   Эльдар Рязанов, Эмиль Брагинский
   Служебный роман
   Повести

   © Э. В. Брагинский (наследник), Э. А. Рязанов (наследник), 2024
   © Оформление.
   ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024
   Издательство Азбука®
//-- * * * --//

Берегись автомобиля

ГЛАВА ПЕРВАЯ, детективная

   Зритель любит детективные фильмы. Приятно смотреть картину, заранее зная, чем она кончится. Вообще, лестно чувствовать себя умнее авторов…
   Жители столицы утверждают, что эта невероятная история произошла в Москве. Одесситы настаивают, что она случилась именно в их прекрасном городе. Ленинград и Ростов-на-Дону с этим не согласны. Семь городов хвастают этим, точно так же как семь городов называют себя родиной Гомера. Надо сказать по секрету, что неизвестно, где происходила эта история и происходила ли она вообще…
   Итак, стояла темная ночь. Накрапывал дождь. Тускло светили редкие фонари – зачем освещать город, когда все равно темно?
   По обе стороны улицы молча высились дома-близнецы с черными провалами окон. Но одинокий прохожий с портфелем в руках шагал уверенно. Было совершенно очевидно, что он знал, куда и на что идет! Около ворот одного из домов прохожий остановился и огляделся по сторонам. Глаза его, как водится, горели лихорадочным блеском. Он прижался к стене, стараясь остаться незамеченным. Это ему удалось. Затем он вошел во двор. Огромная тень скользнула по белой плоскости дома. Неизвестный подкрался к стоящему в самой глубине двора типовому гаражу и снова огляделся. Здесь было так темно, тихо и пустынно, что невольно хотелось совершить преступление.
   Первым делом злоумышленник достал из портфеля бутылку с подсолнечным маслом и, аккуратно открыв пробку, полил им замок и петли ворот гаража. Потом он надел перчатки и, вынув из того же портфеля отмычку, вскрыл замок. Подсолнечное масло было высшего сорта, и ворота гаража распахнулись бесшумно. Неизвестный перевел дух…
   В это время на шестом этаже беспокойно ворочался в постели Филипп Картузов – неправдоподобно толстый человек. Ему снилось, что у него угоняют машину. Это был тот редкий случай, когда сон в руку!
   Услышав звук заведенного мотора, Филипп проснулся и, вскочив с кровати, подбежал к раскрытому окну.
   Из его собственного гаража выезжала его собственная «Волга»!
   – Угоняют машину! – беспомощно закричал Филипп. Как был, в одних трусах, он скатился вниз по лестнице и выбежал под дождь. Машина приветливо подмигнула своему бывшему хозяину красным огоньком и скрылась. В этот момент у места происшествия, конечно совершенно случайно, не оказалось ни одного милиционера. Зашлепав босыми ногами по лужам, потерпевший припустился к перекрестку.
   На углу в стеклянном стакане дежурил регулировщик. Не подозревая ничего дурного, он только что дал зеленый свет украденной машине. Увидев голого человека, милиционер с нескрываемым любопытством высунулся из своего стакана и сочувственно спросил:
   – Вас раздели?
   – У меня угнали машину!
   – И раздели?
   – Нет, я сам!..
   В настоящем детективе регулировщик, как Тарзан, выпрыгнул бы из стеклянной будки и, с размаху угодив в седло мотоцикла, устремился в погоню.
   – А ну дыхните! – привычно приказал милиционер.
   Картузов покорно дыхнул. Он не в первый раз дышал в лицо милиции. Не учуяв алкоголя, регулировщик стал звонить куда надо… На милицейские посты всех шоссе, убегающих из Москвы, был сообщен номер украденной «Волги».
   А виновница торжества мчалась в южном направлении. Фары редких встречных машин на мгновения освещали мужчину, прильнувшего к рулю. Эти мгновения были столь коротки, что разглядеть лицо похитителя не представлялось возможным. Стрелка спидометра замерла на отметке «130». Машина глотала километры. Погони еще не было, но преступник не сомневался – погоня будет! И вот коварный, крутой поворот…
   Уважаемый зритель! Когда ты угоняешь машину, соблюдай правила уличного движения!
   Не снижая скорости, «Волга» пошла на поворот! Визг тормозов, но… поздно! Машина перевернулась! Задранные кверху колеса продолжали стремительно вращаться, но сейчас машина обходилась без них! Царапая крышей асфальт, «Волга» продолжала нестись по шоссе с угрожающей быстротой! И это ее спасло. Машина снова перевернулась и, приняв нормальную стойку, как бешеная поскакала дальше…

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой, как и следовало ожидать, появляется следователь, человек с пронзительными глазами

   Каждый, у кого нет автомобиля, мечтает его купить. Но зато каждый, у кого есть автомобиль, мечтает его продать. Удерживает от этого только то, что, продав, останешься без автомобиля.
   Видя эти колебания автовладельцев, можно подумать, что сделано еще не все, чтоб отравить радость собственника. А между тем и в этой области достигнуты немалые успехи.
   Гаражей нет и не будет. Помыть машину негде, а ездить на грязной машине дорого.
   – Скажите, – вежливо осведомляется сержант милиции у автовладельца, рискнувшего выехать утром на неумытой машине, – вы сами по утрам умываетесь?
   – Я опаздываю на работу! – Голос у любителя умоляющий, он действительно опаздывает.
   – И зубы вы чистите? – спокойно расспрашивает сержант, он-то никуда не торопится.
   – Мне некогда…
   – Да, вам некогда помыть машину. Ваши права!
   – Ну оштрафуйте меня, я же опаздываю! – канючит нарушитель. Противно просить, чтобы тебя штрафовали. Но сержант милиции сделает одолжение и удовлетворит просьбу!
   Шофер, а любитель тоже шофер, всегда виноват, даже тогда, когда он прав. На любом перекрестке можно наблюдать, как регулировщик отчитывает водителя, но никто никогда не видел обратной картины.
   У владельца нет свободного времени. Когда он не чинит машину, не полирует ее, не заправляется бензином, не накачивает шины, не рыскает по городу в поисках запасных деталей, не развозит по домам знакомых, он испытывает страх. Обыкновенный животный страх, что машину уведут. Каждый собственник убежден, что вору приглянулось именно его движимое имущество. Поразительное самомнение!
   Каких только замков не увидишь на личной машине! В этой области техническая мысль находится на уровне нашего кибернетического века. Тут и тайные реле, и прерыватели, и замки с алгебраическим шифром, и фантастические запоры на руле, похожие на ракетные установки. И только некоторые любители-консерваторы ставят на дверцы машин дедовские амбарные замки.
   Существует и такое приспособление: от машины на четвертый этаж, прямо в окно, тянется электрический провод. Когда вор лезет в автомобиль, в квартире хозяина пронзительно воет сирена. Хозяин просыпается, высовывается в окно и лично наблюдает, как угоняют его машину…
   Ровно в девять утра невыспавшийся, мятый Картузов волочил свое измученное тело по коридору следственного отдела районной прокуратуры. У двери с табличкой «Подберезовиков М. П.» костлявый субъект, выбросив, как шлагбаум, длинную руку, преградил Картузову путь.
   – …ините, мне…оже…обходимо в этот…бинет! – загадочно и нежно проблеял Пеночкин, ибо фамилия костлявого шлагбаума была такова.
   Филипп оторопел. Ему почудилось, что Пеночкин говорит по-заграничному, а по-заграничному Филипп не понимал.
   – …идется…отерпеть! – в своей экономной манере предложил Пеночкин. Он проглатывал начала слов и крепко поднаторел в этом деле.
   – Но у меня угнали машину! – выпалил Картузов и изумился, что понимает не по-русски.
   – …оразительное…впадение! – ехидно заметил Пеночкин. – У меня…оже угнали! Я вас…ошу….аймите…ередь!
   Картузов только сейчас увидел, что на стуле, прижатом к стене, понуро сидит еще один тип и неодобрительно смотрит на новичка.
   – Но у него ведь не угнали машину! – вскричал Филипп.
   – …али! – эхом отозвался Пеночкин.
   – Этого не может быть!
   – …очему это у вас…ожет, а у…ругих нет? – обиделся Пеночкин.
   – У меня угнали сегодня ночью!
   Шлагбаум снисходительно погладил Картузова по голове:
   – Вот у него…крали…осемь…есяцев…азад, а у…еня…етыре…есяца. Так что у вас…асса…ремени…ереди!..алуйста!
   И Пеночкин указал Филиппу на стул. Картузов послушно сел.
   А по ту сторону двери за письменным столом возвышался изможденный шатен с пронзительными, как у следователя, глазами.
   Совсем недавно Максим Подберезовиков отправил на небезызвестную скамью группу матерых валютчиков… И вчера, как молодого и подающего надежды, его бросили на безнадежный участок работы вместо несправившегося Чуланова. Дело об угоне двух машин было непопулярным в следственном отделе, как всякое дело, которое не удается раскрыть. Теперь, словно в честь назначения Подберезовикова, ночью была украдена еще одна «Волга», по счету третья.
   Подберезовиков резво взял старт. На рассвете он примчался на место преступления, нагнал страху на управдома и допросил потерпевшего Картузова. Тщательно собрав с петель ворот гаража остатки подсолнечного масла, Подберезовиков отправил их на срочное исследование.
   Помощница Максима Таня сняла отпечатки пальцев преступника. К сожалению, не удалось сфотографировать отпечатки следов его ног – они были затоптаны босыми ступнями Филиппа.
   В девять часов утра следователь снова был в своем кабинете.
   Только что доставили результаты исследований. Масло оказалось рафинированным. Удалось установить, что вор действовал в хлопчатобумажных перчатках. Эти перчатки производит фабрика № 7 Мосгоршвейпотребсоюза, и они безуспешно продаются во всех галантерейных магазинах.
   Следователь усиленно размышлял над обстоятельствами ночной кражи. Ему было ясно, что здесь, как и в предыдущих случаях, орудует одна и та же рука, опытная и умелая.
   – Таня, сведений с шоссе не поступало? – спросил Максим.
   – Пока ничего нет, – ответила его помощница.
   В детективном жанре у следователя непременно должен быть друг, помощник или подчиненный. У Шерлока Холмса им состоял доктор Уотсон. Такой человек необходим следователю. Не для помощи – следователь и сам найдет преступника в последних кадрах фильма. Но перед кем он раскроет свой выдающийся талант криминалиста? Вряд ли его олимпийским спокойствием и несравненной храбростью станет восхищаться сам преступник!
   В последние годы на роли ближайших друзей следователя стали претендовать юные девушки. У современных Холмсов – прехорошенькие помощницы. Это удобнее, чем держать в доверенных лицах мужчин. Ведь совместное раскрытие преступления как нельзя больше способствует зарождению чувства, именуемого любовью. Чем тяжелее преступление, тем сильнее и ярче любовь! Было бы грубым нарушением традиции, если бы Таня не любила Подберезовикова. Поэтому она и любила его молчаливой любовью. О чем он, естественно, не догадывался.
   – Я верю в вас! – нарушила молчание Таня. – Вы найдете преступника!
   Подберезовиков, в который раз, не заметил сквозившего в словах девушки всепоглощающего чувства.
   – Вы обратили внимание, Таня, – сказал ушедший в себя следователь, – что во дворе, где произошла кража, и рядом на улице ночует много безгаражных машин?
   – Да, – с недоумением произнесла Таня.
   Помощник следователя должен быть немного глуповат.
   – А ведь украсть машину, стоящую на улице, было легче, нежели из гаража…
   – Верно, – радостно сказала Таня, пораженная тонким ходом мысли любимого начальника.
   Тут следователь посмотрел на огромный портрет Станиславского, который почему-то висел в его кабинете.
   – Если здесь применить учение Константина Сергеевича о сверхзадаче, возникает любопытная мысль: преступник идет по пути наибольшего сопротивления. А почему? Вот раскрыв его сверхзадачу, мы поймаем преступника!
   – Как я сама не догадалась! – восхитилась Таня.
   Однако Подберезовиков не клюнул на лесть.
   – Между прочим, – продолжала девушка, – потерпевшие собрались у нас в коридоре.
   – Все? – спросил следователь.
   – Там и серая «Волга», и та, у которой помят бампер, и последняя.
   Мысль о встрече с клиентами не привела Подберезовикова в восторг, но уклоняться от опасности было не в его обычаях.
   – Зовите их всех сразу! Как говорится, одним махом!
   Потерпевшая тройка цугом вбежала в кабинет. Следователь встал.
   – Давайте знакомиться!
   – Мы очень рады, что назначили именно вас, – поклонился ветеран, который ждал уже восемь месяцев.
   – Мы…адеемся, что вы…авдаете…аше…оверие!
   Максим посмотрел на Пеночкина и, скрыв улыбку, заверил:
   – Я…уду…тараться!
   Потерпевшие дружно сели, располагаясь для долгой беседы.
   – У вас есть какие-нибудь новости? – поинтересовался Максим.
   – Нет! – хором ответили потерпевшие.
   – Я думаю, будет полезнее, – жестко отчеканил следователь, – если вы с утра станете приходить на работу к себе, а не ко мне. Когда вы понадобитесь, я вас вызову!
   – …нятно. – Пеночкин поднялся первым. – До…идания!
   – До свидания, – подхватил дуэт, и расстроенные потерпевшие гуськом потянулись к выходу. Таня плотно прикрыла за ними дверь, но в кабинет тотчас постучали.
   – Войдите! – крикнул Максим.
   Это вернулся Картузов.
   – Ночью я позабыл вам сообщить деталь. Может, она поможет…
   – Слушаю вас.
   Филипп стыдливо покосился на Таню.
   – У меня на левом заднем крыле гвоздем процарапано неприличное слово!
   – Какое? – строго спросил следователь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой мы знакомимся с Юрием Деточкиным, страховым агентом

   Прошла неделя. Человек, как известно, ко всему привыкает. Картузов привык к тому, что у него угнали машину. Больше того, это горестное происшествие по-своему украсило его жизнь. Он стал ощущать себя невинной жертвой произвола, и это возвысило его в собственных глазах. Он начал рассказывать своим сослуживцам о событиях знаменательной ночи. Постепенно рассказ обрастал новыми деталями. Когда появилась сцена, в которой Картузов стрелял из ружья в преступника, но промахнулся, у сослуживцев сдали нервы и они начали избегать страдальца. Тогда Картузов стал делиться своей бедой с людьми незнакомыми. За отсутствием машины он ездил теперь на работу автобусом. За шесть остановок можно было поведать эффектную историю со всеми подробностями. Кроме того, у Картузова появилась уважительная причина, чтобы ежедневно уходить со службы в прокуратуру. Запрет следователя не подействовал, и потерпевшие упрямо торчали в его коридоре. Но Подберезовиков не мог сообщить ничего утешительного.
   Прошла неделя…
   Пассажирский лайнер «Ту-104» приближался к Москве.
   – Наш самолет, следующий по маршруту Тбилиси–Москва, прибывает на Внуковский аэродром, – профессионально сияя от счастья, объявила стюардесса. – Пассажиров просят пристегнуться!
   И пассажиры стали послушно пристегиваться, словно это поможет им в случае катастрофы.
   Худой человек с простодушным лицом старательно привязал себя к креслу. Потом он достал из портфеля бухгалтерскую ведомость на выплату командировочных и в графе «фамилия» аккуратно вывел: «Деточкин Ю. И.». В рубрике «количество дней» он поставил цифру «7». Его сосед, пожилой южанин, повернул к нему бритую голову.
   – Из командировки едешь?
   – Да, домой, – застенчиво улыбнулся Деточкин, расписываясь в ведомости и скрепкой подкалывая к ней авиабилет.
   Самолет крепко тряхнуло. Южанин болезненно поморщился – он плохо переносил полет.
   – Вы читали в «Вечернем Тбилиси», – Деточкин счел долгом вежливости продолжить беседу, – при заходе на посадку разбился самолет «Боинг-707»?
   – Слушай, не надо! – Голос с легким кавказским выговором дрогнул. – Не люблю я этих разговоров!
   – А я воспитываю себя так, – кротко разъяснил Деточкин, – чтобы смотреть опасности прямо в глаза! Тем более от нас ничего не зависит, все в руках летчика. Вы застраховали свою жизнь?
   – Слушай, зачем пугаешь? Зачем нервы мотаешь? – простонал попутчик, изнемогая от воздушной болезни.
   – Страхование – прекрасная вещь, – вдохновенно продолжал Деточкин, вынимая из портфеля гербовую бумагу. – Вот ты гибнешь при катастрофе, а твоя семья получает денежную компенсацию!
   Побледневший южанин ничего не ответил.
   – Может быть, застрахуемся от несчастного случая? – предложил Деточкин. – Можно оформить здесь, пока мы еще в воздухе!
   – Слушай, – догадался южанин, – ты страховой агент, что ли?
   – Да. – Улыбка осветила лицо Деточкина, и он похорошел.
   – Я так скажу, дорогой, – сосед рассердился, – ты не страховой агент, ты, дорогой, хулиган! Если мы разобьемся, кто ее найдет, эту бумагу? А если мы не разобьемся, я буду зря деньги платить?!
   – Но вы же не в последний раз летите. – Деточкин ободряюще глядел на него наивными и грустными глазами.
   Тут самолет провалился в воздушную яму. Южанин вцепился в подлокотник.
   – Зачем я лечу? Зачем – я спрашиваю.
   – В самом деле – зачем? – Деточкин был не чужд любопытства.
   Южанин мечтательно улыбнулся:
   – Сын в институт поступает!
   – В какой? – спросил вежливый Деточкин.
   – Я подберу самый лучший!
   Деточкин улыбнулся:
   – Вы что же, летите за него сдавать экзамены?
   – Не будь наивным! Экзамены – это случайность. А в важном деле нельзя полагаться на случай!
   В проходе между сиденьями появилась стюардесса с подносом в руках. На подносе лежали мятные конфетки. Деточкин потянулся к конфетке, но сосед схватил его за руку и отослал стюардессу.
   – Понимаешь, девушка, не нуждаемся!
   Он изловчился, снял с полки чемодан и раскрыл.
   – Бери, страховой агент, это лучше будет!
   Чемодан был заполнен черешней.
   – Своя? – спросил Деточкин, отправляя ягоду в рот.
   – У нас в стране все свое… – уклончиво ответил хозяин черешни.
   Самолет накренился, и южанин опять застонал:
   – Ненавижу летать – и круглый год летаю…
   – Бывает… – Деточкин уплетал черешню.
   – Это потому, что каждому овощу свое время. Мимоза – одно время, помидор – другое, а мандарины – они вообще сами по себе!
   – Вы бы на поезде ездили, – посоветовал Деточкин.
   Видя, что аппетит у него отменный, сосед захлопнул чемодан.
   – Я-то могу на поезде, черешня не может!
   В иллюминаторе показался аэродром.
   – Ну как, – спросил Деточкин, – все-таки будем страховаться? Самый последний момент – самый опасный!
   – Опоздал, дорогой! – усмехнулся южанин. Самолет уже катился по бетонной дорожке. – Я подумаю. Ты ко мне заходи.
   – На Центральный рынок? – лукаво спросил Деточкин.
   – Зачем на Центральный? Я всегда на Тишинском работаю!
   Через пятьдесят минут Деточкин прибыл в центр города. Тысячи москвичей в хорошем московском темпе бежали по улицам, скрывались в тоннеле подземного перехода, выбегали из-под земли и вновь исчезали в кратере метро. К остановке подъезжали троллейбусы. Сквозь их стеклянные стены, как товары в витрине, были видны пассажиры.
   Деточкин терпеливо стоял на остановке и чего-то ждал. Прошло около часа. За означенное время от остановки отъехало двадцать три троллейбуса. Ни в один из них Деточкин не сел. Когда подошел троллейбус, двадцать четвертый по счету, Деточкин засуетился. Он сошел с тротуара, обежал машину спереди и заглянул в окошко водителя.
   – Люба! – сказал Деточкин ненатуральным голосом. – Здравствуй, Люба! Я вернулся!
   Водитель, воспетый современным поэтом – «она в спецовочке такой промасленной, берет немыслимый такой на ней», – не обратила на Деточкина никакого внимания. Она нагнулась к микрофону и объявила:
   – Товарищи, побыстрей заполняйте машину! Не скапливайтесь в хвосте! – А потом, позабыв отодвинуться от микрофона, продолжала в той же интонации: – Юрий Иванович, вход в троллейбус с другой стороны!
   Деточкин просветлел лицом и обрадованно кинулся к входу. За его пробегом следил весь троллейбус. Когда Юрий Иванович финишировал возле двери, створки плавно захлопнулись. Пассажиры захохотали.
   Троллейбус медленно отошел от остановки. Глядя в зеркальце, Люба наблюдала за тем, как уменьшалась сутулая фигура Деточкина.
   Смотря вслед троллейбусу, Юрий Иванович был полон неправильных, пессимистических мыслей по поводу своей личной жизни. Понимая, что Люба появится здесь не раньше чем через полтора часа и поэтому примирение надо отложить на вечер, Деточкин побрел к себе на службу. Известно, что работа – лучшее лекарство от душевных невзгод. Если тревожно на сердце, легче всего забыться при встрече с начальником.
   Когда Юрий Иванович вошел в комнату, где сидели его коллеги по районной инспекции Госстраха, арифмометры перестали трещать, все сотрудники оборвали разговоры на посторонние темы и начали, как по команде, с соболезнованием глядеть на Деточкина. Наступившая тишина ему не понравилась. Желая избегнуть расспросов, он быстро проследовал через комнату и толкнул дверь в кабинет начальника.
   Руководитель инспекции, Яков Михайлович Квочкин, встретил Деточкина репликой, полной сарказма:
   – Ну? Как ваш тбилисский дядя?
   – Дядя плох! – сокрушенно ответил Деточкин.
   – В прошлый раз была тетя?
   – Двоюродная сестра. Она скончалась…
   – Все мы смертны, – вздохнул начальник. – Если бы люди не умирали, мы бы не страховали их на случай смерти! Вы не станете отрицать, Деточкин, что я проявляю к вам чуткость. Каждый раз, когда заболевают или помирают ваши родственники, я предоставляю вам отпуск за ваш собственный счет.
   – Да, – согласился Деточкин, – вы на редкость чуткий руководитель!
   – Но родственников у вас много, а штатных единиц у меня мало. Ваши отъезды срывают нам план.
   – Яков Михайлович, – пообещал Деточкин, – я нагоню!
   – Идите и нагоняйте! – Начальник отпустил подчиненного, ограничившись поучением общего характера: – Помните, я не позволю ставить родственные интересы выше общественных!
   Выйдя на улицу, Деточкин с облегчением подумал, что в жизни все компенсируется. Вот встреча с Любой – она оказалась хуже, чем он предполагал. Зато встреча с начальником не принесла ожидаемых неприятностей. Одним словом, ничья – 1:1. Но оставалось главное – надо было позвонить домой. Деточкин вошел в телефонную будку, набрал номер и, взяв себя в руки, беспечно сказал:
   – Мама, это я! Я приехал из командировки! За мной… я хотел сказать – ко мне никто не приходил?
   – Кому ты нужен? – последовал энергичный ответ.
   И никому не нужный Деточкин, сразу успокоившись, отправился нагонять свой производственный план.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой следует обратить внимание на бежевую «Волгу» № 49–04 МОТ

   Огромные масштабы жилищного строительства сильно удлиняли ежедневный рабочий пробег страховых агентов. Деточкин трудился, не жалея ног.
   Новосела страховать особенно трудно. Получив новую квартиру, счастливец не желает думать о пожаре, землетрясении или наводнении. Тем более противно думать о собственной кончине.
   Войдя в дом № 17 по Тополиной улице, Юрий Иванович поднялся лифтом на самый последний этаж. Как почтальоны и разносчики молока, Деточкин всегда совершал обходы сверху вниз.
   Он начал с квартиры № 398.
   – Здравствуйте, товарищ Ерохин! – У Деточкина была уникальная память на фамилии тех, кого он намеревался заполучить в клиенты.
   – Здравствуйте, – ответил Ерохин, тоже обладавший неплохой памятью, – только я страховаться не буду!
   Ерохин был человек заводской, откровенный и не любил подтекста.
   – Во время пожара все сгорит! – уже без всякой надежды сказал Деточкин.
   – Новое купим! – оптимистически парировал Ерохин.
   – Человек может умереть, – напомнил Деточкин.
   – А я еще поживу, – не сдавался упрямец, – мне всего пятьдесят два…
   – Прекрасная мысль, – подхватил Юрий Иванович, – вы отлично выглядите. На вид вам меньше. Можно застраховаться на дожитие!
   – На что? – первый раз с интересом спросил Ерохин.
   – Ну, например, доживете до семидесяти лет, получите страховое вознаграждение. А не дотянете – ну… – Тут Деточкин развел руками.
   – Это что же, вроде пари?
   – Ну вроде…
   – Значит, если я помру до срока, – рассуждал вслух Ерохин, – выиграете вы! А если я доживу до семидесяти, выиграл я, так?
   – Так, – согласился Деточкин и хлопнул в ладоши, – будем оформляться! Установим размер взносов, направим на медицинскую комиссию…
   – До свиданья, – ласково сказал Ерохин и повернулся к Деточкину спиной.
   После квартиры № 398 следовала квартира № 397. В ней жили застрахованные люди. В свое время Деточкин победил их с первого захода. Супруги Семицветовы, Инна и Дима, владели неплохим имуществом, и им не хотелось, чтобы оно сгорело безвозмездно.
   Супруги были молоды и хороши собой, так же как их новая однокомнатная квартира. Инну украшали синие модные глаза удлиненной формы. Именно потому она носила синие ресницы, синие серьги, синие кофточки и синие чулки. Чтобы не потеряться рядом с эффектной женой, Дима употреблял ярко-красные галстуки и очки в квадратной золотой оправе.
   Выписывая Семицветову квитанцию на очередной платеж, Деточкин думал о Любе. Ему все нравилось в ней, даже троллейбус. «С прошлым надо кончать, пора жениться!» – Деточкин принимал такое решение после каждой командировки. Занятый мыслями об устройстве личного счастья, он не замечал странного поведения своей клиентуры. Супруги то и дело по пояс высовывались в окно.
   Наконец Дима не выдержал. Если у человека есть возможность похвастаться, он ею воспользуется, не заботясь о последствиях.
   – Товарищ агент!.. – Дима поманил Деточкина.
   Деточкин подошел и покорно выглянул в окно. Внизу у подъезда стояла свеженькая «Волга».
   Инна и Дима, жмурясь от удовольствия, следили за впечатлением, какое произведет «Волга» на Деточкина. И действительно, она произвела на него впечатление. Деточкин тупо смотрел на машину. Он не ожидал подвоха от Семицветова, и особенно в день своего приезда.
   – Я смотрю, ваше благосостояние растет! – мрачно изрек Юрий Иванович, не сводя глаз с проклятого автомобиля.
   – Как и всего народа! – радостно откликнулся Дима. – Иду вперед семимильными шагами!
   Вопреки желанию мозг Деточкина начал лихорадочно трудиться в нежелательном направлении.
   – Бежевая… – задумчиво произнес Деточкин, – цвет неброский… Вы все время держите ее под окном?
   – Скоро поставлю гараж, – пообещал Дима.
   – Может, застраховать нашу машину на случай угона? – озабоченно спросила его жена.
   – Страхование индивидуальных автомобилей, – автоматически затараторил Деточкин, думая о другом, – производится только на случай гибели или аварии в результате столкновений или стихийных бедствий.
   Дима усмехнулся:
   – Я не настолько богат, чтобы оплачивать стихийные бедствия!
   Он не без гордости продемонстрировал посетителю замок невиданной сложности.
   – Достал для гаража. Японский! К нему ключей не подберешь!
   – Трудно подобрать! – грустно согласился Деточкин, со знанием дела изучая замок. – И отмычка его не возьмет. Тут автоген нужен! А автогеном резать – это такая возня… – Деточкин безнадежно махнул рукой и, попрощавшись, ушел в подавленном состоянии.
   – Наша машина его доконала! – удовлетворенно констатировала Инна.
   – Чему ты удивляешься? – Диме было пора на работу, и он начал переодеваться. – Это рядовой труженик. Для него «Волга» – несбыточная мечта. Где ему взять пять с половиной тысяч?
   Дима надел белую рубаху и, завязывая галстук, отдал распоряжение:
   – Тебе, Инночка, есть боевое задание. Заедешь в книжный к Ангелине Петровне и возьмешь Экзюпери про принца. Запиши фамилию, забудешь!
   – Милый, не остри. Фамилию Экзюпери я знаю наизусть!
   Дима завершил свой туалет итальянским плащом болонья с золотыми пряжками на погонах. Сейчас Семицветов походил на респектабельного молодого карьериста международного отдела той организации, где имеется такой отдел. Поцеловав жену, Дима ушел.
   На улице он увидел Деточкина. Страховой агент как зачарованный стоял возле машины и не мог отвести от нее взгляда.
   – Вас подбросить? – предложил Семицветов, пряча снисходительную улыбку.
   – Нам не по пути! – поспешно ретировался Деточкин.
   Бежевая «Волга» № 49–04 МОТ с плюшевым тигром, прильнувшим к заднему стеклу, плавно покатила по столице.
   Дима проезжал знакомыми местами…
   Вот родильный дом имени Грауэрмана. Здесь двадцать семь лет назад акушерка шлепнула по заду новорожденного Семицветова…
   Вот памятный угол. Здесь маленький Димочка впервые сам купил мороженое и сделал свой первый практический вывод: мороженое не отпускают задаром. А Дима очень любил крем-брюле…
   Остановив машину у светофора, Дима с умилением вспоминал, как он похитил деньги из маминой сумочки, чтобы купить пломбир, и его снова шлепнули по заду, только значительно больнее…
   Дали зеленый свет, и Семицветов поехал дальше. Вот букинистический магазин. Дима сбывал сюда книги, подаренные ему ко дню рождения, и книги из отцовской библиотеки, которые стояли во втором ряду и никогда не вынимались. Это осталось незамеченным, и Дима сделал второй практический вывод: не пойман – не вор!
   А вот палатка «Утиль». Дима сдавал сюда вторичное сырье.
   И здесь он сделал свой третий практический вывод: деньги не пахнут!
   Через несколько минут бежевая «Волга» приблизилась к зданию Института связи. Дима притормозил. Да, прошло уже четыре года, как он закончил этот институт. Дима отлично помнил тот по-весеннему солнечный день, когда председатель комиссии, вручая ему назначение, дружески улыбнулся:
   – Вы, Семицветов, – в Семипалатинск. Но это совпадение – чисто случайное…
   И тогда Дима сделал свой четвертый практический вывод: человек – сам кузнец своего счастья…
   Поглядев на часы, Семицветов заторопился – было без десяти одиннадцать. Миновав комиссионный магазин, «Волга» № 49–04 МОТ свернула в переулок, проехала целый квартал и только затем остановилась.
   Тщательно заперев машину, Семицветов повернул обратно и направился в комиссионный магазин. Он миновал отдел готового платья, не взглянул на витрину в отделе фарфора и фаянса, ничем не поинтересовался в секции мехов и скрылся в служебном помещении.
   Минуту спустя с Димой Семицветовым произошла удивительная метаморфоза. Он перестал походить на дипломата. Теперь на нем висел штапельный тускло-голубой форменный халат с эмблемой магазина. С лица исчезло выражение самонадеянности, появилось выражение услужливости. Дима зашел за прилавок отдела магнитофонов, радиоприемников, телевизоров и занял свое рабочее место. Все-таки Дима не зря закончил Институт связи. Уже четыре года он применял за этим прилавком высокие технические познания.
   Начался беспокойный день. Дима то и дело выбегал на угол смотреть, цела ли машина. Мысль о том, что пять с половиной тысяч попросту брошены на мостовой и к тому же снабжены колесами, не давала ему покоя. Бросаться деньгами было не в его привычках. И вместе с тем, как человек скромный, Дима не хотел ставить свою машину возле магазина.
   В пятом часу, когда Дима показывал покупателю узкопленочную кинокамеру, объявился Димин тесть – Семен Васильевич Сокол-Кружкин.
   – Прост-таки бездельничаешь среди бела дня! – зычно и безапелляционно, на весь магазин объявил тесть.
   Дима не нашелся что ответить. В душе он презирал ближайшего родственника, но при встречах с ним тушевался от его командных замашек.
   Семен Васильевич решительно отнял у покупателя камеру и так же громко вынес приговор:
   – Барахло! Не советую!
   Обратив в бегство кинолюбителя, Сокол-Кружкин дружески заорал:
   – Семицветов, гони полсотни!
   – Пожалуйста, потише, – зябко сказал Дима. – Кроме того, Семен Васильевич, я вам уже давал деньги!
   Сокол-Кружкин так поглядел на зятя, что прения были прекращены.
   – А вы достали? – тихо спросил Дима.
   – Допустим, бой стекла! – расправил плечи Сокол-Кружкин. Он был горд, что добыл для дачи дефицитный строительный материал.
   – А зачем нам битое стекло? – позеленел Дима.
   – Ты, Семицветов, прост-таки болван! – не стесняясь, как и всякий громкоговоритель, подытожил тесть. Продавцы и покупатели с интересом поглядели на Диму. – Попался бы ты ко мне в батальон, я бы, допустим, сделал из тебя человека!
   – На осколки я деньги не выдам! – со злостью прошипел Дима.
   – А я уже отобрал осколки побольше! – захохотал Сокол-Кружкин.
   – А теперь такое время, – ехидно напомнил ему Дима, – что на каждое стеклышко нужен оправдательный документ!
   – Документов, допустим, будет больше, чем стекла! – И Семен Васильевич протянул здоровенную ладонь, в которую могло поместиться значительно больше, нежели пятьдесят рублей.
   – Я бы просил вас, – шепотом сказал Дима, вручая требуемую сумму, – по делам приходить домой, а не в магазин!
   – Кру-гом, за прилавок шагом марш! – гаркнул тесть, спрятал деньги в карман и ушел, стуча подкованными каблуками.
   Дима, чтобы успокоиться, сбегал на угол, поглядел на машину и купил мороженое. Он съел любимое с детства крем-брюле и с некоторым опозданием сделал свой пятый практический вывод: жениться надо на сироте!

ГЛАВА ПЯТАЯ, в ней впервые встречаются Деточкин и Подберезовиков

   Юрий Иванович Деточкин заканчивал работу. В последней квартире долго не открывали. Потом на пороге появился сам хозяин, С. И. Стулов, с недовольным лицом человека, которого оторвали от дел неслыханной важности.
   – Я из Госстраха! – представился усталый Деточкин, привыкший к любому хамству жильцов.
   – Молодец! – послышалось в ответ.
   Деточкин вздрогнул и уставился на хозяина квартиры.
   С. И. Стулов не обладал представительным экстерьером, но вид имел вполне достойный.
   – Так вот и ходишь из квартиры в квартиру? – спросил Стулов.
   – Так и хожу! – недоуменно ответил Деточкин.
   – Молодец! – тихо одобрил Стулов.
   Тут Деточкин понял, что имеет дело с лицом значительным. И не ошибся. Стулов всегда говорил, не повышая голоса. Он знал, что подчиненные его услышат. Стулов регулярно возглавлял какое-либо ведомство и, активно трудясь, доводил его до состояния краха и разгона. Он был незаменим при реорганизации, преобразовании и перестройке. Сейчас он находился в состоянии невесомости. Одно ведомство разогнали, другое еще не создали. Стулов сидел дома и привычно ждал назначения. Он еще не знал, чем будет руководить, но знал, что будет!
   – Так вот и привлекаешь народные средства? – спросил Стулов, демократично пригласив Деточкина в комнату.
   – Пытаюсь.
   – Молодец! И давно работаешь?
   – Два года.
   – Молодец! Ты и меня будешь страховать?
   – Постараюсь!
   – Молодец!
   Уже застраховавшись и провожая Деточкина к выходу, Стулов оценил свою сознательность:
   – Так вот, не подкачал я!
   – Молодец! – не сдержался Деточкин и быстро ушел.
   Стулов опешил. Его самого еще ни разу не награждали этим словом.
   Деточкин добирался домой на метро. Под грохот поезда он думал о маме. Он любил маму. Конфликта поколений в их семье не существовало.
   Мама ждала Деточкина. Когда он отпер дверь, мама вышла в коридор и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала сына в щеку.
   – Все-таки я не могу понять, какие у страхового агента могут быть командировки в Тбилиси? Обед на столе. Что ты стоишь, иди мой руки!
   Во время обеда мама продолжала говорить без умолку. Деточкин и не пытался вставить слово. Он знал, что мама все равно не слушает собеседника, довольствуясь собственным мнением. Было странно, что при таком качестве характера мама не сделала карьеры. Всю свою жизнь она работала плановиком в Министерстве нелегкой промышленности и лишь недавно вышла на пенсию. Теперь чуть ли не всю свою пенсию она тратила на печатные издания. Она боялась отстать от быстротекущей жизни.
   – Ешь, – говорила мама, – не сутулься! Твои командировки кажутся мне подозрительными… Керес выиграл международный турнир. Я болела за Таля. Он отстал на пол-очка… И эти командировки кажутся подозрительными не только мне…
   – Кому еще? – испугался Деточкин.
   Но мама уже поехала дальше:
   – Последняя книга Дюма была кулинарной. Ты ешь луковый суп по рецепту великого писателя Дюма-отца.
   – Очень вкусно, – отозвался Деточкин-сын.
   – Командировки кажутся подозрительными Любе. Она права, что не желает идти замуж за недотепу.
   – Она это тебе говорила? – печально спросил Юрий Иванович.
   В дверь позвонили. Деточкин вздрогнул и перестал есть исторический суп.
   Пришла соседка из квартиры сверху:
   – Антонина Яковлевна, у вас не найдется щепотки соли?
   Соседка целый день моталась по квартирам, выпрашивая одну луковицу, таблетку пирамидона, чаю на заварку, две морковки, ложечку сахарного песку или ломтик хлеба. У нее всегда не хватало только необходимых вещей. Остальное имелось в изобилии. Для нее переезд из коммунальной квартиры в отдельную обернулся трагедией.
   – Спасибо, я отдам, – поблагодарила соседка, которая почему-то всегда забывала отдавать.
   Хлопнула дверь. Деточкин снова вздрогнул.
   – Это ты всегда такой после твоих командировок! – Мама гневно потрясла седой мальчишеской стрижкой. – Я говорила с Любой, она не хочет идти за тебя замуж: ты ненадежный человек!
   – Но почему? – вскричал Деточкин.
   – Ешь второе! Перестань горбиться! Енисей перекрыли, а я не видела… Я пойду к твоему начальнику и скажу, чтоб тебя не гоняли в разные города, ты потом нервный!
   Деточкин поперхнулся. Он верил, что мама может пойти к начальнику.
   – Ты поставишь меня в неловкое положение… – сказал он, умоляюще глядя на маму.
   – Вот, я купила на рынке черешню! Дерут, спекулянты!
   Ягода показалась Деточкину знакомой.
   – Мне кажется, я уже ел эту черешню. Спасибо. – Он встал.
   – Куда ты идешь? – требовательно спросила мать.
   – Мама, мне уже тридцать шесть!
   – Спасибо, что ты мне сообщил это, – поблагодарила мама, блеснув озорными глазами.
   – Я всегда рад сообщить тебе что-нибудь новенькое, – немедленно включился Деточкин. – Я ведь беру пример с тебя.
   – Тебе до меня далеко! – сказала мама. И они расстались, довольные друг другом…
   Смеркалось. Деточкин вышел из дома и огляделся по сторонам. Приняв меры предосторожности, он поднял воротник пальто. Шляпы на нем не было, иначе он бы надвинул ее на лоб. Слившись с толпой, Юрий Деточкин зашагал в неизвестном направлении. Из другого конца большого города в еще более неизвестном направлении шел Максим Подберезовиков. Они двигались навстречу судьбе. Они сближались.
   В киоске у входа в метро продавали «Вечернюю Москву». Деточкин встал в очередь. Подберезовиков встал за ним. Им дали два экземпляра газеты, сложенные вместе. Деточкин разнял их и одну газету отдал Подберезовикову. Они ехали рядом на эскалаторе. Оба читали. Они вошли в один и тот же вагон. Сели напротив друг друга. На следующей остановке в вагон вошла женщина с ребенком. Деточкин и Подберезовиков вскочили одновременно, уступая женщине место. Хорошее воспитание подвело Юрия Ивановича. Подберезовиков мельком взглянул на него. Через несколько секунд он вторично поглядел на своего соседа, теперь внимательней. Деточкин ощутил на себе взгляд. И как бы невзначай подвинулся к двери. Подберезовиков уже не выпускал его из поля зрения.
   Деточкин чувствовал это спиной, обернуться он не смел. Выйдя на перрон, Деточкин все-таки не удержался и посмотрел назад. Подберезовиков шел следом. Стараясь не бежать, Деточкин покинул станцию метро. На улице было почти темно. Толпы не было, и на этот раз смешаться было не с кем. Деточкин повернул налево. Подберезовиков повторил его тактический маневр. Деточкин поддал жару. Подберезовиков не отставал. Деточкин свернул за угол и перешел на примитивный бег. Невдалеке показалось спасительное здание районного Дворца культуры. Оно было построено в эпоху архитектурных излишеств.
   Деточкин спрятался за одно из них. Он стоял за колонной, не выглядывал и не дышал. Выждав несколько минут, он крадучись вошел во Дворец. Первым, кого он увидел, был Подберезовиков.
   У каждого следователя обязательно есть увлечение, которому он посвящает время, свободное от розыска преступников. Шерлок Холмс, например, играл на скрипке, Максим Подберезовиков – в самодеятельности.
   Чтобы сохранить равновесие, испуганный Деточкин оперся на Доску почета активистов-аккордеонистов. Подберезовиков молча смотрел на Деточкина. Он продолжал мучительно вспоминать, где он видел этого человека. С ним происходило то же, что часто бывает с каждым. Навязчивое желание восстановить в памяти дурацкий мотив, название скверной книги или фамилию гражданина, с которым тебя ничто не связывает, нередко портит в общем счастливую жизнь. Пока не вспомнишь то, что тебе не нужно, не можешь делать то, что тебе необходимо. Подберезовиков напрягся. Его усилие не пропало даром.
   – Я узнал вас! – издал торжествующий клич Максим.
   Лицо Деточкина стало серым, как фотография на Доске почета.
   – А это не я!
   – Не отпирайтесь… Это вы говорили: «А судьи кто?»
   Обмякший Деточкин неудержимо сползал вниз.
   – Я про судей ничего такого не говорил!
   – Говорили, говорили. – Подберезовиков подхватил Деточкина. – Это ж вы играли Чацкого?!
   – Ах, Чацкого! – До Деточкина дошел наконец смысл слов Подберезовикова. – Я совсем забыл.
   И Деточкин захохотал. Глядя на него, засмеялся и Подберезовиков. Они дружно ржали, испытывая взаимную симпатию.
   – Так вы на репетицию… – заливался Деточкин.
   – Ага! – покатывался Подберезовиков.
   – Значит, будем играть вместе… – корчился Деточкин.
   – В одном спектакле, – умирал от смеха Подберезовиков.
   Веяния времени коснулись и коллективов самодеятельности. Их стали укрупнять. Создавались Народные театры.
   Самодеятельный коллектив милиции, где выступал Подберезовиков, слили с самодеятельностью таксомоторного парка, где подвизался Деточкин. Все вместе стало называться Народный Большой театр. И сегодня милиционеры впервые встречались с таксистами.
   Главный режиссер собрал энтузиастов сцены в пустом зале.
   – Товарищи! – заявил режиссер. – Есть мнение, что Народные театры вытеснят наконец театры профессиональные! И это правильно!.. Естественно, что актер, не получающий зарплаты, будет играть с большим вдохновением. Кроме того, артисты должны где-то работать. Неправильно, нехорошо, если они весь день болтаются в театре, как это было с Ермоловой и Станиславским. Насколько бы лучше играла Ермолова вечером, если бы днем стояла у шлифовального станка…
   Деточкин и Подберезовиков, которые сидели рядом, рассмеялись.
   – Товарищи! – продолжал режиссер. – Звание Народного театра ко многому обязывает. Кого вы только не играли в своих коллективах, лучше не перечислять! Не пришла ли пора, друзья мои, замахнуться нам на Шекспира?
   – И замахнемся! – поддержал зал.
   Создание Народного театра прошло безболезненно. Когда «народные артисты» дружной гурьбой высыпали из Дворца, совершенно нельзя было разобрать, кто из них милиционер, а кто таксист.
   – Я люблю сцену! – возбужденно рассказывал Деточкин своему новому приятелю Максиму Подберезовикову. – Выходишь под луч софита в другом костюме, в гриме и парике – никто тебя не узнаёт!
   Максим охотно с ним согласился.
   – Я рад с вами познакомиться! – искренне сказал Юрий Иванович.
   – Мы еще встретимся! – пообещал Подберезовиков.
   Они разошлись, помахав друг другу рукой.
   Пятнадцать минут спустя Деточкин, достав из кармана ключ, успешно отпирал дверь чужой квартиры. Он вошел в прихожую, беззвучно закрыл дверь и замер. Он не услышал ничего, кроме аритмии собственного сердца. Потом он поглядел на вешалку. На ней одиноко висело женское пальто. Деточкин не взял его. Даже наоборот. Он снял свой плащ и повесил рядом. Затем скинул ботинки и сунул ноги в шлепанцы. Вдоль стены Деточкин подкрался к комнате и… боязливо постучал. Никто не отозвался. Он отважился постучать вторично. И опять никакого ответа. Тогда Деточкин расхрабрился. Он слегка приотворил дверь и, извиваясь, протиснул в щель свое худосочное тело.
   В комнате пахло чем-то яблочным, сдобным и семейным. Втянув носом воздух, Деточкин решил остаться здесь навсегда…
   Люба, упакованная в уютный домашний халат, сидела за столом и с аппетитом уплетала пирог собственного производства. Деточкину нравилось смотреть, как вкусно ест Люба.
   У каждого бывает внутренний враг. Своим врагом Люба считала надвигающуюся полноту, хотя Деточкин категорически не разделял этой точки зрения. Люба истязала себя спортом и крутила до одури металлический обруч хулахуп. Ровно в одиннадцать часов утра Люба останавливала свой троллейбус и, к ужасу пассажиров, быстренько делала производственную гимнастику. Ценная инициатива передового водителя была поддержана управлением и внедрялась по всем маршрутам.
   Но ничто не помогало Любе. Она ограничивала себя во всем, кроме еды.
   – Явился? – сказала Люба, налегая на пирог. – Где пропадал?
   – Добрый вечер, Люба. Я был в командировке.
   – Садись, если пришел, – разрешила Люба.
   – Спасибо. – Деточкин присел на краешек стула.
   – Пей чай!
   – Спасибо.
   – Ешь пирог!
   – Спасибо. Большое спасибо! – изблагодарился Деточкин.
   Люба пододвинула к нему варенье.
   – Спасибо, – еще раз повторил затюканный Деточкин. Чтоб как-то начать беседу, он неуверенно сказал: – В Москве тепло. Можно сказать, жарко. А в Тбилиси просто жара!
   – Я так и думала, что ты был в Тбилиси.
   – А куда еще ехать?
   – Тебе виднее. Может, ты в этом Тбилиси уже штампик в паспорт поставил?
   Изумленный таким оборотом дела, Деточкин полез в пиджак и предъявил Любе свой неженатый паспорт.
   – Это ничего не значит, – вздохнула Люба, – можно и без печати.
   – Что ты, Люба! Без печати ничего нельзя!
   – Нет, Юрий Иванович, что-то ты от меня скрываешь…
   – Понимаешь, Люба, – стал запинаться Юрий Иванович, – я вот первый раз поехал… в командировку… был уверен, что больше никогда не поеду… А потом еще раз поехал; как получилось – сам не знаю… Характер у меня, что ли, такой… вспыльчивый… Ну и делаю глупости. Сам понимаю – глупо, и все-таки еду… в командировку…
   – Подумай, что ты несешь! – вскричала Люба.
   Стало очень тихо. Оба, и Люба и Деточкин, размышляли о неудавшемся счастье.
   – Юрий Иванович! – официально заявила Люба. – Верни мне ключ!
   – Насовсем? – дрожащим шепотом спросил Деточкин.
   – Да, насовсем, – подтвердила Люба.
   Глядя в непреклонные глаза, Юрий Иванович встал и положил ключ в тарелку, рядом с пирогом. Затем потоптался на месте, ожидая помилования. Затем попятился к выходу, не теряя надежды, что его остановят. Надежда не оправдалась, и он оказался в коридоре. Там он снял шлепанцы и долго-долго надевал ботинки. Никто ему не мешал. Взяв свой плащ, Деточкин вышел на лестничную площадку. Траурно хлопнула дверь.
   Оставшись одна, Люба заплакала. Это было банально, но естественно.
   Раздался звонок. Люба пошла отворять.
   У двери сиротливо стоял Деточкин.
   – Ты зачем звонишь? – горько спросила Люба.
   – Но у меня же теперь нет ключа…

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой выясняется, что жить можно не только по паспорту, но и по доверенности

   Еще в школе Дима учил: коллектив – великая сила! Один в поле не строитель! Задумав вложить свои сбережения в недвижимую собственность, Дима возглавил дачно-строительный кооператив из себя самого и своего тестя.
   Благодарное отечество выделило подполковнику в отставке Сокол-Кружкину тридцать соток Подмосковья. Получив надел, Семен Васильевич пошел по стопам Мичурина. Правда, в отличие от великого селекционера он не был новатором и пристрастился исключительно к одной культуре – «клубника ранняя». Семен Васильевич добивался высоких урожаев «клубники ранней» на собственном участке. Признательные москвичи платили ему за это на новых рынках немалые деньги. То, что участок был оформлен на имя тестя, в общем устраивало зятя. Конечно, лучше иметь дачу на свое собственное имя, но придут люди в синей форме и невежливо спросят:
   – Откуда у вас деньги?
   К подполковнику в отставке они не придут.
   Бежевая «Волга» тоже была записана не на Димино имя, а на жену. Дима ездил по доверенности. Доверенность была основой его существования. Он все делал по доверенности. Каждый раз, когда он должен был купить для дачи очередной гвоздь, Сокол-Кружкин нотариально подтверждал ему свое доверие. А гвоздей требовалось много! В нотариальной конторе Дима слыл своим человеком.
   Доверенности преследовали Диму. Они снились ночами и являлись в бреду во время болезней. Ложась в постель, Дима подавлял в себе желание предъявить жене доверенность.
   Такая жизнь не удовлетворяла денежного и мыслящего Семицветова, но выхода не было, особенно сейчас, в период разгула общественности и контроля. И за это Семицветов не любил советскую власть. Советская власть платила ему той же монетой.
   Было восхитительное, первостатейное утро. Превосходное подмосковное солнце замечательно освещало изумительную природу, окруженную со всех сторон добротным частоколом.
   За частоколом на своем участке ритмично махали лопатами Дима и Сокол-Кружкин. Оба были в противогазах. Противогазы по знакомству достал Сокол-Кружкин в краеведческом музее. Дело в том, что Дима раздобыл утром машину «левого» дерьма. И они удобряли им почву.
   Инна не принимала участия в семейном воскреснике. Она гуляла по великолепному смешанному лесу, где людей было больше, нежели деревьев. В многотысячном состязании любителей природы Инна заняла одно из призовых мест – она урвала два ландыша. Они были нужны ей для приготовления питательного весеннего крема «Светлого мая привет», придающего эластичность любой коже. Инна служила косметологом в Институте красоты. Это создавало ей устойчивую независимость, столь необходимую в супружеском сосуществовании.
   Инна вернулась домой, когда с удобрением было покончено. Стянув противогазы, мужчины отдыхали на куче строительного мусора.
   – У Топтунова отбирают дачу! – крикнула Инна, делясь сенсационной новостью, которой знакомые огорошили ее в лесу.
   – И правильно отбирают! – загремел Сокол-Кружкин. – Давно пора! С жульем, допустим, надо бороться!
   – Но почему он жулик? – возмутился Дима. – Человек умеет жить.
   – Ты мне скажи, – вошел в раж Семен Васильевич, – на какие заработки заместитель директора одноэтажной трикотажной фабрики отгрохал себе двухэтажный каменный особняк?
   – Это его дело, – примирительно вставил Семицветов.
   – Нет, наше! – Праведный гнев обуял тестя. – Мы будем прост-таки нещадно преследовать лиц, живущих на, допустим, нетрудовые доходы!
   – Папочка, заткнись! – нежно прошипела дочь.
   Семен Васильевич захохотал.
   – Ага, испугались! Кто ты есть? – повернулся он к Диме. – Вот дам тебе прост-таки… коленом – и вылетишь с моего участка!
   Стращать Диму было излюбленной забавой тестя.
   Его солдафонский юмор постепенно приближал Диму к инфаркту.
   – Я понимаю, Сокол Васильевич, – заикаясь, пролепетал Дима, – вы шутите… – И он тоскующим взглядом обвел штабеля кирпичей и досок, «бой стекла» в нераспечатанной фабричной упаковке, младенчески розовые плитки шифера и многое другое, купленное хоть и по доверенности, но на его кровные деньги.
   Едучи в город на бежевой «Волге», Дима размышлял о своей собачьей жизни. Даже выходной не как у людей, а почему-то в понедельник… И эта идиотская зависимость от родственников. Вдруг Инна полюбит другого и уйдет? Тогда тесть вышвырнет его с дачи, а неверная жена выкинет на ходу из машины. Почему он должен строить благополучие на непрочном фундаменте женского постоянства?
   Когда Дима слышал формулировку «нетрудовые доходы», ему хотелось кусаться! Он вкалывает с утра до ночи, всем угождает, гоняет по городу, имея дело со всякой нечистью – с фарцовщиками и тунеядцами, добывая у них иностранный товар… А когда он вынимает из клиента жалкий рубль, то подвергается при этом несоразмерной опасности! В его профессии, как у саперов, ошибаются только один раз! Почему он, молодой, с высшим образованием, талантливый, красивый, вынужден все время таиться, выкручиваться, приспосабливаться?
   «Когда все это кончится?» – думал Дима и понимал, что никогда.
   Он опять поставил машину за квартал от магазина и не заметил, что в сквере напротив укрылся за томиком Шекспира Некто в темных очках. Этот Некто следил за тем, как Дима запирал машину, как скрылся за углом и как зашел в комиссионный магазин.
   Дима приступил сегодня к торговле в весьма раздраженном состоянии.
   – Мне нужен заграничный магнитофон – немецкий или американский, – интимно сказала усатая покупательница, перегнувшись через прилавок и положив при этом многопудовую грудь на телевизор «Рекорд».
   – Нету! – коротко ответил Дима.
   «Хоть бы побрилась», – думал он, с омерзением глядя на ее усы. Заметив, что «Рекорд» в опасности, Дима потребовал:
   – Уберите это с телевизора!
   Дама послушно отодвинулась и, перейдя на хриплый шепот, спросила:
   – Скажите, пожалуйста, кто из вас Дима?
   – Ну я Дима! Что из этого? – продолжал хамить продавец.
   – Я от Федора Матвеевича.
   – Какого еще Федора Матвеевича?
   – Приятеля Василия Григорьевича…
   – Ну ладно, предположим…
   – Мне необходим заграничный магнитофон!
   – Есть очень хороший – советский!
   – Не подойдет! – отрицательно пошевелила усами покупательница.
   – Заграничные надо изыскивать… – задумчиво протянул Семицветов, привычно становясь на стезю вымогательства.
   – Я понимаю! – Дама имела достаточный опыт. – Сколько?
   Дима растопырил пятерню.
   – Пятьдесят новых? – переспросила ошарашенная покупательница.
   – А как же? Нужно узнать, нужно привезти, нужно попридержать… Оставьте телефончик…
   В это время человек в темных очках, спрятав Шекспира в портфель, покинул сквер и не торопясь подошел к витрине комиссионного магазина. Он делал вид, что разглядывает норковую шубу. На самом деле он высматривал Семицветова. «Занят, – удовлетворенно подумал Некто. – И не скоро освободится. Приступим к делу!» Человек в темных очках фланирующей походкой направился к Диминой «Волге». Он небрежно насвистывал «А я иду, шагаю по Москве…», зорко оценивая переулочную обстановку. Это был знаменитый Двестилешников переулок, где автомобили, пешеходы и магазины смешались в одну оживленную кучу. Некто протолкался к «Волге» и оперся о бежевое крыло. Ни одна живая душа не обращала на него ни малейшего внимания. Вдруг у места, где назревало преступление, объявился милиционер. Некто отпрянул от машины. Рядом оказался табачный киоск.
   – Пожалуйста, беломор и спичек!
   – Беломора нет, – ответил киоскер, облезлый и грустный старик в черных канцелярских нарукавниках.
   – Тогда дайте сигареты «Друг».
   Купив сигареты, Некто обернулся. Милиционера подхватила воскресная толпа и унесла в неизвестном направлении. Человек, собирающийся украсть машину, закурил.
   «Час пробил!» – высокопарно подумал он и незаметно надел хлопчатобумажные перчатки. Достав из портфеля отмычку, он в мгновение ока вскрыл машину. Через еще одно мгновение он уже сидел за рулем. Потушив сигарету, он, конечно, спрятал окурок в карман, снова огляделся по сторонам, но уехать не удалось! К тротуару подкатило такси и стало вплотную к его «Волге». Некто обернулся: сзади, также вплотную, стояла «татра». Беззаботный таксист вышел из машины и лениво заковылял покупать папиросы. Мысленно прокляв его, человек в темных очках вынул из портфеля томик Шекспира и притворился, что увлечен бессмертными стихами. Наконец такси отъехало. Но в этот момент в окно постучали. Пришлось опустить стекло. У бежевой «Волги» нервно сучил ногами толстенький мужчина с чемоданом на молниях.
   – Это ваша машина? – заискивающе спросил толстенький.
   – Нет! – ответил Некто. Ему не хотелось врать.
   – Но вы шофер?
   – Нет-нет.
   – А что вы здесь тогда делаете?
   – Пытаюсь угнать эту машину, а вы меня задерживаете! – ответил Некто.
   – Тогда, пожалуйста, угоните вместе со мной, – пошутил толстенький. – Я опаздываю на поезд.
   Некто мучительно размышлял. Пассажир рядом, все-таки маскировка. Какой нормальный вор угоняет машину вместе с пассажиром?
   – Вы действительно опаздываете?
   – Да.
   – Садитесь. Но вы становитесь соучастником! – честно предупредил Некто.
   – Хорошо, хорошо… На Курский вокзал.
   Рассыпаясь в благодарностях, толстенький влез в машину вместе с чемоданом. Злоумышленник вставил ключ в зажигание, чтобы завести «Волгу», но она… отчаянно завопила! Сработал тайный сигнал, поставленный знакомым Диминым электриком.
   – Вот! Я вас предупреждал, – сказал Некто, с отличной скоростью выскочил из машины и затерялся в толпе.
   Машина продолжала надсадно гудеть, собирая зевак. Поняв, что попал в переплет, пассажир тоже предпринял попытку скрыться, но было уже поздно.
   С криком: «Не отпускайте вора!» – к машине гигантскими кенгуриными прыжками мчался Семицветов.
   – Я не вор! – оправдывался толстенький. – Я опаздываю на поезд! Вот у меня билет!
   – Предусмотрительный! Все подготовил! – ехидно заметил кто-то, а Дима, выхватив билет, строго распорядился:
   – Держите его! – и стал отключать сигнал.
   Вскоре примчалась синяя оперативная машина с красной полосой, известная под названием «раковая шейка». Из нее выскочили Подберезовиков с блокнотом, Таня с саквояжем и юноша с фотоаппаратом.
   – Кто владелец? – грозно спросил следователь.
   – Я… – оробел Дима и показал на толстенького: – Мы вора схватили!
   – Я не вор! – в сотый раз повторил толстенький. – Я опаздываю на поезд, а он отобрал у меня билет!
   Юноша с фотоаппаратом щелкнул крупным планом сначала Диму, а затем толстенького. Оба затихли. Таня, не теряя времени, снимала с дверцы машины отпечатки пальцев.
   – Ваши документы! – вежливо обратился Подберезовиков к задержанному. – И документы на машину! – сказал он Диме. – Разбираться будем не здесь. Кто свидетель?
   – Я! – бодро откликнулась женщина с хозяйственной сумкой. – А что случилось?
   – Я не вор! – безнадежно повторил толстенький. – Вор сбежал! К сожалению, я не запомнил его лица, – добавил он, ухудшая этим свое положение. – Я опаздываю на поезд! – Он поглядел на часы. – Впрочем, я уже опоздал!..
   Таня нашла в машине томик Шекспира, забытый злоумышленником.
   – Ваша? – следователь показал книгу Диме.
   – Что вы! – ответил тот.
   – Ваша?
   Толстенький покачал головой. В подобную передрягу он влипал впервые в жизни.
   – Я свидетель! – Продавец табачного киоска появился возле машины и сразу стал центром внимания.
   Фотограф с восторгом набросился на него со своим объективом.
   – В профиль я получаюсь лучше, – намекнул киоскер.
   Его сняли и в профиль.
   – Я начну с самого начала, – не без торжественности приступил к рассказу старик. – Сегодня не завезли беломор. Я уже устал отвечать: «Нет беломора!»
   – Ближе к делу! – попросил следователь.
   – Молодой человек, в вашей профессии нельзя торопиться. «Беломор» – это деталь для следствия. Он тоже просил беломор. А потом купил сигареты «Друг». Тридцать копеек пачка, на этикетке собака. Я подумал: «Почему он нервничает?» Вам интересно?
   – Очень! – ответил Подберезовиков.
   – Он высокий, сутулый. Лицо обыкновенное. Даже симпатичное лицо. Ходит с портфелем. В шляпе. Тот, кто курит беломор, не курит сигареты с собакой на этикетке. Они дороже и создают другое настроение. А это его сообщник, – он показал на пришибленного толстенького. – Они посовещались, и он влез в чужую машину! Они хотели удрать вместе!
   – Я не сообщник! – нищенски затянула жертва. – Я просто невезучий, несчастный человек. У меня горит путевка в Сочи!
   Толстенькому стало жутко. Он осознал, что вместо курорта едет в тюрьму!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой бежевая «Волга» еще раз подвергается нападению

