Анара Ахундова
Увидеть Нойшванштайн. Новеллы

От автора

   …Я всегда хотела быть писателем. Не могу сказать точно, когда возникло такое желание. Оно было каким-то естественным, врожденным что ли? А может, это сказалась на мне атмосфера, царившая дома. Я родилась и выросла в Баку. Мой папа журналист, а мама – лингвист, преподаватель русского языка и литературы. Бабушка, в прошлом балерина, а позже – тоже газетный сотрудник.
   …Дома всюду были книги, в каждой комнате: они стояли в шкафах, уходящих под потолок, на полках этажерок, лежали на столах и столиках, на подоконниках и креслах. Мы часто устраивали громкие чтения. Мастерски читал вслух папа, читала бабушка. Забраться всем вместе на огромную тахту, обложиться подушками, накрыться пледами, запастись чаем и домашним печеньем и слушать – Господи, это было лучше всего на свете!
   …Когда мне было семь или восемь лет, папа подарил мне маленький зеленый блокнотик и сказал, что в нем мы будем писать сказку. Такой белиберды свет, наверное, еще не видывал. Но это было так здорово! Сочинять истории, придумывать имена для героев и названия для стран и городов. Мама с бабушкой валились со смеху, сраженные обилием орфографических ошибок и искореженных мною слов.
   …Бабушка часто рассказывала историю своей жизни и историю нашего рода аж до шестого колена. Я обожала эти рассказы! Удивительными людьми были наши предки с удивительной судьбой. У нас даже сохранились старинные фотографии, пожелтевшие и поблекшие. Было время, когда я взялась записывать за бабушкой. Однажды, она сказала: «Я мечтаю, чтобы когда-нибудь ты написала книгу и посвятила ее мне». Как же мне хотелось воплотить ее мечты в реальность! Так сильно, что у меня получилось.
   …Оглядываясь на свое детство, я понимаю, что, не смотря ни на что, была счастливым ребенком. Спасибо!
   …Я покинула родительский дом в семнадцать лет. Уехала в Москву получать высшее образование. Я никогда не думала обучаться в литературном институте. Я была уверена, что писать можно, будучи, кем угодно по специальности. Хотела пойти на журналиста или переводчика. Судьба сделала мне замечательный подарок, определив меня на факультет издательского дела и редактирования.
   …Господь очень добр ко мне. Он знакомит меня с прекрасными людьми и дарит мне их дружбу. Как же мне благодарить Его?!..
   …Еще в школьные годы начали копиться у меня черновики. Их становилось все больше. Будучи студенткой, я обросла ими по самую макушку. Они очень беспокоили меня. Лежит себе кипа бумаг каким-то немым укором и мучит. Но я никак не могла заниматься ими. Учеба и работа отнимали все силы: подрабатывала я корреспондентом, редактором и конферансье. И только после переезда в Турцию у меня, наконец, появилась возможность писать.
   …Анталия – мой третий дом, после Баку и Москвы. Что есть дом для меня? Место, в которое ты всегда можешь вернуться. Когда я впервые оказалась здесь, в тот же день поняла – да! в этом городе я буду писать. Я полюбила Анталию и очень благодарна ей, как благодарна Баку и Москве. Я не знаю, суждено ли мне тут остаться до скончания дней или нет, но мне определенно было суждено воплотить здесь свою мечту. И я счастлива.

Анара Ахундова

Новеллы

Маме

Кот

   У девочки был кот, и они друг друга очень любили. Девочка подобрала его на улице котенком, обогрела, накормила, выкупала, обласкала и упросила маму оставить его жить с ними. Кот был красивым, с умными глазами, белой гладкой шерсткой и черным хвостом. И не было на свете больших друзей, чем девочка и кот.
   По ночам кот спал у девочки в ногах, а по утрам будил ее в школу. Кот лежал на письменном столе, когда девочка делала уроки, и тихо сидел рядом с ней у камина, когда она читала свои книжки. Иногда она читала ему вслух, и кот этому очень радовался.
   По выходным они долго гуляли в большом парке, что у дома и немало приключений пережили там вместе. В парке жила злющая собака, которая гоняла их то и дело. Только зимой, когда становилось совсем холодно, злющая собака не преследовала их, потому как у нее мерзли лапы, и она пряталась в каком-то подвале. А у кота лапы не мерзли, ведь зимой девочка кутала его в шерстяной плед и носила в парк на руках.
   Но самое удивительное происходило, когда девочка болела – кот будто заболевал с ней вместе. Прежде она никогда так быстро не излечивалась даже от самой обыкновенной простуды. А теперь, когда появился в ее жизни кот, болезнь будто рукой снимало уже к следующему утру, а кот ходил очень слабый еще несколько дней после этого.
   – Знаешь, мамочка, – говорила девочка, – мне кажется, что он забирает мою болезнь себе.
   – Очень может быть, – отвечала мама.
   – Котик, милый, – просила девочка, – не нужно!
   Кот слабо мяукал в ответ, но поступал упорно по-своему. Тогда она стала закаляться, чтобы не болеть, кушать витамины и теплее одеваться.
   Шли годы. Девочка выросла, окончила школу. За отличную учебу ее пригласили учиться в хороший колледж, в другой город.
   Когда девочка паковала вещи, кот думал, что они собираются с ней за город, как уже ездили однажды. Но девочка почему-то кинулась его обнимать у порога и даже заплакала. Затем она просто уехала. Несколько дней подряд кот искал ее по всему дому. Он даже убежал в парк один, не боясь злющую собаку. Девочки нигде не было. Кот совсем загрустил. Он мало ел, мало спал. Просто сидел у окна в спальне девочки и смотрел на улицу. Никакие утешения и уговоры мамы не могли отвлечь его от своей печали. Он упрямо сидел у окна и ждал возвращения девочки.
   И он дождался! Она приехала в канун Рождества, румяная с мороза, красивая и счастливая! Кот несся к ней на встречу, он прыгнул к ней в объятия и так впился в ее пальто, что оставил на нем следы своих коготков.
   Рождество прошло весело! Кот не отходил от девочки ни на шаг. Они спали в обнимку и ходили гулять в парк. Злющая собака как раз пряталась от холода, и они могли бродить подолгу, а когда замерзали, бежали домой пить горячий чай с пирогом – кот, конечно же, пил не чай, а молоко, но пирог съедал.
   А когда закончились рождественские каникулы, девочка снова уехала, и кот от отчаяния сбежал из дома аж на два дня. Мама девочки искала кота по всем соседям и совсем сбилась с ног. Когда кот вернулся весь грязный и растрепанный, она долго качала его на руках и просила не сбегать больше.
   – Я тоже по ней скучаю, – говорила она. – Не оставляй меня совсем одну.
   И кот больше не сбегал. Девочка вернулась только летом. И было это чудесное лето, полное приключений и веселых игр, спокойных вечеров с книгой и теплых солнечных дней.
   Так девочка приезжала и уезжала постоянно. Со временем она перестала приезжать зимой на Рождество. Потом стала меньше времени проводить дома летом.
   – Она взрослеет, – объясняла мама расстроенному коту.
   На очередные каникулы девочка приехала домой очень уставшая. Говорила маме, что год выдался тяжелым, что нужно думать, как жить дальше. Она много занималась, редко гуляла с котом и совсем недолго. По ночам девочку мучили кошмары, и она даже кричала во сне. Кот суетился вокруг нее, пытался помочь чем-нибудь, ну хоть чем-нибудь.
   А перед самым отъездом, когда девочка торопилась и нервничала, боясь опоздать на свой поезд, кот то и дело крутился у нее под ногами, льнул к ней и мяукал, привлекая внимание. И девочка раздраженно оттолкнула его и сказала ему «отстань». Впервые за всю жизнь. Кот посмотрел на нее непонимающе, если бы он мог, то заплакал бы в тот момент. Но девочка даже не обернулась в его сторону. И ушла, не попрощавшись.
   Всю ночь и все следующее утро и день пролежал кот без сна, еды, питья и движения на кровати девочки. Нет, он не был зол на нее, даже не был обижен. Он тосковал. Мама девочки пыталась покормить его, но кот и крошки не брал в рот. А вечером мама девочки пришла к коту с телефоном и поднесла трубку к его уху. И кот услышал голос девочки! Она плакала и просила себя просить. Говорила, что любит его и что он самый замечательный кот на свете. Кот слушал всем своим существом, вытянувшись в струну. Затем он сказал: «Мяу», – и повторил отчаянно, затем радостно:
   «Мяу! Мяу!»
   Так они поговорили. Девочка обещала приехать на Рождество в этом году и привезти коту подарок. Ведь она никогда не привозила ему подарков.
   Кот будто ожил. Конечно, не упоминание о подарке так его порадовало, а мысль о скором свидании с девочкой. Он снова стал нормально есть и спать, ходил по дому веселый и очень радовал маму девочки. Он бегал в парк и нагло вилял хвостом перед злющей собакой. А еще он взялся красоваться перед соседской кошкой.
   …А в первых числах декабря, когда выпал снег, кот неожиданно заболел. За пару дней он ослаб и исхудал. Мама девочки не на шутку перепугалась. Она отвезла кота к ветеринару. После осмотра тот развел руками:
   – Я не могу понять, что с ним. Животное здорово, но… будто при смерти. Случай мне неизвестный.
   Вернувшись домой, мама девочки отнесла кота в спальню дочери. Она уложила его на ее постель поверх покрывала и долго сидела рядом, сжав голову руками. Собрав силы, кот тихонько потерся о ее колено.
   – Пожалуйста, – шептала мама девочки, – держись, пожалуйста. Она уже совсем скоро приедет. И будет Рождество. Уже скоро.
   Кот смотрел на нее грустно, очень грустно.
   Заговорив о дочери, мама девочки задумалась. Позвонить? С одной стороны, она не хотела расстраивать ее вестью о болезни, с другой – это мог быть последний для кота шанс услышать голос девочки – так плох он был. И она решилась звонить.
   Однако трубку девочка не брала весь вечер. Это было странно. Мама гнала от себя дурные мысли и звонила до глубокой ночи. Она почти не спала. На следующий день взяла отгул на работе и провисела на телефоне.
   Так и не дозвонившись дочери, мама позвонила паре ее знакомых, номера которых записала когда-то на всякий случай. Те отвечали, что девочка уже четвертый день не появляется на занятиях. Маму охватила паника! Куда бежать, кого спрашивать? Она стала звонить в колледж, но там ее то и дело просили перезвонить в другой отдел. Окончательно потеряв самообладание, она стала кричать на них: «У меня ребенок пропал! Слышите, идиоты несчастные?!» Швырнув трубку, мама девочки сходила на кухню, умылась холодной водой и выпила успокоительное. А затем ей позвонили из колледжа и сообщили, что ее дочь четвертый день лежит в больнице в глубокой коме.
   …Бронируя билет на первый рейс и собирая документы, мама девочки совершенно не думала, как быть с больным котом. Наверное, любая другая мама ее хорошо поймет. Опомнившись, она вошла в спальню дочери и обнаружила кота растянувшимся на полу. Мама подбежала к нему. Рядом с ним лежал портрет девочки – фото в оранжевой раме, которое обычно стояло на письменном столе. Должно быть, он полез за портретом и сбил его со стола. Кот обнимал портрет лапой. Кот не шевелился.
   – Господи, – выдохнула мама девочки, – Господи, что ж такое?
   Она подняла кота с пола и прижала к себе.
   …До начала регистрации оставалось меньше часа. Мама девочки попросила соседского паренька – это за его кошкой ухаживал кот совсем недавно – помочь ей. Паренек этот был ровесником ее дочери, очень вежливым и приветливым. Он сразу откликнулся, хотя и очень расстроился, узнав о случившемся. Когда она отдавала ему ключи и уже собиралась ехать в аэропорт, зазвонил телефон. Из трубки раздался слабый голос девочки:
   – Мама! Мама, ты мне звонила! Ты только не волнуйся! Я попала под машину. Доктор говорит, я была в коме, мама! Я сейчас очнулась. Не плачь! Все хорошо. У меня только синяки. Ну не плачь, мама! Это все заживет.
   Затем трубку взял доктор. Он говорил, что волноваться не нужно и что все обошлось. Закончив разговаривать, мама девочки обняла соседского паренька.
   – Все в порядке? – осторожно спросил он.
   …На месте выяснилось, что авария была довольно серьезной. Девочка находилась в очень тяжелом состоянии, и надежды на спасение практически не оставалось. Ее внезапное выздоровление врачи называли чудом.
   – Случай нам неизвестный, – говорили они. – Жизнь просто вернулась к ней.
   Пока девочку выписывали, мама помогла ей все устроить в колледже: девочку перевели на программу дистанционного обучения. Она могла спокойно ехать домой, восстанавливать здоровье и заканчивать колледж в родном городе. Мама так и не рассказала дочери про кота. И даже когда та спрашивала, как он там и кто за ним следит, уходила от ответа.
   Правда, конечно же, открылась. Переступив порог дома, девочка сразу все поняла.
   – Нас никто не встречает? – спросила она.
   Мама только покачала головой.
   Девочка не стала проливать слезы в три ручья. Не стала запираться в своей комнате. Не стала отказываться от еды и разговоров. После обеда она собрала объедки и отправилась в парк. Там она разыскала злющую собаку – зима выдалась не очень холодной и собака не пряталась по подвалам.
   Девочка больше не боялась собаку. Она опустилась на лавочку, подозвала ее и угостила объедками. Собака ела быстро, прямо при ней – такая голодная была. Когда осталась последняя косточка, она задумалась – съесть ее или спрятать.
   – Ешь, – девочка разгадала ее нехитрые мысли, – я завтра еще принесу.
   Собака проглотила кость. Затем она вопросительно посмотрела на свою кормилицу – только сейчас, на сытый желудок, собака, наконец, поняла, что с девочкой нет кота.
   – Остались мы с тобой вдвоем, – сказала ей девочка. – Помнишь, каким он был? Конечно, помнишь. Ты его недавно совсем видела. Мама говорит, он без меня сюда бегал тебя дразнить. А вот я его летом последний раз видела.
   Тут она замолчала. К горлу подступил ком.
   – И как?! – вскричала она. – Как?.. Я его… я его, знаешь, обидела. Я его взяла и рукой оттолкнула. «Отстань» сказала.
   Несколько минут она беззвучно плакала. Собака нерешительно положила голову ей на колени.
   – А он меня спас, – прошептала девочка. – Правда. Как экстрасенс. Отдал мне свою кошачью жизнь. Ничего у него больше ценного не было. Что было, отдал мне.
   Девочка погладила собаку по голове. Затем обняла ее за шею.
   – На, смотри… – она вынула что-то из кармана. – Это я ему подарок привезла. Как обещала. Осенью еще купила для него. Никогда ведь не привозила ему подарков.
   На раскрытой ладони девочки лежала маленькая игрушечная мышь.
   – Она резиновая, – объяснила девочка собаке. – Я хочу ее тебе отдать. Возьмешь?
   Собака осторожно взяла мышь зубами.
   – Я пойду, – сказала девочка, вставая, – устала я сегодня. Завтра на этом же месте.
   Собака вильнула хвостом. Она долго глядела вслед уходящей девочке. Сытая оборванная дворняжка с резиновой мышью в зубах на заснеженной аллее парка.
   А на следующий день мама сказала девочке, что у нее есть сюрприз. Она отвела ее в соседний дом, в тот самый, где жил паренек. Девочка знала о нем, но они прежде не общались. Паренек проводил их на чердак. Там в углу на шерстяном одеяле лежала кошка с тремя крохотными новорожденными котятами под боком.
   – Забралась сюда и здесь родила, – улыбнулся паренек и добавил: – им здесь хорошо, тепло.
   Они объяснили девочке, что малыши эти от ее кота.
   – Одного мы себе оставим, – говорил паренек, – одного бабушке отвезем – она за городом живет. Одного вам отдадим. Ты выбирай, которого хочешь.
   – Вот этого, – девочка показала на крайнего справа котенка, – беленького.
   Забрала котенка она спустя два месяца. До этого они с соседским пареньком успели подружиться. Часто ходили друг к другу в гости. Вместе гуляли. У них оказалось немало общего.
   Колледж они закончили в один год: девочка дистанционно, а парнишка учился в этом же городе. Они решили, что оба пойдут учиться на экологов, но сразу поступать в университет не стали, а поехали волонтерами в заповедник, что на другом краю мира. Родители их не были против.
//-- * * * --//
   …Всю себя девочка посвятила спасению животных. Позже она часто говорила, что ее однажды чудом спас кот, и она после такого не имеет права потратить жизнь зря. Так маленький зверь вдохновил человеческую душу на большое благородное дело.

