-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Фердинанд Фингер
|
|  Любовь длиною в жизнь
 -------

   Фердинанд Фингер
   Любовь длиною в жизнь


   Записки эмигранта

   Дорогой жене и сыну Георгию посвящаю


     Устал– устал – устал писать стихи.
     Но Бог не позволяет отдохнуть немного,
     Опять ночами в нетревожимой тиши,
     По камням острым босиком в дорогу.

 22.06.2010.

   Посвящается эмигрантам трех поколений

   Всем павшим и живым, подарившим нам жизнь и свободу в борьбе с фашизмом

   Verlag Terterian
   Postfach 50 06 08
   80976 München
   Tel.: +49-89-500 94 813
   Fax: +49-89-420 95 22 77 9
   E-Mail: zeltung@germaniaplus.de
   www. germaniaplus. de
   Фердинанд Фингер


   Приходите


     Приходите в мой дом, я открою вам двери,
     Для людей дорогих он открыт навсегда.
     В нем вам будет тепло, здесь не будет метелей,
     Тех, что в жизни бывают, когда с вами беда.


     Вас участьем своим привечу, обогрею,
     И от доброй души постелю вам постель.
     Напою, накормлю, будет вам веселее.
     Серебрящую голову прогоню я метель.


     За бокалом вина позабудем тревоги,
     Пожелаю я всем тишину и добро,
     Выпью чарку за всех, кто устал по дороге,
     За заблудших и падших приносящих нам зло.


     Как и все, не святой, но хочу ближе к Богу.
     И свои прегрешенья отмолить за года.
     И за право мне жить изберу я дорогу,
     Чтоб чрез десять ступенек мне подняться туда.


     И когда призовет, что когда-то случится,
     Сверху взглядом своим буду вас провожать
     И желать вам добра и молиться, молиться,
     Чтоб Господь вам с небес ниспослал благодать.

   19.02.2010


   Честь

   Н. С. Михалкову


     Мы уезжали навсегда, нас изгоняли из России
     По морю голубому на последнем «белом» корабле.
     Мы проиграли, нас расстреливали, не щадили
     Большевики, оставшиеся на любимой стороне.


     А ненавидели и не щадили, не любили,
     Так это те, кто церкви рушил, разбивал колокола,
     Те, убивающие у народа душу, те, кто веру истребили,
     Вторично гвозди вбили в руки у Христа.


     Безбрежна моря гладь, лишь преданы дельфины,
     Плывущие у носа убегающего корабля.
     А лошади, что провожали с седлами на спинах,
     Расстреляны лежат на дне, хозяев душу утопив, как якоря.


     От запаха родной израненной земли
     У изгнанных не будет голова кружиться
     На траву непокошенную Родины они
     С любимыми не смогут опуститься.


     Ведь, вроде, счастье, все, конец – живые.
     Уж никогда и никого не надо убивать,
     Душе их облегченья нет: покинуть Родину – Россию,
     Ведь это все равно, что сердце разорвать.


     Вот шестьдесят прошло с минуты этой страшной.
     Я в старческом приютном доме нахожусь,
     Что у Нью-Йорка, вижу тех людей бесстрашных,
     Их потрясающую Богу преданность я узнаю.


     И в разговорах с ними интересных, бесконечных
     Я вижу Родины моей ушедшую судьбу.
     Под звон пасхальный колокола благовестный
     Рассказы их о прошлом слушаю, слезы я не таю.


     Под восемьдесят пять тем «белым» офицерам,
     И в них живет Россия, что жила и умерла.
     Они герои, воевавшие в движеньи «белом»,
     В народной памяти их подвиги всегда.


     Возрадуйтесь, живые и умершие, во славу Бога!
     Ведь в вашу честь звонят в Москве колокола,
     А в небесах душа защитников свободы,
     И ваша честь, как чаек белые крыла.


     И будет назван русский город словом Капель,
     Стоять и красоваться будет город под названием Колчак,
     И строй кадетов нам живым вдруг зазвучит чеканным шагом,
     Все будет – Бог велик, да будет так.


     И в голубом просторе моря, уплывая,
     Корабль «белый», тот последний, не исчезнет без следа.
     Пусть потихоньку в дальней дымке исчезая
     В сердцах живущих остается навсегда.


     Смотри, вот, строй за строем мертвые с живыми
     По Красной площади проходят, как тогда, в те времена.
     Прославлены теперь по всей России
     Кадеты русские, их героические имена.

   01.01.2010


   Шестнадцать


     Два года минуло с тех пор, когда я юность повстречал.
     Цветком полурасцветшим было ей шестнадцать.
     И долгие два года с трепетным волненьем ожидал,
     Когда он расцветет любовью, может в восемнадцать.


     Прошло два года, и ее я повстречал.
     Она явилась воплощенною мечтою.
     Которую я с нетерпением так долго ждал,
     Настал тот миг – она передо мною.


     Как слышим мы биение воды ручья
     Под коркою прозрачной льда перед весною.
     Вот так в крови моей горячая струя.
     Любви забилась той чудесною порою.


     Заботы прочь! Волнением душа
     Взлетает ввысь, и птицей быстрокрылой Лечу!
     Мне счастье дарят голубые небеса.
     В любви сгораю я от взгляда милой.


     Сбылись мои мечты – она меня ждала.
     Она ко мне испытывала те же чувства,
     Которые два долгих года мучали меня,
     Кружили голову до безрассудства.


     Но так случилось той господнею стезей,
     В любви нам данной богом мы идем и в солнце и в ненастьи.
     Шепчу ей: «Ты моя!». Она мне шепчет: «Мой!».
     В словах бессмертных этих счастье.

   03.02.2010


   Неужели в никуда


     Как в «никуда» летящую планету
     По правильной орбите запустить?
     Туда, туда, к потоку солнечного света,
     Где людям можно в радости и счастье жить.


     Как сделать, чтобы слово в «никуда»
     Нас не бросало в дрожь и не охватывало страхом?
     Четыре миллиарда лет летит земля, но вот беда,
     НАМ кажется, полет окончится ужасным словом – Крахом.


     Наверно, если взять все население земли
     Шесть с половиной миллиардов нас, в грехах погрязших.
     Да с черствой коркой, что покрыла суть души,
     То нам не просто сбросить эту накипь в жизни преходящей.


     Загадкою таинственной средь мириада звезд
     Невероятнейший подарок «Абсолюта»
     Плывет земля, но не кометой, оставляющею хвост,
     А колыбелью жизни, воплощением уюта.


     Но «что имеет, то не ценит» население Земли.
     Голубизну воды и зелень разнотравья,
     Потоков солнечного света и природы красоты,
     Не ценят люди, разрушая библии заданье.


     Ну даже «слон в посудной лавке» не наделает того,
     Что мы творим с природой в одночасье
     Ведь не поправить нам всего того,
     Тот сук срубили, на котором мы сидим – к несчастью.


     Черт побери, уж лучше в никуда неслась земля.
     Да без людей измучивших и искалечивших природу.
     Ведь человечеству грозит бесчеловечная война
     За воду, воздух, пишу, личную свободу.


     И в этой вот братоубийственной войне
     Погибнут в муках миллионы миллионов.
     И прах от тел развеется по всей земле
     За нарушение извечных божеских законов.


     И если все исчезнут люди на земле,
     От войн и экологии ужасной,
     Природа отдохнет и восстановится во всей красе.
     Чрез сто иль двести станет вновь прекрасной.


     Невиданною красотой лесов, течением кристальных рек,
     Где чистый воздух переполнен птичьим звоном.
     Где все, что уничтожил человек,
     Природа восстановит Божеским законом.


     Ну что творенья божие! Так дальше будем жить?
     В плохих жилищах, в мусоре и вони?
     Иль попытаемся спастись, все изменить,
     И душу вечную спасти от разложения и зловонья.


     На плесневую корку сходит человечество подчас,
     Которая планету в спазмах душит,
     Где секс, разврат с экранов каждый час,
     Оно ведь собственную колыбель разрушит.


     А нужно-то всего: не грабь, не убивай,
     И не желай чужого от соседа боле.
     Что ты себе желаешь, то и ближнему желай,
     Считай единым Бога и гуляй себе на воле.


     Но бесполезно уж писать и прозу и стихи,
     Процесс идет как рак неоперабельный, необратимый.


     Для человечества конец на этом гибельном пути.
     Творец лишь может тот процесс вдруг сделать обратимым.


     Нам надо дальше жить средь жизни передряг
     И в вере в Бога уважать, ценить друг друга.
     А то придется всем тонуть, как утонул «Варяг»,
     На дно уйти, и по тебе слезы уж не прольет подруга.

   04.02.2010


   Прелестница


     Какой-то тайной неизвестной
     Прелестница всегда окружена.
     С своей обманной внешностью чудесной
     Снаружи женщина, внутри змея.


     Какая тайна, что за кокон,
     Внутри которого скрывалася она,
     И как до той поры запрятала чудесный локон,
     Которым соблазняет нас, друзья.


     Как гусеница в коконе потайно,
     Скрывалася она до той поры
     И бабочкой чудесной не случайно
     Вдруг вылетела, а внутри была душа змеи.


     Не обольщайся, милый друг, не обольщайся.
     Когда такую бабочку в сачок поймал,
     Любуйся издали, но к ней не приближайся,
     И дай то Бог, чтоб ты укус змеи не испытал.

   05.02.2010


   Малина


     Малина. Вечер, в тишине стоящей.
     То туз ложится на шершавый стол, то дама пик.
     И в колебаньи света от свечей горящих
     По стенам тень воров, играющих не матерный язык.


     Особый разговор, ворам присущий,
     Отрывистый и тихий он, без громких слов,
     И взгляд на карты бегло их бегущий,
     И замечанья непонятные для фраеров.


     Сегодня за столом серьезнейший народ,
     Собрался, чтоб решить сложнейшие вопросы.
     За окнами осенний ветер, дождь косой.
     Качаются березок плачущие косы.


     Легавым в жизни домик не найти,
     Стоит тот домик в деревеньке на природе,
     И нету вертухаев здесь на вышках позади [1 - Вертухай– охранник],
     Вот и играют воры на свободе.


     Марухам [2 - Марухи – молодые любовницы] места нет при карточной игре,
     Ну водочки подать, да поднести съестного.
     Ведь так положено, при пахане не быть жене,
     Живет он без семьи, таков закон, такое слово.


     А обсуждают не простые там дела,
     Ведь не шестерки собрались по фене ботать [3 - По фене ботать – воровской разговор].
     Здесь медвежатники [4 - Медвежатник – взломщик сейфов] – скачок – солидная игра [5 - Скачок – грабеж]
     На государство замахнулись, надо головой работать.


     Ты государство лучше не «замай»
     В «сизо» не отсидишься, – тут за это – вышка.
     «Бушлат схлопочешь деревянный» [6 - Бушлат деревянный – гроб], так и знай,
     Ну ты и думай, если хочешь жить, парнишка.


     Ведь неудачно сейф разворотишь – «кирдык» [7 - Кирдык – конец].
     И где-то мать старушка, по сынку заплачет,
     Играют молча, в думах, прикусив язык,
     На фарт быть может все пройдет, удачно.


     Как жалко этих мне заблудшихся людей,
     Они на воле меньше половинки погуляли.
     В стране так много смертных лагерей,
     Где «фитили» [8 - Фитили – доходяги от голода] внизу, а сверху «кум» [9 - Кум – лагерный начальник] – не знали?


     Уж лучше бы в атаку, в смертный бой,
     Хоть пулю ты в лобешник получай, но с толком,
     А здесь за просто так, хоть волком вой.
     Ведь расстреляют, по соседям кривотолки.


     Но ничего здесь не поделаешь – судьба.
     Одних ведет к созданью красоты, других к разбою.
     Одним свобода, солнце, а другим тюрьма,
     Ну раз решил, пребудет Бог с тобою.

   06.02.2010


   Любовь в тринадцать лет


     Любовь – Любовь! В тринадцать детских лет.
     Она нас посещает к счастью иль несчастью.
     Она как ручеек чиста и непорочна, словно божий свет,
     Она нам ранит сердце глубоко и ежечасно.


     Московский двор мне видится вдали,
     В туманные года давно ушедший,
     Мальчишка смотрит на одно из окон, там внутри
     Девчонка, что недосягаема в любви пришедшей.


     Как безответна детская любовь всегда,
     Она мираж лишенный основанья,
     Ведь все, что ощущает детская прекрасная душа,
     Все это не ко времени и к полному непониманью.


     Какою легкомысленною кажется она.
     Однако в ней заложена такая мощь и сила,
     Воспоминаниями сердце рвет она, хоть и седая голова,
     О, если бы Господь вернул мне все, что было.


     Чтобы я мог часами пред окном стоять,
     Не понимая, что волнует, что желаю,
     Ведь невозможно плод от дерева сорвать,
     Который лишь цветком в начале мая.


     Ну слезы, что не можем мы пожать плоды любви,
     Хотя любовь пришла так чувственно, прекрасно,
     Ну не ко времени она, хоть в крик кричи,
     И проявляется, чтоб за косичку дернуть понапрасну.

   Внучка с бабушкой – моей женой. 2010 год.

     Таинственностью нас волнует та любовь,
     Когда стоим мы в старости перед порогом,
     Она так девственна была, так волновала кровь,
     И не могла быть изгнана из рая Богом.


     Живет пусть вечно трепетная та любовь,
     Которая как солнце детство освещает,
     И пусть седая голова, нам сердце вновь и вновь,
     Прекрасную пору прошедшую напоминает.

   06.02.2010


   Капель


     Капель, вот слово, тайну, что скрывается внутри,
     При всем желании так просто не отыщешь.
     Ты выходи на улицу скорее выходи,
     И тайну слова там воистину услышишь.


     В таком простом звучаньи слова скрыта красота,
     Которая, ну как-то стерлась в долгом ожиданьи.
     Когда пройдет холодная пора,
     Которая покрыла землю белым одеяньем.


     С ее приходом начинается весна,
     Не только лишь снаружи за оконцем,
     Нам в душу вдруг врывается она.
     Цветком подснежника под ярким солнцем.


     Какая сила эта самая капель,
     К любви заложена там потрясающая тяга.
     Она ведь корку льда пробьет в весенний день,
     Росточком нежным, а потом цветком ко благу.


     Ростки любви вдруг вырастают, как из ничего,
     Вдруг из души с особой силой вырастают,
     И превращаются в цветы и это ведь не все,
     Капель брильянтовыми стразами все в сказку превращает.


     Нам гением шопеновским звучит она,
     Шопеновской из под руки капелью звуков,
     С сосулек голубых стекает вниз вода,
     И сердце бьется в нас с особым стуком.


     Так стук призывный издают тетерева,
     Возрадуясь весне и по любви тоскуя,
     Капелью вызвана любовная тоска,
     С соперниками затевают драку, жизнь потерять рискуя.


     Капель врывается любовью внутрь тетеревов,
     В круженьи головы они охотника не замечают.
     А он вплотную к ним подходит, убивая их любовь,
     Убитую любовь в крови со снега поднимает.


     Так вот какая ты капель – волшебница-капель.
     Как кисть художника картину жизни украшаешь.
     И волшебством тревожишь душу целый день.
     В просиненный весенний день ее ты возрождаешь.


     Так и звени, вызвенивай весенний день.
     И радуй слух как гимн божественной природе.
     Она готовится к Весне, почувствовав капель,
     Которую не перестанем слышать мы в осенней непогоде.

   07.02.2010


   Воспоминания


     Храню в воспоминаньях тихий теплый вечер
     И над водою лунный свет натянутой струной.
     Тот час волшебный с соловьиной песней
     Из ивняка летящей трелью над рекой.


     Я молод был тогда и был кому-то нужен,
     И кто-то рядом был тогда со мной.
     Я с жизнью и любовью так был сдружен,
     И мне казалось дружбу не разлить водой.


     Прошли года, и с шумной птичьей стаей
     Куда-то улетела молодость моя,
     И в старости зима на голову мне снег бросая,
     В пустыне жизни вдруг оставила меня.


     Стою один, уж наступает вечер,
     Кому-то я не нужен и кого-то нет со мной,
     Вывеивает желтый лист бродяга ветер,
     И ивняки молчат без соловьев над тихою рекой.


     Но все вернется вновь, над тихою рекою.
     Кому-то буду нужен я, и кто-то скажет мне:
     «Люблю тебя! Я буду век с тобою,
     Средь соловьиной трели в ивняке».


     Надежда умирает жертвою последней.
     Топор навесил над последней жертвою палач.
     Но не убить любви, божественной, бессмертной,
     Так что люби и верь, надейся и не плачь.

   08.02.2010


   Родник


     Хочу увидеть я исток ручья
     Средь леса бег его потайный,
     Куда течет дорогой дальней
     Через леса, через поля.


     Его журчащая струя
     Под голубыми небесами
     Так радует нас чудесами,
     Блаженным отдыхом маня.


     Форели перламутровым бочком
     В ручье среди камней играют,
     Стрекозы синие летают,
     Шурша прозрачнейшим крылом.


     Сплетаясь кроны сводом в тишине,
     Любуются своею красотою,
     И наслаждаясь неба высотою,
     Летают птицы в солнечной голубизне.


     А там – там, где-то впереди
     Уж нет того ручья теченья,
     И смотрим мы с благоговеньем,
     На мощное течение реки.


     Вот так и наша человеческая жизнь,
     Почти из ничего из капельки рождаясь,
     Из ручейка вдруг в реку превращаясь,
     Ведет нас смертных к Богу ввысь.


     И выходя из этой капли гений
     Всех одаряет той извечной красотой.
     Как Микельанджело средневековою стезей,
     Являл собой необъяснимое явленье.


     Так будь благословен таинственный родник,
     Дарящий нам реки безбрежность,
     И освежающую свежесть – тому,
     Кто в благодарности к тебе приник.

   10.02.2010


   Смешная история. Быль


     Ковыль степной, зачем печалью гнешься
     К могиле не глубокой за твоей спиной,
     Не жди – от смерти справедливости ты не дождешься,
     Но промахнулась смерть, солдатик тот не твой.


     В поклоне не испросишь для него прощенья,
     Команда «пли!» и ты уж не живой,
     А только лишь за то, что высказал сомненье,
     Что так уж важен завтрашний смертельный бой.


     Ну, сдуру ляпнул, в «Смерш» доставлен,
     Коротенький допрос и все, ну что сказать,
     Он не советский, враг он настоящий,
     Прочитан приговор, расстрел, «ебена мать».


     Недоумение в глазах: «За что? Помилуй!»
     Ведь пол-войны провоевал солдат-герой,
     Мечтал с медалькою с войны, да к милой,
     А получилось по приказу «хренотень», не свой.


     Стоит он на краю, случилось сказочное чудо,
     Зачитывают Рокоссовского приказ,
     Пусть в бой идет, «Ну поживем покуда,
     Война уж не страшна, хоть жив сейчас».


     А раз помиловали, значит пожалели,
     Расстрельщик преподнес сто грамм,
     Ну дернули за то, что жив «Емеля»,
     Эх жалко водки мало, черт ее побрал.


     Раз не расстрелян, дальше поживем.
     Не зря же всю войну таскал трехрядку,
     «А ну тащи ее сюда, частушки поорем,
     Да с матерком для пущего порядку».


     У «Смершевцев» глаза повылезли, ну вот,
     Сам Рокоссовский спас, а это им наука,
     Попробуй-ка ослушайся, получишь пулю в лоб,
     Своих расстреливать не будешь, вот такая штука.


     Теперь-то что войны солдатику бояться?
     Ведь завтра бой, строчащий пулемет.
     Назавтра может кровью будешь захлебаться,
     А может ничего не будет, будет все наоборот.


     «А, может, завтра не помру, дадут звезду героя,
     Сам Рокоссовский вдруг приколет мне,
     Всех, кто расстреливал меня – урою,
     Расстрел-то был на деле – не во сне».


     Мечты-мечты, где ваша сладость,
     Бывают, что сбываются, ну посмотри подряд,
     Три танка подоженные солдатом,
     Горят фашистские собаки, факелом горят.


     Молчал иуда «Смерш», когда герою
     Сам маршал золотую звездочку вручил,
     Небось завидно, что не своему – чужому,
     Господь солдатику с наградой подсобил.


     Истории конец – конец военной были,
     А вывод, что не бойся, не надейся, не проси.
     Господь все знает, видишь о тебе не позабыли,
     Иди вперед герой, дыши, живи, люби!

   11.02.2010


   Немножко о быте


     Москва, какой-то дикий непонятный диссонанс
     Рассек единство между городом и москвичами.
     В каком-то «Молохе» проходит жизнь сейчас,
     В борьбе за выживание, ну чистое «Цунами».


     Ну прежде выживали кое-как и вроде нипочем.
     В послевоенные года в разрухе и печали,
     Теперь уж двадцать первый век в Москве, причем.
     Мы нанотехнологию в помощницы позвали.


     А толку что, ее ведь с кашею не съешь,
     Не жизнь кругом, одни обманы,
     Смотрите рыба тухлая, а вид так свеж,
     Как будто бы ну только что из океана.


     А рыбка-то не свежая лежит перед тобой,
     В ней жабры тухлые, мы акварельной краской,
     Надуем с химией водичкою простой,
     А чешую просушим и подклеем, вот вся сказка.


     И глаз у бедненькой починим, не беда.
     И маслицем его где надо смажем,
     А изнутри водой надуем, ведь на то игла,
     Не будет как живой, живым блестеть прикажем.


     Ну рыбка на прилавке, просто красота!
     За что тухлятину едим, не знаем сами,
     Мошенники кругом, а санитарный враг подмазан как всегда
     Управа городская «неподкупная» все время с нами.


     И так во всем, куда москвич не ткнись,
     Лекарства, пища – чистая подделка,
     Не вздумай жалобы писать, заткнись,
     В подъезде «крышу» молотком – вот вся безделка.


     О замороженных продуктах и не говори,
     Они опасней атомного взрыва.
     В консервах дрянь – внимательно смотри,
     Хотя на вид оберточки красивы.


     Красиво выглядят московские дома,
     А диллеры, ну вообще, которые их предлагают,
     Пижон нотариус, прикид у адвоката – ну дела,
     А сервис, вообще, – ну точно дело знают.


     Ты предоплату наш любезный заплатил,
     Так «пустяки» десятку тыщ зеленых,
     И можешь праздновать, гулять и пить,
     Придет твоя квартира в день определенный.


     А времечко идет, звонишь, как идиот…
     Но фирмы нет, вдруг обанкротилась случайно,
     И за бугром нотариус и адвокат живет,
     А ты уж бомж, хотя сопротивляешься отчайно.


     Здесь все не пустяки, а новая беда.
     Капитализм свирепствует со страшной силой,
     Машинами так переполена несчастная Москва,
     Что плюнуть некуда, и даже если б попросили.


     А пробки, ведь для пользы, в них и отдыхай.
     Работа ведь не волк, и в лес не убегает,
     Сиди да слушай радио, мечтай,
     А кто не знает пользы пробок, ничего не понимает.


     Везде мошеники, их просто тьма.
     Они как блохи кошку окружили человека,
     Он бедолага сбрасывает их с себя,
     Они назад, ну не приручишь их от века.


     Такие времена, за продуктовой сумкою следи.
     Ну вышел только что из магазина,
     Глядь, гастарбайтер безработный позади.
     Рывок – от сумки только ручка, вот такая сила.


     Не вздумай денежки прилюдно разменять.
     В обменном пункте глаз положен так как надо.
     Ты выйдешь, денежки тю-тю, тебе их не видать,
     Они мошеннику намного более нужны, эх бедолага.


     На улице разбой – ГИБДД.
     Ведь остановят ни за что и денежки изымут.
     А не отдашь – права отнимут навсегда,
     И если не по ихнему, ну что-нибудь предпримут.


     А самое там страшное – подкуплен суд,
     Не только он подкуплен, там и смертью угрожают.
     Сейчас ты судишь, завтра сам пойдешь под суд,
     И под асфальт возможно закатают.


     Вся жизнь в Москве как белка, загнана в капкан,
     В котором голову иль лапу потеряет,
     Вот и хитрят, искручиваются змеей напополам,
     Как выжить в той отравленной среде, не понимаю.


     По ипотеке аж 14 % – просто срам!
     До кризиса работал – было все в порядке.
     Сейчас работы нет – не скажешь «не отдам»,
     Как дальше жить, одни загадки.


     Сырье распродаем задаром – почему?
     Достойного продукта мы не производим.


     Ведь скоро Родину опустошим свою,
     Пропили, продали, от безнадеги волком воем.


     Коррупция и подкуп расцвели везде,
     Цветами ядовитыми по всей России.
     А право телефонное!!! Покоя нет нигде.
     Куда исчезла вдруг непобедимая России сила.


     Звонок, герой-солдат – все восемьдесят пять,
     Без страха дверь квартиры открывает,
     Ограблен и убит Герой, ну что сказать,
     Вот так «ни за понюшку табаку» защитник погибает.


     Пишу, слеза стоит в моих глазах,
     Мечусь как белка в колесе – ну что поделать.
     Ну сколько можно дальше жить в потьмах,
     Где Бог? Где Вера? Где Любовь? Ну ничего не сделать.


     Пройдут года, Россия выживет, и выживет народ,
     Но только при одном условии, при Вере в Бога.
     Неправда, ложь, все это временно – Господь,
     Укажет Родине, где вечная и верная дорога.

   13.02.2010


   Люстра


     О Швеции мы вспоминаем иногда,
     Когда с женой глядим на нашу люстру.
     Как далеко то время, северные города,
     И нам становится немножко грустно.


     В местечке шведском маленьком давно
     Мы набрели на антикварный магазин случайно,
     Нам делать было нечего, но все равно,
     Решили заглянуть и встретились с необычайным.


     Необычайной красоты висела люстра там,
     На тридцать две свечи, не предназначена для тока,
     Ровесница Петра, пузатые комоды по своим местам,
     Ну пусть у нас весит, решили – с ней не будет одиноко.


     Какая-то необъяснимая виньеточная красота,
     Таилась в позолоченной переплетенной вязи,
     Казалось в рококо игре – тончайшая игра,
     Ты заслужила, чтобы под тобою танцевали князи.


     При весе в шестьдесят как балерина невесомая была,
     Казалось воздухом пронизана и так прекрасна,
     С богемскими хрустальными подвесками она,
     Искусством вечным взволновала не напрасно.


     Подвесок двести там, такою красотой,
     Брильянтовыми бликами сверкая,
     Под солнечным лучом, над нашей головой,
     Нам глаз и душу звоном услаждая.


     Не понимаю, сколько же любви потрачено людьми.
     Чтобы отлить ажур, хрусталь волшебный выдуть,
     Без суеты всегдашней, без напраслины, возни,
     Искусством через сотни лет, наш кругозор раздвинуть.

   Дорогая Швеция! Смотрим на люстру и вспоминаем тебя. Люстра, которую мы купили в Швеции. Сделана в 1725–1740 гг. без проводки электричества. Оригинал.
   О ней написан стих «Люстра». 2002 год.

     Версаль Людовика пятнадцатого времена,
     Там бабочками в кринолинах женщины танцуют,
     И освещают менуэты наша люстра не одна,
     С подругами, все в хрусталях ликуют.


     Прошли года, в Париже русский победитель царь.
     Без люстры без одной французы не заплачут,
     «Давай снимай, в Россию отправляй, не осерчает государь,
     Пускай в Москве висит, здесь мы хозяева, а это что-то значит».


     А вот Москва, все тридцать две свечи горят,
     Танцует Пушкин, девушки кружатся,
     И их глаза о счастьи говорят,
     Жизнь бесконечна, можно счастьем наслаждаться.


     Сто лет прошло и в зале том большевики,
     «Эй, Васька, маузер тащи – сосульки постреляем!»
     Ну попалили, сорока висюлек нет, смеются от души,
     Буржуям для отстрастки, трехлинейной лампы ведь они не знали.


     Ну вот такой досталась при покупке нам она
     Без сорока отстрелянных привесок.
     А ведь без них какая красота?
     Красивейших из хрусталя подвесок.


     Бежал хозяин дома, люстру разобрал,
     Над ней три дня корпел, в России не оставил.
     Искусство варварам предать не пожелал,
     Посылками на Швецию направил.


     А там под ней никто не танцевал,
     И не расстреливал хрустальные подвески,


     Все восемьдесят лет о ней никто не вспоминал,
     Пока мы в антикварный не пришли в тот – шведский.


     Купили, в специальный ящик – прямо в дом,
     Два метра шестьдесят – «высокий потолочек»,
     Ну дырку просверлил под чердачком,
     Повесил, не дворец, и выглядит не очень.


     А главное – нельзя зажечь свечей,
     Ведь электричества красавица не знает,
     От жара при таком-то потолке —
     останется лишь груда кирпичей,
     Эх! Это не Версаль, но кто же наши муки понимает.


     А где достать подвески – тем уж триста лет.
     И это срок, кто этого не знает,
     Но Швеция спасла, нашел, красавица – привет
     Все сорок нужного размера, пусть блистает.


     Я в поисках оригинала голову расшиб,
     По двадцать евро заплатил за штуку,
     Зато красавица со всеми пальчиками так блестит,
     «Эх Ванька, Васька, вас давно уж нет, вам это не наука!»


     И вот опять отъезд, прощай наш шведский дом.
     Опять в который раз с красавицы хрусталь снимают.
     Маркирую подвески, чтоб не перепутать их потом
     И в Австрию я и моя жена и люстра уезжают.


     Вот там-то рай для люстры, просто рай такой
     И Франция близка ей чудится воочью,
     Как будто бы хрустальною мечтой
     Все тридцать две свечи сияют на балу в Версале ночью.


     Спасибо люстра, ты напоминаешь нам о том,
     Что труд художника, его душа не умирает.
     Чрез сотни лет свеча своим таинственным огнем,
     Нам постоянно о бессмертии напоминает.

   14.02.2010


   Наши будни

   Жене


     Ну как проходит зимний день,
     Проходит слава Богу по-немногу,
     Мне 76-ой, ну кажется предел,
     А все равно в заботах и тревогах.


     Когда-то мне одна сказала так,
     После шестидесяти у человека нет мечтаний,
     Он как растение и не идет ему никак
     Иметь желания – иметь мечтаний.


     Как легковесно заявление звучит,
     Безапеляционно сказанное ею.
     Она не понимала, что и говорит,
     Пусть доживет до этих лет, Бог с нею.


     Встаю, но не легко, как раньше было, вот
     Любимая моя жена со мною рядом,
     А мыслей в голове не в проворот,
     Как облачка бегут, но не во сне отрадном.


     Года словно палач над головой,
     Казнит нас время снегом осыпая,
     Молюсь за женщину, которая со мной,
     За женщину, которую уж пятьдесят я знаю.


     И все равно я вижу в ней ту красоту,
     В которую влюбился я когда-то,
     Она мне украшает жизнь, поэтому живу,
     Она со мною, не Ксантипою Сократа.


     При всех грехах моих, любовь я к ней храню,
     Она любовь мою навеки заслужила,
     Она святая женщина и преданность свою
     Мне без остатка в жизни подарила.


     Когда встаю, молюсь за сына и жену,
     Я Господа благодарю за день насущный,
     Дать всем хорошим людям по добру,
     И подбодрить меня в заботах сущих.


     Затем почистить, дать еду коту,
     Которого с женою любим мы безмерно,
     Он умный, поумнее нас, и потому
     Ему внимание оказываем непременно.


     Похолодало, время растопить камин,
     Подарит он тепло моей любимой,
     Она берется за уничтожение морщин,
     Борьба со старостью кусочком льда – долой морщины.


     Затем уборка в доме – хватит на двоих,
     Да завтрак приготовить – нужно время,
     Затем немножко надо почесать язык,
     Проблемы сына обсудить, ведь тоже бремя.


     Он врач, и денежки идут большим трудом,
     А тратит их налево и направо без раздумья,
     И к сорока шести лишился он почти всего,
     Ну половину бывшего, полпенсии – безумье.


     Ругать нам стыдно сына-добряка,
     Но страх – уйдем, а он останется без денег,
     На обсуждение проблем уходит два часа,
     А толку что ругать, ведь не бездельник.


     Зато бездельнице-жене досталось все,
     Полпенсии и содержание на годы,
     Которые хватает ей на все про все,
     А нам на старости душевные невзгоды.


     Затем, если жена больна, готовлю ей обед,
     Хотя обед тот ест она с опаской,
     Невкусно, в этом тот секрет,
     Что я спешу писать стихи, не до обеда, ясно.


     Затем пишу стихи, зачем не знаю сам.
     Быть может опыт жизненный влияет,
     О смысле жизни, о любви, что Фрейд сказал,
     Часа четыре писанина занимает.


     Награда Божия за прошлые труды,
     Которые всю жизнь меня с женой сопровождали.
     Поверили мы в Бога – божьей красоты,
     Которую на старость лет нам дал не забываем.


     Сынок наш забывает заповедь, что чти отца и мать,
     А это значит слушайся советов,
     Которые единственно те люди могут дать,
     Которые к нему в любви – одни на целом свете.


     Эх, надо бы доубирать, а сил тех прежних нет,
     Их операции тяжелые, года отняли,
     Уборку пылесосом начинать, аж нет,
     Пыхчу, а надо, чистоту все время соблюдаем.


     Закончено, ну время нам поговорить,
     И в книжке почитать чего не знали,
     А после ужина камин топить,
     Чтоб вечер и в тепле и без печали.


     Поговорить всегда нам есть о чем,
     Ну посмотрите все подорожало,
     А пенсия то прежняя, правительству все нипочем,
     Что за услуги и лекарства платим мы немало.


     Не понимают наверху, что рубят сук,
     Тот на который сели так уютно,
     Ведь сами станут старыми, услышат стук,
     Своих костей, ох будет бесприютно.


     Ну, почему не сделать скидку старикам.
     На транспорт, на лекарства, ведь не обеднеют,
     Не могут, денежки ведь не пойдут в карман,
     А по-другому воры не умеют.


     Ну ладно, с Божьей помощью святой,
     Ведь в жизни не такое мы видали,
     Хлеб есть, над головою потолок сухой,
     Уют домашний, мы работою создали.


     Вот вечер наступил, у телевизора сидим,
     Так редко что-то ценное, убийства, делать что не знаем,
     Насилие, порнуха, весь сюжет один.
     Чтоб душу разложить, зачем, мы понимаем.


     Они-то знают наверху, зачем все так.
     Затем, поуправлять-то легче дураками,
     Чем умными, он ведь не такой простак,
     Что слушает и хлопает ушами.


     Как жаль, что раньше мы от Бога были вдалеке,
     В России заповедям не учили,
     А с возрастом мы к Богу подошли,
     И двери замкнутые от сердец ему открыли.


     Какая радость, счастье мы уж не вдвоем,
     Без Бога сколько мы ошибок совершили.
     По жизни мы теперь втроем идем,
     Не осуди нас Господи в своей господней силе.


     Позволь достойно место нам занять,
     В той бесконечной дали, где в туманах,
     Придется нам когда-нибудь перед тобой предстать,
     Где жизненных нет миражей и жизненных обманов.

   15.02.2010

     P. S. Ну что ж, за просто так, в другую жизнь мы не уйдем
     Пока живем, мы позаботимся о сыне,
     Быть может книжки напечатают потом,
     И миражом тревоги наши все пройдут отныне.

   Кончилась война. Феникс, возрожденный из пепла. Русская солдатка – год после войны. Австрия – Вена. Вот она русская женщина – Елена Алексеевна Орлова. «Ветераны» – песня, посвященная ее памяти, которую написал ее внук Георг Фингер.


   Неспетая песня «Ветераны»

   Иосифу Кобзону


     Москва – цветущий май в 2010-м
     Наш юбилейный день Победы родился
     Пред изумленными потомками далеким 45-м
     Над павшим Злом фашистским поднялся.


     Он многим средь оставшихся героев
     Во снах является, как воплощенный Ад
     Пылающий Берлин и павших море
     Залитых кровью рвущихся вперед солдат.


     Сжигал их в пепел полыхающий струею огнемет,
     Из дотов враг стреляет не переставая.
     Без жалости строчащий пулемет
     Их жизнь святую без промашки забирает.


     Великий День, ушедший к Богу ввысь.
     Великий День, принесший счастье и свободу.
     Солдаты «Смертью смерть поправ» нам подарили Жизнь.
     Как и Христос ее бесценную отдали своему народу.


     И было решено задание такое дать
     Которое прославит величайшую победу
     Всех композиторов – поэтов по стране собрать
     Да так, чтоб песню лучшую не пропустить при этом.


     Семь тысяч конкурсантов в рвении скорей-скорей
     Слагали музыку и вирши, пот со лба стирая.
     И отдали жюри из замечательных людей
     И те корпели, десять песен отбирая.


     Состав жюри назначен был такой
     России гордость в блеске славы
     Тухманов, Пахмутова, Кончаловский и Крутой
     И добавлять к их именам мне ничего не надо.