   Назавтра после работы Деточкин привычно маячил на остановке. Когда подошел желанный троллейбус, Юрий Иванович, как и все пассажиры, проник в него с задней площадки. Несмотря на роман с водителем, Деточкин не разрешал себе ездить без билета. Он аккуратно проделал все процедуры, связанные с бескондукторным обслуживанием, и оказался в Любиной кабине.
   – Следующая остановка – Пушкинская площадь! – объявила в микрофон Люба, искоса поглядев на Деточкина.
   – Люба, я должен с тобой поговорить!
   Люба промолчала.
   – Люба, я пришел с тобой мириться!
   – А мы и не ссорились! – холодно ответила Любовь. Она следила, кончилась ли посадка.
   – Можно ехать! – позволил Деточкин. – Одни сошли, другие сели.
   Троллейбус покатил дальше.
   – Зачем нам ссориться, Люба? Мы же с тобой близкие люди.
   Люба горестно усмехнулась:
   – Близкие люди знают все друг про друга! А ты все время что-то от меня скрываешь. Был шофером, вдруг становишься страховым агентом! Потом эти командировки… неожиданные… Какие? Почему?
   Деточкину было противно лгать Любе, но сказать правду он не смел.
   – Когда-нибудь ты все поймешь. Чем позже это случится, тем лучше…
   – Ты пришел издеваться надо мной, Юрий Иванович? – Люба устала от тайн Деточкина. – Перестань меня мучить, а то я задавлю кого-нибудь!
   И она едва не выполнила это намерение.
   – Значит, мы не помирились… – подытожил Деточкин, ударившись при резком торможении головой о лобовое стекло.
   – Следующая остановка – площадь Маяковского, – печально сказала Люба. – Своевременно оплачивайте проезд!..
   Так и не наладив отношений с Любой, Деточкин прибыл во Дворец культуры. В самодеятельности Юрия Ивановича любили. Он обладал прирожденными актерскими данными. Он был непосредствен и правдив в любой, самой невероятной драматической ситуации.
   Атмосфера в репетиционном зале была накаленной. Вчера «Спартак» не смог одолеть «Динамо», и поэтому режиссер находился в трансе. Артисты знали футбольную слабость своего маэстро и сидели смирно.
   – Каждый игрок должен знать свою роль назубок! – раздраженно выговаривал режиссер Подберезовикову, спутавшему текст. – Игрок не должен бестолково гонять по сцене, играть надо головой! И не надо грубить! – цыкнул он на виновного, пытавшегося оправдаться. – А то я вас удалю с поля, то есть с репетиции!
   В перерыве игроки, то есть артисты, вышли покурить.
   Деточкин достал из кармана пачку сигарет и предложил Максиму.
   – Да… сигареты «Друг»… Собака на этикетке. Тридцать копеек…
   – Я-то вообще беломор курю, – разъяснил Деточкин с присущей ему откровенностью. – Но не было беломора.
   – Это вы точно заметили – беломора не было. Именно поэтому он и купил сигареты «Друг».
   – Кто он? – все еще беспечно спросил Деточкин.
   – Преступник!
   Внезапно Деточкин ощутил себя на краю пропасти. Он хотел отступить, но сзади была стена. Проходить сквозь стены, даже сквозь сухую штукатурку, он не умел. Он безысходно взглянул на небо. По голубому потолку бодро вышагивали вполне реалистические колхозницы со снопами пшеницы. Деточкин пожалел, что он не с ними. Деваться было некуда.
   – К-ка-кой преступник?
   Следователь принял испуг приятеля за обычный обывательский интерес к нарушению закона.
   – Современный, культурный. Я бы даже сказал – преступник нового типа! Раньше жулики что забывали на месте преступления?
   – Что? – полюбопытствовал Деточкин.
   – Окурки, кепки… А теперь – вот! – И Подберезовиков показал томик Шекспира, который Некто оставил в машине.
   Деточкин вздрогнул и отшатнулся от книжки.
   – Вы не бойтесь! – улыбнулся Максим. – Здесь нет пятен крови!
   – Вы следователь?
   Подберезовиков листал Шекспира.
   – Отпечатков пальцев нет – преступник всегда работает в хлопчатобумажных перчатках. Нет ни библиотечного штампа, ни фамилии владельца, – знаете, некоторые надписывают свои книжки…
   – Знаю… Но я не надписываю! – заверил Деточкин.
   – Я веду дела по угону машин, – продолжал Подберезовиков. – Но вам это неинтересно!
   – Мне это чрезвычайно интересно! – Деточкин говорил святую правду.
   – Я вам по секрету скажу, – понизил голос следователь, – в городе орудует шайка. Угоняет личные машины. За год из одного и того же района угнано четыре автомобиля.
   – Три, – машинально поправил Деточкин.
   – И вы уже слышали? Правильно, четвертую угнать не удалось. Но скоро с этим будет покончено! – вселил он надежду в Деточкина.
   – П-почему?
   – Вчера я задержал одного из членов шайки!
   – К-кого? – поразился Деточкин. Он и не подозревал, что Некто в темных очках имеет сообщников.
   – Представляете, инженер из совнархоза. Жена – врач. Двое детей. Только что квартиру получил на юго-западе – и занимается таким делом!
   – А к-как он вы-ыглядит? – испугался Деточкин.
   – Такой маленький, толстенький…
   – Вы его арестовали? – Деточкин даже перестал заикаться. – Зачем такая строгая мера?
   Подберезовиков снова улыбнулся:
   – Он собирался удрать на курорт, но я взял с него подписку о невыезде!
   – А вдруг он не сообщник? – горячо вступился Деточкин. – Инженер совнархоза, уважаемый человек, а вы лишили его заслуженного отдыха.
   – Мое чутье тоже подсказывает – он не виноват. Но окончательное выяснение – дело нескольких дней. Мне уже известны приметы главаря шайки: он высокий, лицо обыкновенное, даже симпатичное, ходит с портфелем, в шляпе, и главная примета – сутулый.
   Деточкин незаметно для Максима распрямил плечи.
   – А как вы будете ловить главаря?
   Подберезовиков не успел ответить. В вестибюле появился режиссер с судейским свистком. Он пронзительно засвистел и скомандовал:
   – Прошу всех на второй тайм!..

   У великого Репина в Куоккале были «среды», в «Литературной газете» на Цветном бульваре – «вторники», у Семицветовых в квартире № 397 – «понедельники», два раза в месяц. Тратить деньги на гостей еженедельно Дима не желал.
   Приглашались нужные люди, поэтому Сокол-Кружкин со свойственной ему меткостью окрестил эти сборища «нужником». Самого Семена Васильевича никогда не звали. Однажды он все-таки заявился, вмешивался во все разговоры, надрался коньяку и стал кричать, что Дима прохвост и по нему тоскует Уголовный кодекс. Наиболее предусмотрительные гости не рискнули прийти на следующий «понедельник».
   Сегодня подбор был изысканным. Пришли те, кто может достать пластик для дачи, пальто джерси, дамские замшевые сапоги, билеты в Дом кино и многое другое, столь же необходимое. Пришел поэт, осыпанный почестями и перхотью. Реальной пользы от поэта не было, но без него вечеринка была как шашлык без шампура. Главный гость окончил Литинститут и стал поэтом. С тем же успехом он мог окончить мединститут и стать врачом. Все-таки лучше, что он окончил Литературный институт… Пришел и нужный Филипп Картузов. У него в «Пивном зале» можно было при случае укрыться в отдельном кабинете, вкусно поесть и потолковать о делах.
   Вечер протекал интеллектуально. Рассказывались анекдоты средней скабрезности, сообщались последние новости из серии «кто с кем живет» и «где что дают». Когда дошел черед до Картузова, он поведал, как у него увели машину. Оказывается, Филипп бросился под колеса, чтобы заставить вора притормозить. Но машина у Филиппа была такая замечательная, что не захотела давить хозяина. Она перепрыгнула через него и удрала! Вранье Картузова имело у выпивших гостей успех.
   – Это называется гипербола! – пояснил поэт. Он долго читал свои стихи. Упрашивать его не приходилось.
   «Понедельник» удался. Инна сновала между кухней и комнатой, демонстрируя бедра. Дима надрывно пел под гитару блатные песни.

     И вот меня обрили и костюмчик унесли.
     На мне теперь тюремная одежда.
     Квадратик неба синего и звездочка вдали
     Мерцают мне, как слабая надежда… –

   слезливо выл Семицветов, боясь, что сюжет станет автобиографическим.
   В этот вечер Дима не выглядывал в окно. Он не боялся за свою «Волгу». У него была на это уважительная причина.
   А внизу во мраке надвигающейся ночи сутулый мужчина, предварительно надев любимые хлопчатобумажные перчатки, привычно отпирал бежевую «Волгу». Вчерашний урок не прошел для него даром. Подняв капот, он преспокойно отключил секретный сигнал. Затем он сел за руль, положил на сиденье портфель с набором инструментов и вставил ключ в замок зажигания, чтобы завести машину. Он повернул ключ – машина смолчала! Чтобы включить скорость, он, как положено, нащупал ногой педаль сцепления и… закричал от нестерпимой боли!
   Похититель не мог догадаться, что вчера же, после первого покушения, Дима купил в охотничьем магазине волчий капкан и тот же знакомый электрик установил его на педаль сцепления.
   Капкан сработал – Деточкин был пойман!
   Да, дорогой зритель! Ты, конечно, не мог догадаться, что машины угоняет Деточкин! А если ты все-таки догадался, то ты, дорогой зритель, как сказал бы С. И. Стулов, – молодец!
   Деточкину было очень больно. Человек, не попадавший в капкан, не может себе этого представить, а волки об этом не рассказывали. Деточкин не стал звать на помощь. Превозмогая боль, он попытался разомкнуть железные челюсти, стиснувшие его ногу. Но капкан был рассчитан на дикого зверя, и у Деточкина не хватило сил. Тогда он расстегнул спасительный портфель, достал ножовку и стал пилить железо, пока оно горячо…
   «Понедельник» кончался. Радушные Семицветовы выпроваживали гостей. Чтобы ненароком никто не застрял, они вышли вместе с ними. Впереди шагал поэт. Он мучительно вспоминал, как зовут хозяина дома… При виде бежевой «Волги» все сильно развеселились.
   – Люблю кататься по ночам! – взвизгнула жена того, кто достает модный пластик.
   Компания окружила машину. Деточкин сжался в комок, перестал пилить и сполз с сиденья на пол.
   – Семицветов, твоя машина – блондинка! – сострили билеты в Дом кино.
   – Димочка, повезите нас куда-нибудь! – попросило пальто джерси.
   При этих словах прикованному Деточкину захотелось завыть, как настоящему волку.
   Гостей охватил энтузиазм.
   – Дима, едем!
   – Инночка, уговорите его!
   Дима стойко отражал натиск:
   – Нет, друзья, нет! Когда я принял, я не сажусь за руль!
   – Дима, не трусьте! – крикнуло пальто джерси, которому особенно хотелось кататься.
   – Нет-нет! – поддержала мужа Инна. – Теперь изобрели такую пробирку, милиция заставляет в нее дыхнуть, и сразу видно, пил или не пил! Если пил – напрочь лишают прав!
   Гости разочарованно разбрелись.
   Дима обошел вокруг машины и на всякий случай подергал дверцы. Одна из них, передняя левая, вдруг слегка поддалась и тут же, вырвавшись из Диминой руки, снова захлопнулась.
   Дима изумился. Он дернул второй раз, но дверца не открывалась, так как сейчас Деточкин держал ее мертвой хваткой.
   – Здорово же я набрался! – решил Дима. – Инночка! – обратился он к жене. – Я должен бросить себя в горизонтальное положение!
   Когда Семицветовы скрылись, Деточкин допилил капкан и вывалился на мостовую вместе с неразлучным портфелем. С трудом поднявшись, незадачливый похититель заковылял прочь от подлой машины…
   Люба испуганно вскочила с постели. Ее разбудил тревожный ночной звонок. Накинув халат, она, в предчувствии беды, выбежала в переднюю.
   – Кто там? – крикнула Люба.
   – Люба, это я! – Голос был настолько жалкий и несчастный, что Люба сразу открыла.
   В дверях стоял раненый Деточкин и смотрел на Любу как на свою последнюю надежду.
   Податливое женское сердце дрогнуло.
   – Что с тобой, Юра?
   – Да вот, понаставили всюду капканов…
   Люба подумала, что Деточкин бредит. Она обняла его за поникшие плечи и повела в комнату.

   – Капкан на живого человека! – зло выговаривал Максим Подберезовиков Семицветовым, примчавшимся к нему на следующее утро. – Это, знаете ли, надо додуматься! Мы вас можем привлечь!
   – Вот-вот! – возмутился Дима. – Бандит хотел угнать машину! Он распилил мой собственный капкан! А вы попробуйте достать в Москве волчий капкан. Его ни за какие деньги не купишь!
   – Потише! – посоветовал следователь, и Дима, вспомнив, где находится, тотчас присмирел.
   – А вы хотите привлечь меня! – уже заискивающе закончил он. – Хороша законность!
   Подберезовиков еще раз поднял глаза на Семицветова, и тот умолк.
   – Преступник дважды пытался угнать одну и ту же машину… – рассуждал Максим. – Это совпадение не случайно. Я думаю, он хотел угнать именно вашу машину!
   – Резонно. Я тоже об этом догадался! – робко съязвил Дима.
   – Почему он прицепился именно к вашей машине? – продолжал следователь.
   – Вы меня об этом спрашиваете?
   – А кого же? – простодушно поинтересовался Максим. – Вы не подозреваете никого из ваших знакомых?
   – У нас знакомые, – обиделась Инна, – вполне приличные люди.
   Про себя Дима подумал: «Может, действительно орудует кто-нибудь из своих?»
   – Вам никто не завидует? – продолжал расспрашивать следователь.
   – Чему завидовать? У нас скромное положение. Умеренная зарплата. Мы живем тихо, незаметно…
   Подберезовиков нажал кнопку звонка. На вызов в кабинет вошла Таня, как всегда переполненная чувством.
   – Таня, запросите поликлиники, не обращался ли кто-либо с характерной травмой ноги! – отдал распоряжение Максим.
   – Хорошо! – согласилась Таня, с нескрываемой нежностью глядя в серые подберезовские глаза.
   Позвонил телефон. Подберезовиков снял трубку и услыхал добрый голос Деточкина.
   – Привет Юрию Ивановичу! – расплылся в улыбке Максим. – Как не придете? Смотрите, режиссер назначит вам штрафной удар!
   На обоих концах провода рассмеялись.
   – У меня нога болит, – сообщил Деточкин.
   – Тогда вы лучше полежите… Пусть нога отдохнет… Всего вам хорошего… – сказал в ответ Подберезовиков и положил трубку на рычаг.
   – У кого нога? – заволновался Дима.
   – Это нога у того, у кого надо нога! – раздраженно ответил Максим и невольно сам задумался. Потом отогнал мысль, недостойную дружбы, и попросил Диму: – Ну что ж! Звоните!
   – Когда?
   – Когда у вас угонят машину!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, про художественный свист

   Надвигался конец квартала. В районной инспекции Госстраха наступили суматошные дни. Надо было выполнять и перевыполнять квартальный план. Руководитель инспекции Яков Михайлович Квочкин собрал подчиненных на краткий митинг. Он хотел вдохновить сотрудников на последний финишный рывок.
   – Я сам пойду по квартирам! – заявил начальник, увлекая агентуру личным примером. – Но этого мало. Посмотрим, не создано ли за последний месяц какое-нибудь новое учреждение.
   Посмотрели: создано Управление художественного свиста.
   Решили: послать туда лучшего агента.
   По опыту было известно, что в процессе организационной неразберихи еще не оперившиеся работники не умели оказывать достойного сопротивления мастерам страхового дела.
   Слегка прихрамывающий Деточкин направился в УХС.
   Художественный свист в течение многих лет находился в состоянии анархии. Никто им не занимался, никто ему не помогал. Артисты свистели кто во что горазд. Теперь этому был положен конец.
   Управлению удалось захватить бывший дворянский особняк в Дудкином тупике. В самом названии тупика было что-то символическое.
   Когда Деточкин входил в особняк, его едва не облили цинковыми белилами. Управление, естественно, начало свою творческую деятельность с перекраски фасада.
   Юрий Иванович, припадая на левую ногу, шел по длинному коридору, всматриваясь в таблички. «Высший художественный совет» – было начертано на высоких двустворчатых дверях, обитых черным коленкором на вате. На двери, обитой дерматином и без звуковой изоляции, красовалась вывеска: «Главный художественный совет». Следующий вход был с матовым стеклом, как в уборных. Чтобы не создавать путаницы, табличка гласила: «Художественный совет». Кроме дверей с названиями, было множество безымянных.
   Мимо Деточкина сновали рабочие и уборщицы. Они разносили по кабинетам новую мебель. Естественно, нельзя было работать по-новому при старой мебели. Деточкин растерялся. Он не знал, с кого начать, и наконец вошел в первый попавшийся кабинет. Здесь трудился обаятельный Согрешилин. Увидев Юрия Ивановича, он заулыбался, обнял его, повел к кожаному креслу, усадил. Сам Согрешилин пристроился в таком же кресле напротив.
   – Я еще не слышал, родной мой, но я должен предостеречь.
   Деточкин ничего не понял.
   – Конечно, в вашем репертуаре что-то есть… – дружелюбно улыбался Согрешилин.
   – Я не свистун. – Деточкин начал понимать создавшуюся ситуацию.
   – А что вы делаете? – спросил Согрешилин. – Токуете тетеревом, ухаете филином, плачете иволгой или стучите дятлом?
   – Я насчет страхования, – начал было Юрий Иванович, но Согрешилин его перебил:
   – А, понимаю! Вы текстовик! Вы предлагаете тему страхования? Но согласитесь, родной, какой может быть страх у нашего человека?
   – Но это государственное страхование, – поправил собеседника Деточкин.
   – Государственное? – задумался Согрешилин. Он стал опасаться, что допустил промах. – В общем, это, конечно, тема…
   – Можно застраховать на случай смерти… – предложил Деточкин.
   – Смерти не надо, – быстро вставил Согрешилин. – Художественный свист должен быть оптимистичным!
   – Я хочу внести ясность, – настаивал Деточкин. – Я не подражаю птицам и не свищу.
   – Будете свистеть! – заявил хозяин кабинета. – Здесь все свистят!
   – Не хотите от смерти – я застрахую вас от несчастного случая. – Юрий Иванович достал из портфеля гербовую бумагу.
   – Так вы страховой агент, – наконец сообразил Согрешилин.
   – Я сейчас заполню бланк, а вы поставите подпись, – предложил Деточкин.
   – Дорогуша! – Согрешилин смотрел на Деточкина как на ближайшего друга. – Мне нравится ваша напористость. В общем, я не против. Но вы желаете, чтоб я так сразу поставил свою визу на документ? Ай-яй-яй! Это безответственно!
   Профессиональный опыт не помог Деточкину. Битый час проторчал он у Согрешилина, но так и не смог уговорить его поставить свою подпись.
   Деточкин ходил из кабинета в кабинет. Ходил он долго. Страховаться были согласны все. Ставить свою подпись – никто!
   Деточкин устал. Нога болела. Он присел в холле на шаткий модерновый стул. Вокруг царила тишина. Лишь перестук пишущих машинок, доносившийся из машбюро, нарушал торжественный покой. Машинки отбивали отрицательные заключения по всем развлекательным мелодиям. Из их перестука складывался мотив антимарша, исполняемого с лихой жизнерадостностью, как того и требовала эпоха.
   Вдруг машинки замолчали. Вместо них дробно застучали каблуки. Из комнат выскакивали сотрудники и бежали в одном направлении. Согрешилин несся в первых рядах.
   Из кабинета с табличкой «Начальник управления» степенно вышел С. И. Стулов. Увидев знакомое лицо, он негромко обратился к Деточкину:
   – Ты теперь здесь работаешь? – Стулов привык к безудержному раздуванию штатов управления. Он по опыту знал, что зато потом будет кого сокращать.
   – Сегодня – здесь, – ответил Юрий Иванович.
   – Молодец! – одобрил С. И. Стулов и направился в зал прослушивания вслед за табуном. Когда он удобно расселся на мягком диване, механики включили стереофонический магнитофон.
   В рабочее время сотрудники управления дружно слушали фривольные программы низкопробных западных варьете, чтобы не допустить в родное искусство художественного свиста никакой безнравственности. Сами сотрудники считали себя настолько непорочными, что не боялись тлетворного влияния ни буржуазного твиста, ни буржуазного свиста.
   Деточкин одиноко скучал в холле.
   – Если бы я их страховал от потери занимаемой должности, выстроился бы длинный хвост, – с яростью думал Юрий Иванович.
   Прослушивание закончилось одновременно с рабочим днем, ровно в пять часов.
   Деточкин в потоке сотрудников пошел к выходу. Впервые за всю свою практику он не сумел застраховать ни одного человека.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, приключенческая, в которой за Деточкиным устремляется погоня

   Прошла еще одна неделя…
   Районная инспекция Госстраха перевыполнила квартальный план. Страховые агенты выдали на-гора сто один и шесть десятых процента.
   У Деточкина зажила нога. Отношения с Любой развивались в духе взаимопонимания. Деточкин исправно посещал репетиции и каждый раз интересовался, не удалось ли Максиму схватить главаря. Настроение у Юрия Ивановича было превосходным. Мучило одно – он так и не угнал семицветовский автомобиль.
   Подберезовиков, подозревавший, что на Димину «Волгу» будет опять произведено покушение, установил за бежевой красавицей тщательную слежку. Но злоумышленник не подавал признаков жизни, – может, он ушел в глухое подполье, может быть, его отвадил волчий капкан. Когда Дима поставил в своем дворе цельнометаллический гараж и запер его на японский замок, следователь даже расстроился. Стало ясно, что ночью машину угнать невозможно, и было маловероятным, что, наученный горьким опытом, вор кинется на нее днем. След преступника терялся. За отсутствием прямых улик толстенькому пришлось отменить подписку о невыезде, и он улетел в Сочи, чтобы прийти в себя. В следовательском отделе уже подтрунивали над Максимом, и только Таня защищала его как могла. Потерпевшие тоже потеряли веру в нового следователя.
   – Этот Подберезовиков… не…авдал…аше…оверие! – говаривал Пеночкин Филиппу Картузову.
   Снова, в который раз, стояла темная ночь. К гаражу приблизился Деточкин с неизменным портфелем в руках. В связи с установкой гаража Подберезовиков отменил ночное наблюдение, о чем Деточкин выведал на одной из репетиций. Юрий Иванович осмотрел защитное сооружение и нашел, что гараж хорош. Знакомый японский замок был тоже недурен!
   – Да, – рассуждал про себя Деточкин, – эту крепость можно взять только автогеном. Но какая волынка! Баллон с кислородом, баллон с водородом, шланги, горелка… Можно, конечно, взорвать динамитом… Будет большой шум! Свидетели проснутся! Да, из этого гаража ее не вынешь. Спи спокойно, дорогой Семицветов! – И Деточкин ушел несолоно хлебавши.
   Прошло двадцать четыре часа. Ночь опять не подкачала. Она была темная-претемная.
   В постели рядом с женой спокойно спал дорогой Семицветов. Ему снился забор, который скрывал от завистливых глаз дачу, записанную на его собственное имя…
   По ночной пустынной улице, слегка позвякивая, ехал автокран. Он свернул во двор и остановился у гаража. Из кабины деловито выскочил Деточкин. Он взялся за крюк и подцепил его под японский замок.
   – Вира! – скомандовал Деточкин.
   Трос натянулся, и корпус гаража легко взмыл в воздух. На кирпичном полу беззащитно стоял бежевый автомобиль.
   Зрелище гаража, парившего над «Волгой», было фантастическим. Жаль, что его видели только двое – Деточкин и водитель автокрана. Юрий Иванович наплел крановщику с три короба: что, мол, кого-то надо встречать, что кто-то болен, что ключи у кого-то на даче…
   Самый вид Деточкина, все его слова были настолько искренними, что крановщик ни в чем не усомнился и взялся помочь.
   Деточкин проворно открыл «Волгу», проверил, нет ли капкана или еще чего-нибудь новенького, отключил сигнал бедствия и вывел машину.
   – Майна! – скомандовал Юрий Иванович, и автокран бережно опустил гараж на прежнее место.
   В этот момент Дима проснулся. Ему захотелось по-маленькому. Не открывая глаз, он в полусне добрался до санузла. На обратном пути Дима подошел к окну, разомкнул слипшиеся веки и поглядел на гараж. Во дворе никого не было. Дима возвратился в постель и сразу заснул…
   А Деточкин не терял времени даром. Он приехал на «Волге» в какой-то кривой переулок. Он помнил, что там под брезентом законсервирована ржавая колымага, которая в далекой молодости была легковым автомобилем. Убедившись, что за ним никто не следит, Деточкин поднял брезент и ловко отвернул номерные знаки. Нетрудно сообразить, что несколько минут спустя бежевая «Волга» № 49–04 МОТ уже выступала под шифром 82–15 МОП…
   Любу вновь разбудил ночной звонок.
   – Кто там? – сонно спросила она.
   – Люба, это я!
   Люба испуганно отворила дверь.
   – Что случилось? Опять капкан?
   – Нет, на этот раз обошлось, – вздохнул Деточкин, не рискуя войти в квартиру. – Я пришел попрощаться, я уезжаю в командировку…
   – Сейчас, ночью? – Люба старалась говорить спокойно.
   – Приходится… Можно, я от тебя позвоню маме? – Деточкин переступил порог.
   – Езжай, езжай в Тбилиси! – И Люба ушла к себе в комнату.
   – Зачем в Тбилиси? Я поеду еще куда-нибудь! – крикнул вдогонку влюбленный автомобильный жулик. Ответа не последовало.
   Телефон был в коридоре, и Деточкин позвонил домой.
   – Мама! – нежно начал Деточкин, когда она наконец подошла. – Я не виноват, но я сейчас уезжаю в командировку…
   Он отвел трубку от уха, чтобы не слушать того, что ему говорила мама.
   – Я вернусь через несколько дней. Мама, не волнуйся! – попытался сказать он, но все оказалось лишним, так как мама уже повесила трубку.
   Деточкин поскребся в дверь к Любе, но она заперла ее на крючок. Обстоятельства были таковы, что следовало торопиться. И Деточкин ушел, разрываясь между чувством и долгом.
   Стоя у окна, Люба с изумлением увидела, как ее Юрий Иванович сел в шикарную «Волгу» и укатил по неизвестному маршруту.
   На следующее утро Семицветовы встали рано. Накануне Дима договорился с механиком сделать «Волге» профилактику. Супруги быстро позавтракали и спустились к гаражу.
   Механик уже поджидал их.
   – Здравствуйте! – подобострастно поздоровался Дима. Автолюбители, особенно неопытные, всегда заискивают перед механиками, которые знают, что у машины внутри.
   – У нас заедает левый поворот! – пожаловалась Инна.
   – Поглядим! – сказал механик.
   – Когда переводишь скорость, она вдруг «тук-тук-тук»… – добавил Дима.
   – Послушаем! – сказал механик.
   – И еще – греется переднее правое колесо, – продолжал Дима.
   – Пощупаем!
   – Позавчера весь день пахло бензином! – вспомнила Инна.
   – Понюхаем! – издевательски сказал механик. К людям, не смыслящим в технике, он относился свысока. – Вы отоприте гараж-то!
   Дима достал из кармана ключ, похожий на иероглиф, отпер замок, снял его с петель, отодвинул засов и открыл первую створку ворот.
   Машины в гараже не было!
   Дима обомлел. Он не поверил своим глазам. Он распахнул вторую створку. Солнечный луч ворвался в гараж и осветил пустое место.
   – Где машина-то? – бестактно спросил механик.
   Дима и Инна тупо смотрели на кирпичный пол. Вчера перед сном они загнали «Волгу» в гараж и собственноручно заперли на японский замок. Замок оставался целым, гараж стоял на месте, машины в нем не было!
   – Чего молчите-то! – рассердился механик. – Я не для шуток пришел!
   Ошарашенные мистическим исчезновением автомобиля, Семицветовы онемели. Они были не в силах издать ни единого звука. Они по-прежнему не моргая смотрели на пол. Кирпичный пол был в порядке. Значит, машина не провалилась сквозь землю.
   – «Тук-тук-тук…» – передразнил Диму механик. Он выразительно постучал пальцем по лбу и ушел…

   …Чего только не узнаешь в дороге! Водитель не должен бессмысленно любоваться окрестным пейзажем. Даже на ходу он обязан расти, расширять свой кругозор, повышать интеллектуальный уровень. Именно для этого на краю шоссе понатыканы дорожные плакаты:
   «Крым – лучшее место для отдыха!»
   «Кавказ – лучшее место для отдыха!»
   «Рижское взморье – лучшее место для отдыха!»
   «Самолет – лучший вид транспорта!»
   «Такси – лучший вид транспорта!»
   «Суда на подводных крыльях – лучший вид транспорта!»
   «Быстро, выгодно, удобно!» – это про Аэрофлот.
   «Надежно, выгодно, удобно!» – это про сберкассу.
   «Вкусно, выгодно, удобно!» – это про камбалу.
   «Пейте советское шампанское!» – это специально для шоферов, чтобы не пили в дороге.

     Вокруг советских городов
     Сажай клубнику всех сортов! –

   хочется вылезти и посадить.
   «Лучшему строителю – право первого прыжка!» – это на строящемся лыжном трамплине. Бедный лучший строитель!
   Читая проносящиеся мимо плакаты, Деточкин отвлекался от невеселых мыслей. Несмотря на замену номера, неприятностей можно было ожидать на любом километре пути.
   Вдруг вдалеке, на обочине, ярким зеленым пятном возник неудачно покрашенный под цвет листвы милицейский мотоцикл. При виде инспектора ОРУДа Деточкин сбавил скорость – этот импульс присущ всем водителям. Беседа с инспектором как-то не входила в планы Юрия Ивановича. Он смотрел прямо перед собой, стараясь не встретиться взглядом с опасностью. Но инспектор повелительно вытянул руку, приказывая Деточкину остановиться. В голове, как дорожные плакаты, замелькали лаконичные, но выразительные мысли:
   «Почему остановил?»
   «Что я нарушил?»
   «Знает или не знает?»
   «Бегство – лучший вид спасения!»
   «Но мотоцикл – самый лучший вид транспорта!»
   И Деточкин притормозил. Мечтая отделаться штрафом неизвестно за что, он зажал в руке мятый рубль и на плохо гнущихся ногах пошел навстречу гибели.
   – Товарищ начальник! – обычным угодливым голосом нарушителя заныл Деточкин.
   – Здравствуйте! – приветливо поздоровался старшина милиции. Он был немолод и устал от возни со своим едко-зеленым мотоциклом. – Я вижу, вы один едете! Если не торопитесь, помогите мне завести этот драндулет. Тут одному не справиться!..
   – Завести мотоцикл?! – вскричал Деточкин, с трудом подавив желание расцеловать милиционера. – Обожаю заводить! – Он переложил рубль в карман, отодвинул старшину в сторону и с удовольствием ударил ногой по педали.
   Мотоцикл даже не чихнул.
   – Аккумулятор подсел! – пожаловался инспектор. – Я давно прошу пересадить меня на другой мотоцикл.
   – Со старым аккумулятором – это не жизнь, – посочувствовал Деточкин. – Раз-два, взяли!
   Они выкатили мотоцикл на асфальт.
   – Садитесь! – предложил Деточкин.
   Инспектор уселся в седло.
   – Вперед! – скомандовал Юрий Иванович. Он побежал по шоссе, как молодая счастливая мама, толкающая перед собой коляску с сыном.
   Однако мотоцикл не подавал признаков жизни.
   Деточкин взмок, но продолжал бежать.
   – Стоп! – сказал старшина и перешел на дружеское «ты». – Я вижу, ты уморился. Давай я тебя покатаю!
   – Смысла нет.
   – Тогда вот что, – посоветовал инспектор, – подцепим к твоей «Волге». У тебя есть трос?
   – Кто его знает, что там есть! – вырвалось у Деточкина, но он тут же поправился: – Да я не помню. Сейчас погляжу.
   Он подскочил к «Волге», открыл багажник, достал оттуда металлический канат и победно помахал им в воздухе:
   – Есть буксир!
   Старшина и Деточкин общими усилиями прицепили мотоцикл к «Волге». Деточкин сел за руль машины, милиционер снова прыгнул в седло, и они покатили по шоссе, связанные одной веревочкой. Наконец непокорный мустанг чихнул и завелся. Проехав еще немного, они остановились. Деточкин отцепил канат.
   – Спасибо, друг! – растроганно благодарил старшина. – Выручил.
   – О чем разговор! – великодушно развел руками Юрий Иванович. – Человек человеку – друг…
   – Точно, – подтвердил инспектор. – Случилась со мной беда – ты мне помог, случись с тобой беда – я тебе помогу…
   – А вместе делаем общее дело, – оживился Деточкин, – ты по-своему, а я по-своему…
   И они улыбнулись друг другу.
   – Скажи, брат, – спросил Юрий Иванович, – тут телеграф есть поблизости?
   – Ты езжай за мной! – предложил инспектор и возглавил автоколонну.
   Теперь впереди ехал старшина на милицейском мотоцикле, а за ним неотступно следовал Деточкин на угнанной «Волге». В таком порядке они и прибыли в мотель.
   Мотель – такая гостиница, где раньше всего заботятся об автомобиле, а потом уже о человеке. И как ни странно, человека это вполне устраивает.
   Машина здесь моется, отдыхает, поправляет свое здоровье, а ее владелец комфортабельно блаженствует в кругу себе подобных. Не привыкшее к ласке сердце автотуриста тает от восторга, и он начинает думать, что иметь машину хорошо. Вечерами в холле можно участвовать в викторине на тему «Правила уличного движения», а на спортивной площадке сыграть в популярную культмассовую игру «Не уверен – не обгоняй». Те, кто не любит игр и предпочитает тихую жизнь, могут посмотреть в лекционном зале научно-популярный фильм «Непереключение света ведет к аварии!».
   Деточкину предложили место на стоянке и номер с балконом. Юрий Иванович отказался. Он заторопился на телеграф и отправил товарищу Квочкину скорбную депешу:
   «Слезно прошу оформить отпуск пять тире шесть дней свой счет связи катастрофическим состоянием здоровья любимого племянника заранее благодарен Деточкин».
   А рядом, в телефонной будке, старшина милиции выслушивал сообщение о том, что если на его участке появится бежевая «Волга» № 49–04 МОТ, то ее следует задержать.
   Деточкин и инспектор вместе вышли на улицу. Они зашагали вдоль стоянки, где собрались машины самых разнообразных марок и цветов. Заметив, что за руль бежевой «Волги», точно такой же как у Деточкина, садится дородный седой мужчина, инспектор бросил Юрия Ивановича на произвол судьбы и побежал.
   – Документы на машину, пожалуйста! – услышал Деточкин.
   – Прошу вас! – И седой мужчина, на лацкане пиджака которого поблескивал лауреатский значок, полез за документами.
   Деточкин, почуяв, что дело пахнет керосином, заспешил к бывшей семицветовской «Волге». Он включил двигатель и в зеркальце, укрепленном над рулем, увидел, что теперь инспектор идет к нему.
   Когда у тебя нет документов на машину, а их собираются проверять, то бегство на самом деле лучший путь к спасению. Деточкин, не мешкая, лихо рванул с места.
   Стремительный старт бежевой «Волги» показался инспектору подозрительным. Он подбежал к своему мотоциклу и ударил ногой по педали. Двигатель сразу завелся. Мысленно поблагодарив за это Деточкина, инспектор устремился за ним в погоню.
   Погоня! Какой детективный сюжет обходится без нее! В погоне может происходить все! Можно на обыкновенной лошади догнать курьерский поезд и вспрыгнуть на ходу на крышу купированного вагона! Можно запросто перескочить с одного небоскреба на другой! Можно пронестись на машине под самым носом электрички, хотя в действительности шлагбаум закрывают задолго до появления состава! Можно уцепиться за хвост реактивного лайнера, спрыгнуть в океан в нужном месте и схватить за горло мокрого преступника!
   Один бежит – другой догоняет. Таков непреложный закон жанра. Детектив без погони – это как жизнь без любви.
   Деточкин выжимал из рядовой «Волги» все, что она могла дать. Инспектор тоже выжимал из рядового мотоцикла максимум скорости. Выжимали они приблизительно одинаково, и расстояние между ними не сокращалось. Их разделяли двести метров, проигранных старшиной на старте.
   Они нудно мчались без всяких происшествий. На дороге не было препятствий, моторы работали исправно, горючее было в изобилии, нервы гонщиков не сдавали.
   Неизвестно, как долго бы это продолжалось и чем закончилось, если бы Деточкину не бросился в глаза дорожный знак: «Осторожно, дети!» Рядом приказывал второй знак: «Скорость 20 км!» И напоследок огромный плакат взывал: «Водитель! Будь осторожен! Здесь пионерский лагерь!»
   Деточкин любил детей. Он резко затормозил. Стрелка спидометра поползла вниз и замерла на отметке «20».
   Лицо Юрия Ивановича приняло мученическое выражение. Он видел, что инспектор приближается к нему с угрожающей быстротой.
   Стиснув зубы, Деточкин продолжал ехать со скоростью двадцать километров в час. Инспектор был уже совсем близко. Деточкин понял, что это конец! Ему хотелось закрыть глаза, но он боялся задавить пионера.
   Инспектор примчался к роковому рубежу и поглядел на запрещающие знаки.
   Инспектор тоже любил детей и в благородстве не уступал Деточкину. Хотя догнать бежевую «Волгу» не составляло сейчас никакого труда, старшина резко затормозил и тоже поплелся со скоростью двадцать километров в час! Лицо его страдальчески исказилось, но он держал себя в руках и упорно тащился в темпе катафалка.
   Зато Деточкин, которого умилил поступок инспектора, воодушевился.
   Теперь они ехали друг за другом на расстоянии каких-нибудь двадцати метров. А по обеим сторонам шоссе в густой зелени виднелись светлые корпуса. Около них резвились пионеры. Им было категорически запрещено выбегать на дорогу.
   Деточкин первым подъехал к концу детской зоны. Облегченно вздохнув, он сразу понесся как угорелый! Инспектор продолжал двигаться медленно. «Волга» удалялась!..
   Но вот и инспектор тоже вырвался на свободу и устремился в бешеную погоню. Его отделяли от «Волги» прежние двести метров. Все началось сызнова!
   Шоссе, по которому они мчались, пересекала автострада. Этот перекресток был новейшим сооружением в два этажа с поворотными бетонированными кругами. Сверху он, как известно, напоминал клеверный лист или две гигантские восьмерки.
   Деточкин решил воспользоваться сложным переплетением дорог и уйти от старшины. Он повернул направо.
   В свою очередь инспектор, надеясь перехитрить преследуемого, повернул налево, чтобы встретиться с ним лицом к лицу…
   Началась диковинная гонка. Одурев от долгой погони и потеряв всяческую ориентацию, водители то мчались в разные стороны, то неслись навстречу друг другу, то инспектор оказывался впереди Деточкина и тот его старательно нагонял, то они менялись местами. Одним словом, была полная неразбериха.
   Вдруг Деточкин увидел впереди тягач, который тащил за собой длинную пустую платформу. Деточкину пришла в голову дерзкая мысль.
   Он с ходу вогнал свою «Волгу» на движущуюся платформу и затормозил. Милиционер проскочил мимо, удивляясь, куда девался преследуемый.
   Водитель тягача спокойно жевал булку с любительской колбасой и ничего не подозревал, а Деточкин ехал на платформе, пока ему не надоело, затем дал задний ход, снова съехал на шоссе – и… тотчас же милицейский мотоцикл оказался рядом.
   – Попался, брат! – торжествующе произнес инспектор.
   – Да уж… попался… – согласился Деточкин.
   – От милиции не уйдешь… – И, как водится, именно в этот момент мотоцикл чихнул и заглох!
   Деточкин высунулся в окно и с удивлением отметил, что мотоцикл сначала отстал, а потом и вовсе остановился. Деточкин тоже остановил «Волгу», но на почтительном расстоянии.
   Инспектор сполз с мотоцикла.
   – Ты погоди, не уезжай! Понимаешь, опять аккумулятор!
   – Я тебя предупреждал, – отозвался Деточкин, – со старым аккумулятором – это не жизнь!
   Инспектор стал приближаться к «Волге».
   Деточкин слегка нажал на газ. Машина тронулась с места. Деточкин соблюдал дистанцию. Так они и беседовали, словно инспектор ОРУДа вышел на шоссе проводить Юрия Ивановича и давал ему вдогонку последние дружеские наставления.
   – Я этого всегда боялся! – сознался инспектор. – Будет важная работа, и он подведет! Вот не пересадили меня на новый мотоцикл!
   – Сочувствую! – вздохнул Деточкин. – Не повезло тебе!
   – Зато тебе повезло!
   – Из нас двоих кому-то должно было повезти! – резонно заметил Юрий Иванович.
   – А чего ты от меня удирал? – вдруг спросил инспектор.
   – Привычка! – ответил Деточкин. – Ты догоняешь, я удираю!
   – И у меня привычка! – поддержал шутку старшина. – Ты удираешь, я догоняю! Вышел бы, друг, помог завести мой мотоцикл. Подцепили бы к «Волге», как в прошлый раз… – Хотя на машине Деточкина стоял другой номер, а не 49–04 МОТ, инспектор превосходно понимал, что здесь дело нечисто.
   – Э нет, брат, – улыбнулся Юрий Иванович. – Я уже убедился, как ты отвечаешь на доброту… Счастливо тебе, и не поминай лихом!
   И Деточкин пустился наутек!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой следователь узнал, кто угоняет машины

   Прибыв к осиротевшему гаражу Семицветовых, Максим Подберезовиков сразу выдвинул рабочую гипотезу: тут не обошлось без автокрана! Всякая догадка нуждается в подтверждении, и поэтому был проведен так называемый следственный эксперимент.
   Во двор вызвали автокран. Правда, приехал не тот кран, который действовал ночью, но для эксперимента это не имело значения. Максим попросил Диму запереть гараж на замок. Затем Подберезовиков в точности повторил все ночные манипуляции вора, и, к восторгу многочисленных зевак, запрудивших двор, кран непринужденно поднял гараж в воздух.
   Максим торжествовал. Таня гордилась любимым следователем. А Диме было не по себе оттого, что он сделался центром внимания.
   С тех пор как преступник умудрился угнать семицветовскую «Волгу», Подберезовиков стал особенно популярен в следовательском отделе. Его коллеги в складчину приобрели для Максима ценный подарок.
   Когда следователь вместе с помощницей, вернувшись с места происшествия, подвергал кропотливому анализу цепь роковых событий, дверь неожиданно распахнулась и в кабинет своим ходом шумно въехала игрушечная заводная бежевая «Волга». На ней был прикреплен бумажный номер 49–04 МОТ.
   Видя, что из коридора за ним выжидающе наблюдают двадцать пар глаз, Максим не растерялся. Он бросился к машине, схватил ее и прижал к груди обеими руками.
   – Таня! – ликующе закричал Максим. – Я ее поймал! Потому что весь коллектив, как один человек, пришел ко мне на помощь! Можно писать рапорт начальнику!
   – Зачем писать? – крикнули из коридора. Там хотели, чтобы последнее слово осталось за ними. – Доложишь устно. Он тебя вызывает!
   – Вот это уж неостроумно! – парировал Максим.
   – Зато правдиво! – немедленно последовало в ответ.
   Зазвонил телефон. Таня сняла трубку, и оказалось, что Максима действительно требует начальник.
   Подберезовиков отдал игрушку Тане.
   – Заприте ее в несгораемый шкаф! – громко, чтобы слышали в коридоре, распорядился он. – И поставьте часового, а то дерзкий бандит не постесняется угнать ее и отсюда!
   И направился к начальнику, провожаемый одобрительными взглядами товарищей, оценивших его выдержку.
   Справедливо ожидая разноса, Максим нервно переступил порог кабинета Георгия Сергеевича Калужского. Начальник поднялся из-за стола во весь свой двухметровый рост.
   – Максим, вы удивитесь, но я вам завидую! – Предугадать ход мыслей Калужского было всегда невозможно, и Максим напряженно ожидал, что произойдет дальше. – Волчий капкан, – весело продолжал начальник, – японский замок, автокран – романтика! Вам все завидуют! Правда, вы не можете поймать преступника, но это уже мелочь! Зато вы с интересом наблюдаете, как разворачиваются события. Сознайтесь, вам нравится незаурядный жулик? Он неустанно угощает вас чем-нибудь новеньким. Может быть, он талантлив? Может быть, он талантливее вас?
   – Очень может быть, – подавленно согласился Максим.
   – Вы прекрасно устроились, – в той же насмешливой интонации продолжал Калужский. – Он будет себе угонять машины, а вы будете себе получать зарплату!..
   – Но, Георгий Сергеевич… – взмолился Подберезовиков, чувствуя себя идиотом.
   – Шутки шутками, – перебил Калужский, – но эта история стала уже скандальной. Мы назначили вас вместо несправившегося Чуланова, потому что вы подавали надежды. Но хватит подавать надежды, подавайте преступника!
   Максим чувствовал свою вину и молчал.
   Вконец добивая подчиненного, Калужский спросил:
   – Скажите, Максим, какого цвета игрушечный автомобиль вам надо будет дарить в следующий раз?
   Подберезовиков, убитый горем, вернулся к себе в кабинет. Таня не выдержала. Она решила спасти дорогого человека.
   – Я вас люблю, Максим Петрович! – твердо заявила Таня.
   Но объяснения не получилось. Как и следовало ожидать, Подберезовиков понял ее неправильно.
   – Не надо меня утешать! – сказал Максим. – Я вас тоже люблю. Давайте-ка лучше задумаемся над странным влечением нашего друга именно к машине Семицветова.
   Таня покорно снесла и это. Она знала, что ее удел – страдать!
   Чтобы найти ключ к мучившей его загадке, Подберезовиков решил поближе познакомиться с личностью потерпевшего.
   Раньше всего он направился к управдому. Следователь трижды приходил в часы приема, указанные в объявлении, но каждый раз дверь была заперта. Наконец ему удалось поймать водопроводчика. Он утешил Максима тем, что жильцы гоняются за управдомом месяцами – и ничего, живут… А от управдома все одно никакой пользы.
   Максим не стал с ним спорить. Он поднялся лифтом на верхний этаж, намереваясь посетить соседей Семицветова.
   – Вы что же, меня подозреваете в краже? – в упор спросил Ерохин из квартиры № 398.
   – Что вы! – удивился Максим. – Но я хотел бы спросить, не подозреваете ли вы кого-нибудь?
   – А я у вас сыщиком не служу! – Ерохин не выказывал желания продолжать разговор.
   – Но машину-то угнали! – не унимался Максим. – Надо найти!
   И тут Ерохин не сумел скрыть неприязни к своему соседу. И этому была причина – Ерохин не терпел паразитов.
   – Я за Семицветова спокоен! Он новую купит! – И перешел в атаку на следователя: – До чего у вас профессия противная – выпытывать, выслеживать…
   – А по-вашему, – в тон ответил Максим, – пусть себе воруют, расхищают?
   – А они и так крадут и тащат. И дачи возводят! А вы им машины ищете, уважаемый товарищ следователь!
   – Вы что же, хотите сказать, что Семицветов – жулик?
   – Нет, – возразил Ерохин, – заявлять – это не по моей части!
   – Понятно! – сказал Максим. – До свидания!
   – Прощайте! – поправил его дотошный Ерохин.

