Александр Крыласов
Закодированная Россия

Забудьте всё, что вы знали про алкоголизм и его лечение.
Это самая нужная книга в России. Кому, как ни наркологу знать все думы и чаяния русского народа. Открытия, сделанные по ходу повествования, сродни открытиям Галилея. Старина Галилео первым додумался, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца. До него предметом дискуссий было только одно: на трёх китах или трёх слонах покоится Земной шар. Следите за ходом моей мысли, и к концу романа я открою вам страшную тайну, после которой отношение к алкоголю у вас поменяется раз и навсегда. Поэтому книгу желательно прочитать всем пьющим и созависимым: жёнам и тёщам, мужьям и любовникам, а также детям младшего дошкольного возраста, включая младенцев.

Часть первая. Программа

   На календаре светилось пятое июня. В связи, с чем за окном шёл дождь. Город-Геморрой Москва трудно просыпался. Да и что за радость вылезать из-под одеяла в такую погоду. Сева задался извечным вопросом, чтобы бы собой представляла столица, если бы она находилась на широте, допустим, Сочи. Выходила полная фигня: южане, по определению, не могут так истово работать и бухать как северные варвары. А раз так, то пора выныривать из постели и не забивать свою голову с самого утра. Так, кто у нас будет сегодня лечиться от пьянства и алкоголизма? Опаньки, депутат! Мало того, известный депутат. По протекции. Значит, денег не будет. Будет много слов, обещаний сделать членом своей партии и в случае победы на ближайших выборах, озолотить. Но с деньгами эти ребята даже мысленно не могут расстаться.
   Зазвонил телефон. Это был он, депутат. Его голос был бодр и развязен.
   – А это я. Ну, ты понял кто. Готов меня встречать? Как там бабы раздеты?
   – Угу, надуты. Ждут представителя власти.
   Депутат резко сбавил тон.
   – Ну, я уже на подходе.
   Был он толст и одутловат. Маленькие острые глазки сверлили навылет. В них читался один вопрос: будут у него вымогать деньги или не будут? Сева не стал. Депутат успокоился и гордо поучаствовал в психотерапевтической беседе, прошёл необходимые манипуляции, написал расписки и, готовясь прошмыгнуть мимо Севы, начал что-то блеять насчёт множества своих друзей, также нуждающихся в кодировке, редком даре доктора, вдохнувшего в него жизнь и пр. Доктор, также участвуя в этой постылой игре, стал расшаркиваться, давать умные советы, типа: «Не дышите много чужим перегаром», не забывая проворно распахивать дверь, чтобы спровадить неприятного типа. И тут у депутата зазвонил телефон. Звонок напоминал звук колокола. Мужик буквально заметался. При Севе говорить ему не хотелось, но и выходить на лестничную клетку тоже не улыбалось. Выразительно посмотрел на своего спасителя, дескать, выйди ты. Ну, это уже было слишком. Сева сделал такие глаза, такие, как на плакате: «Прерывание запоров испугом». Государственный муж смирился и быстро затарахтел, разруливая какие-то свои партийные заморочки. Доктор уже давно возился с компьютером, когда депутат закончил свой бесконечный диалог. Подойдя к наркологу и положив ему руку на плечо, произнёс: «Ну, доктор, наступил твой звёздный час. Говорил сейчас с секретарём Партреза, им позарез нужны предвыборные ходы. Я сведу тебя с парой людей и ты, парень, в дамках».
   – Я же сказал, денег не надо, услуг тоже, – устало произнёс Сева.
   Депутат начал конкретно его доставать. Но теперь мучитель уже не спешил распрощаться и урулить по своим делам, а, снова плюхнувшись на диван, попросил поподробнее рассказать о Севином методе, патентах и секретах изготовления заветных дисков. Он особо напирал на то, что люди, облечённые властью должны всё знать, и скрывать что-то от них – государственное преступление. Сева стал хихикать. Это частные патенты и открывать технологический процесс стоит только в том случае, если Партрез купит его патенты. А если нет, то даром – за амбаром. И вообще, товарищ депутат, вас, наверное, уже дома заждались. Когда новоявленный трезвенник, наконец, отвалил, Сева подумал, что люди, профессионально занимающиеся политикой и вурдалаки, близнецы-братья. Кровь пьют литрами, да ещё светлое будущее обещают.
   Через час зазвонил телефон.
   – Это говорит референт Генерального секретаря Партреза. Нам необходимо встретиться. Через пять минут подадут машину. Возьмите всё необходимое, чтобы продемонстрировать Генеральному секретарю ваши изыскания.
   – Ваши что? – Сева заржал, – Антип, ты что ли? До первого апреля ещё далеко. Я не спирт, меня не разведёшь.
   – Это говорит референт Генерального секретаря Партреза, – повторил тот же металлический голос, – обязательно возьмите паспорт и все патенты. На приём к главе Партреза необходим тёмный костюм и белая рубашка.
   – Костяра, ты? Какой тёмный костюм? Мой первый и последний костюм был справлен к школьному выпускному. Ты чего, с дуба рухнул?
   – Туфли должны быть начищены и никаких колющих и режущих предметов, – бубнил монотонный голос.
   – Вова, возьми себя в руки. Я тебя расколол. Ищи дураков в другом ауле, а здесь они не водя…
   Фраза застряла у Севы в горле. За окном его хрущёвки стояла кавалькада чёрных «мерседесов». И не трудно было догадаться, к кому они нагрянули.

   В «мерседесе», зажатый двумя охранниками, Сева испытывал двоякое чувство: во-первых, жутко потели ладони, ужасно хотелось их вытереть о джинсы, во-вторых, так и подмывало как-нибудь, этак лихо сострить. Ну, что ладони потели понятно – вегетатика шалит, да и вообще, не каждый день в Партрез вызывают (и что такое этот Партрез), но острить-то зачем? А то, там, на Красной Площади место такое есть. Лобным называется. И вот на этом самом Лобном месте всяким острякам бошки рубят. Чтобы, значит, не хихикали, а слушали царя-батюшку и почитали. Хотя от одного слова Партрез уже в смех кидает, да и головы рубили рядом с Лобным местом. Эскорт проехал по Тверской и остановился возле жёлтого здания с малоприметной табличкой. Внутри было холодно и роскошно. Что ни говори, а роскошь нужна не столько за тем, чтобы потешить богатых, сколько придавить бедных, показать им, какие они жалкие букашки. Усилием воли, сбросив робость, Сева нарочито громко закашлялся и почесал ногу об ногу. В результате чуть не навернулся. В кабинете, размерами похожими на авиационный ангар сидел Козявкин Михаил Сергеевич, Генеральный секретарь Партреза. Улыбка его была на удивление приятной.
   – Здравствуйте, Всеволод Андреевич, здравствуйте. Наслышаны мы про ваш метод.
   – Здравствуйте, – буркнул Сева, – только он не мой. 25-й кадр открыл Джеймс Вайкери, принадлежит он человечеству, а я только адаптировал его в наркологию. А сейчас занимаюсь контент-терапией.
   – И хорошо занимаетесь. Так, что полстраны закодировали. А нужно всю страну вылечить. Сможете?
   – Сделаем! – в голосе Севы зазвучали бравурные нотки, – только нужно немного денег на компьютеры и зарплату мультипликаторам.
   – Это сколько? – поинтересовался Козявкин.
   – Тридцать тысяч евро, – гаркнул Сева, и сам испугался своей цифры.
   – Это не деньги. Получишь триста тысяч евро и за дело.
   – Так, а что я должен сделать-то? – по-прежнему тормозил Сева.
   – Как что? Закодировать Россию от пьянства. Понимаешь, сейчас много партий развелось. Все что-то предлагают, обещают, пиарят себя. А реального-то никто ничего предложить не может. А тут мы с твоей контент-терапией, да всенародным пьянством. Так и так. Доктор Крылов сейчас всех вылечит раз и навсегда.
   – Да нет. Наркология – наука, а в науке принято не чудеса творить, а лечением заниматься. Есть ремиссии, есть обострения. Как при гипертонической болезни или, например, язвенной. Ну, допустим, год не пьют, потом рецидив. Потом опять ремиссия. Давайте на один год ремиссию устроим.
   – Нет, мало. Год как-то несерьёзно обещать. Электорат не поймёт, особенно женский. Давай хотя бы пять.
   – А вы вообще представляете, что будет, если Россия на пять лет со спиртным завяжет? Страшно представить.
   – Да ничего не будет. Только работать лучше станут, да в тюрьмах нары освободятся.
   – Не скажите. В России водка покруче религии будет. Если…
   – Так, – прервал его государственный человек, – дебаты ты с Виталиком разводить будешь. Он у нас за пиар ответчик. А у меня, извини, дела. Оксана, проводи доктора к Сюсюкину и в бухгалтерии скажи, чтобы ему триста тысяч евро на счёт перевели. Что? У тебя и счёта нет? Ты, что с Урала? Ладно, там разберутся, куда переводить. Освобождай кабинет.
   Сева вышел на ватных ногах. Ничего себе, закодируй всю Россию. Интересно это как? И триста косарей дали. Теперь попробуй что-нибудь не так сделать. Скальп снимут, и съесть заставят. А с другой стороны – чего париться? Они сами не знают, чего хотят. Посмотрим, какой такой этот Виталик. Виталик оказался колоритным типом. Наголо бритый, в стильных очках. На его джинсах дырок было больше, чем звёзд на небе. А майка, вся в весёленьких надписях предназначалась скорее для ночных клубов, нежели партийных коридоров. Но Виталик чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Севу он тут же хлопнул по плечу, назвал Севаком и предложил по блату за полцены купить «ауди ТТ».
   – Да я на метро езжу.
   – А что так?
   – По Сеньке и шапка.
   – Ничего, теперь на «мерине» ездить будешь.
   – Я пока вообще не въеду, что делать-то?
   – Ни б. Красный наш, зелёный общий. Лучше скажи: сколько ты бабла попросил?
   – Попросил тридцать, дали триста.
   – Ну, ты лошара. Мог запросто два лимона зелени попросить, дали бы без звука.
   – Ни фига себе, вы суммами оперируете. Как говорит один мой друг: «У этих богатых нету совести».
   – Расслабься, теперь ты в нашей команде. С лавандосом проблем не будет. А пока отдыхай, на сегодня и так много впечатлений. Слушай, а это ты написал?
   И Виталик с выражением прочитал:

   Мой ответ алкобаронам.
   Вы посягнули на самое святое, что есть у россиян. На возможность завязать. Имеется в виду с алкоголем. В какой-нибудь компании в предвкушении весёлой пьянки, все шумят, перебивают друг друга. Кто разливает, кто хлебушек режет. И вдруг один накрывает рюмку ладонью и говорит: «Я завязал». И все почтительно замолкают. Вот, дескать, попил мужик, почудил, а сейчас в завязке. Понимаем. Ну, конечно, кто-нибудь бестактный полезет с расспросами: «Наверное, торпеднулся, кодирнулся или кадр посмотрел»? Но его одёрнут – не лезь, не наше, мол, дело. Завязал и завязал, а как не важно. Главное, понимаем. И после третьей или пятой рюмки, когда Христос по душе босиком пробежал, кто-нибудь мечтательно скажет: «А я тоже пойду сдаваться. Надоело бухать. Пора обсохнуть». Ведь Россия это не только водка и баня, но и возможность вот так открыто и гордо, сказать: «Я завязал». И все поймут, и все одобрят. Может, он потом и развяжет. И такого дрозда даст – мало не покажется. Но это потом. А пока завязал. Завязал и точка. А по всем телевизионным каналам через каждые двадцать минут реклама. А там пиво. Тут тебе и Клинское, и Арсенальное, и Фостерс, и Туборг. Да всё с шутками, да с прибаутками. Да мужики все сытые, гладкие, да пена так красиво стекает. А покажите этих мужиков после трёхмесячных запоев, когда они головой о стены бьются, красных ёжиков из ушей достают. Не показывают. А почему? А потому что в битве между наркологией и пивоваренными компаниями, безусловно, побеждают последние. С большим отрывом. А там всё просто: квасьте мужики, допивайтесь до циррозов, белых горячек и эпилептических припадков. Потому что водки и пива в магазинах немерено. А тут некоторые выбывают из соревнования, завязывают, понимаешь, наносят урон вино водочным баронам. А то, что девушки замуж выйти не могут, (парни-то не просыхают) – их проблемы, а то, что население страны сокращается – наплевать, а то, что тюрьмы переполнены (большинство преступлений совершается по пьянке) – растереть. Главное, чтобы у них всё было хорошо. У тех, кто спиртное производит. А также у тех, кто спиртное продаёт. Я лечу зависимости больше двадцати лет. Ровно столько же совершенствую метод. Когда ещё не было компьютеров, мы с мультипликаторами делали видеоряды по локоть в краске. Я совершенно искренне верю, что будущее за телевизионными и компьютерными технологиями. Только возможности телевидения способны подавить влечение к алкоголю, никотину, наркотикам, игре и прочим аддикциям. Человек падает в бездну, и если я его не вытащу, то хотя бы замедлю падение. Ремиссия шесть месяцев – хорошо. Ремиссия один год – вообще замечательно. Зигмунд Фрейд за всю свою карьеру пролечил двести человек. Мой счёт идёт на десятки тысяч. Неработающий метод невозможно эксплуатировать двадцать пять лет. Он подтверждён тремя патентами. 15 июля 2003 года методика разрешена Минздравом РФ. Метод не только разрешён, но и рекомендован для применения на всей территории Российской Федерации. А сколько раз его пытались у меня украсть, душевно приговаривая: «плохую лошадь вор не уведёт». А сейчас я разработал высокотехнологичный метод контент-терапии, его у меня точно никто не стырит. В России предрасположенность к алкоголизму – 86 %. А у северных народов – 100 %. А у испанских басков – 0 %. А на Кавказе ни одной белой горячки, ни зафиксировано. О чём это говорит? О дури человеческой или хроническом заболевании, обусловленном множеством причин? Я хотел бы только одного: уравнять наши возможности. Если вы обладаете мощным телевизионным ресурсом, то и мне предоставьте такую возможность. А там посмотрим, как наше население будет минеральную водичку водочке предпочитать.

   – Ну, я. А что не нравится?
   – Наоборот. Готов подписаться под каждым словом.

   Через неделю Сева попытался загнать Виталика в угол вопросом: «Так что мы делать-то будем»?
   – Прикалываться, понял, прикалываться. Покажем тебя, Севак, допустим, в воскресенье в прайм тайм по первому каналу. Ну, ты речугу толкнёшь о вреде пьянства и алкоголизма. Потом про свой метод расскажешь, про воздействие на подсознание, ну, чего тебя учить-то. Мы на заднем плане патенты твои покажем, разрешения, сертификаты, лицензии, счастливых родственников, пальмы в кадках, детей на качелях, а потом скажем, что через неделю в это же время ты проведёшь свой сеанс в прямом эфире. И пусть все смотрят. И закодируешь этих козлов на год. Вот не пойму, чего с одним годом связываться? Упёрся как баран, давай на пятёру. Пускай пять лет, просыхают, уроды.
   – Виталик, ты не въезжаешь, если перекрыть кислород с алкоголем даже на год, будет полный трындец, а уж на пять – Третья Мировая начнётся.
   – Обоснуй.
   – Что обосновывать? Горбачёв только попробовал сухой закон ввести и струйку с водярой потоньше сделать – и всё социализму каюк. А ты хочешь наглухо кран перекрыть. Запрет всегда заканчивается мощнейшим взрывом. Кстати, именно, после сухого закона в разы возрастает потребление алкоголя. Нужно тщательно всё, подготовив, по всей стране в наркологических кабинетах поставить телевизоры, DVD, медиаплейеры и гонять там мои Программы. Под наблюдением квалифицированных наркологов, которые и будут вести отбор пациентов. Пусть медленно, зато верно можно решить проблему алкоголизма в России. А вы хотите в один миг забабахать такую сложную задачу. Очень даже возможны непредсказуемые волнения и бунты.
   – Большому кораблю – большую торпеду. Значит, после первого показа всю неделю анонсы будут по всем каналам выходить, в газетах статьи, по радио передачи. Ждём, мол, воскресенья. Нет, ты понял – воскресенья от пьяной кармы. Это нереально, какая клёвая мысль, надо запомнить. Да все жёны своих мужиков перед телеками посадят и к креслам верёвками привяжут. За неделю надо так всем засрать мозги, чтобы весь электорат на тебя смотрел. Ну, посмотрят на тебя и твой сеанс и за пивом побегут, а там опа: все магазы и ларьки закрыты. А утром в понедельник по всем каналам криминальная хроника. Этот выпил водки и сдох, этот портвешку принял и ласты склеил, этот пивка хлебнул и в реанимации. А в магазах вино водочные отделы закрыты. А по ящику вакханалия: кто выпил – умер, кто понюхал – в коме. И так недельку с утра до вечера. И трындец. Закодировали Россию.
   Виталик радостно потёр руки.
   – А мы по пиву, и будем участливо наблюдать, как эти олени станут газировкой давиться.
   – Ты что, серьёзно? Да за такие шутки нам с тобой быстро головы оторвут. Ну, ладно, ты рекламщик, тебе всё по барабану, а почти четверть века людей лечу. Я волк наркологии, понял? Допустим, сеанс мы проведем, и ужасы про последствия покажем. Эффект будет ломовым, сто пудов. Телевизионный экран увеличивает внушаемость в десять раз. Ты въезжаешь, в 10 раз. Например, то, что я тебе говорю, идёт в масштабе один к одному, если то же самое прочитаешь в газете – один к двум. А по телевизору – один к десяти. Подсознание совершенно беззащитно перед телевизионным экраном и сопротивляется, первые семь минут, а потом впитывает всё в себя как губка. Это особенности человеческой психики, понял, недоумок. А если такая большая аудитория, то за счёт индукции (воздействия одного человека на другого) в сто раз повышается гипнабельность. Народ конкретно завяжет, но потом будет бунт, как обычно, бессмысленный и беспощадный. Алкоголь, как отверстие в пароварке, позволяет спускать излишки пара, а так кастрюля будет нагреваться, нагреваться, а потом как шарахнет, мало не покажется.
   – Не грузи. Ты мне про политику не рассказывай, ещё щенуля. Ты лучше про внушаемость расскажи.
   – Рассказываю. Индукция – воздействие, которое увеличивается прямо пропорционально количеству народа. Ну, чем больше людей, тем больше эффект. Как в тридцать седьмом году был вирус страха, все боялись, что ночью заберут, как врага народа. А сейчас вирус стяжательства, все гоняются за баблом, а ведь ещё пятнадцать лет назад такой истерики из-за денег не было. Синдром толпы. Возвращаюсь к наркологии. У Довженко сколько угодно было смертельных исходов. Махнул рюмочку и привет – инфаркт миокарда или инсульт. Но это, конечно, у самого Романыча, у нынешних харизма не та.
   – А у тебя?
   – А у меня все возможности телевидения и компьютерных систем задействованы. Я вне конкуренции. А с вашими технологическими возможностями я такую суггестию (гипнабельность, она же внушаемость) обеспечу, что на год люди про спиртное и не вспомнят. Включая и тебя, братишка.
   – Меня ничем не проймёшь, я заговорённый. Ну, а Россию мы этой индукцией укантрапупим, гадом буду. Прикольно получится. Мы с тобой ещё в историю рекламы войдём, такого точно ещё никто не делал.
   – Телевидение вкупе с наркологией это ящик Пандоры. Всё нужно делать под контролем дипломированных наркологов. Нельзя легкомысленно кодировать всю страну. Ты понимаешь, фуфел, что все действительно бросят бухать. Слушай, Виталик, а с подножки никак не спрыгнуть? Не нравится мне всё это. Интуиция подсказывает, что добром вся эта байда не кончится. А интуиция – это способность головы чувствовать жопой.
   – Клёво, надо запомнить. А насчёт спрыгнуть с подножки, забудь. Теперь тебя никто не отпустит. Расслабься и получай неземное удовольствие. Не, ну, это нереально как мы приколемся.

   Съёмки проходили в большом павильоне, где всё напоминало последствия ядерной войны. Горы поломанной мебели: столы, стулья, парты, скамейки, толстенный слой пыли. И только в самом углу – маленькая опушка чистоты. Белый экран, олицетворяющий чистоту помыслов как фон, и доктор Крылов как носитель абсолютного добра. На съёмочной площадке царила непринуждённая атмосфера. Телевизионщики время от времени разминались виски, а бедному доктору не давали даже воды, «чтобы вид был брутальнее» – объясняли они под дружный пьяный хохот. Особенно их веселило, что Сева действительно дипломированный врач: «Ну, прямо первый раз на нашей практике». Сначала снимали женщину, якобы жену алкоголика, которая благодарит доктора и весь его род до седьмого колена. После каждого дубля, парень, отвечающий за звук, подходил к этой роскошной блондинке и запускал руку ей под блузку, проверяя микрофон. Сева загадал, сколько раз он подойдёт к нему. Чувачок ни подошел, ни разу. Да, с ориентацией у него было всё в порядке. Опять снимали блондинку, опять маньячок спешил проверить микрофон и всё, что его окружает. Эта братва явно тащилась от происходящего. Им нравилось всё: и предстоящая всеобщая трезвость, и раздолбанная студия, и, особенно, блондинка. Спиртное, ударившее им в голову, делало жизнь простой и лёгкой. Сева опять попытался воззвать к их голосу рассудка.
   – Послушайте, крендели. Человек, завязавший с алкоголем, меняется кардинально. Я видел, перевидел весёлых пьяниц – раздолбаев, которые, перестав пить, превращались в человеконенавистников. Я знавал щедрых и широких людей, которые становились жмотами. Бывает и наоборот, когда пьяные агрессоры перерождаются в агнцев. Но всегда, всегда человек меняется. А вы хотите тормознуть всю державу. У нас алкоголофильная страна. Ребёнку три года, у него день рождения. Пришли взрослые, принесли подарки. Вот тебе, Петенька, плюшевый мишка и шоколадка, игрушечная железная дорога и трёхколёсный велосипед. А теперь иди, играй в соседнюю комнату. А мы взрослые будем квасить, кирять, бухать, керосинить, дринчить, поддавать, выжирать, тяпать, ляпать, разбалтывать и так далее, то есть праздновать Петенькин день рождения. Ребёнок с младых ногтей привыкает, если праздник – значит, выпивка. А потом происходит сдвиг мотива на цель – если выпивка, значит, праздник. И никуда от этого не деться. Без спиртного праздника не получается. Нужен комплекс мер…
   Ответом послужило пьяное ржание. Сева всё чаще ловил себя на мысли, что ни может ничего изменить. Он-то видел приближающийся Апокалипсис, а всем было по барабану. Тогда по старой российской привычке, приходилось по-братски полагаться на судьбу и немножко на себя. И, действительно, гори, всё синим огнём. Не хотите меня слушать, бакланы, не надо. Сами кашу заварили, сами и расхлёбывайте. А мне валить надо и желательно побыстрее, чтобы под раздачу не попасть. Киношники добили бутылку вискаря и отправили гонца за пивом. Сева плюнул и стал вспоминать. После института он был распределён в главную наркологическую больницу Москвы. В первый же день Севу озадачили, объяснив, что на дворе август, время отпусков, поэтому придётся сразу остаться на ночное дежурство. Отделение клиники находилось в бывших общежитиях ЗИЛа. На стене висел плакат: «Пьянство – тормоз, трезвость – резерв». Главное, ему тут же выделили отдельный кабинет. Его коллеги, распределённые в другие больницы, ещё пять лет, писали истории болезни на коленках, в ординаторских на десять человек. А у Всеволода Андреевича уже в первый день был свой кабинет. Сева побродил по отделению, попил чай с медсёстрами. Летняя лень сквозила в их движениях. Муха, жужжа, билась в стекло. Пациенты не стонали, не требовали врача, они усердно работали на ЗИЛе, занимаясь трудотерапией. «Лафа» – подумал Сева, – «ночью посплю, весь день свободен». Часов в десять вечера поступило два пациента, мужики, как мужики. Крылов уже вовсю писал анамнез, когда пациент вскочил на стул и стал отбиваться ногами от только ему видимых тварей. Потом он сиганул на Севин стол и начал топтать свою историю болезни. «Это он зря», – подумал Всеволод Андреевич. Мужик орал что-то нечленораздельное, лягался ногами, всем своим видом показывая, что будет биться до конца и живьём не дастся. «Белая горячка, она же делириум тременс», – без труда диагностировал молодой доктор и побежал за подмогой. От медсестёр толку было мало, пациенты приумножали славу ЗИЛа, поэтому основным помощником оказался второй пациент. Вдвоём они кое-как сняли бузотёра со стола, доволокли до койки, уложили на вязки. Причём неопытный Крылов чуть буйного пациента не придушил. Второй всё время был верным сподвижником. Наконец, взмокшие вышли в коридор, присели на банкетку.
   – Тяжёлая у вас работа, – вздохнул пациент.
   – Тяжёлая, – охотно согласился Сева.
   – А, вообще, хорошо тут у вас, чисто.
   – Чисто, – не возражал доктор.
   – Вот только крысы бегают.
   – Бегают, – кивнул Всеволод Андреевич, – что? Какие крысы? Пойдём-ка, мил человек, в палату.
   – Я же вам помогал, – возмутился оскорблённый больной.
   – Помогал, помогал, сейчас и мы тебе поможем.
   Вторая белая горячка – констатировал доктор. Так всю ночь с двумя «белочками» и проколупался.

   Передача вышла в воскресенье вечером. Сева там себе шибко понравился. Такой быковатый вещун с надутыми щеками и грозным голосом. Любо дорого смотреть. По жизни-то он был хохотун, вечно рот до ушей. В профессии это мешало. Настоящий нарколог должен быть уверен в своём Божественном происхождении. Следующая неделя началась с рекламной вакханалии. По всем каналам с утра до вечера крутили Севино выступление, показывая счастливых трезвенников и их окружение. И в конце сообщалось: самое главное будет в следующее воскресенье. Друзья задолбали Севу звонками: «Что происходит, Андреич? Такой рекламы не было даже у Коперфильда. А Маршак, Майоров и Крыласов просто нервно курят за дверью. Включаешь НТВ – ты, включаешь ТНТ – ты, включаешь DVD – ты. Сева советовал им меньше смотреть телевизор и больше заниматься сексом. Под музыку Вивальди. Но рекламы его предстоящего выступления и, правда, было чересчур. По всем государственным, спутниковым, дециметровым каналам, на всех радиоволнах, во всех государственных газетах, а других нынче нет, Севино грызло торопило в светлое будущее, а наступало оно в следующее воскресенье в 21.00. Другой бы на месте Андреевича радовался, но тот пошёл к Виталику. Виталик, как обычно, сидел на столе, болтал ногами и трындел по телефону.
   – Это нереально, что мы сейчас делаем. Все остальные просто щенки. Мы первые, понял, намбе ван.
   – А, Севак, чего смурной? Опять переживаешь? Я тебе говорил – забудь. Механизм запущен, его не остановишь. А захочешь остановить, перемелет как мясорубка. Не нравится слово мясорубка? Хорошо, как кофемолка. Власть в России превыше всего. Деньги – туфта, их могут дать, могут отнять. Это на Западе деньги зарабатывают. Здесь дают заработать, или не дают, или, вообще, всё отнимают. Россия, что ты хочешь? Лучше давай, я тебя с владельцем медицинского холдинга познакомлю. Тоже в политику собрался. Слушай, и чего их всех в политику тянет?
   – Не знаю. Не совру, если скажу, что видел мужиков двадцать, которым в политике бока намяли, они весь бизнес потеряли, забухались. А потом ко мне сдаваться пришли.
   – Охренительно. Поведай, гуру, рассмеши.
   – Приходит как-то раз на приём мужичонка. Костюм на нём дорогой, но вроде как велик на два размера. И рассказывает историю о «битве бульдогов под ковром». Он у себя, в Талдомском районе крепко поднялся: два колбасных цеха открыл, пять магазинов, коттеджи для дачников строил, все дела. Все бандиты схвачены, все менты. И стало у него свербеть – в политику надо. Масштаб его перестал устраивать. Не хочу, мол, быть простым бизнесменом, а хочу стать районным депутатом. Ну, и полез баллотироваться. В пять минут на него два уголовных дела завели и в кутузку посадили. Всё пришлось отдать: и цеха, и магазины. Сам чудом не сел, ну, а потом, как водится, запил. Попил три месяца, устал и ко мне пришёл. Я его спрашиваю: «Что, всё так круто»? Он говорит: «Круче не бывает. Я-то думал в бизнесе толковище. Ерунда. Вот в политике да. Как из цугундера выбрался, до сих пор не верится». Вот, Виталик, и таких гавриков, которые обломали себе зубы о политику, на моей памяти было предостаточно. Причём, всех налоговая трясла, уголовные дела заводились. И каждый рад был, что хоть всё потерял, на свободе остался. И, всё равно, новые чудики лезут, штурмуют политический Олимп. Загадка.
   – Никакой загадки. Палатку открыл – это как в детский садик пошёл. Сеть магазинов – как школу освоил. А политика – это как в институт поступил. А у нас, ты знаешь, все стремятся высшее образование получить. О, вот и Валентин. У него медицинский холдинг.
   Валентин оказался толстым мужиком с рожей вечного двоечника. Он сразу огорошил:
   – Доктор, скажите, а правда есть?
   – Конечно, есть. Как без правды. Но правдой она является короткий отрезок времени. В детстве мне говорили: «Бога нет. Дедушка Ленин хороший, а дяденька Сахаров плохой. Учись хорошо, люби нашу Советскую Родину, будь примерным октябрёнком, и тебя примут в пионеры». И я верил, взрослым надо верить. И с жаром по утрам делал зарядку и чистил зубы – готовился в пионеры. Прошло каких-то жалких двадцать пять лет и, вдруг, неожиданно выясняется, что Бог всё-таки есть. Ленин – кровавый палач, а Сахаров – совесть нации. А через двадцать пять лет ещё что-нибудь выяснится. А мне что делать? Я уже давно не октябрёнок, взрослым не верю, зарядку не делаю. Остаётся верить в ту правду, в которую верит большинство. По крайней мере, это самое безопасное. А вы, Валентин, вовремя платите сотрудникам зарплату?
   – Стараемся вовремя, но не всегда выходит.
   – Ага, опять две правды. Одна хозяина, другая работников. Хозяин держит всех за бездельников и дармоедов, разворовывающих его добро. Работники считают его кровососом и эксплуататором, на их горбу въезжающим в рай.
   – А если их больше, значит, правда на их стороне?
   – Не всегда. Количество денег порой перевешивает количество голосов. По статистике всего 4 % населения владеют 80 % собственности и явно перевешивают остальные 96 % обслуживающего персонала.
   – А знаете, доктор, как стать богатым?
   – Очень интересно было бы послушать.
   – Всё очень просто. Для того чтобы стать богатым, надо ничего не знать и ничего не уметь. Или сделать вид, что ничего не знаешь и ничего не умеешь. Вот вы, доктор, имеете медицинское образование, не пропадёте ни при каком режиме. Вот электрик, ну, там, в углу чинит розетку. У него золотые руки, он всегда востребован. Вот Виталик, циничный представитель СМИ, он непотопляем. А я, допустим, не имею никакого образования и руки у меня под карандаш заточены. А кушать-то надо. Я должен, или умереть, или, согласно теории Чарльза Дарвина, приспособиться. Как приспособиться? Ту копейку, которую вы легко потратите на глупые развлечения, я зажму в потный кулачок, организую дело, потом найму вас, и вы с вашими талантами будете работать на меня, обогащать меня, молиться на меня. А во главе угла стояло только одно. Я ничего не знал и ничего не умел.
   – Лихо. Может, попробовать повторить ваш опыт?
   – Попробуйте. Только не у всех он получается. Для того чтобы стать богатым, нужно везение и знание будущего. Расчёт, как правило, себя не оправдывает, а часто даже губит всё дело.
   – Вы хотите сказать, что знаете будущее?
   – Конечно. И вы его знаете. В нашей стране все его знают. Мы отстаём от Европы на несколько лет. У них подорожала недвижимость, и у нас она подорожала. Кто вам мешал несколько лет назад взять кредит и купить двухкомнатную квартиру в Москве за сорок тысяч долларов? А сейчас она стоит двести тысяч. Это один пример, а их тьма. Смотрите за европейскими тенденциями и проецируйте на нас, только через два, три года.
   – Так просто?
   – Конечно. Но я забыл предупредить, что придётся рисковать своими деньгами. Своими, доктор, а это может далеко не каждый. Подавляющее большинство физически не может расстаться с деньгами. Купить стиральную машину или холодильник – пожалуйста. Поехать отдохнуть за кордон – пожалуйста. А вбухать в рекламу, допустим, сорок тысяч евро психологически очень сложно. В голову лезут пораженческие мысли: а вдруг, реклама не отобьётся? А оно мне это надо? Лучше я новую мебель куплю. Что, не так?
   – Так, всё так. Смелость города берёт, хитрость – приватизирует.
   – А теперь ваша очередь, доктор. Виталик мне все уши прожужжал про вашу теорию алкогольной зависимости. Расскажите, сделайте одолжение.
   – Пожалуйста, для хорошего человека ничего не жалко. По последним данным алкогольная болезнь – болезнь нарушенного обмена по типу дешёвой энергии. Простыми русскими словами: спирт – самый калорийный продукт в мире, посмотрите любой учебник. Допустим, мы съедаем кусок хлеба, он содержит 800 килокалорий, но для того, чтобы его переработать, организм вынужден затратить 600 килокалорий, то есть, чистыми мы получаем 200 килокалорий (800–600=200). То есть, из мяса, рыбы, хлеба, сыра и т. д. мы достаём пятую несчастную часть. А, выпивая рюмку водки или бутылку пива, которые содержат 800 килокалорий, наши 790. Только 10 килокалорий тратит организм на переработку спиртного. Получается, что самый калорийный продукт в мире – спирт. Потом следует уксус и далее по убывающей. Вы печку, чем будете топить? Сырыми дровами или сухим каменным углём? Ответ очевиден. Сухим каменным углём – тепла больше. Организм, как любая система стремится затратить как можно меньше энергии, а получить как можно больше. Вторая проблема в том, что предрасположенность к дешёвой энергии в России – 86 %, у финнов – 92 %, у чукчей, эвенков, эскимосов и других северных народов – 100 %, а у испанских басков – 0 %. Ни один ни зафиксирован. А на Кавказе ни одной белой горячки у коренного населения не отмечено. То есть, генетическая предрасположенность определяет развитие болезни, а никак не воспитание или злая жена. Если у парня родители страдали алкогольной зависимостью, он в группе риска. То же относится к близким родственникам: дяди, тёти, двоюродные деды и прочая родня, злоупотребляющая алкоголем, должна навести вас на мысль, что у вас может быть неблагоприятная наследственность. Вы, являясь носителем этих генов, тем не менее, себе ни в чём не отказываете. Сегодня пивка, завтра водочки, послезавтра коньячку. С энергетической точки зрения вы методично подсаживаете свой организм на дешёвую энергию. И на определённом этапе вам это удаётся. На самом деле, все прекрасно помнят: в 1999 году он выпивал один день, и на этом прекращал. А уже в 2000 – следовал запой три дня. Дяденька начинает психологизировать: жена такая сякая, начальник козёл, компания тёплая подобралась, уходить не хотелось. Всё это отговорки, организм индивидуума пересел на другой вид энергии – более дешёвый. С этого момента начинаются запои. Не пьёт человек, нет проблем. Попала капля – тушите свет. Ведь теперь для такого мужичка нет водки и портвейна, коньяка и самогона. Есть только дешёвая энергия. Заметили, что пьющие люди сразу перестают есть, мгновенно пропадает аппетит. В защиту этой теории также говорит то, что описано множество случаев, когда запои начинались после принятия настоек. То есть, пациент накапает корвалол на сахар, чтобы поддержать сердечную деятельность, а в результате уходит в запой. Он ни сном, ни духом не собирался пить, но капли внешнего алкоголя хватает, чтобы завести процесс утилизации дешёвой энергии.
   – И что же делать? – удивился Валентин.
   – Изначально сознательно урежать приём спиртного, чтобы не пересесть на дешёвую энергию. А если уже пересел, это как сахарный диабет. Процесс необратим и с этим придётся жить до гробовой доски. Потом как-нибудь про ферменты расскажу.

   И вот наступил день Программы. Вот так, с большой буквы она именовалась во всех средствах массовой информации. Сева выглянул в окно. Народ уже с утра разминался пивком, готовился встречать Программу во всеоружии.
   – Все пропью, гармонь оставлю! – неслось с улицы.
   «Наверное, Витюша зажигает», – подумал Крылов. Виктор Ушанкин, Севин сосед являл собой яркий пример российского алкоголика: метр с кепкой, худой как щепка, жилистый как крабик. Трезвым его Крылов не видел никогда. На что Ушанкин бухал было непонятно. Так же как и его лучший друг Серафим Троекуров. Серафим и зимой, и летом ходил в меховой шапке, даже в самую лютую жару. Дворянская фамилия ко многому обязывала, и Троекуров никогда не распивал на улице. Может, столбовое дворянство не позволяло, а может, один раз отведав милицейских дубинок, Троекуров сделал вывод, но весь двор знал его слабость. Когда все тихо и мирно распивали в песочнице, то с Троекуровым чокались заранее, а пить он бежал в ближайший подъезд. Явившись оттуда с шальными глазами и запотевшим носом, он молодцевато бросал пластиковый стаканчик оземь как гусар и обязательно давил его каблуком. Многие не одобряли такой его расточительности и даже неоднократно хватали за грудки. Пустое. Троекуров скорее соглашался быть битым, чем отказаться от своего гусарства. Такая его размашистость, с другой стороны, вызывала уважение собутыльников, тем более что Троекуров первым кидал деньги в бейсболку на общак и никогда не требовал сдачи. Сева вышел послушать, о чём говорят «лучшие» представители народа. Так и есть, они обсуждали сегодняшнюю Программу.
   – Мать их иттить, – говорил заплетающимся языком Витюша, – они хотят, чтобы вся Россия завязала.
   – Они много чего хотят, – Троекуров был настроен философски.
   – Этого не будет ни-ког-да, – Ушанкин рубил воздух ладонью как саблей, – Россия и пьянство едины, мать их иттить.
   – Докажи? – Троекуров решил приподняться, и, не удержавшись, ткнулся головой в песочницу.
   – Чего доказывать? – Витюша не любил много говорить, он хотел выпить, – лучше скажи, у тебя деньги есть?
   – Деньги? – донеслось из песка, – откуда у страуса деньги?
   – У какого страуса? – не понял Ушанкин.
   – У такого, – глухо зазвучало из песка, – это я страус. Голову в песок спрятал, а корма наружу. Помоги стать человеком. Протяни товарищу руку.
   – Да как я тебе помогу, если у тебя руки в песке?
   – Ну, тогда пни посильнее.
   – Это можно, мать иттить.
   Ушанкин пнул Троекурова ногой и тот, вздымая песчаную пыль, завалился на бок.
   – Фу, думал, задохнусь.
   – У тебя деньги есть? – не унимался Витюша.
   – Есть, – Троекуров от радости, что вновь стал человеком, сделал попытку выпрямиться во весь рост. Увы, попытка не удалась. Вновь голова, перевесив задницу, повлекла Троекурова в песок. Отчаянные попытки сохранить вертикальное положение успехов не имели, и снова, Троекуров так и не успев стать человеком, превратился в страуса.
   – Помоги, – захрипел, так и не определившийся с биологическим видом, пьяный в умат Троекуров.
   – Братан, держись, – напутствовал друга Витюха, запустив руку ему в карман и вытащив деньги, – я сейчас. Ты только три минуты продержись.
   – Три минуты продержусь, – уверенно бросил Серафим из песка, – ты, главное, стаканчиков побольше возьми, я сегодня кутить буду.
   Витюша поскакал к магазину.
   «А может, я зря себя накручиваю», – задумался Сева – «никакая Программа этих алконюг не проймёт. Как керосинили, так и будут керосинить. А я панику развожу, на амбразуру кидаюсь. А страусы, между прочим, никогда не прячут голову в песок». Троекуров медленно завалился на бок, свернулся калачиком, и, сунув ладошки под щёку, уснул сном младенца.
   – Троекуров, стань человеком, – крикнул ему Сева и пошёл к загородному имению Алексея Михайловича, где прошло детство Петра Великого. Это должно было настроить на лирический лад. Хотя с лирикой сегодня не получалось. Пьяные гастарбайтеры горланили песни и задирали прохожих. Интересно, подобное творится только в Измайлово, или везде так? Такое ощущение, что шесть дней в неделю из приезжих пили кровь все кому ни лень, но в воскресенье, приняв на грудь, они чувствовали себя завоевателями большого города, стаей Самсонов, разрывающих пасти «мэстным» хлюпикам. Милиции как всегда не было, и Сева на всякий случай переложил шокер из сумки в карман. «А этим на Программу вообще начхать, они из других сопредельных государств», – резонно решил Андреич. Теперь оставалось проводить жену в Черногорию и ждать развития событий. После аэропорта Сева решил поехать на дачу, посмотреть на происходящее из глубинки.

   Первый день после Программы Сева провёл в Подмосковье. Нужно было осмотреться и решать, что делать дальше. В сценарий, нарисованный Виталиком, он не верил, считал, что всё будет гораздо хуже. Сон, рваный и чуткий, погружал в такие ужасы подсознания, что Сева счёл за благо бодрствовать. Тихое, подмосковное утро умиротворяло. Роса, приятно холодившая ноги, ласковое солнышко, по-приятельски заглядывающее в глаза, весь неторопливый дачный уклад способствовали поднятию несколько угнетённого Севиного духа. Куда направляться тоже было ясно – к местному магазину и уже на месте по ходу дела принимать решения. На завалинке сельмага сидели два мужика и о чём-то горячо пререкались. Точнее, всё время бухтел один маленький, щуплый, с лицом, похожим на печёное яблоко. Подойдя поближе, Сева увидел то, что и ожидал увидеть. Прямо перед ними на расстоянии полуметра стоял пузырь портвейна. Сева по опыту знал, что если Москва давно уже перешла на водку и пиво, то в провинции по-прежнему отдавали предпочтение креплёным винам. Сказывались маленькие зарплаты и желание поскорее залить шары. Лечить приезжих, кстати, было гораздо приятней, они не козыряли десятью кодировками и приятельскими отношениями с Ксенией Собчак.
   – Ну, чё, Михалыч, дёрнем что ли?
   – М-м-м.
   – Да ладно, Михалыч, это же программа такая есть. «Розыгрыш» называется. Там какому-нибудь артисту баки забьют, что типа менты у него на хвосте, или он соседей затопил, ну этот перец мечется, извиняется. А когда совсем переконит, слезу пустит, тут ему нате-пожалуйста – розыгрыш. Тут, он конечно в крик, типа я сразу догадался, сразу вас вычислил. Только поздно, все видели, какой он ссыкло. Давай, Михалыч, не бзди, открывай.
   – Сам открывай, – отказал Михалыч, степенный мужик, кудрявый и светлоглазый.
   – Чего ты как чабан. Вон, перед первым апреля сказали, что хлеб снова будет по карточкам, так моя дура, аж пятьдесят буханок купила. Главное, довольная такая, коза безрогая, к голодухе подготовилась. А потом Колька, бульдозерист раскололся, что хлеб заплесневел, ну и пустили слух, мол, перебои будут. Дуры бабы.
   Помолчали.
   Щуплый зашёл с другой стороны, – «целых пятьдесят рубликов отдал. Чего я кую деньги-то? Я вон сейчас к Кольке бульдозеристу пойду, с ним и вмажу».
   – Иди, – равнодушно отмахнулся Михалыч.
   – И пойду, он не такой конявый как ты. Какую-то фигню по телеку показали, так он сразу в штаны наложил.
   – Ну, а если ты, Юрка, такой храбрый, так и пей один, чего ты? Зачем я-то тебе?
   – Ну, как. Я ж по-человечески.
   – Ага, по-человечески. А когда нам «торпеды» вшили, ты тоже по– человечески меня подбивал. Главное дело, сам не стал, ждал, когда я выпью. А когда я чуть Богу душу не отдал, в деревню побежал. «Михалыч кончается, Михалыч кончается». Нет бы мне, искусственное дыхание сделать.
   – Я не умею.
   – А не умеешь, чего тогда подбиваешь.
   – Дурак ты, Михалыч, это они нас на понт берут. Проверяют на вшивость. Кто выпьет – наш человек. А кто нет, тот гнилушка, потенциальный предатель, таких не берут в космонавты. К Кольке пойду.
   – Мужики, – донеслось из магазина, – идите быстрее радио слушать. Спорщики, нехотя зашли в сельмаг, Сева тоже подтянулся к прилавку. Передавали хронику происшествий: «Счёт умерших от употребления спиртного шёл на тысячи. Люди, выпившие хоть каплю алкоголя умирали в страшных мучениях. Особенно потряс случай в городе Климовске. Один сорокачетырехлетний мужчина, придя на строительство дома к своему тестю, вместо того, чтобы заниматься тёсом бруса, предложил выпить прямо с утра, мотивируя, что знает доктора Крылова как облупленного. К счастью, никто не согласился. Тогда этот смертник, выпил, не сходя с места, двести граммов водки и упал бездыханный. Все попытки вернуть его к жизни не увенчались успехом. К счастью, его жена вспомнила, что накануне, вылила водку в раковину, а вместо неё налила воды из-под крана. Услышав это, чудом, воскресший горе-экспериментатор встал, как ни в чём, ни бывало, и занялся тёсом бруса. Остаётся только благодарить Провидение и эту мужественную женщину, даровавшую своему мужу вторую жизнь. К сожалению, это единственный счастливый случай. Остальные закончились смертельным исходом». По радио настоятельно советовали категорически избегать алкоголя, а людям, совращавшим на алкоголизацию давать достойный отпор.
   – Слышал, Юрка, давать достойный отпор, – задумчиво произнёс Михалыч и саданул своим нехилым кулаком прямо в печёное яблочко. Юрка так и покатился по полу как яблоко падалица.
   А по радио тем временем нагоняли жути. Оказывается, действовала не только Программа с 25-м кадром. В результате диверсии западных спецслужб в алкогольные напитки был подсыпан штамм бактерий, наподобие сибирской язвы. В случае употребления таких спиртных напитков может наступить асфиксия. Как бы спохватившись, диктор перешёл на человеческий язык: всё спиртное стало палёным: и водка, и вино, и пиво. Употребление их сразу ведёт к мучительной смерти. К счастью, безалкогольные напитки вражескому воздействию не подвергались, так что их распитие не возбраняется. Будьте бдительны, – вещало радио, – всех провокаторов, подбивающих вас выпить на троих, тут же сдавайте в ближайшее отделение милиции. Продавцам вино водочные отделы немедленно опечатать и ждать дальнейших распоряжений правительства. За нарушение государственных предписаний и самоуправство грозит наказание вплоть до высшей меры. Сева обернулся. Сельмаг был уже полон. Мужики и бабы стояли с торжественными лицами, как на прослушивании сводок Совинформбюро. Благоговейную тишину нарушил дедок, нагло впёршийся с улицы.
   – Зинка, фуфырик давай.
   – О, Ероха, – зашумели в магазине, – опохмеляться пришёл.
   Ероха, удивлённый таким скоплением народа в столь ранний час, сразу перешёл в атаку.
   – Я ранетый в кровавых боях, мне без очереди.
   Но его и так безропотно пропустили к прилавку.
   – Зинка, оглохла что ли? Фуфырик давай. Трубы горят, мочи нет.
   – Отфуфырился ты, Ероха, – злорадно заметила продавщица.
   Дед, не слушая, развязывал тряпицу с мелочью. Интересно, автоматически отметил про себя Сева, вроде всего пятнадцать километров от Москвы, а совсем другая жизнь. В автобусах, какие– то мухи кусучие летают, мелочь в тряпочках завязанных носят.
   – Зинка, тетеря, Агдам давай.
   – Ероха, ты что, вчера телевизор не смотрел?
   – Какой телевизор? Я его пропил давно. Бормотуху давай, дура.
   – Не будет тебе никакой бормотухи, и даже пива не будет. Вон, лучше радио послушай.
   А по радио торжественный голос с болью в сердце оповестил слушателей, что невиданная провокация врагов в отношении коренного населения России уже унесла двести тысяч жизней ни в чём не повинных людей. Народ стоял, сжимая кулаки, а при упоминании населённых пунктов, особо пострадавших от рук фанатиков, тихонько матерился и подвывал. Наибольший гнев вызвало сообщение, что на нескольких пивоваренных заводах произошло самоутопление террористов в чанах с варящимся пивом. В связи с чем, вышеуказанные пивоварни закрываются на длительную профилактику.
   – Мутота, – перебил диктора надтреснутый голос Ерохи, – вон токо што Митроху задутого видел. И хоть бы хрен ему. Давай бормоту, зараза.
   – Не дам.
   – Дашь, сволочь.
   – Не дам. Сказала, не дам. Мужики, чего стоите, выведите этого горлопана отсюда.
   – Не трожьте, меня. Я припадошный, – заблажил Ероха, пытаясь уцепиться за прилавок, но силы были не равны, и через пять секунд его тело уже валялось в придорожной канаве.
   – Не дам. Никому не дам, – никак не могла успокоиться испуганная продавщица, – вам, алкашам, только шары залить, а мне расстрельная статья? А у меня двое детей малых. Никому ничего не дам.
   Впрочем, никто и не настаивал. Только неугомонный Ероха, поднимаясь и отряхиваясь, вопил:
   – Я и дихлофос пробовал, и три пшика и политуру. Меня лопатой не убьёшь. Да я от палёной водки, может, только здоровей делаюсь. Не хотишь бутылку отпускать, не надо. К Нюрке – самогонщице пойду, она не откажет. И пошёл в сторону деревни, бедовый человек. Мужики уважительно посмотрели ему вслед. Из толпы вышел страдалец Юрка, левую половину его лица украшал лиловый бланш, как будто от долгого лежания на земле бочок яблока подгнил.
   – Чего-то они в правительстве не дотумкали. Надо бы денежную премию выписывать тем, кто самогонщиц выдаёт. Рублей так пятьсот, – голос его был мечтательно задумчив.
   «Дотумкают, обязательно дотумкают», подумал Сева, – «тем более что в информаторах недостатка не будет». Пора было возвращаться в Москву. На платформе никто не разминался пивом, что казалось уже необычным. А ведь Россия никогда не была пивной страной. Мы же не Чехия, не Германия, климат у нас студёный. Поэтому ещё пятнадцать лет назад пиво пили только студенты да инженеры. Большинство населения за свои кровные предпочитало покупать более серьёзные напитки: водку и креплёные вина. Но за последние годы, благодаря массированной рекламе, страна сделала крен в сторону пива. «Клинское – продвинутое пиво», «Три медведя – сказка для взрослых» и т. д. и реклама сделала своё чёрное дело. Во всяком случае, молодняк пил только пиво, даже в метро не в силах расстаться с ним и в позе горниста отбивал деньги, затраченные на его раскрутку. Что говорить, даже во Франции и Италии неуклонно снижается потребление вина, на смену приходит вездесущее пиво. В электричке, где обычно половина едущих мужчин, а то и женщин потягивали пивко и прочие «отвёртки» из банок, царил сухой закон. Сева вспомнил слова своего коллеги, доктора скорой помощи Валентиныча: «Счастье в нашей стране – это ехать в электричке и посасывать пивко». Открывать своё дело опасно и накладно. Горбатиться на других обидно. А вот пить пиво в электричке легко и приятно. Значит, подпадает под категорию счастья. Правда, другой его приятель считал, что «счастье это шесть тысяч долларов, заныканных от жены. Если попрут с работы, можно спокойно, не торопясь, искать другую, а не судорожно метаться в поисках любого трудоустройства, лишь бы вовремя выплатить кредиты и не умереть с голода». Если исходить из одной тысячи долларов в месяц счастье продолжалось полгода. Что ж, Севины приятели завышенными амбициями не отличались. Разговор в вагоне, конечно же, крутился вокруг Программы и диверсий вражеских сил. Мнения разделились. Молодой парень в дешёвом костюме и белой рубашке с непременным жёлтым галстуком, судя по всему, менеджер младшего звена, выражал сомнения в возможности такой масштабной диверсии.
   – Не, ну как так можно на территории всей страны отравить все спиртные напитки? Я не понимаю! А безалкогольные, значит, не отравлены? Такого просто не может быть. Это противоречит здравому смыслу, – иногда срываясь на повизгивание, вопрошал он. Мужская половина вагона была с ним согласна. Женская колебалась.
   – А чего? Враги на всё способны, – прокудахтала неимоверно толстая женщина, ласково прижимая к груди корзинку с клубникой.
   – Да откуда их возьмётся такое количество врагов? – вскочил петушком тощенький менеджер и гордо закрутил головой, предлагая оценить его логический дар.
   – Ну, может, они наших каких женщин подговорили, – неубедительно высказала мысль толстушка.
   – Ну, вот вас, женщина, например, можно подговорить? – с видом прокурора парировал субтильный умник.
   – Меня нет, – с испугом отреклась слониха от своих слов и больше в споре участия не принимала.
   – Вот видите, – торжествовал умный кролик.
   – Молодой человек, а вам не приходила в голову другая версия?
   – Какая же? – менеджер, войдя во вкус, собирался с лёгкостью отразить и этот наскок.
   – Что это проделано нашими спецслужбами? А?
   В вагоне повисла нехорошая тишина. Все обернулись на дядечку, осмелившегося выговорить такие слова. Был он в годах, но подтянут, изрядно лыс, но пряди умело, перекинуты через темя, вроде бы в старом спортивном костюме, но чувствовалось, что в своё время он стоил побольше выходного костюма своего оппонента.
   – А что? Правительство решило бороться с разнузданным пьянством. Но не по-горбачёвски половинчато. А по-сталински, до конца. Разрубить, так сказать, гордиев узел российской расхлябанности. А как вы хотите? Лес рубят, щепки летят. Полумеры в нашей стране не проходят. По приказу сверху всё спиртное делается непригодным к употреблению. Народ предупреждён. Предупреждён народ, я спрашиваю?! – внезапно рыкнул говоривший.
   В вагоне аж присели.
   – Предупреждён. Все доступные средства массовой информации задействованы.
   Как раз в это время, двери вагона распахнулись, и вошёл книгоноша с тощей кипой газет и журналов в руках. Судя по его счастливому виду, пресса сегодня разлеталась влёт. Не дав ему даже рта раскрыть, пассажиры, расталкивая друг друга, ринулись за газетами, зашелестели страницами. «Алкоголь косит людей как траву», «Отравленная водка», «Диверсия на пивзаводах», – кричали заголовки. Позволив людям утолить информационный голод, Староста вагона, а теперь он воспринимался только так, задушевно продолжал:
   – Так, сейчас 7 часов, 45 минут утра. А уже все предупреждены. Кто может выпить в такую рань? Ну, вы понимаете кто? И без разговоров! – опять рыкнул он в сторону менеджера, который хотел подать голос. Тот послушно заткнулся. Да, какая-то часть населения пострадает, самая не законопослушная, подчёркиваю, часть, – ласково продолжал он, – зато остальная может без балласта шагать в светлое будущее. Ведь никто не велит пить нехорошую (он явно избегал слова «отравленную») водку.
   Народ притих, собираясь шагать в светлое будущее без пьющего балласта. Порыв ветра, залетевший в вагон, вздыбил волосы Старосты Вагона, и они, позорно приоткрыв лысину, взлетели вверх и затрепетали подобно мини знамени.
   – А, в общем-то, народ наш трёхжильный, хороший у нас народ. Не из таких испытаний с честью выходил, выйдет и сейчас, не сомневаюсь. А вы, товарищи?
   Все послушно закивали головами, включая Севу. Правда, не совсем было понятно, как кивать, как да или как нет. «Вот это да», – подумал Сева. Он всё чаще ловил себя на мысли, что комментирует происходящее как сторонний наблюдатель. Ещё бы, он являлся во многом зачинщиком происходящего, и как всякий творец наблюдал за плодами своих усилий. Вот это номер. А ещё всякие умные политологи говорят: «к прошлому возврата нет, тоталитаризм сдох, у демократии нет альтернативы». Ещё восьми утра нет, а вот, пожалуйста, диктатура в отдельно взятом вагоне. И свой диктатор есть, и послушный электорат. А менеджер этот худосочный, наверняка, в замы метит, вон, как преданно на вождя смотрит.
   – А вы, товарищ, вы, вы, – новоявленный вождь явно обращался к Севе, который за двадцать лет поотвык от этого большевистского обращения.
   – Скажите, вы не доктор Крылов?
   «Прихватили, как есть прихватили», – заметалось в Севином мозгу. Переход от философских рассуждений к пионерскому страху злостного прогульщика удивляли его самого.
   – Ну что вы, – голос Севы был не очень естественен, – откуда доктору Крылову взяться в подмосковной электричке в такую рань? У меня есть с ним некоторое отдалённое сходство. Вообще-то учительствую я, – наглея, входя в роль и постаравшись изменить голос, Сева попёр как танк на «вождя».
   – А, вот вы, товарищ, отдаёте себе отчёт, что приписываете диверсионные действия нашим доблестным спецслужбам? В своём ли вы уме? Да за такие разговорчики вас первого следует сдать куда следует.
   Вагонное настроение резко поменялось.
   – Действительно, чтобы наши травили наших? Логика не выдерживает таких версий, – вернул, наконец, себе голос худосочный, – моё мнение…
   Его мнения Сева так и не узнал, сойдя на первой же платформе. Ожидая следующую электричку, он напевал:
   «Вагонные споры последнее дело
   Когда больше нечего пить»…
   Наконец, добравшись до Курского вокзала, Сева первым делом купил себе бейсболку и гопнические тёмные очки в пол-лица, чтобы впредь не узнавали. Бережёного Бог бережёт, а то ещё самосуд устроят, – благоразумно решил он. Что поражало – это невесть откуда взявшиеся плазменные панели, развешенные по Москве через каждые двести метров. По ним в режиме нон-стоп гоняли чудовищные по правдоподобности кадры: вот, нестарый ещё мужик, бьётся в судорогах перед дверями винного магазина. Камера выхватывает его вытаращенный глаз и прикушенный язык. Кровь хлещет по подбородку. Вот голова вздымается, вот вновь утопает в придорожной пыли. Вот женщина роняет банку джин-тоника и, схватившись за горло, начинает раздирать его ногтями. Ей не хватает воздуха, она задыхается, хрипит, хрипит, медленно оседает. Глядя на эти кадры Сева, заметил, что сам не дышит уже около минуты. Судорожно схватив ртом воздух, раздышался и решил больше в телевизоры не смотреть. Ну, Виталик, ну профи. Это же надо такое за три недели запаять. Если бы Сева сам не стоял у кормила, он бы ни за что не поверил, что в судорогах корчатся наёмные актёры, дикторы радио наговаривают давно написанный текст, а газеты выпущены ещё два дня назад. Единственное, что смущало: всё это стоило запредельных денег, а социализм уже давно миновал. Насколько у Виталика и его команды хватит бюджета поддерживать такой нерв? Ну, и главное, чем это всё может закончиться?
   Народ на улицах конкретно шарахался от экрана к экрану. Из динамиков, чудовищно расплодившихся по городу, неслись предсмертные хрипы умирающих от алкоголя. Газеты так вообще было страшно брать в руки. Все винные отделы были опечатаны, все винные магазины закрыты. Всё спиртное убрано с витрин и из ларьков. В кафе и ресторанах подавали только сельтерскую, правда, желающих принять на грудь и так не наблюдалось. Сева ломанул домой, чтобы самому не сойти с ума от содеянного. Но и дома, щёлкая пультом и путешествуя по всем транслируемым каналам, он видел одно и тоже: СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ от зелёного змия.
   На следующее утро Сева, первым делом схватился за пульт. Как ни странно, смертей уже не было. Наоборот. По всем каналам утверждали, что ситуация под контролем. Диверсанты задержаны и понесут заслуженное наказание. Враг будет разбит. Победа будет за нами. А пока, в целях всеобщей безопасности, вводится комендантский день. На улицу без лишней надобности лучше не выходить. Если всё-таки выйдете, обязательно иметь при себе документы, удостоверяющие личность. Но лучше, дорогие граждане, не выходить. И ни слова о вчерашних ужасах. Между этими жизнеутверждающими выступлениями бесконечный балет «лебединое озеро» по всем каналам. Сева сунулся, было на улицу, но, заметив военный патруль, вернулся к себе. За окном рычали военные грузовики, сигналили милицейские воронки, маршировали солдаты. Ночные кошмары становились реальностью. Сева включил DVD и смотрел все фильмы подряд, лишь бы не думать. Хотел позвонить жене, телефоны не работали, ни сотовый, ни городской. В час дня отключили воду. В два вырубилось электричество. В три отключили газ. Оставалось только вспоминать. Как-то на приём к нему пришла женщина, работающая в банке, и привела мужа – частного бомбилу, то есть водителя – частника. Мужик три дня побомбит, денег насобирает, три дня культурно распивает, три дня побомбит, три дня отмечает. А что? Сам себе хозяин. Начальства нет, предрейсовых осмотров нет. Красота. Но его жене такая красота была не по вкусу. То от мужа перегаром разит, то грязно домогаться начинает, а ей завтра к восьми утра в банк чужие деньги считать. Надумала его кодировать. Он ни в какую. Пошла ты, говорит, сама кодируйся. Но всё-таки уговорила к доктору хотя бы на консультацию прийти. Сидит себе Сева в белом халате, историю болезни пишет, и вдруг впирается такая очумелая парочка. И с порога начинается ссора, грозящая перейти в кровавую драку. Доктора как будто вообще нет. – Дура, пил и буду пить. Чего ты меня сюда притащила? Тебе самой лечиться надо. А по маме твоей психушка плачет.
   – Слизень, гад гадский. Всю жизнь мне испоганил, всю кровь выпил, пьянчуга чёртов. Да чтоб у тебя на лбу хрен вырос.
   – Щас, точно в чавку дам, банкирша хренова. Держите меня двадцать человек. Я за себя не отвечаю.
   Сева историю болезни пишет, семейка ругается, минуты текут. Через полчаса запал иссяк. Сева так спокойно говорит: «Милая женщина, подождите нас, пожалуйста, пятнадцать минут в коридоре. Мы поговорим с вашим мужем и примем необходимое решение». Тётка помялась, помялась, но вышла. И тогда Сева так проникновенно говорит: «Батенька, мне абсолютно всё равно, завяжете вы или нет. Это ваше частное дело, но давайте посмотрим правде в глаза. Продолжительность жизни мужиков в России 54 года, врут, что 58. Женщин 74 года. Нигде в мире нет такой разницы. Женщины живут дольше во всём мире, это да, на три – четыре года, но не на двадцать же. А почему? А потому, что наши мужики рвутся на тот свет прямо наперегонки. Кого не спросишь – сколько за день выпиваешь? Литр, полтора водки не меньше. Сколько выкуриваешь – две, две с половиной пачки. А как выпьют, так и до трёх пачек сигарет выходит. И что, от этого здоровья прибавляется? Нет, от этого здоровье убывает. Поэтому зря, ты любезный, с супругой ругаешься. Пиши на неё завещание и продолжай свой развесёлый образ жизни. И каждый при своём: она при машине и квартире, а вы, любезный, в сырой земле.
   – Чего это в сырой земле? Я вас всех переживу.
   – Да? Ну, давайте тогда давление померим, а то ваш цвет лица напоминает баклажан, и ручонки ходуном ходят. Видать не опохмелялись?
   – Не опохмелялся, – голос мужика значительно сдал.
   – Напрасно, напрасно. Если хочешь быть здоров, похмеляйся. Это я вам как специалист говорю. Все белые горячки и эпилептические припадки происходят не на высоте запоя, а при резком бросании.
   – Так что же, не бросать, а похмеляться постоянно.
   – Не надо передёргивать. Надо похмелиться ста граммами и быстро к наркологу бежать, пусть он оказывает квалифицированную помощь. Вот, допустим, у вас в квартире запахло газом. Что делает грамотный жилец? Он сразу звонит 01. Вызывает газовщиков и перекладывает свои проблемы на них. Что делает неграмотный? Он пошире раскрывает форточки, мол, проветрится, само рассосётся. Или вообще, вооружившись отвёрткой, самолично лезет в газовую плиту. А потом полдома взлетает на воздух. Будем давление мерить?
   Давление оказалось 240/160 мм рт ст.
   – Ну-с, и как же мы будем жить дальше? Если померить давление у вашей жены, наверняка, будет 120/80. На женщин ссоры действуют успокаивающе. А если ещё и всплакнёт, так вообще всё замечательно. А вы, дружок, на пороге гипертонического криза. А дальше на выбор? Инфаркт или инсульт. Что вам ближе? И говорю я это не для того, чтобы срубить несчастные три тысячи, а потому что я на стороне мужиков. Как говорит мой тесть: мужчина и женщина – это два разных биологических вида. А тесть биолог, ему видней. И я, как представитель мужского, защищаю свой вид. А что дальше делать – решать вам и только вам.
   Мужик сидел с выпученными глазами. Так с ним ещё никто не говорил.
   – Ну, ладно, завяжу, а что я делать буду?
   – А что хочешь. Хочешь, путешествуй, хочешь дачу строй, хочешь, по бабам бегай. Мне без разницы. Тут я тебе не советчик. Моё дело влечение к алкоголю снять, а всё остальное от тебя зависит.
   – Слушай, Андреич, ничего, что я на «ты». А если у меня не получится замену найти, я к тебе ещё раз приду, ну, чтоб раскодироваться.
   – Приходи, к тому времени воды много утечёт. Может, тебе и понравится, трезвым-то жить.
   Через три месяца случился повтор момент. Этот же мужик ворвался в кабинет как сквозняк – предвестник бури и стал из женской сумки вытряхивать на стол документы, губную помаду, телефоны, шариковые ручки и прочую дребедень, заполняющую обычно дамские сумочки. Потом выхватил пятернёй паспорт и свидетельство о браке и, наконец, прорычал:
   – Андреич, кодируй её от водки и курева или идём разводиться к чёртовой матери.
   Сева прибалдел.
   – Её кодировать?
   – Её, её, – голос мужика сорвался на крик, – совсем, шалава, разболталась!
   Следом вошла рыдающая жена. Даже с первого взгляда было видно, как она сдала. На первом приёме сидела крутая, уверенная в себе женщина, а сейчас так зарёванное, затюканное существо. Зато мужик выглядел огурцом: прекрасный цвет лица, уверенный взгляд, командирский голос.
   – Андреич, повторяю, сейчас ты кодируешь её от алкоголя и табака. Иначе развожусь. Всё – развод и девичья фамилия. Я не пью, не курю, а она, зараза, гульбенит напропалую.
   Через полчаса, когда жена немного успокоилась, а муж, наконец, перестал угрожать разводом, выяснилась любопытная правда. Мужик, бросив пить, сразу поостыл и к курению. Наладился возить туристов по ночной Москве и деньги по тем временам огребал немалые. А так как время, отнимаемое пьянкой, освободилось, он занялся строительством дачи. Всё никак руки за пятнадцать лет не доходили. За три месяца он ухитрился почти перестроить дом. Но в быту стал совершенно непереносим. Раньше он был относительно тихим. Чувство вины давило на его мозжечок. То уснёт на коврике, не раздеваясь, то выхлоп от него как от самогонного аппарата, а то и, вообще, до дома не добирался – в гараже бичевал. Какие уж там нестираные носки, какая подгоревшая яичница. И вот, о чудо, он завязал. И тут же из него полезло дерьмецо. Я-то работаю, не покладая рук, я-то не пью, не курю, а ты меня одними яйцами кормишь. Я вынужден в одной рубашке два дня ходить. И тут в банке корпоративная вечеринка. И выпила-то она два бокала шампанского, и выкурила-то одну сигарету. И всё, скандал, муж её казнить будет. Всю ночь нотациями изводил, всю ночь алкоголичкой обзывал. А наутро – к доктору. Севе что? Сева объясняет: проблем с алкоголем и табаком у женщины нет, но если клиент настаивает. Клиент не просто настаивал, клиент аж ногами затопал. Когда всё уже закончилось, бедная женщина, подписывая последние расписки, еле слышно уронила: «Уж лучше б пил, сволочь». А мужик-то до сих пор не пьёт, жену воспитывает.
   За годы своей практики Сева заметил интересную вещь. Холостые и одинокие практически не приходят лечиться. Они себе пьют и пьют, пока кеды в угол не поставят. Лечатся семейные любители выпить. Их приводят жёны и тёщи, реже матери. Мужики кочевряжатся, пытаются уйти из-под коряги, но их железной рукой тянут к трезвости. Но стоит им бросить пить, как происходит удивительная метаморфоза. Некоторые жёны и матери делают всё, чтобы их ненаглядный снова запил. Причём, попробуй таким женщинам про это скажи. Глаза выцарапают, обвинят в клевете. Да мы, да для него, а он. Но всё не так просто. У каждого из них своя роль, сложившаяся годами и менять что-либо сложно. Трезвый дядька уже не нуждается в заботе, его не надо уже ни от чего спасать. Мало того, когда он трезвыми глазами глядит на жену, то невольно думает: «Что эта корова здесь делает»? И тогда подсознательно, повторяю, подсознательно, она сделает всё, чтобы он ушёл в запой. А уж там по накатанной, – спасаем человека от водки, спасаем горячо и самоотверженно. По статистике у холостых ремиссии качественнее, продолжительнее, зато женатые лечатся чаще. Да и начальники любят злоупотребляющих подчинённых. Запил, скотина, отработай. Премия? Какая премия? Отпуск летом? Зимой пойдёшь. Сверхурочные оплатить? Смолы горячей. А бросил работник пить, он сразу хозяина за горло: мне моё отдай. Я работал? Работал. А ты, змей, мне премию зажал? А ну, гони деньги. И ведь не денешься никуда, отдашь как миленький. Сева безрадостно вздохнул. Ну, разве объяснишь этим нифелям, что их ждёт снова семнадцатый год. Протрезвевшие рабочие и крестьяне скинут зажравшихся буржуев в Москва реку, выпрут все иностранные компании пендалями, а в особняках олигархов устроят кружки по интересам: хочешь авиамодельный, хочешь судостроительный. «Да мне-то что»? – задался вопросом Сева, – «особняков у меня нет, богатых мне не жалко. Что я-то дёргаюсь»? «Россию мне жалко», – понял, наконец, он, – «на смену, какой никакой стабильности опять приходит хаос. И пускай это, будет трезвый хаос, никому от этого не легче».

