-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Владимир Дэс
|
| 24
-------
Владимир Дэс
24
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Утро
Наконец юная поэтесса сдалась.
Облизнув пересохшие от страсти губы, я стал дрожащими от возбуждения пальцами расстегивать пуговички на ее шелковой блузке в мелкий цветочек. Осталась последняя, и тогда… Тогда я…
И в этот самый момент кто-то начал яростно колотить по моей голове пустой консервной банкой. От дикого шума я подскочил в кровати на полметра и, распахнув глаза, стал очумело озираться.
– Где она?..
Поэтессы нигде не было.
Я посмотрел на свои пальцы, все еще сонно перебирающие желанные пуговички, и ими же придавил кнопку ненавистного будильника.
Тут же зазвонил домашний телефон.
– Да, – просипел я в трубку.
– Спишь, черт кудрявый, а у меня всю последнюю партию твоих книг арестовали!
Я понял, что обращаются именно ко мне, поскольку я вполне еще кудряв. А вот о какой партии речь идет, въехал не сразу. Только хотел уточнить, как запищал сотовый телефон.
– Одну минутку, – сказал я в трубку домашнего телефона. – Да? – уже в тембре проговорил я в сотовый телефон.
– Вася! Василий! Где ты, Вася? – с ходу стал надрываться кто-то на другом конце. А так как меня звали Васей, я понял, что на свет божий призывают меня.
– Тут я. Слушаю, – сообщил я в телефон.
Там очень обрадовались.
– Вася, елки-палки, давай скорее к нам! Тут у нас такое…
Что у них там, я не дослушал – позвонили в дверь.
– Кто? – крикнул я издали, не подходя к глазку.
– Пушкин.
– Какой еще Пушкин? – оторопело переспросил я.
– Самый обыкновенный. Который вас, Василий Петрович, на машине возит.
– Тьфу ты! – плюнул я с досады. Собственного водителя не узнал. – Сейчас… иду…
Я прижал к уху сотовый телефон. Там, не заметив, наверное, моей отлучки, уже заканчивали:
– В общем, понял? Давай, вали к нам.
И не успел я переспросить, что должен понять, кому давать и куда валить, как мой собеседник отключился.
Надевая брюки, подхватил трубку домашнего телефона, но там слышалось только пикание. Видимо, с арестованной партией книг разобрались без меня.
Часы. Кейс. Свежий платочек. Зеленое яблоко в зубы. Газету – в карман. И – в лифт.
Спускаясь с тринадцатого этажа, и яблоко можно сжевать и сон, зажмурясь, вспомнить – времени на все хватит.
Кофточка… Что же это была за поэтесса такая? Лицо никак не припоминалось.
В машине включил радио – узнать, кого из знакомых издателей за эту ночь убили. Знакомых не оказалось.
Михалыч вопросительно посмотрел на меня. Куда, мол. Водитель был намного старше меня, но у нас были дружеские, на равных отношения, и поэтому на его задверную шутку я только и сказал:
– В следующий раз представляйся Чемберленом – быстрее проснусь. А сейчас давай в арт-клуб – сегодня меня снимают на телевидении. Прямой эфир, надо выглядеть шикарно.
Прежде чем войти в дверь клуба, я попросил Михалыча позвонить в офис и узнать мое расписание на сегодняшний день.
Сперва в раздевалку. Потом на бегущую дорожку. И под душ – горячий-холодный, горячий-холодный. И к парикмахеру. Эдик – мастер высшего класса.
Кофе с холодной минеральной водой. Задержал на секунду официантку – может, это она нынче снилась. Пожалуй, нет, та стихи читала.
Посмотрел на себя в зеркало – орел!
Вот бы сразу таким просыпаться.
Сел в машину и закурил, наконец, первую. Михалыч, как всегда, поморщился и демонстративно открыл кнопкой окно с моей стороны.