Ракушка

   Лари шла по набережной широким, полным здоровой энергии шагом, едва сдерживаясь, чтобы не побежать вприпрыжку. За свое недолгое пребывание в этом радостном, хотя и полусонном приморском городке, она успела отогреться, загореть, выкупаться вволю и наслаждалась последним своим вечером здесь. После жаркого дня набережная оживала и заполнялась уличными музыкантами, танцорами, жонглерами, торговцами безделушек и, конечно же, публикой в цветастых нарядах. Тут и там слышался залихватский свист, гитарные аккорды, стук каблуков, отбивающих степ и крики «Браво!» Лари улыбалась своей доброй, открытой улыбкой, красота которой скрывала некоторые недостатки ее еще не оформившейся внешности. Тем временем грудь ее теснила борьба противоречивых переживаний. С одной стороны она была счастлива провести каникулы у моря, с другой – чувствовала себя виноватой за то, что предавалась праздности все то время, пока дома боролась с недугом ее сестра-близнец.
   Когда Роза заболела, родители отослали Лари к тетке, боясь, как бы та не заразилась. Горячо любящая сестру, она была против этой депортации, желая лишь одного – выхаживать Розу денно и нощно. Оказавшись в гостях у тетки, Лари и слышать поначалу не желала о купаниях и солнечных ваннах. Однако вскоре, соблазненная курортным духом, она позволила себе некоторые из местных удовольствий: посещение пляжа и вечерние прогулки. Мать писала ей раз в три дня, сообщая о состоянии сестры, в каждом послании уверяя, что той становится все лучше и лучше. Теперь же, когда болезнь отступила, и угроза заражения миновала, Лари могла вернуться домой и всецело посвятить себя уходу за сестрой, ослабшей после пережитого. И она жаждала скорейшего воссоединения, хотя и признавалась себе, что будет скучать по славному городку. Увлеченная своими мыслями, Лари внезапно остановилась перед торговцем ракушек. Это был невысокий крепкий старик, с кожей, почерневшей от солнца и седой аккуратной бородой, казавшейся белоснежной из-за загара. Он разложил свои сокровища на расстеленном прямо на земле куске парусины и сидел рядом на низком табурете, спокойно и чинно, как-то грустно улыбаясь и никого не зазывая к себе, как это делали остальные. Лари застыла, зачарованная разнообразием, красотой и изяществом этих морских чудес.
   Чего здесь только не было! Она не знала названий всех этих раковин – округлых, вытянутых, угловатых, гладких, створчатых, пятнистых, розовых, желтых и белых. Они не были обработаны – покрыты лаком или отполированы – и оттого казались еще красивее в своем естественном облике и пахли морем, как если бы только что были выужены из него. Были здесь и целые гирлянды бус из маленьких ракушек. Именно такие бусы и хотела непременно заполучить Лари – она видела похожие на одной девушке, которая обмотала ими шею аж в три раза. Она поздоровалась со стариком и спросила, сколько он просит за милую безделицу. Цена оказалась вполне приемлемой для Лари, которая взяла в путешествие лишь немного денег из своих сбережений. Она присела и стала осторожно перебирать украшения. Старик не мешал ей излишними советами, просто молча наблюдал за происходящим. И в тот момент, когда Лари выискала среди множества «те самые» бусы и уже держала их в руках, она вспомнила о бедной Розе.
   «Нужно непременно привезти что-нибудь и ей», – подумала Лари, и тут же взгляд ее остановился на одной из раковин. Боже! Что это была за удивительная раковина! Нежно кремовая с коричневыми разводами и острыми шипами, казалась она небольшой, но и не маленькой и могла легко уместиться меж ладоней. Лари поднесла ее к уху и услышала шум прибоя. Она подняла глаза на старика и спросила:
   – А это сколько стоит?
   – Ровно столько же, юная барышня, – отвечал тот.
   На две покупки денег у нее не хватало. И Лари, прощально поглядев на бусы, без колебаний выбрала раковину.
   – Отличное решение, юная барышня, отличное решение! – неожиданно радостно воскликнул продавец. – Эта раковина особенная – она умеет рассказывать истории, способные излечить тело и душу.
   Отчего-то верилось, что добрый старик говорит правду, а не повторяет одно и то же каждому покупателю. Лари улыбнулась, доставая кошелек. Когда она расплатилась, старик протянул ей аккуратно обернутую в два слоя бумаги покупку.
   – А это, – сказал он, вкладывая в ее ладонь маленькую ракушку с продетым в нее кольцом, – небольшой подарок от предприятия.
   – Спасибо! – удивилась Лари, рассматривая кулон.
   Она так и шла до теткиного дома, вертя его в руках, а сразу же по приходе, повесила на цепочку и погляделась в зеркало. Это, конечно же, были не бусы, но ей нравилось!
   На следующее утро Лари отправилась домой, и ей не терпелось поскорее преодолеть дорогу, чтобы увидеть Розу и порадовать ее сувениром. Однако встреча была не столь счастливой, как она того ожидала. Роза оказалась столь безжизненной после болезни, что не смогла даже улыбнуться сестре. В этот момент они были совсем не похожи друг на друга: загорелая и свежая Лари, полная сил и здоровья и бледная, истощенная Роза. Лари решила, что не поддастся тревоге и осторожно, боясь повредить ей, обняла больную.
   – Здравствуй, милая! – сказала она нежно. – Ты уже почти совсем здорова! Теперь мне позволено заботиться о тебе, и я быстро поставлю тебя на ноги. Гляди, что привезла я тебе! – и она достала из свертка ракушку и вложила ее в ладонь Розы. – Старик, что продал мне ее, сказал, будто она умеет рассказывать истории, представляешь?!
   Бедная девушка не могла и приподнять своего подарка, чтобы разглядеть, как следует.
   – Я так рада тебе, моя Лари, – сказала еле слышно Роза. – Теперь я не боюсь…
   – Тише – тише, – Лари приложила палец к ее бескровным губам, не дав договорить. – Береги силы! Нас ждет замечательное окончание каникул. Устроим пикник посреди парка и созовем всех друзей!
   – Расскажи мне немного о времени, что ты провела у моря, – попросила Роза.
   И Лари принялась рассказывать ей о своем нехитром отдыхе. О знойных днях и освежающих вечерах, о купании и солнечных ваннах, о чудесных, ярких цветах и высоком синем небе. И, конечно, о море – величественном и мудром великане. Роза задремала. Лари положила ракушку на прикроватную тумбочку, поцеловала сестру и поспешила покинуть комнату, которую занимала больная. Эта была гостевая комната – туда Розу переместили родители из общей спальни сестер. Теперь эта спальня казалась Лари пустой и выцветшей. Она ходила по ней, прикасалась к предметам и мебели, а потом повалилась на кровать сестры и горько зарыдала.
   – Моя деточка, – всплеснула руками мать, найдя Лари в таком унынии. – Не нужно было позволять тебе приезжать сейчас.
   – Мама, – говорила она, глотая ком в горле, – скажи мне правду, мама!
   – Болезнь дала осложнения, – начала мать, – врачи сказали, что шансы есть. А мы с папой молимся… О, как нам не хватало тебя!
   Они обнялись и просидели так, пока за окном не стемнело.
   А на следующий день, к всеобщему удивлению, с Розой произошли изменения. Она по-прежнему оставалась изнеможенной и слабой, но в глазах у нее появился знакомый озорной блеск.
   – Представляешь, – шептала она Лари, – мне снилось синее море и такое же синее небо – даже трудно было различить границу меж ними – и золотой обжигающий песок. Я зарылась в него и лежала и глядела вокруг и слушала шум прибоя!
   Изумленная и обрадованная Лари весь день провозилась с сестрой. Она кормила ее обедом – но та сумела проглотить лишь несколько ложек бульона, – читала ей, рассказывала подробности о своем отдыхе у моря. Даже когда Роза дремала, Лари оставалась рядом – устроилась в кресле и вязала.
   На следующий день у Розы улучшился аппетит. Она съела полтарелки бульона на обед и даже немного овощей. Речь ее была оживленной и бодрой, а настроение – радостным.
   – На сей раз, мне снилось, что я захожу в воду по колено! – рассказывала она Лари. – Это было так приятно после отдыха на горячем песке.
   День ото дня становилась она все крепче и здоровее.
   – Сегодня я плавала! – говорила она взволнованно. – Я плыла, как морская дева и ничуть не боялась большой воды. А волны поддерживали меня и несли вдаль-вдаль!
   Со временем она заговорила о своих снах так, будто были они реальностью.
   – Не поверишь, что было со мной в этот раз! – рассказывала она сестре. – Я ныряла! Да на такую глубину, что в висках застучало! Я видела косяки разноцветных чудных рыб!
   Врачи, наблюдавшие Розу, диву давались – так быстро шла она на поправку. Весь дом обратился в тихую радость. Лари с отцом и матерью ходили на цыпочках, с трудом сдерживая улыбки – будто боялись спугнуть выздоровление.
   А одним добрым ранним утром Лари вошла в спальню Розы и обнаружила, что та неподвижно полусидит в кровати с широко раскрытыми глазами. Сердце Лари остановилось, пропустив два удара. По всему ее телу пробежал жар, сменившийся холодом – странное, неприятно ощущение. Собравшись с духом, она просипела:
   – Роза?
   – Я абсолютно здорова, – ответила та своим настоящим сильным голосом, который на время болезни сменился на слабый шелест.
   Лари ощупью добралась до кресла – в глазах у нее было темно – и медленно опустилась в него.
   – Я видела сон нынче ночью, – продолжала Роза.
   – Вот как, – пролепетала Лари.
   – Снова тот берег с золотыми песками, снова море. И снова я плавала в нем. В этот раз нырнула я так глубоко, что достигла самого дна. Там на дне видела я ракушку, что подарила мне ты. Мне захотелось прикоснуться к ней. Я стала подплывать ближе, а она на глазах принялась менять свои очертания! И когда я оказалась совсем близко, ракушки уже не было и в помине, вместо нее была ты. Мы взялись за руки и поплыли вместе, не нуждаясь в воздухе и отдыхе. Мы видели того старика, о котором рассказывала ты. Мы улыбались ему, а он – нам.
   Все то время, что Роза говорила, она не сменила своей застывшей позы, и все также глядела, не моргая, куда-то в одну точку, словно была все еще в том сне.
   – Чудно, – отвечала Лари, с трудом ворочая языком: она не могла поверить своему счастью, она боялась пошевелиться. – А ты и впрямь чувствуешь себя лучше?
   – Гляди! – выйдя, наконец, из оцепенения, Роза откинула одеяло и вскочила на ноги. – Абсолютно здорова! – пропела она и закружила по комнате.
   – Роза, осторожно! – вскричала Лари. – Тебе еще рано так…
   – Абсолютно здорова! – не слушала та, взбираясь на кровать.
   Она принялась прыгать на ней, размахивая руками. На крики прибежали родители. Конечно, они не поверил в то, что Роза полностью исцелилась, ее заставили лечь в постель до прихода врача. Но уж после того, как удивленный доктор подтвердил то, что барышня здорова на тысячу процентов, никто более не мог удерживать ее в четырех стенах. Роза носилась по всему дому, ела за двоих и хохотала во весь голос. С помощью Лари она перебралась в их общую спальню и меняла наряды по три раза на дню. А вскоре они устроили обещанный пикник посреди парка и созвали всех друзей! Чудесное выздоровление Розы стало настоящим праздником. Все поздравляли ее и даже несли подарки, будто был то не пикник, а настоящие именины.
   Укладываясь ночью спать, уставшие, но довольные сестры тихонько переговаривались.
   – Да, – покачала головой Лари, – сработало волшебство ракушки. Удивительно просто! Старик так и сказал: «Способна излечить тело и душу».
   – Нет, Лари, не удивительно, – отвечала Роза. – Славный старик повстречался тебе и славную продал вещицу! Но это самая обыкновенная раковина, хоть и очень красивая. Мое тело и душу излечила ты! Своей заботой и своим теплом, и своими историями. И своей любовью.
   Сестры долго просидели обнявшись. Затем они легли в свои кровати – те стояли совсем близко, разделенные одной тумбочкой, – погасили свет и взялись за руки. Всю ночь они так и проспали, не расплетая пальцев. Мать с отцом заходили к ним, чтобы поцеловать. Звезды заглядывали к ним в окно полюбоваться. Теплый летний ветер залетал пожелать им спокойного отдыха. А на тумбочке меж кроватей лежала ракушка и всю ночь до самого утра рассказывала им свои истории. И снилось им, будто плывут они в ласковых морских водах, держась за руки. И снились им невиданные пестрые рыбы. И снились им жемчуга и коралловые рифы. И снился им шум прибоя.

Пианино

   Лишних денег не было. А они, как на зло, понадобились. И она решила продать пианино – а то стояло без дела уже несколько лет. Она перестала играть с тех пор, как закончила музыкальную школу и начала работать, не поднимая головы. И отныне притрагивалась к нему, лишь когда вытирала пыль. Она дала объявление в газету в раздел «Купли-продажи» с указанием марки пианино, его описанием, стоимостью, условиями продажи и номером своего телефона. Через два дня ей позвонили и спросили разрешения поглядеть на инструмент. Она договорилась на выходные.
   Утром субботнего дня она раскрыла дверь перед странным мужчиной. Был он высок и худощав и одет во все черное. В руках он держал свернутую в трубочку газету.
   – Я по объявлению, – тихо и кротко объяснил он.
   Она проводила его в зал, где стояло пианино.
   – Исправно? – спросил визитер, поднимая крышку.
   – Да, – отвечала она. – Вчера настроила. Вот, послушайте.
   Она опустила пальцы на клавиши, прошлась по ним с легкостью и быстротой пчелы, сыграла несколько простеньких гамм, сама не заметила, как перешла к этюдам, а затем музыка захлестнула ее с головой. Она все играла и играла, не имея сил остановиться, как изнуренный зноем путник не имеет сил оторваться от источника. А незнакомец все стоял и слушал, скрестив руки на груди. И было ему грустно.
   Когда она очнулась и прервала этот неожиданный домашний концерт, в комнате повисла тишина. Она не знала, сколько прошло времени – пятнадцать минут, два часа или весь день? Она развернулась, красиво уложила руки на коленях и подняла взгляд на своего слушателя.
   – Вы должны играть, – сказал он тихо и печально, после чего развернулся и покинул зал.
   В коридоре он, не останавливаясь, положил что-то на консоль и, не дожидаясь хозяйки, сам открыл дверь и ушел.
   Она сидела неподвижно, не убирая рук с колен и, не моргая, глядела в одну точку. Затем встала и заходила по комнате. Странный человек! А на нее-то саму что нашло? Как это все глупо получилось. Глупо, глупо! Вдруг она остановилась. Что он там оставил на столике в коридоре? Быть может домашний адрес, по которому нужно доставить пианино? Но ведь она указала в объявлении, что вывозом покупатель будет заниматься сам. Однако на консоли оказался не адрес и не визитная карточка. Там лежали деньги. Ровно столько, сколько она запрашивала за покупку. Что это значит? Он заплатил заранее и вскоре приедет за пианино? Или все-таки будет ждать доставки? Но по какому адресу его доставить? Она выбежала на улицу, намереваясь догнать чудака и потребовать от него объяснений. Незнакомца нигде не было видно. «Наверное, уехал на автомобиле», – думала она, возвращаясь в свою квартиру. Как-то рассеяно опустилась она на пуф перед консолью и бесцельно уставилась в одну точку. И тут в дверь ее постучали. Ага, ну вот и он. Наверное, вспомнил, что нужно было оставить адрес или уже пригнал грузовик или… кто ж его знает? Но на пороге стоял совсем другой человек.
   – Здравствуйте, я по объявлению, – заговорил вновь прибывший. – Мы с вами созванивались.
   – Как? – совсем запуталась она и выдала глупость: – А разве вы не приходили уже…
   – Да как же я мог уже прийти, ежели я только сейчас здесь? – отвечал посетитель, не менее растерянный.
   Точно! Вот чей голос слышала она в трубке! Торопливый и высокий, а не тот, тихий и печальный.
   – Простите, я уже не продаю пианино, – сказала она и закрыла дверь.
//-- * * * --//
   В следующую неделю она не вышла на работу и не вернулась туда вовсе. Она дала другое объявление в ту же газету, в котором предлагала уроки музыки. Со временем у нее набралось столько учеников, что она вела по три занятия в день. А по субботам она выступала в местном клубе по интересам. Публика ее очень любила и не скупилась на цветы и даже подарки, а дирекция клуба называла «нашей звездой». И пусть это была звезда далеко не первой величины, но светилась она ярко. И источником этого света было счастье.