   Сева вышел из дома с ощущением надвигающейся грозы. Но теперь на улицах всё было как обычно. Трамваи ходили, служилый люд торопился на работу, и только собаки, несчётно расплодившиеся по городу, валялись в теньке, с укоризной взирая на эту суету. Так, да не так. Сосед дядя Витя, в это время обычно неспешно похмеляющийся в местной песочнице, копал землю. Причём копал в скверике, где росла хорошо подстриженная узбеками травка.
   – Здорово, дядя Вить. Ты что, в ДЭЗ устроился?
   – В жопу я устроился. Не видишь, землю я копаю?
   – Вижу. А зачем?
   – А затем, что делать не фига.
   – Ну, так и не делай.
   – Чего не делай, чего не делай, – голос дяди Вити перешёл на базарные вопли, – пить-то нельзя. А чем время-то убивать?
   – Хм, понятно. А где ты раньше работал?
   – Да я и не помню уже. Как 209 статью, за тунеядство отменили я и не работал. Комнату, вон таджикам сдавал, ну и пил понятное дело. Говоря всё это, Витюха продолжал, кожилясь, переворачивать пласты земли. Севе, наконец, стал понятен источник благосостояния многих пьющих москвичей. Сдавая часть своей квартиры иногородним, они праздновали это дело все четыре сезона, из песочниц перемещаясь на тёплые кухни и обратно. Земля была тяжёлой, с корнями травы, сосед хрипло и надсадно дышал, но ни на секунду не отрывался от трудотерапии.
   – Дядь Вить, ты это, карандаши не отбросишь? Отдохни чуток, отдышись.
   – Да я два дня отдыхал. Извёлся весь. Пить-то нельзя. А как время убить? Слушай, ты этого доктора Крылова не знаешь?
   – Не, откуда? – Сева втянул голову в плечи, радуясь возможностям большого города, где в доме можно прожить десять лет и никого толком не знать.
   – Вот, сука, узнать бы, где он живёт, да лопатой насмерть забить, чтоб над людьми не изгалялся.
   – Да он-то тут при чём? Это же всё партийцы придумали.
   – Потом и этих замочим. Дай срок. Всех под корень выведем. Это ж надо, народ водяры лишить. На что щупалы свои поганые подняли.
   Витюху уже бросало из стороны в сторону, пена запеклась на подбородке, взгляд стал бессмысленным, и всё происходящее стало напоминать развёрнутый эпилептический припадок, только вместо судорог сновала лопата с комьями земли. Да, если так пойдёт, не насладиться соседу сладкой местью, прямо тут окочурится. Сева ногой выбил лопату у трудоголика и, резко нажав на плечи, усадил на пашню.
   – Охолони маненько, умаялся ты, братец.
   Сосед так и остался сидеть на развороченной лужайке, смотря в никуда остекленевшими глазами. А врач-вредитель, выбросив лопату за следующим поворотом, уже наблюдал другую картину из русской жизни. Перед метро, где обычно паслась и нищенствовала стайка бомжей, развернулась капитальная драка. С матом и криками налетая друг на друга, норовя достать до самых болезненных мест, бомжики обоих полов делили непонятно что. Благоразумно надев тёмные очки и нахлобучив бейсболку на самые уши, Сева достаточно быстро выяснил причину этой месиловки. Оказывается, клошары разбились на два лагеря по принципу ломать и строить. Часть этой буйной братии, два дня просохнув, решили всё ломать на своём пути. И с упоением принялись выворачивать скамейки, густо окаймляющие выход из метро. Другая половина требовала порядка. Так и не придя к консенсусу, народ разделился по интересам. Человек пятнадцать, матерясь и пунцовея от натуги, выворачивали скамейки с корнем. Оставшаяся двадцатка, эти же скамьи ставила на место. Так же матерясь и так же кряхтя. Оба лагеря время от времени отпускали в адрес друг друга нелестные эпитеты. Но, восстанавливающих народное хозяйство было всё-таки больше. «Вот так добро всегда побеждает зло», – вяло подумал Сева. В следующем скверике шёл футбольный матч. Местные алконюги, десятилетиями забивавшие на спорт, быстро носились по лужайке, пасуя, друг другу кучку стянутого тряпья, лишь отдалённо напоминающую мяч. Эти сорока пятидесятилетние мужики в нелепых пиджаках и заношенных брюках остервенело пинали тряпичный ком и напоминали чёрно-белую хронику шестидесятых годов, замоскворецкую шпану, прогулянную школу, тем более, что штангами служили стопки книг. Нынешние дети не играли в футбол, во всяком случае, так не играли. Они рубились с всякими зомби в компьютерных стрелялках, катались на роликах или маунтин байках. А эти старики-подростки, молча и страшно били по воротам, бросались под ноги в подкатах, как будто хотели зачеркнуть тридцать лет жизни, которые отделяли их от тех десятилетних пацанов, влюблённых в Блохина. Из мимо проезжающего лимузина вывалился новый мяч. Тонированное стекло поднялось, машина поехала дальше. Футболисты так же молча и так же остервенело, принялись пинать подарок. Севе стало жутко. Дальше замелькали кадры. По всему Старому Арбату перетягивали канат. Сотни людей. Молча и истово тянули на себя в одну сторону. Сотни в другую. Не было слышно ни смеха, ни шуток. Каждый тянул на себя, как будто хотел обрести новый смысл жизни. Старый был понятен. Он был в водке. Нового пока не было. Его надо было найти. На Калининском, рядом с распахнутым «мерседесом» плакал здоровенный мужик. Он напоминал хрестоматийного нового русского начала девяностых. Короткий ёжик, голда на шее, обязательная мобила в руке. Вдруг бычара со всего размаха рассандалил телефон о мостовую и стал яростно его топтать.
   – Суки, твари, пидарасы, – крики опять перешли во всхлипывания. Он присел на бордюр и стал размазывать слёзы по щетинистым мордасам. Проходившая мимо старушка, боязливо подошла и всё смелее и смелее стала гладить по голове этого гангстера.
   – Что случилось, сынок? Не убивайся так.
   – Да как. Эти суки…(всхлип)…извините. У меня…(всхлип)…а эти…(всхлип). Сорок лет мне. Ну, я братву зазвал, поляну накрыл. А тут… (всхлип). Даже выпить нельзя. Никто не пришёл. Не уважает никто.
   – Сынок, не плачь, сорок лет не отмечают, примета есть. Отметишь сорок лет – не заживёшься.
   – Да. Спасибо, тебе бабка, – бычара веселел на глазах, – а сорок один можно отмечать?
   – Сорок один можно.
   На Пречистенке Сева зацепился взглядом за стройку. С десяток смуглых гастарбайтеров стояли на улице и с удивлением и страхом поглядывали на происходящее. Кучка русских мужиков завладела ситуацией. Они споро укладывали кирпичи, мешали раствор и всячески отгоняли южан. Особо выделялся один мордатый в кепочке из газеты и расстёгнутой до пупа рубахе. Он громче всех вопил:
   – Уйди, морда, не приближайся.
   В каждой руке у него было по мастерку. Одним он воинственно размахивал, а другим, не прерываясь, укладывал раствор. Сева подошёл поближе, послушал. Оказывается, мужик в кепочке – Степаныч, был сторожем на этой стройке. Большую часть времени он спал, меньшую – пил пиво, принесённое молдаванами, гладил себя по круглому животу и учил их жизни. Учёба же сводилась к одному тезису:
   – Вы хотели распада СССР? Хотели. Вы говорили, что Россия вас обворовывает? Говорили. Вы были уверены, что заживёте лучше России? Были. И вот теперь, где вы? И где мы? Молдаване и таджики виновато кивали головами и удручённо говорили: «О ё, твоя, правда». Степаныч делал добрый глоток пивка. И заводил по новой. Если не считать, что пиво он пил за счёт приезжих, вреда от него не было. Но после выхода Программы всё изменилось. Двое суток Степаныч выходил из запоя и приходил в себя, а на третьи внезапно составил конкуренцию гастарбайтерам. На Воробьёвых Горах запомнилась свадьба. Всклокоченный мужичок, судя по всему, отец невесты, потерянно бродил между гостей и всех теребил вопросами
   – Что, выпивать не будете? Что вообще? Что и драться не будете? Но это же всё-таки свадьба. Что и песни петь не будете? И тостов не будет?
   – Я тебя сейчас фатой удушу – шипела невеста.

   На следующее утро Сева проснулся от громких криков во дворе. Выглянув в окно, обомлел. Соседи: взрослые и дети играли в штандар, игру Севиного детства. Один подкидывал вверх мяч, другие резво разбегались. В дальнем углу детской площадки неряшливый мужичонка с пегой бородой учил молодняк игре в чижик.
   – По заострённому краю лупишь, а как подлетит, бьёшь со всей силы, чтоб улетел подальше.
   – Это же гольф, – авторитетно заявил мальчик из хорошей семьи.
   – Хуёльф, говорят тебе чижик. А эта лапта.
   – Не лапта, а клюшка.
   – Хуюшка. Так, иди отсюда, шибко умный. Вот и родаки твои вечно у меня поперёк горла. Окна пластиковые поставили, у всех окна как окна, а у этих плаааастиковые. Теперь, типа они богатые, а вокруг нищета поганая.
   – С пластиковыми окнами инсоляция лучше. И вообще эстетичнее.
   – Ты, Женька, договоришься. Я тебе такую шмась сотворю, мало не покажется.
   – А что такое шмась?
   – Щас узнаешь, барчук, хренов. Раскулачивать вас пора, а то воли много взяли. Мы теперича тверёзые, мы вам быстро салазки загнём.
   Мальчик, видимо генетически опасаясь классовой ненависти, зашмыгал носом и втопил в сторону своего подъезда.
   – Мамке жаловаться побёг, – удовлетворённо крякнул мужичонка, – главное, чтобы чижик подлетел повыше, тогда и удар сурьёзный выйдет.
   В песочнице сидела местная алкашня и играла в города.
   – Актюбинск,
   – Калининград,
   – Днепропетровск,
   – Кувск.
   – Не трынди, Троекуров, нет такого города. На ходу выдумал.
   – Есть, зуб даю. У меня по географии пятёрка была.
   – У тебя пятёрка? Да ты в географии ни в зуб ногой. Ты же второгодник отпетый был. Нормальный город называй.
   Сева подумал, что эти люди играют в те игры, в которые играли перед тем, как начали пить. То есть, до тринадцати, они играли в чижика, а после в литрбол.
   – Караганда,
   – Вот, такой город есть,
   – Амстердам. А я слышал, в Амстердаме бабы голые в окнах сидят. Если бабло есть, можешь любую заказать. Здорово. Витюх, скажи здорово.
   – Да не знаю я. Я вон свою то бабу и не помню, когда пилил. Всё водка проклятая, не до бабы было.
   – Так давай прямо сейчас и трахни. Давай, Витюха, не бзди, мы поможем.
   – Чем это интересно вы поможете? Моя жена, только я её пилить могу.
   – Твоя, твоя. Только как ты её уделаешь после такого перерыва, у тебя там только на два раза посикать осталось.
   – Да, осечка может выйти, – задумался Витёк.
   – Давайте мы ему таблетку купим, чтоб стояк наверняка был.
   – Да она, наверное, дорогая зараза.
   – Скинемся за ради такого дела. На пузырь же скидывались. А помните, тогда на виски скинулись, за тыщу.
   Народ ощутимо напрягся.
   – Полной лажей эта виски оказалась, – поспешил исправить оплошность говоривший, – я у своей бабы могу денег стрельнуть. На такое дело точно даст. Не откажет.
   Компашка быстро и привычно стала кидать деньги в грязную бейсболку. Кто-то сбегал за недостающей суммой домой. Общими усилиями тысяча рублей была собрана.
   – Не хватит, наверное, – Витёк попытался увильнуть от семейного долга.
   – Добавим.
   – Игорёха, сгоняй.
   – А чего я-то? Да и за копытные тут не обломится. Раньше-то мне два лишних гло…
   Игорёха, поняв, что сболтнул лишнее, порысил в соседнюю аптеку.
   Через пять минут вернулся, сияя и размахивая упаковкой таблеток.
   – Да они не очень дорогие. На несколько раз хватит.
   Витюха ещё раз попытался уйти из-под коряги:
   – Может, она стирает или убирается.
   – Ничего не знаем, уплочено. Давай Витюша, сделай её, исполни супружеский долг.
   С видом приговорённого к казни герой-любовник побрёл к своему подъезду. Хлопнула дверь, наступила напряжённая тишина. Весь двор, прекратив играть, замер в ожидании. Прошло пять минут, десять, пятнадцать.
   – Что-то долго, – тревожно выдохнул Игоряша.
   – Нормально, так и надо, в этом деле спешить некуда, – пробасила жена Игоря, неизвестно как оказавшаяся за спиной супруга, – это ты вечно торопишься, малохольный.
   И отвесила Игорёхе увесистый подзатыльник.
   Народ заржал. Пользуясь этим, коварная женщина выколупнула заветную таблеточку из блистера.
   – ООООООО! – вопль саблезубого тигра донёсся с балкона Витюхи.
   – ААААААА! – ответила компания из песочницы.
   Игоряшина жена выколупнула вторую.
   Видевший всё это Сева подумал: «Держись, парень, это тебе не водку трескать».
   – ООООООО! – рычал удовлетворённый самец, в порыве страсти выскочивший на балкон и вздымая руки жестом счастливых болельщиков.
   – ААААААА! – вторила ему песочница.
   Не сдержав нахлынувших чувств, Витёк мощным обезьяним прыжком, вскочил на перила, ухватился за бельевые верёвки и стал исполнять нечто вроде присядки.
   – ООООООО! – неслось из его лужёной глотки.
   – ААААААА! – не сдавались мужики.
   И вдруг, на самой высокой ноте, Витюха, не удержав равновесия, покачнулся и сковырнулся вниз.
   – ААААААА! – завопила уже вся детская площадка.
   Но Витёк, извернувшись жилистым телом, намертво вцепился в балконные прутья, и, суча тощими ногами, стал перелезать обратно. Его розовые в белый горошек трусы победно развевались, мощно вздымаясь спереди.
   – ООООООО!!! – звенело над домом.
   И тут как по команде из всех подъездов выскочили женщины, с криком и бранью, хватая своих суженых за воротники и таща их исполнять просроченные супружеские долги. «Ничего себе денёк начинается. Кафка отдыхает», – подумал Сева, привычно шифруясь в тёмные очки и бейсболку. Подойдя к метро, он застал такую картинку. Лохматый бомжик, непонятного возраста, сидел на коленях перед лужей и брился одноразовым станком. А рядом стая его сотоварищей оккупировала поливальную машину, требуя у водителя их окатить. Водила мотал головой, не соглашаясь. Тогда, очевидно главарь, убедительно достал из кармана шило и покрутил у носа упрямца. Шофёр без лишних слов полез в кабину. Напор воды был настолько мощен, что клошаров отбрасывало на несколько метров назад, но они как герои стояли насмерть. Свежепобритый бомжик, чувствуя, что может не успеть, тоже побежал под холодный душ. Через пять минут всё было кончено. Мокрые до нитки бродяжки неумело построились и засеменили по улице.
   – Мужики, а вы куда? – спросил их водитель
   – На биржу для труда, – срифмовал главарь
   С бродяжничеством тоже покончено. Перед дверью модного тур агентства разворачивалась настоящая баталия. Очевидно, семейная пара, ругалась так, словно они были в глухом лесу, и вокруг не клубился и нёсся бесконечный поток людей. Одеты они были не просто хорошо, чувствовалось, что каждая мелочь здесь из бутика, начиная от запонки на его рубашке и заканчивая заколкой в её волосах. Матерились они, правда, как в Севином дворе.
   – Я не поняла, козёл, мы что, не летим на Мальдивы?
   – Да на хрена мне эти Мальдивы, если там выпить нельзя.
   – Там такие бангалы, такие пальмы, – платиновая блондинка мечтательно закатила глаза. Судя по «бангалам» это была редкая дура.
   – В гробу я видел эти пальмы. Если бухать нельзя, мне вообще ничего не надо! Вообще ничего! Поняла!
   – Ну ладно успокойся. Не хочешь на Мальдивы, купим коттедж, обставим его и будем пати устраивать.
   – Не хочу коттедж. Вообще ничего не хочу – капризничал холеный тридцатилетний мужчина, но что-то в его голосе заставляло поверить несуразным словам.
   – Ну, ты же сам так хотел коттеджик.
   – А теперь расхотел. Зачем он мне? Я думал друзей туда приглашать, партнёров. В баньке попариться, водочки попить. А сейчас что, икрой там давиться, в бильярд на сухую играть? О чём говорить? Чего делать? Нам же не нажраться надо, хочется расслабиться, оторваться. Мы же не виноваты, что у нас всё на алкоголе замешано. А если спиртного нет, всё остальное теряет смысл.
   – Ну и не надо твоих противных друзей приглашать. Давай лучше моих подруг пригласим. Вот они обзавидуются.
   – А давай ещё тёщиных подруг позовём. Вот зависти-то будет.
   – Давай. Только Веру Сидоровну не надо, от неё потом пахнет.
   – УУУУУУ! – завыл холёный, – Свет, ты юмор понимаешь?
   – Понимаю, а при чём здесь юмор? Ты хочешь на Аншлаг билеты купить?
   – Я тебя задушить хочу. Давно уже хочу, прямо со свадьбы.
   Блондинка захлюпала носом.
   – Ладно, Свет, извини. Не хотел тебя обидеть. А давай я на тебя фирму подпишу? Будешь всем заправлять, а я отдохну, произведу, так сказать, переоценку ценностей.
   – Я не умею деньги зарабатывать. Я только тратить могу, – отбивалась, как могла блондинка.
   – Да там и делать ничего не надо. Главбух и гендиректор все вопросы решают.
   – Не буду. Ни за что! – по-прежнему, артачилась боевая подруга.
   – Ну, тогда и я не буду. Гори всё огнём. Раньше хоть бухнёшь, стресс снимешь. А сейчас что? Чем стресс снимать? Зачем вообще за этими деньгами гоняться? Чтоб твои подруги обзавидовались, под пулями ходить, сутками из офиса не вылазить? Не буду ничего делать. Залягу на диван. Клёвые мужики на дороге не валяются. Клёвые мужики валяются на диване.
   Сева шёл, удивляясь переменам в городе. Улицы были чистыми и свежеполитыми. Телевизоры и динамики, ещё позавчера усеявшие весь город, пропали, как будто их и не было. В метро, автобусах и трамваях не пахло перегаром. Никто не наклонялся к тебе, дыша сивухой, и не пытался вытереть сопливый нос о твоё плечо. В метро, наконец, закончилось засилье бомжиков, когда зловонная парочка оккупирует, бывало два боковых диванчика и лежит себе, вольготно почёсываясь, а пугливое, принявшее утренний душ большинство, жмётся, зажимая носы, в дальний угол вагона. Пропали девушки с лицами ангелов и с обязательной бутылкой пива в руке. То есть, девушки-то остались, пиво исчезло. Это был несомненный плюс. Но где плюс, там есть и минус. На дорогах Сева заметил странных гаишников. Они были в «бутербродах». «Бутербродами» как известно, называют людей, которые за определённую плату на груди и спине носят вывески, рекламирующие определённый магазин или товар. Только на этих вывесках было написано: «ищу новую работу».
   Наконец-то водилы, проезжающие мимо могли оторваться.
   – Эй, гундосый, а что ты можешь, кроме как бобоны стричь?
   – Эй, командир, что жена зимой без шубы останется? Ничем не могу помочь. Четвёртый день как стёклышко.
   Менты тихо матерились, но поделать ничего не могли. Всеобщая трезвость сильно ударила их по карману. Вторая категория людей, которым Сева нанёс удар кинжалом в спину, были его коллеги, врачи-наркологи. Этим хоть вообще караул кричи. Гаишникам проще, всё равно до чего-нибудь довяжутся и детишкам на молочишко насшибают. А похметологам что делать? Сева по этому поводу страдал. С другой стороны, как ветеран наркологии, он понимал, недели две народ будет в прострации, а потом быстро пересядет на наркоту. Имеется ввиду молодёжная часть аудитории. Молодняк станет втрескиваться, переться, нюхать, пыхать, в общем, торчать. Старшему поколению будет сложнее. В возрасте 40–50 лет трудно менять привычки. Из своей практики Сева знавал такие случаи, но они были, как правило, единичны. Есть такое понятие – эмоционально зависимый возраст. Что ты делаешь в возрасте с 15 до 18 лет, то и будешь делать всю оставшуюся жизнь. Если ударял по пиву, то пиво останется твоим любимым напитком. Если курил анашу, то при любой возможности будешь забивать косячок. Если слушал «Аквариум» и «ДДТ», то переманить тебя на «Ласковый май» практически невозможно.
   Ещё похилилась вся торговля. Спиртное всегда было локомотивом российской экономики. А сейчас весь алкогольный бизнес одномоментно пришёл в упадок. Причём пострадали, казалось бы, далёкие от алкоголя области. Так Сева заметил грустного продавца магазина рыболовных принадлежностей. Тот ходил мимо витрины и грустно пинал дверь. Дверь от этого жалобно пищала.
   – Здравствуйте, – вежливо поздоровался Сева, – что, рыбаки перевелись?
   – Какая рыбалка без водки, – удручённо выдавил продавец, – пора сворачивать лавочку.
   – Не, ну есть же рыбаки, которые рыбу удят, а не только водку трескают?
   – Нет таких рыбаков, – убеждённо проскулил продавец, – и полное отсутствие покупателей тому свидетельство. Рыбак без водки, как рыба без хвоста. Может, тут пекарню открыть или книжный магазин?
   – Не знаю, – проблеял Сева и поспешно пошагал дальше, чтобы не видеть бизнес руины. Но загубленный бизнес попадался на каждом шагу: все пивняки и рестораны, рюмочные и кафе несли колоссальные убытки. Посетители, пьющие морс и фанту не оставляли в кассах и сотой доли алкогольных барышей. В Девяткином переулке Андреич увидел такую картину: бывший магазинчик «Кристалл» пытались переделать во что-нибудь другое. Молодой парень, видимо хозяин, в окружении трёх девиц, загнанно метался по магазину, фантазируя какой товар займёт опустевшие полки.
   – Так, а здесь будут детские игрушки. Вот здесь и здесь. А тут книги по кулинарии. А в этом углу рамочки для фотографий. А?
   Девицы разочарованно качали головой.
   – Да, не катит. Тогда здесь конструкторы «Лего», здесь писчие принадлежности, а здесь банные аксессуары.
   – Макс, это бред, – подала голос одна из продавщиц.
   – Нет, погодите. А давайте мы здесь кафе-кондитерскую сделаем? А что, место здесь проходное.
   – Да уж, теперь этих кафе-кондитерских будет выше крыши. На каждом углу. Какой дурак только в них ходить будет?
   – А давайте…
   Сева порулил дальше, лишь бы не слушать человека, полностью выбитого из колеи. Такой прибыли как со спиртного им уже, конечно, не видать как своих ушей. А ведь это я виноват – мелькнула мыслишка, ну, конечно, не только я, но остальных-то никто не знает, а я на виду. Я ведь многим людям дорогу перешёл. Много судеб испортил. Не поломал, нет, но испортил. Сколько сейчас народа на меня зуб точит. О-го-го. А я тут гуляю по городу как турист, беззаботно и не спеша. Идиот! Вася Хрюкин. Баклан безмозглый. Сева оглянулся по сторонам, замечая окружающих его людей. Человека три железно тянули на филеров. Пошёл по Покровке, глядя в отражения витрин. Три здоровяка неспешно двинули за ним. Сева пошёл быстрее, Преследователи тоже прибавили шагу. Адреналин, раскручивая свой бег по сосудам, ударил в затылок. Сева втопил по полной и нёсся уже по Маросейке, задевая прохожих. Мужики не отставали. Кто это может быть? Менты? Фээсбешники? Бандюки, нанятые алкобаронами? По любому лучше от них отделаться. Сева держал курс на Красную площадь. Она ему казалась наиболее безопасным местом. Перепрыгивая, через пять, ступенек, спустился в подземный переход. Один из мужиков замаячил почему-то впереди, загораживая вход в метро. На скорости, обогнув его, выскочил на Ильинку. Второй мужик, неизвестно как оказавшийся уже там, приветливо раскинул руки бегущему Севе. Народу было полно, но все естественно делали вид, что ничего не происходит. Может, жулика ловят, может, в салочки играют? Оставался последний шанс, делая вид, что путь его пролегает по Ильинке, в последний момент свернуть в Большой Черкасский переулок. И второго качка удалось перехитрить. Только бы добежать, – стучало в голове, – там есть замечательный проходной двор. Если не догонят раньше, точняк уйду. Ноги были уже ватными, во рту появился вкус меди, дыхание с хрипом вырывалось из давно нетренированного тела, но и до спасительной подворотни было уже рукой подать.
   – Старею, – подумал Сева, – хотя имею отличный шанс умереть молодым. Влетев в подворотню, свернул налево, перелез через хлипкий заборчик, перепрыгнул через шлагбаум. Рванул вправо, споткнулся, шлёпнулся в какую-то кучу мусора, вскочил, опять поскользнулся. Самое интересное, что дело происходило в двухстах метрах от Красной площади, куда загнанный Сева и держал путь. Ход его мыслей был таков: если это фээсбешники или менты, от них всё равно не уйдёшь, а если бандиты, на Красной площади его не тронут. Перелез через кованый забор, обдирая ладони, всё-таки зацепился рукавом. Рубашка с весёлым треском порвалась от плеча до пояса. Сева дёрнул вдоль одноэтажного домика, вдруг под ногами зашуршало. Краем глаза Сева увидел, как из травы поднимается тонкая проволока. Тормозить было уже поздно, и он, на всём скаку споткнувшись, улетел в сторону ближайшей канавы. Прямо как Ероха, – мелькнуло в его голове, – трындец мне. Вставал медленно, боясь поднять глаза на охотников, так умело заманивших его в ловушку. Наконец, поднял глаза.

   Крылова часто уверяли, что 25-го кадра нет вовсе. Многочисленные знатоки утверждали, что всё это туфта и обман. Сева охотно соглашался, жал, умудрённые руки прозорливых двоечников и предлагал пари. Он составляет Программу, где вместо фраз: «я равнодушен к алкоголю», «я свою цистерну уже выпил» и «мне нравится трезвость» монтируются другие слоганы. Например: «покупайте кока колу», «летайте самолётами Аэрофлота» или «пылесосы «мулинекс», сосём за копейки». Он делает видеоряд, но последний раз мышкой кликает оппонент и письменно берёт всю юридическую ответственность на себя. Несколько желающих смотрят этот видеоряд, а потом пишут заявление в милицию о скрытых рекламных вставках и опера вяжут всезнайке ласты. Ещё 12 апреля 1997 года Ельцин подписал соответствующий указ и существует статья, карающая преступника, на пять долгих лет лишения свободы. Причём, никто никого не убивал, не грабил, не насиловал, просто сделал какую-то скрытую рекламную вставку. Подобный закон существует во всех странах мира, включая Тринидат и Табаго. Умники сразу кидались в кусты. Одно дело языком молоть, другое под статьёй ходить.

   Перед Крыловым стоял Виталик, скалился и протягивал руку.
   – Здорово, Севак? Чего это ты тут делаешь?
   – Здоровей видали. Лучше скажи, откуда ты тут нарисовался?
   – Севак, милый ты мой чудик. Неужели ты думаешь, что мы оставим тебя без внимания и охраны. Ты теперь человек государственной важности. Тебя пасли всё время после выхода Программы.
   – Да? – глупо проквакал Сева.
   – Да, мой милый. Пока ты ходил и глупо разевал своё грызло на творящиеся чудеса, мы чутко и трепетно охраняли твою бесшабашную башку. Куда ты бежал-то, пехотинец?
   – На Красную площадь. В тот момент она мне, почему-то, казалась самым безопасным местом.
   – В этом есть своя логика. Ну, скажи честно, обкакался?
   – В прямом смысле нет. В переносном ещё как.
   – Скажи, рад меня видеть?
   – Не то слово, Виталик, не то слово. Но откуда вы знали, что я побегу именно сюда? Что десять лет назад я работал здесь и знаю все тайные тропы?
   – Мы едим свой хлеб недаром, Севачок, но и ты, видать, тоже.
   – Это ты к чему?
   – А к тому, что я теперь спиртное пить совсем не могу. Я всё понимаю, всё знаю, я сам стою у руля, но прикинь, не могу выпить ни капли. Тошнит, рвёт, как восьмиклассницу.
   – Да, Виталик, ты попал. Ты конкретно попал. Индукция, дорогой мой человек. Помнишь, я тебе говорил, что чем больше задействовано народа, тем больше эффект. Поздравляю тебя, батенька, со здоровым образом жизни в течение года.
   – Ты гонишь, доктор. Я сейчас возьму бутылку пива и при тебе её выпью, и ты ничего не сможешь сделать.
   – Ради Бога. Только отойди подальше, чтобы меня не забрызгать, а то я и так весь в грязи, ещё твоей рвоты не хватало.
   – Этого не может быть. Отравленное пиво лажа. Твоя Программа лажа. Всё лажа. Виталик достал из сумки бутылку пива и приготовился её открыть. Выражение лица у него было решительным, но кадык предательски задёргался. Несколько раз, сглотнув и длинно сплюнув, он опять взялся за открывашку. Сева демонстративно отошёл подальше.
   – Чёрт, не могу, тошнит.
   – Отложи пиво и пройдёт, – посоветовал Андреич.
   – Тьфу, хрень какая-то, а скажи, доктор, у тебя холостые приятели есть?
   – Как ни быть. Есть. А тебе зачем?
   – Надо съездить в одно место. У меня намечается серьёзный разговор. А там одна девушка незамужняя. Только нужно, чтобы реально холостой чувак был, фуфло не прокатит.
   – Холостой, холостой, с женой официально разведён. Она в Бельгии, сын в Англии. Анкетные данные безупречны. А ты что, поженить его хочешь?
   – Да, я свахой подрабатываю. Значит так, у меня там будет крайне серьёзный разговор с очень солидными людьми, а ты со своим другом развлекай их жён и подруг. Читай им стихи, ты же поэт. Или нет?
   – Твои шпионы серьёзные люди, но со стихами лучше не связываться. От них одни неприятности. Видишь ли, в них я жгу глаголом сердца людей сытых, часто не обладающих чувством юмора. Лучше не связываться.
   – Севачок, ты и сам теперь сытый. Привыкай.
   – К чему привыкать, Виталик? Я пока ни копейки не получил из тех трёхсот тысяч. Последний хлеб без соли доедаю. Жену в Черногорию отправил с тремя штуками евро. И больше у меня за душой ни копья, а ты меня всё богатством пугаешь. Где бабло, брат?
   – Будет, всё будет. Скоро ты удивишься, брат, сколько у тебя будет лавандоса.
   – Да, где-то я читал, что все люди братья, пока не дойдёт до денег. Не, серьёзно, подгони хоть немного дензнаков.
   – Завтра, всё завтра. А сейчас звони своему холостому другу.
   – Алло, Валентиныч, как сам. Чего делаешь? С дежурства едешь? Устал? Ну, ладно, давай тогда. Просто есть маза в гости попасть. Нужен реально холостой мужик. Не можешь, так не можешь. Что? Открылось второе дыхание? Сколько ей лет? А я откуда знаю? Сейчас спрошу. Виталик, сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать пять, Валентинович. Годится? Ну, тогда подгребай к Площади Революции.
   Машина у Виталика оказалась, что надо. Серебристого цвета, размерами напоминающая маршрутку, с огромными кожаными креслами и телевизором. Валентиныч, оценив по достоинству размеры машины, вытянул свои длинные ноги и приготовился вздремнуть перед свиданием. Но Виталик не дал ему такой возможности. Притормозив у бутика, велел следовать за ним. Он вошёл в дорогущий магазин, толкнув дверь ногой, доктора были менее решительны. Встав возле двери, они явно не походили на завсегдатаев бутиков. Сева был весь в грязи, локоть разбит, разорванную рубашку как не прижимай раненым локтем, приличной не сделаешь. Валентиныч, тоже был хорош, – футболка не первой свежести, джинсы на заднице висят. Одно слово – с дежурства.
   – Светик, одень этих орлов в подобающий прикид. У нас только пять минут.
   – Виталик, мы пустые, если ты банкуешь, тогда другое дело.
   – Успокойтесь, голодранцы. Я бедный человек, но на пару рубашек так и быть наберу.
   Через пять минут приодетые визитёры опять садились в машину. Довольный Валентиныч оглаживал на себе новые льняные портки. Потом, не выдержав, спросил:
   – Виталик, если не секрет, а, сколько стоят эти трузера?
   – Две штуки баксов и рубашка полторы.
   – Сколько?! – в один голос вскричали бедные врачи.
   – Семь штук гринов я оставил в этой богадельне, чтобы вас чуть-чуть приодеть.
   – Ни фига себе, – сказал задумчиво Сева, – у этих богатых точно нет совести.
   Валентиныч был более решителен.
   – Знаешь, Виталик, я на Курском вокзале знаю такой же магазинчик. Там, такие же портки триста рублей стоят. Если ты опять решишь нас приодеть, я покажу дорогу.
   – Вот нищета поганая. В тех портках вас даже на порог не пустят. Сейчас хоть вид цивильный. Но, главное, чтобы вы там не стушевались, пока я буду серьёзные переговоры вести.
   – Вот в этом отношении можешь быть совершенно спокоен. Чего-чего, а тушеваться там точно никто не будет, не выперли бы за наше неспортивное поведение. Валентиныч, ты главное, фокусы с вилками не показывай. Достал уже. И так уже ни в один приличный дом не пускают, а если пускают, сразу вилки прячут.
   – Андреич, чем тебе мои фокусы не нравятся? Девушки от них без ума. Жалко выпить нельзя, а то я как выпью, я такой обаятельный. Вот, змей, лишил народ радости. Мы после дежурства хотели по старой памяти накатить. Ни фига подобного, от спирта рвёт, пробивает на низ как от касторки. Спирт, спирт не приживается, – удручённо приговаривал Валентиныч.
   – А я сейчас, вот возьму и выпью, – схватился Виталик за многострадальную бутылку пива.
   – Нет! – в ужасе закричали коллеги, – ты нам все наряды уделаешь.
   – Ну, а чем вы там, на скорой помощи стресс снимаете? – поинтересовался затюканный пиарщик.
   – Для интеллигентных людей снять стресс не проблема. Можно и колёсами закинуться. В смысле транквилизаторами. Молодёжь точняк на траву пересядет, сонники и амфетамины. Вот старшему поколению вилы. Им то уж точно год вёсла сушить, – подтверждая теорию Севы, говорил Валентиныч.
   – Так, обрадовался Виталик и радостно потёр руки, – значит, пора народ и от наркоты кодировать.
   Они подъехали к целому посёлку сверхсовременных домов, уютно спрятанных в лесу. Территория была огорожена мощным забором. У охранников были такие рожи, что брюки за триста рублей тут бы точно не проканали. Машина остановилась у самого фешенебельного дома с прозрачной, стеклянной крышей. Вокруг дома был разбит японский сад камней.
   – А чей это дом? – поинтересовался Валентиныч.
   – Викин. Той девушки, которую тебе предстоит развлекать.
   – Хорошее имя, мою бывшую жену так зовут. Удобно, не перепутаешь, если что. А сюда грушу боксёрскую повешу. Я как выпью, люблю по груше постучать. Правда, наутро все мышцы болят. А это что? Бассейн. Хорошо, я воду люблю, – входя в калитку, приговаривал урождённый одессит Валентиныч.
   – Погоди груши развешивать. Ты ещё эту Вику в глаза не видел, а уже сюда переезжать собрался, – разумно охладил его Сева.
   – Вот вечно ты, Андреич, всю малину обгадишь. Я чувствую, мы понравимся друг другу.
   Да, такие девушки не могли не понравиться. Сразу было видно, что это светские львицы, путешествующие по дорогим курортам и страницам глянцевых таблоидов. Девушек было трое. Два солидных мужика, сидящих в креслах дополняли компанию. Одного из них Сева узнал. Это был Валентин, глава медицинского холдинга «ФИГЛИМЕД». Мужчины поздоровались и, подхватив Виталика под бока, сразу ретировались в беседку для «серьёзного разговора».
   – Вика, Юля, Наташа, – представились девушки.
   – Сева и Юра, хотя чаще нас называют по отчеству: Андреич и Валентиныч.
   – Почему?
   – Россия, единственная страна, где существуют отчества, грех этим не воспользоваться, – объяснил Сева.
   – Девушки, а где здесь можно душик принять, – совершенно освоившись, спросил игриво Валентиныч.
   – Там, – несколько робея, показали девушки.
   Валентиныч устремился в ванную, бросив Севу на произвол судьбы.
   – Скажите, а вы тот самый знаменитый врач, который выступал по телевидению?
   – Да, это я, – скромно ответил Сева, – в кругах близких к вытрезвителю обо мне ходят легенды. Я самый лучший нарколог на всём московском побережье. Все остальные просто отдыхают, так сказать, нервно курят за дверью.
   – А вы уверены, что самый лучший?
   – Конечно. Кто Россию закодировал? Маршак? Смелов? Антонов? Нет. России на год перекрыл кислород Крылов. Можете за это сварить мне кофе. Нет, молока не надо.
   – А Виталик сказал, что вы ещё стихи пишите.
   – Пишу, но счастья мне мои стихи не принесли. Наоборот, ужасно, знаете ли, отравляют жизнь.
   – Почему?
   – Потому что правду пишу.
   – Ну, почитайте же, – заныли девицы.
   – Хорошо, но я вас предупреждал. Первый стих о молодых женщинах и стареющих мужчинах.

     Раньше девы были добрей на аршин
     И могли отдаться за пачку чая,
     А сейчас выходят из длинных машин
     И проходят мимо, не замечая.

     Раньше я их звал посмотреть видак
     И умно трындел о Камю и Кафке,
     А сейчас для дам я последний чудак,
     Папик и отстой, без колёс и травки.

     Я бы этих баб, всех отдал врагу
     И сменил ориентацию на другую,
     Но я рос в Подмосковье и только могу
     Возбуждаться на женщину на нагую.

     Двадцать лет назад я был юн и свеж,
     Двадцать лет назад все меня любили,
     А сейчас увидеть девушку без одежд
     Вся получка в пшик и вся попа в мыле.

     А на сердце груз и в душе облом
     И полна голова моя голосами:
     «Не ищите баб, ищите бабло,
     А уж женщины вас отыщут сами».

   – Ещё, ещё, – закричали дамы.
   Сева раскланялся и объявил: Стих второй о стареющих мужчинах и молодых женщинах.

     Приятель женился и весь засиял,
     Но минет нас, Господи, чаша сия.
     Уж лучше на пастбищах вольных пастись,
     Чем дедушкой мелко над девой трястись.

     Ох, белая шея, ох, белая грудь.
     Друзей и товарищей на фиг забудь.
     Тебе подфартило, тебе подвезло
     Ты должен колбаситься годам назло.

     Ты будешь клубиться среди молодых,
     Хотя твоё сердце ускачет под дых.
     Хотя твои члены хотят одного
     Лежать и не делать уже ничего.

     Ох, длинные ноги, упругая грудь.
     Твоя молодая подвижна как ртуть.
     Зачем Купидоша тебя искусил?
     Тебе не хватает ни денег, ни сил.

     Ох, крепкая попка, ох, крепкая грудь.
     Ты сам себе выбрал пугающий путь,
     И старый ошейник на новый хомут
     Сменил ради мощных цунами в паху.

     Точёные бёдра, высокая грудь.
     Так трудно себя и других обмануть.
     А может ты сделал такое, дружок,
     Что каждый хотел, но, наверно, не смог.

   Девушки зааплодировали.
   – А почему бы вам, Сева не петь эти строчки? Они так и ложатся на музыку.
   – Увы, сам я не музицирую, а друзья мои только обещают положить слова на музыку, но воз и поныне там. Несерьёзные люди, не пунктуальные. Наверное, у них в роду немцев не было.
   – Ещё!!!
   – Пожалуйста.

     Был бы я холостяком,
     Чуть помятым и поджарым,
     Я б за всяким пустяком
     Заходил к семейным парам.

     Предлагал бы под коньяк
     Покалякать об извечном:
     О душе и о друзьях,
     О Вселенной бесконечной.

     И смотрел бы как глаза
     У законной, у супруги
     Станут уже в три раза
     И занозисты как струги.

     А её покорный муж —
     Мой дружок по институту
     Запотеет словно в душ
     Отлучался на минуту.

     И свалить, пообещав,
     Заходить почаще в гости,
     Неухожен и прыщав,
     Зная, как мне моют кости.

     Если был я холостой,
     То с матрасом полусдутым
     Приходил бы на постой
     Развесёлый и задутый.

     И влезая в чей-то брак,
     Был спокоен как анатом.
     Я бы стал всем жёнам враг,
     Но ведь я и сам женатый.

   – А хотите профессиональное послушать?
   – Хотим! Хотим!

     Не надо шариться в подъездах.
     Курить, колоться и бухать.
     Точней участвовать в заездах
     Кому быстрее подыхать.

     Пора подумать о здоровье,
     Карьере, тёще и жене.
     Их напоить своею кровью,
     А не отправить к Сатане.

     Идите к нам. Плевать на траты.
     Когда настанет Страшный Суд
     То вас наркАнгелы по блату
     Отмажут, вмажут и спасут.

   – Девчонки, вы по мне соскучились? – из ванной вышел влажный Валентиныч.
   – Неимоверно, – Сева переложил обязанность развлекать девушек на коллегу.
   – Девушки, а у вас вилки есть?
   – Начинается… подумал Сева, но вмешиваться не стал.
   – А вам какие вилки, серебряные или от старых голландских мастеров?
   – А какими в зубах ковырять удобнее, – не растерялся Валентиныч.
   Девушки послушно засмеялись. Ближайшие полчаса одессит устраивал шоу наподобие Коперфильда. Вилки зависали в причудливых композициях, сигарета то исчезала, то появлялась. Всё это перемежалось чисто одесским юмором и анекдотами. Когда вошёл расстроенный Виталик, Валентиныч уже делал стойку на голове.
   – Пошли, фокусники, – хмуро приказал Виталик.
   – А мы тут плюшками балуемся, – попытался Валентиныч сгладить ситуацию. Уходить ему очень не хотелось.
   – Стенд ап, орлы.
   – Всё, приступаем к чайной церемонии. Это не значит, что гостям надо налить на дорогу чая. Это означает, что гостям пора дать по чайнику. До свидания, до свидания. Извините, девушки, что без скандала, – напоследок острил несчастный доктор.
   – Какая была коза. Какая коза. Зачем я, дурак, с вами поехал, – заныл Валентиныч, – нужно было остаться. Может, что и сладилось.
   – Валентиныч, угомонись. На такую кралю тридцать косарей гринов в месяц уходят. У тебя есть такие деньги? – резонно спросил Виталик.
   – Тридцать тысяч долларов? В месяц? На содержание этой бабы? Не, я так не играю. Максимум, что я могу это три тысячи рублей в месяц. Вот, кстати, Андреич, держи мелочь. Я теперь буду носить только крупные купюры. Постепенно приближаться к идеалу Вики. Нет, пожалуй, я могу на неё выделить четыре тысячи рублей.
   – Приплюсуй постельное бельё, и кусок хозяйственного мыла, – заржал Сева.
   – Так, – голос Виталика был мрачен, – ты, Валентиныч, езжай домой отдыхать после трудовой смены, а вас Штирлиц, я попрошу остаться.
   Когда Валентиныч со словами: «Ну, всё, целоваться не будем» освободил машину, Виталик откинулся на сидение и устало потёр глаза.
   – Дела наши, Севак, хуже некуда. Я так любовно прописал сценарий, так чётко выстроил план действий, а всё трещит по швам.
   – Слышал такую пословицу: «хочешь рассмешить Богов, поделись с ними своими планами». Скажи, как в России можно строить какие-то планы, да ещё и надеяться их осуществить пункт за пунктом. Мы, чай, не Голландия какая-нибудь.
   – В общем, так, жить будешь у нас. Под нашей охраной. Иначе я за твою безопасность не ручаюсь.
   – Зашибись. Приколоться тебе, Виталик, хотелось. Вот и прикололся, точней прокололся. Кто ты вообще такой, мистер Сюсюкин? Пиарщик? Особист? Агент национальной безопасности? Представитель олигархического капитала? Аферист международного масштаба? А? Виталик?
   – Я маленький брат большого мира. Удовлетворён?
   – Это слишком общо. Хотя какое мне дело? Мне нужны мои деньги. Куплю маленькую квартирку у моря, чтобы встречать рассветы и провожать закаты. И ещё мне нужен мгновенный яд, чтобы раскусил ампулу и привет. Свободен и от страха, и от проблем, и от жизни.
   – Так, по порядку. Насчёт денег. Севак, ты знаешь, что такое откаты?
   – Догадываюсь. Все приближённые к распределению денежных потоков растаскивают лавандос по карманам. А потом, делают вид, что куча чиновников трясут их как груши на предмет взяток. В результате те, кто действительно что-то делают, сидят без денег и слушают байки про откаты и «завтраки». А нажившаяся на этом так называемая элита ищет новых лохов.
   – В принципе всё верно. Ты надеюсь, не считаешь, что я на тебе нажился?
   – Виталик, твоя тачка стоит двести тысяч гринов?
   – Двести пятьдесят.
   – Вот видишь. За какое то паршивое шмотьё ты выложил семь тысяч у.е. Причём выложил не моргнув глазом. А у меня в кармане 720 рублей. Знаешь, есть такой анекдот: стоит мужик перед закрытой кассой, репу чешет и так грустно говорит: «вот, раньше девки не давали, а сейчас бабки не дают».
   – Ха, ха, хороший анекдот. А яд-то тебе зачем, чудик?
   – Видишь ли, Виталик, ещё один подобный забег и я откину карандаши. От страха. Откуда мне знать, где свои, где чужие? Не своей волей я оказался на стыке многих интересов, а исключительно по мягкости характера. А как говорит Валентиныч, лучше иметь твёрдый шанкр, чем мягкий характер. Так вот, если у меня будет яд, я буду знать, что в любой момент я могу откинуться. Это придаст мне дополнительные силы. Ты не находишь?
   – Ты думаешь, так всё серьёзно, Севак?
   – А что ты тогда такой хмурый?
   – Ладно, будет тебе яд. Завтра.
   – Опять завтра.
   – Да, завтра, а сегодня поехали твоё новое жильё смотреть.

   Жильё было что надо. Семикомнатная квартира на Большой Ордынке. Особенно хорош был огромный балкон, на котором хотелось проводить всё время. А вот туалет Севе не понравился. Он был настолько велик, что ассоциировался с открытым, чистым полем. Нормальный человек чувствовал себя в нём уязвимым и незащищенным. Но богатые люди нормальными людьми быть в принципе не могут, давно уяснил для себя Сева. Например, в квартире всё время находились: повар, экономка, уборщица и мастер на все руки, который постоянно что-то чинил. Сева, конечно, понимал, что основным занятием этих людей являлась слежка за ним. Но ведь и челядь богатых занималась тем же. Причём за их же деньги. В коридоре на стене висели, почему-то, портреты великих писателей и поэтов начиная от Пушкина и заканчивая Пелевиным. Сева чувствовал себя как в школе на уроке литературы. Казалось, сейчас войдёт Татьяна Николаевна, их классный руководитель и строго скажет: «Крылов, к доске». Ещё не понравилась кровать. Она была, как и всё в этой квартире, огромна, одеяло было соответствующее. И когда Сева ворочался и тянул одеяло на себя, оно не тянулось, было слишком тяжёлым, что крайне напрягало. А, может, бедный доктор, родившийся и проживший всю жизнь в маленьких типовых квартирах, не умел понимать всей прелести роскоши и обслуги. Ему же хотелось маленького туалета, лёгкого одеяла и чтобы никто постоянно не мелькал у него пред глазами. «Шастают тут, понимаешь», – зло думал он про себя и уходил на балкон. На балконе было хорошо. Деньки стояли летние, тёплые, народ внизу бурлил, и очень хотелось спуститься вниз. К тому же мобилу у Севы реквизировали, телевизоров, компьютеров, и радио в этом странном доме не было и в помине. Так прошла неделя. Сева был готов выть от тоски. Пытался поговорить с поваром и экономкой. Те делали вид, что ничего не знают. Уборщица вообще прикидывалась глухонемой, а мастер на все руки при приближении нарколога, делал такое озабоченное лицо, что отвлекать его глупыми расспросами казалось и вовсе бестактным. Всеволод углубился в воспоминания. Он вспоминал лечившихся у него фээсбешников. Их сразу видно: только у них взгляд в течение минуты может из тяжёлого превращаться в открытый. У других так не получается. Или у человека открытый взгляд, или буравящий. Так вот люди из спецслужб довольно часто злоупотребляют спиртным: работа тяжёлая, нервная. А как стресс снимать? Ясное дело водкой. Но в России существует две ловушки: 1. А что это ты не пьёшь? Стукачок, наверное, или не уважаешь? Пей со всеми, гад, не сквози. 2. А что это ты с похмелья на работу вышел? Ты что вчера пил?
   – Да вы же сами меня вчера заставляли выпить, чтобы как все. А теперь претензии, что я с похмелья?
   – А ты так должен пить, чтоб с утра как огурец, да чтоб всё помнить, о чём говорили, да чтоб лишнего не брякнуть.
   К сожалению, не у всех это получается. И те, кто идёт сдаваться, это сошедшие с круга. Их терзают противоречивые чувства: и пить нельзя, и не пить нельзя. Если не пьёшь – ты предатель, себе на уме и карьера твоя не задаётся, потому что никто не хочет иметь с тобой дела. Все кругом пьют, празднуют, а ты как бирюк сидишь дома, чтобы не омрачать своей постной трезвой физиономией праздник души и тела. И никто тебя не приглашает, да и ты никого особо не хочешь видеть. Если пьёшь – можешь уйти в штопор, прогулять работу, сначала начальству в жилетку поплакаться, потом высморкаться, в общем, начудить: какая уж тут карьера? И Севе запомнился Николаич, человечек в очень больших чинах. В своих кругах он известен как сугубый трезвенник, всегда за рулём, всегда свеж, бодр и подтянут. И так продолжается до середины июня. Тогда Николаич уходит в отпуск, едет на «заимку» в Тверскую губернию. Это маленький домик в лесу. И там вместе с лесником они неделю квасят вглухую. По словам Николаича «три литра водки в день уходят в лёгкую». Не до охоты, не до рыбалки, ясное дело, не доходит. Через неделю наркологи грузят бесчувственного Николаича в машину и прокапывают. Затем торжественно смотрится 25-й кадр. И Николаич ровно год до середины июня в завязке. И так год за годом – семнадцать лет. Сева много раз предлагал завязать на два или три года. Николаич с негодованием отвергал такую возможность. Он считал, что год самое оно. А два года это чересчур. И объяснял просто: год я не пью. Здоровье коплю. Я про себя знаю: капля спиртного попала – караул. Буду пить неделю. Есть глупые люди, которые раз за разом наступают на одни и те же грабли. Не пьют, не пьют, а потом как сорвутся. Не понимают, недотёпы, что алкоголизм тем и отличается от бытового пьянства, что человек не может затормозить. Неделю вынь да положь. А за эту неделю приходит счёт: на работе прогулы, жене в ухо съездил, машину разгрохал, все документы и ключи потерял, у самого бланш под глазом. И давай, старайся, замаливай грехи. С женой мирись, перед начальником на коленях ползай, машину новую покупай, документы восстанавливай, ключи меняй. Только помирился, отползал, отработал, восстановил, поменял, только зажил спокойно – друзья тут как тут: «Да, ладно, от рюмочки ничего не будет. Сейчас пол литру разболтаем и бросим». Разболтали и в штопор на неделю. И по новой – разбил, прогулял, потерял, подрался. Нет, ветераны разведки на это не пойдут. Я знаю, что пить не умею, поэтому пока трезвый продумываю всё наперёд. Да я к этому недельному запою как к отпуску весь год готовлюсь. Покупаю хорошую, дорогую, отборную водку. На работе беру отпуск. Жене говорю, что еду на рыбалку. Ну, попьём мы с лесником неделю. Водка хорошая, жена не видит, на работе не знают. Вы наготове. Через неделю приняли, прокапали. Ты мне кадр показал и всё под контролем. А за эту неделю я стресс снял и опять готов к труду и обороне. Но самое интересное. У Севы один раз лечилась парочка бывших разведчиков ГРУ. Муж и жена. Они работали в одной из скандинавских стран. Охраняли, так сказать, внешние рубежи. Работа напоминала танец на канате, и в пятьдесят лет их отправили на пенсию. Дали однокомнатную квартиру в Медведково и мизерную пенсию. Дело происходило в начале девяностых. Сейчас, может, быть к разведчикам и лучше относятся, а тогда всё было тускло. И парочка запила. Причём конкретно. До белых горячек и психиатрических отделений. Пришли к Севе. Это надо было видеть. Они ловили скрытый 25-й кадр. Первый и последний раз в Севиной практике. Они читали откеиный (скрытый) кадр. Сева был в восторге. Он ставил им разные программы. Они называли фразы. Сразу, без заминки. Потом объяснили: их готовили профессионалы. На большом экране движутся машины, если номер автомобиля повторяется, значит, слежка. Нужно нажать на кнопку и назвать номер машины. Если не назвал удар током. Движение на экране ускоряется, током бьют всё сильнее. На заявление Севы, что это невозможно так быстро считывать скрытые кадры, они ответили: три месяца надо бить током, и ничего невозможного нет.

   Ночью Сева проснулся от хлопка, наподобие того, что бывает, если грамотно открывают бутылку шампанского. То есть не так – бух шшш и всё в пене, а так чпок и только лёгкий дымок вьётся над бутылкой. «Развязали что ли»? – подумал Сева, – «сейчас их рвать будет». Он включил ночник, собираясь похихикать над неумехами и послушать жалобы. Но вместо этого раздалось ещё несколько мягких хлопков и что-то тяжёлое рухнуло на пол.
   «Да ведь это стреляют», – понял Сева, мгновенно покрывшись ледяным потом, – «за мной пришли. Виталик, сука, яду так и не дал».
   – Денег тоже, – пропел гнусненький внутренний голос, – кинули тебя, Севушка, развели как последнего лоха. Сейчас пытать будут.
   – Я не Олег Кошевой, я всех заложу, – мужественно ответил он внутреннему голосу.
   – Кого ты заложишь? Ты не знаешь ничего. Тебя использовали втёмную, подставили, а теперь на ремни резать будут.
   Увы, Сева не был суперменом, каратэ он занимался много лет назад. Да и то больше валялся на матах и хихикал над «железными дровосеками», так они называли квадратных каратистов, разбивающих лбом кирпичи. Машину и ту водить не умел, только мотороллер. Да, ещё мог плавать и ездить на велосипеде, но эти умения в данной ситуации были бесполезны. Сева и так отличался склонностью к гипотонии, то есть пониженному давлению, а животный ужас, обуявший его, понизил и без того низкое давление.
   «Так, если я сейчас нажму на глазные яблоки (рефлекс Ашофф-Товара) и резко встану с кровати (ортостатический коллапс) обморок мне обеспечен. Пока буду бледный и бездыханный, прикидываться мёртвым, глядишь, выиграю несколько минут на размышления. Эх, сейчас бы красненького чего-нибудь? Ура, чай каркаде есть в тумбочке. Быстро разжевать, смочить слюной и выпустить струйку изо рта, будто я уже отдуплился. Как всегда у чайников, сразу же возникло две проблемы: во-первых, от страха абсолютно пропала слюна, во-вторых, кажется, попав на кожу, цвет от каркаде не красный, а синий. Раздался ещё один хлопок. Шаги приближались к Севиной комнате. Бедняга одновременно выпустил струйку изо рта, резко приподнялся и сильно надавил пальцами на глазные яблоки. Как пишут в романах: свет померк в его очах.

   Крылов достаточно скептически относился к человеческому воздействию на пациентов. Психотерапевтические беседы, психокоррекция, гипнотическое воздействие – всё это, конечно, хорошо. Но уж больно устарело. Подобными методами пользовались ещё до нашей эры, их возможности достаточно ограничены. Всеволод же был отъявленным технократом. Если больному шестьдесят раз повторить, что он равнодушен к алкоголю, пациент покрутит пальцем у виска, рассмеётся и пойдёт в ларёк за пивом. Если же он сидит перед телевизионным экраном, то каждую секунду воспринимает ту же фразу. В минуте шестьдесят секунд, значит, пациент в минуту воспринимает шестьдесят фраз, а за час соответственно три тысячи шестьсот. Мощнейшая бомбардировка подсознания, да если ещё на интересный фильм фразы наложить, то совместим приятное с полезным. А если и гипнотическую песнь в студии записать, да на один из каналов шёпот наложить: «от водки одни неприятности», какой ломовой эффект получим. Помните, раньше бабушки болезни зашёптывали. Но сколько та бабулька могла нашептать? Двадцать минут пошепчет и падает бездыханная. А, вооружившись техническим прогрессом, можно огромных результатов достичь и гипнотизацию, и шёпот и контент-терапию часами проводить.

   Очнулся Сева, лёжа ничком на полу. Причём удачно, лицом вниз. Так было легче и незаметнее дышать и подсматривать. Видел он сквозь разлепленные веки только ноги, почему-то в домашних тапочках. Эти ноги, казавшиеся огромными, в раздражении пинали все предметы, попадавшиеся им на пути.
   – Вот, чмо. Отравился всё-таки. Он, когда эту бодягу завёл: «Дай мне яду, Виталик, дай мне яду», – я подумал: совсем интеллигентик вшивый с глузда съехал. Фильмов про шпионов насмотрелся, и походить на них хочет. Хлипок больно, заморыш. Ан, нет, смотри и вправду траванулся.
   – Ты ему ещё за это орден посмертно присвой, – сказал другой голос в крайнем раздражении, – что делать-то? Что мы полковнику скажем?
   – Чего, чего, что траванулся ботаник хренов.
   – Ты прикинь, что полковник сделает, когда такое услышит. Да он с нас семь шкур спустит.
   – Ну, кто же знал, что этот хрен с горы Магнитной траванётся? А, может, ему ухо отрезать или палец, чтобы полковнику показать?
   Сева похолодел. Стало даже страшнее, чем в первый раз. Захотелось крикнуть: «Мама!», проснуться, выскочить, наконец, из этого кошмара. Но это был не кошмарный сон, это была ужасная явь. Ноги приблизились. Сева зажмурился. Мощный удар по рёбрам отбросил его как мяч. Чудом, не вскрикнув, тряпичной куклой распластался по полу.
   – Да ну его на хрен резать. У него кровь отравленная. Как у этого, ну, которого в Англии. А я ещё пожить хочу. Видел у него все губы синие.
   – Шит, шит, шит, – Сева получил ещё один мощный удар.
   – Да хватит его бить. Вдруг из него чего-нибудь ядовитое брызнет. Вон других лучше футболь. Ладно, пошли. Шаги прошаркали к двери. Прошелестели по коридору. Хлопнула входная дверь. Хлопнула другая. На этой же лестничной клетке.
   – Так, – заметалось в Севином мозгу, – они рядом квартиру снимают. Потому и в тапочках. У них главный какой-то полковник. Значит, государевы люди. Слышали, как я у Виталика яд просил, значит, прослушкой занимались. Пора след сбрасывать, пока меня мёртвым считают. Уходить сейчас стрёмно. Нужно выждать. Денег нет. Домой нельзя. К родителям нельзя. К друзьям можно, но вдруг откажут. Лучше не подвергать дружбу таким испытаниям. Это только родители примут любого, а у друзей жёны, дети. Думай, убогий, думай. Где взять деньги, где спрятаться? Помнишь, Константин предлагал использовать своё незнание. Я не Джеймс Бонд, не Джейсон Борн. Я просто врач-нарколог. Я не умею стрелять, водить машину, катер и вертолёт. Но зато провернуть с обмороком им не светит. Напряги свои мозги, ты или умрёшь, или выживешь. Как в анекдоте: «даже если вас съели, у вас есть два выхода». Сева закрыл глаза. Расслабился. Слился с потоком сознания. Нырнул в подсознание. Вынырнул в реальность. Он знал, что делать. Прошло всего семь минут, а он знал, что делать. Осторожно ступая, вышел в коридор. Там в причудливых позах лежали трупы в количестве трёх. Значит один предатель, а может у него отгул. Впрочем, какая разница. Сева глубоко вдохнул и начал шмонать трупаки. Вынул бумажники, пистолеты, телефоны. Покидал всё в свою сумку. «Качусь, всё ниже», – как-то отстранёно подумал он. Обошёл все комнаты. Обшарил все столы и тумбочки, предварительно надев резиновые перчатки, найденные на кухне. Теперь пора сваливать. Наверняка вся квартира напичкана видеокамерами и микрофонами. Подумал, выложил из сумки мобилы, где-то читал, что по ним легко засечь «объект». Выходить на лестничную клетку страшно не хотелось. Казалось, что эти в тапочках, затаились за своей дверью, и стоит Севе только высунуть нос, как они его за этот нос оттаскают. Правую руку он запустил в сумку, сжимая пистолет. Левой прижимал тяжеленную сумку к груди. Осторожно вышел в коридор и рванул вниз.
   – Эвакуация с котомками, – невесело подумалось ему.
   При виде Севы, консьержка сделала движение в сторону телефона, но только этим и ограничилась, потому что чёрный гладкий ствол ласково упёрся ей в переносицу.
   – Ещё одно движение и ты в раю, – голос Севы был настолько убедителен, что консьержка так быстро отдёрнула руку от телефона, как будто обожглась, – не звони, не надо. И когда уйду, не звони. Не укорачивай себе жизнь.
   Консьержка так быстро закивала головой, как будто Сева только что сделал ей предложение руки и сердца. Теперь надо было поймать машину. Из шпионских фильмов Сева помнил, что надо ехать в третьей по счёту машине. Проголосовал. Сразу три тачки остановились. Что хорошо в Москве – это великое множество водил, которые за относительно небольшие деньги отвезут тебя куда угодно. В других городах с протянутой рукой на дороге можно простоять год. Но и в Москве свой подход нужен. Сева наклонился к первой машине.
   – Братеево, командир, сколько? – выслушав ответ, подошёл к другой машине.
   – Чертаново, шеф, сколько? – и здесь не задержался.
   – Измайлово, отвезёте?
   – Куда в Измайлово?
   С большой чёрной сумкой Сева смахивал на приезжего. Но водителю пришлось обломиться.
   – На вторую Парковую. Двести.
   – Жаль. Я думал в гостиницу. Двести пятьдесят.
   – Годится. Я когда в Домодедово прилетаю, то на выходе бомбилам всегда говорю: в Измайлово. Они сразу – «пять тысяч». Я им – «да за такие деньги проще назад в Европу вернуться». Они – «а, местный». Ну, тогда о нормальной цене договариваемся. А приезжих, наверное, и на большие деньги разводят.
   – И правильно делают. Что в Москве без денег делать?
   – Раньше Чехов из себя раба по капле выдавливал, а сейчас все совесть выдавливают.
   – Деньги не пахнут, пахнут те, у кого их нет, – припечатал водила.
   – Ну, а как вообще трезвая жизнь?
   – Да я и так кодированный.
   – А, ну тогда ничего не изменилось.
   – Ещё как изменилось. Когда все трезвенники, это ужас.
   – Почему?
   – Да потому что, когда все пьют, а ты не пьёшь, ты вроде как дополнительным объёмом двигателя обладаешь. На праздники все нажрутся, а ты их развозишь. Знаешь, сколько за эти дни зашибить можно? О-го-го. А когда все непьющие: и водители, и пешеходы, чего нарубишь? С гулькин нос. Раньше приедешь в гараж: этот пьёт, этот под капельницей. А сейчас все трезвые, всем копейку зашибить хочется. Конкуренция. Быстрей бы этот год кончался.
   – Ага, то есть все развяжутся, а ты по-прежнему в завязке. И денежки к тебе рекой потекут.
   – Само собой.
   – Слушай, командир, а за полтинник можно по твоей мобиле позвонить.
   Номер Виталика был недоступен. Выйдя у леса, Сева поздравил себя как начинающего конспиратора. Мобил у трупаков он не взял, двух водил ввёл в заблуждение. Но торжествовать было рано. Всё это могло выглядеть детским садом, если его действительно пасли. Углубившись в лес, открыл сумку. Так: три ствола, три бумажника, в каждом по пятьдесят тысяч рублей, или две тысячи баксов. Что им зарплату, что ли выдали? Или положено на кармане столько иметь? Хороши же экономка и уборщица. Пистолеты в карманах фартука носят. Так, а кого не было? Не было мастера на все руки. Скорее всего, предатель, а может, у бабы какой заночевал? Мне это теперь без разницы. Три дня в лесу протусуюсь, а там посмотрим. Увы, планам Севы не суждено было сбыться. Он пропалился в первый же день. Бесцельно гуляя по Измайловскому парку, беглец вышел на Царскую просеку. Там на скамейках сидело четыре деда, и вели увлекательную беседу. Севу подвело чёртово любопытство: было интересно, что говорят старики о новой жизни.
   – Я так понимаю, пора должок стребовать, – говорил низенький дедок в голубой панаме.
   – Какой должок? – спрашивал худой высокий старичок с удивительно молодым голосом.
   – Какой, какой? Всенародный.
   – Всенародным только староста был. Товарищ Калинин.
   – Ты мне зубы не заговаривай. Скажи, мы, что хуже арабов?
   – В каком смысле?
   – В таком. В Саудовской Аравии только ребятёнок народился, ему хоп – сто тысяч долларов США на счёт.
   – Не сто, а десять.
   – Сто, дорогой мой, сто. А наш народился? Ему кукиш с маслом. А нефть-то она общая. Так с какого перепуга эти олигархи себе футбольные команды покупают, а я своему внуку футбольный мяч купить не могу.
   – Ты, Сергеич, сам виноват. Пока эти олигархи народное добро урывали, ты горькую пил, да на диване валялся.
   – Ну, не так уж я и пил.
   – Да сильно ты не пил, но в выходные закладывал.
   – Ну, закладывал.
   – И, в общем, был всем доволен?
   – Ну, доволен я никогда не был, но скажу прямо, злоба на богатых только сейчас заела, чего это думаю, они яхты белые покупают, а я с женой, беременной дочкой, зятем и внуком на тридцати шести метрах ючусь.
   – Это потому что квасить перестал, вот жаба и заела, – встрял один из двух молчавших старичков. Эти двое в разговоре участия практически не принимали, только синхронно поворачивали головы от одного спорщика к другому.
   – Да, да, именно жаба и задавила. А жаба, как известно, больше всех. Она и слона может задавить, – рассмеялся высокий.
   – Так, не понял. Вы за кого: за кровососов и мироедов или за нас – трудящихся. Я честно отработал сорок лет и что имею? Три с половиной тысячи пенсии. А эти нувориши по двести евро на чай в Куршевелях оставляют. Я тоже хочу в Куршевель. А ты, Сергей Александрович, не хочешь? – сердито спросил низенький.
   – Я тоже хочу. И вроде ты всё правильно говоришь. Но есть в твоих глазах какая-то шариковщина. Взять и поделить называется.
   – Я и не скрываю. А почему один во дворце расселся? А я с женой, беременной дочкой, зятем и внуком должен на тридцати шести метрах ютиться? Вот, вспомните ещё мои слова – зреют гроздья народного гнева. Скоро богатым юшку пустят. Чует моё сердце.
   «Да», – подумал Сева, – «этот старикашка озвучивает то, чего я так боюсь. Трезвые миллионы, задушенные жабой, разнесут к чёрту шаткое равновесие последних лет».
   Высокий, похоже, то же этого боялся.
   – Сергеич, ты пойми, всем хорошо никогда не будет. Помнишь, как у нас на заводе. Вверх лезут сильные и беспринципные. Остальные тупо тянут лямку, ожидая пенсии. Кто из двух сильных победит, в общем-то, без разницы. Пока они ещё добиваются цели, молчаливому большинству относительно хорошо. Народец переманивают на свою сторону, что-то обещают, сулят всякие блага. Но как только выиграет кто-то один – всё. Лавочка закрылась – работайте, солнце ещё высоко. Так, что передел власти для пассивного большинства абсолютно бессмыслен, оно только зря кровь проливает.
   – Ничего подобного. Оставлять всё как есть преступно…
   И тут он увидел Севу, который, окончательно утеряв бдительность, вышел на опушку и стал прекрасно виден.
   – А вот и доктор Крылов пожаловал, – мерзким голосом протявкал низенький, – ату его.
   Все застыли, как в игре «замри».
   – А с чего вы взяли, что я доктор Крылов? Я мирный прохожий. Так, мимо прохожу.
   – Ваши приметы, врач-вредитель, по всем каналам передают. Чем-то ты здорово насолил своим хозяевам. Стоять, сволочь. Не шевелиться.
   – Сергей Александрович, – Сева обратился к высокому, – я целиком и полностью разделяю ваши взгляды. Не могли бы вы одолжить мне тёмные очки. Моя популярность стала меня утомлять.
   – Конечно, доктор. Ловите, – и довольно ловко метнул тёмные очки. Сева не менее сноровисто их поймал. И стал потихоньку отступать. Низенький вдруг заорал страшным голосом:
   – Держите его! Здесь Крылов! Сюда! Стоять! Стой, сволочь!
   Два других старичка только закрутили головами.
   – Дай Бог вам доброго здоровья, Сергей Александрович, – говоря это, Сева продолжал отступать.
   – А тебе, Иуда, – повернулся к низенькому, – желаю, чтобы твоя дочь тройню принесла, и тебя на балкон отселили, христопродавец.
   – Это кто здесь Христос?
   Но этот вопрос был адресован в спину, потому что Всеволод Андреевич как лось ломанул в самую чащу. Отдышавшись и утерев пот с лица, решил приступать к плану Б. Для этого нужно было купить побольше бинта и найти медицинскую клинику побогаче. Теперешний девиз Севы гласил: «играть и выигрывать я буду на своём поле», потому что на чужом мне точно ничего не светит, – с горечью подумал он. В аптеке быстро купил бинт. Быстро поймал машину. Считать до трёх машин горе-конспиратор благоразумно не стал. Низенький предатель наверняка оповестил уже всю округу и про доктора Крылова и про его тёмные очки. Сева решил ехать в самую наикрутейшую медицинскую клинику «ФИГЛИМЕД». Водитель, узнав, куда едет пассажир, очень оживился и всю дорогу рассказывал о своих многочисленных хворях. На слова пассажира, что он не врач, а ветеринар, специалист по крупному рогатому скоту, не отреагировал никак. Наоборот, ещё с большим жаром и натурализмом стал описывать свои жалобы и симптомы.
   – Вот бы кому полечиться, а не мне, – подумал Сева, расплачиваясь. Машину он попросил остановить за два дома до клиники. Забежать в подъезд и забинтовать всю голову бинтом, чтобы только остались смотровые щели для глаз, было делом одной минуты. Из подъезда вышел уже совершенно другой человек. Осторожно неся свою забинтованную голову, он ни слова не говоря охраннику, перелез через турникет.
   – Куда? – закричал тот, – где ваш пропуск?
   – Здесь, – показав на перебинтованную голову, строго сказал Сева, – это не просто пропуск, это мандат.
   – Какой мандат? Мне пропуск нужен.
   – Ты знаешь, сколько заплатит мне клиника за то, что так и не убрала морщины с моего лба? Тебе таких денег вовек не заработать.
   Охранник увял.
   Как только Сева пересёк порог клиники, стайка девушек в белом, вспорхнув со скамеек, приземлились возле Андреича.
   – На что жалуетесь? Какой доктор вам нужен? А вы давно были у проктолога, а у венеролога, а мочу давно сдавали? – щебетали они.
   – Мне нужна косметология, – тоном, не допускающим возражений, изрёк Сева.
   Одна из девушек, растолкав разочарованных товарок, вцепилась в Севин рукав намертво.
   – Пойдёмте, пойдёмте. Я здесь всё знаю. А кто вам порекомендовал нашу клинику? А давайте пройдём по всем этажам, по всем кабинетам. У нас так много экс…, экс…, специалистов, (слово «эксклюзивный» ей явно не давалось).
   – Эксклюзивных, – вежливо помог ей Сева.
   – Да, да, – благодарно выдохнула девушка, – так с чего мы начнём: со стоматологии или с клеточной терапии?
   – Мы начнём с косметологии, – мягко, но твёрдо гнул свою линию Сева.
   – А может…
   – Не надо, – пресёк это разводилово Сева, – мне нужна косметология. То, что его голова вся перебинтована, казалось, не замечал никто. А может, и вправду не замечали?
   – Так, кто здесь заместитель главного врача?
   – Точно, – зарделась девушка, – нам к нему. Скажите, а у вас высокооплачиваемая работа?
   – Очень.
   – Сколько, если не секрет, вы зарабатываете в месяц?
   – Триста тысяч евро.
   – В месяц?
   – В месяц.
   Девушка вцепилась в Севу уже двумя руками. Если бы она могла, она третьей рукой схватилась бы за его шею.
   – А, скажите, сколько денег вам не жалко потратить на своё здоровье?
   – Ничего не жалко.
   – Что все триста тысяч не жалко?
   – Все триста тысяч не жалко.
   – Евро?
   – Евро.
   У девушки явно закружилась голова от захватывающих перспектив. Сева даже пришлось её удерживать, чтобы она не воспарила. В её глазах засветилась такая любовь, такая…такая, наверное, бывает только у матерей по отношению к своим розовым, какающим младенцам.
   – А вот и кабинет зама главного врача. Подождите, пожалуйста, минутку.
   Она быстро шмыгнула в дверь, и Сева в лицах представил, как она говорит заму какого сазана с чемоданом лавандоса, подцепила на крючок и как лихо его разведёт. А зам, потирая руки, хищно улыбается и представляет, как вечером он будет докладывать хозяину, сколько в клинику зашло денег.
   Дверь распахнулась. Сияющий зам стоял на пороге.
   – Здравствуйте, – лучезарно улыбаясь, он протягивал свою руку, – прошу вас. Давайте знакомиться. Как вас звать-величать?
   – Забыли уже, – скорбно покачивая забинтованной головой, пробурчал Сева, – а, ведь, ещё третьего дня, вы отлично помнили, как меня зовут.
   – Так вы повторный, – улыбка сползла с лица зама, а менеджера он просто испепелил огненным взглядом.
   – Так, какие проблемы? – голос уже был сух и официален.
   – Наши проблемы ничто по сравнению с вашими проблемами, – философски заметил Сева.
   – Вас что-то не устраивает?
   – Меня всё не устраивает. А больше всего разница между ценой и качеством предлагаемых вами услуг.
   – Хотелось бы услышать всё-таки ваше имя и отчество?
   «Мне бы тоже хотелось», – подумал про себя Андреич.
   – Да, теперь не принято помнить имён своих бывших пациентов, – скорбь всех обманутых вкладчиков зазвучала в его грустных словах.
   – Так вам же к заведующему косметологическим отделением, – вдруг нашёлся зам. Быстро нашла Лёвушкина. Мухой.
   На менеджера было страшно смотреть. Она напоминала рыбака, который под восхищённо завистливые крики собратьев тянет тяжеленную рыбу, а вытаскивает рваный сапог. Девушка пулей выскочила из кабинета, Сева пошёл за ней. Навстречу уже нёсся зав отделением.
   – Здравствуйте, вы к нам?
   – К вам, к вам, – Севина скорбь нарастала.
   – А вы у нас лечились?
   – А у кого же ещё. А вы, что совсем меня не помните?
   – Ну, почему же? Отлично помню. Подождите минуточку, – он подошёл к стойке ресепшена и о чём-то зашептался с медсёстрами.
   «Идентифицируют», понял Сева.
   – А, Тофик Рафикович, долго жить будете. Вас сразу и не узнать, – подошла медсестра.
   «Ах, вот как оказывается, меня зовут? Тофик Рафикович. Даже удивительно как они меня сразу не признали, с забинтованной то головой».
   – Что-то не так? – спросила медсестра.
   – Всё нэ так, – резкий горный акцент прорезался в Севиной речи, – гаварыли мнэ, лэчись дома. Нэ паслюшал их, баран. В Масква хотел. В сталица. Дэнэг отдал вагон. Зачэм здэс люди такой плахой, зачэм жадный. Прыежай ко мнэ, как сэстру встрэчу. Ты ка мнэ харашо и я к тэбэ харашо. Сколко нада дэнэг, бэри, нэ жалка.
   Глаза медсестры вспыхнули огнём святого стяжательства. А Сева нагнетал.
   – Дэнги што? Пэна. Здэлай так, штоб самой панравилось.
   – Так, что вы хотите?
   – Бонус хачу. Аднамэстный палат хачу. Любви хачу.
   «Насчёт любви это я зря ляпнул, заносит тебя Севушка, пора заканчивать это фиглярство, пока не раскусили».
   – Так вам надо к менеджеру. Решить все финансовые вопросы.
   – Нэ хачу старый мэнэджер. Врач и мэнэджер другой хачу. Те не аправдали давэрия. А дэнги тьфу.
   Через пять минут Сева уже обживался в одноместной палате под именем Тофика Рафиковича.

