-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Татьяна Аксенова
|
|  Рябины на снегу
 -------

   Татьяна Аксёнова
   Рябины на снегу


   О Рильке


     – О, мир! Пойми! Певцом – во сне – открыты
     Закон звезды и формула цветка.

 М.Ц.


     Закатилась звезда его:
     И певцом, и во сне…
     Я – Марина Цветаева.
     Эта мера – по мне.


     Что колодец без дна.
     Я давно – суеверная,
     И подавно – одна


     Средь созвездий затеряна.
     Ярче прочих горю!..
     Райнер, я не уверена,
     Что с тобой говорю…


     Заклиная звезду твою,
     Обнимаю, как думаю.
     Только ты – не молчи!


     Будь мне добрым советчиком,
     Другом – больше! – родным
     Братом, мужем невенчанным,
     Эхом – долгим, как дым


     От пожарища горнего,
     Что в чистилище – лют…
     Райнер, выпьем отборного,
     Ибо там не нальют!..


     Я одною из ста его
     Поцелую уста.
     Я – Марина Цветаева:
     Мне остаться – отстать…


     Знаю, меркой надгробною
     Даже формулу пробную
     За Творца не соткать.


     Этот мир – он – изнаночный.
     В нём – кто мёртвый – живой…
     Шлю письмо тебе – с нарочным:
     Со своей головой.

   10.10.09 г. – 13.10.09 г.


   Из цветаевского цикла. Синица


     Синицы примёрзли на тропках…
     Прикрыв рукавицей лицо,
     Бегу я и шибко, и робко
     Сквозь жёлтое это кольцо.


     Боюсь раздавить ненароком
     Лимонные дольки в снегу.
     Всё – боком, сама, всё – наскоком,
     Вприпрыжку от ветра бегу…


     Вприскочку по наледи мразной,
     Закрывшись ладонью от слёз,
     Бегу я по однообразной
     Тропе каблуков и колёс,


     Тропе, из подошв состоящей,
     Из втоптанной в землю травы.
     Сама себе ненастоящей
     Кажусь. Нереальной, увы.


     Глотаю то жёсткий, то горький
     Всё склеивший холод. И вот
     То с горки лечу, то на горку,
     И нос прикрывая, и рот…


     На лютые мчусь я смотрины.
     Цветастое платье на мне.
     Цветаева птица Марина,
     Нахохлившись, ждёт в стороне


     И мне улыбается, машет:
     «В могиле ещё холодней!»
     И я этой правдой вчерашней
     Согреюсь на множество дней.


     Мы в жизни с ней – те же синицы,
     Которым дрожать – не дышать:
     На ветку, прозябнув, не взвиться,
     За пазуху не убежать…



   Из цветаевского цикла


     Со мной случилась… жизнь
     Мне как Сизифов труд,
     Как неподъёмный крест:


     Неси его, держись,
     Марина иль Татьяна.
     Авось, не отберут!
     Авось, никто не съест!


     И семенят, пыхтя,
     С авоськами счастливцы…
     Плевков не утереть!


     Не отвернусь… Хотя
     Паденья не боюсь.
     Позволь мне претерпеть


     До самого конца,
     Создатель мой несчастный!
     Со мной случилась жизнь?
     Так я её влачу,


     Не отвернув лица
     От дождика, что часто
     В руке моей дрожит,
     Стекая по плечу…


     От дождика, что льёт
     За шиворот – на шею,
     И слёзы, и плевки
     Смешав в один поток!


     Я в этот мой полёт
     Как Бог похорошею —
     Следы мои легки,
     У них один итог…


     В руках моих – дрова
     И я на них дотлею?
     Нет! Брошу в печь, связав.
     Пусть греют и горят.


     Покроют Покрова
     Всё то, о чём жалею,
     О чём не говорят…


     Со мной случилась жизнь.
     Счастливый этот случай
     Сумею оправдать
     Без треска и тоски.


     Взлетаю, опершись
     На виноград колючий,
     Как лучики – звезда,
     Расправив лепестки…



   От лица Марины Цветаевой


     – Друг! Не ищи меня! Другая мода!

 М.Ц

   .

     Помни: я – это яд.
     И ко мне приближаться – смертельно.
     Территория надбытия.


     Протянутых встречно – нарушил,
     Тот за круг заступил, обречённый
     Обручником быть,


     И – готов! Просто я НЕ
     Готова спасти его душу…
     Он по кругу пойдёт,
     За рукой, подаянья просить.


     Подавая ему вдохновения и озаренья,
     Звездопада приго́ршни
     И низку рябиновых бус,


     Я стою у воды на коленях, уткнувшись в коренья,
     Пью, хоть нет её горше!
     А я всё никак не напьюсь…


     О, гордыня моя! Отчего всех смиренней и жальче
     В чёрствых робах – поэты?
     В безымянных и тесных гробах?


     Помни: я – это яд, приближающийся – дальше,
     дальше!
     Воздух мной напоён, дом пропах.


     Что тебе – до меня?
     Прокажённой судьбы не отрину.
     Я – стихия: Марина,
     Разбиваю свой день ото дня


     В щепки, в брызги – о рифы.
     И стою с рукавами пустыми…
     Не зови. Не кричи моё имя!
     Распадаются слоги на рифмы…

   01.10.09 г.


   Из цветаевского цикла


     Наспех сброшены листья:
     – Возвращайся, живи!..
     Не добьётся любви.


     Оттого её горечь
     Разъедает сердца́,
     Оттого её горе,
     Точно крест – до конца.


     До конца безначальный,
     Сверхпровидящий взгляд.
     Из Парижа, случайно,
     Нет дороги назад.


     Нет пути, нет дороги
     Сердцу русскому – вспять…
     Удаётся немногим.
     Ну, а многих – не снять


     Ни с крюка, ни с рябины,
     Ни с креста – так прильнут!
     Словно руки Марины
     Обнимают страну…

   конец ноября 2003 г


   Заговор

   Памяти моей бабушки Е.П.


     Чаи травяные – деньки ледяные,
     Деньки ледяные – уста медвяны́е,
     Уста медвяные, да бражные:


     Целуют – чаруют,
     Воркуют – воруют
     Рети́во сердечко. Овражьями,
     Степями-болотами,
     Костями-ломо́тами
     За ними – в огонь, на край света ты!
     Да всё – полукружьями,
     Дремотами-стужами
     За той колдовскою беседою:


     «Все тошно́ты, все нудо́ты,
     Отвороты-привороты
     Отженитесь от раба Божьего Николая…


     Не сама я помогаю —
     Деву Марию призываю,
     Всех святых и двенадцать апостолов…


     Восходила Божья Мать на гору Елеонскую,
     Спускалась к подножию моря Солёного, рекла:
     – Господи Иисусе, о рабе Твоём Николае
     Молит Матерь Твоя, ако заступница —


     От худого слова, от дурного глаза!
     Или наслана другая какая проказа —
     Тут вам не ходить,
     Белого тела не сушить,
     Черво́ной крови́ не мутить,
     Жёлтой кости́ не ломать —
     В топях-болотах своих погибать!
     Заклинаю вас сонмом святых
     И двенадцатью апостолами —
     Изыдите от чёрного волоса,
     От низкого голоса,
     От синих очиц,
     От худых ключиц,
     От отроческих плеч
     И ото всего, что ещё можно сберечь —
     С черепочка, с животочка,
     С хоботочка и с лобочка
     Рождённого, крещёного,
     Молитвенного раба Божия Николая. —


     Ну, должно помочь
     В новолунную ночь…»


     Чаи травяные – деньки ледяные,
     Деньки ледяные – светёлочки лубяные,
     Светёлочки лубяные – ой, речи-за́говоры льняные,
     Так и льнут к молодецкому сердцу=то.


     Источают уста-тко их бражные,
     Медвяны́е – хмельные:
     Не целуют – чаруют,
     Не воркуют – воруют
     Ретиво́-то сердечко, отважное…

   27–28.09.97 г.


   «Травят как снежного барса…»


     Травят как снежного барса —
     Для форса
     И из-за шкуры: мой стих, ни на что не похожий —
     Белые полосы с редким рисунком тигриным —
     Ревность они возбуждают и чёрную зависть…


     Зал застелить этой шкурой,
     Чтоб морда лежала
     Глаз голубых остекленьем и хищным оскалом
     К тем, кто заходит и к тем, кто выходит из зала,
     Чтоб о себе восхищённую память оставить…


     Как он бежал, этот зверь, заливая снежиную пропасть
     Кровью своей, словно пятна гвоздик рассыпая!
     Как он сливался с ландшафтом – не ярость, а – робость!
     Просто стелился позёмкой и крался по краю…


     Как он спасал драгоценную, редкую дикость —
     Сердце, что «бухает» в горле и виснет как зуммер!
     Как он лежал, задыхаясь?.. И – нате ж, поди-ка —
     Не пожалел ни один, ведь живой-то он —
     «непредсказуем»…


     Травят как снежного барса: «Ату, её, люди!
     Фас её, псы! Цельте клювами в очи, сапсаны!»
     …И никогда уже больше любви в этом мире не будет —
     Шкура, в снежинках когда-то, да мёрзлые сани…



   За что покупают – за то продают…


     За что покупают – за то продают:
     Поэту ни жить, ни уйти не дают.
     Евтерпа во мне вызывает протест,
     Как осень – окрест…


     Но с тем же кошмаром, но с той же нудьбой,
     Туманом ли, паром, бульварной ходьбой,
     По лужам, по нуждам, по кру́жеву рук —
     Всё – замкнутый круг!


     К чему приведёт он? К началу конца?..
     Как рот ни обмётан, судьба – прорицать.
     И некуда деться от ритма, от рифм —
     Душа по другому-то не говорит!


     И не удаётся без боли в строка́х
     Пока сердце бьётся как птица в силках,
     Пока ему Словом терзаться дано —
     Всё это должно быть запечатлено…


     Как рвота – моё неприятье стиха!
     Как рот ни обмётан – не время стихать.
     Он в горле клокочет, он в пальцах горит,
     Ведь Бог по другому-то не говорит.



   У старой скорби новое лицо…


     У старой скорби – новое лицо,
     У новой песни – старое названье…
     Мне грезится – с твоей руки кольцо
     Надето на меня окольцеваньем.


     Скатилась под ноги Луна и я шепчу:
     «Не подрезай мне крылья, мой любимый!
     Я всё равно однажды улечу
     И, всё равно, как снег, невозвратимо.


     Что мне – кольцо? Что мне твоё кольцо,
     Морозящее холодом металла?
     Я запрокину нежное лицо.
     Ты взмолишься, чтоб я не улетала,


     Но подо мною – полная Луна:
     Мани́т магнит неодолимой силы.
     Я – птица. И должна лететь одна,
     И промедление – невыносимо.


     А по кольцу ты сможешь угадать,
     Что я живу по замкнутому кругу.
     Сними его, попробуй волю дать,
     И ты поймёшь, что́ можем дать друг другу!


     Здесь, подо мною, звёздные миры,
     Вдруг разверзается живая бездна…
     Непоправимы правила игры.
     И я в твоих объятьях не исчезну.»


     У старой скорби – новый персонаж,
     У новой песни – старые куплеты…
     Вновь запорхает беспощадный, наш
     Снег, сердце леденящий даже летом…

   лето 2011 г.


   Белой панной, чёрною мадонной…


     Белой панной, чёрною мадонной,
     Распустив крылатый плащ, парю —
     Листик банный в глубине бездонной
     Неба, стынущего к сентябрю.


     Хладен ковш и звёздною монетой
     Переполнен. Сыплет через край!
     В жизни мига сладостнее нету,
     Чем рождаться и не умирать…


     Белой панной, чёрною мадонной,
     Нагнетая в низких душах страх,
     Быть желанной бездне полусонной
     И летать листочком до утра.


     Чур, меня, манящие светила,
     Звёздный ковш, исполненный мечты!
     Я ль не крепче крепкого любила?
     И меня ль не пре́дал, милый, ты?