Зеркало

   В то утро она, как всегда, еле заставила себя встать. Будильник орал как оголтелый. Муж сонно заворчал. Он поднимется через полчаса и нужно все успеть. Было ужасно холодно. Дома она одевалась как капуста, и все равно ей было холодно. Закутавшись в халат поверх мягкой пижамы, она пошла на кухню поставить чайник, а потом в ванную – умываться.
   – Фу, зараза! – вскрикнула она.
   Первая струйка воды, вырвавшаяся из крана, оказалась холодной. Нужно было подождать, пока вода согреется. И вот тогда, она посмотрела на себя в зеркало…
   Сначала она решила, что это спросонья. Умылась, вытерлась, снова глянула. Боже… Еще раз умылась, на этот раз холодной водой, тщательно промыла глаза. Как это возможно? Она себя разглядывала и думала, что сошла с ума. Зеркало отражало ее красивой!
   Она не была даже симпатичной. Не то, чтобы совсем уродиной, нет. «Не-при-вле-кательная женщина» – так она себя звала. Дурнушка. Она была хорошей дочерью, неплохой подругой, нормальной женой. Женой. Как она вообще умудрилась выйти замуж – она диву дивилась! Самое смешное, что с будущем мужем она познакомилась у салона красоты. Она сидела на ступеньках у входа и рыдала, потому что ее жутко обкорнали в этом самом салоне. А он вдруг, откуда ни возьмись, протянул ей носовой платок. А потом пригласил выпить кофе. Когда через несколько лет он точно так же протянул ей кольцо, она не поверила. Считала, что ей крупно повезло: такая серая мышка рядом с таким интересным мужчиной.
   Но сейчас она была, черт побери, красивой! Она ощупала свое лицо. Нос тот же, те же губы, глаза, скулы, уши – но все как-то преобразилось! Волосы мерцали и отливали каким-то приятным оттенком. Кожа казалась нежнее и белее, а ресницы гуще. Блестели глаза! Она выглядела свежей и… новой. Она попробовала улыбнуться. Сначала только уголками губ. А затем и показав зубы. Невероятно! Улыбка просто сияла! Она хохотнула и прикрыла рот руками. Ей понравилось, как это вышло – озорно, непринужденно и кокетливо.
   В этот момент засвистел чайник. Она побежала на кухню, сняла его с плиты, заварила свежий чай, быстро собрала на стол и снова пошла посмотреть на себя.
   Большое зеркало висело только в ванной и то, потому, что было там необходимо. Будь на то ее воля, она бы и банное тоже сняла: зеркал она не любила и редко в них смотрела. Еще у нее было зеркальце в косметичке, но она хранила его, потому что муж подарил.
   Она все вертелась перед зеркалом, пытаясь понять, что ее так смущает. Наконец, сообразила: халат на фоне ее переменившегося облика выглядел просто безобразно. Это был старый махровый халат, бесформенный, грубый, какого-то бурого цвета. «Надо бы сменить халат», – подумала она, и тут в ванную вошел муж.
   – Доброе утро! – поздоровалась она.
   – Доброе, – сказал он несколько рассеяно – обычно они не здоровались по утрам.
   Затем она сделала что-то совершенно фантастическое: взъерошила ему волосы и выпрыгнула – в прямом смысле слова – за порог. Когда он пришел на кухню и сел за стол, то все время смотрел на нее, не отрываясь, будто впервые встретил.
   – Что? – спросила она.
   – Ничего, – ответил он.
   Затем он подумал и сказал:
   – Знаешь, ты сегодня… ты сегодня удивительная.
   – Почему же? – она высоко подняла брови.
   – Я пока не знаю.
   В то утро он впервые за все время опаздывал на работу – все смотрел на нее, смотрел. Когда он, наконец, собрался уходить, она пошла в коридор провожать его и поцеловала на прощание. Обычно же она выкрикивала с кухни: «Ушел? Ага», – судорожно намыливая посуду. В этот раз она принялась за посуду только после того, как осталась одна. Включила радио – она его с незапамятных времен уже не включала – и как-то легко и быстро все перемыла и пошла работать.
   Работала она дома телефонисткой. Это была нудная работа, бездарная, но другой не было. Пять дней в неделю ей нужно было обзванивать людей по базе данных и предлагать им услуги стоматолога. На это уходило часа четыре. Получала она мало: смешную зарплату и проценты с привлеченных клиентов. Вернее, получала бы проценты, если б привлекла хоть одного клиента. Но, как повелось, с ней и двух минут не разговаривали, будто сквозь трубку видели, какая она непривлекательная. В любом случае, заработок она тратила редко. Все откладывала, правда, непонятно на что.
   В то утро, из-за того, что муж так задержался, и из-за того, что посуду она вымыла позже, чем обычно, она тоже опаздывала начать работу. Не успела заправить постель и даже переодеться. Она махнула рукой, перенесла на кровать блокнот, бумаги и телефон и улеглась рядом с ними, только сначала сняла этот нелепый халат.
   На первый звонок ответил мужчина. Она сказала: «Алло, здравствуйте», – и замолчала. У нее изменился голос… Обычно она говорила быстро, резко, запиналась, а теперь! Голос звучал спокойно, ровно и был какой-то – трудно описать – медовый что ли?
   – Алло! – повторили на том конце провода.
   Она взяла себя в руки и завела привычный монолог. Она говорила то же самое, те же слова, но все как-то по-другому. Потенциальный клиент не бросил трубку, нет! Он слушал, задавал вопросы, даже шутил. После того, как они распрощались, она сидела с трубкой у уха, слушала отбойные гудки и никак не могла прийти в себя. Затем она встала, снова сходила в ванную посмотреть в зеркало. Она простояла напротив него минут пять, а потом пришла к заключению:
   – Потому, что у красивой женщины и голос красивый, – сказала она вслух и пошла работать.
   Четыре часа пролетели незаметно и в таком же точно духе. Пару раз, правда, ей все же давали отбой в ухо. На это она пожимала плечами и улыбалась.
   Когда с работой было покончено, она стала собираться в магазин. Ей захотелось приготовить что-нибудь особенное, что-нибудь по-настоящему вкусное, а не дежурный ужин.
   В это время в магазинах, как правило, бывают домохозяйки. Ближайший к их дому маркет не был исключением. Женщины на нее не смотрели, зато сотрудники торгового зала оборачивались. Проходя мимо отдела косметики, она сняла с полки бутылочку пены для ванны. «Купания Клеопатры» – было написано на ней. Она подумала с минуту и решила купить. Далее ей улыбнулся кассир, а охранник разрешил выкатить продуктовую тележку с территории магазина аж до самого подъезда. Она просто спросила его об этом, и он ответил: «Конечно! Вон сколько набрала! Нечего такие тяжести таскать!» И в магазине, и на улице она все вертела головой по сторонам – пыталась найти хоть какую-то отражающую поверхность, чтобы поглядеть на себя. Но ничего подобного ей не попадалось на пути, и она спешила домой, чтобы в сотый раз глянуть в зеркало.
   Словом, это был сказочный день! Радио она так и не выключила – все делала под музыку. А вечером вернулся с работы муж и принес ей цветы.
   – В честь чего?! – вырвалось у нее.
   Мысленно она тут же себя отругала за такую реакцию: красивая женщина не должна удивляться цветам и подаркам. Нужно было сказать что-то вроде: «Ах, какая прелесть! Спасибо!»
   – А вот я другой вопрос себе задаю, – сказал он, – почему я прежде тебе не дарил цветов? Просто так.
   Следующим утром она выпорхнула из-под одеяла еще до того, как прозвонил будильник – разбудил аромат цветов, вазу с которыми она поставила вечером на прикроватную тумбочку. Тихонько, чтобы не потревожить мужа, она выудила из недр шкафа пакет с шелковым халатом и побежала в ванную. Этот халат она распаковывала всего однажды: когда получила его в подарок, а после так же аккуратно сложила и запечатала обратно. Он и пролежал нетронутым в шкафу уйму времени. Это был красивый халат. «Как раз для красивой женщины», – думала она, надевая его и неотрывно глядя в зеркало.
   – Ух ты! – сказал муж, когда вошел в кухню. – Как же тебе идет!
   – Спасибо! – она обняла его. – Доброе утро!
   – Ты все же удивительная какая-то, – задумчиво проговорил он.
   Она загадочно улыбнулась и налила ему чаю.
   Работа, как и вчера, делалась легко и быстро. Один из потенциальных клиентов держал ее на проводе минут двадцать, наверное!
   – Какой же у вас красивый голос, – говорил он ей. – Вы никогда не хотели поработать диктором?
   – Нет! – она рассмеялась.
   – И смех у вас тоже чудесный, – продолжал он. – Вам даже не просто диктором, а ведущей утреннего эфира нужно быть! Быть может, вы приедете на студию, сделаем пару записей?
   «Маньяк какой-то, – подумала она. – Этого еще не хватало».
   – Послушайте, – ответила она, – мне еще сто тридцать пять номеров обзванивать… Всего вам доброго!
   – Зря растрачиваете свой талант! – успел он выкрикнуть, прежде чем она повесила трубку.
   Впервые за все время она сама повесила трубку! Такое событие нужно было отметить. Закончив работу, она налила себе бокал вина и выпила его, лежа в ванне с пеной. Высушившись, как следует, после «Купаний Клеопатры», она заглянула в шкаф: хотелось надеть что-нибудь красивое. С дальней полки она достала свой летний сарафан, длинный, до пола, и пестрый. Это была чуть ли не самая нарядная вещь в ее гардеробе. Она носила его только по особым случаям и только летом, то есть практически не носила. «Надо бы обновить гардеробчик», – решила она и надела сарафан. После к сарафану добавились серьги, браслет и колечко.
   Вечером позвонил начальник – он всегда звонил в конце рабочей недели. Обычно она с ужасом ждала этих звонков: ничего приятного она в свой адрес не слышала, но в этот раз…
   – Три клиента с твоих звонков! – кричал он в трубку. – И это за два дня! Ты в ударе что ли?
   – О, я рада!
   Отвечать она старалась спокойно, но чуть ли не прыгала от восторга.
   – Двое вчера, один – сегодня, – рассказывал начальник. – Правда, этот сегодняшний псих какой-то! Все просил дать ему номер твоего телефона, называл тебя «женщиной с невероятно красивым голосом». Ну да черт бы с ним, на прием все равно записался.
   «Боже, только не это», – подумала она и спросила:
   – Номер не дали?
   – А?
   – Номер, говорю, не дали?
   – Этому психу что ли? Конечно, нет! Ты расстроена? – он захохотал, будто выдал что-то сверхсмешное.
   «Пошляк», – подумала она, а вслух сказала:
   – Вы как никогда остроумны.
   Он замолчал. У нее чуть сердце не выпрыгнуло – впервые она дала ему понять, что он хам.
   – Ну, ты это, – пробубнил он, наконец, – понедельник – первое число, приходи за зарплатой. Проценты получишь, когда клиенты расплатятся.
   – С удовольствием, – ответила она. – Хороших выходных!
   И повесила трубку. Как она его, а?! Она вскочила на кровать и начала прыгать по ней, как делала это в детстве (до того, как осознала свою непривлекательность).
   Вернувшемуся после работы мужу она кинулась на шею от радости. А тот принес ей конфеты. Самые ее любимые конфеты. В этот раз она не спросила: «В честь чего?», – а воскликнула:
   – Ты меня балуешь!
   – Надо бы мне почаще это делать, – ответил он.
   А на следующий день она проснулась поздно. Удивительное дело: обычно она с трудом поднималась в будни, а на выходных не могла спать – просыпалась и все тут! Но в ту субботу она спала. А когда открыла глаза, увидела, как муж вносит в комнату поднос с завтраком.
   – Да ты что! – она всплеснула руками.
   – Ты так сладко спала, – сказал он. – Я подумал, почему бы не принести тебе завтрак? И еще я подумал, почему я прежде никогда такого не делал для тебя?
   – Какая прелесть! – она хлопала в ладоши, разглядывая содержимое подноса. – Позавтракай со мной.
   И они позавтракали, а потом пошли гулять в парк. И на них то и дело оглядывались и мужчины, и женщины. Она видела, что ему это приятно, ловить на своей жене восторженные взгляды. Ей ужасно хотелось глянуть на свое отражение, но она забыла косметичку дома, в которой было маленькое зеркало. «Надо взять в привычку все время носить его с собой», – думала она.
   В воскресенье она снова проснулась поздно. Муж только что поднялся – подушка была еще теплая. Она слышала, как он умывается в ванной и поспешила туда, к нему.
   – Доброе утро! – она поцеловала его в мокрую щеку.
   – Ой, встала? Доброе.
   Пока он вытирался, она смотрела на себя в зеркало и наслаждалась. А потом он сказал:
   – Хороший плафон мы купили, да?
   – Что? – спросила она.
   – Плафон, – муж мотнул головой в сторону лампочки, – свет через него такой приятный, мягкий.
   И тут ей все стало ясно. Как удар грома. Это таинственное преображение, эта с неба свалившаяся «красота» – все было обманом зрения. Свет каким-то особенным образом преломлялся, проходя сквозь новый плафон, из-за чего на ресницы падали тени, и те казались пышными. Из-за цвета и толщины стекла волосы и зубы приобретали блеск, кожа – нежный оттенок. Она огляделась по сторонам: сияли раковина и ванна, рукоятки зубных щеток казались ярче, мыло выглядело совсем новым. Коврик на полу – и тот переливался. Они повесили этот злосчастный плафон в среду вечером – накануне ее «метаморфозы» – после того, как она разбила предыдущий, пытаясь вымыть. Вечером она в зеркало не смотрела, а утром – «проснулась красивой».
   Она выбежала из ванной, вернулась в спальню, забралась с головой под одеяло и зарыдала.
   – Что с тобой? – испугался муж. – Слышишь меня?! Что?
   – Лучше бы я сегодня не просыпалась!
   – Да что же такое?
   И она рассказала. Сказала, что она, как идиотка, вообразила себя красивой, а на деле была все такой же дурнушкой. Он говорил, что она не права, что она не дурнушка. Но она и слушать не желала, все плакала, плакала и просила оставить ее в покое.
   – Знаешь, – сказал он, – важно не то, какой ты себя видишь, а то, какой ты себя ощущаешь.
   И он оставил ее в покое. Она провалилась в сон. Встала только к обеду, помятая, с опухшими глазами. Мужа не было – ушел куда-то. Весь день провела она как в бреду, почти не ела, все время спала.
//-- * * * --//
   Ее разбудил муж.
   – Я что, проспала? – она рывком села в кровати.
   – Нет, – сказал он, – еще ночь. Идем.
   – Куда? – она опустилась обратно на подушки.
   – В ванную, идем.
   Он привел ее в ванную. Она зажмурилась – свет бил в глаза.
   – Посмотри в зеркало, – попросил он.
   – Я не хочу.
   – Посмотри, пожалуйста, – настаивал он.
   Она посмотрела.
   – Что видишь?
   – Это обман, – сказала она.
   – Не важно. Что ты видишь?
   – Себя, – вздохнула она.
   – А какая ты?
   – Кажусь красивой, – ответила она.
   – А теперь посмотри вот туда, – он указал пальцем на плафон.
   Она подняла глаза и увидела, что на месте прежнего плафона совсем другой – такой же, как у них был раньше.
   – Я полгорода оббегал, пока не нашел его, – сказал муж.
   – Но… – она раскрыла рот.
   – Ты сейчас увидела себя красивой, потому что ждала этого, – объяснил он. – Так жди этого каждый раз, когда подходишь к зеркалу.
   Она промолчала.
   – Как ты думаешь, почему я женился на тебе? – спросил он вдруг.
   Она пожала плечами:
   – Из жалости…
   – Это очень глупо с твоей стороны так считать, – ответил он. – Красивые женщины не говорят такой ерунды.
   – Прекрати, слышишь! – закричала она и закрыла лицо руками.
   Но он отвел ее ладони от лица и заставил посмотреть на свое отражение.
   – Твоя красота вот здесь, – он легонько постучал пальцем по ее виску.
   Они долго стояли, обнявшись, а потом пошли на кухню пить чай.
   – Мне работу предложили, – сказала она.
   – Да? Где?
   – На радио, – ответила она. – Пожалуй, я соглашусь.
//-- * * * --//
   – Алло! – сказала она.
   – Это вы, это вы! – закричали ей в ухо. – Женщина с красивым голосом! А я так просил этих паршивцев дать ваш номер телефона, даже на вашу бездарную консультацию записался! А вы сами мне позвонили!
   – Ну, у меня-то был ваш номер, – сказала она. – Просто я хотела спокойно подумать над вашим предложением. Если вы, конечно, не маньяк и не хотите заманить меня в какой-нибудь подвал.
   – Что? Подвал? Никаких подвалов! Шестнадцатый этаж, адрес… Записываете?
   – Да! – говорила она. – Диктуйте!
   – Приедете? Сегодня?
   – Да! – она хохотала вовсю. – Диктуйте уже!
//-- * * * --//
   Это была небольшая радиостанция. Ей понравился коллектив и сам директор – маленький, круглый, невероятно энергичный.
   – Я так и знал, что вы красавица! – сказал он, когда она пришла. – У женщины с таким красивым голосом все должно быть красиво!
   «Вранье», – улыбнулась она, но вслух сказала:
   – Спасибо! Как приятно иметь дело с человеком, у которого такой хороший вкус!
   Шутка пришлась ему по душе. Они обсудили условия работы и заключили договор.
   После радиостанции она поехала за расчетом.
   – Я не понял, – начальник посмотрел на часы, – ты сегодня не работала что ли?
   – Не-а, – небрежно бросила она, – и завтра не собираюсь.
   – Я не понял… – повторил он.
   – Я ухожу, – пояснила она. – Рассчитайте меня. И проценты сейчас выплатите, у меня времени не будет за ними мотаться. Прямой эфир. Ясно?
   И ее рассчитали. И выплатили вперед проценты. Впервые за все время работы.
   По пути домой она зашла в торговый центр, обновить гардероб. Вечером она устроила дефиле перед мужем, и он аплодировал на каждый ее выход. А уже через неделю он слушал ее в прямом эфире, пока ехал на работу. А через месяц, когда он спросил, что она хочет в подарок на день рождения, она попросила зеркало – большое – пребольшое.

Бабушкин подарок

   В одном из ящиков комода бабушка хранила старую коробку из-под печенья. В ней она держала свои сокровища: янтарные бусы, серьги из перламутра, тяжелые потемневшие перстни с крупными самоцветами, черепаховый гребень, маленький складной лорнет, золотую цепочку со старомодным плетением и кулоном в виде морского конька, брошь-стрекозу, крошечную амфору с остатками масла иланг-иланга и три конверта с письмами, открытками и черно-белыми снимками на самом дне. Марита могла часами напролет сидеть за этой коробкой и рассматривать чудные вещицы, осторожно перебирая их и даже примеряя. Но милее всех ей был массивный браслет почерневшего серебра. Его бабушка привезла из Индии, куда она в молодости поехала преподавать французский язык и где прожила несколько лет. Он был выполнен вручную и состоял из семи овальных пластин, каждая из которых имела свою особенную неповторяющуюся резьбу: так на нем мирно соседствовали слон, тигр, павлин, цветок лотоса, заходящее солнце, девушка-танцовщица и юноша-охотник. Мариту завораживал этот необыкновенный браслет. А больше всего нравилась ей история, которая была с ним связана. «Благодаря ему, – говорила бабушка, – я встретила вашего дедушку». И вот как все было.
   Шел второй год пребывания бабушки в Индии. В свой выходной день она прогуливалась по местному базару и остановилась у лавки ремесленника. Там среди множества причудливых изделий нашла она этот браслет и непременно захотела купить его. Но у нее с собой не оказалось достаточно денег. Продавец не соглашался уступить в цене, а идти домой за деньгами было не близко – до закрытия рынка она бы не успела вернуться. И тогда в их спор вмешался молодой европеец. Он оплатил полную стоимость браслета и надел его на руку бабушки. Он действовал так решительно, что слабые протесты бабушки были подавлены на корню. А в качестве награды незнакомец попросил лишь составить ему компанию за чашечкой чая. Так они и познакомились. Он оказался инженером и уже третий год жил в Индии. Они полюбили друг друга и вскоре решили пожениться. Они подписали брачное свидетельство в посольстве, а затем сыграли пышную свадьбу с обрядами по местным традициям. Снова и снова просила Марита бабушку рассказать эту чудесную и такую красивую историю, почти легенду, и как можно подробнее описать сказочную свадьбу с национальными танцами, лепестками роз, прогулкой на слоне и катанием в лодке.
   Когда Марита и ее сестры были совсем детьми, бабушка обещала, что подарит каждой из них в день их восемнадцатилетия любую вещицу из коробки, которую они сами выберут. Марита уже тогда знала, что попросит у бабушки браслет и только его. И так как она была самой младшей, ей проходилось ждать и надеяться, что сестры остановят взгляд не на нем. Она переживала напрасно. Старшей досталось кольцо с настоящим сапфиром. Средней – бусы из черного жемчуга, которые можно было обмотать вокруг шеи три раза, иначе они доходили до пупа. Бабушка с интересом следила за тем, как Марита дважды облегченно вздыхала, узнав о желании сестер. Она, конечно, догадывалась, что младшей внучке ее полюбился браслет, но думала, что, став постарше, девочка может переменить выбор в пользу кольца или жемчуга – самых красивых и дорогих украшений из коробки – и расстроится, когда сестры ее опередят. Но Марита оставалась верной своему решению и терпеливо ждала назначенного часа.
   И вот, за неделю до восемнадцатилетия, бабушка пригласила ее в свою комнату попить чаю. Марита хорошо знала, для чего был устроен этот маленький ритуал. На столе рядом с чашками, сахарницей и вазочкой конфет стояла та самая коробка из-под печенья.
   – Ну что ж, моя деточка, – сказала бабушка, – вот и пришел твой черед.
   – Бабушка, – говорила Марита, – ты же знаешь, как я надеялась, что твой индийский браслет дождется меня!
   – В таком случае ты получишь его уже через неделю.
   – Бабушка, – замялась Марита, – как раз о сроках я и хотела с тобой поговорить. Не откажешься ли ты подарить мне его всего на денек раньше?
   – Отчего же такая спешка? – удивилась бабушка. – И ведь ты знаешь, что заранее преподнесенные подарки не очень хорошая примета.
   – Бабушка, миленькая, ну пожалуйста! – упрашивала Марита. – Мне очень надо!
   Дело в том, что день рождения Мариты приходился на субботу – отличный день для праздника: гости не будут усталыми после рабочего дня, а впереди у всех окажется еще целый выходной для отдыха и домашних дел. Но Марита решила накануне, в пятницу, сразу после занятий, сходить с подругами по учебе в кафе и отметить событие с ними отдельно. Ведь не наболтаешься и не насмеешься же с девочками во время шумного застолья, да еще и при несчетном количестве дядюшек и теток. А воскресенье для девичника не годилось – ведь это был день перед понедельником. Вот именно для пятничных посиделок Марите и понадобился браслет – очень уж ей хотелось щегольнуть перед подругами. Узнав о причине, бабушка немного огорчилась, ведь это была не простая побрякушка, которую можно выставлять напоказ, а вещь, заключавшая в себе смысл. Но она уступила просьбам внучки – ведь в конце концов, что решает один день?
   И вот в пятницу утром бабушка торжественно застегнула на тонком запястье Мариты долгожданный подарок и сказала ей:
   – Мне очень приятен твой выбор. Он многое говорит о твоем вкусе и характере. Береги его и всегда помни, что вместе с украшением я передаю тебе историю своей любви, и ты отныне будешь ее хранителем и, когда состаришься, передашь ее вместе с браслетом своей внучке.
   Они поцеловались и обнялись. Бабушка проводила именинницу до дверей. В коридоре Марита повертелась перед зеркалом. На ней было самое настоящее маленькое черное платье, в котором можно пойти на учебу, а после заскочить с подружками в кафе. Она надела поверх него белый ажурный жакет с рукавами в три четверти, чтобы не выглядеть на занятиях излишне празднично. В этот день она взяла сумочку поменьше и встала на каблуки. Из украшений не надела ничего, кроме подаренного браслета и распустила свои длинные волосы. Косметики на ней было в меру. Бабушка залюбовалась внучкой – ей очень нравилось то, как выглядела девушка. Марита и сама осталась довольна своим внешним видом. Ахнули и подруги, когда кинулись поздравлять ее перед началом занятий. Ну а браслет был удостоен наивысшей оценки. В кафе он передавался с рук на руки по нескольку раз и, казалось, был засмотрен до дыр.
   Вечером довольная Марита возвращалась с полными руками: в левой она несла цветы, в правой – красивые бумажные пакеты с подарками, а к ручке сумки, перекинутой через плечо, привязала воздушные шары. Она не стала садиться в автобус с такой ношей и пошла пешком – кафе находилось недалеко от дома. И вдруг она замерла, будто пораженная молнией. На левом запястье не ощущалось прежней тяжести. Она никак не могла рассмотреть его, скрытое под цветочной бумагой и поспешила к ближайшей лавке. Она сложила на нее цветы и пакеты и уставилась на свои руки. Браслета не было. «Только без паники», – велела она себе и принялась рыться в сумке, надеясь, что браслет упал в нее, когда она полезла за зеркальцем. Но и в сумке ничего не обнаружилось. Тогда она стала крутиться по сторонам, как котенок, преследующий собственный хвост. И все пыталась вспомнить, когда она видела его на себе в последний раз. Затем сгребла с лавки дары и побежала обратно в кафе, по пути непрерывно смотря под ноги. На дороге браслет не валялся, и в кафе его никто не видел и найти не мог. С трудом сдерживая слезы, Марита присела на краешек стула. Сотрудникам стало жаль ее, они напоили ее чаем и заверили, что обязательно свяжутся с ней, если все-таки обнаружат пропавшее.
   На обратном пути, она думала о том, что не оправдала доверия бабушки, о том, что это память о дедушке, о том, как безответственно поступила она с таким ценным и глубокомысленным подарком, что по ее вине он канул в лету и о том, что произошло все из-за глупого бахвальства. Она все же разрыдалась. И пришла вся в слезах, чем немало напугала домашних. Когда она рассказала о случившемся, на нее обрушились с обвинениями. И только бабушка вступилась за растеряшу. Она увела несчастную в свою комнату и собственноручно стерла с ее лица расплывшийся от слез макияж, расчесала ее растрепавшиеся волосы и помогла переодеться в домашнее платье. Затем бабушка поставила в вазы цветы, накрыла ужин на двоих у себя и уговорила внучку поесть. За все это время Марита не могла поднять глаз на нее и вымолвила всего пару слов. Перед тем, как пойти спать, она кинулась к ней шею и снова разрыдалась:
   – Бабушка, прости… – сокрушалась она. – Прости меня, бабушка, пожалуйста!
   – Ну что поделать, моя милая, – отвечала та. – Это всего лишь вещь. Но ведь сдаваться еще рано – утро вечера мудренее.
   Спала Марита в ту ночь беспокойно. Она все время просыпалась и молилась: «Только бы вернуть его, только бы вернуть! Я отдам его бабушке и больше не притронусь к нему!» А когда снова проваливалась в дрему, ей снился злосчастный браслет и опечаленная бабушка, которая все повторяла, как заклинание: «Утро вечера мудренее», – и гладила ее по голове.
   Именинница проснулась от того, что ее действительно гладили по голове. Она с трудом открыла опухшие от слез глаза и увидела сидящую на краю ее кровати бабушку. На губах ее играла хитрая улыбка.
   – С днем рождения, милая, – сказала бабушка, – это для тебя.
   Она положила поверх ее одеяла маленький букетик сирени.
   – Ох, бабушка! – тяжело вздохнула Марита. – Никогда больше не дари мне ничего, я теперь не имею на это право.
   – А это еще не все, – загадочно отвечала бабушка, – вот гляди, что обнаружила я на столбе, когда ходила за цветами.
   И она протянула Марите листовку. «Найден браслет, – говорилось в ней, – очень красивый и, без сомнения, редкий. Потерявшего прошу обратиться по телефону такому-то».
   – О, Боженька милостивый! – подскочила Марита в постели. – Это он!
   Прямо в пижаме, не умывшись, бросилась она к телефону и от волнения с первого раза набрала неправильный номер. Но со второй попытки попала, куда нужно. Ей ответил молодой человек. Он попросил описать браслет. Марита перечислила такие мельчайшие подробности, что сомнений не оставила.
   – Я так понимаю, мы живем по соседству, – говорил молодой человек. –
   Когда мы можем встретиться?
   – Да хотя бы и через пять минуть! – выпалила Марита.
   Краем глаза она увидела, как замахала руками бабушка. Марита повернулась к ней. «Молодой человек?» – спросила бабушка одними губами. Марита кивнула. Бабушка погрозила ей пальцем. «Через полчаса!» – прошипела она.
   – Простите, – тут же исправилась Марита. – Через полчаса вам будет удобно?
   – Через полчаса – отлично, – отвечал он, – как раз собаку поведу выгуливать.
   За полчаса она была умыта, причесана, избавлена от отеков на веках и одета. Она явно произвела впечатление на молодого человека, который передал ей браслет в целости и сохранности и наотрез отказался от вознаграждения. Тогда Марита пригласила его в гости, упомянув о том, что как раз сегодня празднует день рождения. Но молодой человек вежливо отказался, сославшись на неотложные дела, и обещал прийти на чашечку чая следующим днем.
   Марита вернулась домой, так крепко сжимая браслет, будто его пыталась отобрать у нее банда злоумышленников.
   – Вот! – торжественно заявила она, протягивая находку бабушке. – Я так счастлива! Так счастлива, что он нашелся! Спрячь его обратно в коробку. Пусть он останется твоим.
   Бабушка приняла браслет и снова надела его Марите на левое запястье.
   – Ну уж нет, – сказала она. – Уже со вчерашнего дня он принадлежит тебе. Теперь он часть твоей жизни и твоей истории.
   День рождения отметили весело. Шумные дядюшки и тетки завалили именинницу подарками, осыпали ее десятками поцелуев и поздравлений. Ели много и с аппетитом, смеялись громко, а бокалы поднимали часто. Под конец трапезы стол был вовсе убран из зала, чтобы освободить место для танцев. А когда принесли торт со свечами, все запели! Марита сначала постоянно проверяла, на месте ли браслет, но после успокоилась и решила, что больше никогда не потеряет его, ибо теперь поняла настоящий смысл этого подарка.
   А на следующий день в гости, как и обещал, пришел молодой человек с букетом цветов.
   – Ну, вы настоящий герой! – похвалила его бабушка, когда они уселись пить чай.
   – Да какой же я герой? – искренне удивился тот. – Я случайно нашел его на улице в кустах, когда с собакой гулял и сразу, не откладывая, объявление повесил.
   – А ведь могли бы и себе оставить, – предположила Марита.
   – Да как можно? – помрачнел молодой человек.
   – Ну, словом, редкий случай, – отвечала Марита, – когда один и тот же предмет дважды оказался лучшим подарком на день рождения. Только это не просто предмет. В нем глубокий смысл. Так ведь, бабушка?
   – Так, – улыбнулась бабушка и подмигнула портрету дедушки.
   Дедушка подмигнул в ответ и продолжил любоваться молодыми людьми с высоты своего положения.

