Иван Фастманов
37 Geminorum

   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.



   Памяти Евгения Дмитриевича Поливанова, русского лингвиста, репрессированного в 30-е годы.

     Соломон Гранди
     В понедельник родился,
     Во вторник крестился,
     В среду женился,
     В четверг занемог,
     В пятницу слёг,
     В субботу скончался,
     В воскресенье отпели.
     Так жизнь и промчалась:
     Считай – за неделю.

Английский фольклор, 1842

   Когда это началось? Девятнадцатого, в понедельник? Точно. В понедельник у меня были ответы на все вопросы. А в воскресенье весь прочный мир уже разрушен.
   В понедельник я сидел у прокурора, морщил нос и читал газету, лежащую у него на столе. Весь кабинет подполковника юстиции Евгения Борисовича Гаусова пропах потом. Этот запах сводил с ума всех.
   – Товарищ капитан, что вы морщите свое уважаемое лицо? Вслух читайте. Громко и с расстановкой.
   Морщился даже президент на портрете.
   Подполковник юстиции взял щетку и, кряхтя, стал чистить обувь под столом, смяв свой огромный живот. А я начал читать.
   – «Анализ данных, собранных с помощью научного аппарата «Разведчик межзвёздных пределов» (IBEX), указывает на необходимость полностью пересмотреть существующие представления о формировании и эволюции Солнечной системы в целом и Земли в частности, сообщает ИТАР-ТАСС…»
   – Идиотека! На кой мне ваш ТАСС? Ниже читайте, «городская молния»!
   – «18 мая в двухэтажном доме № 4 по улице Звиргздыня г. Кимры произошел сильный пожар. Полностью выгорела квартира академика Л.Г. Асланяна, Героя Советского союза, выдающегося ученого и конструктора. Супруга академика Мая Лоренцовна Асланян угорела во сне. Сам Леонид Гисакович не обнаружен. Удивительно, что, несмотря на деревянную конструкцию дома 1899 года постройки, другие квартиры не пострадали. Пожарный наряд…»
   – Удивительно? – закряхтел под столом прокурор.
   – А?
   Передо мной всплыло огромное бордовое солнце.
   – Хватит изображать имбецила, товарищ вечный капитан. Вас не удивляет, что другие квартиры дома № 4 не пострадали, несмотря на пожар первой категории?
   – Да, это крайне удивительно.
   – И как вы себе это представляете?
   – Слабо, Евгений Борисович.
   – Раз слабо, придется расширять ваш кругозор. Вот материал дознавалы с этой квартирки, вот газета, а вот мое отеческое благословение… Расследуйте.
   – Понял вас, товарищ подполковник.
   – Ваня, ты чего вздыхаешь? Знаешь, кто это?
   – Где?
   – В пизде, на верхней полке. Вы знаете, кто такой академик Леонид Гисакович Асланян?
   – Никак нет.
   – Дурак ты, Ваня. – Евгений Борисович ловко заложил в воздухе финт желтой брошюрой. Я поймал ее крутящееся тело, раскрыл. Теперь мне не нужно было смотреть на прокурора. – Светило мировой инженерии. Конструктор «Шквала» – легендарной ракеты для подводных лодок, которая двигается под водой со скоростью 180 метров в секунду.
   – И как она преодолевает сопротивление воды?
   – В кавитационном пузыре. Ракета создает завихрение воды, которое образует вакуумный пузырь. И движется в нем к цели с убийственной скоростью. Шум при этом стоит такой, что сонары выходят из строя. У радистов кровь из ушей хлещет. Пиндосы часто икали, едва заслышав про эту ракету. Так что вперед и с песней, мой особый контроль! Правда, в последнее время Асланян стал плох. Москва говорит, двинулся рассудком, ушел из русла естественной науки. Издержки гениального разума. Я вызвал эксперта Истримову из Твери. Ракета под кроватью жены, опыты со взрывчатыми веществами в ванной? Я должен все знать. Доклад ежедневный, ежечасный! Московские писаки уже здесь, и администрации нужно их чем-то кормить. И кормить я их буду тобой… – Подполковник схватил потной ладонью трубку, второй рукой нетерпеливо махал мне. – Гаусов. Да! Постановление уже есть, копию можем вручить вашему сыну.
   Я сгреб материалы и тихонько отбыл к дому на улице со странным, древним названием Звиргздыня. Оно навевало мутные ассоциации с дынями, витающими в звенящем космосе.
   Уставший от жизни двухэтажный дом присел на колени, просил пощады белыми флагами простыней, вывешенных из окон. Краска с цифры «четыре» облупилась, номер – цвета ржавого хаки. На крыльце стояла грязная посуда, ее вылизывал черный кот с обрубленным хвостом. Светлый воротничок на кошачьей грудке: надежда есть.
   Древесная гарь отравила ноздри. Лестница с глубокой колеей и отпечатками ступней тех, кто пыхтел на ней всю свою жизнь. Доски подружились, скрипа нет. На окне стоял пыльный кактус, на стене – опутанная паутиной детская коляска. Второй этаж, открытая дверь.
   – Помнишь Кислого с Центросвара?
   – А должен?
   – Обязан.
   Выстрел. Седая голова без отрыва смотрит в телевизор. Сериал «Литейный» длиною в жизнь. Не оборачиваясь, бабуля авторитетно тычет пальцем в сторону. «Ступай дальше, я прикрою». Понял, иду.
   Окно в конце коридора выбито. Осколки стекла на полу. Я остановился возле роковой квартиры, приник ухом. Ветер шипел, прищемленный дверью. Стал искать в папке ключи, толкнул бугристую дверь локтем. Нежданно она поддалась, пока не рухнула целиком внутрь, подняв столб черной пыли. Внизу кто-то выругался, детский голос громко кричал: «Четыре! Четвертый раз!».
   Но я не слышал, я смотрел. Внутри стояла необъяснимая, насыщенная до предела, чернота. Проемы окон были спасением. Пыль пятилась по комнате, вышла в коридор. Я натянул респиратор и вошел.
   Плавильная камера. Все поверхности ровно выжжены и имеют похожую зернистую структуру. Огонь уничтожил все. А что не отправил в небытие, то уменьшил втрое. Шкаф съежился, спрятался в стену. Лопнула и рассыпалась коралловыми осколками ванна. Швейная машинка в виде причудливой скульптуры потекла, как восковая. Стоило коснуться чего-либо, как структура менялась, едкая пыль вздымалась в воздух. Предметы теряли очертания и ускользали.
   Приехала Ленка Истримова – с родимым пятном на щеке, напоминающим Австралию. Она надела синие лабораторные перчатки и принялась раскладывать пыль по пакетам.
   – Другого от гения и не ожидала. Тотальный отжиг. Ну и дерьмо эта никотиновая жвачка. Тьфу.
   – Истримова, перестаньте плевать на вероятные улики. Они улетают. Что скажешь, Лен?
   – Жарко тут было. Как в попе у сатаны. Выгорело все. До молекулярного состояния. Стальные, керамо, бетонные элементы сохранили кое-где структуру, остальное – труха, сыпется при малейшем дуновении. Чем жгли, понять надо…
   – Напалмом? О, стиральная машинка в миниатюре.
   – Точно уж не лисички, взявшие спички. При этом снаружи ни пепла, ни даже копоти.
   – Нонсенс. Дом деревянный. Должно быть гигантское пепелище. Позвать кого-нибудь из рубрики «Удивительное рядом»?
   – Повернись-ка. Твои ноги оставляют выемки на полу. Ровные. Но только до определенного предела. Очень интересно! Очаг возгорания строго ограничен определенным пределом. Огонь не шел наружу… Мистика! Следи за пламенем. – Она быстро щелкнула американской зажигалкой. – Основной фокус здесь. Да не тычь пальцем, следователь! Граница между выжженной древесиной и той, что не пострадала, – четкая. Как по линейке чертили. Дальше этой точки пламя не шло. Где была Асланян?
   – Кровать стояла вот здесь. На ней женщина шестидесяти двух лет. Кремирована заживо во сне. Однородный порошок. Опознали по коронкам на зубах. Судмед сказал, что Мая Асланян вся влезет в литровую банку.
   – Тут нечто запредельное, Ваня. Скажи Гаусову, чтоб Москву звал.
   – Что с воспламеняющимися?
   – Газа в доме нет. Ничего, похожего на баллон, не нахожу.
   – А на ракету «шквал» или гигантский кавитационный пузырь?
   – Что? Асланян не держал здесь лаборатории. Ничего похожего на экспериментальное оборудование я не нашла. Только быт. Соседей опрашивали?
   – У меня шесть протоколов, составленных дознавателем. В целом – ноль. Академик здесь редко появлялся, только ночевал. Возвращался с работы после десяти. Правда, я так и не установил, где Асланян трудился над своим адским паяльником… Ни с кем дела не имел. Приглашение на день города от мэрии Леонид Гисакович проигнорировал. Жена – молчаливая домохозяйка армянской национальности, ложилась рано. Ильинская из седьмой шла заступать вахтером на городскую свалку в четыре тридцать, когда увидела, что дверь Асланянов светится. Сейчас найду… «Дверь квартиры номер четыре светилась как будто яркий солнечный свет или даже ярче. При этом она не была освещена снаружи, свет струился изнутри, просачиваясь сквозь щели и освещая коридор. Смотреть на эти щели было нестерпимо для глаз. Дыма и гари не было. Я испугалась, думала, что дверь раскалена, но все-таки постучала. Она оказалась чуть теплой, и свечение при стуке будто потускнело. Никто не открыл, не ответил. Разбудила домкома Владимира Трифоновича. Он вызвал милицию».
   – Бодренько так… А что профессор делает в Кимрах? Он наш?
   – Приехал полтора года назад, снял квартиру. Навел справки у технарей, где и чем занят профессор во время ежедневных отлучек никто не знает. Впервые слышат его имя. Продукты закупала Мая. Она же часто возила ему пакеты на велосипеде «Украина». Соседи видели самого академика редко, не чаще раза-двух в неделю. Но каждую встречу запоминали надолго. Они высмеивали старика, считая сумасшедшим.
   – И почему же?
   – Каждый раз, когда Асланяна видели, на у него голове был очень странный предмет.
   – Гнездо жар-птицы?
   – Не совсем. Шлем. Очень громоздкий шлем желтого цвета, к которому прикручены другие предметы. Похоже – антенны.
   – Он ходил в нем все время?
   – Асланяна никогда не видели без шлема. Леонид Гисакович объяснял это профилактикой какого-то заболевания головного мозга. Я уже сделал запрос в Москву по поводу медицинской истории профессора. Но самое интересное не это. Супруга профессора рассказывала парализованной Беляковой из второй, что мужу запретили снимать шлем даже ночью. На шлеме, сбоку, Белякова видела надписи. Прямо по центру, на лбу, две большие буквы «РП».
   – «РП»? Сбрендил, к гадалке не ходи. Я, кстати, видела желтый шлем с антеннами. Только без надписей. Будешь конфетку?
   – И где же ты его видела?
   – На урицком рынке, вчера. Джесси сгрызла пульт, и мы с мужем искали замену. Висело это изделие где-то в центре, у какого-то нерусского. Просил три пятьсот за шлем американского космонавта. Интересно, НАСА в курсе?
   – Сейчас и проверим. Ты на машине?
   – Да, мой генерал.
   – Куда поскакала, а опечатать помещение?
   Через полчаса я уже крутил в руках удивительное изделие. Баят Норбеков, владелец торговой палатки со странным названием «антен штекер пульт», сидел в Ленкином пежо и махал руками. Врал, что шлем сдал иностранец.
   – Норбеков, здесь черным по русскому написано, «РП».
   – Я не знаю, палковник, в Нахичевани русский не учат. Это не мой дел, товар продать, детей кормить. Человек нерюсский продавал, я купиль, теперь сам продать. Зарплат маленький, четыре рубля давай, у меня четверо детей. Потом верти, скока хочешь…
   Я не замечал живописных кругов, которые описывали в воздухе его возмущенные руки. Я изучал шлем. Чем дольше осматривал конструкцию, тем больше проникался уважением к военной функциональности предмета. Предмет оттягивал руки, весы в мясной лавке показали 2 килограмма 350 грамм. Носить его непрерывно – изощренная пытка. Не удалось установить ни фабрику, ни страну-изготовителя. Бирки и штампы отсутствовали. Шлем был исполнен аккуратно и основательно, как любой высокотехнологичный продукт военной промышленности. Желтая поверхность оказалась на ощупь шершавой, обтягивающий каркас материал напоминал по фактуре резину. По бокам на хромированных болтах крепились две трапециевидные антенны. Еще одна – в виде неправильного купола – закреплена в районе затылка. Идеальная подгонка, монументальная устойчивость. Ниже, в задней части располагался прямоугольный аккумуляторный отсек, в котором я нашел метровый провод к розетке внешнего питания. В единственную шейную шлейку из темной потрескавшейся кожи был вделан электронный прибор. С виду он напоминал миниатюрный двухсекционный светофор – с секциями зеленого и красного цвета. Вторая шлейка была вырвана с корнем. Куски белых ниток торчали из основания шлема.
