чтению оного с одним н. На этом основании такое чтение сохранено и в рукописном молитвенном прошении, которое аббат Виллельм, исполняя благочестивое желание Августина, оставил в таких словах: memento, Domine, animae famuli tui Patricii, et famulae tuae Monnicae; et si quid pro anima filii ipsorum, domini mei Augustiai, dilectissimi Confessoris tui, mihi misero peccatori licet vel intimo cordis assectu desiderare, etc. Помяни, Господи, душу раба Твоего Патриция и рабы Твоей Монники; и если я недостойный грешник смею пожелать от всего сердца чего-либо для души сына их, владыки моего Августина, боголюбезного исповедника Твоего, и проч. Это прошение в полном его составе можно находить в древних собраниях сочинений блж. Августина».
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Исповедь свою блж. Августин довел до времени своего обращения и крещения и закончил ее предыдущею X книгою. Ясно, что он имел в виду исповедь перед Богом и людьми, с одной стороны, о своих человеческих слабостях и милосердии Божием и оставить навсегда в этой исповеди памятник души кающейся и благодарной, а с другой, заявить на себе поразительный пример неизменной правды и благости Божией. «И добродетельные люди, – говорит сам Августин в 3-й главе предыдущей X книги, – которые проводили прежде жизнь порочную, а потом покаялись и обратились на путь правый, не без радости вспоминают о прошедшей жизни; но радость их проистекает не от того, что они жили когда-то порочно, а от того, что они из порочных сделались добродетельными… Вот в чем состоит плод исповеди моей, – продолжает он далее в следующей главе той же книги, – не в том, каков я был прежде, но в том, каков я теперь – исповедовать это не только перед Тобою в тайне… но и открыто перед верующими сынами человеческими, соучастниками в радости моей и сообщниками в смертности моей, согражданами и сопутниками моими в жизни сей, и прежде меня бывшими и после меня имеющими быть… рабами Твоими и братиями моими, которых Ты благоволил усыновить Себе, на служение коим поставил Ты меня… возвещу же им, тем, коим Ты заповедовал мне служить, возвещу им не о том, каков я был в прошедшем моем, но – каков я есть в настоящем моем, и чего ожидаю в будущем, имея в виду не себя только, но и собратий своих; не буду впрочем судить о себе сам; итак, пусть послушают мня». А в 236 письме своем к Дарию Комиту, просившему Августина прислать ему книги своей «Исповеди», он так, между прочим, выразился: «Прими книги Исповеди моей, о которой ты просил меня. По ним суди обо мне, не восписывая мне похвал выше надлежащего; мне в них верь, а не другим обо мне; рассмотри в них внимательно меня и присмотрись, что я был в себе сам по себе. Если же что понравится тебе во мне при чтении их, то прославь вместе со мною Того, Кого я желал прославить, но отнюдь не восхваляй меня: яко Господь Той есть Бог наш, Той сотворил нас, а не мы сами себя (Пс. 99, 3); мы же только падением своим погубили себя. Но Кто сотворил нас, Тот и падших нас восстановил. И если ты найдешь меня в числе восставших, то молись за меня, чтобы мне никогда уже не отпадать, а более и более возвышаться и усовершаться». Другой половины жизни своей, и при том значительно многойлоднейшей, он вовсе не касается, да и не имел этого в виду. Исповедь прилична грешнику, а не праведнику. Итак, окончив свою «Исповедь», которую писал около 400 года по Р. X. по истечении более 12 лет после своего обращения и крещения, в начале своего епископства, за 30 лет до своей кончины, Августин, как бы в заключение ее, приступив к выполнению пастырской обязанности своей, состоящей главным образом в проповеди и изъяснении слова Божия, присовокупил к этой «Исповеди», в последних трех книгах (XI–XIII) опыт изъяснения первоначальных слов Библии из книги Бытия о миротворении, выдерживая и здесь тот же характер «Исповеди».
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Transivit hinc a te. В некоторых изданиях нет слов а te, от Тебя, и, казалось бы, это вернее. Но во всех почти рукописях, по замечанию Бенедиктинцев и самого Миня (у которого было под руками более манускриптов), эти слова имеются, и не напрасно. Быть может, у Августина была здесь мысль выразить этим вездесущие Божие, как бы говоря, что Моисей переселился от Бога с этой земли, к Богу же на небо, которое мы своеобразно (по-человечески) представляем жилищем Божиим (см. Пс. 32, 13–15) по преимуществу.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Представляем подлинный текст последних пунктов, для образчика своеобразности языка Августинова, при трудности самого содержания, с трудом передаваемого в переводе: Praesens autem, si semper esset praesens, nec in praeteritum transiret, jam non esset tempus, sed aeternitas. Si ergo praesens, ut tempus sit, ideo fit quia in praeteritum transit, quomodo et hoc esse dicimus, cui causa, ut sit, ilia est, quia non erit? Ut scilicet non vere dicamus tempus esse, nisi quia tendit (ad) non esse.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. гл. 16.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. последи, купл. под конец гл. 15.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

