-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Татьяна Юрьевна Степанова
|
| Девять воплощений кошки
-------
Татьяна Степанова
Девять воплощений кошки
© Степанова Т.Ю., 2013
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Глава 1
Девять воплощений. Девять жизней у кошек
Лишь песок и сухая трава, нагретая вечерним солнцем…
Песок, песок, песок, трава, трава, трава, обломки гранита, древние камни, остовы колонн.
Все, что осталось… И уже невосстановимо.
Там, в деревне за холмом, громко играет радио в магазине для туристов. Автобусная остановка с надписью на арабском и английском «Добро пожаловать в Загазиг!» пуста.
Туристические автобусы в деревушку Загазиг давно уже не приезжают ни из Хургады, ни из Каира. Путь неблизкий, да и дороги стали опасны.
Стреляют на дорогах. Война на всех границах – в Сирии, в Ливии, да и тут в Нижнем царстве о покое забыли.
Но холм, поросший травой, засыпанный песком, усеянный обломками гранитных колонн великого храма, зияющий, как ранами, ямами старых археологических раскопов, знать ничего не хочет ни о войне на границах, ни о том, что на проселочных дорогах все чаще появляются банды и грабят грузовики и фуры, нападают на полицейских.
Холм Телль-Баста наблюдает за солнцем, опускающимся за линию горизонта, наблюдает сотней глаз, прекрасных и древних.
Жук скарабей катит неутомимо и шустро вонючий шарик. Катит шарик, пятится задом, суча лапками – по песку, по склону холма, среди травы и по небу, лавируя меж редкими облаками.
Кому-то ведь пришло в голову сравнить ярчайшее ослепительное солнце с этим вот комочком навоза, что так быстро катит жук – скарабей священный!
Солнце – лишь комочек навоза. И Око Ра…
Сегодня оно на закате пугающе великолепно – не замутнено никакими сомнениями, тускло-багрово, исполнено ярости, решимости, тоски и ожидания.
Вот-вот что-то произойдет.
Что-то случится.
И солнце – комочек навоза – всевидящий глаз – это предвкушает и ждет.
На холме Телль-Баста, заброшенном и безлюдном, когда-то в незапамятные времена располагался город, славившийся великим храмом богини-кошки Бастет, которой поклонялся весь Египет.
От него ничего не осталось. Лишь прах, пыль, песок.
Но кошки… ах да, деревенские и просто бродячие… боже, сколько же их здесь? Одна, вторая, седьмая, десятая… более двадцати двух особей.
Кошки приходят сюда на закате, вспрыгивают на обломки колонн. И сидят. Долго сидят. Пережидают закат, краткие сумерки и словно растворяются в темноте ночи.
Но нет, они все еще здесь. Глаза горят, посверкивают в темноте, как угольки.
Кошки бдят. Сидят, не издавая ни звука – не мурлычат, не мяукают, не орут.
Кажется, что и друг на друга они не обращают внимания. Но зорко, зорко следят каждая за каждой. И за всем происходящим вокруг. Как жук – священный скарабей – катит свой навозный шарик, словно солнце по небосклону. Как шуршит сухая трава, как цикада поет, как падают капли со стен храмового колодца.
Девять жизней у кошек.
И они длинные, порой растягиваются на века, на тысячелетия, складываясь, продолжаясь.
Поэтому кошки помнят все.
И они не питаются падалью.
Вон там за холмом в песке валяется обглоданный, выбеленный солнцем скелет. Уже и не поймешь сразу, чей – человека или животного.
Но кошки и ухом не ведут. Им до старых костей нет дела. Но память у них длинная, как все их девять бесконечных жизней. Они помнят причиненную боль. И мстят.
Когда-то давным-давно, когда еще храм Бастет существовал, кошек тут лелеяли и ублажали.
Может, поэтому через столько веков их тянет сюда, на старое место?
Но, возможно, есть и какая-то иная причина. Этот вот багрово-тусклый, исполненный ярости и боли закат, например…
В глуши пустыни, где только радио играет в деревенском магазине, и где-то далеко, очень далеко слышна орудийная канонада, закат сулит что-то важное, что вот-вот произойдет.
И кошки холма Телль-Баста это знают. Они явились сами по себе из ниоткуда поглядеть, как оно все будет.
Одна из кошек молниеносно протягивает лапу к священному скарабею, неосторожно подкатившему свой навозный шарик слишком близко. Выпустив когти, кошка переворачивает жука на спину и разрывает его пополам.
Глава 2
Жизнь девятая, последняя
– Боже мой, я не могу на это смотреть! Кто это сделал? Это такой ужас… чья-то чудовищная злоба… Кто это сделал с ними?! За что?!
Женский вопль разнесся по всей гостинице, по всему «Приюту Любви». Но кричать уже бесполезно, как и взывать о помощи.
Все было кончено. Да, с этой удивительной «Планетой» разделались разом.
Скорченные труппы валялись всюду, словно после газовой атаки.
Пахло смертью. Воняло экскрементами. Агония несчастных, видно, была страшной.
– Кто-нибудь, ради бога, позвоните в полицию! И помогите мне, я… я, кажется, сейчас упаду!
Веру Вадимовну Суркову – бессменного президента «Планеты кошек» – еле успели подхватить коллеги, иначе, хлопнувшись в обморок, она разбила бы себе лицо об угол железной клетки.
А ведь начиналось все прекрасно. Эти два майских дня – суббота и воскресенье – стали апогеем славной истории «Планеты кошек» – клуба любителей элитных пород – абиссинской, бурманской, бенгальской, персидской.
Две недели по всему подмосковному Красногорску радовали глаз красочные рекламные щиты «Добро пожаловать на Международную выставку кошек! Выставка-продажа элитных котят! Лучшие представители пород из двенадцати стран!».
С рекламных щитов на прохожих и уличную суету глазели котята с умильными улыбчивыми мордашками. И от одного взгляда на этих крохотных пушистых малышей становилось тепло и радостно на душе.
Хотелось завести себе вот такого же котенка! Черт возьми, да! Ну конечно же – котенок, и дети всегда просили «мам, ну мам! котеночка», и свекровь, обалдевшая от одиночества и больной щитовидки, всегда намекала, что «если бы вот ей кошечку подарили, то сразу бы стало не так тоскливо дома одной». И муж… он хоть всегда и заявлял безапелляционно, что он «против животных в доме», а тоже при виде такого вот мохнатого клубочка с ушками не устоял бы.
И, рассудив так, прохожий… точнее, прохожая, спешащая по своим делам женщина останавливалась на секунду у рекламного щита, смотрела на котенка и умилялась.
А в первый день выставки, в субботу, городской Дворец культуры просто не вместил всех желающих посетить международную выставку кошек. К кассам выстроились хвосты очередей.
Приходили семьями, с детьми, приходили женщины, подруги, пенсионерки, студентки, приходили школьники, приходили отставные военные, домохозяйки, офисные клерки, продавщицы, парикмахеры, приезжали на автобусах и своих машинах из Москвы – провести отличный день на выставке, посмотреть на кошек со всего света. И, быть может, купить себе во-он того махонького, рыжего, что безмятежно спит в демонстрационной клетке, раскинувшись всеми лапками, показывая миру упитанное пузцо.
И, естественно, клуб «Планета кошек», вот уже почти десять лет базировавшийся именно здесь в подмосковном Красногорске, построивший под одной крышей ветеринарную клинику и гостиницу для кошек с нежным названием «Приют любви», оказался в самом эпицентре выставочной лихорадки.
Именно усилиями клуба международная выставка и была организована. Приехали не только члены клуба, владельцы клубных производителей, но и многочисленные участники выставки со всех концов страны – из Питера, из Ростова, из Нижнего Новгорода, с Урала, из Белоруссии и Украины, из Литвы, Польши и Азербайджана.
И словно населения в эти выходные в подмосковном городе прибавилось. Кафе и рестораны были забиты, две местные гостиницы написали на своих сайтах в Интернете, что «свободных номеров нет». Многие из участников выставки остановились в Москве и в соседних районах Подмосковья – кто у родственников и знакомых, кто в гостинице, кто на съемной квартире. Но своих питомцев многие были вынуждены на время выставки поместить в кошачий «Приют любви», потому что въезжать на съемную квартиру или в номер отеля с кошками категорически воспрещалось.
Владельцы кошек, заявившие об участии в выставке, вместе с программой получали пухлую пачку отксеренных листов, обязательных для ознакомления. Постороннему человеку и разобраться-то не просто, что там написано:
Открытый класс и выше. Литер класс – не менее 3 котят 10–12 недель.
Юниоры.
Кастраты и домашние кошки.
Обязательный перечень требований к представителям породы.
WSF-ринги.
Монопородные ринги – абиссинская, бурманская, бенгальская, персидская, мейн-кун, экзоты.
ВНИМАНИЕ! Продажа котят в одной клетке с животным, заявленным на экспертизу! В одной клетке допустимо не более трех котят при наличии родословных документов.
Котятам моложе 10 недель находиться на выставке запрещено!
Лист регистрации с пометкой и сканированной квитанцией об оплате обязателен!
Просмотр каталога – зал № 2.
На трех и более животных одного владельца скидка 10 процентов.
Рекламный класс для членов клуба БЕСПЛАТНО!
Продажа котят для членов клуба – БЕСПЛАТНО!
Читая всю эту восхитительную специфическую ахинею, члены клуба и участники выставки отлично все понимали. А кто не понимал, тут же доверчиво спрашивал и уточнял в окошке информации. Профессиональный жаргон членов клуба любителей кошек и просто горячих энтузиастов кошачьего дела… да, великого кошачьего дела, могучего международного движения, почти что масонской ложи «Котофей Востока и Запада» радовал ухо непосвященных.
А любопытный праздный народ… простые посетители выставки слонялись по огромному фойе Дворца культуры, тесно заставленному выставочными столами с установленными клетками, и смотрели.
Как там внутри кипит, мурлычет, выгибает атласные спинки, жмурит изумрудные глазки, мяукает, играет с плюшевой мышкой, выпускает когти, облизывает бархатные лапки жизнь.
Никто из посетителей, гостей, участников, устроителей выставки и членов клуба «Планета кошек» тогда и не догадывался, что эта жизнь на самом деле та самая – девятая, последняя.
Фразу о том, что у кошки девять жизней, повторяли на выставке сотни раз. Но что эта вот – девятая и есть, а за нею ничто, пустота, ужас и боль, не догадывался никто.
А может, кто и догадывался. Даже предвкушал. Это еще предстояло выяснить.
В воскресенье на моноринги представителей элитных абиссинской и особенно бенгальской пород, стоивших сумасшедшие деньги, приехали поглазеть, полюбоваться богачи, представители столичной элиты, в основном жены и любовницы.
Возле Дворца культуры на автостоянке припарковались «Ягуары», «Бентли», «Порше» и «Мерседесы».
Моноринг абиссинок очаровал всех своими участниками. Кошки абиссинской породы – этакие маленькие пумы, сочного песочного, медового окраса, с огромными глазами, точно подведенными египетской тушью. Грациозные, изящные, с короткой шелковистой шерсткой.
Клуб «Планета кошек» показал на моноринге лучших своих представителей породы.
Бессменный президент клуба Вера Вадимовна Суркова во время демонстрации породы чувствовала, как на глазах ее закипают слезы восторга. Она обожала абиссинок. Чрезвычайно популярная в Европе и Америке порода еще была в новинку у нас в России. И Вера Вадимовна поклялась, что исправит эту ошибку. И вот такой успех моноринга! И сразу три чрезвычайно удачные сделки для клуба на продажу котов-производителей и кошек-мам!
Моноринг бенгали вызвал вообще небывалый ажиотаж и приток зрителей. Красногорскому ГИБДД даже пришлось перекрывать уличное движение, потому что хвост очереди уже не помещался на тротуаре.
Если абиссинки – маленькие пумы, то бенгальские кошки – это мини-леопарды. Невыразимо прекрасная пестрая пятнистая расцветка. И не поймешь сразу, кто это – настоящая киса или прирученный дикий зверь из джунглей смотрит на тебя мудро и нежно янтарными глазами.
Котят бенгальской породы, стоивших почти что целое состояние, тут же после моноринга приобрели два клуба из Литвы, два с Украины и частные лица – звезда телесериала «Вдвоем по жизни», звезда ледового шоу «Танцы на льду» и певец шансона Мефодий, приехавший в Красногорск на выставку элитных кошек на автомобиле «Хаммер».
С бешено популярным и эксцентричным певцом Мефодием, облаченным в шотландский килт и гусарский ментик с золотым шитьем, Вера Вадимовна имела долгую беседу.
– Вы приобретаете элитного котенка бенгальской породы, молодой человек, но я должна предупредить вас…
– Да это кот всем котам кот! Тигр! Пантера!
– В каждом котенке-бенгали есть гены диких представителей семейства кошачьих, хищников. Это плод скрещивания дикого азиатского кота и…
– Не пудрите мне мозги, мамаша! Сразу говорите, хау мач? Сколько?
– Вы хотите купить одного из лучших представителей породы, жемчужину нашего клуба. Мы надеялись этим котенком пополнить наш клубный генофонд.
– Я плачу двойную цену!
– Но вы берете его в качестве домашнего питомца. И если вы намерены кастрировать его, то…
– Да ни боже мой! – Глаза Мефодия сверкнули, а рыжие усики встопорщились, даже килт заколыхался над голыми волосатыми ногами в носках и тяжелых армейских ботинках. – Да кто вам сказал, мамаша, что я позволю превратить своего кота в евнуха? Какая, к черту, кастрация?! Пусть гуляет где хочет, пусть трахается, сколько и где захочет! У меня дом загородный в Одинцово, участок ого-го, там этих ваших кошек бродячих…
– Трахаться, – Вера Вадимовна кротко улыбнулась певцу Мефодию, – ваш кот будет приезжать к нам в клуб. И, возможно, мы будем делать забор его спермы для искусственного оплодотворения наших клубных чемпионок.
Мефодий сказал «ОК!» подмигнул, как он подмигивал провинциалкам-зрительницам со сцены, и пошел в офис за демонстрационным залом подписывать договор купли-продажи и платить за драгоценного котенка через кассу.
Вот в этот самый миг Вера Вадимовна и почувствовала: нет, не может все так хорошо, так отлично складываться – и выставка, и ринги пород, и перспективы клуба, и вообще будущее, жизнь.
Где-то… где-то есть подвох… а может, и большая беда…
Но жизнь вокруг била ключом, кипела, мурлыкала, мяукала, точила коготки о специальные подставки, шипела на сородичей, тыкалась мордочкой в материнский тугой живот, по привычке ища соски, ходила по-маленькому в специальный кошачий туалет с наполнителем, хрустела кормом, пыталась заигрывать с жизнью в соседней демонстрационной клетке, протягивая к сетке бархатную лапку.
Десятки кошек сидели, лежали, валялись лениво и праздно, спали, притворялись, что спят в демонстрационных клетках и на руках своих владельцев.
Вера Вадимовна почувствовала, как слезы вновь наворачиваются на глаза. Она любила этих удивительных существ. Она обожала кошек. На склоне лет оставшись в одиночестве, она всю себя отдала вот им, клубу «Планета» и гостинице «Приют любви».
Перед окончанием субботнего выставочного дня она сама лично просмотрела списки заявок участников на следующий выставочный воскресный день и по компьютеру проверила наличие свободных мест в кошачьей гостинице. Очень много участников были вынуждены на ночь поместить своих питомцев туда.
Мест, как водится, хватило не всем желающим. Кошачья гостиница рассчитана на тридцать мест. Но лишь в выставочные дни она заполнялась вот так целиком. Семь кошек уже занимали кошачьи домики – это были платные постояльцы, питомцы хозяев, которые уезжали кто в отпуск, кто в командировку.
Двух – кошку и кота – их хозяева как раз планировали забрать утром в воскресенье, а это означало, что в «Приюте любви» освобождалось два кошачьих домика – уютных, из розового плюша. Кроме этого места еще были и в демонстрационных клетках.
«Приют» закрывался в девять вечера, перед этим уборщица кормила питомцев и запирала гостиницу на ночь. Через стену в ветеринарной клинике клуба дежурный ветеринар работал до полуночи и затем лишь выезжал по срочному вызову на дом.
Воскресный выставочный день для Веры Вадимовны должен был начаться в восемь утра. Но в семь пятнадцать ей позвонила дежурная, явившаяся в «Приют любви» на утреннюю уборку и кормежку кошек.
Дежурная не могла говорить – плакала, заикалась от рыданий.
Вера Вадимовна, неумытая, непричесанная, выскочила из дома, ошалело поймала частника на остановке и рванула…
Там, в «Приюте любви» трупы были повсюду – в демонстрационных клетках, в розовых плюшевых кошачьих домиках.
Скорченные, сведенные судорогой тела.
Этот ужасный, ни с чем не сравнимый запах смерти, массовой гибели.
– Освенцим… – рыдала дежурная. – Я дверь открыла, а они все мертвые. Кто же это сотворил… чья же злоба…
Вера Вадимовна еще помнила, как закричала, чтобы кто-то… ну хоть кто-нибудь помог, вызвал полицию.
А потом она уже не помнила ничего, ибо провалилась, как в яму.
Очнулась она в «предбаннике» «Приюта любви». Дежурная и еще какие-то люди – члены клуба и владельцы кошек, Вера Вадимовна не сразу их узнала, так все плыло перед ее глазами, хлопотали вокруг нее бестолково, но активно, пытаясь привести в чувство.
В дверном проеме показались люди в полицейской форме.
Видимо, уже приехал патруль.
И еще там была девушка – высокая и светловолосая.
Вера Вадимовна протянула к ней руку, приняв за следователя, и прошептала:
– Помогите, прошу вас!
Глава 3
Где-то между девятой и восьмой – на грани. Запах валерьянки
В этот майский солнечный воскресный день, точнее утро, Катя Петровская – криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Московской области, капитан полиции особо работать не рвалась и рассчитывала закончить намеченное быстро. А потом на обратном пути набросать на походном ноутбуке статейку для «Криминального вестника Подмосковья» и благополучно скинуть ее по электронной почте.
«Криминальный вестник» окончательно перешел в электронный формат, и это всех его корреспондентов, в том числе и криминального обозревателя пресс-центра ГУВД Екатерину Петровскую (по мужу Кравченко), до безобразия избаловало. Наколотить материальчик стало делом плевым – главное, чтобы факты были убойными, свежими и сенсационными. Если таковых не возникало, годилась любая новая информация. Вот, например, как сегодняшнее событие – открытие в Красногорске новенького, с иголочки, отделения полиции. Почти что праздничное воскресное мероприятие с последующим скромным банкетом.
Съемочная группа пресс-центра ГУВД и Катя во главе нее отправились на машине из Главка в Красногорск к половине девятого утра. А уже в десять Катя намеревалась накатать наспех помпезный материал об открытии отдела милиции и достижениях в области современных технологий на службе правоохранительных органов и по-тихому смыться.
То есть улимонить оттуда. Во-первых, потому что делать в отделении таким великим профессионалам криминального репортажа, как она (!), просто больше нечего. А во-вторых, потому что ее в Москве ждала подружка Анфиса. Да, они договаривались еще в прошлый четверг – встретиться, как только выпадет свободный денек.
Подружка Анфиса Берг, по профессии художник-фотограф, начинала какой-то новый проект, и ей не терпелось обсудить это с Катей. А Катя просто соскучилась по подружке Анфисе. Так давно не виделись. Ради Анфисы Катя и решила улизнуть с работы.
Однако едва лишь они поймали в машине по рации то самое сообщение, эти ее планы сразу испарились.
Они уже поворачивали с Волоколамского шоссе, как в машине телегруппы сработала рация:
Второй экипаж на маршруте? Поступил вызов с Северной Магистральной, одиннадцать. Массовое убийство животных в зоогостинице при ветеринарной клинике. Проверьте вызов. Участковый туда уже направляется.
Голос дежурного по УВД – строгий, деловитый.
Затем еще голоса в рации:
– Что там еще за дерьмо на Северной Магистральной?
– Боюсь, что опять то же самое, как и в апреле. Тут ведь выставка котов вовсю.
– Да знаю я, что выставка, моя благоверная там дежурила вчера. Кто сообщил?
– Хозяйка гостиницы или нет… эти малахольные кошатники, члены клуба.
– Ладно, я уже спускаюсь, скоро буду. Оборудование взял. И скажите Вовке, как увидите, чтобы он в истерику не впадал. А то получится как в прошлый раз.
Массовое убийство… От этой фразы члены телегруппы в машине сразу притихли. А Катя ухватила рацию. Но все, отбой, больше никаких сообщений и переговоров в эфире.
Из диалога она поняла – патрульные говорят с экспертом-криминалистом, который выезжает со своим оборудованием на место происшествия. И нервным тоном просит «сказать» какому-то Вовке, чтобы тот «не впадал в истерику».
Катя раздумывала лишь пару секунд. Массовое убийство… Этакий противный холодок пополз по позвоночнику.
– Ребята, меня завезите, пожалуйста, на Северную Магистральную.
– А как же открытие отделения? – спросил Катю оператор.
– Вы езжайте туда, все отснимете. Я потом приеду с местными сотрудниками и напишу текст.
– А в этой зоогостинице материал для теленовостей.
– Вот именно, – Катя открыла в планшете «карты». – Что-то у вас с навигатором, тут направо надо сворачивать между во-он теми высотными домами. Отделение новое стоит себе и стоит, никуда не убежит от нас. К тому же с Магистральной все равно потом поедут туда – и эксперт, и участковый.
Что называется – логика железная. Никто и не думал возражать. Телевизионщики! Их бог – сенсация для теленовостей!
Два одноэтажных здания приятного фисташкового цвета под крышей из металлочерепицы на самом краю новой улицы – еще толком не обжитой, со строительными заборами и многоэтажными жилыми корпусами, еще не заселенными. Дальше – поле, еще дальше зеленеет кромка леса. На поле специально огороженная площадка для выгула собак.
У зданий фисташковго цвета – несколько машин, в том числе и патрульный «Форд» полиции. Возле него и припарковались.
Катя прочла вывеску: «Ветклиника. Зооотель «Приют любви».
Дверь сбоку открылась, и она увидела патрульных в полицейской форме и услышала громкие рыдания.
Женщина плакала так, словно у нее разрывалось сердце от горя.
Оставив телегруппу объясняться с патрульными, Катя тут же просочилась, ввинтилась буквально внутрь и…
Едва не задохнулась от едкой вони, что ударила в нос, – запах кошачьей мочи, еще какой-то гадости и что-то приторное, разлитое в воздухе, очень знакомое, но в сочетании с запахом смерти бесконечно гадкое.
– Что здесь произошло?
– Вы хозяйка питомника?
Катя в эту минуту даже не поняла, кто ее спросил. В узком коридоре, куда она попала с улицы, толпился народ – в основном женщины, и все они плакали, голосили как по покойнику. На стуле под разноцветными плакатами сидела женщина в ярком желтом плаще – немолодая крашеная брюнетка, явно в обморочном состоянии. Вокруг нее суетились, подносили к носу пузырек с нашатырем, пытаясь привести в чувство.
От нашатыря она вздрогнула, открыла глаза и внезапно протянула к Кате руку, что-то бессвязно бормоча.
– Вы хозяйка? Боюсь, что вы уже не хозяйка. Они там все мертвы. Ни одного живого, – раздался позади мужской голос.
Катя оглянулась. За ее спиной стоял молоденький, хрупкий, как тростинка, участковый. Фуражка на нем – гигантских размеров, как такую только выдали на складе обмундирования, прямо генеральская фуражка. Паренек рыжий и с веснушками. Но сейчас все веснушки словно полиняли, такой он был бледный.
– Я капитан Петровская Екатерина, мы со съемочной группой приехали из Главка на открытие вашего отделения и поймали сообщение о происшествии.
– Лейтенант Миронов. Участковый уполномоченный.
– Лейтенант, что тут случилось?
– Сейчас сами увидите. Если нервы у вас крепкие.
Они пошли по коридору, идеальной чистоты, открыли стеклянную дверь и попали в просторное помещение с высоким потолком, заставленное небольшими клетками, в которых размещались круглые домики для кошек.
А потом Катя увидела самих кошек.
На полу каждой клетки – скорченный труп.
Кошки, коты, взрослые особи и совсем молодые котята. В каждой клетке – мертвец. Катя сбилась со счета.
– Ой, мамочка, да что же это… Может, это вирус какой-то? Чумка?
Участковый Миронов присел на корточки перед одной из клеток с розовым домиком внутри.
На полу клетки валялся труп крупного дымчатого кота в темных полосках и пятнах.
В уголке клетки Катя увидела какие-то красные ошметки. Ей стало дурно.
Она закрыла рот рукой.
Сзади послышался энергичный громкий голос:
– Пропустите, попрошу не мешать!
В зал с клетками вошел еще один рыжий паренек постарше, в полицейской форме, с веснушками, без фуражки, зато с увесистым криминалистическим чемоданом на ремне – походной кримлабораторией.
– Вовка, не сходи с ума! – бросил он участковому с ходу. – И не вздумай сразу к нему ехать. Все равно толку не будет, пока у нас нет прямых доказательств.
Катя поняла – это тот самый эксперт-криминалист из рации. А участковый – тот самый Вовка. Лейтенант Миронов. Мальчик-одуванчик.
– Убью его! Убью эту гадину.
Мальчик-одуванчик вскочил, точно подброшенный пружиной, и схватился за кобуру.
Он ринулся назад к выходу.
– Вы кто по званию? – гаркнул эксперт опешившей от неожиданности Кате.
– Я? Я к-капитан.
– Так скомандуйте ему, меня он не послушает! Остановите его, не видите, он на все готов, сейчас рванет к нему и пулю в лоб!
– Лейтенант Миронов! – закричала Катя во всю мощь своих легких. – Вы что себе позволяете! Спрячьте оружие.
Участковый обернулся. Оружие табельное, впрочем, он так и не достал.
– Остынь, братишка.
Сказал эксперт мягко, и тут Катя поняла, что участковый и криминалист – братья: младший и старший.
В кошачью мертвецкую с розовыми домиками вошел патрульный.
– По какой статье? – спросил он. – Опять как в тот раз? Жестокое обращение с животными и уничтожение имущества?
– Других статей для этого пока не изобрели, – ответил участковый Миронов, он взял себя руки – бледный, тоненький, как былинка. – Сколько кошек погибло? Успели опросить?
– Главная ихняя президентша клуба еще пока не коммуникабельна и не транспортабельна, – оповестил патрульный. – Можно сказать, шок у нее от потрясения. Там владельцы съезжаться начали, эти, которые с выставки, сюда рвутся в зал. Рыдают.
– Не пускать никого, я осмотр делаю, – велел эксперт-криминалист. – Так сколько же тут всего было кошек?
– Вот я узнал, – подошел второй патрульный, сверяясь с блокнотом. – Гостиница кошачья на тридцать мест. Семь котов у них по договору на постое, плюс эти, которые с выставки, плюс они места дополнительные выделили. Так что всего где-то тридцать… нет, тридцать четыре.
– Считай, – велел эксперт.
И патрульный пошел вдоль клеток.
– Это вот что, по-вашему?
Катя, втайне уже мечтающая о том, как бы поскорее выбраться из этого могильника на свежий воздух, поняла, что участковый обращается к ней.
Он взял у брата-эксперта резиновые перчатки, открыл клетку кота и пинцетом подхватил те самые кровавые ошметки, на которые было тошно смотреть.
– Я не знаю, – Катя отшатнулась от пинцета.
– Это куриная печенка. А запах? Нет, вы понюхайте.
И нюхать нечего – та же знакомая вонь, в сочетании с запахом смерти просто убийственно мерзкая.
– Ой, да это же валерьянка! – воскликнула Катя.
– То-то и оно, умно придумано. Куриная печенка в виде приманки, да еще валерьянкой полили. Вот они все и сожрали. Все до одного сожрали приманку, никто, никто не отказался. Такое лакомство. Приманкой их всех и потравили.
– Яд? – Катя смотрела на остатки куриной печени уже более спокойно. Раз определили, что это не чьи-то кошачьи внутренности, то…
– Заберем на экспертизу, проверим. Кажется, использован стрихнин, – сказал эксперт, забирая у брата-участкового пинцет с образцом-вещдоком.
– Кто же до такого додумался?
– Кто… хитрый, умный безжалостный гад, – сказал участковый. – Гадина проклятая.
– Вы знаете, кто это сделал?
Но Катя не получила ответа.
– Тридцать три! – донеслось из конца зала. Это патрульный известил о количестве погибших животных. – И дверь на лестницу в подвал настежь. Я пойду проверю.
– Я с тобой, подожди, – участковый заспешил к патрульному.
Брат-эксперт остался в зале продолжать осмотр.
– Даже если отыщем прямые доказательства, – сказал он, – много ЕМУ все равно не дадут.
– Кому?
Но Катя и в этот раз не получила ответа на свой вопрос. Стеклянная дверь из коридора с грохотом открылась, и, несмотря на сопротивление патрульного, в зал с клетками вошли две женщины.
Та самая пожилая брюнетка в желтом плаще и…
Катя решила сначала, что с ней ее дочь – высокая, под метр девяносто, стройная, тонкая, длинноногая, рыжая, на аршинных каблуках, в цветных молодежных легинсах, алом коротеньком тренче и широкополой шляпе.
Но вот свет из окна упал на ее лицо, и сразу стало ясно, что великолепные рыжие волосы, рассыпавшиеся по плечам – это парик. У женщины с фигурой двадцатилетней девушки было лицо шестидесятилетней – густо, ярко, профессионально накрашено. Но морщины и пигментные пятна сквозь тон и пудру проступали лишь резче, а подведенные тушью глаза слегка косили.
– Я должна их увидеть! Пустите меня к ним! Они мои дети… О, что же это такое… за что? Кому они что сделали плохого?!
Брюнетка в желтом плаще дотрагивалась до клеток с мертвыми кошками.
– Мертвые все…
– Вы председатель клуба? – спросил ее эксперт.
– Она президент клуба и хозяйка гостиницы, а ветклиника у клуба на паях с банком, – ответила прокуренным басом рыжая шестидесятилетняя красотка в шляпе. – Верочка, ну успокойся, не убивайся ты так!
– Не уберегли мы их, нам их доверили, а мы их не уберегли!
– Какой тут у вас режим работы? – спросила Катя.
Вера Вадимовна Суркова обернулась к ней:
– Помогите нам, умоляю вас! Найдите того, кто это сделал.
– Мы найдем, – пообещала Катя.
Конечно, не ее дело – чужой в Красногорске – раздавать вот такие обещания. Но эта женщина сказала «умоляю вас».
– Как работает персонал? Сколько у вас народу котов обслуживает?
– Дежурная утром приходит в семь, убирает клетки, кормит животных, а в четыре ее другая девочка-волонтер сменяет. Та до девяти. Она тут все потом закрывает на ключ.
– А ночью?
– Ночью? Нет, кого ночью работать заставишь, это к тому же двойная оплата. Клуб так по миру пойдет, – громыхнула басом красавица в шляпе.
– Как называется клуб?
– «Планета кошек».
– И, значит, у вас нет никакой охраны ночью? – допытывалась Катя.
– Это ж кошки, а не туристы, – хмыкнул эксперт. – Какая охрана кошкам, это не банк. Тут у них и камер нет. Гражданочка президент, а замки, что с замками?
– Ничего, дежурная своим ключом открыла дверь, как обычно, сегодня утром, она мне так сказала, – Вера Вадимовна смотрела на розовые домики.
– А что у вас в подвале?
– Холодильник и так, всякий хлам от стройки остался.
– А холодильник для чего?
– У нас же ветклиника, все бывает, усыпляем животных и, ну вы понимаете… пока ждем утилизацию, туда складывают, в холодильник, до похорон и кремации.
– Подвал всегда заперт?
– Конечно!
– А у кого ключи?
– У меня, у дежурной. И у волонтеров, которые приходят помогать ухаживать за кошками. Они ключи у дежурной берут.
– У каких еще волонтеров? – это спросил участковый Миронов.
Они с патрульным, запыхавшиеся, в известке и пыли, вернулись в зал.
– У меня, например, я волонтер. Я тут подрабатываю уборщицей, – гордо, с вызовом, сказала шестидесятилетняя красотка в шляпе. – А что? Пенсия-то фиговая. Моему Бенедикту на кошачьи консервы не хватит этих грошей.
– И сейчас запасные ключи при вас? – спросил Миронов.
Красотка порылась в сумке и достала ключи.
– Пожалуйста, я как раз сегодня дежурной хотела отдать.
– Как ваши фамилия, имя, отчество?
– Это наша Василиса! – воскликнула Вера Вадимовна Суркова. – Она моя ближайшая подруга.
– Василиса Одоевцева. Пенсионерка. Живу тут, в Красногорске. Высотные дома.
Участковый Миронов забрал у нее ключи, записал имя, фамилию и сказал:
– Там обе двери настежь в подвале – сюда, наверх, и входная. Замок на входной двери сломан.
– Ох, час от часу не легче, – Василиса всплеснула руками. – Но дверь в подвал мы всегда запираем.
– Я знаю, – мрачно сказал участковый Миронов, – так какой тут у вас распорядок дня для кошек? Во сколько вчера дежурная все закрыла и заперла?
– В половине десятого. У нас ринги на выставке кончились в шесть, потом пока оформляли документы на продажу котят, пока с новыми владельцами договаривались, затем я список постояльцев смотрела – на одну ночь иногородние владельцы нам своих питомцев оставили до воскресенья, до сегодня, то есть, до демонстрации. Они все уже там, за дверью. Я не знаю, что им говорить, как смотреть людям в глаза. Я не уберегла их кошек! Что теперь будет? Как мы возместим все убытки? Все, что за выставку клуб заработал, уйдет на возмещение, даже больше… мы разорены… Придется наших чемпионов продавать другим клубам, отдавать наши бесценные сокровища, наш генофонд.
Вера Вадимовна заплакала, как ребенок.
– И гостинице каюк, – мрачно изрекла Василиса. – Кранты «Приюту любви». Кто теперь сюда кошку отдаст хоть на час?
И тут лишь Катя заметила красочный рекламный плакат на стене над столом дежурной.
Гостиница для кошек «Приют любви». Оказывает услуги по временной передержке. Все кошки содержатся в индивидуальных номерах. Все удобства, полный комфорт! Наши маленькие друзья нуждаются в том, в чем и мы, – заботе и ласке, тишине и покое. В «Приюте любви» все условия для полноценного кошачьего отдыха. Чистый воздух Подмосковья. Ветеринарная помощь. Квалифицированные советы по уходу от специалистов клуба «Планета кошек», неоднократно отмеченного международными призами!
– Вынужден вас спросить, вы сами кого-нибудь подозреваете? Кто вам такое мог устроить? Может, зависть к клубу, конкуренты? – спросил участковый Миронов.
– Да нет, что вы, кто на такое злодейство способен! Ну, конечно, успехам «Планеты кошек» завидовали, и недоброжелателей хватало, и завистников. Но это же обычное житейское дело, в порядке вещей – людская зависть. А тут орудовал какой-то живодер! Убийца! – кроткая интеллигентная Вера Вадимовна сжала кулаки с наманикюренными ногтями. – Это запредельная жестокость. Разумеется, есть люди, которые кошек не любят, у которых аллергия на шерсть. Но чтобы вот так вломиться и разом прикончить всех… всех наших обожаемых деток, пушистых, нежных…
Она снова заплакала, а участковый Миронов засопел. По его лицу Катя поняла – он задал чисто риторический вопрос о «подозрении». Ответ на него его не интересовал. Потому что у него – своя собственная версия происшедшего. Он с ней в «Приют любви» явился.
«Конечно, послали мальчишку участкового на такое дело. И второго мальчишку – эксперта. Это же кошки, не люди, – Катя бережно повела Веру Вадимовну к выходу. Ей самой не терпелось покинуть «Приют любви» и наконец глотнуть полной грудью «чистого воздуха Подмосковья». – Послали на вызов новичков. Из розыска никто не приехал, все, кто в воскресенье дежурит, на открытии нового отделения».
Очутившись за дверью зала, Катя вместе с Верой Вадимовной и красавицей Василисой сразу же оказалась в плотном кольце безутешных, разъяренных, рыдающих владельцев кошек, в одночасье лишившихся своих питомцев.
Что там творилось, словами не описать. Но и смотреть на этот скандал сквозь слезы Катя не собиралась. Телевизионщики быстро отсняли материал, они уже хотели ехать в отделение полиции, как внезапно внимание Кати привлекла новая посетительница «Приюта любви».
Женщина – крашеная блондинка лет тридцати пяти в строгом изящном сером костюме и плаще, который она держала в руке. Она приехала на черном «Вольво» с шофером. На таких машинах обычно разъезжает начальство. Катя и приняла ее за местную начальницу, однако все оказалось не так.
– Что здесь творится? Тут что, пожар?
– Дарья Олеговна, пожалуйста, одну минуту, выслушайте меня. Я сейчас вам все объясню. У нас огромное несчастье!
Тон у молодой дамы властный, а вот голос Веры Вадимовны, сраженной горем, шелестит, как сухая трава.
– Я приехала за Маркизом. Обещала в девять, но у нас самолет опоздал. Сами понимаете – ночной рейс из Владивостока.
– Дарья Олеговна, казните меня, но вашего Маркиза больше нет.
– Как это нет? Убежал, что ли?
– Мертв. У нас тут массовое убийство. Все кошки… все наши питомцы погибли.
– Мертв? – Дарья Олеговна приподняла тонко выщипанную бровь. – То есть сдох, что ли?
Вера Вадимовна смотрела на нее, и слезы катились по ее щекам.
– Ничего себе. Ну что же… земля ему пухом, маминому котику, – Дарья Олеговна переложила плащ с руки на руку. – Может, это и к лучшему.
– Как же так?!
– Я ведь все время на работе, в командировки летаю постоянно. Я занятой человек. А тут вдруг после смерти мамы на меня сваливается этот старый кот, который постоянно везде гадит. Я уж думала, как от него избавиться. Но усыпить… это как-то негуманно, мама души в нем не чаяла. Мучилась целый месяц с ним, вам вот пристроила на время командировки. А раз уж так вовремя сдох, то… – Дарья Олеговна улыбнулась.
И улыбка эта в «Приюте любви», насыщенном смертью и слезами, показалась всем, кто ее видел, такой…
Катя отвернулась и пошла к машине. Пора ехать снимать новое отделение полиции и достижения в области современных технологий.
– Надеюсь, Вера Вадимовна, ваш зооотель похоронит кота за свой счет, – донесся до нее резкий веселый голос Дарьи Олеговны. – Вы меня очень обяжете, всем моим хлопотам конец.
Глава 4
Задолбыш
В новеньком, с иголочки, отделении полиции телегруппу из Главка ждали с ревнивым нетерпением.
Катя радовалась: в кои-то веки от камер и ее вопросов не отмахиваются, как от назойливых мух, бывалые профи. Интервью записывалось, снималось обстоятельно, чинно-благородно, с демонстрацией помещений нового отделения, пахнувших ремонтом, отлично оборудованной дежурной части, компьютеров и мониторов уличных камер.
А записав на диктофон все эти победные реляции, Катя снова увидела участкового Миронова. Он шел по коридору за начальником и что-то горячо ему доказывал, потрясая составленным протоколом.
– Нет, нет и еще раз нет. Без доказательств за ордером мы не поедем, – начальник остановился и оборвал тираду лейтенанта на полуслове, зычный бас его разнесся по всему новехонькому отделению полиции. – В тот раз в апреле пошли у тебя на поводу, послушали твою идею фикс. И что получилось? Ничего. Пшик без доказательств.
– Но я запись его в блоге читал! Свежую, вчера ночью появилась!
– В Интернете? И это все, что есть? Где доказательства, я спрашиваю, ты вот только что с места происшествия, из этой гостиницы «Кошкин дом», нашел прямые улики, что это его рук дело?
– Будет экспертиза…
– И она докажет наличие яда, хорошо, а ты нашел доказательства того, что он там был ночью?
– Пока нет, но я голову даю на отсечение, что…
– Никакого ордера на обыск нам повторно не дадут. В прошлый раз с обысками облажались. Нашли что-нибудь? Я тебя спрашиваю? На нем нашли? Следы бензина на одежде, на руках? В квартире, в гараже? Все ведь проверили. Он чистый оказался полностью. А я потом на совещании фонда «Правопорядок в действии» устал на возмущенные вопросы отвечать. Его отец – уважаемый человек, благодаря его усилиям дружина возрождена и активно нам помогает. Мы не можем вот так бездоказательно позорить его честное имя, третируя его сына. Я не знаю, Миронов, что у вас с этим парнем, может, неприязнь, может, он у тебя девицу увел, вот ты на него зуб и точишь.
– Его девицы пока не интересуют, – мрачно изрек лейтенант Миронов. – К счастью для нас. Но подождите, все впереди. Собаки бродячие, кошки – это только начало. Разминка перед большой кровью.
Начальник посмотрел на него, помолчал:
– Ступай и займись своими непосредственными обязанностями – сбором доказательств по преступлению. В понедельник все материалы представишь следователю. Дело возбудим, как и в прошлый раз.
И начальник пошел встречать «отцов города», приехавших полюбоваться на новое отделение.
Лейтенант Миронов остался один. Катя подошла к нему.
– А что тут было в апреле? – спросила она.
– Приют для бродячих собак сгорел. Поджог.
– У вас, лейтенант, есть конкретный подозреваемый?
– Есть. А что? – спросил он с вызовом.
– Начальник ваш прав. Одних голых подозрений мало. Нужны доказательства.
Лейтенант Миронов открыл дверь первого попавшегося пустого кабинета, кивком пригласил Катю, достал из кейса планшет Galaxy.
Пальцы его летали, едва касаясь экрана – участковый вовсю дружил с компьютерными технологиями.
– Вот, это что, вам не доказательство?
Лунная ночь. Смотрел на луну и на кровь. Кровь черная в лунном свете. Но пахнет все так же. Меня это дико заводит. Я весь полон радости и силы, я чувствую, что я живой!
Катя увидела запись в блоге или, может, в ЖЖ – Живом Журнале.
– И что это такое?
– Это он написал уже под утро, когда там, в «Приюте», все уже было кончено. Кошки сдохли.
– Но это лишь запись в блоге. И тут говорится про кровь, а не про яд стрихнин и не про куриную печенку, политую валерьянкой.
Лейтенант Миронов выключил планшет.
– Вы в Главк сейчас? – спросил он. – Подбросьте меня до МКАД, тут недалеко.
Катя смотрела на его лицо – веснушчатое и полное отчаянной решимости.
Она молча кивнула.
Погрузились в машину и поехали. Лейтенант Миронов дважды показывал, куда поворачивать. МКАД, огромные высотные дома посреди чистого поля – обычный пейзаж подмосковных новостроек.
– Вот здесь я выйду, спасибо, – сказал он, кивнув на пятнадцатиэтажный жилой дом с застекленными лоджиями и белыми телевизионными тарелками чуть ли не на каждой.
– Вы не против, если я и оператор пойдем с вами, – спросила Катя. – Возможно, снимем задержание по «горячим следам», а?
Она лукавила. Ей просто не хотелось сейчас отпускать туда… куда бы то ни было этого взрывного мальчишку одного. Она еще помнила ту сцену в «Приюте любви», когда его брат-эксперт просил ее, как старшую по званию, остановить его.
Мы коллеги. Мы должны помогать друг другу хотя бы в том, чтобы не наломать дров в горячке.
Дверь подъезда с домофоном. Участковый Миронов не стал звонить в квартиру – пустите нас, мы из полиции, сразу набрал код, словно бывал прежде в этом доме неоднократно.
На лифте поднялись на двенадцатый этаж. Лейтенант Миронов позвонил в квартиру.
Сначала долго никто не открывал. Потом дверь открыли, – Катя поняла, после изучения на мониторе домашней камеры, без глупых вопросов: кто там?
В дверном проеме возникла фигура – мужчина высокого роста атлетического сложения – блондин с белесыми ресницами и бровями, этакий викинг во плоти – в домашних тапочках, с газетой. Под футболкой перекатываются бугры накачанных мышц, как у штангиста-тяжеловеса.
– А, Вова, это ты. Ну здравствуй, Вова.
Голос у мужчины – спокойный, низкий, приятный. Да и внешность – очень даже приятная мужская внешность. Этакий «настоящий полковник», казак, орел удалой.
– Ваш сын дома? – спросил сухо лейтенант Миронов.
– Он на работе.
– Сегодня воскресенье.
– Музей по воскресеньям открыт, – мужчина усмехнулся. – Должен знать.
– Где ваш сын был сегодня ночью?
– Где? Конечно же, дома. Со мной. Он у меня по клубам ночным не шляется, как некоторые.
– Сегодня ночью убили всех кошек в зооотеле «Приют любви»…
– Ах ты, беда какая. А при чем тут мой сын?
Катя, помалкивавшая, лишь украдкой показывавшая оператору – снимай, снимай – видела их лица, их взгляды, сверлившие друг друга.
– Передайте вашему задолбышу, дядя Коля, что я все равно его достану. Рано или поздно.
– Передам. А ты, сопляк, запомни – еще раз явишься ко мне вот так, спущу тебя с лестницы. И не посмотрю, что ты теперь форму надел!
В лифте Катя спросила:
– Так это его сын ваш главный подозреваемый? Но отчего вы так уверены, что это его рук дело?
Лейтенант Миронов обернулся к ней:
– Потому что я точно знаю. Он и раньше это делал. Еще пацаном. Мы вместе росли, даже какое-то время дружили. Так вот он на этом повернут. Калечил собак, вешал кошек. Однажды затащил меня в старый гараж и хотел, чтобы я тоже… чтобы составил ему компанию. Я его тогда чуть не убил.
– И вы уверены, что он продолжает?
Лифт остановился. Лейтенант Миронов вышел.
– Я читаю его, – сказал он. – Я взломал его блог.
Глава 5
Мечты о кресле аудитора
Дарья Олеговна Юдина – хозяйка персидского кота Маркиза, нашедшего свою смерть, как и прочие кошки, в «Приюте любви», прямо из зоогостиницы на служебной машине поехала в свою квартиру в Красногорске. Она оставила там часть вещей, которые брала с собой в командировку во Владивосток, и на машине же отправилась в Москву, на квартиру своих покойных родителей в Романовом переулоке.
Дарья Юдина в свои тридцать пять уже была боссом. По самым скромным ее расчетам примерно через год ей светило место старшего аудитора Счетной палаты, а в будущем, как знать, возможно, и кресло министра экономики.
Ее отец Олег Юдин был министром финансов в правительстве «реформаторов». Конечно, много лет с тех пор прошло, и отец давно уже на Кунцевском кладбище упокоился, и мать умерла два месяца назад. И эта вот родительская шестикомнатная квартира в правительственном доме в Романовом переулке теперь числится за ней, Дарьей Юдиной. И своя жизнь летит, как на парусах, – Финансовая академия, два года учебы в школе бизнеса в Лондоне, специализация на финансовых сделках с предметами искусства, год стажировки в администрации аукциона «Сотбис», работа в Министерстве финансов в Москве, работа в финансовом управлении аппарата правительства.
И вот новый поворот карьеры – Счетная палата, должность: ведущий эксперт по финансовым вопросам при главном аудиторе. Жизнь, расписанная на месяцы вперед. Командировки, ответственные поручения, генеральные проверки исполнения статей бюджета, целевого использования средств и законности расходов. У нее была железная хватка и мозги, как компьютер, – это Дарья всегда знала о себе сама. И она гордилась собой.
В квартире родителей, а теперь ее собственной, в Романовом переулке, где жили все эти красные маршалы и командармы, Дарья скинула плащ в огромной прихожей с лосиными рогами над большим электрическим камином с антикварными часами. Аккуратно поставила сумку с багажом в шкаф – потом домработница разберет все, что в чистку, что в стирку. И пошла в ванную. О горячем душе она мечтала всю дорогу из аэропорта в Красногорск, в этот идиотский зооотель.
Кот Маркиз сдох. Наконец-то! Персидский, страдающий ожирением, глухой придурок – любимец матери уже никогда больше не будет встречать ее у порога, мяукая басом и требуя кормежки.
Кот Маркиз достался ей в наследство вместе с роскошной квартирой, мебелью, материнскими бриллиантами, картинами, этими вот уродливыми лосиными рогами в прихожей и всем, всем, всем, что входило в имущество бывшего министра финансов, слишком рано умершего от рака, чтобы превратиться в миллиардера.
О том, что отец ее, занимая такую должность, так и не стал олигархом, Дарья Юдина не жалела. А бывший муж вообще был не способен ни зарабатывать, ни работать, лишь мотаться по ночным клубам, снимать девок, летать на выходные в Майами и жрать наркотики. Дарья выдержала хаос супружества недолго и послала мужа к черту. Он мог стать помехой в большой карьере. Все прочие помехи Дарья давно устранила из своей жизни.
А вот кот Маркиз… О, эта тварь достала ее почище бывшего мужа! Оставлять его в квартире было сущей мукой. После смерти матери кот… нет, бросьте, коты этого не понимают… Как он мог догадаться, что его прежняя хозяйка умерла в больнице, не приходя в сознание? Ни черта он не понял, такое котярам недоступно. Однако после смерти матери он резко изменился – обычно аккуратный по жизни, он напрочь забыл дорогу к своему кошачьему туалету. И делал свои дела, где хотел. Домработница постоянно металась по квартире с тряпкой, порошком и пятновыводителем. Пару раз, улетая в командировки, Дарья оставляла Маркиза и домработницу наедине. Из этого ничего путного не вышло – лишь грязь и вонь.
И тогда она решила сдавать кота на передержку в кошачью гостиницу – пусть там за ним дерьмо убирают.
И вот наконец-то она от него избавилась. Какой-то доброхот постарался – подсыпал этому толстому говнюку стрихнин!
Стоя под горячим душем в ванной, наполненной паром, Дарья Юдина напевала веселую мелодию.
Потом вытерлась насухо, закуталась в чистый махровый халат, прошлепала босыми ногами на кухню, достала из холодильника мятный сироп, лимон, извлекла из бара бутылку рома и сделала себе свой фирменный юдинский мохито.
Смакуя коктейль, она размышляла о том, что ей предстоит на следующей неделе. Во-первых, отчет о состоянии дел во Владивостоке. А затем эта новая проверка, о которой они разговаривали с главным аудитором накануне командировки.
– Потребуется весь ваш немалый профессиональный опыт, Дарья Олеговна, и ваш такт. И одновременно ваша твердость и смекалка настоящего профессионала, которому не надо ничего разжевывать буквально, а стоит лишь намекнуть. Мы действуем в рамках закона и проверяем целевое использование средств. Но это не министерство и не банк, это более тонкая материя. Поэтому, учитывая ваш опыт стажировки в менеджменте такого аукциона, как «Сотбис», я принял решение поручить эту проверку вам.
Вот так же веско и многозначительно разговаривали с ней, поручая в прошлый раз проверку бюджетных расходов на реконструкцию Большого театра. И она с этой работой прекрасно справилась.
Ну что ж, а теперь этот вот Музей. Музей, как всегда именует его он, тот, кто больше не хочет ее знать. Тот, кто порвал с ней все связи.
Дарья залпом выпила остаток мохито.
Финансовая проверка реконструкции Большого театра была первой ступенью к креслу старшего аудитора. Эта вот новая большая работа – ступень вторая и последняя. Музею исполняется сто лет, и, естественно, в год такого юбилея никто не желает никаких недоразумений. Поэтому призывают ее, кристально честную, с немалым опытом, железной хваткой и умом. Она проведет эту проверку с блеском, и если всплывут какие-то нужные факты по поводу приобретения коллекции… той самой спорной коллекции, о которой шла речь в кабинете главного аудитора, она их задокументирует, не бросив ни на кого ни малейшей тени. Сделает все так, как от нее требуют. Просто вспомнит, что необходимо, что сквозило между слов в том разговоре.
Она это умеет, она постарается.
Продолжая напевать про себя, Дарья собрала ставшие ненужными в квартире – пластиковую миску для корма, поилку, наполнитель для кошачьего туалета, щетку, полную шерсти, когтеточку, байковое одеяльце и коврик-подстилку, еще хранившие запах кота Маркиза, и с наслаждением спустила все это в мусоропровод.
Холодильник полон, домработница накануне закупила, как обычно, все продукты по списку. Но даже омлет готовить Дарье Юдиной после многочасового ночного перелета было лень. Она оделась в джинсы и ветровку и отправилась на улицу. В «Романов-синема», что как раз напротив ее дома, на первом этаже – отличная итальянская траттория. Там Дарья и решила позавтракать… нет, уже, пожалуй, пообедать в этот солнечный майский воскресный день. Она часто обедала одна в кафе в выходные. Одиночество не пугало ее, порой угнетало, но она умела с этим справляться. Вот уже пять лет, как у нее не было мужчины, не было любовника, на романы и даже обычный секс просто не хватало времени, работа, карьера съедали все без остатка. Когда плоть, тело требовало свое, когда хотелось чуть ли не до смерти, Дарья брала с полки в ванной вибратор и забиралась с ним в постель. Но сегодня, усталая после самолета, она желала лишь одного – сытно, вкусно поесть, а затем завалиться спать.
Никаких траурных панихид по коту Маркизу.
Все предать забвению. Как говорится – прах к праху.
Дарья Юдина гордилась своими талантами, в частности – умением все помнить. Но некоторые вещи… да, некоторые эпизоды она приказывала себе выбросить из памяти навсегда.
Глава 6
«Порося с хреном васаби»
«Дядя Коля» – отец «задолбыша», с которым взбешенный лейтенант Миронов так и не удосужился познакомить Катю, в обычной жизни именовался Николаем Григорьевичем Тригорским.
День его после утреннего неприятного инцидента прошел нормально, без эксцессов.
Николай Григорьевич Тригорский работал на двух работах – на одной сутки через двое, на другой – сутки через трое. Однако сегодня – воскресенье, выпал, что называется, «обоюдный» выходной. Николай Григорьевич посмотрел футбол по телевизору, убрал, пропылесосил квартиру – всю, за исключением комнаты сына, и с пяти часов занялся приготовлением молочного поросенка, которого он планировал запечь в новой духовке как раз к ужину, к возвращению сына с работы.
Без четверти восемь по квартире разносился бесподобный аромат воскресного жаркого. А Николай Григорьевич с нетерпением поглядывал на часы. Сын с работы являлся в восемь. Там в Москве музей от метро в двух шагах, одна пересадка, ну если на конечной станции автобуса подождать, вот и получается – 20.00.
В одну минуту девятого раздался снизу звонок домофона. Сын Михаил… сам он предпочитал именовать себя Майк, но Николая Григорьевича это возмущало. Какой, к черту, Майк – Михаил, Мишка – самое русское имя. Николай Григорьевич нажал на кнопку домофона и ждал, пока сын поднимется на лифте и отопрет дверь своим ключом.
Взрослый… взрослый мужик уже, работает, а ключи от квартиры постоянно теряет.
Но в этот раз сын ключа своего не потерял. Отец смотрел, как тот снимает ветровку и кроссовки в прихожей.
– Здравствуй, папа.
– Здравствуй. Как на работе?
– Как обычно. Ой как вкусно пахнет! Это гусь?
– Порося, – Николай Григорьевич смотрел на сына.
Высокий вымахал. Волосы длинные. Постричь бы не мешало аккуратно, коротко на армейский манер. Можно, конечно, приказать: марш в парикмахерскую! Но уж больно хороши волосы – густые, светлые, как лен, мягкие такие. И ему идет даже – что-то этакое старославянское, былинное сразу на ум приходит.
Нет, ладно, пусть ходит обросший, длинноволосый. Предки наши тоже особо-то не постригались, ремешком на лбу кудри прихватят, вот и хорошо.
– Ты зажарил поросенка? – спросил сын.
– Воскресенье, – Николай Григорьевич усмехнулся. – День божий, людям на радость.
Гуся и поросенка привезли из Твери приятели отца по городскому фонду «Правопорядок в действии. Помощь правоохранительным органам». Угостили от души.
– Мой руки, и за стол. Да… перед тем как ужинать… нет, после. После ужина…
– Что, папа? – сын шел в уборную.
– Ты не убрался в своей комнате. И я не стал там убирать, пылесосить. На полу вещи раскиданы, грязные носки.
– Я торопился, боялся опоздать на работу.
– После ужина все приберешь. Чтоб был идеальный порядок.
Идеальный порядок… эта фраза – любимая у Николая Григорьевича Тригорского. Он порой повторяет ее по десять раз на дню – и на первой своей работе, и на второй – подработке, и в кругу товарищей – бывших военных и казаков из столичного объединения казачества. И всегда эта фраза к месту по делу.
Должен быть идеальный порядок.
Установим идеальный порядок.
Идеальный порядок – это первостепенно.
Когда-то давно эту фразу Николай Григорьевич повторял и своей жене. Но жена ушла от него, едва лишь сыну Мише исполнилось тринадцать. И с тех пор в семье Тригорских про нее не упоминали.
Пока сын плескался в душе, Николай Григорьевич открыл новенькую электрическую духовку и извлек противень с жареным поросенком.
Какая же красота!
И создал же господь такую красоту – жареного порося!
Из холодильника Иван Григорьевич достал пакет виноградного сока и клюквенный морс. Спиртного он не употреблял. Даже пива в рот не брал. Товарищи по фонду, знакомые на работе удивлялись – как такой здоровый мужик совсем это дело не уважает?
– Уважаю, – отвечал Николай Григорьевич. – И всегда хорошую компанию поддержу. Но свое я уже выпил. У меня сын взрослый.
Михаил… нет, все же привычнее для него имя Майк Тригорский никогда не видел своего отца не только пьяным, но даже выпивши. Да и сам, глядя на отца, никогда не испытывал желания купить в магазине и «высосать» до дна банку пива.
В маленькой кухне за накрытым столом царили оживление и возбуждение.
– Хорош? – спросил отец, кивая на противень с «порося».
– Вкусный, с корочкой, пап, да?
– Прожарился ли, я его на три часа на 180 градусов ставил. А внутри-то знаешь что? В брюхе-то?
– Кишки. – Майк Тригорский налил себе морса и сел за стол.
– Каша гречневая. Самая что ни на есть правильная солдатская, походная еда. Каша, сынок, жиром свиным пропиталась. Сейчас язык проглотишь. Ну, откуда порося начнем – с жопки или с головы?
Тут надо заметить, что Николай Григорьевич никогда не ругался при сыне матом. Вообще дома бранных слов не употреблял. Но слово «жопа» было его любимым крепким словцом – он даже доказал это со словарем: литературное слово, сам Лев Толстой его в книге употреблял. Значит, можно.
Часто, когда они смотрели по вечером телевизор с сыном, Николай Григорьевич изрекал:
– Наворовал, а теперь интервью раздает, жопа толстая.
Или:
– Все поет, старуха, ей в гроб ложиться пора, а она все на эстраде жопой вертит.
Или:
– Тоже мне мода, девки совсем раздетые, жопу уже прикрыть нечем стало.
– С головы, пап, – Майк Тригорский разглядывал жареного поросенка, переложенного отцом на большое блюдо.
Николай Григорьевич выскреб ложкой из брюха поросенка ароматную, истекающую жиром гречневую кашу, разложил по тарелкам. Затем достал из ящика разделочный нож и одним мощным ударом обезглавил поросенка.
Бац!
– Слушай, совсем забыл, а ты хрен купил?
– Да, возле метро в магазине. Подожди, сейчас.
Майк слетал в прихожую – только льняные волосы развевались по плечам и выставил на стол баночку с хреном.
Николай Григорьевич глянул на нее и нахмурился.
– Почему хрен зеленый?
– Это васаби, пап.
– Я тебя спрашиваю, почему хрен зеленый?!
– Это же васаби, японский хрен, он такой и должен…
– А что, русского хрена в магазине нет, что ты японский покупаешь?
– Да он же тоже русский, вот смотри, у нас изготовлен, то есть не у нас, а в Белоруссии.
Николай Григорьевич сгреб баночку и придирчиво стал разглядывать этикетку. Убедившись, что сын не лжет, отвинтил крышку.
– В следующий раз бери со свеклой.
– Хорошо, папа.
Николай Григорьевич рассек головешку порося разделочным ножом – точнехонько по середине пятачка и положил порцию сыну, отрезал еще прожаренной мякоти с бока.
– Вкусно, папа!
– Вот и хорошо, что вкусно, сынок. Между прочим, сегодня утром приходил к тебе…
– Кто?
– Ну этот… задолбыш… Миронов. Опять двадцать пять.
Майк Тригорский перестал жевать, уставился на отца.
– Ты бы, сынок, уладил с ним эту вашу… уж не знаю, как и назвать… неприязнь что, ли, – Николай Григорьевич жевал с аппетитом. – Все же вы росли вместе. Сопляками бегали.
– Пап, я…
– Он теперь фуражку надел, властью облечен, – Николай Григорьевич прищурился. – Разговаривать как стал, сопляк… Ты бы уладил с ним, Миша. А то он того…
– Что?
– Он этого дела так не оставит.
Майк опустил голову. Длинные льняные волосы упали на лицо. Николай Григорьевич положил себе еще кусок «порося». Потом зачерпнул из баночки ложкой хрена «васаби», попробовал и покачал головой.
Едрена-матрена! Горлодер… японский бог…
В приправах он всегда ценил остроту. Это как-то помогало не воспринимать окружающий мир до отупения пресно.
Глава 7
Жизнь седьмая, очень приличная
Василиса Одоевцева провела с безутешной Верой Вадимовной Сурковой почти весь этот скорбный день. Вечером она передала приятельницу с рук на руки другим членам клуба «Планета кошек» и, сказав, что ей надо кормить своего кота, ушла домой.
Жила она в однокомнатной квартире в двух кварталах от «Приюта любви». Квартира досталась Василисе Одоевцевой от продажи и дележки их старой прекрасной фамильной квартиры в самом центре Москвы после ее многочисленных разводов.
Кот Бенедикт скрашивал ее скучный быт.
Василиса всегда задавалась вопросом, почему котов часто именуют так по-дурацки? Вот ее – Бенедикт, а братья у него – Бальтазар и Барни. Все дело в том, что это клубные существа, племя «Планеты кошек» из породы экзотов. Раздача имен клубным котятам – это совершенно особое и очень серьезное дело. Вот, например, Бальтазар, он не просто Бальтазар, он Третий. Правда, четвертого в роду уже не появится. Кота Бальтазара кастрировали, и он выпал, так сказать, из племенной работы «Планеты кошек» резко и насовсем.
Сохранившая великолепную фигуру и царственную осанку в свои шестьдесят лет Василиса Одоевцева в прошлом жила весело и широко. Временами даже очень богато. Первый муж ее был известнейшим в Москве коллекционером предметов искусства и по совместительству скупщиком краденого. Он получил семь лет колонии, и Василиса – тогда еще юная прекрасная топ-модель Дома моды на Кузнецком Мосту, с ним моментально развелась. Карьера модели складывалась удачно, и отбоя от поклонников не было. Дом моды на Кузнецком Мосту процветал. Василиса даже ездила несколько раз в Париж, когда Пьер Карден решил развивать свой модный бизнес в России.
Она хотела выйти замуж в Париже за француза и остаться за бугром, но с Парижем романа не вышло.
Однажды на показе мод стран Варшавского договора она познакомилась с польским художником. И пан Воротынский влюбился в нее без памяти. Он был такой страстный, такой настырный и увез ее в качестве своей жены в Краков. И Василиса оставила карьеру модели в Доме.
Муж хорошо зарабатывал в польском кино, которое как раз переживало в конце семидесятых небывалый взлет. И жили они несколько лет очень даже счастливо.
А потом в Польше началась борьба за Солидарность. И Василисе Одоевцевой стало как-то неуютно среди своих милых польских друзей. На всех вечеринках, на всех воскресных обедах, пикниках, в барах и в кафе стали пить за Великую Польшу и за погибель Советского Союза – Большого Брата. По воскресеньям чуть свет все зачастили в костел.
Василиса, по молодости существо легкомысленное и праздное, сначала все это пропускала мимо ушей, порой даже смеялась. Но муж ее пан Воротынский на все ее насмешки багровел лицом. И тогда Василиса стала вникать в смысл всех этих польских речей и подавать свой голос.
Как же так? Мы, русские, теперь плохие, никудышные, а кто вас, поляков, от Гитлера спас? Кто Краков – город прекрасный, где мы все теперь так дружно живем, фашистам не позволил взорвать? Кто спас ваше восстание? И вообще, кто выиграл войну, кто у вас тут все после войны построил?
Через полгода Василиса поняла, что брак лопнул, как воздушный шарик. И причины этого – чисто идейные, политические, хотя на политику ей всегда было плевать.
Она собрала вещи и вернулась в Москву. Какое-то время она еще работала в Доме моды, потому что модельерам нравился ее польский заграничный лоск. Отчаянно следила за собой, сидела на диетах, занималась йогой. Но вскоре с работой модели все же пришлось расстаться.
Затем она еще дважды выходила замуж. Потом имела поклонников, которые великодушно содержали ее. И жизнь шла, шла…
И подкралась старость, то есть, простите, еще не старость, но уже преклонные лета.
Пожив в Польше, она оценила, что такое – жить дома. Здесь все – приятельницы, бывшие любовники, ставшие стариками, досужие сплетни, воспоминания о прошлом, могила родителей, здесь Москва, вот она, рядом с Красногорском. Ее убивала лишь пенсия! Разве можно существовать на эти гроши?
И Василиса пошла работать сразу на две работы. В музей на полную ставку смотрительницей залов. А в свои выходные дни, выпадавшие всегда на понедельник (день, когда музей закрыт) и либо вторник, либо воскресенье, она подрабатывала волонтером… ах, простите, если уж совсем честно, уборщицей в зооотеле «Приют любви».
Убирать за кошками, которых она обожала с детства, она не гнушалась, нет. К тому же кот – экзот Бенедикт Третий – очень дорогой, чистопородный, достался ей благодаря протекции подруги Веры Сурковой практически бесплатно.
Но главная работа была все же в музее, и она ее очень ценила. Там все время на людях – подтянутая, стройная, на высоких каблуках, с прической… у нее в коллекции с прошлых времен бездна прекрасных париков, отлично, со вкусом накрашенная, ловящая на себе взгляды мужчин. Пусть в музей мужики и не великие ходоки, но зато те, кто приходит, всегда очень интересные экземпляры. И потом, такая интеллигентная атмосфера! А когда зимой музей устраивает свои знаменитые музыкальные декабрьские вечера, вообще такая публика собирается – просто чудо. Имелось и еще одно обстоятельство, своеобразный магнит. Быть может, последний шанс в жизни избавиться от постылого одиночества. Вновь ощутить себя женщиной, желающей нравиться, наряжаться. Когда Василиса размышляла об этом обстоятельстве, когда думала о нем… о том, о ком так страстно мечтала в последнее время, сердце ее прыгало в груди. Казалось, молодость никуда не делась, счастье… оно, как солнце… немного солнца в холодной воде, помните?
Кот Бенедикт все это видел и великодушно прощал своей хозяйке эту суетность, эту радость, эту жадность впечатлений и маленьких развлечений и то, что она часто оставляет его одного в душной квартирке. Он вел приличную размеренную комфортную жизнь домашнего любимца, пусть и кастрата, но окруженного великой заботой и лаской.
Он ждал ее всегда у входной двери, щурясь, слушая – чу! Сейчас загудит лифт, и хозяйка Василиса снизу вознесется на девятый этаж, откроет дверь квартиры и скажет:
– Ах ты мой масенький, мой толстик, мой хитрый обжора, заждался меня… сейчас, сейчас… сейчас, сейчас, сейчас…
Василиса, вернувшаяся домой после этого жуткого скорбного дня, отперла дверь и, не раздеваясь, начала гладить кота, метнувшегося ей под ноги тугим шерстяным клубком.
Она почти пела, повторяла на разные лады: сейчас, сейчас, сейчас…
Кот в блаженном экстазе терся об ее длинные худые ноги топ-модели.
Василиса вытащила из холодильника банку кошачьих консервов. Глянула на крышку – куриная печенка, ну что ж…
Плюхнула еду в кошачью миску – налетайте, пан Бенедикт.
Потом они сидели на диване, обнявшись – донельзя довольные друг другом: сытый толстый кот и его изящная хозяйка, грызущая по старой модельной привычке вместо полноценного ужина лишь диетическую галету со стаканом обезжиренного молока.
Василиса звонила по телефону своей приятельнице Арине Павловне Шумяковой. Та тоже работала в музее смотрительницей, и воскресенье было ее рабочим днем. Но она уже вернулась с работы и дремала перед телевизором.
– Ариша, что я тебе расскажу. У нас тут такой ужас в Красногорске. Хорошо, что ты на выставку кошек вырваться не смогла, а то бы точно инфаркт заработала. Их всех прикончили!
– Кого? – Арина Шумякова ничего не поняла, но судя по голосу, встревожилась.
– Кошек! Всю «Планету» одним махом вырубили окончательно и сразу. Погоди, погоди, я тебе все по порядку. Ты сидишь или стоишь там? Лучше сядь. А то у тебя нервы слабые, а у нас тут просто массовое истребление, понимаешь? Настоящий геноцид.
Глава 8
Неугомонная Анфиса
Телевизионщики довезли Катю до самого ее дома на Фрунзенской набережной. По дороге она молча и быстро накатала на ноутбуке статейку-отчет об открытии этого нового отделения полиции, присоединила фотографии, сделанные телевизионщиками, скачав их с флешки камеры, и отправила по электронной почте в «Криминальный вестник Подмосковья».
Дома она кинула сумку в прихожей, сбросила лодочки на шпильке и без сил опустилась на диван. Воскресенье… вот так съездили, называется, в район. От хорошего настроения – одни клочки-оборвыши…
Она смотрела в темный телевизор, как в черный квадрат. Потом встала и машинально начала переодеваться. И тут в домофон раздался энергичный сердитый звонок.
Ага, Анфиса – подружка, мы же договаривались…
Катя нажала на кнопку домофона, и, распахнув дверь квартиры, ждала, когда Анфиса явится.
И та явилась – пылая досадой и праведным гневом.
– Привет, – кротко сказала Катя, запуская ее внутрь, в недра квартиры.
– Я просто не знаю, что я с тобой сейчас буду делать, – зловеще пообещала Анфиса.
Низенькая, полная, круглая, как шарик, она раскраснелась, темные кудрявые волосы ее рассыпались по плечам.
– Анфиса, прости, я немножко опоздала.
– Она опоздала! Это ты называешь «немножко опоздала»?!
– Я же сказала, что с утра в районе. Ты что, на улице ждала, во дворе? Ты бы позвонила, мы бы тебя по пути из дома забрали.
– Из какого дома, в каком дворе? Кать, ты что? Ты вообще помнишь, что мы встретиться договаривались сегодня утром? В одиннадцать?!
– Естественно, помню, – Катя энергично закивала. – Я, правда, слегка опоздала, ну прости.
– А где мы встретиться договаривались, это ты помнишь?
– Дома у меня, то есть… нет, ах ты черт… ну конечно!
– В нашем кафе на уголке, вот мы где встретиться договаривались! В одиннадцать часов, а сейчас два!! – Анфиса погрозила телевизору кулаком. – Это ты виновата, что у меня ожирение второй степени. Вечно ты так. С тобой договариваешься встретиться в кафе, а ты не приходишь. А я все назаказывала на двоих. И что мне остается? Я начинаю есть, как молотилка, – Анфиса подбоченилась. – Пока тебя жду, гдетытамбродишь… я все до последнего пирожного съедаю. А в результате, вот, ты глянь – эти бока, весь этот жир, вся эта задница стокилограммовая – это все твоя вина!
Как все полные люди, толстушка Анфиса обожала винить в своей страсти к сладкому и пирожным кого угодно – только не себя.
– Это все ты виновата, что я жиртрест. На меня и так мужики не смотрят, а ты еще подстрекаешь меня все больше и больше есть.
Тут Анфиса лукавила – мужчины на нее смотрели, и даже очень. Только определенная категория. И эта категория не совпадала с идеалом самой Анфисы Берг ну никак. Ей всегда нравились высокие спортивные поджарые брюнеты и блондины лет тридцати в хорошо сшитых костюмах из дорогого магазина и с чувством юмора. А вот сама она своими пышными формами производила просто убойное впечатление на дядек лет этак за пятьдесят – лысых, солидных, толстых, громогласных и простых, без всяких там заграничных фишек и закидонов.
Катя много раз советовала Анфисе сменить, так сказать, свои приоритеты и поласковее взглянуть и на пятидесятилетних дядек тоже. Многие из них – большие начальники и вообще люди умные, прожившие жизнь и ценящие в женщине именно ее плодородное женское естество.
Но Анфиса лишь вздыхала. И снова, если на ее пути попадался молодой, длинноногий, спортивный, в джинсах и на мотоцикле, теряла из-за него голову.
Влюблялась без памяти, а потом ревела на Катином плече из-за неразделенной любви.
– Анфиса, прости меня. Я про кафе наше совсем забыла. Я в Красногорск ездила. Там дело тошнотворное.
Анфиса сразу перестала разоряться.
– Что за дело? – спросила она.
И Катя рассказала про массовое убийство в «Приюте любви».
– Не человека убили. Это кошки… но до такой степени страшно там и… жалко их… Как вспомню, – Катя покачала головой, – что-то запредельное просто.
Анфиса выслушала молча и обняла ее за плечи.
– Прими-ка ты душ, подружка, – сказала она. – Смой все, всю эту мерзость. От ужасных воспоминаний и дурных мыслей очищаемся водой и крепким свежим чаем. Я сейчас заварю.
Потом они сидели на кухне.
Горячий чай Катя пила жадно. А вот есть после «Приюта любви» не могла.
Анфиса тоже не ела – за компанию.
– Ладно, – сказала она. – Найдут они там в Красногорске этого живодера. Раз уж у них подозреваемый уже есть. Найдут и посадят. А тебе надо встряхнуться. Эй, слышишь меня? Тебе нужно встряхнуться. Можешь взять отгул?
– Могу, – Катя кивнула. – У меня есть. Что, хочешь поехать куда-нибудь?
– Мы не поедем, а пойдем с тобой. И проведем самую незабываемую, самую волшебную ночь в нашей жизни. О которой долго, очень долго потом будем помнить.
– И где же мы проведем такую ночь? В СПА-отеле?
– В Музее на Волхонке.
– Шутишь, Анфиса.