   На лбу были две белые, нанесенные через трафарет буквы: «РП». Покрутив желтую сферу, я нашел нечто более интересное. Несколько слов, написанных в столбик и нанесенных буквами поменьше в районе левого уха, гласили: «Брандтель-Бок-Поливанов-Асланян». Слова «Брандтель» и «Бок» несколько выцвели и приобрели яичный оттенок. «Поливанов» и «Асланян» были нанесены разными шрифтами и, видимо, в разное время. Сомнений, что это шлем профессора, не осталось. Шлем не перестал удивлять находками и внутри. В подшлемник были вделаны наушники с тремя прорезями под динамики. Открепив пластмассовые заклепки из мягкой кожи с прослойкой поролона, я нашел квадратный отсек, закрытый одним крестовым болтом. Ноготь не взял его, зато подушечка пальца нащупала чуть ниже продольную выпуклость. Лена принесла складную лупу.
   – «Рыночная площадь 1968 сейф».
   – А?
   – Написано «Рыночная площадь 1968 сейф». Видимо «РП» – это она и есть. 1968 – год. Норбеков, есть маленькая крестовая?
   – Ничего винтить не будет, командир. Купите, потом хоть взривайте. Это каска косманаутов. Она на луну летал. За три отдам.
   Перед моим носом всплыли три волосатых пальца.
   – Норбеков, этот предмет я изымаю как вещественное доказательство в уголовном деле по факту смерти Маи Асланян. Это шлем ее мужа, который сейчас находится в федеральном розыске. Все что ты за него получишь, это протокол об изъятии. Как говорят в Кизляре, «андерстенд»?
   – Какой Масланян, кто убил? Я радуги продаваю постоянно тут!
   – Двигай за мной к машине. Откуда у тебя шлем?
   – Я знать не думал… Башмака этого изурою. Какой дело?
   – Стоп. Ты у Башмака шлем взял?
   – Давал ему «три топора», забрал шлем и все. Знать не думал, душу его топтал…
   – Топоры? Портвейн «три семерки» ты выменял на шлем Асланяна у дважды судимого Василия Башменцева, верно?
   – Да, да! Эта мудак Башмак пришел шлем сюда, две тыща хотел, за триста торговали. Вот отвертка командир, я, честно, четверо детей…
   Я вытащил отвертку из складного ножа Норбекова, и почерневший болтик из недр шлема упал в ладонь. Подцепив металлическую крышку, открыл отсек. Внутри был металлический тумблер, вроде тех, которые можно увидеть на военных самолетах. Холодная сталь – и никаких надписей. Я приладил крышку обратно.
   – Баят Норбеков, город не покидать. Леночка, сделай скан его паспорта. Вон «кодак».
   Лену я отпустил, а на поиски Башмака захватил оперативников из девятого городского отделения милиции: сержанта Ипатьева, по кличке Печальный и водителя Руданова. Улыбки Ипатьева никто никогда не видел. Он был из тех исполнительных ленивцев с широкой светлой душой, на которых держится земля русская. Был ли основой русской нации богатырского сложения водитель Руданов, я не знал. Руданов очень неохотно выдавал себя, громогласно произнося лишь: «так точно», «принял» или «житомир 39, на связь»
   Башмака нашли легко. Его сестра показала, что он уже второй месяц работает на железной дороге, путеукладчиком. Прыщавый Василий Башменцев лежал возле путей за зданием железнодорожной станции Савелово и явно не спешил их укладывать. На нем был задубевший сальный комбинезон. Черными как копоть пальцами он раскидывал с приятелем «буркозла». Его друг с взлохмаченными седыми патлами, завидев Ипатьева в форме, стал напевать «еду в Магадан».
   – Что пьем? «Охота крепкая»? Бестселлер.
   – Имеем право, гарантированное конституцией. Во время обеденного перерыва.
   – В половине пятого? Ипатьев, возьми пока этого кочегара паровых машин и проведи разъяснительную беседу. На тему «прямая взаимосвязь пьянства и членовредительства на железных дорогах РФ»
   – А?
   – Короче объясни, что лежать на путях пьяным опасно для цветущего организма. А я пока побеседую с носителем сапожной фамилии и аналогичного запаха.
   Я присел на место седого. Башменцев понял, откуда дует ветер, и попятился. Желание держать все под контролем и оставаться невозмутимым выдавало его. Я долго наблюдал за ним, смакуя неудобство.
   – Психологи называют это «защитной позицией».
   – Начинает холодать, не пора ли нам поддать?
   Он натужно рассмеялся.
   – Послушай меня внимательно, Василий. Сейчас ты честно ответишь мне на вопросы. Их будет немного, чтоб не напрягать твои интеллектуальные ресурсы. Точнее, вопрос будет один. К тому же с визуальной подсказкой. Итак, откуда ты взял этот предмет?
   Я вытащил из пакета и поднес к хитрому носу Башменцева желтый шлем. Он явно узнал его и сплюнул в сторону.
   – Отвечает господин Паташов.
   – На набережной подобрал, возле обелиска.
   – Возле обелиска Троцкому, который известен в народе своей правдивостью? Не ври мне, Васенька. Не в твоих интересах врать.
   – Говорю же, тама он валялся, в урне зеленой. Мне уже идти на шестой участок.
   Он хотел было подняться, но я стукнул его шлемом по носу. Башменцев отпрянул назад и выпучил честно-голубые глаза.
   – Товарищ Башменцев, вы умеете писать?
   – Не-ее, да…
   – Ясно. Вот там, в замечательном изделии отечественного автопрома – буханке – яростно сжимает руль сержант Руданов. Сержант Руданов известен тем, что не любит, да и не умеет говорить. Как и ты, Вася. Эту вредную привычку у него отбили лопатой в псковской дивизии ВДВ. Я сейчас пойду изучать вещественное доказательство, а допрос продолжит сержант Руданов. После его допроса ты изложишь все мне. В письменном виде. Так как зубов у тебя, Башмачок, уже не будет.
   – В леску…
   – Громче!
   – В леску он был, в леску.
   – Шлем? В каком леску?
   – В белогорском. У поймы. Я металл собирал, медный провод, Норбику сдать.
   – Далеко от Белого Городка?
   – Километров пять, может. Ходил он там в шлеме, измерял чёто. Пальцем его не трогал!
   – Хватит чесать руки! Кто ходил в шлеме?
   – Я думал, военный. Потом гляжу – старик. Носатый.
   – Пофессор Асланян. Где он сейчас?
   – Там, где мы все скоро будем.
   – Что он делал?
   – Пруты металлические в землю втыкал и проволоку между ними прилаживал. Я хотел проволоки взять и прилег. Тогда началось. – Он поднял голову, стал водить ртом из стороны в сторону, протяжно свистеть сквозь гнилые зубы. – Как в трансформаторной будке гудеть начало. И туман серый. Съежился и со всех сторон накрыл старикана. Вот так, бля! – он выпучил глаза, свел ладони и стал душить воздух пальцами.
   – Что накрыло старика?
   – Туча.
   – Херня! Что за туча?! – заорал я и схватил Башмака за жирные волосы. Тот стиснул зубы.
   – Отвечаю, товарищ командир. Туча коконом вокруг него встала. Выл он сильно и рвал землю как безумный. Я онемел, пластался, хотел с землей слиться. Никогда так страшно не было. Вру, в детстве было, когда мимо проскакал двуногий бес. Эти насекомые его поели…
   – Какие насекомые?
   – Комары. Похоже на комаров. Гул стоял такой, уши заложило.
   – Асланян жив?
   – Не знаю… Нет. Я видел, как он чернеет и, как это сказать…
   – Своими словами.
   – Меньшеет? Сдувается! Чернеет и сдувается на глазах. Они его изожрали до костей. Я схватил шлем – и бежать. Первое что сделал – закупил москитной сетки в городе.
   – Что он делал в момент нападения?
   – Проверял натяжение проволоки, кажись.
   – Эх, Васька. А тебя комары-убивцы не тронули?
   – Сам удивляюсь.
   – Лучше бы ты запомнил, где остался Асланян. Иначе мы тебе предоставим окна с крупной сеткой. Ипатьев, отпусти второго дурака. Мы едем.
   – Куда?
   – На поиски серой тучи.
   – Я до того четыре месяца не пил, товарищ капитан. Но теперь все… Пьянство и храм. Храм и пьянство.
   – Старинное сочетание.
   Мы ехали в холодной казенной машине, Башмак указывал дорогу. Я искал признаки лжи на его лице, но не находил. Он был испуган, но кажется, рад. Счастье избавления. Груз, гнетущий его, перекочевал на чужие плечи. Не доезжая небольшого старинного поселения – Белого Городка, свернули на грунт. Буханка стала качаться по среднерусским ухабам и страшно скрипеть. Левый ее бок подхлестывал ельник.
   – Вот бурелом…
   – Этот бурелом живет до шестисот лет, Ипатьев.
   – А?
   – Ели, Ипатьев.
   – Еле-еле?
   Я отвернулся и подумал о том, что видели эти деревья за свою жизнь и о чем они молчат?
   Мы плутали по лесу, но Башмак тыкал пальцем с почерневшим ногтем на развилках.
   – Под горку налево уходим.
   Похоже, знает, куда ведет. Лучше бы ему знать. Я пристально смотрел в его голубые глаза, а он отвечал мне взглядом честного человека.
   – Руданов, как пойдем, захватите АКСУ. Если вздумает бежать, навести нас на подельников, или у него из попы начнут вылетать агрессивно настроенные комары, применяйте оружие.
   Водитель коротко кивнул головой. Пуговица на шее Руданова напряглась, толстые пальцы повернули руль.
   Продолжили путь уже пешком по едва различимой тропинке. Башмак, Руданов, Ипатьев. Последним шел я, неся сумку криминалиста. Ельник уступил место остролистым кленам и ароматным липам. Птицы сходили с ума. Пробирались вдоль берега Волги, ломая ногами сухие ветки. Башмак замедлил шаг и тихо повторял «гдетатута», «точнатута». Стал кружить, менять направление. Во рту пересохло, а воды не захватили. Ветки отвешивали пощечины. Руданов снял автомат с предохранителя и звонко дослал патрон в патронник. Я хотел остановить хаотичное блуждание и догнал было подозреваемого. Но Башменцев внезапно застыл, вытянул дрожащий палец. Я ничего не увидел. Пологая поляна, заклинивающаяся к реке. Молоденькая березка, чахлый куст. Посреди что-то черное, причудливо изогнутое и распластанное по земле. Ипатьев уставился в ту же точку с открытым ртом. Я достал очки. Всего лишь остатки дерева, погибшего от огня. Напряжение этих двоих передалось мне, в ушах звенело. Мы подходили очень медленно, боясь пробудить то неизвестное и разрушительное, притаились. После каждого метра прислушивались и озирались. Чертов Башмак так и не двинулся с места. Я увидел, что он развернулся и присел, закрыв лицо руками.
   – Башменцев! Сюда! – позвал я быстрым шепотом.
   – Не пойду… – ответил сквозь зубы он.
   – А в табло?
   – Мне херово. Я тута обожду.
   – Руданов, веди!
   – У вас анальгина нет?
   – Вста-ать!
   Подошли вплотную к угольно-черному предмету. Он напоминал ствол уничтоженного огнем причудливо-изогнутого растения. Заостренный пик расширялся в конус и имел отверстие. Я подошел и тщательно изучил его, отметив пару ниш чуть повыше этого отверстия.
   – Это старик – сказал Башмак с каменным лицом
   – Ипатьев, видел ли ты подобное? Поверхность совсем гладкая, интенсивность черного цвета невероятная!
   – Го-ло-ва?
   – Похоже, она самая.