Я просмотрел его каракули в блокноте и поехал в банк. Там должны были вернуть мне полторы тысячи долларов, их ошибочно сняли с моей карточки в мюнхенской гостинице, когда мы встречались с писателями Германии.
Дежурно улыбающаяся девушка попросила зайти через месяц, когда придут все мои счета. Я с выражением посмотрел на ее лицо-маску, но заводиться не стал – утро ведь еще.
По дороге в офис ответил на дюжину телефонных звонков. Разобрался с арестом партии книг и выяснил, куда меня приглашали сегодня с утра пораньше.
У входа в офис мой спившийся школьный товарищ традиционно отрэкетировал меня на сумму, равную самому ходовому нашему российскому торговому эквиваленту и передал очередные «Записки из подворотни».
Набрал цифры на кодовом замке – дверь не открылась. Постучал кулаком по металлу.
– Чево? – спросили за дверью.
Я популярно объяснил, «чево».
– А-а… – поняли за дверью и открыли. – А мы код сменили.
– Понятно, – сказал я. – Только предупреждать надо.
На меня посмотрели, как на идиота.
Я не стал объяснять, что если человеку не сообщать о смене кода, то ему сложно будет открыть замок, разве что он обладает талантами медвежатника. А только махнул рукой и двинулся к своему офису в глубине здания.
Моя секретарша Зоя сидела с заплаканными глазами.
– Что с тобой? – мимоходом поинтересовался я.
– Ничего, соринка.
– Ага, – понятливо ответил я. Похоже, очередной поход за очередным мужем закончился не совсем удачно.
Прошел к себе в кабинет, до потолка заваленный рукописями, журналами и книгами. Включил телевизор, приемник, компьютер, факс.
Зоя, уже припудрив носик, вошла с блокнотом.
– Через два часа телевидение, прямой эфир.
– Тема?
– Сказали, что на месте.
– Что на месте?
– Тема определится на месте.
– А почему?
– Я не знаю.
– Так позвони и узнай!
– Я звонила.
– И что?
– Ничего. Там тоже никто ничего не знает.
– Так я, может, там и не нужен?
– Говорят, что нужны. Но кому и зачем, никто не знает.
Я от такого заключения впал в тоску. Посмотрел долгим взглядом на Зою. Та, уставясь в блокнот, тихо шмыгала носом.
Я махнул рукой.
– Ладно, давай дальше.
– Сейчас придет прозаик Крюков, желает вас видеть.
– Пошли его к главному редактору.
– Ему главный не нужен. Ему гонорар нужен.
– Ну, как придет, скажи, будто я в командировке. Я ему уже месяц говорю, что вы в командировке.
– Ну, и еще раз скажи.
– Больше не буду. Я когда вчера ему сказала, так он чуть меня не задушил в припадке. Он как раз, говорят, какой-то роман про душителей пишет. Вот и вживается в образ.
– О Бог мой! Ну, скажи главбуху, пусть выдаст.
В это время в приемной кто-то шумно зашевелился.
– Это наверняка он, – констатировала Зоя и испуганно шагнула к двери. Но тут же остановилась и, взявшись за ручку, еще раз спросила:
– Ну что, будем выдавать?
– Да, будем. Пусть выдадут половину. И что там у меня на сегодня дальше?
Зоя прокричала уже из-за двери:
– Сейчас, только отправлю «душителя» к главбуху!..
Я на всякий случай спрятался за свой большой стол, стал на ботинках шнурки перевязывать.
Развязал… Завязал…
Потом опять развязал и завязал…
Когда в седьмой раз стал проверять крепость шнурков, заметил какую-то папку – валялась в пыли под одной из тумб стола.
Осторожно вытащил ее.
Толстая. Пожелтевшая. На шершавом картоне – тусклая надпись красного цвета: «Смерть», ниже: «Роман-хроника», еще ниже: «Воспоминания желто-зеленого ламы – личного исповедальщика последнего президента России».
Необычно.
Решил вылезти из-под стола и посмотреть, что же там внутри.