     Давид! Одну из лучших сочинив,
     «В душе у русского народа ты давно прославлен
     Твой «День Победы» вечно будет жив
     Он страстью сердца твоего ему подарен.


     О, Александра! Вечный я поклонник твой
     В тебе неоценимая цена заложена навеки
     По «беловежской пуще» я брожу вдвоём с тобой
     А музыка твоя душевный трепет вызывает в человеке.


     А ты Крутой! В волшебной музыке твоей
     На старость лет я просто отдыхаю,
     И сколько песен отзывается в душе моей
     Их слушаю и ими наслаждаюсь.


     Я вижу поезд как из стали отлитой
     По рельсам мощью непреодолимой пролетает:
     – Андрей, спасибо, умный человек с хорошей головой
     Твой гениальный фильм – он потрясает.


     Пришла пора и надо десять песен отобрать
     Из тысяч песен, созданных народом,
     Героев уходящих вспомнить – к солнцу их поднять,
     Чтоб песня полетела в свет – отмеченная Богом.


     Но вот пришла нечаянно беда
     Нет песен для героев – звуки тягомотные звучали.
     Зачем вы уши ватою заткнули господа?
     Ну, почему такую песню вы зарезали, не отобрали?


     При исполненьи песни в Аусгбурге плакал ветеран
     В Израиле, я видел, ветеранов строй заплакал.
     На песне проба высшая от бередящих ран
     Которой оценили песню русские солдаты.


     Героям нашим так необходим адреналин
     Чтоб песня звуком память обновила
     Чтоб ветеран помолодел – ожил
     Чтоб появился блеск в глазах, чтоб песня душу захватила.


     Чтоб эту песню с гордостью старик запел
     И жизнь его, она на старости согрела
     После «Тухманова» такую вот никто и не посмел
     Ребята! Постыдитесь! Сделали плохое дело.


     Какой же вред непоправимый нанесен
     Из конъюнктурных мелочных соображений
     Наш ветеран был вами юности лишен
     В которой жил в минуты тягостных сражений.


     Война. Война. Зачем же юности расцвет
     Уничтожаешь беспощадно и упрямо
     Ведь юношам всего лишь 18–20 лет
     А ты их вырываешь из семьи от мамы.


     А возраста нежнейший яблоневый цвет
     Он не опавший желтый лист седого ветерана
     Он не познал любви и поцелуя не было и нет
     Ее и не повстречал солдатик – было рано.


     Короткий свист и пули поцелуй
     Им прямо в лоб и без предупрежденья
     И все. И боли не было, горюй или тоскуй,
     Хотя солдат не в боли умер, а в одно мгновенье.


     «Что Бог не делает» – то это к лучшему всегда
     В больницах не валяться старым – на пределе
     Ведь жизнь и в девяносто лет так коротка,
     Так хочется еще пожить на самом деле.


     Я часто среди тусклой суеты тянущегося дня,
     Подумываю, а не лучше б с пулеметом
     Под сотню грамм на амбразуру броситься, друзья,
     И в небо ястребом в стремительном полете.


     Вот Ветеран в больнице умирал при мне.
     О, Боже мой, за что такая мука?
     Уж лучше пулю в лоб там на войне,
     Чем одному на койке да без сына и без внука.


     Все некогда, спешат ведь по своим делам
     И навещать тоскливо и зачем себя печалить.
     Скорее к женам, детям и домам.
     Зачем под эту грусть себя подставить?


     Нет, не хочу я так, хочу на дот вперед,
     Хотя Войну всем сердцем ненавижу.
     Я не хочу войны – хочу наоборот,
     Но без нее – мгновенной смерти я не вижу.


     Не можешь самовольно ты уйти —
     Такая смерть запрещена и не угодна богу.
     Но если Родину ты защищаешь – это по пути
     Со смертью-матерью осилишь дальнюю дорогу.


     Глаза у стариков наполнились слезами,
     Когда Тухманов прозвучал, и Ножкин пел,
     А при других такое равнодушье видел я глазами,
     Слезы я по морщинистой щеке не углядел.


     Та песня ведь недели три была у Вас в руках.
     Георгий Фингер из Германии прислал, и Миндабаева была поэтом.
     И Лавинчук ее пропел, вот так-то милые друзья – не так?
     Ну, почему? Вы стариков не обогрели песни теплым светом?


     Какой дурак отобранные песни будет петь
     Их не запомнить с сотенного разу
     Уж лучше с пулеметом в бое пропотеть
     Чем слушать эту музыкально-детскую забаву.


     Ну может быть междусобойчик отойдет и отомрет
     А личные пристрастия тихонечко в сторонку
     Ведь вы великие и Ваша слава не умрет
     И песню ту на 66-й пошлете вместо тех плохих вдогонку.


     Хотя была хорошая и честная правдивая одна
     Дементьева слова – Кобзоном спета
     Как «Во поле березонька» она была,
     Хоть и одна, да солнышком души была согрета.


     Ведь песня всем нужна и дорога,
     Когда услышал раз, и вот она с тобою.
     Так подарите Ветеранам песню честную, пока
     Они живут и слышат, уходя из жизненного боя.


     Я плачу, юбилей прошел, а песня так была нужна,
     Как воздуха глоток после Тухмановской победы.
     А вы ее зарезали – не стыдно, господа!
     Не прозвучала по России песня та ко дню Победы!

   PS. Песню «Ветераны» сочинил мой сын доктор Георг Фингер. Германия. Слова поэта Миндабаевой, Россия. Спел Лавинчук, Россия. Дорогой Иосиф Давыдович! Спойте эту песню. Лучше Вас это никто не споет! Спасибо.
   Как бежит время. Моя жена с внучкой Юлечкой. Потом придет вторая – Ксюшенъка. Фото 1994 г.


   Пожелание – жене


     Судьба – не отбирай у женщины года,
     Оставь ее навечно молодою,
     Праксителя творением Венерой навсегда,
     Из пены, выходящею из моря.


     О, Время, не бросай морщинок иа лицо,
     Пусть поражает красотой цветущей.
     Любви бессмертной обручальное кольцо,
     Пусть женщин окружает среди райских кущей.


     Судьба не отнимай у женщин красоты,
     И не дари с годами им старенье,


     А ты, мужчина, женщину щади,
     Чтоб жизнь была их вечным воскресеньем.


     Мужчина, ты щади их бытие,
     Люби, балуй и делай им подарки,
     Ведь многие из них заслуживают то,
     Чтоб на коленях им читать сонеты из Петрарки.


     Таких, поверь мне, очень много есть,
     Как и цветов среди пырея в разнотравьи,
     Они цветут и их не перечесть,
     Тех, что даря́т любовь и пониманье.


     Мужчин – своих детей ведь женщина хранит,
     Хранит их как свою зеницу ока,
     И под защитою нежнейших женских крыл,
     Мужчине никогда не будет одиноко.


     Она желает, чтобы воцарился мир,
     Ведь для него она детей рожает,
     И Бог святой, единственный кумир,
     Пускай по жизни их сопровождает.


     В минуте жизни каждый миг цени,
     В котором с женщиной ты проживаешь,
     Мужчина! Ты грехов по жизни не тащи,
     Замаливай скорее их, так женщина желает.


     Ведь если старится любимая жена,
     Наверняка состарится быстрее муж любимый,
     Сердечной боли он не выдержит тогда,
     Уйдет в далекий мир необратимый.


     Так пусть восторжествует вечная любовь,
     Которую лишь женщины нам дарят.


     Мы только тело, женщины в нас кровь,
     Так было, будет, так Господь желает.


     Вот Боттичелли, Рубенс, Леонардо и Коро,
     Там Рафаэль и Микельанджело Буаиоротти,
     Курбе, Пикассо рисовали женское лицо,
     Красавицы головку милой в повороте.


     Но всех художников не перечесть,
     Как и не перечесть поэтов нам известных,
     Они оставили нам сонм стихов,
     Очаровательные образы красавиц, в мир иной ушедших.

   17.02.2010


   Хочу вернуться


     Ну как вернуться мне к тому порогу,
     Который часто вижу я в мечтах и снах,
     И до сих пор он снится мне и слава Богу,
     Мне запахи родительского дома не позабыть никак.


     Мой милый старый дом с косою ставней,
     Где половица пересохшая скрипит,
     Когда-то скатерть, вышитая мамой,
     Все здесь о прошлом тихо говорит.


     Потертый заяц затаился за кроватью,
     Над ней косая полка с книгами висит,
     Ну, неужели здесь стою опять я,
     Где все о детстве нежном говорит.


     В сенях ведро покрытое доскою,
     И кружка погнутая наверху стоит,
     В окошке речка с тихою волною,
     Которая, как в детстве, прежняя изгибисто бежит.


     Бежит она, теперь уже не вспомнит
     О брызгах вечной детской кутерьмы,
     Как быстро все прошло, но может мне напомнит
     Дни детства моего, во взрослости тюрьмы.


     Где незабвенные девчонки и мальчишки,
     Те, для которых жизнь радостью цвела.
     Они уж далеко, наверно, только в книжке,
     Прочесть мы можем, чем та жизнь была.


     О, теплая волна, той речки детской,
     Даришь воспоминания, что не исчезли, не прошли,
     Игрою вечною воображения чудесной,
     Которая нас не оставит никогда на жизненном пути.


     Вернись, вернись волна воспоминаний,
     И голос мамы возврати мне издали,
     Чтоб снова стали мы детьми тем утром ранним,
     Когда поют над речкой соловьи.


     Ведь эта речка, что из детства,
     Нас привела внезапно к устью, где она
     Вдруг кончилась и влилась в неизвестность,
     В которой есть предел, и к Богу там видна тропа.

   19.02.2010


   Угрызения совести


     Волшебное сияние волшебницы-луны,
     Неаполя огни вдали мерцают,
     И лодочка с женой в шептании волны,
     Тихонько надо мною проплывает.


     И почему же с сыном я под лодочкою той,
     «Охота, – говорят, – всегда пуще неволи»,
     Здесь с нами фонари, винтовочка-убой.
     Чтоб рыбы настрелять на Средиземном море.


     Таинственный залив – таинственная ночь,
     И свод небес, брильянтами сверкавший,
     Волнение в душе и просто нам не в мочь,
     Увидеть под водой тот мир прекрасный.


     Забыл я о переживаниях моей жены,
     В той утлой лодочке в волнении сидящей,
     Стремился я в ночную глубину воды,
     Где лампа мне осветит круг блестящий.


     Нырнул, светло от фонаря вокруг,
     Песок блестит под ярким светом,
     И в водорослях разноцветных вижу вдруг,
     У камушка мурену с осьминогом,
     весело играющих при этом.


     Он тихо щупальцем мурену задевал,
     Она покусывала своего дружка тихонько,
     А щупальцем другим подругу нежно обнимал,
     Касаясь морды страшной нежно, ну и только.


     Затем они играли и кружились по песку,
     Взлетали вверх песчинки, оседая


     Под лампой в этом солнечном кругу,
     В ребячей той игре беды не ожидая.


     И вдруг ворвалась смерть и как всегда,
     Смерть ненавистна Богу, и она необратима,
     Прервала детскую игру бесповоротно навсегда,
     Любовь и дружбу меж друзьями прекратила.


     И в свете ярком том пружиной обвилась.
     Вокруг стрелы нацеленной смертельной,
     Мурена закусила сталь, так прервалась
     Та детская игра за прихотью бездельной.


     Прошли десятки лет, страдаю я,
     Ведь пустячок, животные играли,
     Они играли, проиграла совесть у меня,
     А как ее очистить от греха, они не подсказали.



   Водоплавки. Водомерки


     Тот случай не забуду никогда,
     Разок рыбачил я на озере чудесном.
     Вдруг водомерок появилася семья,
     Скользя по зеркалу воды из зарослей прибрежных.


     Большие взрослые все побежали по своим делам,
     А малыши все сотней в круг собрались,
     И в изумлении мои глаза
     Тем, что увидел я, так долго наслаждались.


     Какое насекомое, как посуху проходит по воде,
     Скользит по зеркалу воды, его не прогибая.


     Ведь для других угроза утонуть – там смерть везде,
     Они же – как Иисус Христос по той воде, ее не задевая.


     Увидел я, как малыши гонялись наперегонки,
     Но круг очерченный игрой почти не покидали,
     Я понял, что они совсем не дураки,
     О том, что по отдельности беда, ну как-то знали.


     Бывало, пара ребятят из круга вырывалась вдруг,
     Поодаль от друзей друг друга догоняли и дразнились,
     Сцеплялись и толкались и обратно в круг,
     Пока опять к друзьям не возвратились.


     Средь этой насекомой детворы
     Привычки детские вдруг проявились,
     Они играли так же, как и мы,
     В том милом детстве, что в туманах растворилось.


     Вдруг дождик, ветерок, и солнышко ушло.
     И детский сад исчез, как не бывало.
     Не верилось, что мне так повезло,
     И я увидел этот случай небывалый.


     Как жалко, что я видео с собой не взял,
     Чудесный случай я не снял, обидно.
     Невероятное тогда почувствовал и увидал,
     Ребячьи игры, детство в насекомых – это было очевидно.


     Так сбережем мы память детства – Божий дар
     Тех дней беспечных радостных, веселых,
     Оно так коротко проходит быстро, как пожар,
     Оно так одинаково и у людей, и насекомых.

   20.02.2010


   Щепка


     Далекая звезда в мерцании своем,
     Быть может, мне ответ подскажешь,
     Ну, почему по круговерти жизни щепкой мы плывем,
     Когда бы кораблем хотелось плыть, а как – не знаем.


     Чтоб без шатаний вкривь и вкось
     Я гостем по земле прошел родимой,
     Потом звезда к тебе, где я уже не гость,
     В том вечном странствии необъяснимом.


     Я на земле хочу оставить благодетельный посев,
     Который дети, а потом и дети их детей получат,
     Хороший урожай, а не «плевел» отсев,
     Дорогу, пройденную мной, они озвучат.


     Озвучат благодарностью иль памятью своей,
     Чтобы труды мои вдруг не исчезли понапрасну,
     Для этого растим мы сыновей и дочерей,
     И делаем мы все, чтоб сделать жизнь прекрасной.


     И пусть благословенны будут семена,
     Которые отцы и матери сажают,
     Приходит время, и потомки их святые имена
     С слезами благодарности нередко вспоминают.


     Наверно, стоит наша жизнь того,
     Чтоб щепочкой она нас вверх и вниз бросала,
     Наверно, в этом мудрость – щепкой лучше быть,
     Чем топляком лежать на дне Байкала.

   22.02.2010


   Ирония жизни


     О, жизнь, ты иногда своим крылом
     Нас в небеса и к солнцу поднимаешь.
     Бывает, что каменьем нас вдвоем
     Ты без пощады вниз бросаешь.


     И что за прихоти и что за чудеса,
     Так хочется, чтоб жизнь как моря гладь блестела,
     Чтоб был покой и чайкой в небеса,
     Душа счастливая у нас летела.


     Не хочет: вверх и вниз бросает вдруг,
     И моря гладь уже не гладь, волной бушует,
     И о себе подумать просто недосуг,
     Тревоги душу гложут и волнуют.


     За белой полосою жизни черная ползет,
     Так долго, беспощадно нас не отпуская,
     За нею белая, короткая идет,
     Вся жизнь меняется, за переменами не успевая.


     Все как в природе – время перемен,
     Весеннее шептание весны вдруг на мороз сменяет,
     Вот так и жизнь она течением времен
     Долины меж горами пробивает.


     А может прихотью своей любовь разбить,
     На ветке сломанной не расцветает почка,
     Захочет, все надежды может всё убить,
     Ведь дети не родятся без надежды и любви. Все. Точка.


     Ведь точка означает и начало, и конец.
     И жизнь, и смерть идут от этой точки.
     Невеста в белом платье под венец,
     Иль слезы горькие вдовы на свежем бугорочке.


     Ты, жизнь, бываешь словно как постель,
     Осыпанная розы ароматнейшими лепестками,
     А иногда холодной и колючей, как метель,
     И можешь быть постелью с острыми гвоздями.


     Вот так устроен мир – хоть смейся ты, хоть в крик,
     И в нем живем и трудимся – он так устроен Богом,
     В нём радость от печали отделяет только миг,
     В унынии нельзя идти указанной дорогой.


     И мы в уныньи не пойдем, и точку ту отсчета позади
     До точки впереди, которую не знаем,
     Пройдем со светом в Вере и Любви,
     И с иронической улыбкой с Жизнью поиграем.

   23.02.2010


   Признание в любви


     Влюблен я в вас, и это очевидно,
     Я этим чувством дорожу как никогда,
     Признаться вам в любви не стыдно,
     Когда смотрю я в ваши с поволокою глаза.


     Как я хочу в любви своей признаться,
     Но, к сожалению, я вижу вас в кино,
     Актрисе можно в страсти поклоняться,
     Но из картины на свидание позвать мне не дано.


     Ну, и пускай, достану копию картины,
     И буду день и ночь смотреть ее с экрана на стене
     И буду страсть мою делить наполовину,
     Любовь мою поглаживая нежно по спине.

   25.02.2010


   Звучание романса


     Романс – звучание твое так заставляет волноваться.
     Гостиная и в полутьме, подсвеченной огнем,
     Не замечают гости времени и продолжают наслаждаться.
     В бессмертной музыке романса мы растворяемся вдвоем.


     Рояля голос раздастся сладкозвучный,
     И трепет, и волненье сердца слышатся внутри,
     Романс в нас будит чувства жизни предыдущей,
     Которые, казалось бы, уснули, растворились где-то позади.


     Вдруг запахи весны зимою возвратились,
     И ветерком игривым свежим бьют в тот миг святой,
     И словно вдруг в вишневый сад калитка отворилась.
     За нею девушка в накидке кружевной.


     И слов таких и нет, ну, нет их, без сомненья,
     Очарование души словами невозможно описать,
     То волшебство романса, то мгновенье,
     Возможно только музыкой романса передать.


     Звучи романс и в вечном одухотвореньи,
     В усталом сердце слышу вновь и вновь,
     Я Пушкина бессмертное стихотворенье,
     В котором вечные слова: «и жизнь, и слезы, и любовь».

   25.02.2010


   Облака воспоминаний


     Таинственные образы в таинственной ночи
     Проходят предо мною цепью и такой необратимой,
     Как будто говорят со мной в тиши
     Воспоминанья о дорогах жизни длинной.


     И каждый образ, что как облачко плывет,
     Бледней – не в красках тех, что был когда-то,
     Не занимает много времени, совсем наоборот,
     Так быстро в прошлое уходит он куда-то.


     То дом родимый встанет вдруг передо мной,
     То мамино любимое лицо издалека я вижу,
     То вдруг дворовые друзья опять со мной,
     То я с горы зимой на самодельных лыжах.


     То милый образ девочки, в которую я был влюблен,
     То патефон, на подоконнике звучащий,
     О, образы любимые прошедших тех времен,
     Почаще навещайте в жизни предстоящей.


     Летите вы в воспоминаниях, как облачка,
     И душу грейте мне теплом далеким.
     Вы мною прожиты, и вами наслаждаюсь я,
     И с вами я не буду одиноким.


     Зима, война и предрассветные холодные года,
     Перед киоском за газетами голодный люд я вижу,
     Купить, перепродать, затем, быть может, и еда,
     Вот эти времена,
     летящие передо мной я ненавижу.


     Когда же образы вздымают душу ввысь,
     Волною всколыхнув мои воспоминанья,
     Я счастлив, снова молод я, душою чист,
     Я слышу трели соловьев из полуранья.

   28.02.2010


   Льстивые слова


     Ах! Не шепчите мне, что любите безмерно.
     Безмерно льстите мне, неправду говоря.
     Неправда под оделедой лести неизменно
     Губительною незаметной ложью выдает себя.


     Скрываете вы то, что и скрывать не надо,
     Что видно наяву, что невозможно скрыть.
     Любить вам не дано, любовь для вас забава,
     Вы притворяетесь, что можете любить.


     Не надо солнце закрывать туманом,
     Наивность светлую души уничтожать.
     И притворяться, что опутаны любви дурманом,
     И лживые слова в одежду правды одевать.


     А если это так, то будьте осторожны.
     Вернуться к вам обратно льстивые слова,
     Ведь вам познать любовь уж будет невозможно,
     И вас неправдою накажет жизнь сама.


     В неправде вам прожить, наверное, придется,
     При солнце, но во тьме, при звуках в глухоте,
     И счастье, что дарит любовь к вам, не вернется,
     Не видеть вам любви ни в яви, ни во сне.


     Мой милый лжец, так дальше продолжайте,
     Вы лживостью играть, жестокостью шутить,


     Я вас прошу, пожалуйста, не забывайте,
     Красавицы рассерженные могут вас убить.


     Ах! Не играйте льстивыми словами,
     И сами не обманывайтесь – вот тогда
     Ваш лживости порок исчезнет, как в тумане,
     Вот мой совет, «адью», прощайте навсегда.

   01.03.2010


   А. Керн


     Я не забуду необыкновенный день, когда
     «Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась»,
     Шуршала под ногой осенняя листва,
     И лето к осени тихонько собиралось.


     И солнышко последние несмелые лучи
     Через листву в подлесок набросало,
     Я шел с мальчишками в поход в лесной тиши,
     Лишь пенье птиц покой тот нарушало.


     Мы шли в надежде место лучшее найти,
     Ночлег желанный, отдохнуть, была усталость.
     Стремились к речке, что бежала впереди,
     Казалось до нее дойти – такая малость.


     И вдруг на чем-то гладком подскользнулся я,
     И растянулся на земле, но не землей то было.
     Плита кладбищенская подо мной была,
     На четверть из земли плита та выходила.


     Я поражен был надписью на той плите,
     «А. Керн» потертой гравировкою на ней стояло,
     В висках вдруг запульсировала кровь во мне,
     Не верилось, что мне увидеть предстояло.

   В. А. Нащокина
   Н.Н.Пушкина-Гончарова
   А. О. Смирнова-Россет

   Женщины, обожавшие A.C.Пушкина

     О, Боже мой, «Я помню чудное мгновенье» [10 - А.С.Пушкин]
     В затерянном лесу явилось вдруг передо мной.
     Написанное гением стихотворенье,
     Явилось в яви вдруг – я не был сам собой.


     Я растерялся, мысленно не мог собраться,
     В заброшенном лесу – и вдруг она.
     Не может красота в забвеньи затеряться,
     Ей в Пантеоне место, там лежать должна.


     Стих о красавице, шедевр неповторимый,
     Весь смысл жизни нашей в нем любовь,
     В нем гений выразил влечение к той красоте неотразимой,
     Которая в веках волнует нашу кровь.


     Стоял я в платоническом влеченье,
     Ведь под плитой кладбищенской была она,
     Прожег мне сердце смысл стихотворенья,
     Потряс до основания, и в этом не моя вина.


     Плита кладбищенская, горькая моя,
     Как не хотелось бы мне встретиться с тобою,
     Но та, с которою я встретился тогда,
     Пускай опять лежит передо мною.


     О, Гений, восемьдесят лет она лежала там в тиши,
     Одарен я строкой бессмертного стихотворенья.
     Во мне поют твои чудесные стихи
     О женщине, которая тебе дала любовь и вдохновенье.


     О, лес таинственный, ты вырос в строевой,
     Тебя мне не найти теперь, я это знаю.


     Ну, спи красавица в тиши, поэт ведь твой,
     Тебя воспел навеки он, но почему плита в лесу, не понимаю.


     P. S. Сегодня до печальной правды я добрался,
     К последнему упокоенью А.Керн в Тверскую повезли,
     Но под деревнею Прутки возок сломался,
     И там ее я встретил на своем пути.

   03.03.2010


   В поход


     В поход, хочу в поход, туда душа стремится,
     «Но видит око зуб неймет», зима еще зима,
     Она хоть на исходе – не поет синица,
     И ледохода нет на речке – вот беда.


     Невестами деревья в белом на снегу,
     Как в хороводе девушки кружатся.
     И солнца луч вытаивает на бегу,
     Проталинки, где жизнь начнет уж скоро пробиваться.


     Пробьется жизнь вдруг луговой травой,
     Проснется разнотравьем и цветами,
     И крот уж поднимает холмик свой,
     Под голубыми радостными небесами.


     Как робок первый поцелуй в круженьи головы,
     Так и робки попытки с холодом сражаться,
     Зима не просто так задаром отдает свои дары,
     И скорым наступлением весна не даст нам наслаждаться.


     Еще блестят, искрятся брильянтами снега,
     Но скоро-скоро в той летящей клином стае
     Раздастся птичий клич, прощай, зима!
     Весна, мы дома – больше нет печалей.


     Закрыв глаза, мечтаю, когда первые ручьи
     Проточат снег лежалый, выйдут на свободу,
     И попрыгунчики, щебечущие воробьи,
     Вдруг затрепещут крылышками, опускаясь в воду.


     В поход, скорей в поход, к чертям, к чертям.
     Эх! Поскорей бы сбросить зимнюю одежду,
     На разнотравье, на луга, да к соловьям по ивнякам,
     Где выдаст мне весна в кредит надежду.


     Кредитом тем воспользуюсь вовсю,
     Без остановки я помчусь в весны цветенье,
     Готов я жизнь растратить в радостном бегу,
     Чтобы в конце пути надеяться на воскресенье.

   02.03.2010


   Повозка жизни


     Провиденье-провиденье,
     Ты куда меня везешь,
     Дней от светлых вдохновенья
     Вдруг в пугающую ночь.


     Не нужна мне тьма, ей Богу,
     К счастью ты меня вези,
     Повези такой дорогой,
     К той, что в свете впереди.


     Ты зачем неумолимым
     Провиденьем названа,
     Тащит непреодолимо
     Жизнь-повозка в никуда.


     Растрясла телега душу,
     Да с осей колеса прочь,
     Чтобы жизнь мою разрушить,
     Сбросила с повозки в ночь.


     Жизнь-телега с провиденьем,
     Так связала вас судьба,
     Как про вас в стихотворенье,
     Крепко связаны слова.


     В никуда я не поеду,
     А поеду я туда,
     Где с небес мне тихо светит
     Путеводная звезда.


     Подкую судьбу-лошадку,
     Жизнь-повозку починю,
     По дороге без оглядки
     К свету с песней погоню.

   03.03.2010


   Мгновения любви

   Дорогой жене


     В залитом солнцем том счастливом дне,
     В котором ты стояла предо мною,
     Цвели сады, и неба свод тонул в голубизне,
     Я счастлив был тогда, я был с тобою.


     В волнении души слова я находил с трудом.
     Слова какие-то случайно находились,
     Я что-то говорил, мне кажется, ну, ни о чем,
     В терзания и трепет вдруг минуты превратились.


     Как день сменяет ночь в назначенном часу,
     Так яркий солнца луч вдруг темноту сменяет,
     И в нас возникшую волнующую пустоту
     При взгляде при одном любовь все заполняет.


     Как часто вспоминаю Пушкина я вновь и вновь.
     Его стихов стремительную и живительную силу,
     Которые страдающему сердцу дарят «жизнь и слезы, и любовь» [11 - А.С.Пушкин].
     Куда бы жизнь его не завела, не заносила.


     Мгновенья те незабываемы до старости седин,
     Когда в осеннем холоде мы пребываем,
     Возрадуйся, они бесценны, с ними не один,
     Вдвоем с воспоминаньями те дни мы коротаем.


     Не избежать на свете никому любви сетей,
     Все очень просто. Бог об этом знает.
     Благословляя сверху всех своих детей,
     Их на любовь от зарождения до смерти осуждает.

   Моя жена Риточка Фингер. Фото 1987 г.


   Похвала лжи


     Не буду «похвалу я глупости» писать,
     Эразм Роттердамский написал в трактате.
     Я лживость воспою в стихах, чтоб показать,
     Всю сущность лжи, и что несет с собой в квадрате.


     Какая сила и какая потрясающая наглость,
     Скопилась вдруг в коротком слове «ложь».
     Она является пред нами словно данность,
     Как данность жуткая, та, от которой нас бросает в дрожь.


     Наряд на лжи – ты только посмотри,
     Из тканей тех, что завистью зовутся.
     По платью вышиты узоры хитрости они —
     По ткани так причудливо витиевато льются.


     А поговички – пуговички так блестят,
     Они покрыты лестью – просто золотые,
     И блеском, застилая сущность, льстят,
     Нам предлагая ценности другие.


     Слова у лжи – монетки, словно серебро,
     Сверкая льются серебристой речкой,
     Поверишь тем словам, не кончится добром.
     Окажешься ты где-нибудь, а в изголовье свечка.


     Все дело в том, что человек по Богу должен жить,
     Где белое есть белое, а черное навеки будет черным,
     А ложь не будет с правдою дружить,
     Она разрушит все трудом упорным.


     Ложь не бывает одинокой, у нее подружки есть,
     Они всегда втроем – ложь, лесть и зависть,
     Всегда готовы уничтожить человека, разорить и съесть.
     Их цель – все время делать всяческую пакость.


     Пустые комплименты для подружек далеки,
     Их цель конкретна и для нас всегда опасна.
     Ведь человека разорить, а это у, к не пустяки,
     Здесь надо поработать, и труды чтоб не пропали понапрасну.


     И вот продуман план, ложь ложью лжет,
     А зависть пробивает ей дорогу,
     Для лести тоже много здесь забот,
     Ей нужно в человеке притушить тревогу


     А мы, как рыбы, лестью пойманные за губу,
     Нам лестно так, что, наконец-то, оценили,
     Как жалко – жизнь прожил, а непонятно дураку,
     Его уже стальною цепью три подружки окрутили.


     Добропорядочного семьянина уверяет ложь.
     Что нет невинности на свете большей,
     Полгорода любовью обслужила, ну, и все ж
     Женой порядочной быть норовит, похоже.


     Гордыня делает из человечества раба,
     Гранитным основанием для лести, лжи и зависти являясь.
     Отбрось гордыню из души и сердца навсегда,
     И все четыре не подступятся к тебе – я это знаю.


     Как интересно: все четыре женщины они.
     В склонении «она» они не разделимы.
     Интуитивны и коварны, обольщением умны,
     И с сотворенья мира никогда непобедимы.


     Бессчетное количество людей в земле от лжи,
     Бессчетное количество людей от лести умирало,
     Бессчетное количество от зависти в «тот мир» ушли,
     Бессчетное количество в гордыне погибало.


     Хочу вооружить тебя, читатель дорогой,
     От тех несчастий, что тебя подстерегают,
     Ложь встретил, говори в лицо: «Ты лжешь», и уходи домой,
     Чтобы дорожку лести пред тобой не расстилали.


     Лесть повстречал, то говори ей льстивые слова!
     И уходи ты от нее домой скорее,


     Не потеряешь ничего, она тебя воспримет за льстеца,
     Она поймет – тебя не обольстить, потерянное время.


     А с завистью намного посложней – ее пожар гаси,
     Немедленно то пламя погаси в душе бессмертной,
     И будешь долго жить счастливо и в тиши,
     А после смерти наслаждаться заповедью вечной.


     С гордыней тоже сложно, встретил ты ее,
     Запомни жизни путь – короткий смертный.
     Не создавай себе кумиров ты ни из кого,
     Кумир твой Бог, единственно бессмертный.


     И меч завистника твою главу не усечет.
     Зачем завидовать ему тебе напрасно,
     Завистник повернется и уйдет, совсем уйдет.
     Палат ведь у тебя нет каменных —
     чего стараться понапрасну.

   04.03.2010


   Похвала зависти


     О, Зависть, я тебя в стихах сегодня осужу.
     Ведь это слово вызывает омерзенье.
     Оно обозначает в человеке – «все хочу».
     Отнимет все он у соседа без сомненья.


     Высокая гора, средневековый замок на горе – там феодал,
     Внизу под замком еле выживают люди,
     А по соседству горка чуть повыше – ты ее наверное видал,
     И замок помощней – все отниму и без прелюдий.


     Война, дома разорены, повсюду льется кровь,
     Там не щадят ни женщин ни детей – ей Богу,
     Все для того, чтобы захватывать и вновь, и вновь,
     Веками выстилать для зависти кровавую дорогу.


     Далекая земля, которую не видел и во сне,
     Но вера там другая, хоть земля землицей,
     Тут надо католическую насадить, ну, почему не мне.
     Все палестинскому народу оплачу сторицей.


     Война и крестоносцы в Палестине,
     Дворцы пылают, и кругом убитые лежат,
     Но «гроб Господень» защищен отныне,
     Плевать на мертвых, лежа пусть песок едят.


     А результат той зависти – двадцатый век,
     И в Палестине где католицизм? Такого и не знают,
     Там палестинцев и евреев тьма, не сосчитаешь всех,
     Они друг друга и сейчас без счета убивают.


     Прошли года, а войн, которые от зависти не перечесть,
     Миллионы матерей над гробом сына плачут.
     А тем завистникам, что наверху – нужна победы честь.
     Те слезы материнские, ну, ничего не значат.


     Какой позор – Германия и Австрия двадцатый век,
     Где Шиллера, Бетховена и Моцарта рожали,
     Вдруг Гитлер – в зависти своей он недочеловек,
     И эту зависть множество людей с ним разделяли.


     Ну, мало им Германии и пол-Европы, да притом своей,
     У них глаза гораздо шире горла.
     Мы третий рейх построим для своих людей,
     А остальные люди просто тошнотворны.


     А результаты черной зависти – ну, подсчитай скорей,
     Вон обгорелый труп аж в пятьдесят четыре года,
     И трупы Геббельса, жены и шестерых детей,
     Эх, зависть, порождаешь ты одни невзгоды.


     Капрал на службе у Конвента двести лет назад,
     Чего-то не хватало Франции, землицы мало,
     Ведь зависть жабой душит – геополитический расклад,
     Рванем на Петербург и на Москву – так надо.


     Рванули, страшные морозы жрут куски от лошадей,
     Вся армия погибла, бегство и конец ужасный,
     И гибель сотен тысяч соплеменников своих людей,
     Вот образ зависти нелепой и напрасной.


     Желаю я тебе, сосед, когда глядишь через забор,
     Чтобы тебя не посещали никогда завистливые грезы,
     Чтобы сказали о тебе – был не завистлив, был он добр,
     И с добрым словом о тебе вдруг появились слезы.

   04.03.2010


   Похвала гордыне


     Не открывай, гордыня, дверь ко мне, прошу.
     Клянусь я в гости не приму тебя на самом деле,
     С тобой вдвоем я в абсолютном одиночестве умру,
     Да под чужим забором, даже не в своей постели.


     Гордыня думает: она умнее всех,
     Гордыня осуждает все, на всех кивая,
     Гордыня – это против Бога, это – смертный грех.
     Гордыня – разрушение, и как же люди этого не понимают.


     Гордыня никогда не слушает других,
     И никогда нет у гордыни Бога,
     «Я жизнь делаю сама, не надо мне других
     Дурацких их советов, да еще в мою дорогу».


     Я сам – хозяин жизни, а не Бог,
     Мне опиум народа, ну, совсем не нужен,
     Хозяин жизни – я, я сам себе помог,
     Вот с Богом ты, а беден, болен и простужен.


     «А я не болен, хоть без Бога и богат,
     Имею все, о чем ты и мечтать не смеешь.
     Эх! Тоже в бочке Диоген, Сократ,
     Учить горазд, а больше ничего ты не умеешь».


     Вот жизнь идет, живет в гордыне человек,
     Но постепенно замечает, что-то тут неладно,
     А что неладно, он не понимает, как на грех,
     Что он живет без веры – на душе прохладно.


     Ведь если ты гордыней вознесен,
     То ставишь выше ты себя людей и Бога,
     Ты потеряешь все, что нажил, будешь потрясен,
     С гордыней в рубище отправишься в дорогу.


     Но как же так, ну почему, ведь по закону жил,
     Подумаешь – считал, что нету Бога.
     Гордыня защитит меня, чтоб кто-нибудь не укусил,
     Богатство не отнимут у меня, я всех порву у своего порога.


     Воистину Господний путь он неисповедим,
     И разорившийся гордец не понимает,
     Ну, почему вдруг нет семьи, он гол, один,
     Стоит в пыли дорожной, и никто ему не помогает.


     А потому в гордыне всех он обсмеял,
     Не понимал, не ощущал чужих страданий,
     Гордынею руководим, он никому не помогал,
     Христа распятого не видел ран и истязаний.


     Наверняка такой теряет все – ему конец,
     Гордец! Закрыта в рай тебе заветная лазейка,
     Ты жизнь прожил, зазря «мудрец»,
     И этому виной гордыня – ей цена копейка.

   05.03.2010


   Похвала лести


     Елейным голосом шепчи приятные слова,
     Которые, ну, так приятно слушать,
     – Ты самый умный, ты единственный красавец у меня,
     Совсем не лжец – ты самый прямодушный.