   Я узнал ее по маленькому открытому рту, застывшему в крике. Услышал немой вопль. За шиворот медленно потянулась капля холодного пота. Я присел, чтобы скрыть слабость в ногах. Это был человек. Сожженный дотла. Сморщенный до кукольного состояния труп лежал на животе, нелепо обхватив руками согнутые в коленях ноги за стопы. От тела остался поразительно гладкий каркас. Майский ветерок сгонял с него черную пыль, лоскутами кружил ее в воздухе. Руки толщиной с ветку. Голова размером с консервную банку. Он застыл в уродливой и напряженной позе. Словно пытался делать растяжку.
   – Как они это сделали?
   – Ультрафиолет, аргонная сварка, иссушение, высокотемпературная обработка тканей… Не знаю.
   Я опустился на колени и рассмотрел лицо. Гладкий лоб, две ниши вместо глаз, впавшие щеки, маленькие отверстия вместо ушей. Неестественно вытянутый оскал. Надел перчатку и дотронулся до плоти. Она осыпалась, как труха.
   – То же, что и на квартире Асланяна.
   – Валерич, это он? – спросил Ипатьев – На дите похоже.
   – Это старик.
   – Этот?
   Подрагивающие пальцы Башмака взяли у меня фотографию из «Независимого военного обозрения». Леонид Гисакович в сером халате и роговых очках пожимал кому-то руку и улыбался.
   – Он, кажись…
   – Ты свидетель убийства. Кто убийца?
   – Туча насекомых. Огромная серая туча.
   – Херня полная!
   – Я знаю. Но это комары. Они спускались волнами оттуда и оттуда. Накрыли его. – Башмак закруглил ладони и свел их с разных сторон в шар, достал сигарету.
   Я положил протокол допроса на папку.
   – Дальше.
   – Старик стал кружить как оголтелый, потом упал и брыкался. Они залетали ему в рот, он странно выл.
   – Замечательно. То есть путеукладчик Василий Башменцев на допросе показал, что гения с мировым именем академика РАН Леонида Гисаковича Асланяна покусали насекомые, после чего он превратился в мумифицированное нечто, рассыпающееся от дуновения ветерка?
   Башмак шумно выпустил дым.
   Я размахнулся и зарядил по небритой щеке тыльной стороной ладони.
   – Ау, бля! Мне так и записать в протоколе?
   Нижняя губа путеукладчика отчаянно трепетала.
   – Ипатьев, набери Гаусову. Нужно медицинская экспертиза, химическая и еще хрен знает какая… Экспертиза бреда, которую несет тут Башмак. Асланян произносил что-то?
   – Всякое. Голосил жутко.
   – Какие именно слова, звуки, междометия?
   – «Шлем», кажись.
   – «Шлем»? Кричал «шлем»? Шлем был на нем?
   – Да.
   – Зачем он кричал «шлем»? И как он уцелел, если там все на хрен выгорело?
   – Свалился.
   Я схватил его за сальный ворот и рванул к себе. Ткань взвизгнула, пуговица отстрелилась в кусты. Башменцев часто моргал и сглатывал.
   – Как шлем попал к тебе?
   – Я хотел взять… – Вилял он кадыком. – А больше ничего. Темнеть начало. Где-то тут Ртищев видел гусеницу от «Беларуси». Я искал. Гляжу, сидит в комбинезоне с руками светящимися седой хрен. Палочки втыкает. И каска с антеннами, одна крутится вот тут. Сперва подумал, ну его в срало, пришельца этого. Подкрался сзади, схватил за каску. Да хер там, держится. Алсанян этот опрокинулся и стал царапать руки. Цепкий как обезьяна, за палец укусил. Видишь, ямка? Я ногами давай отталкивать. Ну и покатились к реке.
   – И?
   – Каска слетела. И конец ему.
   Он утирал невидимые слезы на жестких щеках.
   – Дальше, Вася?
   – Я побежал. Слышу, сзади шум, навроде бури. Думал, гонится. Оборачиваюсь – темно. Ипать-колотить! Все в ряби, как в телевизоре. Помехи идут, небо бурлит. Останавливаюсь. А оно собралось над стариком и укутало его махом. Укрыло так, что и не видать тела стало. Бился по земле, то нога вылетит, то рука. Орал так, думал я: сам подохну. То ли крик, то ли свист. Эта дрянь забралась ему в нутро.
   – Глотни водички. Что потом?
   – Бежать! Скакал я без оглядки до Мельницкого как гребаный лось. Сердце выпрыгивало. Падал, вставал, бился о деревья рожей и снова бежал. Забор ударил, повалил: собака на меня. В какой-то сарай заскочил, валялся, дыхание восстанавливал. Так хозяин с косой припер!
   – О смерти Асланяна почему не сообщил?
   – Как, бля? «Огромная серая туча сожрала человека и сплюнула? Только каска осталась, да я слегка обосрался?»
   Мы молча смотрели на черное ничтожество, бывшее сутки назад Героем Советского Союза Леонидом Гисаковичем Асланяном.
   – Валерич, надо место огородить.
   – Надо. Возьми в сумке ленту. В боковом. Пойдем Башменцев.
   – Что думаешь? – спросил Ипатьев.
   – Думаю, зачем я пошел служить в органы…
//-- * * * --//
   Я добрался домой со следственных мероприятий и доклада Гаусову уже за полночь. Было так много событий за день, что они взаимно уничтожились в моей голове. Я наслаждался благостной тишиной отключившегося из-за перегрузки мозга.
   Не стоит и говорить, как был расстроен прокурор историей про тучу насекомых. Он долго слушал меня, ежеминутно распыляя в нос спрей от насморка и громко сопя. Когда я закончил, в носу подполковника, наверно, уже скопилось озеро. Он долго молчал, отстраненно массируя пальцами огромные щеки.
   – Для нас обоих будет лучше пойти спать. А утром посмеяться над сном, который ты мне рассказал.
   Дома я ел салат из морепродуктов под «Looking for the Summer» Криса Реа, льющуюся из колонок. Она заменила мне «как прошел день?» любимого человека. Я скрипнул стулом, включид лампу и стал рассматривать свою единственную зацепку. Желтый шлем с надписью «РП». Боковые антенны зафиксированы, задняя проворачивалась с большим трудом из-за деформации. Я долго и скрупулезно выправлял ее, после чего она легко затанцевала вокруг оси. Примерил. На голове шлем сидел отменно, охват внутреннего подшлемника регулировался прорезиненным колесиком. Шея двигалась с трудом, так как предмет был громоздкий. Я просидел минут пять, то и дело ловя себя на том, что голова начинает заваливаться. Шестидесятисемилетний Леонид Гисакович носил этот кирпич постоянно, даже в ночное время.
   Открутил внутреннюю крышку отсека «Рыночная площадь 1968 сейф» и проверил тумблер. Тугой. Поставлен на «вкл». Я щелкнул дважды, выключив и снова включив. Ничего. Поднес шлем к уху: тихо. Вокруг ничего не изменилось: завихрений, серых туч и адских коконов не выявлено. Размотал пожелтевший двухсекционный провод и воткнул штепсель со значком «напряжение» в сеть. На шлейке замигала красная секция. Разряжен. Пока шлем заряжался, я размеренно вышагивал по комнате – взад-вперед. В режиме маятника думалось лучше.
   Туча насекомых, напавшая на профессора, который, в свою очередь, проводил какие-то неординарные эксперименты. Если туча и имела место, маловероятно, что это были насекомые. Башмак мог просто не понять, какое именно явление убивает человека. Асланян был новатором, кто знает, какие силы мог выпустить на свет гений, который привык раздвигать границы привычного. Физиогномика и поведение Башменцева не наталкивали на мысль о лжи. Но почему нападение было совершенно именно при нем? Что послужило катализатором? Потеря шлема?! Пожалуй. Между шлемом, который отнял у него Вася Башмак и нападением условных насекомых есть причинно-следственная связь. Выход один.
   Я постучал по матово-желтой поверхности. Перевернул шлем так, чтобы надпись «Рыночная площадь» смотрела на меня. Расправил гладкую летную кожу подшлемника, зажмурился и перевел рубильник в положение «вкл». Шлем ожил. Рукам передались едва различимые вибрации. Что-то внутри щелкнуло, задняя антенна пришла в движение. Она медленно набирала обороты, поскуливая, как старая граммофонная пластинка. Потом я услышал странные повторяющиеся звуки и замер. Эти приглушенные подземные звуки складывались в отдельное слово. Слово произносилось каждые пять секунд, после чего наступала тишина. Я надел шлем и почувствовал, как кожа на моей спине пришла в движение. Спокойный интеллигентный голос с легким акцентом, мягко произнес: «Внимание!». Шесть раз он повторил свое «Внимание!» через равные промежутки времени. После последнего «внимания» последовали инструкции: «Убедитесь, что батарея заряжена, плотно наденьте шлем на голову, застегните шлейку и внимательно прослушайте магнитную запись». Полуминутная тишина и снова родное «Внимание!». Так они и чередовались битых десять минут. Пять раз «Внимание!», один раз «Наденьте шлем…». Но потом в наушниках свистнуло, и голос строго отчеканил слова: «Опасно для жизни! В эту самую секунду у вас есть выбор. После прослушивания записи вашей физической оболочке будет угрожать реальная опасность уничтожения. Повторяю, ваша жизнь, как и жизнь тех, кому вы решите передать следующую информацию – в смертельной опасности! Если данный предмет попал к вам случайно, снимите его, выключите тумблер, и, при отсутствии разъяснений, передайте человеку, имеющему весомые заслуги перед естественной наукой».
   Я не дышал. Пустыми глазницами на меня смотрел застывший Асланян. Это был момент, когда нужно было снять эту убийственную хреновину. Выключить, отбросить, избавиться. Я остро это чувствовал, но оставался недвижим. Это было явно не в моей компетенции, но я продолжал сидеть, движимый любопытством. Кровь отчаянно билась в моей голове, скулила и металась, но ни один мускул в теле не дрогнул. Я продолжал работать, взяв побелевшие пальцы рук в замок. Любопытство вело меня за неведомую черту нового знания. Подсознание шептало, что заплатить за него придется самой жизнью. Раздираемый на части сомнениями, я решил прыгнуть в неизвестное. Новый смысл лился в сознание, обрекая на существование в зыбкой неизвестности. Балансирование на неустойчивом плоту, между бытием и небытием. Плоту, который выдерживал лишь одного. Голос приговорил меня. Чтобы я отдал, чтобы не слышать его тогда? Чтобы я отдал…
   После трехкратного предупреждения последовал основной текст, произнесенный тише, с ощутимым немецким акцентом.
   «Мое имя Гюнтер фон Бок, я являюсь профессор высшей технической школы город Данциг. Что более wichtig, я есть второй участник проекта „Рыночная площадь“. Если вы слюшает эту запись, значит, меня уже нет в живых. Если вы слюшает запись, вы есть сопротивление. Причиной моей смерть является знание. Знание в том, что наша планетарная система не есть предмет эволюции одноклеточных в многоклеточных, ни замысел любого рода известных вам богов. Случайность ей чужда. Наш мир – есть искусственно созданная и поддерживаемая эко-система, полностью регулируемая и тотально управляемая. Разумные существа высшего порядка выбрали эта планета, преследуя лабораторные, исследовательские и научные цели. Это все. Вы знает достаточно, чтобы умирать быстро и без следов. Знание смертельно, так как наши мысли – есть маленькие частицы материи. Их можно поймать. Но не все так страшно, как вам jetzt казаться. Тьма есть, имеет место быть и свет. Защита от перлюстрации мысли, хранилище внутренний тайн сейчас на вашей голове. Шлем. Не снимайте его ни-ког-да. Чтобы ни случилось, ни днем, ни ночью. Если желаете сохранять себе жизнь. Ваши мысли попадут в сферу анализатора и очень скоро придут те, кто оставит очень мало след от тела, даже на молекулярном уровне. Устное или письменное распространение информации смертельно. Как для принимающего, так и для источника распространения. Ваша задача – выжить! Двигать свое знание на пути к свободе, самоопределению и возможность вибирать. Используя и преумножая наработки, полученные до вас, вы это можете! При полной разрядке шлем не является защитой».
   Голос хотел сказать еще что-то, но его прервали на слоге «по» первого слова. Раздалось фоновое шипение. Не успел я похоронить свое сознание под грудой вопросов, последовал новый голос и другие слова. Этот был бесцветным и торопливым, словно автор хотел поскорее разделаться с осточертевшей книгой. «Говорит Леонид Асланян, четвертый участник проекта „Рыночная площадь“. Найдите базу сопротивления и ознакомьтесь с прогрессом проекта на протяжении поколений. Запомните географические координаты базы. Запись не допускается, вся информация – в голове. Летальный исход при потере шлема – восемь минут. Примета – излучатель в форме вытянутой сферы на высоте 25 метров». Через несколько секунд последовали координаты. Голос повторил их три раза, и запись оборвалась. Шипение. Такое, как я слышал в ракушке, которую мама купила мне на Черном море в детстве. «Вечный шум моря», – сказала она. Вот мы и встретились снова.