     Бочку бондить не труднее будет,
     Перелёт-травою ворожить,
     Чем страдать, как довелось МНЕ, люди,
     Как пришлось земную жизнь прожить!..


     Лист берёзы с веника парного —
     Вот – кто я – на донышке ковша…
     В этой жизни ТАК любить – не ново,
     Не любить – не вынесла б душа.


     Белой панной, чёрною мадонной,
     Руки разметавши, полечу!
     Даль – туманна, ветрены – затоны,
     Лишь пустынный берег – по плечу.

   19.09.12 г.


   Гадание


     Мне карты не врут. В Сочельник
     Вожу кругами расклад.
     Вокруг – темнота да ельник,
     Пушистый сосновый хлад…


     Луна, отражаясь в снеге,
     Горой самоцветов ждёт:
     Когда же придёт Онегин?
     Не во́время он придёт…


     Круги колдовских инверсий:
     Снимаю с правой руки
     Свой маятник – верный перстень,
     Созвездиям вопреки…


     А то – за подъездом брошу
     Сапог и свечу зажгу:
     Смотреть на тебя, прохожий:
     Что скажешь по сапогу?


     Пройдёшь, чертыхаясь, мимо?
     Возьмёшь ли, повертишь: «Да…
     Подмётка моей любимой,
     Некстати, совсем худа!


     И – вот: каблуки сносила.
     Знать, грызла железный хлеб…»
     Дарует слепая сила
     Прозренье тому, кто слеп!


     «Татьяна!» – Онегин молвит…
     Последний замкнётся круг.
     Зигзагами звёздных молний
     Обнимемся поутру…

   04.01.2013 г.


   Бредо́во, героями оперы…


     Бредо́во, героями оперы,
     За Пушкиным – Блок и Бальмо́нт
     Под хлопанье пробок без штопора,
     Овации, крики: «бомонд!»


     Не сходят со сцены! Сатурнами
     Сияют, созвездья поправ…
     Преемственность литературная
     Как преобретение прав


     Последней инстанции истиной
     Царей ли, вождей – всё равно! —
     Смущать сколь прицельно, столь пристально,
     Жемчужное бросив зерно…


     Героями оперы наново,
     Знамение времени в них,
     Звучат силуэты Ива́нова,
     Цветаевой и Петровы́х.


     Войной ли, страной ли израненным,
     (Везение, если – изгой!)
     Есениным и северяниным
     На смену родиться другой.


     Бредовый, как все, изувеченный,
     Не знавший ни ночи, ни дня…
     Неужто же делать нам нечего,
     Как только стихи сочинять?..


     Не сходим со сцены! Сатурнами
     Сияем, законы поправ…
     Преемственность литературная —
     Плохая, по сути, игра.


     Плевки вытирая, оболганы,
     Богема – знаменье времён!
     За Слуцким, за Рыжим, за Болдовым —
     Лишь перечисленье имён.

   17.12.12 г.


   Чем лучше поэт…


     «Чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество» —
     Оно объяснимо, но не поддаётся уму…
     Не хочется быть одиноким, по имени-отчеству,
     Чужими-своими отвергнутым, как никому!


     Ему невозможно такое терпеть положение,
     Поэт без любви не продержится, этим – велик!
     А книжек его дорожание – не дорожение
     Дрожаньем огней на болоте, что хвалит кулик…


     Не всякий кулик его славит, притом, одинаково:
     Чем лучше поёт, тем вокруг него эхо – звончей,
     И все – разбегаются: «Ишь, ты, поди ж, ты! Инако ты
     Устроен, чем прочие! Прочь! Будешь вечно ничей!..»


     Нечаянно жизнь оборвётся, почти что негаданно…
     «Не гады – мы!» – взвоет толпа по причине толпы.
     И солнце взойдёт, и всё снова пойдёт по накатанной:
     Закаты в крови, да – в сто лет – верстовые столбы!


     Что может быть участью, вымененной на участие?
     Бывает ли счастие в имени заключено?
     Ведь рифм сочетанием держится мир, чаще – часть его,
     А ключ – не всегда отличается величиной.

   03.11.2012 г.


   На руках не плакала…

   Памяти бабушки Е.П.


     На руках не плакала —
     Бабушкиных, щедрых…
     Сколько лет накапало,
     Что лежишь ты в недрах?..


     Кран мой протекающий
     Незажившей раной
     Каплет про тебя ещё…
     Что поделать с краном?


     Ты – в землице русской,
     В недрах – глубоко́нько…
     Бабушка, мне – пусто!
     Как там – у покойников?


     Мне не надо ладана —
     Тускло за стеною.
     Платьице залатано
     Ниткой шерстяною…


     Всё с твоей заплатою
     Мне милей обновы,
     Бабушка! Ты – плакала,
     Потеряв родного?


     Ты душою кроткой
     Внученьку послушай:
     Рано я сироткой
     Стала. Непослушной!


     И живу, мятежной,
     И топчу суглинок!
     Бабушка, ну, где ж твой
     Веничек полынный,


     Что вдвоём вязали
     Под лампады светом?
     Я – как на вокзале,
     Но пока – на этом


     Свете… Есть ли поезд —
     До тебя доехать?
     Чтоб не плакать, то есть,
     Оставаться эхом…



   О, завихренья!


     О, наконец-то белой пеленой
     Не угрожающая слепота
     Мне заволакивает зренье…


     Как прежде, кепку – набекрень я:
     Зиме с листа способна слепок дать!
     Стихийный оттиск был когда-то мной?
     О, завихренья!..


     Да, был, я помню превращенья миг…
     Восславлю снег, утяжеливший ветки!
     Какая маета – прозренье…


     Про зренье: вот шагаю напрямик
     Без троп – я их не вижу без разметки
     И спотыкаюсь о коренья
     В метро… Вот – завихренья!


     Упали небеса. В них вихрь царил
     Набежчиком среди развалин…
     Деревьям не расправить плечи —


     «Тулупы» намело! Кто ж говорил,
     Что снегопад не актуален?
     Что «трогают», волнуют, лечат
     Стихотворенья? Вот – завихренья!


     Слеплю снежок и запущу туда,
     Откуда города упали
     Шарами, полными живущих:


     Снующих, вязнущих – вот, ерунда! —
     И убегающих – в опале —
     Иль пребывающих в паренье…
     Вот – завихренья!



   Коровяковка


     Коровьим пахнет молоком
     Коровяковка. Пруд замком
     Замкнул подлесок. Косяком —
     Гусиный гай!..
     Я снова здесь, и босиком —
     Через луга
     И обомлевшие от гроз,
     И обмелевшие в покос.
     Пасущихся коней и коз —
     Приветный гам!
     Лес лёг ковром полынных грёз
     К моим ногам.
     Лечу вершиной немоты
     Сосновой рощи, до черты
     Песка речного, до меты
     Проточных вод…
     Седлаю Сейм! И, без узды,
     Он понесёт
     На вспененной спине своей
     Меня просторами морей
     От белой мазанки дверей,
     Раскрытых всем!
     (Их никому не запереть,
     И некому совсем…)
     Под ставен яблоневый гнёт
     Подставь ладони – упадёт
     Закатом яблоко. Прождёт
     Наш пёс Черкес
     Хозяев… Всё, как в мой уход
     Из этих мест.
     Я вновь за изгородью лет
     Коровий впитываю след,
     Их шествие с полей – балет!
     Полны бока
     И солнца, в мой приход на свет,
     И молока…

   конец мая – 13 июля 1995 г.


   «Я видел в детстве сон престранный…»


     Я видел в детстве сон престранный,
     Престранный видел в детстве сон…

 И. Северянин


     Пока я здесь, я буду помнить
     Наш сад, и сколько было комнат,
     Кухо́нку летнюю в саду,


     И вдалеке я не забуду
     Клубники полную посуду —
     Вкус у́тра позднего во рту…


     Я – частый аист над усадьбой.
     С качелей старых не упасть бы
     На острый сумеречный лес!


     Разлит кувшин парного чуда,
     Впитавший нежность незабудок,
     Произрастающих с небес…


     Над этим сном, как над истоком
     Распахнутых дверей и о́кон,
     Иконописных глаз и рук,


     Там, где исконная отчизна,
     Как вечный аист вечной жизни
     Кружи́т мой беспокойный дух.

   1991 г.


   О, Господи! Грозу в себя вдохнуть…


     О, Господи! Грозу в себя вдохнуть,
     Что настигала ночь мечами молний —
     Себя Твоим возмездием наполнить
     За грешный путь.


     И гром, грохочущий совсем внизу,
     По черепицам, скользким и покатым —
     Раскаты гнева Твоего, когда Ты
     Грозишь в грозу.


     Омыть себя в слезах Святой любви,
     Под струями из глаз Твоих печальных,
     Чтоб смысл Земли познать первоначальный
     И снова – Быть:


     Существовать. Проснуться и дышать
     Листвой новорождённою и влажной,
     Невероятной тишиной бумажной
     Карандаша…


     И синий пар, и острый запах Слёз —
     Всё источает чёрная землица,
     Блестящая, что ляжет нам на лица
     Дыханьем гроз…

   май 2006 г.


   Поэты


     Слова слетаются как птицы на ладонь,
     Как бабочки на лампочку – не тронь
     Мелодию сиреневого хора —
     В ней соло легковейного Эола,
     Как поцелуй невидимый, парит.
     И если ты во сне увидишь город
     И ощутишь мой поцелуй весёлый
     Над светом башен – ты попал в Париж…


     Слова слетаются, как птицы на ладонь,
     Клюют мою к тебе, ну, не скажу: «Любовь» —
     Открытку поздравительного лета,
     Самих себя уносят в облака…
     И вот моя ладонь – тебе, легка,
     Свободна, льются из неё куплеты


     О бабочках, что – на огонь! Им всё – заря…
     А, может быть, слетаются не зря?
     Сплетаются в невидимые фразы
     На лунных окнах города… Ах, кто бы
     Читал их независимо от нас?
     Мы, недоступные простому глазу,
     В гирляндах бабочек и птиц – автобус
     В колонне, мчащейся на «Mon Parnas»…



   Рябиновый сок


     Мои очертанья подёрнулись пеплом,
     Как листья в туман…
     Ну, что я успела? Любила и слепла,
     Сходила с ума.


     Лишь, может быть, спелой рябиновой гроздью —
     На радость пичуг
     Ещё я успела встревожить морозный,
     Нетающий дух?


     Костром этих горьких, коралловых ягод —
     Нет! – кровью своей —
     Согреть ту ладонь, что и на́ день, и на́ год
     Сплеталась с моей?..


     Согреть, опалить, невзирая на зиму,
     Что вечно – зима.
     И это страдание невыносимо —
     Я знаю сама.


     Мои очертанья подобны виденью —
     Огонь-то – высок!
     О, жизнь – наважденье, пью твой каждый день я
     Рябиновый сок…



   Рябины на снегу


     Рябины на снегу, рябь снегирей сквозь иней,
     Успевший опушить мне стёклышки очков…
     Пока дышать могу, до века и отныне,
     Пока я буду жить меж этих берегов —


     Рябины и снега… И снегири на тро́пах,
     И отражённый свет, что льёт вечерний храм —
     Всё это постигать мучительно-подробно
     Приходится с твоим течением, Пахра.


     Ты мне реки, река ракитовых офортов —
     Рай это – там иль здесь – в успенье подо льдом?
     В теченье долгих лет ждём воскресенья мёртвых,
     Как рыбы сонные – шевелимся и ждём…


     Мой храм в Дубровицах – на кружевном барокко
     Крест православный светел волею Петра.
     Как хорошо, что есть прощение пороков,
     Отдохновение, прибежище добра!


     С горы спускаешься – и сосны смотрят в спину…
     Моих заиндевелых стёкол молоко
     Мешает разглядеть мост над рекой, рябину,
     И стайку снегирей… Но дышится – легко.