Стряхнул пыль веков, развязал тесемки.
Пожелтевшие страницы с крупным рукописным текстом сразу заинтриговали меня. Забыв на время о входящем в образ героя-душителя прозаике Крюкове, я с интересом стал изучать страницы одну за другой.
В романе-хронике желто-зеленый лама долго и истово отрекался от осмысления своей бессмысленной жизни. И доотрекался до такой степени, что подпал под обратный процесс эволюции и с течением времени своего созерцательного отрицания превратился в маленькую обезьяну, волосатую и рыжую. И вот эту обезьяну поймали случайно во время официального визита в горную страну наши бравые делегаты. Привезли в Россию и подарили президенту. Президент же после приема, хватив чуть лишнего, так растрогался, что от избытка чувств расцеловал рыжий волосатый презент. Каково же было его удивление – и не только его, но и всех вокруг, – когда обезьяна, сперва отвесив ему оплеуху, встала на колени и начала молиться на угол. И тогда президент вдруг проникся очередным полным доверием к очередному чему-то непонятному и сделал вначале обезьяну, а затем быстро набирающего эволюционную скорость желто-зеленого ламу своим личным исповедальщиком.
И вот пришла пора первой исповеди. Президент побрился, помылся, склонился и…
И в этот момент в дверь ворвался Крюков.
В одной руке он сжимал деньги, в другой – ручку от моей двери. Его очи сверлили во мне крупные дырки. Молнией промелькнула в моей бедной голове мысль: «У меня, кажется, развязались шнурки».
Потрясая обеими руками, он вопрошал:
– И это за всю мою гениальность?! И это за бессмертное?!
Он рухнул на мой стол, подмяв под себя рукопись об обезьяне, ламе и президенте, и горько-горько заплакал, обильно смачивая острозакрученные сюжеты случайно обретенного романа.
Минут пять бился он головой, разбрасывая листы по столу.
Я был раздавлен и пристыжен.
Звонком вызвал Зою и, дрожа голосом, велел заплатить еще. Пока я это говорил, рыдания и удары головой прекратились.
Прозаик Крюков, спрятав куда-то и деньги, и ручку от двери, жадно хватал листы романа и складывал их в аккуратную стопку. Сложив, придавил облитой слезами пятерней, победно уставился на меня и торжественно изрек:
– Что, читаете?
– Да, читаю, – робко ответил я.
– И теперь вы мне скажете, что это не бессмертно, раз уж даже вы… – тут он прервался, смерил меня презрительным взглядом и уже через губу продолжил: – Даже вы читаете! Разве это не гениально?! А еще гонорар платить мне не хотели!
До меня противоестественное всегда доходит очень туго. Я беспомощно посмотрел на Зою.
– Это что… он написал?
Зоя сверилась со своим блокнотом и кивнула.
– И что, мы это напечатали?
Зоя еще раз заглянула в блокнот и мотнула головой.
И тут до меня стало доходить, кто передо мною – человек, волей Божьей овладевший письменной речью и превративший ламу в обезьяну, а обезьяну – в президентского исповедника, и пытающийся этот кошмар своего разума конвертировать во вполне реальные деньги моей фирмы.
– Во-он!!! – не своим голосом заорал я.
И не успел звенящий мой «эн» растаять в воздухе, как гениальный прозаик Крюков исчез из кабинета, равно как и его рукопись, и мои деньги, и ручка, оторванная от двери моего же кабинета.
Я рухнул в кресло.
Все мои телефоны давно уже трещали, как сумасшедшие.
– Зоя… – позвал я тихим голосом.
Она вошла. С блокнотом и ручкой.
– Сделай мне кофе.
Она кивнула и вышла.
Я закрыл глаза. «Боже, зачем мне все это надо?» Только захотел себе пожалиться, как Зоя сообщает по интеркому:
– К вам поэт Эрнест Пукало.
Я подскочил.
– Зови, зови!