   Обугленный рот на берегу Волги. Шлем на голове. Сферический излучатель. Я снова привел в действие выключатель, нащупав его большим пальцем между шлемом и головой. Ничего нового в повторном прослушивании не открылось, пришлось открыть хотя бы пиво. Все началось «вниманием», а закончилось координатами. Компьютерная мышь хаотично защелкала, ища спасения в сети. Поиск: «Гюнтер фон Бок». С черно-белого фото с рассеянным напряжением гения смотрел вдаль сухой старик с острым носом и выцветшими глазами. Лоб напоминал стиральную доску. 1922–1979 гг. Профессор высшей технической школы города Лейпциг. Большую часть жизни работал директором и руководителем немецкого авиационного научно-исследовательского института в Восточном Берлине (ГДР). В 1971 году спешно покинул занимаемые посты, оставил авиационные проекты, оборвал связи и перебрался в Польшу. Близ портового города Щецин на озере Дембе фон Бок основал независимую техническую лабораторию. Столь странное поведение научного сотрудника мгновенно привлекло внимание спецслужб стран Советского лагеря. Восточно-германские разведчики из «Штази» передали профессора польским коллегам из «Экспозитуры» для наблюдения. Первые три года визуальный контакт с Гюнтером устанавливался ежедневно. После снижения степени риска на два уровня – раз в неделю. Ранней весной 1979 года контрразведчики, незримо навещавшие старика в лаборатории, забили тревогу. На месте лаборатории они нашли лишь ничтожное количество пепла. Считается, что профессор был тайно переправлен в Израиль, а оттуда в Соединенные Штаты, где продолжил свои изыскания под новым именем. Гюнтер был лишен всех званий и государственных регалий на Родине. Хотя, если отбросить политический контекст, профессор фон Бок числится пропавшим без вести по сей день.
   Истлевший окурок добрался до пальцев.
   Когда зеленая секция перестала мигать, я выдернул штепсель. Розетка озлобленно моргнула. Достал овощи из холодильника, табельное оружие с дополнительной обоймой и чистое полотенце. Поцеловал жену, которой не было, помолился Богу, в которого не верил, и вышел в мир. Мир бился новым пульсом. Капюшон на шлем не налез. Дети на лестничной площадке оставили дохлую крысу в мышеловке и переключились на человека с вращающейся антенной.
   – Кашкадер! – сказал беззубый Петя.
   Мой старенький Ниссан дребезжал подвеской по схематическим дорогам Тверской области. Координаты из послания я записал на желтый листок. Забыл о его важности и измял в потных ладонях так, что буквы еле проглядывали. Второй листок с координатами оставил в прихожей, рядом с фото улыбающейся сборной СССР 1966 года по футболу. Место назначения располагалось в пяти километрах от Белого Городка и примерно в полутора от места гибели Асланяна. Я не верил ничему, кроме букв на листке и единственной рабочей фары, освещающей дорогу.
   Сферического излучателя не обнаружилось, хотя коммуникатор показывал нужные координаты. Взял фонарь, сумку, закрыл машину и побрел. Было не так темно, как я предполагал, но лес оказался полон неожиданно зловещих звуков. Каждому я пытался найти объяснение, замирая и приседая зачем-то. Кроме того, заросшая земля неожиданно уходила под ногами, обнаруживая ухабы и ямы. Я проваливался в воду; материл Башмака, лесных чертей и двуглавого орла. Вставал и пробирался вперед, хватаясь за колючие стволы, выхватывая из темноты круглые пейзажи, нарисованные моим китайским фонарем. Периодически он гас, и я истерично тряс пластиковое тело, отыскивая верное положение контактов. Твердо решив продолжить поиски форпоста сопротивления поутру, повернул по дуге обратно, к машине. Провалившись в сотый раз и прокляв лешего, я запустил нервный круг света по сторонам и обнаружил нечто. Черные деревья, взявшись за руки, образовывали в одном месте идеальный круг. Подошел ближе и в свете звезд разглядел наверху решетчатую полусферу, с выдающимся из нее ровным металлическим шпилем. Конструкция аккуратно замаскирована ветками, вплетенными в решетку сферы. Излучатель? К несущей балке, прикрепленной к стволу, были прикручены вспомогательные антенны, венчала дело вытянутая проволочная сфера. Похоже, несколько кабелей спускались вниз и исчезали в листве. Позвонить Гаусову, запросить ордер на обыск лесной базы? Я прошептал себе под нос его нелестный ответ и подкрался вплотную. Изучив основание деревьев, обнаружил, что пробраться сквозь них внутрь не удастся. Под ветками располагались плотно прилегающие друг к другу доски, образующие каркас. Лачуга была ловко сбита вокруг трех вязов. Дощатые стены, несколько слоев камуфляжной сети, прилаженные ветки с пожухшей листвой по кругу. Я дважды обошел конструкцию, ощупывая стены. Окон нет, земля по кругу утоптана. Поодаль стояла картонная коробка от пылесоса, в которую были набиты остатки бытового мусора. В третий заход я нащупал горизонтальные щели. Дверь? Она не поддавалась, ручек, замков не было. Стал простукивать кулаком, пока не получил удар в районе щиколоток. Дверь была подвешена на поперечно расположенной трубе, вращаясь, подобно лопасти.
   Я расстегнул кобуру, снял АПС с предохранителя, передернул затвор и прислушался. Наклонился, медленно полез внутрь. Дохнуло сыростью и пластмассой. Десятки перемигивающихся огоньков встретили меня под потрескивающий напев жестких дисков. Дрожащее пятно света поползло по стенам. Тесная комната была забита оборудованием до отказа, пространства для перемещения осталось лишь на пару метров. Пробирался с трудом, словно на подводной лодке. Приборные панели на стенах, серверные шкафы, мониторы и системные блоки. Был ограничен и потолок, откуда свисали распределительные щиты, желтые трубки и полки с папками. И это не считая бесконечно ветвящейся паутины проводов. Большой синий тумблер задействовал центральный вентилятор, погнавший в лачугу прохладный лесной воздух. Я щелкнул еще одним, тем, что над дверью. Привод замка зашевелился, и о желоб, расположенный снизу, стукнул фиксирующий штырь. Дернул дверь: закрыто. Третий зеленый тумблер повернулся, и у меня за спиной нечто ожило. Лязгающие звуки вылетали очередью, ускорялись, пока не образовали единую звонкую трель. Я вспыхнул, выхватил табельное оружие и откинулся спиной на дверь. Нечто блестящее спустилось с потолка у стены и замерло, глухо ударив о пол. Потряс фонарь, и он высветил хромированную лестницу, уходящую наверх. С третьей попытки нашел свет: четыре энергосберегающие лампы, подвешенные в плафонах по углам. Разноцветные провода, рожденные коммутаторами, сходились наверху. На потолке вместо люстры – огромный крестообразный разветвитель. Одни кабели падали вниз, словно разноцветные водопады, другие цеплялись и ползли по стенам, как змеи. Заглушенный дизельный генератор в масле и канистра с бензином стояли у лестницы.
   Окна отсутствуют. Центральное место занимает заставленный книгами и тетрадями письменный стол с истертой и прожженной столешницей. Настольная лампа, пенал и чертежный инструмент. Бутерброд с красной рыбой, от которого пахло. Кружка с надписью «Vien Weapon Summit Piecemaker 1993» с недопитым чаем. Пара кожаных перчаток без больших пальцев. Лупа в пластиковой оправе, на линзу которой приклеена разлинованная бумага. Я взял журналы с края стола. Оглавления синим маркером: «Индукционные токи», «Ферма Тивола», «ИДС». Мелкий неразборчивый почерк бежал по страницам с истертыми углами, заклеенными треугольниками скотча. Записи чередовались с чертежами технических устройств, вклейками схем, вырезками из газет. Самая огромная схема красовалась на стене над столешницей. Чтобы разглядеть закрепленный кнопками ватман, я опустился на офисный стул со сломанной спинкой. Умирающая пружина вздохнула. Рисунок был выполнен в соответствии со всеми канонам графической культуры. В правый нижний угол вынесены данные: масштаб, автор «Л. Асланян» и прочее. То, что я видел было умело начерчено рукой Леонида Гисаковича и обнесено многочисленными стрелками сносок. Больше всего это напоминало гигантского механического… комара. Огромное насекомое шагало по бумаге, выпучив глаза, поверхность которых была поделена на множество многогранников. Сноска, исходящая от одного из глазных граней гласила: «Оптоплазменная камера сверхвысокой четкости». Киборг-комар имел сквозные вырезы во множестве частей своего тела. Я мог наблюдать строение всех его члеников в деталях. Многие сноски оканчивались увеличенным масштабом важных узлов. Вместо обычных брюшек, хоботков и ложноножек внутри его располагались части кибернетического механизма. Внутри комара находились «модуль управления P-1», «гидравлический поршень высокого давления» и «сенсорный датчик обратной связи D2J». Часто за названиями следовали сложные вычислительные алгоритмы взаимодействия агрегатов. Поверхность бумаги во многих местах была повреждена ластиком, присутствовали черновые заметки, небрежно раскиданные повсеместно. В верхнем углу карандашом было кривовато написано: «самоликвидация имаго 2.5–3 ч».
   Академик работал над схемой до самого дня гибели. Я достал из сумки фотоаппарат, настроил вспышку и стал снимать все подряд. Я искал самих роботов, но обнаружить их в этом техническом хаосе не удалось. Повсеместно были наклеены разноцветные «напоминалки» с пометками и формулами, пестрящие словосочетаниями «Фарадей-2», «миграция матки» или «молочная кислота». В выдвижных ящиках нашлись десятки измерительных приборов, внушительный набор миниатюрных часовых инструментов, пыльные линзы, световые фильтры, изолента. И всюду тетради, блокноты, листы с записями.
   Среди прочего я обнаружил две пожелтевшие фотокарточки. На одной мужчина лет сорока в шлеме и растянутом вязаном свитере принимал из аппарата, похожего на огромный телефакс, бумагу. Сосредоточенное лицо, обрамленное бородой, утонувший в процессе взгляд, глубокие борозды лобовых складок. Я отметил, что его шлем при всем своем сходстве был иным, нежели мой. Задняя подвижная антенна отсутствовала, как и надписи. Форма не круглая, а каплевидная, вытянутая к затылку. Перевернул потрескавшуюся карточку и увидел едва различимую пометку: «Е.Д.П.». Эта фотография была старшей: изображение сжалось, подложка отслоилась. Вторая фотография оказалась мельче, но моложе первой. Я не сразу понял, что изображено, и нетерпеливо вертел фото в руках, пытаясь определить ракурс съемки. Снимок был затемнен и отдавал фиолетовым. Складывалось впечатление, что его делали ночью. По центру изображена неоднородная бурлящая масса, плотная внутри и размытая по краям. Она витала в воздухе. Эпицентр песчаной бури? Загадочная надпись на обратной стороне: «транспорт образцов маткорабль. 7 км юг Инза L48». Я придвинулся к свету и поднес лупу. В центре – сложный узор. Внутри вязкой массы частиц, напоминающей цифровой шум, угадывалось несколько округлых объектов, похожих на головы людей. С волосами и без. К головам иногда примыкало нечто, очень напоминающее оголенные человеческие ступни. Лупа покатилась по полу, я поднял чертов шлем на затылок. Виски давило, хотелось блевать. Потрогал шершавую рукоять пистолета. Прислушался, но услышал лишь сердца. Мое колотилось, серверное скрипело в шкафу. Объект по центру снимка был брикетом из человеческих тел, сложенных «валетом» – ноги к голове.