   В комиссионном магазине царила обычная торговая сутолока. Среди продавцов не было видно Димы. Его загнала в угол усатая покупательница с полновесным бюстом.
   – Димочка, – шептала она басом прямо ему в лицо, – вы позвонили – и я тут как тут!
   – Есть магнитофон «Грюндиг», – сообщил Дима, тщетно пытаясь высвободиться. – Стереофония. Идеальное состояние. Элегантный внешний облик. То, что вам надо!
   – Выпишите, пожалуйста! – даже не поглядев магнитофона, согласилась женщина-усач. – Я все помню… – кокетливо намекнула она.
   Но Дима решил внести поправку. Он растопырил пять пальцев на одной руке и дополнительно показал три пальца на второй.
   – Мы же договорились – пять! – охнула покупательница.
   – У меня изменились обстоятельства! – невозмутимо пояснил Дима. Они в самом деле изменились: Дима начал копить на новую машину.
   Но сделка не успела состояться. Семицветов внезапно увидел следователя, который подходил к прилавку.
   Дима похолодел. Он грубо оттолкнул даму и метнулся на свое рабочее место.
   Он не знал, что Подберезовиков сначала посетил директора магазина. Тот выдал Диме превосходную аттестацию:
   – Семицветов – гордость комиссионной торговли! Семицветов – это чуткость и отзывчивость! Семицветов – это знание продукции и проникновение в душу потребителя! Семицветов – это фотография на Доске передовиков!
   – Я вижу, Семицветов – ваша слабость! – улыбнулся Максим.
   – Семицветов – моя сила! – гордо объявил директор. Он был убежден в непогрешимости продавца.
   – Здравствуйте, товарищ Семицветов! – поздоровался следователь, удивившись, что в таком заштатном теле помещается столько добродетелей. – Когда вы освободитесь, я хочу с вами поговорить.
   – Я свободен! – пролепетал Дима. И про себя добавил: «Пока свободен!» Он был убежден, что Подберезовиков слышал его разговор с усатой хищницей.
   И, как бы в подтверждение его догадки, следователь сказал:
   – Вы сначала закончите с гражданкой ваши дела!
   Потными от страха руками Семицветов выписывал чек на пресловутый «Грюндиг». Подберезовиков терпеливо ждал, дама поплыла в кассу. Максим с интересом рассматривал дорогой магнитофон.
   – Может, вам нужен такой аппарат? – с надеждой спросил Семицветов.
   – Спасибо, не нужен, – ответил Подберезовиков.
   И в этот момент послышалось то, что сейчас больше всего боялся услышать Дима:
   – Димочка, можно вас на минутку? – И усатая гренадерша сделала попытку снова загнать Семицветова в угол. На Подберезовикова она не обращала никакого внимания. Ей было невдомек, что это следователь.
   – Пожалуйста, заберите вашу покупку! – стойко оборонялся Дима.
   Увидев, что он не идет в угол, дама навалилась на прилавок и попыталась тут же всучить мзду.
   – Не оскорбляйте мое достоинство советского продавца! – громко возмутился Семицветов.
   – Но как же… я так не могу… – сконфузилась покупательница и предательским шепотом добавила: – Мы же договорились!
   Максиму стало интересно.
   – С кем и о чем вы договорились? – снова чересчур громко спросил Дима. Он переиграл и этим выдал себя. А Максим недаром был актером.
   Женщина окончательно растерялась. Усы ее поникли.
   Она схватила в охапку тяжелый магнитофон и с позором выкатилась из магазина.
   – Унижают меня, третируют, топчут, – жалобно сказал Дима, ища поддержку у следователя.
   – Я вам сочувствую! – не без сарказма заметил Максим. – И машину у вас угнали! Вы невезучий!
   – Это правда! – согласился продавец.
   – Почему же вы не спрашиваете о судьбе вашей «Волги»? – жестоко полюбопытствовал Максим.
   – Я еще не успел, – неуклюже оправдался Дима. – А есть какие-нибудь новости?
   – Нет! – сухо ответил Максим.
   – Вы… Вы пришли еще что-нибудь узнать?
   – Спасибо, я уже узнал.
   И следователь покинул помещение.
   Диме и правда не везло. Вернувшись домой в этот трагический день, он застал у себя Сокол-Кружкина.
   – Я погиб! – с порога сообщил Дима. – Меня застукали! – И поведал родичам о визите следователя.
   – Тебя посадят! – бодро сказал тесть. – А ты не воруй!
   – Вы же у меня в доме! – огрызнулся Дима.
   – Твой дом – тюрьма! – расхохотался Сокол-Кружкин.
   – Папа! – решительно вмешалась Инна. – Твои казарменные шутки сегодня неуместны!
   – Что же делать? Что же делать? – Дима не находил себе места.
   – Сухари сушить! – от души посоветовал тесть.
   – Надо дать следователю на лапу! – внесла предложение практичная Инна.
   – Ты сошла с ума! – вздрогнул супруг.
   – Надо дать много, и тогда он возьмет! – сказала Инна.
   – Молчать! – зашелся Семен Васильевич. – Смирно! Не допущу! Позор!
   Инна не позволила ему продолжать:
   – С твоими поучениями, папочка, ты лучше бы выступал на рынке!
   – Я торгую клубнику, выращенную собственными руками! – Семен Васильевич показал натруженные ладони. – А за взятки не то что зятя, родную дочь сотру в порошок!
   Дима заплакал! Он плакал оттого, что, как сапер, подорвался на мине, что зазря потерял восемьдесят рублей, что надо будет всучить следователю взятку, а это страшно, оттого, что тесть у него мерзавец, и вообще оттого, что плохо быть вором в этой стране!
   Сокол-Кружкин с презрением посмотрел на ревущего зятя и сказал, приступая к обеду:
   – Ничего! В тюрьме тебя перевоспитают. Лет через десять вернешься другим человеком!..
   Дима в отчаянии обхватил голову руками и прошептал:
   – Жениться надо на сироте!..
   Дима три дня носил в кармане изрядную сумму, упакованную в конверт с идиллическим рисунком, но не решался идти к следователю. На четвертый день Инна запихнула сопротивляющегося мужа в такси и привезла его к зданию прокуратуры.
   Когда Дима поднимался по лестнице, от страха его поташнивало. В коридоре он начал икать и стал двигаться толчками в такт икоте. Он был столь взволнован, что ввалился в кабинет Подберезовикова, не постучав. Встретившись взглядом со следователем, Дима интуитивно осознал, что если он вручит конверт, то уже не выйдет из этого здания без конвоя.
   И вдруг случилось самое страшное: Дима лишился дара речи!
   – Здравствуйте! – недоуменно сказал Максим, не ожидавший посетителя.
   Дима хотел ответить, но не сумел. Он только кивнул.
   – Что-то опять случилось? – спросил следователь.
   Дима отрицательно помотал головой.
   – Что с вами? Вы плохо себя чувствуете?
   Дима примитивно кивнул.
   Максим налил в стакан воды и протянул немому.
   Дима покачал головой. Он по-прежнему не мог вспомнить ни одного слова.
   Ситуация стала забавлять Максима.
   – Зачем вы пришли?
   Ответить на подобный вопрос было чересчур сложной задачей для начинающего мима. Сделать то, ради чего он явился, – достать из кармана конверт и передать следователю – Дима почему-то не хотел. Он застыл как истукан, глупо моргая.
   – Знаете, у меня нет времени играть с вами в молчанку! – прикрикнул Максим.
   Дима обрадовался. Наконец у него появился предлог уйти, и уйти без вооруженного сопровождения. Он попятился к двери. На выходе, в предчувствии свободы, у него прорезался голос.
   – Я пошел… – сказал Дима.
   Правда, очутившись в коридоре, бывший немой не пошел, а побежал. Он вылетел на улицу, пронесся мимо жены и скрылся за углом.
   Чтобы догнать сбежавшего, Инна снова прибегнула к помощи такси.
   – Ну? – зашипела она, перехватив беглеца. – Что ты мчишься? Разве за тобой гонятся? Он взял, да?
   – Ты дура! – первый раз назвал жену ее настоящим именем Дима Семицветов…
   Максим Подберезовиков переживал нелегкие дни. Как у всякого одаренного человека, у него было, конечно, чрезмерно развитое чувство самокритики. Он обзывал себя всякими нехорошими словами. Но это не помогало раскрытию преступления. Единственной усладой Подберезовикова оставались те вечера, когда он приходил во Дворец культуры и приобщался к гению Шекспира. Но последние две репетиции были отравлены тем, что не явился партнер Максима – Деточкин.
   Подберезовиков направился к нему домой выяснить, в чем дело.
   – Я из Народного театра, – представился Максим маме Деточкина.
   Антонина Яковлевна встретила его радушно. Она скучала и была рада любому гостю.
   – Я очень довольна, что Юра играет в театре. По-моему, у него есть способности. Я ненавижу Юрины командировки! – продолжала мама, как обычно, без всякой связи. – Всегда срывается среди ночи и исчезает. Люба права – тут что-то неладно…
   – Кто это – Люба? – едва успел вставить Максим.
   – Юрина невеста. Он какой-то несовременный – очень долго за ней ухаживает… Она водит троллейбусы – славная женщина! Они познакомились, когда он пришел ее страховать… Какие у страхового агента могут быть командировки? Почему он возвращается нервный? А на этот раз он заявил Любе, что поедет не в Тбилиси, а еще куда-нибудь. Вы не можете объяснить, что все это означает? Вы кто по профессии?
   – Следователь! – Максим слушал монолог словоохотливой мамы Деточкина с возрастающей внутренней тревогой.
   – Вот вы и разберитесь! – отреагировала на профессию Максима Антонина Яковлевна. – Когда я была молоденькой, за мной тоже ухаживал следователь, но я вышла замуж за красноармейца.
   – А когда Юрий Иванович уехал? – спросил Подберезовиков с тайной надеждой.
   – На нашей свадьбе гулял весь полк. Мы пели «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка», – продолжала вспоминать мама. – Вы знаете эту песню?
   – «Иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка», – закончил Максим. – Когда он все-таки уехал?
   – Трое суток назад, ночью, – сказала Антонина Яковлевна. – Представьте себе, самое поразительное: он заехал прощаться к Любе на какой-то «Волге»!
   – Может, это было такси? – Следователь должен быть человеком, который всегда сомневается.
   – Нет, он сам был за рулем.
   – Разве Юрий Иванович умеет водить машину?
   – Еще бы! – с гордостью сказала мама, не подозревая того, что творит. – Десять лет шофером работал, потом в аварию попал. У него было сотрясение мозга. Он лежал у Склифосовского. Я тоже не выходила из больницы. Врачи советовали Юре пока не ездить. И он пошел в страховые агенты, временно, конечно. Я так хочу, чтоб они поженились! Я мечтаю о внуке или внучке, мне все равно!
   Максим улучил удобный момент, поспешно распрощался и ушел.
   Он был потрясен своим открытием.
   Он вспоминал, и воспоминания жгли его сердце.
   Деточкин проявлял болезненный интерес к поиску главаря.
   У Деточкина болела нога как раз на следующий день после истории с волчьим капканом…
   Деточкин горячо защищал толстенького…
   Деточкин обычно курил беломор, но тогда у него оказались сигареты «Друг»…
   Наконец, Деточкин исчез той самой ночью, когда у Семицветова угнали машину…
   Улики? А может быть, совпадения?
   Нет, это улики! Но косвенные, а не прямые!
   Тут Максим, который шагал по вечернему городу, остановился.
   Он ясно увидел перед собой доверчивые, добрые, грустные глаза Юрия Ивановича, которые смотрели на него с укором.
   И Максим осудил себя за дешевую подозрительность, за пристрастие к первой, поверхностной версии, за оскорбление дружбы.
   «Юрий Иванович – скромный работяга, небогато живет, любит искусство. Как он грандиозно репетирует! Как он правдив и естествен!
   Нет, конечно, не Юрий Иванович крадет автомобили!
   А может быть, все это маскировка?»
   Максим опять зашагал по улице, ускоряя темп.
   «Конечно, Деточкин притворяется! Он актер не только в Народном театре, но и в гуще народной жизни! Ведь я сам сообщил ему, что снял слежку с семицветовской машины, и он тотчас же нагло воспользовался моей откровенностью! Это не я оскорбляю дружбу, а Деточкин втоптал ее в грязь!»
   Максим бежал и бежал по ночной Москве. Он задыхался. Он перестал бежать, остановился и обнял фонарный столб.
   Подберезовиков являл собой образец сомневающегося следователя, и это было прекрасно!
   Казалось, все нити вели к виновности Деточкина, но Подберезовиков упорно боролся с логикой. Сердце подсказывало ему, что тут дело не просто!
   «Может, я ошибаюсь? – терзал себя Максим. – Может, я поддался на болтовню пожилой женщины? Надо еще раз тщательно все взвесить. У меня сдают нервы. Я готов посадить друга. Юрий Иванович не должен быть виновным!»
   Максим вернулся домой. Он не спал ночь. Он страдал. Его мысли путались. Он изо всех сил сдерживал себя и остерегался выводов. Он сопоставлял факты. Он опровергал факты. Он ходил по комнате. Он пил кофе.
   «Каждый преступник совершает свое преступление не ради удовольствия, а с конкретной целью. Для чего Деточкину похищать машины? Что делает он с таким количеством денег? Копит? Непохоже! Предается разгулу? Тоже маловероятно.
   Нет, Юрий Иванович не преступник!..»
   А утром следователь побежал в районную инспекцию Госстраха, все еще надеясь, что Юрий Иванович послан в командировку на служебной машине.
   Но Яков Михайлович Квочкин окончательно разоблачил страхового агента:
   – У Деточкина уйма хилых родственников. На этот раз вышел из строя его любимый племянник.
   В душе Максима все оборвалось и рухнуло. Его положение стало отчаянным: вина Деточкина была теперь бесспорной!
   Заставив себя отбросить эмоции, Подберезовиков приступил к выполнению служебного долга. К концу дня в кармане следователя лежало подписанное постановление на арест Деточкина Ю. И., обвиняемого в краже автомобилей!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой человек, укравший машину, торопится от нее избавиться

   Мерно шумело море. Отдыхающие, поверившие плакату, что Рижское взморье – лучшее место для отдыха, мерзли на песчаном берегу, не решаясь войти в холодную воду. Все были счастливы, так как сегодня не шел дождь. На пронизывающем ветру дрожали вековые сосны, распространяя вокруг себя полезный для здоровья аромат.
   К пляжу подъехала бежевая «Волга», та самая. В отличие от других машин, из которых выскакивали полуголые курортники, из этой никто не вышел.
   Рядом с Деточкиным, на переднем сиденье, отсчитывал деньги добротно откормленный элегантный мужчина с набриолиненными жидкими волосами.
   – Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать… – степенно перебирал рублевые бумажки покупатель машины.
   – С ума сойти! – нервничал Деточкин. – У вас что же, все деньги рублями?
   – По-старому это десять рублей, и, пожалуйста, вы что, не считаете рубль за деньги? Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…
   – Это не по-честному! – был недоволен Деточкин. – Как я потащусь с охапкой денег?
   – И пожалуйста, не сбивайте меня, а то я вынужден буду начать сначала. Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…
   Деточкин смирился и замолчал. У него не было другого покупателя. Вот уже три дня он мотался по Риге и ее живописным окрестностям, но никто не хотел покупать машину без документов. Положение Деточкина было отчаянным, как вдруг подвернулся этот тип.
   Он считал очень долго. Невдалеке продрогшие курортники с ожесточением играли в волейбол. Некоторые согревались другим способом: отхлебывали из термосов горячий чай или из бутылок – более крепкие напитки.
   Покупатель все еще считал. Кажется, он приближался к концу. Деточкин мысленно поблагодарил его за то, что он не припас мелочи.
   – Пять тысяч четыреста девяносто восемь, пять тысяч четыреста девяносто девять, пять тысяч пятьсот, – закончил подсчет бесстрастный голос. – Все!
   – Почему у вас деньги одними рублями? – не отставал Деточкин. – Это что-то подозрительно, нехорошо!
   Новый владелец «Волги» насмешливо поглядел на Юрия Ивановича.
   – Разве вы прокурор? Я же не интересуюсь, откуда у вас машина и почему на нее отсутствуют документы.
   – А я могу ответить, – нисколько не смутился Деточкин. – Я угнал машину. Могу сообщить, у кого и за что…
   – Сыграем в эту игру, – усмехнулся покупатель. – Я – пастор! Эти рубли – пожертвования моих прихожан. Ему! Но – осталось немножко…
   – И вы верите в Бога? – поинтересовался Деточкин.
   – Все люди верят. Одни верят, что Бог есть, другие верят, что Бога нет. И то и другое недоказуемо… Будете пересчитывать?
   – Буду! – И Юрий Иванович приступил к обязанностям кассира.
   Летний день клонился к вечеру. Надев мохнатые свитера или пальто деми, курортники переключались на новый вид отдыха. Толпа фланировала по берегу, увязая ногами в песке. Отдельные сумасшедшие пребывали в купальных костюмах, мужественно борясь с обледенением тела.
   Деточкин вышел из «Волги», держа вздувшийся портфель, битком набитый рублями.
   Пастор лихо развернул машину и умчался на проповедь.
   А Деточкин пешком потопал на станцию и стал ожидать электричку.
   Приехав в Ригу, он зашел в почтовое отделение и от имени Петрова Петра Петровича перевел тюк денег в город Метельск. Предварительно он проделал странные расчеты: из суммы в 5500 рублей он вычел 16 рублей – стоимость обратного билета в Москву на поезде вместе с постельным бельем, потом отбросил 13 рублей – командировочные, по 2 рубля 60 копеек в сутки, и 8 рублей 10 копеек – стоимость бензина на перегон машины из Москвы в Ригу. Получилось 5462 рубля 90 копеек. Из этой суммы он отнял стоимость почтового перевода – 109 рублей 25 копеек. Вот эту итоговую сумму, 5353 рубля 65 копеек, он и перевел почему-то в город Метельск.
   Садясь в купированный вагон скорого поезда Рига–Москва, Деточкин дал себе клятву покончить с подобными делами. Никогда в жизни он не дотронется больше ни до одной чужой машины!
   После каждой автомобильной авантюры Деточкин определенно решал, что именно этот случай – последний.
   Уже подъезжая к Москве, Юрий Иванович привел в порядок документацию. Он достал из портфеля отчетную ведомость на выплату командировочных и в графе «фамилия» четко вывел: «Деточкин Ю. И.» В рубрике «количество дней» он проставил цифру «5», расписался в получении денег, а затем приобщил к ведомости железнодорожный билет и квитанцию на перевод. Формальности были соблюдены.
   В воскресенье утром поезд прибыл на станцию назначения. Деточкин с опаской вышел на перрон и привычно огляделся по сторонам. Никто к нему не подошел и не приказал: «Руки вверх!»
   Юрий Иванович отыскал телефон-автомат и, волнуясь, набрал домашний номер.
   – Мама, это я! – с напускной бодростью сказал Деточкин. – Я только что приехал. Я здоров! – Он выдержал небольшую паузу. – Дома все спокойно? Никто не приходил?
   – Ты доигрался в своем Народном театре, – обрадовала сына мать. – К тебе заходил следователь!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой следователь и преступник выясняют отношения

   – Когда ко мне приходил следователь? – спросил Деточкин, едва переступив порог родного дома.
   – Позавчера, – ответила мама, подставляя щеку для поцелуя. – Ты пропустил по телевизору такой футбольный матч! Яшин стоял как бог!
   Деточкин поцеловал маму.
   – Что он обо мне спрашивал?
   – В библиотеке «Огонька» вышел Мельников-Печерский. Я открываю его наново. Он ничего не спрашивал!
   – А что ты ему наговорила? – Деточкину был знаком общительный характер Антонины Яковлевны.
   – Я, как всегда, молчала. Я рта не раскрыла! – сказала мама, убежденная, что так и было.
   – Почему он приходил? – настойчиво выспрашивал сын. – Он беспокоился, что я пропустил репетицию? Или у него была другая причина?
   – Ну разве может возникнуть причина для прихода к тебе следователя?
   – Мама, я же твой сын!
   – Каждый день узнаешь что-нибудь сенсационное! – улыбнулась Антонина Яковлевна.
   Как и все мамы, она не сомневалась, что ее сын – кристальной души человек, почти святой! Всю свою жизнь она воспитывала в Юре любовь к справедливости. Справедливость была коньком мамы Деточкина. Сейчас, с уходом на пенсию, она целиком посвятила себя служению этой безупречной идее. Встречаясь с недостатками, Антонина Яковлевна не проходила мимо и успешно боролась с ними при помощи писем в газеты. Пока Деточкин расправлялся с семицветовской «Волгой», мама проделала не менее трудную операцию. Она добилась закрытия «забегаловки», рассадника зла и порока, и теперь в освободившемся помещении шла стрельба. Здесь разместили тир данного микрорайона.
   – Ты всегда возвращаешься из своих командировок взвинченный, – заметила мама. – Успокой свои нервы. Пойди в тир и постреляй в цель!
   – Пожалуй, сегодня я промахнусь! – сказал Деточкин.
   Он чувствовал себя скорее мишенью, нежели стрелком. Весь воскресный день он потратил на мучительные размышления: идти вечером на репетицию или избегнуть встречи с Максимом?
   «Подозревает меня следователь или он заходил как товарищ по сцене?» Деточкин не мог перенести проклятой неизвестности и мужественно отправился во Дворец ставить точки над «i».
   Когда Юрий Иванович объявился в зрительном зале, режиссер учинил ему скандал. Постановщик орал, что Деточкин подводит всю команду, что предстоит решающая игра, то бишь премьера, и что он переведет его в дублирующий состав! В заключение режиссер сунул ему в руку длинную шпагу и погнал на сцену биться с первым попавшимся.
   Когда пришел Максим, режиссер заодно намылил шею и ему. Максим тоже получил оружие и был послан на сцену схватиться с Деточкиным, как и полагалось по сюжету.
   Так они и встретились, со шпагами в руках.
   – Защищайтесь, сударь! – угрожающе сказал Максим. Впервые в жизни он приступил к допросу на освещенной сцене и в берете с пером.
   – К вашим услугам! – в тон ответил Деточкин, пытаясь прочесть на лице Максима свою судьбу.
   Следователь был непроницаем. Он стал в позицию и почувствовал, как во внутреннем кармане прошелестело постановление об аресте.
   Деточкин тоже принял позицию.
   Шпаги их скрестились!
   – Я имею честь напасть на вас! – жестко сказал Максим. – Где вы пропадали?
   – Черт возьми! – крикнул Деточкин, скрывая волнение. Он не знал, что следователь был в Госстрахе, и допустил промах: – Я ездил в командировку!
   В пылу сражения участники не замечали, что разыгрывают сцену скорее по Дюма, чем по Шекспиру. Режиссер не мог прийти в себя от изумления.
   – Как здоровье любимого племянника? – безжалостно спросил следователь, делая свой главный выпад.
   – Какого племянника? – бессмысленно запирался Юрий Иванович.
   – А волчий капкан? А больная нога? А сигареты «Друг»? – наносил удар за ударом Максим.
   Точка над «i» была поставлена, и не одна!
   Юрий Иванович осознал, что попался. У него помутилось в глазах. Подберезовиков понял, что пора переходить к следующему акту пьесы, где главным действующим лицом станет вышеупомянутое постановление.
   – Прекратите отсебятину! – закричал из зала взбешенный режиссер. – Во времена Шекспира не было сигарет «Друг». И потом, почему вы перешли на прозу?
   Деточкин, продолжавший по инерции размахивать оружием, с перепугу хватил противника по голове. Бедный Максим сразу же рухнул как подкошенный.
   – Шпаги в ножны, господа, шпаги в ножны! – неожиданно для самого себя приказал режиссер, ставивший сцену дуэли и не по Дюма, и не по Шекспиру, а по модной в нынешнем футболе бразильской схеме 4–2–4.
   Режиссер кинулся к Подберезовикову и убедился, что тот жив. Вместе с Деточкиным, который шептал оправдательные слова, они подняли тело с пола и отнесли на диван. Максим скоро пришел в себя. Успокоенный режиссер оставил противников наедине. Юрий Иванович положил на лоб следователю мокрую тряпку.
   – Как вы себя чувствуете? – спросил Деточкин, участливо заглядывая в глаза своей жертве.
   – Вашими заботами! – с иронией ответил Максим.
   Деточкин возложил ему на лоб новую холодную повязку.
   – Именно вас я никак не хотел ударить, даже нечаянно!
   – Да, это мне понятно! – Поверженному был не чужд сарказм.
   – Ничего вы не понимаете! – с горечью вырвалось у Деточкина.
   Подберезовиков внутренне согласился с ним. Он действительно еще не все понимал. Совесть не позволяла ему пустить в ход постановление об аресте, пока он не доберется до самой сути: что же толкнуло Деточкина на скользкий путь? Следователь настойчиво подавлял в себе теплые чувства, которые, несмотря ни на что, вызывал в нем неуклюжий, чуточку смешной Деточкин. Подберезовиков сбросил со лба повязку и встал.
   – Нам надо поговорить!
   Деточкин печально кивнул:
   – Надо!
   Они вышли на улицу и шли рядом, как магнитом притянутые друг к другу.
   Оба не отваживались начать решающий разговор.
   Они проходили мимо «Пивного зала».
   – Зайдем! – нарушил молчание преступник.
   – Зайдем! – печально согласился следователь.
   «Пивной зал» был похож на баню: дикая жара, стены из белого кафеля и столы из мраморной крошки. Густой табачный дым вполне заменял клубы пара, пивная пена – мыльную, пиво лилось как вода, и действительно, воды в нем хватало, но особенно дополнял сходство глухой гомон голосов.
   При входе в «Пивной зал» посетители инстинктивно оглядывались, ища глазами шайку. Шайка здесь тоже была – ее возглавлял Филипп Картузов.
   Подберезовиков и Деточкин отыскали свободный столик, заказали пива и раков. Не прошло и минуты, как им подали. Картузов требовал от официанток гоночного обслуживания. Клиенту не давали опомниться. Заказы выполнялись мгновенно. Это приводило неизбалованного едока в отличное расположение духа. Он вливал в себя разбавленное пиво и радовался.
   Время от времени в зале появлялся Филипп, важный и недоступный. Он хозяйским оком окидывал баню. Убедившись, что предприятие работает на всю катушку, методично наматывая для него золотые ниточки, Филипп величественно удалялся.
   Деточкин и Подберезовиков не замечали окружающей среды. Они не сводили глаз друг с друга. Все остальное было для них как бы не в фокусе.
   – Откуда ты такой взялся? – допытывался Максим. – Мама у тебя хорошая, про паровоз поет… – Тут он окинул Юрия Ивановича подозрительным взглядом. – Простите, а вы не псих?
   – Нет, у меня справка есть…
   – Артист! Хороший артист! Я всегда говорил: настоящий жулик, как правило, настоящий артист! А человек вы осмотрительный, – продолжал Подберезовиков, – крали только у тех, кого вы считали жуликами. Я об этом давно догадался.
   Деточкин не стал возражать.
   – Вы надеялись, что это послужит на суде смягчающим обстоятельством. Возможно, вам скинут годик со срока…
   Деточкин застенчиво молчал.
   – Как вы докатились до этого? – выспрашивал Подберезовиков. – Ну объясните же мне!
   – Ладно, – нарушил молчание припертый к стене Деточкин. – Я расскажу вам, как все это началось…
   И Юрий Иванович поведал Максиму, как сразу после больницы пошел работать в гараж при торговой базе. В этом государственном учреждении процветала частная инициатива, и Юрию Ивановичу это не понравилось. Воспитанный мамой в любви к справедливости, он восстал! Но сплоченная компания дельцов своевременно выгнала его, «как не справившегося с работой». Деточкин озлобился. Он остался на мели. Ему срочно нужно было подработать. Он взялся перегнать только что купленную машину в другой город. Перегнать, а не угнать! В пути хозяева разоткровенничались, и Деточкин сообразил, что везет таких же расхитителей народного добра, с какими он общался на торговой базе. Один был крупный «специалист» по стройматериалам – вагонами крал. Его приятель ведал путевками – и тоже недурно жил. Юрий Иванович не выдержал. Он как бы нечаянно заглушил мотор, велел своим пассажирам выйти на шоссе и толкать «Волгу» сзади, пока она не заведется. Частники вылезли и стали усердно толкать. Они хорошо толкали, «Волга» завелась, и Юрий Иванович уехал, оставив жуликов на дороге.
   – Я слышал эту легенду, но не знал, что она про вас, – сказал Максим.
   – Про меня, – согласился легендарный Деточкин.
   – Сколько вы всего продали автомобилей? – официально допрашивал Подберезовиков.
   – Четыре!
   – Допустим, четыре! – Следователь быстро считал в уме. – Это в старых деньгах выходит почти четверть миллиона.
   Деточкин молчал.
   – Приличные деньги! – допекал его Максим.
   Деточкин молчал.
   – Где вы прячете свой капитал?
   На этот вопрос следователя нельзя было не ответить, и Деточкин показал на свой портфель.
   – Здесь!
   Портфель беспечно лежал на свободном стуле. Максим не поверил своей удаче. Он нашел не только преступника, но и деньги. Подберезовиков непроизвольно потянулся к вещественному доказательству. Деточкин сочувственно улыбнулся. Максим тотчас отдернул руку.
   В этот момент к их столику степенно приблизился Филипп Картузов. В один из своих царских выходов он увидел следователя и теперь радушно приветствовал его:
   – Здравствуйте! Что же вы мне ничего не сказали? Прошу вас вместе с другом перейти в отдельный кабинет!
   – Спасибо, только незачем… – отказался Максим и, не упуская портфель из виду, отхлебнул пива.
   Увидев, что следователь пьет не то пиво, Филипп проворно выхватил у него кружку и приказал:
   – Раечка и Лидочка!
   Понятливые официантки налетели на столик и с ловкостью завзятых грабительниц отняли у знатных гостей и пиво, и раков. Максим все время следил, чтоб в суматохе не исчез портфель с богатством.
   – Сейчас подадут свежее пиво. Только что завезли! – объявил толстяк. – И раков заменят.
   – Их только что поймали? – ехидно спросил Деточкин. При виде благоденствующего врага он взъерепенился.
   – Ваш друг шутник! – невозмутимо сказал Картузов, мучительно вспоминая, где он встречал Деточкина. Образ страхового агента слабо отпечатался в его памяти.
   Раечка и Лидочка принесли первоклассное пиво и отборных членистоногих.
   – Кушайте на здоровье! – Филипп поборол желание осведомиться о своей машине и скрылся в табачном дыму.
   – Идем отсюда! – предложил Максим, не притрагиваясь к продукции отличного качества.
   – Уйти от такой вкусноты? – всполошился Деточкин. – Да ни за что! Вряд ли в тюрьме меня будут так угощать!
   А Филипп Картузов вернулся к себе в директорский кабинет и опустился в кресло, по-бабьи подперев голову пухлой рукой.
   «Зачем ко мне пожаловал следователь? – медленно, в меру способностей, отпущенных ему природой, размышлял Филипп. – Не такой он парень, этот Подберезовиков, чтобы без дела таскаться по кабакам».
   Максим и Юрий Иванович молча сидели друг против друга. Пауза была тягостной. Максиму хотелось раскрыть портфель, но он разумно полагал, что бар – неподходящее место для демонстрации таких денег.
   Деточкин превосходно понимал Максима. Он не хотел его больше мучить.
   Юрий Иванович взял портфель на колени и стал расстегивать. Подберезовиков напряженно следил за каждым движением Деточкина. Тот выволок наружу аккуратную стопку бумаг и, смущаясь, положил ее на стол.
   – Что это? – не понимал Максим.
   – Документы, квитанции… – запинался Деточкин.
   – Что еще за квитанции? – недоумевал Максим, которому вместо денег всучивали какие-то бумажки. Он с раздражением взял документы и стал их листать. Вдруг он покраснел. То, что он прочел, было посильнее, чем удар шпагой. Максиму стало нестерпимо стыдно за то, что он плохо думал о Деточкине.
   Он прочел в этих квитанциях, что Юрий Иванович Деточкин переводил вырученные от продажи ворованных машин деньги в детский дом города Метельска на подарки ребятишкам!
   – А сколько денег вы оставляли себе? – подавленно спросил Максим.
   – Ничего не оставлял. Только на проезд и командировочные…
   Да, дорогой зритель! Деточкин не брал себе денег! Он хоть и вор, но бескорыстный, честнейший человек! А переводил он деньги в Метельск потому, что в военные годы, когда мама ушла в ополчение, Юра воспитывался именно в этом детском доме.
   В кабинет Картузова вбежала Раечка.
   – Они разложили на столе бухгалтерские документы!
   Сомнения покинули Филиппа. Он понял, что это ревизия!
   И тогда Картузов решил притупить бдительность следователя. В титанической борьбе с контролерами он применял адскую смесь собственноручного изобретения. На вкус это варево не отличалось от пива, но зато успешно приводило ревизора в состояние, именуемое далее в протоколах как «крайняя степень опьянения».
   – Смесь номер один? – спросила умненькая Раечка, правильно оценив молчание своего заведующего.
   – Соображаешь! – одобрил Филипп.
   Официантка, окрыленная похвалой, галопом доставила гостям зашифрованный напиток.
   Максиму и Деточкину было грустно. Оба понимали, что на них свалилась беда, и не знали, как быть.
   Максим вдруг ощутил с предельной ясностью, что не сможет пустить в ход постановление об аресте!
   Деточкин подумал: поймет ли мама и как ко всему отнесется Люба? В маме он был уверен – она поймет! Деточкин хотел увидеть Любу немедленно и сказать ей, что он опять попался в капкан! Но этот капкан пилой не перепилишь! А Максим думал, под какую спасительную статью подвести Деточкина, и с тоской признавался себе, что нужной статьи нет!
   – Первую машину я не продавал, – сказал Деточкин, надеясь хоть этим как-то утешить товарища. – Я ее в Курске у милиции оставил. Приклеил к ветровому стеклу подробную объяснительную записку, а сам ушел на вокзал и вернулся в Москву.
   Теперь молчал Подберезовиков.
   – А со второй машиной, – продолжал давать чистосердечные показания Юрий Иванович, – несправедливость вышла. Я ее подогнал к милиции и тоже оставил записку, что это машина жулика. А ее вернули владельцу. Тогда я и решил продавать…
   Они молча сидели друг против друга, отхлебывая смесь № 1. Средневековая хитрость Филиппа То́лстого удалась на славу. Максим вдруг понял, что нет для него человека роднее, чем Деточкин. А у Деточкина напрочь отказали сдерживающие центры.
   – Я тебя люблю! – объяснил Максим. – Смотри, что я сейчас для тебя сделаю!
   – Что? – живо заинтересовался Юрий Иванович.
   Подберезовиков достал из кармана пресловутое постановление и показал Деточкину.
   Деточкин его внимательно изучил – он впервые в жизни держал в руках столь ценную бумагу.
   – А теперь верни ее мне, – велел Максим.
   Юрий Иванович послушно вернул документ.
   – А сейчас я ее порву! – торжественно заявил следователь. – Гляди!
   – Не смей! – Деточкин кинулся на Максима. – Тебе попадет!
   Завязалась небольшая потасовка. С большим трудом преступник одолел следователя, вырвал у него приказ о собственном аресте и спрятал к себе в карман.
   – Ладно! – Максим был настроен благодушно. – Дарю его тебе на память!
   – Спасибо! – сказал Деточкин.
   Они расплатились, по-братски поделив расходы, и вышли на улицу. Шагали обнявшись и вполголоса напевали:

     Если я заболею,
     к врачам обращаться не стану.
     Обращусь я к друзьям –
     не сочтите, что это в бреду:
     постелите мне степь,
     занавесьте мне окна туманом,
     в изголовье повесьте
     упавшую с неба звезду… [1 - Стихи Я. Смелякова.]

   – Слушай, друг, – попросил Деточкин, – не сажай меня до премьеры, прошу тебя…
   – Я тебя вообще сажать не буду, живи свободно…
   – Понимаешь, такая роль… Раз в жизни бывает.
   – Играй премьеру и все последующие спектакли, – искренне разрешил Подберезовиков.
   – Я пошел к Любе, – признался Юрий Иванович и пошел по улице, унося портфель со всеми документами.
   – Под машину не попади! – отечески крикнул вдогонку Максим.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой Деточкин не успокаивается на достигнутом

   Деточкин взял такси и помчал по хорошо знакомому троллейбусному маршруту. Был поздний вечер. Такси легко обгоняло освещенные полупустые троллейбусы.
   Наконец показалась Любина машина. Деточкин обрадовался и попросил шофера такси подъехать к тротуару. Однако, пока Юрий Иванович расплачивался, троллейбус отошел от остановки.
   Деточкин пустился вдогонку. Настигнув беглеца, он уцепился за лесенку, ведущую на крышу.
   Желание увидеть Любу было столь велико, что Деточкин не стал ждать следующей остановки. Он взобрался на крышу и с риском для жизни по-пластунски пополз вперед. Добравшись до переднего края, Деточкин бесстрашно свесился вниз и постучал кулаком по стеклу водителя.
   Люба ахнула и затормозила. Она выскочила из кабины и с ужасом обнаружила на троллейбусной крыше своего нареченного.
   – Люба, это я! – сообщил сверху Деточкин. – Я вернулся.
   – Ну-ка слезай! – растерянно скомандовала Люба.
   – А ты не будешь ругать? – грустно спросил пьяненький Юрий Иванович. – Я торопился к тебе!
   – Ты что, спятил? – вскипела Люба. – Спускайся немедленно!
   – Нет, лучше я тут поеду! – уперся Деточкин.
   – Сейчас я тебя оттуда скину! – сказала Люба и недвусмысленно направилась к лестнице.
   Деточкин капитулировал. Он спрыгнул вниз и полез к Любе целоваться. Но Люба не позволяла себе на работе никаких вольностей. Она скрылась от пылких объятий в своей кабине. Деточкин последовал за ней, громко распевая:
   – Я в Любин троллейбус сажусь на ходу, последний, случайный…
   Люба рывком рванула с места, Деточкин плюхнулся на дерматиновое сиденье, не сводя с нее преданных собачьих глаз. Объяснение было бурным.
   Люба честила Юрия Ивановича почем зря, безжалостно снимая с него стружку. Она говорила, что он скверно кончит, что он связался с какой-то бандой и стал хулиганом, разъезжает на подозрительных «Волгах» в сомнительные командировки, что он скоро сопьется и что туда ему и дорога!
   Деточкин не стерпел незаслуженных оскорблений и рассказал Любе все.
   Это произвело на нее неизгладимое впечатление.
   Люба замолчала.
   Троллейбус мчался по ночной Москве, спеша в парк. Это был последний рейс.
   Ночью в троллейбусном парке рядами стояли пустые машины, и штанги над ними были приспущены, как флаги.
   Люба и Деточкин молча вышагивали по узкой дорожке между троллейбусами. Дошли до конца одной дорожки, свернули на другую, снова шли между троллейбусами, которым, казалось, нет числа…
   – Ведешь ты себя… – тихо сказала Люба, – как дитя, честное слово… Ведь посадят, понимаешь ты это или нет?
   – Понимаю…
   – Я тебя буду ждать… Сколько бы ни пришлось… Год, два, десять лет!
   – Десять – это ты перебрала, – невесело заметил Деточкин.
   – А если можно будет с тобой поехать, я поеду… И на Колыме люди живут, или где там еще?
   Двое снова вышагивали по узкой тропинке между троллейбусами. Сотни машин собрались здесь на ночь, чтобы передохнуть перед большой работой…

   Деточкин возвращался от Любы вдоль берега Москвы-реки. Великая река неторопливо несла свои чистые воды в Оку. Блики рассветных лучей, отражаясь в волнах, играли на задумчивом лице Юрия Ивановича. Он решил покончить с прошлым навсегда, и на этот раз – бесповоротно. Он достал из портфеля шляпу и хлопчатобумажные перчатки и без сожаления швырнул их в реку. Затем он выбросил гаечные ключи, отмычки, бутылку с подсолнечным маслом и картотеку учета жуликов. Инструменты потонули, а шляпа и картотека поплыли в Оку.
   Деточкину стало хорошо. Он почувствовал себя светло и радостно и, главное, совершенно свободно.
   И тут, как нарочно, он увидел двухцветную «Волгу» с номером 49–49 МОТ и сразу вспомнил, что ее владелец Стелькин – взяточник.
   Деточкин помрачнел и задумался. Он не хотел подводить Подберезовикова. И наконец понял, как ему следует поступить.
   Юрий Иванович побежал вдоль берега и догнал картотеку, которая, по счастью, еще не успела доплыть до Оки. С риском для жизни Деточкин перегнулся через парапет…
   Несколько минут спустя похищенная двухцветная «Волга» влилась в поток уличного движения.
   Деточкин подъехал к перекрестку, но проскочить не успел. Вспыхнул красный свет. «Волга» вздрогнула и, сердито урча, застыла у линии «стоп». Поглядывая на светофор, Деточкин думал о том, какой сюрприз преподнесет он Максиму Петровичу.
   Деточкин не обратил внимания, что рядом у перекрестка встал троллейбус, набитый пассажирами.
   Было бы просто нечестно перед зрителями, если бы это оказался какой-нибудь посторонний троллейбус, не имеющий отношения к данному сюжету. По счастью, все вышло как надо! За огромной троллейбусной баранкой восседала Люба. Она до сих пор не могла прийти в себя после вчерашних разъяснений Деточкина. И вдруг… увидела виновника своих тревог. Он сидел за рулем «Волги» в непринужденной позе собственника!
   Загорелся зеленый сигнал, и «Волга» приемисто взяла с места.
   Люба стала действовать не размышляя, повинуясь исключительно зову сердца. Троллейбус ринулся со старта как наскипидаренный! Пассажиры, стоявшие в проходе, свалились друг на друга.
   Троллейбус наращивал скорость, – видимо, у водителя были самые решительные намерения. Троллейбус проскочил остановку, как курьерский поезд – полустанок. Пассажиры стали кричать, взывая о помощи.
   – Товарищи, спокойно! – пытался установить порядок незнамо откуда взявшийся храбрец. – У нашего шофера отказали тормоза.
   Троллейбус лавировал между машинами, не снижая темпа. Пешеходы спасались бегством, сбивая соседние автомобили.
   А Юрий Иванович Деточкин, вызвавший весь этот сыр-бор, быстро ехал впереди, не оглядываясь и не подозревая о том, что творится у него за спиной.
   Он спокойно свернул с магистрали в нужный ему переулок.
   Троллейбус, порвав с проводами, последовал тем же путем. Штанги соскочили и стали буйно метаться из стороны в сторону, круша фонари на столбах и окна в бельэтаже. Обесточенный троллейбус беспомощно остановился. Люба заплакала. А двухцветная «Волга» скрылась вдали. Деточкин спешил к Максиму. Вот он проехал гулкую арку ворот, поставил машину во дворе, у окон прокуратуры, и… ушел!
   Этим же утром Максим Подберезовиков вошел в кабинет радостно возбужденным.
   – Таня, – сказал он, – этот человек – он превосходный человек!
   – Кто? – не поняла Таня.
   – Тот, кто угонял машины!
   – Вор не может быть превосходным человеком! – безапелляционно заметила Таня. – В институте мы этого не проходили!
   Подберезовиков поглядел на помощницу, как редактор – на опечатку.
   – Может! – непедагогично сказал Максим. – Кроме того, он мой друг!
   – Поняла! – радостно воскликнула Таня. – Для того чтобы поймать жулика, вы сначала подружились с ним! Вы великий следователь!
   Подберезовиков смутился и опять ничего не понял.
   Так он и проживет жизнь, не узнав, что рядом с ним, в служебном кабинете, долго и упорно билось в унисон преданное сердце.
   В дверь постучали.
   – Войдите! – разрешил Подберезовиков.
   В кабинете появился лохматый субъект с портфелем, как у Деточкина, и сразу обрадовал следователя:
   – У меня угнали машину! Среди бела дня! В центре города! Безобразие!
   – Садитесь, пожалуйста! – предложил Подберезовиков посетителю. – Ваша фамилия?
   – Легостаев, Владимир Степанович. Вот документы на машину. – И, присаживаясь, он протянул Подберезовикову технический паспорт.
   Максим не стал смотреть документы.
   – Ваша профессия? – спросил он, явно находясь под влиянием идей Деточкина.
   – Какое это имеет значение?
   – Первостепенное! – со всей серьезностью ответил следователь, с опаской думая, не зря ли он дал отсрочку Юрию Ивановичу.
   Лохматый посетитель пожал плечами.
   – Я доктор физико-математических наук. Руковожу лабораторией.
   – А на самом деле? – машинально спросил Максим.
   Ученый уставился на Максима.
   – Вообще я шпион Уругвая. А что, это так заметно, товарищ следователь? Чем вы, собственно говоря, занимаетесь?
   – Значит, это не он! – сказал следователь, переставая думать о Деточкине.
   Доктор наук заерзал в кресле, поняв, что ему не видать своей машины.
   Пятнадцать минут спустя вместе с потерпевшим Легостаевым Подберезовиков выехал на место происшествия и, конечно, не нашел там украденного автомобиля.
   Когда он вернулся в управление, Таня доложила, что звонил какой-то Деточкин.
   Максим насторожился.
   Вроде бы Юрию Ивановичу до премьеры незачем больше тревожиться. Не замешан ли все-таки Деточкин в афере с новой машиной?
   И когда раздался звонок, Максим бросился к телефону.
   – Скажите, – Деточкин сразу взял быка за рога, – вы уже слышали, что сегодня опять угнали машину?
   Максим выронил трубку. В автоматной будке Деточкин терпеливо ждал, пока его друг придет в норму.
   – Куда у вас в кабинете выходят окна? – задал следующий вопрос Юрий Иванович, когда Подберезовиков снова задышал в аппарат.
   Максим распахнул окно, выглянул во двор и застонал.
   Двухцветная «Волга» № 49–49 серия МОТ стояла внизу, как раз под его окнами.
   – Зачем вы это сделали? – захрипел в телефон Максим. – С каких это пор вы угоняете машины у честных людей? Где же ваши принципы?!
   – Э нет, – запротестовал Деточкин, – это машина Стелькина, а он взяточник!
   – Какой еще Стелькин? – негодовал Максим. – Это машина известного ученого, доктора наук. Он только что был здесь! Документы на машину я держу в руках.
   – Минуточку! – с настырностью маньяка не отступал Деточкин. – Я сверюсь с картотекой.
   Он полез в портфель, проверил и сообщил:
   – Нет, это машина Стелькина.
   Подберезовиков зашелся от ярости.
   И потому что он молчал, Деточкин вдруг осознал, что произошла катастрофическая ошибка.
   – Не может быть… – залепетал Деточкин. – Неужели я так ошибся?
   – Вы сейчас же перегоните «Волгу» ее владельцу! – потребовал Подберезовиков. – Запишите адрес. О выполнении доложите мне!
   И, продиктовав координаты Легостаева, закончил:
   – Докатились вы, Деточкин, до банальной кражи!
   Потрясенный Юрий Иванович повесил трубку.
   – Как это все стряслось? Как я мог дать такую промашку?! – казнил он себя за допущенную ошибку.
   Да, дорогой зритель, Деточкин неправильно записал номер, внося его в картотеку. Он элементарно ошибся! А с кем этого не бывает?
   Человеку свойственно ошибаться, говорит древняя пословица.
   Разве не ошибся Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель, секретарь Парижского географического общества, выучив вместо испанского языка португальский?
   Вспомните Колумба, который по ошибке открыл Америку!
   Разве не ошибаются врачи?
   И не ошибочно ли все время назначать С. И. Стулова на руководящую работу?
   Человеку свойственно признавать свои ошибки, гласит современная пословица.
   Максим Подберезовиков стоял у окна и ждал, когда Деточкин исправит свою ошибку.
   Вскоре во дворе прокуратуры появился запыхавшийся Юрий Иванович. Не смея поднять глаза, он сел в машину и уехал.
   Задание следователя Юрий Иванович выполнил безукоризненно. Он подогнал «Волгу» к зданию научно-исследовательского института и позвонил из проходной в лабораторию, попросив профессора Легостаева срочно спуститься вниз.
   Доктор физико-математических наук долго жал Деточкину руку. Он был восхищен оперативностью розыска.
   – Передайте вашему следователю, что, если у меня когда-нибудь, не дай бог, что-нибудь украдут, я обращусь только к нему!
   – Он одаренный следователь! – поддержал репутацию друга Деточкин.
   – Сначала мне так не показалось! – доверительно сообщил профессор Юрию Ивановичу. – Но я с удовольствием каюсь в своей ошибке!
   Оказывается, доктора наук тоже ошибаются!
   Деточкин и Легостаев расстались по-дружески. Деточкин извинялся, Легостаев благодарил.
   Из ближайшего автомата Юрий Иванович рапортовал следователю, что машину вернул, и, чувствуя себя виноватым, боязливо спросил, что же делать дальше. В душе он надеялся, что Максим скажет ему: «Готовьтесь к премьере!»
   – Я вам советую, очень советую, – настойчиво подчеркнул Подберезовиков, – явиться ко мне, как говорится, с вещами!
   – А спектакль? – робко напомнил Деточкин.
   Следователь посмотрел на портрет Станиславского и беспощадно сказал:
   – Спектакля не будет!
   Через час Деточкин с неизменным портфелем в руке нехотя приближался к зданию прокуратуры. У арки, ведущей во двор, ему поморгала красная электрическая вывеска «Берегись автомобиля!».
   Деточкин внимательно прочел вещую надпись и вошел в подъезд. Он отыскал кабинет Подберезовикова и осторожно постучал.
   – Пожалуйста! – послышался голос Максима.
   Деточкин боком протиснулся в дверь, стараясь не встретиться взглядом с другом. Максим тоже отвел глаза. Обоим было неловко. И только Таня бесстыдно пялила глаза на жулика, которого ее следователь считал хорошим человеком.
   Деточкин расстегнул портфель, достал из него пухлую папку и доложил, по-прежнему не глядя на Подберезовикова:
   – Это отчет о проделанной работе!
   Потом Деточкин вручил Подберезовикову самоубийственный документ и сухо напомнил:
   – Это постановление о моем аресте!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, о последнем триумфе Деточкина

   По улицам города ехала машина, именуемая у обывателей «черный ворон», хотя она уже давно не черного цвета. Внутри находились Деточкин и два милиционера. Юрий Иванович пребывал в состоянии крайнего волнения.
   Машина подкатила к зданию районного Дворца культуры и остановилась у служебного входа. В сопровождении конвоя Деточкин последовал за кулисы.
   Да, дорогой зритель! Несмотря на то что исполнитель главной роли был под арестом, премьера состоялась!
   Это Максим выхлопотал у начальника соответствующее разрешение, и обвиняемому дали возможность сыграть свою последнюю роль.
   Спектакль вызвал нездоровый ажиотаж в судебных и следственных кругах. Все пришли поглазеть на парня, который крадет машины и одновременно играет Гамлета. Да, роль принца Датского, лучшую роль в мировом актерском репертуаре, исполнял Юрий Иванович Деточкин.
   Зал заполнился до отказа. В проходах стояли. Целый ряд занимали работники инспекции Госстраха во главе с Яковом Михайловичем Квочкиным.
   В первом ряду сидели мама и Люба. Обе плакали еще до начала. В зале шепотом рассказывали, что главную роль будет играть заключенный. Многие этому не верили.
   Спектакль начался. Первую сцену, у замка Эльсинор, разыгрывали перед закрытым занавесом. Гамлет в ней не участвует, и сцена была принята относительно спокойно. Зал, как обычно, кашлял и чихал, хотя на улице стояло лето.
   Когда занавес поднялся и во втором эпизоде вышел Деточкин, загримированный Гамлетом, в зале вспыхнула веселая овация.
   Но Деточкин ее не слышал. Он был далеко отсюда, в датском замке Эльсинор, он был принцем Гамлетом и жил его жизнью. Он уже забыл о том, что только на время стал из арестанта принцем крови, что выходы из кулис сторожат конвойные, что впереди суд и приговор.
   Бывший шофер, бывший страховой агент, бывший автомобильный жулик оказался великолепным Гамлетом. У него был прирожденный актерский талант, и Деточкин заворожил им зал.
   Все уже позабыли скандальную биографию Деточкина и трепетно следили за судьбой мятущегося принца.
   А когда Гамлет начал свой знаменитый монолог «Быть или не быть», за кулисами зарыдал счастливый режиссер.
   В финале спектакля, где Деточкин – Гамлет схватился в смертельном поединке с Подберезовиковым – Лаэртом и оба умирали на сцене, ревел уже весь зрительный зал под предводительством мамы и Любы.
   Премьера прошла с громовым успехом.
   Режиссера и исполнителей вызывали без конца!
   Конвой целовал охраняемого преступника и обливался слезами в присутствии своего начальства, которое пришло за кулисы и взволнованно поздравляло Деточкина.
   А Таня попросила у восходящей звезды автограф.
   Зал не утихал и перешел на скандированные аплодисменты.
   У выхода ждали только что испеченные поклонницы.
   Одним словом, был полный триумф!
   Деточкин возвращался в камеру предварительного заключения с букетами цветов и чувствовал себя как в раю.
   Цветов было много. У Деточкина не хватало рук, и потому конвойные тоже ехали с букетами!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, судебная

   Юрий Иванович Деточкин скорбно мерил шагами камеру Н-ской тюрьмы. Близился день суда, а Деточкин знал, что всякий суд кончается приговором.
   Используя служебное положение, Максим Подберезовиков часто навещал в тюрьме обвиняемого друга. Оба по-мужски молчали. Максим смотрел на Деточкина безумными глазами Ивана Грозного, убившего своего любимого сына. А Юрий Иванович взирал на следователя, как всепрощающий отрок с картины раннего Нестерова.
   Максима сменяли Люба и мама. Несчастье сплотило женщин. Теперь они не расставались. Люба, беспокоясь об Антонине Яковлевне, переехала жить к ней. А мама, понимая состояние невесты, не оставляла ее даже в троллейбусе. Мама уходила из водительской кабины только для того, чтобы взять билет на очередной рейс.
   Они вместе пекли для Юры его любимые пирожки с творогом и с нежностью смотрели, как узник уплетает их за обе щеки.
   Мама и Люба хотели нанять адвоката, разумеется самого лучшего. Но Деточкин воспротивился. Он решил сам защищать свою свободу!
   И вот пришел день страшного суда. Деточкин из обвиняемого стал подсудимым. Как и на премьере «Гамлета», зал был переполнен публикой. Нарушитель закона одиноко сидел на деревянной скамье. Прокурор с суровым прокурорским лицом угрожающе перебирал бумаги.
   Раздалась команда: «Встать! Суд идет!»
   Появился судья в сопровождении двух народных заседателей.
   Одним словом, все было как у людей!
   На традиционный вопрос судьи, признает ли подсудимый себя виновным, Деточкин ответил, что нет, не признает!
   Процесс длился несколько дней.
   Люба и мама опять сидели в первом ряду. У обеих болело сердце. Люба была вынуждена взять отпуск за свой счет. В районной инспекции Госстраха тоже никто не работал. Все сотрудники во главе с Яковом Михайловичем Квочкиным не выходили из зала суда, переживая за сослуживца. Работники прокуратуры вместе с Максимом и Таней явились на процесс, отложив следственные дела. А не пойманные ими преступники вольготно разгуливали на свободе.
   Кроме заинтересованных лиц, в зале находилось еще немало народу. И оставалось неясным, почему же они не трудятся.
   Сокол-Кружкин прервал осенне-полевые работы и тоже торчал здесь вместе с дочерью. Димы с ними не было. Соблюдая семейные правила, Инна оформила мужу доверенность на выступление в суде. И Семицветова, вместе с другими потерпевшими, заперли в комнате для свидетелей. Для них время тянулось особенно медленно. Пеночкин предложил составить «пульку» и достал из кармана две колоды карт. Чтобы забыться, играли по крупной ставке со всеми достижениями преферанса – с «темными, разбойником, со скачками и бомбами». Диме и тут не повезло. Он просадил шестьдесят три рубля.
   Прокурор долго и с пристрастием допрашивал Деточкина:
   – Кто дал вам право отбирать машины и тем самым подменять собой государство?
   – Я не подменял государство, я ему помогал!
   – Вы готовили отчет по каждой машине. Значит, вы знали, что вам придется держать ответ?
   – Да! – простодушно согласился Деточкин.
   И прокурор сразу поймал его:
   – Вы понимаете, что этим фактически признаете вину? Когда вы отрицали свою виновность, вы лгали!
   – Юра никогда не лжет! – громко запротестовала мама, привстав со своего места.
   Судья призвал ее к порядку.
   Прокурор впился в Деточкина как клещ. Он терзал его ехидными вопросами. Он был очень любопытен, этот прокурор. Он во все лез, ему до всего было дело. Он расставлял ловушки, старался сбить с толку. Он имел точную цель: доказать суду, что Деточкин – опасный тип.
   Представитель обвинения измучил Юрия Ивановича. Мама и Люба просто возненавидели прокурора, а Максим переживал, что не может прийти другу на помощь.
   – Этот малый его упечет! – вслух оценил прокурорскую дотошность Сокол-Кружкин.
   Когда суд перешел к допросу потерпевших, положение Деточкина ухудшилось. Свидетели ненавидели Деточкина, и не без оснований. Они клепали на подсудимого, настраивая против него и публику, и суд.
   Вызванный первым Филипп Картузов упирал на то, что кража его машины – кража со взломом. Надо покопаться в биографии взломщика, – может, на его совести лежит еще не один вскрытый сейф?
   Вслед за Филиппом давал показания пастор.
   – Мои деньги пропали, – вкрадчиво говорил умный пастор, – но они пошли на хорошее дело, угодное Богу, поскольку товарищ подсудимый отдал их детям. Я никаких претензий к нему не имею.
   Однако свидетель Пеночкин претензии к подсудимому имел. Пеночкин подал суду мысль о том, что еще неизвестно, сколько денег оседало в карманах преступника после продажи машин. Да, он переводил деньги в детский дом, чтобы… пустить следствие по ложному следу.
   – А за…олько на… амом…еле он… родавал…шины? – размахивал руками Пеночкин. – Ни…дин…ормальный…еловек не…танет…аниматься этим…росто так!.. Значит, он…богащался!
   Деточкин безучастно молчал. Он чувствовал себя песчинкой в пустыне закона.
   – Юра, почему ты молчишь? – вскрикнула мама.
   Судья объявил перерыв. Максим прорвался к Деточкину и долго ругал его за пессимизм. Мама и Люба сидели по обе стороны подсудимого и гладили его худые, острые колени. Мама гладила левое колено, Люба – правое. И Деточкин, как Антей, воспрянул духом!
   После перерыва центром внимания сделался Дима Семицветов, который, как известно, рекламы не любил.
   – Этот тип замахнулся на самое святое, что у нас есть, – патетически говорил Дима, – на конституцию. В ней записано: каждый человек имеет право на личную собственность. Оно охраняется законом. Каждый имеет право иметь машину, дачу, книги, деньги… Деньги, товарищи, еще никто не отменял. От каждого по способности, каждому по труду в его наличных деньгах…
   Прокурор поднялся с места и сделал важное сообщение:
   – Следственные органы доводят до сведения суда, что против свидетеля Семицветова возбуждено уголовное дело!
   Дима помертвел.
   – Давно пора! – пророкотал зычный баритон Сокол-Кружкина. – Мы не допустим, чтобы рядом с нами обделывала делишки всякая шваль!
   Инна заплакала.
   – Ничего! – утешал ее отец. – Найдешь себе другого, честного!
   – А почему меня одного? – в припадке отчаяния Семицветов раскрыл некрасивое нутро. – А другие свидетели лучше, что ли?
   – И до них доберутся! – успокоил тесть.
   Семицветов сделал несколько шагов и упал на скамью возле Деточкина.
   Юрий Иванович вскочил.
   – Гражданин судья, я не хочу сидеть рядом с ним!
   – Не паясничайте! – оборвал председательствующий, и Деточкин сел подальше от Семицветова, на самый краешек скамьи. – А вы, гражданин Семицветов, не ускоряйте событий!
   Дима вскочил со скамьи и выбежал из зала. Если будущее Семицветова вырисовывалось теперь довольно ясно, то судьба Юрия Ивановича Деточкина оставалась еще туманной.
   Наконец суд вызвал самого важного свидетеля – Максима Подберезовикова. Ввиду торжественного момента Максим явился на суд в милицейской форме.
   – Уважаемые товарищи судьи! – заговорил Максим. – Сначала я вел это дело как следователь, но, когда выяснилось, что обвиняемый – мой друг, я отказался от ведения дела и выступаю сейчас только как свидетель. Я понимаю, товарищи судьи, перед вами сложная задача: Деточкин нарушал закон, но нарушал из благородных намерений. Он продавал машины, но отдавал деньги детям… Он, конечно, виноват, но он, – сдержал слезы Подберезовиков, – конечно, не виноват. Пожалейте его, товарищи судьи, он очень хороший человек…
   – И отличный работник! – крикнул с места Квочкин и напустился на соседа, который не проронил ни слова: – А вы не знаете, так молчите!..
   Суд перешел к прениям сторон.
   Слово получил прокурор.
   – Сегодня суд рассматривает необычное дело. Подсудимый может вызвать у недальновидных людей жалость и даже сочувствие! На самом деле это опасный преступник, вступивший на порочный путь идеализации воровства! Если взять на вооружение философию преступника, то можно отбирать машины, поджигать дачи и грабить квартиры! Поступки Деточкина могут послужить примером для подражания. Государство само ведет борьбу с расхитителями общественного добра и не нуждается в услугах подобного рода. Я настаиваю на применении к подсудимому строжайших мер наказания, как к лицу социально опасному!
   – Изверг! – крикнула мама. Она не могла больше молчать.
   – Женщину в первом ряду удалите из зала! – распорядился судья.
   Антонина Яковлевна встала и с гордостью направилась к выходу. Уже в дверях, как болельщица своего сына, она снова крикнула:
   – Судью на мыло!
   Люба тоже не выдержала:
   – Не осуждайте Юру, он не виноват!
   В зале поднялась сумятица. Все стали вскакивать с места. Судья, срывая голос, перекрыл всеобщий шум:
   – Я требую тишины или немедленно очищу зал!
   Угроза подействовала. Стало тихо.
   – Подсудимый, вам предоставляется последнее слово! – объявил председательствующий.
   Деточкин встал.
   – Граждане судьи! Может быть, я и неправильно действовал, но от чистого сердца! Не мог я этого терпеть! Ведь воруют! И много воруют! Я ведь вам помочь хотел, граждане судьи, и потому все это вот так и получилось… Отпустите меня, пожалуйста! Я… я больше не буду… честное слово, не буду…
   На этот раз из глаз Максима Подберезовикова покатились редкие, скупые слезы.
   Люба стиснула зубы.
   – Свободу Юрию Деточкину! – пронесся над залом страстный призыв Сокола-Кружкина.
   Суд поспешно удалился на совещание.
   Перед судьями стояла неразрешимая дилемма: с одной стороны, Деточкин крал, с другой стороны, не наживался!
   Судьи пребывали в растерянности. Им нельзя было позавидовать!
   Дорогой зритель! Пожалуйста, вынеси сам приговор Юрию Деточкину. Суд не прочь переложить эту ответственность на твои плечи. Как и подавляющее большинство населения, ты незнаком с Уголовным кодексом, и поэтому тебе легче определить приговор. Если ты добр, то смягчишь участь Юрия Ивановича, а если строг – валяй, сажай Деточкина за решетку!
   Определяя меру наказания, помни, что во время следствия Деточкин подвергался судебно-медицинской экспертизе и был признан психически нормальным.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, вроде бы последняя

   По иронии судьбы рукопись киноповести «Берегись автомобиля» попала на обсуждение в Управление художественного свиста. Никогда не угадаешь, где будут обсуждать твою рукопись.
   К этому времени УХС окрепло, разрослось, провело сокращение штатов, и четыреста девяносто семь уцелевших сотрудников, видимо, не зря получали заработную плату. Художественный свист находился на подъеме и даже проник в некоторые смежные области искусства.
   Обсуждение происходило в Главном художественном совете, где председательствовал сам С. И. Стулов. Пришли сорок три сотрудника, из коих тридцать четыре рукописи не читали. Это не помешало им высказывать о ней суждение. В порядке исключения пригласили авторов.
   Тон, в котором велось обсуждение, был крайне доброжелательным. Все выступавшие говорили корректно и не скупились на добрые слова.
   Обаятельный Согрешилин был особенно ласков:
   – Родные мои! Я бы внес в это милое сочинение одно пустяковое изменение. Солнышки вы мои! Не надо, чтобы Деточкин угонял машины! Зачем это? Я бы посоветовал так: бдительный Деточкин приносит соответствующее заявление в соответствующую организацию. В заявлении написано, что Семицветов, Картузов и… кто там еще?.. Пеночкин – жулики. Их хватают, судят и приговаривают! Получится полезная и, главное, смешная кинокомедия.
   – Молодец! – похвалил оратора Стулов.
   – Ненаглядные вы мои! – продолжал Согрешилин, пытаясь обнять сразу двух авторов. – Подумали ли вы, какой пример подает ваш Деточкин? Ведь, посмотрев картину, все начнут угонять машины!
   – Но ведь Отелло, – вскочил один из авторов, – душит Дездемону во всех театрах мира, а также в кино! Разве потом ревнивые мужья убивают своих жен?
   – Молодец! – эмоционально вскричал Стулов, который любил жену.
   – Душа моя! – Согрешилин поставил автора на место. – Зачем же сравнивать себя с Шекспиром? Это по меньшей мере нескромно…
   – Товарищи, поймите нас! – поддержала Согрешилина хорошенькая женщина с высшим гуманитарным образованием. – Вы же симпатизируете своему герою. А он – вор! По сути дела, вы поощряете воровство!
   На этот раз подпрыгнул другой автор:
   – Но ведь Деточкин бескорыстен!
   – Ни один нормальный человек, – перебил Согрешилин, – не станет возвращать деньги. Это не типично!
   – И поэтому, – обольстительно улыбнулась хорошенькая женщина, – совершенно непонятно, ради чего будет поставлен фильм.
   – Как – непонятно! – хором завопили авторы. – Фильм будет направлен против Семицветовых! Против того, что они существуют в нашей стране! А сюжетная линия Деточкина – это же литературный прием, юмористический ход. Кинокартина все-таки будет юмористической, можно даже сказать – сатирической.
   При слове «сатирической» наступило неловкое молчание. Обсуждение зашло в тупик. Никто не хотел одобрять. Все знали, что не одобрять – безопасней. За это «не» еще никого никогда не наказывали! Но не одобрять в письменной форме тоже как-то не хотелось. Все-таки документ!
   – Родные мои! – вдруг нашелся Согрешилин. – Посадят авторы Деточкина в тюрьму или нет? Пусть они решат его участь, тогда мы возобновим обсуждение.
   – Деточкина надо посадить! – указал заместитель начальника управления.
   – Молодец! – согласился Стулов.
   – Деточкина не следует сажать! – категорически возразил другой заместитель.
   – Молодец! – снова согласился Стулов.
   Положение авторов стало безвыходным.
   В этот момент дверь распахнулась. В сопровождении конвоиров в помещение Главного художественного совета вошел герой.
   – Молодец! – по-детски обрадовался Стулов при виде Юрия Ивановича. – Я тебя знаю!
   Деточкин не без улыбки познакомился с авторами и объявил всем собравшимся:
   – Мне надоело ждать! Меня не волнует, что станет с фильмом! Меня волнует, что будет со мной!
   – Пусть решают авторы! Мы не навязываем им точку зрения! – подытожил С. И. Стулов.
   – Будем выкручиваться! – пообещали авторы, которые к этому привыкли.
   Обсуждение пошло им на пользу, и они написали «счастливый эпилог».