     И в прямодушие свое поверил он,
     Хоть он и лжец и проходимец от рожденья,
     Что лесть враг искренности позабудет навсегда,
     И позабудет, что на глаз кривой, в том нет сомненья.


     Лесть существует тем, что впереди имеет цель,
     Без цели льстить она тебе не будет,
     И если что-то будет не по ней,
     Она тебе гримасу скорчит и тебя забудет.


     Забудет навсегда и матом обзовет,
     И позабудет, что всего назад минуту льстила,
     Еще и по лицу пощечин надает,
     В полицию потащит, в ней такая сила.


     Иль называя самым честным на земле,
     Лесть не добившись цели, назовет сейчас же вором,
     И за ухо тебя поволочет на смех людей,
     Чтобы испачкать несмываемым позором.


     С другой-то стороны, ну, кто тебя поднимет над землей,
     Сказав, что ты известный, самый лучший тенор в мире,
     Хотя ты нотки ни одной не пропоешь,
     Ну, может быть наедине с собой в квартире.


     Ну, Бог с ней, все-таки лесть лучше лжи.
     В сравненьи с завистью не так опасна,
     И слушать так приятно лесть, не чаяв в ней души,
     Особенно по пьянке кажется она прекрасна.


     Поэтому расправа с лестью в общем-то проста,
     Ты или слушай, иль совсем не слушай.
     Ты или слушай, льсти ей иль домой беги, душа,
     Заткнувши ватой по дороге уши.


     А вообще не надо заниматься в жизни кутерьмой,
     Запомни: лесть – враг искренности, это понимаю.
     Не льсти другим, всегда будь честным пред собой,
     И встретишь сотню раз грозу в начале мая.


     И вообще не слушай лесть зазря, не поддавайся ей,
     А денежки в кармане целые останутся, ей Богу,
     Ты искренность и честность встретишь у друзей,
     И будет легкой светлой для тебя дорога.


     Ты посмотри с какою льстивою улыбкою цыган
     За той копеечкой протягивает вдруг ручонку,
     Но ты за льстивою улыбкою почувствуешь обман,
     Не дашь, и на лице цыгана злость, проклятия вдогонку.


     Остерегайся лести, лжи и зависть с ней,
     Гордыня тоже вместе с ними проживает,
     Четыре эти сущности прекраснейших людей,
     Частенько без зазренья совести уничтожают.


     Мой дорогой читатель, с льстивым не дружи!
     Ведь он наверняка когда-нибудь тебя обманет,
     А лучше с искренностью сердце подели,
     И на душе твоей намного легче станет.

   05.03.2010


   Птичий рынок


     Дней светлых детства не забуду никогда,
     Тех дней, когда я с Козеяткииым сидел иа задней парте.
     Ну, что сказать, ведь в третьем классе были мы тогда,
     Мы в пуговички резались, хотя с большой оглядкой.


     Боялись, что училка с грозным взглядом, как всегда.
     Упрется в Фингера и пуговички дорогие вдруг отнимет,
     И нас склонения, спряжения и точки – тут беда,
     Заставит выучить, из класса выгонит,
     ну, что-нибудь предпримет.


     Ну, вот и кончился зануднейший урок.
     Мой друг сказал: «Пойдем ко мне домой, там доиграем».
     Вприпрыжку побежали, отперли дверной замок,
     И там я заразился страстью, сам того не зная.


     Аквариум огромный на столе стоял.
     Там через воду пузырьками воздух шел, вскипая.
     Он в голубой воде средь зелени шуршал,
     Таинственный, вокруг себя красивых рыбок собирая.

   Мои любимые рыбки петушки тоже помогли нам выжить в послевоенное время. Я их много развел и продал.

     Улитки с усиками медленно скользили по стеклу,
     Рельефом горки из песка дно устилали,
     Растения ветвились к лампам в высоту,
     И гуппи оперением своим сияли.


     Кабомбы и людвигии пастельной красотой цвели,
     И меченосцы, рубры там, перемежаясь, проплывали,
     А попугаи водные в горшке гнездо свили,
     Икру там положили и горшок ревниво охраняли.


     Резвились барбусы там полосатою толпой,
     И черным бархатом моллиенезии глаз поражали.
     Мне было в том сорок четвертом десять лет – большой!
     Мне разноцветьем рыбы душу потрясали.


     Я прибежал домой, спросила мама: «Что с тобой?
     Ты потный весь, и почему ты запыхался?»
     Я с ходу выпалил: «Хочу аквариум большой».
     Два года сигареты штучно продавал и до него добрался.


     И вот мечта сбылась, вся в голубом была она.
     Вот он передо мной живет особой жизнью,
     Там свет, тепло, там хорошо – хрустальная вода.
     А я и мама в холоде и голоде, после войны в родной отчизне.


     Судьбы чудесный случай просто подсобил,
     Две рыбки барбусы вдруг кинули икру на счастье,
     Четыре сотни крошечных мальков я получил,
     И продал их, когда большие стали, в одночасье.


     За пару лет поднаторел на разведеньи рыбок я.
     И «птичий рынок» стал вторым мне домом.
     Мои труды поддерживала вся семья,
     На рынке каждый покупатель-продавец стал мне знакомым.


     Я по субботам и по воскресеньям в пять утра вставал.
     И было все равно, то лето или стужа,
     Две банки с рыбками я к телу прижимал,
     Чтоб не замерзли, воздуха хватало, не было им хуже.


     При минус двадцать на морозе рыночном стоял,
     А одежонка жуть – в чем был одетый,
     Замерзнуть рыбкам никогда я не давал,
     И баночки мои теплом от тела были греты.


     В той абсолютной нищете я шкаф купил,
     Затем на радость маме я диван добавил,
     А брат из красного из штапеля портьеры вдруг добыл,
     Господь от голода нас навсегда избавил.


     Вот так и жили, рыбки в доме поселились навсегда.
     Икрою разных рыбок был я весь обсыпан.
     И если б можно было есть ее тогда,
     Все гости бы от пуза были сыты.


     Мне было сорок, за неонов взялся я,
     За рыбку, что была почти неразводима,
     Такая крошечная и не виданная с амазонки красота
     Фосфорицирует, зеленая – по телу красной полосой пробита.


     Такая вот красавица, но как мала икра,
     Ну, только в микроскоп ее увидеть и не сразу.
     Ну, а вода, в которой мечет – эх, вода,
     Должна особой быть, ее не сделаешь так просто по заказу.


     Тут катионы, анионы, трубки, прочая вся ерунда,
     Потом нужна ей жесткость и кислотность,
     И мечут в темноте, и пара не всегда годна,
     И не подходят друг для друга, вот такая подлость.


     Восьмым я был по всей Москве,
     Зато возможность рыбка та дала до самого отъезда
     Все оплатить драконовские деньги, и позволила семье
     Всей выехать, а выезд был не безвозмездным.


     Ах, «птичий рынок», не похожий ни на что.
     Там птичий перепев и в клеточках невиданная живность.
     Там ржанье лошадей, гримасы обезьян в лицо,
     Там тысячи людей, ему противна неподвижность.


     Толпа бурливою толпой средь продавцов рядов,
     С детьми за ручку двигается – нету остановки.
     «Эй, ну кому для рыбок дафний, червяков,
     Кому мотыль, циклопы», из рядов несется звонко.


     Там попугаи, вылетевшие из клетки невзначай,
     На ветках кувыркаются с гортанным криком.
     Там интерес в глазах людей – тут ты не подкачай,
     Обманут, подведут, обокрадут, приедешь с дохлой рыбкой.


     В нем жизни суть всегда отражена,
     Ведь жизнь – тире между рождением и смертью,
     А рынок – нескончаемая радостная кутерьма,
     В которой неподдельный интерес и удовольствие, поверьте.


     С тем рынком можно бы сравнить балет,
     Где воздухом и легкостью проникнута его природа,
     Или с катаньем с горок прямо в пухлый снег,
     Куда ты падаешь, смеясь, в хорошую погоду.


     Или с купаньем детским в речке можно бы сравнить такой,
     Где хохот, где веселье, где свобода,
     Разбросаны там брызги бриллиантами – такое может быть —
     Вдруг рассыпаются, и люди рады искренне игрой природы.


     Где люди тратят жалкие последние гроши, о них им не тужить,
     Без жадности и тратят с удовольствием – поверьте,
     Чтобы питомцам купленным при ласке жить.
     Там жизнь кипит, бурлит там в интересе, все как дети.


     Эх Запад! Запад! Русским представляешься загробьем ты,
     Так Достоевский обозвал тебя когда-то,
     Там зоомагазин без человечьей суеты,
     Как кладбище существ живых,
     он выглядит так неприглядно.


     А где же страсть у покупателя, ее не вижу в нем,
     Прилизано все чистенько, все по закону,
     Все гладенько, конечно, Маскарад при том,
     Два раза в год бывает все равно здесь нет души трезвона.


     Как я мечтаю сладкий сон цветной увидеть тот,
     Что с рыбками, прижатыми к груди, стою когда-то,
     Не получается, ко мне он не идет.
     Забыл меня тот сон, но я ведь в этом вовсе и не виноватый.


     Ну, пожалей меня, приди скорей ко мне,
     И в сновиденьях молодости дай мне повторенье.
     Хочу я видеть «птичий рынок» хоть во сне,
     И слышать церкви колокольный звон по воскресеньям.

   06.03.2010

   P. S.

     Теперь я понимаю, как своими выходками маме навредил.
     Один ведь после «птичьего» не возвращался,
     То вдруг вонючую лису, бывало, и волчонка приводил,
     И от мочи животных наш паркет стоймя поднялся.


     А сколько зайцев и клюющихся ворон,
     Отметили пометом все полы в квартире,
     О черепахах, грызунах поговорим потом,
     Но легуанов не было, наверно их осталось мало в мире.


     Мой «птичий рынок», для людей ты просто рай,
     Где братья наши меньшие нас ожидают.
     Ты их люби, ухаживай за ними, их не обижай,
     Они так хороши, они тебя любовью окружают.

   06.03.2010


   Мой друг


     О, друг мой, посети меня, когда бушует непогода,
     Приди ко мне, я так соскучился, я жду тебя.
     Приму тебя я радостно у входа,
     И светом вся осветится моя душа.


     Устал я от людей, мой друг, устал,
     Устал от корысти, от лжи, непониманья,
     Хочу я видеть искренность, чтобы предстал
     Тот человек, к которому душа стремится с пониманьем.


     Какое счастье видеть друга пред собой,
     Того, кому я рад всегда безмерно,
     В Михайловском, как Пущин будь передо мной,
     В том гениальном Пушкина стихотвореньи.


     Такого друга невозможно и в мечтах
     Себе представить, это редкостное счастье,
     Когда ты одинок во всех твоих делах,
     Он помогает жить тебе среди ненастья.


     Малейший зов мой ночью или днем,
     Тотчас же отзвук в сердце друга вызывает,
     И он спешит ко мне, чтобы побыть вдвоем,
     Болея за меня душой, все понимая.


     Он может, как и я, довольствоваться десятью,
     И только десятью ступеньками, что вверх нас поднимают,
     А лестница тщеславия обоим ни к чему,
     Она ведь не возносит вверх, а опускает.


     О, друг мой, посети меня, я в одиночестве стою,
     И принеси мне солнце, ведь бушует непогода,
     Скорее приходи ко мне, тебя я обниму,
     И грусть с моей души, как снег, смету у входа.

   07.03.2010


   Желание


     В том путешествии чудесном
     К мечте, что вовсе не прошла,
     К мечте об ангеле небесном
     Стремлюсь душою я всегда.


     С каким-то трепетным волненьем
     Я вспоминаю вновь и вновь,
     Была ты Пушкина стихотвореньем,
     «Где жизнь и слезы, и любовь».


     В голубизне летящей дали,
     Взлетела птицей надо мной,
     И, разогнав мои печали,
     Взметнулась пенною волной.


     Вскружила голову любовью
     В круговороте той волны,
     И утопила с головою,
     Теперь не вынырнуть увы.


     Лишен вниманья Гименея,
     Один, как перст, стихи пишу,
     Тебя в объятьях не имея,
     В воспоминаниях ищу.


     И Терпсихорой ввысь взлетая,
     Моя мечта летит к тебе,
     Чудесный образ обнимая,
     Как наяву, а не во сне.


     Судьба, не допусти страданий,
     Осуществи мои мечты.
     И чтоб опять в моих желаньях
     «Передо мной явилась ты».

   07.03.2010


   Случай в метро


     Москва, война, тепло внизу в метро.
     Толпа людей в заботах и полуголодных.
     Средь них мальчишка в стареньком пальто
     Переминается – эх, неудобно в валенках огромных.


     Петлей на шее на шнурках коньки висят,
     Размера те ботиночки на взгляд 48-го.
     Размер ноги 36-й, ну, что с мальчишки взять.
     Да вот и поезд подошел, да вот и время полвосьмого.


     Как поршнем из туннеля воздух вытолкнут – и вот
     В носу особый запах стали и резины,
     Откроются вагонов двери, и толпа войдет,
     Места позанимать спешат, не люди, а машины.


     Вот он подходит, головной вагон,
     Из репродуктора названье остановки раздается,
     Водитель на перрон выходит – мальчик так смешон,
     Что, глядя на меня, задорно-радостно смеется.


     Ну, и видок – ушанка трепаная набекрень,
     Веснушки все лицо покрыли просом,
     Нелепая одежда – ну, понятно, зимний день,
     Пытливые глаза всегда с вопросом.


     И вот невероятное случилось вдруг,
     Водитель мне рукой махнул: «Садись скорее!»,
     Не дожидаясь повторенья, я нырнул
     В кабину, поперхнувшись с изумленья.


     Там мне сказали, чтобы тихо я сидел.
     На станциях я должен пригибаться к полу.
     Поверить я своим глазам не смел,
     Что так случиться может, ну, ей Богу.


     Сигнал, флажком отмашка, и в туннель,
     В ту черную трубу рванулся поезд рьяно,
     И вдруг закончилась дневная канитель,
     Стальные рельсы пожирали светом фары.


     На каждой станции послушно к полу пригибался я,
     Чтобы водителей не подвести, в дугу сгибался,
     Казалось мне, что поездом летящим управлял тогда,
     И я с волнением едва справлялся.


     Спасибо дорогие, низкие поклоны вам!
     Ведь вас давно на свете этом нету,
     И через 64-ре так признателен я вам,
     Своих воспоминаний не отдам я в Лету.


     Но вот закончились те приключенья. Стоп.
     Объявлен «Парк культуры», до свиданья.
     Теперь каток, на валенки ботинки, всё – готов,
     И на норвежках я скольжу, скольжу в воспоминаньях.


     Ах, сколько сбитых девочек, своеобразное признание в любви,
     Ах, сколько синяков, набитых шишек,
     На льду сияющем, лед лихо резали коньки,
     Малыш сбивал без счета девочек-малышек.


     Воспоминания. Воспоминаний тех пчелиный рой
     Влетает в голову, ее в волненьи кружит.
     Тот, кто в кабину посадил меня, герой.
     Его ведь посадить могли, такой он Сталину не нужен.


     Таких, как я, десятилеток в те года расстреливали иногда,
     Когда сболтнул мальчишка, что не надо,
     Могли причислить к террористам, и тогда
     Прощай, родители, такая вот была награда.


     Теперь, когда в метро стою я на перроне,
     У головы у поезда, как много лет назад,
     С волненьем вспоминаю ту поездку в головном вагоне,
     Как будто снова я смотрю в глаза водителей-ребят.


     Они ведь понимали, что затронула война,
     Малышку-безотцовщину затронула немало,
     И наградить теплом хотелось им меня,
     Им повезло в тот раз – цыганка им беду не нагадала.


     Тех молодых ребят израненных, вернувшихся с войны,
     Ушедших в темноту метро трудиться.
     Всегда я вспоминаю с благодарностью, не утаю слезы,
     Ведь это время счастья никогда не возвратится.

   08.03.2010


   Мысли рысака


     Как и в летящей клином лебединой стае,
     Подранок никогда не будет вожаком,
     Так тройкой лошадь старую не запрягают в сани.
     Прошли те времена, и ей не быть коренником.


     Когда-то я летел по столбовой дороге рысью,
     Я не давал залениваться пристяжным,
     И жизнь-кучер управляла мыслью,
     Кнута не надо было – был отчаянно я молодым.


     Я тридцать семь назад вдруг оказался запряженным,
     В коляску запряженным был впервой,
     Я вез красавицу с дитем новорожденным,
     Трехлеткой резвым был я той весеннею порой.


     Я помню, что хозяйка имя Александр назвала,
     Последний мая день был для меня прекрасным.
     Мелькнули тридцать семь, прошли. Пришла пора,
     Я повстречался с днем, который был ужасным.


     Тогда я вез коляску. В ней сидели седоки,
     Один из них был ранен и стонал ужасно.
     Эх, кучер-жизнь, ты милосердью вопреки
     Так погоняешь всех и мучаешь напрасно.


     Как жалко мне хозяина, который так стонал,
     Ведь с ним прожил я годы молодые,
     С какою радостью с ним рысью на балы бежал,
     Где лица у красавиц, ну, такие радостные были.


     Когда мы подъезжали, двор вокруг него кружил,
     Наверно, очень важным был заметным человеком.
     Эх, кучер-жизнь, ну, почему его не наградил
     Ты вдвое больше, чем у лошади, прекрасным веком.


     Не натянуть вожжей, хозяин, не спеши,
     А мне уж не бежать изящным бегом,
     Обоим нам теперь навечно пребывать в тиши,
     И не сидеть ему, склонившись при свече над чем-то белым.


     Ах, лошадь, умное животное, не понимает – нет,
     При чтении хозяина стихов от чувств слеза стекает.
     Прошло почти что длинных двести лет,
     А он в коляске, увлекаемый тобой, перед глазами пролетает.


     Нет, оба вы в порядке, вас не тронули года,
     Египетскими пирамидами стоять всем вечно,
     В «подлунном мире» время вас не тронет никогда,
     Хотя вокруг, похоже, все так зыбко, все недолговечно.

   10.03.2010


   Почему?


     Ах «почему?», ах тыща «почему?»
     Покоя не дают воображенью.
     И без разгадки этих «почему?»
     Глухонемою жизнь будет без сомненья.


     Ну, «почему?» летают птицы в синеве?
     И «почему?» жена бросает мужа? Вроде любит.
     И «почему» нас как бы нет во сне?
     И «почему?» меня никто не приголубит?


     А дураку совсем неинтересно – «почему?»
     Дурак уверен, что на свете все он понимает,
     И это выражение Сократа ни к чему,
     «Что знает он, что ничего не знает».


     Какой дурацкий тот пример – Сократ.
     Подумаешь, три тыщи лет назад он жил когда-то.
     Без «почему?». Я проживу, ведь я его умнее во сто крат,
     Не буду слушать я «дурацкого» Сократа.


     Ведь вроде лысый был и умный, говорят,
     А «почему?» жил с злобной дурою Ксантипой?
     И не хотел ее менять, вот так-то, брат.
     А «почему?» Вопрос дурацкий и избитый.


     И «почему?» у доброго всегда крадут?
     А жулику само всегда влетает?
     Дурак в уютном кресле наверху,
     А умный часто с голода объедки собирает.


     И «почему?» вдруг у француза китаяночка жена?
     Там что во Франции блядей своих так мало?
     Он думает, что на семьсот мильонов баб она одна,
     Она одна в китайском том Китае проживала?


     Кто поумней вопросом мучается – «почему?»
     Колайзер запустили миллиардный.
     А если он рванет? Вопросы будут ни к чему.
     Тогда не будет нищих и богатых.


     Кто подурей, тому и выпить невтерпеж,
     Кто поумней, тот выпить тоже хочет,
     И «почему?» здесь глупый с умным схож,
     Над этим «почему?» весь свет хохочет.


     Зато никто не думает над этим «почему?».
     А «почему?» родился он и умирает?
     Английской королеве он ведь тоже ни к чему,
     Последний бомж об этом знает.


     Читатель дорогой! Ну, стих про белого бычка,
     Они ведь эти «почему?» смешны, при этом ни конца ни края,
     Они бессмыслены, здесь нет зацепки, нет крючка,
     И лучше как Сократ сказал: «Я знаю, что я ничего не знаю».


     Однако умных прорва на земле, ну, как и дураков,
     Вопросы «почему?» не прекратятся вскоре.
     Нелюбознательный он их не задает, всегда таков,
     А любознательный их задает себе на горе.

   09.03.2010


   В надежде


     Вот момент расставанья, и кольцом твои руки,
     Тепловоза гудок, я прощаюсь с тобой.
     И щемящую боль предстоящей разлуки
     Заберу от тебя, не оставлю с тобой.


     Может, стрелочник где-то перепутает стрелки,
     Расставания поезд нас пройдет стороной.
     И кольцом твои руки обоймут мою шею,
     Ты, прижавшись ко мне, долго будешь со мной.


     Но уходит надежда, вот стук раздается,
     Перестук тот извечный вагонных колес.
     И под сводом вокзала эхом вдруг отдается
     Вдох надежды разрушенной тот, что жалко до слез.


     Разомкнется кольцо, упадут твои руки,
     Проводник на подножке даст отмашку рукой,
     Разлучит нас с тобой этим взмахом разлуки,
     Ведь ему все равно, что же будет со мной.


     Но надежда, известно, умирает последней,
     Я не дам ей, надежде, умереть до меня.
     Я увижу твой поезд порою весенней,
     И кольцо твоих рук я сомкну навсегда.


     Так что, стрелочник, друг, переставь быстро стрелки,
     Без ошибки направь этот поезд сюда,
     Эта наша любовь, бриллиант без подделки,
     Он в кольце твоих рук пусть сияет всегда.


     Ты скорей подходи, этот поезд надежды!
     Ты – желанный из всех, что подходят сюда,
     И обнимет кольцо твоих рук белоснежных,
     И замкнет в том кольце наши жизни судьба.

   10.03.2010


   Отомщу


     Эх, поэта судьба, нет зловреднее стервы.
     Сочиняешь стихи, все летит в никуда.
     Все желанья мои, мои слезы и нервы,
     Их в штыки принимает родная семья.


     Смысл стихов донести мне до них невозможно,
     Хоть ты кошку бери и читай ей стихи.
     Как внимание их мне привлечь осторожно.
     Первым им не прочтешь, хоть проси, не проси.


     Заявляют: «Отстань, надоел со стихами».
     Я в надежде, что книжка пойдет, а тогда
     Не прочту ни за что, пусть зальются слезами,
     И делиться с деньгами, что будут, ну, уж тут никогда.


     Им назло накуплю и бумаги, и ручек,
     Им назло напишу сто стихов и тогда,
     На коленях ведь будут стоять, но моих закорючек,
     Даже если заплачут, прочесть я не дам никогда.


     Все. Развод. Пусть скорее уходит к другому,
     Хоть к кривому, горбатому, тут ее я пойму.
     Он стихов не напишет, а я прочитаю родному,
     Кто меня привечает по пьянке, на столбе фонарю.

   10.03.2010


   Две подруги – две жизни


     Что делать с жизнью, я какая-то игрушка у тебя,
     И как жестоко ты порой со мной играешь.
     Узнали бы мои родители, то защитили бы, любя.
     Пощечин получила ты от них – их руку знаешь.


     Побили за проказы, в угол дальний загнали,
     За то, что с их дитем так дурно поступаешь.
     Как жалко, что их нет, они давно в дали,
     А без вмешательств их, ой распустилась, меру забываешь.


     Жена моя стоит, раскинув руки у двери,
     И спрашивает, что приятного ты мужу предлагаешь.
     И, если весть хорошая, ей говорит: «Входи»,
     А если вести скверные, домой не пропускает.


     Какая каверзница и шутница жизнь моя.
     На зло моей жене вдруг с девушкой меня знакомишь.
     Подталкиваешь на измену вдруг меня,
     Соль сыплешь мне на раны, так меня тревожишь.


     То многое даешь, здоровье, красоту весны,
     То отнимаешь все, зло причиняя.
     То в зиму жуткую вдруг загоняешь ты,
     То без пощады плетью невиновного стегая.


     Пожалуйста, не ошибайся, жизнь моя,
     Ты можешь извалять меня, забить до смерти.
     Но не забудь, что вечна у меня душа,
     Она уйдет когда-нибудь туда, наверх в бессмертье.


     О, жизнь, я не хочу поссориться с тобой.
     Я не хочу, чтоб ты ушла, захлопнув двери.
     Уж лучше при твоих проказах буду я живой,
     Чем попаду, когда уйдешь, я в лапы смерти.


     О, жизнь моя, даю тебе один совет, его цени.
     Ведь вижу я, что ты одна, тебе нужна подруга.
     Дружи покрепче с жизнью замечательной моей жены,
     Ведь ты нуждаешься в поддержке друга.


     Ну, сделай так, чтоб вы не расставались никогда.
     Держитесь за руки обей да покрепче,
     Не расставайтесь вы в грядущие года,
     И нам с женою в наших жизнях будет легче.


     Ну, а когда вам надоест с обеими играть,
     Об этом нам не говорите и уйдите по-английски.
     Так сделайте, чтоб мы могли подарок этот взять,
     И мы с женой уйдем туда, где не было и нет прописки.


     Оттуда будем сверху мы смотреть на жизнь своих детей,
     И помогать во всем их жизням понемногу,
     И может быть двух белых лебедей
     Они увидят, и поймут, что это мы, и слава Богу.

   10.03.2010


   Портрет


     Ну, почему бандит и негодяй, убивший миллионы.
     Вдруг вознесен на щит ура-ура,
     Россия бедная – где с зеками позорные вагоны,
     Которые распылены в туманах сталинской рукою навсегда?


     Где жены, матери замученных врагов народа?
     Где слезы их и жизни жуткой маята?
     Развеяны среди сибирской непогоды
     При помощи подручных Сталина, погибли навсегда.


     «Пусть говорят» Малахова идет программа
     На тему «Сталин жил и жив, и будет жить».
     Насобирались в зале старики из «смершевского» хлама,
     Они ведь ветераны и готовы подлецу служить.


     Иконостасом понавешаны железные медали.
     Звезды там красной иль гвардейского не увидать,
     Сгибаются под ними в девяносто стариканы,
     А что стреляли в спины атакующим не доказать.


     Вдруг захотели наверху в две тысячи десятом,
     Портреты Сталина развесить по Москве,
     Ах, как бы им не пропустить заветной даты,
     К которой сорок миллионов сгинули в войне.


     Там молодежь сидит и им в лицо бросает,
     «А где все те, кто был в плену иль в оккупации врага?
     И почему безруких и безногих в море побросали?
     Ведь в море тысячами переполнена была баржа и не одна?»


     А эти не танкисты и не летчики, откуда грудь бронею,
     И злобы огонек в глазах их не погас,
     Ах, как за Сталина они кричали лжегерои,
     Ведь настоящие герои все в земле сейчас.


     А как же мать жены, герой, войну прошедший,
     Которая до Австрии с оружием дошла?
     Имела две медали, красную Звезду, значок гвардейский,
     За то, что видела как в Австрии живут, исчезла без следа.


     Дошли ведь до того, что памятники Сталину поставят,
     Стране понадобилась жесткая и беспощадная рука.
     А что при этой-то руке их в воронки посадят,
     Да внуков от врагов народа сразу в лагеря.


     Прогнило все и вся, протухли
     и мозги у большинства народа.
     Две тыщи лет назад такой же вот народ кричал,
     «Убей его, распни!», – кричали на Христа, на Бога,
     И мало кто жалел его – протестовал.


     Глупее и злобнее существа, чем человек, ну, нет на свете,
     Как редко совестливый человек средь нас живет.
     Эй, наверху! Погубите страну! Ведь вы за все в ответе!
     Не на портретах должен быть преступник, а в тюрьме, наоборот.


     Хотя и этой редкости достаточно, чтобы страну спасти.
     От бандитизма и коррупции, засилья произвола,
     Ведь солнце освещает множество планет на их пути,
     Зависит все от тех, кто наверху, от их решительного слова.


     Но не хотят они, им сталинизм родней,
     Он на руку ведь им, с ним легче управлять, приятней.
     Эх, с этим именем да понастроить новых лагерей,
     И это правильно, для русского народа палка —
     аргумент понятней.


     Ну, что ж, смиримся, ни к чему слова,
     Придет то время, и за ними воронок приедет,
     «Кто меч поднял, от этого меча погибнет», вот тогда
     Восторжествует правда – разум у народа просветлеет.


     Ведь ту смертельную войну мы выиграли не одни,
     Американцы, англичане и французы помогали,
     Однако, их как не было, и имена их не слышны,
     Союзников как будто сотни тысяч и не воевали.


     В стране о демократии на всех углах кричат,
     А демократии той нет ни на одну копейку.
     Коррупция и криминал, прилизанный разврат,
     Страна, где все нашли себе лазейку.


     Лазейку в никуда, лазейку в нищету,
     Ведь будущее для людей неотвратимо.
     Пойдет такое будущее подбитым кораблем ко дну,
     Ведь зло, посеянное в намерении неодолимо.


     Эй! Сталинисты, вешайте портреты Сталина везде!
     В квартирах и на площадях, в сортире, только поскорее,
     А можно у своей жены вам разместить в пизде,
     Тогда и жизнь наладится, «жить будет лучше, веселее» [12 - И. Сталин]

   11.03.2010


   «Чмо»


     Ну, я – Колумб, ну, я – гигант, я вовсе не шучу.
     В литературе первый я пишу о «Чмо» стихотворенье.
     Он в русском сленге есть, а за границей не известен никому,
     Поэтому дарю я всем свое творенье.


     Девица перед ним хитрющая, гулящая стоит,
     «Ой, летчик-муж разбился, я одна, что делать мне, не знаю»,
     А он жалеет и, не зная, что он «Чмо», ее боготворит,
     И в «ЗАГС» назавтра. Что сюрпризы будут, он не ожидает.


     Завистник-друг, и без бинокля виден, кто такой,
     Вдруг просит денег одолжить на новую машину,
     А он ведь «Чмо», он человек доверчивый, простой,
     «Всех денег не могу, возьми, пожалуйста, хоть половину».


     С одеждой «Чмо», ну, как-то в моде отстает,
     На Зайцева, на парикмахера совсем он не похожий,
     И в жизни личной как-то не везет,
     Ну, если только «Чмокиху» найдет с собою схожей.


     «Рыбак ведь он всегда увидит рыбака»,
     Вот и идут по улице два «Чмо», обнявшись,
     Но это только кажется, один из них валяет дурака,
     И притворяется, чтоб одурачить «Чмо»,
     к чему-нибудь придраться.


     С каким пренебрежением богатый говорит о «Чмо»,
     О «Чмо» с каким пренебрежением говорит завистник.
     Пижон и панк хорошего не скажут ничего,
     Но если за деньгами к «Чмо» бегут, тут только свистни.


     Ну, вот картину я о «Чмо» нарисовал,
     В нем все есть то, чего им не хватает,


     А те все жульничают, и для них вся жизнь скандал,
     Приятный тот скандал, обман, что каждый день бывает.


     Ну, что же, лучше жизнь как «Чмо» прожить,
     Или как те, которых описал я выше,
     Стихом вас этим не хочу я удивить.
     Рассудит тех и тех, кто свыше.

   11.03.2010


   Ласка


     Там, где коварные болота в сумраке лежат,
     Там, где опасные места покрыты ряской.
     Там, где туманы над землей парят,
     Там спряталась от нас, сокрылась сущность Ласка.


     Средь сущностей бездушия и зла
     Такую сущность редко повстречаешь.
     Мы всей душой стремимся к ней, хотя она,
     Ну, почему-то не балует нас, так редко посещает.


     Когда мы в детстве головой уткнулись
     В колени мамы, слез сдержать не в мочь,
     Из ласки сотканные мамы руки только прикоснулись.
     Дают спасенье нам, сметают горе прочь.


     Спасибо, Ласка, ты меня не забываешь,
     Когда в твоих объятиях лежу,
     И при твоем прикосновении как будто улетаешь,
     Душой в края, где не был, не живу.


     В небесной бесконечной тающей лазури,
     Под ласкою твоей я нежусь, чуть дыша,


     Ты, ласка, разгоняешь жизни бури,
     Как будто бы их не было, и снова жизнь светла.


     Какая редкость, ну, скажи откуда ты.
     Среди невзгод и бурь мятежных.
     Ты проявление непредсказуемой судьбы,
     Ты повеленье Божества в его желаниях чудесных.


     Мне повезло средь сущностей бездушия и зла,
     Ты чаще, чем они, меня в дорогах жизни посещала.
     Я лаской мамы был избалован всегда,
     Ты ласкою жены меня не обделяла.


     О, ласка, ну, пожалуйста, людей не обделяй,
     Ты с ними пребывай и утешай в несчастьях,
     Своей неповторимостью всех оделяй,
     И пусть под ласкою твоей они забудут о напастьях.

   14.03.2010


   Звенит капель


     Опять капель звенит над старой головою,
     Неумолимо манит вдаль с собой.
     И, может, зря, волнения не скрою,
     Идти мне за тобой иль не идти с тобой.


     Ну, почему тревожишь? Неужели мало
     Мне подарила жизнь любовной суеты?
     Господь не обделил меня, любви хватало,
     И столько, что другим приносят лишь мечты.


     Она не слушает меня, шалит почем попало,
     Она ведь молода, всего лишь только год,
     Я не хочу за ней, она меня опутала, связала.
     И вопреки моим желаниям – все делает наоборот.


     А у нее друзей всегда так много,
     И с солнцем дружит, помогают воробьи,
     И дружит с ней весенняя погода,
     И краски помогают яркие весны.


     Мне кажется, что нет, пока живешь, предела
     Для радости души и пробужденья чувств – смотри.
     Ведь голова бела от снега – поседела,
     Но вот рождаются в душе весны ростки.


     Эх, жалко «видит око – зуб неймет» и только,
     Эх, скинуть с плеч хотя бы пятьдесят,
     Тогда б я за весною и любовью побежал с пригорка.
     Как бегал я когда-то много лет назад.


     Ну, я и побегу, зачем мне ждать? Довольно!
     Капель ведь правду говорит, капель зовет.
     Я побегу, пока живу душой, пою привольно,
     Я побегу к весне, любви, мечте, а не наоборот.

   15.03.2010


   Снегири


     Вон снегири на снег слетелись, точно капли крови.
     И словно окровавлен после боя снежный наст, когда
     Чрез шестьдесят стою и не могу смотреть без боли,
     На поле этом в памяти моей, я как давно тогда.


     А шестьдесят назад окрашивали снег не снегири.
     Шипящей кровью наст солдаты заливали,
     Ах, сколько времени смывали красный цвет дожди,
     Которую теперь мне снегири напоминают.


     Мерещится, что подмосковные холодные поля
     По снегу были залиты потоком материнской крови,
     Не умирали в одиночку их герои сыновья,
     А вместе с матерями умирали в Подмосковье.


     И кровь святая ваша пролилась не зря,
     Ведь даже птицы о пролитой вами крови нам напоминают.
     Так прилетайте, пусть все поле будет в снегирях,
     И в состраданье и любви в нас слезы закипают.

   15.03.2010


   Хочу в деревню


     Вот забрезжил рассвет над родною деревней.
     Началась потихоньку, потайно возня.
     И хозяйки с охапкой отсыревших поленьев
     К печкам встали, зажегши дрова.


     И склонившись к тазам с подоспевшей опарой,
     Замесили ко благу для жизни хлеба.
     И полоскою рдеющей тоненькой алой,
     Засветилися вдруг над землей облака.


     Вот дымок потянулся тонкой струйкой над крышей,
     В тишине звонкий радостный крик петуха,
     А полоска рассвета все выше и выше
     Потянула туманы земли в облака.


     Спешит петух приветствовать товарок,
     Спросонья крик срывается в фальцет.
     Из хлева раздается блеянье баранов,
     И сочное мычание коров в ответ.


     Стучит, хозяйку умывая, рукомойник,
     Уж постепенно зорька на дворе.
     Вот предстоит хозяйке утренняя дойка,
     Чтоб молоко парное было на столе.


     В другой конец села прошел пастух неспешно,
     Змеею волочится кнут, он кнутовищем на плече,
     И кирзовый сапог не поднимает пыль известно,
     Роса лежит и на траве, и на земле.


     Скрипят калитки и ворота, открываясь,
     И с нетерпением, мыча, на улицу выходит скот.
     И солнце, от верхушки леса отрываясь,
     Определяет время то, когда восход.


     Ленивые собаки лают на скотину,
     Им тоже хочется побегать по полям.
     А скот проходит мимо горделиво,
     И цепь толста, да и нельзя туда.


     Какой же разнобой в том деревенском стаде,
     Хозяйские характеры и нравы в нем всегда.
     Одни драчливые, мычливые некстати,
     Другие молчаливые, спокойные проходят на поля.


     Цветов смешение, пород и роста,
     Вон маленькая козочка зажата средь коров.
     А вон баран какой-то пегий, вон коза в полоску,
     Ну, армия Наполеона при разгроме, хохочи до слез.