– Я шучу? – Анфиса улыбнулась. – Да ты не представляешь, какой это проект. И он целиком мой. А ты будешь мне помогать. И эта ночь станет сказкой.
– Я не понимаю. Музеи на ночь закрываются.
– Ты про Ночь музеев слышала?
– Конечно. Но это ведь шоу, – Катя пожала плечами. – И потом, там всегда толпы народа. И в полночь всех вон все равно вытуривают.
– У нас не будет никаких толп. И вся ночь – от заката до рассвета в музее – наша.
– Анфиса, ты, кажется, грезишь.
– Я грежу? Да все уже на мази. И разрешение на ночную съемку есть, и все обговорено, все бумаги подписаны. Музею на Волхонке сто лет. И в год столетия музей открывает свои двери в Ночь музеев.
– Да туда не попадешь, ты что, все туда ринутся, вся Москва.
– Это будет ночь лишь для нас, – Анфиса, словно фея из сказки, взмахнула пухлой ручкой. – Для меня, для тебя, ну и для персонала тоже. Никаких посторонних, никаких зевак. Они будут делать репетицию Ночи музеев, понимаешь? Смотреть, как у них там все отлажено и функционирует. С закрытия и до рассвета. А я… мой проект так и называется: Век музея. Фантомы и легенды ночи. Нет, ну ты скажи, разве это не грандиозно?
– Это классно, Анфиса!
– Нет, ты скажи честно: разве никогда тебе не хотелось побродить по музею ночью? Свет мягкий, такой зыбкий… верхние огни потушены… и все эти картины и статуи, которые смотрят на тебя… Итальянский дворик… Микеланджело… Эти греческие фризы… Египетский зал… Кать, там ведь мумии настоящие!
– Неужели они согласились пустить тебя ночью на съемку?
– Не только согласились, но и не чинят никаких препятствий. Обычно съемка в музеях запрещена. Но это же столетний юбилей. А в музее такая аура… там такие легенды… столько всего про эти залы рассказывают, и страшного тоже. Я предложила им свой проект. И они сразу согласились, представляешь? Старший куратор отдела личных коллекций Виктория Вавич видела мои фотоработы в галерее на Гоголевском, оказывается. Вот повезло-то мне!
– Та выставка про Север? – спросила Катя.
В галерее на Гоголевском Анфиса выставляла свои фотоработы после поездки на Север – в Архангельск и на Новую Землю.
– Ага.
– Ну, тогда ничего нет удивительного, что она хочет поручить тебе эти самые фантомы и легенды ночи, – сказала Катя. – Та выставка про Север была такая… ах, Анфиска, у тебя огромный талант, ты художник!
– Хорош подлизываться, – Анфиса встала и распахнула холодильник. – Ку-ку, сезам! О, у тебя тут есть чем перекусить! Я уже опять проголодалась. Значит, решено, ты берешь отгул, и мы с тобой чешем на всю незабываемую ночь в музей.
– В какой день мне брать отгул? – спросила Катя.
– В среду.
Глава 9
«Проклятая коллекция»
За рулем своего «Лендровера» Юсуф Ниязов чувствовал себя всегда уверенно и раскованно. Однако пробка, растянувшаяся по всем московским бульварам, начала уже действовать ему на нервы.
Он обожал быструю езду. А в центре столицы какая уж быстрая езда. К тому же он не имел привычки опаздывать. Ему назначено на пять часов. Виктория-ханум так сказала по телефону: приезжайте в пять, Юсуф. И привезите с собой свой комплект документов, пожалуйста. Дарственную, опись и копию завещания. Все это снова необходимо представить, ибо в нашем музее – проверка.
Вот это слово «ибо», которое Виктория-ханум употребила, заставило Юсуфа улыбнуться. Хотя улыбался он редко.
В основном усмехался. И те, кто видел его усмешку, часто вообще сожалели, что судьба столкнула их лицом к лицу с Юсуфом Ниязовым.
С шестнадцати лет Юсуф состоял при особе Ибрагимбека Саддыкова, более известного в определенных столичных кругах как Узбек.
Сначала мальчишкой на посылках, прислугой, затем после нескольких лет, проведенных на тренировочной базе в горах Пакистана, где учили всему – стрелять, убивать, взрывать, водить «Лендровер», БТР и вертолет, а также говорить по-английски, по-арабски и по-русски, личным телохранителем Имбрагимбека. Затем – доверенным лицом, которому поручались самые важные и щекотливые поручения. А теперь вот – душеприказчиком, исполнителем последней воли покойного господина, мир его праху.
Мимо машин, застывших в пробке, по Тверскому бульвару промаршировал целый батальон дворников в синих комбинезонах и оранжевых жилетах с метлами наперевес. Юсуф узнал дражайших соотечественников.
Сколько раз, встречая поезда из Ташкента на Казанском вокзале, он видел их – своих соотечественников, именуемых в столице гастарбайтерами. Среди них набирались новые люди не только в цех московских дворников и разнорабочих, но также и на службу к Узбеку.
С этими приезжими Юсуф никогда особо не церемонился. И внушал людям жестко, что служить Узбеку… нет, уважаемому, досточтимому Ибрагимбеку – великая честь и привилегия. Официально Узбеку принадлежали в столице два торговых центра, гигантский вещевой рынок, сеть ресторанов, сеть химчисток, сеть букмекерских контор, продуктовые магазины, несколько дешевых гостиниц и бессчетное количество квартир и домов, сдаваемых в аренду.
Неофициально – многое другое.
А для души и для славы Имбрагимбек Узбек собирал предметы искусства.
Юсуф помнил тот разговор в холле президентского люкса в отеле «Интерконтиненталь» в Бейруте. Холл – огромный, застеленный алыми персидскими коврами, в мягких белых диванах и креслах можно утонуть, кондиционер струит приятную прохладу в знойный ливанский полдень, когда панорамные окна закрыты ролл-ставнями, а все бумаги на коллекцию уже подписаны – вот они на низком столике, инкрустированном слоновой костью.
Ибрагимбек говорит негромко, и в голосе его восторг и горечь.
– Мой дед мотыжил землю, мой отец сажал помидоры и собирал хлопок на колхозных полях. Сколько я этого хлопка насобирал на этих же бескрайних полях мальчишкой. Мы в школе учились только зимой, а весной и осенью работали на полях, потому что рук не хватало в совхозе. Я плохо образован и всегда из-за этого переживал. Я пишу безграмотно, с ошибками. Я не знаю языков, не знаю истории, путаюсь в географии и в счете. Но я верю в то, что Аллах милостив ко мне. И не даст мне умереть вот таким, несовершенным, какой я есть. Он возвеличит меня и позволит моему имени остаться в веках. А что делает имя человека бессмертным? Дети? Я щедро раздавал свое семя женам и женщинам, которые этого хотели. У меня одиннадцать детей. И все они получат наследство после моей смерти. Это означает, что все, что я нажил, будет растрачено и обратится в дым. Так что же делает имя человека бессмертным?
– Слава, – отвечал своему патрону верный Юсуф.
– Тебя, мой мальчик, я бы назначил своим единственным наследником, и ты бы построил мне мавзолей в пустыне. Я знаю, ты бы построил. Но ты не моя кровь, Юсуф. А значит, верно… остается лишь слава.
Ради будущей славы в течение последних десяти лет Имбрагимбек собирал предметы искусства. Разные коллекции – все, что удавалось купить на всемирно известных аукционах гласно, а также негласно у торговцев древностями.
Большую коллекцию предметов исламского искусства он пожертвовал музею в Ташкенте.
Семья – вся его огромная семья, весь клан Саддыковых – жены, тетки, дядья, дочери и сыновья… особенно взрослые сыновья, возражали. Яростно возражали – как так, такие деньги вложены во все это, миллионы долларов, и вдруг отдать в дар музею?!
Но Ибрагимбек разогнал их, как взбесившихся псов. И объявил, что следующую коллекцию предметов искусства он передаст российскому музею.
Он хотел славы, этот человек, – не только на родине в Узбекистане, который давно уже стал ему тесен. Но и в России, в Москве, где размещался основной его бизнес – как легальный, так и теневой.
В определенных кругах Имбрагимбека… то есть, Узбека знали как крестного отца узбекской мафии. И никто не делал из этого тайны – ни СМИ, ни полиция. И относились к нему соответственно. Один из богатейших людей, Москвы он ни разу (!) не был приглашен ни на какое торжественное официальное мероприятие.
И вот это его задевало до крайности. И он хотел доказать, показать им всем, что он… о, он способен переступить даже через это и осчастливить этот заносчивый сытый богатый город. Преподнести ему в дар то, чего он никогда прежде не видел. Редкость. Диковину, которой нет цены.
И тогда волей-неволей его гордое имя Ибрагимбек Саддыков, а не какая-то там криминальная кликуха Узбек, будет у всех в этом городе на слуху.
Это и есть слава. А потом, позже, придет и бессмертие.
Но бессмертие… точнее, смерть пришла за Узбеком гораздо раньше.
Через три месяца после того, как он подписал все бумаги на приобретение этой коллекции.
Ее называли «Проклятой коллекцией» еще задолго до его рождения. И, видно, недаром.
Тогда в роскошном холле президентского люкса бейрутского отеля «Интерконтиненталь» Ибрагимбек лишь шутил по этому поводу – вот, пожалуйста, приобретаю коллекцию артефактов Древнего Египта. Ту самую, да, да… А история за ней какая тянется…
И последнему ее владельцу – министру МВД Египта в правительстве президента Мубарака – не повезло – повешен неизвестными на собственной вилле в разгар беспорядков во время так называемой Арабской весны. К счастью, до своей гибели успел бедняга подмахнуть все бумаги на продажу. И вот ведь мудрый человек – он никогда не держал эту коллекцию в Египте, где сделки с предметами древней истории запрещены законом, а вывоз их за рубеж грозит тюрьмой. Он всегда держал ее в банковских сейфах Швейцарии, а сделку по продаже провернул в Бейруте – открытом городе для всякого рода сделок.
В холле люкса, раскинувшись на мягком диване, Ибрагимбек любовно перебирал бумаги на столике, надев очки на нос, пробовал читать опись, но в конце концов попросил прочесть ее верного Юсуфа. И Юсуф зачитывал ему каталог «Проклятой коллекции».
А через месяц уже в Москве Ибрагимбек в присутствии нотариуса вносил изменения в свое завещание по поводу этой самой «Проклятой коллекции». Он настаивал, чтобы она именовалась во всех документах именно так – исторически, так сказать. Коллекция завещалась в дар музею на Волхонке.
А еще через два месяца холодным сырым мартовским вечером Ибрагимбек-Узбек валялся на мокром тротуаре с двумя разрывными пулями в теле. Ему разворотило грудную клетку. Он умер мгновенно. Его застрелили в самом центре Москвы, когда он выходил из восточного ресторана «Навруз».
Душеприказчиком и исполнителем его посмертной воли по завещанию был объявлен верный Юсуф.
Сразу после похорон хозяина, прилетев из Ташкента, он вызвал к себе лучшего московского юриста по сделкам с предметами искусства. И вместе они обратились в музей на Волхонке. Через три недели контейнеры с «Проклятой коллекцией» поступили в хранилище – так называемый дарственный отдел при Собрании личных коллекций.
Потом началось нудное оформление документов о передаче коллекции в дар. Юсуф поклялся, что не успокоится до тех пор, пока коллекция его хозяина и его имя не появятся в открытом доступе – в новой экспозиции музея.
Он верно служил Имбрагимбеку при его жизни. И собирался быть верным ему и после смерти.
Движение по московским бульварам медленно возобновилось. Словно на корабле Юсуф плыл по запруженным машинами улицам мимо ярких витрин.
Затем свернул у «Кропоткинской» на Волхонку. И увидел белое здание музея с античными колоннами.
Там его ждала Виктория-ханум. Мудрая, храни ее Аллах, женщина. Интеллигентная, образованная женщина. С отличными манерами. Она сразу понравилась Юсуфу своей вежливостью.
Таких людей он мало встречал по жизни. И как знать… если бы Узбек, останься он в живых, когда-нибудь – не приведи, Аллах, приказал бы убить и ее, как он в свое время приказывал убирать многих… Юсуф бы колебался и очень, очень, очень бы жалел милую, интеллигентную, вежливую Викторию-ханум.
Глава 10
Между верхним и нижним царствами
В час девятый, утренний, нежный, исполненный самых радужных надежд, когда двери музея еще не открыты для посетителей, в пустых залах, на мраморной лестнице, в сумрачном вестибюле у касс звучит музыка.
Запись со знаменитых Декабрьских музыкальных вечеров, которыми так славен музей.
Антонио Вивальди – концерт для скрипки.
Старший куратор отдела личных коллекций Виктория Феофилактовна Вавич пересекает сумрачный вестибюль и неторопливо поднимается по высокой лестнице.
Каждое утро в девять, за час до открытия музея, она делает свой первый полный обход.
И первое, на что обращен ее взор, – великая Ладья Вечности бога солнца Ра, выплывающая словно навстречу вам, едва лишь вы попадаете в Египетский зал. Ладья Вечности, плывущая из Нижнего царства в Верхнее, из смерти в жизнь.
Древнеегипетская фреска великолепна. И она подлинная.
– Ну как, девочки, настроение? – осведомляется Виктория Феофилактовна Вавич.
– Мы бодры, веселы, – отвечает ей смотритель Египетского зала Василиса Одоевцева.
Смотритель комнаты Мумий и саркофагов Арина Павловна Шумякова с улыбкой кивает:
– Доброе утро.
Обеим «девочкам» под шестьдесят. У Василисы – рост модели, и сегодня она в черном, как смоль, парике а-ля Клеопатра, в узкой черной юбке и черной водолазке с короткими рукавами, открывающей худые костистые руки, украшенные бижутерией семидесятых.
Арина Павловна Шумякова – ее коллега и приятельница – невысокая, крепко сбитая, с крашеными волосами, подстриженными в каре. Она тоже в темном платье. С тех пор, как умер ее брат, она все время в темной одежде, светлого на ней никто из сотрудников музея никогда не видел.
Вивальди терпко, властно пропитывает душное пространство музейных залов.
Виктория Феофилактовна неторопливо шествует дальше. Ей самой уже семьдесят пять. И выглядит она на свой возраст. Всегда одета она по моде шестидесятых, как английская королева, – костюм «Шанель», белая блузка и туфли на низком каблуке, но очень изящные. Волосы она до сих пор красит в цвет «темный шатен» и пользуется неброской помадой и румянами.
Всю свою жизнь Виктория Феофилактовна посвятила музею и никогда не выходила замуж. Но поклонников даже в свои семьдесят пять у нее по-прежнему много – старенькие академики, музыканты, поэты, дирижеры, художники-реставраторы и кураторы зарубежных музеев, с которыми она поддерживает тесную переписку по Интернету.
Залы экспозиций и залы открытых в музее выставок – это все Верхнее царство.
Залы хранилищ и запасники, реставрационные мастерские – Нижнее царство. А между ними – технические помещения – офисы, где работают сотрудники музея, кураторы, хранители коллекций, бухгалтерия, финансовый отдел, отдел по связям с общественностью и СМИ, отдел международного сотрудничества, отдел организации выставок, комната охраны с пультом, оснащенным камерами, и многое, многое другое.
Виктория Феофилактовна продолжает свой неспешный обход и заходит в Античный зал.
Слепки фризов Парфенона пора обрабатывать специальным составом от пыли.
В Итальянском дворике, чуть подустав, она останавливается, подходит к банкетке и садится, чтобы поправить и половчее надеть туфлю. Надо попросить Кристину купить в аптеке специальную антимозольную подушечку под пятку.
Микеланджеловский Давид – копия – прекрасный, могучий и бесстыдный в своей наготе, взирает сверху вниз на Викторию Феофилактовну.
Она поднимается, топает ногой в мраморный пол – нет, кажется, ногу больше не натирает, и отдает Давиду честь шутливо, но очень торжественно.
– Мы бодры, веселы. Да, мой мальчик?
Музыка Вивальди, льющаяся из скрытых динамиков и как-то по-особенному звучащая в Итальянском дворике, и там, в Белом зале, где и проходят порой Декабрьские вечера, сменяется музыкой Гайдна.
Что-то уж совсем торжественное, бравурное. Сейчас, сейчас, сейчас через пятнадцать минут музей распахнет свои двери.
И начнется новый обычный музейный день – первые посетители, небольшая очередь к кассе. Потом она вырастет. Появятся экскурсии, туристы из других городов. Иностранцы. Школьники с учителями, явившиеся в музей на урок прекрасного. Влюбленные, которые решили скоротать пару часов в музее, целуясь на банкетке в Античном зале, полном света и воздуха. Старушки-пенсионерки, у которых большая скидка на билет, ценительницы изящного. Старички с палочками и подагрой – те, у которых нет дач, одинокие, а может, вдовцы.
И самые обычные музейные ротозеи – любопытные, но мало сведущие.
Этих в основном как магнитом тянет в Египетский зал. И особенно в комнату Мумий и саркофагов.
Закончив полный обход, Виктория Феофилактовна спускается из Верхнего царства в Нижнее и продолжает исполнять свой долг куратора и там.
Но в Нижнем царстве свои порядки.
Затем наступает час открытия. Обычная суета. Прибегает смотритель: какая-то очередная авария в туалете, срочно ищите сантехника!
Затем все устаканивается.
И Виктория Феофилактовна идет в свой уютный кабинет окнами на улицу Знаменку.
По пути она встречает куратора отдела Древнего Востока профессора Олега Гайкина. Высокий, обычно подтянутый, он сегодня как-то горбится и до странности рассеян.
– Неважно выглядите, Олег Олегович, – говорит Виктория Феофилактовна. – Не заболели?
– Насморк подхватил.
– Это в мае-то месяце? А все потому, что у вас в кабинете слишком сильный кондиционер.
– Возможно.
– Ну, так убавьте.
– Хорошо, я так и сделаю.
Голос у Гайкина низкий, всегда приятный уху. Но сегодня звучит как-то надтреснуто.
– Я скажу в секретарской, чтобы девочки принесли вам в хранилище крепкого чая. С мятой или ромашкой?
– Что, простите?
– Я спрашиваю, с мятой или ромашкой?
– А, да, спасибо.
Гайкин идет по коридору. Виктория Феофилактовна внимательно смотрит ему вслед.
В уютном кабинете, обшитом дубом, с огромным столом, заваленным бумагами, сумрачно, хотя за окном яркий день. Виноваты деревья – старые тополя, что растут за окном и бросают тень. В кабинете всегда горят лампы – желтые абажуры светятся изнутри мягко. Старинные бронзовые лампы – их отреставрировали, не меняли. Они помнят еще основателей музея. Как и дубовые панели на стенах и эти широкие мраморные подоконники.
В кабинете Викторию Феофилактовну ждет старший менеджер музея Кристина.
Кристине тридцать пять лет. И она больше похожа на даму из бизнеса, на бизнес-леди, а не на музейного сотрудника.
В дорогих очках без оправы, ловко оседлавших ее тонкий с горбинкой нос. Всегда в брючном костюме. Хотя в музее по негласному дресс-коду женщины-кураторы, руководство, хранители и смотрители залов брюк не носят.
У Кристины всегда в одной руке – пачка очередных документов на подпись, а в другой мобильный телефон или планшетный компьютер.
Она очень деловая. И у ее семьи – высокопоставленные связи выше и круче некуда.
Опираясь на эти семейные связи, она давно метит на место старшего куратора – то есть то самое место, которое занимает вот уже тридцать лет Виктория Феофилактовна. Однако никогда открыто своих притязаний не высказывает. Действует исподтишка.
Открыто и громко она ратует лишь за модернизацию, перестройку и «внедрение новых технологий» в работу музея.
Как и Виктория Феофилактовна, Кристина тоже не замужем. Но в ее возрасте все еще впереди.
– Секретарь принесла вам чай.
Голос у нее тоже обычно приятный. Но сегодня – вот странность, как и у профессора Гайкина, звучит словно с какой-то трещинкой. Тоже насморк? Простуда?
– Кристина, присядьте, составьте мне компанию.
– Спасибо, я пила кофе.
– Ну все равно сядьте. И положите бумаги, это потом. Мне надо с вами посоветоваться.
Кристина села в жесткое кресло из карельской березы в стиле ампир напротив стола. Виктория Феофилактовна страдала больной спиной и не терпела вокруг себя мягкой мебели.
Вот и сейчас она выпрямилась, сидя на жестком стуле за своим необъятным столом куратора.
– Как там дела у наших проверяющих? – спросила она после крохотной паузы.
Со вторника в музее работает аудитор… или, как она себя называет, старший эксперт Счетной палаты с двумя ревизорами и секретарем. Дарья Юдина – она предстала перед куратором отдела личных коллекций Викторией Феофилактовной там, на самом верху Верхнего царства, в кабинете директора музея в понедельник вечером, когда музей закрыт для посетителей.
– Вот у нас проверка из Счетной палаты…
– Плановая проверка, – перебила директора музея старший эксперт Юдина.
– Да, да, ну что ж… проверяйте. Виктория Феофилактовна, окажите сотрудникам Счетной палаты максимальное содействие. Все документы, которые они попросят, все счета, компьютерные файлы, ну и так далее.
Там на самом-самом верху Верхнего царства в директорском кабинете пережили десятки, сотни проверок. Ну что ж, это очередная, милости просим в музей.
– Так как у них дела? – повторила свой вопрос менеджеру Кристине Виктория Феофилактовна.
– Смотрят отчетность. Вчера до восьми сидели в отделе учета и планирования – вся группа. И сегодня уже здесь еще до открытия музея.
– Ну хорошо, мы должны им оказывать максимальное содействие.
– У меня это на контроле. Но я хотела вам сказать, что…
– Извините, у меня к вам еще один вопрос, – Виктория Феофилактовна – сама вежливость, но дает понять: я пока тут старший куратор, детка. И пока я не закончила задавать вопросы, прикуси свой длинный язык. – Как продвигаются дела с коллекцией Саддыкова?
Во всех документах, в дарственной музею, в завещании покойного у этой коллекции другое название. Так сказать, историческое. На этом настоял покойный владелец Ибрагимбек Саддыков.
– Продолжается осмотр, начали разбирать ящики. На все уйдет не один месяц, сами понимаете. Там по каталогу 113 предметов. И Олег… то есть, Олег Олегович начал детальную опись двух погребальных саркофагов. Но это крупные предметы.
– А какие ящики уже обработаны?
– Коллекция скарабеев. Все переложено в сейф, там ведь ювелирные артефакты. И другой ящик…
– Какой? Со статуэтками храма Бастет?
– Нет, то есть, да. Олег… он вскрыл ящик с мумиями.
– Начал осмотр коллекции с кошек? – Виктория Феофилактовна подняла свои тонкие брови – уже седые, но тщательно зачерненные карандашиком.
– Он же хранитель коллекции. Он начинает с того, что считает самым интересным.
– В таком количестве, сколько их там есть, кошки… то есть, мумии кошек… на это уйдет не одна неделя. Ну хорошо, хоть коллекцию скарабеев уже распаковали. Медленно он работает.
– Он очень скрупулезный. Большой педант во всем, – когда Кристина говорила о профессоре Олеге Гайкине, щеки ее иногда розовели. Вот как сейчас. – Извините, я хотела вам сказать, поставить вас в известность…
– Да, я слушаю, – Виктория Феофилактовна кивнула: теперь можно, говорите.
– Она, эта ревизорша… то есть, аудитор Счетной палаты, уже спрашивала меня о «Проклятой коллекции». Вчера, почти сразу, как они забрали у нас все документы.
Кристина назвала коллекцию, поступившую в дар музею по завещанию Ибрагимбека Саддыкова, ее настоящим историческим именем.
– Дорогая моя, не удивляйтесь. Они ведь по большому счету из-за нее и явились. Вся эта проверка Счетной палаты из-за этого вот бесценного дара, что получил наш музей к своему столетнему юбилею.
– Они захотят все увидеть. Что, им все показывать? Все ящики вскрывать?
– А мы не можем отказать аудитору Счетной палаты. Пусть смотрят, пусть видят. Из-за этой коллекции весь сыр-бор.
– Но все же законно. Все документы в порядке. Музей и в прошлом получал в дар коллекции предметов искусства.
– Все дело в личности дарителя.
Кристина поправила на носу очки.
– По-моему, музея это не должно касаться, – сказала она после новой возникшей крохотной паузы.
– Я смотрела все репортажи тогда в марте. Когда убили этого несчастного человека. Потому что это уже тогда нас коснулось. Мы были поставлены в известность, что «Проклятая коллекция» отойдет в дар музею. Так вот я смотрела все новостные репортажи. Его застрелил снайпер из какой-то необыкновенной винтовки, которая вроде как на вооружении у спецслужб. Киллера не нашли, никто его не видел, хотя все произошло в самом центре Москвы. И вы знаете, как они его, покойника, называли? Узбек. Понимаете, только эта вот уголовная кличка – все корреспонденты хором. Очень, очень редко по фамилии. Узбек застрелен… винтовка с оптическим прицелом и разрывными пулями. У него не было шансов, – Виктория Феофилактовна процитировала все смачно, на память. – Они думают, мы тут ничего не понимаем. Я ничего не понимаю. Сижу, мол, тут у себя в музее среди пыли и картин… этакая старая музейная крыса.
– Но, Виктория Феофилактовна…
– Подождите, вы лучше скажите мне, что мы смогли позволить себе из государственного финансирования к столетнему юбилею? Что? То-то и оно. А тут сразу такое пожертвование от частного лица с темным криминальным прошлым. Я не говорю, сколько стоит эта коллекция. Она бесценна.
– Но Узбек… то есть, простите, он, владелец, Саддыков никогда не сидел в тюрьме. С этой стороны как раз все чисто.
– Во всех репортажах его именовали отцом… крестным отцом мафии. Попомните мои слова, Кристина, – эти из Счетной палаты приехали для того, чтобы не позволить нашему музею в полной мере распоряжаться коллекцией. По завещанию «Проклятая коллекция» входит в фонды музея с обязательным условием демонстрации, организации постоянной экспозиции в нашем музее личных коллекций. Во всех каталогах, на всех сайтах должны быть указаны имя, фамилия ее прежнего хозяина, нашего дарителя. Не Узбек, а уважаемый Ибрагимбек Саддыков. Он этого хотел, именно этого он и добивался. Посмертной славы. Потому что как только эта коллекция появится в открытом доступе, она станет гвоздем. Такой же визитной карточкой нашего музея, как Египетский зал, как Золото Трои.
– Вы считаете, что они не позволят нам выставлять его коллекцию?
– Не позволить официально они не могут. Но они могут прислать нам проверку Счетной палаты. Всегда найдется, к чему придраться. Кристина, мы должны быть стойкими. Вы понимаете меня? Наш долг быть стойкими и не поддаваться на провокации. Даже больше – устранять малейшую возможность провокаций.
Кристина помолчала.
– О чем вы хотели со мной посоветоваться? – спросила она после третьей возникшей в разговоре крохотной паузы.
– А мы уже с вами посоветовались. Разве нет?
– Да, конечно. Я понимаю. Можете положиться на меня. Я вот что подумала…
– Что?
– Название историческое… очень мрачное и вместе с тем полное тайны, да просто сногсшибательное в смысле рекламы для музея. «Проклятая коллекция»… да к нам очереди будут выстраиваться километровые, как на Дали и Пикассо, лишь бы краем глаза взглянуть! «Проклятая коллекция» – это же настоящий бренд. Но вот странность…
– Какая же странность? – Виктория Феофилактовна улыбалась.
– Он же умер. Узбек… его застрелили через несколько месяцев после того, как он купил «Проклятую коллекцию».
– Его бы застрелили все равно, даже если бы он не приобретал «Проклятой коллекции». Они думают, я тут ничего не понимаю. Смотрю телевизор и глотаю все, что они там врут. У него ведь сначала отняли, закрыли тот ужасный рынок. Ему дали понять, когда закрывали рынок. Но он, видно, не угомонился, этот несчастный старик. Криминальных авторитетов просто убирают, вычеркивают из списка, если они не понимают, когда их предупреждают вот так.
– Но я читала… ведь не только он… ВСЕ владельцы «Проклятой коллекции» умирали. Министра этого в Египте повстанцы повесили, и эта египетская певица из Каира в пятидесятых годах… «Соловей Египта» ее называли. Коллекция ведь принадлежала ей. И она наглоталась таблеток.
– Для похудения, и у нее не выдержало сердце. Неважные были лекарства в пятидесятых. Энвер-паша тоже был владельцем «Проклятой коллекции», он умер в возрасте восьмидесяти лет в Ницце и оставил пятнадцать детей. Все это сплошные суеверия, дорогая моя.
– Но я читала, что стоит лишь «Проклятой коллекции» появиться, кто-то непременно умрет.
В кабинете повисла новая крохотная пауза.
– Все это суеверия, – повторила Виктория Феофилактовна. – Знаете, я попросила телохранителя Саддыкова… Юсуф его зовут, такой задумчивый, печальный, молодой… он приедет сегодня вечером со своей частью документов на коллекцию. Аудитор Счетной палаты госпожа Юдина должна с ним встретиться тут, пусть сама посмотрит документы. И пусть он, этот душеприказчик Узбека, тоже познакомится с ней. Он не глупый парень. Он сразу поймет, какие цели преследует госпожа Юдина.
– Конечно, она захочет посмотреть все документы. И все же не часто музеи становятся обладателями коллекций, овеянных такими вот суевериями… за которыми, как шлейф, тянется смерть.
– Вы словно пытаетесь угадать, кто умрет? – Виктория Феофилактовна усмехнулась. – Дорогая моя Кристина, мне семьдесят пять. И я давно ко всему готова.
Глава 11
Поход в музей на ночь глядя
Как ни отвлекайся, как ни переключайся, но осадок от «Приюта любви» остался кошмарный.
В понедельник Катя сразу позвонила в дежурную часть Красногорского УВД, поинтересовалась – не задержан ли уже подозреваемый по делу зооотеля.
– Это по кошкам, что ли, дохлым? – напрямик осведомился дежурный. – Пока нет, группа работает.
Группа, поняла Катя, как состояла из двух молодых сотрудников братьев Мироновых, так и осталась без «приданных сил».
Во вторник она снова позвонила в Красногорск – никаких подвижек. Она хотела узнать телефон участкового Миронова, но потом решила – позже, нечего пареньку соль на раны сыпать: а вы установили, кто это сделал? Как, вы еще не установили?!
Все эти дни она занималась своими прямыми обязанностями криминального обозревателя пресс-центра ГУВД Московской области. А в середине недели решила, что пора брать отгул. Подружка Анфиса звонила каждый день, напоминала. Отгулом надо распорядиться умело и взять его не в среду, как намечалось, а в четверг! Ночь ведь вся впереди в музее, так что потом в свой выходной можно выспаться всласть.
Ах, что же это за ночь такая?
Ночь в музее.
Еще до всяких там американских блокбастеров на эту тему каждый ребенок… ну, почти каждый, Катя в том числе, мечтал об этом чуде с холодком в сердце – ночь в музее, когда темно… Нет, когда льется лишь тусклый скупой свет и ОНИ – все эти статуи, картины, этрусские маски, вавилонские быки, мумии восемнадцатой династии, фаюмские портреты, немецкие деревянные куклы, бронзовые всадники, мрачные рыцари в доспехах с опущенным забралом СМОТРЯТ на вас.
А вы идете тихо-тихо, легко ступая, не осмеливаясь дышать в этом скупом свете, в этой тьме, окутывающей углы и ниши. И страх, и восторг, и любопытство, и трепет переполняют вас.
Зал, и еще один зал, и другой зал, и третий, седьмой, двенадцатый – целая анфилада залов – пустых, гулких, ночных музейных залов.
И вы, замирая сердцем, ждете – ну кто же из НИХ оживет первый? Сойдет с мраморного пьедестала, выскользнет из позолоченной рамы?
Это ведь почти как колдовство, хотя никакого колдовства нет.
Ночь в музее.
Целая ночь, и только для вас.
Вот так примерно Катя все это себе и представляла, когда, осатанев от сочинительства на компьютере очередной информации для криминальной полосы «Вестника» о разбойном нападении на грузовую фуру с предметами гигиены и туалетной бумагой, отрывалась от всей этой белиберды и мечтательно вперяла взор свой в стену напротив с висящим на ней календарем: «Полицейские Подмосковья».
Скоро, скоро, скоро… Совсем скоро… Сегодня вторник. Значит, завтра!
Дома для похода в музей ночью она даже собрала особую сумку. Ну, во-первых, обувь. Каблуки долой. Берем с собой удобные балетки. Берем две бутылки минеральной воды. Буфет-то там, наверное, ночью закрыт. Хотя это репетиция ночи музеев, сотрудники на местах, им ведь есть-пить надо, целая ночь работы. Нет, все равно минералку берем с собой. Пакетик мятных леденцов и шоколадку… нет, три шоколадки. Одну себе и две Анфисе. Это так, душу погреть. Устанем под утро, спать захотим, а тут раз, и шоколадка извлекается и съедается как энергетический допинг.
Анфиса там же работать собирается, она не на прогулку, а работать! А когда она снимает что-то, фотографирует, то впадает в такой творческий раж, что не замечает ни времени, ни пространства.
Катя по привычке проверила свое служебное удостоверение в сумке. Нет, его мы в музее предъявлять никому не станем. Нечего там делать ночью полицейскому. Анфиса проведет, будем в ее свите как частное и адски любопытное лицо.
Вечером, когда Катя собирала свой музейный багаж, снова позвонила Анфиса и сказала, что завтра они встречаются в шесть во дворе музея на Волхонке.
– В шесть? Я думала, мы туда часам к девяти поедем, – удивилась Катя.
– Нет, мы должны явиться до закрытия, я еще раз пойду там по всем инстанциям, по кабинетам для подтверждения разрешения на съемку. А затем я… то есть мы… мы с тобой станем свидетелями, как…
Как последний посетитель покидает музей…
И двери… эти великолепные старинные двери закрываются за ним.
И музей остается наедине с собой.
И сумерки опускаются. Наступает великая волшебная ночь…
Голос Анфисы в телефонной трубке срывался от волнения. Анфиса ликовала!
– Я это сфотографирую, как они все сваливают домой – эти посетители. А музей и мы… мы остаемся.
– Класс! – Кате эта идея тоже понравилась. – Как скажешь, подружка. Значит, завтра в шесть во дворе у колонн.
В уме она уже прикинула: значит, домой, сюда, на Фрунзенскую набережную, она завтра с работы уже не попадет. От Никитского переулка, где Главк, до Волхонки – пять минут быстрым шагом.
Открыла шкаф в спальне и начала прикидывать – что брать с собой, во что переодеваться там, в музее. Явится она туда в деловом костюме, так солиднее. Но чтобы бродить по залам и ловить… нет, ускользать, улепетывать от…
От кого улепетывать в музее ночью?
От призраков, от привидений, от оживших античных статуй, как в «Венере Илльской» Проспера Мериме, или от Мумии, как в рассказе Конан Дойла?
Катя врубила в спальне музыку и едва не пустилась в пляс от такой перспективы. Ах, Анфиса, ах, подружка, как мне тебя благодарить. Ты исполнишь самую заветную мечту моего детства!
Ночь в музее.
И никаких шоу при этом, никаких очередей, никаких толп, никаких зевак. Великий, огромный, прекрасный, ужасный, полный тайн музей только для нас на целую ночь.
Она сложила в сумку джинсы и худи с капюшоном, белый топик и запасные гольфы.
В среду она весь рабочий день… не весь, половину провела как на иголках, прося в душе одного – лишь бы никаких ЧП в области, а то ведь ехать придется! Отгул-то только завтра. Но ЧП не случилось, в дежурной части – редкое затишье.
В четыре Катя скорехонько свернула свои корреспондентские дела, закрыла ноутбук, предупредила шефа пресс-центра, что у нее завтра вы-ход-ной. И на полтора часа отправилась в главковский спортзал.
Выбрала для себя тренажер – беговую дорожку. Благополучно «прошла» быстрым спортивным шагом два километра. Затем она отправилась в душ, высушила свои отросшие, такие длинные и густые волосы феном, что всегда хранился у нее в шкафу в кабинете.
И, бодрая, заряженная энергией, освеженная душем отправилась перекусить в буфет ГУВД, работавший 24 часа в сутки.
Без десяти шесть она покинула Главк. Свернула по Никитскому на Манежную площадь, перешла дорогу на светофоре у Каменного моста, и вот она, Волхонка.
Вот он, музей.
Анфиса, навьюченная как верблюд сумками и аппаратурой, уже ждала ее там, во дворе. У античного портика со знаменитыми ионическими колоннами.
Глава 12
Извлечение мозгов
Василиса Одоевцева и ее коллега по Египетскому залу, смотритель комнаты Мумий и саркофагов Арина Павловна Шумякова, обычно отлучались на обед по очереди.
Смотрителям не разрешено покидать вверенный музейный зал надолго – в туалет и то надо просить коллегу из соседнего зала «приглядеть».
Но Василиса и Арина Павловна скооперировались. Они дружили с тех самых пор, как два месяца назад Арина Павловна пришла на работу в музей.
Василиса отлучалась из зала чаще приятельницы. По старой еще модельной привычке то и дело ходила прихорашиваться перед зеркалом – поправлять парик, подкрашивать губы, пудриться. На людях все время, в зале, надо следить за собой.
Арина Павловна ходила обедать в столовую музея, но возвращалась она быстро. Всего два месяца, как она похоронила своего брата, за которым преданно ухаживала много лет. И боль потери уничтожила, по ее словам, ее прежний здоровый аппетит.
Василиса приятельницу понимала – она и сама всю жизнь – малоежка. Понимала она и то, что после похорон Арина Павловна нашла себе при помощи каких-то доброхотов эту вот работу смотрителем в музее. Дома одинокой пенсионерке, да еще после похорон брата, тяжко, а тут все же люди кругом. И потом, деньги платят.
Этот рабочий день обещал быть долгим, растягиваясь к тому же и на всю ночь – репетиции ночи музеев. Поэтому приятельницы решили посетить столовую дважды – в обед и в ужин.
На ужин первой ходила Арина Павловна и опять-таки вернулась быстро.
– Ну иди, Васенька, – сказала она Василисе. – А то столовая уже закрывается.
И тут в Египетском зале замигал верхний свет и внезапно погасла вся правая сторона.
– Снова что-то с проводкой, – сказала Василиса.
– Иди в столовую, я сейчас позвоню электрикам, – Арина Павловна подошла к телефону на стене у двери в Египетский зал и набрала внутренний номер технических служб.
В ожидании электрика она присела на банкетку у входа в Египетский зал. Отсюда и часть комнаты Мумий и саркофагов просматривается.
Оттуда он и появился. Этот высокий ангелоподобный мальчик. Он нес стремянку на плече так легко, словно она не весила ни грамма. Походка у него какая-то неровная, разболтанная. Вертит узкими бедрами, словно женщина легкого поведения. И эти волосы – белые, льняные… красивые волосы, но уж больно длинные для парня его возраста. Когда он сутулится и наклоняет голову, вот как сейчас, волосы почти полностью закрывают его лицо. А потом он вскидывает голову, и эта шелковистая белая волна приходит в движение. Но глаз все равно не видно. Виден лишь пухлый капризный детский рот.
Арина Павловна поджала свои сухие губы. Этот ангелоподобный мальчик… электрик… нет, официально у него должность длинно звучит – помощник специалиста по электротехнике и слаботочным системам, никогда ей не нравился.
Имя у него тоже какое-то не такое. Она пробовала его пару раз назвать как обычно – Миша, но он все поправлял – Майк.
И вопросы он порой задает странные. Просто мороз по коже от этих его вопросов. Когда выпадает у него свободная минутка, поднимается сюда из своего технического отдела в комнату Мумий и саркофагов и смотрит экспонаты.
– Миша… то есть, Майк, опять сегодня что-то со светом тут, – сказала Арина Павловна Шумякова. – Сейчас вся правая сторона перегорела.
Майк… тот самый Майк Тригорский, фамилию и имя которого так и не назвал участковый Миронов Кате, молча поставил стремянку у стены.
Он возился минут пять, потом пошел в Античный зал смотреть электрический щит и проверять сигнализацию.
Снова вернулся, переставил стремянку поближе к залу Мумий и саркофагов.
Арина Павловна наблюдала, как он копается в проводке, сняв одну из панелей на стене.
В обоих залах – ни одного посетителя. Что бы там ни говорили, а музеи в будний день посещают скупо и неохотно. Арина Павловна оглянулась на двери Египетского зала. Скорее бы Василиса вернулась, что ли…
– Майк, ну что там? Что со светом?
Он не ответил. Арина Павловна не видела его лица – эти чертовы белые шелковистые волосы, разделенные прямым пробором.
И тут она услышала голоса – женские, раздраженные, на повышенных тонах.
Мимо Египетского зала прошли менеджер музея Кристина и высокая блондинка в сером деловом костюме – отлично сшитом, дорогом, ловко сидящем на ее крупной фигуре.
Все, в том числе и Арина Павловна Шумякова, знали, что со вторника в музее работает проверка Счетной палаты. И эта дама – какая-то шишка, то ли аудитор, то ли какой-то эксперт – одним словом, к нам приехал ревизор!
– На акулу похожа, правда?
Арина Павловна вздрогнула: этот парень… Майк уже не на своей стремянке, не под потолком, а прямо у нее за спиной. Словно подкрался стремительно и неслышно.
– Какую еще акулу? О чем ты, Майк?
– Тетка, что с Кристиной. Улыбается, как акула. Полон рот белых зубов.
Майк смотрел вслед менеджеру музея Кристине и эксперту Счетной палаты Дарье Юдиной. Арина Павловна Шумякова не поняла – это что, у него такой комплимент? Он восхищается вот так женской улыбкой?
– Что со светом?
– Все нормально.
– А почему не горело?
– Я не знаю, контакт отошел, наверное.
Майк Тригорский не торопился забирать свою стремянку электрика. Он медленно направился в комнату Мумий и саркофагов. Арина Павловна пошла за ним.
Майк остановился у стенда с погребальной маской фараона. Долго смотрел. Потом медленно пошел вдоль витрин с саркофагами.
– А где крюки? – спросил он.
– Какие еще крюки?
– Ну, которые они в ноздри засовывали и вытаскивали мозг.
– Кто – они? – строго спросила Арина Павловна.
– Ну, эти… жрецы, что ли, или как их там.
Голос у него – юношеский, и в тоне сквозит любопытство. И еще что-то…
– Инструменты, использовавшиеся при подготовке трупов к бальзамированию и мумификации, вон в той витрине – крайней.
Майк подошел к витрине.
– Крючья… Это они с мертвыми делали? А с живыми?
– Что – с живыми? – еще строже спросила Арина Павловна.
– Живым они крючья в нос совали? Мозги выкачивали? И как через такую маленькую дырку… ноздрю можно было все вытащить?
– Я понятия не имею.
– Да, вы же у нас недавно. Вы у нас новенькая.
Она не видела его глаз сквозь шелковую завесу его белесых волос, но чувствовала, что он смотрит, словно ощупывает ее взглядом.
В зал вошли две голландские пожилые туристки и остановились перед великолепным саркофагом писца фараона Аменхотепа, отделанным черной смолой и позолотой.
Глава 13
Двери закрываются
Катя вслед за Анфисой поднялась по ступеням и вошла в тенистый сумрачный портик, украшенный ионическими колоннами.
Тот самый, знакомый с детства.
Позже она часто вспоминала этот момент. Они с Анфисой словно переступили некую невидимую черту. Они и представить себе не могли, какие странные, пугающие и трагические события впереди.
Музей, за век своей истории видевший немало и хорошего и плохого, переживший все это, перемоловший в пыль, как жернова судьбы, неумолимо приближался к катастрофе.
Катя открыла тяжелую дверь и оглянулась – в шесть часов вечернее солнце светит мягко, золотит купол храма Христа Спасителя, играет бликами на лобовых стеклах спешащих по Волхонке машин.
Такое приятное солнце… такой приятный майский вечер…
– Ты что? – спросила ее Анфиса.
– Ничего.
– Тогда идем.
И они вошли в музей.
Анфиса усадила Катю с сумками с аппаратурой в гардеробе на банкетку, а сама пошла, как она смешно выразилась, в Верхнее царство…
– Почему это Верхнее?
– Это у них местный музейный сленг такой, – Анфиса строила из себя бывалую музейщицу. – Я когда в прошлый раз разрешение подписывала, они меня тут водили по кабинетам, в директорский и администрации. И называли все это Верхнее царство. Ну, как в Древнем Египте. Объяснили, что изначально музей сто лет назад формировался вокруг их замечательной египетской коллекции, которая до сих пор главный хит.
– Если есть Верхнее царство, должно существовать и Нижнее, – заметила Катя.
– Угу, вот как раз в нем мы сейчас и находимся, – Анфиса кивнула на вестибюль и гардероб. – Ладно, пойду опять вознесусь в горние выси. А ты жди меня.
Она нырнула куда-то по коридору, неплохо ориентируясь в музейных декорациях. А Катя осталась.
Раздался мелодичный сигнал и приятный голос… такой же приятный и мягкий, как закатное солнце там, снаружи, как вечерний майский вечер, объявил:
Уважаемые посетители, через четверть часа наш музей закрывается. Просим всех пройти на выход.
Через несколько минут пустой вестибюль начал наполняться народом. В гардероб мало кто заглядывал, лишь те немногие, кто сдал свои куртки, плащи и зонты. Посетители музея толпились вокруг киосков, продававших альбомы живописи, открытки, сувениры с логотипом музея.
Катя смотрела в сторону белой мраморной лестницы с ажурной решеткой.
На страже у ворот стоял… то есть, удобно сидел на стуле за столом билетер, интеллигентнейшего вида старичок в синем костюме и с тростью.
Посетители не торопились покидать вестибюль. Мелодичный сигнал с приятным голосом повторился.
Осторожно, двери закрываются…
Берегись…
Кто не поберегся, голову с плеч…
Катя зевнула украдкой и достала из сумки бутылку минералки. Ждать Анфису скучно. И уйти нельзя.
А кто это сказал: «Берегись, а не то голову с плеч»?
– Все, вот и я, – Анфиса, раскрасневшаяся, довольная, размахивающая какой-то маленькой бумажкой, возникла словно ниоткуда – из бокового коридора. – Ты что тут, спишь, что ли?
– Я на тренажере перезанималась, а потом душ горячий, меня может в любую минуту разморить, – Катя прикалывалась. – Вот лягу тут на банкетке, свернусь калачиком и просплю всю эту волшебную ночь. Ну, все подтвердили?
– Все путем, – Анфиса уже рылась в сумке, извлекая фотокамеры. – Я хотела саму хозяйку Верхнего царства снять, директрису. Но она сегодня на прием в посольство уезжает. Репетируют тут ночь музеев без нее. Заместительницей остается как раз Вавич.
– Кто он такой?
– Не он, а она, Виктория Феофилактовна, я тебе говорила, она мою выставку в галерее видела. Так, погнали, нечего рассиживаться. Я хочу снять момент, когда они закроют двери, когда последний посетитель выкатится вон колобком и они запрут музей.
– Так вот же, снимай, – Катя указала на боковой выход у гардероба, куда сочился утлый ручеек покидающих музей экскурсантов, шествующих мимо скучающего на посту полицейского.
– Фу, тут такая проза, – Анфиса скорчила гримаску. – Что здесь снимать? Мы сейчас пойдем на главную лестницу, к центральному входу.
– Но выход здесь, – Катя улыбалась.
– Они сделают все для меня, я договорилась! Пошли, пошли. Ты тоже поучаствуешь.
И Анфиса не обманула.
Они свернули налево по коридору, прошли и вынырнули уже у касс.
Вот двери музея. А вот она, знаменитая высокая главная лестница – колонны золотистого мрамора, зеленые стены, бежевая ковровая дорожка с алой полосой.
Пусто, лишь один охранник с рацией в вестибюле.
– Здравствуйте, это у меня тут съемка, вот разрешение, – Анфиса подкатилась к нему, как мячик, камеры на ремнях прыгали на ее полной груди. – Мы сейчас снимем, как последний посетитель покидает музей и вы закрываете двери.
Охранник кивнул, потом взял разрешение, прочел, что-то буркнул в рацию и глянул сверху вниз на Анфису и Катю.
– Валяйте, снимайте.
– А где этот последний посетитель? – спросила Катя.
– Ты и есть последний посетитель, – Анфиса ликовала. – Зачем, думаешь, я тебя позвала, душечка? Помогать мне. Ну-ка, ну-ка, сейчас мы выстроим мизансцену… Так, ты в дверях и оглядывайся… ну же, оглядывайся! Тут такая красота, и ты сожалеешь, что этот день… вечер закончился и ты уходишь… уходишь прочь от всей этой красоты и тайны.
Катя как в раме замерла на пороге музея. Тяжелые дубовые двери. Она переступила порог. Оглянулась. Анфиса фотографирует! И двери музея захлопнулись.
И вот она снова на улице. Одна в этом ионическом портике.
Она стояла у закрытых дверей. Никто не торопился пускать ее обратно.
– Эй! Анфиса!
Нет ответа.
Потом – бу-бу-бу, как из бочки, глухие голоса. Что там еще случилось?
– Кать! Ты там?
– Я тут, откройте двери!
– Охранник говорит, они уже закрылись, здесь таймер сигнализации, и он его не хочет перезапускать, – голос Анфисы жалобный, резкий и глухой одновременно, словно издалека, а на самом-то деле она орет с той стороны через дверь. – Обойди музей и зайди с того входа, то есть, с выхода!
– Что?
– Обойди музей и зайди с выхода, так охранник сказал, он уже по рации предупредил, тебя пустят!
Катя спустилась во двор музея. Вот вам и «последний посетитель»! Медленно она вышла за ограду музея и начала свой обход со стороны Колымажного переулка.
Подошла к выходу, где стоял полицейский.
– Вам по рации передали, это я, – сказала она.
– Что?
«Придется, наверное, показать ему удостоверение», – Катя уже хотела достать его из сумки, но тут…
– А, это вы, проходите. Вы там фильм, что ли, снимаете?
– Мы фотографируем для выставки к столетию музея.
– Абзац тут сегодня полный с этой их репетицией, – полицейский хмурился. – И кто только додумался на ночь людей в музей пускать? Ночью спать надо, а не по музеям шастать.
Катя снова прошла мимо гардероба и очутилась в вестибюле. Но ажурная решетка наверху белой мраморной лестницы уже закрыта. И билетер ушел. Впрочем, туда наверх нам не нужно, нужно пройти снова в главный вестибюль к парадной лестнице с золотистыми колоннами.
И Катя свернула в коридор мимо туалетов. Еще один коридор… тут, кажется, налево… Как это Анфиса здесь ловко сновала…
– Я тебя прошу, успокойся. Это совсем не то, что ты думаешь.
– А что я должна думать?!
– Это совсем не то!
– А что? Если ты пялишься на нее постоянно? На меня ты так не смотришь. Вы что, раньше встречались? У вас что-то было?
– Ри, я прошу тебя… Вот черт…
Хрррррррррррр!
Что это? Катя замерла. Этот странный звук посреди скандала. Два голоса – женский, злой, тревожный и мужской – тоже тревожный, виноватый. И этот странный неприятный звук – то ли свист, то ли хрип.
– Поверни крышку, ты ингалятор не так держишь.
– Ри, я прошу тебя, не надо сцен. Это совсем не то, что ты подумала.
– Дыши… дыши глубже… Эх ты, я же люблю тебя. А ты… это ведь то, о чем я подумала, и ты сам это знаешь. Только вот лжешь. Лжешь мне прямо в глаза. Думал, я проглочу эту ложь? Ошибаешься. Я сама все про вас узнаю.
Катя двинулась вперед.
В пустом музейном коридоре – двое: молодая брюнетка в брючном костюме и модных очках без оправы и высокий видный блондин в неброском костюме – кудрявый, с проседью на висках, хотя еще и не старый, похож на актера Игоря Костолевского.
У брюнетки на щеках даже сквозь тональный крем проступают алые пятна гнева. Кудрявый блондин впился губами в спрей-ингалятор. Широкая грудь его ходит ходуном.
Беседовали на повышенных тонах именно они, а теперь при виде Кати – чужой, незнакомой, посторонней, вынужденно замолкли.
Катя прошмыгнула мимо. Надо же, какие страсти в музее… Но не наше дело, не наше дело. Мы тут только мимоходом, мимолетно, кратко. Наша цель – волшебная ночь в музее.
Хрррррр…. Какой противный звук. Это ингалятор выдает струю ментола. Им отчетливо пахнет в коридоре. Судя по всему, этот мужчина болен астмой.
Катя свернула за угол. И вот он – сумрачный вестибюль у касс и главная лестница – золотистые колонны, бежевая с алой полосой дорожка. На втором этаже гаснут лампы – две из четырех. А у дверей музея в вестибюле Анфиса и невысокая пожилая женщина в лимонно-желтом костюме «шанель», белой блузе, в удобных замшевых туфлях с изящными пряжками. Чистота и благородство прекрасной старости.
– Кать, ну наконец-то, где тебя носит так долго? Вот Виктория Феофилактовна, пожалуйста, познакомьтесь, это Катя, она мой самый верный помощник. Я без нее как без рук.
Катя подошла. Ага, это и есть старший куратор отдела личных коллекций госпожа Вавич. В отсутствие директора она тут самая главная.
– Добрый вечер, – поздоровалась Катя. – Простите, я здесь у вас немножко заблудилась.
– И не мудрено. Музей большой, – Виктория Феофилактовна улыбалась приветливо. – Но на ночь музеев мы закрываем второй этаж. Там залы небольшие, и мы решили, что туда ночные экскурсии не пойдут. Зато открыт весь первый этаж, наша гордость, наша визитная карточка – Египетский зал, Античный зал, Итальянский дворик.
– Я там… то есть, мы там все отснимем тоже, – Анфиса – сама энергия. – Виктория Феофилактовна, я бы хотела сначала сделать несколько ваших снимков. Как вы, например, спускаетесь… такая замечательная лестница, и вы, как хозяйка музея…
– Я не хозяйка, я лишь скромный куратор.
– Ну да, как хранитель, как добрый гений этого места, – пылкую Анфису уже несло, она размахивала цифровой камерой. – Вас не затруднит подняться наверх и потом медленно спуститься?
Виктория Феофилактовна улыбнулась еще мягче – ну что ж, раз надо, это же музей – инициатор съемки, и старческой походкой, однако весьма бодро и энергично, начала восходить по ступенькам.
– Есть, Верхнее царство! – Анфиса нажала на кнопку, и цифровая камера выдала целую серию беспрерывных снимков.
Потом она стала снимать, как куратор идет по лестнице своего музея.
Катя молча наблюдала за ними. Сама она вспоминала невольно сцену в коридоре. Любовная сцена и одновременно сцена ревности. Ну что ж, кто сказал, что музейщикам любить запрещено? Однако какой-то неприятный осадок остался… надо же, она подслушивала! И этот свист спрея противный.
– Все отлично, я потом выберу лучшие снимки, – Анфиса радовалась, как дитя, – Виктория Феофилактовна, а теперь я хочу снять вас в каком-нибудь зале. Например, в Античном, где статуи, ой нет, лучше в Египетском!
Виктория Феофилактовна, порозовевшая от удовольствия и прогулки по лестнице, явно испытывавшая невинное удовольствие от того, что ее фотографируют и вот так – долго, тщательно, с таким энтузиазмом, благожелательно кивнула и повела их в Египетский зал, благо совсем рядом на первом этаже – только свернуть.
Ладья вечности встретила их.
Катя разглядывала фреску. Какая большая фреска… какие яркие краски, тысячи лет прошли, а они все еще не потускнели от времени.
Ладья вечности – она прочла это на табличке сбоку.
Ладья вечности из смерти в жизнь, и она словно приглашает их подняться на борт.
А потом Катя оглянулась и увидела, что у нее за спиной стоит женщина. И вздрогнула от неожиданности.
Надо же… с этой женщиной – высокой, с фигурой девушки, длинными ногами модели и непоправимо увядшим, постаревшим, сильно накрашенным лицом я уже встречалась.
Только эта женщина теперь похожа на старую египетскую царицу, словно сошла с той вон фрески. Парик… в тот раз он был рыжим, и она носила шляпу, а теперь парик цвета воронова крыла.
Василиса Одоевцева – смотритель Египетского зала созерцала Катю с высоты своего роста. Катя и сама не маленькая, но эта дама в роскошном черном парике имеет рост не меньше ста восьмидесяти пяти, просто баскетбольный какой-то рост.
– Девочки, как вы тут? Как настроение? – бодро спросила Виктория Феофилактовна. – Вот, знакомьтесь, это наши гости, фотографы.
– Вы что, для журнала фотографируете?
Это спросила другая смотрительница, вышедшая на зов из соседнего небольшого зала, залитого мертвенным желтым светом. Женщина лет шестидесяти – крашеная блондинка, аккуратно подстриженная, в темной юбке и черном жакете, в мягких туфлях без каблуков.
– Для фотовыставки к столетию музея, – сказала Катя.
– У нас тут часто снимают, но всегда по разрешению.
– Есть у них разрешение, все подписано, не волнуйтесь, Арина Павловна, – Виктория Феофилактовна приняла изящную позу на фоне выставленного в витрине гранитного барельефа с текстом пирамид – стелы, покрытой иероглифами.
– Я спрашиваю, потому что должна по инструкции. Тут ведь запрещены фото– и киносъемка.
– Они получили разрешение здесь работать. Это все на славу музея, – Виктория Феофилактовна повернулась к Арине Павловне Шумяковой: – Я давно хотела отметить, что вы очень пунктуально и точно исполняете обязанности смотрителя.
Катя заметила, что Анфиса снимает Викторию Феофилактовну, но взор ее то и дело обращается туда, к Ладье Вечности, на фоне которой словно египетская статуя застыла колоритная Василиса. Катя вспомнила ее имя и фамилию – Василиса Одоевцева… да, она из «Приюта любви»… она еще говорила, подрабатывает там уборщицей при кошках… и что-то о двух работах… так, значит, она тут в музее работает смотрителем?
– Ой, простите, можно вас тоже пофотографировать? – закончив со старшим куратором, Анфиса почти взмолилась: – У вас такая неординарная внешность. Получатся замечательные снимки!
Василиса гордо выпрямилась.
– Да я прямо не знаю. Виктория Феофилактовна, это удобно?
Василиса явно жеманничала и кокетничала.
Виктория Феофилактовна снова кивнула. Но не так благожелательно, как в прошлый раз.
– Меня раньше много снимали для журналов. Хотя в советское время журналов мод было мало, но меня снимали часто, – Василиса повернулась в профиль.
– Да, моя дорогая, вы говорили, что в молодости работали модельером на Кузнецком Мосту, – сказала Виктория Феофилактовна.
– Не модельером, я была ведущей… то есть, по-нынешнему, топ-моделью Дома моды на Кузнецком. И меня также снимали для календаря «Советские бриллианты». Специально из Гохрана и с ювелирной фабрики привозили такие вещи на съемку, такие украшения в экспортном исполнении, какой там «Де Бирс», – Василиса достала пудреницу. – Да, было время, жила полной жизнью. Ну все, я готова, съемка пошла!
Анфиса закружила вокруг нее, щелкая камерой.
– Суперкласс!
Катя и Арина Павловна Шумякова созерцали процесс съемки. Арина Павловна оперлась спиной о косяк двери и скрестила на груди руки. Ее никто не собирался фотографировать, и она была этим, как показалось Кате, слегка обижена.
– Я должна вас покинуть, у меня много дел. Вы фотографируйте, работайте спокойно. Все, что вам покажется интересным. Наши сотрудники с удовольствием вам помогут, – Виктория Феофилактовна собралась уходить. – Двери моего кабинета всегда открыты.
– Ой, Виктория Феофилактвона, погодите, пожалуйста, не уходите. Я вот о чем хотела попросить, – Анфиса тут же потеряла к Василисе, как к объекту съемки, всякий интерес. – Выставка называется «Фантомы и легенды ночи». Портреты сотрудников на фоне экспозиции – это прекрасно. Но это лишь несколько снимков. Я бы… то есть, мы с Катей хотели снять что-то необыкновенное, что-то очень интересное, захватывающее… саму суть музея… может быть, какой-то особый экспонат или… я не знаю, что-то связанное с местной легендой, тайной. Ведь музей полон тайн, я знаю, я читала – такая история, такие коллекции. Хотелось бы сделать снимки, которые бы стали основой всей выставки.
Виктория Феофилактовна поправила свою идеальную укладку.
– Ну что ж, музей пойдет вам навстречу. Это будет интересно и полезно, как говорит мой менеджер, в смысле рекламы. Хотя такой музей, как наш, ни в какой рекламе не нуждается. Но сейчас новые времена, новые веяния, всякие там пиар-технологии. Подождите минуту.
Она достала из кармана жакета мобильный и набрала номер.
– Кристина, подойдите, пожалуйста, в Египетский зал, мы тут с фотокорреспондентами. Хочу с вами посоветоваться.
Через две минуты в Египетский зал вошла брюнетка в очках без оправы, в брючном костюме. Та самая… Катя сразу ее узнала. Итак, это Кристина – менеджер музея. Как тот кудрявый красавец ее назвал… Ри, кажется?
– Кристина, как вы считаете, это хороший пиар-ход – показать на снимках выставки к столетию музея процесс изучения экспонатов нашей новой коллекции? – спросила Виктория Феофилактовна.
– Это хороший пиар-ход. Выставляя такие снимки на обозрение общественности, по сути, мы этим заявляем, что коллекция уже у нас, в наших фондах, – голос Кристины звучал спокойно. И не скажешь, что всего полчаса назад она устраивала сцены в музейном коридоре.
– Олег Олегович ведь хотел сегодня вечером продолжить осмотр артефактов?
– Да, он собирался работать с коллекцией.
– Вот и прекрасно. Тогда проводите фотокорреспондентов к нему.
– Но, Виктория Феофилактовна… вообще-то это против правил, это чисто рабочий процесс, и мы… он станет возражать.
– Кристина, вам же ничего не стоит уговорить его, – Виктория Феофилактовна улыбалась. – Это отличный пиар-ход. И это на благо музею. Скажите ему, что это мое пожелание… то есть, мое распоряжение. Открыть «Проклятую коллекцию» для съемки.
– «Проклятую коллекцию»? – Анфиса воскликнула это так громко, как не подобает кричать в музее, она ликовала. – Класс! Вот это здорово, это то, что нужно, это будет основа моей выставки! А почему она «Проклятая»?
Катя вдруг ощутила – вот оно… это мгновение, когда двери музея закрылись, захлопнулись за ними по-настоящему. И они внутри, в недрах. И сейчас, быть может, опустятся еще глубже в это самое Нижнее царство и начнут открывать для себя то, о чем никогда не подозревали прежде, проходя по этим тихим, залитым светом залам.
– Что это за коллекция? – спросила она вслед за Анфисой.
– Кристина вас проводит к нашему куратору отдела Древнего Востока, а по пути расскажет, – Виктория Феофилактовна больше не улыбалась. – Это уникальная коллекция, она недавно поступила к нам, досталась музею в дар.
Глава 14
Античное бесстыдство
Старший эксперт при аудиторе Счетной палаты Дарья Юдина сидела в выделенном ей администрацией музея кабинете за столом, на котором громоздилась гора бумаг.
Так всегда при больших проверках. Ее помощник и секретарь уехали, забрав с собой папки с финансовой отчетностью, подлежащей комплексному пересчету объединенной ревизии.
Дарья Юдина осталась работать с теми документами, которые она считала самыми важными и которые не могли покинуть стены музея.
За эти три дня, что Дарья провела здесь, в этих стенах, она возненавидела музей.
Никогда прежде она не думала, что войти сюда и сидеть тут, читать документы и отвечать на вопросы и улыбаться вежливо, слушая чужие ответы, будет так трудно.
Просто невозможно. Нестерпимо!
Очень трудно держать себя в руках. Здесь, в этом месте. Где и была-то она прежде очень, очень давно. И не сохранила об этом месте почти никаких хороших воспоминаний.
Волхонка, Колымажный переулок…
Что это за харя гипсовая вон там в углу – орет, распялив рот в беззвучном крике? А, это гипсовая маска Горгоны Медузы…
Мертвые глаза…
Вопль боли…
Последний вздох…
Кабинет, точнее комната, которую выделили ей в музее для спокойной въедливой работы аудитора – маленькая, тесная, со старинной мебелью и вся заставлена гипсовыми слепками с античных статуй.
Это так называемый «запасник» для не слишком ценных экспонатов.
Гипсовые слепки – в основном с античных торсов. Все, что осталось от многочисленных статуй фризов храмов Эллады. Торсы, торсы, торсы без голов, с отбитыми руками. Изуродованные временем, точно взрывом, но сохранившие в себе невероятную мощь плоти.
Дарья Юдина, оторвавшись от бумаг, созерцала мускулистые мужские торсы. У многих мужское естество покалечено временем, отбито, лишь какие-то осколки – там внизу, куда так и скользит нескромный жадный взгляд.
Но у некоторых фигур – обезглавленных, безруких – ТАМ все как раз на месте. Столько силы мужской, мощи, нерастраченного семени, могучего пыла.
Но все это лишь холодный древний камень. Мрамор, гипс.
А в настоящем…
– Вам документы нужны? Мне из музея звонили. Вот, я привез.
Он вошел без стука, так, как входят лишь очень уверенные в себе и наглые мужики или те, которым на все наплевать.
Или те, которые никого и ничего на свете не боятся.
Дарья Юдина медленно выпрямилась.
Невысокий, смуглый с очень широкими плечами, так и распиравшими его черный пиджак, с осиной талией и стройными ногами, стоял перед ней.
– Я старший эксперт Счетной палаты, – сказала Дарья Юдина.
– А я Юсуф, – он смотрел на нее так, как умеют смотреть лишь они – эти парни с Востока.
– Для начала, кем вы приходились Узбеку? Вы что, его родственник?
– Я был личным телохранителем уважаемого Ибрагимбека, много лет служил ему. А теперь я исполнитель его последней воли. Я привез документы от нотариуса и дарственную. Мне звонили из музея, сказали, вам это нужно опять смотреть.
– Да. И я уже подробно ознакомилась с документами, которые предоставил музей.
– Мы не нарушили никаких законов.
– Нет самого главного – разрешения на вывоз коллекции из Египта. В будущем, если музей выставит коллекцию, египетские власти могут предъявить претензии, что предметы искусства были вывезены из страны тайком.
Дарья Юдина отчеканила это самым стервозным тоном, на который только была способна.
Когда они… начальство из Счетной палаты посылали ее сюда, они сто раз говорили ей о ее непревзойденном такте. Но имелось-то в виду совсем иное. Это было ясно по интонации, по взгляду, по тем намекам, который хороший сотрудник понимает с полуслова.
– Коллекция полвека назад покинула пределы Египта, с тех пор все сделки по поводу нее совершались за рубежом.
Юсуф, сказав это, протянул ей папку с документами.
Но она документы не взяла. Не в бумагах дело.
– Ваш Узбек…
– Уважаемый Ибрагимбек…
– Так я не поняла, кем все же вы ему приходитесь?
– Я уже ответил – я исполнитель его последней воли по завещанию.
– Это что, должность такая у вас там, в вашем клане?
– В каком еще клане?
– Мафиозном, – Дарья Юдина встала. – А вы думали, я не в курсе. Простой, мол, бухгалтер, счетовод.
– Первое, что я подумал, что вы очень красивы. Смотреть больно.
Они встретились взглядом. Какие у них глаза… у этих парней с Востока…
– Ваше мнение никого не интересует.
– И с документами на передачу коллекции в дар у нас все законно.
– Ваше мнение никого не интересует! Кто вы вообще такой? Никто. Пустое место. Это с Узбеком до поры до времени вынуждены были считаться. Но его нет. А вы просто его слуга. Гастарбайтер. Завтра же я позвоню – приедут из миграционной службы и проверят вашу регистрацию.
– Звоните, вот телефон, – он придвинул к ней пальцем ее же сотовый, лежащий на столе на бумагах.
– Не трогайте мои вещи. Вы просто его слуга – много лет на побегушках, а потом лоб свой за него под пули подставляли. Слуга – это унизительно для мужчины.
– Чего ты добиваешься, женщина?
Он спросил это тихо. Не грубо, хотя и употребил «ты».
– Я хочу, чтобы вы… ты понял – эта коллекция НИКОГДА не станет частью музея. И я хочу, чтобы ты мне помог в этом.
– Я служу уважаемому Ибрагимбеку.
– Твой Узбек, твой хозяин мертв. А вы… ты еще так молод. И я хочу, чтобы ты осознал.
– Что я должен осознать?
– Твой Узбек был преступник. Его счастье, что он избежал тюрьмы тут и там у вас, в Ташкенте. Ему много чего инкриминировали, но никогда ничего не могли доказать.
– Женщина, чего ты хочешь?
Он стоял напротив нее. Он смотрел сверху вниз, и она знала куда – он смотрел в вырез ее блузки под деловым жакетом. Он смотрел на ее грудь.
– Ты должен понять, что такой человек, как твой покойный босс, ничего не может жертвовать государственному российскому музею, – сказала Дарья Юдина. – Никто этого все равно не позволит. Чтобы эта уголовная морда разыгрывала из себя роль этакого благодетеля, нового Третьякова…
Юсуф ослабил узел галстука.
– Есть люди, которые этого не допустят, – Дарья Юдина чувствовала его взгляд на себе. – Эти люди употребят все свое влияние. Имя, фамилия «Ибрагимбек Садыков» никогда не будут звучать в этих стенах. Ты неглупый парень, я хочу, чтобы ты понял – эта стена глухая. Ее тебе не пробить. Лучше, если ты сам…
– Что я сам?
– Как душеприказчик поможешь нам объявить эту сделку с дарственной незаконной. Ты ведь многое знаешь. И о том, как приобреталась эта коллекция. Так что всегда найдешь, что вспомнить, правда?
Он встал у нее за спиной. Она чувствовала его дыхание.
Он положил свою ладонь ей в вырез блузки.
Дарья Юдина – старший эксперт при аудиторе Счетной палаты – потеряла дар речи:
– Что ты себе позволяешь?
Юсуф нагнулся к самому ее лицу. Она ощутила аромат дорогого мужского парфюма и сигарет.
– Твоя кожа – атлас, и волосы, как шелк. Ты прекрасна, ты, как спелый плод, полный сока. Хочу выпить, вылизать тебя до дна.
– Ты что себе позволяешь?!
Мгновение, и она оказалась в кольце его рук. Он обнял ее властно, с могучей силой, вытащил из-за стола, подняв, как пушинку.
– С ума сошел? Я сейчас закричу!
– Кричи. Я хочу тебя.
Он осыпал поцелуями ее шею, плечи, волосы, грудь.
– Холодная, как лед, ты, горячая, как пламя… о, как ты красива…
Она молча вырывалась, пыталась уклониться, потом замерла. Его руки гладили ее тело – плоть зрелой женщины, изголодавшейся по ласке. Никогда прежде она не ощущала, не подозревала, не знала в себе… Словно некая могучая сила, словно ветер упругой волной… словно жар, жар костра, жар пустыни – горячий, как эти поцелуи… Никогда прежде ни с кем, ни в отвязной свободной юности, ни в постели с бывшим мужем, ни в мечтах, ни на вибраторе, ни во сне…
Он раздвинул ее ноги и усадил ее на себя, дав почувствовать мощь и твердость даже сквозь одежду.
– Ну кричи, что же ты не кричишь? Гибкая, нежная… сама красота…
– Я закричу! Не смей… что ты делаешь… Нет! Да… Ахххххххх, что ты со мной делаешь… Ооо, поцелуй… Подожди… надо дверь… закрой дверь… там ключ, сюда же войдут, я не могу…
Не отпуская, целуя, он понес ее к двери. Закрыл дверь, повернул ключ. Потом направился с ней на руках в сторону старого продавленного музейного дивана.
На диване он снял с нее туфли, покрывая поцелуями ее ступни в гольфах, снял брюки делового костюма, кружевные трусики и зарылся лицом в ее разом увлажнившуюся пахучую плоть.
Дарья Юдина – старший эксперт Счетной палаты, так сильно мечтавшая о карьере аудитора, столько лет не имевшая ни любовника, ни настоящего секса, пользовавшаяся для «здоровья» постылым дилдо, раскинувшись на диване, сгорая, почти теряя сознание от обрушившегося на нее блаженства, видела вокруг себя и над собой лишь голые мужские торсы.
Абсолютное бесстыдство нагой древней плоти, мраморная твердость членов, окаменелое семя, что вот-вот прольется горячей струей…
Когда он довел ее до конца, лаская языком и губами, а потом повернул и вошел туго и плотно, сладко и сильно сзади, Дарья Юдина молилась лишь об одном – как бы не заорать от наслаждения, что захлестывало ее дикой первобытной волной.
Здесь в этом пыльном музее, среди гипсовых масок горгон и вакханок.
С ним, с этим парнем с Востока… Незнакомым, чужим, преступным, опасным.
Невозможно противиться… не устоять…
После стольких лет воздержания она чувствовала себя настоящей шлюхой, которая забыла обо всем и никак не может остановиться, отдаваясь тому, кто имел смелость вот так взять ее – без церемоний, дерзко, как приз, как трофей.
Юсуф повернул ее, обнял сильно, нежно, прижал к себе, терзая поцелуями-укусами ее лицо, шею и грудь, прикрытую смятой потной блузкой. Она обвила его шею руками и неистово задвигала бедрами. Она хотела еще.
Глава 15
Жизнь первая. Знаки
– Мы сейчас с вами направляемся в отдел Древнего Востока, в хранилище, где с уникальной коллекцией, недавно поступившей в дар нашему музею от частного лица, работает куратор Олег Олегович Гайкин, профессор, автор многочисленных публикаций по истории Древнего Египта.
Менеджер Кристина повествовала все это голосом типичного экскурсовода, ведя их через Античный зал к служебной лестнице. Катя заметила на стене у дверей план расположения залов первого этажа. Но в тот момент эта деталь не показалась ей важной.
Все эти залы они с Анфисой обойдут, осмотрят и сфотографируют позже. Вся ночь впереди. А пока такая небывалая удача, такое приключение – увидеть «Проклятую коллекцию», которая еще не выставлялась.
И название-то какое интригующее, со зловещинкой! Такое многозначительное и грозное.
– А кто подарил «Проклятую коллекцию» музею? – Анфиса снимала Кристину на цифровую камеру, переключившись в режим видеосъемки.