   Проснулся Всеволод Андреевич, он же Тофик Рафикович от настойчивого стука в дверь. Сердце тут же упало под диафрагму.
   – На процедуры.
   «Ловушка» – заметался Сева. Никаких процедур вчера не оговаривали. Он только проплатил в кассу кругленькую сумму за пребывание в стационаре. Под перестук разбежавшегося сердца открыл дверь. Там стояла девушка вся в белом и улыбалась ему как ангел.
   – На процедуры, – снова ласково повторила она.
   Осторожно оглядывая коридор в поисках врагов, Сева возразил,
   – Нет у меня никаких процедур.
   – Такого быть не может, сейчас сверюсь с бегунком.
   «Вот стерва, сначала сверяйся, а потом людей буди. Перепугала насмерть».
   – Действительно нет. Как же это вы остались неохваченным. Нужно это срочно исправить. Думаю, вам нужно сделать гидроколонотерапию. И врач, как раз, самый опытный работает. Вам так повезло. Только нужно сначала оплатить услуги, – частила она.
   – Гидроколонотерапия – это клизма под давлением? Спасибо. В последнее время клизм мне и так хватало.
   – Больной, я лучше знаю, что вам надо. Я для того здесь и поставлена, чтобы угадывать ваши желания.
   – Ангел мой, уверяю вас, что среди моих желаний гидроколонотерапия стоит на самом последнем месте.
   – Значит, вы категорически отказываетесь от гидроколонотерапии?
   – Категорически.
   – А почему?
   И тут Сева вспомнил, что он же Тофик Рафикович, а говорит без акцента, и вообще, с таким подходом быстро останется без денег, зато с чистым кишечником.
   – Слюшай, дарагая. Зачэм мине клизма. Зачэм фигли-мигли. Дарагую працедуру хачу.
   Глаза ангела вспыхнули дьявольским огнём. Тофик ей нравился гораздо больше Севы. Акцент и дэнги придавали ему больше шарма.
   – А какую сумму вам не жалко потратить на своё здоровье?
   Где-то Сева уже слышал этот вопрос.
   – Триста тысяч.
   – Так, триста тысяч рублей, это почти двенадцать тысяч долларов. Немного. Но можно что-нибудь придумать.
   – Триста тысяч евро.
   – Евро? Но, это же совсем другое дело. Опять Севу – Тофика любили так, что, казалось, угроза гидроколонотерапии миновала навсегда.
   – Так, мы сделаем вам клеточную терапию. Это самая лучшая процедура в нашей клинике.
   – А кто дэлат будэт?
   – У нас два врача международной известности. Один Авдеев, он сейчас в клинике, а другой Лабоцилкин, он сейчас в отпуску.
   – К Лабацылкыну хачу, – безаппеляционно заявил Сева – Тофик.
   – Но он в отпуску.
   – Нэчэго нэ знаю. К Лабацылкыну хачу.
   – А может…
   – Нэлзя. Я дэнги плачу. Буду тут лэжат, пака он нэ вэрнётся. А сэйчас оставте мэня в пакое.
   Дэвушка свинтилась, и Сева схватился за пульт телевизора. Не тут– то было. В дверь постучались снова. Вошла вчерашняя девушка. Вид у неё был такой, как будто Сева – Тофик соблазнил её, наобещав жениться, а потом бросил с грудным младенцем на руках.
   – Здравствуйте, – немым укором застыла она в дверях.
   – Здравствуйте.
   Пауза затягивалась. Девушка ничего не говорила, но и не уходила, давая почувствовать пациенту всю глубину его вины.
   – А давайтэ ужэ полэчимся, – нашёлся Тофик. Сева, как известно, был жмот, циник и, вообще, слишком умный.
   – А чтобы вы хотели? – девушка стала оживать.
   – Самую дарагую працэдуру хачу.
   – Самую, самую? – пациент был прощён, – это клеточная терапия.
   Избавившись и от этого любящего сердца, Сева опять схватился за пульт. Быстро заперев дверь, и удобно развалившись на кровати, начал щёлкать программы. В дверь опять постучали.
   «Это не дом. Это проходной двор», – раздражённо решил Сева, – «если это будет очередной менеджер, скажу, что у меня тиф»
   Распахнул дверь и обомлел. На пороге стояли два огромных мужика, которые гнались за ним по Покровке, а потом неожиданно оказались впереди. «Люди Виталика», – пронеслось в голове, – «быстро же они меня вычислили».
   – Доктор Крылов? Здравствуйте. На выход с вещами.
   Сева узнал этот голос. Он принадлежал футболисту, который так увлечённо его пинал.
   – Не вздумай поднимать шум, заморыш, – второй голос принадлежал его напарнику.
   Сева автоматически посмотрел на их ноги. Нет, тапочек на этот раз не было. Были обычные ботинки в синих пластиковых бахилах. Первый гангстер ткнул слегка Севу в грудь, но этого хватило, чтобы доктор, перелетев всю палату, растянулся на полу.
   – А ты знаешь, гадёныш, что полковник из-за тебя Кольку порешил.
   – Ка какого Кольку?
   – Дронова Кольку. Пепельницей.
   – Пе пепельницей?
   – Да! – накручивая себя и заводясь, заорал футболист, – когда мы сказали, что ты траванулся, он запустил в нас пепельницей. Попал в Кольку. Прям в лобешник. Тот сразу кеды в угол поставил. А ведь мог и в меня попасть. Сейчас я тебя казнить буду, гада.
   – Казнить после будем, а пока он всё выложит, что знает. Вставай, сволочь. Рассказывай, – рассудительно процедил второй.
   – Че чего рассказывать, – жалким голосом заблеял Сева.
   – Всё, что знаешь. Про Программу, про Сюсюкина, про Козявкина. И снимай свой дурацкий бинт. Поздно шифроваться.
   «Хорошо быть Джеймсом Бондом», – грустно подумал про себя Сева, – «он бы сейчас одному кулаком в ухо, другому подсечку. Или из пестика бесшумного каждому по железной маслине в глотку. А у меня ведь даже и пистолет есть, но как в живых людей стрелять»? Пистолет с длинным глушителем действительно лежал под подушкой. В лесу Сева его уже опробовал. Классный пестик. И если сейчас резко прыгнуть к кровати, он наверняка успеет стволом завладеть, но выстрелить уж точно не сможет.
   – Может, к стулу его привяжем? – лениво предложил один из верзил.
   – Да чего от этого доходяги можно ждать кроме поноса. Одно слово – заморыш.
   И вдруг Сева взбеленился, что это он заморыш? Рост у него средний. Пистолет у него под подушкой. А эти две гориллы так в себе уверены, что даже привязывать его к стулу не хотят. Не считают нужным. Не держат за серьёзного противника, а определили в разряд вшивых интеллигентов, которых можно пинать ногами. Ладно, посмотрим, кто у нас сегодня будет футболистом? А пока, делая вид, что ему очень страшно и хватаясь за сердце, Сева зачастил: «Всё расскажу. Всё. Ничего не утаю. Всех сдам с потрохами. Я вам ещё пригожусь. У меня на каждого по три чемодана компромата», – говоря это, он потихоньку перемещался к кровати. Осталось сделать одно движение к подушке.
   – Говорил я полковнику: эти головастики гнилые от головы до хвоста. Сейчас всё расскажет, что знает и чего не знает. Смотри, только не привирай, чтобы выслужиться. А то я тебе быстро леща пропишу.
   – Конечно, конечно. Я буду говорить только правду. Вы удивитесь, насколько я могу быть полезен. Только не бейте меня. Я не люблю физической расправы, – говоря эти слова, Сева молниеносно скинул подушку и схватил волыну, – я люблю сам стоять с заряженным пистолетом.
   Гориллы окаменели, переглянулись растерянно.
   – Ты это. Это тебе не игрушка, – протявкал футболист, – ты не сможешь выстрелить в человека.
   – Разве? – голос Севы был весел и звенящ, – а с чего это ты взял, что являешься человеком? Ты крупный рогатый скот. А я тут недавно представлялся ветеринаром. Так, чтобы я видел ваши руки. И забудьте сказульку о гнилых интеллигентах. Нажать на курок несложно, а промахнуться в такие туши просто нереально. Сейчас я буду задавать вопросы, а вы на них отвечать. Если я почувствую ложь, стреляю. Нервы у меня что-то расшатались в последнее время. На кого вы работаете?
   – На Полковника.
   – Что за полковник?
   – Ну, Полковников Сергей Сергеевич. Водочный король Москвы, ну, один из королей. Его бизнес под угрозой.
   – Так, стало быть, вы бандиты, – Сева облегчённо вздохнул, держать фээсбешников под прицелом себе дороже, а с бандитами просто, у кого ствол, тот и прав. Ещё Сева с удивлением осознал, что эти лохи так расслабились, идя к Севе, что даже не взяли с собой пушки.
   – А как так получилось, что вы гнались за мной, а потом вдруг оказались впереди?
   – Мы близнецы.
   – Что? Какие вы близнецы.
   – Полковник к себе набирает только одно-яйцевых близнецов. Он считает, что это оказывает психологическое давление на людей. У человека едет крыша, когда он видит одинаковые лица сзади и впереди.
   – Вы не работаете на Виталика?
   – Нет, Виталик работает на Козявкина, а мы работаем на Полковника.
   – Как же мне удалось от вас уйти?
   – У вас очень хорошие рефлексы.
   – Спасибо, братец. Давно меня так радужно не хвалили.
   – Наши братья гнались за вами, а мы хотели перехватить вас, но вам удалось ускользнуть от нас и прорваться на территорию Козявкина. И на конспиративной квартире вы себя отлично показали. Так инсценировать отравление не каждому удаётся.
   – Тебе в придворные льстецы надо. Зачем я нужен Полковнику?
   – Этого я не знаю.
   – А если не знаешь, зачем ты мне нужен? – Сева повёл стволом в сторону говорившего экс футболиста. Горилла не на шутку перепугался.
   – Не надо. Я всё скажу.
   – Говори.
   – Я не знаю. Я, правда, не знаю, – слеза зазвучала в его голосе.
   – А ведь ещё три минуты назад ты был так крут. Вшивых интеллигентов клеймил. Давай, запой Марсельезу. Шагни под пулю. Обзови меня заморышем.
   – Да это, я не хотел вас обидеть.
   – Ага, польстить хотел. Ложись на пол.
   – Что?
   – Ложись, обезьяна раскормленная.
   – Зачем?
   – Ещё один вопрос и ты покойник.
   Мужик с кряхтеньем улёгся на пол. Очень хотелось попинать эту тушу ногами, но Сева побаивался, что в пылу может утерять бдительность, да и опасно к ним близко приближаться. Они, всё-таки профессионалы, а он чайник, правда, с пистолетом.
   – Давай, – сказал второму, – отфутболь его.
   – Как?
   – Как, как? Ножками. Да от души. Метель на славу, а будешь шланговать, первая пуля твоя. И, чтобы ни звука. Такой беззвучный танец. Обучение хорошим манерам. Я бы даже сказал, возврат долгов.
   Когда вторая горилла стала пинать первую, Сева испытал чувство глубокого удовлетворения. Причём, буцкал «танцор» настолько добросовестно, что даже хотелось поднять граненый стакан за мужскую дружбу. Через пять минут первая горилла стала хрипеть.
   – Хорош, – сказал Сева, – меняемся местами.
   – Да? Я, как вы сказали, не шланговал…
   – Ложись, сказал, – повёл Сева пистолетом и сделал вид, что собирается нажать на курок.
   Легла вторая горилла. Его избитый напарник встал, пошатываясь, и с такой ненавистью стал бить ногами своего палача, что казалось, хочет забить его насмерть. Через пять минут, Сева вновь поменял их местами. Если бандит и раньше не сачковал, то сейчас, тяжело дыша и схватившись за левый бок, вкладывал в каждый удар всю свою жирную душу.
   «Всё-таки хорошо иметь высшее образование», – подумал про себя Сева, – «и всё делать чужими ногами. Свои-то поберечь надо».
   Один бандит, ухватив-таки второго за ногу, повалил на пол. Борьба продолжалась на полу. На Севу они уже совсем не обращали внимания, старательно душа друг друга.
   «Прямо беда с этими простыми людьми. Дали приказ отмудохать друг друга, они и стараются. А потом, наверняка, расскажут, что это я вместе с двадцатью сподвижниками, отоварил их с особым цинизмом, – решил Сева, деловито собираясь на выход с вещами.
   – Прощайте, борцы сумо, прощайте, футболисты от Бога.
   Ответом послужила возня обессиленных тел.

   Выглянул в коридор. Медсёстры на ресепшене пили чай и смеялись, глядя в монитор.
   «По Интернету с ребятами переписываются», – угадал Сева. Тут хоть всю палату разнеси, никому дела нет. На улице, едва отойдя от клиники двести метров, Сева увидел Валентиныча. Тот скакал по направлению к «ФИГЛИМЕДу».
   – Здорово, Валентиныч, куда рысишь?
   – Здорово, Андреич, как сам?
   – Бывало и получше.
   – А мне Виталик позвонил, что ты в «ФИГЛИМЕДе», в 503 палате и у тебя проблемы.
   – Спасибо, Валентиныч, – расчувствовался Сева, – проблемы не то слово. И вряд ли бы ты их решил. Но, всё равно, огромное спасибо.
   – Спасибо на хлеб не намажешь. Давай Виталика на деньги растрясём. А то мои трузера восстановлению не подлежат.
   – Что такое?
   – Видишь ли, пригласил я ребят со Скорой праздник отметить.
   – Какой ещё праздник?
   – Начало новой трудовой недели. Но ведь никто не пьёт. Мы колёс и наглотались. Как стало всех глючить. Стены двигаются, игрушки оживают. Тут ещё свет вырубили.
   – А, может, это не колёса были?
   – Может и не колёса. В темноте-то не видно. Все бродят из угла в угол, из комнаты в комнату и на балкон выходят. А там грязно, на балконе-то. Я им и сказал ноги о тряпку тщательно вытирать. Они и вытирали. А наутро смотрю – это же мои дивные трузера. За две тысячи евро. Вернее то, что от них осталось. Вот, Андреич, никогда не глотай таблетки в темноте.
   – Я их и при дневном свете не глотаю.
   Из-за поворота показалась тачка Виталика. Он на полной скорости гнал к «ФИГЛИМЕДу».
   – Виталик, тормози! – заорали доктора.
   Виталик, лихо, затормозив, выскочил из машины.
   – Живой, Севак. Я уж и не чаял тебя в живых застать.
   – Сука ты, Виталик, яду не дал, денег не дал. Меня там чуть на ремни не порезали.
   – Угомонись, привёз я тебе и яду и денег. Ешь на здоровье. Лезьте в машину.
   Он достал из пакета рубашку интересного покроя. Воротник был сменным и пристегивался пуговицами.
   – Ампула с ядом в левом углу воротника. Стоит надкусить и ты на небе. Вот десять сменных воротничков. А вот саквояж, там сто тысяч евро. На квартирку, на берегу моря хватит.
   На заднем сиденье действительно лежал коричневый кожаный саквояж, набитый деньгами. Деньги были новенькими, хрустящими. Перебирать их было одно удовольствие.
   – А говорил, деньги не любишь, – подколол Виталик.
   – Не люблю. Я квадратные метры люблю, а их без денег не дают, – парировал радостный Сева.
   Валентиныч тут же заканючил, – «а я без подарка. Ну, я так не играю. Андреичу вон и саквояж с деньгами, и рубашку с ядом, а мне даже подгузник никто не предложил».
   – Весь свет не согреешь, – отрезал Виталик
   – Обидно.
   – На обиженных воду возят. Но и для тебя, Валентиныч, у меня есть подарок.
   – Какой? – оживился доктор.
   – Мы едем к Вике. Она про тебя несколько раз спрашивала.
   – Вот это дело. Давай, Виталик, поехали за новыми трузерами. Не могу же я явиться на свидание в таком виде.
   – Ещё как можешь. Вон Андреич в каких переделках побывал, но портки сберёг, а ты?
   – А у меня случилось страшное. И Валентиныч поведал историю с брюками.
   – А как же они на балконе, на полу-то оказались?
   – Сам не знаю. Я только хотел продемонстрировать свой дивный загар, они, наверное, и свалились.
   – Ищи себе другого брючного спонсора, – Виталик был неумолим.
   – Андреич, Родина смотрит на тебя с надеждой.
   – У меня теперь две Родины. Какая из них?
   – Россия. Твоя историческая родина. Она переживает, как это один из её сынов остался без трузеров.
   – Зато на моей второй Родине – Черногории каждый лишний евроцент – дополнительный миллиметр в квартирке у моря. Мне сейчас надо жене деньги переправить, она там уже отжимается, ждёт перевода. Ты хотел показать закрома на Курском вокзале. Показывай.
   Через полчаса довольный Валентиныч с двумя тюками усаживался на заднее сидение.
   – И всё это стоит девятьсот рублей. А качество, такое же, как в бутиках. Смотрите, буржуины, что может купить рачительный хозяин, если проявит разумную экономию. Особенно хорош был алый галстук за пятьдесят рублей, который Валентиныч тут же повязал на шею. При этом модник постоянно вертелся, заглядывая в зеркало заднего вида. Первые полчаса он был неотразим. Затем по рубашке рачительного хозяина пошли красные пятна. Галстук неудержимо линял, оставляя жуткие разводы. Но Валентиныч расстраивался недолго и достал другую рубашку.
   – Опля, фокус-покус. И всё за девятьсот рублей, – приговаривал он.
   – Валентиныч, – засмеялся Виталик, – а я намекнул Вике, чтобы она вилки попрятала. Оказывается, ты опасный маньяк и вилки нужны тебе для ритуальных убийств.
   – Опля, фокус-покус, – пропел Валентиныч и извлёк из тюка пучок алюминиевых вилок, перетянутых резинкой, – и всё это за девятьсот рублей.
   Виталик с Севой переглянулись и перекрестились.
   – А ещё я купил флакон из-под одеколона и бутылку тархуна.
   – И всё это за девятьсот рублей, – пропели на переднем сиденье, – ну, на фига тебе флакон из-под одеколона и тархун?
   – А мы сейчас зальём тархунчику во флакон, приедем к Вике, и я предложу выпить одеколону. Выставлю флакон на стол и попрошу достать рюмки. Она будет долго ломаться, отговаривать, даже противиться, но я буду настаивать, и она, в конце концов, достанет посуду. Я разолью по рюмкам. Мы выпьем и закусим плавленым сырком, он как раз у меня в кармане. Вика так офигеет, что больше уже ни в чём мне не сможет отказать. Сегодня я заночую у неё.
   – Ой, ёй, – не поверил Виталик, – Вика девушка из высшего общества.
   – «Девушкам из высшего общества
   трудно избежать одиночества», – заголосил Валентиныч, – вы обратили внимание, какой у меня дивный волжский бас?

   Вика была вся в красном. Валентиныч замотал головой как раненый бык и устремился навстречу.
   – Викуля, а вот и мы.
   – Может быть душ? – вежливо предложила она.
   – Если только с вами, – галантно расшаркался Валентиныч.
   – Со мной ещё рано, – загадочно вдохнула она.
   – Я подожду, – кротко выдохнул он.
   – А где Валентин с Димой? – уныло спросил Виталик.
   – Они подъедут попозже. Не волнуйтесь. Чувствуйте себя как дома.
   – Не забывайте, что вы в гостях, – влез вездесущий Валентиныч, – Ешьте, гости дорогие, ешьте, а если совсем совести нет, ещё и завтра приходите.
   – Ну что вы, – зарделась блондинка, – хотите чёрной икры или, может быть, фуа гра?
   – Несите, – щедро разрешил Валентиныч, – и рюмки, пожалуйста. Мы будем пить за 25-й кадр и всеобщую трезвость.
   Произнося эти слова, он выставил на стол флакон с зелёной жидкостью.
   – Что это? – с ужасом спросила Вика.
   – Тройной одеколон, – гордо оглядел своё детище Валентиныч, – мы его сейчас пить будем. Водка не приживается, от коньяка тошнит, от текилы пучит. А вот одеколон в самый раз.
   Блондинка покачала головой, – может, Сева нам почитает свои стихи. Они мне так понравились.
   – Ну что же, – Севу за последнее время никто не просил почитать стихи, всё больше жизни лишить хотели.

   Стих о московской жизни.

     Мой друг живёт, борясь с погодой,
     Измучен внутренней войной
     Между деньгами и свободой,
     Между друзьями и женой.

     Чёрт догадал его с талантом
     Московский хлебушек жевать.
     Где в мозг из жопы имплантанты
     Вживляют, чтобы выживать.

     Где кочевряжится элита
     И выдаёт такой гламур,
     Что тихо стонет Афродита
     И поперхнётся и Амур.

     И где кого не ставь на царство
     Всё будет смута и раззор
     Где водка – лучшее лекарство,
     А кровь – единственный узор.

     Так и живёт, ходя кругами.
     Что выбрать в сумраке лесном?
     Между свободой и деньгами,
     Между реальностью и сном.

   – А у вас есть жена? И где она, если не секрет? Извините мне моё невинное любопытство, – спросила Вика.
   – Жена у меня в Черногории. Недвижимость покупает. Вот, сегодня первый транш ей переправил. Слушайте стих, посвящённый жене.

     Хватит нежиться, надо взять за гуж.
     И детей завесть семь иль восемь душ.
     Те шкодливы, а те ухажорливы,
     Но и те, и другие прожорливы.

     Без детей нельзя, но и с ними ад.
     Ростишь, ростишь их, а на гаде гад.
     Дай квартиру им, да отдельную,
     А они тебя в богадельную.

     А ещё ротвейлера надо нам завесть.
     Пусть он мясо жрёт, самим кашу есть.
     И любовницу с четырьмя детьми —
     Окончательно чтобы лечь костьми.

     А ещё пора помогать родне,
     Сам наверх заплыл, а она на дне.
     Племяши растут и кузиночки,
     Вот оно как спать без резиночки.

     А ещё пора закатать ремонт.
     С работягами, что ни день, то фронт.
     Где паркет блестел – грязь осталася,
     Чтобы мёдом жизнь не казалася.

     А ещё пора накатать роман.
     С головой уйти в этот сон-дурман.
     Со словами, блин, как с внучатами,
     А они, козлы, не печатают.

     А ещё пора на развод подать
     И шкафы делить, и рыдать, рыдать.
     То ли жаль любви, бытом сожранной,
     То ли мебели – новой, кожаной.

     А ещё пора тупо снять жильё,
     Благороднейше отчинив своё,
     И платить, суча драными гетрами
     Кровососам, торгующим метрами.

     А ещё пора пожениться вновь,
     Как без росписи, если есть любовь.
     Начинается всё объятьями,
     А кончается вновь проклятьями.

     Дурью маемся, сну подвержены,
     Надо тачку взять, да подержану,
     Чтоб под ней потом цельны дни, лежать,
     Перед гайкером словно лист дрожать.

     А ещё купить клок сырой земли,
     Ну и пусть на нём кочки да комли.
     Распахать его, обустроиться
     И с молитовкой тихо строиться.

     Колотиться так до седых волос.
     Разводить детей, сельдерей и коз.
     И в межу упасть, носом хлюпая
     И судьбу проклясть, дескать, глупая.

   – Ну, где рюмки, Викуля? – томно пропел Валентиныч, – Андреич со своими стихами тормозит процесс.
   Блондинка снова покачала головой, но спорить не стала, принесла три рюмки.
   – А себе? – нагло спросил Валентиныч.
   – Я пропущу, – отказалась она.
   – Будь здрав Минздрав. Чтобы бедные не болели, а богатые не выздоравливали.
   Валентиныч царил за столом, шутки из него сыпались как из рога изобилия, точней из дырявого мешка. Виталик наоборот, был необычайно хмур, недовольный отсутствием переговорщиков. Сева, после перенесённых испытаний, лопал фуа гру, метал с двух рук икру, наслаждаясь покоем и безопасностью. Что-то подсказывало ему, что безопасность будет недолгой.
   – Ну, вздрогнули, – Валентиныч лихо опрокинул рюмку тархуна, но сморщился так, как будто это был не тройной одеколон, а четвертной. Быстро захлопал себя по карманам. Достал мятый, весь в табачных крошках сырок и честно поделил на четыре части. Закусил своей долей. Посмотрел на Севу. Тот тоже взял рюмку, отвёл локоть в сторону, подмигнул приятелям и влил в себя содержимое. Дежурно сморщился, а потом схватил себя за горло:
   – Дышать не могу. Воды!
   Валентиныч побежал за водой, это его и спасло. Дверь одной из комнат резко распахнулась, и на пороге возникли две знакомые гориллы с пушками.
   – Не двигаться. Всем оставаться на местах. Вика, посмотри, где этот длинный?
   Вика, почему-то уже с пистолетом пошла вслед за Валентинычем.
   «Опять ловушка», – затосковал Сева, – «а гопники-то, смотри, как быстро восстановились. Вот, что значит отсутствие воображения – зарастает как на собаках».
   Появился третий гангстер. Посмотрел с такой ненавистью на Севу, что Андреич сразу понял, кто это. Брат Коляна Дронова, героически погибшего от пепельницы.
   – С этим поосторожней, – кивнув на Севу, распорядился он, – это ж надо, такой хиляк на вид, а двух лучших бойцов в реанимацию отправил.
   – За хиляка ответишь, – Сева сразу взял правильный тон, – я сейчас с тобой разберусь, и радости тебе это не доставит. Один неверный шаг и ты окрасишься красным.
   Неся всю эту белиберду, он лихорадочно размышлял: «Так, две гориллы в реанимации. По их словам, это я их уделал как Бог черепаху. Значит, их братья будут меня бояться. Ну и что, потом осмелеют и таких люлей навешают, будь здоров. Ладно, главное у меня яд есть. Поднять воротник, чтобы можно было дотянуться зубами, а потом можно и подерзить. Напоследок. Гляди-ка, а Вика– то наводчицей оказалась. А говорила, что родом с Рублёвки. Они все там, на Рублёвке наводчицы».
   Сева неспешно поднял воротник и проникновенно спросил:
   – Скажите, а вы любите Брамса?
   – Чё, – в один голос офигели гориллы.
   – Ну, хотя бы Шопена? Тоже нет? Ну, правильно, чем уже лоб, тем шире плечи. Скажите, а вы «Му-му» читали?
   – Сейчас тебе будет «Му-му» и камень на шею, – пообещала вошедшая Вика, – ушёл сволочь длинноногая. Что будем делать?
   – Ничего, потом достанем весельчака, – мрачно пообещал брат безвременно погибшего Николая, – А сейчас этого, – показал на Виталика в багажник и к Полковнику, а этого, – указал на Севу, – привязать к стулу и ждать моих дальнейших распоряжений.
   – Ребята, а вы не много на себя берёте? – наконец открыл рот Виталик, – вы знаете, кто я и кто за мной стоит?
   – Не пугай, фраер. Полковник каждый день теряет такое бабло, что ему не до сантиментов. Он десяток, таких как ты, в асфальт закатает, лишь бы остановить этот процесс, – обнадёжила Вика, – а остановить этот процесс нам поможет доктор Крылов, не так ли?
   – Я только и делаю, что вам помогаю. Вон двоих в реанимацию отправил.
   – Не борзейте, доктор, вам не идёт. Читая стихи, вы кажетесь более органичным.
   – Когда говорят пушки, музам остаётся только ворчать.
   – Такова жизнь, – промолвила леди в красном.
   Вика быстро и профессионально связала Виталика и вывела, очевидно, в гараж. С Севы три гангстера не сводили глаз. Затем боязливо предложили самому защёлкнуть на себе наручники. Они видимо его побаивались.
   – Любая услуга может быть оказана, если она будет оплачена. Сколько вы заплатите, чтобы я сам себя заковал? – гоношился Андреич, понимая, что конец уже близок.
   Брат невинно убиенного Кольши, затаивший злобу на предмет убийства, схватил большую хрустальную пепельницу, два раза подкинул в руке и запустил в Севу. Андреич быстро пригнулся. Этого хватило, чтобы три здоровяка пыхтя, и отталкивая друг друга, заломали доктора Крылова и привязали к стулу.
   «Знали бы они, что зря стараются, не пыхтели бы так», – злорадно подумал Сева, но он рано радовался. Один из быков с треском оторвал воротник и показал доктору средний палец.
   – Уйти из жизни легко хотел, паскуда? Не получится. Слезами изольёшься теперь, гад ползучий.
   «Ай яй яй. Всё пропало», – лишённый яда, Сева почувствовал себя как младенец, отлучённый от материнской груди. Он опять был полностью беззащитен, привязан к стулу и окружён врагами.
   – Так, мы с Викой поедем к Полковнику с подарком в багажнике. А вы ни в чём себе не отказывайте, но чтобы к нашему приезду он был жив и, главное, мог говорить.
   Завелась и отъехала машина. Сева остался наедине с палачами.
   «Ну, что теперь»? – опять прорезался внутренний голос, – «давай, как Джеймс Бонд соверши подвиг. Помнишь, когда его повесили, он семь суток провисел на мускулах шеи, а потом переплыл Ла Манш с чемоданом платины. Давай, подпрыгни со стулом, перегрызи верёвки, плюнь в лицо обидчиков ядовитой слюной. Ну, сделай же что-нибудь». А гориллы с мерзкими улыбками всё приближались и приближались.

   Телевизионный экран усиливает воздействие в десять раз. Доктор Крылов был убеждён, что любая информация до пациента должна привноситься через телевизор. Наше подсознание практически неспособно сопротивляться телевизионному воздействию. Всеволод прекрасно помнил тот момент, когда по телевизору показывали рекламу одного медицинского центра. На экране светился мозг наркомана, состоящий из зелёных, синих и красных квадратиков, а потом они дружно заменялись чёрными квадратами. Между прочим, самая простейшая компьютерная графика с фракталами. И что вы думаете? Наркологические клиники стали осаждать полчища наркоманов, желающих спрыгнуть и навсегда расстаться с наркотиками. Их не пугали полученные гепатит В и С, СПИД, смерть друзей от так называемых передозировок и окончательно «протухшие» вены. Но видеть, как наркотики «сушат их мозги», они были не в состоянии. А вы говорите, что наркомания и алкоголизм не лечится. Что вы сделали, чтобы помочь продвинутым наркологам? Я вас спрашиваю. Вас, вас.

   – Сейчас за всё, падла, ответишь. В тройном размере, – подступал, тяжело дыша чесноком, однояйцовый брат эк-с футболиста, который так сладко пинал Севу.
   – Сторицей.
   – Чё? – не въехал верзила.
   – В тройном размере – синоним сторицей.
   – Ну, докторишка хренов, сейчас ты пожалеешь, что на свет народился.
   «Стоп», – подумал Сева, – «а ведь я же доктор, мало того – психотерапевт, мало того – гипнотизёр. Правда, давно гипнозом не занимался, с тех пор как на 25-й кадр пересел, но ведь можно и стариной тряхнуть. Тем более что эти бычары, наверняка, внушаемы как телки».
   – Подождите, – слабым размеренным голосом загундосил Сева, – не бейте меня. Я вам расскажу, куда я спрятал миллион евро, полученный от моих хозяев.
   Быки остановились, заинтересованные Севиным предложением.
   – Вам лучше присесть, – вялым, бесцветным голосом продолжал Андреич, – рассказ будет длинным, лучше меня не перебивать, а то я могу сбиться. Присядьте на стулья, расслабьтесь.
   Быки послушно уселись.
   – Мой рассказ продлится долго. По окончании его вы поедете и заберёте миллион евро. Главное, не перебивайте меня, а то я собьюсь. Ваша жизнь, наконец, наладится. Не надо будет бояться Полковника, исполнять все его прихоти. Вставать ни свет, ни заря. Проводить все ночи за рулём. Вы сами теперь будите хозяевами жизни. Вы сможете покупать себе самых дорогих женщин. Отдыхать на самых дорогих курортах. Закройте глаза. Ведь вы в полной безопасности. Ваша жертва беспомощна и прикручена верёвками к стулу. Больше в доме никого нет. Вы в полной безопасности. Вам ничто не угрожает. Дыхание ровное, глубокое. Вам никогда не было так хорошо и спокойно как сейчас. И с каждой произнесённой мной фразой вы всё глубже и глубже погружаетесь в сон, покой, дремоту.
   Гориллы сидели с закрытыми глазами. Умильные улыбки блуждали по их небритым харям.
   Сева наподдал голосом: «Спать, спать, спать хочется всё сильней и сильней. Неудержимо клонит в сон».
   У горилл затрепетали веки, и выровнялось дыхание. Ещё десять минут гипнотической песни, и они окончательно погрузились в сомнамбулизм.
   – Так, а теперь вымойте в комнате пол.
   Гориллы послушно упали на колени и стали водить воображаемыми тряпками.
   – Тщательнее мойте, тщательнее.
   Гориллы удвоили усилия.
   – Наверное, служили в Советской Армии, – решил Сева – надо проверить.
   – А теперь быстро отжались десять раз.
   Пузатые новобранцы, пыхтя и потея в тёмных костюмах, начали добросовестно отжиматься.
   – 1,2,3,4,5,6,7,8,9,10.
   – А теперь двадцать.
   – 1,2,3,4,5,6,7,8,9,10,11,12,13,14,15,16,17,18,19,20.
   – А теперь зубными щётками почистили унитаз.
   – А теперь собираете в лесу грибы.
   – А теперь ловите в реке рыбу.
   Гипнотизируемые наклонялись, собирали грибы, клали их в корзинки, кричали «ау». При этом они обходили стол, стулья и другую мебель. На вопросы, почему не натыкаются на предметы, отвечали, что это дуб, а это куст. Потом так же увлечённо ловили рыбу, плевали на наживку, таскали карасей.
   – А теперь дождь, ливень, гроза.
   Две туши стали закрывать головы руками, пытаться открыть зонты, искать место под деревом.
   – Вы забыли зонты, вы в чистом поле, – Сева был безжалостен.
   Быки послушно покрылись обильным потом, как будто действительно попали под ливень.
   – А теперь вам надо освободить маму. Осторожно, осторожно перерезаем все верёвки.
   Два гиганта с улыбками имбецилов стали осторожно освобождать Севу. Один в пылу сыновней любви даже чмокнул гипнотизёра в щёку и тут же получил увесистую затрещину.
   – Ты получил двойку по арифметике, – грозно завопил Сева, – ты наказан. Иди, становись в угол.
   Гора мяса, всхлипывая, отправилась в угол. Второй мамонт при этом радовался и строил рожи первому. Ему Сева тоже отвесил подзатыльник.
   – Ты тоже двоечник. Дебил. Дуб тупорылый. Марш в другой угол.
   Бычара, хныча, занял место в углу напротив.
   – Вот, так-то лучше.
   Мужичищи, стоявшие в противоположных углах комнаты, будили ассоциации с рингом. А если… И Сева представил как по его команде быки метелят друг друга. Зубы летят во все стороны. Кровища льётся рекой. Нет, я всё-таки клятву Гиппократа давал. Но и оставить их безнаказанными нельзя.
   А если… Вот это подойдёт. Севина месть была ужасна и коварна.
   – Вы оба хотите быть воспитателями в детском саду. Только эта профессия вам нравится. Только она вам по душе. Прежняя жизнь вызывает одно омерзение. Через два часа вы выйдете из гипнотического транса и порвёте со старой жизнью. Вы хотите быть воспитателями в детском саду. Мало того, через два часа, вы неожиданно поймёте, что влюбились в девушек, работающих менеджерами в «ФИГЛИМЕДе». Они горбатят на пятом этаже клиники. Сегодня они вели пациента по имени Тофик Рафикович. Вы влюбитесь в разных девушек, и будете исполнять любой их каприз, но работать по-прежнему воспитателями.
   Уф, вот это месть, а то какой-то несчастный бой без правил.
   – Прощайте, воспитатели, прощайте счастливые влюблённые, я удаляюсь в ночь.
   Очень довольный собой, Сева зашёл в гараж и загрустил. Там стояли одни автомобили, а водить-то он и не умел. Вышел во двор. Там, под навесом стоял спортбайк «кавасаки».
   – Юх! – радостно взвизгнул он. Обращаться с мотоциклом ему приходилось. Быстро покидал в свою сумку, так легкомысленно оставленную в прихожей, волыны новообращённых воспитателей, нашёл шлем, вскочил в седло и крутанул ручку газа. Несясь по ночному шоссе, Сева тихо недоумевал. Все строились. Везде стучали топоры и молотки. При свете фар и костров, переносных лампочек и фонарей, протрезвевшие россияне с молитовкой возводили дома. Причём, как обычно, денег приготовленных на строительство дома, хватало только на фундамент. Потому что маленьких домов в России принципиально не строят. Кончаются деньги – начинается долгострой. Что за расейская привычка – протрезвев сразу строиться, не рассчитав ни денег, ни сил. А, запив, кирять на поросшем травой фундаменте. Неужели нельзя сразу всё рассчитать как немцы или голландцы. Конечно нельзя. Мы же Россия. Мы медленно запрягаем, но быстро ездим. Медленно строим, но быстро рушим. Медленно думаем, но быстро делаем. Всё равно мы лучше всех. Даже Черногория, моя вторая родина уступает нам по размаху. Сева знал, почему его так тянет на философию: он элементарно не знал, что ему делать? Куда податься? Где спрятаться? Ладно, приступаем к плану В. Хотя этот план ему нравился меньше всего. Нужно просто сдаться Козявкину. Телефон не отвечал. Значит, приехать к приёмной и дождаться. С одной стороны хорошо, всю ответственность за принятие решений можно переложить на него. С другой стороны очень плохо. Сколько раз раньше Сева не связывался с власть имущими, всегда всё заканчивалось плохо. Но сейчас выбирать не приходилось. А хорошо было нестись на мощном мотоцикле по пустым улицам, разгоняя светом фар ночные тени. Всю ночь Сева колесил по Подмосковью, удивляясь ночному строительству, а наутро прирулил в Москву. Бросив мотоцикл на Тверской, пошёл к Козявкину. Едва показал пропуск, охранники засуетились, стали куда-то звонить, показывая Севе знаками, что всё путём, ещё пару минут и всё уладится. Через пару минут всё действительно уладилось: из всех дверей, включая комнату охраны, высыпали вооружённые люди и сопроводили доктора в местный обезьянник.
   «Вот и верь после этого богатым и знаменитым», – зло подумал Сева, устраиваясь на полу. Мебели в этой комнате не было совсем. Главное дело, дурак, сам пришёл. Вот, во что Сева точно не верил, так это в то, что сейчас всё выяснится. Плохих накажут, а хорошим выпишут орден. Из-за угла выскочат на тачанках наши и освободят бедолагу. Добро торжествует только в плохих романах. В жизни, как правило, торжествует зло. Андреич понимал, если тянет на философию, значит, дело швах. И, действительно, через полчаса заглянул субтильный субъект с крысиным лицом. Два охранника внесли для него кресло. Вышли. Крысёныш, удобно расположившись в кресле, долго смотрел на Севу, привольно расположившегося на грязном полу.
   – Не дует? – участливо спросил он.
   – Сквозняк укрепляет дух, – ответил зло Сева.
   – А чего такой злой?
   – Сидя на полу трудно быть добрым.
   – Гонор показываешь, – миролюбиво заметил крысёныш, – в пионера-героя играешь. Напрасно. Зря ты так, не таких здесь ломали.
   – А здесь что? Гестапо? Застенки КГБ?
   – Нет. Здесь находится головной отдел партии трезвости, это будет единственная партия в России как раньше КПСС.
   – Партрез – это же партия трезвости. Как я раньше не догадался. Слушай, я тут слоган придумал:
   По утрам, идя в Партрез,
   Не забудь принять шартрез.
   – Что такое шартрез?
   – Ликёр.
   – Дурацкий слоган. Так, последний раз спрашиваю: будешь с нами сотрудничать?
   – Я, что сексот, с вами сотрудничать? Я работаю на вас или не работаю, в зависимости от предложенных вами условий. Например, мне не нравится сидеть на грязном полу в какой-то кладовке. Я хотел бы принять ванну, выпить чашечку кофе.
   – Обойдёшься. Ты сразу должен себе уяснить, что ты никто. Очередь, таких как ты, стоит за нашей дверью. Все рвутся работать на нас.
   – А я не рвусь.
   – Рвёшься, но боишься себе в этом признаться. Сейчас мы напишем протокол.
   Он набрал по сотовому номер и коротко вякнул: «Всё для протокола». Через минуту два охранника внесли письменный стол. На нём стопка протоколов, три листа копирки, пузырёк чернил, ручка с открытым пером, бутылка фанты и один пластиковый стаканчик.
   – А задержанному не полагается фанты? – только сейчас Сева почувствовал, как же он хочет пить.
   – Не полагается. Свободны, – это уже охранникам.
   Охранники вышли. Крысёныш не спеша, налил в пластиковый стаканчик оранжевой пузырящейся жидкости и сделал большой глоток.
   – Ааааа, – зачмокал губами.
   И это чмоканье добило Севу. Пока Крысёныш нёс бред, изгаляясь в скудоумии и дебилизме, держал его на полу, сидя в кресле, доктор терпел. Но чмоканье было явно лишним. «По виду внушаем», – прикинул Сева, – «ну что же, стоит только начать гипнотизировать, потом не остановишься. На этот раз всё сделаем по уму».
   Сева встал. По науке глаза гипнотизёра должны быть выше глаз гипнотизируемого. Посмотрел сверху вниз на Крысёныша. Пристально так посмотрел, но недолго, чтобы не вызвать подозрений. Крысёныш, гордый своей миссией, разглаживал рукавом и без того гладкую бумагу, аккуратно прилаживал копирку, закреплял скрепкой. Макнул ручку в чернильницу, картинно застыл.
   – Этот протокол окажет влияние на всю твою последующую жизнь. Семь раз подумай, прежде чем ответить. Итак: фамилия, имя, отчество?
   – Крылов Всеволод Андреевич. Скажите, а вашей партии нужны деньги?
   – Конечно, – Крысёныш оживился, – партия без денег засыхает как цветок без поливки. А, что у тебя есть деньги? И много?
   – Не, немного. Миллион евро.
   – Откуда у тебя такие деньги?
   – Отбил у прихвостней Полковника.
   – А ты знаешь, что Полковник наш первый враг?
   – Потому и отбил. Может мне какое снисхождение будет от вашей партии за такой значительный взнос? Послабление, так сказать, строго режима.
   – Посмотрим, – Крысёныш был неумолим.
   – Это не для протокола. Лучше я устно всё расскажу вам, лучшему из лучших. Я уверен, вы грамотно распорядитесь этой суммой. А то, я знаю, много всяких недостойных лезет к власти. О, вокруг так много шакалов. О, они умеют затирать настоящих партийцев. Отложите ручку. Вдруг этот протокол попадёт к ним. Они наверняка потратят эти деньги на личные цели. Вы не такой. Вы каждую копейку направите на благо Партреза. Рассказ будет долгим. Откиньтесь на спинку кресла. Вам и только вам я открою место, где находятся деньги. Они находятся в сейфовой ячейке. Нужно будет наизусть запомнить длинный номер. Его нельзя записывать. Вдруг эта бумажка с номером попадёт к вашим врагам. У хорошего человека всегда много врагов. Закройте глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Я буду повторять набор цифр, и они надёжно зафиксируются в вашей памяти. Для того чтобы что-то запомнить, нужно повторить это восемь раз. Восемь раз информация проходит по нейрону и цепочка замыкается. Я повторю восемь раз, и вы намертво запомните этот номер. А потом всё будет хорошо. Козявкин оценит ваши заслуги. Он приблизит вас к себе. Вы станете его лучшим другом и верным помощником. А потом и сами займёте его место. Вы самый достойный. Вы абсолютно расслаблены. Вам никогда не было так хорошо и спокойно как сейчас. Полностью отключаетесь от внешнего мира. Существует только мой голос. Вы в полной безопасности. И с каждой произнесённой мной фразой вы всё глубже и глубже погружаетесь в сон, покой, дремоту, – вялый, душный шёпот Севы погрузил Крысёныша в гипотаксию. Врач приподнял его руку. Она висела в воздухе и могла так висеть очень долго. Но Севе был нужен сомнамбулизм. От материнского гипноза гипнолог-вредитель перешёл к отцовскому:
   – Спать. Спать. Неудержимо клонит в сон. Веки тяжёлые, веки налиты свинцом. Вы слышите только мой голос, только мой голос. Спать. Спать.
   «Готов», – понял Сева, – «клиент созрел». У Крысёныша мелко подрагивали веки, дыхание окончательно выровнялось.
   – А теперь отдайте фанту своему начальнику.
   Крысёныш подобострастно приседая, протянул Севе бутылку. Тот одним глотком её опустошил.
   – А теперь вылейте чернила в свой стакан.
   Крысёныш послушно вылил.
   – А теперь выпейте.
   Крысёныш выпил.
   – Это был вкуснейший сок манго.
   Крысёныш – Ааааа, – зачмокал губами.
   – А теперь скажите, куда вы хотели потратить миллион евро? Говорить правду, только правду.
   – Я хотел сходить в казино. Я играю. У меня большие долги. Мне срочно нужны деньги. Я обязательно отыграюсь.
   «Так, ты ещё и игрок. Вот так бескорыстный член партии. А как прикидывался, каналья».
   – А ещё я…, и тут Сева почувствовал, какой ушат грязи выплеснется из этого вырожденца. Доктор поспешил прервать сеанс душевного стриптиза.
   – Хватит исповеди. Придётся кровью и потом смыть свой позор. Упал, отжался сорок раз: 1,2,3,4,5,6,7.
   «Нет, сорока он не вытянет, карандаши отбросит, а ведь я клятву Гиппократа давал», – напомнил опять себе Андреич.
   – Упрощаем задачу. Проводим курс молодого бойца. Ползаем по-пластунски.
   Это было достойное зрелище. Сева сидел в кресле и показывал потному и пыльному новобранцу куда ползти. Потом перешли к окапыванию. Опытный дембель руководил духом.
   – Как окапываешься, насекомое? Куда землю кидаешь? Чуть в деда не попал. Смотри, будешь ночью сортир зубной щёткой драить.
   Крысёныш уже шуровал как заправский землекоп, пот веером летел во все стороны.
   – Ладно, хватит, будем считать, что ты наказан. А сейчас ты выведешь меня отсюда. Скажешь, что я необходим для партии, что на меня вся надежда. Вся твоя жизнь, всё твоё будущее зависит от того, выведешь ли ты меня отсюда. Подожди, дай я с тебя хоть пыль отряхну.
   Крысёныш был хоть и заторможен, но шёл уверенно. Сева плёлся позади, надеясь только на раздолбайство партийных функционеров. Охрана слегка удивилась:
   – Куда это вы?
   – Этот доктор необходим для партии. На него вся надежда. Подожди, дай я с тебя хоть пыль отряхну.
   – Что? – охранник привстал.
   – Это он так шутит, – вмешался Сева, – пропускай, давай.
   Вышли на улицу.
   – Так. Тебе направо, мне налево. Полчаса погуляешь, потом вернёшься, расскажешь, что меня отбили люди Полковника. Выкручивайся, как хочешь, но свой пост ты обязан сохранить. Ты мне ещё понадобишься. Давай свой номер телефона.
   На Крысёныша было любо-дорого смотреть. Все команды он выполнял чётко и беспрекословно как солдат-первогодок.
   – И последнее, как только услышишь фразу: «Подожди, дай я с тебя хоть пыль отряхну», сразу поступаешь в моё распоряжение. Слушаешь только меня. Повинуешься только мне. Беспрекословно. Усвоил?
   – Усвоил, – неживым голосом ответил Крысёныш.
   – Свободен.
   Крысёныш пошёл направо, как и предписывалось. Сева быстро купил очки в переходе и побрёл по Тверской. Трезвость как-то странно сказывалась на людях. Особой радости на лицах Сева не заметил. За то время пока он ускользал от многочисленных врагов, на улицах, казалось, стало втрое больше магазинов и кафе. Торговали коробейники, продавали всё: хот доги, шляпы, шлёпанцы… буквально на каждом шагу. Наверное, это люмпены деклассированные осознали себя как класс мелких торговцев. Сева направлялся к Пушкинской площади – очагу свободы в годы перестройки. Уж если где и веют ветры перемен, то это там. И «Пушка» не подвела. Как и в те романтические годы, она кишела народом. Те же глашатаи и трибуны что-то кричали и куда-то звали. Пока в начале девяностых они драли глотки, другие молчаливые и решительные прибирали народные богатства к рукам. Ораторы, охрипнув и проголодавшись, пошли в услужение к деловым молчунам. Сейчас они опять были на коне. Постаревшие и облысевшие, силу голоса они, однако, не утратили, поэтому разорялись, как и раньше. Один с внешностью анархиста, побитого молью, кричал: «Страна непременно качнётся или влево или вправо. Подумайте. Какой выбор? Или влево или вправо. Слева лимоновцы, справа баркошовцы. Слева большевики, справа монархисты. Мы должны выбирать. Главное, не ошибиться. Он попробовал влезть ногами на скамейку и вещать оттуда, но его бесцеремонно скинул дяденька с внешностью университетского профессора:
   – Какие лимоновцы? Какие баркашовцы? Предыдущий оратор явно последние пятнадцать лет провёл в психиатрической лечебнице, и оперирует давно забытыми именами. Все эти недореволюционеры просто приготовишки со своей бурей в луже. Эти партии выдвигали идеи, непонятные им самим, что уж говорить о массах. Но посмотрите, что творится сейчас. Всеобщая трезвость, не провозглашённая как при Горбачёве, а настоящая как сейчас действительно ломает всю предыдущую модель государственности. Вы обратили внимание, что население Москвы за две недели выросло втрое. Все едут из деревень, сёл, маленьких городков в Москву, Питер и ещё десяток крупных городов. Все, кто пил горькую, проклинал свою жизнь, но продолжал оставаться в своих нищих деревнях, неожиданно протрезвев, осознали весь ужас предыдущей жизни. Всю безысходность своего положения. Работы нет, село развалено. Пока крестьянин закладывал за воротник, его это худо-бедно устраивало. Сейчас он хочет сытой, богатой жизни. Ещё две недели и Москва, и другие крупные города будут переполнены. Подобной миграции не знала ни одна страна в мире. Конечно, можно поставить кордоны, но это вызовет всплеск народного гнева. Люди просто хотят работать, хотят хорошей, обеспеченной жизни. Демократия подразумевает свободу передвижения. Народ…
   От мощного толчка оратор слетел со скамейки. Бой баба поперёк себя шире заняла импровизированную трибуну:
   – Это што жа? Назад всё повертать? Накось выкуси, очкастый. Мой Васька две недели не пьёт, а уже все грядки вскопал. С ремонтом затеялся. Пятнадцать лет всё руки не доходили, а тут затеялся. Потому что тверёзый. Из деревень едут – эка невидаль. Зачем нам заграничные работники. Зачем их привечаем. Пусть свои работают. Люди у нас рукастые, смышлёные, только водка всех губила. Навечно всех закодировать, вот моё слово.
   Молодой худой панк забрался на скамейку. Обдолбан он был так, что, казалось, сейчас взлетит.
   – Пипл, хавайте колёса, сонники, вмазывайтесь герычем, нюхайте кокс. На хрена вам хань трескать. От неё кайф дубовый. Бычий от неё кайф. То ли дело хеш. Торчок закачался как былинка на ветру, то ли показывая как прёт от хеша, то ли просто потеряв нить монолога, – Люди, притесь, пока и наркоту не отобрали, – вплыл в реальность, – а то… опять погрузился в пучины кайфа загашенный обкурок.
   Его бесцеремонно скинул дядька пролетарского происхождения.
   – Почему я, Иван Сысоев, не могу принять стакан после трудового дня? Почему, я вас спрашиваю?
   – Так прими, – закричали из толпы.
   – Опрокинь губастого.
   – Махни, браток, кто тебе не даёт?
   – Не могу, – с горечью выкрикнул Иван Сысоев, – то рвёт, то такой понос прошибает, что невестка от меня три дня нос воротит. А я, допустим, алкоголиком себя не считаю. Я, допустим, своего разрешения на сеанс не давал. А меня как кролика зашаманили. У меня сосед Лёха Сидоров. Он вообще телевизор не смотрел. И тоже пить не может, только глотнёт, задыхаться начинает. И вот я, потомственный фрезеровщик Иван Сысоев, спрашиваю…
   Но всё внимание толпы переключилось на пару иностранных корреспондентов шныряющих в толпе. Они демонстративно вытащили из портфеля по бутылке пива и хотели его торжественно распить. Толпа замерла, образовав кольцо. В центре стояли два иностранца с бутылками, а народ, окруживший, их с восхищением и ужасом смотрел на происходящее. Некоторые от любопытства так и застыли с открытыми ртами. Один из иностранцев лихо, бутылка о бутылку открыл одно пиво, передал товарищу, вторую откупорил зажигалкой.
   – Смотри, смотри, чёрт нерусский, а прямо как наш.
   Эти двое чувствовали себя неуютно под прицелом сотен глаз, но виду не подавали, говорили по-английски, потом чокнулись бутылками и…, вся толпа в ужасе задержала дыхание. Корреспонденты вскинули бутылки и…, не сделав ни глотка, поставили на мостовую.
   – Чего вылупились соотечественнички, – сказал лжеиностранец, так профессионально открывший пиво.
   – Наш, – пронеслось по толпе.
   – Не ваш я, убогие. Я теперь американский гражданин и поэтому выпью своё пиво и остановить меня смогут только танки.
   Снова заговорил с соседом по-английски. Тот замотал головой.
   – В штаны наложил, – весело констатировал бедовый эмигрант, – эти американцы только с виду безбашенные, на деле стадо. Никто не пьёт и он не будет. Ну, кто смелый? Кто со мной махнёт? Пиво за мой счёт. Давайте, славяне, на халяву.
   В толпе рассмеялись:
   – Пейте сами с волосами.
   – На халяву и уксус сладкий, только мы в завязке.
   – Давай тогда и новую одежду нам покупай.
   – Я вашу говёную Программу не смотрел. Я гражданин Америки. Я всегда плыву против течения. Я выпью сейчас эту несчастную бутылку пива.
   – Давай пей. Чего ты время тянешь?
   – Забздел что ли? Говорит, говорит, пей, давай, – раздавалось из народных масс.
   – Выпью, выпью, не волнуйтесь. Я вам всем докажу, что это массовый психоз, но такие как я внушаемости не подвержены. Я…
   – Пей уже, забодал.
   – Хорош понтоваться.
   – Махни пивка для рывка, – не унимались россияне.
   Корреспондент сдвинул видеокамеру и фотоаппарат влево, картинно отставил правый локоть, принял позу горниста и…припал к бутылке и…мощный фонтан рвоты взмыл в воздух.
   – А, гундосый, так и мы можем, – толпа мигом потеряла к нему интерес.
   – Насвинячил только, малохольный.
   – А как пальцы гнул, американская вонючка.
   На скамейку уже взбирался новый оратор. Сева пошёл в сторону белорусского вокзала.
   – Эй, любезный, не подскажешь, где находится Делегатская улица?
   Андреич подошёл к чёрному «мерседесу» с затемнёнными стеклами, стал объяснять. Водитель был глуховат. Сева наклонился к водиле поближе. Четыре сильные руки ухватили его за воротник, и, сверкнув подошвами, тело многострадального доктора скрылось в машине. Никто не заметил потери бойца антиалкогольного фронта. Улица продолжала жить своей жизнью. А Сева оказался в компании трёх человек. Одного он сразу узнал, это был брат невинно убиенного Николая. Другой, якобы не знающий Москву водитель. Третий вежливо представился: «Полковников Леонид Леонидович. Так вот вы какой, доктор Крылов».
   – Да, такой вот, Вася Хрюкин. Провели как младенца.
   – И на старуху бывает проруха. Вы и так ускользаете с лёгкостью от профессионалов. Вам есть, чем гордиться.
   – Гордится тот, кто гордится последним. А это, судя, по всему вы.
   – Да, я. Я вообще привык быть победителем. Ну, что же дорога неблизкая, поговорим, познакомимся. А хотите, расскажу вам про свою жизнь?
   – Что мне ещё остаётся? Минуту назад, я был весел и свободен. А сейчас опять узник. Век свободы не видать. Рассказывайте про свою жизнь.
   – Спасибо. Вы очень любезны. Отнесём вашу грубость за счёт шокового состояния. Я родился в средней советской семье. Родители инженеры, беспартийные. Сто пятьдесят рублей в месяц плюс продуктовые заказы по праздникам. Но, заметьте, никто не чувствовал себя ущербным. Зарплата академика и дворника была сопоставима. Все ходили в одинаковых, красящих ноги синим цветом, кроссовках «адидас». Если ты хотел жить лучше, нужно было вступать в КПСС или идти работать в торговлю. Если чистоплюйство не позволяло тебе этого делать, тогда следовало расслабиться и подпевать Гребенщикову. Я не верил в Бога, потому что у нас был повсеместный атеизм, но меня тайно крестили. Мои родители смеялись над Брежневым, но диссидентами не были. Я вступил в комсомол, но по ночам читал «1984» Оруэлла и «Архипелаг Гулаг» Солженицына. Обычная двойная советская жизнь, протекающая между кухней и уборной. Сразу после школы я поступил в МАИ. Не потому что хотел быть инженером, а потому что не хотел быть солдатом. По окончании пошёл в НИИ, не потому что хотел быть учёным, а потому что не желал идти на завод. Всеволод Андреевич, вы помните, какая при социализме была наука? Такой уже никогда не будет. Только при социалистическом строе расцветала поэзия, проза, живопись, мультипликация и, конечно, наука, так называемая, не прикладная, то есть никому кроме её создателей не нужная. И, всё равно, ведь платили деньги. И художник или поэт не просто пользовался уважением общества, он был солью земли русской. А сейчас? Творческие люди уже теперь никому не нужны. А через десять лет слова поэт и художник будут ассоциироваться со словом шпана. Вы согласны?
   – Согласен. Двадцать лет назад, когда я только начинал, помню, профессор Иванов поил пациентов моего отделения спиртом – проверял их толерантность. Они к нему очередь с боем занимали. Укушаются с утра, им от профессора справка: «на работу на ЗИЛ выйти не может, принимал участие в важнейшем эксперименте». И никто ничего с Ивановым поделать не мог. Он всем говорил: «я занимаюсь наукой, а вы ерундой». Представляю, чтобы он сказал сейчас, когда вся профессура лижет задницу главным врачам, лишь бы их не турнули из больничных кабинетов на улицу. А владельцам медицинских центров они даром не нужны. Инвесторам нужны живые деньги, а не мёртвые идеи.
   – Вот и я работал в таком НИИ. Чем мы занимались, мне не понятно до сих пор, но, тем не менее, каждый занимался своим любимым делом. Уже тогда я хорошо поддавал. Началось со студенчества: «Портвейн – молоко студента». Сейшены, концерты «Аквариума», «Кино», «Машины времени», всё сопровождалось обильными возлияниями. Но тогда это укладывалось в пределы нормы. Я всё вспоминаю передачи о животных в те благословенные годы. Лев нагонял лань, а в следующем кадре лань уже бежала одна по освещённой солнцем саванне. Волк нёсся за зайцем по пятам. И вот уже зайчишка, зайка серенький беззаботно скачет по гладкому насту. Телевидение то ли щадило наши нервы, то ли нас приучали к мысли, что хищники и жертвы живут в разных мирах, которые никогда не пересекаются. Посмотрите, что творится в телевизоре сегодня. Мало того, что лев настигает антилопу. С десяти ракурсов покажут, как он это делает. А процесс пожирания несчастной антилопы займёт всё время до рекламной паузы. Сейчас не просто показывают торжество хищника над жертвой, сейчас смакуют этот момент. То ли психически нездоровые люди сидят в аппаратных, то ли весь мир сошёл с ума. У меня, правда, есть третье объяснение происходящему. Нас из зоопарка выпустили в лес, но честно сказать про это забыли или не захотели. В результате хищник и жертва уже давно живут в одном мире. Хищник об этом знает, а жертва нет.
   – Ну, да я отвлёкся. В начале девяностых старый мир начал рушиться. В магазинах пустые полки, рубль окрестили «деревянным», самые талантливые и мобильные соскочили за бугор за гринами. Остальные замерли в глухом ожидании нехороших перемен. В нашем НИИ стали закрывать туалеты. Нас всячески выживала какая-то мебельная фирма. Приходишь на работу, рисуешь чертёж, а в туалет, будь добр, через дорогу в «Макдональдс». А потом директор института втихаря и вовсе перепродал площадь мебельным баронам. Приходишь себе на работу, а там два дюжих охранника стоят возле двери, и в шею тебя, в шею. Даже вещичек из шкафчика не вернули. И тогда я запил. Как пьют русские обиженные инженеры: тяжело и скандально. Жена тут же ушла, не захотела иметь дело с пьющим неудачником. Детей, слава Богу, не было. Так, что страдали от моих пьяных выходок только родители, да соседи. Через три месяца я превратился в полное чмо. Не мылся, не брился, спал, где и с кем попало. Вся местная алкашня звала меня Лёнькой. Моё высшее образование не давало им покоя, поэтому даже в этой паршивой стае я был крайним. И как-то утром я проснулся в мусорном баке. Всеволод Андреевич, вы когда-нибудь просыпались в мусорном баке?
   – Нет. Бог миловал.
   – Замечательное, я вам скажу состояние. Светит солнышко, поют птички, дети играют только в им понятные игры, старушки мирно перемывают косточки соседям. А вы лежите в мусорном баке среди бутылочных осколков и прочего мусора. Потом вы начинаете вылезать из бака. И все взоры устремляются на вас. Старухи и дети, мужчины и женщины, спешащие на работу, с ужасом и крайней степенью брезгливости смотрят на последнюю степень падения человека. Это было дно, ниже которого уже некуда опускаться. И я начал новую жизнь. Я полечился от алкоголизма, за что очень благодарен вам, Всеволод Андреевич.
   – Мне?
   – Вам, вам. Вы конечно уже не помните рядового алкоголика, который пришёл к вам со своей проблемой. Вы мне всё прекрасно объяснили. Я всё отлично понял. Дальше, проще. Чем заниматься стало понятно. Конечно, продажей спиртного. Не надо изобретать велосипед и придумывать какие-то экзотические виды бизнеса. В России если хочешь, быстро разбогатеть, продавай водку. Лучше палёную. Прибыль больше.
   – Вы продавали палёную водку?
   – Да, я продавал палёную водку. По моим приказам убивали конкурентов и вырезали целые отряды сопровождающих «КАМАЗы» со спиртным. Американо-итальянские бутлегеры – невинные голубки по сравнению с нашими бандюками. Кстати, знаете, что я сделал с трупами своих конкурентов? Я их заспиртовал в стеклянных сосудах. Там же заспиртованы ребята с нашего двора. Я выяснил, что не своей волей попал в тот мусорный бак. Это мои собутыльники похохмили. И вот теперь, когда я спускаюсь в подвал поиграть в бильярд с гостями, меня окружают давно забытые лица. Мутными серыми глазами они провожают каждый удачно выбитый шар. Такая личная кунсткамера. Этапы великого пути. Хотите, и вас заспиртую?
   – Нет, не хочу. Я бы предпочёл, чтобы мой пепел развеяли над Гангом.
   – Почему именно над Гангом?
   – Можно и над Сырдарьей, но Ганг, согласитесь, звучит заманчивей.
   – Согласен. Вы, наверное, считаете меня людоедом? Или любителем чёрного юмора? Нет, я не людоед и не шутник. Я хищник. Понимаете, хищник. До мусорного бака я был жертвой, а после перестал. Но если ты хищник, то надо им быть до конца. И здесь очень пригодилось, и образование, и креативность, выпестованная в НИИ. Я творю такие кунштюки со своими врагами, что выпускники профтехучилищ, а они составляют поголовное большинство бандитов, впадают в ступор. Их тупые, заплывшие жиром мозги и близко не могут представить, что можно сделать с противником. Кстати, Всеволод Андреевич, что вы сделали с близнецами? Двое в реанимации. Двое совсем пропали. Вы не знаете, где они?
   – Не знаю.
   – Точно не знаете?
   – Мне показалось, что они хотят поменять профессию.
   – И кем же стали эти прирождённые убийцы и садисты?
   – Кажется, воспитателями в детском саду.
   Леонид Леонидович громко расхохотался, – «Ну, Всеволод Андреевич, ну выдумщик. Вы не представляете, как надоело вращаться среди идиотов. Ни одной свежей мысли, ни одного яркого человека. Серая масса, делающая деньги, убивающая, жрущая, гадящая, потребляющая и вновь делающая деньги. Мы могли бы быть партнёрами, но у вас есть одна проблема.
   – Какая же?
   – Я уже говорил, в этом мире можно быть или хищником, или жертвой. Вы же тщитесь быть посредине. А так не бывает. То есть, раньше такой вид мог существовать, а сейчас не может. Он обречён на вымирание. Я призываю вас вступить в ряды хищников.
   – Это как?
   – Смотрите, не жалко. Валер, останови, пожалуйста.
   Водитель притормозил у обочины. Леонид Леонидович вышел, размял конечности, присвистнул, – «смотрите, земляника», – присел, начал рвать ягоды. Водитель и Сева остались в машине, а брат Николая пошёл к Полковникову. Не доходя метра до склонившегося босса, тот вытащил какой-то бликующий предмет из кармана пиджака, занёс над головой беспечного начальника.
   «Пепельница», – мелькнуло в Севином мозгу, – «он сейчас замочит Полковника пепельницей. За брата». Время остановилось. Сева хотел открыть рот, чтобы предупредить Полковникова. Но не смог издать ни звука. Над ухом грянул выстрел. Тело охранника с занесённой пепельницей улетело в канаву. «Всё подстроено», – понял Андреич, – «канава. Опять канава. Вот истинное место для неудачников». А удачник Полковников, выхватив свой пистолет, всадил в лузера ещё две пули. Шофёр загрузил измочаленное тело в багажник, и машина поехала дальше.
   – Какой банальный ход. Убить меня пепельницей. Эти чумазые не могут придумать ничего изящного. Знаете, как… я… его… убью?
   – Не знаю, и знать не хочу.
   – Я… из… него… сделаю пепельницу. Я буду заталкивать в него окурки до тех пор, пока он не задохнётся. А потом заспиртую и пополню свою коллекцию. Красиво?
   – Не очень.
   – Чистоплюйство, Всеволод Андреевич и сентиментализм. Если бы я его не опередил, он бы меня завалил, а потом и вас. Так, что я вам жизнь спас, вы у меня в долгу. Валер, я не давал приказа тормозить. Валер, ты чего?
   Дуло пистолета было направлено прямо в лоб Полковникову.
   – Леонид Леонидович, знаете, какая самая большая человеческая ошибка? – спросил доселе молчащий водитель, и потому его голос прозвучал похоронным маршем.
   – Валера, ты чего? Если тебя зарплата не устраивает, ты так и скажи. Зачем с оружием баловать?
   – Самая большая человеческая ошибка – считать себя умнее всех.
   Следом раздался выстрел. Пуля вошла в лоб и разнесла весь затылок. Голова Полковника, вынашивающая грандиозные планы за секунду превратилась в кучу кровавых ошмётков. Сева, оглохший, весь в чужой крови и посторонних мозгах глупо таращил глаза на водителя-стрелка.