     Ну, вот позавтракали муж и дети.
     Теперь пора хозяйке браться за дела,
     Она ответственна за все на свете,
     Должно быть в доме хорошо, а если плохо, то беда.


     Ведро воды и тряпка, и подол заткнут за пояс,
     И на коленки круглые встает она,
     Прогнувшися в спине трет половицы, поправляя волос,
     Который выбился из-под косынки – красота!


     Тихонько тикает настенная кукушка.
     Муж на работе, дети в школе – трели соловья.
     Труды пока окончены, и глядь – подружка,
     Там у забора появилась – поболтать пора.


     Все повторится в деревеньке снова от полудня.
     Работа неустанная на огороде, детвора
     Пойдет в другую сторону почти до новолунья,
     Так тыщи лет в трудах, в заботах, как всегда.


     Я б все отдал, хоть золота телегу,
     Ей Богу, я не вру, и не лукавлю Господа
     За теплую краюху аржано́го хлеба,
     К нему впридачу да парную кружку молока.


     Но пропадаю я средь городского шума,
     И городской ненужной и губящей суеты.


     А голова моя заполнена раздумьем,
     О, где же ты моя деревня, где же ты?

   15.03.2010


   Обман


     Ну, вот и все, ушли желанья.
     Тихонечко закрыли двери за собой,
     Подведена черта. Твое очарованье,
     Уж не имеет власти на до мной.


     Твои желанья шепот и объятья.
     Не бросят в дрожь и не взволнуют кровь,
     И обещанья не смогу принять я,
     Они не трогают меня, наверное, ушла любовь.


     Запутанный роман в запутанное время,
     На быстрой лошади вдруг ускакал в туман,
     Беда вся в том, что я тебе не верю,
     В потере веры – виноват обман.


     Теперь свободен я – рабом любви не буду.
     Но, кажется, я с удовольствием опять бы в плен попал,
     Отчаянной любви пленительного чуда,
     В которой я сгорел, которую мне Бог послал.

   15.03.2010


   Куда бежать


     Куда бежать мне? К правде иль бежать ко лжи?
     Остановлюсь и отдохну я, бешено устал, ей Богу.
     Как правду мне догнать, она давно вдали,
     Уж легче ложь догнать, «она короткие имеет ноги».


     Ну, догоню я правду и договорюсь по правде поступать,
     И другу, как он безобразничал вчера, скажу я правду.
     При этом друга запросто могу я потерять,
     Обидится, увидит в правде ложь-неправду.


     А если догоню я ложь и с ней договорюсь,
     Скажу я другу, что вчера умом его все восхищались,
     А что он в стельку пьяный под столом валялся, не коснусь,
     И так ругался матом, что все гости разбежались.


     Ну, что же делать? Я кручусь, как белка в колесе,
     Ведь жизнь окрашена, как зебра, полосами,
     И в жизни ложь и правда переплетены совсем,
     Да туго так переплелись, судите сами.


     Как будет счастлив мой дружок, ну, как в раю,
     Ведь душу другу я облил елеем.
     Он знает хитрый, что ему неправду говорю,
     И все ж доволен, счастлив, слушает и млеет.


     Мой дорогой читатель, сам теперь суди,
     Какой дорогой ты пойдешь, пребудет Бог с тобою.
     Дорогой правды иль извилистой дорогой лжи,
     Которые один лишь раз ты можешь видеть пред собою.

   16.03.2010


   Твой день рождения

   Жене Риточке


     Твой день рождения в чудесный день весны.
     Его я столько раз встречал с тобою,
     Опять стучится в двери к нам, ну, заходи,
     Я рад тебя встречать, хоть грустно мне порою.


     А почему грушу, а потому что молодость ушла,
     Она давно ушла, в тумане скрылась.
     И не вернется снова, скрылась в никуда,
     Но мы и не живем надеждой, что снова появилась.


     И не появится она, ведь жизненный закон суров,
     То, что минуло, не вернется снова.
     Не надо лишних объяснений и не надо слов,
     Семидесяти трех уже не вычеркнуть из времени былого.


     Чего ж я жду, ведь не случатся чудеса,
     Они уже случились – ведь мы живы оба.
     Года, года… На них нам сетовать нельзя,
     Мы их прожили счастливо и слава Богу.


     Живем, и наше прошлое прожили мы в любви,
     В любви, что не приснится и во сне другому,
     Твой день рожденья повстречаем мы еще в пути,
     И не грустим, что мы стареем понемногу.


     Останемся мы молоды с тобой душой всегда,
     И будем пить шампанское на день рожденья.
     Ну, точно так, как пили мы тогда,
     Когда мы встретились там пятьдесят назад —
     в том воскресеньи.


     Так пусть приходит день, прекрасный день, когда
     В кругу семьи все вместе соберутся,
     В твой день рожденья чокнемся бокалами вина,
     И пусть они хрустальным звоном отзовутся.

   18.03.2010


   На троих


     Не знаю я, как справиться с собою,
     Сегодня добр и весел, водку пью.
     А завтра зол и жаден, что со мною?
     Ну, кто второй во мне – я просто не пойму.


     И кто этот второй, к тому же без прописки,
     Как «тать в нощи» живет во мне.
     Он так же нужен мне, как бабе – сиськи
     С картины у Дали, которые растут на голове.


     Откуда эта проклятущая нецельность
     Ведь знаю, что на свете я один живу
     А тот второй во мне, доказывая верность,
     Он провокатор и предатель – точно говорю.


     Хочу сказать одно, а говорю другое,
     Хочу не льстить, а вдруг пою, как соловей.
     Хочу не злиться, вылетает слово злое,
     Хочу жене не изменять, но изменяю ей.


     Как англичане поступлю: там «разделяй и властвуй».
     Я третьего в себя вселю, пускай живет.
     Второй и третий пусть дерутся – тут им не препятствуй,


     Я буду сам собою жить в покое – я ж не идиот.


     P.S.
     Вот так устроен мир – не по-другому.
     Ведь человек не волен сам собою быть
     Под обстоятельства стелясь и подчиняясь голосу второму
     Он хочет весело и счастливо, красиво жизнь прожить.

   25.02.2010


   Непонятная душа


     Как в душу заглянуть мне бытия
     И в сущность мной Италии любимой?
     Она – не ресторана дверь стеклянная, друзья,
     Толкнул, и вот внутри, все разглядел, родимый.


     Вот если бы в Италии когда-то появился я,
     Как там, родился я в заснеженной России,
     Таким вопросом вообще не занимался б никогда.
     Мне было б все известно, а не так, как ныне.


     Попав на родине хоть в самый затаенный уголок,
     Или в забытый скит, затерянный в Сибири,
     Или в Москве, ну, может, олигарху на порог,
     Я знаю, что такое русский человек в России.


     Его я знаю в самой-самой потаенной глубине,
     Души его извилистые тайны и не тайны.
     Ее я знаю в клевете и правде, и нужде —
     И над разгадкой этих тайн не буду биться я отчаянно.


     Но как же вникнуть в суть кого-то из неведомой страны?
     Как разгадать его чужую душу, как ее увидеть в яви?
     О чем он мыслит, думает, прощупать изнутри


     Все то, что скрыто в нем в падении и славе.


     Когда я попадаю в Рим, то в изумлении стою всегда,
     Когда оказываюсь в центре Рима – Палатине:
     От зданий стенки да колонны лишь остались, а какая красота
     В колоннах падших под ногами воплотилась.


     Бессмертный дух гигантов – он дошел до нас и жив в веках
     Для нас, таких чудовищно безвкусных,
     В творениях архитектуры, в тех поэмах и стихах,
     В преданиях древнейших и изустных.


     Ну, кто бы плакал по теперешним-то временам, издал бы стон,
     Когда бы новый Герострат поджег нелепейшее зданье?
     Ему бы не проклятья – это не афинский Парфенон,
     Ему бы ноги целовать, ему бы благодарность да признанье.


     Ах, сколько этот новый Герострат, исчадье ада, навредил,
     В теперешние времена в Италии почти что повсеместно
     Заводы, фабрики построил, нефтью землю он залил,
     Он треть Италии загадил —
     погляди, помойки в уголках прелестных.


     Конечно, самолеты строят, корабли, моднейшую одежду шьют,
     Но мусор вкруг себя везде как будто не они бросают,
     И неаполитанцам горы мусора прохода не дают,
     А крысы, видел сам, за пятки их хватают.


     Италия живет вся в основном на старом багаже,
     Развалины почти не реставрируются, и,
     мне кажется, что этого не будет,
     К природе, Богом данной, попривыкли красоте,
     Ведь если не опомнятся, вся жизнь в помойке их пребудет.


     Зачем я головой об стенку бьюсь,
     В душе любимой мной страны копаюсь?
     Ну, ничего я в этом не добьюсь,
     Пока о чем я догадался, не признаюсь.


     И я признаюсь, что домыслил по пути.
     Что Парфеноны, Колизеи не растут у Лукоморья,
     Собор Петра и Павла на Чукотке не найти,
     Что колыбель гигантов – Средиземноморье.


     Чудесные народы в странах, порассыпанных по всей земле.
     Народ – конгломерат: хороших и плохих везде хватает.
     А райской той природы не найдешь нигде,
     Той, на которой грек иль итальянец проживает.


     Ведь если бы господь когда-то в древности решил
     На территории немецкой греков, итальянцев поселить навеки,
     То красоты он этой никогда не получил,
     А только чистоту, порядок, дисциплину в человеке.


     Поэтому божественной рукой он чудо разбросал,
     В Италию и Грецию он бросил то живительное семя,
     То, из которого немыслимою красотою мир восстал,
     Которую щадит и разрушает беспощадно время.


     Так будь благословенна в памяти ушедшая страна,
     В которой строили ту красоту и собственной рукою разрушали.
     В ней люди все могли, а что от веры отошли – беда.
     Без веры что-то делают, а что – не понимают.

   09.01.2010


   Благодарю


     О, Господи! Поводырем ведешь меня чрез жизнь мою
     Путями неисповедимыми ко свету!
     И не даешь мне обронить горящую свечу,
     Чтоб от плевел очистить душу мне при этом свете.


     Твоей любовью не оставил ты меня
     С протянутой рукой и нищенской сумою на дороге.
     Не должен никому – свободен я,
     Над головой сухая крыша, хлеб, вода, и нет тревоги.


     Твоей заботою я не один, со мной любовь – жена.
     Гранитной твердостью сопротивляемся напастям.
     Спасибо, Господи, благодаря тебе, со мной она,
     Я с ней делю печали, радости и счастья.


     На старость лет ты душу одарил мою,
     На семьдесят шестом она стихом прорвалась,
     Все, что я накопил, что чувствую и чем дышу,
     В стихах биеньем сердца проявилось, отозвалось.


     Ты дал возможность мне с женой построить дом,
     И сыном одарил, когда во мне бурлила сила,
     К деревьям, мной посаженным, к цветению их крон
     Пчелиный рой за взяткою летит неутомимо.


     Ты дал возможность мне наполнить жизнь трудом,
     Ну, а на старости ты одарил меня покоем,
     Хотя ведь старость – не подарок, и гори она огнем,
     От болей иногда зальешься волчьим воем.


     Но в этих болях понимаешь вдруг страдания Христа,
     Что претерпел за нас там на кресте Спаситель.
     За эти боли, за свои, его – благодарю тогда,
     Когда терпеть их просто нету силы.


     Так освяти, Господь, грядущие' для нас года
     Божественным для нас неугасимым светом,
     Ты сделал все для нас, и делаешь всегда,
     И в благодарности мы на коленях молимся об этом.

   09.01.2010


   Необыкновенный случай


     Сегодня в городе туман и смог,
     С трудом поднялся я с моей постели,
     Так не хотелось на работу. Бог помог
     Мне встать, собраться и поехать еле-еле.


     Резекционный зал – паталогоанатома судьба,
     И в трупах мне с утра до вечера копаться.
     А после выдать справку, как, зачем и почему, когда.
     Затем священникам работа за умерших упокой стараться.


     Сегодня парочка банкиров, милиционер, шпана,
     Старушка старенькая и какая-то девица.
     Когда из морга привезут, то рассмотрю тогда,
     Что с этими беднягами могло случиться.


     С банкирами все ясно – чисто сделанный заказ:
     С удобного окна прицелиться в соседнем доме.
     Удобненько там киллер приспособится – приказ,
     И точно дырочку он высверлит во лбу без крови.


     С старушкой что ж, в бороздяных морщинах все лицо,
     И руки работящие, как надо, скрещены крест накрест.
     А дочери и сыновья, и внуки будут плакать – горе налицо.
     Спокойно умерла при вере в Бога, и положен ей Акафист.


     Затем шпана – все тело, словно решето,
     Здесь нечего искать причину, здесь все ясно.
     Такое уж он выбрал в жизни ремесло,
     Судьба одаривает по заслугам всех, наверно, не напрасно.


     Устал, ну, хоть клиенты свежие, без запашка,
     Бумаги больше, чем прямой работы.
     Эх, писанины не было б, но это все мечта,
     А так с бумагами, с отчетами одни заботы.


     Ну, наконец, и предпоследний милиционер.
     Погиб, эх, жаль, какого-то бандита догоняя,
     Он пулю получил случайно, вот пример:
     Полез туда, куда не надо было, той беды не ожидая.


     Ну, наконец, последний, что из морга привезли.
     Здесь на стальном столе – такого я не видел:
     Лежала девушка небесной красоты,
     Ну, почему мертва? Несправедливость я возненавидел.


     Ни ранки, ни царапины на нежном теле том.
     Ученый интерес возник во мне тотчас же:
     Какие тайные несчастья скрыты в нем?
     Интуитивно понял я, такого не увижу дважды.


     Мой скальпель верный, ты по нежной коже заскользил,
     И вдруг услышал я мне скрежет непонятный,
     Как будто по металлу острием он проходил.
     В испуге замер я, столкнувшись вдруг с невероятным.


     Москва, Москва! Уж вечерело, и таинственно огни
     Кафе неоновыми вывесками засветились,
     Гудки автомобильные и шорох от шагов толпы
     Чрез окна приоткрытые ко мне пробились.


     В растерянности я стоял пред этою загадочною красотой,
     Мне дальше резать не хотелось – было страшно.
     Что вдруг увижу я под белой кожею тугой?
     Но надо было, чтобы труд мой оказался не напрасным.


     Сверлила мысль: откуда взялся тот металл внутри?
     Ведь нет отверстия, а скальпель как бы с пулею столкнулся.
     А там, как у Тутанхамона, оказалась золотая оболочка изнутри,
     Та, на которую мой скальпель натолкнулся.


     Одно лишь слово шло по оболочке той,
     Каллиграфическою прописью звучало.
     То слово «Преданность» сияло вечной красотой,
     Вечерней грусти, овладевшей мной, как будто не бывало.


     Мой скальпель быстро на фрезу сменил,
     Вторую оболочку, что из платины была, разрезал,
     И словом «Сострадание» свою я душу отеплил,
     Рука дрожала, платина крепка, чуть руки не порезал.


     На третьей оболочке слово «Жалость» вдруг нашлось,
     Его на том металле драгоценном словно не хватало,
     «Самоотдача» на четвертой прописью на грудь пришлось,
     На пятой оболочке «Верность» четкою чеканкой просияло.


     Была шестая оболочка из твердейшей стали отлита.
     На стали той «Самопожертвование» клеймом стояло,
     Фреза горела, плавилась и вдруг – какая красота:
     Брилльянтовое сердце в том стальном разрезе засияло.


     Я аккуратно, что разрезал, запаял, зашил,
     Не взял ни грана от нее ни золота, ни бриллиантов.
     Читатель дорогой, превратно не пойми, я так решил.
     Вдруг понял – на столе лежала Вечная Любовь – понятно!


     Открыл окно, и моросящий дождь по мутному стеклу стекал.
     Обратно в морг ту девушку отправил.
     Пускай в родной земле лежит, чтоб возвратился идеал,
     Земля – ведь мать любви, любовь – она без правил.


     И вдруг звонок будильника. Я понял – это сон,
     Тот сон, что посещает человека очень редко,
     Такой счастливый сон – тот вещий сон
     Любовью наполняет и пронзает сердце метко.


     Любовь, любовь, ты воплощение великой тайны,
     Которая так крепко связывает двух людей так навсегда,
     И в этих двух заложены все золото и бриллианты,
     Такие же, как и у девушки, там на стальном столе тогда.


     Мне повезло увидеть анатомию Любви.
     Теперь я знаю, что полулюбовь достойна смерти.
     Полулюбовь – синоним грязи, полулжи,
     Не стоит в том притворстве жить, поверьте.


     Наверное, вот из-за этого та девушка и умерла.
     Она ведь воплощением любви сверкала,
     С полулюбовью вдруг столкнулась, бедная она,
     Я думаю, любимому упрека не сказала.


     Скрываются за тайной скрытою полулюбви
     Всегда сомнения точащие и недоверья,
     В полулюбви не может быть любви,
     А только лишь страданья, а за ними сожаленья.


     Будильник прозвенел, как на работе времечко бежит,
     И почему-то скальпель вдруг на тупизны пределе,
     Смотрю, изогнутая обожженная фреза лежит.
     Быть может, это был не сон, а явь на самом деле?


     А если так, то буду девушку искать, ведь где-то есть она.
     Мою любовь, которой имя свято,
     И вдруг найду я в ней такие же слова,
     Как в той, которая лежала на стальном столе когда-то.

   11.01.2010


   Исповедь киллера


     Какой прекрасный день: огромный дом, семья,
     Детишки милые вокруг меня играют.
     Я очень ими дорожу, а милая моя жена,
     Которую люблю, ценю, со мной забот не знает.


     Работа попадается тяжелая, порою легкая на жизнь дает
     Мне денежку, конечно же, не без усилий,
     Ну, как краснодеревщик точный мебель выдает,
     Ну, так и я тружусь, пока мой верен глаз, пока я в силе.


     Заказы вовремя я получаю все,
     Заказ – мой ум, прилажен прямо в точку.
     Доволен я: мой новый дом, мой новый джип – все при себе,
     И деньги есть в семье. Они ведь не в кредит, в рассрочку.


     То, что служил в Афгане и Чечне,
     Так все пошло, ну, как нельзя, на благо.
     Ведь добываю деньги я не так, как все:
     День отработал, месячишко дома – все, как надо.


     А бедолаги трудятся и в мыле, и в поту,
     Будильник в шесть, и в пробках на работу,
     Ну, как живут и выживают – не пойму,
     Все думают о женах и о детях, как их в Англию послать забота.


     Банкиры, те особенно, ну, как-то тягостно живут,
     В каких-то непонятных для меня тревогах:
     То взлета, то падения зеленых ждут,
     По странам мечутся, как угорелые, вся жизнь в дорогах.


     А зависть, зависть просто съела их.
     Все копят деньги, держат их в оффшоре,
     Своих же жен сменяют кучей баб чужих.
     Как можно жить да при таком позоре?


     А олигархи – те зажрались насовсем,
     Россию на пятнадцать кланов разделили.
     Народишко без денег пропадает, а им хрен,
     Плевать хотят на положение в России.


     Не люди – просто скорпионы, видеть их невмочь,
     За хвост себя и день, и ночь кусают.
     Конечно, мне везет, от их заказов я не прочь
     Деньжат подзаработать, ну, а как – я знаю.


     Все распланирую, намечу я укромный уголок,
     Винтовку снайперскую, ту, которая с прицелом, подготовлю,
     Да наверну глушитель – выйдет прок,
     И смирненько мне ждать, пока не выйдет зверь на поле.


     Вот вижу я его, нажму я пальцем смазанный курок,
     Ну, больше он рожать последышей не будет.
     При помощи моей винтовочки задам ему урок,
     Поменьше, хоть на одного, грабителей по всей Руси пребудет.


     А удовольствия – здесь не Чечня – не нужен поп.
     Чеченец не найдет меня на крыше,
     Прицел работает, он красной точкой в лоб,
     На старости в больнице не лежать: он точно в лоб, не выше.


     А что поплачут дети и последняя жена,
     Так это, правда, продолжается недолго.
     Детишки вырастут при денежках, пойдут в отца,
     А женушка вновь замуж выйдет – вот и вся недолга.


     Так постепенно уберем их всех таких ребят,
     Чтобы не путались друг с другом на дороге,
     Раз сами этого хотят, с заказами спешат,
     Чтоб похоронные приехали за ними дроги.


     Конечно, я им помогу, ну, что сказать.
     Раз жизнь вся полосами, все идет по кругу.
     Ну, не могу ведь в малости им отказать,
     Тем более, что это нужно другу.

   12.01.2010


   Россия


     О, Русь моя, ковыльные поля!
     Там в солнечном потоке трели жаворонка,
     Внизу река, и пенная по камушкам струя
     Звучит, как сказка, в синеве бездонной.


     И неба колокол все синевой накрыл.
     Дурман безбрежности, весь освещенный солнцем,
     Мне душу теплотой такою одарил,
     Как пред грозою лучик солнечный в оконце.


     А в вечеру в округе там оркестр звучит,
     И в уши прилетает песней соловьиной,
     А лес, прислушиваясь к песне, вдалеке стоит,
     Подмешивая к звукам трели клекот голубиный.


     Я 33 назад оставил улицы Москвы,
     Мне было 42, всепонимающим мужчиной,
     И крылья самолета родину оставили вдали
     В те брежневские времена – сплошная ложь причина.


     Она вконец опутала страну в том 76-м.
     Правительство кричало, что живем почти при коммунизме,
     А в магазинах не было почти что ничего, живи постом,
     Кормись ты хоть травой в родной отчизне.


     Портреты бровеносца понаклеены везде,
     Они смотрели жутью – всю обвешанной железкой.
     В умат я пьяных увидал людей,
     В отменном русском мате и походке их нетрезвой.


     Ведь вроде бы застой, а в яму падает страна.
     Великая страна с огромной территорией, что победила.
     Она не поняла, что дальше лгать нельзя,
     А что поделаешь, ведь КГБ везде, а это сила.


     Инакомыслящих сажали ни за что,
     Под одеялом с женушкой сказать хоть слово,
     Что недоволен ты зарплатой, что работаешь ты ни про что,
     Не можешь мяса немороженного ты купить простого.


     Вот магазин с длиннющей очередью да мороз,
     И просьбы к мяснику: «Костей поменьше дайте»,
     «Язык – тот только без костей, получишь счас навоз,
     Из Аргентины мясо получаем мы с костями, знайте».


     Мясник – он первый человек в стране,
     Ему там все дороги и пути открыты,
     Он дефицит достанет даже на Луне,
     И много денежек в матраце у него зарыто.


     Колесный стук, и клетка из железа появилась, как сама,
     А в ней кусками грубыми перемороженное мясо.
     Такое мог придумать только сатана,
     И мясо чрез решетки рвет толпа, и многие напрасно.


     Директор магазина с красной рожей наблюдает издали.
     Он наслаждается картиной несуразной,
     Как люди в снеге да с мороза возятся вдали,
     Пытаясь пропитание достать в возне той безобразной.


     Откуда мясо и нормальные продукты, господа?
     Ведь сорок экземпляров Золотой Звезды для бровеносца,
     Оружие в Анголу, в Эфиопию гони скорей туда,
     Чтоб коммунизм в тех нищих странах засиял, как солнце.


     Не только о еде насущной речь я поведу. В те времена
     Одежда стала для семьи каким-то наважденьем.
     На те гроши, что сэкономили, не купишь ни хрена,
     Советскую кривую покупай, носи по воскресеньям.


     Не лучшие профессии достались нам,
     За что наказаны с женой и маленьким ребенком.
     Вот инженер – экономист, учитель я,
     Мы задыхались от безденежья, кредит спасал и только.


     А сверху наглое, отъевшееся старичье.
     И что для них сто сорок миллионов оборванцев?
     Галина Брежнева с Чурбановым, гэбэшным муженьком,
     Возилась в драгоценностях и бриллиантах.


     А как хотелось что-то вкусное на праздники купить.
     Вот здесь мне повезло, имел я друга.
     Он следователем в милиции служил,
     А там порука нерушимая идет по кругу.


     Ну, в магазин, в подвальчик, да с директором – вот красота,
     Вам, Александр Макарович,
     на светлый праздник услужить мы рады:
     Вот семга, балычок, вот черная и красная икра,
     Ну, скатерть самобранка – Ваньки-дурачка отрада.


     Ну, только через связь преступную
     В стране великой избранные блага получали,
     А кто неизбранный – ходи в обносках и голодный, знай,
     Что блага эти – те, кто наверху поразбирали.


     Нью-Йорк. Проехал как-то через красный свет.
     Вдруг полицейский, я по русской-то привычке
     Сто долларов в права, ну, все: тюрьма – привет,
     И посидел за подкуп, как воришка за отмычку.


     Глаза, душа и руки попривыкли ко всему
     Тому, что я за сорок два в России видел.
     Дома построенные кое-как, мотор машин в дыму,
     Дороги кое-как заплатанные —
     эту жизнь возненавидел.


     Как раб последний на цепи, не рыпайся – сиди,
     С такой-то красоты из коммунизма ты удрать собрался,
     Но ты не русский, денежки за выход из гражданства
     и образование плати,
     Квартиру отдавай и побыстрее, сволочь, убирайся.


     А остальные, кто не полунемец и полуеврей,
     Ты продолжай в навозной куче пьянствовать – копаться,
     А что ты сдохнешь, то на это наплевать, ей-ей,
     В могиле, да и то за взятку, отлежишься, братцы.


     А чтоб народ не возникал, и революцию, не дай-то Бог,
     Войну придумали в Афганистане,
     Им что, по-быстренькому наверху придумали предлог,
     Несчастных, нашу кровушку, детей поубивали.


     По телеку я видел похороны Брежнева,
     пузатую в погонах генеральскую толпу,
     За гробом несшую награды своего покойного генсека.
     За провожающих так было стыдно, не пролил слезу,
     Хотя тогда ведь Божие дитя, ведь хоронили человека.


     Пишу в альпийской Австрии – свой дом, снега.
     Вдруг подошла жена, в мою вгляделась писанину,
     Вздохнув, сказала: «Ночи два часа, ведь пишешь зря,
     Никто читать не будет, все известно, и побереги-ка спину».


     Не понимает, милая, хорошая моя,
     Что нет покоя мне на море и на суше.
     «Поэты ходят пятками по лезвию ножа,
     И ранят в кровь свои босые души». [13 - В. Высоцкий]


     Уж тридцать три живу вдали я от России, господа,
     Двенадцатого января 2010-го влепил мне Жириновский,
     По телевизору сказал:
     «Сто миллионов не работают, друзья».
     А кто ж тогда работает?
     Трясемся мы в доисторической повозке.


     Болею и страдаю потому, что Родина великая в беде.
     Такой не существует в мире даже и в бреду, ты знаешь,
     Что продают фальшивые лекарства, и везде
     В аптеках не здоровым, а больным задорого – ты понимаешь?


     На стариках держалась кое-как огромная страна,
     После войны они, как лошади, работали, все понимая.
     Теперь фальшивые лекарства и продукты – на!
     На пенсию в четыре тысячи рублей как жить? Не знаю.


     Душа болит и ноет постоянно от того,
     Что воры и мошенники кругом, и Жириновский это знает.
     Сказал, что две палаты депутатов – запредельное число
     Тех, кто лоббирует преступность, в нищету страну вгоняет.


     «Конюшни авгиевы» кое-кто старался разгрести,
     А где они? Рыжкова, Хакамады и Немцова – их не видно,
     Кругом одни мошенники, льстецы,
     А президент один с лопатой, он навоз не выгребет – обидно.


     В коррупции и лени уж погрязло все и вся,
     Зеленый Богом стал – воруют без оглядки.
     И в попустительстве милиции погрязла вся страна,
     Миллионы в кейсах тех идут на взятки.


     Но в похвалу народу русскому сказать могу,
     Что телевиденье его и лучше,
     содержательней всего того, что в мире.
     Но не доходит до ума и сердца потому,
     Что только про убийства поглощают,
     как еду, в своей квартире.


     Четыре ночи. Тишина. Пишу, не сплю.
     Жена проснулась, спрашивает: «Ты все пишешь?»
     Что я отвечу, как я спать могу,
     Когда моя душа через десятки лет Россией дышит?


     Я понимаю, почему все так произошло:
     Уж тыщу лет народ в трагедии живет, и так поныне.
     Не выдавил он из себя раба, и так пошло,
     То Петр, Грозный, Сталин рубят головы,
     и по спине кнутом, вперед, скотины.


     От ига от татарского народец исхитрился весь,
     Он знает, те, кто наверху, его обманут.
     И если о себе не позаботиться, ну, как ни есть,
     Убьют и изведут, собаки, кожу стянут.


     И веры в Бога были так надолго лишены,
     А за последние за семьдесят все церкви повзрывали.
     Ну, где отдушина для человеческой души?
     А пустота в людской душе – ведь это не беда ли?


     Разбили, выбросили десять кирпичей,
     Те, на которых человеческое мироздание держалось.
     Божественные заповеди те, которые держали в чистоте людей.
     Беда, что нравственность, не выдержав стыда, сбежала.


     Преступники, что страхом придавили свой народ,
     На Красной площади лежат позорными рядами.


     А самый главный – он с рукой вперед.
     Быть может Гитлера вы памятник в Германии видали?


     А раз творится так на этой-то земле,
     Которую веками, как дождями, кровью поливали,
     Где каждый говорит: «Законы государства не по мне»,
     Где справедливости веками не видали.


     На той земле никто и не построит ничего,
     Пока те десять кирпичей в мозги российские не вставят.
     Правительства работа не нужна ни для кого,
     Пока чиновников за взятки их посадят или расстреляют.


     Страна, где школы превратилися в разбойные места.
     А звание учителя принижено, куда уж ниже.
     Где девочки друг друга убивают, а в тринадцать мать она,
     Где единицы лишь стараются быть к Богу ближе.


     Там милиционер народу не защитник – враг,
     Который постоянно грабит на дороге.
     Нет, не поднимется страна, уйдет во мрак,
     Дождется – похоронные за ней приедут дроги.


     Страна, где денег нет, прекращено строительство дорог.
     Как Жириновский сообщил, сто миллиардов в год теряет.
     А человек российский без тепла в квартире нищенской продрог,
     И это думские страной великой называют!


     Огромная страна и безграничный подкуп, произвол.
     Где большинство лукавит, врет и борется за выживание.
     Ну, где найти противоядие и от беды укол,
     И у правительства, и у меня, ну, полное непониманье.


     Мне кажется, единственный тут выход есть:
     Как немцы сделали – упасть всем в покаяньи
     За все убийства, мерзость, за века, которые не перечесть,
     А тех, кто жив и это все творил, на суд и наказанье.


     И хватит всем кричать, что мы великая страна,
     Что мы сильны, учиться нечего у Запада, все знаем.
     Уж лучше говорить и день, и ночь, что вера нам нужна,
     Без веры в Бога все мы погибаем.


     Народонаселение России убывает с каждым днем
     От спида и туберкулеза, смерти на дорогах,
     самоубийств и пьянства.
     Скорее надо что-то делать, вскоре перемрем,
     На миллион, на полтора нас меньше каждый год,
     и это сатаны лукавство.


     Бог примет раскаяние и воскресит страну,
     Которую из-за непослушанья бросил он когда-то.
     И если в душу не вернем мы Бога, ввергнемся в беду,
     Россия – мать любимая погибнет без возврата.

   14.01.2010


   Прощание с тоской


     О, не терзай меня, уставшая душа,
     И не грызи, как тигр, железо клетки,
     Исчезла ты вдали, моя мечта,
     Мне не вернуть тебя, наверное, вовеки.


     Мне не вернуть свободной радости души,
     Которая парила птицей в поднебесье,
     Она была растворена в ночной тиши
     И в сердце пела соловьиной песней.


     И жизнь была, и были слезы, и любовь
     Средь радостей и горьких разочарований,
     Но все равно кипела и вскипала кровь
     В неимоверной сладости с тобой свиданий.


     С твоим уходом сердце как оборвалось,
     Вдруг превратилось в голубую льдину,
     И льдиной в ледоходе понеслось,
     Где расколось вдруг, попав в стремнину.


     Известно, что исчезло, раскололось навсегда,
     Нам никогда не возвратить из времени былого,
     Но в сердце остается сладкая и неизбывная тоска,
     Которая особенно в ночи терзает сердце снова.


     Не буду загонять я вглубь свою тоску,
     Как лошадь загоняют пеною по храпу,
     С моей тоской я просто поступлю,
     Как зверь в капкане отгрызает собственную лапу.

   15.01.2010


   Я, потеряв, нашел любовь


     Москва. Октябрь. Пятьдесят седьмой.
     Там моросящий дождик за окном осенний, бесконечный.
     Не сплю. Оделся, уж идет второй,
     Я выхожу из дома, весь в терзаниях сердечных.


     Мне двадцать три, мне очень плохо на душе.
     Ночь. Постоянный дождь. Мне собеседник нужен.
     Я вышел на Тверскую, нет машин уже,
     А те, что редко проезжают, все шуршат колесами по лужам.


     Тоска. Один. Хотя я не совсем один.
     Не замечаю я, что молодость со мною.
     Напротив Долгорукий на коне и книжный магазин,
     Я на Тверской курю, а он с протянутой ко мне рукою.


     Нет человека, тот, что в двадцать три,
     Который не мечтал, что он любимый.
     Но нет любви, один, как перст, в ночи,
     И где любовь, в которой можно утонуть неразделимой?


     Надежды ноль. О, Боже! Помоги
     Скорей уйти от одиночества, о, Боже!
     Фонарные огни, и дождь шумит в ночи.
     Чу! Где-то каблучки стучат, похоже.


     Затягиваюсь сигаретой, в теле дрожь. А может быть она?
     И вдруг передо мною в пелене дождя вдруг появилась
     Тонюсенькая девушка под зонтиком одна.
     Откуда? Отчего? И как виденьем чудным воплотилась.


     Нет, не видение. Внезапно завязался разговор,
     Что припоздала, и метро закрыто, а живет в Жуковском.


     Вот и гуляет. Я, смотря в глаза, сказал в упор,
     Что может быть пойдем ко мне, ведь поздно.

   Я, потеряв, нашел любовь.
   Моя жена Риточка Фингер. Фото 1987 г.

     И вдруг я понял, что пришла любовь.
     От женских хитростей обманных, ну, ни грамма.
     Открытый взгляд, ни капельки жеманства,
     взволновал мне кровь,
     Наивность в девушке, доверчивость сквозили без обмана.


     Мы оба руку об руку пошли ко мне
     И полбутылочки наливки, что была, распили.
     Уж третий час пошел, куранты в башне там в Кремле,
     Сопровождающие жизнь мою, пробили.


     Она сказала, что уж спать пора, постель стелить.
     Ведь завтра надо электричкой за город и на работу,


     Разделась, молча жестом позвала,
     Потом сказала: «Раздевайся и ложись,
     тебе я почитаю что-то».


     Я лег, и о забытом впопыхах спросил,
     Как звать ее, она об имени своем сказала,
     И я сказал, какое имя странное носил,
     Потом я утонул в стихах Есенина и Мандельштама.


     Потом своей красивой грудью вдруг прижалася ко мне,
     И поцелуем страстным и горячим наградила.
     Любовь разверзлась, и мы оба в тишине
     Любили друга друг, пока меня не утомила.


     А утром протянул я руку, чтоб дотронуться до счастья моего,
     И что случилось, до сих пор не понимаю.
     Рукою только простынь скомкал, не было ее.
     Когда ушла и как? Я до сих пор не знаю.


     Страдал ужасно я. Ведь до нее, до встречи с ней
     Знавал я многих женщин, так случилось,
     И только ночь я был счастливейшим из всех людей,
     Я позабыл о всех о них, что было – позабылось.


     Я много месяцев искал ее и вновь, и вновь,
     Но в адресных бюро о ней не знали.
     И получилось так, я потерял любовь,
     Я думал, встречу я ее едва ли.


     И вдруг, о, Боже мой, она нашлась.
     Чрез пару лет другое имя-отчество имела.
     Мы вместе пятьдесят. Она мне матерью, женой пришлась.
     Я счастлив, я вернул, что потерял тогда, и счастью нет предела.

   16.01.2010


   Поэтические муки


     Ну, что сказать мне про свои стихи?
     Быть может, лучше выражаться в прозе?
     И, может быть, они не очень хороши,
     Как и у тысячи поэтов, тех, которые почили в бозе.


     Ведь это наваждение, какая-то беда,
     И бедная моя жена, что терпит, бедолага,
     Когда в три ночи вскакиваю я,
     Чтоб строчку написать, как надо.


     Поэт хороший иль плохой, он на цепи
     У рифмы сладкозвучной, как собака,
     Поэтому частенько он не спит в ночи,
     И надо строчку не забыть и написать, как надо.