СЧАСТЛИВЫЙ ЭПИЛОГ

   Прошло время. Неизвестно сколько. Но вероятно, немного… По улице шел Деточкин без охраны.
   Он направился к телефонной будке, зашел в нее и набрал домашний номер.
   – Мама, это я, – нежно сказал Деточкин.
   – Ты откуда звонишь, из тюрьмы? – удивилась мама.
   – Нет, из автомата. Меня выпустили…
   – Наверно, ты им надоел! – сказала мама.
   Потом Деточкин позвонил Подберезовикову.
   – Привет! – сказал Деточкин.
   – Привет! – отозвался Максим, узнав друга по голосу.
   – Как дела? – спросил Деточкин.
   – Нормально! – откликнулся Максим.
   – До встречи! – сказал Деточкин.
   – До скорой! – поправил его Максим.
   Несколько минут спустя сутулая фигура уже маячила на троллейбусной остановке. Когда подошел родимый троллейбус, Юрий Иванович засуетился. Он обошел машину кругом и, сдернув с головы кепку, заглянул в окошко водителя.
   – Люба! – позвал наголо обритый Деточкин. – Здравствуй, Люба! Я вернулся!
   P. S. Своего сына Деточкины назвали Максимом.

Ирония судьбы, или С легким паром

   Трудно понять, почему люди радуются приходу Нового года, вместо того чтобы плакать.
   Если вдуматься, новогодний праздник – печальное событие в нашей скоротечной жизни. Ведь все мы еще на один шаг приближаемся к роковой черте. А сама процедура встречи Нового года ускоряет процесс приближения. Вместо того чтобы спать, сохраняя здоровье, люди всю ночь нарушают режим и безобразничают.
   В честь сомнительного праздника происходит массовое уничтожение зеленого друга и массовое употребление зеленого змия.
   Наступление Нового года всегда окутано таинственностью и ожиданием счастья. Именно под Новый год могут случаться совершенно немыслимые события, которые никак не могут случиться в обычную, рядовую ночь.
   Наша маловероятная и тем не менее достоверная история началась тридцать первого декабря, часов за десять до смены года.
   В новехоньком микрорайоне, на окраине Москвы, в домах, похожих друг на друга, как граненые стаканы, – одним словом, в одинаковых, белых, крупно– или мелкопанельных домах велись лихорадочные приготовления к встрече Нового года. Во всех квартирах пекли пироги, варили студень, жарили индеек (а где не достали индеек, жарили кого-нибудь другого), заправляли майонезом салаты, выставляли на балконы водку и шампанское и, разумеется, украшали елки – натуральные или искусственные – разноцветными, яркими игрушками.
   В доме № 25 по Третьей улице Строителей отмечался сегодня двойной праздник – и Новый год, и новоселье. А раз новоселье, значит жильцы совсем недавно переехали в этот дом. Кое-что побилось, сломалось, все лежало не там, где нужно, все валялось друг на друге, мебель была расставлена впопыхах, не все люстры повешены, занавески в одних квартирах уже висели на окнах, а в других еще лежали в чемоданах. Новый дом, новая квартира, новая жизнь, новое счастье.
   И наверное, поэтому хирург Евгений Лукашин – внешность заурядная, зарплата заурядная (стоит ли много платить человеку, который режет других людей?), возраст заурядный (около сорока), – одуревший от переезда Евгений Лукашин находился в своей новой квартире № 12 в опасной близости от красивой молодой женщины по имени Галя. Симпатичная мама Лукашина – Марина Дмитриевна – благоразумно пряталась на кухне.
   – Женя, – говорила Галя с явной хитрецой, – у меня к тебе предложение, совершенно неожиданное.
   Лукашин был искренне заинтригован:
   – Галя, не пугай меня!
   – Давай вместе встречать Новый год!
   Однако сообразительность не являлась достоинством Лукашина.
   – Но мы и так встречаем вместе!
   – Ты меня не понял. Давай встречать совсем вместе и не пойдем к Катанянам! – Гале очень хотелось перейти из разряда возлюбленных в разряд невест.
   Раздался звонок в дверь. Мама, которая до этого прислушивалась к разговору – в современной квартире была современная звукопроводимость, – недовольно поднялась с места и пошла отворять.
   – С наступающим, Марина Дмитриевна! – весело заорал благополучный, мордатый Павел Судаков, школьный друг Евгения Лукашина. Павел явно намеревался войти, но Марина Дмитриевна решительно преградила ему дорогу:
   – Тише, что ты кричишь?!
   – А что случилось?
   – Кто там пришел? – донесся из комнаты голос Лукашина.
   – Соседка зашла за луковицей! – отозвалась мать, а Павел оторопел и, невольно включаясь в игру, перешел на шепот:
   – Что у вас происходит?
   – Павлик, зайди, пожалуйста, завтра! – попросила Марина Дмитриевна.
   – Завтра не смогу. Вечером я улетаю в Ленинград.
   – Счастливого пути! – И Марина Дмитриевна захлопнула дверь перед самым носом Павла.
   Нахальный Павел тотчас же позвонил снова.
   На этот раз Марина Дмитриевна сначала накинула на дверь цепочку и только потом приоткрыла.
   – Ты что хулиганишь? – озорно спросила Марина Дмитриевна.
   Павел растерянно смотрел на нее сквозь дверную щель.
   – Мама, кто там опять? – послышался голос Лукашина.
   – Телеграмма от тети Веры! – и глазом не моргнув сочинила родная мать.
   – А вы, Марина Дмитриевна, с детства учили нас говорить только правду! – укоризненно сказал Павел.
   – Бывают обстоятельства, когда неплохо соврать! – доверительно объяснила Марина Дмитриевна.
   – Но Саша и Миша ждут нас в бане! А прямо из бани я еду на аэродром!
   – Сегодня повеселитесь без Жени! Кстати, зачем ты едешь в Ленинград?
   – Ира застряла там в командировке. Требует, чтобы я прилетел встречать с ней Новый год. – Павел еще больше понизил голос: – Я никому не скажу! Все-таки… что происходит?
   – Пока это тайна… Узнаешь… в свое время. – Видно было, что дразнить Павла доставляло Марине Дмитриевне удовольствие.
   – У Жени от меня нет тайн!
   – Иди в баню! – Марина Дмитриевна защелкнула дверь и вернулась в кухню, на пункт подслушивания.
   Тем временем Лукашин все еще не понимал хитрого Галиного плана.
   – Но мы же договорились встречать Новый год с Катанянами. Подводить некрасиво. Ты уже сделала салат из крабов. Кстати, где ты достала крабы?
   – Давали у нас в буфете!
   – Я так люблю крабы!
   – Тогда тем более съедим их сами! – намекнула Галя.
   – А где мы их станем есть? – простодушно спросил Женя.
   – Какой ты непонятливый! – нежно сказала Галя. – Мы будем встречать здесь, у тебя.
   – А кого еще позовем? – спросил тупой Лукашин.
   – В том-то и весь фокус, что никого! – Галя была терпелива.
   – А мама? Она будет встречать с нами?
   – Мама уйдет. Она все приготовит, накроет на стол – конечно, я ей помогу, – а потом уйдет к приятельнице. У тебя мировая мама!
   А мама, которая услышала, как Галя распоряжается ее судьбой, только вздохнула.
   – Ты умница, – воодушевился Лукашин. Он только сейчас осознал все выгоды, которые принесет ему реализация Галиного плана. – Почему это предложение не пришло в голову мне?
   – Кто-то из двоих должен быть сообразительным!
   – Ты знаешь… мне эта идея определенно нравится! Я выпью, я расхрабрюсь, обстановка будет располагать, и я скажу тебе то, что давно собираюсь сказать!
   – А что именно? – с надеждой спросила Галя.
   – Подожди до Нового года! – Лукашин явно не мог решиться на объяснение, что-то ему мешало.
   – Боюсь, у тебя никогда не хватит смелости! – подзадоривала Галя.
   – Трусость старого холостяка. Однажды я уже делал предложение женщине. К моему великому изумлению, она согласилась. Но когда я представил себе, что она поселится в этой комнате и будет всю жизнь мелькать перед глазами, туда-сюда, я дрогнул и сбежал в Ленинград.
   – А от меня ты тоже убежишь? – Галя сняла со стены гитару.
   – Нет, от тебя не убежишь! – В голосе Лукашина прозвучала нотка обреченности. – Все уже решено окончательно и бесповоротно. Я так долго держался и наконец рухнул.
   Галя победно улыбнулась, глаза у нее блеснули.
   – Женя, а когда люди поют?
   – Поют?.. На демонстрации поют…
   – А еще?
   – В опере…
   – Нет, нет!
   – Я не знаю… когда выпьют, поют…
   – Балда! – нежно сказала Галя. – Не знаешь, когда поют…
   – Когда нет ни слуха, ни голоса!
   – Люди поют, когда счастливы! – подсказала Галя и протянула Лукашину гитару.
   Сообразив, что он на самом деле счастлив, Лукашин тепло взглянул на Галю, взял гитару и встал у окна. За окном виднелись снежные поля Подмосковья, которые еще не успели застроить. Лукашин начал напевать. У него оказался негромкий, как говорят, домашний голос, немного хриплый, но приятный. Теперь таких доморощенных акынов у нас пруд пруди.

     Никого не будет в доме,
     Кроме сумерек. Один
     Зимний день в сквозном проеме
     Незадернутых гардин.
     Только белых мокрых комьев
     Быстрый промельк маховой.
     Только крыши, снег и, кроме
     Крыш и снега, – никого.
     И опять зачертит иней,
     И опять завертит мной
     Прошлогоднее унынье
     И дела зимы иной…
     Но нежданно по портьере
     Пробежит вторженья дрожь.
     Тишину шагами меря,
     Ты, как будущность, войдешь.
     Ты появишься у двери
     В чем-то белом, без причуд,
     В чем-то впрямь из тех материй,
     Из которых хлопья шьют…

   – Это чьи слова? – спросила Галя, прижимаясь к Лукашину.
   – Пастернака. – Лукашин отложил гитару в сторону и… поцеловал девушку.
   После долгого поцелуя Галя вырвалась из объятий и выбежала в переднюю. Лукашин помчался следом.
   – Женечка, мне пора! – Галя вела беспроигрышную игру. – У меня еще столько дел сегодня.
   Лукашин нервно потоптался на месте, потом снял с вешалки и подал Гале белую шубку, а потом… капитулировал. Он вынул из кармана брелок, на котором болтался ключ. По-видимому, это был ключ не только от его квартиры, но и от его сердца.
   – Вот, возьми ключ и приходи к одиннадцати часам встречать Новый год! Я тебя люблю и хочу, чтобы ты стала моей женой!
   Галя взяла ключ и, скрывая торжество, лицемерно заметила:
   – Но я ведь буду мелькать у тебя перед глазами?
   Лукашин чистосердечно признался:
   – Я так этого хочу!
   – Салат принести?
   – Но я не понял главного: ты согласна или нет? – Очевидно, Лукашин был не самым крупным знатоком женской психологии.
   – Но я ведь взяла ключ! – И, быстро поцеловав Лукашина, Галя исчезла за дверью.
   – А как же с Катанянами? – крикнул вдогонку счастливый зануда.
   С лестничной площадки донесся веселый голос:
   – Обойдутся!
   Несколько ошарашенный случившимся, Лукашин направился в кухню, где хозяйничала Марина Дмитриевна.
   – Мама, кажется, я женюсь…
   – Мне тоже это кажется, – согласилась мать.
   – Ну и как тебе Галя, нравится?
   – Ты ведь на ней женишься, а не я! – ушла от ответа Марина Дмитриевна.
   – Но ты же моя мама! – парировал Лукашин.
   – Важно, чтобы ты не забыл об этом после женитьбы!
   – Значит, Галя тебе не нравится… – огорчился сын.
   – Не могу сказать, что я от нее в восторге, но в общем она неглупая, воспитанная… И потом… если ты сейчас не женишься, ты уже не женишься никогда…
   – Мне еще только тридцать шесть!
   – Это бестактно с твоей стороны напоминать мне о моем возрасте, – улыбнулась мама, – но я не обижусь, я же мировая мама! Я все приготовлю и уйду к приятельнице!
   – И что она во мне нашла? – рассуждал вслух Лукашин. – Я много старше ее, а она ведь красавица…
   – Я тоже удивляюсь, что она выбрала тебя, когда ты такой болван!
   – Почему я болван? – притворно обиделся Лукашин.
   – Зачем ты рассказывал ей про Ленинград? Когда делают предложение одной женщине, не вспоминают про другую!..
   – Теперь понятно. Теперь я понял, – веселился Лукашин, – как делают предложение. А это Павел приходил?
   – Павел. Он уезжает в Ленинград. Но я его выставила, чтобы он тебе не помешал.
   Лукашин взглянул на часы:
   – Они меня заждались. Может, мне тоже пойти в баню?
   – Не вижу ничего плохого, если ты Новый год встретишь чистым! – сказала Марина Дмитриевна.
   Уходя, Лукашин заговорщически подмигнул матери:
   – Только ты Гале про баню не говори. У нас есть ванная, и Галя все это может неверно понять.
   Мама вздохнула:
   – Боюсь, что ты со своим характером будешь у жены под каблуком.
   Лукашин уже отыскал портфель, из которого высовывался березовый веник.
   – Мама, я разделю общую мужскую участь!..

   …Раньше настоящие мужчины ходили в манеж гарцевать на выхоленных лошадях, отправлялись в тир стрелять в бубнового туза, в фехтовальные залы – сражаться на шпагах, в Английский клуб – сражаться за карточным столом, а в крайнем случае шли в балет. Сегодня настоящие мужчины ходят в баню. Тот, кто думает, что баня существует исключительно для мытья, глубоко заблуждается. В баню ходят главным образом для того, чтобы пообщаться друг с другом. Где еще можно спокойно поговорить? В гостях вечно перебивают другие приглашенные, да и рот все время занят едой и выпивкой. В общественном транспорте толкаются, на стадионах шумно. Лучшего места для задушевной беседы, чем баня, не найти! О визите в баню сговариваются заранее, к банному мероприятию тщательно готовятся, освобождая для него полный день. Поход в баню – святое дело. Его нельзя комкать тем, что помоешься и уйдешь чистеньким. Подлинные аристократы духа так не поступают. Кто после парилки не ловил кайф в предбаннике, тот еще не испытал блаженства. В предбаннике современные голые мужчины, завернутые в белые простыни, наконец-то становятся похожими на римских патрициев. Именно предбанник и есть тот самый клуб, где, никуда не торопясь, позабыв каждодневную гонку, можно излить душу хорошему человеку.
   Было около шести часов вечера, когда, отменно попарившись, четверо друзей – Лукашин, Павел, Михаил и Александр, – потягивая пиво, вели сокровенный разговор.
   Павел глубокомысленно рассуждал:
   – Я понимаю, ванная в каждой квартире – это правильно, это удобно, это цивилизация. Но процесс мытья, который в бане звучит как торжественный обряд, в ванной – просто смывание грязи. И хорошие поздравительные слова – с легким паром! – они же к ванной неприменимы: какой может быть в ванной пар?
   – Ты прав, баня очищает, – согласился Александр.
   – Как здесь ни приятно, мне пора… – Лукашин встал.
   – Все-таки ты нехороший человек, мы ведь ждем! – с упреком заметил Михаил.
   В компании всегда находится такой вот заводила.
   – Чего ждете? – не понял Лукашин.
   – Хочешь уйти сухим? – сощурился Михаил. – Не хочешь отметить собственную женитьбу?
   – Где, в бане? – усмехнулся Лукашин.
   – Почему бы и нет? – настаивал Михаил.
   – Женя прав! – поддержал Лукашина Александр. – Здесь ведь не отпускают.
   Теперь усмехнулся Михаил и… расстегнул портфель.
   – Если бы не я, вы бы все пропали. Вот, жена просила купить для гостей! – И он достал из портфеля бутылку «Экстры».
   Лукашин поморщился. Но обидеть друзей?.. Как часто мы не хотим обидеть друзей!..
   – Но только по одной! – поспешно вставил Павел. – Мне на аэродром.
   – Люди, не беспокойтесь! – Михаил уже разливал по кружкам вредную бесцветную жидкость. – Всем надо быть в форме, всем Новый год встречать!
   – Ребята, приходите завтра ко мне, только обязательно, а то встречаемся редко. Я вас с женой познакомлю… – пригласил Лукашин.
   – Я не могу, я ведь буду в Ленинграде… – напомнил Павел.
   – Мне интересно, что ты в конце концов выбрал… – раздавая кружки, сказал Александр.
   – Не что, а кого! – Лукашин взял кружку. – Все-таки это ужасно! Водку после пива. Я еще сегодня так устал. У меня в поликлинике было столько пациентов…
   Михаил снова порылся в портфеле.
   – Вот, шоколадка, какая ни есть, но все-таки закуска.
   – Только давайте буквально по глотку! – взмолился Лукашин.
   – Павел, скажи тост! Ты у нас самый красноречивый, – предложил Александр.
   Павел действительно не лез за словом в карман:
   – А ты самый недалекий!
   Павел поднялся, все тоже встали.
   – За нашего застенчивого друга Женю Лукашина, который наконец преодолел этот недостаток и нашел себе жену – последним из нашей компании. Будь счастлив, Евгений!
   Лукашин засмущался:
   – Ну что же… за это… наверно… надо…
   Выпили, и Александр спросил:
   – Как ее зовут?
   – У нее прекрасное имя – Галя! – гордо сообщил Лукашин.
   – И главное, редкое! – добавил Павел.
   – Положение безвыходное. За Галю тоже надо выпить! – сокрушенно вздохнул Михаил и достал из портфеля следующую бутылку.
   – Мне больше нельзя! – заартачился Лукашин.
   – Люди, он не хочет выпить за свою невесту! – возмутился Александр.
   – Галя, будь счастлива! – поднял кружку Павел.
   – Вы мерзавцы! – жалобно сказал Лукашин. – До приема в поликлинике у меня еще было ночное дежурство!
   Затем он, конечно, выпил вместе со всеми.
   – Расскажи, как ты с ней познакомился? – спросил Лукашина Михаил.
   – Она пришла в поликлинику ко мне на прием.
   – Она что… больная? – Александр слыл остряком.
   Лукашин обиделся:
   – У нее был вывих.
   – Ясно! – кивнул Александр. – Именно поэтому она выходит за тебя…
   – Выпьем за то, чтобы вы оба были всегда здоровы! – Это, конечно же, был Михаил.
   – Если дальше пойдет в таком темпе, я не попаду на аэродром, – перепугался Павел.
   – Положись на меня, я никогда не пьянею… Дай билет! – Михаил отобрал у Павла билет и переложил к себе в карман.
   – Я не буду больше пить. Она подумает про меня, что я алкоголик, – жалобно заныл Лукашин.
   – Это неслыханно! – воззвал к народу Александр. – Доктор отказывается пить за здоровье!
   – Дернул меня черт пойти с вами в баню! – беря кружку, в сердцах сказал Лукашин.
   Выпили.
   – Теперь расскажи, как ты с ней познакомился? – не отступал Михаил.
   – С кем? – переспросил Лукашин. От усталости он очень быстро захмелел.
   – С Галей. Или у тебя есть еще кто-нибудь?
   – У меня никого нет. Я холостой! – задиристо ответил жених.
   – Выпьем за холостую жизнь! – предложил Павел.
   – Ура! – заорал Лукашин.
   – Ему хорошо! А вы представляете, как мне попадет от жены, если я в таком виде заявлюсь домой встречать Новый год, – посетовал Александр. Но ему никто не посочувствовал.
   Лукашин, который несколько минут назад отказывался пить, уже вошел в азарт. Давно известно, в таком деле, как выпивка, главное – начать.
   – Люди! У меня возник новый тост!
   Для пущей убедительности Лукашин взобрался на медицинские весы, использовав их как трибуну.
   Теперь уже Михаил призвал к чувству меры:
   – Тебе больше нельзя! Ты сегодня женишься!
   – Я про это не забыл! – заявил Лукашин.
   – Если ты забудешь, я напомню! – пообещал Михаил. – Я никогда не пьянею!
   – За нашу дружбу! – провозгласил Лукашин.
   Оригинальный тост растрогал Александра:
   – Красиво говоришь!
   Все четверо снова выпили.
   – Ты прирожденный оратор! – сказал Лукашину Павел и тоже полез на весы. – Подвинься… Давай взвесимся на брудершафт!
   – Давай! – поддержал Лукашин. – Сколько мы вместе потянем?
   – Ребята, ребята! – шумел вконец опьяневший Павел. – Я придумал тост, лирический!
   – Давай лирический! – поддержал Лукашин.
   Но Михаил строго сказал:
   – Все! Хватит пить!
   – Пусть Павел скажет лирический… – начал было Лукашин, но Михаил его перебил:
   – Нет, все, довольно! Нам пора на аэродром!
   – А зачем? – искренне изумился Павел.
   – Кто-то из нас летит в Ленинград! – объяснил Михаил.
   – Кто? – спросил Павел.
   – Поехали! – предложил Александр. – Там разберемся!
   – Не поехали, а полетели.
   – Пристегнулись простынями! – шумел Павел. – Отойти от винта!..

   – Внимание! Внимание! Объявляется посадка в самолет Ту-134, следующий рейсом триста девяносто два по маршруту Москва–Ленинград. Пассажиров просят пройти на посадку…
   Голос диктора разносился по всему аэродрому, включая буфет. А там, не выпуская из рук портфелей с вениками, мирно спали Лукашин и Павел. Александр мужественно боролся с дремотой, и лишь Михаил сохранял видимую бодрость…
   Когда диктор еще раз повторил объявление, Александр вскочил с места:
   – По-моему, это наш самолет!
   – Я с тобой согласен! – Михаил сохранял спокойствие.
   – А ты не помнишь, кто из нас улетает?
   – Не помню, – сказал Михаил. – Но ты можешь на меня положиться. Сейчас мы пойдем простым логическим ходом.
   – Пошли вместе! – примазался Александр.
   – Ты летишь в Ленинград? – спросил Михаил.
   – Нет, что ты! – испугался Александр. – А ты?
   – И я нет! Применяем метод исключения. Значит, остаются эти двое. – Михаил показал на спящих.
   – Их спрашивать бесполезно! – махнул рукой Александр.
   – Ты наблюдателен. Спрашивать надо меня. Я единственный из вас не потерял природной смекалки. – Михаил всегда был скромен.
   – За это я тебя люблю! – признался Александр.
   – Сейчас не об этом, – застенчиво отмахнулся Михаил. – Павел может лететь в Ленинград?
   – Может.
   – А Женя?
   – Тоже может. Давай кинем жребий! – Александр был в восторге от своей идеи.
   Зато Михаил отнесся к ней отрицательно:
   – Мы не станем полагаться на случай! Кроме того, я напоминаю тебе, что надо торопиться, а то самолет улетит без нашего друга!
   – Без какого? Ты же трезвый! Ты никогда не пьянеешь!
   Михаил гордо кивнул:
   – Поэтому я тебе отвечу. Сегодня в бане мы пили за Лукашина, потому что он женится!
   – У тебя поразительная память! – восхитился Александр.
   – Сейчас не об этом! Значит, Женя летит в Ленинград на собственную свадьбу! Он бы сам нам это рассказал, но его развезло от усталости.
   – Подожди, – спохватился Александр, – а разве он не рассказывал, что невеста приходила к нему в поликлинику?
   – Рассказывал! – Сбить Михаила с толку было не так-то просто. – Значит, она приезжала в Москву в командировку!
   – Железная логика! – И вместе с Михаилом Александр подхватил Лукашина под руки и поволок к выходу на посадку.
   – Куда вы меня ведете? – промычал спросонья Лукашин.
   – К твоему счастью! – ответил Михаил. Он достал из кармана билет и протянул бортпроводнице. И, улыбнувшись, шепнул Александру: – Все-таки хорошо, что мы его помыли!..
   В предновогодних небесных просторах спешил в Ленинград рейсом № 392 самолет Ту-134.
   В салоне воздушного корабля безмятежно спал Евгений Лукашин, прижимая к груди портфель с березовым веником.
   А через час сердобольный попутчик уже вводил Лукашина, который мешком висел на его руке, в зал ожидания Ленинградского аэровокзала.
   Не стоит говорить о том, что зал ожидания в Ленинграде ничем не отличался от зала ожидания в Москве: одинаковые разноцветные кресла, одинаковые киоски, одинаковые табло и одинаковые огромные окна, за которыми смутно белели самолеты. Брошенный попутчиком, Лукашин приоткрыл глаза, с надеждой поискал друзей, но их нигде не было видно.
   – Скажите, пожалуйста, – обратился Лукашин к грузному лысоватому мужчине, который понуро забился в красное псевдокожаное кресло и, не моргая, тоскующим взглядом взирал на мир. – Который теперь час?
   – До Нового года два часа пятьдесят минут! – трагически возвестил незнакомец.
   – А где я? – спросил Лукашин.
   – Там же, где и я!
   – А где вы?
   – На аэродроме! – грустно ответил мужчина. – По дороге в Красноярск нелетная погода, и в худшем случае я встречу Новый год в этом кресле!
   – А в лучшем случае?
   – Тоже в кресле, но только в воздухе. Вы встречали Новый год в воздухе?
   – Нет! – отрезал Лукашин. – И не хочу! С наступающим вас! Мы проводили Павлика, и теперь я поехал домой. – Вдруг Лукашин сообразил, что уже много времени. – Боже мой! Галя скоро придет!
   Диктор бодро объявил:
   – К сведению пассажиров, отлетающих в Красноярск: в связи с неблагоприятными метеорологическими условиями…
   Собеседник Лукашина простонал:
   – Почему я не уехал поездом? Почему?..
   …В былые времена, когда человек попадал в незнакомый город, он чувствовал себя одиноким и потерянным. Вокруг все было чужое: иные дома, иные улицы, иная жизнь.
   Зато теперь совсем другое дело. Человек попадает в любой незнакомый город, но чувствует себя в нем как дома: такие же дома, такие же улицы, такая же жизнь. Здания давно уже не строят по индивидуальным проектам, а только по типовым.
   Прежде в одном городе возводили Исаакиевский собор, в другом – Большой театр, а в третьем – Одесскую лестницу. Теперь во всех городах возводят типовой кинотеатр «Космос», в котором можно посмотреть типовой художественный фильм.
   Названия улиц тоже не отличаются разнообразием. В каком городе нет Первой Загородной, Второй Пролетарской, Третьей Фабричной… Первая Парковая улица, Вторая Садовая, Третья улица Строителей… Красиво, не правда ли.
   Лукашин ввалился в такси и сказал водителю:
   – Третья улица Строителей, дом двадцать пять, квартира двенадцать, четвертый этаж…
   – Хоть на пятый! – ответил таксист, и машина рванула с места…
   Одинаковые лестничные клетки окрашены в типовой приятный цвет, типовые квартиры обставлены стандартной мебелью, а в безликие двери врезаны типовые замки.
   Типовое проникает в наши души. Встречаются типовые радости, типовые настроения, типовые разводы и даже типовые мысли!
   С индивидуализмом у нас покончено, и, слава богу, навсегда!..
   Мчалось такси по разукрашенному, праздничному Ленинграду, а на заднем сиденье сладко дремал Лукашин, и не подозревая о том, что его отделяет от дома приблизительно семьсот километров.
   Такси подъехало к новостройке. Лампочка, спрятанная под козырьком, освещала родной адрес: «Третья улица Строителей, 25».
   Лукашин вывалился из машины, с трудом преодолел ступеньки при входе в подъезд и облегченно вздохнул:
   – Наконец-то я приехал!
   Добравшись до двери под номером 12, Лукашин порылся в карманах, добыл ключ и успешно вставил его в скважину нижнего замка. Совсем нетрудно догадаться, что ключ подошел.
   Слегка пошатываясь, Лукашин открыл дверь, оказался в передней и машинально начал раздеваться. Совсем нетрудно догадаться, что планировка ленинградской квартиры ничем не отличалась от планировки московской. И обои, конечно же, были такими же.
   Объяснить это легче легкого. Жилые дома в Москве и жилые дома в Ленинграде сдавались в эксплуатацию одновременно. В это время выпускались обои именно этого цвета и артикула, а серия дверных замков с ключами – именно такой конфигурации. Все очень просто. И главное, удобно для промышленности. В ленинградскую квартиру недавно въехали новоселы. И здесь вещи еще не нашли постоянного места и был тот славный беспорядок, который еще долго бывает после переезда.
   Лукашин содрал с себя дубленку, сорвал с головы шапку и зашвырнул ее куда попало, бросил на пол пиджак (пиджак ведь тоже должен отдохнуть) и вступил в единоборство с брюками. Избавиться от них оказалось не так-то легко. Ослабленный алкоголем и авиацией, Лукашин вконец изнемог в неравной борьбе. Он все-таки выбрался из брюк и, едва живой, дополз до тахты, которая, как уже совершенно нетрудно догадаться, стояла точно в том же месте, что и у него дома. Лукашин взобрался на тахту и блаженно свернулся калачиком, натянув на себя мягкий гэдээровский плед. Через мгновение он спал.
   Вскоре дверь в квартиру № 12 снова отворилась. Это пришла хозяйка, Надежда Васильевна. Пожалуй, Надю можно назвать красивой женщиной, но все-таки было видно, что ей уже перевалило за тридцать. Она сняла пальто, зажгла полный свет. Лукашина Надя не замечала. Она достала из сумки покупку, это была электрическая бритва по имени «Агидель», и положила ее на буфет. Затем критически осмотрела накрытый новогодний стол. Потом подошла к шкафу, вынула из него новогоднее платье, кинула на тахту, платье упало на Лукашина. Только теперь Надя его заметила и, как положено женщине, вскрикнула.
   Но Лукашин даже не пошевелился.
   – Эй! – закричала Надя, медленно приходя в себя. – Эй, вставайте! Что вы здесь делаете? Эй, кто вы такой?.. Проснитесь, слышите, немедленно проснитесь!
   Лукашин не отвечал.
   – Вы живой или нет? – Преодолев страх, Надя попыталась растолкать Лукашина, но ее усилия оказались тщетными.
   – Не… не надо меня трясти… – пробормотал сквозь сон Лукашин.
   Надя в растерянности заметалась по комнате. Яростно схватила подушку, бросила в Лукашина.
   – Кошмар какой-то… – Не открывая глаз, Лукашин взял подушку и запустил ею в Надю.
   – Ах так, ну ладно, берегитесь!
   Надя выбежала в кухню и вернулась с чайником.
   – Я вас в последний раз предупреждаю!
   И по лицу Лукашина побежали струйки холодной воды.
   Поначалу это показалось спящему приятным. Он блаженно заулыбался:
   – Ой, как хорошо! Ой, поплыли!
   Потом вода проникла за шиворот, и Лукашин сразу же приподнялся:
   – Вы что, с ума сошли? Я… я вам не клумба!
   На всякий случай Надя отскочила в сторону.
   – Вы откуда взялись? – закричал Лукашин. – Выметайтесь отсюда! И без разговоров!
   Надя оторопела:
   – Это неслыханно! Что вы здесь делаете?
   – Я… тут… мы спим! А кто вы такая? Что вам здесь нужно?
   Надя поставила чайник на стол.
   – Хватит дурака валять! Что вы здесь разлеглись?! Ну-ка выкатывайтесь отсюда, живо!
   – Ну, это уже нахальство! – возмутился Лукашин. – Мало того что вы ворвались ко мне в квартиру, вы ведете себя как бандитка!
   – К вам в квартиру? – передразнила Надя.
   – Да, представьте себе, – в тон ответил Лукашин, – я здесь живу!
   – А где, по-вашему, живу я? – в изнеможении спросила Надя.
   – Мне-то какое дело! – не слишком вежливо ответил Лукашин. – Пожалуйста, уйдите отсюда, и как можно скорее. Сейчас ко мне придет моя невеста, Галочка, и я не хочу, чтобы она застукала меня с женщиной.
   – Объясните мне наконец, – вскричала Надя, – почему ваша невеста будет искать вас у меня?
   – Мне не до шуток. У меня голова раскалывается. Который час?
   – Скоро одиннадцать. Ко мне должны прийти, и ваше присутствие здесь не обязательно! – И Надя швырнула Лукашину его брюки.
   – Но почему ваши гости явятся ко мне встречать Новый год? И как вы сюда забрались? Я позабыл захлопнуть дверь, да?
   Тут Лукашину захотелось попить, он схватил чайник, из которого его только что поливали, и потянулся губами к никелированному носику. Но Надя с такой силой вырвала чайник из его рук, что горемыка свалился с тахты.
   – Но почему вы безобразничаете? Я пить хочу!
   – Послушайте, вы! – грозно сказала Надя. – Вы хоть что-нибудь соображаете?
   – Все соображаю. Безусловно.
   – А где вы находитесь, по-вашему?
   – У себя дома. Третья улица Строителей, двадцать пять, квартира двенадцать.
   – Нет, это я живу – Третья улица Строителей, двадцать пять, квартира двенадцать! – язвительно сообщила Надя.
   А Лукашин ответил столь же язвительно:
   – Нет, здесь живем мы с мамой. Уже три дня. Полезная площадь тридцать два метра, и соседей у нас нет!
   – Извините, – издевательски продолжала Надя, – но это у нас с мамой отдельная квартира полезной площадью тридцать два метра!
   Лукашин снова взобрался на тахту.
   – Не могу сказать, что у нас с вами большие квартиры.
   – Это очень ценное наблюдение, – насмешливо заметила Надя. – Я была бы вам крайне признательна, если бы вы… как можно скорее испарились!
   И Надя решительно спихнула спеленатого в плед Лукашина на пол.
   – Я требую уважения к себе! – запричитал Лукашин, пытаясь освободиться от пледа. – Кто меня закатал? Мама!
   – Мама ушла! – холодно отозвалась Надя. В ответ Лукашин запулил в нее брюками. Надя тотчас кинула их обратно.
   – Чья мама ушла? – спросил Лукашин.
   – По счастью, у нас с вами разные мамы!
   – И они обе ушли… Караул… – совсем тихо произнес Лукашин.
   – Кто-то из нас двоих наверняка сумасшедший! – сказала Надя, и Лукашин осторожно вставил:
   – Я знаю кто…
   – Я тоже знаю… – поддержала женщина.
   Лукашин осмотрелся, не зная, что делать дальше, как вдруг сомнение закралось в его душу.
   – Зачем вы передвинули шкаф?
   Надя была безжалостна:
   – Как его внесли, так он здесь и стоит!
   – Но это же моя мебель! – В голосе Лукашина зазвучали умоляющие ноты. – Польский гарнитур за семьсот тридцать рублей!
   – И двадцать рублей сверху! – прокомментировала Надя.
   – Я дал двадцать пять! – Лукашин повернулся и простонал: – Наваждение какое-то! Зачем мама поставила на стол чужие тарелки? И ширму нашу фамильную умыкнули…
   – Кажется, вы начинаете прозревать! – зафиксировала Надя.
   Лукашин пытался отсрочить неизбежное:
   – Значит, вы пришли, передвинули шкаф, заменили тарелки и… куда вы девали люстру?
   – Отвезла в комиссионку! – ответила Надя.
   – Где я? – жалобно пролепетал Лукашин.
   – Третья улица Строителей, двадцать пять, квартира двенадцать! – объявила Надя.
   – Но, честное слово, это мой домашний адрес! Хотя мне кажется, я все-таки в чужой квартире! – Лукашин был уже не пьян, но еще не был трезв.
   – Наконец-то! Теперь вы можете уйти со спокойной душой! – И Надя сдернула с Лукашина плед.
   – Не надо! – закричал Лукашин. – Куда же я пойду в таком виде? Что вы, смеетесь? – Он схватил Надино платье и прикрыл им голые ноги.
   – Мое новогоднее платье! – взвизгнула Надя и вырвала его из рук полураздетого пришельца.
   – Не обнажайте меня! Я жду Галю, она придет по этому адресу, я вам паспорт покажу! Где мой пиджак? – Лукашин поискал глазами пиджак, который валялся на полу, за шкафом. – Вот мой пиджачок… висит… А вот и паспорт мой. Вот – город Москва… Нет, вы смотрите! Сто девятнадцатое отделение милиции. Прописан постоянно по Третьей улице Строителей, двадцать пять, квартира двенадцать! Это, между прочим, документ. И… чешите отсюда!
   Надя насмешливо скривила губы:
   – Значит, вы думаете, что вы в Москве? – Не выдержала и расхохоталась в полный голос.
   – А где я, по-вашему? – в ответ рассмеялся Лукашин, но это был неуверенный смех. – В Москве, деточка, в Москве!
   Тогда Надя выдвинула из буфета ящик, достала свой паспорт и протянула Лукашину. Тот послушно прочел:
   – Ленинград, Третья улица Строителей, двадцать пять, квартира… – Он вернул паспорт, и только сейчас дошел до него страшный смысл прочитанного. – Вы что же… намекаете, что я в Ленинграде?
   Надя торжественно молчала. Лукашин нервно засмеялся и сразу же прервал себя:
   – Но как же я мог попасть в Ленинград, я ведь шел в баню…
   – С легким паром! – поздравила Надя.
   – Спасибо, – сказал Лукашин, а Надя показала рукой на дверь:
   – А теперь уже хватит! Уходите!
   – Но если я действительно в Ленинграде… какая беда, а? – Лукашин в ужасе опустился на пол. – Постойте, мы поехали на аэродром… да, я помню… мы провожали Павла… перед этим мы мылись… Неужели я улетел вместо Павла?
   – Не надо пить! – догадалась Надя.
   – Да я абсолютно непьющий… В рот не беру… Нет, это невероятно… Галя уже пришла, а я на полу… в Ленинграде… Хоть бы я попал в какой-нибудь другой город…
   …В лифте Надиного дома медленно и с достоинством поднимался Ипполит Георгиевич, мужчина солидный и знающий себе цену. Он остановился возле Надиной двери, поправил галстук, улыбнулся и, предвкушая удовольствие от будущей встречи, позвонил в дверь.
   Ипполит и не подозревал, какую реакцию вызовет его звонок.
   – Не открывайте! – закричал Лукашин. – Я сейчас встану!
   – Сразу не открыть – это хуже! – И Надя решительно шагнула в коридор, у двери она обернулась. – К вашему сведению, это пришел он! Берегитесь!
   – Что вы делаете? Подождите! Я сейчас оденусь! – И Лукашин с головой накрылся пледом.
   Надя отворила дверь.
   – С наступающим, Наденька! – Ипполит нежно поцеловал любимую. – Вот тебе новогодний подарок!
   – Спасибо. Я тебе тоже приготовила подарок, – сказала Надя, – он в комнате. – И пока Ипполит раздевался, добавила: – Но я тебе должна кое-что сообщить… В это невозможно поверить… Ты умрешь со смеху… Короче говоря, я пришла домой, а на моей тахте спит посторонний мужчина. Я его с трудом разбудила… Я его поливала из чайника…
   Ипполит как-то странно взглянул на Надю и шагнул в комнату.
   Лукашин выглянул из-под укрытия:
   – С наступающим!
   – Ну что ж! – медленно произнес Ипполит, обращаясь к Наде. – Ты приготовила отличный подарок! – И сдернул с Лукашина плед.
   – Ведите себя прилично! Она здесь ни при чем, это я во всем виноват! – поспешно вставил Лукашин, стараясь при этом незаметно прикрыть пледом босые ноги.
   Ипполит, прокурорски сощурив глаза, посмотрел на Надю:
   – Мне бы хотелось узнать маленькую деталь… так, из любопытства, – кто это?
   – Я его не знаю! – пожала плечами Надя.
   – Я посторонний, я здесь нечаянно… – добавил Лукашин.
   – Это совсем незнакомый мужчина… – сказала Надя.
   – Да, я мужчина, – покорно согласился Лукашин.
   – Как он сюда попал? – прошипел Ипполит.
   – Понимаешь, это невероятное совпадение… – начала объяснять Надя.
   – Невероятное… – как эхо вторил Лукашин.
   – Он тоже живет: Третья улица Строителей, двадцать пять, квартира двенадцать…
   – Двенадцать, – вздохнул Лукашин.
   – Но только в Москве, – продолжала Надя.
   – В Москве я живу… – Эхо проявило крохотную самостоятельность.
   Ипполит негодующим жестом указал на брюки Лукашина, валяющиеся на полу:
   – А это что?
   Надя в который раз запустила брюками в их владельца.
   – Это мои штаны, – с гордостью произнес Лукашин и поморщился: – Осторожнее, помнете!
   Пока Лукашин тщетно пытался под пледом натянуть на себя брюки, Надя старалась вдолбить Ипполиту, как было дело.
   – Он с приятелями пошел в баню…
   – В баню мы пошли, – подтвердил унылый голос.
   – Там они выпили, и его по ошибке запихнули в самолет!
   – В самолет, – отозвался Лукашин. Он все еще пытался под пледом всунуть ноги в штаны. Однако это оказалось для него непосильным делом.
   – Где? В бане? – повысил голос Ипполит. – Ну, с меня достаточно.
   – Нет! В бане нет самолетов! – Ради такого важного сообщения Лукашин даже высунул голову.
   – Вас не спрашивают! Заткнитесь!
   – Да, мы там мылись! Скажите ему! – обратился Лукашин за подтверждением к Наде. – С Павликом мылись!..
   – Да замолчите вы! – в отчаянии крикнула Надя, понимая, что пьянчужка только ухудшает и без того ужасное положение. – Они из бани поехали на аэродром.
   – Провожать Павлика, – кротко пояснил Лукашин.
   – Ах, здесь еще Павлик?! – Ипполит заметался по комнате в поисках второго соперника.
   – Его нет, я вместо него! – Лукашин честно старался помочь, но от его чрезмерной помощи правда начинала казаться неуклюжим враньем.
   – Значит, должен был прийти Павлик? – Ипполит все понимал по-своему.
   – Подержите плед, я оденусь! – Лукашину надоело мучиться, он отдал плед Наде и Ипполиту и наконец натянул проклятые брюки.
   – Дорогой мой! – теперь уже занервничала Надя. – Никто не должен был прийти. Этот вот попал в самолет по ошибке…
   – Что, его в багаж сдавали? – серьезно спросил Ипполит.
   – Может быть. Я не помню, – искренне признался Лукашин.
   А Надя, желая польстить Ипполиту, показала на Евгения:
   – Ты посмотри на него, какой он несимпатичный!
   Ипполит немедленно согласился:
   – Он просто отвратителен!
   – Это спорный вопрос! – не согласился Лукашин. – Зачем вы так? Что я вам сделал плохого?
   – Все-таки как он оказался в твоей постели? – допрашивал Ипполит.
   – Я не нарочно! Извините, хозяйка, не знаю, как вас зовут?.. – спросил Лукашин, с ботинком в руке двинувшись к Наде, но Надя его грубо оттолкнула.
   – Прекрасно, он у тебя в постели, – перебил Лукашина Ипполит, – но он не знает, как тебя зовут! Нет, я пошел!
   – Значит, если бы он знал, как меня зовут, ты бы остался? – разозлилась Надя. – Ипполит, дорогой, я тоже не знаю, как его зовут. Я его вижу первый раз в жизни!
   – Вот теперь я тебе верю. Прекрасные современные нравы!
   Во время перепалки Ипполит ринулся к вешалке, но Надя силой вернула жениха обратно. По пути они совершенно нечаянно опрокинули на пол Лукашина, который с большим трудом пытался принять вертикальное положение.
   – Что же вы меня все время роняете? – взмолился Лукашин. – Дайте я встану и уйду навсегда…
   – Ипполит, – говорила Надя, не обращая на Лукашина внимания, – давай не будем портить друг другу новогодний вечер. И не заставляй меня все время оправдываться, я ведь ни в чем не провинилась. Какой-то забулдыга попал ко мне в квартиру…
   – Я не забулдыга, я – доктор, – запротестовал Лукашин.
   – Ну предположим, он случайно оказался в Ленинграде. – Ипполит, мужчина логического склада, стремился докопаться до истины. – Предположим, он живет по такому же адресу, но зачем ты его впустила?
   – Она меня не впускала, – разъяснил Лукашин, – ключ подошел!
   Он предъявил ключ.
   – Вы можете проверить.
   Ипполит повернулся к Наде:
   – Значит, ты дала ему ключ?
   – Не давала она ключ! – в который раз вмешался в разговор Лукашин. – Какой вы тупой!
   – Но почему ты мне не веришь? – вспылила Надя. – Этот тип противен мне так же, как тебе!
   – Себе я тоже противен! – Лукашин взял портфель с веником, в коридоре схватил в охапку дубленку и оказался на лестнице. Только в лифте он надел пальто и напялил на голову шапку. Выскочив на улицу, Лукашин поглядел на здание, которое он только что покинул и в котором случилось с ним столь невероятное происшествие.
   – Дом точно такой же… – грустно пробурчал бедолага.
   А в комнате Надя зажигала новогоднюю елку. Ипполит, как бука, сидел насупившись и нервно вертел в руках вилку. Надя подошла к Ипполиту и обняла:
   – Ну перестань дуться… И не смей меня ревновать… Если я кого-нибудь полюблю, ты узнаешь об этом первый…
   – Я не сержусь… Но ты должна меня понять… Я прихожу… – сказал Ипполит, невольно оттаивая.
   – Я понимаю… Я на твоем месте закатила бы такое!.. – выпалила Надя, и оба засмеялись.
   – То, что он появился у тебя в доме, – заявил Ипполит, – соответствует твоему характеру!
   – Но почему? – Надя надула губы.
   – Ты безалаберная… молчи… ты непутевая… У меня в доме или в моей лаборатории он бы не смог появиться… Странно, что вообще ты его заметила. Ну мало ли что там валяется?
   – Ты угадал, – улыбнулась Надя, – я его заметила не сразу.
   Она развернула подарок, принесенный Ипполитом.
   – Ой, это же настоящие французские духи, они же такие дорогие! Но я тебе тоже приготовила… – Надя достала бритву. – Вот, самой последней марки… с этими, как их, плавающими, что ли, ножами!
   – Зачем ты сделала такой дорогой подарок? – Ипполит был явно польщен.
   – Беру пример с тебя! – Надя всплеснула руками. – Ой, я же не надела праздничное платье!.. – Она схватила платье, выбежала в другую комнату, вернулась, взяла флакон с духами и опять убежала…
   А на улице Евгений Лукашин на всякий случай спросил у прохожего, который спешил встречать Новый год:
   – Извините… Это действительно Ленинград, город на Неве?
   Прохожий с укором поглядел на Лукашина:
   – Пить надо меньше!
   – Надо меньше пить! – согласился Лукашин. – Пить меньше надо.
   …Надя в нарядном платье вплыла в комнату, Ипполит влюбленно оглядел ее:
   – Просто принцесса из сказки!
   – Я рада, что тебе нравится! – счастливо улыбнулась Надя.
   Ипполит и Надя не без торжественности уселись за праздничный стол.
   – А сейчас давай проводим старый год! Ведь в этом году я встретил тебя… – разливая вино, сказал Ипполит.
   – А я тебя…
   Надя и Ипполит подняли бокалы и чокнулись.
   – Так хочется побриться… Но ничего, к утру я обрасту…
   – Люблю встречать Новый год! – сказала Надя.
   Ипполит встал и снял со стены гитару.
   – Надя, мне так нравится, как ты поешь…
   – Просто ты ко мне необъективно относишься. – Надя взяла гитару и стала перебирать струны.
   – Это верно. – И Ипполит устроился поудобнее в кресле.
   Надя начала напевать. Пела она просто и сердечно.

     По улице моей который год
     звучат шаги – мои друзья уходят.
     Друзей моих медлительный уход
     той темноте за окнами угоден.
     О одиночество, как твой характер крут!
     Посверкивая циркулем железным,
     как холодно ты замыкаешь круг,
     не внемля увереньям бесполезным.
     Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
     на том конце замедленного жеста
     найти листву и поднести к лицу
     и ощутить сиротство как блаженство.
     Даруй мне тишь твоих библиотек,
     твоих концертов строгие мотивы,
     и – мудрая – я позабуду тех,
     кто умерли или доселе живы.
     И я познаю мудрость и печаль,
     свой тайный смысл доверят мне предметы.
     Природа, прислонясь к моим плечам,
     объявит свои детские секреты.
     И вот тогда – из слез, из темноты,
     из бедного невежества былого
     друзей моих прекрасные черты
     появятся и растворятся снова.

   – Чьи это слова?
   – Ахмадулиной, – ответила Надя, встала и повесила гитару на место.
   – А-а, – промычал Ипполит, делая вид, что фамилия ему знакома.
   – Тебе салат положить? – спросила Надя, возвращаясь к столу. – Или ростбиф?
   – Салат, – страстно дыша, сказал Ипполит. – И ростбиф!
   Однако есть он не стал, а поправил галстук, откашлялся и заговорил весьма высокопарно:
   – Надежда, выслушай меня! Сегодня, в последний час старого года, я намерен поставить вопрос ребром. Мне кажется, что нам пора покончить с нашим холостым положением. Как ты смотришь на то, если мы поженимся?
   Надя ласково улыбнулась:
   – Я смотрю на это с удовольствием. Но при условии, что ты не будешь так ревнив.
   – Я уже не молод, но я чувствую, что…
   И тут раздался звонок в дверь.
   Ипполит изменился в лице:
   – Это еще кто?
   – Понятия не имею! – искренне ответила Надя, собираясь пойти открыть, но Ипполит оттеснил ее:
   – Нет уж, извини!
   И он отпер дверь сам.
   У двери стоял Лукашин со своим дурацким портфелем.
   – Извините, что беспокою… Я постеснялся открыть своим ключом…
   – Что вам опять нужно? – нервно спросил Ипполит.
   – Кроме вас, у меня в этом городе никого, – честно признался Лукашин. – И денег тоже нету… А задаром билет не дадут… Вы мне не одолжите, ну, рублей пятнадцать… Я завтра же телеграфом вышлю…
   Надя уничтожающе взглянула на Лукашина:
   – Чтобы вы оставили нас в покое, придется вам заплатить! – И ушла в комнату за деньгами.
   – Пожалуйста, заплатите мне, если можно… – сказал он ей вдогонку.
   Пользуясь отсутствием Нади, Ипполит наклонился к Лукашину и доверительно попросил:
   – Теперь, когда мы одни… как мужчина мужчине… что вы здесь делали?
   Для большей убедительности Лукашин начал с самого начала:
   – Понимаете, у нас традиция… Тридцать первого декабря мы с друзьями ходим в баню… А Павел должен был лететь в Ленинград… А я должен был сегодня жениться…
   – На ком? – быстро спросил Ипполит.
   – Это не имеет отношения к делу… Мы выпили за мою женитьбу, за мою невесту, за меня…
   – Вы пьяница? – догадался Ипполит.
   – Наоборот. Именно поэтому я опьянел, у меня не оказалось необходимой подготовки. После – правда, я это плохо помню – на аэродроме мы пили что-то еще… И очевидно, меня вместо Павлика запихнули в самолет. – И Лукашин, чтобы подчеркнуть правдивость своего рассказа, глупо улыбнулся. – Все это очень просто.
   – И главное – достоверно… Что же вы делали в самолете? – допытывался Ипполит.
   – Я думаю, спал… летел, спя…
   – Ну хорошо. Вы не помните, как попали в самолет, но, как вы из него вышли, вы должны помнить? – Дотошный ревнивец хотел поверить Лукашину, но не мог.
   – Должен, но не помню. Но зато я помню, что приехал сюда на такси. Я сказал водителю свой адрес, и меня вот привезли…
   Ипполит уже терял терпение:
   – Допустим, адрес совпал, допустим, ключ подошел, хотя это маловероятно, но неужели вы не заметили, что мебель другая?
   – Такая же! – сказал Лукашин, смотря на Ипполита невинными светлыми глазами.
   – Что? – повысил голос Ипполит.
   – Мебель точно такая же.
   – А вы не обратили внимания, что в квартире беспорядок? Потому что люди только что переехали…
   Лукашин вежливо перебил взбешенного Ипполита:
   – Но мы тоже только что переехали… с мамой… три дня назад.
   – Не делайте из меня идиота! – завопил Ипполит, рванул с вешалки пальто и выскочил на лестницу.
   Тотчас вернулась Надя.
   – Вот деньги… а где Ипполит?
   Лукашин смотрел в сторону.
   – Ушел!
   – Что вы ему такое сказали?
   – Правду!
   – Какую правду? – подозрительно спросила Надя.
   – Я начал с самого начала… – Лукашин по-прежнему не смотрел на Надю. – Я ему сказал, что у нас есть традиция, тридцать первого декабря мы с друзьями ходим в баню… – Первый раз взглянув на Надю, Лукашин увидел, что она вот-вот расплачется, и ринулся к выходу. – Сейчас я его верну!
   Он кубарем скатился по лестнице, вылетел на улицу и вдалеке увидел Ипполита.
   – Послушайте! – изо всех сил заорал Лукашин. – Ипполит!.. Простите, не знаю вашего отчества!..
   Ипполит побежал к «жигулям», быстро открыл дверь и забрался внутрь.
   Лукашин подбежал к автомобилю и хотел открыть дверцу, но Ипполит резко рванул с места. Лукашин попробовал было догнать машину, но проиграл соревнование…
   Пока Лукашин тщетно гнался за «жигулями», его невеста Галя впорхнула в подъезд лукашинского дома, который, как известно, находился в Москве. Из-под белой пушистой шубки виднелось вечернее лиловое платье.
   Галя остановилась возле квартиры № 12, хитро улыбнулась, достала из сумочки заветный ключ и по возможности неслышно отворила им дверь. В прихожей Галя, все так же стараясь не привлечь внимания жениха, сняла пышную шубку и тихонько повесила ее на вешалку. Прежде чем войти в комнату, не удержалась и погляделась в зеркало. Она осталась довольна собой, и не без основания. На нее, слегка улыбаясь, смотрела эффектная, элегантная, броская современная женщина.
   Затем Галя крадучись пробралась в большую комнату, где заботливыми руками предусмотрительной мамы был накрыт праздничный стол ровно на две персоны. Галя повернулась на каблуках, надеясь неожиданным появлением преподнести сюрприз жениху, но… жениха почему-то не было видно. Галя на рысях обыскала квартиру, заглянула на кухню, в ванную и еще кое-куда, вернулась в большую комнату и растерянно позвала:
   – Женя!
   Но жених Женя не отвечал. А часы бесстрастно, как и полагается часам, показывали без четверти двенадцать…
   …В это время в Ленинграде запыхавшийся Лукашин вернулся в Надину квартиру и огорченно доложил:
   – Уехал! Он ездит быстрее, чем я бегаю!
   Надя протянула Лукашину деньги и сказала сквозь слезы:
   – Возьмите ваши пятнадцать рублей!
   Лукашин спрятал деньги в карман:
   – Я завтра же вышлю. Вы не беспокойтесь.
   Надя в бессилии прислонилась к стене:
   – Я вас ненавижу! Вы мне сломали жизнь!
   – Он вернется! – пытался утешить ее Лукашин. – Вспыльчивые и ревнивые – они быстро отходят. Если бы вы знали, как я вас понимаю и как вам сочувствую… У меня ситуация еще хуже… Дома, в Москве, в моей пустой квартире ждет женщина, которую я люблю, а я в Ленинграде.
   – И она не знает, где вы? – машинально спросила Надя.
   – Конечно нет. Она, наверное, с ума сходит!
   – Так позвоните ей! – посоветовала Надя.
   – У меня нет талончика… – сокрушенно сказал Лукашин.
   Надя только вздохнула:
   – Звоните в кредит! Звоните по автомату!
   – Вы душевный человек! – обрадовался Лукашин. – Можно, я сниму пальто, а то здесь жарко? – И он начал снимать дубленку, не дожидаясь позволения.
   – Делайте что хотите… – Не зная, чем себя занять, Надя села у телевизора.
   – Извините, а какой номер набрать? – спросил Лукашин заискивающе, после нескольких тщетных попыток прорваться через восьмерку. – А то автомат занят…
   – 10–00–20…
   – Спасибо большое. – Лукашин набрал номер. – С наступающим вас, девушка. Примите, пожалуйста, заказ на Москву, 245–34–19. Кто подойдет… Номер в Ленинграде? – Он поглядел на Надю.
   – 14–50–30, – подсказала Надя.
   Лукашин повторил номер и растерянно повесил трубку.
   – Она сказала, что дадут в течение часа!
   – О господи! – вырвалось у Нади.
   Тогда Лукашин шагнул к выходу:
   – Я на лестнице посижу, вы меня позовете… Могу вообще уйти, а вы объясните все Гале…
   – Нет уж, дудки! Объясняйтесь сами! – Надя не находила себе места.
   Лукашин взглянул на часы и скорбно произнес:
   – Между прочим, до Нового года осталось две минуты!
   Надя безнадежно махнула рукой:
   – Откройте шампанское!
   Лукашин бросился к столу, схватил бутылку, вроде бы осторожно снял проволоку, которая опутывала бутылку, но пробка тотчас с треском вырвалась на свободу, и шампанское пенной волной залило скатерть.
   – И тут не везет. Что же такое сегодня! Простите… – Лукашин наполнил бокал и с виноватым видом передал Наде. – А как вас зовут? Лично меня Женей.
   – А меня Надей!
   С телевизионного экрана послышался бой часов. Надя и Лукашин подняли бокалы.
   – С Новым годом, Надя!
   – С Новым годом! – невесело откликнулась хозяйка дома.
   Под новогодние удары курантов метались по Ленинграду желтые «жигули». Они мчались вперед, потом резко поворачивали обратно.
   За рулем сидел Ипполит, обезумевший от ревности.
   Пробил последний, двенадцатый удар.
   Надя только пригубила:
   – Хорошо начинается Новый год, ничего не скажешь!
   Лукашин оптимистически поддержал разговор:
   – Есть такая традиция: как встретишь Новый год, так его и проведешь…
   Тема беседы быстро иссякла, Лукашин и Надя не знали, о чем говорить.
   – А вы какой доктор? – спросила Надя.
   – Хороший! – скромно ответил Лукашин.
   – А если точнее?
   – Хирург. А вы?
   – Учительница. Русский язык и литература…
   – Надо позвонить в аэропорт и узнать, когда первый самолет на Москву… – сказал Лукашин.
   Надя протянула ему телефонную книгу.
   Лукашин набрал номер.
   – Аэропорт? С Новым годом, девушка… Когда на Москву первый самолет? Спасибо. – Он повесил трубку. – В семь пятнадцать. Но вы, Надя, не бойтесь, вот поговорю с Галей и сразу уйду.
   Надя грустно усмехнулась:
   – Мне кажется, что вы никогда отсюда не уйдете!
   – Не надо убиваться, – посоветовал Лукашин, – все образуется.
   И сразу раздался телефонный звонок.
   Лукашин обрадовался:
   – Ну вот и Москва! Алло, Москва? Алло…
   В будке телефона-автомата Ипполит побагровел, кинул трубку на рычаг и вышел на улицу, саданув дверцей.
   В квартире Нади Лукашин огорченно сказал:
   – Кажется, это был Ипполит…
   – Зачем вы подходили к телефону? Кто вас просил? – Надя была в отчаянии.
   – Но я ведь не знал, что это он. Я думал, это Москва, – виновато оправдывался Лукашин. – Простите, ради бога.
   Снова раздался телефонный звонок.
   Надя закричала:
   – Не трогайте! Я сама!
   Она подбежала к телефону.
   – Алло… Москву?.. Да, заказывали…
   В Москве, в лукашинской квартире, растерянная девушка держала в руках трубку:
   – Ленинград вызывает?
   – Галя, это я! – виновато признался Лукашин.
   – А, вот ты где! – гневно сказала Галя. – Спасибо, что хоть позвонил…
   Лукашин не знал, с чего начать.
   – С Новым годом, Галечка!
   – Ты позвонил, чтобы поздравить меня, я тронута!
   – Понимаешь, произошла нелепая история… – начал было Лукашин, но Галя перебила его:
   – А я-то волнуюсь, все больницы обзвонила, все морги… А ты… просто удрал от меня!
   – Я тебя очень люблю! – возразил несчастный жених.
   Галя не обратила внимания на его слова.
   – Теперь я понимаю, почему ты заранее рассказал мне про Ленинград…
   – Это совсем другой случай! Я тебе все объясню… Мы пошли в баню… с друзьями… Это такая традиция – мы моемся…
   – Разговаривать мне с тобой не о чем! – сухо оборвала Галя.
   – Ну пожалуйста… Подожди меня… Ты можешь проверить. Мой телефон в Ленинграде 14–50–30. Я прилечу первым же самолетом…
   – Можешь не торопиться! Ключ от твоей квартиры я оставлю на столе.
   – Не надо… ключ на столе… Не бросай трубку…
   Но Галя не вняла призыву и резко оборвала разговор.
   – Алло… Алло… – Лукашин тоже положил трубку и горько усмехнулся. – Кажется, у меня нет невесты.
   – Ничего, найдете другую! – равнодушно сказала Надя.
   Снова раздался телефонный звонок.
   Лукашин с надеждой бросился к аппарату:
   – Галя? А… Хорошо… Три минуты… – Внезапно Лукашин обрушился на Надю: – Другую!.. Не давайте дурацких советов! Что вы в этом понимаете? Я ни разу не был женат. Я всю жизнь искал и наконец нашел!
   – Что вы на меня кричите? – озлилась Надя.
   – А вы не вмешивайтесь в чужие дела! – Лукашин был вне себя. – Найдете другую…
   – Вы забыли, что находитесь у меня в квартире! – Надю потрясла неблагодарность пришельца.
   – Пропади она пропадом, эта квартира, вместе с вами и вашим Отелло! – Лукашин пылал гневом.
   – Вы хам! – в ярости выкрикнула Надя. – Вы просто хам!
   – А вы… – Лукашин не находил слов. – Вы…
   Надя уселась и спокойно вытянула ноги.
   – Пошел вон!
   Лукашин тоже сел.
   – Никуда я отсюда не уйду! Мой самолет только в семь утра!
   – Тогда уйду я! – Надя вскочила с места.
   – Скатертью дорога! – Лукашин пересел к столу и принялся накладывать себе еду.
   – Ну знаете! – Надя была возмущена. – Этот номер у вас не пройдет!
   Она вернулась к столу и, вырвав у Лукашина тарелку, поставила ее себе.
   Лукашин взял другую, чистую тарелку, но Надя выхватила ее и швырнула об пол. Мелкие осколки рассыпались по всей комнате.
   – Вы просто мегера! – крикнул Лукашин.
   Надя пригрозила:
   – Еще одно слово – и следующая тарелка полетит вам в голову.
   На всякий случай Лукашин ничего не возразил. Надя принялась за еду. Она ела демонстративно, со смаком, и приговаривала:
   – А ваша Галя уже ушла! И правильно поступила. Ей повезло. Теперь она свяжет судьбу с настоящим человеком. Что ж вы не возражаете? Нечем крыть?
   – Боюсь следующей тарелки! – признался Лукашин, глядя на кушанья голодными глазами.
   И в это время в дверь позвонили.
   – Это Ипполит! – воскликнула Надя. – Прыгайте с балкона!
   – Охота была ноги ломать! – отозвался Лукашин.
   Надя пошла отворять, и в квартиру влетели Надины подруги – Татьяна и Валентина. И сразу посыпалась тысяча слов:
   – Мы тут шли мимо…
   – Надюша, с Новым годом!
   Воспользовавшись отсутствием хозяйки, Лукашин быстро впихнул в себя какие-то яства.
   – Мы только взглянуть на твоего…
   – Наши мужики ждут внизу. Мы их не взяли, а то их потом не выставишь!
   – Да, мужиков выставлять трудно! – вздохнула Надя. – Ну что ж, проходите. Вот он… во всей красе.
   Подруги вошли в комнату. Лукашин встал и поклонился. Он все еще с аппетитом жевал.
   – Дорогой Ипполит Георгиевич! – не без торжественности начала Валентина. – Мы ближайшие Надины подруги…
   – Мы работаем в одной школе, а она вас прячет… – вставила Татьяна.
   Пока они знакомились, Надя незаметно спрятала фотографию Ипполита, которая стояла за стеклом книжной полки на самом видном месте.
   – Но я не тот… – пытался спорить Лукашин, но спорить с набитым ртом было трудно.
   – Не перебивайте, это невежливо! – сделала ему замечание Татьяна.
   Подруги Нади были совсем разные. Если Валентина смахивала на педагогического солдафона, который лишь по случаю праздника был одет не по форме, то трогательная, крохотная, большеглазая Татьяна вовсе не походила на учительницу.
   – Мы специально заехали, – продолжала Валентина, – чтобы поздравить вас обоих. Вы должны знать, какая замечательная женщина наша Надя, как ее любят в школе педагоги, родители…
   – И даже дети! – добавила Татьяна.
   – Надежда – прекрасный педагог, – привычно толкала речь Валентина. – Чуткий товарищ, она ведет огромную общественную работу, она висит на Доске почета.
   – И чудесно поет, – вставила Татьяна.
   – Все это очень приятно, – умудрился наконец заговорить Лукашин, – но я не тот, за кого вы меня принимаете!
   – Не слушайте вы его! – неожиданно вмешалась Надя. – Давайте присаживайтесь к столу. Ведите сюда мужчин!
   – Мы не хотим мешать! – покрутила головой Татьяна.
   – Да вы не можете нам помешать! – Лукашину явно не нравилась вся эта история. Кроме того, правдивость была определяющей чертой его характера. – Мы, можно сказать, почти незнакомы. Первый раз я увидел Надежду… – он повернулся к Наде, – как ваше отчество?
   – Ее отчество Васильевна! – сквозь смех сообщила Татьяна.
   – Я увидел Надежду Васильевну в одиннадцать часов вечера!
   – Ипполит, не дурачься! – Эти слова Нади относились, разумеется, к Лукашину. Грубая ложь возмутила правдолюбца.
   – А я не Ипполит и никогда им не буду!
   – Нет, пусть дурачится, – попросила Татьяна. – У него это славно получается. Мне так нравятся ваши отношения…
   – Но я действительно… – Лукашин был разъярен, но Надя перебила:
   – Ипполит, перестань, уже неостроумно! Пригласи гостей к столу.
   – И все-таки я не Ипполит! – уперся Лукашин.
   Валентина подняла бокал шампанского:
   – За ваше семейное счастье!
   – Горько! – крикнула Татьяна, Валентина ее поддержала:
   – Правильно! Горько!
   – Я не буду с ней целоваться! – заартачился Лукашин.
   Однако Надя подошла к нему и, прежде чем он успел оказать сопротивление, поцеловала в губы.
   – И даже после этого все равно я не Ипполит! – заявил Лукашин.
   – Ипполит Георгиевич, – искренне веселилась Таня, – а вам нравится, как Надя поет?
   – Не знаю… – недовольно ответил Лукашин. – Не слышал, не нравится!
   Валя изумленно воззрилась на Надю:
   – Ты что же, ни разу не спела своему Ипполиту?
   – Это моя непростительная ошибка! – согласилась Надя. – Валя, передай мне гитару.
   – Не надо музыки! – взмолился Лукашин. – Я не люблю самодеятельности!
   – Да какая же это самодеятельность! – Валя сняла со стены гитару и передала Наде.
   – Давай нашу любимую! – потребовала Таня. – Надюша, давай «Вагончики»! – И принялась дирижировать.
   Надя озорно запела:

     На Тихорецкую состав отправится,
     Вагончик тронется, перрон останется.
     Стена кирпичная, часы вокзальные,
     Платочки белые, глаза печальные…

   Таня и Валентина поддержали:

     Платочки белые, платочки белые,
     Платочки белые, глаза печальные…

   Надя и Лукашин рассматривали друг друга. Практически они делали это в первый раз.

     Начнет выпытывать купе курящее
     Про мое прошлое и настоящее.
     Навру с три короба, пусть удивляются.
     С кем распрощалась я, вас не касается.

   Глядя на поющую Надю, Лукашин только сейчас сообразил, что Надя-то, оказывается, красива.

     Откроет душу мне матрос в тельняшечке,
     Как тяжело на свете жить бедняжечке.
     Сойдет на станции и попрощается,
     Вагончик тронется, а он останется [2 - Стихи М. Львовского.].

   Вразнобой, но зато самозабвенно подхватили последние строчки Татьяна и Валентина.
   – Да, такого я еще не слышал! – сухо процедил Лукашин.
   – Ой, братцы, господи, хорошо-то как! – выдохнула Валя.
   – Валентина, пошли, а то наши мужья замерзнут! – вспомнила про мужей Татьяна.
   – Надя, Ипполит, будьте счастливы!
   – Я устал возражать! – Лукашин на самом деле обессилел.
   Татьяна и Валентина двинулись к выходу.
   – Он просто прелесть! – тихонько сказала Татьяна, а Валентина добавила:
   – Я одобряю… Надежда, я знала, ты не ошибешься, он хороший мужик, а главное – серьезный, положительный!
   Когда Надя вернулась в комнату, Лукашин спросил:
   – Зачем вы это сделали?
   Надя невесело усмехнулась:
   – А вы тоже – заладили как попугай: «Я не Ипполит, я не Ипполит»… Вы что же, хотите, чтоб я рассказала им про вашу баню? И чтобы назавтра вся школа говорила о том, что я встречаю Новый год с каким-то проходимцем?
   – Я не проходимец, я несчастный человек!
   – Как будто несчастный человек не может быть проходимцем! – справедливо заметила Надя.
   – А как вы им предъявите настоящего Ипполита?
   – А настоящего, наверное, уже не будет… – опечалилась Надя и вновь поставила на место фотографию.
   – Почему я все время должен вас утешать? – возмутился Лукашин. – Почему вы меня не утешаете? Мне хуже, чем вам. Вы хоть дома.
   – Но ведь вы же во всем виноваты!
   – Ну я же не нарочно. Я тоже жертва обстоятельств. Можно, я чего-нибудь поем?
   – Ешьте! Вон сколько всего. Не выбрасывать же!
   Лукашин с аппетитом набросился на салат.
   – Вкусно! – проговорил он с набитым ртом. – Вы сами готовили?
   – Конечно сама. Мне хотелось похвастаться!
   – Это вам удалось. Я обожаю как следует поесть!
   – А я, признаться, ненавижу готовить! – откровенно сообщила Надя. – Правда, с моими лоботрясами и лодырями времени все равно нет. Как ухожу утром…
   – Перевоспитываете их? – Лукашин попробовал заливную рыбу, но она, очевидно, оказалась такой невкусной, что он незаметно отставил тарелку.
   – Я – их, они – меня! Я пытаюсь учить их думать, хоть самую малость. Иметь обо всем свое собственное суждение…
   – А чему они учат вас?
   – Наверное, тому же самому… – улыбнулась Надя.
   – Ну а я представитель самой консервативной профессии…
   – Не скажите. Мы с вами можем посоревноваться… – не согласилась Надя.
   – У нас иметь собственное суждение особенно трудно. А если оно ошибочно? Ошибки врачей дорого обходятся людям.
   – Ошибки учителей менее заметны, – рассуждала Надя, – но в конечном счете они обходятся людям не менее дорого!
   – И все-таки у нас с вами самые лучшие профессии на земле! – воскликнул Лукашин. – И самые главные!
   – Судя по зарплате – нет!
   Оба рассмеялись, и Лукашин, невольно поддаваясь возникшей между ними теплоте, сказал:
   – А знаете, когда подруги вас хвалили, мне было приятно… Сам не знаю почему…
   – Не подлизывайтесь… – предупредила Надя.
   – В отличие от вас, – не без хитрецы заметил Лукашин, – ваша подруга сразу увидела, что я человек положительный!
   – Конечно! Вы же не вламывались к ней в дом.
   – Верно! – улыбнулся Лукашин и присел около проигрывателя. – К ней пока еще не вламывался. А ведь мы с вами своеобразно встречаем Новый год… – Лукашин поставил пластинку. – И знаете, если мы встретимся с вами, ну, когда-нибудь, ну, случайно… и вспомним все это, мы будем покатываться со смеху…
   И Евгений церемонно поклонился, приглашая Надю на танец.
   – Положим, мне было не до смеха, когда я вошла и увидела… как вы тут разлеглись… – Надя подала руку Лукашину, и они стали медленно кружиться в центре комнаты.
   – А я… – вспоминал Женя, – просыпаюсь в собственной постели оттого, что какая-то женщина поливает меня из чайника! Мне тоже было не смешно! – И Лукашин прыснул.
   – Я говорю: выкатывайтесь отсюда… – рассмеялась и Надя.
   – А я отвечаю: что это вы безобразничаете в моей квартире! – заливался хохотом Лукашин, чисто автоматически прижимая Надю к себе.
   – Я от возмущения… просто растерялась… Кто вы?.. Если вор, то почему вы легли?.. Вор, который устал и лег поспать в обкраденной квартире… – И щека Нади непроизвольно коснулась щеки Лукашина.
   – А вы мне сначала так не понравились… – давился от смеха Лукашин. – Ну так не понравились!..
   Надя хохотала еще громче Лукашина:
   – А вы мне тоже были так омерзительны!
   И тут раздался звонок в дверь.
   Лукашин и Надя смолкли, сразу почувствовав себя крайне неловко, будто их застигли на месте преступления. Оба не смели взглянуть друг на друга.
   Пауза затягивалась. Раздался еще один звонок.
   – Открыть? – вполголоса спросил Лукашин.
   Надя встала и направилась отворять. В дверях торчал Ипполит.
   Войдя, Ипполит начал оправдываться:
   – Родная, прости… я погорячился, был не прав… Я испортил нам новогодний вечер.
   – Молодец, что вернулся! – сказала Надя. – Я боялась, что ты уже не придешь. Снимай пальто и идем!
   Надя помогла Ипполиту раздеться; он нежно поцеловал ей руку, и они направились в комнату. Увидев Лукашина, Ипполит оцепенел.
   – Как, он еще здесь?
   – Не могу же я выставить его на улицу. Первый самолет только в семь часов.
   Крупными шагами Ипполит направился в комнату.
   – Мог бы посидеть на аэродроме. Ничего бы ему не сделалось!
   Лукашин молчал. Ипполит осмотрелся и оценил обстановку:
   – Так-так… Поужинали… Я вижу, вы неплохо проводите время… Музычку завели…
   – Не сидеть же голодными, – сказала Надя, выключая проигрыватель, – присоединяйся к нам!
   – К вам? – с нажимом переспросил Ипполит.
   – Не цепляйся к словам! – поморщилась Надя. Уловив ее интонацию и, наверное, вспомнив предыдущую ссору, Ипполит пришел к третейскому решению:
   – Вот что… вызовем ему такси и оплатим проезд на аэродром…
   – В новогоднюю ночь такси придет только под утро… – констатировала Надя, а Лукашин попытался скрыть улыбку…
   – Тогда… Тогда… – Ипполит с трудом сдерживал себя. – Пускай идет пешком.
   – До аэродрома? – Надя пожала плечами. – В такую даль?
   – Ты его уже жалеешь? – раздраженно спросил Ипполит.
   – Дорогой! – Надя тоже была взвинчена. – Даже моему ангельскому терпению приходит конец!
   Вот тут Ипполит наконец-то вспылил:
   – Значит, я во всем виноват! Может, он успел тебе понравиться? Может, между вами что-то произошло? Может, я здесь третий лишний?
   Теперь не выдержал и Лукашин:
   – Как вам не стыдно!
   – Молчите! Вас это не касается! – прикрикнул на него Ипполит, а Лукашин назидательно продолжал:
   – Если вы любите женщину, Ипполит Георгиевич, вы должны ей доверять, любовь начинается с доверия…
   – Не читайте мне мораль! – попытался одернуть его Ипполит.
   – Вам полезно послушать!
   – Надя, уйми его! – прошипел Ипполит.
   Но Лукашин уже завелся и остановиться не мог:
   – Надежда Васильевна – замечательная женщина… как человек… Она умна, она вкусно готовит… я ел!.. Она тактична, она красива, в конце концов! А вы ведете себя с ней отвратительно! Немедленно извинитесь!
   – Сейчас я его убью! – в ярости прохрипел Ипполит и кинулся на Лукашина.
   Завязалась потасовка. Надя взирала на нее с некоторым интересом, как некогда на рыцарских турнирах женщины глядели на своих кавалеров, кидавшихся друг на друга с мечами и копьями.
   – Для полноты картины не хватало только драки! – наконец рассердилась она.
   В схватке победил Лукашин. Он повалил Ипполита на пол и заломил ему руки за спину.
   – Проси у нее прощения!
   – Почему вы говорите мне «ты»? – тяжело дыша, возмутился Ипполит.
   – Потому что ты побежденный! – Лукашин нажал посильнее, и Ипполит вскрикнул:
   – Вы мне сломаете руку!
   – Сам сломаю, сам и починю! – милосердно пообещал Лукашин. – Проси у нее прощения.
   Наде надоело это зрелище.
   – Женя, отпустите его!
   – Ах, он уже и Женя! – сдавленным голосом произнес Ипполит.
   – А что же, по-твоему, я должен быть безымянным? – сказал Лукашин и послушно выпустил Ипполита.
   – А теперь уходите! Оба! – приказала Надя.
   – А я не хотел его бить! – как в детстве, протянул Лукашин. – Он сам полез! Первый!
   Встретившись со свирепым Надиным взглядом, мужчины молча пошли к выходу.
   Возле двери они постояли, вежливо уступая друг другу дорогу. Никто не желал уйти первым.
   – Перестаньте кривляться! – прикрикнула Надя.
   И тогда оба, как по команде, одновременно протиснулись в дверь, внимательно следя друг за другом, взяли свои пальто и так же одновременно вышли из квартиры.
   Только они ушли, Надя схватила телефонную трубку и набрала номер:
   – Николай Иванович, с Новым годом вас!.. Это Надя… Спасибо. Татьяна у вас?..
   Ипполит с Лукашиным вышли из дома и остановились.
   – Вам в какую сторону? – спросил Лукашин.
   – Мне туда! – вытянул руку Ипполит.
   – Тогда мне туда! – И Лукашин вытянул руку в противоположном направлении.
   – Это естественно, что нам не по пути! – сказал Ипполит и зашагал.
   Лукашин тоже зашагал, хотя понятия не имел, куда он идет.
   Он дошел до конца улицы, свернул налево, прошел еще немного и остановился в задумчивости.
   А Надя в это время заканчивала телефонный разговор с подругой:
   – Я сейчас к вам приду… Да нет… Ничего у нас не случилось… Потом расскажу… Ну, тогда… тогда вы заходите за мной…
   А Лукашин постоял немножко на снежном перекрестке. Потом какая-то мысль пришла ему в голову. Если бы мы могли читать чужие мысли, то узнали бы, что Лукашин подумал: «А вдруг Ипполит меня перехитрил и уже вернулся?»
   И Лукашин резво побежал обратно.
   Когда он подбегал к дому № 25, то увидел, что с другой стороны к дому бежит Ипполит, которому, очевидно, пришла в голову точно такая же мысль, как и Лукашину.
   – Так! – сказал один.
   – Та-ак! – протянул другой.
   – Но вас же выгнали! – напомнил Лукашин.
   – Нас выгнали обоих! – уточнил Ипполит.
   – Это тоже правда! – не стал возражать Лукашин.
   Они постояли.
   – Будем долго стоять. У меня до самолета уйма времени.
   – А у меня вообще выходной день!
   – Холодно! – первым признался Лукашин.
   – Да, прохладно, а бельишко, как я успел заметить, у вас не по сезону! – поддакнул Ипполит.
   – А у вас ботиночки на тонкой подошве! – не остался в долгу Лукашин.
   – Схватите воспаление легких, а там, глядишь, и летальный исход, – пугал соперника Ипполит.
   – Мы погибнем рядом! – стоял насмерть Лукашин.
   – Я погибать не собираюсь! Я могу и в машине посидеть!
   Они замерзали, но никто из них не сдавал позиций. Соперники брали друг друга на измор.
   Вдруг Ипполит иронически усмехнулся.
   – О чем вы подумали? – тотчас отреагировал Лукашин.
   – Не собираюсь перед вами отчитываться!
   – У вас на лице написано – вы думаете обо мне!
   – О вас, искатель приключений! – с насмешкой сказал Ипполит. – Для вас нет ничего устоявшегося, ничего законного, ничего святого. Такие, как вы, верят не в разум, а в порыв. Вы – угроза для общества!
   Лукашин пританцовывал, пытаясь спастись от холода.
   – Весьма лестный отзыв!
   – Я жду вашего ответа! – сказал Ипполит. – Откровенность за откровенность.
   – Пожалуйста! Такие, как вы, всегда правы. Вы живете как положено, как предписано, но в этом и ваша слабость. Вы не способны на безумство. Великое вам не по плечу, а жизнь нельзя подогнать под выверенную схему! – Лукашин неожиданно прервал дидактический монолог и заорал: – Ура!
   – Чего – ура? – подозрительно спросил Ипполит.
   – Я возвращаюсь. У меня уважительная причина. Я портфель забыл! – с торжеством ответил Лукашин.
   – Вы это сделали нарочно!
   – Тогда зачем я здесь мерз столько времени? – На этот раз логика явно была на стороне Лукашина.
   – Я вам вынесу портфель! – нашелся Ипполит.
   – Не доверяю! – Лукашин уже шел к дому. – В портфеле ценный веник!
   – Скажите, – Ипполит не отставал от Лукашина, – зачем вы пошли в баню? Что у вас, дома ванной нету?
   – Вам этого не понять! – отрезал Лукашин.
   Конкуренты вошли в подъезд.
   В это время у Нади зазвонил телефон.
   Надя сняла трубку:
   – Алло? Москва?..
   – Позовите, пожалуйста, Лукашина, – попросил женский голос.
   – Это Галя? А Женя уже ушел на аэродром, – сообщила Надя.
   – Кто вы такая? – с вызовом поинтересовалась Галя.
   – Случайная знакомая! – ответила Надя.
   – А как он оказался у вас в квартире?
   – Сейчас я вам все объясню. – И, подражая Лукашину, Надя начала с самого начала: – Женя вчера пошел в баню…
   – В какую баню? – переспросила Галя. – У него дома есть ванная!..
   На лестничной площадке появились Лукашин и Ипполит.
   Ипполит поднял руку к звонку, но позвонить не решился…
   В телефонной беседе с Галей Надя искренне старалась быть убедительной:
   – Это у них такая традиция. Женя и его школьные друзья каждый год тридцать первого декабря ходят в баню.
   – Откуда вы это знаете? Значит, вы знакомы много лет?
   – Нет, мы познакомились несколько часов назад. Вы поймите, мой адрес такой же, как у него в Москве: Третья улица Строителей, двадцать пять, квартира двенадцать. Он пришел ко мне, как к себе домой…
   Галя не верила ни единому слову:
   – Я все поняла. Вы даже знаете его московский адрес…
   Ипполит и Лукашин по-прежнему торчали у дверей Надиной квартиры. Лукашин протянул сопернику брелок с двумя ключами. Ипполит попытался открыть верхний замок, но безуспешно.
   – Вы не волнуйтесь! – посочувствовал москвич.
   – Прошу не указывать! – отбрил его ленинградец.
   – Хотите, я вам помогу? – вкрадчиво предложил Евгений.
   – Нет, не хочу, – наотрез отказался Ипполит.
   Лукашин отобрал ключ и вставил его в нижнюю замочную скважину.
   – Все очень просто! – сказал Лукашин и, распахнув дверь, пропустил вперед Ипполита. – Пожалуйста!
   А тот презрительно усмехнулся:
   – Сразу видно, что вы профессиональный жулик!
   Оба шагнули вперед, переступая порог, и оба одновременно услышали, что Надя говорит по телефону. И оба, услышав, что именно говорит Надя, замерли.
   – Галя… Галя… – торопливо говорила Надя. – Только не вешайте трубку. Вы ничего не поняли… Ваш Женя славный, добрый… Он ни в чем не виноват… И я вам немного завидую… Вы знаете, он мне очень понравился… Простите его…
   При этих словах Ипполит с ненавистью взглянул на соперника и в бешенстве скатился по лестнице. Лукашин проводил его взглядом, облегченно перевел дух и, не желая подслушивать разговор, остался на лестничной площадке.
   – Почему вы его защищаете? – спрашивала Галя. – Вы замужем?
   – Какое это имеет значение? – уклонилась от ответа Надя.
   – Значит, не замужем… – с чисто женской мудростью заключила Галя. – И он улетел в Ленинград встречать с вами Новый год.
   – Все было не так, – волновалась Надя. – Вчера Женя вместе с друзьями пошел в баню и там…
   – Мне надоело слушать про баню, – перебила Галя и добавила неожиданно: – Сколько вам лет?
   – Много… – после паузы тихо ответила Надя.
   – Последний шанс?
   – Как вам не стыдно!
   – Это мне-то стыдно? Я у вас жениха не крала!
   – Вы все неправильно понимаете…
   – Вы хищница! Но все равно у вас ничего не выйдет! В последний момент он все равно сбежит…
   Галя повесила трубку. Машинально Надя еще сказала: «Алло… Алло…», потом тоже положила трубку на рычаг.
   Лукашин снова отпер дверь, прислушался – телефонный разговор вроде бы закончился.
   – Можно? – спросил Лукашин. – Извините… Я забыл портфель.
   – Вам Галя звонила…
   – Откуда она узнала номер? – притворно удивился Лукашин. – Ну да, я же ей сам сообщил… И потом, у вас легкий номер…
   – Я ей пыталась все объяснить, но она не поверила… Я ей сказала, что вы уехали на аэродром.
   – Большое спасибо! – поблагодарил Лукашин и, помолчав, робко проговорил: – Ну, я пошел!
   Надя не оправдала надежд Лукашина, потому что ответила:
   – Счастливого пути!
   Лукашин мялся, не зная, что бы еще сказать.
   – Большое спасибо…
   – Не за что… – кивнула Надя.
   – Ну, я пошел! – Словарь Лукашина не блистал многообразием.
   – А как вы будете добираться до аэродрома? – Этим Надя вроде бы выводила Лукашина из тупика. – Автобусы еще не ходят…
   – Сам не знаю… – ответил Лукашин. – Как-нибудь.
   И Надя совершенно неожиданно резко бросила:
   – Ну, идите!
   Не будучи знатоком капризной женской души, Лукашин покорно двинулся к двери.
   – Так я, значит, пошел… Я вам только хотел сказать…
   – Что? – быстро спросила Надя.
   – Можно, я вам как-нибудь позвоню?
   – Вы помните телефон?
   – 14–50–30!
   – Позвоните! – разрешила Надя.
   – Большое спасибо. – Лукашин еще сделал шаг к двери. – Простите за вторжение!
   – С Новым годом! – В голосе Нади едва-едва прозвучал оттенок горечи, но Лукашин его не уловил:
   – Спасибо! Вас тоже!
   Он уже взялся за ручку двери, и Надя, отчетливо видя, что недотепа сейчас действительно уйдет, вскрикнула:
   – Что вы делаете?!
   – Ухожу!
   – Но вы же… вы же ищете предлог, чтобы остаться!
   – Ищу, но не нашел!
   – А я… – призналась в ответ Надя, – не могу найти предлог, чтобы задержать вас!
   – Правда?.. – радостно засуетился Лукашин. – Тогда я сниму пальто и задержусь!
   Оба испытывали неловкость, не знали, о чем говорить, и, как водится в подобных случаях, не смели взглянуть друг на друга. Надя села в одном углу комнаты, а Лукашин присел на краешек тахты в другом. Пауза затягивалась. Становилась невыносимо долгой. Тогда Лукашин встал и, вопросительно взглянув на Надю, снял со стены гитару.
   – Давайте я вам что-нибудь спою? – предложил Лукашин.
   – Потому что молчание слишком затянулось?
   – Может быть, поэтому. Вообще-то, я не очень хорошо пою, но люблю…
   И Лукашин запел задорную песенку:

     Если у вас нету дома,
     Пожары ему не страшны.
     И жена не уйдет к другому,
     Если у вас нет жены.
     Если у вас нет собаки,
     Ее не отравит сосед.
     И с другом не будет драки,
     Если у вас друга нет.
     Если у вас нету тети,
     То вам ее не потерять.
     А если вы не живете,
     То вам и не умирать…
     Оркестр гремит басами,
     Трубач выдувает медь.
     Думайте сами, решайте сами –
     Иметь или не иметь?! [3 - Стихи А. Аронова.]

   – Проблемная песня… – усмехнулась Надя.
   – А я ведь гитару-то взял не зря. Теперь вы, как радушная хозяйка, должны отплатить мне тем же… Спойте, пожалуйста. – И Лукашин протянул Наде гитару.
   Надя взяла гитару, но петь не собиралась.
   – Вам не нравится, как я пою…
   – Нравится… я врал… я вру…
   – Всегда?
   – Почти! – улыбнулся Лукашин и подошел к портрету Нади, который стоял за стеклом книжного шкафа рядом с фотографией Ипполита.
   – Хорошая фотография!
   – Обычно на фотографиях я получаюсь скверно, но эта мне тоже нравится… Хотя ей уже десять лет…
   – Вы нисколько не изменились, – галантно заявил Лукашин.
   – Опять врете?
   – Почти нет…
   – А вы где работаете? – спросила Надя.
   – В районной поликлинике. Принимаю больных. Иногда по тридцать человек в день.
   – Надоедает?
   – Конечно, – согласился Лукашин. – Но что же делать? Они ведь больные. Их надо лечить.
   – Ладно. Уж так и быть, спою вам, – вдруг согласилась Надя. – Хотя вы этого не заслуживаете.
   И она негромко запела на прекрасные цветаевские слова:

     Мне нравится, что вы больны не мной,
     Мне нравится, что я больна не вами,
     Что никогда тяжелый шар земной
     Не уплывет под нашими ногами.
     Мне нравится, что можно быть смешной, –
     Распущенной – и не играть словами,
     И не краснеть удушливой волной,
     Слегка соприкоснувшись рукавами.
     Спасибо вам и сердцем и рукой
     За то, что вы меня – не зная сами! –
     Так любите: за мой ночной покой,
     За редкость встреч закатными часами,
     За наши не-гулянья под луной,
     За солнце не у нас над головами,
     За то, что вы больны – увы! – не мной,
     За то, что я больна – увы! – не вами…

   Когда Надя кончила петь, Лукашин сказал неожиданно:
   – Надя, у меня к вам просьба… Может быть, дерзкая…
   – Какая?
   – Вы не обидитесь?
   – Постараюсь.
   – И не прогоните меня?
   – Если я до сих пор этого не сделала… Вы хотите, чтобы я еще спела? – улыбнулась Надя.
   – Нет… Надя, можно, я выну из шкафа фотографию Ипполита и порву ее?
   – Нет, нельзя… – холодно отказала Надя.
   – Неужели вы огорчены, что Ипполит ушел? – Голос Лукашина звучал подавленно.
   – Зачем вам это знать?
   – Нужно.
   – Огорчена, – с вызовом ответила Надя. – Да!
   – Вы в этом уверены?
   Надя промолчала.
   – Сколько вам, тридцать два? – бестактно спросил Лукашин.
   – Тридцать четыре…
   – Тридцать четыре… – задумчиво повторил Лукашин. – А семьи все нет, ну не складывалось. Бывает. Не повезло. И вдруг появляется Ипполит, положительный, серьезный. С ним спокойно, надежно. За ним как за каменной стеной. Он ведь, наверно, выгодный жених: машина, квартира. Подруги советуют: смотри не упусти…
   – А вы, оказывается, жестокий!..
   – Хирург. Мне часто приходится делать людям больно, чтобы потом они чувствовали себя хорошо.
   – А вы жалеете своих больных?..
   – Конечно… – пожал плечами Лукашин.
   – А я себя тоже иногда жалею, – грустно улыбнулась Надя. – Приду домой вечером, сяду в кресло и начинаю себя жалеть. Но это со мной редко бывает…
   – И вы ни разу не были замужем?
   – Была. Наполовину.
   – То есть как? – Лукашин даже растерялся. – На какую половину?
   – А так… Встречались два раза в неделю… В течение десяти лет… С той поры я не люблю суббот и воскресений. И праздников тоже. На праздники я всегда оставалась одна.
   – Он был женат? – догадался Лукашин.
   – Он и сейчас женат.
   – И вы, – с видимым усилием спросил Лукашин, – его до сих пор любите?
   – Нет! – твердо ответила Надя. Уловила пристальный взгляд Лукашина, улыбнулась: – Нет! Давайте лучше пить кофе!
   – А я у женщин успехом не пользовался, еще со школьной скамьи! – Лукашин пришел в хорошее расположение духа. – Была у нас в классе девочка, Ира, – ничего особенного… но что-то в ней было. Я в нее еще в восьмом классе… как говорили… втюрился. А она не обращала на меня ну никакого внимания. Потом, уже после школы, она вышла за Павла…
   – С которым вы пошли в баню и вместо которого улетели в Ленинград? – уточнила Надя.
   – За него, родимого… – подтвердил Лукашин. – Меня, конечно, пригласили на свадьбу. Я сильно переживал, встал и сказал тост: «Желаю тебе, Ира, поскорей уйти от Павла ко мне. Я тебя буду ждать!» Со свадьбы меня, конечно, вытурили. Был большой скандал!
   – А теперь вы с Павлом близкие друзья?
   – Почему теперь? Всю жизнь. Он же не виноват, что она его выбрала. Именно к ней он должен был прилететь в Ленинград встречать Новый год. Она здесь в командировке.
   – Бедная Ира! Значит, она тоже пострадала!
   – Почему тоже? – обиделся Лукашин. – Я себя, например, не чувствую пострадавшим! – И, улыбнувшись, добавил: – И с удовольствием пойду варить кофе…
   – Почему вы? – удивилась Надя.
   – Поете вы на самом деле славно! – озорно констатировал Лукашин. – А вот готовить совершенно не умеете! Ваша заливная рыба – это не рыба… Стрихнин просто!..
   – Но вы же меня хвалили! – ахнула Надя.
   – Я подхалимничал…
   – Вы не слишком вежливы… – нахмурилась хозяйка. Ведь каждая женщина убеждена, что именно она готовит превосходно.
   – Это правда, – согласился Лукашин. – Я вообще себя не узнаю. Дома меня всю жизнь считали стеснительным. Мама всегда говорила, что на мне ездят все кому не лень, а приятели прозвали тюфяком.
   – По-моему, они вам льстили! – сухо заметила Надя.
   – Я сам был о себе такого же мнения…
   – Вы явно скромничали!
   – А теперь я чувствую себя другим, более…
   – Наглым! – саркастически подсказала Надя.
   – Зачем же так? – огорчился Лукашин. – Нет, смелым… Более…
   – Бесцеремонным! – с той же издевкой вновь подсказала Надя.
   – Нет, решительным! Более…
   – Развязным! – продолжала суфлировать Надя.
   – Нет, не угадали! Я чувствую себя человеком, который может всего достигнуть! Понимаете, во мне дремала какая-то сила, а теперь вот пробуждается. Это, наверное, оттого, что я встретился с вами. Благодаря вам во мне проявился мой подлинный характер, о котором я и не подозревал.
   Надя от изумления всплеснула руками:
   – Вы соображаете, что говорите?! Значит, это я сделала из вас хама?!
   Лукашин зашелся от восторга:
   – Меня никто и никогда так не обзывал! Надя, я счастлив!
   И тут раздался звонок в дверь.
   – Ну и настырный же он! – рассвирепел Лукашин. – Я не знаю, что с ним сейчас сделаю!
   Он решительно направился к двери, но Надя оттолкнула его:
   – Не смейте! Я сама!
   Надя вышла в коридор и резко распахнула входную дверь. На пороге стояли Валентина и Татьяна. Как и договорились по телефону, они зашли за Надей.
   – Идем ночевать ко мне! – предложила Валентина. – Надька, что случилось? Он хулиганил, да?
   – Вы поссорились? – спросила Татьяна.
   – Он женат? – продолжала Валентина. – Я его сразу раскусила!
   – У него ребенок! – высказала догадку Татьяна.
   Услышав женские голоса, Лукашин подошел к шкафу, где красовалась фотография Ипполита, сокрушенно развел руками, как бы извиняясь перед соперником, и повалил карточку вниз. После содеянного Лукашин решительно появился в прихожей:
   – Зачем вы пришли? Кто вас звал? Уходите, пожалуйста!
   – Вы что, с ума сошли?! – возмутилась Надя. Гостьи растерялись от подобного приема.
   – Но Надя сама просила… – начала заикаться Татьяна.
   – Надю я не отпущу! – решительно объявил Лукашин.
   – По какому праву вы здесь хозяйничаете? – Надя тоже опешила.
   Ответ Лукашина прозвучал нахально и, главное, правдиво и убедительно:
   – Потому что я – Ипполит!
   Надя захохотала.
   – Что это вы смеетесь? – поинтересовался Лукашин.
   – Потому что ты врешь! – ответила Надя, даже не заметив, что перешла на «ты». – Девочки! – обратилась она к подругам. – В прошлый раз я постеснялась вам сказать…
   – Говори, говори! – угрожающе посоветовал Лукашин.
   – Это не Ипполит! – продолжала с отчаянием Надя. – Это совсем незнакомый мужчина. Я даже не знаю его фамилии.
   – Не верьте ей! – вмешался Лукашин. – Я Ипполит. Надя не стала бы проводить ночь с незнакомым мужчиной.
   – Я вам все объясню, девочки! – Надя не знала, как выпутаться. – Когда я вечером пришла домой…
   – Ты им расскажи про мою баню! – перебил Лукашин. – И тогда тебе сразу поверят!
   – Когда я вечером пришла домой, то увидела… – продолжала выкручиваться Надя.
   – Расскажи им, что я лежал в твоей постели, – посоветовал Лукашин.
   – Пожалуй, мы пойдем! – смущенно сказала Валентина.
   – Женя! – вспылила Надя. – Немедленно прекрати балаган!
   – Какой Женя? – вспылил Лукашин. – Вы Женю привели? Развод!
   – Сейчас я его поколочу! – Надя явно собиралась выполнить свое намерение, но подруги силой удержали ее.
   – Лучше это сделать, – сказала Татьяна, – после нашего ухода.
   – Тогда вы не уходите! – попросил Лукашин.
   – Я ему задам! – не унималась Надя.
   – Девочки, побудьте еще немного. Давайте выпьем по рюмочке. Все-таки Новый год! – Лукашин подталкивал подруг к праздничному столу. Проворно разлил вино по бокалам.
   – За дружбу! – Татьяна, видимо, хотела примирить «молодых».
   – Какая там дружба! – посетовал Лукашин. – Она меня всю ночь по полу валяла.
   Валентина поспешно произнесла тост:
   – Дорогие Надя и Ипполит!
   – Но он не Ипполит! – устало перебила Надя.
   – Надя, это уже неостроумно! – вмешалась Татьяна.
   – Конечно неостроумно! – Лукашин победоносно поглядел на Надю.
   – Я поднимаю этот бокал, – продолжала Валентина, – за то, чтобы в новом году вы уже не ссорились!
   – Мы больше не будем! – охотно согласился Лукашин.
   – Девочки, я ухожу вместе с вами! – сказала Надя.
   – Не болтай глупостей! – грубо, как муж, прикрикнул Лукашин. – Почему вы на этот раз не кричите «горько»?
   Надя онемела от его неслыханной дерзости.
   – Если вы просите… Горько! – неуверенно пролепетала Валентина.
   – Горько, горько! – поддержала Татьяна.
   Надя стала отступать:
   – Я не буду с ним целоваться!
   Лукашин, приближаясь к Наде, объяснил свое поведение:
   – Народ требует!
   – Женя, не прикасайся ко мне!
   – Я не Женя! Я – Ипполит!
   Преодолев Надино сопротивление, Лукашин обнял ее. Долгий поцелуй. Такой долгий-предолгий, что подруги успели деликатно удалиться. В дверях Татьяна обернулась, чтобы еще раз взглянуть на любовную сцену, но Валентина силой вытащила ее на лестницу.
   Наконец Лукашин и Надя смущенно отошли друг от друга.
   – А где Татьяна и Валя? – не зная, как себя вести, спросила Надя.
   – Мне очень нравятся твои подруги… – переводя дыхание после поцелуя, ответил Лукашин.
   – Разве мы перешли на «ты»? – удивилась Надя.
   – Давным-давно! – ответил Лукашин. – Разве ты не заметила?
   И здесь снова раздался звонок в дверь.
   – Это не квартира, а проходной двор! – Лукашин в гневе бросился открывать. – Кто бы ни был, убью!..
   В квартиру ворвалась шумная молодая компания.
   – Синицыны здесь живут?
   – Минуточку. Надя! – крикнул Лукашин. – Как твоя фамилия?
   – Шевелева! – отозвалась Надя.
   – Нет, не здесь. Увы… – развел руками Лукашин. – Мы – Шевелевы!
   – Будем звонить во все квартиры подряд! – предложила девушка, а парень с аккордеоном заиграл бравурное вступление.
   – А как твоя фамилия? – поинтересовалась Надя, после того как компания удалилась.
   – Лукашин.
   – А отчество?
   – Михайлович.
   – Евгений Михайлович Лукашин, – озорно поклонилась Надя, – весьма приятно познакомиться.
   Ничего не сказав, Лукашин подошел к телефону и снял трубку.
   – Куда ты собираешься звонить? – удивилась Надя.
   Лукашин набрал номер.
   – Хочу узнать, когда будет второй самолет…
   – Почему ты решил отложить отъезд?
   – Не хочу уезжать, и все! Алло, аэропорт, скажите, пожалуйста, когда самолет на Москву, нет, первый я знаю… а второй?.. а третий?.. а четвертый?.. Безобразие! – Лукашин в сердцах кинул трубку. – Просто черт знает что! Они улетают через каждые полчаса! – Он прошелся по комнате. – Я вообще ничего не понимаю.
   – Ты о чем? – Надя, увидев, что фотография Ипполита валяется на пустой полке, водворила ее на законное место.
   – А почему я должен улетать утром? Мне на работу второго, днем мы погуляем, сходим в Эрмитаж… А вечером я улечу или уеду поездом.
   – Ты ведешь себя бесцеремонно! – сделала выговор Надя. – По-моему, я тебя не приглашала.
   – Так в чем же дело? Пригласи! – посоветовал Лукашин.
   – Зачем? – совершенно серьезно спросила Надя.
   Вместо ответа Лукашин подошел к шкафу, отодвинул стекло и взял фотографию Ипполита.
   – Я не могу так разговаривать! У меня ощущение, будто нас трое!
   – Не смей трогать Ипполита!
   – Я не сделаю ему ничего плохого! Я засуну его между книгами! – И Лукашин исполнил угрозу.
   Надя достала фотографию и вернула ее в исходное положение.
   – Хорошо, – согласился Лукашин, – давай оставим его здесь, только повернем лицом к стене. Главное, чтоб его не было видно!
   Лукашин перевернул фотографию, Надя тотчас же возвратила ее на прежнюю позицию.
   – Оставь Ипполита в покое! – прикрикнула она.
   – Почему ты за него заступаешься? – запальчиво возразил Лукашин. Оба говорили о фотографии как о живом человеке. – Он дорог тебе как память?
   – Тебя не касается! – отрезала Надя.
   Лукашин случайно перевернул фотографию и увидел надпись: «Любимой Наденьке». Фамильярная надпись просто взбесила Лукашина.
   – Ну это уже чересчур! Это… это переходит все границы!..
   Лукашин открыл форточку.
   – Что ты собираешься делать? – насторожилась Надя.
   – Пусть подышит воздухом, ему полезно! – И Лукашин привел приговор в исполнение, выбросив фотографию за окно.
   Фотография покружилась в воздухе и плавно опустилась на сугроб.
   – Пойди и подними Ипполита! – приказала Надя.
   – И не подумаю! – Лукашин уселся в кресло и блаженно вытянул ноги.
   – Я тебе повторяю… – ледяным голосом продолжала Надя.
   – Надя, не утруждай себя! Я этого не сделаю!
   – Знаешь, лети-ка ты первым самолетом! – Надя была не на шутку разозлена. Выбросив снимок, Лукашин явно хватил через край.
   – И улечу! – Лукашин взял с буфета электробритву и добавил: – Сейчас вот побреюсь – и ноги моей здесь больше не будет!
   Лукашин достал электробритву из футляра и включил в штепсель.
   – Здесь тебе не парикмахерская! – Надя надменно выдернула вилку из штепселя.
   Лукашин вновь хладнокровно включил ее.
   – Не могу же я прилететь к невесте небритым!
   – Да, совсем забыла, что у тебя была невеста! – издевательски воскликнула Надя.
   Раздался звонок в дверь.
   – Беги, открывай! – посоветовал Лукашин, продолжая бриться. – Это наверняка Ипполит. Что-то его давно не было!
   Надя вышла в коридор и отперла дверь. Лукашин угадал. Это действительно явился Ипполит. Не говоря Наде ни слова, он направился в комнату, чтобы проверить, здесь ли еще его противник. Лукашин спокойно брился, делая вид, будто не замечает прихода Ипполита.
   – Ах, он уже бреется моей бритвой! – вырвалось у Ипполита. Он круто повернулся и стремительно выскочил из квартиры, больше ничего не сказав. Резко стрельнула входная дверь.
   Уход Ипполита снова привел Лукашина в отличное расположение духа.
   Он закончил бриться и аккуратно уложил бритву в футляр.
   – Это прекрасно! На сей раз он ушел навсегда! – И вдруг нахмурился. – А почему здесь находится его бритва?
   – Ты летишь к своей невесте, ну и лети! – парировала Надя. – А это бритва моего жениха!
   – Бывшего жениха! – уточнил Лукашин. – Был Ипполит, да сплыл! И забудь про него! А ежели он посмеет явиться еще раз, я спущу его с лестницы.
   Надя опять вспылила:
   – По какому праву ты со мной так разговариваешь? Почему ты вмешиваешься в мою жизнь? Тебе давно пора на аэродром!
   – Мой поезд уходит поздно вечером! – Лукашин нахально направился к тахте, сбросил туфли и лег.
   – Тогда уйду я! – пригрозила Надя.
   – Это хорошая мысль. Иди погуляй, я отдохну! – Лукашин прикрыл глаза. – Я устал.
   – Я вернусь, но с милиционером!
   – Тогда приводи все отделение!
   – Подай мне пальто! – Надя на самом деле решила уйти.
   – С удовольствием, – сквозь зубы сказал Лукашин. Он вздохнул, лениво поднялся, вышел в коридор, снял с вешалки Надину шубку и подал с подчеркнутой любезностью. – Пожалуйста! Все?
   – Подожди! – Надя показала на сапог. – Застегни!..
   – С удовольствием! – Лукашин послушно нагнулся и застегнул молнию. – Спасибо за доверие!
   Надя показала на другой сапог:
   – А теперь второй!
   – Я мечтал об этом всю сознательную жизнь! – Лукашин с удовольствием выполнил и это ответственное поручение. Потом он нежно прижался щекой к Надиному сапогу.
   Надя понимала, что весь ее уход, в сущности, нелеп, но хотела, чтобы последнее слово осталось за ней.
   – Только не вздумай обчистить квартиру! Учти, что я знаю твой московский адрес!
   Лукашин беззаботно рассмеялся. Надя ушла, хлопнув дверью. Лукашин остался в квартире один. Озираясь, он вернулся в комнату, подкрался к книжному шкафу, отодвинул стекло и достал фотографию Нади…
   Оказавшись на улице, Надя остановилась, не зная, что делать дальше. Потом подошла к сугробу, подобрала портрет Ипполита и спрятала в сумочку.
   Мимо шло такси. Зеленый огонек свидетельствовал, что оно свободно.
   Надя кинулась чуть ли не наперерез.
   Водитель притормозил:
   – Не на стоянке не берем!
   – С Новым годом! – просительно сказала Надя.
   – Ну ладно! – согласился водитель. – Садитесь, только быстро!
   Надя села в машину.
   – Куда ехать? – спросил водитель.
   – Понятия не имею! – ответила пассажирка.
   Водитель ахнул и отворил дверь:
   – Вылезайте!
   – Нет-нет! – покрутила головой Надя. – У меня появилась идея. Поехали на Московский вокзал.
   …В квартире Нади открылась дверь, и в переднюю вошла Надина мама, Ольга Николаевна. Лукашин торжествующе улыбнулся. Он был уверен, что возвратилась Надя.
   – Кто там?
   Ответа не последовало. Лукашин воровски спрятал фотографию Нади в карман пиджака и оцепенел.
   В дверях стояла Ольга Николаевна и с ужасом смотрела на незнакомца.
   – Ой, извините! – Лукашин вскочил, поспешно надел пиджак и туфли. – Извините, – повторил он.
   – Кто ты? – в упор спросила Ольга Николаевна.
   – А вы? – ответил вопросом на вопрос Лукашин. – Впрочем, я догадываюсь… – Он сделал было шаг навстречу. – Я очень рад…
   – Не приближайся ко мне, я закричу! – остановила Лукашина Ольга Николаевна.
   Лукашин покорно замер.
   – Сейчас я вам все объясню… – И Лукашин снова хотел двинуться вперед.
   – Стой, не двигайся!
   – Вы меня не бойтесь! – попросил Лукашин.
   – Ты зачем к нам влез? – строго спросила Надина мама, видимо принимая Лукашина за вора.
   Лукашин вздохнул и привычно начал:
   – Каждый год тридцать первого декабря мы с друзьями ходим в баню…
   – Ты мне не заливай! – перебила его Ольга Николаевна. – Ты не смотри, что я старуха. Я тебе улизнуть не дам!
   – А я и не собираюсь! Мне и здесь хорошо!
   – Давай выворачивай карманы! – потребовала Ольга Николаевна. Видно было, что характер у нее крепкий.
   Лукашин заискивающе улыбнулся и выложил на стол деньги, взятые у Нади на билет:
   – Вот, всего-навсего награбил пятнадцать рублей!
   – Негусто! – оценила мама. – Положи их на стол. Больше ничего не стащил?
   – Не успел.
   – С виду ты приличный человек! – покачала головой Ольга Николаевна. – Не скажешь, что грабитель. Как тебе не стыдно в Новый год квартиры чистить? У людей праздник, а ты… бессовестный…
   Лукашин честно искал пути к примирению:
   – Как вас зовут?
   Но получил достойный ответ:
   – Тебе-то какое дело?
   – Вы выслушайте меня. Я вам все-таки объясню! Тридцать первого декабря мы с приятелями ходим в баню… – При этих словах Лукашин нарушил обещание и сделал шаг вперед.
   – Караул! – закричала Ольга Николаевна. – Бандиты!
   Лукашин замер на месте и испуганно залепетал:
   – Я вас умоляю, не кричите, пожалуйста!
   – А ты не двигайся, с места не сходи! – совершенно спокойно ответствовала Ольга Николаевна. – Вот сейчас Надя с Ипполитом вернутся, мы тебя арестуем!
   – Ипполит не вернется! – усмехнулся Лукашин.
   – Почему? – растерялась хозяйка.
   – С ним я расправился самым решительным образом с помощью бритвы!
   Реакция Ольги Николаевны оказалась для Лукашина неожиданной. Пожилая женщина сразу как-то обмякла и принялась медленно сползать по стене, явно теряя сознание. Лукашин успел ее подхватить, подтащить к дивану и уложить.
   – Вы не волнуйтесь! – успокоил Лукашин. – Бритва была электрической.
   Ольга Николаевна с трудом перевела дыхание:
   – Сбегай в соседнюю комнату, там на полочке лекарство в желтом пузырьке и рядом стаканчик. Накапай мне тринадцать капель!
   – Валокордин? – спросил Лукашин, спеша за лекарством.
   – Смотри какой образованный! – удивилась Ольга Николаевна. Она села, пригладила волосы.
   Вернулся Лукашин. Ольга Николаевна взяла из его рук стаканчик и выпила жидкость, отдающую мятой.
   Лукашин мягко взял руку Ольги Николаевны, сжал у запястья и посчитал пульс:
   – Кардиограмму вам делали?
   – У меня… – вспомнила Ольга Николаевна. – Сдвиг влево…
   – Ерунда. Это возрастное, почти у всех. Давление как?
   – Сто семьдесят на сто.
   – Резерпин принимаете?
   – Откуда ты про все это знаешь? – удивилась Ольга Николаевна.
   – Я врач.
   Ольга Николаевна покачала головой:
   – И такими делами промышляешь! Тебе на жизнь, что ли, не хватает?
   Лукашин порылся в кармане, нашел бланк со штампом поликлиники и уселся за стол.
   – Сейчас я выпишу вам новое средство против гипертонии!
   Воспользовавшись тем, что Лукашин уселся за стол и писал, не обращая на нее внимания, Ольга Николаевна осторожно поднялась с тахты, прокралась к двери.
   – Хоть ты и вор, а заботливый!
   Она выскочила в прихожую и заперла дверь на ключ.
   Услышав звук запираемого замка, Лукашин обернулся.
   – Зачем вы это сделали? – Он подошел к двери, просунул под нее рецепт. – Возьмите, пусть вам Надя потом это в аптеке обязательно закажет!
   – Ты давно Надю знаешь? – То, что Лукашин назвал имя дочери, озадачило Ольгу Николаевну.
   Лукашин принялся подсчитывать:
   – Сейчас семь… Я появился у вас в доме около одиннадцати… Значит, мы знаем друг друга приблизительно восемь часов.
   – И ты всю ночь здесь околачиваешься?
   – Всю ночь! – Лукашин взял гитару и начал перебирать струны.
   – Что же Надя тебя не выставила? – спросила Ольга Николаевна.
   – Наверное, не хотела… Не хотела, наверное…
   В это время такси свернуло с Невского к Московскому вокзалу. Надя расплатилась и вышла из машины.
   И, как бы вторя Надиным шагам, послышалась песня. Ее напевал пленный Лукашин, которого сторожила Надина мама.

     Я спросил у ясеня,
     Где моя любимая.
     Ясень не ответил мне,
     Качая головой.
     Я спросил у тополя,
     Где моя любимая.
     Тополь забросал меня
     Осеннею листвой…

   В здании вокзала Надя подошла к дежурной кассе, которая была открыта круглую ночь. У окошечка стояло всего два человека. Надя купила билет до Москвы, а потом через зал ожидания вышла на привокзальную площадь.

     Я спросил у осени,
     Где моя любимая.
     Осень мне ответила
     Проливным дождем.
     У дождя я спрашивал,
     Где моя любимая.
     Долго дождик слезы лил
     За моим окном…

   Надя неторопливо шла по ночному городу. На площадях сверкали цветными огнями новогодние елки. Шумные, веселые толпы вываливались из подъездов и заполняли улицы. Начал падать снег. Надя одиноко брела по заснеженным проспектам.

     Я спросил у месяца,
     Где моя любимая.
     Месяц скрылся в облаке,
     Не ответил мне.
     Я спросил у облака,
     Где моя любимая.
     Облако растаяло
     В небесной синеве…

   Небо слегка посветлело, когда Надя вернулась к дому.
   Она подняла голову, взглянула на свое окно, ярко освещенное, и вбежала в подъезд.

     Друг ты мой единственный,
     Где моя любимая?
     Ты скажи, где скрылася?
     Знаешь, где она?
     Друг ответил преданный,
     Друг ответил искренний:
     – Была тебе любимая,
     А стала мне жена [4 - Стихи В. Киршона.].