Мама в изумрудном платье

   Когда она приехала домой на праздники, то заметила, как сильно переменилась мама. Та стояла на перроне и, вытянув шею, смотрела поверх голов. В медных волосах начала проступать седина, сетка тонких морщинок покрыла лоб, плечи поникли, а взгляд угас – и это была самая пугающая из перемен. Некогда взгляд этот пылал. Много лет назад, когда ее объявили школьной королевой красоты. На ней было изумрудное платье – клеш до колен с треугольным вырезом. Волосы струились по плечам излившейся лавой. Победительница прошлого года короновала ее, через плечо ей перекинули титульную ленту, а в подарок преподнесли немыслимое сокровище – жемчужное ожерелье, в застежке которого сверкал настоящий бриллиант. В тот год приз для школьного конкурса вручал местный предприниматель, который не поскупился на украшение. Истинно по-царски, сдержав победоносный клич, она лишь снисходительно улыбалась и приветствовала свой народ воздушными поцелуями и едва заметными помахиваниями руки. Ослепленная лучами прожекторов, она смотрела на них с высоты сцены, и видела, как мир расстилается у ее ног. Но мир сыграл с ней злую шутку, не позволив этим королевским ногам ступить на себя. Жизнь сложилась не так, как ей грезилось. От короны остались лишь пожелтевшие снимки – через год, ее пришлось передать новопровозглашенной счастливице, – выцветшая лента пылилась в сундуке. Она сохранила фигуру и все еще могла влезть в то изумрудное платье, но оно вылиняло и имело жалкий вид. И только жемчуг, который она не снимала никогда, навевал мысли о былой красоте, мечтах, победе. И вот теперь она, санитарка в госпитале, поблекшая, утратившая прежнюю уверенность в себе, стоит в вокзальной пыли и ищет глазами дочь. Она была прощена судьбой в тот момент, когда углядела новый прекрасный смысл жизни в любви к своему ребенку – девочке было тогда пять лет. Прощена, но не вознаграждена. Она всегда приходила на вокзал встречать или провожать ее. Даже когда необходимость в этом отпала. Они обнялись и поехали домой.
   Пока тряслись в автобусе, дочь думала о том, что уже не в первый раз мысль о доме навевала на нее тоску. Он больше не был родной норкой, в которую можно заползти, чтобы набраться сил и немного передохнуть от вечной гонки со временем. Обветшалый и убогий, он скорее стал скучной обязанностью. Обшарпанные стены, потемневшие обои, скрипучая мебель, и этот двор с самодельной оградой – даже и не пригласишь никого. А раньше это был целый мир, полный приключений и чудесных игр: вигвам под грушей, уроки колдовства на чердаке, послеобеденные чаепития на веранде и сказки у камина. И, конечно, мама – красивая, сильная орлица, – с которой не хотелось расставаться ни на минуту. Почему нельзя вернуться туда?
   Дойдя до этой мысли, она фыркнула – ну уж нет, она не станет даже оглядываться назад. Только вперед! К мечтам, к славе и роскоши, к другой яркой жизни, не такой, как эта. Она считала, что уже сделала первый шаг, поступив на факультет живописи. В тот год мама ходила по соседям, одалживая деньги на переезд дочери в столицу. Она не была против ее выбора, не заставила ее пойти на врача или юриста, чтобы обзавестись надежной профессией и прилично зарабатывать, обеспечивая себя и мать. Не попрекала тем, что вложила в нее столько сил и средств не для того, чтобы она малевала пейзажи и перебивалась с хлеба на воду во славу искусства. Мама просто собрала деньги и делала все, чтобы каждый месяц посылать ей побольше.
   Поначалу она страшно скучала и по ночам тихо плакала в подушку, боясь, что заметят соседки по комнате и поднимут на смех. Каждый приезд домой был праздником, а каждая посылка – манной небесной. Со временем, войдя в новый ритм жизни и погрузившись в учебу, ее перестало тянуть к пенатам. Отчаянно захотелось другого – посмотреть мир, почувствовать уверенность в завтрашнем дне, не подсчитывать каждую копейку. Когда начались занятия по фотографии, она купила по дешевке у кого-то из старшекурсников старенькую камеру. Она научилась хорошо снимать и вскоре поняла, что не кисть, а пленка – ключ к ее воздушному замку. У нее был дар ловить особый момент и одним кадром рассказывать целую историю. Однажды она заметила на доске объявлений листовку с информацией о фотоконкурсе. К участию приглашались молодые таланты. За первое место обещали денежный приз. Когда она дошла до суммы вознаграждения, в висках у нее застучало. Ого! Ей хватит на поездку в Париж! Господи, сколько же там всего можно наснимать! Она найдет способ организовать выставку и уж после – держись, мир. Целую неделю она ходила сама не своя и только ломала голову, что бы такого придумать? Что придумать? Она засыпала с этой мыслью и просыпалась с ней. Бродила по городу, заглядывала в окна. В конце концов, поиски привели ее на крышу общежития. Оттуда открывался хороший вид на квартал. Тайком взобравшись туда, она стала глядеть по сторонам в поисках того самого кадра. И вдруг в прямом смысле на нее снизошло озарение. В лучах заходящего солнца вспыхнул один из шпилей, будто громоотвод от удара молнии. Вскрикнув от радости, она принялась щелкать затвором. Однако ее постигло горькое разочарование: проявленные снимки оказались плохи – камера просто не потянула. Это не годилось для конкурса. Солнце будет заходить здесь каждый вечер. Шпиль никуда не денется. Но сроки выходят. Срочно нужен был новый фотоаппарат.
   Во время обеда мама стала расспрашивать ее о том, как идут дела, и она первым делом рассказала о конкурсе и о том, как нужна ей хорошая камера.
   – И сколько же она может стоить? – спросила мама.
   Она назвала цену.
   – Очень дорого, – покачала головой мама. – А нельзя ли у кого-то из ребят одолжить на время. Это же всего один кадр.
   И тут ее прорвало. В конце-то концов, почему так происходит?!
   – Но это не профессионально, мама! – вскричала она. – У фотографа должна быть своя техника! Я хоть когда-нибудь у тебя чего-то просила? Я умудряюсь жить на копейки, учусь лучше других и все сама, все сама! Для остальных родители чего только не придумывают. Некоторые даже кисть не научились держать, смотришь – у того выставка прошла, у этого. А я что? Я же не на наряды прошу, а для дела, для работы!
   Она осеклась и замолчала. Молчала и мама. Затем она проронила:
   – Я как-нибудь найду деньги.
   – Ага, я уже забыла о конкурсе, – зло бросила она и ушла из-за стола.
   Праздничные дни прошли уныло. Они мало разговаривали, обмениваясь лишь дежурными фразами. В день отъезда она сказала маме, не имея сил поднять на нее глаза:
   – Ты не ходи, мам, я сама.
   Но мама, конечно же, проводила. Всю дорогу до вокзала ее изнутри точил жестокий на расправу червь под названием совесть. Прощаясь на перроне, они обнялись. Она хотела сказать: «Прости меня, мама!» и еще: «Мама, я люблю тебя!», – но к горлу подступил такой тугой ком, что она еле сдерживала себя, чтобы не расплакаться. Мама, как обычно, передала ей сверток со съестным в дорогу. Сидя в вагоне, она все же пересилила себя и посмотрела ей в лицо. Ей показалось, что образ мамы будто распался. Ему чего-то не хватало. Какого-то связующего элемента. Поезд тронулся и поплыл прочь, постепенно набирая скорость. Она отчаянно забила ладонью по стеклу и, наконец, позволила слезам пролиться. Мама замахала ей обеими руками: это выглядело и забавно, и грустно – точно птица решила взлететь и позабыла, как это делается. Она стояла там, пока поезд не скрылся из виду, превратившись в черную точку.
   Только на полпути она развернула сверток. Бутерброды, булочка с изюмом, красное яблоко и какой-то конверт. Она заглянула в него. Там лежали деньги. Она аккуратно перебрала купюры пальцем. Ровно столько, чтобы хватило на фотоаппарат. Она закрыла конверт и прижала его к себе. Но откуда? Невозможно было бы собрать столько по соседям за три дня. Да и не дают они больше в долг – у всех свои заботы. И тут ее ослепило догадкой. Связующий элемент! На маме не было ее жемчуга!
//-- * * * --//
   Следующий день прошел в страшной суматохе. После бессонной ночи она поднялась в пять утра, чтобы успеть к первому поезду. С собой взяла только старенькую камеру и конверт с деньгами. Слава Богу, в их городишке была только одна ювелирная лавка. И она молилась о том, чтобы найти на ее витрине жемчуг. Всю дорогу в поезде и автобусе она только и твердила:
   «Господи, прошу, миленький, пусть оно будет там. Пусть оно будет там. Пусть будет там». Она почти бежала от остановки. И когда влетела в лавку, опустилась на колени перед мерцающим в лучах подсветки ожерельем, чем не на шутку перепугала хозяина. Он, конечно, отдал ей украшение и не потребовал больше, чем заплатил сам, воспользовавшись ситуацией. Он даже не стал пересчитывать деньги в конверте.
   Она вошла в дом, прошла на кухню, зная, что найдет маму там, так как по понедельникам она работала во вторую смену, и обвила ее шею руками, прижалась к ней всем телом, уткнулась в ее теплое и уже не такое крепкое плечо. Из ее груди вырвались глухие, усталые рыдания. Они стояли так бесконечно долго, а когда, наконец, выпустили друг друга из объятий, на шее у мамы снова покоилось ожерелье.
   – Ах, милая, что же ты сделала! – всплеснула руками мама. – Я с трудом уговорила его!
   – Мама, больше тебе не придется никого уговаривать из-за меня и посылать мне денег. Теперь я буду заботиться о тебе.
   – Как же твой конкурс? – спросила она.
   – Конкурс будет. Где твоя школьная лента?
//-- * * * --//
   Она усадила маму прямо здесь же, на кухне, на фоне облупившейся стены и плиты, как есть, не разрешив ей умыться и переодеться.
   – Ты королева, – сказала она.
   Мама была невероятно красива в этот момент: на ней безупречно сидело то самое изумрудное платье, так гармонично сочетающееся с ее волосами. Нитка жемчуга на шее, скрещенные на животе руки. И прежний блеск в заплаканных глазах. Она перекинула ей через плечо ленту с надписью «Королева школы», отступила на несколько шагов, примерилась и сделала всего один кадр.
//-- * * * --//
   Работа «Мама в изумрудном платье» по единогласному решению жюри заняла призовое место. При первом взгляде на снимок они видели бывшую школьную красавицу, жизнь которой не удалась, а всего через мгновение – женщину, которая, не смотря на все невзгоды и разбитые мечты, оставалась королевой.
//-- * * * --//
   Она не поехала в Париж одна. Она поехала с мамой в Ригу. Миру захотелось броситься к их ногам.