   Удивительно, как быстро в России прижилось пиво. С нашим холодным климатом и традицией распивать крепкие спиртные напитки, пиву всегда отводилась довольно жалкая роль. Но ничего невозможного нет: несколько лет массированной рекламы и продажа пива выходит на первое место, тесня водку и креплёные вина. Когда появляется реклама нового сорта пива, мы её видим и не видим. Нужно минимум двадцать девять раз показать рекламу, чтобы в голове у зрителя хоть что-то отложилось. Поэтому если у пивоваров не хватает денег на раскрутку новой марки, не стоит даже и начинать, только на тридцатый раз потребитель задумывается о том, чтобы попробовать навязываемый сорт. Зато потом с лихвой отбивает потраченные на рекламу деньги. Обидно, что со стороны пивоваренных компаний в наши головы летят баллистические ракеты рекламного воздействия, а со стороны наркологов стрелы и копья словесного внушения. Для разнообразия хотелось хотя бы уравнять шансы, выделить деньги для спасения нации и конкурировать на равных. Можете что-нибудь возразить? Вряд ли.
   – Ну, что, страшно? – спросил водитель, – меня Валерой зовут.
   – Меня Севой, – проскулил Крылов.
   – Ты, по-моему, сомлел чуток?
   – Нет, мне каждый день приходится сидеть на заднем сидении автомобиля, уделанном в муку чужими мозгами и кровью.
   – Ладно, не обижайся. Так получилось. Довёл он меня своими разговорами.
   – Так ты что, не собирался его убивать? И плана у тебя никакого не было?
   – Не а. Ещё минуту назад ничего такого не было. А тут чего-то торкнуло. Ах ты, гад, думаю. Вечный удачник. Типа, к вашему берегу всё злато и парча, а к нашему всё дерьмо и брёвна. А, ну, заполучи, фашист, гранату. В смысле пулю.
   – Да, – Сева никак не мог прийти в себя, – значит, ты не вынашивал хитрых планов долгими ночами? Ничего не планировал? А просто спонтанно замочил Полковника?
   – Ну, – радостно осклабился Валера, – а чего он первый начал? Серёгу вон приказал грохнуть. Зарплату урезал, с отпуском продинамил. У меня и накипело. А потом, я эту фразу в одном мужском журнале вычитал. Хотел применить, только случая не было. А тут, всё сошлось: и обида, и фраза, и пистолет.
   – Ты поответственней с этой фразой. На сегодня ты её уже использовал. Достаточно, я думаю.
   – Что я не понимаю? Не глупый. Стоп машина. Чего делать-то будем?
   – Валера, окстись. Это ты у меня спрашиваешь?
   – А у кого же? Полковник отдуплился. Серёга в багажнике без сознания.
   – Ага, значит, брата Николая зовут Серёгой. Очень приятно. А вы его не убили?
   – По идее нет. Я метил в правое плечо. Полковник в левое. Шок у него.
   – Так его, скорее в больницу нужно, а то с такой кровопотерей, он долго не протянет.
   – Я ещё не решил, что с ним делать. Может, в больничку отвезу, а, может, тут закопаю.
   – А со мной решил?
   – С тобой решил. Выкуп за тебя назначу. Ты теперь самый дорогой заложник в мире.
   – Валера, с чего ты это взял?
   – Сам слышал, как Полковник с Виталиком говорили.
   – А как там Виталик?
   – А чего ему сделается? Развлекается себе.
   – Развлекается? Да его в багажник засунули и к Полковнику на правеж повезли.
   – Куда?
   – На правеж, на пытки, значит.
   – Какие пытки? Они с Полковником партнёры. И никто его в багажник не пихал. Он с комфортом ездит. Развели тебя Сева. Виталик хочет тебя подороже продать, со всеми корешится, но цены уж больно заоблачные выставляет.
   «Так», – Сева задумался, – «значит, всё липа. И то, что я убегаю от одних и прибегаю к другим, – это всё детали тщательно прописанного Виталиком сценария. Он хочет на мне срубить бабла. Интересно, каким образом? И что в следующую минуту придёт в голову этому Валере? Судя по всему, он человек быстрых решений. Сначала делает, потом думает».
   – И как же он на мне наварить хотел? Какие версии, Валер?
   – Да чёрт его знает. Ты-то, как думаешь? Тебя же заложником выставляют, не меня.
   – У меня пять версий:
   1. Раскодировать Россию от алкоголя;
   2. Закодировать Россию от табака;
   3. Закодировать Россию от игромании;
   4. Закодировать Россию от наркотиков;
   5. Закодировать Россию от ожирения, но это самое сложное, с этим вряд ли кто свяжется.
   Но, тем не менее, на пяти реальных пунктах можно снять очень большие деньги.
   – Во, точно. Они чего-то про табак и игру базарили. Значит, из пяти стволов хотели нарубить. Теперь всё мне достанется.
   Валера вынул пистолет и пошёл открывать багажник.
   – Э, ты куда? – заволновался Сева.
   – Серёгу мочить. Мне делиться ни к чему.
   – Да он же без сознания.
   – Тем более. Придёт в себя, будет лишний свидетель.
   – А грех на душу взять не боишься?
   – Одним грехом больше, одним меньше. Какая разница?
   – А труп куда денешь?
   – Да, трупак надо закопать. Ты не хочешь покопать? Нет? Я тоже не хочу. Чёрт с ним, пусть пока в багажнике полежит.
   – Подожди, Валер, у тебя, что совсем никакого плана нет?
   – Ты достал меня. Я тебе тысячу раз говорил: нет у меня никакого плана.
   – Тогда у меня есть план.
   – Так чего ты тянешь? Рассказывай, давай.
   – Мы углубимся на машине в заросли. А то торчим тут на самом виду. Желательно, чтобы была река. Я хоть сполоснусь. Тебе не кажется, что мне надо смыть с себя остатки умных мыслей Полковника?
   – Верно, подмечено, – хохотнул Валера.
   – Потом мы подъедем к какой-нибудь деревне. Машину бросим. Слушай, на какой фиг ты в машине-то стрелял? Нет бы мочил, пока он землянику собирал? Машину уделал, меня обрызгал.
   – Чего ты пристал? Я сам не знаю, как это получилось. Дальше рассказывай.
   – Потом зайдёшь в магазин и аптеку. Купишь мне новую одежду, продукты и лекарства. Сейчас я напишу тебе список.
   – Ага, а ты утечёшь. Ищи дураков.
   – Прикуёшь меня наручниками, куда я денусь?
   – А лекарства-то зачем? Серёге они уже не понадобятся.
   – Кто план составляет: ты или я?
   – Ты.
   – Значит, слушай, что тебе говорят. И воды побольше возьми. Жарко.
   Сева быстро написал список лекарств: анальгин, витамины и прочее. Среди этих, ни к чему не обязывающих таблеток, затесались слабительные капли без вкуса и запаха. Именно на них у Севы и был расчёт. Разыскали речку, искупались, и Сева, прикованный к дверце автомобиля в одних трусах, остался ждать возвращения Валеры. Напоследок, водитель ещё спросил, простая душа: «Так мы что, машину бросим что ли?
   – Нет, на ней поедем. С выбитым задним стеклом и залитым кровью задним сиденьем. Про мозги я уже умолчу.
   – Что я не понимаю? Не глупый.
   Вернулся Валера весёлый с одеждой на четыре размера меньше и полным пакетом продуктов.
   – Ты как одежду выбирал, Валер? Я же не подросток.
   – А я не выбирал, что первое увидел, то и купил.
   – Ладно, давай поедим.
   – Давай. Хавчик первое дело. Смотри, я молоко у бабки купил.
   – От молока не пронесёт? А то, мало ли чего? От ручки-то отцепи.
   – Не боись. От домашнего молочка ничего не будет. А зачем тебя отцеплять? Так сиди.
   – Мы же всё равно машину бросим. Или ты хочешь, чтобы я с дверью путешествовал?
   – Да. Ты прав.
   Отцепив Севу, сходил, проведал Серёгу.
   – Готов брателло, кровью истёк, не дотерпел до больнички. Зря я лекарства покупал, только деньги потратил. Выкинуть что ли?
   – Зачем выкидывать? У нас с тобой дорога дальняя, пригодятся. Дай, посмотрю, чего купил.
   Сева осмотрел содержимое пакета. Так и есть, капли на месте. Валера проглотил наживку. Теперь пусть проглотит и капли. Андреич, не жадничая, вылил весь пузырёк в чашку водителя.
   – А точно молоко свежее? – лицемерно поинтересовался у Валеры.
   – Свежее, свежее. Как думаешь, сколько мне денег обломится? Лимонов десять будет, а?
   – Да двадцать будет. Ты мне-то отстегнёшь?
   – А тебе за что? Ты заложник. Тебе ничего не полагается, кроме жизни. Лох ты, Сева, последний лох, – радостно верещал Валера, попивая молочко пополам со слабительным, – и умрёшь лохом. А вот я теперь заживу. Моторку себе куплю.
   – Какую моторку?
   – Ну, лодку с мотором. Всегда хотел рыбачить с моторки. И дом трёхэтажный с балконом, чтобы в трусах выходить покурить.
   Валера задумался, что он ещё купит на двадцать миллионов. С кондачка не получалось так сразу раскидать все деньги. Он взял бумагу и ручку, крепко задумался. И стал потихоньку поёрзывать. Слабительное начинало действовать. Сева схватился за живот.
   – Ох, крутит. Говорил я тебе, зря ты молока у бабки купил.
   – Не боись. От молочка домашнего ничего не будет, – сказал Валера не очень уверенно, – ой, пойду-ка я.
   Он побежал в кусты. Сева, прихватив пакет, помчался в другую сторону. «Главное, не мудрить», – думал он, – «главное, просто, изящно и продуктивно обходиться без крови. Жаль, в одних трусах далеко не убежишь».

   Через полчаса Сева вышел к деревне. Прячась за деревьями, подобрался к саду, из которого слышались мужские голоса. Проклиная Валерину спонтанность и безмозглость, залёг среди лопухов, прислушался.
   Три мужика сидели на ящиках. Посредине, прямо на траве была расстелена газетка. На ней стояла банка килек в томате, буханка чёрного хлеба, зелёный лучок, три солёных огурца и… пластиковый стаканчик с таблетками.
   – Эхма, – сказал здоровый мужик с загорелым, изрезанным глубокими морщинами лицом, – как их пить-то?
   – Ты чего, таблеток никогда не пил, дерёвня? – спросил маленький вертлявый мужичок с пегой бородёнкой.
   – Не пил я никаких таблеток. Мне их жена, сколько не пихала, всё выплёвывал. Я на своё здоровье надеюсь.
   – А я люблю таблетки глотать, – высказался вертлявый, – от головы там или от поноса. Проглотишь и ждёшь, как организм среагирует. Бывает, правильно реагирует. А иногда и обратный эффект. Уже от запора надо принимать.
   – Тьфу, собаки, довели Расею, – взбрыкнул загорелый, – сейчас бы пузырь раздавили на троих как люди. А теперь гадость какую-то глотай. Ещё наркоманом станешь.
   – Хорош базарить. Мы будем Петров день праздновать? – спросил третий мужик, судя, по всему молчун.
   – Конечно, будем, – вертлявый высыпал все таблетки на газету и стал делить на три равные кучки, – так, тебе, тебе, мне.
   – Там чего семь таблеток? Я столько не проглочу. Они у меня в глотке застрянут. Две, больше не осилю.
   – Какой две, какой две, – всполошился вертлявый, – две слону дробина. Ты же по пятьдесят грамм водки не пил, тебе же поллитровку надо было. Да и то мало. Чего зря продукт переводить. Сказано семь, значит семь. А потом, это я сегодня у жены пузырёк стырил, а завтра может не смогу. По семь и амба.
   – Хорош базарить. Мы будем Петров день праздновать?
   Вертлявый лихо высыпал все таблетки в глотку. Легко сглотнул. Вкусно захрустел солёным огурцом. Двое с надеждой и тревогой посмотрели на него. Вертлявый закрыл глаза, склонил голову.
   – Ух, по мозгам ударило. Ух, зацепило. Лучше, чем от самогона.
   И действительно, глазки у него замаслились, загорелись селёдочным блеском.
   – Давайте, быстрее глотайте, а то уже петь хочется. Шумел камыш, деревья гнулись, – пока ещё несмело начал выводить он.
   Загорелый взял таблетки в ладонь, величиной с лопату, что-то прикинул и задал законный вопрос: «а запить»?
   – Чего запить? Чего запить? – закипятился вертлявый, – ты же видел как я их. Раз и готово.
   – Да у тебя не рот, а вафельный завод. Я так не смогу. Не сдюжу.
   – Не сдюжу, – передразнил его вертлявый, – эх, Васька, вечно ты такой недотёпистый. Ни украсть, ни покараулить. Чего ж ты воды не прихватил? Весь закусон приготовил, а воды не взял?
   – Да мы её раньше-то не брали. Вот и не скумекали.
   – Не скумекали, – опять передразнил вертлявый, – у меня из-за вас весь градус выходит. Давай уже глотай.
   Загорелый закинул голову, и по примеру вертлявого, засыпал горсть таблеток в рот. Но выучка у него, конечно, была не та. Он закашлялся, зашебуршился, вскочил, наступив сапогом прямо в центр газеты. Натюрморт пикника был непоправимо разрушен. Раздавленные огурцы и перевёрнутые кильки напоминали последний день Помпеи.
   Молчун плюнул: «Вот и посидели».
   – Эх, Васька, – вертлявый с укоризной посмотрел на дебошира, – давай, хоть ты, Петька, не опростоволосся.
   Петька взял таблетки, положил на ладонь. Его ладонь напоминала средних размеров тазик, и была даже побольше, чем у Васьки. Подумал, потом плюнул. На таблетки. Второй раз плюнул, третий. Четвёртый раз не успел. Из-за угла показалась бегущая баба.
   – Кирюха, гад такой, змей подколодный. Зачем ты у меня пузырёк с лекарствами упёр?
   – Не брал я ничего, – ушёл в глухую несознанку вертлявый, которого, оказывается, звали Кирюхой, – сама запулила куда-то, а теперь разоряется.
   – Ты спёр, точно знаю, ворюга чёртов. Ни одной таблетки не пропустит. Зачем тебе козлу безрогому мочегонные-то?
   – Мочегонные? – в один голос вскричала троица.
   – Конечно, мочегонные. Мне фельдшерица анадысь выписала, а этот кобель всё к рукам прибирает, что плохо лежит.
   – От сука, – два добра молодца схватили бедного Кирюху и стали запихивать ему в рот оставшиеся таблетки.

   Через полчаса Сева подкрался к плачущему Кирюхе.
   – Мужик, здорово. Да не расстраивайся ты так, козлы они, дерёвня. Что с них взять? А хочешь, я тебе нормальных таблеток дам?
   – Каких нормальных?
   – Ну, которые цепляют. Анальгин с витаминами. Если их грамотно смешать вмиг улетишь. А ты мне за это одежду какую-нибудь старую найди, а?
   Кирюха повеселел и побежал в дом. Вернулся с тренировочными и застиранной майкой.
   – Подойдёт?
   – Подойдёт. Мне теперь всё подходит.
   – Я сейчас Кузьмича позову, агронома. Это культурный человек, агроном, не чета этим оглоедам. Всегда с уважением, всегда на вы. Не то, что эти архаровцы.
   Агроном оказался высоким представительным мужчиной с зычным голосом. Он с удовольствием заглотил Севины таблетки и тут же погрузился в нирвану.
   – Какие чудные у вас таблетки, милейший. Вы не могли бы мне ещё достать пару упаковок.
   – Да без вопросов, – не кривя душой, отвечал Всеволод.
   Ещё бы, налопавшись простых витаминов, представители сельской интеллигенции, уже лыка не вязали. Если бы Сева сам не давал им обычные витамины, он принял бы их за обдолбанных наркоманов, как минимум обкурившихся анаши. Кирюха, так просто завалился под яблоней и уснул. Кузьмича же пробило на разговоры.
   – Скажите, милейший, а как вы относитесь к крестьянству?
   – К крестьянству я не отношусь, я отношусь к пролетариям умственного труда.
   – Всё шутите. Нынешняя молодёжь шутит к месту и не к месту. Скажите, от этих таблеток должно двоиться в глазах?
   – Должно.
   – Удивительные таблетки. Мир, знаете ли, заиграл совсем другими красками.
   – Естественно, я дал вам отборных таблеток. По великому блату. Таких в простой аптеке не купишь.
   – Спасибо. У вас добрая душа. Скажите, а как вы относитесь к крестьянству?
   – Люблю. Со страшной силой люблю.
   – А вы слышали про движение косарей?
   – Про какое движение?
   – Это протрезвевшее крестьянство движется в сторону больших городов. А чтобы выглядеть посолиднее у них в руках косы и серпы.
   – «Мёртвые с косами стоят и тишина».
   – Ничего смешного. Нынешняя молодёжь шутит к месту и не к месту. Это реальная угроза. Крестьяне просто хотят жить лучше. И считают, что горожане им в этом мешают.
   – А горожане тут при чём?
   – Ни причём. Но, главное найти врага и указать на него. Их предводитель Антип Верняк. Хитрая бестия. Сам текстильный институт закончил. Косу в руках не держал. Быка от коровы не отличит, но быстро разобрался во всём, подсуетился и уже выступает от имени народа.
   – Аитип Верняк? – Сева прекрасно знал о ком идёт речь. Это был один из его дружков. Человек – мотор. Он смог бы завести даже царевну – Несмеяну или двигатель подбитого танка. Но чтобы потянуться за лаврами Стеньки Разина? Хотя почему нет? Люди растут, у них появляется организаторская жилка и вполне понятное желание жить лучше. Для этого и надо возглавить восстание.
   – И чего же Верняк хочет?
   – Инвестиций. «Давайте, говорит деньги на подъём сельского хозяйства, а то, говорит, мы придём с серпами и с косами. Мол, отдавайте деньги по-хорошему, а то плохо будет». И советник у него испанец.
   – Не Янис случайно?
   – Точно, Янис. А ты откуда знаешь?
   – Слухом земля полнится, – уклончиво ответил Сева, – и чего этот Янис говорит?
   – Говорит, что всё сельское хозяйство Евросоюза убыточно и сидит на дотациях. А если бы государство не помогало, у них деревня бы развалилась ещё похуже нашей.
   Сева и Яниса знал отлично. Легендарная личность. Человек, отваливший в Испанию, но обрусевший за годы пребывания в России настолько, что давал фору любому местному колхознику.
   – Так ты представляешь. Они под свои знамёна собрали десятки тысяч крестьян и движутся на Москву. По пути устраивают привалы в деревнях. Их везде хлебом-солью встречают. Ни за что не угадаешь, что они делают во время отдыха?
   – Каратэ всех обучают.
   – Точно. Откуда ты всё знаешь?
   Сева проигнорировал вопрос.
   – У них наверняка ещё один тренер есть. Шурой зовут.
   – Есть. Вот, значит, как привал, они свои косы с серпами побросают и начинают руками, ногами махать. Народу нравится страсть. Антип на трибуну влезет, пару тройку анекдотов расскажет. Народу приятно. Потом Янис всю будущую жизнь под красное дерево распишет. Теперь, дескать, вы крестьяне, будете жить лучше, чем в Испании. Народ в восторге. Потом Шура, третий их, показательные выступления покажет: ребром ладони пару коровников разнесёт. И всё – дело в шляпе. Село там или деревня в полном составе записываются в его армию. Прямо батька Махно какой-то.
   – А где его войско?
   – Штаб располагается в деревне Бершово, рядом с чеховской усадьбой.
   – Понятно.
   Сева знал эти заветные места. В прошлые золотые годы они неоднократно всей командой устраивали там маёвки. Значит, вот так. Сказка становится реальностью. Антип предводитель новой силы. Янис главный идеолог. Шура главный каратист. Сейчас и художники подтянутся. Будут рисовать наглядную агитацию, и тискать доярок. И мне туда нужно. Единственное безопасное для меня место.

   В избе в красном углу стоял большой стол, уставленный тарелками со всякой снедью. Большая четверть, в которой обычно хранится самогон, до горлышка была заполнена молоком. К ней-то и тянул руку Антип, когда в избу вошёл Сева.
   – А, Андреич, здорово.
   – Здорово, Антип, ты я смотрю, круто поднялся по социальной лестнице.
   – Растём потихоньку. Извини, рука жирная, да я и сам не худой, – хохотнул Антип, – прошу до нашего стола. Угощайся, чем Бог послал.
   Сева не заставил просить себя дважды и стал вовсю уминать сельские деликатесы.
   – А где Янис? – спросил с набитым ртом.
   – Ты же знаешь. Это не Янис, это пенис. Шура как человек мужиков тренирует. А Янис взялся баб каратэ обучать. С сеновала не вылазит. Отощал как мартовский кот.
   – А художники здесь?
   – Художники на подходе. Будут наши джипы расписывать. Считается, что одна из причин поражения батьки Махно – экономия на росписи тачанок. А мы экономить не будем. Все машины серпами и косами распишем.
   Антип пришёл в хорошее расположение духа, запел: «Ать, два, отлетела голова».
   – Мыслю так. На капоте будет нарисован крестьянин с косой. И косит он не траву, а головы олигархов, заныкавших народное добро.
   – Круто.
   – Вообще-то я мечу в президенты, – Антип облизал деревянную ложку со сметаной, – а что? Народ меня любит. Янис будет у меня министр по идеологии. Шура министр по спорту. Ты по медицине. Идеи есть?
   – Есть.
   – Выкладывай.
   – России нужна национальная идея. И я ей располагаю.
   – Ну-ка, ну-ка, – заинтересованный Антип отправил в рот сразу три блина со сметаной.
   – Национальная идея России – долголетие. У нас же одна из самых низких продолжительностей жизни в мире. Народ пил и курил, как с цепи сорвался. А мы выдвигаем и претворяем в жизнь идею долголетия. Это же Джакомо Казанова сказал: «Основная задача мужчины прожить как можно дольше». Чувствуешь смысл? Не женщин больше поиметь, не детей оставить, не миллионы заработать, не коммунизм построить. Нет. Прожить как можно дольше. Интересно?
   – Интересно, – Верняк навернул пару ложек красной икры и задумался, что бы ещё съесть.
   – Вот. И как раньше россияне бездумно губили своё здоровье, наперегонки стремясь на тот свет, сейчас начнут его беречь. Мы же нечего вполсилы делать не умеем. Пить так, пить, работать так, работать. А теперь все будут долголетить. А Шура с ушу и дыхательной гимнастикой будет новым гуру.
   В этот момент в избу вошёл Янис, весь в соломенной трухе.
   – О, Андреич. Ола, как говорят у нас в Тарагонне.
   – Ола, Янис, ты я смотрю тоже гуру.
   – Ну, сеновальный гуру, – нахмурился Антип, – из-за этого гуру в одной деревне нам чуть не наваляли. Он, видишь ли, бесконтактное каратэ показывал одной девке в стогу. Потом оказалось, что она не девка, а жена председателя колхоза, а бесконтактное каратэ незаметно перешло в контактное.
   – Я же не виноват, что я мачо, – Янис почесал пузо и спросил, – а хамон у нас есть?
   – Хамон, – передразнил его Антип, – сало жри. Ты не в Испании. И вообще, прекращай портить наших девок. Я из-за тебя популярность теряю.
   – Ваших девок этим не испортишь. Наоборот…
   Янис не успел досказать своей мысли. Дверь распахнулась, и в светёлку влетел огромный мужик с топором. Глаза, налитые кровью оглядели всех присутствующих и остановились на Янисе.
   – Сука, – сдавленно прохрипел мужик, – молись, сука. Я тебя убивать буду.
   Янис был, конечно, каратист, но против топора с голой пяткой выступать было как-то несолидно. Повисла тяжёлая пауза.
   – А на каком языке ему молиться? – прозвучал спокойный голос Антипа.
   – Об что? – мужик не понял вопроса, даже замотал головой.
   – Я говорю, на каком языке ему молиться? На русском или испанском? Это очень важно перед смертью. Тут главное не ошибиться. Помолишься на испанском – и раз ты католик. Помолишься на русском – православный. Ну, рай ему так и так не светит. Но ад нужно выбирать не спеша. Так я понимаю. Убить ты его всегда успеешь. А сейчас садись, поговорим о делах наших грешных. Угощайся.
   Антип щедрой рукой налил мужику двухлитровую кружку молока.
   – Ну, за тебя. По полной, фраерок, по полной.
   Мужик несколько раз пытался отставить кружку, но Антип ласково и твёрдо заставил его добить ёмкость.
   – Так как мы будем его казнить? Предлагаю кастрировать. Андреич, ты как?
   – Можно и кастрировать. Лично берусь провести операцию. Пять минут, и этот мачо уходит на заслуженный отдых.
   – Ну, давай, мужик, ещё молока. За кастрацию испанского племенного бычка.
   Опять мужику пришлось выпить внушительную кружку. Пот заструился по его лбу. Топор безвольно висел, почти касаясь, пола.
   – Да ты топор-то отложи. Нам топор не нужен. Нам пила нужна. Да, Андреич.
   – Нет, лучше лобзик. Мужик, у тебя есть лобзик?
   – Нету, – на него было больно смотреть.
   – Ну, вот видишь, нету, а чего ты тогда тут кипеж устроил? Ну, давай ещё молочка. На посошок.
   Мужик с тоской посмотрел на свою паханскую кружку.
   – Пей, не сквози, не каждый день испанцев в твоей деревне кастрируют. Выпил? Ну, иди. Э, топор-то оставь. Зачем тебе топор? Ты лучше лобзик купи.
   Мужик, покачиваясь, вышел.
   – Видел, – Антип с тоской махнул в сторону Яниса, – и так в каждом селе. Я завоёвываю популярность, он её губит. Я зарабатываю авторитет, он его рушит. Я обрабатываю крестьян, он обрабатывает крестьянок. Может его назад в Испанию депортировать?
   – Я в Испанию не поеду. Мне и здесь хорошо. Дела нет настоящего, вот я и жеребячусь. А дайте мне настоящее дело, дайте шашку и пулемёт «Максим», дайте мне тачанку и пулемётчицу Анку – я такого натворю.
   – Всё, что мог, ты уже натворил. А дать тебе пулемётчицу Анку ещё и не то натворишь. Менять надо главу по идеологии. Может Дусика из Москвы вызвать. Как думаете?
   – А меня куда? – Янис деловито намазывал икру на каравай.
   – Может, главным по демографическим проблемам?
   – Это можно. И охрану побольше. Опасная должность.

   Армия Антипа представляла собой внушительное зрелище. Она была полностью моторизованной. Условием вступления в мобильную часть войска служило средство передвижения. Десятки тысяч «жигулей», «москвичей», «газелей», «ЗИЛов» и прочей техники пылили по бескрайним дорогам России. Все стремились под знамёна Антипа. Его лозунги были просты и понятны:

   Дотации сельскому хозяйству.

     Городские наших бьют.
     Мир народам.
     Фабрики рабочим.
     Деньги крестьянам.

   Антип взбирался на полуторку и обращался к своему многотысячному воинству.
   – Сельчане, – рыдающим голосом начинал он, – мне ли не знать все тяготы крестьянской жизни, всю беспросветность сельского труда. Бывало от зари до зари на пашне, так косой намашешься, что руки по локоть в крови.
   Антип вздымал вверх свои мускулистые руки, как бы показывая, сколько километров пашни он прошёл, махая, косой. Мелкие несуразности в его пламенных речах с лихвой окупались напором и натиском. На обещания он также не скупился и постоянно наезжал на городских.
   – А у городских-то и школа под боком, и универсам, – издевательским тоном заходился Верняк, – опять же и публичный дом, и библиотека. А нам, сельчанам, куда податься? Доколе? Спрошу я вас, дорогие братья и сестры, мы будем терпеть утеснения городских? Доколе гнуть выю в поле за какие-то гроши? Даёшь Москву! Даёшь Центробанк! Даёшь ГУМ и ЦУМ.
   – Даёшь! – кричало войско.
   Если кто сомневался, на помощь приходил Янис. Испанец сразу брал быка за рога.
   – Видели, как в Испании в деревнях живут? Лучше, чем в городе. У них, что десять рук? Нет. У них дотации государства.
   После этого крутили фильм про испанскую жизнь. Потом, правда, выяснилось, что фильм был итальянский, то есть про итальянскую жизнь, но Янис не растерялся и рассказал, что в Испании много диалектов. Есть кастильский, есть каталонский, есть итальянский. Есть даже русский диалект. Но тут бестактный Антип отдавил ему ногу. Янис тут же поправился, мол, это очень редкий диалект, но, учитывая сегодняшние тенденции, скоро он зазвучит по всей Иберии. Янис тоже имел заветный ключик к сердцам крестьян, а лучше крестьянок. Он приглашал всех к себе в Испанию. По его словам пол Тарагонны принадлежало лично ему, включая леса, поля и недра. Поэтому любой, а лучше любая, кто найдёт с Янисом общий язык, будут на его землях желанным гостем. От желающих не было отбоя. Янис начал заметно сдавать. Тогда хитроумный Антип выписал из Тарогонны его жену. Янис мигом присмирел, всё время, косясь в её сторону. Речи его сразу потеряли накал и цветистость. Теперь он уныло влезал на полуторку или скирду и мрачно произносил:
   – Ну, что говорить. Испания она и есть Испания. Над всей Испанией безоблачное небо. Смотрим фильм.

   Наконец, подъехали художники. Они внесли, свежую струю в сонное болото сельской жизни. Скоро все машины были разрисованы по самые колёса. Решено было даже воздвигнуть памятник: горожанин тащит в руках две полные сумки. Из них торчат коробки конфет, мобильники, плоды манго, омары, лангусты, рулоны туалетной бумаги, ноутбук, коробки с обувью, пакеты с одеждой. А напротив него стоит колхозник с косой и колхозница с серпом. И метят куда-то в область паха зажравшемуся буржую. Памятник был согласован и утверждён, но материал, из которого его должны были изготовить, находился под вопросом. Из камня трудоёмко. Из металла дорого. Из дерева недолговечно. Поэтому роль скульптур выполняли живые люди, попавшиеся на нюханье клея или лопанье мухоморов. Подлая человеческая натура давала себя знать и некоторые слабые люди, чтобы хоть как-то изменить сознание прибегали ко всякой гадости. Сева активно включился в процесс пресечения токсикомании и табакокурения на корню. С помощью компьютеров, привезённых художниками, были изготовлены программы антинаркотической и антитабачной направленности. Теперь вместо поникшего и задавленного бытом Яниса, вместе с Антипом и Шурой по сёлам мотался Сева, проповедуя здоровый образ жизни. Он залезал на какую-нибудь возвышенность и читал лекции, разъясняющие суть алкогольной проблемы. Смысл его речей заключался в том, что год быстро кончится, а проблема с алкоголем останется. В настоящее время тема его лекции устарела, но скоро она снова будет злободневной:

   Когда-то на заре перестройки появилась статья Нины Андреевой «Не могу молчать». Вот и я хочу сказать: наболело. Ведётся активная алкогольная компания (это раньше были антиалкогольные компании). Если раньше народ хоть себе роздых давал, год, два передохнёт и опять в пьяное болото, то сейчас в две смены потребляет. Ну и мрёт рано. А как вы хотели? Без перерывов-то?
   И всё время звучит – эти наркологи деньги гребут лопатой. Три тысячи рублей – закодировать, тысяча рублей – раскодировать. Это же, какие огромадные деньги получаются. А водочные и пивоваренные компании деньги детским совочком огребают? Или всё-таки дивизией экскаваторов? А вы знаете, что если пациент получает в месяц 1000 долларов США и после лечения нарколога не пьёт год, то он должен наркологу треть от заработка. То есть 4000 долларов отдайте, будьте добры. Американские учёные подсчитали: треть заработанных денег на спиртное, прогулы, падших женщин, разбитые машины, залитые квартиры…, всё то, что в трезвом виде никогда бы не случилось. Лечение от алкоголизма и наркомании у нас и так самое дешёвое в мире. Многие из вас по четыре тысячи долларов своих близких лечат? А годовая ремиссия не такой уж редкий случай. Без осознания, что алкоголизм это такая же болезнь как сахарный диабет, как язвенная болезнь желудка все, так и будут топтаться на месте. Есть улучшения, есть обострения, есть ремиссии, есть рецидивы.
   Какой-нибудь очередной дилетант скажет глупость и гордо так оглядывается: «Ну, как я сказал? Как врезал? А какие гарантии? А он точно не будет пить всю жизнь?»
   – Эй, деятель, а вы точно знаете, что Аннушка не пролила уже масло на трамвайных путях? И никому в голову не придёт попросить в аптеке такую таблетку от головной боли, чтобы проглотил её, и на всю жизнь голова прошла. Если человек заболел сахарным диабетом, он будет жить с ним до гробовой доски. Язвенная болезнь периодически обостряется, а уж если ещё и пищу перчить, то расплата в виде резкой боли не замедлит явиться. При гипертонической болезни никому в голову не придёт пить по пятнадцать чашек крепкого кофе. И только к алкоголизму, тоже, между прочим, хроническому заболеванию отношение в нашей стране снисходительное. Простонародные нотки звучат даже в устах рафинированных эстеток – жён сильно пьющих творческих личностей. «Держался», «сорвался», «тяга». Через три минуты беседы понимаешь: в России страшен не алкоголизм, в России страшна анозогнозия (то есть непонимание сути заболевания, его причин и последствий). Мракобесие и непонимание элементарных вещей в отношении алкогольной и наркотической зависимости настолько укоренилось в широких слоях населения, что без предварительного определения понятий, мы будем говорить просто на разных языках. Хотите, я вам открою Америку?
   Мы живём в мире расхожих штампов и древних мифов в отношении алкоголизма и наркомании.

   Миф первый.

   Алкогольная зависимость – фатальное, неизлечимое заболевание. Аминь. Ничего подобного. Статистика – вещь жёсткая. Люди пьют от двадцати до пятидесяти лет. То есть, как только кончается здоровье – кончаются и проблемы с алкоголем. Двадцать пять лет назад, когда я только начинал, я в это не верил. Теперь верю. Убедился, что испытанные бойцы, которые за один присест могли уговорить полтора литра водки, к пятидесяти годам подрастеряли своё богатырское здоровье. Сахарный диабет, инфаркт, инсульт, цирроз печени и др. – вот перечень болезней, который мешает наслаждаться выпитым. То есть единственное, чем отличается алкоголизм и наркомания от других болезней, это тем, что с каждым годом прогноз всё лучше. При других заболеваниях всё хуже, а здесь всё лучше. Наверняка, вы встречали очень и очень пьющих людей, которые под старость лет угомонились. Думаете, они от алкоголизма излечились? Нет, у них просто здоровье кончилось.

   Миф второй.

   Тяга. «У него такая тяга», – говорит расфуфыренная дама про своего мужа, раздувая щёки. И сразу хочется спросить: какая тяга? Как в печке? Или как в аэродинамической трубе? Или речь идёт о влечении к алкоголю? Так вот.
   Никакого влечения к алкоголю нет! Сказки всё это. Заморочили вам голову пьющие товарищи, а вы уши развесили. Если говорить медицинским языком:
   на первом месте по степени влечения идут наркотики;
   на втором – табак;
   на третьем – чай;
   на четвёртом – кофе;
   на пятом – алкоголь.
   Алкоголь на пятом месте, позади чая и кофе. Что, не верится? Тем не менее, это так. Заприте пациента в одноместной палате и не давайте ему две недели водки. И что? И ничего. Он про неё и не вспомнит. А не давайте ему две недели еды? А? На стенку полезет, бедняга. А вам срок дадут за измывательство над человечностью. Когда мне пациенты рассказывают, как они, находясь в ремиссии два года, каждый день отмечали крестиками дни в календаре, я смеюсь им в лицо. И предлагаю рассказывать эти байки родным и близким, а не ветерану наркологии. Если он продолжает настаивать, интересуюсь, когда он это делал: утром или вечером, и не пропустил ли, не дай Бог, одного дня? Вам ещё не смешно? Смех кончается, когда ему уже попал глоток спиртного.

   Миф третий.

   Алкогольная болезнь – распущенность, дурь, слабая воля. Надо взять себя в руки, сделать с утра зарядку и алкоголизм отступит. Опасное заблуждение. Нельзя смотреть на эту проблему как циклоп одним глазом. Наркология – это часть психиатрии. А психиатрия некомпетентности не любит. Ни один обыватель не отдифференцирует шизофрению от маниакально-депрессивного психоза. И даже связываться не будет. Зато каждый норовит безошибочно отличить бытовое пьянство от алкоголизма. И говорит громко, уверенно, без тени сомнения, а так как знаниями не обременён, то тычет пальцем в небо. Я с такими людьми никогда не спорю, я их просто спрашиваю, что такое палимпсест? Они не знают. Предлагаю для начала прочитать хотя бы один учебник. Они отказываются. Перевожу разговор на балет. Я в нём всё равно не разбираюсь. Вывод очевиден: пусть профессиональные психиатры-наркологи занимаются данной проблемой. А маги, чародеи, экстрасенсы, журналисты и пр. пусть отдохнут, поберегут силы для других великих дел.

   Миф четвёртый.

   Закуска и выпивка живут сами по себе. Ничего подобного. Вы обращали внимание, как в России пьют. Пьют всегда натощак. Мало того пьют очень быстро. Под это дело и поговорки заготовлены:
   – Жрать – дело свинячье;
   – Закуска градус крадёт;
   – Между первой и второй перерывчик небольшой;
   – Ты чего сюда жрать пришёл?
   – Между третьей и четвёртой пуля не пролетит;
   – Закусывают только буржуи недобитые;
   – Восемь водки, два салата…
   А между тем самый простой способ снять влечение к алкоголю плотно поесть. На сытый желудок уже и выпивка не лезет, и кайф не тот. Грамотная жена не ругается на собирающегося выпить муженька, не выливает водку в раковину. Она накормит его как удава, он сам пить не будет.

   Миф пятый.

   Пациенту, находящемуся в ремиссии строго настрого запрещены препараты на спирту, потому что, якобы, почувствовав вкус спиртного, он заведётся и уйдёт в многодневный запой. На самом деле здесь решающую роль играет не вкус спиртного, а то, что в организм попадает дешёвая энергия. И организм (не будь дурак) перестраивается на неё. Зачем из сосисок и котлет доставать четвёртую часть, когда практически чистая энергия поступает из горлышка. Я повторяюсь, но делаю это специально, чтобы вы всё лучше усвоили, дорогие мои.

   Миф шестой.

   Все люди с похмелья болеют одинаково. Ничего подобного. Средний представитель средней полосы 6–8 часов должен дождаться, когда ацетальдегид токсичный продукт полураспада спирта, полностью распадётся до углекислого газа и воды. У испанских басков и жителей Кавказа ацетальдегид распадается за сорок минут. То есть представители данной категории не знают, что такое дикое похмелье. У них так хорошо работают ферменты, расщепляющие алкоголь, что вопрос похмеляться или нет, перед ними не стоит. Наш же среднестатистический мужичок говорит так: да я бы не похмелялся, я же понимаю – на работу идти. А у меня жена, дети, но мне так плохо, так плохо, что просто необходимо 50 грамм для приведения себя в дееспособное состояние. «Ну, а похмелка – вторая пьянка». У чукчей, эвенков, эскимосов, кстати, ацетальдегид разваливается через шестнадцать суток. Законодательно запрещено продавать северным народам алкоголь. Потому что за «огненную воду» они всё отдадут. А количество ферментов напрямую зависит от времени употребления алкоголя данной национальностью. Испанцы и кавказцы употребляли вино ещё до нашей эры и в результате естественного отбора остались особи с хорошей ферментативной системой. В России водку трескают не так уж давно, раньше всё больше меды пили, а их много не выпьешь – слипнется. На севере вообще мухоморы лопали. Так, что к нынешнему спиртному изобилию мы пришли совершенно беззащитными. Вот говорят, что Россия спивается. Ничего подобного, идёт естественный отбор и через пятьсот лет и у нас будет достаточное количество ферментов, расщепляющих алкоголь. Да не бойтесь, мы что-нибудь раньше придумаем.

   Миф седьмой.

   Если человек бросит пить, то солнце начнёт всходить на западе и мир рухнет. Нет. Всё останется, как есть. Только у вас перестанут дрожать руки. Но запомните, если вы приехали со светлой кожей в Египет и решили весь первый день валяться на солнце – это ваше частное дело. Но потом всю неделю вы будете скрываться в номере, и натираться простоквашей. То, что вы сгорели, не зависит от вашей силы воли, а вызвано исключительно малым количеством пигмента меланина. А негр может находиться на солнце сколько угодно, потому что у него этого меланина завались. Никогда не видели, как лежит негр на пляже и загорает? Бывает. А вам с вашей бледной кожицей нужно пользоваться кремами лосьонами от солнца и предусмотрительно уползать под зонтик. То же самое и с алкоголем. Вбейте себе в голову, что у вас мало ферментов и вам предстоит тяжёлое похмелье – самому пить не захочется.

   Сева всегда удивлялся россиянам. Они так часто трескали водку, что должны были знать об опьянении всё. Не тут-то было. Как раз этот вопрос остаётся для них белым пятном на карте мира, непознанными джунглями и неисхоженными пустынями. Каждый день они бодро процеживают воду через фильтр, чтобы она была чистой, но немногим пришла в голову мысль завести второй фильтр. Один для воды, другой для водки. Можно использовать активированный уголь, марганцовку и другие средства для очистки спиртного. Профессор Портнов, автор учебников по наркологии рассказывал, что до революции ямщик заруливал в трактир, выпивал целую четверть водки (а это два с лишним литра), потом запрягал лошадь и трогался в путь. И не потому, что ямщик был таким здоровым, а потому что водка была тройной очистки. А сейчас водочные короли на очистке экономят, по рассказам технологов деньги тратят исключительно на дизайн этикеток и бутылок, а водку разливают из одной цистерны. А потом все спрашивают: почему так много драк и чудиловок по пьяной лавочке. А потому что, это не опьянение, а отравление сивушными маслами плохо очищенного продукта. Хотя не будем винить только производителей «русского эроса». Потребители тоже хороши. Как-то раз к Севе приехал лечиться наш программист из штата Калифорния. В своё время он закончил Бауманский институт, где научился пить много, быстро и не закусывая. Завалив в тамошний бар после работы, и заказав стаканчик виски, бывший студент махнул его одним махом, чисто по-русски. Что такое стаканчик виски для местного ковбоя? Повод заказать ещё один стаканчик. А для испытанного бауманца? Предлог заказать целый пузырь. Под восхищённые взгляды малохольных ковбоев он за десять минут добил бутылку вискаря и заказал ещё поллитровку. Сердобольный бармен протянул неистовому русскому блюдце орешков. Наш человек после первой не закусывал… Очнулся он за рулём своей машины. Места были незнакомые и, увидев первого же прохожего, наш бауманец спросил, где же он находится? Абориген назвал незнакомый город, и программист хотел уже выйти из машины, чтобы дать в репу америкосу, вводящему в заблуждение благородных людей. Местный, однако, настаивал: это Финикс, штат Аризона. Наш человек занервничал и посмотрел по карте. Оказывается, он на автопилоте укатил в соседний штат и по идее мог передавить половину американского населения. В холодном поту развернул машину и поехал в родной штат Калифорния, поклявшись вслух, что если всё обойдётся, рвануть в Москву и закодироваться на пять лет.

   А вот дяденька пришёл после сорокадневного запоя. Ликом чёрен и прекрасен. События развивались так: у них с женой намечалась серебряная свадьба, был составлен список дорогих гостей и под это дело закуплены продукты и два ящика водки. В последний момент список гостей вызвал непримиримые противоречия у супругов. Кого хотел видеть счастливый жених, на дух не переносила капризная невеста и наоборот. Серебряная свадьба разваливалась на глазах. Невеста хлестнула жениха кухонным полотенцем по бесстыжим зенкам и укатила на дачу. Оскорблённый в лучших чувствах жених воскликнул: «Ах, так»! И принялся уничтожать зелёного змия в количестве 40 литровых бутылок водки. Он закрыл все окна и двери, чтобы не выброситься с пятого этажа по причине «проклятых баб». Норма у него была литр водяры в день. За окном надрывалась 30-ти градусная июльская жара, а мужик сидел в семейных трусах на табурете, пил водку, потел и плакал. Ему до слез, было, себя жалко, но врождённая гордость не позволяла останавливаться на полпути. И только выпив все два ящика, он пошёл сдаваться врачам. С женой, кстати, они тут же помирились, а, сколько он оставил здоровья в своей душной квартире, знает только его лечащий врач да ЭКГ.

   А вот история спецназовца. Его под конвоем привели жена и тёща, а он с порога устроил скандал, категорически отказываясь от лечения. Сева не настаивал, кабак – дело добровольное. Через три дня тот же пациент притащился на костылях и с жаром умолял «кодирнуть его на всю оставшуюся жизнь». События развивались так: выйдя от доктора, компания разделилась по интересам. Жена с тёщей поехали домой, а бывший десантник устремился к проверенным армейским дружкам, чтобы отметить счастливое избавление от трезвости. Друзей всего собралось четверо, в связи, с чем пришлось взять восемь бутылок водки. Не так уж много для молодых, растущих организмов. На закуску приготовили холостяцкий салатик (крабовые палочки с кукурузой из банки). Потом ещё сходили в магазин, конечно, за водкой. Неужели на еду тратиться? Потом ещё сходили за водкой, потом ещё… Спецназовец пришёл в себя на больничной койке с переломанными ногами. По крупицам, выуживая из памяти события вчерашнего вечера, он так и не смог вспомнить, чем закончилась попойка бравых ребят. Один из четвёрки хмельных мушкетёров всё-таки припомнил, что они решили прыгать в заданный квадрат. Квартира находилась на третьем этаже, а парашюты им были уже ни к чему. Трое получили переломы конечностей, а один и вовсе повредил позвоночник и мог остаться на всю жизнь в инвалидном кресле. Спецназовец был на грани нервного срыва, по сути, он был виноват во всём произошедшем. И только повторял: «если бы я тогда кодирнулся, если бы я…»

   А вот жертва корпоративного отдыха. Дядечка собрался вместе со своей фирмой оттянуться на Мальорке. Пришёл и слёзно просил его раскодировать, не желая отрываться от коллектива. От резонных сомнений в возможности дозированного употребления отмахнулся, как от назойливой мухи. Хозяин – барин. Употреблять, как водится, начали ещё в самолёте, продолжили в номере, потом на пляже. Кстати, это был первый и последний день, когда он видел море. На следующий день его сосед проснулся оттого, что наш герой, пыхтя и отдуваясь, затащил в номер ящик рома из ближайшего супермаркета. Увы, на следующие две недели дядечка был потерян для общества. Он ни загорал и ни купался, ни участвовал в корпоративных посиделках и пляжном кобеляже, в общем, не занимался всякой ерундой. Он настойчиво и неуклонно уничтожал напиток пиратов, пел протяжные русские песни и обличал с балкона островные нравы. Сосед быстро смылся в другой номер, оставив баламута в гордом одиночестве. Прислуга также зря не мозолила глаза, справедливо опасаясь непредсказуемого русского. Через две недели отдыха в самолёт его заносили на одеяле, потому что там, на Мальорке, почему-то, не оказалось службы по выведению из запоев. Через неделю, выйдя из московской наркологической клиники, герой корпоративного отдыха узнал, что уволен из доблестных рядов родного холдинга, а всё его выходное пособие ушло на покрытие пьяных художеств.

   А вот случай про губернатора. Губернатор одного нехилого округа настаивал на встрече в пять часов утра. Сева пытался его образумить, намекая, что и в восемь его никто не узнает. Государственный муж остался непреклонен, пришлось заночевать в кабинете. Губернатор со слезами на глазах стал живописать муки похмелья, терзающие его при решении государственных дел. Увы, губернаторы, оказывается, ничем не отличаются от простых смертных, и, отвечая на вопросы электората, ставя судьбоносные задачи перед областью и распекая нерадивых подчинённых, крупный чиновник мечтал только об одном – опохмелиться. Под любым предлогом выскакивал в закуток и прямо из горла глушил коллекционный коньяк. И так через каждые полчаса. А когда приехала иностранная делегация, и они устроили чинное чаепитие, блюдце так предательски задрожало в руках главы огромного округа, что он был вынужден поставить чашку на стол и сделать вид, что чай ему ни к чему. Губернатор, понимаешь, эка невидаль. У нас президент из самолёта выйти не мог, и то ничего.

   А вот ещё из этой серии. Мужик работал у Горбачёва референтом и, если и запивал, то исключительно в отпуску и подальше от внимательных глаз. Сева ему неоднократно разъяснял суть алкогольной зависимости, и опасность попадания капли спиртного на язык, тот согласно кивал головой. И вот у референта назначена встреча с Президентом тогда ещё СССР. Мужик, конечно, волновался, переживал, ворочался с боку на бок и никак ни мог уснуть. Тогда исключительно, как успокаивающее и снотворное, он дёрнул 50 грамм коньячку, действительно легко заснул и прекрасно выспался. Но утром, по дороге в Кремль попросил водителя остановиться, чтобы взять в ларьке пивка. Водитель, зная прекрасно своего шефа, сделал разумное, встречное предложение: референт спокойно идёт на приём к главному лицу страны, делает все дела за пару часов, а на выходе его уже будет ждать ящик пива. Пусть тогда глубокоуважаемый референт хоть упьётся, и надо-то всего два часа потерпеть. Кремль – это, всё-таки серьёзно, запах пива учуют и будут большие неприятности, но референт не хотел ждать, он желал всего и сразу. После непродолжительной потасовки дяденька выскребся из машины и засосал вожделенное пиво, потом ещё одно. Встреча, естественно, сорвалась и карьера референта с тех пор стремительно покатилась по наклонной. Он сидел перед Севой и стучался головой о стол, удивляясь на своё дурацкое поведение. А что тут скажешь, те 50 грамм коньячка запустили пусковой механизм, имя которому запой.

   В селе Бершово за два раза была проведена кодировка от табака и наркотиков. Отказ от курения и психотропных препаратов являлся обязательным условием вступления в Добровольческо – оздоровительную армию Антипа. Вместо набившего оскомину итальянского фильма были проведены две Программы, и наступил золотой век деревни. С утра всё войско выходило на зарядку. Смешно было смотреть, как мужики годами кроме как литрболом ничем не занимающиеся, прыгали через скакалку или упражнялись на турнике. Когда количество вновь прибывших превысило все разумные пределы, Антип издал указ о строительстве палаточной столицы и бесперебойных поставок продовольствия. Деревни и сёла, отрядившие своих лучших представителей в Бершово, с радостью взялись обеспечивать армию всем необходимым. Однако надо было на что-то решаться. Устойчивое равновесие крестьянского населения, приближающееся к миллиону, не могло продолжаться слишком долго. Антип настаивал на походе на Москву. Для этого был даже перекрашен в белый цвет мотоцикл «урал», на котором Верняк собирался въехать в столицу. Янис был самым ярым его сторонником, очевидно рассчитывая под предлогом военной опасности избавиться от жены и вернуться к холостяцкой вольнице. Художники, раздобревшие на парном молоке и доярках, категорически против. Сева и Дусик настаивали на переговорах. Дусик, владелец трёх телевизионных каналов, считал, что власть в стране осуществляется только с помощью телевидения. Кто владеет телеканалами, тот владеет ситуацией в стране. К своим трём спутниковым телеканалам он хотел присовокупить пару-тройку государственных, вещательных каналов. Ну, хотя бы один.
   – Назовём канал, допустим, «Крестьянским», – горячился он, – будем гнать по нему хорошие фильмы и передачи, а главное проповедовать свои идеи. И не надо бряцать косами и серпами. Это выглядит смешно. Телевидение – самое мощное оружие сегодняшнего времени.
   – «Из всех искусств для нас важнейшим является кино, – сострил Антип, цитируя подзабытого вождя.
   – Ничего смешного, – завёлся Дусик, – это раньше захватывали телефон и телеграф. Сейчас, обратите внимание на недавнее прошлое, сначала захватывается Останкино. Как центральное телевидение преподнесёт новости, в каком свете представит факты, так их и проглотит население. Посмотрите правде в глаза. Одного показа Севиной Программы хватило, чтобы изменить многомиллионную державу. Что бы там дальше не было, Россия уже никогда не будет прежней. Мгновенно поменялся весь уклад российской жизни, складывающийся, между прочим, столетиями. Да и вы, кстати, сидите здесь, в Бершово, а не торчите на ненавистной работе. Вам даётся единственный шанс довершить начатое дело до конца. Моё мнение таково: идти на переговоры и единственным условием выдвигать передачу части телеканалов в наши руки.
   – Я хотел на белом мотоцикле в Москву въехать, – пробурчал Антип, – а ты мне про какие-то каналы втираешь.
   – Антип, не слушай его, – встрял Янис, – есть ещё шары в шароварах. У нас миллионное войско. Что ты людям скажешь? Граждане, расходитесь по домам. Поиграли в «Зарницу», разучили дыхательную гимнастику и баста. Вас дома ждут жёны и дети малые. Нет, уж назвался клизмой, полезай в жопу. Назад дороги нет. Люди тебе верят. Они ждут твоего решения, но если это решение их не устроит, тебя первым распнут на воротах.
   – Да уж, – вступил в разговор Вова, главный художник, – нашедшего выход затаптывают первым. Ты, Антип, как выразитель дум и чаяний народа, должен понимать, теперь от тебя ничего не зависит. Ты лишь острие копья, летящего вперёд. Если народ хочет идти на Москву, его не остановишь. Попытаешься противиться, задушат ночью и скажут: погиб смертью храбрых, поставят памятник и будут размахивать знамёнами с твоим портретом. Мёртвый Будда лучше живого. Он предсказуем и безгрешен. Ореол мёртвого мученика лучше живого мятущегося военачальника.
   – А кто сказал, что я мечусь, – Антип был взбешён, – не для того я накручивал себя и других в начале, чтобы малодушничать в конце. Теперь за мешками с крупой не отлежишься. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Ну, кто со мной? Кто трусит, может убираться ко всем чертям. Сегодня это ещё можно сделать. Завтра будет поздно. Ну, кто перебежчик? Кто Иуда? Вставай, выходи на середину.
   Все остались сидеть на лавках, уставившись в пол. Антип решил опросить каждого соратника:
   – Янис.
   – Я.
   – Твоё решение?
   – Остаюсь. Готов зубами грызть франкистов и олигархов. Главное, супругу сплавить. На войне женщинам не место.
   – Андреич.
   – Я.
   – Ты что скажешь?
   – Остаюсь. Здесь на передовой, как ни странно, самое безопасное для меня место. В остальном мире на меня объявлена охота. По словам одного засранца, я самый дорогой заложник в мире.
   – Шура.
   – Ос («да» по-японски).
   – Твоё слово?
   – Остаюсь. Так долго готовить войско к войне и сбежать перед боем недостойно чести самурая.
   Все захлопали. Правда, не очень искренне.
   – Вова.
   – Я.
   – Что скажешь, худрук?
   Вова ничего не успел сказать. Жуткий гул раздался с небес. Все выскочили на крыльцо. Серый, с зелёными разводами бомбардировщик, а может, истребитель (Сева не разбирался) на бреющем полёте грохотал над деревней. От гула закладывало уши, от страха пропали все мысли. Хотелось просто зарыться в землю, найти самую маленькую ложбинку, самый крохотный окопчик, вжаться в него. И молиться, молиться, молиться. Невзирая на то, что атеист. А самолёт, взмыв вверх, с надсадным воем вошёл в пике и начал стремительно приближаться к земле. Казалось, что он летит прямо на тебя. Хотелось убежать, хотелось спрятаться, хотелось провалиться сквозь землю. Короче, хотелось просто выжить. Самолёт сделал три захода. Четыре. Машина пролетала так низко, что был прекрасно виден лётчик с выдвинутым средним пальцем. Войско дрогнуло. Побросав серпы и косы, прыгалки и нунчаки, народ рванул в лес. Многие залегли в кукурузном поле. Минуту назад грозное войско, готовое к взятию Москвы, превратилось в кучу испуганного сброда, судорожно прячущегося от единственного самолёта. Причём, он не бомбил, не стрелял из пулемёта. Он просто летал, правда, очень низко. Побледневший Антип, однако, чувства юмора не утратил.
   – Открываем избу-читальню. Берём по газете и читаем на крыльце. Одной рукой держим газету, другой показываем средний палец пилоту. И нужно так повернуть транспарант, чтобы он смог прочитать наши притчи. Самая короткая притча выглядела так:
   «Ученик приходит к учителю и говорит:
   – Учитель, научи меня летать.
   – Это так просто, – сказал учитель и улетел».
   Теперь лётчик кружил только над штабом, стараясь прочитать написанное. А добры молодцы, смотрели невидящими глазами в развевающие газеты, старательно оттопыривали средний палец и ждали, когда же всё это кончится. Наконец, лётчик, почти задевая, конёк крыши, пролетел над домом, улыбаясь и показывая теперь большой палец. Ребятки мигом оттопырили большие пальцы, мол, всё путём, дядя пилот, лети, откуда прилетел. Самолёт, на прощание, покачав крыльями, скрылся вдали. А раздрызганное войско стало подходить к избе. О начале боевых действий, конечно, не могло быть и речи.
   – Да, – нарушил тишину Дусик, – теперь даже самого завалящего канала не дадут.

   После этого «налёта» жизнь в Бершово пошла наперекосяк. Если раньше войско только прибавлялось, то теперь таяло не по дням, а по часам. Тысячи людей снимались ночью, чтобы не смотреть в глаза остальным и втихаря растворялись в темноте. Начались перебои с продовольствием. Антип, собрав тысячу самых верных сподвижников, отбыл в Москву на переговоры, хотя его никто не приглашал. Дусик получил известие, что его телеканалы имеют якобы какую-то задолженность, и в связи с этим лишаются лицензии. Художникам перекрыли все заказы и заморозили деньги на студийных счетах. Обезглавленное войско по-прежнему выходило на зарядку, как и раньше, крутило нунчаки и изучало правила ближнего боя, но прежнего света в глазах уже не было. Шура старался изо всех сил. Подбадривал и поддерживал, шутил и всячески старался поднять боевой дух оставшихся воинов. Ничего не помогало. Тучи сгущались. Напряжение повисло в воздухе.
   И вот, прекрасным летним утром Сева и Вова уплетали яичницу с помидорами, пили пахучий деревенский чай и беседовали:
   – Видишь, Вова, к чему приводят мечты о строительстве рая на грешной земле. Построить город Солнца не удавалось никому. Ни Компанелле, никому другому. Все грешат простотой, пытаясь втиснуть грешную человеческую душу в прокрустово ложе красивых схем. Человек ломает все прекрасные модели и стремится обратно в грязь, – гнал телегу Сева.
   – Андреич, не это главное.
   – А что главное?
   – А главное, что мы, люди, должны забить чем-то своё время. Как в аэропорту. Вылет откладывается на сутки. И тебе по любому надо эти сутки как-то прожить. Можно пить кофе или пиво (хотя нет, сейчас пиво нельзя), можно читать журналы и разгадывать кроссворды, можно шляться по дьюти фри и покупать всякую дребедень. Главное, убить время. Заметь, я использую более жёсткий глагол: не занять время, не забить его, а убить. Так и жизнь: радости и горести, поражения и победы не суть. Суть – занять чем-то время, отпущенное тебе Всевышним. Помнишь нашу притчу: «Жизнь это камера предварительного заключения. Потом будет суд. Дальше тюрьма или свобода. Выбирай. Выбирай тщательно. Не торопись. Не смей ошибаться. На одной чаше весов тюрьма, на другой свобода. Никого не слушай. Выбирай сам, и только сам. Помни, от тебя ничего не зависит». Мы просто блики, пляшущие по воде, а берём на себя функцию Господа Бога. Никто не знает будущего. Никто. Кроме Бога, если он, конечно, есть.
   Утро было слишком хорошим, чай очень ароматным, а беседа чересчур возвышенной, чтобы это продолжалось долго. И точно, из-за угла вышла процессия мужиков. Их лица не предвещали ничего хорошего. Сева уже догадывался, о чём они будут просить. Хотя меньше всего это будет напоминать просьбу, скорее требование, переходящее в приказ. Из толпы отделился здоровый мужик с отсутствующими передними зубами. От имени всех он прошепелявил:
   – Фсефолод Андреич, мы это, фаскодифоваться фочем. Фы когда нас фаскодифуете?
   «Вот оно, началось», – подумал Сева, – удары судьбы не укрепляют дух. Они раскрепощают плоть. И попробуй им откажи. От мягкой просьбы эти земледельцы быстро перейдут к жёстким методам, типа красного петуха подпустить. Андреич уже собрался вякнуть что-то вроде: «Бог вам судья. Дайте мне пару дней программу раскодирования сделать», но тут на крыльцо вышел Лука. Самый молодой из художников и самый горячий. Сходу, поняв, о чём речь, он без обиняков отодвинул Севу и открыл рот:
   – А, сиволапые. Жалиться пришли. Проблемы у вас. Раскодироваться хотите. Жизнь вас заела. Пороть вас надо! Говорил Антипу, нельзя с вами по-хорошему. Пороть! По субботам после бани. Народ-богоносец, блин. Забухать хотите. В кашу нажраться. В штопор уйти. Фигушки вам. Андреич, не смей их раскодировать. Пусть помучаются твари. Пусть на жизнь трезвыми глазами посмотрят. Антип за вас страдает, и вы пострадайте. Мне раньше слова не давали, я и молчал, а сейчас всё выскажу. Инвестиции вам подавай. Смолы горячей. Работать надо, в поте лица своего хлеб добывать. Единственное, что для вас можно сделать, это перекрыть доступ сельхозпродукции из-за рубежа, чтобы вы сами себя кормили. И никаких дотаций. Всё войско разбежалось. В подполах хоронятся. Аники-воины, блин. Самолёта испугались. Карающей десницы, блин. А что вы сделали-то? Власть хотели свергнуть? Нет. Переворот замышляли? Нет. Вы просто хотели добиться государственных дотаций. Такая маленькая забастовка колхозников. К тому же не доведённая до конца. А теперь вы хотите раскодироваться и нажраться до поросячьего визга. Со страху нализаться в дупель и уже пьяными в дым кричать, что вы ничего не боитесь. Что пора мочить городских за их прегрешения. Но за неимением врагов передраться между собой, используя выученные приёмы. А наутро быстро похмелиться, чтобы не успеть испугаться снова и не видеть того, что натворили вчера. И так пить неделю, теряя человеческий облик, оставляя битые бутылки на выжженных полях и фингалы на сизых рожах. А потом приедут менты и тихо примут вас в свои объятья. А вы даже не будете толком помнить, что натворили. Вы этого хотите? – грозный Лука навис над притихшей толпой.
   И уже мягко: «Вова, плесни мне заварки, пожалуйста».
   Толпа придушенно молчала. Сева откашлялся.
   – Все слышали? Раскодировка отменяется. Всем спасибо. Все свободны.
   И толкнул Вову в бок: «Достойная смена подрастает».

   На собрании главным, пока не будет Антипа, единогласно выбрали Луку. Он являл собой тип классического русского барина. Причём, Лука не играл эту роль. Это было бы видно. Он действительно был барином. В нём не было ни тени заигрывания с народом, чем грешил Антип, ни соглашательства Севы, ни энтузиазма Шуры. В нём чувствовалось холодное презрение к слабостям народа-богоносца. Так, например, Лука просто не понимал перебоев с продовольствием.
   – Почему нечего есть? Так сходите в лес, наберите грибов. Сходите на речку, наловите рыбы. У вас что, рук нет? Обезножели совсем?
   И смотрел своими холодными светлыми глазами на просителя. Тот сразу тушевался, ковырял ногой землю и спешил слинять и больше Луке на глаза не попадаться. Когда собралось всё оставшееся войско, Лука ничтоже сумняшеся, не стал заигрывать с электоратом, а сразу врезал между глаз:
   – Кому не нравится, может сегодня же валить отсюда. Никто никого не будет упрашивать здесь остаться. Нам нужны надёжные люди, а не паразиты, надеющиеся на чужом горбу въехать в рай. На дворе конец августа. Вокруг леса, поля и реки. А вы, здоровущие мужики, спрашиваете меня, как добыть пропитание. Видите ли, продовольствие им не подвезли. Вы кто, крестьяне или принцы датские? Как вы себе представляете дальнейшую жизнь? Вы лежите на печи, и каждое утро вам приходит посылка из штата Кентукки, а там запечённая индейка? Вы разогреваете её в микроволновке и ждёте баранью ногу из Аргентины? Или сами занимаетесь тем, чем вам положено заниматься?
   – А вот Антип… – раздался несмелый голос
   – А что Антип? – перебил Лука, – Антип обещал кормить вас с ложечки? Горшок за вами здоровыми лбами выносить? Антип поклялся защищать ваши интересы и держит слово, а вы тут норовите на шею сесть. Чтобы больше ваших идиотских жалоб по поводу недостатка еды и страха за собственную шкуру я не слышал. А кто будет ныть, приговаривается к наказанию розгами. Я не Антип, я живо введу телесные наказания. У меня не забалуешь.
   Как ни странно, это действовало. Жалобы и упрёки со стороны народных масс прекратились. Видно генетическая память крепостного крестьянства сурового барина воспринимала лучше заискивающего разночинца. Неожиданно из прежней жизни возник Валентиныч. Привёз целый ворох новостей и белую панаму. Белые туфли, белые брюки, белый пиджак на голое тело, белая панама. В этом наряде Валентиныч был неотразим. Он рассказывал жуткие вещи: люди после сорока, лишённые алкоголя в массе своей не смогли найти замену спиртному и ударились в работу.
   – Кошмар какой-то, – причитал Валентиныч, – все делают карьеру, все строят дома, все берут кредиты. С людьми поговорить не о чем. На уме только квадратные метры и проценты по кредитам. Раньше тоже такое было, но у каждого десятого, а теперь у всех. Поголовно. Зато молодёжь, по его словам, отрывалась по полной. Алкоголь сразу же заменили наркотики. Травой торговали, чуть ли не в каждом туалете. Героин и «винт» развозили по заказу на дом как пиццу.
   – И, главное, никто ничего сделать не может. Стихия. Потребление табака и наркотиков выросло в несколько раз. Дилеров не пугают ни большие сроки, ни смертная казнь. Таких больших денег как сейчас они сроду не видели. Пойду, покурю.
   – Сходи, покури. Лука тебе десяток горячих пропишет.
   – Андреич, ты гонишь.
   – Покури, покури. Если голова дурная, отвечает задница. По ней-то тебе розгами и пройдутся.
   – Нет, серьёзно? Строго тут у вас. И что, никто не курит?
   – Никто. Мы всё местное население от табака и наркотиков закодировали. Так, что если привёз какие-нибудь колёса, будешь глотать их в гордом одиночестве.
   – И что, никто не курит и не наркоманит?
   – Говорю тебе, никто. Конечно, общее количество народа было недостаточно. Всего миллион человек, но тем не менее эффект стабильный. Те, кто остался тут и те, кто урулил, в течение года физически не могут ни курить, ни нюхать, ни колоться. Симптомы те же, что и при принятии алкоголя: тошнота, рвота, диарея, сердцебиение, сильная головная боль, приступы удушья. Я ещё добавил непроизвольное мочеиспускание.
   – Андреич, ты хочешь сказать, что это работает и с наркотиками, и с табаком?
   – Спроси у любого, кого встретишь на улице, а в идеале – предложи закурить. В лучшем случае от тебя шарахнутся, а в худшем сразу в дыню получишь.
   Валентиныч задумался.
   – Кстати, тут Виталик звонил. Тобой интересовался.
   – Пошёл он. Торговец живым товаром. Хотел за меня выкуп получить, сволочь. Во всяком случае, со слов одного засранца.
   – А может быть, этот засранец всё наврал?
   – Может быть. Но, честно говоря, у меня нет ни малейшего желания проверять так ли это. Пока здешние места не разбомбят, я отсюда не тронусь.
   – Значит, ты всё время тут так и торчишь? И не скучно тебе, а, Андреич?
   – Валентиныч, скажу тебе как родному, до прибытия сюда у меня была такая интересная жизнь, что я уж лучше поскучаю.
   – А пошли к дояркам в соседнюю деревню?
   – А чем тебе доярки в этой деревне не нравятся?
   – Не, ну нельзя же постоянно околачиваться в одной деревне. Можно же на мотоциклах погонять, на лошадях покататься.
   – Можно. Я раньше свободно разгуливал по округе, но в связи с развалом армии и упадком военной дисциплины, какие-то подозрительные личности всё время проникают с большой земли. У меня плохие предчувствия, кожей ощущаю слежку.
   – Андреич, ты стал, скучен как шлагбаум. У тебя в душе осень, ты разучился делать маленькие глупости.
   – Я сделал одну большую глупость, когда подписался делать Программу. Всё, лимит на глупости исчерпан. Я из Бершово не ногой.
   Валентиныч фонтанировал. В смысле извергал из себя идеи по части развлечений местного населения. Сначала, он предложил заложить ледяной дворец, чтобы летом играть в хоккей на льду и заниматься фигурным катанием. Потом носился с идеей устроить аквапарк и с разгона плюхаться в местную речку-переплюйку. Когда с дворцом и аквапарком его оборжали, он предложил построить ипподром. С ипподромом тоже вышла неувязочка. Только старый конюх Федотыч слушал прожекты Валентиныча, грустно кивая седыми усами. Затея с боулингом тоже провалилась.
   – Андреич, давай хоть в баньку сходим, попаримся, – предложил расстроенный Валентиныч, – надеюсь, против бани ты ничего не имеешь?
   – Если это местная баня, то я «за».
   – Как меняет людей жизнь. Ты стал таким домоседом, даже тошно становится. А если здесь турецкую баню забабахать?
   Банька, действительно, удалась на славу. Пар обвивал кожу тысячью мелких змеек. С потом выходили все страхи и дурные предчувствия. Берёзовый веник, гуляющий по спине, обещал вечное блаженство. После очередного охаживания веничком, Сева вывалился в предбанник глотнуть холодного воздуха и получил струю какого-то газа прямо в лицо.

   У Крылова было много знакомых русских в Испании. Натырив в своё время денег и прикупив недвижимость за рубежом, они старательно врастали в быт чужой страны. Картина маслом: на мраморном полу дивной виллы валяется дядька, как в каком-нибудь подмосковном подъезде, уткнувшись носом в дверной косяк. Рядом стоит бутылка водки, на треть пустая. А за бортом обещано 40 градусов в тени. Сева расталкивал знакомца и интересовался, почему ему так недорога собственная жизнь. Мужик оправдывался тем, что «они вчера с Педро замутили». А сквозь огромные окна было видно, как дон Педро в спортивных трусах делал утреннюю пробежку вдоль моря и вообще наслаждался жизнью. Русский идальго с плохо скрываемой завистью следил за спортивными успехами своего вчерашнего собутыльника и тянулся за водкой, потому что пиво и вино ему уже не помогали. В его заплывших глазах читался один немой вопрос: «Ну, почему»? А потому что у испанцев, грузинов и т. д. хорошие ферменты, а у русских плохие. У испанцев гнусный ацетальдегид распадается за 40 минут, а у русских – за 16 часов. И опохмеляется наш земеля не потому что он так хочет нажраться с утра, а потому что переводит токсичный ацетальдегид обратно в алкоголь. Так что формула, что русские всех перепьют, конечно, тешит национальное самосознание, но ничего общего с действительностью не имеет.