– Имя мы пока держим в тайне. Таково пожелание самого дарителя.
Катя в тот момент подумала: а вот это ты неправду говоришь, по голосу ясно, что ложь. Но опять же не придала этому значения. Какая разница, кто даритель? Главное, что они сейчас увидят сами предметы, артефакты!
По лестнице они спустились на три пролета и попали… ну, наверное, совсем уже в настоящее Нижнее царство.
– Тут у нас служебные помещения. Вот наша гордость – научная библиотека и отдел рукописей, а дальше отдел учета и планирования… подождите, дорогая, куда вы?
– Я хотела библиотеку сфотографировать, – Анфиса, что называется, «распылялась на атомы» на ходу – ей все, все хотелось сделать сразу, все увидеть – и «Проклятую коллекцию», и библиотеку, и хранилище, и…
– Тут отдел учета и планирования. И там работает сейчас комиссия… то есть экспертиза, проверка, мы не должны им мешать, – Кристина преградила Анфисе путь к дверям кабинета. – Мы идем с вами в отдел Древнего Востока.
– Анфис, уймись, мы потом все посмотрим, – Катя дернула подружку за рукав.
Анфиса выключила камеру. В отличие от Кати, одевшейся в музей официально и лишь позже планировавшей переодеться где-нибудь в туалете в джинсы и футболку (для ночной экскурсии), Анфиса нарядилась сразу «по-рабочему» – в необъятные брюки цвета хаки со множеством карманов, хлопковый свитер и настоящий «корреспондентский» жилет тоже с карманами и бесчисленным количеством молний и кнопок.
Так с пока что выключенной камерой они прошли еще какими-то коридорами – довольно мрачными, выкрашенными темно-оливковой краской, с переплетением кабеля на потолке, с большими металлическими шкафами с надписью «Высокое напряжение». На стенах были вмонтированы какие-то датчики – судя по всему, влажности и климат-контроля.
– Вот тут у нас хранилище и научные кабинеты сотрудников, – известила Кристина. – Заметили, наверное, какой здесь воздух. Тут специально поддерживается определенная температура, потому что предметы порой очень хрупкие, подверженные малейшим изменениям в окружающей среде, чрезвычайно чувствительные. Такие, как древние папирусы и…
– И мумии, да? – перебила Анфиса. – У вас, наверное, мумий до черта в запасниках!
– А там что? – поинтересовалась Катя, кивнув на двери в конце коридора – прямо сейфовые на вид.
– Там спецхранилище. Это для особо ценных артефактов.
– Как в банке, – сказала Катя.
– Так и строилось, так и планировалось. Как в банке, – Кристина свернула по коридору и открыла без стука дверь в один из кабинетов.
Они попали в просторную комнату, почти зал. Очень старый, с лепниной, обшитый дубовыми панелями. Катя сразу поняла, декор этого зала – матовые светильники под высоким потолком, огромные шкафы, до самого верха заставленные, забитые чем-то, что еще предстоит тщательно рассмотреть, – фигурками, сосудами, сколами камней, черепками, массивные столы, тоже из темного дуба – все это ровесники музея с его столетней историей.
Зал осмотра коллекций проектировался и задумывался как сердце хранилищ музея.
Но в большом помещении нашлось место и для новых современных предметов – компьютеров на столах, принтера, электронных микроскопов и какого-то белого агрегата в углу, смахивающего на барокамеру.
– Ой, а что это? – спросила Катя.
– Это сканер, тихо, не шумите, я хотела вам сказать…
– А я знаю, для чего этот сканер, – Анфиса уже снова включила камеру и фотографировала агрегат. – Им мумии просвечивают! И саркофаги, и вообще все погребальное. Ищут золотые вещи и украшения, в которых древних покойников хоронили.
– Говорите тихо, – в свою очередь оборвала ее Кристина. – Я хотела вам сказать… предупредить, что Олег… Олег Олегович человек своеобразный. И он не любит праздных посетителей и любопытных. Он очень серьезно относится к своей работе и… Вы вообще тут поменьше говорите, я с ним буду беседовать, а вы фотографируйте. Я с ним все улажу. Олег! Олег Олегович, вы где? К вам тут гости пришли.
Где-то в самом дальнем конце зала зашумела вода. Кто-то спустил воду в унитазе. Что, у них и туалет под боком, чтобы не отлучаться далеко, от работы не отвлекаться? – подумала Катя. – Ну да, если все тут строили и организовывали сто лет назад, они сделали так, как было удобно тогда хранителям. Еще тем хранителям, самым первым…
В роли профессора-куратора ей представился… вспомнился тот самый импозантный старик с тростью, что сидел у мраморной лестницы, у ажурной решетки. Нет, то билетер-контролер, а профессор-куратор отдела Древнего Востока…
В дальнем конце зала снова зашумела вода – кто-то открыл кран над раковиной.
И тут Катя почувствовала… нет, ей показалось – чей-то взгляд – пристальный, настороженный и недобрый словно царапнул по ней… да, словно царапнули когтями… мурашки по коже…
Катя оглянулась – Анфиса с упоением фотографирует сканер. Кристина идет по залу туда, вглубь, пробираясь между дубовыми столами, заваленными, заставленными, как и шкафы, большими деревянными ящиками, крышки которых лежат тут же на полу, усеянном стружками и упаковочным материалом.
Свет матовых светильников под потолком не яркий. А над одним столом горит мощный софит. Но по углам… по углам, между шкафами сгустились тени.
Кто же это смотрел сейчас…
Катя повернулась на триста шестьдесят градусов, топчась на свободном пятачке между столами.
Ей вообразилось, что вот сейчас она увидит там, за спиной, древний саркофаг, расписанный иероглифами в форме человеческой фигуры, прислоненный к стене. И крышка саркофага медленно, очень медленно открывается и…
Но в зале не было никаких египетских саркофагов, прислоненных к стенам.
Кто же смотрел? Никто. Ей просто померещилось.
В дальнем конце зала, вытирая на ходу руки розовым махровым полотенцем, появился высокий мужчина в неброском костюме. Блондин кудрявый. Тот самый, которого Катя уже видела с Кристиной в коридоре.
Надо же… А Кристина и бровью не повела, когда Виктория Феофилактовна представила ей Катю. Возможно, просто не запомнила в горячке ссоры с этим вот… с куратором отдела Древнего Востока.
– Добрый вечер, – сказал Олег Гайкин. – Но тут служебные помещения, тут не место для экскурсий.
– Это не на экскурсию к тебе… к вам пришли. Это для фотосъемки.
– Пресса? Ты что, разрешила допустить сюда прессу?
Кристина при «чужих» старалась держаться официального тона. А вот Гайкин сразу дал понять, что они с менеджером Кристиной… в общем, в иной ситуации Катя сочла бы себя и Анфису (памятуя о той сцене в коридоре между этой парочкой) лишними. Но ведь они по делу!
– Это не пресса, это в рамках большой фотовыставки к столетию музея. Возможно, фотографии мы поместим в залах среди экспонатов, я еще думаю над этим проектом.
Услышав это от менеджера Кристины, Анфиса буквально подпрыгнула: как, выставлять свои снимки тут, в музее!
– Сегодняшний день музея, наша работа, наши сотрудники, наши коллекции – все это интересно, – Кристина подошла к Олегу Гайкину. – Вообще вся эта наша внутренняя кухня. Наша жизнь. Я сколько раз просила вас вести свой блог в Интернете, как куратора отдела Древнего Востока. Но вы… ты этого не хочешь. Ты вечно занят. Тебе не до блогов. И в результате я решила сама начать вести этот блог. И для начала мы разместим там эти вот отличные снимки. Вы поделитесь с нами, правда? Ведь у вас в камере флеш-карта, вы мне потом дадите все скачать.
– Ну конечно, берите это и в блог тоже, – Анфиса, которую, как морковкой… нет, сладчайшей конфетой поманили перспективой выставки своих фоторабот в залах музея, уже соглашалась на все. – А какой это блог?
– Типа интернет-дневника. У нас тут много чего интересного на нашей музейной кухне. И сайт у нас хороший, но там все как-то застыло, слишком уж официально. Мы должны привлекать посетителей, молодежь, спонсоров, тех, кто интересуется наукой. Это популярность, это дополнительные деньги, наконец. Я вот видела блоги кураторов музея Манчестера, они там каждый шаг в своих исследованиях популяризируют, фотографируют на телефон и выкладывают в блог в Интернете. И посещаемость там растет, и фонды пополняются, и… вообще англичане знают толк в пропаганде музейного дела.
– Ри, мне надо работать. Не читай тут лекцию о пользе интернет-технологий, – сказал Олег Гайкин. – Девушки, великодушно извините, но вам здесь нельзя находиться.
– Они пришли со мной, и они будут снимать тебя во время работы с экспонатами коллекции, – сказала Кристина. – Это не моя прихоть. Это приказ.
– Чей приказ?
– Сам знаешь. Ее. Непосредственное распоряжение.
– Ты же сама говорила – она закоснела в своих привычках и предрассудках. Она бесконечно устарела.
– На этот раз она прислушалась к моим доводам. Будет очень полезно для музея уже сейчас заявить, что коллекция Саддыкова – наше приобретение, наше достояние и наша гордость. И мы придадим факт приобретения коллекции широкой огласке через те снимки, которые сейчас будут сделаны.
Из всего этого разговора… почти перепалки – вежливой, но все же перепалки, Катя поняла: говорят они о Виктории Феофилактовне. Причем Кристина, или Ри, как он ее именует, подает некоторые факты как-то по-своему, переиначивая их «на себя». К тому же и фамилия дарителя всплыла. Саддыков… что-то восточное… и словно она, Катя, уже когда-то слышала эту фамилию… но нет, сейчас не вспомнить.
– Но у коллекции ведь и другое название – «Проклятая коллекция»! – выпалила Анфиса. Ей не терпелось начать сам процесс съемки.
– Да, это, так сказать, историческое название, – ответил Олег Гайкин.
Катя разглядывала его украдкой. После той любовной ссоры (конечно, любовной, а какой же еще?) в коридоре он, кажется, тоже ее «не узнал», а может, делал вид, что не узнал. Мало ли кто проходит мимо, когда куратор отдела Древнего Востока выясняет отношения с менеджером музея!
Олег Гайкин – мужчина из породы тех, кто определенно нравится женщинам своим ростом – почти гренадерским, своей статью, своими манерами, своей интеллигентностью. Надо же, какие импозантные мужчины работают в музеях… Хранятся, так сказать, от глаз посторонних в музейных запасниках.
– Мы сгораем от любопытства, – Анфиса нацелила на Гайкина камеру. – Почему коллекция называется «Проклятой»?
– Ну, так уж повелось, – он пошел по длинному узкому проходу между ящиками в центр зала к столу, освещенному мощным софитом. – Впервые это собрание было предъявлено миру в июле 1914 года французским египтологом Шало. И почти сразу он был убит неизвестными по пути в Гизу. Потом коллекцию приобрел Энвер-паша, турецкий наместник. Началась Первая мировая война, и стало не до исторических древностей. Энвер-паша так и владел коллекцией. Он продал ее незадолго до смерти, и коллекция позже сменила много хозяев. Она покинула пределы Египта и кочевала с аукциона на аукцион, от одного покупателя к другому, нигде особо долго не задерживаясь.
– Почему? – спросила Катя.
– Как-то так вышло, что многие из тех, кто приобретал ее, вскоре умирали.
– Это легенда или правда?
– Это легенда, – ответил Олег Гайкин. – Но репутацию она этому собранию создала весьма мрачную. Много шума наделала смерть короля Египта Фарука. Он купил коллекцию, какое-то время, очень недолгое, владел ею, потом продал из-за долгов. И через месяц умер на Ривьере в возрасте всего сорока пяти лет. После этого прежнее наименование коллекции – собрание Шало – окончательно и в прессе и в официальных документах изменилось. Ее стали называть «Проклятая коллекция».
– А кто еще был ее владельцем? – спросила Катя.
– Сын миллиардера Онассиса, например.
– Он ведь на самолете разбился! – Анфиса снимала профессора Гайкина. – А еще кто?
– Еще очень известная в Египте певица, исполнительница национальных песен, ее звали Египетский Соловей, – это сказала Кристина. – Потом коллекцию уже приобретали лишь банки и коллекционеры, собрание переходило из рук в руки.
– Это из-за короля Фарука она проклятая, да? Королевское проклятие? – Анфиса оглядывала ящики с жадностью первооткрывателя.
– Не совсем. Видите ли, коллекция формировалась в течение почти полувека, каждый из владельцев добавлял какие-то артефакты. Например, благодаря Энвер-паше, который, кстати, благополучно дожил до весьма преклонных лет, владея коллекцией, мы имеем замечательное собрание скарабеев – ювелирную, так сказать, часть, – Гайкин остановился у стола, освещенного софитом. – Но основу всегда составляли артефакты, найденные египтологом Шало в ходе раскопок холма Телль-Баста, где в древности находился город Бубастис, описанный историком Геродотом, лично посетившим знаменитый на весь Древний мир тамошний храм богини Бастет. Раскопки там продолжаются по сей день, и прежние владельцы коллекции приобретали артефакты, найденные в тех местах. Если уж следовать этой мрачной легенде, так сказать, до конца, то логично предположить, что мы имеем дело не с королевским проклятием, а с древним храмовым проклятием. Потому что то, что составляет сейчас гордость и основу собрания – в прошлом имущество храма, и оно принадлежало богине Бастет.
– Хотелось бы взглянуть на вашу богиню. Египетские боги, они ведь чудные, – Анфиса болтала, продолжая снимать Гайкина – непрерывная фотосессия, так это она называла. – Парень с головой сокола, и еще, я видела в Каирском музее, такой страхолюд с башкой крокодила. Это все, наверное, были ритуальные маски. Жрец надевал на себя маску тотемного животного и исполнял роль бога в мистериях, я права?
Катя поразилась: как это все хранится в светлых Анфискиных мозгах и вот так потом высыпается из них, точно горох? Все же эрудиция у нее что надо!
– Вот, пожалуйста, любуйтесь. Лот номер 78. Фигурка богини Бастет. Бронза. Двадцать пятая династия.
Они все посмотрели туда, куда указывал Гайкин на соседний стол, освобожденный от всех нагромождений. В середине этакий большой колпак из стекла, поставленный прямо на крышку стола. А под ним маленькая фигурка из бронзы на каменном постаменте.
– Богиня-кошка Бастет, – сказала Кристина. – Боже правый, двадцать пятая династия!
Анфиса ринулась первой. Катя медленно подошла к столу. Изящнейшая статуэтка из бронзы тонкой стройной обнаженной женщины с узкими бедрами, маленькой грудью, длинной шеей и головой кошки. Поразительный натурализм деталей. Выражение миндалевидных кошачьих глаз странное… словно эта кошка… эта женщина улыбается – вот так глазами и кошачьей пастью.
– Богиня-кошка, – Катя наклонилась к стеклянному колпаку. – Надо же, она кошка… Это что же, был храм кошек? Священных животных в Египте?
Олег Гайкин кивнул. Анфиса вытащила вторую камеру. Начала снимать.
– Египтяне кошек хоронили, как людей, мумифицировали. А мумии у вас тут есть в коллекции? – спросила она.
– Семнадцать артефактов – мумии кошек с храмового кладбища холма Телль-Баста, – ответил Олег Гайкин.
– А у меня тоже вопрос, – Катя обернулась к нему.
– Да? Что вас интересует?
– Ваш даритель, ну тот, кто подарил эту коллекцию музею, владелец, он жив-здоров?
– К сожалению, не здоров и не жив, – за Гайкина ответила Кристина. – Он умер. Музей получил «Проклятую коллекцию» в дар по завещанию.
– Это лишний раз подтверждает точность названия коллекции – «Проклятая», – Катя отошла от стола с фигуркой. – Нельзя просто так взять и ограбить храм, забрав оттуда храмовые сокровища, ведь правда? Вы вот египтолог, вы как считаете? Разве допустимо рыться в могилах, выкапывать мертвых – эти мумии, они же мертвецы, они были похоронены.
– Никто не грабил храмы. Не передергивайте. Это вы меня подначиваете, да? – Гайкин посмотрел на Катю в упор. – Вообще у названия этой коллекции много значений. Смерть – да… владельцы умирали, это факт. Но все люди смертны. Эта коллекция… она уникальна. И по своему влиянию на науку тоже, на весь процесс изучения Египта. «Проклятая коллекция» – явление в истории и в египтологии. Она всегда являет некие знаки.
– Как это понять – знаки?
– Говорят, там, где она появляется, – в доме, в музейном собрании… там всегда начинают происходить некие события… порой странные вещи. Такие, которые возможны, но маловероятны. Люди ведут себя иногда так, как они бы никогда не повели себя.
– Как это? – Кате было любопытно, но и только. Этот треп о египетских древностях…
– Ну, например, та покойная певица, Соловей Египта, она всегда была очень тучной особой, обожала поесть. И вот она купила в Швейцарии эту коллекцию. И почти сразу же, на следующий день, легла в клинику для похудения. Начала горстями принимать снижающие вес таблетки, села на строжайшую диету. В результате скоропостижно скончалась. А до этого сорок лет жила себе спокойно, была обаятельной толстухой.
Катя заметила, что Гайкин, говоря все это, смотрит на полную Анфису. Отчего-то взгляд его… этого симпатичного, в общем-то, мужчины – молодого, видного собой, не понравился Кате.
Но Анфиса ничего не заметила, даже, кажется, не слышала – она снимала фигурку богини-кошки!
– Коллекция, если опять-таки следовать логике легенды, оказывает влияние на людей и окружающий мир. А смерть – это самое сильное воздействие, окончательное, так сказать, – Гайкин достал из ящика хлопковые перчатки.
– Бастет была божеством только кошек, священных животных? – спросила Катя.
– Не только. Кошка в Египте символ плодородия, это женское божество. Бастет олицетворяла собой секс и одновременно материнство. Для нас это странно – такое сочетание, а египтяне все смешивали, как оно и есть в жизни. Секс, постель, могучие силы плоти и материнство, деторождение. Бастет даровала детей и легкие роды женщинам. Ей поклонялись так же ревностно, как богу солнца Ра.
Кристина обошла стол, над которым горел мощный софит, и встала напротив Гайкина.
– Ну что, Олег, вы… ты нам что-нибудь покажешь интересное? – спросила она весьма сухо.
Катя поняла – ей не нравится, что Гайкин так охотно (а ведь не хотел сначала, прочь гнал) беседует с ними.
– Ты ведь, кажется, хотел заняться номером первым? – продолжала Кристина. – Это просто отлично. Получатся прекрасные фотографии для нашей будущей выставки.
Катя оглядела огромный стол. На одном конце притулились ноутбук, кипа бумаг, пластиковые папки со скоросшивателем, но все это сдвинуто, чтобы освободить место…
Под софитом на столе – нечто, прикрытое тканью из льна. Какой-то продолговатый предмет. Не слишком большой. Но и не маленький.
Олег Гайкин осторожно убрал ткань.
На столе – прямоугольный ящичек из полированного дерева.
– Это так называемый номер первый «Проклятой коллекции», – сказал он. – Саркофаг всегда отсутствовал, с самого начала. Так что сказать, кто перед нами… точнее, что это такое, мы не можем. Версий много. На протяжении полувека именно лот номер первый обрастал немыслимым количеством слухов и предположений. Одно установлено точно – это артефакт эпохи Птолемеев, то есть, по меркам Египта не слишком древний. Обнаружен в ходе раскопок все там же, на священном кладбище холма Телль-Баста. Там хоронили храмовых кошек и людей тоже, которые служили храму. Там нет четкой границы между захоронениями.
Он снял крышку полированного дерева.
Внутри – льняная ткань, древесные стружки и сухие листья какого-то растения.
– Учтите, мы с вами не первопроходцы, – сказал Олег Гайкин. – Коллекция постоянно переходила из рук в руки. Артефакты распаковывали, осматривали, затем снова паковали в ящики. Так что и номер первый десятки раз извлекали отсюда, осматривали, изучали.
Он наклонился над странным ящиком. Анфиса грудью сунулась вперед с камерой.
Катя тоже подвинулась ближе, но внезапно…
Снова это ощущение… кто-то смотрит…
Чей-то взгляд – она ощутила его спиной.
Она оглянулась – просторное хранилище все так же освещают матовые шары люстр под потолком. Но свет тусклый. Шкафы вдоль стен, ниши. Когда смотришь туда после яркого света софита, точно слепнешь.
Никого.
Нет, тут никого нет.
– Ри, расстели покров, – попросил Олег Гайкин.
Кристина подошла и аккуратно постелила на стол рядом с ящиком льняную ткань.
Гайкин засунул обе руки в ящик и извлек из стружек и сухих листьев…
Кате показалось, что это какой-то сверток. Нет, ворох лент – желтых, полуистлевших, пропитанных бальзамической смолой.
– Мумия? – ахнула Анфиса. – Это настоящая мумия, да?
– Это необычная мумия, – Гайкин уложил сверток на специальную подставку, которую Кристина быстро поставила на ткань.
Медленно, очень медленно, осторожными движениями он начал раскрывать сверток, словно это был драгоценный бутон.
Что-то сморщенное, черное, с запавшими глазницами и свалявшейся короткой шерстью…
Голый оскаленный череп, обтянутый ссохшейся кожей.
– Кошка, это же кошка! Мумия! – Анфиса щелкала камерой.
Гайкин ничего не ответил, он продолжал очень осторожно раскрывать сверток дальше. Кристина, словно хирургу, подала ему пинцет и зажим для тканей.
Из вороха погребальных бинтов появилась… рука. Почти что скелет, тоже обтянутый иссохшей кожей. Туловище. Вторая рука. Скрюченные крохотные пальцы.
Руки и туловище человека. Маленького человека.
Запавшие глазницы…
Изуродованная смертным оскалом пасть с крохотными зубами.
Катя… она отпрянула от стола. У нее внезапно потемнело в глазах.
– Что это такое? – хрипло спросила Анфиса.
От неожиданности она даже опустила камеру, уставившись на маленькое чудовище, которое предстало их взору в погребальных бинтах.
– Это номер первый «Проклятой коллекции». Возможно, из-за этого существа коллекция лишь добавила себе зловещей славы, – Олег Гайкин распрямился. – Никогда прежде ничего подобного во время раскопок не находили. Мумия совершенно уникальна. Не пугайтесь, это не какой-то там монстр, мутант. Это совмещенная мумия.
– Как это – совмещенная? – спросила Катя.
Тьма в глазах растаяла, но… Пришлось даже опереться на крышку стола. Колени подгибались. Нет, не от страха, от какого-то иного чувства, словно слабость разлилась по всему телу, лишая воли и сил.
– Голова бесспорно кошки, и взята она от животного. А вот тело девочки возраста примерно около двух лет. У ребенка удалили голову и во время процесса бальзамирования пришили к телу голову животного. Швы отчетливо просматриваются на коже под бинтами. Это впервые было установлено еще в восьмидесятых годах, когда мумию впервые подвергли сканированию.
– Но зачем это сделали? Жуть какая – отрезать голову ребенку. И кто, кто до такого додумался? – Анфиса снова нацелила камеру на лот номер первый.
– Ну, с вопросом кто – легче всего, – Олег Гайкин рассматривал кисть мумифицированной руки. – Те, кто занимался бальзамированием и похоронами. Скорее всего жрецы храма богини Бастет. Если бы была обнаружена гробница… но ничего такого не нашли. Не было ни украшений, ни саркофага. Все затерялось во времени. Возможно, гробница все же имелась, но ее разграбили еще в глубокой древности. Эту вот причудливую мумию перезахоронили на кошачьем кладбище. Вопрос ЗАЧЕМ породил десятки версий и у египтологов, и у коллекционеров. Возможно, это был какой-то ритуал, связанный с культом плодородия и деторождения.
– Этот вот ужас связан с культом деторождения? – спросила Катя.
– Для египтян это не ужас. Это воплощение богини Бастет. Не статуя, а живой… точнее, погребальный объект культа. Некий фетиш. Но это не принесение девочки в жертву, они не практиковали человеческих жертвоприношений. Возможно, это некий знак.
– Знак?
– Мумия-оберег, получившая по верованиям жрецов часть силы богини Бастет. Ей молились о легких родах и защите детей от болезней и смерти. Ведь нет ничего страшнее, чем гибель маленького ребенка.
– Кошке ведь тоже отрезали голову, – произнесла Кристина.
Она смотрела на номер первый.
– Что, Ри? – Олег повернулся к Кристине.
Она сняла очки, словно у нее внезапно устали глаза смотреть на это.
– Обезглавить два трупа – ребенка и животного, чтобы в результате получить одну мумию, – сказала она. – Да, этот артефакт станет бесспорным гвоздем всей коллекции. Надо подумать, как его разместить в экспозиции. Чтобы это не слишком пугало и шокировало слабонервных. И необходимо составить пояснительную аннотацию с изложением хотя бы двух-трех версий о том, для чего все же они сотворили такое в эпоху Птолемеев.
Олег Гайкин кивнул. Анфиса продолжала фотографировать, как одержимая. Катя… она пожалела о том, что хранилище лишено окон. Глоток свежего воздуха сейчас ей бы не помешал.
Глава 16
Жизнь вторая
Еще около часа они провели в хранилище, наблюдая, как Олег Гайкин работает с лотом первым, совмещенной мумией.
Потом Анфиса, вроде бы никак внешне не выказывавшая никаких признаков упадка духа, шепнула на ухо Кате:
– Надо убираться отсюда, а то меня сейчас стошнит.
Менеджер Кристина, наверное, все поняла без их просьб, потому что сказала:
– Если вы насладились зрелищем и закончили фотографировать, мы можем оставить профессора. Ему нужно работать, не станем ему больше мешать.
Они вышли из хранилища, покружили по тем же самым неприветливым коридорам (Катя подумала – сколько же тут ходов в этом Нижнем царстве), и Кристина вывела их туда, откуда эта экскурсия и началась, – в вестибюль у закрытых касс, к подножию парадной лестницы.
Тут она вежливо извинилась, сказала, что у нее куча дел в связи с репетицией ночи музеев, радушно посоветовала им «побродить по залам и сделать отличные снимки».
Когда они остались одни, Катя оперлась о перила лестницы.
– Отошла? – спросила она Анфису.
– Ох, да. Вроде сначала ничего. Даже любопытно. Но когда он там стал ее щупать, эту совмещенную мумию, пинцетом что-то ковырять… и когда он к микроскопу с этим пошел… Не знаю, я как-то аж вспотела вся, – Анфиса промокнула лоб бумажным носовым платком. – Прямо холодный пот меня прошиб. Как он там только не рехнется с этими своими мумиями? Ведь он один в том зале. А время уже… Катя, время-то к полуночи!
Катя глянула на часы. Она редко носила часы, но сюда, в музей, точно в большую экспедицию экипировалась. Время без четверти одиннадцать. Анфиса всегда все любит прибавлять. Кате хотелось поделиться с подружкой своими ощущениями, мол, не показалось ли тебе, душа моя, что профессор Гайкин там в зале… не один вовсе… Не почувствовала ли ты там того же, что и я, раз тебя «прошиб холодный пот»? Но потом Катя решила, что все это глупости. Достаточно взглянуть сейчас на бледное Анфисино лицо, покрытое капельками пота. Пугать перепуганного – последнее дело. Но Анфиса вздохнула, достала из своих необъятных карманов палочку печенья, разделила ее пополам, сунула Кате.
Захрустела, оглянула парадную лестницу – золотистые колонны, бежевая ковровая дорожка с алой полосой. Свет на втором этаже притушен. И никого на всем этом огромном пространстве.
– Эге-гей! – Анфиса тихо воскликнула: – Кать, мы же тут одни! Ну вот, и начинается наша музейная ночь. А та жуть… и эта «Проклятая коллекция»… Кать, да я такие снимочки сделала – пальчики оближешь! И, конечно, когда они выставят все эти свои артефакты здесь, да тут очереди будут от метро, как тогда, на Золото Трои в первые месяцы. А я… то есть мы, мы с тобой первые все это увидели и сняли!
Кате хотелось сказать, что из всей «Проклятой коллекции» они пока что увидели всего два артефакта. Но она и тут промолчала. У Анфисы резко улучшилось настроение. Она – художник по жизни, она подвержена вот таким эмоциональным перепадам.
– Ладно, мне надо переодеться в джинсы, – сказала Катя, – и айда бродить по залам.
В туалете музея она спокойно переоделась – джинсы, балетки, футболка. Костюм спрятала в приготовленный пластиковый мешок и вместе с другими вещами решила оставить в гардеробе.
Гардероб пуст. Пост у выхода, где днем стоит полицейский – тоже. Двери закрыты. Над дверями – камера наблюдения.
Катя отсалютовала камере и показала – вот, я оставляю тут наши вещи – сумки и свой деловой костюм. Вот вешаю пластиковый чехол с ним на вешалку.
А затем они с Анфисой двинулись в поход. Медленно, под аккомпанемент громкой связи из динамиков – в музее шла проверка охранных систем и систем освещения залов. Сотрудники-невидимки, оставшиеся дежурить в ночь репетиции, переговаривались. Треск раций – у охранников, голоса, как эхо…
– Они хотят создать тут под занавес в ночь музеев полную иллюзию, что посетители одни. Но здесь будут только экскурсии по записи. Я в Интернете смотрела, они уже почти закрывают листы – столько желающих, – Анфиса нацеливалась камерой то туда, то сюда.
Они вошли в Античный зал. Он был освещен полностью. Головы Быков отбрасывали рогатые тени на стены. Анфиса фотографировала портик храма Эрехтейона. Катя медленно бродила среди статуй.
Кондиционеры под потолком струили прохладный воздух.
Катя села на банкетку.
Ну вот, ну вот… ночь в музее…
И они действительно смотрят на нас – все эти античные герои с фризов Парфенона.
Но как холоден, как равнодушен их взгляд. Они словно спрашивают – зачем вы здесь?
Вам мало дня? Ночью тут своя особая жизнь. И чужим – тут не место.
– Классно! Просто классно, и все равно не по себе как-то, – Анфиса опустила камеру. – Это потому что у всех этих статуй словно нет глаз. Точнее, глаза есть, но они… я вот читала, в Элладе в храмах статуи раскрашивали, придавали лицам выражение. И правильно делали!
Они двинулись дальше по залам огромного музея.
У закрытых дверей зала Золото Трои стояли двое охранников с рациями и разговаривали с кем-то, кто, видимо, давал им какие-то указания.
Охранники кивнули Кате и Анфисе и показали – проходите дальше по залам экспозиции.
Катя и Анфиса повиновались беспрекословно и попали в знаменитый Итальянский дворик. У входа в зал искусства Средних веков Катя увидела двух женщин – смотрителей музея и менеджера Кристину. Та помахала им рукой, но подходить не стала, переговорила со смотрителями и куда-то ушла. Смотрители тоже скрылись в залах искусства Средних веков.
А Итальянский дворик остался целиком в распоряжении Кати и Анфисы.
Анфиса долго и вдохновенно фотографировала копию Давида Микеланджело. Причем выбирала для съемки совершенно невообразимые ракурсы. В конце концов она даже улеглась с цифровой камерой на мраморный пол.
Катя кружилась в танце вокруг конных статуй. Потом ей вспомнилось, как в фильме «Старики-разбойники» вот такой же конный рыцарь, точнее бронзовый конь, дает копытом под зад заплутавшему в музее ночью персонажу то ли Никулина, то ли Евстигнеева.
– Всегда мечтала очутиться здесь… одна… И раз, два, три, и раз два, три, – Катя кружилась в вальсе вокруг конников. – Синьоры, мы тут немножко бесимся, но вы уж простите нас… у вас вечность впереди, а у нас только эта ночь… Я в этот музей приходила еще школьницей, нет, еще дошкольницей, а вы все как стояли тут, так и стоите… И вы совсем не постарели, совсем не изменились, синьоры мои. Может, лишь бронза чуть позеленела.
Она остановилась. Итальянский дворик теперь сам кружился вокруг нее. Все эти флорентийские чудеса… Но нет, далеко вам до чудес тех… которые мы только что видели там, в Нижнем царстве.
– Знаешь, куда я хочу теперь? – спросила Анфиса.
– Конечно.
– Скажи, куда?
– Туда же, куда и я.
– Вот! Вот почему жуткое всегда манит больше, чем красота?
– Там не так уж и жутко, Анфиса.
– Там же мумии! – Анфиса сняла Катю на фоне Итальянского дворика. – Айда в Египетский зал!
И они снова отправились по музею в Египетский зал, с которого и началось их путешествие, когда Виктория Феофилактовна разрешила им увидеть «Проклятую коллекцию».
Из которой они узрели лишь два артефакта. Лот номер первый не то чтобы напугал всерьез, но оставил в душе какой-то нехороший, недобрый…
Знак.
Именно так – знак.
Потом, уже после всего, Катя думала об этом как о знаке, первом на их пути.
Они вошли в Египетский зал, и Ладья Вечности из смерти в жизнь…
Она возникла лишь на мгновение в музейном освещении, каком-то необычном – тусклом, ночном.
А потом свет потух. И послышались женские голоса:
– Ну, вот, опять двадцать пять!
– Нет, тут действительно что-то с проводкой серьезное.
– Но электрик ведь чинил сегодня днем.
– Значит, так починил, значит, такой электрик. Этот мальчишка безрукий…
Катя узнала говоривших по голосам – две смотрительницы залов: эта колоритная Василиса Одоевцева и ее напарница пожилая… как ее имя-отчество… Василиса, конечно, тоже пожилая, но она такая… такая… просто Клеопатра в своем парике цвета воронова крыла.
– Эй, кто здесь? – тревожно спросила Арина Павловна Шумякова.
– Простите, это мы, мы вас тут сегодня фотографировали, – отозвалась Катя.
– А, девочки… а то я вижу силуэты на фоне двери. Стойте там, а то налетите, не дай бог, на какую-нибудь витрину. Слушай, Вась, эй, Вася, ты где?
– Тут, я пытаюсь по аварийке дозвониться. У них там занято, – Василиса ответила откуда-то из темноты.
– Система сбои дает. Но у нас здесь вообще что-то со светом всю неделю, – Арина Павловна Шумякова, судя по голосу, шла к двери. – А сигнализация?
– Датчик горит.
– Хоть это хорошо. Вот что, я спущусь вниз, кого-нибудь найду на пульте, скажу, что мы тут во мраке.
– Лучше на пульт позвонить, ты что, служанка, им бегать?
– По сотовому?
– Ну да, конечно, сейчас я позвоню.
– Вась, это же внутренний номер.
– Ах, правда, я совсем в этом не разбираюсь, во всех этих чертовых кнопках.
– Я пошла вниз. Девушки, вам лучше перейти в другой зал, у нас опять ЧП со светом.
Катя и Анфиса послушно повернули назад. Через минуту на свет из тьмы вышла и Арина Павловна Шумякова.
– А вы куда сейчас? – спросил ее Анфиса, нацеливая на нее камеру.
– К техникам и на пульт.
– А где это?
– Рядом с библиотекой.
– И там ведь хранилище рядом, да?
Катя взглянула на Анфису. Вот так! А всего час назад она вылетела оттуда, как пробка из бутылки.
А теперь снова ее туда тянет, как магнитом. Как и к мумиям и чудесам Египетского зала, который для осмотра и съемки сейчас недоступен.
– Не совсем, но…
– Ой, а можно мы с вами вниз? – Катя решила прийти на помощь подруге и уговорить эту музейную воблу…
– Да, пожалуйста, Виктория Феофилактовна просила вам содействовать в вашей работе здесь, только что для вас интересного у наших техников?
– Тут все, все у вас интересно, – заверила ее Катя.
Никакие техники их с Анфисой, естественно, не интересовали. Но там ведь недалеко этот зал с матовыми светильниками, шкафами до потолка и тенями в нишах между шкафов. И ящиками, и тем, что из ящиков уже извлечено и покоится на столе под светом софита. Можно опять туда заглянуть под каким-то предлогом. Хоть и жутко там, но как эта жуть снова манит…
И они двинулись по служебному коридору, а потом свернули. Арина Павловна открыла дверь на служебную лестницу. Они начали спускаться, Катя, по своему обыкновению, очень быстро, вприпрыжку, оставив Анфису и запыхавшуюся Арину Павловну позади, и в это мгновение…
Тьма. Свет погас и на лестнице.
– Ой, – пискнула Анфиса, – тут ничего не видно, как в…
Она побоялась уточнить.
– Девушка, вы уже спустились? Там дверь в коридор, дверь, которая на лестнице, откройте ее, может, в той секции свет есть. А то мы здесь рискуем шею сломать, – Арина Павловна спускалась.
Катя, цепляясь за перила, сползла вниз на площадку. Лестница – глухая, без окон. И тьма тут капитальная, как в гробнице… Они, египтяне, устраивали внутри ловушки и разные смертельно опасные штуки…
Катя на ощупь нашла дверь и ручку двери, толкнула.
– Я не могу открыть.
– Но эта дверь на лестницу не запирается.
– Здесь не заперто, но что-то мешает. Сейчас попробую, надо сильнее толкнуть дверь.
Катя налегла плечом в кромешной тьме.
И тут…
– Ой, ой, я лечу, держите меня айййййййййййй!
Анфиса, в этой кромешной тьме оступившаяся на лестнице, полетела вниз стремительно и неудержимо и всей своей мягкой увесистой тушкой сбила Катю с ног.
Дверь под их тяжестью открылась, и они упали на что-то.
– Анфис, подожди…
– Вот так грохнулись, Кать, ты как?
– Что у вас случилось, я уже иду, я тут, вам помочь? – Голос Арины Павловны.
– Кать, прости, я не хотела, я через ступеньку шагнула… Ой, моя нога…
– Анфис, подожди, тут что-то…
Катя ощутила что-то твердое, пошарила рукой и отдернула, ей показалось – шерсть! Нет, волосы и что-то липкое…
Это жуткое прикосновение во тьме…
Липкое на ладони…
Волосы…
Рука Кати наткнулась на чью-то руку.
– Тут кто-то есть! – завопила и Анфиса. – Ой, пожалуйста, включите свет!!
Во тьме, словно из ниоткуда, возникло желтое пятно. Свет карманного фонаря резанул, как бритвой.
Катя прикрыла глаза рукой.
Ослепленная, она не видела, кто направил на нее фонарь. Кто явился на вопль Анфисы из тьмы.
Ладонь чем-то измазана… черным… нет, красным…
Пятно фонаря дернулось вбок, поползло по полу.
В желтом гнойном свете появились ноги в туфлях на высоких каблуках, раскинутые руки, растрепанные волосы.
Распростертое тело.
Женщина ничком, уткнувшаяся лицом в пол.
– Сколько тут крови, – ахнула потрясенная Арина Павловна. – Да опусти же ты свой фонарь, наконец! Надо свет наладить! И сообщить… позвать охрану. Она же мертвая!
Глава 17
Убийство в музее!
Есть вещи, которые случаются с вами, но верить в них трудно. Вы спускаетесь по лестнице – самое обычное дело. Гаснет свет, потому что в музее не все ладно с электричеством.
Вы открываете дверь на лестницу, чтобы впустить в эту первобытную тьму, разом обрушившуюся на вас лавиной, хоть немного света.
Но свет отсутствует.
Внезапно вы падаете на что-то.
И это что-то – некогда живое и теплое, а теперь окоченевшее, окровавленное, изуродованное, пугает вас до полусмерти.
И вы кричите от страха.
И прибегает охрана.
И включают наконец свет в этой секции музея.
И на ваших руках – кровь.
И они… все они, кто прибежал, смотрят на вас, как на зачумленную.
Потому что вы – в крови. И тело на полу у ваших ног.
И тут вызывают полицию.
И полиция приезжает среди ночи в музей на Волхонке.
Так или примерно так, если не считать, что с вами в этот момент ваша подруга, тоже перепуганная насмерть и вся перемазанная кровью и еще чем-то… чем-то что даже хуже крови… И пожилая смотрительница музея, чьи руки трясутся, когда она пытается дать вам свой носовой платок.
И еще один человек. Вы его не знаете. Не видели никогда. Но он появился с фонарем из этой кромешной тьмы. И как раз оттуда, с той стороны коридора.
Когда по вызову прибежавших охранников в музей приехала полиция, Катя, Анфиса и Арина Павловна Шумякова сидели в комнате техников.
В коридоре дежурили охранники, чтобы к трупу никто не прикасался.
В музей на Волхонке приехали оперативно-следственная группа МУРа и из Следственного комитета. И Катя к великому своему облегчению увидела, что возглавляет эту внушительную бригаду сыщиков и криминалистов сам начальник МУРа полковник… нет, уже генерал Алексей Елистратов, как это и положено, по делам такой юрисдикции.
Шеф криминальной полиции Подмосковья полковник Федор Гущин – старинный приятель Елистратова еще по Высшей школе, обычно так говорил: «Сейчас позвоню Алешке, узнаю», если нужно было что-то узнать.
Катя с Елистратовым тоже встречалась, когда расследовались совместные дела.
Перед тем как начать осмотр места происшествия, Елистратов заглянул в комнату техников, где сидели те, кто обнаружил труп. На мгновение задержал свой взгляд на Кате – узнал, поднял свои короткие кустистые черные брови удивленным домиком. Но пока ничего не сказал. Не поздоровался даже.
Катя посмотрела на свои руки – охранники не позволили их даже вымыть. Это чтобы полиция видела, что и как.
Анфиса, сидящая рядом, боялась на себя в зеркало смотреть. Весь ее корреспондентский жилет спереди – бурый, и брюки тоже, и даже на объективе камеры кровь, потому что она камеру уронила прямо туда, на пол.
Катя посмотрела на часы – половина второго. Ночь в музее. Вот и дождались.
Из разговора охраны она поняла, что как только обнаружили труп и вызвали полицию, музей закрыли. То есть те, кто находился в здании на момент начала репетиции ночи музеев, все еще здесь. Но дело-то в том, что музей изначально уже был закрыт, когда его покинули посетители. Что же, они закрыли его вторично, более надежно?
Катя подумала: о чем это я? Что за ерунда вертится в голове? Разве сейчас об этом надо?
Не об этом. А о чем?
– Извините, – Анфиса шепотом обратилась к Арине Павловне Шумяковой, сидевшей на стуле у стены. – Вы ее знаете?
– Кого? – тоже шепотом спросила Арина Павловна.
В комнате техников кроме них никого, можно говорить в полный голос, но они уже шептались как заговорщики.
– Эту женщину. Убитую. Она сотрудник музея, да?
– Нет, она не сотрудник музея. Она у нас всего несколько дней. Я ее видела в буфете вчера. У нас тут все шушукались… ну, наши бабы, мол, большая проверка…
Арина Павловна умолкла, многозначительно глянув на дверь, и не зря.
В комнату техников вошел оперативник МУРа.
– Вы, да, вы, вы ведь очевидец? – он обратился к Кате. – Пройдемте со мной. А вы, пожалуйста, подождите здесь, – он жестом осадил начавшую подниматься со стула Анфису. – С вами позже будут беседовать.
Катя догадалась, куда ее «препровождают», – нет, пока еще не на казнь, очевидцев, даже с очевидными следами-уликами на одежде, ведут сначала на допрос к…
– Алексей Петрович, добрый вечер.
– Ночь на дворе. Меня с постели подняли вот. А я снотворное, между прочим, сегодня принял. Реланиум.
Начальник МУРа генерал Елистратов всегда нравился… или не нравился Кате тем, что он – полная противоположность полковнику Гущину, хоть и друг его по жизни.
– Это не снотворное, – сказала Катя. – Это мышцы расслаблять. У вас спина больная.
Даже поднятый по тревоге среди ночи с постели, подкрепленный таблетками, Елистратов одет просто с иголочки. Он маленького роста и похож на пингвина, даже ходит вперевалочку пингвиньей походкой. Но страшный щеголь и модник. В отличие от коллег-оперов, одевающихся в скучном офисном стиле и носящих в основном дешевые костюмы, он любит брендовую одежду и даже доходит до того, что по осени поверх черного пальто «Прада» наматывает на шею изящнейшим образом шерстяной синий шарф от Кензо.
Злые языки на Петровке, 38 и в министерстве поговаривают, что прежде Алексей Елистратов одевался вполне обычно, затрапезно. Но потом жена его вдруг стала очень богатой, купила два ресторана, завела в новом доме новомодные «европейские» порядки.
Однако все эти обстоятельства – и богатую жену тоже, коллеги Елистратову и на Петровке, и в министерстве прощают, потому что он профи высшего класса. И возглавляет столичный МУР вот уже много лет.
– Это я на тренажере перезанимался, – говорит маленький толстенький Елистратов. И потом уже совсем другим тоном: – Все-то вам известно, коллега из области. Так что тут произошло?
– Я так понимаю, что убийство.
– Да это я сам понял, потому и приехал и группу свою привез. Вы-то почему в таком виде? И эти ваши, которые с вами, две кекелки – на них тоже ведь следы крови.
Катя сразу обиделась, что он обозвал Анфису и эту музейщицу вот так пренебрежительно.
– Подозревайте нас в убийстве, если хотите, – сказала она сухо. – Если вам так легче работается.
– Капитан Петровская, доложите обстановку.
А вот это уже лучше. Катя вытянулась в струнку и начала свой доклад.
С самого начала, как они с Анфисой явились в музей на репетицию ночи музеев, как увязались за смотрительницей к техникам, и как свет погас. И как она дверь пыталась открыть, и как Анфиса, оступившись, сверзилась с лестницы и сбила ее с ног.
Последнее прозвучало как-то жалко…
Но Елистратов слушал очень внимательно и не перебивал.
– Так они тут в музее не знают, что вы сотрудник ГУВД, что вы из органов? – спросил он.
– Нет, я никому не говорила. Я здесь с подругой, она фотограф профессиональный. А на работе я взяла отгул.
– Чудненько, – Елистратов поскреб свой подбородок, покрытый сизым налетом щетины. Побриться перед срочным вызовом он, поднятый с постели, не успел. – А вот это может нам помочь.
– В чем помочь? – не поняла Катя.
– Однако обстоятельства таковы, что… ладно, эксперты сейчас вас осмотрят, возьмут образцы на анализ. И вашу одежду придется изъять. Таковы правила.
– Ладно, хорошо. У меня тут в гардеробе мой костюм, я для этой самой ночи в музее переоделась.
– Вот как? Вы взяли с собой другую одежду? Планировали переодеваться? А для чего?
Тон Елистратова снова изменился. После «чудненько» – снова не тон, а сплошные колючки.
Катя начала объяснять и запуталась – взяла другую одежду, потому что хотела прийти в музей одетой официально, чтобы выглядеть хорошо, красиво, а потом переоделась, так как на каблуках бегать по музею из зала в зал за неугомонной Анфисой трудно, лучше балетки. И джинсы тоже удобнее, чем брючный деловой костюм, и вообще…
Она сама чувствовала, как опять-таки жалко и неубедительно звучат все эти ее объяснения.
То, что казалось обычным и само собой разумеющимся, логичным, полным смысла, теперь таковым не выглядело.
Ее застали возле трупа со следами крови на одежде. И вот она сама призналась, что принесла с собой в музей запасную одежду, чтобы переодеться!
Вот они, голые факты.
Вот что такое разом попасть под подозрение.
И надо благодарить судьбу, что с ней там, на лестнице оказались Анфиса и смотрительница.
– Ладно, я понял вас, коллега, – Елистратов кивнул. – Сейчас с вами поработают мои эксперты.
– Хорошо, я не возражаю, – Катя чувствовала себя плохо, скверно.
– А потом вы поприсутствуете на месте происшествия. Мы там еще не закончили осмотр.
Это он произнес уже тем самым тоном, который Катя не раз слышала от него на месте других происшествий, когда судьба сталкивала их прежде.
– Будет полезно, если вы все увидите сами, прежде чем…
– Прежде чем что, Алексей Петрович?
– Прежде чем я решу, как дальше будет построено наше расследование в этом музейном бардаке.
Подошли эксперты криминалистического управления, и Катя стала на какое-то время объектом для сбора улик.
Много раз она наблюдала за такой работой экспертов со стороны. А теперь вот самой пришлось быть в качестве… да что там, надо говорить себе правду – одновременно очевидца и подозреваемой.
Эксперты принесли из гардероба ее пластиковый чехол с костюмом, и Катя беспрекословно переоделась (эксперт великодушно разрешил это сделать в туалете, а не на глазах у сотрудников) и хотела отдать все – футболку, джинсы и балетки.
Эксперты изъяли только футболку.
Затем ее попросили подождать. Катя гадала – где Анфиса? И где эта смотрительница из Египетского зала? Наверняка их сейчас тоже допрашивают порознь и изымают у них вещи со следами крови. И еще она искала глазами среди мелькавших в деловой суете по коридорам оперов и экспертов того человека, который явился с фонарем. Он ведь тоже очевидец. Когда прибежала охрана и зажгли свет в секции, он какое-то время находился там, вместе со всеми возле трупа. А потом исчез.
Подошел оперативник и сказал, что генерал Елистратов ждет ее на месте происшествия. Повел ярко освещенным коридором туда, к двери на служебную лестницу. В коридоре – только сотрудники следственно-оперативной группы, никого из музейщиков, даже охранники удалены. Никого из посторонних. Со свидетельской базой начнут работать, когда закончат полный осмотр.
Елистратов вышел из-за угла коридора навстречу.
– Ну вот, вы теперь наконец-то похожи на сотрудника полиции инкогнито, а не на маньячку, заляпанную кровью, – хмыкнул он. – Между прочим, я всегда вам хотел сказать, Екатерина, что ваше неуемное репортерское любопытство до добра не доведет. Вот и получили. Ешьте теперь на здоровье.
– Спасибо, сыта по горло. А я хочу вам сказать, что не было никакого репортерского любопытства. Я пришла в музей с подругой в мой законный выходной.
– Ну да, ночью вас принесло. И тут как раз убийство.
– Я же объяснила, у Анфисы такой проект – фотовыставка к столетию музея, называется типа «Фантомы ночи»… и легенды, она музейных призраков хотела поснимать. Ей тут не по себе одной, поэтому она меня попросила пойти с ней. И мне тоже не по себе, потому что…
– Гущин вас хвалит, – по тону Елистратова никогда не поймешь, что он заявит в следующую минуту. – Да и я помню по нашим прошлым совместным делам Москвы и области, неплохо вы со своими обязанностями справлялись. Хотя часто и выходили за рамки своих служебных полномочий. Дело это – уже сейчас ясно, особое. Во-первых, убийство в музее. Это ж надо, где уже убивать стали – в стенах музея! Это дело, попомните мои слова, войдет во все анналы. Убийство в музее.
Елистратов почти восхищался происшедшим. Или цинично делал вид, что это его восхищает.
– Я сейчас со смотрительницей разговаривала в комнате техников, которая с нами была.
– Шумякова ее фамилия.
– Да, с ней. Так вот, насколько я поняла, убитая не сотрудница музея.
– Дарья Юдина. Старший эксперт по финансовым вопросам при главном аудиторе Счетной палаты, – сказал Елистратов. – Личность мы сразу установили. Она возглавляла тут специальную комиссию по проверке, посланную в музей Счетной палатой.
– Она ревизор? – спросила Катя.
– Типа того, но высокого ранга и с особыми полномочиями. И задачами, кажется, тоже. Но это еще предстоит выяснить.
– В музее убили ревизора Счетной палаты?
– Да, да, теперь вам ясно, что это за дело?
– Ясно. И вы, что же, нас подозреваете в убийстве? Меня, Анфису и эту Шумякову? Там ведь еще один свидетель был. Он появился, когда мы стали кричать. Наверное, охранник.
– Мы допросим всех свидетелей без исключения. Начал с вас, потому что вы мне нужны тут.
– То есть как это нужна тут? Зачем?
Но Елистратов не ответил. Он кивком позвал Катю за собой.
Они медленно свернули за угол.
Дверь в конце коридора, стены которого выкрашены в оливковый цвет. Сбоку металлический шкаф с надписью «высокое напряжение». На потолке – толстые кабели. Этим самым коридором менеджер Кристина вела их в отдел Древнего Востока и в хранилище. Или это другой коридор?
Здесь, в Нижнем царстве, все ходы одинаковы.
В коридоре работают эксперты. Тела у двери на лестницу уже нет, его успели убрать. А на стенах, выкрашенных оливковой краской, на полу, на ящике с надписью «высокое напряжение» бурые мазки. У двери этого бурого становится больше.
– Вы готовы? – спросил Елистратов сотрудников. Те кивнули. – Так, теперь кричите, как можно громче.
– Я? – Катя оглядела коридор.
– Да, проведем небольшой эксперимент. Вы же сказали, некий свидетель явился на ваши крики. Кричите как можно громче. Зовите на помощь.
– Эййййййййййййййййй! Помогите!! – Катя завопила так громко, как только могла.
– Еще, еще кричите, продолжайте.
– Помогитеееееееееееееееее!
Катя умолкла.
Елистратов набрал номер по сотовому.
– Ну что? – спросил он. – Слышно что-нибудь?
– Нет, ничего не слышно. Ни звука. Ни у спецхрана, где охрана, ни в комнате контроля технических служб, ни на лестнице, – доложили по мобильному, Елистратов включил громкую связь.
– Мощная звукоизоляция. Это здание строилось сто лет назад, тут прямо бункер. Вывод: слышать крики можно лишь в самом коридоре. Даже на этой лестнице, где вас ночью черти носили, ничего не слышно.
– Ну да, я же объясняю, этот парень с фонарем появился вот отсюда, из коридора. Блондин такой… я вспомнила, волосы такие белые, длинные у него.
– Я про жертву говорю, – Елистратов указал на бурые мазки на стенах, на пятна на полу на бежевом линолеуме. – О чем свидетельствует картина места происшествия?
– Кровь… это кровь на стенах и… ой, тут отпечаток ладони.
– Она бежала по коридору к двери. Когда ей нанесли первый удар по голове, она не упала. А побежала к двери. Вот здесь убийца настиг ее, – Елистратов подошел к металлическому ящику, – и ударил снова и снова. Тут брызги и потеки. Она хваталась за ящик, за стены. Ползла к двери. Убийца наносил ей удары по голове. Убил он ее почти у самой двери, бил уже лежащую на полу. У нее проломлен череп и множественные кровоподтеки на лице, на плечах. Челюсть разбита. Она несомненно кричала, звала на помощь, пока бежала – все эти короткие секунды. Но крики ее слышал лишь тот, кто находился вместе с ней в коридоре. Ее убийца.
Катя оглядела мрачный коридор со следами крови.
– Орудие убийства нашли?
– На месте его нет. Ищем. Музей есть музей, места много, где спрятать.
– Она бежала, а за ней гнались. Откуда она бежала?
– Это нам предстоит выяснить. Откуда бежала, как очутилась здесь, куда шла, на кого наткнулась. Кто на нее напал. И почему вообще она задержалась тут так поздно. И вы, Екатерина, в этом нам поможете.
– Я? Как я вам помогу?
Елистратов ничего не ответил. Пока что.
– Я могу увидеть тело? – спросила Катя.
– Да, конечно.
Они прошли по коридору мимо двери. Катя вспомнила, как они барахтались тут на полу. Лужа крови под дверь натекла, они в эту лужу все и вляпались.
– Время смерти?..
– На момент обнаружения… пока вы на него не наткнулись в потемках, тело пролежало не более полутора часов.
Свернули в другой коридор. Здесь тоже полно оперативников. И тело – уже на специальной каталке, его пакуют в черный пластиковый мешок.
Катя подошла к каталке. Мертвый ревизор… тут в музее убили ревизора Счетной палаты…
Она увидела окровавленные лацканы серого пиджака, рука… ногти с изящным маникюром, на безымянном пальце – перстень с изумрудом, неброский, но очень стильный, светлые волосы, лицо в синюшных кровоподтеках.
Катя отвернулась было, но потом снова повернулась, точно ее током ударило.
– Я ее знаю.
– Потерпевшую? – спросил Елистратов. – Вы ее видели вчера в музее?
– Не в музее.
– Не в музее? А где? При каких обстоятельствах? – Тон Елистратова снова стал колючим.
– В Красногорске в воскресенье, – сказала Катя. – У нас там произошло ЧП – массовое убийство животных в зооотеле.
– Где? Какое еще массовое убийство?
– Всех кошек чем-то отравили в гостинице для животных. Так эта блондинка… Юдина приехала туда на машине за своим котом. Он тоже погиб.
Елистратов с недоумением посмотрел на труп. Потом хмыкнул.
Глава 18
Очевидцы
Больше он по поводу Красногорска ничего не сказал. Не стал даже уточнять. Повел по коридору обратно, на ходу раздавая подчиненным ЦУ.
– Видите ли, коллега, я работаю методично и по старинке. И своих из управления розыска тоже приучил. Мы идем от простого к простому и от сложного к сложному. Идем по всей цепочке фактов. И я выдвигаю версии, и каждую версию мы скрупулезно отрабатываем. Обрисовываем круг подозреваемых и исключаем постепенно тех, кто не мог совершить преступления ввиду собранной нами всей совокупности улик и фактов. Остаются те, кто мог. Их обычно не так много. И я продолжаю работать с ними, пока…
– Пока не раскрываете убийства, – поддакнула Катя. – Полковник Гущин вас очень хвалит за цепкость. И немножко, кажется, завидует.
Маленький Елистратов снизу вверх покосился на Катю. Вроде и невозможно вот так «покоситься» снизу вверх, будучи ростом всего метр пятьдесят шесть сантиметров. Но у него это выходило всегда – по-генеральски чуть небрежно и снисходительно.
– Что мы имеем? – спросил он важно. – Убийство лица, возглавляющего комиссию по государственной финансовой проверке этого учреждения. Значит, первая наша версия – гражданка Юдина убита в связи с выполнением ею профессиональных обязанностей. Ставлю восемьдесят к одному, что эта версия основная. Вторая версия – преступление не связано с ее профессиональной деятельностью, а связано с какими-то другими причинами – как-то: корысть, ревность, месть, неприязненные отношения, зависть.
– Или маньяк ее убил, – сказала Катя, вспомнив коридор с пятнами крови на стенах и на полу. – Она бежала, кричала, а за ней гнались. Сколько примерно ударов ей нанесли?
– Около десяти ударов тупым тяжелым предметом. Маньяк в музее? Среди этих музейных божьих коровок?
– Я просто озвучила третью версию, Алексей Петрович.
– Маловероятно. Но это тоже версия. Ладно, а теперь начистоту.
– Давно пора, – сказала Катя и сама поразилась – как это она вот так разговаривает с генералом, начальником МУРа!
– Вы ведь тоже под подозрением, коллега. Вы и эта ваша подруга-фотограф. Ее как раз допрашивают. Кровь на одежде – это очень нехороший знак. Нас, сыщиков этот знак всегда настораживает. Я с вами откровенен – вы уже в числе моих подозреваемых.
– Я понимаю.
– Но я на всем этом до поры до времени не зацикливаюсь. Умный сметливый подозреваемый тоже ведь может послужить делу расследования, внести свою лепту.
– Это как же?
– А вы подумайте, вы умная и толковая. По прошлым-то нашим делам – сколько энергии, сколько рвения, я ведь помню.
– Давайте уж совсем начистоту, Алексей Петрович.
– Мне тут нужен сотрудник внутри.
– В музее?
– Именно.
– Но я…
– К счастью, у вас хватило ума не информировать их тут, кто вы на самом деле и откуда. Мне нужен здесь внедренный сотрудник, агент для работы.
Катя вспомнила, как Гущин иногда ворчал: МУР без агентуры ни одного преступления не способен раскрыть. И Катя решила это проверить сейчас:
– Зачем вам внедренный сотрудник, есть же более эффективные методы.
– Какие, например?
– Ну, например, прослушка всех разговоров по мобильным телефонам.
– Нет, тут люди к большим ценностям приставлены. И умеют эти ценности хранить, собирать, приумножать. И не болтать о том, что в запасниках лежит. Ученые, искусствоведы. Эти об убийстве трепаться по телефонам не станут. А вот в кулуарах, конечно, заговорят, станут обсуждать втихомолку. Шутка ли – завалить эксперта Счетной палаты в стенах музея, когда та приехала с большой проверкой.
– Вы хотите, чтобы я работала на вас здесь, в музее? – спросила Катя прямо.
– Да, считайте, что это вроде репортерского задания… вы же в пресс-службе работаете, коллега… так вот репортерское расследование со сливом информации нам, МУРу и без возможности публикации в будущем.
– А что я получу взамен? – спросила Катя.
– Ничего.
– Нет, так дело, Алексей Петрович, не пойдет.
– Ничего, кроме того, что я избавлю вас от скучной и печальной участи подозреваемого в убийстве. От всех этих допросов в кабинете следователя. Ну и так далее.
– Во-первых, с возможностью публикации в будущем, когда дело раскроем. И во-вторых, я без Анфисы тут работать не смогу, – заявила Катя, подумав, как бы и подружку уберечь от «скучной и печальной участи». – Она профессиональный фотограф, и это целиком ее проект к столетию музея. Нам сегодня уже не удастся больше здесь фотографировать – оно и понятно. Но проект-то остается.
– Хорошо, работайте с ней, как с напарником. Так даже лучше.
– Но у меня полно дел в пресс-службе…
– Я договорюсь, позвоню. Ваши статейки там подождут. Вы завтра приедете сюда в музей. Это займет несколько дней, пока обстановка не начнет проясняться. Это теперь будет место вашей работы.
– Я не знаю, согласится ли Анфиса…
Елистратов только хмыкнул.
– Ну хорошо, выбора вы не оставляете. Иначе затаскаете нас по допросам и очным ставкам. Только я должна быть в курсе.
– В курсе чего?
– Вашего расследования, как дела продвигаются. Как же я тут все стану узнавать, вынюхивать, – Катя смотрела на начальника МУРа нагло, с вызовом, – если вы меня втемную держите.
– Узнаете ровно столько, сколько это будет необходимо для дела. И насколько я сочту нужным вас проинформировать.
– Ладно, тогда начнем с допросов. Я хочу знать, что они все, кого вы сейчас допрашиваете по горячим следам, показали на первом допросе.
– Это разумно. Ваша просьба принята. Прошу, – Елистратов открыл перед ней дверь в комнату техников.
Там – никого.
– Часть показаний представим вам в письменном виде. Сейчас как раз начался опрос сотрудников музея, находящихся в здании. С некоторыми я поговорю сам. С вашей подругой и также с гражданкой Шумяковой.
– С кем?
– С Шумяковой Ариной Павловной, смотрительницей, с которой вы вместе труп нашли. Вы раньше с ней встречались?
– Нет. То есть, только сегодня в музее, когда мы снимали в Египетском зале.
– А чего она вдруг ночью поперлась в техническую секцию?
Катя начала объяснять, что когда они пришли во второй раз делать ночные фотоснимки в Египетском зале, там погас свет, и обе смотрительницы решили, что надо звать техников или электриков.
– На ней ведь тоже следы крови, – сказал Елистратов, – на туфлях, на подошвах и на колготках, как мне эксперты доложили. И на рукавах.
– Она нам подниматься помогала в темноте. Наступила в лужу крови, мы там все перепачкались. Она же с нами была.
– Знаете, классический прием убийцы – явиться на место убийства вместе с кем-то или одному и разыграть, что он якобы обнаружил тело. Следы-то могли на одежде остаться – брызги, например, следы ДНК. А так вроде все объяснимо – нашел тело, подумал, что потерпевший еще жив, старался помощь оказать. В результате – перекрытые следы, расследование затруднено.
– Она нам помогала подняться, – повторила Катя, – Все, что вы говорите о попытке сокрыть следы путем перекрытия их, можно отнести и к нам с Анфисой.
– А я этого тоже не исключаю, – хмыкнул Елистратов. – Но допрашивать сейчас буду смотрительницу Шумякову.
– Для чего смотрительнице так зверски убивать аудитора Счетной палаты? – спросила Катя. – Знаете, в Египетском зале работает ее напарница по имени Василиса. Так вот я ее тоже видела раньше, как и эту Дарью Юдину. И в том же самом месте. В Красногорске. В «Приюте любви».
– Где? Название на публичный дом смахивает.
– Это гостиница для кошек.
– Ладно, разберемся. Вы хотите послушать допрос, тогда прошу вас, – и Елистратов, окинув комнату техников ястребиным взором, распахнул шкаф для одежды. – Ничего лучше, увы, коллега, пока предложить не могу. Но спрятаться тут можно. Только постарайтесь не чихать.
Катя онемела от изумления. Как?! Ей?! Прятаться в шкафу?!
Елистратов буквально затолкал ее туда. Катя запуталась в ворохе синих, пропахших ядреным мужским потом спецовок.
– Да я тут задохнусь!
– Я вам оставлю щель, можете наблюдать допрос, слушать и дышать.
– Нет, это невозможно! Выпустите меня отсюда немедленно.
– Хорошо, тогда покиньте помещение. Сейчас приведут Шумякову.
Катя, конечно же, осталась!
В комнату техников вместе с оперативником вошла Арина Павловна Шумякова.
– Присаживайтесь, пожалуйста, Арина Павловна, – маленький Елистратов – сама любезность. – Вы, как я знаю, работаете в музее смотрителем Египетского зала?
Это моя информация, я ему сказала только что, – ревниво подумала Катя в своем шкафу. – Ишь ты! «Как я знаю». Ничего ты пока не знаешь, Елистратов!
– Я смотритель комнаты Мумий и саркофагов, – поправила Арина Павловна. – Это все так ужасно. Долго нас еще тут будут держать?
– Но у вас же здесь подготовка к ночи музеев.
– Совершенно верно, но я вся на нервах и просто с ног валюсь. Это такой ужас, когда мы все это увидели…
– Как давно вы работаете в музее?
– Недавно, всего два месяца. Меня знакомые сюда устроили. Ну, по блату, что ли, сюда ведь так просто не попадешь, а пенсии стало не хватать. А тут работа тихая, приличная.
– Я понимаю, а давно вы на пенсии? Вы молодо выглядите.
– Ой, да бросьте, давно уже.
– А прежде где работали?
– Я ухаживала за больным братом много лет. Он хорошую пенсию получал, военную. Ну, а как умер… как я его похоронила, – голос Арины Павловны пресекся, – столько расходов с похоронами, и тяжко дома в четырех стенах одной. Вот решила пойти работать. Все-таки веселее. Ну конечно, такого веселья, какое у нас сегодня тут ночью, – не дай бог никому.
– Расскажите, что же произошло?
Сейчас начнешь показания сличать мои и этой тетки Арины Родионовны, нет Павловны, ну что ж, сличай-сличай! – Кате душно в шкафу, она так и прилипла к щелке.
– Я не знаю даже, с чего начать. Они проверяли всю систему – свет, охрана, влажность, климат-контроль в залах. У нас ведь тут для ночи музеев мероприятия разные, и в конце задумано так, что сотрудников как бы и нет – иллюзия для посетителей музея их полного слияния с прекрасным. Но на самом-то деле все надо отладить, чтоб это работало без сбоев. А система дает сбой, у нас в Египетском зале сегодня то и дело свет гас. И опять погас – вся секция, и мы с Василисой… это напарница моя по залу Василиса Одоевцева, договорились, что я пойду к техникам, потому что туда дозвониться было невозможно – то ли из-за сбоя, то ли линия занята, я так и не поняла. И я пошла вниз. Да, за мной девушки увязались. Две девушки, их Виктория Феофилактовна к нам в зал привела сегодня, они какие-то фотографы, что ли. В общем, снимали экспонаты и Василису тоже, она любит позировать. Это с молодости у нее еще.
– Продолжайте, продолжайте, – поощрил Елистратов, – значит, вы пошли втроем? А девушки-то зачем с вами пошли?
– Не знаю. Наверное, снимать что-то хотели внизу. Сказали, им у нас в музее все интересно.
– И что же случилось дальше?
– Мы стали спускаться по лестнице, вдруг свет погас во всей секции. Я одну девушку – высокую, она быстрая такая, и она уже почти вниз совсем спустилась, а я и полненькая ее подружка отстали… так вот, я попросила ее открыть дверь, думала, в коридоре свет. Она стала дверь открывать, та не поддается, что-то мешает с той стороны. А потом полненькая через ступеньку шагнула и упала вниз, подружку сбила в темноте, и они обе рухнули. Дверь распахнулась. Я туда к ним. Стала им помогать подниматься, они в крик. Глянули – на полу-то она, убитая!
– Так ведь света не было, как же разглядели?
– Свет уже был. Он, видно, крики услышал, прибежал с фонарем.
– Так. Значит, кроме вас троих, имеется еще четвертый очевидец, обнаруживший труп. Вы его знаете?
– Ну конечно, он тут работает у нас…
– Подождите, о нем позже и очень подробно. А сначала кое-что выясним. Значит, вы подтверждаете, что две молодые женщины-фотографы, находившиеся с вами там, случайно упали и, так сказать, в падении обнаружили тело на полу?
– Да, да, они кричать стали – тут кто-то есть, зажгите свет.
– И таким путем на их одежду могла попасть кровь?
– Ну конечно, там столько крови… они испачкались.
– Кровь ведь и на вас тоже обнаружили эксперты, Арина Павловна.
– Так я возилась с ними, в темноте-то… пыталась с пола поднять. Там что-то липкое было, я туда наступила нечаянно. Ох, кто же знал…
– Кто знал что? – спросил Елистратов.
– Что ее убьют, ну эту, которая там, на полу в крови валялась.
– Так вы ее узнали?
– Потом, когда фонарем лицо осветили, костюм, туфли… Она не из музея, она…
– Но вы ее раньше видели в музее?
– Да, в буфете и после тоже, она с менеджером Кристиной мимо нашего зала проходила, они ругались.
– Интересно. Ругались? Вам известно, кем была погибшая?
– Конечно. У нас тут третий день музей шепчется: проверка нагрянула финансовая. Как ее название-то… из этой, Счетной палаты, что ли. А это начальница их. В общем, как в бессмертной комедии – к нам ревизор приехал.
– Вы знали ее имя, фамилию?
– Нет, просто видела в буфете и потом, знала, что это та самая ревизорша.
– Так, ладно, ясно. А вот вы сказали – они ругались… ваш менеджер с аудитором Счетной палаты?
– С кем, простите? – переспросила удивленно Арина Павловна. – А, это так должность называется. Да, спорили. Она и менеджер Кристина Ольхова. Ох и язва она, любого мужика за пояс заткнет!
– А о чем же они ругались с гражданкой Юдиной, ревизором, как вы ее называете?
– Не могу сказать, не слышала. Они проходили мимо дверей Египетского зала, а я их видела из своих дверей из комнаты Мумий.
– А когда это было примерно?
– Днем.
– То есть накануне убийства?
– Да, днем, время вам точно я сказать не могу.
– Понятно. Теперь расскажите мне о четвертом свидетеле. О том, кто с фонарем. Значит, он работает тут, в музее.
– Это Миша, наш электрик. Но он все себя по-иностранному называет – Майк. У него и отец здесь служит.
– Да? Как интересно. И где? Тоже смотрителем?
– Он по сигнализации спец и по всем этим системам – ну там, камеры, датчики. Заместитель начальника службы безопасности по технике, вот кто он такой. А сынок молодой, он его сюда электриком пристроил.
– И этот Майк, откуда он появился?
– Из коридора.
– С какой стороны?
– Не могу вам сказать. Я сначала пятно света увидела, оно двигалось и в покойную прямо уперлось, кровь на полу… волосы все в крови. Такой страх.
– Этот Майк, он стал вам помогать?
– Он застыл, как истукан. Знаете, он вообще какой-то…
Арина Павловна на секунду умолкла.
– Да, да продолжайте. Так какой он?
– Странный. Грех, конечно, напраслину возводить, но в первую секунду я до такой степени там испугалась…
– Когда увидели труп?
– Да. То есть не совсем. Когда увидела его. Я решила, что это он ее убил. Эту женщину – проверяющую.
– У вас имелись основания так думать?
– Нет, нет, что вы. Просто я очень испугалась. Я велела ему звать на помощь. И он по мобильному позвонил отцу. Тот сразу прислал охрану. И сам потом прибежал.
Так вот, значит, как охранники оказались на месте так быстро, – подумала Катя. – А я не заметила, как этот парень звонил.
– Ну что ж, благодарю вас. К сожалению, некоторые вещи из вашей одежды экспертам придется изъять, я уже сказал – на вас тоже следы крови.
– Я понимаю, берите. Это ж надо, такой ужас и где, у нас в музее!
Елистратов сам лично проводил женщину к двери, передавая ее с рук на руки экспертам. В дверях обернулся в направлении шкафа и коротко махнул – сиди!
И Катя поняла – это еще не конец допросов.
Минут через пять в комнату привели нового свидетеля. И Катя узнала в нем того парня, который явился с фонарем. Шумякова сказала, что это здешний электрик. Катя приникла к щелке, разглядывая парня. Высокий, худой и… какие волосы у него длинные, густые, белые. И почти закрывают лицо, когда он наклоняет голову. Но вот он убрал их с лица. Миленький паренек, на ангелочка похож. И какой он молодой, совсем еще мальчик.
Почему это Шумякова сказала, что она испугалась его там? Решила, что это он убил?
– Вы Михаил Тригорский, – сказал Елистратов. Он тоже внимательно разглядывал парня. – И вы обнаружили труп потерпевшей.
– Я подошел, посветил, а она там валяется на полу.
– А где вы до этого находились и что делали?
– Свет начал гаснуть, когда систему проверяли. Секция за секцией. Меня послали проверить трансформатор.
– И где это?
– Тут, рядом с комнатой техников.
– Здесь? – уточнил Елистратов. – Вы находились здесь?
– Ну да, в коридоре, ящик этот в темноте пытался открыть.
– Какой ящик?
– Ну железный, трансформатор. Вон же он, в коридоре, в двух шагах, – Михаил… нет, Майк… он всегда предпочитал, чтобы его звали Майк, кивнул на дверь.
– И что произошло потом?
– Что-что… я крики услышал. Женщины кричали. Я еще удивился, чего вопят – темноты, что ли, боятся. Взял фонарь и пошел на крик.
– И что увидели?
– Там сначала ничего понять нельзя было. Они на полу возились, а эта стала орать: выключи фонарь, зови охрану!
– Кто стала орать?
– Ну эта тетка из комнаты Мумий, Арина.
– А кто на полу возился?
– Какие-то две, нет, три. Их трое было. Арина двоим подняться помогала, все совалась. Они встали, а третья осталась – как валялась, так и валяется. У нее вся башка всмятку разбита.