   Последний шанс счастливой стать…


     Последний шанс счастливой стать
     Не выпадает мне опять.
     Но я с надеждою упорной
     Своей любви лелею зёрна:
     Как знать? Кому-то суждено
     Нести в себе моё зерно?..


     Последний шанс счастливой стать —
     В твоих объятиях устать
     От ласк, даруемых друг другу,
     И на груди твоей под вьюгу,
     Как в колыбели, засыпать
     Пред утренней зарёю, в пять…


     Последний шанс счастливой стать —
     Твоей руки не отпускать.
     Не расставаясь и в разлуку,
     Читать, как книгу, эту руку,
     Губами линию любви
     До бесконечности продлив…


     Последний шанс счастливой стать
     Имею ль право упускать?
     Но только он, как в страшном сне,
     Предоставляется не мне…



   Жёлтый глянец уснувшей листвы…

   Георгию Бойко


     Жёлтый глянец уснувшей листвы
     На продрогшем, дождливом асфальте
     Ярче звёзд, что влажнеют
     На небе, чернеющем в шесть…


     Всё осталось в минувшем, увы?
     Ну, и Вы меня тоже оставьте…
     Ничего нет важнее,
     Чем знать, что на свете Вы есть.


     Если слух мне и память напрячь,
     И придумать про счастье былое,
     То, окажется, правда —
     На свете счастливее нет…


     Мы бредём по листве октября,
     Взявшись за руки, Дафнис и Хлоя —
     Звёзд жемчужных парада
     Участники, льющие свет.


     Если время возвратно, как жизнь —
     Всё у нас ещё только вначале.
     И тогда Вы – со мною,
     Тогда Ваша память – моя.


     Для чего на асфальте зажглись
     Наши звёзды? Их листья качали,
     Точно лодки длиною
     От неба до небытия…

   ноябрь 2011 г.


   Метаморфоза. Жоржу


     Дождь, превращающийся в снег —
     Моей любви метаморфоза:
     Кристаллизующийся в слёзы,
     Преобразующие смех


     В улыбку горькую мою.
     Имею ль на неё я право?
     Когда кричат нечасто «браво»,
     А я – читаю иль пою?


     А, может быть, танцую вальс,
     Ловя хрусталинки, что тают…
     Любовь – есть истина простая,
     Преобразующая нас.


     Снег, превращающийся в дождь,
     Тебя испить ине – не напиться
     И, запрокинув клюв, как птице,
     Смириться с тем, что ты идёшь


     Ко мне, со мной танцуя вальс,
     И губы мокрые целуя.
     Знать, никогда не утолю я
     Той жажды, что сближает нас…


     Дождь, превращающийся в снег,
     Снег, превращающийся в воду —
     Такая странная погода,
     Преобразующая всех…

   3–5 дек. 2011 г.


   Мокрые аллеи

   Георгию Бойко – на именины
   (св. Георгия Победоносца)


     Когда искала я тебя
     На ливнем за́литых аллеях,
     То радуга вдали алела,
     Спектрально белый луч дробя.


     Вдруг разрывая материк
     Своею арочной дугою,
     Она земную жизнь другою
     И мне представила на миг…


     Лишь тем, кто в эту арку вхож —
     Приоткрывается завеса
     Того, что прочим неизвестно.
     Я жду под ней, что ты придёшь.


     Для тех, кто в эту арку вхож
     Есть в каждой капле – самоцветы,
     Парадоксальны все предметы
     И каждый – на другой похож.


     Деревьев кисти с двух сторон
     Кропят накопленною влагой —
     Я промокаю, как бумага,
     Я жду тебя с Конца Времён.


     И говорю на языке,
     Хоть это знание – сокрыто,
     Корнями ветхого санскрита
     С Создателем накоротке.


     О том, о сём – стихами всё —
     Первоначальной формой речи.
     Теперь я, вроде, не перечу,
     Судьбы вращая колесо.


     О том, что радужная жизнь —
     Невероятна. Но лелею
     Мечту, как мокрую аллею,
     Где мы – два дерева – сплелись.

   (03.05. – 06.05.12 г.)


   Откуда начинаюсь я?


     Откуда начинаюсь Я?
     Волна несёт меня откуда?
     Из рук Создателя – о, чудо,
     Плыву, печальная ладья,
     Сквозь точки соприкосновенья
     Витков извечного теченья
     Космической спирали дня,
     Сменяющего ночи звенья,
     И так – века… Откуда Я —
     Частица атома Вселенной,
     Упавшего душой нетленной
     На Землю, каплей бытия?..



   Фрагмент

   Г.Б.


     А впереди у нас – вечер и целая вечность…
     Нечего дома сидеть, а пойдём-ка к друзьям?
     Иль – в зоопарк? Посмеёмся там на обезьян —
     Есть и у них, несмотря ни на что, человечье.


     Хуже увечья, чем чёрствость, увы, не найти,
     Рабство овечье, безропотность свойственны людям.
     Мы их искать специально с тобою не будем.
     Просто есть счастье: и вечер, и выбор пути.


     Ты меня за руку нежно возьмёшь, как всегда.
     Мягче ладони я в жизни своей не встречала.
     Если бы мне повторить предложили сначала
     Встречу с тобой, то, пожалуй, сказала бы: «да»…

   29.07.12 г.


   Безусловность


     Если б ты был похуже,
     А я – поплоше,
     Можно, наверно, понять,
     Что отказывается – мой слух…


     Сына любил
     И ему подарил жилплощадь.
     Мне же одной был нужен
     Лишь ты, твой младенец. Одно из двух —


     Ме́ньшее! Чтобы тебя не лишать «свободы»,
     Самой же поверить в счастливое бытиё…
     Труднее понять, что я – нелюбима, что́ ты
     Стареть заставляешь юное сердце моё!


     Грубое слово тяжеловесней пломбы.
     Непонимание – главная из причин.
     Почему у мужчины любимого
     Столько апломба?
     Откуда осколки жестокости у мужчин?


     Если б ты был похуже —
     Оно понятно!
     Можно, наверно, бросить —
     Одно из двух…


     Скоро настанет стужа,
     Проступят пятна —
     Осени ржавой проседь —
     Тончайшего снега чистейший звук!


     Если была б поплоше —
     Всё так и было б.
     Тебе ни к чему, право,
     Тащить на плечах лишний обоз…


     Старенькие галоши
     Надела б, выла,
     Словно волчица, в храмах
     До с а м ы х седых волос…


     Кто обо мне потужит?
     Лишь стылый ветер,
     Резкий и заполошный,
     Да выхлёстывающий глаза?


     Если б ты был похуже —
     Меня б не встретил.
     Если была б поплоше —
     Вернула бы всё назад…

   23.10.2012 г.


   Из панциря, из черепашьего…


     Из панциря из черепашьего
     Браслет на тоненькой руке —
     Осколок солнца дня вчерашнего,
     Затерянного на песке,


     Сверкнувшего глазами карими,
     Монетами – в морское дно.
     А на руке моей – Аравия…
     Ведь я живу давным-давно.

   28.11.1990 г.


   Солнце золотое в снежных ветках…

   Г.Б.


     Солнце золотое в снежных ветках
     Под ноги покатится зимой…
     Ты теперь со мной, как солнце, редко,
     Мой… Не знаю – кто, да разве – мой?..


     Надо мной давно смеются люди,
     Я для них – фигура из Бермуд…
     Всё же знаю, кто ты: мой верблюдик,
     А верблюды замуж не берут!


     Только в самом деле, где уж нам уж,
     Нищенкам с талантами, с детьми,
     По любви да золушками – замуж…
     Это ж не по улице пройти!..


     Ах, моё мечтальное колечко!
     Жизнь проходит – не о чем мечтать.
     Я рожу ребёночка, конечно.
     Парень будет – не другим чета…


     Станет легкокрылым, станет принцем!
     Повернётся солнышко к весне.
     И усталой золушке не скрыться,
     Что ещё принцесса не вполне…

   10.01.13 г.-11.01.13 г.


   Исповедь хулиганки


     Опухоль в груди, миома – в матке.
     Оперировали? Значит, всё в порядке
     До поры, до времени, до срока…
     Не мотаешь срока ты, сорока!
     Не осознаёт кукушка тоже —
     Чем поможет Бог? Иль – не поможет?..
     Как научат школьные азы
     Жить без щитовидной железы?..


     Но я выжила. И мальчики – со мною.
     Крестом вышила: «сравнима жизнь с войною».
     В интернете пишут мне: «Ты – супер!»
     Но на свете нет вкуснее супа
     Ничего! Лихой кураж мне вроде
     Выпадает, словно я – на фронте…
     Не боюсь ни сплетниц, ни завистниц.
     И от них ничто уж не зависит!


     Ведьмы копья об меня сломали —
     Не видали стойких аномалий:
     Порчу – корчит, приворот – воро́тит,
     «На́ смерть» – всё не по моей породе…
     Не проходит ворожба на зло —
     Им со мной, увы, не повезло!
     Я – люблю, любима. Мне не к спеху
     По перилам лестничным уехать…


     Провожаю взглядом чьи-то души на…
     Бронхиальной астмой не додушена.
     Я дышу сегодня полновесно.
     Видно, Богу этим интересна.
     Обернувшись вслед промокшим вдрызг,
     Снова слышу поросячий визг!
     Разрывает он сердца́ на атомы.
     Думаю, что этого не надо бы…



   К Богородице


     Холодно. Безотрадно.
     Мо́рось – как из ведра.
     Солнце мелькнёт навряд, но
     Хочется, чтоб – с утра!


     Чтоб золотой монетой
     Радость Скорбящих Всех
     Нас осыпа́ла где-то,
     Нищих в своей красе,


     Правдой сермяжной грешных,
     Живородящих стих…
     Ты нас прости, конечно,
     Сирых, нехитрых сих!


     Сурожского суровей
     Из-под Покрова – взор…
     Нежной онежской крови
     Кротче мы до сих пор.


     Молимся? Что ж с казённым
     Рылом – в калашный ряд?
     Праведный поросёнок
     Праведнее сто крат…


     Холодно, неуютно —
     Многие сотни вёрст!
     Нет нам пути, беспутным,
     Только землицы – горсть…

   30.10.2012 г.


   День Божьей Матери Казанской…

   На 4 ноября 2000 г.


     День Божьей Матери Казанской
     Обыкновенным мне казался
     Позднеосенним, серым днём.


     Снег жил ещё в утробе неба
     И на моей ладони не был,
     Заставив тосковать о нём…


     А ты руки моей касался
     В день Божьей Матери Казанской,
     Но о любви мне не сказал.


     Пришлось читать стихи в усадьбе,
     Где после чьей-то пышной свадьбы
     Нам о́тдали каминный зал…


     А я всё думала: «Венчались?
     Иль, может, просто так встречались,
     Как принято в наш страшный век?..»


     Ещё о том мне у рояля
     Подумалось, что где-то в зале
     Сидит бездушный человек…


     Меня отпугивает это
     И вновь уйду я, не согрета
     Предснеговым, осенним днём


     В цветах, овациях, под топот.
     Зачем они камин не топят,
     Заставив сожалеть о нём?..



   Несчастный


     По пустынным асфальтовым руслам,
     Площадям обмелевшим, сквозь тусклый
     Рой фонарный, мощёный, нечастый
     Приближаешься к встрече с Несчастным.


     Мой Несчастный стоит у фонтана,
     Сотням брызг его радуясь пьяно,
     Запрокинув пустые глазницы,
     И – неведомо, что ему снится:


     Может, храм, может, рваные войны,
     Он считает себя недостойным
     По ступеням высоким подняться
     И, увидев Христа, рассмеяться…


     Мой Несчастный – который из тысяч?
     Эти брызги легко ему высечь
     Из безмолвных апостольских статуй.
     Ведь живых не разжалобить правдой…


     Я стремлюсь к нему, где бы он ни был.
     Он разут. И вокруг него – нимбы.
     Он, как мы, ни на что не пригоден
     В этом мире. Он – Ангел Господень…

   24.09.04 г.


   Что человеку постичь суждено?.