   Сева очнулся в большой белой комнате, где свет струился прямо из стен. Попробовал пошевелиться, не получалось. Ничего себе. Он был прикован к белому креслу металлическими обручами– кандалами. Ручные и ножные кандалы держали крепко.
   – Очнулся, Севак? Доброе утро, беглец хренов.
   Это был голос Виталика. Точно, его голос. Он звучал откуда-то сверху. Сева вывернул голову и приторчал. Фигура Виталика, распластанная по потолку напоминала стрекозу, пришпиленную к бумаге.
   – Виталик, ты чего в ниндзи подался?
   – Сказал бы я тебе, куда я подался. Но такого мата эти стены не перенесут.
   Сева извернулся и внимательнее рассмотрел Сюсюкина. Тот оброс шевелюрой и бородой. Вид у него был крайне истощённым и измученным.
   Сева начал рассуждать вслух:
   – Если бы ты, Виталик, не оброс, я бы решил, что меня ЛСД напичкали и всё это один большой белый глюк.
   – Нет, Севак, это не глюк. Это реальность, созданная воспалённым воображением Полковника.
   – Ты хочешь сказать, что Полковник жив?
   – Нет, Полковник мёртв. И водитель утверждает, что это ты его грохнул. Правда, на пистолете Валерины отпечатки, а не твои. Давай сначала ты всё расскажешь, а потом я.
   – Давай. Полковника замочил Валера. Причём просто так, под влиянием секундного каприза. Зарплату ему урезали и в отпуск не отпустили. Да ещё он одну фразу в мужском журнале вычитал.
   – Что за фразу?
   – Да идиотизм какой-то. Сейчас вспомню: «Основная человеческая глупость, считать себя умнее всех». И эта фраза не давала ему покоя. Всё хотелось как-то её применить. Ну и применил. Голову Полковнику разнёс, меня всего обрызгал. Мне как психиатру интересно: сам Полковник был на всю голову больной. Он и охрану свою, наверное, по такому же принципу подбирал. У всех его вассалов выраженная психопатия возбудимого круга. Таким трудно удержаться в рамках социальных норм.
   – Полковник так быстро стал хищником, что это не могло не сказаться на его умственных способностях. Он тебе гнал телегу о хищниках и жертвах?
   – Как раз, перед тем как ему самому отстрелили голову, он распинался о козлищах и агнцах, львах и ланях. Просто передача «в мире животных». А Валера слушал, слушал, потом тоже решил из жертвы стать хищником и воочию увидеть, откуда берутся такие умные мысли.
   – Как ты смог сразу стать своим в штабе Крестьянской армии?
   – Да это всё мои старые корешки. Я с ними ещё со студенчества тусуюсь.
   – Да, в общем-то, у меня больше нет вопросов. Задавай свои.
   – Виталик, что ты делаешь на потолке?
   – Это одна из хохм Полковника. Потолок металлический, создаётся электромагнитный импульс и получается мощнейший магнит. А у меня на запястьях и лодыжках магнитные обручи. Выключается рубильник, и я валюсь с трёхметровой высоты вниз, стараясь ничего себе не сломать. Пятнадцать минут в день поесть, попить и сходить в туалет. Опять включают, и меня утягивает кверху. И вот так распластанным я провожу двадцать три часа сорок пять минут в сутки. И длится это с тех пор, как меня привезли сюда в багажнике.
   – Виталик, Валера сказал, что вы с Полковником были партнёры, и в багажник тебя никто не засовывал.
   – Ты кому веришь: мне или какому-то Валере?
   – Никому не верю. Поэтому постарайся меня убедить в своей правоте, а то я начну над тобой психологические опыты, в коих так поднаторел за последнее время.
   – Ладно. Расскажу всю правду с самого начала. Партрез или партия трезвости – красивое название, под которое можно притянуть электорат, но нужны идеи, люди и деньги. Идеи и люди не проблема, а вот с деньгами заковыка. И тут наш соратник полечился у тебя, натолкнув меня на мысль как легко срубить денег с алкобаронов. Мы скупаем эфирное время на неделю в кредит под любые проценты. Известной партии дадут и эфир, и кредиты, главное, чтобы разные каналы про это не пронюхали. Каждому каналу мы говорили, что имеем дело только с ним. То же самое делалось на радио и в газетах. Что здоровье нации в опасности, что важнее проблемы алкоголизма в России нет. И через неделю обещали расплатиться. Потом показываем твою Программу, демонстрируем ужасы. Народ частично завязывает, доходы алкогольных компаний падают. Они приползают к нам на коленях и платят любые деньги, чтобы вернуть всё обратно. Ты раскодируешь державу. И мы в шоколаде. Партия при деньгах, народ, хлебнув трезвости, по-прежнему покорен и безмолвствует. А у меня остров в Тихом океане. Я всегда хотел иметь остров. Я амбициозный крендель.
   – Сомнительный план, прямо скажем. Он не учитывал менталитет нашего многострадального народа. А люди у нас такие, что по чуть-чуть у них не бывает. И, я вам об этом говорил.
   – Ну, кто же знал, что трезвость вызвать так легко. И все реально прекратят пить уже на второй день. Алкобароны сразу стали нести огромные убытки. Держава, которая бухала веками, в один миг завязала со спиртным. Почему!? – забился на потолке в истерике Виталик.
   – Я же тебе объяснял, когда количество пациентов исчисляется миллионами, процесс суггестии чрезвычайно прост.
   – Да было дело. А я считал это лажей. На чём и погорел. Ты удивительным образом стал от всех ускользать. Меня сразу взяли за горло кредиторы. Валентин и Дима дали мне деньги под чудовищные проценты. Ждать они не собирались. Я обратился с просьбой к Полковнику, тот согласился сотрудничать, но в случае провала обещал поиграть со мной в муху на потолке. Я тогда не придал значения его словам. Севак, я распластан на потолке уже два месяца. Пятнадцать минут в день я человек, остальное время жаба, распятая в угоду садистскому гению Полковника. Кстати, обрати внимание, такие же обручи и у тебя. Стоит отстегнуть тебя от кресла, и ты полетишь к потолку как воздушный шарик, накачанный водородом. Первые дни я неправильно группировался при взлёте, и сутки висел чёрти как. Падать тоже надо грамотно, одно неверное движение и ты будешь мухой с поломанной лапкой, а это верный конец.
   – Чарующая перспективка. Виталик, а куда смотрело правительство? Извини за риторический вопрос.
   – Да в том-то и дело, что ситуация сразу вышла из-под контроля. И правительство тоже не могло ничего поделать. В понедельник утром профилактика на первом, втором и четвёртом каналах. Мы специально так подгадали. Остальные каналы относительно дёшевы. Мы хотели погнать волну и посмотреть, что дальше получится. Всё задумывалось как небольшая авантюра. Я просто хотел срубить деньжат и смыться. А в результате вишу на потолке как прибитая мухобойкой муха.
   – Круто. Но ведь хоть что-то ты получил из того, что собирался?
   – Я в минусе, Севак. Та сотка, которая тебе досталась якобы от партии, была лично моей. В бутике вы оделись за счёт Козявкина. Он вам свои последние деньги перечислил. Я вздыхал, будто бы изнемогая от количества денег, а сам питался пирожками в метро. Это была афера. Мелкая афера, которая вылилась в натуральный конец света. Я поставил на кон всё и проиграл. А теперь самое интересное. Ровно в двенадцать пополудни отключается электромагнитное поле.
   – А сейчас сколько?
   – Не знаю. Часов у меня нет. За минуту до выключения и включения рубильника, звонит колокол. Тогда будь предельно собран. Ошибка тут дорогого стоит. А вообще надоело мне такая жизнь, Сева. Ещё немного и я вены себе перережу.
   – А что тут есть нож?
   – Тут всё есть. За пятнадцать минут ты можешь покончить с собой как угодно, зато остальное время даже почесаться не удаётся. Ты висишь и думаешь только об одном: на фига нужна такая жизнь. Ну, да что я тебе рассказываю, теперь мы будем висеть вместе. А самое страшное это надзиратель. Он издевается так, что ад покажется тебе домом отдыха.
   – Тут ещё и надзиратель есть?
   – А как же. Полковник, психопат чёртов, всё продумал. Ущербный человечишка, задавленный собственными комплексами, вымещает всю свою злобу на других. Что он вытворяет, не поддается описанию. Специально напускает комаров и слепней. Отключает кондиционер и при тебе пьёт фанту. Это его любимый напиток. Или начинает писать протоколы, собака. А если ему не нравятся ответы, тычет рогатиной как в медведя. И меня всё тело в кровоподтёках. Или на то место, куда ты должен приземлиться ставит табурет кверху ножками. Или…
   – Погоди, Виталик, он не состоял в вашей партии?
   – То-то и оно. Мелкая сошка, шестёрка, о которую все ноги вытирали. Его кстати из-за тебя выгнали. За то, что он тебя упустил. Как ты от всех уходишь, Сева? Поделись секретом.
   – Не отвлекайся. Этот надзиратель на крысёныша похож?
   – Похож.
   – Ладно. Виталик, я тебя поздравляю, если это действительно тот крысёныш, какой надо крысёныш, то мы с тобой спасены. А как отсюда выбраться, ты представляешь?
   – Нет. Наверняка какие-нибудь заморочки этот сумасшедший выдумал. Ну, хоть бы по земле походить, а там и умирать не страшно.
   – Хотелось бы всё-таки покоптить ещё на белом свете. Я думаю…
   Грянул колокол. Эхо, ударившись о стены, затрепетало по комнате.
   – Готовься, – сдавленно прошептал Виталик.
   – Да, может, меня не освободят?
   – Освободят. Я тоже с кресла начинал.
   – А тебе не приходило в голову залезть под кресло или под стол, они ведь прикручены к полу.
   – Приходило, но крысёныш меня оттуда рогатиной выпихивал. А когда я пальцами за подлокотники кресла вцепился, каблуком по пальцам, каблуком. Если бы я мог, я бы его зубами разгрыз.
   – А он-то, почему не взлетает?
   – У него же браслетов нет. И потом, ботинки специальные, гравитационные.
   В следующую секунду Виталик рухнул на пол. Раздался звон битой посуды и дикий мат. Крепления, которые соединяли обручи с креслом, разжались, и Андреич был свободен. На ближайшие пятнадцать минут. Виталик, матерясь, вытирал кровь полотенцем. Только сейчас Сева разглядел, что на месте его предполагаемой посадки заботливый крысёныш наставил горы посуды. И Виталик угодил в самый центр стеклянной горы.
   – Чёрт, порезался всё-таки. Теперь мне каюк, – Виталик обрезал левую руку довольно здорово. Учитывая, что обстановка здесь действительно приближена к боевой, он был недалёк от истины. Сева, быстро перевязал ему руку бинтом, предусмотрительно лежащим на столе. В комнате, было, пять туалетов, пять душевых кабинок. Пять холодильников, набитых едой. «Очень гуманно», – подумал Сева, по примеру Виталика, быстро пожирая всё подряд, что попадётся под руку. Надо было ещё успеть в туалет. Четырнадцать минут пролетели как пара секунд, раздался колокол.
   – Постарайся, чтобы тебя утянуло спиной вверх. Можно и животом. Главное, чтобы не перекрутило, тогда каждая секунда покажется тебе вечностью. Максимально соберись. Я три раза не рассчитал, и эти сутки не забуду до конца жизни, – давал последние наставления Виталик. Вдруг страшная сила стала тянуть Севу вверх, это напоминало ураган, который сносит вековые деревья, что уж тут говорить о жалких людишках. Секунда и два человека-паука застыли на потолке.
   – Молодец, Севак. На первый раз неплохо, – похвалил начинающего паучка Виталик, – а вот я, кажется, сегодня оттопырюсь.
   Сева, посмотрев на него, понял, что дела действительно плохи. Полотенце слетело, и из-под бинта тонкой струйкой стекала кровь. Если руку в ближайшие полчаса не перетянуть жгутом, Виталик, элементарно истечёт кровью.
   – Слушай, а когда этот крысёныш появится?
   – Да скоро уж.
   – Может он тебе хоть кровь поможет остановить?
   – Как же. Поможет. Он мне рану солью посыплет из солонки. Эта сволочь однажды мою задницу использовал как дартс.
   – Ему же первому невыгодно тебя терять. Над кем же он издеваться будет?
   – Над тобой, Севак. Над тобой.
   – Посмотрим. Если это действительно мой крестник, то возврат долгов я тебе обещаю, а если нет, тогда…
   Раздался звук открывающегося лифта и в комнату вошёл человек. Это был он. Крысёныш. Даже сверху из неудобной позиции было видно как он счастлив. Каждое движение дышало восторгом. В одной руке он нёс бутылку фанты, а в другой секатор на длинной палке. Таким обычно обрезают ненужные ветки на высоких деревьях.
   – Здравствуйте, господа альпинисты, – ерничая, пропел крысёныш, – а вот и я. Смотрю, нашего полку прибыло. Давайте знакомиться. Сначала мы составим протокол, а потом обрежем ненужные сучки. А то я смотрю одна веточка совсем плохая. Целостность коры нарушена, и берёзовый сок стекает на землю.
   – Сука, – заклекотал как подбитый коршун Виталик, – если бы мне только удалось, я бы с тебя кожу живьём снял.
   – Проблема заключается в том, что тебе этого не удастся. Поэтому помолчи и не мешай составлять протокол. Итак, вновь прибывший, твоё имя, отчество, фамилия?
   – А ты, что, Крысёныш, забыл меня? Это ведь я поломал твою партийную карьеру.
   – Да? Не помню, чтобы мы раньше встречались, но за крысёныша придётся ответить.
   И своим секатором нацелился на Севу. Дело принимало скверный оборот. Нельзя было терять ни секунды, и доктор произнёс волшебные слова:
   – Подожди, дай я с тебя хоть пыль отряхну.
   Мучитель так и застыл на месте. Секатор остановился на полпути.
   – Быстро. Отключил электромагнитное поле.
   – Не могу. Это делается только в исключительных случаях.
   – Сейчас как раз такой исключительный случай. От того насколько ты быстро и качественно всё сделаешь, зависит твоя дальнейшая судьба. У тебя буквально несколько минут, торопись.
   Крысёныш заметался. Побежал по направлению к двери, загрохотал по ступенькам.
   – Видал? – гордо спросил Сева, – слушается меня как новобранец. Имею тайное влияние на людей. Состою в ордене чародеев и белых шаманов.
   – Как это ты так? – спросил потрясённый Виталик, – я тоже хочу, научи.
   – Тайные знания даются только хорошим людям. А плохим их давать в руки опасно.
   – Почему это я плохой? Я хороший, но временно сбившийся с пути.
   – Какой же ты хороший? Меня обманул, страну обманул. А что ты сделаешь с крысёнышем даже представить страшно.
   – Лучше тебе этого не видеть. Ты отвернись. Не подвергай свои нервы такому испытанию. Сначала я, – начал вслух мечтать Виталик, – засуну ему голову в унитаз, потом…
   Парочка рухнула вниз. Видно крысёныш отключил рубильник. Пока Сева в срочном порядке перебинтовывал раненому руку, вернулся мучитель.
   – Аааа! – оттолкнув доктора, представитель СМИ, схватил крысёныша за воротник здоровой рукой и потащил к унитазу.
   – Пей, гад, – сунув его голову в жерло унитаза, перебинтованной рукой нажал на спуск. После нескольких водных процедур крысёныш обмяк. Виталика тоже качало. Кровопотеря давала себя знать.
   – Хорош, прекращай, народный мститель. А то сам отдуплишься.
   – Да надо отдохнуть. А то что-то голова кружится.
   – Смирно. Равнение налево, – скомандовал Всеволод.
   Крысёныш вскочил как ошпаренный. Вода стекала с него ручьями. Тараща глаза, уставился на своего командира. Весь его вид говорил о желании услужить.
   – Ты что же это жопу товарища использовал вместо дартса. Не хорошо, не культурно. Приговариваешься…
   Сева задумался, но ненадолго. Оживший Виталик, схватив секатор, пошёл на своего мучителя.
   – Кастрирую ублюдка. Как он нас хотел. На части покромсаю. Как грелку порву.
   – Не надо, Виталик. Мы же всё-таки люди.
   – Посмотрел бы я на тебя, если бы он над тобой как надо мной два месяца издевался. Долг платежом красен. Ты не представляешь, сколько долгих суток я мечтал об этой минуте, втайне понимая, что чудес не бывает. Что каждый зек мечтает отплатить конвоиру, но никому этого не удаётся. И вот я могу хоть частично отплатить ему за все унижения, и тут ты начинаешь бодягу о непротивлении злу насилием. Надеюсь, ты не будешь меня останавливать, а то я и на тебя наброшусь.
   – Это твои дела. Только дай его спрошу, как отсюда выбраться.
   Выслушав подробный отчёт, вышел, чтобы не видеть кровавой расплаты.

   Имея дело с приезжими, Сева убеждался – в Москве-то и не пьют, а так, балуются. Простой парень Ваня из Западной Сибири рассказывал, как у них пьют после получки. В сугроб ставится ведро водки и два участника соревнования, сидя в снегу, пластмассовыми черпаками уничтожают содержимое. Процесс принятия спиртного заканчивается, когда один из участников тыкается носом в снег. Победитель с плохо скрываемым торжеством берёт в одну руку ведро, в другую – ногу проигравшего и тащит их в бытовку. Остатки водки по праву принадлежат ему. Ясное дело, что о закуске и глупых тостах речь не идёт, водка пьётся быстро и молча, потому что на улице чрезвычайно холодно. На глупый Севин вопрос: «А почему черпаки-то пластмассовые»? Ваня со знанием дела ответил: «А потому что на морозе металл к губам прилипает». А ведь недаром раньше пели песни и плясали, тем самым выкраивались интервалы времени, чтобы хоть немножко протрезветь. Печень по любому перерабатывает среднюю порцию спиртного за 1 час.
   А современное русское застолье подразумевает порцию горячительного раз в три минуты, а до закуски, как правило, вообще не доходит. Закусывайте, россияне, закусывайте, до и после, а лучше вместо. Ну, а уж если наковырялись, держите под рукой витамины В (декамевит, ревит и прочие). Это самое доступное средство быстро протрезветь, нужно лишь слопать драже семь-восемь. Кстати, многие официанты всегда держат под рукой такие витамины.

   Виталик и Сева неслись по пустынной дороге. Слева и справа высились особняки за колючей проволокой и злыми собаками. Рублёвка. Нувориши и их семьи пили чай со сливками, досматривали ментовские сериалы и готовились отходить ко сну, а два загнанных человека-паука, сверкая в лунном свете магнитными браслетами, драпали в неизвестном направлении. Сзади засверкал луч фар. Большая чёрная машина их нагоняла быстро и неудержимо.
   – Хорош бежать, Виталик, от машины нам не уйти. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Так говоришь, остров в океане хотел?
   – Никогда пионеры не будут рабами. Я буду убегать до последнего. Лучше сдохнуть на дороге, чем на потолке.
   – Да уж.
   Бедняги волочили свинцовые ноги, продолжая состязаться в скорости с машиной. Это был чёрный «ренджровер», который играл с беглецами как кошка с мышками, то отстанет, то нагонит, то включит дальний свет, то довольствуется ближним. Виталик уже совсем выбился из сил, а кругом по-прежнему каменели глухие заборы, не укрыться, не спрятаться. Наконец, машина, почти касаясь бампером их пяток, издала гудок и остановилась. Два марафонца, хватая ртом воздух, приготовились встретить худшее. Дверца открылась, и на дорогу вылез Гарик – институтский приятель Крылова.
   – Сева, шизо косит наши ряды? Вы ребята никак из дурки сбежали?
   – Гарик, за такие дела надо в репу давать, ты что, сразу не мог проявиться?
   – Да откуда я знал, что это ты? Смотрю, бегут два психа в каких-то кандалах. И один вроде похож на тебя. Нет, думаю, не может быть. Откуда тебе тут взяться? Подъеду поближе – нет, не ты. Отстану – вылитый Андреич. А вы что? Испугались что ли?
   – Да как тебе сказать? Мы только что сбежали из магнитных застенков, где коротали время на потолке. За нами гонится большая машина то, приближаясь, то, удаляясь, а потом выходишь ты и спрашиваешь: «Ребята, вы, что обиделись что ли»? – сказал доктор, давая Виталику знак оккупировать «ренджровер».
   – Сева, о каком потолке речь? Ты и вправду крейзанулся.
   – Здравствуйте. Меня зовут Марина.
   Оказывается, в машине сидела девушка. Она с интересом смотрела на окольцованных бегунов.
   – А вы, правда, психи?
   – Да. Мы психи-пауки, мы живём на потолке и объявили крысам бой, – острил довольный Сева.
   Это же надо, чтобы так повезло. На пустынной дороге в одиннадцать часов ночи встретить старого дружбана. Весь день они просидели в беседке в саду Полковника, приседая от каждого шороха. В дом заходить боялись, опасаясь Полковничьих штучек. Мёртвый извращенец был так же опасен, как и живой. Сюсюкин утверждал, что у него весь дом напичкан капканами, ямами-ловушками, скрытыми арбалетами и прочей гадостью. Даже по садовой дорожке они ходили след в след. Что там случилось с крысёнышем осталось тайной. Виталик не говорил, а Сева не спрашивал.
   – Так вы тот Сева, который стихи пишет? Мне Гарик много про вас рассказывал.
   – Надеюсь, он рассказывал обо мне только хорошее?
   – Не только. Он клеймил вас за то, что вы закодировали страну.
   – Он клеймил меня? Бесстыдник. Если я лишил его законной кружки пива, то это не значит, что Всеволод козёл, это означает, что теперь он будет больше внимания уделять вам, – любезничая, Сева напряжённо думал: «Таких совпадений не бывает. Неужели и Гарик, засланный казачок. Не может быть. Это у меня измена катит. А как тогда он оказался ночью в фешенебельном районе? Дача-то у него в другом месте».
   – Гарик, ну мы ладно психи. А ты, что тут делаешь?
   – Да вот Марину из дома в ночной клуб везу.
   – Мариночка, вы живёте в этом районе?
   – Да. Вы имеете что-то против?
   – Наоборот, если бы вы не жили здесь, мы бы передвигались на своих двоих, а не в мощной машине в обществе прекрасной дамы.
   – А что ваш друг всё время молчит? И какой-то он бледный.
   Виталик сидел зелёный, крупные капли пота блестели на лбу.
   – Видите ли, мадемуазель, последние два месяца проведя на потолке, я подорвал своё некогда могучее здоровье.
   – О каком потолке вы всё время говорите?
   – О высоком белом потолке. Я так хорошо его изучил, что всю оставшуюся жизнь, он будет мне сниться. И если меня спросят, что такое ад, я отвечу: это не геенна огненная, а ровный белый потолок.
   – Я не понимаю, о чём идёт речь?
   – Милая девушка, зачем вам что-то понимать? Украшайте мужскую компанию. Этого достаточно.
   – Ну, вас, Виталик. Севочка, почитайте, пожалуйста, стихи.
   – Севочкой меня давно не называли. Когда я последний раз читал девушке по имени Вика свои стихи, всё закончилось плачевно. Она наставляла на меня пистолет и обещала утопить как Му-му. Кстати, она была тоже с Рублёвки. Но вам как лучшим спасителям года, я прочитаю свой стих. Он написан давно, когда ещё трезвость не носила столь тотальный характер.

   Письмо Климовского рабочего доктору Крылову.

     Ну, ты, Андреич, и наколбасил,
     Лишил последних радостей на свете.
     Придёшь домой и валишься без сил,
     А рядом носятся упитанные дети.

     Вот раньше, помню, выпьешь на троих
     И как орёл летишь по Подмосковью
     Или подцепишь парочку чувих
     И шасть в гараж, лечить тоску любовью.

     То разворотят в пивняке скулу,
     А то снежком присыплет в огороде.
     То в вытрезвителе очнёшься на полу,
     А то верхом на мусоропроводе.

     Когда я пропил петли от ворот,
     Уже не смог уйти из-под коряги.
     Жена и тёща взяли в оборот
     И в наркоцентр направили бумаги.

     Спасибо опохмельному врачу,
     Спасибо всем, кто принимал участье.
     Что характерно водки не хочу —
     Такое вот свалившееся счастье.

     Мои дружки с утра уже в дугу
     И смотрят с плохо скрытой укоризной,
     А я им: «Нет, не буду, не могу,
     Я занимаюсь дельтапланеризмом».

     Ведь я, Андреич, пью теперь нарзан
     И чувствую себя в родной бригаде
     Как Штирлиц или партизан,
     Посмертно приговоренный к награде.

   А это уже грустное произведение:

     Нас чистоган как траву косит
     И отовсюду жлобством тянет.
     И друг звонок мизинцем сбросит,
     Изобразив, что очень занят.

     Душа как рана ножевая
     Болит и оставляет ямку.
     Я не живу, я доживаю
     И как фельдфебель тяну лямку.

     А что, касатик мой, случилось?
     Откуда вдруг такая смелость?
     Что? Ничего не получилось?
     Ну, из того чего хотелось?

     А, может, слишком был ленивым?
     А, может, цели выбрал плохо?
     Зачем тянуться было к сливам?
     Нет бы, нагнуться за горохом.

     И вот итог твоей гордыни:
     Что на душе темно и пусто.
     Зачем лелеять было дыни?
     Нет бы, выращивать «капусту».

     Мы перед Господом предстанем
     Но не во фраке, а в исподнем.
     Кто хмурым, зимним утром ранним,
     А кто июльским жарким полднем.

     И на весы пред Богом лягут
     Среди мобильников и сумок
     Листы мелованной бумаги,
     А там строка или рисунок.

   На перекрёстке рядом с «ренджровером» оказался чёрный джип с затемнёнными стёклами. Всеволод и Виталий ощутимо задёргались, а Гарик и Марина излучали спокойствие.
   – Гарик, может, поедем, – просительно предложил Виталик.
   – Куда? На красный? – оторопел Гарик.
   – Красный наш, зелёный общий, – попытался сострить представитель СМИ.
   – Если бы Сева оставил возможность бухнуть, тогда другое дело. А трезвый я правила дорожного движения соблюдаю.
   Дверь джипа открылась, и оттуда выглянул вооружённый человек в маске. Сева с Виталиком переглянулись, готовясь к неизбежной развязке. «Сейчас их стреножат и на потолок. Конечно, таких совпадений не бывает. Продал старый дружок. Подобрал, усыпил бдительность и сейчас сдаст из рук в руки». Дверца джипа захлопнулась. Дали зелёный свет. «Ренджровер» тронулся. Джип за ним. Сева открыл рот, чтобы высказать всё, что он думает о подлом предателе, но в зеркале заднего вида заметил, что джип затормозил возле банка. Доктор захлопнул рот и, обернувшись, стал смотреть на разворачивающееся ограбление. Из джипа выскочило четыре человека в масках с автоматами наперевес, и устремились к денежным закромам.
   – Фу, пронесло, – одновременно выдохнули люди-пауки. Оказывается, Виталик думал и вертелся как Сева. Андреичу стало стыдно: «На старого друга подумал», – корил он себя, – «Гарик его подобрал, приютил, а он чуть не наговори лишнего, не оскорбил в лучших чувствах старого корешка. Слава Богу, не успел».
   Гарик ничего, не подозревая о душевных муках, творящихся на заднем сидении, что-то насвистывал под нос. Раздался звук колокола. Видно где-то рядом была церковь. Виталик заёрзал и постарался принять исходное положение для вознесения на потолок. Гарик удивлённо обернулся и покачал головой.
   – Прошу прощения. Рефлексы, – извиняющим тоном оправдывался покрасневший Виталик, – а куда мы едем?
   – На Баррикадную, там клёвый клуб. Вы там, в кандалах фурор произведёте. Вы с нами, решайтесь, арестанты.
   – Нет. Сейчас мы поедем ко мне, выспимся, а завтра у меня состоится разговор с табачными королями, – деловито сказал Виталик.
   – Ни фига себе, как ты быстро ожил, – удивился Сева, – и уже хочешь мной торговать.
   – А с чего ты это взял?
   – А с того, что больше табачным капитанам тебе предложить нечего.
   – Ты прав. Очень хочется денег. Тем более, я столько должен водочным королям и средствам массовой информации, что моя жизнь не стоит ничего. Приходится торговать твоей. Надеюсь, ты не бросишь меня на съедение этим акулам.
   – Виталик, по мне так лучше скрыться. Прости, но ты аферист-неудачник. Что называется ни украсть, ни покараулить. С тобой даже в соседский сад за яблоками лезть опасно. Отступись, а?
   – Да я бы отступился, но столько должен, что меня везде найдут. Единственное спасение срубить с табачников деньги за твоё не действие.
   – Это как? – поинтересовался Гарик.
   – Очень просто. Я выдвигаю им ультиматум. Или они платят нам энную сумму, или мы выпускаем Программу по табаку.
   – И ты думаешь, это второй раз прокатит?
   – А почему нет? Я слышал, в Бершово никто не курит и не колется. Правда, Сева?
   – Правда.
   – Вот видите. Маленький шантаж и золотой ключик у нас в кармане.
   – Мальчики, – капризно вмешалась Марина в разговор, – хватит всё о деньгах, да о деньгах. Давайте заедем в магазин сигарет купим.
   – О! – оживился Гарик, – о деньгах говорить нельзя, а покупать на них можно. Типично женская логика.
   – Какие вы мужики свиньи, – парировала Марина, – лучше сходите, воды купите и бинт для Виталика. Даже мне далёкому от медицины человеку видно, что ему нужна перевязка. Гарри, ты ещё не забыл врачебные навыки?
   – Никогда, дорогая. Медицинские рефлексы, как и пищевые, умирают последними.
   Гарик с Виталиком вышли из машины и направились к универсаму.
   – Севочка, – нежно проворковала Марина, – а можно поближе на ваши оковы посмотреть?
   – Пожалуйста, – Сева протянул ей руку.
   – Нет, – закапризничала девушка, – хочу на два обруча взглянуть.
   Андреич протянул обе руки. Неуловимое движение и наручники щёлкнули на многострадальных запястьях. Ещё секунда и он уже прикован к ручке двери.
   – Эээ, подруга…, – начал изумлённый Сева
   – Тамбовская овчарка тебе подруга, – даже голос у Марины поменялся. Стал похож на скрежет металла по стеклу. Дав по газам и выворачивая руль, девушка-одуванчик материлась и сигналила не хуже матёрого дальнобойщика. Дальше замелькали кадры: женщина, с детской коляской еле-еле выскочившая из-под колёс, изумлённые рожи облапошенной парочки ребят и средний палец Марины, торчащий из окна.
   – Чао, уроды, – это ребятам.
   – Ну, что, хмырь, попался, – это уже Севе.
   – Не везёт мне последнее время с бабами, – горько вздохнул Сева, – одни наводчицы. А у вас там, на Рублёвке других профессий нет?
   – Есть. Но это самая приятная и высокооплачиваемая.
   – А какие ещё профессии там в ходу?
   – Жена и содержанка. Занятия нудные и нечистоплотные. Для брезгливых особ вроде меня не подходят. А ты, молодец, сразу не поверил в совпадение. Всю дорогу стремался.
   – Да, но такого завершения никто не мог предположить.
   – Лохи вы мужики, – захохотала Марина, – а сейчас, извини, я наушники одену, французский язык воскрешу. Наслышана я о твоих паранормальных способностях.
   «Ну, вот. Опять попался. Четыре часа на свободе и будь добр в новый обезьянник. Ладно, хоть друг не продал, одна радость. Как же меня пасут? Мобилы у меня нет. Одежду я менял несколько раз, обувь тоже. Может, мне какой-нибудь микрочип вживили? Те, кто за мной следит, всегда точно знает, где я. Даже в Бершово в разгар железной дисциплины я чувствовал за собой слежку».
   Звенящая усталость навалилась на Севу. Раньше он хоть как-то трепыхался и пытался спастись, а теперь просто не было сил. Тупая апатия и покорность судьбе овладела доктором. Он затих, прикованный к двери. Машина куда-то ехала. Марина сначала поглядывала на Севу в зеркало заднего обзора, а потом перестала, окончательно решив, что пленник полностью деморализован. Достала сигареты, закурила, открыла окно. Знакомое чувство протеста стало нарастать в Андреиче.
   «Вот, сучка», – подумал он, – «совсем обнаглела. Окно, видите ли, открыла. А если я закричу? Или, допустим, изловчусь и двину ногой ей по затылку. Нет, ногой, пожалуй, не достану, да и кричать на ходу нет смысла. Всё равно никто не услышит». Марина слушала французский, погружаясь в тайны фонетики, а Сева уже разработал план. Как только образовался маленький заторчик, Сева набрал полный рот слюны и плюнул мимо Марины в проезжающую машину. Попал в боковое стекло. В «БМВ» сразу задёргались, норовя наказать «ренджровер» за неспортивное поведение. Тем более что Сева показал язык и начал выкрикивать в адрес соседней машины оскорбления типа: «Ложкомойники позорные. Идите сюда. Я вас на ноль помножу».
   Марина быстро закрыла окно, но было поздно. «БМВ» стала прижимать «ренджровер» к обочине. Бейсбольные биты красноречиво замелькали в салоне. Наводчица попыталась оторваться. Куда там. «БМВ» профессионально перегородила дорогу, и девушке пришлось тормозить. Чем хороши женщины, это тем, что стрессовую ситуацию они переносят в полтора раза хуже, чем мужчины.
   – Марина, отстёгивай меня быстрей. Они тебя сейчас убьют. Быки таких вещей не прощают. Я их знаю, это ореховские. Они женоненавистники, а узнают, что ты с Рублёвки, тебе точно хана. Отстёгивай быстрей. Я тебе помогу.
   Девушка засуетилась, запричитала: «Ой, мама, что будет»? и принялась судорожно отстёгивать Андреича. Наконец, он был свободен. Тем временем три оскорблённых гопника не спеша, подступали к «ренджроверу», поигрывая битами.
   – Ну, я пошёл, – раскланялся Сева.
   – Ты же обещал помочь, Севочка.
   – Тамбовский пудель тебе поможет.
   И гопникам: «Спасибо вам, добрые люди. Век не забуду», – последние слова он как обычно выкрикивал на бегу. Толстомясые гопники быстро отстали, крича что-то в спину Андреичу, но это было уже неинтересно. Главное, где спрятаться в таком космическом прикиде среди бела дня. Обручи вызывали нездоровый интерес у прохожих и Сева ломанул во дворы. Это был Проспект Мира, рядом с Банным переулком. Дворы тут были знатные, во всяком случае, для укрытия. Сева заметил стайку подростков по виду беспризорников.
   – Братва, укрывайте. За мной погоня.
   Ребята без лишних слов показали окошко в подвал. Сева, кряхтя, пролез в узкое отверстие и затаился. Прошло десять минут, двадцать. Вроде всё спокойно.
   – Это мы, – раздался детский голос, – не бойтесь, дяденька.
   Пять ребятишек один за другим спустились через окошко в подвал. Они даже на подростков не тянули. Лет десять – двенадцать. Худые, бледные.
   – Спасибо, пацаны. Можно сказать, жизнь мне спасли.
   Сева достал последние двести рублей.
   – Извините, больше нет. Ни в чём себе не отказывайте.
   – Не, не надо, – оскорбились мальчишки, – мы бы и так помогли.
   – Вы так и помогли. Двести рублей трудно расценить как взятку. Что поделываем?
   – Клей сейчас будем нюхать.
   – Клей? Хорошее дело.
   Понятно, торчки-малолетки. Судя по всему, начинающие. Теперь, главное не учить, не занудствовать, а тихой сапой втереться в доверие. Сева рассказал пару анекдотов и перешёл в наступление.
   – А я тут одних ребят знаю, так они кирпичный супчик готовят.
   – Чего? – заинтересовались малолетние торчки.
   – Ну, берут кирпич, заливают водой и варят, а потом это варево пьют. Во, дебилы.
   – Точно, дебилы, – поддержала его пацанва, – совсем лохи. Чего там, в кирпиче-то?
   – Я и говорю, что там может быть в кирпиче кроме глины и силикатов. А вы знаете, что такое клей? Клей это жирорастворитель. А наш мозг это кусок жира. И когда вы клей нюхаете, вы свой мозг растворяете. Тоже самое делает ацетон и бензин.
   – От клея хорошо. Можно мультики посмотреть, – не согласились пацаны.
   – Только потом отходняк тяжёлый, – со знанием дела продолжал Андреич, – а я такие компоненты знаю. Улёт.
   Ребята насторожились.
   – Берёте чай каркадэ, зелёный чай, смешиваете в равных пропорциях и заедаете гематогеном. Башню сносит.
   – Да туфта, – начал было один, – прикалывается дядька.
   – Ничего не прикалывается, я тоже слышал, – возразил другой.
   – Давайте купим и попробуем, – гнул свою линию Сева, – а где мы горячую воду возьмём.
   – Тут одна тётка хорошая термос с кипятком на время даёт.
   Мальчишка побежал за компонентами для «кайфа». А Сева стал расспрашивать пацанов. Выяснилось, что все приезжие: из Смоленска и Лебедяни, Медведёвки и прочих сёл. Все приехали в Москву с родителями за последние полтора – два месяца. Работы нет, жилья нет. Родителей стали депортировать обратно и детишки, кто сбежал, кого родители специально подговорили тут остаться «закрепиться». Вот они и «закрепляются». А народу в Москве всё пребывает и пребывает. Не помогают никакие кордоны.
   «Да», – подумал Сева, – «сбываются мои худшие опасения. Начинается хаос. Верняк с Крестьянской армией это как Февральская революция 1917 года. Все горят энтузиазмом переделать мир, все в розовых очках. Но потом грядёт Красный Октябрь. И вот тут уж будет не до смеха. На смену романтикам и поэтам придут фанатики и палачи. И, главное, лозунг выдумывать не надо. Лозунг остаётся на все времена пока существует человечество: «Взять и поделить». Так что комедия закончена. Начинается вторая трагическая фаза развития, а потом, как обычно, третья – фарс. Но до фарса ещё нужно дожить». Размышления прервал гонец, принёсший чай, кипяток и гематоген. Андреич с видом олдового наркомана начал смешивать зелёный чай и каркадэ. Заварил кипятком и раздал всем по плитке гематогена. Как он и ожидал, мальчишки его в глаза не видели, не то, что в Севином детстве. Шифрующийся нарколог сделал первый глоток из алюминиевой кружки, откусил от плитки гематогена и закатил глаза. Он знал, что все с напряжённым интересом смотрят на него. Сева замотал головой, изображая высшую степень экстаза, и отстранено произнёс:
   – Вот вставило. Давно меня так не торкало. Тепло по всему телу пошло.
   Ребятишки по кругу пустили кружку и стали закидываться гематогеном. Теперь главное внушаемость и авторитет учителя. Сева сквозь веки наблюдал за реакцией ребят. Они действительно тащились. Горячий чай со сладким гематогеном на голодный желудок сам по себе был хорош. А под правильную психотерапию и вовсе становился наркотиком. Ему ещё в институте показывали эти психологические опыты. Допустим, одной группе людей демонстрировали фотографию человека и говорили, что он серийный убийца, и все находили в нём черты маньяка. Показывали эту же фотографию другой группе и намекали, что это Нобелевский лауреат. Мнения группы были противоположны: Высокое чело. Умный взгляд. Волевой подбородок. Да стоит фирменный коньяк разлить по рюмкам и сказать, что это палёный крашеный спирт-ректификат и его даже никто нюхать не будет. А дешёвое пойло налить в дорогую бутылку и трепетно цедить по каплям и все за редчайшим исключением последуют вашему примеру. Причём, каждый считает себя этим редчайшим исключением. Увы, это не так. В Штатах проводили эксперименты. Старым, опытным наркоманам в ломках от души давали снотворные. Когда наркоманы засыпали, хитроумные врачи отрывали семь дней календаря. Проснувшимся через семь часов наркоманам с жалобами на жуткие боли во всём теле, твёрдо и логично объяснялось, что прошло семь дней, и ломка закончилась. Наркоманы под действием железной логики и здравого смысла играли в большой теннис, купались в бассейне и готовились к выписке. Когда обман раскрывался, и пациенты запоздало хватались за бока, было поздно. Им уже никто не верил.
   Мальчишки, свернувшись калачиком, уснули, а Сева опять стал вспоминать. Зимой 2001 года он написал письмо Путину в Кремль. Мол, так и так, Владимир Владимирович, имею опыт борьбы с пьянством и алкоголизмом, наркоманией и игроманией, не говоря уже о табакокурении. Методики подавления влечения можно бесконечно совершенствовать. Нужна государственная поддержка. Ну, написал и написал, ни на что собственно не надеясь. И вдруг приходит ответ. «Ваша просьба рассмотрена. С Вами свяжутся». Связались. Звонит один наркологический деятель и вместо «здрасьте» мат, перемат. Дескать, ты, шизофреник недоделанный, чтоб завтра был у меня в кабинете в девять нуль нуль. Сева пришёл, вежливо поздоровался и первым делом спросил: «Почему это он шизофреник»? Деятель в ответ спрашивает: «А разве нормальные люди письма Президенту пишут»? А Сева: «Я хотел ещё и Бушу написать». А деятель: «Бушу можно. Бушу, пожалуйста. Буш далеко, а наш Президент вот он, рядом». «И что»? – не понял доктор. «И то», – отвечает грозный дядька, – «Там, в Кремле целые отделы разборкой писем занимаются. Увидят такое письмо, как у тебя и давай нам, чиновникам звонить: вы, что же это, дармоеды, хлеб зря едите. Проглядели самородка, проворонили. Ну, в общем, всем по шапке. Да я из-за тебя, подлеца, премию теперь не получу. Убирайся с глаз долой, пока я тебя за Можай не загнал». Больше Сева писем Президенту не писал, отучили.

   Утром в подвале только и было разговоров, что о новом средстве закинуться. Сева уверял, что с каждым разом цеплять будет всё сильнее. А главное, все компоненты можно купить в любом магазине и аптеке. Сева выгреб последнюю мелочь и отдал гонцу. А сам стал смотреть на улицу, точней на ноги прохожих. Ноги спешили по своим делам, тем более, что лето кончилось, а московская осень, если она не тёплая жёстко ставит перед всеми вопрос: как жить дальше? Бездомным искать жильё и работу. Работающим пытаться её сохранить. А пенсионерам сидеть возле окон, вспоминать тёплые денёчки и ждать следующего лета. «Интересно, к какой категории я отношусь»? – задал вопрос себе Сева и не смог ответить. Он заметил гонца, который шёл с пакетом и гнал пред собой камешек. За ним на расстоянии двадцати метров шли два мордоворота. «Начинается», – расстроился доктор, – «опять вычислили. Снова нужно ударяться в бега».
   – Пацаны, – занервничал он, – вы говорили, тут второй выход есть. Мне пора сваливать. Да и вам тоже. А то повинтят.
   – Да с чего вы взяли, дядя Сева, – взялись успокаивать его ребята.
   – Вон, видите, два качка за нашим гонцом топают. Это по мою душу. Но рикошетом и вам достанется. Надо предупредить его, чтобы не светил этот подвал.
   – Я предупрежу его, – взялся один из парнишек, – мы сейчас их проведём как последних лохов. Отвечаю.
   – Ребятки, вы там поосторожней. Меньше всего я хочу подставлять вас. Если что не так, я выйду.
   – Не понадобится, – уверенно сказал малыш и полез в окошко.
   Он стал светить зеркальцем в глаза гонцу. Тот был парень тёртый и рванул навстречу источнику солнечных зайчиков. Казалось, они и секунды не задержались друг подле друга, но со стороны было отлично видно, что действия их подчинены чётко выверенному плану. Гонец стал забирать во дворы. Один из быков побежал за ним, но уже через пятьдесят метров начал неудержимо отставать. Второй пацанёнок рванул в сторону Проспекта Мира и по идее являлся более лёгкой добычей. Мальчишка бежал нарочито медленно, давая преследователю подобраться поближе. Когда же мордоворот почти настигал беглеца, тот немедленно увеличивал скорость. Так повторялось раз семь. Качок один раз даже растянулся на асфальте в тщетной попытке схватить огольца за воротник. Пока мужик вставал, пацан изображал крайнюю степень усталости и учащённо дышал. Верзила купился на детскую хитрость и снова стал преследовать мальца. Они скрылись из глаз. Сева распереживался, что ребята могут попасться, но его успокоили, что это исключено. И действительно через пятнадцать минут оба были возле своего подвала. Все вылезли на свет божий, отошли за угол. Сначала гонец поведал свою историю. Он окончательно загнал и запутал преследователя. Тот даже начал спрашивать обратную дорогу у прохожих. Второй мальчишка отличился ещё больше. Он полез на чердак пятиэтажки, хитро рассчитав размер люка. И мордоворот застрял в проёме. Он наверняка там и остался. Пацанва скакала в восторге и звала доктора посмотреть на застрявшего бандюка. Андреич долго отговаривал мальчишек, убеждал зря не рисковать, потом согласился. На разведку послали самого маленького, вручив ему пустое ведро, если что, скажет, будто он живёт в этом подъезде, просто мусор выносит. Через пять минут он вернулся, ухохатываясь. Бандюк застрял в области плеч, так что головы не видно, одна мясистая пятая точка свешивается. Малец ему отвесил десяток пендалей. Мужик только ногами засучил. Хватаясь за животы от смеха, ребятишки по очереди отправлялись выполнять свой гражданский долг – отвешивать пинков организованной преступности. Последним пошёл Сева. Сначала он решил, как и мальчишки навешать ему пендалей от всей души, а потом через другой подъезд выйти на крышу и надавать щелбанов незадачливому брателле, заодно и допрос произвести. На пятом этаже Сева впервые пожалел, что у него нет фотоаппарата. Здоровенная задница вся в детских отпечатках подошв болталась из чердачного люка. Ноги выделывали чёрти что, пытаясь обрести опору. Всеволод Андреевич залез по лесенке, примерился и с таким удовольствием впечатал пыром по многострадальной заднице, что на сердце сразу потеплело. Бить, конечно, было не удобно, но уж если ребята доставали, то ему сам Бог велел. Десять раз, отведя душу, пошёл вниз. Поздоровался с выглянувшей старушкой, объяснил ей, что шум вызван электриком, чинящим проводку. А он, мол, новый начальник ДЭЗа, известный укротитель электриков и сантехников. И сейчас как раз проводит воспитательную работу с подчинённым. Поэтому просьба на шум внимания не обращать и спокойно заниматься своими делами. Пацанам строго настрого запретил идти с ним, ему-то терять нечего, а им лучше не светиться. На крыше картина была не менее живописна. На фоне восходящего солнца большая бритая голова торчала из люка, окружённая оранжевым нимбом.
   – Да, конкретно ты застрял, браток, – захохотал Сева, – сейчас я буду устраивать тебе допрос. Я буду добрый и злой следователь в одном лице. Сначала отвешу пару щелбанов а после зачитаю твои права.
   – Не смешно, – ответила неожиданно интеллигентным голосом говорящая голова.
   – Извини. С шутками не угодил, посмотрим как с щелбанами.
   – Я из Интершела, капитан национальной безопасности – сказала голова, и Сева сразу понял, что голова не врёт, – удостоверение в нагрудном кармане. Правда, не представляю, как ты его достанешь.
   – Уж как-нибудь, – Сева кончиками пальцев зацепил заветную корочку и вытащил наружу. Прочитал.
   – Действительно, капитан Интершела. Ну, извини, кто же знал?
   – Толкай сверху. Только не сильно, чтобы я резко не грохнулся.
   – Слушай, давай 911 вызовем, а то я чего не так сделаю, ты потом костей не соберёшь.
   – Делай, что тебе говорят. Только службы спасения не хватало.
   – А что ты имеешь против?
   – Я против того, чтобы об этом на работе узнали. Мне же год житья не будет.
   – Логично. Ну, тогда приготовься… – Сева хотел сказать Вини Пух, но решил не связываться. Всё-таки человек при исполнении. Хотя конечно ассоциации напрашивались сами собой. Сева – умный кролик толкает интершеловца – Винни, застрявшего в узком проходе.
   – Давай я тебя лучше за ноги дёрну. Да и подстелем что-нибудь.
   – Что ты можешь подстелить?
   – Ну, не знаю. Я тут с одной бабкой познакомился. Может, она выделит какой пуховик.
   – Давай, только быстрей.
   Сева спустился на улицу, рассказал ребятам, что за фрукт застрял в люке. Те перепугались.
   – Ладно. Дуйте к себе в подвал и сегодня не высовывайтесь.
   – А что с вами будет? Может, вместе спрячемся?
   – Я от бандюков бегал, от государевых людей смысла нет. Но вы меня в гости ждите.
   Попрощавшись с пацанами, пошёл к бабке. Та дала ему старый полушубок, с подозрением косясь на его браслеты.
   – Это новая униформа. Можно даже сказать спецодежда, – уверил её Сева.
   – А зачем? – не поняла бабулька.
   – Для солидности, – Андреич был как никогда серьёзен, – а у градоначальника ещё обруч на шее будет с шипами, чтобы все видели, что он самый главный.
   Схватив за ноги интершеловца, Сева стал его дёргать. Но тот застрял капитально. Тогда повис на капитане, даже начал раскачиваться. И ожидаемое произошло. Оба рухнули на лестничную клетку, причём оба мимо полушубка. Хромая и поддерживая друг друга, пошли сдаваться. Но по пути Сева передумал.
   – Слушай, капитан, я тебя от подколок спас, расскажи всё, что знаешь?
   – Сначала тебя пасли люди Полковника. Потом Димины головорезы. А в конце уже английская разведка.
   – Товарищ капитан, вы при падении головой не ударились? При чём здесь английская разведка?
   – При том. Диму ты видел. Это табачный король Москвы и окрестностей. Он очень хотел тебя заполучить. У него относительно тебя большие планы. А англичане уже позже нарисовались. У них как всегда одна задача дестабилизировать и ослабить Россию. И сейчас очень удачный момент. А ты знаешь, кто тебя всегда сдавал?
   – Кто?
   – Твой дружбан Валентиныч.
   – Ты гонишь, служивый. Мало того, что ты порочишь светлое имя, он физически не мог этого сделать.
   – Как же. Это именно он скинул тебе мелочь, она и фонила, давая сигнал. В твоём положении можно расстаться с чем угодно, но мелочь ты будешь хранить до конца. Только вчера ты дал её мальчишкам, а мы к тому времени обезвредили агентурную сеть. Виктория жена Валентиныча была завербована ещё три года назад МИ 5. Думаешь, его сын просто так учится на туманном Альбионе. Ничего подобного: за маленькие услуги приходится платить большими компромиссами.
   – Вот оно как. Точно мелочь он мне отдал после первой поездки к Вике. Он тогда ещё сказал, что переходит на крупные купюры, – стал припоминать Андреич.
   – Вот. И всё это время ты был под колпаком.
   – А я как дурак избавлялся от телефонов, одежды и обуви. А сигнал давала мелочь. Что каждая монетка?
   – Конечно. Хоть одна денежка да всё равно бы у тебя осталась. Наверняка ты перекладывал её из одной одежды в другую.
   – Естественно. Это богатые мелочь выкидывают. А я каждую копейку берёг.
   – На это и был расчёт.
   – Вот, гад, подвёл меня под монастырь. Значит, они знали каждый мой шаг, а я-то шифровался. Хотел переиграть профессионалов на их поле, придурок.
   – Так какие у тебя планы, Всеволод?
   – Планы у меня, как и всё в этой стране пятилетние. Во-первых, я хочу от тебя убежать, точнее ухромать. Сдаваться вашей конторе мне что-то не улыбается. Посадят в цугундер и будут полгода мурыжить, разбираться кто прав, кто виноват, а жизнь-то проходит. Во-вторых, от мелочи я избавился, так что надеюсь затеряться на бескрайних просторах Родины и её окрестностей.
   – Делаю встречное предложение.
   – Делай, – Сева на всякий случай отхромал на несколько шагов, – но если ты хочешь грамоту на глянце за меня получить – я против. Я люблю государство, но не до такой же степени.
   – Нет, я предлагаю обеспечить тебе встречу с Димой и Валентином. Сделаю то, что не удалось сделать Виталику.
   – А почему?
   – Потому что он очень жадный. Его цены за посреднические услуги, не лезли ни в какие ворота. Таких цифр просто не бывает. Мои аппетиты гораздо меньше. Так как? По рукам?
   – По ладоням. Значит, ты не хочешь пахать на государство, а желаешь поработать на себя? А почему я должен тебе верить?
   – Не хочешь, не верь. Я скажу тебе одно. Любой мало-мальски умный человек на государевой службе ждёт свой шанс. Ходит на постылую работу, получает свои гроши и ждёт, ждёт, ждёт. Бывает, что и не дожидается. Но если шанс предоставляется, нужно его не упустить. Потому что другого может не случиться. Ты мой шанс. Ради него я застрял в люке и терпеливо сносил шлепки этой малолетней шпаны. Только ради этого шанса буду хромать месяц. Я разбежался с напарником, я отрубил телефон и рацию, я отключил все навигаторы. Нас невозможно ближайший час запеленговать даже из космоса. Я обеспечу тебе любую поддержку, разумеется, в пределах моей компетентности, а это поверь не мало. Я обеспечу твою безопасность и конспирацию. Я сведу вас и получу за это от табачного короля немножко деньжат. Для него это смешная сумма, а для меня возможность безбедной старости.
   – И что требуется от меня?
   – Дать принципиальное согласие и через семь минут мы встретимся с Димой в кафе.
   – Так просто?
   – Конечно. Твой ответ?
   – Да.
   – Тогда пошли.
   На веранде открытого кафе сидел Дима и приветливо махал рукой. Глядя на этого улыбчивого человека в майке со смешным рисунком, никто бы не подумал, что он ворочает миллионами.
   – Присаживайтесь, господа. Забавное у нас с вами трио: капитал, власть и идея. Как вы думаете, доктор, в каком порядке они располагаются по значимости?
   – Власть, капитал, идея, – расставил приоритеты Сева.
   – Капитан, ваше мнение?
   – Согласен.
   – Не быть вам миллионерами. Сначала всегда идёт идея, а потом уже власть и капитал. Только идея движет миром. В наше постиндустриальное время конкуренция настолько высока, ниши в бизнесе так плотно забиты, что только свежая идея способна дать импульс бизнесу и позволить обогнать конкурентов. Не так?
   – Не знаю, – задумчиво произнёс Сева, – идей у меня всегда было выше крыши, а вот миллионами никогда не пахло.
   – Закономерный процесс. Один придумывает, второй претворяет в жизнь. Второму основные дивиденды, но ведь и первому перепадает?
   – Вот именно что перепадает.
   – А чтобы вы хотели, доктор?
   – Я бы хотел сидеть в открытом кафе, пить кофе и смотреть взглядом стороннего наблюдателя на жизнь большого города, а не скитаться по обезьянникам и подвалам, не висеть на потолке и не бегать от всяких моральных уродов. Но пока большой капитал молотит деньги, мне остаётся только от всех бегать. Или прибежать к кому-нибудь одному.
   – Вы всё правильно говорите. Если вы изобрели что-то бездарное, можете не беспокоиться, вы никому не нужны. Пейте свой кофе и глазейте на прохожих. Но если вы открыли нечто приносящее деньги, автоматически становитесь заложником своей идеи. У вас попытаются её выкрасть, на ней заработать, а если удастся, то и вообще оттяпать. Вы слышали такие адреса? – Дима назвал два знакомых адреса.
   – Конечно, слышал, Там ворюги окопались. Спёрли мою методику и работали себе, пока не началась всеобщая трезвость.
   – Они плохо кончили, решив заняться процессом раскодировки. Хотели «нарубить лёгкой капусты».
   – Да вы что? И как? Хотя я уже знаю ответ.
   – Как вы уже догадались, их кабинеты разнесли по кирпичику. Есть жертвы среди персонала. Наш народ скор на расправу. А эти идиоты на третий день после выхода Программы, когда накал страстей был так велик, развесили плакаты по городу, предлагая раскодироваться. Сами виноваты.
   – Мне их не жалко. На чужую кровать рот не разевать. Ну, вы слышали, что хочу я. А что хотите вы?
   – О, я много чего хочу. Например, мне интересно: вы монтируете запрет на табак, но ведь можете и вмонтировать: кури больше, кури сигареты такой-то марки? Или не можете?
   – За такие штучки сразу дают пять лет строго режима. Как за вооружённый грабёж. Так что лучше на лебеде, да на свободе. Ко мне подкатывались и мебельные короли и тур фирмы. Я всех посылал.
   – Вам не нужны деньги?
   – Дураков нет. Даже на своей, не самой дорогой аппаратуре, я могу засечь дополнительный кадр в любой программе. На мониторе в левом верхнем углу начинает мигать крестик, если есть скрытая вставка. Так что про это забудьте.
   – Хорошо. Другой вопрос. Вы могли бы монтировать фразы по желанию человека? Допустим: «У меня всё получится», «я хочу лучше работать и купить квартиру в центре Москвы»…
   – Это, пожалуйста.
   – Здравствуйте, – подошёл Валентин, глава холдинга «ФИГЛИМЕД».
   – Скажите, доктор, как вы относитесь к платной медицине?
   – Умеете вы задавать вопросы. Неоднозначно отношусь. Если у вас есть время, я поясню.
   – Мы не спешим.
   – В моей жизни было три момента, когда я понял, что капитализм сменил социализм окончательно. Во-первых, в начале девяностых перед Пасхой стали продаваться крашенные яйца. То есть женщины не собирали весь год луковую шелуху, чтобы самим красить скорлупу, а покупали уже готовый продукт. Во-вторых, тогда же появилась варёная сгущёнка. И опять, не надо было её варить три часа в кастрюле с водой, а просто купил и съел. И, в-третьих, стали лечить здоровые зубы.
   – Это как? – все заинтересовались.
   – А вот так. Я тогда работал в частном наркологическом кабинете, а через стенку был частный стоматологический кабинет. Со стоматологами мы здоровались, не скажу, что дружили, но здоровались, поддерживали какие-то отношения. И как-то заболел у меня зуб. Зачем искать стоматолога, когда он за стенкой резонно решил я и обратился к нему за помощью. Стоматолог назвал приличную сумму за один зуб, но, в общем-то, удобоваримую и я согласился. Он залез мне в рот и огорошил: у меня шесть больных зубов. Шесть. Только у одного кариес вылез наружу, а у остальных пяти снаружи всё хорошо, а внутри всё плохо. И если сейчас же эти зубы не полечить, то я останусь сморчком беззубым на всю оставшуюся жизнь. Правда, это будет в шесть раз дороже, но куда без зубов в двадцать семь лет? Пришлось согласиться. Он занялся моим больным зубом. Я сидел с открытым ртом, и потихоньку тень сомнения закралась в мою молодую душу. Как это так: снаружи хорошие, а внутри плохие, и не болят, и не беспокоят? Да ещё он с медсестрой как-то нехорошо переглянулся. Закончил он с моим больным зубом, собрался сверлить другие. И я его спрашиваю: как можно без рентгена, на глаз определить ещё пять больных зубов, которые даже на холодное не реагируют? Тут он заметался, стал оправдываться, что у него сын учится в спецшколе, а это очень дорого. Меня успокаивали все четыре стоматолога. А я всё порывался ему рожу начистить. Главное, он даже не скрывал, что рассверлил бы мне пять здоровых зубов. И в качестве оправдания приводил эту дурацкую спецшколу. По уху я ему всё-таки съездил, а для себя усвоил: капитализм окончательно закрепился на наших широтах. Ни один стоматолог в бесплатной государственной поликлинике не будет лечить здоровые зубы. Я уверен. Пациент будет восемь часов ждать своей очереди. Его сто раз обматерят и облают, но никто никогда не будет лечить ему здоровые зубы. Поэтому платная медицина – хорошая вещь, если знаешь некоторые правила.
   – А вы их знаете, доктор?
   – Я знаю.
   – А что же тогда молчите?
   – Да я книгу об этом напишу.
   – Когда?
   – Скоро. Напишу, дам почитать.
   Они расплатились и пошли вчетвером по Москве. А город уже кипел другими страстями. В своих кандалах Андреич смотрелся очень даже гармонично. Москва стала напоминать Амстердам. Один раз он был там во время забастовки мусорщиков. Горы чёрных пакетов с мусором, панковская толпа с гуронами на головах, с серьгами в носу, в шипастых куртках и с разнообразными цепями, цунами анаши, когда попадаешь на какую-нибудь улицу, а она вся пропахла марихуаной. А рядом спокойные бюргерские районы, где, кажется, даже голуби не гадят. Вот чем запомнилась столица свободной Голландии. В столице России разделение произошло по возрастному принципу. Старшее поколение стало яппи, молодое – хиппи. Анашой шибало в нос на каждом углу. Использованные шприцы устилали мостовые. Блистеры из-под таблеток блестели на солнце. Какой-то амфетаминщик прыгал с поднятыми руками перед витриной.
   – Что это он? – заинтересовались собеседники.
   – Экстази обожрался, – пояснил Сева, – я на них насмотрелся. Они в ночном клубе стимуляторами закинутся и скачут всю ночь. Утром их выгоняют, а заряд внутри ещё сидит, вот он и прыгает, пока действие таблеток не закончится. Потом придёт домой и завалится спать на двадцать часов. Потом на него жор нападает, он лопает и силы восстанавливает, а потом по новой в ночной клуб. Другой игольщик, судя по всему героинщик, загашенный до последней степени отстаивал свой шприц. Его вязали муниципалы, а он вместо того, чтобы избавиться от вещественного доказательства, наоборот прижимал полный шприц к груди. Третий, видно под винтом носился по улице как оглашенный. Севе рассказывала одна мамаша торчка, как после инъекций подобной гадостью, он потеет таким жёлтым потом, что простыни можно выбрасывать, они не отстирываются.
   – Доктор Крылов. Доктор Крылов, – закричали в толпе, – спаси нас доктор Крылов.
   Кричали с издёвкой.
   – А вы, доктор, популярны, – со смешком заметил Дима.
   – В гробу я видел такую популярность, – заартачился Сева, – пойдём отсюда. Я обдолбанных на всю оставшуюся жизнь навидался.
   – Нет, доктор, так просто нас не выпустят. Придётся речь толкнуть.
   – Да запросто. Но боюсь, им моя речь не понравится. Правду никто не любит, – Сева залез на парапет и не хуже, чем в Бершово разделал всех под орех:

   Мифы о наркоманах.

   Миф 1. Наркомания не лечится. Ничего подобного. Покажите мне 40-летних наркоманов. Покажите 50-летних. Это водку можно пить и в двадцать, и в сорок, и в шестьдесят лет. С наркотиками всё по-другому. Средний стаж наркомана – пять лет, потом он или умирает, или спрыгивает, или садится в тюрьму. У наркоманов всё концентрировано: и райское наслаждение, и быстрая расплата. Даже в 25 лет наркоман, выглядит как пенсионер на дискотеке, ведь средний возраст потребляющих наркотики 19 лет. А к двадцати пяти половина его друзей отбросили карандаши. Если наркоману старше 25, его заслуги в этом, как правило, нет. Спасибо нужно сказать его родителям, которые его укладывали в клиники, снимали ломки и «омолаживали».
   Миф 2. Передозировка. «Он умер от передозировки» – это выражение стало нарицательным. Попробуем разобраться, так ли это. Если не брать совсем юных торчков, то выходит неувязочка. Наркоманы со стажем – профессора и академики в своей области. По умению попасть в самые тонкие вены, они дадут сто очков вперёд процедурной медсестре. По знанию психотропных препаратов – самому опытному фармацевту. И, заметьте, наркотический кайф гораздо легче алкогольного, который грамотные люди называют бычьим. Так с чего, согласитесь, наркоману, который сидит на двух кубах вводить себе десять. Попробуем разобраться. У наркоманов есть такое выражение «бодяжить», то есть в чистый героин сыпать всё подряд, похожее по цвету и консистенции на героин. А это сахар, извёстка, мел… Самое страшное, кстати, сахар: получается, как будто человек зараз слопал двадцать тортов птичьего молока. И поджелудочная железа не выдерживает – панкреатит – панкреонекроз – быстрая смерть. Причём здесь передозировка? Наоборот, героина было мало, зато сахара много. Возникает закономерный вопрос, а кто же бодяжит? Да все. Все, кто хочет заработать побольше денег или откроить и себе часть дозы.
   Миф 3.Трудно лечить наркоманов со стажем. Наоборот, чем больше стаж, и взрослее пациент, тем легче найти с ним общий язык. Хуже нет 12-летних торчков, которые готовы нюхать клей и прочую гадость. Эти подростки не представляют себе, что хуже клея трудно что-либо придумать. Ведь клей жирорастворитель, а мозг всего лишь кусок жира. Токсикоманы просто растворяют свой собственный мозг. Если вы посадили жирное пятно на брюки, его надо выводить жирорастворителем. То же самое происходит с нашим единственным и неповторимым мозгом.
   Миф 4. Есть тяжёлые и лёгкие наркотики. Если у вас к чему-либо развивается зависимость, не надо придумывать себе отговорки. Допустим, вам понравились оливки. Теперь при каждом удобном случае вы выставляете их на стол. То же самое касается мороженого, шоколада, кофе, табака. Согласитесь, никого не надо отучать от рыбьего жира. А зависимость тем и характерна, что она никогда не стоит на месте. Она растёт не по дням, а по часам. Все сторчавшиеся наркоманы не родились таковыми, они просто считали себя умнее всех. Они были уверены, что будут нюхать героин или кокаин один раз в месяц. Но наркотики умеют ждать и через некоторое время, как водится, приходится колоться пять раз в день.
   Миф 5. Если отказаться от наркотиков, жизнь станет тусклой и серой. Всё это сказки для молодых наркоманов, у которых ещё вены не протухли, а родительские кошельки не опустели. Всю ту энергию, которую эти люди тратят на поиски новой дозы, им будет не хватать всю оставшуюся жизнь. Наркоманы со стажем уже не приход ловят, им нужно уколоться, чтобы найти в себе силы почистить зубы или завязать шнурки. Наркомания и алкоголизм – единственные заболевания, где прогноз с каждым годом лучше. То есть при других заболеваниях всё хуже, а здесь всё лучше.

   – Понятно? – спросил удивлённых слушателей Сева, – за всю свою практику я видел только одного шестидесятилетнего наркомана. Это был вор в законе и своё долголетие он объяснял долгими отсидками. «На зоне наркоту легче достать, чем на воле, но масть не позволяет». Десятилетние вынужденные ремиссии и позволили ему стать нарко долгожителем. Но это единственный случай в моей практике. Когда он смотрел на экран, то боялся моргнуть – так хотел спрыгнуть со «стекла», то есть ампулированных опиатов, а не той гадости, которую себе колет подавляющее большинство наркоманов. Кстати, вот ещё в чём секрет его долголетия. Но такие препараты настолько дороги, что далеко не каждый может себе их позволить. Так что, господа, у вас не большой выбор: или спрыгнуть или умереть. Я предлагаю спрыгнуть.
   Они пошли дальше. Город напоминал развороченный улей. Людей стало так много, что казалось, столица лопнет. Теперь она напоминала какой-нибудь Токио или Гонконг. Народ шел плечо к плечу, скрытая агрессия сквозила в каждом движении. Они вышли к Тверской. Перед приёмной Партреза стоял тот самый депутат, первый крестник Севы, который и послужил толчком всех злоключений. Он что-то увлечённо доказывал Виталику. Ух, ты, и этот здесь.
   – Здорово, Виталик.
   – Здорово, Севак, я смотрю, меня уже опередили. Ничего, будет и на нашей улице праздник. Знаешь, у меня есть идея…
   Тут у депутата зазвонил телефон. Звонок его напоминал звук колокола. Сюсюкин тут же упал на асфальт и занял правильную исходную позицию для вознесения.
   – Извините, рефлексы, – покраснел он и напустился на депутата, – сколько раз я тебе говорил: смени звонок, сволочь.
   Всей толпой отправились дальше. Разговор шёл о новой Программе. Сева в разговоре не участвовал. Он думал о совпадениях. Депутат пришёл лечиться именно к нему. А мог бы и не прийти. Партрез нуждался в предвыборных ходах. Виталик мечтал об острове. Всё сошлось, как в пасьянсе и вот мы видим совсем другую страну. Кучка авантюристов в целях личного обогащения поставила на дыбы огромную державу. И ведь это только начало. Разве Горбачёв, затевая перестройку, хотел развала СССР? Он хотел провести маленький косметический ремонтик, не затрагивая основ государства, а получил новый экономический строй. Так и они, устроив годичную ремиссию, поменяют менталитет народа. Хорошо это или плохо покажет время…
   Размышления прервал знакомый голос:
   – Нет, Витюша, ты только посмотри на этих оглоедов. На них же пробы ставить негде.
   Это же Троекуров со своим другом Ушанкиным. Оба в дешёвых полосатых костюмчиках с непременным жёлтым галстуком. Троекуров ещё в щегольском канотье. Судя по всему, менеджеры низшего звена. Они сидели на лавочке, ели бублики, запивали морсом и обсуждали молодёжь.
   – Мы так себя не вели, – убеждённо прогнусил Витюша.
   – Никогда, – подтвердил Троекуров, грациозно оттопырив мизинец, – бывало выпьешь сто грамм и больше ни ни. А чтобы валяться, такого сроду не было.
   – Мне бы сейчас пулемёт, я бы всю молодёжь пострелял. Разбаловались, падлы. Учиться не хотят, работать не хотят. Вот мы с тобой никогда ни одного дня не прогуляли, с утра до вечера на работе, – горячился Ушанкин.
   – Вся жизнь прошла в труде, – вторил ему возмущённый до глубины души Троекуров.
   – Смотри, топ менеджер, – встрепенулся Витюша, – хватай его.
   Они быстро окружили юркого паренька с бегающими глазками и усадили между собой на скамейку.
   – Игорь Сергеевич, а когда зарплата?
   – Завтра, – дежурно хрюкнул главный.
   – А мы хотим сегодня, – наступали служащие.
   – Банк деньги не перечислил… – начал, было, шеф.
   – Не по делу шуршишь, кулёк – оборвал его Витюша.
   – Забыл, как в глазах бычки шипят? – задушевно спросил Троекуров.
   – Да нет, я…
   – Ты у меня в скафандре мыться будешь, – пообещал Троекуров и по-гусарски раздавил пластиковый стаканчик, – понял?
   – Вечером получите всё причитающееся, – наконец, всё осознал начальник.
   – Вот так-то лучше, а то мне кредит за машину платить, – деловито загудел Ушанкин.
   – А мне окна пластиковые ставить, с ними инсоляция лучше, – поддержал Троекуров, – ну, ладно, иди, не мешай молодёжь рассматривать.
   – Вот это да, – подумал Сева, – вернусь к себе, а у всех пластиковые окна. Один я дурака валяю.