Катя в своем шкафу похолодела: вот по этим чертовым показаниям парня, который слова как-то цедит, словно рожает, их прямо сейчас с Анфисой можно везти в Бутырку по обвинению в убийстве. Не будь рядом с ними в тот момент Шумяковой… Вот, оказывается, как все это выглядело со стороны, когда он осветил дверь на лестницу и труп фонарем!
– Этих двоих ты знаешь?
– Нет, первый раз увидел.
– А потерпевшую?
– Сначала я ее не узнал. Потом посветил в лицо. Это проверяющая. Начальница комиссии, которую в музей прислали старуху нашу свергать. Я ее видел тут в музее – деловая такая женщина. Блондинки все дуры в абсолюте, а эта деловая, большой, видно, босс.
– О какой старухе ты говоришь?
– О нашей, – Майк усмехнулся. – О Вике Вавич. Она у нас единственная и неповторимая на весь музей. Так папа говорит.
Катя поняла, что парень очень пренебрежительно отзывается о старшем кураторе отдела личных коллекций Виктории Феофилактовне.
– Как это понять – свергать? – спросил Елистратов.
– Я не знаю. Папа так говорит. Старуха зажилась тут. Ну, в смысле на должности своей. Вот проверку – ревизию и прислали, найти что-нибудь и придраться. На пенсию ее выпрут.
– Кто мог, по-твоему, совершить убийство?
– Я не знаю.
– Так откуда ты шел?
– Я же сказал, от трансформатора.
– И все время слышал крики?
– Да, они кричали там.
– В коридоре?
– Да.
– А тебя сначала в коридоре не было?
– Нет, я же сказал, я был тут рядом с комнатой техников.
– И что случилось после того, как ты осветил фонарем и узнал потерпевшую?
– Арина просила, чтобы я вызвал охрану. Я сразу позвонил отцу на сотовый.
– Твой отец тут работает?
– Да, он замначальника службы безопасности по технике безопасности.
– Он давно работает в музее?
– Три года уже.
– А ты?
– Я примерно год.
– А почему ты не в армии?
– А у меня справка от врача, – Майк торжествующе усмехнулся. – Еще вопросы? Вы кто по званию?
– Генерал полиции.
– Ха, сам генерал меня допрашивает. За что такая честь?
– Ну ты же вместе с остальными нашел труп. Ты ценный свидетель.
– А я не люблю, когда мне сразу «тыкают».
– Ну извините, – Елистратов развел руками. – У меня сын вашего возраста. Можете быть свободны, Михаил.
Катя, когда Тригорский-младший вышел, зашевелилась в шкафу, разминая затекшие ноги, и хотела уж было «выпадать» наружу. Но снова этот повелительный жест: сиди там!
В комнату ввели высокого мужчину средних лет, плотного телосложения, в черном добротном костюме, белой сорочке, галстуке и с рацией. Так одеваются почти все охранники и начальники служб безопасности.
Катя снова затаилась. Прямо допрос нон-стоп. Вот МУР в лице Елистратова дает. Гонят, как на пожар, по горячим-то следам.
– Заместитель начальника службы безопасности музея Николай Тригорский. Явился по вашему вызову, товарищ генерал.
При звуке этого голоса – раскатистого спокойного баритона – Катя приклеилась к дверной щелке, стараясь лучше разглядеть этого Тригорского. Голос! Она всегда узнавала голос, если слышала его прежде. А этот голос она уже слышала… Только вот когда, где?
Плечи атлета, косая сажень… Блондин… Эти вот щегольские ботинки, идеально начищенные до блеска… а тогда, раньше… он был обут в домашние тапочки… И лица его сначала тоже было не видно, потому что он возник в дверях, в прихожей квартиры…
Это же тот самый отец подозреваемого, к которому ее в воскресенье привел лейтенант Миронов! Ну, точно он.
Тригорский-старший повернулся и внимательно посмотрел на шкаф для спецодежды в комнате техников. Катя совсем притихла внутри.
– Вы меня знаете? – спросил Елистратов.
– Так точно. По телевизору сколько раз видел, Петровку, 38 смотрю регулярно. И на заседание фонда правоохранительного вы приезжали, на объединенные совещания – наше областное и ваше столичное в комплексе.
– Николай… как ваше отчество?
– Николай Григорьевич.
– Николай Григорьевич, дело очень серьезное. Убийство в музее.
– Это я уже понял.
– Вообще-то в функции охраны входит обязанность предотвращать подобные прискорбные инциденты.
– Так точно, – согласился Тригорский-старший. – Я сколько раз говорил: надо усиливать меры безопасности, реформировать систему контроля за посетителями. Тотальный контроль, строжайший. И за персоналом, сотрудниками музея тоже. А то дисциплины никакой. Порядок тут нужен, новый порядок. А не эта либеральщина. Вот она где у меня, эта здешняя либеральщина, интеллигентщина, – он чиркнул ребром ладони по горлу. – Сколько раз руководству докладывал. Непосредственно начальнику службы охраны Ревунову. Он сейчас в отпуске. На островах загорает, на Канарах, а тут убийство во вверенном ему подразделении. То есть в музее. Я сколько раз докладывал, предупреждал. Так меня разве слушают? Говорят, ты ничего не понимаешь, тут музей, тут свои традиции, это ученые, отставить солдафонство… Вот и получили теперь.
– Так, ясно, с местными порядками в смысле контроля вы не согласны, – подытожил горячую тираду Тригорского Елистратов. – Что произошло сегодня?
– Репетиция ночи музеев. Еще одна напасть. Еще один финт придумали. Ответственность за сохранность вверенных культурно-материальных ценностей в разы повышается.
– Где вы находились, когда поступил вызов?
– На главном пульте. Мне сын позвонил.
– Так, на главном пульте. Тот коридор, где обнаружили тело, камеры просматривают?
– Нет. О чем я вам и говорю! Нужен тотальный визуальный контроль. А этого тут нет. Нижнее наше царство, кроме спецхранилища, по сути, визуально ничем не охвачено.
– Нижнее, простите, что?
– Нижнее царство. Это жаргон такой музейный. Залы с экспозицией – это Верхнее царство, там все под контролем, четко. А Нижнее, ну, службы и вся начинка ученая музея – свобода. Ученым все свобода нужна.
– Так где по схеме камеры?
– У спецхранилища. Я вам лучше потом на схеме покажу.
– В этот вечер, в эту ночь вы на пульте сидели, ничего подозрительного не заметили?
– Никак нет. Репетиция ночи музеев. Ни черта не работает, как всегда. Стали налаживать – так чинить надо, свет гас, сигнализация барахлит. Все как обычно.
– Когда сын вам позвонил, вы сразу спустились?
– Мне не надо спускаться. Пульт тоже внизу, в Нижнем царстве. Я немедленно послал туда своих сотрудников охраны. И сам пошел. Там были эти трое – которых вы все допрашиваете: фотографы, они не из музея, и наша Шумякова-смотритель. И сын мой Мишка. И эта женщина, мертвая.
– Потерпевшая вам знакома?
– Это Юдина – начальник проверочной комиссии Счетной палаты. Мне ее Виктория Феофилактовна официально представила. У нее, мол, как у проверяющей музей – особые полномочия. Она вольна ходить везде и проверять нас. А мы только под козырек брать.
– Так когда вы ее видели?
– В понедельник вечером, сразу как эта комиссия к нам приехала. И потом тоже все эти дни.
– А сегодня вечером?
– Сегодня вечером я ее не видел.
– Но она же осталась в здании музея.
– Это ее вольная воля – когда приходить, когда уходить. Она же проверяющая, шутка сказать – аудитор Счетной палаты.
– У нее имелся пропуск в музей?
– Так точно, пропуск через служебный вход. Но мы не фиксируем, кто входит, кто выходит. Иногда только, очень редко, проверки устраиваются по поводу дисциплины прихода на работу вовремя.
– То есть, что же получается? Любой сотрудник или проверяющий может остаться в музее даже на ночь? Вы никак этого проконтролировать не можете?
– Если на камере увидим, проконтролируем. Они тут часто допоздна сидят в научной бибилиотеке, в хранилище. Работают, диссертации строчат. Это ж ученые. Я сколько раз говорил – дисциплины у них никакой. А мне все – отставить солдафонство, здесь музей.
– А посетители музея?
– Тут все строго. Все на выход в шесть вечера. И потом несколько раз полный обход всех залов. В Верхнем царстве с этим как раз все очень строго. Согласно инструкции по безопасности.
– Нет ли у вас подозрений, кто мог совершить это убийство?
– Нет, у меня нет подозрений.
Николай Тригорский произнес это после крохотной паузы.
– Ну, что ж, спасибо вам.
– Всегда рад помочь правоохранительным органам. В Красногорске живу, там помогаю активно. Вот фонд наш правоохранительный дружину в городе народную возрождает, я принимаю активное участие в этом.
– Хорошо, я понял, спасибо вам за сотрудничество, Николай Григорьевич.
Тригорский-старший вышел – неторопливый, солидный, со своей персональной рацией.
Катя открыла дверь шкафа настежь.
– Я еще не закончил знакомиться со свидетелями, – сухо сказал ей Елистратов. Он о чем-то напряженно думал. – Сидите, коллега, считайте, что вы там на ответственном посту. Такой объем информации и так сразу. Вы должны быть мне благодарны.
Катя молча прикрыла дверь шкафа. На посту у дверной щели! Мерси, генерал! Боже, как там Анфиса? Она уже, наверное, в истерике бьется.
Прошло томительных пять минут. Кто же следующий на допрос? Видимо, в здании этого свидетеля искали, чтобы привести к генералу Елистратову.
Затем в комнату техников вошла менеджер Кристина.
– Неужели это правда и ее убили? – спросила резко, с ходу, точно она тут – главная и имеет право задавать вопросы. – Я хотела посмотреть, убедиться сама, но меня даже туда не пропустили!
– Простите, я тут в списке очевидцев запутался немножко, – самым мирным, самым спокойным тоном ответил Елистратов, предлагая даме стул. – Вы ведь Кристина Львовна Ольхова, менеджер по организации работы и проведению выставок?
– Да, это я.
– А в чем вы хотели убедиться лично? В том, что Дарья Юдина – старший эксперт при аудиторе Счетной палаты и глава государственной проверочной комиссии, посланной в ваш музей, действительно мертва?
– Я сначала подумала – это какой-то розыгрыш… шутка… нелепо как… Кому понадобилось убивать ее?
Катя из своего узилища наблюдала за Кристиной. Но та повернула свой стул к шкафу так, что оказалась боком, почти спиной, словно знала, что за ней тайком наблюдают.
– Юдина прибыла в ваш музей в составе проверочной комиссии, фактически она и возглавляла эту проверку. Вы с ней общались?
– Конечно, меня ей представили у директора музея, как и нашего куратора Викторию Феофилактовну. Я получила указания всячески содействовать членам комиссии и Юдиной.
– И вы содействовали?
– Естественно. Предоставили все наши финансовые документы, всю отчетность музея. Открыли полностью для нее отдел учета и комплектования, бухгалтерию. Юдина вместе с помощником побывали в нашем спецхранилище. Затем они изъяли документы для комплексной ревизии, и ее помощник и секретарь все это увезли на машине. А она осталась работать с документами, которые не подлежат выносу из здания без особого распоряжения руководства.
– С какими же это документами?
– У нас целый перечень, я не помню наизусть. В основном это касается нашего собрания, коллекций, фондов и новых поступлений из числа личных коллекций – вся сопутствующая документация.
– Где Юдина работала с этими документами?
– Мы ей выделили специальную комнату, то есть кабинет. У нас не так много свободных помещений. Это кабинет в научной секции, так называемый «запасник».
– Это тут внизу или наверху?
– Внизу.
– Далеко от места, где ее убили?
Катя в своем шкафу напряглась: ах ты Елистратов, каким тихим невинным голосом ты расставляешь опаснейшие ловушки для допрашиваемой.
– Простите, я не знаю точно, где она была убита.
Кристина благополучно миновала ловушку. Голос спокойный.
– В служебном коридоре у двери на служебную лестницу.
– У нас много служебных коридоров и три лестницы.
– Там, куда вас не пустили мои сотрудники, когда вы проявляли любопытство.
– Ах там, значит. Нет, это не любопытство. Я отвечаю за музей и за все, что в нем происходит. От кабинета, который мы ей выделили, это далековато. Хотя все находится в одном научном крыле музея.
– Почему Юдина задержалась так поздно?
– Я не знаю. Но они и вчера и позавчера допоздна тут сидели. Правда, не до ночи, но все равно задерживались. И приходила она в музей рано, к девяти. Это же проверка, у них сроки, а у нас тут такой массив документации. И все надо посмотреть, всюду нос сунуть.
– Вот именно, всюду сунуть нос, – кивнул Елистратов. – А нос этот самый любопытный кто-то и прищемил. Впервые такой случай на моей более чем солидной практике – зверское убийство в музее. Были в музеях кражи, хищения. Но убийство…
– А ее зверски убили, да? Как?
– Нанесли множественные удары по голове. Вы где находились в период с девяти до половины двенадцатого?
Ни у кого из нас… то есть их, других очевидцев, он не спрашивал, где мы находились в это время, – подумала Катя. – Ей единственной он задал этот вопрос.
– В разных местах. У нас репетиция ночи музеев, я с ног сбилась.
– Вниз в технические службы спускались?
– Да, конечно. И на первом этаже была. Второй этаж мы на ночь музеев закрываем для посетителей.
– Какие отношения у вас были с гражданкой Юдиной?
– Какие отношения? Никакие. Я ее впервые увидела в понедельник, когда она сюда явилась с комиссией. Нормальные рабочие.
– Но у вас ведь был с ней конфликт?
– Нет.
– Как нет? Разве не было конфликта? – Елистратов удивился так наивно, так простодушно.
– Да нет. Ничего такого. Кто вам сказал?
– Ну, возможно, я перепутал.
– Нет, ну кто вам такое сказал?
Катя… она тоже почувствовала – в поведении менеджера Кристины что-то изменилось.
– У вас нет предположений, кто мог убить Юдину? – спросил Елистратов.
– Нет. У меня никаких предположений нет. А у вас уже есть версии?
Кристина постоянно задавала вопросы тому, кто ее допрашивал. Правда, сейчас ее голос звучал не так повелительно, как в первую минуту.
– Мы будем отрабатывать все версии, которые возникнут. Но сами понимаете – она официальное лицо, руководитель государственной комиссии, присланной для проверки финансовой деятельности вашего музея. Версия того, что Юдину убили в связи с выполнением ею профессиональных обязанностей – главная.
– Так вы что же, нас подозреваете в убийстве? Нас? Музей?
Кристина вскочила со стула.
– Один человек или организованная группа… мы разберемся, – пообещал Елистратов, – не надо так нервничать, Кристина Львовна, мы во всем разберемся.
– Я не нервничаю, я просто… у меня нет слов.
– Вы можете быть свободны, большое спасибо вам за помощь следствию.
Вошел оперативник – Катя обратила внимание, что это все тот же самый, который приводил-уводил их всех, и к ней, к Кате он тоже подходил. Оперативник вывел Кристину из кабинета…
Катя на этот раз не делала попытки покинуть свой постылый шкаф. Потому что… сейчас еще кого-то приведут.
В комнату вошла Анфиса.
– Добрый вечер… то есть ночь… я ознакомился с показаниями, которые вы дали нашему сотруднику, – Елистратов снова предложил даме стул. – В общем и целом они совпадают с показаниями вашей подруги.
– Где Катя Петровская? – тревожно воскликнула Анфиса. – Где моя Катя?! Куда вы ее дели? Почему вы не даете нам с ней видеться? Она же сотрудник полиции, как и вы. Она в Главке на Никитском работает, это полиция Московской области. Думаете, вам все можно, да? Схватить человека… то есть нас, арестовать…
– Да вас никто не арестовывает, несмотря на то что на вас, Анфиса, и на вашей подруге улик полно, следов крови жертвы.
– Я сто раз уже объясняла, как это получилось, это я виновата, я на лестнице упала и Катьку сбила с ног. Мы грохнулись в темноте. Кто же знал, что там труп за дверью! Где моя Катя?!
– Екатерина, будьте добры, покажитесь. А то у меня мигрень от женских истерик, – сказал Елистратов.
Катя вздохнула полной грудью и распахнула створки шкафа.
Немая сцена.
Анфиса таращилась на нее, как на призрак… Призрак музея, призрак из шкафа.
– Анфис, слушай, тут такое дело. Генерал Елистратов предлагает нам поработать на МУР, – сказала она. – И у нас нет никакой возможности от этого предложения отказаться. В общем, мы в ужасной заднице, подружка.
Глава 19
Цветок лотоса
Когда с объяснениями и церемониями было покончено и Анфиса, уразумев, сказала, что она «тоже согласна и это в принципе интересно, даже заманчиво», Елистратов попросил их подождать в коридоре.
В комнату тут же набились оперативники, после блицдопросов МУР проводил блицсовещание на месте происшествия.
Катя посмотрела на часы – с ума сойти, четвертый час ночи! Или уже утра?
– Какой противный дядька, – поморщилась Анфиса. – Я вон по телеку смотрю, там МУР это МУР, орлы все, такие мужчины, майоры…
– Елистратов генерала недавно получил.
– Жутко противный. Смотрит, прямо дырку в тебе высверливает взглядом. И такой страшный, волосы прилизывает, чтобы лысину скрыть! По телеку в сериалах в МУРе такие мужчины, такие красавцы, прямо одинокие рейнджеры. А этот препротивнейший мужичок.
– Он умный, Анфиса. Профи настоящий.
– Так он ведь нас подозревает, что мы эту тетку прикончили! А я ее даже не видела тут в музее. И ты не видела.
– Я ее видела, Анфиса.
– Где?
– Не в музее, я тебе потом расскажу.
Анфиса озадаченно притихла. Но ненадолго.
– Как же это мы здесь на него работать станем тайно? – спросила она. – Вообще это, конечно, страх как заманчиво: поучаствовать в раскрытии зловещего убийства в музее… Нет, ты послушай, как это звучит – зловещего убийства в музее! Я сразу бы согласилась, не будь двух обстоятельств.
– Каких обстоятельств? – Катя прислушивалась к мужским голосам за дверью. О чем совещается опергруппа? Что еще Елистратов надумал?
– Ну, у меня разрешение на съемку подписано только на сегодня. На эту вот ночь. Как же мы будем тут ошиваться все время? Ведь тут ошиваться надо, слушать, разузнавать все. И не там, в залах, а здесь, в Нижнем царстве, в самом чреве музея.
– Об этом не беспокойся, думаю, Елистратов это устроит. Мы зависнем тут, Анфиса. Зато ты сможешь спокойно делать свой проект – снимать. Мы работаем под твоим прикрытием фотографа.
– Да я бы поработала, даже на этого противного дядьку, лишь бы убийцу найти, – в четвертом часу ночи, после нудных допросов и ожиданий, после шока, пережитого у мертвого тела, Анфиса все еще лучилась остатками энергии и жизнерадостности, – не будь второго, самого главного обстоятельства: мы ведь тоже подозреваемые. Кать, лично я в подобной ситуации впервые. И я не в своей тарелке. А он такой подозрительный, этот твой Елистратов. Ну ладно я, меня он впервые видит. У меня они жилетку отняли на экспертизу, потому что на ней кровь. Спасибо брюки не сняли! Но ты! Он же тебя знает по прошлым делам. Знает, что ты из ГУВД области, сотрудник полиции, его коллега. И он смеет тебя подозревать, обыскивать, ставить под сомнения твои слова?
Катя хотела сказать, что когда происходит убийство – нет ни коллег, ни друзей, ни товарищей, ни сослуживцев. Есть лишь подозреваемые. И свидетели. И порой они пересекаются. И ничего хорошего из этого не выходит. Часто лишь разочарование и боль.
Но взглянув в лицо Анфисы, она решила не говорить того, о чем подумала, не добавлять печали. Пошарила в кармане пиджака (ей хоть переодеться разрешили, и на том спасибо) и нашла шоколадку, которую сама же (только вот когда, наверное, сразу) переложила из сумки в карман.
– На, поешь. Надо заесть всю эту дрянь.
Анфиса развернула обертку и разломила шоколадку пополам.
В этот момент дверь открылась, и оттуда повалили сотрудники опергруппы, наглотавшиеся елистратовских ЦУ под завязку, что ясно читалось по их хмурым невеселым лицам.
Елистратов вышел последним, с ним вместе невзрачного вида парень в очках. Глянешь на такого парня – лица никогда не запомнишь.
– Вот, познакомьтесь. Это наш сотрудник Тимофей Дитмар. Я его тут на связи в музее для вас оставляю. Будет находиться постоянно на посту вневедомственной охраны у гардероба. С вневедомственной охраной я сегодня утром это утрясу.
Катя разглядывала «связного», пытаясь запомнить его лицо. Оказывается это тот самый, который привел ее к Елистратову и потом приводил-уводил свидетелей. На вид интеллигентный, но уж очень неприметный. Хотя, наверное, тут такой и нужен – для связи. Надо же, у них с Анфиской теперь, как в шпионском романе, будет свой связник!
– Из нашего антикварного отдела я бы тебе прислал спеца. Все-таки это их хлеб – музейные дела, да они там все такие зазнайки… сразу кобениться начнут, права качать. Больно умные, – Елистратов закурил сигарету. – Еще палки начнут в колеса вставлять, одеяло на себя тянуть при раскрытии. А старший лейтенант Дитмар у нас в управлении первый по делам, связанным с экономическими преступлениями, шантажом, финансовыми злоупотреблениями. Очень толковый. И потом, все же эта среда ему не в новинку, у него дед – полярный географ, писал Большую Советскую энциклопедию по части географии. Ученая семья.
– Алексей Петрович, я предупредил свидетельницу Вавич, что вы к ней зайдете сами, – бесцветным голосом доложил Дитмар. – Нам надо урегулировать этот вопрос как можно скорее.
Елистратов (генерал!) кивнул послушно старшему лейтенанту.
– Пошли со мной, – сказал он Кате и Анфисе. – По дороге как раз проверим кое-что вместе.
По служебным коридорам они двинулись вслед за Дитмаром. Тот уже прекрасно ориентировался в «чреве» музея.
– Ну вот, коллега, поприсутствовали вы на допросах первичных. Как впечатление? – спросил Елистратов у Кати.
– Пока не слишком много информации.
– Да уж. Но два важных факта к размышлению уже есть.
– Какие? – наивно спросила Катя.
– Лгут свидетели-то. Нагло лгут.
– Я что-то не заметила… А кто из них лжет?
– Электрик Тригорский Михаил лжет о том, где он находился, когда услышал ваши крики. Он ведь сказал, что был у трансформатора недалеко от комнаты техников. А я с вашей, Екатерина, помощью специально предварительно маленький эксперимент провел. И понял, что крики и Юдиной, если она кричала, и ваши тоже, когда вы ее тело нашли, можно слышать лишь непосредственно в самом коридоре.
– Зачем парню врать? – спросила Катя.
– А вот это вопрос. Он находился в неосвещенном коридоре, где у двери – труп. И не хочет нам в этом признаться.
– А вы… то есть, ваши эксперты осмотрели его, как нас? На нем есть следы крови?
– Визуально ничего не обнаружено. Но мы взяли пробы.
– Вы во время допроса вида не показали, что он лжет, Алексей Петрович.
– Причину его лжи надо выяснять. Имейте это в виду.
– Это какой Тригорский? – спросила тихо Анфиса у Кати.
– Это тот юнец, который с фонарем явился, помнишь?
– Я его там в суматохе даже не разглядела.
– Успеете еще, разглядите. Вам с ним предстоит познакомиться, – утешил Анфису Елистратов.
– А еще кто лгал? – спросила Катя.
– Критстина Ольхова, здешний менеджер, по голосу было ясно. Может, и другие тоже… например, смотрительница Шумякова. Но это мы сейчас проверим.
– Кристина отрицала, что у нее был конфликт с Юдиной. Вы об этом? – спросила Катя.
Елистратов кивнул:
– Шумякова сказала, что видела, как они ругались. Кристина Ольхова это отрицает. Кто лжет, я сейчас проверю с вашей помощью.
Они вышли в сумрачный вестибюль к подножию главной лестницы. За окнами уже начало светать. И освещение на лестнице, покрытой бежевой дорожкой с алой полосой – совершенно фантастическое. Свет утренней зари, свет электрических ламп, а над всем этим – сумрак.
Анфиса застыла, хотела было достать камеру, но Катя увлекла ее за собой – сейчас не до съемок.
Они вошли в Египетский зал. Он был, как обычно, освещен мертвенным желтым светом (электричество уже наладили). И в четвертом часу утра выглядел тоже как-то нереально. Колонны из желтого песчаника в виде связок стеблей папируса вырастали из Нижнего царства, превращая Египетский зал одновременно в храм и в гробницу.
Ладья Вечности из смерти в жизнь плыла навстречу…
Елистратов, кажется, даже не заметил эту великолепную фреску. Он быстро пересек Египетский зал, его влекло иное.
Катя увидела в дверях охранника. Обе смотрительницы, и Шумякова и Василиса Одоевцева, в зале отсутствовали. Их либо еще допрашивают, либо уже отпустили домой. А зал под охраной.
Елистратов направлялся к комнате Мумий и саркофагов. Не заметивший ни этих величественных колонн, ни статуй фараонов, ни гранитных стел с иероглифами, ни Ладьи Вечности на стене, он внезапно задержался у маленькой стеклянной витрины.
Кате стало до ужаса любопытно, что же там привлекло его взор?
Она подошла. В витрине на подставке – засохший цветок, сморщенные лепестки.
– Гербарий какой-то у них тут, – Елистратов улыбался (!).
– «Цветок лотоса с мумии фараона Рамзеса», – прочла Катя табличку сбоку. – Этому гербарию больше трех тысяч лет.
– Надо же, цветы они тоже любили, эти египтяне… Я очень люблю цветы, на даче у меня такой сад, – Елистратов вздохнул. – Коллега, ступайте назад с вашей подругой. Сделайте вид, что вы ругаетесь, громко спорите.
Девушки послушно вернулись. Елистратов встал в дверях комнаты Мумий и саркофагов.
– Начали эксперимент! – скомандовал он.
– Анфиска, ты такая-рассякая!
– Нет, это ты такая-рассякая!
– Девушки, громче!
– Анфис, это все из-за тебя, из-за твоих фантомов ночи мы в историю влипли!!
– Да ты сама вечно в истории влипаешь, надо же, я во всем, оказывается, виновата!!
– Все ясно, – гулко оборвал их Елистратов. – С этого места, где находилась Шумякова, она могла видеть споривших Юдину и Кристину Ольхову. Слышать содержание их ссоры она могла лишь, если они говорили на очень повышенных тонах. Чрезвычайно громко. Она утверждает, что не слышала. Вероятно, громкость была недостаточной.
– Значит, получается, что менеджер Кристина лжет? – спросила Катя.
Елистратов вернулся через весь Египетский зал. Снова на секунду остановившись у витрины с засохшим цветком лотоса.
– Уличить ее нетрудно. Тут же камеры, залы просматриваются, – сказал он, оглядывая стены и потолок. – Я склонен верить Шумяковой: ссора действительно имела место. Вот только по поводу чего две молодые женщины, прежде не знакомые друг с другом, ссорились?
Катя поняла, что этот вопрос на засыпку им с Анфисой тоже предстоит прояснить.
Следом за лейтенантом Дитмаром они вышли из Египетского зала, пересекли Античный зал и открыли дверь в служебный коридор.
– Мы сейчас все вместе зайдем к куратору Вавич, – сказал Елистратов. – Она тут сейчас за главную. Она курирует отдел личных коллекций. Игнорировать ее я не вправе. Только она будет знать, кто вы и что тут делаете. Она продлит вам разрешение на работу в музее.
По служебной лестнице (другой) лейтенант Дитмар привел их в коридор – хорошо отреставрированный: двери из темного дуба, дубовые панели на стенах, светильники – матовые шары, как и в хранилище, но горят через один, а на вощеном паркете – алая «кремлевская» дорожка.
Дверь одного из кабинетов открыта, оттуда льется свет. Елистратов постучал, и Виктория Феофилактовна ответила:
– Входите, прошу вас.
Кабинет куратора Катю очаровал с первого взгляда. Кроме старинной мебели и изящных вещей, кроме античных бюстов на шкафах, полных книг, картин – еще что-то, неуловимое, поднимающее дух и настроение даже в четвертом часу утра после кошмарной ночи.
Аромат крепкого чая с липой и медом…
Аромат (едва уловимый) духов «Шанель № 5»…
Аромат старых книг…
И легкий ветерок из приоткрытого окна с тяжелыми синими гардинами, пахнущий свежей майской зеленью.
– Рад с вами познакомиться, Виктория Феофилактовна, я – начальник МУРа Елистратов Алексей Петрович, – объявил Елистратов. – Это вот наш сотрудник, старший лейтенант Дитмар, а по поводу ваших фотографов я бы хотел с вами переговорить.
Катя поняла, что это теперь у них с Анфисой такая кличка подпольная – «фотографы». Или оперативный псевдоним.
– Прошу, располагайтесь, – Виктория Феофлиактовна сидела за своим большим столом. Она сняла жакет, оставшись в блузке, и куталась в пунцовую пашмину из кашемира. – Хотите чая? Я сейчас заварю.
– Нет, спасибо. Дела неважные, час поздний, не до чаев-сахаров.
Катя сейчас все бы на свете отдала за чашку горячего чая… с медом. Она почти возненавидела Елистратова за этот отказ.
– Мне безумно жаль эту бедную женщину. Юдину. И я в страшной тревоге. Как такое вообще могло случиться в нашем музее. Что теперь с нами будет?
– Это случилось, – отрезал Елистратов. – А что будет… мы раскроем это убийство. МУР и не такие преступления раскрывал. Но вы понимаете, кто убит в ваших стенах?
– Я прекрасно отдаю себе отчет…
– Государственный чиновник с особыми полномочиями. Глава государственной проверочной комиссии. Старший финансовый эксперт Счетной палаты, находившаяся у вас в музее при исполнении своих служебных обязанностей.
– Да, она все у нас проверяла, и мы оказывали ей полное содействие. Мы старались как могли.
– Что Юдина проверяла в музее вчера вечером? Вот конкретно вчера вечером?
– И вчера, и позавчера – всю нашу финансовую документацию. Часть документации ее команда с собой увезла.
– Это я в курсе. Секретарь и помощник уехали, а Юдина осталась допоздна. Зачем?
– Я не знаю. Ко мне она не заходила, не звонила мне.
– Ее тело обнаружили в служебном коридоре внизу у двери на лестницу. Куда она могла направляться?
– Кто же это знает? Хотела проконтролировать работу наших технических служб, пульта… Может быть, ее интересовало, как у нас охраняется спецхран. А, возможно, она хотела лично увидеть нашу новую коллекцию. Шла в хранилище.
– Что за новая коллекция?
– Музей получил в дар к столетнему юбилею замечательное собрание предметов древнеегипетского искусства. Это огромное событие для нас. Мы не раз получали в дар собрания картин из частных коллекций. Но с момента приобретения нашим музеем в десятых годах прошлого века египетской коллекции Владимира Голенищева у нас не было таких ценных и масштабных поступлений по истории Древнего Египта. Это ли не знак судьбы к нашему столетнему юбилею.
– Юдина выражала интерес к новоприобретенной коллекции?
– Да, и огромный интерес. Очень тщательно проверяла все документы по получению музеем коллекции. Больше того, скажу вам: я уверена – вся эта проверка Счетной палаты и затеяна именно из-за того, что мы получили в подарок египетское собрание.
– Очень ценные вещи, да? Юдина хотела проверить состояние и сохранность коллекции?
– Возможно. Но я думаю, у нее имелись иные причины.
– Какие?
Виктория Феофилактовна многозначительно приподняла свои брови-ниточки, аккуратно выщипанные пинцетом.
– Кто подарил коллекцию вашему музею? – спросил Елистратов.
– Ибрагимбек Саддыков.
– Какой еще Саддыков?
– Алексей Петрович, вы, как начальник МУРа, должны этого человека хорошо знать, то есть, помнить… его уже нет в живых.
– Саддыкова? Это… это что же, Узбек?!
– Я много раз слышала по телевизору его криминальное прозвище. Я не одобряю криминальных кличек.
– Вы хотите сказать, что бандит Узбек преподнес в дар музею ценную коллекцию?
– Бесценную коллекцию! И мы готовим экспозицию. И его имя и фамилия будут в анналах музейной истории. Это появится в газетах. И, возможно, это не всех устраивает.
Елистратов смотрел на Викторию Феофилактовну.
Катя пыталась вспомнить… Узбек… что-то было ведь весной… криминальный авторитет, которого застрелили на улице…
– У Узбека на совести много преступлений. Много крови, Виктория Феофилактовна, – сказал Елистратов.
– Но вы же так и не смогли посадить его в тюрьму. Не пойман – не вор, мудрая пословица.
– Подлая пословица. Так что же… Юдина пыталась воспрепятствовать получению этой коллекции?
– Музей уже получил ее в дар. Но они прислали нам проверку из Счетной палаты.
Елистратов о чем-то напряженно раздумывал, но больше вопросов не задавал. Потом, после паузы он спохватился.
– Ладно, будем выяснять. Я вот о чем с вами хотел поговорить, Виктория Феофилактовна. С сегодняшнего дня в вашем музее будет работать наш сотрудник – лейтенант Дитмар. Если что-то возникнет… нет, если какие-то вопросы появятся – прямо к нему обращайтесь за помощью. И у меня еще одна к вам просьба. Фотографы Екатерина и Анфиса… пусть они тоже некоторое время поработают у вас в музее. У вас же проект для фотовыставки, как я узнал, и он не окончен из-за сегодняшних трагических событий. Не бросать же недоделанным такой проект.
Виктория Феофилактовна внимательно смотрела на Катю и Анфису. Им под ее испытующим взглядом стало как-то не по себе в этом прелестном уютнейшем кабинете окнами на Знаменку.
– И как долго вы хотите их тут у нас оставить, генерал? – спросила она.
– Пока не раскроем убийства.
– Девушки, зачем вам это нужно? – спросила Виктория Феофилактовна.
– Они нас заставляют на них работать, – честно (лживо), горячо плаксивым голосом «призналась» Катя. – Это мы ведь вместе с вашей смотрительницей Шумяковой нашли труп Юдиной и в крови там перепачкались. Они… то есть, МУР, то есть, генерал, заставляет нас работать на расследование, иначе грозится в тюрьму посадить как подозреваемых.
Катя выпалила всю эту честную беспардонную ложь. Елистратов даже глазом не моргнул. Анфиса лишь горько кивала: да, да, да.
– У вас варварские методы работы, Алексей Петрович, – сухо сказала Виктория Феофилактовна. – Ну что ж… Хорошо. Проект фотовыставки продолжается. Я выпишу вам постоянные пропуска. Но прошу заметить, это музей. У нас тут свои законы.
– Законы везде одинаковы, – отрезал Елистратов. – Спасибо за понимание.
– Не стоит благодарить. Я не меньше вашего заинтересована в том, чтобы убийцу изобличили как можно раньше!..
Глава 20
Дрожь
Куратор отдела Древнего Востока Олег Гайкин в туалете, примыкающем к хранилищу, впился губами в ингалятор и глубоко вдохнул ментол.
Его только что отпустили с допроса сотрудники полиции. И на этом допросе он, как ему казалось, держался хорошо.
Пару раз, правда, пришлось все же воспользоваться ингалятором. И руки…
Руки предательски тряслись.
Он ничего не мог поделать с этим.
Сейчас, стоя сгорбившись, опираясь ладонями на холодную раковину, он снова и снова прокручивал про себя события, которые уже никогда не забудет.
Как прибежал охранник и сообщил, что нашли тело…
Как он ринулся вслед за охранником и, лишь свернув в другую секцию коридора, понял, что оставил хранилище незапертым с номером первым «Проклятой коллекции» на рабочем столе под лампой, не прикрытым защитным колпаком.
Как он вернулся бегом в хранилище и…
То странное ощущение, которое он испытал, войдя туда…
Словно он не один. Но тот, кто был тут, – уже ушел.
Как будто это смерть пришла и ушла.
Или она – в последний раз явилась к нему.
Руки тряслись так, что он боялся уронить ингалятор. Больше надеялся на губы, впиваясь в пластик, вдыхая оживляющий ментол.
На допросе он держался хорошо.
Или все же они что-то заметили, но не подали вида?
Нет, нет, нет, он держался молодцом. Он сидел на стуле, скрестив руки на груди, и отвечал на их вопросы.
Нет, я не видел и не слышал ничего подозрительного…
Никаких криков о помощи…
Чем я занимался? Я работал. Я работаю с экспонатами нашей новой коллекции.
Я все время находился в хранилище. Нет, не выходил. У меня полно работы, мне некогда блуждать по музею.
Так или примерно так он отвечал им. Стараясь говорить очень спокойно.
Возможно, если бы он сказал им все сразу, стало бы легче.
Но он не желал это говорить.
Как руки дрожат…
Чем же унять эту дрожь?
Он вышел из туалета, убрав в карман пиджака спасительный ингалятор. Подошел к одному из шкафов, открыл стеклянную дверь, пошарил в глубине полки за толстыми томами «Вестника археологии», извлек на свет початую бутылку коньяка. На столе у кофеварки нашел чистую чашку, плеснул себе солидную порцию.
Номер первый «Проклятой коллекции», укрытый специальным пластиковым колпаком, покоился на рабочем столе за его спиной.
Совмещенная мумия – с телом ребенка и головой кошки.
Он не обращал на нее внимания.
Не обращал внимания и на вскрытые ящики коллекции, стоявшие тут и там между столами.
И то, что в зале сейчас в этот глухой час ночи было почти темно, тоже не волновало его.
И тени в нишах между шкафами…
И то, что ему почудилось чье-то присутствие – там, тогда, раньше, почти сразу, как стало известно, что нашли тело…
К черту все это, к черту, к черту, к черту…
Он чувствовал лишь одно, как он пьянеет – быстро и неудержимо. Спасительный коньяк, как и ментол, делает свое дело.
Неожиданно для себя Олег Гайкин всхлипнул. Достал мобильный и хотел позвонить Кристине. Чтобы она пришла, была рядом.
Но тут же передумал. Кристина все замечает, она наблюдательная и жестокая. Она любит его. Но она жестокая женщина даже в своей любви.
Она непременно спросит, почему это он так напился именно сейчас. И почему у него так дрожат руки – словно у немощного старика.
Он подлил себе еще коньяка и стиснул чашку в пальцах.
Напряженные мускулы расслабились.
Потом он прикрыл льняной тканью стеклянный колпак, сохраняющий бесценную мумию, выключил софит над столом и в полной темноте подошел к шкафу.
Сел с чашкой коньяка прямо на пол.
Если он чего-то и ждал в глубине души – этого так и не случилось.
Он просто встретил рассвет нового дня, хотя здесь в Нижнем царстве не было ни окон, ни зари, ни солнца.
Глава 21
Самостоятельные изыскания
Ночь в музее… нет, репетиция ночи в музее… или нет – ночь убийства в музее наконец-то закончилась.
Наступило утро. Небо окрасилось розовым над Москвой, солнце щедро позолотило купола храма Христа Спасителя, потом вообще стало не по-майски припекать.
Начальник МУРа генерал Елистратов по выражению Анфисы «не выказал себя таким уж жестокосердным ослом»: он дал Кате и Анфисе – «фотографам» день отдыха. С тем, чтобы уже на следующие сутки они приступали к своим новым обязанностям.
В музей спешно прибыло большое начальство из Минкульта и городской администрации, и начался большой шум и гам.
Катя условилась с Анфисой созвониться вечером и с Волхонки отправилась прямо домой, к себе на квартиру на Фрунзенскую набережную, предоставив Елистратову договариваться с ее шефом на работе в ГУВД по поводу, так скажем… ее новой внеплановой командировки.
Сначала она решила выспаться как следует, она просто валилась с ног.
Нет, нет, сначала она долго лежала в горячей ванне, отмокала – потому что то ни с чем не сравнимое, ужасное ощущение липкости чужой крови, в которую она вляпалась, все еще преследовало ее.
Средство от этого одно – много-много душистой пены в ванне, «суровая» рукавичка для массажа и…
Катя, выйдя из ванной, вспомнила, что некоторые ее коллеги в аналогичной ситуации принимали еще и особое лекарство – семь капель для храбрости.
Семь капель она сделала себе по своему собственному рецепту: банан, яблоко, немножко клубники – той, майской, что продают на рынке в коробочках, чайная ложка тростникового сахара, чуть-чуть холодного чая. Все сбить в блендере в энергетический коктейль и «принять на грудь» в восьмом часу утра.
Она заснула, как часовой на посту, – мгновенно. Не видела вообще никаких снов – ни плохих, ни хороших. Проснулась в два часа дня и, сделав себе кофе и бутерброды на скорую руку, сразу же положила перед собой на стол рядом с чашкой кофе планшет, пытаясь найти в Интернете всю возможную информацию по Узбеку.
Да, именно с этого она начала свои самостоятельные изыскания.
С криминального авторитета, крестного отца – Узбека – Ибрагимбека Саддыкова.
Почти вся информация о нем датирована мартом, когда он был застрелен неизвестным киллером, которого так и не поймали.
Но и до этого, раньше кличка мелькала в разделе «Происшествия», а также в разделе «Слухи, сплетни, скандалы».
Узбек, Узбек, Узбек… Почти никогда этого человека в прессе не называли по имени и фамилии.
Ни слова в Интернете о том, что он где-то когда-то приобрел эту самую «Проклятую коллекцию» и подарил ее музею. Видимо, репортеры и вездесущие интернет-тролли про это просто не знали.
Писали, что Узбек – всесильный глава не только узбекской, но чуть ли не всей среднеазиатской мафии.
Много писали о том, что «наконец-то закрыт невообразимо криминальный и не подвластный никакому контролю огромный вещевой рынок на востоке Москвы, принадлежавший Узбеку».
Писали, что Узбек «под давлением» вынужден продать принадлежавшие ему два ресторана в историческом центре столицы.
Так же Катя нашла сообщение на ташкентских информационных сайтах о том, что «Узбек поразил столицу роскошной и по-восточному пышной свадьбой своего третьего сына, которая по расходам превзошла свадебные торжества дочери президента одной из среднеазиатских стран».
Катя смотрела на фотографии – с них на нее и на мир глядел пожилой человек… Катя отчего-то сначала представляла его в парчовом бухарском халате и чалме, как в старых фильмах про басмачей. Но нет, пожилой человек с усталым взглядом из-под полуприкрытых тяжелых век, смуглолицый, полный, носил хорошие английские костюмы-«тройки» и крахмальные рубашки. Никаких экзотических бухарских халатов, алмазных аграфов, золотых мафиозных цепей и перстней с черепами.
Фотографии и стебные статейки, где его склоняли на все лады, поминая всуе как главного злодея и крестного отца – все, что осталось от Ибрагимбека Саддыкова.
И еще – «Проклятая коллекция». Бесценная… Его посмертный подарок музею.
Закончив с Интернетом, Катя позвонила в дежурную часть Красногорского УВД.
Дальнейшие ее самостоятельные изыскания зависели от того, окажется ли сегодня…
– Алло, дежурный по Красногорску слушает.
– Здравствуйте, это капитан Петровская из пресс-службы ГУВД, я хочу узнать, как с участковым Мироновым связаться?
– Он сегодня на участке, а с пяти у него прием населения в опорном пункте.
Катя спросила адрес опорного пункта, затем проложила маршрут на навигаторе планшета – ничего, найдем, доедем.
Выпила еще кофейку на дорожку, оделась для «прогулки на авто» – джинсы, топик, замшевая куртка, если похолодает, сумка из мягкой кожи – и начала искать в прихожей ключи от гаража и машины.
Машину – «Мерседес-Смарт» – почти игрушечного вида они с Анфисой купили напополам. Деньги Кате положил на карту ее муж… наверное, уже бывший… окончательно бывший, но с которым до сих пор не оформлен развод официально… Муж Вадим Кравченко, на домашнем жаргоне именуемый Драгоценным В.А.
С течением времени Катя думала о нем и об их жизни вдвоем в прошлом, о так и не состоявшимся разводе (он не давал ей развода, хотя жил постоянно за границей, а она… на разводе как-то не настаивала… странно, правда?) да, так вот, она думала обо всем этом все меньше и меньше. И все с меньшей и меньшей печалью.
Это все как-то уходило…
Уже почти мало касалось…
И уже не болело…
Порой лишь вспыхивало, как уголек. Но тут же гасло.
Итак, благодаря щедрости Драгоценного они с Анфисой позволили себе купить «Мерседес» – пусть и маленький, но настоящий, чудо на колесах, напичканное самой современной электроникой. «У каждого свой «Мерседес», – говаривала Анфиса.
Гараж с общей машиной находился рядом с домом Кати. Однако она, разъезжая чаще на служебных полицейских машинах, пользовалась маленьким «Мерседесом» гораздо реже Анфисы, которая так навострилась водить – куда там крутым парням на больших джипах!
На улице Катя отперла гараж, кликнула пультом, и малыш «Смарт» пискнул весело и радостно и подмигнул ей фарами: ну что, хозяйка, давай прокачу я тебя в Красногорск, если уж так тебе это нужно. Все для тебя сделаю, только выпусти меня на волю, на солнце из темного гадкого гаража. Порули мной!
Катя села в салон на мягкое кожаное сиденье, врубила навигатор, сравнила маршрут с маршрутом навигатора планшета – идеально.
Крошка «Мерседес» завелся как часики. И она ловко и юрко попилила по пробкам в Красногорск.
К участковому Миронову по поводу расследования происшествия в «Приюте любви» у нее опять возникли вопросы.
В опорном пункте – тесной комнатушке с предбанником, облагороженной ремонтом, располагавшейся на первом этаже кирпичной многоэтажки рядом со Сбербанком – не протолкнуться, так много народа пришло на прием.
Катя позвонила на мобильный участкового (благо дежурный снабдил ее номером), и через минуту Миронов открыл дверь кабинета.
– Товарищи-граждане, извините, это сотрудник из Главка по срочному делу ко мне. Проходите.
Огромная фуражка покоилась на шкафу у окна. На столе перед лейтенантом Мироновым – ноутбук. Сам лейтенант, в отутюженной форме, подтянутый, выглядит сейчас куда лучше, чем тогда, в «Приюте любви».
– В Москве убийство, лейтенант, – сказала Катя сразу, чтобы создать у него правильный рабочий настрой. – Но я к вам по тому вашему делу насчет кошек. Удалось установить, что за яд использовали в зооотеле?
– Крысиный, тот, что санэпидстанция использует. А кого убили в Москве?
– Некую Дарью Юдину.
Лейтенант Миронов смотрел на Катю.
– Не помните ее? Вы владельцев погибших кошек допрашивали?
– Не всех. Выборочно. А это что же…
– Дарья Юдина приезжала сюда в то воскресенье. Она оставляла тут своего кота или кошку в гостиннице… нет, кажется, это кот был, я слышала ее разговор с председательшей кошачьего клуба.
– С Сурковой? Ее я допрашивал.
– В этом я не сомневаюсь. Кот Юдиной погиб, как и остальные. А вчера вечером убили и ее.
– Где убили?
– В музее на Волхонке.
Лейтенант Миронов вскочил со стула:
– В музее на Волхонке?! В Историческом?
– Это не исторический музей. Но как вижу, это место вам знакомо, лейтенант. Почему, а? Не впервые об этом месте слышите, да? Я не про школьные экскурсии.
– Да, дело в том, что я раньше проверял… то есть, устанавливал как место работы…
– Как место работы вашего главного подозреваемого в массовом убийстве животных, так? Вы тогда еще его отца спрашивали, помните, а он ответил, что, мол, музей и по воскресеньям открыт…
– Женщина убита там, да? Молодая?
– Молодая, недурная собой, блондинка. Между прочим, занимала очень высокий пост – почти что аудитор Счетной палаты, приехала в музей как глава ревизии. Его фамилия Тригорский, зовут Михаил, так ведь, лейтенант?
– Майк… Ангел Майк.
– Что?
– Мы еще когда пацанами… он всегда себя только так называл. Сначала мы ржали, а потом привыкли.
– Ангел Майк? В Библии вообще-то Михаил – Майк был архангелом. Я так поняла, что вы всерьез вините его в убийстве кошек и поджоге приюта для бездомных животных.
– Я знаю, что это он сделал.
– Какие-то улики, доказательства на него уже собрали за эти дни?
Миронов отрицательно покачал головой.
– Значит, вы уверены, что это сделал Тригорский-младший, но доказать пока это не можете.
– Я докажу.
Катя смотрела на лейтенанта Миронова.
– Расскажите мне о нем, пожалуйста, вы ведь с детства знакомы.
– Мы росли вместе. И я сначала… в общем, я к нему хорошо относился. У него такой отец – спортсмен, не пьющий. А мой пил… мама потом с ним развелась. Мы маленькими дружили. А затем он… Мишка, Ангел начал меняться. Такой стал… иногда ничего, а то вдруг словно на него что-то накатит. В Интернете разыскивал все про пытки, про казни. Однажды стал нам, пацанам, подробно рассказывать, как людей в Средние века в кипятке варили заживо. Со всеми подробностями, не знаю, где он это вычитал. А потом он переключился на животных. Сначала в зоомагазине покупал хомяка или крысу и калечил. Затем ловил кошек. У соседей наших кот пропал, потом его нашли в кустах обезглавленного. Дальше – хуже… Я сначала не знал, что это он, но догадывался. А однажды он мне предложил поучаствовать, ну, чтобы мы вместе… У него была молодая собачонка бездомная и кошка, он их в клетке держал и… Когда я понял, что он собирается с ними сделать, я… Я его самого чуть не убил. Мы дубасили друг друга, он был сильнее, но я злее, я взял железный прут и… если бы он не сбежал, я бы ему голову проломил – это точно. Потом я выпустил животных. А вечером к матери моей явился его отец и устроил скандал, мол, я избил его сына.
– Но ведь это было давно. Вы взрослые.
– Он не изменился. Вы не хуже меня знаете, что такие, как он, не меняются. Животные – это лишь начало.
– Вы, Вова, – Катя назвала лейтенанта Миронова по имени, – и в прошлый раз это своему начальству пытались объяснить.
– Значит, в музее, где он работает, женщину молодую убили, – Миронов схватил со стола ключи от сейфа и потянулся за фуражкой. – Поехали в управление, я начальнику должен сообщить.
– Подождите, не порите горячку, – остановила его Катя. – В музее расследование ведет МУР. Я приехала к вам, так сказать, неофициально. Пока достаточно того, что вы сами знаете о том, что произошло. Там ведь и его отец работает, Николай Тригорский.
– Отец Майка в музей и устроил.
– А почему его в армию не взяли? Какая у него справка?
– Родовая травма.
– Значит, есть какие-то отклонения по медицинским показателям? Психические?
– Судя по тому, что он с животными вытворяет, у него с головой явно не все в порядке.
– Но вы ведь так ничего и не сумели доказать ни сейчас, ни тогда в апреле, когда сгорел приют для животных.
– Я все равно докажу. И убийство… там, в музее он вполне мог убить эту женщину.
– Вы так думаете? А почему?
– А что, если это такой ритуал… начало… Я про классических маньяков читал. Почти все они начинали именно с убийств животных в детстве. И потом тоже… как своеобразный ритуал… Сначала уничтожается домашнее животное. Кот или кошка… А затем он выслеживает и убивает хозяйку животного. Особенно, если она молодая и привлекательная.
Катя помолчала. Что ж, лейтенант Миронов сейчас озвучил любопытную версию.
– Но в «Приюте любви» уничтожили всех животных, какие там были, – сказала Катя после паузы. – Там не выбирали определенное животное, принадлежавшее Юдиной.
– Может, он не знал, какой кот, не был уверен.
– Майк мог достать яд?
– Вполне. У его отца – полно знакомых. Сунул деньги сотрудникам, что-нибудь наврал. Сейчас за деньги все купишь.
– Даже валерьянку в аптеке, – усмехнулась Катя. – Кстати, у вас тут много аптек? Вы не проверяли в ближайших к его дому, не покупал ли он там пузырек валерьянки?
– Представьте, проверял – в семи аптеках. Нет. Видно, дома есть запас.
– А они что, вдвоем с отцом живут, да? А где же мать?
– Она их бросила. Давно, он еще пацаном был. Она от них ушла. После этого Ангел и стал таким… Нет, он уже был таким, а после того, как мать их бросила, стал еще хуже.
– А что случилось в их семье? Отец-то вроде такой положительный, не пьет – вы сами говорите. И он что, бывший военный, что ли?
– Он в молодости работал где-то на Севере, ну, охранником в колонии для заключенных. А потом женился тут в Красногорске и занялся охранным бизнесом. Они хорошо жили, квартиру купили в новом доме. Только несколько лет назад фирма лопнула, и он пошел работать в музей в Москве, потому что он большой спец в охранной технике. Но здесь у нас он до сих пор во всех фондах заседает, с УВД нашим очень старается дружить. У него полно знакомых – все какие-то казачьи атаманы да отставные полковники.
– Так почему все-таки мать их оставила?
– Я не знаю, как-то не задумывался об этом.
– Я хочу поговорить насчет Юдиной с председательшей кошачьего клуба вашего, – Катя перешла к следующему интересующему ее вопросу.
– «Планета кошек»? С Сурковой?
– Да, как мне ее разыскать?
– Она сейчас как раз в гостинице. Их сегодня санэпидстанция проверяет – закрывать или оставить. Хотя кто теперь туда котов своих отдаст? Суркова – женщина хорошая, добрая. На меня надеется, что я убийцу изобличу.
Катя смотрела на лейтенанта Миронова. Убийца… он, здешний участковый знает, о ком говорит…
– Вы поезжайте сейчас прямо туда, скажите Вере Вадимовне Сурковой, что это я, участковый, вас к ней прислал.
Катя кивнула послушно: в Красногорске юный лейтенант-участковый брал ее – человека из Главка – под свое покровительство. Что ж, это лучше, чем исполнять роль «подставных фотографов» в музее на пару с Анфисой по приказу МУРа.
– Приглядывайте за Ангелом Майком тут, на месте, – попросила она Миронова. – И вот вам номер моего сотового на всякий случай. А начальству ничего не говорите. Они вам не поверили. И могут снова не поверить. А это пока конфиденциальная информация, понимаете? Не нужно, чтобы об этом знало много народа в Красногорске. Тем более что у его отца Николая Тригорского полно знакомых в правоохранительных органах.
Миронов кивнул и как мужчине, коллеге протянул Кате руку, которую она крепко пожала – мы союзники, лейтенант.
Улицу Северную Магистральную она нашла быстро по навигатору, доехала и… не увидела «Приюта любви».
Вместо этой вывески на том самом здании, где ветлечебница и зооотель, другая: «Планета кошек».
Катя помнила, что это название клуба, и смело открыла дверь в ветлечебницу.
– Извините, как мне найти Суркову Веру Вадимовну? – спросила она на ресепшн.
– Вы тоже из санэпидстанции?
– Нет, я из полиции, из областного ГУВД, – Катя предъявила удостоверение.
– Как хорошо! – впервые кто-то (юная девушка на ресепшн) обрадовался Катиному месту службы. – А то эти эпидемики нас просто замучили. Вадимовна их только-только спровадила, у себя сидит в офисе. Горюет. Это вот сюда по коридору, тут в нашу бывшую гостиницу проход. Только вы это… вы уж ее простите, ладно?
– За что? – удивилась Катя.
Через минуту, когда она открыла дверь в маленькую комнату, именуемую «офисом президента клуба», где все стены были увешены дипломами в рамках, фотографиями котов, кошек и котят, где на кожаном диване, хранившем на себе следы многих и многих острых когтей, восседали, как идолы, две великолепных кошки пятнистого (бенгальская) и песочного (абиссинская) окраса, она поняла, что девушка имела в виду.
Вера Вадимовна Суркова – крашеная брюнетка в черном платье, в знак траура успокоилась между кошками на кожаном диване – на щеках пылкий румянец, в глазах – слезы скорби, в руке – открытая банка с джин-тоником, а рядом на полу много, много, много пустых банок.
Вера Вадимовна была сильно пьяна.
– Вера Вадимовна, здравствуйте, я к вам.
– В-вы ккк-кто?
– Я из полиции, из ГУВД области, помните, тогда в воскресенье мы с вами говорили.
– Н-нет, н-но то ввввввскрс… вввоскресенье я до смерти не забуду. Девушка, милая, вы вввв-верите в ттт-тот сссс-свет?
– Не знаю, нет, скорее.
– И я н-ннет. Они н-ннн не воссссскреснут. Мои дддетки, мои кккотятки. Никто ннникогда.
Вера Вадимовна покачала растрепанной головой и сделала глоток из банки.
– Они дддд-доверили их мне, я бббыла им как мать. А их убили. Ззззнаете на что ссспособна мать, потерявшая детей?
– На все, что угодно, – Катя присела рядом на диван. Кошка-абиссинка тут же переступила лапками и заползла – мягко и властно к ней на колени, свернулась клубком.
Катя протянула руку и погладила вторую кошку – бенгальской породы.
– Это ваши? Они прекрасны.
– Ввсе, что осталось у клуба. Изззз-зззвините меня, я в таком вввв-виде непотребном, – язык Веры Вадимовны заплетался. – Кто вы?
– Я из полиции, по вашему делу, – Катя поняла, что надо торопиться с вопросами, пока Суркова еще что-то соображает. – К вам тогда Юдина Дарья приезжала за своим питомцем, помните?
– Кто? Аааааа, эта гггггоспожа Васююююютина…
– Юдина.
– Да, да, такая стерва… обрадоваласссссссь… Представляете, она обрадоваласссссь!
– Чему?
– Что ее кот тут у нас тогда… тоже… Она сказала: ттттак он ннннаконец ссссссдох?
– Вы ее давно знаете?
– Нет, ммммесяц, ей кот достался пппппосле похорон. Он ей мешал. Она важная особа, начальница где-то тттттттттам… ну тттам, – Вера Вадимовна выставила указательный палец и потыкала им в потолок. – Личный шофер, командировки… котик ей мешал. Она его нннннам привозила в пппприют.
– Она не замужем? Что, одна жила, не с кем было оставить?
– Одиночка. У нее тут кккквартира, и ттттам в Москве ррроскошная ккквартира в Ррромановом пппереулке, она хвалилась, говорила, кккот ттттам все загадит. А кккот там жил всю жизнь с ее матерью и нннне гггадил. Мммать схоронила, а кота все нам сссюда в «Приют»… ик…ик…
– Парень к вам не заходил – такой молодой, волосы почти белые, как у альбиноса, длинные, лицо закрывают? Может, зооотелем интересовался?
– Я нннне знаю… нет, вввроде.
– Василиса Одоевцева – она ведь ваша подруга, да? Давно ее знаете?
– Дддавно. Я ррраньше вещи у нее покупала.
– Какие вещи?
– Пппплатья… имммпортные… ну носить, одеваться… еще пппппри…
– Что?
– Ппппри сссссоветской власти еще, нни черта ведь не было в магазинах, а Васька дддоставала.
– А, понятно, но это так давно. А сейчас Василиса работает в музее на Волхонке. Там у нее не приходилось бывать?
– В мммммузее? Нет, я занятой ччччеловек… у ммменя тттут свой ккклуб. Кккакой, к черту, музей? Ее тттуда ухажер устроил.
– Какой ухажер?
– Ттто есть это она ухажер, а он тттак, не интересуется особо. Старая кляча, кому нужна, – Вера Вадимовна отсалютовала Кате джин-тоником. – Ххххорохорится все, нннаряжается… для него небось, а он ноль внимания. Но в музей ее уссссстроил. В этом помог.
– А кто он? Вы его видели?
– Вввидела пару раз. Осссстолоп.
– А фамилия остолопа?
Вера Вадимовна преданно, нежно, туманно смотрела на Катю.
– А, девушка, это вы, – она словно только что узнала ее. – Вы ведь поможете мне… ннннам, ккккклубу… Уммммоляю, найдите, ккккто это сделал.
Она опять начала плакать, размазывая тушь и румяна по щекам. Катя стала ее утешать. Вера Вадимовна открыла новую банку и протянула Кате. Та отказалась и поняла, что пора уходить.
Но ей было безумно жаль вот этого всего – дипломов на стенах, фотографий котов, кошек, котят, которых больше нет.
Она взяла на руки абиссинку, встала и бережно опустила кошку на пол. Но та тут же снова вспрыгнула на диван – на колени к своей пьяной хозяйке.
Глава 22
По данным картотеки
В музей на следующий день они с Анфисой уговорились явиться после обеда. Потому что с утра Катя отправилась в родной ГУВД – прямиком к своему непосредственному шефу, начальнику пресс-службы. И рассказала ему всю правду без утайки.
Елистратов шефу уже звонил – в известной своей муровской генеральской манере: не просьба откомандировать сотрудника, а скорее приказ.
Выслушав Катю, начальник пресс-службы – человек мудрый и опытный в таких делах, подумав секунду, объявил, что это будет «официальное откомандирование».
Раз уж такие фиговые дела складываются, надо оформлять все официально. И Катя до обеда пулей металась по Главку, подписывала все необходимые документы и командировочные. И спешно разбиралась со своими делами – созванивалась с «Криминальным вестником Подмосковья», с интернет-изданиями, короче говоря, откладывала дела на «потом».
К трем часам она освободилась и бегом – вниз по Никитскому переулку, по Моховой и Волхонке в музей. Анфиса ждала ее на прежнем месте – во дворе. День выдался пасмурный, и знаменитый античный портик музея с ионическими колоннами как-то уж слишком мрачно нависал, давил своим помпезным классицизмом.
Анфиса, облаченная в новую корреспондентскую жилетку с карманами взамен отнятой для экспертизы, новые брюки, с рюкзачком, где камеры, нахохлившись, взирала на ионический портик тоже весьма мрачно.
Но узрев летящую стремглав Катю, она просияла лицом. Сердце Кати всегда таяло, когда она видела, как ее подруга – в любых обстоятельствах – так вот радуется встрече и ждет, ждет ее верно.
– Привет!
– От старых штиблет, чего опаздываешь?
– Я на работе увязывала – утрясала с начальником.
– Увязала? – фыркнула Анфиса. – Ну что, айда шпионить? Между прочим, связник наш уже тут, как штык, вон у того входа, то есть выхода, сидит на посту. Выглядывал несколько раз, как суслик из норки.
Они зашли в музей со стороны «выхода» – с Колымажного переулка.
Старший лейтенант Тимофей Дитмар коротал время в компании хорошенькой полицейской из вневедомственной охраны, она о чем-то оживленно щебетала, он слушал. Увидев Катю и Анфису, Дитмар указал своей напарнице что-то в списке, лежавшем на мраморной тумбе.
Потом повел их мимо гардероба в вестибюль, который переполняли школьники – целые классы явились на экскурсию в музей. Было шумно, как на вокзале, но Дитмара это, видно, устраивало.
Анфиса пялилась на «связника» с живейшим любопытством.
– Делайте вид, что мы беседуем об искусстве, – процедил Дитмар. – И не надо на меня так смотреть. Вы привлекаете ненужное внимание. К тому же вы опоздали, я вас ждал тут с утра.
– У меня дела были в Главке. И потом, мы с подругой решили, что после обеда работать лучше. Вчера и сегодня утром они занимались обсуждением того, что произошло. А теперь чуть-чуть все успокоилось, каждый из свидетелей оценил ситуацию и составил свое собственное мнение, – Катя решила сразу поставить «связника» на место, – Елистратов обещал нам копии протоколов допросов сотрудников музея, которых мы… я не слышала.
– Вот тут на флешке я подготовил, – Дитмар сунул ей в руку флеш-карту. – Но там ничего интересного, большая половина опрошенных – технический персонал, и они были заняты подготовкой оборудования. Но есть информация и другого рода.
– Какого? – спросила Анфиса. Неприметный белобрысый деловитый сухарь Дитмар, сам того не ведая, пленил – вот сейчас… нет, даже, пожалуй, уже вчера, ее сердце. – А если вы нам срочно потребуетесь, как с вами связаться? Сюда на пост бежать? Дайте свой мобильный. Я вам SMS пришлю.
Дитмар достал айфон, одно касание дисплея, и через секунду Анфисин сотовый где-то в самой глубине ее многочисленных карманов заиграл «Танец маленьких лебедей».
– Мой номер у вас отобразился.
– Ой, а вы мой сотовый уже знаете, оказывается! Откуда?
Катя тихонько дернула Анфису за рукав – от верблюда, это же МУР, подружка.
– Так какая у вас информация для нас, Тимофей?
– Данные нашей картотеки на некоторых фигурантов из числа сотрудников музея.
Катя присела на банкетку, увлекая за собой Анфису. А вот это уже интересно. Надо же, кто-то из них есть в картотеке…
– У вас оперативная информация по Михаилу Тригорскому, да? Прозвище Ангел Майк? – спросила она, щеголяя осведомленностью.
– Какой еще Ангел? У меня информация банка данных о судимости и уголовных делах.
– Речь не о Михаиле Тригорском, не об электрике?
– Да нет же. Сначала о нашей потерпевшей.
– О Дарье Юдиной?
– Вот именно, – Дитмар перелистал свой айфон, открыв «заметки». – Будучи студенткой финансового института последнего курса, она и ее муж Юдин, по оперативным данным, были замешаны в хранении наркотиков. Марихуана, кокаин… Дело, правда, не возбуждалось, все осталось на стадии материалов оперативной проверки.
– Вы хотите сказать, что аудитор Счетной палаты – наркоманка?! – спросила Катя.
– Старая информация, они с мужем Юдиным тогда еще в институте учились, я же сказал вам, – Дитмар поправил свои щегольские очки. – Золотая молодежь, клубные вечеринки с наркотой. И тогда ее явно отмазали, впрочем, и ее мужа тоже.
– Но сейчас она ведь не замужем.
– Разведена, десять лет как разведена. И больше в поле зрения службы наркоконтроля она не попадала. Спишем это на грехи бурной молодости.
– На кого еще у вас данные? – спросила Катя.
– На… куратора отдела Древнего Востока профессора Гайкина Олега Олеговича.
– Что, тоже наркоман? – спросила Анфиса, задохнувшись от любопытства. – У него такая пшикалка-ингалятор, я еще тогда в хранилище заметила, на столе стояла. Вроде как астматики используют, а там что у него, кокаин, да?
– Он астматик, – ответил Дитмар. – Медицинские документы об этом в материалах дела.
– Какого дела? – спросила Катя. – Лейтенант, не тяните резину!
– Я старший лейтенант, – Дитмар неподражаем в своей невозмутимости. – Дело о ДТП, наезд, столкновение. Он находился за рулем, и он был виноват, но как бы и не виноват, потому что в момент наезда не мог по независящим от него обстоятельствам контролировать ситуацию. У него за рулем машины начался сильный приступ астмы. Это есть в информации банка данных – номера справок от врачей, медэкспертиза.
– А кто-то погиб в том ДТП? – спросила Катя. – Ну раз дело уголовное возбуждали?
– Нет, данных нет, тяжкие телесные у водителя другой машины. Дитмар сам чуть не умер от астмы. И это тоже дело давнее, двенадцать лет с тех пор прошло.
– Есть еще кто-то из музейщиков в вашей картотеке?
– Представьте, да. И на этот раз дело до суда дошло. Человек имел судимость, правда, сейчас она погашена – срок давности большой.
– Кто имел судимость?
– Василиса Одоевцева, пенсионерка, смотритель Египетского зала, – Дитмар читал по своему мобильному-всезнайке.
– Не может быть! Она же в прошлом топ-модель Дома моды на Кузнецком. Сама хвалилась.
– В восемьдесят восьмом ее привлекли за спекуляцию. Тогда статья такая в УК имелась – спекуляция, злостная спекуляция.
– Как все же глупо устроен мир и этот ваш Уголовный кодекс, – покачала головой Анфиса. – За что судили бедную старушку?
– В восемьдесят восьмом она вернулась из Польши после развода с мужем и занялась спекуляцией, – сказал Дитмар. – Заграничные шмотки втридорога продавала.
– Вот, вот, я об этом, за что ее судили? Честный бизнес. А она, что же, в тюрьме сидела?
– Нет, она получила условный срок. А потом судимость вообще сняли, – Дитмар убрал свой мобильный. – Вот такие пироги. Не все они тут уж такие бескрылые ангелы, эти господа музейщики.
– Ангелом себя лишь один называет. И он тоже никакой не Ангел, – сказала Катя. – Ладно, Тимофей, спасибо. Все, что вы сказали, мы запомним. А теперь нам надо работать с нашей собственной свидетельской базой.
– Я ни про какую базу понятия не имею, Тимочка, – Анфиса фамильярно улыбнулась Дитмару. – Какой все-таки у вас, полицейских, суконный профессиональный сленг. Вы тут без нас не скучайте, ладно? Шлите мне SMS.
Глава 23
Инкогнито раскрыто быстро
Чтобы пройти в залы музея, нужен билет или постоянный пропуск, который Анфиса (как «главный фотограф») получила там, в кабинете Виктории Феофилактовны в присутствии Кати и Елистратова.
Расставшись с лейтенантом Дитмаром, они уговорились так: Анфиса по мраморной лестнице с ажурной решеткой поднимается в Итальянский дворик и там сначала фотографирует на мобильный план музейных залов, что висит на стене у двери так же, как и в Античном зале. План нужно иметь всегда под рукой для того, чтобы ориентироваться в Верхнем царстве. В Итальянском дворике Анфиса сидит с Катиным планшетом и читает на нем протоколы допросов сотрудников музея, находившихся в ночь убийства в здании, и составляет себе обо всем этом мнение и дайджест для Кати.
А Катя в это время… ее вдруг пронзила мысль – их «подпольная» работа в музее под угрозой, потому что, вероятно, один человек может узнать ее, Катю, и проговориться об этом в самый неподходящий момент.
Генерал Елистратов, лейтенант Дитмар, даже Анфиса, которой она так и не рассказала пока о происшествии в Красногорске, об этом даже не подозревают. А это ведь может испортить дело, если в расследовании наметится какой-то существенный прогресс.
– Ты сиди там, в Верхнем царстве, читай, изучай, – сказала Катя Анфисе. – А мне надо зайти к заместителю начальника здешней службы безопасности Тригорскому. Сама понимаешь, от него тут многое зависит в музее. И мне нужно с ним поговорить. Я тебе позвоню, когда вернусь в вестибюль, и ты спустишься.
Анфиса забрала планшет, флешку и, показав билетеру пропуск, скрылась за ажурной решеткой.
Катя из вестибюля мимо гардероба, мимо туалетов пошла по служебному коридору. Хорошо бы иметь и план Нижнего царства. А то тут можно плутать до бесконечности. Вот здесь, кажется, тогда выясняли отношения профессор Олег Гайкин и Кристина, а дальше…
Дальше выход на служебную лестницу… Катя замерла на секунду. Нет, это другая лестница и другая дверь. И коридор другой. И вон навстречу идет сотрудница музея с пачкой бумаги для ксерокса.
– Я ищу Тригорского Николая, вашего начальника службы безопасности по технике.
– А это вон туда, направо, где пультовая и железная дверь, но там звонок.
Катя направилась, рассуждая про себя, к пультовой. Она сейчас встретится с этим Тригорским-старшим лицом к лицу и сразу увидит его реакцию. Если он не вспомнит ее… не вспомнит, что уже видел раньше вместе с участковым Мироновым, то тогда она что-нибудь ему наврет – ну, например, что они фотографы и ей кто-то сказал, что у Тригорского для них заказан пропуск.
Если же он ее узнает, то… надо вести себя с ним как с лицом «активно и добровольно помогающим правоохранительным органам». Постараться втереться в доверие.
Но что, если он лишь сделает вид, что не узнал ее, а сам отлично все помнит… И что, если он и есть – убийца, то…
Стоп, Катя снова на секунду остановилась – почти уже у железной двери пультовой с переговорником на стене.
Она даже колебалась секунды две – не повернуть ли обратно. Но потом решила – нет, этот вопрос с «опознанием» надо решить немедленно. Иначе можно в будущем очутиться в очень неприятной ситуации.
И она нажала кнопку переговорного устройства.
– Да, кто? – мужской бас.
– Здравствуйте, мне нужен заместитель начальника службы безопасности по технике Николай Тригорский.
Связь отключилась. Тишина. Катя подняла голову – ага, камера наверху. Значит, сейчас ее разглядывают там, на мониторе в пультовой.
Потом замок щелкнул, и Катя открыла тяжелую дверь.
Пультовая – небольшая темная комната без окон, освещенная лампой-софитом с длинной стойкой и множеством мониторов. В комнате за столом три кожаных вращающихся кресла. Два пустые, в одном развалился блондин лет пятидесяти могучего сложения – рукава белой рубашки засучены, узел галстука ослаблен, черный пиджак висит на спинке свободного кресла рядом.
Катя узнала Николая Тригорского.
– Вы ко мне? – он смотрел на нее без всякого выражения.
Катя пыталась найти сходство с Ангелом Майком. Мало сходства, а ведь они отец и сын. Общее лишь то, пожалуй, что оба белесые блондины. Но у Майка волосы до плеч, а отец его пострижен по-военному коротко.
– Здравствуйте, меня к вам просила зайти Виктория Феофилактовна. Мы с подругой готовим материалы для фотовыставки к столетию музея, и тут для нас заказаны пропуска.
– У меня нет никаких пропусков.
Катя все пыталась прочесть по его лицу – узнал он ее или нет.
– Правда? А мне сказали у вас. Тогда у кого же? К кому мне обратиться?
– Я не знаю.
– Как у вас много техники! – восхитилась Катя. – И вы что, весь музей отсюда видеть можете?
– Залы, экспозиции. А вас что конкретно интересует?
– Да ничего… Так к кому же мне обратиться насчет пропусков?
– Нет, вас же что-то конкретно интересует, я так понял, – Николай Тригорский поднялся с кресла.
Огромный, как шкаф. Катя сделала шаг к двери.
– Извините, я, наверное, просто ошиблась.
– Насчет пропуска постоянного вам бы лучше к тому обратиться, кто вас сюда в музей прислал.
Катя посмотрела ему прямо в глаза: ага… так, значит… ясно… Все же она оказалась права – память у Тригорского зрительная отличная. Длинная память. Ну что же…
– Мне в случае необходимости генерал Елистратов посоветовал обратиться прямо к вам. Сказал – вы надежный человек. И вы активно помогаете правоохранительным органам.