Увидеть Нойшванштайн

   Муравей был дворником. Муравьем его называли за усердие, с которым он выполнял свою работу, метя и прибирая двор с утра до вечера. Он также красил облупившиеся стены и белил стволы деревьев, не прося за это дополнительной платы. Каждое утро он тщательно обследовал детскую площадку, проверяя, нет ли в песочнице битых стекол, и не скрипят ли качели. Он поливал газон и ухаживал за клумбами. От его внимания не ускользал ни один сухой лист, слетевший на землю, ни один окурок или фантик, брошенный мимо урны. Он никогда никого не бранил и не поучал, лишь молча подбирал мусор за другими. Заметив это, жители двора стали сами следить за порядком и отучили невеж сорить, а детям своим с малолетства взялись прививать любовь к чистоте и уважение к чужому труду. Все были довольны Муравьем. Он не только в прекрасном состоянии содержал двор, но и будто делал всех лучше. Жил он тут же, в тесной, но опрятной сторожке.
   Соседи часто отдавали ему старую одежду, но всегда чисто выстиранную, выглаженную и починенную. Они складывали у его дверей, в специальную коробку объедки и сухой хлеб: хлебом он кормил уток и птиц в ближайшем к дому парке, объедки распределял меж дворовых кошек, а из того, что кошки не ели, готовил компост. И никто не знал его настоящего имени. Некоторые говорили, что бедняга умственно отсталый и что, кроме как мести двор, ничего не умеет. Другие утверждали, что как раз напротив, дворник их – настоящий гений. И в свое время даже отказался от Нобелевской премии. А из науки он ушел, потому как сделал все возможные открытия и разочаровался в своем призвании. Были и те, кто считал, что старик на самом деле миллионер, а в дворники пошел, потому как пресытился деньгами и роскошью. А совсем немногие придерживались той версии, что Муравей никакой не старик, а совсем молодой парень, пораженный редким заболеванием, при котором двадцатилетний юноша выглядит столетним дедом. Конечно же, никто из них не оказался прав.
   Муравей действительно был стариком, без малого семидесяти лет. Не был он ни миллионером, ни гением, но и умственно отсталым тоже не являлся. А просто был малообразованным. Отца он не знал. Рос под гнетом матери, которая скупилась на любовь и всю свою боль и горечь разбитой жизни вымещала на сыне. От такого воспитания мальчик был пуглив, рассеян и учился плохо. Наказывая его за плохие отметки, мать то и дело приговаривала: «Вот быть тебе дворником! Быть тебе дворником!» В конце концов, Муравей сбежал из дома, не окончив школу. Врожденная духовная чистота не позволила ему встать на путь разбоя. Но внушаемая годами неуверенность и завладевшие им комплексы также не позволили ему изменить свою судьбу. Он действительно стал дворником и попытался забыться в работе, полностью погрузившись в нее. Он перевидал много кварталов, улиц и дорог, пока не оказался здесь, в этом дворе. Теперь, спустя столько лет, горести детства были почти забыты, а привычка без устали трудиться осталась. Казалось, Муравей обрел покой в этом маленьком мире чистоты, порядка, пестрых кошек и добрых соседей. Но его не покидало впитанное с молоком сознание того, что нет в мире радости и что счастье – тайна ему не доступная. И он жил, как в тумане, просыпаясь и засыпая, принимая пищу в отведенные для этого часы, прибирая двор и не видя никакого смысла в том, что он делает. Но и в семьдесят лет человеку дано раскрыть глаза и посмотреть на мир иначе и обрести тот самый смысл и изведать счастье. И вот как все случилось.
   Однажды вечером, когда он сметал сухие листья в кучу, под метлой что-то заскрипело. Он нагнулся и поднял открытку. На ней был изображен замок в облаках. Дыхание Муравья участилось: никогда прежде не видел он такой недосягаемой красоты, такого торжества, такого праздника воображения. Казалось, замок этот был выточен из слоновой кости. Острые серо-голубые крыши его башенок утыкались в самое небо. С одной стороны его окружали горы, с другой – лес. Все остальное пространство было окутано густой утренней дымкой, так что замок словно парил над землей. На несколько мгновений открытка вырвала Муравья из серости его будней и перенесла в мир, где господствуют поэзия и мечта. Да как только рука поднялась выкинуть такое! Он не мог понять, был ли это снимок или рисунок. На обратной стороне не обнаружилось никаких надписей. Остаток вечера он провел над открыткой, боясь дышать на нее. И даже, когда лег спать, все не выпускал ее из рук.
   Всю следующую неделю он проходил с открыткой во внутреннем кармане ветровки. И при любой возможности вынимал ее оттуда и разглядывал. Мысль о том, что такое чудо может существовать на свете, не давала ему покоя. И однажды он решился выяснить это. Муравей хорошо помнил, что любые знания можно получить из книг. И на выходных он пошел в ближайшую библиотеку.
   Он долго стоял в просторном светлом фойе, не зная, как ему найти нужную книгу, пока на него не обратили внимание библиотекари, и не спросили, чем ему помочь. Он показал им открытку и сказал, что хочет выяснить, есть ли такой замок на самом деле и, если есть, в какой книге можно прочесть о нем. Они долго глядели на карточку, пока одна из сотрудниц не воскликнула: «Господь Бог! Да это же Нойшванштайн! Это в Баварии». По телу Муравья пробежала дрожь: он не сказочный. Он существует взаправду. Его пригласили в читальный зал и попросили подождать. Вскоре один из библиотекарей принес ему красивую книгу, больше напоминающую альбом с фотографиями. Муравей не сразу решился открыть ее. Прежде всего, он несколько раз прочел название по слогам и постарался запомнить его: Нойш-ван-штайн. Из этой книги он узнал о том, что в переводе «Нойшванштайн» означает «Новый лебединый утёс», что замок этот принадлежал баварскому королю Людвигу II. Он читал об истории его строительства, о том, как подрывали скалы, о том, откуда везли стройматериалы, и о том, что работа заняла больше 14 лет. Он читал о внутреннем убранстве замка и бесконечно долго разглядывал снимки. Но больше всего поразило Муравья то, что ныне замок служит музеем, и в него может попасть любой желающий, оплатив билет. Сердце Муравья отчаянно забилось. Впервые оно пожелало чего-то, впервые заныло от этого желания – а именно, увидеть Нойшванштайн.
   Интересно, сколько стоит этот билет? У Муравья было немного свободных денег. Может, их хватит? Затем он вспомнил, что нужно еще доехать до Баварии. И, наверняка, появятся еще какие-то расходы. Он и понятия не имел, что бывает нужно людям для путешествий, но решил, что с нынешнего дня начнет откладывать деньги, пока не скопит достаточно. А тем временем разузнает, что и как ему нужно будет сделать, чтобы добраться до замка и станет приходить в библиотеку и читать о нем.
   И он ходил. Каждые выходные. Сначала он перечитывал снова и снова ту самую книгу про Нойшванштайн, чтобы получше запомнить все. Вскоре он попросил у библиотекарей такую книгу, в которой бы можно было найти значение всех непонятных ему слов. Ему дали словарь. Когда Муравей усвоил все новые слова, рассмотрел детально каждую картинку в книге и практически наизусть выучил ее, он принялся изучать все, что было так или иначе связано с замком. Он читал о романтизме и неоготике, о Людвиге II и династии Виттельсбахов, о Баварии и самой Германии, об Альпийских горах, о придворном архитекторе Эдуарде Риделе, который руководил строительством, о Чайковском, который именно здесь замыслил свое «Лебединое озеро» и еще много, много о чем и о ком. Он купил тетрадку и вел записи, не забывая проверять в словаре каждое новое для него слово. И всегда носил при себе открытку, которую клал на стол рядом с книгами.
   Библиотекари восхищались тягой к знаниям, которую проявлял этот странный старик и старались помогать ему во всем. Со временем он рассказал им, что хочет посмотреть замок воочию и копит деньги.
   И неизвестно, сколько бы Муравью еще так пришлось копить, если бы случайно о его мечте не узнали соседи. Однажды девушка, что жила в одном из домов двора пришла в ту самую библиотеку готовиться к экзаменам и услышала разговор Муравья с библиотекарями, которые всегда расспрашивали его о подготовке к поездке. Она рассказала об этом родителям, а те – остальным жильцам. Очень осторожно, через библиотекарей, они выведали подробности затеи Муравья, узнали, сколько он скопил денег и подсчитали, сколько ему еще понадобится. Всем двором они собрали недостающие ему средства. Нашли для него в справочнике приличный недорогой отель и позвонили туда, чтобы забронировать номер. Подготовили для него подходящую одежду и необходимые для путешествия вещи. Составили ему подробную инструкцию того, как и что он должен делать, чтобы добраться от вокзала до отеля и от отеля до замка и обратно и даже записали, как по-немецки сказать: «Один билет, пожалуйста». Когда они пришли с этим всем к его сторожке, он даже не мог вымолвить и слова в знак благодарности. Он подал руку каждому и все время кивал и поджимал губы. Еще никогда не дарили Муравью подарков – ему часто отдавали старые ненужные вещи, но это было другое – подарков, а тем более таких, он еще ни разу не получал. Ни разу.
   На вокзал его отвезли в автомобиле. И он даже обнял своих провожатых перед тем, как сесть в поезд. А они не уходили до самого отъезда и немного пробежали вслед по перрону. И все, кто видел их компанию, подумал, что это дети и внуки провожают любимого деда.
   Всю дорогу Муравей неотрывно глядел в окно. Он даже забыл о бутербродах, которые дали ему с собой соседи. Впервые он осознал, что мир это не только детские страхи и неметеные улицы. Впервые ему открылся мир – путь, мир – приключение со скорыми поездами и пейзажами за окном, от которых захватывает дух.
   Все было продумано. Муравью предстояло провести в Баварии три дня: в первый он отдохнет с дороги, на второй – посетит замок, а на третий – отправится обратно. Сначала ему нужно было доехать до Мюнхена, а там пересесть в поезд до Фюссена. Он волновался и все переживал, что сделает что-нибудь неправильно: пропустит нужную остановку, не сумеет пересесть, не найдет отеля, проспит экскурсию. Он на каждом шагу сверялся с записями в блокноте, которые составили для него соседи и, добравшись, наконец, до отеля, был измучен и бледен. Его сразу напоили чаем, затем проводили в номер, и какой-то человек понес его чемоданчик. Непривыкший к заботе Муравей совершенно не знал, как себя вести. Отчего-то он сразу полюбился всему персоналу. Его смущенный вид и неловкие движения вовсе не вызывали чьего-то презрения, а лишь умиляли. Он никогда не видел гостиничных номеров и долго исследовал свою комнатку и особенно ванную с множеством маленьких пузырьков и такими мягкими и душистыми полотенцами. Он не был уверен в том, что может использовать здесь что-либо или чего-то попросить. За ужином он ел мало. А когда лег спать, только и думал, что о завтрашнем дне. Его охватила такая тревога, что у него даже поднялась температура, и он бредил до утра. Однако после завтрака ему сделалось лучше, и он стал собираться на экскурсию.
   – И куда это вы такой нарядный идете? – поинтересовалась консьержка, когда увидела его.
   Он, и правда, был нарядным. Соседи постарались одеть его как следует. На нем был настоящий костюм-тройка тонкой шерсти светло-коричневого цвета, почти новый – прежде его надевали только два раза, – белоснежная сорочка – тоже практически не ношенная, – голубой галстук и голубой платочек в нагрудном кармане – совсем новые! – вычищенные до зеркального блеска ботинки и светлая фетровая шляпа.
   – Я иду поглядеть на Нойшванштайн! – торжественно ответил старик.
   – О! – высоко вздернула брови консьержка. – Для такого серьезного свидания не хватает лишь последнего штриха.
   Она вынула из вазы маленькую кремовую садовую розочку, ловко обломала ей стебелек и вставила цветок в петлицу пиджака Муравья.
   – Вот теперь, – сказала она, – ступайте смело!
   И Муравей, повинуясь ее наказу, действительно смело зашагал навстречу своей мечте, уже не боясь того, что не сможет найти замок или сядет не в тот автобус.
//-- * * * --//
   Сюз Бушен вела свой автомобиль по привычному маршруту. То, ради чего люди ехали в Баварию, ради чего ждали отпуска и копили деньги, было ее работой. Проведя последние пять лет жизни в Нойшванштайне гидом, она немного охладела к нему. Некогда это была и ее мечта, и она шла к ней против всех ветров, что дули в лицо, исполненная романтических иллюзий. Но рутина, связанная с любой работой, даже самой интересной и желанной, безразличие некоторых посетителей и причуды администрации сделали свое дело. Замок из сказочного королевства превратился в обычное пространство. И вот она ехала туда, чтобы подготовиться к экскурсии, которая должна была начаться через три часа. Она остановилась у касс, чтобы поздороваться с контролерами и увидела его – растерянного старика. Казалось, он вот-вот расплачется. Ему объясняли, что он должен записаться в группу, чтобы посетить замок и что на сегодня мест уже нет, а есть только на завтра. А он все стоял и твердил, как попугай: «Ein ticket, bitte – один билет, пожалуйста», – и, видно, больше ни слова не знал по-немецки. Она вышла из машины, приблизилась к кассам и обратилась к нему на языке, который он понимал.
   – Вы не можете просто так купить билет, – объяснила она. – Нужно записаться в группу. Но на сегодня мест уже нет. Можете записаться на завтра.
   – Но завтра я поеду обратно, – отвечал он.
   – Так задержитесь, – пожала она плечами, – ведь это того стоит.
   Она уже шла обратно к автомобилю, как вдруг услышала вслед:
   – В книгах не написали про группы.
   Старик сказал это не столько ей, сколько себе. Сюз Бушен остановилась. В книгах. Она часто видела тех, кто не был знаком с правилами посещения замка и устраивал скандалы у касс. Этот же старик проявил просто гигантскую стойкость духа, несмотря на то, что был явно потрясен новостями. Было видно, что для него действительно важно попасть в замок. Сюз Бушен никогда, никогда не нарушала музейных правил. Никогда и ни для кого. Она с полминуты смотрела на старика, а затем махнула рукой: «А, черт бы с правилами».
   – Садитесь, – крикнула она ему, – устроим вам персональную экскурсию. У меня есть немного свободного времени.
   Старик послушно засеменил к автомобилю и как-то испуганно заглянул ей в глаза.
   – А сколько это будет стоить? – спросил он.
   – Господи, дедушка, о чем вы говорите? – поспешила она успокоить его. – Это будет за так. Все равно, что подарок.
   Пока ехали к замку, старик смотрел в окно как завороженный. Будто ребенок на рождественских каникулах. За все время, что провели они в замке, он не проронил ни слова. Но его глаза! Глаза кричали!
//-- * * * --//
   Муравей мог и сам провести эту экскурсию, так много всего было прочитано, так тщательно изучено. Но он не смел раскрыть рта, считая, что не имеет права говорить об этом великолепии. Он узнавал каждое полотно, каждый экспонат. Будто книги вдруг ожили. Будто он прошел сквозь страницы. Будто поздоровался со знаменитостью. С ним происходили чудные вещи: сначала ему казалось, что он вдыхает замок, и ему захотелось впитать его в себя полностью, жадными большими порциями, без разбора. Но тот оказался слишком велик и, переполнив Муравья, полился обратно сквозь него. Тогда он ощутил, как все это сдавливает его и вот-вот расплющит. Задыхаясь, он ослабил галстук. Он поднял глаза к потолку. Будто альпинист, покоривший самую желанную и неприступную высоту, он вдруг почувствовал себя глубоко несчастным. Дело сделано. Вот он здесь, и что? В чем разница с чтением книг? Вот он здесь. Он не увидел и не услышал ничего нового для себя ни снаружи, ни внутри. Он здесь. И тогда со всем отчаянием, которое у него осталось, он ухватился за эту фразу. «Вот я здесь», – говорил он себе, повторяя снова и снова, пока не постиг ее смысла. Вот в чем была разница! В том, что он мог почувствовать энергию этого места, приобщиться к ней, проникнуться ею. И странная лихорадка отступила. Удушье прекратилось. Замок принял его. И прогулка, наконец, обернулась наслаждением.
   Он следовал за своей провожатой, внимательно слушал ее и честно смотрел туда, куда она указывала. В груди у него все перевернулось, когда она объявила о том, что в замке постоянно живет сторож. Господи, как бы хотел он быть на месте этого сторожа! Днем он бы мел двор и ухаживал за клумбами, а вечером, после закрытия, прогуливался бы по залам, стирая пыль со старинной мебели. Но он не решился спросить Сюз Бушен о том, как поступить на службу в Нойшванштайн. Он даже дышать старался через раз, чтобы не спугнуть момент, который ему удалось поймать. А она шла и шла впереди него своей летящей походкой и так необычно разговаривала. А он вдруг подумал: «Как жаль, что мама этого не видела». Ему вдруг нестерпимо захотелось снова стать мальчиком, и чтобы мама вела его за руку по всем этим ослепительным залам и была доброй и рассказывала, рассказывала, рассказывала… И чтобы так продолжалось бесконечно.
   Когда они снова оказались в машине и неторопливо покатили обратно к кассам, он не знал, как отблагодарить ее. Если бы он мог подарить ей что-нибудь. Муравей похлопал себя по карманам и что-то извлек на свет. Когда они остановились, он протянут ей открытку с видом Нойшванштайна – самое ценное, что было у него.
   – Пожалуйста, – проговорил он, робея, – это вам.
   – Ох, ну что же вы, право! – она была тронута. – У меня их целая коллекция.
   – Пожалуйста, – все твердил Муравей, не умея выразиться по-другому, – вам.
   Она приняла открытку. У нее действительно было их бессчетное количество, но эта казалась совершенно особенной.
   – Ну вот, – улыбнулась она, – а у меня ничего нет, как назло. Никакого сувенира под рукой.
   – Мне больше не нужны сувениры, – отвечал Муравей. – Теперь он останется со мной.
   Она долго смотрела ему вслед. Чудной старик. Самый лучший, самый внимательный и благодарный слушатель на ее практике. Она чувствовала, что сделала нечто очень важное для него, но даже не могла и представить, насколько важное. А главное, она снова была влюблена в Нойшванштайн. И на всю жизнь сохранила она подаренную ей в тот день открытку.
//-- * * * --//
   Добравшись до отеля, Муравей поднялся в свой номер и сел на краешек кровати. Он сидел так до самого ужина и, казалось, боялся пошевелиться – ему чудилось, сделай он это, все тот час рассеется, как сон. Поев, он снова поднялся к себе и, переодевшись, сразу лег в постель.
   Он лежал, сложив руки на груди, и глядел в потолок, снова и снова прокручивая в памяти этот неправдоподобный день – самый лучший на его веку. Теперь он знал – жизнь не беспробудна: в ней есть сказочные замки и экскурсии, есть путешествия и маленькие отели, где тебя принимают, как любимого гостя. Теперь он знал, что люди – добрые. А архитектура – самая замечательная вещь, которую они придумали. Теперь он знал, что жил не зря.
//-- * * * --//
   Утром следующего дня горничная, не достучавшись, отперла дверь номера, который занимал пожилой господин, своим ключом. Она обнаружила его спящим и попыталась разбудить, чтобы он успел позавтракать перед отъездом. Он не проснулся от ее голоса, а когда она решилась потрепать его по плечу, вскрикнув, отдернула руку. Старик был мертв.
   Приглашенный врач констатировал естественную смерть.
//-- * * * --//
   Муравей умер быстро и спокойно, будто погрузился в сон после долгого, насыщенного дня. В этот момент он был абсолютно счастлив. В полном смысле этого слова. Впервые.
//-- * * * --//
   Когда в сторожку Муравья прислали его скромные пожитки с вестью о скоропостижной смерти, его оплакивали, как любимого родственника. К сторожке несли цветы, зажженные свечи и открытки с видами Нойшванштайна. Душа Муравья не видела всего этого. Она бродила по замку, сдувая пыль со старинной мебели.