Часть вторая. Пустые хлопоты

   Ключ провернулся в замке и, наконец-то Сева очутился дома. Первым делом он отправился в туалет. Это только в голливудских фильмах, пришедший домой человек слушает автоответчик, рассматривает фотографии близких и задумчиво смотрит в стену. В жизни все сразу бегут в туалет. Над зеркалом горели два лампочки. «Как интересно», – размышлял Андреич, когда он покидал квартиру три месяца назад, горела только одна лампочка. Наверное, вторая отдохнула и тоже решила посветить. Бывают же на свете чудеса. Конечно, бывают. На диване в комнате сидел мастер на все руки, так вовремя слинявший из конспиративной квартиры перед кровавой расправой.
   – Вы совсем запустили квартиру, – озабоченно произнёс он, – лампочки не горели, кран подтекал, в холодильнике шаром покати.
   – Да, – горько кивнул Сева, – и ключи торчали в двери.
   – Нет, ключей не было. Пришлось воспользоваться отмычкой. Но в остальном, квартире пошло только на пользу моё пребывание.
   – Спасибо. Интересно, пойдёт ли оно на пользу мне?
   – Это будет зависеть от вас. Скажите, какие отношения вас связывают с Димой и Константином? Я хочу, чтобы вы отвечали честно, а не то плохо будет.
   – Опять. Опять плохо скрытые угрозы звучат в вашем голосе. Мне бы тоже хотелось узнать, какие тёмные силы вы представляет? На кого вы работаете? Что хотите?
   – Здесь вопросы задаю я, – пророкотал домушник фразу из советских фильмов и пристально уставился Севе в глаза.
   Лучше бы он этого не делал. Это Андреич знал, что надо проецировать взгляд в затылочной области. Мастер на все руки таких тонкостей не ведал, быстро опустил газа и смешался. Глядя в сторону и потеряв психологическое преимущество внезапности, начал допрос по новой:
   – Какие отношения вас связывают с Димой и Константином?
   – Исключительно деловые. Я бы согласился на усыновление, если вы на это намекаете.
   – Хватит острить. Теперь вы будете работать только на меня. И выполнять все мои распоряжения.
   – Хороший вы парень, только шутите как Петросян. Вы бы хоть пистолет достали, не поленились. А то как-то несерьёзно получается.
   – И достану! Когда время придёт! – почти выкрикнул мастер.
   Беседа выходила у него из-под контроля. Складывалось впечатление, что мастер не знает, что делать. Он вскочил и нервно заходил по комнате.
   – Я вам и порожек в ванной приклеил, и петли дверные смазал! – горя праведным гневом выкрикивал рукастый налётчик.
   – Спасибо большое. Скажите, сколько я вам должен? Я расплачусь, – начал подхихикивать Сева.
   «Судя по всему, это действительно мастер на все руки. А никакой не спецназовец и не тайный агент. Тоже хочет на мне денег наварить».
   – А знаете, – начал Андреич, – те бандиты первым делом выпытали у меня ваши приметы. У них на вас огромный зуб. Я, конечно, долго отказывался говорить, терпел пытки, но потом вас предал. Всё рассказал.
   – А что их интересовало? – нервно сглотнул слюну мастеровой.
   – Ну, например, кто вас предупредил о готовящемся налёте? Где вы храните партийную кассу? Они вас считали мозговым центром и хранителем всей наличности.
   – Да меня Люська попросила стиральную машину ей установить. А потом у себя оставила.
   – Какая Люська? – быстро спросил Сева, – уж не та ли Люська, которая тамбовской братве подлянку кинула?
   – Ка какую подлянку, – начал заикаться мужик с золотыми руками.
   – Известно какую. Подставила их и весь общак умыкнула. Вы старую стиральную машину видели? – нагнетал Андреич.
   – Нееет, – заблеял мужик.
   – Она была набита деньгами и золотом тамбовской группировки. Её уже наверняка в швейцарский банк переправили. А Люська для отвода глаз поставила новую стиралку. Плохи твои дела, я бы за твою жизнь не дал теперь ни копейки. Ты крайний, больше некому.
   – По почему? – сорокалетний мужик напоминал нашкодившего школьника начальных классов.
   – Потому. Извини, что я тебя сдал. А что было делать? Они секатором угрожали. Теперь тебя везде найдут. Да не дрожи, возьми себя в руки. Тебе нужно изменить внешность: побрейся наголо, и отрасти бороду. И помни: эта квартира – самое опасное для тебя место. Она всегда под колпаком. В метро не суйся, опасно. Углубись в лес и пару суток пережди. Желаю тебе, чтобы ты ушёл от аспидов, – частя и не давая мастеру опомниться, Сева лёгкими пинками проводил его до двери.
   – Спасибо, – выдохнул мужик.
   – Пожалуйста, – а про себя подумал: «Если пациенту в разговоре с доктором не полегчало, значит это плохой врач, а если поплохело, значит, хороший».
   Мужик крупными прыжками преодолел лестничный пролёт и скрылся за дверью. А Сева поплёлся варить кофе. Он был собой доволен – прошедшее лето закалило его дух.
   Через час раздался телефонный звонок. Это был Дима.
   – Как дела, доктор, отдыхаете?
   – Как же, отдохнёшь тут, – и Сева поведал о визите горе-мастера.
   Дима разделил веселье.
   – Как вы думаете, доктор, почему наши люди так любят лёгкие деньги?
   – Я считаю, всё дело в православии.
   – Интересно. А поподробней?
   – Какие религии стоят во главе западной цивилизации? Католичество и протестантство. С детства ребёнку вбивается идея: трудись и всё у тебя будет. Об этом сколько раз уже писалось. Даже в детских сказках проповедуется труд. Все эти храбрые портняжки и прочие трудоголики с помощью труда и терпения добиваются чудес. В православных сказках такое тоже есть, но чаще какой-нибудь Емеля поймал щуку и как ему масть попёрла. Хочешь – на печи катайся, хочешь – в царях ходи. Причём сразу и без усилий. Это моя точка зрения, я её никому не навязываю, потому что не очень разбираюсь в подобных вопросах. А в наркологии это сразу бросается в глаза. Никакие 12 шагов, никакие анонимные алкоголики не приживаются на российской почве. Никто не желает в течение десяти лет два раза в неделю ходить на занятия, рвать на себе рубаху, каясь в прошлых грехах и трудиться душой. Зато прийти к доктору один раз закодироваться – милое дело. Даже несколько сеансов пройти и то проблема. Все пациенты хотят за один раз, перевоплотиться в светлую и беспорочную личность.
   – И получается?
   – Конечно. Если методика не работает, она умирает через полгода. А если ей пятьдесят с лишним лет, надо делать выводы. Так и психоанализ у нас никак не пустит корней. И так его преподносят и этак. Никак не приживается. Менталитет-с. Хотим сразу и без усилий.
   – И вы знаете, что делать?
   – Естественно. Могу рассказать.
   – Давайте не по телефону. Сейчас за вами заедет белый «мерседес», – он продиктовал номерные знаки, – вы подкатите ко мне, и мы пообщаемся. Согласны?
   – А может завтра?
   – Доктор, у деловых людей нет слова завтра. Есть только сегодня.
   – Понял.
   «Вот», – с горечью подумал Андреич, – «ещё не привязанный, а уже повизгиваю», и пошёл опять варить кофе. Через десять минут раздался звонок в дверь. Сева выглянул в окно и увидел белый мерс с требуемыми номерами. Допивая кофе и чертыхаясь на свою мягкотелость, посеменил к машине. В ней сидело трое.
   – Здравствуйте, Всеволод Андреевич, присаживайтесь, пожалуйста. Отключите свой мобильный и отдайте мне, будьте добры.
   – Зачем? – насторожился Сева, он только утром купил себе телефон, а его уже отбирают.
   – Чтобы он не давал сигнал, я положу его в специальный титановый ящичек, а потом отдам обратно. Идёт?
   – Идёт, – покорно согласился Андреич.
   Его мысли приняли меланхолический оттенок: «он опять от всех зависим. Снова вступил на скользкую дорогу постоянных компромиссов. Вместо того чтобы, наконец, отдохнуть, едет неизвестно куда, неизвестно зачем. Отдал за каким-то чёртом мобилу. Ни в какой титановый ящичек он, конечно, не верил, считая это очередной уловкой богатых по нагону жути и трепета на бедного нарколога. Вот, дескать, смотри, олень, как у нас всё круто: белый мерс, титановый ящик. Сейчас ещё какой-нибудь финт выкинут, чтобы закрепить успех». Как в воду глядел.
   – Всеволод Андреевич, позвольте мы завяжем вам глаза?
   – За каким чёртом? – Сева стал закипать, – я и так вижу, что круче вас только яйца. Я преисполнен почтения перед вашим белым «мерседесом», перед титановым сундуком и дорогими часами, сверкающими на ваших запястьях. Я с благоговением вдыхаю аромат дезодоранта последней серии из-под ваших подмышек. Я любуюсь формой ваших ботинок и расцветкой ваших галстуков. Я в полном восторге от покроя ваших костюмов. Я проникся трепетом от близкого сидения с вами. Я осознал свою полную ничтожность. Учитывая, что я не пукал и не сморкался в рукав, может, оставим мои глаза открытыми?
   – Нам очень жаль, но таковы инструкции. Мы люди подневольные, сами понимаете. Конечно, никто не наденет вам повязку на глаза насильно, но о премии за квартал нам придётся забыть. Жизнь в Москве дорогая, а у нас семьи. Всеволод Андреевич, а?
   – Давайте свою повязку, – сварливо сказал Сева и нахохлился.
   Это ему не нравилось. Не нравилось сидеть и ехать неизвестно куда с завязанными глазами. Не нравилось выслушивать железные аргументы о лишении премии и грозящей безработице со стороны водилы и охранников. А главное, не нравилась манера богатых, ничего пока не давая, отнимать свободу выбора и подчинять своим прихотям. Типа мы заберём у тебя свободу, но дадим взамен деньги. А потом ни свободы, ни денег – одни унижения.
   Машина остановилась. С Севы сняли повязку. Он завертел головой. «Мерседес» стоял перед огромным домом, можно сказать дворцом. Глухой, высоченный забор закрывал окрестности. За ним мог скрываться дремучий лес, а мог и фешенебельный посёлок для мультимиллионеров.
   – Всеволод Андреевич, проходите в дом, – аккуратная старушка в передничке позвала с веранды.
   Сева поздоровался и вошёл в чертог. Сразу навалились колонны, сводчатый потолок, витражные стёкла, шкуры диких зверей на полу. Сразу захотелось снять ботинки и в носках на цыпочках ходить по наборному паркетному полу и восторгаться, восторгаться, угождая хозяевам дворца. Чтобы прервать это нездоровое желание, Сева запросился в туалет. На выходе его встретил маленький, кругленький, уютненький старичок.
   – А, Всеволод Андреевич, меня зовут Борис Яковлевич.
   – Очень приятно. А где Дима?
   – Очевидно у себя дома.
   – А где же тогда я?
   – У меня дома.
   – Так, – Сева задумался, – значит, вы живёте в разных домах. Логично. Но ехал-то я в гости к Диме, а не к вам.
   – Ехали к нему, а попали ко мне. Такие накладки случаются, если прослушивать чужие телефоны и менять номерные знаки.
   Сева обернулся. Двое охранников стояли сзади. Их вид не предвещал ничего хорошего. Сразу перестали держать ноги.
   – Я, пожалуй, присяду.
   – Присаживайтесь, Всеволод Андреевич, присаживайтесь. В ногах правды нет. А вы знаете, кто я?
   – ?
   – Я один из игорных королей Москвы. Широко известный в узких кругах человек. Знаете, даже как-то обидно. Мне известен любой специалист, занимающийся лечением игромании. Даже самый малозначимый. Не говоря уже о таких мастодонтах, как вы.
   – Спасибо, – Сева расшаркался. Сидя.
   – А меня никто не знает. А ведь я не последний человек в этом мире.
   – Вы лукавите, Борис Яковлевич. Если бы вы захотели, вас бы пропиарили в пять минут. За деньги вы бы купили время на любом канале, включая центральные, и изложили бы свои взгляды на жизнь. Или вступили в какую-нибудь партию, сделав денежный взнос, и вас бы показывали дерущимся на трибунах. Но вам не нужна дешёвая популярность. Вам нравится быть серым кардиналом. Разве не так?
   – В самую точку, доктор. Светиться на экране с одной стороны приятно, с другой хлопотно. А получать деньги со всех сторон хорошо. Все эти артисты и певцы, скачущие по сцене, получают жалкие гроши по сравнению с продюсерами, остающимися в тени, но сидящими на денежных потоках.
   – Увы, Борис Яковлевич, Карабас-Барабас получает больше Пьеро.
   – Но с другой стороны, Всеволод Андреевич, вас знают все. И если вы кинете клич, подходящий определённому моменту, то вы гораздо опаснее меня, «серого кардинала», распоряжающегося денежными потоками и обладающего тайной властью.
   – И какой же клич я могу кинуть? Хотя я уже догадался.
   – Правильно: «Бросай играть – иди работать» или «не ходи в казино».
   – Нет, такие фразы плохо работают.
   – Интересно, – оживился Борис Андреевич, – Семёновна, принеси нам, пожалуйста, повечерять, у нас тут интересная беседа закручивается. А какие фразы хорошо работают?
   – Например: «Игральные автоматы, то место, куда дурачки несут свои пятачки», «буду играть – разорюсь», «только лохи играют в рулетку». Приставку «не» нельзя использовать даже при гипнозе, а уж в Программе и подавно.
   – Да, Всеволод Андреевич, чувствуется, вы знаете свой предмет занятий. Тем более, надо от вас избавиться.
   – В каком смысле?
   – В прямом.
   Сева нервно сглотнул горькую слюну. Во рту внезапно стало сухо. Осипшим голосом спросил:
   – Вы хотите меня физически устранить?
   – Да, – скорбно ответил Борис Яковлевич, – как вы понимаете лично против вас, Всеволод Андреевич, я ничего не имею. Вы глубоко симпатичны мне как человек и импонируете как доктор но, являясь проводником антиигровой Программы, можете разрушить весь мой мир. А это тысячи людей в нашей стране и миллионы в мире. Вы понимаете, миллионы человек живут за счёт игрового бизнеса. Это не только владельцы казино, крупье и проститутки, но и повара, посудомойки, бармены, уборщицы… Список можно продолжать бесконечно. И тут приходите вы, такой Мессия, и всех избавляете от порочного азарта. А нас куда девать? Казино можно закрывать и переносить в другие регионы, обкладывать бандитской данью и душить налогами. Они всё равно выживут. И обязательно принесут прибыль. Но если лишить человека азарта – всё, швах. В помещениях казино можно открывать молочные кухни. Всеволод Андреевич, вы должны меня понять. Я просто вынужден вас уничтожить, в смысле расстрелять как врага народа.
   – Вы так горячо оправдываетесь затем, чтобы я сам попросил себя пристрелить? Этого не случится. Пусть повара и посудомойки ищут себе другую работу. А я могу дать честное благородное слово, что пальцем не пошевелю для создания Программы против игромании. Хотите, я даже уеду за пределы страны, и буду там жить как овощ, не светясь и не высовываясь. И будьте, уверены, я сдержу слово. Убивать-то зачем?
   – Надёжней, – деловито произнёс Борис Яковлевич, – а то вдруг вы передумаете. В вас взыграют амбиции, и вы решите вылезти на бруствер.
   – Да нет у меня никаких амбиций. Грех тщеславия меня благополучно миновал. Только грех стяжательства присутствует, да и тот не велик, а под дулом пистолета вообще испарится. Отпустите меня, дедушка.
   – Не могу, братец. И рад бы, да ты же понимаешь, не поймёт моя стая такой мягкотелости и меня самого сожрёт.
   – Ну, ладно, замочили вы меня. Дело-то моё живёт. Другой кто-нибудь Программу сделает. Ученики у меня есть, сподвижники. Доведут до конца начатое. Взрастят семя брошенное. Пожнут поды спелые.
   – Эк, тебя, брат, пробрало. Языком былинным заговорил.
   – Пятистопным ямбом заговоришь. Жить-то хочется.
   – Понимаю, но ничем помочь не могу. Ты думаешь, зачем авторитетов или царей мочат? Из спортивного интереса? От нечего делать? Дело-то их всё равно живёт. Да и криминальный авторитет вроде ничего особого не делает, с бабами парится, да цепями трясёт. Ан, нет. Он символ устойчивости и относительного порядка. А грохни его, и мигом всей его империи конец. Соратники, верные помощники сразу передерутся, деля по живому и урывая свой кусок. Неделя и вот уже нет империи. А вспомни Александра Македонского, а Чингисхана, а Милошевича, а Хусейна. Нет, единственный способ избавиться от грядущих неприятностей – тебя расстрелять, а имя твоё забыть.
   – Да какой я Чингисхан…, – начал, было, Сева, а потом решил зря не унижаться, всё равно уютный дедушка подписал ему смертный приговор и обжалованию он не подлежит. Андреич закрыл глаза. Последние месяцы его жизнь напоминала компьютерную игру с девятью уровнями сложности. Сколько не круши врагов, сколько не уворачивайся от бандитских пуль, а конец наступит. Словно в подтверждение его слов Борис Яковлевич произнёс:
   – Знаете, о вас ходят легенды. Вы выкручиваетесь прямо-таки из безнадёжных ситуаций. Просто Фандорин какой-то. В связи с этим мы закроем вас в отдельный флигелёк и прекратим сношения с внешним миром. Отметём, так сказать, человеческий фактор. Ни с одной живой душой вы больше не увидитесь. А утром вы покинете этот бренный мир. Вы можете заказать любое лакомство, любой напиток или наркотик. Любой фильм или книгу. Так что желаете?
   – Хорошенько выспаться.
   – Браво. Последняя воля священна.
   Андреича проводили в отдельный флигель. Дверь захлопнулась, и Сева остался один на один со своим страхом. Мысли как всегда приняли уничижительное направление: «Олень, герой недоделанный, гнида эстетствующая. Заказал бы снотворных, заглотил бы под «Аквариум» и привет. Нет, он, видите ли, выспаться хочет. Теперь будешь всю ночь, не смыкая глаз, скатываться по ледяной горке в адское пекло. А утром придут демоны с секаторами и будут тебя щекотать кривыми лезвиями». И Сева впал в тупое оцепенение. Время не летело, не тянулось. Оно просто перестало существовать. Вдруг дверь щёлкнула и на пороге появилась Марина. Она была вся в белом и только бланш под левым глазом, да бейсбольная бита в руках выдавали её человеческое происхождение. Сева ей очень обрадовался:
   – Марина, солнце моё, какими судьбами?
   – Ну, Севочка, здравствуй, а я пришла должок вернуть, – голос её опять напоминал звук металла по стеклу.
   – Какой должок? – искренне удивился Андреич.
   – А ты не помнишь?
   – Аааа. Это когда я в «БМВ» плевался.
   – Бэээ. Посмотри, что они со мной сделали, уроды.
   – Негодяи, и как у них рука поднялась на такую красоту.
   – Они не руками, они меня палкой приложили.
   – Мерзавцы, – вознегодовал Сева, – кто же знал, что они тобой займутся. Я думал, они за мной погонятся.
   – Всё ты знал, скотина. Ну, о них уже позаботились. Они укрепляют своими телами фундамент новостройки в Южном Бутово. А вот с тобой мне ещё предстоит рассчитаться.
   – Мариночка, меня утром и так в расход пустят. Так что становись в очередь.
   – Мне без очереди, – Марина, беря пример с братков, постукивала битой по ладони, – я тебя этой палкой до смерти забью, понял, хорёк скрипучий. Но даю тебе последний шанс… – тут она сделала внушительную паузу.
   – Какой? – вяло спросил Сева.
   Заманчивая мысль посетила его: «Судя по всему, девушка настроена серьёзно. Пару раз его приварит битой и он на небесах. И не надо утра дожидаться».
   – Эй, – Марина вернула его к действительности, – ты же знаешь, как женщины любопытны. А про тебя уже небылицы сочиняют, что ты от кого хочешь, ускользнёшь, от любого скроешься. Что ты гипнотизёр прям офигительный. Вот тебе шанс: попробуй меня загипнотизировать или совратить, уболтать или ещё что-нибудь сделать, чтобы я тебе сама ключи отдала. Только вряд ли тебе это удастся. Два альфонса, не тебе чета, пытались меня приручить и на деньги растрясти. Знаешь, где они?
   – ?
   – В земле сырой лежат. Я чтоб ты знал мужененавистница. Понял. Может, ты хочешь у меня спросить, не лесбиянка ли я? Ну, хочешь спросить?
   – Да какое мне дело.
   – Нет, я не лесбиянка. И не смей так думать. Что молчишь?
   – Марина, да будь ты хоть зоофилка, мне по барабану. Меня интересуют другие вопросы.
   – Задавай, – щедро разрешила «девушка с веслом».
   – Ты же вроде на Диму работала? Причём здесь Борис Яковлевич?
   – Я на всех работаю, кто деньги платит. А с тобой к тому же у меня личные счёты.
   – Яковлевич сказал, что хочет исключить «человеческий фактор» и я людей больше не увижу. Как тогда понимать твоё появление здесь?
   – Я свистнула у него ключи. Вот они в сумке. Попробуй, отними.
   – Надеюсь, Гарик жив?
   – Да что ему сделается. Всё, хватит вопросов. Давай, охмуряй.
   «Легко сказать охмуряй», – подумал Сева, – «как тебя охмурять, когда ты с битой наперевес вытанцовываешь. Невозможно работать в такой обстановке». Он сидел, уставившись в стену. Пауза затягивалась.
   – Ну, – Марина нетерпеливо выбивала пионерский марш битой по ладони, – ты будешь меня охмурять?
   – Не буду, – хмуро отказался Сева.
   – Я так и знала, – радостно заверещала девица, – всё это трындёж про твои сверхспособности. Просто кто тебя упускал, был ещё тупее тебя. Смотрел «Тупой и ещё тупее»?
   – До конца не смог.
   – Ах, ну да, ты же интеллектуал. Посмотрим, как завизжишь, когда я тебя палкой огрею.
   – Мариночка, это не палка, это бита. Если бы я был скульптор, я изваял бы памятник: «девушка, с веслом играющая в бейсбол головой отца русской наркологии». А в подножие монумента возложил цветы.
   Девушка заняла исходную позицию для решающего удара. Сева приготовился ставить блок или что уж там получится. Марина не спеша, водила битой. Она наслаждалась моментом.
   «Сейчас кааак хряснет», – прикинул Сева и… И тут он увидел таракана. Обычного рыжего усатого таракана. Он бежал по пушистому ковру, тяжело переваливаясь по длинным ворсинкам. План созрел мгновенно.
   – Погоди, Марин, я тебя всё-таки попробую охмурить.
   – Так и быть, – девица опустила биту, – даю тебе последний шанс. Самый последний. Смотри, не упусти.
   – Постараюсь, – искренне завопил Сева и метнулся к таракану.
   Марина опять вскинула биту, но таракан уже бился в Севиной ладони.
   – Что там у тебя? – нервно спросила бейсболистка.
   – Рыжий, усатый, мерзкий таракан, – Сева разжал ладонь.
   – Тьфу, гадость.
   – Не скажи. Я бы с удовольствием им похрустел. Но нельзя, он предназначен для тебя.
   – Бррр. Заткнись, подонок.
   – Сейчас я засуну его тебе за пазуху.
   – Отойди, – Марина перешла на визг и беспорядочно замахала битой.
   – Он будет ползать по тебе прохладными, мохнатыми лапками, а потом упадёт в трусы…
   – Ааааа! – завизжала Марина.
   Сева сделал вид, что кидает таракана в девушку. Она отбросила биту и судорожно запахнула рубашку на груди. Подхватить биту было делом секунды, потом он подобрал и сумку. Марина с отвращением глядела на Севин кулак. Он сделал вид, что хочет таракана съесть.
   – Ааааа! – опять заверещала наводчица и едва не лишилась чувств.
   А Андреич, отпустив своего спасителя, передразнил роковую красотку.
   – Охмуряй меня. Совращай меня. Простой фокус из пионерского детства и золотой ключик у меня в кармане.
   Таракан, не подумав, побежал в сторону Марины. Она уже занесла каблук, чтобы его раздавить, но Сева цыкнул:
   – Не тронь моего таракана. Пусть шурует по своим делам.
   Сева огляделся, как будто только что попал в свою темницу, а не несколько часов назад. Большая круглая комната, в центре кровать, рядом тумбочка с телевизором. Одно единственное окно закрыто снаружи ставнями, даже на глазок видно, что стёкла корабельные. Такие ничем не разбить. Даже если открыть дверь, то куда бежать? Вокруг то ли лес, то ли навороченный коттеджный посёлок, море охранников и стаи злых собак. Марина сразу поняла ход мыслей своей недавней жертвы.
   – Ну и куда ты денешься с подводной лодки? А, Севочка? Ты же никогда не выберешься отсюда. Ну-ка, верни биту.
   – Ага. Счаз. Разбежалась, бейсболистка. Угомонись, битой ты отмахалась. Будешь теперь мне мячи в зубах приносить.
   Сева решительно высыпал содержимое дамской сумочки на кровать. Его всегда приводили в замешательство женские сумки. Сколько же всякой ерунды можно запихать в крошечное пространство. Сколько конфетных фантиков, фольги, табачных крошек, бумажных клочков, тампонов, шпилек…помещается в дамской сумочке. Уму непостижимо. Облако пудры клубилось над свалкой женских прибамбасов. Сева осторожно выудил ключи и сотовый телефон.
   – Рыться в чужих сумках не честно, – возмутилась Марина.
   – А кто в ней рылся? Тут сам чёрт ногу сломит. Сколько же она весит, твоя маленькая сумочка?
   – Не твоё дело. Скажи лучше, что ты будешь делать? Возьмёшь меня в заложницы, и будешь прорываться к выходу или один попробуешь уйти огородами? А, Севочка?
   – Марина, это типично женский подход. Всё усложнять и доводить до абсурда. Я поступлю просто и эффективно, по-мужски.
   – Как же?
   – Не скажу.
   – Ага, ты не знаешь, что делать, вот и нагоняешь тумана. А сам в умственном тупике.
   – Солнце моё. У меня в руках твой телефон, а ты обвиняешь меня в бездействии. Где твоя женская хитрость? Где твой изворотливый ум?
   – Причём здесь телефон? – не въехала Марина.
   – Я позвоню по нему Диме. Он перезвонит Яковлевичу и я свободен. Понятно. Мариша, занятия бейсболом сильно сократили количество серого вещества в твоём мозгу. Тебе надо больше есть рыбы, она полезна для ума.
   Марина заткнулась, уязвлённая таким простым решением вопроса. Но и Сева не спешил воспользоваться телефоном. Он не был уверен, что помнит телефон Димы наизусть. Андреич качал головой с понтом над тупостью Марины, а сам лихорадочно пытался вспомнить номер Димы. «Нет, я точно дебил. Так облажаться. Неужели не вспомню. Там в конце 47–68 или 68–47? И богатеи тоже хороши. Почему у них у всех кривые номера? Почему Сева имеет прямой номер, а Дима богач из богачей – кривой? Загадка. Может, у богачей принято номера часто менять? Может, скрываются от кого? Может, экономят? Чёрт их разберёт». Сева решительно стал тыкать пальцем в кнопки, положившись на удачу. После первого же гудка он услышал голос Димы.
   – Алло, доктор?
   – Да.
   – Ты где пропал? Все на ушах стоят.
   – Меня люди Бориса Яковлевича похитили. Игрового короля.
   – Ты что совсем дурак к нему в машину садиться.
   – Под моими окнами стоял белый мерс с вашими номерами. Он прослушивал ваш телефон.
   – Это нереально! – окрысился Дима, – он прослушивал твой телефон.
   – Да я его только утром купил. Единственный кто по нему звонил это вы.
   – Опять тебя развели, доктор. Беда с тобой. Сейчас позвоню Борису. Жди, – и бросил трубку.
   От разговора остался неприятный осадок. Сева тяжело вздохнул. Он не любил, когда на него наезжали. «Да если бы он меня к себе не зазвал, я вообще у себя дома дрых», – с обидой подумал он, – «и телефон прослушивался наверняка у Димы. Он свой только утром купил и первым делом позвонил Диме, отметиться. Валить надо. И от Димы в том числе».
   – Что, умник, пистон получил? – как ни странно в голосе Марины читалось сочувствие.
   – Не говори, – пожаловался Сева, – из-за этого Димы все геморроидальные колики и он же ещё наезжает. Знаешь, я, наверное, опять в колобка сыграю.
   – Это как?
   – И от Димы убегу. Не нравится мне эти расклады с богатыми. Автоматически становишься им должен. Вроде только кофе вместе попили, почирикали обо всём и ни о чём и сразу бац: ощущение, что ты ему должен. Должен много, будешь отдавать всю жизнь, но так и не расплатишься. Очень странное ощущение.
   – Слушай, ты Яковлевичу не говори про таракана, скажи, загипнотизировал меня через стены. Я в летаргическом состоянии выкрала у него ключи и тебе отдала. А то вместо тебя, меня в расход пустят.
   – Что так серьёзно?
   – Серьезней, не бывает. Он только с виду старичок-боровичок. А чуть что кишки сразу выпустит. Знаешь, кто у него приговор в исполнение приводит?
   – ?
   – Семёновна.
   – Да ты что?
   Послышались шаги.
   – Марин, ты сделай вид, что тебя мешком пыльным по голове ударили, – успел шепнуть Сева.
   Дверь отворилась, и в комнату вошли Борис Яковлевич и Семёновна. Они были в ночных рубашках. На голове Яковлевича красовался ночной колпак с кисточкой. В руках Семёновны блестела двустволка.
   – Что тут происходит? – строгим голосом воспитателя спросил Борис Яковлевич.
   Складывалось такое ощущение, что дело происходит в пионерском лагере и девочек почикали, когда они мазали мальчиков зубной пастой.
   – Марина, я повторяю, что тут происходит?
   Марина придурковато улыбнулась и закатила глаза. Нечленораздельный звук слетел с её губ.
   – Что с ней? – Борис Яковлевич переключил внимание на Севу.
   – Внушённый лунатизм.
   – Какой лунатизм?
   – Внушённый. Я воздействую своим биополем через стены, лишая человека воли и манипулирую им. Я хотел сначала вами повелевать, но не стал, учитывая ваш преклонный возраст. Цените моё человеколюбие.
   – И что, она такой навсегда останется?
   – Нет, постепенно отойдёт.
   – Скоро?
   – Не очень. Месяца через два.
   – Семёновна, пристрели обоих. Всё равно ковёр менять.
   Марина опять что-то проугукала.
   – Что это она? – спросил Борис Яковлевич.
   – Ковра жалко, – предположил Сева, – новый совсем. А вам разве Дима не звонил?
   – Звонил. Сказал, что едет ко мне. Ага, значит, ты уже с ним связался. Семёновна, отбой, накрывай на стол, Дима едет. Вечерять будем.
   Они вышли.
   – Семейка Адамсов, – восхищённо произнёс Андреич.
   – Спасибо, – одними губами поблагодарила Марина и показала глазами на стены, намекая на прослушку.
   – Ты в полной моей власти, – грозно протрубил Сева, – жди дальнейших моих указаний.
   Через десять минут их позвали «вечерять». За круглым столом короля Бориса, уставленным разнообразными закусками и фруктами расселись четверо таких разных людей. Семёновна хлопотала и на свой стул практически не садилась. Борис Яковлевич смаковал протёртый супчик. Напротив него разместился Дима, злой и раздражённый. Марина как дефективная крутила головой и пускала пузыри. А Сева время от времени утирал ей рот салфеткой. Стол ломился от еды, но кроме Бориса Яковлевича никто не ел. Напрасно Семёновна суетилась, предлагая самые вкусные кусочки, никто даже вилку не взял. Борис Яковлевич ел, показывая всем своим видом, что супец бесподобен по вкусу и безобиден по содержанию. Семёновна предприняла новую попытку накормить гостей. Она налила полную тарелку дымящегося супа, положила туда ложку и поставила перед Мариной. Та тупо уставилась на супчик остекленевшими глазами, из открытого рта капала слюна.
   – Ням ням, – проворковала Семёновна, – Машенька, ням ням.
   Марина посмотрела на ложку так, как будто её первый раз в жизни видит, а потом ударила по черенку. Ложка как катапульта, зачерпнув горячую жижу, сделала своё чёрное дело. Весь передник Семёновны оказался залит супом.
   – Ата та, Машенька, ата та, – металл зазвенел в голосе старушки. Она полезла в карман передника. Сева себе отчётливо представил, как она сейчас достанет огромный кольт и разрядит весь барабан в баловницу. Но бабушка достала оттуда платок и попыталась хоть как-то уменьшить нанесённый урон.
   – Извините, – стал расшаркиваться Сева за свою подопечную, – сумеречное состояние сознания характеризуется вспышками немотивированной агрессии по отношению к людям располагающим возможностью наложить запрет. Сейчас Марина переживает стадию детского негативизма. Чем больше её заставлять что-то сделать, тем более она участвует в реакции оппозиции…
   Сева не успел закончить умной мысли, как Марина отличилась опять. Всё это время она трясла головой и переводила бессмысленный взгляд с одного сотрапезника на другого, руки её бесцельно шарили по столу. Вдруг она схватила яблоко и запустила в Бориса Яковлевича. Дедушка даже не пытался увернуться. С вкусным чмоканьем яблоко впечаталось игорному королю прямо в лобешник. Старикашка упал лицом в тарелку с недоеденным супом. Тут же отпрянул. Капуста и морковка застряли в его седой бороде и усах. На лбу загорелась алое пятно.
   – Ты что творишь, негодница? Как тебе не стыдно? – в один голос закричали Яковлевич и Семёновна.
   А Сева и Дима усиленно нахмурились и закашлялись, чтобы не заржать. Марина, пользуясь своим преимуществом дефективного ребёнка, схватила ещё одно яблоко и метнула уже в Диму. Тот успел среагировать, резко отклонился назад и вместе со стулом грохнулся на пол.
   «Блин», – подумал Андреич, – «она ведёт себя довольно резво. Надо прекращать этот балаган, пока на чистую воду не вывели».
   – Марина, марш в угол. Ты наказана.
   Марина, сделав плаксивое лицо и всхлипывая, отправилась в угол, но ужин был безнадёжно испорчен. Семёновна пошла, менять передник, Яковлевич умываться и зализывать рану, а Дима, держась за затылок, отправился в туалет. Видимо перенесённый стресс вызвал какие-то сдвиги в его организме. Когда они остались одни, Сева выразительно покрутил пальцем у виска. Девушка не менее красноречиво показала ему средний палец. Роль дебильной девчушки видимо пришлась ей по вкусу.
   «Пусть резвится», – решил Сева, – «пользуясь, случаем и под прикрытием умственной отсталости, сводит счёты с этими живодёрами. Судя по всему, обид у неё не мало. Главное, чтобы самому под раздачу не угодить».
   – Марина, веди себя хорошо. Помни, я твой строгий папа. Могу дать сладкую конфету, а могу и по попе надавать.
   – А давай лучше я ей по попке надаю, – это в комнату вернулся Дима.
   – Нельзя, – строго предупредил Сева, – она как раз проходит стадию кусательных рефлексов. Лучше держись от неё подальше.
   Как бы в подтверждение его слов Марина стала строить страшные рожи и что-то с наслаждением откусывать. Она всё кусала и кусала воздух, как будто хотела откусить всё что можно. Представителям мужского пола, смотреть на неё было неприятно.
   – А может она прикалывается? – задал вопрос подозрительный Дима.
   – Да нет. Это я виноват. Слишком сильное биополе завернул, нужно было вполовину меньше. Она с катушек и съехала, но меня тоже можно понять. Яковлевич мне обещал утренний расстрел как врагу народа. Я уж с ним и так и этак, отпусти, говорю, дедушка, он ни в какую. Мочить в сортире, говорит, пока всю игровую отрасль как вино водочную не развалил. Врачом вредителем обзывал, – пожаловался Сева.
   – И ты так любого человека себе подчинить можешь? – не позволил сбить себя Дима.
   – Естественно.
   – А что же ты так редко этим пользуешься?
   – Совестливый я. Пока совсем не припрёт, я свой дар в узде держу. Но уж когда деваться некуда, тогда шлюзы открываю и всем врагам по рогам.
   – Научи меня.
   – Нельзя. У тебя взгляд нехороший. Посмотришь – как рубль отберёшь.
   – Акул руками не кормить! – предупредил Дима, – я хорошо заплачу за обучение.
   – Что ты всё деньгами меряешь? Деньги портят человека, карман оттопыривают. Может, мне от тебя хорошие дела нужны.
   – Какие хорошие дела? Хорошими делами прославиться нельзя. Что ты лепишь, доктор?
   В этот момент вернулись Яковлевич с Семёновной. Вид у них был несколько взъерошенным. Чувствовалось, что выступать в роли жертв им давно не приходилось. Гораздо привычнее исполнять функции прокурора и палача.
   – Всеволод Андреевич, – сладко начал Борис Яковлевич, – мы были невольными свидетелями вашего разговора. Вы действительно являетесь носителем столь мощного дара? Или вы всё-таки преувеличиваете свои способности?
   – Я преувеличиваю? – Сева сделал вид, что оскорбился, – а кто всю страну закодировал от пьянства? Кто от всех гангстеров утёк? Кто Виталика с потолка снял? Он там два месяца откисал, а я его через пять минут освободил. Кто Марину в дефективное детство отправил? Да если хотите знать, Борис Яковлевич, только почтение к вашим сединам удержало меня от крайних мер по отношению к вам.
   – А что вы могли сделать мне, глубокоуважаемый доктор?
   – То же, что и Марине. Заставил бы вас впасть в глубокое детство. Тогда уже вы агукали бы и делали под себя.
   – Это невозможно… – начал Борис Яковлевич.
   – Давайте попробуем, – перебил его Сева, – прямо сейчас проверим мой дар, а заодно и вашу внушаемость?
   Андреич вскочил со стула и впился огненным взглядом в глаза Яковлевича.
   – Нет, – вскричала Семёновна и закрыла своим телом мужа, – не тронь пожилого человека, ханурик.
   Севу начал разбирать смех.
   – Дима, – проникновенно заговорил Борис Яковлевич, – воля ваша, но эту парочку нужно отправить к праотцам. Они действуют мне на нервы…
   Пфуууу – Марина издала губами звук, напоминающий пуканье.
   Все уставились на неё.
   Марина указала пальцем на Яковлевича и завопила: «Бяка, бяка».
   – Вот дура – девка, – рассвирепел Борис Яковлевич, – угомони её экстрасенс хренов.
   – Попрошу меня не оскорблять, – завёлся и Сева, – я врач, а не какой-то там колдун.
   – Какая разница. По мне…
   – Пфуууу – пропукала опять губами Марина.
   – Дрянь, – напустилась на неё Семёновна, – сейчас на колени на горох поставлю. Ремня дам. Кашу манную есть заставлю.
   Марина показала ей язык. Тогда Семёновна вынула из кармана передника бельевую верёвку. И так профессионально стала с ней обращаться, что ни оставалось, ни тени сомнения – это удавка. Марина сразу присмирела и уткнулась носом в угол.
   – Понимает, – удовлетворённо произнесла Семёновна, – хотя и дефективная. Смотри у меня.
   – Итак, я продолжу, – мягко заговорил Борис Яковлевич, – эта парочка действует мне на нервы. Я не люблю демонстрации силы, но весь дом забит моими людьми. Лёгкое движение пальцем и их смоет в унитаз. А если вы, Дима, будете их защищать, то смоет вместе с вами.
   – Борис Яковлевич, – не менее тепло ответил Дима, – вы кумир моей юности. Я бесконечно вас уважаю и преклоняюсь перед вами, но если вы пошевельнёте своим пальцем, я вам его откушу не хуже Марины. Потом отхвачу руку, а там уже и до шеи недалеко. Ваш замок обложен моими людьми. Им холодно и одиноко там снаружи и они с удовольствием возьмут ваше логово штурмом.
   – Обороняться легче, чем лезть на неприступные стены, – задумчиво произнёс Борис Яковлевич, – а у меня так много лишних предметов скопилось на чердаке и в подсобках, что недостатка в боеприпасах не будет. Начиная от тарелок и заканчивая гантелями: всё обрушится на ваши горячие головы. Дима, ну зачем вам Сева? Я уже не говорю о Марине.
   – Ну, Марина мне действительно ни к чему. Её карьера Маты Хари подошла к логическому концу. Оставьте её себе и делайте с ней, что хотите. Можете в школу для умственно отсталых детишек определить, можете себе в гарем оформить.
   – Я старый больной человек, мне семьдесят два года. Какой уж там гарем? – заныл Борис Яковлевич, – просто она выполняла настолько деликатные мои просьбы, что я с удовольствием избавлюсь от ненужного свидетеля. Кстати, этим я окажу услугу и вам, Дима. Не так ли? Или ваши поручения были более щепетильны. Ну, что с девушкой решили? Переходим к юноше.
   У Севы ёкнуло в груди. Он почувствовал себя разменной монетой в кошельке людоедов. Захотят, оставят, захотят по ветру пустят. Зависит исключительно от номинала и степени истёртости. Маринин номинал был невысок, участие во многих сомнительных операциях свели её ценность к нулю. Значит, пора пускать под пресс. Сейчас эти мироеды доберутся до него. Он старался не смотреть на Марину.
   – Дима, я, конечно, понимаю, – душевно увещевал Борис Яковлевич, – этот доктор может принести неплохие деньги, но ведь может и всего лишить. Прибыль от него пока эфемерна, а вот убытки могут свести, на нет весь твой бизнес. Стоит ему сделать и выпустить на телевидение Программу от табака, и ты банкрот.
   – Димаааа, – почти пропел он, – спустись с небес на грешную землю. Знаешь старую добрую пословицу: от добра добра не ищут. Вспомни Леонида Полковникова, чтобы земля была ему пухом. Он сидел как раз на твоём месте и смеялся мне в лицо. Леонид говорил мне избитые истины: «В России будут пить всегда; чудес не бывает; что может сделать какой-то несчастный доктор»? И что мы видим? Россия три месяца живёт без алкоголя, Леонид без головы похоронен в закрытом гробу, весь его многомиллионный бизнес пущен по ветру. А «несчастный доктор» жив и здоров, да ещё скалится, внеся раздор в наши ряды.
   – Борис Яковлевич, я уважаю вашу точку зрения, но считаю – если всё время гнуть свою линию, то получится замкнутый круг. Доктор будет под постоянным моим контролем. Если что, посажу его на цепь и спущу в колодец, чтобы он мой персонал с толка не сбивал. Но сразу убивать такого ценного кадра, по-моему, чересчур расточительно.
   Сева почувствовал, как каждый волосок на его теле встал дыбом. Ничего себе избавитель. На цепь собрался сажать как дрессированного медведя. Да ещё в колодец спустит как пустое ведро. Великой души человек. А разговор между тем продолжался, как будто Андреича вообще не было.
   – Дима я последний раз предлагаю тебе одуматься и не играть с огнём. Этот чудо доктор выпутывается из самых затруднительных ситуаций. Он будет камешком в твоём ботинке, тем более что ты даже не скрываешь своих планов. Давай его спросим, как он относится к сотрудничеству с тобой на таких условиях?
   – Борис Яковлевич, мне всё равно как он к этому относится. Если он сейчас откажется в категоричной форме, я может, и последую вашему совету. Но мне, почему-то кажется, он пойдёт на все мои условия. А? Доктор? Что вам милее: ваша жизнь или ваши принципы?
   Сева промолчал.
   – Доктор, очнитесь, что вам милее жизнь или принципы?
   – Жизнь по принципу: гусь свинье не товарищ. Я что хочу…
   Сева не успел развить свою мысль. Марина, на которую давно перестали обращать внимание, опять напомнила о себе самым недвусмысленным образом. Оказывается, она потихонечку выбралась из угла, подошла к столу и, схватив вилку, нависла над Яковлевичем.
   Ммммм, – что-то нечленораздельно, но угрожающе промычала она и вилка упёрлась в шею Борису Яковлевичу.
   – Вот, – перевёл дух Сева, – я предупреждал, со мной шутки плохи. Стоило мне послать флюид Марине, и из дефективного ребёнка она превратилась в агрессивного сорванца. Достаточно теперь подать ей знак и она проткнёт сонную артерию несчастному старичку. Борис Яковлевич, вы знаете, что бывает, если проткнуть сонную артерию? Кровь фонтаном брызнет до потолка.
   Ммммм, – опять что-то промычала Марина.
   – Чего это она? – спросил Дима.
   – Потолка жалко. Новый совсем, – предположил Сева, – Марина очень переживает за порядок в доме. Всего ей жалко: и ковра, и потолка. Наверное, она тут сама поселиться хочет. А вот вас ей не жалко. Да, Марина?
   Марина выпучила глаза и нажала вилкой посильнее.
   – Что ты делаешь? – заверещал Борис Яковлевич. Вальяжность мигом слетела с него как лак под рубанком, – Мариночка, брось вилку, она острая. Вилки детям не игрушки.
   Семёновна извлекла заветную удавку и на тоненьких цыпочках стала подкрадываться к Марине. Дима переводил взгляд с Севы на Марину и обратно. Марина с задумчивым выражением лица нажимала на вилку. Так детишки ломают кукол, чтобы посмотреть, что у них внутри.
   – Стойте! – заорал Сева, – бабушка, остановитесь, ещё один ваш шаг и случится непоправимое. Вся ваша гостиная будет залита кровью. Марина вам этого не простит. Вилка очень серьёзное оружие. Вдумайтесь: два удара восемь дырок. И вам, Дима, я бы посоветовал не двигаться. А о вас, Борис Яковлевич, я вообще умолчу. Ваша жизнь вот у меня где, – и Сева показал всем кулак, – Единственное спасение сюсюкать с Мариной и отвлечь девчушку от свойственного её возрасту любопытства и желания посмотреть что там, у дедульки внутри.
   – Мне кажется, нам дают спектакль, – пробурчал Дима, – эти двое заранее сговорились, а теперь голову всем морочат.
   И он сделал движение по направлению к столовым приборам. Очевидно, тоже захотел вооружиться. Марина тут же усилила нажим. Капельки красной росы выступили на коже Бориса Яковлевича.
   – Дима, не надо, – просипел дедушка, – а то она меня проткнёт.
   – Положь приборы, ложкомойник позорный, – прорычала Семёновна, – за деда я вам всем кровь пущу, падлы ушастые.
   Превращение из милой домохозяйки в уголовницу произвело не меньшее впечатление, чем преображение Марины.
   – А вот не положу, – упёрся Дима, – я вооружён и очень опасен.
   Он для убедительности покрутил ножом и вилкой.
   – Что же мне теперь одному с голыми руками оставаться? – задал Сева риторический вопрос и цапнул со стола нож с вилкой, – ну, что устроим гладиаторские бои или по-хорошему разойдёмся?
   – Я буду биться до последней капли крови, – предупредил Дима.
   – И вы туда же. И вы хотите обагрить своей кровью эти дивные хоромы. Как тут Марине не нервничать, – попытался вразумить всех Андреич, – даже невооружённым глазом, хотя конечно лучше вооружённым видно как девочка хочет быть здесь хозяйкой.
   – Здесь я хозяйка! – рыкнула Семёновна.
   – Как сказать? – усомнился Сева.
   – Господа, вы забыли про меня, – прошелестел Борис Яковлевич.
   – Ммммм, – вновь промычала Марина и усилила давление на вилку, давая понять, что никто не забыт и ничто не забыто.
   Борис Яковлевич схватился за сердце и медленно стал оседать со стула. Секунда и он уже застыл на полу в позе эмбриона.
   – Тварь, порву как грелку, – голосом раненной медведицы заревела Семёновна, – живой тебе не уйти, паскуда, даже не надейся.
   В Марининых глазах заметался страх напополам с замешательством. Единственный её козырь выбыл из игры, Сева понятно не в счёт. И что делать дальше девушка не представляла.
   – Марина, твоя карта бита, – с издёвкой произнёс Дима, – старикан поставил кеды в угол. Пора звать бойцов и ставить точку в этой пьесе.
   – Стойте, – опять заголосил Сева, – я прошу у вас минуту. Всего минуту, для того, чтобы вы выслушали меня. Я здесь единственный доктор. У Бориса Яковлевича может быть трансмуральный инфаркт миокарда…
   – А может он просто притворяется? – прищурился Дима.
   – Может, – согласился Сева, – но без электрокардиограммы тут не разобраться. А может у него инсульт? Его нужно срочно везти в больницу. Семёновна, вы хотите быстрее доставить мужа в реанимацию?
   – Конечно. Давай звать охрану.
   – Нет, – упёрся Сева, – меня это не устраивает. А девушка слушается моих команд. Команда номер раз: Марина не снимай вилку с горла, не давай врагам ни единого шанса.
   – Я друг, – обратился он к Семёновне, – правда, я осторожный друг. А враг Дима. Вот кто настоящий враг. Он не хочет везти Бориса Яковлевича в больницу, мало того он подозревает вашего мужа в симуляции. Если вы с нами, то мы трое на одного. Вы, я и Марина легко заломаем этого гада. А потом отвезём дедушку в больницу. Второй вариант: Дима дружно вступает в наши ряды.
   – Третий вариант, – перебил Дима, – я перетягиваю Семёновну на свою сторону и нас двое надвое. Можно биться стенка на стенку, а можно позвонить охране. Она своей, я своей. Вас быстро скрутят и свернут шеи.
   – Хороший вариант, – согласился Сева, – но смерть Бориса Яковлевича выгодна в первую очередь вам. Вы специально тяните время, чтобы дать ему умереть. Возвращаюсь ко второму варианту. Дима звонит своей охране и просит подогнать машину. Семёновна предупреждает своих людей, чтобы они не чинили препятствий. Мы выносим Бориса Яковлевича. Впереди идёт Семёновна, за ней Дима и тащит Бориса Яковлевича за плечи. Сбоку идёт Марина со своей неразлучной вилкой, и я завершаю процессию, поддерживая больного за ноги. По-моему замечательный план.
   – Почему я за плечи несу, а ты за ноги? – возмутился Дима, – ноги– то легче.
   – Что за счёты между старыми друзьями? И потом, мы не можем его нести ногами вперёд. Это плохая примета, – парировал Сева, – а что вы идёт впереди вполне понятно, так вы сразу успокоите охрану. Семёновна, время идёт. И время работает против вас.
   – Ладно, фраера декоративные, крысы позорные, будь, по-вашему, – Семёновна искоса посмотрела на Диму, – Димуля, не шали. Если начнётся стрельба, ты не в блиндаже, а на передовой. С тобой многие наши поквитаться хотят.
   – Тронулись, – скомандовал Дима.
   – А позвонить? – напомнил Сева.
   Через три минуты странная процессия выходила из дома. Первой семенила старушка, делая всем успокаивающие жесты, следом качаясь и матерясь, тащил свой груз Дима. Сева держал Яковлевича за ноги и руководил табачным королём, который был вынужден идти спиной вперёд. А сбоку притулилась как Снегурочка возле пьяного в кашу Деда Мороза, Марина с любимой вилкой.
   В машине Севу посетил один вопрос. И хотя он был совершенно неуместен в данной ситуации, доктор всё-таки его задал.
   – Дима, а как там капитан из Интершела, получил, что хотел?
   – Он сам не знал, что хотел, – откликнулся Дима.
   – Он знал, что хотел, – возразил Сева, – он хотел безбедной старости.
   – Мы все хотим безбедной старости, – задумчиво произнёс Дима.
   – Я так понимаю, ты его кинул, – подвёл черту Сева.
   – Я вынужден жить и работать среди идиотов, – взбеленился Дима, – кто ему сказал, что богатые щедрые? Наоборот. Чтобы стать богатым, нужно быть жадным. Не кидать деньги на ветер, а жать их до последнего и расставаться с ними только в крайнем случае. Все убеждены, что богатые созданы только для того, чтобы сорить деньгами, начиная от самой последней девки и заканчивая самым крупным чиновником. Ни черта подобного. Если ты хочешь стоять во главе процветающего дела, научись обещать. Обещать, как известно, не жениться. Обещай, расписывай чудные перспективы, пробуждай энтузиазм, хлопай по плечу, мани карьерным ростом, дари надежду, но не спеши расставаться с деньгами. Дрессировке поддаются только голодные звери. Прыгнул тигр через горящее кольцо – получи кусок сахара. А накорми его перед прыжком, он на дрессировщика и не посмотрит. С людьми ещё сложнее. Стоит им получить деньги, как они теряют интерес к работе и плюют тебе вслед. А, ожидая денежных поступлений готовы, на что угодно лишь бы приблизить заветный момент. Что мне мог предложить этот жалкий капитан взамен полмиллиона долларов США? Твою никчемную жизнь? Яковлевич чуть не оборвал её накануне. И кто бы вернул мне пол лимона. Яковлевич? Смешно. Капитан? Проблематично. С такими деньгами он давно бы сидел где-нибудь на острове по макушку в акациях. Поэтому когда такие капитаны, полные всеразличных иллюзий приходят с коммерческими предложениями, я никогда не говорю им: «Нет». Я говорю: давайте, делайте, помогайте, а уж за мной не заржавеет. Ладно, хватит. Надоело секретами делиться. Ты за пациентом лучше следи. Как он?
   – Кожные покровы обычной окраски. АД – 120/80 мм рт ст. Пульс 72 удара в минуту, хорошего наполнения и напряжения, – голосом ординатора отчитался Сева.
   – То есть, ты хочешь сказать, что дедушка косит?
   – Ничего я не хочу сказать. Просто констатирую факт. Яковлевич без сознания или хочет казаться таковым. Только в больнице после всестороннего обследования выяснится объективная картина, – доктор взглянул на заднее сиденье. Борис Яковлевич со всех сторон был окружён нежной заботой. Справа Семёновна ласково гладила бесчувственного мужа по руке. Слева Марина заботливо упиралась в его шею вилкой. Сева на самом деле знал, что дедок симулирует. Ещё когда его несли в машину, Борис Яковлевич приоткрыл один глаз, но, увидев взгляд доктора, тут же его захлопнул. Поэтому Андреич больше беспокоился, как ему опять сбежать. Он был уверен, что пособники табачного и игорного королей следуют по пятам. Машина остановилась возле приёмного отделения. Навстречу спешили люди в белых халатах. Марина мигом убрала вилку в сумку, лицо её приняло осмысленное выражение.
   – Всем выйти из машины, – её голос, напоминающий звук железа по стеклу сломал планы остальных пассажиров.
   Пистолет с глушителем, невесть как оказавшийся в руке девушки подтверждал серьёзность её намерений.
   – Откуда? – только и смог выдохнуть Дима, нажимая на тормоз.
   – Оттуда, – девушка повела стволом. Дима и Сева, сидевшие впереди как по команде потянулись к дверцам. И тут произошло самое интересное. Дедушка, проявив несвойственную для его возраста прыть, перелез через Семёновну, распахнул дверь, вывалился из машины и мелкой рысью стал уходить за угол. Супруга поспешила за ним.
   – Кого лечить-то? – задал бородатый доктор вопрос.
   Дима и Сева, выгребаясь из машины, показали друг на друга пальцем.
   – Вы сначала сами определитесь, а потом за медицинской помощью обращайтесь. А стариканы куда побежали?
   – К канадской границе, – Марина уже сидела за рулём, – чао.
   Машина резко развернулась и скрылась за другим углом.
   – Было очень приятно. Не удерживайте меня. Дима, надеюсь, мы будем дружить домами. Будете проходить мимо, проходите, – с этой скороговоркой Сева набирал скорость в третьем направлении. Табачный король остался на месте объясняться с огорошенными врачами и ждать подмоги. Сева преодолел два небольших заборчика и столкнулся нос к носу с Семёновной. Яковлевич уже сидел в теньке и томно обмахивался газетой.
   – А, мнимый больной, давно не виделись, – кивнул Сева, ища направление для дальнейшего бега.
   – А, Колобок, – улыбнулся Борис Яковлевич, – теперь я так буду тебя называть. Надеюсь недолго.
   – Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл и от ваших прихвостней уйду.
   – Посмотрим, – загадочно усмехнулся Яковлевич.
   – Вот и девушка тебя бросила, – участливо сказала Семёновна.
   – Если от тебя ушла девушка, запомни, как ты этого достиг, – оскалился Сева.
   – Ай яй яй, – покачала головой Семёновна, – вот она современная молодёжь. Не бойся, я тебя быстро укокошу. Раз, два и готово.
   – Ни за что, – дедушка проявил характер, – за эту вилку они мне дорого заплатят. Я отвезу их в резиденцию Полковника, запру в самую страшную камеру пыток, чтобы они пожалели, что на свет родились.
   – Ай яй яй, – расстроился Андреич, – а ещё пожилые люди. О душе пора подумать, а не планы мести вынашивать.
   Сзади послышались голоса, и Сева понял, что ему элементарно заговаривают зубы, отнимая драгоценное время. Он рванул через какой-то кустарник, проскочил сквер, выбежал на просёлочную дорогу. Погоня неотвратимо приближалась. Пару раз обернувшись, Сева оценил достоинства преследователей и хитрую улыбку Бориса Яковлевича. Это были двадцатилетние тренированные ребята, худощавые и выносливые. «Не уйти», – тоскливо понял он – «было бы мне на двадцать лет меньше, может быть, и ушёл, а сейчас догонят. Догонят, отметелят, а потом отвезут в страшную резиденцию Полковника». Компьютерная игра подходила к неизбежному финалу. Обессиленный герой без боеприпасов и резервов становился добычей кровожадных монстров. Что же, чудес не бывает. И Сева, почему-то вспомнил НЛО. Он как-то вышел из электрички и увидел настоящий неопознанный летающий объект. На фоне заходящего солнца мерцала и переливалась неземными цветами летающая тарелка. Пассажиры застыли с раскрытыми ртами. Кто-то полез за телефоном, чтобы сфотографировать НЛО. Кто-то даже упал в обморок. Это продолжалось минуту. Целая минута чуда. А потом летающая тарелка чуть сдвинулась и оказалась пожилым узбеком в дорожной куртке со светоотражающим покрытием. «Ещё пятьдесят метров я пробегу, а дальше нужно будет схватить какую-нибудь палку и отмахиваться до конца», – отстранено и где-то даже с облегчением подумал Сева. Эта жизнь была не для него. Может, кому-то и нравилось гонять адреналин по сосудам и десять раз на дню подвергаться смертельной опасности, а, избежав смерти, считать, что день удался. Сева относил себя к другой категории. Он лишь хотел, чтобы его оставили в покое, дав возможность доживать возле моря. Но ему не хотели давать такую возможность. Его норовили использовать, на нём мечтали нажиться а, выжав как лимон, вышвырнуть на помойку или пустить пулю в затылок. Уж лучше погибнуть как викинг с дубиной в руке и щербатой улыбкой на разбитых губах. Сева уже потихоньку присматривал себе «меч-кладенец» поувесистей, когда в его поле зрения показалась машина Димы. За рулём сидела улыбающаяся Марина и приветливо распахивала дверь. Забыв о викингах, Андреич рванулся к спасительной дверце. С разбега влетел в машину и вцепился в сиденье. Марина втопила газ и Димин «лексус», махая открытой дверью, как птица одним крылом, полетел по бездорожью. Враги сразу же отстали.
   – Ну, Марина, не ожидал от тебя. Спасибо большое.
   – Я сама от себя не ожидала. Ты только не очень гордись. Рассматривай случившееся как женский каприз.
   – Побольше бы таких женских капризов и этот мир станет пригоднее для проживания.
   – Ты мне должен три стихотворения.
   – Марина, как только я дочитываю свои стихи, женщины достают стволы и суют их мне под нос. Это становится какой-то нехорошей традицией. Может, сегодня обойдёмся без поэзии.
   – Не отлынивай. Я тебе жизнь спасла, между прочим.

   Стихотворение посвящается нашей с тобой недавней жизни.

     Что, дружище, весь в долгах?
     Ком под рёбрами?
     Это злые при деньгах,
     А не добрые.

     Ты хотел срубить деньжат
     И не ссучиться.
     Ан, не выйдет, акробат,
     Не получится.

     Каблучок хотел мокнуть
     В чьё-то темечко
     И на чистую скакнуть
     На ступенечку.

     В особняк хотел въезжать
     На Пречистенке
     И при этом не дрожать
     И быть чистеньким.
     Коль собрался в примаки:
     Гонор сматывай.
     У богатых ешь с руки —
     Отрабатывай.

     У них умные в ногах
     И хоробрые.
     Это злые при деньгах,
     А не добрые.

     Пирогами одарят
     Или коркою.
     В расстегаях будет яд,
     Но с икоркою.

     Разрисуют небосклон
     Перспективами,
     А награда за уклон —
     С реактивами.

     Ох, не суйся головой
     В омут с кобрами.
     Будешь тряпкой половой.
     Лучше с добрыми.

   – А это стихотворение наполнено философским содержанием.

     Бороться и искать, найти и не сдаваться
     Прекраснейший девиз для молодых бычков.
     Поменьше говорить, поменьше сомневаться,
     Побольше набирать монеток и очков.

     А как же летний зной, буксующая муха,
     Клубничного варенья сладкий плен,
     Диван продавленный, качалка в форме уха,
     Плющ на стене, поднявшийся с колен.

     А как же наша лень, разлитая на скатерть,
     Беседы при Луне. О чём? Да ни о чём.
     И самый высший кайф: уткнуться носом в паперть,
     Поднять стакан за жертв и выпить с палачом.

     Полезть на самый верх, прогнуться и продаться,
     Но всё же в свой цинизм не верить до конца.
     Бороться и искать и не найти и сдаться,
     И увидать в себе как в зеркале отца.

   – Хватит скучных. Весёлое хочу, – закапризничала Марина.
   – На вас женщин не угодишь. Весёлое, так весёлое.
   Они проезжали как раз американское посольство.

   Разговор у американского посольства.

     Что, Митя, тоже не пущают,
     Козлы, везде висит кирпич,
     Да тут ещё свояк стращает
     В своих писульках с Брайтон-Бич.

     Мол, мы им не нужны и на дух,
     Не стоит даже и мечтать,
     Своих умельцев хитрозадых
     И так уж некуда девать.

     За фешенебельным фасадом
     Трущобы и тяжёлый труд.
     Мол, там не баня с палисадом
     И наши штучки не пройдут.

     Без языка там, дескать, крышка,
     Что говорить, у свояка
     Всегда был чахленький умишко,
     А я пробьюсь без языка.

     Не надо мне башку морочить,
     Я буду там на высоте
     И миллионами ворочать
     Начну на ихнем на стрите.

     Конечно, соскочил, ублюдок.
     А на меня наводит грусть,
     Мне б только выбраться отсюда,
     Уж там я точно развернусь.

     Уж там я чую хлебосольство.
     Одна мечта, скорей слинять.
     Стоял полгода у посольства
     И буду насмерть тут стоять.

     Таким как я там понял, Митрий,
     Не жизнь, а карнавал сплошной.
     Ты помнишь, я был самым хитрым
     На нашей базе овощной.

   – Слушай, а на фига ты полез в этот серпентарий? Сидел бы, писал себе стихи?
   – Роковое стечение обстоятельств. А точнее не подумав, подписался на антиалкогольную Программу, а теперь никак не могу выписаться. А ты зачем с живодёрами тусуешься?
   – Деньги люблю.
   – Странные вы женщины. Ну и нашла бы себе богатого мужа, трясла бы его как грушу и жила в своё удовольствие. Жизнь нужно прожить так, чтобы было, что делить при разводе.
   – Скучно.
   – Зато сейчас весело.
   – Да. Это было напряжённо. Пожалуй, я воспользуюсь твоим советом. А у тебя богатые друзья есть?
   – Нет, у меня все дружки нищие. Весёлые голодранцы, но, правда, подают надежды.
   – В вашем возрасте поздно подавать надежды.
   – Подавать надежды никогда не поздно. За надеждами приходят деньги и слава. Правда, не всегда вас уже застают. А откуда у тебя взялся пистолет?
   – Отгадай.
   – В «лексусе» был спрятан?
   – Надо же. Отгадал. Я всегда жду от своих спонсоров какой-нибудь гадости, поэтому стараюсь делать повсюду нычки.
   – Да, Марина, ты у нас девушка нелёгкой судьбы. Воля твоя, но при такой жизни на долголетие рассчитывать не стоит. Лучше в качестве жены или любовницы паразитировать. Хочешь жить – умей вертеть.
   – Любовниц бросают без содержания. Мне это не подходит.
   – Разумно. Будем искать тебе мужа.
   – Что, прямо сейчас?
   – Подожди немного. Мы ещё от погони не ушли. А как ты узнала, где я был, когда от врагов уходил?
   – Залезь в карман.
   – В чей?
   – В свой естественно.
   – Зачем?
   – Сева, ты задаёшь так много вопросов, что у меня от тебя мигрень.
   – Оба на. Ты что уже роль жены репетируешь? – сострил Андреич и полез в карман.
   В кармане неожиданно оказались пять копеек.
   – Что это? – подозрительно спросил Сева.
   – Пять копеек, – невинно проворковала Марина.
   – Опять меченые деньги, опять ловля на живца. Когда ты их мне подбросила?
   – Секрет. Лучше скажи, куда ты бежал, марафонец?
   – Куда, куда? Куда глаза глядят.
   – Ну, ты даёшь. Полный чайник в наших делах. Как ты выживаешь, Сева?
   – Сам не пойму. И главное, я не хочу становиться профессионалом в ваших делах. Не желаю. Теперь нужно сбросить меченые деньги, я правильно понимаю?
   – Правильно понимаешь. Мне Борис Яковлевич тоже в сапожок монетку подбросил.
   – Яковлевич? Ты смотри. Умирающий лебедь, а туда же.
   – Пошарь-ка ещё по карманам и ботинкам. Может, ещё что найдёшь?
   Сева проверил все карманы и ботинки, и выгреб на свет ещё две монетки.
   – Это, наверное, Семёновна с Димой отметились, – высказала догадку Марина, – так, всего шесть монеток: три твои, три мои.
   – Тебе ещё деньжат подбросили? – спросил совершенно приторчавший Сева, – просто тарантулы в банке. Я хожу, ворон считаю, а тут, оказывается, кипит активная финансовая жизнь. Правильно говорят: в кругу друзей не щёлкай зубом. И что мы будем с этим богатством делать?
   – Нужно на ходу подбросить монетки в другую машину. Сумеешь? Или ты только плеваться мастак?
   – Я с десяти метров в открытое окно едущей машины плевком попадаю. А уж монеты закинуть – плёвое дело.
   Мимо как раз проезжала «волга» с открытым багажником. Круглый стол – мечта шестидесятых годов гордо торчал оттуда как большая медаль победителю автопробега. Сева закинул в багажник все монетки и сам себе зааплодировал: Все мячи угодили в корзину. Бросок выполнил Всеволод Крылов. Советский Союз.
   – Хватит дурачиться, баскетболист фигов. Решай, что дальше делать будем?
   – А я надеялся на профессионалов. Зря надеялся.
   – Кто здесь мужчина?
   – Нуууу, начинается. Предложение таково: Едем к моим друзьям. В новый штаб разбитой, но некогда грозной Крестьянской армии. Это в Подколокольном переулке.

   – О, здорово, Андреич, а это что с тобой за фея? – спросил Антип.
   – Сподвижница. Замуж хочет. За богатого. Здравствуй, Антипушка. Рад тебя видеть. Как сам? Как переносишь удары судьбы?
   – Нам нечего терять кроме своих друзей. Проходите. Угощайтесь. Вы как раз вовремя пришли. Сейчас мы арендодателя учить будем.
   – Присаживайся, Марин. На это стоит посмотреть.
   Через пять минут дверь распахнулась, и в проёме показался здоровый мужик с толстой папкой под мышкой.
   – Почему посторонние во вверенном мне помещении?
   – Это вы о ком? – не понял Антип, – о себе? А почему вы не постучались? Надо стучаться, когда входите в чужие апартаменты.
   – Это мои апартаменты, – взревел мужик, – а вы мне деньги уже месяц не платите.
   – Какие деньги? – удивился Антип, – разве вы сдаёте это помещение за деньги? А мы думали, вам нужна охрана.
   – Какая на хрен охрана? Или платите, или быстро выметайтесь отсюда.
   – Да мы тут только две недели, – из соседней комнаты вышел Шура с самурайским мечом в руке. Покрутил над головой, сдул с лезвия пылинку.
   – Это что такое? – озадачился мужик.
   – Так, ножичек, – небрежно бросил Шура, – огурчики резать. Настоящее оружие у нас по ящикам попрятано.
   – Какое оружие? – занервничал арендодатель.
   – Ну, какое? Разное, – Лука показался в коридоре. Кивнул, приглашая головой, – пойдём, посмотрим.
   – Эээээ. Мы так не договаривались, – заёрзал собственник.
   – Ну, так договоримся, – Антип приветливо улыбнулся, – давай молочка, за встречу.
   Он накатил двухлитровую кружку молока и пододвинул к хозяину помещения.
   – Да не хочу я молока, – отказался тот.
   – Да кто ж его хочет? Никто не хочет. Приходится им давиться. Потому как за вредность положено. Без молока в нашем деле никак.
   – В каком деле? – попытался уточнить зашуганный и даже как-то ставший меньше ростом мужик.
   – В каком, каком? В медицинском, – уточнил Антип.
   – А у вас, что в уставе медицинская деятельность?
   – Она самая, медицинская. Органами мы торгуем.
   – Какими органами?
   – Известно какими. Человеческими.
   – Вы что, шутите?
   – Какие уж тут шутки, – вступил Дусик, – доноров-то мало. А жить всем хочется. У вас никаких лишних органов нет?
   – Нннет.
   – Жалко. А мы так на вас рассчитывали, – Дусик скорбно покачал головой, – мало доноров-то.
   – Мужик, ты молоко-то пей, – участливо приговаривал Антип, пододвигая кружку, – кто не курит и не пьёт, тот на органы пойдёт.
   Дядя одним махом опрокинул двухлитровую ёмкость. В дверях показался Янис с большим чёрным пластиковым пакетом.
   – Это наш младший научный сотрудник, – представил его Антип.
   – Куда отходы-то девать? – хмуро спросил Янис и пошевелил пакетом. Там что-то зловеще перекатилось.
   – Только не на помойку. Нечего бродячих псов приваживать. Подумаем куда. Ну, давай ещё молочка, – Антип был само гостеприимство.
   Мужик, давясь, выдул ещё кружку. В дверь заглянул Вова в резиновых перчатках и резиновых сапогах. Он крутил в руках безопасную бритву.
   – А это наш старший научный сотрудник, – отрекомендовал Антип.
   – Я сколько раз вас просил не экономить на инструментарии, – зашёлся в истерике Вова, – живём прямо как в каменном веке. Сами попробуйте работать таким инструментом. Товарищ, – Вова кивнул домовладельцу, – вы-то, надеюсь, меня понимаете? Только представьте, вашу почку отнимают тупым скальпелем? Разве это куда-нибудь годится? Или нужно удалить мозжечок и вам бреют голову тупым станком? Кошмар какой-то. А вот помню…
   Мужик бухнулся на колени.
   – Только деток малых не губите.
   – Нет, – Антип беспощадно нахмурился, – не могу обещать. Скорее всего, вырежем до седьмого колена. Под корень. Так что ты там насчёт аренды?
   – Не надо никакой аренды. Живите, сколько хотите. А как СЭС на это посмотрит, а милиция?
   – А что СЭС? Им органы в первую очередь нужны, не говоря уже о ментах. Работа опасная, на износ. Органы вылетают прямо как предохранители, по две печени в неделю. Ну, давай ещё молочка.
   Мужик под внимательным присмотром десятка глаз добил кружку и рванул на выход.
   – Так, – удовлетворённо засопел Антип, – с арендой вопрос утрясли.