     Как отыскать в фальшивости правдивые слова?
     Как отыскать в неправде праведную правду?
     Ну, как из несовместных сочетаний
     правду получать сполна,
     Ты должен в них искоренять фальшивости отраву.


     Свой опыт жизненный стихом передавать,
     И им затронуть у людей сердца, а, может, вызвать слезы,
     Чтобы твоя любимая их перед сном хотела прочитать,
     Душевный трепет пробуждать поэзия должна и грезы.


     Как нелегко душевный трепет вызвать у души,
     Взволнованный порыв и сладкие желанья,
     Стихи ведь могут прозвучать весной среди зимы,
     И вызвать слезы, возродить любовь и впасть в отчаянье.


     «Ай, Пушкин! Ай да сукин сын! Ну, молодец!» [14 - A.C.Пушкин]
     От лирики твоей текла слеза из глаза,


     Ты взволновал мильоны человеческих сердец,
     И гением твоим они твои навеки, без приказа.


     Какой таинственной тропою в рифмы входят те слова,
     Которые в ночи ты с мукой подбираешь.
     Но некому прочесть – твоя семья
     Не слушает твоих стихов, они их раздражают.


     Поэтому, издатель мой, меня ты пощади,
     Издай моих стихов ты книжку поскорее.
     И, может быть, хотя б одна в ночи
     Вздохнула тайно над моим стихотвореньем.


     И сердце у красавицы забилось от предчувствия любви,
     Неясное и робкое предчувствие вдруг превратилось в правду.
     Мечтания зимой проснулись в кипени весны.
     И чтоб невероятное не принималось за неправду.

   17.01.2010


   Сценарий


     Какой талантливейший неизвестный сценарист
     Всем на земле создал захватывающий дух сценарий,
     В котором почка набухающая, желтый лист,
     Цветок магнолии и смерть природы в замерзаньи.


     Кто и когда своею дланью смелою нарисовал
     Для всех людей земли без исключенья.
     Невероятною палитрой красок показал,
     Спектакль человечеству от смерти до рожденья.


     Так много красок выбрал тот великий сценарист,
     И тот спектакль на земле все люди смотрят.
     Сиреневая, и зеленая, и белая, и черная внутри —
     Спектакль тот из четырех частей, и все его посмотрят.


     Сиреневой изобразил исток ручья: звенящая вода —
     Начало жизни в жизни человека.
     Подснежник нежный, трели соловья,
     Леса в сиреневом от века к веку.


     Зеленой – игры детские
     в зелено-желтой с одуванчиком траве,
     И юность в радости, беспечную, земного человека.
     И смотрят все вторую часть спектакля на земле,
     А в ней зеленая листва и солнышко от века к веку.


     А белый цвет нам Сценарист не чистым набросал.
     Его перемешал Он с черной краской не случайно.
     И нашу жизнь Он полосами белыми и черными чередовал,
     И эта часть, в которой люди борются отчаянно.


     И в этих полосах чередований отразилась жизнь вся:
     Работа, дом, семья, усталость, нервы.
     Там радость, слезы и всегда за выживание борьба,
     Там есть отчаянье и взлет – осмысленная в Бога вера.


     Четвертая же часть спектакля в черной краске вся,
     И предопределенная трагедия там
     реквием ушедшей жизни,
     В ней трех частей прошедшего спектакля нету и следа,
     Переживают люди в этой части
     своей души бессмертной катаклизмы.


     О, Боже, ну, перемени сценарий, помоги,
     Тот черный задник убери со сцены жизни поскорее,
     Мы на коленях умоляем: «Боже, посмотри,
     Насколько стала жизнь светлее!»


     Но Бог молчит, как было, так идет
     Еще с времен грехопаденья Евы и Адама.
     Четвертую ту часть спектакля не закрасит и не уберет,
     Он не заменит краску черную, чтоб не было обмана.


     Так примиримся мы с подаренной стезей,
     Посмотрим все четыре части этого спектакля,
     Пусть Бог нас проведет дорогой той одной,
     Пока в нас теплится божественная жизни капля.

   18.01.2010


   Женщина


     Берусь за невозможное – о женщине писать стихи.
     Нет ничего труднее для поэта, мне поверьте.
     Ведь хоть четыре длинных жизни проживи,
     Но женщину ты не узнаешь, не поймешь до самой смерти.


     Ты можешь описать ее прекрасные глаза,
     И стройный стан, и локон, и улыбку,
     Ты можешь указать – красавица она,
     Но что бы ты не описал, там все равно ошибка.


     Мужчина для нее всегда немножко глуповат,
     Дитя в ее глазах, не выросшее из пеленок,
     И в логике своей смешной немного слабоват,
     И вообще, хоть он большой, но все еще ребенок.


     Мужчина, он всегда за женской молодостью впрыть,
     О том, что эта молодость так быстро портится, не знает.


     Ему почти под пятьдесят, а ей лишь двадцать три,
     И чем история закончится, он глупенький не понимает.


     Десятки тысяч лет морочат голову они.
     Убийства, кражи и измены ради них мужчины совершают.
     А что за тайны притягательные в них внутри?
     Ломают головы, разгадку женских тайн не знают.


     А как разденется, хоть падай, хоть кричи,
     Мужчин не удержать, они как в пене кони.
     И их не обуздать, особенно в ночи,
     Им все равно, женаты, холосты, когда они на воле.


     Взгляни, вот Греция две с половиной тыщи лет назад.
     И в ней живет философ, величайший в мире,
     С женой Ксантипой, легендарной стервою, Сократ.
     Она ведь для последующих поколений Стерв останется кумиром.


     «Ты для чего живешь с такой?» Ответил нам Сократ:
     «А где гарантия, что следующая будет лучше?».
     Такой гарантии ты не найдешь нигде и никогда,
     Так что не спрашивайте, дураки, ведь это выход наилучший.


     Хоть и брюзжит весь день-деньской она,
     Брюзжалка все ж своя, слоняется без дела.
     И пилит, пилит тело, душу – не до сна,
     А где гарантия, что не сойдешь с ума с другой от беспредела?


     Вот это с этой стороны, а посмотри с другой:
     Средь женщин есть не только стервы, есть Венеры.
     Праксителя великого творенье – красоты такой,
     Что оценить се нельзя – цена се без меры.


     О, женщины, Медузою Горгоною бываете вы иногда,
     В вас каждый волосок на голове змеею вьется,
     И для мужчин беда, когда Медузы голова
     Вдруг на подушке рядом с вами на ночь остается.


     Бывают женщины, которые Мегерами слывут
     И жизнь мужчин безмерно отравляют.
     Своею жадностью, двуличием и злобностью такое выдают,
     Что жизнь мужчины на двенадцать лет удачно сокращают.


     Тогда встает вопрос, ну, как с такими вместе привелось?
     Ну, почему из древней Греции явились,
     Что за гнездо всех зол у Парфенона завелось,
     И через тыщи лет в прекрасной половине проявились.


     Когда встает вопрос, ну, как вы терпите такую жизнь?
     Ну, почему же от Ксантип, Медуз, Мегер не отстаете,
     Мужчины мямлят, ну, привычка, дети, не могу один,
     И вообще, все это личные дела, куда свой нос суете?


     Вот сила женская, вот женский беспредел,
     Тот беспредел, в котором выглядим мы песиками на цепочке.
     Да, обаянье женщин – это тайна, и никто ее не подглядел,
     И никогда не разглядит, и не поймет. На этом точка.


     Ну, посмотри, не «падай» на прелестные ресницы те,
     Которые умильно бабочкой порхают.
     А зубки, губы, груди, тайною закрыто все везде.
     Мужскому племени покоя не дают, все время соблазняя.


     Какие ухищрения, ловушки и капканчики у них для нас.
     В тех красках, лифчиках, дессу и ретуши они прекрасны,
     Когда во всеоружии мужчин готовят про запас,
     Вообще мы все должны понять, красавицы для нас опасны.


     Но есть счастливчики, которые стихи прочтут и не поймут:
     В их доме идеал – жена, красавица скромна, душе отрада.
     Она за мужем в ад пойдет и океана глубину,
     Она стеною каменной за мужниной спиной, как надо.


     Вся тайна в том, что мы стремимся в ту таинственную глубину,
     Ту, из которой мы когда-то в мир огромный вышли.
     Мы погружаемся в нее, уходим в женщину свою,
     В ту глубину, где жизнь тихонько зреет, что послал Всевышний.


     И, погружаясь в женскую таинственную глубину,
     Мы порождаем все хорошее, и отвратительное сеем на планету.
     Вот Сталин, Гитлер ввергли мир в беду,
     А Рафаэль и Микеланджело вели нас к свету.


     Ну, почему же происходит так, ну, почему?
     Быть может, изложу свою догадку.
     Наверно, в тот момент, когда мы входим в женщину свою,
     Мы в страсти при совокуплении так далеки от той разгадки.


     Когда мужское семя, в вожделении дрожа,
     Искало яйцеклетку, мать единственную дорогую,
     То искра зарождения от сатаны была дана,
     И женщина произвела жизнь сатанинскую другую.


     Тогда смиримся все с той безысходностью, друзья,
     Что искра божия дана не всем, и, к сожаленью,
     К одним пришла божественная и счастливая стезя,
     А у других их имя доброе без воскресенья.


     И все ж скажу обратное. Вы не смиряйтесь никогда,
     В добре увидя зло, искореняйте зло без сожаленья,
     И победите в той борьбе за Божью правоту всегда.
     И Бог вам в помощь, и дано вам будет воскресенье.

   20.01.2010


   Спасибо Пушкину

   Дорогой жене

   В весенний день, весенний голубой и долгожданный день,
   Когда весна в безудержной волне любви все освящает,
   Когда заботы человеческие все уходят в тень,
   Куда-то из души замерзшей улетают.

   Стоял у памятника Пушкину я юношей в те времена
   И, незабудки судорожно в кулаке сжимая,
   Я ожидал свиданья час. Тот час, когда она
   Впервые на свидание со мной придет, от нетерпенья замирая.

   Ведь перед этим был короткий телефонный разговор.
   И вот две молодости встретиться должны случайно.
   Мой друг, виновник этой встречи был меж нами спор,
   Он мне сказал, что мне ее не покорить, и волновался я отчаянно.

   Обычно с средними по красоте знакомство не пугало суетой,
   Но он сказал, что положение мое ужасно.
   Она отпугивает всех мужчин своею красотой,
   И связываться с красотою женскою всегда опасно.

   А я был не особенно высок, и, кажется мне, с виду неказист,
   И шансов на победу я имел немного,
   Хотя я знал – воспитан и душою чист,
   Грехов в прошедшей жизни у меня не так уж много.

   Надеялся, что Александр Сергеевич поможет мне,
   И что мне делать в трудную минуту быстренько подскажет.
   Ведь с женщинами не терялся он нигде,
   Он завоевывал любовь, а там, что жизнь покажет.

   И правда, не ошибся друг, когда она пришла,
   Меня вдруг охватила дрожь, и я стоял в оцепененьи.
   Мне показалось, я услышал Пушкина слова:
   «Иди, ее добейся и отбрось свои сомненья.

   Ты к дяде не скакал в пыли на почтовых,
   Всевышний волею Зевеса не имел наследство,
   И нету целей у тебя сейчас иных,
   Ты должен девушку завоевать, она прелестна».

   Собравшись духом, столько слов я ей наговорил,
   Она сказала, что беседовать со мной не бремя.
   Еще сказала, что прекрасный вечер подарил,
   Быть может, встретимся еще разок, когда найдет на это время.

   Уж пятьдесят прошло, мы дней не замечаем,
   Мы с Пушкиным встречаемся и вновь и вновь.
   Несем к его ногам цветы и никогда не забываем,
   Кто подарил нам «жизнь, и слезы, и любовь». [15 - А.С.Пушкин]


   Весна – весна


     Весна, в волненьи кровь, в волнении душа.
     Откуда? Почему такое скрытое волненье?
     Со стороны не видно, как колышется волной она,
     Вселяя в человека радостное жизни вдохновенье.


     Лежат снега, трещит мороз. Под ним промерзшая земля.
     Она промерзла, как душа у человека.
     Ведь в холоде земли не прорастают семена,
     Они не прорастут зеленою травой от века к веку.


     Но вот пришла волшебница – весна,
     Мы не замок, она не ключ, что в дверь вставляют.
     Однако как-то открывает вдруг души замок она
     И входит в нас, все заполняя, радостью сияет.


     Капель вызвенивает тишь, росой на веточках блестит,
     Весна гормоны человеческие к свету вызывает,
     И легкой птицей в синеву душа летит,
     Весна любовь рассеивает вкруг себя, границ не зная.


     Растаивает снег, со звоном рвется лед,
     Вдоль тротуаров пенные ручьи стекают,
     Кораблик белый, детскою рукой запущенный, плывет,
     И воробьи чирикают, от радости забот не зная.


     А голоса людей, притихшие от холода зимой,
     Намного громче, веселей, по тротуарам пробегают.
     И кажется, гудки машин намного звонче той порой,
     Как будто и машины чувствуют весну, все понимая.


     Какая божья справедливость нам дана,
     Что нам он разделил погоды на четыре части.


     В сравнениях ведь истина находится всегда.
     Он жизнь создал из четырех частей, чтоб избежать напастей.

   Весна. Картина художника И. С.Попова, 1955 год. Весна-весна! Радость души, приходи поскорей!

     Смотрите, рай есть на земле, и нам он дан.
     Тропические острова с температурой идеальной.
     Но не родился там Гоген или Сезанн,
     Там места для рождения великих не было буквально.


     В Норвегии с морозом, льдом, родился Григ,
     А в средних полосах Бетховен и Чайковский.
     Художников великих взгляд без перемен бы сник,
     В природе все меняется, а не менялось бы, не пел Высоцкий.


     А осень для великих тоже хороша,
     Та пушкинская Болдинская осень.
     Как странно, в это время пела у него душа,
     Ведь сквозь унылый дождь ты не дождешься неба просинь.


     Зима, искрится бриллиантом снег,
     Бывает солнцем залиты снега, тогда зима прекрасна.
     И много детских радостных смеющихся утех —
     На санках и на лыжах, на коньках, они ведь не напрасно.


     Но все же воспоем мы гимн Весне!
     Недаром там на боттичелевской картине
     Прекрасных граций сонм на ней везде
     Великим гением изображен, на ней весна поныне.


     И пусть пребудет та весна, тот божий дар для нас,
     Когда петь хочется и радоваться жизни.
     Когда проклюнулся подснежник, ведь весна сейчас.
     В ней расцветает все для каждого в своей отчизне.


     И пусть пребудет вечная весна в душе у нас,
     Не надо хмуриться, давайте улыбаться.
     Нам наслаждаться жизнью лучше каждый час,
     И быть нам радостней при помощи весны стараться.


     А ну, слезайте с зимней печки! Прочь! Долой!
     В весну! В весну – очей очарованье!
     Ныряйте без сомненья и без страха с головой,
     И глаз от вас красавицы не отведут, и не оставят без вниманья.

   22.01.2010


   Лето


     Босиком, босиком по траве муравленной
     Ты июльской порою к речушке спешишь,
     Над тобою синь неба в окружении чащи зеленой,
     Ты вприпрыжку бежишь, сам с собой говоришь.

   Лето. Алла на лодке. Картина худ. Клонышева. 1960 год.

     Обувь прочь! Нет препятствия между тобой и землею,
     Каждый камушек чувствуешь под ногою своей,
     Вон река тихо плещет внизу бирюзовой волною,
     В сердце тихая радость – чу, поет соловей.


     Вот круги на воде, посмотри, возникают.
     Над осокою острой стрекозинные крылья шуршат,
     Водомерки скользят, над водой ивняки нависают
     И стрижи быстрокрылые над тобою свистят.


     Тишина и покой, земляника глядит по оврагу,
     Манит глаз твой своею красой – краснотой.
     Шмель над взяткой трудится, толстячок – бедолага,
     Голубей воркованье раздается из леса порой.


     Полдень. Хохот и шум над вознею ребячьей.
     Освещаемый солнцем лес стоит над рекой,
     И табун лошадей поспешает с толпой жеребячьей,
     Пастухом подгоняемый на водопой.


     Грудью кони речную волну раздвигают,
     И до храпа в нее с подсаном на спине,
     И от счастья мурашки по спине пробегают,
     А тебе, городскому, все кажется это во сне.


     В том малиновом рае, августовском невиданном,
     От жары задыхаешься в этом сладком раю.
     Ведь недаром и звон колокольный зовется малиновым
     В честь той ягоды нежной и сладкой, о которой пою.


     Вечереет, земля вся укутана темноты покрывалом,
     Так тепло, хоть постель из травы шелковистой стелить.
     Над тобой небо звездное пораскинулось, как одеяло,
     И как хочется сердцу с любимою счастье делить.


     Ой ты, лето мое! Ой, деревня, родная деревня…
     Бесконечную жизнь мне бы с вами прожить,
     Но жестокая жизнь предложила кочевье,
     И мне вас, дорогие, с суетой городскою делить.


     Но урывками все же я к тебе приезжаю.
     Вольной грудью дышу, и свободою не надышусь.
     Ощущением счастья тот мир облекает.
     Подожди, скоро снова с тобой обнимусь.

   23.01.2010


   Осень


     О, сень лесная, бабье лето! Слышу тишину.
     Сквозь желтую листву последние лучи струятся.
     И в сите солнечных лучей я вижу красоту,
     Ту красоту, которая вдруг заставляет волноваться.

   Осень. Картина худ. Попова. 1955 год. Известный русский художник. Умер в 1970 году.

     Зима не украла́ еще осеннюю лесную тишь,
     И тихий дождь листвой, так желтый лист тихонько облетает,
     А под ногами мягок и зелен брусничный лист, и ты молчишь.
     Вокруг разлито столько красоты!
     Осенний лес – он просто потрясает.


     Среди зеленого палитра красок разлита,
     А это красками последняя осенняя листва себя рисует.
     Лисичек желтые поляны, вдруг груздей семья
     И мухоморы красные все в точках белых – все тебя волнует.


     В лесу неслышная какая-то особенная суета:
     Все трудятся, запасы на зиму так пригодятся.
     Смотри-ка белочка стрелою шишки понесла,
     А белый гриб сушеный, ягодки не пропадут, не завалятся.


     И наполняется лукошко той грибною красотой,
     Которую мы видим лишь в волшебной сказке.
     И смесь вкуснейших красок ты несешь с собой.
     К грибочкам маринованным что нужно? Не нужна подсказка.


     Осенний лист шуршит тихонько под ногой,
     И лету уходить не хочется, я вижу.
     Как будто бы оно не хочет сдаться пред зимой,
     Такой осенней красоты я долго не увижу.


     Прощай, прощай… Но дай надежду мне,
     Что после лета ты придешь к нам снова.
     Нам щедрость и блистательную красоту подаришь не во сне,
     А наяву подаришь вместо времени былого.


     С друзьями за столом тебя я буду вспоминать.
     Вкуснейшие твои дары, ведь вовсе не случайны.
     О, осень следующая, подари мне их опять,
     Ведь к водочке грибочки так вкусны необычайно.


     Одежда осени, в отличие от лета, из дождей,
     Но это не причина, чтоб не улыбаться.
     Открой зимою баночки с вареньем и чаек попей,
     И в вихрях снежных за окошком осенью ты будешь наслаждаться.

   24.01.2010


   Зима


     Читаю так: «Бразды пушистые взрывая», —
     То о зиме писал великий наш поэт.
     Писал он о «кибитке, что несется удалая,
     Взметая за собой пушистый снег».


     Сто девяносто лет уж позади.
     Из дома в Австрии смотрю в окно зимою.
     Как будто тот же мальчик, «в санки Жучку посадив»,
     Играет во дворе с австрийской детворою.


     Зима, зима…. Сияешь ты такою белизной.
     Она не одноцветна в красочной палитре.
     Ты отражаешься на пиках гор сиреневою синевой,
     Как бриллианты в королевской митре.


     Как люди радуются снежной той поре,
     Когда на лыжах и на санках с гор спускаются отважно,
     Когда мороз узором радует нас на стекле,
     А в доме и уютно, и тепло, а что трещит снаружи, это и неважно.


     Зимою под собой зеркальный лед
     Скрывает летнюю голубизну воды бронею.
     И, на коньках скользя, ты чувствуешь полет,
     Его не ощутить тебе другой порою.

   Зима. Картина худ. Корнышева. I960 год. Художник Корнышев известен как иллюстратор множества книг в России.

     Взгляни под ноги, там такая красота!
     Ты можешь вдруг увидеть преогромнейшую щуку
     На дне реки. Сожмется сердце рыбака,
     Что вытащить ее не можешь, а ведь это мука.


     Деревья сказкою в белейшем инее стоят,
     Снегурочками нежными в прекрасных одеяньях
     И молча на прохожих с удивлением глядят,
     Что на работу так спешат, оказывая мало им вниманья.


     Зимой с трамплинов люди птицами летят
     И слаломом стекают с гор высоких.
     И беспристрастно горы вниз глядят,
     Осознавая красоту свою невероятную,
     и утопают в синеве далекой.


     Из труб – по снегу пораскинулись дома —
     Идут дымки столбом. Мороз. Так надо.
     Там у печей хозяйки трудятся века,
     Пекут хлеба душистые – души отрада.


     В хлевах привычно скот стоит и ждет весну,
     Когда их выгонят из тесного загона в поле.
     Жуют коровы жвачку вечную там, лежа на полу,
     А кони все овсом хрустят, наверное,
     мечтают о весенней воле.


     А зимний хлев, когда ты посетишь его,
     Прислушайся, в нем столько разных звуков:
     Коровье тихое мычанье, свинок и баранов топоток в углу,
     Коней вдруг всхрап, копыт нетерпеливых стука.


     Там зимний пар, особый запах там стоит,
     И отовсюду веет миром и покоем освященным.


     Порою кажется, здесь маленький ребеночек лежит,
     Спаситель наш среди скота новорожденный.


     Все то, что нам дает чудесная зима,
     Не получить в другое время года.
     Так будем мы ее благодарить всегда
     За то, что дарит нам покой и отдых даже в непогоду.


     Так будем мы декабрь благодарить,
     Который величайший дар нам преподнес зимою.
     Спаситель в нем родился – так тому и быть.
     И воскресения его мы будем ждать весною.

   25.01.2010


   Художник Андрей Медведев


     Добрейшая улыбка – борода.
     Детишек двое – девочка и мальчик.
     Давнишней встречи нашей – давняя судьба.
     И переулок Плотников там на Арбате.


     Его таинственные и бесценные картины на стенах
     О нем все время мне напоминают.
     Как в доме у Андрея я бывал в тех временах.
     Как милая его жена меня встречает.


     Прошло так много лет, Андрея телефон молчит.
     Куда он переехал – этого не знаю.
     Но взгляд мой на его картины – сердце бередит.
     Икона, им подаренная, сердце согревает.

   Один из самых востребованных оригинальных художников России – Андрей Медведев. 1989 год.
   Медведев Андрей. Петр I. 1989 Продана на аукционе «Сотбис» в 1980 году.
   Медведев Андрей. Одна из картин, проданных на аукционе «Сотбис» в 1989 году. Деньги пошли на благотворительность.
   Медведев Андрей. Воплощенная наивность. 1989 год. Этой прелестной картниой мы часто любуемся с женою.


   К чему теперь


     К чему теперь мои воспоминанья,
     Мечтой растаявшие в голубой дали.
     Зачем, судьба, ты даришь мне страданья?
     Ну, почему ты не со мной, не рядом ты?


     Сейчас со мной находится другая
     В сравнении с тобой погасшая звезда.
     Дешевая подделка чувственного рая,
     Она на время мне судьбой дана.


     Фальшивый привкус приторного поцелуя
     В объятиях твоих неправда – суета.
     И руки обнимают не по правде, не тоскуя,
     И нет любви, ты не моя мечта.


     Из Жигулей не сделаешь Порше,
     Как не заставишь соловья запеть в неволе.
     Так и любовь, умершую во мне,
     Не оживишь, ушедшую по Божьей воле.


     Люби другого, Бог тебе судья!
     Притворщица – не будешь ты другою.
     Не позавидую тому, кому с тобой судьба,
     Хотя быть может счастлив будет он с тобою.

   27.04.2010


   Пришла судьба


     Я родился, ко мне пришла Судьба.
     Тихонько постучавшись, приоткрыла двери.
     Сказав новорожденному мальчишке: «Это – Я.
     Я до конца теперь с тобой. Поверь мне».


     Она сама была новорожденная как я,
     Но говорить пораньше научилась.
     Эх! Каверзница ты, подруга милая моя.
     И через семьдесят шутить не разучилась.


     Я рос и ты со мной, судьба, росла.
     И в юности подкидывала мне такие штуки.
     Я был непоправимо глуп, и ты была глупа,
     И часто обрекала бедного меня на глупые поступки.


     Ошибок сколько было сделано, хоть в крик кричи.
     О, сколько ям глубоких при паденьи.
     И в этом виновата только ты!
     Как суетлива ты была особенно по воскресеньям.


     В компаниях без меры заставляла пить меня
     И время проводить с подружками почти что до упаду.
     И к неразборчивости в дружбе привела меня,
     И глупости со мной делила раз от разу.


     Частенько ставила на жизни край,
     С которого упасть мне было – просто плюнуть.
     С переживаниями мамы не считалась, хоть рыдай,
     Максимализм юношеский ведь не переплюнуть.


     Эх, неразлучная со мной проказница моя.
     Я не сержусь за то, что сделала со мною.
     По крайней мере голова моя седа,
     А это значит – много лет ты мне дала прожить с тобою.


     И как ты осторожна и расчетлива подчас,
     Тебя, Судьба, на лишний шаг и не подвигнуть.
     Плетешься с палкою, старая карга, сейчас,
     Наверное, устала – памятник спешишь себе воздвигнуть.


     Другим – с другими судьбами пришлось дружить.
     И часто эти судьбы с ними поступали по-другому.
     И с гладкими дорогами аж дали им до 37 прожить
     Ту жизнь блестящую, короткую и только так, но по-иному


     Поэтому Судьбу, в которой жизнь твоя,
     Никто не может изменить ни хитростью, ни силой.
     Она к тебе откроет дверь, когда ты родился.
     Она закроет дверь перед твоей могилой.


     С судьбою не играй – с подругой вечною своей,
     Она тебе дана по Божье воле.
     Конечно, можешь закричать: «Пошла ты от меня!»
     Но не прогнать ее, пока живешь в земной юдоли.

   27.04.2010


   Самокат

   Ровесникам-москвичам


     Ну, как мне сделать самокат,
     Что был всегда моей мечтою?
     Для взрослых – это так себе пустяк,
     А он во сне и наяву стоял передо мною.


     Ну, как и где подшипники достать
     В тот голод, холод, да война со мною.
     Как с самокатом во дворе мне встать
     Перед военною оборванною детворою.


     И как металл достать, скобу согнуть
     И дырки высверлить потом для шпонки.
     А доски стырить где – эх, где бы отвернуть,
     Ведь это трудно так, как мне в стогу найти иголку.


     Эх, доски-доски – легче на луну слетать!
     Ведь люди все собрали до последней щепки,
     Ведь холод с голодом несовместимы – надо это знать.
     Ну, нету способа достать, ну, нет зацепки.


     Хотя идея есть, а шкаф на что?
     Там стенка задняя с толстенными досками:
     Они-то мне важней, чем шкафу, ведь ему-то все равно,
     И может, мама не заметит – нет, едва ли…


     Они теперь мои – какая красота!
     А оси для подшипников – от стула их изымем.
     Ну, будет, стол немножечко кривой, то это не беда.
     Придется ждать, что мама в гневе вдруг предпримет.


     Вот шкаф с дырою позади и стул кривой стоит,
     Зато в руках держу подарок небывалый.


     А что нам не на чем сидеть – то Бог простит,
     Ведь самокат почти в руках, а это уж немало.


     А дальше – больше – слесарь не простак.
     Пол-литра требует негодник за работу.
     А мамин кошелек – он не запросто так.
     Ну, одолжу тихонечко – уж не такое преступление – охота.


     Эх, самокат, ты весь погряз в грехах, как я.
     Ответ за них сторицей получу – я это знаю.
     Ах, за сто бед один ответ я получу, друзья,
     Ну, а пока до самоката руки мамы не достали.


     Волшебный грохот – повторись на мостовой.
     Когда подшипник на асфальте искры выбивает.
     Сладчайший звук шопеновский разлился надо мной.
     Уж голова седа – а звук меня не оставляет.


     Не нужен мне «Порше», судьбою я богат.
     О, время, смилуйся и возврати меня в былое.
     Отдай мне мой любимый самокат назад.
     Клянусь, я ничего не попрошу до моего предела боле.

   18.04.2010


   Эх! Хорошо бы!


     Пора-пора в далекий неизвестный путь,
     Передо мной облезших пара чемонданов.
     Эх, хорошо б в пути мне отдохнуть,
     Да нет – таможня на пределе встала.


     Я снова гол и бос, такой же, как тогда.
     Когда родился и пошел по белу свету.
     Вот чемодан для старого хламья
     И чемодан для нового при этом.


     В один я должен положить мои грехи
     И все те камни, что я разбросал когда-то.
     В другой все добрые дела – тут не спеши.
     Внимательно смотреть мне надо.


     Эх, хорошо бы было чемоданы так сложить,
     Чтоб оба одинаковы по весу оказались,
     И тот, и этот до таможни дотащить,
     Чтоб содержимому не очень удивлялись.


     Тот, что для добрых дел хотелось бы потяжелей,
     Чем тот обдрипанный другой, набитый хламом.
     И при проверке было бы повеселей
     И отчитаться легче перед мамой.


     Вот Поезд подошел – пронзительный гудок.
     Иду, тащу я эти пруклятые чемоданы!
     Ой, как тяжел один, я просто изнемог,
     Другой так легок, и тревожат жизненные раны.


     Из чемодана из того, что вдвое тяжелей
     Лицо из Преисподней хитрою насмешкой.
     А из другого Ангела лицо – повеселей, милей.
     Подбадривает, обещает мне поддержку.


     Скрип тормозов. Таможня. Все.
     Стою пред Ним – сейчас откроют чемоданы.
     И скажут мне с каким идти куда,
     И страх охватывает – заболели вдруг
     Уже несуществующие жизненные раны.

   06.05.2010


   Судьба-судьба


     Это было недавно, это было давно,
     Может, в сказке, а может быть, в были:
     От костров отдохнувшие люди ушли далеко-далеко,
     Уходя, тот костер потушить позабыли.


     Свет вокруг в тишине погасил темноту,
     А из луга три бабочки вдруг появились.
     И с воздушным потоком подлетели к огню.
     Вдруг чудесные крылышки их осветились.


     И одна из троих подлетела вдруг ближе к огню,
     Чтоб познать-ощутить, что же это такое.
     И, вернувшись к подругам, сказала, что это тепло.
     Что огонь – хорошо, и вокруг полетать – это дело простое.


     Любопытством сгорая, полетела вторая к огню поскорей.
     Но, обжегши прекрасные крылья в полете,
     Прилетела в слезах от потери своей,
     Чуть дыша, прилетела к подругам на самом излете.


     Ну, а третья не знала, что миг – это жизнь или смерть,
     Жизнь и смерть в нем в сплетеньи находятся рядом.
     Полетела в огонь, эту зыбкую грань посмотреть,
     И сгорела вдруг вмиг в полыхающем жаре.


     Так и мы очень часто в порыве страстей
     В самый центр костра залетаем.
     Повезет – возвращаемся в лоно людей.
     Ну, а нет, мы, как бабочки, там исчезаем.


     Ой, судьбина-судьба, как заглянешь в тебя?
     Вековечною тайной ты навеки покрыта.
     На вопрос: «Что же будет?» – прозвучит тишина,
     Ведь уста у тебя для ответа закрыты.



   Надеюсь


     Это было недавно, это было давно,
     Может, в сказке, а может быть, в были:
     От костров отдохнувшие люди ушли далеко-далеко,
     Уходя, тот костер потушить позабыли.


     Свет вокруг в тишине погасил темноту,
     А из луга три бабочки вдруг появились.
     И с воздушным потоком подлетели к огню.
     Вдруг чудесные крылышки их осветились.


     И одна из троих подлетела вдруг ближе к огню,
     Чтоб познать-ощутить, что же это такое.
     И, вернувшись к подругам, сказала, что это тепло.
     Что огонь – хорошо, и вокруг полетать – это дело простое.


     Любопытством сгорая, полетела вторая к огню поскорей,
     Но, обжегши прекрасные крылья в полете,
     Прилетела в слезах от потери своей,
     Чуть дыша, прилетела к подругам на самом излете.


     Ну, а третья не знала, что миг – это жизнь или смерть,
     Жизнь и смерть в нем в сплетеньи находятся рядом.
     Полетела в огонь, эту зыбкую грань посмотреть,
     И сгорела вдруг вмиг в полыхающем жаре.


     Так и мы очень часто в порыве страстей
     В самый центр костра залетаем.
     Повезет – возвращаемся в лоно людей,
     Ну, а нет, мы, как бабочки, там исчезаем.


     Ой, судьбина-судьба, как заглянешь в тебя?
     Вековечною тайной ты навеки покрыта.
     На вопрос: «Что же будет?» – прозвучит тишина,
     Ведь уста у тебя для ответа закрыты.

   15.12.2009


   Надеюсь


     Не надо мне другой, чем та —
     Судьбы, в которой мы осилили дороги
     Неимоверной трудности и тяжести порой,
     Но похоронные нас не дождались дроги.


     Мы прожили с тобой труднейшие года,
     В бессчетных днях через чащобы жизни продираясь,
     Через насмешки, зависть, страны, города,
     Упорством и трудом успеха добиваясь.


     Мы помогали людям, не имея сами ничего,
     Делились с ними мы последним – возлюбили Бога.
     Нам дал он трудные дороги – мы не горюем от того,
     Что жизнь у нас прошла в заботах и тревогах.


     Какой подарок драгоценный дал ты нам двоим:
     Полвека мы друг друга каждый день встречаем,
     Нам есть чем поделиться, мы друг с другом говорим,
     Да и без слов друг друга понимаем.


     Умалчиваем мы о страхе вдруг проснуться одному,
     Когда тоска, как зверь, нам душу гложет.
     Но мы не будем жаловаться на судьбу,
     Надеемся, нам в этом Бог поможет.


     О, Боже, не оставь нас в трудный час,
     А сделай так, чтоб наши жизни вместе уходили.
     Готовы мы к тебе прийти, готовы, хоть сейчас,
     В надежде, чтобы нас на Небесах простили.

   15.12.2009


   Не бойся ничего


     Я пару раз бывал на грани смерти, господа,
     Не удивлялся, как попал туда – я этого и сам не знаю.
     И удивляться нечего, судьба бывает иногда.
     Ведь я не умер, видите, я пью, пишу, гуляю.


     Вот умирает человек. Навеки с ним уходит мир его,
     Тот мир Божественный, ему принадлежащий.
     Бесценна человеческая жизнь для всех, и для Него
     И мы страдаем от потери в жизни предстоящей.


     Один в короткий век всех одарил своим теплом
     И для последующих поколений сделал очень много.
     А у другого преступленьями весь век прославился его,
     Бывает также созиданьем и несокрушимой верой в Бога.


     А зло проворней, громче и быстрее, чем добро,
     Оно влечет людей невидимою силою магнита,
     Оно в людей просачивается, как вода в песок,
     Гоня их по стезе наживы и из человека делая бандита.


     Быть может, целый мир он погрузил в смятенье,
     Посеял слезы, горе и убийства в нем.
     А, может быть, другой,
     уверуя в Божественную силу Воскресенья,
     Создал для человечества шедевры титаническим умом.


     Читатель, дорогой! Мне кажется,
     Добро и Зло дают какой-то прок.
     Наверное, Бог на примере Зла указывает,
     где же Добродетель,
     Через Добро показывает Добродетели исток,
     И каждый, проживая жизнь свою, тому свидетель.


     Живем мы в страшном веке – двадцать первый век.
     Не лучше, чем двадцатый:
     войны, кризис и коррупция ужасны.
     Ведь человек уж как бы и не человек,
     Машина он в погоне за материальностью напрасной.


     К чему пришел? Да ни к чему он не пришел!
     Продукты несъедобны, жизнь ужасно дорожает,
     Плати кредит за новую машину и за дом, а срок уж подошел
     Прощаться с жизнью. Ведь долги ты детям не оставишь.


     Долги те не оставишь детям потому,
     Что сами дети на пособии сидят, ведь нет работы.
     И человек не замечает окружающую Божью красоту
     В борьбе за выживание – одни везде заботы.


     Когда-то Гулливер из книги Свифта наблюдал,
     Как два народа лилипутских долго меж собою воевали.
     Один народ уверен,
     яйца разбивают с острого конца – так Бог сказал,
     Другой народ считал, с тупого,
     так как третьего конца они не знали.