   На последних словах песни входная дверь отворилась – Надя вошла в квартиру.
   – Мама! – удивленно спросила Надя. – Почему ты сидишь в коридоре?
   – Сторожу преступника! – гордо ответила мать. – А он меня песнями развлекает.
   – Преступник – это я! – подал голос Лукашин.
   Надя устало сняла шубку.
   – Мама, давай отпустим его на свободу!
   Ольга Николаевна слезла со стула и отодвинула его, позволив Наде пройти в комнату.
   – Замерзла? – заботливо спросил Лукашин.
   – Нет, я на такси ездила!
   Ольга Николаевна внимательно следила за происходящим.
   – Куда ты ездила? – настороженно спросил Лукашин.
   Надя раскрыла сумочку.
   – Достала тебе билет на утренний поезд!
   – Большое тебе спасибо! – Лукашин взял билет и поглядел на свет, изучая цифры компостера. – Ты правильно поступила! Ты меня выручила! Я бесконечно тронут! Я тебе несказанно признателен! Ты избавила меня от нудного стояния в очереди! Нижняя полка! У меня нет слов! И хотя у меня небольшая зарплата…
   Тут Лукашин открыл форточку и… выбросил билет.
   Ольга Николаевна мгновенно оценила ситуацию:
   – Пойду-ка я к Любе продолжать встречать Новый год!
   – Огромное вам спасибо! – поблагодарил Лукашин. Вспомнил вчерашнюю сцену у себя в московской квартире и добавил: – Вы замечательная мама!
   Уже уходя, Ольга Николаевна пошутила:
   – Смотри, Надежда, чтобы к моему возвращению здесь не завелся кто-нибудь третий!
   – Не беспокойтесь! – твердо пообещал Лукашин. – Я этого не допущу!
   Ольга Николаевна улыбнулась и ушла.
   – Если ты помнишь, я обещала тебе вернуться с фотографией Ипполита. – Надя достала ее из сумки и водрузила на прежнее место.
   Лукашин немедленно схватил фотографию и… разорвал ее.
   – Ай-яй-яй! – приговаривал он при этом. – Какая жалость! Какой ужас! Какие мелкие кусочки!
   – Ты авантюрист! – в бешенстве закричала Надя.
   – Конечно… – улыбнулся Лукашин.
   – Бандит! – негодовала Надя.
   – Конечно… – И Лукашин попытался обнять Надю.
   Надя забарабанила по его груди кулаками.
   – Ты бесстыжий нахал! – сопротивлялась Надя.
   – Конечно! – согласился Лукашин.
   – Варвар! – Ярость Нади вдруг куда-то улетучилась.
   – Ну конечно! – Лукашин прижимал Надю к себе.
   – Ты алкоголик! – слабея, проговорила Надя.
   – Ну конечно! – шел к цели Лукашин.
   – Ты обалдуй! – ласково сказала Надя.
   – Да-да-да… – балдея от близости любимой, бормотал он.
   – Ты знаешь кто? – прошептала Надя.
   Но Лукашин уже целовал ее.
   И сразу, как нарочно, раздался звонок в дверь.
   – Не будем открывать! – попросил Лукашин. – Нас нет дома!
   Снова звонок.
   – Кто бы это ни был – мы не откроем!
   Снова звонок.
   – Странные люди! – Это уже говорила Надя. – Раз мы не открываем, значит нас нет!
   – А если мы дома и не открываем, значит мы не хотим никого видеть!
   Теперь они стояли обнявшись и не двигаясь, ожидая следующего звонка.
   И когда он прозвучал, Лукашин воскликнул:
   – Какая бестактность!
   А Надя поддержала его:
   – И какая невоспитанность!
   Теперь звонили не переставая.
   – Ну, это уже хулиганство! – взъерепенился Лукашин.
   – Раз так, мы назло не откроем! – сказала Надя.
   – Будем мужественны! Пошла игра – у кого крепче нервы!
   Кому-то надоело звонить, и теперь он стучал в дверь и ногами и кулаками.
   – Что они, рехнулись? – нервно сказала Надя.
   – Надя, я тебя умоляю, не поддавайся панике! – призвал Лукашин.
   – Придется открыть! – Надя высвободилась из объятий. – Иначе выломают дверь!
   – Это сделаю я! – угрожающе сказал Лукашин.
   Они вдвоем направились к выходу.
   – Женя, держи себя в руках!
   Вдвоем открыли. В двери покачивался сияющий Ипполит. Его радость была явно алкогольного происхождения.
   – Ребята! Это я ломаю дверь!
   В пальто и меховой шапке, заломленной набекрень, он проследовал в комнату.
   – Я пришел пожелать вам счастья! Я голодный как зверь!
   Ипполит сразу налег на еду.
   – Я в первый раз вижу тебя в таком виде… – робко сказала Надя, а Лукашин растерянно молчал.
   – А я на самом деле первый раз в таком виде… – все так же весело отозвался Ипполит. – Шел по улице малютка, посинел и весь продрог… Это я про себя… – Он приподнял ногу. – Ботиночки у меня на тонкой подошве. Вот он, – Ипполит показал на Лукашина, – знает. Но хорошие люди подобрали меня, приютили, обогрели…
   – Это заметно! – вставил Лукашин.
   – Жизнь полна неожиданностей! – с воодушевлением продолжал Ипполит. – И это прекрасно! Разве может быть ожидаемое, запланированное, запрограммированное счастье? Мы скучно живем! В нас не хватает авантюризма! Мы разучились влезать в окна к любимым женщинам. Мы разучились делать большие, хорошие глупости! – Тут он поморщился. – Какая гадость эта ваша заливная рыба!.. На будущий год я обязательно пойду в баню.
   – Зачем же ждать целый год? – пошутил Лукашин, но в голосе его была тревога. Он не мог не заметить, что с приходом Ипполита Надя как-то изменилась.
   – Правильно! – Ипполит поднялся от стола и направился к выходу. Затем неожиданно свернул в сторону, зашел в ванную и открыл кран.
   Надя и Лукашин, которые оставались в комнате, прислушались.
   – Кажется, он пустил воду! – сказала Надя. – А зачем?
   Лукашин кинулся к ванной и испуганно позвал:
   – Надя, скорей!
   Надя тоже прибежала к ванной и увидела, что… Ипполит в пальто и в шапке стоит под душем. Он намылил губку и тер ею рукав.
   – Ты с ума сошел! – закричала Надя. – Вылезай немедленно!
   – И не подумаю! – отказался Ипполит.
   – Вы бы хоть шапку сняли! – робко посоветовал Лукашин.
   – Мне и так хорошо! – отрезал Ипполит. – А ты бы уж лучше молчал.
   – Я тебя умоляю, вылези! – Надя чуть не плакала.
   – Красивая романтическая история! – продолжал мыться Ипполит. – Ой, тепленькая пошла… Под Новый год человек идет в баню. Это его прекрасно характеризует. В бане он надирается по случаю женитьбы… Это тоже в его пользу. Потом его, как чучело, кладут в самолет – и вот герой в другом городе. Но он этого не замечает, он человек больших масштабов… – Ипполит протянул Лукашину мочалку. – Женя, потри мне спину! Не хочешь – как хочешь! – Он выключил воду. – Да, тут, значит, ему подворачивается другая женщина. Он человек высоких моральных устоев.
   Ипполит снял шапку и выкрутил ее, отжимая воду.
   – Прошу вас, перестаньте! – тихо попросил Лукашин, но смотрел он не на Ипполита, а на Надю.
   Ипполит вылез из ванной, стащил с себя ботинок, вылил из него воду, потом проделал то же самое с другим ботинком.
   – На правду не надо обижаться, даже если она горькая! Надя, все это блажь и дурь! – серьезно сказал Ипполит. В голосе его звучала горечь. – За такой короткий срок старое разрушить можно, вот новое создать нельзя! Завтра наступит похмелье и пустота. Конец новогодней ночи!
   Оставляя на полу влажные следы, Ипполит направился к выходу.
   – И вы оба знаете, что я прав! Надя, ты еще вспомнишь про Ипполита!
   – Ты куда? – испугалась Надя. – Простудишься!
   Лукашин попытался загородить Ипполиту дорогу:
   – Не смейте выходить на улицу! Вы обледенеете!
   – Пустите меня! Уберите руки! – потребовал Ипполит. – Может быть, я хочу простудиться и умереть!
   С этими словами он покинул квартиру.
   Наступила напряженная тишина. Надя заговорила первой:
   – Боже мой! Как я устала! Какая сумасшедшая ночь!
   – Если он придет в следующий раз, – сказал Лукашин, имея в виду Ипполита, – то подожжет дом, а по-честному – он хороший парень.
   – Его очень жалко… – задумчиво протянула Надя. – Но главное, он ведь сейчас сказал нам то, что мы сами не решаемся сказать друг другу…
   – Надя, опомнись!
   – Именно это со мной и происходит! – грустно ответила Надя.
   Внезапно отворилась дверь. Лукашин и Надя порывисто обернулись. Но это возвратилась Ольга Николаевна.
   – У Любы спать ложатся, а на лестнице холодно… – Она с подозрением оглядела Лукашина и Надю. – Это вы Ипполита окатили? Он шел весь мокрый…
   – Никто его не обливал! – возразил Лукашин. – Это он мокрый от слез…
   – Обидели хорошего человека! – с укором произнесла Ольга Николаевна и направилась к себе.
   Теперь, после ухода мамы, в комнате снова воцарилось неловкое молчание.
   И снова Надя заговорила первой:
   – Ну что ж, тебе пора!..
   – Но самолеты ведь летят через каждые полчаса…
   – Полчаса ничего не спасут.
   – Нелепость какая-то, просто глупость!.. – Лукашин понимал, что сделать уже ничего нельзя, и все-таки пытался бороться с неизбежным. – Потом мы себе этого не простим всю жизнь!
   – Надо уметь сдерживать чувства! – усмехнулась Надя.
   – А зачем их сдерживать? Не слишком ли часто мы сдерживаемся? – печально сказал Лукашин.
   А Надя снова сняла со стены гитару и встала около окна, за которым белело первое утро нового года.
   – Пойми, Ипполит ведь где-то прав. Мы немножко сошли с ума. Но новогодняя ночь кончилась, и все становится на свои места…
   Надя взяла на гитаре несколько аккордов и запела нежно и печально:

     Хочу у зеркала, где муть
     И сон туманящий,
     Я выпытать – куда вам путь
     И где пристанище.
     Я вижу: мачта корабля,
     И вы – на палубе…
     Вы – в дыме поезда… Поля
     В вечерней жалобе…
     Вечерние поля в росе,
     Над ними – вороны…
     – Благословляю вас на все
     Четыре стороны! [5 - Стихи М. Цветаевой.]

   Лукашин невесело смотрел в окно.
   – Уже утро… У меня такое ощущение, будто за эту ночь мы прожили целую жизнь…
   Надя тоже взглянула в окно.
   – Ты подними билет. Я думаю, его можно найти…
   – Нет, поездом не поеду! – отказался Лукашин. – Семь часов трястись…
   Он взял со стола пятнадцать рублей, положил в карман.
   – Ты, пожалуйста, вспоминай обо мне! – тихо попросила Надя.
   – И ты… – попросил Лукашин.
   – Иди, Женя, иди! – Надя боялась самой себя.
   – Можно, я тебя поцелую на прощанье?
   – Не надо, Женя, пожалуйста… Очень тебя прошу…
   – Давай посидим перед дорогой! – предложил Лукашин.
   Они сели в отдалении друг от друга. Помолчали, как и положено. А потом Лукашин виновато признался:
   – Я украл твою фотографию.
   – Мне приятно, что у тебя останется моя фотография…
   Лукашина вдруг осенило:
   – А если нелетная погода? Можно, я вернусь?
   – Нет, нет… – покачала головой Надя. – Тогда уезжай поездом.
   – Ну ладно, я пошел!
   Лукашин резко поднялся. Схватил в коридоре пальто. Потом остановился, надеясь, что его, может быть, вернут.
   Надя сидела как каменная.
   Лукашин быстро вышел на лестницу.
   Надя было поднялась ему вслед, но потом сдержала себя и снова села…
   …В зале ожидания аэропорта прервалась музыка, которую транслировали по радио, и хриплый голос произнес:
   – К сведению пассажиров, вылетающих в Красноярск: в связи с нелетной погодой вылет откладывается…
   Знакомый пассажир в красном кресле даже не вздохнул, только затравленно поглядел на репродуктор.
   – Привет! – окликнул его Лукашин. – Все сидите?
   – Лежать здесь негде! – ответил несчастный путешественник. – А вы обратно улетаете?
   – Увы… – вздохнул Лукашин. – Где же Новый год встречали, в ресторане?
   – Конечно нет. Там надо было заранее заказывать столик. Так и встречал, в красном кресле…
   По радио объявили:
   – Пассажиров, вылетающих на Москву рейсом двести сорок вторым, просят пройти на посадку…
   Лукашин засуетился:
   – Нет ли у вас двух копеек?
   – Этой суммой я располагаю… – Пассажир достал монетку и протянул Лукашину. – Не могу сказать, чтобы у вас был счастливый вид…
   – Спасибо… – Лукашин кинулся к автомату.
   В квартире у Нади зазвонил телефон.
   Надя, конечно же, слышала звонок, но не снимала трубку.
   В автоматной будке Лукашин все еще надеялся, что трубку снимут.
   Надя грустно слушала протяжные звонки…
   Наконец телефон смолк…

     Как больно, милая, как странно,
     Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,
     Как больно, милая, как странно
     Раздваиваться под пилой.
     Не зарастет на сердце рана –
     Прольется чистыми слезами,
     Не зарастет на сердце рана –
     Прольется пламенной смолой.

   Торопился самолет из Ленинграда в Москву.
   В самолете летел Лукашин. И казалось ему, что он слышит Надин голос:

     Пока жива, с тобой я буду –
     Душа и кровь нераздвоимы…
     Пока жива, с тобой я буду –
     Любовь и смерть всегда вдвоем.

     Ты понесешь с собой, любимый,
     Ты понесешь с собой повсюду,
     Ты понесешь с собой повсюду
     Родную землю, милый дом…

   С аэродрома Лукашин ехал в рейсовом автобусе. Ему досталось место у окна, он привалился к нему плечом и безучастно смотрел на перелески, на поля, – их вытеснили потом ряды домов, одинаковых, как граненые стаканы…

     Но если мне укрыться нечем
     От жалости неисцелимой,
     Но если мне укрыться нечем
     От холода и темноты…

   И снова звучал Надин голос. Будто Надя была где-то рядом.

     За расставаньем будет встреча.
     Не забывай меня, любимый!
     За расставаньем будет встреча –
     Вернемся оба, я и ты.

   Вскоре после того, как автобус пересек кольцевую дорогу, Лукашин вышел. И на него накинулась метель. Под ветром и снегом он шел сквозь пустой елочный базар, мимо запертых киосков, а метель играла воздушными шарами и сердито рвала бумажные гирлянды.

     Но если я безвестно кану –
     Короткий свет луча дневного,
     Но если я безвестно кану
     За звездный пояс, млечный дым…

   И снова ответил Надин голос. Это было как наваждение.

     Я за тебя молиться стану,
     Чтоб не забыл пути земного,

     Я за тебя молиться стану,
     Чтоб ты вернулся невредим.

   Лукашин все еще шел, избитый метелью, ежась от холода и от горя.

     Трясясь в прокуренном вагоне,
     Он стал бездомным и смиренным.
     Трясясь в прокуренном вагоне,
     Он полуплакал, полуспал,
     Когда состав на скользком склоне
     Вдруг изогнулся страшным креном,
     Когда состав на скользком склоне
     От рельс колеса оторвал.
     Нечеловеческая сила,
     В одной давильне всех калеча,
     Нечеловеческая сила
     Земное сбросила с земли…

   Маленькая фигурка Лукашина брела мимо старинной церкви.

     И никого не защитила
     Вдали обещанная встреча,
     И никого не защитила
     Рука, зовущая вдали.
     С любимыми не расставайтесь!
     С любимыми не расставайтесь!
     С любимыми не расставайтесь!
     Всей кровью прорастайте в них!
     И каждый раз навек прощайтесь,
     И каждый раз навек прощайтесь,
     И каждый раз навек прощайтесь,
     Когда уходите на миг [6 - Стихи А. Кочеткова.].

   Лукашин остановился около своего парадного и в отчаянии прислонился к дверному косяку. Потом резко вошел в подъезд.
   Услышав знакомые шаги, в переднюю выбежала мама, взбудораженная, взволнованная, и обрушила на сына град вопросов:
   – Объясни мне, что произошло?.. Я ничегошеньки не понимаю! Я вся изволновалась! Куда ты пропал? В чем дело? Где Галя?
   – Я был в Ленинграде! – коротко, но ясно ответил сын.
   – Где?! – ахнула мать.
   – В Ленинграде! Я устал, я хочу спать! – Лукашин поплелся в комнату.
   – Значит, ты опять сбежал в Ленинград! – сделала вывод Марина Дмитриевна.
   Лукашин присел на тахту и заученно забубнил:
   – Ты знаешь, что каждый год, тридцать первого декабря, я с друзьями хожу в баню… Так вот, в бане мы выпили, а потом меня случайно, не нарочно, понимаешь, а по ошибке, отправили в Ленинград вместо Павла…
   От удивления Марина Дмитриевна даже присела.
   – Как это – отправили? Ты что, бандероль, посылка, чемодан? Ты что же, ничего не соображал?
   – Ни бум-бум! – ответил Лукашин, снимая туфли.
   – До чего же ты распустился! – возмутилась мама. – Как тебе не хватает жены! Надо, чтоб ты хоть кого-то слушался! Представляю себе, как оскорблена Галя!
   – Я ей звонил из Ленинграда! – Лукашин прилег. – Я ей пытался все объяснить, но…
   – Я бы такого не простила! – продолжала кипеть мама. – У Гали есть телефон?
   – Слава богу, нет!
   Но Марина Дмитриевна поняла ответ по-своему.
   – Тебе объясняться с ней тяжело… конечно… Сейчас я сама к ней съезжу и привезу ее сюда! Если она окажет сопротивление, я применю силу, – мама улыбнулась, – я ее свяжу.
   – Мама! – Голос Лукашина прозвучал умоляюще. – Не огорчай лежащего!
   – Ты уже не хочешь жениться на Гале?! – изумилась Марина Дмитриевна.
   – Мама, я встретил другую женщину!
   – Где? – Мама была потрясена.
   – В Ленинграде!
   – Когда?
   – Сегодня ночью.
   – О господи! И поэтому ты расстаешься с Галей?
   – Да, – ответил сын.
   Мама, падая в обморок, начала сползать со стула на пол. Лукашин вскочил, поднял ее, уложил на диван.
   – Что вы все, сговорились, что ли?
   Марина Дмитриевна приоткрыла глаза:
   – Ты бабник!
   – Мама, мамочка… Я так несчастен, мне так не повезло…
   Он достал из внутреннего кармана Надину карточку и поставил ее на столик около тахты.
   – Наверно, я останусь старым холостяком… В конце концов, зачем мне жениться? Никакая жена не станет заботиться обо мне так, как мама… Ты представляешь себе, здесь у нас поселится другая женщина. Неизвестно, как вы поладите… Я начну переживать. Нет, мама, пусть все останется по-прежнему…
   – Мой бедный мальчик! – Матери всегда жалеют своих детей. – Все образуется. Ложись, отдохни.
   Долго Лукашина упрашивать не пришлось.
   Марина Дмитриевна задернула на окне шторы и, уже уходя, все-таки спросила:
   – Как ее зовут?
   – У нее красивое имя – Надя.
   – И главное, редкое! – Мама ушла к себе, то есть на кухню.
   А Лукашин… Лукашин заснул. И это не удивительно. С горя все мужчины, как правило, спят хорошо.
   Прошло какое-то количество времени. По всей вероятности, небольшое.
   Лукашин беспробудно спал. И не было заметно, чтобы он во сне страдал. Он не всхлипывал, не стонал, не метался. А чья-то тонкая рука вставила в замочную скважину ключ. Дверь лукашинской квартиры отворилась. И нетрудно догадаться, что это Надя отперла дверь своим ключом. В руках у Нади был уже знакомый портфель, из которого по-прежнему торчал березовый веник. Не раздеваясь, Надя проследовала в комнату и увидела спящего. Она присела на стул у изголовья. Но интуиция у влюбленного не сработала. Он продолжал спать. Надя укоризненно покачала головой, достала из портфеля веник и начала щекотать им лицо Лукашина. Тот испуганно открыл глаза, увидел Надю, но не поверил своим глазам и снова уткнулся в подушку. И лишь через мгновение он понял, что это не сон.
   – Надя? – воскликнул Лукашин. – Это ты?
   – Ты забыл у меня свой веник! – нежно сообщила Надя.
   Лукашин обнял ее.
   – Как же ты меня нашла?
   – Все-таки ты непроходимый тупица! – ласково сказала Надя.
   И тут раздался звонок в дверь.
   Надя вздохнула:
   – И здесь начинается то же самое!
   – Надеюсь, это не Ипполит! – воскликнул Лукашин.
   Дверь открыла Марина Дмитриевна, и в квартиру ввалились Александр, Павел и Михаил.
   – С Новым годом! С новым счастьем!
   Не снимая пальто и шапок, они заспешили в комнату, Марина Дмитриевна едва поспевала за ними.
   – Как я мог перепутать! – веселился Михаил. – Ведь я никогда не пьянею!
   Тут они увидели Надю и Лукашина, которые обнимались, не обращая внимания на вошедших.
   – Перестаньте, наконец, обниматься. К вам пришли! – громко сказал Александр.
   – Мы не можем перестать! – Лукашин боялся выпустить Надю. – Мы так давно не виделись!
   Марина Дмитриевна стояла в дверях, не в силах произнести ни единого слова.
   – Мне это совершенно не мешает, – сказал Павел. – Тебя, – он посмотрел на Александра, – это раздражает? Меня – нет.
   – Я рад, – торжественно продолжал Павел, – что Галя тебя простила! Дорогая Галя! Будьте всегда счастливы! Женя, мы одобряем твой выбор! Ты так долго выбирал, но… дорогая Галя, мы Женины друзья…
   В это время Лукашин заметил мать, которая все еще неподвижно стояла в дверях:
   – Мама, моя Надя приехала!
   Друзья оторопели. Павел потерял дар речи. Все молча воззрились на Надю.
   – Вы считаете меня легкомысленной? – спросила Надя у Марины Дмитриевны.
   – Поживем – увидим! – философски ответила Марина Дмитриевна, медленно приходя в себя.
   Александр очнулся и толкнул Павла:
   – Ты что-нибудь понимаешь?
   – Кажется, это не Галя! – пробормотал Павел. И в свою очередь обернулся к Михаилу. – А ты что замолк? Ты же у нас самый сообразительный!
   – Твердо я знаю только одно, – улыбнулся Михаил и показал на Лукашина. – Один из них – Женя!
   – Дорогие друзья! – Лукашин держал Надю за руку. – Я вам так благодарен за то… что вы вытащили меня в баню… потом перепутали и отправили в Ленинград… И что там тоже есть точно такая же улица с точно такой квартирой… Иначе я никогда не был бы счастлив!

Служебный роман

   Мечта каждого человека – жить рядом со своей работой. Изобретены трамваи, автобусы, троллейбусы и метрополитен, но все мечтают идти на службу пешком. Однако идти далеко и долго, и поэтому все едут. Причем едут в одно и то же время. Это великое ежедневное переселение народов называется «час пик» и длится, разумеется, несколько часов. Причем дважды в день…
   Нашу где-то грустную, а где-то смешную историю под названием «Служебный роман» мы начинаем именно в часы пик, причем в утренние часы, когда жители города всеми возможными видами транспорта – например, напрямую, или с пересадкой, или с несколькими пересадками – добирались к месту работы.
   Бесконечные людские колонны вытекали из вестибюлей метро и растекались по улицам и переулкам. Разбившись на речки и ручейки, потоки служащих вливались в подъезды, в ворота, в парадные различных учреждений. С портфелями, папками, рулонами, сумками, книжками, газетами люди спешили, боясь опоздать, перегоняя и толкая друг друга. Молодые и старые, усталые и энергичные, веселые и печальные, озабоченные и беспечные, торопились они, чтобы приступить к своей ежедневной полезной или бесполезной деятельности.

     Нас в набитых трамваях болтает.
     Нас мотает одна маета.
     Нас метро то и дело глотает,
     выпуская из дымного рта.
     В смутных улицах, в белом порханье,
     люди, ходим мы рядом с людьми.
     Перемешаны наши дыханья,
     перепутаны наши следы.
     Из карманов мы курево тянем,
     популярные песни мычим.
     Задевая друг друга локтями,
     извиняемся или молчим.
     Мы несем наши папки, пакеты,
     но подумайте – это ведь мы
     в небеса запускаем ракеты,
     потрясая сердца и умы!
     По Садовым, Лебяжьим и Трубным –
     каждый вроде отдельным путем –
     мы, не узнанные друг другом,
     задевая друг друга, идем… [7 - Стихи Е. Евтушенко.]

   Для начала познакомьтесь, пожалуйста, с героями нашей истории.
   В черной казенной «Волге» на переднем сиденье, рядом с водителем, с каменным, непроницаемым лицом, восседала Калугина Людмила Прокофьевна.
   Автомобиль подъехал к многоэтажному зданию, построенному в начале века. На фронтоне дома множество табличек с названиями различных организаций.
   Вот дом – одно из главных действующих лиц. В нем множество учреждений – нужных, ненужных, полезных, бесполезных, бессмысленных и даже вредных…
   Вывеска:

   ОЧЕНЬ КРУПНОЕСТАТИСТИЧЕСКОЕУЧРЕЖДЕНИЕ

   Калугина вышла из автомобиля и вошла в подъезд.
   …Наше статистическое учреждение, конечно, полезное. Если бы его не было, мы бы не знали, как хорошо мы работаем…
   Вестибюль. Калугина, не раздеваясь, прошествовала мимо гардероба, подошла к лифту и вплыла в кабину.
   Людмила Прокофьевна Калугина – начальник нашего статистического учреждения…
   Людмила Прокофьевна возраста неопределенного. Одета она строго и бесцветно, разговаривает сухо…
   Приходит на работу раньше всех и уходит позже всех, из чего понятно, что она не замужем. Людмила Прокофьевна, увы, некрасива, и сотрудники называют ее «наша мымра». Конечно, за глаза…
   Выйдя из лифта, Калугина пересекла огромную пустую залу, уставленную доброй сотней письменных столов, кивком поздоровалась с уборщицей, которая протирала мокрой тряпкой пол, пересекла приемную и проследовала в свой кабинет.
   Дверь в соседний кабинет, где размещался заместитель директора, была открыта. В кабинете орудовали маляры.

   Битком набитый автобус выплюнул из своих недр старшего статистика Анатолия Ефремовича Новосельцева и его двух сынишек. Старший, лет девяти, опрометью помчался в школу, а младшего отец выпустил на волю только у калитки детского сада. При этом на лице Новосельцева застыло глупо-счастливое выражение, столь свойственное родителям.
   Анатолий Ефремович Новосельцев скромен, застенчив и робок. Наверное, именно поэтому за семнадцать лет безупречной работы не смог вскарабкаться по служебной лестнице выше должности старшего статистика…

   Из типового пятиэтажного дома, расположенного около станции железной дороги, выскочила Ольга Петровна Рыжова и затрусила к пригородной электричке. Ольга Петровна бежала по платформе и, прежде чем задвинулись входные двери, успела втиснуться в последний вагон. Лишь пола ее пальто застряла между резиновыми створками. Зажатая в тамбуре электрички служилым людом, Ольга Петровна боролась за обеспечение себе жизненного пространства.
   Ольга Петровна – женщина, обремененная семейными заботами: у мужа язва желудка, и нужно готовить диетические блюда. Сын занимается скверно, и приходится решать за него задачи…
   На себя времени не остается, но она не унывает, энергия бьет в ней ключом. По натуре она – оптимистка.

   Теперь познакомимся с секретаршей Верочкой.
   Вот Верочка выбежала из парадного большого дома, расположенного на оживленном проспекте. Оглянулась по сторонам, не видит ли кто, и быстро приклеила на фонарный столб…
   Объявление гласило:
   «Меняем двухкомнатную квартиру на две однокомнатные».
   Верочка прошла мимо мотоцикла, стоящего у ворот, вздохнула и встала на троллейбусной остановке.
   Это Верочка. Она любопытна, как все женщины, и женственна, как все секретарши…
   Из того же парадного выскочил Сева, здоровенный могучий парень. Подошел к тому же фонарному столбу и прилепил на него объявление. В этом объявлении другим почерком было написано то же самое:
   «Меняем двухкомнатную квартиру на две однокомнатные».
   Потом Сева надел на себя каску, мощным ударом ноги завел мотоцикл и выехал на проезжую часть. Около троллейбусной остановки, где стояла Верочка, он притормозил. Молодые люди отвернулись друг от друга, и Сева помчался на работу один.
   Сева – муж, точнее, бывший муж Верочки.
   Бывшие муж и жена работают в одном учреждении. Ничего не попишешь, сослуживцев, как и родственников, не выбирают…

   Под землей, в вагоне метро, сдавили еще одного представителя учета и статистики. Это Шура.
   Вообще-то, Шура – бухгалтер, но это для нее не главное. Шура – вечный член месткома. Женщина симпатичная, но активная…

   Зал статистического учреждения постепенно заполнялся. Из лифтов выходили служащие, в основном женщины. Они занимали свои рабочие места, и тут же каждая из них доставала зеркальце и начинала, как говорится, наводить марафет. Среди них и Ольга Петровна, и Шура, и Верочка, и ее подруга Алена.
   И вот уже все сто сотрудниц одновременно смотрелись в зеркальца, причесывались, подмазывали губы, подводили глаза, пудрились…
   Тем временем к зданию, где разместилось наше учреждение, подкатили новехонькие светлые «жигули», украшенные всякими заграничными цацками. Из машины вышел Юрий Григорьевич Самохвалов и неторопливо направился к подъезду.
   Юрий Григорьевич Самохвалов хорош собой, элегантен, моден, ботинки начищены, волосы причесаны волосок к волоску.
   …Собственно, с появления в статистическом учреждении Юрия Григорьевича Самохвалова и началась наша история.
   По залу статистического учреждения медленно шел Самохвалов, оглядываясь по сторонам. Женщины заканчивали процедуры по улучшению внешнего вида и лениво приступали к работе. Почти на каждом столе находилась настольная электровычислительная машина. Телефоны на столах не звонили, а мигали лампочками, чтобы звонки не мешали работать.
   По залу медленно проплывали люльки с папками. Эти люльки двигались по монорельсовой воздушной дороге; сотрудники брали нужные им папки и вкладывали в люльки бумаги, предназначенные для других сотрудников.
   В приемной Верочка нервно закурила, схватила телефонную трубку и набрала двузначный номер. В зале вычислительных машин, на столе Севы, в телефоне замигала лампочка. Сева снял трубку и сказал:
   – Алло!
   – Ты уходил последний, ты не забыл запереть дверь на нижний замок? – спросила Верочка.
   – Между прочим, – тихо ответил Сева, чтобы не слышали окружающие, – я тебе больше не должен давать отчет. Если помнишь, мы вчера с тобой развелись.
   – Я помню, – сказала в трубку Верочка, – ты держался очень грубо…
   В приемной появился Самохвалов.
   – Доброе утро, – поздоровался он. – Людмила Прокофьевна у себя?
   – Обождите! – приказала Верочка Самохвалову и продолжала выяснять отношения с бывшим мужем: – Кстати, ты сегодня жарил яичницу на моей сковородке и не вымыл ее за собой…
   Самохвалов достал из кармана нераспечатанную пачку американских сигарет и положил ее на стол.
   – Что за дрянь вы курите? Между прочим, меня зовут Юрий Григорьевич.
   – Сева, я тебе потом позвоню! – поспешно сказала Верочка, бросила трубку на рычаг и встала. – Это вы? – (Вместо ответа Самохвалов улыбнулся.) – Ой, а я подумала, что вы посетитель! – простодушно призналась Верочка.
   Самохвалов, по-прежнему улыбаясь, вошел в кабинет Калугиной. Он остановился в дверях и сказал:
   – Доброе утро, Людмила Прокофьевна! Вот я и прибыл!

   В рабочем зале столы Ольги Петровны и Новосельцева располагались рядом.
   – Вовка опять ботинки порвал! – сказал Новосельцев, доставая из ящиков папки. – Где раздобыть двадцать рублей?
   К Новосельцеву и Рыжовой приблизилась Шура с ведомостью в руках.
   – Люди, с вас по пятьдесят копеек! – безапелляционно заявила она, зная, что отказа не будет, ибо требования месткома прежде всего.
   – За что? – спросил Новосельцев и полез за кошельком.
   – У Маши Селезневой прибавление семейства, – сообщила Шура.
   – А кто родился? – поинтересовалась Ольга Петровна.
   – Я еще не выясняла, – сказала Шура и пошутила: – Наверное, мальчик или девочка. Гоните по полтиннику! На подарок от коллектива!
   Новосельцев и Ольга Петровна покорно внесли деньги.
   – Распишитесь! – приказала Шура и, после того как члены профсоюза расписались, направилась к соседним столам. – Люди, с вас по пятьдесят копеек!
   – Где же добыть до получки двадцать рублей?.. – продолжал Новосельцев и мечтательно добавил: – Вот если бы меня назначили начальником отдела…
   – Я бы тебя назначила! – с энтузиазмом сказала Ольга Петровна. – Ты прекрасный работник, у тебя большой опыт. Пойди к нашей мымре и поговори. Скажи ей, что у тебя двое детей!
   Новосельцев подошел к стремянке и поднялся на несколько ступенек, чтобы достать с полки, расположенной у стены, нужную папку.
   – Она в принципе не знает, что на свете бывают дети. Она уверена, что люди появляются на свет согласно штатному расписанию, взрослыми, с должностью и окладом! – грустно сказал Новосельцев.
   – Лишние пятьдесят рублей в месяц на улице не валяются!
   – Не валяются! – согласился Новосельцев, достал папку и полез вниз. – Но дело не только в них. Мне надоело сидеть за этим столом. Я чувствую себя переростком. Я способен на большее.
   – Почему ты все это говоришь мне, а не ей? – спросила Ольга Петровна.
   – Потому что я не хочу унижаться. Я гордый. Где мне перехватить двадцать рублей?
   На столе у Севы снова замигал телефон. Сева снял трубку.
   Естественно, звонила Верочка.
   – Угадай, что я сейчас курю? Настоящий «Филипп Моррис» с двойным фильтром. Эту пачку кинул мне с барского плеча наш новый зам. Заводит дружбу с секретаршей. Сейчас он сидит у старухи…
   – Теперь мне совершенно безразлично, кто заводит с тобой дружбу! – парировал Сева.
   – Извини! – поджала губы Верочка. – Я позвонила тебе чисто автоматически. Больше это не повторится! – И Верочка бросила трубку.
   …А в кабинете Калугиной руководитель учреждения знакомилась со своим новым заместителем.
   – Разрешите вам вручить сувенир из Швейцарии. – И Самохвалов протянул Калугиной толстенькую авторучку. – В этой ручке восемь цветов. Очень удобна для резолюций: черным цветом – отказать, зеленый – цвет надежды, синий – товарищу такому-то, рассмотреть, красный – в бухгалтерию, оплатить…
   – Очень остроумно, спасибо! – сдержанно сказала Людмила Прокофьевна, взяла ручку и отложила в сторону. Затем нажала кнопку селектора. – Вера, вызовите Новосельцева!
   – Какой это Новосельцев? – с интересом спросил Юрий Григорьевич.
   – Никакой! Посредственный работник, вялый, безынициативный. К сожалению, у нас таких много! – убежденно сказала Калугина. – Раньше всего, Юрий Григорьевич…
   В приемной Верочка скомандовала в телефонную трубку:
   – Новосельцев, зайдите к Людмиле Прокофьевне!
   – Иду! – ответил в трубку Новосельцев и обернулся к Ольге Петровне. – Она сама меня вызывает!
   – Не упускай момента! Бери быка за рога! – начала наставлять товарища Ольга Петровна. – Ты должен выйти от нее начальником отдела…
   – О чем ты говоришь? – перебил ее Новосельцев. – Я для нее нуль, пустое место, как, впрочем, и все остальные.
   И Новосельцев отправился в «предбанник», как во многих учреждениях называют приемную перед кабинетом директора.
   В приемной Верочка, не обратив внимания на вошедшего Новосельцева, говорила по телефону:
   – Какие сапоги? На платформе я не возьму. Какой размер?
   – Здравствуйте, Верочка, – робко сказал Новосельцев.
   – Обождите, – сказала Верочка. – Французские или итальянские? На молнии или на шнурках?
   Новосельцев покорно присел на краешек стула…
   Знакомя Самохвалова с положением дел, Калугина расхаживала по кабинету.
   – Затем, Юрий Григорьевич, вы ознакомитесь с отделом химической промышленности. Это у нас образцовый отдел.
   – В Швейцарии я как раз интересовался статистикой по химической… – начал было рассказывать Самохвалов, но Калугина не дала договорить.
   – Очень хорошо. Затем проследите за установкой компьютеров в строительном секторе.
   Самохвалов сделал очередную попытку:
   – В Швейцарии компьютеры…
   Но Калугина не слушала собеседника.
   – Но с чем у нас скверно, это с отделом легкой промышленности. Начальника там нет. Петрунин ушел в министерство. Не могу подобрать подходящую кандидатуру!..
   В приемной Верочка положила телефонную трубку и нажала кнопку на селекторном аппарате.
   – Новосельцев пришел!
   – Пусть войдет! – распорядилась Калугина.
   – Входите! – сказала Верочка Новосельцеву.
   Тот набрался храбрости и отворил дверь в кабинет директора.
   – Добрый день, Людмила Прокофьевна! – сказал Новосельцев на пороге.
   Самохвалов резко вскочил со стула.
   – Толя?!
   – Юра?! – воскликнул Новосельцев, не ожидавший здесь увидеть своего институтского приятеля.
   Самохвалов подошел к Новосельцеву, обнял его:
   – Извините, Людмила Прокофьевна, не могу не обнять старого товарища.
   – Я рад тебя видеть, – искренне сказал Новосельцев. – Какими судьбами?
   Они хлопали друг друга по плечу, смеялись. Калугиной надоела эта сцена.
   – Это ваш отчет, товарищ Новосельцев? – сухо спросила она, показывая на папку.
   – Мой, – ответил Новосельцев упавшим голосом.
   – К делу надо относиться серьезно или не заниматься им совсем, – не глядя на Новосельцева, поучала Калугина. – Статистика – это наука! Она не терпит приблизительности. Вы не имеете права пользоваться непроверенными данными.
   – Я проверял…
   – Заметили ли вы, товарищ Новосельцев, – Калугина вернула ему отчет, – что у нас регулярно возникают перебои со снабжением теми или иными товарами?
   – Заметил, – вздохнул Новосельцев. – К сожалению, я вынужден бывать в магазинах!
   – Это потому, – строго продолжала Калугина, – что те или иные товары не запланировали такие ротозеи, как вы!
   – А как угадать, что именно у нас исчезнет? – тихо сказал Новосельцев.
   Но Калугина уже отвернулась к Самохвалову, настойчивым жестом приглашая его сесть.
   – Значит, так, Юрий Григорьевич, я прошу вас, как своего заместителя…
   При этих словах Новосельцев с изумлением воззрился на своего однокашника.
   – …как своего заместителя, – продолжала Калугина, – обратить особое внимание на дисциплину. У нас приходят с опозданием, в служебное время носятся по магазинам. Недавно был безобразный случай – простите, но в дамском туалете висело объявление: «Продаю колготки. Позвонить по такому-то телефону…»
   Самохвалов улыбнулся. Калугина заметила, что Новосельцев еще не ушел.
   – Вам что-нибудь еще нужно?
   – Нет, ничего, – буркнул Новосельцев и направился к двери.
   – Толя, подожди меня в приемной, пожалуйста! – сказал ему вслед Самохвалов.
   На пороге приемной показалась Ольга Петровна и поманила Новосельцева в коридор.
   – Ну что, поздравить тебя? – спросила она шепотом.
   – Пока еще нет, – грустно отозвался Новосельцев.
   – А есть надежда?
   – Надежды уже нет.
   – Чем она мотивировала? – сердито спросила Ольга Петровна.
   Но Новосельцев решил переменить тему разговора:
   – Ты знаешь, кого к нам назначили заместителем мымры? Помнишь Юру?
   – Какого Юру?
   – «Какого Юру»! – передразнил ее Новосельцев. – Как будто у вас с ним ничего не было!
   Ольга Петровна захлебнулась от радости.
   – Кого? Юрку Самохвалова? Как он теперь выглядит?
   – Как огурчик!
   Из кабинета вышел Самохвалов, огляделся, увидел в коридоре Новосельцева и Ольгу Петровну.
   – Оля! – изумленно воскликнул Самохвалов, подходя к ней.
   – Юра! – с восторгом простонала Ольга Петровна. – Господи, какой ты красивый!
   – Оля, ты нисколько не изменилась! Мне так приятно тебя увидеть. Ребята! Где бы нам поговорить? Не могу вас пригласить в свой кабинет. Калугина велела его отремонтировать к приходу своего нового заместителя. – Самохвалов обаятельно засмеялся. – Каждый новый начальник всегда начинает с ремонта своего кабинета.
   – Не смущайся, мы целый день разговариваем на лестнице! – сообщил Новосельцев.
   – Оля, как ты живешь? – спросил Самохвалов, и все трое вышли на лестничную площадку.
   На лестнице было очень оживленно. Десятки сотрудников сновали вверх и вниз. Открытый лифт поднимал и спускал тружеников, озабоченных как деловыми, так и личными проблемами.
   – Живу хорошо. У меня отдельная квартира. Правда, за городом, но зато близко от станции. – Ольга Петровна расхвасталась вовсю. – Витьке уже четырнадцать. Он у меня спортсмен. Имеет первый юношеский разряд по прыжкам в длину. У мужа дела хорошие. Ему язву оперировал сам Покровский. Операция прошла удачно. А потом дали бесплатную путевку в Ессентуки, он там сейчас отдыхает. И вообще я от жизни не отстаю, не опускаюсь. Хожу в походы, в кино. Дома у нас всегда компании собираются. Ну а ты как?
   – Нормально, – скромно потупился Самохвалов. – Последние два года работал в Женеве.
   – Может, ограбить тебя по этому поводу на двадцать рублей? – задумчиво сказал Новосельцев. – Правда, это нарушает мои принципы. Я не беру в долг у вышестоящих.
   – Но я еще не вступил в должность, – подхватил интонацию Самохвалов, достал кошелек и дал Новосельцеву деньги.
   – Спасибо. В получку верну.
   – Это здорово, Юра, что тебя к нам назначили. Ты давай, помоги Толе! – сказала Ольга Петровна.
   – Оля, прекрати! – Новосельцев возмущенно дернул ее за рукав, но Ольгу было невозможно остановить.
   – Это вопиющая несправедливость. У нас освободилось место начальника отдела. Толя – лучшая кандидатура. Он умный, он все знает, у него на шее двое детей!
   – Оля, успокойся!
   – Дети большие уже? Кто у тебя жена? – заинтересованно спросил Самохвалов.
   – У него нет жены. Эта особа ушла и кинула ему двух детей!
   Новосельцев не смог стерпеть искажения фактов:
   – Неправда! Детей я не отдал сам!
   – Мне эта идея с назначением Толи определенно нравится! – задумался Самохвалов.
   – Так возьми и назначь его! Ты же теперь большой начальник, – немедленно предложила Ольга Петровна.
   – А что? Сейчас я попробую это сделать. Ждите меня здесь!
   – По-моему, ты торопишься. – Новосельцев сделал попытку остановить друга. – Мы столько не виделись; может, я изменился к худшему?
   – Ну не настолько же ты плох, чтобы не смог руководить отделом! – И, довольный своим ответом, Самохвалов ушел к Калугиной.
   Ольга Петровна восхищенно посмотрела ему вслед:
   – Он ни капельки не изменился!
   – Если он будет вести себя так, то долго не продержится! – тоном оракула возвестил Новосельцев.
   – Толя, скажи по-честному, я еще ничего? – неожиданно спросила Ольга Петровна.
   – Ты в полном порядке! – дружески ответил Новосельцев, не понимая, почему возник этот вопрос.
   …Тем временем в кабинете Калугиной Самохвалов «брал быка за рога».
   – Людмила Прокофьевна, у меня возникла идея: назначить начальником отдела легкой промышленности Новосельцева!
   Калугина поморщилась.
   – То, что он составил плохой отчет, – это еще не показатель, – продолжал Самохвалов. – Просто человек засиделся на мелкой работе. Я его давно знаю. Он очень способный!
   – Понимаю ваше желание продвинуть по службе старого друга, но предпочла бы, чтоб мы выдвигали людей исключительно по их деловым качествам, – едко возразила Калугина. – Извините…
   Самохвалов, пряча усмешку, покинул кабинет и подошел к Новосельцеву и Ольге Петровне:
   – Пока не вышло, но такие вещи не получаются с первого захода. Немножко терпения, ребята, и все будет в ажуре!
   – Юра, я в тебя всегда верила, – сказала Ольга Петровна и улыбнулась. – Вы не бойтесь, товарищ заместитель, при посторонних я фамильярничать не стану.
   Самохвалов улыбнулся в ответ:
   – Вы всегда были очень тактичны, Ольга Петровна!
   – Вы тут поговорите, а я сбегаю в магазин, а то его закроют на обед, – спохватилась Ольга Петровна и помчалась вниз, размахивая авоськами.
   Самохвалов так посмотрел ей вслед, что у Новосельцева возникло желание оправдать Ольгу Петровну.
   – У нас перерыв неудачно. С часу до двух, так же как в продуктовых магазинах.
   Но Самохвалов думал совсем о другом.
   – Какая она стала! Ты ее помнишь? Какая она была! Куда это все девалось? Я ее с трудом узнал! – В его словах прозвучала искренняя горечь.
   – Всю жизнь мотаться в переполненных электричках и ежедневно готовить мужу паровые котлеты – от этого не похорошеешь! – философски ответил Новосельцев.
   Мимо них с независимым видом прошла Верочка. Самохвалов выдержал паузу, давая ей пройти, и вернулся к главной теме разговора:
   – Я действительно хотел бы, чтоб на этой должности был мой друг, которому я смогу довериться в трудную минуту!
   – Ну это ясно, – невинно сказал Новосельцев. – Каждая метла новая везде расставляет своих людей!
   – Надеюсь, ты мой человек! – засмеялся Самохвалов.
   – Конечно твой. Правда, до этой минуты я был ничей!
   Мимо них в приемную, с коробкой, в которой лежали сапоги, вернулась Верочка.
   – Спустимся вниз, я тебе кое-чего покажу, – предложил Самохвалов, и приятели шагнули в движущуюся вниз открытую кабину лифта.
   Самохвалов и Новосельцев ехали в лифте.
   – Калугина о тебе невысокого мнения, считает тебя посредственностью! – говорил Самохвалов.
   – Думаю, она права… – усмехнулся Новосельцев.
   – Я понимаю, ирония – маска для беззащитных. И все-таки нужно найти к Калугиной подход. В чем ее слабое место?
   – У нее нет слабых мест! – грустно сказал Новосельцев.
   – Она немолодая, некрасивая, одинокая женщина, – задумчиво продолжал Самохвалов.
   Друзья вышли из учреждения на улицу.
   – Она не женщина, она директор! – возразил Новосельцев.
   Самохвалов подошел к своим «жигулям» и с гордостью показал на них жестом хозяина. Новосельцев перевел глаза с Самохвалова на автомобиль и обратно и подчеркнуто радостно всплеснул руками.
   Самохвалов нежно погладил крышу машины.
   Новосельцев «не находил» слов и только мимикой показывал, как он восхищен тем, что Самохвалов – собственник машины!..
   …Калугина вышла из кабинета в приемную.
   – Вера, купили новые сапоги?
   – Еще не решила. Идут они мне? – спросила Верочка, поднимая обутые в обновку ноги.
   – Очень вызывающе. Я бы такие не взяла, – сказала Калугина, а в дверях добавила: – А на вашем месте поинтересовалась бы сапогами не во время работы, а после нее!
   – Значит, надо брать! – подытожила Вера после ухода руководительницы.
   На улице Калугина директорским взглядом увидела лодырничающих Самохвалова и Новосельцева.
   – Юрий Григорьевич, я в министерство. Может быть, не вернусь, – сказала Калугина, проходя мимо друзей. – Товарищ Новосельцев, займитесь наконец отчетом!
   – Людмила Прокофьевна, не забудьте, вечером я вас жду! – крикнул Самохвалов вдогонку Калугиной.
   Та в ответ согласно кивнула и уселась в свою персональную машину. Машина рванулась с места.
   – Если б ты знал, Юра, до чего я ее боюсь! – глядя вслед уехавшей Калугиной, признался Новосельцев.
   Но Самохвалов не слушал. В его голове созревала какая-то идея.
   – Сегодня я отмечаю вступление в должность. Давай тоже приходи и, пользуясь домашней обстановкой, попытайся наладить с Людмилой Прокофьевной контакт. Поухаживай за ней немножко. Если я представлю ей твою кандидатуру еще раз, она просто зарычит.
   – Как же за ней ухаживать, если она будет рычать? – наивно спросил старший статистик Новосельцев.
   – Нет, это хорошая мысль. Отнесись к ней как к женщине! – Самохвалов явно увлекся своим планом.
   Но Новосельцев продолжал артачиться:
   – Я не могу, это слишком. Ухаживать ради карьеры – некрасиво и непорядочно.
   – Я же не предлагаю тебе ухаживать за ней всерьез, с далеко идущими намерениями, – уговаривал Самохвалов. – Так, слегка приударить!
   – Никакая должность на свете не заставит меня за ней ударять. – Упрямый Новосельцев стоял на своем. – Лучше я к тебе не приду, а ты позови Олю, а то ей будет обидно, что меня ты звал, а ее нет!
   – А зачем Олю? – поморщился Самохвалов. – Впрочем, можно и ее… приходите часам к восьми…
   На улице появилась Шура с папкой в руках.
   – Я уже платил, – поспешно предупредил Новосельцев.
   – Вы наш новый зам? – бесцеремонно спросила Шура.
   – Я, а что? – Самохвалов был озадачен.
   Шура достала из папки ведомость.
   – У Маши Селезневой прибавление семейства. Вносите пятьдесят копеек!
   – Какая прелесть! – улыбнулся Самохвалов и полез в карман за деньгами…

   …На вечеринке у Самохвалова гости уже отвалились от стола и разбрелись по квартире в ожидании чая и сладкого. Среди гостей были Калугина, Ольга Петровна, Новосельцев, начальник отдела общественного питания Бубликов, начальник местной промышленности Боровских, их жены и еще несколько безымянных статистических личностей. Жена Самохвалова убирала со стола грязную посуду. Новосельцев охотно помогал ей, курсируя на кухню с тарелками и блюдами. Роскошный заграничный проигрыватель выдавал модную мелодию.
   В кабинет хозяина вошли Калугина и Самохвалов.
   – У вас уютно. И ваша жена мне понравилась, – желая сделать приятное своему заместителю, говорила Калугина.
   – Тут наши вкусы совпадают, – улыбнулся Самохвалов.
   – Я надеюсь, наши вкусы совпадут и в работе, – усаживаясь в кресло, намекнула Калугина.
   Самохвалов предложил ей кипу заграничных журналов, достал из пачки «Кента» сигарету и прикурил от электронной зажигалки.
   – Возвращайтесь к гостям, Юрий Григорьевич, а то им без вас скучно!
   – Как это я брошу вас одну? – любезно возразил хозяин.
   – Я тут отдохну, полистаю журналы, – сказала Калугина. – Я устаю от шума. Не заботьтесь обо мне…
   Самохвалов покорно удалился в большую комнату и подозвал Новосельцева.
   – Толя, весьма удобная ситуация. Людмила Прокофьевна там одна, отдыхает.
   – Пусть отдыхает, я не буду ей мешать! – быстро сориентировался Новосельцев.
   – Не валяй дурака! – Самохвалов отобрал у друга стопку грязных тарелок, поставил их на стол, сунул Новосельцеву в руки поднос и поставил на него два бокала. – Пойди угости ее коктейлем!
   – Ты хозяин, ты и угощай! – сопротивлялся Новосельцев.
   Самохвалов понизил голос:
   – Конечно, она пугало, ее можно выставлять на огороде, но ты смотри не на нее, а в сторону!
   – Ничего не поможет. Она все равно меня не назначит!
   С обреченным видом Новосельцев взял поднос, подошел к двери в соседнюю комнату и остановился в сомнении.
   – Ну как, Оленька, настроение? – обратился Самохвалов к Ольге Петровне.
   – Шикарно живешь, Юрка! – обводя рукою комнату, сказала Ольга Петровна. Сзади них был виден Новосельцев, мучимый сомнениями.
   – Попробуй вон тот салат! – с вежливостью хозяина предложил Самохвалов.
   – Уже пробовала. Я его готовлю лучше твоей жены! – с шутливой задиристостью сказала Ольга.
   – Характер у тебя не изменился! – улыбнулся Самохвалов.
   – Ты все-таки помнишь, какой у меня характер?
   – Я помню все! – Самохвалов галантно склонил голову.
   В это время Новосельцев наконец решился и отворил дверь.

   На пороге комнаты, где отдыхала Калугина, появился Новосельцев. При этом он вел себя так, словно переступал порог директорского кабинета.
   – Людмила Прокофьевна, разрешите войти?
   – Входите, товарищ Новосельцев! – дозволила начальница.
   Новосельцев остановился с подносом посередине комнаты, не зная, что сказать.
   – Садитесь, пожалуйста! – разрешила Калугина.
   – Спасибо. – Новосельцев робко присел, держа в руках поднос, и продолжал молчать.
   – У вас ко мне дело? – спросила Калугина, отрываясь от журнала.
   – Да-да. Пожалуйста, выпейте коктейль!
   – Товарищ Новосельцев, я не пью! – с укором сказала Калугина.
   – Я тоже, – вздохнул Новосельцев.
   – Тогда зачем вы это принесли?
   – Это моя ошибка, – с готовностью признался подчиненный.
   После некоторой паузы Новосельцев вдруг нашел тему для разговора:
   – Вы знаете, Людмила Прокофьевна, вы были правы. Я начал перерабатывать отчет, и он на глазах становится лучше.
   – Рада это слышать, товарищ Новосельцев! – Калугина снова уткнулась в журнал.
   Новосельцев мучительно искал, о чем бы еще поговорить.
   – Вы любите собирать грибы?
   – Что? – ахнула Калугина.
   – Грибы… ну, знаете, белые, подосиновики, опята… – тихим голосом пролепетал Новосельцев.
   Убедившись, что он над ней не смеется, Калугина снова стала листать журнал.
   – Нет, я к этому равнодушна.
   – Людмила Прокофьевна, я вам искренне сочувствую. Грибы интересно искать. Опята, например, растут на пнях. – Постепенно Новосельцев воодушевился. – Если напасть на удачное место, можно сразу набрать целую корзину. Белые находить труднее. Иногда они растут под елочками, иногда под березками. Если лето сухое, то грибы надо искать в низине, там, где сыровато.
   – Вы большой специалист по грибам, товарищ Новосельцев, – сухо произнесла Калугина.
   – Меня зовут Анатолий Ефремович, – грустно сообщил специалист по грибам.
   – Я это запомню, товарищ Новосельцев!
   Снова воцарилась пауза.
   – У вас ко мне больше нет вопросов? – официально спросила Калугина.
   – Нет.
   – Тогда можете идти! – И директор отпустила Новосельцева.
   Новосельцев встал, в руках он держал все тот же поднос.
   – До свидания!
   – Всего хорошего, товарищ Новосельцев!
   Глубоко оскорбленный, Новосельцев ушел, унося поднос с нетронутыми бокалами.
   В большой комнате Самохвалов бросился ему навстречу:
   – Ну как? Почему ты не угостил ее коктейлем?
   – Она непьющая! – зло сказал Новосельцев.
   – Что вы делали? О чем говорили? – Самохвалову было любопытно. Вокруг них танцевали гости.
   – О грибах!
   – Почему о грибах? – удивился Самохвалов.
   – Не о змеях же с ней разговаривать? Понимаешь, Юра, я попытался за ней ухаживать, но как-то не умею. Последний раз я ухаживал за женой… да, двенадцать лет назад, и, наверное, разучился.
   – А Людмила Прокофьевна заметила, что ты за ней ухаживаешь? – проявил догадливость Самохвалов.
   – Боюсь, что нет… – задумчиво сказал незадачливый ухажер.
   – Хочешь всю жизнь корпеть старшим статистиком?
   – Не хочу. А нельзя придумать что-нибудь другое вместо ухаживания? Когда я с ней вдвоем, у меня ноги подкашиваются.
   – А ты не стой, ты сядь! – пошутил Самохвалов.
   – Я не знаю, о чем говорить.
   – О чем-нибудь интеллектуальном. Она тетка умная.
   – Интеллектуальном? – обрадовался Новосельцев. – Это легче, это я могу попробовать. Сейчас вот подкреплюсь. – Новосельцев взял большой кусок торта и отправил его в рот. – Наберусь сил и пойду метать бисер…
   – Юрий Григорьевич, отчего это вы не приглашаете меня танцевать? – послышался задорный голос Рыжовой.
   – Ольга Петровна, я вас приглашаю! – Самохвалов был воплощенная любезность.
   – Это после того, как я сама навязалась.
   Самохвалов сменил пластинку в проигрывателе. Зазвучала томная мелодия. Ольга Петровна прижалась к Самохвалову:
   – А помнишь, мы сбежали с лекции по финансовому праву и пошли в кафе-мороженое? Ты так роскошно заказал, а потом у тебя денег не хватило? – Ольга Петровна громко расхохоталась.
   Самохвалов тоже засмеялся:
   – Конечно помню! Слушай, у меня к тебе вопрос. – Самохвалов понизил голос и показал на человека у окна.
   Тот стоял с чашкой в руках и веселился, глядя на собеседника.
   – Вот этот Бубликов, который возглавляет отдел общественного питания, что он за человек? – спросил Юрий Григорьевич.
   – Карьерист! – ответила Ольга Петровна и добавила игриво: – Слушай, а твоя жена не будет тебя ревновать?
   – К кому? – не понял Самохвалов.
   – Ко мне!
   – К тебе? Конечно будет! – несколько преувеличенно сказал Самохвалов.
   Ольга Петровна осталась довольна ответом, принимая его всерьез.
   – А помнишь, как мы ездили в Кунцево целоваться? А теперь на месте этого леса – город!
   – Конечно помню. – И Самохвалов показал на человека, который демонстрировал фокусы двум-трем гостям. – А Боровских из отдела местной промышленности? Что он из себя представляет?
   Ольга Петровна оглянулась:
   – Мировой мужик! Знаешь, Юра, вот я сейчас танцую с тобой, и мне кажется, будто этих восемнадцати лет не было…
   Новосельцев наконец обрел мужество и обратился к Самохвалову, который проплывал мимо в танце с Ольгой Петровной:
   – Ну, я пошел!
   – Побольше интеллекта, Толя! – вдохновил приятеля Юрий Григорьевич.
   Кончилась музыка. Перестав танцевать, Самохвалов поцеловал Ольге Петровне руку.
   А Новосельцев снова возник в кабинете, где Калугина в одиночестве листала журналы.
   – Извините, Людмила Прокофьевна, это опять я! – с дурацкой улыбкой представился Новосельцев.
   – Мы ведь с вами уже попрощались, товарищ Новосельцев.
   – Может быть, мы опять поздороваемся? – робко предложил Новосельцев. – Добрый вечер, Людмила Прокофьевна!
   – Добрый вечер! – едва заметно улыбнулась Калугина.
   – Спасибо! Наверное, вам скучно, Людмила Прокофьевна? – немного осмелел Новосельцев.
   – Я привыкла находиться одна, и поэтому мне никогда не скучно, товарищ Новосельцев.
   – Тогда мне лучше уйти, – вздохнув, сказал Анатолий Ефремович.
   – Вы мне не мешаете! – милостиво проговорила Калугина.
   – Большое спасибо! – Новосельцев, как и в первый раз, присел на краешек стула.
   В большой комнате Ольга Петровна задумчиво сидела возле стола. Мимо шел Самохвалов со стопкой чистых тарелок.
   – Юра, побудь со мной!..
   – Не могу. У меня гости.
   – А я что? Не гость? Сядь!
   Самохвалов улыбнулся, сел. Ольга Петровна придвинулась к нему и сказала кокетливо:
   – Зря ты меня пригласил к себе, во мне все всколыхнулось!
   Самохвалов неискренне улыбнулся:
   – Во мне тоже. Но мы должны взять себя в руки.
   – Из нас двоих ты был всегда благоразумней. В воскресенье у нас экскурсия на автобусах по маршруту Владимир – Суздаль. Давай включимся?
   – Эти автобусы могут нас далеко завезти! – уклончиво ответил Самохвалов.
   – А мы так любили путешествовать… Может, тряхнем стариной? – с озорством предложила Ольга Петровна.
   – Мы уже в таком возрасте, Оля, когда нас лучше не трясти!
   В кабинете Новосельцев, пытаясь выбраться из неловкого положения, размышлял вслух:
   – О чем бы нам с вами поговорить, Людмила Прокофьевна? Об отчете мы побеседовали, к грибам вы равнодушны… А как вы относитесь к стихам?
   – Положительно, – призналась Калугина.
   – Это прекрасно. Поговорим о поэзии. В молодости я сам писал стихи. А вы?
   – У меня к этому не было способностей.
   – У меня тоже. Сейчас я вам почитаю, и вы в этом убедитесь.
   – А может, не надо читать? – с надеждой сказала Калугина.
   – Мне очень хочется произвести на вас хорошее впечатление, – честно признался Новосельцев и принялся декламировать:

     Любить иных – тяжелый крест,
     А ты прекрасна без извилин,
     И прелести твоей секрет
     Разгадке жизни равносилен.