     Что человеку пройти суждено
     Между крещением и отпеванием?
     То же отчаянье, то же окно —
     Те же рябины окна и отчаянья?


     Те же герани, что вечно растут,
     Астмы источники, на подоконниках?
     ЧТО – человеку, пока ещё тут
     Мается в плотно зашторенных комнатах?


     Чтобы не видеть тщету и обман,
     Ужас исполнившихся пророчеств,
     Участь поэтов, сошедших с ума,
     Я закрываю окно, Авва Отче!


     Я не молюсь – выдыхаю слова
     Зрелости поздней, но мудрости ранней:
     К Чаше Твоей приступая, жива,
     Хоть задыхаюсь в проклятых геранях!


     Что же постичь суждено на кресте —
     Между крещением и отпеванием?
     Гвозди как гроздья растут из кистей
     И кровото́чат в момент созревания.



   Благоухает ночь дыханием весны…


     Благоухает ночь дыханием весны,
     Сжимая сердце ласковой тревогой.
     Распахнуто окно – и исчезают сны,
     И проступают звёзды понемногу.


     Неявственно, сквозь толщину чернил
     Ночного неба холст прожекторы пронзают
     И векторы святых небесных сил
     Пересекаются игрой мозаик.


     В мозаике судьбы меняется стекло —
     Меняется узор и всё предначертанье.
     Пути земного время истекло,
     Клокочет кровью исповедь в гортани.


     А ночь, как жизнь, по-прежнему нежна,
     Она до слёз жалеет уходящих
     И рассыпается мозаикою сна
     На подоконнике моём блестящем…

   16.04.06 г. – 17.04.06 г.


   Пасхальное


     И в храме Божьем —
     Щебетанье птиц —
     Разноголосица к причастью:
     Свеченье ликов и сиянье лиц,
     Изголодавшихся по счастью.


     И я пою – пью воздух,
     Что не нов,
     Но столь живителен
     И столь потребен,
     Что в нём и есть
     Основа всех основ —
     Молитва о насущном хлебе.


     И я дышу, пока душа моя
     В бездонном куполе,
     На щебне талом
     Навек не превратилась в соловья
     И в храме Божьем не защебетала…

   16.04.06 г. – 17.04.06 г.


   Туманом ли, паром ли, птицей…


     Туманом ли, паром ли, птицей
     Висел вновь проснувшийся Бог —
     На Землю же переместиться
     Без снега никак Он не мог.


     Ах, снег, ах, метели-качели,
     Зажегшие светоч во мгле —
     Мадонны Санро́ Боттичелли
     Младенец на белой Земле.


     Ах, чудо! Ребёнок на святки.
     Рождение? Нет, Рождество.
     Подбросили злато – «на пятки»,
     В хитон спеленали Его.


     И ладаном пахли ладони,
     Мария качала Христа,
     И было уютно как в доме,
     В котором Сочельник настал.


     На нашей планете, на свете,
     В чернеющей мгле, среди звёзд
     Пел ветер, по-летнему светел,
     Сугробы песчаные вёз…


     Ах, снег, ах, метели-качели!
     Проснувшийся ослик, песок…
     Звезда нам приносит Сочельник
     И вновь воплощается Бог…

   21.12.11 г.


   Неслышным шагом Ангелы проходят


     Неслышным шагом Ангелы проходят.
     В котомках – крылья. В сумраке теней
     Мерцают клёны. А на пароходе
     Уходят те, кого на свете нет…


     Они с росою утренней обратно —
     За ангельскими крыльями вослед —
     И тянется их след невероятный,
     Всех тех, кого давно на свете нет.


     Во мне – свеча. Я поглощаюсь ночью —
     Летучей мышью в складках вещих снов —
     И вижу всех ушедших я воочью,
     Мир утонувший для меня не нов.


     И в тишине звенящей – на восходе —
     Когда ни парохода, ни гудка,
     Я чувствую, как Ангелы проходят,
     Как жизнь невозвратимо-коротка…

   30.05.05 г.


   Небо раскрылось буравчатой вязью…


     Небо раскрылось буравчатой вязью —
     Студят объятья тоски…
     Даже при всём её многообразье,
     Я – у последней доски.


     Светел Монмартр на дарёной картине
     И оживлён Сакре-Кёр…
     Держат лишь мысли о сыне и стынет
     Мамы безмолвный укор.


     Младший сынок – он меня не запомнит?
     И ничего не поймёт?
     Будет в тиши наших узеньких комнат
     Думать, что мама придёт?..


     Как же идти, если страшная слякоть?
     Некого, нечего ждать?
     Господи, как же мне хочется плакать!
     Просто, по-бабьи, рыдать…


     Что ж, за очками не видно, пусть жжётся.
     Может, от ветра – слеза?
     Так вот мне дальше-то и не идётся,
     Так и стою с полчаса…


     В спину толкнул отрезвляющий окрик:
     «Что же ты, девка, стоишь?»
     …Снег в волосах, на ладонях апокриф,
     Перед глазами – Париж…


     Как хорошо, очутившись над Сеной,
     В небо веселья взглянуть!
     Каждый свой шаг не вздыхать о спасеньи,
     Просто отправиться в путь…


     Небо раскрылось буравчатой вязью —
     Нет ни звезды, ни огня…
     Разве всё кончено в жизни и разве
     Больше не будет меня?..



   Как жить?


     Разбегаясь, назло ноябрю,
     Улетая со старых качелей,
     Надо всем, что имеет значенье
     Не расту, но, как в детстве, парю…
     Солнца луч – в волосах, на плече ли?


     Ржавым эхом гудящий тоннель
     Оказался мгновением ока:
     Так легко мне и так одиноко
     Плыть за тридевять райских земель!
     Жаль, с наскока. И, явно, до срока…


     Словно вьюн, цепкий ветер обвил,
     А к земле независтливы корни:
     Кто пригреет меня, кто накормит?
     Кто подаст безусловной любви?
     Сердце вновь умещается в горле.


     Если горло сдавить, то – хана.
     Не о том говорил Заратустра…
     Но боюсь, что не выдержит люстра
     На цепи в потолке, у окна.
     Чёрный город. За окнами – пусто…


     Нет, нельзя! Надо молча терпеть,
     Распевая трезвучия гаммы.
     И летучих мышей оригамных
     Отправлять в славный город Дербент.
     Потому, что я всё-таки – мама…



   Осень


     Стволы обуглились
     И занялися кроны
     Огнём осенних звёзд…
     И гаснет каждый лист
     Искро́й в туманах кровель —
     Во тьме, как зыбкий мост


     Меж небом и землёй,
     Меж взлётом и паденьем,
     Меж Богом и людьми.
     Слетает, окаймлён
     Уходом и рожденьем,
     Спасён огнём любви…


     И, может быть, весной
     В новорождённой кроне
     Нет разорённых гнёзд,
     И прелестью иной
     Она мани́т всех, кроме
     Одноимённых звёзд,


     Но мне они светлей,
     Но мне они дороже
     В щемящей глубине
     Пустующих полей,
     Когда н и к т о, о, Боже!
     Не всплачет обо мне…

   конец октября 2004 г.


   Болезненные строки


     Депрессуха – какая-то засуха!
     Нынче осень без спроса явилась-то!
     Кто бы слёзы мне высушил насухо?
     Но залезла я в нору безвылазно…


     От того ль, что мне на́ море хочется,
     Точно птице, на юг улетающей,
     Крепко душит в слезах одиночество.
     Я ж не Серая Шейка, я – та ещё…


     Как бы я распогодилась, пёстрая,
     В грустном небе зарделась бы празднично!
     Полетела бы следом за сёстрами…
     Да их нет у меня! Дети, разве что…



   Сыну Арсению


     Милый мальчик, тёмно-русый,
     Не черней, чем мать,
     Как с душой ты будешь русской
     Жизнь превозмогать?


     Долгим взглядом вдоль дороги
     Что́ на ней найдёшь?
     Песнь острожную о Боге
     Или только дождь?


     Дождь медлительный, весенний,
     Вечный, как песок, —
     Для таких, как мы, растений.
     Для тебя, росток!..


     Сколь Ты, Боже, преснослёзый?
     Соль и кровь – в лозе.
     На какой же крест – мы, лозы,
     В Русской полосе?..


     Дождь смолистый, дождь тягучий,
     В тучах – твой предел.
     Знаешь, за какие кручи
     Бог наш улетел?..


     На кого Он нас оставил
     В этот страшный час?
     Обещал апостол Павел
     Обессмертить нас…



   Сыну Павлу


     Павел, колокол онемел —
     Звуки в небо направил:
     «Па-вел»… Белый-белый, как мел,
     Отгудел, откартавил.
     «Па…» – словно падает в бездну,
     «вел» – велит удержаться.
     Наверное, не исчезну,
     Если буду сражаться…
     Имя полнится изнутри
     Силою небывалой —
     Павел – воин Христов, смотри:
     С гор несутся обвалы —
     Это имя твоё звучит:
     Падает и взлетает.
     «Па-вел» – звон колокольный мчит,
     Эхо в горах не тает…
     Гордо, властно повелевать
     Павлу, державой править…
     Слева выстроятся слова.
     Длительности нот – справа.
     Алой музыкой облаков,
     Льдиной вершины голой,
     Павел – белый как пыль веков,
     Чёрный как сосен смолы…

   21.09.2007 г.


   Я создана из шёлковых молений…


     Я создана из шёлковых молений,
     Из ладана духов,
     Из шёпота уснувших королевен
     До петухов.
     Я рождена в преддождевом тумане,
     В заворожённый мох.
     И помню всё, что дальше будет с нами —
     Так хочет Бог.


     Я вскормлена под разговоры сосен
     Коровьим молоком.
     Мне знак был взгляд, прекрасен и серьёзен.
     До дна. Мельком.
     И я пошла, заглядывая в дупла
     Вдвоём с луной.
     Она плыла и билось сердце с купол
     Величиной…

   1988 г.


   Опускающий ресницы…


     Опускающий ресницы,
     На плече твоём, как птица,
     Тёплая ладонь…
     А в зрачки Луна глядится.
     И вокруг неё кружится
     Неземной огонь.


     Слышишь стон замёрзших елей?
     Ни одна душа не дремлет
     Под такой Луной…
     В то окно вселенских целей
     Нынче Ангелы летели
     За тобой и мной.


     Кто ты мне, мой спутник странный?
     Очарованный ли странник?
     Отчего, легка,
     Замирая с полуслова,
     Упорхнуть с плеча готова
     Твоего рука?..

   26.11.93 г.


   Я носила рубашки любимых мужчин…


     Я носила рубашки любимых мужчин,
     Я любила их запах.
     Но из тех, за кого бы пошла – ни один
     Не позвал меня замуж.


     Все потом возвращались и звали, но я
     Уплывала далёко
     Мимо больше не мной обжитого жилья,
     Мимо тающих окон…


     Что ж, всему – своё время,
     Рубашкам – свой срок,
     Сосны не без износа…


     Всем, кого я согрела:
     Вот – Бог, вот – порог
     И, наверное, посох…

   ноябрь 1999 г.


   Мой уголок мне кажется укромным


     Мой уголок мне кажется укромным —
     За кромкой леса, возле пустырей,
     Где пахнут кровли зонтичным укропом
     И помогают медленно стареть.


     Висят берёз безжизненные пряди
     Как паутинки, в тонкой седине,
     Косой линейкой дождь дробит в тетради
     Пустого неба лист. И странно мне


     Ступать по ржавым, глиняным тропинкам
     В туман, под струями, без шляпы, без…
     И ощущать, как слабой паутинкой
     Моя душа спускается с небес.


     И грязью чавкать, и глядеть под ноги,
     Распугивая стайки воробьёв…
     Да, мой приют в себя вмещает многих,
     Покуда их пространство не убьёт…


     Ну, как же так? Над треснувшею коркой —
     На луже утренней – мой лёгкий след,
     А я опять глотаю воздух горький
     И понимаю. что другого нет.