     Остроконечники – тупоконечники,
     большевики – меньшевики,
     То белые, то красные между собой сражались.
     Прислушайтесь, ведь несусветная несется чушь! Эх, чудаки,
     Ну, почему за это безобразие немыслимые реки крови проливались.


     А ведь за каждой жизнью материнская Любовь стоит,
     Родившая и воспитавшая детей в труде натужном.
     А наверху сидящим наплевать, они дают на жизнь кредит
     И отбирают тот кредит, когда покажется им это нужным.


     О, жизнь, ты временами потрясающая ласковая мать,
     Дающая возможность жить и наслаждаться,
     Бываешь иногда ты мачехой, готовой все отнять,
     И умереть на паперти без всякого участья.


     А часто беспощадный ужасающий палач,
     Который предопределяет наш конец когда-то,
     На грань нас ставит без согласья нашего, хоть плачь,
     Под пули гонит в бой решеньем сверху, как солдата.


     В стихе упомянул я слово «грань» —
     Оно, как миг, нас отделяющий от смерти,
     Бывает тоньше волоска – за ней иль радость, иль печаль.
     А если радость, то стальной стеной ты защищен, поверьте.


     А все ведь потому, в утробе жизни затаилась смерть,
     Как яд змеи от зарождения начала.
     Ведь для того, чтоб дальше жить, ты должен умереть,
     А после смерти в новый путь отправиться от нового причала.


     Ну, на другую тему перейду, которую я пел другим:
     Весну-весну, кружащую мне голову, всегда я вспоминаю.
     Под колоколом неба, солнцем залитым и голубым.
     Там высоко я вижу журавлей, летящих клином, стаю.


     И радость той весны приходит в сердце к нам,
     И заставляет мир смеяться – удивляться.
     Она звенит в капелях и в колоколах,
     Любовью заставляет сердце наполняться.


     Весной душа взмывает вихрем ввысь
     И рвется перелетной птицей в дальнюю дорогу.
     Под звон колоколов, капель и птичий пересвист
     Любовью из пращи, летящей к Богу.


     Ковры цветов, расцветшие среди опрелых листьев,
     Ручьи, журчащие вспенящейся водой,
     И отраженье ивняка в воде лучистой,
     В реке струящейся там далеко внизу передо мной.


     И все-таки вся человеческая жизнь – мерцающий мираж,
     Да и мираж тот временный, недолговечный,
     Но дорогой мираж, тот, за который все отдашь,
     Надеюсь, будет продолженьем в жизни вечной.


     Поэтому не бойся в жизни ничего и никого,
     Любовь и преданность, предательство
     и клевета пройдут туманом,
     Но бойся преступить заветы Бога твоего,
     И счастье будет навсегда с тобой
     идущим в бесконечность караваном.

   15.12.2009


   Издалека


     Из далека таинственных туманных далей
     Услышал вдруг я песню соловья,
     И снова среди ранних утренних печалей
     Воспоминаниями всколыхнулась жизнь моя.


     Давным-давно над этой тихою рекою
     Сидел я не один, и ты была со мной.
     Я разговаривал, прислушиваясь к песне соловья, с тобою —
     Мы оба были очарованы Божественною красотой.

   Мечта сбылась. Мы можем спокойно сидеть и греться у камина. Жена с двумя внучками. Юлия и Ксения. 2002.

     Прошли года в необъяснимой скорости извечной,
     Уж нет тебя со мной, другая предо мной стезя,
     Но раздается из тумана красотою вечной
     С реки, как прежде, для обоих песня соловья.


     Пой, соловей, таинственную песню, пой, не прерывая,
     Ту песню, что была обеим душам дорога.
     Пускай она взлетает в небеса и достигает
     Ее души прекрасной, обнимая и любя.


     Воспоминания волшебные, о, сладкие воспоминанья!
     Волнуют душу от вечернего заката и до раннего утра.
     Любовь, ушедшая, как будто вовсе не ушла, из полуранья,
     Как Гимн вечный той любви я слышу в песне соловья.

   16.12.2009


   Камин

   Жене Риточке


     Камин зажгу – прохладно в доме – натоплю,
     Да и в душе мне без тебя холодновато что-то.
     Ее мне надо обогреть – доверюсь я камину моему,
     Хоть чем-то он поможет мне, заменит мне кого-то.


     Я помню, как спешила ты ко мне,
     Спешила при морозе минус двадцать
     В чулочках тоненьких, так примерзающих к ноге.
     Каминное тепло не нужно было в восемнадцать.


     И, несмотря на то, что ножка мерзла стройная твоя,
     Мы без каминного тепла прекрасно обходились,
     Любовь нас грела, и не надо было нам огня,
     Мы сберегли на старость лет дрова, они нам пригодились.


     Теперь, хоть греет нас любовь, как в прошлые года,
     А лет тех прошлых так прошло немало,
     Мы те дрова, которые не пригодились нам тогда,
     Сожжем в камине, ведь теперь тепло нам надо.


     Так посидим, обнявшись, тихо у огня мы вновь,
     Камин – наш старый друг – пребудет с нами.
     Он нас не подведет и нашу осветит любовь,
     Играющими за стеклом янтарными огнями.

   16.12.2009


   Любовь, любовь


     Из подсознанья моего, как из темницы,
     Ворвался вдруг в сознанье позабытый образ дорогой.
     Как в предпасхальный день мы выпускаем птицу,
     Открывши дверцы клетки, в воздух голубой.


     Зачем хранил его так долго в подсознанье,
     Берёг, лелеял я, как мог, его покой.
     Ну, почему не произнес тогда слова признанья
     Любви в те времена, когда она стояла предо мной.


     Но это лучше, чем в глубокой тайне
     Моей любви лежать, как в небылом,
     И пусть врывается та позабытая любовь в мое сознанье,
     Как солнце непреложно пусть сияет в небе голубом.


     Как солнце мне не снять с дневного небосклона,
     Так и воспоминанья о тебе не вычеркнуть мне никогда:
     Пришедшая любовь из времени былого,
     Не покидай, не покидай, не оставляй меня!


     Тоска-тоска, что не вернешься в яви,
     И я тебе уж не скажу любви слова,
     Подобна пагубной всепроникающей отраве,
     Но это сладкая тоска о той любви, которая была и не прошла.

   17.12.2009


   О, время, время…


     О, время, я к тебе в претензии большой,
     Хотя, мои претензии смешны и жалки.
     Их не было, когда весеннею порой
     Тебя я встретил на скамеечке в Центральном парке.


     В те времена я так тебя благодарил
     За встречу с той единственной прекрасной,
     Которую Господь внезапно подарил
     На пятьдесят вперед и, оказалось, не напрасно.


     Теперь же в страхе я, ты мне безжалостно грозишь
     Отнять единственное от нее иль от меня навеки —
     Ту жизнь, которую сперва даришь,
     Ну, а потом ты, отнимая, разрушаешь в человеке.


     Вот посмотри, ведь как несправедливо ты порой,
     Отняв у мира Рафаэля, Микеланджело Буонарроти.
     Им не дало идти по жизни долголетия стезей,
     Ты загасило жизни их свечу на самом взлете.


     Иль Пушкина – всего-то тридцать семь,
     Рембо иль Шуберта, великого Шопена —
     Ты три десятка лет отобрало у них – зачем?
     Ты гениев лишило в гениальности достичь предела.


     Накрыло их безвременно кладбищенской плитой
     И беспощадно, как палач, им отпустило жалкие кредиты
     На жизнь, пытавшимся наполнить мир такою красотой,
     Которая нас до сих пор всех восхищает, не забыта.


     Зачем из поля жизни их безжалостно скосило.
     Сдается мне, ты применяешь силу, хитро бьешь.
     Быть может, ты нарочно все обдумало – решило,
     Чтоб их убрать и дьяволу помочь.


     Хотя и к палачам относишься ты беспристрастно.
     И нелицеприятно в пятьдесят четыре убираешь их,
     Хотя, последнее, поверь, совсем уж не напрасно,
     Напрасней убирать из жизни молодых.


     Лишь одного ты почему-то пощадило:
     Не Ленина иль Гитлера, Наполеона иль Петра —
     Ты почему-то к Сталину благоволило
     Аж до семидесяти пяти – а это дьявола игра.


     Как интересно, за четыре миллиарда лет существования Земли
     Сто миллиардов родилось и умерло на белом свете.
     А сколько гениев за столько лет имеем мы?
     По пальцам можно их пересчитать – они у Бога на примете.


     Ну, сто, ну, двести – так немного, Господи, прости!
     Ну, почему так скупо бриллиантами ты Землю украшаешь?
     А, может, этого достаточно для человечества в пути?
     Ведь ты хозяин мироздания, и лучше нас все знаешь.


     Наверно, проживая тридцать-сорок лет,
     На самом деле гений проживает двести.
     Ведь получается, что время относительно, и это не секрет,
     Ведь после смерти гения его дела все время с нами вместе.


     Смотрите, Эдисона нет так много лет,
     А электричество нас радует и люстрой освещает,
     И паровоз Уайта птицей быстрой влет
     Нас в города, деревни доставляет.


     Собор Петра и Павла Микеланджело и Рафаэль
     Бессмертной живописью и скульптурой украшают.
     И гений титаническим трудом обыденную в жизни канитель
     Бетховенской бессмертной музыкою украшает.


     О, время – самое таинственное изо всех чудес —
     Вдруг порождает мерзость и бессмертные таланты.
     Путями неисповедимыми снисходишь ты с небес
     И в неохватном естестве своем разбрасываешь бриллианты.


     А вдруг случится – все произойдет наоборот:
     И гении рождаться сотнями и тысячами будут —
     Искусство надоест тогда, приестся, не пойдет вперед.
     О красоте, которая, ну, как песок кругом, все позабудут.


     Булыжник неотесанный вдруг станет всем тогда милей,
     Или Малевича квадрат еще бесценней будет,
     И человечество покатится назад во много раз быстрей,
     В пресыщенности все утонет, об искусстве люди позабудут.


     И если перестанет все живое умирать,
     А время перестанет двигаться – остановится,
     Тогда всемирной и убийственной войны не избежать!
     Нет, лучше в это время не родиться.


     Спасибо времени, которое идет вперед,
     Спасибо Господу, дающему всем понемногу.
     Спасибо Богу, что по жизни нас ведет
     И каждому дает короткую иль длинную дорогу.

   17.12.2009


   Судьба солдата

   Войновичу посвящается


     Горящий Будапешт – нет ничего страшнее,
     Когда в атаке и в крови за взводом взвод,
     Чтобы остаться жить – нет ничего вернее,
     Бесстрашно через смерть идти вперед.


     Почти конец войны, и на краю у смерти
     Уже погиб в бою почти что взвод.
     Не думает солдат сейчас, поверьте,
     В атаке будет дальше жить или умрет.


     Он рвется на последнем издыханье
     Без рассуждений: «Смерть или живот».
     На все плевать, одно желанье,
     Хоть раненый, бежать, но победить. Впе – …-рёд!


     Зима в том страшном сорок первом:
     Обледенел, собака, неглубоко вырытый окоп.
     Всего-то восемнадцать. Бой тот первый.
     И голодно, и страшно – гаубиц огня потоп.


     Но выжил человечек драгоценный,
     Смотрел туда, где дом, назад, а шёл вперед.
     И жизнь, и мир для нас завоевал бесценный,
     Идя на запад, не наоборот.


     Он настоящий – нету орденов иконостаса.
     Есть парочка медалей, орден есть,
     И есть в душе хранящий образ Спаса.
     И есть российского Героя честь.


     Шукшинский этот парень – он надежный,
     Он правду в разговоре рубит, как с плеча.
     Доволен, что имеет, и не просит больше,
     В бою с врагом не даст он стрекача.


     И до Берлина ранен-искалечен
     Дошел, Рейхстаг он пулями изрешетил.
     Пришел домой, и в шахте был привечен,
     Где тридцать два в работе черной протрубил.


     Хибару – дом построил, надо ж умудриться!
     Женился, дочь и сын родился инвалид,
     Но умерла жена, а одному не перебиться.
     С другой в гражданском браке – Бог велит.


     Но не сошлись. По доброте оставил дом и ей, и сыну.
     Работал под землей и уголек рубил,
     «Оку»– машину, ту, что называется машиной.
     На кровно заработанные денежки купил.


     А вот и не судьба для русского героя:
     В аварии «Оку» свою несчастную разбил.
     И вдруг решил хибару новую построить:
     Кирпич ведь грыжи брат – её он получил.


     Ведь ты не жулик, операции бесплатной не добудешь —
     Продал хибару. Грыжи нет. «Шестерку» он купил.
     Вот пенсии пора пришла, работы уж не будет,
     Есть крошечная пенсия и долбаный автомобиль.


     В Иркутске дочка проживает, так на метрах десяти, имеет ВУЗ,
     И сын глухонемой, но тянут лямку жизни понемногу.
     Не потянули в жизни вытянуть червоный туз.
     Ну, погостил? Обратно в дальнюю дорогу.

   За что воевали. Берлин. 1945.

     Жилища нет – свободен, словно птица,
     Живи и радуйся, Герой, ты это заслужил.
     Хибару не построить новую, ведь сердце не годится,
     Чтоб в старости прожить, ведь есть автомобиль.


     Сегодня – 25° в Ростове-на-Дону второй денек опять.
     Вот Жигуленок красный на обочину съезжает,
     И из него старик, так на прикидку 85,
     Кряхтя, сутулясь, из машины вылезает.


     Но нет. Не для того, чтоб починить мотор,
     Заночевать задумал, так ведь надо.
     Он знает, что зависимость – всегда позор,
     Он одинок, он сам себе хозяин – высшая награда.


     Недавно местный мэр квартиру предложил
     Герою, защитившему их жизнь не ради славы.
     О, если б сам в бетоне голом он пожил,
     Наверно, попросил немедленно отраву.


     Ведь это склеп, как в самом страшном сне!
     Эх, хорошо на пленке показать квартиру эту:
     Воды проточной нет, отхожее на стороне,
     Ни окон, ни дверей – все нестерпимо это.


     Ну, а чего? В машине можно ночевать:
     Не очень стар, и одежонка слоя в три надета.
     А что температура –25.
     Так это не беда, беда, что нет зубов, не пожевать при этом.


     Ну, ничего: засунем корку в рот и пососем,
     Ну, как-нибудь пересосём-перезимуем.
     Темнеет. Потихонечку мы до утра соснем,
     А там, Бог милостив, к утру живыми будем.


     Ну, что? В багажник, чтоб подушку, одеяло…
     Из них медали, орден… Эх, вдруг в снег!
     И наклоняться надо, да спина болит. А надо…
     А дальше на переднем прикорнуть, бессонница на грех.


     Ну, наконец, устроился. Обочина, пурга,
     А на переднем, вроде бы тепло, уютно,
     Не хуже, чем у вас в квартирах, господа.
     Мотор работает. И он совсем не бесприютный.


     И вдруг, не сон, а быль: огромный зал, Москва,
     Андрей Малахов, первая программа.
     Он вдруг на сцене: лишние вопросы и слова,
     Людей, что сельдей в бочке! Что же делать? Мама!

   Дом, который заслужил ветеран, прошедший путь от Москвы до Берлина. Фото с телевизора. Май 2010 г. Там он и умер

     А почему машина? Где квартира? Где жену оставил? Почему?
     Ты старый фронтовик, и как тебе не стыдно?
     Квартиру продал, спекулянт? Машина на ходу?
     Старик спокоен, слушает. Ему и больно, и обидно.


     Хорошее и чисто русское приятное лицо.
     Хоть без зубов, а выглядит мужчиной.
     В три слоя одежонка врастопыр, медали налицо —
     Непритязательный простой мужик былинный.


     О, зависть русская, ничтожество, позор!
     В Германии на старость лет живут во славе ветераны.
     В домах огромных без оград, не нужен им ночной дозор,
     Свой доживают век, долечивают раны.


     Чрез пару лет на кладбище уйдут они,
     Оставят детям, как положено, в наследство
     И пенсию достойную, ухоженный участок той земли,
     Которую дало им государство безвозмездно.


     Из-за того, что добр, остался он без ничего,
     А был бы жулик, то была хорошая квартира и машина,
     А ветеранкам и войны не нюхавшим – им все равно:
     Лишь потрепать язык, а в нем их сила.


     Прильнули миллионы к телевизору 17-го декабря.
     И не у одного меня слеза с щеки стекает.
     Мне кажется, что в «Майбахах» слезой из радиаторов вода стекла,
     В которых «нищие» чиновники так важно восседают.


     Эх, посадить бы мэра местного хотя б на вечерок,
     Да зубы выдернуть, и в ту обледенелую машину!
     Мой дорогой читатель, может быть, и вышел прок:
     Пусть вместо хлеба пососет от ската он резину.


     Проклятая система вся в лукавстве напролет,
     Погрязшая во лжи и лживых обещаньях.
     Герою русскому ведь не предложит: «Смерть или Живот?»
     А просто обрекает старых воинов на прозябанье.


     Эй, Путин! Эй, Медведев! Где же вы?
     А вдруг такая же судьба и вас коснется?
     Ну, помогите же скорее старикам, пока не умерли они,
     Скорей, на помощь! Или дорого России это обойдется.


     Страна без совести не может дальше жить,
     Ведь нравственность и долг всего важнее.
     С лихвою мы должны Героям отплатить,
     Они нам подарили жизнь. Скорей! Скорее!

   20.12.2009

   P. S. Примечание

     О, Боже, ну, какая же за «Майбахом» цена стоит
     С сидящим в нем чиновником-уродом?
     Перед «шестеркою», которою Иван рулит,
     Нам подаривший жизнь и подаривший нам свободу.


     До юбилея за год, наконец-то, я узнал,
     Что Путин и Медведев им дадут квартиры,
     Чтоб, подходя к пределу, старый ветеран
     Вдруг разогнул усталую и согбенную спину



   Подиум


     О, Подиум, таинственный, блестящий и манящий!
     Как к свету мотыльки летят из темноты к тебе скорей,
     Так и модели будущие в жизни преходящей
     На подиум ступить спешат в наивности своей.


     Ведь ты опаснее, чем пасть у крокодила,
     Опаснее, чем тяжкая неизлечимая болезнь.
     От той болезни умирают быстро,
     На подиуме это все во много раз сложней.


     Йошкар-Ола, Париж или Ганновер —
     Нет разницы, какие есть на свете города:
     Худа, стройна, мордашка и подходит номер —
     Моделям только свистни – в самолеты, поезда.


     Худы и голодны с гордыней непомерной,
     С трудом держа подмышкой свой альбом,
     Скелет ходячий, он обрыщет все агентства,
     Готов он наизнанку вывернуться, но остаться на своем.


     Идешь по подиуму с каменным лицом
     В сопровождении нелепого дизайна,
     Идешь, виляя попкой, а потом
     Показываешь прыщик-грудь свою, как будто бы нечаянно.


     О, жалкая та грудь! Ни прикусить, ни взять
     И даже не увидеть, хоть и ткань тонка, изящна.
     И возникает мысль: «Ты женщина, япона мать!»
     Ну, как же над собой так можно издеваться?


     Какое счастье, если твой дизайнер «голубой»,
     А то придется телом перегладить все постели.
     Не перегладишь? Перегладит кто-нибудь другой,
     Все это сделает не в шутку, в самом деле.

   Подиум. Живем на салатах и соках. Фото ТВ-2010 г

     Вокруг разгул соблазнов, всяческой еды,
     А ты жуешь ночами, днями рисинку сырую.
     Уж и не держатся на талии колготочки твои,
     А ножки – спички тонкие. Но жизнь не хочешь ты другую.


     Осмелюсь перечислить девять человек,
     Которые в ХХ веке все перевернули
     И выкинули старое хламье, которое в тот позапрошлый век
     Все население земного шара новою одеждою обули.


     Начну, пожалуй, я с Коко Шанель.
     Она одела женщин мира в брюки. Ну, не стыдно.
     Казалось, сядет с новою своею модою на мель,
     А, оказалось, женщинам того и надо было, очевидно.


     В ХХ веке гении дизайна родились:
     Ферре, Дольче-Габбана, Лагерфельд,
     Версаче, Сен-Лоран —
     вы этого не знали?
     Да, им вдогонку Кельвин Кляйн,
     Жиль Сандер и Кавалли —
     все там собрались,
     С Армани помощью весь XIX-й в помойку побросали.


     И получилось – труд их не пропал зазря:
     За счет костлявеньких моделей миллиарды получили,
     Одеты богачи в их новую шикарную одежду, так-то, господа,
     А бедняки в простецких куртках ходят – в чем ходили.


     А у моделей недосып, и недоед, да и с портфолио беда,
     Салат и соки… По агентствам день и ночь шныряют.
     Вдруг нос кривой и ноги, рост не тот, осаночка не та…
     В общагах бедные в 17 лет и голодают, и не досыпают.


     Эх, как бы им Водяновой, иль Шиффер, иль Наоми стать?
     Ведь не приделаешь себе их руки-ноги.
     Пока пролезешь ты наверх, на подиум, япона мать,
     Не дай-то Бог, от голода помрешь в дороге.


     А бедные их мамы, могут чем помочь
     В чужих-то городах кровиночкам несчастным?
     Еду послать? Так есть не будут, им еда невмочь,
     Им кости надо показать в их предприятии опасном.


     А зависть гложет девочек: «Ну почему она, не я?
     Ведь стерва, и страшна, как черт, а вроде, принимают.
     На 30 граммов больше жира в ней, чем у меня,
     И голой не снимают, подлецы! Ведь я получше! Что, не знаю?»


     Вот так в том маленьком отравленном мирке
     Наивные девчонки, как в болоте, утопают,
     А мамы бедные в далеком городке
     Об участи блестящей дочки день и ночь мечтают.


     А ведь кругом обман, один обман:
     На портфолио проходимцы и кривую снимут,
     Чтобы потом с дизайнерами денежки напополам,
     А чтобы совесть обмануть, чего-нибудь предпримут.


     Вот так и крутится всемирная та карусель.
     Дизайнерам одно лишь имя только нужно.
     Ну, девять-десять девочек на всех,
     а остальные пропади совсем —
     «Капусту» рубят и
     работают фотографы натужно.


     Поэтому так много девочек работает на них,
     Да при зарплате временной и невысокой,
     Хоть рампа подиума освещает их,
     Приходится терпеть, чтобы приблизиться к мечте далекой.


     Вдруг препротивнейшая музыка, и появилось дефиле.
     О, ужас! Весь ходячий морг собрался:
     За другом друг вдруг появляются скелеты вдалеке,
     Стучат коленка о коленку стуком костяным ужасным.


     Такое впечатление, что нанотехнология пришла
     И умертвила моду – тиснуть бы статейку:
     Прически Дракул, красно-желтые глаза,
     Претензий куча, а таланта на копейку.


     За ними тучей в шортах драных мужики,
     И на груди у них висит по сумке,
     А на ногах огромные резиновые сапоги…
     Ну, скука, Господи, ну, просто скука!


     Заканчивает дефиле дизайнер, не спеша,
     Под музыку ужасную раскидывает руки
     И, кланяясь, выкидывает всем такое антраша,
     Что можно помереть от смеха – это лучше, чем от скуки.


     А создавали дефиле – хоть от него беги,
     Дизайнеры другие, новомодные, иные,
     Ну, не дизайнеры, а дураками дураки,
     Ведь думают, что их прикид – ну, наилучший в мире.


     Девятка наша представляет дефиле,
     То, на которое смотреть всегда приятно и понятно.
     Их мода – это мода на десятки лет:
     Красиво, модно, современно и душе приятно.


     К чему пишу? Не пыжьтесь, господа,
     Девятка эта стоит больше вашей сотни,
     И нету в вас ни грамма вкуса, так, наверно, навсегда,
     Хотя летаете вы почему-то в личном самолете.

   21.12.2009


   Не ценят


     Да разве я не песенный поэт?
     Ведь песню написать моя душа стремится.
     Я песни лучше всех пишу, а толку нет,
     И это потому, что качество чернил, бумаги не годится.


     Беда, коли сапожник вдруг замешивает пироги,
     Беда, коли пирожник сапоги тачает.
     Я не такой, куплю я новую бумагу и чернила – погоди:
     От зависти и Зыкины, и Толкуновы – все поумирают.


     Ну, написал, а Толкунова почему-то не поет,
     А Зыкина стихи обратно отсылает.
     Быть может, те стихи пишу я задом наперед?
     Попробую я спереди назад их написать, ну, тем, кто понимает.


     Какие гениальные стихи для песен я пишу,
     А почему-то не поют, зазнались на эстраде.
     И петь-то не умеют, а поют,
     Гордятся больно, а с чего же ради?


     Но я гордее – Лельке ночью их прочту.
     Пусть вся Россия позавидует поэту.
     Как запоем в два голоса мы пееенку-мечту,
     Тогда посмотрим, как певички среагируют на это.

   23.12.2009


   Нечему завидовать


     Посредственности в мире развелись,
     Как много там Миро, Руссо и Ренуаров.
     Ну, как нарочно, по музеям расползлись,
     Ну, не художники, а вроде, тараканы.


     Вчера аукцион я «Сотбис» посетил
     И замер вдруг, друзья, в недоуменье.
     Я мимо стен с картинами неспешно проходил,
     Но не увидел ничего хорошего – потерянное время.


     Быть может, авторы картин дружили:
     Ван Гог, Моне, Сёра и Ренуар да плюс Дали – их друг,
     Пикассо, Модильяни и Дега – там вместе были,
     Ведь умерли давно, а все собрались вдруг.


     Я думаю, у этих всех художников и кисть, и мастихин
     В кривых руках все время находились,
     Ну, о моделях их еще поговорим —
     Модели для картин так вовсе не годились.


     Хромая и корявая была бы красивей,
     Чем их модели на уродливых картинах.
     Уж лучше рисовали, как Руссо, нам лебедей
     В его бесчисленных безвкуснейших «наивах».


     В картине Пикассо на заднице вдруг глаз торчит,
     У девок Модильяни шея длинная, как у жирафа,
     А у Дали, ну, вроде бы, как член между грудьми торчит,
     И у Миро вода, как лопнувшее зеркало от шкафа.


     Вон он Сёра – картина точками пестрит —
     Им, видите ль, «пуантилизм» всего дороже.
     И если был Сёра при жизни чем-то знаменит,
     То только тем, когда за эти точки получал по роже.


     Чего смотреть? Картины намалеваны, ну, кое-как.
     Ой, мама, мамочка моя родная!
     Мазня – мазнёй, а стоит миллионы! Как же так?
     Художник, кажется, Гоген намалевал. Зачем? Не знаю.


     Вот я за них возьмусь, и всех перехитрю,
     В одной картине совмещу все их изыски,
     Натурщиц прехорошеньких я подберу,
     На лицах у моих моделей нарисую сиськи.


     Я лучше Модильяни шею подлинней,
     чем у жирафа, напишу,
     А между глаз я нарисую, как Дали, предмет стоячий,
     Меж ног, как у Руссо, ей лебедя воткну,
     От Ренуара, от Гогена и Сёра возьму я тоже что-то на удачу.


     А вот Малевича тот черный наизвестнейший квадрат.
     Такой я нарисую запросто и сразу.
     На «Сотбис» будет стоить больше во сто крат,
     Мильоны буду получать, пускай завидуют, заразы.


     Ну, вот и успокоился – теперь они ничто, и вот когда
     Земная слава их пройдет, как ветром сдует.
     Я вместо них прославлюсь, как художник, на века,
     И обо мне потомки никогда не позабудут.

   25.12.2009


   Сон


     Бегу я в прошлое назад, стараюсь побыстрей,
     Размахивая по пути руками, как ребенок.
     Хочу я в прошлом оказаться поскорей,
     Смотрю – ну, вот оно, в котором вырос я с пеленок.


     Военные года: мой милый двор,
     Обвешанный поношенной одеждой на веревках.
     Там полусонный дворник подметает сор,
     Оставленный вчера в бутылочных осколках.


     В углу под деревом щелястый древний стол,
     За ним вчера играли в карты, пили воры,
     А я сидел, смотрел на опохмелку и рассол
     И слушал непонятные мне разговоры.


     Я ждал, когда же во дворе появятся мои друзья —
     Суббота, в школу нам ходить не надо,
     Когда ж затеется дневная чехарда,
     Где игр не перечесть – душе отрада.


     Игр строгий ритуал не соблюдали мы,
     Сперва мы в «Штандр» играли до упаду,
     Затем от «Палачей и воров» получали синяки,
     И руки были синими от беспощадного удара.


     Затем, кто денежку имел, тот в «Рассыши»
     Лупил о стенку, серебро стирая напопало,
     Нужна здесь точность, тут ты не спеши,
     Чтобы монетка в столбик денежек попала.


     Поднадоест? Тут «Чижик» тут как тут:
     Брусочек, заостренный с двух концов, и метками по краю.
     Лаптой как дашь – он вверх, мой друг,
     И вот соседское окно он от стекла освобождает.


     А «классиками» поисчерчен весь асфальт.
     В московских школах мел уворовали.
     Девчонки прыгают на ножке на одной – отпад!
     Ну, что такое отдых, мы не знали.


     А прыгалка крест-накрест – красота!
     Прихлоп, притоп, через одну иль через двое.
     Как мячики резиновые отпружинивают, чудеса,
     Подпрыгивают, ловят миг, и от веревки, чтобы снова.


     Затем на пару километров стрелки по стенам —
     Здесь в «казаки-разбойники» играют.
     Приходит время кушать. По домам!
     Родители чего-то в играх ничего не понимают.


     Затем я на Тверской газеты и поштучно папиросы продавал,
     Которые с шести утра добыл, как – сам не знаю.
     За ними в очереди я длиннющей отстоял,
     От утреннего холода или дождя страдая.


     Зато венец моей торговли и трудов – велосипед,
     А ну-ка, махану за двадцать, да на водное «Динамо».
     Почищу лодочки, да погребу веслом: «Привет!»
     Ну, затрудился я совсем и позабыл, а как же мама?


     Темнеет. Мама вся в слезах на подоконнике, и ждет:
     «Эх, всыпать бы сыночку дорогому!»
     А вместо этого, когда домой придет,
     Ну, легкую пощечину отвесит, как чужому.


     А вечер, вечер… Мне 11 годков почти.
     В «садовника» мы с девочками поиграем
     Или в «колечко» – тоже по пути,
     Какое-то влеченье просыпалось, а какое? Мы не знали.


     Темнеет. На окне трофейный патефон,
     Скрипя иголкой, танго он играет,
     Там вперемешку взрослые и дети – не кончайся, сон,
     Вдруг ты не повторишься? Так бывает.


     О, дорогое детство – недосып и недоед,
     Меня ты солнышком во сне на старости встречаешь.
     Уж 76-й пошел, прошло так много лет,
     О, сон, как я признателен тебе, ты сам не знаешь.


     Старею потихоньку, но когда-нибудь тогда
     Закончится моя зависимость от тела, знаю.
     Свободной птицей в детство полетит моя душа,
     В те времена, где счастлив был, где солнышко сияет.


     И там, вот в этом-то дворе, как в прошлые года,
     Друзей из детства незабвенных дней я повстречаю,
     И снова, как при жизни, как всегда,
     Я игры детские любимые, мной не забытые, переиграю.

   26.12.2009


   Робинзон – Lost translation


     В огромный самолет на взлетной полосе,
     В могучий «Боинг», в таитянский рай летящий,
     Сажусь спокойно. Я такой же пассажир, как все:
     Ремень пристегнут – в путь, по жизни предстоящей!


     Со мной моя жена, в брегете золотом
     С чудесной фотографией на счастье, на дорогу.
     Прощальный взмах ее руки – прощай, аэродром!
     Вот и турбины взвыли, ну, в дорогу, с Богом!


     Над облаками радостное солнце, как всегда.
     Летим, нанизывая километры лихо.
     И закусить, и выпить нет проблемы, господа,
     В полете 270 сидят, читают тихо.


     Ковер из облаков плывет тожественно внизу,
     Жены любимой образ, он всегда со мною —
     Брегет мой золотой в кармане нахожу
     И ставлю я его на столик пред собою.


     Брегет передо мной. Немножечко посплю,
     Я от работы подустал, передохну немного,
     Да без жены моей мне грустно одному,
     Я плохо чувствую себя, мне очень одиноко.


     И вдруг кромешный ад ворвался среди сна,
     Вибрация пронзила все, и развалились кресла в самолете,
     И золотой брегет исчез, как будто, в никуда
     Слетел со столика, а самолет в пике уж, не в полете.


     Вот об волну, и самолет напополам, все нервы на пределе,
     И я в воде вдруг после тишины и сна,
     И плавают кругом погибшие, и в самом деле
     Деваться некуда, конец, беда.


     Тону, вдруг круг спасательный подплыл,
     Под ним брегет мой золотой я вдруг увидел.
     Вода крутилась пузырями, омутом – уж нету сил.
     Там на последнем вздохе я спасенья не предвидел.


     Вдруг выплыл плотик мой, надулся – я живу!
     А самолет, задравши хвост, передо мною
     Ушел под воду и, подняв огромную волну,
     В воронку чуть меня не засосал, чуть не увлек с собою.


     Безбрежный океан, таинственные звезды в высоте,
     И я дышу, глотая судорожно воздух,
     А пассажиры все уже на страшной глубине,
     Теперь уж им не жить, они у Бога.


     О, океанская волна, ведь я не знал, какой ты высоты,
     На 9 и 12 метров ты взлетала надо мною,
     И нет конца тебе, какой же ужас сеешь ты,
     Я пожалел, что не погиб со всеми, этого не скрою.


     И океана вздох, неизмеримый и могучий вздох
     Мой плотик возносил огромною волною в поднебесье,
     И миллиардов звезд бесчисленный поток
     Смотрел, как вниз я падаю в неведомые веси.


     Мой плотик уж почти без воздуха, лежу в воде.
     Надежда умирает, мне казалось, с ней я погибаю.
     Но умирать я не хочу. И теплится во мне
     Надежда, ведь последнею надежда умирает.


     И вдруг случилось чудо – впереди земля!
     Чудесный островок, весь пальмами покрытый.
     Чрез рифов частокол вспененная вода
     Там бьется, а за ними зеркало лагуны потихонечку струится.


     Но пронесло, я без сознания был выброшен тогда,
     На тот песок белейший выброшен был волей Божьей
     Весь обожженный, раненный. Ну, как благодарить тебя?
     Я был спасен, уже на человека вовсе не похожий.


     Ведь раньше в человеческом быту
     Я воду лил при умываньи без оглядки.
     Теперь у Бога капельку воды прошу,
     Но где же взять воды? Умру, достану вряд ли.


     Ползком на берег я взбирался ну, почти, как краб,
     И вдруг по голове шаром огромным
     Я был почти что оглушен, ну, как же так?
     Кокос упал, и именно в тот час определенный.


     Но как разбить его? Он крепок, как скала.
     Ни камень, ни удары – все не помогает.
     Как вскрыть его? Беда, пришла беда.
     И что же делать мне – не знаю.


     И вдруг осколок камня на пути попался мне.
     Надежда! Этим камнем я спасусь, я знаю.
     И он в кокос вонзился, как бы острие,
     И расколол кокос я этим камнем. Как? Не знаю.


     Живительная влага в рот влилась
     Той струйкой, той, которую когда-то проливал я понапрасну.
     О, пальма дорогая, ты меня тогда спасла
     От обезвоживания, смертной участи ужасной.


     Ну, выжил: крошечный, весь в пальмах, островок мне Бог послал.
     В один прекрасный день тропическою бурей с ног снесенный,
     Я отыскал на острове в пещере уголок,
     И сколько там проспал? Был очень утомленный.


     И солнцем обжигаемый на этом островке
     Ты без еды, воды не выживешь, болезный.
     Ну, нет оружия в твоей руке,
     Лишь океан кругом раскинулся безбрежный.


     «И без труда не выловишь ты рыбку из пруда»:
     Тем крабом я доволен, что поймал случайно,
     И, расколов, его я съел сырым. Ну, тошнота!
     Теперь я, может, выживу с таким питаньем.


     Сучок острейший где-то на глаза попал,
     И через три часа убил я рыбу не случайно.
     Ее не ел я, а практически сожрал —
     Я буду жить! За жизнь бороться буду я отчаянно.


     И, чтобы выжить, надо добывать еду.
     Вошел я глубже в воду и об острые каменья
     Я не без помощи волны рассек себе ногу,
     И к этому прибавил сломанное подреберье.


     Я выполз кое-как, окрасив кровью весь песок,
     И вдруг увидел на песке пакеты,
     Из самолета к берегу приплывшие, ну, в самый срок,
     Но не еда и не продукты были там, и даже не конфеты.


     Из первого пакета вынул я коньки,
     Которые, казалось, мне нужны, «как в финской бане лыжи» [16 - По фильму Lost in translation]—
     Поэта русского цитирую, друзья мои.
     Еще сказал, «они нужны, как в русской бане пассатижи» [17 - В. Высоцкий].