Эрнест Пукало недавно стал самым модным поэтом, сборники его стихов раскупались мгновенно.
Я поправил волосы. Вышел из-за стола.
Явился Э. Пукало. Был он маленький, тощенький и нервненький.
Ворвавшись в кабинет, потрясая издаваемым мной журналом, он с порога зашипел:
– Вы что, с ума сошли?! Вы что напечатали?! – и, захлебнувшись своим шипом, бросил журнал мне на стол.
Я взял журнал, открыл на страницах, где мы напечатали его вдохновенную поэму. С фото Эрнест Пукало с высоко поднятым подбородком победно смотрел на читателей.
Ниже – заголовок: «На фига вам Мои фиги?»
Еще ниже – сама Поэма.
Стал читать, какая-то тарабарщина:
Я ноги свои никому не отдам,
Ни ноги, ни фиги, ни раки.
Я в этих ногах сотни маленьких ран
Посею, как алые маки.
И дальше в том же духе о фигах, маках и раках…
– Гениально! – воскликнул я. – Просто гениально! – И я, откинув руку с журналом и прикрыв глаза, процитировал Эрнеста:
– «Я ноги свои никому не отдам…» Просто и гениально!
– Какие ноги?! – Пукало вырвал у меня из рук журнал. – Не ноги, а фиги. Фиги, а не ноги! «Я фиги свои никому не отдам… Я в этих фигах – сотни маленьких ран…» В фигах, а не в ногах!
Он схватился за голову, осел на стул и зарыдал, прижимая журнал к лицу.
– Зоя, воды! – крикнул я.
Когда Пукало попил, я принялся его успокаивать:
– Ну что вы… Ну, подумаешь – перепутали. Что ноги, что фиги. А с ногами даже лучше. Уже и отзывы идут положительные.
Эрнест Пукало поднял голову. Посмотрел мне в глаза. Долго так. Внимательно. Потом встал. Сложил журнал. И, ни слова не сказав, вышел из кабинета.
– Вот черт… – сказал я Зое, почесав затылок. – Как-то нехорошо получилось. Выясни, кто у нас там перепутал фиги-ноги. А вообще-то, с ногами все же интересней получилось, вроде бы и ударение на месте.
– Вам на телевидение пора, – напомнила мне Зоя.
У телецентра я отпустил Михалыча пообедать. Сам вошел в здание, предъявил вахтеру паспорт и поднялся в 306-ю комнату.
Там мне обрадовались. Молодая, красивая и быстрая девушка тут же повела в гримерную. Там мне попудрили нос, лоб, щеки, и та же молодая быстрая провела в студию, усадила за столик и прицепила микрофон на лацкан.
Другая молодая красивая – она уже сидела за соседним столиком – бегло мне улыбнулась и повернулась к камерам. Я хотел было спросить, о чем пойдет речь, но тут зажглось огромное табло «Тихо, идет съемка!» и девушка вдруг громко заговорила:
– Здравствуйте, дорогие телезрители! Сегодня в нашей передаче «Что нового у нас?» вы узнаете много нового от нашего нового собеседника. – Тут она повернулась ко мне. – Скажите, вот вы, писатели…
– Я, вообще-то, изда…
– Это не так уж важно. Нашим телезрителям будет очень интересно послушать, что вы нам скажете. Вот, к примеру, что такое писатель? Это человек, который пишет…
– Дело в том, что я…
– Я так и подумала. Скажите, мне очень интересно, да и телезрителям, наверняка, тоже, когда вы начали писать?
– Вообще-то, в первом классе…
– Замечательно. Как увидят дальше телезрители, писатели – народ необычный. Да и творчество – процесс весьма интересный. Давайте вместе с порассуждаем: написать книгу – так ли это легко, так ли просто. Некоторые телезрители думают: вот сел и написал «Войну и мир».
А вы как считаете?
– Я счи…
– В эти моменты вас, конечно, кто-то посещает. – Ведущая кокетливо мне улыбнулась.