Николай Тригорский выпрямился, став еще выше ростом.
– Я вас сразу узнал еще тогда, – сказал он.
– Когда? – Катя похолодела: неужели этот хмырь заметил ее там, в шкафу в комнате техников?
– В среду, когда на мониторе увидал. Полицейские вас тоже допрашивали. Я сразу понял – для вида. Как оно все сплетается в один клубочек – проверку государственную присылают… аудиторшу… и вас с напарницей довеском. Она, мол, тут по финансовой части, а вы по своей части. А потом аудиторшу мертвой находят с разбитой головой. Что ж вы за ней не уследили-то?
Катя подумала: это тебя надо спросить, служба безопасности: что же это вы за Дарьей Юдиной не уследили через свои камеры. Но она промолчала.
– Значит, мне от вас, как от представителей генерала, особое доверие, – Тригорский-старший хмыкнул. – Дожил, надо же. А что же там, в Красногорске, с этим щенком ко мне домой явились, сына моего опозорить хотели?
– Никто никого не хотел позорить. Я проверяла деятельность участкового инспектора. А в тот день в воскресенье случилось ЧП в гостинице для кошек.
– Так я не понял, откуда вы – с Москвы сотрудник или наша, областная?
– Я работаю в министерстве, – скромно солгала Катя. – Группа проверки и контроля. Участковый Миронов в тот день в Красногорске отрабатывал версию…
– Не верьте ему. Вас как зовут?
– Екатерина.
– А меня Николай Григорьевич. Щенку этому поганому, Вовке Миронову, не верьте. Он сына моего вот как достал до самых печенок, – Тригорский-старший сжал могучий кулак. – Формой полицейского сучонок теперь прикрывается. А нутро-то у него, как было гнилым с детства, так и осталось. Мне ли не знать? На моих глазах рос. Я сначала к нему, как к родному. Спортом его заставил заниматься. Сын мой с ним со школы дружил. А потом… лучше и не спрашивайте, что произошло. Такой стыд, такой позор.
Катя решила не задавать вопроса: а что случилось? И она оказалась права.
Помедлив секунду, словно ожидая, но так и не дождавшись ответного интереса, Николай Тригорский продолжил, снизив свой рокочущий бас на два тона:
– Я ведь их застукал. Пацаны онанировали втихаря в гараже. Мой недоделок и этот Вовка Миронов… мастурбировали друг друга. Я их так ремнем отходил тогда. И этому щенку запретил на метр к сыну моему приближаться. Только ведь разве уследишь? Я с сыном беседу провел профилактическую – мол, паршой от этого дела мужики покрываются, лысеют от онанизма-то. Мой вроде понял. Начал сторониться. А тот щенок, видно, во вкус вошел. Однажды подкараулил моего и… в общем, они подрались, потому что мой дал мне слово – больше ни-ни этой пакости, рукоблудия. Моего-то Вовка Миронов отметелил тогда сильно. И ненавидит с тех пор, простить не может, что сын меня, отца, послушался, а его, развратника, отверг.
– Они были тогда мальчиками, прошло много лет с тех пор, – сказала Катя.
– А память-ненависть-неприязнь осталась. И зачем таких, как этот щенок, вы в полицию берете? Проверяли бы их сначала на каком-нибудь детекторе.
– Мы проверяем, – Катя кивнула.
А сама подумала: в какую же вонючую грязную лужу может плюхнуться участковый Миронов, если только не оставит свои подозрения, это свое упрямое «я докажу». Тригорскому – сразу видно – палец в рот не клади. Этот начальник службы безопасности музея умеет очень грамотно защищаться, используя для этого самые нелицеприятные приемы. Так может запачкать участкового – тот потом сто лет не отмоется. Вывод: с Тригорским надо вести себя крайне осторожно.
– Все это красногорские локальные дела. И к убийству в музее отношения не имеют, – сказала она сухо. – А я тут работаю как раз над раскрытием убийства. Значит, у вас весь музей просматривается? А тот коридор, где убили Дарью Юдину?
Ты уже отвечал на этот вопрос, когда я сидела в шкафу там, в комнате техников… Ответ отрицательный. В том коридоре в темноте шлялся твой сын. Что он там делал? Ты у него спрашивал?
– К сожалению, нет. Я всегда говорил – нужен тотальный визуальный контроль за всеми помещениями. Но тут же ученые – мать их – им свобода нужна.
Тот же самый отрицательный ответ. Теперь спросить про сына…
Но Катя точно по наитию спросила совсем о другом:
– Куда, по вашему мнению, Юдина могла идти?
– Куда угодно. В библиотеку, в отдел рукописей, в отдел Древнего Востока, в отдел научной популяризации. В наш спецхран… но тогда бы ее увидела охрана, там постоянный пост. Но сдается мне, шла она в Дубовый зал.
– Это где же?
– Так вы там были с подругой, это хранилище, – Тригорский-старший прищурился.
– В хранилище? Вы думаете, она хотела лично увидеть ту новую коллекцию? Ну, которая «Проклятая»?
– Может, и коллекцию «Проклятую». Только, по моему разумению, шла она к нему. Специально дождалась, когда большинство сотрудников домой слиняет, останутся лишь те, кто задействован в этой чертовой репетиции.
– К кому, Николай Григореьвич?
– Да к профессору нашему востоковеду Олегу Гайкину.
– А почему вы так решили, что она шла к профессору Гайкину?
– Да потому что… заметил я кое-что за ними. В первый день еще заметил. Он ведь как увидел ее, эту ревизоршу, на нашей главной лестнице, прямо остолбенел. Она вниз спускалась, только-только от директора вместе с Кристиной-всезнайкой. А он в буфет лыжи навострил. Ну и я шел в буфет тоже перекусить. Так прямо в глаза мне бросилось – он увидел ее и прямо застыл на месте, в столб соляной библейский обратился. И она… она тоже среагировала. Аж пятнами все лицо у нее пошло от волнения. И вот что я вам скажу – у меня на такие дела глаз – алмаз. Не впервые они встретились. Они прежде друг друга знали.
– Вы так думаете?
– Уверен на все сто. Вы бы их лица видели тогда! Кристина это тоже заметила. У нее от ревности аж очки запотели. Она ж в профессора влюблена по уши. Живут они – пока не афишируют особо, но от меня не скроешь.
Конечно, если ты целый день за камерами торчишь, подглядываешь.
– Профессор Гайкин что за человек? – спросила Катя.
– Ученый. Они все малахольные. Вроде красивый мужик, а живет как таракан за печкой. Целые дни в хранилище с этими своими древностями, со старой дребеденью. Мумии – это у него конек. Он прямо трясется над ними, а это ведь кто? Мертвецы. Мертвые ему, видно, дороже живых. Правда, с Кристиной у них роман закрутился. Только она-то больше к нему привязана. А он весь в науке. Докторскую защитил, видно, в академики метит.
– Там, в хранилище эта новая коллекция, очень ценная. Почему там нет камер?
– Куратор и хранитель в одном лице лично отвечает за коллекцию. Я бы камеру там поставил, так мне в научный процесс вмешиваться запрещено. Они ж там науку творят, исследования проводят, не хотят, чтобы на них зырили. Камер там нет. Только для умного человека, для профессионала, каковым являюсь, – Тригорский-старший осклабился, – это несущественная вещь. Всегда из любой ситуации выход можно найти.
– То есть? – Катя не понимала, куда он клонит.
– Я план Нижнего царства наизусть знаю. Слышали про наше Нижнее царство?
– Слышала, продолжайте, пожалуйста, все это очень важно.
– Так вот камеры у меня тут, тут и вот тут, – Тригорский показал на три монитора. – По сути под контролем большая половина сектора, и всегда маршрут вычислить с этого угла можно. Вот, включаю запись – четверг, видите, какое время?
На одном мониторе, потом на втором, затем на третьем возникло изображение – на первом группа людей, на двух других сначала ничего, потом эта же группа. Катя подошла к мониторам поближе и… увидела себя, Анфису и Кристину.
– Вот это вы путешествуете в хранилище, хотя идете мимо спецхрана. Но тут одна дорога, сейчас повернете и… А вот это вы назад возвращаетесь.
Катя смотрела на запись. Ей стало неприятно, что Тригорский… что этот тип…
– У этих египтян древних всевидящее око имелось, – Тригорский усмехнулся. – Мне старуха наша Виктория говорила – вы, мол, Николай, наше всевидящее око. Полезная вещь. Тоже не дураки были египтяне, понимали. А вот еще запись… видите, какое время проставлено? В аккурат минут за двадцать до вас.
Катя увидела на пленке незнакомого мужчину, он быстро шел по коридору. Брюнет, в темном костюме.
– Кто это? – спросила она.
– Это? Любимец старухи нашей. Она к нему прямо неровно дышит.
– Виктория Феофилактовна? Но она же уже пожилая…
– Его зовут Юсуф, он человек Узбека. Слышали про такого?
– Это тот, кто подарил «Проклятую коллекцию» музею.
– Мафиозник. Прищучили его весной наконец-то. А Юсуф – его правая рука. Сейчас вроде как душеприказчик, тоже что-то вроде куратора, только с ихней стороны, со стороны мафии. Он к коллекции самим Узбеком приставлен. И сюда к нам, с тех пор как эта коллекцию тут у нас объявилась, вхож. Заметили, куда он направляется?
– Нет, я еще плохо ориентируюсь в Нижнем царстве.
– Вашим же маршрутом. Только вот есть одно обстоятельство.
– Какое?
– Вы-то вот, на пленке. Возвращаетесь. А его – сколько я потом пленки этого сектора ни смотрел, нет.
– Что вы хотите этим сказать?
– А вы подумайте. Пораскиньте мозгами. Во сколько у нас убийство произошло, а?
Глава 24
Стул наслаждений
Из пультовой Катя вернулась в вестибюль к гардеробу. Старший лейтенант Тимофей Дитмар находился на своем посту. Увидев Катю, он прошел в вестибюль, они встали у киоска сувениров.
– Тригорский-старший, который из службы безопасности, знает, что я из полиции, – коротко сообщила Катя. – Мы с ним прежде встречались в Красногорске.
– Этого нам только не хватало, – Дитмар встревожился. – А подружка ваша где? Толстенькая?
– Ее Анфиса зовут, запомните, Ан-фи-са. Это благодаря ей я здесь, потому что это ее пригласили фотографии делать. Так вот Тригорский меня, что называется, с ходу раскрыл. Но он вроде добровольный помощник полиции, если только не прикидывается. И у него интересные сведения.
– Какие?
Катя решила озвучить Дитмару пока лишь вторую часть.
– Личность дарителя коллекции, ну этого мафиози вам знакома?
– Узбека? Ибрагимбека Саддыкова? Конечно. А что?
– У него, оказывается, была «правая рука», а теперь этот человек душеприказчик его завещания, некий Юсуф. Такого знаете?
– Юсуф… а, Юсуф, ну да. Это Юсуф Ниязов.
– Он есть среди допрошенных?
– То есть?
– Вечером на момент убийства Дарьи Юдиной этот Юсуф Ниязов находился в здании музея. Мне Тригорский только что его на пленке камер слежения показал. Он шел по одному из коридоров в направлении хранилища. Так вот я хочу знать, какие показания он дал?
– Мы его не допрашивали.
– Не допрашивали?
– Никто не знал, что он в здании. Я об этом даже не подозревал.
– Но ведь музей после того, как мы обнаружили труп, охрана сразу закрыла наглухо. Он не мог выйти. Это же было бы видно на пленках, Тригорский бы об этом сказал. Что же это… он не выходил, все время находился в музее, пока тут работала опергруппа, шел осмотр. А вы его не нашли и не допросили?
– Но мы же не проводили обыск помещений музея, – Дитмар закусил губу. – И вообще, кто когда способен обыскать этот музей сверху донизу.
– И вы также до сих пор не нашли орудие убийства. Кстати, что с экспертизой? Что говорят судмедэксперты?
– Они пока работают, заключение по вскрытию обещали завтра.
– Ладно, Юсуфа принимайте к сведению, – Катя достала мобильный и позвонила Анфисе. – Это я. Спускайся. Я тебя жду у мраморной лестницы. Есть новости, много новостей.
Анфиса спустилась быстро. И сразу предложила выпить кофе в буфете.
Они заняли уютный столик в углу, взяли по чашке капучино, Анфиса купила еще бутерброды.
– Я прочла показания, в основном это все какие-то техники и охранники, их там пять человек. Все довольно однообразно, – сказала она, возвращая Кате планшет и флешку. – Все они находились от места убийства далеко – кто в другом здании музея, в этом, как его, личных коллекций, кто наверху в служебных помещениях. Никто ничего подозрительного не видел и не слышал. Трое из них об аудиторе Счетной палаты и проверке якобы вообще не слышали и Дарью Юдину в глаза не видели. Об убийстве узнали, что называется, постфактум. План залов у меня, но нам нужен план и Нижнего царства. Если не достанем, я его по памяти буду составлять потихоньку. А у тебя что за новости?
Катя поведала о Тригорском-старшем, о его показаниях, о том, что он ее «раскрыл», и потом сказала:
– Помнишь, я тебе говорила о происшествии в Красногорске?
– Где всех кошек убили? – Анфиса отложила бутерброд.
– Да. Так вот, с Тригорскими-старшим, с Дарьей Юдиной и этой бывшей моделью из Египетского зала Василисой я встретилась именно там, в Красногорске, в прошлое воскресенье и про Тригорского-младшего там же услышала. – И Катя начала рассказывать Анфисе все очень подробно.
Анфиса забыла и про кофе, и про еду. Слушала с напряженным вниманием.
– Ну и как тебе ситуация? – спросила Катя, закончив.
Анфиса думала.
– На первый взгляд связь налицо, – объявила она, – Юдина – жертва, а трое подозреваемых… ведь они подозреваемые, как и мы с тобой… то есть, четверо, считая тебя, имеют отношение к Красногорску. И к кошкам… А тут ведь тоже кошки в музее. Эта жуть лот номер первый из «Проклятой коллекции». А все предметы коллекции, как нам сказали, из храма богини-кошки… как ее… Бастет, что ли. Статуэтку я тогда фотографировала. И эта жуть… ну, совмещенная мумия человек-кошка, ребенок-кошка, она там уже была приготовлена для осмотра…
– Анфис, ты к чему клонишь?
– Слишком много связей, – выпалила Анфиса. – Слишком уж очевидно. Это и подозрительно.
– Вот именно, слишком много связей сразу. Редкий случай в деле об убийстве, когда вот так сразу много связей, и они прямо так и бросаются в глаза. Я думала, это тебя поразит, Анфис.
– Меня другое поразило, – Анфиса задумчиво жевала бутерброд с колбасой.
– Что?
– Что эта Юдина… она такой пост занимала. А девчонкой была наркоманкой, на наркотиках вместе с мужем прокололась.
– Да, факт любопытный.
– Наркоманка, ее менты замели, а потом она вот так наверх взлетела по карьерной лестнице. Это просто сказка какая-то. Может, она, правда, не наркоманкой была. Так, травку курила… Кто из нас не баловался, а?
– Я не баловалась, – сказала Катя.
– Ты у нас человек государев, при погонах. А я, каюсь, травку курила, пробовала. В одной компашке малолеток, на втором курсе еще. Но у меня как-то не пошло, – Анфиса вздохнула. – Мой грех – обжорство. Знаешь, что мы сейчас сделаем?
– Что?
– Допьем кофе и пройдем снова тем самым путем, которым мы шли и наткнулись на труп.
– Я не помню дороги, нас смотрительница Шумякова тогда вела.
– Зато я помню дорогу, – Анфиса опрокинула чашку кверху донцем на блюдце. – Положись на меня в этом. Мы там сейчас сами все посмотрим. Откуда и куда могла Юдина идти и… зайдем к профессору в хранилище.
– Хочешь его прямо в лоб спросить, знал ли он Дарью Юдину прежде? Как это Тригорский подозревает? Как ты себе это представляешь, как мы его с тобой об этом станем спрашивать?
– Не об этом. Ну я не знаю, Кать. Меня туда к этой «Проклятой коллекции» тянет точно невидимая сила. И столько связей теперь обнаружилось… Кошки…
Катя вздохнула: когда Анфиса вот так не в состоянии четко и ясно изложить свои мысли, это означает одно – она очень сильно заинтригована происходящим.
– Ладно, веди меня тем путем, сами все посмотрим сейчас. И зайдем к профессору Гайкину в хранилище. Если он там, конечно, и если не турнет нас оттуда в шею.
Увидеть все снова своими собственными глазами – вещь, конечно, похвальная. Но смотреть оказалось особо не на что. Хотя Анфиса с дороги не сбилась – они спустились по той самой лестнице и открыли ту самую дверь в тот самый коридор.
И ничего – никаких следов. Ни лужи крови у двери на лестницу, ни багровых пятен на стенах. Все уже отмыто, выскоблено. В коридоре стоял сильный запах хлорки.
– Убрались тут капитально, – Анфиса осторожно потрогала стену. – А помнишь, Кать, в тот раз, когда мы с Кристиной пришли в хранилище, там ведь сначала профессора этого не было. А потом он из туалета вышел и вода шумела. И он вытирал руки полотенцем. Может, он их от крови отмывал? Как там со временем, что эксперт сказал насчет времени убийства? Юдину на тот момент уже убили?
– Когда мы на тело наткнулись, женщина была мертва уже примерно полтора часа, может, чуть меньше.
– Получается, если это он – убийца, мы его застали прямо после преступления, когда он отмыться пытался? А ты сказала об этом Елистратову?
– Нет.
– А почему?
– Потому что он до сих пор ждет результаты биоэкспертизы нашей с тобой одежды и одежды Шумяковой, смотрительницы. На ней ведь тоже кровь была.
Анфиса помолчала. Они медленно шли по коридору – двери, двери, двери, и все закрыты.
– Не такая уж она и старуха, – сказала Анфиса. – Довольно крепкая особа, она меня там, в темноте, с пола рывком за руку подняла. Силы, как у мужика. Может, это она Юдину убила?
– Анфиса, обрати внимание на этот коридор, – сказала Катя.
– А что? Зловещий, учитывая, что тут такие дела… еще призрак аудитора начнет потом являться, музейщиков пугать.
– Тут нет камер, коридор не видно на пульте охраны. Убийца об этом прекрасно знает. Он также знает, что с пульта, с камер не просматриваются и подходы к коридору. Нельзя увидеть, кто сюда направляется, понимаешь? Там есть место, где угол обзора камер сходится, это мне Тригорский сказал, так что там направление вычислить можно, а вот тут, где произошло убийство – нельзя. И это при том, что, как выяснилось, Юдина убегала тогда от своего убийцы, она бежала вон с той стороны сюда, к лестнице. Тут примерно метров…
– На глаз метров двенадцать – четырнадцать, – сказала Анфиса, славившаяся профессиональным глазомером фотографа.
– Весь этот отрезок Юдина бежала, кричала, но убийца знал – их никто не слышит и не видит. Он знал, что камер нет, знал, что коридор безлюдный. Знал, что тут звуконепроницаемые стены. Что надо успеть прикончить Юдину здесь, не дать ей возможности добраться вон туда, где уже открывается обзор камеры. Вывод: убийца отлично разбирается во всей этой охранной технике, знает расположение камер, в курсе, что и как там, на пульте охраны. Этот человек досконально изучил это место и музей в целом перед тем, как убить Юдину. А теперь, скажи мне, где тут главный подвох?
– Понятия не имею, где? – Анфиса насторожилась, с любопытством и страхом озираясь по сторонам, точно ожидая, что вот сейчас убийца… нет, какая-то жуть несусветная выскочит на них прямо из стены.
– На все это – на изучение – нужно время, и немало. А Юдина появилась в музее с финансовой проверкой всего за два дня до убийства. Проверка Счетной палаты – всегда неожиданна. Никто не знал, что проверка приедет в музей, никто не знал, что комиссию возглавит именно Юдина.
– К чему ты клонишь, Кать? Хочешь сказать, что не было причин убивать именно Юдину?
– В том-то и дело, что причины имелись. Именно для убийства Юдиной, и версия «в связи с выполнением профессиональных обязанностей» у Елистратова главная. Как раз тут и не стыкуется у нас ничего. Убийца отлично знает музей, и это место он выбрал специально, причем заранее. Но он не мог знать, что Юдина появится в музее с проверкой. Вопрос: для чего же убийца выбирал и изучал место убийства заранее?
– Хочешь сказать, что убийце было все равно, кого тут убить?
– Нет. Потому что опять же именно для убийства Юдиной имелись причины. И главная из них – «Проклятая коллекция».
– Я что-то совсем запуталась, – призналась Анфиса.
– Это очень необычное дело, – сказала Катя. – Это очень сложное дело. И мы в этом деле – подозреваемые.
– И соглядатаи, – Анфиса указала вперед. – Вот двери в хранилище. Я достаю камеру. Профессору мы скажем, что пришли снова фотографировать экспонаты «Проклятой коллекции».
И она не очень уверенно постучала в двери старинного музейного зала.
Никто не ответил. Не заперто, – они вошли без спроса.
В хранилище время остановилось – лепной потолок, вощеный паркет, шкафы вдоль стен, тот же самый сумрачный свет, тени, тени… Яркий софит в центре над столом.
Столы, столы…
Ящики, ящики между столами…
Что-то зашуршало, скрипнуло…
В спертом воздухе зала – запах горячей смолы и сухих трав… шалфей, чабрец…
Катя оглянулась – то странное ощущение, что она испытала в прошлый раз здесь, словно кто-то смотрит, следит за тобой. Нет, сейчас такого чувства нет. Но этот запах горячей смолы, трав, которым она не знает названия…
Там, где Она появляется… всегда начинают происходить некие события, странные вещи. Такие, которые возможны и одновременно маловероятны. Люди иногда ведут себя так, как они бы никогда не повели себя.
Кто она?
Коллекция, вот эта самая коллекция, которая в ящиках…
Как ведут себя люди?
Как они никогда бы не повели себя…
– Что вам угодно?
Катя смотрела на профессора Гайкина. Он появился словно ниоткуда в этом зале, как будто соткался из этого душного воздуха, пропитанного ароматом бальзамических смол и трав. Потом она поняла – он был тут, когда они с Анфисой вошли, стоя на коленях на полу распаковывал вон тот ящик в углу. Затем поднялся, разогнулся.
– Олег Олегович, мы пришли фотографировать, – сказала Катя.
Анфиса выставила вперед камеру, как щит.
– Ну да, профессор, – поддержала она, – в прошлый раз ничего ведь у нас толком не вышло, сами знаете, какие ужасные события. Нам Виктория Феофилактовна разрешила продолжать. Мы вам не помешали?
– Вы мне помешали, но вряд ли вы уйдете, – Гайкин очень осторожно начал извлекать из ящика какой-то предмет в распорках из дерева, укутанный стружкой.
Катя оглянулась на стол под ярким софитом. Лота номер один – совмещенной мумии человека-кошки – там уже нет. Ну конечно, Гайкин ее уже осмотрел и убрал.
– Нас как свидетелей по убийству допрашивали, – выпалила Анфиса, – а вас, профессор?
Гайкин не ответил, казалось, он целиком поглощен работой.
– А вас тоже допрашивали как свидетеля? – Анфиса повторила свой вопрос.
Нет ответа.
– Это какой лот? – спросила Катя.
– Тридцать шестой.
– И что же это такое? – спросила Катя.
– Стул наслаждений.
– Что, простите?
– Стул наслаждений.
– А эта женщина, ну ревизор Юдина, она к вам сюда в хранилище не заходила? – гнула свое Анфиса, решившая все же доконать профессора. – Знаете, мы тут слышали от людей, она ведь к вам якобы сюда шла, когда ее по голове… ну, когда убийца за ней гнался и настиг.
Катя смотрела на Гайкина – то ли от усилий поднятия тяжести, то ли от духоты лицо его пылало.
– От каких людей вы это успели услышать? – спросил он.
– Ну, от разных… слухи по музею летают как мухи, помните, как у Высоцкого: «словно мухи тут и там…». Она ведь к вам сюда шла? Вы ее случайно не видели?
– Нет, – Гайкин водрузил предмет на свободный стол и медленно, точно шелуху, начал обирать стружку и покровы, бросая их обратно в ящик.
Показались деревянные распорки. А в них укреплен…
Что-то черное и очень яркое на черном: красное, зеленое, синее, белое и золотое.
Катя увидела стул наслаждений – лот тридцать шестой «Проклятой коллекции».
Точенный из ливанского кедра, он формой своей напоминал табурет – круглое сиденье на очень толстой ноге, по высоте намного превосходившей обычную длину ножек стульев, табуретов или кресел.
Инкрустированный слоновой костью, покрытый росписью, яркость красок которой не потускнела за множество веков. Сочетание зеленого, красного, синего, белого, черного и золотого.
Анфиса навела на лот тридцать шестой камеру, потом резко убрала ее от лица, подошла ближе, вглядываясь, и потрясенно ахнула.
Филигранная роспись шокировала непристойностью, открытой порнографией сцен. И все сцены по сюжету связаны вот с этим стулом на слишком высокой толстой устойчивой ножке.
– Вещь позднего периода, примерно тридцатая династия, он весьма неплохо сохранился, – Гайкин чуть отступил в сторону, словно давая возможность своим незваным гостьям рассмотреть все подробно, во всех деталях.
Древнеегипетская роспись, четкая и яркая.
Египтянка – совершенно обнаженная, в объемном парике сидит на стуле и, держа в одной руке зеркало, а в другой длинную кисть, подводит глаза, совершая утренний макияж. Ноги ее широко раздвинуты, и между ног – то ли раб, то ли храмовый служка, тоже голый, с огромным возбужденным пенисом, целует ее промежность.
На другом рисунке обнаженная египтянка с лютней изогнулась на высоком стуле… этом вот высоком стуле… изогнулась, как пантера, и раб, не менее возбужденный и могучий, входит в нее.
Ах!
Новый рисунок – и опять широко раскинутые ноги и раб, стоящий на коленях рядом со стулом, зарывшийся лицом в жадную плоть.
Ни тени стыда.
Яркие красочные сцены.
Аромат горячей смолы, древних сухих трав, имя которых лишь в свитках папирусов.
Катя почувствовала – еще минута, и она вспыхнет, как искра, и от нее ничего не останется.
– Что это такое? – спросила Анфиса.
– Стул наслаждений из храма Бастет. Специальное устройство для кунилингуса храмовых жриц.
– Ты еще во всех подробностях им объясни. Лекцию прочитай.
Женский голос – резкий, с ноткой истерики, разрушил все… всю эту ауру, пропитанную чувством тяжелой, древней, почти осязаемой похоти и желанием, которые словно клубились в хранилище.
Возле шкафа – менеджер музея Кристина. Они даже не слышали, как она вошла.
– Давай, Олег, что молчишь. Объясни, расскажи, как они там умели наслаждаться в этом храме, как отрывались по полной во время оргий, – голос Кристины звенел. – Специально ведь выбрал для девчонок этот лот. Может, покажешь все в натуре, а? Может, предложишь мне роль ассистентки, а?
– Он не нарочно выбрал, – забормотала Анфиса, красная, как рак. – Он распаковывал ящик, а мы вошли… мы сами… мы не хотели.
– Заткнись ты, – бросила ей Кристина, она подошла вплотную к Гайкину. – Ну, предложи мне роль ассистентки в реконструкции храмовых игр! Ты ведь хорошо это делаешь, ты ведь обожаешь это делать. Тебе все равно, с кем это делать, лишь бы очередная сука… б… перед тобой ноги раздвинула, ты ведь не устоишь…
– Уймись ты наконец, – Гайкин втянул воздух сквозь зубы. Он не задыхался, не искал свой ингалятор. Аромат смол и трав… теперь он вдыхал его полной грудью. – А не то…
– Что? Что будет, если я не уймусь? Может, ударишь меня?
– Анфиса, пошли отсюда, – тихо сказала Катя.
– Но как же… они ведь…
– Анфиса, уходим, – Катя потянула Анфису к двери.
И они выкатились вон.
Замерли, прислушиваясь.
Катя готова была услышать что угодно – грохот опрокидываемых столов, звук падения тела… звук поцелуя… стон страсти… Там за дверью могли и убивать, и отдаваться друг другу.
Но в хранилище – мертвая тишина.
– Она его бешено ревнует. Ко всем. К нам уже тоже, – сказала Катя Анфисе. – Она не может это скрыть, справиться с собой. Я их видела в тот день – они выясняли отношения. И я уверена, она имела в виду тогда Юдину. Если Юдина и Олег Гайкин встречались прежде, и эта встреча, по уверениям охранника, так на них подействовала, как гром среди ясного неба, то кем она может ему приходиться? Возможно… даже наиболее вероятно, что бывшей любовницей. Так думала и Кристина, его нынешняя пассия.
– Думаешь, она могла прикончить Юдину из ревности? – спросила Анфиса. – Хотя что я спрашиваю… у нее даже сейчас такой взгляд, такая экспрессия… Все ясно без слов. Я воображала, они тут тихие, как мыши, в этом музее. А она прямо львица…
– Она женщина, страстная, неистовая женщина. Внешность – все эти офисные штучки, сдержанность, все это очень обманчиво.
– Да уж. Не верь глазам своим, – Анфиса покачала головой. – Но в одном я уверена.
– В чем?
– Этот лот номер тридцать шестой, ну стул… они не посмеют его выставить в зале. Это против всяких правил. Сюда все же школьников на экскурсии водят.
Глава 25
Непредвиденное обстоятельство
Они поднимались по той самой лестнице, и Анфиса все никак не могла успокоиться:
– Определенно эта мегера Кристина могла прикончить Юдину. Кто как не старший менеджер отлично знает музей, где тут камеры понатыканы? И потом ведь они ссорились – помнишь, Шумякова сказала – она видела, как они ссорились. Елистратов еще спросил – из-за чего две женщины, прежде незнакомые, могли ссориться? Конечно, из-за этого красавчика-египтолога. Кристина сразу почуяла – Юдина его бывшая, ну и взорвалась. Одну соперницу прикончила, а теперь мы появились, этот чертов стул раскрашенный, как назло… Принесло же нас именно в тот момент, когда Гайкин его из ящика доставал. Кристина решила, что это он специально для нас решил продемонстрировать. А мы все это поощряем. Слушай, она теперь ведь и на нас зуб заимела. Надо поосторожнее, поодиночке не ходить тут. А то она сгоряча и нас прикончит, подумает, что Гайкин на тебя… ну и на меня тоже, глаз положил.
Катя слушала, как подружка ее трещит как сорока. Поднявшись по лестнице и снова пройдя по служебному коридору, они вышли в Античный зал. То есть полностью повторили тот самый свой ночной путь.
В этот момент мимо дверей Античного зала прошествовала высокая фигура женщины в черном. Катя узнала Василису Одоевцеву.
– Смотрительница Египетского зала куда-то отправилась – может, в туалет марафет навести перед закрытием музея? – Катя посмотрела на наручные часы. – Анфиса, пойдем, Шумякова в Египетском зале сейчас одна, спросим ее кое о чем, пока этой нет.
И тут прозвучал сигнал, и мелодичный голос объявил: «Уважаемые посетители! Просим пройти на выход, через четверть часа музей закрывается».
Катя – тут она хорошо ориентировалась – увлекла Анфису в Египетский зал.
Арина Павловна Шумякова стояла в дверях на месте Василисы. Нагнувшись, она возилась с дубовой панелью, прикрывающей трубы отопления.
– Добрый вечер, – поздоровались Катя и Анфиса.
Арина Павловна оглянулась, панель отошла, и она плотно прижала ее руками к стене.
– А, девушки, здравствуйте. Вот, все разваливается потихоньку. Зданию нужен капитальный ремонт. – Она с усилием наконец справилась с деревяшкой. – А вы снова тут у нас?
– Наша работа еще не закончена. Сами понимаете, той ночью было ведь совершенно не до снимков, – сказала Катя.
Анфиса снова выставила камеру как щит и нацелила ее на прелестную статуэтку писца из черного гранита в ближайшей к двери витрине.
– Поверить не могу, что все это произошло в музее, – сказала Арина Павловна Шумякова. – У меня жакет и туфли забрали полицейские и до сих пор еще не вернули. А вам ваши вещи вернули?
– Нет пока, сказали, что для экспертизы. Мы ведь в крови испачкались тогда, и вы тоже, Арина Павловна.
– Крови не надо бояться, кровь – чистая субстанция. Люди на войне, в боях кровь проливают.
Катя посмотрела на Шумякову.
– Мы с подругой не боимся, но знаете, как-то неприятно.
– Конечно, неприятно, я вот ночью спать не могу, – Арина Павловна поежилась. – Как увидели мы ее там на полу с разбитой-то головой… Меня моя приятельница Василиса все расспрашивает – что да как там было, ну на месте-то, когда мы труп нашли. А я и рассказать толком не умею. Все смешалось, такой страх.
– Мы сейчас видели вашу подругу, она что, раньше сегодня с работы ушла, еще до закрытия музея?
– Нет. А впрочем… она так иногда делает, я ее страхую. Вы только никому не говорите, особенно Виктории Феофилактовне, хорошо, девушки? – Арина Павловна забеспокоилась. – Она на двух работах. В музее и еще по месту жительства в приюте для животных. А ехать ей далеко домой-то, за город. Это вот мне хорошо, я тут близко, в центре живу. Василиса тоже раньше в Москве жила, но потом квартиру поменяла на Красногорск и теперь там. Вы только никому не говорите, что она потихоньку раньше уходит. А то неудобно получится.
– Мы не скажем, – заверила ее Катя. – Только знаете, с ней ведь сейчас мужчина был.
Анфиса глянула на подругу и тут же нацелила камеру на очередной экспонат в витрине, решив молчать и не вмешиваться.
– Какой мужчина… ах ты господи, вот оно что, – Арина Павловна поджала губы. – Ах ты, Василиса…
– Мы подумали, может, это муж за ней в музей зашел.
– Какой там муж. Мужей всех своих она в шею давным-давно, а некоторые из мужей ее – в шею.
– Интересный такой мужчина, импозантный, – Катя «дожимала» источник информации в лице Шумяковой.
– Какой там импозантный. Моложе ее на десять лет! Я уж ее предупреждала, так нет, втюрилась, как кошка. Сюда в музей в такую-то даль от дома работать пошла, чтобы видеться с ним чаще.
– А он тут работает?
– Тригорский это, Николай – наш старший из службы безопасности по технике. Парня-то помните белобрысого с фонарем… ну там, на месте убийства, когда мы закричали…
– Да, только мы его не очень разглядели тогда.
– Так вот это его сынок. Электриком тут у нас. А отец его по системам технического контроля в музее главный. Разведенный. Трезвенник. Он тоже из Красногорска сам. Где-то там она с ним и познакомилась, вроде как в магазине или на рынке. Ну и голова закружилась – это в ее-то годы. И он моложе ее настолько. Я уж предупреждала – брось, наплачешься с этой своей поздней любовью, а она мне: ничего ты не понимаешь. Это, мол, мой последний шанс. У нее раньше-то этих шансов пруд пруди было. А теперь старые мы. Я одинокая, а у Василисы только кот дома.
– Не старые вы совсем, – утешила ее Катя.
– Порох-то еще есть, конечно, в пороховницах для последнего боя, – Арина Павловна невесело усмехнулась. – Это что же, она, щучка такая, мне насчет второй работы врет, а сама на свидания, как девчонка, бегает?
Катя пожала плечами и кивнула Анфисе – пойдем, мы тут узнали все, что хотели.
Последние посетители покидали музей. Старший лейтенант Дитмар наблюдал на своем посту, как ручеек экскурсантов тает.
– Генерал Елистратов просил нас выяснить, с чем могла быть связана та ссора Юдиной с менеджером музея Кристиной Ольховой, – сказала ему Катя. – Так вот, мы выяснили, что Кристина, возможно, ревновала Юдину к куратору отдела Древнего Востока Олегу Гайкину, который, вероятно, был раньше знаком с Юдиной. Что он сказал вам на допросе? Вы его показаний нам почему-то не предоставили.
– Там нет ничего интересного – не знаю, не видел и тому подобное, – лейтенант Тимофей Дитмар поправил свои модные очки на переносице. – Любопытный факт, надо же…
– А смотрительница Египетского зала Василиса крутит роман с здешним начальником охраны по технике Тригорским, – выпалила Анфиса. Лейтенант Дитмар ей нравился, и она тоже хотела поучаствовать в разговоре. – Вот сколько мы для вас сегодня всего узнали.
– Молодцы. Вы, Анфиса, просто молодец, – лейтенант Дитмар бледно улыбнулся и повернулся к Кате: – Да, факт любопытный, учитывая одно непредвиденное обстоятельство.
– Какое обстоятельство? – спросила Катя.
– Вы о судмедэкспертизе спрашивали, так вот сейчас я получил предварительные данные по вскрытию. Дело в том, что потерпевшая Юдина незадолго перед смертью имела половой контакт.
– Вы хотите сказать, что ее изнасиловали?
– Нет, следов изнасилования нет. Она имела половой контакт и испытала сильный неоднократный оргазм, – Дитмар сняли очки. – Думаю, вы в курсе, что есть признаки, по которым судмедэксперты это сразу определяют – сильный оргазм в ходе полового акта.
– Где? Здесь, в музее?! – Анфиса, снова покраснев, как рак, как и там, в хранилище, растерянно оглядывала вестибюль, гардероб, зеркала.
Катя молчала. Вот постепенно картина вырисовывается…
– Завтра не опаздывайте, – велел Дитмар. – Прошу явиться сюда к девяти часам еще до открытия. Позвоните мне на мобильный.
Катя поняла: что-то грядет. МУР на что-то нацелился.
Ей казалось, что картина… нет, часть картины, одна из версий уже вырисовывается…
Но она ошиблась.
Все еще лишь больше запуталось.
Глава 26
Дело техники
В этот день участковый Владимир Миронов ездил в Москву в управление спецтехнического обеспечения при ГУВД. Там на складе по рапорту, подписанному своим непосредственным начальством, он получил несколько мини-камер слежения.
– Аккуратнее, – напутствовал его сотрудник управления. – Техника новая, очень дорогая. Если что – ни зарплаты вашей, ни пенсии, лейтенант, не хватит, чтобы расплатиться. Специалист наш нужен для установки и монтирования системы наблюдения?
– Нет, я все сделаю сам, – участковый забрал камеры и прямо из управления на машине – своем стареньком раздолбанном «Форде-Фокусе» отправился на другой конец Москвы на радиорынок за дополнительными деталями.
Он вернулся в Красногорский УВД в четыре часа, прошел в кабинет рядом с дежурной частью, где сидели участковые, и сразу же открыл свой ноутбук.
После того, как он узнал от Кати об убийстве в музее, он проверял взломанный им блог Тригорского-младшего – Ангела Майка чуть ли не ежечасно. Однако новых записей в блоге Ангела не появилось. Зато на телефон пришло сообщение от Кати.
Как успехи по делу кошек? Разговаривала с его отцом. При сборе улик будьте крайне осторожны и с сыном, и особенно с отцом. Готов извалять вас в грязи, опорочить. Вова, пожалуйста, не наломайте дров.
Участковый Миронов сбросил короткий ответ: новостей пока нет.
Эти из Главка… вышестоящее звено… они вечно приезжают, чтобы учить. Но капитан Петровская не такая. Участковый Миронов подумал о Кате секунды две, даже вздохнул: красивая девушка, заботливая и, кажется, не дура, с мозгами все в порядке.
Однако мысли его тут же переключились на дело, что он затеял и ради которого с утра мотался в управление спецтехники.
Он проглядел заранее составленный им список гостиниц для передержки домашних собак и кошек и приютов для бездомных животных, расположенных в Красногорске, соседнем районе и в Москве – в районе МКАД, в Митино и на Волоколамском шоссе.
В Красногорске остался всего один приют для животных, второй – тот, что сгорел в апреле, прекратил свое существование. В районе МКАД тоже находился один приют. В Митино имелась зоогостиница и приют при ветклинике для бродячих животных, которых подвергали стерилизации.
На Волоколамском шоссе располагались два зооотеля, однако удаленность их была велика – один у железнодорожных путей в районе Трикотажной, второй вообще чуть ли не в Тушино.
Лейтенант Миронов распаковал коробку с мини-камерами и начал внимательно читать технические характеристики – особо его интересовали дальность приема сигнала, мощность устройства и система контроля.
Всего камер было шесть, и устанавливать их полагалось по две на объект, чтобы получить панораму здания и подходов к нему.
Район Волоколамки пришлось сразу исключить. Лейтенант Миронов выбрал Красногорский приют, приют для животных у МКАД и приют при ветклинике в Митино, так как он располагался намного ближе, чем зооотель в районе Пенягинского кладбища.
Если бы камер было больше, он непременно выбрал бы для наблюдения и дом, в котором проживал Ангел Майк. Но камер – всего шесть. И домашним «колпаком» приходилось жертвовать. Для следствия и суда нужно «взятие с поличным» на месте преступления, а домашние «походы» – пришел, ушел, для суда и следствия – пустой звук.
Участковый Миронов думал о том, что произошло в «Приюте любви» и там, в музее, где работал Ангел Майк.
Он уже не сомневался ни в чем. То, чего он ждал от Ангела Майка – убийство, – уже свершилось.
Если это такой ритуал… если это тот самый, начатый еще тогда, в детстве, кровавый ритуал… убийство кошки или собаки… сначала одной, потом двух… затем многих… В апреле в приюте для бродячих собак сгорели все псы. В «Приюте любви» от яда погибли все кошки.
А теперь произошло убийство.
Если это такой ритуал, то следующим звеном в нем станет снова массовое жертвоприношение животных.
Участковый Миронов забрал свой ноутбук, камеры, детали, купленные на радиорынке, и отправился по выбранным адресам.
Начал с Красногорского приюта. Он представлялся официально: здешний участковый, слышали, что весной тут в округе сгорел приют для собак? Так вот мы принимаем меры для недопущения подобных инцидентов в будущем. Мы установим здесь круглосуточное наблюдение с помощью вот этих камер… Я установлю, все сделаю сам и совершенно бесплатно. Нужно лишь ваше согласие – как работников… а кто тут у вас владелец или главный?
В Красногорском приюте, напуганные слухами, на установку камер согласились молниеносно. В Митинской ветклинике с приютом – тоже согласились сразу, потому что поняли – это хоть какая-то, но защита.
А вот в приюте у МКАД его просто обложила матом и послала куда подальше злющая сумасшедшая хозяйка. Собаки в вольерах заходились бешеным лаем, кошки мяукали в клетках. Но участковый Миронов отступать не собирался. Когда хозяйка скрылась за дверью бытовки, он быстро установил мини-камеры. Дальность приема сигнала позволяла взять этот приют под «колпак», и Миронов сделал то, что он считал нужным.
Что, возможно, поможет изобличить его…
Поймать новоявленного красногорского маньяка.
Поймать Ангела…
Дружка детства.
Объехав все адреса, установив и отрегулировав камеры, участковый Миронов отправился в опорный пункт – тот самый, где разыскала его Катя, и до поздней ночи возился с налаживанием системы слежения, подключая камеры и выводя их на свой комп.
В два часа ночи он снова объехал все адреса, проверяя установку уже на месте.
Вернулся в опорный пункт, заварил себе растворимого кофе и включил сигнальный зуммер.
В опорном пункте как в центральном штабе слежения он намеревался ночевать все последующие сутки.
В углу у стены стояла раскладушка. В шкафу – свернутое одеяло и подушка. Но участковый Миронов, вливший в себя чашку черного кофе, от усталости, от волнений заснул прямо за своим рабочим столом у компьютера.
В эту ночь… утро сигнальный зуммер молчал. Но самодельная система слежения работала идеально.
Глава 27
Струна для виолончели
На следующее утро – в субботу Катя встала рано (придется, видно, вообще забыть про выходные) и вызвала такси.
Приказано явиться в музей до открытия, к девяти, что ж, она приедет еще раньше и понаблюдает за обстановкой.
Она попросила таксиста остановиться на углу Знаменки и Колымажного переулка. Отсюда хорошо просматривались служебный вход для сотрудников музея и «выход», возле которого дежурил на своем посту лейтенант Тимофей Дитмар.
Субботнее ясное утро в тихих московских переулках. Шум машин на Волхонке почти не слышен, солнечные блики играют на стеклах окон. Пахнет молодым тополем и асфальтом.
Водитель такси наблюдал за ней в зеркало заднего вида и поглядывал на счетчик.
В 8.40 к музею начали подтягиваться сотрудники. Охранники открыли служебный вход. Среди тех, кто входил в музей, Катя не видела знакомых лиц. Но вот со стороны Знаменки появилась Арина Павловна Шумякова – ранняя пташка. В плаще бежевого цвета, с увесистой хозяйственной сумкой – тоже бежевой в клетку. Она вошла в музей через служебный вход.
И почти сразу Катя увидела еще одно знакомое лицо – высокий мужчина в джинсах, в ветровке цвета хаки и тоже с увесистой кожаной сумкой на плече – Олег Гайкин.
Он медленно брел со стороны метро «Кропоткинская». И тут на сонную Знаменку буквально ворвался автомобиль «Пежо» серебристого цвета, визжа тормозами, он обогнул Катино такси, приткнулся у тротуара, и из него выскочила менеджер музея Кристина Ольхова.
Одетая, как всегда, в строгий брючный костюм и в туфли на высоком каблуке.
– Олег!
Она окликнула его, и он сразу остановился. Тогда, не заботясь о том, чтобы закрыть машину, Кристина, спотыкаясь на каблуках по неровному асфальту, бросилась к нему.
– Олег!
Когда хорошо одетая обеспеченная женщина тридцати с лишним лет вот так голосит на тихой московской улочке ранним утром, а потом вешается на шею молодому красивому мужчине, обнимая его словно после долгой разлуки, хотя виделись только вчера, и осыпает его лицо поцелуями… вот так… вывод лишь один…
Но Катя не торопилась с выводами.
Она отлипла от окна такси, к которому буквально приклеилась, наблюдая эту любовную сцену.
Вчера они разругались.
То есть Кристина устроила ему сцену из-за этого стула наслаждений из храма.
И ночью они не были вместе.
Но вот наступило утро, и Кристина налетела на профессора, как смерч, как ураган, у самых дверей музея.
Они все никак не могли перестать целоваться.
Потом Олег Гайкин обнял Кристину за плечи. Пискнул пульт, закрывающий двери автомобиля «Пежо», и они вместе вошли в музей через служебный вход.
И тут снова раздался визг тормозов.
Со стороны Колымажного переулка, со стороны Знаменки и метро «Кропоткинская» показались два черных джипа и две полицейских машины с мигалками.
Катя посмотрела на часы: без пяти девять. Прибыл генерал Елистратов с муровцами. Она наблюдала, как сотрудники МУРа входят в здание, беря под контроль служебные вход и выход. Ну и, конечно, главный вход.
Там возле ионического портика дожидается ее Анфиса.
Но нет. Анфисе наскучило ждать. Вот она собственной персоной направляется к «выходу» – тоже с увесистой сумкой, где камеры и все необходимое для работы фотографа.
– Анфиса, я тут, – Катя расплатилась с водителем и вышла из такси.
Сотрудник МУРа, оставленный дежурить на улице у джипов, посмотрел им вслед и сразу достал из кармана мобильный телефон.
– А я тебя там ждала, на нашем месте во дворике, – сказала удивленная Анфиса.
– Я приехала раньше, хотела понаблюдать, как они являются на работу. Но тех, ради которых я приехала рано, я не увидела.
– Ради кого ты приехала рано? – спросила Анфиса. – Ради охранника и его сынка?
Катя кивнула. Да, Тригорских – отца и сына, она не увидела. Значит, они сегодня оба выходные.
Анфиса толкнула ее локтем и кивнула: в вестибюле у поворота к служебному коридору Николай Тригорский в своем черном костюме начальника службы безопасности, при галстуке, с рацией, разговаривал с генералом Елистратовым.
– Я даже не заметила, как он вошел в музей, – сказала Катя. – Наверное, с главного входа.
– Тут же целый комплекс зданий, – Анфиса неопределенно повела рукой. – Весь квартал их, музейный. Он мог войти через здание личных коллекций. Здания сообщаются переходами. Нижнее царство – это лабиринт.
Закончив беседовать с Тригорским, Елистратов кивнул Кате и Анфисе – есть разговор и для вас, «фотографы».
– Неплохо поработали вчера, хвалю, – сказал он, поздоровавшись. – Собственно из-за ваших сведений мы снова тут.
– Из-за сведений какого рода? – спросила Катя.
– Сейчас узнаете, идемте вместе со мной к куратору Вавич, она уже у себя в кабинете.
Катя отметила – то, как в музей на работу приехала Виктория Феофилактовна, она тоже не уследила.
Истинно, истинно, в Нижнем царстве много ходов-переходов.
Они снова очутились в лабиринте коридоров, поднялись по служебной лестнице (какой по счету?).
– Я вчера навел справки, – понижая голос, сказал Елистратов. – Так вот, небывалое дело. Не просто редкое, а небывалое форменным образом. С чем раньше мы сталкивались? С кражами из музеев. Но тут нет никакой кражи. Тут все наоборот – музей получает в дар крупные материальные ценности, произведения древнего искусства, коллекцию эту самую…
– Проклятую, – подсказала генералу Анфиса.
– Совершенно верно. И есть люди там… – Елизаров указал пальцем наверх, – немало людей весьма влиятельных, которые ни в коей мере не желают этого допустить – вот этого самого щедрого подарка музею. Огласки, публичности этого подарка.
– Я так поняла, что все дело в этом человеке по прозвищу Узбек, – сказала Катя. – Пишут, что он крестный отец восточной мафии. То есть, был. Ведь его убили. Его нет, он в могиле. Почему его подарок не может стать частью собрания музея?
– Да потому что там, наверху, все хорошо понимают, в отличие от вас, капитан, – Елистратов снисходительно глянул на удивленную Катю, – что такие люди, как Ибрагимбек Узбек, не могут рассчитывать даже после смерти на официальное признание. Власть никогда этого не допустит. Такие люди не должны получать официальный статус. В том числе и статус благотворителя, благодетеля. В девяностых годах криминал активно лез во власть, старался пробиться как можно выше. После стольких лет борьбы с этим злом, после стольких чисток разве можно допустить, чтобы они снова подняли голову, получили некий знак – мол, один путь официального признания, несмотря на все ваши преступления и кровь, для вас открыт – благотворительность и все, что с ней связано. Ведь когда эта коллекция войдет в состав экспозиции, на ее открытие министр культуры должен приехать в музей, а может, кто и повыше. Разве это не станет знаком им? Вот такого развития событий там, наверху, умные люди и не хотят допустить. Даже намека на такую ситуацию, даже тени намека. Никаких поощрений быть не должно.
– Между прочим, дело об убийстве Узбека в вашей юрисдикции, и оно так до сих пор и не раскрыто, – невинным тоном заметила Катя.
Елистратов метнул взгляд в ее сторону.
– Мы работаем над раскрытием.
– Конечно, я в этом не сомневаюсь, – Катя доверчиво… слишком даже доверчиво, закивала. – Но я так поняла, что музей уже получил «Проклятую коллекцию» в дар, оформил все документы и хочет коллекцию выставлять. И вовсе не собирается сдавать свои позиции.
– А вот насчет прояснения позиций мы сейчас с куратором и побеседуем, – Елистратов постучал в дубовую дверь уже знакомого Кати кабинета окнами на Знаменку.
– Входите, доброе утро, – раздался голос Виктории Феофилактовны.
В своем неизменном костюме «шанель», с идеальной укладкой, нарумяненная и бесстрастная, как бронзовый Будда, она восседала за своим рабочим столом.
– Виктория Феофилактовна, я пришел прояснить позицию музея по интересующему меня вопросу, – объявил Елистратов.
– С утра и такая делегация ко мне, – Виктория Феофилактовна повела рукой. – Что ж, присаживайтесь. Все, все присаживайтесь, прошу вас.
Катя, Анфиса, Елистратов и… вездесущий старший лейтенант Тимофей Дитмар, взявшийся неизвестно откуда и буквально ввинтившийся в дверь кабинета, сели на павловский диван и кресла карельской березы.
– Разговор при свидетелях. Девушки, как вам у нас работается? – спросила Виктория Феофилактовна.
– Хорошо, спасибо, – ответила Анфиса. – Мы фотографируем.
– Я навел справки, – снова повторил Елистартов. – Вы были совершенно правы, Виктория Феофилактовна. Больше вам скажу, я понял, что в этот раз интересы музея столкнулись с интересами тех, кто ни в коем случае не хочет допустить, чтобы коллекция Саддыкова вошла в собрание, была выставлена и фамилия отца преступного мира зазвучала в прессе и осталась в истории наряду с именами крупнейших отечественных меценатов.
– Я не теряла надежды, что вы поймете, – Виктория Феофилактовна усмехнулась.
– Юдину с проверкой Счетной палаты прислали к вам для того, чтобы она нашла любые нарушения, какие только возможно использовать в качестве рычага давления на музей, если бы столкновение интересов заходило все глубже. И если бы вы настаивали на своей позиции. Так вот, я хочу спросить, Юдина что-то нашла, да?
– Я не знаю.
– А если хорошо подумать, Виктория Феофилактовна?
– Я не знаю. Вы что, хотите сказать, будто мы тут в музее объединили свои усилия и отправили государственного аудитора на тот свет?
– Я хочу вас спросить, зачем в тот самый день вы вызвали сюда в музей человека Узбека Юсуфа Ниязова?
Виктория Феофилактовна дотронулась до жемчужной броши на своем жакете.
– Он душеприказчик Саддыкова, он занимался оформлением всех документов по дарственной. У него документы на передачу коллекции в дар. Все эти бумаги необходимо было предъявить в ходе проверки.
– Вы сказали ему, что Юдина ищет компромат, с целью не допустить того, чтобы коллекция вошла в фонды?
– Он умный молодой человек, этот Юсуф. Знаете, на Востоке люди много не говорят.
– Он встречался с Юдиной?
– Я не знаю. Я сказала, что в музее – аудитор Счетной палаты, который хочет видеть всю документацию на коллекцию. Я сказала, что мы выделили проверяющим помещения для работы.
– Юдина хотела видеть всю документацию, в том числе и ту часть документов, которая на руках у душеприказчика, у Ниязова. Она ждала его в музее? Поэтому она задержалась допоздна?
– Я понятия не имею, почему она задержалась в музее допоздна.
– Когда нашли тело Юдиной, Юсуф Ниязов был в музее. Он прятался в здании. Почему вы не сказали мне сразу, что человек Узбека находится в музее?
– Я думала, он уехал. Давно уехал. И потом, вы меня о Юсуфе не спрашивали.
– Ладно. Будьте добры, позвоните ему сейчас.
– Зачем?
– У вас ведь есть его сотовый номер, позвоните ему и попросите как можно скорее приехать в музей.
Виктория Феофлиактовна протянула руку к ящику стола и достала пухлый блокнот.
– Мне с пульта сейчас перед вашим приходом звонила охрана. В музее снова много полиции, – сказала она. – Не забывайте, где вы находитесь. Прикажите своим сотрудникам быть предельно аккуратными.
Она не открыла блокнот, достала мобильный и набрала номер в одно касание.
– Юсуф, здравствуйте, это я. Прошу вас, приезжайте немедленно. Да, спасибо. И, пожалуйста, снова захватите все наши бумаги.
– Вчера мы проверили несколько адресов, где Юсуф Ниязов мог появиться, – везде его и след простыл, – сказал Елистратов. – Уедет к себе в Узбекистан, оттуда махнет куда угодно – в Турцию, в Эмираты, в Египет, Ливан.
– Он сказал, что будет у меня через полчаса, – ответила Виктория Феофилактовна. – Юсуф – человек слова.
– Что ж, мы все вместе его подождем.
Катя сидела на павловском диване. Диван – жесткий и неудобный. Ситуация начинала действовать ей на нервы. Елистратов расположился в кресле, скрестив на груди руки. Виктория Феофилактовна за своим столом что-то сосредоточенно писала. Старший лейтенант Дитмар с головой ушел в свой мобильный, что-то там выискивал.
И только пылкая Анфиса…
Она встала. По ее лицу можно понять, – как она несчастна в роли соглядатая и негласного агента МУРа.
– Я пойду, мне надо работать, фотографировать. И вообще, сил нет все это выносить. Какого черта мы ломаем тут комедию…
В этот момент за дверью раздался шум, топот, мужские голоса.
И в двери буквально ввалились двое оперативников и зажатый между ними невысокий изящный брюнет в отличном дорогом черном костюме и черной рубашке.
– Боже мой, Юсуф, что происходит? – воскликнула Виктория Феофилактовна.
– Виктория-ханум…
Один из оперативников заломил ему руку в болевом приеме, потому что ему померещилось, что Юсуф пытается достать пистолет.
Но никакого пистолета не было и в помине. Оперативники обыскали его быстро и профессионально.
Ключи от машины, очки от солнца, бумажник, мобильный телефон и маленький прозрачный пакетик – вот все, что обнаружилось в карманах пиджака и брюк Юсуфа Ниязова.
Пакетик взял Елистратов, внимательно рассмотрел. Катя подумала, что там наркотики. Но в пакетике – никакого порошка – что-то блестящее, свернутое в спираль.
– Что это? – спросила она.
– Струна для виолончели.
Глава 28
Сирена
– Струна для виолончели, – повторил Елистратов, извлекая серебристую спираль струны из пакета, – а по сути классическая удавка. В умелых, опытных руках… А, гражданин Ниязов?
Юсуф молча оглядел собравшихся в кабинете. Взгляд его скользнул по Кате.
– Во многих местах, где вы побывали, люди умирали не своей смертью, – продолжал Елистратов. – И тут тоже, надо же какое совпадение – вы только появились в музее, и вдруг убийство.
– Но Юдина не была задушена, ей разбили голову чем-то, – сказала Виктория Феофилактовна. – При чем тут какая-то струна для виолончели. Юсуф, бога ради, не молчите, говорите хоть что-нибудь.
– Я так понимаю, Виктория-ханум, что меня в чем-то обвиняют, – Юсуф вежливо обратился именно к ней. – Но в такой ситуации без адвоката я разговаривать не стану. Позвольте мне позвонить моему адвокату.
– Это ваше право. И это право у нас выучили, – хмыкнул Елистратов. Он все еще разглядывал струну для виолончели. Да и внимание всех остальных – Анфисы, Дитмара, оперативников, было занято именно струной. – Адвокат часом не из Ташкента должен прилететь?
– Нет, позвольте мне позвонить адвокату, – Юсуф протянул руку к своему айфону, который забрали у него при обыске вместе со струной и ключами от машины.
– Звоните, – Елистратов растянул струну и попробовал ее на крепость. – Классическая удавка. Оружие, и еще какое… А с точки зрения закона не придерешься, потому что…
В этот момент где-то в глубине здания музея завыла тревожная сирена.
Она сработала в тот момент, когда пальцы Юсуфа коснулись дисплея мобильного телефона. Он быстро сделал сброс и набрал какой-то код.
К вою сирены присоединились еще какие-то глухие звуки. Лишь потом уже Катя поняла, что это с лязгом опустились стальные автоматические ролл-ставни на окнах в комнатах запасников музея, где хранились ценные экспонаты.
Оглушительно завыла еще одна сирена. В кабинете Виктории Феофилактовны разразились звонками сразу несколько телефонов – в том числе и ее мобильный.
– Алло, что случилось?!
– В системе охраны сбой, двери спецхрана заблокированы, мы не можем их закрыть! Входная дверь автоматически закрылась, потому что двери спецхрана заблокированы. Мы не можем отсюда выйти, а охранник, который снаружи, не может их открыть, код доступа тоже блокирован!
– Сработала сигнализация во всех залах экспозиции!
– Масштабный сбой во всей системе безопасности, мы срочно начали эвакуацию посетителей!
Катя видела, как пальцы Юсуфа замерли на дисплее мобильного телефона.
В кабинет вбежала менеджер Кристина:
– Виктория Феофилактовна, красный по уровню тревоги, это ограбление?! А может, террористы?!
Генерал Елистратов повернулся к Юсуфу. Тот снова коснулся дисплея, и тревожная сирена в здании смолкла.
Наступила тишина.
– Двери спецхрана разблокируюся через десять секунд, команда ушла на ваш пульт, – сказал Юсуф.
– Это что еще за финты? – грозно спросил генерал Елистратов. – Хочешь сказать, что это ты все устроил? Вот сейчас?!
На столе снова зазвонил телефон, Виктория Феофилактовна включила громкую связь.
– Ситуация в норме, мы контролируем спецхран, – послышался растерянный голос охранника. – Какой-то глюк… сбой, мы не можем понять, в чем причина масштабного отключения. Все снова работает.
Юсуф положил телефон на стол.
– Вот что было бы сделано, – сказал он тихо, – если бы я явился в музей с целью ограбить и убить. Но я пришел сюда исполнить посмертную волю человека, которому служил. Уважаемый Ибрагимбек желал, чтобы коллекция принадлежала этому музею вечно и чтобы этот музей процветал и помнил его. И я исполняю его волю. Я защищаю музей, потому что дар моего хозяина теперь в этих стенах, и он останется тут навсегда.
– Заберите телефон, – скомандовал Елистратов лейтенанту Дитмару. – Струну тоже… все на экспертизу… потом. Слушайте, Юсуф, я вам не верю.
– Мне повторить? – спросил Юсуф.
– Нет, дорогой мой, пожалуйста, не надо, – воскликнула Виктория Феофилактовна. – Этот сбой в компьютерах на пульте, там что-нибудь сломается, мы потом год не наладим, там очень дорогое оборудование. А вы его в один момент взломали… Юсуф, мальчик мой, я вам верю… Ради вашего уважаемого хозяина, царствие ему небесное, ради коллекции… пожалуйста, не надо.
Юсуф поклонился Виктории Феофилактовне.
Катя наблюдала за ним с величайшим интересом.
– Я не убивал ее, – сказал Юсуф. – Она была такая красавица… Она не стала бы мешать тому, что коллекцию выставили бы тут у вас. Она мне сама об этом сказала. Потом…
– Ага, значит, вы с Дарьей Юдиной в музее виделись? Разговаривали? – спросил лейтенант Дитмар.
– Мы разговаривали… И я найду и убью того, кто убил ее.
– Когда нашли труп Юдиной, вы прятались в музее, – сказал Елистратов. – Если вы невиновны, почему прятались?
– Не от вас я прятался. Хотя да, можно сказать и так. Потом уже от вас. Чтобы не было лишних вопросов.
– На записи камер вас видно, и вы недалеко от места, где убили Юдину, – сказал Елистратов. – Как вы это объясните? Вы шли к ней?
– Нет. То есть, сначала да, я принес ей документы, и мы с ней поговорили. Она сказала, что не станет препятствовать.
– Но Юдина явилась в музей с проверкой именно с целью воспрепятствовать тому, чтобы коллекция стала нашей, – воскликнула Виктория Феофилактовна. – Юсуф, дорогой мой, она хотела, чтобы мы лишились коллекции.
– Она уже этого не хотела. Я ее убедил. У красивых женщин доброе, нежное сердце, Виктория-ханум.
Катя слушала Юсуфа с напряженным вниманием. Что-то тут есть во всем этом… он многое недоговаривает… хотя голос его выдает, когда он говорит о Юдиной. Голос и взгляд… во взгляде его восточных глаз – темный огонь, нежность, боль…
Катя ничего не понимала – Юдина и этот киллер… этот мафиози… правая рука Узбека… Способный в один момент взломать сложнейшую систему охраны крупнейшего музея, способный удавить человека струной для виолончели так же легко, как…
Темный огонь полыхает в его глазах… нежность, боль… ярость.
Нежность…
Боль потери…
Ярость…
– Извините, вы сказали, что вы не от полиции в музее прятались, – сказала Катя. – А от кого же?
– От вора.
– От какого еще вора? – Елистратов повысил голос.
– От вора, и теперь я понимаю – от возможного убийцы этой прекрасной, драгоценной, как алмаз, женщины.
– Объясните, пожалуйста, – Катя обернулась к Вавич: – Виктория Феофилактовна попросите его объяснить.
– Юсуф, я прошу вас, объясните нам все. О каком воре идет речь?
– Вор в стенах музея, Виктория-ханум. Вор, запустивший руку в то, что ему не принадлежит. Я сразу понял, когда увидел ящики там, в хранилище.
– Но ящики постепенно распаковывают, мы работаем с предметами коллекции.
– Я отлично помню каждый ящик, как он был сформирован, запакован. Я делал это сам вместе с теми, кто мне помогал, у меня есть знаки, приметы. И эти приметы, знаки в нераспакованных ящиках сдвинуты, нарушены. Кто-то рылся в них.
– С коллекцией работает профессор Гайкин.
– Он куратор, он честный человек, он отвечает за коллекцию. Он – хранитель, – Юсуф покачал головой. – Мне одного взгляда на ящики хватило, чтобы понять, что там рылись в спешке. Если бы он хотел что-то украсть, он бы сделал это незаметно. А там все бросается в глаза – мне, который знает каждый ящик, каждый элемент упаковки. Там побывал вор, и я хотел его выследить и поймать.
– Где выследить? В хранилище? – спросила Катя.
– Да.
– И вы находились там в тот вечер, то есть, в ночь репетиции?
– Да.
– Мы приходили туда, но вас не видели. Там работал профессор. Один.
– Я вас видел там. Вас и вас тоже, – Юсуф указал на Кристину и Анфису. – В хранилище много мест, где можно спрятаться.
Катя вспомнила – тот взгляд в спину, точно кинжал… Ей же померещилось там тогда, что кто-то наблюдает за ними…
– Хранилище закрывается замком с магнитной картой, – сказала Кристина. – Интересно, как же вы выбрались оттуда? Олег… то есть, Олег Олегович всегда закрывает зал, когда выходит даже на минуту. У него карта и код.
Юсуф усмехнулся и покосился на свой телефон.
Катя подумала – тому, кто только сейчас на их глазах в присутствии полиции, МУРа взломал всю систему музейной охраны, что там какая-то дверь с жалкой магнитной картой.
– И кого же, интересно, вы подозреваете в воровстве? – спросила Кристина. – Вас самого в убийстве Юдиной подозревают!
– Я узнаю, – Юсуф выпрямился. – Очень скоро я все узнаю.
– Вы сейчас поедете с нами в управление, на Петровку, – оборвал его Елистратов. – Для вас все только начинается – в том числе и тесты для сверки ДНК. Не думаю, что у вас в будущем появится время для собственного расследования.
– Успевает тот, кто не торопится, – ответил Юсуф, – Виктория-ханум, берегите коллекцию. И не волнуйтесь, я очень скоро вернусь, чтобы ее защитить.
Глава 29
Версии
– А правда, можно струной удавить человека? – боязливо спросила Анфиса, когда оперативники повели Юсуфа, за ними проследовали Елистратов и Тимофей Дитмар.
– Можно, она же стальная. И ты сама убедилась, какой он, этот Юсуф, – ответила Катя.
Они вышли к парадной лестнице и начали спускаться на первый этаж. Хаос в музее, вызванный сработанной сигнализацией, потихоньку сходил на нет. Посетителям разрешили вернуться в залы. Но в вестибюле у входных дверей – все еще много охранников. Да и полиция еще не уехала.
– Но в музее ведь никого не задушили, – Анфиса остановилась в пролете лестницы. – Ты поверила его словам про вора в музее?
– Не знаю, Анфиса. Одно точно – он видел нас и Кристину в тот вечер в хранилище, когда ты фотографировала эту чертову куклу… мумию человека-кошки. Я тогда еще почувствовала, что за нами кто-то следит. Выходит, это он прятался в зале.
– А его словам, что он Юдину не убивал, ты поверила? – Анфиса о чем-то напряженно размышляла. – Я – нет. Кто, как не убийца, разгуливает с удавкой в кармане? И потом, помнишь, ты говорила, когда мы коридор осматривали – зачем, мол, убийце заранее изучать и выбирать это место, если он не мог знать, что именно Юдина приедет в музей с проверкой? Так вот в случае с Юсуфом это как раз можно объяснить логично. Он выбрал это место для того, чтобы прикончить там музейного вора, когда поймет, кто это. Юдина оказалась тем вором, вот он ее и убил. Понимаешь, если у нее задание было не допустить ни в коем случае, чтобы коллекцию этого мафиози выставили в музее, но она никаких зацепок для этого в их документах не смогла найти, она решила просто взять что-то – артефакт, вещь. А потом к этому сама и придраться – мол, у вас тут некомплект, ценности похищены, надо все снова проверять, расследовать.
– Ты слышала, как он о Юдиной говорил? С неподдельным восхищением, – сказала Катя. – И еще в его словах сквозила печаль.
– Чего ему о ней печалиться?
– Пока не знаю. К тому же он так и не сказал, что, возможно, украли из тех ящиков. Хотя хвалился, что сам все упаковывал и даже метки какие-то оставил… знаки…
Катя умолкла.
Знаки…
– Анфис, все это слишком сложно, то, что ты говоришь. Однако не лишено смысла, – она подошла к мраморным перилам лестницы. – Нашего красавца профессора Юсуф не подозревает в краже. Юдину он… не знаю, мне кажется, тоже не подозревал, или так искусно притворяется сейчас. Согласно данным экспертизы, у Юдиной незадолго перед смертью был секс.
– Она же музей не покидала, тут находилась, с кем же она могла переспать на скорую руку? Бред какой-то!
– Если охранник Тригорский не лжет и Юдина с профессором Гайкиным действительно раньше встречались, учитывая, что Кристина вне себя от ревности, то… скорее всего секс у Юдиной был именно с профессором. Значит, она заходила в хранилище, значит, это из-за профессора она тут допоздна задержалась. Тригорский в этом уверен, кстати. Вывод – она могла что-то украсть из ящиков.
– И Юсуф вычислил ее как вора и прикончил. Знаешь, когда на Востоке люди говорят «нет» – это означает «да», и наоборот. У них никогда не поймешь, там умеют свои чувства скрывать.
– Юсуф своих чувств не скрывал. Ну, а если вор кто-то другой?
– Кто?
Катя смотрела на экскурсантов, направлявшихся в Египетский зал.
Знаки…
Когда появляется «Проклятая коллекция», появляются и знаки…
Внезапно Катю ожгло, как огнем.
Через вестибюль шла высокая женщина с фигурой двадцатилетней девушки и увядшим накрашенным лицом, в рыжем парике, в модном и чересчур коротком платье.
– Василиса Одоевцева, – сказала Катя, – и на ней сейчас тот самый парик, как и там, в «Приюте любви»… рыжий… а вчера она носила черный…
Рыжий парик…
Знак…
– При чем тут ее парик? – спросила Анфиса. Она следила за Василисой – та, кажется, направилась в музейный туалет.
– Она ведь видела меня там, в Красногорске, в гостинице для кошек. Понимаешь, она видела меня, разговаривала со мной. И знает, что я служу в полиции. Тригорский-старший видел меня несколько минут всего и сразу узнал. А она общалась там со мной гораздо дольше. Вряд ли у нее плохая память, Анфиса. Ох, черт, только сейчас до меня дошло… Она ведь узнала меня сразу в тот вечер, когда мы пришли в Египетский зал и стали ее фотографировать. Но она и виду не подала ни тогда, ни потом, что ей известно, кто я.
– Может, все-таки не узнала?
– Узнала. Она меня узнала. И больше того – я уверена, это она сказала Тригорскому, что я из полиции. Они ведь в отношениях вроде как состоят. Он сказал, что на мониторе меня увидел. А я думаю, это она ему сообщила. К чему такая скрытность, а?
– Думаешь, раз она притворилась, что не узнает, раз в прошлом ее судили, то она вором может оказаться? И убийцей? Убийцей тоже? Юдина могла ее на краже застукать, вот она ее и прикончила.
– Тебе не надо в туалет зайти? – спросила Катя.
– Надо, – сказала Анфиса. – А если она там в курилке зависла, у меня… подожди-ка… постой, – рука Анфисы скользнула в бездонную сумку, пошарила там на дне. – У меня сигареты есть.
– Ты же не куришь.
– Иногда балуюсь. Если она не на толчке сидит, а в курилке кайфует, закурим. Тебе же надо с этой модельной шваброй контакт установить. За сигаретой это легче.
Анфиса как в воду глядела – Василиса Одоевцева стояла в просторной курилке возле женского туалета. В воздухе плавал сизый сигаретный дым. Стены украшали плакаты: «Курение убивает!» Кроме Василисы, в курилке, на счастье, больше никого.
– Здравствуйте, – поздоровались Катя и Анфиса.
Анфиса достала из сумки пачку сигарет и зажигалку. Ловко прикурила сигарету, поднесла зажигалку Кате. Та изящно взяла сигарету, но старалась держать ее подальше, чтобы вонючий дым… этот чертов вонючий дым…
– Что произошло? Так завыло вдруг – уууууууу! Сигнализация включилась? Музей ограбить хотели, да? – Анфиса пускала дым колечками и сыпала вопросами.
– Ума не приложу. – У нас всю неделю какие-то неполадки. То свет постоянно гас, проводка барахлила, теперь это. Старое здание, что вы хотите, сто лет без капремонта. Мы только с Аринушкой начали посетителей из зала выводить, как все прекратилось, заработало снова.
Катя пыталась определить, узнала ли ее Василиса еще тогда, в первый раз. Вида не подает. И по лицу, умело и вместе с тем густо накрашенному, не определить. Рыжий парик как пламя вокруг ее головы.
Нет, вот так в кошки-мышки с ней долго придется играть, а времени нет. Надо собрать в кулак всю свою наглость и объявить ей прямо в лицо вот сейчас…
– У вас цвет волос сегодня тот же самый, что и тогда там, в «Приюте любви», – выпалила Катя. – Рыжий вам к лицу.
Василиса прищурилась и затянулась сигаретой.
– Вы меня разве не узнали? – спросила Катя. – Мы же встречались с вами в зоогостинице. Я вместе с участковым допрашивала вашу подругу Суркову.
– У меня память на лица прекрасная. И на голоса тоже, – Василиса курила. – Но если люди делают вид, что со мной не знакомы, я готова играть по их правилам.
– Мне кажется, вы просто полицию не любите и милицию раньше не очень жаловали.
– Да за что вас любить?
– Правильно, согласна, сначала предъявляем обвинение по статье «Спекуляция», шьем дело, в суд отправляем, хлопочем о судимости. А потом говорим – извините, теперь такой статьи в кодексе нет.