   Кроме письменного, в помещении находился полукруглый двухуровневый лабораторный стол: он занимал треть всего помещения. Толстая столешница замарана пятнами разных цветов, шрамами ожогов, следами острых инструментов. На столе нет и сантиметра свободного пространства. Десятки предметов замерли в тесных объятиях друг друга. Ждали хозяина, который вышел на перекур. А если это не Асланян? Крестовая отвертка застыла в пазе болта электронного блока, обнажившего силиконовые внутренности плат. Книга на английском языке открыта на главе «Caltech Submillimeter Observatory». Рядом отечественная – «Спектральный анализ и эллипсометрия» с множеством разноцветных закладок. Большую часть стола занимала металлическая балка, различные ответвления которой причудливо распускались в стороны подобно веткам. Стальное дерево было подключено через usb разъем к миниатюрному ноутбуку с севшей батареей. Незакрепленные ветви разложены на столе и под ним. Часть металлического ствола оголена, из нее торчали гроздья проводов, пластиковые блоки. Это последнее, чем занимался Асланян перед роковым походом «за грибами». Под столом был промышленный обогреватель, запертый зеленый сейф и странный черный аппарат, который я уже видел. Порылся в столе. Вот она. Улыбающийся ученый с карточки «Е.Д.П.» принимает из аппарата бумагу. Архаичный и тяжелый, он похож на старый советский телефакс. Рядом стоял лоток, полный бумаги с напечатанными на ней бессвязными сообщениями. В доме найдена кровать, с помощью пружин убирающаяся в стену, и платяной шкаф. На скомканной постели лежала распечатанная статья «Устройство сенсоров», а самодельный шкаф заполнен мятой мужской одеждой.
   Обследовав комнату и не найдя информации о проекте «Рыночная площадь», я вернулся к единственному предмету, внутрь которого не было доступа: военному сейфу с пожелтевшей биркой «при пожаре выносить в первую очередь». Крестообразный рычаг тяжело лязгал, но не поддавался. Ключа не нашел. Тогда я одной рукой приподнял шлем, а другой нащупал внутренний тумблер «Рыночная площадь 1968 сейф». Хуже не будет. Щелчок в положение «вкл», и сейф ответил ленивым утробным рыком. Крутанул рычаг, дверь скрипнула. Бинго! В верхнем отделении стального чрева лежал обернутый в бархат немецкий пистолет Глок с двумя дополнительными обоймами и надписью на рукоятке: «In Herrlicher Kamaradschaft» – «В знак сердечной дружбы». Пачка американских банкнот номиналом 50 и 100 долларов соседствовала с блокнотом, озаглавленным «Ключи и алгоритмы». Ровная стопка из семи журналов формата А4 в черных переплетах располагалась внизу. Три нижних журнала оказались совершенно пусты. Остальные четыре имели следующее заглавия, выведенные через трафарет на обложке: «Брандтель-1», «Бок-2», «Поливанов-3», «Асланян-4». Я открыл журнал под цифрой один. Выцветшие чернила и аккуратный каллиграфический почерк. С первых строк я узнал, что записи принадлежат специалисту по насекомым, энтомологу Федору Федоровичу Брандтелю. Вести журнал, напоминающий опытный дневник, он начал в августе 1968 года. Поначалу это были сведения о генетическом строении насекомых, их устройстве и жизнедеятельности. Брандтеля интересовали обычные кровососущие комары, именуемые Culicidae. Встречались рисунки насекомых и графические схемы зон их миграции. Большинство записей были неясны. Например, «гипопигидий сложного строения, с хорошо обособленными гоностилями и гоноплевритами, реже гоностили редуцированы». По мере опытного изучения комаров Брандтель столкнулся с особями, возможности которых выходили за пределы научно допустимых. Он называл их «особые комары». В конце каждой главы Федор Федорович делал выводы языком, понятным неискушенному обывателю. Вывод, помеченный красным восклицательным знаком 8 апреля 1969 года, гласил: «После опытов в Брулево ошеломлен! Меня и раньше крайне будоражил тот факт, что особые самки Culicidae безошибочно находят нужных млекопитающих на огромных расстояниях, чего не встретить у других представителей кровососущего гнуса. Обычный гнус улавливает запах молочной кислоты, содержащийся в поте животного, на расстоянии не более 10–12 метров. Изученные Culicidae способны находить цель за тысячи метров. Это не характерно для длинноусых Nematacera в целом и комаров в частности. Особые Culicidae отличаются несколько увеличенной головой, удлиненными антеннами. Они безошибочно следуют к жертве по прямой (график 14-а и 15-а). Насекомые используют наведение?! Я склонен ответить „да“. И вот почему…»
   12 октября 1969 г. «Известные мне и Мамонову способы исчерпаны. Это не тепловой след, нечто другое. Сигнал проходит даже в зеркальный инкубатор, чем только ни пытались прервать его…»
   12 декабря 1969 г. «Проследил их толстый канал Выемки-Стерликово и обнаружил рой! Неимоверно плотное скопление особых насекомых диаметров свыше 5 метров с отходящими в 20 направлениях маршрутными рукавами. При попытке приближения Culicidae рассеялись полностью менее чем за 25 секунд. Делаю химию на местности».
   26 июля 1970 г. «Мамонов мой Олежка пропал. Уехал на своих „Карпатах“ за углем и привет… Позвонил в милицию, приехал на Панфиловцев лейтенант, принял заявление. Три дня нет вестей, хоть этот герой Курска и обещал. В Астрахани рапортуют о холере, полученной с моря. Еду туда».
   12 сентября 1970 г. «Наблюдал регенерацию долгоантенных в роях. Диаметр сгустка – 3.5 метра. Оптика 400-2, расстояние 70 м. Регенеративный процесс неясен. Точнее, его нет. Самка получает сформированные яйца внутрь очень быстро, счет на минуты! После перемещает их в группах в направлениях крупных населенных пунктов на расстояния до нескольких сотен километров. Рои – транспортные узлы, действующие в определенных точках. Нашел четыре в области (карта 6). Рукав роя „Надежда“, направленный на Харьков (схема 7), превышает толщину остальных в 8 раз. Насекомые мигрируют к крупным городам? Из сложной куколки всего за несколько часов генерируется взрослая особь».
   12 января 1971 г. «Они обладают разумной активностью! Нужно препарировать и разбираться, но в последний месяц решительно невозможно заниматься наукой и даже бытом. Только защита от этих тварей. Справить нужду – целая операция. Мирошниченко мертв. Один на даче, живу в комарином облаке, получая сотню укусов за день. Костюм РХБ спасает, но в нем нестерпимо находиться более 6 часов. Вентиляция нулевая. Побег в Белосток не удался. Оборудование уничтожено».
   4 февраля 1971 г. «Находясь в трезвом уме и твердой памяти! Насекомые читают мысли и противодействуют!!! Помощники, которые знали, исчезли. Эйпман и Яша Меридис перестали отвечать. В министерстве меня держат за психа! Зинуше ничего говорить не стану…»
   На этом записи обрывались. Внизу страницы были еще какие-то слова, но лист был варварски оторван. Я перевернул страницу. Чужая рука размашисто вывела по центру эпитафию: «Федор Федорович Брандтель. Энтомолог и предтеча. 1902–1971 гг.».
   Я закрыл первый журнал, заполненный лишь на треть. Глотнул воды и прочувствовал, как холодный ключ сверлит мое нутро.
   Взял второй, озаглавленный «Бок-2». Записи Гюнтера фон Бока, исчезнувшего при невыясненных обстоятельствах на польском озере, пахли плесенью. Часть текста намокла и расплылась, другая была на языке Гете. На затвердевших страницах схемы насекомых отсутствовали. Зато появились многочисленные чертежи локаторов, устройств и шлемофонов. Они занимали едва ли не половину всего журнала, бережно исписанного мелким почерком. Первая запись была тревожной: «18 февраля 1971 г. я узнал от Штилле пропажа мой друг Федор Брандтель. Мы состояли в исполнительном комитете „Объединенной лиги естественных наук“ более 18 лет. 21 февраля в ледяной дождь человек принес очень нежданный посылка и письмо мой резиденция в Шенхаузер-аллея. Коробка была опытный журнал Федора, папка с чертежами и контейнеры с материалами. Versiegeln, ничего нельзя было трогать, только читать письмо! То, что лежит на дне – смертельно. Брандтель изложил основные тезис как воровство мыслей неким телепат das abfangen. Эти телепат имели смешанный die elektromechanische и биологическую сущность, но в микроскопическом масштабе. Первый делом я должен изучить схемы увода погибшего при опытах локаторщика. Все это было близко от сумасшествие. Эти схемы содержали допущения и гипотезы, современной науке вредные. Основа die radioelektronishe…»
   Далее Бок рассказывал, как он свернул широкую научно-инженерную деятельность и посвятил себя созданию инновационного защитного механизма, предотвращающего утечку информации. Нужны были скрупулезные испытания, а Министерству обороны ГДР требовалась новая авионика. Интересы тоталитарной машины и Бока расходятся. Гюнтер подвергается политической травле, известный математик Будах выступает с его публичной критикой в научных кругах. Немец со скандалом уходит в отставку и переезжает в польский Щецин. Там на свет появляется первый опытный прототип защитного шлема. Брандтель оставил тестовые алгоритмы для проверки активизации комаров в случае утечки информации: «Если изделие пропустит мысли, ты погибнешь, не дочитав первой страницы черного журнала. Читай предложения ниже строго по одному, затем наблюдай насекомых вокруг, фиксируй их активность». Ранние шлемы грешили ненадежной материальной частью, электропитание сбоило, защита пропадала. Бок не спешил. Шлемы модернизировались в течение двух с половиной лет. Шестой опытный образец проработал без сбоев около сорока трех суток. Через шесть лет после того, как расписался в получении посылки, Гюнтер фон Бок сорвал сургучную пломбу и открыл черный журнал Федора Брандтеля.
   «Гюнтер! Мы подозревали, что мир – не есть то, что мы о нем знаем. Уникальная экосистема, в которой гармонично и целесообразно переплетены климатические и часовые пояса, смены времен года, цветения и увядания. Могла ли она появиться случайно? Регенерация энергии флорой, необходимой для фауны, баланс морской и сухопутной жизни? Бесконечный круговорот воды и феномен цикличности жизни? Уникальное равновесие элементов, взаимозаменяемость и взаимообусловленность – все это случайно? Мы были правы. Иные Боги правят здесь. Иные Боги».
   Брандтель, хоть и имел помощников-физиков и руководил ходом технических изысканий, однако в первую очередь, являлся биологом. Деятельность Федора Брандтеля по анализу технической сущности особых насекомых была сумбурной и малоэффективной. В первые месяцы работы Бок устанавливает, что микро-модули используют радионаведение с помощью концептуально новых, неизвестных человечеству, волн. Бок вылавливает, описывает и изучает особых комаров. Он продает дом в Германии и приобретает профессиональную лабораторию для макросъемки Leica. В журнале появляются сотни детальных снимков, на которых изображены комары во всех возможных ракурсах, в разрезах вдоль и поперек, целиком и по частям. Щецинская лаборатория растет, в конце 1977 года там проживает и работает шесть человек. Гюнтер экспериментирует с экранирующими материалами покрытия, стремясь обеспечить конфиденциальность работ. В лаборатории появляются млекопитающие: лисы, росомахи, еноты, козы. Основной задачей является установление цели сбора крови особыми комарами. Термин «база сопротивления» Гюнтер придумывает летом 1977 года в качестве шутки, позже оно приживается и становится официальным. В 1978-м начинается работа над аппаратом, который способен фиксировать и записывать передаваемые комарами сигналы. Так появляется «Тетра».
   15 апреля 1977 года: «Я получил ожидаемый линза 18FC и препарировал комар самостоятельно. 7 часов операции, невероятный нерв и часовой механизм вскрыт. Biocyberg! Членики подвижны, иметь гибкий структура, внутри – голубой гелий, электрозаряженный. Я понимать и обосновывать 10 % процессов, протекающих в этом лилипут, но уже это более, чтобы считать самым совершенным механизм. Либо кто-то много и страстно работать, либо это не есть технологии земля. Уникальное биотехногенное существо, интеллект на основе кремния, двигатели на электроимпульсах и гибкое устойчивое шасси, приспособленное к полетам».
   27 апреля 1977 года: «С начала проведения опыта я сделаться какой-то король комаров. Вокруг лаб постоянно висит облако. Активных действий нет, только забор кровь. Я постоянно ловить и отбирать особи. Шлем действует! А вот с экраном надо работать… Влодзику я сделать второй шлем, когда мы рядом, они сбоят».
   9 мая 1977 года: «Комары лишены подзарядки либо регенерации энергии. Der tank отсутствует, заряженные частицы геля в ходе жизнедеятельность менять окрас на темный и отдавать энергия. Химический анализ в приложении 6. Особи не обновляются. Жизнь 30–45 суток, полетный нормал до 2000 км. Структура после отключения разлагается одномоментно, сходно der bioorganismus. Трое суток – и нет остатка памяти. Новые особи транспортируют в виде личинок. После высадки – раскрытие в скрытых областях. Ареал обновления – приложение 18–24. P.S. Польские патриоты чуть не сожгли лаб в ночь на 9-ое. Спасибо „Газета Выборжа“. Сейчас охрана полиции кругом».