Я опешил. Кого это она имеет в виду?!
Веру или Раю? Я лихорадочно думал, о ком ей сказать, о Рае или о Вере? Или, может, о Римме?
А ведущая, продолжая мило глядеть мне прямо в глаза, все так же кокетливо, но настойчиво:
– Так посещает вас кто-то? – И она многозначительно хлопнула ресницами.
Я вспотел. Решил: скажу о Римме.
– Да знаете, иногда, правда, не слишком поздно, заходит Ри…
– Муза. Конечно, вы имели в виду музу – любимейшую из всех для поэтов. Хотя вы, кажется, писатель?
– Я… Я изда…
– Понимаю вас. Вы, конечно, хотите рассказать о том, как тяжело вам, писателям, издаться в это наше трудное время. Какими тупыми, необразованными, да и просто ничтожными бывают нынешние издатели. И какие вам приходится терпеть унижения от этих невежд. – Она с жалостью посмотрела на меня, вздохнула и не без пафоса вымолвила: – Но ведь это удел всех гениев – принимать страдания от серятины.
До меня наконец дошло, что я попал не туда. Набрав в легкие воздуха, я решил исправить ошибку.
– Видите ли… – начал я.
Но ведущая уже отвернулась от меня.
Мило улыбнувшись, она сообщила телезрителям:
– Вот, к вашему сожалению, и закончилась наша интересная беседа. Я думаю, что вы нам напишете, а также и нашему уважаемому гостю. До новых встреч. И до новых интересных бесед.
Табло с надписью погасло. Ведущая встала, махнула мне ручкой и исчезла. Юпитеры померкли. У меня отстегнули микрофон. Операторы, подталкивая друг друга, ушли из зала.
Я остался один.
Посидел немного. Потом встал. Зачем-то отряхнулся и пошел. Да, интересное получилось интервью. Познавательное…
День
Итак, пообедать мне не удалось.
Что ж, телевидение тоже требует жертв.
Тем более, была такая приятная беседа с не менее приятной телеведущей. Телезрители наверняка почерпнули из нашего диалога много нового.
Вышел я из телецентра, сел в машину.
По радио серьезный ведущий очень старательно описывал пожар с жертвами, случившийся в коммунальной квартире, рассказывал, что обгорело у хозяев и до какой степени закоптилась нога у женщины, как свернулись уши у бабушки с дедушкой. И так далее в том же духе.
Переключил на другой канал. Там милый женский голосок повествовал о том, кик разбился очередной пассажирский самолет. Она очень подробно, с точностью до сантиметра описывала, куда откатилась чья голова или отлетела рука.
Я выключил приемник. Посмотрел в окно.
Как раз подъезжали к центральной площади.
– Михалыч, ты чего меня сюда привез? – повернулся я к водителю.
– Так вам же цветов надо купить.
– Зачем?
– Так вам же на юбилей через пятнадцать минут.
– Ах, да! А кто юбиляр?
– Не знаю, – пожал плечами Михалыч.
Я дал ему денег, велел добежать до цветочниц и купить букет гвоздик, а сам позвонил в свой офис.
Выяснил, что юбилей у моего автора, вернее, авторши. Сколько ей празднуют, никто не знал. По фото в нашем журнале Зоя предположила, что не более двадцати пяти. Значит, надо дарить что-то современное, и я, помешкав, велел остановиться у комка, купил ей диск рок-группы «Ногу свело».
На выходе один тип предложил компакт-диск группы «Руку свело». Купил для комплекта и его.
Потом мы долго петляли в новостройках, пока не нашли нужную нам столовую.
Я взял букет, диски и пошел. Хотя и не знал, к кому иду.
В дверях меня встретила симпатичная женщина лет двадцати пяти, вроде на кого-то похожая. Я решил, что она и есть юбилярша. Протянул ей цветы. Когда она радостно их взяла, я добавил к букету еще и диск «Ногу свело». «Руку» пока попридержал. И, как оказалось, не зря. Как потом выяснилось, эта девушка была не юбилярша.