– Дело прошлое, – Василиса махнула рукой. – Я всегда тряпки любила. Когда из Варшавы приехала, столько всего привезла – восемь чемоданов барахла, надо же было куда-то деть, пока из моды совсем не вышло. Тетки вокруг меня роем вились – советские, жадные до импорта. А вы, вижу, справочки обо мне навели.
– Навела. Убийство ведь в музее.
– Но вы-то явились сюда еще до, – Василиса смотрела на Катю. – Ишь ты, репортеры, фотографы. Снимали меня часом не для нового уголовного дела? А как же это вы и у нас в Красногорске, и тут в музее?
– Да вот так, – ответила Катя. – Кошки и там, и тут. Там убитые, отравленные кем-то, а тут из них мумий понаделали. У меня к вам несколько вопросов. Самый главный: что вы лично думаете об этом убийстве?
– Ох, не знаю, сама голову сломала. Мы с Ариной и так и этак уже это обсуждали. Она ведь кто – убитая-то, она ревизор Счетной палаты. И прислана сюда для того, чтобы с места спихнуть старуху нашу Викторию.
– Нам сказали, что целью Юдиной было не допустить включения в фонды музея «Проклятой коллекции».
– Ну да, это тоже. Виктория-то наша Феофилактовна за коллекцию грудью стоит. Это ведь к славе ее как куратора – такое приобретение для музея. А ей на пенсию давно пора, на ее место охотников хоть отбавляй. Вон Кристинка наша спит и видит. Так что отсюда нитка в этом клубке тянется, тут и ищите, раз вы для этого присланы.
– Вы подозреваете в убийстве Викторию Феофилактовну? – спросила Анфиса и поперхнулась дымом.
– А кто еще мог желать смерти ревизору? – усмехнулась Василиса. – Я, что ли? На кой она мне со всей этой проверкой? Или Арине? Или…
– Николаю Тригорскому, да? – подсказала Катя.
Василиса покосилась на нее.
– Вот это уж вас совсем не касается. Хотя и ему на ревизоров тоже плевать, он не к деньгам приставлен, не к фондам государственным, а к кнопкам своим сигнальным и датчикам.
– Тригорский очень даже положительный мужчина, – решила ей подыграть Катя. – А вот сын у него…
– Пацан еще, – Василиса стряхнула пепел. – Ничего, Коля… то есть, отец, Тригорский, с ним отлично справляется.
– Это вы сказали Тригорскому, что я из полиции?
– Нет, ему я не говорила.
– А кому вы сказали?
– Только Арине.
– Шумяковой?
– Да, Аринушке. Я вас сразу узнала, как вы в нашем «Приюте» все осматривали с этим мальчиком в форме. Есть хоть какие-то подвижки? Найдете вы этого садиста-отравителя?
– Найдем, только, боюсь, «Приюту любви» это уже не поможет стать прежним.
– Я так Верке Сурковой и сказала: кошкиному дому нашему конец. И работа моя там накрылась. А ведь был заработок дополнительный. Я даже Арине предлагала, но ей мотаться из Москвы далеко. И потом, она за все эти годы чужое дерьмо убирать устала. Сама мне призналась.
– А что, она раньше уборщицей работала?
– Сиделкой при брате парализованном, сколько лет. Брат-то у нее солидный был, генерал. А потом несчастье случилось – сама мне рассказывала: взрыв на складе боеприпасов, и его там шарахнуло. Ноги-руки целы остались, а вот голову задело. И стал генерал, как овощ. Парализовало его всего. Столько лет при больном: подай, принеси, убери, покорми, помой. Сюда в музей она после похорон устроилась. Говорит – тут курорт. Сядешь на стул у двери и сиди целый день, ничего не делай, только за посетителями смотри. А можно вас тоже спросить?
– Да, конечно, – Катя кивнула и погасила бесполезную сигарету, швырнула ее в урну.
– Вы же вечером сюда явились, еще до убийства. Вы что же, подозревали… ну там, откуда вы… что в музее что-то подобное может произойти? Что кого-то убьют?
Катя подумала: столько любопытства сейчас в ее словах, столько неприкрытого и не очень доброго любопытства, и ответить ей нужно. Но как объяснишь, что все вышло совершенно случайно? Кто поверит в это? Только не Василиса Одоевцева.
Когда где-то появляется «Проклятая коллекция», начинают происходить события, которые возможны, но маловероятны… Или, наоборот, – маловероятны, однако возможны…
– Мы явились сюда из-за «Проклятой коллекции», – сказала она.
– Что же это, выходит, и у вас в органах люди суеверные?
– То есть?
– Слухи разные по музею ходили. Не к добру это приобретение. Знаете, вы можете мне не верить. Раз я судима когда-то была, понимаю, мне от вашей конторы веры нет. Но я… я как барометр, чувства у меня обостренные. Это еще когда я молодой на подиум выходила. Там ведь много зависти, недоброжелательства. Я все это чувствовала, пропускала через себя. И в кошкином доме нашем, в «Приюте» в то утро, я как только туда вошла – сразу это ощутила – чью-то лютую злобу… Так вот у нас в музее с некоторых пор то же самое. Стоишь порой на посту у дверей в Египетском зале, и мурашки по коже, холод по позвоночнику. Гнетущая атмосфера. Ненависть… Зло… Почти осязаемое зло вокруг нас.
Глава 30
Сюрпризы экспертизы
Генерал полиции Алексей Елистратов возвращался на Петровку, 38 в приподнятом настроении.
Утро в музее не разочаровало – в сети попалась крупная, ох, какая крупная рыба.
Юсуфа Ниязова привезли в МУР и вели напоказ всему управлению по знаменитому, знакомому по сотням детективных фильмов коридору МУРа с триумфом.
Правая рука покойного Узбека.
Человек, фамилия которого пестрит на страницах сразу пяти дел оперативной разработки. И все дела эти связаны с убийствами и похищениями людей с целью выкупа.
В общем и целом с теми делами, которыми и занимается в столице грозная неуловимая, закрытая, словно тайное общество, восточная мафия.
С чисто процессуальной точки зрения во всех тех случаях – что уж скрывать – нераскрытых висяках – Юсуф в смысле закона чист. Никаких доказательств.
Но вот сейчас улики для того, чтобы требовать его ареста у судьи, имеются.
Струна от виолончели… конечно, это не оружие, и судья эту улику, столь ясную любому оперативнику, во внимание не примет. Потому что в музее не удавили потерпевшую, а огрели чем-то по башке, вышибив ей мозги.
Но телефон! Если, конечно, действительно он вот так легко с блеском при помощи него вызвал глобальный сбой в музейной системе охраны и сигнализации. О, это улика, и серьезная. Там ведь внутри устройство какое-то должно скрываться в этом телефоне – типа блокиратора или лазера… В общем, экспертиза это установит.
И потом, на очереди экспертиза ДНК, что она покажет, интересно?
Может, что-то и выявит.
И вот тогда Юсуф окажется во внутреннем следственном изоляторе на Петровке, и с ним начнется настоящая работа.
Все, все, все из него вытрясут. И по этому убийству и по прошлым делам. И по тайнам, что покойный хозяин его Узбек унес с собой в могилу.
Генерал Елистратов давно уже не чувствовал себя так хорошо. Шествуя по коридору МУРа своей неподражаемой пингвиньей походкой, он принимал поздравления коллег. И размышлял над докладом, который вот сейчас, минут через двадцать, представит начальнику Главка и представителям министерства.
Тут у него зазвонил мобильный.
– Алексей Петрович, Ниязов требует адвоката.
– Это его право. Только пусть звонит с нашего телефона. Запись разговора мне на стол.
Он поднялся по лестнице мимо дежурного по розыску, направляясь к своему кабинету и просторной приемной с кожаными креслами и старой преданной секретаршей, мудрой, как оракул, и уродливой, как гоблин, к которой его не ревновала даже собственная жена.
– Алексей Петрович, вам все утро звонили из экспертного управления, – сказала она. – Я попросила их звонить вам на мобильный.
Елистратов кивнул – ладно, ладно, с этим потом, все эти экспертизы. Сейчас главное – Юсуф Ниязов. Его личный трофей в этом деле. План действия на следующие несколько часов прост – прочесть запись разговора Ниязова с адвокатом, доложить начальнику Главка о результатах, потом ехать в суд за ордером на арест и обыск по всем адресам Юсуфа. И потом долгий, долгий, долгий, очень долгий допрос во внутренней тюрьме.
Елистратов – человек аккуратный, тут же по мобильному перезвонил жене и предупредил, что вернется очень поздно и их запланированный на сегодня поход в театр Калягина на спектакль «Лица»… «Валечка, ты сходи с подругой, ладно?»
Жена никогда не устраивала ему сцен по поводу его работы. У них был счастливый брак.
И прекрасный сад на даче, который возделывали совместно во время отпуска и выходных. Генерал Елистратов глянул на фотографии на своем столе – они с женой и детьми в саду на даче.
Когда сегодня суд выдаст ордер на арест Юсуфа, работы, конечно, прибавится. Но подчиненные справятся и без него. В воскресенье он непременно хоть на полдня вырвется на дачу. Там в мае на клумбах полно тюльпанов и нарциссов. Скоро уже вовсю зацветет белая сирень…
Звонок мобильного. Опять, наверное, по Ниязову. Что, адвокат его уже на КПП? На вертолете, что ли, прилетел? Вот мафия!
– Алло, Елистратов слушает.
– Товарищ генерал, это майор Карпова из ЭКУ.
– А, приветствую вас, коллега.
– У нас данные по экспертизе ДНК.
– Уже? Я ведь только что отослал вам новые образцы, неужели вы так быстро провели исследование?
– Я не понимаю, какие новые образцы?
– Юсуф Ниязов, наш подозреваемый.
– А, нет, это не то. Это еще к нам в лабораторию не пришло. У меня новости по образцам дела Дарьи Юдиной. Ее данные исходные и представленные нам данные на анализ для сравнения с исходными.
– С ее ДНК? Потерпевшей?
– У нас есть совпадение, Алексей Петрович.
Словно посыпались костяшки домино и затем сложились одна к одной.
Елистратов вспомнил свой разговор с судмедэкспертом:
Следы спермы… отсутствие признаков изнасилования… Незадолго перед смертью она имела половой контакт. И акт был счастливым для дамочки…
Как такое могло случиться? Она же не покидала музей. Она приехала туда с финансовой проверкой.
Выходит, в музее кто-то и подсуетился.
– Совпадение с образцами Гайкина Олега Олеговича, – продиктовала эксперт на том конце.
– Это следы спермы? – уточнил Елистратов.
Костяшки домино смешались и снова сложились.
Капитан Петровская и ее напарница докладывали через лейтенанта Дитмара о том, что, возможно, Гайкин и Юдина прежде встречались вне стен музея. И вот – новая встреча, закончившаяся…
– Нет, это не следы спермы, – ответила эксперт Карпова. – По сперме как раз пока ничего. Это по тем стандартным образцам, которые вы прислали на исследование. Один из них полностью совпал. Они родственники.
– Кто?
– Потерпевшая Дарья Юдина и Олег Гайкин – родственники.
– Муж и жена?
– Нет, экспертиза ДНК выявляет лишь близкие кровные связи. Они кровные родственники. Судя по возрасту, она не может быть его матерью, а он ее отцом, значит, вывод – они родные брат и сестра.
Глава 31
Брат и сестра
Василиса Одоевцева вернулась на свое рабочее место в Египетский зал. Анфиса докурила сигарету.
– Как можно представить себе воплощенное зло? – спросила она и сама же ответила: – Никак. Что-то страшное, что не видишь, но чувствуешь, чему у тебя нет даже названия – кто это, что это и что оно сотворит. Можно не показывать вида и даже подшучивать – мол, все это чушь, сказки. Но внутри, в душе… Я лишь в одном месте, кроме того чертова коридора, где Юдину убили, испытала мандраж. Знаешь, что это за место?
– Догадываюсь, – ответила Катя. – Пойдем, глянем на «Проклятую коллекцию» снова.
И они двинулись лабиринтами Нижнего царства в хранилище. Вела Анфиса, она уже совершенно освоилась в Нижнем царстве. Но и Катя в этот раз лучше ориентировалась – вот тут научная библиотека и отдел рукописей – кто-то входит, кто-то выходит, двери открываются. Дальше отдел научной популяризации – здесь никого. Еще дальше – поворот коридора и двери хранилища.
Вспомнив разговор в кабинете Виктории Феофилактовны, Катя внимательно осмотрела двери. Ага, правильно, тут устройство для считывания магнитной карты. Встроенный электронный замок на старинных дверях.
Они постучали. И Катя потянула дверь на себя – открыто. Видимо, профессор на рабочем месте и не утруждает себя возней с замком.
Они вошли в зал. Спиной к двери возле открытых распакованных ящиков – Олег Гайкин и менеджер Кристина.
Не целуются, как там, на улице у входа, рассматривают ящик и о чем-то тихонько шепчутся.
Катя вспомнила, как Кристина в прошлый раз ворвалась сюда, точно мегера. Как была она зла и взвинчена.
А в этот раз…
– Привет, снова пришли фотографировать? – Кристина, как ни в чем не бывало, мило, вежливо улыбалась, блестя очками.
– Да, если можно, если только мы вам не помешаем, – ответила Катя.
И подумала: и она, и он теперь тоже в курсе, откуда мы и что тут делаем в музее. После того как Елистратов дал нам возможность присутствовать при задержании Юсуфа, это ясней ясного. Однако ее это, кажется, впечатлило. А вот профессора…
– Нет, вы нам не помешаете, – сказал Гайкин.
– Это даже лучше, что вы здесь. Так сказать, свидетели, – Кристина указала на ящики. – Вот мы с Олегом решили проверить… сверить все по каталогу еще раз, наличие всех лотов. Я, конечно, ни на минуту не поверила той ерунде, что болтал этот тип… Ну, насчет вора в музее и пропаже лотов. Но не проверить мы не можем. Юсуф Ниязов выступает от лица покойного дарителя. Раз он бросается такими обвинениями в адрес музея, что тут что-то своровали из их коллекции, мы немедленно все проверим.
– К счастью, это несложно сделать, – ответил Олег Гайкин. – Упаковано все так, что сразу можно посчитать наличие предметов в каждом ящике. Вот эти два мы уже просмотрели, все на месте. Крупные предметы, знаковые предметы, такие, как статуэтка богини Бастет, стул из храма, алебастровые ларцы для благовоний и совмещенная мумия уже в спецхране. Там же и коллекция золотых скарабеев, она опечатана и хранится в сейфе. Сейчас начнем проверять вот эти два ящика.
– А что в них? – спросила Катя.
– Мумии кошек с кладбища Телль-Баста, кладбища храма богини Бастет.
Кристина помогла Гайкину осторожно убрать упаковочный материал, уложенный сверху.
Внутри ящиков в секциях из деревянных распорок – запеленатые мумии, точно высохшие младенцы.
Катя внезапно почувствовало дурноту. Запах древних смол, истлевших погребальных бинтов.
Мертвые… Они тут тоже все мертвые, как и там, в «Приюте любви»…
Кристина сверялась с каталогом, а Гайкин осматривал мумии в ящике и считал.
– Здесь тоже все на месте, – сказал он.
И в этот момент в хранилище вошел старший лейтенант Тимофей Дитмар. По его лицу Катя сразу поняла – что-то случилось.
– Опять к нам полиция? Что мы сделали не так на этот раз? – спросила Кристина и сняла очки.
– Профессор, скажите, почему вы скрыли от нас тот факт, что она была вашей родной сестрой? – спросил Дитмар.
В хранилище воцарилась тишина. Никто ничего не понял. Анфиса опустила камеру, которой снимала. Катя… она посмотрела на взволнованное лицо Дитмара, на Кристину, на профессора Гайкина. Он достал из кармана пиджака свой ингалятор.
Хрррррррррррр – тот же самый неприятный звук. Спрей выдал струю ментола, Гайкин впился губами.
– Почему вы скрыли от следствия, что Дарья Юдина – ваша сестра? – повысил голос Дитмар.
– Я не скрыл… меня никто не спрашивал, – Гайкин судорожно дышал.
– Вас допрашивали вместе с остальными!
– Меня спрашивали, заходила ли она ко мне в тот вечер. Я сказал – нет, и это правда.
– Но она же ваша сестра. Вы – сын бывшего министра финансов, она тоже его дочь, Юдина – это ее фамилия по мужу!
Вот отчего показаний Гайкина не было в том файле, – подумала Катя. – Сынок высокопоставленного отца… члена правительства, Елистратов просто не хотел, чтобы эта информация просочилась, побоялся огласки…
– Она была твоей сестрой? – Кристина снова нацепила очки на нос и уставилась на Гайкина. – Олег! И ты не сказал мне об этом, когда я… да я же думала, что вы с ней… что вы с ней в прошлом были любовниками!
– Да, да, да, она моя сестра. И я не сказал об этом сразу… Это разве преступление? Я был в шоке, когда узнал, что она убита! Я испытал сильнейший шок, пойми ты это, наконец!
– Но я же спрашивала тебя раньше… она была в то время жива, и я подумала, когда увидела вас вместе…
– Я и тогда тоже испытал шок, когда увидел ее в музее. Мы не общаемся… то есть мы не общались с ней много лет. Очень давно мы разорвали все связи между нами. Я вообще хотел забыть, что у меня есть сестра, поймите вы это.
– Отказываюсь понимать вас, профессор, – возразил Дитмар. – Слишком много шоков вы испытали. И как-то это не по-человечески… Вашу сестру убили в музее, чуть ли не на ваших глазах. А вы даже не соизволили сообщить, что она – ваша сестра.
– Да я все эти годы хотел забыть, что мы родня с ней. Поймите вы. Чужой, она чужой мне человек.
– У вас что, были с Дарьей Юдиной неприязненные отношения?
– Нет. То есть, да. В какой-то мере. Мы просто не общались. Я вычеркнул ее из своей жизни.
– Почему? – не отступал Дитмар.
– Потому что… она сломала, уничтожила мою жизнь, – Гайкин снова сунул в рот ингалятор. Его красивое лицо покрылось бисеринками пота. Руки его тряслись.
– Не могу поверить, что, встретившись в музее через столько лет неприязни, вы не…
– Да, да, да, она приходила ко мне сюда. Имела наглость явиться. Но не в тот вечер. А накануне. Пришла… Спросила, как я живу. Я был не рад ее видеть. Но она желала осмотреть «Проклятую коллекцию», она же – аудитор Счетной палаты, явилась нас тут проверять. Я был вынужден ее терпеть и все ей показывать, что она хотела.
Гайкин говорил это, перемежая речь тяжелыми вдохами из ингалятора. Кристина ловила каждое его слово.
Катя… она видела – Дитмар не верит ничему из сказанного.
– Это не по-человечески, – повторил он. – Я впервые сталкиваюсь с тем, чтобы родственники не заявляли, что они родственники. Все сразу говорят, заявляют – это моя сестра, это мой брат. И лишь вы, профессор, исключение. Что же сделала вам такого Дарья Юдина, что вы так ее ненавидите, даже после ее смерти?
– Я сказал вам. Она сломала мою жизнь. Растерзала в клочья.
– Это не повод для убийства? – коварно спросил Дитмар.
– Нет. Я ее не убивал. Я просто не хотел иметь ничего общего с ней никогда.
У МУРа на Гайкина сейчас ничего нет, – думала Катя. – Они пока лишь докопались, что он и она – родственники. Преступлением – дачей ложных показаний был бы лишь его ответ на конкретно поставленный вопрос: является ли Юдина вашей сестрой? – Нет, не является. А так, раз никто ему такого вопроса из полицейских не задал, то это и не преступление. Но почему все же он утаил, что они брат и сестра? Ведь не дурак же он. Понимал, что рано или поздно все выяснится. А если он в самом деле испытал сильнейший шок… От чего? От того, что узнал: она мертва? Или от того, что сам приложил к ее смерти руку?
Примерно то же самое просчитывал, прикидывал в уме и лейтенант Тимофей Дитмар.
– У нас нет пока оснований для вашего задержания, профессор, – сказал он. – Но что-то тут нечисто. И вы не хотите говорить правду. Вы снова что-то скрываете. Ваша сестра убита. Она была государственным чиновником, приехала проверять вас и ваш музей. А у нас информация – не все гладко тут у вас, возможна пропажа ценностей из коллекции, за которую вы ответственны как куратор и главный хранитель. Не в этом ли кроется причина всего происшедшего? Не в этом ли и мотив убийства? Раз вы не хотите с нами сотрудничать, мы начнем с проверки коллекции.
– Мы уже сами начали проверять, – оборвала его Кристина. – И вы… вы не смеете бросаться такими голословными обвинениями. Профессор… Олег, он человек кристальной честности. Он бы умер, защищая музей.
– Я буду все проверять вместе с вами, – объявил Дитмар. – Итак, что в этих ящиках?
– Мумии кошек храмового кладбища Телль-Баста, – зло ответила Кристина. – Тут все в целости и сохранности.
Анфиса снимала на камеру. Потом от долгого стояния у нее устали ноги, и она присела на стул. Затем снова стала снимать.
Музей закрылся в положенный час, они даже не заметили этого. Не заметили, как медленно течет время.
Открывались все новые и новые ящики. Точнее говоря, все они уже были вскрыты прежде – ведь коллекция поступила в музей несколько месяцев назад и уже находилась в работе.
Катя сначала все пыталась найти, отыскать знаки, по которым Юсуф якобы определил сразу, что в ящиках кто-то рылся. Но либо знаки – столь неприметные, тайные, либо все это вообще выдумки.
Ну, конечно, в ящиках рылись… Коллекцию же разбирали, изучали все это время!
– Подождите, тут у нас по каталогу фигурка ушебти в виде сидящей кошки, – сказал профессор Гайкин. – Я ее в ящике не вижу.
– Точно нет, – сказала Кристина.
– Что еще за ушебти? – спросил Дитмар.
– Это маленькие погребальные фигурки из дерева, раскрашенные, изображавшие людей и животных.
– Маленькая вещица?
– По каталогу размер ее шесть на восемь сантиметров.
В следующих двух ящиках они недосчитались косметической коробочки для сурьмы из слоновой кости и подвески для бус в виде скарабея, катящего солнечный диск – из лазурита со вставкой из граната. Артефакты совсем небольшого размера, из тех, которые, по словам Олега Гайкина, можно легко спрятать в кулаке.
Вещи храмовых жриц, почитавших богиню-кошку, XIX и XX династий.
Глава 32
Тень из тьмы
Музей в Москве давно уже закрылся на ночь. Подсчет лотов коллекции закончился, и был составлен акт. На следующий день предстояли крупные и неприятные разборки во всех инстанциях в связи с обнаруженной пропажей экспонатов.
Но пока все сотрудники музея, а также лейтенант Дитмар, Катя, Анфиса, покинули здание, чтобы вернуться лишь утром.
В музее осталась ночная смена охраны.
А в Красногорске участковый Миронов, заскочив после длинного рабочего дня домой на минутку – перекусить, взять с собой еды на ужин и на завтрак, принять горячий душ, снова отправился на всю ночь в опорный пункт – сидеть за монитором компьютера, подключенного к камерам наблюдения.
О том, что со взятыми им под контроль приютами для животных произойдет что-то плохое днем, он не боялся.
Ведь днем Ангел Майк там, в музее.
А вот ночь – дело иное.
От хронической бессонницы, от невообразимого числа чашек крепкого, черного, как деготь, кофе участковый Миронов чувствовал себя странно.
Словно в лихорадке какой-то.
Вперясь взглядом в серый сумрак компьютерного монитора, где только вечерняя мгла и нечеткие очертания, он представлял себе, как это произойдет.
Как он поймает красногорского маньяка, успевшего оставить свой кровавый след и в Москве. В музее, продолжавшем, несмотря на всю информацию, которую насобирал для себя Миронов в Интернете, оставаться для него местом загадочным и чуждым.
А потом вдруг ни с того ни с сего в памяти всплывали иные картины.
Они – пацаны, класс, наверное, второй или третий. Волосы Ангела подстрижены колючим белесым ежиком, потому что в школе не терпят длинных волос у мальчишек – и учителя, и сверстники, которые начинают сразу беспощадно дразнить и придираться.
Они стоят на краю футбольного поля в Красногорске и глядят, как взрослые пацаны гоняют в футбол. А потом с новеньким мячом в руках – только из спортивного магазина вещь – приходит отец Ангела дядя Коля. Кроме нового мяча, он приносит пакет яблочного сока и наливает его в свернутые кулечки из газеты – «фунтики», как он их называет, за неимением пластиковых стаканчиков.
И – новая картинка. Они с Ангелом на детской площадке во дворе. И возрастом еще мельче. Белокурые волосы Ангела как лен и завиваются колечками, падая на плечи. В школу они еще, кажется, не ходят, но ходят в «подготовительную» и держатся все время вместе – они ведь такие друзья. Он, Вовка Миронов, ловит жука в траве у качелей. Ангел Майк переворачивает жука на спину палочкой, они смотрят, как жук сучит лапками, пытаясь перевернуться. Они смеются – жук такой нелепый. Потом Ангел заостренной палочкой протыкает жука и, надавив, разваливает его напополам. Обе половинки все еще дергают лапками. Они с Ангелом снова смеются. Так здорово – жук был один, а теперь стало два…
Горячий горький кофе обжег участковому Миронову рот. Он поперхнулся.
Вывел на экран все картинки со всех камер – шесть.
На часах – начало второго.
В три часа, чтобы не заснуть, как в прошлый раз, он снова заварил себе кофе. Выпил.
Перед глазами все поплыло в тумане.
От кофеина сердце в груди начало биться так, словно пыталось вырваться наружу.
Долго он так не сможет – не спать ночами. Но надо продержаться. Если он все правильно рассчитал, если он прочел Ангела, как по открытой книге, по его компьютерному блогу, то ждать совсем недолго. Ритуал уже начался. После убийства в музее снова последует жертвоприношение животных. И он не станет откладывать это в долгий ящик. Потому что только это для него, для Ангела, драйв и кайф.
Надо, надо, надо продержаться еще немного и не спать. Смотреть в оба.
Задерживать нужно только с поличным, на месте.
В верхнем «окне» – картинка крайняя слева, камеры наблюдения за приютом у МКАД – возникло движение.
Сон, усталость, морок ночной – все улетучилось в мгновение ока.
Миронов укрупнил картинку, вывел это «окно» на полный экран.
У сетчатого забора, окружавшего приют для бездомных животных, появилась тень.
Фигура.
Свет фонарей у МКАД не давал разглядеть фактически ничего – ни одежды, ни лица.
Тень из тьмы.
Миронов барабанил по клавиатуре, пытаясь настроить камеры и так и этак – яркость, контрастность, приближение, максимальное приближение.
Все вообще начало расплываться.
Итак, он явился… значит, выбрал это место у Кольцевой дороги. Приют на отшибе, кругом лишь гаражи да законсервированные стройплощадки.
Есть у него что-то в руках?
Миронов приник к монитору – что делать, мчаться прямо сейчас туда, брать его?
Нет… на мониторе видно, что в руках у незваного ничего нет, никаких предметов. Ни канистр с бензином, ни сумки с отравленным мясом.
Он явился пока лишь на разведку. Оценить обстановку. Сейчас самое главное не спугнуть его. Чтобы он пришел сюда снова ночью уже не пустой, со смертью в руках для всех этих бродячих собак и кошек.
И в следующий раз ждать его в засаде надо уже там, на месте у приюта, а не тут в опорном пункте.
Темная тень у забора из сетки не двигалась. Тот, кто явился, явно никуда не спешил – осматривался.
Постояв под прицелом камер минут пять, он медленно отступил от забора и исчез из поля зрения.
Миронов выскочил из опорного пункта, плюхнулся на сиденье своей старой машины и рванул к МКАД.
Остановился возле заброшенной стройки и до приюта бежал чуть ли не бегом.
Все тихо – ни дыма, ни запаха гари, кошки не орут, собаки не лают, не скулят в предсмертной агонии. Животные живы, приют цел.
Да, у него это просто подготовка, разведка на местности. Массовое жертвоприношение еще впереди. Светя фонарем, участковый проверил камеры. Они работали. Следующую ночь придется снова не спать, но уже тут, у МКАД в машине, настроив ноутбук.
С табельным пистолетом, заряженным боевыми патронами.
Глава 33
Жизнь третья. Черное лицо
Странно, но именно в этот день Катю посетило предчувствие. Нечто грозное, неотвратимое, разящее насмерть… Близко, совсем уже близко.
Катя проснулась в это утро совсем разбитая. Обычно бодрая, энергичная, она ощущала себя так, словно ее разобрали на части и забыли склеить. Завтракать она не стала, выпила лишь крепкого чая с конфетой «вишня в шоколаде». Но и это не улучшило настроение.
Небо за окном хмурилось свинцовыми тучами. Непогода в мае после солнечных дней вообще действует гнетуще. А тут еще пошел град. Катя едва успела вбежать под ионический портик, как дождь, только что хлынувший, обернулся крупным градом. Ледяные шарики застучали по гранитным ступеням и крыше музея.
В такую погоду с утра (музей уже открылся) посетителей на удивление полно. К кассам выстроились хвосты очередей. Вестибюль перед главной лестницей набит школьниками.
Катя встала на лестнице – так сверху легче заметить Анфису, та из-за града опаздывала – видимо, пережидала где-то стихийное бедствие.
Посетители все прибывали. Катя вспомнила, что видела около музея и напротив много экскурсионных автобусов. Ага, сегодня такой день, понаехали в Москву туристы. Когда с неба лупят кусочки льда, не очень-то погуляешь по Кремлю и Красной площади, поэтому многие экскурсоводы поменяли программу и повели своих подопечных сначала в знаменитый московский музей.
В толпе, наполнившей вестибюль, Катя старалась не пропустить Анфису. Уже и мобильный достала, хотела звонить – ну ты где? С тобой все в порядке?
Как вдруг…
Он появился со стороны дверей, огляделся и почти сразу исчез из вида, точно фантом.
Юсуф Ниязов, которого только вчера МУР, сам генерал Елистратов, забрали…
Катя сразу же забыла обо всем и ринулась по лестнице вниз в вестибюль гардероба, где на посту должен стоять лейтенант Тимофей Дитмар.
Он на посту. Как обычно, не смотрит по сторонам, вперился в свой айфон.
– Юсуф в здании! – выпалила Катя. – Только что я его видела. Он что, ИВС МУРа тоже взломал, или вы его так быстро…
– Сейчас информация пришла. Они его отпустили, – Дитмар сунул под нос Кате свой крутой мобильный.
– То есть как? Я думала, его теперь МУР надолго закроет, Елистратов сам хвалился…
– Утром решался вопрос – ехать к судье насчет ареста, так вот к судье не поехали. Явился адвокат Ниязова и забрал его из полиции.
– Почему не поехали в суд за санкцией?
– Потому что не с чем.
– Как? А его телефон, он же в музее при помощи него все отключил на наших глазах!
– Телефон эксперты из технического управления ЭКУ вскрыли, там все мгновенно самоуничтожилось – даже батарея расплавилась, вся начинка. Видимо, так устроено, при несанкционированном доступе внутрь без пин-кода – самоуничтожение. Кто же знал… Теперь понять ничего нельзя – при помощи телефона он все тут отключил или просто нас разыграл, воспользовавшись сбоем системы охраны. Со струной для виолончели наши к судье даже не сунулись. Это не повод для ареста.
– Значит, его забрал с Петровки адвокат? Но Юсуф уже здесь, я только что его видела в вестибюле.
– С телефона адвоката он сразу позвонил на сотовый Виктории Феофилактовны Вавич.
Катя посмотрела на Дитмара: ага, значит, большой сотовый колпак уже в действии. Они прослушивают музей, переговоры по сотовым.
– Старуха поведала ему о сложившейся ситуации, о краже, о том, что три экспоната коллекции действительно пропали, – продолжал Дитмар. – С Петровки до Волхонки десять минут на машине. И вот он здесь. Мне велели следить за ним персонально. Как же, уследишь, он как джинн.
– Думаю, вот сейчас Юсуфа найти не трудно, – сказала Катя. – Если Виктория Феофилактовна ему рассказала о пропаже экспонатов, скорей всего он сначала направился к ней в кабинет. Удивительно, что у них такие тесные, прямо дружеские отношения – у куратора музея и этого мафиози, слуги Узбека.
– Оба фанатично хотят, чтобы «Проклятую коллекцию» выставили здесь. Это их объединяет, превращая в союзников.
– Значит, эта пара будет вместе искать музейного вора, – Катя задумалась. – Потом Юсуфа можно легко отыскать в хранилище, он явится к Гайкину, чтобы лично осмотреть ящики, которые мы вчера там проверяли.
И тут у Кати зазвонил мобильный.
– Алло!
– Привет, ну ты где? Я промокла до нитки!
Анфиса…
Катя отправилась к главной лестнице. Там и встретились. Анфисе не повезло – попала и под ливень, и под град.
Ее мокрую куртку они сдали в гардероб. Потом отправилась в туалет сушить под сушилкой мокрые волосы. Катя рассказала про Юсуфа.
– Я ни на минуту не сомневалась, что этого парня никто не арестует, – сказала Анфиса. – У него по глазам видно, что он человек рисковый. Такие в тюрьме не сидят и не попадаются. Я успела украдкой его поснимать там, в кабинете, когда сигнализация сработала. Снимки получились просто класс, такая экспрессия – гром и молния! Я думала, он от ваших оперов удерет еще по пути на Петровку.
Катя не стала заступаться за коллег из МУРа.
Анфиса объявила – если она тотчас не выпьет чашку горячего капучино, то «даст дуба».
Они отправились в буфет. Если честно, Катя в этот момент не имела никакого четкого плана действий – куда идти, с кем разговаривать, что выпытывать. Вчера они сидели в музее допоздна, проверяя эти чертовы ящики. В их присутствии обнаружена кража…
– Что тут сегодня случится – представить нетрудно, – Анфиса вещала, как оракул, попивая капучино и расцветая на глазах. – Вчера обнаружили кражу и составили акт. Ваши об этом знают, заведут еще одно уголовное дело уже о краже ценностей. И сегодня к куратору и в директорат нагрянет целый выводок комиссий из разных управлений Минкульта. Виктории Феофилактовне предстоит трудный незабываемый день. Публичная порка.
Одну из таких комиссий они и узрели, покинув буфет. Комиссия шествовала в направлении Верхнего царства. Вид чиновников не обещал ничего хорошего.
Однако в том, «что случится – представить нетрудно», Анфиса ошиблась.
События, которые произошли в течение этого дня, надолго запомнились им всем.
Это был еще один знак на пути к большой катастрофе.
Началось все с того, что в музей приехал генерал Елистратов.
Опять – двадцать пять.
Кате позвонил Дитмар и сообщил эту новость – собираемся в вестибюле немедленно.
Вид Елистратова тоже не обещал ничего приятного. Глава МУРа переживал фиаско с Юсуфом как личное поражение. И явно желал немедленно исправить ситуацию, отыгравшись на ком-то другом.
– Где профессор Олег Гайкин? – спросил он.
– Здесь в музее, я видел его сегодня утром, – доложил Дитмар, – Алексей Петрович, какие-то новые данные получили по нему?
– Вчера ваш допрос прошел неудачно, я читал отчет и вашу запись на диктофон, – Елистратов высказывал претензии. – Лейтенант, вы не проявили ни настойчивости, ни оперативной хватки, вы все время задавали Гайкину глупые вопросы, позволяя ему уходить от прямых ответов.
– Но то, что он сразу не заявил нам, что Юдина – его сестра, это не преступление.
– Смотря в каких обстоятельствах. В обстоятельствах, как наши, это сверхподозрительный факт. А вы в допросе с ним не проявили должной настойчивости. А вы, – Елистратов круто обернулся к притихшим Кате и Анфисе, – вообще ничего не проявили! Никакой инициативы!
– Но мы же…
– Ничего путного не сумели из него вытянуть. Зачем я вас тут в музее держу? – загремел Елистратов, забывая, что они – не в его приемной на Петровке, 38, а в вестибюле музея, полном любопытных школьников-экскурсантов, взиравших на лысого шумного дядьку, словно на клоуна из цирка. – Он вам про неприязненные отношения с сестрой, а вы даже за эту нитку не сумели схватиться, как надо!
– Мы схватились, – пискнула Анфиса, – чего вы на нас орете?
– Вцепиться надо было в него, как клещ, он же интеллигент, рохля, – Елистратов снизил голос до шипения. – Он вчера бы еще у вас тут поплыл, как желе. А вы сами, как желе. Все кофе по буфетам пьете! У Гайкина неприязненные отношения с сестрой много лет. Они не общались. Конечно, будут неприязненные, когда у них роскошная квартира в правительственном доме в Романовом переулке неразделенная! Точнее, после смерти отца, министра, оформлена в собственность на нее, на Юдину, сестру, а не на него! У нее своя квартира была в Красногорске и плюс эта в самом центре Москвы, у Кремля, стоимостью в несколько миллионов долларов. А у него, Олега Гайкина, только однокомнатная студия на Крылатских холмах. Видно, ему отец-министр ее сделал. А в остальном лишился сынок всего министерского благосостояния. Все к сестре перешло после смерти их матери. А теперь… теперь, когда Юдина мертва, все снова ему достается. Дом в Романовом переулке вам, Екатерина, как не знать – вы там, наверное, постоянно на работу ходите, рядом ведь с Главком это. Там маршалы жили, члены правительства. За такую квартиру можно убить. Тем более что момент представился. Прикончить сестру по-тихому тут, в музее, и свалить все на то, что это убийство связано с исполнением ею служебных обязанностей как государственного аудитора. А на самом-то деле у Гайкина корыстный мотив налицо – квартира, и какая дорогая!
Катя молчала. Ей вспомнилось, как тряслись руки профессора, когда он говорил о сестре, как жадно вдыхал ментол из своего ингалятора. Он был в панике, когда Дитмар его спрашивал о ней… Ну конечно, он был в панике, как же ей это вчера не бросилось в глаза. Хотя все так очевидно…
– О мотиве мы с ним не здесь будем разговаривать, – подытожил Елистратов. – Я за ним лично приехал, потому что он – фигура, профессор, куратор этого самого Древнего Востока, к тому же министерский сынок. Связи наверняка ого-го… Так что вони от его задержания будет много – и в прессе, и вообще. Так, я сейчас в хранилище. Он там, у себя, берем его.
Вместе с сотрудниками МУРа он зашагал в направлении хранилища. Катю и Анфису он с собой не позвал, но они все равно увязались следом. Как же такое пропустить!
Однако дверь в хранилище заперта.
Оперативники начали стучать. Никто не ответил. Магнитный замок на двери, как броня.
– Я его видел с утра в музее, – сказал Дитмар. – Может, где-то ходит? Может, он у Вавич в кабинете, там у них опять проверяющие, сегодня уже в связи с кражей. Гайкин – куратор и хранитель «Проклятой коллекции». Наверное, она его к себе вызвала на ковер.
– Звоните Вавич, спросите о нем.
Дитмар позвонил. Виктории Феофилактовне явно некогда разговаривать с полицейским. Она сухо ответила: нет, профессора здесь нет.
– Ищите его в здании, – приказал Елистратов.
Оперативники слегка даже растерялись – их всего двое приехало на этот раз, плюс Дитмар, но разве втроем обыщешь весь огромный музей, да еще при таком наплыве посетителей?
Но приказ есть приказ, и они готовы были приступить к осмотру здания, как вдруг…
Они увидели бежавшего по коридору охранника.
– Вы ведь из полиции? Хорошо, что вы здесь! Там труп!
– Где?
– В том же самом коридоре, что и в прошлый раз! – охранник был напуган. – Крови нет, и ран мы не увидели. Мы подумали, ему плохо, хотели «Скорую» вызвать. Он на полу, я к нему наклонился… а он мертвый!
– Да кто? Кто на полу? Кто мертвый? – не выдержал Дитмар.
– Олег Олегович… наш профессор Востока.
В том самом коридоре, который не просматривался камерами, в этот раз толпилось много народа – охранники, сотрудники музея.
Катя увидела на полу тело Олега Гайкина. Он лежал на боку, неловко подогнув под себя руку. Ни на полу – на музейном линолеуме, ни на унылых оливковых стенах никаких пятен крови.
Оперативники начали оттеснять собравшихся: освободите место происшествия, просим покинуть эту секцию!
Лейтенант Дитмар наклонился, хотел, видно, прощупать пульс, но вдруг отшатнулся.
– Что у него с лицом?!
Лицо – раздувшееся, почти черное от проступившего на коже синюшного отека, глаза вытаращены, словно в последние свои минуты профессор увидел перед собой что-то невообразимо жуткое.
– Его задушили, – Елистратов перевернул тело, не заботясь о нуждах экспертов. – Освободи ему горло, это же удавкой, чертовой струной поработали, я должен увидеть странгуляционную борозду!
На пару с Дитмаром они расстегнули ворот серой в мелкую клетку «оксфордской» рубашки профессора.
– Чисто, никаких следов странгуляционной борозды, – Дитмар раздвинул ворот.
– Не может быть… Да, точно, нет. И кровоподтеков на шее, следов пальцев тоже не вижу.
– Это не удушение, – Дитмар обыскал карманы пиджака Гайкина. – Тогда от чего же он умер? Ни крови, ни ран. Вот его ингалятор, а это карта… магнитная карта от хранилища.
Оперативники вызвали в музей бригаду экспертов-криминалистов.
– Проверь зал, – приказал Дитмару Елистратов. – Ступайте с ним, – велел он Кате и Анфисе. – Вы там вчера допоздна сидели, посмотрите, все ли так, как было при вас вчера.
В этот момент раздался пронзительный крик: «Пустите меня! Пустите меня к нему!»
Менеджер Кристина Ольхова, рыдая, пыталась пробиться к телу, сотрудники музея, как могли, успокаивали ее.
Катя и Анфиса вместе с Дитмаром направились к хранилищу.
Коридоры, коридоры Нижнего царства.
Двери, двери Нижнего царства.
Лейтенант Дитмар подергал дверь зала – заперто, затем вставил магнитную карту – открыто.
Они вошли. На первый взгляд в хранилище после вчерашней долгой сверки экспонатов ничего не изменилось. Ящики – в том виде, как они оставили их после того, как Кристина и Олег Гайкин составили акт.
Однако…
– Смотрите, там, на столе под софитом! – воскликнула Анфиса.
– Вот черт… это что еще за дрянь?! – Голос Дитмара дрогнул.
На столе, на расстеленном льняном покрове – извлеченная из своего деревянного убежища-гроба мумия: голова кошки, тело ребенка.
– Это лот номер первый «Проклятой коллекции», – сказала Катя. – Видимо, с ним профессор работал перед смертью.
Глава 34
Звонок из Красногорска
– Признаков насильственной смерти на первый взгляд не обнаружено. Нет и никаких следов борьбы. Однако на естественную смерть это тоже мало похоже. Надо ждать, что покажет вскрытие.
Это Катя услышала от экспертов-криминалистов, работавших с телом Олега Гайкина на месте происшествия.
Хотя коридор сотрудники полиции очистили, освободив место для оперативной группы, музейщики все равно не торопились расходиться, покидать Нижнее царство.
Музей в этот раз в разгар дня посещений не закрыли, и обычная жизнь текла наверху в выставочных залах. В Верхнем царстве старались не подавать вида, что произошло ЧП.
А здесь, в Нижнем царстве, витали страх, растерянность, напряжение и еще что-то, о чем вслух не говорили.
Но думали.
Это Катя видела по их лицам.
По лицу Виктории Феофилактовны, ее Катя заметила среди сотрудников музея. Куратор словно сразу постарела на много, много, много лет и выглядела сейчас почти дряхлой.
– Такой молодой, выдающийся ученый, светлый ум.
Кто-то из женщин-сотрудниц говорил это вслух. Виктория Феофилактовна лишь крепче сжимала губы, не произнося ни слова.
– Он же астматик был хронический. Чего вы хотите? Приступ астмы. Внезапный. Вот вам и нет профессора.
– Коленька, может, оно и так, только… Знаете, как-то не по себе. Страшновато как-то. Может, заглянете вечерком, а?
– До вечера еще далеко.
Этот диалог в толпе – мужской баритон и хрипловатый от курения низкий женский голос, дрожавший то ли от волнения, то ли еще от чего, заставил Катю обернуться.
Николай Тригорский и Василиса Одоевцева стояли рядом. Прежде Катя никогда не видела их вместе. Только эта сплетня, сообщенная смотрительницей Шумяковой. Выходит, права она – служебный роман, однако…
Бросалось в глаза, насколько Василиса – накрашенная, в парике, худая, высокая в нелепом молодежном платье, старше отца Ангела Майка.
Николай Тригорский на нее не глядел. Он внимательно следил за полицейскими и экспертами, сновавшими по коридору.
– Отчего же он умер? – шепотом спросила Катю Анфиса. – Ваши, что, даже определить не могут?
– Надеются, что вскрытие что-то даст.
– У него вид, словно он самого дьявола увидел, – Анфиса мучилась от того, что тут нельзя фотографировать. – Ваши что угодно могут говорить, а я в «Проклятую коллекцию» теперь верю. Нет, не просто так ей название дали. Эта жуткая мумия у него на столе… Она у меня из головы теперь не идет. И вообще, когда гробницу Тутанхамона вскрыли, там ведь тоже все умерли. Да, конечно, вроде бы естественная смерть, но как-то сразу вдруг так много естественных смертей одна за другой… А у нас тут не естественные смерти – одну убили, а с профессором вообще не пойми что. Ты меня не слушаешь… Кого ты все ищешь?
Катя осматривала толпу.
– Если честно – Юсуфа, – сказала она. – Но его здесь нет. И этого парня, Ангела, тоже. Кристины тоже нет.
– Ее тетки в медпункт повели, я видела, – сказала Анфиса, – Шумякова и еще какие-то две пожилые. У Кристины истерика.
Тут у Кати пикнул мобильный – пришло SMS.
Сначала она даже не хотела доставать телефон, читать – не до сообщений сейчас. Однако что-то заставило ее SMS просмотреть.
Писал участковый Миронов.
Вчера или сегодня в музее ничего не случилось?
Катя показала мобильный Анфисе и тут же перезвонила Миронову.
– У нас тут сегодня человек умер, – сообщила она. – Признаков насильственный смерти вроде нет, но очень подозрительно все. Вова, а что там у вас?
– Ночью он приходил к приюту для животных у МКАД, – сказал Миронов. – А кто умер?
– Куратор отдела Востока Олег Гайкин, он брат Юдиной, которую убили.
– Это ритуал, – сказал участковый хрипло. – Неужели вы не видите, что это ритуал? Я только в одном ошибся – думал, что сначала, после того убийства, он с каким-то приютом решит снова разобраться. Массовое жертвоприношение животных, понимаете? Но он поменял все в ритуале местами – сначала убил. Вы почему ЕГО там не задержали?
– Пока нет оснований предполагать даже, что это убийство, какое может быть задержание, – Катя чувствовала, что ее бросает то в холод, то в жар. – Вова, а как вы его выследили?
– Я поставил камеры в трех местах в трех приютах, законтачил на комп, я в опорном уже третью ночь ночую. Значит, все-таки он убил вторично, а вы его там даже взять не можете… Ладно, это мое дело, я его возьму здесь сам. он сегодня ночью явится. Я в этом уверен. Ритуал для него превыше всего. Он придет прикончить всех собак и кошек в приюте.
– Я приеду в Красногорск, – сказала Катя. Она уже не раздумывала, не колебалась. – Где и во сколько встречаемся?
– В десять вечера в опорном пункте.
Анфиса молча наблюдала за переговорами по телефону.
– Участковый так уверен, что это Тригорский-младший? – спросила она.
– Как видишь, на все сто процентов. Они знакомы с детства. Миронов считает Ангела Майка – так он его называет – законченным маньяком. Мы в музее даже поговорить с ним не сумели. Даже не видели его!
– Может, этой ночью снова встретимся, как тогда, в коридоре, когда он якобы с фонарем явился, – Анфиса прикидывала что-то в уме. – У участкового машина есть?
– Да, вроде.
– Тогда я вызову такси на восемь до Красногорска. Сами мы с тобой рулить не можем, устали, и тут еще неизвестно сколько проторчим.
Катя чувствовала это полной мерой – свинцовую усталость, напряжение, страх и еще что-то, чего не опишешь словами, витавшее в атмосфере музея… это вибрировало, как ультразвук, пугая, лишая воли и сил.
Она положила руку на плечо Анфисы. Стало легче – совсем чуть-чуть.
Глава 35
Сюрпризы экспертизы продолжаются
В десять часов вечера для генерала полиции, начальника МУРа Алексея Елистратова рабочий день – бесконечный, бездонный, как прорва, все еще продолжался. В морге.
Стоя рядом с судмедэкспертом и лейтенантом Дитмаром в прозекторской над телом – мертвым, беззащитным, голым, Елистратов не ощущал в душе ничего – ни жалости к погибшему во цвете лет куратору отдела Древнего Востока, ни профессионального любопытства, ни даже желания раскрыть это дело.
Ничего, кроме раздражения и досады. Мечта хоть на полдня в свой выходной вырваться на дачу в сад, возделанный с любовью и трепетом, прекрасный и тихий, райский в своей первозданной красоте и умиротворении, эта мечта испарилась.
Потерпевшего он не знал, не встречался с ним, не допрашивал его лично в музее. Лишь читал протокол допроса и потом запись беседы Дитмара с профессором на диктофон.
Сотрудники розыска почти сразу установили, что Гайкин – сын бывшего министра финансов правительства, давно канувшего в небытие. А вот то, что у него имеется сестра, установили намного позже.
На операционном столе в прозекторской труп сына министра мало чем отличается от трупа любого бродяги. Смерть равняет всех, выстраивая по собственному ранжиру. Всего несколько часов назад этот человек был для Елистратова одним из главных подозреваемых в убийстве. И вот, что называется, приплыли…
– Гайкин болел астмой, – сообщил Дитмар судмедэксперту. – Может, все же это не убийство? Может, он просто умер?
– На трупе никаких повреждений, сами видите, полтора часа уже осматриваем вместе – ни ран, ни ссадин, ни кровоподтеков. Под ногтями все чисто. Нет никаких следов борьбы. Только вот здесь, под левой лопаткой, у него след от свежей инъекции. Вот, видите? – судмедэксперт перевернул тело и показал.
На бледной коже – крохотная багровая точка.
– Он астматик, – повторил Дитмар. – Я завтра узнаю в медпункте музея, может, он ходил на какие-то уколы. Похоже на след от прививки, нам под лопатку еще в школе, помню, делали.
– Начинаю вскрытие, – известил судмедэксперт по громкой связи на запись. – Труп мужчины славянской внешности возраста примерно тридцать – тридцать пять лет, крепкого телосложения, удовлетворительного питания. Время… дата…
Когда судмедэксперт взялся за пилу, Елистратов вышел вон – в морге ему всегда, всю жизнь с курсантских времен становилось дурно.
И почти сразу же громко, бравурно в тихом ночном морге запел, заиграл мобильный.
Дитмару звонили из музея. Там на пульте остались сотрудники полиции, вместе с дежурной сменой охраны они просматривали все пленки, все записи, начиная со дня прихода в музей проверочной комиссии Счетной палаты. Проверялось все тотально – искали как совпадения, так и несовпадения, малейшие странности.
– Кое-что есть, хотя мы только начали. На просматриваемых пленках в общей сложности отсутствует около часа. Складывается из временных пауз на записи – где полчаса, где четверть часа.
– Сегодняшняя запись?
– Нет, до сегодняшней еще не дошли. День, когда прибыла комиссия, точнее, вечер понедельника. Музей для посетителей в тот день, как обычно, был закрыт. И день убийства Юдиной. Либо это у них системный повторяющийся сбой в работе таймера, либо кто-то постарался эти временные окна из записи изъять.
Елистратов забрал телефон у Дитмара.
– Хоть всю ночь там сидите в пультовой, но чтобы просмотрели все, – приказал он.
Он думал об Узбеке, Ибрагимбеке Саддыкове. Когда его пристрелил снайпер в марте… это ведь случилось не в глухом лесу, мда… и там ведь вокруг тоже имелись камеры наблюдения. Так вот, словно нарочно, как вирус: все эти камеры зависли в один момент, создав глухое «окно» в тридцать пять минут.
Из морга Елистратов поехал на Петровку. Он входил в вестибюль Главка, когда ему позвонил судмедэксперт – а ведь только что расстались!
– Делаю вскрытие, – сообщил он буднично. – Уже сейчас могу сказать, что причина смерти – асфиксия. Он умер в результате легочного коллапса.
– Так, значит, скоропостижная смерть? Его не убили? Ох, у меня прямо камень с души… Спасибо большое за информацию.
– Рано благодарите, Алексей Петрович, вы не дослушали. Тут передо мной данные экспресс-анализа. У Гайкина в крови сверхвысокая концентрация пятипроцентного пентотала. Чудовищная передозировка, смертельная.
– Я не понимаю… пентотал – это ведь не яд, это лекарство?
– Лекарственный препарат для инъекций болеутоляющего, снотворного действия. У него сверхвысокая концентрация. Учитывая, что Гайкин – хронический астматик, летальный исход был неминуем. Пентотал вызвал мгновенный легочный коллапс. Тот след, что мы видели на теле – это не след от прививки. Ему сделали укол в спину. Возможно, он даже не успел понять, что произошло.
Глава 36
Жизнь восьмая, спасенная. Огоньки – глаза
– Надо поесть, ночь длинная, – Анфиса гремела кастрюльками на кухне.
Генерал Елистратов отпустил их сразу, как только тело профессора Гайкина увезли после осмотра места происшествия. Произошло это в шесть часов вечера, перед самым закрытием музея.
Они поймали такси и поехали домой к Кате. Ждать отъезда в Красногорск.
– У тебя холодильник совсем пустой, только йогурт и фрукты, – сказала Анфиса, рывком распахнув дверь встроенного холодильника. – Что за дела?
– Мне некогда по магазинам ходить.
– И мне тоже некогда, мы с тобой вместе в музее допоздна торчим, однако я в магазин за едой успеваю, – Анфиса шарила в морозилке. – Нагетсы нашла. И в холодильнике еще кабачки. Сейчас мы их проверим, сейчас мы их сравним, – запела она. – У тебя мультиварка пашет? Зажарим нагетсы, а кабачки я…
– Анфис, мне есть что-то не хочется. Кусок в горло не лезет, – Катя рухнула на стул на кухне. Она ощущала себя, как в лихорадке, в музее – труп, в хранилище древний труп – жуткий, почти колдовской – мумия совмещенная. В Красногорске – маньяк, возможно, встреча с ним впереди, ночью.
А тут – дома – нагетсы… Какие, к черту, нагетсы?! Какие кабачки?!
– Надо есть, – назидательно велела Анфиса. – Думаешь, мне кусок лезет? Я что, не была в том коридоре с тобой? Пока вообще не понятно, от чего умер профессор. Ну, подумаешь, мертвец… как там у вас говорят – жмурик. В этот раз я даже не вздрогнула. Это в прошлый раз, когда мы в крови изгваздались… Все, все, не буду, вижу, у тебя тошняк, – она замахала руками. – Надо есть и бороться. Бороться со злом на пустой желудок не получится. Ты вон вся зеленая. И я тоже зеленая. Ничего, сейчас порозовею у плиты.
Готовила она, как умела. Но по кухне, несмотря на свои габариты, передвигалась легко, просто летала.
– Хорошо, что ты со мной в Красногорск едешь, – сказала Катя.
– А то! Такое дело пропустить? И потом, как ты там одна ночью. Участковый-то – пацан, сама говорила. А что, он вашим… то есть, своим в УВД так ничего и не сказал, что камеры установил, что в засаде будет ждать? Почему он действует в одиночку и только с тобой на связи?
– Ему в УВД в тот раз не поверили, отшили. Он хочет сам доказать. Взять Ангела Майка с поличным.
– Мы ему поможем, – Анфиса, жонглируя сковородкой, перевернула кабачки, как блины. – Ох и рожа будет у этого дядьки – генерала из МУРа, когда мы ему на блюдечке маньяка и убийцу подадим! А то он орет еще на нас! Я что ему, крепостная? Я ему помочь в музее решила, потому что ты, не бросать же тебя и вообще…
– Потому что мы подозреваемые в деле об убийстве, Анфиса, – Катя встала. – Такие дела не для восторженных книжных деток…
– Я не восторженная детка, ох, давно, давно уж не детка, – Анфиса по-бабьи, совсем по-деревенски пригорюнилась и скроила гримасу. – Такие дела ни для кого. Такие дела – это просто большая беда. А в беде мы должны друг другу помогать, иначе хана. Все, ужин готов.
Они по очереди приняли душ, закутались в махровые халаты (Анфисе достался халат Катиного бывшего мужа Драгоценного). Анфиса по телефону заказала такси до Красногорска.
Ужин смели до крошки, выпили крепкого кофе. В девять вечера спустились во двор и сели в такси.
Москва в этот вечер, словно по заказу, встретила их «зеленой волной» до самой МКАД.
Участковый Миронов сидел в каморке опорного пункта перед ноутбуком. С Катей он поздоровался как с «человеком из Главка». На Анфису в колоритной репортерской жилетке с камерами покосился почти враждебно.
– Она что, из газеты?
– Нет, это моя подруга Анфиса. Мы работаем вместе в музее. И сюда вместе приехали. Она классный фотограф. В случае чего нам не помешают хорошие снимки. Вы понимаете, Вова? Хорошие снимки с места происшествия – это доказательство в суде, это не просто слова.
– Ладно, я не против, пусть едет с нами. Выдвигаемся через час, когда стемнеет, – он отвернулся к ноутбуку.
И время по капельке начало капать.
Очень медленно тек этот час.
Без четверти одиннадцать участковый начал собираться. Он надел форменную куртку, достал из шкафа вместо фуражки пилотку. В нагрудный карман сунул мобильный, приторочил к поясу фонарь. Проверил пистолет в кобуре. Затем забрал ключи от машины и отсоединил ноутбук от розетки. Не выключая, не закрывая, взял в руки. Кивнул Кате:
– Там ключи на сейфе, заприте опорный.
Он вынес свой комп на руках к машине. Катя заперла дверь опорного пункта.
Миронов пристроил ноутбук спереди на пассажирском сиденье, повернув экраном к себе. Долго что-то снова проверял, настраивал. Потом велел Кате и Анфисе садиться сзади.
Тронулись, но ехали очень медленно. И Миронов все время больше смотрел не на дорогу, а в ноутбук, проверяя, не потеряна ли связь с дистанционными камерами наблюдения.
Катя не возникала, не задавала ему вопросов. Техника самодельная, это вам не спецы из оперативно-технического… Надо терпеть, хорошо, что участковый хоть это придумал, эту компьютерную слежку.
Они ехали по ночному Красногорску среди огней и рекламы магазинов. Потом свернули к МКАД. И пейзаж изменился – ни многоэтажек, ни жилых кварталов – лишь бензозаправка, пустыри, строительный рынок, а затем снова пустыри, стройплощадки, темный клочок чахлого леса.
У какого-то бетонного забора Миронов свернул на проселочную дорогу, они проехали еще немного и остановились у заброшенной стройки.
– Все, отсюда близко до приюта. Когда наступит момент, рванем прямо туда.
– А в какую сторону? – Анфиса озирала обступившую их тьму.
– Вперед порядка ста метров. За стройкой. Ближе нельзя, может машину заметить. Там у них фонарь с дороги подходы освещает.
Катя приподнялась насколько это возможно на заднем сиденье, чтобы заглянуть в экран ноутбука.
Серое… какая-то рябь… ничего не понять.
Но глаза постепенно привыкли. Да и Миронов указывал, чертил по экрану пальцем:
– Вот две картинки, две камеры – спереди от входа и сзади. Тут сетка – забор. Вот вольеры с собаками. Все на улице. Там бытовка. А это вид сзади – тоже забор, тут вот кусты. И там у них большой вольер для кошек. Он в прошлый раз появился как раз здесь. Возле кошек. Оно и понятно – там собаки, учуют раньше времени, поднимут лай. Он начнет отсюда, с кошек. Потому что это умно, это удобно для него.
Катя вглядывалась в экран. Смутные очертания… Без пояснений Миронова не разобраться. Свет дальнего фонаря освещает приют для бездомных животных слабо, скупо. И у Миронова нет инфракрасных фильтров для ночной съемки. Но фильтры есть у Анфисы.
– Вова, у Анфисы камера для съемки ночью цифровая, ее можно к вашему компьютеру подсоединить? – спросила Катя.
Миронов живо обернулся.
– Правда, есть?
Анфиса покачала головой и протянула ему свою японскую камеру с наворотами. Достала из рюкзака шнур подсоединения.
Пара секунд и…
Миронов барабанил по клавиатуре, перенастраиваясь.
Картинка на экране стала гораздо четче. Катя разглядела забор из сетки, а за ним вольер из досок и сетки, полный…
Кошки не спали.
Глаза-огоньки светились в ночи.
Их было там не счесть – этих глаз-огоньков…
Кошачьих глаз, сверкавших, как угли.
Гул машин на шоссе постепенно замирал. Ночь вступала в свои права. Где-то вдали – полицейская сирена, пронеслась, затихла…
Шум ветра…
Анфиса, откинувшись на заднем сиденье, начала тихо, украдкой посапывать, она уже не в силах была бороться с дремотой.
Час тек за часом. Катя чувствовала, что и ее глаза слипаются.
Огоньки в ночи…
Древние, бессонные, зоркие, следящие…
Живые… не мертвые… они там живые…
– Проснитесь, – Миронов тронул ее за плечо, – только тихо, я, кажется, что-то видел сейчас на камере.
Катя встрепенулась, толкнула Анфису.
– А? Что?
– Тихо, Анфис, не спи.
– Я и не сплю…
– Шшшшшш, вот, вот сейчас на камере, это не глюк. Видите? Вы его видите? – Миронов достал из кобуры пистолет.
Он вышел из машины. Катя прилипла к экрану ноутбука. Серая мгла…
Но вот из нее словно соткалось темное пятно, гораздо более темное, плотное, отделилось от мглы, выросло и превратилось в силуэт.
– Человек у забора, – Анфиса тоже приникла к монитору, – и у него что-то в руках, тяжелое.
– Канистры с бензином, вот что, – Миронов сказал это тихо, отступая во тьму, сливаясь с нею. – Бегом туда, а то ему только спичку зажечь!
Катя выскочила из машины, Анфиса неловко замешкалась.
Катя уже не видела участкового Миронова, мчалась вдоль бетонного забора, завернула за угол и…
Фонарь у подъездной дороги.
Забор из ржавой сетки.
За забором – бытовка и еще какие-то строения.
Катя увидела вольеры. Самый ближний к забору, похожий на гигантскую птичью клетку, был полон кошек.
Огоньки-глаза в ночи.
И в этот момент Катя заметила высокого человека в темном с натянутым на голову капюшоном, который возился с сеткой вольера, проделывая кусачками дыру и с усилием просовывая внутрь одну из стоявших рядом с ним на земле белых пластиковых канистр. В заборе тоже была проделана большая дыра, через которую он и проник на территорию приюта.
Канистра плюхнулась внутрь, запахло бензином, напуганные кошки порскнули в разные стороны. Человек щелкнул зажигалкой.
Откуда-то сбоку на него налетел участковый Миронов, перемахнувший через забор, и молча, без всяких там «стой, полиция, руки!» саданул рукояткой пистолета – метил по затылку, но у незнакомца – молниеносная реакция.
Он наклонился, отпрянул – удар пришелся в плечо. Сграбастал хрупкого участкового Миронова, подмял под себя, как зверь подминает охотника, и, повалив на землю, начал душить и одновременно выворачивать руку, в которой был зажат пистолет.
И все это молча, без криков, без ругательств и стонов. Они лишь тяжело дышали, боролись.
Закричала Катя:
– Отпусти его! Ангел Майк, отпусти его!
Человек в темном обернулся на крик, на секунду ослабил хватку, но лишь затем, чтобы швырнуть в сторону кошачьего вольера зажигалку.
Хлопок, столб пламени, канистра взорвалась. В приюте начался пожар.
Катя протиснулась в дыру в заборе, подскочила к дерущимся и ухватила поджигателя сзади за шею. Она даже не поняла в тот момент, чего она желает больше – задушить его прямо здесь, на месте или оттащить прочь от начинавшего уже терять сознание участкового, который не выпускал пистолет из рук.
Поджигатель захрипел, и внезапно Катя поняла, что это… это не тот беловолосый парень Ангел, это кто-то другой – намного сильнее, мощнее, словно крупный зверь, попавший в капкан вместо зверя мелкого, подлого.
Подскочила Анфиса. Лишь секунду она смотрела в оцепенении на пламя в вольере, на мяукающих осатаневших кошек, на дым, что уже клубился над приютом, заставляя собак в вольерах на другой стороне заходиться истошным испуганным лаем. Лишь секунду она глазела на комок сцепившихся на земле тел, где каждый пытался задушить другого, где Катя буквально висела на спине поджигателя, обхватив его сзади за горло.
Анфиса схватила руку незнакомца, которой он выкручивал… нет, уже сломал кисть Миронова, и впилась в запястье зубами.
И только тут незнакомец болезненно вскрикнул. Подал голос. Он оставил Миронова на земле, одним ударом сбросил с себя Катю и схватил Анфису за кудрявые волосы, пытаясь оторвать от прокушенной руки.
Грохнул выстрел. Пуля угодила в землю у самых его ног.
Миронов поднялся с земли. Правая рука его была сломана, но он держал пистолет в левой. И целился поджигателю в голову.
– Ангел, я тебя убью, отпусти ее.
Но Анфиса первая отпустила искусанную руку. Из запястья текла кровь. Анфиса, как вампир, неподражаемым жестом вытерла губы.
Капюшон соскользнул с головы поджигателя.
– Дядя Коля?!
Перед ними, сгорбившись, стоял Николай Тригорский.
Но некогда, некогда было удивляться! Приют горел!
– Там у них кран на улице и шланг для мытья вольеров, – крикнул Миронов, державший Тригорского под прицелом. – И огнетушители на стене!
Катя схватила огнетушитель, Анфиса ринулась к крану, насадила шланг и включила воду, зажав отверстие пальцем, чтобы струя воды достигала вольера с кошками.
Катя бросилась с огнетушителем к вольеру. Кошки мяукали и метались внутри. К счастью, огонь не добрался до крытого навеса, где они обычно спасались от дождя, валяясь на подстилке из сена. Однако пламя не утихало.
Катя распахнула настежь дверь вольера, и кошки разбежались кто куда. По мобильному она вызвала пожарных.
Через десять минут они приехали – сразу несколько машин пожарных расчетов. Потушили огонь быстро. Приют для бездомных животных почти не пострадал.
Глава 37
Живодер
Катя отдала должное своим красногорским коллегам – в эту ночь и в это утро они работали так, как, бывало, работали по убийствам – всем управлением, поднятым по тревоге, хотя речь касалась кошек, приюта для бездомных животных.
Николая Тригорского привезли в УВД. Участковый Миронов со сломанной рукой отправился в травмпункт, однако уже к утру он явился – бледный, решительный, с рукой в гипсе на перевязи. Катя читала по его лицу, как по открытой книге, – он и сам не ожидал такой развязки. Глубоко уверивший себя в виновности Ангела Майка он был явно растерян от того, что красногорским живодером оказался другой.
Катя подумала: вот показательный пример того, как опасна эта самая уверенность, предвзятость. Эта хваленная «интуиция»… Хорошо, что у меня нет никакой интуиции… Или есть?
Она позвонила среди ночи Тимофею Дитмару на мобильный. Интуиция, «которой нет», подсказала – Дитмар еще даже не ложился спать. И подробно доложила ему ситуацию в Красногорске. Она ожидала, что Дитмар доложит генералу Елистратову и приедет в Красногорский УВД взглянуть на задержанного Тригорского-старшего.
Но в шестом часу утра в Красногорский УВД с группой оперативников МУРа приехал сам Елистратов.
К семи утра сарафанное радио разнесло по Красногорску самые невероятные слухи о происшедшем. И во дворе УВД дежурили репортеры, телегруппа канала новостей «Подмосковье», а затем на крутых машинах – в основном джипах и «Вольво» – к УВД начали съезжаться крепкие мужчины сорока-пятидесяти лет, хорошо одетые, по виду – либо бывшие военные, либо сотрудники и владельцы частных охранных предприятий, коллеги Тригорского-старшего по фонду «Правопорядок в действии. Помощь правоохранительным органам». Явились посланцы от какого-то казачьего атамана, с которым Тригорский был в дружбе еще со времен службы во внутренних войсках.
Они все шли прямо к начальнику УВД, толпились в приемной. Голоса гудели:
– Да не может такого быть! За что Николая Григорьевича забрали?
– Да вы спросите сначала, что он хотел, для чего все это, цель какая!
Начальник УВД в это время вместе с генералом Елистратовым разглядывал на компьютере через подсоединенную камеру снимки с места происшествия, сделанные Анфисой Берг.
Именно поэтому она задержалась и «укусила живодера», как она всем объясняла с гордостью, «не сразу».
Снимки говорили сами за себя – человек у вольера с кошками рвет плоскогубцами сетку. Вот наклоняется к канистрам, берет одну и просовывает в дыру. А вот снимок, где пытается задушить участкового Миронова и выкручивает ему руку. И еще снимки – уже на фоне пожара, когда капюшон откинут – искаженное гримасой дикой злобы и ненависти лицо красногорского живодера.
Закончив со снимками, Елистратов подозвал Катю и Анфису к себе. Долго разглядывал их, словно видел впервые.
– М-да, – наконец сказал он, – недурно. Провернули задержание с поличным. Почему про красногорские события мне сразу не доложили?
– Я вам докладывала, – возразила Катя, – говорила, что Юдина имела кота, и он был отравлен вместе с другими кошками в гостинице для животных тут, в городе. Вы не стали меня слушать.
– Надо было настоять, чтобы я вас выслушал тогда, – Елистратов словно ее винил! Но потом тем же самым тоном добавил: – Молодцы, хвалю. Нашим поучиться можно, как надо работать. Ваши коллеги провели у него дома обыск. Я хочу спросить – шприцев не находили?
Катя позвала участкового Миронова. Несмотря на травму, на обыск вместе с опергруппой, понятыми и задержанным он ездил.
– Нет, товарищ генерал, шприцев мы не нашли. Да он не наркоман, не думайте, он даже водки никогда дома не держал. Здоровый образ жизни…
– Меня интересуют лекарственные препараты у него дома. Например, пентотал. Мы проведем повторный обыск совместно.
– Мы отравы не нашли, – сказал Миронов, явно не понимая, о чем его спрашивает Елистратов. – Жаль, а то экспертиза бы доказала, что это тот самый яд, которым он вместе с валерьянкой приманки намазал в зоогостинице. Но зато мы обнаружили связку ключей! И валерьянку в пузырьке на донышке тоже.
В половине девятого в УВД привезли Василису Одоевцеву. Вопросы ей задавали в этот раз только по зооотелю «Приют любви». Спросили – при ней ли ключи от приюта? Она, как и в прошлый раз, достала связку ключей из сумки.
Связки ключей сравнили. И почти сразу же обнаружились два идентично похожих ключа – от той самой задней двери приюта, которая на первый взгляд была якобы взломана.
– Вы ведь хорошо знакомы с Николаем Тригорским, Василиса Викторовна? – спросил Елистратов.
И снова Катя, как и там, в курилке музея, поразилась выдержке этой женщины. Ранним утром в УВД Василиса явилась в молодежных потертых джинсах, яркой шерстяной капе-пончо и своем неподражаемом рыжем парике, все так же умело, густо, профессионально накрашенная.
– Сдается мне, что я его знаю не так хорошо, как мне казалось, – ответила она.
– Вы состояли в близких отношениях?
– Нет. У нас до этого не дошло.
– Но Тригорский посещал вас?
– Заходил, но редко. В основном мы виделись с ним на работе в музее.
– Он украл у вас ключи и сделал слепки. Потом вернул ключи на место.
Василиса ничего не ответила.
– Он кошек отравил в «Приюте любви», – сказала Катя. – И тогда в апреле сжег приют с собаками бездомными. И снова пытался сжечь сегодня ночью на наших глазах.
Василиса и на это ничего не ответила. Она и бровью не повела, увидев Катю и Анфису в УВД, словно это так и надо, так и должно быть.
– Вы говорили – зло вокруг вас!
– Я вовсе не его имела в виду, – Василиса резко обернулась к Кате.
– А кого?
– Коля… Николай… не способен убить. Он такой правильный весь. У него сын. Он же отец… как можно… Он мне всегда нравился этим – своей правильностью, своей харизмой. Я безалаберная, я не умею жить, как все, вот даже под суд попала по молодости, по глупости, до сих пор глаза колете этим, хотя столько лет прошло. А Коля сына один, без жены, воспитал. Он не пьет. Да вы посмотрите, сколько народа приехало за него просить – все уважаемые люди, настоящие мужики!
– А как же кошки, убитые им? – спросила Катя.
Василиса выпрямилась.
– Вы меня еще долго тут продержите? – спросила она. – А то мне надо на работу в музей.
Перед допросом Тригорского Анфиса шепнула Кате:
– Я им не все фотки отдала, две стерла. Вы когда там все дрались у сетки, у тебя такое лицо было, уууууу! Кажется, ты его прикончить хотела.
– Кажется, да…
Катя закрыла глаза. Огоньки… А потом взрыв и пламя…
– Я эти фотки удалила. Себя, как я в него зубами вцепилась, я, конечно, не смогла снять, а жаль… Пугала бы потом сама себя, вот, мол, что во мне – скрытое, потаенное, темное. Я его там тоже хотела прикончить. Но это он бы нас прикончил, если бы твой участковый не выстрелил. И мне кажется – в этот раз мы в самую точку попали. Он и есть не только красногорский, но и музейный маньяк. Это он их там убил. Да пусть они на моем фото на его лицо взглянут, когда он на пожаре матом орал, бешеный, как зверь!
Катя вспомнила, как орал, как бесновался Тригорский под прицелом пистолета Миронова.
Однако в кабинете следователя Красногорского УВД их встретил совершенно другой Тригорский – сдержанный, спокойный.
Костюм – спортивный, черный, измазанный грязью и сажей, куртка с капюшоном – все те же. А вот человека в них точно подменили.