   Брови Калугиной изумленно взметнулись вверх. А Новосельцев продолжал чтение стихов:

     Весною слышен шорох снов
     И шелест новостей и истин.
     Ты из семьи таких основ.
     Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

   Внезапно Калугина, перебив Новосельцева, принялась читать третью строфу:

     Легко проснуться и прозреть,
     Словесный сор из сердца вытрясть
     И жить, не засоряясь впредь,
     Все это – не большая хитрость, –

   закончила Калугина и сказала: – Я не подозревала, что вы выступали под псевдонимом Пастернак.
   – Никогда бы не подумал, что вы разбираетесь в стихах! – искренне удивился чтец-декламатор. – И даже знаете наизусть!
   – Стихи хорошие, но прочли вы их плохо.
   – Вам, конечно, виднее; правда, все мои друзья уверяют, что я здорово читаю! – обиделся Новосельцев.
   – Они вам льстят, вы читаете отвратительно! – безапелляционно заявила Калугина.
   – А музыку вы любите? – с вызовом спросил Новосельцев.
   – Надеюсь, вы не собираетесь петь? – испугалась Калугина.
   – А почему бы и нет? Друзья уверяют, что у меня приятный голос, – ехидно сказал Анатолий Ефремович.
   Калугину осенила догадка:
   – Вы, может быть, выпили?
   – Нет, что вы! Когда я выпью, то становлюсь буйным. Поэтому я никогда не пью. Что бы вам такое спеть? – раздумчиво протянул Новосельцев.
   – Все-таки не стоит. Вы будете ждать, чтобы вас похвалили, а я всегда говорю правду, – кротко, но твердо сказала Калугина.
   – Значит, вы заранее уверены, что петь я тоже не умею! – саркастически констатировал Новосельцев.
   – Я от вас очень устала, товарищ Новосельцев.
   Но Новосельцева уже нельзя было остановить.
   – Сейчас я спою, и вашу усталость как рукой снимет! Ага… придумал…
   Новосельцев встал в позу и затянул:

     Средь шумного бала, случайно,
     В тревоге мирской суеты,
     Тебя я увидел, но тайна
     Твои покрывала черты…

   – Вы в своем уме? – перебила его Калугина.
   – Значит, как я пою, вам тоже не нравится. Вам ничего не нравится! Вам невозможно угодить! – (Когда застенчивые люди выходят из себя, они могут себе позволить многое.) – Но я попробую. Сейчас я вам станцую!
   – Прекратите эти кривлянья, товарищ Новосельцев! – решительно гаркнула Калугина.
   Но Новосельцев закусил удила:
   – Современные танцы вам наверняка не по душе. Я вам спляшу русский народный танец «цыганочка»! Вы мне сможете подпевать? Впрочем, мне подпевать вы не станете!
   Новосельцев, напевая, начал хлопать себя по коленям, по ботинкам, затряс плечами, а потом пустился вприсядку. Калугина, возмущенная, встала, направляясь к выходу, но Новосельцев приплясывал перед ней, не давая уйти.
   – Пропустите меня сейчас же! – громко закричала почетная гостья.
   На крик Калугиной вбежали Самохвалов, Ольга Петровна, хозяйка дома, сослуживцы. Пораженные, они остановились, а Новосельцев продолжал отплясывать как ни в чем не бывало.
   – Юрий Григорьевич, уймите этого хулигана! – потребовала Калугина.
   – Толя, подожди… – растерялся Самохвалов. – Почему ты пляшешь?
   Новосельцев остановился, тяжело дыша.
   – Вам, товарищ Калугина, не нравится, как я читаю стихи, как я пою, как я танцую! Потому что вы сухарь! Вы бездушная, черствая…
   – Толя, прекрати немедленно! – зашипел Самохвалов, желая утихомирить правдолюбца, но тот только отмахнулся:
   – Ты молчи, тебя не спрашивают!
   – Ничего, Юрий Григорьевич, пусть говорит! – выдавила бледная Калугина.
   – В вас нет ничего человеческого, вместо сердца у вас цифры и отчеты! – в запальчивости кричал Анатолий Ефремович.
   – Толя! – Ольга Петровна пыталась унять друга.
   – Толя! Выйди из комнаты! – в гневе приказал хозяин дома.
   – Сейчас уйду, я еще не все сказал!
   – Юрий Григорьевич, дайте товарищу договорить! – зловеще сказала Людмила Прокофьевна.
   – Вы можете меня уволить, но я рад, что я вам все это высказал в лицо! – закончил монолог Новосельцев.
   Наступила тишина. Самохвалов был расстроен и обескуражен. Грозно сопел Новосельцев. Оторопела жена Самохвалова. Ольга Петровна тихонько всхлипнула.
   – Юрий Григорьевич, большое вам спасибо за прекрасный вечер! – проявляя редкую выдержку, сказала Калугина.
   Самохвалов был убит.
   – Понимаете… он неплохой человек… может быть, он выпил лишнего? С кем не бывает…
   – Все было хорошо. Я получила большое удовольствие. До свидания, товарищ Рыжова! До свидания, товарищи!
   – Всего хорошего, – прошептала Ольга Петровна.
   – До свидания… Анатолий Ефремович! – многозначительно сказала Калугина.
   – Извините, Людмила Прокофьевна, наверно, я переборщил, – приходя в себя, в отчаянии сказал Новосельцев. – Можно, я вас провожу?
   – Пожалуй, не стоит! – с показным спокойствием отказалась Людмила Прокофьевна и направилась к выходу…
   – Вы не сердитесь, – подавая начальнице пальто, говорил Самохвалов. – Мне это в голову не могло прийти. И не обращайте внимания. Он нес такую околесицу…
   – Нет, почему? Всегда интересно узнать, что о тебе думают подчиненные…
   И Калугина покинула квартиру своего заместителя…

   …Утро следующего дня. Деловой, энергичной походкой Калугина влетела в свой кабинет, сняла пальто, повесила его на вешалку и ринулась к селектору.
   – Вера, принесите мне, пожалуйста, личное дело Новосельцева! – Тон Калугиной не предвещал ничего хорошего.
   Пройдя через заполненный сотрудниками зал, который по-утреннему медленно втягивался в работу, Самохвалов остановился около стола Новосельцева.
   – Привет дебоширу! Ты можешь мне объяснить, какая муха тебя укусила? – спросил заместитель директора.
   – Не мучай меня! – страдальчески поморщился Новосельцев. – Я и так всю ночь не спал.
   – Ладно, не переживай! Пойди к ней и извинись! – посоветовал Самохвалов.
   – Мне стыдно показаться ей на глаза! – повинился Анатолий Ефремович.
   – Любишь кататься – люби и саночки возить! – укоризненно сказал Юрий Григорьевич.
   – Хорошо, я схожу. Может, повезет и она меня не примет, – с надеждой добавил перепуганный служащий.
   Верочка зашла в кабинет Калугиной, передала ей папку с личным делом Новосельцева и снова вернулась в приемную.
   Самохвалов, уйдя от Новосельцева, направлялся в свой кабинет.
   – Доброе утро, Юра! – взволнованно встретила его Ольга Петровна.
   – Здравствуй, Оленька! Мне очень приятно, что ты у меня вчера была, – ласково сказал Самохвалов.
   Ольга Петровна расплылась в улыбке.
   – А я здесь стою, тебя жду, хочу поблагодарить за вчерашний вечер!
   – Вечер действительно удался, ничего не скажешь! – рассмеялся Самохвалов.
   – А какие у тебя планы на сегодня? – поинтересовалась Ольга Петровна.
   – Отдохнуть от вчерашнего. – И Самохвалов устремился в приемную.
   – Доброе утро, Юрий Григорьевич! – поздоровалась с ним секретарша.
   – Здравствуйте, Верочка! – Он показал на дверь Калугиной. – Здесь?
   – Как всегда.
   Самохвалов вошел к себе в кабинет. А Ольга Петровна усаживалась на свое рабочее место в зале рядом с Новосельцевым.
   – Юра уже пришел, – сообщила она ему.
   – Он сюда заходил. Советовал мне пойти извиниться.
   – Толя, не дрейфь! Ты ей хамил в неслужебное время, – ободрила товарища Ольга Петровна. – Она не имеет права тебя уволить. А если попробует, мы тебя через местком восстановим! У нас не капитализм. У нас никого уволить невозможно.
   – Действительно, какая муха меня укусила? – риторически вопросил Новосельцев.
   В кабинете Калугина нажала на кнопку селектора.
   – Вера, зайдите ко мне!
   Верочка появилась на пороге кабинета.
   – Вера, вы все про всех знаете…
   – Такая профессия! – скромно потупилась секретарша.
   – Что вы знаете о Новосельцеве?
   Верочка, скрыв изумление, посмотрела на Калугину и сказала безапелляционно:
   – Недотепа. Холостяк с двумя детьми.
   – Как – холостяк? Какие дети? В личном деле это не отражено. – Калугина показала на личное дело Новосельцева.
   – А он когда эти бумаги заполнял?.. Вы помните Лизу Леонтьеву из строительного отдела? Такая хорошенькая, светленькая, с косой?.. Сейчас она у нас не работает.
   – Не помню, – созналась директор.
   – Она была его женой, родила ему двух детей, а потом закрутила… Помните, ревизор к нам ходил… как его фамилия? Помните, с ушами?.. – И Верочка показала, какие большие уши были у ревизора.
   – Ее не помню, а ревизора помню.
   – Лиза к нему ушла… – увлеченно рассказывала Верочка. – Ну а зачем ревизору чужие дети?
   – Как же Леонтьева могла оставить детей? – возмутилась Калугина. – Она же мать!
   – В их семье матерью был Новосельцев! Он вообще такой тихий, безобидный, голоса никогда не повысит!
   – Я бы не сказала, что он безобидный, – вскользь заметила Калугина и добавила сухо: – Вера, спасибо за информацию…
   …Наконец, мобилизовав всю свою волю, Новосельцев встал из-за стола, намереваясь идти к Калугиной.
   – Пойду просить прощения!
   – Выше голову, Толя! – Ольга Петровна улыбкой поддержала сослуживца.
   Пока Новосельцев понуро брел по коридору, в приемной Верочка уже разговаривала по телефону.
   – Алена, у тебя какие планы на вечер?.. В какую компанию?.. Там мальчики будут?.. Я теперь женщина одинокая, ты давай меня знакомь!..
   В приемную вошел Новосельцев и вежливо поздоровался:
   – Здравствуйте, Верочка!
   – Новосельцев, держитесь. Старуха сильно вами интересуется. Личное дело затребовала!
   – Меня выгоняют с работы! – тоскливо сообщил Новосельцев.
   – Вас? За что?
   – За хулиганство!
   Верочка растерялась и не нашла слов.
   – Спросите, – в голосе Новосельцева прозвучала надежда, – может, она меня не примет?
   Верочка проследовала в кабинет начальства.
   – Тут пришел Новосельцев!
   Калугина вздрогнула:
   – Я его не вызывала!
   Верочка поняла ее с полуслова:
   – Я ему скажу, что вы заняты.
   – Нет, это неудобно, – вздохнула Людмила Прокофьевна. – Пусть войдет.
   Верочка вернулась в приемную, обратилась к Новосельцеву:
   – Входите.
   – Как она? – опасливо спросил Анатолий Ефремович.
   Верочка скорчила сочувственную гримасу.
   – Доброе утро, Людмила Прокофьевна! – запинаясь от волнения, пролепетал Новосельцев в дверях. – Извините… вчера… меня муха укусила!..
   – Садитесь, Анатолий Ефремович! – официально предложила Калугина.
   – Спасибо. – Но сесть Новосельцев не решился.
   – Вчера вы заявили, что во мне нет ничего человеческого.
   – Мало ли что я нес? – с готовностью оплевал себя Новосельцев. – На меня не надо обращать внимания.
   – Нет, надо, – жестко сказала Людмила Прокофьевна. – Потому что вы являетесь выразителем мнения определенных слоев нашего коллектива.
   – Неужели? – искренне поразился Новосельцев.
   – Вчера вы меня публично оклеветали! Все, что вы говорили, – ложь! Я с вами не согласна!
   – Я тоже с собой не согласен! – отмежевался от самого себя Анатолий Ефремович.
   – Вы утверждали, что я черствая, – продолжала Калугина.
   – Вы мягкая! – поспешно возразил Новосельцев.
   – Бездушная…
   – Вы сердечная! – мгновенно соврал он.
   – Бесчеловечная… – вспомнила начальница.
   – Вы душевная! – оправдывался подчиненный.
   – Сухая…
   – Вы мокрая… – Новосельцев в ужасе осекся.
   – Перестаньте надо мной издеваться! – в бешенстве заорала Калугина.
   – Наоборот, я перед вами преклоняюсь. Я не хотел сказать «мокрая», это у меня случайно получилось, я хотел сказать «добрая»! – Затюканный Новосельцев не знал, как выпутаться из этой злосчастной ситуации.
   – За что вы меня ненавидите? Что я вам такого сделала? – простонала Людмила Прокофьевна.
   – С чего вы взяли? – принялся утешать ее Новосельцев. – Все вас так любят, все души в вас не чают, гордятся вами. А если вы кого вызываете, то к вам в кабинет идут, как на праздник.
   Утешения Новосельцева произвели обратный эффект. Калугина залилась слезами.
   – Людмила Прокофьевна… – растерялся Новосельцев. – Перестаньте, ну пожалуйста… вам плакать не положено!
   Калугина заревела еще сильнее. Новосельцев схватил графин, налил в стакан воду, но, прежде чем дать Калугиной, спохватился и нажал кнопку селектора.
   – Верочка, в графине вода кипяченая?
   – Кипяченая! – послышался удивленный голос секретарши.
   Тогда Новосельцев протянул Калугиной стакан с водой, но она отодвинула его руку.
   – Успокойтесь, Людмила Прокофьевна… пожалуйста… Я просто не знаю, что мне с вами делать.
   Калугина продолжала рыдать.
   В кабинет вошел Самохвалов. Прежде чем он успел оценить ситуацию, Новосельцев бросился к нему навстречу и вытолкнул за дверь:
   – Юра… прости… сюда нельзя! – И Новосельцев изнутри кабинета запер дверь на ключ.
   – Что там происходит? – недоуменно спросил Самохвалов у Верочки.
   – Она его увольняет за хулиганство!
   Самохвалов нажал кнопку селектора:
   – Людмила Прокофьевна, мне нужно с вами поговорить!
   – Она занята, у нее совещание! – ответил в селектор Новосельцев и, выдернув шнур, отсоединил аппарат.
   – Боюсь, он опять распоясался! – с беспокойством сказал Самохвалов и вернулся к себе в кабинет.
   – Перестаньте, наконец, реветь! – закричал на директоршу Новосельцев и вдруг добавил: – А впрочем, плачьте! Это хорошо, что вы еще можете плакать! Плачьте, плачьте, Людмила Прокофьевна! Может быть, вам это полезно!..
   Зазвонил телефон. Новосельцев снял трубку:
   – Алло!.. Кто спрашивает? Она занята!.. Министр? А ей сейчас не до министра! – И Новосельцев в запале повесил трубку.
   – А если он меня вызывает? – сквозь слезы сказала Калугина. – Как же я к нему поеду? У меня теперь весь день глаза будут красные!
   – Они будут красными, если вытирать, а если подождать, чтобы высохло, то никто не заметит, – проявил недюжинные познания Новосельцев.
   – Я так давно не плакала, – всхлипнула Калугина. – Иногда мне, конечно, хочется поплакать, но что же я дома буду реветь в одиночку? – Вытирая слезы, Людмила Прокофьевна неожиданно улыбнулась. – Это как алкоголик, который пьет в одиночку…
   Новосельцев тоже улыбнулся:
   – В следующий раз, когда вам захочется поплакать, вы вызовите меня!
   В приемную вошла Рыжова.
   – Что, Новосельцев до сих пор у нее? – с беспокойством спросила Ольга Петровна у секретарши.
   – Заперлись на ключ!.. – доверительно ответила Верочка.
   – Может быть, прийти к нему на помощь и выломать дверь? – задумчиво предложила Ольга Петровна.
   Тем временем в кабинете Калугина постепенно успокоилась.
   – Вам, Анатолий Ефремович, хорошо, у вас дети.
   – Два мальчика… – застенчиво сказал Новосельцев.
   – А я встаю утром и иду варить кофе. Не потому, что хочу завтракать, а потому, что так надо. Заставляю себя поесть – и еду на работу. Вот этот кабинет и есть мой дом. Если б вы знали, как я боюсь вечеров. Задерживаюсь здесь до тех пор, пока вахтер не начинает греметь ключами. Делаю вид, будто у меня масса работы, а на самом деле мне некуда идти. Дома только телевизор. Я даже собаку не могу завести, днем ее некому будет выводить. Конечно, у меня есть друзья. Но у всех семьи, дети, домашние заботы. А выходные? Теперь их стало два…
   – А вы бы ездили с коллективом в походы, в экскурсии… – улыбнулся Новосельцев. – Грибы собирать…
   Калугина невесело улыбнулась в ответ:
   – А я стесняюсь… Превратила себя в старуху. А мне ведь только тридцать шесть…
   – Как – тридцать шесть? – не смог удержаться Новосельцев.
   – Да-да, Анатолий Ефремович, я моложе вас. – И она неожиданно в упор спросила: – А на сколько я выгляжу?
   – На тридцать шесть! – храбро солгал Анатолий Ефремович.
   – Опять врете, товарищ Новосельцев!
   – Просто вы одеваетесь чересчур мрачно! – выкрутился и на этот раз Анатолий Ефремович.
   В приемной появилась Шура с ведомостью в руках.
   – Здравствуйте все! Расписывайтесь и вносите по пятьдесят копеек! У Боровских юбилей – пятьдесят лет со дня рождения! Это не дорого, по копейке за год!
   – Юбилеи теперь не в моде! – вздохнула Верочка, безропотно внесла деньги и расписалась. Ольга Петровна тоже покорно внесла требуемую сумму.
   Из кабинета вышел Самохвалов.
   – Новосельцев еще там? – спросил он.
   Верочка кивнула.
   – Наверно, Толя пытается взять ее на измор! – высказала предположение Ольга Петровна.
   – Юрий Григорьевич, вносите пятьдесят копеек! – потребовала Шура.
   Самохвалов так же послушно, как и все, отдал деньги и оставил в ведомости свой автограф.
   – Какая прелесть! – добавил он при этом.
   – Юрий Григорьевич, можно вас побеспокоить, буквально на минуту? – отозвала его в сторону Рыжова.
   Самохвалов пригласил Ольгу Петровну в свой только что отремонтированный кабинет.
   – У меня знакомая кассирша в кинотеатре. Я ей позвонила и заказала билеты. Там идет, говорят, замечательная картина – «Амаркорд» Феллини, и сеанс очень удобный – шесть тридцать!
   – Спасибо, но я никак не могу… я… я занят… – озадаченно отказался Самохвалов.
   Но Ольга Петровна поняла по-другому:
   – А ты прямо скажи дома, что тебе нужно встретиться со старым институтским товарищем. И это же правда!
   – Но я на самом деле занят. – Самохвалов не знал, как отвертеться. – У меня важная деловая встреча. Давай отложим…
   В директорском кабинете разговор подходил к концу. Глядя в зеркальце, Калугина приводила себя в порядок.
   – Ну ладно, Анатолий Ефремович, идите к себе! У меня действительно много дел. И кстати, надо узнать, зачем звонил министр.
   – Не ругайте меня! – идя к выходу, сказал Новосельцев.
   – И вы меня тоже… за то, что я с вами разоткровенничалась, – попросила Калугина.
   Новосельцев появился в приемной. Верочка, Шура, Самохвалов и Ольга Петровна посмотрели на него выжидающе.
   – Новосельцев, вносите пятьдесят копеек! – Неумолимая Шура стойко выполняла общественное задание.
   – Ну что, уволила вас старуха? – поинтересовалась Верочка.
   – Она не старуха! – как бы про себя произнес Новосельцев и в задумчивости покинул приемную.
   В кабинете Калугина тщательно пудрилась, пытаясь скрыть ущерб, который слезы нанесли ее и так не блестящей внешности.
   – Кстати, Верочка, мне тоже не нравится, что вы называете Людмилу Прокофьевну старухой. Новосельцев абсолютно прав! – И Самохвалов закрыл за собой дверь своего кабинета.
   – Без году неделя, а уже командует! – проворчала Верочка.
   – Вы его не знаете, Верочка, он изумительный человек! – встала на защиту Ольга Петровна и тоже покинула приемную.
   Тем временем Шура без стука зашла в кабинет Калугиной.
   – Людмила Прокофьевна, у Боровских юбилей. С вас пятьдесят копеек. Распишитесь!..
   Трудовой день в статистическом учреждении продолжался затем без особых происшествий. Кто честно работал, кто делал вид, что работает, а кто даже и вида не делал.
   Наконец по залу статистического учреждения прогремел долгожданный звонок, возвещающий о конце рабочего дня.
   Сотрудники и сотрудницы в мгновение ока покинули помещение.
   Ольга Петровна с трудом оторвала от пола две авоськи, до отказа набитые продуктами, и с изумлением поглядела на Новосельцева, который продолжал работать после звонка:
   – Толя, а ты чего копаешься?
   – Я немного задержусь, – поднял глаза Новосельцев. – До свидания!
   Шел дождь. Из подъезда дома, где среди прочих организаций, контор, трестов и управлений расположилось наше статистическое учреждение, высыпали сотни людей и, раскрывая на ходу цветные зонтики, устремились к троллейбусной и автобусной остановкам. Некоторые, например Бубликов, сразу же стали голосовать, пытаясь остановить такси или «левую» машину. Служащие штурмовали автобусы и троллейбусы, на остановках моментально выстроились огромные хвосты. Возникла живописная цветная очередь из зонтиков.
   Нагруженная авоськами Ольга Петровна, не обращая внимания на моросящий дождь, остановилась около Самохвалова, который прогревал машину и надевал дворники.
   – Добрый вечер, Юра! А может, встретимся завтра вечером? – предложила Ольга Петровна.
   – Завтра вряд ли… у меня… завтра мы идем к родственникам… – соврал Юрий Григорьевич.
   – А послезавтра? – улыбнулась Рыжова.
   – У моего товарища день рождения… – опять соврал Самохвалов.
   – А послепослезавтра, – усмехнулась Ольга Петровна, – по телевизору будут хоккей передавать. В выходные дни уйти из дома нелегко…
   – Ты же сама все понимаешь.
   – Поезжай, я совсем забыла, у тебя ведь важная деловая встреча!
   – Ну пока, до завтра! – Не скрывая радости, Самохвалов уселся в автомобиль и уехал.
   А Ольга Петровна, сгибаясь под тяжестью авосек, встала в очередь на троллейбусной остановке. Перед ней стояла Верочка.
   Сева только отъехал от работы на своем мотоцикле, как увидел Верочку, которая безуспешно атаковала автобус. Рядом стояли Ольга Петровна и другие сослуживцы.
   Сева притормозил:
   – Домой?
   – Домой, – ответила Верочка.
   – Ладно. Не жалко – садись! Все равно по дороге.
   – Обойдусь!
   – Садись, а то я – на автобусной остановке, мне талон проколют.
   Верочка села. Поехали.
   – Ну как холостая жизнь? – спросила Верочка. – Доволен?
   – Конечно! Никто за мной не шпионит, никто меня не грызет!
   – Значит, я за тобой шпионила, я тебя грызла?
   – Житья не было. Стоило только просто посмотреть на какую-нибудь женщину, как ты устраивала такое!..
   Сева стоял у светофора, Верочка спрыгнула с мотоцикла.
   – Господи, как я могла жить с таким чудовищем!
   – Сама ты чудовище! – сказал Сева и поехал дальше, а Верочка побежала в метро…
   …В пустом зале статистического учреждения работал только один Новосельцев. Убрав папки в стол, он поднялся и зашагал к кабинету Калугиной. Дверь в кабинет была приоткрыта.
   – Людмила Прокофьевна, можно? – спросил Анатолий Ефремович, но ответа не последовало. Новосельцев заглянул в кабинет и увидел, что он пуст.
   Тогда Новосельцев проник в кабинет, озорно усмехнулся, уселся в кресло Калугиной и принял начальственную позу. Он нажал на кнопку селектора и, копируя интонацию Калугиной, произнес:
   – Верочка, вызовите ко мне Новосельцева!
   После чего немного подождал и снова сказал, подражая Калугиной:
   – Входите, товарищ Новосельцев! Рада вас видеть!
   Перевоплотившись в себя, Новосельцев вскочил с кресла, согнулся в полупоклоне и воскликнул своим нормальным голосом:
   – Вы рады меня видеть? В своем ли вы уме, Людмила Прокофьевна?
   В это время Калугина пересекла пустой рабочий зал, направляясь к себе в кабинет. В приемной она неожиданно услышала голос Новосельцева, который, не подозревая о присутствии начальства, самозабвенно «играл» Калугину. Людмила Прокофьевна остановилась и прислушалась.
   – Товарищ Новосельцев, – сидя в кресле, говорил Новосельцев, копируя манеру разговора своего директора, – у меня возникла хорошая идея. Я решила назначить вас начальником отдела легкой промышленности. Как вы на это смотрите?
   Калугина появилась в дверях. Она тотчас включилась в «игру».
   – Отрицательно, Людмила Прокофьевна, – подражая голосу Новосельцева, сказала Калугина. – Я нерасторопен и безынициативен.
   Новосельцев вздрогнул, однако мужественно продолжал «играть» Калугину:
   – Входите, товарищ Новосельцев! Садитесь!
   – Меня зовут Анатолий Ефремович, – поддерживала «игру» Людмила Прокофьевна.
   – Я это запомню, товарищ Новосельцев, – строгим калугинским голосом произнес Новосельцев. – Тем более что я считаю вас самым трудолюбивым сотрудником. Рабочий день кончился, а вы единственный остаетесь на службе.
   – Я остался потому, Людмила Прокофьевна, – объяснила Калугина, изображая своего подчиненного, – что вы раскритиковали мой отчет и я исправляю ошибки.
   – Ваша скромность, Анатолий Ефремович, делает вам честь, – сказал Анатолий Ефремович и вышел из-за стола, показывая, что «игра» кончилась. – Но почему вы обо мне такого плохого мнения, Людмила Прокофьевна? – своим обычным голосом спросил Новосельцев, снова становясь робким и застенчивым чиновником. – Я очень инициативен и такой расторопный, просто деваться некуда!
   – Почему же вы не ушли домой вместе со всеми, Анатолий Ефремович? – показывая, что она тоже кончила «игру», поинтересовалась Калугина. Она взяла свою папку, за которой пришла, и покинула кабинет. Новосельцев последовал за ней.
   – Вы же сами говорили – у меня плохой отчет. – Новосельцев опять оказался находчивым.
   – И поэтому вы пришли ко мне в кабинет? – Калугиной нельзя было отказать в логике.
   Она заперла приемную на ключ и пошла по залу.
   – Я надеялся, вы поможете мне его исправить, – выкручивался Новосельцев, следуя за директоршей.
   – Опять врете, Анатолий Ефремович! – в сердцах воскликнула Людмила Прокофьевна и остановилась.
//-- * * * --//
   В учреждении не было никого, кроме Калугиной и Новосельцева. Лишь по монорельсовой дороге, которую забыли выключить, бессмысленно двигались пустые люльки, предназначенные для транспортировки бумаг. Калугина и Новосельцев стояли в большом пустом полутемном зале, и каждое слово Калугиной отдавалось эхом.
   – Вы остались потому, что пожалели меня! Сегодня днем я имела неосторожность расплакаться при вас, а потом от слабости, наверно, наговорила лишнего. А вы… вы поверили, а это все – ерунда! Все у меня отлично, прекрасно. Дело ведь не только в личной жизни. Я руковожу большим учреждением, люблю свою работу. Все меня уважают. Некоторые даже боятся. Я только что от министра, он меня хвалил. Я не нуждаюсь ни в вашем сочувствии, ни в вашем покровительстве. Идите скорее домой, вас дети ждут. Слышите, уходите!
   – Я думал, что сегодня днем вы были настоящая, – горько сказал Новосельцев. – Я ошибся, настоящая вы – сейчас!
   И погрустневший Новосельцев направился к лифту, но в этот момент в зале появилась Шура.
   – Всем наплевать, а я тут сижу голову ломаю, что бы такое подарить Боровских, чтобы он получил удовольствие? Я присмотрела в комиссионке бронзовую лошадь. Людмила Прокофьевна, отпустите завтра Новосельцева, а то мне одной эту лошадь не дотащить!..

   А ночью в Москве выпал снег. Стояла середина сентября, деревья оставались еще зелеными, но были погребены под сугробами. На осенних цветочных клумбах, на каждом листке, каждом цветке лежал снег. Сочные красивые ягоды рябины были как бы накрыты снеговой шапкой. Снег застал город врасплох. Белая пелена покрыла крыши домов и автобусов, зеленые газоны и серые тротуары. Сочетание лета и зимы, зелени и белизны, нарядных зонтиков уличной толпы и студеных снежных завалов было необычным, странным, фантастическим. Когда Новосельцев ехал на работу, то сочинил стихотворение (ибо он действительно втихомолку баловался стихосложением). Чтобы не забыть, он его записал еще в трамвае.
   Вот оно:

     У природы нет плохой погоды!
     Каждая погода – благодать.
     Дождь ли, снег… Любое время года
     Надо благодарно принимать.
     Отзвуки душевной непогоды,
     В сердце одиночества печать
     И бессонниц горестные всходы
     Надо благодарно принимать.
     Смерть желаний, годы и невзгоды –
     С каждым днем все непосильней кладь.
     Что тебе назначено природой,

     Надо благодарно принимать.
     Смену лет, закаты и восходы,
     И любви последней благодать,
     Как и дату своего ухода,
     Надо благодарно принимать.
     У природы нет плохой погоды.
     Ход времен нельзя остановить.
     Осень жизни, как и осень года,
     Надо, не скорбя, благословить [8 - Стихи Э. Рязанова.].

   Это снежное утро в нашем статистическом началось как обычно. Сотрудники заполняли зал, отряхивая со своих зонтов снег, а Калугина уже трудилась у себя в кабинете.
   В приемную вбежала Верочка. Позевывая, сняла плащ и оглядела почту. Появилась Рыжова с конвертом в руках. Ольга Петровна старалась держаться по-деловому и независимо, но это у нее плохо получалось.
   – Верочка, извините, пожалуйста, передайте это письмо Юрию Григорьевичу, – сказала Ольга Петровна и почему-то добавила: – В собственные руки.
   – Оставьте, я передам, – поначалу Верочка не обратила внимания на посетительницу.
   – Вы только не забудьте! – назойливо напомнила Рыжова.
   – Это моя обязанность, – казенно ответила секретарша.
   – Регистрировать письмо не надо. – Голос у Ольги Петровны звучал как-то необычно. Когда она ушла, Верочка недоуменно пожала плечами.
   В приемной появилась комиссия – мужчина и две женщины. Все они были в темно-серых халатах. В руках у мужчины, явно начальника, находился блокнот.
   – Инвентаризация! – сказал мужчина, не поздоровавшись, а две женщины набросились на мебель.
   – Письменный стол – один! – читал в блокноте мужчина.
   – Есть, – ответила одна из женщин. – Инвентарный номер, – она нашла прибитую к ножке стола жестянку с номером, – три тысячи семьдесят три!
   – Есть! – И мужчина поставил галочку в блокноте.
   Верочка с изумлением уставилась на бесцеремонных посетителей. Но на Верочку комиссия не обращала никакого внимания. Другая женщина переворачивала стулья вверх ногами в поисках инвентарных номеров.
   В коридоре Ольга Петровна встретилась с Самохваловым.
   – Доброе утро, Юра! – смущенно поздоровалась Ольга Петровна.
   – Здравствуй, здравствуй, – на ходу ответил Самохвалов и, ускорив шаг, вошел в приемную.
   – Доброе утро, Верочка!
   – Здравствуйте, Юрий Григорьевич. Вам письмо!
   Самохвалов взял письмо и скрылся у себя в кабинете.
   – Вера, зайдите ко мне! – раздался голос из селектора Калугиной.
   – Графин для воды – один! – продолжал читать глава инвентаризационной комиссии.
   – Где на нем инвентарный номер? – спросила женщина, взяв графин в руки.
   – На дне посмотри, – сказала другая женщина.
   И действительно, на дне графина был неряшливо нарисован черный номер. Обстановка в приемной уже напоминала сцену разгрома.
   – Вы тут поаккуратней, – строго заметила Верочка и, взяв блокнот и карандаш, зашла к Калугиной.
   – Вера, мне бы хотелось с вами поговорить! – испытывая неловкость, сказала Калугина.
   – Слушаю вас, Людмила Прокофьевна.
   – Да вы сядьте, пожалуйста! Сядьте… – В голосе Калугиной явно звучали какие-то человеческие нотки. И именно поэтому Верочка с недоумением взглянула на Калугину и села. Калугина продолжала мяться: – Я хотела бы с вами проконсультироваться…
   – О чем, Людмила Прокофьевна? – Верочка продолжала соблюдать служебную дистанцию. – Хотите о ком-нибудь еще собрать сведения?
   – Нет… знаете… как бы это сказать… Ну, словом… что теперь носят?
   – В каком смысле? – не поняла секретарша.
   – В смысле одежды! – шепотом пояснила Калугина.
   – Кто?
   – Ну, женщины…
   Верочка по-прежнему проявляла редкую несообразительность:
   – Какие женщины?
   – Те, которые знают, что теперь носят…
   – А зачем это вам? – бестактно брякнула Верочка и тут же спохватилась: – Извините…
   – Да нет, пожалуйста… – Калугина была в замешательстве и неуклюже соврала: – Ко мне тут приехала родственница из маленького городка…
   – Понятно… – Верочка на секунду задумалась, с чего бы начать. – Начнем с обуви. Именно обувь делает женщину женщиной.
   – Разве?
   – Шузы сейчас в ходу на высоком каблуке, желательно с перепонкой…
   – Простите, я не поняла, что такое шузы… – призналась Калугина.
   – Обувь, – объяснила Верочка. – Это от английского слова «шууз». Что касается сапог, то сейчас нужны сапоги гармошкой… на каблуке.
   – Минутку, – сказала Людмила Прокофьевна, взяла карандаш и принялась записывать. – Не так быстро. Что должно быть гармошкой – каблук или сапог?
   – Сапог, – пряча улыбку, объяснила Верочка. – Каблук должен быть высоким. Сколько лет вашей родственнице?
   – Тридцать шесть.
   – Джины носить уже не стоит…
   – Извините, Верочка, а джины – это что такое?
   – Людмила Прокофьевна, вы меня удивляете. Джины – это по-нашему джинсы… Платья в моде разные – «миди» и «макси». Ноги у нее красивые?
   – Средние, – замялась Калугина и спрятала свои ноги под стол.
   – Неудачные ноги лучше прятать под «макси», но для «макси» ваша родственница стара. Остается «миди» – около десяти сантиметров ниже колена.
   Калугина старательно записывала.
   В кабинет без стука ввалилась комиссия по инвентаризации. Не поздоровавшись и не обратив никакого внимания на людей, комиссия как саранча набросилась на мебель.
   – Что это такое? – изумилась Калугина.
   – Инвентаризация! – объяснила Верочка.
   – Сейф – один! – прочитал по блокноту мужчина в темно-сером халате.
   Женщина нашла инвентаризационный номер и бесцеремонно прокричала:
   – Номер двести шестьдесят девятый…
   – Есть! Теперь стол для заседаний – один! – продолжал мужчина, пометив в блокноте наличие сейфа.
   Одна из женщин залезла под стол.
   – Три тысячи восемьсот двадцать первый!
   – Есть, – пометил в блокноте мужчина.
   – Какая бесцеремонность! – сказала Калугина Верочке.
   – Пойдемте отсюда в зал заседаний, – предложила Верочка, и директор с секретаршей бежали с поля брани, сопровождаемые выкриками:
   – Телефонных аппаратов – три! Письменный прибор – один! Шкаф – один! Занавески – четыре штуки!..
   В это время в общем зале появились Новосельцев и Шура. Новосельцев с трудом тащил бронзовую лошадь. С грохотом водрузил ее на свой рабочий стол и в изнеможении опустился на стул.
   – Это что такое? – изумилась Ольга Петровна.
   – Раньше люди ездили на лошадях, теперь времена изменились, – невесело пошутил Анатолий Ефремович.
   Вокруг скульптуры мгновенно столпились сослуживцы.
   – Красиво, верно? – Шура была горда покупкой.
   – Хороша лошадка, – одобрила Рыжова. – Это кому?
   – Вот, гравер написал. – И Шура прочитала: – «Дорогому Юрию Ивановичу Боровских от родного коллектива в день пятидесятилетия»…
   А Калугина и Верочка устроились в зале заседаний. Здесь обычно проходили общие собрания и праздничные вечера. Зал был сравнительно небольшой, мест на сто пятьдесят. На сцене стояло в ряд несколько столов. Когда эти столы покрывали красной скатертью, получался один длинный стол для президиума.
   Верочка продолжала лекцию.
   – Очень важна комбинаторность. Скажем, батник и трузера, это означает брюки, – пояснила Верочка. – Или же однотонный батник с клетчатой расклешенной юбкой.
   – Большое спасибо. – Калугина записывала каждое слово секретарши.
   Калугина сидела в первом ряду, а Верочка расхаживала перед ней.
   – Парики теперь не носят!.. – информировала Верочка.
   – И слава богу, – облегченно вздохнула Калугина.
   – Очень важна сейчас линия бровей. К примеру, ваши брови, Людмила Прокофьевна, не современны. Сейчас требуются выщипанные брови, тонкие, как ниточка. Помада должна быть яркой, а лак для ногтей – сочного вишневого цвета.
   …Около бронзового коня события тоже не дремали.
   – Надо спрятать лошадь! – заявила Шура Новосельцеву.
   – Зачем? Кому она сдалась? – изумился Новосельцев.
   – Как вы не понимаете, Новосельцев! Важно, чтобы юбиляр не увидел лошадь и не обрадовался раньше времени!
   – Шура права, – иронически поддержала Ольга Петровна.
   – Новосельцев, пошли! – приказала профсоюзная активистка.
   – По коням! – скомандовал измученным голосом Анатолий Ефремович, с трудом поднял статую и поплелся за Шурой.
   …А в зале заседаний Верочка учила Калугину уму-разуму.
   – Но главное на сегодня – это походка! Старшее поколение, Людмила Прокофьевна, не умеет элегантно ходить. И этим оно принципиально отличается от нашего. Извините, но вы все ходите, – Верочка взбежала на сцену и показала, – вот вы как ходите… будто сваи вбиваете…
   – Да, некрасиво… – сокрушенно согласилась Людмила Прокофьевна.
   – А мы ходим как богини!.. – И Верочка показала, как ходят современные богини.
   – А трудно так научиться ходить? – робко осведомилась Калугина.
   – Для человека нет ничего невозможного. Если вас не затруднит, вы, пожалуйста, поднимитесь ко мне!
   Калугина тоже поднялась на сцену, подошла к Верочке и стала рядом.
   – Пожалуйста, следите за мной, Людмила Прокофьевна. Только шаг начинайте не с пятки, а с носка. И… р-раз…
   Верочка и Калугина заходили по сцене.
   Отворилась дверь, в зал ввалилась Шура, за ней Новосельцев втащил бронзового коня.
   Калугина остановилась, застигнутая на месте преступления.
   Новосельцев смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Только Шура ничего не заметила.
   – Людмила Прокофьевна, нам надо спрятать лошадь, – сказала она. – Там в шкафу за сценой.
   Калугина старалась не смотреть на Новосельцева.
   – Да-да… конечно… в шкафу! А зачем?
   – От юбиляра! – разъяснила Шура.
   – Да, правильно, от юбиляра надо спрятать. А она поместится в шкафу? Ладно, как-нибудь впихнем!
   Отворилась дверь в зал заседаний.
   – Шура здесь? – прокричала одна из сотрудниц. – Шура, вас срочно вызывают в местком!
   Шура быстро покинула зал заседаний.
   – Я вам больше не нужна? – спросила Верочка у Калугиной.
   – Да-да. Спасибо вам большое.
   Верочка вышла из зала в приемную. В пустом зале Новосельцев и Калугина остались одни.
   – А что вы тут такое делали, Людмила Прокофьевна? – подозрительно спросил Новосельцев.
   – Вы положите лошадь, вам же тяжело! – уклонилась от ответа Калугина.
   – Мне не тяжело, я сильный! – с вызовом сказал Анатолий Ефремович и вежливо добавил: – Как вы провели вчерашний вечер?
   – Очень хорошо, благодарю вас, – вежливо, в тон, ответила Калугина. – Мне позвонил приятель и заехал за мной на собственной машине.
   – Какая у него машина? – саркастически полюбопытствовал «всадник наоборот».
   – Новая «Волга». – Калугина продолжала оставаться на сцене.
   – Где он достал такую уйму денег?
   – Он крупный авиаконструктор. Он повез меня в ресторан.
   – В какой ресторан?
   Калугина попыталась вспомнить название ресторана.
   – Вы… поставьте лошадь!
   – Она легкая! – Упрямый Новосельцев не поддавался.
   Калугина подобрала подходящее название:
   – В ресторан «Арагви». Мы ели сациви, шашлык, цыплят табака, купаты и чебуреки.
   – Ваш конструктор – обжора! А что вы пили?
   – Хванчкару и боржом, – без запинки ответила Калугина.
   – Вы же непьющая! – ехидно напомнил Новосельцев.
   – От хорошего вина не откажусь!
   – А что было после ресторана?
   – Вы забываетесь, товарищ Новосельцев! – одернула подчиненного Калугина. – Положите лошадь, надорветесь!
   – Это вас не касается!
   – А как вы провели вчерашний вечер, Анатолий Ефремович? – спросила Калугина и спустилась со сцены в партер.
   – Очень скромно. Домой ехал автобусом. Пришел, проверил уроки у старшего, он у меня во втором классе. Потом поиграл с обоими. Потом жена позвала нас всех ужинать!
   – Вашу жену зовут Лиза? – язвительно спросила Калугина. – Она такая светленькая, с косой. Или у вас уже другая жена?
   – Нет, та же!
   – Я ее помню. Она у нас теперь не работает.
   – Ушла в министерство, – подтвердил Новосельцев.
   – Чем же она вас кормила? – поинтересовалась Калугина.
   – Она у меня мастерица готовить. Был пирог с капустой, потом вареники с вишнями, а потом оладьи и компот, – вдохновенно сочинял Анатолий Ефремович.
   – Это все на ужин? Вы тоже обжора!
   – Да, я люблю домашнюю еду. Покупного и ресторанного я не ем!
   – Бросьте лошадь, а то вы ее уроните.
   – Она бронзовая, не разобьется! – Поднявшись на сцену, Новосельцев продолжал рассказ: – Потом мы уложили детей и пошли погулять. Лиза каждый вечер выводит меня гулять – это полезно для здоровья!
   – А что было после прогулки?
   – Вы забываетесь, товарищ Калугина! – Анатолий Ефремович поставил начальницу на место.
   Калугина сдалась первой:
   – Я знаю, что нет у вас никакой жены, Анатолий Ефремович! Почему вы все время врете?
   – Беру пример с вас, Людмила Прокофьевна! – парировал Новосельцев. – Я понимаю, что нет у вас никакого авиаконструктора!
   – Не фамильярничайте со мной! – вспылила Калугина. – Помните, что вы разговариваете с директором!
   Будто в ответ на ее слова, Новосельцев внезапно, со страшным стуком, замертво упал на пол, не выпуская из рук статуи.
   – Что с вами? – с деланым равнодушием спросила Людмила Прокофьевна, подозревая, что Новосельцев учинил очередную каверзу.
   – Эта лошадь меня заездила! – простонал Анатолий Ефремович, не открывая глаз.
   – Перестаньте симулировать! – все так же хладнокровно сказала Калугина. – Извольте встать и выйти вон вместе с лошадью!..
   Новосельцев попытался подняться с пола и снова упал.
   – Вам на самом деле плохо? – на этот раз участливо спросила Калугина.
   Новосельцев не отвечал. Калугина забеспокоилась и наклонилась над Анатолием Ефремовичем:
   – Вы без сознания?
   – Лошадь цела? – слабым голосом протянул Новосельцев, которому общественное поручение было дороже собственного здоровья.
   – Лошадь-то цела, а вы?
   Новосельцев ощупал голову:
   – Вот тут, кажется, шишка…
   – Надо приложить холодное!
   Калугина подбежала к столу, достала из сумки носовой платок, смочила его водой из графина, вернулась к Новосельцеву, снова склонилась над ним, бережно подняла его голову и приложила платок.
   – Зачем вы занимаетесь мною лично? – сказал ушибленный, но зловредный Новосельцев. – Поручите меня кому-нибудь!
   – Когда вы перестанете видеть во мне только директора? – с досадой поморщилась Людмила Прокофьевна.
   – Никогда! – стойко ответил поверженный и тут же жалобно добавил: – Товарищ директор, дайте попить!
   Калугина вновь бросилась к столу, схватила стакан, налила в него воду.
   Но в этот момент в зал решительными шагами вошла Шура. Как ни в чем не бывало переступила через Новосельцева и подошла к Калугиной.
   – Людмила Прокофьевна! Умер Бубликов! – скорбно сообщила Шура.
   – Какой ужас! – воскликнула Калугина.
   – Он же такой здоровый, никогда не болел! – подал реплику Новосельцев, не поднимаясь с пола.
   – От чего он умер? – спросила Калугина.
   – Я еще не выяснила. Людмила Прокофьевна, с вас пятьдесят копеек, на венки.
   Калугина полезла в сумочку, достала деньги.
   – Надо вывесить в вестибюле портрет!
   – Будет сделано! – кивнула Шура. – Распишитесь!
   Калугина расписалась в ведомости.
   Шура наклонилась над Новосельцевым, который по-прежнему лежал на полу.
   – Новосельцев, с вас пятьдесят копеек! Почему вы не убрали лошадь в шкаф?
   – До шкафа я еще не доскакал!
   Новосельцев медленно поднялся с пола, поволок лошадь к шкафу и запихнул внутрь.
   – Свяжитесь с семьей! – грустно распорядилась Людмила Прокофьевна.
   – Будет сделано! – И Шура покинула зал.
   Новосельцев взял из рук Калугиной стакан, который она еще держала, и выпил.
   – Вы-то как себя сейчас чувствуете, Анатолий Ефремович?
   – По сравнению с Бубликовым неплохо… – печально пошутил Новосельцев.
   Но в этот момент в зал, как неумолимый рок, вошла тройка в темно-серых халатах. При виде огромного количества стульев председатель комиссии несколько оторопел.
   – Да, здесь придется попотеть! – заявил мужчина своим подручным женского пола.
   В приемной Новосельцев столкнулся с Самохваловым.
   Тот понизил голос:
   – Что это ты к ней зачастил? Внедряешь в жизнь мой план?
   – Нет, выполнял общественное поручение. Кстати, Юра, ты с ней говорил о моем назначении?
   – Понимаешь… – Самохвалов замялся, – как-то не было случая… подходящего. Но я с ней обязательно поговорю…
   – Лучше не стоит, – остановил его Новосельцев. – Пусть остается по-старому. Не хочу я этой должности!..
   И Новосельцев отправился к своему рабочему месту.
   – Если Людмила Прокофьевна спросит – я в министерстве, – передал Верочке Самохвалов и тоже ушел.
   – Знаешь, Бубликов скончался… – сообщил Новосельцев Ольге Петровне и сел за стол.
   – Смотри, плохой человек, а помер! – после некоторой паузы сказала Ольга Петровна.
   – Смерти я никому не желаю! – вздохнул Анатолий Ефремович.
   По дороге к себе в кабинет Калугина попросила секретаршу:
   – Вера, пригласите ко мне Юрия Григорьевича!
   – Он только что ушел в министерство.
   – Посмотрите у него на столе, там должна быть квартальная сводка, – сказала Калугина и устремилась в свой кабинет.
   – Хорошо. – И Верочка отправилась в кабинет Самохвалова.
   Там, на столе, она принялась за поиски документа… И вдруг наткнулась на что-то невероятно интересное…
   В рабочем зале Новосельцев и Рыжова.
   – Что ты так долго торчал у нашей мымры? – полюбопытствовала Ольга Петровна у сослуживца.
   – Она не мымра! – Новосельцев повысил голос. – В конце концов, не всем же быть красавицами! Как тебе не стыдно так отзываться о женщине?
   Ольга Петровна не поняла происходящего:
   – Не кричи на меня! Что это ты вдруг за нее заступаешься?
   – Ты ее просто не знаешь! – запальчиво крикнул Анатолий Ефремович.
   – И знать не хочу, – спокойно сказала Ольга Петровна и пожала плечами.
   …В кабинете Самохвалова Верочка лихорадочно набрала двузначный номер.
   В общем зале подруга Верочки – Алена – сняла трубку.
   На лице Верочки было просто написано, что она узнала нечто сенсационное.
   Секретарша буквально захлебывалась:
   – Алена, это я… держись за стул, а то упадешь!.. Людмила послала меня к Самохвалову, ей срочно понадобилась какая-то бумага… Подожди, имей терпение… А Самохвалов умчался в министерство… Я рылась у него на столе… Ты знаешь Рыжову из отдела легкой промышленности?.. Ну, которая вечно ходит со скрученными чулками… Она принесла мне письмо, чтобы я передала Самохвалову. Так вот, я случайно на него наткнулась, оно на столе лежало. Конечно, читать чужие письма некрасиво, но я взглянула и не могла оторваться, слушай!
   Верочка читала с выражением:
   – «Дорогой Юра! Долго я не решалась написать. Конечно, прошлого не вернешь, и писать тебе глупо и бессмысленно, и ругаю себя за это ужасно, но все равно пишу. А зачем? Толком не знаю…»
   Алена сидела в зале среди учетчиков и статистиков, буквально в двух шагах от Ольги Петровны. Лицо Алены выражало богатую гамму чувств, которые свойственны только женщинам, узнавшим чужую тайну. А Ольга Петровна даже не подозревала, что ее секрет уже перестал быть секретом.
   Верочка продолжала читать:
   – «…Женщины, когда им под сорок, часто делают глупости… Я понимаю, что все это тебе ни к чему, лишнее это все, ненужное для тебя – может быть, даже и неприятное. Но для меня это… как бы тебе объяснить… При встрече с тобой я поняла, что все эти годы любила, наверное, только тебя!» – Верочка оборвала чтение. – Алена, ты слышала что-нибудь подобное? Она просто чокнулась. Только ты никому не рассказывай!..