   Наутро решили растрясти на деньги никотинового короля и назначили ему встречу.
   – Здравствуйте, Дима, именно таким я вас и представлял, – начал сладко Антип.
   – Каким таким?
   – Словоохотливым и щедрым.
   – Ваша интуиция на сей раз вас, подвела, я жадный и молчаливый, – не повёлся Дима.
   – Тогда молочка? – радушно предложил Антип.
   – Не откажусь, – Дима сделал пару глотков, – а что это доктор Крылов у нас молчит?
   – Когда я ем, я глух и нем, – с полным ртом выговорил Сева.
   – А ему слова не давали, – по секрету рассказал Дусик, – что с него взять, с недоумка. Придумал Программу, сиди, сопи в две дырочки. А мы её продавать будем
   – Что значит, вы её продавать будете? Кто вы такие? – насторожился табачный король.
   – Мы из органов опеки, – представился Антип, – опекаем слабоумных изобретателей. Делим наследство. Выбиваем долги. Дима, может молочка?
   – Нет. Что ты всё время жрёшь? – Дима уставился на жующего Севу.
   – Мне слова не давали, – честно ответил жующий Сева, – надо же что-то делать? Вот я и ем.
   – Ну, так какова ваша цена? – спросил никотиновый царь.
   – Наша цена напрямую зависит от вашей заинтересованности…
   Дверь резко распахнулась. В проёме появился Янис.
   – А, вот вы где? Всегда всё делаете за моей спиной. А я между прочим уже три месяца без зарплаты. У меня уже три недели женщины не было. Вы знаете, каково это три недели без женщины? – спросил он у Димы.
   – Это кто? – шёпотом спросил никотиновый король у Севы.
   – Янис, – ответил тот с набитым ртом, – у него три недели женщины не было. Вот он и одичал.
   – С вами одичаешь. Вечно держите меня на вторых ролях. Лопнуло моё терпение. Теперь всё от меня зависит. Вот он дисочек-то. Вот он родимый, – и Янис покрутил диском перед носом изумлённого Антипа.
   – У нас завелась крыса? – с негодованием задал вопрос Антип.
   – Женщину хочу, – закричал Янис, – здесь и сейчас. Меняю диск на женщину.
   – Тебе, какую женщину? – оживился Дима, – брюнетку или блондинку?
   – Всё равно. Женщину хочу – снова заблажил Янис.
   – Да это без проблем, – табачный король стал рыться в записной книжке мобилы, выбирая подходящий телефон.
   – А она не проститутка? – недоверчиво спросил Янис.
   – Проститутка, – простодушно ответил Дима, – а тебе кого надо?
   – Мне честную надо. Из хорошей семьи.
   – Да где ж я тебе возьму честную в одиннадцать часов утра?
   – Где хочешь там и бери. А иначе не видать тебе дисочка.
   – Женщины у него три недели не было. Подумаешь проблема. Сволочь холостая, – набычился Дусик, – а вот у меня женщина три недели была, и каждый вечер она мне на мозги капала: «где деньги? Где деньги»? А, правда, где деньги, Антип?
   – У Димы, – Антип хлопнул кулаком по столу, – и если вы будете мне мешать, они у Димы и останутся. Продажей Программы должен заниматься один человек.
   – Согласен, – процедил Дусик, – но кто решил, что это ты? Мне кажется, что я не хуже с этим справлюсь.
   – Ну, так справляйся.
   – И справлюсь.
   – Женщину хочу, – завёл опять бодягу Янис, – я думал ты хороший, женщину мне найдёшь, а ты такой же, как они – динамист! – выкрикнул он, обращаясь к Диме.
   – Что за балаган? – начал закипать табачный король, – я, что сутенёр что ли? Есть тут хоть один здравомыслящий человек?
   – Конечно, – Антип привстал и поклонился, – вот он перед вами. Молочка?
   – Не слушайте его, – насел Дусик, – он себе льстит. Единственный здравомыслящий человек здесь – это я. И я вам сейчас это докажу.
   – Нет, это я вам сейчас докажу, – Янис, оставленный без внимания сидел уже перед монитором и загружал диск в процессор.
   – Не надо, – запричитали все, кто был в комнате, – не делай этого.
   – Здесь всё от меня зависит, – бубнил себе под нос Янис, – пить нельзя, курить после Бершово нельзя. Ещё и женщину раздобыть не могут. Да на фига мне такая жизнь нужна. Запускаю Программу. Пусть все вокруг теперь с курением завяжут. Что мне одному страдать?
   – Сколько ты хочешь? – завопил Дима.
   – Да у меня и так всё есть. Это вам женатым всегда не хватает. А мне и так хорошо. Единственное, женщину у вас просил. Так вы мою просьбу проигнорировали. Ну и получайте тогда.
   – Он сделает это. Я его знаю, – обречённо выдохнул Антип.
   – Янис может, – подтвердил устало Дусик, – упрётся как баран, не свернёшь.
   – Делайте же что-нибудь! – заорал как резаный Дима, – если он запустит Программу – я банкрот. Всё моё состояние обратится в дым.
   – Сигаретный дым, – уточнил жующий Сева.
   – Это что, – сказал, тяжело вздыхая Дусик, – а вот я тёще рейтузы тёплые не куплю. Это да.
   – Какие рейтузы?! – впал в совершенное бешенство табачный король.
   – Тёплые, с подкладкой. Я ей обещал, а теперь не куплю.
   – Ааааа! – в голосе табачного короля засквозило сумасшествие.
   – Что вы разорались? – спросил холодно Антип, – он ещё ничего не запустил.
   – Не запустил? – боясь поверить своему счастью, спросил Дима, – Яник, ты Программку ещё не запустил? Скажи, нет.
   – Ещё не запустил, но сейчас запускаю, – голос Яниса не оставлял никаких сомнений, что он так и сделает.
   – Аааа! – с этим криком Дима начал биться головой о стол. Молоко разлилось, и Дима стал чем-то похож на королевского пингвина.
   Антип быстро убрал со стола все стеклянные предметы и стал с интересом наблюдать за табачным королём.
   – Вы, Дима, наверное, поклоны бьёте? – вежливо поинтересовался Антип, – так их надо на полу бить. Может, убрать стол? А то он вам мешает выполнять религиозные обряды.
   – Научи дурака Богу молиться, он лоб и расшибёт, – прокомментировал бестактный Янис.
   – Дима, вы как-то уж очень тяжело расстаётесь с деньгами, – стал увещевать Дусик, – я может, больше вашего пострадал, без рейтуз остался, но не крушу мебель, не кричу на всю улицу. А из последних сил пытаюсь сохранить человеческое достоинство.
   Сева, жуя, согласно кивал головой.
   – Десять миллионов, – тихо сказал Антип.
   – Что? – начал оживать никотиновый царь.
   – Десять миллионов евро и вы сохраните свой бизнес.
   – Да это вообще не деньги, – и Дима откуда-то достал большую чёрную сумку и выложил на стол.
   Сева взялся за одну ручку сумищи с заветными миллионами. Потянул на себя. Дима не отдавал. Сева дёрнул. Не тут-то было. Андреич дёрнул сильнее. Табачный король вцепился в сумарь намертво. Второй рукой он ухватился за Севино плечо и стал его трясти, видимо пытался…

   Сева проснулся. Какой-то незнакомый мужик тряс его спящего за плечо.
   – Где я? – задумался Крылов.
   Круглая комната. Одно окно и то закрытое ставнями.
   «Да я же во флигеле у Яковлевича» – страх как огромный спрут сжал бедное человеческое сердце, – «значит, мне всё приснилось: и Марина с битой, и кидание яблоками, и удалые друзья, и смехотворные враги. То-то, всё как-то уж больно гладко получалось. Добро пожаловать в реальность, доктор. Прочтите утреннюю молитву, а вместо завтрака – пуля в затылок». «А во сне как я раздухарился», – несмотря на испуг, удивился Сева, – «прямо как в фильме «Великолепный» с Бельмондо. Во сне непобедимый супермен, а в реальности жалкий червяк, сидящий на крючке и служащий наживкой для крупной рыбы.
   – Пойдём что ли? – не то приказал, не то предложил молчаливый конвоир.
   – Пойдём, – обречённо вздохнул Андреич.
   И они пошли на ковёр к Яковлевичу.
   – Доброе утро, – усмехнулся Борис Яковлевич, – надо же действительно заснул. Может, и сон видел?
   – Видел.
   – Что же тебе снилось, горемыка?
   – Как я всем врагам по рогам надавал. Вас почти до инфаркта довёл. Диму по миру пустил. А у меня в руке сумка с десятью миллионами евро.
   – Хороший сон, – одобрил Борис Яковлевич, – явь будет чуть похуже. Во-первых: в сумку такая большая сумма просто не поместится, а во-вторых: готов к отправке на тот свет?
   – Всегда готов! – Сева вскинул руку в пионерском салюте и укусил себя за бицепс.
   – Ты что? – Яковлевич с удивлением воззрился на доктора.
   – Проверяю, не сплю ли я?
   – Ну и как?
   – К сожалению не сплю. Перед расстрелом покормите или как?
   – А сам-то, как думаешь?
   – Думаю, что завтрак вы отдадите детям.
   – Угадал. Зачем на тебя продукты переводить?
   – Последний вопрос: а правда у вас Семёновна приговоры в исполнение приводит?
   – Очумел? Семёновна по хозяйству колотится. Она мухи не обидит. Для подобных дел у нас штатный палач есть. Пошли что ли?
   – Куда?
   – Во двор. Не здесь же тебя расстреливать? Ковёр жалко.
   – Новый совсем, – договорил за него Сева.
   Вышли во двор. Андреич глотнул горький осенний воздух, посмотрел на багряные и золотистые листья и почувствовал неодолимое желание жить. Просто жить. Не бегать за деньгами и квадратными метрами, не тешить самолюбие и гордыню, а дышать стылым настоянным на павшей листве воздухом. И небо было такое синее, синее, без единого облачка. И охранник весело переругивался с поварихой. И далёкий колокольный звон плыл над ясным сентябрьским утром.
   «Всё, всё останется, а меня не будет», – чётко осознал Сева.
   Подобные чувства он испытывал в пять-шесть лет. Тогда он впервые осознал свою конечность на этой земле. Мысль о смерти доводила его до исступления. Потом острота притупилась. Философские лжемудрствования уводили в сторону от пропасти. Но в детстве хоть можно было поплакать. А что сейчас? А сейчас оставалось только смеяться.
   – Ну, давайте уже начинать, – усмехнулся Сева, – раньше утопишься – раньше всплывёшь.
   – Не страшно? – удивился Борис Яковлевич.
   – Наоборот, – хорохорился Андреич, – мечтаю получить удовольствие несовместимое с жизнью.
   – Иди, – махнул рукой Яковлевич в сторону распахнутых ворот.
   – Что? На территории вашего дворца заповедник? Плитки жалко? Новая совсем? Заплечных дел мастера творят расправу в лесу? Осуждённые сами роют себе могилы?
   – Сейчас пойдёшь домой. Найдёшь своих художников. И через неделю, чтобы Программа по снятию кода от алкоголя была готова. Это твой единственный шанс. Понял?
   – Понял. Когда я сделаю такую Программу, шансов у меня вообще не останется. Так я свободен?
   – Гуляй, Сева, жуй опилки, – так кажется, говорили в годы моей юности.
   Ноги отказывались нести Андреича. Они гнулись в самых непредсказуемых местах. Исключительно из-за боязни услышать за спиной смех, Сева доковылял до ближайшего дуба и свалился под него как жёлудь. Жить было хорошо. Замечательно было жить. Но помимо Севиной воли в голову полезли какие-то посторонние и мелкие мысли: как отсюда выбираться? Где искать художников? Нет ли под деревом муравейника? И хорошо бы что-нибудь пожрать. «Вот гадство», – решил Сева, – «нет, хотя бы два часа побыть просветлённым, осознать цену жизни и смерти, философски осмыслить своё очередное рождение. Нет, видите ли, укус муравья волнует больше, чем дарованная жизнь. А маршрут до дома сразу смазал краски осеннего утра. Только семь минут прошло, а голова уже занята пустяками». Сева закрыл глаза и попытался сосредоточиться на ощущении счастья.
   – Ааааа, – муравей укусил его за запястье.
   «Не судьба», – решил Сева и почесал по лесу, – «в другой раз сосредоточусь».

   Художники сидели не в огромном офисе в Подколокольном переулке, что на Китай-Городе, а в мерзком подвале, что в Свиблово.
   – Приффет. Как дела, Антип? – хмуро спросил Сева.
   – Ты знаешь, что такое не везёт? – переспросил Антип вместо приветствия, – это когда на тебе пуленепробиваемый жилет, а тебе по роже бьют.
   – Главное, мы остались честными перед самими собой, – назидательно изрёк Шура.
   – Конечно, хочется быть честным, но богатым и знаменитым всё-таки больше, – развеселился Антип.
   – Жизнь существует, – добавил Лука, – хочешь – живи, хочешь – существуй.
   – Не скажи, – возразил предводитель Крестьянского восстания, – оказавшись в глубокой заднице и мыслить, начинаешь как-то глубже.
   Как бы там ни было, Сева вернулся к своим. Только он начал излагать детали своего плана, как к ним ворвался хозяин подвала.
   – Я не вижу денег, – с порога заматерился проклятый собственник.
   – Завтра будут, – несмело доложил Лука.
   – А меня не колышет, – заерепенился мужик.
   – Завтра точно. Завтра всё получите, – продолжали унижаться художники.
   Сева вышел, чтобы не видеть этого позора. На фоне идеального сна реальность выглядела удручающе. Но и на улице из-за толстых железных дверей доносился гнусный голос: «А меня не колышет».

   Или вот ещё краеугольный вопрос: какая у меня стадия алкоголизма? Как будто от этого что-то зависит, и данный момент что-то радикально меняет. Приходит пациент и сразу берёт за горло. Какая у меня стадия алкоголизма? Отвечай, доктор, да, смотри, не ошибись. Далее следует собственно рассказ. Пациент напивается раз в два года, потом он разносит всё вокруг по типу: сколь, раз увижу – столь раз убью. Если его выкидывают пьяного из кабака, он садится в свой джип и въезжает по ступенькам в витрину данного питейного заведения. Если он парится пьяный с братвой в бане, то, повздорив по пустяковому поводу, запирает всю бригаду в парилке, подперев дверь ломом, и спокойно плещется в бассейне. Если его останавливает пьяного гаишник, он под дулом нагана, заставляет гайкера снять форму, а потом, облачившись в ментовские шмотки, тормозит жезлом тачки на Кутузовском проспекте. Потом его, как обычно, долго и старательно бьют ногами и битами, окунают головой в прорубь и приставляют ствол к виску. А, главное, он вообще ничего не помнит. Ну, совсем ничегошеньки. По полгода проводит в больницах, где его собирают по кусочкам или в тюрьмах, где его продолжают прессовать. Так какая у него стадия алкоголизма? Да никакой. У него даже бытового пьянства нет. Но чем так пить, лучше и не начинать, а сразу сдаваться наркологам.

   – Андреич, проснись, тебя спрашивают.
   Сева последнее время боялся открывать глаза при пробуждении, мало ли куда могла его занести нелёгкая. Голос вроде бы знакомый. Точно знакомый. Это Лука. Но Сева был не до конца в этом уверен.
   – Вставай, соня, тебя герла спрашивает.
   – Герла! – Сева сразу открыл глаза, – кто такая?
   – Откуда я знаю? – рассмеялся Лука, – но точно не твоя жена. Её я ещё помню.
   – Пойдем, посмотрим, кому я понадобился в такую рань?
   – Андреич, чтоб ты знал на дворе два часа ночи.
   – Да? Хорошие девушки в такое время по подвалам не шляются.
   Сева огляделся: мерзопакостный, тесный подвал, где отсутствовал дневной свет, полностью сбивал представление о времени суток. Находясь в таком помещении, как и в казино, теряешь ощущение времени. Недаром в игорных заведениях зашторены все окна, нигде нет часов, чтобы посетители выпадали из часовых поясов. И нет денег, одни фишки. Так проще раскрутить человека. Фишки абстрактны. Их не жалко…
   – Андреич, очнись, хватит витать в облаках, – махнув рукой Лука, поплёлся к своему лежаку.
   – Иду, иду, – Сева натянул кроссовки и, зевая, направился к двери. Вдруг дверь щёлкнула и на пороге появилась Марина. Она была вся в белом и только бланш под левым глазом, да бейсбольная бита в руках выдавали её человеческое происхождение. Сева ей очень обрадовался:
   – Марина, солнце моё, какими судьбами?
   – Ну, Севочка, здравствуй, а я пришла должок вернуть, – голос её опять напоминал звук металла по стеклу.
   – Какой должок? – искренне удивился Андреич.
   – А ты не помнишь?
   – Ааааа. Это когда я в «БМВ» плевался.
   – Бээээ. Посмотри, что они со мной сделали, уроды.
   – Негодяи, и как у них рука поднялась на такую красоту.
   – Они не руками, они меня палкой приложили.
   – Мерзавцы, – вознегодовал Сева, – кто же знал, что они тобой займутся. Я думал, они за мной погонятся.
   – Всё ты знал, скотина. Ну, о них уже позаботились…
   – Стой, радость моя! – завопил Сева, перебудив весь подвал, – Сейчас я буду читать твои мысли: твои обидчики укрепляют своими телами фундамент новостройки в Южном Бутово. А ты женщина любопытная, ты хочешь, чтобы я тебя загипнотизировал, совратил или уболтал. Но ты думаешь, что мне вряд ли такое удастся. Два альфонса, не мне чета пытались тебя приручить и на деньги растрясти. Они лежат в земле сырой. Но ты не мужененавистница и не лесбиянка. Ты не знаешь, слова бита и по-простецки называешь её палкой. Ты думаешь, что я уходил от всех, потому что они ещё тупее меня. Я знаю все твои мысли.
   Марина судорожно запахнула рубашку на груди.
   – Это не поможет, – грозно заклекотал Сева, – а потом я извлекаю мысли из головы, а не из груди. Я знаю, что больше всего ты боишься тараканов. Ещё что-нибудь извлечь?
   – Не надо, – пискнула Марина, мигом, утратившая свой гонор, – но как???
   – Для меня нет ничего невозможного. Я великий колдун, спустившийся с гор, лучший шаман на всём московском побережье, суровый волшебник, сеющий ужас и предсказывающий судьбу.
   – Ух, ты, – тихо лепетала несостоявшаяся бейсболистка.
   А Сева зловещим голосом заныл в мрачном подземелье.
   – Ты направлена сюда силами зла, чтобы помешать твориться добру. Злые силы хотят отнять у добрых священную Программу. Добрые отроки и отроковицы должны объединиться и выступить единым фронтом против травящих нас олигархов. Водочный король уже пал от руки своего слуги, потому что урезал ему зарплату. Никотиновый король, мало того, что травит всех канцерогенами, так ещё и норовил меня на цепь посадить. Игровой король вообще обнаглел, хотел к стенке поставить. Марин, а кто приводит приговор в исполнение: Семёновна или штатный палач?
   – Конечно Семёновна. Яковлевич удавится палача в штате держать. Ему ведь платить надо.
   – Уууу, старый греховодник, – завыл Сева – силы добра собрав волю в кулак, как треснут его по макушке. У него геморрой так и выскочит. Настало время решать, с кем вы мастера физкультуры? Кто вам ближе: злые олигархи или весёлые трудящиеся? Кто тебя послал сюда, ангел мой? Только не ври, я тебя насквозь вижу.
   – Яковлевич дал задание за вами следить и Дима монеток полные карманы напихал.
   – Узнаю братьев по оружию. Значит, ты деньги с обоих слупила. Молодец. Больше шпионов нет?
   – Яковлевич хочет среди ваших завербовать.
   – Разумно. Ты знаешь, мне какой сон приснился? Вещий. Если взять сон за основу, выходит ты девушка хорошая. Взбалмошная, конечно, деньги любишь. Ну, их все любят, но сердце у тебя доброе. Марин, у тебя деньги есть?
   – Есть, а что?
   – Ничего. Я и без тебя знаю, что они у тебя есть. Просто лишний раз проверяю свой дар. Одолжи на благое дело, а то нас завтра из этого подземелья попрут. А потом мы тебе в сто раз больше отсыплем.
   – Я не пойму: ты колдун или приколист?
   – Я твои мысли угадал?
   – Угадал.
   – Значит колдун. Но я весёлый колдун, не из тех, кто щёки зря надувает, а родной и близкий.
   – А что это там за придурки валяются?
   – Подруга, ты речь-то фильтруй, – послышался голос из темноты, – мало того, что разбудила, ещё и выступает. Андреич, гони её, самим жрать нечего.
   – Я вам не нравлюсь? – сконфузилась девушка.
   – Она была сложена хорошо, только рука торчала из чемодана, – пробурчал ещё один голос.
   – А вы, правда, мне денег подгоните? – не унималась Марина.
   – Чтоб я сдох. Я же не какой-нибудь Гарри Поттер, я реальный шаман. Она хороший человек, – Сева кивнул на Марину.
   – Хороших людей не бывает. Бывают малознакомые, – донеслось из темноты.
   – Девушек нужно любить, – усовестил друзей Крылов.
   – Чем меньше девушек мы любим, тем больше денег в кошельке, – прозвучало из глубины подвала.
   – Она укажет нам новый путь, – не сдавался Андреич.
   – Если бы мы не искали новых путей, то давно уже были бы на месте, – не унимались на лежаках.
   – Подъём! – завопил жизнерадостно Сева, – к нам постучался в дверь белый ангел, женский спонсор или, наоборот. Она напомнит нам простую истину: питаясь духовной пищей, ни в коем случае не переедайте.
   – Мы не знаем, что за таблетки ты принимаешь, но они тебе уже не помогают, – прошипели в ответ.
   – Вставайте, додики. К нам явилась фея, а вы храпите, как оленеводы. Марина даст нам денег, вытащит нас из этого убогого подвала, и мы переедем в роскошный офис. Я знаю. Сон в руку.
   – Мальчики, и как я вам?
   В свете грязной, тусклой лампы стояло ангельское создание. Белизна её одежд подчёркивалась убогостью временного пристанища. Фея благоразумно встала неподбитым профилем.
   – Любо, но дорого, – прозвучал хриплый спросонья голос.

   Янис крадучись, вылез из подвала и позвонил Борису Яковлевичу.
   – Здравствуйте. Вас беспокоит Янис. Один из художников. Самый продажный художник, если уж быть совсем точным. Вы в курсе, что Крылов и ваша верная Марина скорифанились и вместо раскодировки готовят Программу против игромании. А сегодня в час пополудни эта Программа будет запущена, а потом она с дикой скоростью будет распространяться по Интернету. У вас всего два часа в запасе.
   – Ну и что?
   – Я тактично и своевременно предлагаю свои услуги по остановке этой Программы.
   – Вы, конечно, попросите денег?
   – Всенепременно.
   – Средний палец вам, а не деньги. Так, кажется, сейчас изъясняется молодёжь.
   – Всего хорошего. Мой номер высветился у вас? Звоните мне в любое время, исключая пятичасовой обеденный перерыв и шестнадцать часов на сон. В любое время.
   – Прощай, балбес, – на том конце бросили трубку.
   Янис зашёл в чебуречную в Солянском проезде и на последние деньги заказал два чебурека. Даже на воду не хватало. Бывшая тошниловка для люмпенов стала напоминать диетическую столовую. В такую обычно ходят холостые мужчины, чтобы подкрепить угасающие силы, заглядывают и голодные женщины в поисках одиноких мужчин. Янис, одним глазом косясь на вошедшую эффектную брюнетку, нацелился вилкой в близлежащий чебурек. Затарахтел телефон.
   – Блин. Поесть не дадут. О, да это же Борис Яковлевич.
   – Здравствуйте, – прозвучал вкрадчивый голос на том конце трубки, – это Борис Яковлевич.
   – Очень приятно.
   – Вы говорили, что можете как-то повлиять на процесс.
   – Могу.
   – Так повлияйте.
   – Так заплатите.
   – Сначала я должен увидеть результат, – сварливым голосом начал торговаться Борис Яковлевич.
   – Дедушка, вы выжили из ума. Вы напоминаете хозяина горящего дома, который торгуется с пожарными. Хотите увидеть результат? Подождите немного, и ваш дом сгорит.
   – Дурацкий пример…
   На этот раз трубку бросил Янис. Чебуреки катастрофически остывали. Брюнетка за соседним столиком собиралась уходить. Янис после секундного колебания выбрал чебурек. Поднёс ко рту, приготовился прокусить тесто и главное не пролить самое вкусное – чебуречный бульон. Зазвонил телефон. Жидкость безвозвратно растеклась по тарелке, остывая и теряя свои волшебные свойства.
   – Чёрт бы вас всех побрал, – вскричал обломанный Янис.
   Брюнетка, презрительно улыбаясь, свалила в туман.
   – Да, – прорычал Янис.
   – Это Борис Яковлевич, – прозвучал благочестивый голос.
   – И что вам нужно, Борис Яковлевич? – зло спросил поедатель чебуреков.
   – Да мне, собственно… Я хотел спросить вас, как вы остановите Программу?
   – Да вам какая разница? – голос испанца был накалён до предела, – просто выну диск, да разломлю о коленку. Вы лучше о деньгах побеспокойтесь.
   – Деньги это, знаете ли, деньги. Я всегда о них беспокоюсь. А о какой сумме идёт речь?
   – Десять миллионов евро.
   – Побойтесь Бога. Это нереальная цена. Десять тысяч долларов вот разумное решение вопроса…
   Янис опять бросил трубку. Подождал три минуты. Телефон не звонил. Оставался второй чебурек. Он здорово остыл, но мясо и бульон должны были ещё оставаться тёплыми. На всякий случай беспечный едок выждал ещё минуту и вгрызся в аппетитную плоть. Затрещал телефон. Испанский подданный хотел заглотить начинку с бульоном сразу. Они оказались неожиданно горячими. Обжигая нёбо, стал, не жуя глотать крупные куски. Телефон надрывался не переставая. Кое-как, разделавшись с чебуреком и дыша открытым ртом, сбросил звонок. Через три секунды телефон затрезвонил снова. Кляня последними словами человеческую жадность и свой неудавшийся обед, Янис буквально завыл в трубку: «Нууууу».
   – Это опять я.
   – Кто я?
   – Борис Яковлевич. Нынешняя молодёжь совершенно не знает цену деньгам. Она думает всё так просто…
   – Сколько?
   – Двадцать тысяч долларов.
   – Засуньте их, знаете куда?
   Отключился. С тоской посмотрел на тарелку с застывшим жиром. Пообедал, называется. Хорошо хоть джинсы не заляпал. Посмотрел вниз. Три больших жирных пятна украшали новые джинсы.
   – Да, сегодня не мой день, – поморщился Янис и стал посыпать солью пятна похожие на диковинные материки.
   Снова заверещал телефон.
   – Знаете, молодой человек, всё имеет определённую цену. Не больше и не меньше. Ваша услуга больше, чем на тридцать тысяч не тянет.
   – Знаете, – задушевно проурчал гурман-неудачник, – я сейчас нахожусь в автомобильном салоне. Хочу прикупить себе «феррари». Так продавец, сволочь такая сказал: «двести семьдесят тысяч евро и не евроцентом меньше». Я попытался его урезонить, знаете, что он мне сказал?
   – ?
   – «Нет денег – ходи пешком, приятель».
   – Нет, так дела не делаются. Вы должны были позвать старшего менеджера…
   Янис отключился. Телефон зазвонил через три секунды.
   – Молодой человек, бросать трубку не вежливо. Я вам в отцы гожусь. Сорок тысяч долларов крайняя цена.
   В это время в чебуречную вернулась брюнетка. Наверное, забыла что-нибудь? Присела за соседний столик, заказала кофе. Янис быстро записал на автоответчик: «Да, нет, маловато будет» с интервалом в минуту и пересел к брюнетке.

   Только Антип и его команда окончательно распределили роли в захвате чужих миллионов, только собрались попить чайку, как жуткий грохот послышался с улицы. Все бросились к окну. Большой чёрный «хаммер» таранил казино. Стёкла летели во все стороны. Стайка молодых людей в малиновой униформе дрыстнула в разные стороны. Через минуту из выбитого окна вылетело колесо рулетки и, зацепившись за ветку дерева, продолжало, бешено крутиться. Владелец «хаммера» с совковой лопатой вышел следом и стал ей выгребать фишки прямо как снег. Сугробы фишек покрыли тротуар. Сразу набежали какие-то дети и принялись рассовывать их по карманам и меняться друг с другом. Подъехал «геленваген». Оттуда выскочил бритый наголо в золотых очках парень и с криком: «За всё ответите», стал крушить монтировкой оставшиеся стёкла. Спутница умоляла его остановиться. Не тут-то было.
   – Сколько я этим тварям денег скормил, не счесть. Скольким гадам жизнь обеспечил. Да у нас сейчас бы два вертолёта было.
   На бешеной скорости вылетел шестисотый «мерседес». Из него пулей вылетел маленький худенький как мальчик изысканно одетый экс игрок. В руках у него была кочерга. С криком: «попили кровушки», устремился внутрь. Звон разбитого стекла нарастал. Ещё с десяток дорогих машин притормозили возле развалин казино. Каждый из вновь прибывших старался внести свою лепту в разгром игорного заведения.
   – Круши! – неслись отовсюду крики.
   – Поджигай, – звучало в ответ.
   Последним подъехал затёрханный мужичок на «копейке». Выскочил, заметался вокруг машины. Ему сразу стало ясно, что он безнадёжно опоздал. Казино уже полыхало вовсю. Принести ему дополнительный урон уже не представлялось возможным. Мужик с досадой пнул колесо «копейки».
   – Опять непруха! – заголосил он, – сначала я ездил на «ферррари», потом на «мерседесе», «ауди», «вольксфагене», «хонде», «хьюндае», «девятке», пока не добрался до «копейки». Мне больше всех не везёт.
   Со скамейки поднялся потёртый тип в грязной кепке:
   – Ничего подобного. Больше всех не везёт мне.
   – Нет, мне. Я знаешь, сколько в двухтысячном году проиграл? Двести тысяч долларов за один заход.
   – Копейки. Вот я в две тысячи третьем, как сейчас помню, триста пятьдесят тысяч долларов за один присест продул.
   – А я месяц назад квартиру просадил. Так тут и живу на скамейке.
   – А я…
   – А я…
   – А я вам сейчас всем по шеям надаю, – грозный дворник с досадой пнул гору фишек, – кто этот мусор убирать будет?
   – Это, мой дорогой, не мусор, это огромные бабки, огромные. Тебе такие даже не снились, – почти пропел маленький дядечка с кочергой, – ещё вчера я свято верил в Систему. Что можно поставить на кон десять тысяч долларов и выиграть сто тысяч. Сколько я проиграл денег, страшно даже представить.
   – А я…
   – А я…
   Тьфу, – сплюнул дворник, – а кочерга-то тебе зачем?
   – Кочерга? Какая кочерга? Ах, кочерга, – наконец понял вопрос бывший игрок, – не знаю. Понимаете, я решил посмотреть Программу в Интернете. И заранее смеялся над всеми этими новомодными штучками. И тут решил лишний раз похихикать над лечением. Меня ведь где только от игромании не лечили, даже в Швейцарии. А я всегда считал, что азарт это непременная составляющая любого человека. У кого-то эта составляющая меньше, у кого-то больше. Но она неискоренима. И вдруг через двадцать минут Программы, я совершенно чётко понимаю, что я последний болван, что если у меня попытаться на улице отнять десять рублей, я буду сражаться до последней капли крови. А в казино отдаю десять тысяч долларов и ничего. Только носом хлюпаю, да в затылке чешу. Вдруг меня пронзила страшная догадка – азарт не что иное, как идиотизм, навязываемый нам больным обществом. Что в этом нет никакой удали, никакого шарма, а только голимое разводилово, обставленное зелёным сукном и разноцветными фишками. И когда я это понял, дикая обида поднялась в моей душе. Мне захотелось крушить, ломать, рвать зубами всё что так или иначе связано с азартом. И вот я здесь, а вы говорите: «кочерга». Я по дороге мужиков с Фауст патронами видел.
   – Тьфу, – опять плюнул дворник, кроме как в буру ни во что не игравший, – пойду-ка я в ДЭЗ, сверхурочные слуплю

   Янис подсел к брюнетке и уставился на неё самым наглым образом. Первые несколько минут она не поднимала глаз от кофе, а потом с возмущением покосилась на приставалу.
   – Ещё немного посмотрю и уйду, – обезоруживающим тоном, проговорил он, – не часто встретишь такую красоту.
   Брюнетка вспыхнула и милостиво разрешила:
   – Да, ладно. Смотрите.
   Испанец перешёл в наступление.
   – Я, знаете ли, испанский подданный. В России проездом, очень люблю русский девушка, совмещу приятную с полезной. Ой, извините. Не совсем карошо говорить по-русски.
   – А я уж хотела отбиваться.
   – Через такое бедро и бросок приятен, – галантно отшутился испанец.
   – А меня Викой зовут, – девушка неожиданно осеклась. Гадливое выражение её лица подсказывало, что она увидела какую-то гадость, типа таракана или жука.
   Янис проводил её взгляд до места назначения. Это было его обручальное кольцо.
   – Ах, это. Исключительно для имиджа, – авторитетным тоном заверил он девушку.
   – Какого имиджа? – подозрительно спросила Вика.
   – У меня хобби, знаете ли. В свободное время я занимаюсь психоанализом. Доктора Крылова знаете? Мой ученик. Так вот он считает, что психотерапевт должен носить бороду, галстук, очки и обручальное кольцо, имея при этом стопроцентное зрение и даже будучи холостым.
   Вика сделала вид, что поверила и с надеждой посмотрела на Яниса. Нужно было что-то заказывать. Но для этого как минимум требуются деньги. Денег у испанского подданного не было. Даже на воду.
   – А вы знаете, с кем я сейчас говорю? – попытался закрутить интригу бедный кавалер.
   – С кем? – скривилась Вика, чувствуя, что из еды ей ничего не обломится.
   – С Борисом Яковлевичем, одним из игорных королей Москвы. Знаете такого?
   – Знаю, – неожиданно огорошила девушка.
   – Откуда? – удивился Янис.
   – Я знаю всех богатых мужчин нашего города, – ошеломила красавица, – вас в моём списке нет.
   – Я серый кардинал. Теневой олигарх. Шифруюсь под скромного служащего и проворачиваю многомиллионные сделки в грошовой чебуречной. Вот настоящий стиль, а то какой-то убогий Куршевель или вшивые Мальдивы. Слушайте, – и Янис включил громкую связь
   – Сто двадцать тысяч долларов. Это же так много. Тяжелейшим трудом в нечеловеческих условиях я зарабатываю деньги. Вы знаете, я даже носки отдаю штопать жене. Я всё-таки не пойму: таки да или таки нет?
   – Нет! – завопил Янис на всю чебуречную, – сто миллионов евро вот цена нашей сделки. Со мной рядом сидит такая королева, а вы ещё смеете со мной торговаться? За сто двадцать тысяч долларов я куплю ей маленькое колечко с бриллиантами на мизинчик левой ноги.
   – Сто тридцать тысяч долларов – это всё, на что я способен. И то придётся заложить мою вставную челюсть.
   – Можете ещё заложить свои органы. Я подскажу вам адрес одного такого ломбарда.
   – Сто сорок тысяч долларов и меня проклянут мои наследники.
   – Дорогая, скажи Борису Яковлевичу: «Пупсик».
   – Неудобно, – отказалась Вика.
   – Неудобно называть такие смешные цифры и впадать в маразм у всех на виду. Точней на слуху.
   – Сто пятьдесят тысяч и меня похоронят в братской могиле.
   – Туда тебе и дорога, – Янис отключил громкую связь, – ну, вы видали как я с ним запросто?

   Через полчаса испанец вновь включил громкую связь. За это время он успел расписать все двести тридцать две комнаты своего замка, коллекцию автомобилей и картин передвижников, принадлежащих лично ему и не имеющих аналогов в мире. Ухитрился набиться в гости и даже заказать за Викин счёт бутылку воды – от постоянной похвальбы сохло горло.
   – Двести двадцать тысяч долларов, если у вас совсем нет совести. Если вас вскормила молоком волчица…
   – Моя совесть чиста, я ей не пользуюсь.
   Янис, в который раз перевёл телефон в режим автоответчика.
   – Клиент никак не дозреет. Странно, – процедил Янис. Торговаться со старым жадиной и уламывать молодую красотку одновременно было весьма затруднительно. Задумавшись над своей нелёгкой долей, Яник махнул и Викин стакан. Потом добил остатки воды прямо из горлышка. Виктория не сделавшая ни единого глоточка с интересом наблюдала за «теневым олигархом».
   – Девушка, включите телевизор, пожалуйста, – попросил ловелас.
   Официантка включила плазменную панель. С экрана сразу хлынули горячие кадры: Экскаватор металлической «бабой» разбивает зал игровых автоматов. «Баба» мотается туда-сюда, а из разбитых автоматов снопом летят красные и синие искры. Вот два денди в смокингах, отняв асфальтный каток у рабочего, ездят по дымящимся развалинам центрового казино, утюжа всё вокруг. Вот сто человек по команде щёлкают бензиновыми зажигалками и одновременно бросают в сторону очередного казино, предварительно облитого бензином. Вот в простом продуктовом магазине озверевшие бабульки и дедульки до этого не раз проигравшие здесь свои крошечные пенсии, с победными криками выламывают игровые автоматы из пола и крушат на мелкие осколки палками и костылями.
   Янис озадаченно включил громкую связь.
   – Двести пятьдесят тысяч долларов и мне придётся пойти по миру с протянутой рукой. Двести пятьдесят тысяч этой суммы хватит вашим детям и внукам…
   – Борис Яковлевич, – язвительно затарахтел Янис, – двести пятьдесят тысяч долларов цена убитой двушки в спальном районе. Я вам удивляюсь. Такой деловой человек, а новости по телевизору не смотрите.
   – Двести шестьдесят тысяч долларов и два новейших телевизора, которые я даром предложу вам в знак нашей вечной дружбы. Я, знаете ли, телевидению не доверяю. Телевидение это Божья кара, данная человеку…
   – Борис Яковлевич, – вновь перебил его переговорщик, – я вам настоятельно рекомендую посмотреть телевизор.
   – Хорошо. Если вы настаиваете. Семёновна, включи шарманку, – послышалось в телефоне.
   Теперь звуки из телефона дублировали происходящее по телевизору. Как раз показывали захватывающий момент: три джипа как русская тройка лошадей тянула что-то из казино. Как и следовало ожидать, это оказался стол для рулетки, который, выломав дверь, беспомощно покатился по тротуару. А в выломанную дверь хлынула толпа молодчиков с факелами. Через минуту здание казино уже полыхало. А экс игроки водили хороводы вокруг огромного костра и напевали: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло». Надо отдать должное Борису Яковлевичу, больше он не торговался и не жаловался на бедную старость. Его голос сразу стал твёрд и решителен.
   – Янис, десять миллионов евро сейчас же подвезут в то место, куда вы скажите. Но вы должны остановить это безумие. Когда и где мы назначим встречу?
   Испанец назвал адрес чебуречной и назначил встречу через полчаса.
   – Дорогая, через полчаса я утрясу все формальности и мы возьмём курс на остров Бора Бора.

   А Москва между тем стала напоминать взятие Рима варварами. Полыхали казино, горели залы игровых автоматов, чадили «однорукие бандиты», догорали маленькие павильоны и огромные помпезные здания, имеющие несчастье приютить игорный бизнес под своей крышей. Гудели пожарные машины, заходились сиренами машины скорой помощи. За крупье и работниками игровых заведений шла настоящая охота. Художники во главе с Антипом выдвинулись в сторону чебуречной. На пути им несколько раз попадались люди, бегущие от толпы и срывающие на ходу униформу, изобличающую их род занятий. До злосчастной чебуречной оставалось три минуты пешком, когда группа поддержки вышла к Малому Ивановскому переулку.
   – Смотрите, – пронеслось в автомобильной пробке.
   Четыре КАМАЗа, имеющие по две цистерны, в качестве бесценного груза сминая другие машины, выехали из Певческого переулка. Остановились. Из одного грузовика выскочил мужик в расстегнутой до пупа белой рубашке.
   – Шпринцалов?
   – Не может быть?
   – Он, точно он.
   – Алкогольный король Шпринцалов.
   – Смотри, что творит. Чего это он? – оживились автомобилисты, стоящие в пробке.
   А расхристанный франт кувалдой стал выбивать затычки из цистерн. Прозрачная жидкость рекой устремилась вниз по улице.
   – Спирт. Глядите, спирт течёт.
   – Быть не может. Что у него совсем крыша съехала?
   – А зачем ему теперь спирт?
   – Эх, такое бы да три месяца назад. Вот бы я отпраздновал.
   Резко пахнуло спиртом. Действительно река спирта, бурля и смывая дорожную пыль, неслась всё дальше и дальше. Жидкость доходила, чуть ли не до колена.
   – Да какой это спирт? Наверняка водка. Градусов двадцать не больше. Он хорошей водки отродясь не делал.
   – Сейчас проверим, – и один из водителей чиркнул спичкой. Спичка погасла.
   – Прекращай, демон, – закричали со всех сторон.
   – Я вам докажу, что это не спирт, – упорствуя, мужик, запалил сразу пол коробка и бросил в бурный поток.
   Вспыхнуло мгновенно и алкогольная река тотчас превратилась в огненную.
   – Атас! – голос захлебнулся.
   Живым факелом загорелся экспериментатор. Волна синего огня накрыла машины, людей, деревья, дома. Синий огненный поток покатился вниз по малому Ивановскому переулку и вверх к спиртовозам. Стали взрываться и взлетать в воздух машины. Одна, две, десять, начали рваться цистерны со спиртом. Группа поддержки рванула, не разбирая дороги. Стена огня казалось, гонится за ними по пятам. Падающие горящие машины как метеориты сыпались на головы бегущих. Десять огнебегцев выбежали к Солянскому проезду. Огонь погас так же стремительно, как и занялся. Только обгоревшие остовы автомобилей остались валяться на дороге как немое подтверждение мощи огненной стихии. Ещё пять минут назад оживлённая улица превратилась в груду искорёженного металла. Опалённые жизнью художники стали созваниваться, ища друг друга.

   Чёрный «мерседес» с затенёнными стеклами подъехал к чебуречной к назначенному времени. Янис развинченным движением достал из куртки диск в красивой упаковке и собирался эффектно покрутить им перед носом у Вики. К сожалению, не успел. Вика изящно прыснула ему в лицо газом из баллончика и трогательно сопроводила пинками до машины. Там его приняли заботливые руки головорезов Бориса Яковлевича и испанского подданного засосало в недра «мерседеса», как осу в банку с вареньем.
   Когда Антип и его команда подгребли к чебуречной, от Яниса остался только пустой стакан.
   Через час в офис позвонил Борис Яковлевич.
   – Ну, и как вы себя чувствуете? – вкрадчиво спросил он.
   – Бывало и получше, – вздохнул Антип.
   – А будет ещё хуже, – обнадёжил король азартных игр, – Янис ваш на даче у Полковника. Ему не позавидуешь. И, конечно, несладко придётся тому, кто полезет его вызволять. А вы знаете, дорогуша, что я сейчас делаю?
   – Знаю, конечно. Диск в компьютер пихаете. Только напрасно вы это делаете. Всё равно он не запустится. Памяти у вас маловато.
   – У меня крепкая память, как у слона. И я припомню все твои шуточки, когда мы тебя с Семёновной на пытки отправим.
   – А вы без старушки своей один не справитесь?
   – Семёновна, дай мне валокордин. Он меня жутко раздражает. Ага, диск запустился. Ну, что там? Это что за цифирки? Что эта шарманка пишет, переведи?
   – Давайте я вам переведу, – влез Антип, – он пишет, что вам хана. Вы запустили Программу по всему миру. Вы, Борис Яковлевич, самолично разнесли всю игровую отрасль. Камня на камне не оставили. Прискорбно. Скоро это станет известно западным партнёрам. Вычислить адресат несложно. И тогда к вам пришлют дипломированного киллера, ибо подобные вещи смыть можно только смертью. Прощайте, Борис Яковлевич, было очень приятно познакомиться. Передайте привет Семёновне, а также родным и близким. На том конце трубки повисла гробовая тишина.

   – Мариночка, давай Яниса вместе вызволять, – заюлил Крылов.
   – Сначала стих. Ты обещал мне про колдунов почитать.

   Стих про мечту Климовского строителя.

     Не стану врать мужик я тёртый,
     Слыву пронырой у людей
     И тут пронюхал на планёрке,
     Что к нам приехал чародей.

     И хоть уж не было вакансий,
     Но я без очереди влез
     Когда давал свои сеансы
     Один заезжий экстрасенс.
     От его взгляда дохли мухи.
     Властитель магии и снов,
     Он вызывал Умёрших Духов
     И разбазаривал слонов.

     Махал руками, рожи корчил
     И непонятное мычал.
     Он изгонял из зала порчу
     Или энергию качал.

     Да я в погоне за больничным
     И сам бываю как чумной.
     Да этот экстрасенс столичный,
     Щенок в сравнении со мной.

     Вот если он меня обучит
     Бесплатно тайнам мастерства,
     То хрен забьюсь тогда в падучей
     Задаром или с озорства.

     Ужо я там вам наврачую,
     Хоть не учился никогда.
     Я биополе в себе чую,
     А остальное ерунда.

     Напрасно я гнию на стройке.
     Мне эта жизнь не по душе.
     Колдун в эпоху Перестройки
     Гребёт не меньше атташе.

     Жена в затылке почесала
     И порешили сообща
     Забить кабанчика на сало
     Для покупания плаща.

     Продать на рынке пару тёлок,
     Костюмчик справить дорогой
     И прощевай родной посёлок,
     Я в город еду за деньгой.

     Пошёл прораб с евонным планом,
     Попил он кровушки, подлец.
     Теперь заделаюсь шаманом
     Иль магом на худой конец.

     Но после слов медбрата Вали
     Сон стал, тревожен по ночам.
     Ведь раньше ведьм чего сжигали —
     За конкуренцию врачам.

   – Не поняла, за что ведьм сжигали? – неожиданно заинтересовалась Марина.
   – За конкуренцию во врачевании. Существует версия, что основными застрельщиками процессов против ведьм выступали именно врачи. Правильно, всех конкурентов на костёр. Ну, так как, а, Марин? Сгоняем вместе за блудным испанским подданным? Не бросим же мы человека в чужой, страшной стране на съедение всяким психопатам.
   Владения Полковника не производили впечатления запущенных угодий. Чувствовалась заботливая рука, ухаживающая за газонами и садовыми дорожками. Как будто сам дьявол работал здесь садовником. Калитка была приоткрыта и приветливо приглашала в ад. Дом совершенно не производил впечатления зловещего. Наоборот, роскошный трёх этажный особняк с большими окнами, вместительными балконами и белоснежными колоннами. В таких дворцах хорошо принимать знаменитых гостей, чтобы они охали, завидуя богатству хозяев, а потом, потешив своё самолюбие, пить чай с вареньем на террасе, сознавая, что жизнь удалась. Не верилось, что здание утыкано ловушками, напичкано капканами, усеяно темницами и забито орудиями для пыток. Сева влетел в дверь, как прыгают в холодную воду, не задумываясь. Задумаешься – станет страшно, станет страшно – скажешь ну его на фиг это купание. «Главное, не думать», – уговаривал сам себя Сева. Коридор был длинным, узким и извилистым как горная тропа. Пол состоял из квадратных металлических плиток. Сева пошёл вдоль левой стенки. На всякий случай. Это казалось наиболее безопасным. Ему, почему-то мерещилось, что если он пойдёт посередине, то обязательно раскроется какой-нибудь люк и он загремит в тартарары. Сева шёл очень осторожно, ставя ногу сначала на пятку, а потом перекатывал всю ступню, в любой момент, собираясь её отдёрнуть, если появится опасность. Коридор был нескончаем. Доктор шёл уже не так внимательно. Через полчаса он вышел назад к входной двери. Приоткрыл её, выглянул на улицу. Машина Марины терпеливо дожидалась развязки всей этой истории. Ужасно захотелось сесть ей под бочок и отправиться к художникам.
   – А как же Янис? – спросил внутренний голос.
   – А чёрт с ним, – сам себе и ответил, – кто его просил самодеятельность разводить? Паанааедут тут, понимаешь, а потом спасай их, испанских подданных, рискуя отечественной головой.
   – Да нет, надо спасать, – нравственный закон наступил на горло лишённому предрассудков внутреннему голосу.
   И Сева поплёлся дальше по коридору. Шёл он, теперь нисколько не заботясь, куда ступит его нога. Прошло ещё полчаса. Сева опять вышел к двери. «Ещё разочек пройдусь и можно ехать домой – ужинать», – помечтал он. Пешая прогулка по длиннющему коридору сначала пугала, потом забавляла и, наконец, стала раздражать. Сева стал даже подпрыгивать, искушая неведомый люк. Ничего не происходило. Начал простукивать стены. Никакого эффекта. Третий раз вышел к двери. Выбрался на крыльцо, постоял, посмотрел на ворон, разгуливающих по садовым дорожкам. Марининой машины уже почему-то не было. В сердцах хлопнул дверью и снова вошёл в идиотский коридор. Сделал шаг и полетел в пустоту. Пустота быстро превратилась в какую-то мягкую и скользкую кишку, по которой Андреич неудержимо заскользил вниз. Ещё секунда и он упал на мягкий пол неведомого пространства. Поднялся, огляделся: привычный набор мебели и сантехники окружал его. Пять холодильников, пять унитазов, пять душевых кабинок. Пол мягким был только в середине этого странного помещения. По краям металлическая плитка, унитазы и стенки душа тоже из стали. Стены мягкие из прорезиненного материала. Свет проникал сквозь стены и вокруг царил приятный полумрак. Андреич заглянул в холодильники. Они были забиты едой. Не хватало только Виталика – проводника в мир больных фантазий Полковника, мир его праху. Вдруг пол посередине стал превращаться в воронку, оттуда начал вырываться с шипением воздух. И навстречу удивлённому Севе вылетел как пробка из бутылки шампанского обросший Виталик, ударился о мягкий потолок, приземлился на прорезиненный пол и затих. Вид у него был такой же, как у Марины, когда она изображала дефективную девочку, ударенную пыльным мешком по голове.
   – Виталик, привет, – остолбенел Сева.
   Рекламщик молчал, тупо глядя в пространство.
   – Виталик, – и Сева пощёлкал пальцами перед самым его носом, – очнись, служивый. Что с тобой?
   Виталик встал, покачиваясь и теряя равновесие. Устремился к туалетной кабинке. Потом рванул дверцу холодильника и начал закидывать в себя всё подряд. Сева последовал его примеру. За всё время Виталик не издал ни звука. Стало по-настоящему страшно.
   – Да не молчи ты, скажи хоть что-нибудь? – жалобно попросил Сева.
   Ни звука.
   – Объясни, что происходит? Почему ты здесь?
   Молчание.
   – Чёрт с тобой. Не хочешь, не говори, – и Сева отвернулся.
   Через пять минут Виталика пробило:
   – Я здесь из-за тебя.
   – Почему из-за меня?
   – Ты меня на Программу подбил. Твоя работа. А я дурак клюнул. В долги залез. И вот теперь в долговой яме время коротаю.
   – Своим только не надо ля-ля. Я всегда выступал против всенародной трезвости. А вот ты, вспомни, ради бабла, втянул меня в эту авантюру.
   – Это ты меня втянул, – набычился Виталик.
   – Всё было в точности наоборот. Но меня мало волнует прошлое. Меня заботит настоящее и очень пугает будущее. Как ты попал сюда, бедолага.
   – За долги. Отдавать мне нечем, вот телевизионные магнаты сюда и спровадили.
   – Это те, которых вся страна знает?
   – Они. На телевидении нравы посерьёзнее, чем у братков будут. Те хоть счётчик включают, а эти сразу со счетов списывают. А ты как сюда забрался?
   – Я за дружком явился. Он где-то здесь парится. Не знаешь где? – разоткровенничался Сева.
   – Откуда? Меня швырнули в коридор. Я ходил, ходил, устал даже. А потом когда окончательно успокоился, провалился в какую-то кишку.
   – Вот и я тоже, – стал поддакивать Сева, – а потом?
   – А потом на стенах загорается надпись: «Встать посередине комнаты». Дальше тебя утягивает воздушным потоком вниз, а там детские развлечения.
   – Что за детские развлечения?
   – Ну, знаешь, как дети в таких мягких городках прыгают, типа батута. Вот и здесь также, только и стены, и пол, и потолок сами вибрируют, и ты летаешь там от стенки к стенке как резиновый мячик.
   – И всё?
   – Я в начале тоже думал: детская забава. Но через пару дней поменял мнение. Три часа летаешь, час здесь кантуешься. Башню сносит напрочь. Какое сегодня число?
   – Двадцать седьмое октября.
   – Ни фига себе, я думал уже декабрь. Значит я здесь всего две недели, а я думал два месяца.
   – А охранники типа Крысёныша есть?
   – Я не видел. Ни разу. По-моему это самый лёгкий уровень. Никаких издевательств кроме бесконечного рикошета от стенки к стенке.
   – А ты пробовал в душевой кабинке спрятаться?
   – Пробовал. Начинает бить током. Видишь плитки металлические и унитазы, и столы. Приходится прыгать на резиновую поверхность, а она уж тебя затянет.
   – Ну, по сравнению с потолком не так уж плохо.
   – До тебя здесь был почти курорт, – с горечью бросил Виталик.
   – Почему? – не вник Сева.
   – Потому что пока сам скачешь по резиновому дому это одно, а когда нас будет двое это другое. Мы неизбежно будем сталкиваться, а это травмы. А увечье здесь – верная смерть.
   – Представляю, если бы здесь было пять человек, как задумано, – попытался сгладить ситуацию Андреич.
   – Пять человек здесь, безусловно, смертники, но и двоим не выжить, – злобно процедил Виталик.
   – А как ты узнаёшь, что пора в центр становиться? – сменил тему Сева, – колокол звонит?
   – Буквы на стенах появляются, я уже говорил, – язвительно прищурился Виталий, – Севак, извини, но Боливар не вынесет двоих.
   – Это ты к чему?
   – Моё дело предупредить.
   Замолчали. Через двадцать минут на стенах зажглась фраза: «Встать в центр комнаты». Сева демонстративно отошёл в угол и схватился за стенку душевой кабинки. Виталик послушно встал в центр комнаты. Сначала появился слабый ток воздуха, он стал усиливаться. Пиарщик сразу провалился вниз. Сева закрыл душевую кабину изнутри и стал ждать, чем всё закончится. Закончилось всё очень быстро. Мощный разряд тока пронзил тело упрямца. Второй разряд, третий. Да, недаром ему поменяли ботинки. Можно было их, конечно, скинуть, но босиком получать разряд по голым пяткам вряд ли приятней. Пришлось Севе как грешнику по раскалённой сковородке скакать к спасительному центру. Тем более что мощный воздушный поток так и тащил в середину комнаты. Андреич опять полетел в какую-то кишку. А потом выпал в резиновую комнату. Сбоку пролетел Виталик с выпученными глазами и выдвинутым подбородком. Сева полетел в противоположную сторону. Комната была достаточно большая. Если постараться, то можно разминуться. Но Виталик не хотел мирно сосуществовать. Весь его вид говорил о начале боевых действий.
   – Зачем Виталик? Зачем ты делаешь такое воинственное лицо? Мы можем летать вместе или разойтись как в море корабли.
   – Не можем. Мы неизбежно будем сталкиваться.
   – Ну, можно же как-то группироваться. Ударяться задницами в конце концов, спинами, головы обхватить руками.
   – Нельзя, – отрезал Виталик, – Полковник недаром запустил этот аттракцион. Здесь выживает сильнейший.
   Сева как мог, пытался избежать столкновения, но угол рикошета неизбежно должен был свести его с Виталиком. Тем более что тот настроен, был серьёзно. Два раза Сева чудом пролетал, не коснувшись Виталика, почти пролетел и третий, но пиарщик неожиданно выбросив кулак, заехал Андреичу в челюсть. В голове как будто разорвался снаряд. Второй раз он получил локтем в глаз. К снаряду добавился сноп искр. Сева встряхнул головой, подумал: «Это сон. Просто кошмарный сон». И получил такой удар коленом по зубам, что от него мог проснуться и мёртвый. Пора было что-то решать: или биться в воздухе как военный истребитель, или добрый сосед его быстро до смерти забьёт. Доктор выбрал жизнь. Огонь зажёгся в его подбитом глазу, кулаки сжались, а колени напружинились. Теперь он как боксёр-профессионал делал ставку на один коронный удар, который решит все вопросы. Виталик был опытней. Он лучше знал резиновый ринг. Он сразу завладел преимуществом и не ведал жалости. Сева был новичок, первые удары он пропустил, исповедуя человеколюбие и непротивление злу насилием. Но когда-то он занимался боксом и каратэ. Очень недолго и почти безрезультатно. Но одну вещь он усвоил твёрдо. Чтобы выиграть нужно, поставить на один удар. Один единственный удар, в который вкладывается вся мощь жадного до жизни тела. А ещё нужно предварительно усыпить бдительность противника. Показать ему, что ты выдохся и сейчас рухнешь в нокаут. И вот они глаза в глаза, лоб в лоб, летели навстречу друг другу как наш лётчик и немецкий ас, идущие в лобовую атаку. Сева принял испуганный вид и замахал бестолково руками. Виталик метил кулаком в другой глаз. Андреич поставил умело блок и кулак противника соскользнул по его ладони, но он завизжал как свинья и закричал дурным голосом: «не вижу, ничего не вижу». Пиарщик издал победный клич и приготовился закрепить успех. Теперь они летели ногами друг к другу. Сева закрыл голову руками, но сквозь пальцы прекрасно видел, что враг метит в пах или солнечное сплетение. В последний момент он подогнул колени и с амортизировал удар, но издал такой хрип, как будто Виталик достал его в самое болезненное место. Голова доктора безвольно откинулась, и дальше он стал парить раскорячась, безвольно, боком стукнулся о резиновую стену и полетел навстречу асу – удобная мишень, боксёрская груша, деморализованный слизняк. Противник попытался дотянуться до него, не дотянулся. Три раза они пролетали мимо друг друга, вне пределов досягаемости. Причём Виталик отталкивался от стен ногами и летел, держа кулак впереди, как делают супермены в американских фильмах. Сева же безвольно болтался как дерьмо в проруби. На четвёртый раз они неумолимо сближались. Виталик приготовился нанести победный апперкот, а Сева безвольно поджал ноги и застонал: «не надо». Когда до соперника оставалось чуть-чуть, Севина правая нога выстрелила противнику левое ухо. Для Виталика это было как гром среди ясного неба. Сразу пропала вся координация движений, и угас боевой пыл. А Севе нужно было не давать противнику прийти в себя. Ещё два удара и Виталик впал в анабиоз. Следующий шаг заключался в совместном полёте. Сева ухватил соседа за воротник и летал вместе с ним, втолковывая, что жить лучше дружно и в любом месте веселее вместе, тем более, что Марина сообщит всё друзьям, а они-то непременно придут на помощь. Виталик, находясь в прострации, отвечал вяло и агрессии больше не выказывал. Отлетав положенные три часа, они были выброшены в комнату отдыха. Так продолжалось бесконечно долго: три часа полётов, час в «аэропорту». И Сева почувствовал, что ярость по отношению к напарнику начинает нарастать и стучаться в виски. Виталик стал его бесконечно раздражать. Всем: начиная от чавканья перед холодильником и заканчивая совместными полётами. Ему казалось, что рекламщик специально щипает его, вместо того, чтобы просто держать за рукав. Отталкиваясь ногами, намеренно меняет маршрут. И Сева, вместо того, чтобы стукаться о резиновые стены спиной, бьётся головой. Виталика, похоже, обуревали подобные чувства. Всеволод пытался убедить себя и Виталия в злонамеренных кознях Полковника, в том, что худой мир лучше доброй ссоры. Ничего из этого не получалось. Во время очередного полёта ни с того, ни с сего оба лётчика оттолкнулись друг от друга и разлетелись в разные стороны. Огонь ненависти горел в их глазах, тела приняли боевые стойки, и завязался кровавый бой. Сева вспомнил слова одного знакомого поэта: «свирепые птицы под солнцем дерутся за право отбрасывать тень на земле». Теперь каждый противник использовал свои сильные стороны. Виталий делал ставку на кулаки. Всеволод на удары ногами. Дело приняло настолько серьёзный оборот, что стало ясно – в живых останется только один летун. Три раза асы пролетали друг мимо друга, не нанося удары, а копя силы и высматривая слабые стороны противника. Наконец, грянуло сражение. Сева изо всех сил двинул напарника ногой в солнечное сплетение. Виталик метил кулаком в челюсть, но промахнулся, а Андреич попал. Пиарщик сразу превратился в тряпичную куклу, безвольно мотающуюся в замкнутом пространстве. Сева почувствовал укол жалости к сопернику. Это его и сгубило. Решив, что бой закончился, не начавшись, доктор утратил бдительность и, подлетая к Виталику, чересчур раскрылся. Мощный удар в переносицу отшвырнул его на несколько метров. Кровища, хлынувшая из ноздрей, залила глаза, пока он беспомощно кувыркался в воздухе. Второй удар он получил, судя по всему ногой. Уже по затылку. Третий пришёлся в солнечное сплетение. Теперь уже он напоминал сдувшуюся резиновую куклу без руля и ветрил болтающуюся меж упругих стен. Попытки стереть кровь с век успеха не имели, она по-прежнему хлестала и норовила залить глаза. А Виталик не ведая жалости, лупил и лупил руками и ногами по беспомощному противнику. С трудом, разлепив веки, Сева осознал всю тяжесть своего положения. Единственное, что может его спасти, это ближний бой и, невзирая на сыплющиеся удары при следующей стыковке Сева ухватил Виталика за ногу, потом за пояс и полез к горлу. Со стороны это напоминало обезумевшего боксёра, который, забыв все правила, лезет душить противника. Виталик что-то там прохрюкал о правилах игры и упустил драгоценные секунды. Сева намертво вцепился в его горло. Горло оказалось неожиданно податливым. Виталик обмяк. Пшшш. Три часа истекло и их вышвырнуло в «отстойник». Виталик захрипел.
   «Да уж», – подумал Сева – «затянись раунд ещё на минуту, и сосед бы отправился к праотцам».
   Врач-вредитель смыл с себя кровь, и вяло поклевал что-то из холодильника. Виталик есть, вообще не мог, только пил воду через трубочку. Ярость сменилась апатией, но каждый понимал это ненадолго. Чудовищный Полковник всё продумал: два летуна на одной воздушной кухне не уживутся. Они опять летали рядом как две подружки, потеряв счёт часам и дням. После часового перерыва как, обычно стукаясь о стены и кувыркаясь в воздухе, они ждали следующую переменку, когда их жилище, испустив дух, затихло. Стены, пол и потолок перестали вибрировать и два космонавта рухнули вниз.
   – Не понял? – удивился Виталик.
   – Может нас спасать пришли, – высказал гипотезу Сева.
   – Кто? – поморщился сосед.
   – Ну, например, Дед Мороз, – додумался Андреич, – на дворе сейчас, наверное, зима. Дети в снежки играют. Взрослые к празднику готовятся, ёлку наряжают, Снегурочек тискают.
   – А мне кажется уже весна, – мечтательно оживился Виталик, – птички поют, ручейки журчат. Лепота.
   – Эй! – раздался голос сверху, – вы там как?
   – Янис? – не поверил своим ушам Сева, – Янис, ты?
   – Андреич? – послушался голос сверху, – а ты как сюда попал?
   – Отправился спасать ваше испанское благородие, да вот сам заторчал, – затарахтел Сева.
   – Сейчас спущу верёвку. Ждите.
   Ждать пришлось долго. Наконец, из кишки сверху прилетела бельевая верёвка с прищепками. Видно Янис её где-то реквизировал. Кое-как выбравшись в коридор, подивились полу. Каждая клеточка управлялась затейливым механизмом. Теоретически она могла сбросить вниз гостя в любую секунду. По коридору улепётывали три странных человека в семейных трусах. Они были разукрашены синяками и кровоподтёками. Следом пробежали два перца в кандалах. Сева с Виталиком переглянулись, вспомнив былое. Янис потерявший два передних зуба, тем не менее, светился от счастья. Сева с подбитым глазом тоже тихо сиял. Янис ещё немного покричал: «ау». Никто не отзывался. Виталик решил обойти весь дворец. Он был уверен, что здесь томятся многие из сильных мира сего. Спасая их можно рассчитывать на дальнейшие дивиденды. Ни Янис, ни Сева радости от такой перспективы не испытывали. То есть они были не против ещё покричать «ау» и помочь бедолагам, но разгуливать по замку Дракулы, увольте. Виталик хоть и с фиолетовой шеей, но гонимый жаждой наживы, отважно зашагал по коридору. На дворе, как ни странно была ещё осень. Листья кружились и падали, напоминая Севе недавние приключения. Он вкратце рассказал о своих злоключениях. Янис отмалчивался. Андреич насел с расспросами, но испанец как воды в рот набрал. Видимо, решил Сева, мне ещё повезло, а у Яниса всё было гораздо хуже. Ад, как известно, дна не имеет. Вдруг верёвку затянуло в кишку, и все плитки встали на место. Виталик с глазами гадящего кота устремился на выход.
   – Лучше ползти, – заорал Янис.
   Виталик, следуя его совету, прыгнул вперед, и последние метры проехал на животе. Через полчаса, встретив первого прохожего, они поинтересовались, какое же сегодня число? Тот выпал в осадок и в свою очередь спросил: местный сумасшедший дом проводит сегодня день открытых дверей? Сначала три человека в одних трусах спрашивали, какое сегодня число? Потом два арестанта в кандалах уточняли день календаря. И, наконец, вы интересуетесь? Что происходит, товарищи?
   – Шизо косит наши ряды, – авторитетно заявил Сева, – скоро весь мир станет одним большим сумасшедшим домом. Какое сегодня число? Ответь, любезный, будь другом.
   – 20 октября, с вашего позволения.
   – Всего-то три недели прошло, а мы уж думали, полгода набежало.
   – Вот из-за таких как вы свет и отключают, – пробурчал мужик.
   – А что сегодня свет отключали? – оживились беглецы.
   Прохожий сухо кивнул.
   – Вот! – смачно выговорил Янис, – свет отключили. Узнаю тебя, Русь. А в этой проклятой Европе сидеть бы нам в застенках до второго пришествия.

   Вернувшись в Подколокольный переулок, они попали на пепелище. Офис выгорел дотла. Никого из друзей не было. Телефоны молчали.
   – Вот, даже помянуть нельзя, – расстроился Янис.
   – Типун тебе на язык, – рассердился Сева, – они просто в подполье ушли.
   – Под землю они ушли. Яковлевич не простил своего разорения. Доигрались ребятки, а так всё хорошо начиналось: Крестьянская армия, доярки, разбогатеть хотели, вот и… – Янис вытер кулаком глаза. Сева тоже подозрительно захлюпал носом.
   – Может, прячутся где-нибудь? – высказал догадку, сам себе не веря. Это во сне всё легко и просто, а в жизни приходится нести неизбежные потери. А потом пытаться как-то жить дальше
   – Что делать будешь? – спросил загробным голосом Янис.
   – Не знаю, – безразлично ответил Сева.
   – Поехали в Испанию.
   – Я лучше в Черногорию поеду. Там у меня жена томится. Ждёт радостных вестей и денег. А у меня ни того, ни другого. Сейчас позвонил бы добрый волшебник и сказал, что всё неправда.
   – Ага, в голубом вертолёте.
   Зазвонил телефон. Парочка уставилась на него как на гранату. У Севы сразу вспотели ладони.
   – Может не стоит брать? – занервничал он
   – Почему? – промямлил Янис.
   – Я его полчаса назад купил. Никто не знает этот номер.
   – От судьбы не уйдёшь, – подбодрил Янис
   – Алло.
   – Алло. Всеволод Андреевич, приветствую вас. Капитан из Интершела.
   – Здравия желаю, господин капитан. Всё охраняете рубежи нашей Родины или уже на Багамах пузо греете?
   – Какие Багамы? Свой очередной отпуск я проведу в деревне Бухловка, что по Калужскому шоссе. Кинул меня Дима. Пообещал денег, да так и не дал. И знаете, что сказал вместо «спасибо»?
   – ?
   – Давать каждому на лапу – рук не хватит.
   – Да уж, – говорить было нечего.
   – Но я знаете, не унываю. А Дима в моём лице приобрёл злейшего врага. А врага в погонах я никому не пожелаю. Вы-то, Всеволод Андреевич, как? Друг мне или враг?
   – Друг, – благоразумно сообщил Сева, – а Дима мне сразу не понравился. Скользкий он какой-то. Не ухватишь.
   – Ничего. Ухватим и раскулачим, – злопамятно пообещал капитан, – а вы не пропадайте, звоните. Кстати, ваш Валентиныч не при чём.
   – Что значит не при чём?
   – Никакого отношения к вашим злоключениям он не имел. Это с Диминой подачи я очернил друга в ваших глазах. Диме нужно было отвести от себя подозрения и лишить вас привычного окружения, посеяв подозрительность и тревогу. И второе: ваши друзья живы и здоровы, просто вынуждены некоторое время побыть вдалеке. Я потом вам сообщу об их местонахождении.
   – Повторите! – сразу осевшим голосом прохрипел Сева.
   Капитан добросовестно повторил.
   – Янис! Наши олени живы. Просто они сделали ноги, – заорал счастливый Крылов.
   – Сделал деньги – делай ноги, – сразу ожил Янис.
   – Ну, боюсь, денег они не сделали, – охладил их пыл капитан, – а вот приключений себе на голову нашли.
   – В поисках приключений главную роль играет не голова, – поставил точку Янис и тут же расстроился, – вот, даже отметить нельзя.