   12 октября 1977 года: «Закончил установить защитное покрытие лаб основа каучук. Исключая две зоны сложной отражающей структуры сигнал не проходит. Перестав получать сигнал извне, комары гибли в 40 часов. Изучать труп имеет проблема, тление повергает буквально на минуты, основные членики теряют структуру на глазах. Начал опыты по захват цели, маршрутизации, целеполагание. Лабораторное проведение укуса и смежных процессов осложнено. Пробирка с имаго держится на поверхности кожи лаборанта до 10 часов. Взрослая особь биокомара ориентирована конкретной цели и брать кровь статистов не желает. Результат нулевой».
   24 ноября 1977 года: «Es ist gelungen! Передающее устройство размещен в усиках кулицида. Ампутация обоих усиков приводит к потере центральной связи. Ориентация в норме. Особь пытается покинуть лабораторию и допускает забор крови у случайных цель. Через 39 часа 12 минут 18 секунд инфоблокады комар гибнет. Алгоритм график 12 и 12А. Программа самоуничтожения. Наконец подсоединили душевую».
   09 января 1978 года: «Начал испытывать „Тетру“, и сразу феномен! После укуса братьев Метелкиных, „Тетра“ уловить волны d-zone. Идет передача массив информации, колебания достигают границы чувствительности. Объем информации огромен. Сравнивали с показателями передачи до укуса. Лабораторные исследования подтвердили. Особи транслируют информацию о крови!? Объем передачи после укуса животных минимальны. Кто-то сильно интересуется здесь людьми».
   12 ноября 1978 года: «Закончил с Манштамом испытания биполярного транзистора для „Тетры“, разобрались с нелинейными искажениями входных каскадов. Пишем все! Обратная связь с полиграфом устойчивая. Очень таинственное, но великое дело! Стелла переехала ко мне. Что теперь делать со всем этим счастьем?»
   03 марта 1979 года: «Мы тонем в перфоленте! Много букв, смысла – ноль. Расшифровка не движется. После пропажи Зибора боюсь привлекать сторонних шифровальщиков. Привезли катушечное оборудование из Потсдама, книги по природе монохроматических волн и интерференции».
   Заканчивался журнал немецкого инженера грустно.
   18 июля 1979 года: «Комары продолжают кружить, переносить транспортные базы, забирать кровь, передавать информация. А я танцую на месте полгод. Все эти шифрования и криптографии не дали движения вперед. Не могу идентифицировать принцип. Нужен ум. Префект машет план детский лагерь, КГБ на каждом дереве. Занимаюсь борьба, не наука. Узлы ушли на восток. Должен идти кто-то другой. Осень жизни».
   На следующей странице был нарисован комар с человеческим лицом и шлемом с антеннами. Он улыбался и порхал, а на носу – очки.
   Погружение в темный колодец. Ты думаешь, что вот-вот достигнешь дна, но тьма становится все гуще, а стены холоднее. И постепенно забываешь, как выглядит мир, освещенный светом. Как четки и предсказуемы формы. С каждым новым метром прежнего тебя становится все меньше, а сомнений – больше. Темнота стирает привычную реальность, не рисуя ничего взамен. Чтобы разрушить мир, достаточно закрыть глаза.
   Рука легла на шершавую поверхность тома под номером три. Он не был таким как прочие. Это был распухший толстяк с торчащими жировыми складками сотен вложений. Фактически, это были четыре журнала, сшитые вместе. Под трафарет на обложке выведено одно слово: «ПОЛИВАНОВ». Третьим членом комариного сопротивления был Евгений Дмитриевич Поливанов, доцент историко-филологического факультета Петербургского университета. На первой странице была вклеена его выдающаяся биография. Цифры в конце: «1979–1994 гг.». Поливанов возглавлял сопротивление с шлемом на голове долгие 15 лет.
   Евгений Дмитриевич расшифровал код. На это специалисту, владеющему шестнадцатью языками и диалектами, понадобились пять с половиной лет. Комары не обладали сознанием. Воспроизводя внешне насекомых culicidae, они являлись биомодульными невозобновляемыми устройствами, собирающими генетическую информацию. Поливанов быстро установил, что все отчеты исполнителей-комаров стекаются в одни руки. Волей и разумом, управляющим кибер-насекомыми, была материнская база Квинтерея. Квинтерея осуществляла производство личинок, высадку взрослых особей и контроль над полетными заданиями, сбор информации и ее обработку. Она являлась командной рубкой, технической базой обеспечения и исследовательским центром одновременно. Осуществив забор крови, робот имаго считывал жизненные показатели, психологическое и физиологическое состояние наблюдаемого и передавал их на базу с помощью особо моделируемых волн.
   «Кровь может рассказать не только о здоровье существа, она дает цельную картину психо-эмоциального фундамента личности, включая систему ценностей, мотивов и установок. Кровь помнит все: любовь и ненависть.»
   Комар мог осуществить лишь общий анализ. Если этого было недостаточно, имаго транспортировал образцы крови на ближайший транспортный узел, откуда они попадали на Квинтерею. Она обладала продвинутым аналитическим инструментарием. Но не это поразило Поливанова. Связь с «донором» оказалась двусторонней. Комар не только осуществлял забор крови, но и вводил модуляторы. Поливанов называл такие вещества «установками». Перед забором крови обычный живой комар обычно впрыскивает дозу вещества, являющегося антисептиком. Нервные окончания теряют чувствительность, а укус приобретает скрытность. Именно химический состав «антисептика» особых комаров заставил Федора Брандтеля начать тщательное изучение. Кибер-насекомые вводили в кровь специальный состав с новыми вводными, которые незамедлительно принимались к исполнению центральной нервной системой. Разнообразие получаемых установок выглядело грандиозным. От простейших психо-эмоциональных корректоров до штаммов модифицированных вирусов. Квинтерея экспериментировала с сознанием людей и их телом, вводя «установки» и изучая последствия. То же самое, но в меньших масштабах, проделывала она и с млекопитающими.
   Одному человеку вводились модуляторы рационализации и агрессии. После этого индивид начинал искать виноватых в том, что происходило в его жизни, на стороне, выгораживал себя, терял ответственность и объективность. Далее проявлялась антисоциальная деятельность, противопоставление себя обществу, самоидентификация путем отрицания.
   Другому вводились корректоры, повышающие порог терпимости и уровень толерантности. Индивид уходил от оценок реальности, ожидания соответствия своим вымышленным стандартам. Искал причины в себе, принимал мир таким, каков он есть. Все физиологические и поведенческие метаморфозы каждые три с небольшим земных месяца отслеживались с помощью крови.
   Квинтерея могла влиять на сто двенадцать основных показателей, которые моделировались в различных сочетаниях и пропорциях. Но это было лишь начало. Она экспериментировала не только с единичными индивидами, но и целыми народами. Здоровье и поведение представителей социальных групп, этносов и даже государств подвергалось моделированию. В городах распространялись новые штаммы болезней с последующим анализом иммунной активности. С помощью «установок» Квинтерея изучала мотивы и амбиции групп: политические, национальные или спортивные. Умеренные демократы или радикальные патриоты вели свои государства к экономическому процветанию либо черной бездне войны. Человек, спевший несколько маловразумительных слов под гитару, проникал так глубоко, что становился объектом поклонения миллионов. Новая книга-откровение, дарующая людям ответы на вопросы, становилась причиной глобальной войны и передела мира. Установки, вводимые в кровь, толкали массы на величайшие свершения и провалы. Уходили поколения, воздвигались и рушились в труху империи. Информация о реакциях людей, психологическом состоянии, самоидентификации и поведении в группе скрупулезно собиралась каждые 96 суток. Сотни тысяч экспериментов ежемесячно. От локальных – по изучению жертвенности подростков в рамках эгоцентричной системы, до глобальных – соревнований блоков государств в наращивании атомных мышц. Через семейные конфликты и мировые войны. В масштабах микро и макро. Кто-то направлял нас во тьме. От колыбели до могилы.
   «Мы барахтаемся, зажатые пинцетом. Нас изучают. Вводят страх, апатию или героизм. И наблюдают результаты. В их докладах нет эмоций, только факты. Природные явления, техногенные катастрофы? Все – декорации. Будет вторжение. Зачем иначе?»
   Запись и упрощенная профессорская расшифровка характерного эксперимента:
   «12.12.87 Субъект 3зур80=203, 37 лет, ввод: агрессия B, эгоцентричность С, рационализация C+, активность B+, ответственность F.
   18.03.88 Снятие отчета 3зур80-203. Деструктивность +39 %; самоудовлетворенность -36 %, внешняя конфликтность +29 %, верхние эмоциональные зоны +63 % +2/4/29, депрессия +61 %, вина +2.6, пороги +3.9. Алкоголизм +16 %, спорт +34 %, социальная адаптивность –29 % -67/43УР/2. Разрушение трудовых/семейных отношений, потеря работы, развод с женой.
   23.06.88 Прогрессия отчет 2 34зур80-203. Деструктивность +6 %, внешняя конфликтность +16 %, вина/рационализация – крит. уровень 6.78/2, соц. адаптивность –19 %, мнительность +69 %, страх +24 % Наркомания +33 %, алкоголизм +9 %, спорт –38 %. Суицидальность +58 %. Перемещение в нижнюю соц. группу, новые трудовые и дружеские отношения, перелом левой ключицы 76/12-ОВ, порча чужого имущества, хулиганство, явка с повинной, 4 года колонии общего режима. Общая стабилизация +24 %.
   Шифр: Вводимые параметры закинули испытуемого в „пограничную“ эмоциональную зону, началась борьба с внешним миром, разочарование и срыв. После повышения показателя агрессии, объект стал открыто конфликтовать с сослуживцами, близкими родственниками, случайными встречными. Последовала обратная реакция социума. Высокая активность заставляла вовлекаться в ход происходящих вокруг событий, делать суждения в агрессивной форме, отдавать негативную энергию вовне. Одновременно уровень личной вины скачкообразно повышался. Уровень рационализации (обоснования собственных поступков) толкал субъекта к постоянному пересмотру деяний наедине с собой. С равновесием было окончательно покончено. Пониженный уровень личной ответственности заставлял терять истинную причинно-следственную связь. Виновным признавался кто-то другой, после чего он подвергался „исправлению“. Под удар попадают ближайшие родственники, в первую очередь, супруга. Взрывные и эмоциональные решения обусловлены присутствием психики в критической зоне. Терзания поиска „правильного пути“. Совестливость срабатывала постфактум, запоздало, приводила к коллапсу состояний. Действие уже было окончено, но субъект сомневался, снова и снова переигрывая ситуацию в воображении (негативный перепросмотр). Прогрессировала мнительность, укоренившаяся в мелочах, реактивность. Уровень депрессии растет. Болезненный разрыв с супругой. Испытуемый ищет убежища. Алкоголь. Субъект возобновляет употребление после 12 лет воздержания. Возросший уровень вины нивелируется спортзалом и бассейном. Биосистема психика-тело теряет стабильность. Личность теряет в социальном уровне. Появляются знакомства в более низких и маргинальных слоях, объединение „непонятых“. Внутренняя дисгармония и неудовлетворенность влекут употребление легких наркотиков. Нетрезвая драка с товарищем приводит к поломке субъектом ключицы. После этого субъект совершает преступление. Народный суд приговаривает его к 4 годам колонии-поселения. В колонии личностные показатели стабилизируются.»
   В 1989–1990 годах Евгений Дмитриевич Поливанов перемещается по юго-западу СССР с вещмешком и в желтом шлеме. «Тетру» таскает его помощник, немой радиолюбитель Даниил Проскуряков. Даниил считает, что они занимаются сбором и расшифровкой разведывательных данных для КГБ. В 1991 году Поливанов лишается всех регалий и исключается из научного сообщества. Резолюция на его деле гласит: «Отошел в более тонкие миры». В бюллетене АН лишь сухая заметка на этот счет.