     Ещё туман высвечивает листья,
     Укроп упрямый, что застрял в песке.
     А я с утра зачем-то спорю с жизнью,
     Которая висит на волоске.



   Скромнее – надписи на книгах…


     Скромнее – надписи на книгах,
     Скупее – слово.
     С годами – бережнее выдох
     В дыму еловом,
     Полнее – вдох и – драгоценней —
     Звонок и память,
     Что кто-то любит, кто-то ценит…
     Что стало б с нами
     Без этих пихтовых тропинок
     С листвой опавшей,
     Слёз неприкрытых, рук невинных,
     Объятий наших?
     Сосна смолу роняет густо,
     В ней – солнца дроби.
     А мне не больно и не грустно —
     Мне – по дороге…

   11–12 октября 1999 г.


   Не берут меня в Камерун…


     Не берут меня в Камерун
     И в Бейрут меня не берут,
     И Израиль меня оставил,
     Остолоп я – апоспол Павел
     И доверчивый Пётр слепой,
     Я – поэт, недовольный собой,
     Я один – и Сапфо, и Цезарь,
     Мефистофелев мытарь – Кесарь,
     Клеопатра и Иисус.
     Я безумьем своим спасусь!
     Я богач и бедняк, я – слезы
     Божьей радости, апофеоза
     Не добившийся пономарь,
     Шут великий, двуликий царь
     И хранитель угроз и условий,
     И псалтирь, где на каждом слове
     Намекается на Содом…
     Меж Землёй и небом мой дом.
     То распутник я, то аскет,
     Я – поэт и среднего – нет!
     Оттого меня и не берут
     На Восток, не зовут в Бейрут.
     Но слетается едкий Запад
     На стихов моих редкий запах,
     Точно пчёлы на липов цвет.
     Я – во всём, ибо я – поэт.

   1995 г.


   Печаль в объятиях оркестр сжимала


     Печаль в объятиях оркестр сжимала:
     Виолочель рыдала скрипке: «Мало!…»
     А скрипки всхлипы стоном заглушало
     Гобоя жало,


     Зиял рояль проёмами столетий —
     Он оживал в дуэтах Доницетти,
     Но в белом цвете, как и в чёрном цвете
     Его лица – таился оттиск смерти…


     Наш разговор под сбивчивость кларнета
     Метался между тем и этим светом.
     И тенью Фауста на отсветах паркета
     Дрожала флейта.


     Но Вы не слышали. Вы говорили: «Поздно…»
     Последний день дышал тромбоном грозным,
     Что от испуга, жалобно и просто
     Прощал нам прозу…


     Оркестр стихал – печаль владела миром,
     Что от непониманья миртой вымер.
     Лишь ветка слабая смычка – рапирой
     Фехтует с лирой.


     Мы встретились. Случайно. Вот – ошибка
     В закономерностях фиоритуры гибкой
     И гармоничной, как моя улыбка,
     Как ночь и скрипка…

   Сентябрь 1996


   Любовь


     Любовь – это, наверное, обман?
     Прекрасный, вечный сон без продолженья…
     Ко мне она спускается сама,
     Без приглашенья.
     Не во́время, некстати, невпопад,
     Как седина в воронокрылый волос.
     Лавиной с гор, снося, как водопад
     Всё, что ещё под ней не раскололось…
     Кому-то нежность, жертвенность даря,
     Меня ж – на пепелище, на руинах
     Оставила… Но ей благодаря
     Есть крылья у меня – два сильных сына.
     Любовь – это, наверное, туман?
     Всевышняя способность к всепрощенью —
     Не видеть зла, чтоб не сойти с ума
     От ощущенья
     Беспомощности… Красотою строк
     И чистотою звуков музыкальных
     Ко мне любовь приходит, словно Бог —
     Исповедально.
     Чем поделиться надо ей со мной,
     Пока я сплю и грежу сквозь ресницы?
     Но этот сон с печалью неземной
     Давно мне снится…



   Памяти Геннадия Куркова


     Последний снег —
     Пушистый, словно клевер,
     Глубокий, словно сон…


     Под ним ты вечно
     Устремлён на Север
     И – погребён…


     Недавно пела я тебе: «Голубчик, не уезжай!»
     А ты старался подыграть получше, гитару сжав…


     Когда рука моя бросала комья
     Тебе вослед,
     Я помнила, что были мы знакомы
     Сто тысяч лет,


     Воссоздавала каждое объятье
     И каждый взгляд,
     Как ты сказал, что львы и даже львята
     На ветках спят,


     Как на руке твоей – большой и щедрой —
     Спала и я,
     Как этот снег, оледенённый ветром,
     П о с л е д н я я. .


     Ох, степь кругом, как в песне – смерти жало,
     Не вырвать чтоб…
     Одна тебя я в губы провожала,
     Другие – в лоб…


     Как ты махал в окно мне утром летним,
     Так я – зимой…
     «Не уезжай, голубчик!..» Свет последний,
     Любимый мой…

   февраль 2000 г.


   Пошли в кафе – пить кофе с коньяком…


     Пошли в кафе – пить кофе с коньяком,
     Где каждый пан панически знаком
     Со стихотворной грамотой Бодлера
     И вдохновлён Вийоном, для примера…


     Пошли в кафе – пить кофе, есть салат.
     Здесь каждый пан – поэт, а, значит, брат
     Нам по перу и по дурной привычке —
     Прикуривать от незажжённой спички…


     Пошли в кафе – пить кофе и коньяк,
     Здесь каждый пан – поэт и каждый пьян
     Невыпитым ещё бокалом страсти
     И ненаписанным шедевром… Здрасьте!


     А вот и мы! А вот и наш бокал…
     Здесь каждый – пан и потому пропал
     В Отечества кофейной круговерти.
     Жизнь выпита, есть только гуща смерти,


     В которой мы пытаемся прочесть:
     Кому – когда из тех, кто нынче здесь,
     Чей жест любой до боли нам знаком…
     – Что будет пан?
     – Два кофе с коньяком…



   Эйфелевой башне


     Эй, Эйфелева! Что растопырила ноги
     В бесстыдстве всегдашнем
     В самом престижном борделе мира – Париже?
     Тебе бы сейчас в Корнуэльсе
     Шлейф держать у Корнуэльской башни!..
     Послушница рыжих огней всех «шевроле»,
     Возжелавших Парижа,
     Как там священник твой рыжий – Жерар?
     Не очень ли стар? И, надеюсь, опрятен?
     Ему разворот твой приятен
     Под вспышками фар…
     Эй, Эйфелева! Французская девка
     С бюстом Бардо и глазами Денёв,
     Ты пьёшь этот воздух из сидра,
     Потому-то и спишь днём,
     А к сумеркам, голову в небо задрав,
     Поёшь – из тебя рвётся голос Пиаф!..
     И всё замирает внизу —
     Один только звук!
     Эй, Эйфелева! Тебе б наклониться,
     Хотя б вполовину,
     Да разве согнёшь твою чёртову спину?..
     Что твой сутенёр – Миттеран,
     Всё – развратник и франт?
     Не слишком ли странноприимен?
     И как твоё новое имя —
     Жюли, Франсуаза, Мадлена?..
     Эй, Эйфелева громада!
     Ты – любовь моя с первого взгляда,
     Пред тобой преклоняю колено…

   октябрь 1996 г.


   Чёрный плуг


     Чёрный плуг бороздит мою душу.
     Как чёрный паук
     Разъедает меня изнутри – чёрный плуг…
     Я – Пигаль. И меня не разрежешь на Пасху, как хлеб —
     Обезглавленных чернью молитвы во мне королев.
     Я – Пигаль фаэтонов и жалюзи войн и чумы.
     Всех гаврошей, гарсонов, гастонов —
     Колыбель и могила… Где мы
     Пребываем с тобою?
     Кто нам наливает «Шартрез»?
     Шартр. Шарманщик. Настенные с боем.
     Этажей бесконечный кортеж…
     И взрываемый мир бороздою —
     Чёрный плуг раздирает меня, как паук!
     Никого. Ничего. Только плуг.
     Он пытается вгрызться в мой грунт —
     Разложений коллеж,
     Храм скульптур и мозаик,
     Холстов и пергаментных рун —
     Всех веков многослойный кортеж.
     Я – Пигаль, я кровавый притон
     Паукам и кротам,
     Я ни пяди, ни пряди своей
     Под засев не отдам —
     На распашку чудовищным нравам толпы и вождей.
     Нараспашку живу к вожделеющим жизнь каждый день:
     Нисходящим – покой и приют,
     Восходящим – трамплин,
     Я – Пигаль, и меня не разделишь, как масляный блин.
     Кто-то чёрный с густой бородою идёт бороздой,
     Насекомое в упряжи пашет
     Моё сердце! Молитвы твержу – прорывается кашель.
     Где же ты пребываешь, постой?
     Мы любили друг друга! И вдруг —
     Разъедает меня изнутри
     Чёрный круг…

   24–25 ноября 1995 г.


   Мы по вязкому снегу бредём…


     Мы по вязкому снегу бредём.
     И не ценим ни снег, ни пространство.
     Может, блочный, нетопленый дом —
     Форма русского христианства?


     Что – раздать, если нищий народ
     Не имеет имений и мнений?
     Он один святым духом живёт
     Из живущих вообще населений.


     Он своё подставляет лицо,
     А не щёку – одну и вторую…
     Почему же, в конце-то концов
     Я по пальмам французским горюю?


     Где из мрамора – белые львы,
     А из роз – разрослись коридоры,
     Где от стужи так плакали вы —
     Эмигранты, поэты, жонглёры…


     Вы – жонглёры своею судьбой,
     Недовольные пальмами в парках,
     Что́ там, в Ницце, ворчал вам прибой
     По ночам, отупляюще жарким?


     Причастившись, иду, не дыша
     Я из церковки в ветках сосновых.
     Вот и счастье. И жизнь – хороша.
     Я люблю её, снова и снова.



   Крестившая Иверию Нино

   Нино: «Что такое чорчхэла?»
   Георгий: «Свеча, которая не горит…»


     Крестившая Иверию Нино
     Надета мне на шею в Имерети,
     Так патриаршей милостью дано
     Ей, потерявшей жизнь, иную встретить.


     Девятнадцатилетнею Нино,
     Вдовою Грибоедова, метели
     Не превратили сердце всё равно
     Мне в царский камень в кубке Церетели!


     Многоголосие лозы давно
     Во мне шумит причастием священным.
     Я, потерявшая тебя, Нино —
     Ещё зову и верю в возвращенье!


     Ищу себя в развалинах страны —
     Сплетённой башни, с печью в страшном чаде:
     Угарно бодрствовать, суглинно видеть сны,
     Гортанно подавать старухе мчади.


     Всех виноградин голоса солью
     В один кувшин, сплету себе чорчхэлу
     И навещу святого Илию,
     Чтоб негорящая «свеча» горела…


     Чтоб мой очаг без друга не зачах,
     Чтоб детский смех в нём искорками таял —
     Светилась в моих траурных очах
     Семь долгих лет моя Нино святая…



   Приближается осень…


     Приближается осень. Ночь зябнет, конечно.
     Ветер крымские кручи вращает неспешно.
     Отчего мне так гулко? Отчего так полынно?
     Словно слышу свой голос из башни старинной…


     Что оно предвещает, это горькое эхо?
     Может, слабость от счастья, может, слёзы от смеха?
     Что он мне навевает, зверь, скрутившись волною?
     Может быть, так бывает. Но, увы, не со мною…


     Может быть, я не смею, может быть, я не знаю,
     Что совсем не умею ж и т ь. Что т а к умираю?


     Приближается вечность. Наклоняются звёзды.
     Наконец-то, конечно, хоть какой-нибудь ро́здых!..
     Наконец-то не будет окликать меня буря…
     Неужели не будет? Неужели не будет?