     Я оказался человеком, тем, который триста тысяч лет назад,
     Что пожирал сырую пищу, как попало.
     Я современный человек, я не хочу назад:
     Огня, огня для пищи и тепла мне так не доставало.


     Пакет второй и третий – все они невдалеке.
     Второй я растерзал – видеопленки вынул,
     И в третьем были пленки, точно те,
     При вскрытии четвертого я рот разинул.


     В четвертом тихо так себе лежал футбольный мяч.
     С досады кровью от своих ладоней там лицо я обозначил,
     И Вильсоном тот мяч, как человека, я назвал
     На долгие года я собеседником его назначил.


     Теперь я не один, теперь вдвоем – не как-нибудь.
     О, ноги, ноги, до костей изранены, больные.
     И должен я во что-то их обуть —
     На рваных ранах не пойдешь, ведь ноги не чужие.


     Через неделю вдруг на берег выбросило тело,
     В нем капитана самолета я узнал с трудом.
     Теперь одежда есть – сниму с него, такое дело,
     А как мне дальше жить, поразмышляю я потом.


     Затем прибило к берегу кусок от бортовой обшивки,
     От кресла матерьял, что обувью потом служил,


     Мечтал я выловить иголки или нитки —
     Любую мелочь я тогда великой ценностью считал и дорожил.


     Особенно в той жизни пригодились мне коньки.
     Я резал сталью все, что под руку попало:
     Кокосовый орех и дерево, материал, сучки,
     Ну, ни минуты времени и для меня и Вильсона не пропадало.


     Из этих вот коньков топор соорудил:
     Ботинок пленкой привязал на топорище.
     Костер поддерживая, день и ночь я лес рубил,
     И тем коньком порою добывал себе я пищу.


     Я Вильсона на дерева обрубок водрузил,
     И с нарисованным лицом я разговаривал, как с человеком.
     Благодаря ему, остался жив, язык я сохранил,
     Я не сошел с ума, ведь я был не один при этом.


     Повеситься в отчаяньи сперва хотел:
     Мой «HELP!!!» с песка смывался постоянно.
     Его сперва я рисовал, из бревен – зря потел,
     Он океанскою волной уничтожался постоянно.


     А в общем, спас меня мой золотой брегет,
     В котором фотография жены любимой находилась.
     Я сохранил ее, и в этом весь секрет,
     Что жизнь моя, хоть тлела, все же сохранилась.


     О, рай земной, о, счастье! Океан, голубизной,
     Как для туриста, ты хорош везде и всюду,
     И утренней зарей, и в полудневный зной —
     Кто побывал хоть раз, воспоминаньям верен будет.


     Отель, обслуга и прекрасная еда,
     И люди, только что сошедшие с картин Гогена,
     Покой, природа и ласкающая красота,
     И теплоты от океана нет предела.


     А буря, дождь – ты хорошо одет и сыт,
     В отель спеши, и закажи «эспрессо»,
     А если в том раю от жажды умираешь, недосып,
     К тому же голый, кроме бороды, одежды нету?


     Ведь он мираж, тот самолет на взлетной полосе,
     Не для тебя он, разве только лишь во сне, сердечный,
     В него не сядешь ты, останешься во тьме,
     Тьме одиночества во времени пустыни бесконечной.


     И я решил уплыть, покинуть ад и рай земной,
     Последнюю посылку захватил с собой я, не вскрывая.
     Я плот собрал и пленкою от видео перевязал.
     И Вильсон был со мной,
     Я попытался, уж в который раз,
     покинуть двери ада-рая.


     О рифы волны в 8 метров высотою били,
     Из ста один лишь шанс мне выдан – дан,


     Чтоб волны плотик мой о рифы не разбили,
     Я время всех отливов и приливов рассчитал.


     А вместо паруса обшивку самолетную соорудил,
     И из корявых палок весла я приделал,
     И Вильсона я радостно на палку водрузил,
     Шалашик на плоту от солнца сделал.


     Кокосы с пресною водой насобирал,
     И небольшой запас сушеной рыбы.
     Прощай, мой остров! Здравствуй, океан!
     Ну, помоги нам Бог, чтобы остались живы.


     И вот через лагуну к рифам я подплыл,
     Дождался я волны огромной переката,
     С ее отливом рифы проскочил,
     И все: передо мною океан, на остров не возврата.


     Была надежда только лишь на проплывающий корабль,
     Но с каждым днем надежда эта исчезала,
     А впереди была безмерно исчезающая даль,
     И пресной набранной воды мне не хватало.


     А плот, истрепанный могучей океанскою волной,
     Довольно быстро подо мною разрушался.
     Я обнаружил, Вильсон не со мной —
     Я зарыдал, от горя сердце разрывалось.


     За ним вдогонку из последних сил поплыл,
     Но, оглянувшись, я увидел: плотик удалялся,
     А Вильсон далеко уже от плотика отплыл,
     А как его догнать, да я и не пытался.


     Мой парус бурей сорван был, и не было уж шалаша,
     А солнце беспощадно тело прожигало.
     И вдруг из дыхала огромного кита, который рядом всплыл,
     Струей воды надежда зазвучала.


     Я без сознанья находился, он же рядом плыл и обливал водой,
     Ведь без него погиб я в океане непременно,
     Но судно подвернулось: я спасен был, кит, тобой,
     И экипаж ухаживал за мной попеременно.


     Мой золотой брегет я сохранил – вот чудеса!
     Да только фотографии жены в брегете том не стало.
     Я плакал, был расстроен этим донельзя,
     Хотя мужчинам плакать после стольких бедствий не пристало.


     Вернулся я в свой город, и сказали мне друзья,
     Что лет пяток назад вся пресса сообщила,
     Что самолет исчез с радаров навсегда,
     Стихия всех летящих в самолете том похоронила.


     И показали мне мою могилу, ту, где я лежал,
     А похоронено там было то, что я не знаю.
     Наверно, портмоне, который горькой участи не избежал,
     Ну, в общем, то, что океан отдал, забравши их хозяев.


     Мой друг-дантист сказал, что через год женился на моей вдове,
     И их ребенку стукнуло уже 3 года.
     Но если я хочу, то можно позвонить его жене,
     Что я и сделал, рассказав, какие претерпел невзгоды.


     Я посетил ее. И о слезах, и о словах любви не рассказать,
     Но дело сделано, я должен был несчастье пересилить.
     Я права не имел семью ломать,
     И горе это, как мужчина, должен был осилить.


     Оставшуюся у меня посылку решил я адресату лично передать,
     На ней был знак печатный – ангельские крылья.
     Ну, надо путь далекий начинать,
     Машина начала съедать бесчисленные мили.


     Через шесть дней доехал. Адресата нет.
     Стучу, но дверь никто не открывает.
     Ну, повернул назад, на нет и спроса нет:
     Спросил соседей, где хозяин. Но никто не знает.


     Остановил машину, и на перекрестке встал,
     В глубокие раздумья погрузился я, что делать?
     Посылку адресату лично я не передал,
     А ведь обязан для покойного я это сделать.


     Какая-то машина вдруг притормозила около меня,
     И голос женский вдруг спросил: «Машина, может, поломалась?»
     Очаровательная женщина смотрела на меня,
     Но я молчал в смятении, она ответа дожидалась.


     Поговорили, я узнал – что мужа потеряв живет одна
     В том направлении, откуда я вернулся.
     Она поехала, и крылышки двух ангелов на кузове увидел я,
     Один на перекрестке я остался. Хорошо, что обернулся.


     О, перекресток, перекресток двух дорог!
     Куда ведешь ты человека? К счастью иль несчастью?
     Таинственной тропой нас по нему проводит Бог
     К судьбе той будущей, которую не знаем, к счастью.

   31.12.2009


   Старый вокзал


     Вой вдалеке невзрачное и серенькое зданье,
     В котором я с женой живу давно.
     В нем жить мы не хотим, но есть судьбы заданье,
     Она безжалостно взялась за разрушенье здания того.


     Когда-то это здание вокзалом было,
     И суета веселая, и шум под сводами тогда.
     Сейчас же навсегда веселье – время позабыло,
     И никогда к перрону не подъедут счастья поезда.


     И на перрон не выбегут веселые ребята,
     И не появится толкучая вокзала суета,
     И молодости смех, который здесь звучал когда-то,
     На «старости вокзале» не раздастся никогда.


     Хотя ошибся я: вон что-то показалося вдали.
     О, радость, приближается тот поезд счастья.
     Но нет, ведь это старенький локомотив в дыму, в пыли,
     Выплевывая гарь, кряхтя, въезжает, как ползучее несчастье.


     И из него на костылях вдруг выползают старики,
     За ними поплелись беззубые и древние старухи.
     Стук костылей, и шарканье, и стоптанные башмаки —
     «Вокзал тот старости» переполняли жалобные звуки.


     О, стрелочник-судьба, ну, ошибись когда-нибудь,
     И пусть случайно поезд молодости к нам приедет,
     Ты переставь-ка стрелки жизни нам на новый путь,
     И пусть когда-нибудь от «старости вокзала» поезд наш отъедет.


     Пусть увезет нас поезд в голубую и сверкающую даль,
     Со «старости вокзала» нашего он навсегда отбудет,
     Туда, туда, где юность вечная, а не печаль,
     И радость юности пусть в нас пребудет.


     Но тщетно, не бывает! То, о чем мечтаем мы,
     И нашу ленту жизни нам не прокрутить обратно,
     Мы остаемся там, где быть должны,
     Мы юность наших дней давно уж потеряли безвозвратно.


     Хотя, читатель мой, тут сильно ошибаюсь я:
     Причем тут тело-то, что умирает понемногу?
     Душа ведь наша по веленью свыше молода,
     Она бессмертна и не умирает никогда, и слава Богу!

   04.12.2009


   Нечаянная встреча


     Россия взором неохватная – леса таинственно шумят,
     Туманные болота, в речках рыбьи всплески.
     Дорогой пыльною молоденький солдат
     Из окруженья выходил то лесом, то подлеском.


     Вдруг увидал он девушку с звенящею косой,
     Прокошена трава широкой полосою.
     Солдатик поражен девичьей красотой,
     Сошел с дороги и пошел стернею.


     Как опытный солдат заметил краем глаз:
     Еще один замах, коса ударит по металлу.
     Почувствовал: там затаилась Смерть сейчас,
     А этого та девушка не видела, не замечала.


     И с криком «стой» к металлу побежал,
     И мину Смерть на Жизнь сменил удало,
     «Теперь живем» он девушке сказал,
     Она к его груди лицо прижала.


     Война проклятая убила жениха,
     Кормить старушку-мать, отца ей надо.
     Солдату душу, тело подарила: тут и не было греха,
     Трава сокрыла таинство – так было надо.


     То поле с чабрецом и мятой, да полынь,
     Все скрыло навсегда и без возврата.
     Была под небом чистая любовь и Божия теплынь,
     И девушка была чиста – ни в чем не виновата.


     Прошло уж сорок – позабытою дорогой той
     Старик шел сгорбленный, не тот солдат, что прежде.


     Он вдруг мужчину увидал со звенящею косой
     Как вкопанный, стоял в непонимающей надежде.


     Вот подошел, разговорились не спеша.
     И сын обнял отца – отец прижался к сыну
     Любовь святая как сладка и как горька,
     А матери уж нет – жизнь отняла от них обоих половину.


     Но если половины те сложить – вот и любовь,
     Которая чрез память пробивается цветами.
     Она нам украшает жизнь, напоминая вновь и вновь,
     Что это божья благодать, брильянтами рассыпана меж нами.

   22.06.2010


   Зарисовки стихом на холсте


     Туман ленивой пеленою
     Верхушку леса задевал.
     Рассвет багряной полосою
     На солнце право предъявлял.


     От церкви с колоколом громким
     В обнимку к нам летит рассвет.
     И с петушиным криком звонким
     Передает ему привет.


     И по траве росой блестящей
     Идет пастух к концу села,
     Чтобы в работе не пустяшной
     Добыть нам кружку молока.


     По хлебным избяным сусекам
     Снуют с мучицею скребки.
     Хлеба пекутся человеком
     Во имя жизни и любви.


     Вот приоткрылися затворы
     И с нетерпеньем рвется скот
     На поле жизни и свободы
     Мычащий блеющий народ.


     За ним пастух в кирзу одетый
     С кнутом, свисающим с плеча,
     Да с козьей ножкою при этом
     К губе, прилипшей навсегда.


     Коловорота звук стучащий
     Ведро с холодной подает,
     И хрусталем вода летящим
     Струей прозрачной льется в рот.


     Пригоршней схвачена накрепко,
     Поднесена к лицу, к груди
     И в омовении волшебном,
     Аж зуб от холода зудит.


     Скорей за стол, за запах хлеба,
     А с ним и кружка молока,
     Парного – дар нам божий с неба,
     И этот дар – плоды труда.


     Пришла пора – скрипят затворы,
     И скот в сараи на подой,
     И бабьи сплетни-разговоры,
     Гармошки звук издалека родной.


     И вот сиреневой кипенью
     Сбивает запах с ног и в тишину,
     Врывается вдруг соловьиной песней
     С реки из ивняков по вечеру.


     Туман ленивою скользящей пеленою.
     Среди притихших звуков на поля,
     Устали люди. Прикорни, природа,
     Под щелк поющего над речкой соловья.

   22.06.2010


   Чудо


     Откос, покрытый земляникою – карминовая красота.
     В нее окрашен берег с запахом волшебным.
     Изгибистая, ленная и неспешащая река
     Бежит куда-то в беге неизменном.


     Там ивушки нависли над рекой,
     И вербные цветы как бы пыльцой покрыты.
     Здесь шмель жужжащий – стрекозиный рой,
     И в затонях кувшинок цвет раскрытый.


     Смеркается, вот ночь в сиянии пришла,
     Луны, перечеркнувшей реку,
     Как в вечер тот, когда любимая моя
     Ушла, и жизнь, и счастье отняла от человека.


     Вот лягушачий праздник из болота прозвенел.
     И, всколыхнувши темноты преддверье,
     Воспоминанья оживил, в душе пропел.
     Мне показалось, что с тобой теперь я.


     Таинственной природною метаморфозой
     Ежеминутно все меняется подчас,
     Так и во мне вдруг закипают слезы
     В вечерний этот благодатный час.


     Тот опустел откос, там земляники нет,
     Река вдруг превратилась в сточную канаву,
     На возрождение природы надо много лет,
     Мне не придется видеть чудо в яви.


     Теперь грядет великий счет за все грехи,
     За то, что человек наделал перед Богом и природой.
     Тогда, мерзавец, на пределе трепещи,
     Когда Он скажет – по какой пойдешь дороге.


     Природы неразрывная блистательная цепь
     Безжалостно разорвана, а звенья на помойке.
     А как их вновь собрать, спаять и все перетерпеть —
     Ведь это не дневник для исправленья двойки.


     Беда – ну, где на бережке костер и пенье соловья.
     Твой образ, чудный вечер, все осталось в прошлом.
     И перед нами грешными огромная грехов гора,
     С которой никому уже не справиться, похоже.

   22.06.2010


   Нереальная реальность


     Покоя нет – мне семьдесят шестой,
     Вчера я из Италии из отпуска приехал,
     Забыв свои года, я снова молодой,
     Как будто бы мне 30. хоть обсмейся смехом.


     Забыл, что лысый и седая голова,
     А зубы, что посеял, ну, никак не прорастают,
     Забыл, что в жизни-клетке я не навсегда,
     Забыл, что годы быстрой птицей пролетают.


     Я троечку недель назад вскочил в автомобиль
     И в пене брызжущей 300 лошадок чуть не захлебнулся.
     На 170-и по аутобану на Неаполь проскочил,
     Аж 1200 за спиной – так быстро обернулся.


     На скорости так быстро жизнь прошла,
     Вдруг виртуальным для меня все в мире стало.
     Смотрю на евро – нереальная его дешевая цена.
     Смотрю на девушек, и это нереальностью достало.


     Хотя реальность есть – добротная и старая жена,
     А это не картинка из Дали сюжета.
     И у нее на месте руки, грудь и голова,
     Хотя к чему я говорю об этом.


     Эх, что-нибудь да помоложе – «зуб неймет»,
     «а око видит» – все звучит насмешкой.
     А бога не попросишь, чтобы было все – наоборот,
     Не обеспечит в этом он меня поддержкой.


     А были в них такие – ну, такие чудеса,
     Которыми наелся, наигрался вволю,


     Ты вспомни среди них, какая лучшая была,
     И как ворчали старики на выпавшую долю.


     Конечно, он не скажет мне: «Глаза закрой
     И не смотри на девушек чудесных»,
     А скажет мне: «Ты был когда-то молодой,
     Ну, и довольствуйся, что было в девушках прелестных».


     Ведь самая из лучших женщин – Та всегда была с тобой,
     Ты с ней прожил незабываемые годы,
     А как ты счастлив с милою красавицей-женой,
     Вы вместе жизнь прошли и через счастье, и через невзгоды.


     Так что не сетуй на судьбу и не горюй,
     Что было – то прошло и не вернется боле,
     В воспоминаниях храни свой первый поцелуй
     И избежишь по прошлому сердечной боли.


     И небо звездное падет, и соловьи споют,
     Над старой поседевшей головою
     И сладостной мечтою к молодости вознесут,
     И да пребудет вечно Бог с тобою.

   23.06.2010


   Воспоминания о Искии

   Виктору Ерофееву


     О, Иския, – белейший твой песок
     Лазурным морем словно оцелован,
     И солнца льющийся поток,
     И невозможной смесью красок глаз наполнен.


     Вот улица центральная твоя,
     Красавица с названьем VIA ROMA —
     Азалии цветущие и иностранцев праздная толпа —
     И в этом итальянском флере чувствуешь себя, как дома.


     Кафе эспрессо тонким запахом манят,
     И Тратории выкладкой невероятною волнуют,
     И свечи за витринами таинственно горят,
     Собаки под ногами мирно спят, волна песок целует.


     Открыты двери «Кьезы» – служба, пение и голоса,
     И море под луной шуршит прибоем.
     Ты в порт сверни налево, и откроется такая красота:
     Там яхты нежно прижимаются, целуются с волною.


     А справа – рестораны с выкладкою аппетитной в ряд,
     А слева – полировка яхт с начищенною медью.
     На блюдах ресторанных рыбы с осьминогами лежат,
     Серебряные чаши, переполненные льдом со снедью.


     И вдруг, как в унисон, под тихий ласковый прибой
     Взрывается волшебный звук Бельканто,
     А это гитарист волшебною струной
     Затрагивает дух Италии бессмертного таланта.


     Сидишь и слушаешь, а звук такой живой,
     Душа твоя волнуется, душа трепещет.
     Тут праздник жизни, здесь ты не чужой,
     И море ласково под лунною дорожкой блещет.

   Ювелирный магазин «Иския». Эта собака ждала нас 150 лет и теперь живет у нас в доме. 2006.

     Ты, как Лукулл, с друзьями за столом:
     Прошуто с дыней, Фрутти мисто маре,
     И устрицы свежайшие с лимоном и со льдом,
     И гамбери и моцарелла, литрами вино, и ты в ударе.


     Под светом ресторанных ламп, в тиши ночи,
     Напротив, где-то метра за два на воде качаясь,
     На нижних палубах пируют богачи,
     Бесплатно неаполитанской песнью наслаждаясь.


     Там вист и покер смирненько снуют
     На яхте белокрылой с легкою осадкой,
     И кельнеры из ресторанов блюда подают,
     И пенная волна прибоя в уши песнью сладкой.


     На следующий день в потоке солнца золотом
     Идем наверх по нашей VIA ROMA.
     Там с левой стороны под золотым крестом
     Венчаются молодожены, осененные церковным звоном.


     Пред церковью толпа, шикарные машины ждут,
     Когда молодожены свой обет великий примут,
     И под аплодисменты зрителей к ним подойдут,
     А те, кто в церковь не попал, их поцелуют и обнимут.


     Идем по VIA ROMA, позади оставив торжество,
     Толпа людей вся в разговорах и духах проходит мимо.
     Вот слева ювелирный: за витринами есть все,
     Что женщину притягивает непреодолимо.


     Брильянтовые драгоценные волшебные колье,
     Часы «Картье» со вставками из изумрудов,
     А кольца, кольца, словно как во сне —
     Здесь все, что нужно для красавиц белозубых.


     Немного дальше антикварный магазин.
     Я на витрину посмотрел, и в обморок упал, похоже:
     Там на коне, примерно 50х60, средневековый господин —
     Таких с другими я не видел непохожих.


     Наверное, он важным был послом,
     И левая рука, с накинутым плащом, в привете,
     И розовая шапочка, украшенная страуса пером,
     И стрижка под каре под шапочкой прелестной.

   Все это можно купить только на острове Иския. Ра бота флорентийцев. Этот конь ждал нас 200 лет и, наконец, попал к нам в дом. 2005.

     Струёю, льющей из-под синего плаща,
     Одежда желтая рубашкою одета,
     А в правой повод держит от коня,
     На поясе мешочек с золотом надет при этом.


     А на ногах скроенные из кожи чоботы, друзья.
     Сидит он на попоне, золотом покрытой,
     Как будто говорит приезжий: «Здесь я, господа,
     Встречайте, папский я посол, я с Грамотою именитой.»


     А конь не вздыбленный, как конь Петра,
     Он подустал в дороге, кушать хочет,
     Он мордой вниз и щиплет траву со двора,
     В коленях ноги подогнув, нелеп. Весь двор хохочет.


     Он не военный конь, причесанная грива у него,
     Заплетена в чудесную косу игриво и красиво,
     А сбруя в золотых кистях – ему же все равно,
     Ему бы травку пощипать, которою природа наградила.


     В нем все естественно, рельефны мускулы на нем,
     Любая жилка, как живая, в теле бьется.
     Флоренция – искусство вечное огнем
     Всю душу освещает, в сердце остается.


     Какой же флорентийский скульптор сделал эти чудеса 150 назад?
     Я больше, к сожалению, о нем не знаю.
     Обычно на миниатюре скульпторы не оставляют имена.
     А жалко, лучше бы оставили, чтоб вспоминали.


     При взгляде на соседнюю витрину обомлел:
     На пьедестале белая левретка возлежала,
     Та быстроногая и легкая, как птица, за витриной – не у дел,
     Левретка, что извечно во дворцах живала.


     У каждой из двенадцати дворцовых тех собак
     Теперь надгробья в бывшей Пруссии, в Потсдаме.
     Любимцы короля, ведь не за просто так,
     Сидят собаки королевские на пьедестале.


     Очаровательная мордочка, смотрящая вперед,
     И лапки тоненькие друг на друге грациозно,
     И сложенные лапки задние, и хвостик наотлет —
     От статуэтки глаза оторвать нам было невозможно.


     Какие ушки у нее, ошейник и глаза,
     Какой изящной красоты осанка!
     Смотрел я на жену, она смотрела на меня —
     Мы оба поняли, не обойти приманки.


     А мы хотели 3 недели отдохнуть
     На Искии, под солнышком понежиться и покупаться.
     Спросили о цене – взяла нас жуть и грусть:
     Придется с половиной денежек расстаться.


     Расстались. Отпуск вдвое сократили мы,
     Зато потом на Искии не раз мы были,
     А дома не отводим глаз от этой красоты,
     Что флорентийские художники нам подарили.


     Я замечаю краем глаза иногда.
     Как по утрам, нет-нет, а проведет рукою
     По статуэткам тем прелестным нежная моя жена,
     Как бы здороваясь с искусством с тем, что жизнь делает другою.

   07.12.2009


   La reginella


     Опять родную Ischia я посетил,
     Опять увидел я места мне дорогие,
     Опять Господь мне счастье подарил,
     Опять мне оживил воспоминания былые.


     Sig Anna-Capo rccivimcnto встретила меня,
     A mietre ristorante Stanislv нас удивил немало.
     Таких столов отроду не видал я, господа,
     И в подтверждение смотрите фотоматериалы.


     Не знаю, как, но я был удивлен
     Изяществом и качеством кулинарии.
     Глаз красками тортов был поражен.
     Все 23 стоят передо мной доныне.


     Бассейны голубые со струящейся водой,
     В ней бронзой отливаются тела туристов,
     А кедры-пальмы над тобой
     Дают спасательную тень и радость жизни.


     А вечерами Reginella музыку дарит
     Бельканто неаполитанца в яви.
     От этой музыки душа трепещет, ввысь летит.
     В какие-то необъяснимо сладостные дали.

   05.05.2010
   Sig Anna – capo Recivimento. Sig Stanislav – mietre ristorante. 2010 год.
   2010 год. LciReginella.
   2010 год. La Reginella.


   Посвящение


     Antonio, мой дорогой, в отель «Sorriso» я стремлюсь,
     В тот рай, который ты создал под поднебесьем.
     А с Nello в ресторане встречи не дождусь,
     Там, где бельканто льётся неаполитанской песней.

   Три друга-искитанца: Pietro, Antonio, Nello. Своим трудом создали все для отдыха людей. 2010.
   Antonio con figlio.
   Nando. Охраняем внучек Ксению и Юлию. Спокойствие и порядок в «Lacco Атепо» обеспечивает мой друг полицейский Nando. 2010.

   Nando

   После чудесного ужина, который устроил нам владелец ресторана Nando.
   Nando, его жена, сын со своей женой. Piccola di Ого. Май 2010.

   Ischia
   Лучшее место на земле – остров Ischia. Ресторан «Da Nicola». Здесь есть все, чем может наслаждаться человек в своей короткой жизни. Многие великие навещали этот рай и остались довольны.

   Famiglia Pietro Konnte
   Claudia, Maria, Pietro, Giarrna

     Опять с тобой я, Pietro дорогой,
     Чудесных девочек – жену Maria вижу.
     В уютном доме – Еромео надо мной
      Vesuvio вдали – бокал в руке,
     Я встречу новую с тобой предвижу.

   2010 год


   Последнее желание


     Хотел бы я уйти, закончив путь земной,
     Но не унылой осенью, перед зимой порога,
     А той весенней радостной, веселою порой
     Под звон колоколов пасхальный, звон во славу Бога.


     И чтоб меня сопровождало пенье соловья,
     Расцветшие сады все в кипени цветов облитых,
     И не терзалось чье-то сердце за меня
     Весеннею порой, когда цветы росой умыты.


     И чтобы не спешили те, кто провожал.
     Уйти скорее от последнего пристанища земного,
     Чтоб были только те, которых я любил и знал —
     Не надо мне прощальных слов от имени чужого.


     Эх, хорошо бы надо мной веселый джаз играл,
     И все соседи по последнему жилищу вдруг затанцевали,
     И по хорошей рюмке выпили, как я пивал,
     И, как живые, были все пьяны, как черти накачали.


     И чтобы сигаретки дым меня сопровождал,
     Меня облек в моем пути последнем.
     Ну, а потом вина искрящийся бокал
     Был вылит на надгробье в следующем посещенье.


     Я на пределе не спрошу, зачем и почему?
     За что и по чему – я грешный знаю.
     И душу я бессмертную свою
     С несобранными камнями тебе вручаю.


     Ведь провожающие так до смерти не поймут,
     Что хуже или лучше пребывать в земной юдоли.
     Быть может, я на тот момент по-настоящему живу,
     Быть может, я душой теперь на воле.


     А может, я пройду чрез Страшный Суд
     Живой, веселый, все понявший, невредимый,
     И, может быть, меня поддержат ангелы – поймут,
     Что я, раскаявшись во всем, оставил мир несправедливый.


     Да не прольется надо мною сострадания слеза:
     Я в жизни нагрешил не так уж много,
     И, может, будет мне светить волшебная звезда,
     Ведь камни, что я разбросал, хотя не все, собрал в дороге.


     Так не горюйте, милая моя семья, друзья,
     Ведь я не буду в сотне миллиардов одиноким.
     Во сне с любовью буду вас я посещать, хоть иногда,
     И буду вам светить всегда звездой далекой.



   Парфюмер
   По роману Патрика Зюскинда



     Ко мне попало в руки DVD случайно,
     Его я на одном дыхании смотрел
     Не зря – тот фильм был гениальным
     С названием довольно странным «Парфюмер».


     Я в нем такие чудеса искусства подглядел.
     Игра актеров, режиссура так была серьезна,
     Сюжет в стихах я описал для тех, кто не смотрел,
     Спешите, покупайте фильм – пока не поздно.


     Так надоела тривиальность – милые друзья.
     Та, что с экранов нескончаемым потоком льется.
     Какая-то таинственная жизнь ко мне пришла
     И отзвуком таинственности в сердце отдается.


     О, Патрик Зюскинд! Гениальнейшая голова,
     Которая придумала историю невероятную такую.
     Которая запомнилась, тревожит иногда,
     Искусством раскрывая нам загадку жизни непростую.


     Известно – гений со злодейством несовместен,
     Убийство – мерзость перед Богом не оправдана ничем,
     Вопрос о том. «что быть или не быть», здесь не уместен,
     Уж лучше гению и не родиться – не… за… чем…

   07.07.2010


   Глава первая


     Сырая камера, писк крыс и темнота,
     Ручьями льет вода по скользким стенам.
     Закован узник в цепи, кажется, что навсегда,
     И никому до умирающего нету дела.


     Уж скоро триста лет, когда за ним пришли,
     И, расковав, тщедушную фигуру потащили
     На площадь «лобную» – там приговор прочли,
     Под вопль толпы «распни» – обратно притащили.


     Тщедушный юноша лет двадцати пяти,
     Огромные глаза пытливые, густая шевелюра,
     Сутулая спина и длинная ладонь в кисти,
     Избит и изможден – жестокая судьба-фортуна.


     Безжалостным пинком – и на холодный пол,
     Покрытый еле-еле тонкою гниющею соломой,
     И темнота, и холод – брошенный на произвол,
     Пока на казнь не поведут дорогою знакомой.


     О, цепи ржавые – как раны глубоки,
     Железом растревожены холодным,
     «О, Боже!» – узника несчастного щади,
     Он только воду пил, не ел – голодный.



   Глава вторая


     Как мне проникнуть в вековую даль,
     В которую вернуться только мыслью можно,
     Быть может, в восемнадцатый на площадь Этуаль
     Попробую пробраться осторожно.


     Хотя зачем на площадь под названием «Звезда»?
     Не лучше ли туда, где жизнь кипит от века к веку,
     Где нищета, где грязь, помойка навсегда.
     Где трудно сохранить названье человека человеку.


     Там рыбные ряды, там вечный шум и гам,
     А мостовая вся в грязи. Вся в требухе от рыбы,
     Торговля рыбою идет с грехом напополам,
     И все миазмами пропитано, там запах нетерпимый.


     Там все не так, как надо – вонь и грязь,
     А червяки, как одеялом, рыбьи туши покрывают,
     Торговки нищие в лохмотьях – дырок вязь.
     За что такая им судьба – они не знают.


     Туманные века – ушедшая щемящая печаль,
     О, Франция, знакомая от края и до края,
     Какая ты была – тебя мне очень жаль,
     Какая ты сегодня – красивей не знаю.


     Поля лаванды в синеве сиреневой лежат,
     Фламинго розовые средь осоки бродят,
     И маки красным на полях кричат,
     А облака по небу голубому хороводят.


     Там города в прекрасных зданиях сияют белизной,
     Архитектурою своей глаз поражают,
     Изысканный французский вкус передо мной.
     Каналы посредине городов там повсеместно протекают.



   Глава третья


     А раньше триста лет тому назад ведь не было страшней
     Французских городов, погрязших в грязи.
     Там нечистоты из окон лились на головы людей,
     Среди домов текли – миазмами стекали.


     Разделывали рыбу кое-как между рядов,
     А требуху и жабры-чешую вокруг себя бросали,
     От крови мостовая мокрая – в ней масса червяков.
     Торговкам все равно, ведь этого они не замечали.


     Беременность шестая у торговки молодой,
     Такая нежеланная, досадная, молодка чуть не плачет.
     А надо торговать, ведь рыба протухает головой,
     Вот родила – ребенка на помойку. Счас нельзя иначе.


     Бросок из таза – рыбы отвратительная требуха
     Накрыла с головой новорожденного ребенка.
     А пуповина, не отрезанная, кровью протекла,
     На грязной мостовой залился плачем тонким.


     Зеленых мух насело на ребенка тьма,
     А червяки покрыли тельце пеленою,
     Лежал он весь в крови и смазке – эх, беда,
     Нашелся сердобольный – окатил ведром с водою.


     Заметили товарки, что-то здесь не то,
     Вот подыскали столб – набросили веревку,
     И в миг повесили торговку было ведь за что,
     Была проявлена завидная сноровка.


     С младенца сняли рыбьи жабры, червяков, кишки
     И рыбным ножиком покончили с кровавой пуповиной,
     Новорожденного в приют сиротский отнесли
     И продолжали торговать, забыв о том событии невинном.



   Глава четвертая


     Приютный дом похож на черный склеп.
     В нем – нищета и грязь, клопы и тараканы,
     Хозяйка «цербер» там уж много лет,
     Ну, а еда – еда, все дети там в коросте, в ранах.


     Там пятилетки, шестилетки малыши,
     А восьмилетних нет – они уж на работе.
     Под рваною одеждой поедом едят их вши,
     И лица детские невеселы – всегда в заботе.


     Мальчишку бросили средь малышей,
     Там он лежал недвижимый и бездыханный,
     Детей хозяйка гнала от новорожденного взашей.
     Хотелось им узнать, не умер ли подарочек нежданный.


     Вдруг в склепе в темноте раздался крик,
     И мертвый залился противным плачем,
     Подушка на лице вдруг оказалась вмиг,
     Но не успели задушить: остался жив – удача.


     Работорговлей жил приютный дом,
     Детишек много – деньги все же приносили,
     Как восемь стукнуло – из дома вон.
     Работай по шестнадцать в день, чтоб не прибили.


     Еще ведь повезло, не продали совсем и навсегда,
     А только лишь в наем ребенка сдали,
     Еще вернуться на ночь есть куда.
     Ребенок счастлив, что чужому не отдали.


     Бесправие царило в те века и произвол:
     Раз в нищете родился – в нищете подохнешь.
     И выбрать можешь только зло из этих зол,
     И что среди богатых нищий может.


     Нет выбора в той жизни – тут и там.
     Ну, только если Бог пошлет талант ребенку,
     Тогда, быть может, вверх пробьется он с грехом пополам.
     По грани между Сциллой и Харибдой тонкой.


     Хозяйка отлупила без пощады кочергой
     Несчастных, чтобы впредь была наука,
     И занялась подсчетом выручки дневной,
     А в доме наступила омертвляющая скука.


     Ребенок рос, как будто бы глухонемой.
     И до пяти не говорил ни слова.
     Товарищи по дому поняли, что он чужой,
     С ним не играли – избивали по-глухому.



   Глава пятая


     Для Жан-Батиста обонянье стало всем,
     Чем он дышал и жил ночами-днями.
     Он нюхал все, что попадалось, а затем
     Старался в памяти те запахи хранить – долой печали.


     Вон крыса дохлая – какой же запах у нее,
     В болотце ржавое железо – вот находка.
     А запах тухлой рыбы – тоже ничего.
     Годами шел за запахами неспешащею походкой.


     Лягушку, сук, гнилье и запах роз – все запахи,
     Что тысячи предметов выделяют,
     У Жан-Батиста проникали через нос,
     Нос нервный с трепетными крыльями – все удивляет.


     Он в 20 000 раз был восприимчивее, чем у нас,
     Почти таким же стал, как у собаки,
     Ровесники не удивлялись – интерес погас,
     Ну, раз дурак, пусть нюхает – тут не до драки.


     Однажды ночью вдруг случилася беда,
     На темной улице хозяйка оказалась,
     Зарезана грабителем была она,
     Полиция расследовать не стала – так случалось.


     А муж хозяйки был не человек, а зверь,
     С огромной плеткой никогда не расставался,
     Он быстро Жан Батиста продал без потерь,
     В аду, в работе рабской мальчик оказался.


     Огромный за спиною с мокрой кожей тюк,
     Вонючая вода с него ручьем стекает,
     Тащи в окрасочную яму – да не спотыкайся, друг,
     А сорок килограмм на спину давят.



   Глава шестая


     Париж вечерний триста лет тому назад
     Глаза не только нищетой, но и богатством поражает,
     Кареты и коляски с дамами прекрасными подряд,
     А кавалеры юные их на конях сопровождают.


     Ряды с колбасами, сырами, фрукты разных стран,
     Там горы устриц – горы дорогих печений,
     Там соболя, и жемчуга, и веера в руках у дам,
     Там масса необыкновенных развлечений.


     Средь говорливой, шумной, праздничной толпы
     В вечерний час, в века ушедшего Парижа,
     Шел юноша, а за спиною – посмотри,
     Тащил он кожи тюк на улицу соседнюю, которая пониже.