Дом с крокодилами

   Когда стало известно, что я беременна, муж предложил мне оставить работу и наслаждаться ожиданием. Раньше я бы и подумать о таком не могла, но теперь вдруг согласилась без раздумий – уют домашних стен и хлопоты по хозяйству стали мне милей карьерной лестницы. Кроме того, на дворе был уже сентябрь, и получалось, что большая часть моего срока приходилась на зиму – а зимой куда приятнее проводить утро в спокойствии, попивая горячий чай и глядя в окно на заснеженный сад, нежели мчаться куда-то за тридевять земель, да еще и с животом. Итак, я стала счастливой и деятельной домохозяйкой. Я готовила вкусные и разнообразные завтраки, провожала мужа на работу, выполняла особую гимнастику, занималась домашними делами, много времени посвящала кулинарии, штудируя поваренную книгу страница за страницей, читала о материнстве и воспитании детей, слушала хорошую музыку и обязательно ходила подышать свежим воздухом. Но, когда в январе начался гололед, я стала панически бояться улицы. Лишь от мысли, что я могу упасть, мне становилось жутко. И посему самостоятельные прогулки я заменила посиделками на балконе, а из дому выбиралась только на выходных с мужем.
   Мое добровольное затворничество не было мне в тягость, но однажды я почувствовала, что просто нуждаюсь в каком-нибудь особенном занятии, которое бы полностью поглотило меня и пошло бы на пользу. И я решила построить кукольный домик! Когда эта идея пришла мне в голову, внутри меня впервые зашевелился ребенок, будто одобряя новую затею. Прежде я ничем подобным не занималась, но была уверена, что справлюсь. Начала я с того, что провела ревизию в кладовке – она оказалась просто забита полезными предметами. В ход пошли картонные коробки, обрезки старых обоев, проволока, остатки фанерных листов, засохший клей, возвращенный мною к жизни, пенопласт и еще много разных мелочей, которые впоследствии удалось пустить на отделку.
   Ровно месяц колдовала я над своим домиком, возводя его этаж за этажом, формируя комната за комнатой, обклеивала и красила стены, мастерила мебель и утварь. Когда все было готово, я взялась лепить посуду для кухни из соленого теста. Мне нравился этот простой в изготовлении материал – чашки, блюдца и кастрюли выходили хоть и смешными, но очаровательными. Я раскрашивала их в разные цвета и разрисовывала горошинами.
   Я решила, что и обитателей домика тоже буду лепить из соленого теста, и, пока занималась посудой, все думала, кого же мне там поселить. Почему-то в голову приходили только зайцы. Однако, когда я приступила к их изготовлению, комочки соленого теста упорно не хотели становиться зайцами. Изведя на них полчашки, я махнула рукой – кто получится, тот получится, подумала я, хоть крокодилы. И в тот же момент из-под моих пальцев действительно выглянул крокодил, да такой славный, что сразу понравился мне. Я вылепила для него жену и троих детишек. Когда тесто засохло, крокодилье семейство было выкрашено и уже к вечеру заселено в дом.
   Чу́дным получился этот дом! Невероятно неуклюжим, кособоким, неумелым, но все-таки чу́дным. В нем было три этажа, пять комнат, две ванные, две проходные, кухня и прихожая, через которую и можно было попасть внутрь. Здесь стояла кадка с пальмой и вешалка для одежды и шляп. Отсюда вела винтовая лестница наверх и две двери: через левую можно было пройти в зал, через правую – в кухню-столовую.
   Стены зала были оклеены алыми обоями и украшены картинами, с потолка свисала люстра из бисера, здесь был устроен камин, у которого полукругом стояли диваны и кресла с крошечными подушками и пледами, а еще в зале имелись комод, уставленный вазочками и коробочками и пианино. В этой комнате крокодилье семейство собиралось, чтобы попить чай у горящего камина, послушать музыку, которую виртуозно исполняла на пианино мама-крокодил, или сказки, которые папа-крокодил читал вслух.
   Кухня же была достаточно просторной, чтобы служить и рабочим пространством, и столовой. Здесь помещались и плита, и мойка, и большой шкаф, на полках которого стояли банки с вареньем и посуда, ну и, разумеется, обеденный стол с пятью стульями вокруг него. Из проходной второго этажа так же вели две двери, а лестница уходила выше.
   Родительская спальня располагалась слева. Она была обклеена светлыми обоями с оранжевыми цветами, здесь стояли большая кровать с пушистыми ковриками по обеим сторонам, платяной шкаф и трюмо мамы-крокодила с множеством скляночек. Отсюда же шла дверь в ванную, которую я постаралась снабдить всеми необходимыми мелочами: мочалками, пузырьками, мылом, полотенцами, халатами и даже банными тапочками. Само собой, были здесь и ванна, и умывальник, и ватерклозет.
   Напротив спальни находился рабочий кабинет папы-крокодила с двумя книжными шкафами, письменным столом и креслом. В шкафах хранились книги, которые можно было вынуть с полок и раскрыть – я сшивала их из бумажных обрезков, – на столе стояли свечи, письменный прибор, стопкой лежали блокноты и бумаги. Стены здесь были темно-зелеными, увешанными картами и портретами предков в круглых рамах.
   Третий этаж занимали ребятишки. Из проходной можно было попасть в одну из двух спален и вторую ванную. Детскую слева занимали близнецы братья, ту, что справа – их сестричка. В комнате у мальчишек все было пропитано духом морских приключений: синие стены разрисованы белыми волнами, чайками и рыбами, к двухэтажной кровати приделана мачта с пиратским флагом, на дверцах шкафа висят два маленьких штурвала, на ковре разбросаны игрушки – две сабли, кораблик, подзорная труба, сундучок с сокровищами, кубики, мяч, воздушный змей. Спальня же их сестренки была настоящей опочивальней принцессы: стены выкрашены в цвет нежной мяты и обклеены бабочками, над кроватью подвешен белый полог, крошечный круглый столик накрыт для чаепития понарошку – за ним сидели куклы и плюшевый медвежонок, вылепленные из того же соленого теста, – на прикроватной тумбочке лежали блестящая корона и зеркальце на ручке, на полу – альбом для рисования и цветные мелки. Для детской ванной, помимо тех же мелочей, что можно было найти в родительской, я слепила резиновых уточек, без которых не представляла крокодильих купаний.
   Муж провел у домика добрых полчаса, разглядывая каждую комнатку, осторожно притрагиваясь к хрупким вещицам.
   – Знаешь, – сказал он мне, – а ведь ты всю себя вложила в это. Оттого он так радует, оттого так греет. Только это не кукольный домик, раз живут в нем крокодилы. Это дом с крокодилами.
   И стали мы называть его домом с крокодилами. Я поставила его на комод рядом со светильником в нашу спальню и поначалу я все никак не могла наиграться с ним – передвигала предметы в комнатах, усаживала крокодилью семью завтракать, обедать и ужинать перед тем, как сама отправлялась за стол. Укладывала их спать ночью, а утром поднимала с кроватей. Собирала их в зале у камина и устраивала им банные дни. Так продолжалось еще месяц, а затем я стала все реже с ним возиться.
   Как-то раз я вынимала из комода свежее белье и мельком взглянула на домик. Крокодилье семейство в полном составе попивало чай в зале, на диване рядом с папой-крокодилом лежала раскрытая книга – он читал домочадцам вслух. Я улыбнулась и пошла застилать кровать.
   Ночью я встала попить. Я зажгла светильник на комоде, чтобы не споткнуться впотьмах – свет мужа никогда не будил – и отправилась на кухню. Вернувшись, я хотела погасить лампу и краем глаза посмотрела на дом с крокодилами. Я так и застыла с протянутой к выключателю рукой. В зале жильцов не было – все они лежали по своим кроватям. С чайного столика также исчезли все чашки, блюдца, сахарница и вазочка с конфетами – их я нашла на кухне в шкафу. Что за дела? Неужели я настолько стала рассеянной, что переставила фигурки и забыла об этом? Что ж, в моем положении это простительно. Я выключила свет и легла в постель. Проснувшись еще часа через два, я встала, чтобы съесть яблоко. Вернувшись в спальню, я, как и в предыдущий раз, подошла к комоду, чтобы потушить светильник и снова посмотрела на домик.
   – О, Боже! – прошептала я и прикрыла ладонями губы.
   Мама-крокодил находилась в детской близнецов. Будто услышала ночью шум из их комнаты и пошла проведать детей. Вот тут-то я уже точно знала, что это было не моих рук дело. Я не прикасалась к фигуркам! Да и в голову мне бы такое не пришло – вынуть кого-то из них ночью из постели. Мне стало не по себе. Даже немного страшно. Так и не погасив свет, я нырнула к мужу под одеяло.
   – Милый, – позвала я его.
   – А? – вздрогнул он. – Пора?!
   Он ужасно переживал за то, что у меня могут случиться преждевременные роды, хотя причин на то не было. Уже на шестом месяце, стоило мне только громко вздохнуть, он подпрыгивал на месте. Ну а теперь, когда до срока оставалось около десяти недель, так и вовсе паниковал по каждому поводу.
   – Никуда нам не пора, – торопливо объяснила я. – Это все крокодильчики! Они живые!
   – Что? Какие крокодильчики? – сонно проворчал он. – Спи!
   – Крокодильчики из крокодильего дома! – шипела я. – Они двигаются сами по себе!
   – Угу, – отвечал муж.
   Было бесполезно что-либо доказывать ему – если никто не рожает, так его и не разбудить. Я ушла под одеяло с головой и постаралась не думать о крокодильчиках.
   Проснулась я поздно. Муж уже ушел на работу. В последнее время со мной такое бывало. Он никогда не будил меня. Тихонько собирался и уходил. Я пожалела о том, что проспала – очень уж хотелось рассказать ему о случившемся. Подумав о доме с крокодилами, я встала с кровати и сразу же направилась к нему. При дневном свете было не так страшно, но все же у меня дрожали руки. Эта дрожь передалась по всему телу, когда я увидела своих питомцев, сидящими за накрытым кухонным столом. Я думала, что вот-вот закричу, но в этот момент толкнулся малыш, и я вдруг почувствовала необычайное спокойствие. И действительно, чего мне бояться? Ведь они ничего дурного не делают, эти крокодилы, просто живут.
   – Правильно, мамина радость, ничего плохого в этом нет, – сказала я животу. – Пусть себе занимаются своими делами.
   И мы отправились завтракать. Весь день провела я в наблюдениях за домиком. Всякий раз, когда я подходила к комоду, поглядеть на него, я находила крокодильчиков на новых местах: они работали, играли, обедали и отдыхали. Но мне ни разу не удалось застать их в процессе передвижения. Вечером, когда пришел муж, я с порога кинулась рассказывать ему об этом. Когда я немного успокоилась, муж сказал мне:
   – Что ж, похоже, ты столько энергии вложила в создание этого домишки, что она пропитала его насквозь и даже передвигает предметы внутри него. Такое случается, хоть и очень редко.
   Он толковал об этом без тени сарказма, абсолютно серьезно и ни на миг не усомнившись в том, что я говорила правду. Так уж было заведено между нами – мы верили друг другу безоговорочно, даже, если дело доходило до безумства.
   Так я и стала жить с тех пор в добром соседстве с крокодильим семейством. Я с удовольствием наблюдала за их буднями, стирала пыль с крыши домика, снабжала комнаты все новыми и новыми мелочами и, перед тем, как самой сесть за стол, оставляла в кукольной кухне угощение – кусочки фруктов, шоколада или наперсток молока. После обеда съестное пропадало. Я решила, что им не помешает небольшое семейное торжество и устроила день рождения крокодильей дочки. Я украсила зал лентами, серпантином и цветами. Я испекла пирог и отрезала от него небольшой аккуратный кусочек для праздничного стола. А в качестве подарка для именинницы вылепила из соленого теста новые игрушки.
   Тем временем в город вернулась весна. Снег давно растаял, а оставшаяся после него грязь подсохла в первых лучах солнца и была выметена с улиц, дорог и аллей. Я положила конец своему затворничеству и, не боясь, снова стала выходить из дому и даже сама ездила к врачу.
   В один из таких дней я как раз собиралась заглянуть в поликлинику. Времени у меня было довольно, автобусная остановка находилась совсем недалеко от дома, но я хотела выйти пораньше, так как нужный мне маршрут ходил раз в двадцать минут. Я уже обулась и повернула ручку двери, как вдруг малыш начал сильно пихать меня в левый бок, будто пытался сказать: «Погляди туда, мама!» – слева от меня находилась открытая дверь в спальню.
   Я обернулась в то самое мгновение, когда дом с крокодилами, наклонившись вперед, полетел с комода вниз. Раздался глухой стук. Я вскрикнула и, скинув обувь, прошла в спальню. Опустившись возле него на пол, я как можно осторожнее поставила его прямо. Почти вся мебель и утварь вывалились наружу. Многое рассыпалось, что-то сломалось, что-то покоробилось. Я стала судорожно искать крокодильчиков в этом развале – пострадали все: у кого отломился хвост, у кого – голова. Чуть не плача, я отложила в сторонку то, что можно было починить.
   И тут я вспомнила о времени. Если потороплюсь, то еще успею на автобус. Ехать до поликлиники минут двадцать пять. Встреча уже через полчаса. Не выйду сейчас, сильно опоздаю, а я терпеть не могла опаздывать. Я оставила все как есть на полу, боясь, как бы домик снова не упал, и вышла за дверь. Пока шла к остановке все думала о том, почему он упал? Сквозняка не было, да и если даже он был, дом не так-то просто получилось бы сдуть – ведь он довольно тяжелый. Казалось, он просто взял да и сбросился на пол. Но почему? Неужели, я чем-то обидела его?
   Мне оставалось пройти всего несколько метров, когда к остановке подъехал мой маршрут. Я машинально прибавила шаг и чуть ли не хотела побежать – хотя вряд ли бы смогла это сделать – когда малыш снова принялся яростно толкаться. И тогда я остановилась, спокойно глядя на то, как уходит практически перед моим носом автобус. «Правильно, мамина радость, – обратилась я к животу, – подумаешь! Ну и пусть уходит».
   Дойдя до лавочки, я присела. Действительно, к чему вся эта спешка? Куда мы все время рвемся? Куда бежим? Зачем загоняем себя в эти временные капканы? Неужто, врач отругает меня как школьницу за опоздание, если я искренне извинюсь и объясню причину? Неужто, один человек не может проявить понимания к другому? Я думала об этом и глядела вслед уходящему маршруту, как вдруг меня оглушило свистом и грохотом.
   Как откуда ни возьмись, в тот самый автобус со стороны задних колес со всего размаху въехал легковой автомобиль. Водитель, потеряв управление, налег на руль и развернул автобус так, что он, описав полукруг, врезался в столб. Послышались крики и звон – из окон автобуса посыпались все стекла. К месту происшествия побежали люди, кто-то звал скорую.
   Я с величайшим трудом заставила себя встать и на ватных ногах пошла обратно домой. Я велела себе не оглядываться. Всей душой я желала, чтобы все уцелели, но я не могла и не хотела оставаться там – не столько ради себя, сколько ради ребенка. Вернувшись домой, я заперла дверь и опустилась на пуф в коридоре. Несколько минут я сидела так, прислонившись спиной к стене и глядя в потолок, затем перевела взгляд. Первое, что бросилось мне в глаза – был стоящий на полу спальни кукольный домик и жалкие обломки, оставшиеся от его содержимого. Если бы он не упал, я бы не задержалась дома и села бы в тот автобус! Я запретила себе думать о последствиях и только возблагодарила Бога за то, что он оградил нас с малышом от этой беды.
   К врачу я в тот день так и не поехала. Вечером муж застал меня за починкой домика. Я рассказала ему обо всем, что случилось, и он долго молча сидел, прижавшись к моему животу щекой. Его била дрожь. Нам не нужно было слов, чтобы выразить свое состояние в тот момент.
//-- * * * --//
   В четыре руки мы быстро привели в порядок наш дом с крокодилами. А когда поставили его на прежнее место, малыш так обрадовался этому, что начал проситься наружу, чтобы уже, наконец, поглядеть на него воочию. Родилась у нас девочка. С первых дней жизни дом с крокодилами стал любимым ее развлечением. Позже мы перенесли его в детскую. И хотя я более не замечала, чтобы фигурки передвигались по нему самостоятельно, он все равно оставался чем-то живым для нас. Практически частью семьи.
   А что до меня, я из этой невероятного приключения извлекла важный урок. Если, занимаясь делом, отдаешь ему бескорыстно силы и любовь, если вкладываешь в свой труд частичку собственной души, то плоды его оживают и начинают самостоятельный путь и даже совершают великие подвиги. Так, музыка, вытекающая из-под сильных пальцев пианиста, излечивает души страждущих, полотно, рожденное кистью художника, радует взор и вселяет светлые мысли, лавочка в сквере, сколоченная плотником, превращается в маленький островок уединения, на котором люди признаются друг другу в любви и решают пожениться, а кукольный домик спасает человеческие жизни. И это прекрасно.

Картинка на память

   Войдя в квартиру, он усмехнулся – это было даже легче, чем казалось. Он затворил за собой дверь и включил свет в коридоре. Уже с порога было видно, в каком унылом и обветшалом состоянии находилась эта квартира. Он пренебрежительно фыркнул: так тебе и надо, гадюка! Змея, змея, змея! Каждый день ты приходишь сюда и варишься в этом жалком котле, пока не заснешь. Почему бы тебе не сидеть здесь до скончания дней, уткнувшись носом в свои треклятые книжки? Впрочем, скоро от них останутся только воспоминания. При мысли об этом злая усмешка искривила его губы.
   Он давно вынашивал эту месть. И чем больше ему доставалось от нее, тем слаще становилось ожидание. Ему удалось пробраться в учительскую во время урока, когда там никого не оказалось, и вынуть ключи из ее сумки – он хорошо знал, что это была ее сумка: такой уродливой котомки больше никто не носил. Он так же сумел незамеченным выскользнуть из школы, и до того, как раздался звонок на перемену, успел сбегать в мастерскую, сделать копию, вернуться обратно и положить оригинал на место. Оставалось только терпеливо ждать. Он стискивал зубы, когда она снова и снова бранила его при всех, когда заводила свою излюбленную заезженную пластинку о том, что он плохо закончит, если не возьмется за ум, и ухмылялся про себя, ибо знал, какой удар нанесет ей при первой же возможности.
   Она была старой девой, достигшей уже такого возраста, когда шансы встретить принца сводились к одному проценту из ста. У нее не было ровным счетом никого, даже кошки. Положение усугублял убогий вид ее жилья: зарплаты школьного педагога истории не хватало даже на самый простой ремонт. Она много времени проводила на работе, а сюда приходила только вечером. Необратимость положения сдавливала ей ребра, наваливалась на нее свинцовой гирей и пригибала к земле. От стен веяло одиночеством и холодом. Старая громоздкая мебель напоминала о том, что все ее мечты и стремления остались в прошлом, в том времени, когда вся эта рухлядь еще была в моде. В школе ходили слухи о том, что когда-то она собиралась замуж, но жених ее сбежал прямо перед алтарем. И она с тех пор тронулась рассудком и всю свою злость теперь вымещает на учениках, особенно на симпатичных мальчишках. Это было правдой лишь наполовину.
   Жених действительно был, и подготовка к свадьбе шла полным ходом. Да вот только он не сбежал, а погиб. Эта трагедия свалила ее с ног на долгие годы. Они любили друг друга той редкой и опасной любовью, которая, если умирает один, губит другого. А когда она потихоньку оправилась, было уже поздно начинать все сначала. Так пришла в обветшание не только ее квартира, но и вся жизнь. И лишь книги поддерживали ее существование. Лишь они, безмолвные друзья на все времена, вырывали ее из болота увядших надежд и переносили в мир прекрасных фантазий, полных приключений и тайн, романтики, благородства и добра. Каждый вечер, приходя домой, она наскоро ужинала, с ногами забиралась в большое кресло и читала, читала уже по десятому кругу том за томом. Только в эти часы была она счастлива. Но когда книга заканчивалась, она оплакивала ее так горько, что от слез начинались головные боли.
   Она постоянно твердила в классе, что нужно больше читать. Что книги воспитывают и дают пищу для разума. Что каждый уважающий себя человек, должен быть начитан. И хвалилась своей библиотекой. По ее словам, многие книги в ней были настоящими музейными экземплярами и обладали большой ценностью. Он был сыт по горло этими высокопарными речами и особенно фразой: «Все оттого, что вы мало читаете». Когда он замыслил проучить ее, то решил, что уничтожит эту библиотеку. Разорвет в клочья все, что увидит на полках. Растопчет. Заплюет. И вот час настал – она на неделю легла в больницу по настоянию врача. Он соврал матери, что переночует у товарища, а сам отправился к ней домой. Днем он не рискнул бы это сделать, опасаясь, как бы соседи не заметили.
   В квартире было две комнаты и кухня. Огромный книжный шкаф стоял в гостиной. Туда проникал свет из коридора, и было видно, что махина заставлена доверху. Да уж, думал он, оглядывая уходящие под потолок полки, немалая предстоит работка, но ведь дело того стоит. Он убедился, что занавески задвинуты плотно, включил ночник и приблизился к шкафу. Он протянул руку, чтобы отодвинуть стеклянную дверцу и замер. Прямо на уровне его глаз оказался вставленный меж стеклами рисунок. Его будто утянуло в воронку времени и завертело в ней со страшной головокружительной скоростью. Пять лет назад эту картинку нарисовал он сам.
   С пожелтевшего от времени альбомного листа смотрел мальчик с огромным букетом цветов. Фоном за его спиной уходило в бесконечность голубое небо, пролегали зеленые луга, и тянулась семицветная радуга. Мальчик держал под уздцы лошадь, больше похожую на собаку, которая несла в зубах корзинку яблок. Он вспомнил, как старался, когда рисовал: мальчика, радугу и эту нелепую собако-лошадь. Почему лошадь? Вспомнил, как прятал картинку за спиной и все не решался отдать ей. Как она ахала и охала, рассматривая ее, и как обещала поместить рисунок на самое видное место у себя дома. Он перевернул лист. «Моей любимой учительнице картинка на память!» – гласила подпись. Сейчас это казалось невероятным, но она действительно была его любимой учительницей. Тогда, в шестом классе. Она уже год преподавала у них историю. Он слушал ее, как завороженный: так интересно она рассказывала о великих правителях и полководцах, о войнах и нравах, о канувших в лету городах и империях. Ему хотелось подарить ей что-нибудь очень хорошее, и он нарисовал эту картинку. И поджидал ее после окончания урока в коридоре и немного стеснялся. Это было время, когда в ней еще теплилась надежда излечить раны прошлого. Время, когда он был ее любимым учеником. Когда она смотрела на него и представляла украдкой, что он ее сын. Она видела огромный потенциал в этом мальчике – сочетание интеллекта, усердия и доброты, по ее мнению, сулили ему светлое будущее. Ей искренне хотелось, чтобы оно у него было. И она старалась вложить в это и свою лепту, развивая и подгоняя его. И оттого она проявила к нему строгость, когда заметила, что он начал зазнаваться и лениться. Она испробовала разные пути к его сознанию: беседовала с ним наедине, надеясь по-дружески решить эту дилемму, стыдила при всех, пытаясь задеть его гордость и тем самым отрезвить, ставила ему особые условия, желая пробудить в нем азарт, чтобы он снова начал учиться, хотя бы ей назло. Ничто не помогло. Постепенно их отношения переросли в нескончаемую и изматывающую вражду, которая довела до того, что она свалилась в больничную койку, а он решился на преступление. Он украл ключи, проник в квартиру и теперь собирается уничтожить чужое имущество – настоящее преступление. А что будет потом? Разбой? Убийство? Вот и она говорила ему, что он плохо закончит, если не возьмется за ум.
   Он стоял на коленях и глухо рыдал над смешной картинкой. В ней было столько нежности.
//-- * * * --//
   После обеда в палату зашла молоденькая медсестра. Она несла в руках цветы и небольшую плетеную корзинку яблок. Остановившись у постели учительницы, она торжественно объявила:
   – Вам!
   – Мне? – та приподнялась на локтях, рассматривая дары. – Но от кого?
   – Таинственный молодой человек принес, – рассказывала девушка, ставя цветы в вазу, – ни в какую не захотел пройти в палату, хотя можно было. Он оставил записку.
   Медсестра вынула сложенный вчетверо листок из корзинки и передала его больной.
   «Моей любимой учительнице», – говорилось в нем. Она плакала тихо и долго. Она знала почерк каждого своего ученика.
//-- * * * --//
   Он боялся этой встречи. Он хорошо знал, что она догадается, и был благодарен ей за то, что она не подала виду. В день, когда она вернулась в школу, он сам вызвался отвечать, чем немало удивил своих одноклассников. Вопреки всеобщему ожиданию, она не придиралась к нему и не пыталась засыпать. Она задала несколько вполне обыкновенных вопросов на логику мышления, спросила кое-что из прошлых тем и поставила ему заслуженную четверку. В дальнейшем он сдавал историю только на отлично, так как ликвидировал пробелы. Успехи он делал не только по ее предмету, но и по всем остальным, которые запустил в последние три года. В учительской все только и говорили, что об этом и гадали, отчего вдруг парень в одночасье стал другим человеком. Она никому не рассказала о том, что случилось в больнице, и даже не попыталась поговорить с ним об этом. Общались они с ним исключительно во время урока, лишь по теме предмета, и вели свою молчаливую дружбу, не нуждаясь в дополнительных объяснениях. И даже в день выпускного он протянул ей букет цветов, и, как ни старался, не сумел вымолвить ни слова. Лишь руки его дрожали красноречиво. Она обняла его так крепко, как обняла бы сына. Но нет, она больше не тешила себя иллюзией того, что он ее сын. Он был ее самым любимым учеником.
//-- * * * --//
   Блестяще окончив школу, он без труда поступил на факультет археологии. Он метил высоко и решил, что первое свое большое открытие посвятит ей – любимой учительнице. А она прочтет об этом в газетах. Все это будет, но позже. А пока он писал ей раз в месяц. Рассказывал о том, как идет учеба, радовал своими успехами, спрашивал совета, когда нуждался в нем. Она аккуратно складывала эти письма в отдельную коробку и посылала ему подробные ответы. Вся эта история надломила скорлупу ее обреченности и дала понять, что надежда есть всегда, даже когда ты ее уже похоронил и оплакал.
//-- * * * --//
   Отставной майор был несказанно рад новой партнерше. Она записалась в танцевальный клуб совсем недавно, но училась быстро. И с ней так приятно было побеседовать после занятий. Чтение оказалось их общей страстью.