   Монотонного города…


     Монотонного города горбились голые горы,
     Из расщелин которых на уличные коридоры
     С громким хлопаньем крыльев оконных,
     с шипеньем задвижек
     Вырывался поток, что исконно почти неподвижен.
     Этот шквал, нарастая из радостей и огорчений,
     Стал перпендикулярен всему, что имеет значенье,
     Он обрушил стотысячный гул свой победным аккордом —
     Птиц с периметров улиц вспугнул и прошествовал гордо…
     Заглушая, стоящий в ушах, рёв мобильных моторов,
     Заполняя собой и в себе потопляя весь город,
     Ощеряясь дверными проёмами в бельмы заката,
     Ураган успокоится к ночи на крышах покатых…


     Но пока ты не слышишь меня из-за этого гуда,
     В недосмотренных снах всё маня, недовспомнить – откуда…
     Цепенеет вокзальный провал циферблатом укора,
     Разговор наш недолгий прервал оглушительный «скорый»…
     Ах, скорее, скорее лети, чтоб увидеться снова
     С тем, кто – там, позади, впереди же – всё ново, всё ново.
     Но грохочет, грохочет состав пробегающей ночи
     И, по-прежнему, дни отсчитав, возвращаться не хочет…



   Мне сладок хлеб моей страны…


     Мне сладок хлеб моей страны,
     Что вскормлен полем Бородинским.
     Так, сытостью разобщены,
     Бедой мы сплочены в единство.


     И мы сильны, как этот хлеб,
     Своею крепостью ржаною,
     Своим замесом на́ сто лет,
     Происхождением, страною,


     Такой же нищей и святой!
     В бою ли, неоглядной, лечь ей —
     Воскреснуть, кровью залитой, —
     Удел её нечеловечий


     И нарожать себе сынов,
     И выкормить их той осьмушкой,
     Которая скрепляет вновь
     Царь-колокол или Царь-пушку…


     Мне сладок самый чёрный хлеб
     Своими тминными слезами.
     Дух русский не настолько слеп,
     Чтоб маяться пред образами,


     Он сам – воочию – Христос,
     Что выношен блаженным чревом.
     «Проклятой почвою» за что ж
     Зовут Тебя, Мария Дева?..


     Мне сладок хлеб моей страны,
     Что вскормлен Бородинским полем.
     ИМ причащаться мы должны
     По Божьей воле…



   Мы плавно переходим в возраст


     Мы плавно переходим в возраст,
     Когда, раскидывая руки,
     Уже не побежишь на возглас
     Любимого или подруги,


     Когда взрослеющие дети
     И в книгах изданные строки
     Нам говорят, что всё на свете
     Имеет грани, рамки, сроки.


     Когда любимые – далече,
     Давно и ненадолго счастье,
     И млечный путь души не лечит,
     И невозможно возвращаться


     В тот мир игры и пантомимы,
     Где юность беспредельна, вечна,
     Где мы без отклика любимы
     И так же влюблены, конечно…


     Мы плавно переходим в возраст,
     Предполагающий усталость
     И ритмизованную прозу,
     И… что там нам ещё осталось?


     Мечты бурлящие потоки,
     Водовороты страсти бурной,
     Последней нежности истоки,
     Взлёт в творчестве литературном.


     Приобретаем понемногу
     Всепониманье, всепрощенье.
     Лишь в юность, где так близко к Богу,
     Нам невозможно возвращенье.

   Лето 2011


   Георгию Ива́нову


     Декабрь в декольте декад,
     Равниной Русской мысли сжаты:
     Здесь не рождаются Сократы,
     Не сомневается Декарт,


     Здесь снег вселенского покоя
     Кричащий забивает рот…
     Россия – что это такое?
     Какой француз Её поймёт?


     В глаза бросающийся ветер
     Заставит плакать над собой…
     Поэт – один на целом свете,
     Наедине с Её судьбой,


     Согнувшись от такой нагрузки,
     В очках, потеющих в тепле…
     – Вы – русский? – Ну, конечно, русский.
     Последний РУССКИЙ на Земле!


     Вопросы европейцев чинны:
     – А – Достоевский? А – Толстой?..
     – Руси, последней и святой,
     Никто не ведает причины,


     Тем более у вас, в раю,
     Где слёз не вышибает ветер,
     Где, умирая, не поют
     О будущем тысячелетье,


     Где что ни кладбище, то – сквер,
     Где, может быть, в тени каштанов
     Родится вновь Аполлинер, Бодлер,
     Но никогда – Ива́нов…



   C -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------


H -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  
 -------


N – формула любви

   Памяти поэта Бориса Грачёва.


     Если бы вспомнить:
     Прозрачней моря
     Эти глаза, гуще неба – брови…


     Если бы вспомнить! —
     Верлену вторя,
     Как благороден был русский профиль…


     Если бы вспомнить
     Дрожанье пальцев,
     Дым папирос и любую малость,


     Мог ты избегнуть
     Судьбы скитальцев…
     Жаль, только вспомнить не удавалось!


     Я в амнезии – двадцатилетье:
     Помню твой гений, лица – не помню!
     Нет уж давно ничего на свете:
     Нет ни тебя, ни стихов, ни комнат…


     Комнаты проданы с аукциона,
     Книги, как во времена эпидемий —
     Все сожжены без единого стона
     Теми, кто пре́дал тебя,
     Иль не теми?..


     – Как же стихов нет? —
     Грянули боги, —
     – Рукописи не горят, не тонут!


     Тот, кто не помнит —
     Сгниёт в остроге,
     В строгом забвении лиц и комнат…


     Лиц или масок
     Мгновенных женщин,
     Что растворились морскою пеной.


     Был как подпасок
     Поэт увенчан,
     Переводивший Рэмбо, Верлена,


     Был он увенчан
     Венком из тёрна,
     Не из фиалок
     Лилово-жёлтых…


     Дар – переменчив,
     А смерть – проворна,
     Боги настигнут,
     Куда б ни шёл ты!..


     Был изолирован,
     Как да Винчи,
     Загнан, затравлен
     Как Искупитель…


     В серой обители
     Стол привинчен,
     Также кровать,
     Чем страшна обитель…


     Нет здесь венца
     Из твоих «фиалок»:
     «Еве подобных и Хлое подобных»,


     Если бы вспомнить,
     Как ты был жалок
     И из чего твой костюм подобран!..


     Небо разверзлось,
     Жалобно скрипнув:
     «Здравствуй, поэт мой,
     Страдалец бедный!


     Как ты истерзан
     Чужою скрипкой,
     Старшею Эддой
     И младшею Эддой…


     Как же – стихов нет?
     Они – терновник.
     Что украшает чело кроваво…»


     Тот, кто не помнит
     Как я – виновник.
     Тот, кто не знает —
     Виновней, право…

   март-май 2011 г.


   Олегу Кочеткову


     Дождями отбелённая берёза
     И с высвеченной молнией – душой,
     Ты застишь свет моим глазам тверёзым,
     Как больно им в тени твоей большой!


     Как будто небо разрва́ло громом
     И Скорбный Бог всё заслонил Собой…
     А я смотрела – дерзко и огромно,
     И выбелил глаза мне дождь слепой.


     Как издревле у странников дорожных —
     Такие бельма – сохрани-спаси! —
     Что кроме Бога больше невозможно
     Мне ничего увидеть на Руси.


     С берёзы – туесок, а с липы – лапоть.
     Всё то же бездорожье, тот же квас…
     И только остаётся пить и плакать,
     Как будто петь… Как принято у нас!



   Сквозь облака…


     Сквозь облака на декольте декад
     Спускается декабрь постепенно.
     И, кажется, он раздвигает стены
     И наполняет белым светом ад
     И храм из многочисленных аркад.


     Струится снег под куполом, из глаз
     Тех золотых икон богоявленских,
     Которые сохранены в Смоленске
     И стали чудотворными у нас.
     Москва, когда ты верить зареклась


     В тех, чьих платков согбенные сугробы
     Не таяли в молитве за тебя
     Ни в дождь, ни в зной – терпя, скорбя, любя?
     Ну, разве что под смертной крышкой гроба…
     Не чудо ль, обессилившее злобу,
     Спустившийся к нам Дух сквозь облака?



   Облака теряют вес…


     Облака теряют вес,
     Отразившись в талом снеге.
     Молчаливые побеги
     Затаил весенний лес.


     В лес по речке не войти —
     Столько льдин толкают льдины!
     В чехарде они едины,
     Но размыты все пути…


     Сквозь усталый, тяжкий сон —
     Птиц отчаянные гвалты, —
     Никогда не понимал ты —
     Что́ предсказывает он?


     Одеяла снежный ком
     Жмётся в угол одиноко.
     Я смотрю на всех в бинокль,
     Чтоб не плакать ни о ком…


     Увеличиваю зло
     В объективе, как диагноз,
     И вожу Фортуну за́ нос.
     Жаль, что ей не повезло!..


     Облака теряют сок,
     Выжимаются мочалкой!
     Я из тех, кого не жалко,
     Тех, кто вечно одинок.


     Ты посмотришь мне вослед —
     Не поверишь, в самом деле.
     Только тучи поредели
     Чередой протекших лет…


     Одеяла снежный ком
     Сброшен в угол виновато,
     Тает сахарною ватой,
     Он мне больше не знаком.


     Всё весной смывает дождь:
     Одиночество, бинокли…
     Двери – настежь! Рамы взмокли.
     От окна не отойдёшь:


     Облака теряют спесь,
     Устремляются на землю.
     Я весенний мир приемлю,
     Пробуждающийся, весь.

   май 2012 г.


   Облепиха


     Облепиховые ягодки,
     Ярко-оранжевые;
     Косточки узкоглазые,
     Как японский гладиолус,


     Как японская женщина
     С зонтиком оранжевым.
     С пёрышками газовыми.
     Из нектара – голос


     Облепиховый клеится,
     Оранжево-жёлтый;
     На зёрнышке вырезана
     С древнейшей гравюры ступня:
     – Стрекозы.
     – Нет, японки!
     – Но как она уместилась?

   1988 г.


   Музыка отраженья


     С крыш бросаются листья, бросаются листья…
     А с ржавеющей бритвы карниза
     Молчаливо стекающих капель – реприза…


     И рябины рубинная риза
     И, клонящейся книзу, клонящейся книзу
     Ивы сердцебиенье и жженье, —
     Их, безлистых, и траурных трав – отраженье


     В зябкой зыби осеннего пру́да.
     Там, на дне, спит рояль… Вот откуда, откуда
     Это чудо сверкающих звуков абстрактных!


     В пруд бросаются листья, бросаются листья…

   4.05.93 г.


   Русалки


     Русалки живут в водоёмах —
     В хрустальных, как эхо, домах.
     Их промысел хрупок и ёмок.
     Невинен и выверен взмах:


     Рассыплются длинные волны
     Волос по прозрачной спине,
     И гребень играется, полный.
     И месяц ущербный – на дне.


     А люди блуждают напрасно
     По просекам в Духову ночь!
     Волшебный мерещится, красный,
     Цветок, что не может помочь,


     Что сам по себе невозможен,
     Ведь папоротник не цветёт!
     … Он Божий – художник, он тоже
     Цвет ищет немыслимый тот,


     Он бродит – и жизни не жалко,
     Не видно тропинки назад…
     Лишь дико смеются Купалки,
     Мерцают обманом глаза.


     Художник, пронизанный смехом,
     Речною водою – насквозь,
     Обратно домой не приехал.
     Из отпуска – не довелось…


     Причина нелепою мнится:
     Прекрасный пловец утонул!
     Притягивают Водяницы,
     Как мельничный жёрнов, ко дну.


     Зачем же он, в сказки не веря,
     Тонул в полных лаской глазах?..
     Последним пристанищем – берег.
     Блестит чешуя в волосах…


     Но кажется странным подарок:
     Был холст на мольберте не прост —
     На нём ослепительно-ярок
     Букет в человеческий рост!


     Пунцо́веет в зелени древней,
     Как сгусток запёкшийся, цвет,
     Которого в нашей деревне
     По определению – нет.

   25–27.09.2012 г.