– За то, что на вашего участкового напал, так очень извиняюсь. В горячке все вышло, это как в бою – тут уж не разбираешь…
– Вы разве принимали участие в боевых действиях? – спросил следователь УВД, ведущий допрос.
– Да, то есть, нет. Это не доводилось. Просто вывел меня из себя этот Вовка Миронов, я его от горшка два вершка знаю – вот с каких времен, с сыном моим дружил. А тут власть из себя строить начал, пистолетом махать.
– Участковый пресекал ваши противоправные действия, когда вы хотели поджечь приют для бездомных животных.
– Да, но я… я ж это не просто так, я ради общего блага.
– Неделю назад вы с помощью поддельных ключей, инсценировав взлом, проникли на территорию зоогостиницы для животных «Приют любви» и отравили более тридцати кошек.
– Это доказать еще надо, что это я сделал.
– У вас ключи изъяли. А 17 апреля вы совершили поджог приюта для бездомных собак в поселке Зеленая Роща.
– И это тоже вам еще доказать придется, – Тригорский скрестил мощные руки на накачанной груди. – Вы вот меня тут позорите перед всем городом, перед товарищами моими, которые поддержать меня приехали. А хоть бы поинтересовались, чего ради я в свое свободное время…
– Живодерствуете, – это сказал Елистратов, молча, насупившись, слушавший допрос.
Тригорский повернулся к нему, прищурился.
– Вам ли это говорить, вам ли упрекать, когда вы закону служите, – сказал он Елистратову тихо. – От мрази разной уголовной землю очищаете. К порядку стремитесь, к правовому порядку. И я правопорядку служу, точнее полному, окончательному идеальному порядку. Вот как надо чтоб было, – Тригорский сжал кулак и показал. – А начинать надо с малого. Хотя бы с этих… с этой погани четвероногой. Никому дела ведь нет – все парки, все газоны загадили, грязные, бродячие, вшивые. Весной глянул – семь собачьих свадеб насчитал, кобели за суками гурьбой и прямо на остановке совокупляются! А на остановке подростки ржут, пальцами тычут, а в парках мамаши молодые с детьми гуляют. Плодятся, множатся, и никому дела нет. И от бешенства никто не прививает. И кошки, эта мразь… В подъезд, бывало, не войдешь, все обоссали. Полная антисанитария. Раньше хоть эти ездили, которые сачком их вылавливали, уничтожали. Может, и живодеры, зато порядок в этом вопросе был хоть какой-то, улицы очищались. А сейчас…
– В результате поджога сгорело частное имущество на крупную сумму, – оборвал его следователь. – Когда вы кошек отравили в гостинице, то нанесли крупный материальный ущерб владельцам, потому что кошки там ценных, редких пород. Вы напали на полицейского, нанесли ему телесные повреждения. Это уголовные преступления. И статья «жестокое обращение с животными» в УК имеется. Полный букет. Так что прекратите молоть чушь о каком-то идеальном порядке. И отвечайте на вопросы следствия. Вы признаетесь, что 17 апреля совершили умышленный поджог приюта для животных, а в прошлое воскресенье при помощи яда уничтожили более тридцати кошек?
– Это вам надо еще доказать. Не стану я ни в чем на протокол признаваться, я закон знаю. И требую адвоката.
– Да, адвокат вам определенно понадобится, – согласился Елистратов. – В музее, где вы работаете, совершены два умышленных убийства.
– А вот это на меня вы не повесите. Ну уж нет, – Тригорский покачал головой. – Никогда повесить не удастся. А то я не понял, чего это вы – такой большой начальник полицейский, сюда примчались из-за каких-то собак-кошек с утра пораньше. И стервоз этих своих двух за мной следить приставили – и там, в музее, и сегодня ночью. Я им обеим головы, как котятам, мог свернуть вот так, – Тригорский показал, словно ломает шею кому-то. – А я их пальцем не тронул, со всем уважением, даже помочь в музее пытался.
Анфиса толкнула Катю локтем. До нее только сейчас дошло, что под «стервозами» Тригорский имеет в виду именно их.
– Я никого не убивал в музее, – Тригорский уже тыкал пальцем следователю. – Запишите это, я требую, чтобы вы это в протокол занесли. Мразь эта кошачья-собачья – это одно, а люди – это другое. Может, кто и заслуживает смерти, но я не палач, я людей не сужу и не наказываю. На это есть суд и закон. В этом и смысл порядка в стране, в городе. Идеального порядка, который для меня дело святое!
– В блоге Ангела Майка было что-то про его отца? – спросила Катя участкового Миронова, когда они покинули кабинет следователя.
– Нет. Ни слова. Он об отце ничего не писал.
– А про место работы, про музей?
– Нет.
Участковый Миронов невесел. Разочарован.
– Вова, не вешайте нос, вы ведь поймали красногорского маньяка, – сказала Катя. – И такие маньяки тоже бывают. Если он убийца, то… убийств в музее больше не будет. И это уже хорошо.
– Знаете поговорку про яблоко от яблони? – спросил Миронов.
– Недалеко катится? Каков папаша, таков и сынок, может, еще хуже?
– Я сейчас вспомнил. Было про музей в блоге. Ангел писал, что ему нравится… то есть его возбуждает Давид.
– Какой еще Давид?
– Не знаю, вроде какая-то статуя в музее.
Глава 38
Пленки. Потерянное время
«Интуиция, которой нет», не обманула Катю: в эту ночь старший лейтенант Тимофей Дитмар не только не ложился спать, но даже и не покидал музей.
Вместе с дежурной сменой охраны и командой специалистов из технического управления МУРа он просматривал все пленки всех камер, начиная с вечера понедельника, когда в музей приехала комиссия Счетной палаты.
Записи дней убийств просматривались по нескольку раз, чуть ли не покадрово, однако ничего подозрительного на пленках так и не проявилось.
Дитмар видел их всех – Викторию Феофилактовну, Дарью Юдину, Кристину, профессора Олега Гайкина, смотрительниц Арину Шумякову и Василису Одоевцеву, Катю, Анфису.
Они мелькали среди десятков других сотрудников музея – смотрителей, научных работников, экскурсоводов, охранников, техников. Несколько раз на пленках появился Юсуф – на главной лестнице и в коридоре Верхнего царства, ведущем в директорское крыло.
Запись 24 часа – полные сутки, и дней почти неделя, к концу просмотра, к утру старший лейтенант Дитмар уже практически перестал различать, кто перед ним, – лица, лица, лица – сотрудники музея и огромное число посетителей.
Лишь Тригорских – отца и сына не видно было ни на одной пленке. Насчет Николая Тригорского сотрудники охраны музея пояснили – он же в дни дежурств все время в пультовой, сам сидит возле экранов, оттого и не светится. Или отлично знает, как не засветиться, как пройти мимо всех камер, потому что ему известны схема системы охраны музея (сам же принимал участие в ее установке и ремонте) и расположение «глазков».
Тригорского-младшего, белобрысого Ангела Майка, они тоже сначала не увидели на пленках. Однако в день убийства Дарьи Юдиной грива его светлых волос все же мелькнула в Египетском зале.
Дитмар видел на экране – сначала темнота, от камер нет толка, потому что свет в Египетском зале в тот день погас, затем свет зажегся, и вот он, Ангел Майк, на стремянке у стены, что-то там чинит, ковыряется в проводке. Затем мягко, пружинисто, как кошка, спрыгивает с лестницы и идет в глубь зала. Останавливается возле витрины с какими-то артефактами и долго, внимательно витрину разглядывает. В Египетском зале нет посетителей, только смотрительница Арина Шумякова.
– Что там выставлено? На что он смотрит? – спросил Дитмар у охранника музея.
– Это комната Мумий и саркофагов, – пояснил тот охотно. – А на витрине предметы погребального культа, которыми египтяне пользовались, подготавливая покойников… ну проще сказать, когда из умерших мумии делали, их сначала потрошили, мозги выкачивали через нос. Так вот это все инструменты. Так сказать, хирургический инвентарь тысячелетней давности.
– В общей сложности у нас потерянного времени уже около полутора часов, – сказал Дитмару сотрудник технического управления, внимательно следящий за показаниями временных таймеров на пленках. – Вот я дни записал, когда показания таймера не совпадают.
Дитмар глянул на записи.
– Кто дежурил в эти дни в пультовой? – спросил он.
Охранники сверились с графиком работы.
– Николай Тригорский. Да он сейчас почти каждый день работает, потому что у нас сезон отпусков начался, подменяем друг друга. Он же зам по техническому оснащению, так что начальника службы охраны временно замещает.
Дитмар посмотрел на часы: после звонка Кати из Красногорска о задержании Тригорского прошло уже много времени. Оперативная группа МУРа и Елистратов давно уже там.
– А где его стол, рабочее место? – спросил он.
– Вы около него стоите, – охранники показали на кожаное кресло напротив экранов, на которое Дитмар иногда облокачивался, если вставал размять ноги.
– Тут тумба с ящиками. Откройте, пожалуйста.
– Николай Григорьевич ящики свои запирает на ключ.
– Это нормально?
– Естественно. Мало ли что, тут же у нас пультовая, а он зам по технике, коды может хранить на дисках, другую техническую информацию системы охраны.
Дитмар взял со стола отвертку и наклонился к тумбе под столом.
– Нет, нет, так дело не пойдет, это же незаконно, – запротестовали охранники. – Да он с нас потом шкуру спустит, мало ли что вы из МУРа.
– Тригорский сегодня ночью задержан в Красногорске в связи с нападением на сотрудника полиции, – Дитмару показалось, что так солиднее прозвучит, чем какой-то там приют для бродячих животных. – Утром у нас будет ордер на обыск, но я не собираюсь ждать до утра.
Он вставил отвертку в паз ящика и ударил по ней кулаком – вбок. Что-то треснуло, и замок лопнул.
В ящике в аккуратном порядке лежали компакт-диски. Их было немного.
На пяти фломастером написаны цифры, и охрана сказала, что это как раз и есть «блок системы безопасности». Шестой из дисков – без всяких надписей, с него и решили начать.
Едва лишь компьютер загрузил диск и открыл, Дитмар понял, что они обнаружили «потерянное время». Стертое из записи системы охраны это время, эти кадры были сохранены Тригорским-старшим, видимо, для себя.
Его сын… Ангел Майк…
– Это запись понедельника, когда комиссия во главе с Юдиной приехала в музей. Посетителей в этот день в музее нет, – сказал сотрудник технического управления. – Нет, вы только гляньте, что он вытворяет.
Как и в Египетском зале, Ангел Майк стоял наверху своей стремянки – только на этот раз в пустом Итальянском дворике возле мраморной копии знаменитой статуи Давида Микеланджело.
Он обнимал статую, как любовник обнимает обожаемый предмет вожделения, руки его скользили, блуждали по мраморному торсу, гладили мраморные бедра, ноги, ласкали мраморный пенис.
А затем прямо там, на стремянке, не страшась упасть, не боясь быть застигнутым смотрителем, продолжая лапать статую, Ангел Майк расстегнул ширинку и начал долго и яростно мастурбировать.
Худое тело его содрогалось, льняные волосы скрывали лицо. Он терзал себя и все никак, никак не мог кончить.
Лейтенант Дитмар ощутил, как к горлу его подкатывает тошнота.
Глава 39
Высокопоставленное лицо
Дитмар не покинул музей и утром, хотя уже валился с ног от усталости. Он пил энергетический тоник и крепкий кофе, но помогало это мало.
В двенадцать в музей из Красногорска приехала Катя, она и Анфиса вернулись в Москву в машине генерала Елистратова, вместе с ним.
Анфису отправили домой – спать. Спать без разговоров! Кате даже пришлось прикрикнуть на несговорчивую подругу, которая никак не хотела оставлять ее в музее одну.
Елистратов высадил Катю в Колымажном переулке у входа-выхода в музей.
И Катя двинулась на свой пост, едва шевелясь от усталости, от пережитого, от событий в Красногорске, от гари пожара, от ночных допросов – от всего, что произошло.
Едва шевелясь, медленно, как улитка, но так же, как улитка, упорно.
Шажок за шажком…
Дитмар позвонил ей на мобильный, едва она вошла в музей, и сказал, что ждет ее у кабинета куратора Вавич – по главной лестнице направо, через Античный зал, потом в служебную дверь и снова направо и в административный отдел.
Пока Катя доплелась, пока нашла кабинет в лабиринте Верхнего царства, Дитмар уже был там, о чем-то беседовал с Викторией Феофилактовной.
Зазвонил телефон.
– Никакой музыки по утрам до самой ночи музеев, – донесся до Кати раздраженный голос Виктории Феофилактовны. – В музее траур по нашему коллеге профессору Гайкину. Вы спрашивали меня, знали ли мы в музее, что у Гайкина была сестра? Нет, ни я, ни кто-либо из моих коллег об этом не знали. Даже Кристина, хотя их отношения выходили за рамки… Ну да это не мое дело.
Катя вошла и тихо поздоровалась.
– Милочка, вы совсем прозрачная, сядьте, отдохните, – Виктория Феофилактовна указала ей на павловский диван. – Так вот, он ни о своей сестре, ни о семье не говорил. Я знала лишь, что он сын бывшего члена правительства. И то не от него, а от нашего отдела кадров. Он работал у нас восемь лет, сначала даже не на штатной должности, потом помощником хранителя отдела древних рукописей. И только после своей поездки в Каирский музей и стажировки там и опубликованной за границей блестящей работы по переводу папирусов с Поучениями фараона Джосера было решено предоставить ему должность куратора отдела Древнего Востока. Мне все время твердят, что музею нужны свежие кадры, молодая кровь… М-да, кровь, вот мы ее и получили в избытке. Олег никогда о своей личной жизни, семье не говорил. Он все время занимался только работой, научной деятельностью. Все последние месяцы целиком посвящал себя «Проклятой коллекции». Я исчерпывающе ответила на ваш вопрос?
– Да, но я еще хотел… – Дитмар то ли от бессонницы, то ли от усталости запнулся, сделал отчаянный жест.
– Я посмотрела сейчас эту отвратительную пленку. Мальчишка – законченный извращенец. Его и отца я уволю из музея сразу же после Ночи музеев. Раньше не могу, Тригорский – высококлассный специалист по охранной системе, а вы видели, что у нас тут творилось, какой был грандиозный сбой. Если уволю сейчас и что-то случится подобное, мы без него не наладим систему и в такой срок специалиста такой квалификации не найдем. Провалить такое мероприятие, как Ночь музеев, я не могу… Поймите, после всех этих комиссий, убийств, кражи артефактов коллекции, проверок, после такого скандала я и так уже на волоске. После стольких лет службы музею на старости лет вылететь с позором… Нет, такого не будет.
– Мы все понимаем, – сказала Катя, – но Тригорский в настоящее время задержан.
– Ваш юноша, – Виктория Феофилактовна глянула на Дитмара, – мне это утром сообщил. Но я не думаю, что все так просто. Тригорский вечно хвалился, что у него полно знакомых в правоохранительных органах и в армии. Внесут залог, наймут адвоката, выпустят. Я сама лично буду ходатайствовать за мерзавца. Поймите, я люблю животных, и то, что он сделал, ужасно. Но сейчас он нужен музею, как никогда. После Ночи музеев я с удовольствием вышвырну его и его поганое отродье вон. А сейчас вот пишу ходатайство от имени музея выпустить его – не знаю, на поруки, что ли, как там у вас принято?
Катя и Дитмар молчали.
Виктория Феофилактовна выпрямилась в своем кресле.
– И не смейте меня осуждать. Вы еще слишком молоды, чтобы судить. Я действую во благо музея.
– Убийства, может, тоже во благо музея? – спросил Дитмар.
Собственно Катя не очень даже поняла, для чего он позвал ее в кабинет куратора. Может, просто не комфортно чувствовал себя с властной Викторией Феофилактовной наедине? По пути обратно в Нижнее царство Дитмар коротко рассказал ей про пленки – «потерянное время» и про результаты экспертизы, обнаружившей в крови Гайкина следы пентотала.
– Насчет пленок я сначала подумал, – сказала он, – что Тригорский изъял их потому, что там какой-то компромат – доказательства, что он сам или сынок его убийца либо вор музейный. Но оказалось все совсем в иной плоскости. А в какой, я даже себе уже толком не представляю. Как-то все совсем запуталось.
– Да уж, – согласилась Катя. – Но, возможно, Тригорский и есть наш убийца. Анфиса, например, на девяносто процентов в этом уверена. Насчет Елистратова не знаю.
– А вы сами что думаете? – спросил Дитмар.
– Если отвлечься от всего… От музея, от всех этих внутренних интриг, от «Проклятой коллекции», от красногорского маньяка, от кошек, мумий, что мы имеем? Лишь голые факты – какие? Сначала убили сестру, потом брата. По жизни они вроде давно не общались, имели шикарную неразделенную квартиру в правительственном доме – богатое наследство…
– Мы допрашивали домработницу Юдиной, так вот она тоже никогда не слышала, чтобы ее хозяйка упоминала о брате. Там и спросить больше не у кого – высокопоставленная семья, они очень закрытые люди были всегда. Родители мертвы, бывшая обслуга – водитель, охрана давно уже потеряли с ними всякие связи, потому что… В общем, сами понимаете, пока отец был министр, член правительства, все это клубилось, а потом, как умер – все… Хотя Елистратов по своим каналам пытается кое на кого выйти, кто знал эту семью близко. Звонил вчера в наше посольство в Вене.
– В Австрию звонил?
– Ну да, нужный человек туда перебрался, как только тут оказался за бортом. С должности слетел.
– Помните, вы говорили, что они оба, и Гайкин и Юдина, в нашей базе данных МВД – он в связи с ДТП, а она по делу о хранении наркотиков?
– Мы это сто раз проверяли. Ее бывший муж… он много лет уже как в Америке живет, сюда не приезжал. Никакого отношения к убийствам иметь не может.
– А ДТП?
– Я же вам говорил, дело прекращено было много лет назад. А, кстати, вспомнил, это же ваше, областное дело.
– Наше, областное?
– Ну да, ДТП в области произошло.
– Ну-ка диктуйте мне номер уголовного дела, – Катя моментально оживилась. – Знаете, Тимофей, я сейчас пойду в свой Главк, благо тут от музея рукой подать, и постараюсь навести справки по своим каналам.
Дитмар лишь пожал плечами и продиктовал ей номер уголовного дела – эта, как и прочая, информация хранилась в его айфоне.
И опять же медленно, как улитка, – силы-то откуда взять после бессонной безумной ночи задержания и пожара – Катя поползла в Главк: по Волхонке, по Манежной, до Романова переулка.
В этом старом московском переулке, тенистом и холодном, как ущелье, она задержалась перед тем самым правительственным домом.
Да уж, хоромы тут у них…
В этот день было ветрено и сыро. Но Катя не замечала погоды. Не заметила она, что в Главке в вестибюле начался очередной ремонт.
Поднялась на лифте к себе на четвертый этаж в пресс-центр, отчего-то чувствуя себя здесь в родных главковских стенах после «службы в музее» словно в гостях.
Но дома и стены помогают.
Она позвонила в архив ГУВД и продиктовала номер уголовного дела – пожалуйста, очень срочно, надо найти, я сейчас подойду ознакомиться.
Сотрудница архива попросила ее подождать на телефоне.
– Дело прекращенное, судя по литере, – объявила она через несколько минут. – Такие дела не хранятся больше шести лет, а тут срок давности двенадцать. У нас лишь справка для базы данных в компьютере.
– То есть в архиве дела нет?
– Давно уничтожено. Справку я вам перешлю по e-mail.
Справка пришла быстро. И Катя с досадой убедилась – это та же самая информация, которую еще раньше озвучил Дитмар. Источник-то один – база данных по прекращенным делам.
Значит, и эта нить у них оборвана. И Катя подумала – ладно, на сегодня хватит. И так сделано уже сверх человеческих сил.
Надо тоже ехать домой спать. Спать, спать…
Она спустилась в главковский буфет и решила пообедать… нет, наверное, сначала позавтракать. И пообедать тоже. И купить в буфете пирожков с повидлом, с мясом, чтобы дома не готовить. Можно еще по телефону пиццу заказать.
Ела она медленно, еле-еле. Как улитка, все делала, потому что тело просто не хотело даже шевелиться – ни руки, ни ноги.
А уж тем более мозги, голова не варила…
Звонок по мобильному.
– Алло?
– Екатерина, это я.
Дитмар – легок на помине. Два часа, как расстались!
– Только что получили запись беседы. Показания. Я сейчас скину вам по электронной почте, ознакомьтесь.
– Чьи показания? – насторожилась Катя.
– Я же говорил вам, шеф, Елистратов по своим каналам до Австрии достучался, до одного типа. Фамилию по телефону не называю, сами прочтете – поймете. Его тут Следственный комитет по поводу каких-то хищений мурыжит, так что он там совсем озверел, всех через адвоката к черту шлет. Сначала подумал, что и мы тоже поручение Следственного комитета выполняем. Еле наши дипломаты из посольства уломали его согласиться отвечать на вопросы. Когда понял, что мы его о семье покойного министра финансов Гайкина спрашиваем, успокоился, заговорил. Только очень скупая информация, но шеф приказал вас немедленно ознакомить. Откроете почту, прочтете.
Катя сказала: хорошо. И не стала открывать почту. Доела свой завтрак-обед, купила пирожков, вышла из Главка, поймала частника и поехала домой на Фрунзенскую набережную.
Во-первы́х строках дома она приняла горячий душ. Долго, очень долго нежилась под ним, наблюдая, как ванная наполняется паром. Кажется, смыла с себя все, и то гнусное ощущение… когда она руками, вот этими самыми руками, такими нежными, хрупкими, давила шею красногорского живодера, пытаясь его задушить, да… там, на фоне пожара и орущих, мяукающих от страха кошек.
Никто не знает, на что он способен.
Когда появляется «Проклятая коллекция», люди начинают вести себя так, как никогда бы не повели…
После душа можно ложиться спать – до самого утра. Но любопытство, адское любопытство, которое, помнится, сгубило кошку и которое было самой главной, сильной, всепоглощающей страстью Катиной натуры, пересилило даже эту чугунную усталость и апатию.
Катя легла в постель и взяла с собой планшет, открыла почту.
Итак, это не протокол допроса. Просто запись беседы.
Фамилия человека, дающего показания… Ого, конечно же, Катя знала его, как и вся страна. Не просто член правительства, а когда-то само правительство в действии. Высокопоставленное лицо.
Отправленное в отставку со скандалом.
«…Да, я знал всю их семью. С Олегом мы учились на одном курсе, я у него и на свадьбе гулял, студенческая свадьба. И потом, когда дети родились, сначала Олег, затем Даша. И потом как-то все шло хорошо. Он был человек нужный нам на тот период, мы же переделывали эту страну…
Вы не о нем спрашиваете, о детях? Ну, они взрослые сейчас. Олег – ученый, насколько я знаю, доктор наук, а Даша пошла по стопам отца, окончила Финансовую академию, стажировалась в Англии, работала не покладая рук, сейчас занимает ответственную должность. Вот увидите, в недалеком будущем, она, возможно, и кресло министра экономического развития займет…»
Катя отметила, что свидетель говорит об Олеге Гайкине и Дарье Юдиной, как о живых, выходит, ему не сообщили об убийствах.
«Ах, вы меня о делах минувших спрашиваете… Двенадцать лет назад… тогда отец… то есть, Олег, занимал пост министра финансов. Тогда была совсем иная жизнь. А я в то время возглавлял… Не обо мне сейчас речь? О Гайкине, то есть о его сыне и дочери. Ну это ведь давно – такой срок, они были молоды, насколько я знаю, жили весело, шикарно. Особенно Даша, она и замуж выскочила моментально. Парень нашего круга, он сын Валерия Семеновича… Ах, не о нем речь, он сейчас постоянно в Америке живет, кажется. Да, они с Дашей потом развелись, к радости всей семьи. Почему? Да потому что парень избалованный – гуляка, игрок, вечно по казино мотался, и потом самое неприятное – кокаин. М-да, вот это самое – кокаин и кое-что еще похуже. Чуть Дашу наркоманкой не сделал, было и такое. Но вовремя спохватились – и Олег, и брат ее старший, тоже Олег. Я с ней потом как-то разговаривал – она ведь не чужая мне, дочь моего институтского товарища. Так вот говорила мне: «Дядя Саша, как дурной сон все это было. Но теперь прошло». У нее сильный характер. Она всегда умела выпутываться из неприятностей.
Отношений? Вы про отношения в семье спрашиваете? Нормальные у них всегда были отношения, хорошие. Крепкая семья.
А сейчас они не общаются? Квартира? Их квартира в Романовом переулке? Вы говорите, что Олег и Даша разругались из-за квартиры, наследства?
Нет, вы ошибаетесь. Я понял теперь, что вас интересует. Квартира тут ни при чем, все произошло гораздо раньше. Олег, сын, он ушел из дома, порвал с отцом, с семьей, ну и сестрой тоже. Видите ли, он винил… себя надо было винить, а он винил всех остальных. Он ведь астматик, астма его когда-нибудь доконает. Представляете, парень молодой, красивый – и астматик. Девиц это совсем не прельщает. Ну, он винил, конечно, родителей, кого в первую очередь дети винят – мол, сделали, родили таким, калекой. А потом еще то ДТП…
Подробности хотите? Я не помню особо подробностей, столько лет прошло. Помню, что они все были в шоке, очень переживали. И Олег, мой товарищ, пытался хоть как-то замять это дело. Парень-то, Олег-младший, не виноват. Приступ астмы прямо за рулем на дороге, и он врезался в другую машину. А там женщина, она сильно пострадала. Ей ногу отняли. Отец Олега, конечно, сделал все, чтобы как-то облегчить… то есть ущерб возместить… Он лечение оплатил в ЦИТО. Дело потом прекратили, потому что они там экспертизы проводили медицинские – приступ астмы за рулем, это ведь обстоятельства, подобные форс-мажору. Так что никакого суда. И Гайкин готов был из-за вины сына и дальше потерпевшей помогать. Эта женщина, без ноги, молодая, каково калекой-то всю жизнь. Но Олег, я о младшем говорю, он это воспринял очень болезненно. Просто агрессивно, в штыки. Молодые – максималисты и эгоисты. Он обвинил всех, кроме себя. Родителей, наградивших его астмой, сестру… А в чем их вина? Вот тогда он и ушел из семьи и стал жить отдельно. Я его видел потом лишь на похоронах отца».
Катя выключила планшет.
Итак, что у нас есть теперь? Все то же: ДТП, потерпевшая, потерявшая ногу.
Однако такой срок – двенадцать лет.
Она повернулась на бок в кровати и взбила подушку. Надо поспать.
Заснула она быстро, почти моментально. И вот странность – решение о том, как надо поступить вот сейчас… именно сейчас… пришло к ней во сне.
Глава 40
Кошатник
Катя проснулась – словно внутренний звоночек дал сигнал дзиннннь! – дотянулась до мобильного на столике под лампой и сначала посмотрела на время на дисплее: 18.45.
Затем она открыла телефонную книгу и быстро нашла нужный номер.
Номер сотового начальника областного ГИБДД Арапова.
Генерал Арапов, насколько знала Катя, не «варяг», он свой, областной, поднимался по служебной лестнице от простого инспектора ГАИ до начальника службы. Он знает много чего «такого всякого» и, возможно, вспомнит прекращенное дело о ДТП в области, в котором некогда был замешан сын министра финансов.
Тут надо пояснить, что номер сотового такого нужного человека, как начальник ГИБДД, Катя хранила в своем мобильном трепетно, но не пользовалась им никогда всуе, даже если возникали досадные дорожные коллизии и у нее за рулем с Анфисой их машины, и у многочисленных приятелей. Номер сотового она заполучила, когда пресс-служба Главка готовила грандиозную пресс-конференцию с начальником ГИБДД по итогам широкомасштабной операции «Чистые руки». Помнится, Арапов тогда охрип, отвечая на дотошные вопросы столичных журналистов.
Идея, осенившая во сне, гласила: надо рискнуть позвонить Арапову напрямую и спросить его.
Обычно сотрудники ГИБДД и тем более большие гаишные начальники с простыми смертными – водителями и пешеходами говорят от силы минут пять, а то и еще меньше. И Катя мучительно пыталась в уме выстроить фразу так, чтобы всесильный Арапов сразу же не послал ее ко всем чертям.
Лежа в теплой кроватке, как барыня, набрала номер.
Гудки.
– Алло, – гулкий араповский бас, знаменитый на все управление.
– Здравствуйте, Валериан Орестович, это капитан Екатерина Петровская из пресс-службы, я могу с вами поговорить?
– Что?
– Это из пресс-службы, моя фамилия Петровская…
– Кто?
– Валериан Орестович, это из пресс-службы, я капитан…
– Фамилию свою повторите.
– Капитан Петровская Екатерина, – Катя чувствовала, что все – сейчас он даст отбой, буркнув: «Я занят».
– Это вы в Красногорске отличились? Урода этого с поличным взяли?
– Я… то есть, мы… участковый и я тоже, да…
– Я сводку сегодня читал, – громыхнул Арапов. – Сразу фамилию вашу отметил. Это же тот самый урод, не иначе, который после майской выставки кошек на тот свет отправил. Ну вы молодец, девушка! Как вы на него только вышли? А я ведь с семьей ездил в Красногорск на ту выставку кошачью – мы дочке котенка там приобрели породистого, как порода называется… абиссинская, вот. Чудо что такое, такая красота, такая прелесть! Я ведь кошатник со стажем. Вырос с кошками. У моей матери дома две, и у нас кошка старая живет, а теперь вот еще породистый котенок. Столько радости, столько удовольствия, приедешь домой с работы злой, как бес, а тут этот комочек крохотный тебя встречает. Глазенки таращит. На руки возьмешь – прямо как ребенок твой. И на сердце сразу легче, прямо терапия на дому.
Катя на минуту забыла, по какому поводу она звонит. Есть в мире связи… нити, о которых люди даже и не подозревают. Но они крепкие, эти нити, ох какие крепкие, хоть и не видимые глазу.
– Этот человек, которого мы задержали, возможно, также имеет отношение к убийствам в Москве, – сказала Катя. – Валериан Орестович, я по этому поводу вам как раз и звоню. Нужна ваша консультация.
– Ради бога, весь к вашим услугам. А выставка какая в тот раз была в Красногрске, такие красавцы-коты. Очень советую в следующий раз посетить. У вас тоже кошка?
– Нет, но я всегда мечтала завести, – Катя не верила своей удаче. Когда, кому гаишники вот так пылко рапортовали «весь к вашим услугам!». – Валериан Орестович, может быть, вы вспомните, дело старое о ДТП, прекращенное, в котором виновником был сын тогдашнего министра финансов Олега Гайкина, тоже Олег.
– А, помню, было. И правда давно, лет четырнадцать назад.
– Двенадцать. А что это за дело? Где это все произошло? Вроде как у нас в области? Я в архив обращалась, но дело давно уничтожили, там только короткая справка для базы данных.
– В Одинцово. Выезд на Можайское шоссе со стороны Николиного Поля. Он как раз выезжал, а она ехала по главной дороге, потерпевшая. У парня была «Хонда» новая, а у потерпевшей, кажется, «жигуль»-десятка. У нее главная дорога, она ехала с максимальной скоростью, а он должен был пропустить, но не сделал этого, потому что… приступ за рулем случился сердечный… нет, вроде как астма, да, парень был астматик.
– А он один был в машине в тот момент? Кто-нибудь еще пострадал?
– Там столкновение, к счастью, не в лоб произошло, а сбоку он влепился, ударил сильно. Но они там, в машине, были пристегнутые. А вот потерпевшую помяло, зажало дверью, ее потом спасатели вырезали, извлечь иначе нельзя было, чтобы в больницу везти.
– Вы сказали они? А кто был вместе с Гайкиным в «Хонде»?
– Девица.
– Подружка?
– Нет, его сестра, дочка министра. Они с дачи каких-то приятелей возвращались, и эта потерпевшая тоже ехала с дачи. Ну и не повезло.
Катя ощутила жар в сердце. Олег Гайкин и Дарья Юдина ехали вместе.
– А кто потерпевшая? – спросила Катя. – Она не погибла при столкновении?
– Нет, ее в больницу увезли. Их обоих – парню-то ведь худо было. Он почти при смерти находился. Приступ астмы его чуть не задушил. Едва концы не отдал, как уж тут машиной управлять, не контролировал он ни себя, ни дорожную ситуацию в тот момент. Классический случай, мы на нем сейчас инспекторов учим, как действовать в таких вот обстоятельствах.
– Но я слышала, что потерпевшая осталась калекой. Вы ее фамилию помните?
– Нет. Я и Гайкина этого вашего по фамилии не помню, знаю, что сынок министра был и такое с ним несчастье приключилось. Потерпевшей ногу отняли, это еще когда следствие шло по делу, тяжкие телесные в результате ДТП, они там… то есть, отец-министр, даже не возникал и своей должностью не давил, в общем, повел себя нормально, по-человечески. Ущерб сразу выплатил без разговоров – деньги на лечение. А потом была медэкспертиза о состоянии здоровья парня – астма, диагноз подтвердился. Дело прекратили, потому что это не его вина. Говорю же, классический случай – в наши инструкции и учебники попал. Правда, закончилось все печально, потерпевшая, слухи ходили, с собой через какое-то время покончила.
– Покончила с собой?
– Да, повесилась. Она ведь не только без ноги осталась, она и ребенка в том ДТП потеряла.
– С ней был в машине ребенок?
– Нет, беременная. И куда лезут за руль с пузом?
– Валериан Орестович, а я вот слышала, сестра Олега Гайкина Дарья Юдина в то время имела проблемы с наркотиками. И она с ним как раз тогда в машине находилась, – Кате казалось… вот-вот, что-то забрезжит. – Вы говорите, классический случай. А не могло быть, что это она, его сестра, машиной управляла и совершила ДТП?
– Да, классика, понимаю, куда вы клоните. Нет, не так все произошло.
– А откуда такая уверенность?
– Да потому что наш сотрудник – инспектор ГИБДД там был главным свидетелем. Все на его глазах случилось. «Хонда» его внимание еще на дороге привлекла – ехала, петляла, на встречку чуть не выскочила, инспектор решил, что пьяный за рулем, и преследовал их на мотоцикле. Парню плохо стало за рулем. И врезался он у него на глазах. Наш инспектор подбежал, начал их вытаскивать, помощь первую оказывать. Он и «Скорые» вызвал – и парню, этому Гайкину, он уже задыхался, посинел весь, и этой беременной, которая от боли орала в шоке, когда ей ногу зажало, сломало бедро. Потому и дело быстро прекратили после всех экспертиз, раз никаких сомнений. Наш инспектор ГИБДД – главный свидетель происшедшего. Без него бы они там оба концы отдали – и Гайкин от астмы, и эта несчастная кровью бы на месте истекла.
– Фамилию инспектора не помните?
– Двенадцать лет, давность какая, нет. Я и случай этот знаю лишь потому, что он в инструкцию вписан – классика, как вести себя, если такое опять, не дай бог. Если потребуется, я вам узнаю фамилию сотрудника. Еще вопросы?
– Все, спасибо, вы нам очень помогли.
Катя дала отбой. Надо же, начальник ГИБДД – кошатник! И на этой почве она так ловко и быстро все разузнала про это старое ДТП.
Но в раскрытии убийств в музее это, кажется, вряд ли поможет.
Глава 41
Поймать вора
Наутро Катя отправилась в музей, как на войну, – не хочется, страшно, но надо. С Анфисой они встретились, как прежде, в музейном дворике и обошли здание, направляясь к выходу-входу.
– Я вчера вечером по Интернету полазила, вот скачала схему всех их зданий, всей территории, – Анфиса повела рукой. – Действительно это единый комплекс, войти можно и со стороны Колымажного и Знаменки и вон там сзади, где скверик. Здания разные, но хозяин их один – музей. В Интернете насчет подземки ничего, но я уверена, в их Нижнем царстве все сообщается, как в улье. И попасть можно незамеченным, и слинять.
Катя быстро поведала ей про разговор с начальником ГИБДД, а также про видеозапись на диске Тригорского – в общем, все, что Анфиса пропустила.
– Все версии должны проверяться, – сказала она, – Гайкин и Юдина – брат и сестра, и только три вещи их объединяет – то старое ДТП, как оказалось, они ехали тогда вместе, квартира, доставшаяся в наследство от родителей, и…
– «Проклятая коллекция», – закончила Анфиса. – Если честно, я все жду, что ваши там, в Красногорске, поднажмут, и этот гад Тригорский и в убийствах признается.
– Даже если он убийца, он не признается, – сказала Катя. – Он садист, но не дурак, законы знает, у нас по убийствам на него ничего нет – никаких улик. На всех прочих есть улики – мотивы, даже следы крови – на нас с тобой и на той тетке смотрительнице Шумяковой, а вот на Тригорского нет ничего.
– Мы с его сынком этим, Ангелом, как его твой участковый называет, так и не встретились, – Анфиса положила в рот мятный леденец. – А у меня после той драки у вольеров просто аппетит разыгрался на всякие там захваты-задержания. Может, и этого придурка где-нибудь прижмем по-тихому в музейном углу, а? Допрос третьей степени с применением пыток?
Катя посмотрела на Анфису – м-да, истинно, истинно, когда появляется «Проклятая коллекция», люди ведут себя так, как никогда бы не повели.
– Я все думаю, – сказала она, – вот Юдину убили зверски, раскроили ей череп, гнались за ней. Ее брата же убрали интеллигентно – укол шприцем с дозой пентотала. Насчет укола какая ассоциация первой возникает?
– Шпионы, – хмыкнула Анфиса. – И потом эти еще – наемники, киллеры… Юсуф, человек Узбека, думаешь, он руку приложил?
– Эта наша главная нестыковка, она меня беспокоит – понимаешь, никто не мог знать, что именно Юдина приедет в музей с проверкой. Теоретически мог знать ее брат, однако он не знал. Я тот наш разговор вспоминаю в хранилище. Олег Гайкин говорил правду… хотя только отчасти. Заметь, убит он был в том же самом месте, что и Юдина, в том же коридоре. И вот я подумала, если убийца заранее присмотрел и изучил для себя это место, как наиболее безопасное и тихое, то…
– То получается, что он выбрал это место для убийства самого Гайкина, что ли? Так почему же не убил его сразу, а только потом?
Катя покачала головой, пожала плечами. Они вошли в музей и увидели Тимофея Дитмара в вестибюле у гардероба. Лейтенанта Дитмара, который не спит, который всегда на посту.
– Привет, – обрадовалась ему Анфиса как родному, – какие новости?
– Сотрудники наши звонили утром в Красногорск. Там у суда целая делегация доброхотов-приятелей, хотят внести залог за него. А с другой стороны там, у суда, демонстрация стихийная владельцев домашних животных, кошек – расправой ему грозят, – Дитмар снял и протер свои бухгалтерские модные очки без оправы. – Я думаю, его все же посадят. Тут, в музее, он не появится.
– А сын его? – спросила Катя.
– Сегодня утром пришел на работу, я это проверил.
– У меня информация по делу о том ДТП, – сказала Катя.
Они с Дитмаром отошли к киоску с сувенирами. Анфиса осталась в вестибюле, наблюдая, как первые ранние посетители входят в музей.
Неожиданно она вернулась и произнесла лишь одно слово:
– Юсуф.
– Опять он здесь? – Дитмар сразу забыл о том, что услышал от Кати. – Где? Куда он делся?
– Кажется, пошел к главной лестнице.
– Экспертиза еще одну загадку подбросила, – Дитмар вертел головой, высматривая Юсуфа. – С Юдиной ведь это он развлекался. Анализ ДНК, сперма. И дамочка бездну удовольствия получила. Но вот как они сошлись… когда успели только? Я совсем уже ничего не понимаю…
– Анфиса, пожалуйста, догони его, – попросила Катя.
– Кого, Юсуфа?
– Да, если он, конечно, не очень тебя пугает.
– Нет, но…
– Вежливо, очень интеллигентно, ты это умеешь, а он интеллигентность и уважение, кажется, ценит превыше всего. Догони его, задержи, скажи, что у нас к нему есть разговор.
– У нас?
– Да, у нас с тобой, – Катя кивнула. – Лейтенант, вы уж простите, но с Юсуфом нам лучше без вас поговорить. Вы только все можете испортить.
– Он знает, откуда вы, давно догадался.
– Ничего. Судя по всему… по этим результатам экспертизы, он женщин обожает и умеет с ними обращаться. Нам надо кое-что с ним обсудить негласно.
Катя направилась к главной лестнице. Там – Анфиса и Юсуф на фоне колонн из золотистого мрамора.
Юсуф – как обычно, в безукоризненном черном костюме, белой рубашке, изящный, вежливый и настороженный, как кобра. Анфиса – пунцовая от смущения, полная решимости выполнить задание, которое ей доверили. Они представляли странную пару.
Катя подошла к ним.
– Нам надо с вами поговорить, Юсуф. Спасибо, что уделили нам время. Очень обрадовалась, увидев вас снова, не думала, что вы станете появляться в музее часто, с тех пор, как тут работает полиция.
– Музей открыт для всех, – сказал Юсуф. – О чем разговор?
– О том, что убийца и музейный вор до сих пор не найдены. И очень возможно, что это одно и то же лицо.
– Вас это так волнует? Ах да, вам же платят, наверное, за все это, – Юсуф усмехнулся.
– Так же, как и вам когда-то платил ваш работодатель Саддыков.
– Уважаемый Ибрагимбек.
– Да, уважаемый и щедрый человек, – согласилась Катя быстро. Если честно, она против того покойного мафиози вообще ничего не имела. – И вас волнует то же самое, что и нас. Музейный вор до сих пор не найден. Не знаю, хотите ли вы поймать убийцу, но уж вора точно. И поэтому вы снова здесь.
– Я повторяю, музей открыт для всех. У вас все? Мне надо идти. Меня ждет уважаемая Виктория-ханум.
– Нет, у нас не все, разговор только начался, – Катя указала на банкетку наверху: – Может, присядем?
– Нет.
– Ладно, тогда прямо здесь. Мы с Анфисой присутствовали при проверке лотов и составлении акта, когда обнаружили пропажу. Я не видела всех экспонатов, их не доставали из ящиков, только считали, но я убедилась – это грандиозное и редкое собрание. Уникальное. И то, что ваш работодатель завещал его музею, это хорошо, это широкий жест. И то, что вы так одержимы идеей, чтобы коллекция вошла в собрание и была открыта посетителям, это тоже очень хорошо. Это достойно настоящего мужчины, что вы стремитесь выполнить волю покойного до конца.
– Вы видели алебастровые сосуды для благовоний? – спросил Юсуф.
– Не все, один достали во время сверки, остальные просто посчитали. Сосуд в форме двух птиц, шеи изогнуты, как ручки. Он размером с ладонь, и такая работа… Просто чудо.
– А ожерелье из цветного стекла?
– Да.
– А коллекцию золотых скарабеев?
– Она была в спецхране, профессор Гайкин о ней упоминал, там все в сохранности. Пропали только три небольших предмета…
– Я знаю, что пропало, – сказал Юсуф.
Анфиса в беседу не вмешивалась, она напряженно наблюдала за «человеком Узбека». Ей никогда не доводилось вот так запросто вступать в беседу с «человеком мафии», и сейчас она решала для себя, чем же этот тип отличается от всех остальных. И еще она думала, как ей поступить, если он вдруг выхватит свою знаменитую новую (взамен конфискованной) струну для виолончели – «классическую удавку» и набросится на них (мафия ж! с него станется). Анфиса решила действовать так же, как там, в приюте – вцепиться ему в руку зубами, тогда ведь сработало!
– И вы хотите найти вора. И мы этого хотим. И убийцу. Очень хотим. И хотим, чтобы коллекция… Проклятая она или нет, была тут в музее. И чтобы имя вашего работодателя стало известно, как имя мецената. Он это заслужил таким великолепным даром, – Катя откровенно льстила и старалась, чтобы речь ее пестрила цветистыми восточными оборотами. С ним надо говорить на его языке. – Перед такими вещами, древними сокровищами все меркнет. Все наши интриги, все противоречия, даже преступления прошлого. Остается лишь восхищение. И память. Память остается навечно. Я думаю, именно этого так желал ваш работодатель Саддыков.
– Да, желал. И он ничего не украл у них. Наоборот, сделал подарок.
– Юсуф, я сначала думала, что это Гайкин ее убил. Дарью Юдину. А потом узнала, что они брат с сестрой.
– Мне сказала об этом вчера Виктория-ханум.
– Но вы ведь этого прежде не знали?
– Нет.
– Я его подозревала, а потом послушала вас там в кабинете и поняла, что у вас-то как раз насчет профессора не возникло никаких подозрений. А теперь вот он убит кем-то. И потом я еще думала, что у Гайкина с Юдиной тут в музее была связь. Вы понимаете, судмедэкспертиза это сразу выясняет. Любовная связь. Но оказалось, что… Это ведь вы были с ней.
Юсуф выпрямился. Стройный, смуглый, он был похож сейчас не на киллера, а на героя восточной сказки. Этакого Синдбада или Али-бабу, как их представлял себе старый Голливуд.
– Не подумайте, что мы вмешиваемся, – Катя умоляюще сложила руки. – Эти ваши отношения, страсть, так внезапно вспыхнувшая здесь… Пусть это останется тайной. Ведь когда коллекция появляется, возникает сразу много тайн, они тянутся за ней, как шлейф. Но вы сказали, что хотите отомстить за ее смерть… я так поняла ваше заявление там, тогда…
– Прелестная женщина, прекрасная, сладкая, как мед. Волосы золотые, – его лицо было спокойным, лишь темные глаза лихорадочно заблестели. – Что вы хотите от меня конкретно?
– Ничего. Совсем ничего. Просто хотим, чтобы на этом этапе вы нас, как и Викторию-ханум, считали своими союзниками. Не полицию, не МУР, который вас терпеть не может, а нас с Анфисой. Ее и меня.
Анфиса хлопала глазами. Она не понимала, куда клонит Катя.
А та… Она и так и этак хладнокровно прикидывала, как можно использовать Юсуфа. Его железную хватку, его грозную мощь, его хитрость и беспощадность. Восточная мафия, клан покойного Узбека, слюнтяев не держит.
Запись, изъятая с камер Тригорским о том, как его сынок развлекается в музейных залах, когда его никто не видит… Юсуфу можно лишь сказать, что на записи – «потерянное время» и не говорить остального…
– Тут вчера полиция обнаружила, что некоторые фрагменты записи видеокамер наблюдения стерты. Всего набирается времени около часа. Подозревают в этом здешнего сотрудника охраны Николая Тригорского, – сказала она. – Его вчера задержали в Красногорске по другому делу. Убийств и кражи он на себя не берет. Но у него тут сын работает Тригорский-младший, зовут его Ангел Майк. И знаете что, в ту ночь, когда мы нашли труп Юдиной, он был там, в том коридоре. Там свет погас. А полицейским он на допросе солгал, сказал, что чинил проводку совсем в другом месте и услышал крики. Но там звукоизоляция и ничего нельзя услышать в отдалении. Так вот, мы с Анфисой подумали… раз мы его там видели, практически на месте убийства… и от хранилища это недалеко, откуда предметы коллекции украли, и отец его позаботился из памяти компьютера стереть некоторые фрагменты видеозаписи… мы подумали, что этот парень Ангел Майк может быть причастен.
– Почему ко мне с этим обращаетесь, а не к своему работодателю генералу-полицейскому? – усмехнулся Юсуф.
– Да потому что он его допрашивал, а тот ему солгал. И генерал Елистратов понял, что парень ему солгал, но поделать с этим ничего не смог, – наивно призналась Катя. – А вы сможете, Юсуф, я знаю.
Юсуф ничего не ответил. Он словно прикидывал, оценивал сказанное. Затем достал из кармана айфон. Новехонький. Открыл какую-то схему, пролистал.
– Идемте со мной, – сказал он.
По лестнице вверх через Античный зал, в служебную дверь, направо по коридору, вниз по лестнице, снова по коридору Нижнего царства…
Анфиса ухватила Катю за руку.
– Куда он нас ведет?
Юсуф оглянулся через плечо.
– Боитесь?
– Нет, – ответила Катя. – Мы ведь сейчас союзники с вами. Анфис, не глупи.
Снова по коридору и по железной лестнице опять вниз. Это уже не просто Нижнее царство, а совсем, совсем Нижнее…
У железного шкафа с надписью «Опасно, высокое напряжение!» Юсуф остановился, моментально открыл замок и сунулся в шкаф. Что-то щелкнуло.
Затем он позвонил по мобильному. Голос его, когда он говорил, неуловимо изменился:
– Алло, техники? Это лифтер. Грузовой лифт обесточился. Да, света нет. А у нас тут погрузка. Электрика пришлите. Этого Тригорского, он у нас в прошлый раз налаживал, бракодел, пусть как следует все исправит!
– А где тут грузовой лифт? – спросила Анфиса.
– В подвале, – ответил Юсуф.
– А мы где?
– Тоже в подвале. Он придет сначала сюда проверить, не выбило ли фазу. Стойте здесь, – скомандовал Юсуф.
Он открыл скрипучую дверь на лестницу и…
Словно его и не было!
– Он что, бросил нас тут? – Анфиса озирала пустой коридор, совсем уж неприглядный – стены облуплены, вдоль них трубы в капельках конденсата, на потолке путаница толстенных кабелей.
– Он нас не бросил, – Катя прислонилась к стене. – Подождем.
Ждать пришлось четверть часа. Затем на лестнице послышались шаги. Кто-то быстро спускался.
И вот дверь открылась, и в конце коридора показался Ангел Майк со своей стремянкой на плече.
Он заметил их сразу, Катя почувствовала это инстинктивно, потому что по лицу его ничего нельзя было угадать – белые льняные длинные локоны скрывали лицо точно занавес.
– Чего уставились? – спросил Ангел Майк.
– Вот тебя ждем, – что-то в его тоне Кате крайне не понравилось.
– Ждете, что за отца с вами поквитаюсь? Думаете, я не в курсе, как вы его там? Отец адвокату все рассказал, просил меня предупредить насчет вас. Только я квитаться с вами не стану, – Ангел упер стремянку в пол. – Вы мне услугу оказали. Отца теперь посадят. И вообще, даже если не посадят. Он сломанный теперь. Я думал, мне его ломать придется, больно уж он доставал меня. Заучил совсем. А вы и полиция за меня это сделали, спасибо большое. Станет как шелковый дома, тише воды ниже травы.
– Что ты делал в том коридоре в ту ночь?
– В какую ночь?
– Сам знаешь, в ночь убийства. С фонарем путешествовал. Куда?
– В каком коридоре? – Ангел Майк смотрел на них сквозь свои льняные шелковистые патлы.
– Сам знаешь в каком.
– Ничего я не знаю. Я иду чинить нашу долбаную электрику. Ну-ка с дороги, мне тут надо проверить, а то лифт обесточился. Это вы, что ли, здесь устроили? Я техникам скажу.
– Сначала мне все скажешь.
Юсуф, который появился, словно из воздуха материализовался, прошипел это Ангелу в самое ухо, сзади. Ударом ноги под колени подсек его, рванул назад, опрокидывая навзничь. Ангел ничего не успел даже понять – он уже лежал на спине на полу, а металлические ноги-стержни его стремянки упирались ему прямо в пах.
Юсуф надавил на стремянку.
– Ууууууууй, сволочь, пуссссстии!!!
– Скажешь все, – Юсуф надавил сильнее.
Ангел забился на полу, царапая металлический стержень, давивший его в промежность.
– Пусссссстииии меня!!
– Что делал в коридоре в ночь убийства?
– Я услышал крики и прибежал, я щиток чинил, крики…
Юсуф надавил на стремянку уже без всякой пощады. Кате показалось, что чертова лестница пропорет Ангела насквозь.
– Я в зал, в зал шел!
– Какой зал?
– Зал хранилища.
– Где коллекция, туда?
– Да, да! Ой, не надо так!! Больно же!
– Зачем ты шел в зал?
– П-проверить… проверить замок, он же магнитный, электронный… я думал, раз света нет, зал, возможно, открыт.
– Ты конец света устроил?
– Нет.
– Ты?! – Юсуф снова нажал на стремянку.
– Нет, нет, у нас тут последние недели что-то не так… Я даже думал, это крысы проводку жрут, но крыс в музее нет… я не знаю, что это, там провода были вроде оборваны, а концы зачищены…
– Что ты болтаешь? Я не понимаю, какие концы?
– Проводов. Клянусь, это не я!
– Зачем шел в зал?
– Я хотел увидеть коллекцию.
– Лжешь! – Юсуф ударил его ногой. – Говори правду! Украсть хотел?
– Я… нет, то есть, я хотел посмотреть, что там есть. У нас тут в зале крючья…
– Какие еще крючья?
– Погребальные, они ими в носу ковырялись у покойников, – Ангел упирался в лестницу обеими руками, отталкивая от себя. – Форма просто идеальная… красивые, совершенные вещи… страшные, но такие классные. Я хотел посмотреть, может, и в ящиках тоже такие есть. Я хотел их иметь.
– Украсть? Что еще ты украл из ящиков?
– Ничего!
– Останешься без яиц сейчас.
– Уууууууууууй, не надо, больнооооооо! Ничего я не брал, я клянусь, я только хотел посмотреть… крючья, да, я бы точно взял… А подумали бы на нее, ведь это она все брала оттуда!
Юсуф убрал лестницу. Ангел корчился на полу, как раздавленный червяк, засунув кулаки себе между ног.
– Кто она? – тихо спросил Юсуф. – Говори! Имя!
Но Ангел только со свистом вбирал в себя воздух сквозь стиснутые от боли зубы.
– Юдина, да? – Катя наклонилась над распростертым на полу. Всего пару минут назад она испытывала к нему брезгливость и страх, а вот сейчас жалость. Он страдал от боли. – Дарья Юдина? Это ведь ты ее убил, да?
«Страдающий от боли» Ангел с силой пнул ее ногой по ноге. Катя вскрикнула и отпрянула.
– Катись к черту, стерва! Никого я не убивал! Отца забрали, теперь и меня хотите! Не убивал я ее! И не видел даже. И это была вовсе не она!
– Тогда кто? – спросил Юсуф.
– Эта очкастая блядь, что профессору проходу не давала! Кристина!
– Кристина Ольхова? Менеджер музея? – воскликнула Анфиса, которая с самого начала «допроса третьей степени», за который она столько ратовала, словно языка лишилась.
– Я ее видел! Она дверь в зал картой открывала, а профессора там не было. Они ж жили вместе, спали вместе. Забрала у него карту и вскрыла зал. Я ее видел.
– Он нам снова лжет, как и тогда, в первый раз, – сказала Катя Юсуфу. – Быть не может, чтобы это Кристина. Она любила Олега Гайкина, стала бы она вещи воровать из коллекции, за которую он отвечал? Она вместе с нами проводила ту сверку экспонатов. Они с Гайкиным установили, каких вещей не хватает, что украдено. Ты лжешь нам, Ангел… Ангел Майк, так ведь тебя в Красногорске зовут. Ты лжешь, потому что это была не Кристина, а Юдина, и ты ее убил, а потом и профессора!
– Нет! Вы сами у нее спросите! Это очкастая открывала зал, я ее засек!
Юсуф наклонился, сгреб визжащего парня за грудки и рывком поднял, ставя на ноги. Однако ноги Ангела не слушались. Юсуф прижал его к стене коридора.
– Ладно, вот сейчас мы все навестим менеджера музея Кристину, – прошипел он. – После смерти профессора она взяла на себя заботы о коллекции моего уважаемого хозяина, мир его праху. Мне Виктория-ханум об этом сказала. Я тебе не верю, парень. Какой смысл ей красть сначала у любимого, а потом и у самой себя?
Глава 42
Кристина
К хранилищу они шли тем самым коридором. И никто не встретился им по пути. Сотрудники музея избегали этого места, как зачумленного.
Юсуф буквально волок Ангела Майка силой, тот упирался. Он был выше Юсуфа на целую голову, но помогало это мало. Руки Юсуфа держали его как стальные клещи. Только у двери в зал он ослабил свою хватку.
Дверь в хранилище закрыта.
– Она там, – сказал Юсуф. – Это профессор вечно держал дверь открытой, входи, кто хочешь. Как я и вошел тогда…
– Когда следили за нами? – спросила Катя.
– Именно. Эта женщина там. И она запирает дверь, потому что боится. После двух смертей здесь все боятся всех.
Он прижал Ангела к стене, надавив коленом в пах, заставив его вскрикнуть от боли, извлек из кармана какой-то гаджет и приложил его к электронному магнитному замку. Замигал сначала красный цвет. А потом зеленый. И дверь в хранилище, клацнув, открылась.
– Сюрприз, – громко объявил Юсуф и втолкнул что есть силы Ангела Майка внутрь.
Они вошли.
Кристина, работавшая за тем самым столом под софитом, на месте Гайкина, резко обернулась.
Катя увидела на столе включенный ноутбук, а рядом с ним на подставке ту самую статуэтку богини-кошки Бастет. Еще несколько маленьких фигурок ушебти, изображающих священных животных, стояли рядом на подставках.
– Что вам надо? Как вы попали сюда? – спросила Кристина.
– Вы же убедились, уважаемая, я могу открыть тут любую дверь и отключить каждую тревожную кнопку, – сказал Юсуф. – Но я охраняю этот музей, вот эту коллекцию. В том числе от воров.
– Да, конечно… извините за резкость, – Кристина под его взглядом как-то сразу осеклась. – Просто вы меня напугали… вы все… такая делегация… чему обязана?
– Что вы тут делаете? – спросила Катя.
– То же, что и Олег. Разбираю экспонаты. Заодно делаю видеозапись для нашего будущего музейного блога. Я давно хотела. Надо, чтобы было интересно, чтобы мы были открыты в своей работе. Интернет – это такие возможности… Теперь, когда его нет… когда Олег умер… я должна продолжить… и предать гласности, ради его памяти.
– Я вот думал, что поймал этого хмыреныша на краже, – оборвал ее Юсуф, кивая на Ангела, дергавшегося, зажимавшего травмированный пах.
Задолбыша – Катя вспомнила прозвище, данное Ангелу участковым Мироновым.
– Но он обвиняет в краже вас, уважаемая.
– Меня?
– Он видел, как вы заходили сюда, открывали дверь в отсутствие Гайкина.
Бледная, скорбная Кристина вспыхнула. И…
По ее отчаянному жесту – подняла обе руки, словно защищаясь от обвинений, и бессильно уронила…
По красным пятнам на щеках…
По взгляду…
Катя… да они все поняли – на этот раз попали в самую точку. Она не может даже притвориться сейчас…
Не в состоянии отрицать.
– Кристина, сядьте, пожалуйста, и успокойтесь, – Катя не выдержала. Этот допрос «третьей степени» с участием мафиози начал уже действовать ей на нервы. – И расскажите нам все.
Но Кристина не стала садиться и не хлопнулась в обморок. Она подошла к другому столу и сдернула с него льняной покров, что обычно стелили для работы с хрупкими артефактами.
– Вот, они все здесь, – она тыкала пальцем. – Они на месте. Я их вернула назад.
На столе три предмета – те самые: фигурка – ушебти – сидящей кошки, маленькая коробочка из слоновой кости и подвеска для бус в форме скарабея, катящего солнечный диск.
Катя не могла оторвать взгляд от этого скарабея, в свете софита он сверкал, переливался, как драгоценный камень.
– Я сначала хотела взять только ее, – Кристина указала на статуэтку богини Бастет. – Знаковая вещь коллекции, и скандал вышел бы громче. Но не смогла. Струсила. Бастет – символ материнства, она покровительница для каждой матери, а я… я беременна от Олега. Я все собиралась ему сказать, да духа не хватало.
Юсуф придирчиво осмотрел возвращенные лоты и кивнул – те самые, без обмана.
– Но почему? Зачем?! – воскликнула потрясенная Анфиса. – Я совсем уже ничего не понимаю. Для чего вы их украли?!
– Я хотела получить место куратора отдела личных коллекций, – тихо сказала Кристина. – То место, которое занимает старуха. Я думала, что после этой проверки Счетной палаты надо лишь подтолкнуть ситуацию в нужном направлении, устроить скандал. Кража предметов коллекции… Это чревато расследованием и новыми проверками, а в результате Викторию отправят в отставку, на пенсию. Ей давно уже пора! Моя семья… родители бы помогли мне получить место куратора после ее отставки. И мы бы… я и Олег остались здесь в музее и… музей был бы фактически наш… Я и он… Господи, я так его любила! Я хотела как лучше. Он тоже давно уже заслуживал повышения. И наш ребенок, я бы сказала ему… Мы бы поженились и работали бы тут с ним. А теперь все это ни к чему. Должность, музей… его нет со мной. И все это ни к чему… Я ничего больше не хочу. Мне ничего не стало нужно, потому что его нет. Вот, доделаю осмотр и опись коллекции и решу, как быть… рожать или не рожать.
– Тварь ты, – сказал Юсуф. – Хочешь, чтоб мы тебя, тварь, пожалели? Моя бы воля, я бы тебя удавил прямо здесь. Да вот свидетелей, жаль, полно. Против Виктории-ханум прах ты, пыль. Эти вещи принадлежали моему хозяину, а теперь по его воле принадлежат музею. А ты посмела… Овцой прикидываешься, вдовой скорбящей… А не ты ли убила Дарью, чтобы сделать этот твой скандал громче? Олег твой, небось, догадался обо всем, просек, кто у него под носом вещи мог выкрасть, кому это легче всего было, – тебе, тварь, ты тут вечно у него околачивалась с утра до ночи. И ты его прикончила, чтобы он никому о тебе не рассказал.
Катя напряженно ждала, что ответит Кристина. Она ждала той самой вспышки бешенства, ярости, которой они с Анфисой оказались свидетелями, когда из упаковочных ящиков явил себя миру стул наслаждений.
Но Кристина сняла очки, положила их на стол рядом с украденными и возвращенными лотами, закрыла лицо руками и зарыдала.
– Успокойтесь, пожалуйста, – сказала Катя, когда рыдания наполнили собой весь грандиозный зал хранилища. – Это ведь не вы убийца.
– Я не убивала их, – Кристина плакала. – Мне все равно, что со мной станет. Пусть я воровка. Но без него, без Олега, нет ничего… самой жизни теперь для меня нет.
– Мы с Анфисой никому не скажем, что это вы взяли вещи, – Катя не смотрела на Юсуфа, он пусть как хочет, – Ангел Майк если проговорится… да, нет, он не проговорится…
– Какой еще Ангел? – всхлипнула Кристина.
– Вот этот белобрысый, что, не похож? – Катя подошла к ней и обняла ее за плечи. – Распутывайте эту историю с кражей сами. И с Викторией тоже сами разбирайтесь, скажите ей, что вещи внезапно нашлись, что их просто куда-то в спешке переложили, когда распаковывали ящики. Что теперь все в целости.
– Мне все равно, что будет со мной. Без него мне ничего не надо, пусть меня арестуют.
– Успокойтесь, теперь, когда с этим мы все выяснили, ответьте на наши вопросы честно.
Кристина села на стул, обеими ладонями вытерла слезы. Потянулась к сумке-клатчу на подоконнике и достала пудреницу.
– Олег действительно никогда не говорил вам, что у него есть сестра? – спросила Катя.
– Нет, никогда.
– Накануне убийства у вас был конфликт с Дарьей Юдиной. Вы сказали неправду о том, что не ссорились с ней. Вас видела смотрительница зала Шумякова.
– Все меня видели, только я почему-то никого не замечала.
– Почему вы поссорились с Юдиной?
– Да не ссора это была никакая, руки чесались поставить ее на место. Приехала сюда, сразу стала из себя хозяйку строить, большую начальницу. Подумаешь, ревизор Счетной палаты! У меня семья тоже не из последних, папа с такими людьми знаком – один звонок, и от этой Юдиной мокрое место бы осталось, – тут Кристина поперхнулась. – То есть я не это хотела сказать… Клянусь, я ее не убивала! Тогда мы с ней просто поспорили. Она дала понять, что «Проклятая коллекция» никогда не увидит свет тут, в музее, мол, она об этом позаботится, найдет причину. А я сказала, что причины нет, что у нас все законно, все документы, и если надо, мы оспорим решение Палаты в суде. И я… я, честно говоря, просто цеплялась к ней. Злилась. Они с Олегом так смотрели друг на друга… Я ревновала страшно. Я думала – это его бывшая или просто у них химия какая-то, мгновенное притяжение, секс… Кто же знал, что она его чертова сестра?!
– Вы ведь были с Олегом Гайкиным очень близки, вы носите его ребенка. Не находите странным, что он был так скрытен в личном плане? Он никогда не предлагал вам познакомиться с его семьей?
– Я знала, что его отец бывший министр финансов, это мне мои родители сообщили, оказывается, у них – общие знакомые. Но я не потому с ним решила свою жизнь соединить. Отец его уже умер, когда мы познакомились. Он иногда рассказывал о своем детстве, что всегда хотел стать историком, египтологом, рассказывал о своей стажировке в Каирском музее.
– Про ДТП он вам рассказывал? – спросила Катя.
– Нет, то есть, да… У меня ведь машина, и я его столько раз просила сесть за руль. А он говорил, что никогда больше за руль не сядет. Потому что однажды он попал в ДТП и стал причиной смерти человека.
– Вы расспрашивали его об этом?
– Конечно, пыталась, и не из любопытства, нет, но он так переживал, прямо в лице менялся. Мне хотелось утешить его. Но он не желал, чтобы я его утешала, он просто сразу отсекал эту тему напрочь. Да, вы меня о его семье спросили… Однажды он сказал, что это семья виновата.
– В чем виновата его семья?
– Семья сделала его виновным в смерти человека.
– Здесь, в музее, в вашем присутствии он разговаривал с Юдиной?
– Нет. То есть, да, в кабинете директора вечером в понедельник, когда нам всем представляли сотрудников Счетной палаты. Он поздоровался с ней. Его взгляд при этом я никогда не забуду.
Глава 43
Проводка
Разбираться с украденными – возвращенными лотами коллекции Катя предоставила Кристине самой. Юсуф, после того как он обозвал Кристину «тварью» и обвинил ее в убийствах, более не произнес ни слова, как будто считал ниже своего достоинства добавлять что-либо к сказанному.
Хранилище он покинул первым, даже не взглянув на женщин. Катя поняла, что он отправился к «уважаемой Виктории-ханум».
Ну и пусть. Пусть они тут с этой кражей сами разбираются.
Но что-то не давало ей покоя…
Не связанное ни с этими фигурками ушебти, ни со статуей богини-кошки, ни с этим скарабеем, ни с профессором Олегом Гайкиным и его неприязнью к семье…
Что-то странное, промелькнувшее в разговоре раньше, на которое они не обратили тогда внимания, но вот сейчас…
– Майк, постой, не спеши, – Катя в коридоре, когда они покинули хранилище, догнала Ангела Майка, выскользнувшего за дверь, едва лишь ушел Юсуф.
Он уходил, не отвечая, не оборачиваясь.
– Да подожди ты, мне спросить кое-что у тебя надо, – Катя схватила его за плечо.
И…
Он обернулся, точно пружина расправилась у него внутри. Льняная челка, промокшая от пота и слипшаяся в космы-сосульки, больше не скрывала его лицо – бледное, покрытое алыми юношескими прыщами на щеках и подбородке. Светлые глаза тускло блестели. Ангел Майк оскалился и, словно краб клешней, сдавил Катино запястье.
– Ссссссссспросить надоооо? – прошипел он. – Ты еще не насссспрашивалась, гадина? Тебе мало все, да? Отца забрали, а теперь и меня обложили… Ссссссо мной не выйдет, как с отцом, яссссссно? Я умный, ученый. Будешь меня еще доссссставать, вырву тебе кишки. И этого твоего косссстолома косоглазого прикончу, яссссссно тебе?
– Отпусти ее! – крикнула Анфиса. – Она сотрудник полиции, а я свидетель. Ты напал на полицейского. Я расскажу, тебя посадят, как твоего папашу-живодера.
Ангел Майк тут же разжал хватку и поднял руки ладонями вверх, показал.
– Кто на кого напал? Где? – спросил он. – Девочки, мои ссссссладенькие, да вы что?
И что-то было в его лице при этом такое…
Катя поняла, отчего участковый Миронов с самого детства искренне верил, что Ангел Майк – латентный маньяк.
Он открыл дверь на служебную лестницу и ринулся вниз.
– Нет, ты это видела? – Анфиса заглядывала в лестничный пролет. – О чем мы вообще говорим, кого ловим? Вот же убийца – перед нами. Я испугалась, что он тебе в горло вцепится.
Катя потерла запястье.
– Анфис, давай зайдем в Египетский зал, – сказала она.
Они вошли в Античный зал, миновали его и добрались до Египетского зала.
Сегодня тут было полно экскурсантов. Сразу две экскурсии.
У входа стояли смотрительницы Арина Шумякова и Василиса Одоевцева. Они разговаривали с Викторией Феофилактовной. Василиса привлекала к себе взгляды мужчин – снова в черном, как вороново крыло, парике, в легком платье в мелкий цветочек, увешанная массивной бижутерией, высокая, жилистая, длинноногая. Рядом с ней Шумякова, одетая в юбку и пиджак, что был явно ей велик, смотрелась как бедная родственница. А Виктория Феофилактовна в своем шерстяном теплом традиционном костюме «шанель» выглядела старой, поблекшей, согнутой грузом лет.
Катя и Анфиса подошли к ним.
– Добрый день, – поздоровалась Катя. – Только что виделись с вашим электриком Тригорским-младшим, ну, который Майк. Не подскажете, что тут он у вас чинил-налаживал в день убийства Юдиной?
– Он приходил, мы его вызывали с Василисой, – Арина Павловна глянула на приятельницу. – Только это было не в тот день, когда мы тело той бедняжки с вами нашли, а раньше.
– Раньше?
– Ох, не помню, или это в тот день? У нас свет то и дело гас. И мы позвонили техникам и вызвали электрика.
– А что он чинил? Где?
– На щитке и тут в зале, – Арина Павловна указала в глубь Египетского зала. – Там панели можно снять, открыт доступ к проводке.
– А в чем дело? – спросила Виктория Феофилактовна.
– Понимаете, он сказал нам, что сначала подумал, это крысы проводку грызут.
– Крысы в нашем музее? – Виктория Феофилактовна вспыхнула. – Не может такого быть, мы строго за этим следим, что вы!
– Он еще сказал, что провода вроде были оборваны, а на самом деле концы у них зачищены.
– Какие провода? – спросила Василиса. – Девушки, милые, о чем вы нас спрашиваете, я не понимаю? Какие еще провода?
Катя и сама поняла, что толковать об электрике с тремя пожилыми дамами – дело гиблое.
– Этот мальчишка тогда сделал свою работу некачественно, – сказала Арина Павловна Шумякова. – Помните, когда вы в тот вечер пришли, свет у нас тут снова погас. В следующий раз будем просить, чтобы присылали другого электрика.
– Ни сын, ни отец Тригорские после Ночи музеев здесь не останутся. Уволю обоих, – жестко пообещала Виктория Феофилактовна.
– На Тригорского-старшего, кажется, получена санкция на арест, – кротко возразила Катя. – Если не найдете ему замены, то… лучше обратитесь к Юсуфу, он такой спец в охранных системах. Пусть поработает у вас волонтером в Ночь музеев.
Глава 44
Мобильники
Лейтенант Тимофей Дитмар нарисовался в вестибюле у касс, точно весь век свой дожидался их.
– Как успехи? – спросил он нетерпеливо.
– Ничего, спасибо, – ответила Катя.
– Я имею в виду Юсуфа Ниязова. Получился дельный разговор?
– Да, очень даже.
– Ну и что он интересного сказал для следствия?
Катя тут же решила: они с Анфисой обещание, данное Кристине, сдержат, однако…
– Он душу вытряс из Тригорского-младшего, из Ангела, – сказала она. – И тот покаялся, что кражу хотел совершить из ящиков коллекции, потому в тот вечер и оказался в том коридоре, где на нас и на труп наткнулся.
– Так это он украл? Ну конечно, каков папаша, таков и…
– Нет, не он. Его лишь интересовали очень специфические, живодерские предметы, – встряла Анфиса, просекшая Катю без слов.
– Потом мы все вместе пошли в хранилище и узнали от Кристины, что все три предмета нашлись, – объявила Катя, не моргнув глазом.
– То есть как это нашлись?
– Их просто куда-то переложили, когда ящики открывали.
– За дурака меня держите, да? – вспыхнул Дитмар. – Что я должен Елистратову доложить?
– Доложите, что-то непонятное с проводкой, – сказала Катя.
– С какой еще проводкой? Где?
– Да тут, – Катя повела рукой, указывая на Нижнее царство. – Ангел чинил свет в Египетском зале, но потом тот все равно погас. И в щитке тоже он копался, это смотрительницы Шумякова и Василиса Одоевцева подтвердили. Но в электрике они ни бум-бум. А самому Ангелу показалось, что провода не оборваны, а зачищены. Пусть ваши сотрудники проверят.
– Что проверят? – Дитмар поправил очки. – Выражайтесь яснее, что мы должны проверять?
– Электрику, – Катя взмахнула рукой. – Ну не знаю. Я не знаю, как объяснить, просто отчего-то это меня встревожило.
– Да тут они всю систему и так каждый день проверяют, к Ночи музеев готовятся. Да уж, шаткие новости. И как это вдруг вещи коллекции сразу нашлись? – Дитмар поднял брови.
– Сюрприз, – Катя вспомнила, как это с каменным лицом объявил Юсуф, врываясь в хранилище. – Ну а у вас какие новости, Тимофей?
– Проверили мобильные телефоны обоих – Гайкина и Юдиной. Все звонки – входящие, выходящие – пробили, установили. Так вот. Друг другу они не звонили. У Юдиной в телефоне ни одного личного номера. Только номера служебные сотрудников и начальства Счетной палаты, Минфина и тому подобное. У Гайкина то же самое – лишь номера сотрудников музея, в том числе, конечно, Кристины. Она ему по десять раз на дню названивала, несмотря на то что они в одном здании работали. И слала бесконечные SMS. В общем, того, что мы надеялись обнаружить, мы не нашли.
– А что вы надеялись обнаружить? – спросила Анфиса с любопытством.
– Мы предположили, что, возможно, брату и сестре могли звонить с одного номера. Убийца мог звонить. Но сходных номеров в их мобильниках нет. Так что наше предположение ошибочно.
Катя смотрела на Дитмара.