     Парижская толпа по улице текла рекой,
     Струилась в разговорах, запахах так ярко,
     И сколько сотен тысяч запахов в реке людской,
     Для Жан-Батиста не существовало лучшего подарка.


     Для бриллианта дар – волшебный свет,
     Так и для носа запах – он неописуемое счастье,
     Когда в тебя вливается немыслимый, неописуемый букет,
     Невиданное сочетание всех запахов роскошного нюанса.


     О, провидение! К сверкающей витрине поскорей,
     Лицом к стеклу прижавшись, смотрит,
     Внутри сидят, стоят – там множество людей,
     К их носу парфюмер красивые флакончики подносит.


     О, лавка парфюмерная – для женщин рай.
     Такого в жизни ты и не представишь,
     Тут к носу сотню тех флаконов подавай,
     А на каком остановиться, может быть, не угадаешь.


     И вдруг удар жестокий – палкою по голове,
     Хозяин сзади потихонечку подкрался,
     Хозяин-зверь от злобы – не в себе,
     Подлец-мальчишка у витрины задержался.


     А как хотелось рассмотреть, понюхать те флакончики ему,
     В карминовых и голубых – прозрачно нежных красках,
     И ощутить то волшебство как был бы рад, но почему?
     Тот запах был не для него – для женщин в шляпках.



   Глава седьмая


     Однажды вечером по темной улице решил пойти,
     Случился фейерверк в тот вечер темный,
     Вдруг запах необыкновенный – ну, пустяк его найти,
     Он понял, что от девушки с корзинкой персиков определенно.


     За девушкою шел довольно долго, не спеша,
     И по-кошачьи, незаметно подобрался к ней поближе.
     От запаха, который вдруг ударил в нос, дрожала вся душа,
     Дотронулся он до ее руки. Все ближе подвигаясь, ближе.


     И в подворотне девушки поймал он изумленный взгляд,
     Она подумала, что нищий – протянула персик,
     Но фейерверков взрывы – улицей подряд,
     Вдруг спрятали ее в дыму – на время скрыв от смерти.


     А запах девушки Батиста к цели той неумолимо вел,
     И на соседней темной улице ее он вдруг увидел,
     Точнее, не увидел, нос его привел,
     Затем случилось то, чего он не предвидел.


     Он руку девушки схватил и гладить стал,
     Как бы хотел те запахи с руки забрать с собою,
     Она стояла в изумлении – затем бежать, он догонять не стал.
     Он через нос следил – держал ее перед собою.


     Как часто в жизни мы впадаем в немоту,
     Когда нежданное-прекрасное вдруг перед нами.
     Душа дрожит и падает как будто в пустоту.
     А сердце из груди выпрыгивает. Почему? Не знаем сами.


     Наш Жан-Батист тончайшим обоняньем обладал,
     И здесь был идеал единственный на свете,
     Тут не было духов – тот запах для нее господь создал,
     Тот запах бриллиантовый, неповторимый на планете.


     Тот запах – он тончайший запах роз,
     Тот запах был необычайной смесью тонких наслоений,
     Тот запах нежности, любви и слез,
     Тот запах неопределим, как изменение тончайших настроений.


     Далекий 54-й год, мне двадцать лет,
     Я на Тверской стою в волненьи, наивен-честен,
     Я первой настоящей встречи жду, и в этом весь ответ,
     Я запахом весны объят волной чудесной.


     Мой слабый примитивный нюх – мой нос,
     Который в 20 000 раз слабее обоняния Батиста,
     Но он такую радость мне принес,
     Когда я утонул и в запахах ее, и бархатных ресницах.


     Я понимаю Жан-Батиста, как никто,
     Как трудно гению на свете жить – я представляю,
     Ведь гений во злодейство впавший – он ничто,
     Его страдания и слезы только дьявол принимает.


     Наверно, через три-четыре улицы ее нашел,
     Она сидела, разрезая персики наполовину,
     Он, крадучись, к ней тихо подошел,
     И стал тихонько гладить шею, руки, спину.


     Волшебный фейерверк вдруг улицу всю осветил,
     Любовники, целуясь, пробежали мимо.
     Он девушке в испуге рот закрыл,
     И так держал и задушил – она упала недвижимо.


     Прекрасное и нежное лицо – открытые глаза.
     Смотрели на убийцу с укоризной,
     И он раздел ее, ладонями сгребал спеша,
     Её он запах тела собирал в последней тризне.


     Как зверь обнюхивал лобок ее и небольшую грудь,
     Затем на шею, волосы он перешел внезапно,
     Какой-то голос говорил ему – ты этот запах не забудь.


     Великим станешь ты через него когда-то.
     И если б кто-нибудь увидел этот страх,
     Он бы сошел с ума, бежал бы с места,
     По трупу ползает какой-то человек впотьмах,
     И что ладонями он собирает с трупа – вовсе неизвестно.


     А все так просто – должен этот запах в памяти держать,
     Ведь девушка хотя и не жива, но для него находка,
     Интуитивно знал, такого идеала-запаха ему не повстречать,
     Закончив запах собирать, ушел нетрезвою походкой.


     А дома за отлучку был хозяином избит,
     С ума сходил от запаха той девушки убитой,
     Почувствовал свое предназначение – не спит,
     И с Жан-Батистом он везде – тот идеал, тот запах незабытый.



   Глава восьмая


     На следующий день он должен был доставить пачку кож
     К известному в Париже парфюмеру.
     Дом, где он жил, на дом-то не похож —
     Он был, как и другие, на мосту – под Сеной.


     На том мосту стояло множество домов,
     И мост дугою странной нависал над Сеной,
     Дом к дому примыкал – там не было дворов,
     Там не было деревьев, не было травы, и не было веселья.


     На мост поднявшись, Жан-Батист дом быстренько нашел,
     И тихо подойдя к окну, лицом к нему прижался,
     Затем, в дверь постучавшись, в дом вошел
     И встал, как вкопанный, смотрел вокруг и удивлялся.


     Там, в полутьме таинственной, все стены полками окружены,
     Там тысячи сосудов, емкостей, пробирок.
     Два парфюмера спорами горячими увлечены,
     Как лучшие духи создать, которые получше Мирры.


     Скворчат, кипят сосуды на огне на тиглях,
     Пары уходят к потолку, там исчезая,
     Идет работа парфюмерная не второпях,
     А что получится в конце концов – никто не знает.


     И вдруг максимализм юношеский возыграл,
     Рванулся юноша к тем колбам по какой-то мере,
     Десятки содержимого смешал – перемешал,
     А результат дал нюхать изумленным парфюмерам.


     В минуту получилось то, на что у них ушли года,
     А юноша и не подумал сделать перерыва,
     Шедевр создал тот, который никогда
     Не был бы сотворен без этого порыва.


     По комнате метался, словно дикий зверь,
     Хватая колбы разные, сосуды без разбора,
     Прикидывая, смешивал, болтал и вот теперь
     Дождался – выброшен за дверь без разговора.


     Вот вечер подступил,
     и старый парфюмер уселся за рабочий стол.
     Достал шифоновый платок и склянку наглеца с духами,
     Вот капля на платок – движеньем пред лицом провел,


     Вдруг переполнился нос старика невиданными чудесами.
     Он понял, гения он выставил за дверь,
     Он понял, что теряет состоянье,
     Он выкупать парнишку полетел теперь,
     Он понял – тот мальчишка даст ему известность. Состоянье.


     Он выкупил парнишку деньги заплатив,
     Тому досталось по спине – так, для острастки,
     И в доме странном на мосту мальчишку поселив,
     Он сделал жизнь Батиста просто сказкой.


     Жан обнаглел – учить он парфюмера стал,
     Каких ингредиентов в смесях не хватает.
     Хотя из вежливости спрашивать не перестал,
     Прикидывался, как создать шедевр – не понимает.


     А парфюмерный труд – о, как же ты тяжел!
     Известные духи ведь можно посчитать по пальцам,
     Я даже и примера нужного здесь не привел,
     Он скрупулезен, как вязание на пяльцах.


     Жан сделал ящик – на тринадцать секций разделил,
     И в каждую флакончик с лучшими духами вставил,
     А вот тринадцатую секцию духами обделил,
     Там не было того, что он себе представил.


     Кипела в чане сотня килограммов роз.
     Хозяйский кот был сварен для науки,
     Варилось все, что может, было огорчение до слез,
     Не получил он нужного, не шли духи те в руки.


     Хозяин стал богат. Почетен, знаменит,
     Двенадцати духов Парижу ведь вполне хватало,
     А Жан-Батист мрачнел, больным он стал на вид,
     Тринадцатого в стоечке флакончика не доставало.


     Он понял, что в тринадцатом должна быть та,
     Та девушка, которую он задушил когда-то,
     Тот запах локона и тела, персиков, лобка,
     Он в обморок упал от осознания, насколько девушка не виновата.


     Он тяжко заболел – забросил все дела.
     А парфюмер с продажи богател – не знал заботы,
     Но час пришел, и к старику с косой пришла Она,
     Сказав: «Пойдем со мной, заканчивай работу!».


     Жизнь беспощадна и не предсказуема подчас,
     Грабителями был убит хозяин бывший Жан-Батиста,
     А парфюмер ушел в определенный час,
     Мир парфюмерный потерял великого артиста.


     Звезда судьбы, мерцающая с высоты,
     Куда ведешь ты человека ежечасно.
     Он ждет, что счастье на него обрушишь ты,
     А ты обрушиваешь на него несчастье.


     О, Сена! Франции прекрасная река,
     Веками чрез Париж течешь чудесною волною.
     Розетками прекрасные соборы смотрятся в тебя
     И в отражении своем любуются собою.


     И рухнул мост, и рухнул в Сену дом,
     Все старое ушло навеки безвозвратно.
     Наш Жан-Батист свободен – молод он.
     И жизнь, что впереди сияющая, необъятна.


     Поля лаванды – бесконечная сиреневая даль
     Перемежается пшеничными полями,


     Не знает наш герой, куда идти.
     Быть может, в монастырь – в печаль?
     А может быть, по жизни дальше за духами.


     Ведь перед тем, когда хозяин умер, в Сену мост упал,
     Он сонм духов создал и не напрасно,
     Известен стал в Париже – весь Париж его узнал,
     Хотя 13-й пустой флакон всю душу бередил ужасно.


     Уж тридцать дней по Франции в пути,
     Весь грязный, оборвавшийся, уставший,
     И скоро надобно ночлег найти,
     А где найти по времени и подходящий.


     И вот нашлась песчаная пещера – темнота.
     Он весь в грязи, и тыщи запахов к нему прилипли.
     Бессонница – ив мыслях пустота,
     И вши изъели голову – коростою налипли.


     Как вдруг спасительная мысль пришла.
     Он должен лучшим быть в подлунном мире.
     Он вспомнил запах девушки, которая задушена была,
     Тот запах оставался в голове, хотя ее давно убили.


     Невдалеке чудесный водопад шумел,
     Как раз, чтоб запахи убрать из задубелой кожи,
     Он так отмыться той живительной водой сумел,
     Что как новорожденный стал и с человеком схожий.


     Он понял, дальше должен жить он только для того,
     Чтоб лучшие духи создать единственные в мире.
     Он должен этот запах уловить, и больше ничего
     Не оставалось интересного в подлунном мире.


     Но вот случилось, как-то он гулял,
     Как вдруг увидел девушку в изящнейшей карете.
     Почти что в обмороке он знакомый запах обонял,
     Тот запах – тот единственный на свете.


     И день прекрасный вдруг исчез как в никуда,
     И солнца свет, и жаворонок высоко над полем,
     Расплата здесь одна: иль радость, иль беда,
     Такая уж досталась Жан-Батисту доля.


     По следу запаха бежал он двадцать верст
     И, изможденный, прибежал к закрытым городским воротам,
     Характеристику от парфюмера страже преподнес,
     Заботы стер со лба, покрытым потом.



   Глава девятая


     Игра страстей – ведь человек перед тобой никто,
     Живет и действует не сам – по принужденью,
     Он не откажется от страсти ни за что,
     Ни в будни полных дел, ни в воскресенья.


     Красавица та дочерью известного купца была,
     Росла в богатстве, неге и покое.
     При общем обожании – в любви отца росла,
     Цвела чудесной орхидеею на Божьей воле.


     Купец в том городе имел огромный вес,
     Он уважение завоевал своей работой.
     А во дворце его – богатств не счесть,
     И счастье дочери – единственная у него была забота.


     На землю опустилась ночь – струилась тишина,
     И запахи цветов все ароматом заполняли,
     А девушка стояла у раскрытого окна,
     И что за ней следят – ее глаза не замечали.


     Там, за решеткой сада, в темноте,
     Лицом прижавшийся к ограде плотно,
     Герой наш наблюдал за нею, как во сне,
     От запаха чудесной девушки пробит холодным потом.


     При замке в городе большая фабрика была,
     Картины из цветов рабочие изготовляли.
     Процессы сложные – от выклейки красивых лепестков
     До варки их в огромнейших котлах – секреты знали.


     Наш Жан-Батист устроился одним из тех,
     Простым рабочим по работе примитивной.
     Он цель поставил пред собой – главнейшую из всех —
     И знал, что к ней пойдет дорогой длинной.


     Ночами долгими продумывал, как дальше жить,
     То сотворить, чего на свете никому не снилось,
     Духами Францию завоевать и покорить,
     Чтобы в «нирвану» люди погрузились.


     Вдруг гениальная идея в голову пришла,
     Ведь запахи ладонями не соберешь, так быстро исчезают,
     Идея та была изящна и проста,
     Как раньше не пришла, наш Жан-Батист не понимает.


     А сделал так: вытапливает жир белейший нутряной,
     В процессе самогонном запах удаляет,
     Обмазывает тело девушки он смесью той
     И с тела девушки скребком снимает.


     А лучше так – обмазывай все тело,
     Материей тончайшей с головы до пяток оберни,
     Затем материю, пропитанную жиром, выжми смело,
     И в самогонный аппарат ту выжимку перенеси.


     Вот с трубки кончика тот долгожданный запах вдруг
     Пойдет – и если это он – то голову закружит,
     И эти капли эталоном станут для духов, мой друг,
     И в сотенных смешениях получишь то, с чем дамы дружат.


     Вот проститутку пригласил, разделась девушка для дела,
     Тут грудь обвисшая, истерзанное тело, худоба.
     Он жир в тазу перемешал, чтоб нанести на тело,
     И получил удар от проститутки – вот беда.


     Пришло наитие – с живыми тут не сладишь,
     Объекта для экспериментов не найдешь,
     Тут только с мертвой девушкой поладишь,
     Тут только с мертвой запахи возьмешь.



   Глава десятая


     Вечерняя пора – почти уснувший городок.
     В отличье от больших, довольно чистый и опрятный.
     А что живут в раю, всем жителям там невдомек,
     Они ведь думают – в Париже жить приятней.


     Удар в лицо от проститутки даром не прошел,
     Убил и задушил несчастную девчонку,
     И жир тот вытопленный цель нашел,
     Струей с материи в сосуд полился тонкой.


     Бесчисленные ночи в тесной комнатке без сна,
     В экспериментах – записи и выводы слагались,
     Работа днем на фабрике – дневная суета,
     В работе гения почти не отражались.


     Ночь – тишина – вот одиноко девушка идет домой,
     Из подворотни вдруг рука на рот – не закричит отчайно,
     Труп тащит Жан-Батист по улице кривой,
     Дрожит, чтоб кто-то не увидел и не закричал случайно.


     Домой – добычу поскорей раздеть,
     Обмазать жиром, тканью обернуть да поплотнее,
     Затем все снять и труп куда-то деть,
     За следующим в путь – да поскорее.


     Десятки девушек злодеем уж умерщвлены,
     И все из-за флакончика всего-то весом 40 граммов,
     Не стало в городе привычной суеты.
     Замолкло, притаилось все от страха не задаром.


     Отец Лауры время не терял – собрал верховный суд,
     Все лица бледные, не знают, что и делать,
     В отчаянье, что девушек всех в городе убьют,
     Все поняли, что в городе убийца массовый – он без предела.


     Но жизнь есть жизнь, и молодость – она ведь молодости брат —
     По паркам-насаждениям гуляет смело,
     Нет фейерверков, и колокола, как прежде, не звенят,
     Но все равно не ожидает молодость конца от беспредела.


     Серебряной струей внизу река чудесная течет,
     И вдруг по ней труп молодой плывет, качаясь,
     Испуг – там девушка в водоворот
     Вдруг попадает, и прекрасное лицо в нем исчезает.


     Собака разрывает землю, и находка вдруг:
     Коса чудесная девичья из земли вдруг появилась,
     Так новая красавица вошла в смертельный круг,
     Круг, из которого костями объявилась.


     В подвале фабрики стояла колба из стекла,
     И в полный рост в воде там девушка качалась.
     Там, где должны быть розы, там была она,
     И грудь красивая в ней лепестками облеплялась.


     А дальше – больше, не было конца
     Там преступленьям – жизнь казалась крахом.
     Сомненья и волненья так запутали отца,
     За дочь свою дрожал он в страхе.


     Ночь, тишина и стол, на нем красавица лежит,
     Над нею Жан-Батист стоит, склонившись,
     Скребком он жир снимает, что в себе таит
     Ту каплю красоты, которую в 13-м флаконе ищет.


     И стало так, что жизнь в том городке как будто умерла,
     Ни смеха, ни улыбки в нем не сыщешь,
     Как будто матерь-смерть всех погребла,
     Все под собою погребла, ростков там жизни не отыщешь.


     И наступил предел, и смерть взяла свое,
     Десятки жертв невинных жизнью искупили,
     То жизни воровство, что Жан-Батист возвел
     На высшую ступень, чтобы его труды не позабыли.


     Тринадцатый флакончик – о, недосягаемая цель,
     Должна была достигнута любой ценой и в самом деле,
     Над ней работал Жан-Батист, тут верь или не верь —
     Он был физически-духовно на пределе.


     Как много запахов в флакон заключены теперь.
     Но как в ключе к замку какой-то маленькой насечки не хватает.
     Им не открыть таинственную и недосягаемую дверь
     Без эталона-запаха, флакон пустой, и Жан все это понимает.


     Охраной неприступно окружена была
     Мечта его – такой непроницаемой стеною.
     13-й флакон пустой, при всех достоинствах – беда,
     Иль жизнь закончена – и нету перспективы пред тобою.


     Заветный длинный ящичек с 13-ю отделами стоит,
     12 наизвестнейших духов перед тобою,
     А жизнь терзает Жан-Батиста, торопит,
     Ищи последний ключ к успеху и работай над собою.



   Глава одиннадцатая


     Однажды девушка решила без подруг
     В вечерний час за розой в сад спуститься.
     Но спасена была – случается такое вдруг.
     Отец с балкона девочку позвал – домой поторопиться.


     Убийца девушку среди кустов почти догнал,
     И задушить ее хотел – могло такое получиться.
     Но музыкою запаха объятый, без сознания упал.
     И злодеяние уж не могло свершиться.


     На фабрике кипит работа – бесконечная страда,
     Из тысяч лепестков вдруг появляются картины,
     А Жан-Батист ждёт ночь – она ему мила,
     Он новый запах ждет от девушки невинной.


     В огромных баках варит он цветы,
     При перегонке надо получать божественные капли,
     Которые потом войдут в состав духов – они
     Те долгожданные и маслянистые экстракты.


     И половодьем неохватным паника росла,
     То там, то здесь вдруг появлялись трупы
     Красивых девушек – какая тайна здесь была.
     Ломали голову в отчаяньи – вниз голову потупив.


     По-прежнему стоял пустым тринадцатый флакон,
     Наш парфюмер не мог его заполнить,
     Как волк израненный, метался он,
     Хотя был рад, что главный запах рядом, чтобы точно помнить.


     Однажды он вошел в сарай и увидал веселую картину:
     Там молодой рабочий с девушкой в любовь играл,
     За ней по лестнице на сеновал, не удержался – больно спину.
     Прелестница кричала, чтобы к ней не приставал.


     Ну разозлился наш любовник молодой,
     Ушел – не удалось схватить молодку,
     Но лестница вдруг поднялась на сеновал, как бы сама собой,
     И обнаружена назавтра страшная находка.


     Собранье за собраньем – паника, бессилье, пустота.
     И вдруг опять в стеклянной колбе плавает девчонка,
     Задушена, убита, жиром смазанная в наготе она,
     И стон, и плач родных в подвале преогромном.


     Великий праздник – день рождения наступил
     У дочери купца – красавицы Лауры.
     И шумный рой гостей дворец заполонил:
     Там не было того, кто был бы хмурым.


     Всплеск фейерверком разорвал ночную тишину,
     И что одна из девушек пропала-то, никто не замечает.
     Она убита, ведь известно – почему.
     С ее груди, лобка все запахи скребок снимает.


     Красивое лицо и розовый сосок
     Убийцу, ну, никак не привлекают,
     От девушки ему лишь нужен прок,
     Тот запах юности, который поражает.


     Вот так для эфемерной цели убивал
     Мильоны жизней Гитлер, Мао, Сталин.
     И в сладострастной жажде тех убийств не замечал.
     Значения не придавал кровавому следу, который он оставил.


     От множества убитых во флакончике экстракт,
     И капля каждая – погубленная жизнь, в нем беды.
     Но не хватает капель – все не то, не так —
     Не тот предел, который нужен для Победы.


     Работая как проклятый, ночами он не спит,
     Вся комнатушка в банках, склянках и экстрактах,
     Над записями в мелких буквочках корпит,
     Уже исписана десятая толстенная тетрадка.


     А паника растет, вот в речке труп плывет,
     Или в усадьбе у крестьянки труп находят,
     Иль в поле средь лаванды – кто и как поймет.
     Как очутились там, и в голову не входит.


     Открыты арсеналы – у людей оружие в руках,
     Ворота, окна забиваются отчайно,
     Чтобы убийца не пробрался в дом впотьмах.
     Очередную жертву не убил случайно.


     И время шло, и глаз, повсюду глаз
     Невидимо купеческую дочь сопровождал повсюду.
     И не случайно встреча вдруг произошла,
     Лаура уцелела проявлением божеского чуда.


     Однажды вечером в огромнейшем саду
     Ну, только на минутку разлучилася с подругой,
     Дыханье на плече почувствовала – с криком в темноту,
     Бедняжка побежала – подоспел отец, да не один, а с другом.


     Убийцу скрыла бархатная ночи темнота,
     Хотя переполох был во дворце ужасный.
     Беспечность жизни, радость бытия ушла,
     И даже солнца день стал больше не прекрасным.



   Глава двенадцатая


     Но вдруг колоколов трезвон, и радостная весть
     Пришла ко всем и к кардиналу тоже,
     Убийца пойман и повешен, и торжеств не счесть,
     Народ ожил, ну, можем жить теперь, похоже.


     А Жан-Батист над этой суетою наблюдал издалека,
     Посмеиваясь над ошибкой, был живой и невредимый,
     Опять его преступная неуловимая рука
     Творила зло – «господние пути ведь неисповедимы».


     Отец решил – нельзя так дальше жить.
     И надо быстро уезжать и дочь забрать с собою.
     Он понял, что задержка может дочку погубить,
     Он понял, что нельзя играть с жестокою судьбою.


     На море в замок родовой ее привез – спеша
     За триста километров от родного дома.
     И не жалел, что далеко увез дитя.
     Он от опасности спасал ребенка дорогого.


     Безбрежное аквамариновое море за окном,
     И чаек белокрылых быстрые скользящие полеты,
     Морской волны в шипении, падение – подъем,
     Свободы ощущение – прощай, тревоги и заботы.


     Нет, никогда и никому не подобраться к этому окну,
     И только чайка белокрылая вдруг пролетит случайно,
     И может отдохнуть от горестей отец, и потому
     Теперь он спит спокойно, сердце не колотится отчайно.


     Вот начались спокойные и нетревожимые дни,
     Гуляла дочь у моря, где хотела, окруженная охраной.
     Везде в садах благоухали редкие цветы,
     Вставала рано – засыпала в счастье рано.


     В уединенном замке том – отец в уединении не жил,
     Там часто собирались старые и молодые,
     Там были новые и старые друзья – он их любил.
     И постепенно все о прошлых страхах позабыли.



   Глава тринадцатая


     В тот день, когда купец уехал в Норманди,
     Наш парфюмер оставил город шумный,
     И много дней за запахом в пути
     Он шел за жертвой будущей походкою бесшумной.


     Дорога жизни, ускользающая вдаль.
     На ней не только пыль, заботы и тревоги,
     На ней так часто встретишь радость и печаль,
     О, путник дорогой, крепись на жизненной дороге.


     Так может быть, что ноги стерты в кровь,
     А может быть, летишь ты ветерком в пролетке,
     На ней ты можешь встретить жизнь и смерть или любовь,
     И можешь плакать и смеяться ты при той находке.


     На ней все можешь ты в минуты потерять,
     А можешь все приобрести по божьей воле,
     Там по потерянному можешь ты навзрыд рыдать,
     Свободой наслаждаться вдруг в короткой человечьей доле.


     Там можешь ты отца и мать похоронить
     И с трепетом сердечным услыхать крик первенца пронзящий,
     На той дороге можешь быть судьбой избит
     Или избалован Фортуной прилетящей.


     Ты можешь оказаться на дороге чист и свеж,
     К концу же подойти и в грязи, и уставший,
     Так много оскорблений получивши от невежд,
     Что жизнь считать ты будешь прожитой зазря, пустяшной.


     Похоже, ненависть и клевету получишь там,
     Там вместо правды и любви на той дороге боли,
     А может, все твои грехи Господь расставит по местам,
     И будешь счастлив ты по Божьей воле.


     С дороги той поднимешь вновь и вновь,
     Хотя с тобой все время будут и печали, и тревоги,
     Поднимешь камни легкие названием Надежда, Вера и Любовь
     Камней тяжелых ты не встретишь по дороге.



   Глава четырнадцатая


     Для Парфюмера – предыдущего четверостишия я не писал,
     Я не имел его в виду, кровавого убийцу,
     Он камня одного с дороги никогда не сдвинул и не приподнял,
     Он весь в грехе, в крови проклятого витийства.


     А через месяц весь оборванный он к замку подошел,
     Обросший, грязный, вид почти безумный,
     Другой при виде замка отступил – ушел,
     Но наш убийца не был юношей благоразумным.


     С собой он нес тринадцатый полупустой флакон,
     В котором не хватало главного, о чем мечтал трудяга.
     Он знал, что первым в мире будет он
     И никогда не будет нищим бедолагой.


     Неделями он только тем и жил, что наблюдал,
     Как отыскать лазейку в неприступный замок.
     Что девушка могла узнать его в лицо – он знал,
     И не хотел тюремную решетку получить в подарок.


     По вечерам отец к любимой дочке заходил,
     А на ночь двери на замок крепчайший закрывали.
     Кругом охрана грозная – приказ не спать им был.
     За это головою собственною отвечали.


     Тот замок был построен на обрывистой скале,
     К нему вела единственная горная дорога,
     К окну ее лишь только птица залетала в солнечной голубизне,
     Отец почти не волновался – слава Богу.


     Но вот однажды ночью в страхе побежал он к дочкиной двери,
     В пути дрожал от проникающего страха,
     И, устремившись к двери, крикнул страже: «Отвори!»
     И пот по лбу и по спине, вся мокрая рубаха.


     Открылась дверь скрипучая в ее покой,
     Она спала – освещена луны сияньем,
     Струились волосы ее роскошною волной,
     Она была во сне неописуемым очарованьем.


     Ушла тревога, потеплело сердце у отца, и отошла беда.
     И счастье вдруг безмерное всю душу охватило.
     Хотя какое-то предчувствие охватывало иногда,
     И для охраны дочери он делал все, что было в силах.


     А время шло – в один прекрасный день
     Ключом огромным дверь открыл – о, Боже,
     Лаура голая лежала – смятая постель,
     Роскошных нет волос – задушена была, похоже.


     В тревоге Франция – подняты города,
     И потекли солдаты по ее дорогам,
     Приказ – найти во что бы то ни стало подлеца,
     В соборах тысячи молились, ожидая помощи от Бога.


     Теперь представьте все отчаянье отца:
     Любимая мертва и не вернется боле.
     Убийца на свободе, радостна душа у подлеца,
     А у него душа вся разрывается от боли.


     А что же наш герой – где он?
     А он в пути, объятый счастием безмерным,
     Теперь в его 13-м флакончике тот эталон.
     Которого добился все ж убийством непомерным.


     Луга, поля, такая рань – такая тишь,
     Душа его вся в радости трепещет, утопает.
     А совесть – совесть, что же ты молчишь,
     А совесть умерла, объятая гордыней. Он ее не знает.


     Свершилось: во флаконе жизней сорока экстракт,
     Да плюс к нему один – главнейший.
     А все досталось не за просто так,
     Какою кровью он добыт и головой умнейшей.


     Он в роковой флакон последнюю добычу влил,
     Он без дыхания упал в «нирвану».
     Он понял, власть в его руках – ее добыл.
     Он победитель – первый над людьми без всякого обмана.


     И вдруг был окружен солдатами – куда флакон,
     Тут мысль работала отчайно,
     Один лишь путь куда – ох, не удобен он,
     А сохранить все надо, хоть и боль необычайна.


     И схвачен был, и отвезен в Париж,
     Столица радостью охвачена безмерно,
     Раскрыты преступления, и их не умолчишь,
     И казнь будет для убийцы беспримерна.


     Распнут на бревнах четырех, гвоздем прибив,
     Поочередно руки, ноги, не спеша, отрубят,
     Примером страшным тысячам живых,
     И долго-долго казнь ту люди не забудут.


     И день настал – ждут тысячи людей
     Той казни беспримерной с нетерпеньем,
     Повозка грязная – где он, ну, поскорей,
     Убийцу пусть распнут без промедленья.


     Помост, палач, топор стоймя стоит,
     Крестом сколочены накрепко бревна,
     И через маску черную палач глядит,
     Ему не терпится казнить убийцу всенародно.


     Толпа шевелится и издает ужасный гул,
     Тот гул ужаснейший толпы немытой,
     Тот гул плебейский, неизменный той толпы разгул,
     От предвкушенья крови запаха пролитой.


     Ну, что так долго – в нетерпении толпа.
     Когда появится повозка – в ней убийца.
     Когда топор поднимется с тем взмахом палача,
     Четвертование ведь редко – может боле не случиться.


     Глашатай крикнул громко, резко: «Расступись!»
     Толпа отхлынула, давая ход карете,
     Нет, не повозке грязной – тут ты удивись,
     Роскошнейшей карете – редкостной на свете.


     Четверкою запряжена чудеснейших коней,
     В блестящей сбруе – золотом пробитой,
     С фигурами летящих белых лебедей,
     На запятках со слугами и с крышею открытой.


     Толпа подумала, что это сам король
     Пожаловал на казнь, все на колени встали.
     К помосту рвались с криками «позволь!»
     Не шутка, сам король пожаловал – такого не видали.


     Ну, вот и все. Карета у помоста встала,
     И на откладных ступеньках появилася нога,
     Которая не королю принадлежала,
     Убийцы нашего она ногой была.


     Из бархата башмак был темно-синий,
     Украшен бриллиантовою пряжкою башмак,
     За ним и наш герой в кафтане темно-синем,
     Перед толпою на помост взошел – «одет-то как!»


     Взошел и из камзола вынул что-то,
     Палач пред этим что-то на колени встал,
     И припадя к его ноге, он отчего-то
     Топор убийце в руки передал.


     Герой наш с гордым взглядом победителя взирал,
     Внизу была толпа людей, так жаждущая крови,
     На власть его теперь никто не посягал,
     Отныне у него есть все – чего же боле.


     Камзол, расшитый стразами из бриллиантов,
     Невиданным богатством, красотою поражал,
     С осанкой королевскою и изумрудов пуговиц рядами
     Перед народом гордо он предстал.


     И шум толпы замолк, и тишина настала,
     Лишь вдох и выдох слышен был от десятитысячной толпы,
     Вдруг Папа на колени встал, и все вельможи встали,
     Травою скошенною люди все на площади: «Смотри!»


     Движенье дирижера – появился вдруг флакон,
     В другой руке шифоновый платок явился.
     И на него три капли из флакона вылил он,
     И что за тем случилось – не могло случиться.


     Все, кто собрались – оказались вдруг в раю,
     Любовью переполнены сердца людские стали,
     И к ближнему любовь вдруг охватила всю толпу,
     И все друг к другу с поцелуями припали.


     Вот молодая девушка, целуя, раздевает старика,
     А вот прекрасный юноша другого раздевает.
     А вот старушка с юношей почти нага,
     А вот и Папа шлюху непотребную, целуя, гладит.


     Десяти минут и не прошло, а площадь вся была
     Усеяна телами голыми в влекущей страсти,
     Там свального греха – подарок от «лукавого» – пора пришла,
     И это было наваждением каким-то, было счастьем.


     Там не было стеснения, там не было стыда,
     Вся площадь превратилась в место общего совокупленья.
     И даже Папа, а ведь это Целибат, да навсегда,
     Со шлюхою совокуплялся непотребной.


     А он стоял и вниз смотрел, чуть-чуть прикрыв глаза
     Как волнами то вниз, то вверх толпа бушует,
     И вспоминал ту первую, и по щеке слеза,
     А память о второй сжимает сердце и волнует.


     Один той власти не поддался, сжав в руке клинок,
     Отец Лауры на помосте оказался,
     Но, посмотрев в глаза убийцы, произнес: «Сынок,
     Тебя люблю», – без памяти упал, ответа не дождался.


     И запах потных тел и спермы, льющейся потоком,
     Победный запах из флакончика всё заглушил.
     Но этот свальный грех казался и ненужным, и далеким,
     Наш Жан-Батист ушел с помоста. Гений победил.


     А время шло, вдруг схвачены одежда и белье,
     Исподнее надето на тела поспешно,
     И стыд, и срам толпу вдруг охватил.
     Как так случилось? Отчего?
     Никто не понимал,
     срамное место прикрывали спешно.


     И молча разошлись, потупив к долу взгляд,
     Хотя, я думаю, что старики довольны были.
     Молодку подержав в своих трясущихся руках,
     Еще, я думаю, до смерти этого не позабыли.


     Наш Жан-Батист прекрасно понимал,
     Что цель достигнута, жизнь стала эфемерной.
     В процессе достиженья цели так устал,
     И прежней радости уж не было безмерной.


     Париж вечерний, площадь, где родился – перед ним,
     Торговки рыбою подсчитывают заработок нищий,
     Тот рынок для клошаров нищих, он его не позабыл,
     Для человека маленького рынок тот не лишний.


     И глаз внимательный из темноты смотрел,
     На нищету ужасную всю в требухе и грязи,
     Но ничего от жизни гений не хотел,
     Хотел уйти из жизни гордо, принцем, князем.


     И вышел он на площадь и посередине встал,
     Достал флакон и на голову вылил,
     Ведь все, что будет, он предугадал,
     Убийца – гений, свет и жизнь возненавидел.


     Случилось то, что он и ожидал.
     Десятки женщин вдруг накрыли с головою,
     И все – он больше ничего не видел и не знал,
     Лишь дьявол знал, что приключилось той порою.


     Разорван на куски, с собою унесен,
     И не осталось ничего на площади той грязной,
     Остался лишь на ней пустой флакон,
     Напоминанье горестное той судьбы ужасной.


     И капелька последняя стекла с него,
     И сорок жизней молодых в ней заключались,
     По грязной мостовой расплылась в ничего,
     Но гения труды в ней на века остались.


     P. S. Бывает иногда, что женщина, случайно проходя,
     Вдруг оставляет молодости запах тот неповторимый,
     Который создал Жан-Батист совсем не зря,
     В боренье с жизнью и судьбой неотвратимой.


     За этим запахом волшебным я готов идти и день, и ночь,
     Тем запахом, что сотворен Великим парфюмером,
     И за такую женщину я жизнь отдать не прочь,
     В страстях сгореть: хоть по частям, хоть в целом.


     Классических духов не больше десяти.
     Какой неимоверный труд стоит за ними,
     И их не будет больше, как ты не ищи,
     От парфюмеров ускользают дюнами – песком в пустыне.

   08.07.2010
   Италия – начало эмиграции. Счастливые, надушены духами, наверно, сделанными великим «Парфюмером». Фото 1977 года. Рим.



   Послесловие


     «Поэты ходят пятками по лезвию ножа» [18 - В. Высоцкий].
     И это верно так, так точно это,
     Я весь изранился, по этому пути идя,
     Пора, я позабуду звание поэта.


     Благодарю тебя, читатель дорогой,
     Что уделил мне грешному внимания немного,
     И в пониманье Бога мы пойдем с тобой,
     Пойдем счастливою и дальнею дорогой.


     Ну, вроде все – теперь жене внимание – уют,
     Все, чем я жил, я описал, и слава Богу,
     Я подожду, пусть раны не кровоточат, пусть заживут,
     А там даст Бог опять в мучительную и опасную дорогу.

   18.02.2010