   Оплакивает голые стволы…


     Оплакивает голые стволы
     Свинцово-нависающее небо.
     Крупинки снега призрачно-белы
     Библейской манной, необманной. Мне бы


     Ненасытимость почвы – ни к чему…
     Дыхание перебивает ветер!
     Кристаллы снега, вопреки уму,
     Мне говорят, что я – за всё в ответе:


     За листья, в мокрый вжатые асфальт,
     За ураган, ухватистый и шалый,
     За то, что пёс умён как Оскар Уайльд,
     За всё, что никогда не совершала!


     Потоки свыше стекленеют в ночь,
     Не успевая до земли добраться…
     Нет сил моих «дремоту превозмочь»,
     За всё ответить – письменно и вкратце.


     Параграф первый: за детей боюсь…
     Второй параграф: пустота в карманах.
     А третий – в бусах я или без бус
     Из градин? Отчего-то почерк рваный…


     Оплакивают чёрные стволы
     Тяжёлые и пухнущие тучи.
     Крупинки снега – призрачно-белы,
     И отражение моё – не лучше.

   30.10.2012 г.


   Лебедь


     Из пены морской появляется лебедь,
     Из тонкой игры облаков.
     Вдруг кр у́жево крыльев раскрылось… А мне ведь
     Неведомо – кто он таков?


     Быть может, мечта? Вероятно, виденье?
     Каприз прихотливой волны?
     Мчит, волны взметая, корабль. В этот день я —
     На нём! Мы в судьбе не вольны…


     А взгляд погружён в завитки белых перьев,
     Рождённых винтом от струи.
     И лебедь, взлетая, глядит, очи впе́рив,
     На чёрные перья мои…


     А я – на корме: брызг ловлю изумруды,
     Что крыльев достигли моих,
     И – преображаюсь… Ты – мой, хоть умру – ты —
     Мой самый желанный жених.


     Жаль, созданный пеной! И всё же, мы – пара,
     Мы – редкая пара с тобой.
     Что в жизни мгновенной даётся нам даром?
     Любовь в ипостаси любой.


     Вдоль горного Крыма, волной накрываем,
     Кораблик, раскрылившись, мчит.
     Ты – в море, я – в небе. Большим караваем
     Фальшив Аю-Даг, нарочит…


     Из пены морской ли, из облака ль в небе —
     Мы скручены в прочную нить.
     Мой белый, с тобой твоя чёрная лебедь,
     На части не разъединить.

   28.07.12 г. – 26.08.12 г.


   Поэзии О. Э. Мандельштама


     Я затерялась в траве.
     Я читала стихи Мандельштама.
     Солнце ласкало мне грудь,
     Опьянённую воздухом строф.


     И с высоты открове —
     нием нерукотворного храма —
     С белой циновки шагнуть,
     Как с иконы, готов Саваоф.


     Белая церковь крыла —
     та и купольнозвонна.
     Звон злата
     Слышится мне в нарастающем шуме
     последних тревог.


     Муза ли плоть обрела?
     Мандельштам исполняет сонату.
     Он предваряет Христа,
     Как библейский Давид, одинок…


     Я наполняюсь тоской
     И огромной торжественной лютней.
     В сердце моём Иордан
     Разветвляется руслами вен…


     Осип – Иосиф – изгой
     Из отравленных завистью будней
     Скажет певичке: «Мадам,
     Вы видали, конечно, Биг Бэн?»


     Анжиолина, пока
     Ты жива, молода и красива, —
     Чувствам поэта ответь —
     Обессмертишь себя на века…


     Тихо плывут облака.
     Где-то Герцевич шпарит спесиво,
     Словно сонату «иметь» —
     Это, как на корриде – быка!..


     Ай-я София, дождём
     Не святым, а немножечко грязным
     Портится вечный твой стиль
     Со стихией в неравном бою.


     Осип, ты снова рождён
     Юным, дерзким и разнообразным —
     И неизбежным, как штиль,
     Скрыв штормо́вую сущность свою.


     О, Мандельштам! Ты как штамп,
     Как шлагбаум, как шкворень – упёртый:
     Нежную Tristiyu воль —
     но сменив на суму и тюрьму,


     Не Паганини, но там,
     Где читаешь ты чёртом четвёртым,
     Он затихает, доволь —
     ный, внимая себе самому…

   1994 г. – 30.07.2012 г.


   Стилизация под Северянина


     Нежной трелью разбуженный,
     Редким солнцем разглаженный,
     Ты идёшь – отутюженный,
     Твой пробор – напомаженный.


     Взгляд скользит по проталинам
     По причине радушия.
     Твой платок – накрахмаленный
     И духами надушенный.


     Будет в мареве зарева
     Закипать кулуарово
     День, родившийся заново
     На плечах ягуаровых.


     В дымке веток сиреневых
     Аромат опьяняющий.
     Для тебя он – мигреневый,
     Он такой для меня ещё.


     Тень, что стелется под ноги
     По причине зенитности —
     Узнаваема многими.
     Это – тень знаменитости.


     Сверху одеревяненна,
     Продолжая парение,
     Дышит трость Северянина
     Новым стихотворением.

   9-11 июня 2012 г.


   Кошка


     В зелёных туфельках,
     На кончик стула,
     У окошка
     Вошла и села я —
     Тропическая кошка.


     Пантерий сузив взгляд,
     Не выпуская когти,
     Я знаю, что ты «рад,
     Что заглянула в гости»…



   Я – певчий дрозд…


     Я – певчий дрозд, я упаду в ладони клёна,
     Окоченею на ветру. Как ни дыши
     На труп – на съёжившийся пруд незастеклённый —
     Не отогреть, не возвратить моей души.


     Ноябрь уносит к облакам дыханье песни —
     В проёмах туч, она, прощальная, слышна.
     О, как тоска тебя обнимет на безлесье,
     На голой круче как вскручинит тишина!..


     Я остывать в твоих ладонях не устану,
     Я буду счастлива, обласкана во сне.
     И – пусть умру! – не перестанет в каждой стае
     Звучать весна напоминаньем обо мне…

   22.10.96 г.


   На 25 января


     Из пальцев выскользнет перо
     Невольно.
     Мне слов, начертанных мудро́,
     Довольно!
     Из сердца выльется
     Любовь-гадалка.
     Мне снов, несбывшихся,
     Ничуть не жалко!
     Из уст закапают
     Мотивы в клетку.
     На день Татьяны
     Подари мне кепку —
     Надень на темя —
     На манер подростка!
     Я буду с теми,
     С кем легко и просто…

   зима 1988 г.


   Снег

   Памяти поэта
   Виктора Яковченко


     I
     Как тоска зима постыла!
     Постелила всюду лёд…
     С неестественною силой
     Снег безудержно идёт.
     Снег стремится снизу – в небо.
     Где его противовес?
     Мне бы с ним слетать, ах, мне бы
     Заглянуть за край небес:
     Где дома т а м, где овины?
     Жизнь – худа ли, хороша?
     Говорят, в сороковины
     Путешествует душа.
     Говорят, сначала надо
     З д е с ь отмучиться сполна,
     А потом уж, как награда,
     Ждёт и н а я сторона…
     Ждёт весна – Господне лето —
     Всё цветёт всегда для всех.
     Но туда, лучом согретый,
     Вряд ли долетает снег,
     Что в окне сейчас кружится:
     В чёрном небе – белый пух.
     Вот и не хочу ложиться,
     Вот и размышляю вслух…


     II
     До чего земля застыла!
     Как тоска гудит метель, —
     Застудила, загубила
     Неустойчивую ель.
     Уж она, бедняжка, стонет,
     Словно мёрзлое жильё,
     Словно нас в неё хоронят
     Без согласия её.
     До чего ж зима постыла:
     Лёд, что – год, а снег, что – век…
     Занесла, с дороги сбила,
     И остановила бег
     Се́рдца русского поэта.
     Жизнь – длинна ли, коротка?
     Как же так? Ну, как же это —
     Был и нету мужика?..
     Ну, болел. Ну, пил без меры
     Иногда… Да кто ж из нас
     Без греха – вне смысла веры —
     Хоть сейчас – в иконостас?..
     Без креста – во все лопатки
     Да во всю длину спины?
     Был казак на зелье падкий
     До конечной глубины…
     Но, в свои ныряя глуби,
     Измеряя дно эпох,
     Он писал о том, как любит.
     И любил, как только мог…
     Не «иваном», не болваном,
     Не припомнящим родства,
     Гостем не был он незваным.
     Сыном – в силу естества
     Был своей России горькой…
     Из колодезного дна —
     Свет лампадный, свет над горкой
     Подарила глубина…


     Вся его земная мудрость —
     Зорька снежная стиха…
     Горка – горстка, с добрым утром!
     Я пришла к тебе, тиха.
     Я ж нигде тебя не встречу,
     Ни о чём не расспрошу…
     Образ милый, человечий
     Зорко в памяти держу.


     III
     … Говорят, сначала надо
     З д е с ь отмучиться сполна,
     А потом уж, как награда,
     Ждёт и н а я сторона…
     Ждёт весна – Господне лето —
     Всё цветёт. Лишь в мире – снег!
     Бесконечною приметой
     Он приходит за поэтом,
     Словно чёрный человек…
     В чёрном небе он кружится
     Снизу – вверх… Ну, как усну?
     Ослепительно ложиться
     В ледяную белизну…

   13–15.02.05 г.


   Посвящение испанке Стелле


     Канте хондо! Танцуем со мной, моя Стелла,
     Синекрылая Ка́рмен,
     В переходе ты жаркою птицей слетела
     На рукав мне…


     Канте хондо! Ты не обозналась, сестрица,
     Что ж, смотрите,
     Хороводом за юбкою юбка струится —
     Так танцуют в Мадриде.


     Канте хондо! Ты, пташка моя, из Пильсеты,
     Я же – из Подмосковья,
     Как похожи твои и мои кастаньеты!
     Ты напомнишь мне – кто я…


     Канте хондо! О, Стелла – звезда золотая,
     Бёдра – страсть, бёдра – бубен.
     Как легко мимо нас поезда пролетают —
     Так не будет…


     Канте хондо! Колечко – вон той синьорите!
     Птица синяя, Ка́рмен,
     Ты слетела в метро, так бывает в Мадриде,
     На рукав мне…



   Эспанья


     Из огня появляется силуэт
     Обожжённой глины:
     Проще чёрного платья – нет,
     Нет мадонны – тоскливей.
     Ритм её сердца – в биении кастаньет,
     Это – капли дождя, для которых Времени нет,
     Век от века они становятся чаще и гуще,
     Оседая на дне зрачков тяжкой кофейною гущей…


     Смотрят в упор – сквозь поток – эти очи мадонны,
     Вынося приговор всем влюблённым,
     Откладывающим поцелуи – сквозь дождь – на потом.
     Что́ все столетние струи пред очей затаённым огнём?..
     Она проходит, а колокол юбки звонит над мостом «Ангелус».
     Ангельский лоб, сатанинский намёк уст,
     Печальный цвет розы, плачущей в волосах,
     Поза замершей птицы – раскрывающий небо – взмах…


     Танца неспешные переборы
     Заколо́тятся вдруг испуганным сердцем,
     Позволяя огню сильней разгореться…
     И только строгие горы
     Сохранят эту песню желаний, любви и терзаний,
     Вечной корриды тебя и меня,
     Жёлтого пепла – лилового неба,
     Тьмы смерти и жизни огня,
     Ведь где бы ты не был —
     Однажды солнце закроет мулета и это —
     Как Огромное Ухо Быка в окровавле́нной руке матадора.
     Покуда есть эхо в Толедо
     И строгие горы
     Хранят стогитарную страсть,
     И пока есть святые отцы —
     Человеку всегда есть – во что впасть.


     И покуда стоит Мадрид —
     В нём будут рождаться новые люди,
     Которых мадонна как молнии в землю метать будет,
     Питая песчаную матерь-утробу
     Свежей стожертвенной кровью,
     Мучась Вечною Неразрешимой загадкой —
     Л Ю Б О В Ь Ю. .