После вручения подарков я прошел в зал для приема пищи.
В зале народа было еще мало – очевидно, я приехал слишком рано. Две группки шептались о чем-то по углам. Во главе стола, поставленного «покоем», заставленного бутылками и винегретом, дремала ветхая благообразная старушка.
В животе у меня грозно заурчало, и я понял, что находиться рядом с едой мне, еще ничего с утра не евшему, небезопасно. Прямая угроза и столу, и моему костюму.
Я подошел к группке, что кучковалась в левом углу. Там все враз смолкли.
Я постоял, помолчал с ними минут пять. Покачался с носков на пятки и наконец выдавил:
– Да… погодка…
Все дружно посмотрели в окно. Там вовсю светило солнце.
Тогда я добавил:
– Да-a, погодка хороша…
– Кому хороша, а кому и не очень, – ответил мне кто-то.
И все опять замолчали, отвернувшись от меня.
Поняв, что левым я не нужен, раскланялся и двинулся в правый угол.
Правые не обратили на мой приход никакого внимания. Они судили о современной поэзии.
Длинный, худой и бородатый басил:
– Нет, вы как хотите, а Криворытов-Загубякин – это Пушкин наших дней!
Все правые дружно посмотрели на маленького, толстого и вертлявого. Тот поднадулся, слегка оттопырил уши и изрек:
– Н-да. Ну, что вы, товарищи… ей Богу… Мы же не на моем юбилее.
И все почему-то дружно посмотрели во главу стола. Старушка, сидевшая там, начала уже слегка похрапывать.
В это время мимо нашей группки прошла молодая дама, которой я вручал цветы и «Ногу свело», но на нее почему-то никто не среагировал.
Я проводил ее взглядом и, желая поддержать компанию правых, громко сказал:
– Да, хороша у нас юбилярша!
Правые замолчали, потом, проследив за моим взглядом, удивленно воззрились на меня.
Я понял – что-то не так. Но упрямо продолжил:
– Всем бы нам в ее годы быть такой известной писательницей!
Все почему-то опять посмотрели не на молодую, а на спящую бабусю во главе стола.
Я, начиная уже что-то понимать, машинально тронул карман, где лежала заначка: диск «Сведенной руки».
Тут молодая, скрывшаяся в недрах столовой, вышла в фартучке и с подносом, уставленным стаканами.
Она мило улыбнулась мне и стала профессионально подставлять стаканы к приборам.
Я посмотрел на нее, потом на спящую ветхую нимфу и понял, где я перепутал. «Да-а, – решил я, – надо бы потихоньку смываться. Вряд ли спящей юбилярше понравится моя «Скрюченная рука». Да и «Сведенная нога» вряд ли бы подошла…»
Уже в машине решил: оторву секретарше голову! Не смогла по фото определить, двадцать пять юбилярше или девяносто. А заодно и с редакторами надо поговорить о том, чтобы помимо букв и запятых еще и на лица взирали.
В офисе уже никого не было. Я посмотрел на часы – одна минута седьмого. Почесал затылок.
До сих пор понять не могу, как мои работники за одну-единственную минуту умудряются отойти от офиса так далеко, что их даже на улице не видно. Несколько раз я ради научного эксперимента сам выбегал следом за ними, но так ни разу никого и не увидел. Едва они переступали порог здания – как сквозь землю проваливались.
Загадка природы.
Из офиса решил заехать домой и переодеться к званому ужину. Его устраивал отдел культуры по случаю выхода книги министра культуры, нашего земляка. Книги я еще не видел, но слышал от тех, кто ее еще тоже не видел, будто книга удалась.
Говорили, что обложка очень яркая, из плотной финской бумаги.