– Ах, спасибо, что напомнили. Мне тоже надо сделать один звонок.
Она отошла, потому что в вестибюле очень шумели экскурсанты, и набрала номер начальника ГИБДД Арапова.
– Валериан Орестович, здравствуйте, это снова я, Петровская Екатерина, все же решила вас попросить узнать для нас фамилию того инспектора ДПС, который был свидетелем ДТП, помните, вы мне рассказывали?
Грозный Арапов, как всегда, чем-то занятый, гаркнул добродушно, что перезвонит позже.
И он действительно перезвонил уже под вечер, когда Катя и Анфиса вместе с сотрудниками музея шли на выход.
– Старший лейтенант Сергей Шустов, только он уволился из органов, и довольно давно, одиннадцать лет назад, – сообщил Арапов. – Мы подняли его личное дело. Служил он отлично, а уволился по собственному желанию, работенку, видно, нашел себе на гражданке в фирме. Тут вот его старый адрес указан в личном деле – он в Кунцеве жил с матерью, адрес: улица Молодогвардейская, дом 43, квартира… записывайте, диктую.
Катя записала. А потом объявила Анфисе, что та завтра утром в музее будет «сторожить ситуацию» одна.
– Я пораньше съезжу в Кунцево, может, удастся перехватить бывшего гаишника дома за завтраком перед работой.
Глава 45
Холм Телль-Баста и большие торжества
На следующее утро, едва подойдя к музею, Анфиса поняла – то, чего они все так долго ждали, настало.
Ночь музеев, являющая собой традиционное завершение Дня музеев. И вот он – этот день.
«Столько об этом было разговоров, и я так готовилась к этому событию, а в результате стою тут перед фасадом, и мне не хочется туда. Одной».
Так думала Анфиса, отчаянно жалея, что Кати вот сейчас, именно сейчас, в это утро, нет с ней рядом. Было ли то предчувствие или новый знак? Анфиса не раздумывала об этом. Как истый фотограф, она достала камеру и начала снимать, как рабочие устанавливают на фасаде музея грандиозные экраны для демонстрации видеоряда шедевров из собрания. На колоннаде уже были расставлены стулья и пюпитры для симфонического оркестра. Техники монтировали динамики и звукоусилители.
У служебного входа по всему переулку стояли автобусы. Из них выходили музыканты с инструментами и артисты цирка, тут же припарковались громадные трейлеры с реквизитом и трейлеры телевизионных компаний.
– Доброе утро, Анфиса, – поздоровался с ней лейтенант Тимофей Дитмар, уже занявший свой пост. – С размахом они тут все организовали. Я даже не ожидал такого.
Анфиса кивнула и отправилась обозревать и запечатлевать на пленку, как музей готовится к дню и ночи.
Оркестр начал играть на колоннаде в одиннадцать, и сразу же вокруг по всей улице образовалась толпа, а хвост очереди в музей растянулся чуть ли не от самого метро.
Внутри в Белом зале служители расставляли стулья для слушателей, прикатили рояль. В полдень начался импровизированный концерт нон-стоп. Виолончель, скрипичное трио, оперный дуэт, пьесы для фортепьяно, маленький оркестр средневековой музыки и снова скрипка и виолончель сменяли друг друга.
Огромное здание музея наполнилось музыкой и шумом – голоса посетителей, четкая речь экскурсоводов, вспышки фотокамер, торжественные приветствия, когда приехало на открытие Дня высокое начальство.
Анфиса увидела директора музея – замечательную женщину, говорившую вдохновенно и пылко, с редким старомодным изяществом, целую свиту чиновников, знаменитых артистов, художников, приглашенных в качестве почетных гостей.
Снаружи толпа желающих попасть внутрь все прибывала. Оркестр исполнял на колоннаде вальсы Штрауса, и во дворе музея кружились бальные пары. Тут же выступали клоуны и мимы, жонглеры и акробаты, артисты цирка.
Живые фигуры изображали муз и Аполлона.
Ангел – живая фигура возник и застыл в благословляющем жесте. Анфиса смотрела на него из окна. Вот он настоящий ненастоящий Ангел. А затем она увидела еще одну живую фигуру – Хроноса, олицетворявшего время, и отчего-то решила, что это смерть.
Смерть посетила музей, и она все еще здесь.
Анфиса не переставала снимать. За всей этой праздничной суетой и весельем она как-то позабыла, что Кати слишком долго нет. Что же она не едет в музей?
Анфиса хотела позвонить подруге, но кругом было так шумно, так интересно, столько отличной натуры.
Вот, например, эта экскурсия, что спешила в Античный зал – боги против титанов – громко вещал экскурсовод: обратите внимание на эти скульптуры фриза…
А в соседнем зале при огромном стечении посетителей сотрудники археологического отдела Античности читали лекцию о формировании коллекции подлинников греческой и римской скульптуры.
Анфиса обратила внимание – в торжествах задействованы именно сотрудники отдела Античности, они взяли на себя обязанности развлекать и занимать публику. Потому что знаменитый отдел Древнего Востока после смерти Олега Гайкина был…
Анфиса оглянулась, и вдруг до нее дошло: за все это время в музее среди этого праздника она не увидела ни Виктории Феофилактовны, ни Кристины. Люди, игравшие столь важную роль во всех предыдущих событиях, сейчас точно исчезли.
Анфиса ощутила острое беспокойство. А затем… она вдруг поняла, где их всех надо искать.
Из Античного зала она проскользнула на служебную лестницу и коридорами, уже не боясь заблудиться, направилась к хранилищу.
Запертая дверь. Но она нажала кнопку, потом постучала.
И дверь ей открыли.
Это был Юсуф.
А потом она увидела Кристину и Викторию Феофилактовну, молчаливых, сосредоточенных, занятых работой.
Вдвоем они доставали из ящиков лоты «Проклятой коллекции». Те самые сосуды из белого алебастра в форме птиц. Храмовые жрицы держали в них свою косметику – румяна, благовония и настойки из цветочных лепестков.
Здесь, в этом зале Нижнего царства, было очень тихо.
Горели софиты.
И лишь слабые отголоски музыки – оттуда, снаружи, с колоннады…
– Извините, я вам не помешаю? – спросила Анфиса.
– Устали от кутерьмы? – осведомилась Виктория Феофилактовна. – Да уж, этот день длинный, музей открыт до полуночи.
Тут ей кто-то позвонил на мобильный – кажется, техники, и она, кивнув Кристине – продолжай без меня, отошла к столу.
Анфиса гадала: знает ли Виктория, что это Кристина украла? Судя по тому, что здесь присутствует Юсуф в качестве доверенного лица бывшего хозяина коллекции и надзирателя, – да. Юсуф все рассказал.
Но тогда отчего они работают тут вместе? Точно обе замуровали себя в Нижнем царстве, когда там наверху – веселье и жизнь.
Виктория Феофилактовна закончила свой деловой разговор и, словно прочитав по растерянному лицу Анфисы, о чем та думает, произнесла:
– У нас здесь незаконченная работа, я пришла помочь Кристине. А Юсуф помогает нам обеим… справиться с ситуацией.
Юсуф осторожно освобождал от упаковочного материала хрупкий алебастровый сосуд.
Анфиса снова достала камеру.
– Ничего, если я тут опять поснимаю?
– Ничего, – Виктория Феофилактовна кивнула. – Чем больше эпизодов хроники… любых – торжественных, печальных, знаменательных и даже страшных, тем полнее картина. Все это наш музей. Вы должны полюбить и понять его таким, какой он есть.
– В коллекции есть экспонаты, например этот стул весь в рисунках и иероглифах, стул наслаждений. Вы же вряд ли что-то подобное выставите.
– Я бы выставила все, потому что… эта коллекция, «Проклятая коллекция» – идеальное собрание идеально подобранных артефактов, дающих полную картину одного из самых интересных явлений древней жизни. Все это есть в нас, все это до сих пор сидит у нас глубоко внутри, просто мы об этом смутно помним. А коллекция рассказывает об этом – древнем и могучем, как инстинкт, противоречивом и властном явлении, которому поклонялись в Египте под видом культа богини-кошки. Бастет олицетворяла собой саму природу, само естество, светлое и темное. Истину, замешанную на сплошных противоречиях женской натуры – страсть, силу материнства, жажду наслаждений, жертвенность, мстительность, любовь и ненависть.
– Что может быть темного в силе материнства? – тихо спросила Кристина.
– На это, милочка, вам ответит только мать, – Виктория Феофилактовна подошла к одному из столов. На стол водружен деревянный сундук – резной, с открытой крышкой. – Анфиса, тут архив «Проклятой коллекции», в том числе и старые альбомы фотографий начала века. Можете взглянуть, если любопытно. Это все с места раскопок храма Бастет на холме Телль-Баста.
Старые альбомы в кожаных переплетах.
Анфиса раскрыла один из них.
Участники археологической экспедиции начала века в Египте – групповой снимок на фоне обломков колонн, испещренных иероглифами, – мужчины в пробковых шлемах, несколько господ в турецких фесках и рабочие-феллахи в полосатых просторных одеждах жителей пустыни.
Снимки археологических раскопов, снимки гранитных глыб – гладко обтесанных, являвшихся фундаментом древнего храма. Снимки окрестностей – деревушки, занесенные песком, сухая трава, чахлые финиковые пальмы, ослы, крестьяне на верблюдах.
Один снимок привлек внимание Анфисы – среди гранитных обломков и зияющих ям, на отполированных ветром, песком и временем камнях – множество кошек, похожих на маленькие погребальные фигурки ушебти – кошек разного окраса, молодых и старых, греющихся в лучах закатного солнца и словно ожидающих чего-то.
Мгновение, запечатленное объективом старого фотоаппарата.
– Скоро в Белом зале концерт фортепьянной музыки. Я обязана встретить музыканта, – и Виктория Феофилактовна назвала фамилию очень известного молодого пианиста. – Я думаю, вам это надо снять.
Анфиса отложила старый альбом.
Они с Викторией Феофилактовной покинули хранилище, оставив Кристину продолжать работу под неусыпным надзором Юсуфа.
Знаменитый пианист не опоздал ни на минуту. Виктория Феофилактовна встретила его у служебного входа и для начала повела в свой кабинет. Анфиса щелкала камерой. А потом поняла – все, для этой встречи «в верхах» она уже лишняя.
Народу было так много, что приходилось лавировать в толпе, чуть ли не протискиваться. Все хлынули в Белый зал, и скоро там зазвучал рояль – Бах, Скрябин, Рахманинов, Лист.
Через час концерт закончился, и публика, которая с каждым часом все только прибывала, растекалась рекой.
В Египетском зале, до которого с трудом добралась Анфиса, только что одна экскурсия сменила другую. Смотрительницы Василиса Одоевцева и Арина Шумякова, как могли, помогали экскурсоводам так рассредоточить экскурсантов, чтобы всем было хорошо все видно и слышно.
– Прямо вавилонское столпотворение, – сказала Анфиса Василисе, которая то и дело тревожно выкликала: «Осторожнее, не касайтесь витрин!»
– Такой ажиотаж, а что тут вечером будет, даже боюсь себе представить, – Василиса приложила руку к виску. – Курить хочу, просто мочи нет. Да ведь разве уйдешь? Все только начинается.
Эту ее фразу – все только начинается – Анфиса помнила потом долго.
Она достала мобильный, чтобы позвонить Кате и спросить – ты где?
Но с досадой обнаружила, что у нее села батарейка. Утром дома в спешке она забыла подзарядить свой телефон.
Глава 46
Жизнь четвертая. Аорта
Нужный дом – девятиэтажка из красного кирпича на улице Молодогвардейской в Кунцеве, Катя нашла быстро. Подъезд убирал дворник, так что домофон она миновала, прошла свободно и в 8.00 уже звонила в массивную дверь на шестом этаже, закрывавшую проход на площадку к двум квартирам слева от лифта.
Сергей Шустов проживал в 57-й квартире.
Звонок.
Никто не открывает.
Катя посмотрела на часы. Восемь утра. И никого нет дома. Что ж, на работу можно уехать и в семь, и в шесть, можно и сутки пахать. Если он, например, работает в охранной фирме, то…
Она позвонила еще раз. Глухо. Тогда она стала звонить в соседнюю квартиру – 56.
Сначала тоже никто не открывал. Затем женский голос тревожно спросил:
– Кто там?
– Я из полиции, капитан Петровская, вот мое удостоверение, – Катя показала «корочку» дверному «глазку». – Я по поводу вашего соседа Сергея Шустова, он наш бывший коллега. Их что, дома никого нет?
– Нет. Покажите еще раз удостоверение.
Катя терпеливо поднесла «корочку» к «глазку» снова.
– А когда он будет дома, не знаете? – спросила она.
Щелкнул замок. На пороге возникла старушка в халате и вязаной «душегрейке», явно поднятая с постели. Она воззрилась на Катю сквозь очки так, словно увидела призрака.
– А он зачем вам? – спросила она.
– Он мне нужен по срочному делу. Не знаете, когда его можно застать дома?
– Так это… никогда.
– Он что, переехал?
– Он умер.
Такого Катя не ожидала.
– Умер? Когда?
– Лет десять уже как, – старушка изучала Катю придирчиво и с любопытством. – А вы, что ж, в полиции и не знали? Он же сослуживец ваш был.
– Нет… я не знала. Он ведь в ГАИ работал, а я из другой службы. От чего он умер? Он же, судя по всему, молодой… всего-то старший лейтенант…
– Молодой, здоровый, как бык. А умер в один момент. Сосуд лопнул, этот, как его… аорта. Прямо в ванной упал, когда брился. Мать и помочь ничем не смогла, мне в дверь звонит: вызывайте «Скорую», кричит! Я вызвала. Они приехали, и ничего. Как сейчас все это помню. Был человек, и нет человека.
– А кто теперь в этой квартире живет? – спросила Катя. Она была потрясена. Что ж, сотрудники ГАИ тоже смертны, но… теперь и эта нить оборвана.
– Его мать как жила, так и живет.
– Так нет никого дома.
– А она на работе сейчас днями и ночами пропадает. В фирме своей. Несчастье там у них, прямо горе. Хорошая женщина. Мне помогает, мы ведь обе с ней одинокие.
– А что за фирма? Как мне ее найти?
– Фирма-то… да кошки, – старушка улыбнулась. – У нее и самой кошка-красавица, она мне ключи оставляет кормить, когда на работе торчит. У меня телефон ее есть, – старушка повернула в сторону своей квартиры, ухватила с тумбочки телефон, нажала кнопки, ища в телефонной книге. – Да вот, ее мобильный и этот их, в фирму.
Катя списала в свой мобильный телефоны. Номер телефона фирмы начинался с цифры 5.
– Как зовут вашу соседку? – спросила она.
– Верочка. Жалко мне ее. Сын свет в окошке для нее был, а теперь вот коты. Мне котенка все обещает, да куда он мне.
Старушка явно настроилась продолжить эту тему, но Катя…
Она поблагодарила соседку Шустовых и спустилась на лифте, вышла во двор.
Набрала номер… нет, не генерала Елистратова, и не начальника ГИБДД Арапова, и не лейтенанта МУРа Дитмара. Нет, она позвонила участковому Миронову.
– Привет. Можете помочь мне срочно?
– Конечно, – участковый Миронов не удивился и не стал спрашивать: «А чем?»
– Во-первых, как ваша рука?
– Нормально, срастается потихоньку.
– Вы не работаете сейчас?
– Пока еще на больничном.
– У меня телефон… судя по первым цифрам, это ваш красногорский номер, и еще номер мобильного. Можете пробить мне по-быстрому, хотя бы городской сначала?
– Диктуйте.
Катя продиктовала.
– Я просто подумала, это может быть совпадение, – сказала она. – Сначала надо проверить телефон. Я возвращаюсь в музей, как только установите, сразу же мне…
– И проверять нечего. Оба номера у меня есть в связи с тем нашим делом. Этот вот номер «Приюта любви», гостиницы. А сотовый – это телефон Сурковой, владелицы клуба, помните ее?
– Веры Сурковой, – Катя кивнула. – Да… значит, это она его мать.
– Чья?
– Вова, вы можете подъехать к «Приюту любви»? Я сейчас в Кунцеве, в Красногорске буду минут через сорок.
– Хорошо. А что случилось?
– Нам надо с вами кое-что узнать.
Катя бросилась ловить «частника». Через полчаса она уже подъезжала к зоогостинице, вспоминая, как была тут в прошлый раз, когда застала Суркову пьяную в ее офисе.
Участковый Миронов уже ждал за рулем своей машины, припаркованной на углу ветлечебницы. Как он управлял со сломанной рукой – одному богу известно.
Они вместе позвонили в дверь. Им открыла уборщица. В помещении стоял сильный запах хлорки.
– Суркова у себя? – спросила Катя.
– У себя. Здравствуйте, – уборщица смотрела на Миронова, на Катю. – Вы кошку привезли на передержку? Так мы животных не принимаем.
– Я знаю, мы к Сурковой, – сказала Катя. – Простите, трезвая она?
– С похмелья, – шепнула уборщица. – Вчера и домой не уходила. Там, в кабинете у себя на диване так и заснула.
Постучав, Катя открыла дверь в уже знакомую ей комнатушку с дипломами кошачьих выставок на стенах и фотографиями питомцев клуба. Они с Мироновым вошли.
Вера Вадимовна Суркова сидела за столом и пила крепкий кофе. Увидев Миронова, она радостно вплеснула руками, пригляделась и на этот раз узнала Катю.
– Вы! Проходите, садитесь. Как мне благодарить вас обоих, – она выскочила из-за стола и порывисто обняла, буквально сгребла в охапку и Миронова, и Катю своими пухлыми руками. – Милые вы мои. Нашли, поймали урода. У нас тут столько об этом говорят… Надо же – Василисин хахаль, то есть не хахаль, а… какой подлец, какой злой человек… Я с Василисой и говорить об этом боюсь, она сразу замыкается. Да что же вы стоите? Садитесь! Сейчас я вам кофе заварю и… это дело надо отметить!
Вера Вадимовна метнулась к столу, схватила банку растворимого кофе, а потом в ее руках появилась бутылка апельсинового ликера.
Катя оглядела кабинет. В корзинке на матрасике спали, почти что обнявшись, те самые две кошки.
– Вера Вадимовна, нам с вами поговорить надо, – сказал Миронов. – Дело безотлагательное. Так что с угощением мы потом, ладно?
– Хорошо, хорошо, я понимаю, вы на службе, ребята, дорогие мои, поймали… поймали урода, нелюдя. Спрашивайте что угодно, рада помочь, чтоб его посадили, чтоб он сгнил в тюрьме!
– Вера Вадимовна, нам надо поговорить о вашем покойном сыне, – сказала Катя.
Вера Вадимовна обернулась к ней.
– О Сереже?
– Да, о Сергее. Я разыскивала его в связи с одним старым делом. И, простите, не знала, что он умер.
Вера Вадимовна опустилась на стул.
– Десять лет, как я без него, – сказала она, – думала, и я тоже умру от горя. Нет, кошки мои меня вытянули, благодаря им, клубу я выжила. Прямо на моих руках умер. Аорта лопнула. А ведь сколько медкомиссий там у вас проходил… Он в ГАИ работал.
– Я разыскивала его в связи со старым ДТП в Одинцовском районе, – сказала Катя.
– Да, он работал в Одинцово.
– А почему он так внезапно уволился?
– Говорил, надоело на чужого дядю работать, хочу, мол, на себя. Бизнес свой хотел организовать.
– Ваш кошачий клуб? – спросила Катя.
– Нет, он к кошкам всегда равнодушный был. Он машины любил, мотоциклы, оттого после армии и в ГАИ пошел, – Вера Вадимовна достала из сумки портмоне и показала Кате и Миронову фото. – Вот он какой был у меня, мой Сережа.
Со снимка смотрел крепкий парень лет двадцати шести, между матерью и сыном – явное сходство.
– Вера Вадимовна, он выступал главным свидетелем в деле о ДТП в Одинцово, где были замешаны дети тогдашнего министра финансов Гайкина, это давно было, двенадцать лет назад. Но, может, вы помните, может, он говорил вам?
Вера Вадимовна убрала фото и портмоне. Вытерла слезинку в уголке глаза.
– Конечно, говорил, всем со мной делился. У него от меня не было секретов. Я ведь его без отца растила, муж мой, он бросил нас, когда Сереже и года не исполнилось. Завел другую семью, правда, алименты платил. Сережа взял его фамилию, Сурков ему не нравилась, его в детстве Сурком дразнили в школе. Так что со мной он делился, рассказывал мне, хвастался даже…
– Что он говорил вам о том ДТП? Он выступал главным свидетелем, потому что все случилось на дороге на его глазах. В аварии пострадала беременная женщина, она потом лишилась ноги и покончила с собой. А во второй машине были сын и дочь министра финансов. Что ваш сын вам рассказывал? Как все произошло?
Вера Вадимовна закрыла глаза. И не ответила. Долго, долго молчала.
– Я не помню, – сказала она тихо.
Катя взяла ее за руку.
– Пожалуйста, я прошу вас. Это очень важно.
– Какая мать станет плохо говорить о своем покойном сыне?
– Не надо плохо, расскажите как есть. Помогите нам. Я не из любопытства спрашиваю. У нас очень серьезное дело, убийства. Помогите нам, Вера Вадимовна, пожалуйста!
Суркова пристально посмотрела на Катю, на Миронова.
– Никому другому никогда бы ни словечка, с собой в могилу бы унесла это. Но вам скажу. Я знаю, вы жизнью рисковали, когда этого урода-отравителя, поджигателя ловили. Я вам расскажу все. Только не судите Сережу. Он и так получил полной мерой. Эта его смерть… я до сих пор уверена, это кара ему за тот грех, что он на душу взял. За те проклятые деньги.
– Деньги? Он получил деньги?
– Мама, говорил он мне, вот оно, дело, которое многие ждут годами. Взятки на дороге с водителей стричь – это для недоумков. А на таком деле можно сразу заработать много, очень много. И жить потом. Только пожил-то он с этими деньгами полтора года всего. Аорта лопнула. И лишилась я Сережи, сына моего.
– С кого он взял деньги? – спросила Катя. – За что?
– Все же на его глазах случилось, он преследовал эту машину, она от него улепетывала.
– Кто?
– Да девка эта, дочка министра, обкуренная, под кайфом.
– За рулем была дочь министра, а не сын?
– Сын рядом сидел, а она вела машину, на огромной скорости, Сережа предупреждал ее, мол, водитель, остановитесь! А она ни в какую, потому что под кайфом была, я же объясняю. Наркоманка! И вылетела она на повороте в бок другой машине, столкнула ее в кювет. Сережа подбежал к ним. Она… девка эта, министерская дочка, сразу права стала качать – ты знаешь, кто мы? А он ей пригрозил – мол, отвезу на освидетельствование, посадят тебя. У ее брата с испуга приступ начался – астма, он астматик был. Так она, эта стерва, что придумала там, прямо на месте, – скажи, мол, что это брат мой был за рулем, а не я. Что у него приступ начался, оттого он и врезался. А мы, наша семья, тебе заплатим. И заплатили они. Много заплатили. Очень много.
– Семья министра финансов?
– Отец, министр. Сам с Сережей тайком встречался. Без всяких там доверенных лиц, без помощников, как простой. Шито-крыто чтобы. Надо, мол, всего лишь сказать, что это мой сын был за рулем, а не дочь. О дочери пекся, мол, у нее госэкзамены в институте на носу, стажировка за границей. А если посадят ее за ДТП, то вся жизнь у нее насмарку. Скажи, мол, что это сын вел машину. И что у него был приступ астмы. А приступ астмы ведь действительно был. Это потом врачи подтвердили официально. Уж как они парня в семье уговорили, я не знаю. Видно, настояли, уломали его как-то. Он взял все на себя потом – да, мол, это я сидел за рулем, и мне стало плохо. И Сережа это на следствии подтвердил. Дочь министра даже на освидетельствование не возили. С рук ей сошло. Брат ее выгородил. А Сереже заплатили. Министр не поскупился.
– Получается, ваш сын взял взятку и дал ложные показания на дознании?
– Получается, что так. Он ведь и второй грех на душу взял.
– Какой? Вера Вадимовна, пожалуйста, говорите, не скрывайте!
– Он и той, потерпевшей стороне информацию за деньги продал. Та девчонка, что за рулем другой машины, она ничего не помнила, шок у нее случился, когда ноги ей раздавило. Она тоже не из простых, отец или родственник у нее – военный, генерал вроде. Сережа говорил: мам, такое дело только раз в жизни, надо использовать этот шанс. А они там пусть потом между собой разбираются – министр с генералом. Он с них тоже деньги взял. Потом, уже после, как дело прекратили. Правда, не так много, но прилично, и рассказал всю правду – как оно все было там, на дороге. Девчонке, потерпевшей, ногу отняли по самое бедро. Повесилась она, не вынесла, что жизнь ей калекой быть уготовила. Я ему говорила – Сережа, что ты делаешь. А он мне – мама, это их судьба. А мы с тобой будем жить не тужить. Он магазин запчастей и автомойку на эти деньги открыть хотел. Бумаги начал оформлять, ну пакет документов для бизнеса. А тут аорта у него – раз. Так что не попользовался он взяткой. Если только похороны не считать.
Катя не произносила ни слова. Значит, вот как оно было тогда в Одинцово.
– Я на эти деньги все эти годы жила, – сказала Вера Вадимовна. – На что я клуб-то организовала наш, на что кошек в генофонд клуба приобретала? Десять лет работы, всю себя вкладывала. А теперь после этой катастрофы с отравлением все прахом. Убытки, долги… Совладелец ветклиники – банк, забирает мою долю и часть долгов клуба оплатит, а потом… не знаю, что делать. Так что и тут все прахом. Не на счастье нам эти деньги, все прахом.
– Фамилию потерпевшей сын вам не называл? – спросила Катя.
– Нет, может, и называл, я забыла. Она то ли дочка, то ли родственница какого-то генерала или полковника. Я и министра-то фамилию забыла. Помню, Сережа говорил, у него квартира в Романовом переулке в маршальском доме, богатый дядька.
– Помните, вы мне рассказывали про Юдину, которая кота тут у вас оставляла на передержку? Так вот ее квартира тоже там, в Романовом переулке.
– Да, точно, надо же.
– А вам никогда не приходило в голову, что эта женщина и есть – та самая?
Суркова моргнула и уставилась на Катю.
– О чем вы?
– Вам не приходило в голову, что Юдина та самая, заставившая своего брата взять на себя свое преступление?
– Да что вы… нет, не может быть… Это она?!
Суркова воскликнула так громко, что кошки в корзине проснулись. С тревогой и изумлением уставились на свою хозяйку: что ты кричишь? Поздно, поздно кричать, уже ничего не вернуть, не поправить.
– У меня записная книжка сына сохранилась, – сказала Вера Вадимовна после паузы. – Фамилий я не помню, но адрес потерпевшей он туда записал на всякий случай.
Она потянулась к ящику стола и достала оттуда целую груду: школьные альбомы фотографий, коробку с письмами, какие-то счета. Катя поняла, что Вера Вадимовна хранит весь свой старый домашний архив тут, в клубе, зооотеле, это и есть ее настоящий Кошкин дом.
– Вот, на последней странице, он всегда тут черкал, когда на скорую руку или под диктовку. И всегда черными чернилами, – Вера Вадимовна раскрыла старый потрепанный блокнот.
Катя забрала его. На последней странице выцветшие чернила шариковой ручки. И много адресов.
– Какой-то из этих, – сказала Суркова. – Если я, конечно, что-то не перепутала. Ведь столько лет уже прошло с тех пор.
Глава 47
Последний знак
Они вернулись в машину, и Миронов спросил:
– И что это все значит?
– Мы приближаемся к концу нашего расследования, – сказала Катя. – Я сейчас сделаю один звонок, а вы, Вова, езжайте домой, отдыхайте. И спасибо вам, вы мне очень помогли.
– Я вас не оставлю, – участковый Миронов покачал головой. – Вам ведь ехать надо будет, и быстро.
Катя лишь глянула на его руку в гипсе и достала телефон. Она позвонила лейтенанту Дитмару.
– Тимофей, я еще в Красногорске. Как там у вас?
– Мероприятие в самом разгаре. А так все пока тихо.
– Василиса Одоевцева мне рассказывала про смотрительницу Шумякову, что у нее брат – военный, генерал.
– Да, есть у нас такая информация. Но он скончался два месяца назад.
– Я об этом от Одоевцевой слышала. У меня тут несколько адресов. Я вам сейчас зачитаю, возможно, какой-то из них вам знаком.
Катя начала зачитывать – все адреса, записанные черными выцветшими чернилами шариковой ручки, из блокнота инспектора ДПС Сергея Шустова.
– Вот этот адрес. Новая Басманная, дом, квартира, – сказал Дитмар на четвертом адресе. – Это адрес Арины Шумяковой.
– Тимофей, я вам сейчас расскажу то, что я узнала здесь, в Красногорске. А вы решайте, что мы будем делать дальше.
И Катя очень подробно начала излагать.
Участковый Миронов молча слушал.
Лейтенант Дитмар там, в музее слушал тоже очень внимательно.
– Я доложу Елистратову прямо сейчас, – объявил он, когда Катя закончила. – Надо сначала все проверить детально. Вы поезжайте…
– Я в музей…
– Нет, вы понадобитесь Елистратову, езжайте на Петровку, 38, обратитесь прямо в приемную МУРа, вас будут ждать.
– Никогда еще не был на Петровке, 38, – сказал Миронов и улыбнулся, как мальчишка. – И с МУРом работать не приходилось еще. Я… я вас отвезу!
И, управляя одной левой, вертя руль с легкостью просто пугающей, он нажал на газ, и старенькое его авто показало класс!
Через полтора часа по пробкам они достигли Петровки. Катя показала Миронову, к каким воротам ГУВД Москвы подъезжать. Их немедленно пропустили через КПП.
Встретивший оперативник повел их в приемную генерала Елистратова.
В большом кабинете много народа, вся оперативно-следственная группа в сборе.
– Вот наш коллега из области, капитан Петровская, а это другой наш коллега из области, участковый. – Елистратов прищурился сквозь очки на Миронова. – Ну что же, давайте-ка послушаем еще раз информацию.
Катя изложила красногорские новости.
– А теперь послушайте, что мы узнали, пока вы ехали к нам, Екатерина, – Елистратов кивнул одному из сотрудников.
– По этому адресу, который совпал, – улица Новая Басманная, Шумякова Арина Павловна проживала вместе с братом Андреем Шумяковым. Квартира числилась за генералом Шумяковым как служебная площадь, предоставленная Министерством обороны, потому что сам Шумяков – генерал-майор, занимал различные командные должности в военных округах, был командиром инженерно-саперной бригады, а после ее расформирования возглавлял центр по технике разминирования. После несчастного случая на полигоне – получил ранения при взрыве боеприпасов – был комиссован, получил инвалидность. Жилплощадь в Москве Минобороны оставило за ним в качестве компенсации за увечье.
– Судя по всему, Шумякова взяла на себя уход за братом-инвалидом, – сказал Елистратов. – Но пока нет данных, что она имела дочь. Надо проверять через паспортный стол.
– Местный сотрудник из ОВД Басманный направлен поднять документацию паспортного стола за предыдущие годы.
– Двенадцать лет – такой срок, – Елистратов смотрел на Катю. – Это большой срок. Для всего. Для убийства в том числе.
– Адрес из блокнота инспектора ДПС совпал, – сказала Катя. – Он получил деньги от семьи Гайкиных, а потом продал информацию о том, как все было на самом деле, семье потерпевшей.
Они ждали звонка из паспортного стола мучительно долго – так показалось Кате.
И вот…
– Передо мной старая домовая книга, – докладывал сотрудник ОВД Басманный. – Товарищ генерал, тут запись – жилплощадь служебная, трехкомнатная квартира. Проживают Шумяков Андрей Павлович, Шумякова Арина Павловна и… Шумякова Анна Андреевна.
– Запросите данные загса на Шумякову Анну Андреевну. Дата рождения и, возможно, дата смерти. И должно быть в архиве УВД дело о самоубийстве, – Елистратов включил громкую связь. – Я направляю вам в помощь наших сотрудников.
Сведения пришли снова не быстро.
– Записи актов гражданского состояния. Данных о заключении брака нет. Дата рождения Анны Шумяковой – 17 мая, дата смерти 5 октября. Она умерла двенадцать лет назад, ей было двадцать шесть лет. В базе данных МВД – номер уголовного дела о насильственной смерти. Запись – смерть в результате повешения. Суицид. Само дело уничтожено после внесения в базу данных. Но мы нашли сотрудника, он сейчас уже на пенсии, а прежде работал участковым – он это дело помнит. Девушка без ноги через полгода после выписки из больницы повесилась у себя в квартире на батарее. Это она – Анна Шумякова.
– В свидетельстве о рождении кто записан в качестве ее родителей? – спросила Катя.
Елистратов велел сотруднику узнать, доложить.
– Мать – Шумякова Арина Павловна, запись об отце отсутствует.
– Либо брат Шумяковой дал ей свое отчество, либо она их дочь, дочь брата и сестры, – Катя поднялась из-за стола. Она подумала – надо срочно звонить Анфисе – в музей.
– Следы крови у нее на туфлях… – Елистратов тоже поднялся – маленький, полный, решительный, – и на одежде… Она же практически была у нас в руках. И как она все это с вами обыграла там, в коридоре… Смотрительница зала… божий одуванчик… И пентотал! Ну, конечно! Как же я раньше не догадался…
– А что пентотал?
– Смертельная инъекция, которую сделали Олегу Гайкину при его хронической астме. Пентотал часто колют больным как снотворное, как обезболивающее средство. Брат – инвалид, искалеченный взрывом… конечно, его мучили боли, конечно, он страдал… У них в доме имелся пентотал.
В кабинет Елистратова вошел оперативник с документами.
– Вот данные Пенсионного фонда на Шумякову Арину Павловну. На пенсии шесть лет. Увольнялась на пенсию с должности ведущего инженера специалиста КБ-11 при Военном учебно-научном центре сухопутных войск. Гражданский специалист федерального значения. Мы проверили через Пенсионный фонд Минобороны. КБ-11 – это центр по технике электронного минирования и радиолокационной маскировки объектов. Товарищ генерал, ее брат был сапером, а она – инженер-взрывник высшей категории!
Катя, Елистратов, участковый Миронов и все члены оперативной группы застыли.
В кабинете стало очень тихо.
Глава 48
Жизнь пятая. Жизнь шестая. Ладья вечности
– Мне потребуется консультант из спецотдела взрывотехников, – Елистратов первый нарушил молчание. – И там, в самом отделе, готовность номер один, чтобы в музее все были на местах. Звоните на пульт охраны, пусть они прекратят доступ посетителей в музей.
– Там масштабные уличные мероприятия… Вокруг музея толпа, очереди, зрители.
– Подключайте немедленно службу охраны правопорядка, пусть увеличат наряды полиции. Как только мы войдем в музей и начнем операцию по задержанию, – Елистратов вытер платком разом взмокший лоб, – они оттеснят толпу от музея как можно дальше – на Моховую и к бульвару. Раньше этого делать нельзя, начнется шум, а шум может ее спровоцировать. Возможно, там ничего нет, у нее ничего нет, но…
– Электрик, сын Тригорского, обратил внимание на странные неполадки в проводке, – сказала Катя. – Я доложила лейтенанту Дитмару.
– Он говорил мне, – Елистратов снова вытер платком лицо от пота. – Инженер с оборонки такого уровня, как она… естественно, она отлично разбирается… даже, возможно, лучше наших специалистов. Успела все изучить там, все их электросхемы, где камеры наблюдения, где основные энергоузлы и источники питания. Да ей одного взгляда на кабели достаточно, чтобы понять, что там и как законтачено. Мы не можем допустить даже тени такой угрозы… при таком стечении народа… Тихое, мгновенное задержание – вот наша цель в музее. Но мы должны быть готовы ко всему.
Катя, как и все они, поняла, о какой угрозе говорит Елистратов, не называя ее, словно из некоего профессионального суеверия: да не будет названо вслух, тогда и не случится, не произойдет.
Взрыв в музее в Ночь музеев…
Она ощутила, как вся кровь отхлынула у нее от сердца. И схватилась за телефон – звонить Анфисе.
«Абонент временно недоступен»…
Где Анфиса? Если она в Нижнем царстве или в хранилище, то там, возможно, телефон «не берет»…
Катя набрала номер Дитмара.
– Тимофей, что там у вас происходит?
– Только что кончился большой концерт, пианист выступал…
– Тима, пожалуйста, разыщите Анфису… прошу вас!
– Что случилось?
– Мы едем в музей, сейчас начнется операция по задержанию, – Катя прикидывала – стоит ему говорить о той угрозе? Нет, пока нет, может, это и ужасно, но сейчас неведение – их сила. – Разыщите Анфису, это важно, у нее телефон почему-то не отвечает.
– Я ее только что видел, подождите, я иду как раз туда. Народ после концерта валит в Египетский зал и в зал Золото Трои. Вот, вижу ее. Она тут в зале. Ваша подруга с камерой, как всегда. Здесь сама старуха… ну Виктория Феофилактовна, она лично проводит экскурсию, что-то вроде мастер-класса по истории Египта.
– Кто еще в зале?
– Экскурсанты и смотрительницы.
– Обе?
– Да, обе. Шумякова – рядом с Викторией Феофилактовной. Анфиса их как раз сейчас снимает.
Кто-то положил Кате руку на плечо.
Елистратов.
– Дай-ка мне лейтенанта, а то я звоню – у него занято, – он забрал телефон. – Тимофей, слушай меня. Ситуация серьезная. Сколько человек сейчас примерно в зале?
Он вернул мобильный Кате, только когда они уже садились в машины. Сказал:
– Вам туда с нами совсем не обязательно. Спасибо за помощь, коллега.
– У меня там подруга, – ответила Катя. И нагло, хотя у нее тряслись все поджилки, полезла первой в генеральский джип. Участкового Миронова, как он ни настаивал, с собой не взяли. Елистратов велел ему «лечить руку» в приказном порядке.
Эти мгновения, пока они ехали с Петровки на Волхонку по запруженным машинами бульварам в прозрачных сумерках майского вечера… Сначала с включенными на полную мощность полицейскими сиренами, а затем выключив их на подъезде к метро «Кропоткинская».
На первый взгляд вокруг музея – толпа и ажиотаж. И еще это огненное шоу – жонглеры из цирка показывали класс во дворе музея с огненными факелами и шарами.
Но затем Катя увидела и нечто иное – черные микроавтобусы, припаркованные со стороны Знаменки – саперы-взрывотехники уже прибыли и лишь ждали команды. И сотрудники полиции управления охраны правопорядка, рассредоточенные в толпе, тоже лишь ждали команды.
Катя вместе с Елистратовым и членами опергруппы вошла в музей через служебный вход. Тут же к ним присоединился невысокий мужчина в гражданской одежде – в спецовке, под ней, однако, угадывался бронежилет. Консультант отдела взрывотехников. Следом прошли еще какие-то люди – тоже в штатском, с оборудованием в сумках. Елистратов коротко посовещался с ними, и они мигом куда-то все делись, рассредоточились.
Катя гадала – кто это: эксперты-криминалисты, оперативники или снайперы СОБРа? И что там у них за оборудование – не снайперские ли оптические винтовки, которые до поры до времени нельзя показывать при таком стечении народа?
Из вестибюля прошли к подножию главной лестницы.
И лишь тут Катя поняла, как полон сегодня музей.
Никогда прежде ничего подобного за все дни, что они провели тут с Анфисой…
К Елистратову подошли охранники и сотрудники службы безопасности музея, он и с ними коротко посовещался.
– Сейчас они перекроют доступ посетителей, – Елистратов комкал в кулаке мокрый платок. – Мы в Египетский зал. Не все. Я пойду и…
Консультант-взрывник кивнул, показывая, что и он идет.
– Я с вами. Там Анфиса. И потом, Шумякова меня знает… Лучше, если рядом с вами, Алексей Петрович, там буду я, – Катя говорила это все, а сама…
Язык молол, что называется…
А сама она была вся как натянутая струна и одновременно точно во сне.
– Остальные знают, кто где находится и как действует в чрезвычайной ситуации, – Елистратов оглядел группу захвата. – Заходите двумя группами, со стороны зала Трои и вслед за мной. Модель – задержание в ходе беседы, моего с ней разговора. Все, с богом!
Они двинулись в Египетский зал.
И Ладья Вечности…
Яркая – синяя, красная, блещущая позолотой, не потускневшая от времени, выплыла навстречу, словно искушая в последний раз:
Поднимайтесь на борт.
Плывем все вместе в Ночь, что вот-вот увенчает собой День.
Ты в сердце моем, и нет ничего другого… Ты время жизни… До самого захода твоего… до конца все глаза обращены к тебе…
– Эти строки, дорогие мои друзья, этот гимн, сочиненный четыре тысячи лет назад…
Катя услышала ликующий, чуть дребезжащий старческий голос Виктории Феофилактовны, читавшей египетский гимн экскурсантам.
И увидела лейтенанта Дитмара.
Колонны в форме папирусов из желтого песчаника, выраставшие словно из-под земли. И гранитный барельеф. И Василису Одоевцеву в черном парике.
И засохший цветок лотоса из древнего венка.
А потом она увидела Анфису – у окна.
За спиной смотрительницы Арины Шумяковой.
Взор той был обращен к дверям Египетского зала на них: на Елистратова, на консультанта в рабочей спецовке, на Катю. Затем медленно она обернулась к комнате Мумий и саркофагов, посмотрела в сторону следующего зала, откуда двигались сквозь толпу оперативники группы захвата.
Шумякова сделала шаг назад, совсем заслоняя собой Анфису, почти наступая ей на носки кроссовок. И медленно расстегнула свой мешковатый пиджак.
Под пиджаком – заправленная в юбку белая блузка. И пояс – самый обычный, на котором туристы крепят кошельки.
Только вот у Шумяковой на поясе был не кошелек, а что-то совсем иное.
Небольшой прямоугольный предмет с мигающим красным индикатором. Она положила на этот предмет ладонь.
– Добро пожаловать, – громко, перекрывая гул голосов, сказала она. – Я давно вас жду.
Все находившиеся в зале обернулись на ее голос. Виктория Феофилактовна умолкла.
Елистратов… поднял руку в предупреждающем жесте.
Катя… остановилась, ощутив внезапную слабость и страх.
– Ой, Арина Павловна, вы мне на ногу наступили, плохая примета, а то поссоримся, – голос Анфисы, опустившей камеру…
Люди в зале задвигались.
– Всем стоять на месте, – громко, повелительно объявила Шумякова.
– Граждане, посетители музея, прошу вас всех оставаться на местах и сохранять спокойствие, – сказал Елистратов.
По его тону Катя поняла – они проиграли. Фактор внезапности, на который они все уповали, не сработал. План «быстрого тихого задержания» в одно мгновение полетел ко всем чертям.
– Что происходит? – спросил удивленно кто-то из посетителей. – Это шоу? Перформанс?
– Да, это перформанс. Мой перформанс для вас, – громко ответила Шумякова. – Для особо любопытных объявляю: здесь в музее я поставила F42D1.
– Профи, – шепнул одними губами консультант-взрывотехник Елистратову. – Это электронный детонатор для подрыва нескольких зарядов с временны́м интервалом. На ней самой взрывчатки нет. Это не пояс смертника, это гораздо хуже. У нее дистанционный пульт, сенсорный. Уговаривайте, тяните время, просите отпустить заложников. Могут быть большие жертвы. Надо вывести людей из здания.
– Арина Павловна, о чем вы? Что все это значит? – спросила Виктория Феофилактовна.
– Меня пришли арестовать за убийства, и я к этому давно готова. Я взорву и себя, и музей, и всех вас.
Катя ждала, что все закричат, замечутся в панике среди витрин и колонн. Но стояла такая пронзительная тишина…
Так тихо может быть лишь в Нижнем царстве…
– Граждане, сохраняйте спокойствие! – Елистратов выступил вперед.
– Стойте, не двигайтесь, – приказала ему Шумякова. – Анфиса, вы у меня за спиной. Что же вы не снимаете? Забыли про камеру? Смотрите, какие у них у всех лица, какие они все тихие, покорные. Готовы слушать… такие внимательные, никто не отворачивается… Вы хотите шарахнуть меня своей камерой по башке, да? Сзади? Здесь у меня сенсорный пульт… Даже одно непроизвольное движение пальца, когда вы меня ударите по голове, и… Бах!
Анфиса, стоящая сзади, опустила камеру, которую хотела использовать как камень.
– Так-то лучше, – Шумякова не оборачивалась. Говорила так, словно имела глаза на затылке.
В этот момент Катя заметила Юсуфа – среди экскурсантов, замерших у дверей Египетского зала в зал Золото Трои. Затем двери, ведущие в тот зал, бесшумно закрылись.
– Арина Павловна, отпустите людей и давайте спокойно поговорим, – сказал Елистратов.
– Отпустить? Ну, нет. Тут такая благодарная аудитория. Многим, наверное, интересно узнать, почему я это делаю. Пенсионерка, смотрительница музея, которую никто никогда не замечает, все словно смотрят сквозь… он ведь меня даже не узнал, представляете? После всего, что было, что он и его сестра сделали мне, он меня даже не узнал тут, в музее. Хотя видел по нескольку раз на дню. Только в самое последнее мгновение, когда корчился, когда задыхался, когда я сама сказала ему, кто я…
– О ком вы говорите? Что происходит? Я не понимаю, как вы смеете такое говорить: «Я взорву музей» – да вы в своем уме, вы сумасшедшая! Вы спятили! Это же наш музей, тут бесценные вещи, предметы искусства, это наш храм! – Виктория Феофилактовна ринулась вперед.
Елистратов удержал ее, быть может, даже излишне грубо.
Зрачки Шумяковой расширились – глаза стали темными, огромными, она шевельнула пальцами на дистанционном пульте и…
– Нет, нет, постойте, погодите! – крикнула Катя. – Они же должны узнать все. Арина Павловна, мы знаем, и вы знаете тоже. Но расскажите и другим – почему. Сколько страданий и боли… Олег Гайкин тут, в музее не узнал вас, но причинил вам такую боль…
– Это не он, а она убила мою дочь. И моего неродившегося внука. Наглая, обкурившаяся сука – его сестра. Одно мгновение там, на дороге, и я лишилась самого дорогого – дочери, которая ждала ребенка. Сразу две жизни! Знаете, сколько бы лет было сейчас ему? Двенадцать! И все эти годы мы могли быть вместе – я, моя дочь, мой внук, мой брат… Думаете, время лечит эту боль? Время калечит и убивает, потому что впереди – ничто, пустота, одиночество, старость, смерть. Смерть в одиночестве. И никакой справедливости, никакой правды. Даже от тех, от кого мы эту правду ждем. От них. Да, да от них, – Шумякова указала пальцем свободной левой руки на генерала Елистратова. – Вот он, генерал МВД, и он пришел меня арестовать за то, что я сделала, за то, что я отомстила за смерть своей дочери и своего внука. Хотите знать, кто их убил? Дети министра – сестра и брат, сестра – наркоманка, севшая за руль в наркоте, а брат – дохлый слюнтяй, которого собственная семья заставила взять ее преступление, ее ДТП на себя, потому что он – астматик, и его ни один суд не признает виновным, потому что он больной. А человек, что должен был во всем разобраться и сказать правду прямо тогда, потому что видел все, был свидетелем и носил погоны – офицер ГАИ, за взятку согласился солгать. Но ему показалось, что он недостаточно нажился, и он продал… да-да, продал информацию о том, как она, эта мразь Юдина, переехала мою беременную дочь, – мне, ее матери. Он продал мне эти сведения за деньги, и я заплатила ему. Мой внук так и не родился. Моя дочь потеряла ногу и повесилась. Сразу две жизни! Когда я пыталась достучаться до правды – меня все посылали к черту, отговариваясь, что дело давно закрыто и чтобы я вообще не возникала. Никто не поплатился за преступление, никого не осудили. Всем было плевать. Вам всем на меня было плевать.
– Но ведь прошло столько лет, – воскликнула Катя.
– Я не заметила, – Шумякова смотрела в никуда. – Это они замечали время – она и он, сестра и брат. Я иногда теряла их из вида, потом снова находила. Они устраивали свою жизнь, делали карьеру, ездили за границу, они жили. Это я умерла. Но я знала, что рано или поздно я их убью. Ее сначала, а потом его. Я хотела сделать это сразу. Но Андрей, мой брат, остался у меня на руках калекой. И я ждала годы, ухаживала за ним. Я знала, что если убью, то за мной рано или поздно придут, как сейчас, потому что свяжут два и два, найдут концы, оставшиеся после того ДТП. Если меня посадят, что будет с моим братом? И я ждала его смерти, потому что тогда у меня будут развязаны руки. Мой брат скончался, и я устроилась в музей, я знала, что Гайкин работает здесь. Через него я хотела выйти на нее – Юдину, его сестру. Я ждала, я следила за ним, но они не встречались. И вдруг она сама явилась сюда с этой аудиторской проверкой. Я подумала, что это знак мне… Великий, тайный знак. Что я на верном пути. Месть матери – это ведь тоже справедливость, правосудие, когда нет правосудия иного. Я убила Юдину здесь, в музее. А потом и ее брата. Он был меньше виноват, гораздо меньше… Но он все равно был безмерно виноват передо мной, потому что все эти годы лгал, лгал, лгал…
– Он переживал смерть вашей дочери! Всю свою жизнь он винил…
– Да что мне проку от его переживаний и чувства вины? Когда в самый важный момент он солгал и продолжал лгать, выгораживая эту бессердечную тварь, свою сестру.
– Но вы же тоже заботились о своем брате-инвалиде! – воскликнула Катя. – Разве вы не видите, что ваши судьбы схожи, все так сплелось…
– Я их убила. И все расплела и поставила все на свои места, – Шумякова усмехнулась. – Слышите, вы все, я их убила. Она, она узнала меня там в коридоре… А он – нет, до самого конца, до того, как свалился и захрипел, задыхаясь. А я испытала редкое удовольствие и радость. Для матери, потерявшей дочь и внука, убивать – приятно. Слышите, вы все, – я мать, и мне приятно было отомстить убийцам. И мне приятно отправиться на тот свет здесь, в этом музее, полном редких прекрасных вещей. Бесценных, невосполнимых. Вы сейчас утратите все это великолепие, – Шумякова улыбалась. Нет, она скалилась, как химера. – Столь же бесценна и невосполнима была жизнь моей дочери и внука. Но никто не хотел понять этого. Ничего, сейчас до вас дойдет. До вас, – она кивнула Елистратову, – и до вас, – она кивнула Виктории Феофилактовне, – и до них, тех, кто там, наверху. Кто думает, что помыкать и ставить себя выше нас – это нормально. Этот взрыв все, все услышат.
– Арина Павловна, умоляю вас, отпустите людей, – Катя протянула к ней руки. – Они теперь все знают. Они расскажут. Может быть, они даже вас в чем-то поймут. Возьмите нас, возьмите эти вещи, этот музей. Но отпустите их, умоляю, я умоляю вас, вы же мать. Они услышали вас, они расскажут правду.
Шумякова оглядела Египетский зал, полный экскурсантов.
– Ладно, – сказала она, – пусть эти уходят все.
Никто не тронулся с места. Все словно застыли.
– Убирайтесь! – истерически крикнула Шумякова.
– Медленно все на выход!
Толпа шевельнулась. Люди подались к дверям. Василиса Одоевцева помогала тем, кого от страха не держали ноги, потому что в зале было много пожилых. Началось столпотворение.
Со стороны главной лестницы слышались возгласы:
– Быстро проходим, не толпимся, всем немедленно покинуть здание! Быстрее проходите! Все на выход!
Через пять минут Египетский зал опустел. Остались лишь Елистратов с консультантом-взрывотехником, Дитмар, Катя, Виктория Феофилактовна, Анфиса – тень за спиной Шумяковой.
Катя не увидела Юсуфа. Как появился, так и исчез, словно фантом.
– Хозяйка, уходите, – сказала Шумякова Виктории Феофилактовне.
– Что вы делаете, опомнитесь! Это же наш музей.
– Тут ничего не останется. Я разместила заряды. У меня было достаточно времени все тут подготовить. Все самое ценное в этом крыле – Египетский зал, Золото Трои, как это вы говорили, – невосполнимое. А под нами хранилище, там «Проклятая коллекция»… Жаль, она так никогда и не увидит свет. Только так, утратив все эти сокровища, вы поймете, наконец, какое сокровище в жизни потеряла я. И что я чувствовала все эти долгие проклятые годы.
– Да ты свихнулась, старая обезьяна! – крикнула вне себя Виктория Феофилактовна. – Герострата из себя корчишь?! И ты думаешь, что я позволю тебе уничтожить музей?!
Она стиснула хрупкие кулаки, вырвалась от Елистратова и…
Странный звук – словно что-то лопнуло.
Громадный шкаф-витрина с предметами погребального культа, стоявший рядом с окном, накренился и поехал, поехал вбок.
Старинный шкаф, тяжеленный, как гроб, набитый древними артефактами… Стекло треснуло…
Они увидели Юсуфа!
Когда экскурсанты покидали зал, он остался, в неразберихе незаметно переместившись близко к Шумяковой, буквально слившись, как хамелеон, с дубовой стеной старинного шкафа.
Шумякова инстинктивно подалась назад, к самому окну, совсем напирая на Анфису.
И тут что-то просвистело в воздухе – маленький металлический диск, усеянный шипами. Юсуф метнул его, и он вонзился Шумяковой в предплечье. Она вскрикнула от боли.
В этот миг Юсуф со всей силой обрушил на нее тяжелый шкаф – буквально распластавшись в воздухе в прыжке, вышибая шкафом, Анфисой и Шумяковой пуленепробиваемое музейное окно.
Ахнул взрыв.
Их всех накрыло этим взрывом.
Часть стены вместе с музейным окном выбило ударной волной.
Пыль, пыль…
Шорох осыпающейся штукатурки и кирпича…
Пыль…
Катя закашлялась. Кто-то поднимал ее, волок куда-то сквозь тучи пыли. Она узнала лейтенанта Дитмара, он тащил ее к пролому в стене. Елистратов и взрывник вытащили из-под обломков Викторию Феофилактовну.
Пыль…
Стоны раненых…
Вой сирен «Скорой».
Хриплые команды.
В стене Египетского зала зиял пролом. Через него они с трудом выбрались во двор музея. Две ближайшие к пролому ионических колонны треснули, однако устояли, их сильно посекло взрывом.
Катя, оглушенная, контуженная, еще ничего толком не соображая…
– Анфиса!
– Не кричи, не надо так кричать, – шептал Дитмар, он заикался.
– Анфиса! Где моя Анфиса?
Катя едва стояла на ногах, но не было цели важнее сейчас.
– Всем отойти от здания!
– Где Анфиса?
– Девушка здесь, ее отбросило взрывной волной!
Анфиса лежала на боку на музейной клумбе среди смятых роз. Вокруг – сотрудники полиции и врачи «Скорой».
– Кладите ее на носилки, осторожнее!
Катя кинулась к ней.
– Анфиса…
Каким богам молиться, когда твой друг вот так…
– Анфиса, пожалуйста… Анфиса, не молчи! Анфиса, говори со мной!
– Я… живая…
– Анфиса, я здесь.
– Я живая… только больно… болит очень, – Анфиса смотрела на Катю. – Как у меня лицо?
– Отличное лицо.
– Лицо мне не…
– С лицом все в порядке, – Катя плакала. – С лицом все в порядке у тебя. Где болит?
– Нога.
– Сейчас поедем в больницу, ты только…
– Я – нет, и не собираюсь даже… ты не бойся за меня… Кать…
– Что?
– Он ведь нас всех спас.
Того, о ком говорила Анфиса, Юсуфа, нашли среди обломков взрыва – ничком на том, что осталось от старинного дубового шкафа. Ему снесло половину черепа, но даже мертвый, он придавливал своим телом дубовые доски шкафа, что погребли под собой, как саркофаг, Арину Шумякову.
– Создал направленный взрыв, – консультант-взрывник, которого самого трясло, сказал это Елистратову. Тот в данную минуту ничего у него не спрашивал, потому что плохо слышал, вытирая текущую из уха кровь. – Парень пожертвовал собой, создал направленный взрыв в сторону окна. Заряды с временны́м интервалом… Больше ни один не взорвался, потому что сигнал с дистанционного пульта не прошел сквозь доски, когда он ее этим шкафом…
– Женщина, подозреваемая, мертва! Прежде чем начнется осмотр, здесь на месте работают саперы.
Как разминировали музей, как доставали из-под обломков стены раненых, как оказывали первую помощь и развозили по больницам, Катя уже не была свидетелем. Она села в машину «Скорой» вместе с Анфисой.
Глава 49
Репортаж с места событий
Анфису доставили в госпиталь МВД и сделали операцию. С ногой, хотя она и жаловалась все время на боль именно в ноге, оказалось все в порядке – просто сильный ушиб. Во время рентгена у нее обнаружили перелом ключицы, и правый локоть был раздроблен.
Этим хирурги госпиталя МВД и занимались. Анфисе вставили стальную спицу, зафиксировавшую ключицу, а вместо раздробленного локтевого сустава – стальной имплант.
Контузия – еще один диагноз, который ей поставили при осмотре. Такой же точно диагноз поставили и Кате. Их поместили вместе в одну палату. Анфису привезли из реанимации, и к обеду следующего дня она проснулась.
– Привет.
Катя уже ждала наготове с куриным бульоном и отварным цыпленком – все это привезли коллеги Кати по пресс-центру ГУВД области вместе с гаджетами – ноутбуком и планшетом, их Катя попросила привезти в первую очередь.
Анфиса никогда не страдала отсутствием аппетита. Даже сейчас.
Катя сама кормила ее отварным цыпленком.
– Что ты улыбаешься? – спрашивала Анфиса. – Нет, ну что ты все улыбаешься?
– Радуюсь.
– Чему, глупая?
– Так, – Катя наклонилась и поцеловала Анфису в лоб. Потом всхлипнула.
– Ну вот, теперь заревела. Дай мне еще курочки. Лучше бы зажарили! Крылышки надо заказать в остром соусе и пивка. Интересно, сюда доставка пиццы приезжает?
– Нет, это наш госпиталь. Доставку не пропустят.
– Все зарежимлено, – Анфиса заколыхалась на взбитых подушках. – Что ты улыбаешься опять? Подожди, я сама хочу… долго ты меня вот так кормить с ложки собираешься?
– Сколько потребуется.
– Дай еще курочки. А где моя камера?
– Екнулась на мелкие кусочки.
– Досадно, – Анфиса вздохнула. – Но я на флешку снимки перекачала. А где моя флешка?
– В кармане у тебя была. Я ее сохранила.
– Умница. Я об этом не подумала. Было как-то не до того. Когда это грохнуло, я решила – все, финиш, я умираю. Умерла. А затем открыла глаза и увидела тебя. Слушай, а потом что было? Я сознание потеряла, да?
– Нет, это наркоз, тебе операцию делали.
– А я, наверное, опять решила, что умерла, – Анфиса беззаботно жевала. – И знаешь, что я видела там?
– Где?
– Ну там… во сне… кошек!
– Кошек?
– Ага, – Анфиса вздохнула. – Холм такой весь заброшенный, с травой, камнями, какие-то развалины. И пропасть кошек. И они все сидят и ждут.
– Чего?
– Не знаю. Просто сидят и ждут. Это все фотография. Я в хранилище, перед тем как все случилось, видела старый альбом из той коллекции. И вот там на снимке – кошки. А холм Телль-Баста, храмовый холм, я уже никогда теперь не забуду его.
Потом она лежала, откинувшись, закусив губы, потому что наркоз начал отходить и боль в руке и ключице вернулась. И смотрела, как Катя – слабая, бледная, но ужасно деловая – шпарит на своем ноутбуке Репортаж с места событий глазами очевидца и участника. Она торопилась написать, потому что о взрыве в музее второй день трубили уже все телевизионные каналы.
Катин репортаж появился на всех информационных интернет-порталах, его обсуждали в блогах и Твиттере. Кате позвонил шеф пресс-службы ГУВД и похвалил за оперативность и… «Вы вообще молодец, ждем вас, поправляйтесь».
А на пятый день в госпиталь приехал генерал Елистратов с огромным букетом роз. За ним, как тень, следовал лейтенант Дитмар.
Розы предназначались Анфисе, как лицу сугубо гражданскому. К тому же пострадавшему.
– Вот. Вам, Анфиса. А то, боюсь, засудите нас вчистую за ущерб здоровью, – Елистратов вручил букет Анфисы – Кате.
– Надо бы засудить, – Анфиса щурилась благодушно. – Любуйтесь, что со мной сотворили.
– Вам еще крупно повезло. В рубашке родились. Хорошо, что у самого окна стояли, поэтому вас отбросило взрывной волной подальше от всего этого.
– Надо, надо вас засудить, – Анфиса вздохнула, – но мы ведь все там… И потом, мы ведь раскрыли это дело. И музей цел.
– Да, такого Москва еще не видела, – Елистратов покачал головой. – Музей цел, хотя в стене огромная дыра. Там теперь половина столичных ППС дежурит, охраняет круглые сутки, пока пролом не заделают. Это просто чудо, что среди гражданских лиц и посетителей музея нет погибших, только раненые. Виктория Феофилактовна уже снова на посту. Оклемалась и всем распоряжается, даже нашими сотрудниками теперь командует.
– Юсуф, он… – Катя не договорила.
– Прилетели из Узбекистана, забрали тело для похорон, – сказал Елистратов. – Уж не знаю, кто – родственники или люди Узбека. Только мир его праху. Парень меня поразил. Пожертвовал собой и спас не только музейное достояние, но и много, много жизней.
– Он сделал это не ради нас, – сказал Дитмар. – И не ради вас, Анфиса.
– Я знаю. Ради «Проклятой коллекции» и музея, – Анфиса кивнула. – Пусть так. Но все дело в выборе. Он нас всех спас.
– Только не ее. – Елистратов сел на хлипкий больничный стул. – Может, это и к лучшему – для нее. Не для нас, не для следствия, но для нее, после всего, что она претерпела от жизни. Специалист своего дела она действительно классный – два дня музей разминировали, проверяли саперы и взрывотехники, так она профессионально разместила, замаскировала заряды. Видимо, все месяцы, пока работала, проносила взрывчатку с собой через служебный вход, порой ходила через другие здания музея.
Катя вспомнила, как видела Арину Шумякову однажды утром – обычная немолодая женщина в плаще с хозяйственной тяжелой сумкой…
– Столько лет ненависть копилась в ней. Столько ненависти, – Елистратов хмурился. – Чем были эти годы для нее? Кошмаром. То ДТП, больница, операция, в результате которой дочь стала калекой, потерянный младенец, следствие, не удовлетворившее ее, потому что она хотела правды, хотела разобраться, кто же виноват. Затем самоубийство дочери, катастрофа с братом во время взрыва на полигоне. Все нарастало как снежный ком и падало на ее плечи. Все эти годы наедине с братом-инвалидом, сходя с ума от отчаяния, она вынашивала планы мести и училась люто ненавидеть. Как высококлассный специалист-взрывник конструкторского бюро при военно-учебном центре сухопутных войск, она обладала обширными связями среди саперов, имела доступ на склады хранения взрывчатки. Сейчас ведь все продается, она находила контакты, приобретала взрывчатку небольшими партиями, кое-что доводила до ума самостоятельно в электронных схемах. Ведь все дело в том как именно разместить заряды, чтобы создать максимальный эффект поражения. А при ее квалификации это было не так уж и сложно. Она ведь взрывник, профи. Возможно… я так думаю, хотя мы никогда не узнаем этого наверняка, сначала, она планировала использовать взрывчатку для убийства, когда доберется до своих жертв. Например, взорвать квартиру там, в Романовом переулке, или машину. Но все случилось иначе. Сама их встреча произошла совершенно иначе, так, как никто и не предполагал. Конечной целью ее плана был взрыв музея в случае, если арест ее произойдет именно в музее. Она хотела уйти громко и страшно. И уйти не одной, а забрать с собой всю эту красоту, все эти музейные сокровища и новые жертвы. Она сама нам сказала: она желала, чтобы ее уход стал максимально громким, ужасным. И она сделала для этого все, что смогла. Можно долго спорить – была ли заслуженной участь, уготовленная ею Дарье Юдиной и Олегу Гайкину. Но это был ее выбор. Шумякова выбрала смерть для них обоих. И пожелала отомстить громко, чудовищно… чтобы ее услышали все.
– Она сама сказала, что устроилась в музей, так как знала: Гайкин работает там. И тот коридор в музее она выбрала, чтобы убить там именно его, – сказала Катя. – Но сделать это – она сама нам сказала – она хотела лишь после того, как рассчитается с Юдиной. Именно ее она считала главной виновницей всего. И вот тут начинается самое невероятное.
– Да, то, что сама Дарья Юдина внезапно явилась в музей с аудиторской проверкой, – сказал Елистратов. – Отнесемся к этому как к… совпадению, поразительному стечению обстоятельств.
Катя кивнула. Ну да, ну да, а как еще это можно рассматривать?
Есть другой вариант. Когда появляется «Проклятая коллекция», начинают происходить события, которые возможны, но маловероятны. Или, наоборот, – маловероятны, но возможны.
Кто в это верит? Катя посмотрела на Анфису – кажется, та знает, о чем я сейчас подумала.
– В тот вечер во время репетиции Ночи музеев она решила действовать, так как, во-первых, знала, что Юдина все эти дни задерживается допоздна, и, во-вторых, вечером после закрытия ей самой было легче незаметно отлучиться из зала, – Елистратов говорил, а сам думал о том, как впервые увидел ее в музее в комнате техников, когда ее привели на допрос, – Юдина снова облегчила ей задачу. Она отправилась к брату в хранилище – видимо, хотела еще раз поговорить с ним о судьбе «Проклятой коллекции». Но не дошла до хранилища. Шумякова настигла ее в коридоре.
– Орудие убийства нашли? – спросила Катя.
– На этот раз да – при разминировании обыскали все сверху донизу, каждый уголок. Шумякова использовала чугунный совок. У них тут старый инвентарь начала века сохранился для археологических экспедиций. Увесистый и с длинной ручкой, взяла в одном из кабинетов, использовала его как булаву, когда наносила Юдиной удары. На нем следы крови и ее отпечатки. В тот вечер на ней была темная одежда, но она беспокоилась, что на одежде – брызги крови. И решила обезопасить себя – якобы первой обнаружить труп. Устроила так, чтобы свет в зале погас, и отправилась вызывать электриков.
– А мы за ней увязались, – сказала Анфиса.
– И снова облегчили ей задачу. Фактически стали ее свидетелями там, в коридоре, объяснили мне, старому дураку, как кровь могла попасть на ее туфли и одежду.
– Вы не дурак, – Анфиса обнадежила генерала Елистратова совершенно искренне. – А Шумякова – не гений злодейства. Просто она накопила много злобы и была несчастна. Но мне ее не жаль. Мне ее совсем не жаль. И не потому, что это из-за нее я тут, в госпитале. Просто она хотела лишить нас красоты и чудес… А я… да что я… Вот этот парень, я все думаю о нем… Юсуф… Он показал нам всем, что ради красоты и чудес, что собственно и есть музей… и стоит рискнуть своей жизнью.
– Вещи не могут быть дороже людей, – возразила Катя.
– Иногда могут, – Анфиса закрыла глаза, она немного устала. – Они ведь все равно нас всех переживут. Вещи… артефакты… и потом попадут в музей. И составят коллекцию.
Глава 50
Блог
Наступил июнь. Областной суд отказал адвокату Николая Тригорского в повторном ходатайстве о выходе на свободу из-под стражи под залог. Тригорского привезли в Красногорский УВД на очередные допросы из Волоколамского СИЗО. Две трети прежних приятелей позабыли о нем через две недели после того, как он оказался в тюрьме. Но небольшая группа доброхотов под предводительством казачьего атамана, козыряя прежними заслугами Тригорского в организации фонда «Правопорядок в действии», уговорила следователя дать Тригорскому свидание с сыном Михаилом.
И тот явился в назначенный час в Красногорский УВД с полиэтиленовой сумкой – передачей отцу.
Сумку забрал конвой на проверку, а парня проводили вниз в изолятор. В кабинет для допросов привели Тригорского-старшего. Полицейский оставил их, потому что в кабинете работала камера наблюдения, и если бы кто-то из них попытался что-то передать негласно, это бы увидели.
Но Ангел Майк ничего не собирался передавать негласно. Он словно и не заметил свободный привинченный стул. Стоял напротив отца, тот, ссутулившись, сидел на таком же привинченном стуле.
– Ну, здравствуй, сынок.
– Думаю, можем обойтись без этого.
– Без чего? – Тригорский удивленно поднял голову.
За месяц, проведенный в СИЗО, он изменился – исчезла его былая уверенность и вальяжность.
– Без этого самого, – Ангел Майк засунул руки в карманы джинсов. Льняные волосы, ставшие еще длиннее, падали ему на лицо. – Не думай, что я буду по тебе скучать.
– Ты что мелешь?
– То, что тебе тут самое место, папа.
– Ты что говоришь? Мне, своему отцу?
– Я думал, мне самому придется с тобой управляться как-то. А теперь эта проблема отпала.
В кабинете для допросов наступила тишина.
– Ты зачем пришел? – тихо спросил Тригорский.
– Посмотреть на тебя. Я теперь свободен, – Ангел Майк тряхнул волосами. – В музее больше не работаю. И вообще – моя жизнь только начинается, папа.
Дверь открылась, и в комнату зашел конвойный. В руках он держал сумку Майка и пластиковый контейнер – самый обычный, из тех, что хозяйки держат в холодильниках.
– Ты что это принес, парень? – спросил он брезгливо.
В пластиковом контейнере – зеленая жижа.
– Васаби, – ответил Ангел Майк. – Японский хрен для папочки. Будет чем сдобрить баланду.
– Пошел прочь, мерзавец! – взревел Тригорский.
И на секунду стал тем самым – прежним, страшным, которого Катя и Анфиса видели в огне пожара.
А затем он рухнул на стул и закрыл лицо руками.
Ангел Майк вышел из Красногорского УВД. Простенький мотивчик, что он насвистывал от удовольствия, вдруг примерз к его губам.
На тротуаре напротив здания он увидел участкового Миронова. В этот день с него как раз сняли гипс…
А в это самое время Катя и Анфиса вышли из такси на Волхонке. Они стояли у ограды музея. Здание уже целиком скрывали строительные леса, во дворе, заставленном вагончиками, сновали строители. Музей закрылся на генеральную реконструкцию.
И уже ничто не напоминало…
Анфиса – теперь ей предстояло щеголять в гипсе с рукой на перевязи – пыталась рассмотреть ту самую клумбу роз.
Катя – пролом в стене. Но пролом заделали сразу, а на месте клумбы стояла бетономешалка.
В общем, ничто уже не напоминало…
– Вот интересно, не появись тут «Проклятая коллекция», случилось бы все это? – спросила Анфиса.
И Катя поняла – хотя ничто уже не напоминало, они думали об одном.
Сам великий музей, это здание…
– Хорошо, что теперь пропуск сюда навсегда постоянный, – Анфиса взяла Катю за руку и повела деловито к служебному входу.
И великий музей обнял их, когда они вошли с жаркого солнца в сумрачный пустой вестибюль – обнял, окутал прохладой.
Нет, лишь на первый взгляд он казался пустым – всюду кипела работа, в залах рабочие и служители музея паковали в ящики на время ремонта экспонаты. И вся экспозиция выглядела точь-в-точь как та коллекция.
В упаковочном материале все коллекции смотрятся одинаково.
– Хотелось бы скорее все увидеть, а теперь тут ремонт, – Анфиса вздохнула.
И Катя улыбнулась – они снова думали об одном. Она достала из сумки планшет, включила, открыла нужный сайт.
– Все уже давно здесь, в открытом доступе, – сказала она. – Кристина теперь ведет постоянный блог от имени куратора. Вся «Проклятая коллекция» выложена в Сеть, все экспонаты, исследование артефактов. Блог стал популярным, много просмотров, комментариев. Совмещенная мумия – просто абсолютный хит.
Они стояли посреди музея и смотрели в компьютер на «Проклятую коллекцию».
– Ремонт ремонтом, а научная работа у них тут продолжается.
– А имена?
Катя коснулась пальцем дисплея планшета.
Собрание, переданное в дар Ибрагимбеком Саддыковым…
Спасенное, как и весь музей, Юсуфом Ниязовым, при памятном трагическом взрыве…
– Пусть где-то там спорят и хотят запретить, – сказала Катя. – А все уже здесь – в открытом доступе. Кристина постаралась, чтобы их имена люди помнили…
– Вон она, на лестнице, машет нам, – воскликнула Анфиса.
На главной лестнице с убранной бежевой ковровой дорожкой, среди золотистых колонн – двое, словно на капитанском мостике: Виктория Феофилактовна и Кристина рядом с ней, как теперь уже верный, преданный до конца оруженосец.
Никаких прежних деловых костюмов и шпилек – свободные брюки, балетки и мешковатая блуза – дань беременности.
– Ребенок родится, а потом откроют музей после ремонта и отпразднуют сто лет, – Анфиса помахала рукой в ответ. – Давай поднимемся, они нас ждут.
В Египетском зале рабочие осторожно снимали со стены и упаковывали драгоценную фреску.
Ладья Вечности отправлялась в спецхран. Василиса Одоевцева – в модном летнем комбинезоне и парике цвета воронова крыла, словно египетская жрица, пристально следила, чтобы все было в порядке.
Толстый пушистый кот играл на полу обрывками веревок и мятой бумагой. Тот самый кот Бенедикт, считавший свою жизнь приятной и удавшейся, и о котором все почти забыли в суматохе.
С некоторых пор Василиса с разрешения администрации стала брать его с собой на работу – в неразберихе ремонта появился страх перед нашествием крыс.
Принюхиваясь, он подкрался к тому месту, где всего месяц назад зиял пролом, вонявший гарью и порохом.
Но теперь тут крепкая стена – монолит.
Но кошки…
Они же видят сквозь стены.
Там, за глухой музейной стеной – необозримый простор, пески, сухой колючий кустарник, обломки колонн.
Кошки холма Телль-Баста прятались в тени руин от невыносимого зноя, но не покидали древних развалин. И не вели счет количеству прожитых жизней – просто существовали.
Ждали, что же случится дальше.
Какая новая история – впереди.