См. там же, гл. 15.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Это свойство принадлежит собственно древним классическим языкам и дает им преимущество пред другими языками. Для наглядного уяснения этого свойства, примерно, возьмем вышеприведенные слова: tempus и tempora, коими выражается понятие самого времени. Первое из них состоит их двух слогов, а последнее – из трех. По правилам просодии (prosodia) и так называемой метрики (ars metrica) слог первый в обоих словах есть долгий (выражаемый на письме знаком —); и при этом измерении слогов протяжение голоса при выговоре краткого слога принимается за меру, или единицу времени, которая и называется темпом (tempus), так что долгий слог равняется двум коротким и содержит следующие в себе два темпа (duo tempora), или, как говорят еще, две меры (duas moras), два протяжения. Поэтому, когда мы произносим слово tempora, то и на первый слог, и на последние два вместе употребляем времени поровну, так что протяжение голоса при выговоре одного долгого слога и двух коротких по времени уравнивается между собою. И это составляет, между прочим, огромное преимущество древних языков перед новейшими, особенно в метрической поэзии. Таким образом, слово tempus составляет двуслоговую стопу дактилическую. Эти стопы и многие другие, им подобные, существуют в поэзии и других языков, но основанием для них в классических языках служит так называемое количество или правильная количественная мера времени слогов (quantitas syllabarum), а в других языках – слогоударение (accentus), с которым соединяется одно только повышение голоса на определенном слоге слова при выговоре его, называемое иначе тоном (tonus), без всякого оглашения к долготе и кратости слогов. Вследствие сего и сама поэзия древних языков называется количественною (метрическою), а последняя – тоническою. От этого-то в древней поэзии, как более способной к тому, любили употреблять пение и музыку, в звуках коих главную роль играет тот же размер времени, приноровленный к мысли и чувству.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Слич. глав. 16.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Вся эта борьба мыслей Августина о времени, представленная им в настоящей одиннадцатой книге, похожа на борьбу мыслей его о пространстве, изображенной им во многих местах книги седьмой. Было время, по словам Августина, когда он и естество божественное представлял себе в пространстве, хотя и бесконечном, но все же в пространстве. «Я ничего не мог, – говорит он, – представить себе вне пространства; всякий предмет, не наполняющий собою определенного места, исчезал в понятии моем, представляясь ничем, даже не пустотою, а совершенно ничем; точно так же не мог я представить себе, что по устранении тела из занимаемого им места остается одно место, чуждое всякого материального содержания; для моей мысли совершенно не существовало беспредметное или пустое пространство. Таким образом, и Твое (божественное) естество, нетленное и неизменяемое, поставляемое мною выше всего, подлежащего повреждению и изменению, я принужден был представлять себе если и не в форме тела человеческого, то по крайней мере чем-то телесным, отовсюду объемлющим и проникающим все части всего мира и простирающимся в бесконечные пространства» (Книга седьмая, глава первая). Но беспредметное, или пустое пространство, иначе, так называемое математическое пространство, определенное в ограничивающих его формах или беспредельное по своему содержанию, существует только в идее; а в мире вещественном как нет предметов без пространства, так нет и пространства без материи. Не то же ли должно сказать и о времени в параллель пространству? «Не есть ли это одно представление только в уме нашем», – как выразился в конце двадцать третьей главы и сам Августин: sed video an videre mihi videro? И время без предметов, подобно пространству, как конечное, так и бесконечное, не в идее только существует; в мире же действительном как нет предметов без времени, так нет и времени без предметов? Выходит, по Августинову образу мышления, что пространство и время суть условные формы ума нашего, без которых мы не можем мыслить о мире вещественном, как твердит нам о том и философия; в приложении же своему к миру духовному они должны видоизменяться, а к Творцу этих миров и всего сущего не должны иметь и не имеют никакого приложения, так что в Творце наше пространство выражается беспредельностью, время же наше – вечностью. Но эта беспредельность все-таки состоит не в пространстве, и эта вечность – не во времени. «Было время, – говорит Августин, – когда душа моя, погружаясь в суетные и нелепые мечты, создавала себе Бога, наполняющего собою все места в беспредельном пространстве, и воображала, что таков именно – Ты. И поместила этот призрак в сердце своем, и сделалась храмом идола своего, мерзостным для Тебя. Но когда Ты пригрел главу невежды и отвратил очи мои от мучительной суеты нелепых мудрований, тогда я почувствовал некоторое успокоение, и безумие мое как-бы заснуло. Я пробудился в Тебе, Господи, и увидел, что Ты действительно беспределен; но эта беспредельность Твоя совсем не такова, какою я представлял ее себе доселе, и это видение проистекало уже не от плоти и не от крови. Я увидел, что все обязано своим существованием Тебе и все ограничивается Тобою, но не по отношению к пространству; что существо Твое все объем лет Своим высочайшим Умом и все содержит Своею высочайшею Волею, а не пространством, как некое ограниченное и даже безграничное вместилище; что Ты один в истинном смысле существуешь, потому что Ты только один существуешь вечно и неизменно, а все прочее существующее от Тебя происходит и не имеет иного основания своему существованию. Уразумел и то, что все сотворенное Тобою соответствует не только месту своему, но и времени пребывания своего, что Ты, будучи один вечен, безначален и бесконечен, не по истечении бесчисленных веков стал творить, а творишь от вечности, и что все времена, и протекшие и грядущие, не могли бы иметь ни начала, ни конца своего, если бы Твое вечное всемогущество не выразилось в Своем творчестве». (Книга седьмая, примечание к главе первой; главы 14 и 15; примечание к главе 16; глава 20).
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Слич. глав. 20 и 28.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Очевидно, что здесь разумеется земля не столько в том виде, в каком она явилась из рук Творца, по окончании творения, и в каком мы видим ее теперь, сколько в виде первоначальном, как первобытная материя, или масса, не имевшая еще никакого образа, из которой затем уже получил свое образование мир наш; то есть разумеется здесь земля невидимая и неустроенная, о которой в этих главах идет речь, как о том в начале следующей за сим главы и высказывается яснее мысль.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