В приглашении было написано, что на ужине можно будет книгу купить. Я потрогал бумажник и тоскливо подумал:
«Что ж, придется покупать…»
Вечер
Смокинг был слегка мал. Ну и не то чтобы совсем. Например, пуговицы на животе не застегивались уже с год, да и бабочка слегка придушивать стала, и от пояса пришлось отказаться. А так ничего еще смокинг, без дырок и пятен.
Вот в нем я и пришел на презентацию книги земляка-министра.
На входе в банкетный зал меня обыскали. Обнаружив пухлый бумажник, пропустили.
Народу в зале было много.
Дамы были прекрасны, веселы и беспечны.
Мужчины – трезвы, хмуры и молчаливы.
Кругом слышались возгласы:
– А, Сема, привет! Как дела? Что-то тебя не видно было. Ах, на Багамах? Ах, только что с Канар?
И шепотки: «Смотри-смотри, Петров опять с новой женой». «Кто?» «Да Петров». «Смотри, и Сидоров с новой». «Кто она?» «Да это же Катька Петухова, она с моей дочкой в одном классе учится».
К столам никто не подходит. Все ждут лицо, представляющее министра-писателя.
В углу громоздятся пачки книг. Там же стоят здоровые дяди во главе со щупленьким начальником отдела культуры и по его команде вылавливают из толпы тех, кому в приглашении было предложено добровольно купить несколько книжек.
Те, кто уже побывал в руках этих молодцов, стояли столбиками и как бы отсутствовали в этом присутствии.
Стараясь держаться спиной к этому книжному углу, я попытался пробраться куда-нибудь подальше, где потемнее и народу погуще. Но эти заветные местечки были уже заняты более расторопными дядями.
Попотев так минут десять, я решил сдаться.
Будь что будет, подумал.
То есть будь сколько будет, и решительно направился в зловещий угол.
Когда я подошел, все там оторопели, даже не поняли поначалу, что я пришел именно за тем, чем они тут одаривали. Наверное, подумали, что я этот угол с туалетом перепутал – уж очень смел я был на подходе. И даже слегка меня посторонились. А когда я срывающимся шепотом объяснил, что я за шедевром, они сами превратились в столбики.
Кто-то из них выдавил:
– Это, наверное, брат Рокфеллера или зять Черномырдина.
Я, волнуясь, достал бумажник и ссохшимся горлом просипел:
– Сколько?
Они, уже отстолбеневшие, тут же сориентировались, и в их глазах засветились огоньки, как у охотников при виде добычи.
– А вам сколько?
– Чего «сколько»? – высипел я, еле справляясь со своими голосовыми связками.
– «Чего-чего?» Книг, конечно! Доброволец… – заулыбались они.
– Одну… – выдавил я и даже палец вверх поднял. Один.
– Понятно. – И сообщили начальнику отдела: – Вот, Семен Семеныч, господин берет одну тысячу. – И, забрав у меня бумажник, дали один подарочный экземпляр, а остальные пообещали прислать мне в офис когда-нибудь вскорости.
Туда же, сказали, пришлют и мой пустой бумажник.
Тут по-за лысинами и шиньонами мелькнуло лицо, замещающее министра-литератора. По тому, как народ напрягся, я понял: сейчас скомандуют «к столам!».
Столы были фуршетные.
Все начали. И я начал резво фуршетиться.
Успел выпить пять рюмок водки, две коньяка и четыре фужера чего-то красного. А под конец, когда закуски и бутылки уже уносили, успел из какой-то синей четырехгранной хлебнуть два хлебка.
Позабыл даже про свой бумажник.
Доел с книги шпроты – тарелки мне не досталось. И даже обложку облизал.
Зря я расстраивался; хорошая книга, нужная – даже масло со шпрот ее не пропитало.
Потом я пел, плясал, целовался, ругался, каялся.
А под самый конец познакомился с очень милыми людьми: мужчиной и двумя девушками, и мы уже дружной теплой компанией двинулись продолжать этот веселый вечер в литературное кафе «Тарас Бульба». Там, кстати, было и казино.