   «Сумасшедший» Поливанов с помощью Проскурякова и оставленных Боком записей определяет точное местонахождение блуждающей базы Квинтерея. База висит в небе недалеко от города Шахты Ростовской области на высоте шестнадцати с половиной тысяч метров, скрытая геомаскировкой. Поливанов основывает лагерь неподалеку и через месяц после ведения наблюдений делает оглушительное открытие. Кроме коротких волн по управлению комарами, Квинтерея передает в эфир иные, сверхдлинные колебания. Ранее Гюнтер фон Бок улавливал их и определял как разновидность декамегаметровых волн. Подобные волны способны передавать информацию на расстояния до 100 000 километров, а может быть, и далее. Квентерея вещает в космос! Управляющий комарами шифр и код отчетов, поступающих в космос, совпадают. Поливанов снял эфир и дешифровал внешние передачи. Начиная с момента прочтения первых отчетов Квинтереи, слог Поливанова становится официальным и скупым. Оптимизм и жизнерадостность исчезают из его строк. Перестает Дмитрий Евгеньевич отпускать и свои циничные шуточки. Видно, что он потрясен и подавлен. Отчеты свидетельствуют о запущенном процессе свержения империи, геополитическое влияние которой распространяется на половину мира. Речь идет о Родине Поливанова. Квинтерея рушит красный лагерь – общество, провозгласившее избавление людей от религии, классовости и материалистических ценностей. Вместо идеального общества равных свободных людей возникает закрытый тоталитарный механизм, скрепленный кровью и страхом. Видны предпосылки превращения всей земли в кумачовый лагерь. Но какова цена знания, если единственный, кому Поливанов может поведать о воздействии извне, – журнал в черной обложке.
   Характер передач Квинтереи, которые происходят примерно раз в девять земных дней по 2–6 часов, являют собой официальный отчет о проделанной работе со сложной структурой. База не есть предполагаемый захватчик, это лишь разведчик-ретранслятор. Квинтерея осуществляет сбор и анализ информации о генезисе экосистемы планеты Земля. Она производит кибернетические имаго, внешне схожие с земными culicidae. А также распределяет транспортные узлы, ставит задачи и собирает отчеты. Следит за безопасностью и конфиденциальностью, устраняет утечки информации. Наконец, передает в космическое пространство информацию о происходящих на Земле изменениях и обеспечивает исполнение приказов сверху. Захватчиков интересует информация об эволюции видов, в первую очередь, человека. Львиная доля информации посвящена изучению хомо сапиенс. Генетика, иммунитет, психическое здоровье, взаимодействие в малых и больших группах, индивидуальные психологические аспекты, социальные реакции. Плазма человеческой крови поступает на Квинтерею в удобоваримом для анализа виде.
   Поливанов обнаружил, что центральное место в изучении процессов, протекающих в человеческом организме, посвящено психике. А точнее, изучении ее сердцевины – человеческого эго. Именно вокруг эго, как посредника между внешним и внутренним миром, строится личность. Эго – это «я», сердцевина, сущность. Разум – страж, исполняющий приказы эго и установки внешнего мира. Поливанов отмечает, что вся причинно-следственная структура человеческого поведения скрывается во взаимоотношении эго-разум-среда.
   «Аспектам работы эгоцентричного сознательного ума посвящены все ее труды. Она пытается изменить его, повернуть и так и эдак, задать иные алгоритмы. Ум очень извилист, но однообразен. Интересно другое. Квинтерея говорит, что изучает „Тиволу“. Сначала все указывало, что она именует так землю. Но потом я столкнулся с тем, что не только планету, но и суть человека разумного – эго, она также называет „тивола“. Ну не бред?» Поливанов долго и безуспешно пытается подобрать эквивалент этому понятию, пока не приходит к странному определению «рыночная площадь». В конце 80-х аббревиатура «РП» появляется на шлеме.
   На одном из разворотов, углы которого истерты до дыр, я нашел уникальную схему без заглавия. Поливанов нарисовал человеческий череп, поделенный горизонтальными линиями на три неравные части. В самом верху черепа – «сознательный ум». В сознательном уме человек находится большую часть времени, но он являет собой крошечный уголок человеческого разума.
   После «сознательного» в схеме значился «бессознательный ум». Расшифровка рядом: «Часть сознания под гнетом. Мысли и желания, которые индивид старается спрятать и уничтожить в своей голове под воздействием моральных догм или социальных обусловленностей. Эта часть вторгается, когда страж дремлет. Например, во сне или под воздействием психотропных веществ».
   Далее в структуре: «Подсознательное. Дорога к истинному видению миру. Поскольку ум всегда активен и занимается рисованием своей ирреальной картины мира, пространство его заполнено сознательным. И подсознательное остается лишь слабым шепотом на задворках сознания. Тот, кто умеет уловить этот сигнал, на Земле является провидцем, экстрасенсом, парапсихологом».
   Следующие категории витали в кругах вокруг черепа: «Коллективное бессознательное – единая база данных, хранящая опыт предыдущих поколений. Доступно всем живым существам, но, поскольку это всепоглощающее сознание, подключиться к ней человеку, сложно. Животным и растениям доступ к коллективному бессознательному открыт». Я вспомнил опыт Поливанова. Он брал топор и шел в рощу рубить клен. Как только он выходил из палатки с топором и сформированным намерением, стволы прочих кленов поблизости начинали производить колебания. Они дрожали. На земле коллективное бессознательное изучал Юнг.
   «Космическое бессознательное – природа».
   «Сверхсознательное – разновидность ума, которой обладают пророки и святые. Каждый резидент Квинтереи – сверхсознательное существо».
   «Коллективное сверхсознательное – Бог».
   Внутри последнего круга, нарисованного в виде солнца над головой: «Космическое сверхсознательное – истина».
   Страница прилипла к моим дрожащим пальцам.
   «Ум человека спит и видит сны. В мире все является новым, только ум всегда стар. Он зациклен на обеспечении потребностей физической оболочки: а) безопасность б) потребление в) размножение. Когда оболочке ничто не угрожает, она начинает потреблять. Сытая оболочка стремится распространять свой геном. Возникает опасность, и оболочка защищается. Еда и секс находятся в постоянном движении относительно оси гармонии. Ум инертен, он постоянно движется, прилипая то к одному, то к другому. Одна из сторон весов еда-секс подавляется, вторая возвышается. Когда человек подавляет секс, он попадает в зависимость от еды. И наоборот. Структура теряет устойчивость, начинается разрушение. И снова возврат к обеспечению безопасности. Так и мечется поезд во тьме между трех полустанков».
   Поливанов не ведет дневника, подобно предшественникам, он пишет статьи. Ближе к концу они напоминают философские трактаты. Мне понравилась статья, озаглавленная маркером «ЭГО-Я». Она пестрит исправлениями, пометками и схематичными рисунками. Буря, вырвавшаяся из-под пера Евгения Дмитриевича, поглотила меня целиком. После окончания проекта «Резонанс», Квентерея передает в космос итоговый отчет «Виестулпа». Отчеты подобного глобального масштаба выходят раз в двадцать восемь земных лет.
   «Сознательный человек не являются устойчивой структурой. Виной тому блуждающее устройство его сознания, которое я условно называю „эго-я“. Человек вибрирует вместе со своим дьявольским умом. Он видит реальность сквозь фильтры восприятия. Использует шаблонный опыт и придумывает мир. Видит сон, рассказанный фантомным сознанием. Сон не физиологический, а именно сон ума. Ум человека устроен таким образом, что он всегда обеспокоенно блуждает „снаружи“ в погоне за желаниями. Рея именует это состояние „виестулпа“ – „расщепление“. Ум ищет, находит, бросает и снова ищет. Ум всюду и одновременно нигде. Разведывает, строит планы, измышляет. Проделывает все это сотни, тысячи раз. Ум предпочитает мыслить, ибо действовать опасно. Страх – основной защитный механизм. Ум не может просчитать, чем закончится очередной подъем с дивана и командует: „не вставать!“. Страх окружает все неизведанное ореолом неприступной опасности. В каждой луже ум подозревает бездонную пропасть. Он пытлив и старается просчитать все и всегда. Он обесценивает достижение, едва оно свершилось. Ценность же того, чем „эго-я“ не обладает, возвышается до небес. Ум не центрирован в моменте, он всегда в процессе. В процессе погони за бесконечными желаниями. Сиюминутные и глобальные, все они сводятся к одному: желанию обезопасить себя от неизвестности. На олимпе неизвестности – смерть. Ее нельзя просчитать, поэтому ум делает вид, что ее нет. Ум ведет себя так, будто он бессмертен. Еда и секс, секс и еда».
   «Ум не позволяет другим быть другими, он ждет от целого мира соответствия своим ожиданиям. Он не принимает, а судит. Если сознательное не бегает за желаниями в будущее, которого еще нет, то перемещается в прошлое, которого уже нет. Оно грустно вздыхает о том, чего не вернуть. Отсутствие возможности изменить прошлое наделяет прошлое великой мертвой ценностью.
   Человек живет либо в мечтах о будущем, либо в иллюзиях о прошлом. А настоящее – это мост, который он быстро минует, не глядя под ноги. „Эго-я“ не ощущает момент настоящего. Иногда „сейчас“ пробивается сквозь редуты измышлений. Но через секунду осознания мира вокруг возвращаются бесконечные проекции и переливы ума. „Сейчас“ стерто и притуплено. Если этот момент и является жизнью, жива ли личность?»
   …Далее были те, кого люди именовали богами. Квинтерея выводила их на сцену время от времени. В качестве проводников в мир осознанности. Это были обычные люди, с так называемым сверхсознательным умом. Поливанов полагал, что Квинтерея снабжала их тем разумом, которым обладали обитатели ее родной вселенной. Молчаливым разумом созерцателя, не стремящегося осудить, изменить, уничтожить. Лишь принять. Просветленные люди постигали причины человеческих бед и начинали проповедовать. Появлялись ученики, последователи, завистники и смертельные враги. Многие были повержены, едва успев раскрыть рот, иным посчастливилось быть услышанными. Народы, а позже и государства признавали некоторые из учений и возносили их создателей до небес. Начиналось всеобщее поклонение. Идеализация и обожествление. Создание самых исполинских кумиров из тех, кто завещал кумиров не создавать. Так появился путь сердца, лишенный сердца. Религия, лишенная осознанности. Слова передавались из поколения в поколение, сотни раз переписывались, толковались и перевирались. Смысл отдалялся от первоначального. Нет смысла давать Богов тем, кто спит наяву. Они слушали во сне, они видели во сне и они создали своих собственных Богов. Тех, которые им приснились. Это были совершенно бессильные Боги.
   «Созерцающий осознанно создал нас такими. Он далеко. Боюсь, не достать. Если только не сойти с этого ума. В прямом смысле». Евгений Дмитриевич расшифровал и адаптировал лишь пятую часть перехваченных данных.
   Горло пересохло так, что я не мог глотать. Слезились глаза. Руки перестали быть моими. Мир вяло перетекал годами, словно кисель, а теперь он оглушительно взрывается на каждой странице. Картина, казавшаяся незыблемой, рассеялась словно морок. Страх закрался в мою душу. Страх остаться наедине с мыслями. Страх унести эту тайну с собой. Страх умолчать о ней навсегда и страх снять шлем. Страхи отражались и множились в зеркалах, едва я перестал читать. Когда закроется последний журнал, останется ли хоть что-то устойчивым в этом мире? Смогу ли я найти смелость устоять? И удержать равновесие?
   Остался последний, четвертый член сопротивления. Старый знакомый, Леонид Гисакович Асланян. Военный конструктор, герой советской империи, застывший черной статуей в пойме Волги. Поливанов передал ему шлем и управление базой теплым майским вечером 1994 года. Гуманитарий расшифровал язык, но что он мог поделать с этим знанием?
   Я открыл последний журнал, заполненный на две трети. Множество формул и вычислений. Графики и чертежи. Строгий размашистый почерк. Леонид Гисакович не успел закончить работу. Защитный шлем сбил с его головы дважды судимый Василий Башменцев. Запись заканчивалась на «Разработаны и изготовлены следующие материальные макеты: 1.»
   В начале своей деятельности гений красной империи изготовил новую версию шлема, превосходящую оригинал по всем показателям. Шлем стал существенно легче (изделие фон Бока весило более 7 кг), благодаря отказу от металлического каркаса. Антенны из гибкого материала более не ломались. Появился емкий никелево-кадмиевый аккумулятор с индикацией заряда (предыдущий шлем автономно работал не более двух с половиной часов). Но самое главное ноу-хау: шлем был полностью защищен от телепатических перехватов в радиусе 80 см. Появилась долгожданная возможность снимать его. Подвесив шлем на крюк, Асланян давал мышцам шеи отдых или мыл голову.