   Магистрали города были забиты потоками транспорта. Автобусы, трамваи, троллейбусы, легковые машины образовывали на перекрестках заторы и пробки. Бесконечные людские колонны вытекали из вестибюлей метро и растекались по улицам и переулкам.
   Разбившись на речки и ручейки, потоки служащих вливались в подъезды, в ворота, в парадные различных учреждений. С портфелями, папками, рулонами, сумками, книжками, газетами – люди спешили, боясь опоздать, перегоняя и толкая друг друга. Молодые и старые, усталые и энергичные, веселые и угрюмые, озабоченные и беспечные, торопились они, чтобы приступить к своей ежедневной работе.
   И среди этого потока камера следила за Анатолием Ефремовичем Новосельцевым. Вот он выбежал из парадного дома, где живет, вместе со своими ребятами. Трое Новосельцевых привычно забрались в автобус через переднюю дверь. Вот Новосельцев отправил старшего в школу, младшего сдал в детский сад, а сам, озираясь, подошел к цветочному киоску и купил букет гвоздик.
   На фоне этих кадров возникали и исчезали надписи второй серии фильма и звучала уже знакомая песня:

     Нас в набитых трамваях болтает.
     Нас мотает одна маета.
     Нас метро то и дело глотает,
     выпуская из дымного рта.
     В смутных улицах, в белом порханье,
     люди, ходим мы рядом с людьми.
     Перемешаны наши дыханья,
     перепутаны наши следы.
     Из карманов мы курево тянем,
     популярные песни мычим.
     Задевая друг друга локтями,
     извиняемся или молчим.
     Мы несем наши папки, пакеты,
     но подумайте – это ведь мы
     в небеса запускаем ракеты,
     потрясая сердца и умы.
     По Садовым, Лебяжьим и Трубным –
     каждый вроде отдельным путем –
     мы, не узнанные друг другом,
     задевая друг друга, идем…

   Кончились титры. Кончилась песня. Началась вторая серия картины.
   И снова осеннее московское утро. С портфелями, папками, рулонами, книгами, газетами – люди спешили на работу, перегоняя и толкая друг друга.
   …Расплатившись за купленные гвоздики, Новосельцев еще раз оглянулся по сторонам и стал думать, куда спрятать цветы.
   Сначала он их попытался засунуть под пальто, но понял, что гвоздики помнутся. Тогда он открыл портфель, уложил в него цветы и зашагал на службу. Около дома, где разместилось наше статистическое учреждение, было еще пустынно. Изображая независимость и беспечность, Новосельцев нырнул в парадное.
   В учреждении еще никого не было, даже Калугиной. В зале объявился Новосельцев с букетом цветов, спрятанным в портфеле. Воровски озираясь, Новосельцев крался вдоль пустых столов. Столкнувшись с уборщицей, которая мокрой тряпкой протирала пол, он спрятал портфель за спину и вежливо поздоровался.
   Затем Анатолий Ефремович осторожно заглянул в кабинет Калугиной и, убедившись, что он пуст, забежал в него, достал из портфеля цветы и поставил их в графин для питьевой воды.
   Когда Новосельцев вышел из предбанника, по залу уже шествовала Людмила Прокофьевна, наполненная желанием руководить.
   Чтобы избежать встречи и последующего разоблачения, Новосельцев поспешно ретировался в дверь, где висела табличка, изображающая мужчину в черном…
   Калугина вошла в кабинет, автоматически сняла пальто, повесила его на вешалку, приблизилась к столу и… внезапно обнаружила в графине цветы.
   Она с изумлением уставилась на букет. Было совершенно очевидно, что это событие для нее – из ряда вон выходящее и не укладывается ни в какие рамки.
   Тем временем Новосельцев вышел из засады и как ни в чем не бывало занял свое рабочее место.
   Около предбанника появилась Ольга Петровна. В ожидании Самохвалова она достала сигарету и закурила.
   Мимо Рыжовой пробежала Верочка. Увидев Ольгу Петровну, секретарша с трудом удержалась от смеха.
   Около приемной появился Самохвалов. При виде Ольги Петровны лицо его перекосилось. Он оглянулся по сторонам и, увидев, что никого нет, подошел к Рыжовой.
   – Доброе утро, Юра, – заискивающе сказала Ольга Петровна и с надеждой взглянула на Самохвалова.
   – Оля, я очень тронут… – понизил голос Юрий Григорьевич, – но ты должна понять… так уж сложилась жизнь. Я тебе признателен и ценю твое отношение. Но я прошу, не мучай ни себя, ни меня. Ты же умница!
   – Когда женщине говорят «умница», подразумевают, что она круглая дура! – поникла Ольга Петровна.
   – Это уже чересчур. Я так не думаю! – запротестовал Самохвалов.
   – Какой ты стал вежливый! – с горечью заметила Ольга Петровна.
   – Никогда не знал, что это недостаток.
   – Юра, в тебе нет недостатков. Ты состоишь из одних достоинств. Эту тему я разовью в своем следующем письме. – Ольга Петровна ушла.
   Самохвалов с ужасом посмотрел ей вслед и направился в приемную.
   – Доброе утро, Верочка!
   – Здравствуйте! – Верочка не смогла удержаться и фыркнула.
   – Что с вами? – спросил Самохвалов.
   – На меня иногда нападает… – Верочка давилась от смеха. – Ничего особенного… Извините…
   Самохвалов скорчил недоуменную гримасу и скрылся в своем кабинете.
   А в вестибюле, неподалеку от гардероба, Шура укрепляла на стене портрет усопшего Бубликова в траурном оформлении. Под портретом скорбными буквами сообщалось о безвременной кончине этого замечательного работника. Рядом уже стоял огромный венок. Группа сослуживцев остановилась возле траурного сообщения.
   Как вдруг… внезапно… глаза Шуры буквально вылезли на лоб.
   У гардероба раздевался абсолютно живой и совершенно невредимый товарищ Бубликов. Он был свеж и румян и пока еще не подозревал, что в глазах коллектива он – уже покойник. Эта приятная бодрящая новость еще ждала его.
   Шура пошатнулась.
   А гардеробщица тихонько крестилась, принимая от Бубликова пальто. Но вот и сам усопший надел очки и подошел к портрету, чтобы с интересом узнать, кто именно из их коллектива отправился на тот свет…
   Это был не лучший момент в жизни товарища Бубликова.
   В зал влетела Шура, с лицом, искаженным от ужаса. Она гигантскими шагами покрыла расстояние от входа до стола Новосельцева.
   – Что случилось? – спросили одновременно Рыжова и Новосельцев.
   Но Шура лишилась дара речи. У нее в горле что-то булькало, хрипело, переливалось. Наконец она вымолвила:
   – Он жив!
   И судорожно показала в другой конец зала.
   В зале появился живехонький и почему-то очень рассвирепевший товарищ Бубликов. Он шел по залу, не глядя по сторонам. Глаза его гневно сверкали, а губы бормотали какие-то ругательства.
   Появление покойника в зале произвело фурор.
   Сослуживцы повскакивали со своих мест. Изумление, испуг, смех, недоумение поочередно сменялись на лицах.
   А разгневанный Бубликов, подойдя к Шуре, остановился на мгновение и погрозил ей кулаком.
   Новосельцев, Рыжова, Алена и другие сотрудники окружили Шуру, которая принялась рыдать изо всех сил.
   – Что ж вы сейчас-то плачете? Плакать надо было тогда, когда он умер.
   – Плохие люди не умирают… – философски заметила Ольга Петровна.
   – Это в больнице перепутали, – заливалась слезами Шура. – Умер однофамилец, а сообщили нам. А он вышел сейчас на работу, а в вестибюле увидел свой портрет в траурной рамке!
   Статистики захохотали, и лишь Ольга Петровна грустно улыбнулась.
   – Вам-то смешно! А мне что делать? – жаловалась Шура. – Цветы уже куплены, оркестр заказан.
   – Оркестр пусть поиграет в обеденный перерыв, – предложил Новосельцев, – что-нибудь веселенькое, а цветы раздайте женщинам!
   – Как же я их раздам, – печально ответила Шура, – когда из них венки сплетены, с лентами. А на лентах написано: «Незабвенному Бубликову от родного коллектива».
   – Плохо ваше дело, Шура! – грустно улыбаясь, посочувствовала Ольга Петровна.
   – Куда девать венки? Хоть сама помирай, но… – Шура вздохнула, – надпись не подойдет, фамилия другая…
   И Шура понесла свое горе к другим сотрудникам, но по дороге она опять столкнулась с бывшим мертвецом. Проявив неслыханную прыть, месткомовка куда-то мгновенно испарилась. А Бубликов сел на свое рабочее место.
   В кабинете Калугина нажала на кнопку селектора и попросила секретаршу:
   – Вера, вызовите Новосельцева! Пусть захватит отчет.
   Верочка набрала по телефону номер Анатолия Ефремовича.
   Лампочка телефона на столе Новосельцева замигала. Новосельцев снял трубку.
   – Новосельцев, – сказала Верочка в трубку, – зайдите к Людмиле Прокофьевне и захватите отчет.
   И вот уже Новосельцев замаячил в дверях директорского кабинета.
   – Вы меня вызывали, Людмила Прокофьевна?
   – Вы принесли отчет?
   – Да, вот он, пожалуйста! – И Новосельцев протянул Калугиной папку.
   – Видите… когда захотите, вы умеете работать! – просмотрев отчет, сказала Калугина.
   – А я вообще люблю свою работу. Современная жизнь без статистики невозможна.
   – Вы знаете, Анатолий Ефремович, – продолжала листать отчет Людмила Прокофьевна, – сегодня я пришла и увидела этот букет. Кто бы это мог принести?
   Новосельцев смутился и старался не глядеть на Калугину.
   – Понятия не имею!
   – И я понятия не имею! – с вызовом произнесла Людмила Прокофьевна.
   Калугина явно ждала, чтобы Новосельцев признался в том, что букет принес он.
   Анатолий Ефремович принялся выкручиваться:
   – Я догадался, это Шура!
   – Какая Шура? – изумилась Калугина.
   – Из месткома. Понимаете, Бубликов, оказывается, жив. А венки Шура уже купила. Девать их некуда. Вот она раздирает их на букеты и раздает женщинам. – И Новосельцев добавил для убедительности: – Я ей сам это посоветовал!
   – Увы! – ехидно заметила Людмила Прокофьевна. – Я пришла задолго до начала рабочего дня, и букет уже стоял. А то, что Бубликов жив, выяснилось позже!
   – Значит, моя версия с венками – ошибочная! – с охотой пнул себя Новосельцев.
   – Кто же мог это сделать? – со значением спросила Калугина.
   – Вы подозреваете, что я приволок этот веник? – возмутился Новосельцев.
   – Это не веник, а красивый букет! И я подозреваю, что именно вы притащили его, но у вас не хватает мужества сознаться!
   – С какой стати я буду дарить вам букеты? – упирался Анатолий Ефремович.
   – А почему мне нельзя подарить цветы? – взвилась Калугина.
   – Вообще-то можно, – пошел на попятный Новосельцев. – На день рождения или на Новый год. Но я этим заниматься не собираюсь!
   – Почему вы все время врете? – закричала Калугина. Она больше не могла сдерживаться.
   – Не дарил я вам цветы! – упрямо твердил Новосельцев. Он так далеко зашел, что отступать было некуда. – Что я, белены объелся?
   – Сначала цветы приносите, а потом приходите и оскорбляете! Заберите свой веник обратно! – Калугина схватила букет и швырнула им в Новосельцева.
   – Никому из ваших сотрудников… – растерянно сказал Новосельцев, – швырнуть в лицо… вы бы себе не позволили… – И он добавил шепотом: – Неужели вы ко мне неравнодушны?
   – Еще одно слово, и я запущу в вас графином! – в ярости завопила Калугина.
   – Если вы это сделаете, значит… вы… меня… это самое!.. – Новосельцев не решился назвать «это самое».
   – Уходите! – зашипела Людмила Прокофьевна. – Кто вам позволил посещать меня в неприемные дни? Если у вас есть ко мне дело, запишитесь у секретаря!
   Новосельцев все еще находился под впечатлением сделанного открытия.
   – Хорошо, Людмила Прокофьевна… извините, Людмила Прокофьевна… больше этого не повторится, Людмила Прокофьевна…
   Пятясь, Анатолий Ефремович покинул кабинет, унося букет с собою.
   – За какие заслуги вас наградили цветами? – удивилась Верочка.
   – Запишите меня на прием, Верочка! – Новосельцев был погружен в свои мысли.
   – В эту среду уже все занято! – Верочка ничего не понимала.
   – Запишите на следующую!
   – Хорошо! – Верочка записала фамилию Новосельцева. – По какому вопросу?
   – До следующей среды я придумаю.
   И, приоткрыв дверь к Калугиной, он швырнул букет, словно гранату, в кабинет начальницы.
   Вечером того же дня Калугина дома смотрела по телевизору «Кинопанораму». Но было видно, что она поглощена не передачей, а какими-то своими мыслями. Она потянулась к телефону и стала набирать номер.
   В своей квартире Анатолий Ефремович Новосельцев гладил на столе брюки. Раздался телефонный звонок. Новосельцев снял трубку:
   – Я слушаю!
   У себя дома Калугина говорила в трубку:
   – Анатолий Ефремович, вы извините меня, пожалуйста, я вспылила… я себя неприлично вела… а как вы ушли, я сразу подумала: может быть, действительно не вы принесли этот злосчастный букет?..
   – Нет, это на самом деле я! – грустно сознался Анатолий Ефремович.
   – Нет у вас ни стыда ни совести! – взорвалась Калугина и швырнула трубку.
   …На следующий день мы попали в статистическое учреждение в обеденный перерыв.
   В коридоре, около предбанника, дожидалась Ольга Петровна с конвертом в руках. Когда после обеда вернулась на свой боевой пост Верочка, Рыжова спросила, стараясь изображать безразличие:
   – Юрий Григорьевич здесь?
   – Сейчас посмотрю, – ответила Верочка и заглянула в кабинет Самохвалова. – Нет, еще не приехал с обеда. У него там в кабинете полотеры шуруют.
   Ольга Петровна передала Верочке конверт:
   – Пожалуйста, поработайте еще раз почтальоном!
   – Передам обязательно и с удовольствием!
   Интонация Верочки показалась Ольге Петровне подозрительной.
   – В этом письме… мои предложения об улучшении статистического учета в легкой промышленности.
   – Я вас так понимаю! – с преувеличенной серьезностью согласилась Верочка. – Это ведь очень важно – улучшить статистический учет именно в легкой промышленности.
   Ольга Петровна с независимым видом покинула приемную.
   Верочка схватила телефонную трубку:
   – Алена! Это я! Она опять принесла письмо… Это уже четвертое… Настырная баба!.. Только ты никому не рассказывай!
   В конце коридора появился Самохвалов, заметил Ольгу Петровну, лицо его изменилось.
   – Добрый день, Юрий Григорьевич! – с влюбленной улыбкой поздоровалась Рыжова.
   Самохвалов натянуто улыбнулся в ответ:
   – Ты заставишь меня входить в кабинет через окно!
   И он вошел в приемную.
   – Юрий Григорьевич, вам письмо! – невинным голосом произнесла секретарша и после небольшой паузы добавила: – Рыжова принесла.
   Верочка с интересом следила за выражением лица своего шефа, но Самохвалов был непроницаем.
   – Спасибо, – сухо сказал он и сунул письмо в карман. – И вот что… вызовите-ка мне Шуру.
   Верочка сняла трубку и набрала номер.
   – Передайте, пожалуйста, Шуре, что ее вызывает Юрий Григорьевич.
   Тем временем Самохвалов открыл дверь своего кабинета и увидел работающих полотеров.
   – Я пока побуду в зале заседаний, – сказал он Верочке. – Кстати, почему полотеры натирают полы в наше рабочее время? Я этого не понимаю. Это можно делать вечером или утром.
   – Нет, нельзя, у полотеров рабочий день тогда же, когда у всех людей.
   Тут Самохвалов развел руками и ушел в уже знакомый нам зал заседаний.
   Там он уселся на сцене, за столом президиума, достал из кармана письмо Рыжовой и принялся читать.
   В предбаннике появилась Шура.
   – Юрий Григорьевич ждет вас в зале, – объяснила Верочка деятельнице профсоюзного движения.
   – У нас сенсация! – Шура захлебнулась от азарта. – Рыжова по уши врезалась в Самохвалова и забрасывает его страстными письмами!
   – Этого не может быть! – Верочка вся подобралась. – Откуда вы узнали?
   – Я вам расскажу по порядку, – затараторила Шура. – Мне позвонила Нина Николаевна по секрету, а ей, тоже по секрету, сообщила Елена Ивановна; Елене Ивановне – Шмуглякова; в общем, все, конечно, по секрету… Шмуглякова узнала от Толи Степанова, тому рассказала Люся Стулова из планового отдела, а ей позвонила Алена Коровина; Алена дружит с Верочкой, секретаршей… – тут Шура осеклась, – то есть, простите, с вами…
   – Но я же просила ее никому не рассказывать! – возмущенно воскликнула Верочка.
   – Чтобы узнали все, – назидательно сказала Шура, – достаточно рассказать кому-нибудь одному!
   В зале заседаний Самохвалов усадил Шуру рядом с собой, и получилось, будто они двое сидят в президиуме.
   – Шура, у меня к вам деликатное дело… – доверительно начал Самохвалов. – Даже не знаю, как к нему подойти… Меня беспокоит душевное состояние одной из наших сотрудниц.
   – Соображаю, о ком вы говорите, – без обиняков сказала Шура.
   – Кроме вас, еще кто-нибудь соображает? – осторожно спросил Юрий Григорьевич.
   – Весь коллектив!
   – Информация поставлена у нас хорошо, – усмехнулся Самохвалов. – Тогда тем более надо помочь ей выйти из кризиса, протянуть ей руку помощи. Вот, почитайте! – И Самохвалов передал Шуре письмо.
   – А… зачем? – взяв письмо, повела плечами Шура.
   – Читайте! – Самохвалов был настойчив.
   – Вслух?
   – Можно вслух.
   – «Дорогой, любимый мой Юра!..» – едва слышно прочитала Шура. – Дальше читать?
   – Да.
   – Но это… кажется… личное?
   – У меня нет и не может быть ничего такого, что я должен скрывать от коллектива. – И Самохвалов показал рукой на пустые ряды.
   – «Я знаю, что докучаю тебе своими письмами, но это сильнее меня», – прочитала Шура и спросила: – Если знает, зачем пишет?
   – Но если это сильнее ее? – со вздохом разъяснил Юрий Григорьевич.
   Шура читала дальше:
   – «Я не представляла себе, что со мною может такое твориться. По ночам у меня бессонница, и снотворное уже не помогает. На работе все из рук валится». – Шура оторвала глаза от письма и прокомментировала: – Недаром у нас в учреждении падает производительность труда! – И снова принялась читать дальше: – «Все, кроме тебя, не имеет значения, все для меня пустота!» – Тут Шура возмутилась: – Как пустота? Вокруг столько прекрасных людей! – Шура развела руками. – Юрий Григорьевич, вы хотите, чтобы местком помог вам написать достойный ответ?
   В приемной появилась Калугина.
   – Почты много?
   – Порядочно, – ответила заплаканная Верочка. – Вот разбираю.
   Калугина заинтересовалась каким-то документом, стала внимательно его читать.
   А в зале заседаний продолжался «деликатный» разговор.
   – Я знаю, Шура, что у вас трезвый взгляд на жизнь. Что-то я устал от этой истории и невольно чувствую себя виноватым. – Тут Самохвалов спохватился: – Между нами ничего нет и быть не может. Мне так жаль Ольгу Петровну. Она стала всеобщим посмешищем. Ее нужно спасти!
   – Мы спасем! Мы ее на местком пригласим! – откликнулась Шура.
   – Что ж, я не возражаю… только разговаривайте, пожалуйста, мягко, без окрика.
   – Понимаю, Юрий Григорьевич, поручение щекотливое. Но мы справимся. Давайте мне остальные письма.
   Заместитель директора поколебался, достал из кармана письма Ольги Петровны и нерешительно протянул их Шуре.
   – Только не давайте их никому читать, – попросил Самохвалов.
   – Не беспокойтесь! Я их подколю к делу! – И Шура положила письма в папку. – Там их никто не прочтет.
   В приемной Калугина закончила чтение документа и направилась в свой кабинет.
   – У вас там полотеры! – предупредила Верочка.
   Калугина распахнула дверь и действительно увидела полотеров, которые перебрались из кабинета Самохвалова в ее кабинет и усердно драили пол. Калугина закрыла дверь.
   – Почему полотеры натирают полы в наше рабочее время? Я пока буду в зале. Неужели нельзя это делать утром или вечером?
   – Нет, нельзя, – сказала Верочка. – У полотеров рабочий день, как у нас, с девяти до шести.
   Калугина развела руками и устремилась в зал, где завершали свою беседу Самохвалов и Шура.
   – Мой кабинет занят полотерами, – объяснила Калугина Самохвалову, войдя в зал заседаний.
   – Значит, мой освободился, – сообразил Самохвалов и покинул зал.
   Людмила Прокофьевна привычно заняла место в президиуме и углубилась в изучение почты. Однако Шура не ушла и, спрятав письма Рыжовой за спину, выжидающе стояла около Калугиной.
   Людмила Прокофьевна подняла глаза:
   – Что, Шура? У вас ко мне дело?
   – У нас ЧП! – трагически заявила Шура. – Рыжова без памяти втрескалась в Самохвалова и осаждает его любовными письмами!
   – Откуда вы это знаете? – нахмурилась Калугина.
   – Вот их сколько! – не выдержала Шура, вынув руку из-за спины и как бы взвешивая на ней письма.
   – Как они оказались у вас? – сердито спросила Людмила Прокофьевна.
   – Юрий Григорьевич передал их мне и попросил, чтобы общественность вмешалась и защитила его!
   – И значит, теперь на очередном заседании месткома, – с трудом сдерживалась Калугина, – после распределения путевок, в разделе «Разное» вы поставите вопрос о безнравственном поведении Рыжовой?
   – Мы получили сигнал и должны отреагировать. Вы войдите в положение Юрия Григорьевича. Каждый день на него сыплются эти письма. А весь коллектив, – Шура показала на пустой зал, – знает и смеется!
   Калугина протянула руку за письмами:
   – Дайте их мне, пожалуйста!
   – Рыжова сама виновата. Держала бы чувства при себе! – отдавая письма, начала оправдываться Шура.
   – Если мне не изменяет память, вы, Шура, числитесь в бухгалтерии! – строго сказала Калугина.
   – Кажется, да. – Шура пыталась вспомнить, где же она числится.
   – Я думаю, будет полезнее, если вы иногда, – чеканя слова, жестко произнесла Калугина, – в порядке исключения, будете заниматься не только общественными делами, но и вашими прямыми обязанностями!
   Людмила Прокофьевна решительно вошла в приемную:
   – Вера, Юрий Григорьевич у себя?
   – Да. От вас полотеры тоже ушли.
   Но Калугина не слушала. Она распахнула дверь кабинета своего заместителя и приказала секретарше:
   – Вера, никого к нам не впускайте!
   И решительно закрыла за собой дверь.
   В приемную заглянула Шура и прошептала Верочке:
   – Самохвалов отдал мне письма, чтобы мы разобрали их на месткоме.
   – Вот гад! – искренне возмутилась секретарша.
   – А меня ссылают в бухгалтерию! – печально сообщила Шура.
   В кабинете Самохвалов встал со своего кресла и недоуменно посмотрел на взбешенную начальницу.
   – Ко мне попали письма, которые вы, Юрий Григорьевич, передали в местком. Хочу вас огорчить. У меня иная точка зрения, нежели у вас. Убеждена, что подобные дела должны решаться без привлечения общественности.
   – Вам, Людмила Прокофьевна, легко говорить! – Самохвалов держался с достоинством. – Я пытался образумить Рыжову, уговаривал, просил, между нами ведь ничего нет и быть не может.
   – Надо было иметь терпение, такт. А обнародовать письма – жестоко! – выговаривала Людмила Прокофьевна.
   – Но я не нашел другого выхода. В конце концов, меня тоже можно понять, – оправдывался Самохвалов.
   – Извините, Юрий Григорьевич, но вы совершили низкий поступок! Не могу настаивать, но на вашем месте я бы забрала письма и никому их не показывала, ни одному человеку!
   Самохвалов прошелся по кабинету, как бы собираясь с мыслями…
   А в это время по залу, заполненному сослуживцами, шла Ольга Петровна, тяжело нагруженная двумя авоськами с продовольствием. Мимо ее лица проплывали люльки подвесной дороги, заполненные бумагами. Она шла сквозь перешептывания и смешки, сквозь сплетни и переглядки, даже и не подозревая, что все эти косые взгляды, ухмылки и подмигивания относятся к ней. Сослуживцы вставали с мест, смотрели на Ольгу Петровну, подмигивали, гоготали, показывали на нее пальцами. Всем было весело и интересно. В скучные трудовые будни ворвалась пикантная сенсация. Погруженная в свои мысли, шла по залу Ольга Петровна.
   Не успела она поставить авоськи на пол, как между ее столом и столом Новосельцева возникла Верочка. Секретарша старалась держаться бодро, но было видно, что ее мучает совесть.
   – Хватит трудиться. Покурим? Самохвалов снабжает меня роскошными сигаретами!
   – Спасибо, я не курю! – отказался Анатолий Ефремович.
   – А я иногда балуюсь. – Ольга Петровна взяла сигарету, Верочка тотчас поднесла ей спичку. Она не знала, как приступить к разговору.
   – Знаете, Новосельцев, – ей легче было обращаться именно к нему, – нас, секретарш, начальство обычно не замечает. К нам настолько привыкают, что при нас они остаются сами собой.
   – К чему эта исповедь? – недоброжелательно спросил Новосельцев.
   Верочка сразу дала отпор:
   – Вы не волнуйтесь, я не о Калугиной! Я о вашем институтском товарище.
   Теперь насторожилась Ольга Петровна.
   – Понимаете, Новосельцев, он какой-то неискренний, скользкий… – Верочка быстро взглянула на Ольгу Петровну. – Я бы полюбить такого не смогла… Ой, бежать пора, а то от старухи попадет!
   И Верочка мгновенно исчезла.
   – Зачем эта финтифлюшка сюда приходила? – пожала плечами Ольга Петровна.
   …В своем кабинете Самохвалов продолжал нервно ходить взад и вперед.
   – Я… вынужден, должен признать, Людмила Прокофьевна, что вы правы – вы! Наверное, я потерял над собой контроль. – Юрий Григорьевич смотрел ей в лицо. – Спасибо, что вы вовремя меня остановили!
   – Я рада, что вы это восприняли именно так! – поверила ему Калугина.
   – Разрешите? – Самохвалов забрал письма и положил в карман. – Я опять с ней побеседую, – по-хорошему, по-доброму…
   …В буфете Новосельцев стоял в очереди. Сразу же за ним заняла очередь Шура. Она поднесла свои губы к уху Новосельцева.
   – Наша мымра сослала меня в бухгалтерию, – шепотом поделилась своей неприятностью Шура. – Но я там задыхаюсь от скуки. Я вырвалась вам сказать, Новосельцев, что вы друг Ольги Петровны и должны ее унять! Она губит и себя, и его!
   – Ничего не понимаю! – оторопел Анатолий Ефремович.
   – Как? – изумилась Шура. – До вас еще не дошло? Рыжова без памяти влюбилась в Самохвалова и терроризирует его пылкими письмами.
   – Это вранье! – рассвирепел Новосельцев. – Я знаю Олю и ее мужа! Они прекрасная пара! Не распускайте сплетни!
   – Юрий Григорьевич, – свысока ответила Шура, – сам отдал мне письма Рыжовой, чтобы мы разобрали их на месткоме! Я их читала!
   – Идите-ка вы… – в бешенстве заорал Новосельцев, – в бухгалтерию!
   Очередь, вся, как один человек, обернулась на крикуна. Шура в испуге отпрянула и исчезла. Новосельцев тоже покинул очередь.

   В приемную вбежал взволнованный Анатолий Ефремович.
   – Самохвалов у себя? – гневно выкрикнул он.
   – У себя, – подтвердила Верочка, – но Людмила Прокофьевна просила никого не впускать!
   В кабинете Самохвалов продолжал налаживать отношения.
   – Знаете, Людмила Прокофьевна, о чем я сейчас жалею? – шутливо сказал он. – О том, что вы не мужчина!
   – Это еще почему?
   – Я бы тогда предложил: пошли примем по сто граммов и забудем про это дело…
   Нарушив начальственный запрет, Новосельцев рывком открыл дверь и, с трудом сдерживая ярость, появился на пороге.
   – Юра, я у тебя одалживал двадцать рублей. Хочу с тобой расплатиться!
   Новосельцев достал из кармана две десятки и протянул их Самохвалову.
   – Но почему именно сейчас и здесь? – Самохвалов настороженно взял деньги.
   Вместо ответа Анатолий Ефремович размахнулся и ударил Самохвалова по лицу.
   – За что? Как ты смеешь? – опешил Юрий Григорьевич.
   – Извините, Людмила Прокофьевна! – обратился к Калугиной Новосельцев.
   – Только ваше присутствие… Людмила Прокофьевна… – гневно процедил Самохвалов. – Но я этого так не оставлю!
   – А вы дайте ему сдачи! – весело посоветовала Калугина.
   – Я ему дам сдачи, но другими средствами! – пообещал Самохвалов и выбежал из своего кабинета, громко хлопнув дверью.
   Он промчался мимо Верочки, которая проводила его злым взглядом.
   – Я – в министерство! – крикнул Самохвалов на ходу и с явной угрозой.
   Калугина и Новосельцев остались вдвоем в кабинете Самохвалова.
   – Распустились вы, товарищ Новосельцев! Докатились до того, что затеваете драку в кабинете директора!
   – Заместителя директора! – уточнил Анатолий Ефремович. – Это нехорошо! В следующий раз я поколочу его в вашем кабинете!
   – Мало того что вы враль, трус и нахал, вы еще и драчун!
   – Да, я крепкий орешек! – скромно признался Новосельцев.
   – Боюсь, мне придется заняться вашим перевоспитанием, – вздохнула Людмила Прокофьевна.
   – Я вас очень прошу – займитесь! – попросил Новосельцев. – Только учтите – я трудновоспитуемый!
   …Активность, щедро заложенная в Шуру природой, не давала ей успокоиться. Переполненная до краев желанием действовать, представитель месткома присела на стул рядышком с Ольгой Петровной.
   – Старуха сослала меня в бухгалтерию, – сообщила Шура, – но я вырвалась на свободу.
   – Это мужественный поступок, – пошутила Ольга Петровна, все еще не подозревая, что стала притчей во языцех.
   – Конечно, я вам сочувствую, как женщина – женщине. Но ведете вы себя аморально! Сплетням я не верила, но товарищ Самохвалов меня посвятил! – Шура доверительно понизила голос: – Читала я ваши сочинения. Замужняя женщина, больше того – мать, и вдруг неприличные письма пишете! Я вам по-дружески советую, как добрый товарищ, – выкиньте это из головы, вернитесь в семью, в работу, в коллектив!
   Ольга Петровна держалась из последних сил.
   – Зачем он давал вам их читать? Посмеяться хотел надо мной?
   – Что вы! Ему не до смеха, – возразила Шура. – Он консультировался со мной, как вам помочь.
   – Не сомневаюсь, что вы дали ему хороший совет, – мертвым голосом сказала Ольга Петровна.
   Неподалеку появился Новосельцев. При виде его Шура бросилась спасаться бегством. Новосельцев брезгливо посмотрел ей вслед, а потом перевел сочувствующий взгляд на Ольгу Петровну.
   Та сидела не двигаясь, как бы окаменев. Только слезы лились по ее лицу.

     Моей душе покоя нет –
     весь день я жду кого-то.
     Без сна встречаю я рассвет,
     и все из-за кого-то.
     Со мною нет кого-то,
     ах, где найти кого-то…

     Могу весь мир я обойти,
     чтобы найти кого-то.
     О вы, хранящие любовь,
     неведомые силы,
     пусть невредим вернется вновь
     ко мне мой кто-то милый.
     Но нет со мной кого-то.
     Мне грустно отчего-то.
     Клянусь, я все бы отдала
     на свете для кого-то… [9 - Стихи Р. Бёрнса.]

   Калугина хлопотала на кухне, готовясь к приходу гостей, вернее, гостя, – жарила, парила, пекла.
   Стол был накрыт на две персоны. Хозяйка взглянула на себя в зеркало и бросилась переодеваться.
   В это же время Новосельцев шел по улице, разглядывая номера домов. Отыскав нужный дом, он вошел в подъезд.
   Выйдя из лифта, остановился перед квартирой № 87. В руках у Анатолия Ефремовича находилась коробка конфет. Новосельцев позвонил в дверь. Полуодетая Калугина подбежала к двери и посмотрела в глазок. Отперла замок, а сама метнулась в ванную комнату. На пороге ванной она крикнула:
   – Входите, открыто! – и быстро захлопнула за собой дверь.
   Новосельцев вошел в прихожую и огляделся. Видно было, что он здесь впервые.
   – Анатолий Ефремович, это вы? – послышался из ванной голос Людмилы Прокофьевны.
   – Это я!
   – Раздевайтесь и проходите в комнату! – любезно пригласил Новосельцева голос хозяйки. – Я сейчас!
   Новосельцев снял пальто, повесил его и прошел в комнату. И принялся разглядывать жилье начальницы.
   – Присаживайтесь, я сейчас! – невидимая Калугина продолжала руководить гостем.
   – Вы не беспокойтесь, Людмила Прокофьевна, – сказал, усаживаясь в кресло, Новосельцев.
   – Чувствуйте себя как дома. Я уже скоро.
   И действительно, через несколько мгновений отворилась дверь и на пороге появилась Калугина.
   Новосельцев вскочил и замер.
   Людмилу Прокофьевну невозможно было узнать. Уроки Верочки не пропали даром. Калугина причесалась у модного парикмахера, на ней платье с блестками и «шузы» на высоком каблуке и с перепонкой. Калугина чувствовала себя неловко и, хоть явно похорошела, от этой неловкости, оттого, что на ней все новое и непривычное, выглядела чуточку нелепой.
   – Что же вы молчите? Мне это не идет? Мне не надо было всего этого надевать? – волновалась Людмила Прокофьевна. – Я выгляжу смешной, да? Ну скажите что-нибудь! Если это безвкусно, я могу переодеться. Я, конечно, не умею всего этого носить… и прическа ужасная, верно?
   Обалдевший Новосельцев наконец-то заговорил:
   – Людмила Прокофьевна, вы красавица!
   – Вам правда нравится? – Калугина была смущена, и это смущение ей шло.
   – Очень! – искренне воскликнул Анатолий Ефремович.
   Калугина, все еще смущаясь, подошла к столу:
   – Садитесь, Анатолий Ефремович, будем ужинать!
   Новосельцев тоже очень стеснялся.
   – Большое спасибо… – Он подождал, пока села Калугина, и тоже опустился на стул. – Можно вам налить вина?
   – Можно. Большое спасибо.
   Новосельцев открыл бутылку и разлил вино по бокалам.
   – За что будем пить? – спросил он и сам придумал: – Чтобы все были здоровы!
   – Да, это прекрасный тост! – проникновенно согласилась Калугина.
   Новосельцев и Калугина пригубили бокалы.
   – Вы возьмите вот эту рыбу, она очень вкусная, – предложила Людмила Прокофьевна.
   – Большое спасибо.
   – И салат попробуйте!
   – Большое спасибо, – изблагодарился гость. – А вам положить?
   – Большое спасибо. – Теперь настала очередь Калугиной благодарить гостя.
   – Рыбу? – угощал Новосельцев.
   – Спасибо.
   – И салат?
   – Спасибо большое!
   Хозяйка и гость взглянули друг на друга и засмеялись.
   Новосельцев осмелел:
   – Вы знаете, Людмила Прокофьевна, я записался к вам на прием. На эту среду все было занято, и Верочка записала меня на следующую.
   – А зачем?
   – По личному делу.
   – Но зачем же ждать следующей среды, мы можем решить этот вопрос сейчас, – преодолевая служебную интонацию, гостеприимно сказала Калугина.
   – Вы так думаете? – Новосельцев был не уверен в этом.
   – Я в этом убеждена. – Калугиной было нелегко избавиться от директорской безапелляционности.
   – Видите ли, я, когда к вам шел, я думал о том, что мне надо с вами серьезно поговорить… но только вот не знаю, с чего начать.
   – Начните с главного, – улыбнулась Людмила Прокофьевна.
   Новосельцев опустил глаза.
   – У меня к вам предложение…
   – Рационализаторское? – полюбопытствовала Калугина.
   – В некотором роде… – неопределенно промямлил Анатолий Ефремович.
   Но тут зазвонил телефон. Калугина дотянулась до соседнего столика, где стоял аппарат, и сняла трубку:
   – Алло!
   Звонили из квартиры Новосельцева.
   – Позовите, пожалуйста, папу… его зовут Анатолий Ефремович, – сказал Вова, перемазанный зеленой краской.
   – Анатолий Ефремович, это вас! – удивилась Людмила Прокофьевна и передала трубку.
   – Понимаете, у меня дети остались сегодня одни. Бабушка заболела, и Ксана, это моя сестра, забрала бабушку к себе, – оправдывался Новосельцев. – И я оставил детям ваш телефон – на всякий случай. Понимаете, они одни… Вообще-то, у меня дети очень спокойные… Вы не сердитесь?
   – Что вы!
   – Вова, это ты? Что случилось? – спросил в трубку Новосельцев.
   На другом конце провода зеленый Вова бодро ответил:
   – Папа, у нас краски не хватило.
   Рядом вертелся младший, тоже порядком перепачканный.
   – Какой краски? Зачем ты выходил на балкон?.. – Новосельцев виновато покосился на Калугину. – Я приду и отмою. Немедленно ложитесь спать! Слышите, немедленно!
   Новосельцев повесил трубку.
   – Что произошло?
   Новосельцев старался быть невозмутимым.
   – Ничего особенного. У них краска кончилась. Спрашивают, нет ли еще баночки…
   – Какая краска?
   – Зеленая. Я ее купил, чтобы подновить перила на балконе. Они ее нашли и покрасили в кухне дверь. Правда, на всю дверь у них краски не хватило…
   Калугина рассмеялась.
   – Вообще-то, они воспитанные, тихие, – уверил ее Новосельцев. – На чем мы с вами остановились?
   – Вы хотели мне сделать какое-то предложение, – напомнила Калугина.
   – Да-да, разумеется… конечно… только не знаю, как вам сказать, как вы ко всему этому отнесетесь.
   – Не томите, говорите скорее, а то я начинаю волноваться.
   – Я тоже очень волнуюсь. У вас нет минеральной воды?
   – Вот лимонад.
   – Мне безразлично… вам налить?
   – Да. Спасибо.
   Новосельцев разлил лимонад по стаканам. Оба нервно выпили.
   – Ну?
   – Сейчас… – Новосельцев встал. – Уважаемая Людмила Прокофьевна… нет, дорогая Людмила Прокофьевна!.. – поправил себя Анатолий Ефремович. – Мое предложение заключается в том… Вы понимаете… вы и я… если сравнить… конечно, у меня дети… – лепетал Новосельцев. – Их двое… это, конечно, препятствие…
   – Как вы можете так отзываться о детях!
   – Не перебивайте меня, я собьюсь… я и так говорю с трудом… Вот вы кто? Вы – прекрасный организатор, чуткий руководитель и эффектная женщина! А кто я? Рядовой сотрудник, с заурядной внешностью и рядовым жалованьем. Зачем я вам сдался? Я ведь вас боюсь… Я вот говорю, а внутри все дрожит… Не перебивайте меня! Я недостоин вас, я не могу украсить вашу жизнь… Дети у меня хорошие, смирные… не обижайтесь на меня, пожалуйста… – Новосельцев замолк, исчерпав запас красноречия. Он не решался поднять глаза, иначе бы увидел… с каким сочувствием слушала его Калугина.
   Не зная, что делать дальше, Новосельцев разлил по бокалам вино.
   – Давайте поднимем бокалы за…
   Но что собирался сказать Новосельцев, навсегда осталось неизвестным. От чрезмерного волнения он, собираясь чокнуться с Калугиной, опрокинул бокал на ее роскошное платье.
   Калугина вскрикнула.
   – Ой, что я натворил! – Анатолий Ефремович был в ужасе.
   – Ничего страшного, вы мне испортили новое платье. Красное вино не отмывается!
   – Надо срочно присыпать солью… – суетился Новосельцев. – Снимите платье! – Тут он опомнился. – Нет, не снимайте платье. Я присыплю на вас! – Анатолий Ефремович схватил солонку и густо посыпал солью пятно. – Не двигайтесь, дайте соли впитаться!
   Калугина все еще находилась под впечатлением монолога Новосельцева.
   – Да черт с ним, с платьем! Все равно я носить его не стану!
   – Вы его мне потом дадите с собой, – не слушал ее Новосельцев. – Дома я это пятно выведу!
   – Да ладно. Не убивайтесь вы из-за этого платья! – Калугина была в смятении. – Милый, славный Анатолий Ефремович!
   – Я его дома покипячу в «Новости», – сказал Новосельцев, поглощенный проблемами химчистки. – «Лотос» его не возьмет!..
   – Еще одно слово – и я сожгу это платье!.. – вспылила Калугина. – Сядьте!
   Новосельцев послушно сел.
   – Я так тронута вашим признанием… я так хочу вам поверить… но я не могу… мне страшновато… Какой же вы рядовой. Вы такой симпатичный, а я… зачем я вам?
   – Но, Людмила Прокофьевна…
   – Не перебивайте меня! Я вас внимательно слушала и ни разу не перебила. Я с головой в работе… У меня жизнь устоялась, сложилась. Я боюсь перемен. Я старый холостяк… я привыкла командовать, и еще я вспыльчивая… я могу испортить жизнь любому. Но дело даже не в этом… я вам не верю…
   – Но почему? – с болью произнес Новосельцев. – Дороже вас, вот уже несколько дней, нет у меня никого на свете!
   Калугина отмахнулась от его слов.
   – Вы мне тоже стали очень дороги, и я о вас думаю чаще, чем нужно… но это не имеет значения… Не перебивайте меня!.. У меня уже была в жизни печальная история… тоже ходил ко мне один человек, долго ходил. А потом женился на моей подруге! – закончила свой грустный рассказ Людмила Прокофьевна.
   – Но я не хочу жениться на вашей подруге! – наотрез отказался Новосельцев.
   – Да у вас и нет такой возможности. Я ликвидировала всех подруг. Но это еще не значит, что я намерена выйти за вас! Вот так вот… с бухты-барахты, скоропалительно…
   – Извините, Людмила Прокофьевна, я не очень сообразительный. Я не понял, вы согласны или вы мне отказываете?
   – Сама не знаю… – Растерянная Калугина задумалась.
   Опять зазвонил телефон. Калугина сняла трубку:
   – Алло!..
   – Позовите, пожалуйста, нашего папу! – послышался голос Вовы.
   – Хорошо, Вова, сейчас позову!
   – Что они опять выкинули? – Новосельцев встревоженно схватил трубку. – Ну, говорите поскорее, что там еще?
   Выслушав, Новосельцев уронил трубку.
   – Произошло несчастье? – испугалась Калугина.
   – Они случайно спустили кошку в мусоропровод! – убитым голосом поведал Анатолий Ефремович.
   Калугина решительно вышла в коридор.
   – Куда вы, Людмила Прокофьевна? – не понял Новосельцев.
   – Идемте спасать кошку!
   Когда Новосельцев подавал Людмиле Прокофьевне пальто, как-то так само собой получилось, что их губы встретились, а ненужное пальто упало на пол, ибо Новосельцеву надо было освободить руки для объятий…

   Осенний ветер срывал с деревьев последние листья.
   Из своего пятиэтажного стандартного дома вышла Ольга Петровна и медленно направилась к станции. Лицо Рыжовой было мертво. Она машинально повторяла путь, которым привыкла ходить каждое утро. Вот подошла электричка, и Ольга Петровна оказалась в вагоне.
   Ее прижали в тамбуре электрички, около дверей. Она потухшим взором смотрела на осенний пейзаж, но не видела его.
   Толпа вынесла из электрички безучастную Ольгу Петровну, и вот она затерялась в толпе на платформе вокзала в Москве. Огромные полчища людей торопились на работу… и среди них брела усталая, поникшая, немолодая женщина, а за кадром продолжалась песня.
   Бежал за окном автобуса пасмурный московский пейзаж. А у окна, погруженная в свои мысли, понуро сидела Ольга Петровна. Автобус подъехал к остановке около учреждения, и Рыжова машинально вышла из автобуса и привычно направилась к подъезду. Но вдруг лицо ее исказилось гримасой боли, она повернулась и пошла прочь. Прошла несколько шагов, потом остановилась, глубоко вздохнула и покорно поплелась ко входу в учреждение…
   И, словно ее внутренний монолог, звучали стихи Беллы Ахмадулиной:

     О мой застенчивый герой,
     ты ловко избежал позора!
     Как долго я играла роль,
     не опираясь на партнера!
     К проклятой помощи твоей
     я не прибегнула ни разу,
     Среди кулис, среди теней
     ты спасся, незаметный глазу.
     Но в этом сраме и бреду
     я шла пред публикой жестокой –
     все на беду, все на виду,
     все в этой роли одинокой.
     О как ты гоготал, партер!
     Ты не прощал мне очевидность
     бесстыжую моих потерь,
     моей улыбки безобидность.
     И жадно шли твои стада
     напиться из моей печали.
     Одна, одна – среди стыда
     стою с упавшими плечами.
     Но опрометчивой толпе
     герой действительный не виден.
     Герой, как боязно тебе!
     Не бойся, я тебя не выдам.
     Вся наша роль – моя лишь роль.
     Я проиграла в ней жестоко.
     Вся наша боль – моя лишь боль.
     Но сколько боли. Сколько. Сколько.

   Недалеко от подъезда стояли светлые «жигули». В них, поджидая Ольгу Петровну, сидел Самохвалов. Вот он увидел Рыжову, вышел из машины и приблизился к Ольге Петровне.
   – Оленька, а я тебя тут жду!
   Ольга Петровна молчала. Самохвалов помялся, не зная, с чего начать.
   – Как живешь, Оленька?
   Ольга Петровна пересилила себя и ответила, как ей казалось, озорно:
   – Лучше всех! И я тебе сообщаю об этом каждый день в письменной форме.
   Самохвалов рассмеялся и перешел на трогательную интонацию:
   – Милый, добрый, славный мой человечек!
   – Что с тобой, Юра? Здоров ли ты? – Ольга Петровна от изумления прислонилась к машине.
   – Оля, не иронизируй! Я твои письма читаю как поэму! Мне даже в голову не могло прийти, что ты можешь так писать! – Он похлопал себя по карману. – Вот они. Я их всегда при себе ношу!
   – Ты не беспокойся, писать я больше не буду… – Ольга Петровна заставила себя улыбнуться. – И знаешь, дай-ка эти письма мне. Вдруг ты их потеряешь или жена найдет? – И она весело добавила: – Сцену устроит.
   Самохвалов охотно вернул письма.
   – Жаль мне с ними расставаться, но в нашей жизни осмотрительность превыше всего.
   Помахав Ольге Петровне рукой, Самохвалов зашагал в подъезд. После разговора у него, как говорится, отлегло от сердца и соответственно поднялось настроение.
   Ольга Петровна подошла к мусорной урне и, предварительно порвав письма, бросила их к окуркам и огрызкам.
   …В приемной Верочка уже была на посту. Двери в кабинеты начальства были распахнуты, там никого не было.
   – Вот смотрю я на вас, Верочка, – задорно сказал Самохвалов, войдя в приемную, – и каждый раз получаю удовольствие! Будь я помоложе или будь у меня другой характер… у-у-ух!
   И Самохвалов скрылся за дверью своего кабинета. Верочка саркастически посмотрела ему вслед.
   – Э-э-эх! – передразнила шефа секретарша.
   В зале Ольга Петровна усаживалась на свое рабочее место. Новосельцев попытался ее развеселить:
   – Сегодня с шести утра пробовал содрать с двери проклятую зеленую краску. Ничто ее не берет. Но зато я сам позеленел!
   – Завтра мой Алексей возвращается из Ессентуков. – Ольга Петровна оценила дружескую поддержку Новосельцева.
   – Я очень рад. Передай ему большой привет. Он у тебя замечательный.
   – Я тоже рада. Приезжай к нам в воскресенье с ребятами.
   – Спасибо. С удовольствием.
   Каждый из них хотел сказать другому значительно больше того, что заключалось в этих обыкновенных словах.
   Внезапно в зале началось движение, все сотрудники, как по команде, повернулись в одну сторону. Легкий гул удивления пробежал по залу. Некоторые сослуживцы даже привстали со своих мест. Изумленные статистики не верили своим глазам. Потрясенные учетчики чуть ли не щипали себя, думая, что они во сне. В учреждении случилась новая сенсация!..
   По залу гордой, танцующей походкой двигалась руководитель учреждения Людмила Прокофьевна Калугина. На ней было надето яркое, элегантное платье с вышивкой и кружевным воротником. Нарядные туфли на прямом высоком каблуке смело вышагивали по паркету. Голову украшала затейливая современная прическа. Рука размахивала моднейшей дамской сумочкой.
   Вместо бесполой унылой фигуры, какой привыкли видеть свою начальницу сотрудники, по залу плыла молодая и весьма привлекательная женщина, за которой мужскому населению сразу же и несомненно захотелось поухаживать.
   Если бы в зал швырнули гранату или вошел бы марсианин, реакция женской части учреждения была бы во много раз слабей.
   Делая вид, что не замечает произведенного впечатления, Калугина остановилась около стола Новосельцева.
   – Как себя чувствует кошка? – нежно улыбаясь, спросила Людмила Прокофьевна.
   – Говорит, что хорошо, – так же нежно улыбнулся Новосельцев. – У меня появилась идея. Не пойти ли нам вечером в театр?
   – Сто лет не была в театре. А на что мы пойдем?
   – Какая разница? – доверительно прошептал Новосельцев.
   Оба они засмеялись, как люди, между которыми – полное согласие.
   Калугина направилась в приемную, а Новосельцев помчался доставать билеты.
   Верочка выпучила глаза, увидев директоршу.
   – Доброе утро, Верочка! Как я вам нравлюсь? – поинтересовалась Калугина.
   – Людмила Прокофьевна, вы изумительно смотритесь и даже похорошели!
   – Догадайтесь, почему я опоздала? – засмеялась Калугина. – Проспала! Первый раз в жизни! А как вам прическа? – И она закрутилась перед Верочкой.
   – Умереть не встать! – восторженно одобрила Верочка.
   – Я тоже так думаю! – весело сказала Калугина. Она потянулась всем телом. – Не хочется, но все-таки надо идти руководить!
   Из своего кабинета в приемную вышел Самохвалов.
   – Добрый день, Людмила Прокофьевна. Вы сегодня прекрасно выглядите!
   – Так я теперь буду выглядеть всегда! – с вызовом заявила Калугина и удалилась к себе.
   – Верочка, вы, как правило, в курсе… что происходит с Людмилой Прокофьевной? – полюбопытствовал Юрий Григорьевич.
   – Разве вы не слышали? У нее роман с Новосельцевым. Об этом все знают.
   – Служебный роман! – усмехнулся Самохвалов. Секунду он помедлил. А потом решительно зашел к Калугиной.
   – Что у вас нового, Юрий Григорьевич? – кокетливо спросила Людмила Прокофьевна, глядя на себя в зеркальце. Она это делала точно так же, как рядовые сотрудницы ее учреждения.
   – Сослуживцы обсуждают только одну новость… – вкрадчиво произнес Самохвалов.
   – Какую? – беспечно повернулась к нему Калугина.
   Самохвалов притворился, что колеблется.
   – Впрочем, лучше об этом не говорить… хотя… вы все равно узнаете…
   – Продолжайте, продолжайте…
   – …Одним словом… как бы это назвать… – Самохвалов осторожно подбирал слова. – Ходят слухи, что Новосельцев за вами ухаживает…
   – Это правда! – гордо сказала Людмила Прокофьевна. – Ну и что?
   – Нет, ничего. Но это вас компрометирует.
   Калугина рассмеялась:
   – У меня такая безупречная репутация, что меня давно пора скомпрометировать.
   – Вам не все известно… я должен предостеречь… – Самохвалов изобразил, что заинтересован каким-то документом. – Помните, вы были у меня дома? Он тогда-то и решил за вами приударить, это его выражение… чтобы получить место начальника отдела… Не хочу его чернить… он справится, человек способный, а понять его легко, солидная прибавка к зарплате и честолюбие к тому же… – Тут он нанес последний, главный удар. – Вам может показаться, что это я выдумал ему в отместку, но некоторые детали узнать я мог только от него… например, как он с вами про грибы разговаривал…
   Калугина замерла.
   – Простите, пожалуйста. – И Самохвалов тихо вышел из кабинета.
   Некоторое время Калугина оставалась одна. Она с трудом сдерживалась, чтобы не зареветь. Потом она сняла с себя шарфик, серьги, кольцо с пальца. Потом нажала на кнопку селектора:
   – Вера, зайдите ко мне! Захватите блокнот!
   Верочка взяла блокнот и вошла к Калугиной.
   – Я хочу продиктовать приказ, – угасшим голосом сказала Калугина.
   Верочка уселась, приготовилась стенографировать.
   – Записывайте! Назначить начальником отдела легкой промышленности… с окладом, согласно штатному расписанию. Подпись моя.
   – Извините, но вы не сказали, кого назначить?
   – Разве? – И Калугина медленно продиктовала: – Новосельцева Анатолия Ефремовича.
   В зал вбежал Новосельцев, ринулся прямо в приемную. Верочка уже вышла из кабинета и печатала на машинке приказ. Новосельцев влетел в кабинет Калугиной.
   – Вот и я! – запыхавшись, воскликнул радостный Анатолий Ефремович.
   – Присаживайтесь, товарищ Новосельцев! – сухо сказала Калугина.
   Новосельцев растерянно присел на стул.
   – А я билеты достал, только не в театр, а в цирк. Вы любите цирк? Я, например, очень.
   – Товарищ Новосельцев, хочу вас поздравить! Я долго подбирала кандидатуру… – официально заговорила Калугина. – Вы – решительный, знающий, энергичный… – она горько подчеркнула следующее слово: – Предприимчивый, еще какой предприимчивый… короче говоря, я уже подписала приказ о назначении вас начальником отдела…
   – За что? Чем я вам не угодил?
   – Вы отказываетесь? – брезгливо спросила Людмила Прокофьевна.
   – Нет, но не хочу, чтобы вы назначали меня таким тоном!
   – Другого тона вы не заслуживаете! – непреклонно ответила руководитель учреждения.
   – Что случилось, пока я бегал за этими билетами? – жалобно простонал незадачливый Анатолий Ефремович.
   – Это случилось много раньше, и я отдаю дань вашей изобретательности.
   Новосельцев был совершенно подавлен.
   – Я ничего не изобретал…
   – Не скромничайте! – Калугина не могла больше сдерживаться. – Приударить за мной, чтобы получить должность…
   – Я чувствовал, что все плохо кончится, – убитым голосом пожаловался Новосельцев. – Я не имел права начинать за вами ухаживать ради карьеры. Но я же не знал тогда, что полюблю вас! Я был так далек от этого, вы себе даже не представляете!
   Признание Новосельцева доконало Калугину.
   – Вы страшный человек, Новосельцев.
   – Это я-то? – печально покачал головой Анатолий Ефремович.
   – Вы, вы! Ваше поведение ничто не может оправдать. А вы, по-моему, даже не понимаете, что поступили омерзительно.
   – Но у меня есть смягчающее обстоятельство – я вас люблю… – очень тихо сказал Новосельцев.
   – Я вам не верю!
   – А Самохвалову поверили… – Новосельцев догадался, откуда был нанесен удар.
   – Идите работайте! У вас новая, интересная работа. – Калугина отвернулась и говорила, глядя в окно: – Она потребует от вас много сил. Вы же добились, чего хотели.
   – А как же цирк? – ни к селу ни к городу спросил Новосельцев.
   – Цирка мне хватает в жизни!
   Новосельцев медленно поднялся со стула и побрел к выходу.
   – А может быть… – остановился в дверях Анатолий Ефремович.
   – Нет! – отрезала Калугина.
   – Тогда я отказываюсь от должности, она обходится мне слишком дорого!
   – Опять врете! – устало проговорила Людмила Прокофьевна.
   – Мне сейчас не до вранья.
   – Меня эти нюансы больше не интересуют.
   – Хорошо, ладно, – угрожающе произнес Новосельцев. – А где приказ?
   – У секретаря.
   Новосельцев вышел в приемную, где Верочка, как всегда, болтала по телефону.
   – Верочка, Людмила Прокофьевна сказала, чтобы я взял приказ о моем назначении, – сказал Новосельцев.
   – Пожалуйста!
   Новосельцев взял приказ, прочитал, спокойно скомкал его и кинул в мусорную корзину. Потом схватил со стола чистый лист и принялся что-то писать.
   – Верочка, – позвал он, – если вас не затруднит, – и положил перед секретаршей исписанный лист бумаги, – передайте Людмиле Прокофьевне мое заявление.
   В коридоре Новосельцев буквально нос к носу столкнулся с Самохваловым.
   Новосельцев, не здороваясь, прошел мимо.
   – Что же это ты не здороваешься, Толя? – с усмешкой остановил его Юрий Григорьевич.
   – Если вы так хотите, здравствуйте, Юрий Григорьевич! – отчужденно проговорил Анатолий Ефремович.
   – Толя, надо, чтобы между нами не было никакой неопределенности.
   – По-моему, между нами все предельно ясно.
   – Скажу тебе прямо, хоть для меня это и нелегко, ты – молодец! Я тебя зауважал! Ты меня стукнул по заслугам.
   – Далеко пойдешь, Юра! – иронически похвалил его Новосельцев.
   – Не остри! Дай лапу! – Самохвалов протянул руку.
   – За что я себя презираю, так это за то, что я добрый! Ладно! Лучше мирное сосуществование! – И Новосельцев пожал руку Самохвалова.
   – Ты, Толя, не такой простенький, как кажешься. Я восхищен тем, как ты стал начальником отдела!
   – Я же твой человек.
   На том и разошлись.
   – Минуточку! – остановила мужчин Шура. В руках у нее была ведомость. – С вас по рублю! У Аллы Федосеевой прибавление семейства.
   – Цены растут! – недружелюбно заявил Новосельцев. – Когда родила Маша Селезнева, собирали всего по пятьдесят копеек!
   – Но у Федосеевой двойня! – разъяснила неугомонная Шура. – Вносите деньги и распишитесь!
   – Какая прелесть! – сказал Самохвалов, и мужчины полезли в карманы за кошельками.
   Верочка принесла Калугиной заявление Анатолия Ефремовича.
   – Тут Новосельцев принес заявление об уходе. – И подала бумагу Калугиной.
   Тем временем Ольга Петровна расспрашивала Новосельцева:
   – Ты на самом деле решил уйти?
   – Понимаешь, нашел другую работу… – неумело лгал Новосельцев. – Совсем рядом с домом, и оклад больше… и главное, работа помасштабней…
   – Думаешь, я ничего не понимаю? Ты же из-за нее уходишь!
   В это время у себя в кабинете Калугина прочитала ультиматум Анатолия Ефремовича.
   – Пригласите Новосельцева ко мне! – попросила она Верочку.
   Верочка тут же сняла телефонную трубку.
   – Анатолий Ефремович, вас вызывает Людмила Прокофьевна!
   Новосельцев пересек коридор, миновал приемную и открыл дверь в кабинет директора.
   – Ознакомилась с вашим заявлением, товарищ Новосельцев! – И Калугина смачно разорвала заявление на клочки.
   Новосельцев углубился в кабинет, взял со стола лист бумаги, достал из кармана ручку и присел за стол.
   – Не так трудно написать его еще раз! – бесстрастно заявил он.
   – Ваше новое заявление постигнет та же участь! – пообещала Людмила Прокофьевна.
   – А я напишу в третий раз! – сообщил упрямец. – Я все равно ухожу. Не хочу работать под вашим началом и не буду! – Новосельцев старательно писал заявление.
   – Будете, товарищ Новосельцев! Я вас не отпускаю: вы незаменимый работник! – злорадствовала Калугина.
   – Незаменимых у нас нет. Найдете вместо меня другого, более порядочного, честного, который никогда не врет!
   – Вы тоже отыщете себе начальницу покрасивее и помоложе!
   – Конечно найду! – запальчиво крикнул Новосельцев. – Это теперь не проблема!
   – Вы каждый раз врываетесь сюда, чтобы меня оскорблять! – возмутилась Людмила Прокофьевна.
   – Я сюда не врываюсь, – запыхтел Новосельцев. – Это вы меня все время вызываете, работать не даете!
   – Ну и уходите отсюда. Никто вас не задерживает! – Калугина пожала плечами.
   – Нет. Задерживают. Вы, товарищ Калугина! Не подписываете мое заявление. Я расчет не могу взять.
   – Пишите заявление, – стиснув зубы, процедила Калугина. – Я его завизирую!
   Новосельцев расписался и поставил дату.
   – Пишите, пишите! С удовольствием от вас избавлюсь!
   – Я уже написал! – Анатолий Ефремович передал заявление взбешенной начальнице.
   – Я надеюсь, что вы не пострадаете материально и билеты в цирк не пропадут? – издевательски посочувствовала Людмила Прокофьевна.
   – Не волнуйтесь, я их загоню по спекулятивной цене, – успокоил ее Новосельцев.
   Калугина ознакомилась с заявлением.
   – Составлено неправильно. Здесь не указана причина ухода. Любая ревизия обнаружит, что я отпустила ценного работника безо всяких оснований! – И Людмила Прокофьевна порвала второе заявление.
   Новосельцев был вне себя:
   – Хорошо, пожалуйста, все равно я не уступлю!
   Он взял новый лист бумаги и стал писать новое прошение об отставке.
   – Медленно пишете! Мне надоело ждать! У меня тысяча дел! – Калугина шагала по кабинету взад и вперед.
   – Я уже написал! – И Новосельцев протянул ей свеженькое заявление.
   Калугина просмотрела его и изменилась в лице.
   – Значит… вы уходите потому… – она прочитала вслух: – «…что директор нашего учреждения товарищ Калугина – самодур!»
   – Именно поэтому!
   – Какой ты чуткий, внимательный, тонкий и душевный человек! – тихо сказала Калугина.
   – Перестань, наконец, надо мной издеваться, – тоже тихо предупредил ее Новосельцев.
   – Подумаешь, цаца!
   – Да, цаца! – возразил Анатолий Ефремович.
   – Ты так красиво и оригинально ухаживаешь! Ты – настоящий современный мужчина!
   – Как ты смеешь меня так обзывать! – в ярости заорал Новосельцев.
   Он встал и отшвырнул стул. Калугина тоже встала и молча отшвырнула другой стул. Они гневно смотрели друг на друга.
   – Какой ты милый и обаятельный! – продолжала издеваться Калугина.
   – Думаешь, если ты директорша, – взбеленился Новосельцев, – то тебе все дозволено? Можешь топтать и хамить? Мымра!
   Калугина в бешенстве выскочила из-за стола и вцепилась в Новосельцева.
   – Ах, ты еще и драться! – защищался Анатолий Ефремович.
   Тогда Калугина схватила свой зонтик и наотмашь стала им лупить Новосельцева. Сначала Новосельцев прятался от разъяренной фурии, но потом не выдержал и пустился бежать. Калугина бросилась за ним, продолжая довольно ловко наносить удары.
   Сперва они напугали этой сценой Верочку, которая разговаривала по телефону в приемной.
   В коридоре они пронеслись мимо оторопевшего Самохвалова.
   Погоня выскочила в зал. Калугина неслась за своим подчиненным, нанося удар за ударом. Новосельцев прятал лицо за двигающимися люльками подвесной монорельсовой дороги.
   Сослуживцы повскакали со своих рабочих мест. Такого они еще не видели. Действительно, в этом учреждении было не скучно работать.
   – Я тебя ни за что не прощу! Я тебя ненавижу! – лупцуя любимого человека зонтиком, приговаривала Калугина. – Я тебя покалечу!
   Новосельцев на бегу с трудом увертывался от ударов. Он бегал между столами, огибая их, и кричал:
   – Я не позволю себя бить, я не позволю себя калечить!
   Жертва и ее истязатель выбежали на лестничную клетку и стремительно помчались вниз.
   Рука Калугиной не уставала махать зонтиком.
   Новосельцев и Калугина выскочили на улицу. Шофер Калугиной, увидев свою начальницу, открыл дверцу машины. Первым туда юркнул Новосельцев, за ним влетела директорша. В машине зонтиком драться было неудобно, и руководительница попыталась пустить в ход кулаки. Но тут, в разгар побоев, Новосельцев изловчился и поцеловал Калугину в губы. Та по инерции еще несколько раз ударила Новосельцева и стихла.
   – Куда ехать? – спросил водитель, делая вид, что ничего особенного не происходит.
   Новосельцев на секунду оторвался от губ своего руководителя и произнес:
   – Прямо!
   И снова впился в Калугину. Шофер завел машину и рванул с места.
   И вот уже машина с Калугиной и Новосельцевым влилась в московский транспортный поток.
   Через девять месяцев у Новосельцевых было три мальчика…

Эльдар Рязанов, Эмиль Брагинский Служебный роман Повести