Вне программы

   У Солнышка никогда в жизни не было никаких проблем. Ее родители были богаты. Их семейные дела шли хорошо. Она не знала лишений, не знала голода и болезней, не знала разочарований и потерь. Она не была капризной или взбалмошной, но жила, не пытаясь вырваться за пределы той ограды, которую заботливо возвели вокруг нее, отделив от мира. Но однажды в ограде этой появилась брешь, сквозь которую она все же взглянула на него.
   Шел последний год ее обучения в колледже. На зимние каникулы родители взяли ее с собой в круиз по Средиземному морю. Они назвали это «подарком за прекрасную учебу», хотя им вовсе не нужен был повод, чтобы устроить для дочери нечто подобное. Казалось, для нее уже давно все было решено: она продолжит образование в любом достойном заведении, которое сама выберет, а после составит блестящую партию с каким-нибудь молодым человеком из приличной и, разумеется, состоятельной семьи, может быть, даже и аристократом. Солнышко была мила, но не считалась красавицей, однако природная доброта, мягкость, безупречные манеры и уровень ее интеллекта высоко ценили в кругах, где вращались ее родители. Потому они за нее не беспокоились. Слава Богу, говорили они, что нынче молодые люди из семей их уровня взяли за правило обращать внимание не только на внешность, но и на содержимое невест. Солнышко и не думала возражать против всех этих планов. Она наслаждалась путешествием и готовилась объявить родителям о выборе профессии и университета. Этот выбор они с подругами по колледжу сделали вместе, чтобы не расставаться.
   Вечером того же дня, во время ужина, пассажиров как всегда развлекал оркестр, но на этот раз в программе ожидалось разнообразие – выступление танцевальной пары. Они присоединились к экипажу утром во время остановки и должны были покинуть лайнер на следующий день. Администрация знала их не первый год и с удовольствием приглашала на борт принять участие в вечернем шоу, если тем было по пути. Они были мужем и женой, высококлассными профессионалами, любимцами публики. Когда Солнышко увидела их, кружащих в тягучей румбе, она замерла, не донеся вилку до рта. Конечно же, ей прежде доводилось видеть исполнение бальных танцев, но никогда еще они не производили на нее столь сильного впечатления. Такими красивыми и страстными были эти двое, такими яркими, такими импульсивными! Их сильные загорелые тела двигались так естественно и непринужденно, будто танец был их единственной сущностью. Они не играли, они жили. В свете прожекторов блестели их волосы, сияли белоснежные улыбки. Солнышко пропиталась ощущением их счастья. Она была уверена, что эти двое – одно целое, что они любят друг друга и никогда не размыкают объятий. Вот она – жизнь, подумала Солнышко в тот момент, настоящая, насыщенная, прекрасная жизнь! Любить друг друга так сильно, что всем это сразу становиться понятно. Разъезжать по всему континенту, никогда не засиживаясь на месте. И танцевать! Наряжаться в мерцающие невесомые костюмы, слышать восторженные вздохи зрителей и их аплодисменты. И что уготовано ей, Солнышку? Университет, который она выбрала ради подруг? Брак по расчету? Будни светской дамы, полные ханжества и улыбок, положенных по этикету. Впервые она испытала чувство внутреннего протеста. Танцоры сменили румбу на ча-ча-ча. Она более не могла сосредоточиться на них, сбитая с ног своими же мыслями. Что ей теперь делать со всем этим? Рассказать родителям? Они и слушать не станут. Сбежать из дома? Неразумно, опасно. Быть может, ей удастся посещать школу танцев после занятий? Тогда, окончив университет, она сможет поступить так, как ей того захочется, и родители уже не сумеют противиться. Она будет взрослой, уверенной в себе. Одновременно с тем, как созрел этот план у нее в голове, танцоры откланялись и ушли отдохнуть и переодеться. Она сказала родителям, что выйдет ненадолго и выскользнула из зала вдогонку за артистами. Ей хотелось поговорить с ним! Выразить свое восхищение. Поделиться своими мыслями. Спросить совета.
   Она видела, как они дошли до конца коридора и вошли в каюту, в которой была устроена гримерная. Она решила немного подождать снаружи, пока не пройдет достаточно времени для того, чтобы они смогли перевести дух. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, и с трудом сдерживала свое волнение. Ей казалось, что за этой дверью ее ждет чудесное спасение. Но ее ждало нечто иное. А именно, первый из уроков, которые она получила в тот вечер: вещи не всегда такие, какими кажутся.
   До ее слуха донеслись голоса танцоров. Они… ссорились?
   – О, конечно! – говорила женщина. – Тебе легко говорить. Не тебе же его вынашивать!
   – Я в этом не виноват! – отвечал он резко.
   – Ты виноват в том, что мы оказались в такой ситуации! Нам уже не по двадцать лет, чтобы дрыгать ногами перед всеми этими господами, которые даже от тарелки не оторвутся, чтобы взглянуть на нас. Нам уже давно пора было зацепиться за что-то, где-то осесть, а не кочевать, как цыганам!
   – Слушай, я же не против всего этого! Нам просто нужно чуть больше времени, чуть больше денег. Танцевальная школа – это отличный план, но в него нужно вложиться, ты же знаешь!
   – А у нас нет больше времени! – кричала она. – Нет его – этого времени! А скоро не будет и денег! Ты подумал о том, что уже через месяц я не смогу танцевать? Как ты будешь зарабатывать без партнерши? Ты уже пять лет кормишь меня сказками об этой твоей танцевальной школе! А что толку? Мы ни на шаг не продвинулись к твоим чертовым мечтам!
   – Не будь такой!
   – А какой мне быть? – плакала она. – Мне что радоваться? Хотя да, женщины радуются, когда узнают о том, что беременны, а я – плачу! Я не знаю, где я буду рожать его, на что растить, я даже не знаю, смогу ли я выносить его с такими нервами.
   У Солнышка бешено колотилось сердце в груди. Она услышала в коридоре шаги и метнулась в сторону, как вспугнутая лань. Она рванула на себя ручку первой попавшейся двери – та оказалась незапертой – и скрылась за нею. Она оказалась в подсобном помещении. Отсюда было слышно, как постучался в гримерную человек, что шел по коридору, как он спросил у танцоров, готовы ли они идти к публике.
   Солнышко думала, что они отменят выступление. Но они вышли из комнаты. Она выждала немного, а затем выскользнула из своего укрытия и поспешила им вслед. Музыка уже играла, когда она вбежала в зал. Она думала, что они станцуют плохо, и будут едва касаться друг друга. Но они исполнили такую зажигательную и жизнерадостную самбу, что их ссора пятиминутной давности казалась невозможным событием. Они улыбались и подмигивали друг другу. Глаза их горели. Это был второй урок, посланный Солнышку – иногда приходится утирать слезы и делать то, что должен, даже если не хочешь или не можешь. Оставь проблемы за кулисами. Публике нет дела до твоих бед. Она жаждет шоу, а не мученических гримас. Так пусть она поверит в то, что велит тебе изображать музыка – будь то любовь, ненависть, счастье или горе.
   У Солнышка задрожали губы. Но ведь это обман! Как они могут так притворяться? Как могут быть такими куклами? И чем тогда эта жизнь отлична от той, которую приготовили для нее родители?
   Танцоры выступали на бис. Не желая смотреть на это, она покинула зал. Она долго бродила по коридорам, как сомнамбула, не думая о времени и о том, что ее, должно быть, ищут. Чудесный мир, что она возвела из блеска мишуры и ритмов румбы и успела полюбить, рухнул, подняв стену пыли. И от этой пыли было трудно дышать. Она оседала у нее в легких и в желудке, вызывая приступы тошноты. Она вышла на палубу за глотком воздуха. В средиземноморской прохладе зимней ночи она увидела их. Они танцевали. Вне программы, ни по чьему-то заказу. Они танцевали для себя. Уставшие, взмокшие, заплаканные, они раскачивались из стороны в сторону, крепко обняв друг друга. Солнышко спряталась за спинками шезлонгов, продолжая наблюдать за ними. Они что-то шептали друг другу и кивали. Ей не было слышно ни слова, но она итак все понимала.
   Солнышко подавила всхлип. Она сидела, обхватив руками колени, и улыбалась. Удивительный выдался у нее вечер. Она увидела, как сложна и неоднозначна может быть жизнь, какие испытания в ней встречаются, какие трудности и то, как настоящая любовь способна победить все беды. И это был самый важный из трех уроков, усвоенных ею в тот памятный день.
   Она не станет танцовщицей – это желание было мимолетным. Она будет изучать историю искусств, забыв об уговоре с подругами. Она поселится в общежитии, найдет себе подработку и попросит родителей не помогать ей деньгами. Она никогда не выйдет замуж по расчету. Она встретит свою любовь. Жизнь ее будет похожей на румбу.

Апельсиновый пирог

   В тихой кофейне, что теснится меж лавками книжной и цветочной, было немноголюдно. Сквозь большие окна от пола до потолка в зал проникал мягкий карамельный свет вечернего солнца. Две молодые женщины, сидящие за разными столиками, одновременно подозвали официантов. Остановившись между ними, официанты будто оказались под перекрестным огнем их красоты. И одна и другая посетительницы кофейни были столь прекрасны, что от созерцания их облика захватывало дух. Невозможным казалось определить, которая из них красивее – настолько разными они были. Та, что сидела у окна в глубоком кресле, была высокой, пышной, круглолицей и белокожей. Ее мягкие вьющиеся рыжие волосы были собраны в красивый небрежный пучок на затылке. Огромные, широко посаженные глаза глубокого карего цвета смотрели на мир мягко и тепло.
   Другая, что занимала столик в центре зала, казалась полной ее противоположностью: невысокая, тонкая, смуглая, с тяжелыми прямыми темно-каштановыми волосами до плеч и челкой, доходящей до линии бровей. Серые миндалевидные глаза ее были холодны и веселы.
   Красота этих женщин была столь поглощающей, что ни один из официантов не заметил сразу изъянов в их внешности. От левой скулы шатенки, огибая глаз полумесяцем и едва задевая висок, тянулся ко лбу, уходя под шелк волос, уродливый шрам. К креслу рыжеволосой была прислонена трость – предмет, никак не вязавшийся с ней. Их не было в зале в тот момент, когда она вошла в кофейню, и они не видели, что передвигается она, сильно хромая, опираясь на эту трость.
   Обе посетительницы в один голос попросили по чашке кофе и по куску апельсинового пирога. Плечом к плечу подошли официанты к буфету и обнаружили, что под стеклом осталась всего одна порция. Они не знали, как им быть, ведь заказ поступил абсолютно одновременно. Они воротились к столикам и объяснили ситуацию. Женщины переглянулись, улыбнулись друг другу растерянно, развели руками. Обе приготовились что-то сказать, но шатенка была первой:
   – Давайте, я вам уступлю, – сказала она.
   – А я хотела уступить вам, – отвечала рыжеволосая, – вы только пришли, а я уже успела пообедать. Обойдусь и кофе.
   – Уж тогда давайте разделим, – предложила шатенка.
   Она перебралась за столик у окна. Очарованные их добротой и манерами официанты принесли дамам кофе и последний кусок пирога на блюдце с голубыми цветами по кайме. Они ели молча, только улыбаясь друг другу. А затем рыжеволосая локтем задела свою трость. Та ударилась о пол и откатилась от столика. Шатенка вскочила на ноги и, подобрав ее, вернула на место.
   – Вы очень милы, – поблагодарила ее рыжеволосая. – Хорошо, когда ничто не сковывает движения. Но грех жаловаться – видели бы вы меня раньше.
   – Попали в аварию? – спросила шатенка с каким-то грустным пониманием.
   – Да, – отвечала рыжеволосая без тени раздражения или смущения.
   – Я тоже, – шатенка отвела прядь волос от лица, демонстрируя шрам.
   – Бедняжка, – вздохнула рыжеволосая, – такое прекрасное лицо.
   – Из-за него все и случилось, – пожала плечами шатенка.
   – Как это может быть? – удивилась рыжеволосая.
   – Вы слышали когда-нибудь о том, что дурные мысли имеют последствия?
   – Да.
   – Я была фотомоделью. С детских лет снималась для рекламы и журналов. А когда повзрослела, оказалось, что мала ростом. Так что на подиум меня не взяли, но для съемки использовали. Я даже была популярна. Я вышла замуж за богатого человека. Когда он делал предложение, говорил, что полюбил меня. Но я всегда думала, что он просто захотел куклу в свою коллекцию дорогих игрушек: автомобилей, парусников, лошадей. Меня все устраивало. Но я знала, случись с моей внешностью что-нибудь – я стану ему не нужна. В какой-то момент это превратилось в манию. Я так тряслась над своим лицом, так боялась за него, что однажды мои страхи воплотились в жизнь. Авария. Машину перевернуло. Я чудом не лишилась глаза. Я очнулась на больничной койке. Первое, что увидела – лицо мужа. Я знала, что изуродована и стала кричать, чтобы он не глядел на меня, стала прикрываться руками. Я была просто уверена, что он, если не сегодня, то через неделю точно распрощается со мной. Я ошибалась. Как я могла вообще думать так о нем? Мне было очень стыдно после. Он помог мне пережить все это. Многие из тех, кого я считала друзьями, отвернулись от меня. Те, с кем я работала, быстро нашли мне замену, хотя уверяли в том, что непременно продолжат наше сотрудничество, когда я восстановлюсь. На деле же им было не до меня.
   – Почему же вы не сделали пластическую операцию? – спросила рыжеволосая.
   – Знаете, – отвечала шатенка, – я хотела поначалу. Ждала, когда врачи позволят. А затем, когда осознала фальшь, которой была пропитана моя жизнь до аварии, поняла, что этот шрам – самый настоящий детектор. Тех, кому была дорога я, кто любил меня, таких, как мой муж, он не спугнул. Все же, кто вычеркнул меня из своего списка лишь из-за этого, – она провела пальцами по лицу, описывая дугу, – не стоят того.
   – Вы такая смелая женщина, – рыжеволосая смотрела на нее с восхищением, – чем же вы занимаетесь сейчас?
   – Как только навела порядок в мыслях, поступила на факультет психологии. Выучилась. Недавно мы переехали сюда, по делам мужа. Я устроилась работать в реабилитационном центре. Очень много несчастных людей повидала. Поняла, что еще легко отделалась. И я не жалею, что все так сложилось в моей жизни. Я увидела, что могу действительно помогать другим и еще многое делать, а не только позировать перед камерой.
   – Можете танцевать, – рыжеволосая мечтательно закатила глаза.
   – Вы танцевали раньше? – печально улыбнулась шатенка.
   – Я была балериной, – вздохнула рыжеволосая. – Даже примой в нашем театре. Я думала, так будет всегда: сцена, публика, аплодирующая стоя, море цветов, письма от поклонников, гастроли, пышные банкеты. Вы говорите, что боялись за свое лицо, я тоже боялась, только другого – забеременеть. Все думала, не сейчас, позже, я на пике. Судьба меня жестоко наказала за это. После аварии я долго оставалась прикованной к постели. Вам с мужем повезло – он действительно любит вас – а вот мне, увы, нет. Этот человек подал на развод, даже не попытавшись поверить в мое выздоровление. Меня спас мой доктор. Дважды. Первый раз на операционном столе, когда меня привезли, второй – заставив меня бороться. Это он поднял меня на ноги, он научил меня заново ходить. Мы поженились, когда я достаточно окрепла для того, чтобы дойти до алтаря. Многие считают, что он сделал предложение из жалости, и что я согласилась от безысходности. Пусть болтают. Это не так.
   Они несколько минут помолчали, только улыбались друг другу.
   – Лишь об одном я жалею, – продолжила рыжеволосая, – что не родила до этого.
   – А что сейчас? – робко спросила шатенка.
   – Надежда всегда есть, – отвечала та. – Мы будем пытаться. А если ничто не поможет, возьмем ребенка из приюта. Муж не против. Я, как только стала передвигаться уверенно, пошла добровольцем работать с сиротами. Делаю для них, что умею: ставлю спектакли, готовлю номера для праздников, рассказываю им о балете, композиторах, известных танцорах, вожу в театр.
   – Вы просто невероятная умница, – шатенка взяла ее за руку и горячо сжала ее тонкие красивые пальцы. – Вы обязательно сможете иметь собственных детей. Вы заслужили эту награду.
   – Я твердо верю в это, – рыжеволосая ответила на рукопожатие. – А что вы? Не думаете о ребенке?
   Губы шатенки дрогнули, их уголки потянулись вверх, к скулам. Она дотронулась до живота.
   – Пока еще не заметно, – отвечала она шепотом, – только-только первый месяц.
   – О, как чудесно, – рыжеволосая сложила ладони лодочкой и прижала их к груди.
   Она искренне радовалась за свою собеседницу. Она знала, что однажды сама сможет сказать то же самое кому-нибудь.
   Они допили кофе. Доели пирог, странно соединивший их пути, такие похожие и такие разные. Они вышли из кофейни вместе. А когда прощались, обнялись, как давние подруги. «Все хорошо», – сказали они друг другу, а после разошлись в разные стороны. Они не обменялись номерами телефонов и не назвали своих имен. Они более никогда не виделись. Но жили, храня бережно в памяти эту встречу. Жили, зная, что не одиноки в своих тайных переживаниях. И когда одной из них становилось тяжело, она вспоминала прекрасный светлый лик другой и мысленно отправляла ей кусочек апельсинового пирога на блюдечке с голубыми цветами.