   Поливанов в конце своего пути приходит к окончательному приятию космического объяснения и планирует открыться захватчикам, дабы совместно разработать план вывода человечества из тупика. Он передает эстафетную палочку советскому военному ученому, дабы тот продумал техническую часть возможного контакта. Но по какому пути мог пойти инженер, положивший жизнь на алтарь наращивания деструктивной мощи сверхдержавы? Разумеется, по радикальному. Леонид Гисакович задумал противостоять захватчикам. Изучив опыт предшественников и собрав информацию о принципах работы Квинтереи, Асланян выискивает уязвимое место.
   Едва доносился сухой щелчок Тетры, и барабан подавал бумагу для печати, профессор спешил к ней. Из лотка выходили все новые бесконечные подробности об экспериментах на «рыночной площади». Но Асланяна интересовали уже сами экспериментаторы.
   «Информация скудна. С какой стороны начать – не знаю. Объект встал в 46 километрах к северу от Кирова. Следующая передислокация через 4 месяца. Нужно ущипнуть и смотреть, каковы принципы защиты. Придется поспешать».
   Ущипнуть было призвано орудие «Фарадей», названное по имени английского физика Майкла Фарадея, создателя теории электромагнитного поля, открывшего электромагнитную индукцию. Разработанный Асланяном «Фарадей» являлся сверхмощным электромагнитным излучателем. Принципы, заложенные английским ученым, дали основу для создания совокупности электронных и магнитных полей, позволяющих получать мощнейшее волновое излучение. До 2001 года Леонид Гисакович «щипал» базу, совершая атаки из небольших портативных устройств и фиксируя контрдействия противника. Локальные сбои управления в транспортных узлах, по которым наносились удары, Тетра фиксировала. Однако Квинтерея быстро находила излучатель и уничтожала его высокотемпературным воздействием. Точность ее была поразительной. Кроме излучателя, превратившегося в пепел, ничего вокруг о воздействии не напоминало. 10 земных минут – и управление комариными войсками восстанавливалось. «Есть сбои, будет и авария».
   В 2001 на сцену вышло основное оружие возмездия – «Фарадей-1М». Леонид Гисакович тщательно и неторопливо готовил атаку на Квинтерею. Для начала он разместил под базой шесть мощных бензиновых генераторов. Затем спрятал в лесу трехдверный автомобиль «Нива», на котором предполагал отступать. Излучатель частиц «Фарадей» академик прикрепил к стреле советского крана на базе ГАЗ-63 и тщательно закамуфлировал. За день до атаки Асланян звонил в Кировскую энергетическую службу с сообщением о якобы упавшей опоре ЛЭП. После этого он подвел кран максимально близко к мистической базе и подключил излучатель к генераторам. Заминировав стрелу взрывным фугасным устройством с таймером на 7 минут 30 секунд, инженер инициировал волновую атаку. «Воздух бурлил, словно кипящая вода в кастрюле».
   Конструктор прыгнул в Ниву и бросился наутек, путая следы. Бросив автомобиль, он еще полчаса бежал по лесу к спрятанной во временной палатке Тетре. И о чудо! Она молчала! Впервые с момента ведения наблюдений не было ни единого радиосигнала. Асланян сидел возле Тетры, стирал пот с седых висков и молился, чтобы она заткнулась навсегда. Он стал клевать носом, когда стрелки приборов Тетры одновременно встрепенулись. Раз. Еще раз. Ролики скрипнули, бумага пошла в лоток. Один час сорок три минуты молчания. А через минуту аппарат уже стонал от нагрузки. Доклады и запросы сыпались безостановочно. «Дислокация базы изменена. Запрошен инженерный модуль. Третий гравитационный двигатель выведен из строя. Полностью остановлен биокибернетический блок, нарушена работа узла местной связи».
   После атаки Квинтерея уцелела, но позволила себе непозволительную оплошность. Она впервые запросила помощи не у промежуточного узла, а напрямую, у собственного родного мира. И Асланян засек, куда шли запросы. Леонид Гисакович сделал невозможное: он вычислил родной мир Квинтереи. А база не обнаружила маленького седовласого Асланяна, страдающего изжогой. Комары собрали образцы крови у всего живого в радиусе пятидесяти километров, но ему удалось остаться незамеченным.
   База передислоцировалась в Тверскую область, в район Белого Городка и увеличила высоту базирования. Асланян перед атакой готовился к смерти, передав посреднику бандероль с информацией и чертежами шлема для профессора Бердникова. Вместо этого ему пришлось следовать за базой. По расчетам, излучатель магнитных частиц должен был уничтожить базу, но он лишь вывел из строя связь и парализовал работу нескольких блоков. Не было и намека на обрушение. Защита оказалась совершенней, нежели предполагал Асланян. Но он не унывал. За умение терпеливо дожидаться необходимого научного результата в Академии Наук Леонида Гисаковича ласково называли «каменной жопой». И старик делал две вещи, которые любил больше всего в жизни. Молчал и работал.
   Обустроив базу сопротивления на новом месте, герой СССР приступил к исполнению проекта «Фарадей-2». Для его материального обеспечения пришлось продать любимый женою дом в Гатчине. Зато мощность нового орудия возросла в два с половиной раза. Вторая атака, предпринятая в апреле 2004 года, была яростной, но недолгой. База оказалась подготовлена. Всего 18 секунд понадобилось Квинтереи, чтобы вычислить дислокацию излучателя, установленного на железнодорожной платформе. База уничтожила ее, и теперь она уже не заботилась об аккуратности. Удар выжег идеально ровный круг диаметром 12 метров и глубиной около 30 см. На почве и стволах близстоящих деревьев остался слой серебристо-серой пыли. «С наблюдательного пункта я видел бурлящее движение воздушных масс, нисходящее в направлении платформы. С места доносился очень высокий, режущий слух звук, похожий на звон». Шлем не подвел и на этот раз, Асланян остался в тени.
   Тетра печатала хронику обнаружения и уничтожения Фарадея-2:
   «2910 зона 14-В-ДР штамм олетрое воздушно-капельно вброс 26 на 12 дист просад иммуно 73 % сопротивляемость 12 %, щлч +76 восходящая >6 1906.54442.89опо дч3.
   2911 зона 09-А-ВА-56 объект бивиуал степень раскрываемости тивола 78 % (!!!) макс значимость! обнаружение уничтожение мобил 6895.4733окр доклад ААа.
   2912 ААа принято зона 09-А-Ва-56 карантин, мероприятия аквавил степень зачистки 9993 тотал термообработка гиперфильтр полное перестроение площади 576–788 доклад о выполнении ААА».
   Старик не отступал. Асланян поменял концепции и стал работать над орудием, способным на быстрый сконцентрированный удар. «Фарадей-3» был закончен морозным мартовским вечером 2008-го. Но Леонид Гисакович не успел осуществить третью попытку. 16 мая 2008 года он погиб, и его убийство сейчас расследовал я, оставляя на углах страниц следы своего страха. Журнал закончился, инженер отпустил мою руку. Я остался наедине с незаполненными страницами. И зияющей черной пустотой своего незнания, куда идти и что делать. Я медленно листал страницы, надеясь найти еще хоть что-то. В конце был вложен сложенный вчетверо лист.
   Я поднялся. Спина затекла, ноги подкашивались. Зеленый тумблер привел в действие лестницу. Пружины со скрипом подчинились. Вверху вспыхнул свет. Я полез, хватаясь за холодные металлические перекладины. Люк в потолке не был заперт. Поднял его головой и оказался в крохотном помещении, опутанном проводами. На вращающейся платформе возвышалась она: электромагнитная пушка «Фарадей-3». Ствол, направленный ввысь, был замотан брезентом и маскировочной сетью. Правая панель в основании была вскрыта, из нее висела спутанная электронная начинка. Я сжал прорезиненную ручку наведения. Шарниры смазаны, трехметровое дуло легко повиновалось.
   Я достал и развернул лист. Это было письмо Леонида Асланяна двоюродному брату Нарсесу Асланяну. Письмо, которое никогда не будет отправлено. Оно очень понравилось мне.
   «Привет, Нарсес! Ты не замечал, что каждый думает, будто точно знает, кем является и откуда пришел. Вот даже Трезорик, судя по его спокойным глазам. А я не уверен. Продал квартиру в Москве, и теперь у меня нет дома. Зато есть двадцатилетний Хент, который ты прислал. Этот коньяк великолепен, спасибо тебе, родной! Наглаживаю Трезорика, читаю расшифровки с чертовой машинки. Как далеко завело нас невежество ума… В своем заблуждении относительно центрального места во Вселенной и неутолимом желании получать, мы ослепли.
   Нарсик, чаще смотри на вечернее небо. Оно прекрасно! Когда смотришь на его величавую бесконечность, становишься частью вселенной. Там живут те, кого я знаю, я они меня – нет. Наши создатели. Далекая звезда из созвездия Близнецов взрастила нас, наградив и наказав сознанием. Только не подумай ничего, я выпил всего полрюмочки. На расстоянии 56 световых лет от нас существует планета класса желтый карлик. Там живут разумные существа, древней цивилизации которых несколько миллиардов лет. Наверное, они не знают войн, поскольку не готовы даже к моим юношеским атакам. Помнишь, как мы строили для мух домики в коробках, а потом обрывали им крылья, чтобы они из них не удрали? То же самое и с нами.
   Земля для этой далекой цивилизации – исследовательский проект. Одна из многих ферм по выращиванию и изучению разумных форм жизни. Планета, заведующая нашим курятником, называется 37 Geminorum. Или 37 Gem, как указано в астрономических справочниках. Именно ей мы обязаны своим существованием. 37 Gem, тридцать седьмая планета созвездия Близнецов ставит эксперимент по выращиванию существ с особым устройством разума. Сознательное в разуме человека поставлено во главу угла. Что плохого, спросишь ты? Ум управляет человеком хаотично, сумбурно, ежеминутно меняя направления. Все это напоминает городскую рыночную площадь. Они называют землю „Тивола“. Один мой друг перевел это как „рыночная площадь“. Ум осознает со всей остротой лишь то, что ново. Большую часть времени человек занят удовлетворением бесконечных желаний. Ложные ценности приводят к разочарованию любым результатом. Представь, из 96 проектных ферм Тивола показывает двенадцатый результат в скорости технического прогресса общества и третий в показателях личностного роста населения. С конца.
   А я? Ведь я вооружен знанием. Что сделал я? Только пушку, способную бомбить тех, кто открыл глаза на мое ничтожество. Мое гениальное „эго-я“ уязвлено и требует реванша. Они шлют сюда новые штаммы, дабы проследить развитие вирусов и сделать свой иммунитет еще более неуязвимым. Они изучают эгоистичный осуждающий человеческий ум, чтобы эффективно противостоять ему. Путь супротив – единственное, что я придумал. Но не все так плохо, Нарсик. Экспертные прогнозы 37 Gem обозначали вырождение человечества на несколько столетий раньше. Страх смерти заставляет нас размножаться быстрее, чем истреблять друг друга. Мы жаждем жить. Но осознаем это лишь на краю пропасти. А еще, глядя, как камень достигает дна ущелья, мы придумали смерть. У всего должно быть начало и конец. Так безопасней.
   Скоро все может кончиться. Проект „Рыночная площадь“ подлежит сворачиванию, согласно директиве 8D. Нас прикроют, как негодную теплицу, которая взрастила сорняки. Тотальная дезинсекция.
   Нет ничего прекрасней вечернего неба в горах, точно тебе говорю. Смотри. Живи. Чувствуй.
   Обними за меня сына. Передавай нашим – люблю их со всей вселенской нежностью».

   Москва – первая половина 2012 г.

Биография автора:

Родился в 1980 г. в г. Чернигов (Украина). Детство провел за полярным кругом, в Мурманской обл., где и написал свои первые произведения. Закончил юридический факультет Военного Университета МО, после чего служил следователем в р. Чечня, ветеран боевых действий. Работает журналистом в нескольких изданиях, а также юристом в частной московской компании. Не женат.

Библиография:

   «Часы», повесть 2004 г.
   «Мертвое солнце» повесть 2005 г.
   «Тоннель», рассказ 2006 г.
   «У тихой воды город», новелла 2007 г.
   «Человек в шляпе», новелла 2008 г.
   «Река жизни», цикл рассказов, 2009 г.
   «Морок», новелла 2011 г.
   «37 Geminorum», повесть 2012 г.

Иван Фастманов 37 Geminorum

Биография автора:

Библиография:

Иван Фастманов
37 Geminorum