   Письмо к Сальвадору Дали


     «Здравствуйте, Сальвадор Дали!..
     И да здравствует Сан-Сальвадор
     С судьбой недочерченных гор,
     Переходящих в крылья доисторических птиц – мельниц,
     Похожих на чёрные шали изменниц,
     Роняющих к их подножиям розы и маки —
     Бренности знаки.


     Ваша Испания начинается с кончика носа
     Вашего Дон Кихота
     И оттого-то
     Так долго ищу я – где ж оборвётся она?
     Но линия цельна и смерть не видна,
     Пока неожиданно, из-за поворота…


     Мне кажется, так умирают в Испании все —
     На рассвете, на взлёте, во всей красе.
     Вот только солнце достигло края Земли
     И наполнилось кровью, как спелые помидоры —
     На базарах, на улицах Сан-Сальвадора…
     До свидания, Сальвадор Дали!..»



   Фламенко


     «Из окна моего проступает Мадрид», —
     Написал бы, наверно, Майн Рид, —
     Он – терпкий гранат, он – кровавый гранит,
     Он весь состоит из Ка́рмен-сюит,
     Из донов Хосе и бездонных обид,
     Измен и страстей, и смертей синьорит,
     Из чёрных гитар и небесных коррид,
     Из Хуанов Бельмонте и Хуанит,
     Из гитан, танцующих нервно, навзрыд
     И целующих землю губами копыт,
     Чьи смертельны объятья, чей жалостлив вид,
     Как у Скорбной Мадонны у въезда в Мадрид…



   Небо


     Небо.
     Упавший на дно его, Ноево,
     А не в Дон,
     Застыл на коленях
     Немо.
     Для позы – поздно.
     Для Иордана – рано.
     А, может быть, это —
     Нэмо
     Со дна не Дона, но
     Неба?
     …Слепая Познань!
     Объект не познан,
     Хотя над ним нависает
     Неман.
     Не Дон. «Динь-дон!» Дон – это дно
     Неба,
     Донец – донце. А снизу всё раздаётся
     Верхненёбный гортанный звон горного
     Колокола:
     «Он-н-н – Он-н-н!..»
     То-то ведь —
     Долго ли, коротко ли,
     Упав на колени в самое
     Небо,
     Молился читавший когда-то
     Нагорную проповедь
     За Землю, которую перекрестил —
     На прощание и на прощение?..
     Дон ли, Неман гудит и гудит Иордан,
     Как единый Немой – неумолчный орган
     В омовении – в посещении

   Неба.
   12–19.12.96 г.


   Миниатюры


     I
     Улетает с верёвки бельё —
     Своевольное сердце моё:
     Раздуваясь, как парус,
     Ох, оно б разорва́лось!..
     Да верёвка крепка…
     Вот и тянет, как лёгкую лодку,
     За собою меня —
     На утёсы, на камни…
     Нет ни ночи, ни дня.
     Оторваться мне как бы?
     Да робеет рука,
     Да не просто всё, вот как…


     II
     Ночью молния билась в окно,
     Я молитвой её не впустила.
     Утром дерево рассечено
     Этой молнией было.


     Ветви мёртвые вжались в стекло,
     Исцарапав его напоследок…
     Я подумала: «Мне повезло.
     Я – сильнее. Победа.»



   Пушкин


     Листва колышется смычками скрипок,
     И флейты партию выводит соловей,
     Шаги стремительны, мост слишком зыбок
     Как детский клавесин в дрожании кудрей.


     Он радостен, и прост, и беззаботен,
     Вбежавший Пушкин к няне на крыльцо,
     Единственный из тысяч и из сотен,
     И вдохновенней яблочка – лицо,


     Румянее! Волос упрямых стружка,
     Склонясь над нянею, щекочет ухо ей.
     «Ну, полно Вам, шалун!» «Нет, где же кружка? —
     Смеётся барин, – Сердцу будет веселей.»


     «Ох, озорник Вы мой, неугомонный…» —
     Ворчит старушка, но несёт вино.
     Вдруг расцветает дуб нелукоморный
     И тридцать витязей стучат в окно…


     Он – прост и радостен, и беззаботен
     Как ангел, как дитя, шальной, поэт…
     Когда ж скончался – будто о работе
     Задумался глубо́ко. Смеркся свет.


     И сразу смолк оркестр из окружавших
     Явлений и предметов бытия,
     Лишь в отраженье локонов дрожавших
     Бьёт клавесина слабая струя…

   05.06.07 г.


   В полнолуние


     В ночь Полнолуния ловят
     В блюдечко с талой водой
     Отраженье Луны,
     Ловят любимых на слове,
     Которое всуе произносить не должны
     Ни люди, ни боги,
     Что носят звёзд ожерелия
     В низках колец дождевых,
     Окровавле́нные тоги
     Вместо венков и хитонов —
     Обычной одежды живых.
     Ты закрываешь глаза-зеркала,
     На крылатые тени ресниц
     Выливая из блюдца Луну.
     Ночь обо мне тебе не солгала —
     Лишь поближе к воде накренись
     И ещё разгадаешь одну
     Меня… Закрывая глаза-зеркала
     И моё отраженье поймав,
     Помни: я не солгала —
     Жду тебя в полнолунии трав,
     В полнотравии лун,
     В полноталой Луне.
     Если ты дерзок и юн —
     Отправляйся ко мне
     В ночь Полнолуния…

   июнь 1996 г.


   Лодка пуста…


     Лодка пуста. Испаряется путник.
     Гасит волну предрассветный туман.
     Может быть, будущее это – будни:
     Тёмное дно, золотистый дурман?


     Может, вино, может, лунная отмель?
     Берег неверен, шаги неслышны.
     Где же ты, милый? И кто ж меня про́клял
     Эхом тонуть в камышовой глуши?


     Пряжей ундины повиснуть на вёслах,
     Тенью совиной по лодке скользнуть?
     Только бы встретиться поисков после,
     Только бы вместе отправиться в путь…


     Тяжек тоннель этой лунной дороги.
     Зло ожиданье и зябок рассвет.
     Хоры лягушек канонами строги,
     Сотни – о Боге и столько же – нет…

   янв. 2003 г.


   Сон


     Тревожный сон о белом попугае
     Волнует в сотый раз.
     Косясь, он мне картавит: «Дорогая,
     Я обожаю Вас…»


     И что-то там об отдалённом юге —
     Припомнить не могу,
     Но вижу я себя в немом испуге
     На крымском берегу.


     И ветер платье прочь с меня срывает,
     И я за платьем рвусь.
     Но, как это в немом кино бывает,
     Добраться не берусь…


     И солнце мне на голову садится,
     И море бьёт волной,
     И белая прожорливая птица
     Глумится надо мной…


     Не то меня гнетёт, не то пугает,
     Что нагота и стыд,
     Как тот проклятый голос попугая.
     Как то, что он кричит.


     Набрасывая мне платок на клетку,
     Картавит всякий раз:
     «Вы перегрелись, перегрелись, детка,
     Я обожаю Вас…»

   06.03.05 г.


   Как-нибудь, ничего, ничего…


     «Как-нибудь, ничего, ничего» —
     Сабли, пули, штыки – это было…
     Как любила врага своего,
     Так ты друга, страна, не любила.


     И порой не могла отличить,
     В снежной, мельничной мгле холодея,
     Чьё усталое сердце лечить —
     Благодетеля или злодея?


     В чёрном вихре войны и беды,
     Перемелется – будет мука ли?.,
     Не успела расчувствовать ты —
     Чьи же руки тебя оболгали…


     Кто – насильник тебе, кто – супруг,
     Кто – твой голубь, а кто – твой немилый?
     Красной Армией сдавленный Юг,
     А в кольце – казачина Корнилов…


     В Смольном рвали из рук телефон
     Сообщенья – секретны и срочны.
     А Каледин, кивая на Дон:
     «Господа, говорите короче!..»



   Мечта


     Мечтаю жить я в «сталинской» квартире
     С просторным, трёхметровым потолком.
     В аквариуме лоджии как в мире,
     Где нет моих ошибок и долгов,


     Защищена стеклянным полукругом
     От внешних звуков, буду я внимать,
     Пия свой кофе, музыке как другу:
     Игре детей, насколько может мать,


     Собаки лаю, песням канареек —
     Я их всенепременно заведу…
     Ещё мечтаю: вот бы поскорее
     Поймать свою жемчужную звезду!


     Моя ладонь пуста без встречной длани.
     Без тёплого, надёжного плеча.
     Всю жизнь я балансирую на грани
     Способности от плевел отличать


     Зерно и невозможности отличий
     Рассветных сумерек от млечного пути.
     – Прозрение моё, моё величье,
     Позволь воспользоваться, обрести!


     Моя ладонь теряется в огромной —
     Песчинкой в море! – солнечной руке
     И ощущенье счастия нескромно
     И непривычно бьётся в узелке.


     А там – звезда – жемчужная, большая —
     Сияние лучей из узелка!
     И тянется, всё за меня решая,
     Берёт меня в себя твоя рука…

   лето-осень 2011 г.


   Ворона


     Но должно же быть счастье где то ж,
     Если оно не здесь?
     Ворона тащит в гнездо ветошь,
     Чтобы сидеть в гнезде:
     Поклёвывать крошки хлебные,
     Посматривая вниз.
     А я, пока не ослепну ведь,
     Вверх: на неё и карниз,
     На веточки рябиновые,
     На ангелов в лучах,
     Что крылышки резиновые
     Таскают на плечах.
     Ох, счастье моё горькое!
     Да где же ты живёшь?
     И под какою горкою
     Испытываешь дрожь?
     Взяла б тебя, закутала
     И унесла в гнездо…
     А если б перепутала?
     А если что – не то?

   14.04.08 г.


   Я напишу


     О мир, пойми! Певцом – во сне – открыты
     Закон звезды и формула цветка.

 М.Ц.


     Я напишу. Я на её эпиграф – не надышу.
     Я напишу своё
     О том, как тигром время выгрызть – выиграть
     У чёрта в покер.
     Кия остриё
     В шары Фортуны вжарить на бильярде.
     Я покажу, как в адовом огне
     Возможно выжить – выжать на азарте
     Безумья веры – можно верить мне.
     Я отзовусь всечастным и всевластным
     Прибежищем – умеющим дышать,
     Не задыхаться мокрой астрой астмы
     В астральном склепе – спектре нагиша.
     Я научу, как страхом смерти править,
     Когда сквозь пальцы потекут ручьи
     Погибших близких. В траурной оправе —
     Ничьи тела и души их – ничьи…
     И больше нет ни выбора, ни меры,
     Ни выхода, ни выдоха для них.
     Есть шанс беспрецедентного примера
     Для любящих и потому – живых.
     Узнает мир, ослепший мир да у́зрит
     Закон звезды и формулу цветка,
     Коль в покер выиграет однажды узник —
     Поэт, чьё слово больше, чем века…

   1–2 дек. 1995 г.


   Пророк


     Я полз по льду никем не стёртых граней
     Забытых догм, законов и стихов
     И ощущал как плакали герани
     Над третьим умираньем петухов.


     И перед тем, как петухи вскричали
     Я оторвал всезнающую плоть
     От кромки льда, которую вначале,
     Казалось, был обязан расколоть…


     Но нет! Я воспарил, одним усильем
     Разрушив то, к чему весь мир привык.
     Герани плакали. И расцветали крылья.
     И оживал нездешний мой язык.

   АКСЁНОВА ТАТЬЯНА – поэт, член Союза писателей России. Родилась в Подольске, закончила Литературный институт им. А.М. Горького, автор книг стихотворений и переводов: «Дорога в Назарет» (1994), «Право на улыбку» (2000), «Другое имя» (2001), автор и член творческого совета антологии современной поэзии «Равноденствие», автор альманаха «Цветаевские костры» под редакцией Б. Мансурова, альманаха «45-я параллель», журнала «Южное сияние», интернет-журнала «Русский переплёт» и многих других публикаций.