   Сева на радостях позвонил Валентинычу. Тот сразу огорошил:
   – Давай, пойдём на собрание Антикодов. Это такая партия, которая хочет вернуть в Россию пьянство.
   – Чего я там не видел?
   – Пойдём, интересно. Знаешь, как там тебе косточки моют?
   – Не желаю слышать критику в свой адрес. И так уж самооценка в минус ушла.
   – А вот я всегда собой доволен, – гордо сказал Валентиныч, – такой уж я уронился, люблю жизнь во всех её проявлениях.
   – Скажи, о чём ты думаешь, и я скажу чем, – усмехнулся Андреич.
   – Пойдём, на девок посмотрим, себя покажем, – пристал как банный лист Валентиныч.
   – Чёрт с тобой, пошли, – сломался Сева, – только показывать себя я не собираюсь, а то таких пряников навешают, мало не покажется.
   – Будь спок, там всё анонимно. Антикоды как раньше анонимные алкоголики в домах культуры собираются. Только больше шифруются. Все в белых халатах, а на головах белые медицинские шапочки, натянутые до подбородка. А для глаз, носа, ушей и рта прорези.
   – Дурдом на выезде, – развеселился Сева, – ладно поехали.
   К семи вечера они подтянулись к памятнику Пушкину. Народ, сновавший по площади, напоминал съезд шпионов Гадюкиных. Все в тёмных очках, шляпах, бейсболках, кепках, натянутых по самые уши. Воротники у всех подняты. Движения пугливые и загадочные одновременно. Доктора тоже стали шнырять в толпе, с трудом сдерживая смех. Ровно в семь подозрительные личности потянулись в кинотеатр. Каждому посетителю предоставлялась кабинка, наподобие той, которую все видели на выборах. Там стоял местный телефон, по которому заказывался белый халат и шапочка. Для тех, кто не знал размер своей головы в кабинке лежал метр. Андреич и Валентиныч, давясь от смеха, одели антикодовую спецодежду и уселись на галёрке. В фойе раздавалось бесплатное безалкогольное пиво, чипсы, кольца кальмаров, фисташки, кешью. Члены партии благочестиво брали по одной, две бутылке. Валентиныч отправился в фойе и ухватил ящик.
   – Скромней, коллега, – пытался урезонить его Сева.
   – Безалкогольное пиво – пиво, сваренное зря, – сказал, как отрезал Валентиныч и пошёл за закуской.
   Приволок два огромных целлофановых пакета фисташек, кальмаров и чипсов и начал шуршать на весь зал, переживая, что мало взял кешью.
   – Угомонись, люди смотрят, – как мог, уговаривал его Андреич, – что скажут члены партии?
   – Мне всё равно, что они скажут. Я не член партии, я её мозг, – невозмутимо пояснил Валентиныч и зубами открыл бутылку, – ну, за оставшееся здоровье.
   Потом стали разносить бесплатные ручки, блокноты, папки с логотипом Антикодовой партии: на зелёном фоне чёрный круг с надписью «КОД» в середине, перечёркнутый двумя скрещенными бутылками. Валентиныч развил бурную деятельность. Разогнал всех партийцев из их ряда, напирая на то, что сейчас подойдут опаздывающие члены ячейки. Набрал целый ворох блокнотов, папок, ручек, якобы для запоздавших товарищей и с чувством выполненного долга закинул ноги на впереди стоящее кресло. Сева, трясясь от душившего его смеха, поинтересовался, зачем Валентиныч разогнал весь ряд?
   – В туалет бегать, – охотно пояснил тот и потянулся за второй бутылкой.
   На трибуну вышел мужик в розовом халате и такой же шапочке с отверстиями для органов чувств. Сразу стало ясно, что это не простой член партии, а из комсостава. Чувствовалось, что он привык работать с аудиторией. «Подтироба. Это же Подтироба», – пронеслось по залу. Розовый не стал ходить вокруг да около, а сразу подобно Верняку взял быка за рога.
   – Довели Россию! – с надрывом начал он, – превратили цветущий сад в выжженную пустыню. Водка как живительная влага орошала народное самосознание, укрепляла веру в свои силы, помогала строить и жить. В годы войн и испытаний фронтовые сто грамм поднимали батальоны в атаку. Под водой и в космосе, в Тынде и на Саматлоре, во дворце и в общежитии водка служила связующим звеном, исконно русским способом снять стресс и усталость, чтобы завтра с новыми силами строить светлое будущее. И вот народу плюнули в душу, лишив его возможности отдыхать, заставив вкалывать на транснациональные корпорации, загнав в долги ипотек и кредитов. Предлагаю выразить безмерное презрение главе Партреза:
   – Уууу сука, – завыл он.
   Весь зал с удовольствием подхватил этот вой. Присоединились и доктора.
   – Предлагаю выразить презрение заместителю председателя Партреза:
   – Уууу сука, – гремело и трепетало под сводами.
   Сева почувствовал небывалое единение со всеми сидящими в зале. Он казался себе маленькой клеточкой единого организма, крохотным листочком огромного дерева, членом стаи молодых волков, сеющей ужас на мирных обывателей.
   – Предлагаю выразить презрение доктору Крылову, врачу-вредителю.
   – Ууууу сука, – зашлись в судорожном вое стройные ряды.
   Сева ощутил, как связь с партийной пуповиной разорвалась. Тупые красные рожи, воющие на хрустальную люстру, вызывали омерзение. Валентиныч подвывал вместе со всеми. Сева толкнул его в бок. Тот продолжал выть, раскачиваясь и дирижируя полупустой бутылкой. Андреич толкнул его сильнее.
   – Что? – не понял Валентиныч.
   – Но но, – предупредил Всеволод, – ты кому это презрение выражаешь?
   – Кому? – удивился коллега.
   – Мне, – горько вздохнул Андреич.
   – Извини, был неправ, – расстроился Валентиныч, – вот змеи, зашаманили меня, сбили с толку. Пойду, кешью наберу побольше. В отместку.
   Вернулся навьюченный двумя огромными сумками.
   – Валентиныч, ты так всю партию обожрёшь, – хлопнул его по плечу Сева.
   – Ничего, от них не убудет. Пиво только беспонтовое, а так мне здесь нравится. Жрачка на халяву, развлекают опять же, – одобрил довольный Валентиныч.
   А на трибуну тем временем поднялся известный в узких кругах профессор Озабочко:
   – Уважаемые члены партии Антикодов, – сладким религиозным голосом начал он свою проповедь, – посудите сами, ведь алкоголь никогда не являлся яблоком раздора в нашей стране. Его пили и красные, и белые, и бандиты, и милиционеры, и заключённые, и конвоиры. Таким образом, алкоголь как бы уравнивал все классы, сглаживал непримиримые противоречия, подводил под общий знаменатель. Если не ошибаюсь, Ярославу Гашеку принадлежит изречение: «За что люблю кабаки: здесь гений блюёт под стол, а у дурака вырастают крылья». Спиртное как бы являлось буфером в борьбе с окружающей реальностью. Любой пьяница и бездельник мог сказать: «я так плохо живу, потому что пью. А стоит мне бросить пить, так я горы сверну». И он мог находиться в этом приятном заблуждении всю жизнь. Но посмотрите, что произошло летом. Держава покончила с пьянством, но принесло ли это счастье? Некоторая небольшая часть населения России поднялась и преуспела. Но большая часть так и осталась на мели. Значит, уже нельзя свои неудачи списать на пьянство. Человек уже не пьёт несколько месяцев, а денег как не было, так и нет. Остаётся признать, что являешься неудачником и недотёпой. А это обидно. Народное самосознание падает. Чудовищная правда режет глаза.
   Если радикально не поменять ситуацию, неизбежен рост суицидальных попыток, уходов в монастыри или, наоборот, вспышек дикой ярости, бессмысленных бунтов и восстаний, когда население даже толком сформулировать не может, чего же оно хочет. Зато многочисленные авантюристы в своих корыстных целях манипулируют народным сознанием. Вспомним хотя бы Крестьянское движение во главе с Антипом Верняком. Восстание, каким-то чудом рассосалось, но я не спешил бы хлопать в ладоши. В любой момент оно может опять вспыхнуть, и последствия его будут ужасны для будущего России. Спасибо за внимание.
   Под несмолкающие аплодисменты на трибуну поднялся и сменил предыдущего оратора профессор Стучебрюков. Он рубил правду-матку грубым ефрейторским басом:
   – Мы пошли на поводу у кучки мелких бесов. Воспользовавшись слабой правовой базой и прорехами в законодательстве, Партрез протащил в эфир антинародную Программу. Чудовищные и ядовитые плоды, которой мы сейчас и пожинаем. Я рюмку водки выпить не могу! – с неподдельной болью в голосе прокричал он в сочувствующий зал.
   – Приду домой, закусочки нарежу, бутылочку запотевшую достану, в рюмочку налью, глоток сделаю и меня, – слеза зазвенела в его фельдфебельском говоре – тошнит и рвёт, пучит и поносит как какого-нибудь дизентерийного антиглобалиста, попившего воды из лужи. Жена не нарадуется, тёща колесом ходит, дочка каждый день женихов таскает. А мне, поверьте, удавиться хочется. Я много-то и не пил никогда, но шкалик всегда стоял наготове. А сейчас… – и зарыдал.
   С трибуны Стучебрюкова уводили под руки. Его место занял, молодой и борзый жучила с бегающими глазками.
   – Агапит Поросятко! – представился он.
   Выдержав эффектную паузу, провозгласил:
   – Мы нашли ключ к спасению. Сейчас вам будет продемонстрирован акт принятия алкоголя, не вызывающий никаких побочных явлений в виде тошноты, рвоты, диареи, головокружения и т. д.
   – Ефстафий Свинобой! – пронзительно прокричал он, – Прошу! – как будто вызывал на сцену дрессированного слона.
   Что тут началось в зале. Буря, смерч, ураган, светопреставление, даже слов толком не подберёшь. Зал захлопал, затопал, закричал: «Даёшь бормоту». На сцену выкатился поперёк себя шире колобок в чёрном халате и чёрной шапочке. Сквозь прорехи виднелись налитые кровью поросячьи глазки. Ефстафий Свинобой зачем-то закружился вокруг своей оси, словно давая себя разглядеть, как боксёр на ринге или модель на подиуме. Затем скрестил руки на груди и замер. Агапит Поросятко, приплясывая вокруг своего протеже, зачем-то пощупал его бицепсы и нанёс несколько шутливых ударов ему в живот. Складывалось впечатление, что Свинобой вызывает на сцену антизелёного змея. И будет рубиться с ним насмерть, пока не изведёт. Две блондинки в халатах цвета морской волны и без дурацких колпаков вынесли по подносу. На одном стояла бутылка русской водки и гранёный стакан, на другом бутылка портвейна и огромный фужер. Агапит притаранил столик на колёсиках, уставленный роскошной закуской. На тарелках солёные огурчики перемежались с квашеной капусткой, колбаска с ветчинкой, сальцо с рассыпчатой картошечкой. Партийцы, глотая слюну, комментировали выпивку и закуску: преобладали уменьшительно-ласкательные суффиксы: свеколка, водочка, портвешок. Свинобой и Поросятко, насладившись вниманием, разбежались в разные стороны и занялись каждый своим делом. Агапит как подручный в этом представлении побежал за штопором, а Ефстафий как заглавный кулачный боец, которому позволено всё, хлопнул по попкам соблазнительных созданий. Хлопнул по-крестьянски смачно с двух рук. Девицы заверещали на весь зал, что в контракт подобное панибратство не входит. Ефстафий пытался их пристыдить, мол, от святого человека не зазорно, но проклятые девки подняли, такой хай, что чуть подпортили впечатление от происходящего. Мигом возник Поросятко и, делая успокаивающие знаки публике, что-то горячо зашептал блондинкам на ушко. Те мигом успокоились и дежурно заулыбались. Потом он что-то шепнул Ефстафию. Свинобой стал как шёлковый. Он больше не безобразничал, а твёрдой походкой направился к подносам, остановился, вопросительно посмотрел на публику. Мнения партийцев разделились. Примерно половина зала предлагала начать с портвейна, другие требовали «не повышать градус» и стартовать с водки. Прения грозили занять слишком много времени. И тогда Поросятко принял Соломоново решение. Он налил полный стакан водки и до краёв фужер портвейна, предлагая креплёное вино использовать в качестве «запивона». Наливая напитки, морщился и выдавал рвотные позывы, при этом пытался улыбаться и показать, мол, что не позволено быкам – позволено Юпитеру. Свинобой железной рукой ухватил стакан водяры и, крякнув, выпил его до дна. Зал в едином порыве также крякнул и привстал в ожидании чуда. Ефстафий цепанул фужер с портвейном и неумолимо понёс его к своей бездонной глотке. Но… приступ тошноты не позволил Свинобою завершить начатое. Тривиальная рвота помешала осуществить великое начинание. Поросятко бросился на помощь, но единственное что мог сделать, это принять часть рвотных масс на себя. Свинобой опрометью кинулся со сцены, судя по неуклюжим движениям, он уже успел наложить в штаны. Тяжёлая, мутная тишина повисла в зале. Единодушный порыв сменился глухой безысходностью. Многих в зале затошнило. У некоторых на глазах выступили слёзы.
   – Неужели никогда!? – забился в истерике некто в белом с соседнего ряда.
   – Неужто нет противоядия? – зашумел зал, – где наши секретные разработки? Где наши великие умы?
   Вселенская скорбь охватила присутствующих. Казалось всё кончено. Мир летит в бездну, и нет никого, кто бы мог его спасти. Но что это? Два субтильных обдолбанных друга неопределённого возраста вышли из-за кулис. Обоих слегка покачивало. Один поднял руку, требуя тишины.
   – Беспартийные Ширкин и Анашкин, – представились они.
   Народ в зале замер.
   – Чуваки! – начал один из глашатаев новой эры, – притесь как мы.
   – Всосали, старпёры? – поддержал его другой обкурок.
   – Всё дело в компонентах, – загадочно выдал то ли Ширкин, то ли Анашкин.
   – Въехали, цивилы? – уставился в зал то ли Анашкин, то ли Ширкин.
   – Ну, – призывно понудил к размышлениям один.
   – Ыыыы, – попытался прийти на помощь другой.
   И оба завалились на пол, так и не успев раскрыть страшную тайну общественности.
   – Я понял! – расширив глаза от сладкого ужаса, зашептал Валентиныч.
   – Что ты по по понял? – спросил заикаясь от смеха Андреич (последние полчаса он провёл на полу, корчась от хохота), – что тут все дебилы? Я сразу это понял.
   – Нет, я понял про компоненты. Нужно в безалкогольное пиво вливать жидкие психотропы. Тогда и приживаться будет, и по мозгам ударит, и полная иллюзия выпивки.
   – Молодец, далеко пойдёшь, – похвалил Андреич, – только этим хмырям не говори. Пусть помучаются, антикоды недорезанные.
   Они вышли из кинотеатра, держась за животы, точнее за живот схватиться, мог только Сева. У Валентиныча руки были заняты, два огромаднейших пакета набитых безалкогольным пивом, орешками, кальмарами и писчебумажными принадлежностями оттягивали руки злостного мародёра. Сева предложил свою бескорыстную помощь, но при передаче пакета, откуда-то сбоку вынырнули два мордоворота. Пара лёгких касаний под ложечку и Валентиныч остался хватать ртом воздух на тротуаре, а Севу поволокли как пойманную рыбу в «мерседес». Добытые в «честном бою» пакеты бесславно шлёпнулись на асфальт, и пиво из разбитых бутылок смыло следы беспартийных весельчаков. В машине Сева, сжавшись в комок и пытаясь вдохнуть, судорожно размышлял касательно животрепещущих тем: Кто его опять похитил? Куда его везут? И как можно в центре Москвы дать человеку под дых, а потом закинуть в машину? И никто ничего. Как будто, так и надо. Полсотни людей всё видели, и ни одна сволочь не открыла рот. Просто покачала головой, сказала: «Ну и ну» и пошла домой смотреть ментовские сериалы. Но тут водитель обернулся и Андреич узнал в нём Валеру – того самого водилу Полковника, которого так лихо провёл со слабительным.
   – Здорово, – улыбался во весь рот Валера.
   – Офффф, – кивнул Сева, так и не восстановивший дыхание.
   – Здорово, говорю. Тебе что язык отрезали?
   – Пока ещё нет, – наконец, выговорил Сева.
   – Ты когда пропал, я тебе кричал, кричал, а потом к машине вернулся, там меня и повязали.
   – Я тебе тоже кричал, – немного приукрасил Сева, – часа два разорялся, пока меня крестьяне колом не оглоушили. Очухался, смотрю уже в Крестьянской армии. Куда едем-то?
   – Куда надо, нах, – невежливый охранник слева прервал диалог.
   – Лучше за дорогой смотри, – влез бык справа.
   Дальше ехали молча, хотя Валера весь извертелся, так ему хотелось продолжить разговор. Подъехали к жилому зданию на Плющихе. Охранник, который слева позвонил по мобиле и, выслушав инструкции, согласно кивнул.
   – Паспорт есть, нах? – спросил он у Севы.
   – Есть, – ответил тот, – но дома.
   – Что значит дома, нах? – взъелся громила, – живёшь в Москве, нах, носи паспорт с собой, нах. Без паспорта, нах, Вера Сергеевна в подъезд не пропустит.
   – Кто не пропустит? – и Сева на всякий случай укусил себя за кулак. Стало больно и солоно на губах. Нет, это не сон.
   – Чтобы попасть в подъезд, нах, нужно пройти через консьержку, нах, – стал терпеливо, как в школе для умственно отсталых объяснять охранник, – а Вера Сергеевна, нах, без паспорта не пропустит, нах. Чего тут непонятного, нах?
   – А зачем мне в этот подъезд? – задал глупый до невозможности вопрос Андреич.
   – Тебе не в подъезд, нах, тебе в квартиру надо, нах, – выходя из себя, взвыл охранник.
   – Тогда лучше в подъезд, – выбрал из двух зол меньшее Сева.
   – Валер, объясни этому баклану, чего от него требуется, нах, а то я за себя не ручаюсь, нах, – взревел охранник и врезал кулаком по крыше.
   Крыша автомобиля с треском выгнулась.
   – Ты чего делаешь, парашник, – теперь уже заерепенился Валера, – кулаки чешутся? Иди их о фонарный столб почеши.
   – Я, нах, их сейчас о тебя почешу, нах, – предупредил громила.
   – А я помогу, – предложил свои услуги второй, – твоё дело баранку крутить, а ты хлебало разеваешь. Наберут по объявлению
   – Это я по объявлению? – оскорбился водитель, – да я тебе сейчас всю башку разнесу. Вон Сева знает про один случай. Я тут фразу вычитал…
   – Всё! – запаниковал Андреич, – фразы не надо. Я паспорт нашёл, под майкой был. В какую квартиру идти?
   Теперь охранник посмотрел на него с изумлением.
   – Это. Сейчас перезвоню, нах. Из-за тебя забыл, нах. Хотя нет, нах, у Веры Сергеевны спросишь, нах. Баклан, нах.
   Сева быстренько выскочил из машины и порысил к подъезду. Сказать, что он был в изумлении, это ничего не сказать. Его похищают на Пушкинской площади, привозят на Плющиху и приказывают идти в подъезд, не помнят номера квартиры, при этом боятся какую-то консьержку и выпускают одного. Да ещё Валера со своей фразой. «А после фразы из него обычно вылетают пули. Я уж лучше в подъезд войду», – благоразумно решил Сева.
   За стеклом восседала грозная женщина. В наркологических больницах такие на вес золота. Пациенты зовут их «овчарками». Ни одному самому хитроумному торчку или выпивохе не удаётся заныкать от неё запрещенный продукт. Нарушитель непременно будет обнюхан, обыскан и изобличён. Вера Сергеевна вопросительно уставилась на Севу. Тот соответственно на неё. Пауза затягивалась, но Андреичу спешить было некуда, да и что спрашивать, он не знал.
   – Вы к кому? – наконец, спросила мадам.
   – Не знаю, – проблеял Сева.
   – Как не знаете? – строго осведомилась «овчарка».
   – Эти трое, – доктор кивнул на улицу, – привезли меня сюда насильно и даже номера квартиры не помнят. Давайте милицию вызовем.
   Вера Сергеевна выглянула во двор и сразу опознала машину.
   – Это же Михаила Сергеевича машина. Что вы, какая милиция. Вам нужно в квартиру № 193. Проходите, пожалуйста, только паспорт покажите.
   – У меня нет паспорта.
   – Как нет?
   – Так. Дома оставил.
   – А голову вы дома не оставили?
   – Вы, небось, в школе работали? – сделал предположение Сева.
   – Да работала. Только лучше говорить «наверное», правильнее, – поправила Вера Сергеевна.
   – Лучше говорить «небось», разнообразнее.
   – Правильнее говорить «наверное», а с чего вы взяли, что я работала в школе?
   – Только учителя так говорят: «Дневник дома забыл? А голову не забыл»? И потом вы не можете не учить и не поправлять. Я даже слышал, что если человек больше пяти лет проработал учителем, его в присяжные не берут.
   – Почему? – озадачилась Вера Сергеевна.
   – Пощады не знают.
   – Чушь! – возмутилась консьержка.
   – Может быть, – Сева был готов тянуть этот разговор бесконечно, лишь бы не тащиться в загадочную 193 квартиру.
   – А вы знаете, от чего умер Пушкин?
   – Молодой человек! – вскричала классная дама, – вы забываетесь.
   – Александр Сергеевич умер от перитонита. Пуля Дантеса угодила великому поэту в брюшную полость. Сейчас операцию провёл бы любой рядовой хирург, а тогда лучшие лейб медики двора пытались спасти поэта. Они представляли всю его ценность для России и лечили по самым последним методикам. А именно, поставили ему клизму с вишнёвым листом и получили разлитой перитонит. Если бы они его не трогали, и то было бы лучше. Так может, все наши методы будут смехотворны через сто лет…
   В подъезд вошёл один из охранников и красноречиво засунул руку в карман плаща. Вытащил оттуда свой паспорт и дал Вере Сергеевне.

   Бытует вредное мнение: пока сам больной не захочет, ничто ему не поможет. Пока, дескать, он сам не созреет, бесполезно даже пытаться его лечить. Чушь!!! Сидите и ждите, пока он созреет. Ждать придётся долго, а он будет морочить вам голову, типа, подождите, я ещё не созрел. Не готов морально. А знаете, когда он завяжет? Когда в нём проснётся совесть? Нет. Когда просветление коснётся его потного лба? Нет. Когда любовь осенит его своими крылами? Нет, нет и нет. Он завяжет, когда его в первый раз прихватит со здоровьем. Даже лёгкая аритмия способна сделать из отпетого пьяницы примерного семьянина. Выглядит это так: Мужик просыпается среди ночи, а у него совсем не бьётся сердце, (Ясное дело, всё происходит с глубокого похмелья). Он лежит тихий и смирный, а сердце не стучит. То есть, вообще не бьётся. Мужик в полном сознании считает секунды, а подлое сердце не стукает, сволочь такая. Этот дядя сроду не знал, где у него располагается данный орган, только догадывался, что где-то слева. И вдруг тишина. Мужик уже кончается, делает робкий вдох, сердце ударит и вновь замолчит, стукнет и затихнет, долбанёт и снова замрёт. После таких сердечных приступов его от алкоголизма и лечить не надо, он уже сам вылечился. А потому что припекло. А потом начинают придумываться всякие умные причины, почему же он завязал. И никто никогда не признается, за редким исключением. Так, что не будем дурить волков наркологии и рассказывать сказульки о «собственном хотении». На 25-й кадр его, проходимца, на контент-терапию, чтобы ощутил быстротечность бытия, на подсознательно уровне понял, как коротка и прекрасна дарованная ему жизнь. Чтобы захотелось ему прожить подольше и получше, чтобы катком проехали по его подсознанию, подвергли его подкорку массированной бомбардировке и нашёл он себе другие радости помимо бухла. А знаете, что самое страшное, когда человек бросает пить? Он не знает, чем занять свободное время.

   Сева обречённо пошёл вверх по лестнице. Нашёл требуемую квартиру, позвонил в дверь и с замиранием сердца стал ждать начала фильма ужасов. Но действительность как всегда превзошла все ожидания. На пороге квартиры № 193 стоял Михаил Сергеевич Козявкин, Председатель Партреза, нах. Собственной персоной.
   – Здравствуйте, Всеволод Андреевич.
   – Здравствуйте, Михаил Сергеевич.
   – Проходите, пожалуйста. Нет, разуваться не надо. Что-то вас мои орлы долго везли.
   – Везли долго, зато навешали быстро.
   – В смысле?
   – Сто пинков в живот и вот он я перед вами как лист перед травой, – горько поведал Сева.
   – Вы шутите? – спросил удивлённый Михаил Сергеевич.
   – Какие уж тут шутки. Последние месяцы я часто ощущаю себя боксёрской грушей.
   – Они вас били? – расширив глаза якобы от удивления, охнул Козявкин.
   – Ногами, – наябедничал Сева, – в течение десяти минут, на виду у всей Пушкинской площади. О голову моего приятеля разбили две бутылки пива, и бездыханное тело цинично посыпали кешью. И всё это повторяю, на виду сотен людей.
   – Да они с ума сошли! – не на шутку перепугался Михаил Сергеевич, – и все видели, как вас грузили в машину?
   – Все, как один, – пробурчал Сева, – и многие записали номера. А некоторые даже сфотографировались на нашем фоне.
   Козявкин утёр со лба мгновенно выступившую испарину.
   – Они должны были вежливо попросить вас сесть в машину, – начал, было, Михаил Сергеевич.
   – А они что натворили? – кипя праведным гневом, зашёлся Андреич, – бросили тень на ваше светлое имя, опорочили партийную идею, свели, на нет плоды многолетнего труда. Представляете, как завтра во всех газетах появятся фотографии моего похищения? Дело нашей партии под угрозой. Пора срочно принимать меры и избавляться от недостойных членов.
   – А вы, что состоите в нашей партии? – подозрительно спросил Козявкин.
   – Я примкнувший пособник, – уверенно, но туманно сообщил Сева.
   – А что же вы тогда делали на собрании Антикодов?
   – Разузнавал, что творится в стане врагов. Лишний раз убедился, что вражины деморализованы, и трезвости ничто не угрожает.
   – Да, – задумчиво развёл руками Михаил Сергеевич, – а я что хотел с вами обсудить. Видите ли, тут у меня через неделю день рождения. Приглашены очень большие люди. Мммм, хотелось бы это дело, мммм, отметить.
   – Водки что ли выпить? – развеселился Андреич, – а как же партейные принципы, а как же чистота наших рядов?
   – Всеволод Андреевич! – металл зазвучал в голосе Козявкина, – такими вещами не шутят. Сотни, тысячи людей, рискуя своим здоровьем, воплощают в жизнь наши принципы. В то время как…
   Зазвонил телефон. Козявкин схватился за него и стал ходить быстрыми шагами из комнаты в комнату. Сева только успевал крутить головой, провожая взглядом нарезавшего круги Михаила Сергеевича. Скоро Андреичу это дело надоело, и он стал осматривать комнату партийного босса. Все стены были завешены фотографиями. На них Михаил Сергеевич стоял в компании какого-нибудь знаменитого человека. Внизу фотографии располагалась лампочка (эдакая лампадка), которая в темноте видимо, осуществляла подсветку. На одной из фотографий Сева с несказанным удивлением обнаружил себя. Он стоял рядом с Козявкиным и с чувством глубоко удовлетворения смотрел вдаль.
   «Это, небось, когда он мне триста тысяч пообещал», – стал хихикать Андреич.
   В эту минуту в комнату ворвался как вихрь Михаил Сергеевич и остановился перед Севой.
   – Что вы всё время смеётесь? – сердито процедил он.
   – Я не смеюсь, это у меня уже истерика, – заметил Андреич, – задачу я понял. Раскодировать страну. Опять швырнуть её в пьяное болото. Вы представляете последствия?
   – Что вы, – замахал руками Михаил Сергеевич, – страну трогать не нужно. Нужно снять запрет только с некоторых людей. Самых достойных, самых проверенных. Надеюсь, вы меня понимаете?
   – Понимаю. Прекрасно понимаю. Но сразу возникает вопрос этического порядка.
   – При чём здесь этика, доктор?
   – Этика – царица политической жизни, – солидно произнёс Сева, – вне этики рушатся цивилизации и гибнут империи. Вы мне, Михаил Сергеевич, двести тысяч евро не доплатили.
   – Какие двести тысяч? – искренне удивился Козявкин, – за что?
   – За то, что я страну закодировал. А теперь вы хотите предложить мне новую работу, не заплатив за уже сделанную?
   – Этим Сюсюкин занимался, – отмахнулся Михаил Сергеевич.
   – Пусть тогда и раскодировкой занимается, – пожал плечами Сева.
   – Деньги вы получите. Сколько вам нужно? Миллион евро? Два миллиона? Деньги не проблема. Не о том говорите, Всеволод Андреевич, не о том. У вас всего две недели, а ещё ничего не сделано. Быстренько набирайте команду и монтируйте Программу по снятию кода. Список респондентов я вам предоставлю.
   – Михаил Сергеевич, вы знаете, есть пословица: если вам немного надо, то вам много и не дадут. Мне нужно всего двести тысяч евро за проделанную работу. Согласитесь, совсем дёшево за то, что я тормознул всю державу в количестве ста сорока миллионов человек, включая младенцев.
   – Так, – как будто не слыша, продолжал Михаил Сергеевич, – каждому нужно подобрать строго индивидуальную Программу, но естественно без фамилий. Точно! У каждого будет свой кодовый номер! Хорошая идея. Запишите.
   – Что записать?
   – Мою идею.
   – Что у каждого пациента будет свой номер? Такую судьбоносную идею я запомню.
   – Так, люди, которые будут у вас работать, ничего не должны знать. Они будут просто выполнять чётко поставленную задачу. Через две недели вы от них избавитесь.
   – Пустить в расход?
   – Что вы городите. Просто рассчитать. За весь процесс отвечаете головой…
   – Так как насчёт денег? – перебил приставучий доктор, – когда я их получу? Да и людям нужен аванс. Мультипликаторы без предоплаты делать ничего не будут.
   – Как всё сделаете, доложите лично мне, – продолжал Козявкин, страдая избирательной глухотой.
   – Да как я без денег начну? – хмыкнул Сева, – попробуйте бутылку воды в магазине взять без денег, а я на вас посмотрю.
   – Мы теряем драгоценное время, – наседал Михаил Сергеевич, – осталось всего две недели, а вы антимонии разводите, углубляетесь в какие-то ненужные детали. Я же вам сказал: вы получите свои деньги.
   И тогда Сева сделал то, о чём много лет мечтал, имея дело с всеразличными начальниками. Те тоже страдали избирательной глухотой и также переводили разговор в другое русло, как только дело касалось зарплаты. Он взял Михаила Сергеевича за пуговицу, внимательно посмотрел ему в глаза и сладко спросил:
   – Михаил Сергеевич, вы дурак?
   Тот онемел.
   – Я вам русским языком повторяю, что без денег ничего делать не буду. Мне Виталик рассказывал обо всех ваших аферах. Как вы нам с Валентинычем на последние деньги наряды покупали, как все газеты и каналы кинули. Бог вам судья. И что вы будете пить коньяк, пока остальное население довольствуется лимонадом – тоже на вашей партийной совести, и что, крича с трибун о пользе трезвости, под одеялом станете разминаться «сухоньким» – ваше дело. Но мне нужны мои деньги.
   Сева для убедительности потёр большой палец об указательный и средний, похлопал себя по карманам и даже подпрыгнул.
   – Вот видите, – широко улыбнулся Михаил Сергеевич, – вы абсолютно верно подметили, что мы вам на последние деньги купили наряды. «Сам погибай, а товарища выручай»! – вот наш девиз. Для дела партии мне ничего не жалко. Вы носили роскошную одежду, а я месяц сидел на воде и хлебе.
   – Когда я получу свои деньги? – перебил Сева.
   – Пока я не готов ответить на этот вопрос.
   – Тогда я не готов запустить рабочий процесс.
   – Все наши недоразумения случились из-за Сюсюкина. Это он во всём виноват. Его беспардонный авантюризм поставил под вопрос наши свершения. Но не волнуйтесь, он исключён из наших рядов. Признаю свою ошибку в отношении его кандидатуры. Теперь мы более внимательно будем рассматривать претендентов на членство в нашей партии. Всеволод Андреевич, вы, несомненно, достойны, быть членом нашей партии. Заметьте, вы станете не рядовым членом, а сразу главой ячейки. Это большая честь. Вы согласны?
   – Нет. Не надо членства, лучше деньгами.
   – Всеволод Андреевич, вдумайтесь, чарующие перспективы открываются перед вами. Наша партия в регионах имеет самые мощные позиции, электорат молится на вас, особенно женский. Как вам женский электорат, Всеволод Андреевич? – и Козявкин игриво подмигнул Крылову.
   «Деньги, деньги, деньги, денежки,
   Слаще мёда, слаще девушки»,
   слышали такую песню? – не дал отвлечь себя Сева.
   – Всеволод Андреевич, вы прямо неистощимы на всякие каламбуры и легко найдёте общий язык с народом. Я вам даже завидую: такой молодой, партийная карьера на взлёте. Хотите в виде исключения, я сделаю вас своим заместителем, а нынешнего в шею. Не тянет он, не справляется. А вы с вашим чувством юмора.
   Сева задумался: «Судя по всему у Сергеича просто нет денег. Опять большой мыльный пузырь, который если лопнет, обрызгает всех грязной пеной. Бессмыслен этот разговор. Безумна сама попытка, договориться с такими людьми. Нужно сделать вид, что соглашаюсь и свалить отсюда как можно быстрее. Уж если в недрах Партреза зреет идея раскодировки, можно представить, что творится в эшелонах власти. О рядовых пользователях спиртного вообще умолчим. Лето кончилось, трезвый энтузиазм иссяк. Близятся ноябрьские праздники, а это уже серьёзно. Сева считал, что в России три трамплина помимо мелких ухабов и рытвин. Это Ноябрьские праздники, Новый год и Майские торжества. Перед этими праздниками вся страна сходит с ума. По телевизору известные артисты и певцы с упоением рассказывают, как нужно правильно похмеляться. Знаменитые режиссёры учат грамотно закусывать, а дикторы выходят в эфир абсолютно задутыми и лыка не вяжут. Завязавшим в такие периоды морально тяжело. Те, кто призывал их к трезвости, сами ходят поддатые и всем своим видом вызывают желание раскодироваться. Сева не считал это влечением к алкоголю, просто понятным стремлением быть как все. Если все выпивают, почему кто-то один должен быть трезвым? В такие дни обязательна, нужна помощь специалиста. То есть по идее нужно провести закрепляющий сеанс, чтобы преодолеть ноябрьский барьер, а не раскодировать элиту»… Андреич очнулся. Михаил Сергеевич тряс его за рукав и заглядывал в глаза.
   – Извините, задумался, как всё сделать в лучшем виде, – торжественно отрапортовал Сева, – место заместителя мне подходит. А какая у него зарплата? Если зеленью?
   – Ну, вот вы опять о деньгах, – расстроился Сергеич.
   – Если ты всё время думаешь о капусте, значит ты козёл, – слышали такую шутку? – буркнул примиряющее Сева.
   – Замечательно, – восхитился Сергеич, – возьму на вооружение. Так мы договорились?
   – Договорились, – кивнул Андреич, – только лимузина не надо. До дома я доберусь уж как-нибудь сам. Уведомите, своих долби гардов, пожалуйста.

   Только Сева хотел прошмыгнуть мимо окна консьержки, как оттуда показалась рука с пистолетом и приветливо пригласила внутрь. У Андреича томительно засосало под ложечкой, и он бы не отказался посетить мужской туалет. Зашёл в подсобку и обомлел. В центре комнатки на стуле сидела белая Вера Сергеевна, на полу валялись два окровавленных охранника, а на столе расселся весело скалящийся Валера.
   – Узнаёшь? – в его голосе читалось плохо скрытое торжество, – обидчики твои.
   – Я тут ни при чём, – сразу заегозил Андреич, – бить в солнечное сплетение, конечно, нехорошо, но я избрал бы для них другую меру пресечения.
   – Так им и надо, – и не думал раскаиваться Валера, – ты ушёл, а они как на меня наехали. Учить вздумали. И через каждое слово «нах». А в помещении пожилая женщина, учительница русского языка, между прочим. Она им раз сделала замечание, два. Они ещё больше давай ругаться. Я и не выдержал, вытащил из барсетки ствол, навёл на них и спрашиваю: «Если человек плюёт на прошлое, что это значит»? Они на меня вылупились. Я сам себе отвечаю: «Если человек плюёт на прошлое, значит, у него нет будущего! И замочил парашников». Валера при этом оглядел залитую кровью комнатку с победоносным видом.
   – А дальше что? – задал не совсем уместный вопрос Сева, – замочить-то ты их замочил, а выпутываться как будешь?
   – А в этом ты мне поможешь, – уверенно прогудел водитель-вредитель.
   – Каким образом?
   – Сейчас я грохну тебя, вложу в руку пистолет и как всегда выйду сухим из воды.
   – Не получится, – расстроил его Сева.
   – Почему это?
   – Во-первых, есть свидетель – Вера Сергеевна.
   – Я и её грохну. Мне свидетели ни к чему. А во-вторых?
   – А во-вторых, сейчас судебные медики до минуты определяют время убийства по температуре тела трупа.
   – Не понял? – в стройном плане Валеры наметилась трещина.
   – Поясняю. Измеряют температуру тела в момент экспертизы и вычисляют время остывания трупа. И получается, что в тот момент, когда ты стрелял, я спокойненько беседовал с Михаилом Сергеевичем. Так что у меня железное алиби, – Сева говорил уверенно и спокойно, хотя судебную медицину проходил давно и в точности своих слов сильно сомневался, – у меня есть другой план.
   – Какой? – оживился притухший Валера.
   – Ты вкладываешь пистолеты в руки обоих охранников, обрызгиваешь кровью другую стенку и всё шито-крыто. Складывается впечатление, что они друг друга перестреляли.
   – Здорово, – восхитился Валера, – а зачем они палили?
   – Это пусть следаки разбираются. Может, они из-за Веры Сергеевны дуэль устроили на трёх шагах или премию не поделили.
   – Точно, – совсем расцвёл водитель, – а вас как лучше: убить или оставить в живых?
   – Лучше оставить в живых, – закашлялся Андреич, – я скажу ментам, что, проходя мимо, видел тебя сидящим в машине и читающим газету. А Вера Сергеевна подтвердит, что они ни с того, ни с сего выхватили пушки и укокошили друг друга. Да, Вера Сергеевна?
   – Да, – лунным голосом ответила Вера Сергеевна.
   – А теперь что делать? – привстал Валера, упираясь кулаками о стол.
   – Звонить ментам, что же ещё остаётся, они… – Сева не договорил.
   Вера Сергеевна с утробным всхлипом хлопнулась в обморок.
   – Всё, иди в машину, – распорядился Андреич, – а я сейчас бабушку в чувство приведу.
   – А стенку кровью брызгать, кто будет?
   – Ты, Валера, ты. Обрызгал одну, обрызгаешь и другую.
   Пока Валера выступал в качестве опрыскивателя, Сева приводил в чувство бедную старушку. Наконец, она с оханьем открыла глаза и неожиданно бодрым голосом приказала: «Валера, иди в машину. Мы сделаем всё как нужно. Можешь не беспокоиться».
   Валера быстро смылся, и Сева с Верой Сергеевной остались одни.
   – Он совсем дебил? – задала вопрос бывшая учительница.
   – У меня нет ни малейшего желания это выяснять. Единственное моё стремление поскорее избавиться от его общества. При нашей первой встрече, он ни с того, ни с сего разнёс выстрелом голову Полковникова, известного водочного короля. Видите ли, он где-то вычитает фразу, и она не даёт ему покоя. Применит её, отправит слушателя на небеса и опять тихий, спокойный. Похвальная тяга к чтению, но будь моя воля, я бы ему читать запретил. Пусть лучше мультики смотрит. Удивляюсь, как он выкрутился после убийства Полковника. Дуракам везёт.
   – Не смейте его так называть, – возмутилась Вера Сергеевна, – и скажите, что вы собираетесь делать?
   – Дождаться милицию, объяснить, как было дело и, наконец, очутиться дома, куда я так долго добираюсь.
   – То есть, вы хотите очернить Валеру в глазах правосудия?
   – Очернить? Вы, наверное, ещё не оправились от шока. Нужно заварить крепкий чай или кофе и поискать нашатырь, – засуетился Андреич.
   – Не нужно, – железным голосом выговорила Вера Сергеевна, – вы правильно употребили наречие «наверное» вместо псевдонародного «небось».
   – Вам, как учительнице русского языка виднее, – не согласился доктор, – но я люблю старорусские слова. Вы знаете, как будет по старинному «корточки»?
   – ?
   – Чапачки. Ну, нравятся мне слова: шастать, намедни, пошто, небось, нешто. Ничего не могу с собой поделать.
   – А мне не нравятся, – грозно сказала Вера Сергеевна и неожиданно выдала, – вы знаете, что Валера мой сын?
   – Конечно, – не стал спорить доктор, – конечно знаю. Вам нужно принять успокоительное и забыться целебным сном. Но перед этим необходимо сделать один звонок. Маленький такой звоночек по лёгкому телефону 02. Так сказать, звонок другу. А потом всё будет хорошо.
   – Не ёрничайте. Валерий действительно мой сын.
   – Я и не сомневаюсь, – Андреич как психиатр со стажем никогда не вступал в прения с людьми, перенесшими стресс, – сын так сын, давайте позвоним 02 и доведём ситуацию до логического финала.
   – Он мой сын! – неожиданно завопила Вера Сергеевна, – вы обратили внимание на его левую руку?
   – Нет, – честно ответил Сева, – на его левую руку в свете последних событий я внимания не обращал. Как-то было не до того. Я если честно только на правую смотрю. В ней обычно телепается ствол и из него летят пули.
   – Что это за глагол «телепается»?
   – Обычный глагол, ничем не хуже глагола «наблюдается». Вера Сергеевна, один звоночек и по домам?
   – Я вам повторяю: Валера мой сын. Мною брошенный сын, если точнее. Вопросы есть?
   – Масса, – Сева с тоской посмотрел на такую близкую дверь, на волю, – что вы там увидели чудесного в его левой руке? Почему вы решили, что он ваш сын, а не допустим я? Когда отцы не знают своих детей – это нормально, но матери…
   – Я бросила его в возрасте трёх месяцев, когда окончательно убедилась какой мразью является его отец. У его родителя также на левой руке было четыре пальца и на запястье красное родимое пятно в виде кленового листа.
   – Канадец, значит? – только и смог выговорить Сева.
   – Ошибки быть не может. Это мой несчастный сын, – и Вера Сергеевна разрыдалась.
   – И что теперь делать? – теперь уже Сева задал этот сакраментальный вопрос.
   – Не знаю, – сквозь рыдания ответила несчастная женщина.
   Сева, наученный горьким опытом, сначала укусил себя за кулак. Нет, это был не сон. Было больно, а главное непросто, чем реальность так разительно отличалась от сна.
   – Я на себя этих трупаков не повешу, – решительно высказался Сева, – даже не просите. И вам не советую. Преподавать русский язык в колонии строгого режима не лучшее занятие.
   – Вы знаете, – продолжала всхлипывать Вера Сергеевна, – он даже повадками напоминает отца, хотя в глаза его не видел. Тот же поворот головы, те же движения.
   – Гены, – обречённо сказал Андреич, – хотите, я вам расскажу историю, услышанную мной ещё в ординатуре?
   – Давайте, – беспомощно махнула рукой учительница.
   – В Швеции в шестидесятых годах было очень трудно усыновить ребёнка. Не знаю как сейчас, а тогда все стояли в длинной очереди, чтобы усыновить кроху. Нужно было иметь высокооплачиваемую работу, выдержать серьёзные психологические тесты и главное доказать строгой комиссии, что вы вырастите полноценного члена шведского общества. И вот в таких условиях был проведён красивый эксперимент. Взяли сто супружеских пар, практически равных по финансовому положению и психологическим особенностям и сто детей для усыновления. Пятьдесят детишек были детьми погибших в авиа и авто авариях, умерших от всяческих болезней и т. д. Остальные пятьдесят детей были детьми убийц, наркоманов, проституток, отбывающих длительные срока в местах не столь отдалённых. Через двадцать, двадцать пять и тридцать лет провели проверку. И что бы вы думали? Ровно пятьдесят человек – наркоманы, убийцы, проститутки, бомжи и т. д. Гены и никуда от этого не деться.
   – И о чём это говорит? – заинтересованно спросила Вера Сергеевна.
   – О том, что всё ваше воспитание фикция. На 99 % личность зависит от заложенных в неё генов.
   – Чушь, – зарделась бывшая учительница, – а Макаренко?
   – Лишнее подтверждение этой теории, – доложил Сева, – дети, которых перевоспитывал Макаренко и другие, были детьми дворян, купцов, кулаков и прочего «вредного элемента». Пока нечего было жрать, они воровали и вели антиобщественный образ жизни, но стоило их накормить и обогреть, они стали впоследствии выдающимися людьми. Но никакой заслуги Макаренко в этом не было. Просто ему достался хороший человеческий материал, а вам, Вера Сергеевна, достался плохой.
   – Я буду за него бороться, – выдала классная дама.
   – Сколько угодно, – согласился генетик по неволе, – но без меня. Я вообще могу сказать, что прошёл мимо подсобки, вышел на улицу и ничего не видел.
   – Да, так мы и поступим. Вы выходите сейчас, а я буду давать показания одна. Вы когда-нибудь давали показания?
   – Бог миловал. Но помню, у Сименона читал, что интеллигентного человека расколоть нетрудно. У него слишком богатая фантазия, он тут же начинает врать, запутывается и, в конце концов, сам во всём признаётся. Гораздо сложнее с простыми людьми. Те упрутся: «не видел, не знаю, не помню». Так что мой совет говорить мало и ни в коем случае не путаться.

   Сева рысью выскочил из злополучного подъезда. Валера сидел в машине и читал газету, увидев Андреича, помахал ему рукой.
   «У него точно нет нервов, одни ганглии», – решил доктор, набирая скорость.
   Возле метро решил перекусить блином и решить, что делать дальше. Только пристроился к столику, как сбоку прозвучал солидный голос:
   – Здравствуйте, Всеволод Андреевич, меня зовут Борис Николаевич Подтироба, я глава партии Антикодов.
   Сева затравленно завертел головой. Если случится ещё одно похищение за день, то это будет напоминать плохой детектив, где писатель не даёт своему герою никакой передышки. Кучка качков в стороне не оставляла сомнения в своём предназначении, а Борис Николаевич без розовой шапочки выглядел зловеще. «Буду орать» – решил Сева.
   – Очень приятно, Борис Николаевич, но что означает происходящее? Обратите внимание, насколько я невозмутим. Между тем мне ужасно хочется заорать дурным голосом.
   – Почему? – удивился Подтироба.
   – Незнакомый человек пристаёт на улице. А может быть вы лесбиянец? – задал Сева провокационный вопрос.
   – Что? А разве бывают лесбиянцы? Я думал, бывают только лесбиянки.
   – Вы отстали от жизни, Борис Николаевич, чем развитее общество, тем больше всяческих извращений. Ну, так зачем же я вам нужен? Хотя догадаться нетрудно.
   – А вот ни за что не отгадаете?
   – Сначала вы захотите раскодироваться сам, потом снять код с самых «верных» членов партии, ну а потом мне придётся развязать народ. И это я вам доложу, будет нечто. Как сжатая пружина должна избавиться от накопленной энергии, так и пьющая держава, которая в одночасье завязала, даст такого дрозда в случае раскодировки, что мир вздрогнет.
   – Значит, по-вашему, я больше всего хочу раскодироваться?
   – Ну, вы же партия Антикодов.
   – А вот и нет. Благодаря вам, я увидел белый свет и стал тем, кем стал. Только трезвость подняла меня на вершину власти, славы, богатства и всего, что их окружает. До вашей Программы я беспробудно пил, был, знаете ли, таким затюканным пьянчужкой, о которого все вытирали ноги. А вы говорите о раскодировке.
   – Интересно, – Сева действительно озадачился сложившейся ситуацией, – вы глава партии Антикодов не хотите раскодироваться. Звучит парадоксально. Может, вы и других раскодировать не хотите?
   – Не хочу, – огорошил Подтироба.
   – Замечательно, – Сева присвистнул, – а чего же вы хотите?
   – Дать вам много денег и предложить путешествие в любую точку земного шара.
   – Звучит заманчиво, а что требуется от меня? – Сева как всегда ждал подвоха.
   – Да в том то и дело, что ничего. Вы нужны мне в качестве смертельного врага. И только. Причём врага вечно угрожающего, но всегда недосягаемого. Как Бен Ладен. Вроде вот он рядышком, а схватить не удаётся. Партрез без вас ноль, без палочки. Их идея о частичном раскодировании элиты в корне порочна. Вы не находите?
   – Нахожу. Это напоминает хруст сухарём под одеялом в голодной казарме.
   – Вот. И я того же мнения. К тому же они совершили ужаснейшую ошибку, а именно: распечатали список общественных деятелей, подпадающих под раскодировку. Наши друзья, работающие в Партрезе, вовремя известили нас об этом списке, и со дня на день он окажется в наших руках. Вы представляете эффект когда список-компромат будет передан в средства массовой информации. Какие головы покатятся, какие карьеры пойдут на слом. Исходя из вашего сравнения с казармой, в тех, кто жрёт сухари под одеялом ткнут пальцем. Да голодная казарма их на части порвёт. И поделом! – торжество выстраданной справедливости зазвенело в голосе Бориса Николаевича, – а вы что-нибудь знаете о списке?
   – Вы обещали «дать мне много денег и предложить путешествие в любую точку земного шара». Я правильно цитирую?
   – Абсолютно правильно.
   – Вы сказали, что от меня требуется играть роль коварного недосягаемого врага. И эта роль мне нравится. А охотиться за секретным списком, шпионить и попасть под раздачу со всех сторон увольте.
   – Я вас просто прошу. В качестве услуги. По-моему это несложно.
   – Вам так только кажется. Работа шпиона самая нервная и неблагодарная. Вечно ходить по краюшку и ждать расплаты.
   – Вы боитесь?
   – Вопрос закрыт. Борис Николаевич, вы пока мне ничего не дали кроме обещаний, а уже предлагаете роль шпиона и камикадзе. Я, пожалуй, откажусь от вашего общества и доем свой блин в гордом одиночестве.
   – Нет, так нет, – согласился Борис Николаевич, – не хочешь петь, не пей.

   Подойдя, наконец, к своему дому, Сева увидел занимательную картину. Два мужика под руководством Ушанкина и Троекурова укрепляли мемориальную мраморную доску рядом с входной дверью в его подъезде. Подошёл поближе и с выражением прочёл:

   Здесь жил и работал выдающийся нарколог
   Крылов Всеволод Андреевич, который в
   одиночку закодировал всю Россию.
   Благодарные пациенты будут
   вечно скорбеть о его
   кончине.
   Спи
   Спокойно.
   //////////////////

   Даты рождения и смерти пока не были проставлены. Для них только отводилось место на обширном мраморном пространстве.
   – Здрасьте, – поздоровался со всеми Сева, намереваясь под шумок проскользнуть в подъезд, но ему заступили дорогу и стали по очереди протягивать набор костей. Перездоровавшись со всеми, только хотел шмыгнуть в подъезд, как Витюша Ушанкин цепко ухватил за рукав.
   – Что же ты, Сева, шифровался, что не знаешь доктора Крылова?
   – Скромный я, – ответил, нервничая Андреич, – да и устаканилось всё только сейчас, а раньше могли и харю начистить.
   – Эт точно, – расплылся в улыбке Ушанкин, – раньше я хотел тебя на фашистский знак порвать, а сейчас пообвык. И знаешь, нравится мне на жизнь трезвыми глазами смотреть.
   – Конечно, в завязке-то лучше, – подтвердил Сева, – вон, выглядишь-то как, огурец.
   – Малохольный огурец, – уточнил Троекуров, – каким-то Витюха нервным стал, на жену драться кидается, с начальником на ножах. К чему бы это?
   – А ты жадным стал. Прямо куркуль. Снега зимой не выпросишь.
   – А нечего в долг жить. Я вон своим трудом в мерчандайзеры выбился, а ты всё в рядовых ходишь. Лузер. Шлимазл.
   – Кто? – зловеще спросил Витюша, – как ты меня назвал?
   – Лузером, неудачником по-американски. А шлимазлом по-еврейски.
   – А ты значит везунчик? – в голосе Ушанкина порвалась струна (бзззинь).
   Он с размаха приложил Троекурова в левый глаз. Тот загремел в палисадник. Поднялся, натянул канотье поглубже на уши и с воинственным криком напал на Витюшу. Два бывших закадычных дружка стали кататься по асфальту, приминая разноцветные осенние листья, и норовя, ухватить друг друга за кадык. Мужики, не обращая внимания на дерущихся, выравнивали мемориальную доску. Выровняли, полюбовались на свою работу.
   – Кто платить-то будет? – задал вопрос один из них.
   Драчуны сразу прекратили душить друг друга, поднялись, густо усыпанные листвой и дружно указали на Севу.
   – С какого банана? – насупился Андреич, – я доску не заказывал. И вообще помирать не собираюсь.
   – Значит, спрятаться должен, а не то мы тебя быстро прищучим, – зловеще заметил Ушанкин.
   – Неблагодарный ты, – попробовал отшутиться Сева, – спасибо должен сказать за то, что тормознул тебя и светлый путь указал.
   – Указать-то указал, а вдруг как раскодируешь? – запредельная злоба промелькнула в Витюшиных словах, – нужно путь назад к пьянству отрезать, а то если меня раскодировать, я всего нажитого лишусь. А я по миру идти не хочу.
   – И много ты нажил за четыре-то месяца? – хмыкнул Сева.
   – Немало. Машину в кредит взял. Дачу возвожу – двести квадратов.
   – Куда так много? – удивился Андреич.
   – А чтобы не стыдно людям в глаза смотреть. Машину мою видел? «Опель», иномарка, – торжественно выговорил Ушанкин, – за двадцатник купил.
   – Да мог бы за десятку чего-нибудь нормальное взять, – скривился Троекуров, – зачем на себя такие долги вешать?
   – Ничего, не твоя забота, сам брал, сам и отдам. Зато, какая она справная, как баба в соку.
   – Ага. И весь выхлопняк от неё мне в окна тянет, – наябедничал Троекуров, потирая тлеющий фингал.
   – У тебя окна пластиковые, – напомнил строго Ушанкин, – через них вонь не проходит. Не гони, чучело.
   – Ты с кем разговариваешь, быдло? Мой род от варягов, – закипятился Троекуров, – холоп, смерд.
   – Сам пидор, – не остался в долгу Ушанкин, – жены нет, в церковь не ходишь.
   – Вы знаете, почему в своё время так прижилось христианство? – неожиданно спросил Серафим Троекуров.
   – Кто платить-то будет? – опять встрял мужик, – деньги давай.
   – Отзынь, – отмахнулся Серафим, – моё мнение, что христианство – религия для неудачников. Ведь что такое всемирная история? Это рассказ о том, как крутые пацаны отнимают у лохов их добро, а девушки внимательно за этим процессом наблюдают. И тогда лохам и лузерам преподносится сказочка о загробной жизни. Мол, там вам всё воздастся. А грешникам, то есть тем крутым ребятам вечно гореть в аду. А так как лохи составляют основной процент населения, то такая религия пошла на ура. Терпилы покорно сносят издевательства крутой братвы, надеясь на светлое будущее в раю, а бароны всех мастей грешат, напропалую зная, что никакого ада нет.
   – Так как насчёт денег? – опять влез один из рабочих.
   – А никак, – спокойно ответил преподобный Серафим, – вы лошары, вам на том свете воздастся.
   – Мы так не договаривались, – побагровели мужики.
   – А что вы мне сделаете? – упёр руки в боки Троекуров, – вы приезжие. У вас никаких прав нет. Только троньте, вам менты быстро ласты склеют. Вон, Витюха может меня ударить, а вы нет.
   – Верно, – поддержал Ушанкин, – денег вам, лимитчики поганые? Хрен на рыло. Радуйтесь, что московским воздухом дышите. А ну, пошли вон отсюда.
   Мужики безропотно пошли к другому дому.
   – Однако нельзя сказать, что вы поменялись в лучшую сторону, – задумчиво вздохнул Сева.
   – А хочешь стихи послушать? – снова удивил Троекуров.
   – Ну, давай.

     Нам нечего терять, кроме своих друзей
     Нам нечего искать, кроме своей кончины.
     Кругом всё рушится, и сколько не глазей,
     Не отыскать и не понять причины.

     Нам некуда спешить, мы всюду опоздали
     И сердце по рёбрам стучит как трамвай.
     Мы Дьяволу душу за евро продали
     И некому крикнуть: «А ну, наливай»!

     А Миром правит Бог по имени Нажива
     И каждый его жрец, и каждый его раб.
     Всё лучшее во мне от водки и от пива.
     Всё худшее от денег и от баб.

     Нет, Миром правит Бог по имени Свобода,
     Он светел и лучист, он нам укажет Путь.
     Жить для себя и никому в угоду,
     Запомнил это? А теперь забудь.

   – Хорошо, – заметил Сева, – что это тебя, Серафим, на стихи пробило?
   – Когда бросаешь выпивать, приходится заново учиться ходить, не говоря уже о работе и свободном время провождении. Мне пришлось заново начинать жить. Как тебе это удалось, Сева? – горько спросил Троекуров.
   – Что удалось? – не понял Андреич.
   – Так играючи победить пьянство в великой стране?
   – Да потому что мы живём в мире дурацких въевшихся стереотипов, – завёлся Всеволод, – допустим, вы знаете, что страусы никогда не прячут голову в песок? Никогда. Это чья-то шутка, растиражированная по всему свету и ставшая абсолютной истиной. А страусы даже спят с высоко поднятой головой. Так и в нашей жизни масса идиотских штампов, которые мешают воспринимать алкоголизм как заурядную болезнь. Не дурь, не слабую волю, не чёрный сглаз и обстоятельства судьбы, а болезнь, которую можно и нужно лечить. Лечить дипломированным врачам, а не всяким экстрасенсам и знахарям. И сразу договориться об одном: влечения к алкоголю НЕТ! Его просто не существует, как летающих тарелок и снежного человека. Нет и всё. Влечение к алкоголю появляется после первого глотка. То есть, до первого глотка болезни нет. И говорить постоянно о таком влечении, то же самое, что обильно перчить пищу больному язвенной болезнью желудка и пить крепкий кофе по десять чашек при гипертонии. Самый простой способ снять влечение – плотно поесть. Налопаться как удав. Отвалиться от стола и с неприязнью смотреть на водку. Если мы с вами установили, что алкоголь – дешёвая энергия, а организм – всего лишь топка, тогда всё встаёт на свои места. Чем больше съешь, тем меньше выпьешь и наоборот. На празднике в семейном кругу, когда много закуски, водка остаётся, она просто не лезет. А в гаражах, когда две конфетки на троих, десять раз в ларёк будут за водкой бегать, хотя последние разы скорее ползать. Что не так?
   – Так, – закивали завязавшие соседи.
   – Вы обращали внимание, что во время запоев совершенно пропадает аппетит? Пьющего человека за столом сразу видно, он никогда не закусывает, он на другом виде энергии. И если внушить человеку, что всё дело в еде, то дело наполовину сделано. Если втемяшить ему в голову, что при виде спиртного нужно плотно поесть, то мы научно подходим к проблеме, а не абы как. Логично?
   – Логично, – закивали мужики.
   – Что такое моя Программа? Ковровая бомбардировка вашего подсознания простыми, но действенными советами. Принцип повторения лежит в основе любой рекламы. Если с утра до вечера гонять рекламу пива, то народ будет пить пиво и никуда не денется, что мы сейчас и наблюдаем. Мне одна женщина на полном серьёзе говорит: «А я рекламе не поддаюсь. Я купила бутылку разрекламированного пива, сделала глоток и выкинула. Оно мне не понравилось». Наивная женщина, она могли даже глотка не делать, а сразу его выкидывать. Это как раз неважно. Главное, что она это пиво купила, потратила свои кровные, а дальше делает с ним всё что хочет. Вот и в моей Программе повторяется несколько простых истин: выпью спиртное – стошнит, алкоголь мне отвратителен, от спиртного одни неприятности, пора завязывать, мой организм противится принимать алкоголь. Если я вам вслух произнесу несколько раз эти фразы, вы решите, что я свихнулся. Раз пятьдесят я их произнесу, а потом упаду бездыханный. А так, в минуту мы воспринимаем 60 фраз, правильно? 60 секунд в одной минуте, значит 60 фраз. А за час – 3600 фраз. А за два часа 7200. Да помимо этого на вербальном уровне, то есть на слуховом, через отдельный канал гоним шёпот: «хватит пить», «я свою цистерну выпил», «при виде спиртного плотно ем», «у меня хороший аппетит». Не даром раньше болезни зашёптывали. Подпороговое воздействие всегда сильнее обычного. Но сколько старушка там могла нашептать фраз: сто, двести. А на компьютере я могу счёт вести на миллионы.
   – Деда, а деда, – к Ушанкину подошёл карапуз и задёргал его за рукав, – пойдём домой, мультики смотреть.
   – Сейчас пойдём, – согласился чинный дедушка Ушанкин, – только дядю Севу дослушаю. Он нам рассказывает, как всех пьяных перевёл
   – Деда, а что такое пьяный? – пропищал малец.
   – Что?! – спросили все в один голос, – ты не знаешь, что такое пьяный?
   Мальчик отрицательно покачал головой.
   «Вот это номер», – пронеслось в Севином мозгу, – «внуки уже не помнят дедушек, являющихся домой на рогах и требующих утром денег на опохмелку. Не помнят пьяных драк и скандалов. И для них это норма. Что дедушка всегда трезв и вменяем, приветлив и предсказуем».
   – Откуда ему знать, что такое пьяный? – набычился Витюша, – у нас в семье все всегда были трезвенники.
   Сева закашлялся.
   – Деда, а когда от тебя бензином пахло, и ты с бабушкой ругался, – стал припоминать мальчик.
   – Домой пошли, – занервничал Витюша и потащил внука в подъезд.
   – Каким бензином? – удивился Серафим, – он тачку недавно взял.
   – Да перегаром, – уточнил Сева.
   – Ааа, – въехал Троекуров.
   – Серафим, может, и ты у нас никогда не надирался?
   – Ни в жисть.

   Ввалившись в квартиру и убедившись, что его никто не поджидает, Сева поставил варить кофе, включил телевизор, и стал смотреть новости. Шёл репортаж о положении дел в Зимбабве. Там явно не хватало стабильности в этом Зимбабве. Затем диктор плавно коснулся проблем Евросоюза и пожурил Польшу за несговорчивость в некоторых вопросах. А потом у диктора вытянулось лицо, и он замогильным голосом произнёс:
   – Только что в студию принесли секретный список чиновников, которые хотели тайно раскодироваться перед Ноябрьскими праздниками…
   Вдруг чья-то рука, ухватив диктора за волосы, поволокла прочь от его законного места. Сева увидел пустой стул и услышал звуки нешуточной борьбы и приглушённый мат. Потом послышались крики:
   – Да дайте же заставку, кретины.
   Появилась заставка: Ромашковое поле и по нему бегут мальчик и девочка, взявшись за руки. Через минуту вновь показали студию. Диктор всклокоченный, с разбитой губой и съехавшим на бок галстуком жадно пил воду. Отдышавшись, с болью в голосе произнёс:
   – Уважаемые телезрители. Может быть, после этого эфира я останусь безработным. Может, я даже получу волчий билет, и всю оставшуюся жизнь мне придётся упражняться с метлой и лопатой. Но я не могу молчать. В моих руках список чиновников, которые на людях выступая за безоговорочную трезвость, втайне хотят раскодироваться и отметить Ноябрьские праздники со спиртным. В то время как мы будем пить ягодичные компоты, они станут лакать виски и текилу, лопать джин и ром, трескать водку и вино. При этом смеяться над нами и показывать пальцем. Сволочи, лицемеры, ханжи.
   У диктора не хватало слов. Он привык читать по бумажке, а тут суфлёра не было, да ещё кипящая ярость, распиравшая его, мешала подобрать нужные слова. Он судорожно вдохнул и огласил секретный список. Бог мой. Какие люди в нём значились. Столпы общества: Депутаты и священники, правозащитники и независимые журналисты, режиссёры и писатели. Сева и так не питавший почтения к публичным людям, стремящимся играть роль совести нации, окончательно уверился в их фарисействе. Но даже у него по спине пробежал холодок от услышанных фамилий. Что же тогда творилось в душах людей понаивнее? Страшно представить. И не было никакого сомнения, что список подлинный и вся страна с замиранием сердца слышит с детства знакомые имена. Сева обречённо встал и пошёл выключать газ. Кофе безнадёжно убежал, залив всю плиту. Он знал, что этим всё закончится. С самого начала. Чувствовал, что наступит момент Апокалипсиса. И вот дождался. Вот он родной. Наступил. И Апокалипсис погребёт все благие начинания и жалкие попытки нарушить ход истории. Ибо народ может простить, что угодно. Только не тайное бухалово. Раскодировку боярам не простят.
   – Ааааа!!! – заблажил кто-то на улице, – сами водку жрать, а нам горбатить на вас. Суки!!! Опять провели, опять кинули. Мочи олигархов!!!
   – Пора особняки жечь! Красного петуха им, падлам!
   – Попили кровушку! Теперь наш черёд музыку заказывать!
   – Богатеев к ногтю!!! А имущество поделить!
   В дверь постучали. Громко и настойчиво. Сева открыл задвижку и сразу был оттеснён к стене ввалившейся толпой. Люди что-то кричали, размахивали руками и возмущались. А доктор, зная, что от него хотят, сел перед монитором и тупо уставился на экран.
   – Сева? Ты меня слышишь? – Ушанкин теребил Андреича за плечо, – сколько тебе нужно времени, чтобы сделать эту тряхомудию по раскодировке?
   – Сутки, – с трудом зашевелил губами Сева.
   – Вы слышали, черти, ему нужны сутки. А завтра мы нажрёмся! – радостно завопил Троекуров.
   – Послезавтра, – просипел Сева.
   – Что? – не понял народ.
   – Нужно 26 часов, чтобы информация усвоилась, – уточнил Сева.
   – А раньше никак? – насел Ушанкин.
   – Никак. Проверено.
   – Ладно, – милостиво разрешил Витюша, – ты тут работай под присмотром, а мы разбираться поехали. Ух, душа горит. Щас мы этим топ менеджерам и чиновникам салазки-то загнём. Слезьми изольются.
   – Эт точно, – поддержал его Троекуров, – мы им сейчас устроим закат солнца вручную.

   Сева клепал раскодировочную Программу, одним глазом поглядывая в телевизор. Там творились жуткие вещи. Пылали богатые пригороды. В центре Москвы вышедший из повиновения народ крушил бутики и супермаркеты. Иностранцы спешно эвакуировались из России, богатеи тоже. На членов списка устроили настоящую охоту. Все страны были извещены об экстрадиции попавшихся лицемеров. По 1 каналу с упоением показывали кадры расплаты: вот провинившегося правозащитника везёт в тазу по брусчатке Красной площади его же «хаммер». Автомобиль то разгоняется, то притормаживает, а правозащитник, вцепившись мёртвой хваткой в таз, подпрыгивает и страшно кричит. Из-под таза летят искры. То ли защитнику прав человека просто страшно, то ли действительно припекает. Вот известного режиссёра поют водкой, того неудержимо рвёт, а добрые люди продолжают вливать в него вожделенную водку. Вот на Лобном месте ставят кровать, кладут туда знаменитого писателя и мешок сухарей, накрывают с головой одеялом и заставляют все сухари сожрать. Вот попавшийся перепуганный насмерть Козявкин на коленях выпрашивает прощения у народных масс. А те, болтая бутылки с шампанским, стреляют в него пробками и радостно гогочут. Козявкин пытается уворачиваться, но когда счёт пробок идёт на сотни, падает и замирает. Его подхватывают, волокут к Лобному месту, кидают к писателю, туда же швыряют правозащитника, режиссёра и заливают шампанским и пивом.
   Всеволод, не в силах на это смотреть, пошёл и выключил телевизор.
   – Включи сейчас же! – приказал один из смотрящих.
   – Не буду, – категорически отказался Андреич.
   – Будешь выступать – в ванной утопим, – пригрозил другой надсмотрщик.
   – Будешь угрожать – сам раскодировкой занимайся, – отрезал Сева.
   Мужики увяли. Через десять минут тишины им стало скучно. Один из них вызвался сгонять за продуктами, пока всё мародёры не растащили, а другой пристал к доктору с расспросами:
   – Как думаешь, док, правильно богатеев мочат?
   – Я противник насилия в любом виде.
   – Но они же не правы. На фиг втихаря от народа раскодироваться? Знаешь пословицу: если не заплатил – не беда, беда – если догнали. Если бы не попались, тогда одно, а если с поличным взяли, тогда совсем другое дело. Я прав?
   – Да пошёл ты со своими пословицами. Вы не представляете, дурьи головы, что будет после раскодировки. Пока у вас нет ни малейшего влечения, одна жажда мести. Но стоит прижиться хоть капле дешёвой энергии, кричи караул. Всё население уйдёт в штопор. Пытаясь наверстать упущенное, все забухают так, что наступит конец Света. В стране обладающей ядерным оружием, имеющей ядерные подводные лодки и военных любящих принять на грудь, бесконтрольное принятие спиртного грозит гибелью человечества. Моё мнение, что военных раскодировать ни в коем случае нельзя. Себе дороже. И вообще нужно составить список профессий, с которых нужно снимать код постепенно и под жёстким контролем. Иначе скоро встретимся аду. Нужно срочно задействовать все наркологические кабинеты, диспансеры и больницы для решения назревших проблем. Ведь что такое, по сути, алкогольное заболевание? Невозможность остановиться. Больной не в силах контролировать свои алкоголизации. На Западе есть такое понятие Soshial drinking. То есть при принятии на работу, человек говорит, что он контролирует принятие спиртного, может поддержать компанию, участвовать в корпоративных вечеринках, «знает норму» как у нас говорят. Или честно заявляет, что у него проблемы со спиртным. Тогда ясное дело хорошая работа ему не светит. Поэтому дураков нет делать такие заявления. Но всегда есть возможность пройти лечение от алкогольной зависимости. И там это не считается чем-то постыдным и зазорным. В России же все шифруются как партизаны, а зря. Позвонить же можно? Тем более анонимно. Появилось, как говорят наркологи «дребезжание», позвони, не откладывая в долгий ящик, проконсультируйся со специалистом, не решай проблему сам. Не надо. Что трудно на телефоне семь цифр набрать? Палец отвалится? Набери 720-10-97. Тебе помогут.
   – Да туфта всё это лечение, – лениво выговорил конвоир.
   – Слушай сюда, умник. Если я отпущу пульт, он упадёт. Не зависнет в воздухе, не полетит к потолку. Нет, он упадёт. Потому что есть закон всемирного тяготения. И есть препараты, которые, вступая в реакцию с алкоголем, дают ацетальдегид (метаболит спирта), вызывающий отрицательные ощущения.

   СО2 (углекислый газ)

   С2Н5ОН – СНОН

   (спирт) (ацетальдегид) Н2О (вода)

   Вот этот ацетальдегид и даёт похмелье. Спирт сам по себе не токсичен. Токсичен ацетальдегид. Человек поддал водки, ему хорошо и забавно. А наутро ему плохо, это вредный ацетальдегид отравляет похмельной головушке жизнь. Бедолагу тошнит, голова трещит, слабость, потливость. Первый вариант: опохмелиться и перевести ацетальдегид обратно в спирт. И опять всё замечательно и превосходно. На какое-то время. А потом скотина-ацетальдегид опять даёт о себе знать и как в России говорят: «похмелка та же пьянка». Второй вариант: ждать пока ацетальдегид полностью не распадётся. И вот бедняга бродит по квартире, пьёт жадно воду, прислоняется пылающим лбом к холодной плитке. Глядишь, к обеду отпустило. Это ацетальдегид распался. Так вот, у русских ацетальдегид в среднем распадается через 8 -10 часов, а бывает и 16 А у басков – 40 минут. А у кавказцев – 2 часа. А у чукчей, эскимосов, эвенков, алеутов – 16 суток. Поэтому законодательно запрещено продавать северным народам спиртное. Они за огненную воду всё отдадут. Хотя виноват в этом всего лишь недостаток ферментов. А у басков ни один случай алкоголизма не зафиксирован. Потому что у них ферментов много. Я все, конечно, упрощаю, научно популярно рассказываю, зато понятно. Въехал, вертухай?
   – Всосал, только чего ты обзываешься?
   – А что ты ноги на стол закинул? Не дома. Продолжаю. Северным народам нужно быть очень осторожным со спиртным. Сознательно урежать употребление спиртного, чтобы не приучить организм к дешёвой энергии. Потому что если подсадил на другую энергию тогда труба – запои неизбежны.
   Другая проблема: экспериментаторы. А дай-ка я попробую, что будет? А будет одно и тоже: капля дешёвой энергии, попадая в организм, заводит процесс на уровне клетки. Организм переключается на дешёвую энергию, и получаем недельный запой, а может двухнедельный, а может даже и трёхмесячный. Это зависит, насколько у развязавшего хватает здоровья, денег и терпения окружающих. Теперь о лекарствах. Слушай и запоминай.
   Пациенту вводятся препараты, которые, вступая в реакцию с алкоголем, дают уже нам знакомый ацетальдегид, только в концентрации в 5, 10, 20 раз больше, чем с самого крутого похмелья. Вот и всё. Вся наркология держится на этой реакции. Чтобы препарат, вступая в реакцию с алкоголем, давал ядовитый ацетальдегид. И никаких чудес. Как антибиотиков миллион. Суть одна и та же: плесень пожирает бактерии. Так и здесь: тетурам, дисульфирам, торпедо, эспераль, колме, фаргилен, налонг…, вступая в реакцию с алкоголем, дают токсичный ацетальдегид. А пациенты с упорством, достойным лучшего применения на этих препаратах пьют, сажая печень и почки. Да ещё бахвалятся, какие они крепкие, а все препараты «туфта и обманство». Только потом замечают, что похмелье стало более тяжёлым и выходить из запоев всё сложнее. Дурашки, от ацетальдегида ещё никто не уходил. Вы пользуетесь сотовыми телефонами, торчите в Интернете, считаете себя умными, но так глупо и бездарно разбазариваете своё здоровье. Ау, мужики, кроме вас на самом деле никто не страдает. Жена вас привела, но препарат вводят вам. Доктор честно вас предупредил и взял расписку. Но своим здоровьем в случае употребления алкоголя рискуете только вы.
   Спрашиваю: «Зачем пробовал»?
   Отвечает: «Я экспериментатор».
   Спрашиваю: «Машина есть, экспериментатор»?
   Отвечает: «Есть».
   Говорю: «Залей в бензобак воды, экспериментатор. Может, поедет. И не надо на бензин тратиться. И не надо в очереди на бензоколонке стоять».
   Отвечает: «Я не дурак машину гробить».
   Говорю: «Нет, ты очень умный. Машину тебе жалко, а себя нет. Машина, тьфу железка какая-то. А ты свою печень, свои почки и другие собственные органы под монастырь подводишь. Заметь, находясь в ясном уме и твёрдой памяти».
   Пыхтит, экспериментатор, думает. Потом выдаёт: «Да что же мне раньше никто этого не говорил»?
   Отвечаю: «Говорили тысячу раз. Предупреждали тебя, дурака, не экспериментируй со своим здоровьем, не торопись на тот свет».
   Сзади послышался храп. Сева оглянулся и увидел спящего охранника.
   «Караул устал», – тоскливо подумал доктор, – «я пытаюсь объяснить дальтоникам, чем различаются цвета. Это бесполезно. Они выслушают, и всё равно сделают по-своему. Единственная радость – надолго всех не хватит. Население сразу возьмёт такой разбег, что быстро устанет и на коленях приползёт с просьбой о новом лечении. Им только кажется, что они будут квасить месяц, большинство уже на третий день запросит о пощаде. Мы все обещаем больше, чем можем. Если за три дня планета Земля не взлетит на воздух, можно считать что угроза мирового дебоша миновала».
   Наутро квартирка Севы была переполнена. Журналисты, возбуждённые чередой ярких событий, пролетарии вдоволь натешившееся разгоном богачей, младшие менеджеры довольные тем, что не стало старших, бездомные крестьяне из отдалённых деревень, прикидывающие в каких освободившихся хоромах им лучше поселиться. Вся эта братия торжественно из рук в руки передавала заветный диск и предвкушала первые глотки живительной влаги. Диск проплыл над головами и исчез где-то в коридоре. Затем он проследует в Останкино, чтобы через час явить себя народу во всей красе. Он будет очень внимательно просмотрен. Чем занять себя оставшиеся 26 часов также вопросов не вызывает. Бей и круши, жги и ломай, грабь и мародёрствуй. Ну и конечно занимай освободившуюся жилплощадь, пока это не сделал кто-нибудь другой. Толпа вывалилась на лестничную клетку с криками и хохотом. Их путь лежал в сторону оставшихся особняков и офисов, а Сева лёг на диван и отвернулся к стене. Всё что мог, он уже сделал.

   Заглавие
   Закодированная Россия.
   Невероятные приключения нарколога, приведшие к трезвости всю страну.

   Слоган
   Наконец-то появился настоящий писатель.
   Опять из врачей.

   Посвящается тому режиссёру, который снимет по этой книге фильм.

   Цитаты взяты из жизни, подобно записным книжкам Ильи Ильфа. Если узнаю имена авторов, обязуюсь перечислить поимённо.

   Александр Крыласов. Человек без биографии: родился, учился, уже четверть века лечит зависимости. В кругах, близких к вытрезвителю о нём ходят легенды.

Александр Крыласов Закодированная Россия

Часть первая. Программа

Часть вторая. Пустые хлопоты

Александр Крыласов
Закодированная Россия