По замечанию Миня и других, в некоторых изданиях значится per tumultus peccatorum – греховодников; а в некоторых: impacatorum – неумиротворимых; во всех же манускриптах, ни одного почти не исключая, сохраняется текст последний, который и признается более верным и с обстоятельствами предшествовавшей жизни Августина согласным, так как под этим словом мог он разуметь здесь именно манихеев, коими увлечен был в манихейскую ересь, как непримиримых врагов Священного Писания.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Здесь Августин преимущественно имеет ввиду манихеев.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Смотри предыдущие главы 14–24.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Ближе к предмету: без голоса нет пения, а без пения может быть голос.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

В тексте сказано так: пес tamen de ilia (т. е. material) narari aliquid potest, nisi velit tempore priot sit. Издатели творений Августина, бенедиктинцы и Минь, делают в этом месте следующую заметку: legendum videtur, variari (вместо narrari); vult enim Augustinus, quod sicut sonus origine praecedit cantum, qui ex eo formatur, ita material velut tempore, id est origine praecedere debet, ut aliquid de ilia variari possit. Заметка весьма дельная и согласная с контекстом речи по мысли Августина. Смысл этой заметки таков: кажется, что вместо narrari надобно читать variari, ибо Августин имеет здесь в виду ту главную мысль, что как голос поначалу (origine) предваряет пение, которое из него образуется, так и материя по тому же началу, как бы по времени, должна предшествовать, чтобы из нее что-то могло оразнообразиться (variari), т. е. образоваться. При таком чтении и объяснении самого чтения смысл текста получается такой: да и трудно представить себе, чтобы из этой материи можно было чему-то образоваться (variari, оразнообразиться), если не допустить за нею первенства (предварения) поначалу, как бы по времени, хотя по выбору и т. д.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Здесь вся сила подлинного текста заключается в значении слова colere. Слово это имеет два разных значения: одно – пахать, возделывать, обрабатывать, а другое – чтить или почитать и даже любить; а потому в подлиннике сравнительная мысль получает особую силу от игры слов: colere Deum и colere terr am.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Эти три вопроса выражены так неопределенно, так темно и неудобопонятно, притом с недомолвками (особенно в последнем пункте), что для уяснения мысли необходимы здесь соответственные контексту пополнения. Поэтому считаем нужным выставить здесь подлинный текст этого места: et utrum propter tria haes et ibi Trinitas; an in singulis haes tria, ut terna singulorum sint; an utrumque miris modis simpliciter et multipliciter infinite in se sibi fine quo est, et sibi notum est, et sibi ufficit incommutabiliter id ipsum copiosa unitatis magnitudine;…quis quolibet modo temere pronunciaverit?
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

В последней мысли высказывается вера блж. Августина в безусловное предопределение Божие в делах спасения людей. Это одно из убеждений Августина, неодобряемое Церковью. Примеч. перевод.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Здесь Августин имеет в виду манихеев своего времени.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

В критическом обозрении сочинений своих (Retrac-tationes, lib II, cap. 6, n. 2) блж. Августин, пересматривая свою «Исповедь», делает на это место такое замечание: «В тринадцатой книге «Исповеди» своей, говоря в сокращенном обзоре о миротворении, я сказал между прочим: firmamentum factum inter spirituals aquas superiors et corporals inferiors (глав. 32)». «Это, – продолжает он, – сказано не совсем обдуманно, – и к тому прибавляет, – да и самое дело это непостижимо для нас».

Аврелий Августин Исповедь

Предисловие

Книга первая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Книга вторая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Книга третья

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Книга четвертая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Книга пятая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Книга шестая

Аврелий Августин
Исповедь