Слава Богу, перед походом на этот праздник книги я перепрятал кредитную карточку в правый носок, так что до моего разорения было еще далеко.
В «Тарасе Бульбе» нам вручили по фужеру с бесплатным коктейлем. Все выпили, и я выпил. До дна, и…
И опустилась ночь…
Ночь
Проснулся где-то не у себя.
Это «где-то» было наполнено голубым светом. Я возлежал на огромной кровати с белыми подушками на белоснежной же простыне и под одеялом из белого шелка. Правда, все это почему-то было сильно поизмято, а некоторые предметы постельного убора были буквально скручены в жгуты.
Был я совершенно голым. Но когда я увидел, что рядом со мной лежат две обнаженные девушки, меня осенило: «Я в Раю!» От испуга я зажмурился. «Как же так? Ждал, ждал смерти, а она вот. Раз – и готово! А что же будет теперь там? Как же работа, читатели, распространители, критики? И как же это я? Сам по болезни или меня грохнули? И почему я ничего не помню? Фуршет помню. Коктейль помню. А как умирал – не помню. Но раз уж случилось, так случилось… ничего не поделаешь. Ладно, хоть в Рай попал, а не… Стоп! Может, здесь, в Раю, нельзя даже думать о плохом?»
Рай… Какое приятное слово. Что ж, надо бы осмотреться в этом новом месте.
Потрогал девушек – теплые. Погладил – кожа гладкая, как атлас.
Одна зашевелилась и что-то промычала.
Я поднял голову и огляделся повнимательнее.
Голубой свет лился откуда-то из-за угла. «Там Врата райские», – решил я.
Осторожно сполз с райской кровати. Пока сползал, думал: «А почему у меня, у мертвого, так болит голова и изо рта несет как-то не по-райски?»
«Ну, ничего, – решил наконец, – это, наверное, побочный эффект при переходе из жизни земной в жизнь райскую. Надо просто выйти на райскую волю, и все побочные эффекты пройдут».
Я осторожно двинулся на четвереньках, огибая кровать, к голубому сиянию, к райским вратам. На пути зачем-то попадались какие-то земные бутылки. Причем пустые. Это я понимал по звяку.
Потом попался бюстгальтер. Потом еще один. А еще – колготки, брюки от смокинга и бабочка.
Игнорируя находки, я упорно двигался к источнику голубого света.
Наконец последний поворот…
Источником райского света оказался обыкновеннейший невыключенный телевизор.
Поначалу я никак не мог сообразить:
«А где же Рай?» – а потом все-таки понял, что это не Рай.
А ведь как было похоже!
Я осторожно оделся и вышел из райской комнаты.
Судя по длинному, едва освещенному коридору, это была гостиница.
Нашарил в кармане часы – пять ночи.
Спустился на лифте в холл.
Охранник продрал глаза, посмотрел на меня полусонно и опять закимарил.
Я вышел на улицу. Вздохнул полной грудью и увидел свою машину. В ней кто-то спал.
Я подошел, постучал по стеклу. Спящий поднял голову – это был мой водитель Михалыч.
Боже мой!
Как же мне сделалось стыдно.
Я молча сел в машину и тихо сказал:
– Домой.
Михалыч покряхтел, завел машину и по пустынному городу повез меня домой. Досыпать.
Ночь уже таяла, на востоке светало.
А я вспоминал прошедшие сутки.
24 часа минули.
Впереди новые 24. «Сколько их еще будет?» – подумалось мне.
Мы почему-то остановились у светофора, хотя кругом ни души.
– Что встали? – спросил я Михалыча.
– Красный свет, господин издатель.
Стояли долго. Может, светофор сломался, а может, мне просто так показалось.
А когда тронулись, я понял, что на сон у меня уже времени нет, и решил: поеду в клуб. Приведу себя в порядок – и опять за работу.
К любимым своим авторам, редакторам и книгам.