Моя последняя воля

   Я стар и хвор. Я имею жалкий вид: ребра по бокам проступают, а шкура облезла. В моей спине не смолкает боль, а ноги ноют от сырости, в которой меня содержат.
   Я зарабатываю тем, что катаю детей по аллеям парка. Вернее, зарабатывает мой хозяин. Старик жаден и жесток. Он зовет меня скотиной, лупит палкой и скверно кормит. Это он привез меня в город – за гроши выклянчил у фермера, на которого я работал всю жизнь. И тот отдал: ведь я стал бесполезен в хозяйстве. Была бы жива жена фермера, она бы никогда не допустила этого. Она была доброй. Иногда она приносила мне сахар – не все его едят, но я ем. А теперь, перепади мне такое лакомство, не знаю, смог бы я справиться с ним. У меня почти нет зубов – большая их часть раскрошилась. Старик водит меня на свалку, где я вынужден пастись. От тех отбросов, что я сумею отыскать, нестерпимо болят десны и крутит живот. Жизнь на ферме не была легкой: я работал по десять часов в день. Но там был свежий воздух и сочная трава – в городе я ничего подобного не встречал. Меня никто не обижал и не бранил, и за мной ухаживали. Старик же держит меня по ночам в подвале, в котором спит сам. Меня беспокоят крысы, и мучит сырость: она губит мои копыта. Старик моет меня лишь для того, чтобы плохой запах не вызывал отвращения у родителей, которые приводят своих детей покататься. Детям все равно, как ты пахнешь, но их родителям – нет.
   Дети мне нравятся. Они добрые и счастливые. Даже при тех болях, что одолевают меня, их вес столь мал, что я почти не ощущаю его. Они радуются, когда я катаю их, прикасаются к моей шее своими маленькими теплыми руками. Я бы хотел издохнуть в один из таких моментов, неся на себе смеющегося ребенка. Но смерть все никак не явится мне – наверное, у нее есть дела поважнее. Я слышал о том, что хорошие люди, когда умирают, попадают в рай. Что это самое лучшее место на свете. Интересно, пускают ли туда ослов?
   …Я часто думал о том, как славно было бы остаток своих дней провести на ферме. И только сегодня понял, отчего мне не было это позволено. Понял, для чего терпел гнет старика и подвальную сырость. Все это стоило перенести ради встречи с ней.
   Она появилась, как радуга в ненастный день. Я часто видел такое за городом – и это очень красиво. Она шла по аллее, и мне казалось, что она не касается ногами земли. На ней было белое платье с большими красными цветами, темно-зеленый плащ на распашку и маленькие белые туфли совсем без каблучков. Она появилась в тот момент, когда старик бил меня. Мы шли к нашему обычному месту, но я устал и захотел передохнуть немного и остановился, а он хватил меня по крупу своей палкой, а после стал колотить не глядя. Она подбежала и закричала на него. У нее оказался сильный и красивый голос. Она очень рассердилась. Она сказала: «Как вы смеете так обращаться с невинным животным?! Посмотрите, до чего вы довели беднягу! Он болен и слаб!» А он ответил: «Моя скотина, захочу и вовсе убью! А ты у нас кто – эксперт по ослам?» «Я ветеринар, – ответила она, и было заметно, что она очень гордилась этим. – А еще я состою в обществе защиты животных. И если вы думаете, что ваши злодейства пройдут безнаказанно, вы сильно заблуждаетесь!» «А ты что же сделаешь? – ухмыльнулся старик. – Арестуешь меня?» Она раскрыла рот, чтобы ответить, и я понял: ей было, что сказать ему, но она сдержалась. «То-то же! – огрызнулся глупый старик. – А теперь ступай, куда шла, красота неземная, и не мешай работать». Он потащил меня вперед, но она окликнула: «Стой!» «Что еще?» – зло проворчал старик. «Вот тебе деньги, – она вынула из кармана горсть монет и положила их на лавку, рядом с которой мы остановились, – сиди тут и не беспокой нас пятнадцать минут». Старик быстро сгреб монеты и подсчитал их – там было более чем достаточно за прогулку с осликом. Он швырнул ей конец веревки, что обвивала мою шею, и мы пошли прочь от него. Когда он пропал из поля нашего зрения, она присела на скамейку, а мне велела стать перед ней. Первым делом, она ослабила узел, что сдавливал мне горло. Затем осмотрела мои зубы и копыта. Заглянула в глаза. Ощупала бока. Я был послушен и тих. Прикосновения ее рук выходили такими же нежными, как и у детей. Она покачала головой. «Ах, ты бедняга», – вздохнула она. Она немного помолчала, затем порылась в своей сумке и выудила оттуда три маленьких квадратных пакетика. Она сорвала упаковки одну за одной, и в ладони ее оказался… сахар. «Бери, милый», – она поднесла его к самым моим губам. Я не ел сахара с тех пор, как не стало жены фермера. Аккуратно, боясь испачкать ее, я принял угощение. Это оказался не такой сахар, который водился на ферме: тот был твердый, его приходилось раскалывать зубами, а этот сам таял на языке. «Этот негодяй за все ответит! – говорила она, пока я наслаждался забытым вкусом сладости. – Я действительно могу устроить так, чтобы его наказали. Я не стала ему говорить об этом, чтобы не спугнуть. Завтра я приведу сюда людей из общества. Мы отберем тебя у него! Я помещу тебя в наш питомник и там вылечу. А когда ты окрепнешь, я отвезу тебя за город – у моей тетки дом и большой кусок земли. Она любит животных. Будешь жить там хорошо и вольно. А я стану навещать тебя». Я не верил ушам своим. Она хотела помочь мне. За так. Без всякой выгоды для себя. Просто потому, что она была доброй. Мы еще немного посидели, пока не вышло наше время, а после она отвела меня к хозяину.
   «Вот же чокнутая!» – хмыкнул старик, когда она ушла. Мне захотелось собрать остаток всех своих сил и лягнуть его, что есть мочи. Но я не стал этого делать. Она обещала придти за мной завтра. И до тех пор я буду терпеть и ждать.
   Весь день я катал детишек и получал пинки. Вечером, на обратном пути, старик, как всегда, отвел меня на свалку. Я был так взволнован, что совсем не мог есть – только ночь отделяла меня от следующего дня. И ночь эта выдалась долгой. Снаружи громыхал гром. Улицу заливал дождь, и вода попадала в подвал сквозь решетку оконца. Крысы верещали. Старик ворчал и кутался в тряпье. Мои копыта пронзала острая боль, и все тело ломило. Но ни боль и ни гроза беспокоили меня, а нечто другое. Я чувствовал, как сердце мое замедляет свой ход. Я боялся того, что не смогу дожить до утра. Боялся более не увидеть ее. Боялся остаться здесь на съедение крысам. Я понимал, что так оно и произойдет, если я помру – старик бросит меня тут и пойдет искать себе другого работягу. И я озвучил мою последнюю волю: «Отдайте мое тело той девушке, она сумеет о нем позаботиться. Отдайте его, и я обрету покой».
   А потом гром стих, и я заснул под шум дождя. Мне больше не было больно или холодно. Впервые я заснул крепко в этом подвале.
//-- * * * --//
   Утром она, как и обещала, вернулась в парк с друзьями из общества. Они не нашли там старика. Они прождали до вечера, но тот не появился. Они пришли на следующий день, но снова остались ни с чем. И только на третий день старик оказался на своем прежнем месте. Осла с ним не было. Вместо него старик привел мартышку, старую и больную, которую заставлял показывать трюки; когда она не слушалась, он бил ее. Прохожие кидали ему мелочь в шляпу. Она налетела на старика: «Ты подлец и мучитель! Не видишь, животное страдает от тебя! Отвечай, где осел?» «Подох!» – зло проорал старик. Некоторое время она молчала, вся сжавшись как пружина. Затем сделала над собой усилие и спросила каменным голосом: «Где тело?» «Осталось в подвале. Крысы, наверное, уже обглодали». «Ты даже не похоронил его!» – ее затрясло от ненависти к этому ужасному нелюдю. «Да эти твари бы мне не дали все равно! Окружили его, как коршуны! Я из-за этого и съехал оттуда!» – защищался старик. «Показывай, где подвал!» – она схватила его за плечо и встряхнула.
   Когда они пришли на место, старик не поверил глазам. Крысы не тронули осла. Они так и сидели вокруг него и расступились, лишь подпуская к нему девушку. Она погладила его по морде.
   В течение часа ребята из общества пригнали машину и достали деревянный ящик. Они поехали за город. Тетка девушки выслушала историю и без сомнений разрешила закопать тело на своей территории. Девушка положила на земляной холмик три кусочка сахара. Только теперь она позволила себе выплакаться.
   Мартышку у старика отобрали и вылечили. Та прожила еще несколько лет.
//-- * * * --//
   Когда она разбудила меня, я очень удивился. Я не ожидал, что она придет сюда за мной. Она была одета так же, как и тогда в парке, но у нее отчего-то было лицо жены фермера. Она сказала мне ласково: «Вставай, милый, нам пора». Она вывела меня из подвала, и мы пошли не спеша, по самой середине дороги. Мы шли долго, и вокруг все было серо и тоскливо. А затем город вдруг остался позади, а нашему взору открылся вид на бескрайние зеленые луга и пестрые поля, и лазурное небо, рассеченное радугой. Я услышал пьянящий запах трав и ощутил свежесть воздуха. До моего уха донесся шум воды, будто где-то неподалеку протекала река. Я видел мирные стада овец и табуны лошадей, что паслись на раскинувшихся передо мною просторах. Я проникся покоем. Наверное, это и есть рай.

Как мы искали сокровища

   Этим летом мы с мамой искали сокровища. Сначала нам пришло письмо о том, что у мамы умер папа. Мама сказала, что он был мой дедушка, и что мы поедем посмотреть, что он нам оставил. Я никогда не знала, что у меня есть дедушка, и мама сказала – это потому что она с ним сильно поссорилась, и он выгнал ее из дома. Я очень удивилась. Потому что нужно сделать что-то очень плохое, чтобы тебя выгнали. Однажды я написала на парте свое имя, и учительница поставила меня в угол. Она говорила, что я поступила очень плохо, и что за такое вообще выгоняют из школы. Я спросила у мамы, что она такого сделала, и она сказала, что все произошло, когда у нее в животе появилась я. Я спросила, разве это так плохо, что я там появилась, но мама ответила, что все мне объяснит, когда я еще немного подрасту. Она только рассказала, что ей было очень трудно одной и приходилось много работать, чтобы я родилась, и чтобы у меня все было. И еще она сказала, что пообещала не возвращаться домой никогда, даже если будет совсем тяжело. Но теперь она сделает это ради меня, потому что у меня есть не все, что нужно. А дедушка был богатый, и она примет то, что он оставил нам.
   Когда мы приехали, я сказала: «Ух ты!», – потому что дом, в котором раньше жила мама, оказался очень большой и красивый. На крыльце нас ждал какой-то дяденька. Он впустил нас внутрь и сказал маме, что дедушка спрятал в доме сокровища и оставил нам записку с первой подсказкой о том, как их найти. Мне стало ужасно интересно! И, когда тот дяденька ушел, я спросила маму, правда ли, что дедушка спрятал сокровища. А мама сказала, что это такая игра, и что раньше они с дедушкой часто в нее играли. Он прятал какой-нибудь подарок и писал много разных записок с подсказками и их тоже прятал и только одну давал ей, чтобы она сумела отыскать вторую записку, а потом третью и так до конца, пока она не найдет подарок. Я сказала, что это просто отличная игра и спросила маму, будем ли мы играть в нее? Но было уже поздно, и мама сказала, что мы начнем утром, а когда найдем сокровища, заберем их и уедем из этого дома. Поэтому мы покушали и легли спать в маминой бывшей спальне. Мне очень понравилась эта спальня. Мама сказала, что там ничего не изменилось с тех пор, как дедушка выгнал ее.
   Утром, сразу после завтрака, мы начали искать сокровища. Игра был интересная, но очень трудная! Я ничего не понимала. Но мама быстро разгадывала подсказки. В первой записке говорилось, что следующая подсказка у Маленького Принца, что он хорошо охраняет ее и запер на семь замков! Мама объяснила мне, что «Маленький принц» – это такая книжка. Она отвела меня в библиотеку и там, на полке большого шкафа, нашла эту книжку, а записка была спрятана на седьмой странице. Все другие подсказки были тоже как эта – загадочные и очень трудные. Третью записку мама нашла под цветочным горшком в оранжерее. Четвертая подсказка была под чехлом подушки. Пятая – под крышкой пианино, шестая – за дверкой больших напольных часов, а седьмая – в кабинете у дедушки, приклеенная под сидением кресла. В этой записке говорилось, что семья – самое большое сокровище на свете. Мама прочитала эту подсказку и стала думать. А потом она додумалась и сняла со стены их семейный портрет, а за ним оказался сейф! К нему была приклеена последняя записка с надписью: «А ключ – это ты». И тогда мама сказала кое-что смешное: «Мне что, пальцем его открывать, старый ты пройдоха?!» Я не знаю, что такое «пройдоха», но мне стало очень смешно. А потом я в первый раз сама разгадала подсказку! На столе у дедушки стояла мамина фотография, и я сказала: «Смотри, мамочка, может быть, ключ там?» Мама разобрала рамку и на самом деле нашла там ключ – между фотографией и картоном. И мама сказала мне: «Умница! Мамина дочка». Я очень обрадовалась. А потом мама открыла сейф.
//-- * * * --//
   Я зажмурилась, как делала это в детстве, чтобы растянуть сладостный момент ожидания. Что я надеялась увидеть там? Фамильные драгоценности? Ценные бумаги? Или просто наличные деньги? Что мне хотелось там увидеть? Я открыла глаза. В сейфе стояла картонная коробка. В ней были аккуратно сложены мои детские рисунки, самодельные открытки, поделки из бисера, маленький холщовый мешочек с прядью моих волос, моя волшебная палочка – карандаш, обмотанный лентами со звездой из фольги на конце, – альбом с моими фотографиями и прозрачная папка с вырезкой из газеты, в которой опубликовали мое фото после того, как я выиграла городской музыкальный конкурс. А еще я нашла среди прочего конверт с письмом, адресованным мне. Пока Малыш копалась в коробке, я читала.
//-- * * * --//
   «Дорогая доченька. Видит Бог, сколь сильно я раскаиваюсь, сколь ненавистен я сам себе. Я совершил роковую ошибку – и это только полбеды. Самый страшный мой грех в том, что я не нашел в себе силы исправить ее. В том, что не решился вымолить твое прощение и вернуть тебя домой. Гореть мне за это в аду, старому ослу.
   Господь свидетель, сколь сильно я люблю тебя, милая моя! И всегда любил. Я хотел, чтобы ты была счастлива. И я это счастье задумал вот каким: чтобы ты ни в чем не знала нужды, чтобы у тебя было все только самое лучшее: еда ли, одежда ли, – чтобы ты с юных лет повидала мир, чтобы могла учиться любому делу, которое только выберешь, сколько бы не пришлось за это заплатить, а после – чтобы хорошо устроила свою семейную жизнь с самым достойным из мужчин. И уж конечно, никак не было в этих планах внебрачного ребенка. Все, что я наговорил тебе тогда, было пустым. И я на самом деле вовсе не считал, что ты не оправдала надежд матери, нет. Это я себя клял за то, что не оправдал ее надежд, что не сдержал обещания заботиться о тебе. Да только я тогда не понимал, что настоящая забота – поддержать тебя в самый трудный момент, помочь и простить. Легко любить благополучного ребенка, а каково полюбить бедового и принять его таким, каков он есть? Не каждый справится. Вот и я не смог. Мы с тобой тогда крепко повздорили. Ты была такая решительная и серьезная и хоть убей не соглашалась на мои условия. Вот я и взбеленился. Я решил преподать тебе урок и выгнал. Думал, поймешь, каково это быть взрослой, и через день вернешься, кинешься в ноги. Но ты не вернулась. Утерла нос старому идиоту.
   Полгода назад я нанял частного сыщика, который разыскал тебя и разузнал все: чем ты жила все эти семь лет и как в одиночку растила девочку. Господь наказал меня за то, что я натворил, за то, что обрек тебя на такое тяжкое испытание. Он покарал меня страшной болезнью, и я умираю от нее. Но даже сейчас, на смертном одре, я так и не набрался смелости на встречу с тобой. Я просто не знаю, как посмотреть тебе в глаза, воротись ты домой.
   И тогда задумал я составить это письмо и затеять нашу с тобой любимую игру. В последний раз, так сказать. Я не зря попрятал подсказки так, чтобы ты столкнулась с теми предметами, с которыми, надеюсь, все еще связаны твои воспоминания о нашей дружбе. Помнишь, как читали мы твоего любимого «Маленького принца»? Раз десять точно перечли! А как сажали семена в оранжерее, помнишь? И в том горшке все никак не вырастало ничего. И однажды ты расплакалась и несколько слезинок проронила в землю, а после чего выросла, наконец, розочка. Или тот чехол на подушке, что вышивала для меня ты ко дню рождения? Ну уж пианино ты свое точно помнишь. Как ты играла! Это у тебя от мамы. Быть может, твоя девочка переняла ваши способности? А напольные часы ты не позабыла? До семи лет все боялась, что оттуда выскочит часовой дракон. И мы сразились с ним однажды, помнишь? И, конечно же, кресло в кабинете. Под ним ты неизменно пряталась, когда хотела подшутить надо мной. А я все ходил вокруг него, искал: «Где моя деточка? Куда она подевалась?» А тебя это так забавляло, что смеха не могла сдержать. Ах, сколько прекрасного было у нас с тобой…
   «Сокровища», что нашла ты – мне дороже всех денег на свете. А тебе и твоей девочке я оставляю все, что у меня есть. Вкладываю в конверт визитную карточку моего нотариуса – завещание у него. Ты можешь не прощать меня – я этого не заслужил, но умоляю, прими наследство – оно по праву твое. Живите в достатке. Дом можешь продать, если он тебе не в радость. Поступай так, как считаешь нужным.
   Я горжусь тобой, моя милая. И мама бы гордилась. Если бы я только мог все вернуть назад».
//-- * * * --//
   Мама заплакала совсем как маленькая. Я очень испугалась, потому что никогда еще не видела, чтобы она плакала. Я ее обняла и сказала: «Мамочка, пожалуйста, не плачь! Ведь мы нашли сокровища!» А она только кивала головой и все равно плакала. А потом она сказала мне, что мы теперь будем жить в этом доме, и что теперь мы будем богатые, и я смогу учится играть на пианино. И еще она сказала, что мой дедушка – хороший. А я сказала: «Ты тоже очень хорошая, мамочка!» И она меня очень сильно обняла.
   Совсем скоро мы стали жить здесь, и осенью я пошла в новую школу, которая тут рядом. Я немножко скучаю по своей лучшей подруге из старой школы, но мне здесь нравится. Моя учительница очень добрая. И она никогда не ставит меня в угол. И я больше не пишу на парте свое имя. А еще мы очень весело с мамой проведи мой день рождения. Мама спрятала для меня подарок и составила записки с подсказками, чтобы я сумела найти его. Совсем как в тот раз с сокровищами! Я искала долго, но нашла и очень обрадовалась, что сумела сама найти его. Мама сказала, что теперь мы на каждый праздник мы будем так играть.
   Мама больше не грустит и не плачет, и это хорошо. Иногда мне снится дедушка. Мы с ним друзья в моих снах. У нас бывают разные приключения. А в конце, когда я почти проснулась, он всегда велит передавать привет маме и сказать ей, что он ее любит.

Анара Ахундова Увидеть Нойшванштайн. Новеллы